Вспомните, ребята! [Игорь Борисович Ткачук] (fb2) читать онлайн

«…Каждый человек все равно знает то, что другие не знают, и это кому-то да интересно».

В. Н. Крупин

«Как только, так сразу»

Повесть. 1992 г.

Часть первая Детство и школа

Место рождения – Ростов, место жительства – станица Ассиновская

Я родился в четверг 20 февраля 1941 года в Ростове-на-Дону. В этот город мама, Стегайло Людмила Алексеевна, приехала по приглашению старшей сестры Евгении. Тетя Женя, врач клиники ростовского мединститута и будущий доктор медицинских наук, оказалась единственной родственницей, имевшей возможность поддержать маму при моем появлении на свет. Две недели после родов мама провела под опекой сестры в ростовской квартире по адресу: проспект Соколова, в то время носивший наименование «Средний», дом 17, кв. 35. Затем мы отбыли к постоянному месту жительства в станицу Ассиновскую Сунженского района бывшей Чечено-Ингушской АССР. По законодательству того времени декретный отпуск мамы составлял 35 календарных дней до и 28 календарных дней после родов.

Мама и отец – Ткачук Борис Васильевич, инженеры-технологи, приехали на недавно построенный Ассиновский консервный завод в июле 1940 года по распределению после окончания Одесского технологического института консервной промышленности.

Мама с отцом. Молодые специалисты. 1940 г.

На тот же завод получили назначение однокурсники и друзья родителей, супруги Нина Михайловна Егорова и муж Яков Исакович Байтман, выходец из семьи одесской еврейской бедноты, яркий игрок институтской сборной по футболу.28 октября 1940 года мама осталась в Ассиновской одна. Сунженский РВК призвал отца на действительную военную службу рядовым 674 стрелкового полка 150-й стрелковой дивизии. Офицерского звания отец, как и другие однокурсники, не имел, хотя проходил военную подготовку в институте и был «Ворошиловским стрелком». Это подтверждают фотографии с пояснительными надписями и соответствующий значок. Перед началом войны 674 СП дислоцировался в Одессе. В письме маме 15 июня 1941 года, отец интересовался, призвали ли в армию Яшу Байтмана, упомянул, что накануне сфотографировался, и фотограф потратил много времени, добиваясь веселой улыбки. Обещал выслать фотографию 28 июня. Не получилось. Уже 23 июня 1941 года 674 полк вел бои у пограничной реки Прут в Молдавии. Последнее письмо с датой 11 июля 1941 года, было из действующей армии. Отец сообщал, что пишет во время передышки после трехдневных боев в Бессарабии, что потерял связь с сестрами Лесей и Лизой и волнуется за судьбу родителей, жителей местечка Белогородка Изяславского района Каменец-Подольской, ныне Хмельницкой, области. Сообщил адрес: Действующая Кр. Армия, военно-почтовая сортировочная база «Т», полевая почтовая станция № 73, 674 стр. полк. Комендантский взвод. Больше писем не было. За время Войны 150 стрелковая, пережила второе и третье формирования, заслужила орден Кутузова II степени и почетное наименование Идрицкая. Бойцы дивизии – по официальной версии Егоров и Кантария, водрузили над Рейхстагом Знамя Победы. Дошел ли до Берлина кто-нибудь из бойцов 1-го формирования, не известно.

Отец – рядовой 674 СП 150 СД 1941 г.

По сообщению Минобороны, отец пропал без вести в декабре 1941 года^[1]. После войны пришла официальная бумага, что отец, бывший окруженец, участвовал в партизанском движении в Винницкой области, захвачен и расстрелян фашистами в Житомирской тюрьме 18 июня 1943 года. На Ассиновском консервном заводе мама работала сначала химиком-аналитиком лаборатории, а затем, с 1947 года, заведовала этой лабораторией до июня 1953 года. С начала второго месяца жизни я стал ясельным ребенком. Заводские ясли размещались у южных ворот, и матери приходили к детям во время обеденного перерыва. В этих яслях, пребывал и сын Егоровой и Байтмана Юра, мой ровесник.

Иногда, в случаях вынужденных отлучек, мама и Нина Михайловна Егорова, подменяя друг друга, кормили нас грудным молоком. Юра был соседом и другом с тех пор, как я себя помнил. Семья Егоровых-Байтманов жила в нашем подъезде этажом ниже. В их комнате вместе со старшим братом Юры Виталием 1937 года рождения и бабушкой Ольгой Николаевной Егоровой мы провели много тоскливых зимних вечеров под бесконечные переливы фортепьянной классики или унылые песни хора имени Пятницкого из репродуктора с воронкой из черной бумаги. Такой же репродуктор, только с рупором бежевого цвета, висел и на стене нашей комнаты. С тех пор страдаю аллергией на некоторые народные песни вроде романтической баллады «Жила-была одна блоха».

Последнее письмо отца, написанное 11 июля 1941 года

С Егоровыми-Байтманами приходилось коротать время после закрытия детсада в ожидании наших родителей, задержавшихся на работе или на обязательных для инженерно-технических работников завода вечерних занятиях по Краткому курсу истории ВКП (б). Нина Михайловна состояла в партии, работала начальником цеха. Мама в партию не вступала.

По окончании войны, в каком году не помню, Нину Егорову перевели на Тираспольский консервный завод. На станции Серноводская семья друзей погрузилась вместе с небогатым имуществом в двухосный вагон – теплушку, отбыла к месту назначения. К тому времени я ни разу не ездил на поезде и втайне завидовал предстоявшему Юре путешествию.

Отца Юры Якова Исаковича Байтмана призвали действительную военную службу в июне 1941 года рядовым 38 стрелковой дивизии, дислоцированной в Одессе. Перед самым началом Войны 38–ю СД перебросили в район города Белая Церковь. Эта часть вступила в Войну со 2 июля 1941 года, участвовала в тяжелых боях под Вязьмой и, по согласно архивам Минобороны, расформирована 27 декабря 1941 года, как «погибшая в боях лета-осени 1941 года». Вышедший из окружения отец Юры продолжил войну в 38-й стрелковой Сталинградской дивизии второго формирования (с 1 марта 1943 года – 73 Сталинградская гвардейская стрелковая дивизия).

Семейное фото Егорвых-Байтманов, слева направо Юра, Нина Михайловна и Виталий. 7 сентября 1954 г. Тирасполь.

В архивах Минобороны хранятся сведения о личном мужестве и умелом руководстве подчиненными, проявленных командиром взвода минометной роты 48 стрелкового полка 38 СД лейтенантом Байтманом Я. И. 9–31 января 1943 г. в боях за высоты 97,5; 110 и 117 и при взятии разъезда Басаргино, в 3 км западнее Сталинграда. 19.02.1943 г. отец Юры награжден орденом Красной звезды^[2]. Второго августа 1943 года, погиб в бою в звании гвардии старшего лейтенанта^[3].

Родителей Я. И. Байтмана расстреляли фашисты. Старики остались в Одессе, считая немцев представителями «культурной нации», не способной на бесчеловечность. С мамой Юры, депутатом Верховного Совета СССР, я встречался у нее дома в Киеве летом 1969 года. В тот раз узнал, что Юра окончил Высшее военно-морское училище и командовал эсминцем в звании капитана 3-го ранга. Как сложилась дальнейшая судьба друга детства, не знаю.

Зимой 1944 года я одновременно с Юрой перешел в детский сад, который занимал две трехкомнатные квартиры на 1-м этаже первого подъезда нашего жилого дома. Шесть комнат детсада в течение дня попеременно превращались в площадки для занятий, столовые и спальни. В последнем случае в них расставлялись изделия тарного цеха завода – раскладушки в виде Х-образных деревянных стоек, которые фиксировались на торцах длинными металлическими крючками. Верхняя часть разноги держала брезентовую основу спального места.

Ассиновский консервный завод строился по предвоенной программе развития пищевой промышленности СССР. Предприятие выпускало растительные и мясные консервы и было самым крупным из 5-ти, включая Грозненский, аналогичных производителей продукции Орджоникидзевского треста. Завод создавался по типовой схеме, заимствованной у родоначальника американского автопрома Генри Форда старшего: с собственным жилым фондом, подсобным хозяйством и сырьевой базой. Жилье строилось в 10–15 минутах ходьбы от территории. Сырье заводу поставляли специализированный плодово-овощной совхоз и местные колхозы. Работал в этом совхозе на уборке помидоров для завода, в конце 50-х годов 20 века и будущий министр химической и нефтехимической промышленности СССР, академик РАН Саламбек Хаджиев. Об этом он рассказал во время совместного полета с подмосковного аэродрома Чкаловский в Моздок в 1995 году.

Продукцию завода отвозили на автомашинах и подводах, по специальному шоссе на железнодорожную станцию Серноводская. Заводчане помнили, что до Войны часть возчиков на заводском конном дворе составляли чеченцы, которые с приближением фронта навсегда разъехались по аулам на заводских подводах, прихватив заодно груженные на них консервы.

Станцию Серноводская под названием «Кавказские воды» описал Анатолий Приставкин в повести «Ночевала тучка золотая». Часть «золотой тучки» посвящена Ассиновскому консервному заводу. Персонажей повести из числа работников завода, водителя «Студебеккера» Веру, погибшую от рук бандитов, и некоторых других, мама вспомнила по именам и фамилиям. Очевидно, на восприятие Приставкиным заводской территории повлияли тогдашние невзгоды автора. Заводской двор, в глазах детдомовца, выглядел тесной и мрачной площадкой с двухметровым забором и глухими железными воротами. Это не так. Предприятие построили на пустынном предгорье, поэтому территория смотрелась просторной. Ни северные, ни южные заводские ворота не скрывали вида заводских сооружений и рабочих площадок. Распашные створки представляли собой рамы, с вертикальными железными полосами. Расстояние между ними не мешало протискиваться на территорию, если «вредный» охранник не пропускал через проходную. Свободное место между цехами и заводской оградой занимали ухоженный сад из абрикосовых, вишневых, сливовых и шелковичных деревьев и яркие цветники. Такая обстановка, по воспоминаниям мамы, сохранялась даже в тяжелые военные годы. Сохранилась фотография, на которой я стою на фоне вала цветов, петушков – ирисов, рядом с входом в заводскую лабораторию. Это было не позднее 1944 года.

Первым городом, уведенным мною в сознательном возрасте, был Грозный, расположенный в 40 километрах восточнее нашей станицы. Завод организовывал поездки туда за покупками промтоваров на открытом грузовике. Через Грозный пролегала дорога и в пионерский лагерь. Окраины города с нашей стороны занимали нефтеперегонные заводы, выбрасывавшие серную вонь, которая перехватывала дыхание. Некоторые охранники заводов стояли на постах в противогазах.

Однажды рядом с заводом работала группа немецких военнопленных. Кто-то из попутчиков придумал бросать им припасенные для еды помидоры. Не знаю, что оставалось от овощей после удара о землю, но видел, как пленные сбивались вокруг них в кучу-малу.

Город удивил асфальтом, трамваями и кинотеатром имени Челюскинцев в начале ул. Первомайской. На противоположном конце этой улицы располагался консервный завод, который мне довелось увидеть впервые, увы, в виде руин в марте 1995 года. Самым запоминающимся впечатлением во время поездок оказался вкус молочного мороженого. Ничего подобного в последующие периоды жизни я не встретил.

Территорию Ассиновского консервного завода помню с самых ранних дошкольных лет. В годы учебы в начальных классах провел много времени, исследуя заводские закоулки вместе с другом Сашей Филатовым, сыном директора. Сергей Петрович Филатов, отец Саши, занимал двухкомнатную квартиру в здании пожарно-сторожевой охраны внутри заводского периметра. Саша приезжал к отцу на время летних каникул. В остальное время жил с матерью и сестрой-двойняшкой в Грозном, на улице Р. Люксембург, в одноэтажном домике под номером 37. Однажды, приехав в город на заводской полуторке в ноябре 1950 года, побывал у него в гостях. Адрес нашел сам и помню до сих пор.

Саша был старше на 2 года, увлекался техникой. Свободно пользовался малокалиберной винтовкой с запасом патронов из арсенала заводской охраны. Из этой винтовки мы по очереди стреляли по крысам, появлявшимся у сараев, устраивали импровизированный тир в заводском саду. К счастью, из-за наших упражнений никто не пострадал. Приезд Саши на каникулы ожидался с большим нетерпением. Однако время летнего общения ограничивалось из-за моих ежегодных поездок в пионерский лагерь, начиная с 1-го класса. Кроме того, однажды летом Саша тяжело заболел малярией и много времени провел на постельном режиме. В то время этой болезнью страдали и другие ребята и взрослые.

Самыми привлекательными представлялись заводской гараж и механический цех. После Войны на заводе было 7 автомашин: две трехтонки «ЗиС-5», одна пятитонка «ЯГ-3» (на языке шоферов – Яга), черырехтонный «Студебеккер», описанный в повести А. Приставкина, полуторатонный «Форд» с далеко слышным завыванием мотора на подъемах и две полуторки «ГАЗ-АА». Одна полуторка считалась дежурной и одновременно служебной машиной директора. В 50-х годах появился «ГАЗ-51» с деревянной кабиной, а директор пересел на американский военный внедорожник «Виллис-МВ». Кроме перевозки продукции на станцию, заводские грузовики использовались для доставки сырья с полей и садов.

Нашему знакомству с устройством машин помогали наблюдения и посильное участие в капитальном ремонте тех или иных грузовиков. Помню полную разборку одного «ЗиС-5». Сначала трехтонку развинтили дотла. Оголили раму, зашкурили, промыли керосином с нашим участием и покрыли новой краской. Затем пошла переборка рессор, замена крепежа и т. д. Полной ревизии подвергся мотор. Из процедуры обновления запомнился процесс заливки баббитовых вкладышей (антифрикционного сплава на основе олова) в подшипники скольжения коленчатого вала. После заливки вкладыши зачищались шабером, а затем, по завершении сборки мотора, некоторое время притирались на холостом ходу.

Надо ли говорить, что наблюдение за техникой вождения машин давало достаточное представление о приемах управления. По вечерам оставшиеся без присмотра грузовики использовались как тренажеры для совершенствования навыков работы со сцеплением и переключением скоростей. Благо, автомобили не запирались по причине отсутствия замков как таковых.

Полученные таким образом знания и навыки я впервые использовал на практике летом 1953 года, привезя здорово пьяного мужа маминой подруги из осетинского села к нему домой на собственном автомобиле марки «Москвич-401».

Не обходили вниманием котельный (с пригодными для катания угольными и шлаковыми вагонетками) и дизельный цеха. Между дизельным цехом и северной частью заводского забора заманчиво смотрелась градирня: два сообщающихся бетонированных бассейна, заполненных охлаждающейся оборотной водой из дизелей. Временами использовали эти сооружения для купания. В первом из них вода была горячей, во втором – слегка теплой. Зимой эти емкости возникали в воображении при решении набивших оскомину арифметических задач о наполняющихся и пустеющих резервуарах.

У южных ворот к наружной части забора примыкало одноэтажное здание, в котором размещались заводская столовая с буфетом и библиотека. В дни праздников, выступлений заводских и станичных участников самодеятельности или приезда кинопередвижки обеденный зал трансформировался в зрительный. В торце помещения возвышалась сцена с поднимающимся экраном. Станицу на концертах представляли в пожилые казаки в затянутых наборными учкурами (узкими кожаными поясками) черкесках с газырями и со старинными кинжалами. Некоторые невоспитанные заводчане называли «учкурами» самих казаков. Те в ответ именовали заводских «жидами». Однако на самом деле розни между заводчанами и станичниками не было.

Метрах в тридцати от столовой в сторону станицы выступал внушительных размеров бурт ледника с трехслойной теплоизоляцией из опилок, соломы и земли. Лед для столовой и буфета заготавливался на реке Ассе в конце зимы. Его хватало на летний сезон. Зимой 1951 или 1952 года ледяной покров перед мостом взрывали приезжие военные. Мы бегали смотреть на работу саперов после уроков.

В раскаленные летние дни конца 40-х – начала 50-х заводской буфет предлагал посетителям привезенную из-под Гудермеса и охлажденную льдом из Ассы минеральную воду «Дарбанхи» в бутылках. Рядом, под стеклом прилавка, в россыпях колотого льда лежали внушительные кубы красной икры и сливочного масла. По окончании рабочего дня, особенно в дни аванса и получки, сюда заходили желающие опрокинуть стопарик. Буфетчица черпала водку из деревянного бочонка алюминиевыми мерками по 100 или 150 граммов. На закуску шли бутерброды с икрой.

Однажды по предложению мамы я тоже попробовал этот деликатес, но съесть бутерброд не смог, так как икра оказалась слишком соленой.

Несколько далее ледника вытянулась свиноферма заводского подсобного хозяйства. Свиней кормили отходами консервного производства. Мясо поставлялось в заводскую столовую. Из рассказов старших знаю о неприятном последствии скармливания свиньям то ли бракованных, то ли неликвидных консервов «Соя в томате». Этот вид продукции, даже при условии полного соответствия требованиям ГОСТа, был мало востребован из-за специфического соевого вкуса. Пробную партию консервированной сои непродолжительное время изготавливали из-за отсутствия другого сырья.

После использования сои на корм свиньям, мясо и сало хрюшек приобрели ярко желтый цвет (наверное, от томатов) и настолько неприятный соевый привкус, что реализовать этот, пригодный (по санитарным нормам) для употребления продукт, стоило больших усилий.

В оправдание случая с соей надо сказать, что эксперименты с заменой недостающего традиционного сырья иногда были весьма удачными. В одну из зим завод выпускал джем из моркови. Этот удивительный продукт отличался необыкновенным вкусовым букетом, оттенки которого помнятся по сей день. В зрелые годы мои ностальгические попытки изготовить что-то подобное в домашних условиях оказались провальными. Причина неудачи, по предположениям мамы, объяснялась забытыми тонкостями технологии прошлых лет, помноженными на особенный сорт и высокое качество той памятной моркови.

Вдоль юго-восточной части заводской территории, в нескольких метрах от наружной стороны ограждавшего ее кирпичного забора, проходил полноводный отводной канал от Ассы, снабжавший предприятие проточной водой из ледников Церсаломского горного хребта. Обогнув завод, быстрый поток разветвлялся на три рукава и уходил через систему шлюзов (по – станичному «скрынь») на поля и в сады совхоза. Эти протоки также были любимыми, хотя и несколько опасными, местами наших купаний в школьные годы. В шлюзе напротив южных ворот летом 1951 года утонул, прижатый потоком воды, мой одноклассник. Мать погибшего-рабочая завода, прибежала к «скрыне», когда заводские охранники уже достали его из щели приоткрытой задвижки. Отца у одноклассника не было. Он погиб на фронте.

Жилой фонд завода составляли два дома и общежитие казарменного типа. Один дом был трехэтажным 3-х подъездным квартирного типа из красного, не оштукатуренного кирпича (в просторечии – красный дом). Другой – двухэтажным, одноподъездным, с оштукатуренными стенами и с комнатами, расположенными по обеим сторонам сквозных коридоров (в противовес красному – белый дом). Часть работников, из местных казаков и приезжих, жила в станице. Их дети тоже ходили в наш детсад. Завод располагался в километре от западной окраины Ассиновской. Семьи некоторых детсадовцев какое-то время жили в землянках, наскоро выкопанных между станицей и заводскими жилдомами. Откуда они приехали, сказать не могу. Вскоре эти люди нашли какое-то другое жилье и землянки исчезли. Мы с мамой занимали комнату в коммуналке на 3-м этаже «красного» дома. В других комнатах жили соседи семьями по 3–7 человек.

Окна нашей комнаты выходили в сторону Ассы. Несмотря на то, что от реки нас отделяло около 2-х километров, ее шелестящий шум, когда не работали заводские дизеля, явственно слышался в комнате. Далее, за Ассой, горизонт украшали заснеженные горные вершины во главе с Казбеком. В ясную погоду из нашего окна отчетливо просматривалась не только сама гора, но и одно из ее ущелий, напоминавшее формой цифру «2». По этой причине в детсадовском варианте название узнаваемой на папиросных пачках горы звучало как «Казбек – гора – номер – два». Для жителей станицы и заводчан «картинка» ущелья служила надежным инструментом предсказания погоды. Каждый знал, вслед за исчезновением «двойки» с панорамы Казбека на станицу накатятся заряды снега или дождя.

Дом, в котором мы жили, заселялся до подключения предусмотренных проектом водопровода и канализации. Воду брали в колонке метров за 25–30 от подъезда. Труба с вентилем стояла на бетонном возвышении, окруженном земляными склонами. Зимой от разлитой воды это возвышение на радость малышне превращалось в ледяную горку. Жильцы дома, не разделявшие нашего желания съехать по склону, на чем придется, периодически посыпали его печной золой.

Коллективный умывальник (рукомойник) «соскового типа», закрепленный на вертикальной доске, прибитой к табуретке, таз и ведра для использованной воды, у каждой семьи свое, стояли в специальной нише. По первоначальному замыслу там планировалась кладовка. Ключи от комнат отсутствующих хозяев, висели на гвоздиках в нише умывальника. Наружная дверь коммуналки днем не запиралась. На ночь в ручку двери изнутри вставлялся увесистый лом.

Дощатый туалет с прорубленными в полу, не разгороженными между собой отверстиями на 4 «посадочных места» в каждом из отделений «М» и «Ж», светился известкой метрах в 50-ти от дома в направлении противоположном колонке. После заполнения ямы под туалетом строение перемещали на новое место. При заселении моих родителей, как и других молодых специалистов, снабдили набором казенной мебели: одежным шкафом, комодом, тумбочкой, столом и табуретками, изготовленными в тарном цехе, а также металлическими кроватями с» панцирной» сеткой. Этой мебелью мы пользовались до перевода мамы на консервный завод в г. Георгиевск Ставропольского края в 1953 году. Первый шифоньер (с зеркалом) за 900 рублей, диван с матерчатой обивкой салатового цвета (цены не помню) и подержанный велосипед «ЗиФ» (за 400 рублей) покупались на «подъемные», деньги, выданные на переезд в Георгиевск. Позже мама признавалась, что без «подъемных» нам эти покупки были не по карману.

В 1954 году мама купила первые в жизни женские наручные часы марки «Звезда» Пензенского завода, поразительно точные и долговечные. До этого в семье имелись мужские наручные часы Кировского завода, которые, уходя в армию, оставил дома отец. Этот хронометр размерами с наручный компас, украл сосед Васька Бабадеев, перебравшийся днем на наш незапертый балкон из окна своей комнаты по кирпичному карнизу. Васька сгинул где-то в Гулаге или по пути к нему. В газете «Грозненский рабочий» соседи прочли заметку о том, что он убил и сбросил с крыши поезда какого-то человека.

До появления «Звезды» мы приобрели будильник в металлическом корпусе. А еще раньше определяли время по заводским гудкам, которые подавались за час и за 30 минут до начала рабочей смены, и постоянно включенному репродуктору. Году в 1952 мама доверила мне покупку в сельпо двухдиапазонного радиоприемника «Москва». Передняя панель аппарата была изготовлена из рифленой пластмассы розовато-белого цвета, отчего наше приобретение имело сходство с мыльницей. Покупка оказалась с браком – одна лампа была разбита. Принять приемник обратно продавщица отказалась, обманно утверждая, что лампу разбил я при переноске. Недостающей детали в продаже не было. Выручил заводской радист. Используя самодельные перемычки, он изготовил из подручной лампы гибрид-заменитель. Других поломок в жизни приемника не было. Мы пользовались устройством до конца 60-х годов, затем его сменила радиола «Ригонда».

После покупок в Георгиевске рост нашего благосостояния остановился до конца 50-х годов, так как оклад мамы на новом месте работы по причине незначительности размеров завода был меньше, чем в Ассиновской, и составлял 600 рублей. Правда, еще 290 рублей выплачивались на мое содержание государством как сыну пропавшего без вести фронтовика. Это пособие сохранялось до окончания средней школы.

Но, вернемся в близкую моей душе станицу Ассиновскую. В комнатах нашей квартиры висели неработающие батареи парового отопления. О предназначении устройств я не задумывался и удивился, когда в них на исходе войны или сразу после окончания, появилось легкое тепло из начавшего работать котельного цеха завода. До этого жители дома грелись» буржуйками» разнообразных конструкций. Об их предназначении я не задумывался и очень удивился, когда в них на исходе войны или сразу после ее окончания, точно не знаю, появилось легкое тепло от начавшего работать котельного цеха завода. До этого жители дома грелись» буржуйками» разнообразных конструкций. Они стояли в комнате каждой семьи. Загнутые вверх дымовые трубы выходили из комнат через прорезь в листе жести, вставленном во фрамугу окна. Несмотря на то, что наружная часть дымохода монтировалась на расстоянии метра от стены (труба дополнительно укреплялась проволочными растяжками), кирпичная кладка дома на уровне 2-го и 3-го этажей несла на себе плотные языки копоти по числу использовавшихся труб. Я не помню, чтобы эти языки удаляли специально, но впоследствии они исчезли. Коммуналка имела кухню с конфорочной печью. Дрова хранились в выделенных каждой семье дощатых сараях. Топливо добывали, как придется. Одно время мама ходила в лес за сухим хворостом вместе с соседями по дому. С детьми оставались (а нас с Юрой Егоровым-Байтманом еще и грудным молоком кормили) по очереди. Однажды на встрече семей фронтовиков с работником военкомата выяснилось, что им было выделено на зиму по подводе дров, которые не доехали до адресатов. Топливом воспользовались сплоченные одесситы из числа эвакуированных, которые напористо и плотно заполнили» бронированные» от призыва в армию должности инженеров и руководства завода. По словам мамы, процесс начался с назначения нового директора, занявшего место в результате серии интриг, подвохов и кляуз. Далее обновление кадров пошло ускоренными темпами. Новое руководство талантами и знаниями не блистало. Протеже директора, назначенная на должность заведующая лабораторией, не знала операций с десятичными дробями по программе 6-го класса. В результате ее безграмотных расчетов при составлении рецептуры в брак попало две партии продукции. Однако ущерб утаил директор.

Правда, не все одесситы стали руководителями. Часть крепких еврейских парней, как упомянул в повести А. Приставкин, работала на заводе грузчиками.

Позже дрова привозили к сараям на заводских подводах. Я участвовал в пилке, начиная с детсада. Эта работа была реально востребованной и не имела намека на показушное «трудовое воспитание». Ведущие партнеры по двуручной пиле «дружба», действующей по технологии «тИбе-мИне» (мама и соседская бабушка, очень слабенькая), нуждались в том, чтобы я, как минимум, возвращал гибкое полотно в свою сторону. Обе они строго следили, чтобы я держал левую (опорную) руку подальше от линии распила. Объяснений не требовалось. Двое моих детсадовских приятелей, нарушив это условие, потеряли при пилке дров по указательному пальцу.

Рубка дров тоже не обходилась без травм. Помню, мама «заработала» себе синяк на пол-лица поленом, взлетевшим в результате неудачного удара топором.

На кухне готовили еду, стирали, по очереди мылись в корыте, сходились зимними вечерами на посиделки. Приехавшие из освобожденного Крыма соседи рассказывали, что румыны и крымские татары-националисты затмевали изощренными зверствами над населением хозяев – немецких фашистов. Вечера проходили при свете самодельной «коптилки» – конструкции из стеклянной банки с ватным фитилем, пропущенным через трубку, развальцованную в жестяной крышке для консервирования. В качестве горючего использовались керосин или бензин. В последний для предупреждения взрыва добавлялась соль. Своеобразный признак достатка являли коптилки с двумя или тремя фитилями.

Количество света и копоти, летавшей в виде черной паутины, регулировались вытягиванием фитиля булавкой. Керосин, вата и соль, сахар, иголки, мыло были в то время большой ценностью. Банки оставались более доступными. Очевидно, их брали из примыкавших вплотную к внутренней стороне заводской ограды открытых штабелей стеклотары. Кирпичный забор местами был невысок, а штабеля располагались на расстоянии вытянутой руки. Банками заменяли отсутствующие стекла в окнах. Промежутки между ними замазывались цементом. Такое «баночное» окно оставалось в коммунальной кладовой до появления на заводе листового стекла. В теплое время года еду готовили на примусах и керосинках, выносившихся на лестничную площадку.

По окончании войны с разрешения директора семьи работников стали мыться по вечерам в душе санпропускника на территории завода. Жить стало веселее. Заработали четыре заводских дизеля. Появился электрический свет. Ток давали с наступлением темноты. Днем в воскресенье дизельный цех останавливался на профилактику, а вечером, когда удавалось попасть внутрь цеха, я с большим интересом наблюдал процедуру запуска этих машин. Каждый из дизелей различался по звуку даже из окна нашей комнаты, выходящего в сторону завода.

Электрическая сеть комнаты представляла собой два сплетенных провода в текстильной оплетке, оканчивающихся патроном с голой лампочкой. Косичка держалась на вбитых в стену фаянсовых роликах-изоляторах. Выключатель и единственная розетка размещались у двери. Пользоваться электрическими нагревательными приборами (плитками) не разрешалось из опасения перегрузки дизелей. За соблюдением запрета следил комендант домов Жора Минасян. На случай внезапного визита коменданта наша электроплитка хранилась внутри тумбочки и извлекалась на свет только в необходимых случаях. Жильцы, у которых розеток не было, пользовались «жуликом» – переходником, который ввинчивался в патрон для лампочки, однако имел на свободном торце отверстия для штепсельной вилки. Воду в кухню провели в конце 1952 или в начале 1953 года. Туалет по-прежнему, оставался во дворе.

Первые воспоминания в виде отдельных картинок относятся к возрасту 2,5 лет. Помню комнату, тускло освещенную лампой. По словам мамы, то была ночь кризиса – я тяжело болел корью – в больнице поселка Михайловское (теперь – Асланбек) в 3-х километрах от Серноводска. Второй раз я попал в это заведение в 5 лет на двадцатидневный карантин по подозрению в скарлатине вместе с другими неудачниками из детсадовской группы. Время до окончания карантина тянулось мучительно. Подозрение не подтвердилось, больные среди нас не обнаружились. Окна палаты выходили на унылый склон с пожухлой травой и старое кладбище с крестами. Не посвященные в тонкости педагогики нянечки, использовали пейзаж в воспитательных целях, предупреждая, что нарушители тишины вместо возвращения домой попадут на этот погост.

Фронт рядом

Фронт не дошел до Ассиновской 60 километров. Немцев остановили на окраине Владикавказа.

Название этого города периодически менялось. Дважды столицу Осетии называли Владикавказом (в 1931 и 1990), дважды Орджоникидзе (в 1944 и 1954 годах) и один раз Дзауджикау (в 1954 году). Немецкие самолеты летали над Ассиновской бомбить Грозный. Зарево горящей там нефти было отчетливо видно по ночам. На нас фашисты не разменивались. Однажды метрах в пятидесяти от нашего дома упала, видимо случайно брошенная, бомба. Воронка так и осталась не засыпанной. На станичном выгоне, начинавшемся за нашим жилым домом (месте прогулок старшей группы детсада), с 13.08.1942 по 07.01.1943 года базировался 46 гвардейский женский авиаполк ночных бомбардировщиков У-2 (кукурузников), участвовавший в обороне Владикавказа, в уничтожении войск и техники немцев в районах Моздок, Прохладный, Дигора. За ночь летчицы совершали до девяти боевых вылетов. Поразительно, но полеты на этих самолетах, созданных из деревянных брусков, фанеры и полотна до осени 1944 года совершались без парашютов. Присутствие этого спасательного устройства не было предусмотрено конструкцией кабины. Стрелково-пушечное вооружение на У-2 также отсутствовало.

В мемуарах гитлеровского пикировщика Ганса-Ульриха Руделя я с гордостью за этих девчат прочел жалобы на их «коварство». Он – единственный в Рейхе кавалер «Золотых дубовых листьев с мечами и бриллиантами к Рыцарскому кресту Железного креста» (какова пышность названия) – сетует на ночные налеты» маленьких, опутанных тросами бипланов», «воздушных змеев», летчики которых на подлете к цели выключали двигатели и, заметив горящий свет, бросали небольшие осколочные бомбы. Кстати, У-2 «возил» и фугасные бомбы. Бомбовая нагрузка составляла 400 кг. «Больших успехов они обычно не добиваются», – сообщал бывший ас, – «…это только попытка расшатать нам нервы». Правда, далее Рудель признает, что некоторые из коллег, в числе и командир эскадрильи, награжденный «Дубовыми листьями» (простыми, без прибамбасов), во время таких налетов были убиты. То есть получили в дополнение к «Железным крестам с дубовыми листьями» кресты сосновые.

О героизме и самоотверженности девушек свидетельствуют впечатляющие сведения. Летный состав полка, во главе с командиром Е. Д. Бершанской, включал в себя 40 человек. Из них погибли 11 летчиков и штурманов. 23-м было присвоено звание Героев Советского Союза.

В память о «ночных ведьмах» остались окопы аэродромной охраны на вершинах и у подножий двух небольших курганов (по оценке археологов – скифских воинских захоронений), расположенных на дальней границе выгона. Курганы и окопы были местом наших игр «в войну» во время прогулок.

По воспоминаниям мамы, в 1942 году работники завода уходили на фронт под Владикавказ и гибли там, даже не успев получить военного обмундирования. В числе погибших там был и наш сосед – отец Васьки Бабадеева.

Эвакуироваться мы не могли. Переполненные беженцами поезда на Баку, оттуда паром за Каспий, шли через станцию Серноводская. Умерших в пути грудных детей, по словам очевидцев, хоронили в чемоданах рядом с железной дорогой. Вернувшиеся из Баку неудачники рассказывали об недоступных ценах на продававшуюся стаканами воду, о невыносимых условиях ожидания парома и беспорядках в очереди.

Мамина подруга, Янина Францевна Салостей, переправившаяся в потоке эвакуировавшихся через Каспий, рассказывала в 60-х годах прошлого века о том, как под покровом ночи одна обезумевшая семья сбросила за борт своего умиравшего старика.

После войны мы узнали, что при передислокации частей Южного фронта через Ассиновскую проходила вместе с хирургическим полевым передвижным госпиталем № 2340, переименованным 20.05. 1942 г. в хирургический полевой передвижной госпиталь № 4358, родная сестра отца, Ткачук Александра Васильевна (тетя Леся). Ее призвали в действующую армию 15 июля 1941 года в качестве военного врача сразу после выпуска из Одесского мединститута. В 1942 году она получила тяжелое ранение и лечилась в г. Джалал-Абад Киргизской ССР. Была награждена особо ценимой среди фронтовиков медалью «За отвагу», которой удостаивали исключительно «…за личное мужество…». Войну закончила майором медицинской службы. О военных заслугах тетя говорила скупо, о войне вспоминать не любила. В январе 2015 г. на сайте «Подвиг народа» я нашел наградные документы, описывающие неизвестные мне черты ее характера: «Ткачук А. В. служит в хирургическом полевом передвижном госпитале с первых дней войны. Бесстрашный врач. Неоднократно проявляла героизм в деле спасения раненых, работала под бомбежками и пулеметными обстрелами авиации противника в пунктах Сальск и Хумалаг (Северная Осетия – и.т.)…При отходе войск из Сальского района (Ростовская обл. – и.т.) под минометным обстрелом противника заменила выбывшего из строя старшего врача 807 артиллерийского полка, организовала перевязочную, оказала медицинскую помощь, мобилизовала транспорт и вывезла всех раненых, сама уйдя последней.

Тетя Леся. Одесса 1941 г.

За период работы госпиталя в станице Черноерковская (Славянский район Краснодарского края – и.т.)…показала образцы хирургической работы. Во время большого потока раненых не выходила из операционной по 20–22 часа, спасая жизни бойцов…»^[4].

Не знаю, было ли известно тёте содержание этого наградного листа. Однако во время нашей последней встречи она ответила на расспросы о событиях лета 1942-го под Сальском коротко: «Вывезла раненых из окружения, когда начальники сбежали». Эти запомнившиеся слова бросают невольную тень на фразу из представления к награде о «выбывшем из строя старшем враче». Впрочем, ответа на возникающие вопросы мы уже не получим.

В 1942 году, при передислокации войск Южного фронта тётя имела возможность увидеться с нами в Ассиновской, но считала, что мы эвакуировались, и встреча не состоялась.

Кстати, окружавшие меня в детстве бывшие фронтовики, о Войне вспоминать тоже не любили. Самым героическим из них мне представлялся Леня Бичурин, приезжавший навестить сестер – наших соседок Марию Павловну, мамину подругу, сотрудницу заводской лаборатории, и Софью Павловну, воспитательницу детсада (из казанских татар). Леня (Леонид Павлович) был фронтовым разведчиком. Надетые по случаю первой встречи ордена и медали с трудом помещались на гимнастерке. Горло бывшего разведчика уродовал вывернутый на сторону кадык – последствие рукопашной с «языком». Коротая с нами вечера на кухне, Леня ни разу не упомянул о своих фронтовых заслугах. Более удивительными для него были детали фронтового быта фашистов: как-то во время рейда его группа захватила штабных офицеров, которые в момент печального, а по большому счету, удачного для них события (уехали в плен, но живыми) спали раздетыми в постелях с бельем, подушками и одеялами. Вспоминая этот рассказ в зрелом возрасте, я уловил в подтексте, как минимум, два значимых для Лени обстоятельства. Во-первых, за время Войны ему, очевидно, ни разу не пришлось спать в постели. Во-вторых, в тот раз группа, скорее всего, брала «языков» на значительном удалении от передовой.

Демобилизовавшись, Леня поступил в горный институт и приезжал на каникулы в красивой форме черного (или темно-синего) цвета, украшенной квадратными погонами с вензелями из желтого металла.

Времена года

Первые воспоминания о зиме связаны с холодным воскресным утром. Очевидно, по окончании войны, так как до этого выходных дней не было. Мама колет щепу для растопки буржуйки с помощью единственного в хозяйстве сточенного до обуха столового ножа с узенькой железной рукояткой и учебной гранаты, заменяющей в хозяйстве молоток. Голова и нос ощутимо мерзнут. Остальное – под одеялом. Оконное стекло покрыто толстым слоем узорчатого льда. Взрослые говорят, что температура опустилась ниже – 30 градусов. После растопки буржуйка и жестяная дымовая труба быстро раскаляются. В комнате сразу теплеет. Я вылезаю наружу и развлекаюсь видом искр, которые появляются при трении щепки о малиновый бок буржуйки. Мама приносит с улицы замерзшего воробья. Он еще живой, но двигается с трудом. Пытаюсь отогреть, завернув в тряпку, но он умирает. Жалко.

Вспоминая это чувство, думаю об особенностях восприятия. Позже, осенью, не помню года, когда ребята из старшей группы детсада во время прогулки ловили воробьев самодельными ловушками и жарили на костре под ненавязчивым присмотром воспитательницы Софьи Павловны их ощипанные тушки, я воспринимал это как естественный способ добычи еды.

Весна связана с посадкой огорода на отведенной для заводчан совхозной земле. Помню наши делянки каждый год на новом месте, в двух – трех километрах от дома. Мы обрабатывали их вдвоем, как минимум, в течение четырех лет, начиная с 1944 года. До этого мама занималась земледелием без меня. Первичный опыт давало сельское детство, а теоретические знания – курс Нежинского огородного техникума. В это учебное заведение она поступила в 1930 г. и окончила 1 марта 1932 г. по специальности техник-огородник (так в свидетельстве). До поступления в институт 3 года работала в совхозе. В последний раз мы получили огород в 1947 году. Моя работа была вспомогательной. Я бросал зерна в выкопанные мамой лунки, а когда мама, выдохшись, ложилась отдохнуть – охранял с хворостиной в руках ее от встречавшихся в тех местах змей, которых.

Летом по окончании рабочего дня на заводе мы дважды раз ходили на прополку. Помню, как в сумерках на обратном пути с огорода гудели усталые ноги. По дороге мама рассказывала о вращении земли. Обрадовавшись новым знаниям, я предложил сесть и подождать пока это вращение привезет нас домой.

В оправдание скажу, что в зрелые годы встречал в некоторых научных исследованиях предложения о внедрении в практику идей, сопоставимых по ценности с моим тогдашним озарением.

Осень время уборки урожая. Дополнительная радость в том, что для перевозки «даров огорода» домой конный двор завода дает запряженную подводу и право управлять лошадиной силой по пути на огород и обратно. Уборка совершается вечером, когда люди и животное закончили работу на заводе. Трудимся вдвоем. Урожай увозим за один рейс. Обратно идем рядом с подводой, жалея изнуренного коня. Показательно, несмотря на голодные военные и близкие к ним годы, случаев воровства с огородов не было.

Из «даров огорода» помню кукурузу и тыкву и подсолнечник. Картошку не сажали, хотя блюда из нее считались лакомством. Все собранное, за исключением стеблей (будылок) кукурузы и подсолнечника, складываем в комнате и чулане. Стебли размещаются в сарае. Кукурузные будылки идут на отопление. Из подсолнечных извлекается белое нутро, пепел которого используется для стирки белья и дает результат, не уступающий теперешним порошкам. Семечки подсолнечника отдаются на маслобойку. Оттуда получаем нашу долю растительного масла. Кукурузные початки хранятся в комнате в деревянном ящике-сундуке. После высыхания зерна «рушатся» сначала большим гвоздем, а затем трением очищенной кочерыжки по частично разрушенному плотному ряду. От этой работы горят ладони. Добытые зерна размалываются на взятой напрокат «крупорушке». Она представляет собой устройство из укрепленного на плахе конического железного восьмигранника высотой сантиметров 30 и диаметром у основания около 8 см., инадевающегося на него цилиндра с ребристой внутренней поверхностью. Снаружи под прямым углом к цилиндру приварена рукоятка. При вращении устройства зерна, измельчаясь, опускаются вниз и, доходя до консистенции крупы, высыпаются на поддон. Работа на «крупорушке» утомительна неровными движениями, требующими дополнительных усилий при каждой новой порции зерна. Не знаю, сколько початков я «порушил» и размолол, но работать приходилось усердно. Крупорушку ждала очередь.

Зимой тыква и кукурузная крупа превращались стараниями мамы в густую кашу и пресные лепешки-чуреки.

В свободные вечера мама читала вслух книжки – раскладки со стихами Чуковского и Маршака. Со временем их сменили Гоголь, Пушкин, Короленко. Четкой системы в чтении не было. Читали то, что удалось раздобыть. Часть книжек мама заблаговременно купила до моего рождения. Другие удавалось взять в порядке очереди в заводской библиотеке. Замечательные книги Жюль-Верна, двухтомник А. Гайдара и рассказы Ю. Сотника прислала из тогдашнего г. Фрунзе (теперь Бишкек) тетя Женя. Она успела выехать туда с семьей из Ростова в 1941 году и оставалась в Киргизии до 1990 года, поры, когда выращенные с ее участием ученые из представителей «титульной нации» ненавязчиво посоветовали бывшей наставнице освободить для них должности на кафедре и в диссертационном совете мединститута.

Присланные тетей книги я читал и перечитывал несколько раз уже самостоятельно.

Однажды маме удалось купить песенник, по которому мы пели по вечерам песни военной поры. Пронзительные образы «Темной ночи» и «Землянки» перекликались с окружавшими реалиями завершавшейся Войны. Та же тесная печурка, пыльный, остро пахнущий бурьян на пустыре, начинавшемся в нескольких шагах от подъезда, свист холодного осеннего ветра в проводах, пропавший без вести на фронте отец…

Детали быта военного времени

Отсутствие в обиходе многих необходимых вещей пробуждало у окружающих изобретательность в духе героев Жюль-Верна и давно забытые навыки. Мужчины, чаще старики, за неимением спичек, вернулись к огниву (кресалу), представляющему собой, согласно энциклопедическому словарю, «стальную пластину для добывания огня путем удара о кремень и применявшемуся с начала железного века». Такой способ добывания огня представлялся куда занимательнее, чем обыденное чирканье спичками. Помню, как «деды́», не спеша, доставали из кисетов нарезанные листки газеты для самокруток, которые заполняли табаком-самосадом. Широкое проникновение последнего в число местных огородных культур побудило остряков переиначить название народной песни «Сама садик я садила» на «Самосадик я садила». Затем в дело шли кремень и кресало. Курильщики делились друг с другом тонкостями изготовления трута из древесных грибов. По ходу процесса высекали на распушенный торец трутового жгута искру, которую, следуя рекомендации поэта-декабриста Одоевского, раздували до возгорания (устойчивого тления). В качестве кресала использовались обломки напильников. Кремень отыскивали на Ассе.

Огниво можно было бы заменить зажигалками, которые изготавливались умельцами из механического цеха завода, если бы не одно «но». Камни для зажигалок продавались в Орджоникидзе спекулянтами поштучно, по баснословной цене.

У жилдомовских дровяных сараев имелась самодельная коптильня. Ею по очереди пользовались владельцы свиней, выращенных в тех же сараях. Сооружение представляло собой вырытую в земле печь с отходящей закрытой траншеей, увенчанной вертикально стоящей жестяной трубой, внутрь которой подвешивались окорока. Топилась коптильня заранее припасенными опилками.

Вспоминаю бытовую изобретательность мамы. Она сварила на электрической плитке в нашей комнате, а не на кухне, чтобы не травмировать обоняние соседей, полный таз хозяйственного мыла. Исходное сырье составляли прогорклый жир из заводских отходов и каустическая сода. В густой бежевой массе вспухали и лопались пузыри. Вонь стояла ужасная, даже по тогдашним ощущениям, зато результат получился замечательный. Плодами маминого труда мы пользовались сами и делились с соседями. Наш продукт безошибочно узнавался по периферическим кускам застывшего и затем нарезанного мыльного каравая, повторявшим плавные изгибы варочного таза. Крахмал для хозяйственных нужд изготавливался из картофеля.

Думаю, условия тогдашней жизни вызвали у меня впоследствии горячий интерес и сочувствие к проблемам жизнеустройства героев «Таинственного острова» Жюль – Верна. Описания рационализаторских находок инженера Сайруса Смита я воспринимал в качестве разновидности справочной литературы.

Еще одной памятной находкой мамы стал способ лечения чесотки, которую я получил в результате слишком тесного, в прямом смысле слова, общения с лошадьми на конном дворе завода.

До теперешнего времени официальная медицина лечит эту болезнь путем двухразового втирания в течение 6–8 дней в кожу больного серной мази с добавлением дегтя, свиного сала или вазелина. Помывка и смена белья допускается на 8-й день. Для нас такой способ лечения оборачивался домашним карантином и бельевой катастрофой. Запасов нижней и другой одежды в то время не имелось.

Мама же, по совету знакомых, обошлась единственной процедурой по методу ветеринарного проф. М. П. Демьяновича, разработанному, как я теперь узнал, в 1934 году для лечения лошадей и коров. Известно, что чесотка вызывается микроскопическим клещом, который буравит кожный покров, скрываясь в недоступных для прямого воздействия сверху ходах.

Процесс своего лечения помню хорошо. Я стою в тазу на табуретке в кухне. Мама натирает меня раствором, который, высыхая, покрывает кожу серебристым налетом. Впоследствии я узнал, что это был гипосульфит (принятое в фотографии название кристаллогидрата тиосульфата натрия), известный среди фотографов многих, в том числе и моего, поколений, как закрепитель для фиксации обработанных проявителем негативов (пленок и стеклянных пластинок), а также позитивов (фотографий).

Этап второй. Мама наносит поверх высохшего гипосульфита жидкость, которая соединяясь с белым налетом, порождает жуткую вонь. Правда, никаких болевых ощущений не возникает. Жидкость представляет собой 10 %-й раствор соляной кислоты, которая вкупе с гипосульфитом выделяет сернистый газ. Примененное «химическое оружие» напрочь убивает чесоточных клещей прямо в их убежищах. Больше о чесотке я не вспоминаю.

Наше меню военного времени припоминается в общем. В число деликатесов входили жареная картошка, чуреки, горбушка хлеба, натертая чесноком. Блюда из тыквы удовольствия не доставляли. Только в зрелые годы я признал этот овощ диетическим продуктом. Лакомством был варенец с коричневой пенкой, который мама приносила по воскресеньям с базара в пол-литровой банке. Помню американский яичный порошок в украшенных флагом США картонных коробках, сходных по форме, размерам и консистенции с упаковками нынешних стиральных средств. Этот деликатес получили по продуктовой карточке. Из него готовили подобие омлета. Высыпанная в рот ложка этого порошка надолго цементировала язык.

В весенний рацион заводчан и станичников разнообразился вареной черемшой с постным маслом. Растение собирали в лесу. Этим яством я угощался в семьях друзей. Мама не готовила черемшу ни разу, так как по причине чрезвычайно острого обоняния не переносила запах отвара этой разновидности чеснока, происходящего из благородного семейства лилейных.

Необыкновенная чувствительность к запахам сохранилась у мамы до конца дней. В одних случаях это воспринималось это как наказание. В других – способность к распознаванию запахов давала преимущество. Например, на рынке мама до конца жизни безошибочно отбраковывала по запаху овощи, выращенные с избыточным применением химикатов. В случаях, когда возмущенные продавцы пытались опровергать результаты «инспекции», она, потерев клубни друг о друга, сообщала к тому же вид удобрения или гербицида.

В 40-х годах, во время походов за дровами в лес, мама безошибочно оповещала спутниц о приближении скрытых пригорком или деревьями тогда еще не выселенных чеченцев. Об этом говорили участники топливных экспедиций. В этих случаях, поясняла мама, исключительных способностей не требовалось. Чеченцы, по словам мамы, обрабатывали одежду защитным составом на основе прогорклого подсолнечного масла, тошнотворный запах которого дополнялся застарелым потом и ощущался за добрую сотню метров.

Из еды в детском саду запомнились преимущественно два блюда: ежедневный борщ из опостылевшей кислой капусты и тот же овощ в тушеном виде на второе. До отмены хлебных карточек в 1947 году посетители приносили в детский сад хлеб из дома (если он имелся). Затем этот продукт стал выдаваться без ограничений. Ежедневно перед обедом, несмотря на попытки уклониться, детей заставляли выпить обязательную столовую ложку входившего в рацион рыбьего жира (витаминов Е и Д). На третье были компот из сухофруктов или «чай» из кипятка, закрашенного жженым сахаром.

Добывание «подножного корма» для общего стола поощрялось поварихой и воспитателями. Весной во время прогулок мы собирали свежую крапиву. Для поддержания соревновательного духа повариха Карамушкина взвешивала плоды трудов на кухонных весах и громко объявляла результаты каждого. Однажды, возвращаясь на обед с прогулки у курганов, наша группа обнаружила в луже на дне временно перекрытого ерика, проложенного вдоль поля опытно-селекционной станции, с десяток рыбин. Вытащить их руками из глинистой скользкой мути удалось не сразу. Одну поймал и я. Улов был незамедлительно поджарен Карамушкиной, поделен и подан в качестве дополнительного обеденного блюда.

Повариха Карамушкина не только готовила и подавала еду, но и обучала нас основам поведения. Однажды ее возмутил негромкий пук, изданный кем-то из сидевших за столом. Несмотря на требование, виновник не объявился. Тогда повариха, наклонилась к скамье, быстро провела носом вдоль ряда попок, намереваясь обнаружить посторонний душок. Криминалистическая одорология (учение о запахах) на этот раз оказалась бессильной, и мероприятие завершилось общими поучениями.

Надо сказать, несмотря на вольности и изобретательность в добывании еды, ни одного случая пищевых отравлений в детском саду не было.

С игрушками в детском саду дела поначалу обстояли неважно. Время от времени с завода привозили «кубики» – деревянные обрезки из тарного цеха. Из них, в меру фантазий играющих, складывались различные комбинации. Событием стал изготовленный на заводе деревянный танк на колесиках, с жестяной «броней». Открытая сверху башня имела внутри сидение на одного человека. Деревянную пушку танка отломали в первый же день.

Для развития наших творческих способностей ежедневно проводились занятия по «лепке», изготовлению фигурок животных и людей из добытой поблизости желтой глины. О пластилине в то время не слыхали. Периодически организовывались танцевальные занятия. Их музыкальное сопровождение соответствовало наблюдению Карела Гавличека-Боровского, записанному сотней лет ранее: «За высокою горою низкая бывает. У кого оркестра нету, на губах играет». На губах играли воспитатели. Повариха Карамушкина отбивала такт крышками кастрюль. Этот аккомпанемент воспринимался как вполне естественный.

С песнями было проще. Они разучивались в помещении, а затем исполнялись в качестве строевых по пути на прогулки и обратно.

Из нашего репертуара того времени помню: «Марш трактористов» (Ой вы, кони, вы, кони стальные…); «Где ж вы, где ж вы, очи карие?» (Впереди – страна Болгария, позади – река Дунай. В то время я никак не мог понять, что означает слово «позадирека» и как оно связано с Дунаем). Не очень подходила для пешего строя «Терская походная» (Встань, казачка молодая у плетня, проводи меня до солнышка в поход…). Грустные мысли навевают сейчас слова: «Скачут кони из-за Терека – реки. Под копытами дороженька дрожит, едут с песней молодые казаки, в Красной Армии республике служить».

Никуда молодые казаки уже не скачут, как говорят в Одессе. Итогом русофобской политики властей, умышленно подставлявших в 20-е годы безоружных казаков с семьями вооруженным бандитам с гор, а затем продолживших черное дело тихой сапой при Хрущеве, отдавшем в 1957 году Чечне два района Ставропольского края, населенных русскими, стал факт: нет казаков на Тереке. Чеченцы там живут. А станица Ассиновская, основанная русскими, теперь называется Эхой Борзе.

Творческие успехи мы демонстрировали даже на сцене заводского клуба-столовой. Накануне какого-то Нового года я, в качестве представителя младшей группы, декламировал краткий стишок о мухе и варенье и танцевал в костюме Деда Мороза. Танец заканчивался демонстрацией усталости и умышленным падением на пятую точку. Оба номера были встречены аплодисментами. Никакого волнения перед выходом на сцену у меня не было.

Игрушки к Новому году готовились собственными силами детей под руководством воспитателей (их было двое). В качестве материалов использовались бумага, акварельные краски, смоченная в сахарном сиропе вата, высушенная и покрашенная после придания ей различных форм, яблоки, а также завернутые в фольгу грецкие орехи.

Со временем у нас стали появляться фабричные игрушки, кубики с буквами, а в последний год пребывания в саду возник патефон с набором пластинок. Чаще всего детсадовцы просили поставить песню «как матроса замучили» (…Товарищ, не в силах я вахты стоять…). Году в 1952, в детсад привезли пианино, на котором играла молодая воспитательница Валентина, наша новая соседка по коммуналке. Валя с напарницей, осетинкой Фатимой, а приехали после окончания педагогического училища и заменили наших прежних воспитателей-самоучек. Валя не возражала, если я по пути из школы иногда заходил в детский сад послушать ее игру на этом инструменте.

Друзья

После отъезда из Ассиновской Юры Байтмана моим ближайшим другом и соседом по коммуналке стал Славик Потоцкий. Мы ходили в одну группу детсада, а затем стали одноклассниками и на протяжении 5-ти лет учебы сидели за одной партой. Расстались после моего отъезда в Георгиевск.

Мать Славика, Потоцкая Нина Никифоровна, фельдшер заводского здравпункта, приехала с Урала, спасаясь от голода. Нина Никифоровна рассказывала, что вытаскивала угасавшего Славика с того света внутривенными уколами глюкозы. Отец Славика погиб на фронте.

В свободное время Славик совершали походы по окрестностям заводского поселка, ходили купаться на Ассу или на устроенный в двух километрах восточнее завода пруд, где самостоятельно научились плавать «по-собачьи». Купались, как принято, до синевы и «зубариков» – мелкого клацанья челюстями. Ревизовали заброшенные станичные сады, переходящие в лесной массив. В них попадались замечательные по вкусу груши и яблоки. А далее, в лесу, встречались мушмула и орешки-чинарики. Плоды чинар собирались жителями станицы на продажу. Стакан поджаренных чинариков продавался у заводской столовой старушками по цене двух стаканов семечек подсолнечника. Там же на самодельных прилавках стояли стаканы табака-самосада.

Мушмулу, яблоки-кислицу, груши и ужасно горькую дикую черешню завод принимал у жителей за наличный расчет. Эти плоды, кроме мушмулы, несъедобные в натуральном виде, использовались при изготовлении варенья, джема и повидла в качестве природных ароматизаторов и средств желирования.

Время от времени заводская администрация и совхоз приглашали учеников начальных классов, за поденную плату вспомогательные работы. Думаю, руководство рассчитывало возместить недостающее нам умение числом «тружеников». На заводе мы вырезали заточенными обломками ножовочных полотен внутренности болгарского перца для консервов «Перец фаршированный». В совхозе собирали в ящики вишню и черешню.

Дневного заработка едва хватало на кино. Главным стимулом было сознание причастности к совместной всамделишной работе. Рядом трудились описанные Приставкиным детдомовцы. Когда один из них погиб, сорвавшись в ванну с кипятком (как он к ней пробрался, уму непостижимо) детей на заводские работы допускать перестали.

По пути к месту купаний мы иногда забредали в совхозный сад. Охранял его ни разу не встреченный верховой объездчик. Среди сверстников существовало убеждение, что есть фрукты, не вынося за пределы сада, не запрещается.

Прогулочная одежда, как правило, ограничивалась трусами. Майки надевали в тех случаях, когда ожидалась добыча, которую можно положить за пазуху. Случались промашки. Однажды я загрузил в майку золотисто-прозрачные сливы ренклод, которые растеклись по животу медовым содержимым.

Летние прогулки совершались преимущественно босиком. Правда, приходилось внимательно смотреть под ноги из-за колючек, в первую очередь, соединенных плетями «арбузиков», щетинившихся острыми иглами. В случае недосмотра приходилось вытаскивать из подошвы целое семейство этой напасти.

В школьные годы Славик стал удивительным по меткости мастером стрельбы из рогатки. Эти приспособления он изготавливал сначала, как и все, из полос белой резины противогазных масок (их было великое множество, в том числе от противогазов для лошадей). Затем перешел на резиновые трубки фонендоскопа, которые заимствовал в заводском здравпункте. В числе охотничьих трофеев Славика помню самых неожиданных птиц, включая кобчиков, ворон и соек. Раненых пернатых он заботливо лечил и выпускал на волю, над убитым воробьем сокрушался. Присутствовал в нем некий инстинкт кошки, играющей с мышью.

Пару раз, во время наших походов в лес, Славик пытался подбить коршунов, пикирующих на колхозных цыплят. Птичник располагался на огороженной поляне между южной стеной завода и заброшенными садами. Высмотрев пернатых грабителей, птичницы сгоняли рассыпавшихся цыплят в кучу, отпугивая пикировщиков визгливыми «шу-г-у-у-у…». Коршунов эти крики пугали слабо. Временами хищники уносили очередного цыпленка чуть ли не из под рук колхозниц. Попытки Славика наказать наглых разбойников птичницы одобрили. Однако подбить их на лету (на землю представители соколиных не садились) Славику оказалось не под силу.

Однажды рогатка Славика, использованная с виртуозным мастерством, сыграла роль нашего орудия возмездия. Но об этом далее.

Я больше интересовался огнестрельными приспособлениями в виде самопалов (по-тогдашнему, «поджиг» или «поджегушка»). Сначала выменивал поделки у старших ребят. Позже изготавливал сам. Порох (стаканами) добывали у странствующих тряпичников, которые возили на тележках массу других интересных вещей. У них были шаровидные на палочках конфеты цветов радуги, краска с которых мгновенно переходила на язык, и капсюли для охотничьих патронов, которые с треском разбивались на камнях. Иногда «поджиги» разрывались из-за чрезмерного заряда. Некоторые из старших ребят пострадали. Меня Бог миловал.

В пятидесятых годах мать Славика, Нина Никифоровна, вышла замуж вторично. Отчимом Славика стал наш бывший сосед, вдовец Михаил Александрович Виноградов. Участник борьбы с басмачеством и Великой Отечественной войны, награжденный орденом Красной Звезды, который он носил на командирской гимнастерке, подпоясанной офицерским ремнем. Одно время Михаил Александрович возглавлял пожарную охрану завода, но после случившегося в овощном цехе в выходной день пожара, приговора за халатность (на некоторых противопожарных стендах не было топоров, а имевшиеся ведра протекали) и годового пребывания в лагере, стал заведующим заводской столовой. В 50 с лишком лет он был удивительно сильным физически, большим мастером кулинарного дела и энтузиастом приготовления еды не только на работе, но и дома.

Однажды Михаил Александрович заболел малярией приступы которой валили с ног и мучительно терзали этого сильного человека. Надо сказать, благодаря профилактическим мерам эту болезнь ликвидировали в наших краях за пару лет.

Получив образование в объеме 4-х классов церковно-приходской школы, Михаил Александрович играючи «щелкал» наши трудные задачи по арифметике, был начитан и занимался фотографией на профессиональном уровне. Большинство моих детских снимков сделаны его «ФЭДом» или «Фотокором» (со стеклянными пластинками-негативами размером 9 на 12 см.).

Как опытный солдат, Михаил Александрович учил нас со Славиком наматывать портянки, придирчиво проверяя результаты. Эта наука оказалась кстати.

Ко всему сказанному, Михаил Александрович удивлял способностью не спеша прикуривать папиросу от раскаленного древесного уголька, лежащего на собственной ладони. После второго замужества Нины Никифоровны у Славика появилась сводная сестра Мила (дочь Михаила Александровича), с которой я дружил еще до приезда Славика. Она была старше на 4 года и по мере взросления наша дружба увяла.

Виноградовы приехали в станицу из Москвы по смутным причинам. Не исключено, чтобы не попасть «под раздачу» конца 30-х годов.

Помню, Мила рассказывала, что ее покойная мама Людмила Ивановна, работала машинисткой в Кремле и видела самого Сталина. Вождя, по словам Людмилы Ивановны, сопровождал охранник с пронзительным взглядом.

Среди друзей присутствовал Коля Ем из корейской семьи, занимавшей 3-х комнатную квартиру на 1-м этаже нашего подъезда. Его старшие сестры и брат трудились рабочими в тарном цехе завода.

Одну из сестер Николая звали Креча. Некоторое время считалось, что это имя корейского происхождения. Впоследствии выяснилось, что оно выбрано в честь парохода «Керчь», на котором родилась Креча по пути семьи из Кореи в СССР (мать Николая до старости не научилась внятно произносить русские слова). Видно, работников ЗАГСа, оформлявших свидетельство о рождении Кречи, этимология и правильное написание имени, интересовали мало.

Славик, Нина Никифоровна и Мила. 1953 год. Берег заводского пруда

Соседями Емов по лестничной клетке были мои приятели Володя Демченко (сын грузчика транспортного цеха) и Стасик (Сталик) Романовский (сын кочегара заводской котельной).

Удивительные отношения сложились с Жангуровым Антоном Кузьмичом, главным механиком завода, занимавшим вместе с женой Марией Павловной комнату на нашей лестничной площадке. Кузьмич, как его все называли, был на 12 лет старше моего отца. Выше среднего роста, худой, с темным вытянутым лицом, подобным лику деревянного идола, он помнил приезд на завод моих родителей. Жангуров попал в действующую армию в ноябре 1941 года и прошел войну рядовым. Побывал в Берлине. Вернулся с трофеями в виде немецкого мундира, переделанного впоследствии в повседневный костюм, алюминиевой солдатской фляги и котелка, утопленного мною в Ассе на совместной рыбалке. Наград у него я не видел. О войне он не рассказывал. Очевидно, по причине отсутствия героических эпизодов. Теперь, когда наградные документы появились в открытом доступе, я узнал, что в 1945 году его наградили медалью «За боевые заслуги». Из размещенного в Интернете наградного листа следует, что подвиг «красноармейца Жангурова» совершался в дивизионной мастерской, где он «организовал бригады по ремонту кухонь и лужению посуды, изготовил агрегат для сушки и дезинфекции обмундирования в дивизионном прачечном отряде в зимний период 1944–1945 годов, руководил мастерской по изготовлению котелков и фляг из консервных банок и отходов железа, помогал частям в организации бытовых условий бойцов».

Детей у Жангуровых не было, и Кузьмич охотно возился со мной. С восьми лет стал брать меня, Славика, а однажды и Колю Ема, в трех-, а иногда четырехдневные лесные походы на рыбалку. Очевидно, для этого использовались дни отпуска или отгулы. Кузьмич, по национальности коми-зырянин, свободно ориентировался в лесу, знакомил нас с азами жизни на природе, обустройством ночевок у костра. Учил варить похлебку из случайно добытого корма, открыл секреты приготовления пойманной рыбы и печеной в золе картошки. Первые впечатления от ее вкуса мне не испортила даже ночь, проведенная в мокром лыжном костюме из байки. В этой одежде я прыгнул перед вечерним чаем в прибрежную колдобину Ассы вслед за сорвавшимся с руки котелком Кузьмича. Увы, военный трофей старшего друга плыл быстрее.

Этой потерей в тот раз дело не ограничилось. Нас сопровождала собака Веста, ирландский сеттер, принадлежавшая заводскому сварщику Орькову. Эту суетливую рыжую красавицу укусила в морду гадюка. В тот день змеи встречались трижды: в бурьяне у дороги, на толстом стволе дерева (Коля Ем зарубил ее обломком ржавого кинжала, приспособленном для рубки хвороста) и даже в реке. На отмели противная тварь проскользнула между ног, когда я хотел зачерпнуть воды. Щеку Весты раздул флюс. Через некоторое время собака исчезла. Домой мы вернулись без нее, сообщив о происшествии Орькову. К нашей великой радости, Веста, до крайности изможденная, но без флюса, самостоятельно вернулась домой через три дня. Кузьмич пояснил, что она лечилась травами.

Врожденная тяга к перемене мест побуждала Кузьмича периодически кочевать по консервным заводам орджоникидзевского треста. Помню тоскливое чувство, когда Жангуровы, погрузив пожитки на полуторку, уезжали из Ассиновской в осетинский поселок – теперь город, Ардон на тамошний консервный завод. Зато не было пределов радости при встрече Кузьмича, вернувшегося через год на прежнюю должность. В следующий раз он отбыл в Орджоникидзе в качестве главного механика стеклотарного завода. В тот год летом по приглашению Жангуровых и с согласия мамы я гостил у них в этом городе в течение нескольких дней. Кузьмич и Мария Павловна жили в центре, в комнате пятиэтажного дома, жильцы которого вечерами прогуливались по огороженной перилами плоской бетонированный крыше. В этом доме я впервые увидел санузел. Мария Павловна показывала городские достопримечательности. Кузьмич провел экскурсию по цехам завода. Поразительно выглядели печи для плавки стекла. Металлический пол вибрировал под ногами от гула вентиляторов. Емкость с расплавленным стеклом просматривалась сверху через специальное отверстие. Выходили из форм и плыли по конвейеру только что отлитые трехлитровые баллоны. Первоначально красные сосуды светлели по мере остывания. В конце пути трехпалая металлическая «рука» аккуратно брала готовые емкости за горло и переставляла в штабель. Один рабочий ловко прикурил от красного бока стеклотары самокрутку. Удивительным казалось поведение трехпалой «руки», совершавшей лунатические движения над конвейером даже отсутствии баллонов. Иногда «рука» промахивалась, и изделие падало на кафельный пол. В этих случаях осколки сбрасывались в печь для повторения цикла.

На заводском дворе Кузьмич позволил исследовать разбитый немецкий танк, из которого, по словам старшего друга, вырезали автогеном куски металла для нужд механического цеха.

Конечной точкой кочевых перемещений Жангуровых стала Республика Коми. Из письма Марии Павловны мы узнали, что Кузьмич умер там в середине 60-х.

Заметное место в детстве занимали няни Вера и Катя Петраченковы. Точнее, нянькой была 14-летняя Вера, напоминавшая лицом васнецовскую Аленушку. Она возилась со мною с грудного возраста до перехода в детсад. Как это сочеталось с яслями, не помню. Очевидно, это было во внеясельное время. Двенадцатилетняя Катя, худенькая лисичка, помогала Вере. Сестры жили с матерью, рабочей завода, в собственной хате в станице. У них имелась корова. Отец нянек, терский казак, погиб на фронте. Иногда девочки приводили меня к себе в гости. В их саманной хатенке наша компания размещалась на лежанке русской печи. Там Вера и Катя рассказывали страшные сказки и «правдешные» истории о ночных прогулках по улице соседки-ведьмы, превращающейся в тележное колесо.

Однако страшнее сказок мне представлялась висевшая в рамке на стене закопченная картина с изображением гордо выступающего петуха. Не могу сказать, почему алый гребень птицы и перья с золотистым отливом вызывали у меня отчаянный крик. Тем более, что живых петухов я не боялся. Няньки не сразу поняли причину испуга. Впоследствии при моих посещениях они демонстративно запирали петуха в холодное горнило печи и закрывали его задвижкой.

Помню рассказы Веры и Кати о злых ингушах, подстерегавших станичников на общественных огородах в предгорьях. О забитых в головы станичников гвоздях, разрезанных животах, напиханных кукурузными початками, и голове соседа, подброшенной к крыльцу погибшего. Эта часть рассказов, к сожалению, была правдой, что подтвердил в упоминавшейся повести А. Приставкин. Наша дружба с семьей нянек сохранялась и после моего перехода в детский сад. Временами сестры приносили в виде гостинца варенец. Мама поддерживала семью девочек, чем могла.

В 16 лет Вера уехала на работу по вербовке. Помню ее приезд в отпуск. Повзрослевшая Катя поступила работать на завод. Очевидно, я оставался для нее младенцем долгое время. Однажды, подчиняясь уговорам, я до тошноты наелся пенки клубничного варенья, собранной из варочных чанов, которые чистила бывшая нянька. Помнится и другой случай. Летним вечером после окончания 1-го класса, я ждал очереди в душевое отделение заводского санпропускника. Половина душа ремонтировалась. Поэтому мужчины и женщины мылись партиями, попеременно. Проходя по коридору мимо ожидающих мужчин, Катя втянула меня в раздевалку вместе с женской партией. Раздались протестующие возгласы нескольких, по тогдашнему представлению, «тетек». Однако Катя, не обращая на них внимания, помыла меня в общей толчее и отправила одеваться. Как бывшая нянька и ее подруги выглядели без одежды, я внимания не обратил.

Возвращение эвакуированных, денежная реформа и отмена продуктовых карточек

Временами времени в нашем поселке появлялись новые, не похожие на окружающих люди. Однажды «белом доме» поселился чех со странной фамилией Ваш, предмет детских розыгрышей на тему «Ваш дядька».

Сразу после окончания Войны в заводском общежитии периодически останавливались партии эвакуированных, возвращавшихся из-за Каспия вглубь России, а то и за границу, в Польшу. Директор завода лично ездил на станцию и приглашал проезжающих поработать в течение сезона, а заодно вволю поесть овощей и фруктов. В отличие от консервов, на «разъедание сырья» администрация смотрела сквозь пальцы. Какое-то время одну квартиру «красного жилдома» занимала семья польских евреев с длинными пейсами, в широкополых черных шляпах. Вечерние моления иудеев в комнате первого этажа слышались во дворе через открытые окна. Среди этих экзотических людей вертелся мальчик Шмуль. Он был старше меня по возрасту на пару лет. Еврейская бабушка звала мальчика домой протяжным криком: «Шмилькэ-лэ!». Шмуль запомнился по совместным играм и жестокому розыгрышу с участием старших ребят. По первоначальной задумке это была игра «в пиво», которая заключалась в коллективном наполнении стеклянной банки мочой. Цвет и пена получились вполне похожими. На этом развлечение следовало считать завершенным. Однако, когда к играющим подошел не догадывавшийся о сути происходящего Шмуль, у участников действа неожиданно возникла идея продолжить спектакль с участием «дядек, которые пьют пиво». На вопрос, будет ли «дядя Шмуль» пить пиво, мальчик ответил утвердительно. Правда, демонстрация умения не состоялась. Когда жертва обмана поднесла банку к губам, из окна коммунальной кухни раздался отчаянный крик бабушки: «Шмилька-лэ! Не пей! Это сцаки! Сцаки!». Не думаю, что со стороны затейников развлечения это был акт жестокости или недоброжелательности. Скорее, так проявлялось продолжение игровых фантазий. Выдумки сверстников реализовывались в самых неожиданных формах. Однажды ребята из младшей группы детсада уложили на траву ощенившуюся дворняжку, по имени Кукла, и усердно вытягивали губами молоко из ее набухших сосков.

И все-таки, несмотря на очевидную нелепость некоторых ситуаций, наши игры были своеобразным средством адаптации к окружающей действительности. Правда, подражая взрослым, мы не всегда осознавали драматизм событий. Запомнилась антипедагогичная игра на тему: «Давай, ты будешь в тюрьме, а я принесу передачу». Как правило, «передавался» «табак» из перетертого сухого листа подсолнечника.

Порой как игра воспринималась и вовсе трагическая ситуация. Летом 1946 года пьяный казак на свадьбе убил ударом топора мужа маминой подруги Василия Сети (больше людей с такой фамилией я не встречал). Мы с Юрой Байтманом играли в похороны, украшая голову лежавшего на кровати дяди Васи, собранными полевыми цветами. Понятие смерти и расставания навсегда в тот момент было еще за пределами нашего жизненного опыта.

Иногда неприятные последствия некоторых «игр» приходились и на мою долю. Однажды зимой я впервые появился у подъезда дома в офицерской шапке-ушанке из белой овчины. До этого за неимением мужского головного убора приходилось пользоваться маминым шерстяным платком. В упомянутой шапке, привезенной с фронта Михаилом Александровичем Виноградовым, раньше щеголяла его дочь Мила. Мне головной убор достался в результате обмена на мамин платок. Увы, первый выход во двор в офицерской шапке обернулся для горькой обидой. Несколько ребят старшего возраста, притворно восторгаясь моим «военным» видом, предложили надеть на шапку услужливо протянутую красноармейскую каску. Я с готовностью согласился, не обратив внимания на внутренность шлема, покрытую липкой массой. Как выяснилось позже, предмет амуниции использовался в качестве емкости для отработанного автола. В результате моей доверчивости шапка мигом потеряла щегольский вид. Отчистить смазку не удалось. Но и другого головного убора не было. Пришлось носить такой. Окружающие на подобные мелочи не обращали внимания. Окружающие ходили, в чем придется. Одна группа эвакуированных женщин выделялась экзотической одеждой – платьями из американских мешков для сахара. Их платья (очевидно, единственные) и белье, помещенные в «вошебойку» – специальную камеру для прожарки, сгорели по недосмотру разгильдяя – прожарщика, пока они мылись в душе. Выйти из санпропускника без одежды пострадавшие не могли. Проблема разрешилась смелым для того времени распоряжением директора. Со склада принесли упомянутые мешки, которые тут же превратились в балахоны с прорезями для головы и рук.

Другое смелое распоряжение директора однажды чуть не обернулось неприятностями для него и моей мамы. Речь шла о решении выдавать кочегарам котельной мясные консервы, остававшихся в банках после взятия проб на бактериологический анализ. Банки числом 5 штук поступали в лабораторию из каждой выпущенной за смену партии. Кто-то донес «органам» о фактах «разъедания» продукции. По установленному порядку содержимое банок после взятия нескольких граммов проб подлежало уничтожению. К счастью, прокурор проявил снисходительность и понимание ситуации. Практика выдачи дополнительного питания работникам тяжелого физического труда продолжилась.

В последний детсадовский год произошло два памятных события: денежная реформа 1947 года и отмена продуктовых (хлебных) карточек.

Замену денежных знаков я воспринял, как исчезновение зеленой трехрублевки с изображением пехотинца и синей «пятерки» с летчиком. Нас с мамой, конфискационные механизмы денежной политики не задели, поскольку, не имея минимальных накоплений, мы жили «от зарплаты до зарплаты». Все наше «состояние» заключалось в облигациях» Государственных займов восстановления и развития народного хозяйства СССР» 1946 и 1947 годов (со сроком погашения 20 лет), на которые инженерно-технический персонал и рабочие завода подписывались «добровольно»^[5].

В те же облигации по «почину» неизвестных энтузиастов обратились также и перечисленные государством на счет Сбербанка (без права снятия), денежные компенсации мамы за 4 отмененных отпуска военной поры. Надо сказать, что упования на возврат заемных денег у большинства окружающих отсутствовали изначально. Об этом можно было судить по тому, что облигации внушительного номинала широко использовались в наших детсадовских играх.

Выплаты по этим государственным обязательствам впоследствии неоднократно переносились «по инициативе миллионов советских людей» (см. доклад Хрущева на 21 съезде КПСС). В итоге астрономические для нас суммы, зафиксированные на красивых бумажках, были деноминированы, и в конце 60-х годов мама получила за все про все около 100 рублей. Ее месячный оклад в то время составлял 120 рублей.

Однако судьбу наших близких друзей реформа исковеркала самым жестоким образом. В лаборатории завода работала мамина подруга – бактериолог Елизавета Антоновна Эриксон, соседка Жангуровых, одинокая деликатная женщина с гимназическим образованием, читавшая на досуге толстенные романы на французском языке. Во время командировок мамы в трест она опекала меня по очереди с женой Кузьмича, Марией Павловной. Родная сестра Елизаветы Антоновны, имени которой вспомнить не могу, была директором Ассиновской опытно-селекционной станции (ОСС) и жила в служебном помещении этой организации. Откуда и при каких обстоятельствах сестры появились в наших краях, не известно. Об их родословной тоже ничего сказать не могу. Иногда мы ходили к сестре Елизаветы Антоновны в гости. Я любил играть с ее овчаркой, которая однажды здорово укусила меня из-за небрежного обращения со щенками. Несмотря на это недоразумение наша дружба продолжалась. Следы укуса сохранились, однако показывать их не рекомендуют правила приличия.

Наши походы в ОСС кончились после приснопамятной реформы. Сестра Елизаветы Антоновны исчезла. Позже, со слов мамы, я узнал о причине происшедшего. Один из сотрудников станции накануне реформы вернулся с Севера, где в течение нескольких лет зарабатывал деньги на приобретение (или строительство) собственного дома. Его «северные» доходы по условиям реформы должны были превратиться в прах.

Горько жалуясь на злую судьбу, коллега упросил сестру Елизаветы Антоновны обменять накопления на пореформенные рубли из расчета один к одному (вместо одного к трем) под видом средств ОСС. В операции участвовала кассир станции, которая незамедлительно сообщила «куда надо». Сестру Елизаветы Антоновны и ее соучастника осудили на 10 лет лишения свободы каждого. Дальнейшая их судьба не известна.

Отмена карточек, ознаменовалась появлением казенного хлеба в детском саду. Отныне продукт можно было есть до отвала. С этого же времени хлеб потерял качество платежного эквивалента при обмене на другую еду и игрушки.

Первый класс

В сентябре 1948 года вместе со старшей группой детсада я пошел в школу. В первом классе оказалось сорок два ученика. Начальные классы занимали бывший амбар и три станичные хаты. Каждый класс по мере преодоления ступеней школьной иерархии переходил в очередную хату, предназначенную для нового рубежа науки. Пятый и последующие классы обучались в капитальном двухэтажном здании.

Первоклашки начинали с бывшего амбара. Зимой это холодное помещение со щелястым полом отапливалось единственной печью. Ученики и учительница занимались в пальто, с выпростанной правой рукой. Во время перемен одноклассники сбивались к очагу. Однажды наша ученица, Авилова, грея спину у открытой дверцы, выжгла на пальто здоровенную дыру, которую мать зашила видной издалека латкой другого цвета.

Из других невзгод припоминается межсезонье, непролазная и чрезвычайно липкая глина по пути в школу и обратно и постоянно сырые ноги. Перед началом учебного года мама заказала вулканизатору из заводского гаража детские резиновые сапоги. Обувь изготавливалась из старых автомобильных камер и выглядела крепкой, однако в первый же день носки в обоих сапогах обнаружилась течь, устранить которую не удалось, несмотря на неоднократную починку. Затем мама купила на рынке в Орджоникидзе сапоги кожаные. Но оказались, что у них была картонная подметка, умело замаскированной смолой. Очередным приобретением стали кирзачи с рыхлым кожаным передом, втягивающим влагу. Проникновению воды слегка препятствовало обильное смазывание тавотом (сорт солидола).

У мамы дела с обувью обстояли лучше. В холодное время года она ходила в фабричных резиновых ботах студенческих времен, внутрь которых вставлялись босоножки. Однажды, зимой 1949 года, мне по настоянию мамы пришлось обуть эти боты, чтобы пойти в заводской клуб на фильм «Повесть о настоящем человеке». Иначе пришлось бы сидеть дома из-за насквозь промокших сапог. Ходьба на каблуках была непривычной. К тому же, я мучительно опасался насмешек. Однако желание посмотреть кино пересилило. Для маскировки я опустил брюки пониже. К счастью, никто из окружающих на меня внимания не обратил. Благо время было темное. Дневных сеансов еще не было.

О тогдашнем состоянии одежды и обуви мамы можно судить по письму отца, датированному февралем 1941 года. Отдавая должное ее стойкости и оптимизму, отец сокрушался, что будучи рядовым красноармейцем, не может помочь в приобретении обновок. Отмечал, что пальто мамы уже два года требует замены и нужны новые боты.

В школе донимала пористая с древесными вкраплениями тетрадная бумага, по которой мгновенно «расползались» чернила, уродуя до неузнаваемости «палочки», «крючки», буквы и цифры. На обороте обложки тетрадей значилось, что они изготовлены на бумажной фабрике в пос. Понинка Полонского района Каменец-Подольской области УССР. В зрелые годы я лично убедился в существовании этого поселка, который в детском сознании стоял в одном ряду с «тридесятым царством». В 70-е годы бумажная фабрика в Понинке (уже Хмельницкой области) обзавелась новым оборудованием и выпускала добротные тетради и блокноты. Приезжая по службе в этот поселок я иногда ночевал в фабричном общежитии.

Светлым пятном в начальной школе была первая учительница Евгения Васильевна Кржымская. Одинокая, доброжелательная и мудрая женщина лет 60-ти. Как попала в станицу, не знаю. Жила в съемной комнате дома, арендованного стансоветом. Однажды мы со Славиком навестили ее дома по забывшейся надобности. Там впервые в жизни увидели и услышали фисгармонию.

Евгения Васильевна учила нас чтению и письму, счету, решению арифметических задач, началам естественных наук. Формировала представления о том, «что такое хорошо» и «что такое плохо». Прививала навыки пения и рисования.

Иногда на уроки пения приходил вооруженный скрипкой учитель Иван Ильич, седенький порывистый старичок из терских казаков. В противоположность Евгении Васильевне с ее «То березка то рябина», Иван Ильич обучал нас задорным солдатским песням начала 19-го века, вроде ровесницы изгнанияНаполеона «Солдатушки, бравы ребятушки». В эмоциональные моменты учитель выкрикивал слова «руби» или «коли», дополняя их соответствующими движениями смычка.

Игры и другие развлечения

Игры менялись по сезонам. Зимой катались на санях и коньках по льду замерзших оросительных каналов. Ранней весной у глухой торцевой стены «красного» жилдома с прилегающим пятачком асфальта собирались любители «стеночки» (пристенка): игры на деньги. Биты – монеты (увесистые царские пятаки из казачьих сундуков), родительские медали с обломанными проушинами или советские копейки отлетали на расстояние после прицельного удара ребром в кирпичную стенку. Для того, чтобы завладеть отлетевшей монетой требовалось послать вслед за ней биту на расстояние не далее пяди от цели. Результат проверялся растянутыми между монетами большим и указательным пальцами претендента. Если «растяжка» не удавалась, монеты складывались в кон. Хозяином кона становился тот из последующих игроков, кто дотянулся к нему от своей биты. Монеты разного достоинства имели собственные игровые наименования. Десять копеек назывались «синтик», а двадцать «абас». Игра была заведомо несправедливой для малышей. Кроме того, нас со Славиком деньги не интересовали.

Тут же играли в «пушок», он же «шостка» или «жостка». Кусочек овечьей шкуры, утяжеленный расплющенным свинцовым грузилом, надо было как можно дольше держать на лету, подбивая его ногой. Среди сверстников были виртуозы, ударявшие по «пушку» попеременно внутренней, наружной и передней частью стопы. Рекорд продолжительности поставил Славик. Обутый в литые резиновые сапоги отчима Михалсаныча, он при свидетелях подбил снаряд внутренней поверхностью стопы ровно 1000 раз без остановки. После этого его скрутила хромота и Нина Никифоровна не на шутку испугалась возможной паховой грыжи. Однако, обошлось.

В школьных коридорах в распутицу шла игра «в перышки». Предметом игры служили купленные в сельпо стальные перья для ученических ручек. Выигрывал тот, кому удавалось специальным щелчком перевернуть перо соперника в нужное положение. Проигрышная позиция пера именовалась «цика». Побеждал тот, кому удалось добиться положения «тапа».

По мере высыхания поляны между домами начинались игры в чижик, ловитки (пятнашки), слона (с запрыгиванием одной команды на спины другой), прятки и т. д.

Весной, с появлением свежих побегов вербы, наступал сезон изготовления свистков. Кожица ветки дерева оббивалась рукояткой купленного в сельпо примитивного складного ножа и аккуратно снималась с заготовки. Затем в древесине вырезалась выемка соответствующего размера и конфигурации (их надо было угадать), переходящая в паз, соединявший ее с импровизированным мундштуком. В завершение кожица с прорезанным напротив выемки отверстием возвращалась на древесную основу. Можно было свистеть. У меня эти изделия получались неплохо. Кроме того, я научился делать свистки и из обрезков жести, которых в нашем распоряжении было изрядное количество.

Самым привлекательным развлечением считались поездки на заводских грузовиках в летнее время. Несколько раз я со Славиком и в одиночку ездил со знакомыми шоферами на станцию Серноводск. Исследуя окрестности, мы, в первую очередь, осмотрели беседку-ротонду, одиноко стоявшую на склоне хребта. Это, представлявшееся таинственным, сооружение белого цвета просматривалось из окна нашей коммунальной кухни. При ближайшем рассмотрении его назначение осталось по-прежнему непонятным, не имеющим практического смысла.

Очевидно, построенная до Войны ротонда входила в типовой набор курортной архитектуры, однако немногочисленных отдыхающих не интересовала и оказалась невостребованной. Комплекс помещений санатория располагался ниже железнодорожной станции, в стороне от беседки. Выше, за холмом, работало ванное отделение. Неподалеку из-под валунов била струя горячей серной воды, стекавшей в каскад бетонных ям. Пропустить возможность искупаться мы не могли и выбрали для этой цели яму подальше от валунов. Температурой вода напоминала градирню, однако отличалась тухлым запахом. По словам местных жителей, к источнику стремились не только люди, но и змеи. То ли погреться, то ли поправить здоровье.

Из других самостоятельных путешествий запомнилась поездка в райцентр – станицу Слепцовскую, располагавшуюся в 18 километрах от завода. Зачем я туда поехал, не помню. Скорее, хотел прокатиться. Когда шофер остановился в центре станицы, я спрыгнул с кузова на землю, зацепившись за торчавший болт правой «трусиной». Единственный на тот момент предмет одежды (я был без майки) разорвался до поясной резинки. Шофер поехал дальше. Возвращения машины пришлось ждать пару часов. Гуляя по центру, я маскировал случившуюся катастрофу набором уловок, полагая, что никто из окружающих не обращает на меня внимания. Однако это было не так. Кто-то из очевидцев променада вскоре рассказал о нем маме.

Поездка в Носовку. Родственники мамы

Весной 1949 года, накануне окончания 1-го класса, мама договорилась учительницей Евгенией Васильевной и мы поехали на 2 недели на Украину в с. Носо́вку Черниговской области. Там жила Лебедева Наталья Васильевна, учительница немецкого языка, родная сестра маминой мамы, которая умерла в 1917 году.

Мамина мама

Наталья Васильевна вышла замуж за вдового дедушку – учителя русского языка Стегайло Алексея Александровича, и взяла на себя воспитание детей покойной сестры: трех дочерей – Евгению 1909, Татьяну 1911, Людмилу (маму) 1914 и сына, по имени Глеб, 1916 года рождения.

О дедушке Стегайло А. А. известно немногое. Со слов мамы знаю, что он родился в Носовке Черниговской губернии. До начала Первой мировой войны вместе с семьей жил в Ковно (Каунасе) и возглавлял систему народного просвещения губернии. Имел статский чин соответствующий, согласно табели о рангах, генеральскому.

Дедушка Стегайло, 1917 г.

В Ковно родилась мама, ее сестры и брат. С началом Первой мировой семья выехала в Харьков. Оттуда в 1919 году, спасаясь от голода, уехала в Носовку. В Харькове, ставшем к тому времени столицей Украины, осталась благоустроенная квартира. Несмотря на прежнее обеспеченное положение, дедушка Стегайло владел полезными ремесленными навыками. Во время гражданской войны шил добротную обувь членам семьи. Дополнительный доход давали частные уроки для детей окрестных хуторян-кулаков. В годы гражданской войны дедушка спасал от петлюровцев еврейских малышей, выдавая их за собственных детей. Мама рассказывала, что орава из четверых своих и трех еврейских детишек спала вперемешку на кошме. К счастью, проверявшие дом петлюровцы не рассматривали малышню детально. Еврейские девочки отличались семитскими чертами. В советские годы дедушка любил путешествовать. В 1938 году вместе с мамой прошел пешком и на лодках туристический маршрут на Алтае, в том числе по реке Катунь.

Из сохранившегося у мамы пригласительного билета известно, что 7 ноября 1940 года в Носовской средней школе отмечался 40-летний юбилей педагогической работы Стегайло А. А.

В одном из писем маме отец туманно упомянул о достоинствах именитого рода Стегайло, представители которого не признаются в том, что переживают трудные времена. В алфавитном списке дворян, внесенных в родословную книгу Черниговской губернии, среди прочих родов упоминаются «СтегайлЫ». Имеют ли они отношение к семье мамы, не известно.

Пытаясь добыть дополнительные сведения о дедушке, я обратился в Государственный исторический архив Литвы. Получил ответ на русском языке. Архивисты обещали провести поиск сведений о семье: о роде занятий или сословии родителей, рождении детей и пр.

В этих целях «труженики архива» планировали перелопатить в течение года «метрические книги о рождении, бракосочетании и смерти 4-х православных церквей г. Ковно (Каунаса) за 1854–1914 гг.». Стартовый сигнал для поиска ожидался в виде предоплаты в долларах США. Деньги перевел, о чем получил подтверждение, однако, даже по прошествии двух лет обещанных сведений не получил. На вопрос о ходе работы некая Неринга Чешкявичюте, внезапно забыв русский язык, ответила по-английски (спасибо, что не по-литовски): «Проводится».

Ждем-с.

О родителях маминой мамы известно еще меньше. Со слов мамы, дедушка был наборщиком типографии во Пскове.

К началу 40-х годов дедушка Стегайло с бабушкой Натальей оставались в Носовке вдвоем. Дети ушли в самостоятельную жизнь по окончании 7 класса неполной средней школы. Евгения (тетя Женя) поступила в медицинское училище, работала фельдшером в шахтерском поселке Донбасса, родила сына Алексея (будущего офицера, погибшего в горах Тянь-Шаня 1953 году), а затем продолжила образование в Ростовском медицинском институте. Татьяна (тетя Таня) и мама учились в Нежинском огородном техникуме. По завершении учебы тетя Таня поступила в сельхозинститут (став со временем селекционером, лауреатом всесоюзных премий), а мама, поработав 3 года в совхозе, поступила в Одесский технологический институт консервной промышленности. Глеб уехал в 1938 году по комсомольскому призыву рабочих на шахты Донбасса и пропал без вести в пути. Последующие в разное время розыски ничего не дали.

С началом войны дедушка и тетя мамы Наталья Васильевна, бросив в Носовке дом и другое имущество, включая библиотеку и коллекцию граммофонных пластинок с записями музыкальной классики, эвакуировались в Киргизию. Предусмотрительная бабушка Наталья обоснованно опасалась, что немцы заставят ее работать переводчицей. Бабушке Наталье удалось вынести тяготы эвакуации, однако дедушка, заболев в пути дизентерией, умер 16 декабря 1941 года 65 лет от роду и похоронен в с. Кзыл-Кишлак Сайрамского района Южно-Казахстанской области.

Из семейных воспоминаний знаю, что в носовской средней школе у дедушки учился Роман Андреевич Руденко – Генеральный прокурор СССР с 1953 по 1981 год. Памятливые односельчане не забыли, что родной брат Романа в пьяном угаре зарубил жену топором и бросил тело погибшей в колодец. Однако это событие не помешало будущей юридической карьере Р. А. Руденко. Тут «брат за брата не ответил». В 60-е годы подходы к дефектам родственников биографии изменились. Моего однокурсника Володю Федоренко после окончания юридического факультета Ростовского-на-Дону университета в 1966 году не приняли на службу в милицию из-за довоенной судимости отца за хулиганство. Отец ушел на фронт и там погиб до рождения Володи. Неисповедимы зигзаги бюрократической мысли.

Наш железнодорожный маршрут на родину мамы выглядел так: станция Серноводская – Ростов-на-Дону-Харьков-Киев-Носовка. В Ростове провели день в ожидании поезда. Город запомнился разбомбленным зданием вокзала и площадью перед центральным рынком. Там экскаватор при нас вскрыл подвал разрушенного бомбой дома. Открылось убежище времен войны, заполненное останками мирных жителей.

Харьков сохранился в памяти в виде политой дождем вечерней улицы, на которой я впервые в жизни увидел детскую коляску, да еще с закрывающимся верхом. В Киеве остановились на ночь у друзей дедушки (отца мамы) в частном домике на берегу Днепра. Из зрительных впечатлений помню панораму реки в утреннем тумане и привокзальную площадь с множеством легковушек иностранного происхождения.

Яркое впечатление осталось от посещения всенощной в храме вместе с мальчиком из семьи бесплатных квартирантов бабушки Натальи. Наказанием за праздное любопытство оказался воск свечей прихожан, закапавший мою прическу. Не думаю, что молящиеся, под руками которых мы сновали, роняли капли специально. Но и осмотрительности они тоже не проявляли.

Школьные каникулы

Первые 20 с лишком дней летних каникул, с первого по четвертый класс включительно проходили в пионерском лагере в с. Чишки в Аргунском ущелье. Там же обреталось большинство заводских сверстников и, конечно, Славик. В памяти остались ущелья с каменными осыпями, сходящиеся к видневшемуся далеко внизу мосту, родник с ледяной водой на спуске к шумному Аргуну, два озера с голубой сладковатой на вкус водой в лесных окрестностях лагеря. Купаться в Аргуне категорически запрещалось из-за мощного течения. Временами из серой воды появлялись перекатывающиеся валуны. Для купаний использовались озера и приток с незаметным течением.

Два раза за смену приезжала кинопередвижка с одним проектором и собственным электрогенератором. Кинопоказ проходил под открытым небом и поэтому начинался после наступления темноты.

С такой же регулярностью в лагерь прибывал «помывочный» автопоезд из военизированного вида цистерн и мобильных водогрейных агрегатов. Группа приехавших теток раздевала младшие отряды догола и мыла за метровой высоты дощатыми щитами, установленными на асфальтированном пятачке.

Старшие отряды жили в военных палатках на 20 человек с поднимающимися в дневное время боковинами. Младшие размещались в пустовавших мазанках выселенных чеченцев. Кормили четыре раза в день вкусно и до отвала. Желающие получали добавку. Вкус манной каши, бутербродов с маслом и вареным яйцом и теплого сладкого чая на ужин в эмалированных металлических кружках с ностальгией вспоминаю до сих пор.

Распорядок лагерной жизни с утренними и вечерними линейками, дневными «мероприятиями», подготовкой к церемониям открытия и закрытия смены, репетициями номеров самодеятельности не казался обременительным. При желании можно было ненадолго улизнуть в ущелье к Аргуну или в лес. Интересно было общение с новыми ребятами из незнакомых мест. Однажды появилась многочисленная группа маленьких азербайджанцев, которые вместе с приехавшим с ними воспитателем пели хором песню нефтяника с припевом «Богата нефтью страна родная, земля родная – Азербайджан».

На территории лагеря у столовой стоял питьевой фонтанчик с непрерывно бьющей из него высотой 40–50 см. струей теплой воды. Мы предпочитали ходить за водой к роднику. Правда, спускаться в ущелье можно было только в дневное время. После наступления сумерек тропинку скрытно перекрывали солдаты. Я убедился в этом лично, когда боец в распахнутой плащ-накидке, с автоматом на груди и двумя «лимонками» на поясе, выйдя из кустов, «шуганул» меня обратно в лагерь.

Случайно обнаруженная мною охрана удивления не вызвала. Из рассказов старших было известно о том, что 5 лет назад (в 1944 году) скрывавшиеся в горах бандиты убили воспитанников и персонал детского дома, располагавшегося неподалеку от станицы Ассиновской (этот случай описал А. Приставкин). А в нашу смену в 1949 году в прилегающем к лагерю ущелье шел бой с автоматными очередями и взрывами гранат. Стрельба и взрывы вызвали неожиданную реакцию Славика. В то время как остальные ребята рвались к ущелью «посмотреть», он улегся на кровать, накрыл голову подушкой и монотонно повторял: «Хочу домой,…хочу домой».

К слову о фонтанчике. У него было дополнительное предназначение. Наши умельцы умудрялись «поставить» на струю плод алычи, который, вращаясь, держался в потоке в течение дня. У меня такой фокус не получился ни разу.

Показателем нашего оздоровления в то время считался набор веса. По этой причине пионеров тщательно взвешивали по приезде и по окончании смены. Тех, кто «поправился» на килограмм и больше, ставили в пример остальным. Мне больше килограмма набрать не удавалось.

Оставшиеся за вычетом пребывания в Чишках каникулярные дни проводились по собственному усмотрению. Как правило, утро начинались с утреннего сбора сверстников на поляне между «красным» и «белым» домами. Там стояли вкопанные в землю брусья из сваренных труб, турник и металлические столбы для волейбольной сетки. Рядом пасся клан ишаков, на которых мы временами времени пытались кататься.

Между ишаками и заводским гудком присутствовала страстная и необъяснимая связь. Уловив первые вибрации вылетающего пара, ишаки задирали головы и подключались к нарастающему реву «старшего брата» рыдающе – икающими воплями вплоть до полного затухания металлической глотки. Особенность отношений между гудком и ишаками подтверждалась во время ремонта котельного цеха. В этот период рев гудка заменялся жидким визгом заводской сирены, который ишаки презрительно игнорировали. Со стороны поляны на крышу нашего дома можно было взобраться по металлической пожарной лестнице. Прогулки по крыше и чердаку также входили в число наших развлечений. Правда, верхние крепления лестницы свободно выдвигались из отверстий в стене по причине разрушения цементных стяжек, и при перешагивании с нее на крышу сооружение отклонялось назад на полшага между последней перекладиной и стеной. Мысль о том, что лестница может упасть, казалась невероятной, хотя пару раз это событие виделось во сне. Сны оказались вещими. Лестница, в конце – концов, отошла от стены, согнулась посередине и приникла верхушкой к земле. Однако тяжелых последствий не случилось, поскольку нижняя часть оставалась замурованной в бетоне. Кто присутствовал в момент «складывания» на вершине сооружения, не знаю. Произошло это событие уже после нашего переезда в Георгиевск. Я видел эту странную металлическую фигуру во время весенних каникул 1955 года, когда приехал в гости к Виноградовым. Встреча со Славиком в тот раз стала последней. В 1957 году, будучи учеником 10-го класса, друг детства умер от лейкемии.

На междомовой поляне наша ватага намечала маршрут дневного похода по окрестностям. Целью, как правило, было добывание фруктов или ягод в заброшенных садах. Перед походом старшие нудно играли в карты. С тех пор я испытываю стойкое отвращение к этому занятию. Кто-то скручивал самокрутки из самосада. Учили курить младших, которым следовало набрать в рот дыма и произнести на вдохе: «И-и-и…, а где мой ишак?». Мне хватило одной такой затяжки на много лет вперед.

На обратном пути ватага купалась в реке, каналах или в заводском пруду.

В период сезона уборки зеленого горошка, который в то время возили на завод вместе с ботвой, развлечением было нападение на машины с абордажными крюками из толстой проволоки. Компания ушкуйников поджидала транспорт у южных ворот. Сдернутые с груженных верхом машин охапки гороха налетчики обрабатывали быстрее, чем заводские молотилки.

Однажды, еще в дошкольном возрасте, сбежав из детсада, я провел день за этими увлекательными занятиями. Вечером был отшлепан по заду, однако это наказание не испортило впечатление от удовольствия, полученного в процессе добычи и поедания нежных и сладких зерен.

Захватывающий интерес вызывало появление каждое лето на станичном выгоне, бывшем аэродроме «ночных ведьм», самолета сельхозавиации. Это был тот же древесно-полотняный У-2, снабженный приспособлениями для опрыскивания полей химикатами.

Можно было днями наблюдать с расстояния нескольких метров взлеты и посадки биплана, полет на «бреющем» и периодически появляющийся за самолетом белесый шлейф.

Ласкающие слух диалоги пилота и доворачивающего винт до нужного положения техника стали нашими поговорками:

– Контакт!

– Есть контакт!

– От винта!

Первые конвульсивные обороты винта сопровождались булькающими звуками, которые через мгновения переходили в оглушительный треск. Винт превращался в прозрачный круг и самолет выруливал к месту старта.

Некоторым из приятелей повезло прокатиться во второй кабине сельхоз-кукурузника. До меня очередь, к сожалению, не дошла.

Завершение учебы в Ассиновской

С первого по пятый класс включительно я учился без затруднений, хотя до «круглого отличника» не дотягивал. В начале четвертого учебного года вместе с Евгенией Васильевной класс в течение недели собирал хлопок на колхозных полях. Очевидно, культура выращивалась в нашем регионе в качестве эксперимента. Работа была нетрудной, но монотонной. В обеденное время с колхозной кухни приезжала телега с наваристым борщом, вторым блюдом (кажется, гуляшом) и компотом. Кроме того, кухня пекла вкуснейший хлеб, который попадал к обеду еще горячим.

Вес собранного хлопка записывался на именные счета каждого ученика. По итогам работы мы получили весомые, по нашим представлениям, суммы (размеры, к сожалению, стерлись из памяти). Помню, что часть денег по совету учительницы отдали в «общий котел» на покупку чернильниц для класса. До этого каждый ежедневно носил эти коварные сосуды из дома. Девочки в специальных мешочках, а мальчишки, особенно зимой, в карманах. Само собой, чернила из фаянсовых и пластмассовых «непроливаек» обильно текли в карманы пальто и беспрепятственно проникали до тела.

Злой напастью для меня и Славика стал станичный выродок по фамилии Соковой, успевший ко времени нашей учебы в 3-м классе вернуться из воспитательной колонии. Этот пакостный тип шлялся по улицам, поджидая окончания уроков, и перехватывал возвращавшихся школьников младших классов, вымогая у них вещи и деньги. Нас со Славиком он преследовал чаще других, очевидно считая наиболее имущими. Поскольку денег у нас не было, требовал принести дань на следующий день, угрожая побоями. Для убедительности сопровождал требования затрещинами и шалабанами. Рассказывать об этой напасти дома мы стыдились. Однако, брать для Сокового деньги из дома в голову тоже не приходило. Чтобы избежать встреч с этим гопником, мы ежедневно меняли улицы. Но обойти его удавалось редко. Однажды в мае, не дождавшись выкупа, этот гнус отвесил нам по ощутимой оплеухе. Пообещав «добавить» завтра, Соковой пошел в сторону школы. И тут Славик, совершил неожиданный поступок. Достал из портфеля рогатку, вложил в «кожеток» круглый голыш из карманного запаса и, растянув резину до предела, выстрелил в сторону станичного дегенерата «навесом», в зенит. Скорее, это было проявлением бессильного отчаяния. Однако за траекторией голыша мы наблюдали с интересом. Соковой отошел метров на 30, когда снаряд накрыл его в темя. Он схватился за непокрытую голову и стал отвешивать нелепые поклоны. Не дожидаясь завершения пантомимы, мы юркнули в переулок. Понял ли Соковой, «что это было», не известно. Через день после этого события его увез в неведомые дали участковый милиционер Зайцев.

Окончание 4-го класса я связывал с мечтой поступить в Орджоникидзевское суворовское училище. Желание стать военным появилось в раннем детстве. Сказывалась атмосфера уважения к фронтовикам, фильмы и книги. Мама не поддавалась уговорам, а затем оставила окончательное решение на волю дедушки Ткачука. Его ответ на письмо мамы поставил на моем желании крест. Дедушка Василий Никонович писал, что родня способна воспитать и вырастить меня своими силами. Позже я усмотрел в ответе дедушки неявный упрек маме.

По стечению обстоятельств, в зрелые годы мне довелось проходить совместную службу с двумя бывшими суворовцами Орджоникидзевского училища тех времен. Добрые отношения между этими ребятами подкреплялись совместными воспоминаниями об училище, моем несбывшемся желании. А в 60-е годы я познакомился и близко подружился с семьей, к сожалению, уже покойного тогдашнего начальника училища генерал-майора М. М. Филиппова. Эта дружба сохранилась по настоящее время.

Пятый класс запомнился теплым сухим помещением с большими окнами, дежурными по школе, проверявшими чистоту подошв в сырую погоду (о сменной обуви тогда не слыхали), усиленными тренировками в беге на 60 метров, чтобы получить значок БГТО (младший брат ГТО) и парфюмерным запахом кустов жасмина в школьном дворе в дни экзаменов.

5 марта 1953 года умер Сталин. На заводе, в станице и в школе проходили траурные мероприятия. Возле бюста покойного в центре станицы стояли в почетном карауле допризывники с винтовками черного цвета (специальной окраской учебных трехлинеек). Минуты похорон, о которых оповестил надрывный заводской гудок, застали нас со Славиком на станичном выгоне по пути из школы домой. Соблюдая заранее объявленный ритуал, мы замерли и честно провели без движения время гудка.

Наш пятый (1952–1953 г.) впервые в ассиновской средней школе приступил к изучению английского языка. Предшественники учили немецкий. Фамилии и имени «англичанки» не помню, где она училась, не знаю, но выяснилось, что знала она English слабовато. Печальные результаты ее преподавания зафиксировал на первом же уроке английского в Георгиевске наш молодой с рекламной внешностью «англичанин» Евгений. В ответ на требование написать на доске и озвучить знаки транскрипции я доверчиво пояснил, что этого раздела курса не знаю, так как наша прежняя учительница отложила его до 6-го класса. «Англичанин» произнес по-русски слово «врун» и поставил в журнал первую за школьные годы «двойку». И это было только начало.

По окончании пятого класса мама отправила меня в незнакомый пионерский лагерь на окраине Орджоникидзе. Позже стало известно, что это было сделано в расчете на предполагаемый переезд в г. Георгиевск Ставропольского края, дорога к которому шла через Орджоникидзе.

Лагерь занимал территорию неработавшего в межсезонье спиртзавода. Жилые помещения отрядов размещались в административных корпусах верхней части территории на правом берегу Терека. Однако столовую оборудовали внизу, в помещении склада, неподалеку от каменистого русла реки. Туда вела деревянная лестница в четыре или пять пролетов.

В середине смены после нескольких дождливых дней река поднялась, образовав дополнительный рукав, который отрезал жилой дом, стоявший на возвышении недалеко от столовой. С верхней площадки лагеря были видны сидевшие на крыше дома люди. За ними беспомощно наблюдала многочисленная группа мужчин в милицейской и пожарной форме.

Терек нес вывернутые с корнями деревья и обломки строений. Плавучими и другими средствами помощи в этой ситуации власти не располагали. К счастью, вода постепенно пошла на спад и дом устоял. Правда, ужин в этот день выдали сухим пайком. Столовая не работала.

Администрация периодически организовывала пешие походы в Дарьяльское ущелье и поездки в город. На экскурсии в городской парк Орджоникидзе впервые прыгнул с парашютной вышки. Не поддающееся здравому смыслу опасение вызывала неустойчиво хлипкая ступенька на краю верхней площадки. Постарался «нырнуть» с нее поскорее. Билет на прыжок стоил один рубль. Ознакомительный подъем – 50 копеек.

На концерте самодеятельности по случаю закрытия смены из нашего отряда выступили сосед по палате (имени не помню), зажигательно танцевавший на пуантах национальный осетинский танец, и девочка, звонко певшая частушки на злободневные политические события. Тексты задорных куплетов в духе фильма «Покровские ворота», певица получила от организаторов концерта. Запомнились слова: «Три-та ти-та, три-та ти-та, посмотрите – ка на Тито. Он скатился с Уолл-стрита, дальше нет ему пути…».

Машина, отвозившая нас в Георгиевск, заехала в лагерь на следующий день после концерта. Дата этого события (10 июля 1953 г.) запомнилась легко. В этот день было объявлено об аресте «английского шпиона» Л. П. Берия. На улице города Орджоникидзе наблюдал из нашего остановившегося грузовика старуху, громко причитавшую на тему «Боже, кому же теперь верить!»

Георгиевск

В Георгиевск мы ехали на заводской автомашине «ГАЗ-51». Наше имущество поместилось в деревянный ящик, изготовленный в упомянутом тарном цехе Ассиновского завода. Впоследствии до 1965 года этот ящик использовался для хозяйственных нужд и стоял на кухне сначала в Георгиевске, а затем в г. Крымске Краснодарского края. Верхняя крышка этого ящика, покрытая клеенкой, использовалась в качестве разделочного стола.

Перевод состоялся по инициативе мамы, которая хотела продолжения моей учебы в городской (не станичной) школе. Кто мог предвидеть, в какую педагогическую помойку я попаду? Впоследствии выяснилось, что качество образования в Ассиновской средней школе было достаточным для поступления выпускников в популярные технические вузы без дополнительной подготовки и репетиторов.

К нашему новому жилью мы подъехали в сумерки. Это был одноэтажный коттедж на две квартиры с небольшим асфальтированным двором и сараями, примыкавшими к забору консервного завода. В одной половине строения жили главный инженер предприятия Гелюх с женой и сыном Алексеем, окончившим 9-й класс. Вторую половину наша семья делила с санитарным врачом завода, молодой незамужней Зоей (фамилии не помню). Наше жилье состояло из комнаты площадью 12 кв.м. и кухни, оборудованной кирпичной печью с варочной плитой. Напротив печи на табуретке с вертикально прибитой доской располагался умывальник «соскового типа». Воду брали в колонке за воротами.

Десятиметровая комната Зои отапливалась печью, подобной нашей. Отдельной кухни соседка не имела. Новый 1954 год Зоя с друзьями из-за тесноты жилья санврача по предложению мамы встречали у нас.

Дощатый туалет на два отделения располагался в тылу двора напротив входа в нашу половину коттеджа. Одно отделение «приватизированное» Гелюхами, запиралось на навесной замок.

Часть улицы Красноармейской, на которой стоял наш коттедж, оканчивалась тупиком, переходящим в круто опускающийся склон с пешеходной тропинкой. Сверху просматривалась текущая из Пятигорска мелководная река Подкумок, заречные заросли кустарника, который местные жители по недоразумению называли лесом. Далее шли бесконечные поля.

Из исторических хроник известно, что в прошлом город знавал лучшие времена. В 1783 году в нем был заключен Георгиевский трактат между Россией и Грузией. Расцвет пришелся на начало XIX в. Город стал центром шёлковой промышленности и местом проведения крупнейших на Северном Кавказе ярмарок. С 1802 по 1824 год Георгиевск приобрел правовое положение административного центра Кавказской губернии. Затем уступив этот статус Ставрополю, вернулся в рамки уездного центра.

Забегая вперед, скажу, что никто из моего тогдашнего уличного и школьного окружения об этих знаменательных фактах ни малейшего представления не имел. На уроках истории (предмет преподавал директор школы, которая теперь носит его имя) об этом речи не было. В числе достопримечательностей, упоминаемых на школьных уроках, с гордостью назывались 13 заводов. В лидерах числился арматурный, изготавливавший запорные устройства – задвижки (вентили) на трубы большого диаметра. Из собственных наблюдений и общения с новыми друзьями я узнал о существовании в городе, кроме общеобразовательных школ, ремесленного училища («Ремеслухи»). «Ремесленников» было видно издалека по добротной парадной форме из черного сукна или повседневным гимнастеркам из Х/Б синего цвета. В этом училище получил профессию формовщика сосед по улице и товарищ Володя Шкавров (Шкавря). В 1954 и 1955 годах на танцах в городском Доме культуры дважды происходили массовые драки с поножовщиной между «городскими» и «ремесленниками». Начинали «городские». «Ремесленники» брали верх быстро собранным резервом и напором. «Городские» позорно убегали из ДК через пролом в крыше. В обоих случаях не обошлось без трупов.

В городе размещались тюрьма (следственный изолятор) и колония для несовершеннолетних, а в 7 километрах в направлении Прохладного – исправительно-трудовая колония для взрослых. Освободившиеся из нее граждане для получения прописки поступали на арматурный завод, однако рабочее время, как правило, проводили вне трудового коллектива, «гастролируя» в недалеко расположенных курортных городах Пятигорске, Кисловодске, Ессентуках и Железноводске.

Криминальная обстановка в городе была напряженной. Грабежи и разбои случались систематически. В сентябре 1954 г. проживавший на нашей улице терапевт районной поликлиники по фамилии Кугук, защищался от лезшего ночью в окно его квартиры вооруженного финкой домушника. Сначала экулап сделал предупредительный выстрел из охотничьего ружья. Однако «визитер» не остановился. Терапевт уложил его выстрелом в грудь из второго ствола. Лужа запекшейся крови у двора терапевта оставалась в течение дня. Милиция к врачу претензий не имела. Погибшего знали «с нехорошей стороны».

С Кугуком, несмотря на разницу в возрасте, мы позже сблизились на почве увлечения мотоциклами. Будучи охотником и рыбаком, он купил для выездов на природу «Макаку» – мотоцикл К-125, но не имел ни навыков управления, ни и представлений о его обслуживании. Кажется странным, но получилось так, что основную часть полезных знаний в этой области врач получил от меня.

Об убитом уголовнике разговоров между нами не было.

В короткое время после новоселья я объездил на велосипеде город, спустился по мощенной булыжником трассе, проходящей мимо ворот консервного завода, к Подкумку, покатался по тропинкам «леса» и испытал сильное желание вернуться в Ассиновскую к ее природе и друзьям. Дальнейшие события это желание только усилили.

СШ № 1

Накануне начала учебного года мама пыталась определить меня в ближайшую к дому мужскую школу № 1. Раздельная учеба мальчиков и девочек доживала последний год. Директор СШ-1 А. К. Просоедов, по прозвищу «Шишкин», (о чем стало известно позже) наотрез отказался принимать еще одного (сорок третьего по счету) ученика в единственный 6-й класс. Советовал записаться в школу № 6 на противоположной окраине города. После вступления в уговоры директора консервного завода Никифорова я пошел на собеседование к «Шишкину», носившему это прозвище из-за лишенного волос конического нароста на курчавом темени. «Шишкин» встретил меня с откровенной неприязнью. Сообщил, что примет в школу условно и потребовал остричься наголо к началу занятий.

Стрижка, проходившая в центральной парикмахерской, запомнилась двумя обстоятельствами. Машинка с ручным толкателем, которой оперировала толстая армянка, не столько стригла, сколько выдергивала волосы. В это время свободные парикмахеры – армяне, обсуждали заявление по радио накануне отпущенного из советского плена бывшего гитлеровского генерал-фельдмаршала Паулюса о том, что он пришел в СССР врагом, но уходит другом. Включившись в разговор, экзекуторша, спросила: «Это тот, что ли, которого я вчера стригла?».

Следы войны еще сохранялись на улицах. Разбитое бомбой двухэтажное здание СШ-1 представляло собой остов из кирпичных стен без крыши и межэтажных перекрытий. Помещение нашего 6-го класса выгородили из половины спортзала. Учительская и остальные классы размещались в одноэтажных строениях на расстоянии квартала.

Невзгоды начались 1 сентября 1953 года. Первой «двойкой», уже было сказано, наградил «англичанин» – Евгений (отчества и фамилии не помню). Потом посыпались «пары» по другим предметам. Состояние «нокдауна», усугублялось пакостями группы одноклассников, третировавших меня на правах старожилов. В первой четверти я получил 4 «двойки» и одну «пятерку» по биологии. Казалось, учителя ставят «неуды» с тайным удовлетворением.

К четвертой четверти обстановка выправилась. Английские слова и тексты я заучивал наизусть с помощью нового приятеля Артема Аванесяна. У него же научился «бить чечетку» и приседать на одной ноге по 10 раз. За год по английскому у получил твердую «четверку». Вытянул и остальные предметы. С неприятелями в классе тоже потихоньку разобрался. Не такими уж сплоченными оказались они при ближайшем рассмотрении.

Нашу классную руководительницу звали Валентиной Михайловной. Эта мнительная дева лет 30-ти страдала неведомыми комплексами, понятными, вероятно, лишь глубинным психологам. Однажды Валентина Михайловна пожаловалась маме на произнесенный мною в классе фразеологизм «пользы, как от козла молока». И забавно горячилась, что мама, не понимает сути упрека. Впрочем, раскрыть кажущуюся подоплеку высказывания классная дама так и не решилась. Однако дважды повторила: «Ну, вы понимаете, что он имел в виду?».

Валентина Михайловна имела твердые убеждения о тлетворном влиянии предметов роскоши, например, наручных часов, на формирование нравственных качеств учеников. Это выяснилось в тот злополучный день, когда я выпросил у мамы поносить «разочек» недавно купленные ею часы «Заря». Случайно увидев механизм на моей руке во время урока, «классная» произнесла яркую обличительную речь, которую впоследствии повторила маме.

Математику преподавала Зинаида Афанасьевна, женщина средних лет с костлявым лицом, постоянно чем-то недовольная и мелочно придирчивая. Однажды она поразила нас громогласным обличением «дерзкой выходки» троечника Струкова, не подозревавшего надвигающейся напасти. Случилось так. Вызванный к доске для доказывания равенства треугольников, Струков обозначил вершины первого треугольника буквами «Е», «Б», «С». А когда «Зинаида», поморщившись, потребовала поменять буквы местами, испуганно расставил их в порядке «С», «Е», «Б».

И тут раздался крик «Зины»: «Ты думаешь, я девочка? Думаешь, не понимаю? Вон и класса!». Обалдевший Струков стоял в ступоре, а класс, ранее не обращавший на процесс доказывания внимания, внезапно разгадал причину гнева математички.

На фоне болезненно напряженной Валентины Михайловны и сварливой Зинаиды Афанасьевны выигрышно смотрелся географ по прозвищу Гриша-партизан. Фамилии, несмотря на доброе к нему отношение, не помню. Выразительное дополнение к имени географ получил после туманных намеков на личное участие в партизанском движении во время Войны. Однако уважительному отношению к нему способствовало не возможное партизанское прошлое, а один знаменательный случай. Перед началом урока географии личный состав класса, несмотря на строгий запрет, ожидал педагога во дворе. Дорога со стороны учительской просматривалась издалека. Наблюдая за приближением географа, коллектив видел, как Гриша, переговорил на неизвестную тему с водителем остановившегося такси, а затем схватился с шофером врукопашную. По окончании поединка таксист уехал. Кто победил, мы не поняли. Гриша вошел в класс, прикладывая носовой платок к синяку под глазом. Коллектив деликатно молчал.

Пару раз географ приходил на уроки после неравной борьбы с «зеленым змием» и временами ронял голову на фанерную столешницу рядом с классным журналом. В такие моменты, сидевший за первой партой хитрый Артем Аванесян, дотягиваясь через стоящий впритык стол, ставил на открытой странице журнала точки напротив чужих (на кого Бог пошлет) фамилий. Эти метки предопределяли вызов к доске. Случайно поставить точку себе «Арта» не опасался. Его фамилия возглавляла список.

В числе других мужчин-преподавателей присутствовали учитель русского языка – Дмитрий Иванович Синько, мастер рисования «Бордюр» и учитель труда (без прозвища и фамилии).

Дмитрий Иванович, сухощавый пожилой поклонник Тараса Шевченко запомнился анекдотом на тему диалога поэта с представителем петербургской знати. Анекдот сопровождался демонстрацией кукиша (одного пальца сдачи), который Шевченко якобы «возвратил» вельможе, протянувшему для рукопожатия два пальца.

Словесник обещал «пятерку», тому, кто прочтет по-украински отрывок из стихотворения Тараса про Цуцика, напечатанный в учебнике. На это польстился приехавший с Украины Березуцкий. Однако в дополнение к обещанной пятерке заработал от Аванесяна прозвище Цуца, гармонично объединившее название стихотворного отрывка с фамилией чтеца.

«Бордюр» – пожилой лысый армянин (фамилии и имени, к сожалению, не помню) учил рисовать кубы, цилиндры и орнаменты бордюров. Верхом наших достижений было рисование лепных рельефных медальонов.

С учителем труда каждый из нас, пользуясь ножовкой и напильником, изготовил металлический кронциркуль, который разрешили взять на память. Недавно я обнаружил это изделие среди инструментов в доме мамы.

По вечерам во второй половине спортзала проходили занятия секции гимнастики. На стенах висели фотографии знаменитых советских гимнастов Л. Латыниной, А. Азаряна, В. Чукарина, Б. Шахлина и других.

Секцию вел Анатолий (отчества и фамилии не помню), выпускник Ленинградского института физкультуры им. Лесгафта. Периодически демонстрировавший участникам секции собственный коронный элемент – стойку на брусьях на одной руке. На этих занятиях я освоил начальные комплексы упражнений на спортивных снарядах и заодно укрепил мышцы.

Белогородка в 1954 г.

Лето 1954 года прошло у родителей отца в селе (бывшем местечке) Белогородка Изяславского района Хмельницкой области УССР.

Путешествие на Украину началось с железнодорожной станции Минеральные воды, куда мы с мамой приехали из Георгиевска накануне вечером. Ночь провели на вокзале, коротая время в очереди за покупкой билета на поезд Кисловодск-Киев. На следующий день под присмотром супружеской пары незнакомых соседей по купе (плацкартных билетов не было) я отбыл в столицу Украины. В Киеве меня должен был встретить младший брат отца – дядя Вася – в то время студент 3-го курса философского факультета Киевского госуниверситета. Впрочем «дядя» звучало малоубедительно. Вася был старше меня на 8 лет и при встрече предложил обращаться к нему на «ты». Правда, встреча состоялась не сразу. На вокзале Васи не было. Он перепутал день приезда. Добросердечные супруги-попутчики отвезли меня в такси на квартиру, в которой он снимал угол. Квартира представляла собой одноэтажный домик с «удобствами во дворе» по адресу: ул. Малоподвальная, дом 11. Сам дворик, окруженный дощатым забором, примыкал к подножью телевизионной вышки. В сумерки, задрав голову, я любовался красными сигнальными огнями на шпиле. В семидесятые годы 20-го века ни домика, ни двора уже не было. Вышка до сих пор видна отовсюду.

Мой приезд совпал с пышным празднованием 300-летия воссоединения Украины с Россией и передачей Крыма в административное подчинение Киеву.

Вася не пожалел времени на мое ознакомление с городом и окрестностями. Благо он сдал сессию и ожидал отправки на лагерные сборы по программе подготовки военной кафедры. Я провел у него неделю. Мы обошли и объехали достопримечательности столицы Украины, начиная с Печерской Лавры. Побывали на футбольном матче, на новом стадионе (тогда им. Хрущева), спускались на Подол и поднимались обратно на фуникулере, плавали на речном теплоходе по Днепру, загорали на окруженных хвойными лесами пляжах Десны. Незабываемое впечатление оставил вкус тогдашнего киевского кваса.

Из Киева я отправился в Шепетовку. Поезд отходил вечером. На знакомой по роману Н. Островского станции меня встречал приехавший туда накануне вечером дедушка Ткачук Василий Никонович, которого я видел впервые. Затем путешествие продолжилось на поезде Шепетовка-Лановцы до станции Белогородка. Трехсоткилометровый путь из Киева до Белогородки был поразительно медленным. Главным средством перемещения в то время служили поезда.Автобусного сообщения, несмотря на существовавшие дороги с твердым (булыжным) покрытием, не было. Много времени отнимали пересадки. Например, наше с дедушкой путешествие в Староконстантинов, где в то время жила тетя Леся с семьей, совершенное тем летом, проходило так. По железной дороге из Белогородки до станции Шепетовка – 80 км. Выезд вечером, ночевка на скамейках шепетовского вокзала под постоянное тормошение дежурного по залу, не позволявшего заснуть (мера предупреждения краж). Утром поезд до Староконстантинова – 40 км. При этом расстояние между Белогородкой и Староконстантиновом по проселочным дорогам составляло 30 км. Даже теперь, в 77 лет, я готов пробежать этот путь трусцой, чтобы не ночевать на вокзале.

В Белогородке познакомился с бабушкой. Ткачук (Дзекалюк) Агафьей Демьяновной, усталой, с опухшими суставами рук и ног домохозяйкой, родившей и вырастившей пятерых детей, младшим из которых был Вася.

Дедушка родился в селе Шарлаевка. Теперь этот населенный пункт вошел в с. Волица-Полевая Теофипольского района. Первым из Ткачуков в этом селе появился отставной солдат Матвей, выслуживший в царской армии (по-тогдашнему в «москалях») 25 лет. По существовавшим на то время порядкам отставник получил за службу земельный надел размером 3 десятины (3,18 га) и вел крестьянское хозяйство. В 1850 году у Матвея родился Никон, отец дедушки. Никон Матвеевич стал учителем церковно-приходской школы в с. Поляховая Теофипольского района. Кроме дедушки, у него были две дочери – Ульяна и Евдокия, обе старше дедушки и сын Петр. Незамужняя Ульяна эмигрировала в Канаду до революции, работала экономкой и умерла там до Великой Отечественной войны. Евдокия жила в с. Поляховая. Ее единственный сын Захар, рядовой Красной Армии, погиб на фронте.

Брат дедушки Петр проходил службу в царском флоте и участвовал в Цусимском сражении в 1905 году. В 1933-м в период т. н. голодомора Петр единственный из семьи умер от голода.

Дедушка Василий Никонович родился в Шарлаевке 25 августа 1890 г. Окончил церковно-приходскую школу с отличными оценками и учился на казенный счет в Житомирской учительской семинарии. Затем на протяжении 50 лет преподавал в школе русский и украинский языки и литературу. Был награжден Орденом Ленина. Дедушка блестяще знал русских и украинских классиков. По просьбе Васи читал домашним наизусть главы из Евгения Онегина. Свободно владел нотной грамотой и руководил школьным хором, занимавшим первые места на районных смотрах. Любимым занятием дедушки было знакомство с новыми песенниками, полученными по программе «книга-почтой». И теперь перед глазами возникает картина: дедушка с распечатанным очередным песенником в руках, под световым пятном керосиновой лампы. Прочистив горло и прогудев, подбирая верный тон, неизменные «до…до… до…», начинает вести мелодию со словами из приложенного текста. Иногда песня прерывается возгласом: «Тьфу, дерьмо», – и дедушка переходит к новой странице.

Летом 1954 года на отдых в Белогородку приехала вместе с семьей старшая сестра отца тетя Лиза.

Вместе с мужем – Хмаладзе Александром Иосифовичем (дядя Шура), этническим грузином, уроженцем Киева, она в 1938 году окончила одесский «мед» и с тех пор работала хирургом. Дядя Шура с 1939 года проходил военную службу в качестве флотского врача. В Великую Отечественную воевал в островных гарнизонах (Левенсаари, Готланд, Телерс) и на кораблях Балтийского флота. Награжден орденом Красной звезды в 1942 году. Из наградного листа следует, что в боях за острова Готланд и Телерс старший лейтенант Хмаладзе оказал медицинскую помощь 278 раненым. В апреле 1942 года создал эвакопункт на батарее дивизиона, откуда организовал отправку на самолетах с ледяного аэродрома тяжелораненых. После организации на острове военно-морского госпиталя оказывал медицинскую помощь раненым с кораблей флота^[6].

В период нашей встречи в Белогородке дядя Шура, майор-медик, проходил службу в Керчи. В этом городе он и тетя Лиза растили сыновей Алика (ныне покойного), 1939 и Сережу – 1947 года рождения. С первого знакомства в Белогородке между мной и двоюродными братьями сложились дружеские отношения, которые сохранились навсегда.

Во время первой встречи в Белогородке дядя Шура поразил процедурой умывания. Я лил воду кружкой из ведра, в то время как он проводил диковинные манипуляции на намыленных до локтей руках. Такого разнообразия движений не показывали даже в кино о хирургах. В итоге на мытье ушло два ведра колодезной воды. Мелькала мысль, что дядя перепутал предстоящий завтрак с хирургической операцией.

В то лето мы с дедушкой съездили в гости к тете Лесе в г. Староконстантинов. Тетя работала врачом городской больницы, а ее муж – Левин Виктор Романович, подполковник медицинской службы, кавалер 5-ти орденов, служил хирургом гарнизонного госпиталя. Они поженились на фронте и после 1945 года некоторое время жили в Германии. Оттуда тётя послала в Ассиновскую две посылки, первая из которых пропала. Во второй представлял интерес пластмассовый пистолет-зажигалка. Других вещей вспомнить не могу. У тети и Виктора Романовича было два сына: Витя 1943 и Игорь – 1947 года рождения. С Витей я подружился мгновенно. Игорь держался обособленно и постоянно ябедничал отцу о том, Витя играл в футбол вместо упражнений на пианино.

Квартира Левиных поражала невиданной роскошью немецкого происхождения. Пианино, аккордеон, широкопленочные» Agfa» и среднеформатные «Leica» фотоаппараты, ковры, хрустальная посуда в серебряной оправе, напольные часы с негромким боем низкого тембра, заполняющим окружающее пространство. Обстановка это дополнялась необыкновенно приятными запахами (очевидно, освежителя воздуха). На фоне скудного быта семьи дедушки, да и нашей с мамой жизни, это выглядело удивительно. Достаток семьи тети Лизы, как я впоследствии убедился, намного уступал Левиным.

В Староконстантинове тетя возилась со мной больше, чем с сыновьями, очевидно в память о моем отце. Однако Виктора Романовича гости заметно тяготили, и дедушка увез меня в Белогородку, несмотря на готовность оставаться с понравившимся братом Витей хоть все лето.

В последние годы жизни тетя Леся настойчиво уговаривала меня встретиться в Киеве или погостить у нее в Ровно. Виктор Романович к тому времени умер. У меня она всегда вызывала большую симпатию, однако после 1993 года мы не виделись ни разу.

Роскошь квартиры Левиных вызывала интерес необычностью. Однако жизнь в сходной с музеем обстановке представлялась неуютной. Наверное, такие же ощущения испытывал и сын тети Леси Витя.

Забегая в будущее, скажу, что осенью 1959 года Витя без предупреждения приехал к нам с мамой (которую до этого ни разу не видел) в Крымск и возвращаться обратно в Староконстантинов не захотел. Багаж Вити состоял из портфеля с личными вещами. Через неделю вдогонку брату пришло письмо тети Леси, в котором она просила приютить Витю на время. Виктор стал разнорабочим жестяно-баночного цеха консервного комбината и жил с нами до попытки поступления на учебу в военное училище летом 1960 года.

Обратный путь из Белогородки в Георгиевск в 1954 году запомнился переполненным вагоном ночного поезда из Шепетовки до Киева. Шли последние дни августа. Я ехал вместе с возвращавшимся в университет Васей. Пассажиры стояли в проходах на протяжении ночи плотно, как в городском автобусе в час пик. Два человека ехали в ближайшем к нашему купе туалету. На остановках поезд штурмовали очередные претенденты на поездку. Несколько пассажиров с билетами расположились на подножках вагона.

Дорогу из Киева до Минвод я преодолел самостоятельно. В вагоне познакомился с воспитанником Ростовской-на-Дону спецшколы ВВС. Парень носил форменную одежду с летными эмблемами и похожими на курсантские (только уже) погонами. Себя называл «спецом», а школу «спецухой». Эти учебные заведения, учрежденные в 1940 году, готовили будущих курсантов военных училищ по программе 8–10-х классов. Школы подчинялись Министерству просвещения, однако часть преподавателей состояла на военной службе в Вооруженных силах. Иногородние воспитанники жили в интернате. Местным разрешалось жить дома. Последний выпуск воспитанников спецшкол состоялся в 1955 году. Впоследствии мне неоднократно приходилось пересекаться со «спецами» по службе. Об этом расскажу в дальнейшем.

СШ № 3

Возвращение в Георгиевск ознаменовалось неприятным сюрпризом. Перед началом учебы одноклассник принес известие о том, что меня перевели в 3-ю (бывшую женскую) школу. Это был год отмены раздельного обучения.

Предстояло снова обживаться в незнакомом коллективе. К счастью, народ в классе обнаружился преимущественно знакомый. СШ-1, боровшаяся за показатели в учебе, передала СШ-3 «балласт», в число которого попало большинство моих приятелей. Правда, СШ-3 тоже оказалась не промах. Своих троечниц педагоги переправили в СШ-1. Через год произошел обратный обмен и я с приятелями снова оказался в СШ-1.

В классе нас разместили вперемежку с девчонками, предложив выбирать напарниц самим. Я выбрал Веру Гридневу, симпатичную и прилежную «хорошистку», два брата которой, оказалось позже, «тянули сроки» за темные дела. Отношения с остальными девчонками у одноклассников сложились товарищеские.

В новой школе я учился без сбоев. Запомнились директор Валентина Николаевна Бабак с мужем математиком, Иваном Ивановичем, в народе – «Пендюшкиным». Происхождением прозвища математика мы не интересовались. Обращаясь в прошлое, могу сказать: некоторые личные качества Бабака давали основание усматривать в истоках его «второго имени» характерное для терского края слово «пендюк», равноценное, согласно этимологическому словарю М. Фасмера, понятию «задница». Отсюда, вероятно, и образное выражение «дать пендаля», т. е. пинка.

Супруга «Пендюшкина» периодически устраивала массовые личные обыски учеников с выворачиванием карманов в поисках запрещенных папирос и ножей, которые имелись у каждого уважающего себя ученика. У меня, некурящего, папирос не было. Нож я прятал в носок.

«Пендюшкин», очевидно по причине профессиональной деформации, относился к большинству из учеников с неприязнью. Предсказывал будущее не выше разнорабочих арматурного завода (эдакий сноб) или «зэков». Исключением служил сын райвоенкома Виктор Черепнин, отличник и гимнаст, правда, маленького роста. Вероятно по причине извечной неприязни к отличникам и представителям районной элиты, одноклассники присвоили Виктору прозвище «Чирикашка». На выдумки прозвищ коллектив был горазд. Как правило, «второе имя» не было обидным. Например, ученик Гена Муратов, именовался с намеком на литературного персонажа Л. Толстого «Генжи – Муратом».

Иногда во время уроков «Пендюшкин» потешался над фамилиями учеников. Однажды от него досталось Сипаткиной, болезненной троечнице, в очках с толстенными стеклами. Ее фамилию математик глумливо переиначивал на разные лады. Сипаткина молчала, наклонив голову. В другой раз, повествуя о зимовке полярников на Северном Полюсе, «Пендюшкин» сообщил, что в тех широтах «водятся бобры». Видно, перепутал с песцами. За подтверждением учитель обратился к нашему однокласснику Бобровскому. Тот среагировал неожиданно: отверг утверждение о бобрах и сообщил затаившему дыхание классу, что в действительности там «водятся Пендюшки».

В тот год вводилась школьная форма. Она заметно повторяла военную, гимнастерка навыпуск, ремень с бляхой, фуражка, однако шилась из мягкой материи мышиного цвета. Ее покупали в Москве активистки из родительского комитета. Получив привезенную одежду (мне по причине опоздания достались брюки выше щиколоток), одноклассники принялись за ее усовершенствование, копируя бравых «дембелей» того времени. Я удовлетворился «наращиванием» длины штанин за счет низа гимнастерки.

Во дворе школы стоял гимнастический городок с канатом, шестом и наклонной лестницей. В теплое время уроки физкультуры проводились там. В число обязательных упражнений входили подъем по внутренней стороне лестницы попеременным хватом рук и обратный спуск вниз головой по наружной стороне. Вторая часть упражнения без привычки была неприятной, так как часть пути проходилось преодолевать на животе без опоры на руки и зацепа носками ног. Признаваться в страхе стыдились перед стоявшими в строю девчонками и молодой учительницей физкультуры. Самые подготовленные одноклассники, в том числе Черепнин, поднимались по лестнице рывками, одновременным хватом обеих рук. Соревнуясь друг с другом, мы упражнялись на снарядах городка до начала уроков и на переменах. В итоге к концу года все ребята нашего класса могли подниматься по канату и шесту без помощи ног. Вершиной мастерства был подъем с одновременным выполнением т. н. «угла».

В середине года «Пендюшкин» совершил поступок, который я не прощу ему никогда. На одной из перемен Черепнин дал мне в коридоре сложенный лист бумаги с самолично переписанными виршами непристойного содержания. Стихи содержали и «ненормативную лексику». Я не успел прочесть галиматью, так как проходивший в учительскую «Пендюшкин» выхватил листок из рук. Через некоторое время послышалось, как в учительской закудахтали и запричитали возмущенные наставницы бывшей женской школы. «Чирикашка» слезно просил меня не признаваться в его причастности к виршам.

В начале следующего урока Бабачиха лично удалила меня из класса и срочно взывала маму с работы по телефону для разбора ужасного события. После этого мама проплакала до следующего утра, а я возненавидел «Пендюшкина» с женой-директоршей. Показательно, что эти ханжи подчеркнуто не интересовались исполнителем текста. Думаю, они прекрасно узнали его по почерку, но информировать об этом папу-райвоенкома побоялись.

На письменном экзамене по алгебре за 7-й класс «Пендюшкин» оценил мою работу на «трояк» и призвал брать пример с Олега Красова, результат которого оценил на «четверку». О том, что Олег списал задачу и примеры у меня, я естественно, промолчал. В том же 7-м классе я получил годовую тройку по Конституции СССР. Она оказалась единственной в аттестате об окончании средней школы.

Как сообщает сайт георгиевской СШ № 3, В. Н. Бабак директорствовала с 1946 по 1960 год, награждена орденом Трудового Красного Знамени и значком «Отличник народного просвещения». Таким же орденом и знаком награжден за труды на ниве образования и муж директора И. И. Бабак. «Пендюшкин», кроме того, имел медаль «За оборону Кавказа», которую, получил за участие в строительстве оборонительных рубежей. Это предусмотрено положением о медали. В Красной Армии награжденный не служил. «Лица из гражданского населения» представлялись к этой медали Ставропольским и другими Советами депутатов до середины 80-х годов. О гражданском статусе «Пендюшкина» во время Войны я делаю вывод из того, что медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», которой награждались военнослужащие и участники партизанских отрядов из числа гражданского населения, он не имел. На трудовом фронте в то время, судя по всему, он также не отличился, поскольку медали «За доблестный труд во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.», учрежденной для тружеников тыла, у него не было.

Накануне окончания седьмого класса сосед по улице Лева Фесенко, завершивший семилетку годом раньше, предложил мне за компанию попытать счастья в поступлении в Батумское Мореходное училище. Информацию об этом среднем специальном учебном заведении Лев вычитал в газете. Идея стать моряком привлекала, несмотря на то, что в море и даже на морском берегу мне к тому времени побывать не довелось.

Вместе с Левой мы начали проходить обязательное медицинское освидетельствование в районной поликлинике. И тут случилось разочарование: терапевт, обнаружил шум второго тона сердца. В надежде на ошибку я обратился к другому терапевту – нашему соседу Кугуку. Его застал дома за прослушиванием пластинок. Старший компаньон по увлечению мотоциклами не стал откладывать дела в долгий ящик. Выключил радиолу и приложил к моей груди фонендоскоп. Через пару минут Кугук подтвердил приговор коллеги. Затем, глядя на мою кислую физиономию, посоветовал не огорчаться по поводу возрастной особенности сердечного клапана, а насладиться вместе с ним недавно купленной пластинкой с молдавской народной песней «Ляна» в обработке Л. Лядовой. На этом мое «морское будущее» было закрыто. А песня «Ляна» и распространенные в то время ее пародийные варианты всякий раз вызывают воспоминания о батумской мореходке.

Лева Фесенко комиссию прошел, однако вскоре уехал с родителями на новое место жительства в Сочи. Как сложилась его дальнейшая судьба, мне неизвестно.

Летом 1955 года я вновь гостил у дедушки, посильно участвуя в разнообразных, домашних работах. Свободное время проводил с соседскими ребятами на сельском пруду, примыкавшем к нашей усадьбе.

Снова СШ № 1

По приезде домой я узнал, что учиться предстоит снова в 1-й школе.

В начале учебного года два восьмых класса, наш «а» и соседний «б», поехали на уборку кукурузы в отдаленный колхоз, названия которого не помню. Ребят поселили отдельно от девчонок на полевых станах, разделенных семью километрами полевой дороги. Воду для готовки и технических нужд привозили. Спали на покрытом соломой полу хозяйственного помещения. Наш «трудовой десант» длился 10 дней. Руководил группой учитель биологии «Суслик» (пусть извинит, но фамилии и имени не помню), находившийся при коллективе постоянно. После работы и ужина одноклассники бесцельно слонялись вокруг помещения до самого «отбоя», придумывая незатейливые развлечения. Однажды вечером руководитель отлучился. Куда, оставалось догадываться, так как никакого жилья поблизости не было. Этим не преминула воспользоваться наша жаждавшая разнообразия орава. Кто-то предложил сходить в гости к девчонкам-одноклассницам. Толпа тут же двинулись в путь по освещенной лунным светом полевой дороге. Увы, пообщаться с одноклассницами не довелось. Вместо них нас встретила опекавшая девчонок классная руководительница 8-го «а» Ирина Петровна Авакян и повернула ватагу обратно. Впрочем, и такой результат ребят не огорчил, поскольку на фоне монотонной работы и скучных вечеров сам поход уже воспринимался как приключение. На полевом стане нас встретил разгневанный «Суслик». По неведомым признакам биолог выбрал и объявил зачинщика похода, которого на следующий день отправил домой. Правда, других наказаний парень не получил.

С окончанием работ трудовой десант отвезли в Георгиевск на грузовых машинах с открытыми кузовами. Возвращались затемно. Погода была сравнительно теплая, но я умудрился сильно застудить лоб. Последствия в виде болей в лобной пазухе, возникающих даже при легком похолодании охлаждении, мучили меня много лет.

По возвращении из колхоза учеба не пошла. В классе образовался круг приятелей, предпочитавших периодически заменять нудные уроки походами на Подкумок. Через некоторое время обнаружилось, что учителя не огорчались нашим отсутствием. Зато при посещении занятий старательно «давили» прогульщиков двойками. Больше других усердствовала молодая, только что из института, физичка. Решившись взяться за ум, я старательно заучивал уроки физики наизусть. Однако выпускница вуза морила меня с непонятным рвением, выявляя прежние пробелы. «Ретро изучение» не помогало, поскольку в ответ на каждый выученный мною прошлый и позапрошлый урок физичка копала еще глубже. Это попахивало предубеждением, особенно в сравнении с ее отношением к моему приятелю, рослому детине Алику Смирнову. Этого «двоечника» начинающая учительница уговаривала подготовиться и ответить «хоть что-нибудь». На следующем уроке Алик честно заявлял, что материала не знает. А после полученной «двойки» начинал «переживать», вздыхая громко и протяжно до тех пор, пока физичка не удаляла «страдальца» из класса. Сцена разыгрывалась много раз. В конце концов переросток Алик бросил школу и пошел работать на упоминавшийся арматурный завод.

Я же понял бесполезность усилий и бросил учебу напрочь. Наша компания расширила круг экскурсий. Теперь мы стали посещать окрестные курортные города. До станции Минеральные воды (20 км.) добирались на крышах и подножках проходящих через Георгиевск поездов. Я научился бегать по крышам движущегося состава и перепрыгивать межвагонные пространства. В это время уже стали появляться цельнометаллические вагоны с гладкой крышей (жестяные были ребристыми и слегка шершавыми). Однажды во время дождя я поскользнулся на цельнометаллической крыше и чудом удержался на покатой поверхности. После этого стал передвигаться осторожнее. Некоторые правила поведения на крыше усваивались по ходу поезда. Помню проклятия и угрозы разношерстных пассажиров «империала» в адрес одного из моих друзей, решившего пописать с крыши головного вагона. Излишне уточнять, что недовольные размещались на крышах второго и последующих вагонов.

Из Минеральных Вод мы ехали зайцами на электричках в Кисловодск, Ессентуки или Пятигорск, где в течение дня изучали местные достопримечательности. Вечером возвращались из Минвод обратно.

Желательно было попасть на поезд Ростов-Баку с «международным» вагоном, снабженным пригодными для сидения «зайцев» подножками и лесенкой на крышу. Внутреннее устройство вагона, видимое через окно, поражало роскошными диванами с бархатной обивкой и сияющими латунью светильниками и ручками дверей купе. Увы, шикарный «международный» по неизвестной причине появляться перестал. Старые деревянные вагоны с жестяной облицовкой заменялись на цельнометаллические, конструкция которых исключала езду на подножках. Лестницы на крышу стали редкостью. В общем, трудности нарастали. Правда, цельнометаллические крыши имели одно достоинство. В отличие от кровельно-железных, они не гремели под ногами при беге. Временами на станции Минводы нас поджидала милицейская облава. Однако я не попался ни разу.

Школа к моим неуспехам в учебе относилась безразлично. По крайней мере, маме ни разу никто о них не сообщал. Так что двойки в четверти оказались для нее полной неожиданностью. Для сокрытия положения в школе я, по примеру друзей, завел второй дневник, записи в котором старательно фальсифицировал. Для предотвращения возможного родительского разоблачения подлинные дневники мы отдавали на хранение друг другу.

Зимой 1955 года в Георгиевске прошло первенство края по боксу. Во втором полусреднем весе во всех боях с блеском победил Юра Минасян, инструктор местного общества «Спартак» и знакомый одноклассника Аванесяна. Впервые увидев бокс, я загорелся желанием заняться этим видом спорта. Арта согласился попросить за меня Минасяна, однако предупредил о существовавших в «Спартаке» критериях отбора новичков. Для начала кандидатов чувствительно били в спарринге. Тех, кто приходил на следующую тренировку, зачисляли в секцию и через некоторое время выдавали заветное удостоверение спортивного общества. Минасян считал такой метод защитой от периодических наплывов «горячего дерьма, которое быстро остывает».

Я был готов к испытанию. Спарринг проводил сам Минасян. Это испытание воспринималось как град многочисленных и в меру болезненных ударов со стороны тренера. Голова гудела, губы опухли, переносица посинела. Я находился в боевом трансе и плохо контролировал движения. Однако по окончании «поединка» наблюдатели с уважением отметили, что мне удалось непредсказуемым тычком поставить ссадину на скуле самому «Миносу», который снисходительно похвалил меня за упорство и принял с испытательным сроком.

С этого времени я с нетерпением ждал тренировок и выкладывался на них с максимальной отдачей.

По окончании 3-й четверти стало ясно, что на горизонте замаячил второй год. Об этом печальном обстоятельстве мама написала дедушке, который предложил в корне изменить мой образ жизни, а заодно и круг общения. Для этого следовало перевестись в Белогородскую среднюю школу. Перевод состоялся весной 1956 года.

Белогородская средняя школа

Село Белогородка, в котором дедушка учительствовал с 30-х годов прошлого века, до Войны называлось местечком. В то время значительную часть его населения составляли поляки и евреи. В начале Войны дедушка с бабушкой и двумя младшими детьми (Натальей и Василием) успели эвакуироваться в Узбекистан. Оттуда семья вернулась в разграбленный дом в 1945 году.

После Войны никто из оставшихся в живых евреев в Белогородку не возвратился. Поляки перемешались с украинцами. Однако типичный еврейский говор остался в селе навсегда.

В селе было три кладбища – украинское, польское и еврейское, православный храм и костел, ко времени моего приезда разрушенный. Школа десятилетка появилась в 1953 году.

Идею оставления на второй год в 8-м классе дедушка категорически отверг и обещал помощь учителей по наверстыванию упущенного. На деле обошлось без репетиторства. С первых дней учебы в новой школе в дневник посыпались пятерки по математике, физике, не говоря о гуманитарных предметах, которые давались без усилий. Подозреваю, что эти успехи основывались на авторитете дедушки и неведении учителей о моих «достижениях» в предшествовавших четвертях. Правда, ободренный доброжелательным отношением педагогов, я старательно штудировал учебники, иногда заучивая материал наизусть. Надо сказать, при отъезде из Георгиевска школьных документов мне на руки не дали. Папка пришла заказной почтой, повергнув в шок директора, добрейшего Давида Моисеевича Вайнера.

Давид Моисеевич прошел Войну, получил серьезное ранение. В одежде отдавал предпочтение военной форме и до конца директорской карьеры не расставался с кителем, галифе и шинелью. Мягкий по характеру, он демонстрировал напускную строгость забавной привычкой писать приказы о мелких нарушениях дисциплины отдельными учениками, а затем лично зачитывать предписания, обходя классы по очереди во время уроков. Такие перерывы в занятиях для сообщений о том, что «учень» 6-го класса имярек «вышел на перемене во двор через окно вместо двери» ученики встречали с большим удовольствием, бесспорно снижавшим воспитательный эффект мероприятия.

Однажды однообразие педагогических приемов директора прервалось яркой воспитательной находкой, направленной на борьбу с курением среди учащихся. Теплым весенним денем, когда нормальный народ проводил большую перемену на спортивной площадке, наш переросток Иван Деркач насыщался никотином за дощатой стенкой, прикрывавшей вход в школьный туалет. Судя по клубам дыма, поднимавшимся из-за ограды, курил Иван интенсивно. Очевидно, эта демаскирующая местонахождение курильщика деталь натолкнула проходившего мимо Д. М. Вайнера на неожиданное решение. Снаружи дощатого экрана стояла табуретка с рукомойником, под которым располагался таз, полный мыльной воды. Подойдя к гигиеническому устройству, директор вдруг крикнул: «Пожар!». И тут же махнул воду из таза через забор в направлении дыма.

Выбежавший наружу Деркач, некоторое время стоял безмолвно. Затем, отбросив субординацию, закричал, указывая на директора: «Хто не бачив дурня!? Дывыться, ось вин!». Инцидент, пришедшийся по душе очевидцам, продолжения не имел.

Но возвратимся к моему личному делу.

Ознакомившись с подборкой документов, Д. М. не скрывал досады из-за появления в школе приезжего разгильдяя. Об этом он сказал мне без околичностей. Затем директор устроил разнос нескольким учителям, которых упрекал в завышении моих оценок. Учтя замечания директора, длинноногий физик, по прозвищу «Боцюн» (укр. аист), тайком, без вызова к доске, добавил в журнал «тройку» и вывел мне такую же оценку за четверть. Однако математик Леонид Иосифович Ольшанский, держался твердо, заявив, что оценивает знания по собственному убеждению и прежние оценки ему не указ. Не исключено, что тут имела место своеобразная линия защиты от упреков директора. С другой стороны, Леонид Иосифович, фронтовик-орденоносец, возможно, защищал меня, как сына погибшего на Войне одноклассника. О том, что Л. И. Ольшанский и отец учились вместе, я узнал со слов бабушки только в девятом классе. Ни дедушка, ни сам Леонид Иосифович на эту тему со мной не говорили.

Судя по опубликованным в Интернете наградным материалам, Л. И. Ольшанский, как и мой отец, был призван в РККА в 1940 году. Место призыва – село Шарлаевка Теофипольского района Каменец-Подольской (теперь Хмельницкой) области. Отец родился в этом селе в 1917 и там же окончил среднюю школу в 1934 году.

К слову, в 9 и 10 классах математику преподавала Гайдученко О. Д., новая учительница из приезжих. Она оценивала мои знания на «4» и «5» без всяких привходящих обстоятельств.

По моим теперешним соображениям, основным отличием большинства учителей Белогородской школы от георгиевских «педЕгогов» было присутствие такого качества, как человечность. Многие из них, включая директора, были одинокими, жили в съемном жилье и, очевидно, перенесли какие-то жизненные невзгоды. Со временем стал понятен их по-крестьянски осторожный подход к формальной оценке школьных знаний. В отличие от коллег из георгиевских СШ № 1 и № 3, они не терроризировали тех, кто не осиливал сходу высот школьной программы, не впадали в истерику по поводу ошибок в выполненных заданиях, вероятно считая, что аттестат зрелости должен получить каждый, кто прикладывает для этого усилия. Ни одного второгодника в старших классах не было. Окончательную оценку зрелости каждый из нас должен был получить по ходу обустройства собственной жизни после окончания школы. Оглядываясь назад по прошествии полувека, отмечу, что большинство одноклассников стало профессионалами в различных сферах деятельности. В их числе учителя, врачи, журналисты, преподаватели ВУЗов, ученые, офицеры, военные летчики и летчики ГВФ. На постоянное жительство в Белогородке из 34 одноклассников остались двое, один выбрал специальность ветеринара, другой колхозного механизатора.

Называть учеников бездельниками, как это было в Георгиевске, наши совестливые учителя не могли. Хотя бы потому, что большинство школьников много работали по дому. Некоторым приходилось тратить на дорогу в школу и обратно время, сопоставимое с часами, проведенными на уроках. Треть нашего класса жила в 7-ми километрах от Белогородки в селе со звучным названием Дворец, не имевшем собственной десятилетки. Это расстояние ребята и девчонки преодолевали пешком по полевым дорогам дважды в день в любую погоду. Благо учились мы в одну смену и занятия начинались в 10 часов утра.

Восьмой класс я закончил с неплохими оценками. Часть из них следовало отнести к авансу, который был отработан на завершающем этапе. В аттестате об окончании средней школы на меня бросала тень одна понурая «тройка» по конституции – шлейф из 7-го класса. По большинству остальных предметов, включая физику и математику, гордо выкатывали грудь «пятерки».

Характерной особенностью сельской жизни было участие школьников 8–10-х в летних и осенних сельхозработах колхоза. Летом трудились в охотку. Сказывались окончание учебного года, теплая солнечная погода, азарт коллективного труда и даже мышечная радость от физических усилий.

Во время уборочной меня в числе нескольких одноклассников взяли в качестве грузчика на машины, перевозившие зерно с колхозного тока на пристанционный пункт «Заготзерно». Пятеро ребят, умевших управляться с лошадьми, возили зерно на ток от комбайна на «бестарках» – возах для транспортировки зерна насыпью.

Погрузочные работы начинались в середине дня. До этого зерно сушилось на солнце. Вечером его засыпали в стандартные мешки весом по 50 кг (случались и нестандартные кули по 60 и даже 80 кг.), которые мы грузили на машину, а на станции носили из кузова в зернохранилище, на конвейер. Я в то время весил 63 кг. Когда конвейер ломался, это случалось несколько раз, мешки поднимали по дощатому трапу на вершину зерновой кучи, стараясь высыпать в сторону как можно дальше. Иначе просыпавшееся на трап зерно делало его опасно скольким. Отмечу, что среди грузчиков по неизвестной причине не было ни одного взрослого. Мужчины занимали места только на току и на приемке зерна.

Работа продолжалась до полуночи. После завершающего рейса мы купались в пруду. Затем я ел оставленный с вечера ужин и шел спать на сеновал.

В середине лета 1956 года в Белогородку с намерением получить место учителя в средней школе приехал Вася. Предыстория этого события такова. После окончания Киевского университета дядя работал учителем в Бериславе, районном городе Херсонской области. Тетя Лиза (для Васи Лиза), семья которой к тому времени жила в Одессе, предложила ему переехать в «Жемчужину у моря», пообещав помощь с жильем и трудоустройством. В Одессе, Лиза работала хирургом в госпитале инвалидов Великой Отечественной войны, дядя Шура преподавал в медицинском училище.

Планируя дальнейшую судьбу Васи в Одессе, Лиза присмотрела брату подходящую, по ее воззрениям, невесту. Последнее обстоятельство Васе известно не было. Незадолго до предложения Лизы о переезде он женился на молодой выпускнице Харьковского сельскохозяйственного института Козловой Октябрине (Рине) Васильевне. Уволившись с прежнего места работы, молодожены прибыли в «город у моря». Однако оказалось, что женитьба Васи, о которой Лиза до поры не знала, вызвала у нее сильное раздражение. Властная по характеру (и профессии), она была на 20 лет старше Васи и относилась к нему, как к мальчику, нуждающемуся в жестком руководстве на жизненном пути. Избранница Васи, в сравнении с присмотренной Лизой невестой, ей не понравилась. Об этом тетя откровенно сказала молодым. Кстати, так же, по словам бабушки, она реагировала на женитьбу моих родителей. Отцу тоже заранее подобрала невесту. Неодобрительно отзывалась о моей маме, которую отец, судя по сохранившимся письмам за 1937–1941 годы, горячо любил. Это подтверждала и бабушка.

В итоге поездка в Одессу завершилась для Васи ссорой со старшей сестрой. На помощь Лизы рассчитывать не приходилось. Молодые приехали в Белогородку, где Вася рассчитывал получить место учителя истории, но вакансии к приезду были заняты. Пришлось согласиться на должность учителя средней школы села Щуровцы, расположенного в 16 километрах от Белогородки.

Работа в этой школе заслуживает отдельного описания. Регулярного транспортного сообщения между нашими населенными пунктами не было. Зато их соединяло мощеное булыжником шоссе Новоград-Волынский-Ямполь. Дорога была построена в 30-х годах для военных целей. Вася приобрел велосипед, на котором с началом учебного года ежедневно преодолевал по этому шоссе злосчастные 16 километров в обоих направлениях в любую погоду. Порой промокал до нитки. В осеннюю непогоду возвращался забрызганный грязью, зимой, в метель – облепленный снегом. Однажды приехал глубокой ночью, так как был занят заклеиванием 16 проколов, сделанных на колесе велосипеда обиженным «двойкой» учеником.

Помню, он мучительно страдал от постоянных ангин. Вечера проводил за составлением планов и конспектов. Рине повезло больше. Она получила должность зоотехника Белогородской МТС.

Вскоре после Васи и Рины в Белогородку сюда же на отдых прибыла Лиза с семьей. На второй день после ее приезда бабушка решила испечь в давно не использовавшейся русской печи пирожки с вишнями. Собрав по просьбе бабушки полведра ягод, я ушел на колхозный ток.

Мы грузили мешки на первую машину, когда раздался сигнал пожарной тревоги. Работавшие бросились к свободным машинам. Оказалось, горел наш дом. Огонь пошел на чердак из поврежденной кладки трубы русской печи. Благодаря слаженным действиям добровольцев-пожарных урон оказался сравнительно невеликим. Крыша сгорела, однако потолок сохранился.

В сложившейся ситуации отдых семьи Хмаладзе в Белогородке не состоялся. Тетя Лиза с мужем и детьми через пару дней уехала домой. Мы занялись восстановлением крыши. Как назло, сухая и жаркая погода сменилась ежедневными затяжными дождями. С потолка текло, одежда и постели промокли и были заляпаны падавшей сверху глиной. Не раз по вечерам очередное стекло горящей лампы разлеталось на куски из-за упавшей на него капли воды. Спали, накрывшись поверх одеял клеенками. Рина, выросшая в благоустроенной харьковской квартире, тихо плакала.

Началась эпопея с добыванием леса на стропила и обрешетки, покупки черепицы и пр. Контора Госстраха выплатить возмещение ущерба по договору обязательного страхования имущества отказалась. Как утверждали страховщики, пожар не относился к страховым случаям, поскольку мы не замазали вовремя швы трубы глиной. Демагогия страховщиков сформировала у меня стойкое отвращение и недоверие к представителям этой профессии.

На восстановление крыши ушло дней 20. Мы ездили в далекое лесничество за бревнами для стропил. А затем, пока плотники тесали эти бревна, искали дефицитную черепицу. Кровлю купили у частника в Шепетовке.

Удивительно, но в день завершения работ наступила сушь. Дожди прекратились до осени.

По окончании укладки черепицы удивительные слова произнес сосед – пенсионер Белоусов. Он жил вдвоем с женой в четырехкомнатном доме, метрах в 10-ти от нас. Услышав слова о том, что теперь нам не страшен никакой дождь, он неожиданно воскликнул: «Ой, а почему же вы не перешли к нам на время ремонта? У нас же две комнаты свободны».

Осень 1956. Отголоски венгерских событий

Работа школьников в колхозе продолжалась и осенью. Только в это время года она не была добровольной. В поле выходили строем все ученики восьмых, девятых и десятых классов. Это были многодневные, до трех недель, мытарства со свеклой, которую мы, подобно саперам из военных фильмов, добывали из непролазной грязи или замерзшей земли собственными кухонными ножами, очищали от ботвы и грузили на подводы и машины. Ежегодные задержки уборочной кампании до глубокой осени объяснялись ожиданием команды «сверху», обусловленной расчетом на дополнительный «набор сахаристости» корнеплодов. В итоге расчеты оборачивалась изуродованными в грязи автомашинами и морожеными «буряками».

В отличие от сталинских времен, никаких денег школьникам колхоз за работу не платил. Обедами не кормил. И даже не поблагодарил устно по окончании трудов. Во время учебы в 9 классе, на уборке свеклы в конце октября или в начале ноября 1956 года я умудрился при нулевой температуре обморозить мизинцы и безымянные пальцы на обеих руках и ногах. Несмотря на то, что раздутая кожа потрескалась, зудела и сочилась клейкой сукровицей, а пальцы по толщине напоминали сардельки, просить об освобождении казалось стыдным. Последствия обморожения давали себя знать шелушением и зудом длительное время после окончания уборочной.

Участие в свекловичной страде казалось естественным повседневным делом. В зрелые годы, сравнивая эту эпопею с трудами школьника-«комбайнера» М. С. Горбачева, подменявшего отца, на время краткого отдыха, я не мог понять, каких фантастических результатов надо было добиться девятикласснику в результате двадцатидневных «покатушек» на «корабле полей», чтобы стать кавалером Ордена Трудового Красного Знамени.

Свободное время по вечерам я проводил за чтением книг из дедушкиной библиотеки. Иногда, если слабенький движок МТС «давал электричество», слушал приемник.

Запомнился октябрьский вечер 1956 года, когда из приемника вдруг раздался громкий голос диктора, клеймивший на русском языке «советские танки и бронемашины», брошенные против «восставшего народа». Речь шла о так называемых венгерских событиях. Затем в центральных газетах появились страшные снимки «революционных» проявлений в виде растерзанных, сброшенных из окон верхних этажей или повешенных вниз головами людей.

Через десяток лет личные впечатления об этих событиях мне описали два моих товарища, непосредственно участвовавшие в них в качестве солдат срочной службы Советской Армии. Оба попали в Венгрию в составе своих частей, поднятых по тревоге и переброшенных из Смоленской и Львовской – областей. Первый – мотострелок Саша Смола, участвовал в перекрытии потока вооруженных «революционеров» из числа прикормленных пиндосами фашистских недобитков и военной техники, вливавшихся на территорию Венгрии через распахнутую границу со стороны Австрии. Получил пулевое ранение в лоб. К счастью, касательное.

Второй – десантник из Львова Дима Малый, попал в Будапешт. Самым тяжелым периодом, по его воспоминаниям, было время запрета на применение оружия, несмотря на обстрелы из автоматов и гранатометов со стороны «революционеров». Часть безоружных советских солдат, «дембелей», ожидавших отправки домой, «борцы за свободу» убили на вокзале.

В ту осень в окрестностях Белогородки в качестве привета «революционного народа» появились потерявшие полетные качества американские воздушные шары с пакетами многостраничных листовок-раскладок на польском языке. Видимо, воздушные потоки пронесли «посылки» над Польшей быстрее расчетного времени. Эти комиксы, отпечатанные на тонкой бумаге, изображали тогдашних руководителей СССР Хрущева и Булганина в виде челядинов Сталина, обмахивающих «тирана» опахалами, сообщали об их участии в репрессиях против польских «достойников», по – теперешнему – «элиты». Поскольку язык листовок бы сходен с украинским, понять содержание текстов труда не составляло.

Пожухшие шары с остатками газа перекатывались порывами ветра по убранным полям. Жители Белогородки и других сел гонялись за ними пешком и на велосипедах с заветной целью изготовить плащ – накидку из тонкого и прочного «буржуйского» материала. Это был невиданный до того времени полиэтилен. Одноклассница Маша Луговая, став обладательницей такой накидки, с гордостью показывала, как этот плащ из тонкого и прочного материала складывается в пакет размером с ладонь.

Листовки-раскладки, повествующие о страданиях и бедах Польши, породили ходившую по школе ироническую присказку: «Газет не читаем, ничо́го нэ знаем, як у Польщи бiдують паны́!».

Впрочем, листовки на украинском языке тоже вскоре появились на базарной площади – майдане. Прокламации представляли собой рукописный текст, призывавший бороться за «Самостiйну Україну». Исполнители нашлись скоро. Это были окончившие семилетку несовершеннолетние Бондарь и Долинский. В ночь расклейки прокламаций они заодно обворовали сельмаг, а похищенные убогие промтовары пытались сбыть в следующее воскресенье тут же, на майдане. Здесь парочку задержал вездесущий оперуполномоченный из Изяслава Геллер (о нем – далее). В ходе следствия выяснилось, что на оба деяния ребят подбил «западянин» родственник Долинского, приезжавший из Ровенской области. В итоге, участниковкражи осудили к лишению свободы сроком на 1 год каждый с отбытием в колонии для несовершеннолетних. От наказания за листовки, призывавшие «к насильственном изменению конституционного строя» Бондаря и Долинского освободили в связи с недостижением возраста уголовной ответственности.

Надо сказать, что идеи «самостийности Украины» сельчан не интересовали. К жителям западных областей, которые каждую осень приезжали закупать в колхозе картофель, отношение было настороженное. Между собой жители называли их «бандерами».

События осени 1956 года напомнили об опереточном происшествии годичной давности, отразившем готовность крестьян «пресекать происки империалистических наймитов».

Ученик нашей школы Иван Бабенко – в тот год ученик 9-го класса, увлекался живописью и рисованием. Однажды на листе альбома Ваня нарисовал мой карандашный портрет. Сходство оказалось несомненным.

Летом 1955 года Бабенко пришел в соседнее село Дворец в гости к однокласснику Василишину с альбомом для рисования и карандашами. Собираясь запечатлеть живописные окрестности села, он остановил выбор на запруде с водяной мельницей. Это гидротехническое сооружение перегораживало протекавшую через село неширокую в верховьях реку Горынь, правый приток Припяти. Предпочтительный ракурс мельницы, по мнению Ивана, был закрыт прибрежным кустарником. Не считаясь с неудобствами, Бабенко разместился в зарослях и приступил к действу. Однако через некоторое время был решительно схвачен группой колхозников и отведен в сельсовет. Там Ивана придирчиво допрашивали о цели зарисовки «объекта». Особое подозрение у руководства сельсовета вызвало то обстоятельство, что рисование проводилось тайно, из кустов. Отпустили художника только после телефонных консультаций с районной милицией и прихода в сельсовет родителей одноклассника.

Осенью 1956 года меня приняли в комсомол. В георгиевской СШ № 3 попытка вступить в ВЛКСМ вместе с другими одноклассниками завершилась неудачей. Причиной стали «тройки» в четверти. Комментируя обещание исправить оценки, классная руководительница сурово произнесла: «Комсомол – не исправительная колония!».

В Белогородской СШ процедура была гораздо человечнее. Меня спросили, почему я до сих пор не комсомолец, и надолго ли намерен откладывать вступление в союз. Вместе с другими кандидатами я прошел утверждение на заседании Изяславского райкома ВЛКСМ, где услышал единственный вопрос: «Кто первым возглавил наш райком?». Ответ гласил: «Писатель Николай Островский, автор романа «Как закалялась сталь».

Образ жизни нашего подворья мало отличался от быта соседей-колхозников. Несмотря на пятьдесят с лишком лет учительского стажа и статус кавалера Ордена Ленина, заработки дедушки составляли около 400 рублей. Поэтому они с бабушкой вели полунатуральное хозяйство. У нас была корова, которую по очереди с соседскими ребятами я пас стаде на лугу. Летом для нее заготавливалось сено, хранившееся на чердаке, а зимой в ходе сахароваренного сезона покупалась машина «жома» – свекловичных выжимок с сахарного завода в селе Клембовка, расположенного в 12-ти километрах от Белогородки. Кроме того, в хозяйстве имелся десяток кур.

Дополнением к заработку дедушки был урожай с огорода площадью 20 соток и с надела земли (размера не помню), предоставленного сельсоветом под сено и злаковые культуры. На огороде выращивали картофель, свеклу, тыкву, капусту, лук и другую зелень. На дальней границе участка на правах сорняка обильно рос хрен, с которым я по просьбе бабушки вел борьбу. Правда, иногда корень использовали в качестве приправы.

На огороде я серьезно усовершенствовал навыки вскапывания, полива (ведрами из колодца), посадочных и других работ. Собранный урожай хранился во вместительном погребе. Запасов с избытком хватало до появления новых «даров природы». Тыква и часть картофеля использовались на корм корове.

С дополнительного надела, кроме сена, собирали ячмень и просо. Злаковые дедушка молотил во дворе имевшимся в хозяйстве цепом – ручным орудием, о котором я раньше слышал на уроках истории.

Дедушка выполнял крестьянскую работу до последнего дня жизни. Он умер в августе 1965 года в возрасте 75 лет от инсульта после того, как в жаркий день на станции нагрузил в одиночку торфом выделенную сельсоветом подводу и собирался везти это топливо домой. К врачам никогда не обращался, в больнице в течение ни разу не лежал. Очевидно, он страдал гипертонией, семейным недугом Ткачуков, но представления об этом не имел.

Овощи с огорода, молочные продукты в виде парного молока, простокваши и сметаны, а также куриные яйца составляли основную часть нашего рациона. Иногда, по воскресеньям на столе появлялась курятина.

В продовольственном отделе магазина «Сельпо» основным ежедневным продуктом был хлеб. Иногда привозили селедку и кильку. Весть о появлении этих деликатесов распространялась по селу со скоростью, которая уступала только сообщениям о завозе бочки пива в колхозную чайную.

Колбасу и мясо покупали только в районном центре – Изяславе. Спиртные напитки на полках магазина представляли покрытые пылью бутылки с неизвестными настойками или наливками.

Водки по какой-то причине не было. Однако любители крепких напитков пробавлялись самогоном, которым приторговывал известный в селе «шинкарь» Талимон (Филимон) Тарасюк, по прозвищу Мудь, отец нашей одноклассницы. К этому прозвищу он, судя по всему, привык больше, чем к фамилии.

Помню, как зимним днем во время урока украинской литературы Талимон, деликатно постучав, вошел в класс, снял шапку и обратился к молодому учителю Яхно с просьбой: «Видпустить-но Гальку, будь ласка, жом розвантажувати (разгружать)».

Когда учитель в недоумении спросил: «Яку Гальку?», Талимон ответил: «Мудеву»! Судьба «Гальки» после окончания школы не известна. Однако ее среднего брата Анатолия я случайно встретил в междугородном автобусе в начале 70-х. Он был командиром пассажирского АН-2.

Вообще-то, прозвище Талимона было не самым неприличным. В истории Белогородки и других ближних сел известны люди, носившие и вовсе непечатные уличные «титулы», которые перекочевали в паспорта в качестве фамилий. Это объяснялось тем, что документы оформлялись на основе справок сельсовета, выданных малограмотным (и порой нетрезвым) секретарем, знавшим просителя исключительно по уличному прозвищу. Сам соискатель паспорта настолько сживался с прозвищем, что забывал о подлинном наследственном наименовании. В итоге секретарь парторганизации Белогородской МТС носил фамилию Подлюк. А заведующим свинофермой колхоза именовался непечатным словом Бля…ый. Обе фамилии красовались на отпечатанном в районной типографии «Обращении», вызывающим свиноводов хозяйств района на социалистическое соревнование. Экземпляр этого обращения принесла из МТС Рина. Я его сохранил и впоследствии привез в Крымск. Мои друзья, знакомясь с этим документом, вели себя на удивление предсказуемо: начинали тщательно исследовать подписи на просвет и с увеличительным стеклом, отыскивая следы подчистки или другого способа фальсификации типографского текста.

Кстати, в университете курсом старше меня учился приехавший с Украины Витя Бардаков, который, заняв со временем должность заведующего административным отделом Ростовского обкома КПСС, стал Бордиковым. Вспомним и выпускника нашего (РГУ) юрфака 70-х годов, вице-премьера правительства Гайдара с подозрительной фамилией Шахрай, что по-украински означает мошенник. Звонкая фамилия Дупак свидетельствует о том, что предки одного высокопоставленного прокурорского работника получили ее от прозвища Дупа. На украинском это слово означает задницу. Источник фамилий подобного рода не иссякает и в наше время. В июле 2015 года я прочел в ЖЖ грустную историю о несостоявшейся свадьбе студенческой пары из-за отказа жениха поменять фамилию Пердун на родовое имя невесты^[7].

Самогон можно было купить с правом предварительной дегустации и на ярмарке, которая проходила в центре Белогородки по воскресеньям. Огненный напиток привозили жители окрестных сел. Борьба с самогоноварением велась силами районной милиции, которая, помнится, дважды проводила соответствующие рейды. Оба раза милицейские набеги во главе с легендарным оперуполномоченным Геллером (с ним мне довелось встречаться по службе в начале 70-х) завершались застольем с распитием самогона у Талимона.

Впрочем, по-настоящему «пьющих» в селе не имелось, за исключением двух персонажей. Первый – секретарь сельсовета Вакулюк, прослыл среди сельчан алкоголиком и мелким мошенником. Он, в частности, «выдурил» у матери моего приятеля Бориса Солода довоенный отрез ткани под невыполненное обещание расплатиться возом дров. Вторым считался участковый уполномоченный милиции, «употреблявший» до потери горизонта и служебного гужевого транспорта. Его казенную двуколку, запряженную понуро стоящей лошадью, не раз грузили находившимся поблизости «телом» стража порядка и приводили в село с окрестных полей жалостливые колхозницы. По иронии судьбы участковый носил фамилию Непиющий.

Время от времени бабушка поручала сбивать в домашней ступе-маслобойке сливочное масло из сметаны, собранной в глечиках (крынках) на поверхности простокваши. Получался замечательный продукт, однако хранить его можно было только в холодное время года. О холодильниках в ту пору мы и представления не имели.

Наш дом был мало пригоден для жизни зимой. Строение состояло из холодных сеней с глиняным полом, кухни с русской печью и трех комнат. Зимой для экономии топлива в качестве жилья использовалась только проходная комната. В морозы дощатый потолок покрывался по углам инеем, несмотря на протопленную с вечера печь.

Холодом тянуло и от турлучных, обмазанных беленой глиной стен дома, несмотря на утепление снаружи «загатой» – плетеной оградой, заполненной соломой.

Пища готовилась на керосинке. Голландку разжигали небольшим количеством дров, а затем переходили на торф, заполнявший жилье кислой вонью.

Воду брали из колодца у наших ворот. Дрова – березовые бревна, покупались зимой. Вместе с дедушкой я ездил за ними в лес на колхозной машине. Летом бревна пилили двуручной пилой. Колка дров, складывание в поленницу у стены сарая, натаскивание воды для хозяйственных нужд поручались мне. Работы по дому давали ощущение собственной необходимости. Приятно было видеть результаты трудов, слышать одобрительные оценки старших. В порыве усердия я по собственной инициативе расчистил и углубил ров, отделявший наш дом от проходившей рядом дороги. Обновил плетень прутьями, вязанки которых носил из леса за три километра в течение нескольких дней.

Учеба в 9-м классе шла ровно и без усилий. По счастливой случайности я попал в класс, из учеников которого сложился костяк легкоатлетической и волейбольной команд школы.

Спортивным лидером был Вася Сокол. Его подворье примыкало к границе нашего огорода. Отец Василия, бывший офицер, уволенный из армии по сокращению, в течение года председательствовал в местном колхозе. Затем, уступив место очередному «голове», которые менялись ежегодно, работал на второстепенной должности в колхозном правлении.

Пространство между нашими дворами было открытым, и ни что не мешало наблюдать каждое утро, как на утоптанном пятачке у тыльной стены семейного жилья Вася нагружается обширным комплексом темповых упражнений из махов, отжиманий, приседаний без утяжеления и с самодельной штангой. Зарядка завершалась 60-ю прыжками в высоту с попеременным доставанием руками мяча, подвешенного на шнуре через выступающий с крыши дома брус. Свободный конец приспособления наматывался на вбитый в стену гвоздь. Веревка систематически подтягивалась, увеличивая высоту подвески.

Штанг у Васи было две. Снаряды представляли собой блины известняка с продолбленными отверстиями. В качестве грифа использовалась ошкуренная палка с деревянными клинышками. Первая штанга весила 40 килограммов. Нарастив с ее помощью силу, Василий изготовил вторую – в 60 килограммов. Первый снаряд сосед подарил мне.

Пользовался ли Василий в целях физподготовки специальным методическим пособием, сказать не могу. Временами он находил в сельсоветской библиотеке журналы со статьями на спортивные темы и извлекал из них отрывочные знания. В приседаниях и других движениях Василий использовал те же серии из 60 непрерывных повторений. Почему он выбрал такой объем нагрузки, я не спрашивал.

Будущее Василий связывал с большим спортом, в который надеялся попасть через институт физкультуры. Его упорство, помноженное на природные качества, давало заметные успехи.

Не владея специально отработанной техникой, он демонстрировал на районных соревнованиях результаты на уровне 3 и 2 спортивного разряда в беге на короткие дистанции, прыжках в длину и высоту, в толкании ядра и метании диска. Однако вершины успеха Вася достиг в волейболе. При росте 175 см. он свободно выпрыгивал над волейбольной сеткой на уровень груди. Владел «пушечными» ударами с обеих рук, имел удивительную реакцию и надежно играл в защите. Во время учебы в 10-м классе Василий вошел в состав сборной команды области по волейболу среди школьников.

Его соперником в волейболе считался сын завуча нашей школы Виталий Трунов. Виталий уверенно играл в нападении и защите, входил в сборную команду школьников района, но был тяжеловат и на фоне Сокола выглядел слабее.

Создал и тренировал нашу волейбольную команду учитель физкультуры Николай Владимирович Хохлич. Теоретические знания о волейболе преподаватель черпал из толстенной книги-учебника. Однако практические навыки игры, которые он демонстрировал на тренировках, через некоторое время стали откровенно уступать быстро растущим способностям Сокола и Трунова. Сперва Николай Владимирович пытался держаться с ними вровень, однако вскоре понял бесперспективность этих усилий и сосредоточился на передаче команде теоретических знаний о технических тонкостях и тактических комбинациях. Таким образом, возникло удачное содружество между командой и умелым наставником.

Тренировки команды проводились ежедневно в школьном спортивном зале. По настоянию Хохлича директор школы, скрепя сердце, согласился на приобретение 6-ти кожаных мячей, вместо двух дерматиновых «пузырей», которыми школа обходилась раньше.

Мое желание продолжить занятия боксом оставалось недостижимой мечтой. Этого вида спорта поблизости не было. Взамен Николай Владимирович предложил заняться волейболом, прежде не вызывавшим у меня ни малейшего интереса. Однако постепенно я увлекся игрой и до бесконечности отрабатывал виды приемов, падения, прыжки и удары. Результаты проявились быстро. Мне нравилась азартная командная атмосфера. Игроками «второго плана» в команде были Анатолий Рудык, Анатолий Юхимчук, Василий Кобылко и я.

Из числа школьных волейбольных команд в нашем районе самым сильным считался коллектив Изяславской средней школы № 2 («русской», т. е. с преподаванием на русском языке). Между нашими командами, несмотря на соперничество, сложились добрые отношения. Зимой мы периодически ездили к нашим друзьям на товарищеские встречи. Поскольку автобусное сообщение между Белогородкой и Изяславом отсутствовало, для командных поездок использовалась школьная полуторка с открытым кузовом, восстановленная на уроках труда из хлама, переданного школе МТС. Водил автомобиль учитель труда Коняев, имени и отчества которого не помню. В морозные дни 24-х километров пути до Изяслава хватало, чтобы замерзнуть так, что по приезде мы с трудом выбирались из кузова. В качестве верхней одежды ребята, за исключением Сокола, носили ватные стеганки, ставшие теперь нарицательными в Единоукраине «ватники». Стеганые куртки продавались в магазине сельпо по 100 рублей. Модными считались ватники с матерчатым отложным воротником. Мне такого не досталось и дедушка взамен полупальто, из которого я вырос, купил стеганку со стоячим воротником. Василий же носил черную железнодорожную шинель, добытую отцом на воскресной ярмарке.

Иногда, завершив соревнования, команда оставалась на школьные вечера, после которых устраивались ночевать на матах в спортзале. Днем гуляли по городу, треть жителей которого составляли евреи. Временами среди прохожих слышались громкие разговоры на идиш вперемежку с украинскими и русскими словами. Однажды наблюдение за непринужденной манерой общения обитателей райцентра побудило моего приятеля Валентина Пичугина (наши дома в Белогородке разделял сельский пруд) к неожиданному поступку.

Проходя по центральной улице города, мы обратили внимание на пожилого еврея, внимательно рассматривавшего прохожих из окна дома. Неожиданно Валентин сдержанно поклонился незнакомцу и громко произнес: «И здр-а-а-в-ствуйте вам под окно-о-о!». Услышав эту фразу, я напрягся, ожидая гневной отповеди. Однако мужчина, судя по-видимому, был приятно удивлен. В ответ донеслось приветливое: «И здравствуйте! Или вы сын Мони Фридмана?». Что-то загадочное было в построении этой фразы для сынов и дочерей Израиля. Однажды через много лет она дала толчок заочному возникновению ко мне добрых чувств со стороны тещи сослуживца (еврейки по национальности). Но об этом, потом.

В число развлечений в Белогородке, кроме тренировок, входили занятия школьного хора, которые посещали и любители пения, закончившие школу. Хором руководил дедушка. На районных смотрах 1957 и 1958 годов наш коллектив занял первые места.

Впрочем, в селе жили песенные таланты, выходящие далеко за пределы района. Ездовой колхоза «13-летие Октября» тридцатилетний Иван Кучер, с блеском выступил на заключительном концерте Фестиваля народного творчества в Москве. Описанию вокального дара колхозника был посвящен отдельный абзац в статье газеты «Правда». Среди сельчан ходили разговоры о том, что тридцатилетний Иван получил лестное предложение об учебе по песенной части, от которого отказался по семейным обстоятельствам.

Замечательным голосом обладал одноклассник, солист нашего хора Толик Захаров. Он собирался поступать в Киевскую консерваторию, однако неожиданно отдал предпочтение военному училищу летчиков. В 1963 году Анатолий погиб авиакатастрофе.

Зимой в школе устраивались вечера. По воскресеньям в клуб МТС приезжала кинопередвижка. По субботам открывала двери сельская баня, располагавшаяся напротив нашего дома. В ритуале наполнения котлов водой из пруда при помощи ручного насоса и разогрева ее до нужной температуры участвовали загодя собравшиеся активисты. Процесс запуска бани, не говоря о последующей помывке, скрашивал морозные или слякотные вечера.

Первое знакомство с Крымском

Весной 1957 года маму перевели на должность заведующей лабораторией консервного комбината в станице Крымской Краснодарского края, переименованной впоследствии в город Крымск и чуть было не получившей название «город Микоян» в честь А. И. Микояна, имя которого носил названный выше консервный комбинат.

В то же лето, сдав 6 экзаменов за 9-й класс (в отличие от РСФСР на Украине экзамены за 9-й класс не отменялись) я поехал в гости к маме по новому месту жительства. Ехал налегке. Верхняя одежда состояла из лыжного костюма: брюк и куртки из плотной байки серого цвета с накладными карманами. Пояс, манжеты на руках и щиколотках застегивались на пуговицы. Желания пополнить или обновить гардероб я не испытывал.

Багаж составляла сетка-авоська с завернутым в газету сменным бельем (трусы, майка и плавки «самостроки» на шнурках-завязках). На киевском вокзале с багажом произошел курьезный случай. В ожидании поезда на Ростов я решил погулять по городу. Авоську, чтобы не занимала руки, оставил на подоконнике зала ожидания. Возвратившись через пару часов, увидел группу пассажиров и милиционера, выяснявшего, кому принадлежат бесхозные вещи. Пришлось признаться. Милиционер пожурил меня за беззаботность, но когда я объяснил, что верю в честность окружающих, которых вряд ли заинтересует это жалкое барахло, смягчился.

Новая квартира мамы площадью 38 кв.м. состояла из двух комнат и кухни на 3-м этаже 6-подъездного жилого дома № 1 в поселке консервного комбината. Накануне дом газифицировали. До этого квартира отапливалась дровами и углем, для хранения которых использовались сараи.

В прилегающем к дому заводском парке стояли два турника, на которых без устали отрабатывал сложные комбинации выпускник средней школы № 25 Лева Деменев. Лев имел 2й спортивный разряд по гимнастике и готовился к поступлению в институт физкультуры Лесгафта в Ленинграде. У Левы я впервые научился выполнять «подъем разгибом», «подъем переворотом в упор», «подъем махом назад», «переворот махом вперед» и некоторые другие элементы. В числе силовых комбинаций, кроме «выхода силой одновременно на обе руки», освоил «двойной угол», т. е. вис на одной руке, образующей прямой угол в локте, с одновременным удержанием ног под прямым углом к туловищу. Лева был доброжелательным и толковым инструктором. В институт Лев не прошел по конкурсу. Вскоре семья Деменевых уехала из Крымска и дальнейшая судьба этого любителя – гимнаста не известна.

В ту пору администрация Крымского консервного комбината организовывала по выходным коллективные поездки на море для семей рабочих и служащих. В качестве пассажирского транспорта использовались комбинатские грузовики. Сидениями служили дощатые ящики для упаковки консервов.

Во время такого коллективного выезда я впервые в жизни попал на море. Это был дикий безлюдный берег ущелья Дюрсо с удивительно чистой водой. От озера Абрау к нему вела дорога с гравийным покрытием и крутыми подъемами. Наиболее трудные участки наш старенький ГАЗ-51 преодолевал задним ходом. Мощности двигателя для подъема на первой передаче автомобилю не хватало. Теперь в это ущелье ведет асфальтированная дорога, в конце которой расположен курортный поселок, входящий в городской округ Абрау-Дюрсо. Проезд к морю преграждает шлагбаум, у которого ряженые «казаки» взимают плату с автомобилистов.

На обратном пути из Дюрсо летом 1957 года просоленный в морской воде и здорово обгоревший народ развлекался шутками и анекдотами. Практиканты из института пели студенческие песни. Молодой инженер Семенов, подпрыгивая на крутом ухабе вместе с расшатавшимся ящиком-сидением, восклицал: «Оп-ля!!!». Затем жестом фокусника вытаскивал из-под ягодиц и предъявлял для обозрения честной компании очередной гвоздь. Так инженер иллюстрировал поговорку о субъектах, умеющих «дергать ж…й гвозди». Большой словарь русских поговорок относит это высказывание к людям, умеющим добиваться чего-либо самыми изощренными способами. Семенов через десяток лет стал директором комбината, однако должности этой он не только не добивался, но даже отказывался от нее по мере сил. Это я знаю достоверно.

10-й класс

В конце лета я вернулся в Белогородку с массой новых впечатлений. Жители Юга поразжали раскованностью, отсутствием мелочной прижимистости и настороженности в общении. Необычными выглядели покрой и цвета одежды. Удивляли клетчатые распашонки навыпуск и невиданные мужские сандалии.

В Белогородке, например, привезенные мною из Крымска китайские кеды, обувь дотоле в селе неизвестная, изумили видом некоторых одноклассников. На время кеды стали объектом ехидных замечаний и шуток. В качестве спортивной и летней повседневной обуви молодежь нашего села в то время пользовались тапочками стоимостью 3 рубля, с подошвой из тонкой белой резины и парусиновым верхом. Щеголи освежали парусину кашицей из зубного порошка.

Колхозники Белогородки даже в жарки дни работали в поле в наглухо застегнутых, заправленных в брюки, рубахах. Купаясь в пруду по окончании рабочего дня, молодые парни поражали контрастом между коричневыми от загара лицами, шеями, кистями рук и белыми с синеватым отливом телами.

О сельских взглядах на недопустимость прилюдного появления без рубашки я узнал, когда, жарким летним днем, облаченный в майку-безрукавку, усердно обновлял лопатой ров между нашим огородом и дорогой. Проходящие мимо незнакомые тетки вежливо подсказали, что появляться на людях в белье неприлично.

В то же время нахождение на берегу пруда в плавках или «семейных» трусах нареканий ни у кого не вызывало.

Возвратившись в село, я узнал, что стал объектом облыжной карикатуры в сельсоветской стенгазете. На защищенном стеклом листе ватмана анонимный художник изобразил группу парней, играющих в карты на берегу пруда в разгар рабочего дня. О последнем обстоятельстве свидетельствовало положение солнца. Композиция «картины» отдаленно напоминала Репинских запорожцев. Персонажи, в виду неспособности художника уловить портретное сходство, сопровождались пояснительными надписями. Человек с моим именем и фамилией совершал размашистый шлепок тузом.

Слегка обалдев от увиденного, я понемногу разобрался в сути «критики». Оказывается, сельские руководители продолжали жить по примерному колхозному уставу 1935 года, согласно которому подростки – члены семей колхозников в возрасте от 12 до 16 лет обязаны выработать в летнее время не менее 50 трудодней. Я же, по мнению руководителей, летом бил баклуши.

«Критика» опровергалась тремя убедительными доводами. Во-первых, я не член семьи колхозника. Во-вторых, в жизни не играл в карты. В третьих, колхоз так и не заплатил мне за прошлогоднюю работу на погрузке зерна. Сначала платеж отложили до подведения годовых итогов, а потом и вовсе о нем забыли.

О стоматологии, профессиональной неподготовленности и человечности

Осенью 1957 года во время упражнений на турнике я ударился подбородком о перекладину. От этого отломалась часть заднего зуба нижней челюсти. Зуб был «так себе», с обширной пломбой, которую поставила в Георгиевске проживавшая по соседству частный стоматолог.

Некоторое время после удара зуб ныл. Затем начались сильные боли. Ближайший зубоврачебный кабинет имелся на Клембовском сахарном заводе в 12 км. от Белогородки, на половине пути к Изяславу. Отпросившись у директора школы, я поехал к стоматологу на велосипеде, так как пассажирского сообщения между нашими населенными пунктами не было. В кабинете повреждение осмотрела молодая женщина-врач. По ее оценке остаток зуба следовало удалять, но в распоряжении врача не оказалось новокаина. Аптеки в Клембовке тоже не было. Пришлось возвращаться в Белогородку в надежде купить анестетик в нашем аптечном пункте. Однако, когда через пару часов я вернулся в Клембовку с ампулами, врач призналась, что проблема не в лекарстве, а в том, что она боится делать операцию.

Отупевший от боли, я без лишних слов поехал в Изяслав. Третий этап в 12 километров преодолел к концу рабочего дня. Поликлиника, дорогу к которой нашел с помощью прохожих, уже закрывалась. Регистратура не работала. К счастью зубной врач уходила последней. Когда я вошел в коридор, она запирала дверь кабинета. Рядом стоял ожидавший стоматолога муж, майор – танкист. Не могу вспомнить слов, которыми я рассказал о невзгодах. Добавил, что располагаю упаковкой новокаина. Женщина, чуть замешкавшись, посмотрела на мужа. Тот понимающе кивнул.

Посокрушавшись запущенным кариесом (а где было лечить?), врач ловко удалила обломки. Использовать купленный мною новокаин отказалась. Душевно поблагодарив добрую женщину и ее мужа, я поехал домой, не догадавшись, к сожалению, узнать их имен и фамилии. Домой, накрутив за день 70 километров, приехал затемно. Однако трудности и переживания не шли ни в какое сравнение с чувством избавления от острой зубной боли и благодарности за бескорыстное человеческое участие врача. Поступок стоматолога я вспоминал всякий раз, выполняя внеурочную работу в сходных обстоятельствах.

Прощай, школа

В мае 1958 года мы заняли первое место по волейболу на районной спартакиаде школьников, обыграв в финале и наших друзей из СШ № 2. Районный спорткомитет присвоил участникам коллектива 2-й спортивный разряд.

В тот же день в беге на короткие дистанции и в прыжках отличались Вася Сокол и девчата из нашего класса Валя Юркевич и Лида Выхристюк. Кстати, обе последние входили в состав сборной команды школьников по волейболу Изяславского района.

Бег на средние и длинные дистанции в школе не практиковался. Правда, ежегодно на районных соревнованиях вдруг обнаруживались ребята из Белогородки, побеждавшие соперников в беге на 800 и 1500 метров без специальных тренировок. Летом 1957 года, избегавший занятий физкультурой, к тому же курящий, девятиклассник Иван Деркач, обошел участников финального забега на 800 метров на четверть круга. Затем остановился, оглянулся, чтобы оценить позиции соперников, и снова припустил к финишу, закончив дистанцию с большим отрывом от преследователей. Не так давно я узнал из Интернета, что в 2000-х годах неожиданно для окружающих «засветился» в беге на средние и длинные дистанции ученик Белогородской СШ Александр Матвейчук. Впервые проявивший себя на районных соревнованиях, он по приглашению тренера переехал в Хмельницкий, затем, быстро прогрессируя, стал победителем ряда международных марафонов, в том числе Московского 2013 г., и участником Пекинской Олимпиады 2008 года.

Кроме волейбола, в рамках районной спартакиады я участвовал в соревнованиях по стрельбе из малокалиберной винтовки. Весной 1958 года в упражнении из трех положений (лежа, с колена и стоя) на 50 метров мне удалось выбить 254 очка, выполнив норматив 3-го спортивного разряда. Руководил командой преподаватель военной подготовки Владимир Емельянович Шаров, лет тридцати пяти отроду, офицер военного времени, уволенный из армии по сокращению. На фронт он попал сразу после школы и военного образования не имел. Владимир Емельянович был хорошим старшим товарищем, доброжелательным и открытым для общения. В начале 70-х мне довелось встречаться с ним по работе в Изяславе. Однажды мы провели «вечер воспоминаний» в районном ресторане.

Период между окончанием выпускных экзаменов и получением аттестатов зрелости стал временем блаженной передышки. Каждый из одноклассников готовился к новому этапу жизни. Я выбрал карьеру военного. Районный и областной военкоматы после прохождения медицинской и мандатной комиссий оформили дело абитуриента Киевского танкового училища. Виталий Трунов решил стать студентом Запорожского МЕДа. Вася Сокол поступал во Львовский институт физической культуры. А Анатолий Рудык – в Хмельницкое педагогическое училище по специальности «преподаватель физкультуры». Толик хотел получить специальность как можно скорее, чтобы помогать одинокой матери колхознице. Отец Анатолия погиб во время Войны.

В один из описанных дней меня пригласили к телефону на сельскую почту. Звонил знакомый инструктор Райспорткомитета по имени Миша с запоминающейся фамилией Бронфентрынкер (в 70-х годах Михаил взял фамилию жены и уехал из Изяслава на Север). Миша предложил нашей команде сыграть на областных соревнованиях по волейболу в Хмельницком за изяславский райпромкомбинат. Ребята согласились. В поданной заявке мы числились рабочими каменоломни. Один недоверчивый член комиссии попросил показать ладони. Итог осмотра был таким: вот этому с мозолями (мне) верю. Остальные каменоломы вызывают сомнение. Внушающие доверие мозоли я заработал на турнике. В областном городе команда провела три дня, пользуясь талонами на питание и бесплатным жильем. По вечерам ходили в кино. Результаты наших игр выветрились из памяти. Однако помню, как присутствовавшая на соревнованиях представительница Каменец-Подольского пединститута, понаблюдав игру В. Сокола, предложила нашему лидеру обеспечить поступление в этот Вуз. Вася отказался, пояснив, что рассчитывает на престижный институт физкультуры во Львове. Дама пожелала успеха, но предложения не отменила, оставив на случай листок с фамилией и номером телефона.

Вручение аттестатов зрелости выпускникам Белогородской СШ 1958 года состоялось в дни нашего пребывания на соревнованиях в Хмельницком. Мой аттестат получил дедушка. О пропущенном торжественном мероприятии жалеть не приходилось. В здании нашей школы к этому времени разместился пионерский лагерь областного управления дорог. Выпускники же с родственниками собрались в ветхом одноэтажном строении – старом помещении школы. По словам одноклассников, во время церемонии начался дождь, протекли крыша и потолок. После выдачи аттестатов участники торжества не мешкая разошлись. Проведение вечера не планировалось изначально.

В отношении В. Сокола Каменец-Подольская дама оказалась провидицей. Во Львове Василию намекнули, что он пересек негласную «черту оседлости» и, будучи представителем восточных областей республики, недостаточно украинизирован для этого города в целом и института в частности.

О ходе и результатах вступительных экзаменов Василия во Львове мне не известно. Однако, со слов А. Рудыка знаю, что вернувшись оттуда ни с чем, В. Сокол воспользовался предложением Каменец-Подольского «педа» и поступил на тамошний факультет физической культуры. Стал кандидатом в мастера спорта СССР по волейболу: для звания мастера не было соответствующей команды. По окончании института работал тренером в Новоград-Волынской ДЮСШ. Анатолий Рудык, закончив педучилище, трудился учителем физкультуры в нашей Белогородской СШ. Однако в 70-х годах судьба вновь соединила обоих игроков нашей бывшей команды с Виталием Труновым, который к тому времени, защитив кандидатскую диссертацию, преподавал в Запорожском мединституте.

Виталий предложил ребятам получить в этом Вузе медицинское образование и обеспечил для этого соответствующую поддержку. Позже я узнал, что после завершения учебы в «меде» Василий Миронович Сокол работает там же ассистентом курса спортивной медицины и ЛФК. Анатолий Иванович Рудык – старший преподаватель, председатель спортивного клуба «Медик» ЗГМУ.

На сайте института они воспеты, как лидеры сборной команды Вуза по волейболу. В Интернете имеется список научных работ А. И. Рудыка. Я периодически общаюсь с бывшими друзьями по телефону. Виталий Трунов, к сожалению, умер в результате непредвиденного трагического случая во время операции на сердце.

Мое поступление в военное училище не состоялось по причине кровяного давления, подскочившего до 140×80 до мм рт. ст. О такой неожиданности я не подозревал.

Часть вторая За работу, товарищи!

Здравствуй, Кубань!

Я приехал в Крымск в конце июля 1958 года после неудачной попытки поступить в Киевское танковое училище. Раздумья о выборе дальнейшего пути были непродолжительными. Учиться в гражданском ВУЗе желания не было. Достойной альтернативой карьере офицера считал получение настоящей мужской профессии. Например, станочника по металлу или водителя – дальнобойщика. Обеим этим специальностям обучали на консервном комбинате. После предварительных переговоров с руководством механического цеха комбината выбор остановился на специальности токаря.

Однако начало производственного ученичества неожиданно застопорилось из-за проблем с отсутствием паспорта. Белогородка, в которой я перешагнул 16-ти летний рубеж (возраст получения этого документа), относилась к так называемой непаспортизированной местности. В связи с этим ни я, ни кто-либо из моих сверстников паспортов не получали. В качестве удостоверения личности при выезде в другие регионы взрослые односельчане пользовались справками сельсовета или колхоза, школьники – свидетельством о рождении.

В паспортном столе г. Крымска выдать документ отказались якобы из-за того, что не могут проверить его возможную выдачу мне на Украине. Это было бессовестным крючкотворством, поскольку после многодневных мытарств выяснилось, что такая проверка выполняется очень просто. Факт вручения паспорта фиксируется отметкой «паспорт выдан» в свидетельстве о рождении. В моем документе такой отметки не было.

На очередном витке посещений паспортного присутствия чинуши, очевидно поняв, что хватили лишку, согласились выдать документ, но лишь после представления им трудовой книжки. Такой зигзаг чиновной мысли удивил не только меня, но и работников отдела кадров комбината, которые совершенно справедливо отказывались принимать меня без паспорта. Челночные переходы от «стола» к отделу кадров становились привычными. Кадровики на мои обещания принести паспорт после выдачи трудовой книжки не поддавались. Надо сказать, что для каждой встречи с паспортистами приходилось занимать очередь в 5 утра, а затем проводить 4 часа в ожидании начала работы этой конторы с ее нелепыми требованиями. Положение казалось безвыходным, однако ситуация разрешилась неожиданным образом.

Кто-то дал мне совет обратиться за помощью к Павлу Михайловичу Сазонову жильцу третьего подъезда нашего дома, который, оказывается, был районным прокурором. Этого доброжелательного по виду человека с внешностью бухгалтера я знал в лицо. Здоровался с ним в парке, не подозревая о его должности. Выслушав во время вечерней прогулки рассказ о моих злоключениях, он обещал помочь.

На следующий день паспорт был выдан без каких-либо условий. Как и положено, соответствующая отметка об этом была сделана в свидетельстве о рождении.

Крымский консервный

18 августа 1958 года я стал учеником токаря в механическом цехе Крымского консервного комбината им. А. И. Микояна. Комбинат в ту пору был градообразующим предприятием и представлял собой уникальную систему, объединявшую несколько смежных промышленных производств. Он замыкал на себя многочисленных поставщиков сырья из нескольких районов края. Имел собственную жилищную и социально-культурную сферы.

Построенный в 1930 году с проектной мощностью 65 млн. условных банок^[8] консервов в год, он был полностью разрушен фашистами. Однако уже в 1950 году он выпускал до 80 млн. условных банок. В 80-е годы прошлого столетия объем выпущенной продукции доходил до 200 млн. условных банок в год^[9]. О каждом выпущенном миллионе оповещал победный заводской гудок. На этом предприятии работало около трех тысяч человек. Широкий ассортимент продукции комбината был хорошо известен, имел отличную репутацию и пользовался большим спросом в СССР и за рубежом. В ассортименте первенствовали томатный сок, томат-паста и кетчуп, зеленый горошек мозговых сортов, кукуруза молочной спелости, яблочное и сливовое повидло, борщевые заправки (которые превращались в кубанский борщ при добавлении кипятка), говяжья и свиная тушёнка, мясо птицы. Все недостижимого, по теперешним временам, качества и по весьма умеренным ценам. Кроме обычных консервов для широкого потребителя, выпускалась продукция по заказу сухопутных армейских частей и подводников (борщи в жестяных банках емкостью 3 литра, блинчики с мясом блоками по 30 (или 50?) штук), продукты детского питания. Овощи, фрукты, ягоды и кулинарные полуфабрикаты подвергались глубокой заморозке (–38 С° с последующим хранением при температуре –18 С°). Выполнялись спецзаказы: пищевые концентраты в тубах для космонавтов, клубника глубокой заморозки для Кремля. Заказчик этих партий не раскрывался, поэтому они имели статус экспериментальных. Об их подлинном назначении я узнавал от мамы задним числом.

Комбинат имел собственные мощности по производству жестяных банок с литографией и различного вида крышек для стеклянной тары. Немалые потребности производства и жилищного фонда в воде полностью обеспечивались независимой от горводоканала системой мощных артезианских скважин полукилометровой глубины. На территории действовали грузовые подвесные дороги. Готовая продукция отправлялась на станцию по собственной железнодорожной ветке. Для этой цели использовался принадлежавший комбинату паровоз серии ОВ – «Овечка». В России их производство началось в 1890 году, на 5 лет ранее Австрии, Бельгии и Германии. Выпускался этот локомотив на 12 заводах. Этот паровик воевал в составе бронепоездов в гражданскую и Великую отечественную. При мне «Овечку» сменил промышленный паровоз серии 9 П, машинистом которого работал мой будущий приятель Слава Борисов.

До 2002 года силуэт комбината и две трубы котельного цеха высотой 50 и 75 метров были без труда узнаваемыми элементами герба Крымска^[10]. Поселок Комбината включал в себя среднюю школу № 25, просторный клуб с библиотекой, киноконцертным и спортивным залами, кружками детского и юношеского творчества (в том числе известный своими успехами на краевом и республиканском уровнях кружок авиационного моделирования), стадион, два парка, украшенных многоцветными клумбами и гипсовыми скульптурами по сюжетам греческой мифологии, летний кинотеатр и площадку для танцев. По вечерам на танцплощадке, а зимой в спортзале клуба 3 раза в неделю, играл самодеятельный духовой оркестр, под управлением отставного военного капельмейстера Максимыча (из первого жилдома). Стиляга Боря Альберт (тоже наш сосед), ярый сторонник и проповедник джаза, обладатель подпольных записей музыки, выполненных «на ребрышках» (на использованных рентгеновских снимках), в музыкальных спорах с Максимычем именовал этот оркестр «пневматическим».

В буфетах заводской столовой и клуба, а также в «Голубом Дунае» (дощатом киоске традиционной окраски) поблизости от танцплощадки продавалась продукция райпищекомбината – бутылки газированной воды на натуральном вишневом сиропе, мороженое и известное отличным качеством на весь край пиво. Тут же по цене пива предлагалось сухое вино окрестных колхозов, которое почему-то наливалось в пивные кружки из эмалированных металлических чайников. Кстати, такое же вино продавалось на разлив и навынос в каждом из колхозных павильонов, шеренги которых занимали бо́льшую часть территории центрального рынка. Правда, тут вместо пивных кружек предлагались стеклянные пол-литровые банки.

Большой популярностью в районе, крае и за его пределами пользовался казачий танцевальный ансамбль, созданный при клубе комбината под руководством Комусиди (имени не помню, впоследствии хореограф Краснодарского театра оперетты). Вершиной достижений этого коллектива был диплом за успешное выступление на ВДНХ в Москве.

Правда, к 1958 году социально-культурная сфера комбината прошла пик своего развития и увядала на глазах под удушающим эффектом бестолковых хрущевских реформ, основное содержание которых сводилось к урезанию финансирования.

Поселок комбината состоял из пяти 3-х этажных жилых домов (жилдомов). Впоследствии к ним добавились 3 пятиэтажных дома. Кроме того, у предприятия были общежития за пределами поселка. Первыйжилдом (дом № 1), был спроектирован и построен для американских специалистов, участвовавших в строительстве предприятия в 30-х годах. Проект был также американским. Каждый из 6-ти подъездов 54-х квартирного дома выглядел отдельным уютным блоком-уступом на 9 квартир. Во время немецкой оккупации в доме располагался госпиталь. Мы с мамой жили в двухкомнатной квартире на 3-м этаже 1-го подъезда. В 1958 году дом был газифицирован. До этого времени печи топились дровами, хранившимися в сараях. Вода и канализация были подведены изначально, однако ванные отсутствовали (туалет один на две квартиры, в трехкомнатных квартирах, располагавшихся по левой стороне каждого подъезда, туалет был отдельный). Фасад дома выходил в заводской парк. Путь от жилья к воротам комбината занимал не более 10 минут.

Война прошлась по Крымску бомбовыми и артиллерийскими ударами. Город (в то время станица) был важным опорным пунктом так называемой «Голубой линии» – рубежей обороны немецких войск на краснодарско-таманском направлении (январь-февраль 1943 года). За его освобождение шли ожесточенные бои 56-я Армия А. А. Гречко и 4-я Воздушная армия. С 31 марта по 15 июля 1943 года в прорыве укреплений участвовала 10-я стрелковая дивизия внутренних войск НКВД СССР. В небе сражалась дивизия трижды Героя Советского Союза А. И. Покрышкина. Тут проходил боевой путь эскадрильи дважды Героя Советского Союза Виталия Ивановича Попкова по прозвищу Маэстро, ставшего прототипом главного героя фильма «В бой идут одни старики». По ночам немцев бомбил 46 Гвардейский авиационный полк «ночных ведьм», известных нам по станице Ассиновской. Эти девчата также послужили первообразами героинь фильма об идущих в бой «стариках».

Ко времени моего приезда Крымск в основном избавился от разрушений. Был восстановлен комбинат и заводской клуб, приведены в порядок жилой фонд и автомобильные дороги.

На этих стройках зарабатывали право на возвращение в Vaterland немецкие военнопленные Крымского отделения Краснодарского лагеря НКВД СССР № 148, которое вплоть до лета 1950 года располагалось в ту пору двухэтажном здании СШ № 25. Под школу же использовались квартиры 2-го жилдома комбината. Старшим переводчиком лагеря № 148 (его отделения тянулись от Краснодара до Сочи) был Николай Федорович Лосев. После возвращения пленных в Германию он уволился с тяготившей его службы в органах НКВД, остался в Крымске и работал преподавателем немецкого и английского языков в СШ № 25. Кроме того, во время периодических приездов специалистов-монтажников из ФРГ (они устанавливали оборудование в отделении литографии по жести) по просьбе руководства комбината выполнял обязанности переводчика с немецкого, работал с англоговорящими стажерами из Ирака, а также переводил с немецкого и английского языков техническую литературу по закупленному комбинатом оборудованию.

Я познакомился и подружился с ним после матчевой встречи по боксу с командой Новороссийска летом 1959 года, на которой он довольно несдержанно за меня болел. Крутые повороты судьбы 37-летнего (в то время) Николая Федоровича заслуживают отдельного описания. Их краткий перечень выглядел так. Довоенный железнодорожный техникум. Работа диспетчером на станции. Начало войны рядовым в пехоте, ранение, госпиталь. Ускоренный курс Института военных переводчиков. Стажировка в лагерях немецких пленных. Двукратное десантирование с воздуха за линию фронта в составе разведывательно-диверсионных групп. В 1945 году участие в качестве переводчика на Потсдамской конференции. Служба в системе лагерей для немецких военнопленных сначала в Германии, затем на Кубани. Заочный факультет иностранных языков Краснодарского «педа» (курс военного Института квалификации права преподавания не давал).

Вступительный экзамен по немецкому языку в Краснодарском Вузе состоял из чтения, перевода текста (со словарем) и беседы на немецком с членами комиссии на заданную тему в объеме средней школы. Любопытно, что в итоге испытаний знания и языковые способности Николая Федоровича были оценены приемной комиссией на «трояк». Далее, по ходу учебы, он с удивлением обнаружил, что навыками устного и письменного общения на этом языке с горем пополам обладает лишь один из преподавателей факультета. Остальные были специалистами по суффиксам и приставкам. Вероятно, как бывает в подобных случаях, недобрую роль в оценке знаний сыграло подсознательное желание экзаменаторов поставить не по рангу бойкого абитуриента на отведенное ему регламентом место. В развитие темы скажу, в 1960-м я слышал от одного из немецких шеф-монтажников, постояльцев комнаты приезжих из второго подъезда нашего дома, что Николай Фердович говорит по-немецки «луче, чем немец». По окончании института Николай Федорович получил право преподавать не только немецкий, но и английский языки.

К слову, припоминается другое проявление экзаменационной предвзятости. Оно произошло в конце 70-х годов на кафедре иностранных языков Высшей школы КГБ СССР во время очередного экзамена, на право получать 10 %-ю надбавку к окладу за знание английского языка. В этот раз заносчивые экзаменаторы оценили на «трояк» языковые навыки одного из сотрудников Первого главного управления КГБ СССР, бывшего разведчика-нелегала, в свое время успешно действовавшего в Лондоне под видом чистопородного англичанина. О последнем обстоятельстве экзаменаторы не знали. Причиной занижения оценки до уровня, который лишал экзаменуемого права на получение надбавки, стал некий спор по теме экзамена между бывшим нелегалом и членами комиссии. В тот раз амбиции сыграли с экзаменаторами злую шутку. Для них скандал завершился оргвыводами.

Однажды, в начале знакомства, Николай Федорович рассказал мне о неожиданном прогнозе будущих отношений между СССР и США, предсказанном ему пленным немцем. Накануне возвращения Ганса (или Фрица) в Германию Н. Ф. в шутку предложил ему повременить с отъездом до окончания работ на строительных объектах края. На что Ганс/ Фриц в сердцах ответил: «Это пусть делают для вас пленные американцы!».

От Николая Федоровича я впервые услышал о широко распространенном во время Войны иносказании «боец Пятого Украинского фронта». Скрытая суть высказывания заключалась в том, что украинских фронтов, было всего четыре. Пятый, согласно фольклору тех лет, «держал оборону» в Ташкенте. К его участникам относили лиц мужского пола, уклонившихся различными способами от призыва на военную службу.

Возвращаясь к рассказу о Николае Федоровиче, хочу сказать, что этот интересный в общении, отлично развитый физически и совершенно непохожий на школьного учителя человек, помог мне, когда это потребовалось, добиться заметных успехов в изучении английского языка.

Во время нашей последней с ним встречи, в начале 70-х, Николай Федорович работал диспетчером в Новороссийском морском торговом порту, где знание английского языка оказалось весьма востребованным. Правда, и немецкий, порой, оказывался не без пользы. Такое случилось буквально накануне нашей встречи. Милиция задержала пьяного ФРГ-эшного матроса-дебошира. В качестве переводчика пригласили дежурного диспетчера, получающего надбавку к окладу за знание немецкого, но реально владеющего им через пень-колоду. Разговор с немцем не получался. Дебошир корчил рожи, издавал неприличные звуки, пародировал произношение диспетчера и отказывался понимать вопросы. На требование назвать имя «пояснял жестами, что его зовут Хуан». Николая Федоровича пригласили из дому.

«Он, как фашист, назвал меня русской свиньей, – пояснил мне Николай Федорович, – а я, как десантник, дал ему оплеуху. Получилось убедительно. Мелькнуло, что придется отвечать, но не сожалел. Милиция обмерла: международный скандал! А Фриц принял, как полагается, и заговорил бойко. Претензий не высказывал».

Окрестности Крымска

За городом видимые следы войны сохранялись примерно до конца 70-х годов. Ближайшие окрестности были изрыты окопами. В прилегающих лесах то и дело встречались проволочные заграждения, деревянные ящики и металлические «чемоданы» на замках-защелках с минометными минами и снарядами различных калибров. На брустверах окопов легко отыскивались винтовочные и автоматные патроны. Иногда в невскрытых цинках. Однажды, уже осенью 1962 года, мои друзья, ученики 10 класса, нашли на лесном склоне у поселка Саук-Дере (7 км. от Крымска) небольшой склад гранат Ф-1. Они показали эту находку на месте ее обнаружения во время моего приезда на каникулы. Без меня они развлекались подкладыванием найденных гранат в разведенный в окопе костер. Периодически гибли и получали тяжелые ранения от взрывов боеприпасов не в меру любознательные подростки (в том числе мои приятели), в полях подрывались на минах сельхозмашины.

Желание воссоздать в представлении картины недавнего прошлого тянуло меня на места бывших боев в окрестностях Крымска, станицы Неберджаевской и поселка Саук-Дере. Там я провел немало свободного времени.

Механический цех

Несмотря на то, что цех имел статус вспомогательной единицы, он был на самом деле заводом в миниатюре. Его основной задачей являлся ремонт заводского оборудования. Однако в ряде случаев по заказу технологических подразделений в нем придумывались, проектировались и изготавливались уникальные машины и агрегаты: мялки для промышленной переработки помидоров, плунжерные насосы высокого давления, насосы для артезианских скважин, подъемно-транспортные сооружения (подвесные дороги) и т. д., за которые не брались профильные машиностроительные предприятия. По моим наблюдениям, эти сложные работы выполнялись во многом благодаря энтузиазму начальника цеха А. М. Сысоевой и азарту изобретательных мастеров-умельцев, в пику машиностроителям, которые сетовали на нерентабельность заказов, неоправданные затраты усилий и времени, необходимых для проектирования и согласования документации. Мой последующий опыт позволяет утверждать, что только на проектирование некоторых машин, придуманных и изготовленных в цеху за два-три месяца, у высоколобых конструкторских бюро ушло бы не менее года.

Накануне моего прихода в цех началось поэтапное выполнение объемных работ по изготовлению деталей для газификации жилого фонда Комбината. Позже часть этого заказа выпала и на мою долю. Мы делали соединительные муфты, гайки, футорки и, наконец, спроектированные в цехе газовые вентили с вращательно-поступательным движением штока.

Все детали запорного устройства, начиная с корпуса вентиля и заканчивая штоком с рукояткой «бабочкой», изготавливались из стального проката различного профиля без какой-либо предварительной обработки вроде отливки или поковки. Вентиль был спроектирован по принципу надежной простоты. Роль клапана выполнял непосредственно наконечник штока (шпинделя), притертый к конусному отверстию внутри корпуса запорного устройства. Это позволило сократить количество деталей и избежать использования резины или других «посторонних» материалов для прямого и обратного уплотнения задвижки.

Повышенного внимания и хорошей реакции токаря требовал процесс нарезания резцом в упор внутренней газовой (трубной) резьбы в трех отверстиях корпуса. Ныне это без усилий делается на станках с автоматическим реверсом. Нам же требовалось вручную останавливать движение резца в канавке на расстоянии нескольких (точно не помню) миллиметров от глухой стенки. Преждевременная остановка режущего инструмента приводила к браку нарезки. Выход же за пределы канавки заканчивался поломкой приспособления.

Собранный вентиль проверялся на герметичность сжатым воздухом. По какой причине эти устройства не были заказаны профильным предприятиям, сейчас остается лишь догадываться. Возможно, их поставки не были предусмотрены Госснабом. А может быть, закупка выходила за пределы сметных затрат комбината.

Так или иначе, вентили оказались удобными в работе и обслуживании, надежными и чрезвычайно долговечными. До сих пор, спустя 57 лет, они находятся в отличном рабочем состоянии. Два из них и сейчас используются по назначению в квартире моей мамы. Для сравнения: гарантия на ныне имеющиеся в продаже газовые вентили, дается сроком на 2 года.

Для решения производственных задач цех располагал парком токарных, фрезерных, строгальных, сверлильных и шлифовальных станков. Имелись специализированные кузнечный, литейный, сварочный участки, а также отделения термической обработки металла, контрольно-измерительных приборов и автоматики (КИП).

Был у него и собственный технологический транспорт. Цеховые умельцы изготовили для доставки материала и вывоза металлических отходов свой грузовичок – бойкого уродца размером с электрокар, с табличкой «Антилопа-Гну» вместо номера и дырчатым металлическим сидением от трактора ХТЗ-15/30 30-х годов. Колеса на литой резине достались ему от списанного электрокара, а восстановленный двигатель от Москвича 401. Справедливости ради следует отметить, что конструкция имела некоторые недостатки. Сидение было заимствовано у трактора вместе с опорой в виде стальной пластины-рессоры, призванной смягчать толчки от езды по неровной поверхности. Для сельхозмашины с ее скоростью от 3,5 до 7 км/ час и фиксирующейся рукояткой газа использование такого экономного амортизатора представлялось вполне разумным. Однако наше авто было гораздо подвижнее. По этой причине на неровностях сидение превращалось в удалые вертикальные качели, раскачиваясь на которых, седок непроизвольно надавливал на акселератор. Положение усугублялось и тем, что педаль последнего, вопреки здравому смыслу, имела «изнаночное» расположение и находилась не под носком, а под пяткой. Я испробовал такую езду лично. Со стороны это прерывистое движение выглядело забавно. Однако для придания ему равномерности требовались специфические навыки.

Моим мастером-наставником стал сорокалетний Борис Александрович Ревницкий. Отличный знаток токарного дела, весьма начитанный, с широким кругозором. Встретил меня настороженно. Поскольку считал мою маму «начальством» – она руководила лабораторией комбината, опасался получить в ученики избалованного бездельника. О своих тогдашних подозрениях Б. А. рассказал мне позже. Мы оставались с ним товарищами до последних дней его жизни. Бывали друг у друга дома. Несмотря на это о прошлом Бориса Александровича мне не известно ничего. Не знаю, откуда он приехал в Крымск и где получил специальность. Ходили смутные разговоры, что после Войны он «сидел» по «политической» статье. Однако сам он об этом никогда не упоминал и, вообще, избегал разговоров о своем прошлом. Он был женат. Воспитывал дочь школьницу. Под руководством мастера я осваивал теорию по «Справочнику молодого токаря». Это было учебное пособие московского издательства Трудрезервиздат «для обучающихся в профессионально-технических училищах трудовых резервов и токарей, подготавливаемых непосредственно на производственных предприятиях». Параллельно с этим перенимал практические приемы металлообработки по программе токаря-универсала на станке 1А62 (ДИП 200) производства Московского завода «Красный пролетарий».

Как дотошный наставник, Борис Александрович требовал от меня, а при случае и от других учеников (одновременно со мной обучались 5 человек) уверенного владения профессиональной терминологией. Он отличался развитым чувством юмора и мог настоять на терминологической точности даже в некоторых курьезных случаях. Участником одного из таких казусов стал В. Дерявко, по прозвищу Ды́ра, проходивший обучение у мастера М. Половинко. На одежном шкафу ученика красовалось написанное хозяином имя «Володя». Какой-то шутник дополнил его словом «Ды́ра». Случайно обратив внимание на надписи, Б. А. сделал Володе замечание о том, что «дыра́» на языке металлистов именуется «отверстием», а слово «дырка» в общении с токарями используют лишь малограмотные представители водостанции из числа сантехников. Затем, перечеркнув прозвище-приписку, выполнил новую надпись: «Володя Отверстие».

Возможно, этот произошедший при мне случай подтолкнул Володю к началу игры по созданию различных стилистических фигур, в том числе с использованием профессиональных терминов. Вскоре он предложил моему мастеру продолжить процесс правки имен собственных, в частности, написать на шкафу молодого токаря Землянского японский вариант его фамилии, которая будет звучать, как «Виктор Хата-Яма».

В другой раз он попросил Ревницкого, как председателя цехкома профсоюза, учесть при распределении путевок в дом отдыха, что работает в составе бригады с двумя бабками – передней и задней (так называются две крупные детали токарного станка).

Со временем между Володей и мною началась необъявленная игра «в переводы» с различных языков. Арбитром был Ревницкий. Из моих находок помню, что в переводе с казахского на карачаевский город «Бай-Конур» должен был именоваться «Дом-Бай». Положительную оценку мастера заслужил предложенный мною перевод с немецкого на китайский фамилии Блюхер. Он выглядел так: «Блю-Хер» – «Синь-Хуа».

Впрочем, непринужденное общение такого рода не мешало Борису Александровичу без каких-либо поблажек выполнять программу обучения и скрупулезно проверять качество получаемых мною знаний и навыков.

Надо сказать, необходимости торопить меня с усвоением программы у него не было. Я увлекся новым миром станков и обработки металла. В сравнении убогими инструментами (стертыми напильниками и тупыми ножовочными полотнами), которыми я пользовался на протяжении всей предшествующей жизни, новые возможности вызывали у меня восхищение. Мне нравились мощный гул станка, вид и запах ровно вьющейся стальной или фонтанирующей чугунной либо бронзовой стружки. Особое удовольствие вызывал процесс появления детали из куска проката или слитка.

Я с готовностью впитывал знания о видах резьб, допусках, посадках, скорости обработки различных металлов, особенностях проходных, расточных, резьбовых и отрезных резцов и способах их заточки. Наизусть знал виды твердосплавных пластин для токарных резцов, применявшихся в различных ситуациях. Это были лучшие в мире отечественные ВК8, Т15К6, Т15К10 и другие. Сейчас их покупают в Китае. Пару лет назад я прочел интервью «главного ваучера» А. Чубайса о попытках «воссоздать» (?) их аналоги на базе «Роснано». Процесс, по словам нано-руководителя, был на пути к завершению, когда выяснилось, что ниши мирового рынка твердых сплавов уже заняты конкурентами. Вопросы: 1) Надо ли изобретать велосипед? 2) Почему «успешный менеджер» не может переплюнуть конкурентов на мировом рынке? 3) Отчего он не может организовать сбыт пластин на рынке отечественном?

Задержки с применением знаний на практике не было, поскольку сплошь и рядом виды работ менялись в течение дня по нескольку раз. Пришлось обновить свои прежние знания в чтении чертежей. Однако в отличие от абстрактных школьных заданий, графические изображения деталей, которые следовало изготовить, воспринимались играючи. По-новому представлялись прикладные задачи из геометрии, необходимые для выбора режима резания (определение длины окружности, помноженной на число оборотов шпинделя и вытекающей отсюда скорости продольной или поперечной подачи).

Время от времени практика тыкала меня носом в пропущенные предупреждения учебника. Например, о возможной погрешности измерений детали, нагретой в процессе резания. Был случай со стальным валом, диаметр которого я «прослабил» на 2 сотых миллиметра, хотя по ходу работы дважды контролировал микрометром выбранную глубину резания. На какое-то мгновение этот «прокол» поставил меня в тупик. Однако затем стало понятно, что «сотки» ужались при остывании детали, которую я замерял без учета температуры. Ведь знал же о законе теплового расширения. Не сомневался, что он действует и на моем станке, но практическое подтверждение получил в неподходящий момент.

Впрочем, о нагревании деталей в процессе обработки периодически напоминало и другое обстоятельство. Мои ладони от постоянного вращения в них рукояток продольной и поперечной подач суппорта быстро приобрели вид и твердость промасленной подошвы. По этой причине, вынимая готовую деталь из патрона, я порой не сразу обращал внимание на то, что от руки идет дым. Боль от плавящегося на коже машинного масла доходила позже. Затем некоторое время кожа ладони выглядела так, словно ее разгладили раскаленным утюгом. В начале самостоятельной работы я чуть не поплатился левым глазом за нежелание пользоваться защитными очками. Отлетевшая от патрона мелкая стружка пробила роговицу и застряла в районе зрачка. Доставали ее сначала в заводской амбулатории, а затем в районной больнице. Глаз был здорово расковырян и долго ныл.

21 января 1959 года, сдав экзамен по теории и выполнив в отведенный срок квалификационную работу, я получил свидетельство № 671 на право «занимать должность (рабочее место) место токаря 4-го разряда». Всего разрядов в нашей тарифной сетке было 6.

По случаю окончания учебы одна из знакомых мамы, ориентируясь на изображение плакатного рабочего-передовика, пошила мне отличный полукомбинезон с помочами и накладным карманом на груди. Обновка выгодно отличалась от казенных комбинезонов с их необъятной шириной и карикатурно короткими штанинами.

Самостоятельная работа началась с изготовления нескончаемых потоков немудреных деталей: болтов, шпилек, гаек, валиков для цепей Галя, фланцев, звездочек, шестерен, штуцеров, ниппелей, масленок для шприцевания, роликов подвесной дороги и т. д.

Одна из простеньких (2-го или 3-го разряда) работ этого периода на несколько десятилетий стала моим личным памятным знаком – напоминанием о днях начала токарной карьеры. Это были 20 декоративных заглушек из чугуна, предназначенных для установки на вертикальные стойки перил моста через речку Адагум в районе 25-й школы и заводского парка со стадионом. Вероятно, заказ комбинатского ЖКО своей примитивностью вызвал скрытое раздражение мастера цеха Селезнева. Размеры деталей были указаны на бланке наряда. «Декоративную» часть заказчик отдал на откуп моей фантазии. С его согласия я придал видимым элементам яйцевидно-коническую форму. Впоследствии эти заглушки встречали меня на мосту по пути в парк или на стадион в течение многих лет: сначала в период работы на комбинате, затем во время приездов в отпуск. Они исчезли одновременно с мостом, парком и стадионом после спрямления излучины реки по инициативе комбинатских пакостников – «преобразователей природы».

В числе несложных работ, которые периодически доставались почему-то именно мне, было изготовление колес тележек для перевозки пакетов металла в жестяно-баночном цехе. Такая «стопка», скромных на вид размеров, весила 1000 кг. Тележки были четырехколесными и перемещались вручную.

Изготовлявшихся мною колеса состояли из чугунной ступицы с заходами наружной и внутренней резьбы и навинчивающихся с двух сторон дисков того же металла. Роль амортизатора играл набор «блинов» из боковин старых автомобильных покрышек, надетых на ступицу подобно кускам шашлыка. По мере затягивания дисков резиновые блины становились единым целым и обрезались по заданному диаметру резцом из самокала (быстрорежущей стали марки Р18), откованным в виде лезвия ножа Г-образной формы. Внутрь ступицы запрессовывались б/ушные шарикоподшипники, закрывавшиеся резьбовыми заглушками.

Очередное появление у меня описанного заказа всякий раз побуждало соседа по станку – Саню Синегрибова – задать набивший оскомину вопрос: «Ну, что? Перекурим, тачки смажем?». Иногда звучало ехидное утверждение: «Работа несложная. Ткачук справится». Саня был потомственным токарем. Он пришел в цех двумя годами раньше меня и в короткое время стал виртуозом. У него было необыкновенное (правда, не замеченное большинством окружающих, да и им самим тоже) качество – врожденная способность работать красиво: непринужденно, изящными, экономными движениями. Равных ему в исполнении рутинных, по сути, действий на началах красоты и целесообразности в цеху не было даже среди асов токарного дела.

Из набора стандартных изречений Сани мне запомнились два афоризма. Первый – «Скорей бы утро, да на работу», ритуально произносился в начале смены. Это был лозунг с увиденного им где-то плаката. Второй принадлежал авторству самого Сани. Услышав в любом контексте слово «экскурсия», он автоматически уточнял: «В женскую баню».

За ехидные высказывания Сани в мой адрес я рассчитывался с ним различного рода финтами на совместных тренировках заводской волейбольной команды. Уходя на действительную службу в армию, Саша подарил мне набор своих собственных инструментов, среди которых, кроме резцов, были дефицитные сверла, лерки и метчики. После демобилизации А. А. Синегрибов работал токарем на Станкостроительном заводе им. Седина в Краснодаре. В конце 80-х стал председателем профкома этого завода и по дошедшим отзывам был признанным заступником рабочих.

Через какое-то время после начала самостоятельной работы мои задания усложнились. Пошли заказы на изготовление деталей 5-го разряда: гладких и ступенчатых валов, винтов и гаек с многозаходной трапецеидальной и ленточной (квадратной) резьбой, шестерен, шкивов, на обработку седел клапанов паровых вентилей большого диаметра и т. п. Поскольку мы работали по сдельной системе, такие работы оплачивались по тарифной ставке разряда, указанного в наряде. Это было не только прибавкой к заработку, но и косвенным признанием моей повысившейся квалификации.

Правда, в некоторых случаях приходилось обращаться за советом к Б. А. Ревницкому, а если мы работали в разные смены, к другим опытным токарям.

Однажды меня поставил в тупик наряд на уменьшение диаметра абразивного круга, который не помещался в кожух заточного станка. Обточить его резцом было невозможно, поскольку круг в мгновение ока «слизал» бы любую из твердосплавных пластин. Такая же участь постигла бы даже алмаз. В учебнике ответов на возникшую проблему не было. Помог совет Б. А. Оказалось, что свойства круга поразительно меняются в зависимости от скорости его вращения. При снижении числа оборотов шпинделя до 24 в минуту, малой подаче и обильном увлажнении водой круг аккуратно обтачивался куском обычной малоуглеродистой «стали 3», закрепленным в суппорте.

Сразу после выхода из ученичества работать, по причине нехватки станков для выпускников, пришлось в 3 смены, которые начиналась соответственно в 8, 16 и 24 часа. Ветераны-мастера, в том числе и Б. А. Ревницкий, трудились в две смены. Вообще-то, посменная работа была «привилегией» станочников. Все другие специалисты работали только днем. Правда достоинством работы вечером и ночью было полное отсутствие в цеху какого-либо руководства. Со временем третья смена была упразднена. С 24-х до 8-ми работали лишь дежурный токарь и фрезеровщик-строгальщик. С 1960 года должность одного из 3-х дежурных токарей выпала на мою долю. Как говорится, спасибо за доверие. Надо сказать, что дежурство не освобождало от выполнения потока текущих заказов. Рутинная ночная работа с 24-х до 8-ми, особенно тяжелая с 2-х до 4-х, прерывалась только в случае появления неотложных задач, решать которые приходилось порой в стрессовой ситуации.

Запомнился случай разрушения клиноременного шкива на тельфере (подвесное рельсовое устройство для подъема и перемещения груза) автоклавного цеха. Новую деталь требовалось изготовить за 40 минут, позволявшие отремонтировать подъемник до окончания стерилизации загруженной партии консервов. В случае задержки сбивался цикл последующей загрузки 8-ми автоклавов, в каждом из которых находилось по 4000 банок продукции. За этим сбоем неизбежно следовал затор на конвейере технологического цеха.

Работу удалось выполнить в срок. Шпоночную канавку в готовой детали и саму шпонку сделал мой друг и напарник по смене дежурный фрезеровщик-строгальщик Женя Солоха.

Второе памятное ЧП было отмечено внезапной находкой способа решения задачи. Примерно в 2 часа ночи в цехе появился запыхавшийся слесарь-наладчик с лопнувшей тягой пресс-автомата для штамповки крышек к стеклянным банкам. Автомат производил около 100 тысяч крышек за смену, и потери из-за каждой минуты простоя можно было посчитать без труда.

Поломанная деталь представляла собой прут длиной более 1000 мм и диаметром 16–20 мм со специальными креплениями на концах. Для ремонта поломки требовался сварщик, который работал только в первую смену. Был, правда, «токарный» вариант восстановления детали с изготовлением соединительной муфты. На его выполнение потребовалось бы около часа. Внезапно я вспомнил о сварке трением. Накануне этот способ видел в киножурнале «Новости дня» наш токарь Юра Музыченко. Он рассказал мне об этом, как о забавном курьезе.

Решив рискнуть, я вставил одну часть тяги в патрон, зажал другую в суппорт, включил станок на предельные 1200 оборотов и стал прижимать обломки друг к другу на ручной подаче. Эффект проявился сразу. Первоначальный скрежет обломков сменился вязкой тишиной. Торцевые поверхности детали, пройдя гамму цветов от различных оттенков красного до ярко-белого, стали единым целым. Останавливать вращение следовало предельно быстро, с минимальным остыванием детали. В противном случае стык был бы разорван снова. Пришлось тормозить станок включением обратного хода, хотя это было запрещено во избежание повышенного износа фрикциона.

В роли сварщика я выступил впервые. Работа заняла около 10 минут. Деталь была восстановлена необычным способом, без обязательных в сварочном деле защитных добавок. По этой причине надежность сварного соединения вызывала у меня некоторые опасения. Проверив тягу на излом, я вернул ее слесарю, пообещав в случае повторной поломки выполнить вариант с муфтой. Через несколько дней при случайной встрече с наладчиком я узнал, что тяга «работает, как новая» и в замене не нуждается.

В обеденный перерыв одного из последующих дней я по приглашению нового приятеля зашел в штамповальное отделение, которое располагалось метрах в 50 от нашего цеха. Посмотрел на остервенело стучащие по листам жести станки и искренне посочувствовал девчатам, вынужденным работать в три смены в этом отупляющем грохоте. Увидел в работе пуансоны и матрицы. Периодические заказы на изготовление этих изнашивающихся деталей выполняли из инструментальной стали ХВГ токари-асы С. Овчаров и М. Половинко.

В «предбаннике» отделения было сравнительно тихо. Там трудился сортировщик, раскладывавший на отдельные стопки пакет листов жести. Этот виртуоз действовал со сноровкой сдающего колоду шулера. Всякий раз, взяв новый лист, он совершал волнообразное движение, ловил возникший при этом звук и играючи метал «карту» в одну из стопок.

Заметив мой интерес к процессу, наладчик пояснил, что листы в пакетах имеют неодинаковую толщину от 0,18 до 0,30 мм. В то время как разница в 0,10 мм требует соответствующей переналадки пуансонов. Иначе на крышках появляются разрывы и заусенцы. Измерять каждый лист инструментом замаешься. Поэтому сортировщики научились определять толщину с точностью до десятых долей миллиметра на слух. И делают это без ошибок. Отсортированная жесть подается к станкам, настроенным на соответствующую толщину листа. Определенным недостатком дежурных работ был постоянный вал заказов из так называемой мелочевки – единичных деталей разнообразного характера от изготовления мелкой шпильки до проточки седла клапана громоздкой паровой задвижки, требовавшей установки четырехкулачкового патрона и сложной центровки детали вручную. Кстати, на эту подготовительную операцию давалось 40 минут, в то время как сама проточка длилась несколько секунд. Иногда приходилось изготавливать специальную оснастку. Нормы времени на ознакомление с заданием, чертежом, подготовку рабочего места, установку и съем приспособлений и инструмента, как правило, были смехотворно малы. Вне поля зрения нормировщика оставалась проблема поиска и выбора на цеховом складе материала соответствующего вида и марки для будущих деталей. В итоге смены на рабочей тумбочке обычно лежала приличная стопка «закрытых» нарядов с жиденьким «сухим остатком» в рублях (а с 1961 года в часах), едва дотягивающим до нормы выработки. Бывали случаи, когда, несмотря на спринтерский темп, само выполнение нормы стояло под угрозой. Свой вклад в создание нервозной обстановки вносил нормировщик Швец, «резавший расценки» в угоду экономии фонда заработной платы. Причем, несмотря на имитацию «научного» обоснования норм обработки деталей с использованием соответствующего справочника, делал это довольно неряшливо. Время от времени в нарядах, на изготовление одинаковых деталей, выданных разным исполнителям, обнаруживалось существенное (от 30 до 50-ти процентов) несовпадение стоимости работ. При попытке «молодых» выяснить причину такого расхождения Швец использовал иезуитский «воспитательный» прием. Заявлял, что ошибся и корректировал более высокую расценку в сторону снижения.

Я не обращался к нему с просьбами о пересмотре несправедливых расценок ни разу, считая такие «челобитные» унизительными. Правда, однажды Швец увеличил первоначально отпущенное мне время на изготовление фланцев из вязкой нержавейки сразу вдвое, с 4-х до 8-ми часов. Сделал он это с подачи А. М. Сысоевой, случайно увидевшей «смерть резцам» – процесс обработки заготовок с зубчатыми, оплавившимися от элетродуговой резки, кромками и усомнившейся в правильности его расчетов. В критические моменты приходилось обращаться к мастеру цеха Н. С. Селезневу, который компенсировал возню с мелочевкой выдачей наряда на какие-либо серийные изделия. Так или иначе, с производственными заданиями я справлялся, даже перевыполнял, и, как выразился известный юморист, был «отмечен доской». Почета. Механического цеха.

Фото с цеховой доски почета.1960 г.

Коллектив цеха

Администрация цеха состояла из начальника – Антонины Михайловны Сысоевой, мастера цеха Нестора Савельевича Селезнева, мастера ОТК Ивана Васильевича Георгиевского, нормировщика Швеца (имени не помню), и бухгалтера Марии, фамилию которой я забыл.

Костяк специалистов цеха начал складываться в первые послевоенные годы под руководством бессменного начальника – А. М. Сысоевой. Специалист высокого класса в области металлообработки, вдова фронтовика, воспитывавшая дочь-школьницу, Антонина Михайловна, была душой и умелым организатором производства. Твердой рукой управляла коллективом из 115 мужчин и 7 женщин. Была награждена орденом Ленина. Пользовалась не показным уважением подчиненных за личное бескорыстие, беспристрастность в распределении работ, организацию справедливой (в рамках установленных свыше границ) оплаты труда и за внимательное отношение к бытовым проблемам работников.

Ее месячный доход не превышал, а порой был меньше, заработной платы наших асов из числа станочников, слесарей и других специалистов. Без излишней огласки она отказалась от предложенных ей с дочерью 3-х комнат во вновь строящемся заводском коттедже, попросив присоединить одну из них к квартире многосемейного соседа. Гордилась тем, что за двадцать с лишком лет работы на комбинате ни разу не попробовала дармовых консервов. Организовывала цеховые субботники для помощи нашим рабочим в строительстве индивидуального жилья или заготовке дров.

Одно из таких мероприятий едва не закончилось трагически. Летом 1959 года во время субботника по заготовке дров шлифовщик Вася Гузунов едва не стал жертвой немецкой противопехотной мины-лягушки. Дело было в Шапсугском ущелье. Решив прогуляться после загрузки очередной автомашины, Вася перепрыгнул линию наполовину осыпавшихся окопов и слегка углубился в лес. Мина оказалась под его ступней буквально через несколько метров. Василий объяснил, что догадался о ней по вибрации грунта: сработал вышибной заряд. Словно в замедленном кино он упал ничком, надеясь, что шрапнель ударит поверху. Основной заряд взлетел метра на полтора, но, к счастью, не взорвался. С пережитым стрессом Вася связывал появившиеся боли в сердце, на которые он жаловался в течение многих лет.

Фактическим заместителем начальника по производству был мастер цеха Нестор Савельевич Селезнев, 1902 года рождения, металлист с довоенным стажем, призванный в действующую армию 1942 году из Сталинградской области и находившийся на фронте до конца Войны. Согласно данным Министерства обороны, вклад старшего сержанта Селезнева Н. С. в обеспечение боеспособности 42-го Отдельного полка связи 4-го Украинского фронта был отмечен медалью «За боевые заслуги»^[11]. Доброжелательный и уравновешенный по характеру он легко и умело решал возникавшие организационные и технические задачи. Однако внешняя невозмутимость, Нестора Савельевича не гарантировала от неожиданных взрывных проявлений его характера. Один из таких случаев вошел в цеховой фольклор и закрепился в форме популярного иносказания. Это было продолжение какого-то производственного спора между Н. С. и механиком жестяно-баночного цеха Санько. Первая часть конфликта происходила за закрытыми дверями в кабинете А. М. Сысоевой. Вторая-публичная, между цеховой конторкой и умывальником в присутствии нескольких станочников. Последнее слово было за внезапно вспыхнувшим «Нестором». Окончание фразы звучало так: «…потому, что я металлист! А ты – проститутка!».

С того памятного дня слова «я металлист…» приобрели в цеху статус поговорки, конечный смысл которой был известен лишь посвященным. Это обстоятельство позволяло безнаказанно вставлять эвфемизм в публичные споры с представителями других цехов.

В последний раз я встретился с Нестором Савельевичем в заводском парке во время отпуска в 1973 году. К тому времени уже пенсионер, он в разговоре со мной почему-то использовал обращение «товарищ Ткачук». Разговор был невеселым. Бывший мастер спокойно рассказал, что скоро умрет из-за болезни сосудов, которые до последнего времени лечил, принимая вовнутрь скипидар. Теперь желудок употреблять народное лекарство не в состоянии, а без этого растворителя сосуды закроются окончательно. Прогнозы Нестора Савельевича о близкой кончине, к сожалению, сбылись в том же году.

А я вспомнил, что это могло случиться на много лет раньше по моему недосмотру. В тот день на ближнем к цеховой конторе станке работала закрепленная за мной ученица 11-го класса 25-й школы Людмила (фамилии не помню), проходившая школьную производственную практику. Я поручил ей резать на заготовки для болтов трехметровые прутки диаметром 16 мм. Поскольку концы материала свободно висели за пределами шпинделя и при вращении изгибались, резать их следовало на самых малых оборотах. Об этом я предупредил практикантку. Работая на соседнем станке, я увидел Нестора Савельевича, идущего к нам по центральному проходу. Одновременно заметил, как Людмила, зажав очередной пруток в патроне, почему-то «врубила» 300, а может, 500 оборотов. Я крикнул ей, чтобы она выключила станок, но было поздно. Пруток, сделав несколько вращательных движений малой амплитуды, согнулся под прямым углом и, махнув перед лицом мастера, вдребезги разбил деревянный трап. Людмила выключила мотор. Нестор Савельевич на мгновение застыл. Затем тихо произнес: «Ну, товарищи, так работать нельзя!». На этом инцидент был исчерпан.

Профессиональным стержнем цеха была сравнительно небольшая группа мастеров экстра-класса со стажем 20 и более лет. К ней примыкали специалисты, проработавшие 10–15 лет. Примерно треть коллектива состояла из «молодых» со стажем до 10 лет и «пацанов», сравнительно недавно завершивших производственное обучение.

Необычную прослойку представляла группа из 7-ми бывших офицеров (5 капитанов и 2 старших лейтенантов), уволенных в запас из разных родов войск по причине хрущевского сокращения Вооруженных Сил СССР. Все они начали производственное обучение одновременно со мной. Шестеро приобретали специальность слесаря, седьмой – капитан А. Лосиков, готовился стать токарем. Отвратительная суть «хрущевского» сокращения вооруженных сил, сходного с деяниями Е. Гайдара, «обнулившего» в 90-х трудовые сбережения и льготное исчисление выслуги лет или пенсионного стажа, требует отдельного описания.

Товарищеские отношения у меня сложились с бывшим капитаном-танкистом Мишей Кашкаровым. Он неплохо играл в волейбол. Вместе с ним мы выступали за заводскую команду в Крымске и на выезде. Другим товарищем стал уволенный из органов КГБ СССР по состоянию здоровья старший лейтенант Анатолий Экимян. Он происходил из известной на комбинате рабочей династии. Анатолий, сравнительно близкий мне по возрасту, был непрочь подшутить над окружающими, в частности над известным в цеху корыстолюбцем слесарем-лекальщиком Жорой Мавромати, о котором расскажу далее. Добрые отношения с А. Т. Экимяном у нас сохранились до его кончины. Отучившись в ВУЗе, он работал инженером в Москве. В 90-е, получая мизерную пенсию, занялся пчеловодством и настойчиво приглашал меня стать его компаньоном по пасеке.

Одним из офицеров был ученик слесаря капитан запаса Федор Павлович Федотов, немногословный коренастый мужчина средних лет, в прошлом пилот базировавшегося в Крымске 562 истребительного авиационного полка (ИАП).

С ним в паре мы работали на субботнике по уборке колхозных помидоров в станице Киевской (ныне сельское поселение). Иногда он обращался ко мне с просьбой изготовить кое-что для личных нужд. Помню комплект деталей закатки (ручной машинки для укупорки стеклянных банок жестяными крышками) и ось переднего колеса дорожного велосипеда. Периодически мы встречались за обеденным столом и в уголке отдыха, где цеховой народ стучал раздражавшим А. М. Сысоеву домино и обменивался сведениями разнообразного характера. Излюбленной темой Федора Павловича была рыбалка. В цеху знали, что Федотов участник войны в Корее, кавалер ордена Ленина, однако разговоров на авиационные темы мне не доводилось слышать от него ни разу.

В наше время, заглянув в Интернет, я обнаружил три книги, в которых описаны воздушные бои Федора Павловича с американцами и их вассалами на Корейском полуострове. Одна из хроник воздушных сражений, составленная И. Сейдовым на основе архивных документов, воспоминаний ветеранов и западных источников, представляет особый интерес в связи с тем, что в ней «состыкованы» данные обеих сторон военного конфликта, поименно названы пилоты проамериканской коалиции, противостоявшие нашим асам в конкретных схватках.

Из этой книги я узнал, что первый американский «Сейбр» F-86 командир звена 3-й авиационной эскадрильи 518 ИАПстарший лейтенант Федор Павлович Федотов сбил 17 сентября 1952 года.

Вот что он рассказал автору хроники об этом событии: «Наша эскадрилья МИГ-15 шла над Северной Кореей на юг. В заранее оговоренной точке ведущий сделал разворот на обратный курс. Мгновением раньше я увидел, что навстречу нам примерно на нашей высоте идут «Сейбры» и предупредил об этом командира. Однако он меня не услышал из-за сильных помех в эфире. Наши два звена последовали за ведущим. Встречать «Сейбров» мне пришлось в одиночку. Я ушел вверх, пропустил самолеты противника, развернулся на 180 градусов и со снижением зашел им в хвост. С дистанции 150–200 м дал очередь по правому крайнему F-86, который стал разваливаться. Обломки полетели мне навстречу. От неожиданности я даже пригнул голову. Остальные «Сейбры» сделали разворот, и ушли со снижением в обратном направлении»^[12].

2 октября 1952 года Федор Павлович сбил редкую добычу – истребитель-бомбардировщик «Метеор Мк.8» из состава 77-й аэ Королевских Австралийских ВВС.

Об этом бою он вспоминал: «Наших самолетов в воздухе не было. Я со звеном вылетел курсом на юг в свободный поиск. Через какое-то время услышал по радио командира корпуса генерала Г. А. Лобова, который сообщил, что впереди под большим прикрытием уходят «Метеоры», которых надо догнать. Вскоре увидел четыре «Метеора». Они шли ниже меня. Сверху, надо мною, их прикрывали около 30 «Сейбров». Силы оказались очень неравными. Решение нужно было принимать моментально, пока меня не обнаружили.

Решил потерять высоту и остаться на дистанции огня. Резко положил самолет на левое крыло и вошел в вертикальное пикирование с разворотом на 90 градусов. От перегрузки потемнело в глазах, зато я оказался ниже «Метеоров» на дистанции 400–600 м. С этого расстояния дал очередь по крайнему правому из них. Он завалился на левое крыло, опрокинулся на спину и начал падать. Остальные три «Метеора» встали в левый вираж. Рой «Сейбров» стал перестраиваться. Надо было уходить. Выполнил боевой разворот, пробил порядки истребителей и взял курс на свой аэродром. «Сейбры» упустили момент для атаки, и мы ушли от них на максимальной скорости (мы держали полный газ от взлета до посадки). Еще в воздухе генерал Лобов подтвердил по радио, что самолет противника сбит, поздравил с победой меня и летчиков звена. Мы втроем сели на свой аэродром Мяогоу. В этом бою был сбит «Метеор» с № А77–496, в кабине которого погиб английский летчик-инструктор Оливер Крукшанк, который проходил боевую стажировку в составе 77-й эскадрильи Королевских ВВС Австралии»^[13].

5 декабря в районе аэродрома Аньдун восемь «Сейбров» напали на взлетавшее звено МИГов. Им удалось сбить два советских самолета. Один из наших пилотов погиб при катапультировании. Однако на обратном пути эти «охотники» встретились со звеном (к тому времени капитана) Ф. П. Федотова, выполнявшим патрульный полет. В этом бою Федор Павлович сбил очередной «Сейбр», который пилотировал майор Эндрю Роберт Маккензи из состава Королевских ВВС Канады. Пилот попал в плен. Напарник Федотова замполит эскадрильи старший лейтенант И. А. Витько сбил еще один самолет, упавший в море^[14]. Свой последний «Сейбр» Ф. П. Федотов сбил 4 июня 1953 года над Аньдунем.

Хроники И. Сейдова в который раз подтвердили мысль о том, что большинство по-настоящему ярких людей, с которыми мне повезло встречаться на протяжении жизни, как правило, не обладали геройской наружностью и никогда не выставляли напоказ былые заслуги. Таким был Федотов Федор Павлович, сменивший по воле реформатора Хрущева летное снаряжение аса-истребителя на халат ученика слесаря.

Поразительные мужество и навыки пилотирования проявляли соратники Федора Павловича по корейской войне. Не могу удержаться от пересказа строк И. Сейдова о невероятном владении техникой и бойцовских качествах, проявленных гвардии старшим лейтенантом Вердышем А. П. Падая с высоты 1700 метров на МиГ-15 с простреленным двигателем, он отказался от катапультирования и решил посадить самолет на находившийся в пределах видимости аэродром. Пилот непостижимым образом (посмотрите на фото МиГ-15 – по возможностям планирования это топор без рукоятки) сумел удержать машину от сваливания в «штопор». Более того, уклоняясь от погнавшейся добивать его пары «Сйбров», выполнил «бочку», а на выходе из этой фигуры высшего пилотажа подбил одного из американцев. В итоге Вердыш А. П. приземлился на аэродром, не выпуская шасси. При этом сам летчик отделался ушибом головы о прицел^[15].

Еще несколько слов о 562-м истребительном авиационном полку. Местные жители, работники комбината и мехцеха, в том числе, воспринимали эту воинскую часть как нечто органично свое, городское. Должность начальника отдела кадров комбината занимал бывший заместитель командира полка И. П. Пожидаев. Его подписью удостоверена моя первая (и единственная) трудовая книжка. С семьей его зятя и дочери нас с Людмилой по сей день связывает давняя дружба.

На комбинате трудились и члены семей летчиков. Помню, как во время обеденного перерыва начальник отделения КИП нашего цеха кудрявая «Раечка» (фамилию забыл), проводив взглядом качнувший над нами крыльями «МИГ», засвидетельствовала под удаляющийся рев двигателя: «Мой полетел!».

Несколько раз на моей памяти командование полка обращалось в цех по печальной необходимости. Выполняя просьбы военных, Жора Мавромати изготавливал из нержавейки таблички и звезды на памятники разбившимся летчикам. А слесарь-ветеран Малеванный гнул и варил могильные оградки. На так называемом старом кладбище существовала отдельная аллея погибших летчиков 562-го ИАП.

Последняя на моей памяти авиакатастрофа произошла в апреле 1960 года. Взлетевшая «спарка» упала примерно в десяти километрах от аэродрома на холм у железнодорожного переезда Саук-Дере. Я видел там эту огромную, пахнувшую керосином воронку.

Почему-то навсегда запомнились надписи на изготовленных Мавромати табличках: «Старший лейтенант Зубков» и «Капитан Севастьянов». Как объяснили военные, в тот трагический день Зубков «вывозил» возвратившегося из отпуска Севастьянова в первый «обкаточный» полет. Таким был установленный порядок.

Молодежь цеха

Прослойка «молодых» и «пацанов» постоянно обновлялась, пополняясь выпускниками 25-й, 60-й и других средних школ. Часть ребят, получив специальность, оставалась в цеху. Другие, заработав производственный стаж для льготного поступления, уходили на учебу в ВУЗы.

На дежурном станке до меня последовательно работали братья Сергей и Виктор Синченко. Старший – обстоятельный и вдумчивый Сережа, отработав два года, поступил в МФТИ и впоследствии стал научным сотрудником одного из Подмосковных НИИ. Младший – Виктор по прозвищу «Витютя», в прошлом «трудный» ученик 25-й школы и прогульщик уроков, как ни удивительно, тоже имел склонность к естественным наукам. Наши «аксакалы» уважительно вспоминали, как он запирался по вечерам в цеховой конторке и выполнял письменные работы по математике для подруги А. М. Сысоевой, учившейся заочно в каком-то техническом ВУЗе.

В 1958 году Виктор поступил в Ленинградский политех, а после его окончания и прохождения соответствующих курсов стал офицером-подводником. Служил в Гаджиево. В середине 70-х он, не помышлявший до института о карьере военного, был уже капитаном первого ранга, помощником командира атомной подводной лодки. Отвечал за силовую составляющую субмарины. Скорости его продвижения по службе способствовали льготы для подводников и личные заслуги. Виктор был участником первого в СССР подводного кругосветного плавания без всплытия, в котором их ПЛА, прошла подо льдами Северного Полюса, и побывала у берегов Кубы. Правда, когда он в разговоре со мной специально отметил последнее обстоятельство, я бестактно спросил: «Ну, хотя бы в перископ ты ее (Кубу) видел?». Ответ был краток и правдив: «Не-а! Мы не всплывали».

Из его рассказов о деталях подводного быта запомнились наличие в ПЛА спортивного зала, солярия и бассейна. И еще почему-то описание процедуры ассенизации в подводном положении. Нечистоты по мере накопления сливались в специальную полиэтиленовую емкость сигарообразной формы, которая затем отправлялась в забортные глубины залпом торпедного аппарата. Использование грозного боевого устройства для столь прозаичной процедуры компенсировалось ритуалом применения «злого духа» (содержимого контейнера) для гипотетической схватки с враждебной «материей» – потенциальным противником. Действо имело сходство с учебной торпедной атакой. Правда, тут после приказа «товсь» звучала непредусмотренная корабельным уставом чеканная фраза командира: «По акулам американского империализма… говном, – и лишь затем следовало долгожданное, – пли!». Раздававшаяся по громкой связи команда на выстрел служила одним из дополнительных элементов психологической разгрузки коллектива. Заодно опровергалось расхожее представление о том, что «из говна пулю не слепишь». Команда проникалась сознанием того, что в случае необходимости из упомянутой субстанции можно изготовить не только пресловутую пулю, но и целую торпеду, встреча с которой вряд обрадует самого оголтелого империалиста.

По иронии судьбы самый старший из братьев Синченко – Жора, выпускник суворовского, а затем среднего и высшего военных училищ, старательно, без взысканий, тянувший служебную лямку более 25-ти лет, окончил военную карьеру майором.

Варвара Тимофеевна Синченко, мама Жоры, Сережи и Виктора воспитывала ребят одна. Ее муж-кадровый офицер, погиб на фронте. Варвара Тимофеевна – поразительной доброты человек и признанный кулинар, была близкой подругой моей мамы и научила ее печь замечательные пироги. Ее рецепты перешли по наследству нашим детям.

Широкие возможности дает теперешний Интернет. Сеть хранит сведения не только о героях моего повествования, но и о негодяях, которые терроризировали их семьи во время оккупации Крымска.

В январе 1943 года некто Котомцев И. Ф., дважды судимый уголовник, служащий «Зондеркоманды СС-10-А», угрожая расстрелом, понуждал мать моего друга Жени Солохи – Ольгу Ивановну, идти на сборный пункт для отправки на принудительные работы в Германию. В это время Ольга Ивановна, 1903 года рождения, дом которой заняли фашисты, жила в землянке с пятью малышами – своими Женей и Аллой и тремя братьями Синченко, выдавая всю команду за собственных детей. Более молодая Варвара Тимофеевна пряталась от угона на хуторе. Наличие малышни и возраст Ольги Ивановны Котомцева не смущали. Когда он стал тащить ее на сборный пункт насильно, она потеряла сознание. По словам Жоры Синченко (ему было 10 лет), каратель оставил затею со словами: «Нарожала щенят, сука старая. Подыхай с ними». Как выяснилось позже, этот персонаж в те же дни участвовал в повешении 16-ти крымчан.

После освобождения станицы Крымской Ольга Ивановна и Варвара Тимофеевна с детьми уехали из-за продолжавшихся немецких обстрелов к родственникам в Краснодар. Там, в июле 1943 года они случайно увидели Котомцева на одной из площадей. Он не первый день висел в одном ряду с 6-ю другими служащими зондеркоманды, казненными по приговору военного трибунала. Сергей Синченко, по воспоминаниям Варвары Тимофеевны, сказал: «Вон висит тот дядька. А ты, Женя (Солоха), отвернись. Не смотри».

Информационные массивы Интернета дают полный перечень черных дел Котомцева и других краснодарских душегубов, содержат приговор по делу и даже кинокадры их казни^[16].

Руководство комбината, заинтересованное в подготовке смены будущих инженеров-консервщиков, поощряло желающих учиться в профильном ВУЗе. На проходной комбината и в заводской многотиражке «Консервщик» размещались объявления, приглашавшие рабочих и служащих поступать вне конкурса на дневное и заочное отделения Краснодарского института пищевой промышленности (ныне политех) и в аспирантуру. Очники получали заводскую стипендию в размере 50 рублей (средняя зарплата рабочего комбината в то время составляла 70 руб.). Аспирантам платили по 100 рублей. В этом ВУЗе прошли обучение многие заводчане и в том числе несколько человек из нашего цеха. На моей памяти деканом факультета этого института стал главный инженер Крымского комбината Рубайло (имени и отчества не помню). В начале 70-х несколько молодых заводских инженеров – выпускников Краснодарского пищевого, перешли в качестве специалистов-консервщиков на суда Новороссийского Управления рыболовного флота. В их числе был наш сосед по квартире Виталий Невзоров, периодически уходивший в шестимесячное плаванье и возвращавшийся с массой впечатлений о зарубежных портах, с экзотическими подарками и приличным заработком. Его однокурсник и близкий друг Володя (Владимир Николаевич) Щербак уйти с комбината не рискнул. Тем не менее, карьерный путь Владимира оказался более крутым, чем у Виталия. Бывший наш сосед ушел на пенсию с неизвестной мне должности в Новороссийском Управлении рыболовного флота. В. Щербак – бригадир овощного цеха комбината в 1961-м, по окончании учебы в институте 1966-м двинулся по ступенькам карьерной лестницы на комбинате. Прошел должности механика, начальника цеха, главного инженера, в 1974 году стал директором комбината. Позже занимал должности 2-го секретаря Краснодарского крайкома КПСС, заместителя министра сельского хозяйства РСФСР. В 1999 году был назначен заместителем Председателя Правительства Российской Федерации.

В апреле 1959 года на базе комбината был создан техникум пищевой промышленности. В этом учебном заведении прошли обучение почти все работники нашего цеха. Большая часть из них относились к категории «кому за тридцать» и старше. Среди них был мой друг фрезеровщик Женя Солоха, окончивший вечернее отделение техникума с «красным дипломом» в 1971 году.

С 1964 по 1970 год преподавателем технологических дисциплин в техникуме работала моя мама, оставившая по состоянию здоровья должность заведующей лабораторией комбината.

Некоторые из моих друзей, став классными специалистами, уехали за пределы края и получили высшее образование на заочных и вечерних отделениях различных ВУЗов. Проблем с поступлением на работу у них не было.

Токаря Юру Музыченко приняли на один из заводов Гатчины в день его обращения в отдел кадров. Окончив заочно институт, он работал на том же заводе, но уже начальником цеха. В девяностые на пару с сыном, таким же рослым (190 см.) крепышом, как и сам, подрабатывал строительством загородных домов.

Коля Сидорин уехал в Ленинград, работал слесарем в одном из НИИ, заочно учился в политехе. По окончании института перешел на должность научного сотрудника. Судя по сторонним отзывам, он оказался для своего исследовательского института ценной находкой по части задумок и реализации профильных идей. У нас он работал слесарем отделения КИП, удивляя коллег и руководство цеха не только изобретательностью, но и изяществом материального воплощения замыслов. Однажды, выполняя работу по ремонту тестера – контрольной многопатронной машины для автоматизированной отбраковки негерметичных жестяных банок, он придумал и своими руками реализовал остроумное решение по повышению чувствительности этого импортного (по-моему, английского) устройства. Новшество повысило способность улавливать потерю воздуха в банке с 0,1 см³ до 0,01 см³, вызвало горячее одобрение заказчика, и было увековечено в заводской многотиражке.

Изобретательность Коли дополнялась завидными дизайнерскими способностями, которые он блестяще реализовывал в металле. Летом 1968 года, откликнувшись на приглашение, он навестил нас с Людмилой в г. Хмельницком. В тот раз мы увидели изготовленное Колей небольшое подводное ружье собственной конструкции, замечательное по дизайну и техническим решениям. Изделие было выполнено из титана с черными эбонитовыми накладками, радовало глаз чистотой отделки, строгими линиями и изящными изгибами. По функциональным качествам оно превосходило известные в кругу ценителей аналоги (выглядевшие жалкими жестянками), и было остроумно избавлено от ряда их типичных недостатков изделий массового производства. «Силовую часть» оружия, в отличие от резиновых жгутов ширпотребовских изделий, представлял барабан с 16-ю малокалиберными патронами, закупоренными вместо пуль эпоксидной смолой. Выстрел выталкивал находящийся в стволе гарпун с силой, позволявшей пробивать с 10-ти шагов двухсантиметровую доску. В этом я убедился в нашем служебном тире. Большим достоинством ружья была высокая синхронность работы спускового крючка и растяжек, удерживавших леску гарпуна. Она позволяла избежать спутывания капроновой нити при выстреле – характерного дефекта ружей других систем. Недостатком изделия была дальнобойность (в воде гарпун уходил далеко за пределы видимости), ограничивающая возможность его применения в водоемах с присутствием других рыбаков или купальщиков.

Наиболее причудливой выглядит карьера моего друга Марика Глухова – Глухова Марка Петровича. Его отец, бывший начальник пожарно-сторожевой охраны комбината, умер в 1956 году. Марка и старшего брата Виктора воспитывала мать, работавшая секретарем в заводоуправлении.

Марик был типичным школьным шалопаем, тратившим время на чтение художественной литературы в ущерб школьной программе. В то время его любимыми авторами были Дж. Лондон, И. Ильф и Е. Петров, Дж. Джером, Э. Ремарк. Однажды я взял его, школьника, в двухдневный туристический поход через Шапсугское ущелье в Кабардинку. На подъемах он несколько раз просил нашу компанию идти помедленнее и временами бормотал: «Я никогда не тренировался. Я не люблю больших нагрузок. У меня вредная привычка: я курю».

В механический он пришел учеником фрезеровщика. В его активе было восемь классов средней школы. На большее не хватило времени и усердия. Среднюю школу окончил во время срочной службы в железнодорожных войсках ВС СССР во Львове. Из армии на некоторое время вернулся в цех. И вдруг в 1967 году прислал в Хмельницкий, где я проходил службу, весточку о том, что он теперь житель Иркутска. О мотивах внезапного переселения рассказал во время очередной встречи. Суть их такова. Надоел замкнутый мирок Крымска и мелочная домашняя опека. Захотелось попробовать силы в краях, воспетых А. Пахмутовой. Сначала нацелился на Комсомольск-на-Амуре, но денег хватило только на железнодорожный билет до Иркутска. Ни одного родственника или знакомого в городе не было, но не сомневался, что работу фрезеровщика и койку в общежитии найдет всегда.

Дальнейший трудовой путь Марка кратко описан с его слов в номере Восточно-Сибирской правды от 27 сентября 2007. Зимой 1967 года вышел из поезда на иркутском вокзале и увидел объявление: «На завод имени В. В. Куйбышева требуются фрезеровщики». Так попал в 17-й цех. Жил в общежитии, несколько лет работал в три смены. Решил учиться, но не в политехе, а на юридическом. Чтобы была возможность посещать занятия на вечернем отделении, пришлось поменять рабочую специальность на слесаря-лекальщика. Окончил университет. В 27 лет стал самым молодым руководителем на заводе – начальником отдела кадров. Далее в течение двадцати лет, работал заместителем директора по кадрам. В своё время был признан лучшим начальником отдела кадров в системе Министерства тяжёлого машиностроения и награждён медалью «За трудовое отличие».

В жуткие 90-е, когда всё валилось, был разграблен заводской музей. Мне удалось спасти Красное знамя ВЦСПС, награду от Наркомата тяжёлого машиностроения за работу во время войны. Хранил знамя у себя на даче. Когда обстановка стабилизировалась, вернул его на завод, теперь оно у нас в комнате переговоров. Документ о награждении и орден Трудового Красного Знамени пропали. Осталось только письмо, подписанное М. И. Калининым.

Завод выжил, работает и развивается в новых условиях. Поставляет золото-, горно-добывающее и металлургическое и оборудование не только предприятиям России, но и в страны ближнего и дальнего зарубежья, в том числе в КНР, Монголию, Индию, Египет и Бирму.

Здесь я проработал сорок лет. С 2006 года являюсь председателем совета директоров ОАО «Производственного объединения Иркутский завод тяжелого машиностроения»^[17].

В этой светлой канонической биографии опущена «черная полоса» формуляра, оставившая рубец в памяти Марка. О ней он рассказал мне летом 1983 года во время путешествия (с его супругой и моими женщинами) на самодельном плоту по реке Лене от пос. Жигалово до Усть-Кута. Подробнее об этом сплаве далее.

Суть истории такова. Его, молодого партийца, хорошо зарекомендовавшего себя руководителя – производственника, пригласили на должность инструктора в промышленный отдел Иркутского обкома КПСС. Марк усомнился, отпустит ли его директор завода, однако обкомовские функционеры высокомерно заявили: «К нам отпустит!». Как ни странно, директор желания обкома не учел и в переводе отказал. Тогда обиженный его произволом Марк написал заявление об увольнении. Предупреждению директора о плохих последствиях этого шага он не внял. И зря. На работу в обком его, уволившегося вопреки воле директора, не взяли.

По словам Марка, в сердцах он сказал обкомовским деятелям, что они «несерьезные люди» и пошел на авиационный завод, куда его неоднократно приглашали на кадровую работу. Однако там его ждал неожиданный отказ. То же самое произошло и на нескольких других предприятиях. Позже выяснилось: это был результат упреждающих звонков директора ИЗТМ. Плюнув на административные должности, Марк решил вернуться к работе слесаря. Однако попытка бывшего начальника отдела кадров занять место рабочего воспринималась администраторами с большим подозрением. Ему отказывали, несмотря на обилие свободных мест. «Вот тут-то я впервые вздрогнул – сказал Марк. – Мне пришлось убеждать их, что я не пьяница, не склочник, не интриган и т. п.». С большим скрипом его приняли слесарем – лекальщиком на авиационный завод. Здесь, чтобы отвлечься от тяжелых переживаний, он с головой ушел в работу.

«Я не подумал, что создаю проблемы новым коллегам, – говорил он мне потом. – Не придавал значения тому, что перевыполняю нормы вдвое и больше. Работяги взмолились, чтобы я не губил им расценки. Пришлось сбавить обороты. Не у всех же такая мотивация. В качестве укрепляющих душу «настроев» читал Дж. Лондона».

Тут необходимо небольшое отступление. Лекальщики – это элита металлистов, изготовители самых сложных, прецизионных изделий типа матриц или эталонов. Их работа – во многих случаях акт творчества, поскольку те задания, которые им поручают, нередко требуют неординарных решений и навыков. Сейчас этих специалистов в значительной мере (но не окончательно) заменили станки с компьютерным управлением и 3D технологии. В механическом цехе Крымского консервного комбината единственным лекальщиком был Жора Мавромати. Способ выполнения им некоторых заданий наши специалисты так и не разгадали. Он работал над ними по вечерам в опустевшей «слесарке». Заработки Жоры значительно превосходили оклады А. М. Сысоевой и Н. С. Селезнева. Пользуясь своим исключительным положением, он сам калькулировал расценки на нестандартные задания, сообщая итоговые цифры нормировщику Швецу. Тому оставалось лишь покорно «обосновывать» расчеты. Кстати, корыстолюбие Жоры, проявлявшееся даже в близком окружении, заметно охлаждало его отношения с коллегами. Он имел репутацию «куркуля» и был единственным из слесарей, кто, уходя с работы, снимал подвижную губку своих тисков и запирал ее в верстаке.

Правда, в деле маскировки способов выполнения отдельных работ Жору превзошел другой «куркуль» – «дед Шапошников», проживавший в 6-м подъезде нашего жилдома. Это был универсальный специалист экстра-класса в области токарного и фрезерного дела, а также ремонта всех видов металлообрабатывающих станков. Мой приятель-токарь Володя Кайнаров, сам работавший в механическом с 1947 года, заглазно называл Шапошникова «николаевским» (царских времен) токарем. Однако, оказалось, упомянутая эпоха оставила на нравственном облике умельца стойкие «родимые пятна капитализма» (заимствовано у К. Маркса) в виде корыстолюбия и использования нечестных конкурентных приемов. Наиболее ярким их проявлением стал случай с так называемым «американским» фрезерным станком. Марки этой машины в цеху никто не знал. Судя по надписи на станине, он был изготовлен в г. Цинцинати (США), а на комбинат попал по репарации из Германии. Станок был весьма удобным для обработки деталей небольших и средних размеров, в том числе различных видов звездочек и шестерен. Однако «колеса» с дуговыми зубьями на нем мог изготавливать только «Дед». Никто, кроме него, не мог рассчитать подбор сменных шестерен гитары подач в сочетании со скоростью движения ходового винта. Секретами расчетов Шапошников ни с кем не делился, несмотря на укоризненные замечания А. М. Сысоевой. За указанные работы он, не стесняясь, «ломил» со Швеца баснословные расценки.

Антонина Михайловна неоднократно подначивала молодых фрезеровщиков, в первую очередь умельца Ивана Золотарева, за неспособность раскрыть «тайну Шапошникова». Напоминала, что формулы подбора сменных колес и уравнения кинематической цепи для определения величины подачи содержатся в прикрепленной к станине табличке. Однако все произведенные по ним расчеты И. Г. Золотарева получались ошибочными. Завершающие зубья неизменно «наезжали» друг на друга. Более предприимчивый Гриша Самарский пытался выведать секрет «Деда» лестью и подкупом. Поил его пивом и вином в заводской столовой и «Голубом Дунае». Шапошников обещал «научить», но слова не выполнил, даже уходя на пенсию. Позже стало понятно, почему.

Въедливый И. Г. Золотарев, исследуя станок, обнаружил, что Шапошников, ремонтируя в свое время червячную передачу, умышленно изменил шаг винта и маточной гайки. Это сделало зафиксированные на скрижалях станка формулы и уравнения бесполезными для расчетов. «Дед» же вносил в данные соответствующие поправки, значения которых держал в тайне.

Однако обратимся к Жоре. По оценке Марика, Мавромати был специалистом экстра-класса. Не могу судить, достиг ли мой друг Марк Петрович таких же высот, работая в Иркутске (сам он сравнения избегал), но по итогам одного из профессиональных конкурсов лекальщиков в рамках Министерства тяжелого машиностроения СССР он занял первое место. Марик изготовил вручную металлический куб высокой чистоты обработки с идеально правильными сторонами и гранями (что само по себе очень непросто). Изюмина же заключалась в том, что куб этот состоял из множества незаметных невооруженному глазу кубиков меньших размеров, «слипшихся» в результате межмолекулярного взаимодействия настолько плотно, что для их разделения требовались нешуточные усилия. Такой эффект был достигнут за счет высочайшей чистоты обработки поверхности, позволяющей приблизить молекулы противоположных сторон друг к другу на необходимое для слипания расстояние. Как победителя, Марика приглашали работать на один из ведущих заводов отрасли в Ленинград, однако покидать Иркутск он отказался.

В отличие от Г. Мавромати Марик был весьма щепетилен в денежных делах. Его супруга Галя жаловалась, что он категорически отказывался от дополнительных заработков «на стороне», даже в те времена, когда они были бы весьма кстати. В качестве примера она рассказала о таком случае. Марик с детства носил очки нестандартной ширины, оправы которых в продаже встречались очень редко. Став лекальщиком, он решил задачу приобретения дефицита просто: изготавливал оправу из пластмассы своими руками. Со стеклами в мастерских проблем не было. Технологию окраски плексигласа ему «продал» зэк из колонии, изготавливавшей для ИЗТМ тару. Ноу-хау обошлось Марику в пачку индийского чая. Мне он раскрыл секрет производства бесплатно. Плекс варился в растворе йода или зеленки различных концентраций и на выходе приобретал коричневый или зеленый цвет потребных оттенков. Изделия Марика отличались строгим изяществом.

Когда Марик впервые принес нестандартную оправу для вставки стекол в мастерскую по изготовлению очков, тамошний специалист чрезвычайно заинтересовался источником ее приобретения. Узнав правду, стал горячо упрашивать умельца наладить изготовление этих эксклюзивных изделий на продажу. Обещал приличный доход. Давил на сочувствие к нуждающимся. Не помогло.

Вернуться на должность начальника отдела кадров ИЗТМ Марка попросил новый директор предприятия. Это произошло через полтора года. К тому времени прежний директор был на пенсии.

Марик в очках с оправой собственного изготовления. 1983 г, плот, р. Лена.

Пережив вместе с заводом тяжелейшие 90-е годы, Марик активно участвовал в возрождении ИЗТМ. В 2004 году по его инициативе был воссоздан музей боевой и трудовой славы предприятия. Возвращены на аллею памяти скульптуры В. В. Куйбышева и С. М. Кирова (разбитый и утопленный вандалами в реке бюст И. В. Сталина отыскать его не удалось).

О неприятии Мариком распространившихся в новых условиях идей наживы и накопления материальных ценностей красноречиво свидетельствуют следующие строки Годового отчета ОАО «ПО «ИЗТМ», утвержденного в 2014 году.

«Глухов Марк Петрович, председатель Совета директоров.

Доля участия в уставном капитале эмитента: нет;

Доля, принадлежащая указанному лицу обыкновенных акций эмитента: нет

Доля, принадлежащая указанному лицу обыкновенных акций эмитента, в которые могут быть конвертированы принадлежащие данному лицу ценные бумаги: нет…».^[18]

Должность Председателя совета директоров ИЗТМ Глухов Марк Петрович занимал до последнего дня своей жизни. Он умер 13 сентября 2015 года.

Часть друзей, с которыми мне довелось осваивать профессию токаря, осталась в Крымске.

Один из них токарь Женя (Евгений Семенович) Голов, игрок заводской футбольной команды, мастер веселых выходок и исполнитель песен под гитару. «Подруга семиструнная» сопровождала его на выездных матчах и, по нынешним представлениям, использовалась в качестве инструмента психологической разгрузки команды. Иногда по причине широкой натуры Евгения Семеновича его музыкальные номера выходили за пределы узкого круга спортсменов.

Один из таких случаев произошел летом 1959 года в Ереване. В этом городе, имеющем свой консервный завод, проходило первенство футбольных команд Добровольного спортивного общества «Труд». Наши ребята разместилась в одной из городских гостиниц. По окончании соревнований, вечером накануне отъезда, игроки расслаблялись пением под гитару, употребляя легкие (и не очень) напитки. Среди них оказался печальный армянин из числа временных постояльцев. Прослушав в исполнении Жени песню-покаяние «Помнишь, мама моя…», этот подвыпивший мужчина рассказал о причине своей душевной горечи. Оказывается, он был вынужден расстаться с женой в результате интриг ее родственников, но теперь приехал уговаривать свою бывшую половину вернуться. Сейчас он понял, что размягчить ее сердце перед решительным объяснением должно исполнение песни «про маму и девчонку». Петь предполагалось под балконом экс-супруги. Реализовать задумку следовало в тот же вечер. Шутливое обсуждение такой возможности друзьями по команде перемежалось очередными тостами и в конце-концов закончилось решением ехать к нужному адресу на такси.

Кроме покинутого мужа и Жени, в экспедицию направились два ассистента из числа игроков команды – А. Синченко и М. Пахоян. На случай агрессивной реакции родственников или соседей бывшей жены машину предусмотрительно оставили в «шаговой доступности». Время начала серенады близилось к полуночи, и значительная часть окон трехэтажного дома была темна. Однако при звуках «вечерней песни» бо́льшая их часть осветилась. Некоторые жильцы, выйдя на балконы, узнали страдальца, по лицу которого текли слезы. Послышался голос: «Это ты, Тёмик? Хорошо придумал, молодец!».

Неосвещенным осталось лишь окно той, кому посвящалось музыкальное произведение. Причину неудачи объяснил другой сосед: «Ануш уехала в Абовян. Приходи завтра, Тёмик! И друзей бери!». С балконов просили продолжить исполнение, но команда, посчитав миссию завершенной, вернулась на базу. Окончание истории Тёмика и Ануш осталось неизвестным.

Незатейливые и доброжелательные розыгрыши Жени время от времени пополняли копилку цехового и заводского фольклора. Однажды во время обеденного перерыва вечерней смены мы с ним слегка подшутили над дежурным пожарной охраны. Собственно мое участие заключалось в составлении сценария. Исполнителем был Женя. Я для этого не годился по причине излишней смешливости. Мысль о розыгрыше возникла случайно. Мы отдыхали на скамейке во внутреннем дворике цеха. За нашими спинами на подоконнике станочного отделения пылился телефон внутризаводской связи. Мне никогда не доводилось видеть, чтобы по нему кто-либо разговаривал. Руководство цеха пользовалось телефоном конторки. Рабочим же звонить было некому. Выполняя задумку, Евгений Семенович протянул руку за переплет с отсутствующей четвертью стекла, вытащил наружу трубку аппарата и попросил девушку из коммутатора дать ему «пожарку». В ответ на прозвучавшее «алё!» он представился работником водостанции. После этого сообщил, что планируется временное перекрытие воды и попросил проверить, достаточны ли ее запасы в цистернах пожарных машин на случай ЧП. Немедленный положительный ответ его не удовлетворил. Он попросил абонента лично убедиться в достоверности сведений. Через некоторое время из трубки послышался голос: «Водостанция! Алё! Е вода, е!». После чего Женя с нажимом произнес: «Ну, тогда мойте ноги и ложитесь спать». Затем вернул на место трубку, от контакта с которой на ухе остался жирный мазок пыли, металлизированной окалиной чугуна.

Впоследствии мы узнали, что шутка вызвала умеренное веселье в «пожарке» и ходила по дежурным сменам этого подразделения несколько дней. В цеху она приобрела статус поговорки. В наше время я обнаружил текст про воду и мытье ног перед сном в народном фразеологическом словаре, появившемся, правда, через несколько десятилетий после этого незначительного события. Какой удар со стороны народной фразеологии! А мы-то считали… Впрочем, новизна шутки была не в содержании текста, а в его адресности.

Ну, ладно. Отвергая возможные подозрения в склонности Евгения Семеновича к заимствованию сюжетов, расскажу еще об одном розыгрыше. Уборщицей цеха была сухонькая доброжелательная старушка Мария Романовна, которую все именовали просто Романовной. Тихая и незаметная, она временами умудрялась вгонять в стресс токарей и других станочников. Это происходило в моменты, когда, зайдя в тыл станка, уборщица по простоте душевной бросала подобранный обрезок болванки в металлический поддон. Работа на автоматической подаче в значительной мере контролировалась на слух. Убаюканный ровным гулом механизмов токарь или фрезеровщик, подскакивал от внезапного грохота, как ужаленный, лихорадочно определяя причину и размеры катастрофы. Такие случаи, несмотря на высказывавшиеся Романовне упреки, повторялись периодически, и привыкнуть к ним было невозможно.

Вершиной проказ Романовны был случай, когда она с размаху прислонила металлическую жаровню к кожуху электросилового щита, располагавшегося напротив цеховой конторы. Блеснувшая вспышка дополнилась грохотом, сопоставимым с выстрелом РПГ у незащищенного уха. Щит просматривался только с центрального прохода, с места расположения моего станка. Обернувшись на взрыв, я увидел Романовну, мелькнувшую серой (цвет халата) тенью в сторону женского душа. Остальной народ причины происшествия не понял. Выскочивший из конторки Нестор Савельевич остановился в недоумении. Умолкли станки. «Полетели» все находившиеся в работе резцы (остановка на стружке означает однозначный «кирдык» режущей пластине). Раздались бестактные возгласы в адрес электриков. Делиться своими наблюдениями по поводу причины происшествия я ни с кем не стал.

Кроме описанных шалостей, за Романовной числился и другой грешок. Она была активным переносчиком новостей. Зная об этом, Женя по секрету рассказал своей подруге (они без преувеличения очень приязненно относились друг к другу, Евгений Семенович периодически подкармливал ее говяжьей тушёнкой от заказчиков: от свиной у нее болела печень) о том, что накануне в ведре пассажирки городского автобуса была обнаружена голова. Надо сказать, что подтекстом «новости» было трагическое событие, произошедшее накануне. В воскресенье днем после обильного дождя в речке Адагумке всплыли части расчлененного тела женщины. Я случайно увидел, как их доставали при большом скоплении народа у пешеходного моста в районе 25-й школы. Голову несчастной найти не удалось. По завершении рассказа Женя предупредил Романовну, что новость является тайной следствия и предупредил о недопустимости ее разглашения. Уборщица понимающе согласилась. Однако минут через 10 из цеховой конторки к станку Жени быстрыми шагами подошла бухгалтер Мария. Дальнейший диалог я наблюдал с некоторым недоумением, так как начало истории мне не было известно.

– Женька! Это правда, что голову в автобусе нашли? – вопрошала Мария.

– Нашли, – отвечал Евгений Семенович. – В ведре была.

– Человеческую?! – усиливая эмоциональный накал, ужаснулась Мария.

– Кто сказал, человеческую? Я такого не говорил. От селедки голова была, – сказал Женя, уклоняясь от нешутливого замаха Марии.

О дружеских отношениях между Романовной и Женей свидетельствовали постоянные диалоги, в ходе которых старушка с готовностью солдата-первогодка отвечала на каверзные вопросы моего друга в духе викторины «Что? Где? Когда?».

– Романовна, – вопрошал Женя. – Если я, токарь, вступлю в брак с фрезеровщицей, кем будут наши дети?

Задумавшись на мгновение, Романовна отвечала: «Шлиховщиками».

Во время службы в армии Женя переквалифицировался в сварщика и работал по этой специальности в механическом цехе комбината до последнего дня своей жизни. В конце 80-х – начале 90-х в числе лучших специалистов края, он был рекомендован на работу в Алжир. Там, в северо-африканской стране, он течение года варил стыки труб на газопроводе, зарабатывая средства на ремонт родительского дома. Однако по возвращении в Союз получить заработанное оказалось не так просто. «Внешэкономбанк», в котором был открыт в валюте зарплатный счет, оказался фактическим банкротом. У подъезда этой кредитной организации околачивалась толпа жаждущих получить свои кровно заработанные. Какой-то клерк составлял на неопределенное будущее список очередников-получателей. Вертелись жучки, предлагавшие ускорить получение вкладов за треть или половину суммы. Их охранял держиморда в милицейской форме с погонами майора. По счастливой случайности выцарапать так необходимые семье друга деньги помог мой бывший сослуживец И. А. Щербаков, к тому времени работавший в каком-то аналитическом подразделении ВЭБа.

Кроме обязанностей на комбинате, Женя, добрая душа, безотказно выполнял все виды сварочных работ в хозяйствах земляков. По оценке Марика Глухова, он был сварщиком от бога и варил даже то, в теории вроде бы соединить невозможно. Виртуозно ремонтировал автомобильные кузова и другие детали.

В какой-то момент его сманили на станцию техобслуживания автомобилей. Однако через некоторое время он, несмотря на приличные тамошние заработки, вернулся на комбинат. В разговоре со мной объяснил свое решение просто: «Они берут с людей несправедливые деньги. Мне там работать стыдно». От побочных доходов он не отказывался. И когда его Света намекала на весьма скромную оплату таких трудов, объяснял: «Мы рассчитываемся по совести».

Помнится, в начале нашей совместной токарной карьеры свое сдержанное отношение к деньгам Женя продемонстрировал весьма неожиданным способом в день одной из получек. Отойдя от окошечка инструменталки, через которое выдавались деньги, он развернул сотенную купюру (до реформы 1961 года она была значительно больше «хрущевской»), положил ее на пол и, подмигнув стоящему в очереди «куркулю» Жоре Мавромати, вытер о дензнак подошвы. Правда, завершив это театральное действо, сотенную он все-таки возвратил в карман.

Шальных денег у него никогда не было и от возможности облегчить нагрузку на семейный бюджет за счет продававшихся со скидкой в заводском киоске субпродуктов или некондиционных (из-за мятых жестяных банок) консервов он не стеснялся. Признаком скупости такие приобретения он не считал. Однажды я увидел его с внушительным ворохом так называемой грудинки, притороченной к велосипеду, на котором он ездил на работу. На самом деле это были кости говядины (или свинины) после обвалки туш. Их можно было купить в заводском киоске. На костях оставалось немного мяса, срезать которое обвальщикам было недосуг в погоне за выполнением норм выработки. Мы с мамой тоже время от времени покупали «грудинку», но не в таком количестве. Заметив на моем лице удивление размахом приобретения, Женя выдал один из афоризмов, ныне учтенный в словарях кропотливыми собирателями народной мудрости: «Глазам стыдно, а душа радуется».

В 1998 году во время отпуска я увидел на его подворье бычка, которого он выкармливал для пополнения семейного бюджета. Игривый теленок очень понравился нашей внучке Асе.

Женя вырастил отличного сына Виталия, который после школы стал одним из лучших в Крымске специалистов по ремонту автомобильных двигателей. Отслужив в армии, Виталий окончил милицейский ВУЗ, успешно работал на оперативных должностях, а в 2014 году стал начальником районной полиции. Меня он по старой памяти именует дядей Игорем.

В дополнение ко многим особенным качествам Женя обладал удивительной способностью к дрессировке кошек. Семья Головых жила в реконструированном собственными руками домике покойных родителей Жени, впоследствии разрушенном наводнением 2012 года. На их подворье всегда было несколько хвостатых особей. Говорят, что эти существа почти не поддаются дрессировке. У Жени это было не так. Складывалось впечатление, что его котята понимают человеческий язык. Когда кто-то из них не желал выполнять прыжок на грудь хозяина с отмеренных двух-трех метров и, облегчая себе задачу, пытался незаметно сократить расстояние, Женя выговаривал ему, как напроказившему школьнику. Котенок послушно возвращался на исходный рубеж и отчаянно прыгал оттуда на пределе своих возможностей. Правда, отучить воспитанников цепляться когтями за грудь не удавалось. Были у котят идругие коронные номера. Наградой им служили плотва и красноперка, собственноручно выловленные Женей в Адагуме.

Ловлю себя на мысли, что в воспоминаниях Женя выглядит подозрительно безупречным праведником. Конечно, это не так. Я помню его довольно хулиганистым любителем подрывов гранат и мин, не отказывавшимся принять участие в групповой или одиночной драке с представителями «слободки», «скалы» или «центра». Однако это осталось в юности. В зрелые годы он мог прилично выпить за компанию. В борьбе с «зеленым змием» ему сильно мешали доброхоты из числа заказчиков. Чего в нем не было никогда – это корыстолюбия и нарушения правил неписанного кодекса чести, вынесенных из послевоенного уличного детства.

Динамику его семейного достатка можно было отследить по личным транспортным средствам. В середине 60-х – мотоцикл «Ява», в 70 – «Запорожец». Последнее приобретение в начале 80-х – ВАЗ-2105 «Жигули», «пятёрка».

Женя говорил мне, что не представляет себя без сварочного участка, запаха расплавленного металла и удовольствия от качественно выполненного шва. Он умер на рабочем месте, присев отдохнуть, 3 сентября 2003 года во время моего приезда в Крымск. Внушительную колонну провожающих его на кладбище составляли не только родные, друзья и сослуживцы, но и просто горожане, знавшие Женю как человека открытой души и безотказного мастера золотые руки.

Солоха Евгений Андреевич, крымчанин в пятом поколении, наследник одного из ста сорока солдат Крымского пехотного полка, проходивших службу в Верхне-Адагумском укреплении со времени его постройки в 1858 году, а затем по их желанию приписанных к Кубанскому казачеству.

Женя пришел в цех в 1959 году, после получения аттестата зрелости. Мы познакомились с ним годом ранее в спортзале комбината. Он неплохо играл в волейбол и баскетбол за 25-ю школу. Входил в основной состав сборной команды Крымского района по ручному мячу пять раз подряд выигрывавшей Первенство краевого Совета ДСО «Урожай» по этому виду спорта.

Пройдя курс ученичества, получил квалификацию фрезеровщика-строгальщика 4 разряда. С 1960 года в паре с ним мы работали дежурными станочниками. В мае 1960 года администрация и цехком буквально вытолкали нас в двенадцатидневный отпуск по двум «горящим» путевкам в геленджикский дом отдыха «Приморье». Ничего привлекательного там для нас не было. Дешевизна навязанного отдыха (по 80 руб. с носа при среднем заработке 700 руб.), на что напирал предцехкома Б. А. Ревницкий, не оправдывала скуку курортного времяпрепровождения. Купаться было рановато. Желающие играть в волейбол и баскетбол среди отдыхающих «Приморья» отсутствовали. По вечерам нас развлекал песнями под баян массовик-затейник из местных греков. Его коронным номером были куплеты на тему меркантилизма местных обольстительниц (фонетика соблюдена):

«Ай, палавина сахар – палавина мёд, палавина любит – палавина вирёт».

Лирико-иронические строфы перемежалось припевом, который оканчивался телеграфной просьбой с юга: «Милый мой, скучаю, вишли восемьсот!». На танцплощадке дома отдыха кружились пары категории «40+».

Геленджик представлял собой захолустье с преобладанием греческого населения. Большинство домов отдыха действовало лишь в теплое время года. Отпускники размещались в дощатых летних строениях. На этом населенном пункте заканчивалась асфальтированная дорога со стороны Новороссийска. Далее в направлении Сочи шло гравийное шоссе.

Показы фильмов в соседствовавшем с «Приморьем» летнем кинотеатре несколько раз за сеанс прерывались зычными «флотскими» возгласами типа «Капитан «Ромашки», на выход!». Название судна в каждом объявлении было новым. Мы с Женей недоумевали по поводу местонахождения столь многочисленного флота. В бухте, за исключением колхозного сейнера, не было ни одной заметной посудины. В конце концов, я обнаружил одну из «Ромашек» у пляжных мостков. Известное по выкрикам название украшало обыкновенную прогулочную лодку. Ситуацию с «капитанским» статусом ее собственника нам пояснил один из местных жителей. «Мы, греки, все капитаны, – улыбнулся он. – Особенно для отдыхающих!».

Одним из наших развлечений в «Приморье» на первом этапе стал почти ежедневный подъем на Адербиевский перевал высотой 650 метров. Мы выходили сразу после завтрака и успевали вернуться к обеду. Дорога была мне знакома с мая 1959 года, когда мы друзьями, пройдя несколько ущелий и горных массивов по маршруту Абинская – Шапсугская – Эриванская – Адербиевка, спустились в Геленджик.

Вторая половина отдыха проходила веселее. Вода потеплела и стала пригодной для неспешного купания. Это позволило совершать заплывы на середину бухты к стоявшему на якоре сейнеру. Благо, никаких спасателей в окрестностях не было. Кроме того, мы нашли волейбольные площадки в других домах отдыха и влились в стихийные команды, игравшие «на вылет».

Отдых навсегда пополнил наш словарный запас поговорками «мы, греки, все капитаны» и «скучаю, вишли восемьсот».

Согласно утверждениям ряда исследователей, Геленджик (в переводе с турецкого – базар невест) с конца XV века был местом, откуда турецкие захватчики увозили в рабство и в жены молодых красивых девушек. Это предание, помноженное на личные наблюдения, привело нас с Женей к предположению, что всех красивых девушек турки вывезли из города впрок на несколько столетий вперед. Каюсь, так это представлялось в далеком 1960 году.

Надо сказать, что город того времени мог обоснованно похвалиться мастерами портняжного и обувного искусства. Отпуск в нем обогатил меня замечательным имущественным приобретением. Совершенно случайно я заказал у портного-грека один из лучших костюмов за всю свою жизнь. Работа была выполнена за 4 или 5 дней. Материю цвета морской волны купил в магазине по рекомендации самого мастера. Свои труды портной оценил менее чем в 100 рублей (точную сумму не помню). Костюм носился много лет до рубежа неприличного истирания, однако даже напоследок он выглядел предпочтительнее новоприобретенных одежд.

Геленджикские греки, как и другие их российские соплеменники, без сомнения, унаследовали от представителей древней Эллады широкий спектр талантов, включая способность постигать скрытую суть событий и лиц. Да только на старуху бывает поруха. В марте 1991 года на Первом Всесоюзном съезде греков в Геленджике они избрали президентом своего общества Гавриила Попова. Этот демократ начальной волны, первый мэр Москвы и титулованный советскими научными инстанциями экономист, в новые времена вдруг публично заявил о пользе взяточничества для управления экономикой. Сам он тоже кое-чем разжился в ходе компании приватизации. Воззрения и дела Г. Х. Попова вкупе с его избранием главным греком СССР побудили неизвестного автора газеты «Завтра» выразить кредо демократа-экономиста емким девизом – «Из ворюг в греки». Эти слова по сей день напоминают нам с Евгением о досадной промашке, бросившей тень на проницательность делегатов Всесоюзного съезда, в числе которых были греки города-курорта Геленджик.

По возвращении из отпуска наша совместная с Женей Солохой работа продолжилась. В памяти чаще всего всплывает начало недели ночных смен. Женя, постоянный посетитель танцев в заводском клубе, проводив подругу, появлялся в цехе за несколько минут до 24-х часов воскресенья и, переодевшись, приступал к подготовке инструмента. Его шкаф занимал место за фрезерным станком, «хобот» которого периодически менял положение в зависимости от вида выполнявшихся работ. Каждая смена выставляла его по-своему. И вот, в последние минуты нетронутой воскресной тишины станочного отделения вдруг раздавался глухой стук, сопровождавшийся приглушенными высказываниями. Это Женя, привыкший за прошлую неделю к убранному «хоботу», разгибался с коробкой фрез и ключей и бил головой в коварно выдвинутую массивную чугунную тушу. Происшествию способствовал высокий рост моего друга. У его сменщика Мити Мотренко по причине низкорослости подобных проблем не было.

После службы в армии Женя перешел на работу в Крымское объединение «Сельхозтехника», где более 40 лет проработал испытателем ремонтировавшихся двигателей комбайнов и тракторов, очень неплохо зарабатывал до начала 90-х, а затем получил небольшую пенсию и статус инвалида 2-й группы по слуху в результате профзаболевания. Сейчас, вспоминая человеческие качества многонационального состава бригады испытателей, отмечает, что за 18 лет работы на единый наряд, в коллективе ни разу не возникало непонимания по поводу вклада каждого из работников в общую копилку.

Летом 2014-го он согласился с моим предложением составить его генеалогическое дерево. Решению задачи способствовала прекрасная память друга. Она в какой-то мере восполняла отсутствие семейных документов и фото, «уплывших» вместе с родительским домом во время наводнения 6 июля 2012 года. Определенное подспорье в уточнении забытых дат оказали надписи на памятниках многочисленной родни Евгения Андреевича, покоящейся на местном кладбище. В целях визуализации ветвей и персон генеалогического дерева использовалась компьютерная программа iRule. В ходе работы мне открылся неведомый ранее пласт информации не только о родословной друга, но и о множестве интересных деталей организации службы жизненного уклада казачьего сословия.

История рода начинается с прапрадеда по материнской линии – Егора Думцева, уроженца Курской губернии, крепостного, отданного барином в солдаты 73-го Крымского пехотного полка. В 1853–1856 годах полк воевал в Крыму. С 1857 года местом его дислокации стало возводимое на левом берегу реки Адагум укрепление, которое в 1862 году получило наименование станицы Крымской. По окончании срока службы «пра-пра» получил волю и был определен в казаки. В связи с переходом в новое сословие ему были предоставлены земельный надел и место для продажи произведенных продуктов.

Далее родословная плотно насыщена судьбами мужчин и женщин, участвовавших, как правило, не по своей воле в грандиозных исторических коллизиях. В их числе были участники гражданской войны, стоявшие друг против друга в рядах белых и красных войск. В близкие родственные связи вплелись исполнители и жертвы красного террора, заключенные и сотрудники Гулага, раскулаченные (в том числе дважды) земледельцы, вездесущие чекисты, офицеры Красной и Советской Армии.

Тетя Мария окончила на кошт общества казачье медицинское училище в Екатеринодаре, став по этой причине военнообязанной. Участвовала в «Ледяном походе» Корнилова в качестве мобилизованной медсестры, правда репрессиям не подвергалась.

Двоюродный дядя Петр служил по мобилизации в Таманской армии красных. Отступил вместе с «Железным потоком» под командованием Кожуха (см. одноименное произведение А. Серафимовича) в сторону Туапсе и далее, пропал без вести.

Двоюродный дядя Думцев Федор в 1921 году расстрелян ЧК у ограды винзавода станицы Крымской за уклонение от мобилизации.

Двоюродный дядя Пронов в гражданскую войну служил в ЧК станицы Крымской. Участвовал в поимке названного выше дезертира Федора Думцева. Впоследствии женился на его сестре, Думцевой Марии Федоровне, с которой прожил всю жизнь. Умер в Ташкенте.

Дядя Квитин Николай. Бывший царский офицер. В 30-е годы служил в системе ГУЛАГа. Был начальником отделения лагеря на Колыме. Умер в Москве. Жил в доме рядом с НИИ «Гидропроект».

Дядя Думцев Лука (похороненный рядом с моей мамой) с 1919 года служил по мобилизации артиллеристом в Белой армии. Воевал с красными в Крыму. Эмигрировал в Турцию. Был интернирован на полуострове Галлиполи. Бежал на шлюпке в Одессу. Трудился в Новороссийском дорожно-строительном управлении рабочим. Репрессирован в 1937 г. по обвинению в антисоветской агитации. Служба в Белой армии осталась вне поля зрения сотрудников НКВД (видимо реальные факты биографии Луки этих фальсификаторов интересовали мало). Освобожден в 1947 г., реабилитирован в 1958 г.

Дядя Тихон необычайно жадный до работы земледелец, один из немногих, кто вручную косил за день десятину (более 1 га или 10000 м²) луга или поля, был раскулачен в 1932 году и выслан на Черные земли между Ставропольем и Калмыкией. После вновь проявленного «трудового энтузиазма» отправлен в 1933 году на Урал, где остался до конца жизни. Дети и внуки вернулись в Крымск в 50-х годах (прошлого века).

Описать все уровни родственных связей Евгения Андреевича среди коренных крымчан и их жизненные коллизии задача, ожидающая своего М. А. Шолохова. По образному выражению друга, «на это и компьютера не хватит». Можно с уверенностью сказать, что его родственниками различной степени отдаленности являются не менее двух третей коренных жителей города.

К теперешним попыткам возрождения казачества Женя относится с недоверием в основном из-за лично знакомых ему малоуважаемых персонажей, записавшихся в это обновляемое сословие. Сам он от предложения пополнить ряды казачьего общества отказался.

Интересным фактом из дореволюционной жизни станицы Крымской являлось наличие маршрута конки, связывавшей вокзал с центральной площадью у винзавода, и общественной электростанции неплохой рабочей мощности. В 1913 году в расчете на ее энергию планировалось заменить конку трамваем. Намеченные работы были остановлены в связи с началом Первой Мировой войны.

Цех коммунистического труда

Начальник цеха Антонина Михайловна Сысоева была коммунистом – идеалистом «с человеческим лицом». Старательно внедряя предложенные партией формы морально-нравственного совершенствования работников, не обходила вниманием сугубо бытовые проблемы подчиненных. Правда, иногда интерес к условиям их жизни выглядел избыточным. Помню возмущение Жени Солохи, оформлявшего у цехового бухгалтера справку на приобретение в рассрочку костюма в местном универмаге. Такие покупки широко пропагандировались торговлей. Взносы за них перечислялись бухгалтерией. Подписывая документ, Антонина Михайловна спросила моего друга: «А у отца такой костюм есть?». Это был «ляп». Отношения с родителем у Жени были натянутыми. Кроме того, отец недавно ушел из семьи.

Сподвижником Антонины Михайловны на воспитательном поприще был парторг цеховой организации Е. Т. Ильин, формально числившийся руководителем несуществующей 3-й бригады слесарей. В свое время он прошел в цеху обучение специальности слесаря, однако в этой сфере не преуспел.

Увлеченность Антонины Михайловны идеей создания образцового коллектива невольно порождала у нее готовность наделять отдельных работников несвойственными им высокими моральными и идейными качествами. Таким заблуждениям способствовала однобокая оценка хороших производственных показателей подчиненных. Порой этот подход оборачивался обидным разочарованием.

В духе того времени наш цех боролся за звание коллектива коммунистического труда, которое со временем получил. Это почетное звание сначала было присвоено одной из двух реально существующих бригад слесарей. Гордостью Антонины Михайловны стали также ударники коммунистического труда – четыре токаря, значительно перевыполнявшие нормы выработки. Одним из них был мастер-наставник Г. Камышанов, над которым, по нашему с В. Дерявко мнению, висела тень «шубы». В смысле «то ли он украл…».

Возникло это представление во время выполнения заказа на полторы тысячи чугунных роликов для подвесной грузовой дороги. Работа была распределена между Камышановым, Дерявко и мною. Это была хорошая серия, без частой перенастройки станка, сулившая спокойный труд и нормальный заработок. Изготовленные детали мы складывали у своих станков, откуда их «с колес» забирали монтажники. Учет выполненной работы велся на основании наших собственных записей в индивидуальных нарядах. Это был элемент воспитания доверием. Скандал разразился при подведении итогов, когда обнаружилась нехватка 200 изделий. При «разборе полетов» Антонина Михайловна без колебаний приказала разделить недостачу между мной и Дерявко. В основе ее решения лежал вопрос-утверждение: «Вы же не скажете, что виноват Камышанов?». Мы, действительно, промолчали, хотя такая мысль у нас возникла. Прямых доказательств в то время еще не было. Обвинения в умышленной приписке нам не предъявили. Было признано, что «молодежь» ошиблась в подсчетах. Недостающие ролики мы с В. Дерявко изготовили бесплатно. От этой истории у нас остался определенный осадок, поскольку ошибиться с таким молодецким размахом мы не могли. Кроме того, работая в одну смену на соседних станках, видели примерно равный выход деталей друг у друга. Камышанов был не из нашей смены. Позже подозрение о приписке им количества готовых изделий нам доверительно подтвердил его тогдашний ученик Юра Музыченко.

Крах «ударника» произошел несколькими месяцами позже. В тот день «Антонина», как по-семейному называли ее в цехе, собрала наш коллектив на стыке первой и второй смен для обсуждения неприглядной ситуации. Кто-то украл из кладовой бухту троса стоимостью около сотни рублей. Обращение Антонины Михайловны помню дословно:

«Товарищи, прошлым вечером был украден трос. Если не вернем, Варя (кладовщица, мать одиночка с окладом 60 рублей новыми) заплатит за него из своего кармана. Что будем делать?».

Возникла тягостная пауза, которую неожиданно прервал бывший детдомовец, выпускник ремесленного училища, токарь Печёнкин: «Пусть признается, кто это сделал. Если не захочет, я его сам назову».

Опять пауза и снова Печёнкин: «Камышанов, почему молчишь? Я же видел, ты его нёс!». Камышанов залепетал о своем колодце, о случившейся ошибке, о намерении вернуть бухту и пр.

Лицо Антонины Михайловны последовательно отразило удивление, негодование и, наконец, глубокую личную обиду. С собрания расходились молча. «Ударник» рухнул. Был лишен звания, снят с отличного станка 1П611 Куйбышевского завода, временно переведен в бригаду слесарей, а затем уволился вовсе.

Печёнкин работал в цеху до середины 70-х. Его поведение на памятном собрании коллектив одобрил без громких слов.

Второй конфуз случился с А. Деменштейном, возглавлявшим бригаду слесарей коммунистического труда. Он купил при сомнительных обстоятельствах шины, как позже выяснилось, снятые с «Москвича» главного инженера комбината Чигиринского Б. Альбертом (о нем далее) и К^о. После разоблачения похитителей был разжалован за моральную неразборчивость в рядовые слесаря.

Неприятный случай иного рода произошел с ударником коммунистического труда, токарем-асом С. Д. Овчаровым. Семен Дмитриевич, согласившийся после долгих увещеваний вступить в КПСС и принятый в нее в качестве кандидата, вдруг отказался платить партийные взносы, заявив, что они без всякого проку уменьшают его заработок. Попытки устыдить отказника не помогли, и Семен Дмитриевич выбыл из числа кандидатов за неуплату членских взносов без уважительных причин. Следует отметить, что, несмотря на проявленную в этом конкретном случае прижимистость, Овчаров не имел среди окружающих репутации «куркуля», жадного, скупого человека вроде Жоры Мавромати.

Вообще, представления коллектива о справедливости отношений в сфере оплаты труда на комбинате несколько расходились с официальными установками. Особенно с решениями Н. С. Хрущева, тогдашнего первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР, стремившегося приблизить «горизонты коммунизма» путем урезания заработной платы и снижения финансирования социальной сферы.

Определенное недоумение в делах зарплатных существовало и ранее. Согласно отраслевым тарификационным справочникам изделия металлистов, трудившихся в пищевой отрасли, ценились на 1/3 дешевле, чем аналогичные детали, изготовленные работниками машиностроительных предприятий. Это объяснялось принадлежностью нашего комбината к отрасли группы «Б» (см. учебник «Политэкономия социализма»). Но ведь металл мы обрабатывали тот же, что и работники отраслей группы «А»!

А работники технологических цехов тем более не заслуживали зарплатной дискриминации, проводившейся по отношению к отрасли группы «Б». Достаточно было посмотреть на девчат, выходящих из варочных отделений цехов в санпропускник. Их короткие до колен, насквозь мокрые от пота, белые комбинезоны прилипали к телам, будто купальники отдыхающих при выходе из воды на берег. По словам мамы, температура в этих помещениях поднималась летом до 50-ти градусов. Это были «горячие» цеха, условия работы в которых были ничуть не лучше, чем у металлургов и других специалистов, имеющих право на льготную пенсию. По моим впечатлениям, эти молодые работницы приобретали профессиональные заболевания сердца и почек в течение одного сезона.

Женя Солоха вспоминал, как однажды во время школьной производственной практики, он вместе с работницами томатного цеха очищал от накипи изнутри варочный аппарат. После проникновения в неостывшее устройство через узкий люк и получасового пребывания в замкнутом пространстве мой друг выбрался на свет в полуобморочном состоянии. Сердобольные девчата почему-то отпаивали его сахарным сиропом. Вторично лезть в аппарат Женя отказался, позорно сбежав к регулировщикам закаток.

Летняя жара изматывала и нас. Плоская крыша механического была залита битумом, который в середине дня начинал стекать по водосточным трубам. Легкий охлаждающий эффект от мощных стационарных вентиляторов появлялся лишь около 4-х часов утра. Самой жаркой и тяжелой была смена с 16-ти до 24. Однако мытарства наших станочников, слесарей и даже кузнецов с литейщиками были пустяком по сравнению с парной атмосферой варочных и автоклавного отделений.

В августе – сентябре 1958 года нас, «пацанов», направили, следуя военной терминологии, на ликвидацию «прорыва» на сырьевой площадке. Удивительно, но этот термин ни у кого иронии не вызывал. В течение двух недель мы занимались внутризаводской перевозкой помидоров. Очередь машин с сырьем растянулась от заводских ворот более чем на километр. Время ожидания разгрузки вновь прибывшего транспорта доходило до 12 часов. Жалобы водителей на эту тему печатались в «Консервщике». Разгружать сырье было просто некуда. Запрудившие территорию ящики следовало погрузить на заводскую автомашину, отвезти к бункерам гидротранспортера и высыпать овощи в так называемый «баян». Освободившееся место тут же заполняли ящики из вновь въезжавших на комбинат автомобилей. Первая наша неприятность обнаружилась сразу. Из поднятых на уровень кузова ящиков по рукам, в подмышки, обильно струился сок раздавленных помидоров. Никогда ранее я не задумывался о разъедающих свойствах и об «аромате» этой влаги. За смену каждому из нас предстояло перевалить 10 тонн груза. К концу работы (с 16 до 24-х) кисти рук потеряли чувствительность, а подмышки приобрели малиновый цвет. Утром обнаружилось, что из-за «вредительской» формы внутренней части подошвы казенных резиновых сапог (в виде узкого желоба), я не смог встать на ноги от боли в ступнях.

Когда во время работы в дневную смену я, не успевая переодеться, ходил обедать домой, соседские девчонки, встречаясь со мной у подъезда, разбегались в стороны, демонстративно зажимая носы от въевшегося в спецовку запаха прокисших помидоров. После отработанных на «прорыве» 12 дней родной механический показался нам раем. Кстати, какой-либо дополнительной оплаты, кроме ученических, мы за нашу работу не получали.

Справедливости ради следует сказать, что уже в сезон 1959 года очереди на разгрузку помидоров были ликвидированы за счет постройки комбинатом пунктов первичной переработки сырья непосредственно на территории колхозов-поставщиков. С этого времени помидоры поступали в томатный цех в качестве пульпы. Таким же способом комбинат избавился от обмолота на своей территории зеленого горошка в ботве и в разы сократил связанные с этим продуктом перевозки. Теперь колхозы поставляли горошек в автоцистернах в виде обмолоченных зерен.

Особого внимания заслуживал тот факт, что все оборудование указанных выше пунктов было придумано, изготовлено и смонтировано нашим цехом.

Мало привлекательного было и в работе девчат круглый год сбивавших из шпона ящики для консервов. Они работали на дебаркадере фабрикатного цеха, защищенном от непогоды всего лишь навесом. От их рабочей площадки меня отделял тротуар перед окнами механического и рельсы заводской железнодорожной ветки. Удивляясь искусству девчат вгонять гвозди в головки (торцы) ящика со стремительностью мастеров ксилофона, я, находившийся зимой в теплом и светлом помещении, чувствовал себя белоручкой и «дезертиром трудового фронта».

Иногда на путях между мною и девчатами появлялся комбинатский паровоз серии 9-П с машинистом Славой Борисовым, приезжавшим «в гости» на время погрузки вагонов продукцией.

В первый раз я обратил внимание на остановившийся напротив окна паровик лишь после серии настойчивых гудков, дополненных жестами Славы: он приглашал меня к себе. Отлучиться от станка надолго возможности не было, однако нескольких минут хватило на то, чтобы под присмотром приятеля «порулить» локомотивом до конца фабрикатного цеха и обратно: дать «от себя» легкими толчками регулятор поступления пара (кран машиниста), вернуть его в исходное положение, затормозить, «перебросить» реверс и проделать все в обратном порядке. От приборов управления и контроля разбегались глаза. Одних вентилей было около двадцати штук. Как-то весной 1960 Слава привез трехлитровый баллон томатного сока, половину которого мы выпили, не выходя из паровозной будки.

Только сейчас, рассматривая пожелтевшую фотографию команды боксеров, опубликованную в комбинатской многотиражке, я обнаружил, что в подписи под ней Слава назван «машинистом паросиловой установки». Как это понимать? За что был унижен до невнятного статуса «установки» огнедышащий, стучащий колесами на стыках и издающий предупредительные гудки «пожиратель пространства» – локомотив? С какой стати моего приятеля лишили ореола мужественной железнодорожной профессии и призывных строк песни А. Пахмутовой (слова С. Гребенникова и Н. Добронравова) «Зорче вдаль машинист гляди!»?

Было ли это отражением бюрократических ухищрений с целью утаить неположенный комбинату «левый паровоз» или слегка замаскированная хохма корреспондента?

О втором варианте я подумал, вспомнив, как Коля Сидорин в ходе препирательства с оператором промышленной котельной установки из соседствовавшего с нами цеха использовал обращение «товарищ истопник». Оператор-машинист, управлявший сложным комплексом устройств высотой с трехэтажный дом, от такого унижения потерял дар речи.

А машинист Слава наряду с другими достоинствами обладал зычным голосом и громоподобным смехом. В 1961 году реформы «Персека – Хруща кукурузного» ударили по нашим заработкам сразу с трех сторон.

Во-первых, была проведена названная деноминацией (в 10 раз) денежная реформа, в реальности оказавшаяся девальвацией рубля. Большой мастер демагогии Н. С. Х. объяснял старшему поколению, что реформа будет иметь воспитательное значение, поскольку молодежь заелась до того, что никто не хочет поднять с земли найденную копейку. Теперь же, поскольку номинал монет в отличие от бумажных дензнаков не менялся, копейка «потяжелеет» в 10 раз, за ней нагнется каждый. Его словеса незамедлительно развеял рынок. Пучок зелени, стоивший ранее 30 коп., продавать за 3 коп. не хотела ни одна бабка. С бумажными деньгами ситуация была помягче, но их покупательная способность тоже снижалась на глазах. (Интуитивная реакция рынка имела под собой разумные основания. Специалисты в области финансов, увидели, что золотое обеспечение рубля было снижено реформатором в 2,25 раза. Во столько же раз уменьшилась его покупательная способность. Сейчас эти документы доступны пользователям Интернета).

Во-вторых, без внятных правовых оснований были драконовски понижены (по сути, девальвированы) разряды рабочих. Все «пацаны» вместо специалистов 4-го обратились в станочников и слесарей 1-го разряда. Ветеранов тоже «опустили», но насколько, я не помню. Правда, через год планку моей (и моих сверстников) производственной квалификации подняли аж до 2-го разряда.

В-третьих, вместо прямой сдельной оплаты труда станочников и слесарей перевели на «повременку», придуманную для оценки разного рода обслуживающих работ. Суть перемен заключалась в следующем. При сдельной оплате мой заработок исчислялся в рублях за единицу продукции, которая в зависимости от квалификации, необходимой для ее изготовления, оценивалась по тарифу соответствующего разряда. Моя номинальная квалификация для заработка значения не имела. Если я выполнял работу 5-го разряда, она оплачивалась именно по нему. Теоретически ограничений потолка заработка у меня не было. На практике он составлял 700–750 рублей (после «деноминации» 70–75 руб).

При переходе на «повременку» рабочим были установлены предельные ставки в соответствии с пониженными накануне квалификационными категориями. «Потолок» 2-го разряда составлял 55 рублей. Теперь цена деталей устанавливалась не в денежном исчислении, а в часах и минутах. Таким образом, для достижения «потолка» заработка мы должны были произвести деталей, на соответствующее количество рабочих часов месяца. Перевыполнение нормы на 10 % отмечалось небольшой премией.

Дальнейшее повышение производительности в коллективе не приветствовалось из опасения «срезания» часов нормировщиком. Об этом меня предупредил мой бывший мастер Б. А. Ревницкий.

При всех описанных переменах степень сложности поступающих заказов оставалась прежней, на уровне 2–5 разрядов. Мой друг-правдоискатель Женя Солоха, возражая против безосновательного снижения оценки его профессионального мастерства, систематически отказывался выполнять работы выше «присвоенного» ему 1-го разряда (ирония заключалась в том, что изделия, тарифицированные 1-м разрядом, на практике почти не встречались). Я не поддерживал его упреков руководителям цеха и комбината, понимая, что решения принимались на более высоком уровне.

«Мудрое решение партии» обернулось немедленным снижением производительности труда. Выработка всех и каждого не превышала оговоренные 110 %. Причем месячная норма часов вырабатывалась преимущественно в дневную смену. По вечерам, в отсутствие руководства, народ занялся, по тогдашнему выражению, «сельским хозяйством», т. е. выполнением заказов населения. Наибольшее распространение получили ручные машинки для закатывания крышек стеклянных банок (в зависимости от сложности модели их продавали по 2 руб.50 коп. или по 5 руб.). В магазинах этих закаток не было. Крышки, в отличие от 70-х, еще не были дефицитом. Ящики с ними стояли в неохраняемых штабелях на территории комбината. Занятия консервированием были повсеместными.

В числе других изделий на моей памяти изготавливались виноградные прессы, валы и ножи механических фуганков, ручные насосы для артезианских скважин и много иных нужных в хозяйстве вещей.

Я тоже изготовил две закатки, но не на продажу. Одну – из обычной стали с воронением. Она предназначалась для нас с мамой и сохранилась до сих пор. Устройство легкое в работе и надежное, правда, ныне слегка тронутое коррозией.

Вторая, классом выше, была сделана по заказу тети Жени из нержавейки с рукоятками из лакированного бука. Для облегчения усилий при закатывании эта машинка была снабжена двумя миниатюрными шарикоподшипниками, один из которых был вставлен в кронштейн, вращающийся вокруг патрона. Второй – в ролик, прижимающий край крышки к выступу банки.

Подшипниками меня снабдил руководитель авиамодельного кружка заводского клуба Г. Ф. Григориади (мама, постоянно сбиваясь, именовала его Гришей Гаврилиади). Это были детали списанных бензиновых моторчиков для моделей. В свою очередь, я выполнял по просьбе кружка различные токарные поделки.

Мы подружились с Григорием Федоровичем в 1959 году, несмотря на разницу в возрасте в 17 лет. Его отец – редактор существовавшей в Крымске до Войны газеты на греческом языке (с 1930 по 1939 годы станица была центром Греческого района), был репрессирован в 1937 году и погиб в ГУЛАГе.

Окончивший десятилетку Григорий Федорович (Фемистоклович), ушел на фронт в 18 лет, воевал в составе 318-й Новороссийской горно-стрелковой дивизии. В декабре 1944 года в бою под словацким Кошице был тяжело ранен и потерял ногу.

Я знал, что мой новый друг пишет стихи, но это его увлечение меня не интересовало. В первую очередь нас сближало то, что он был судьей на матчевых встречах боксеров ДСО «Труд» и знатоком истории этого вида спорта. По воспоминаниям нашего токаря-аса С. Д. Овчарова, до войны Г. Ф. Григориади был разносторонним спортсменом. Играл в волейбол в одной команде с Семеном Дмитриевичем. Выигрывал соревнования по боксу и штанге. В Действующую армию они оба были призваны Крымским РВК в феврале 1942 года. Однако, в отличие от Г. Ф. Григориади, гвардии сержант Овчаров воевал в эскадроне связи 12-й гвардейской кавалерийской Донской, Корсунской Краснознаменной, ордена Кутузова казачьей дивизии. По данным Минобороны, 28.02.1944 года он был награжден медалью «За отвагу».

Как и во многих других случаях общения с фронтовиками, ни от С. Д. Овчарова, ни от Г. Ф. Григориади мне не доводилось слышать рассказов о Войне, и тем более об их участии в боевых действиях. Лишь однажды, по случаю, Григорий Федорович упомянул о далеко не героическом эпизоде периода отступления с Кубани. Их подразделение проходило мимо оставленной цистерны с подсолнечным маслом, которое текло на землю из открытого крана. Один из бойцов, не выдержав картины уничтожения добра, выбежал из строя и наполнил продуктом котелок. Тут же, не мешкая, он отхлебнул из емкости несколько глотков, а затем потреблял масло, макая в него хлеб. Расплата за неумеренность последовала неотвратимо. Приступы диареи были настолько частыми, что боец, казалось, пустился вприсядку.

Именно Григорий Федорович представил меня своему товарищу любителю бокса Николаю Федоровичу Лосеву. К сожалению, я лишь сейчас узнал, что более 20-ти стихов Григория Федоровича положены на музыку песен, исполнявшихся Кубанским казачьим хором. Некоторые из них вошли в Сборник песен советских композиторов. В последний раз я встречался с Г. Ф. Григориади зимой 1966 года во время его приезда в Крымск из Темиртау. Он читал нам с Людмилой (и нашей двухмесячной Вере) только что написанные стихи «Мальчики», впоследствии также ставшие песней. Сегодняшний Интернет содержит обширные сведения о поэзии члена союза писателей Казахстана Григория Фемистокловича Григориади и множество воспоминаний друзей, коллег и учеников о его таланте и замечательных человеческих качествах.

Тема закаток напомнила мне о нашем слесаре-лекальщике Жоре Мавромати. Точнее, об одном из проявлений его корыстолюбия. Изготовление кронштейна-рукоятки и держателя ролика, а также сборка деталей в полноценную машинку требовали определенных слесарных навыков. Просчеты на любом из упомянутых этапов оборачивались браком при закатывании крышек. Те из токарей, кто не желал рисковать и тратить усилия на слесарную часть работ, обращались за содействием к слесарям. Кооперация оплачивалась на стихийно сложившихся половинных началах. Два набора токарных деталей дополнялись двумя комплектами слесарных и собирались в две закатки, из которых одна доставалась токарю, а другая слесарю.

Мавромати же, в нарушение установившегося порядка, оценивал свою часть работ в три комплекта токарных деталей. Высокую цену собственной работы он объяснял ее отменным качеством, не стесняясь порочить достоинство чужой сборки. Прием, который он использовал в этих целях, был простым и доходчивым. Жора предлагал тщательно закатать банку любой, не им собранной машинкой, а затем, обхватив ее ладонями, упирался большими пальцами в край крышки, которую без усилий снимал со стеклянной горловины. Предотвратить фиаско не могли самые свирепые (вплоть до разрушения банки) усилия оппонентов.

Разгадку феномена подсказал слесарь Миша Величенко. Оказывается, постоянная работа Жоры надфилями придала его пальцам силу и твердость, мало уступающую закаленной стали, заготовки из которой он обрабатывал вручную в течение многих лет. По этой причине закаток, способных противостоять рукам Мавромати, просто не существовало.

В пику Жоре Величенко предложил всем, кто делает закатки не на продажу, а для личных нужд, обращаться к нему, обещая выполнить слесарную часть работы бесплатно.

Я собирал свои закатки без посторонней помощи из желания отработать слесарные навыки. Ошибок не боялся, поскольку вероятный брак можно было не спеша переделать до начала сезона консервирования.

В нынешние времена, испытав различные модификации закаток, предложенные торговыми организациями, могу сказать, что таланты покойного Г. Мавромати для компрометации многих из этих машинок не потребуются. Просто потому, что руки их изготовителей растут из «нижнего плечевого пояса».

Показательно, что стремление компенсировать потери в доходах посредством шабашек не означало превращение моих старших коллег в алчных «куркулей». С большим интересом я наблюдал за нашими ветеранами, которые, несмотря на массу повседневных забот, увлеклись идеей оживления двухцилиндрового мотоцикла марки «Харли-Дэвидсон», принадлежавшего одному из сварщиков. Эту казавшуюся безнадежной задачу они решали с азартом «пацанов». Останки мотоцикла с незапамятных пор пылились в сварочном отделении. К работам привлекались литейщики, токари, фрезеровщики, термисты и шлифовщики. В реставрации электрооборудования участвовали специалисты из электроцеха, располагавшегося в одном здании с нами.

Были изготовлены стаканы цилиндров, поршни, компрессионные и маслосъемные кольца, не обошлось без шестерен и перемотки генератора.

Для колец, которые должны были в меру пружинить, литейщики отлили специальный сталистый чугун. Болванку обрабатывали на токарном станке. Затем каждое кольцо шлифовалось и разрезалось наискосок фрезой. Это было необходимо для посадки изделия в канавку поршня. По наружной поверхности маслосъемных колец прорезались узкие сквозные желоба для стока смазки. Кольца и шестерни закаливались в термопечи. Ход работ живо обсуждался за обеденным столом во время перерывов вечерней смены. Всех деталей восстановления сейчас не вспомню. Но самое главное – все работы были выполнены бесплатно. Вознаграждением послужило чувство общей победы, возникшее при гулких звуках ожившего четырехтактного мотора.

Для полноты картины взаимоотношений моих коллег с системой оплаты труда следует упомянуть тему «разъедания» продукции. Это явление не считалось предосудительным. На обеденном столе в вечернюю смену периодически появлялись банки тушёнки и других мясных консервов. Их поставляли заказчики из технологических цехов. Я тушёнку не ел по причине неприятия ее специфического вкуса. Зеленый горошек, томатный сок, повидло и другие растительные консервы во время сезона стояли на территории комбината в неохраняемых штабелях. Их ели все желающие. Помню печальный случай с лопнувшими от заморозка трехлитровыми стеклянными баллонами томатного сока. От огромного штабеля к воротам текла широкая река красного цвета. В отличие от «разъедания» вынос консервов за пределы комбината однозначно признавали воровством не только администрация, но и сами рабочие.

Продолжая тему «разъедания», следует отметить, что с 1960 года каждый рабочий, неправомерно поедающий свиную тушёнку, встречался с укоризненным взглядом тогдашнего руководителя государства. Образ «персека» Хрущева отчетливо проступал из свиной морды в белом поварском колпаке, выполненной на корпусе банки методом литографии по жести.

Графические элементы этикетки были созданы неким московским художником. Заказ комбината выполнялся в столице. Придал ли художник указанное сходство умышленно или сыграл свою роль случайный штрих, не известно. Казус обнаружился, когда банки уже пошли в серию. Кто из заводчан первым уловил близость черт лидера с изображением на этикетке, история умалчивает. Однако уверенность в сходстве лика подкреплял всякий из тех, к кому обращались с вопросом на эту тему.

Директор комбината Николай Иванович Игнатушин, по словам мамы, от происшедшего был какое-то время в трансе. Некоторое успокоение ему принес философский совет главного инженера Павлова (имя и отчество, к сожалению, забыл). Этот невозмутимый гигант, в прошлом тяжелоатлет-тяжеловес (в период нахождения советских войск в Афганистане он руководил строительством тамошних консервных заводов), предложил подождать, пока кто-то из вышестоящих руководителей не заявит о персонаже, возникающем в воображении при взгляде на этикетку. Возможно, он ориентировался на идею сказки о голом короле. И был прав.

«Наверху» ничего не заметили. По крайней мере, не показали вида. Зато весь коллектив комбината (кроме секретаря парткома Губанова) был убежден как в самом сходстве, так и в его неслучайности.

Надо сказать, стремление приблизить коммунизм за счет сокращения доходов населения, откровенная глупость некоторых решений (вроде отмены ГОСТов, создания Совнархозов и разделения по производстенному признаку, т. е. удвоения числа обкомов КПСС), вздорный нрав Хрущева и его неистребимая тяга к заграничным поездкам (в этом он генетический предшественник Горбачева) стали вызывать откровенное раздражение населения. На глазах падали показатели производства и качество продукции. Обеднел рынок. Пышным цветом расцвели приписки. О других его проказах я узнал намного позже.

В народе появилась загадка, предлагающая определить предмет иносказания:

По свету мотается, на «Х» называется. Не сеет, не пашет, только шляпой машет (фирменное телодвижение вождя на трапе самолета).

Спортсмены механического

Физкультурный актив нашего цеха в основном составляли волейболисты. Четверо из них, в том числе и я, входили в сборную команду комбината. Единственным представителем коллектива в футбольной команде был Женя Голов. Штангистов и борцов классического стиля представлял наш силач – слесарь Миша Величенко. Он приехал в Крымск из хутора Павловского после окончания десятилетки. Поступил в механический учеником слесаря, жил в заводском общежитии. За два года занятий в секции штанги под руководством тренера-общественника Олега Колотилова (механика овощного цеха) превратился из рыхловатого парня с животиком-подушкой в атлета с мощной сухой мускулатурой. Вечерние тренировки в спортзале (три раза в неделю) Миша дополнял работой с гирями во дворе цеха во время обеденного перерыва.

Специально для этих целей литейщики изготовили два снаряда по 40 килограммов (на фото одну из этихгирь Миша держит в правой руке).

На ниве классической борьбы Миша не преуспел. Тренера в Крымске не было. Ребята некоторое время занимались самостоятельно. Соревноваться тоже было не с кем. О занятиях и выступлениях борцов у меня сохранились два ярких воспоминания.

Первое – Миша, стоя в «борцовском мостике» с упором на затылок, упражняет шею. На его груди сидит 80-килограммовый десятиклассник Виктор Латышев (из него борец тоже не удался, зато в конце 80-х получился начальник Управления пищевой промышленности Краснодарского края).

Второе – неожиданное выступление Миши во время встречи спортивных команд комбината и нефтяников в пос. Черноморском. На этих соревнованиях состязались волейболисты, штангисты и борцы. Встречи представителей каждого вида проходили в отдельных залах (богатые нефтяники могли себе позволить спорткомплекс). По окончании волейбольного матча я с другими членами команды пошел «болеть» за наших штангистов и борцов.

Миша должен был выступить в обоих этих видах, но для борцовского поединка не нашлось соперника равной весовой категории. Поэтому, окончив выступление на помосте, он наблюдал схватки в качестве болельщика.

Звездой нефтяников был приехавший откуда-то ловкий парень-перворазрядник. Этот средневес без труда победил нескольких наших ребят-новичков. Тут ему надо было бы остановиться. Однако, в раздевалке, подогретый уважительными оценками своих земляков, он опрометчиво заявил, что при необходимости мог бы одолеть и Мишу, который к тому времени уже вышел из зала.

Миша на заводском стадионе

Узнав от доброхотов об этой хвастливой выходке, Миша вернулся обратно и предложил бахвалу подтвердить свои слова на ковре. Дополнительную схватку я видел лично. Парень на самом деле проявлял чудеса изворотливости, пока Миша не схватил его в объятия и, не меняя положения, стал сдавливать грудную клетку соперника. Сейчас, пользуясь понятиями судебной медицины, я мог бы констатировать проявившиеся у хвастуна опасные признаки асфиксии – в просторечии – удушья. Мишу остановили болельщики, заметившие кровотечение из носа и полуобморочное состояние его противника.

Во время службы в армии Миша выполнил норму первого спортивного разряда по штанге. После демобилизации окончил заочное отделение Краснодарского института пищевой промышленности, стал специалистом в области холодильной техники и в 80-х руководил крупным хладокомбинатом в Омске. Там с ним случайно встретился наш бывший фрезеровщик Митя Мотренко, к тому времени механик поезда-рефрижератора. По сообщению историка спорта г. Крымска Ф. Ф. Кормишина, Миша стал Мастером спорта СССР по тяжелой атлетике и мотокроссу.

К слову, Миша был не единственным силачом в цехе. Однажды, неожиданно для меня свою скрытую мощь проявил молотобоец «дядя Коля» – Н. Николенко, никогда не занимавшийся спортом. Это был мужчина 50-лет, среднего телосложения, ростом примерно 165 см. В один из дней первой смены Н. С. Селезнев попросил четверых станочников, в число которых попал и я, перенести с цехового двора к механической ножовке ось железнодорожной колесной пары. Эта штука из углеродистой стали марки ОсВ весила 191 кг и после разрезания на «блины» использовалась в качестве каких-то заготовок. Когда мы подняли ось на плечи, мне показалось, что она «чересчур железная». В какой-то мере это объяснялось тем, что из нашей четверки я оказался самым рослым, хотя весил 63 кг. Примерно на половине пути нам случайно встретился «дядя Коля». Мельком взглянув на караван, он скомандовал: «Ну-ка, давайте ее сюда». Затем, приняв ось на плечо, без видимых усилий в одиночку отнес ее к месту назначения.

В другой раз, в ответ на наглую выходку пасынка секретаря горсовета В. Цупа, который в умывальнике выплеснул какую-то жидкость из банки в лицо молотобойцу, он легко поднял этого «пацана» весом более 70 кг перед собой и без слов опустил его задом в металлический жёлоб-раковину с мыльной водой.

В отделении КИП работала Галя Литвинова, любительница экстремальных видов спорта. Она имела разряды по мотокроссу и прыжкам с парашютом. Любители прыжков с самолета зимой изучали теорию, учились группироваться при приземлении, ухая с самодельной вышки на маты в заводском спортзале. С наступлением тепла они периодически прыгали с АН-2 на аэродроме ДОСААФ в поселке Энем под Краснодаром.

Пару раз Галя возила меня на мотоцикле в Абрау-Дюрсо. Признаюсь, ее решительный стиль вождения держал меня в скрытом напряжении. Я в то время водительских прав не имел. В июне 1960 года в одной команде с Галей мне довелось участвовать в чемпионате Краснодарского края по шоссейным велогонкам.

Инструктором физкультуры ДСО «Труд» на комбинате был Дима Кныш, недавний слесарь томатного цеха, действующий игрок футбольной команды комбината. Он же заведовал спортивным инвентарем. Возглавлял спортобщество начальник котельного цеха Александро́вский (имя, к сожалению, забыл), любитель футбола и бокса. В своем цехе он приютил в качестве слесарей пять заводских футболистов. Во избежание кривотолков скажу, что они были реальными специалистами, а не мертвыми душами вроде бывшего председателя Таможенного комитета, а ныне депутата Госдумы В. Драганова, для которых игра в заводских командах была единственным занятием.

В спортзале занимались волейболисты, баскетболисты, штангисты и борцы-классики. По словам Д. Кныша, до 1959 года на комбинате была довольно сильная команда боксеров. Однако к моему приезду секция распалась. Почти все ребята и тренер – общественник по разным причинам уехали из города.

Узнав о моем увлечении боксом, Дима предложил возродить секцию. Это была авантюра, так как я сам был зеленым новичком. Но Кныш принялся убеждать меня в будущем успехе, руководствуясь принципом «лиха беда начало». Его поддержали ребята, желавшие попробовать себя в этом виде спорта. В разное время в команду пришли слесарь томатного цеха Виктор Головко, Машинист паровоза Слава Борисов, грузчик фабрикатного цеха Виктор Недобенко, рабочие овощного цеха Гриша Москатов и Коля Горбенко. В конце концов мы начали систематические тренировки. В качестве учебно-методических пособий использовались книги В. И. Огуренкова, К. В. Градополова и А. И. Степанова. Наш инвентарь состоял из четырех пар расквашенных перчаток, пары лап и мешка. Директор клуба, сокращенный из армии капитан Пиотрович, денег на обновление снаряжения не давал, называя бокс хулиганством. Впрочем, для авиамодельного кружка денег у него не было тоже, так как клуб нищенствовал вследствие политики хрущевской «экономии».

В воскресенье 12 апреля 1959 года состоялась наша первая матчевая встреча с боксерами Темрюка, давними соперниками крымчан. В прошлом команда Крымска не раз оказывалась победительницей таких встреч. На этот раз было по-другому. Мы продули. Моим соперником в первом полусреднем (до 63,5 кг) был второразрядник Е. Смола, впоследствии мастер спорта СССР, первый тренер В. Сердюкова, который, в свою очередь, стал первым тренером заслуженного мастера спорта, экс-чемпиона мира среди боксеров профессионалов Дмитрия Пирога. Смола, безусловно, превосходил меня в технике и имел приличный опыт из 14-ти боев. Я не уступал ему лишь в желании победить. Евгений решил сломить меня в первом раунде, не заморачиваясь тактическими задумками. Поначалу я замешкался под градом ударов, однако примерно на 2-й минуте напор соперника удалось остановить. Предчувствуя скорую победу, мой соперник потерял осмотрительность, и мне удалось «отвесить» ему прямой в челюсть. Он «поплыл», но удержался на ногах. Далее бой перешел в обыкновенную «рубку», которая продолжалась до финального гонга и очень понравилась присутствующим в зале.

Меня удивила непатриотическая реакция местных зрителей, которые встречали каждый удар, достававший их земляка, одобрительными криками. Причина такого поведения болельщиков стала известна от одного из темрюкских боксеров, с которым мы встретились на соревнованиях в Краснодаре летом 1960 года (фамилию не называю из этических соображений). Все объяснялось высокомерием и другими неприятными качествами характера Смолы. В темрюкской команде говорили, что Евгений при бинтовке «для жесткости» закладывал в ладони пятаки. Ожидаемый от этой уловки эффект представлялся сомнительным, однако прием свидетельствовал о неспортивном поведении. Кроме того, для лучшего «прилипания» к телу противника он обрабатывал канифолью наружную поверхность перчаток. Последствия этого я обнаружил в понедельник 13 апреля на приписной медицинской комиссии в райвоенкомате. Мои бока и плечи украшали красно-синие кровоподтеки, похожие на следы пыток плоскогубцами. Правда, на лице ни одного синяка не было. Вообще за все время занятий боксом мой лик (вероятно, из-за особенностей кожи) не сохранял последствий ударов ни разу. Кровь из носу тоже никогда не текла, несмотря на пропущенные порой сильные удары. Лишь однажды прошедший по касательной боковой «срезал» с переносицы участок кожи размером около 0,5 см. Это незначительное повреждение случайно зафиксировано на одной из моих фотографий. Иначе бы я о нем не вспомнил.

Члены медкомиссии (все они располагались в общей зале РВК), обнаружив боевую расцветку на «приписном» организме, дружно обругали «дикий» вид спорта и заодно меня. Единственным эскулапом, который одобрил занятия боксом, был хирург, указавший коллегам на хорошее развитие моей мускулатуры и отсутствие жировых отложений.

Причину возникновения синяков на корпусе я в то время понять не смог. В течение последующих лет занятий боксом ни спарринги, ни соревновательные бои ничего подобного на мне не оставляли. Кстати, Смола единственный из представителей обеих команд, кто вышел в тот раз на ринг с лицом, покрытым густым слоем вазелина. Такое я увидел впервые.

Вернусь к бою. Я проиграл его по очкам.

Однако впечатление от «рубки», побудило Д. Кныша оценить мои действия как «мастерство». Об этом свидетельствует заметка комбинатской многотиражки.

Запомнилось темрюкским болельщикам и выступление Славы Борисова. Он, пришел в секцию позже всех остальных и был наименее подготовленным новичком. Однако волевого настроя на победу ему было не занимать. С первого раунда Слава «понес» своего соперника по углам ринга. Но в середине второй трехминутки остановился и громогласно объявил, что продолжать бой не может по причине усталости.

В 1960 году у нас появился настоящий тренер, приехавший в Крымск пермяк Александр Георгиевич Тричев, этнический болгарин. Он начал с того, что «выбил» из директора клуба 12 пар новых перчаток. Александр Георгиевич представлял эпоху ушедшей в прошлое силовой манеры бокса. Возможно, это было связано с его небольшим ростом. В свои сорок с лишним он был очень вынослив и силен физически. Боксировал с шестеркой ребят, по раунду с каждым без перерыва, нанося пулеметные очереди легких ударов. После спаррингов «играл» с двухпудовыми гирями. На матчевых встречах сам рвался в бой. Жаль, желающих сразиться с ним не было.

Он дал нам много нового. Под его руководством я стал третьеразрядником. Однако, тренер Ростовской-на Дону ДЮСШ № 1 Г. И. Янов, впервые увидевший меня в спарринге в 1961 году, не смог удержаться от умиленного замечания.

– Здо́рово! – воскликнул он. – Стиль ретро! У меня тоже первый тренер был «силовиком».

Летом 1960-го мне пришлось принять участие в шоссейных велогонках на первенство Краснодарского края. Как официально назывались эти соревнования, я не помню, хотя были они довольно представительными. В стартах участвовали несколько девушек и парней в ранге мастеров спорта СССР. Одна из этих девушек получила травму лица в «завале» на общем старте. Пока медики клеили пластырь в паре метров от «пятачка» нашей команды, я втайне удивлялся необычайно мощным мышцам ее ног.

Предыстория моего участия в гонках была такова. Хитрый Дима Кныш убедил меня взять для катания по окрестностям один из висевших в его кладовке велосипедов «Турист». Я согласился на это без особой охоты. Съездил пару раз в Новороссийск (тогда еще эти 58 км трассы были относительно свободны от автомашин). Катался по горным ущельям. Примерно через месяц, невинно улыбаясь, Дима сообщил, что пришел вызов на участие в соревнованиях заводской команды велосипедистов из 6 человек (три парня и девушки), в которую он включил меня с согласия администрации комбината и начальника цеха. Своего рода стимулом для нашей команды, по мнению Димы, должно было служить освобождение от работы на три дня с сохранением зарплаты. Насчет сохранения заработка он, правда, погорячился. Деньги мне платили только за реально выполненные заказы. Правда и этого мне всегда хватало.

Пришлось ехать. Лидером команды был шофер заводской автобазы, перворазрядник по велоспорту Слава Губенко, самоучка, наделенный от природы потрясающей выносливостью. В одном из докладов на районной спортивной конференции я услышал, что норматив первого разряда Слава выполнил впервые прияв участие в официальных соревнованиях. Вместе со мной в команду включили слесаря томатного цеха Васю Боровко, с которым я ранее не был знаком. Женскую половину команды составляли Галя Литвинова и две девчонки из других цехов, имен и фамилий которых я сейчас вспомнить не могу.

Соревнования проводились в пригороде Краснодара на Ростовском шоссе. На старте я встретил знакомых боксеров из Темрюка, которых также «мобилизовали» для участия в гонках. В первый день состоялись заезды на 25 км с раздельного старта. Слава подтвердил свой 1-й разряд. Мы с Васей съездили на 3-й спортивный. Девчонки выступили вровень с нами.

На следующий день были намечены заезды на 50 км с общего старта. День начался с накладок. Одна из наших девушек не смогла ехать из-за травмы стопы. По условиям соревнований наша неполная команда с участия в гонках снималась. Несмотря на это, фанатик велоспорта Слава Губенко предложил поехать «посмотреть на старты». Поскольку заезды начинались во второй половине дня, мы, используя талоны на питание, заправились обедом из трех блюд и в благодушном настроении прикатили на велосипедах к штабу соревнований.

Через некоторое время после приезда Слава сообщил нам «радостную» весть о том, что мужской состав команды допущен к гонкам в порядке исключения.

Этот заезд я впоследствии не раз вспоминал, как мучительный сон, с прорывающимся откуда-то издевательским рефреном «от работы на три дня…от работы на три дня…». Обед тяжким комом лежал в животе. «Дыхалка» не работала, мышцы окаменели. Вася выглядел не лучше меня. По условиям соревнований члены команды могли помогать друг другу. В частности, подразумевалось разрешение укрываться от встречного потока воздуха за спиной товарища (при раздельном старте такой прием запрещался). Это был существенный, но совершенно недостаточный для нас с Васей элемент послабления правил. Команды соперников уходили вперед. Катился ли кто-либо слабее нас, я не видел. Наблюдая плачевную ситуацию, Слава Губенко ухватился рукой за сидение велосипеда Василия и покатил его к замыкающему движущейся впереди группы. Затем, вернувшись ко мне, повторил тот же маневр с моим участием. Таким способом мы обошли две или три группы соперников. Кое-кто из них возражал против такого вида взаимопомощи. В ответ Слава предлагал им использовать наш опыт.

Примерно на половине дистанции наступило чувство внезапного облегчения. Дыхание стало комфортным. Мы преодолели «мертвую точку». После разворота в сторону Краснодара пошел сильный дождь. Но по сравнению с предыдущими испытаниями это было мелочью. Убедившись в нашем нормальном рабочем состоянии, Слава дал указание держать такой темп до финиша. После чего помчался в одиночку обгонять всех, кого видел впереди. Такой у него был рефлекс. Личное время Славы в данном случае значения не имело, поскольку результат засчитывался по последнему участнику команды. Занятое нами место остались мне неизвестными. Однако могу сказать, что приехали мы не последними, а где-то в середине общего потока.

На финише бывалые ребята из Темрюка угостили меня заранее купленными лимонами. Вкуса первого цитруса я просто не ощутил. Обратив внимание на этот феномен, они скормили мне четыре или пять плодов, с интересом наблюдая за выражением моего лица. Я вспоминаю их угощение с большой благодарностью. Оно открыло мне неведомый ранее способ восстановления сил после ударной нагрузки. Позже, вызывая оторопь окружающих, я ел лимоны целиком в периоды зимних сессий и бедных витаминами студенческих весен. От съеденного плода меня всякий раз пробивал жаркий пот. Благо в университетском буфете эти лимоны были в изобилии. Возможно, такая потребность объяснялась некими неполадками в моем организме. В более поздние годы ее у меня не было даже после марафонских забегов.

Думаю, к месту рассказать еще об одном случае, подтверждающим оставшиеся невостребованными велосипедные таланты Славы. В один из выходных дней лета 1960 года я с друзьями ехал на поезде в Новороссийск. На окраине города мы увидели Славу, ожидавшего с велосипедом в руках открытия шлагбаума. Вторая встреча с ним состоялась часа через два на Суджукской косе. К нашему прибытию с Новороссийского вокзала на место купания Слава был уже там и довольно давно. Мы составили ему компанию. Вскоре в нескольких шагах от нашей компании расположилась группа велосипедистов с гоночными велосипедами. Дождавшись, когда Слава в очередной раз пойдет купаться, ребята стали расспрашивать нас о нем с большим интересом. Из разговора выяснилось следующее. Новые соседи по пляжу серьезно занимались велоспортом в одном из краснодарских спортивных обществ. В тот день, они «катались» из Краснодара в Новороссийск. Слава «выскочил» перед ними на трассу со стороны Крымска, «как черт», и помчался на перевал. Краснодарские «профи» в гонку не включились, снисходительно решив, что незнакомец скиснет на ближайших подъемах. Однако на трассе они его больше не видели и решили, что «крестьянин» остановился в каком-то из ближайших населенных пунктов. Найдя Славу отдыхающим в конечной точке своего путешествия, спортсмены были искренне поражены его выносливостью. Предлагали ему заниматься в их клубе. Однако переехать в Краснодар Слава не мог по семейным обстоятельствам.

Его феноменальная выносливость, несомненно, была подарком природы. Таким же стойким был младший брат Славы Николай, мастер спорта по самбо. В середине 60-х Николай учился в Ростовской мореходке и поддерживал со мной товарищеские отношения. По окончании учебы он женился на своей давней зазнобе Оле Сазоновой, старшей дочери Крымского межрайонного прокурора, и поселился в Туапсе. Мореходную карьеру завершил капитаном сухогруза дальнего плавания.

Постепенно занятия боксом поглотили все отведенное на спорт время. Для развития выносливости мы с ребятами из секции бегали кроссы по 20 км. В качестве развлечения ходили по воскресеньям через Неберджаевское ущелье в Новороссийск. В праздничные дни мая 1959 года прошли с двумя ночевками по маршруту Абинская Шапсугская-Эриванская-Адербиевка-Геленджик. На волне спортивных увлечений и совместных походов я сблизился с грузчиком фабрикатного цеха Виктором Недобенко, моим будущим сотоварищем по неудачной попытке поступить на юрфак Ростовского-на-Дону Университета в 1960 году.

Виктор, мой ровесник, жил с матерью и старшей сестрой в небольшом турлучном домике, отделенном от комбинатского забора узким проулком. Его отец погиб на фронте. Сестра трудилась рабочей в каком-то из цехов комбината. Мать вела домашнее хозяйство. До прихода в секцию бокса Виктор занимался спортивной гимнастикой, выполнил норматив второго разряда. Однако 1959 году секция распалась в связи с отъездом тренера. Отголоском приобретенных ранее навыков оставались лишь лихие сальто Виктора с высокого берега Адагумки в районе бывшего конного двора комбината.

Виктор дружил с Мишей Величенко и напоминал фигурой несколько уменьшенную копию нашего слесаря. Однако в отличие от невозмутимо-спокойного Миши, он то и дело обнаруживал бьющую через край энергию. Был убежденным сторонником жесткого самосовершенствования, как единственно верного и справедливого способа построения интересной судьбы.

Много читал. Увлекался Н. Чернышевским и Дж. Лондоном. Правда, порой его приемы саморазвития граничили с самоистязанием. В апреле 1960 года он предложил мне совместные утренние купания в Адагумке, протекающей метрах в трехстах от нашего подъезда. В это время года река была быстрой и полноводной от тающего в предгорьях снега. Поскольку простое погружение в ледяную воду казалось ему недостаточным, было решено входить в реку постепенно, заложив руки за голову: для более эффективного закаливания. Мне это показалось излишним, однако, не желая уступать в способности терпеть экзекуцию, я согласился. На второй неделе купаний Виктор заболел воспалением легких, и наши процедуры были прерваны. К моменту его выздоровления вода была уже достаточно теплой.

Захватывающе интересная работа следователя

Мысль о поступлении на юридический факультет у меня зародилась и окрепла в процессе чтения выпусков «Следственной практики». Это периодическое издание ВНИИ криминалистики Прокуратуры Союза ССР выпускалось в качестве пособия для прокурорско-следственных работников и, согласно надписи на титульном листе, продаже в открытой сети не подлежало. Я же систематически получал новые номера «СП» в ходе обмена книгами со старшей дочерью районного прокурора восьмиклассницей Олей Сазоновой. Случайное знакомство с одним из этих выпусков постепенно переросло в их целенаправленное изучение, а затем породило желание стать следователем.

Сборники были кладезем ярких случаев профессиональных находок и решений в ходе раскрытия преступлений. Детальное изложение процесса их расследования по степени сложности перипетий и эмоционального накала не уступало лучшим образцам мировой детективной литературы. Дополнительное уважение к материалам вызывал факт их подлинной документальности. Лишь значительно позже я понял, что это были жемчужины профессионализма и везения, извлеченные из громадного потока дел заурядных, и дел нераскрытых по причине профессиональных просчетов.

Ознакомившись со списком вступительных экзаменов на юридическом факультете, я решил, что наибольшую трудность составит иностранный язык (для меня английский), к которому я всегда испытывал застарелую неприязнь. Именно ему я решил уделить основное внимание. Русский, литература и история мне казались предметами сравнительно легкими.

Английским я занялся осенью 1959 года. Мне здорово повезло с учебником Натальи Бонк для студентов вузов. Мама купила эту книгу во время командировки в Москву. Именно благодаря Н. А. Бонк до меня, наконец-то, дошел смысл невнятных правил и таблиц, которые приходилось зубрить по школьному учебнику грамматики.

Дополнительными разъяснениями и постановкой произношения меня основательно просветил Николай Федорович Лосев. Он согласился помочь с условием, что учеба пойдет всерьез, однако от денег за репетиторство отказался. Занятия отнимали у него по 15–20 минут 2 раза в неделю. Проверялась правильность выполненных упражнений и давались новые задания. Через много лет после завершения этой совместной работы он доверительно сказал мне, что такого усердного ученика, как я, не встречал за всю свою учительскую практику. Мой интерес к английскому возрастал по мере накопления знаний. Я читал на нем простенькие книжки. Кроме того, совершенствовал разговорные навыки в общении с молодыми инженерами из Ирака, проходившими стажировку на комбинате. Эти ребята – Джамаль и Джабар, жили во 2-м подъезде нашего дома, в комбинатской мини-гостинице. Оба хотели поскорее освоить русский язык, однако на первом этапе общения были вынуждены пользоваться английским. До того, как они начали сносно говорить по-русски, их переводчиком был Николай Федорович.

Уважительное отношение к ранее малопонятному английскому завело меня в психологическую ловушку. Я почему-то решил, что остальные предметы не потребуют таких усилий. Увы! Это была ошибка.

Конечно, я повторял историю, русский язык и литературу. Однако, не имея представления о критериях оценок и уровне требований экзаменаторов, допустил ряд элементарных просчетов. Указать на них со стороны было некому.

В июле 1960 года мы с Виктором Недобенко сдали документы в приемную комиссию Ростовского госуниверситета… Обязательным условием для поступления на юридический факультет в то время был трудовой стаж 2 года или служба в армии. Конкурс составлял 14 человек на место.

Для подготовки к поступлению в ВУЗ мы с Виктором взяли положенный по закону отпуск без содержания, который провели в Ростове-на-Дону, занимаясь усердной зубрежкой и посещениями консультаций для абитуриентов. Я согласился с предложенным Виктором жестким распорядком. На сон мы отводили не более 6 часов. Почти все остальное время посвящали учебе. По вечерам, одуревшие от чтения и изнуряющей жары, мы гуляли по ул. Энгельса (ныне Большой Садовой) и с отвращением пили ростовскую воду, противный вкус которой не могли замаскировать и газ с сиропом.

Ростовская вода – это больная тема с глубокими корнями. Привыкнуть к ней казалось невозможно. Особенно после артезианских источников Крымского консервного комбината.

Незабываемыми впечатлениями о ростовском водопроводе задолго до нашего приезда в этот город поделился поэт В. Маяковский. В одном из писем, датированных 1927 годом, он сообщал:

– Ростов тоже не роза! Местный хроникёр сказал мне: «Говорят, гений и злодейство не совместимы, а у нас в Ростове они слились вместе». В переводе это значит, что у них прорвались и соединились в одно канализационные и водопроводные трубы! Можешь представить, что я делал в Ростове. Я и пил нарзан, и мылся нарзаном, и чистился – ещё и сейчас весь шиплю»^[19].

Забегая вперед, могу свидетельствовать, что «гений и злодейство» в системе ростовского водоканала не были разделены и через 40 лет после приведенных выше строк Маяковского. Соединение питьевой воды с канализационными стоками я наблюдал (особенно зримо с наступлением весны) до отъезда из этого красивого южного города на Украину зимой 1967 года.

В наше время (конец 2015 года) руководители ростовского водоканала рапортуют о приемлемом качестве водоочистки, жалуясь при этом на изношенность водопроводных сетей, приводящую к «вторичному загрязнению воды», то есть к неискоренимому соединению «гения со злодейством».

Первым экзаменом было сочинение. После него отсеялось 2/3 получивших «неуды» соискателей. Виктор и я писали на свободную тему. Оценки получили одинаковые: по «трояку». Грамматические ошибки в моем опусе отсутствовали, однако тема была признана нераскрытой. По правде, содержание работы представляло собой кудрявую белиберду. Я почему-то считал, что решающим фактором должно было стать знание грамматики.

Сочинение Виктора понравилось экзаменатору с запомнившейся фамилией Маркуца горячим обличением мещанской психологии и искренностью в стремлении совершенствовать себя и окружающий мир. Однако хорошей оценке помешали грамматические ошибки. Об этом Маркуца сожалел, как мне показалось, совершенно непритворно.

По трояку мы получили и на устном экзамене по русскому языку и литературе.

На экзамене по истории я не смог точно назвать дату восстания И. Болотникова. После этого, экзаменатор стала «гонять» меня по датам различных событий. Тут тоже все закончилось тройкой. Единственной отрадой стал экзамен по английскому. На нем я получил оценку «отлично». Однако мне она не помогла. Не набрав проходных баллов, я остался за бортом конкурса. Виктор получив тройки по всем четырем предметам, также не попал в число счастливчиков.

Прощаясь с Ростовом, мы увозили с собой не только опыт экзаменационных неудач, но и впечатления о недостойных, а порой и жалких приемах соперничества, применявшихся некоторыми нашими конкурентами. Гнусным было использование шпаргалок. Кроме того, присутствовало вызывающее подозрение своей численностью племя милитаризированных абитуриентов – соискателей в солдатской форме. Тут прошу прощения у служивых, прибывших на экзамены непосредственно из воинских частей. Некоторым из них в случае неудачи предстояло вернуться обратно и продолжать службу до осеннего приказа об увольнении. Речь идет о ряженых, пребывавших в запасе по году и более, и пытавшихся вызвать сочувствие экзаменаторов предусмотрительно сохраненной в сундуках солдатской формой (правда, без погон).

Безоглядное желание отдельных персонажей выделиться из общей массы абитуриентов и заслужить одобрение представителей ВУЗа порой выглядело анекдотично. Когда на консультации по русскому языку молодая девушка-преподаватель похвалила одного «служаку» за правильный ответ, он, вскочив с места, ничуть не стесняясь присутствующих, гаркнул строевым голосом: «Отличник боевой и политической подготовки такой-то». Интересно было бы проследить дальнейший жизненный путь этого отличника-подхалима-выскочки. В тот раз мы с Виктором решили, что такие персонажи готовы ради карьеры и на более «впечатляющие» поступки. Однако в дальнейшем нам встречаться с ним не пришлось.

Интересными были и представления о привычках и вкусах молодых горожан. По вечерам толпы парней и девушек методично утюжили в обоих направлениях «Брод» (местный Бродвей) – отрезок улицы Энгельса между Ворошиловским и Буденновским проспектами. Перемещение потоков от «молока до табака» (молочного магазина на углу Ворошиловского и табачного на углу Газетного переулка) начиналось примерно с 20 и заканчивалось в 24 часа. Участники шествия съезжались изо всех районов города. Складывались межгрупповые связи. Пересказывались новости, шли мелкая торговля и обмен. Иногда возникали потасовки. Время от времени среди гуляющих появлялись известные спортсмены – боксер Лев Мухин (серебряный олимпийский призер 1956 года в тяжелом весе), штангист Виктор Лях (чемпион СССР, рекордсмен мира – средневес) и некоторые другие. Мухина, как правило, сопровождала свита поклонников. В. Лях, недавний сержант-сверхсрочник Ростовского СКА, произведенный в младшие лейтенанты за спортивные достижения, прогуливался по «Броду» обтянутый кителем с летными петлицами, поражая окружающих разительным контрастом между шириной плеч и узостью талии. Обстоятельства его карьерного роста в СКА мне стали известны позже от чемпиона ВС СССР по боксу Г. И. Янова, проходившего службу в этом спортивном клубе в звании старшины. Гена рассказал мне также о забавной детали в поведении Виктора. Знакомясь с заслуживающими внимания людьми, тот обычно представлялся: «Виктор Лях, чемпион СССР».

Этого известного штангиста мы с Виктором встречали каждое утро во время завтрака в малолюдном кафе-молочной на углу ул. Горького и Ворошиловского проспекта. Иногда сидели за соседними столиками. Как правило, его основным блюдом были два бифштекса и неизменная бутылка молока. Завтракал он всегда в одиночестве.

Легкую оторопь вызывала массовая приверженность завсегдатаев «Брода» к единой форме одежды. Летом 1960-го дресс-код предписывал носить накрахмаленную (чтобы держала форму треугольника) хлопчатобумажную рубашку красного цвета (их красили в химчистках и самостоятельно) с белыми пуговицами и черные брюки с зауженными штанинами. Исключением был некий Мотя-тряпочник, ежедневно обновлявший принятую форму лично изобретенными и изготовленными деталями. Свои изделия он демонстрировал, невзирая на погоду и сезон, в течение многих лет. В последний раз я видел его перед своим отъездом из Ростова зимой 1967 года.

В толпе этих клонов, мы с Виктором, в наших клетчатых распашонках и светлых брюках выглядели инородным телом. Впрочем, нас это не смущало ни в тот год, ни позже. В 1964 году знакомая студентка мединститута доброжелательно посоветовала мне «одеться, как все», чтобы не было стыдно выходить на Энгельса (Большую Садовую ул.). Поскольку совместных прогулок с ней в моих планах не было, совет остался без внимания.

Кстати, летом 1961 года униформа завсегдатаев «Брода» претерпела частичные изменения. Красные рубахи переменились на черные. Белые пуговицы и брюки оставались прежними.

Другим поразительным фактом для нас стало полное безразличие ростовчан к проводившемуся республиканскому первенству по спортивной гимнастике. Соревнования проходили во дворце спорта «Трудовые резервы». Об этом сообщали многочисленные афиши. Опасаясь не пробиться на зрительские места, мы с Виктором пришли заранее. Однако трибуны, несмотря на бесплатный вход, были до обидного пустыми в течение всего периода соревнований. Известный гимнастическими традициями Ростов, воспитавший, четырехкратную олимпийскую чемпионку Людмилу Турищеву, по части взращивания болельщиков этого вида спорта оказался слабоватым.

Мы вернулись в Крымск, решив повторить попытку поступления в следующем году с учетом полученного опыта. Особой печали от неудачи на экзаменах я не испытывал, втайне рассматривая продлившееся пребывание в близком моему сердцу Крымске, как отсрочку для пополнения знаний. Возможность повторного провала мне представлялась маловероятной. Теперь правила испытаний были известны в достаточном объеме. Некоторую прежнюю неуверенность сменил спортивный азарт. Готовиться ко «второй попытке» начал заранее, тщательно оценив объем учебного материала, степень глубины его изучения и необходимое для этого время. Благо, экзаменационные вопросы по всем предметам публиковались в справочнике для поступающих в ВУЗы.

Памятуя допущенные «проколы» на экзамене по истории, выписал и систематизировал все даты из текста учебника. Их перечисление занимало несколько тетрадных листов и по объему намного превосходило таблицу-приложение к учебнику. К следующей весне я без труда извлекал из памяти точное время всех перечисленных событий или называл явления и факты при указании на их дату. Помню шок Юры Музыченко, помогавшего мне убедиться в надежности хронологических познаний. «Погоняв» меня вдоль и поперек таблиц, и не обнаружив ни одного сбоя, он почему-то произнес: «Тебе надо идти на службу в разведку».

Для подготовки к сочинению, не мудрствуя лукаво, я соорудил и тщательно отшлифовал заготовки по произведениям классиков литературы, представленных в школьных учебниках. Эти наработки тоже надежно осели в памяти. В отличие от свободных тем такой подход позволял «раскрывать» содержание сочинения в шаблонных рамках границ учебников, снижая роль субъективной оценки экзаменатора.

Английским я занимался в охотку. Больше для своего удовольствия. В целом вся подготовка занимала у меня не более двух часов в день. Таким образом, времени после окончания работы хватало на учебу, на спорт и на развлечения.

Осенью 1960 года моего сотоварища по провальному поступлению на юрфак Виктора Недобенко призвали в армию. Меня эта доля миновала по причине тогдашней непригодности к строевой службе. Такое решение медицинская комиссия Крымского РВК приняла еще зимой 1959 года по итогам десятидневного обследования в стационаре районной больницы. Одновременно со мной, на соседней кровати, по направлению РВК коротал время футболист районной команды Сергей Тарасян. Нас признали непригодными для военной службы в мирное время по одинаковым статьям расписания болезней кровообращения (сердечная недостаточность и гипертония). Заключение о проблемах со здоровьем меня ничуть не обрадовало. Серега принялся штурмовать военкомат с требованием отменить диагноз и направить его на службу. В конце концов, эта просьба была удовлетворена. Благополучно отслужив срочную, Сергей вернулся в Крымск, продолжал играть за районную команду. Затем тренировал подростков. Он умер от диагностированной комиссией военкомата болезни сердца через 47 лет – в 2006 году. Я же, пораскинув мозгами, решил использовать отсрочку для поступления в ВУЗ, из рядов которого был готов отлучиться на службу в любой день после сдачи вступительных экзаменов. В таком случае у меня оставалось бы гарантированное право возвращения к учебе после увольнения в запас.

Выявленная военкоматом гипертония стала серьезно досаждать мне в конце 60-х. Очевидно, это было обусловлено генетически. Гипертоником был дедушка В. Н. Ткачук. Две сестры отца, Леся и Ната, многие годы страдали тяжелейшей гипертонией, ставшей причиной их смерти.

По необъяснимому наитию, после малоэффективных попыток медикаментозного лечения, я пришел к оздоровительному бегу, дополняя его раунатином, препаратом растительного происхождения. А через некоторое время полностью отказался от лекарств. Подробнее об этом расскажу далее. Сейчас об итогах: в 2000-м при увольнении в запас в возрасте 59 лет я был признан годным к строевой службе без ограничений. В ходе одной их последних диспансеризаций периода военной службы подвергся направлению на эхокардиографию сердца по причине аномально редкого, 38 ударов в минуту, пульса. В ответ на мои замечания о ненужности этой процедуры терапевт убежденно заявила, что ситуация грозит летальным исходом в любой момент. Однако специалист ЭХО-КГ была оптимистична. По ее словам, такой мощной сердечной мышцы она не встречала за всю свою практику ни разу. А феномен моего пульса объяснялся понятием «тренированная брадикардия». Гипертонии не было и в помине.

Приезд Вити Левина

В ноябре 1960 года к нам неожиданно приехал мой двоюродный брат Виктор, сын тети Леси. В тот день я направлялся на работу во вторую смену. Виктор поднимался мне навстречу по лестнице нашего подъезда. Весь его багаж помещался в тощем портфеле. Кузен, не раскрывая причин отъезда из родного дома, попросил у моей мамы разрешения пожить с нами до следующего лета. Примерно через неделю письмо с аналогичной просьбой пришло от Леси.

Приезд Виктора внес в нашу размеренную жизнь некоторую сумятицу. Со значительными трудностями (завод останавливался на межсезонный ремонт) его удалось устроить на работу в качестве подсобника в жестяно-баночный цех комбината. Брат сильно изменился со времени нашей последней встречи в 1956 году. Стал взвинченным, вскакивал среди ночи и, сидя в постели с закрытыми глазами, произносил горячие монологи на тему футбольных тренировок, обильно украшая их рифмованной ненормативной лексикой. Утром он ничего не помнил. Мама же отмечала, что столько брани не слышала за всю жизнь.

В его отношении к Крымску сквозило чувство легкого превосходства жителя областного города Ровно, где к тому времени обосновалась семья Левиных, над обитателями провинциального городка-станицы. Виктор Романович проходил службу в качестве главного хирурга Окружного военного госпиталя № 442. Тетя Леся работала главным инфекционистом в областной больнице.

По ходу знакомства с нашей квартирой Виктор с легким укором отметил простоту обстановки. Удивился отсутствию ковров и холодильника. Действительно, прибор под названием «Саратов II», похожий по размерам на тумбочку, появился у нас позже. Его подарила сестра мамы тетя Таня, получившая это устройство в качестве премии ВДНХ за новый сорт помидоров. Ковров же мама не переносила до конца дней, называя их пылесборниками.

Поинтересовавшись моими спортивными увлечениями, Виктор сообщил, что покажет, как надо боксировать по-настоящему на первой же совместной тренировке. Он, оказывается, тоже занимался боксом. Но основным увлечением по-прежнему оставался футбол.

Из жильцов нашего подъезда внимание Виктора сразу же привлек Борис Альберт, сын главного инженера комбината, умершего весной 1957 года.

Подробнее о Борисе

Это был широко известный в кругу молодежи Крымска персонаж. В школьные годы Борис достиг неплохих результатов в спорте, выигрывал стометровку на районных соревнованиях, красиво работал на турнике (я наблюдал это летом 1957-го). Правда, учебе относился наплевательски и окончил школу двумя годами позже ровесников. По наблюдениям Н. Ф. Лосева, в общении с одноклассниками Альберт выделялся высокомерием и наглостью, с учителями вел себя развязно-фамильярно.

Кончина его отца случилась от сердечного приступа по возвращении домой со школьного педсовета, посвященного «разбору полетов» сына. Соседи отметили, что провожать родителя на кладбище Борис не пошел, заменив печальную процедуру прослушиванием пластинок.

Летом 1957 года достоянием жильцов нашего дома стала история с двухходовым телефонным розыгрышем, в процессе которого Борис и его друзья потешились над недалекой и манерной супругой тогдашнего директора комбината М. С. Сабанского (единственной домохозяйкой из жен всех известных мне директоров). Первый звонок был сделан от имени телефонной станции. После расспросов «пани» о длине шнура к телефонному аппарату была высказана рекомендация отрезать от провода лишние 20 см и запихнуть их в ж… Второй разговор состоялся через полчаса. Телефонный собеседник, представившись участковым милиции (легендой Крымска Г. Волощуком), поинтересовался, звонили ли обиженной женщине хулиганы. Когда же та стала горячо рассказывать о деталях происшедшего, собеседник успокаивающе произнес: «Не волнуйтесь, хулиганы пойманы. Можете провод из ж… вытащить».

Авторство Альберта и Ко в розыгрыше было раскрыто по причине несовершенства легенды, недооценки крутого нрава М. С. Сабанского и слабости воли соучастницы, дежурной телефонистки комбинатского коммутатора (АТС в то время не было). Реальные звонки были сделаны из квартиры Альбертов, располагавшейся этажом ниже жилища Сабанских. Телефонистка же, согласно уговору, должна была сообщить потерпевшим, что неизвестные звонили из фойе клуба. Однако дежурная культурного центра факт категорически звонка отрицала. А работница коммутатора, вызванная к директору, выдала тайну под угрозой увольнения с работы.

Последствия разбирательства Борис расценил как пустячные: Марьян Станиславович Сабанский просто перестал узнавать его при встречах^[20].

Весной 1958 года Боря приобрел дополнительную популярность, как герой фельетона «Белая ворона», опубликованного под чьим-то псевдонимом в районной газете «Призыв». Семья Альбертов подозревала в авторстве произведения секретаршу заводоуправления Е. И. Трощенко со второго этажа нашего подъезда, жену отставного замполита, избранного парторгом пригородного колхоза имени Ленина. Правда, прямых доказательств ее причастности к литературному творчеству не было.

Газетную вырезку мама переслала мне в Белогородку. Смачное описание поведения Бориса в клубе перемежалосьвосклицаниями: «Посмотрите, как вызывающе он одет, какие развязные позы принимает у биллиардного стола, как бесцеремонно тушит сигарету в горшке с нежными цветами!» и т. п.

Странно, но по прочтении опуса возникало впечатление, что автор втайне завидует умению Альберта красиво совмещать изысканную небрежность с хамством. В наше время фельетон, возможно, был бы отнесен к разновидности рекламы, повысившей, популярность Бориса у поклонников, и сделавшего известным среди людей, не подозревавших о его существовании.

Следует отметить, газетная публикация с предосудительными сведениями о представителях рода Альбертов была не первой.

В конце 40-х годов отец Бориса, в то время директор Херсонского консервного завода, был осужден на 25 лет лишения свободы за «хищения социалистической собственности». Прискорбному событию, по словам мамы, посвящалась статья центральной газеты «Правда». Механизм хищений был прост. Поступавшие на завод ранние помидоры уходили на рынок, где продавались по высоким ценам начала сезона. Завод же получал эти плоды по одинаково низкой государственной закупочной цене в течение всего периода их переработки. Разница между закупочной и рыночной ценой, помноженная на приличные объемы похищенного, позволяла извлекать огромные деньги. Образовавшаяся вначале поставок недостача веса «раскладывалась» на весь рабочий сезон и маскировалась официально допустимыми нормами производственных потерь. О широкой жизни расхитителей, по сообщению газеты, свидетельствовал свадебный подарок Альберта-старшего дочери секретаря райкома партии. Речь шла о новенькой автомашине «Победа».

Из мест отдаленных отец Бориса освободился досрочно. По утверждениям сына, он был признан жертвой политических репрессий. В доказательство этого Борис показывал (мне тоже) висевшую в одной из комнат их квартиры групповую фотографию инженерно-технических работников Крымского консервного комбината. В центре снимка располагался главный обличитель сталинских репрессий Н. С. Хрущев (он приезжал в Крымск дважды). Альберт старший, как главный инженер комбината, сидел справа, плечом к плечу с «персеком».

Благодаря прежним накоплениям семьи и родственникам в Одессе Борис имел невиданный по тем временам в Крымске гардероб и стойкую группу поклонников обоего пола. Искать работу не спешил. Вечера проводил на танцах или в компании близкого по духу окружения. Зимой 1960 года ездил «на танцевальный сезон» в Ленинград, где квартировал в студенческих общежитиях. Рассказывал мне о своих успехах на балах в каком-то дворце. Короче, полностью соответствовал тогдашнему статусу «стиляги».

Правда, его репутацию в глазах ровесников несколько портило несовместимое с уличным кодексом обстоятельство. Несмотря на мужественную красоту и отличное телосложение, помноженные на наглость и умение затевать скандалы, он без стеснения уклонялся от личного участия в спровоцированных им групповых драках, используя общепризнанные спринтерские навыки. Однажды за ним безрезультатно гнался Женя Голов.

Надо сказать, первоначальный интерес Вити Левина к Борису Альберту вскоре перерос в желание установить приятельские отношения. Однако попытки двоюродного брата сблизиться Борис почему-то отверг. Не помогала даже систематически «проставляемая» выпивка. Причина такого неприятия для меня осталась неясной.

Дабы не отвлекаться в дальнейшем на описание деталей бурной судьбы Бориса следует отметить ее основные точки. Армия с досрочным увольнением по состоянию здоровья, лишение свободы за кражу автомобильных колес у главного инженера комбината Чигиринского, женитьба на одной из давних и терпеливых поклонниц, красивой и работящей Алле с дипломом инженера, вещи которой он даже в начале знакомства не раз проигрывал в карты (любовь зла), переезд в Одессу. В середине 80-х он – директор одного из одесских ресторанов. Приезжал в Крымск повидаться с друзьями детства. Демонстрируя состоятельность, показывал отдыхавшему у матери Сереже Синченко толстую пачку сотенных купюр. Приглашал его в ресторан, однако предложение Бориса Сергея не заинтересовало. При упоминании о деньгах Альберта Сережа в разговоре со мной ограничился замечанием, что такой толстой пачки купюр еще ни у кого не видел. На этом интерес работника НИИ к дензнакам Бориса иссяк. Из сообщений Аллы подругам известно, что Борис умер в конце 80-х от болезни печени. Сама же Алла, по слухам, уехала на постоянное жительство в Германию.

Забавно вспомнить. Одно время подражать Альберту в одежде и стиле поведения решил воспитанник авиамодельного кружка Г. Ф. Григориади, мой будущий товарищ по производственному обучению и работе в мехцехе, Саша Костенко. За модной одеждой он поехал в Москву. Купил там туфли с толстыми подошвами на пару размеров больше необходимого (свободное пространство набивалось газетой). Заузил до предела брюки. Приобрел рубашку в яркую клетку.

Его рассказ о демонстрации покупок москвичам и гостям столицы помню дословно:

«Иду по Горького (Тверской). Дуды (штанины) – во-о-о!!! Коры (туфли) – во-о-о!!! У народа шары́ на лоб!!!».

Не исключено, что необычность видения дополнялась высоким ростом и длинными худыми ногами товарища. Из-за этой особенности его телосложения мой бывший мастер Б. А. Ревницкий жаловался на навязчивое подсознательное желание именовать Сашу Журавлевым.

В Крымске на комичность нового облика Сане мягко намекнул Г. Ф. Григориади. Кроме того, руководитель авиамодельного кружка, кумир своих воспитанников, без всяких недомолвок посоветовал ему держаться подальше от Альберта и его друзей, которым предрек короткое и неинтересное будущее. Впоследствии Саша, со свойственной ему способностью к самоиронии, не раз с усмешкой вспоминал свои юношеские искания. При мне он стал отличным токарем, а позже и кавалером ордена Трудового Красного Знамени.

В 1960 году парторг мехцеха Е. Т. Ильин предложил нам с Сашей вступить в КПСС. Саша был «за» и вскоре стал кандидатом. Я же, несмотря на полное согласие с идеями партии, ответил, что еще не дозрел до столь важного решения. Причиной отказа было стойкое нежелание участвовать в различного рода пустопорожних собраниях, особенно партийных.

В 1988 году Сашу Костенко избрали делегатом 19-й Всесоюзной конференции КПСС. По ходу участия в этом партийном форуме он посетил известного нам обоим бывшего бригадира томатного цеха Володю Щербака, ставшего Министром пищевой промышленности РСФСР, и выступив в роли гоголевского кузнеца Вакулы, по наущению родной дирекции испросил для крымского комбината некие преференции. Что именно, я не помню.

Щербак, по словам Сани, отнесся к просьбе с пониманием и, более того, вскоре ее выполнил.

В 1989 году Саша был вынужден оставить работу у станка по состоянию здоровья и перешел на должность машиниста холодильной установки.

Вернемся к Вите Левину

Отвергнутый Альбертом и его окружением, Виктор влился в секцию бокса и вошел в круг моих друзей. Показать мне, как надо боксировать по-настоящему, у него, несмотря на превосходство в весе и росте, не получилось. Во время первого спарринга с братом тренер А. Г. Тричев попросил меня боксировать помягче. Этой рекомендации я придерживался и в дальнейшем. Однако в целом Виктор занимался успешно. Выиграл бой в матчевой встрече с боксерами из Новороссийска. Его нервы постепенно пришли в норму, и он перестал будить нас футбольными монологами.

В начале лета 1961 года Виктор по неведомому нам с мамой плану уехал в Одессу к тете Лизе, откуда намеревался направиться Ленинград для поступления в военное училище железнодорожных войск. В командовании этого учебного заведения у Виктора Романовича был один из его многочисленных знакомых.

В дальнейшем Виктор не раз удивлял родных и близких поведением, круто ломающим привычный порядок жизни. В военное училище он поступать передумал. После службы в армии женился на девушке-маляре. Вместе с ней работал в одной из строительных организаций Днепропетровска. Там, выйдя однажды вечером во двор выбросить мусор, пропал без вести. Вся его одежда в момент исчезновения состояла из хлопчатобумажного спортивного костюма.

Через шесть месяцев жена получила открытку из Красноярска, где Виктор в свое время проходил срочную службу. Брат сообщал, что работает «в заводской столовой на холодных закусках». Просил выслать деньги на обратную дорогу. Однако, получив перевод, потратил его на утоление «духовной жажды» крепкими напитками. После этого в экспедицию за Виктором выехала его жена.

Вернувшись в Днепропетровск, брат от дружбы со «змием» не отказался. Прервал их отношения обширный инфаркт.

В 80-х Виктор дважды приезжал Москву, очаровав наших детей свободной речью и приятным общением. Рассказывал о строгом воспитании своих детей – двух девочек. С ностальгией вспоминал время, проведенное в Крымске.

В 90-х, вернувшись в Ровно, занялся предпринимательством, однако был дважды обманут компаньонами. Его неудачи обернулись для тети Леси потерей бывшей «генеральской» квартиры и переездом в более скромное жилье. Виктор Романович к этому времени умер. Младший брат Вити Игорь разительно отличался от него послушным характером, вежливостью и безразличным отношением к родным и близким. Окончил медицинский ВУЗ в Киеве. При поддержке начальника «лечсанупра» украинского ЦК Прилукова, мужа институтской однокурсницы тети Леси, стал главным терапевтом цековской, а затем президентской больницы. С родными по линии Ткачуков отношений никогда не поддерживал. Во время случайных встреч демонстрировал приторные родственные чувства, однако о своих настойчивых предложениях встретиться по конкретным поводам забывал навсегда сразу после расставания.

Мне кажется, что Виктор, несмотря на непредсказуемый характер, был гораздо ближе тете Лесе, нежели Игорь. Самым счастливым для Виктора оказался последний отрезок его жизни, всецело посвященный тренерской работе с юными футболистами ДЮСШ в Ровно. По личным впечатлениям Васи (моего дяди), для этих ребятишек брат был предметом восхищения, поклонения.

Он умер 9 мая 2009 года от болезни почек, находясь в одной больнице с тетей Лесей. Я узнал об этом от тети, когда позвонил ей в палату, чтобы поздравить с Днем Победы. Накануне смерти в телефонном разговоре Витя планировал нашу встречу в Москве. Было в дате его кончины что-то символичное. Родился в семье фронтовиков в г. Джалал-Аба́де, умер в День Победы.

Вступительные экзамены в ВУЗ. Попытка номер два

Летом 1961 года я вновь приехал в Ростов-на-Дону впритык к началу вступительных экзаменов. С учетом опыта предшествовавшего года заблаговременный приезд для посещения различного рода консультаций показался мне малополезным. Кроме того, не было никакого желания вести бесприютную жизнь абитуриента в душном городе с вонючей водой. Готовность к встрече с экзаменаторами базировалась на четком представлении об уровне требований, намерении ответить на любые вопросы и пресловутой спортивной злости.

Конечно, это было проявлением завышенной самооценки. Однако она помогла поддержать боевой настрой и избавила от отнимающей силы нервозности. По вечерам я ходил в летний кинотеатр повторного фильма на серию комедий Чарли Чаплина, которых хватило на весь экзаменационный период. От непрерывного смеха по окончании киносеансов болел брюшной пресс. Спал крепко, без сновидений.

По результатам экзаменов набрал 19 баллов из 20-ти возможных, получив три пятерки и одну четверку (по сочинению). Проходными были 16 баллов. Из особенностей общения с экзаменаторами запомнились диалоги с преподавателем кафедры английского языка Эриксон (имени и отчества, к сожалению, не помню) и представительницей исторической науки (фамилии не знаю).

Эриксон, увидев меня, удивленно спросила: «Разве вы не поступили в прошлом году? Я же поставила вам «отлично». Выслушав объяснения, продолжила: «Языка за год не забыли?».

Затем предложила прочесть и перевести текст без положенного мне словаря. К счастью, незнакомым оказалось всего лишь одно ныне широко известное россиянам слово Barrel (баррель, бочка), которое я распознал по контексту. Периодически встречаясь с этой женщиной в коридорах факультета в годы учебы, я всякий раз видел приветливую улыбку доброй знакомой.

Преподавателя истории я буквально засыпал датами. Одну из них она назвала ошибочной. Возможно, мое поведение было тактически неверным, но я заспорил и продолжал «давить» на нее даже после того, как она сообщила, что ставит мне «отлично». Уж очень памятным было мне прошлогоднее фиаско с датами, из-за которых я получил «трояк».

1 сентября 1961 года я был зачислен на юридический факультет Ростовского-на-Дону государственного университета.

Очень жаль, что рядом со мной не было сурового романтика (не приукрашиваю) Виктора Недобенко. Он поступил в ВУЗ через два года, избрав на этот раз факультет психологии Ленинградского университета. Вот уж кто продирался «через тернии к звездам». Не набрав нужных баллов для зачисления на дневное отделение, поступил на вечернее. Для получения заветной прописки пошел в «лимитчики»: работал бетонщиком, заливал и укладывал бетонную смесь в строительные конструкции, жил в четырехместной комнате общежития. Успешно завершил учебу. В 1985 году защитил кандидатскую диссертацию, купил кооперативную однокомнатную «хрущевку». В том же году я побывал у Виктора в гостях. Познакомился с его женой и сыном – Костиком, студентом медучилища. Мне показалось, что за достижение намеченных целей Виктор излишне щедро расплатился своим физическим здоровьем и душевным комфортом. Может быть, мы встретились не в самое лучшее для него время. Друг явно переживал фазу «выжатого лимона». С тех пор мы лишь изредка перезванивались. После призыва его сына на срочную военную службу я, по просьбе Виктора, помог новоиспеченному медику занять должность фельдшера санчасти.

Позже, судя по данным Интернета, природные силы и воля моего друга взяли верх. В настоящее время Виктор Константинович доцент Санкт-Петербургского государственного архитектурно-строительного университета, с 2012 г. действительный член Европейской академии естественных наук.

Мой отъезд в Ростов, расставание с механическим цехом и кругом друзей нагоняли грусть. До сих пор мне кажется, что 1958–1961 были лучшими годами жизни. В течение многих последующих лет (до полного разгрома комбината «реформаторами») я навещал цех при первой возможности. Заряжался энергией от общения с людьми, достойно исполнявшими понятное и нужное дело. Добрые, в том числе и дружеские, отношения сохранились у меня со многими бывшими коллегами-металлистами и их детьми по настоящее время.

В завершение производственной эпопеи хочу добавить два соображения.

Первое навеяно случайно увиденным текстом «высоколобого» автора о том, что нынешнее небывалое социальное расслоение наших граждан является логическим продолжением несправедливого распределения благ в СССР.

Опровергать этот бред на теоретической «поляне» не буду. Приведу факты из времен работы на Крымском консервном комбинате.

В 1961 году оклад директора комбината Н. И. Игнатушина, нашего соседа по лестничной площадке, составлял 140 рублей. Я знаю об этом от его жены Антонины Иосифовны, сотрудницы комбинатской лаборатории. Оклад мамы был 120 рублей. Наши ветераны станочники зарабатывали в среднем не менее 120 рублей в месяц. Лекальщик Жора Мавромати – до 200 руб. Семья директора в составе 6 человек (трое взрослых и трое детей) жила в трехкомнатной квартире с отдельным туалетом. Ванны не было. Точно в таких же квартирах в разных подъездах жили несколько семей из рабочих династий и межрайонный прокурор П. Н. Сазонов (тоже с семьей из 6 человек).

Заработки квалифицированных рабочих на предприятиях тяжелого машиностроения, доходы шахтеров и металлургов были намного выше наших. Летом 1983 года, показывая мне цеха Иркутского завода тяжелого машиностроения, Марик Глухов спросил у токаря-карусельщика о его заработке за последний месяц. Оказалось – 850 рублей. Оклад союзного министра в то время составлял 500, а секретаря райкома КПСС – 150 рублей.

Второе соображение о том, что информационные помои выплескивались на нас так называемыми «партнерами» даже в периоды горячего братания Н. С. Хрущева с милой его сердцу «американщиной».

В 1961 году комбинат посетила кубинская делегация. Ознакомившись с продукцией в дегустационном зале лаборатории, гости убедительно просили маму провести их в технологический цех, изготавливавший тушёнку. Такие посещения исключались по соображениям санитарии. Работники попадали в цех после переодевания и прохождения санитарных процедур, в том числе осмотра рук и состояния ногтей. При необходимости работница контрольного поста делала гигиенический «маникюр».

Тем не менее, гости был настойчивы. Наконец, один из них, отведя маму в сторону, пояснил: у них распространен слух о том, что поставляемая на Кубу тушёнка Крымского комбината изготавливается из человечины, а точнее, из тел умерших стариков.

Пришлось опровергать бред показом содержимого заводского холодильника, а затем и всего технологического процесса.

Часть третья Предстоит учиться мне в университете

И вновь Ростов

Я приехал в Ростов в конце августа 1961 года. До начала нового этапа жизни оставались считанные дни. Наш курс, единственный в Северо-Кавказском регионе, состоял из 40 человек. К этому времени ряд юридических институтов и университетских факультетов прекратил существование по воле Н. С. Хрущева. Пресса голосисто цитировала обещание «ПерСека» показать советскому народу последнего преступника и посему объявившего юристов представителями «отмирающей профессии». Часть функций «мертвеющего» правосудия предполагалось передать товарищеским судам, а центр тяжести охраны правопорядка сместить в сторону народных дружин. О существовании иных, кроме уголовного, отраслей права Н. С. Хрущев, очевидно, не подозревал.

В результате выполнения партийных установок в 1961/62 учебном году в СССР осталось 4 юридических института и 26 профильных факультетов университетов. (В постсоветской России маятник абсурда в деле подготовки юристов в качнулся в другую сторону. В 2015 году, по материалам Рособрнадзора, подготовку юридических кадров в России с населением вдвое меньшим, чем в СССР, вели 1211 высших образовательных учреждений).

Поскольку мест в студенческом общежитии не хватало, я, как и большинство однокурсников, снял угол, по-нынешнему – койко-место. Стопка листков с рукописными предложениями подобного жилья для студентов лежала на почтовом стенде в главном корпусе университета.

Пристанищем стала квартира № 3 в доме № 217 на Пушкинской улице, освоенная еще во время вступительных экзаменов. Правда, названный дом, как цельная единица, присутствовал только в воображении городских властей. На самом деле этой цифрой обозначалась группа трех одноэтажных хибар, образовавших закрытый дворик с абрикосовым деревом посередине и дощатым туалетом типа sortir в дальнем углу. Водопроводная колонка торчала на улице, рядом с воротами.

Квартира (хибара) принадлежала Эмилии Михайловне Росляковой 70-ти с лишним лет, вдове военкома Морозовского района Ростовской области. Жилье состояло из двух узких, вытянутых «трамваем» комнат и пристроенной к ним кухни. Обогревалась квартира кухонной печью – единственным источником тепла. Внутренних дверей между тремя отсеками не было. В дальней, предоставленной квартиранту комнате «трамвая», отсутствовали не только дверь, но и окна. Это был тупик с двумя кроватями. Судя по глухим стенам, в прошлом он представлял собой коридор другого помещения. Во время экзаменационных сессий хозяйка подселяла на вторую кровать заочников университета. Однажды в течение нескольких месяцев это ложе занимал молодой кореец – солист ростовской филармонии. С тех пор мне известна методика утренней «разминки» голоса. Жилье обходилось в 15 ежемесячных рублей. Для справки – стипендия на первом курсе составляла 22 руб.80 коп.

В проходной комнате обитали энергичная бабушка-хозяйка и любимый внук Юра, осваивавший в профтехучилище специальность электромонтера связи. Мать Юры вместе с сожителем, давно перешедшим из разряда любителей спиртного в категорию профессионалов, кочевала по отдаленным «стройкам коммунизма». В тот год родительница Юры трудилась кастеляншей общежития на строительстве Нурекской ГЭС. Сожитель вносил вклад в возведение плотины в качестве сварщика.

Отсутствие двери позволяло слышать по утрам процедуру побудки будущего связиста. Сначала у изголовья внука раздавалось сюсюканье бабушки-будильницы:

«Лю-лик, вст-а-вай!!!».

За этим следовал неизменный отзыв:

«Ух ты, моя бабу́-ша! Иди в ж…!».

Отношения «бабуши» с неформальным зятем, по фамилии Транквилицкий, происходившим из семьи представителей районной элиты станицы Морозовской, были натянутыми. Однажды, понося сожителя дочери набором обидных для пьющих людей слов и выражений, Эмилия Михайловна продемонстрировала полученное накануне письмо. В тексте послания Геннадия Транквилицкого, которого «Бабуша» именовала ТранСквилицким, содержалось выражение «ваш престиж». Последнее слово «Бабу́ша» почему-то посчитала гнусным ругательством. Вывести хозяйку из заблуждения не удалось. В ответ на приводимые пояснения Эмиля Михайловна раздраженно восклицала: «Неужели не понимаешь, о чем речь?».

Впрочем, несмотря на неосведомленность о смысле слова «престиж» Эмилия Михайловна отличалась житейской сметкой, живо интересовалась произведениями классиков марксизма. Обсуждала содержание «Происхождения семьи, частной собственности и государства» Энгельса, которую я штудировал в углу. И даже вступала в заочный спор с Фридрихом, категорически отрицая утверждения классика о будущем отмирании института семьи.

Дочь «Бабу́ши», Юля, спиртного не употребляла. Однако на особенности характера женщины повлияло ранение головы. Пуля бывшего мужа (ревнивого начальника Морозовской милиции) поразила Юлию Михайловну в лоб и, не сильно повредив мозг, вышла за левым ухом. Об этом я знал со слов Эмилии Михайловны (в наличии соответствующих шрамов убедился позже). Муж – милиционер, по фамилии Васин, получил за содеянное 10 лет, но к 1961 году уже вышел на свободу и работал заготовителем в кооперативе. Встретиться воочию с нестандартной парой «дочь-сожитель» мне довелось через два года.

Иногда Эмилию Михайловну навещали проживавшие в Ростове родные братья Павлик и Лёсик (Леонид), несходные между собой внешностью и характерами.

Павлик, отставной майор внутренней службы, внешностью и поведением – краснощекий синьор-помидор, страдал гипертонией и другими болячками. Приходил в гости с такой же болезненной женой, любительницей шляпок и кружев. К «Бабуше» супруги относились снисходительно, но на гостинцы к чаю скупились. «Бабуша» особых симпатий к ним не испытывала. Причины недомоганий супругов видела в том, что Павлик с женой» понаеда́ли мяса́». Вершиной демонстративного высокомерия жены брата Эмилия Михайловна считала головные уборы последней. В разговорах о кичливости невестки применяла выражение «понадевали шляпо́».

Супруги были бездетными. Однажды удочерили малышку женщины, лишенной родительских прав. По словам «Бабуши» играли с ребенком, как с куклой, наряжая в невообразимые банты и платьица. Потом устали заботиться. Подросшая девочка сбежала из дома и пустилась во все тяжкие. Обратно не возвратилась. Изредка узнавали об арестах бывшего приемыша.

Брат Лёсик, участник Войны, Герой Советского Союза, худой мужчина выше среднего роста с изможденным ликом, терпел многочисленные удары судьбы из-за дружбы с «зеленым змием». Одной из последних потерь стала пропажа с лацкана пиджака медали «Золотая Звезда». Этой наградой, воспользовавшись алкогольным забытьем Героя на парковой скамье, завладел неизвестный ростовский ханыга. Лёсик, несмотря на пенсионный возраст, работал начальником охраны какого-то заводика.

В противовес Павлику «Бабуша» искренне жалела страдающего хроническим безденежьем непутевого Лёсика, угощала брата ливерной колбасой и кипятком с трехдневной заваркой чая, не забывая вести нравоучительные беседы. О семье Лесика Эмилия Михайловна не рассказывала.

Материальной поддержки извне «Бабу́ша» с внуком не имели. Финансовые активы тандема складывались из пенсии Эмилии Михайловны, стипендии Юры и платы постояльцев. До достижения совершеннолетия Юры бюджет семьи пополнялся алиментами отца. Затем денежная помощь прекратились навсегда. Мама Юры вела аскетический образ жизни, однако все заработанные средства тратила на ублажение сожителя. Тем не менее, благодаря хозяйственным талантам, «Бабуше» удавалось не только сводить концы с концами, но и покупать Юре нечастые обновки. Запомнилась светлая радость парня по поводу появления пошитых на заказ брюк (как у всех). Однако следующее утро после демонстрации обновки стало для счастливого внука поистине черным. Штаны, повешенные перед сном на спинку стула у изголовья кровати, украл вор-форточник. Очевидно, ворюга воспользовался для мерзкого дела «удочкой» – палкой с проволочным крючком. Никто из спавших в нашей халупе подозрительных звуков не слышал. Горе Юры, убедившегося в бесповоротной утрате долгожданного предмета «верхней одежды для нижней части тела», не поддавалось описанию.

Достоинством жилья было расположение. Путь пешком к главному корпусу университета, в котором до 1964 года располагался юридический факультет, занимал 15–20 минут. Чуть меньше времени тратилось на дорогу из квартиры до здания ДЮСШ № 1.

Забегая вперед, отмечу, что недостатки нового жилища скрашивало время, проведенное за его пределами. Утром я уходил на лекции. После окончания «пар» занимался в библиотеке, тренировался в университетском спортзале на гимнастических снарядах или в зале бокса ДЮСШ № 1.

Другие первокурсники устраивались с жильем на сходных и даже на худших условиях. Мои друзья Геннадий Лозовой и Анатолий Сапин поселились неподалеку на ул. Суворова в подвальном помещении из двух комнат с влажными стенами. Ребята жили в проходной комнате. Хозяева – ветхие пенсионеры «баба Паня» и «дед Фунтик» – занимали дальний апартамент. В каждой комнате впритык к потолку имелись узкие горизонтальные окошки, позволявшие рассматривать обувь прохожих. Выход на поверхность пролегал через крошечный тамбур с примыкавшей к нему крутой лестницей. Это подобие корабельного трапа присутствовало в левом торце помещения. Зато по фронту сеней располагался посудный шкаф с широкими створками.

Время от времени забывчивые друзья квартирантов распахивали дверцы этого вместилища кухонной утвари в поисках пути наверх, удивляясь возникшим на пути полкам с кастрюлями. Иногда подобным ошибкам способствовало употребление посетителями донских вин. Такое изредка случалось по уважительным поводам, как, например, день рождения Гены Лозового. Хозяева квартиры, в отличие от «Бабуши», против гостей не возражали. Более того, сам «Фунтик» охотно участвовал в нечастных застольях.

На поверхности вход в квартиру соседствовал с дощатым забором гвоздильного заводика (позже тут возник ТСЖ Гвоздь). Там, за ветхой оградой, круглосуточно «гвоздил» одинокий станок, стук которого отдавался в комнате друзей. Достоинства жилья заключались в близости места учебы, дешевизне и добром нраве хозяев.

Семейные отношения и образ жизни этой супружеской пары заслуживают доброжелательного описания не менее, чем быт старосветских помещиков Н. В. Гоголя. «Фунтик», получил прозвище за частое употребление этого слова при описании покупок лакомств в былинные времена. Впоследствии, в связи с появлением в Ростове кубинских студентов, квартиранты присвоили старику второе имя – «Фуэнтес», которым квартирохозяин якобы мог называться в общении с представителями Острова Свободы.

Дневной распорядок «Фунтика-Фуэнтеса» был незыблем на протяжении нашей учебы. Каждое утро после завтрака, невзирая на погоду, «баба Паня», выдав рубль на обед, отправляла мужа в «свободное плавание» по улицам города. Местом пребывания «Фунтика» в первой половине дня была площадка у памятника В. И. Ленину на бывшей ул. Энгельса, перед входом в городской парк. Там с раннего утра до поздней ночи вели нескончаемые дебаты футбольные болельщики. В то время главной темой дискуссий служили достижения и промахи легендарного «Пантюши» – Виктора Понедельника – нападающего Ростовского СКА. Обедал «Фунтик» в кафе «Дружба» – напротив памятника. Эта точка общепита славилась сытной фирменной солянкой, на оплату которой уходила выданная «бабой Паней» наличность. После обеда «Фунтик» совершал поход на набережную и вечером возвращался домой. «Баба Паня» тратила день на посещение рынка и домашние дела.

После перехода на третий курс Анатолий и Геннадий поселились в студенческом общежитии, однако вплоть до окончания учебы периодически навещали бывших квартирохозяев. «Фунтик», предполагая, что уйдет в иной мир первым, не раз тревожился о дальнейшем обустройстве жизни «бабы Пани». Действительность повернулась иначе. Сначала умерла супруга. «Фунтик» сошелся с рекомендованной доброхотами старушкой и горько жаловался друзьям на то, что сожительница отравляет остатки жизни склочным нравом и жадностью.

Некоторые однокурсники использовали другие варианты обустройства жилья. Трое наших ребят сняли вскладчину флигель на Октябрьском шоссе. Дорога оттуда к месту учебы занимала полчаса пешего хода или пятнадцать минут поездки на троллейбусе. По условиям аренды жильцы самостоятельно приобретали дрова и топили печь. Флигель с покупными дровами снимали и некоторые наши девчата.

Осень колхозная

Накануне «Дня знаний» стало известно, что с началом учебы придется повременить до 1-го октября. В течение месяца первому и второму курсам предстояло заниматься уборкой кукурузы в колхозе «Колос» села Большие Салы Мясниковского района Ростовской области.

Согласно архивным материалам Большие Салы (первоначальное название «Бахчи-Салах») основали в 1779 году армяне, переселившиеся из Крыма по указу Екатерины II. История свидетельствует, что многие переселенцы были людьми незаурядными. Из села вышел добрый десяток известных в СССР и России людей, в числе которых местные жители с гордостью называют «донского армянина» советского киноактера Павла Борисовича (Богосовича) Луспекаева (Луспиканяна) – сыгравшего в «Белом солнце пустыни» таможенника Верещагина. Некоторые авторы биографических заметок называют актера Луспекяном, однако эта ошибка опровергается многочисленными Луспиканянами, по сей день проживающими в Б. Салах.

В 1877 году в селе побывал проездом гимназист А. П. Чехов, следовавший вместе с дедушкой из слободы Большая Крепкая в Ростов. Путники остановились покормить лошадей у знакомого дедушке «богатого армянина». С дочерью этого жителя «Бахчи-Салах» связано появление рассказа «Красавицы» о шестнадцатилетней девушке-армянке, поразившей будущего писателя необыкновенной красотой.

Сюжет рассказа построен на контрасте между наводящими уныние картинами забытого богом степного села и восторженным восприятием красоты «юной армяночки».

Таким же унылым показалось это село и студентам-первокурсникам юрфака РГУ в сентябре 1961 года. Те же жара, пыль, тряские дороги, ряды жилищ с закрытыми ставнями и безлюдные даже днем улицы. К тому же, в отличие от времен А. П. Чехова, жители «Бахчи Салов» состояли исключительно из армян, без единого представителя иных национальностей. Это подтвердили работники администрации. Впрочем, указанное обстоятельство никак не препятствовало налаживанию нашего быта и добрых деловых отношений с работодателями.

Курс поселили на полевом стане в окружении кукурузных плантаций, в пяти километрах от центральной усадьбы. Комнату побольше отвели ребятам. Другую, меньшей площади – нашим девчонкам. Спальными местами служили разложенные на полу матрасы. К ним прилагалось по тонкому одеялу.

На второй день ребята случайно обратили внимание на два плаката, украшавших внутреннюю стену нашего жилья. Агитационный пафос полос красной ткани запечатлелся в памяти благодаря синтаксическим особенностями и орфографии.

«Больше заботы о семенах! – настаивала одна агитка. За призывом следовало пояснение. – Какие семя, такие и племя!». Слова второй части лозунга стали паролем-отзывом нашего курса и использовались в этом качестве на протяжении пяти лет учебы.

В тексте второй агитки необычным было лишь слово «кукуруруза».

В начале 90-х память связала избыточные сочетания слогов в наименовании этого злака с реформами эстонского языка. В маленькой гордой Эстонии удвоениям гласных и согласных подвергались фамилии и имена собственные. Писатель М. И. Веллер, например, жаловался на попытку сделать его Вееллером. Город Таллин получил в наименовании долгожданную вторую букву «Н». Что поделаешь? Редупликация^[21] один из инструментов укрепления национальной гордости и символ избавления от тоталитарного прошлого. Возможно, именно эстонцы реализовали в свое время генетическую тягу к удвоению согласных в названии города Joppatown (Жоппатаун), что находится в штате Мэриленд, США. В этом случае не удивлюсь вступлению этого населенного пункта в побратимство со столицей Эстонии.

Вернемся же к устройству нашего полевого быта. Вода и продукты привозились. О еде стоит рассказать отдельно.

Возглавлявший нашу команду заместитель декана Игорь Александрович Андрианов объяснил условия и задачи организации быта кратко и доходчиво. По договоренности, колхоз доставлял авансом в потребном объеме все виды продуктов собственной выработки. Приготовление еды поручалось нашим девчатам. Стихийное собрание с готовностью поддержало предложение замдекана: в выборе колхозных яств себя не ограничивать, пребывание в поле употребить для накопления сил на зиму.

Добросовестность армянского коллектива по части предоставления продуктов впечатляла. Изо дня в день на нашем столе лежали мясо, яйца, мед, сливочное масло, огурцы и свежий лук. Молоко в течение рабочего дня стояло в свободном доступе в восемнадцатилитровой алюминиевой фляге. Часть вареных яиц оказывалась невостребованной. Мед и сливочное масло подавались на стол в наполненных до краев алюминиевых мисках.

У ребят зрело ощущение, что на оплату «банкета» заработанных денег не хватит, и за потребленные продукты придется доплатить сверх предполагавшихся доходов. Удивительно, но мы оказались в плюсе. В конце месяца колхоз заплатил каждому по двадцать с лишним рублей. Такие же суммы коллективное хозяйство прислало зимой дополнительно по итогам сельскохозяйственного года.

Правда, и работали однокурсники тоже ударно, в охотку. Несмотря на монотонность труда, настроение после зачисления в ВУЗ было приподнятым. С раннего утра до заката в бескрайнем поле коллектив собирал, очищали грузил на подводы кукурузные початки.

Предшествующие поколения юристов оставили первокурсникам песню «Все пташки канареечки так жалобно поют/ Студенты кукурузоньку всё рвут, да рвут, рвут…».

Дальше шли строки: «Старшой наш Габричидзе (доцент, сопровождал наших предшественников) поехал узнавать, когда ж всесильный Гужин (декан) приедет нас спасать».

Последние две строфы исполнялись студентами в колонне демонстрантов 7 ноября 1962 года в присутствии обоих героев кукурузного эпоса. Декан Александр Тихонович Гужин, шедший неподалеку, отреагировал на выходку словами: «Крамолу поете!».

Ныне, глядя на плывущий по полю кукурузоуборочный комбайн, я сознаю, что тогдашние тридцатидневные усилия нашего коллектива соответствовали одному рабочему дню такой машины.

Несомненно, радушие и щедрость колхозных руководителей объяснялись планами продолжить наше колхозно-полевое сотрудничество и в будущем. Очередное предложение поработать на полях хозяйства поступило нашему курсу весной следующего года. В конце июня 1962-го, уставшие после учебных аудиторий и завершившейся сессии, мы прибыли в «Бахчи Салах» полным составом для ударной работы на прополке овощей. На этот раз курс поселили в домах местных жителей, и ребята ознакомились с особенностями армянского быта изнутри. Еду из колхозных продуктов по-прежнему готовили наши девушки.

Поездки в колхоз, в особенности первая, сплотили коллектив. Месяц совместной работы, футбол по вечерам, бесконечные байки и анекдоты перед сном помогли детальнее узнать друг друга, выбрать близких по духу и интересам товарищей и друзей.

Помню диалог у костра между Таней Юрасовой и Геной Лозовым, сокращенным из ВВС штурманом бомбардировщика ТУ-4:

– Как же штурман определяет маршрут ночью? – вопрошала Таня.

– Чего проще! – отвечал Геннадий. – На концах крыльев включаются навигационные огни: справа зеленый, а слева красный. Лететь надо точно между ними.

Запасом смешных баек и анекдотов обладал и замдекана, честно деливший с коллективом работу, досуг и ночлег.

В этой непринужденной обстановке присваивались безобидные прозвища. Тот же Гена Лозовой, работавший некоторое время после увольнения из ВВС лоцманом в Туапсинском порту, получил наименование «Матрос». Позже, с началом изучения латыни, Геннадия переименовали в «Науту» (nauta – лат. Моряк).

Самый молодой из коллектива ростовчанин Женя Ляхов, 1942 года рождения стал именоваться «Бэби». Валентина Басалаева по созвучию фамилии возвели в ранг «Босса». Анатолия Малыгина, забившего гол в собственные ворота, припечатали «Лаврентием Павловичем». В этом случае связь между фактом и прозвищем объяснению не поддавалась. Вряд ли Л. П. Берия поддерживал такое явление, как «автогол». Но, что «написано пером (сказано сгоряча) – того не вырубишь топором».

Тогдашние прозвища закрепились в нашем общении навсегда. В этом я убеждаюсь каждый раз при встречах с бывшими однокурсниками. «Бэби», например, не избавился от этого ласкового обращения даже став профессором, доктором юридических наук.

Я получил прозвище по имени одного персонажа рассказанной мною смешной были. Правда, раскрывать второе имя не буду, поскольку применяю псевдоним в прикладных целях: для создания паролей в интернет – сети и в других случаях.

Повторный заезд в Большие Салы (Бахчи-Салах) для помощи нашим друзьям-армянам состоялся по окончании экзаменов за первый курс в конце июня 1962 года. В этот раз курс поселился в домах колхозников. Студенты занимались прополкой необозримых плантаций зеленого лука. Продуктов на питание колхоз по-прежнему не жалел. После работы развлекались футболом и волейболом.

Однажды в село привезли кинофильм. Смотрели картину под открытым небом. Имелся ли в Салах кинотеатр, сказать не могу. Шефы жили зажиточно, но замкнуто. Селяне с приезжими не общались. Во многих дворах стояли легковушки. Наш бригадир имел трофейный «Опель Адмирал», правда, с двигателем ГАЗ-51.

Воспоминания об этой экспедиции скудные. Перед мысленным взором прокручиваются ровные ряды зеленых луковых перьев, обжигающее солнце, темные из-за закрытых ставень комнаты нашего жилья. В череде дней событием стало празднование дня рождения Анатолия Малыгина – «Лаврентия Павловича». Затраты на вино из сельпо взял на себя коллектив. Благо, колхоз выдал аванс.

Жизнь шла по спирали. Работа в колхозе предваряла и завершала наш первый студенческий год. Впереди маячили каникулы.

Других многодневных выездов на работы в колхоз не было. В последующие годы учебы часть летнего времени после завершения экзаменов занимали учебная и производственная практика.

2 октября 1961 года, началась учеба. Позади остались поход в библиотеку за получением книг, выбор мест в аудиториях и соседей по студенческой скамье. Наш ряд заняли Женя Ляхов, Анатолий Сапин, Гена Лозовой, Саша Иванов и Володя Федоренко («отец Федор») – звезда университетской сборной по баскетболу.

В середине месяца во Дворце строителей состоялся вечер посвящения в первокурсники (в университете подходящего зала не было). Студенты старших курсов поразили самодеятельным концертом. Позднее выяснилось, что в организации и исполнении номеров участвовали профессионально подготовленные ребята. Некоторые из них получили музыкальное, актерское и режиссерское образование в учебных заведениях культуры и искусства и даже успели поработать по специальности. Кое-кто из наших музыкантов продолжал играть по вечерам на танцплощадках в городских парках.

В тот вечер запомнился третьекурсник Женя Руденко, завороживший зал до мурашек по спине чтением «Записок сумасшедшего» Н. В. Гоголя. Такого проникновения в образ и способности передавать эмоции зрителям я не встречал. Наполненные страданиями интонации финальных слов монолога «Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его!» выбили у некоторых наших девчат всамделишные слезы.

В 1966 году, когда мы с Женей оказались соседями по кабинету следственного отделения в Пролетарском отделе милиции г. Ростова-на-Дону, я убедился, что повышенная эмоциональность Евгения была не только Божьим даром, но и нередким источником служебных неприятностей. Между нами сложились добрые товарищеские отношения. Выяснилось, что Женя окончил два курса московской «Щуки», однако затем оставил искусство, увлекшись профессией следователя.

Гранит науки

Учеба началась с конфуза. Однажды в аудитории появились две преподавательницы филологического факультета с предложением провести диктант по русскому языку. Итоги проверочной работы оказались печальными. Грамотешку 30-ти однокурсников оценили на «двойку». Я удержался на «трояке». Героинями грамотности с оценкой «отлично» стали Нина Рыженкова, москвичка, работавшая до поступления машинисткой-стенографисткой, и Лида Колесник – бывшая швея-мотористка ростовской швейной фабрики (напомню, обязательным условием поступления на юрфак в то время был двухлетний трудовой стаж). На подведении итогов филологи прочли короткую лекцию о способах самостоятельного устранения языковых пробелов и предупредили, что повторный диктант ожидается перед окончанием пятого курса. Вняв тогдашним призывам «филологинь», я взял за правило постоянно держать под рукой учебники русского языка. В дальнейшем это стало постоянной привычкой. А склонность замечать грамматические ошибки в текстах позволила в первые же месяцы следственной работы раскрыть обширную сеть изготовителей поддельных документов.

Думаю, провальные результаты диктанта отражали показатели грамотности не только на нашем курсе. Вскоре после нашего диктантагазета «Неделя» (приложение к «Известиям») опубликовала заметку под названием «Прашу дац». Автор сообщения цитировал заявление на получение стипендии, написанное студентом Первого московского медицинского института. Будущий медик прибыл в столицу из солнечной Грузии, сдал вступительные экзамены и выдержал немалый конкурс. Познания абитуриента в русском экзаменаторы оценили на «отлично». Главными достоинствами заявления этого «отличника» были краткость и интуитивная понятность. Привожу текст письменной просьбы дословно: «Прашу дац стипендю. Атец инжинер. Мац хазяка».

После этого можно было промокнуть лоб салфеткой. Нашим двоечникам до подобных перлов было далеко.

Набор начальных юридических дисциплин увлечения не вызывал. Это были теория и истории (отечественная и зарубежная) государства и права, римское право, организация суда и прокуратуры, политэкономия капитализма, логика и иностранный язык.

Восприятие перечисленных предметов окрашивалось личными качествами преподавателей. Знание материала, эрудиция, умение создать атмосферу уважительного делового общения и добрый юмор отличали наших обоих историков П. Н. Соловьева (фронтовика, летчика-истребителя) и К. Г. Ф. (фамилию не называю по причине, изложенной ниже). В одном ряду с ними находился Е. И. Филиппов – преподаватель римского права. Об особенностях характера Евгения Ивановича свидетельствовало поведение на лекциях. «Римлянин», потерявший на фронте ногу, вел двухчасовые занятия исключительно стоя, отставив костыли за кафедру.

Доходчиво и увлекательно проходили лекции пожилой преподавательницы логики (Мина Павловна, фамилию, к сожалению, забыл). Этим предметом я увлекся с первого занятия. Запомнился тезис вводной лекции о том, что задача формальной логики заключается систематизации и углублении представлений о логических конструкциях, которыми большинство людей интуитивно пользуются в повседневной жизни.

Усвоенные под руководством Мины Павловны способы анализа, оценки доказательств и опровержений в дальнейшем помогали разбираться в следственных и научных проблемах.

Убедительно излагал положения политической экономии капитализма проректор по научной работе Виктор Андреевич Тищенко, человек с припрятанным под напускной серьезностью чувством юмора. Однажды во время экзамена, проректор спросил у Володи Федоренко, читал ли тот первый том «Капитала», рекомендованный в качестве дополнительной литературы. Когда после некоторой заминки «отец Федор», основным занятием которого были баскетбольные игры и сборы, дал положительный ответ, проректор продолжил: «А как обстоят дела со вторым томом?». Володя, на лице которого явственно отразилось «где наше не пропадало?», решительно ответил: «Читал, но не до конца!». Следующий иезуитский ход экзаменатора поставил страдальца в тупик: «Что скажете о различии между этими работами? О несходстве, которое очевидно даже для человека, далекого от политэкономии?

(Последовала тягостная пауза).

Ну, смелее! – подбодрил звезду баскетбола В. А. Тищенко. – Какой из томов толще?».

Уже после написания этих строк я прочел мемуары бывшего преподавателя кафедры политэкономии Университета, редактора нашей многотиражки, В. И. Марцинкевича (впоследствии научного сотрудника ИМЭМО). В этих воспоминаниях, в противовес жестким оценкам, которые Марцинкевич дал ряду бывших коллег-преподавателей РГУ, автор характеризует В. А. Тищенко, как человека «интеллигентного, доброжелательного, уверенного в себе и слегка ироничного»^[22].

Занятия английским казались приятным отдыхом. Этот предмет преподавала близкая по возрасту И. Н. Николаева. После первых же занятий Ирина Николаевна разрешила мне использовать взамен обязательных учебных текстов детективы на английском языке из университетской библиотеки и газетные заметки на криминальные темы. Временами требовалось пересказывать содержание текстов на языке оригинала, акцентируя внимание на правовой терминологии англо-саксов.

В памяти по сей день сохранились виды дерзких «robbery» (разбой): вооруженный (armed robbery), банковский (bank robbery), на большой дороге (highway robbery) и намекающее созвучием на откровенное свинство «swindle» (мошенничество).

Пробуждал ассоциации с неведомым идейным течением британский «hooliganism» (хулиганство). В отличие от хамского рыла отечественного хулигана, внешность его английского побратима представлялась по-джентльменски облагороженной применением суффикса «ист», превращавшего асоциальную личность в некоего рафинированного «хулиганиста». Представлялось, что последний нарушал общественный порядок исключительно из-за оригинального направления мыслей и стиля поведения.

Надо сказать, прежние усилия в изучении английского дали мне фору перед однокурсниками, которые в течение 4-х лет тратили бо́льшую часть библиотечного времени на переводы «тысяч» из газетных текстов на иностранном языке.

Контрастом перечисленным «светлым личностям» были преподаватели «Теории государства и права» К. и» Организации суда и прокуратуры» Н. Оба читали скрипучими голосами лекции по конспектам, повторявшим содержание глав и параграфов соответствующих учебников. Оба требовали дословно конспектировать пересказ и ревниво следили за выполнением этого требования. Оба отличались неумением видеть смешное, в том числе в собственном поведении. К., например, требовал тщательного изучения единственного собственного труда – библиографического справочника с перечнем литературы по теории государства и права.

Нашему курсу запомнилась «шутка» Н. Суть ее заключалась в том, что лектор монотонно надиктовал содержание некоего определения объемом в две тетрадных страницы, затем спросил, все ли успели записать сказанное, а в завершение объявил, что вел речь об ошибочном мнении буржуазных ученых, которое опровергается отечественной наукой. Далее, не обращая внимания на гул недовольства, перешел к диктовке «правильного» текста. Кстати, у Н. я получил единственную в первую зимнюю сессию «четверку». Зеленую тоску нагнал Н. на предмет преподавания. Остальные экзамены прошли на «отлично».

Латинисты

Особняком в ряду наших наставников стояли «латинисты». Их было двое, по числу учебных групп курса.

«Латынщик» моей группы «А» – Константин Федорович Блохин – рослый, лет 30-ти, атлетического телосложения, работал в университете по совместительству. Основным местом преподавательской деятельности К. Ф. Блохина был романо-германский факультет педагогического института. Там он обучал будущих педагогов немецкому языку.

Нашу группу «Костя», как называли его между собой однокурсники, успел за отведенный один семестр ознакомить с базовыми правилами чтения, произношения и переводов несложных текстов со словарем. Следуя наставлениям «Кости», мы «зарубили на носу» предусмотренный программой набор латинских юридических терминов, дополненный крылатыми выражениями и пословицами. «Костя» был раскован на лекциях, прост в общении на переменах и за стенами Alma mater. После сдачи зачетов я встречался с ним при случайных обстоятельствах за пределами университета.

Латинистом группы «Б» был друг «Кости» Сергей Федорович Ширяев, человек разнонаправленных интересов и увлечений. Кроме нашего факультета, Сергей Федорович преподавал латынь филологам. О некоторых особенностях его характера и манере преподавания рассказывали однокурсники из параллельной группы. К тому же я мог систематически наблюдать манеру общения латиниста с окружающими на переменах.

Оба наставника демонстрировали познания в разнонаправленных областях, в том числе, не связанных с основной профессией. И того и другого природа наделила чувством юмора, способностью к розыгрышам и импровизации. Друзья увлекались спортом и были сильны физически. «Костя» серьезно занимался штангой. Иногда я виделся с ним в зале бокса на третьем этаже спортивной школы № 1, куда он приходил взвешиваться после тренировок (у штангистов весы сломались).

Сергей Федорович Ширяев в прошлом добился весомых успехов в классической борьбе, занятия которой оставил из-за травмы позвоночника. Несколько раз С. Ф. появлялся в спортзале Университета с бывшими соратниками по ковру ростовскими Динамовцами Г. Ткаченко (серебряный призер первенства СССР 1951 г.), Г. Шатворяном (чемпион СССР 1952 г.) и В. Сташкевичем (серебряный призер чемпионата СССР 1954 года) на занятиях секции борьбы, организованной по инициативе латиниста. Там Сергей Федорович походя размахивал двухпудовой гирей. В отличие от рослого и чубатого «Кости» он был грузноват, приземист и редковолос.

За «Костей», как и за Сергеем Федоровичем, замечалась повадка придавать по ходу занятий акцентированно неприличное русское звучание латинским глаголам вроде mando (поручать, доверять), fuere (происходить), pependi (свешиваться, свисать).

В экстремальных ситуациях оба наставника не чурались применения физической силы. Однажды среди бела дня «Костя» непринужденным хлопком ладони уложил на асфальт налетевшего на него с кулаками здоровенного завсегдатая пивного киоска. Вместе с однокурсником Виктором Захарченко я видел эту картину с противоположной стороны улицы Энгельса. Заметив наше присутствие, педагог признался, что такого эффекта от «аплодисмента» вовсе не желал.

С Сергеем Федоровичем мое личное общение началось неформальной встречей во время учебы на первом курсе. Случай не имел отношения к латыни и требует отступления.

В середине первого учебного года декан факультета А. Т. Гужин порекомендовал ребятам нашего курса стать на выбор внештатными сотрудниками милиции или помощниками следователей прокуратуры. Вместе с однокурсниками Сашей Ивановым и Анатолием Сапиным я выбрал отделение уголовного розыска Кировского района. Там на общественных началах в течение 3-х лет мне довелось знакомился с буднями сыскарей, участвуя в оперативных мероприятиях в качестве напарника молодого опера Саши Смолы – ставшего впоследствии другом и свидетелем на нашей с Людмилой свадьбе.

В один из зимних вечеров, выйдя из кабинета отделения уголовного розыска Кировского РОМ, я случайно обратил внимание на толкотню в дежурной комнате Отдела. Увиденная картина походила на дурной сон. В «приемном покое» бушевал нетрезвый любимец студентов, преподаватель истории государства и права зарубежных стран Ф. Откуда и при каких обстоятельствах он попал в дежурку, не знаю по сей день. Этот всесторонне образованный, деликатный в повседневном общении человек, дополнявший лекции чтением вслух фрагментов из произведений мировой литературы и прослушиванием классической музыки (Ф. приносил в аудиторию собственный проигрыватель с пластинками) мало походил на себя. С залихватским гиканьем, из положения «раззудись плечо, размахнись рука» он пытался ударить портфелем в голову помощника дежурного, старшину Титова. Замах был изначально обречен на осечку. Перворазрядник по самбо Титов, намного превосходивший Ф. ростом и весом, с добродушной улыбкой, словно расшалившегося школьника, усадил историка на садовую скамью у «обезьянника». Дежурный по отделу капитан Моисеев, наблюдавший происходящее не оставляя пульта, откровенно смеялся. Этот смех, уязвил Ф. больше, чем борцовские объятия Титова, и перевел ход баталии в новое русло. «Капитан, – закричал историк, – Я поставлю тебе двойку на экзамене!».

«Ха! – ответчал студент-заочник Моисеев, не прекращая смеха. – Не выйдет! Экзамен я уже сдал!».

Оценив обстановку, я попросил Моисеева «отдать» мне историка под обещание доставить буяна домой. Дежурный не возражал, однако отрядить для этой цели машину отказался.

Ф. был отвезен домой на такси. В пути он успел дважды предупредить меня о том, что двойку на предстоящем экзамене вместо капитана-дежурного получу я. На обратном пути армянин таксист сочувственно произнес: «Зря ты его поил. Все равно он тебе двойку поставит».

На следующий день перед началом занятий ко мне подошел С. Ф. Ширяев и доверительно попросил сохранить вчерашний случай с Ф. в тайне. Я обещал, пояснив, что намерений делиться с кем-либо информацией о происшедшем, не имел изначально.

Это обещание было выполнено. О случае в дежурке Кировского РОМ до сих пор не знали ни друзья, ни однокурсники. Рассказать о происшедшем теперь считаю возможным, поскольку ни Ф., ни С. Ф. Ширяева давно нет среди нас. Кроме того, описанный эпизод скорее придаст дополнительный колорит, чем нанесет ущерб доброй памяти Ф. в глазах бывших студентов и близких людей.

Лично Ф. по поводу описанного события со мной не разговаривал. Во время случайных встреч на протяжении последующих лет учебы отводил глаза в сторону. На двух экзаменах держался официально. В обоих случаях без дополнительных вопросов поставил «хорошо». Спрашивать Ф., по каким критериям ответы не дотягивают до оценки «отлично», я не стал. Последующие случаи моего общения с Сергеем Федоровичем также не имели отношения к учебному процессу. Связаны они были с необычным увлечением, если не сказать страстью, латиниста. Но, обо всем по порядку.

Сергей Федорович был фигурой, весьма известной в Ростове. Этому способствовали некоторые экстравагантные поступки, наклонности и отличительные черты характера латиниста, а также его обширные знакомства с представителями разительно несходных между собой кругов горожан.

Нынешний Интернет содержит проникнутые глубокой приязнью к наставнику воспоминания близко знавших его выпускников филологического факультета РГУ: писателя И. Бондаре́нко^[23], главного редактора журнала «Знамя» С. Чупринина^[24], поэта, переводчика французской прозы и армянской поэзии Леонида Григоряна^[25].

Правда, при чтении этих записок возникает впечатление, что каждый из авторов знал «своего» С. Ф. Ширяева, портрет которого не совпадал и даже противоречил описаниям героя в других мемуарах.

Вероятно, причина этих расхождений кроется в многогранной личности Мэтра (полушутливое прозвище Сергея Федоровича, обнародованное Л. Григоряном), из-за чего каждый мемуарист видел черты, близкие ему самому. Без сомнения, свой вклад в разнобой внесло предрасположение самого Мэтра к мистификациям и театральным эффектам.

В воспоминаниях И. Бондаренко С. Ф. эрудит, прекрасный знаток истории, полиглот, эстет, бонвиан, меломан, сидевший на концертах С. Рихтера в первых рядах, правда, в сандалиях на босу ногу.

С. Чупринин намекает читателям на диссиденство Мэтра, украсившего квартиру портретами Пастернака и Солженицына.

А в памяти Л. Григоряна Мэтр предстает носителем набора иных, порой взаимоисключающих качеств. Судите сами: «Великий эрудит – напыщенный шарлатан, редкий остроумец – хулиганствующий матерщинник, умница – шизофреник, стыдливый романтик – законченный циник, личность трагическая – профессиональный лицедей; участник грандиозных попоек в компании профессиональных борцов, ловко маскирующийся сексот, наконец, человек глубоко порядочный».

Далее автор, признанный знаток иностранных языков, сообщает, что Мэтр не был полиглотом, однако для поддержания легенды о собственных языковых способностях постоянно носил с собой книги иностранных авторов в подлиннике. В музыке при полном отсутствии слуха «не понимал ни уха ни рыла», но «подвергал себя пытке» посещения концертов филармонии. Расцветал в присутствии многочисленных зрителей, слушателей, еще лучше – толпы. Стремился увлечь окружающих неординарностью мышления и совершаемых поступков. Не гнушался использовать в полемике сочиненные на ходу цитаты из классиков.

В годы учебы Л. Григорян в отместку за деспотические придирки С. Ф. Ширяева написал стихотворный памфлет, в котором преподаватель именовался «старым мерзавцем с кровавой рукой». Инвектива дошла до латиниста и, кажется, доставила ему удовольствие. Сергей Федорович соглашался быть объектом внимания в любом качестве.

Показательно, что несколькими годами позже при рассмотрении вопроса о назначении самого Л. Григоряна на должность преподавателя латинского языка (позже Л. Г. стал заведующим кафедрой латыни в Ростовском мединституте) Сергей Федорович без просьбы и ведома кандидата представил по месту предполагаемой работы блестящую, но целиком вымышленную характеристику. В оправдание Мэтра следует отметить, что документ этот предназначался для тех, кто способен различать слабо замаскированные элементы иронии и мистификацию. Привожу содержание отзыва дословно.

«Л. Григорян знает классическую латынь с отроческого возраста. Ещё до поступления в госуниверситет он проштудировал тексты Тацита, Тита Ливия, Саллюстия, Корнелия Непота и Цицерона. Впоследствии самостоятельно изучил древнегреческий язык и прочитал в оригинале Гомера, Геродота, Менандра и Плутарха. Обучаясь в университете, Л. Григорян написал под моим руководством ценную работу «Оксюморон у Архилоха и Сафо». Профессора-классики Радциг, Варнеке, Тронский и Ярхо высоко оценили этот труд…».

Кстати, склонностью развлекаться писанием «документов», подобных процитированной выше характеристике, отличался и друживший с Л. Григоряном «Костя» Блохин. Об этом последний обмолвился при мне во время трепа на перемене.

Однажды, зайдя в деканат, я стал свидетелем того, как заместитель декана И. А. Андрианов оглашал присутствующим преподавателям извлеченное из почтового конверта заявление. Письменная просьба поступила после объявленного в СМИ конкурса на замещение должности доцента кафедры гражданского права. «Автор» документа сообщала, что работает на «железной-тире-дорогИ по выправке пути с отсыпкой балластной призмы», поощрялась за трудовые успехи. Теперь же, ознакомившись с объявлением о конкурсе, просит принять «учиться на доцента», т. к. стремилась к этому с детства. Заявление завершалось обещанием упорной учебы прилежного поведения. Думаю, то была одна из шуток Мэтра или «Кости».

Обычно же мистификации латиниста, по его признанию, облекались в форму назидательных посланий в научные организации и литературно-публицистические издания и предназначались «дураковатым», по выражению Л. Григоряна, адресатам.

Такое послание, адресованное радио Свобода, я обнаружил в закромах Интернета. В рубрике «Россия вчера, сегодня, завтра» 6 февраля 1998 года его огласил разоблачитель родимых пятен советской и нынешней России Анатолий Стреляный. Во времена СССР этот персонаж служил корреспондентом центральных партийных газет, но в начале девяностых съехал на Запад.

Не берусь судить о степени «дураковатости» этого обозревателя, решившего обнародовать манифест «Кости». Возможно, причина поступка заключалась в нехватке посланий с бывшей Родины, и текст использовался для заполнения информационного вакуума. Так или иначе, «говорящая (но не шибко думающая) голова» не уловила признаков розыгрыша в том, что сочинение нашего наставника, пеняющее российской редакции «Свободы» за неуместное употребление иностранных слов и выражений, содержит 22 листа текста на латыни, английском и немецком языках.

Прочтите и судите сами.

«Из Ростова-на-Дону прислал письмо Константин Федорович Блохин. Вернее, два письма – 13 страниц на русском языке и 22 – на английском с латинскими и немецкими вкраплениями. У него нет ни телевизора, ни телефона («разумеется, нет» – так сказано об этом), только книги и приемник, чтобы слушать радио «Свобода». Слушает нас господин Блохин постоянно, исключительно внимательно. Пишет: «Я часто слышу слова менталитет, консенсус, ипостась, контрпродуктивно, теперь вот шот-лист и подобные им. Мне сразу становится грустно, и я уже не хочу прислушиваться к тому, что говорит этот человек. Ипостась как богословское понятие вообще не стоило бы употреблять для описания часто пошлых ситуаций, а шот-лист даже противно писать по-русски».

В оправдание А. Стреляный заверяет «Костю», что произносит упомянутые выше слова не от себя, а лишь в тех случаях, когда они попадаются в письмах.^[26]

Но вернемся к Мэтру. При всей глубине анализа характера и поступков С. Ф. Ширяева, Л. Григорян упустил из виду странное для латиниста призвание. Не берусь утверждать, что это влечение было главным, но следовал ему Мэтр истово, не напоказ, выявляя некие стержневые качества характера.

Речь идет о борьбе или, точнее сказать, войне Сергея Федоровича с карманными ворами. Что лежало в ее истоках, сказать не могу. Возможно, жертвой карманников в прошлом стали сам Мэтр или его близкие. Может быть, запалом послужила подлая кража у какого-либо «трудяги» месячного заработка или иной суммы, тяжко накопленной для заветной покупки. Не исключаю присутствия и чисто спортивного азарта.

За потерпевшими от карманного воровства далеко ходить нужды не было. Они встречались даже в коридорах факультета. Помню недоумение студента-заочника в новеньком прокурорском мундире с сиротливой (будто птичка капнула, по словам Саши Иванова) звездочкой младшего юриста на петлицах. Стоя у двери деканата в компании однокурсников, этот парень доставал зачетку из левого внутреннего кармана форменной одежды. Ощутив непонятные лохмотья, мл. юрист отвел полу мундира в сторону и взорам присутствовавших (я оказался рядом) предстал карман, рассеченный со стороны подкладки двумя ровными линиями, соединявшимися в виде перевернутой буквы «Т».

Зачетка осталась на месте по причине ширины, превышавшей размеры прорезанного отверстия. Обескураженный младший юрист не сразу понял причину хохота коллег и шутливых возгласов: «Совсем не уважают прокуроров! Портят скулу (внутренний карман) росписью (разрезом)!».

Из происходивших накануне событий пострадавший вспомнил только незначительное происшествие в переполненном троллейбусе: «случайный» толчок в спину и горячо извинявшегося за неловкость мужчину с перевязанным лбом.

Другие заочники из числа оперативников объяснили провинциальному следователю, что «мужик с бинтом на голове» попросту отвлек внимание от действий напарника по воровскому ремеслу. А броскую повязку на лбу, использованную как типичную помеху против запоминания других черт внешности, как пить дать, снял сразу после выхода из троллейбуса.

Мэтра применяемые ворами приемы маскировки в заблуждение не вводили. Карманников выдавали неконтролируемые движения глаз, типичная мимика и некоторые другие повадки. В войне с этим видом жулья Сергей Федорович действовал не в одиночку. Ежегодно он создавал и готовил для этих целей группу энтузиастов из числа первокурсников-юристов, постигавших под его руководством lingua Latina. В 1961–1962 гг. в ней состояли десять первокурсников юрфака из группы «Б». Стимулом для участия в мероприятиях служил обещанный преподавателем «зачет без проблем».

Теоретическая часть проводимых с группой С. Ф. Ширяева «антикарманных» занятий состояла в обучении методам выявления воров по особенностям поведения в местах вероятного совершения краж. В качестве вспомогательного средства использовался полученный в городском управлении милиции альбом фотографий ранее судимых специалистов «карманной тяги». Правда, Мэтр изменил бы собственной натуре, если бы не включал в этот комплект фото недругов из числа преподавателей университета и иных официальных лиц. В процессе обучения члены команды С. Ф. Ширяева рассматривали приемы увода ценностей из владения невнимательных граждан и действия по маскировке самого факта похищения или причастности к нему конкретного вора. Распределялись роли участников группы захвата и отрабатывались способы задержания карманников с поличным.

Предусматривалось силовое обеспечение «операции», в котором ведущую роль играл сам Мэтр. Двое девчат из группы иногда выступали в роли приманки «с оттопыренными карманами». Одна из них – Алла Дурниян, жаловалась мне на невозможность вволю поспать по воскресеньям. В выходные и праздничные дни группа во главе с Мэтром начинала действовать в 6 часов утра (вот так «бонвиан», «сибарит» и «эпикуреец») на Центральном рынке или на загруженных маршрутах общественного транспорта. «Пустых» рейдов, как правило, не было. По результативности этот коллектив лишь немного уступал специализированному отделению городского Управления по ловле карманных воров. Упомянутой милицейской единицей в то время руководил капитан Казначеев.

Пойманных воров доставляли в отдел милиции пешим ходом или привозили на милицейском транспорте, прибывавшим по звонку Мэтра из ближайшей будки телефона – автомата. Требования латиниста в подобных случаях выполнялись быстро и неукоснительно. Этому способствовали его связи с руководящим составом городского и областного управлений, часть которого прошла у Сергея Федоровича курс латыни на юридическом факультете РГУ.

Непринужденное общение Мэтра с милицейским начальством способствовало возникновению в воровской среде легенды о том, что и сам латинист тайно занимает высокую милицейскую должность. Позже, в период работы следователем милиции, я слышал подобные утверждения от некоторых обвиняемых. На этот миф клюнул и Л. Григорян, сославшийся в воспоминаниях на ходившие в интеллигентской среде смутные слухи о тайной связи С. Ф. Ширяева с «органами» и о том, что он «ловко маскирующийся сексот».

Воры, знавшие С. Ф. Ширяева в лицо, старались выявить его появление в местах «работы» заранее. Поэтому Мэтр предпочитал руководить ребятами, используя методы изменения внешности. Благо, необходимые приемы эти детально описаны в учебнике 20-х годов, выдававшемся читателям университетской библиотеки. Свидетельствую, что содержавшиеся в пособии советы по гриму, изменению голоса, фигуры, походки и т. п. были остроумными, простыми и надежными.

Членов группы Мэтра карманникам запомнить было трудно, так как коллектив обновлялся ежегодно, с каждым новым набором первокурсников.

Моя вторая неформальная встреча с Сергеем Федоровичем произошла в отделении уголовного розыска Кировского РОМ весенним днем 1962 года. Его группа доставила в отдел очередного карманника. Для написания соответствующего документа начальник отделения уголовного розыска (ОУР) Г. К. Петровский поместил Мэтра за свободный стол в кабинете оперуполномоченного Валентина Васильева. Я зашел туда случайно. С. Ф. Ширяев еще не остыл от азарта задержания. Увидев меня, он заговорил о неожиданно наглом поведении задержанного, который в ответ на предложение выйти из троллейбуса «пригласил» Сергея Федоровича «на перпендикуляр». Этот врезавшийся в память термин, Мэтр сопроводил выразительным жестом. Поведение вора было опрометчивым и объяснялось неосведомленностью о личности визави.

«Из троллейбуса мы все-таки вышли, – продолжил Сергей Федорович – Потом я взял его на «мельницу» (бросок через плечо) и приложил спиной к тротуару. Может быть, жестковато. Звук раздался, будто ящик упал».

Оставив Мэтра за писаниной, я уехал вместе с А. Смолой на очередной вызов. По возвращении стало известно о случившемся в кабинете В. Васильева скандале. Суть его, рассказанная позже обеими сторонами конфликта, заключалась в следующем. Валентин, молодой опер, отличавшийся гонором и вздорным нравом, посчитал незнакомого ему С. Ф. Ширяева начинающим дружинником. Мэтр же вместо уважительного принятия советов «бывалого опера» по поводу составлявшегося заявления отнесся к ним пренебрежительно, и, по словам Валентина, вел себя в кабинете по-хозяйски.

Не придумав иного способа одернуть неучтивого гостя, Васильев сообщил, что должен уехать из отдела по службе и попросил Мэтра освободить кабинет. Сергей Федорович отвечал, что уйдет после того, как завершит писанину. Оставив продолжение диалога за скобками, перейдем к главному. Васильев исчез из отдела в неизвестном направлении вместе с ключом от кабинета, предварительно заперев Мэтра в служебном помещении.

Обнаружив этот факт, Сергей Федорович не стал утруждать жалобами Г. К. Петровского, а сообщил о своем незаконном задержании напрямую начальнику городского Управления охраны общественного порядка (тогдашнее название УВД) В. П. Космину. Благо служебный телефон Васильева стоял на столе.

Дальнейшие события разворачивались без задержки. Мэтра освободили, воспользовавшись запасным ключом. Служебное расследование в отношении Васильева было завершено в течение следующего дня. По итогам разбирательства «бывалый опер» получил от начальника Управления трое суток ареста без освобождения от исполнения служебных обязанностей. Наказание, за неимением гауптвахты, отбывал во внеслужебное время в пустующем общежитии рядового состава, располагавшемся на первом этаже райотдела. Там его навещали сочувствующие, в числе которых были Саша Иванов и я.

В записках Л. Григоряна мельком упоминается о странной погоне Сергея Федоровича по улице за карманным «воришкой». На самом деле то был лишь один из эпизодов фанатической борьбы Мэтра с представителями карманной специальности. Время окончания участия Сергея Федоровича в этом противоборстве мне неизвестно.

В последний раз я встретился с Мэтром в начале 1967 года, будучи следователем УООП Ростовского облисполкома по Пролетарскому району г. Ростова-на-Дону. В тот день группа Сергея Федоровича привела в наш отдел очередного пойманного вора.

Склонность Мэтра к перемене мест, помноженная на некоторый авантюризм в выборе направления и средств передвижения позволяли встретить его в непредсказуемых местах при необычных обстоятельствах. Оставляя в стороне описанные друзьями – биографами приключения Сергея Федоровича во время его поездок по достопримечательным местам области, сообщу о неожиданном (вероятно, и для самого Мэтра) посещении им столицы ныне иностранного государства Тбилиси в ночь на 5 ноября 1962 года.

Об этом событии мне в середине восьмидесятых рассказал Юра Казаров, выпускник филологического факультета РГУ, затем ростовский, мурманский и, наконец, столичный журналист.

В тот далекий осенний день Юра, испытывавший горячее желание провести ноябрьские праздники с проживавшими в Тбилиси родителями, совершил рискованный поступок. Железнодорожных и автобусных билетов из Ростова в Тбилиси в канун праздника, как обычно, не было, однако имелся шанс добраться на автобусе до Владикавказа, отстоящего от дома родителей на какие-то 200 километров. Решившись на этот вариант, уставший от опостылевших общепитовских хлебов студент надеялся преодолеть остаток пути на попутном транспорте. Однако по прибытии в конечную точку автобусного маршрута обнаружилось, что регулярных рейсов в столицу соседней республики не будет до следующего утра. Денег на автомобилиста-частника или на ночлег в гостинице у путешественника не было. Вечерело, холодало, опускался сырой туман. Юра бесцельно бродил по безлюдной площади у запертой на ночь автостанции, периодически согреваясь пробежками.

Около 22-х часов неожиданно послышался ладный дуэт, исполнявший строевую песню кафедры военной подготовки Ростовского госуниверситета. Припев этого музыкального произведения о нелегком марше пропыленных, усталых солдат, утверждал, что, несмотря на «лишения и тяготы военной службы», строй идет «нога-вно, нога-вно-гу». Вслед за согревшими душу Юры раскатистыми пассажами из темноты прилегавшей улицы к автостанции вышли Мэтр и молодой преподаватель криминалистики юрфака РГУ Б. Н. Звонков, по прозвищу БЭН (Борис Николаевич). Оба приехали «знакомиться с достопримечательностями Владикавказа» и были слегка навеселе.

– Ты чего здесь делаешь? – воскликнул Сергей Федорович, узнавший в Юре одного из своих студентов.

Выслушав печальную историю неоконченного путешествия, Мэтр и БЭН провели совещание, по итогам которого объявили, что Тбилиси также достоин их внимания и посему друзья проследуют в этот славный город, как только найдут подходящий транспорт. Естественно, захватив с собой Юру.

Устроившим Мэтра и БЭНа средством передвижения оказался стоявший неподалеку роскошный черный «ЗиМ». В какую сумму обошелся вояж, Юра не знал. Глубокой ночью наставники привезли студента к отчему порогу, однако заходить в дом отказались и отбыли в гостиницу Иверия.

Печальная весть о кончине С. Ф. Ширяева от рака легких дошла до меня летом 1968 года. Ему было 46 лет.

Несомненно, представления окружающих о нестандартной личности Мэтра были результатом его целенаправленных действий, рассчитанных на внешний эффект. Стремление «перетянуть» внимание окружающих на себя не оставляло его в самых неподходящих обстоятельствах, включая судебные заседания. Об одном известном мне и описанном Л. Григоряном случае речь пойдет ниже.

Вначале укажу на существовавшую во времена нашего студенчеств тесную связь между Кировским судом г. Ростова-на-Дону, располагавшимся напротив главного корпуса университета, и юридическим факультетом. Эта ячейка судебной системы использовалась факультетом в качестве неформального научно-практического центра. Судьи были выпускниками юрфака РГУ. Некоторые из них со временем возвращались на факультет в качестве преподавателей. Наши наставники, и Мэтр в том числе, избирались народными заседателями. К слову, в этом суде проходил бракоразводный процесс ректора университета Ю. А. Жданова (сына А. А. Жданова)и С. И. Аллилуевой (дочери И. В. Сталина).

Вернемся к эпизоду, упомянутому Л. Григоряном. В тот раз Мэтр участвовал в судебном процессе в качестве народного заседателя. В зале присутствовали заранее приглашенные им друзья. Ошарашив молоденькую судью напористым поведением, Сергей Федорович перехватил инициативу и принялся допрашивать свидетеля, заставляя оторопевшего мужчину дословно повторять непечатные призывы сексуального характера, которые подсудимый, согласно обвинительному заключению, высказывал в дежурной комнате РОМ сотруднику милиции. Выслушав сбивчивые ответы стесняющегося очевидца, Мэтр, окинул взором публику, оценил произведенный эффект и продолжил глумление над участниками процессуального действа. Второй этап он посвятил дотошному выяснению вопроса о том, насколько категорично страж порядка отказывался принять бесстыдные предложения хулигана. В результате этой эскапады женская часть зрителей спешно покинула зал.

Случай вошел в «избранные судебные речи» Мэтра и стал легендой нескольких поколений ростовских юристов, в первую очередь, сотрудников городской милиции. Потерпевшего по этому делу, кровно обиженного выходкой «кивалы»^[27], я знал лично. Надо сказать, что в мемуарах Л. Григоряна бывший дежурный Кировского РОМ упомянут под вымышленной фамилией.

Подводя итог собственным впечатлениям о С. Ф. Ширяеве, не могу избавиться от мыслей о двойственности его натуры, объединившей, с одной стороны, стремление к показушности, с другой – малозаметную для посторонних, самоотверженную, иногда с риском для жизни и здоровья, борьбу со специфическим видом преступности^[28].

Учеба на первом курсе окончилась в конце июня 1962 года успешно сданной сессией. Завершился период устройства и привыкания к новому образу жизни. Определилось время аудиторных и библиотечных занятий, тренировок и работы в качестве внештатного оперуполномоченного уголовного розыска. Выявились предпочтительные точки общепита.

Учебный материал усваивался без усилий. Отсутствие трудностей на первых порах учебы вызывало легкую тревогу. Детальное конспектирование лекций, чтение учебников и дополнительно рекомендованной литературы не избавляло от опасения, что я упускаю неведомый пласт задач. Всякий раз, выполнив намеченную библиотечную программу, я замечал, что другие однокурсники продолжают корпеть над учебной литературой до позднего вечера. Усердие друзей было живым укором, пока не выяснилось, что усилия тратятся большей частью на выполнение заданий по иностранному языку в виде переводов «тысяч». Я же от этой нудьги освободился на условиях рассказанных выше. Ощущению избытка свободного времени способствовало отсутствие привычной трехсменной работы на заводе. И все же тревога оставалась до окончания первой сессии. Ее итоги (три предмета «отлично» и один «хорошо» – помешал сильный грипп) подтвердили, что мои усилия распределялись правильно.

Физкультура и спорт

Спортивные занятия на первых порах ограничивались гимнастикой в зале главного корпуса. Тренировки с парнями вел преподаватель кафедры физподготовки Николай Григорьевич Рябцев (внутри студенческой братии – «Коля»), подвижный мужчина лет пятидесяти, доброжелательный любитель спортивных афоризмов и прибауток. Кроме работы на кафедре, «Коля» выполнял на общественных началах обязанности председателя профсоюзного комитета университета. Многолетнее пребывание Н. Г. Рябцева в спортзале выработало привычку обращаться ко всякому заглянувшему на занятия, со словами: «Заходи, раздевайся!». Это означало предложение облачиться в спортивную форму. Со временем присказка «Коли» стала для окружающих настолько привычной, что превратилась в его второе имя. Незаметно для самого себя он распространил и на посетителей профкома, включая женщин. В последнем случае неосведомленные о смысле высказывания сотрудницы и студентки впадали в кратковременный ступор, особенно в теплое время года, когда верхняя одежда женщин оставалась дома.

Еще одной особенностью «Коли» было легкомысленное отношение к приемам страховки подопечных при выполнении упражнений.

Моя подготовленность к силовой работе на перекладине и брусьях пришлась ему по душе на первом же занятии. Далее следовало осваивать вольные упражнения. «Давай сальто вперед», – скомандовал «Коля», указывая на акробатическую дорожку с придвинутым подкидным мостиком.

Признавшись, что не выполнял этого упражнения ни разу, я попросил преподавателя воспользоваться страховочными ремнями, которые видел на вечерних занятиях акробатов.

«Ерунда это, – беззаботно ответил «Коля». – Прыгай, подстрахую». И действительно, пролетая мимо него после наскока на мостик с разбега, я почувствовал точный шлепок, после которого уверенно приземлился на ноги.

Далее оказалось, что такие приемы срабатывали не всегда. На том же занятии чуть не закончилось бедой сальто однокурсника и впоследствии товарища, аварца Гунаша Набиева. Этот парень отличался необыкновенной старательностью во всем, в том числе в выполнении спортивных упражнений. Получив, задание подтянуться десять раз, он преодолевал этот рубеж и продолжал упражняться, пока в изнеможении не срывался вниз.

Сальто вперед у него не получилось дважды. Оба раза, оттолкнувшись от мостика, Гунаш летел вперед параллельно дорожке и приземлялся плашмя. Третья попытка совершилась после разъяснений «Коли» о необходимости сделать траекторию вылета покруче.

Выслушав наставления, Гунаш взлетел с мостика «свечой». Затем, поменяв в апогее направление движения на 180 градусов, спикировал головой на дорожку. Страховочный шлепок Рябцева исправить траекторию не смог. Гунаша спасла от беды мощная шея. Но даже для него это было слишком. Поднявшись на ноги в сумеречном состоянии, мощный горец произнес извиняющимся тоном: «Сегодня больше прыгать не могу».

«Коля», побледневший не менее Гунаша, с облегчением затараторил: «Конечно, конечно, Гена! Отдыхай, дорогой! Отдыхай!».

Кстати, судьба и уникальные качества Гунаша заслуживают отдельного описания. Об определяющих фактах биографии он рассказал во время вечерних посиделок в период работ в подшефном колхозе летом 1962 года. Раннее детство прошло в глухом горном ауле. В начальной школе преподавание шло на аварском языке. По задумке родителей образование сына должно было завершиться окончанием четвертого класса. Средней школы в ауле не было. Далее предстояло освоение практики овцеводства. Но Гунаш, проявив неожиданное упорство, уговорил отца отправить его для продолжения учебы в райцентр. Там, на собеседовании со школьным директором, выяснилось, что преподавание в десятилетке ведется на впервые услышанном Гунашом русском языке. Для полноценного овладения незнакомой речью директор поставил условие: вернуться в первый класс и повторить программу начальной школы. Гунаш согласился.

До призыва в армию он успел окончить семь классов. После срочной службы вопреки желанию родителей Гунаш обосновался в Ростове, устроился на завод в качестве разнорабочего и продолжил учебу в школе заводской молодежи. Получив аттестат, поступил на вечернее отделение юрфака, с которого впоследствии перевелся на наш курс. Учился старательно, но с напряжением. Отличался благоговейным отношением к печатному научному слову.

В конце второго курса одновременно с ним мы писали курсовые работы о причинах преступности под руководством В. Г. Беляева (о нем далее). Плоды трудов Гунаша, представленные на суд научного руководителя, поначалу вызвали у Валерия Григорьевича возмущение. По содержанию работа слово в слово повторяла главу рекомендованной для изучения монографии А. Б. Сахарова.

Правда, выслушав горячие пояснения Набиева, руководитель понял суть происшедшего. «Это же в книге написано! – откровенно недоумевал Гунаш. – Что я могу добавить? Кто я такой? Все равно лучше Сахарова не напишу!».

На поверхностный взгляд, в его словах можно было усмотреть скрытую насмешку над сутью задания. Однако, обстановку проясняли искренние интонации горца. Задав уточняющие вопросы, В. Г. сумел разглядеть за отрывочными объяснениями «плагиатора» гипнотизирующее воздействие на него печатного текста и парализующий эффект излишней самокритики. После дополнительных консультаций с научным руководителем, Гунаш все-таки преодолел внутреннее напряжение и вдруг обнаружил, что имеет собственные соображения по заявленной теме.

По окончании учебы, категорически отказавшись возвращаться в родные края, Гунаш Набиевич Набиев получил направление в заполярный Мурманск. Затем работал в прокуратуре Тульской области. Удостоился классного чина государственного советника юстиции 3-го класса (соответствует званию генерал-майора юстиции). А в декабре 1999 года занял должность члена Верховного суда Республики Дагестан.

Вернемся же в университетский спортзал. Случай с Гунашом, похоже, не исправил суровых воззрений Н. Г. Рябцева на методы тренировок.

Одновременно с нами занимались девчонки 1-го и 2-го курсов. Их тренировала преподаватель Людмила Константиновна Конушкина, Мастер спорта СССР по спортивной гимнастике, лет 50-ти, поражавшая девичьей фигурой и непринужденным исполнением вертикального шпагата. Иногда ее подменял наш «Коля». В один из таких дней девчата отрабатывали кувырок на бревне. Это несложное упражнение недавалось второкурснице из Болгарии, по имени Румяна. После нескольких гулких падений спиной на жесткие маты девушка в сердцах объявила «Коле» о прекращении дальнейших попыток, ссылаясь на ушибы и врожденную неспособность удерживать равновесие. «К чему такой пессимизм, Румяночка! – воскликнул преподаватель. – Продолжай, пожалуйста. Сто раз упадешь, а на сто первый – получится».

Со мною у Рябцева отношения были отличными, пока я не объявил о начале занятий в секции бокса в ДЮСШ № 1. Полагая, что после этого я прекращу занятия в его группе, «Коля» явно обиделся. Он перешел на подчеркнуто официальный тон и неожиданно потребовал сдать зачет по бегу на 10 километров. О том, чтобы этот норматив сдавал кто-то, кроме меня, я не слышал. Поначалу казалось, что «Коля» обратит ультиматум в шутку. Однако он не отступал и назначил конкретную дату мероприятия. Просить о поблажке я не стал.

Сейчас это выглядит забавно, но Николай Григорьевич не пожалел для исполнения прихоти личного времени. Забег состоялся в середине дня на пустующих дорожках стадиона «Динамо». Мы приехали туда вдвоем на троллейбусе. Устроившись на тренерской скамье, «Коля» невозмутимо ждал окончания дистанции, выкрикивая бодрым голосом сообщения о количестве оставшихся кругов. Похоже, ожидал, что я остановлюсь до финиша. Не дождался. И время забега оказалось неплохим. На обратном пути Николай Григорьевич, как ни в чем не бывало, дружелюбно беседовало всякой всячине.

Впоследствии, когда выяснилось, что тренировки в ДЮСШ не мешают занятиям гимнастикой, безоблачные наши отношения восстановились.

К боксу я вернулся по воле случая. К этому времени мне исполнилось 20 лет. Было понятно, что время ушло и вряд ли я представляю интерес для секции. К счастью, это было заблуждением. Начинающий тренер ДЮСШ № 1 Г. И. Янов набирал команду из учеников средних школ, профтехучилищ и студентов вузов. Группа занималась по утрам.

Этот распорядок мне подходил, поскольку учеба в университете начиналась в 13 часов. Мой возраст и скромные спортивные достижения тренера не смущали. После первых занятий между нами установились товарищеские отношения. Этому способствовала небольшая (четыре года)разница в возрасте. По мнению Гены (с его подачи мы были на «ты»), кое-какие спортивные перспективы у меня оставались. На первой тренировке он с удовольствием отметил приличную силу моих ударов. В целом же моя устаревшая манера ведения боя, по его словам, вызвала воспоминания о былых временах. Наша совместная работа двинулась в направлении совершенствования приемов защиты движениями корпуса и техники передвижения. Кроме того, Гена поделился «секретом» хлестких ударов и методами их отработки. Ранее я знал о них лишь из учебных пособий. Предыдущий тренер – А. Г. Тричев, будучи отменным силовиком с замечательной выносливостью, таким оружием не пользовался. Его мощные «толкающие» удары требовали избыточного расхода сил.

Усовершенствованные с Геннадием ударные навыки я сохранил до сих пор, подобно умению езды на велосипеде. Некоторые спарринг-партнеры и противники признавались, что не всегда успевали их заметить.

Силу хлестких ударов, несмотря на внешнюю легкость, Геннадий многократно демонстрировал в поединках и в работе на снарядах. Гул и вибрация зала от его удара по мешку вызывали представление о попадании в цель былинной палицы.

Несколько слов о самом Геннадии. Он родился и жил в Астрахани. До призыва на срочную службу выполнил норматив второго разряда по боксу. В армии вырос до Мастера спора СССР. Проходил сверхсрочную службу в спортивной роте СКА Ростова-на-Дону в звании старшины. Был действующим боксером, чемпионом Вооруженных Сил СССР в полутяжелом весе и тренером в ДЮСШ № 1. Учился заочно на факультете физвоспитания Ростовского пединститута.

После нашей первой встречи я вспомнил, что в 1959 году читал о нем в спортивной рубрике какой-то из центральных газет. Сообщение было с элементами сенсации: перворазрядник Г. Янов выиграл нокаутом бой у трехкратного чемпиона СССР Заслуженного мастера спорта СССР Б. Назаренко. Специалисты отнесли эту победу к воле случая. Однако последующие бои Геннадия это предположение опровергли. Во время нашего очного знакомства появилась еще одна статья, автор которой (на фамилию не обратил внимания) укорял Г. Янова за отказ от техники искусного боя в пользу силовых приемов.

Это было явным оговором. Во время совместных тренировок было видно, что кроме необычно «сухой» для полутяжа мускулатуры, чрезвычайно мощного (хлесткого) удара, он обладал уникальной реакцией, подвижностью, обширным набором атакующих и защитных приемов и умением предугадывать замыслы противника.

Занятия нашей группы проводились по стандартной схеме. После разминки и работы на снарядах – спарринги с подходящими по весу партнерами. Время от времени роль моего спарринг-партнера брал на себя Гена. Это были мастер-классы, учившие подмечать просчеты даже у таких асов, как он. Однажды, поймав его в крайней точке на отходе, я не рассчитав силы, здорово рассек губы тренера. Поскольку сам Гена вел спарринг в щадящем режиме (он превосходил меня в весе на 16 кг), у меня возникло ощущение, что я совершил хоть и случайный, но неприличный поступок. Однако в ответ на извинения спарринг-партнер невозмутимо произнес: «Работать с тобой становится труднее».

Иногда на тренировках появлялись сослуживцы Геннадия по спортроте тяжеловес Лев Мухин (серебряный призер олимпиады 1956 года) и легковес Анатолий Лагетко (бронзовый призер той же олимпиады). Они кое-что подсказывали Геннадию со стороны.

До наступления лета 1962 года, участвуя в турнирах и квалификационных соревнованиях, я выполнил норматив второго разряда. Большинство встреч происходило на ринге ДЮСШ. Секундировал ребятам из нашей команды лично Гена, которого сильно раздражали крики болельщиков. Однажды во время перерыва между боями он громогласно обратился к одному из них со словами: «Чего орешь, бздиловатик? Надевай перчатки и выходи на ринг!».

На штангистов, которые приходили взвешиваться в зал бокса из подвала (иногда среди них появлялся и наш латинист «Костя» – К. Ф. Блохин), Гена смотрел свысока, называя их «дутиками». Согласно теории Геннадия, чрезмерная нагрузка на мышцы и сосуды мозга во время поднятия тяжестей замедляла движения и отупляюще влияла на умственные способности любителей «железной игры».

Однажды, вступив с «дутиками» в теоретический спор о влиянии различных видов нагрузок, Геннадий предложил выбрать для спарринга с ним самого мощного штангиста. Желающих не нашлось.

После тренировки. Справа Г. И. Янов. Весна 1962 г.

Крайне отрицательно Генадий относился к спиртному. Однажды, построив группу перед началом занятий, он неожиданно объявил об отчислении из школы члена команды за нарушение спортивного режима. Оказалось, накануне вечером, проходя мимо кафе-стекляшки, Гена увидел, как этот парень выпил стакан вина в компании приятелей. Решение о расставании осталось в силе, несмотря на то, что виновник сослался на уважительный повод – вчерашний день рождения.

За отчислением нарушителя последовало другое неприятное событие. Нашего «штрафника» принял в свою группу тренер Школьников (бывший боксер легковес). Его коллектив занимался вслед за нами. По этому поводу состоялось скандальное объяснение между «старым» и «молодым» тренером. Геннадий назвал Школьникова непорядочным человеком, пояснив, что намеревался принять виновника обратно после испытательного срока.

Отношение Геннадия к спиртному, как к помехе в достижении спортивных результатов, распространялась на все виды напитков, включая «безвредное» пиво. Однажды он поделился со мной собственным отрицательным опытом употребления напитка. По словам Янова, выпитая за компанию кружка «пенного» обернулась для него ведром пота на тренировках, снижением скорости реакции и резкости удара на неделю. Возможно, такой результат объяснялся стечением обстоятельств, но Геннадий решил, что пиво содержит «какую-то надолго расслабляющую гадость».

К весне 1962 года наша команда превратилась в дружный коллектив со своими планами и надеждами. Однако май стал последним месяцем существования группы. Геннадий внезапно уволился с военной службы и с тренерской работы и готовился к отъезду на родину, в Астрахань. Ребят распределили по другим командам. С подачи Гены меня брал к себе тренер Соколов.

О причине увольнения Гена рассказал мне накануне отъезда. Событию предшествовало участие команды боксеров СКА в отборочных соревнованиях на первенство СССР, проходивших в Тбилиси.

По словам Гены, одним из его соперников был некий грузинский боксер. Перед боем начальник команды СКА (тоже грузин), по имени Отар (наверное, Отари, фамилию не знаю), убедительно просил подчиненного не злоупотреблять силой, поскольку соперник сильно уступал ему по всем характеристикам. Чтобы не огорчать местных болельщиков, его надо было обыграть по очкам.

В итоге уговор завершился обманом. Несмотря на то, что Гена на протяжении всей встречи обрабатывал противника сравнительно легкими ударами и был готов в любой момент уложить соперника на настил, судьи бесстыдным образом присудили победу по очкам местному спортсмену.

О единогласной оценке этого решения, как наглого судейского произвола, я слышал от членов команды СКА, собравшихся в вестибюле ДЮСШ в день возвращения коллектива из Тбилиси. Далее последовало объяснение Геннадия с «Отаром», а за ним и подача рапорта на увольнение.

Надо сказать, обоснованные сомнения в подлинности достижений некоторых грузинских спортсменов возникали и в других известных мне ситуациях.

В 1962 году на нашем факультете, при содействии кафедры физвоспитания, появились два грузина с удостоверениями мастеров спорта по классической борьбе. Оба обязались прославить юрфак борцовскими победами. Одного «мастера» звали Гиви. Имя другого не помню. В период последующих лет учебы Н. Г. Рябцев тщетно пытался заявить этих «мастеров» на соревнования. Однако, это не удалось ему ни разу. Объяснялся феномен бесконечными травмами и недомоганиями, всякий раз приключавшимися с Гиви и его другом накануне спортивных мероприятий.

Я не склонен думать, что их удостоверения мастеров спорта были липовыми. Подлинность документов проверялось сравнительно легко. Скорее всего, прежние спортивные победы эти ребята добыли тем же способом, что и противник Геннадия.

Расставание с ДЮСШ

К сожалению, договору о моем переходе к тренеру Соколову осуществиться было не суждено. Причиной стал перелом левой руки на занятиях по гимнастике. Удар во время соскока с перекладины был не сильный, но «не под тем углом». Травма пришлась на локоть. Для бокса это было хуже, чем повреждение лучевой кости. После двадцатидневного гипса сустав надолго потерял подвижность. Через месяц болезненных упражнений рука стала двигаться относительно свободно. Однако попытка удара левой отдавалась «электрическим разрядом», особенно в случае промаха. О тренировках пришлось забыть до начала нового учебного сезона.

Однако осенью 1962 года я решил, что мое время серьезных занятий боксом прошло по причине «преклонного» возраста. Здраво оценив ситуацию, я переключился на «самодеятельность» в виде систематических спаррингов с однокурсником Женей Шимширтом. Перчатки были куплены за свой счет. Занимались мы по утрам в университетском спортзале.

Правда, в 1970 году желание хоть ненадолго вернуться в боксерский зал появилось снова. Уверенность, что возраст не помещает, возникло после неожиданных для меня результатов в беге на средние дистанции. Дело в том, что бег меня никогда не привлекал, однако осенью 1969 года пришлось им заняться в оздоровительных целях. Благо, стадион был рядом с домом. В августе 1970 года, поддавшись уговорам руководства, я выступил на первенстве Хмельницкой области по легкой атлетике, уложившись в норматив второго спортивного разряда на дистанциях 1500 (2-е) и 3000 метров (3-е место). С такой «дыхалкой», да еще подкрепленной постоянной силовой подготовкой в служебном спортзале, подумал я, еще не все потеряно и в боксе. Так и оказалось. Подробнее об этом дальше.

Забегая вперед, расскажу о дальнейшей судьбе Г. И. Янова. Зимой 1978 года, будучи следователем КГБ СССР, я приехал в Астрахань в служебную командировку. Начальником следственной группы тамошнего управления КГБ был Вадим Титов, отличный волейболист, хорошо знавший спортивную жизнь Астрахани. На просьбу разыскать боксера по фамилии Янов, Вадим ответил: «Зачем искать! Его весь город знает. Он тренирует команду в «Динамо».

В тот же вечер, открыв двери спортзала, я услыхал знакомый гул ударов: по мешку бил Гена. Увидев меня, он ничуть не удивился, будто мы расстались вчера, а не 16 лет назад. Не прекращая работы, Гена повторил обычную фразу «Коли» Рябцева: «Раздевайся. Поработать хочешь?».

С этой встречи шесть вечеров до окончания моей командировки мы провели вместе. Геннадий познакомил меня с женой. Он, действительно, был известен многим горожанам, особенно из числа молодежи. В этом я убеждался каждый вечер. На нашем пути из зала «Динамо» к нему домой или ко мне в гостиницу его приветствовал едва ли не каждый встречный.

На мой шутливый вопрос, действительно ли его знает всё население Астрахани, Гена серьезно ответил: «Сейчас уже не всё». Далее пояснил. Недавно в окрестностях города разместили колонию-поселение для расконвоированных зэков-«химиков», работающих на строительстве химического предприятия. Эта чума по вечерам заполоняла улицы, терроризируя местное население. Мне подобная ситуация была знакома по Хмельницкой области. Там жители двух сел Теофипольского района, спасаясь от вечерних нашествий и бесчинств размещенных неподалеку «химиков», бросали дома и уезжали, кто куда мог.

Так вот, по рассказам Гены, на днях по дороге домой его встретили семеро таких «колонистов». Они шли по противоположной стороне центральной улицы Кирова. Сначала «химики» обратили внимание на незнакомого одинокого «мужика», по виду бюрократа, с портфелем, в длиннополом пальто и ондатровой шапке. Затем Гена услышал: «Эй, ты…! Иди сюда!».

«Я сначала хотел убежать, – признался Геннадий. – Потому, что справиться со всеми сразу не получится. А в толчее можно получить удар ножом. Но в пальто далеко не убежишь. Кроме того, в портфеле находились журналы спортшколы с расписанием занятий и списками боксеров. Бросать их постыдился. Пока раздумывал, трое пошли ко мне. Хорошо, что с небольшим интервалом. Уложил всех по очереди. Удивительно, что третий продолжал идти на удар даже после того, как предшественники прилегли на асфальт. Другие четверо смылись, угрожая скорой встречей. Пока шел домой, копилась злость. Там переоделся в куртку, надел шингарды (снарядные перчатки) и вернулся на местный «Бродвей» (отрезок ул. Кирова). Стал из переулка высматривать недобитую четверку. Ждал недолго. Они шли в толпе гуляющих, не обращая на меня внимания. Пока «химики» поняли, что происходит, двоих сбил с ног. За другими пришлось гнаться».

Перспективы тренерской работы Гены в Астрахани, по его словам, потускнели после триумфального возвращения на малую родину «Кузи». Речь шла об олимпийском чемпионе 1972 года боксере полулегкого веса Борисе Кузнецове. Прославленного земляка обласкали местные власти. Борис основал и возглавил собственную школу бокса, перетянул на себя финансирование и всех перспективных воспитанников.

Геннадий рассказал, что время от времени встречается в Ростове с бывшими сослуживцами по СКА. Некоторые из них стали слабаками из-за дружбы с «зеленым змием». Прошлым летом бывшая команда ездила по приглашению в Кабардино-Балкарию. Там, во время отдыха в горах, перебравший сухого вина Лев Мухин, по незнанию помочился на священный камень, за что чуть не лишился жизни. Его, бывшего тяжеловеса, серебряного призера олимпиады, едва не задушил сухопарый 70-летний горец.

«Еле оторвали от шеи», – уточнил Гена.

Напоследок Гена приглашал приехать летом для совместной рыбалки в дельте Волги. Это была наша последняя встреча.

Ныне упоминание о Геннадии я нашел лишь на одном из астраханских интернет-форумов. Автор записи, датированной 5-м августа 2011 года, сообщил, что когда-то в «Буревестнике» (видно, перешел из «Динамо») тренировал боксеров Геннадий Иванович Янов.

Его соперник по тренерскому цеху «Кузя» – Борис Георгиевич Кузнецов, 1947 года рождения, умер в 2006 году. Из материалов форума известно, что основанная олимпийским чемпионом школа бокса и турнир его памяти пришли в упадок из-за отсутствия средств. Исчезли бывшие воспитанники и почитатели. А на могиле боксера-самородка, даже спустя три года после смерти, не было ни памятника, ни ограды.

Уголовный розыск

Возвращаясь в прошлое, с благодарностью вспоминаю о знакомстве изнутри с кухней оперативно-розыскной деятельности в качестве внештатного оперуполномоченного отделения уголовного розыска Кировского РОМ. В те годы областное и районное милицейское руководство рассматривало внештатников из числа студентов юрфака, как весомую вспомогательную часть оперативных сил. Поощрительное отношение к взаимодействию штатных сотрудников со студентами – юристами определялось партийными установками на расширение участия общественности в охране порядка. К тому же, студентам старших курсов, обладавшим правовыми познаниями и навыками подготовки документов, можно было доверить часть доследственной писанины по проверочным материалам, высвободив время оперов-практиков для других насущных задач. И наконец, к студентам присматривались, как к возможным кандидатам на пополнение милицейских рядов.

Доверие со стороны милицейского руководства подтверждалось выданными нам удостоверения на стандартном бланке сотрудника органов внутренних дел. Единственное отличие этого документа от удостоверения штатных милицейских работников заключалось в содержании графы «состоит в должности». В ней перед словами «оперативного уполномоченного» была малозаметная для посторонних приписка «внештатного», которую не всегда замечали и сами сотрудники милиции.

Специфические знания и опыт мы приобретали, участвуя вместе с операми-напарниками в выездах на происшествия во время вечерних и воскресных дежурств. Были также совместные рейды по притонам и злачным местам, профилактические беседы с «подучетным контингентом» из числа судимых и других антиобщественных персонажей, участие в поисковых мероприятиях, а иногда и в засадах. Я работал в паре с младшим лейтенантом милиции Сашей (Александром Алексеевичем) Смолой. Во время срочной службы в армии на Александра долю выпало участие в венгерских событиях 1956 года.

По рассказам напарника, накануне этой переделки его мотострелковая часть, выехала на уборку колхозной картошки и стояла лагерем у села в Смоленской области. Однажды последовали сбор по тревоге, погрузка в товарные вагоны на ближайшей станции и движение в неизвестном направлении. В дороге личный состав получил погоны и петлицы пограничных войск, которыми было приказано заменить знаки различия мотострелков. На одной остановке рядом оказался встречный санитарный эшелон, из окон которого что-то кричали раненые. Иногда можно было разобрать призывы «дать им!». Однако, смысл происходящего был не понятен. Через несколько минут санитарный эшелон ушел.

О прибытии в Венгрию узнали после занятия обороны на Австрийской границе. На тот момент разделявший государства рубеж не охранялся. В Венгрию беспрепятственно валили тысячи вооруженных фашистских недобитков, «добровольцев», «легионеров» и «волонтеров». Из рассекреченных теперь на Западе материалов известно о переброске в эту страну через «нейтральную» Австрию двадцати с лишком тысяч бывших солдат и офицеров хортисткой (союзной фашистскому рейху) армии, прошедших специальное обучение в лагерях ФРГ, Франции, Канады, Англии и некоторых других государств. Еще 11 тысяч человек «экспедиционного корпуса» сосредоточились вблизи венгерской границы. Нелегальные «прогулки» в Венгрию для встреч с «повстанцами» совершили шеф ЦРУ США У. Донован и будущий президент США Р. Никсон.

Немногочисленные подразделения Советской Армии, выведенные на улицы Будапешта на помощь венгерской милиции с оружием, но без патронов, были разоружены «добровольцами». Кстати, «революционный порыв свободолюбивого венгерского народа» совпал с резкой активизацией враждебного СССР вещания разных радиоголосов. Кроме того, воздушные течения занесли на территорию Союза воздушные шары с листовками из «свободного мира». Эти шары долетали не только до Белогородки. Летчики 562 истребительного авиационного полка (ИАП), по словам Ф. П. Федотова, вылетали на их перехват и в окрестностях Крымска.

Подразделение Александра закрывало венгерскую границу с боями. Правда, «хортисты», обнаружив, что Советские войска получили приказ открывать огонь на поражение, не упорствовали. В боях с этой публикой Саша получил отметину – шрам на лбу вследствие касательного пулевого ранения.

На должность оперативного уполномоченного уголовного розыска Саша попал через 4 года службы, пройдя ступеньки рядового милиционера и участкового уполномоченного. Продвижению способствовали прирожденный талант сыщика, азарт и доля везения. Правда, уже тогда я заметил, что удача сопутствует таким как он, напористым энтузиастам. У него не раз получалось раскрывать «висяки», на которые махнули рукой пессимистичные коллеги. В активе Смолы числился лично выслеженный и задержанный в одиночку рецидивист-убийца, вооруженный пистолетом. При задержании Саша получил огнестрельное ранение в руку, но, несмотря на потерю крови, сумел привести душегуба в отдел. Было множество, вроде бы случайно раскрытых краж, грабежей, разбоев и телесных повреждений.

При мне Саша поступил на заочное отделение нашего факультета, но вскоре оставил учебу. Сидение над книгами, контрольными и курсовым работами не было его стихией. Не хватало времени и терпения. Усидчивости мешала и бьющая через край энергия. Поговорка «опера кормят ноги и глаза» – это про него. Бо́льшую часть служебного времени Саша проводил в «поле», общаясь с т. н. подучетным контингентом своей зоны. Пользовался у этой публики уважением за справедливость и твердое слово. Внимательно наблюдал, чутко подмечал, и по мере умения предупреждал «замышляющих». Такой режим работы одобрял и поддерживал начальник ОУР сыщик с довоенным стажем майор Г. К. Петровский.

Открытый и дружелюбный характер Саши не портили спартанские условия быта. Побывав в гостях, я поразился перенаселенности жилища семьи. В крохотной однокомнатной квартирке-«Хрущевке», кроме Саши, жены Евдокии и двух малолетних детей, жили брат-студент и древняя старушка – бывшая нянька Саши. Старушка не была родственницей, но оставлять ее на одинокую жизнь в поминаемой теперь недобрым словом станице Кущевской, братья считали неправильным. Единственная комната с отгороженной пологом двуспальной кроватью днем использовалась в качестве гостиной. Ночью в ней базировались супруги с детьми. Местом ночлега няньки была кухня. Брат спал в закутке-прихожей на раскладушке, упираясь ногами во входную дверь. Для того, чтобы выйти из квартиры ночью (а вызовы случались часто) следовало предварительно поднять брата со спального места. Поскольку предшествующая жизнь опера тоже прошла в условиях скромного достатка, обойденным судьбой он себя не чувствовал. Был уверен в наступлении обещанных партией лучших времен.

Из многочисленных примеров сыскной удачи Саши укажу на первое из запомнившихся событий. Речь идет о случае, в котором переплелись пресловутое везение с постоянной работой по сбору оперативно значимой информации.

В один из слякотных вечеров февраля 1962 года, во время оперативного дежурства Саши по райотделу, из неотложки сообщили о поступлении пациента с тяжким телесным повреждением – проникающим ножевым ранением в полость грудной клетки. Потерпевший – курсант Ростовской мореходки, рассказал (протокол заявления по причине нелюбви Саши к писанине, составлял я), что на углу улицы Энгельса и проспекта Соколова заступился за пожилую супружескую пару, над которой измывался подвыпивший детина. В ответ на замечание курсанта тот достал финку. Потерпевший использовал для обороны форменный ремень с латунной бляхой. Защититься от ножа, будущий моряк не сумел, однако это не помешало курсанту «достать» нападавшего ребром пряжки по лбу (на бляхе остались следы крови). Детина скрылся в сторону улицы Суворова. Мореход указал, что шею неизвестного украшал длинный белый шарф.

В коридоре неотложки Саша заметил: «Вчера ко мне на профилактику (беседу) «Орел» приходил, с белым шарфом. Поехали, посмотрим на эту птицу».

«Орел», парень лет 20-ти по фамилии Орлов, жил на улице Суворова. Этот недавно вернувшийся из мест лишения свободы тип имел статус «авторитета» у окрестных «неблагополучных» подростков.

Предположение Смолы о причастности к преступлению «Орла» оказалось верным. «Авторитет» вышел из комнаты с забинтованным лбом. В нанесении ножевого удара курсанту признался сразу. Далее, не успев доехать до райотдела, затеял торговлю, подобострастно именуя Смолу «дядей Сашей». Опустивший перья «Орел» просил оставить его на свободе. В обмен обещал назвать участников других нераскрытых преступлений.

В кабинете и вовсе расплакался, заявив, что повторения тюремной эпопеи не переживет. Решение об избрании меры пресечения от Смолы не зависело. Однако он обещал просить следователя о возможном снисхождении к виновному.

После этого «Орел» назвал трех «шестерок», совершивших накануне семь грабежей в соседнем Ленинском районе города. В этот вечер послужной список Смолы пополнился 8 раскрытыми преступлениями за одно дежурство.

Потом были наши с Сашей совместные засады, погони и задержания. Некоторые из этих мероприятий вызывали неуместным усердием снисходительную ухмылку сослуживцев. Однажды мы просидели половину зимней ночи на холодном чердаке многоэтажки, рядом с ковром, украденным из квартиры этого дома. Ждали вора, который должен был прийти за добычей. Ковер он умыкнул рано утром, пока хозяйка выносила мусор. Затем, поднявшись на чердак, оставил похищенное до наступления темноты и спустился на улицу через соседний подъезд.

Способ таких краж не отличался новизной. Смола нашел пропажу сразу, но попросил хозяйку подождать с возвратом имущества. Узнав о намерении Саши устроить засаду, коллега по отделению В. Васильев откровенно недоумевал: «Ну и ну! Хочешь из-за тряпки на чердаке ночевать? Отдай эту «красоту» хозяйке и успокойся».

Саша отвечал убедительным доводом: «Хочу знать, кто в моей зоне гадит. Сегодня «тряпку» уволок, а завтра сотворит что-нибудь похуже».

Вор пришел с напарником. В момент, когда он поднял рулон на плечи, Саша выстрелил из служебного «ПМ» в деревянное перекрытие, отметив такого рода салютом завершение мероприятия. Затем последовали неприятности. С вором случилась «медвежья болезнь» (эмоциональный понос). Смола получил выговор за нарушение порядка применения оружия.

К слову, существовавшее в то время в милиции взгляд на применение оружия совпадал с отношением черта к ладану. Во избежание последующих процедур служебного или уголовного расследования сотрудники предпочитали идти на преступников с голыми руками. Я не раз удивлялся сообщениям печати о сотрудниках, которые гибли от удара ножом или топором, не воспользовавшись имевшимся при них табельным пистолетом. Как правило, такие заметки завершались «утешительным» сообщением о посмертной награде неразумного смельчака медалью «За отличие в охране общественного порядка» или даже «За отвагу».

Саша к их числу не относился. Второй известный мне случай его стрельбы с нарушением правил произошел весенним вечером на улице Социалистической. Тогда тройка бесшабашных молодцов, двигаясь от парка Октябрьской революции в сторону проспекта Соколова, грабила по пути состоятельных, по виду, прохожих. Едва первый потерпевший успел добраться до райотдела, как на телефон дежурного стали поступать звонки последующих бедолаг. Таких было пять.

Дежуривший в ОУР Смола, не раздумывая, посадил потерпевшего в «Волгу» отбывавшего повинность частника и выехал навстречу обозначившемуся маршруту грабителей. Наш экипаж, не спеша, двинулся со стороны проспекта Соколова вверх по улице Социалистической. Штатный «ГАЗ-69» («раковая шейка») должен был катиться нам навстречу со стороны парка.

Обнаглевших гопников потерпевший опознал без колебаний. Они не спешили покидать район преступного промысла. Однако, услышав требование Саши остановиться, бросились вверх по улице. Смола же, вернувшись в машину, дал команду двигаться за ними. Затем, опустив стекло, трижды пальнул под ноги бегущим. Я обратил внимание на искры из булыжников и запоздалые подскоки бегущих. Остановившись, у забора, троица стала выкрикивать кляузные слова о неправомерном применении оружия. «Помалкивайте, законники», – невозмутимо отвечал Смола. Наказания в тот раз он избежал. Дело было замято. Поощрения не было тоже.

У меня нет цели перечислять список раскрытых Сашей преступлений. Рассказываю о наиболее памятных. Среди них убийство на Пушкинской улице, при раскрытии которого Смола продемонстрировал не только оперативный талант, но и прицельную наблюдательность.

Дело было прохладным весенним вечером. Убитый лежал на газоне разделявшего улицу бульвара. Свидетелей появления тела на этом месте не было. Следы борьбы на одежде и на прилегающем пространстве отсутствовали. Колото-резаную рану в верхней части живота закрывала пола пиджака. Поврежденные ткани не кровоточили. От погибшего шел запах спиртного. Документов при нем не было. Дежурный следователь прокуратуры Лифшиц и судмедэксперт Ю. Гарибян занялись осмотром трупа и местности.

Оперативнику предстояло устанавливать личность погибшего и искать свидетелей. По сторонам участка улицы стояли одноэтажные хибары с небольшими внутренними дворами.

С установлением личности Смоле повезло. Погибший недавно освободился из мест заключения и накануне обращался за разрешением на прописку. В соответствии с «Положением о паспортах» прописаться в Ростове он мог только с согласия начальника райотдела милиции. Процедура предусматривала предварительную беседу с зональным работником ОУР, которым в том случае оказался Саша. Заявитель рассказал Смоле о планах на будущее. Намеревался завести семью, как только найдет подходящую женщину (желательно с жильем). Посетовал, что бывшая сожительница, не дождавшись его возвращения, ушла к директору продуктового магазина.

Вспомнив детали общения с погибшим, Саша вместо подворного обхода в поиске возможных свидетелей, избрал путь покороче.

– У тебя поблизости директора продмагов живут? – спросил он участкового Романова.

– Знаю одного, – ответил тот. – В этом доме обитает. – Участковый показал на ближайшее строение.

К директору мы пришли втроем. Этот невзрачный человек лет 60-ти, с отвисшим животиком и в сильных очках, по виду не был способен на агрессивные действия. Кроме директора с молодой женой, в квартире никого не было. Супруги вступили в брак недавно. На вопрос, известно ли им об убийстве мужчины, ответили отрицательно.

Тем не менее, версия о причастности мужа или жены к убийству не исключалась, однако проверка предположения требовала участия следователя. Мы направились к выходу, и тут Саша внезапно остановился.

– А это что такое? – спросил он директора, указывая на обвязку двери. – Давно появилась?

Там, на высоте полутора метров, гладкую структуру торца пересекала поперечная зарубка с бурыми кромками.

Запираться далее директор не стал. Пока следователь с экспертом заканчивали осмотр, он успел рассказать о случившейся трагедии. Оказалось, бывший сожитель жены директора ломился в дверь, угрожая убить их обоих. Силы были неравны. Запор держался из последних сил. Отчаявшись, директор схватил нож. Это орудие, прежде использовавшееся в магазине для нарезания колбасы, лежало на кухонном столе. Узким, сточенным до обуха лезвием, оно напоминало штык. Этим штыком, приоткрыв на мгновение вход, директор, якобы слегка ткнул ревнивца. Нападавший охнул и вышел во двор. Куда мужчина делся впоследствии, супруги не знали. Зарубка на обвязке появилась после того, как горе тореадор, потянул на себя лезвие, защемленное торопливо захлопнутой дверью.

Еще один случай, о котором речь пойдет далее, стал пиком наших с Сашей заслуг в борьбе с преступностью. Тут, на самом деле, присутствовало чистое везение.

В конце января 1964 года в Ростове произошли два групповых разбойных нападения. Преступления совершили трое молодых парней, вооруженных пистолетом, похожим, по словам свидетелей, на советский «ТТ» калибра 7.62 мм. Впоследствии оказалось, это был «Кольт» 45 калибра (11, 43 мм). Действовали нагло, не скрывая лиц. Первый налет состоялся в 17-ть часов. Объектом стал небольшой продовольственный магазин на углу улицы Социалистической. Зайдя внутрь, налетчики повернули обратной стороной висевшую на двери табличку, превратив объявление «открыто» в «закрыто», и заперли помещение изнутри. После этого, не спеша, приступили к неправомерному завладению государственной собственностью. В магазине, кроме трех продавщиц, присутствовал один покупатель, смакующий купленный на разлив стакан крепленого вина. Обернувшись на дружеское похлопывание вошедших, любитель «красненького» увидел направленный в лицо ствол и потерял способность к связанной речи. По воспоминаниям продавщиц, мужчина сначала повторял, как заведенный: «Я только конфетку…» А затем остановился в ступоре. Свидетельствую, что от появившегося в тот вечер заикания бедолага не избавился до поимки налетчиков. На протяжении этого времени ему пришлось участвовать в наших рейдах. Удалось ли устранить дефект речи впоследствии, не знаю.

Добыча преступников оказалась незначительной, так как выручку незадолго увезли инкассаторы. Уходя, троица вернула табличку на двери в положение «открыто» и приветливо пригласила скопившихся у входа покупателей в торговый зал. Граждане, видевшие через застекленную дверь, как парни расхаживают за прилавком, решили, что наблюдают рейд представителей «народного контроля». Войдя в помещение, покупатели не могли понять причин заторможенности продавщиц.

Сообщение в милицию поступило не сразу. Телефона-автомата поблизости не было. Тревожными кнопками в те времена оснащались только конторы и отделения «Сберегательных касс» (нынешнего «Сбера»).

Группа оперативников перекрыла предполагаемые пути ухода налетчиков. На углу ул. Энгельса задержали по приметам троицу парней с пистолетом. Однако к разбою эти люди отношения не имели.

О расчетливой дерзости разыскиваемой преступной троицы свидетельствовали последующие действия налетчиков. После набега на магазин преступники, вопреки предположениям оперативников, «уходить на дно» не спешили. Пока милицейская группа работала на улице Социалистической они, поднявшись через центральную Энгельса, ограбили столовую на Суворова и лишь затем бесследно скрылись.

По воспоминаниям ветеранов уголовного розыска таких преступлений в Ростове не было с 1947 года. Оперативный состав и патрульно-постовая служба милиции были переведены на усиленный режим несения службы. Начальник УООП области комиссар милиции 3-го ранга П. Стрельченко через руководителей структурных подразделений объявил, что сотрудники, раскрывшие преступление, «получат золото». Это обещание звучало не совсем понятно. На мой вопрос, будут ли это золотые часы, портсигары, коронки или что другое, Смола ответил: «Я уже про такое «золото» слыхал, когда убийцу искали. Я его задержал, получил от него пулю, а от начальства премию 30 рублей».

Каждый вечер со дня налета оперативный состав уголовного розыска районных отделов и городского управления милиции патрулировал улицы, сидел в засадах в помещениях магазинов и других торговых точек. Преступников искали по приметам и с участием опознавателей, видевших налетчиков воочию. В нашу со Смолой компанию попала продавщица ограбленного магазина. Иногда ее сменял ставший заикой любитель «красненького». Нашей группе поиска отводился отрезок «Брода» между Ворошиловским и Буденновским проспектами.23 февраля 1964 года компанию пополнил дружинник-энтузиаст Женя Тарасов, рабочий НИИ Технологии машиностроения. В половину одиннадцатого, проклиная стылую сырость и грязную жижу под ногами, мы проходили мимо ресторана «Московский». Внезапно, продавщица, охнув, указала взглядом в сторону заведения. Затем, преодолев спазм, прошептала: «Он!».

Один из налетчиков стоял на ступеньках у входа в ресторан. Как оказалось в дальнейшем, это был не работавший, судимый за кражу, А. Левейкин. По показаниям свидетелей, именно этот парень орудовал пистолетом.

Далее по команде Смолы Женя Тарасов (сильно близорукий, не отличавшийся здоровьем)и продавщица устремились на поиски сотрудников милиции в форме. Мы с Сашей оставались на месте под прикрытием немногочисленных гуляющих. Внезапно из толпы появился соучастник Левейкина, по фамилии Зыков. Вместе они вошли внутрь «Московского». Милиционера в форме еще не было, однако ждать далее представлялось опасным. Не исключено, что налетчики замышляли новое нападение на ресторан. Это предположение впоследствии подтвердилось. Наметив на ходу план действий, мы со Смолой вошли в вестибюль.

Левейкин и Зыков, не раздеваясь, стояли у двери зала, спиной к гардеробу. Расстегивая на ходу пальто, я прошел мимо них в сторону гардеробщика. Саша направился в сторону Левейкина. Тот, чутьем уловив опасность, опустил руку за полу пальто. Моей первоначальной задачей было удержать стоявшего рядом Зыкова, к которому я подошел сзади. Однако в этой ситуации задумка менялась. Обойдя Зыкова, я (каюсь, рефлекс) ударил Левейкина сбоку в челюсть. На борьбу времени не оставалось, к тому же, налетчик был тяжелее и выше меня ростом. Левейкин повис на поручне «маятниковой» двери и стал раскачиваться с нею внутрь зала и обратно. Саше удалось вытащить у него из-за пояса пистолет и сунуть оружие в карман своего утепленного плаща. Зыков стоял не шелохнувшись. Находившиеся в вестибюле посетители молча прижимались к стенам. В это время появился Женя Тарасов с милиционером.

Заметка из университетской газеты

Страж порядка действовал непредсказуемо: взмахнув телескопической дубинкой, отчего длина спецсредства увеличилась втрое, нанес хлесткие удары по спине и руке Смолы, удерживавшего в объятиях Левейкина (рубцы сохранялись долго). В какой-то мере действия постового можно было понять. Одеждой и лицом Левейкин выглядел представительнее Саши. Понять сходу, кто из них опер, милиционер не смог.

Позже, во время допроса в качестве свидетеля следователь информацию об обоих ударах (по челюсти Левейкина и спине Саши) обошел молчанием. В протоколе мои действия назвались борцовским захватом (а в благодарственном письме милиции – находчивостью). Левейкин на меня не жаловался, согласившись, что таким способом я уберег его от большой беды – возможного применения оружия. Третий участник разбойной группы, Н. Мищенко, в тот вечер остался дома.

Забавный факт. Впервые услышав фамилию Смола, Левейкин констатировал: «Удачный псевдоним себе выбрал, опер».

Сообщения о задержании преступников опубликовали несколько газет. Смолу и меня наградили денежными премиями (по 100 рублей). Из этих денег я купил галстук, а Саша кофточку своей Евдокии. Остальное было потрачено на совместный вечер сотрудников отделения уголовного розыска Кировского РОМ в ресторане. В завершение застолья опер – скандалист Валентин Васильев стал утверждать, что наше везение было несправедливым, и на самом деле задержать преступников предстояло ему. Спор едва не перерос в драку, но Васильева осадили сослуживцы.

В университет пришло благодарственное письмо, после которого секретарь парткома Евгений Николаевич Осколков, преподававший на нашем курсе нелюбимый мною предмет – историю КПСС, неоднократно дарил мне билеты на престижные мероприятия. Эти знаки внимания вызывали чувство неловкости, так же, как и газетные утверждения о том, что мой поступок является результатом воспитательных усилий партии и комсомола.

Впоследствии приязненное отношение Евгения Николаевича испарилась после моего опрометчивого высказывания на семинаре, посвященном хрущевским новеллам в партийном руководстве экономикой. Во время обсуждения решения Пленума ЦК КПСС о разделении партийных организаций на промышленные и сельские я предположил, что следующая специализация разделит обкомы и райкомы на мужские и женские. По выражению лица Е. Н. Осколковая понял, что сморозил нечто, выходящее за допустимые пределы.

Новочеркасские события июня 1962 года

В начале 1962 года соседом А. Смолы по кабинету стал стажер Слава Гальчун. Родился Вячеслав в Кубанской станице, где жил до окончания средней школы. Срочную службу в Армии прошел в должности воздушного стрелка-радиста окрестностях Мурманска. Демобилизовавшись, в 1962 году, поступил на заочное отделение нашего факультета, устроился на службу в милиции. Поначалу был зачислен в штат группы оперативного дивизиона борьбе с карманными ворами капитана Казначеева. Там прошел в «курс молодого бойца», получил начальные знания и практический опыт. Неоднократно пересекался по службе с самодеятельной группой «Мэтра» – С. Ф. Ширяева. Делясь впечатлениями о службе в дивизионе, Слава признался, что мысль о ее сходстве с работой ассенизатора возникла в самом начале в день поимки карманницы – цыганки. Эту Ромалэ-Чавалэ Слава и напарник держали за руки, не позволяя выбросить украденный кошелек. Не имея возможности вырваться, воровка беспрерывно выкрикивала ругательства, перемежая слова плевками в сторону Гальчуна.

«Представляешь, – вспоминал он. – Вся левая сторона плаща блестела от слюней, как елка с игрушками».

После обкатки в оперативном дивизионе, Славу перевели в ОУР Кировского РОМ. Офицерского звания Вячеслав не имел и числился рядовым милиционером.

Слава уволился из милиции в начале 1963 года по причине, о которой расскажу далее. Затем работал слесарем на заводе. В 1965 году стал следователем прокуратуры граничащего с Ростовом г. Аксая. В конце концов судьба свела нас в системе КГБ.

Днем 2 июня 1962 я пришел в райотдел для участия в накануне оговоренном субботнем мероприятии. К удивлению, здание было непривычно безлюдным. Дежурный рассказал, что личный составвсех подразделений направлен в Новочеркасск для обеспечения общественного порядка. Что там происходило, никто не знал. По приказу областного руководства табельное оружие было оставлено в отделе.

Первое известие с места событий пришло к вечеру того же дня, когда в Ростов привезли и с тяжелой травмой головы участкового уполномоченного Кировского РОМ Лешу Чернобровкина. Алексей прибыл в Новочеркасск в числе сотрудников, одетых в милицейскую форму. Местом развертывания группы был городской стадион. Собравшаяся там толпа стала забрасывать находящихся в открытых грузовиках милиционеров булыжниками. Увесистый камень попал в голову нашего участкового, не успевшего даже спуститься на землю.

О других событиях, происходивших в эти дни в бывшей столице донского казачества, я узнал из рассказов возвратившихся оттуда А. Смолы и В. Гальчуна. Ныне трагедия Новочеркасска описана в многочисленных публикациях, в основе которых лежат разрозненные воспоминания очевидцев и по́слухов^[29] событий. Рассказы эти окрашены авторами текстов в цвета предпочтительных идеологических воззрений, от антибольшевистских до просталинистских. Кое-кто не гнушался использованием фальшивок. На одном из интернет-сайтов, например, размещена фотография «погибших на площади горожан – жертв большевистского расстрела в Новочеркасске». Однако погибшие почему-то одеты в форму солдат вермахта, рядом с которыми валяются немецкие винтовки.

Спонтанный и быстротечный характер действий толпы, непредсказуемое перемещение очагов напряженности из района в район города, появление и исчезновение отдельных групп участников не позволяли свидетелям воспринять события целиком. Детальной картины происходившего и сведений о ряде ключевых участников, как видно из рассекреченных теперь материалов, не удалось установить даже следствию.

Приговор по уголовному делу, описывая значимые эпизоды нападения толпы на административные и производственные здания, избиения солдат и попытки завладеть оружием, ссылается на участие в них неких «хулиганов и бандитов», оставшихся безымянными.

Надо учесть, что в начале 60-х годов по инициативе Хрущева органы КГБ были основательно сокращены. Во многих областных управлениях ликвидировались службы наружного наблюдения и оперативно-технические подразделения. Аппарат уполномоченного КГБ в г. Новочеркасске состоял из пяти сотрудников и технического оснащения не имел. На этом фоне утверждения авторов теперешних журналистских расследований о многочисленных «агентах КГБ», фиксировавших происходившее на фото- и киноаппаратуру, выглядят сильным преувеличением. Обращает на себя внимание отсутствие материалов таких съемок в числе доказательств на следствии и в суде.

В этой ситуации бесспорный интерес представляют даже отрывочные свидетельства очевидцев. Такими были личные наблюдения А. Смолы и В. Гальчуна. Ребята делились со мной впечатлениями непосредственно по следам событий. Обоих потрясло происшедшее. Слава Гальчун, возвратившись в Ростов, уволился из органов милиции и предпочел заняться слесарным делом на заводе.

Саша Смола продолжал службу, отмеченную неоднократным чередованием поощрений и взысканий. Отличался несдержанностью в общении с хамовитыми представителями руководства. Однажды в моем присутствии, в ответ на ненормативное высказывание по его адресу куратора из городского управления, незамедлительно выдал чинуше «зеркальный» ответ. В острых ситуациях руководствовался, собственными соображениями справедливости, которые не всегда совпадали с мнением начальников.

По словам Валентина Васильева, Смолу надо было давно уволить за взбрыки, да уж очень он был везучий в делах розыска. Закончил Саша милицейскую карьеру дежурным городского управления в звании майора. Я в это время проходил службу в г. Хмельницком. Будучи пенсионером, он периодически предавал привет «Борисовичу», через наших общих знакомых.

Обстановка накануне событий

К весне 1962 года в краткий перечень достижений бестолковой продовольственной политики вздорного «Персека» можно было записать разгром личных хозяйств колхозников, дававших потребителям до 40 % мяса, молока и овощей (запахивание огородов, «добровольное» обобществление крупного рогатого скота, повышение налогов на владельцев приусадебных участков и личного скота и др.) и перевод под кукурузу (даже в тех регионах, где она не вызревала) земельных площадей, на которых ранее выращивалась пшеница. Список подобных глупостей можно продолжить.

Эти «судьбоносные» решения повлекли обвальное опустение продовольственных прилавков. Начались перебои с хлебом. В мае того же года власти объявили о 30 %-м повышении цен на мясо и 25 %-м на масло. Однако эта мера не смогла ликвидировать дефицит продуктов не только в государственных магазинах, но и на рынках.

Одновременно продолжилась политика немотивированного снижения заработной платы рабочих. В механическом цехе Крымского консервного комбината в 1961 году нас ударили «срезанием» разрядов и переходом на «повременку», что обернулось потерей до трети заработка. До Новочеркасского электровозостроительного завода (НЭВЗ) эта политика дошла в мае 1962 г. Там подняли нормы выработки на 30 %. Эта мера, совпавшая с повышением цен на продукты, спровоцировала рабочих ряда цехов завода на «волынку», которая в результате конфликтного поведения директора завода переросла в забастовку.

Далее, из-за глупости заводского, областного, а затем и союзного руководства из мирного вначале выступления случился тот самый «бессмысленный» русский бунт. «Беспощадными» же стали последующие действия трусливых и мстительных властей.

По воспоминаниям друзей, толпа протестующих была неоднородной. Основную массу составляли «просители» справедливых расценок и снижения цен на продукты. Лозунги этих демонстрантов дополнялись красными флагами и портретами Ленина. Единым для всех объектом неприязни был «Хрущ кукурузный»^[30]. По мере накалявшейся обстановки отношение к «вождю» толпа демонстрировала путем «срывания», «топтания» и «сожжения» его портретов. «Оскверненные» лики заменялись изображениями Ленина. Появились листовки с ностальгическими воспоминаниями о снижениях цен в эпоху «разоблаченного» Хрущевым Сталина.

Провоцирующей закваской событий стали отдельные кликуши и многочисленные нетрезвые личности. Под их прикрытием занялся погромами магазинов криминалитет. В рядах асоциального отребья, как выяснилось позже, оказались и представители «подучетного контингента» из числа ростовчан, непонятным образом оказавшихся в новочеркасской толпе до прибытия сил правопорядка.

Задачей друзей и других милицейских оперативников было «склонение» (с использованием доводов по обстановке) участников стихийно возникающих групп к прекращению насилия и (по возможности) негласное задержание предводителей. Дело требовало изобретательности. Откровенные призывы к прекращению мародерства закончились зверским избиением неудачливого агитатора – знакомого Гальчуну сотрудника КГБ, крепкого парня в красной тенниске. У толпы чекиста отняли жалостливые женщины.

Встретив в сборище нескольких знакомых «подучетников» из Ростова, Саша по-доброму «склонил» их скорее возвратиться домой, предупредив, что дело может закончиться «зеленкой» (согласно уголовному фольклору, этой дезинфицирующей жидкостью мазали лоб перед расстрелом – «во избежание заражения»). В материалах следствия есть показания о том, как некий пьяный участник беспорядков, отколовшись от толпы, горько сетовал на новость о том, что «теперь его расстреляют».

Была опасность, что кто-нибудь из «подучетного контингента» выдаст Сашу беснующейся толпе, но этого не произошло. Позже один из предупрежденных при мне благодарил Смолу за вовремя данный совет. Кстати, ни один из негласно задержанных (их тайно отправляли в КПЗ (ныне ИВС) Батайска) не стал фигурантом первого судебного процесса, по которому осуждены четырнадцать человек, в том числе семеро к расстрелу.

Нет смысла пересказывать многократно описанные картины нападений на горотдел милиции и горком КПСС. Материальный ущерб, причиненный учреждениям, составляли поломанная мебель, сорванные замки и уничтоженные, в том числе публично, портреты «Хруща кукурузного».

Славу Гальчуна поразило о трусливое поведение первого секретаря Ростовского обкома партии Басова, намеревавшегося выступить перед толпой с балкона горкома. Когда в ответ на заявление о невозможности выполнить требования протестующих в сторону партийного начальника полетели бутылки из-под молока и камни, Басов бросился к двери, но запутался в проводах микрофона, упал и уполз в помещение на четвереньках.

Антиподом партсекретаря оказался городской прокурор Ф. Е. Проценко, летчик-фронтовик, инвалид Войны, имеющий в числе многих боевых наград Орден Ленин, врученный в 1942 году в Кремле М. И. Калининым. Федор Елисеевич не оставлял попыток утихомирить толпу даже после того, как некий молодой парень, поднявшийся на балкон по опоре, нанес ему сильный удар в лицо.

Толпе было известно о прибытии в город группы членов Президиума ЦК КПСС во главе с А. Микояном. Однако эти руководители встречаться с народом побоялись. Убегая от приближавшейся толпы, Секретарь ЦК КПСС А. Н. Шелепин (бывший председатель КГБ СССР) выпрыгнул из окна тыльной стороны горкома, повредив при этом ногу (о характере травмы вспомнить не могу). При эвакуации Шелепина в военный городок опять отличился Саша Смола. Об этом говорили другие сотрудники Кировского РОМ. Однако подробности происшествия уже забылись. В прессе оно не упоминалось.

Бесчинства толпы постепенно нарастали. Почувствовавшие безнаказанность хулиганы вытаскивали наружу экипажи танков и БТРов, избивали солдат, перевернули военную автомашину с радиостанцией.

Слава Гальчун видел, как облепленный этой публикой танк дал холостой выстрел из пушки. Бесчинствующие посыпались с бортов на землю, однако разобравшись в происшедшем, тут же полезли обратно. Толпа утвердилась в мысли, что стрелять в людей на поражение никто не посмеет.

Это было заблуждением. В. Гальчун стоял в гуще людей, когда из шеренги солдат от горкома КПСС раздались первые очереди. Слава решил, что пальба холостая, пока не начали падать стоявшие рядом люди. Среди них была женщина. Врезалась в память картина: по белой коже незагорелых ног обильно льется ярко красная кровь. Рот стоявшего рядом сильно нетрезвого крикуна запечатали сразу две пули.

«Как во сне было, – вспоминал Слава. – Только что призывал бить коммунистов, начальство, очкариков, и другую чушь кричал. Пули будто на крик прилетели. Да две сразу».

Еще не веря в неслучайность стрельбы, Слава из осторожности метнулся за стоявший поблизости БТР, а затем за угол кирпичной трансформаторной будки. Там увидел, как после новых очередей от укрытия летят в стороны осколки кирпича. Упали с деревьев взобравшиеся на них подростки. Кто дал команду стрелять, неизвестно. Бо́льшую часть разношерстной толпы представляли мирные «просители» и зеваки. В людской массе присутствовали рассредоточенные дружинники, комсомольские активисты, отдельные солдаты, оперативные сотрудники милиции и КГБ, не предполагавшие такого поворота событий.

Далее о состоянии Славы рассказал Саша Смола. Разбегавшаяся после выстрелов толпа вынесла их в разные стороны. Вернувшись через некоторое время на площадь, Саша увидел Гальчуна. Сослуживец брел, куда глаза глядят, разговаривая сам с собой. В босоножках хлюпала кровь. Откуда она взялась, Слава пояснить не мог. Ранения у него не было.

Убитых и раненых спешно увозили с площади, используя подручный транспорт, вплоть до грузовых мотороллеров с будками.

В 1970 году служба свела меня в трехмесячной командировке с участником следственной группы КГБ СССР, расследовавшей Новочеркасскую трагедию. Это был Владимир Тихонович Ковалев, следователь Курского управления КГБ. Подобно коллегам-следователям из ряда областных УКГБ, Владимира Тихоновича подняли по тревоге, перебросили в Ростов, а оттуда в Новочеркасск. Во время штурма горотдела милиции Тихонович находился на 3-м этаже здания, в помещении уполномоченного КГБ. Когда толпа, захватившая второй этаж здания, ринулась вверх по лестнице, ведущей к кабинетам КГБ, возникла угроза захвата оружия, а главное, совершенно секретных бумаг, в том числе личных дел агентов. В этой ситуации уполномоченный, руководствуясь Уставом гарнизонной и караульной службы и соответствующими инструкциями ведомства, раздал сотрудникам пистолеты (у прибывших оружия не было) и дал команду на открытие огня. После первых предупредительных выстрелов штурмующие покатились вниз. Убитых на лестнице, ведущей в помещение КГБ, не было. Один нападавший погиб на первом этаже здания в дежурной комнате горотдела от автоматной очереди оборонявшегося солдата.

О числе убитых на площади перед горкомом никто из членов следственной группы не знал.

По воспоминаниям Владимира Тихоновича, накануне завершения следствия в Новочеркасск прибыл Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко.

В выступлении перед следственной группой глава органов прокуратуры рассказал, что Н. С. Хрущев одобрил действия военных (читай расстрел) и похвалил за решительность командующего Северо-Кавказского округа И. А. Плиева, заявив: «С такими командирами можно служить!».

Тогда же один из следователей сообщил Р. А. Руденко, что к членам группы периодически обращаются за информацией родственники пропавших без вести людей. Однако ответить на запросы невозможно из-за отсутствия необходимых данных. По этой причине следователь предложил составить общий список погибших и раненых. Ответ Генерального прокурора дословно звучал так: «Не суйтесь, куда не просят».

На совещании формировался список подсудимых на первый (показательный) судебный процесс. Р. А. Руденко не скрывал, что речь шла о кандидатах, которые в 30-х годах назывались «подлежащими суду по первой категории», т. е. расстрелу.

В. Т. Ковалев вспоминал, как по ходу мероприятия Генпрокурор, ознакомившись с деталями биографии молодого парня, отец которого погиб на фронте, вычеркнул «кандидата» из списка со вздохом: «Безотцовщина!».

В 80-х годах рассказ В. Т. Ковалева об этом совещании и роли Р. А. Руденко в формировании списка обвиняемых с заранее известным приговором подтвердил еще один бывший участник обсуждения – В. А. Медведев, мой сосед по кабинету в Лефортово.

Приговор

Следствие и суд явились скорым и неправедным продолжением новочеркасской трагедии. Эти действа заняли немногим более 2-х месяцев. Доступный теперь для ознакомления приговор по первому (показательному) делу от 14–20 августа 1962 года служит доказательством совершения Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда РСФСР преступления, предусмотренного статьей 177 УК РСФСР «Вынесение заведомо неправосудного приговора».

На скамье подсудимых оказалась группа разношерстных, не связанных между собой лиц, пятеро из которых были судимы по общеуголовным статьям. Следствие не установило ни одного факта совершения подсудимыми насильственных действий.

Каждому из них вменялись в вину некие «провокационные призывы», «враждебные выпады и угрозы в адрес руководителей КПСС и Советского правительства».

Двое подсудимых «клеветали на материальное положение трудящихся в СССР, заявляя, что сами живут плохо и испытывают материальные трудности, в то время как один из них имел собственный дом и мотоцикл, а другой дом и автомашину».

Подсудимая Левченко, 27-ми лет отроду, с тремя классами образования, судимая за кражу кофты у соседки по общежитию, работавшая охранником на строительстве, согласно приговору «возглавила группу бандитов и хулиганов и привела их к зданию горотдела милиции, где бандиты совершили погром».

Если верить приговору, это атаманша из Бременских музыкантов или Жа́нна д’Арк. Что представляла из себя группа возглавляемых ею «бандитов и хулиганов»? Откуда она взялась и куда исчезла? Фамилии? Имена? Какими харизматическими качествами обладала возглавившая их малограмотная похитительница ношеной кофты?

Проявления неправового подхода Судебной коллегии Верховного Суда РСФСР (во главе со Смирновым Л. Н.) к изложению событий начинаются с многократного употребления в описательной части приговора понятий «бандиты» и «бандитское нападение», несмотря на полное отсутствие в действиях подсудимых признаков бандитизма, исчерпывающий перечень которых установлен законом.

Отсутствие доказательств объективной стороны бандитизма компенсируется рассыпанными по тексту митинговыми ярлыками «злобно», «нагло», «кощунственно».

Судом не установлены виды и размер причиненного действиями подсудимых материального ущерба.

Подсудимый Щербан Г. Н. (расстрелян по приговору) в числе первых ворвался в здание горкома КПСС, где «хулиганы и бандиты срывали двери, разбивали стекла, ломали мебель, срывали портреты и т. д.». Что именно «т. д.»?. (в других абзацах встречается «и прочее»). Чьи портреты? Срывали лик одного и того же персонажа. Изображение Ленина, например, несли перед собой. Где описания повреждений, количества портретов и подсчет материального ущерба?

Кстати, кто были эти «хулиганы и бандиты»? Совершал ли подсудимый Щербан Г. Н. какие-либо действия в помещении горкома?

Виновными в бандитизме суд признал 8 из 14 подсудимых. Семеро из них расстреляны. Согласно закону под бандой следует понимать организованную, устойчивую, вооруженную группу, заранее объединившуюся для совершения нападений…В действиях осужденных к расстрелу ничего этого не было.

Правовую неряшливость суда подтверждает тот факт, что, несмотря на неоднократное упоминание в описательной части приговора «хулиганов» и «хулиганских действий» ни одному из подсудимых обвинение в хулиганстве не предъявлялось.

Через 30 лет, 27 марта 1991 года Пленум Верховного Суда СССР установил, что в материалах описанного уголовного дела «отсутствуют какие-либо данные, что осужденные в период совершения инкриминируемых им деяний состояли в банде или приняли участие в нападениях, совершаемых такой бандой. Не приведено каких-либо указаний на этот счет и в самом приговоре».

Все осужденные реабилитированы в связи с отсутствием в их действиях состава преступления.

В современных публикациях, посвященных Новочеркасскому расстрелу, периодически обсуждается вопрос о том, давал ли Н. С. Хрущев санкцию на это побоище. Мнения разделились, достоверного ответа на это нет.

Всем сомневающимся в положительном ответе следует обратить внимание на упомянутый выше показательный процесс, по итогам которого в угоду вождю расстреляны 7 человек. Ведь если допустить, что стрельба в горожан случилась в результате трагического стечения обстоятельств (а «персек» одобрил происшедшее задним числом), то расстрел подсудимых планировался заранее по указанию «кукурузника». Именно такого приговора Пресек требовал от Генерального прокурора (и очевидно, от председателя Суда). Именно в угоду этому мстительному пузану в деле заведомо неправосудно возникла «расстрельная» статья «бандитизм». Дорого заплатили протестовавшие за «Хруща кукурузного» и порванные портреты с его ликом.

Следует учесть, что приверженцем расстрела (в том числе и внесудебного), как инструмента управления государством и обществом этот разоблачитель культа личности Сталина был с 30-хгодов. Об этом свидетельствуют многочисленные воспоминания осведомленных лиц и архивные документы. Подробнее об этом – далее.

Глумление над законом и его служителями с целью добиться показательного «расстрельного» приговора во время правления Н. С. Хрущева также не было единичным фактом.

В 1961 году, следуя вздорным прихотям, он заставил Верховный Суд РСФСР дважды нарушить положение статьи 6 УК РСФСР (ныне закрепленного в ст. 54 Конституции РФ), согласно которому преступность и наказуемость деяния определяются законом, действующим во время совершения этого деяния. Закон же, усиливающий наказание, обратной силы не имеет.

Речь идет о деле валютчиков Рокотова, Файбишенко и Яковлева, осужденных весной 1961 года по статье 88 УК РСФСР к максимальному наказанию – 8 годам лишения свободы.

Посчитавший такое наказание излишне мягким, Хрущев инициировал последовательное принятие двух указов об усилении ответственности за совершенное ими преступление. По первому из Указов, выполняя личные требования «персека», суд придал закону обратную силу и увеличил наказание осужденным до 15 лет лишения свободы.

В связи с тем, что этот срок по-прежнему не удовлетворил Н. С. Хрущева, суд снова нарушил принцип недопустимости придания обратной силы более тяжкому наказанию и вынес третий приговор в отношении дважды осужденных за одно и то же преступление. На этот раз одобренная Хрущевым мера наказания стала исключительной – расстрел. Из общения с расследовавшим это дело А. М. Петренко я узнал, что смягчить позицию Хрущева не смогли ни обращения А. И. Микояна с А. Н. Шелепиным, ни письмо КГБ СССР с просьбой помиловать сотрудничавшего со следствием Яковлева.

Учёбе время – шабашке час

Проза денег, о которой мало думали во время вступительных экзаменов, стала ненавязчиво напоминать о себе после возвращения из колхоза осенью 1961 года. Сентябрь стал последним месяцем беззаботной жизни на полном обеспечении жильем и продовольствием.

Далее предстояло самостоятельно налаживать быт с учетом личных возможностей. При упоминании источников доходов в памяти по созвучию возникает название статьи В. И. Ленина «Три источника и три составных части марксизма».

Это к тому, что студенческий бюджет большинства однокурсников также формировался из «трех источников и трех составных частей»: стипендии, переводов из дому и сторонних заработков.

Стипендия на первом курсе составляла 22 рубля 80 копеек.15 из них уходили на плату за «угол». Еще 3 рубля «Бабу́ша» брала за стирку белья (включая постельное) и рубашек. Свободными оставались 4 рубля 80 копеек, из которых следовало оплатить комсомольские и профсоюзные взносы.

Главным источником моего бюджета стали переводы мамы. К этому времени она оставила должность заведующей лабораторией по состоянию здоровья (в связи с изнурявшей болезнью печени неизвестного в те годы происхождения) и ее оклад на новой работе не превышал 100 рублей (о сумме я узнал позднее). Сегодня мне стыдно за инфантилизм, позволявший на первых порах принимать ежемесячно почти половину этих денег. Во время работы на Комбинате часть токарного заработка по инициативе мамы откладывалось для будущей учебы. Однако существенная доля этих накоплений потратилась на приехавшего двоюродного брата Витю Левина, периодически прекращавшего работать «по собственному желанию».

Вместе с однокурсниками в начале каждого полугодия я представлял в деканат справку о семейных доходах, которые учитывались комиссией при распределении стипендий. Поделенный на двоих размер оклада мамы (50 рублей) выглядел вызывающе. Мало кто из однокурсников «дотягивал» до отметки в 20 рублей. Некоторые, согласно документам, имели душевой доход, не достигавший 10 рублей. Таким бедолагой был Анатолий Малыгин, по прозвищу «Лаврентий Павлович». Его одинокая мать получала пятирублевую колхозную пенсию. Толя, на самом деле, жил скудно. Соседи по общежитию не раз жаловались на запахи приготовленных им на кухне «фирменных» блюд из жареной и вареной камсы.

Однако, двое других обладателей пятирублевых доходов жили свободнее. Один владел новеньким мотоциклом «Чизетта» стоимостью 800 рублей. Другой купил за 600 целковых магазинный «ИЖ-56». У меня денег на такие покупки не было даже во время работы на комбинате.

Основные траты иногородних коллег приходились на еду. Трехразовое посещение столовой со студенческим рационом, «оставляющим чувство легкого голода», обходилось в полтора рубля. Итого – 45 денежных единиц в месяц. Дополнить столовскую еду лимоном можно было по цене 35 копеек штука. О конфетах и печенье не упоминаю.

Кроме еды заявляли о себе другие потребности тела и души.

Приходилось тратиться по мелочам на одежду и белье, мыло и пр. Благо, расходы на баню отсутствовали. Ее заменял душ (иногда дважды в день) в спортзале университета и в ДЮСШ. Расходов требовали посещения кино и полюбившегося Ростовского театра музыкальной комедии.

Третьим источником средств для удовлетворения студенческих потребностей служили сторонние заработки – шабашка. В полном соответствии с происхождением этого термина (от еврейского «шаббат» – суббота, когда иудеи нанимают для неотложных работ неевреев) шабашки, как правило, начинались в субботу. Мы с готовностью продолжали работу в воскресенье, а еще лучше (доходнее) в праздничные дни. Благо, эти дни отсутствовали в учебном расписании.

Коллектив шабашников нашего курса сложился сам собой сразу с началом учебы. Численность группы менялась от 8 до 10 человек. Непременными членами бригады состояли Анатолий Сапин (в 1966 г. референт областного суда, затем помощник 1-го секретаря Ростовского горкома КПСС, теперь адвокат), Гена Лозовой, Слава Лановой (имевший внешнее сходство с киноартистом Василием Лановым и называвший последнего двоюродным братом), Женя Ляхов (Бэби, впоследствии – доктор наук, профессор), Саша Иванов (в начале 70-х атташе посольства СССР в Бельгии), Юра Белявский (сотрудник КГБ, а затем адвокат)и Анатолий Курилех (следователь милиции).

Привычным поприщем ударного труда была станция Ростов-Товарная. Вид работ – разгрузка овощей, камня (бута и плитного), щебня и т. п. Осенью чаще работали с картошкой, засыпанной в крытые вагоны. Клубни перегружали в машины, а затем ссыпали в хранилища овощных баз или магазинов. В таких случаях часть бригады оставалась на станции, а другая выезжала в конечную точку. Работа начиналась в 6 утра и шла без перерыва. Вечером, накануне работ, артель созванивалась по телефону-автомату из вестибюля главного учебного корпуса со станционным диспетчером, который любезно информировал студентов о возможных работодателях и предстоявших видах разгрузки.

Оплата колебалась от одного до полутора рублей за тонну груза. Цена устанавливалась в ходе переговоров между представителями грузополучателя и делегатом бригады. В нашу пользу играли сжатые сроки разгрузки, особенно при отсутствии конкурентов. Сверхнормативный простой вагонов оборачивался для грузополучателей драконовскими штрафами со стороны железнодорожников. Однажды 6 ноября 1962 года, в предпраздничной ситуации «ой-ой-ой» – полного отсутствия «рабсилы» и перспективой двухдневного простоя, магазинно – овощные армяне оплатили нашу работу по исключительной расценке 3.50 руб. за тонну картошки. В тот раз наш доход за 12 часов непрерывной работы (с 6-ти до 18-ти) составил по 35 рублей на человека. После завершения трудов торговые армяне дополнительно премировали каждого грузчика авоськой картошки. Этот, по образному выражению Л. И. Брежнева, «приварок к столу трудящихся», душевно обрадовал «Бабушу».

В обычные же выходные дни доходы от разгрузки картошки не превышали 18 рублей.

Конкуренты делились на добросовестных и непорядочных. В числе первых на «Ростов-товарной» мы постоянно пересекались с крепкими студентами-медиками. Отношения с ними строились по совести: работа доставалась тому, кто нашел ее первым, цену друг другу не сбивали, несмотря на провокационные предложения грузополучателей. Иногда, наши группы сливались в одну артель.

К непорядочным относилась стая забулдыг. Работали алкаши слабее, но зато соглашались на заниженную оплату. Начало разгрузки отмечали возлиянием из припасенных бутылок.

Однажды представитель «литрболистов» перехватил у медиков уже состоявшийся уговор на разгрузку вагона картошки по полтора рубля за тонну. Забулдыги подкупили торгаша – грузополучателя согласием на рубль за тонну.

После того, как недобросовестные конкуренты, загрузив инвентарь (вилы с шишкообразными наконечниками и лопаты), забрались в кузов автомашины, к борту подошел будущий эскулап (хромой, но крепкий парень) и доверительно поманил лидера этой компании. Казалось, что будущий врач намерен высказать деликатный упрек. Однако недовольство студентов «меда» выразилось в мануальной форме. Кулак представителя этой гуманной профессии пришелся в левую скулу, наклонившегося к нему конкурента.

«Фонарь» под глазом потерпевшего сохранился до следующего воскресенья, дня – когда вдобавок к телесному повреждению пострадавший получил общепризнанное прозвище «Боксер».

Однажды в начале осени мы, вместе с медиками, нанялись на разгрузку арбузов с баржи в торговом речном порту. Заработок оказался ничтожным, а за расчетом пришлось много раз ходить в торговую контору. Вследствие этого наши отношения с арбузными грузополучателями прекратились навсегда.

Работу по разгрузке бутового камня из крытых вагонов (муторную) и щебня из полувагонов (повеселее) находил Слава Лановой, приглашавший меня в долю. Справлялись вдвоем. Платили «не шибко»: открытый вагон стоил 8 рублей, крытый больше (точной суммы не помню). Поэтому брались за этот вид занятий при полном отсутствии других работ.

Не гнушались и непредвиденными заработками. Однажды в холодное ноябрьское воскресенье, проходя с Сашей Ивановым мимо диетической столовой, мы откликнулись на просьбу разгрузить в подвал машину лука.

Гена Лозовой и Анатолий Сапин выступили в роли кровельщиков: герметизировали битумом крыши сараев во дворе их ночлежки. Эту работу через квартирную хозяйку «Бабу Паню» им предложила начальница домоуправления. Я вспомнил об этом редком виде деятельности в связи с трагикомическим случаем, произошедшим в момент нахождения приятелей на кровле хозяйственного строения.

Предыстория события такова. Двор, где трудились Анатолий и Гена, соседствовал с упомянутым ранее гвоздильным заводом. На территории предприятия, вблизи забора, стояла цистерна с горючим для производственного транспорта. Очевидно, эта емкость использовалась с нарушениями, поскольку часть пролитого на грунт топлива (бензина или солярки) просачивалась в выгребную яму общественного туалета во дворе дома друзей. Летом запах топлива в sortir (е) ощущался сильно.

В момент, о котором идет речь, один из соседей, мужчина средних лет, направился по естественным надобностям в дощатое строение общего пользования. По случаю жары и выходного дня жилец «вышел в народ» в домашнем одеянии в виде семейных трусов. Кроме единственного предмета одежды, его облик дополняла деталь в виде горящей папиросы.

Как выяснилось позже, усевшись в позу «орла», посетитель нужника бросил догоравший бычок вниз. Выгребная яма ответила негодующим огненным выдохом.

С крыши друзья успели увидеть, как рухнула, обнажив «подиум», фасадная стена туалета. Это обстоятельство спасло жизнь вылетевшему вслед соседу. Скорая помощь увезла его в больницу с ушибами и ожогами в неподходящих местах. Если бы строение было капитальным, мужчина, по словам специалистов, мог погибнуть от удара взрывной волны.

Некоторые из однокурсников, не размениваясь на шабашки, находили постоянную работу.

Нина Рыженкова (до поступления на юрфак стенографистка-машинистка) печатала бумаги в профкоме университета.

«Лаврентий Павлович» устроился ночным сторожем конторы. По вечерам он штудировал в охраняемом помещении учебники и конспекты, а затем ложился спать на сдвинутые столы.

Староста курса Миша Барановский с компаньонами по съемному флигелю (Валентином Басалаевым и Виктором Николенко) устроились на «Ростсельмаш» пескоструйщиками: очищали литье от окалины струей воздуха с песком. На заводе представителей этой специальности, облаченных в защитные скафандры, именовали «космонавтами». Документально троица (с согласия мастера) числилась единственным рабочим, носившим фамилию старосты. На радость мастеру и коллегам по цеху трехликий «Барановский» работал только в ночную смену. Ребята трудились поочередно с интервалом раз в три дня (с учетом выходных этот промежуток увеличивался). Для прохода на завод пользовались одним пропуском. Их тяжелая и вредная работа давала денежную добавку по 80 рублей на человека.

По мере продолжения учебы на последующих курсах доля стипендии в структуре доходов однокурсников росла. На втором курсе стипендия составляла 28 рублей, на третьем и четвертом – 35, на пятом – 40 (а моя повышенная – 50 рублей). Несмотря на это, дополнительные заработки были не лишними.

Последняя шабашка состоялась в начале лета 1965 года. Подробнее о ней расскажу далее.

Новые предметы, новые наставники

Наиболее яркой фигурой из числа преподавателей, с которыми нам довелось общаться на первом курсе, представлялся Сергей Федорович Ширяев. Однако в дальнейшем, по мере профессионального развития (и просто взросления) мы научились ценить наставников иного типа, незаурядные качества которых не сразу замечались за внешне неброским поведением. Это были те, кто учил студентов не только науке права, но и готовности отстаивать одинаковость требований закона для всех и в любых ситуациях. Их служение делу нашей профессиональной подготовки и воспитания, непоказные проявления гражданской позиции остались в памяти навсегда.

Примером бескорыстного выполнения профессионального и гражданского долга стала преподаватель трудового права Е. М. Акопова. О ней чуть позже. Для начала упомяну об общих настроениях и особенностях мировоззрения, преобладавших в коллективе юридического факультета 1961–1966 годов.

Речь идет о годах начала обещанного властью прорыва страны к всеобщему благоденствию, времени надежд и готовности большинства граждан участвовать в создании справедливого и процветающего общества. На фоне тогдашних ожиданий населения с 1961 года пошли вниз показатели преступности. В 1965 году цифры достигли исторического минимума 496,9 тыс. преступлений на 15 республик СССР (в 2014 году число зарегистрированных только в России преступлений составило 2 млн. 190,6 тыс.).

В октябре 1961 года состоялся 22 съезд КПСС, Принявший программу построения коммунизма к 1980 году. Прозвучал призыв Н. С. Хрущева: «Цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!». Этот призыв, ставший из-за многократного повторения расхожей фразой, употреблялся в самых неожиданных ситуациях. Я им пользуюсь на протяжении жизни на работе и в быту. Эффект сравним с «настроями» Сытина.

Ерники из числа аполитичных студентов сочли возможным начертать его в виде чернильной надписи на внутренней стороне двери одной из кабинок мужского туалета на 4-м этаже главного корпуса. Надпись располагалась на уровне глаз вошедшего посетителя (Никакого диссиденства в этом не было. Такова судьба многих навязчивых словосочетаний). При переходе в положение «присед» зона действия призыва заканчивалась. На этом горизонте визитер встречался взглядом с идеологически нейтральной рекомендацией спортивно-ортопедического характера: «Не горбись!»

Главной задачей факультета признавалась подготовка правоведов, способных по профессиональным и нравственным качествам обеспечить соблюдение норм права всеми, без исключения, гражданами и организациями.

Съездовский доклад Н. С. Хрущева вновь всколыхнул тему беззакония сталинской эпохи. Время «оттепели» расковало языки жертв репрессий и бывших партийных функционеров. Заведующий кафедрой международного права профессор Н. М. Минасян рассказывал на факультетских собраниях и лекциях о том, как в 30-е годы его несправедливо сместили с должности министра иностранных дел Армении и направили учителем в сельскую школу.

Преподававший политэкономию проректор В. А. Тищенко, в былые времена 2-й секретарь Ростовского горкома ВКП (б), в порыве откровенности делился на лекции воспоминаниями о том, как поручал проверенным активистам выкрикивать «одобрительные возгласы из зала» по ходу докладов на партийных форумах. Для этого горланы снабжались текстом, отпечатанным на полосках бумаги, и рассаживались на заранее отведенные места.

В актовом зале главного корпуса университета выступал хор ростовского общества старых большевиков, подвергшихся незаконным репрессиям.

Старые большевики вошли в руководство народной дружиной Кировского района, на территории которого располагался университет.

Принципы демократии привольно утверждались в организации общественной жизни студентов. Иногда при принятии коллективных решений случались анекдотические ситуации. Осенью 1961 года комсомольское собрание выбирало секретаря факультетской организации. Мероприятие предваряли отчеты и выступления. Затянувшийся форум вогнал участников в состояние легкого обалдения. Народ равнодушно согласился с выдвижением кандидатуры третьекурсника Авербуха, выслушал положительные характеристики доверенных лиц и готовился поднять руки «за». Но участников собрания вывел из сонной одури неожиданный возглас Анатолия Малыгина, (нашего «Лаврентия Павловича»): «Я против!».

После чего произошло мгновенное пробуждение народа от вязкой скуки. Присутствующие повернулись в сторону «Лаврентия Павловича» в ожидании продолжения.

«Его нельзя выбирать, потому, что он – хам!» – не заставил себя ждать Анатолий.

Далее возмутитель спокойствия рассказал, что на днях проходил по коридору общежития мимо комнаты Авербуха. Будущий кандидат в секретари лениво развалился на кровати и оценивающе рассматривал жильцов общаги, появлявшихся в проеме распахнутой двери. Цель наблюдений обнаружилась, когда третьекурсник увидел первокурсника Малыгина.

«Эй, салага! – властно крикнул Авербух. – Закрой дверь!».

«Ну, разве не хам?» – спросил Малыгин.

«Хам!» – отозвался народ.

На этом секретарская карьера Авербуха завяла, не начавшись.

Ученые о некоторых причинах репрессий 30-х

Учебный процесс не оставался в стороне от исследования негативного наследия прошлого. Преподаватели уголовного права, процесса и криминалистики высказывали собственные соображения о причинах и механизме репрессий 30-х.

Одним из условий, способствовавших совершению беззаконий, кроме разоблаченных Н. С. Хрущевым идеологических заблуждений и злой воли И. В. Сталина, признавались правовая безграмотность сотрудников органов госбезопасности, помноженная на постулат «Признание царица доказательств». Авторство этого положения, побуждавшего следователей к выбиванию признательных показаний, по словам Н. С. Хрущева, принадлежало бывшему Генеральному прокурору СССР А. Я. Вышинскому. Возникала, однако, заковыка. Как быть с тезисом о правовой безграмотности? Академик, ведь, бывший Генпрокурор, доктор юридических наук и даже ректор МГУ.

Развею недоумение любопытных. Неблаговидную роль в репрессиях А. Я. Вышинский в самом деле сыграл. Однако авторства известного со времен древнего Рима принципа «regina probationum» себе не присваивал и, более того, клеймил в научных трудах «царицу доказательств», как порочный принцип буржуазного права. Настаивал на недопустимости его применения в советском уголовном процессе по причине возможных злоупотреблений со стороны следствия. Однако в годы моей учебы труды и речи Януарьевича в библиотеке отсутствовали.

Приходилось верить на слово Первому секретарю КПСС, который, как выяснилось позже, в одних случаях отличался нечистым языком (сознательно врал), в других – страдал недержанием речи и публично выбалтывал империалистам подлинные государственные секреты, нанося серьезный ущерб интересам безопасности СССР.

До сих пор «липу» о «царице доказательств» Вышинского тиражируют не только малограмотные преподаватели и журналисты, но даже профессиональные юристы высокого ранга. Например, бывший заместитель генерального прокурора РФА. Г. Звягинцев в основательном труде «Роковая Фемида. Драматические судьбы знаменитых российских юристов. Москва, 2010». Согласно утверждению автора: «Среди многих научных трудов академика Вышинского особенно высоко в те времена ценилась монография «Теория судебных доказательств в советском праве». Именно в ней получил подтверждение один из главных постулатов древних, который активно и гипертрофированно эксплуатировался репрессивной машиной: «Признание обвиняемого – царица доказательств»».

Забавно. Проштудировавший огромное количество архивных документов и литературных источников (начиная с Петровских времен), бывший заместитель генпрокурора не удосужился заполнить пробел вузовского образования и «посмотреть в святцы» – приснопамятную монографию. А там о «царице доказательств» дословно говорится следующее: «Этот принцип совершенно не приемлем для советского права и судебной практики».(А. Я. Вышинский. Теория судебных доказательств в советском праве. Издание третье дополненное. Государственное издательство юридической литературы. Москва – 1950).

Главным направлением формирования личности будущих юристов, наряду с получением профессиональных знаний, на факультете считалось воспитание готовности отстаивать законные права и интересы граждан и общества.

Идея служения закону постоянно обсуждалась на лекциях, собраниях и диспутах. О ней вели речь преподаватели во главе с заступником юристов деканом Александром Тихоновичем Гужиным, преподававшим общую часть уголовного права. Особое внимание этой теме уделял на встречах с юристами признанный покровитель студентов ректор Юрий Андреевич Жданов.

Примеры воплощения на практике идей закона и справедливости показывала преподаватель трудового права доцент (позже – профессор) Елена Михайловна Акопова. Бывшая полевая медсестра, награжденная на фронте орденами и медалями, которые я видел однажды в День 9 Мая. К сожалению, мне не известна девичья фамилия Елены Михайловны, ставшей Акоповой после замужества. По этой причине не могу найти ее наградные листы военных лет. О том, что такие материалы существуют, свидетельствует факт награждения Елены Михайловны (уже под фамилией Акопова)Орденом Отечественной войны 2 степени в 1985 году. Эта награда вручалась в ознаменование 40-летия Победы участникам Великой Отечественной войны (и тете Лесе тоже), уже имевшим боевые ордена и медали.

Решительный характер Елены Михайловны проявился летом 1942 года, когда она, прервав учебу в университете, ушла на фронт, и не изменился и ко времени нашего общения. Такой же твердости и энергии она требовала в отстаивании правовых позиций от нас.

В рамках правового просвещения граждан Елена Михайловна систематически выступала с лекциями на предприятиях города, привлекая для участия в таких встречах студентов. Ее усилия, с одной стороны, былитесно связаны с выявлением и разрешением конфликтных ситуаций между рабочими и администрацией. С другой, давали добротный материал для курсовых и дипломных работ, научных статей и диссертаций^[31]

Обычно такие встречи проводились на рабочих местах во время обеденного перерыва. Непродолжительная вводная часть лекций, как правило, принимала форму ответов на вопросы присутствующих, по ходу которых выявлялись неправомерные действия руководителей. Наиболее распространенными были жалобы по поводу обоснованности установления объема сверхурочных работ и их оплаты, признания вредными тех или иных условий труда, предоставления соответствующих льгот и т. д.

По итогам встреч, как правило, следовали предложения о способах восстановления нарушенных прав. Рекомендации по этому поводу давались, в первую очередь, заводскому профкому и руководству. В случаях недальновидного отказа должностных лиц от восстановления справедливости Елена Михайловна и студенты помогали рабочим составлять жалобы в Областной совет профсоюзов. Наш преподаватель имела удостоверение внештатного инспектора этой организации, однако, несмотря на официально малозаметный статус, пользовалась среди работников Совета бесспорным авторитетом. В этом я убедился, в разговорах с сотрудниками тамошнего отдела правовой защиты и законодательства во время ознакомительной практики.

Иногда у администрации предприятий, привыкшей решать споры волевым путем, играло ретивое, и представления Облсовпрофа оставались невыполненными. В таких случаях Елена Михайловна готовила от имени Совета исковое заявление о защите нарушенных трудовых прав, а затем выступала в качестве представителя истца в Кировском или ином районном суде. Припоминаю несколько таких случаев. Надо ли спрашивать, доводы какой из сторон были более убедительными для судей, бывших студентов юрфака РГУ? Проигранных исков не было.

Следствием такой правозащитной (не путать с нынешними истерично политизированными «правозатычниками») деятельности стал неофициальный запрет руководства некоторых предприятий, на посещение Е. М. Акоповой производственной территории.

Помню рассказ преподавателя об одном из таких случаев. Директор Радиаторного завода (лидера по числу нарушений) аргументировал причину запрета словами: «Мы таких лекторов не приглашали». Елена Михайловна отвечала просто и доходчиво: «Тогда встречайте меня, как инспектора Облсовпрофа». Возражать совету директор не решился.

Кое-кто из администраторов пытался жаловаться в партийные и советские органы на чрезмерно активного лектора, создающего «кляузную атмосферу» среди рабочих. Однако эти поклепы поддержки не получили. По некоторым признакам защитную роль от административного произвола в подобных ситуациях играла позиция Ю. А. Жданова, к мнению которого в обкоме КПСС прислушивались внимательно.

Наиболее близкий нам случай прикладного использования свежих познаний в области трудового права был связан с нашим студентом Леней Баевым. Событие получило огласку в университете и выплеснулось скандальной публикацией на страницы ростовской газеты «Комсомолец».

Суть дела заключалась в следующем. Леонид, имея музыкальное образование, по вечерам играл на трубе в оркестре Первомайского парка, неподалеку от главного корпуса университета.

Музыканты работали по временному трудовому договору, заключенному с администрацией места отдыха. Срок этого соглашения истекал в конце сентября (а может, позже,) одновременно с закрытием платной танцевальной площадки. Однако тот знаменательный год оказался непривычно теплым и сухим, и руководство парка предложило оркестрантам продолжить работу «пока тепло», не удосужившись оговорить конкретный срок окончания этого периода.

Музыкальный коллектив играл до наступления непогоды, а затем, получив уведомление администрации об окончании сезона и оплату за дополнительно проработанные дни, покинул площадку выступлений до следующей весны.

Завершение работы оркестра совпало с изучением темы «Трудовой договор». По ходу занятий у Леонида возник ряд вопросов относительно вида и сроков действия договора, по которому в том году играл его оркестр.

С подачи Елены Михайловны обсуждение проблемы было вынесено на семинар. В итоге применения приема, объединившего обучение, воспитание и моделирование условий профессиональной деятельности (в современной педагогике этот метод получил наименование контекстного подхода), участники занятий пришли к следующим выводам.

Первоначальный договор между ансамблем и администрацией парка заключался на определенный срок и, согласно части 2 ст. 17 Кодекса законов о труде (КЗоТ), относился к категории «срочных».

Однако в связи с продолжением фактических трудовых отношений и после истечения изначально оговоренного срока, ранее действовавший договор (контракт), исходя из содержания ст. 33 КЗоТ, следует считать продолженным «на неопределенный срок», оговоренный ч.2 ст.17 КЗоТ.

Далее возник наиболее интересный для оркестрантов вывод исследователей. В случае, если договор, заключенный на неопределенный срок, расторгался по инициативе администрации без предварительного уведомления за две недели (как это и произошло), музыкантам, согласно статье 36 КЗоТ, полагалось выплатить выходное пособие в размере не менее двухнедельного заработка.

В целях доведения темы семинара до логического завершения Елена Михайловна поручила Леониду истребовать с администрации парка недополученную сумму, а в случае отказа обратиться с исковым заявлением в суд.

Ради объективности следует отметить, Леонид посчитал, что его притязания на выходное пособие в этом случае будут выглядеть не этичными, и поначалу выполнять поручение преподавателя отказался. Я его мнение разделял.

Однако после соответствующих внушений и вопросов о том, как он намерен отстаивать в будущем права граждан, если не может защитить свои собственные, трубач вынужденно смирится. Этому способствовало и обещание Елены Михайловны засчитать описание события с приложением копий соответствующих материалов в качестве курсовой работы.

О дальнейших перипетиях расскажу кратко.

Шаг первый – администрацию парка требования Леонида ожидаемо возмутили. Пособие осталось невыплаченным.

Шаг второй – исковое заявление было рассмотрено и удовлетворено Кировским районным судом. Деньги Леонид получил.

Шаг третий, ответно-административный – в областной молодежной газете «Комсомолец» появился фельетон под названием «Леониди играет на трубе и выдувает 80 рублей в месяц». Неприязнь автора произведения к герою изначально усматривалась в перелицовке имени трубача на иностранный манер. Очевидно, журналист намекал на приверженность Леонида к западному культу наживы, чуждому советским людям. Далее публицист порицал постановку воспитательной работы на нашем факультете, готовившем не советских юристов, а крючкотворов – стяжателей.

Шаг четвертый – опровержение той же газеты по поводу фельетона с извинениями перед юридическим факультетом и университетом. Покаяние было опубликовано после общения ректора Ю. А. Жданова с секретарем обкома на тему отсутствия противоречий между советской моралью и правом.

В завершение воспоминаний о Елене Михайловне отмечу ее сугубо человеческие качества. Предшествующее описание может создать о ней искаженное представление, как о бесстрастном функционере-общественнике, лишенном эмоций сухарем.

В действительности, это не так. За пределами формального общения наш доцент была жизнерадостным открытым человеком с признаками сангвинического темперамента с развитым чувством юмора. Эти черты проявлялись летом 1963 года в университетском спортлагере «Лиманчик», где Елена Михайловна с готовностью участвовала в совместных затеях студентов и преподавателей.

За соблюдение прав наемных работников она, судя по материалам сайта Университета, неустанно боролась до конца дней. Умерла Елена Михайловна в возрасте 89-ти лет в 2012 году.

Теперь о главном, что осталось от нашего общения в годы учебы. Благодаря творческому подходу Елены Михайловны к построению учебного процесса наука трудового права воспринималась большинством однокурсников, как некое увлекательное произведение. А полученные в те далекие времена знания (с оценкой «отлично» на экзамене) неоднократно помогали мне разобраться в сложных правовых коллизиях.

И еще. Со временем я не раз задумывался о роли, которую сыграли в нашем становлении такие столь непохожие по характеру и делам люди, как «Мэтр» и Елена Михайловна.

С. Ф. Ширяев (как и коллега – латинист «Костя» – К. Ф. Блохин) вносил в процесс обучения острую эмоциональную приправу. Использовал иронию и юмор (иногда соленый), демонстрировал возможность существования иной точки зрения по любому поводу, подкалывал с мнимой серьезностью «дураковатых» персонажей (вспомним характеристику Л. Григоряна и письма «Кости» в «инстанции» включая радио «Свобода»).

Елена Михайловна – сдержанный и невозмутимый профессионал-полемист, поставляла ценные ингредиенты в котел нашей правовой и нравственной подготовки без излишних всплесков эмоций.

Я не настолько близко общался с обоими педагогами, чтобы детально понять истоки их несходства. Общими для наставников были дата (1922 год) и месторождения (Ростов-на-Дону), а также учеба и последующая работа в нашем университете.

Главная точка расхождения жизненных установок, на мой пристрастный взгляд, выявилась летом 1942 года, когда Елена Михайловна, прервав учебу, добровольно ушла на фронт. «Мэтр» же, как я теперь узнал, уехал в эвакуацию, где до конца Войны писал работу, оставшуюся незавершенной.

Кто знает, может быть пребыванием Сергея Федоровича на «Пятом Украинском» объяснялись истоки отмеченных Л. Григоряном «напыщенного шарлатанства и хулиганства», приправленных неким «трагизмом». Не этот ли груз прошлого давил на сознание латиниста, побуждая к проявлению черт «демонстративной личности», а заодно и к самоотверженной борьбе с ростовским криминалитетом? Ответа на эти вопросы у меня нет. Так или иначе, К. Ф. Блохин, С. Ф. Ширяев и Е. М. Акопова навсегда остались в памяти студентов моего времени, как неотъемлемая часть самобытного коллектива наставников тогдашнего юридического факультета.

Необычным подходом к преподаванию сугубо гуманитарного предмета – политической экономии социализма – отличался Ричард Петрович Корниевский. Он открывал нам экономические законы страны Советов через систему им лично созданных математических моделей. Не скажу, что, мы подзабывшие точные науки студиозы, были в восторге от его новаций. Лекции «Рича́рда» (он произносил свое имя с ударением на первое «а») вместо устного изложения материала превращались в бесконечный конвейер неустанно наносимых на доску математических символов. Временами стук мелка прерывался словами преподавателя: «Из этого следует бесспорный вывод…». Что являлось итогом рассуждения, я не могу вспомнить по той причине, что всякий раз у моего уха раздавалась идеологически незрелая перебивка соседа по скамье Анатолия Сапина: «…Что надо потуже затянуть пояса».

Так или иначе, на лекциях «Рича́рда» приходилось сильно «напрягать извилины». Утешая «инвалидов умственного труда», наш политэконом сообщал: «Вникайте в суть. На экзамене сами попросите, чтобы Рича́рд Петрович, позволил вам вывести формулу основного экономического закона социализма в обмен на «четверку».

Его прогноз оказался для меня пророческим. Не к ночи упомянутая формула (объемом в тетрадную страницу), которую, благодаря проявившемуся феномену фотографической памяти, мне удалось воспроизвести на экзамене, действительно, помогла выдержать это испытание на «хорошо».

Судя по имеющимся в Интернете данным, разработки Ричарда Петровича были востребованы не только в учебном процессе. Определенная их часть имела прикладное значение и использовалась управленцами ряда промышленных отраслей в качестве методик определения экономической эффективности производства, научной организации труда, планирования и управления производством и др. В 1966 году Р. П. Корниевский стал заведующим кафедрой политэкономии.

Его увлечение наукой и погруженность в мир экономических теорий неожиданно сочетались с простодушным отказом от соблюдения условностей в одежде и непосредственностью во внеаудиторном общении со студентами.

Как сегодня вижу его в один из летних дней со стопкой книг в сетке-авоське, одетого в тенниску, коротковатые («подстреленные» – по терминологии мамы) брюки и обутого сандалии на босу ногу.

Несколько необычным для его занятий и возраста (40+) было увлечение ученого мужа мотоциклом. При нас Ричард Петрович стал обладателем двухколесного «ИЖ-56». Это обстоятельство неожиданно сблизило его с моим однокурсником Володей Федоренко, владевшим точно таким же железным конем. Однажды, остановившись у мотоцикла «Отца Федора» на углу главного корпуса РГУ, Рича́рд Петрович не менее часа обсуждал с Володей преимущества «ИЖа» а перед «Явой». Симпатиям Рича́рда Петровича к коллеге по мотовладению ничуть не мешали весьма скудные политэкономические познания Володи. Однажды, используя расположение «Рича́рда», «Отец Федор» по моей просьбе спас от «неуда» экзамене знакомую девчонку с мехмата. Уговорив Корниевского поставить ей «удовлетворительно», он вышел из экзаменационной аудитории заметив, что получить согласие на «трояк» было очень трудно, поскольку юная математичка (школьная медалистка), по мнению «Рича́рда», была «очень тупая».

Несколько иные представления о «Рича́рде» оставил в своих мемуарах упомянутый выше В. И. Марцинкевич: «Экспансивный и неуравновешенный до фанатизма мой приятель, инженер по образованию, доцент Ричард Корниевский мог вообще всей группе поставить двойки за математические задачки собственного изобретения, которыми он, по моему мнению, совершенно неоправданно подменял благородную науку политической экономии»^[32].

Уголовный процесс у нас преподавал И. И. Малхазов. Это был обрусевший армянин в возрасте за 60, с бритой головой. Его неизменной доброжелательности не мешали даже периодически досаждавшие боли в области печени. Иван Иванович помог нам разобраться в довольно скучной, так казалось в то время, материи своего курса. На мой теперешний взгляд, его лекции были несколько академичны. Им явно недоставало связи с практикой, с отработкой навыков составления процессуальных документов и прикладной канцелярщиной. К несомненным заслугам преподавателя надо отнести сформированное у нас твердое убеждение в том, что пунктуальное соблюдение норм уголовно-процессуального кодекса служит не только гарантией от судебных ошибок, но и инструментом защиты самого следователя от необоснованных обвинений в предвзятости и злоупотреблениях. В этом я впоследствии не раз убеждался на практике.

Я благодарен Ивану Ивановичу за его усилия по закреплению в нашем сознании положений правовой логики, за жесткие требования к усвоению основных терминов и системы понятий его науки – этих индикаторов качества подготовки специалистов любой области. Кстати, такой же подход к изложению своих предметов исповедовал и декан А. Т. Гужин (общая часть уголовного права).

Вспоминаю их школу всякий раз при встречах с терминологическими и понятийными «перлами» журналистов, писателей и даже титулованных правоведов. Время от времени коробят слух «открытые» и «закрытые» уголовные дела, «следователь, ведущий дознание» (явление, невозможное по определению, вроде периодически всплывающих обоймы револьвера или барабана пистолета). Всех переплюнул писатель-детективщик Д. Корецкий, полковник милиции, доктор юридических наук, профессор, действительный член Академии экономики и права, окончивший наш факультет в 1972 году. В его, без сомнения, увлекательных книгах о современном криминалитете то и дело встречаются мифические «ордер на обыск» и «ордер на арест», исключенные из российского уголовного процесса в 1960 году.

Ордер на обыск и ордер на арест не заменяли соответствующих постановлений, а выписывались в дополнение к этим документам. Основным отличием ордеров от постановлений было отсутствие в них сведений об основаниях проведения следственных действий. Такой порядок устанавливался в интересах тайны следствия. С содержанием постановления обвиняемый мог ознакомиться только по окончании следствия.

На этом фоне кажутся мелочью его же «полковник госбезопасности» (Специальные звания отменены в 1954 году. С тех пор аттестованным сотрудникам этого ведомства присваиваются обычные воинские звания) и «господин генерал» (Читайте Устав внутренней службы ВС РФ, Даниил Аркадьевич, в нем нет «господ». Все военнослужащие – «товарищи», даже Верховный Главнокомандующий).

Кто-то сказал: «Существуют некоторые обмолвки, говорящие о произносящем их человеке если не всё сразу, то сразу многое». Ехал я как-то в 70-х годах в автобусе по городу Шепетовка. Рядом два солдатика с умными лицами обсуждали сравнительные достоинства музыкальных коллективов Бони М и АББА.

Внезапно один из них, взглянув в сторону кинотеатра, воскликнул: «Смотри! И тут Анна КарИНа идет!». Реакция второго служивого на перевранное имя хрестоматийной героини Карениной удивила не меньше: «Она везде сейчас идет», – откликнулся боец. Это к тому, что «Анна Карина», «ордер на обыск» и т. п. сигналят об одном и том же. Верхоглядстве.

Вернемся к Ивану Ивановичу. Вспоминая о нем, не могу удержаться от описания забавного казуса. Однажды во время лекции, собравшись что-то написать, он обнаружил на доске нестертые материалы предшествующих занятий.

Поручив дежурному, которым оказался Женя Шимширт, привести доску в порядок, Иван Иванович углубился в какие-то записи. Надо сказать, что Женя, с которым мы к тому времени сдружились на почве обоюдного увлечения боксом, был разносторонне одаренным парнем. В свое время он окончил музыкальную школу и отлично играл на баяне. Кроме того, рисовал занятные шаржи. Действуя скупыми карандашными линиями, Евгений был способен в считанные секунды изготовить юмористический рисунок, имевший несомненное портретное сходство с прототипом.

В тот раз, выйдя к доске по требованию И. И. Малхазова, «Шимр» (прозвище друга, закрепившееся за ним после оговорки одного из преподавателей), пользуясь влажной тряпкой, придал черному полю первозданную нетронутость. Затем, дождавшись, когда с «мольберта» исчезнут остаточные следы сырости, мгновенным росчерком пальца через мокрый обтирочный лоскут изобразил узнаваемый профиль нашего процессуалиста. Аудитория отреагировала дружным хохотом. Пока Иван Иванович с недоумением всматривался в наши лица, его черты на доске бесповоротно испарились. Не поняв сути происшедшего, он не посчитал нужным выяснять причины смеха и приступил к занятиям.

Один из вариантов профиля И. И. Малхазова, выполненных» Шимром» на листке из блокнота, случайно сохранился в моем фотоальбоме. Этот рисунок, несмотря на некоторую утрированность, довольно узнаваемо воспроизводит черты внешности нашего преподавателя.

И. И. Малхазов. Рис. Е. В. Шимширта

Определенное представление о рисовальных способностях «Шимра» позволяет составить выполненный им карандашный «портрет» нашего однокурсника В. Захарченко. Для сравнения привожу фото Виктора.

Виктор Захарченко. Рисунок Е. В. Шимширта. Рядом фото прототипа.

Ярким представителем кафедры уголовного права и процесса был Валерий Григорьевич Беляев, сравнительно недавний выпускник нашего факультета, преподававший особенную часть уголовного права. По окончании курса он отработал три года следователем железнодорожной милиции. Широкая эрудиция, оригинальность мышления, творческая энергия и готовность к широкому общению сделали Валерия Григорьевича популярной личностью не только в университете, но и за его пределами.

Впервые он увлек меня своими идеями в январе 1963 года, выступив с лекцией в университетской библиотеке. Мероприятие проводилось без учета желания посетителей. Читальный зал был переполнен студентами, лихорадочно штудирующими библиотечные учебники. Очередь за некоторыми из них занимали ранним утром. Неожиданное объявление администрации о предстоящем выступлении вызвало гул недовольства. Раздраженные насмешки породила и предложенная лектором тема «Вопросы права в творчестве Шекспира».

Однако, надо было видеть, как менялось настроение посетителей читального зала по ходу мероприятия. Вначале – глухой ропот. Затем – намерение (и мое в том числе) продолжать подготовку к экзамену, не обращая внимания на лектора (уходить было некуда: второй зал и даже диваны в коридорах были до отказа заполнены читателями). И наконец – пробуждение неподдельного интереса и чувства сопричастности будущих юристов, филологов, историков, физиков, химиков и биологов к увлекательному раскрытию неявной связи средневекового права ссюжетными ходами, событиями и действиями героев.

Лектор предложил слушателям рассмотреть произведения великого драматурга, как источник информации о системе и использовании норм права в социальном регулировании общества в различных временных и географических обстоятельствах. По сути это было эссе, открывшее нам доселе неизвестные переплетения сведений исторического, литературного и правового характера.

Выступление началось с «убойного» заявления, заставившего обратить внимание на лектора даже прожженных зубрил. Валерий Григорьевич откровенно признал, что, на первый взгляд, заявленная тема вызывает ассоциации с неким докладом из категории «Реформы Екатерины Второй в свете решений XXII съезда КПСС». Далее последовал совет не поддаваться первому впечатлению и принять участие в извлечении качественно новых смыслов из общеизвестных произведений. Лектор умело завладел вниманием присутствующих. Само действо напоминало по насыщенности информацией, ясности и непринужденности изложения монологи Ираклия Андроникова. В итоге осторожные подозрения о частичном затмении разума при выборе темы выступления отпали сами собой.

К сожалению, память не удержала деталей текста. Сохранилось лишь общее впечатление. Помню набор ссылок на фрагменты шекспировских произведений, содержание которых проливало свет на некие нормы государственного права, положения военной юрисдикции, законодательный порядок регулирования хозяйственных и наследственных отношений и даже воззрения драматурга на истоки преступности. Обосновывалась версия причин неопределенности в изложении обстоятельств смерти Офелии. По мнению Валерия Григорьевича, они вытекали из особенностей римского и канонического права, нормы которого признавали самоубийство (даже совершенное в состоянии психического расстройства) особо тяжким преступлениям и предусматривали крайне нежелательные юридические последствия для родственников покойного. В частности, тело самоубийцы пронзалось колом, а наследственное имущество подвергалось конфискации.

Легкой подначкой был отмечен «ляп» некоего переводчика, по воле которого один из героев исторической драмы «воспользовался короткой рукой». Инвалид что ли, подумал лектор, и обратился к английскому изданию. Оказалось, на самом деле речь шла о «Brevi manu» (лат.) – термине римского права, означающем неотложное действие.

Лекция завершилась искренними аплодисментами. Кстати, по ходу обмена впечатлениями об услышанном я познакомился с очень начитанными ребятами и девчонками с мехмата, сидевшими за соседними столами. Это стало началом добрых товарищеских отношений, которые продолжались вплоть до отъезда математиков по распределению на работу в Вузы Москвы (в том числе военную академию) и НИИ Московской области.

В дальнейшем обнаружилось, что научные интересы Валерия Григорьевича не ограничиваются связкой «право-литература». Другим неожиданно проявившимся предметом его устремлений стала идея использования в сфере правотворческой и правоприменительной деятельности средств и методов кибернетики. Собственные предложения и прогнозы на эту тему, возникшие у него после знакомства с труднодоступными в то время трудами Н. Винера, были опубликованы в университетской газете «За науку». Статья получила уважительные отзывы маститых специалистов мехмата. Сегодня я могу сказать со всей определенностью, что это была первая публикация по теме использования кибернетики в области права и криминалистики. Сходные работы других отечественных авторов появились лишь в начале 70-х годов.

Впоследствии, когда Валерий Григорьевич стал преподавать на нашем курсе, мы познакомились поближе, и я узнал о еще одном его увлечении. Это было коллекционирование минералов. Основным источником пополнения его собрания служили обломки образцов, добытых во время учебной полевой практики друзьями и знакомыми с геолого-географического факультета. Кое-что он выменивал у других собирателей. Один из предметов своей коллекции он подарил мне. Это был красивый кусочек лабродорита с глубинными синими переливами.

Надо сказать, многомерность личности Валерия Григорьевича позволяла ему органично сочетать «службу» и «дружбу». Будучи в одних случаях строгим экзаменатором и жестким руководителем, в других – он, не чинясь, дурачился на студенческих самодеятельных концертах.

Мне запомнились два знаковых проявления его характера. В первом случае, летом 1963 года, исполняя обязанности руководителя университетского спортивного лагеря «Лиманчик» (в ущелье у поселка Абрау-Дюрсо), Валерий Григорьевич без колебаний отчислил из личного состава (с отправкой домой) двух нарушителей дисциплины.

Второе событие состоялось десятком дней позже на концерте по поводу окончания смены. Наш руководитель в паре с аспирантом математиком Г. Г. Мермельштейном, откликавшимся на дружеское прозвище Мермеля (впоследствии замдекана факультета математики, механики и компьютерных наук РГУ-ЮФУ), исполнял «Танец маленьких лебедей». Aplomb – (постановка корпуса) и позиции рук «лебедей» отражали влияние классической школы. Оба наряженных в «пачки» исполнителя на зависть присутствующим проворно и слажено работали ногами.

В заключение номера высокорослый (около 180 см.) В. Г. Беляев, крякнув, поднял на плечо упитанного среднерослого Мермелю, и под бурные аплодисменты унес его со сцены (за пределы освещенного костром круга). Думаю, что впервые увидев Валерия Григорьевича во время этого действа, вряд ли кто-либо из неосведомленных наблюдателей мог усмотреть присутствие в его характере признаков высокой взыскательности.

Демократизм и непринужденность Валерия Григорьевича в отношениях с коллегами и студентами неоднократно проявлялись и в его шутливых репортажах, интервью, заметках и стихах на полосах факультетской стенгазеты «Юрист», которую он, кстати, редактировал.

Однажды факультет облетела весть о присвоении ученой степени доктора юридических наук заведующему кафедрой международного права Н. М. Минасяну. Решение это, согласно лётной терминологии Гены Лозового (бывшего штурмана бомбардировщика ТУ-4), состоялось после ухода соискателя «на второй круг»: ранее по рекомендации Высшей аттестационной комиссии (ВАК) диссертация возвращалась для доработки. Источником новости о положительном решении Комиссии для большинства из нас была помещенная в стенгазете эпиграмма В. Г.:

Стихотворная форма новости о присвоении степени навсегда закрепила ее в моей памяти. Однако новоиспеченный доктор наук, человек с непростым характером, по дошедшим до нас сведениям, посчитал эпиграмму недопустимо фамильярной.

По предложению Валерия Григорьевича я время от времени писал для этого издания полемические заметки на правовые темы и шуточные интервью.

По поводу заочной полемики со спецкором «Известий» О. Чайковской получил нелицеприятные (и юридически неграмотные) рукописные возражения ее сторонников на полях нашего «издания». Комментарий В. Г. был кратким: «Не обращайте внимания. Это будущие журналисты (они учились в соседних аудиториях). Не надо требовать от них чрезмерных умственных усилий». В духе признания права на свободу мнений неодобрительные замечания «журналистов» редакцией не удалялись.

Обучая нас приемам эффективной работы с учебными материалами, Валерий Григорьевич временами был не прочь блеснуть собственными достижениями на ниве аналитической обработки информации.

Хорошо запомнился такой факт. В годы нашей учебы в подходящих случаю официальных сообщениях неоднократно упоминался таинственный Генеральный конструктор космических кораблей. По неведомым соображениям его фамилия оставалась неназванной.

Однажды, году в 1964-м, отвлекшись от темы занятий, В. Г. пояснил: «Фамилия Генерального – секрет для нелюбознательных. Ее можно узнать, сопоставив материалы открытых источников разных лет. Запишите, кому интересно. Придет время – сличите…».

Затем он продиктовал персональные данные главного ракетчика. Я записал их в тетрадь для конспектов, под шепот сидящего рядом Анатолия Сапина: «Ну, фантаст!». Сосед не в первый раз утверждал, что по способности выдавать не поддающиеся проверке идеи наш преподаватель не уступает однофамильцу – широко известному писателю-фантасту А. Беляеву.

Фамилия генерального конструктора стала известна всей стране в январе 1966 года. К сожалению, она была опубликована в сообщении о кончине этого феноменального человека.

Вспомнив о давнем предложении В. Г. проверить его догадку, я пролистал свои прежние тетради. Найденная запись, содержание которой к тому времени уже стерлось из памяти, полностью совпадала с данными официального сообщения: «Генеральный конструктор ракетно-космических систем Королев Сергей Павлович, 1906 года рождения, уроженец г. Житомира». Правда, сообщенные преподавателем сведения о том, что генеральный был репрессирован в 30-е годы, в некрологе отсутствовали. Они появились значительно позднее.

Отличительным направлением преподавательской методики Валерия Григорьевича были приемы, способствующие системному осмыслению учебных материалов и привитию навыков их творческого использования для решения конкретных задач.

Своеобразие его методов наглядно проявилось в необычной процедуре экзамена по итогам курса. Испытание проходило без традиционных «билетов».

«Полагаю, материалы учебника вы знаете на «отлично», – говорил он экзаменуемому. – Подготовьте на их основании Ваше определение понятия…».

Далее назывался некий термин, использующийся в различных статьях УК, однако не имеющий официального определения. Суть задания заключалась в необходимости раскрыть сущность объекта путем построения системы его признаков, «разбросанных» законодателем по различным разделам и главам УК.

В учебнике ответов на подобные вопросы экзаменатора не было. Такой подход требовал не только хороших знаний законодательства и учебника, но и способность их целостного осмысления. Одно из подобных заданий требовало дать определение понятия судимости и ее правовых последствий. Закон и учебник готовой формулировки не давали, а для раскрытия ее смысла требовалось учесть более 10-ти признаков, включенных законодателем в отдельные статьи УК.

Мне досталось задание сформулировать уголовно-правовое определение понятия оружия. Действующий УК упоминал этот предмет в тринадцати различных ситуациях. Кроме того, с ним были связаны некоторые положения административного законодательства. Признаки оружия, логически вытекающие из этих разрозненных фрагментов, следовало сложить некую цельную картину, не упускающую ничего существенного и не содержащую лишнего.

Надо сказать, что детального перечисления законодательных предписаний при этом не требовалось. Достаточно было общего смысла. Мои усилия получили оценку «отлично», а результаты «мозгового штурма» совпали с положениями Закона «Об оружии», который впервые появился в России в 1996 году.

Ради объективности следует сказать, что экзаменационные приемы Валерий Григорьевича нравились далеко не всем. Кое-кто жаловался в деканат на произвол и каверзные вопросы экзаменатора, прямые ответы на которые отсутствовали в учебном курсе.

Мои же отношения с Валерием Григорьевичем постепенно становились товарищескими. Под его научным руководством я написал две курсовых работы. Последняя из них, посвященная проблемам совершенствования мер уголовно-правового характера в борьбе с хулиганством, переросла в научный доклад. С ним в начале 1966 года по рекомендации научного руководителя я был командирован на межвузовскую студенческую научную конференцию в эстонский г. Тарту (до 1893 г. Дерпт, в 1893–1918 гг. Юрьев). Там после выступления получил удостоверение почетного студента Тартуского университета. Конференция продолжалась четыре дня. Нас поселили в отличном студенческом общежитии (время было каникулярное). Неформальное общение с отдельными участниками мероприятия из числа прибалтов открыло мне картину явного недружелюбия (если не вражды) в отношениях между эстонцами, латышами и литовцами. Случилось так, что каждый из представителей этих народов успел высказать мне в частном порядке весомый перечень отрицательных черт двух других национальностей. Брань же в адрес русских последовала от случайного прохожего, который, услышав нашу речь, выкрикнул из темного переулка: «Русские, вы – дураки!». Комический оттенок происшедшему придали детсадовский (по ростовским меркам) вариант оскорбления и проникновенный призыв сопровождавшего нас эстонца, по имени Томас: «Не слушайте его! Он сам дурак!». Кроме того, серьезному восприятию инцидента мешал комический акцент нашего провожатого.

Сам Тарту оставил впечатление ухоженного университетского города с четырьмя музеями, десятками ресторанов, кафе торговых и развлекательных точек. На сто с небольшим тысяч горожан приходилось 11 ВУЗов. Среди них крупнейшие Государственный университет, Сельскохозяйственная академия и Академия культуры. Со стороны представлялось, что большинство горожан представляют студенты. Учащиеся вузов выделялись из постоянных жителей обязательными к ношению корпоративными фуражками с жесткими лакированными козырьками и двуцветным верхом. Каждый ВУЗ имел неповторимое сочетание цветов тульи и околыша. Факультеты отличались цветами галстуков. А годы обучения – перстными-печатками из белого металла. Требования к ношению корпоративной одежды жестко соблюдались на младших курсах, но постепенно смягчались для старшекурсников. Прикрепленный к нам, трем ростовчанам, Томас учился на четвертом курсе юридического факультета и поэтому позволял себе некоторые отступления от правил. Во время совместных экскурсий по городу гид носил студенческую кепку в портфеле, и надевал головной убор, приближаясь к университету.

Не таким, как у нас выглядел досуг студентов. Многие проводили вечера в ресторанах за распитием кофе и усиленным курением сигарет местного производства. По крайней мере, залы подобных заведений, куда нас приводил по вечерам Томас, заполнялись большей частью студентами. За некоторыми столами шли научные споры. Алкоголь продавался свободно, однако на ближайших столах спиртное не замечалось. Между администрацией ресторана и руководством ВУЗов, по словам Томаса, имелась «горячая линия», а некоторые официанты манерой обращения напоминали классных руководителей. На доске информации юридического факультета университета висел приказ об объявлении выговора некому студенту «нарушившему правила поведения в ресторане». Этот экзотический документ я просил подарить для демонстрации однокурсникам, но принимающая сторона сделать подарок отказалась.

Местное население относилось к приезжим из России, радушно. В торговых точках давали полезные советы. В одном магазине я купил изящный и недорогой вязаный шерстяной костюмчик для нашей с Людмилой новорожденной Веры. В другом – дефицитный в России болоньевый плащ. Покупка заняла два дня. В первый день экземпляра нужного роста не оказалось. Мы с Женей Ляховым (он тоже выступал с докладом) гадали вслух, можно ли подшить полы этой одежды. Услышав наш разговор, продавщица посоветовала отложить покупку до завтра, пообещав заказать плащ нужного размера на складе. Днем позже, при встрече в торговом зале, женщина произнесла с мягким акцентом: «Вы вчера хотели болоньевое пальто (наверное, слово плащ забыла). Пожалуйста, вот подходящий размер».

Обращала на себя внимание склонность местных жителей к тщательному соблюдению правил приличия, неизвестных в нашем городе, а то и противоположных ростовским.

Однажды наша компания зашла пообедать в городскую столовую самообслуживания. Продвигаясь вдоль линии раздачи, Женя, подражая голливудским киногероям, отхлебнул пиво из горлышка стоявшей на подносе бутылки. Зрительный эффект этого жеста превзошел ожидания. Окружающие эстонцы ахнули и на минуту затаили дыхание. Затем, будучи воспитанными людьми, сделали вид, что ничего вопиющего в поступке будущего доктора наук не заметили. Наш верный Томас пояснил, что «стесь этто неприличчно».

Вечером швейцар ресторана не пускал «Бэби» в зал без галстука, однако предложил в качестве компромисса аренду этого предмета одежды на выбор из собственного обширного ассортимента. Пришлось Жене раскошелиться на рубль.

Вернемся же к докладу. В дальнейшем материал стал основой дипломной работы, защищенной на «отлично». Занимаясь темой причин и мотивов хулиганства, я по совету В. Г. перелопатил значительный объем материалов, в том числе, выходящих за пределы правовой науки. Среди них присутствовали работы по психологии и дореволюционные публицистические статьи А. М. Горького, сильно отличающимися по духу от хрестоматийных школьных произведений «Буревестника революции». Я впервые прочел работы классика «О разрушении личности», «О цинизме», «Несвоевременные мысли» и ряд других, в которых Горький приходит к выводу о «неуклонном процессе духовного обеднения человека» под влиянием объективных факторов развития капиталистического общества, об утрате таким человеком социальных чувств, порождающей аморализм, нигилизм и типичное для хулигана озлобление. Классик считал, что хулиганы вреднее, чем бациллы заразных болезней, ибо эти особи «представляют собой психически заразное начало».

Мнение Алексея Максимовича о болезнетворности хулиганских мотивов мне было понятно. С яркими примерами передачи этой заразы большим и малым группам людей через эмоции мне приходилось сталкиваться в качестве внештатного оперуполномоченного уголовного розыска. Эти случаи я использовал в работе в качестве примеров, полученных в результате непосредственного наблюдения.

Вытекающие из работ А. М. Горького мысли о неготовности российского пролетариата противодействовать тенденциям мещанского разложения и обузданию хулиганства раскритиковал В. И. Ленин.

Показательно, что через пять с лишним десятков лет, в 1965 году, аналогичные рассуждения о тревожных признаках разложения современного общества повторил, на факультетском диспуте, ректор РГУ Ю. А. Жданов. Публично высказанное мнение Юрия Андреевича в корне противоречило бодрой партийной пропаганде. Однако, руководитель нашего Вуза, доктор химических и кандидат философских наук, умница и любимец студентов, был, самостоятельным и смелым в суждениях человеком.

Кстати, не менее «ершистые» по тем временам результаты исследования о наличии в стране социальной базы преступности в виде некоторых общественных противоречий опубликовал в 1963 в кандидатской диссертации и мой научный руководитель. За это Валерия Григорьевича критиковала газета «Известия». Корифеи юридической мысли того времени обходили тему отрицательного влияния на граждан объективных факторов социального характера стороной и глубже погружались в изучение психологических особенностей преступников.

Обращало на себя внимание и заявление диссертанта о неправомерности предоставления прямых и косвенных льгот преступникам по таким основаниям, как партийная принадлежность и служебное положение. Однако, суждения ученого власть в этом случае не интересовали, а проявления указанной «неправомерности» встречались мне на протяжении следственной работы, с первых до последних дней.

Научное руководство моей работой со стороны В. Г. было лишено опеки. Главное направление исследования определялось задачей найти основополагающее отличие состава хулиганства от остальных преступлений, описанных Уголовным кодексом.

Для тех, кто не в курсе, Уголовный кодекс РСФСР (да и нынешний тоже) определял хулиганство, как «умышленные действия, грубо нарушающие общественный порядок и выражающие явное неуважение к обществу».

По сути дела, указанная диспозиция представляла собой тавтологию (отождествление общего с единичным), противоречащую логике схему, применимую к любому общественно опасному деянию. Ибо преступления, которое не «нарушает общественный порядок» или не выражает «явного неуважения к обществу» попросту нет в природе.

Изучение свидетельствовало, что отсутствие четких критериев состава хулиганства, с одной стороны, приводило к произвольной оценке общественно опасных действий. Этим составом правоприменительная практика компенсировала пробелы действующего законодательства. Как хулиганство, например, в одно время стали расценивать неожиданно распространившиеся угоны автотранспорта, ответственность за которые в то время отсутствовала.

Отсутствие единых представлений о мотивах хулиганства и хулиганских побуждениях (сохраняющееся сих пор), приводило к исключению из обвинения признаков, отягчающих вину преступника.

Удивительным примером тому служит постановление Пленума Верховного Суда РФ от 27 января 1999 г. № 1. Согласно его материалам Верховный Суд РФ не усмотрел хулиганского мотива в действиях пьяного Роговцева, беспричинно пытавшегося задушить в лифте незнакомую гражданку Соколову. Суд пояснил, что хулиганский мотив в действиях обвиняемого отсутствует, поскольку Роговцев «не нарушил общественный порядок, не учинил шума, не нарушил покой граждан, проживающих в доме, не ругался нецензурно». Все понятно? Души́ без шума, не выражайся, не беспокой при этом остальных жильцов. В таком случае признаков нарушения общественного порядка в деянии Верховный Суд РФ не усмотрит. И это мнение неодинокого, запутавшегося в суждениях светоча юридической мысли, а Пленума Верховного Суда в полном составе.

Однако, вернемся в 1966 год. В «дипломной» были высказаны предложения по уточнению формулировки хулиганского мотива, его взаимосвязи с другими элементами состава преступления, о необходимости введения в УК дополнительных составов, направленных на предупреждение ранее неизвестных общественно опасных деяний, о необходимости детализации объективной стороны хулиганства и устранении способствующих ему условий.

Работа получила оценку «отлично». Дальнейшие события показали, что некоторые высказанные мною предложения совпали с решениями законодателя.

Забегая вперед, скажу об итогах работы под руководством Валерия Григорьевича. В начале лета 1966 года, после защиты «дипломной» я готовился к государственным экзаменам. Встретив меня в коридоре учебного корпуса, научный руководитель с удовлетворением сообщил: «Ваш вопрос решен!». Затем, видя недоумение, пояснил: «Вы остаетесь на нашей кафедре!».

Вежливый ответ о том, что я предпочитаю занятию наукой работу следователя, слегка разочаровал научного руководителя. Через неделю В. Г. предложил мне содействие в назначении на «штабную» должность в аналитическом подразделении областного управления милиции (тогдашнего УООП). Руководил этим отделом аспирант-заочник Феликс Мельников. Искренне поблагодарив Валерия Григорьевича за заботу о моем будущем, я отказался и от этой стези.

Товарищеские отношения с Валерием Григорьевичем. сохранялись и после окончания университета. Иногда я встречал бывшего научного руководителя на факультете, заходя навестить бывших однокурсников, оставшихся в аспирантуре. Аспирантов было семеро. В декабре 1967 года я перевелся в г. Хмельницкий (УССР). Валерий Григорьевич в то же время перешел в Волгоградскую Высшую следственную школу МВД СССР (теперь Волгоградская академия МВД России).

Первомайская колонна 1963 г. Справа налево на переднем плане однокурсники Г. Лозовой и И. Фирсов. В центре (на голову выше всех) В. Г. Беляев. За его правым плечом автор

В 1973 году бывший научный руководитель стал в этом Вузе основателем кафедры уголовного права и бессменно руководил ею по 1996 год. Отдавая должное вкладу Валерия Григорьевича в становлении научного коллектива, сайт Вуза сообщает, что он вошел в историю академии, как оригинальный мыслитель, эрудированный ученый, хороший организатор, заботливый наставник молодежи.

Надо сказать, что особое отношение ко мне со стороны кафедры уголовного права, процесса и криминалистики, по тематике которой я писал курсовые и дипломную работу, однажды проявил другой преподаватель. Смысл события остался неясным по сей день. Было ли это проявлением приязни или демонстрацией своенравного характера преподавателя, сказать не могу.

Криминалистику преподавал уже упоминавшийся Борис Николаевич Звонков (по прозвищу БЭН), друживший с «Мэтром» – Сергеем Федоровичем Ширяевым. Выше упоминался совместный вояж этих искателей приключений из Владикавказа в Тбилиси в ночь на 5 ноября 1962 года. БЭН, сравнительно молодой человек симпатичной внешности, судя по всему, копировал манеры «Мэтра». В прошлом криминалист работал следователем железнодорожной милиции. Затем, после женитьбы на дочери начальника Управления Северо-Кавказской железной дороги, перешел на преподавательскую работу. Злые языки намекали, что его непринужденность в общении с руководством кафедры и факультета объясняется наличием могущественного тестя, восседавшего в здании Управления СКЖД на Театральной площади.

Криминалистика была моим любимым предметом и никаких шероховатостей в процессе двухлетнего изучения курса между мною и БЭНом не возникало. Правда, казалось, что в общении со мной преподаватель проявляет признаки многозначительности, а может быть, настороженности, причин которых я не мог понять.

Последний диалог между нами состоялся на экзамене, предшествовавшем преддипломной практике. Впустив в аудиторию очередную группу студентов, БЭН раздал вопрос всем, кроме меня. Я ожидал дальнейших событий в недоумении, периодически напоминая экзаменатору, что уходит время на подготовку. В ответ слышал невнятное бормотание.

Дождавшись, когда мы останемся наедине, преподаватель пояснил, что поставит мне «отлично» без экзаменационных вопросов. И делает это из соображений, что дипломник кафедры не должен получить иной оценки. Более низкий результат, по его словам, кафедру огорчит. Может быть, это была «хохма» в духе С. Ф. Ширяева. С таким подходом я столкнулся впервые. Ранее послаблений на экзаменах мне не делал никто, включая научного руководителя.

Углядев в словах Б. Н. Звонкова признаки подначки, я заявил, что в снисхождении не нуждаюсь, поскольку предмет знаю на «отлично» и готов подтвердить это немедленно. «Ну, вот видите, – парировал БЭН. – О чем же спор?. Если вы так уверены, получайте оценку и не задерживайте тех, кто ожидает очереди за дверью».

Признаюсь, за время учебы был еще один случай нескромности в оценке собственных знаний. Это произошло на государственном экзамене по уголовному праву. Однако, на этот раз мое бесцеремонное заявление было вызвано противоположной ситуацией. Отвечать на вопросы экзаменационного билета пришлось единственному члену комиссии – маститой представительнице Всесоюзного НИИ из Москвы, по специальности криминологу. Второй экзаменатор, декан факультета А. Т. Гужин, отлучился. Завершив ответ, я заметил, что дама, не задавшая ни одного вопроса, рисует в заметках символ в виде квадрата, означавший» четверку».

Меня намечавшаяся несправедливость возмутила. Надо сказать, что несколькими минутами ранее я убедился, что сама представительница всесоюзной науки в сфере УК не корифей. Только что на вопросы билета отвечал «Шимр». Женя допустил принципиальную ошибку в описании состава спекуляции, которую дама не заметила. Сидевший тут же декан (научный руководитель Жени) сделал вид, что конфуза не заметил.

Обратив внимание дамы на злополучный квадрат, я заявил, что с на «четверку» не согласен, поскольку знаю предмет на «отлично», темы билета раскрыл до конца и готов ответить на дополнительные вопросы.

Представительницу клана криминологов эта дерзость озадачила. Она пояснила, что нарисованный ею знак к оценке не относится, и что в полноте моих знаний не сомневается. Правда, затем исправила квадрат на кружок.

Квинтет. Конец летней сессии 1963 г. Библиотека РГУ. Слева направо: Станислав Зинченко (доктор юридических наук, Ростов-н/Д), Женя Шимширт (сотрудник милиции, Луганская область УССР), Гена Лозовой (следователь прокуратуры, Туапсе), Володя Федоренко (адвокат, Ростов-н/Д), Женя Ляхов (доктор юридических наук, Москва). Фото автора

Я не ставлю перед собой цели описать всех преподавателей нашего факультета. Память извлекает образы этих людей из прошлого произвольно, преимущественно в соответствии с уровнем профессионализма наставников, неприятием школярства и наличием подобающих человеческих качеств. Увлекательными, с яркими примерами из собственной практики, запомнились занятия преподавателя спецкурса «Основы оперативно-розыскной деятельности» Шамраева (имя и отчество, увы, забыл) и преподавателя судебной медицины Александры Борисовны Гутниковой.

Шамраев, в недавнем прошлом начальник областного отдела БХСС, щедро делился сведениями о способах совершения и маскировки хищений социалистической собственности в отраслях экономики, передавал личный опыт выявления признаков преступлений и рассказывал о непредвиденных административных вмешательствах, препятствующих, раскрытию воровства.

Служебная карьера преподавателя завершилась разработкой цеховиков, производивших неучтенную продукцию на базе Художественного фотокомбината г. Ростова-на-Дону.

Этой продукцией были открытки популярных артистов кино, пользовавшиеся большим спросом ценителей (отдельные изделия тех серий по сей день продаются на Интернет-аукционах).

Неучтенка сбывалась через государственные торговые организации и приносила баснословные доходы. Расходные материалы списывались на изготовление средств наглядной агитации по заказам и из фондов Ростовского Обкома КПСС.

Некоторые участники и покровители «бизнеса», утратив осторожность, вели себя, как угоревшие герои И. Ильфа и Е. Петрова. Днем компания совершала авиаперелеты для омовения в море на сочинском пляже. Вечером приземлялась в московском ресторане «Арагви». Ночевать возвращалась на берега Дона. Предчувствовавший беду директор комбината Бернштейн, тщетно умолял покровителей об осторожности.

Справедливо полагая, что в случае провала ему придется отвечать в одиночку, дарил представителям «крыши» дорогостоящие подарки со спрятанными в них сообщениями для будущего суда. Таким подарком с подвохом послужила роскошная шуба, в подкладке которойсуд по наводке бывшего директора обнаружил лоскут материи с сообщением о том, что осматриваемый предмет одежды «Я – Бернштейн» передал NN за обещание защиты от уголовного преследования.

Разработка и реализация дела требовали профессионального мужества, поскольку «крыша» дельцов обосновалась в кабинетах руководителей идеологического отдела обкома КПСС и городского управления милиции.

По словам Шамраева, перед принятием окончательного решения он уточнил расчет выслуги на пенсию. И убедившись в наличии необходимых 25-ти календарных лет, дал подчиненным «добро» на завершение операции.

Дело вышло громким. Бернштейн получил 15 лет лишения свободы. Начальник городского управления милиции Сорокин убыл в следственный изолятор № 1 … на должность заместителя начальника этого учреждения. Заведующий идеологическим отделом обкома КПССИ. Ф. Рябко стал заведующим кафедрой теории и истории государства и права юрфака РГУ, где сперва читал студентам лекции о коммунистической морали и нравственности, а с 1967 года занял должность декана нашего факультета.

Виновник потрясений Шамраев отправился на пенсию. Такой поворот судьбы внешне не отразился на его характере и поведении. На занятиях перед студентами появлялся бритоголовый, не знающий уныния, подвижный человек с симпатичных лицом и выразительной мимикой. Его лекции пролетали в мгновение ока. Мне кажется, преподаватель торопился рассказать на лекциях то, о чем вынужденно молчал в течение многих лет службы. Значительная часть полученных от него профессиональных знаний прочно закрепилась в памяти, и не раз пригодилось мне в дальнейшем.

Надо сказать, последствия деятельности Шамраева (в виде разгрома цеховиков и их «крыши») вышли юрфаку РГУ боком. Появление нового декана привело к тому, что факультет, по выражению преподавателей, «почернел» за счет небывалого притока представителей закавказских республик. На доске объявлений появились невиданные в прошлом списки не сдавших в срок экзамены хвости́стов с характерными фамилиями (эти объявления, поражающие количеством задолжников, я видел лично). Обнаружились неприятные изменения морального состояния коллектива преподавателей и студентов. Однако эта тема выходит за пределы воспоминаний.

Александра Борисовна Гутникова, худощавая симпатичная женщина лет сорока, читала курс судебной медицины на одноименной кафедре Ростовского Меда, занимала должность эксперта Бюро судебно-медицинских экспертиз. Полученные под ее руководством знания о возможностях использования средств и методов медицины в интересах правосудия пригодились мне с первых дней самостоятельной следственной работы. Рекомендации Александры Борисовны не раз помогали в выборе верных процессуальных решений, осмотрах мест происшествия, потерпевших и вещественных доказательств. Важную роль играли советы относительно постановки вопросов судебно-медицинским экспертам и критической оценки полученных заключений.

С участием Александры Борисовны курс впервые испытал стресс присутствия при экспертном исследовании тела погибшего человека. Это был молодой водитель самосвала, работавший ночью в безлюдном карьере. Парень решил исправить неполадку, подняв кузов автомобиля. Далее, игнорируя броскую надпись о запрете работы под кузовом без упора, шофер лег на раму грузовика. Очевидно, сосредоточенность на ремонте помешала заметить момент закрытия западни. Бесшумно опустившийся кузов сжал его грудную клетку, остановив таким образом ее движения. Открытые дыхательные пути позволяли потерпевшему выживать некоторое время. Несчастный, по оценке Александры Борисовны, погибал от удушья в течение сорока минут. Повреждений скелета у него не обнаружилось.

Надо сказать, перед проведением вскрытия Александра Борисовна приняла предупредительные меры психологического и организационного характера.

Во-первых, посоветовала отрешиться от эмоционального восприятия процесса и рассматривать исследование исключительно с профессиональной точки зрения.

Во-вторых, ей ассистировала незнакомая женщина, не принимавшая непосредственного участия во вскрытии. Отведенная незнакомке роль обнаружилась позднее. После первых манипуляций преподавателя с прозекторским ножом, стоявший поблизости Анатолий Курилех, бывший старшина пограничник, отошел к окну. Через минуту из открытой створки потянуло сырым холодом. Людмила Борисовна, не отрываясь от исследования, попросила окно закрыть. Однако Курилех не реагировал. Он лежал без сознания на подоконнике, головой во двор.

В этот момент в дело вступила помощница Александры Борисовны. Достав из кармана флакон с нашатырным спиртом, женщина отработанным движением поднесла пузырек к носу нашего однокурсника. Бывший защитник государственных рубежей после возвращения в реальность не сознался в минутной слабости, пояснив, что «хотел подышать свежим воздухом». Оспаривать это заявление никто не стал. Наше эмоциональное состояние было немногим лучше, чем у Анатолия. Другие однокурсники, присутствовавшие на вскрытии (и я в том числе), позже не раз переживали увиденное в тяжелых сновидениях.

Исследование внутренних органов умершего выявило типичные признаки механической асфиксии. Наше внимание было обращено на одутловатое синюшное лицо, множественные точечные кровоизлияния в оболочку глаз, в плевру легких, мышцы сердца и другие внутренние органы. Наличие пены в мелких бронхах, свидетельствовало о медленном умирании.

Не отрываясь от исследования, Александра Борисовна напомнила, что точечные кровоизлияния в оболочку глаз могут служить признаком опасности для жизни в момент их причинения, даже если человек остался в живых.

С подобной ситуацией я встретился в первый же год работы следователем. В тот раз в мое производство попали материалы доследственной проверки по факту нанесения телесных повреждений неким начальником строительного управления.

Начальник этот, употребив спиртное, систематически избивал тещу. Последний эпизод дополнялся попыткой удушения женщины в присутствии дочери потерпевшей. Беду предотвратил посторонний мужчина, увидевший происходящее через открытое окно первого этажа.

Районный прокурор, сразу заинтересовавшийся этими материалами, усмотрел в происшедшем признаки нанесения побоев без расстройства здоровья и дал «товарищеский» совет отказать в возбуждении уголовного, разъяснив потерпевшей право непосредственного обращения в суд. Как выяснилось позднее, необычная осведомленность младшего советника юстиции о заурядных побоях объяснялась звонком секретаря райкома КПСС, которому РСУ ремонтировало квартиру. Состава хулиганства в действиях начальника РСУ не было. Намерение душить потерпевшую начальник управления категорически отрицал, объясняя происшедшее желанием пошутить. Однако беседуя с жертвой зятя, я обратил внимание на точечные кровоизлияния в белки глаз. Возникшие догадки пострадавшая дополнила описанием ощущений в момент прекращения дыхания.

Дальнейшие мои действия совершались без учета мнения прокурора. Посоветовавшись по старой памяти с Александрой Борисовной, я возбудил уголовное дело по факту умышленного причинения тяжких телесных повреждений. Благо, никаких согласований с начальником следственного отделения в то время не требовалось. А в прокуратуру копия постановления приходила на третий день.

Срочно проведенная судебно-медицинская экспертиза мои предположения подтвердила. Согласно ее выводам, «сдавление органов шеи, сопровождавшееся объективно выраженным комплексом угрожающих жизни явлений» относилось к категории повреждений, опасных для жизни в момент нанесения. Указанная ситуация соответствовала соответствующему пункту «Правил судебно-медицинского определения степени тяжести телесных повреждений»

Отвечать за указанные действия «шутнику» следовало по статье 108 УК РСФСР, предусматривающей наказание в виде лишения свободы на срок до восьми лет. Мое решение по материалам вызвало негодование прокурора. Наши служебные отношения испортились самого начала. Подробнее об этом расскажу в следующей главе.

Содержание предыдущих разделов воспоминаний может создать впечатление о том, что по причине воспоминаний о временах молодости я невольно приукрасил отношения между студентами и преподавателями юрфака, представив их в исключительно благостном духе. Такое допущение справедливо отчасти. Память сохранила и другие впечатления, о тех, кто не вызывал симпатий студентов по причинам особенностей характера и своеобразия педагогических методов.

Кафедру гражданского права два с лишком десятилетия возглавлял профессор М. А. Тарасов. В 1946–47 годах он занимал должность декана. В наши годы был признан одним из столпов факультета, чему способствовал ореол основоположника «науки транспортного права». Об этой заслуге профессора свидетельствует официальный сайт факультета.

Правда, само существование упомянутой «науки» мне представляется сомнительным, поскольку с точки зрения формально-юридической тут обнаруживаются неприятные факты.

Первый – отсутствие отрасли (и понятия) «транспортного права», как таковых, в системе советского и теперешнего законодательства.

Второй – невозможность обнаружить и саму «науку транспортного права» в действующей номенклатуре юридических наук, утвержденной Министерством образования.

Кроме того, при оценке содержательной стороны «науки» возникает сомнение в соответствии работ основоположника критериям научности. В первую очередь такому, как решение проблемных ситуаций. На мой взгляд, его публикации представляют собой обычный комментарий к нормам законодательства различных уровней, регулирующих ситуации, связанные с перевозками.

Надо сказать, что вопрос о существовании «транспортного права» и одноименной с ним «науки» для воспоминаний не так важен. Я упомянул о них потому, что ореол «основоположника», кажется, способствовал формированию, или более явственному проявлению не самых лучших черт характера его обладателя.

Несмотря на мягкую внешность и некоторое сходство с добродушным комическим артистом И. Ильинским, это был властный персонаж с жесткими, если не тираническими, приемами управления аудиторией, сотрудниками и аспирантами кафедры. Своенравию профессора способствовало то, что его педагогический каток во время оно прошелся по большинству наших преподавателей, включая декана. И, пожалуй, никто из них не был психологически готов поправить прежнего наставника, нарушавшего в угоду собственному нраву не только принципы педагогики, но и нормативно установленные правила.

Слухи о непонятных критериях оценки знаний и непредсказуемых результатах экзаменов, которые принимал М. А. Тарасов, дошли до нас задолго до того, как мы встретились с ним в аудитории.

По рассказам наших предшественников, процедура экзаменов выглядела следующим образом. Профессор выслушивал ответы на вопросы билета с благодушной улыбкой и иногда задавал дополнительные вопросы. Затем предлагал подождать результата испытания в коридоре. Таких ожидающих накапливалось человек 5–7. Некоторое время спустя ассистентка экзаменатора из числа молодых преподавателей выносила зачетки. И тут часть студентов обнаруживала в строке «Гражданское право» пробел, означающий «неуд». Поначалу ребята возвращались в аудиторию со словами: «Михаил Александрович, вы забыли поставить оценку!».

Затем происходил диалог, ставший на факультете легендой.

М. А. (со сладкой улыбочкой). – Нет, не забыл. Вы хороший студент. Мне нравится вас слушать. Зайдите еще разок. О дате и времени узнайте на кафедре.

С. – Скажите, пожалуйста, в чем я ошибся?

М. А. (так же улыбаясь). – Я же вам ответил. Мне хочется встретиться с вами еще раз.

Отвратительность ситуации заключалась в том, что некоторые, попавшие в такой переплет бедолаги, были вынуждены приходить на подобные «встречи» с экзаменатором неоднократно, всякий раз получая зачетную книжку с пустой графой. Уходило в песок время на подготовку к другим экзаменам. Впереди маячило лишение стипендии.

Причина иезуитского поведения профессора оставалась непонятной. Неудачники, как правило, отличались добросовестным отношением к учебе и успеваемостью по другим предметам. Некоторые из них стали нашими преподавателями. Аспирант кафедры уголовного права, а затем кандидат юридических наук Феликс Мельников, признался, что «заходил» на пересдачу экзамена к М. А. Тарасову 18 раз, и в семнадцати из них слышал загадочную мантру «вы хороший студент, вы хороший студент». Произвол пошел на спад после принятия «Порядка проведения курсовых экзаменов и зачетов», запрещавшего пересдачу в течение сессии более двух раз.

С учетом предупреждений предшественников о памятливости профессора и экзаменационных перспективах, студенты вели себя на его лекциях, как новобранцы перед строгим старшиной.

Сами лекции заключались в пересказе глав учебника, без выхода на проблемные вопросы практики. Однако за ходом конспектирования профессор следил ревниво. Помнится, однажды, оторвавшись от заметок, он обратился к Лиде Колесник и Тане Юрасовой со словами: «А вы – болтушки! Вижу, у вас двоечка в глазах витает!». И, вытянув руку в сторону «болтушек», сопроводил зловещее пророчество движением пальцев, известным под названием «идет коза рогатая». Надо ли говорить о шоке, который пережили девчата, и с каким трепетом они шли на экзамен.

Некоторым из однокурсников, в том числе специализировавшемуся по гражданскому праву Ю. Белявскому, выпало пройти пересдачу экзамена у М. А. Тарасова по тем же непонятным причинам. К счастью, количество таких повторов было уже ограничено приказом.

Я же, выходя из экзаменационной аудитории, был уверен, что попал в число неудачников. Такое представление возникло в момент, когда после ответа на три основных и один дополнительный вопрос услышал широко известное: «Хороший студент!». Однако, профессор оценил мои знания на «отлично».

Кафедру уголовного права, процесса и криминалистики возглавлял доцент (позже профессор) П. Т. Некипелов (по прозвищу ПТН). О преподавательских способностях ПТН могу сказать мало. Глядя на него, я почему-то вспоминал киноартиста Э. Гарина в фильме «Каин 18-й». Занятия на нашем курсе ПТН провел лишь однажды, подменив В. Г. Беляева. Это была лекция по особенной части уголовного права. Не выпуская из рук УК, Некипелов дословно пересказал содержание нескольких статей. Некоторые из них, не углубляясь в анализ элементов состава, зав. кафедрой для убедительности прочел по 2–3 раза. Тогда же, по ходу занятий, ПТН совершил поразивший нас поступок. Не стесняясь присутствия студентов (том числе девчат), преподаватель расстегнул ворот рубашки, достал из кармана брюк носовой платок и вытер им подмышки (день стоял жаркий). Затем осторожно пронюхав этот непременный аксессуар культурного человека, невозмутимо возвратил его в карман.

Мои впечатления об оригинальных манерах шефа кафедры позже дополнил сослуживец по Пролетарскому РОМ Женя Руденко, окончивший университет двумя годами ранее. Дело было на экзамене. Подойдя к столу преподавателя, Женя увидел, как ПТН, не отрывая взгляда от ведомости, протянул навстречу раскрытую ладонь. Удивленный столь неожиданным проявлением демократизма, Евгений ответил деликатным рукопожатием. Эффект оказался ошеломляющим. Заведующий кафедрой выдернул руку из пятерни студента и стал тщательно протирать собственную конечность носовым платком. Оказалось, вместо рукопожатия следовало передать зачетку.

Были среди преподавателей и нейтральные персонажи, запомнившиеся отдельными деталями поведения и дальнейшей судьбой.

Один из них, по фамилии Режабек (имя отчество, к сожалению, забыл), в течение двух лет учил нас диалектическому и историческому материализму. Вращая вокруг большого пальца правой руки цепочку карманных часов, убеждал слушателей лекций в истинности марксистско-ленинской философии, а затем, совершил неожиданный поступок – бросив питомцев на произвол судьбы, эмигрировал в Израиль. До этого события никто из однокурсников об иудейских корнях «истматчика» не подозревал.

Еще одно запомнившееся действо с участием этого бывшего наставника произошло накануне его отъезда в страну обетованную на пляже левого берега Дона. Встретив там нашего однокурсника Юру Белявского, «Бек» (Сокращение слова большевик, употреблявшееся недолгое время после возникновения фракций большевиков и меньшевиков в Российской соц. – дем. Партии) протянул руку для мнимого приветствия, однако, на самом деле захватил пятерную студента, которого затем опрокинул через подножку на загорающую девушку. Этот поступок суховато-корректного проповедника марксизма-ленинизма надолго запомнился Юре неожиданностью. Возможно, таким образом «Бек» подвел итог опостылевшему общению со студентами на поприще утративших привлекательность партийных наук.

Другой – Бондарь (имени и отчества тоже не вспомню) читал курс государственного устройства стран социализма и писал кандидатскую диссертацию, подтверждавшую правильность решения партии и лично Никиты Сергеевича Хрущева о создании Совнархозов. Накануне завершения научной работы эти органы управления прекратили существование, а решение об их создании было признано ошибочным. Мой легкомысленный товарищ Виктор Захарченко сказал, что никакой катастрофы для соискателя в этой ситуации не усматривает. Диссертацию легко исправить, заменив по тексту в нужных местах частицы «да», выражающие согласие с первоначальным решением партии, на служебное слово «нет».

Наособицу от других преподавателей стоял заведующий кафедрой международного права профессор Н. М. Минасян. Это был вполне доброжелательный человек в возрасте за 50. Его наука имела отдаленное отношение к будущей служебной деятельности большинства из нас. Восприятие речи профессора затруднялось недостатками дикции и сильным акцентом. Правда, погрешности устной речи преподавателя компенсировались полным совпадением лекций с соответствующими разделами учебника. Чтобы избежать невнятного пересказа общедоступных материалов студенты без зазрения совести использовали присущую профессору слабость к воспоминаниям о репрессиях 30-х годов. Однокурсники систематически подводили преподавателя к этой теме, используя для этого цепочку изобретательно подготовленных вопросов. Рассказы Николая Михайловича мрачных годах, как правило, занимали значительную часть лекции и неизменно завершались воспоминаниями о несправедливом обрушении органами НКВД его карьеры министра иностранных дел Армении^[34] и высокой оценкой роли Н. С. Хрущева в восстановлении демократических принципов руководства страной. Я не переставал удивляться готовности, с которой этот зрелый человек реагировал на шаблонный, прием отвлечения от намеченных учебных планов.

Надо сказать, что упоминание о Никите Сергеевиче к тому времени по многим причинам, в том числе из-за безудержного славословия в СМИ и документальном кино, вызывало нарастающее раздражение большинства населения страны. И вот, на лекции в начале октября 1964 года, после упоминания профессором о роли Первого секретаря в разоблачении культа Сталина, прямодушный до наивности Гунаш Набиев вдруг произнес: «Николай Михайлович, скажите, пожалуйста, не создается ли теперь в стране культ личности самого Хрущева?».

Профессор отреагировал негодующей тирадой: «Встаньтэ! Ви откуда приехал? (Вопрос объяснялся яркой кавказской внешностью Гунаша). Зайдетэ на кафедру после лекции!».

Затем лектор напомнил присутствующим о рабочем происхождении и шахтерском пути Никиты Сергеевича, которые дали первому секретарю мощную прививку от идей узурпации власти и служат действенным противоядием от восхвалений подхалимов и карьеристов.

Выполняя, требование профессора, Гунаш встретился с ним на кафедре сразу по окончании лекции. На мой вопрос о сути состоявшегося разговора прямодушный горец ответил: «Заставил взять тему курсовой по его кафедре. Больше ничего не говорил».

Надо же было тому случиться, что накануне следующей лекции Н. М. Минасяна Пленум ЦК КПСС освободил «Дорогого Никиту Сергеевича» от всех руководящих должностей.

Я узнал об этом утром 15 октября 1964 года от встретившегося у главного учебного корпуса студента-заочника – участкового уполномоченного Ленинского РОМ Стрельцова. Этот известный мне по университетской библиотеке неунывающий персонаж, имевший в послужном списке пребывание на гауптвахте за задержание пьяного дебошира, оказавшегося депутатом райсовета, выкрикнул на ходу: «Ну, что? Кинули Хруща!». Огорчения случившимся в поведении участкового не замечалось. В реакции других людей признаки душевной боли тоже не усматривались. По моим впечатлениям, новость заметно обрадовала население страны, включая партийных чиновников. О рабочих, служащих, военных, милиции, ученых и представителях других профессий и говорить нечего.

Естественно, первый вопрос профессору на состоявшейся 15 октября лекции касался причин столь неожиданного (хотя давно желанного) события. Отвечая на него, Николай Михайлович, язвительно рассмеялся: «Ха! Тоже шахтер нашелся! И шахты такой не было, где он работал!».

Последовавший за пояснениями дружный хохот курса профессор принял за реакцию на изреченную «остроту», упустив из виду собственные слова недельной давности о шахтере-пролетарии.

Кстати, В. Г. Беляев, не таясь, высказывал нелицеприятные суждения о Н. С. Хрущеве и его новациях в области права задолго до свержения вождя. Однажды на лекции Валерий Григорьевич иронично предположил, что Международной Ленинской премией первый секретарь награжден за исполнение главной роли в документальном фильме «Наш дорогой Никита Сергеевич». Эта лента, безудержно восхвалявшая героя повествования, появилась на экранах в 1963 году.

Итоги же правления Н. С. Хрущева, по словам Валерия Григорьевича, укладывались в краткий перечень:

– Разделил партию (на промышленную и сельскую).

– Объединил санузлы (в малогабаритных «хрущевках»).

– Намеревался соединить пол с потолком (намек на уменьшение высоты потолка «хрущёвок»).

– Планировал разделить Министерство путей сообщения на «туда» и «обратно».

Два последних пункта плана реализовать не успел.

Из пересказа Валерием Григорьевичем впечатлений знакомого ему участника Пленума 14 октября 1964 года, вел себя бывший вождь на этом партийном форуме трусливо. Узнав об окончательном решении, демонстративно аплодировал вместе со другими участниками. Видно, опасался повторить судьбу Берии.

По моим же тогдашним впечатлениям, несмотря на наступательную риторику в адрес США, в поведении и характерных оговорках ПерСека усматривалась скрытая зависть к этому оплоту империализма. В нынешние времена тайную мечту «Кукурузника» реализовали его дети и внуки, уехавшие на ПМЖ за океан. Как тут не вспомнить «яблоко от яблони». Это не сын «английского шпиона» Л. П. Берии, репрессированный Хрущем и лишенный решением Политбюро права на отцовскую фамилию – Сергей Гегечкори. Тот до конца дней оставался на Родине и внес большой вклад в ее обороноспособность в качестве ракетного конструктора.

Известные и знаменитые

Надо сказать, что учеба в университете, кроме общения с незаурядными личностями из числа преподавателей, позволила мне воочию увидеть других интересных людей, вошедших в историю науки, литературы, да и страны в целом.

Первым из них, естественно, стал Ю. А. Жданов.

Фамилию ректора нашего университета я узнал лишь с началом учебы. Ее обладатель представлялся «нематериальным по типу далекой звезды» (Т. Шаов). Этому способствовали родственные связи ректора с другими «нематериальными» историческими личностями – А. А. Ждановым и И. В. Сталиным. На дочери последнего – Светлане Аллилуевой – он был когда-то женат.

Впервые я увидел Юрия Андреевича в октябре 1961 года. В перерыве между лекциями вместе с однокурсником Сашей Ивановым мы прогуливались по коридору четвертого этажа главного учебного корпуса. Навстречу шел мужчина лет сорока, ниже среднего роста, непримечательной внешности в халате-спецовке синего цвета. Я решил, что это электрик, вызванный для ремонта барахлившей розетки в аудитории № 401. Поравнявшись, «электрик» обратился к Саше со словами: «Ну, как, осваиваетесь?». Услышав утвердительный ответ, одобрительно кивнул. После ухода «электрика» прокатился приглушенный шелест окружающих: «Жданов!». Я в недоумении обратился к Саше: «Где они увидели Жданова?». «Да вот же он подходил» – ответил товарищ.

Тут надо пояснить, что Саша Иванов первоначально поступил на географический факультет РГУ, конкурс на котором отсутствовал. Затем, наделенный от природы уникальными обаятельными способностями, сумел пробиться на личный прием к Ю. А. Жданову, «обаяв» которого добился перевода на юридический факультет. Об этом я узнал от самого Саши.

В дальнейшем видеть и слышать Ю. А. Жданова мне приходилось на студенческих диспутах, да в университетской колонне первомайской демонстрации 1963 года, где я запечатлел его на фото в кругу преподавателей.

Первомайская колонна РГУ 1963 г. перед выходом на Театральную площадь

На фото слева направо: Е. Н. Осколков – парторг университета,

В. А. Тищенко-проректор по учебной части,

Ю. А. Жданов – ректор

и (величественный на вид) проректор по хозяйственной части (фамилии и имени не помню)

Последняя встреча произошла на собрании нашего курса по поводу распределения для обязательного трудоустройства. В тот раз Валентин Басалаев попросил ректора заменить направление следователем в милицию Калмыкии назначением в Краснодарский край, где ему предлагали аналогичную должность. Ответ Юрия Андреевича привожу дословно: «Понятно. Кубань – это Сочи-мо́чи. Но надо же кому-то и в Элисту ехать». Правда, насчет Элисты ректор проявил оптимизм. Для Валентина столица Калмыкии оказалась недосягаемым «градом на холме». По склону этого холма Басалаев закатился в отдаленный степной райцентр, куда воду для бытовых нужд привозили два раза в неделю. Мыться приходилось дома в корыте. Там, в отличие от цивилизованных мест, следователи тянули повседневную службу райотдела наравне с оперативным составом, хотя формально должны были заниматься исключительно процессуальной деятельностью. Валентина я встретил (и не сразу узнал) в темном коридоре УООП по Ростовской области летом 1967 года. Однокурсник имел облик заскорузлого (прокаженного, по терминологии В. Захарченко) мента. На его форменной фуражке красовалось пулевое отверстие – визитная карточка, полученная при задержании убийц, укрывшихся в колхозной кошаре. В день встречи Валентин вел переговоры о переводе в Ростовскую область.

Надо отметить, что отношение ректора к просьбе Валентина не носило личной окраски. Его ответ отражал устоявшуюся точку зрения. Я сужу об этом по рассказу Тамары Филипповой – школьной подруги моей Людмилы. Речь идет о дочери бывшего начальника Владикавказского суворовского училища, о семье которого я упоминал ранее. Ю. А. Жданов был руководителем дипломной работы девушки, результаты которой оценивал положительно. Тамара – школьная золотая медалистка, увлеченная наукой студентка – «краснодипломница», обратилась к Юрию Андреевичу с просьбой посодействовать в направлении на работу по распределению в НИИ.

«Знаете, Тамара, – ответил Юрий Андреевич. – По-моему мнению, дельный человек не пропадет нигде. Если ваше желание заниматься наукой серьезно, вы этого добьетесь и без посторонней помощи. А пока соглашайтесь с тем, что будет предложено на распределении».

Как в воду смотрел ректор. После окончания факультета Тамара без поддержки со стороны стала кандидатом наук и сотрудником «химического» московского НИИ, в котором проходила преддипломную практику.

Получить относительно полную информацию о масштабе личности Ю. А. Жданова, его весомом вкладе в науку, в подготовку специалистов, в экономику Северного Кавказа и укрепление межнациональных связей этносов этого региона стало возможным после окончания учебы благодаря воспоминаниям его соратников, диссертационному исследованию Н. А. Степаненко^[35] и вездесущему Интернету.

Привожу выжимку из этого массива.

Жданов Ю. А. выпускник химического факультета МГУ. Участник Великой отечественной войны в должности инструктора Главного политуправления РККА с 1941 по 1945 год. 1 декабря 1947 года после двух бесед с И. В. Сталиным о проблемах отечественной химии и биологии был назначен на должность заведующего отделом науки ЦК ВКП(б).

Весной 1953 года, после смерти Сталина, секретарь ЦК П. Поспелов, ссылаясь на некое мнение, рекомендовал Ю. А. Жданову «получить опыт местной партийной работы» за пределами Москвы. Юрий Андреевич выбрал Ростов-на-Дону. С 1953 по 1957 год – не прерывая научных исследований и преподавательской деятельности, руководил отделом науки и культуры Ростовского обкома партии.

С 1957 по 1988 годы работал ректором Ростовского государственного университета, затем заведующим кафедрой органической химии этого ВУЗа. Ученый с мировым именем. Доктор химических и кандидат философских наук. Действительный член Российской академии естественных наук, Академии гуманитарных наук России, Академии энергоинформационных наук, Международной академии экологии и безопасности жизнедеятельности, почетный член ряда зарубежных академий. Почетный гражданин города Ростова-на-Дону (1997 г.).

Автор фундаментальных открытий в области органической химии, сформировавший понятие информационной емкости молекул, служащее основой единой классификации биоорганических соединений.

Автор работ в области биохимии, биогеохимии, генетики, выполнивший исследования в области микроэлементов, имеющие большое прикладное и народнохозяйственное значение.

Обладатель 20 с лишком авторских свидетельств, фиксирующих приоритеты в области синтеза важных биологически активных веществ (антидепрессантов, психостимуляторов, антиаритмиков), а также фотохромных соединений, люминофоров и своеобразных полимикроудобрений. Разработчик и инициатор применения длительно действующих керамических полимикроудобрений (фрит), производство которых было налажено на химзаводе в Ростове-на-Дону.

Автор исследований, давших практические результаты в области химической эволюции и теории ноосферы.

Удостоен Государственной премии СССР 1983 г. за серию работ, связанных с экологическим развитием Северо-Кавказского региона, завершившихся созданием математической имитационной модели Азовского моря. Результаты моделирования использованы при определении прогноза рыбопродуктивности водоема, его солености и самоочищения и при разработке проекта Керченского гидроузла.

Ю. А. Жданов инициатор создания в структуре Ростовского университета научно-исследовательских институтов: физической и органической химии, механики и прикладной математики, физики, нейрокибернетики, социальных и экономических проблем.

Под руководством Юрия Андреевича разработаны региональные программы развития энергетики Северного Кавказа, развития экономики Ростовской области и Краснодарского края, комплексная программа научно-технического прогресса Северного Кавказа, сформирована программа экономического и социально-политического развития Северного Кавказа.

Ректором предложена «Концепция кавказской политики России», включающая: взаимовыгодное сотрудничество, укрепляющее мир, межнациональное согласие; совместные усилия в области человеческих взаимоотношений, науки, культуры, образования, экологии, спорта.

Признание научных заслуг и высоких человеческих качеств Ю. А. Жданова вышло далеко за пределы университетских кругов. Свидетельством этого стали результаты голосования горожан, согласно которым нашему ректору посвящена первая звезда, заложенная на «Аллее Славы» в городе Ростове-на-Дону.

Юрий Андреевич увлекался историей мысли, классической литературой, живописью и музыкой. По воспоминаниям известного математика проф. А. Б. Шидловского наш ректор свободно говорил на двух иностранных языках, прекрасно играл на рояле, держался без зазнайства.

Студенческая молва характеризовала его как доброжелательного, доступного к общению и готового оказать человеческую поддержку руководителя. Известны неоднократные случаи заступничества Юрия Андреевича за студентов и преподавателей от необоснованных претензий чиновников.

Мои личные впечатления о Ю. А. Жданове связаны с его мыслями о проблемах разума, познания, становления личности и насущных задачах совершенствования общественного устройства страны, высказанными на факультетских собраниях и диспутах. Таких встреч за время моей учебы было две или три.

Сейчас не могу воспроизвести выступления нашего ректора в цельном виде. Приведу по памяти некоторые из запомнившихся тезисов.

О познании

Задача науки и практики – познавать неведомое в известном^[36]. Некоторые обыденные проявления сознания и поступки значительно таинственнее, чем это представляется. Их надо изучать, а не сочинять космические влияния на судьбу человека.

Каждый человек видит мир по-своему, в зависимости от уровня сознания. Чем оно выше, тем более человек приспособлен к выживанию и различным видам деятельности.

О положении философии в системе наук

Образно говоря, все, что теперь содержится в дезоксирибонуклеиновой кислоте, было закодировано уже у Эмпедокла (древнегреческий философ 430 год до н. э). А если серьезно, его идея выживания формпредвосхитила теорию Дарвина. Философу принадлежит ряд замечательных догадок в области физиологии и медицины.

Об источнике формирования разума

По Эмпедоклу разум – высший критерий в познании человека, источник же формирования разума – в ощущениях.

Творческое применение методов марксистско-ленинской философии отечественными учеными позволило добиться уникальных достижений в формирования сознания и разума в условиях крайне ограниченного восприятия (ощущения) мира.

В данном случае Юрий Андреевич имел в виду достижения своих друзей – единомышленников психолога А. И Мещерякова, философов Э. В. Ильенкова и А. Н. Лосева в работе со слепоглухонемыми ребятами. Усилиями этих ученых четыре пациента специализированного интерната, лишенные зачатков сознания, не способные к элементарному обеспечению процессов собственной жизнедеятельности, приобщившись через ограниченный канал тактильных ощущений к сфере идеального, получили возможность мыслить и говорить (не слыша сами себя), стали учеными, поэтами, преподавателями. Выступали на публичных лекциях. Двое из них, Александр Суворов (доктор психологических наук, педагог, и поэт) и Наталья Корнеева дружили с дочерью нашего ректора. До разработки описанного метода слепоглухонемые во всем мире вели «растительное» существование. В настоящее время метод успешно используется во многих странах.

О диалектике

Знание истории диалектики от Гераклита до Энгельса и Ленина и ее результатов, несомненно, полезно каждому в его поисках истины.

Не следует переоценивать достижения естественных наук в понимании тайн материи. Фотографирование атомов металлов с помощью электронного микроскопа дает представление лишь о структурных уровнях организации вещества, не расширяя наших познаний в категориях прерывного и непрерывного, бесконечного и конечного.

О состоянии экономической мысли в стране

Теоретическая мысль экономистов фактически не развивается. Наука подменена непродуманными опытами.

Истоки проблем сельского хозяйства

Собственность может быть крупная, а производство – мелкое. Это противоречие существует тысячелетия. В свое время оно взорвало римские латифундии и усадьбы французских помещиков. Необходимы новый уровень организации труда, управления, активное использование науки, высокой агротехники. Уровень обобществления определяется не размерами собственности или хозяйства, а внутренними условиями.

Формально-юридическое обобществление производства в виде объединения колхозов и «всякого рода кукуруза» (дословно) далеки от мер, обеспечивающих максимум преимуществ реального обобществления.

(Эти суждения были высказаны в разгар «реформаторских» потуг Хрущева, возлагавшего надежды на повышение эффективности сельскохозяйственного производства за счет укрупнения колхозов, упразднения МТС, расширения посевных площадей под кукурузу и проч.).

О признаках разрушения социума, сползающего к идеологии потребления и стяжательства

Налицо дегуманизация искусства. Стремление его отдельных представителей подменить подлинную культуру суррогатами с пропагандой антигуманизма, мещанства, стяжательства, навязыванием молодежи низменных идеалов. Насаждение ограниченности и уродливого вкуса.

Распространение мелкобуржуазных тенденций в среде интеллигенции и части партийных работников.

Проявление у части социума «комплекса Эрисихтона» (персонажа, наказанного богиней плодородия Деметрой чувством неутолимого голода), предрекающего печальную участь общества, основанного на парадигме потребления и стяжательства. Тупиковость цивилизации с подобными идеалами.

Об исследовании причин преступности

Каждый случай противоправного поведения является проявлением человеческой деструктивности, антагонизма и отчуждения. Основным инструментом исследования этих составляющих служит применение метода диалектики.

Важнейшая черта русской культуры – стремление к социальной справедливости. Отступление от этого принципа в виде неравноправия и привилегий разрушает морально-нравственное состояние социума, провоцирует формирование у части граждан антиобщественных установок, которые в определенных условиях выливаются в совершение правонарушений.

Некоторые из припомненных мною высказываний ректора были явно не по душе партийным функционерам различных мастей. Однако, возражать ему открыто, они не решались.

Травля ректора, побудившая его уйти в отставку, началась на заре перестройки. Первопричиной послужила убежденность Юрия Андреевича в правоте марксизма и неизбежности возрождения идеалов коммунистического общества. Кроме того, по свидетельству бывшего заместителя ректора проф. В. И. Седлецкого, «эта шайка» сводила счеты с Ю. А. Ждановым «как с носителем ненавистной фамилии». Одновременно шел вал нападок на его отца – А. А. Жданова.

Позволю небольшое отступление о некоторых особенностях этих нападок. У меня нет цели исследовать методы и результаты военной, политической и хозяйственной деятельности бывшего секретаря Ленинградского обкома партии А. А. Жданова, соратника И. В. Сталина, умершего в 1948 году. Однако хотел бы сказать о явных фальшивках, «разоблачающих» порочащие его «факты» личного поведения.

Временами мне попадались на глаза некие писания по поводу пиров и «обжорства» А. А. Жданова в умирающем от голода блокадном Ленинграде. Однажды прочел о купаниях секретаря в ванне с шампанским. Судя по стилю, уровню фантазий и лексике писали газетные маргиналы. Однако недавно наткнулся на подобную «бульбу» книге доктора филологических наук Е. Г. Водолазкина «Инструмент языка. О людях и словах». Филологический доктор шагнул дальше идейных сподвижников-разоблачителей, «кормивших» секретаря обкома апельсинами и пирожными с причудливыми французскими названиями. Согласно его информации, А. А. Жданов объедался Ленинграде ананасами. Тропические плоды доставлялись к столу спецрейсами. Откуда, интересно? В меню Сталина ананасов не было.

Измышления разоблачителей блокадного рациона А. А. Жданова неоднократно опровергнуты серьезными исследованиями. В дополнительных усилиях эти работы не нуждаются. Однако поделюсь двумя версиями о возникновении в воспаленном сознании Водолазкина такого диковинного в тех обстоятельствах предмета обжорства, как ананас.

Предположение первое. Ананас – это признанный символ «безумного» кутежа. Будучи филологом, Водолазкин узнал об этом, исследуя двустишие В. В. Маяковского «Ешь ананасы, рябчиков жуй…». Посему этот плод идеально подходил в качестве символа эгоцентрического разложения руководителя умирающего в блокаде города. От обличения А. А. Жданова в поедании рябчиков Водолазкин воздержался, опасаясь упреков в явном заимствовании образа у поэта-футуриста.

Версия вторая – филологический доктор по рассеянности перепутал ананасы с анчоусами (хамсой).

Мое же собственное убеждение в порядочности и личной скромности А. А. Жданова основывается на народной мудрости о яблоне и яблоке. Не мог отец такого человека, как наш бывший ректор Ю. А. Жданов быть циничным обжорой и участником кутежей в блокадном городе. Генетика.

Другой, прежде «нематериальной» личностью, на встрече с которой мне выпало присутствовать, стал Михаил Александрович Шолохов. Дело было в конце весны 1963 года. Наш курс (40 человек, а по факту присутствовало менее 30-ти), предупредив о предстоящей встрече с автором «Тихого Дона», неожиданно собрали в малом актовом зале. Классик появился через 20 минут ожидания в сопровождении секретаря парткома Е. Н. Осколкова. Его внешность совпадала с каноническими портретами. Небольшого роста, худощавый, лицо много повидавшего человека и задорный кок надо лбом.

Признаюсь, я ожидал стать свидетелем неких откровений, и словесных конструкций, соответствующих масштабам личности гостя. Увы, ожидания не оправдались. Михаил Александрович сообщил простенькими фразами о том, что нам предлагается стать инициативной группой, ходатайствующей о присвоении степени почетного доктора РГУ английскому писателю Чарльзу Сноу. Это был ответный жест Шолохова, избранного годом ранее по предложению англичанина почетным доктором права университета Сент-Эндрюс.

Вскоре Ученый совет РГУ нашу «инициативу» реализовал. Осенью того же года англичанин приехал в Ростов вместе с женой Памелой Джонсон, тоже писательницей. Вручение диплома доктора происходило в театре им. Горького («Тракторе»). Кроме заветной книжицы, Ю. А. Жданов вручил Чарльзу символы причастности к казачьему сословию: черную бурку и милицейскую фуражку, внешне совпадавшую с головным убором Донского казачьего войска.

Со времен горбачевской «перестройки» на Шолохова было вылито много грязи. «Забойной» темой стало утверждение о присвоении им рукописи «Тихого Дона». Активное участие в продвижении этой темы принял составитель текстов из лагерного фольклора Солженицын (выпускник нашего университета). Главным доводом обличителей было отсутствие рукописи романа. В конце концов, подлинник текста нашелся.

Оставляя в стороне подготовленную ЦРУ США (о чем рассказал бывший сотрудник радиостанции «Свобода» Г. Климов) возню вокруг М. Шолохова, хочу отметить черты Михаила Александровича, свидетельствующие о человеческих качествах писателя, не связанных с литературными достижениями.

Это, прежде всего, безоглядная смелость в «заступничестве за народ» – земляков из казачьих станиц.

Много сказано о жестокости Сталина и кровавых репрессиях 30-х. Но именно в это время (4 апреля 1933 года) М. А. Шолохов обратился к «тирану» с подробным описанием преступлений поименно названных представителей власти, пытками выбивавших подчистую хлеб у станичников. Ссылаясь на невозможность обойти молчанием то, что «в течение трех месяцев творилось в Вешенском и Верхне-Донском районах», писатель просил «послать в Вешенскую доподлинных коммунистов, у которых хватило бы смелости, невзирая на лица, разоблачить тех, по чьей вине смертельно подорвано колхозное хозяйство района». Сейчас с этим письмом можно ознакомиться в Интернете. Заметим, что Шолохов в те годы не был в фаворе у Сталина, которому опубликованные части «Тихого Дона» не понравились.

Сталин ответил Шолохову двумя телеграммами, которых сообщил о срочном выделении районам – Вешенскому 120 000 и Верхне-Донскому 40 000 тысяч пудов ржи, а также о направлении комиссий для проверки достоверности упомянутых писателем случаев преступлений ретивых уполномоченных по заготовке.

Однако в последовавшем за телеграммами письме он с заметным раздражением отметил: «Ваши письма производят несколько однобокое впечатление… Хлеборобы Вашего района (и не только Вашего района) проводили «итальянку» (саботаж)… по сути, вели «тихую войну» с Советской властью. Войну на измор… дорогой тов. Шолохов…»^[37]. Другая знаменательная черта – бескорыстие. Все литературные премии писатель передал на благие дела:

Сталинскую первой степени (1941 г.) – в фонд обороны.

Ленинскую (1960 г.), Нобелевскую (1965 г.) и три других международных премии – на строительство школ и больниц в станицах Вешенского района.

На те же нужды была потрачена подавляющая часть гонораров. Дело доходило до того, что у писателя порой не было денег на оплату партийных взносов и на железнодорожный билет для поездки в Москву. Об этом мне рассказал при встрече бывший староста нашего курса Миша Барановский. Его распределили в Вешенский суд. В станице Миша лично общался с Михаилом Александровичем во время совместных выездов на охоту.

Еще одна пикантная подробность, характеризующая безоглядную лихость Вешенского казака, стала известна мне в конце 80-х. Это было время массового пересмотра уголовных дел 30-х годов. Проходя по коридору 10 (архивного) отдела КГБ СССР (теперь УРАФ), я встретил участника «пересмотровой» группы следователя центрального аппарата Н. Гаруса, знакомого со времен совместной работы на Украине. Николай, доверительно поманив меня в кабинет, показал материалы архивного дела по обвинению Ф. Каплан (покушавшейся на В. И. Ленина) и дело по обвинению «Кровавого карлика», бывшего наркома НКВД Н. Ежова.

Первое дело было интересно тем, что приобщенные к нему вещественные доказательства – патронные гильзы, не подходили к пистолету, принадлежавшему террористке. Чем объяснить такой феномен, следователи не знали. Я заметил Николаю, что при теперешнем «бардаке» с вещдоками и иными материалами на следующем изгибе истории, возможно, будет сделан вывод о том, что подлинной жертвой выстрела была Каплан, в которую стрелял вождь революции.

В деле же наркома имелась стенограмма «прослушки», зафиксировавшая факт интимного общения в гостинице «Москва» «лихого казака» М. А. Шолохова с женой запятнанного кровью Н. Ежова. Стенограмма докладывалась Сталину, но поведение станичника осталось без последствий.

Интересно, найдется ли среди брызжущих слюной обличителей «приспособленца и плагиатора» М. А. Шолохова хоть один индивид с набором похожих человеческих качеств и поступков?

Третьим известным человеком, с которым довелось встретиться во время учебы в университете, стал заочно знакомый с детства «главный следователь страны», Лев Романович Шейнин. В подростковом возрасте я зачитывался его увесистой книгой «Записки следователя».

Прочтение «Записок» в зрелые годы оставило впечатление «олитературенного» изложения материалов «Следственной практики», периодического издания ВНИИ криминалистики Прокуратуры Союза ССР, пособия для следственных работников. Доступ к успешно расследованным делам у автора был неограниченным. Ведь с 1935 года Лев Романович занимал должность начальника следственного отдела Прокуратуры СССР.

Пригласительный билет на мероприятие с участием Шейнина мне дал В. Г. Беляев. Встреча проходила зимой 1965 года в малом зале здания театра им. Горького.

Л. Р. Шейнин – рыхлый мужчина с одышкой, располагался в кресле на возвышении. Оттуда, не прекращая курить, известный стране юрист рассказывал об участии в Нюрнбергском процессе и в работе Советского комитета защиты мира. Об этой встрече осталось смутное воспоминание.

В середине 80-х годов мой тогдашний начальник Ю. А. Замараев дополнил первые впечатления о бывшем «Главном следователе Прокуратуры СССР» рассказом об участии этого человека в репрессиях 30-х годов и об изворотливости «Льва» в описании событий того времени. Допросы в рамках инициированного Хрущевым второго по счету расследования убийства С. М. Кирова проводил Юрий Афанасьевич. Первое следствие, как выяснилось, вел автор «Записок…», подписавший и обвинительное заключение по делу 1934 года.

Подробнее об этом расскажу далее.

Теория – практика

Практик во время учебы было три. Первая – ознакомительная, летом 1963 года. Местом ее прохождения стали Кировский РОМ, Народный суд Железнодорожного района и Юридический отдел Областного Совета профсоюзов. В памяти застряли пыльная комната архива районного суда, в которой наша группа из трех человек знакомилась с рассмотренными делами.

Производственную практику 1964 года я проходил в Крымской Межрайонной прокуратуре Краснодарского края в качестве следователя-стажера.

В этот период случились два ярко запомнившихся события. Первым по значимости было убийство 22-летнего рабочего РСУ, по имени Виктор (фамилии не помню), совершенное в воскресенье 19 июля 1964 года в безлюдном Мичуринском переулке г. Крымска.

Дело принял следователь Виталий Александрович Тетеркин, один немногих профессионалов, доброжелательные уроки которых я с благодарностью вспоминал на протяжении профессиональной карьеры. Оперативные мероприятия выполняли ребята из группы уголовного розыска во главе с Игорем Мельником. Через три дня эту группу возглавил старший оперуполномоченный отдела уголовного розыска УООП Кубани майор милиции Василий Передрий.

Я участвовал в расследовании, начиная с осмотра места происшествия. Тело Виктора обнаружил на рассвете случайный прохожий. Одежда на лежавшем ничком убитом состояла из рубашки и брюк. Шнурок на правой туфле был развязан. Смерть наступила от удара ножом под левую лопатку. Следы борьбы на одежде и теле отсутствовали. Кровь на месте раны слегка проступила через ткань рубашки. Прохожий сперва принял Виктора за пьяного.

Подготовить постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы, присутствовать на вскрытии и помогать судмедэксперту Кузьме Ивановичу Соленову в ведении записей В. А. Тетеркин с согласия прокурора поручил мне. Это первое в профессиональной практике вскрытие оказалось эмоционально тяжелее учебного мероприятия на кафедре мединститута.

Давила обстановка. Маленькая клетушка прозекторской во дворе санчасти консервного комбината. Грубо сколоченный стол с бортиками, обитый изнутри оцинкованным железом с отверстием-стоком посередине. Два ведра. Одно на табуретке с водой для прозекторских процедур. Другое – под отверстием стола. Из второго ведра по мере наполнения летят кровавые брызги на халат и незащищенные штанины эксперта.

Для ответа на вопрос о наличии в организме погибшего алкоголя, Кузьма Иванович, как и требовалось по методике, взял пробы крови на биохимический анализ. Однако для неотложного предварительного вывода обошелся методом времен своей молодости: исследовал содержимое желудка на запах. Результат объявил немедленно: «Был пьян, как…». Предлагая убедиться в истинности этих слов, протянул вскрытый желудок: «Понюхай!». Запах алкоголя исходил и от мозга покойного.

Вряд ли предложение эксперта было сознательным испытанием моей устойчивости к стрессу. На обратном пути в прокуратуру Кузьма Иванович поделился мыслями об отношении к работе с покойниками: «Знаешь, занимаюсь ими больше 40 лет, и кажется, привык. Но вот поеду на недельку на море, возвращаюсь обратно и думаю, как же ВЫ надоели. Приходится себя пересиливать».

Согласно заключению, смерть наступила от проникающего ранения сердца колюще-режущим предметом длиной не менее 5 сантиметров. По мнению Кузьмы Ивановича, в момент нанесения удара убитый, сильно наклонился вперед. У меня мелькнула мысль о том, что Виктор нагнулся завязать шнурок. Однако ответа на этот вопрос эксперт дать не мог. Это выходило за пределы компетенции Кузьмы Ивановича.

Но, вернемся к поискам преступника. Орудия преступления участники осмотра не нашли. Следов убийцы тоже. Опрос жителей домов, прилегающих к месту происшествия, значимой для раскрытия убийства информации не дал.

Погибший жил в общежитии, одноэтажном здании, метрах в 50-ти от угла переулка, на выходе из которого было обнаружено тело.

Активную помощь в установлении виновника гибели Виктора оказывал Григорий Кулик, сосед убитого по двухместной комнате общежития.

По показаниям Кулика, вечером накануне убийства они с Виктором зашли выпить по кружке пива в буфет железнодорожного вокзала. На выходе к ним беспричинно пристал незнакомый пьяный мужчина, по некоторым догадкам, рабочий Мостопоезда. В ходе возникшей потасовки незнакомец порвал Григорию рубашку. Кулик же оставил на лице дебошира синяк.

После этого инцидента Григорий направился на танцы в клуб консервного комбината, а Виктор свернул в переулок в сторону общежития. Незнакомец же до расставания приятелей сопровождал приятелей на отдалении, выкрикивая угрозы. В какое-то время Кулик потерял мужчину из виду.

Выходило, что Виктор стал жертвой пьяного хулигана, который догнал его в переулке.

В тот же день описанного Куликом мужчину установили оперативники. Им оказался трижды судимый, командированный из Ростова шофер Николай Табунщиков, крепкий мужчина лет сорока, обильно украшенный наколками. Кулик уверенно опознал в нем драчуна. Показания Кулика подтверждались ссадиной на лице шофера и порванной рубашкой самого Григория. Среди вещей Табунщикова обнаружился складной нож приличных размеров с бурыми разводами на лезвии.

Табунщиков, признав факт потасовки с Куликом, причастность к убийству отрицал. По словам шофера, в тот вечер он крепко выпил, но ни к кому не приставал. Инициатором конфликта у буфета вокзала стал Кулик, затеявший с ним ссору без видимой причины. Григория шофер после стычки не сопровождал, а пошел спать в барак Мостопоезда.

Табунщикова задержали и поместили в КПЗ (ныне ИВС). Через двое суток в результате напористых уговоров Передрия он написал заявление, в котором признался в убийстве, однако вспомнить подробностей преступления не мог.

Упомянутые беседы оперативника с Табунщиковым проходили в моем присутствии в кабинете уголовного розыска. Их смысл заключался в том, что единственным выходом из сложившейся ситуации для Табунщикова является смягчающее вину обстоятельство – признание. В противном случае шоферу грозит исключительная мера наказания. Оправданиям же Табунщикова, трижды судимого за кражи и хулиганство, никакой суд не поверит. Свидетельствую, столь мастерского психологического нажима, какой продемонстрировал Передрий, мне в дальнейшем не приходилось видеть ни разу. Табунщиков плакал, писал, рвал «признание» и снова принимался писать. Угроз физического насилия со стороны Передрия не было.

Следов крови на ноже подозреваемого экспертиза не выявила. Тем не менее, межрайонный прокурор П. М. Сазонов продлил срок задержания шофера до 10 суток.

Надо сказать, проверяя причастность к убийству описанного Куликом мужчины мы с В. А. Тетеркиным обратили внимание и на некоторые непонятные обстоятельства в поведении самого Кулика. Однако их исследование отошло на второй план после появления подозреваемого Табунщикова, который «удачно» вписывался в событие преступления.

Вкратце суть неувязок заключалась в следующем.

Вернувшись день убийства из клуба в общежитие, Григорий, по его словам, обнаружил, что их с Виктором комната заперта, а сам сосед, у которого находился ключ от входной двери, отсутствует. Не дождавшись возвращения Виктора, Кулик влез в комнату через окно и лег спать. Утром он выбрался тем же путем наружу и направился на поиски соседа в сторону Мичуринского переулка. Причину выбора этого маршрута поисков Григорий объяснить не мог. Перейдя через улицу Маршала Жукова, на которую выходил переулок, он увидел следственно-оперативную группу, проводившую осмотр.

Мичуринский переулок протяженностью 70 и шириной 4 метра представлял собой кратчайший путь для возвращения Кулика накануне вечером к общежитию из клуба консервного комбината. Возник вопрос, почему, проходя по переулку, Григорий не заметил тела соседа, лежавшего в белой рубашке на пешеходной тропинке. Нелогичным было и то, что поиски соседа он отложил до утра.

Кроме того, я вспомнил, как увидев тело Виктора, Григорий сначала пытался прорваться убитому через ограждение места происшествия, а затем стал выкрикивать угрозы в адрес неизвестного убийцы. Поведение Кулика в обстановке молчаливой и сосредоточенной работы нашей группы вызвало ощущение фальши. В тот момент я решил, что Кулик пытается компенсировать показной реакцией чувство вины за то, что не уберег товарища от смерти.

В ходе дальнейшего расследования количество вопросов к Григорию увеличивалось.

Согласно детективной литературе, место происшествия, нередко притягивает к себе преступника. Очевидно, этот феномен в определенной мере распространяется и на следователей. Пытаясь вжиться в обстановку места убийства, я дважды приходил вечерами в Мичуринский переулок. Меня не оставляла надежда обнаружить какие-то новые обстоятельства, хотя бы намекающие на суть случившегося. Об этих потугах, опасаясь насмешек старших коллег, я никому из членов следственно-оперативной группы не рассказывал.

В последнее посещение сведения для новой версии в расследовании обнаружились неожиданным образом. В сумерках, задумавшись, я сидел на скамейке у ворот двора с мазанкой (теперь на месте этого домика не осталось даже следов фундамента). Неожиданно рядом устроился незнакомый парень.

«К Любке пришел? – доверительно спросил он. – Смотри, опасное дело. Тут из-за нее человека недавно убили».

Я ответил, что оказался здесь случайно, и парень продолжил, что в этом дворе живет Любка Хуторная, «красивая девка» пятнадцати лет. В этом году из-за любовной связи с ней сел натри года «один парень-грек». После с Любкой связался Виктор из РСУ. За это его и убили.

– Не может быть, – усомнился я.

– Еще как может, – продолжил сосед по скамейке.

– Тебя как зовут? – спросил я. – Живешь где?

Услышал ответы, назвался следователем и пригласил нового знакомого на утро завтрашнего дня в прокуратуру. Парня такой оборот поразил до крайности. Он сбивчиво объяснил, что ничего достоверного об убийстве не знает и высказал всего лишь случайное предположение о причине события. Так мы и записали на следующий день в протоколе допроса. Однако сведения о связи погибшего с «Любкой» оказались кстати. Кулик об этом знакомстве Виктора промолчал. Любовь Хуторную в прокуратуре знали. Дело об уголовно наказуемой связи с ней «парня – грека» расследовала Майя Дыкленко, выпускница нашего факультета 1963 года.

На допросе по делу об убийстве Любовь рассказала, что погибший Виктор ей известен около месяца. Познакомилась с ним на танцах. Три или четыре раза он провожал девушку из клуба. Вечером накануне гибели Виктор пришел к ее дому вместе с соседом по общежитию «Гришкой Куликом» и предложил пойти на танцы. Было уже 22 часа, а танцы заканчивались в 23. Кроме того, оба приятеля были пьяны. К тому же, Кулик вел себя агрессивно, зло насмехался над приятелем и предлагал девушке Любови свою «дружбу».

Расставшись с Виктором и Куликом, Любовь вернулась домой и о дальнейших событиях того вечера ничего не знала.

Важные сведения сообщила буфетчица железнодорожного вокзала. По словам женщины, вечером накануне убийства Кулик приходил в буфет дважды. В первый раз в 21 час вместе с Виктором. Обоих посетителей буфетчица опознала по фотографии. Они пили пиво, добавляя в кружки водку. Вторично Григорий появился около 23-х часов без Виктора. Кулик приставал к присутствующим, нецензурно выражался и устроил драку с Табунщиковым, которого женщина знала, как постоянного посетителя буфета. Эти показания опровергали последовательность и содержание событий того вечера, описанных Куликом.

По подсказке буфетчицы я нашел других свидетелей, которые подтвердили случай нападения Кулика на Табунщикова. Кроме того, Григорий, по их словам, оскорблял нецензурной бранью других посетителей за то, что пытались его утихомирить.

Жильцы общежития характеризовали Кулика, как любителя спиртного, агрессивного в состоянии подпития. В этой ситуации возникло предположение об убийстве Виктора Куликом. Мотивом могла стать вспышка агрессии или ревности.

Отвечая на вопросы о противоречиях между его показаниями и другими материалам дела Кулик нервничал, срывался на крик, требовал «не мучить допросами», а «лучше арестовать, если подозревают».

Прокурор П. М. Сазонов заметил: «Не торопитесь! Найдем основания, арестуем». При этих словах Кулик в сердцах произнес: «Так будет спокойнее».

– Будет еще спокойнее, – продолжил В. А. Тетёркин, – когда ты признаешься в убийстве Виктора».

– А вот тут вы загнули, – вяло возразил Кулик. – Как же я это мог сделать?

– Ударил в спину ножом, когда Виктор наклонился завязать шнурок, – вставил я.

На эти слова Григорий среагировал как на разряд тока. Помедлив, он произнес: «Ну, раз так, доказывайте. Я больше ничего не скажу».

Григория арестовали по обвинению в хулиганских действиях в вокзальном буфете вечером в день гибели Виктора. Одновременно продолжалась проверка его причастности к убийству. Однако доказательств вины Кулика в этом преступлении добыть не удалось. По показаниям свидетелей, у Григория имелся складной нож, который мог служить орудием убийства, однако мы его на нашли. Григорий утверждал, что потерял складник за неделю до трагического события. Следов крови жертвы на одежде Григория не было.

Дело по факту убийства приостановили. Кулик осудили на три года за хулиганство, и отправили в колонию.

Меру пресечения в отношении Н. И. Табунщикова отменили, а уголовное преследование в отношении него прекратили за отсутствием в его действиях состава преступления.

Впоследствии прокурор П. М. Сазонов возбудил уголовное дело по обвинению В. И. Передрия в принуждении Табунщикова к даче показаний. Это случилось после моего отъезда в Ростов. Василий приезжал ко мне с просьбой дать показания в его защиту. Я обещал рассказать все, как было. Однако следствие обошлось без моих свидетельств.

Эта история закончилась еще одной смертью. О финале я узнал впоследствии от В. А. Тетёркина. Кулик написал из колонии «явку с повинной», признался, что убил Виктора и не может себя за это простить. Убийство объяснил неожиданной вспышкой злобы после расставания с Хуторной из-за на мелкого замечания приятеля. Сообщил о готовности дать подробные показания. Однако постановление об этапировании заявителя в Крымск опоздало. Кулик неожиданно покончил с собой.

Следствие по делу об убийстве длилось до конца августа 1964 года. Я продолжал работать в следственно-оперативной группе, несмотря на то, что срок практики к тому времени окончился. Не мог оставить коллектив до прояснения ситуации. П. М. Сазонов и В. А. Тетёркин реагировали на это с пониманием. Их положительная оценка моей работы вышла за пределы формального одобрения. Накануне отъезда на учебу прокурор предложил мне занять свободную должность следователя межрайонной прокуратуры и завершить учебу на заочном отделении. В ответ я признался, что считаю очное образование более качественным и поэтому оставлять свой курс не хочу. Павел Михайлович отнесся к этому суждению с пониманием и добавил, что готов рекомендовать меня на должность по завершению учебы. Именно так я и планировал будущее. Правда, обстоятельства сложились иначе.

Попутно с участием в расследовании убийства я выполнял отдельные процессуальные действия по ряду других не столь значимых дел.

Вторым по яркости воспоминаний осталось участие в оперативно-розыскном мероприятии, о котором пойдет речь ниже.

История началась в субботний день 1 августа 1964 года. Следственно-оперативная группа, работавшая по делу об убийстве, собралась на совещание в кабинете уголовного розыска Крымского РОМ. Это был момент, когда после лихорадки розыска по «горячим следам» и получения данных о вероятной причастности к преступлению Н. И. Табунщикова, выяснилось, что эта версия ошибочна. Азарт поиска и предчувствие удачи сменились тупой усталостью.

После подведения итогов межрайонный прокурор П. М. Сазонов предложил провести предстоящий воскресный день на море. Начальник милиции обещал дать машину.

Однако эти радужные планы внезапно рухнули. Группа не успела разойтись, как из дежурной комнаты донесся сдавленный плач и громкий разговор. Начальник отделения уголовного розыска Игорь Мельник направился на шум.

На скамье дежурки примостилась невзрачная старушка, одетая, несмотря на жару, в мужской пиджакиз ранее черного, а теперь рыжего сукна. Через ее сбивчивую речь временами прорывались рыдания. Закрывшись ладонями, женщина раскачивалась, словно от боли.

Перед нами сидела жертва карманника. Украли много. Старушка продала корову. Недавно она похоронила мужа и решила, что настало время собираться вслед за ним. Задумала деньги на похороны и на памятник заранее собрать.

– Ето Господь наказал, – вдруг ровным голосом выговорила потерпевшая.

– Как родная была. С дитеночка ее растила. Вдвоем на хозяйстве остались. Веду её с ночи из дому, а она жалобно замычала: «Не продавай меня, бабка!».

Дело возникло тухлое – «глухой висяк». Розыску препятствовали несколько обстоятельств.

Во-первых, потерпевшая ничего не могла сказать о внешности вора. Никого подозрительного вблизи себя не замечала.

Во-вторых, карманник, по-видимому, приезжий. В Крымске эта публика не приживалась. В таких городках для них нет простора. Скорее всего, этот любитель содержимого чужих карманов больше здесь не появится.

В-третьих, отсутствовали свободные сотрудники. Отделение уголовного розыска состояло из трех человек, включая начальника^[38].

В-четвертых, даже если» ЕГО» поймают с поличным на новом преступлении, прежняя карманная кража почти недоказуема.

Несмотря на пессимистические прогнозы, оперативники отвели воскресенье рейду по вероятным местам нового появления карманника. Группе придали сотрудников других подразделений. Я решил помочь ребятам посильным участием.

На нашу долю с оперуполномоченным ОУР Александром Ведашевым выпал автовокзал. Мы встретились там в шесть утра следующего дня. Александр, недавно переведенный в Крымск из милиции Горьковской области, имел опыт предстоявшей специфической работы и охотно делился ее основами.

«Сначала подготовим рабочую площадку», – пояснил он, приглашая за собой в диспетчерскую. Там опер представился дежурной, предупредил, что на вокзале проводится оперативное мероприятие и попросил запомнить участников группы на случай повторного посещения, когда снова предъявлять удостоверение будет недосуг. Диспетчер согласно кивнула, хотя вряд ли догадывалась о сути мероприятия.

По возвращении в зал, мы расположились на передней скамье, лицом в сторону касс. Слева через открытый выход просматривался посадочный перрон.

После первых попыток выделить из обстановки что-либо важное для нашего предприятия у меня возникло чувство безнадежности. Спереди, с боков и сзади непрерывно двигался поток незапоминающихся лиц. Суета дополнялась монотонным гулом и неразборчивыми объявлениями через громкоговоритель.

Заметить в этой толчее замаскированные действия преступника представлялось невозможным. Ведашев же тем временем расслабился, с виду, до легкой дремы. Откинувшись на спинку скамьи, он рассеянно о смотрел в никуда.

– Сними напряжение, – чуть слышно посоветовал он. – Не всматривайся в каждого человека в отдельности. Постарайся видеть обстановку целиком. Место у нас верное. Если ОН на вокзале, будет мигрировать от касс к посадке и обратно.

– А как его распознать? – спросил я.

– Настороженного человека отличишь?

– Наверное…

– Ну, тогда и ЕГО должен увидеть. Только в глаза не смотри.

– Чтоб не загипнотизировал? – пошутил я.

– Нет, чтобы он интереса не засек, – объяснил Ведашев. Он не только глазами «сечет». Даже нутром чувствует тех, кто им заинтересовался.

Ближе к полудню я с удивлением обнаружил, что стал выделять из окружения не только отдельных лиц, но и особенности характера этих людей.

Вокзальная жизнь, несмотря на жару, не затихала. Люди периодически копились у касс, постепенно рассасывались, чтобы затем вновь сбиться в напористую кучу у двери подкатившего к перрону автобуса.

В какой-то момент я обратил внимание на парня, топтавшегося в конце очереди. Парень нервничал и постоянно оглядывался.

Посмотрев на меня, Ведашев отрицательно покачал головой: «Не ОН! – И пояснил вывод. – Заметный, угловатый. Карманник обтекаемым должен быть. А нервничает из опасения, что билетов не хватит. Оглядывается на жену. Она с ребенком у стены рядом с выходом».

Подходящий персонаж попал в наше поле зрения в начале первого часа пополудни. Это был худощавый мужчина среднего роста, лет 60-ти, одетый в ковбойку и соломенную шляпу. С перекинутым через левое предплечье пиджаком. «Ковбой», как я окрестил его для себя, плавал в нашем поле зрения, словно соринка в глазу. Я обратил на него внимание одновременно с Александром, когда мужичок вместе с толпой ушел на посадочный перрон, однако вскоре снова вернулся в очередь за билетами.

«Кажется, ОН, – сказал Александр. – Давай за мной с интервалом, без суеты».

Ведашев с лицом умаявшегося пассажира направился к кассе. Нагоняя его, я на мгновение отвлекся и вдруг услышал крик Александра: «Нет, вы посмотрите, что он делает!»

В моем сознании зафиксировался стоп-кадр: Ведашев, разведя в стороны потных женщин, указывал взглядом на «Ковбоя». Тот, застыл в мгновенном параличе и продолжал держать руку в наружном кармане блузки полной тетки. Далее завертелась карусель. Александр, выхватил мужчину из очереди.

«А ну, кто видел, давайте за мной» – крикнул он, открывая ногой дверь диспетчерской.

По плану моей обязанностью было «обеспечить» уговорами участие в дальнейших событиях потерпевшей и минимум двух очевидцев. В противном случае наши усилия могли пропасть даром: свидетели по такого рода делам и даже жертвы карманников порой просто сбегали из-за нежелания участвовать в следственных и судебных процедурах.

Но в этом случае эмоциональный заряд Александра сдела лдело. Потерпевшая и трое очевидцев ввалились вслед за ним в диспетчерскую.

Из-за короткой давки на входе я задержался снаружи. К моему приходу Александр занял место у стола, держа над ним сжатую в кулак руку «Ковбоя».

– Ой, боже! – кричала потерпевшая. Нехай вин подавиться тымы копийкамы. В мене ж там було 63 копийкы.

– Гражданин, покажите народу, что у вас в кулаке, – тормошил задержанного Ведашев.

Мужчина молча сопротивлялся. Внезапно из группы очевидцев взметнулся увесистый кулак пассажирки. За возгласом «высыпай, гад!» последовал гулкий удар по спине «Ковбоя». Мелочь из кулака карманника раскатилась по столу.

– А вот это ни к чему, – рассердился Ведашев.

– Звыняйте, – смешалась пассажирка. – Я ж от души…

Ее извинения заглушил хохот окружающих.

Тем временем диспетчер посчитала мелочь. Сумма в самом деле составляла 63 копейки, приготовленных под расчет для покупки билета.

Через 20 минут участники событий сидели в милицейском УАЗике.

Задержанный оказался неоднократно судимым карманником «на пенсии». Отбыв последний срок, он недавно осел в теплых краях. Купил мазанку на хуторе «Первенец» в 7 километрах от Крымска. Завел кур и кроликов. Жил бобылем. Воскресное посещение Крымска объяснял желанием познакомиться с городом. С криминальной профессией решил «завязать», однако придя на автовокзал для отъезда домой, избежать соблазна «проверить» чужой карман не смог.

Причастность к субботней краже на рынке категорически отрицал. Правда, в этом случае его подвело нарушение профессионального кодекса карманников, предписывавшего немедленно избавляться от личных вещей потерпевших, украденных вместе с деньгами. Была ли эта его промашка проявлением жадности или тяги к коллекционированию, не известно. Возможно, мы столкнулись с синдромом Плюшкина. Дело в том, что при обыске в доме карманника милицейский следователь обнаружил возможные доказательства преступной деятельности. Среди набора хранившихся за настенным зеркалом разномастных женских кошельков, расчесок и зеркалец нашелся носовой платок с вышитыми инициалами обокраденной старушки. Именно в эту тряпицу, по показаниям потерпевшей, были завернуты деньги, вырученные от продажи коровы.

Как ни странно, арестовывать карманника следователь не стал. Доводом для избрания подписки о невыезде послужили наличие собственного жилища и домашние животные на подворье обвиняемого, за которыми не кому было присматривать.

Суд состоялся в конце августа. Ведашев и я присутствовали на процессе в числе других свидетелей. Карманник к этому времени избавился от кур и кроликов.

Во время перерыва накануне оглашения приговора он ушел обедать в чебуречную напротив суда (теперь в этом помещении посудный магазин). С обеда вернулся в «состоянии крайнего недоумения», отражавшем сомнения в реальности происходящего. Отвечая на вопросы судьи о самочувствии, чистосердечно признался, что в предвидении возможного лишения свободы, выпил напоследок крепленого вина. Восемь стаканов.

Предчувствие «Ковбоя» оказалось верным. Суд отправил его в места лишения свободы на 5 лет.

За период практики у меня появились друзья из числа сотрудников прокуратуры и милиции. С теми из них, кто не уехал в другие края, я общаюсь поныне. С бывшим следователем, затем прокурором, судьей и, наконец, пенсионером В. А. Тетеркиным и его детьми мы провели «вечер воспоминаний» в октябре 2016 года. Виталий Александрович умер зимой 2017-го.

Прежнего прокурора П. М. Сазонова назначили на такую же должность в Туапсинском районе. Он передавал мне из тех краев приветы через своего зятя Николая Губенко и Гену Лозового, бывшего студента нашего курса, а затем следователя туапсинской прокуратуры.

Среди сотрудников милиции, запомнившихся неординарными поступками и трагической судьбой, молодой участковый уполномоченный Николай Лукин.

Накануне моей практики он задержал на отдаленном хуторе бежавшего с этапа особо опасного рецидивиста. Связи с районом не было. Задержанию предшествовала перестрелка. Бандит имел при себе пистолет «ТТ», отнятый у конвоира. По ориентировке вероятность появления беглеца на родном хуторе была сомнительной. По этой причине Николая послали туда в одиночку, «на всякий случай». Сцена задержания, по словам участкового, напоминала оперетту «Свадьба в Малиновке». На финальном этапе участковый и беглец ползали по-пластунски по междурядьям огорода. Время от времени приподнимались над кустами картофеля и стреляли друг в друга. Затем Николай оказался за спиной рецидивиста.

«Знаешь, – рассказывал участковый, – Сменил обойму, поднимаю голову, а он в паре метров впереди смотрит в куда – то в сторону. Мелькнула жуткая мысль – сейчас я человека убью. Вопреки инстинкту крикнул, что стреляю. А он поднял руки. У него патроны кончились».

Этим поступком Николай компенсировал выговор, полученный тем же летом за вопиюще превратное использование доклада Н. С. Хрущева при исполнении служебных обязанностей.

Предыстория события такова. В соответствии с планом реализации мероприятий, предусмотренных Указом Президиума Верховного Совета СССР от 5 октября 1956 года «О приобщении к труду цыган, занимающихся бродяжничеством», пригородный колхоз им. В. И. Ленина в начале 60-х годов принял в коллектив артели табор ромал^[39] [2]. Для убеждения в преимуществах оседлого образа жизни этим гражданам предоставили коттеджи, построенные на окраине г. Крымска за счет хозяйства.

Ромалы признательности к благодетелям не выявляли. Желание вернуться к бродяжничеству сдерживала лишь оговоренная Указом угроза привлечения к уголовной ответственности. Однако от стремления сбиваться всем табором на ночевку в один коттедж их удержать было нечем. Районному и городскому руководству эта особенность не нравилась. Задачу убеждать цыган в недопустимости нарушать жилищно-санитарные нормы возложили на участковогоуполномоченного милиции Николая.

А цыгане были неисправимы. Ежевечерние увещевания сбивавшихся в кучу ромал толку не давали. Уклоняясь от встреч с назойливым участковым, они периодически меняли место ночного сна.

Тут-то Николая осенила идея применить вместо метода убеждения иезуитскую пытку, какой представлялось прослушивание выступлений и докладов Н. С. Хрущева, инициатора приснопамятного Указа об одомашнивании кочевников.

Воплощая в жизнь задуманное, Николай запасся в Красном уголке райотдела сборником речей под названием «Современный этап коммунистического строительства и задачи партии по улучшению руководства сельским хозяйством». Затем, выследив очередное место ночного сбора ромал (благо, отходили ко сну рано), вламывался в коттедж. В коротком вступительном слове объяснял беднягам, что их антисанитарное поведение бросает вызов идеям Никиты Сергеевича, изложенным в речи на зональном совещании работников сельского хозяйства Кубани, а также в докладе на мартовском (1962 года) Пленуме ЦК КПСС. После этого переходил к чтению вслух соответствующих материалов.

Помню мстительное удовольствие, с которым он описывал реакцию цыган, вынужденное общение с которыми лишало его и без того редко выпадающего вечернего отдыха.

«У́-част-ковый, – тоскливо кричали ромалы лужеными глотками. – Уже читал! Не надо!».

«Нет, надо! – возражал Николай. – Ничего не поняли. Потому и собираетесь в кучу». Устное изложение идей Персека продолжалось не менее часа.

Эксперимент закончился жалобой цыган председателю колхоза Есину. Скандал докатился до райкома партии и от первого секретаря Скороходова спикировал на райотдел милиции. Николай, получив грандиозную выволочку и выговор, приобрел в коллективе титул чтеца-декламатора.

Он был смелым, душевным и жизнерадостным парнем. В пятницу седьмого августа 1964 года мы отвезли в Краснодар объекты для экспертного исследования. На обратном пути беззаботно болтали в кузове попутного грузовика. А через два дня, в воскресенье, он застрелился из табельного «Макарова» после глупой и пошлой истории с его невестой. Эксперт Кузьма Иванович Соленов сказал, что в момент смерти Николай был трезв.

Курс четвертый, новое жилье и последняя шабашка

Учеба на четвертом курсе прошла по накатанной колее. Я стал «круглым» отличником с повышенной стипендией в размере 50 рублей. 10 апреля 1965 года состоялась наша с Людмилой свадьба. Свидетелем в ЗАГСе были Саша Смола и школьная подруга Тамара Филиппова, дочь бывшего начальника Орджоникидзевского суворовского училища. Свадьбы мы хотели избежать, однако этого не позволили комсомольские активисты наших с Людмилой факультетов. Они организовали вечер в ресторане «Центральный».

После женитьбы мы Людмилой поселились в частном доме по Крепостному переулку, метрах в 50-ти от угла улицы Энгельса. Выбор жилья и хозяйки оказался неосмотрительным, что объяснялось отсутствием необходимого опыта и предсвадебной суетой.

Наше пристанище представляло собой выгородку из коридорного тупика. За него квартирная хозяйка Розалия Матвеевна брала 30 рублей в месяц.

Раньше в этом «пенале» за 15 рублей в месяц квартировал инженер НИИ по имени Толя. Затем хозяйку осенила мысль увеличить арендную плату вдвое и сдавать этот укромный уголок студенческим семейным парам.

Поскольку Толе такое повышение было не по карману, он освободил апартаменты, переместив кровать в коридор на проходе к ванной.

Сама хозяйка занимала две комнаты площадью 70 квадратных метров. Кроме того, неприкосновенной для жильцов территорией считалась бо́льшая часть коридора и просторная веранда. Иногда к Розалии Матвеевне приезжал живший отдельно взрослый сын, с которым хозяйка громко спорила по неведомым жильцам имущественным вопросам.

Историю квартирных перемещений Толи и его взаимоотношений с хозяйкой мы узнали позднее. Наш сосед, с виду крепкий парень лет 25-ти, занимался штангой в ДЮСШ. Выполнил норматив 2-го разряда в весовой категории 73 килограмма. Однако незадолго до нашего знакомства, решив побороть грипп ударной тренировкой и последующим горячим душем, заработал ревмокардит. При нас для него стали неподъемными даже пятикилограммовые гантели.

К Розалии Матвеевне Толя попал после недавнего расторжения брака. Причиной распада семьи заключалась в мизерной, по воззрениям жены, 120-ти рублевая зарплата мужа. Финал расставания супругов Толя описал так: «Обсудили положение. Вместе поплакали. Пошли в суд. Развелись». Чем занималась бывшая жена соседа, Толя не рассказывал. Иногда экс-супруга приходила к Толе и оставалась на ночь. На недоуменные вопросы о столь странных отношениях сосед отвечал: «Что поделаешь? Старый друг лучше новых двух».

В вечерних разговорах Толя обсуждал идею найти доходную работу на Севере или на Дальнем Востоке. После возвращения оттуда с большими деньгами, говорил сосед, бывшая жена «крупно пожалеет».

В начале лета 1965 года «Бэби» – Женя Ляхов, нашел для нас с ним временную (на месяц) работу в бригаде ремонтников трамвайных путей. Эта шабашка оказалась кстати. Учеба Людмилы еще не кончилась, а деньги требовались на поездку в милую жене Головинку Лазаревского района большого Сочи. Завершить каникулы мы планировали знакомством с Одессой, по приглашению старшей сестры отца тети Лизы.

Коллектив ремонтников, готовый принять нас с Женей на временную работу, трудился вблизи дома будущего профессора, на мосту у пригородного вокзала.

Наши трудовые обязанности относилась к категории «бери больше – бросай дальше». Трамвайные рельсы лежали в напластованиях асфальта толщиной 15–20 см. Пути следовало вырубить из плена дорожного покрытия с боков и посередине. После чего предстояло заменить старые рельсы на новые. В качестве инструментов использовались пневматический перфоратор с мотокомпрессором и набор ломов.

Как объяснил мастер, замена освобожденных рельсов выполнялась ночью, чтобы не перекрывать движение. Несмотря на небольшие по сравнению с вырубкой асфальта трудозатраты, эта операция была самым высокооплачиваемым этапом работ. Подготовительная часть, требовавшая гораздо больших физических усилий, оценивалась по смехотворным расценкам, утвержденным Постановлением СНК СССР в каком-то далеком году. По словам мастера, за вскрытие квадратного метра асфальта нашей толщины и последующую погрузку бывшего покрытия на автомашину следовало платить по 30 копеек. Несмотря на это, руководитель обещал нам с «Бэби» заплатить за месяц добросовестной работы по 100 рублей. Каким образом мастер намеревался обойти расценки, мы не спрашивали. Очевидно, речь шла о таком виде противоправных действий, как пресловутые «приписки». Вышестоящее руководство, пояснил мастер, смотрело на подобные уловки сквозь пальцы, понимая, что желающих работать по расценкам 30-х годов уже не найти. По нашему с «Бэби» мнению, такой подход к оплате труда не противоречил здравому смыслу и нормам официальной морали.

Позже, расследуя уголовные дела о хищениях в отрасли строительства, я внимательно отслеживал грань между приписками, устраняющими перекосы в устаревших расценках, и «дутыми объемами» работ, маскирующими хищения алчного начальства.

Зачисление в бригаду прошло без излишних формальностей. В Трамвайно-троллейбусном управлении приняли наши заявления, записали наши паспорта и выдали служебные билеты на проезд в трамвае и троллейбусе сроком на месяц. Мастер предупредил, что в случае прогула или прекращения трудовых отношений до истечения месячного срока оплатит отработанные дни в полном объеме, однако возврат после этого в коллектив исключит навсегда.

Постоянное ядро бригады составляли три жилистых, профессионально сутулых, словно скрюченных судорогой мужичка. Работало ядро без видимого усердия, однако мастер платил профессионалам по 120 рублей. Разницу в зарплате руководитель объяснил так: «Работаете вы усерднее. Но через месяц уйдете, а они останутся. Вот и доплачиваю им за постоянство». Это было правильно. Постоянным трудягам мы не завидовали.

Временно, кроме меня и «Бэби», трудились ребята из Ростовского художественного училища имени М. Б. Грекова.

Работа оказалась намного тяжелей, чем разгрузка вагонов. В первом случае непрерывный труд по 12 часов компенсировался недельным отдыхом. Тут же приходилось орудовать ломом с утра до вечера ежедневно. На перфораторе трудились попеременно. Вопреки ожиданиям, этот инструмент тоже требовал немалых усилий и изводил утомительной вибрацией. Недоставало опыта распределения сил. Рассматривая физические усилия как тренировочную нагрузку, я безрассудно усердствовал по максимуму. Кроме того, решив основательно загореть, работал на солнечном пекле обнаженный по пояс. В итоге под вечер морила слабость. А утром, преодолевая мышечную скованность, с трудом поднимался с постели.

Ко тому добавились козни квартирной хозяйки Розалии Матвеевны. Заламывая цену за нашу клетушку, длина которой соответствовала размеру кроватной сетки на кирпичных опорах (для спинки места не хватало), а ширина давала поставить журнальный столик, хозяйка напирала на разрешение пользоваться ванной в любое время. После начала дорожных работ это удобство пришлось кстати. Возможность смыть с себя дневной слой пыли и грязи, не выходя из дома, примиряла с недостатками временного жилища. Но однажды Розалия Матвеевна встретила меня печальной новостью об отключении горячей воды. Пару дней пришлось мыться холодной. Моя неприхотливость хозяйку разочаровала.

На третий день, не дождавшись «включения», сосед Толя взял дело в свои руки. Вечером мы услышали его радостный крик: «Дали горячую, Розалия Матвеевна! Дали!».

– Что вы говорите, Толя! – кисло обрадовалась Розалия.

В ответ будущий получатель северных зарплат еще раз подтвердил новость. Затем, заглянув в наш в «пенал», пояснил, что давно изучил не только натуру «этой обезьяны»^[40], но и устройство водоснабжения квартиры. Причина отсутствия горячей воды объяснялась просто: Розалия перекрыла магистральный кран, спрятанный в коробе на веранде.

Моя работа на трамвайных путях закончилась досрочно по причине неожиданной травмы. Произошло это в момент погрузки в самосвал здоровенной плиты выломанного асфальта. Раскачав прямоугольник вдвоем, мы не смогли перебросить груз через борт автомобиля. Когда плита, заскользила по металлическому краю вниз, напарник отскочил в сторону. Пытаясь исправить положение, я удержал груз, подставив под него обе руки. Однако сделал это в неудобной позе. Подскочившие ребята помогли затолкать плиту на место. После этого в животе появились неприятные ощущения. С трудом доработав, я добрался домой. Вечером начался кровавый понос, который прекращался только в горизонтальном положении. Наутро, при попытке встать, недомогание возобновилось. Следующие два дня пришлось провести в постели. Мало-помалу боли затихли, но работу я продолжать не смог.

Вскоре наше жилище навестил «Бэби», не имевший представления о причине моих прогулов. Через день после рассказа о случившемся мастеру коллега принес переданные руководителем 40 рублей.

Положительная оценка былых трудов на ремонте трамвайных путей неожиданно дошла до меня осенью 1966 года. В тот день, я, новоиспеченный следователь УООП по Пролетарскому району г. Ростова-на-Дону, встретил «свою» бригаду на углу улицы Горького и Ворошиловского проспекта. Ребята из училища искусств имени М. Б. Грекова, разбирали булыжную мостовую напротив кафе-молочной, высвобождая пространство для замены трамвайных рельсов. По сравнению со вскрытием асфальта на мосту работа была пустяковая. Один грековец, имени которого вспомнить не могу, узнав во мне бывшего «коллегу» (память художника), закричал: «Давай к нам! Мастер говорил, что возьмет, хоть ты ушел без предупреждения!». Признаюсь, такая немудреная похвала согрела душу больше, чем некоторые официальные поощрения в дальнейшем.

Наряду с перекрытием крана за приторно вежливой Розалией числились и другие забавы подобного рода. Перечислять их не буду. Противно. Последней каплей, разрушившей наши квартирно-съемные отношения, послужили молчаливые претензии к месту хранения повседневной обуви.

Возвращаясь домой, я и Людмила считали естественным оставлять туфли на просторной веранде в свободных ячейках находившейся там вместительной обувной полки. Однако стоило на минутку отлучиться из клетушки, например в ванную, как по возвращении обратно обувь уже стояла на видном месте крохотного пространства нашей суверенной жилой площади. В этих случаях Розалия действовала мгновенно и незаметно. Каких-либо слов по этому поводу она не говорила.

Уезжая из этого необычного дома к новому месту жительства, мы «забыли» попрощаться с хозяйкой. Позже «Бабуша» передавала, что Розалия неприятно удивилась этому проявлению нашей невоспитанности.

Покинув Розалию, мы с Людмилой согласились с предложением ее мамы Нины Ионовны поселиться в комнатушке на ул. Вяземцева площадью 10,5 квадратных метров. После «пенала» Розалии теснота этого жилья в коммуналке не казалась непереносимой. Компенсацией неудобств было объединение наших доходов на питание и коммуналку. Зарплата Нины Ионовны составляла 70 рублей. 30 декабря 1965 года родилась наша Вера. Таким образом, население комнатушки увеличилось до четырех человек. Спасибо Ростовской мебельной фабрике за неплохую и доступную складную тахту. Ее покупка позволяла в дневное время выкроить свободное для передвижений по комнате пространство. К тому же, в отличие от апартамента Розалии, в наше пользование отводились часть кухни и половина коридора. Слава Богу, соседями оказались симпатичные и доброжелательные Эдик Красников, слесарь-приборист авиаремонтного завода с женой Надей (сотрудницей неизвестной конторы) и двое девочек. К слову, во время моего первого приезда в отпуск из Хмельницкого Эдик искренне жалело времени нашего коммунального соседства. Вспоминал, как я вовлек его в занятия спортом в зале мореходного училища им. Седина (там вел секцию крымчанин Коля Губенко) и организовывал другие совместные мероприятия.

Преддипломная практика

Полугодовую преддипломную практику, которая началась осенью 1965 года, я проходил в следственном отделении Кировского РОМ Г. Ростова-на-Дону. Мне здорово повезло с начальником этого отделения, майором милиции Дмитрием Никитовичем Самойличенко. Это был специалист с большим следственным опытом, скрупулезно блюдущий требования уголовного процесса, закаленный в противодействии неправомерным требованиям милицейского, советского (исполкомовского)и партийного руководства разных рангов. Среди начальства он имел репутацию занозистого формалиста и спорщика. На моей памяти ходил объясняться со вторым секретарем Кировского райкома, предусмотрительно захватив с собой Уголовно-процессуальный кодекс. Вынудил извиниться за хамскую выходку на городском селекторном совещании профессионально убогого начальника Управления внутренних дел города В. П. Кокина, назначенного на этот пост в 1964 году прямиком с должности секретаря ростовского горкома комсомола. То было время нашествия комсомольских функционеров на руководящие должности правоохранительных органов и органов КГБ. Начальником УКГБ при СМ СССР по Ростовской области стал первый секретарь обкома комсомола Ю. П. Тупченко. А председателем КГБ при СМ СССР – бывший первый секретарь ЦК ВЛКСМ В. Е. Семичастный.

От «вытеснения» с должности начальника отделения Д. Н. Самойличенко защищал набор обстоятельств.

Во-первых, безупречная репутация, включавшая демонстративный отказ от «дружеских услуг» руководства райотдела, включая предложения «подбросить» домой на служебной машине после вечернего дежурства.

Во-вторых, положительные служебные показатели отделения.

В-третьих, твердая поддержка «крепкого руководителя», со стороны начальника следственного отдела УООП по Ростовской области полковника милиции В. В. Лашина (бывшего прокурора Ленинского района г. Ростова-на-Дону) и заместителя начальника отдела полковника милиции А. И. Кузьмина.

Немалое значение имело и то, что упраздненные в 1958, а затем воссозданные в 1963 году милицейские следственные подразделения вышли из подчинения начальников милиции районного и городского уровня. Прямым руководителем районных следственных отделений стал начальник областного отдела. Этот разумный шаг, укрепил процессуальную самостоятельность следователей, оградив от необоснованных служебных придирок и других каверз районного и городского милицейского руководства.

В неслужебном общении с подчиненными Д. Н. Самойличенко был отличным старшим товарищем. Добродушным, ироничным, благожелательным. Летом 1969 года, навестив меня проездом в г. Хмельницком, Дмитрий Никитович признался, что бо́льшая часть его служебных усилий уходит не на расследование уголовных дел, а на преодоление служебных конфликтов с начальником райотдела и неформальными «ходатаями по делам» – городскими и партийными чиновниками. Тогда же высказал намерение уволиться со службы в день достижения выслуги 25 лет. Так он впоследствии и поступил.

Следственное отделение УООП по Кировскому району г. Ростова-на-Дону состояло из 4 человек. Следователи загружались работой по маковку, и поэтому мое появление коллектив воспринял благожелательно.

В первый же день практики я получил отдельный кабинет, сейф и материалы с резолюцией Д. Н. Самойличенко: «Прошу рассмотреть вопрос о возбуждении уголовного дела». Речь шла о расследовании угона автомашины без цели хищения. Ответственность за это противоправное действие законодатель установил в июне 1965 года статьей 212.1 УК РСФСР. Однако, по причине недостатков правовой пропаганды значительная часть населения о появлении этой нормы не знало. Ранее правоохранители рассматривали угон как административное правонарушение.

«Мой» угонщик, в прошлом таксист, польстился среди бела дня на «Волгу» из таксопарка. Противоправные действия экс-таксист объяснял так: «Выпил. Хотел поехать домой. Свободных машин не было, а тут «рябуха» без шофера у кафе-стекляшки на углу Кировского и Энгельса. Сначала ждал возвращения водителя, а затем открыл машину ключом, оставшимся с прежней работы, и двинул потихоньку».

Водитель такси обедал в кафе. Увидев «Волгу», отъехавшую в направлении Ворошиловского проспекта, он выскочил к телефону-автомату и набрал номер «02». Угонщика засекли в районе пригородного железнодорожного вокзала, но догнали в тупике у его дома.

Находясь под подпиской о невыезде, участник судопроизводства исправно приходил на допросы. С готовностью рассказывал о деталях и мотивах правонарушения. Его раскованность несколько удивляла. Причина непринужденного поведения раскрылась в день предъявления постановления о привлечении в качестве обвиняемого.

Ознакомившись с документом, экс-таксист с ехидцей спросил: «А разве есть закон, чтобы за это привлекать к уголовной ответственности?».

После ответа с демонстрацией текста новоявленной статьи УК скис. Оказывается, он ориентировался на примеры подобных действий, совершенных знакомыми, которые обошлись административными штрафами.

Вряд ли правонарушителя утешило сознание, что уголовное дело по его обвинению открыло счет практике применения статьи 212.1 УК РСФСР в Ростове и области. Приоритет засвидетельствовала справка тогдашнего 1-го (учетно-архивного)спецотдела УООП. Утешением для осужденного можно считать сравнительно мягкое наказание – 1 год лишения свободы условно.

Другим запомнившимся делом явилась кража носильных вещей из квартиры на проспекте Чехова. Вора поймали с поличным на выходе из квартиры соседи потерпевшего. Это был молодой, но уже судимый за хищение парень. Оказалось, что сестра этого урода (в смысле персон, без каких не могут обойтись некоторые приличные семьи) успешно училась на филологическом факультете нашего университета. Она дала толковые показания о формировании личности непутевого брата. Процесс расследования запомнился особенностями общения с районным прокурором Старовойтовым.

После опыта работы под руководством Крымского межрайонного прокурора П. М. Сазонова этот человек с классным чином младшего советника юстиции воспринимался, как явление нереальное. При воспоминании о нем перед мысленным взором всплывают строки Льва Николаевича Толстого: «Товарищ (помощник – И. Т.) прокурора был от природы очень глуп …в высшей степени самоуверен, доволен собой…». Сверх качеств толстовского героя наш прокурор был перестраховщиком и откровенным хамом. Исключительно по причине нежелания общаться с ним из следственного отделения по Кировскому району уволился, не дослужив до пенсии, деликатный Эмиль Варшавский, выпускник юрфака РГУ, признанный дока расследования сложных хозяйственных дел.

Моя первая встреча со Старовойтовым состоялась для получения санкции на арест описанного выше «домушника». Д. Н. Самойличенко отправлял меня в прокуратуру с непонятной улыбой. Лишь по возвращении я понял, что он заранее предвидел мое впечатление он знакомства с этим персонажем. Прокурор оказался крупным мужчиной с густой, пробитой сединой шевелюрой, золотыми коронками на передних зубах верхней челюсти и оловянным взглядом.

Бегло просмотрев материалы дела, он задал удививший меня вопрос: «Где доказательства кражи?».

Решив, что это шутливая проверка познаний в уголовном процессе, я старательно перечислил протоколы допросов потерпевшего и свидетелей, вещественные доказательства и даже признания самого обвиняемого.

После этого прокурор небрежным жестом отмел лежащие перед ним бумаги в сторону и повторил: «Доказательства где, я спрашиваю?».

Затем диалог повторился еще дважды. Наконец, выйдя из заезженной колеи, Старовойтов спросил: «А что будет, если обвиняемый откажется от признательных показаний?».

Приведенные доводы, что доказательств хватит и на этот случай, на него не подействовали.

Решение было таково: «Избирай подписку о невыезде. Для ареста оснований нет». Это противоречило содержанию соответствующей статьи УПК. Аргументированные ссылки на то, что обвиняемый ранее судим, не имеет постоянного места жительства (из дома ушел), не работает и может скрыться, прокурор в расчет не брал.

Тогда, пользуясь советом коллег по следственному отделению, я попросил прокурора зафиксировать его указание в письменном виде на постановлении об аресте. Однако Старовойтов увековечить решение отказался.

О дальнейшем общении подробно рассказывать не хочется. Я не ушел из кабинета пока на бланке постановления об аресте не появился рескрипт: «Отказать. Избрать в качестве меры пресечения подписку о невыезде».

Очевидно, моя настойчивость приобрела дополнительный вес после случившегося накануне конфликта прокурора с дознавателем Володей Кощеевым. Скандал произошел по сходной причине. В ответ на требование Владимира санкционировать арест по одному из дел или письменно зафиксировать отказ на случай дальнейших разбирательств, Старовойтов в запале спора швырнул дело на пол. После этого Кощеев, не державшийся за службу, ушел из кабинета со словами «Вот ТЫ это дело поднимешь и принесешь! А я пошел рассказывать о ТВОИХ фокусах областному прокурору!».

Дело с письменным указанием прокурора в тот же день принес Кощееву помощник Старовойтова Глазков. Об этом событии я до похода в прокуратуру не знал.

Мне удалось закончить и направить в суд дело «домушника» до того момента, как тот ушел «в бега». Примерно через год после этого, будучи следователем по Пролетарскому району, я выслушал упреки работников Кировского суда. Мне пеняли за то, что я не арестовал сбежавшего вора, хотя для этого имелись законные основания. В ответ я предложил судье внимательнее прочесть мое постановление об аресте обвиняемого и обратить внимание на автограф прокурора на этом документе.

За время практики я расследовал четыре уголовных дела. Со Старовойтовым больше не общался. Кроме описанных выше дел, пришлось заниматься двумя малопримечательными случаями хулиганства.

Правда, по одному из них с требованием проинформировать о ходе расследования и показать материалы приходил заместитель руководителя народной дружины Кировского района из числа старых большевиков. Его интерес объяснялся тем, что обвиняемого задержали и передали в милицию дружинники. Уверенность посетителя в праве контролировать ход расследования от имени общественности основывались на том, что эту организацию формально возглавлял 2-й секретарь райкома КПСС Ананьев. Описав посетителю перспективы дела, я отказался знакомить его процессуальным документами, ссылаясь на тайну следствия. Поскольку ветеран партии не унимался, я проводил его к Д. Н. Самойличенко, который посоветовал непрошенному инспектору заняться решением задач, не выходящих за пределы его компетенции. Правда, после этого сам Дмитрий Никитович был вынужден посетить Ананьева для объяснения ряда положений УПК.

Одновременно с практикой по вечерам я писал и печатал на служебной машинке дипломную работу.

По завершении практики Д. Н. Самойличенко посоветовал В. В. Лашину направить запрос в университет о моем целевом распределении в распоряжение следственного отдела области.

Учеба завершилась

Обучение нашего курса на юридическом факультете РГУ официально завершилось 30 июня 1966 года.

Накануне защиты дипломной работы и последующих государственных экзаменов руководство факультета провело анкетирование, чтобы узнать пожелания выпускников по поводу юридических специальностей и ведомств, в которых они желали работать.

Объявленные деканатом результаты этого опроса меня удивили. Два выпускника – я и Володя Федоренко, хотели стать следователями в органах милиции. Наше решение вызвало горячее одобрение декана. Милиция жаловалась на нехватку кадров и с готовностью принимала наших выпускников. Однако кандидатуру Володи, тем не менее, отвергла по причине довоенной судимости за хулиганство его отца, погибшего на фронте. Об этом удивительном решении я уже писал. В конце концов, в распоряжение милиции «волевым порядком» было направлено 10 человек.

Несколько однокурсников попросились в нотариат и юрисконсульты. Мне их желание заниматься «бумагомаранием» было непонятно. Немногие пожелали связать себя с органами прокуратуры. Среди них оказался Виктор Захарченко.

Анатолия Сапина и нашего старосту Мищу Барановского, членов КПСС со времен срочной службы в армии, направили в распоряжение Ростовского областного суда.

Аварец Гунаш Нибиев и ингуш Руслан Хаджиев категорически отказались возвращаться в родные республики и соглашались ехать в другие регионы страны. В итоге Гунаш уехал в Мурманскую область, а Хаджиеву пришлось – таки стать следователем МООП Ингушетии. Года через два я прочел в Комсомолке о том, что он, пойдя на поводу у своего тейпа, принял неправомерное решение по одному из дел.

Меня направили в распоряжение УООП Ростовского облисполкома.

Поскольку свободной должности следователя Кировском районе не было, я получил назначение на должность следователя по Пролетарскому району Ростова-на-Дону. Начальник этого отделения Николай Касьянович Забудько был давним товарищем Дмитрия Никитовича.

Моя учеба на юридическом факультете РГУ завершилась 30 июня 1966 года.

Примечания

1

ОБД Мемориал – http://obd-memorial.ru.

(обратно)

2

ОБД Мемориал – http://obd-memorial.ru.

(обратно)

3

http://podvignaroda.mil.ru/?#id=16495976&tab=navDetailManAward

(обратно)

4

(обратно)

5

В расчетной книжке мамы за 1952 год имеются записи о размере оклада в сумме 980 рублей и ежемесячном отчислении на заем суммы 140 рублей. Подоходный налог колебался от 85 руб. 38 коп. до 167 руб.67 коп.

(обратно)

6

http://podvignaroda.mil.ru/?#id=50974134&tab=navDetailManAward

(обратно)

7

(обратно)

8

За условную единицу принято считать жестяную банку № 8 вместимостью 353,4 см 3 и весом 400 г продукта.

(обратно)

9

Для сравнения: сохранившийся после акционирования и нескольких волн разворовывания эффективными менеджерами огрызок комбината ныне выпускает в год до 170 тыс. условных банок консервов условного качества.

(обратно)

10

В новые времена, после тотального разворовывания предприятия, производственные мотивы эмблемы стыдливо сменили малопонятные геометрические формы разных цветов. Текстовое пояснение к ним отражает свободные ассоциации мастеров геральдики, мало связанные с логикой возникновения, прошлой и нынешней жизнью города.

(обратно)

11

http://podvignaroda.mil.ru/?#id=21161126&tab=navDetailDocument

(обратно)

12

Сейдов И. «Красные дьяволы» в небе Кореи. Советская авиация в войне 1950–1953 гг. Хроника воздушных сражений. – М.: Яуза; Эксмо, 2007. – 704 с. – (Сталинские соколы). – с. 416.

(обратно)

13

Там же. С.420.

(обратно)

14

Там же. С.507.

(обратно)

15

Там же. С. 94.

(обратно)

16

https://ru.wikipedia.org/wiki/Процесс_над_пособниками_немецких_оккупантов_в_Краснодаре_(1943)#cite_note-.D0.BF.D1.80.D0.B8.D0.B3.D0.BE.D0.B2.D0.BE.D1.80-3

(обратно)

17

http://www.vsp.ru/dates/2007/09/27/414835#sthash.Pp69eOKH.dpuf

(обратно)

18

http://www.yandex.ru/clck/jsredir?from=www.yandex.ru

(обратно)

19

http://ростовгород. рф/19-oni-zhili-v-nashem-gorode/2894-byl-v-rostove-mayakovskij.html

(обратно)

20

М. С. Сабанский был у меня на слуху с детства. В годы нашего пребывания в станице Ассиновской он руководил Орджоникидзевским трестом консервных заводов. Участник обороны Кавказа. Систематически приезжал на наш завод. Был известен как умелый и властный управленец сталинского стиля, тем не менее, мирившийся с ершистостью профессионалов из числа подчиненных. Именно он уговорил маму перевестись с Георгиевского завода на Крымский консервный комбинат. В 1957 году М. С. стал начальником одного из управлений Северо-кавказского Совнархоза.

(обратно)

21

Лат. reduplicatio – лингв. повторение.

(обратно)

22

Марцинкевич В. И. Человек из прошлого века (мемуар "индивидуалиста"). Москва 2011, с.107.

(обратно)

23

http://www.proza.ru/rec.html?2007/10/01/119

(обратно)

24

http://donvrem.livejournal.com/141939.html

(обратно)

25

http://www.kovcheg-kavkaz.ru/issue_31_239.html

(обратно)

26

Говорит радио Свобода. Россия Вчера, Сегодня, Завтра. "Ваши письма" 6 февраля 1998. Ведущий Анатолий Стреляный. http://archive.svoboda.org/programs/RYTT/1998/RYTT.020698.asp

(обратно)

27

Жаргонный эквивалент «народного заседателя», обозначает характерные движения головы этой процессуальной фигуры в случаях совещания состава суда на месте.

(обратно)

28

По воспоминаниям Л. Григоряна однажды Мэтр был основательно избит по заказу карманников. Однако, отлежавшись дома в течение недели, он продолжил противоборство с прежним рвением.

(обратно)

29

Послух – свидетель в суде на Руси IX–XIII вв., не являющийся очевидцем.

(обратно)

30

Жук семейства пластинчатоусых, вредитель (Токовый словарь Т. Ф. Ефремовой).

(обратно)

31

Охране трудовых прав рабочих и служащих профсоюзами посвящены кандидатская и докторская диссертации Е. М. Акоповой. http://dbs.sfedu.ru/www/rsu$persons$.startup?p_per_id=789

(обратно)

32

Марцинкевич В. И. Человек из прошлого века (мемуар "индивидуалиста"). Москва 2011, с.103.

(обратно)

33

Родной, дорогой, милый – арм.

(обратно)

34

В послужном списке Н. М. Минасяна, приведенном в статье Википедии, сведений о его министерском прошлом почему-то нет.

(обратно)

35

Степаненко Н. А. Генезис и эволюция общественно-политических теорий и практик Ю. А. Жданова. Диссертации на соискание ученой степени кандидата политических наук. Ростов-на-Дону – 2014

(обратно)

36

Вспоминал всякий раз при раскрытии неочевидных преступлений

(обратно)

37

Журнал "Вопросы истории", 1994, № 3, с. 9–24.

(обратно)

38

Кстати, общая численность Крымского РОМ в 1964 году составляла 32 человека. В середине 90-х она выросла до 120 сотрудников

(обратно)

39

Самоназвание цыган.

(обратно)

40

Удивительная эрудиция. Согласно энциклопедическому словарю Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, Розалией (Rrosalia hapale) называется один из видов больших обезьян.

(обратно)

Оглавление

Часть первая Детство и школа

  Место рождения – Ростов, место жительства – станица Ассиновская

  Фронт рядом

  Времена года

  Детали быта военного времени

  Друзья

  Возвращение эвакуированных, денежная реформа и отмена продуктовых карточек

  Первый класс

  Игры и другие развлечения

  Поездка в Носовку. Родственники мамы

  Школьные каникулы

  Завершение учебы в Ассиновской

  Георгиевск

  СШ № 1

  Белогородка в 1954 г.

  СШ № 3

  Снова СШ № 1

  Белогородская средняя школа

  Осень 1956. Отголоски венгерских событий

  Первое знакомство с Крымском

  10-й класс

  О стоматологии, профессиональной неподготовленности и человечности

  Прощай, школа

Часть вторая За работу, товарищи!

  Здравствуй, Кубань!

  Крымский консервный

  Окрестности Крымска

  Механический цех

  Коллектив цеха

  Молодежь цеха

  Цех коммунистического труда

  Спортсмены механического

  Захватывающе интересная работа следователя

  Приезд Вити Левина

  Вступительные экзамены в ВУЗ. Попытка номер два

Часть третья Предстоит учиться мне в университете

  И вновь Ростов

  Осень колхозная

  Гранит науки

  Латинисты

  Физкультура и спорт

  Расставание с ДЮСШ

  Уголовный розыск

  Новочеркасские события июня 1962 года

  Обстановка накануне событий

  Приговор

  Учёбе время – шабашке час

  Новые предметы, новые наставники

  Ученые о некоторых причинах репрессий 30-х

  Известные и знаменитые

  Теория – практика

  Курс четвертый, новое жилье и последняя шабашка

  Преддипломная практика

  Учеба завершилась

*** Примечания ***