Дисклеймер: рассказ написан в жанре альтернативной истории и никакого отношения к истории 20-ого века не имеет. Персонажи, страны и события вымышлены и не относятся к реальности ни коим образом.
Из газетной вырезки от 14.04.1969
Улучшенное снабжение.
В связи с возросшей ядерной угрозой от восточного блока, в частности от Вьетконга, корпус морской пехоты США будет укомплектован средствами индивидуальной защиты, противогазами, дозиметрами и новейшими противорадиационными препаратами для продолжения военных действий даже после возможного ядерного удара….
Жёсткий ответ.
Тем временем самолёты – разведчики U2 засекли три советские ядерные пусковые установки на территории Кубы. Реакция президента последовала незамедлительно: «Или вы сами убираете установки, или мы заставим вас!» Р.С. Макнамара
Глава 1.
Дядюшка Сэм.
Голова кружилась, в черепе кто-то разжег костер и накидал туда зеленых листьев, из-за чего белесый дым клубился, как табачный смог в людном баре. Уэйд ничего не соображал, его тупой, немигающий взор упёрся в повестку о призыве, которую сжимали потные пальцы. Единственное, что он сейчас видел это закрытый гроб, в котором по частям привезли Билла О'Лирри с пояснением: «… подорвался на мине…». На похоронах было немноголюдно, лишь Уэйд и отчим Билла. Даже из приюта никто не пришёл…. Хотя, тот же отчим, спившийся хрыч с отказавшей печенью и раком лёгких ненадолго задержался, уйдя с похорон на «поминки», которые были лишь очередным поводом обновить рекорд по поглощению этилового спирта.
На гробу лежала фотография О'Лирри перед отправкой в Сайгон. Уже стриженный по военному образцу, с кривым из-за множества драк носом, со шрамом на лбу, но все ещё улыбающийся молодой парень, у которого вся жизнь впереди. А теперь от парня осталось пара фунтов плоти, зубы с верхней челюсти, кусок черепа, обрывки формы и жетон, по которому его и опознали. Уэйд прекрасно помнил, как Билл получил шрам на лбу. В приюте старшие часто докапывались до мелких. Особой причины не нужно было, главное, что ты старше и сильнее. 14-ти летний Уэйд отошёл отлить посреди ночи и в общем сортире наткнулся на четырех, курящих быков под 17 лет. Не успев приступить к исполнению зова природы, быки зажали его перед стеной с писсуарами, с явным намерением познакомить лицо Уэйда с уникальной фауной отхожего места, которая ржавым налетом собралась по его внутренним бокам. В этот момент зашёл Билли, немногим старше Уэйда. Вдвоем, в неравном бою, они отбивались, как могли. Наверное только благодаря своему напору и дерзости они обошлись сломанными носами, фонарями под глазами, а Билли получил рассечение на лбу. Они отстояли свои лица перед темными водами сортира. Так они и сдружились, пока Билла три месяца назад не загребли в морскую пехоту, ибо призыв. И вот Билли вернули, как будто неподходящую по размеру обувь, но перед этим изнахратив коробку, уничтожив подошву и разодрав стельки. А теперь Уэйда ждало то же самое….
– Стрела 1-1, это Гром 2-1, зона посадки расчищена, можете садиться. Мы улетаем обратно на базу, как поняли?– Раздалось в радиоэфире, прерываемом шумом двух винтов «Чинука».
– Вас поняли Гром 2-1, отличная работа.– В утреннем небе над зелёной массой влажных джунглей, два F-4 выполняли маневр разворота и направлялись обратно, на юг, покинув вертолётную группу из трёх CH-47 и шести Хьюи огневой поддержки. Стая винтокрылых, железных птиц двигалась к горящему холму, подпирающему своими едкими столбами черного дыма небосвод.
Подлетев ближе к холму, стая разделилась: один «чинук» и два Хьюи. Зоной высадки была макушка холма, но каждый СН-47 заходил с разных направлений. Один из них завис и стал снижаться с юга, потоками воздуха колыхая под собой заросли травы, словно разбушевавшееся море. Шасси дотронулись до поверхности и грузовой отсек «чинука» выпустил наружу сидящий в нем взвод морпехов. Бойцы выскакивали из чрева вертушки придерживая рукой каску, сжимая в другой оружие. В кратчайшие сроки взвод построился в три отделения по 13 бойцов. Высадив морпехов, двухвинтовая махина поднялась обратно в воздух и скрылась за горизонтом. Однако Хьюи, вооруженные парой М60, остались для поддержки бойцов.
Уэйд попал в отделение капрала Уинтерса, чья коренастая фигура первым выскочила из вертушки. Рукава его формы были всегда опущены, скрывая шрамы, а на шее болталось два жетона. Впереди отделения встал черный здоровяк Бен. Широкоплечий, физически сложенный, ему доверили М60 с боеприпасом на спине. За ним следовали Гарднер, Уильямсон, Мэтьюз и Манчини, снабженный гранатомётом М79. Посередине отделения Поляк и Филипс, стриженный под ноль инженер, тащили тяжёлый металлический контейнер цвета хаки. В центре контейнера, на его откидной крышке был начертан знак химической опасности: череп и две перекрещенные кости. Именно Филипсу, как по роду деятельности знающему толк во всякой технике доверили ещё и груз газовых гранат с тем же веществом, что и в контейнере. Замыкали отделение сам Уэйд, капрал с радистом Андерсоном, О'Нил, Хадсон и Гаррисон, тащившие ещё один такой контейнер.
Морпехи стояли в ряд, завороженно смотря на тлеющие останки поселения.
– Ищите их норы. Услышите, что кто-то говорит не по-английски- стрелять на поражение. Вперёд.– Скомандовал капрал и отделение направилось в дымящее пепелище. Зелёное море травы успокоилось. Шнурованные ботинки притаптывали влажную зелень, но с каждым шагом она покрывалась серым и черным пеплом. Запах гари, взрывчатки и разъедающий нос дым смешивался в тошнотворную, слезоточивую смесь. Над касками морпехов кружили железные птицы, иногда направляя в их сторону столб дыма. А на горизонте, из ночной тьмы выкатывалось солнце, лучами касаясь лиц солдат.
Большинство хижин было разрушено либо огнем, либо взрывом. Войдя в деревню, морпехи разделились в поисках скрытых подземных ходов, заглядывая в темные, дымящие хибары. Уэйд, вспоминая фрагменты учебных фильмов о ловушках в помещениях, аккуратно заглядывал внутрь. Фонарик на груди справа выхватывал из полумрака бардак и хаос, но ни трупов ни, к его облегчению, живых ему не встречалось. Он был недалеко от нетронутого амбара для хранения риса, когда услышал из него басовитый зов Бена: «Одна здесь!». Туда и направился Уэйд. Ворота были открыты. Внутри, как и предполагалось, лежал рис. В левом углу, рядом со входом и был люк, который Бен открыл, нацелив на него ствол пулемёта. Внутри амбара также был Гарднер, черный, в роговых очках, держащий винтовку за рукоятку переноски.
Внутрь, пыхтя от гнета контейнера, зашли Поляк и Филипс, следом за ними капрал с радистом. Уинтерс кинул взгляд во тьму приоткрытого люка.
– Надеть противогазы.– К обычной тропической форме морпеха с бронежилетом М55, на пояс слева крепили противогаз М17. Гарь и дым несмотря на слой силикона и стекла так сильно въелись в кожу, что Уэйд все равно ощущал этот запах. Когда все спрятали лица в противогазы, Поляк и Филипс отстегнули замки по бокам контейнера и обнажили его содержимое. Внушительная ёмкость серого цвета с таким же знаком опасности на ней, притопленная в корпус контейнера, окружённая различными показателями и клапанами. Филипс потянулся в свой рюкзак за шлангом, который нужно было подключить к установке, как тут улицу на секунду обдала яркая вспышка.
Уэйд и остальные выглянули наружу и оцепенели. Рассветное солнце было перекрыто огненно-рыжим фронтом ударной волны, плавящей изумрудные джунгли, испаряя реки и оставляя за собой выжженную, безжизненную пустошь. Мёртвым касанием волна стирала небеса, как тряпка пыль, окрашивая небосвод ярко-горящим пламенем. С секунду помедлив, капрал крикнул.
– Все вниз! Живо!– Уинтерс не успел договорить, как морпехов ударил по ушам неописуемо громкий раскат ядерного взрыва. Волна электромагнитного излучения сожгла все возможное оборудование, которое смогло достать и Хьюи камнем рухнул недалеко от амбара, взорвавшись при падении. Морпехи схватив в руки оружие и рюкзаки бросились в темный лаз, шокировано матерясь. Поднятый взрывом ветер мощными крыльями ударил по строениям, складывая их как карточные домики. Морпехи успели спустится на первый уровень подземелий, где-то 5 метров под землёй. Здесь было сыро, прохладно, влажно и темно, чего явно не достаточно, чтобы спастись от ядерной атаки. Земля тряслась, какой-то жуткий, неестественный гул просверливал их тела насквозь. Включив фонарики, бойцы судорожно извивались в узких, не предназначенных для них тоннелях, ища путь ещё ниже. Дышать в противогазе и так трудно, а тут ещё и паника подкатывала к горлу. Труднее всех наверное было Бену. Своими габаритами он попросту прокладывал новые тоннели, под себя, толкая перед собой боезапас и пулемёт.
Охваченные паникой, морпехи наткнулись на ещё один лаз, ведущий ниже. Не теряя ни секунды, бойцы стали спускаться по бамбуковой лестнице вниз, сбросив перед этим свое барахло на второй уровень. Судьба им явно благоволила, так как когда Поляк, спускающийся последним, коснулся ботинками утрамбованной почвы тоннеля, гул дошел до своего пика, сверху градом посыпалась земля. Окружающая тьма впала в лихорадку и ее затрясло с необычайной силой, обрушив проходы на первом уровне. Ударная волна настигла их. Здесь морпехи уже могли, скрючившись в три погибели, двигаться на корточках. Гул стал затихать. Лихорадка ослабила свою хватку. Только сейчас Уэйд заметил, что он дышит так часто и быстро, как марафонец после 30 километров безостановочного бега.
– Нужно спустится ещё ниже.– Так же задыхаясь сказал капрал. – Бен, выстави пулемёт и ползи вперёд, Уэйд- тащи его боезапас, остальные прикрывайте спины. Заметите чурбана, кладите без предупреждения.– Тяжело дыша, Уэйд протиснулся к Бену. Винтовку он держал в правой руке, левой рукой он схватил рюкзак с боезапасом, но складывалась впечатление, что он доверху набит кирпичами.
Аккуратной и медленной поступью морпехи двигались по тоннелю, освещая путь фонарями. М16 Уэйда то и дело ковыряла дулом потолок при каждом шаге. Если бы к его сердцу можно было подключить генератор, то энергии бы больше, чем на любой АЭС. Спустя минут десять их напряжённого движения, во тьме заблестел перекресток, с правой стороны которого изливался теплый свет лампы накаливания. Скорость хода бойцов стала сравнимой с улиточной. Подойдя ближе к перекрёстку, как светлячки на фонарь, морпехи отчётливо услышали вьетнамскую тарабарщину. Разом все погасили свои фонарики. Большой палец Уэйда быстрым движением перевел винтовку в режим «рок-н-ролл». Мелькнула чья-та тень и вновь потонула в теплом свете. Жестами капрал направил вперёд Бена, Уэйда, Поляка и Филипса. Уэйд оставил рюкзак с боеприпасом, обхватив вспотевшей ладонью левой руки цевье и вместе с Беном начал красться к перекрёстку, до которого было метров десять. В голове начал пульсировать какой-то сосуд, сердце вновь било рекорды по выработке энергии. Ноги как будто ватой набили. Тарабарщина нарастала, можно было различить несколько крайне взволнованных голосов.
Ствол М60 выскользнул из полумрака тоннеля и окатил свинцовым ливнем десяток чурбанов, разрывая барабанные перепонки выстрелами калибра 7.62. Уэйд опешил от грохота пулемета, но спохватился и, просунув ствол в проход, открыл огонь из винтовки, особо не целясь. Поляк и Филипс в стороне не стояли и, встав за Беном, стреляли очередями. Фонтаны крови забрызгали обложенные бамбуком стены, пороховой дым застлал глаза, а его запах коварной струёй пробирался сквозь фильтр. Свинцовый ливень закончился секунд через пятнадцать и ударил вновь, когда из прохода, в конце помещения, ответили огнем из СКС и АК-47. Бен со знанием дела клал пули в точь по вспышкам из дальнего конца, пока чурбаны либо не отступили, либо не передохли. Но не успели морпехи выдохнуть, как стрекот АК-47 раздался сзади. Чей-то крик боли потонул в выстрелах М16. Уэйд в секунду оказался возле рюкзака с боеприпасом и с остальными стал отступать в помещение, превратившееся в настоящую кровавую баню.
Морпехи пробрались в помещение, утопленное в крови семи гуков, и спрятались в полумраке тоннеля, идущего из него. Бен вновь был готов к огню, лёжа на животе, поставив пулемет на сошки. Филипс и Поляк вели огонь по вспышкам во тьме. В помещении показался Гарднер. Он тащил за собой Андерсона, которой правой рукой держался за окровавленный кратер, где раньше находился правый глаз. Последним зашёл капрал, яростно отстреливающийся от чурбанов. Морпехи кинулись дальше в проход, Бен прижал приклад М60 сильнее к плечу, Уэйд остался вместе с ним, прикрывая отход остальных. Пулемёт скосил двух гуков, показавшихся в проходе. Вдвоем они вели огонь на подавление, пока у Бена не кончились патроны, и тот полез за новым коробом. Именно в этот момент чурбаны переняли инициативу, подтащив два советских ДП. Били метко, пули то и дело свистели перед лицом. Бену и Уэйду пришлось отступить во тьму тоннеля, который шел под углом вниз. Тут из него показался капрал Уинтерс, точным броском отправивший в полет противопехотную гранату. Морпехи побежали что было сил, пока огненный шторм не оглушил их взрывом. Тоннель осветила почти такая же вспышка, как и та, что они увидели на поверхности. В ушах звенело, стрельба стихла. Группа морпехов стояла перед дверями в ещё одно помещение, сжимая в руках оружие.
Глава 2.
Два жетона.
Полдень. Тропическая жара. Плац. Рота «дельта» построилась на 5 равных отделений. За спинами морпехов стояли казармы, а спереди- широкая ВПП. Периметр базы активно очищался от растительности, но именно сегодня морпехов выдернули с работ по расчистке. Ведь сегодня- охринеть какой важный день. Любой день станет охринеть каким важным, если охринеть какая важная шишка из самого генштаба приедет проводить смотр самой результативной роты вашего батальона корпуса морской пехоты. Солнце беспощадно жгло морпехов, заставляя их щуриться. Тяжёлые потоки ветра обдавали их горячим маревом, без какого либо намека на прохладу.
Важной шишкой был старый полковник прямиком из Вашингтона. Одетый максимально легко, он все равно обливался потом и задыхался от жары. «Полковник с интересом осмотрел отделения…», так написали в газетах на родине. Ага, с интересом. Уинтерс стоял во главе самого дальнего отделения и даже оттуда видел этот «интерес». Старческая, морщинистая, ссохшаяся морда выражала что угодно, но не интерес. Лёгкий гнев, усталость, скуку, но не заинтересованность. Старик был одет в бежевую форму с коротким рукавом, на плечах- погоны. Неизвестно, что блистало ярче, его Медаль Почета, или черные ботинки, натертые, как и плац, до кристального блеска. Глаза скрыты «авиаторами», на голове фуражка соответствующего звания. За полковником, волнуясь как школьники на экзамене, плелось командование: командир роты, лейтенанты и сержанты. Военные журналисты опаздывали.
Полковник принялся рассматривать отделения, не в силах до чего либо докопаться (ещё бы, командир роты и майор батальона чуть ли не самолично стригли и брили морпехов). Бойцы стояли смирно, кажется они даже дышали в один ритм, беспокоится было не о чем. Но был один нюанс, который всем был настолько привычен, что про него никто не подумал. Капрал Уинтерс носил на шее два жетона. «К. Уинтерс» и «С. Уинтерс». Причем носил он их на шее, а не в ботинке, как это делали многие и как учили «зелёных». История с пленом и возвращением на службу вызывала исключительно уважение и никто не обращал внимание на такую мелочь как два жетона. Обычные рядовые что только не вытворяли со своими касками, а тут всего то жетон. Это стало такой мелочью, что либо никто не замечал второго жетона, либо воспринимал его как один, настолько всем было все равно на эту… черт, даже слово «странность» здесь будет слишком сильным. Короче, второй жетон ни для кого кроме капрала Уинтерса не существовал. Но в тот день существование этого жетона заметил ещё один человек. Важная шишка.
Размеренно идя по плацу, пристально всматриваясь в строгие и безэмоциональные профили бойцов, полковник со свитой дошли до отделения Уинтерса. Морпехи стояли смирно, как оловянные, не дыша и не моргая, будто по-настоящему стали игрушечными солдатиками. Уинтерс стоял впереди шеренги как командир отделения. Недоумевающий, пронзительный взгляд острым лучом выполз из под очков, которые полковник убрал в нагрудный карман. Свита побелела от страха.
– А это что здесь?– Дряхлые пальцы цепко схватились за жетоны на груди Уинтерса.– Почему два? Снять, сейчас же.– Голос, не смотря на возраст, был силен, требователен и властен. Ни намека на слабость.
– Никак нет, сэр.– Лицо Уинтерса оставалось таким же каменным, чего не скажешь о полковнике. Оно исказилось в смешной гримасе замешательства и возмущения, будто он услышал что-то одновременно тупое, смешное и странное.
– Это приказ, капрал…– Полковник не договорил, к нему на ватных ногах подбежал командир роты, начав что-то шептать ему на ухо. Теперь удивление и раскаяние захватило контроль над его лицевыми мышцами. Извинившись, он отдал честь капралу, Уинтерс ответил тем же и полковника повели смотреть идеально вылизанные казармы….
Грунт плавно перешёл в бетон. За слоем серой толщины проходила электропроводка, питающая тусклые лампы накаливания. Подземелье было однотипным. Серый бетон, спертый воздух, теснота гидравлического пресса, тусклое, болезненно-оранжевое освещение (когда взглянешь на солнце, потом закрываешь глаза и пальцами чуть-чуть нажимаешь на них). В общем, определено не то место, которое вызывает восторг или радость, но что оно могло вызвать, так это удивление. Вентиляционные каналы очистки воздуха, вместо привычных полых внутри стеблей бамбука, идущих с поверхности. Очистные агрегаты были утоплены в бетонные стены, а на их крышках значились русские аббревиатуры. Подозрения, что это не простое партизанское укрытие стали расти, так же как вонь в занятой морпехами казарме. Комплект формы насквозь провонял потом и покрылся грязевой коркой. В таких случаях обычно вызывали вертушку снабжения со всем необходимым. Но навряд ли Хьюи могли бы опустится на тридцать пять метров под землю. Вряд-ли Хьюи вообще пережили ядерные удары…. Затхлый смрад сочился из сортира, который по факту был просто ямой, где-то во тьме тоннеля и каждый поход по нужде был истинным испытанием духа и мужества.
К отделению Уинтерса присоединились остатки второго отделения, под командованием сержанта Бэкона. С ним было три боеспособных морпеха, вместе с О'Нилом, Хадсоном и Мэтьюзом, и четверо раненных. Им крепко досталось от узкоглазых, а попав на первый уровень подземелий трое ребят угодили в ловушки с кольями. Что случилось с Гаррисоном, Уильямсоном, с третьим отделением, с «дельта 1-2» и «дельта 1-3» неизвестно. По старшинству, командование перешло сержанту. Итого осталось пятнадцать боеспособных морпехов и четверо раненных. Отряд занял вышеупомянутую казарму, лазарет и склад медикаментов. Ещё одна капля в озеро подозрений: откуда у узкоглазых антибиотики и обезболивающее? Так же под контроль, в ходе ожесточенных перестрелок, морпехам перешли тоннели вблизи помещений вглубь до пятидесяти-шестидесяти метров. К стандартному арсеналу отделения добавилось трофейное советское и французское оружие. Ещё бойцам сержанта удалось протащить с собой зловещий контейнер цвета хаки, который Бэкон запретил использовать без веской причины. Газовые гранаты Филипса хранили рядом с контейнером, тоже запретив их использовать без необходимости.
Гораздо труднее было с едой. Личный паёк изъяли у каждого морпеха и ввели нормирование, выдавая еду только утром и вечером, в количестве одного брикета сублимированной тушёной курицы. Кофе или «кул эйд» можно было получить раз в неделю. Воду брали из колодца рядом с казармой, который тщательно проверили дозиметром, но сержант перестраховался и распорядился залить воду в каждую свободную ёмкость и забросить в них таблетки для очистки. На всякий пожарный случай. Еды, по самым смелым расчетам, хватило бы на месяц, так что абсолютно логичным решением сержанта было послать отряд морпехов на поиски припасов. Уэйд, Манчини и Бен стояли в карауле в дальнем от лазарета тоннеле, ожидая когда с разведки вернутся Поляк, О'Нил и Мэтьюз. Теперь эта троица часто будет сидеть в одном и том же тоннеле в карауле. Уэйд и Манчини поступили почти вместе и ещё в базовом лагере Бену поручили с ними нянчится.
Тоннель был завален деревянным мусором и грунтом. Сверху на эту баррикаду поставили М60, на который облокотился сонный и усталый Бен. Уэйд грел в алюминиевой банке кофе на куске С-4, мерно горящим под ней. Манчини вертел в руках трофейный АК-47, выданный ему за место М79, который особо не используешь под землёй.
– За папироску убил бы.– Тяжко вздохнув сказал Манчини, рассматривая газоотвод на автомате.
– У тебя же была пачка, я видел.– Ответил Уэйд, не спуская глаз с закипающей жижей в банке.
– Это последняя. Для особых случаев.– С досадой пояснил Манчини.– Это настоящий АК или китайская копия, понять не могу?– Бубнил в нос Манчини, продолжая вертеть автомат.
– Ну если здесь есть русское оборудование…– Уэйд не закончил мысли- кофе забурлило, источая бодрящий, освежающий аромат. Вонь немытого тела и затхлость тоннеля на мгновение отступила. Уэйд снял с огня манящий напиток и глотнул горячего, крепкого кофе. Пустой желудок благодарно заурчал. Острое чувство голода чуть-чуть притупилось, хотя есть по прежнему хотелось.
– Богом клянусь, ничего вкуснее за последнее время не пил.– С блаженством промолвил Уэйд, закрыв от удовольствия глаза. Он предложил банку Манчини и тот аккуратно взял ее за отогнутую крышку. Он был высокий, метр восемьдесят с каской. Худой, глаза впалые, нос заострен. Отпив немного, Манчини передал банку Бену: «Взбодрись чуток». Бен бережно перенял кофе и хлебнул. Так они передавали кружку по кругу.
– Злогребучие тоннели. То слишком узко, то теперь жрать нельзя.– Зевая посетовал Бен.
– Так чем меньше жрёшь, тем шире для тебя будут тоннели, Бенни!– Сыронизировал Манчини, потягивая кофе, сквозь лёгкую улыбку. Бен промолчал, вновь облокотившись на М60. Приятное тепло разливалось по животу, на языке горчило, сознание прояснилось.
– Что это вообще за тоннели? В учебке ничего не упоминали про бетонные, подземные города, в которых хоть батальон можно спрятать. – Бен тяжко вздохнул и заговорил.
– Правильные вопросы задаешь, зелёный. Я тоже в первый раз подобное вижу. Может, это один из складов на случай ядерного удара, может командный центр для наступления на юг.
– И поэтому командование решило затравить гуков газом именно зд…– Не успел Уэйд договорить, как вдалеке тоннеля раздались выстрелы М16. Бен подскочил как ужаленный, Уэйд и Манчини схватились за оружие и встали за баррикаду. Из тьмы выплыли два силуэта. Поляк и Мэтьюз. Поляк тащил на себе О'Нила.
– Гуки подстрелили О'Нила .– Сообщил Поляк, выйдя к баррикаде и медленно преодолев ее.
– Сколько там ещё чурбанов?– Спросил Манчини, переведя автомат в автоматический режим.
– Да хоть жопой ешь, десяток точно. Я ранил парочку, их бы добить.– В этот момент подбежали Гарднер, Филипс и Хадсон. Поляк вновь пересказал случившееся и вместе с Мэтьюзом направился в лазарет. Хадсон остался в укрытии вместе с советским ДП, а Уэйд, Бен, Манчини, Гарднер и Филипс перемахнули через баррикаду и аккуратной поступью устремились в тоннели.
Развилка состояла из двух ходов: прямо и налево. Уэйд с Беном пошли прямо, а остальные на лево. Лёгкие галлонами качали душный, плотный воздух внутрь. Освещение ухудшалось, но глаза, казалось, приспособились под полумрак бетонных стен. Нос учуял что-то новое в застывшем воздухе: порох и кровь. Именно здесь был кровопролитный бой за территорию, когда чурбаны пытались прорваться в лазарет, но М60 выкашивала узкоглазых будто коса траву. На стенах сохранились отметины от ее лезвия калибра 7.62, а серые стены были украшены багровым, узорчатым орнаментом. Морпехи дошли до очередной развилки из трёх ходов, только в этот раз они были гораздо уже. Из правого хода они уловили какой-то шорох. Жестами Бен указал Уэйду лезть внутрь. Сам пулеметчик либо застрял бы, либо спугнул своей вознёй врага. Набравшись храбрости, с лёгкой дрожью в коленях и каким-то пренебрежением к самосохранению, Уэйд полез в тесноту лаза. При каждом шаге он цеплял макушкой потолок, при каждом вдохе его плечи касались стен и чем дальше он уходил в полумрак, тем больше Уэйду казалось, что лаз раздавит его, как букашку.
Кровь, порох, затхлость были смыты цунами тошнотворного, трупного смрада. Тела вьетконговцев застыли в предсмертной агонии уже около двух недель и ни одна из сторон не решалась убрать их. Морпехи не хотели рисковать, вдруг засада. Чурбаны, похоже, специально оставили тела. И деморализация, и завод по производству вони, бактерий и болезней. Лаз вновь раздулся до размеров тоннеля и трупов стало заметно больше. Они лежали на полу, облокотившись на стены, склонив мертвые головы. В стеклянных глазах застыл ужас смерти, а взгляд устремлён в жуткое ничего. Среди этого склепа, Уэйд разглядел тусклое свечение керосинки. Ладони вспотели, ноги его как будто вернулись на уровень развития 2-х летнего ребенка. Слышалась тихая тарабарщина на вьетнамском. Уэйд сперва не понял, но речь принадлежала девушке. Подойдя ближе, он разглядел, что происходит. Хрупкая женская фигура, с длинным, чёрными, как смоль, волосами худыми руками пыталась перевязать голову парню. Рядом с парнем был опрокинут мешок, из которого высыпались белые, мелкие точечки, тускло отсвечивающие в полумраке. Уэйд почувствовал, как рот тонет в слюне. В мешке был рис. Кажется в тот момент желудок взял под контроль тело, а мозг как будто впал в спячку. Уэйд тупо смотрел на эту картину, мечтая лишь о мешке с рисом. Девушка не обращала на него никакого внимания, как будто он не стоял за ней, сжимая в руках винтовку. Рука МакКингли скользнула на левое плечо, где крепился фонарь и луч белого света окатил окровавленные стены. Девушка тоже была вся в грязи. Перевязку она делала с заляпанной, изодранной тряпкой неизвестного цвета. Парень был по пояс голый, торс был в язвах и ожогах. Лицо было в саже, поте и крови. Сам он был без сознания, хриплое дыхание вырывалось из пересохшей глотки. На фонарь никто не обратил внимания.
Очнувшись, Уэйд осмотрелся вокруг внимательнее- нет ли ещё гуков, нет ли у этих двоих оружия. Тихим щелчком предохранитель был снят. Маленькими шагами он приблизился к мешку с рисом. Ноль внимания. Правая рука потянулась к заветной крупе и только подняв мешок, просыпав несколько грамм, девушка обернулась к нему. Взгляд ее был испуганным, недоумевающим, на секунду- презрительным. Резко отвернувшись, она продолжила перевязку. Уэйд был в не меньшем удивлении. Он ожидал чего угодно, но только не такой спокойной реакции. Так он и стоял какое-то время, пока мозг не вернул контроль над телом. Резкими шагами он отошёл и снова встал, обернувшись на тех двоих. Девушка причитала что-то на своем, вообще забыв про Уэйда.
Тогда МакКингли ещё раз подошёл, взяв в руки полупустую флягу с водой. Протянув ее к девушке, она вновь недоумевающе взглянула на него, вообще не понимая, что он делает.
– Промой рану сначала.– Тихо выдавил из себя Уэйд. Она смотрела на него так же, как первый человек, увидевший огонь. Уэйда и девушку разделял языковой барьер простирающийся от Юты до Северного Вьетнама.
– Рану, вот.– Морпех жестами стал показывать, что надо делать и кажется сработало. По лбу раненного стали течь тонкие, грязные ручейки. Казавшийся без сознания вдруг оживился и стал жадно ловить эти струйки грязи, крови и сажи. Фонарик высветил каньон, рассекающий лицо парня от левого глаза до лба. Пальцами от расстегнул подсумок на бедре и достал упаковку бинтов и две таблетки обезболивающего. Все это добро он передал девушке, жестами показав что делать и поспешил уйти, оставив девушку в смеси недопонимания, настороженности и, в какой-то степени, благодарности.
На правое плечо он закинул мешок с рисом, по ощущениям там было около пяти кило. Фонарь он не отключал и неожиданно из полумрака луч света выхватил здоровенную фигуру Бена.
– Твою мать! Чего ты здесь стоишь?– Вырвалось у Уэйда. Бен стоял в обнимку с М60, смотря на него с каким-то подозрительным взглядом.
– Чурбанов видел?– Спросил он. «Черт, он же наверняка все знает!»
– Только трупы и кто-то из них обронил мешок риса. Хватит все отделение прокормить!
– А те двое, кому ты оставил бинты тоже трупы?– Спросил Бен язвительно. – У Уэйда что-то ёкнуло внутри. Перед глазами всплыл образ военного трибунала.
– Бен, у них не было оружия. Я просто обменял препараты на рис, чтобы прокормить отделение. Не сдавай меня.– Голос у Уэйда дрожал, но он старался быть убедительным. Бен окинул его оценочным взглядом.
– Пошли.– Больше он не сказал ни слова Уэйду, как тот не пытался выцепить из него информацию.
Вернувшись на перепутье, они встретили Манчини, Гарднера и Филипса.
– Ну как там?– С ходу спросил Манчини. Уэйд умоляюще смотрел на Бена.
– Чисто, похоже они успели смыться. Но обронили вот это.– Жестом Бен указал на мешок Уэйда. Тот раскрыл и показал его содержимое, встретив это возгласами радости и удивления. Однако радостное «Ничего себе!» задуло штормом отборной, кипящей яростью, матерщиной, и стрекотом винтовок М16, которые гулким эхом рикошетили от стен со стороны противоположной заставы.
Морпехи кинулись к заставе сквозь лазарет и казарму со скоростью школьников после последнего урока. Сержант Бэкон, который явно видел некоторое дерьмо и уже давно привык к этому дерьму, потеряно смотрел в тоннель. Капрал Уинтерс и те трое морпехов с другого отделения на бамбуковых носилках несли нечто…. Сочащиеся алой влагой, окропившей грязно-белый материал носилок, человекообразные мешки. Только когда бойцы подошли ближе к заставе Уэйд увидел, что это освежёванные останки, покрытые лишь темно-красной, влажной мышечной тканью. Кровь капала с носилок на бетон, оставляя за собой тропинку из багровых точек. Лица… Господи…. Вместо носа- черная дырка, глаза, покрытые паутиной лопнувших капилляров, на выкате, все мышцы поражены спазмом агонии. Даже не смотря на отсутствие кожи, страх, ужас и шок проглядывались так же легко, как и вены по всему оскверненному телу. Это сделали, когда морпехи были в сознании. На их шеях, испачкавшись в крови, прилипли металлические жетоны с цепочкой.
– Это все?– Почти шепотом спросил сержант.
– Ещё десяток…– Мрачно ответил Уинтерс. Сержант, словно, пьяный подошёл к носилкам и аккуратно взял пальцами жетон.
– Гаррисон.– Фамилия морпеха колоколом оглушила остальных. В голове каждого роились и копошились мысли, словно опарыши на трупе, но никто не мог сказать ни слова.
– Похоронить бы…– Ошарашенным шепотом выдавил Бен.
Глава 3.
Что ты делаешь?
Уэйд направлялся к небольшому, импровизированному оружейному складу недалеко от казармы. Его разгрузочный жилет был пуст, надо бы пополнить боезапас. К тому же, его М16 наглоталась грязи, а затвор был наглухо ей забит, так что почистить винтовку не помешало бы. Зайдя внутрь, МакКингли увидел странную картину. Поляк, сидя облокотившись спиной на стену, ножом ковырялся в пулевых патронах, напрягая глаза, в которых всегда горел какой-то полубезумный огонёк, которого Уэйд немного побаивался.
– Уэйд, дай-ка сюда тот ящик с 12-м калибром.– Не отвлекаясь от дела попросил Поляк, в речи которого прослеживался лёгкий акцент.
– Зачем ты патроны кромсаешь?– Удивлено спросил Уэйд, ошарашено смотря на сослуживца.
– Экспансивные пули делаю. Ими, брат, хоть полк узкоглазых перебить можно.
– Это капрал приказал?
– Я предложил, он согласился. Ну ты дашь этот чертов ящик?– Уэйд неуверенно передал деревянный прямоугольник с бренчащими патронами в нем.
– Они же запрещены.– Пытался возразить Уэйд.
– А ямы с кольями, растяжки и пытки значит разрешены?– Поляк посмотрел на Уэйда как на дебила.– Очнись, зелёный, ты не у себя во Флориде, или откуда ты там. Ты под джунглями, вместе с вражиной, которая наших ребят режет без жалости. А значит к ним ни какой жалости тоже не будет, лично я их на куски рвать буду, пока не сдохну.– Безумный огонёк в глазах Поляка полыхнул лесным пожаром, осветив на секунду его искаженное ненавистью лицо.
– Я с Юты.– Уэйд злобно забрал набор для чистки и боезапас, выйдя из склада….
Из того немного, что знал Уэйд о биографии Поляка, самым ярким эпизодом была смерть его родителей от рук коммунистов в 39-м году. Бен рассказывал, что их расстреляли прямо на глазах 6-ти летнего Поляка. Если бы Уэйд состоял в воинской комиссии, то Поляк бы никаким бы образом не попал в армию, даже с нынешними заниженными требованиями. Все из-за того огонька в глазах. Это не был огонёк увлечённости или чего-то подобного, нет. Это пылающий жаждой крови и мести пожар, уничтожающий все, что встанет у него на пути. На совести Поляка (если она у него ещё осталась) как минимум пять мирных жителей, которых он посчитал за вьетконговцев. Этот огонёк, секундной вспышкой блеснувший в дуле советской винтовки, огонёк, несущий смертельный шлейф, огонёк, затвердевший в свинцовую пулю, навсегда отпечатался в глазах 6-ти летнего пацана рос вместе с ним, превратившись в неконтролируемый пожар, испепеливший его психику.
«– Почему он не под трибуналом?»
«– Что за тупой вопрос? Очевидно не хотят громких заголовков в газетах, порочащих славный корпус морской пехоты США, вот и метут все под ковер.»– Таков был небольшой диалог в голове Уэйда, когда он сосредоточено чистил М16. К тому же, рота «дельта». Одна из самых результативных и лучших рот в корпусе, репутация которой добралась даже до генштаба в Вашингтоне. Рота, которой поручили невероятно ответственное испытание химического оружия и в рядах этой роты состоит военный преступник? Быть такого не может! Да и капрал закрывал на это глаза. Может потому что они оба ненавидят гуков, может чтобы не бросать тень на отделение и на роту, а может все сразу….
Углубившись в подробности, Поляк рассказал, что они втроём добрались до ещё одного помещения, где их ожидал десяток чурбанов. Они судорожно метались по нему, как тараканы по горящему дому, таща с собой какие-то бумаги и документы. Само помещение едва ли напоминало продовольственный склад, скорее радиоточку. Слова про радио и заинтересовали как сержанта, так и капрала. Сгоревшая рация Андерсона не выдавала даже белого шума, а надо было связаться хотя бы с другими взводами. Если повезёт, то с Данангом, Сайгоном. Ну а джек-пот в этой рулетке- связь со штабом корпуса морской пехоты. Но до тех пор, отделение «дельта 1-1» в изоляции. Мешок риса был сродни подарку на рождество 6-ти летнему ребенку по уровню радости. Где-то среди тоннелей забрезжил лучик надежды.
Уэйд, Бен и Манчини вновь караулили тоннель возле лазарета. Бен пересчитывал вслух патроны в ленте, Манчини без остановки чесал макушку, а потом разглядывал ногти, неприятно морщась. Уэйд чистил М16, иногда поглядывая на Бена, пытаясь понять почему тот промолчал.
– Семьдесят пять, семьдесят шесть, семьдесят семь…
– Твою ж мать! Похоже вши завелись!– Манчини вглядывался в грязные ногти.
– Вши в джунглях не живут, семьдесят восемь, семьдесят девять…– тихо ответил Бен.
– А это что по твоему?– Раздражённо Манчини ткнул Бену под нос грязную ладонь, на которой лежала группа мелких, черных точек. Уэйд включил фонарь и подтянул его руку к себе, светя на ладонь.
– Это куски почвы, башку мыть надо чаще.– Ответил Уэйд, выключив фонарь и вернувшись к чистке оружия. Манчини облегчено выдохнул и отряхнул ладонь.
– Схожу отолью.– Манчини повесил автомат на плечо и направился к казарме, оставив Бена и Уэйда одних. Когда шаги шнурованных ботинок стихли в тоннеле за их спинами, Уэйд решился заговорить.
– Почему ты меня не сдал?– Счёт вдруг прекратился, Бен перевел взгляд на Уэйда.
– Потому что устал.– Счёт возобновился. Уэйд слегка опешил.
– От чего?– Бен тяжко вздохнул, как будто на этот вопрос он отвечал десятки раз и уже задолбался повторять одно и тоже.
– От этих говённых джунглей, от этих злогребучих тоннелей, от чурбанов. Мне до дембеля четыре недели было. Четыре!.. Сегодня я должен был лететь в Сайгон, а потом до Флориды. И тут на нахер, Сайгона больше нет, а мы копошимся в этом говне вместе с гуками. Я устал таскать с собой эту хреновину, устал первым идти в бой. – Злобно вздохнув, он замолчал. В его голосе чувствовался эмоциональный надлом, очевидный даже самому чёрствому человеку. Злость, горечь, усталость кипела в нём, обжигая все его существо.
– Так причем здесь то, что ты меня не сдал?– Все ещё не понимая повторил Уэйд, а Бен опять глубоко вдохнул и выдохнул.
– Я жить нормально хочу. Без бесконечной стрельбы, крови, трупов. Я за этот год всего навидался, на всю жизнь хватит и если ради еды надо всего лишь договорится с гуками, то я готов. Всяко лучше, чем брать их часть бункера штурмом, где я опять буду первым в атаке.– Бен вернулся к подсчёту. К бурлящей жиже чувств добавили обречённость.
– Лучше скажи, почему ты на это пошел, девяносто один, девяносто два…– Уэйд поежился. Он сам не до конца понимал, почему он так поступил. Он под контролем голода тогда был, к тому же, в его моральном кодексе относительно убийств не стояло галочки по убийству безоружных. Собрав мысли в кучку, он заговорил.
– Там были гражданские, оружия у них не было, я должен был их расстрелять, а потом мешок взять?– Бен посмотрел на него исподлобья.
– Гражданские?– У МакКингли пробежал холодок по спине.– Вполне возможно. В роте «браво» был случай: заходят они в деревню, обыскивают ее, а там и тоннели, и оружие, и риса на целый батальон. Нашли старосту, а тот клянётся, что Вьетконг его крепко взял его за жопу и у него не было выбора. Потом, конечно, это подтвердили, только старосте это не помогло. Здесь может быть вполне такая же ситуация…. А ты у нас защитником невиновных затеялся?– Уэйд был немного растерян. Мысль о не убийстве безоружных казалась ему настолько очевидной и не нуждающейся в объяснении, что не понимал, чего от него хочет Бен.
– Я просто пытаюсь помочь всем вот и все. – За спинами послышался нестройный топот и из прохода один за другим вышли капрал, Поляк, Мэтьюз, Хадсон, Филипс и Гарднер. Поляк и Хадсон были вооружены советскими ППШ, которые взяли у убитых чурбанов. В тоннелях с их боезапасом и скорострельностью этот ПП просто циркулярная пила.
– Где макаронник?– Спросил Уинтерс, пристально осматривая заставу.
– Ушел отлить, сэр.– Ответил Бен, поднявшись на ноги. Уэйд последовал его примеру, а капрал повернулся к Гарднеру.
– Скажи Манчини, чтоб брал М79, картечные боеприпасы и дул сюда.– Гарднер ответил по уставу и пошел к казарме.– Бен, бери М60 и вставай впереди колонны, МакКингли, вставай в середину.– Лицо Бена исказилось в гримасе недовольства, но из-за тусклости лампы этого никто не увидел.
– Куда мы выдвигаемся, сэр?– Подал голос Уэйд, вставая рядом с Мэтьюзом.
– Радиоточку брать будем. Выносим оттуда все оборудование, карты, бумаги и отступаем обратно.– Ответил капрал, опуская на голову каску. Объявился Манчини, крепящий на пояс бандольеру с боезапасом. Капрал ещё раз озвучил приказ, поставил Поляка вместе с Беном, Гарднера оставил в карауле и отряд двинулся в узкий полумрак.
Фонари были погашены. Шагали они медленно и тихо, стараясь не бряцать оружием. Поляк вел отряд, как собака-поводырь слепого. Час спустя он вывел отряд в тоннель, давящими стенами ведущий к радиоточке. Но чурбаны, наученные прошлым опытом, выставили караул в нем и подойти вплотную к помещению было нельзя. Но М60 и два ППШ были с этим не согласны. Морпехи были уже частично глухие от пальбы в тоннелях, так что стрекот ПП и пулемёта не вызвал у них той боли, которые они испытали в первый день в тоннелях. Дым кислотой разъедал им глаза и застилал белой тканью пространство и лишь фонари, словно ножи прорезали белесый туман.
Гуки явно не ожидали, что морпехи подберутся так близко и их застава за пару секунд превратилась в пар. Солдаты перемахнули через обломки укреплений и подбежали ко входу, где их встретила свинцовая стена из выстрелов АК-47. Прячась за стеной, Хадсон и Поляк поливали помещение огнем из ППШ, пока у них не закончились патроны и в дело вступил Бен. Пулевой град М60 рвал чурбанов в клочья на таком расстоянии. Ошмётки тел, обрывки формы, осколки костей, брызги густой, багровой крови ваяли на стенах ужасающие барельефы жестокого сражения. Бен отпустил гашетку, в ушах кто-то как будто провел дверной звонок и какой-то ребенок баловался, зажимая его своим мелким, кривым пальчиком. Гуки в ужасе отползли в противоположный тоннель, оставив в радиоточке десяток изодранных пулеметом тел.
Внутри душного помещения стоял стол с картами местности, одну из которых схватил капрал и сунул в рюкзак на спине. Уэйд, Гарднер и Мэтьюз взяли в руки объемные, тяжеленые советские рации и тащили их туда, откуда они пришли. Бен, Хадсон, Поляк, Манчини и Уинтерс держали оборону у лаза с гуками. Мимолётом капрал приказал собрать оставшиеся документы и под ритм автоматных очередей, морпехи в темпе таскали барахло тужась от напряжения, ведь эти хреновины как будто специально по мимо плат и реле снабжали и тонной другой камней. По итогу троице удалось перетащить четыре хреновины цвета хаки, которые маскировались под рации, кипу карт с пометками и обозначениями, известными только узкоглазым, и капрал скомандовал им отступать с добром к казарме. Мэтьюз, вместе с инициативой, взял два прямоугольника с реле и антеннами, крякнул и попер обратно. Уэйд и Гарднер следовали за ним, как муравьи неся на спинах груз. Свинцовый ритм усилился, в ансамбль боя врезался М60 Бена, но пулемёт неожиданно замолк от нехватки патронов Но ансамбль боя не та сущность, что терпит тишину. Гуки ответили громоподобным всплеском ДШК и тоннели потонули в его громе, барельефы сражения освещались оранжевыми вспышками непрерывной стрельбы из оружия. Обороняющиеся вжались в землю, как напуганные котята, стараясь отвечать стрельбой из ППШ. Но дирижёром на поле битвы была крупнокалиберная, ревущая, советская махина.
Капрал приказал морпехам ползти обратно и перепуганные, перепачканные силуэты стали извиваться в обратном направлении. Манчини задыхался. Задыхался от спертого воздуха, от порохового дыма, от бетонной пыли, от страха, сковывающего грудную клетку и не дающего нормально вздохнуть. Видимость была как в мутной воде, передвигался он ориентируясь на знакомый ушам стрекот М16. Перед отступлением Уинтерс приказал ему шарахнуть картечью в тоннель с гуками, естественно подождав, когда остальные морпехи отступят. Но Манчини, объятый страхом смерти, тонущий вадреналиновом море, слепой и потерявшийся, дрожащими, тонкими пальцами вложил холодный картечный снаряд в переломленный М79. Спрятавшись за стеной тоннеля, он судорожно пытался понять, все ли морпехи отступили или ещё кто остался. Но осколочный, бетонный град от попаданий ДШК по стенам не давал ему времени на раздумья и, окинув застланное пылью и дымом помещение полубезумным взглядом через прицельную планку, Манчини «бампнул» по всполохам пулемета.
Картечь пронизывала душный, плотный воздух как игла ткань. Тел не было, так как рикошетящее облако свинца разбивало их в багровые брызги . ДШК тут же смолк, уничтоженный огненным шаром взрыва. Манчини слышал лишь оглушительный звон в ушах. Руки тряслись как у пропитого алкаша и насквозь пропахли порохом. С трудом он затолкал второй снаряд в гранатомёт и вновь выдал залп в тоннель, добивающий так сказать.
Секунду после, как Манчини нажал крючок, он застыл в оцепенении, а потом, его будто унесло в тоннели ударной волной. Как только снаряд залетел в бетонную кишку, Манчини увидел еле стоящего на ногах Хадсона, из левого бедра которого струилась кровавая река. Лицо его застыло в ужасе и тут же померкло на фоне взрыва снаряда, картечь которого изрешетила его спину и в ту же секунду морпех рухнул на бетон, испустив последний вздох.
Глава 4.
Банка пива.
Саперные лопатки глухо вгрызались в твердую почву, отрывая куски тёмно-коричневой плоти. Старая керосиновая лампа явно не хотела делится своим светом и с неохотой освещала небольшой кружок вокруг себя. Стояла она посередине двух ям, из которых активно выбрасывались комья земли. Спросите откуда среди бетонного лабиринта подземелий взялась земля? Возле сортира. Хоронить Гаррисона и Уильямсона разрешили только там. Иначе бы их пришлось тащить на уровень выше, а черт его знает, сколько гуков там можно встретить. Если раньше сортирная вонь была мерзкой, то сейчас она была до невозможности отвратительной. Манчини снял с себя оливковую футболку и обмотал ею голову, закрыв нос и рот. Уэйд дышал ртом, из-за чего дышал он так же громко и часто, как собака в июльский полдень. Вдвоем они рыли могилу для Уильямсона. Бен работал за двоих и копал яму для Гаррисона, не жалея сил. Изуродованные тела, закутанные в плотный, белый саван, были скрыты за оранжевым кружком света.
– Хорош. Давай ребят класть.– Задыхаясь сказал Бен, утирая со лба ручьи пота. Бездыханные силуэты аккуратно легли в теплую и твердую землю. Уэйд и Манчини закапывали могилу молча, находясь в своих тяжёлых мыслях. Бен шептал под нос протестантские молитвы, а когда саван был укрыт под холмиком почвы, Бен воткнул у начала могилы самодельный, кривой крест из выпотрошенных останков койки. Троица молча смотрела на выросшие из земли могилы, пока, спустя минут десять, Манчини не нарушил гробовую тишину шуршанием в своем рюкзаке. В руке итальянец сжимал помятую банку теплого пива. С характерным звуком он открыл ее, очень аккуратно, аккуратнее чем сапёр, обезвреживающий вагон взрывчатки, чтобы ни одна капля пены не попала на почву. Он отпил пива и передал его Уэйду.
– Твою мать, может ты ещё травку приберег?– Спросил МакКингли, бережно принимая банку.
– Последний косяк скурил на полосе, перед взлётом.– С досадой ответил Манчини. Все это они говорили не отрывая глаз от могил. Тишина вновь воцарилась среди них, только подчёркнутая шипением пива. Уэйд решил заговорить первым
– Ты верующий, Бен?– Пулеметчик отвечал с паузой, как будто он ловил радиосигнал с задержкой из-за расстояния.
– Нет. А вот он был. Это ему нужно.– Тихо ответил Бен, взглядом указывая на могилу Гаррисона.– Господь не слышит мольбы грешников в аду. А мы именно что в аду…– Бен присел на корточки, переняв пивную эстафету.– Сами то, надеюсь, в эту херню не верите?– Спросил Бен, переведя взгляд на них, потягивая пиво. Оба отрицательно покачали головами.
– Правильно. Вон, ему молитвы не помогли. У него тоже дембель на носу был, все молился, чтобы не взяли в патруль или в боевую операцию. И вот он….– Все это Бен говорил с невероятной усталостью и тоской. Так говорят старики на смертном одре, за минуту до неизбежного, чувствуя холодный ветер кладбища. Банка вернулась к Уэйду.
– Они тоже по призыву?– Поинтересовался Манчини.
– Да. Никто в здравом уме в джунгли не отправляется. Капрал и Поляк тому подтверждение.
Как же быстро человек начинает ценить те вещи, которые резко стали дефицитными. Когда в первый день службы Уэйд вскрыл свежую, холодную банку местного пива ему оно показалось хуже мочи. А сейчас он смаковал каждую капельку теплого, пенящегося напитка. Хмель развязал им языки и троица делилась своими мечтами по дому. Конкретно сейчас они говорили о том, чем каждый занялся бы в мирное время. Уэйд молчал и слушал других. Сказать ему было нечего. Никаких планов или надежд у него не было. Родного дома тоже. Он не успел сбежать из приюта, как, неожиданно, он, каким-то неведомым образом, умудрился задолжать родине. И почему-то отрабатывать этот долг его кинули в хреновы джунгли, как жертвоприношение кровавым богам. Так же поступили с О'Лирри.
Манчини мечтал о небольшой лавке часовщика, в какой-нибудь глуши. Подальше от крупных городов и от людей. Бен хотел проехаться по стране, найти семьи погибших сослуживцев, но это только на первых парах. Дальше он тоже не знал, чем заняться. Впрочем, это уже было не важно. Дома теперь нет ни у кого….
Тихо матерясь под нос, напрягая каждую извилину, потирая пустую глазницу, скрытую багровым бинтом, Андерсон умудрился починить рацию, словно маньяк распотрошив советские рации на детали. Все, кто были не в карауле склонили сальные, грязные головы над Андерсоном, который крутил колёсико частот, будто медвежатник, так же аккуратно, дюйм за дюймом. Ничего. Они как шлюпка посреди океана белого шума. Сайгон, Дананг, все возможные базы ВВС, авианосцы ВМФ. Ничего. Капрал Уинтерс приказал разойтись, а сам остался с Андерсоном, перечисляя радиопозывные артбатарей поблизости. Сержант, хмуря брови, морща лоб, разглядывал карты из радиоточки. Ребус в голове сложился в четкую, ясную картину, вызвав у опытного боевого офицера дрожь в теле. Бетонные стены с виду простых партизанских укреплений, советские очистители воздуха, лекарства в лазарете, а теперь карты с красными крестиками на основных объектах в Южном Вьетнаме. Это пункт наведения. Отсюда гуки направляли ядерные боеголовки точно по главным целям в юге. Аэродромы, артбатареи, склады, военные базы, флот все было отмечено с точностью до инча и все так же безнадежно молчало….
Новость не то чтобы шокировала морпехов, всем и так было понятно, что узкоглазые здесь не чаепитием занимаются. Но боевой дух солдат пошатнулся, вздрогнув от жути. Они разбрелись по позициям, кто в караул, кто по остальным делам. Уэйд, Манчини и Бен как всегда сидели в тоннеле у лазарета. Уэйд и Бен приговаривали свой паёк из добытого риса, но голод и не собирался отступать. Казалось, что каждая ложка крупы лишь убавляет сытость. Однако, морпехи жевали безвкусную, белую массу, так как их стандартный, армейский паёк иссяк. Лишь Манчини нервно озирался, ежился выламывал руки, тянулся к помятой пачке сигарет на каске, а потом бил себя по кистям. Банка риса, с тянувшейся из нее шлейфом пара, остывала. Бен был полностью увлечен едой, но Уэйда настораживало поведение Манчини.
– У тебя все в порядке?– Решился спросить МакКингли. Манчини резко дёрнулся, то ли от неожиданности, то ли ещё от чего.
– А? А… да….– Его взгляд бегал по всему тоннелю, отскакивая от стен, подпрыгивая до потолка и не останавливаясь ни на секунду.
– Ты к банке даже не притронулся.– Заметил Уэйд, косясь на остывшую, вожделенную ёмкость с едой. Манчини ничего не ответил, казалось он и не услышал.
– Если не будешь, можешь мне отдать.– Все таким же усталым голосом сказал Бен, бессмысленно пялясь во тьму тоннеля. Густое, душное молчание нарушалось лишь звуком работы челюстей двух морпехов. Опустошив банки, бойцы принялись пальцами выуживать рис, прилипший к стенкам, а Бен, не без огонька желания, поглядывал на порцию Манчини, который уставился в одну точку немигающим взглядом. Бен пощёлкал перед его лицом грязными пальцами и спустя секунду Манчини перевел на него безмолвный, пустой взгляд.
– Будешь?– Указывая на банку спросил Бен. После отрицательного мотания сальной головой, Бен вновь погрузился в свое любимое занятие. Уэйд наблюдал за Манчини, вернувшимся к бурению взглядом тонущей во мраке бетонной стены. «Взгляд на тысячу ярдов»– сверкнула догадка в голове МакКингли. В лагере подготовки ходили страшные байки о глазах, потерявших всякий признак сознания и разума. О взгляде, устремлённом за пределы горизонта психики, за пределы человеческой природы. Мол, таким образом мозг пытается прийти в себя от травмирующих воспоминаний, которыми на войне можно завалить Марианскую впадину. Именно так Манчини пялился в никуда. Лицо и тело полностью расслаблены, ничего не дергается и не подаёт признаков жизни. Лишь опустошающий, ледяной взгляд.
Никогда не задумывались, что страшнее любой пытки? Уэйд тоже нет, пока не посмотрел застывшие ручные часы, мертвым грузом повисшие на левом запястье, циферблатом к лицу. Он не замечал, как часто он бросает взгляд на стрелочки и циферки, пока часы не остановились на без десяти двенадцать. Он смотрел на них каждую минуту, забыв что они не работают и страдание началось. Не то чтобы его нынешняя ситуация была пределом мечтаний, но бесконечные караулы, патрули вглубь слепых, дышащих смертью тоннелей слились в одну бесформенную, темную, смердящую массу отчаяния и безысходности. Раньше циферблат хотя бы делил эту массу на отрезки, но теперь оно слилось во едино, забив собой подземелья, словно растущее тесто. И вся эта чавкающая кровью, брызжущая гноем из тропических язв, источающая духоту и гниль черная громада ввергала Уэйда, потерявшего свое единственное оружие против нее, в шок.
Сколько точно минуло времени с момента их спуска в тоннели никто не сказал бы, но что-то внутри измотанно бормотало о полутора месяцах. Рис кончился, Голод и Чума настигли морпехов словно лесной пожар, пожирая каждого по отдельности. У всех без исключения на руках и на ногах проступили мерзкие гноящиеся язвы, блевотно-желтого цвета. Гарднер и Филипс слегли с лихорадкой. Лбы их были настолько горячи, что ещё не много и от них можно раскурить цигарку. Бред, постоянная рвота и остальные прелести инфекции прилагаются. О'Нил на фоне своего ранения в бок то же не спешил выздоравливать и за кампанию подхватил лихорадку. Андерсон мучался мигренью в районе ранения в глаз. Остальные морпехи иссушились, словно мумии из-за пожирающего изнутри мора. Все что попадало в организм, вылетало из него в ту же секунду, поэтому воду пили только рядом с сортиром и если раньше поход в него был просто вершиной мужества, то теперь это смело можно записывать как 13-й подвиг Геракла.
Ментальное состояние тоже оставляло желать лучшего. Манчини часто выпадал из реальности, глядя на тысячу ярдов. Поляк и Мэтьюз повадились срезать уши с гуков. В их помутневших глазах разгорался огонек безумия, который видел только Уэйд. Капрал и сержант были озабочены проблемой голода и ни какого внимания на подчинённых не обращали. Все чаще Уинтерс настаивал на «открытии ящика Пандоры», чтобы пробиться к складам гуков, но сержант твердо стоял на своём: нет. Бен был настолько измотан морально и физически, что не обращал внимания ни на что. Тихая, безмолвная груда мышц, он как неупокоенная душа скитался по тоннелям, иногда сверля Уэйда взглядом. МакКингли прекрасно понимал к чему это и стал искать способ встретиться с той девушкой, пока ситуация не стала ещё хуже. Но Уэйду вновь повезло.
Уэйд и Манчини сидели в том же тоннеле. Бен ушел вместе капралом, Поляком и Мэтьюзом на поиски провизии. Глаза Манчини окончательно превратились в безэмоциональные пуговицы, смотрящие в одну и ту же точку уже который час. Уэйд изредка пытался завести непринуждённый разговор, получая в ответ лишь холодное, как вода с недавних пор капающая с потолка, молчание. Капли стукали по каске. Кап. Кап. Но один из этих «кап» резко отличался от других. Он был глуше и капало как будто не с потолка, а… из тьмы тоннеля. Уэйд резко врубил фонарь и встал за ДП, установленный на мешке с песком. Луч пробивал себе путь сквозь темную духоту и метнувшись к левому, нижнему краю тоннеля он нащупал тонкую, грязную растопыренную ладонь. Уэйда полоснуло ножом лёгкой паники и неожиданности. Все его сознание кричало: «стреляй!», но пальцем на скобе завладела судорога сомнения, не давая ему согнуться. Ладонь змеёй вползла в проход, ведя за собой запястье, локоть, предплечье и вот перед ошарашенным, немигающим взором Уэйда выплыли те самые длинные, черные волосы. Это была она.
Ее лицо, скрытое за тонной грязи и копоти, повернулось к нему, прикрываясь рукой от фонаря. МакКингли глазам не верил. Он растеряно отпрянул от пулемёта, все ещё светя на девушку. Она помахала ему двумя руками, маня к себе. Уэйд оглянулся на Манчини. Тот ничего не видел, кроме темной бетонной стены и МакКингли, прихватив с собой винтовку и тихонечко перевалился за укрепление.
Неслышной поступью она вела его внутрь левой развилки. Долго идти не пришлось, уже через пару минут Уэйд увидал мешок риса, небрежно брошенный на пол. За мешком, свернувшись в позе зародыша, лежал маленький мальчик, лет пяти. Несмотря на намотанное тряпье, наружу проступали следы страшных ожогов по всему маленькому тельцу. Затвердевшая, черно-багровая корка плотным слоем скрывала под собой кожу, а лицо превратилось в какую-то обезображенную маску без глаз, носа и рта. Там, где должны были быть глазницы, тонкой линией бежал ручеек слез. Ребенок лежал безмолвно, девушка что-то шепотом причитала на своем, оглядываясь со слезящимися глазами. Уэйд ощутил бег мурашек по спине. Те как будто устроили марафон.
Уэйд порылся у себя в подсумке, предложив ей обезболивающее, антисептик и бинты, отдав все содержимое своего подсумка. Девушка трясущимися руками взяла предложенное, но левой рукой она указала на мальчика и выставила три пальца, жалобно смотря на Уэйда. Морпех все понял. Но колебался. Он растеряно смотрел на скорчившийся, изувеченный комок, на заплаканное женское лицо, на объемный и тяжеленный мешок с рисом, вызывающий потоп в его рту. Но потом искрой от костра у него мелькнула мысль о том, как он пробирается в лазарет, роется в общей аптечке….Ступор был прерван громким всхлипом боли ребенка. Девушка кинулась к нему, положив его голову на колени, готовясь дать ему обезболивающее. Уэйд оставил ей флягу и, пошатываясь от волнения, зашагал к лазарету.
Манчини был в том же состоянии, в котором его оставил Уэйд. Поза, пустой взгляд, он напоминал брошенную на улице куклу. За это время под землёй Уэйд научился глушить звук ходьбы по бетону, правда тогда страдала скорость передвижения. Изношенная, грязная подошва мягко, как кошачья лапа, ложилась на серую толщину бетона. Минут десять и Уэйд, напрягая глаза, осторожно заглядывал внутрь лазарета. Тусклый, оранжевый свет из прохода болезненно тек внутрь темной норы с койками. Лучи не были достаточно сильными, чтобы пробиться сквозь пучину тьмы, но Уэйд мог различить очертания внутренностей помещения и он вступил внутрь. Храп О'Нила, по мощи сравнимый с ревом движков стратегического бомбардировщика Б-52, легко скрывал шаги Уэйда и тот двинулся к своей цели в противоположном конце норы. Остальные морпехи тоже спали, Уэйд видел их скрюченные силуэты на койках. Потолок здесь был короче обычного и ему пришлось согнуться, по обе стороны стояли одноместные койки, нехитрые самодельные капельницы, скрытые завесой тьмы- лампа перегорела.
Аптечкой служили прикроватные ящики, стоящие, как это не странно, у стены, а не у кровати. Семь штук, в каждом всего по немногу. Андерсон располагался как раз с правой стороны, ближе всех к аптечке. Но очертаний его тела Уэйд не видел. Нечёткие линии рации прорезались сквозь мрак и белый шум, но ни следа Андерсона. Холодок, превышая все возможные скоростные ограничения на шоссе «копчик-шея», пролетел по позвоночнику. «Поторопись». Морпех судорожно стал сгребать противоожоговые средства и антибиотики себе в подсумок, забивая его до верху. Несколько пачек антибиотика утонули в карманах грязной формы. Храп О'Нила можно было бы использовать как шумовую завесу, как в обычном диапазоне, так и в радиочастотах. Из-за него Уэйд не расслышал нескрытное шарканье уставшего Андерсона, мучавшегося не только от мигрени, но и от диареи.
– Уэйд? Ты чего здесь?– Удивлённым, сонным, болезненным, как и свет в коридоре, шепотом спросил Андерсон, держась правой рукой за выбитый глаз. МакКингли дёрнулся и от неожиданности и выронил пачку бинтов.
– Да язва открылась, а у меня бинтов нет. Манчини ещё просил взять ему антисептик для перевязки.– Бегло соврал Уэйд, не поворачиваясь к Андерсону. По его лбу заструился липкий ручеек пота.
– Понятно.– Выдавил радист из себя и морщась присел на койку. Его тонкие пальцы вцепились в колёсико настройки частот.
– Есть что-нибудь новое?– Поинтересовался Уэйд, чтобы развеять возможные сомнения. Радист мучительно покачал головой.
– По нулям.– И вернулся к своему делу, а Уэйд, трясясь как лист на осеннем ветру, зашагал обратно, к свету, сквозь храп. Ощущал он себя каким-то вором. Тот же маршрут МакКингли преодолел гораздо быстрее, чем в прошлый раз. Манчини был вне зоны покрытия своего сознания и Уэйд, уже не беспокоясь насчёт него, перелез через мешок с песком. Но пачка бёрнэйда предательски выпала из кармана, а шлепок падения был скрыт шуршанием песка в мешке. Уэйд этого не заметил и направился к девушке. Неизвестно что именно из этой возни вернуло Манчини в наше измерение, но картина его сослуживца, перелезающего за пределы периметра с кучей медикаментов в руках его удивила и заинтересовала. Ничего не сказав, он последовал за ним, сняв с плеча автомат.
– Вот. Это для ожогов. Ожоги, понимаешь?– Левой рукой Уэйд держал препарат, правой показывал от чего он. После утвердительного качания, он передал его девушке. Жестами он показывал способ применения и в тоннеле скользнула ещё одна безмолвная тень.
– Какого хрена? Уэйд?– Голос у Манчини был слабым и надрывистым, как у человека, который долгое время молчал. Вьетнамка испугано обняла ребенка, заслоняя его своим худым телом. Уэйда шарахнуло молотом страха. Сердце забилось копытами тысячи мустангов. Он медленно повернулся к гранатометчику.
– Спокойно, Манчини. Спокойно.– Голос Уэйда хоть и дрожал, но звучал умиротворяюще.
– Что за херня, кто это?– Деревянный приклад упёрся ему плечо, в виске у МакКингли в конвульсиях забилась змея, а горло завалило валуном.
– Манчини…
– Ты им чё, припасы отдаешь? Совсем охренел?!– Надрыв перерос в гнев.
– Манчини, они мирные, они без оружия, вот.– Уэйд попытался повернуть вьетнамку к Манчини, но та сопротивлялась, а Манчини выдал нецензурный шторм, касательно Уэйда и его адекватности. Но тут от боли захныкал ребенок. Манчини изменился в лице, а Уэйд резким движением смог на мгновение отбросить цепкие, тонкие руки девушки, обнажив исковерканную, маленькую фигурку.
– Porca miseria…– Итальянец резко изменился в лице. Вместе с родным языком у него пробилось выражение замешательства и жалости. АК в его руках дрожал. В остекленевших глазах что-то блеснуло. Солдат обессилено опустил автомат.
– Я обмениваю медикаменты на еду, видишь.– Уэйд стал ковыряться в мешке с рисом, в котором ещё позвякивали какие-то консервы.
– Заткнись. Заткнись…– Манчини обхватил голову руками, будто от сильной боли. Голос его вновь стал слабым. Солдат оперся боком об стену, автомат ремнем повис на локте, раскачиваясь как качели. Уэйд ошарашено глядел на Манчини. Казалось он опять выпал из реальности. Так бы они и проторчали в тоннеле, пока Уэйд не решил вернуться к объяснению применения лекарств.
– Все. Иди. Иди.– Лицо молодой вьетнамки в тот момент передавало всю палитру удивления, недоумения, страха и растерянности. Она набила карманы своих штанов лекарствами, взяла ребенка на руки и спиной отступала во тьму тоннеля. Среди мешанины чувств на секунду мелькнула улыбка благодарности и ее фигура растворилась во тьме. Уэйд посмотрел на Манчини. Тот нервно раскуривал сигарету, но в его «зиппо» кончился бензин и Уэйд предложил свою. Злобный взгляд итальянца полоснул его словно ножом, но тот все таки принял предложение. Никотиновая дымка проникла в их носы, разбавив приевшийся аромат затхлости и вони. Взвалив на спину мешок с провиантом, Уэйд предложил вернутся на пост. Манчини, молчал, вожделенно вдыхая сигаретный дым, но, с некой неохотой, поплелся обратно.
– Не могу я так. Не могу.– Манчини почти что шептал в полумраке заставы. И в этом тихом шёпоте кричали моральная усталость, ужас и отчаяние, слившись в раздирающем вопле. Сигарета испепелилась в секунды и Манчини потянулся за новой. Уэйд протянул ему «зиппо» вновь.– Я сдохну здесь. Не гуки, так сам застрелюсь.– Голос задрожал, как осенний лист в сильный ветер.
– Эй, эй, эй! Теперь все хорошо. Смотри сколько у нас припасов! Тут целому взводу хватит!– Старался приободрить товарища Уэйд. Манчини лишь жадно потягивал дым. Спустя минуту или около того, Манчини твердым голосом спросил.
– Знаешь, почему я не выстрелил?– Уэйд почти не видел его лица, лишь небольшую область, освещённую сигаретой, но он чувствовал холодный, пронзающий взгляд Манчини.
– Почему?– Манчини передал сигарету Уэйду и тот схватил ее двумя пальцами. Тот бросил курить ещё года два назад, но все таки принял соблазняющую соломинку никотина.
– Я как увидел того ребенка обожжённого у меня перед глазами история всплыла. Madre рассказывала мне, что когда мне было месяца два, то моего papá и старших братьев расстреляла мафия. Меня и madre оставили в живых. Я то ещё мелкий был, не помню ничего, а madre мою в психушку потом положили. Не справилась она с этим…. А историю эту она часто рассказывала….– Манчини часто делал паузы, сглатывая слюну. Говорить об этом ему было тяжко.– А я когда увидел того обожжённого ребенка, то сразу вспомнил ту историю… я как будто стал тем ублюдком, который… чёрт. Который моего papá и братьев убил. Вот я и…– Манчини смолк, опустив голову себе в колени. Уэйд слушал его внимательно, но не нашелся с ответом, выдавив из себя лишь то, что ему жаль. Сигарета истлела.
– Ты об этом никогда не рассказывал.– Заметил Уэйд.
– Ты первый, кому я об этом рассказал.– Не поднимая головы ответил Манчини. Уэйд был… смущён, что ли? Такие откровения он не привык слышать. Обычно все ревностно прячут свои чувства и переживания под толстым панцирем, где никому их не достать. Но ядерная война раскрошила эти панцири, из которых сочились грязно-желтые откровения и багрово-алые переживания, так тщательно скрываемые их носителями.– И давно ты с узкоглазыми наладил дипломатию?– Уэйд пересказал ему первую встречу, рассказал про Бена, про его мнение.
– Бенни прав. Не успел ты ещё озвереть, как капрал или Поляк. В тебе ещё осталось что-то от человека и надеюсь это «что-то» ты не потеряешь.– Вдвоем они дотащили мешок до склада с провизией, рассказав по сути старую историю, только с незначительными изменениями. А на следующее утро их желудки были приятно отягощены безвкусной, не совсем свежей, но едой.
Глава 5.
Говорить!
Бронежилет, разгрузка с повышенным боезапасом к М16 и «браунингу», каска, противогаз М17, в рюкзаке всего навалом: фильтры, радиопротекторы, все возможные препараты от все возможных недугов. Облачённые в броню обвешанные всем необходимым для выживания, морпехи разделившиеся на отделения, стояли шеренгами на ВПП, нервно ожидая, когда из-за окутанной дымкой и ночным мраком соседней вершины покажутся огоньки CH-47. Ночью в джунглях влажно, а высоты холмов всегда затянуты туманом, однако операцию решили провести 3 июля. Из-за близости ли 4 июля или потому что туман сегодня был менее густой, чем обычно- неизвестно. Командиры отделений осматривали бойцов. Поправляли разгрузку, заставляли попрыгать на месте, смотрели содержимое рюкзаков. Покончив с этой рутиной, капрал Уинтерс решил провести краткий брифинг: деревню на холме обрабатывают F-4, морпехи высаживаются с грузом, ищут подземные ходы и применяют выданные каждому отделению контейнеры с жутким знаком химической опасности. Уэйд загремел в морскую пехоту всего четыре недели назад. Он с сослуживцами познакомится не успел, куда там до армейских привычек и командному тону каждого засранца, у которого лычек больше чем у него. Так неопытный салага задал вопрос.
– А что с гражданскими, сэр?– Буровящий, ледяной взгляд, который блистал даже сквозь ночь и туман обрушился на него.
– С кем?– Злобная ирония так и сочилась из голоса капрала. Уэйд опешил, а Уинтерс продолжил, медленно идя к нему.– С гражданскими, МакКингли? По твоему здесь есть гражданские, а?– На Уэйда обернулось посмотреть все отделение, вытягивая любопытные головы из шеренги. Капрал встал перед ним, положив руки на винтовку, повешенную через плечо. Рукава формы были закатаны до локтей. Запястья и предплечья как будто прошли через мясорубку: загрубевшие шрамы, словно пересохшие русла раскинулись словно ветви мертвого дерева.
– Гражданские находятся в городах, МакКингли. А здесь- херовы джунгли, чувствуешь разницу?– Капрал жёг Уэйда глазами, при каждом его движении в темноте позвякивали два жетона.– Не задавай тупых вопросов, рядовой.– Гул двухвинтовых «чинуков», медленно ползущих по темному небу отвлек капрала и тот дал приказ готовится к посадке в вертушки.
Ещё к чему не привык «зеленый» Уэйд- это рев винтовых чудищ. Они охренительно громкие. Уши закладывало уже на их подлёте, а внутри них так вообще собственных мыслей не слышно. Но делать нечего, приходится не замечать. Каждый морпех был погружен в свои мысли. Кто-то пытался успокоиться, кто-то старался отвлечься от грядущей битвы. Все молчали ведь попробуй поговори при таком шуме. Но Уэйд и здесь отличился. Сидел он рядом с Беном, который закатил голову к верху и закрыл глаза. Уэйд постучал ему по плечу и тот обернулся к нему с вопросительным и усталым выражением лица.
– Капрал всегда такой или только в дни операций?– Шум смыл его слова в бессмысленном потоке и Бен приставил свою здоровенную ладонь, похожую на лопату, к уху. Уэйд повторил вопрос но громче.
– Какой такой?
– Ну, в плане местных. Он ко всем так относится?
– Побыл ты в его шкуре глядишь тоже таким бы стал.
– Ты про что?
– Историю про плен никто не рассказывал?– Бен пустился в рассказ.
Рассвет. По зарослям джунглей тяжело скатывалась утренняя роса. Взвод шел вверх по песчаному, рыхлому берегу грязной реки. Ранее патрули морпехов наткнулись на пару отделений чурбанов неподалеку от строящийся авиабазы для разведки ЦРУ. Можете представить себе равно пропорциональный уровень важности авиабазы и уровень охреневшести командования, когда они прознали про гуков вблизи такого объекта. С тех пор количество и дальность патрулей увеличили. Крис и Стивен Уинтерс, два брата, отличники боевой подготовки, сыновья погибшего героя Корейской войны Карла Уинтерса, вместе со взводом из 10 морпехов и дюжины южновьетнамских солдат рутинно осматривали периметр за авиабазой, углубляясь в зелёные и влажные тоннели джунглей. Надо сказать, что при поступлении на службу их как братьев разделили в разные батальоны, но спустя месяц после их службы, командование объединило их роты для охраны той самой авиабазы. Так двое братьев попали в один взвод.
Под ногами чавкал зыбкий речной песок, заросли над головой сплетались в плотный каркас, скрывающий просыпающееся солнце. По маршруту патруля, взвод стал пересекать реку. Если бы вы спросили у обычного рядового, что страшнее: переход реки или ночное дежурство на недавно захваченной территории, то большинство бы выбрало первое. Жуткие байки про мелких, кровожадных гадов – пиявок ходили по всем военным частям, будто то ВВС или морская пехота. В основном истории были про то, как очередная склизкая тварь протиснулась именно туда, куда никто не ожидал. Ага. Туда.. Таких сразу как была возможность отправляли на Окинаву, под сочувствующие и жалостливые взгляды остальных. Зайдя по пояс в холодную, бурлящую воду с каменистым дном, морпехи были полностью сосредоточены, точно как радары, электронным зрением, сверлящие пространство над Советским Союзом, над тем, как не подпустить нарушителей к своей частной собственности, так скажем.
Сверху с зелёного, дырявого потолка засверкали и загрохотали десяток АК и РПК, а с другого берега им вторили СКС и ППШ. Морпехи охринеть не успели, как четверо неестественно грохнулись в бурлящий речной поток, окрасив его алыми струями, словно чай в кипятке. Бойцы похватались за оружие, открыв беглый огонь по невидимому противнику. Пытаясь увернутся от пуль, теряя равновесие в багровом потоке, морпехи неуклюже плюхались в воду, захлебываясь адреналином. Злогребучие М16 забивались илом и грязью, мутная вода стекала из ствола и затворного механизма. Судорожные и нервные попытки выстрелить ни к чему не приводили и морпехов за ноги схватили отчаяние и ненависть, цепкими лапами таща их на дно. Около двадцати чурбанов вышло из плотных зарослей, словно нож, проходящий сквозь плоть, и окружили выживших. Южновьетнамцы первыми побросали оружие и нервно залепетали на своем. Крис было потянулся к кобуре пистолета (винтовка забилась илом), но направленный точно на него ствол РПК холодным, стальным взглядом остановил его. Бойцам связали руки за спиной прочными путами, глаза закрыли плотной, темной повязкой и, выстроив в неровную линию, повели, как скот на пастбище.
Черт его знает, сколько времени прошло. Солнце во всю жгло стриженные по военному образцу головы без касок, шли они как будто нарочно медленно. Мокрая форма липла к телу, в ботинках хлюпала речная жижа, шагать было неприятно. Хотя без всей снаряги и амуниции идти было легче. Стадо неожиданно встало и вскоре резко сдернули темно-зеленую тряпку. Яркие, белесые лучи больно жалили его в глаза. Спустя минуту он уловил очертания того места, куда их привели. Замаскированные под толщей все различных растений хижины и вьетнамские хибары, территория ограждена забором из бамбука, с накрученный на него колючей проволокой, по краями периметра- вышки с пулеметами. Пленные стояли прямо в главных воротах, собранных так же из зелёного бамбука. Но вот, что не сразу бросалось в глаза. Клетки. Большая часть базы располагалась под гротом, уходящим в небольшой холм. Туда и повели пленных морпехов, срезав путы с рук и тыкая стволами в спины. Всего из взвода выжили Крис, Стивен, сержант трое морпехов и шестеро южан.
Три широкие, бамбуковые клетки, скрытые в желудке холма, были открыты, источая безнадёгу и отчаяние. В гроте было просторно и ощущение простора лишь набухало, как почки на весенних деревьях, из-за трёх керосинок, скромно освещавших пару метров перед собой, оставляя все остальное в глубокой, неприглядной тьме, скрывая в ней ещё пять таких клеток, частично заполненных пленными южанами. С морпехов сдергивали жетоны. Крис ощутил неприятную пустоту, когда противная ручонка сорвала с его потной шеи прямоугольник с круглыми краями. Жетон звякнул, когда цепочка лопнула, и замолк, как будто это был его предсмертный крик. Ручонка принадлежала и коротенькому офицеру Вьетконга в полевой форме, со сдвинутой на лоб кепи. Его черные глазенки-бусинки пристально всматривались в лицо Криса, как это делают на таможне. Крис был выше его ростом на голову и смотрел на него сверху вниз. Офицер хмыкнул что-то себе поднос и пошел дальше. Тут Криса словно сковородкой по башке огрели. Этот чёрт заметит схожие фамилии! «Твою мать!». Не успел Крис об этом подумать, как чурбан гаденько так рассмеялся, показывая левым указательным пальцем на Криса, а в другой руке побрякивая двумя жетонами. Он стоял рядом со Стивеном, чье лицо хоть и не было хорошо освещено, но источало тусклый свет гнева. Сержанта под дулом повели на допрос, а остальных засунули в не такие уж и просторные и широкие, как они казались из дали, клетки. Криса и Стивена разделили.
Про пытки Вьетконга ходили легенды, примерно такие же как и про пиявок. Жестокие, бесчеловечные и кровавые. Но пока что их применяли только к сержанту и командиру отделения. Пытались выбить информацию о подступах к авиабазе. Но само нахождение в царстве Полумрака и Духоты было своеобразной пыткой. Крис, как и остальные, потерял чувство времени и десяток килограмм веса. Время тянулось так долго и мучительно, будто оно тянет и его самого, как резину в разные стороны, и чём дальше, тем больше ему казалось, что его скоро разорвет напополам. Но кое что он всё-таки приобрел. Дизентерия! Он даже немного этому обрадовался. Из-за вялости, недомогания, плавящей череп температуры, он просто бессознательно валялся в углу клетки, как небрежно брошенные носки. Единственное, что он был в состоянии делать- это бороться с приступами больного кишечника, который всю эту хрень в гробу видал и не собирался сдерживать свое мнение. И не было в этой битве явного победителя или проигравшего, скажем так. Время окончательно потеряло хоть какое-то деление на день или ночь, все слилось в единое мутное, болезненное, слабое забытье.
Исчезновения сержанта и командира отделения он не заметил. Да даже если бы заметил, ему было не до этого. Но одной ночью его, ничего не соображающего, исхудавшего от болезни, привели в хижину и бросили на пол, как мешок с мусором в бак. Сил подняться у него было, впрочем как и желания. Из залитой оранжевым пламенем керосинки он смутно различил стол, за которым сидел тот коротышка с бусинками вместо глаз. По сторонам от него грозно стояли двое гуков в полевой форме. Крис смотрел на них одним приоткрытым глазом, часто моргая и дыша, что выброшенная на берег рыба. На ломаном английском с серьезной дозой вьетнамских ругательств офицер пискляво требовал ответить, где оптимальные подступы к авиабазе. Крис слышал его как будто из под воды, но перенаправив усилия на атрофированный язык он послал офицера самым вульгарным образом. За что получил грубый ответ. Незамедлительный, мощный, как восьмицилиндровый двигатель, удар ботинком по печени. Внутри будто шарахнули из гаубицы, залив все болезненной вспышкой боли. Этот странный диалог продолжался. Били по почкам, в солнечное сплетение, так что он чуть не задохнулся. Ставки повысили и били уже по лицу. Нос сдался первым, мерзко хрустнув где-то внутри. Кровь струилась по лицу и стекала внутри по горлу, приходилось дышать ртом, прямо как собака. Крис же напрягал весь свой словарный запас, используя все возможные ругательные существительные по отношению к офицеру.
Ставки пробили потолок, и в ход пошла холодная, острая сталь ножа. Лезвие жадно впилось в левое предплечье, пробив мясо, нервное окончание и вгрызлось в кость. Вместе с кровью из Криса изливался крик. Один чурбан держал его, второй, с садистским усердием на лице, орудовал ножом. Лезвие скребло по кости! Всю вялость смыло потоком густой крови и адреналина, он беспомощно дёргался, чем усугублял ситуацию. Все тело тряслось от шока. Это омерзительное поскребывание, чуть приглушённое бульканьем крови дрожью вибрировало в нем. Ощущение было такое, что скребут не только в руке, но и в черепе. Изнутри. То же провернули со второй рукой, но тут он ничего не помнил, вырубившись от кровопотери.
Пробуждение было не из приятных. Он чувствовал, что уже в сознании. Смутно, но чувствовал. Как будто занырнул глубоко в холодное озеро ночью и медленно всплываешь. Глаза он открыл через очень долгое время, когда нечто горячее нестерпимо кололо его закрытые веки. Крис был подвешен на перекладине из бамбука за изувеченные руки, которые перестали кровоточить и были перевязаны. Руки ныли и дрожали от ногтей до плеч, причиняя тупую, постоянную боль. Дизентерия вернулась к своему развлечению, муча морпеха слабостью, ознобом и высоченной температурой, лишая того каких либо признаков умственной активности. Поняв, что ничего интересного не происходит, Крис провалился обратно в беспамятство и единственное, что смогло снова открыть его налитые свинцом веки – ведро ледяной воды, выплеснутое на измученное тело. Слабость позволила Крису лишь медленно поднять голову. Только сейчас он заметил, что не различает цвет окружения. Как будто какой-то криворукий расплескал по всюду серую краску. Серость плыла перед глазами, как рябь на спокойном озере или как на тв-экране с помехами.
Перед перекладиной на колени поставили Стивена и троих морпехов. Руки заведены за спины и туго связаны. Коротышка с двумя чурбанами тоже был здесь. Тот сукин сын, который резал Криса, тем же ножом перерезал верёвку и морпех шлепнулся на траву с полным отсутствием сил. Двое чурбанов быстренько поставили и его на колени, Крис и не сопротивлялся. В дрожащую от холода, болезни и серьезного ранения ветку, которая раньше была рукой, вложили его личный «браунинг». Ветки заныли сильнее, бинты засочились свежей кровью.
– Говорить где ходить!– Пискнул коротышка. Вялость и забвение немного притихли, удивлённые разворотом событий.– Или ты убивать их!
– Ничего не говори им!– Гневно крикнул Стивен, за что поплатился ударом кулаком в челюсть.
– Говорить!– Крис ощутил как его телом завладевает паника и страх. Сейчас ему было поистине страшно, даже когда с его руками решили поиграть в «Адскую хирургию» ему не было так страшно. Череп Криса приобрел способность ловить радиочастоты, но пока он что он натыкался на белый шум, который разрастался и ширился с каждой секундой. Стивен, морпехи, коротышка загалдели в неразличимом гомоне.
– Нет, пожалуйста, нет…– Растеряно бормотал Крис. Картинка доплыла до берега жуткого абстракционизма. Последнее, что он запомнил это гром выстрела….
Дальнейших подробностей никто не знал. Из того отряда в плену выжили только трое, включая Криса. Один демобилизовался и застрелился на родине. Второй загремел в психушку. Крис же остался служить дальше. Дослужился до капрала, стал командиром отделения, командование сулило ему и сержанта в будущем. На авиабазу ту все равно напали. Бен предположил, что южане раскололись и выдали, все чего требовали чурбаны….
– Сигнал! Есть сигнал!– Радостный вопль среди ночи эхом раскатился по тоннелям, да так громко, что его на поверхности можно было бы услышать. Уэйд не спал. Точнее, то состояние с трудом можно было назвать сном. Он был в сознании, сквозь приоткрытые, веки он видел брезжащие очертания казармы, слышал любой шорох поблизости, но морпех лежал так же не подвижно, как и мешок картошки. Однако крик Андерсона выдернул его из этого состояния так же резко, как рыбак, вытаскивающий из воды свой лучший улов. Сам не помня как, он оказался в душном, низком лазарете, где уже столпились свободные от дежурства капрал, Манчини, вернувшиеся недавно сержант, Бен и Поляк. Андерсон, чья голова была похоронена под слоями грязных бинтов, нервно вслушивался в постукивающую среди белого шума морзянку и судорожно записывал какие-то цифры карандашом. Закончив, он отдал листок капралу и, жадно выхватив его, Уинтерс принялся сверять цифры с картой, лежащей рядом на койке.
– Это высота 844, артбатарея.– Грязный палец скользнул к указанным координатам, где был отмечен холм с соответствующими цифрами высоты.
– Из новых. Эти снабжены убежищами на такой случай…– Пробормотал сержант, почесывая щетинистый подбородок.– Можешь с ними связаться,?
– Никак нет, эта рухлядь может лишь принимать сигнал.– С досадой ответил радист.
– А что-то ещё кроме координат есть?– Рассматривая карту спросил капрал.
– Никак нет, только цифры.
– Узкоглазые могут услышать сигнал?– Спросил Поляк.
– Не, канал закрытый и еще нужен наш приемник и частоты.
– Капрал, что с расстоянием?– Обратился сержант. Уинтерс недовольно морщил лоб.
– Юго-восток, 17 километров….– Тяжелая тишина плотным туманом опустилась на морпехов и лишь попискивание в эфире морзянки издавало хоть какой-то звук.
– Было бы слишком хорошо, если они были ближе…– процедил сержант.– Значит готовимся к походу. Надо будет подняться на поверхность, узнать уровень заражения, собрать по минимуму припасов и выдвигаться.
– Отсюда ходы на верх завалены. Придется идти через территорию гуков.– Подметил капрал.– Все отделение там поляжет, их же там тьма.
– Уинтерс, сколько раз мне надо повторить, что я запретил использовать контейнер, а?– Тон сержанта стал строгим.– Нет и ещё раз нет, неизвестно как он подействует на наши противогазы, тем более они нам пригодятся на верху.
– Сэр, избавится от врага в несколько минут и спокойно найти проход на поверхность, так будет гораздо меньше риска для нас всех.– Взгляды двух офицеров скрестились, как шпаги и в каждой шпаге горел огонь уверенности в собственной правоте.
– Нет и ещё раз нет. А ещё раз услышу от тебя это- поставлю к стене за не повиновение приказу, ясно?– Сурово отрезал сержант. Его глаза буровили капрала чистейшим раздражением.
– Есть, сэр…– Неохотно выдавил капрал. Сержант поморщился с схватился за левую руку, из рукава которой проступала вязкая субстанция.
– Значит так. Я, Мэтьюз, и остатки моего отделения идем на разведку. Уинтерс и остальные готовьтесь к отходу, соберите припасы, амуницию, проверьте противогазы, разделите и раздайте каждому радиопротекторы, для тех, кто идти не может соорудите носилки. За место химзы берите по два дождевика и бронежилет. Приступаем сейчас же!
Глава 6.
Предательство.
Раз уж Уэйд такой везучий на неожиданные находки провизии, он собирал последние порции риса и консерв. Склад оборудовали в лазарете. Андерсон, Филипс и Гарднер, все ещё дохлые от лихорадки, помогали чем могли. Капрал, не спав всю ночь, исчертил всю карту карандашом в попытках выстроить кратчайший путь. О'Нил был совсем плох, из состояния бреда он не выходил уже дня три. Притронуться к нему можно было разве что в специальных кузнечных перчатках. Морпех горел, как белый фосфор. Если честно, черт его знает, как он ещё жив. Поляк в темпе возился с препаратами, бурча что-то на польском, дёргая бровями и время от времени задаваясь риторическим вопросом: куда делась большая часть бёрнэйда (противоожогового средства и правда было очень мало, буквально четыре пачки). И каждый раз, когда Поляк спрашивал полупустые лекарственные ящики, Уэйд вспоминал ту ночь. Но без страха, что его раскроют. Они наконец то покидали чёртовы тоннели. Провизию и медикаменты складывали возле прохода небольшими, рассчитанными на каждого порциями. Для раненых и больных больше. Но рядом с этими порциями все ещё лежали не разложенные медикаменты и провизия.
Слабый вопль вырвался израскалённых недр О'Нила. Безумный кукловод дёргал его за нитки агонии. Поляк, Филипс и Гарднер кинулись к нему, пытаясь удержать потерявшее контроль больное тело. Уэйд резко направился к неразобранным припасам, поискать обезболивающее, но в проходе лазарета встала беспокойная тень Манчини.
– Уэйд, сюда.– Шепотом позвал он его. Обернувшись на склонившихся над содрогающимся от боли О'Нилом морпехов, Уэйд незаметно выскользнул из лазарета.
– Ты почему не на посту?
– Там эта припёрлась. Ещё и с какими-то инвалидами. Я их винтовкой шугал, а им все равно, сейчас в тоннеле засели.– Манчини волновался.
– Чёрт возьми, этого ещё не хватало.– Уэйд закатил голову и тяжко выдохнул.– Ладно. Дуй обратно на пост, никого не пропускай к укреплениям, а я сейчас подойду.– Манчини скрылся в ту же секунду, а Уэйд боязливо заглянул внутрь лазарета. Гарднер и Филипс сдерживали О'Нила, а Поляк рылся в ящиках в поисках обезболивающего. Шаги Уэйда тонули в хрипах О'Нила. МакКингли жадно и тихо грёб медикаменты. Две пачки бёрнэйда отправились в карманы.
Уэйд исчез также незаметно, как появился и побежал к укреплению. Поляк, перерыв ящики вверх дном так и не нашел нужного.
– Уэйд, кинь обезболивающее! Уэйд!– Ответа не было, как и самого Уэйда, что вызвало у него лёгкий гнев. Добравшись до кучи медикаментов сам, он заметил, что их стало гораздо меньше. Плиту гнева залили бетоном недоумения. Выцепив ампулу морфия из этой медицинской кучи, он кинул ее Филипсу, а сам вышел из лазарета, осмотрелся и решил сходить на заставу в ближайшем тоннеле. Вдруг его Манчини позвал.
– Вот. Бери и уходи скорее. Беги!– Уэйд всучил пригоршню медикаментов в тонкие руки вьетнамки. За ее спиной, в тени тоннеля скрывались пять забинтованных с ног до головы, тощих силуэтов. Даже в густой тьме легко можно было увидеть их проступающие сквозь изрытую багровыми язвами кожу тонкие и ломкие скелеты. Девушка все воодушевлено трещала на своем, маленькой ножкой подпихивая мешок с рисом.– Не надо, просто беги отсюда, беги!– Уэйд перешёл на крик, совсем забыв об акустике в тоннелях.
– Уэйд?– Раздалось недоумение с польским акцентом где-то около заставы. Подземная тьма расплавилась в озаренном ужасом лице МакКингли, по которому вьетнамка все поняла и заспешила прочь, во тьму. Но стайка измождённых скелетов и так с трудом двигалась по тоннелям, а луч фонаря, смывший подземный мрак плотной стеной света остановил их на месте, как вкопанных.
– Поляк, стой!– Манчини следовал за ним в безнадежной попытке остановить сослуживца. Луч света бил Уэйда по глазам и все что он мог разобрать- это силуэт, тянущийся к кобуре.
– Беги!!!– Крик Уэйда обрушил ту стену и вьетнамка с невероятной быстротой и ловкостью скрылось в тоннеле, обронив несколько пачек обезболивающего. Обернувшись к Поляку, сквозь слепящий свет он ощутил, как на него нацелен поблескивающий «магнум», 44-ого калибра. МакКингли упал на пузо, чтобы уйти с линии огня так легко, неожиданно и молниеносно, как будто он всю жизнь только это и делал. Выиграв пару секунд, МакКингли попытался выхватить свой «хай пауэр», но твердая рука Поляка была быстрее. Экспансивная пуля кровожадно выглядывала из ствола револьвера. Уэйд осознавал, что пистолет у него в потной и грязной ладони, но он как будто… и не ощущал его. Странно.
Манчини не стоял столбом и за мгновение как Уэйда размазало бы по стенкам, он плечом протаранил Поляка. Выстрел был сравним по мощи со взрывом гранаты, пуля прогрызла бетон и застряла в нем. Манчини продолжил драку, его кулак уже летел в лицо Поляка, но тот увернулся, с разворота вломил итальянцу ногой по левой почке, и ещё одним мощным ударом ногой в корпус повалил того на бетон. Потрёпанным ботинком Поляк наступил Манчини на горло и взвел курок снова, целясь в лоб.
– Стой, сука!– Уэйд взял Поляка на мушку, твердо держа пистолет в правой руке. Поляк вновь нацелил на МакКингли устрашающий ствол «магнума».
– Так вот кто этот ублюдок, стыривший медикаменты! Ещё и чурбанам!!! Тебя убить мало, сучий выродок!!!– Поляк хрипел от клокотавшей в нем ненависти и гнева, его дальнейшие матерные вопли ковались в магме его пылающих обезумевших глаз. Он трясся от гнева, как небоскреб от землетрясения, с каждым ругательством он становился ещё злее, а из потока брани, лишившийся из его пасти источалась неведомая энергия. Уэйд молчал. Потому что не понимал, что с ним происходит. Все вдруг стало серым, звуки как будто доносились из стеклянного стакана. Говорят, такое бывает в секунды перед смертью, но он то жив….
– Какого чёрта здесь происходит!?– Капрал и остальные морпехи резко вбежали в тоннель, готовые к стрельбе.
– Этот ублюдок крысил наши медикаменты чурбанам!!!– Поляк кричал так, будто оглох. Капрал, источавший раздраженность и решимость, поменялся в лице.
– Иди в жопу!– Голос Уэйда тоже ему казался странным. Твердый, уверенный но как будто он говорил эхом
– Я тебя паскуду на куски порежу!
– Заткнулись оба!!! Пушки опустили!!! Кому сказал!!!– Капрал Уинтерс не церемонясь выбил револьвер из железной хватки Поляка и столкнул его ногу с горла Манчини. Потирая кадык, хрипя, кашляя, Манчини отполз к морпехам.– Опусти ствол!!!– Прежде капрал так никогда не орал на отделение. Могло показаться, что выдать такой уровень ярости и приказного тона просто невозможно при известной человечеству физике, но капрал плевать на это хотел. Помедлив, рука Уэйда как тряпичная обмякла и опустилась.
– А теперь по форме доложили, что за херню вы здесь устроили!– Пытливый взгляд капрала нащупал коробки лекарств, валяющихся на бетоне.
– Сэр, МакКингли украл медикаменты и передал их врагу! Когда я попытался остановить предателя, Манчини мне помешал.– Слова Поляка по тяжести восприятия были сравни железнодорожному составу. Всё стихло. Сердце Уэйда качало кровь, как буровая установка нефть. Кажется, биение их моторов единственное, что можно было услышать в тоннеле, кроме хрипов Манчини. Но опять он как будто не ощущал этого, но осознавал. Ещё недавно он думал, что никто его не раскроет и тут на. Капрал пытливо посмотрел на Уэйда, на Манчини и снова на Уэйда.
– Ты понимаешь, что тебя теперь ждёт?– Голос Уинтерса был тверд как и холоден как сталь, от него веяло презрением и отвращением.– Манчини это тоже касается.– «А Бенни? Надеюсь нет». Уэйд решился с ответом. Он взял в руки увесистый мешок с рисом, чем заинтересовал всех, порвал ткань и на бетон, отскакивая друг от друга, шурша при падении посыпались рисинки.
– Я не крысил лекарства просто так. Я обменивал их на еду. Чтобы спасти отделение. Только поэтому мы стоим здесь, а гнием в тоннелях из-за голода.– Уэйд звучал серьезно.
– Твою мать…– Раздалось где-то среди морпехов. Выяснение отношений прервали очередные крики боли, гулко доносящиеся из казармы.
– Да что опять за чертовщина.– Процедил капрал и все дружной толпой побежали из тоннеля обратно. Чем ближе они подбегали к источнику криков, тем страшнее им становилось. В их атрофированные духотой и гнилью носы пробился запах сгоревшего мяса и гари.
– У них огнемёт, у них огнемёт, у них огнемёт!– Зациклено, будто с каким-то дефектом речи повторял голос недалеко от укреплений с противоположной стороны. Андерсон и Филипс заскочили в лазарет, а остальные добежав до заставы застыли в ужасе. Даже у капрала кровь застыла в жилах и дрожь охватила его шокированное тело.
Мэтьюз, чья правая сторона лица была покрыта ожогом, словно убывающая луна склонился над телом в сожженной форме сержанта. Мэтьюз рыдал как ребенок, громко всхлипывая от боли, шока и паники. Одержимый неописуемым тремором, он что-то пытался сделать с дымящимся телом, но кажется это были какие нелогичные, нервные судороги.
Лицо Мэтьюза опухло страшными, здоровенными, грязно-зеленными волдырями. А сержант был покрыт ими с ног до головы. Они были вытянутые, словно сигары, округлые, местами слившиеся в одну мерзкую кучу, похожую на шипящую на горячей сковородке воду. На некоторых участках кожа прогорела вместе с мясом вглубь до костей и сквозь них. Можно было увидеть обожжённые, грубо и рвано разрезанные жаром мышцы, сухожилия и обугленные кости. Форма либо сгорела, либо прилипла и слилась с останками. Жетон расплавился и прикипел к груди. Над телом клубился едкий, резкий дым, туманом скрывающим обугленные останки лица. Те мышцы, что пережили натиск жара, бездумно дергались в сильных спазмах, и это дёрганье было видно сквозь сошедшую кусками кожу. Волосы на голове и кожу на ней снесло огненным дыханием, оставив лишь обугленную кость. От носа остался лишь кусок хряща, кое-где проступал череп, густо замазанный кровью. Левая глазница зияла багровой пустотой, а сверху, там где должны быть брови, ее накрыл огромный, как пачка сигарет, омерзительный, сочащийся волдырь. Правый глаз медленно, ало-белесой струёй катился по правой щеке и затекал прямо в прожжённую в ней дыру.
Капрал бессмысленно, с выпученными, пустыми глазами пялился на чадящие останки сержанта, на рыдающего в истерике Мэтьюза. Именно такой взгляд был у Манчини, когда он сверлил им стену. Уинтерс ощутил то же самое, что с ним было в плену. Он вдруг почувствовал беспомощность и обречённость. Силы улетучивалось из него как из пробитой шины, колени то и дело подкашивались, но он продолжал стоять, тупо смотря на происходящее….
Уэйду стало плохо. Его колотила паника и страх. Но все же он любимчик Фортуны. Тот странный «тусклый» эффект никуда не делся. Всех красок и подробностей изуродованного пламенем тела он не видел. Жалость и ужас закипали в нём, он не понимал как совладать с собой. Пошатнувшись, он облокотился на стену, закрыв глаза руками, а каска сдвинулась дальше на голову.
Оставшиеся две пачки бёрнэйда ничем бы не помогли при таких повреждениях. Сержант Бэкон умер спустя ещё минуту спазмов и все надеялись, что он умер не от шока, агонии, боли, а от удушья или кровопотери. Честно, любая смерть была бы гуманнее, чем подобная…. Мэтьюз без устали повторял ту же фразу. Ожог зацепил его лицевые мышцы, оттуда и дефект речи. Андерсон и Филипс пытались дать Мэтьюзу бёрнэйд, но тот яростно и с криком отбивался от них, повторяя ту же фразу . С трудом капрал очнулся от шока, как иногда бывает рано утром, когда надо вставать.
– Мэтьюз, Мэтьюз, спокойно.– Капрал говорил шепотом.– Ты с нами, ты в безопасности.
– У них огнемет, у них огнемет….
– Мэтьюз, скажи: где данные. Где замеры?
– Огнемет…
– Мэтьюз, где замеры, дай их мне, пожалуйста.
– У них огнемет….– У Мэтьюза на глазах сожгли остальных морпехов, сержанта он вытащил буквально за шкирку, сам попал под струю огня и на руках донес Бэкона к своим. Но, строго говоря, Мэтьюз погиб. Погиб, когда оранжевая, струя жгучей ярости расплавила кожу, плоть и кости морпехов прямо на его глазах. Погиб, когда их вой боли острой, тонкой иглой пробил его перепонки. Погиб, когда всепоглощающее пламя прожгло его от кожи лица до самого темного уголка его разума ослепляющей вспышкой боли, отпечатав в сознании эти секунды, как световая волна оставляет ядерные тени на фонящих развалинах.
Замеры были записаны в планшете, обтянутым в кожаную, коричневую обложку, которая сильно оплавилась от жара, и напоминала смолу на дереве. Края бумаги, центр были обуглены. Капрал попытался его забрать, но Мэтьюз запротестовал.
– Успокойся, солдат!– Рычал капрал, тщетно пытаясь схватить планшет. Мэтьюз, не переставая орать, выхватил из своей кобуры «хай пауэр» и приставил его к виску. Из его глаз брызнули слезы. С поврежденной стороны лица они смешивались с кровью и жижей из волдырей и тягуче ползли по сожженной плоти. Мгновение, вспышка, гром и Мэтьюз погиб физически. В полном смятении капрал потянулся к планшету и задумчиво просматривал данные, а после обернулся к остаткам отделения, которое застыло в шоке.
– Поляк, что с экспансивными патронами?– У Поляка снова загорелись глаза.
– Есть 12-й калибр, магнум и пятнадцать магазинов для советских ПП.
– Каждый, кроме Уэйда и Манчини, берет двенадцатый калибр и экспансивный боезапас к своей разгрузке. Бронежилет, противогаз, в рюкзак грузите столько радиопротекторов, сколько можете унести. Филипс, подготовь контейнер и газовые гранаты к использованию. Гранаты распределишь между собой, мной и Поляком.– Голос его был тихий, холодный. Речь медленной.
– А с ними что?– С приглушённой ненавистью поинтересовался Поляк, смотря на Уэйда и Манчини. Капрал тоже перевел на них взгляд.
– Они идут с нами. Как только мы доберёмся до артбатареи, они будут переданы в руки военного трибунала и пойдут по статье «Предательство».
Глава 7.
Дереализация.
Противогазы все ещё отдавали гарью. Или это от останков сержанта? Стеклянные линзы, и ранее не блиставшие четкостью изображения, будто покрылись серым, мутным, фильтром. Винтовка в грязных, дрожащих руках залилась бетоном, из-за чего потяжелела на тонну. Каждое движение, каждый вздох стоил Уэйду каких-то усилий, которых он раньше не прилагал для таких простых действий. Лёгкие туго стянули канатами панической атаки. Давайте дружно поздравим Уэйда с первым психологическим заболеванием на фоне военных действий! Быстро же и неожиданно получилось. Впрочем, лучше условий не придумаешь. Стресс, чертова куча потрясений, шок, отсутствие гигиены, нормального рациона, душные, сдавливающие тоннели, полутьма и вот дереализация уже выкручивает и выворачивает его мозги, как ей вздумается, не особо церемонясь с этим малиново-сероватым желе.
Изодранная, выношенная полевая форма, скрывающая сочащиеся выделениями язвы на исхудавших телах, бронежилет, разгрузка, забитая экспансивными патронами, грозно позвякивающие цилиндры газовых гранат, с черепушками на корпусах. Тонкие и грязные пальцы держали ружья, дробовики, советские ПП, винтовки М16 и единственный на все отделение М60. Их уставшие, грязные лица скрыты плотными противогазами. Хрупкая скорлупа черепов укрыта исписанными разными лозунгами касками, в которые вдето все: от пустой пачки сигарет до туза пик. А под ломкой скорлупой- обезумевшая от происходящего жижа, которая контролирует эти изуродованные, морально сломленные тела. Вот они. Ужасающие солдаты мертвого мира. Прогрызаются сквозь ночную плоть подземелий, словно опарыши на дохлом олене.
Уинтерс и Поляк, идущие под парусом ярости, были впереди. Через плечо у них перекинута лента газовых гранат и грозди жуткой экспансивной смерти 12-ого калибра. Уинтерс сжимал 4-х зарядную «итаку-37», без приклада. Поляк предпочитал стильный и внушительный обрез двустволки, на которой ножом были выцарапаны римские цифры количества несчастных, чьи жизни были грубо перечеркнуты двумя огнедышащими стволами. За ними, тяжело шагал Бен, с неразлучной М60. Обвешанный пулемётными лентами, как ёлка гирляндами, здоровяк позвякивал при каждом движении. Филипс и Андерсон, шатаясь как пьяные, непривыкшие к конструкциям, неумело держали советские ППШ. Гарднер решил обойтись знакомой ему М16. Что Уэйд и Манчини? Двое изменников и предателей, сгорбившись под металлическим гнетом, тащили ящик с отравляющим веществом, не имея возможности держать винтовку в руках, обречённые погибнуть под пулеметным шквалом, если вовремя не избавятся от ящика. Один из приступов лихорадки доконал О'Нила и морпех, спустя столько мучений, испустил последний, тяжкий вздох в лазарете. Вот и все, что осталось от той бравой роты «дельта» славного корпуса морской пехоты США.
Со змеиным шипением газ вырывался наружу, как если бы кровь сочилась из раны под водой, заполняя подземелье едким, белесым туманом боли и страданий. Кислый запах пробивал фильтр противогаза, как радиация прошивает мясо и кости насквозь. Мгла опускалась близко к полу, газ был тяжелее воздуха и Уэйд не видел своих ног под клубящийся отравой. Уэйд вновь стал наблюдателем со стороны. Его сознание стало несуществующей камерой, следящей за происходящим со стороны. Камерой, с серым светофильтром. Вьетнамская, паническая тарабарщина тонула в страшных приступах влажного кашля, истошных воплях и громоподобными залпами дробовиков. У МакКингли кружилась голова, серая пелена искажала картинку и разорванные на пополам экспансивными пулями останки, захлебнувшиеся собственными лёгкими трупы гуков принимали уж совершенно нереальные, неправильные позы и выражения лиц. Ни один язык, ни один человеческий разум не способен описать эти дьявольские маски предсмертной Агонии, которая длилась секунды, но поработившая их лица навсегда, калёным железом отпечатавшись на их лицах.
Стены были не просто обрызганы кровью, они как будто сами кровоточили, в этих багровых водопадах- мелкие, белые осколки костей, ползущие вниз как капли дождя по стеклу. Алые потоки впадали в реки крови, чавкающие под подошвой, хрустящие той же костяной пылью. Может это измождённое сознание Уэйда, а может и отвратительная реальность, но хрусту было все равно на мощнейшие выстрелы 12-ого калибра, и острыми краями он резал Уэйда по барабанным перепонкам, дрожью пробирая его напряжённое тело. От залпов дробовиков зазвенело в ушах, Уэйд шел как лунатик, бессмысленно смотря на истекающие кровью стены, на скрытые ядовитым облаком ноги, которые то и дело натыкались на чей либо труп.
В одном из неожиданно широких перекрестках морпехов настиг оглушительный треск ДШК, прибивший их бетонному полу, укрытому мягким одеялом химического оружия. Лихорадка сыграла свой козырь, и Андерсон с Гарднером, чьи туловища лопнули от попаданий пулемёта, противоестественно рухнули на бетон. Андерсону повезло. Его раненная голова влажной шрапнелью разлетелась на стены и потолок, он ничего не успел понять. Просто отключился в одну секунду. Гарднер минуту бился в конвульсиях, выплевывая в противогаз кровь из уничтоженной грудной клетки. Его лица не было видно, ведь все внутри маски было залито багровой кашей.
Поляк и Уинтерс одновременно выдернули чеку из гранат и из зловещего тумана вылетели два чадящих ужасом цилиндра. Вся огневая мощь станкового пулемёта вдруг утонула в кашле и криках, а финальным аккордом стали очередные залпы ружей, уничтожающие всякую надежду на выживание.
Обезображенные газом тела застилали бетонный пол, как снег зимой на полях. Укрепления из мешков с песком, деревяшками от коек и металлолом окропились кровью. Когда туман касался алых потоков, то кровь как будто сворачивалась. Будто ей не нравилось, что газ дотрагивается до нее. Ещё бы немного и Уэйду показалось бы, что она течет обратно, вверх. Сознание бурлило своими безумными иллюстрациями. Вот уже бетон перерос в какую-то горную породу, с торчащими, словно хищные клыки, зазубринами на потолке. Проход ширился, а на стене, как вены на напряжённой руке, проявлялись рёбра. Словно гонимые облаком яда, укрытые его клубами, морпехи медленно шагали сквозь грудную клетку какого-то древнего Левиафана, погибшего и сгнившего под холмом Северного Вьетнама. Лампы накаливания уступили место беспокойной, дерганой тусклости факелов. Гуки в панике бежали от крадущийся за ними смертью, безумно стреляя назад, а морпехи, без каких-либо эмоций шли напролом, шарахая из дробовиков и ПП.
Морпехи попали в чрево мертвого чудовища, которое даже после смерти продолжало испытывать голод. Переступая через тела чурбанов, отряд вдруг наткнулся на червоточину, масштаб которой мозг Уэйда не мог рассчитать. Факелы были слабы, что искры костра ночью, и они были не в силах осветить и долю размеров ямы. Яма же была желудком Левиафана, в котором медленно переваривались тела морпехов «дельта 1-2», «1-3», и несчастные с «1-1». Сожжённые, застреленные, зарезанные, взорванные. Все бесцеремонно свалены в кучу, брошенные в чрево древнего титана как жертвоприношение. Тела сгрудились в одну зловонную, разлагающуюся гору, Эверест страдания и смерти, достающий до потолка чрева. У Уэйда все затряслось внутри, как при сильном ознобе. Паника стремилась сорваться с его дергающихся, синих губ. Он что-то безмолвно шептал, сам не понимая что. Ему было страшно. Трупный смрад смешался с кислым ароматом химии, врезав по мозгу здоровенной кувалдой так, что хотелось проблеватся. Снять душащий противогаз, отбросить его с отвращением и опустошить желудок. Но остатки разумности не дали Уэйду этого сделать. Понятно теперь, почему гуки особо не трогали их отделение. Они воевали с остальными морпехам, не обращая внимания на какое-то отделение где-то там, в глубине душных тоннелей.
Гранат оставалось мало. Чурбанов настигла мгла возмездия, вывернувшая их лёгкие наизнанку, залив их кровью пещеру. Автоматы, винтовки, ПП сиротливо валялись у их расслабленных смертью рук. Но туман становился менее плотным. Как будто выходишь из моря на берег и воды становится меньше и меньше. Сквозь звон пробилось вьетнамское, взволнованное щебетание. Оранжевые отсветы факелов и свечей, электрическое сияние фонарей достали из каменной тьмы сотню безоружных, раненых, напуганных вьетнамцев. Женщины, дети, инвалиды. Уинтерс медленно окинул их взглядом. Поляк жёг их своей безумной яростью, еле сдерживаясь, чтоб не выпалить из обреза без приказа. Вдруг к их ногам бросилась… девушка! Та самая, ради которой Уэйд предал морскую пехоту. В руках она держала фигурку забинтованного ребенка, на коже которого проявлялись подсохшие корки ожогов. Она нервно взмаливалась к морпехам, ища сияющими от слез глазами Уэйда, но не могла определить его среди жутких, безэмоциональных масок. Капрал взглянул на нее с отвращением и пренебрежением и тихо скомандовал.
– Филипс, включай установку.– Сознание вдруг вернулось к Уэйду, звуки вдруг стали четкими и зрение сбросило с себя серый фильтр. Он вновь ощутил себя в своем теле. Филипс, пошатываясь и смотря на капрала, направился спиной к ящику. Контейнер небрежно упал на камень и Уэйд схватился за винтовку, направив ее на морпеха
– Даже не вздумай! Я этого не допущу!– Силуэты в противогазах обернулись на него. Кто-то смотрел с удивлением, кто-то с неожиданностью. Но один взгляд Уэйд определил с невероятной точностью. Глазницы Поляка горели ненавистью и жаждой крови, и ни на секунду не задумываясь, он твердой рукой направил на Уэйда обрез, грубо выматеревшись.
– Чёртовы психопаты! Они мирные, сколько раз мне это повторить!?– Кричал Уэйд, размахивая винтовкой, как знаменем.
– Никчёмный сопляк. Ты до сих пор не понял, что чурбаны тебе мозги запудрили, что они мирные, гражданские.– Капрал говорил тихо. Его рука скользнула к двум висящим на поясе гранатам.– Думаешь ты герой, спаситель невиновных. А гуки просто использовали тебя, чтобы ты как послушная псина им тапки таскал. Ничтожество.– Он прижал гранаты к броне, и схватился пальцами за кольца, язвительно поглядывая сквозь запотевшие линзы на Уэйда. МакКингли молча сверлил Уинтерса глазами, но винтовка холодно следила за Поляком. Манчини грозно лязгнул затвором АК и обратил на себя взор капрала и «магнума» во второй руке Поляка. Манчини матюкнулся на своем родном. Капрал сверлил глазами морпехов, Филипс сдвинул винтовку с плеча в руки, и медленно продолжил, словно змея в траве, ползти к контейнеру, пока не встал как вкопанный, остановленный дзынькнувшей лентой пулеметных патронов. Бен, в своей усталой манере, дрожа, удерживал М60 на весу.
– Как же вы меня достали! Один конченый психопат, другой садист поехавший! И так всю службу! Идите оба на хер, последними кого я убью в этой сраной дыре будете вы!– Его голос дрожал так же, как и пулемёт в руках. Филипс наставил винтовку прямо на Бена. Поляк- на Манчини и Уэйда, Уэйд перевел ее на Поляка, Манчини на Филипса, Бен на капрала.
Напряжение было подобно туго натянутой тетиве, способной разрезать тьму. Воздух казалось затвердел и покрылся твердой, непробиваемой коркой, с которой не могли совладать противогазы. Бывшие сослуживцы полыхали гневом, как месторождения нефти, и фонари им были ни к чему, тьма как будто расступалась перед их силуэтами, боязливо пряча края своей чёрной мантии, предчувствуя грядущую свинцовую бурю, предвидя удушающее, пороховое торнадо….
Эпилог.
Левое плечо и бок сочились кровью из скважин, пробуренных винтовочными пальцами. Серая мгла рябила во влажных окулярах противогаза. Плохо было настолько, что хотелось блевать всем телом. От пальцев ног до макушки. Уэйда очень сильно мутило. Он ощущал себя в трясине, которая безжалостно засасывает его ослабшее, не способное сопротивляться, тело. Глаза его широко раскрыты, лицо застыло в перекошенный гримасе шока и ужаса. Правой рукой он обхватил Манчини, перекинув его левую руку через свою шею. Манчини было очень плохо. Экспансивная пуля револьвера яростно оторвала ему левую часть туловища, от таза до рёбер. Кровь останавливать было бесполезно, слишком обширное повреждение. Другой рукой, несчастный держал свои любопытные, светло-серые, покрытые какой-то красной пленкой, кишки, вываливающиеся наружу. Химический туман отступил и остался далеко в тоннелях, наслаждаясь своими деяниями, но они все ещё были в противогазах, не успев снять их. Хрипы, всхлипы, хлюпанье и чавканье внутренностей прервались тихой, страдальческое просьбой остановится. Уэйд аккуратно как смог усадил Манчини на земляной пол узкого, освещённого только его фонарем, тоннеля.
Объятые тремором, залитые кровью пальцы Манчини попытались стянуть с лица противогаз, Уэйду пришлось помочь. На землю полились струи крови из маски, с характерным шумом падая на холодную и сухую почву. Под одной маской скрывалась другая. Черно-красное, застывшее в спазме месиво чудовищной боли. Форма как хамелеон сменила цвет с хаки на артериально-красный. Его грудь часто дергалась в слабых попытках сделать глубокий вдох, которому так не хватало ему, но он лишь морщился от боли и совершал небольшие, хлюпающие хрипы.
– Я… не… могу…– Кое как выдавил из себя Манчини, опустив голову. Уэйд тоже не мог. Стены уже не просто сдавливали его, они прихлопнули его как муху газетой. Мышцы в ногах отказывались сокращаться и Уэйд поддался их прихоти, тяжко облокотившись на стену. Манчини, не поднимая головы, булькнул что-то несвязное, эпилептическим пальцем тянувшись к пачке сигарет на каске. Две помятые, никотиновые палочки оказались у них в зубах. Манчини в ту же секунду перепачкал ее в крови. Чиркнуло «зиппо». Тлеющие огоньки мерцали во тьме тоннеля как звёзды в осеннюю ночь. Уэйд вперился в одну точку пустым взглядом. Ну, здравствуй, ПТСР. Даже умирающий Манчини уловил этот взгляд и, собрав последние силы, заговорил.
– Мы сделали… все, что… могли…. Не смей…– Страшной силы хрип вырвался из его груди.– Не смей… корить себя… за… то…– Уэйд слышал его как будто через вату. На стене, как проектором, воспроизводилась зловещая картина ядовитой мглы, поглощающей своих невинных жертв. А ватой в ушах были их предсмертные крики и хрипы расплавленных огнем отравы лёгких. Дети были слишком слабы, чтобы кричать со всей силы, поэтому пещера тонула в женских воплях и кашле. Уэйд видел ее…. Он сдёрнул противогаз с трупа капрала и попытался натянуть его ей на лицо, но она выпалила в него шрапнелью лёгочных альвеол, размякшей, как влажная земля, плоти, сосудов, крови и ещё какой-то мерзкой, противно-бежевой жижой. Его отбросило, словно кукловод резко дёрнул за нитки. Покрывало тумана скрыло ребенка. Наверное, к лучшему. Подобного бы зрелища Уэйд не перенес бы. В какой-то бессознательности, сам не помня как, он выключил насос в контейнере, но было поздно. Брошенные гранаты зловеще шипели и дымили, пока не кончилось поражающее вещество и все смолкло. Пещера и тоннели стали одной, огромной могилой, а холм- безымянным надгробием сотен душ.
Манчини слабым хрипом звал Уэйда, а тот не реагировал, смотря проекции изможденного сознания. Лишь брошенный в него окурок, чуть коснувшийся его оранжевой точкой на конце вернул его в реальность.
– Уэйд…
– Да, да, что?..– Манчини указывал на него трясущимися, окровавленными пальцами.
– Не смей… не… вздумай… сдохнуть… выживи. Не дай… остальным… стать как… они…– Из морпеха вырвалось нечто среднее между стоном и хрипом, маска исказилась сильнее. Только сейчас Уэйд заметил, что под Манчини натекло целое озеро крови. Стены, пол- все перепачкано ею.– Обещай… мне…– Его кожа и губы посинели, будто бы он долго плавал в холодной воде. Вместе с кровью его покидала жизнь, медленно угасая в его глазах, которые он поднял к Уэйду, приложив нехилые усилия.
– Обещаю.– Уэйд смотрел на него. Изображение дрожало из-за слез в его глазах, которые вот-вот вырвутся из них. Манчини уважительно кивнул, испустил тяжёлый вздох и смолк. Уэйд остался один. Последний человек в чреве Левиафана.
От этой мысли он задрожал как от лихорадки. Сигарета медленно тлела в между двумя грязными пальцами, а Уэйд смотрел на тело Манчини. Он находил нечто спокойное в нем. Никаких движений, никакой активности. Сидишь себе ничего не чувствуешь. Не чувствуешь даже себя, не чувствуешь, что ты существуешь. Не чувствуешь ничего. Ничего…. Он словил себя на размышлении, что самое страшное в смерти- процесс. А после процесса- вымученная, безмолвная долина покоя, которого даже не осознаешь, настолько там все спокойно….
МакКингли обработал свои раны, последний раз взглянул на Манчини и быстро зашагал прочь. Выход был уровнем выше. Батарея в фонаре села и тьма проглотила Уэйда. Беспокойное пламя зажигалки забрезжило на земляных стенах, ведя его сквозь неизвестность. Вместе с оранжевым огоньком, в Уэйде вспыхнуло размышление над его обещанием. Он вцепился ща него, как утопающий за спасательный круг. Тонул его разум в море безумия жестоких сцен. Всю свою небольшую жизнь он не имел какой-то выраженной цели. Он просто бездумно существовал, и сейчас это бездумное существование из-за своей слабости рушилось под тяжестью всего дерьма, которое он пережил. Его так и тянуло остановится, вставить дуло винтовки в рот и застрелится. Но продолжало вести его сквозь полумрак, не давало загасить зажигалку. Он наконец-то нашел что-то, ради чего готов пройти по заражённой поверхности 17 километров. Он, черт возьми, исполнит свое обещание.
Пламя высветило деревянную перегородку, скрывавшую душные подземелья и уничтоженную поверхность. Поджилки тряслись об одной мысли, что эта деревяшка отделяет его и джунгли…. Снятый с тела Уинтерса дозиметр( PDR 27, габаритный прямоугольник в кожухе с ремнем для переноски, шкала значений в виде полукруга, от которой идёт закрученный, черный провод к трубке на торце прибора) показывал превышение стандартного фона. Три часа без химзы или препаратов- смертельная доза. В рюкзаке у него было два прорезиненных плаща-дождевика, в которые он и запутался. Радиопротекторов у него было на целый взвод. Крупные таблетки, горько-бумажного вкуса и гамма-излучение тебе, что лучи солнца в июне. Жарко конечно, но не сдохнешь. Сверившись с картой, Уэйд последний раз взглянул на тоннели, закрыл глаза, продышался в противогазе и выбил плечом перегородку.
Первое, что он почувствовал- влагу. Мелкие капли плотной стеной застыли в воздухе, хотя был ли вообще там воздух? Почва мокрая, как после ливня, чавкала под багровыми от запекшийся крови ботинками. Думаете свет на поверхности его клишировано ослепил? Не-а. Тёмно-синий грозовой фронт укрыл собой небосвод, из-за чего темно было так же как в зимнем рассвете. Ослепляли здесь только хлысты огромных молний, бьющих прямо по поверхности каждые три секунды, а гром напоминал залп артиллерии. Джунгли, зелёное бушующее море побеждено в неравной битве с пламенем ядерного взрыва. Из мертвой земли торчали лишь скелеты самых сильных деревьев, лишенные всякой зелени или растительности. И так до самого горизонта. Холод пробирал его сквозь форму, кожу, плоть и кости, ветер грозил снести его. Но Уэйд лишь уверено выпрямился и сделал первый свой шаг в этом новом и жестоком мире, навстречу своему обещанию….
КОНЕЦ.
Последние комментарии
2 часов 45 минут назад
3 часов 52 минут назад
4 часов 49 минут назад
5 часов 4 минут назад
14 часов 14 минут назад
14 часов 15 минут назад