Перфундере [Екатерина Анатольевна Троу] (fb2) читать онлайн

Екатерина Троу Перфундере

Есть чувство, которое не передать словами. Как правило, ему не придают весомого значения. Есть – хорошо, нет – не всегда плохо. Бывают дни, когда мечтаешь ощутить эту статичность в теле, в сердце, в мыслях. Невесомое, неосязаемое, оно, словно тончайшее хлопковое полотно, касается души, забирает всю силу и не причиняет при этом никакой боли. Это чувство называется покоем…

Часть I

Глава 1

Новые люди – старые надежды

Мы шли вдоль Винджейского болота, а точнее, над ним. Жидкая субстанция под нами выделяла пары, кипела и взрывалась. Местами из недр её вздымались только-только появляющиеся на свет лианы: бирюзового оттенка, почти такие же, как лианы в висячем мостике, по которому шла наша группа. Конечно, молодые побеги намного более прозрачные, нежели зрелые лианы, по которым ходили уже несколько лет. Но и на них начинала сказываться разрушительная сила Винджейского болота, которое сначала даёт жизнь лианам и памилам, а затем забирает её. В подвесном мостике кое-где, прямо в центре полотна, зияли сияющие дыры, состоящие из хрупких останков гниющей лианы. Говорят, ночью идти по таким дорогам проще, ведь затаившиеся днём ловушки во тьме просто невозможно не заметить. Они фосфоресцируют, точно скопления звёздной пыли! Но никто не решался ходить по болотам в тёмное время суток, ведь с наступлением сумерек у так называемой воды начинается наибольший пик активности. Если днём по поверхности большинства болот лишь временами пробегала волна серьёзных колебаний, то ночью они превращались в кипящее зелье, брызги которого могут здорово покалечить или даже убить. Хотя…. В нашей деревне не было ни одного человека, хотя бы раз наблюдавшего за действием болотной кислоты, поэтому жители относились к водоёмам с благоговением, как когда-то в далёком-далёком прошлом люди трепетали перед громом и молнией, не в силах объяснить их природу, кажущуюся магической. На мой взгляд, странно, что такое мнение бытовало не только среди простых людей, но и среди известных учёных. Никто не проявлял особого интереса к болотам, обычно под предлогом «более важных проблем». О них даже не говорили. А если находился какой-нибудь языкастый болван, посмевший пустить шутку на «болотную» тему, на него тут же устремлялись осуждающие взгляды. Впрочем, такие ситуации были скорее исключениями из правила, чем отдельными пунктами в нём. В большинстве своём люди из моей деревне жили счастливо и безмятежно, словно болот и вовсе не существовало.

Первооткрыватель – Люк Маркюль – погибший спустя два года после первого заселения Перфундере землянами, запомнился всем жителям нашей планеты прежде всего парочкой нелогичных традиций, превратившихся почти что в законы, один из которых я испытывала в тот день во всей полноте. Суть данной традиции заключалась в, так сказать, близком знакомстве переселенцев с сущностью планеты Перфундере. Дело в том, что космодром, где приземлялся межгалактический паром, ежегодно привозивший новых жителей для Перфундере, располагался на единственном на планете каменистом участке – Звёздном плато. Эту возвышенность называли пеньком, так как её склоны были далеко не пологими, и спуститься с неё можно лишь с помощью специального эскалатора. Сама площадка представляла собой безопасное место, однако Винджейское болото, которое простиралось в нескольких метрах от плато, таковым далеко не являлось. Этот водоём отличался от остальных своей гиперактивностью. Ежегодно Винджейское болото расширяло свои «владения», отрезая путь для новоприбывших жителей Перфундере кипучей кислотной массой. Шли годы, и переход от пенька к населённым пунктам стал осуществляться через проложенный над болотом навесной мостик. Мы – гиды, то есть те, кому довелось отвечать за жизни прибывших переселенцев, часто спрашивали себя: «Что, в конце-то концов, мешало построить космодром где-то в другом месте?». Да, Институт не раз задавался вопросом переноса посадочной станции на другое место, однако проект посчитали слишком трудоёмким, долгосрочным и экономически не выгодным. Так что мост из природных материалов продолжал функционировать. Держу пари, если бы доктор Маркюль дожил до этого момента, он и теперь считал бы такое испытание чем-то средним между экскурсией и шоковой терапией, после которой ни одному из переселенцев точно не захочется побродить возле кислотного водоёма. Судя по рассказам, он был тот ещё псих.

Впрочем, сегодня, спустя много лет после гибели первооткрывателя, мало кто разделял его взгляды, и мы, совместно с гигантами – жителями одной из соседних деревень – уже начали строить мост-переправу через наш великий Винджей, но увы, из-за нехватки материалов не уложились в сроки. «Возможно, переселенцам следующего года повезёт больше», – смеялся Глум, наш руководитель, возглавляющий комитет гидов. Мы отвечали на его шутку, чуть закатывая глаза и улыбаясь половиной рта, внутренне понимая, что и к следующему году мы, вероятно, не будем готовы.

Да, к слову о первооткрывателе. Люк Маркюль был также известен своей негласной акцией протеста против возделывания небесных тел. Вмешательство в экологию заселяемой планеты он считал «повторением ошибок прошлого». Обычно после публичного прочтения этой фразы, которую каждый житель Перфундере знал наизусть, аудиторию окутывал туман молчания. Мне всегда хотелось узнать, фальшиво ли это глубокое чувство, что будто бы испытывали все присутствующие на ежесезонных собраниях: сожаление, почтение, благодарность и осторожность, слившиеся в единый поток. Но, пройдя через некоторые события, я поняла, что люди, в каком бы веке и на какой бы планете они ни жили, остаются прежними.

–Ах, ты! Проклятые клейкие водоросли! Настоящее желе! – мужчинка в конце людской вереницы раздражённо выругался и плюнул через перила мостика в болото. – Эй, девушка! Здесь ведь не много этих сточных вод скопилось?

–Вы забыли, как называется наша планета? – меня вдруг взяла нескрываемая злость за оскорбление моего дома. Сточные воды? Тогда что ж ты приехал в канализацию? На твоей родине таких предостаточно! Залезай в любой люк! Хотя, может быть и люк открывать не придётся….

–Я с этим протухшим желе уже всё забыл!

–Перфундере! Постарайтесь запомнить, мистер, ведь теперь эта планета – Ваш дом.

–«Перфундере» в переводе с латинского означает болото, – пояснил человек с маленькими, близко посаженными глазками и светлыми вихрами. Он так напоминал юного миловидного студента-зубрилу, что, глядя на него, невозможно было сдержать улыбку. Однако Корделл – так его звали – на Земле считался весьма успешным учёным – биологом, специализирующимся в основном на фауне подводного мира. Вот только непонятно, зачем такому специалисту преодолевать огромные световые пространства для того, чтобы жить на планете, где ему не найти работу в интересующей его сфере. Ведь на Перфундере просто нет фауны. А на Земле она ещё есть?

Мама рассказывала мне когда-то в детстве о каникулах, проведённых на море, где она в первый и единственный раз увидела свечение фитопланктона. Возможно, она стала последней, кто наблюдал это редкое явление. После ряда катастроф на нефтевышках и разломов земной коры нефть разлилась по Мировому океану и уничтожила большинство его обитателей. Но тот момент, пойманный моей мамой до цепи катастроф, не забыть никогда. Волшебство мерцающих огней, окружающих судно, плывущее по ночной глади океана…. Всё детство я провела в мечтах повстречать подобное чудо. Но каждому ребёнку известно, что на Перфундере живых существ просто нет.

–А ведь мистер Гилрей прав! – воскликнула темноволосая девушка, около 30 лет, симпатичная и разговорчивая, которая из всей этой странной компании выглядела наиболее заинтересованной в происходящем. – Лианы и правда похожи на желе! Упругие, кажущиеся твёрдыми, но в то же время мягкие, как и прозрачный десерт!

–Никогда не пробовала желе, но ты правильно описала крепкие, здоровые лианы. А вот Вы, мистер Гилрей, похоже, вляпались в гниющую.

Какая дикость называть друг друга мистерами и мисс или миссис! Я никогда не понимала это желание землян разделить общество на классы и возраста путём элементарных обращений. На Перфундере пятилетний мальчишка обращается к пожилой женщине по имени, и никто не считает это чем-то зазорным. Правда, никто не в праве принуждать другого обращаться к себе так или иначе. Чаще всего, на «Вы» жители Перфундере лишь с пожилыми людьми, и то эта традиция упраздняется среди «самых старых» жителей Перфундере. Ведя группу над болотом, я всё снова и снова смаковала момент, когда сообщу им, что теперь все они – равны.

Народ приглушённо хихикнул, потупя глаза в голубоватый растительный пол, а девчушка с пушистым хвостом на затылке залилась громким смехом. К счастью, мать не отреагировала, а то что бы было…. Даже страшно представить! Что бы я делала, если бы в мой первый день работы погиб человек, за которого я ответственна, а то и не один? От этой мысли по телу пробежали токи. Почувствовав в мышцах напряжение, я вежливо попросила землян помолчать в целях их же безопасности. Те покорно согласились. Нет, руководство планеты не «совсем изверги». Какая-никакая страховка всё же есть, но она скорее «никакая», чем «какая», если честно.

Вдруг за спиной кто-то взвизгнул пронзительным, обрубленным криком. Всё внутри меня похолодело от ужаса. Я обернулась, боясь увидеть нечто ужасное. Но, к счастью, все были на своих местах. Лишь женщина средних лет побагровела от ужаса, а девушка позади неё осуждающе поджала нижнюю губу.

–Простите, я попала в выбоину, – кто бы мог подумать, что такая зрелая женщина может издать такой тоненький крик.

–Будьте осторожны. Проверяйте каждый сантиметр и старайтесь идти за мной след в след. Хорошо?

Они кивнули. Чуть было не случившееся падение одного из членов группы здорово приструнило остальных. Мне даже стало их жаль. Но повисшая в воздухе сосредоточенность оказалась как раз кстати. Хлипкий мостик становился всё более и более прозрачным. До земли оставалось ещё совсем немного, но именно эти метры считаются самыми опасными. Переселенцы расслабляются, теряют бдительность, и…

Я объяснила моей группе, как они должны идти. Все вместе мы упирались ногами в два каната, за которые цепляются лианы, локти ставили на перила, а кистями рук брались за них. Наш путь до конца мостика напоминал игру, где участники должны пройти под верёвкой, при этом не задев её. Такая неестественная поза ужасно выматывает. Люди, особенно в возрасте, кряхтели, но не жаловались, безропотно продолжая идти. Стойкие ребята!

Ощутив под собой твёрдую почву, все, как один, попадали на зелёный ковёр, устилавший холм. Для меня переправа через мост не составила большого труда, но чувство облегчения после тяжёлого пути передалось и мне. Мелкие зелёные травинки щекотали скулы, снизу вверх струился поток влажности от росы, выпадающей на болотах каждое утро. Земля казалась намного мягче, чем матрацы из чистейшего хлопка, выращенного на западе Перфундере. Закрыла бы глаза и заснула, но нельзя. И всё же я позволила себе на мгновение окунуться в сиреневый мир солнца, проникающего сквозь сомкнутые веки. Хотелось остаться на этом самом месте навсегда! Как я люблю эти места! Их очаровательная таинственность и непорочность природы вдыхают в душу какой-то особенный аромат, пробуждающий и усыпляющий одновременно…

Обувь одного из переселенцев слегка скрипнула, и звук разнёсся по тишине Винджейского болота подобно удару в гонг. За ним последовал целый обвал шевелений. Возня заглушила покой. Пришлось встретиться глазами с ярким солнцем и продолжить свою работу. Мои так называемые подопечные уже поднялись с земли и озабоченно смотрели в сторону только что покорённого болота, отряхивая одежду от частичек лиан и карлинской травы.

–Ну что, отдохнули?

Приятно было улыбнуться этим милым, опешившим людям, перед которыми всё окружающее пространство за последние несколько часов перевернулось с ног на голову. Перелёт – то есть четыре года в состоянии анабиоза и три месяца бодрствования – вымотает кого угодно, даже крепкого сварливого Джонатана Гилрея, со лба которого не сходило напряжение, скопившееся в глубокой продольной морщине. Что уж и говорить о нашей пожилой паре: Бруно и Элли, которые так трогательно поддерживали друг друга на протяжении всей дороги.

–Хочется уже выспаться по-человечески, – робко проговорила женщина с уже знакомой дочкой, которая теперь стояла в оцепенении, впившись глазами в синь нашего неба.

–Какой же чистый воздух! – Кайла не переставала удивлять меня своим отношением к нашей планете, словно она вернулась домой, а не ступила на почву Болотного края четыре часа назад.

–Вы все молодцы! Хорошо держались! В прошлом году два новоприбывших переселенца в первый час после приземления потеряли сознание от избытка кислорода. Вы же оказались очень крепкими. Процедура адаптации прошла успешно. Затемнённые линзы вы сможете снять через два-три дня. Теперь всё будет в порядке.

Они переглянулись, немного приободрившись. Мне так хотелось, чтобы каждый из группы сказал хотя бы слово, ведь познакомиться со всеми для меня было страшно интересно! Эти пятнадцать человек прибыли к нам из другого мира, с которым я не была знакома лично, но была наслышана о многих пугающих вещах, которые происходили и происходят на планете Земля. Пусть мои родители и жили на далёкой планете, спящей в колыбели Млечного пути, увидеть своими глазами и услышать рассказы очевидцев – несравнимые вещи. И всё же я довольствовалась рассказами. Покидать Перфундере не было ни малейшего желания, да и вряд ли когда-то будет.

–Итак, для начала: с сегодняшнего дня, с этого часа, этой минуты и этой секунды каждый из вас больше не обязан быть человеком, имя которого указано в вашей идентификационной карте. Мы не обращаемся друг к другу по фамилиям. Обычно мы используем старые имена, кто-то берет себе псевдонимы. Ваш новый дом в сравнении с Землёй очень и очень мал, поэтому нет никакого смысла придумывать дополнительные заморочки вроде тройного имени. Если вы встретите тёзку и вас будут путать, можете как-нибудь видоизменить своё имя. Перфундере – это свободная планета! Теперь вы – Кайла, Корделл, Джонатан, Инесс, Кристин, Бруно, Элли, Рик, Том, Лэйн, Фред, Анна, Ника, Энди и Шивон, – перечислила я. Ну что за постные выражения лиц?

–Чтож, со своими правилами в чужой огород не лезут, – улыбнулся Рик. Из их молодежной компании именно он показался мне самым взрослым и рассудительным, хотя я изначально знала, что все трое – и Рик, и Том, и Лэйн – одного возраста.

–Мы направляемся вон к той деревне. Там вас распределят по новым домам.

–Постойте, то есть, нас разбросают по всей планете? – голос Шивон – молодой студентки с Земли – наконец-таки прорезался. Я кивнула, не понимая, что её так удивило.

–Да не волнуйтесь вы так! Перфундере можно обогнуть за 2-3 недели. Пешком. Если вам не понравится предложенное место жительства, просто обратитесь в Комитет или сначала ко мне.

–А транспорт какой-нибудь у вас имеется? – спросил Лэйн, поправляя свою модную шапочку.

–Не всё сразу. Увидите. Вперёд!

Пока дела шли прекрасно. Весь последний год я так переживала, что мою работу в качестве гида ожидает неминуемый крах. В воображении рисовались образы едких спорщиков с унылыми физиономиями, которые так и норовят сделать всё наперекор рекомендациям и устоявшимся традициям. В противоположность к ним были и другие порождения фантазии: добрые, заинтересованные личности, счастливые от того, что теперь их дом – Перфундере. Реальность всегда расходится с мечтами. Вопрос лишь в том, до какой степени возрастёт дисбаланс? Мне повезло. Группа, порученная мне, оказалась неплохой, хотя и не идеальной. В любом случае, я не только хотела, но и считала себя обязанной подружиться с ними, ну или хотя бы с теми, кто останется жить в нашей деревне либо по соседству. Помочь им устроиться здесь – вот моя функциональная обязанность этого года.

Предоставив возможность новым жителям побыть в привычной компании и немного расслабиться после стрессов сегодняшнего дня, я оторвалась от них шагов на десять и позволила себе ненадолго уйти в собственные мысли. Представляла себе приятные беседы с переселенцами, уникальную информацию, полученную от них. От таких мыслей на душе становилось спокойно и приятно, как вдруг, точно льдинки, колючие и холодные, сквозь завесу мыслей на меня начали падать отдельные слова. Прислушавшись, уловила уже знакомые голоса Джонатана и Фреда:

–Да как ещё это можно называть? Натуральное хозяйство и больше ничего! Интересно мне посмотреть на их транспорт, о котором так интригующе умолчала наш гид. Держу пари, какие-нибудь ослы или кони в лучшем случае, – заливался Джонатан, который не понравился мне с первого взгляда (хочется верить, что то было проявлением интуиции, а не лицеприятия).

–Да ладно тебе! Прояви хоть чуточку довольства и благодарности! Эти люди приняли нас на свою планету, построили нам дома, позаботились обо всём.

–Разве мы не отвалили за это приличную сумму денег?

Джонатан не унимался. Он начал красочно описывать всё своё отвращение к болотам, к натуральному хозяйству, к спокойной жизни унитарной мини-планеты. С пеной у рта он доказывал Фреду, как это ужасно, когда человечество страдает страшной болезнью эпохи переселенцев – регрессом. На протяжении веков земляне накапливали знания и опыт, чтобы в одночасье смешать его с инопланетной породой. Ропот перерос в грубое ворчание на повышенных тонах, так что остальные члены группы начали оборачиваться и косо смотреть на разглагольствующего знакомого.

Руки непроизвольно сжались в кулаки. Когда слышишь такое, в грудной клетке начинает разгораться пламя. Зачем ты приехал сюда? Хотелось подойти и влепить Джонатану смачную оплеуху. Но то стало бы крахом всего. Я прикусила губу и лишь оглянулась, стараясь отразить в глазах всю злость, что нефтяным пятном разлилась в сердце. Джонатан, очевидно, заметил мой взгляд и немного стих, хотя ещё минут пятнадцать за спиной шуршали его сварливые реплики. Ну и переселенец мне попался!

Когда мы приблизились к деревне, из окон начали выглядывать люди. Некоторые вышли на улицу, остановились, просверливая глазами землян, какими сами они до недавних пор являлись. Всё-таки любопытство – это качество, которому только дай волю, и оно вырастет целым океаном сорняков. Даже если пару лет назад человек был равнодушным жителем мегаполиса, переехав в деревеньку, он неминуемо превратится в одного из зевак, который ни за что не упустит возможность поглазеть на редкое явление.

За спиной нервно фыркали, потупя глаза в пол, члены моей группы. Я сделала знак рукой, и они остановились. Из двухэтажного строения, напоминающего индейский салун из далёкого земного прошлого, вышел распорядитель. С этого момента ежегодно начиналась скучная часть, которую я знаю наизусть. Как правило, переселенцы идут на двухчасовой инструктаж, где им вкратце рассказывают о жизни на Перфундере.

Распорядителя я знаю с детства. Кейбл преподавал историю в школе нашей деревни и видимо поэтому был наделён необходимой способностью из года в год произносить одну и ту же речь с одинаковой воодушевлённостью. Наверняка, каждый из пятнадцати переселенцев подумал, что этот человек – настоящий оратор, мастер своего дела, что он готовил эту пламенную речь специально для них. Чтож, и я когда-то думала так же, пока однажды на уроке истории он не начал говорить нам пройденный пару дней назад материал. Замотался учитель, бывает. Когда слышишь рассказ, насыщенный эмоциями, кажется, что каждое слово оратор пропустил через все клетки своего организма. Если же ты слышишь это второй раз, золотое покрытие опадает и остаётся лишь железная рамка. Впрочем, это маленькое разочарование не подорвало во мне и в моих одноклассниках любовь к преподавателю, ведь он был поистине энтузиастом своего дела. На его уроках даже самые ленивые не засыпали.

По традиции гиды со всей планеты собираются, чтобы показать новым жителям их апартаменты. Я успела поздороваться с Августой и Харди. Эти двое работали гидами в прошлом и позапрошлом годах. Оба из деревни Гринс, приехали утром, а может и пришли пешком. Они любили ходить на своих двоих, что, как уж повелось на Перфундере, незаменимо для представителей нашей почётной профессии.

Переселенцы начали тянуть жребии с домами. Харди, Августа и я затаили дыхание. Обычно прибывших распределяют по тем деревням, где к их приезду успели построить дома. Вопрос лишь в том, в какую – сколько. В этом году строительством занимались Тиморская, Пурпурная, Гринс, моя – Винджейская, а также деревня Катарос правого Полушария Перфундере. Мои друзья – коллеги ещё не успели познакомиться ни с одним из членов группы, поэтому любой, получивший путёвку в Гринс, означал бы для них лишь одно – новый житель планеты Перфундере. А вот мне пришлось жутко. Я боялась, что по закону подлости мне выпадет Джонатан.

Кейбл поручил мне проводить Кайлу и Фреда до Тиморской деревни, гид которой не смог присутствовать сегодня на площади. Чтож, всё прекрасно, ведь эти двое мне были действительно симпатичны. С Кайлой я наладила контакт ещё утром, когда переселенцы только-только сошли с межгалактического парома. Что касается Фреда, после его слов, сказанных в защиту Перфундере и её жителей, он просто не мог мне не нравиться. Кроме того, оба они кажутся мне зрелыми людьми с богатым жизненным опытом, а с такими всегда приятно иметь дело. Среди оставшихся же полно ребятни. С детьми у меня не ладно, поэтому не очень-то хотелось занимать внимание беспокойной дочери Инесс. А Том, Рик, Лэйн и Шивон так вообще студенты. Пусть мне самой двадцать, к ровесникам и уж тем более к людям помладше меня не тянет. Наиболее интересными мне казались пожилые супруги. Но с ними я планировала пообщаться в более благоприятной обстановке.

Минут пять я наблюдала за тем, как новые жители получают идентификационные карточки и как гиды знакомятся с новоиспечёнными соседями. Августа и Харди приветствовали Нику и Энди. Первая на Земле была кондитером, лепила прозрачные конфеты на молекулярной кухне. А Энди – инженер. Такие люди, как он, всегда и везде будут полезны. Да и от кулинарных изысков никто не откажется.

Я решила пройтись и узнать, кому выпал жребий жить в нашей деревне. Оказалось, нам была оказана честь: целых три человека! Хотя, радоваться тут было нечему, ведь двое, в сущности, приравнивались к одному. То были Инесс со своей дочерью. Печальной новостью стало для меня то, что третьим стал Джонатан. Да, мне не пришлось его провожать, он уже был на месте. Вот уж действительно, из огня да в полымя.

Наконец, Кайла и Фред освободились, и мы начали движение в сторону их новых домов.

…

–Значит, Тимор, – проговорила я, для того, чтобы сказать хоть что-то.

–Да, Тиморская деревня? – Кайла попробовала словосочетание на вкус. – Собственно, что это значит?

Я замялась. Сказать сразу или положиться на местных жителей? Нет, сказать. Ведь тогда я рискую отдать двух адекватных людей на растерзание n-количеству параноиков.

–Может, когда-то слышали? Латынь.

–Латынь, латынь… Если не ошибаюсь, это какой-то мёртвый язык, – предположил Фред.

–Совершенно верно. Причём таковым он стал намного раньше, чем всевозможные французские, немецкие, португальские, арабские и прочие наречия. Но он умер лишь частично. Так сказать, в коме. Латынь до сих пор жива в устах науки. И, так как первыми людьми на Перфундере были именно учёные-экспедиторы, многое на планете назвали именно латинскими словами.

–И много у вас таких странных названий?

–Да вроде не очень. У нас и объектов-то не очень много. Названия деревень, как правило, созвучны с водоёмами. Почти все болота носят имена, непосредственно связанные с их сущностью. К примеру, болото Гигант – только это уже не латинский – действительно самое большое по площади на территории планеты.

–И всё-таки, оно очень маленькое, учитывая, какая площадь у самой планеты, – заметила Кайла.

–И это верно. Как я уже сказала, нашу планету можно обогнуть за пару недель. Благо, что планета вращается медленно, иначе мы бы жили в постоянном мелькании.

–Так значит, – улыбнувшись, продолжила Кайла, – Ты уже пробовала это сделать?

–Увы, нет. Как-то не приходилось. Все двадцать лет я жила учёбой, книгами и мечтой когда-нибудь стать гидом. И вот, когда моя первая мечта исполнилась, я могу претворить в жизнь вторую – обойти любимую планету. Ну, или исколесить…

–Исколесить?

–Ну, да. На квадрацикле. Это единственное средство передвижения, которое жители Перфундере позаимствовали у землян, заменив, конечно же, устаревший бензиновый двигатель произведённым здесь, экологически чистым.

Фред и Кайла округлили глаза. Неужели они думали, что я потащу их до Тимора пешком – ослабевших от креосна, перелёта, медикаментов, тяжёлого дня адаптации и знакомства с новым домом?

–А знаете! Надо будет запланировать недельную поездку по Перфундере. И осуществить в ближайшее время. Как вам идея?

–Будет весело, – улыбнулись мои собеседники.

В этот момент мы подошли к гаражу.

–Нам тут не далеко, конечно. Всего четырнадцать километров. Но идти три часа пешком вы вряд ли захотите, так ведь? К тому же, местность холмистая. Предлагаю пересесть на транспорт. Надеюсь, вы поняли, что вас ждёт.

–К сожалению, да, – пробормотал под нос Фред. В его голосе было и волнение, и улыбка, как у десятилетнего мальчишки, которого впервые пускают на головокружительную карусель. А ведь Фреду наверняка за пятьдесят!

–Не бойтесь, народ. Будет весело! – попыталась разбавить молчание я, но тут инициативу перехватила Кайла, живая и счастливая.

–Конечно! Всю жизнь мечтала покататься на чём-то подобном! Давай, Свен, открывай скорее.

Воодушевлённая энтузиазмом Кайлы, я достала ключи от гаража и распахнула одну из створок. Дверь протяжно скрипнула и открыла перед нами чудесное разнообразие моих любимых квадроциклов.

–Ого… – благоговейно присвистнул Фред.

–На любой вкус, – кивнула я с гордостью.

Фред и Кайла принялись обходить ряды мобилей.

–Выбирайте любой, ребята. Но советую вам взять что-нибудь из первого ряда. А то выкатывать какую-нибудь крутую штучку с тыльной части стоянки будет весьма проблематично.

Наконец, я услышала их смех! Он стал для меня своего рода авансом перед тем, что, как я надеялась, ждало меня впереди. Кайла и Фред вселяли в меня уверенность и бодрость, и я всё больше убеждалась, что эти двое – замечательные люди!

–Вряд ли мы сможем сделать осознанный выбор. Последнее авто, на котором я ездил, весило несколько тонн и питалось сжиженным газом.

–По крайней мере, я точно ничего не понимаю в любой технике. Я, знаете ли, гуманитарий.

–Ничего, не ошибётесь. Берите тот, что вам подмигнёт. А я на своём старом-добром Ю-3.

–Нука-нука?

Я запрыгнула на свой квадроцикл. Кайла с Фредом благосклонно улыбнулись. Да, не дурно, как бы говорили они своим взглядом, одним на двоих. Ю-3 – настоящий слиток чёрного золота! Высокий корпус, серебристые покрышки, фары, зеркала, багажник и массивный руль. Но не только внешние данные привлекали меня в Ю-З, но и лучшие технические характеристики.

–Между прочим, последняя модель выпуска, – не удержалась и похвасталась я. – В этой модели увеличен бак для эко-топлива и улучшена трансмиссия. А его старший брат Ю-2 пылится вон там, в предпоследнем углу. Говорят, его оккупировала одна пожилая дама. Как-нибудь вас познакомлю, – прошептала я.

И всё-таки, как же приятно видеть их улыбки! Ведь на Земле далеко не так спокойно, как на Перфундере. Но насколько далеко? Это-то я и планировала узнать от новой группы переселенцев. Было бы здорово развести их на разговор о доме во время пешей прогулки до их новых домов, но увы, это было бы нагло и жестоко. «Ещё будет время» – успокаивала я себя.

–Ну ладно, что это я. Давайте же, смелее.

Спешившись, я принялась кратко объяснять, как пользоваться этими штуками. Фред – водитель со стажем, поэтому управление квадроциклом не доставило ему больших хлопот, и мы с ним вдвоём примерно полчаса настойчиво, но терпеливо, учили Кайлу ехать без заносов и слишком высоких прыжков. Я слышала от других гидов, что проблемы с обучением переселенцев возникают часто. Правда, обычно их квадроцикл просто глохнет. У Кайлы же было столько напористости и смелости, что о подобной проблеме не могло быть и речи. Как только она впервые села за руль квадроцикла и поехала, я испугалась, что Кайла, пожалуй, может разогнаться так, что уедет прямиком в Мортус. Ну а там пиши «пропало». Спасибо Фреду. Он, как оказалось, не только работал автомехаником, но и обладал удивительными способностями инструктора по вождению. Если бы не он, даже не знаю, что бы я делала.

В итоге, когда солнце возвышалось в зените, мы тронулись с места. Моторы рвали в клочья тишину лугов, наши квадроциклы задорно подскакивали на холмах. Один раз Кайлу взметнуло в воздух так, что она чуть не вылетела из «седла». Ну и натерпелась же я страха за этот день! В итоге прошло не более двадцати минут, прежде чем мы добрались до Тиморской деревни. Мы поставили квардров в гараж и дальше пошли пешком.

–Разрешите, я посмотрю ваши адреса? – спросила я, как вдруг вспомнила, что так и не рассказала им про Мортус.

–Что-то не так? – заметив мою заминку, спросила Кайла.

–Да не то что бы… – пролепетала я, раздумывая, стоит ли начинать этот разговор самой и портить настроение Фреду и Кайле. И всё же я решилась сказать. – Вы спрашивали меня, что значит «Тимор», а я в ответ загрузила вас лекцией про латынь. Извините.

–Что? Свен, да ты что, нам ведь интересно! – улыбнулась Кайла.

–Да, это здорово, только… Я хотела сказать, что Тимор в переводе с латинского – страх.

–Страх?

–Дело в том, что местными жителями, да и вообще всеми обитателями Перфундере, владеет страх перед болотами. Однако если другие, как, например, Винджейское, над которым мы сегодня проходили, вселяют в них лишь вполне понятный страх пострадать, то Мортуса люди боятся панически, ибо не знают, что скрывается за Таровыми деревьями, которые густо окаймляют болото, – продекламировала я мрачным голосом. – Мы проезжали мимо тёмной долины. Должно быть, вы не заметили её из-за холмов. Так вот, Тимор построен недалеко от неё.

–Что не так с этим Мортусом?

–Да. Как это вообще переводится? Всё на этой планете нужно расшифровывать!

–Мёртвая вода. Но вы не волнуйтесь! Для здоровья и уж тем более для жизни соседство с Мортусом не опасно. Если вы не будете подходить слишком близко, ничего страшного не случится.

–А что может случиться? – спросил Фред скорее с осторожностью, чем со страхом.

–Мы считаем, что пары Мортуса могут быть ядовиты. Они не поднимаются в атмосферу, потому что тяжелее воздуха. Однако никто не решается отправиться в тёмную долину.

–Звучит как ужастик.

–А ты думала? В любой сказке должна быть ложка дёгтя, – усмехнулся Фред.

–Жители Перфундере относятся к болотам с осторожностью, это негласное правило, которое соблюдается всеми. Так что, если не нарушать пределы кислотных болот, всё будет хорошо.

–Интересно, как претворить этот совет в жизнь на планете под названием Болото…

–Не стоит иронизировать, Фред. Первый переселенец назвал планету так лишь потому, что первым, что он увидел после посадки, было болото. Не забывайте: главное, что на Перфундере есть кислород, который выделяют не только немногочисленные деревья и зелёные луга, но и болотные растения. Болота служат нам, а мы в отместку сохраняем их первозданный вид. Да и, кроме того, на планете достаточно пресных источников и водоёмов, плюс грунтовые воды.

От такого нравоучительного монолога мне самой вдруг стало тошно, ведь для меня то были непреложные истины, а для них – урок №1 в новой жизни. Сказать всё то, что обычно говорят пятилетним детям на уроке экологии, несомненно, было важно, ведь на Земле давно забыли, что значит заботиться о своей планете.

–Я слышал, на Перфундере не так много людей.

–К сожалению, а может быть к счастью, да. Кто знает, что случилось бы с нашей планетой, если бы заселение проходило не поэтапно – раз в год, а когда того захотят жители планеты Земля.

–Думаю, то же, что и с нашей планетой, – с грустью произнесла Кайла.

–Вот именно. Боюсь, что третью живую планету ждёт та же участь.

–Мирман-Руз?

–Да. Ведь по размеру она немного меньше Земли, а заселение не контролируется. Знаете, у нас есть преимущество.

–Догадываюсь. Кайла, помнишь, как нас отговаривали от затеи отправиться сюда?

–О, да. Я еле вырвалась из заботливых когтей своих подруг.

–Ха-ха-ха.

–Перфундере и Мирман-Руз находятся на примерно одинаковом расстоянии от Земли, так что последнюю выбирают намного чаще.

–До Перфундере добираться дольше на целый месяц.

–Поверь мне, Свен, лишний день на межгалактическом пароме – это пытка.

Мне сложно это понять, ведь я никогда не летала. И всё равно я постаралась представить, насколько тяжёлым был их перелёт. Я опустила глаза и сочувственно кивнула.

–Как его перенесли Бруно и Элли?

–Сначала было сложно, – пожала плечами Кайла, – После выхода из анабиоза первые два дня – самые тяжёлые. Но расслабляющие препараты здорово помогали. Без них не только они, даже мы – относительно молодые – не справились бы.

–Это точно, – кивнул Фред.

–Так, Кайла, а вот и твой новый дом!

Я протянула руку в сторону небольшого, но весьма симпатичного домика. Переведя взгляд на Кайлу, я увидела, как её глаза загораются от удовольствия.

–Как же здорово! Какие вы хорошие! Спасибо вам за гостеприимство!

Я не могла сдержать смущённую улыбку. Конкретно в этот дом я не вбила ни гвоздя, хотя тоже участвовала в постройке нового жилья в своей деревне уже в течение трёх лет. И всё же услышать благодарные слова очень приятно. И вдвойне приятно было то, что Кайла и Фред, кажется, не отнеслись к месту их нового жительства с предвзятостью из-за Мортуса.

–Держи ключ. Дальше справишься сама?

–Вы не зайдёте ко мне в гости?

Мы улыбнулись друг другу и попрощались до завтра. Дом Фреда должен был быть где-то неподалёку. Странно, но со мной он не спешил говорить. Кайла каким-то непостижимым образом развязывала ему язык, а я никак не могла вызвать Фреда на разговор. Наверное, всё дело в их совместном перелёте. За три месяца бодрствования хочешь – не хочешь, а сроднишься. Метрах в ста от дома я задала вопрос, о котором пожалела в ту же секунду:

–Ты скучаешь по Земле, Фред?

–Нет. Я скучаю по воспоминаниям, оставленным там.

Фред выглядел отстранённым и одиноким, и я могла лишь догадываться, что значили его слова. Мой вопрос, кажется, не разбередил старые раны Фреда. Думаю, они ещё не успели зажить. Несмотря на это, я извинилась перед ним за свой вопрос. Тот покачал головой и заверил меня, что всё в порядке. Хотелось надеяться, что так и есть.

…

Расставшись с Фредом, я возвращалась домой, планируя, как во всех красках и оттенках буду рассказывать маме о всём произошедшем. Откровенно говоря, ничего особенного не происходило. Но только не для меня. Эмоции переливались через край, я кусала губы, словно пытаясь сдержать слова, просящиеся наружу. Чтобы расслабиться и отвлечься, я начала смотреть по сторонам. Понятно, ничего, кроме зелёных холмов, я не увидела. Кроме зелёных холмов и Мортуса, который чёрным пятном зиял справа от меня. Я вгляделась в бесформенную отталкивающую лужу тьмы и мгновенно отдёрнула глаза. На холме кто-то стоял!

Лица не было видно, но незнакомец определённо смотрел на Мортус. Я попыталась представить себе выражение его лица. Что оно выражало? Страх? Любопытство? Ненависть? Симпатию? Слишком странно, а может и пугающе, что на свете нашлась живая душа, способная взглянуть в свирепые глаза Мортуса. Меня пробрал истерический смех. Я и не заметила, как в моё сознание прокралась чужая позиция, позиция людей, испытывающих панический страх перед болотами. И от этой мысли мне стало противно. Откуда я знаю, зачем он смотрит на Мортус? Ведь я не вижу его глаз. Лишь силуэт. Его чёрные волосы чуть ниже плеч и белая одежда развевались на ветру равнин. Очевидно, белый халат. Точно! Белый халат! Наверное, он из Института!

Немного помедлив, я крадучись подошла к незнакомцу на расстоянии примерно тридцать метров, надеясь, что узнаю его. Нет, кажется, я никогда его не встречала. Да и с какой стати? Ведь в Институте мне делать нечего. Я сделала ещё один шаг и допустила ошибку, наступив на цветок, семена которого при раздавливании издают чёткий пищащий звук. Незнакомец вздрогнул и обернулся.

–Кто здесь? – выпалили он от неожиданности.

–Прости. Я не хотела тебя напугать, – виновато пробормотала я. Если честно, я испугалась не меньше его.

–Что ты здесь делаешь?

–Иду домой.

–Но дорога в километре от этого холма.

Он окинул меня таким подозрительным взглядом, словно я за ним следила. Стало как-то неприятно, хотя, он был прав.

Парень спустился с вершины холма и подошёл ко мне. Разбережённая сосредоточенность на лице, точно, как у разбуженного человека, вдруг сменилась доброй и участливой улыбкой. Странно.

–Я вижу тебя здесь впервые.

–Я тебя тоже, – отпарировала я, чего незнакомец, очевидно, не ожидал.

–Будем знакомы. Я Йонсон, можно просто Йон.

–Сванвейг, – зачем-то выпалила я своё дурацкое полное имя, и тут же добавила. – То есть, просто Свен. Рада встречи. Ты из Института? Изучаешь Мортус?

–Что-то вроде того, – после этих слов я поняла, что моя прямолинейность отталкивает людей намного чаще, чем я думаю.

–Но ведь это опасно. Разве нет?

Парень со странной улыбкой неопределённо пожал плечами, и это озадачило меня ещё сильнее.

–Я просто наблюдаю. Вот и всё.

–Понятно, – кивнула я, хотя положительно не понимала, за чем можно наблюдать в долине Мортус. Что он хочет увидеть в месте, куда со дня сотворения не ступала нога живого существа, где жизни в принципе не может быть?

–Был рад познакомиться, Свен.

Йон развернулся и направился, очевидно, в сторону Института. Я не остановила его. Зачем? Я и так помешала его «наблюдениям». Язык сам придавал этому слову саркастическую интонацию. А что если… Что если я ошибаюсь? Что если все ошибаются? Что если всё, что мы знали о болотах – лишь глупый домысел? Я вновь почувствовала укол совести в отместку за то, что поддалась мнению большинства. Ноги волочились по траве в сторону дома, но я не шла вместе с ними. Я всё ещё стояла на том холме и смотрела на болото, утонувшее в зарослях чёрных деревьев. Что он подумал? Да, что я такая же, как все. Трепещу от одного упоминания о болотах. Да не всё ли равно, что он подумал?

Да, всё равно, но, несмотря на это, в мыслях я всё ещё не могла вернуться домой. Мама с интересом расспрашивала о моей группе переселенцев. Я отвечала односложно, бессвязно. Глупо, но почему-то мысль, навеянная случайной встречей, не шла у меня из головы до самой ночи.

Глава 2

Беженцы с планеты Земля

В тот день в маленьком доме Винджейской деревни, доме, принадлежавшем моей маме Чарис и мне, состоялось особое событие – ужин с пожилой семейной парой переселенцев. Я, как гид этого года, посчитала своей обязанностью убить весь день на подготовку, отослав маму не путаться под ногами. Накануне я вдоль и поперёк пролистала несколько кулинарных книг, чтобы приготовить достойный обед, при этом не навредив здоровью своих почётных гостей. Планы, начиная с восхода солнца, претворялись в жизнь не один час. Должно быть, при взгляде со стороны я выглядела довольно непривычно: летала от плиты к стойке, как деловитая пчёлка, собирающая нектар. Чарис, время от времени интересуясь у меня, как идут дела, с удовольствием любовалась образом дочери, как хозяйки. Может, она гордилась мной. Гордилась в той же степени, что и я сама – своей матерью. Мне всегда нравилось называть маму по имени (пусть кому-то это и покажется странным), ведь имя мамы говорило само за себя – Чарис, очаровательная Чарис.

В вопросе сервировки стола я не доверяла никому, кроме мамы. Она обладала заточенным чутьём к прекрасному. Печально, но Чарис не была наделена способностью рисовать или делать что-то своими руками. Но когда-то, живя за пределами пурпурной галактики, где-то в недрах Млечного пути, она зарабатывала на жизнь, занимаясь подготовкой стола к приёму важных персон. С карьерой дизайнера у мамы также не сложилось. Оказалось, для того, чтобы профессионально обучаться искусству дизайна, необходимо как минимум уметь чертить макеты. Современные технологии существенно облегчали задачу, но Чарис всё же терялась в бесконечных линиях и условных знаках, поэтому так и не сдала свой первый проект. Планирование не было её стилем жизни. Мама привыкла жить чувством, и эту же склонность она частично передала мне, разделив право генного наследства с мужем, отличавшемся практичностью и показной суровостью, свойственной многим мужчинам.

Когда гости, наконец, прибыли, я жалела лишь о том, что им пришлось пройти пешком целый час, а может и все два, чтобы добраться до нашего дома. О квадроцикле я даже не задумывалась – ну разве что со снисходительной улыбкой. Поэтому, как только Бруно и Элли были встречены вежливыми, проникнутыми уважением приветствиями, я поспешила усадить их в мягкие кресла и вручить по стакану лаймового напитка – на улице было довольно жарко.

–Свен сегодня весь день ведёт себя как настоящая хозяйка! – воскликнула Чарис, не сдержав порыва распирающей её гордости, и тем самым вогнала меня в краску. Иногда мама ведёт себя так, словно мне – 7 лет.

–Надеюсь, вам понравится. Основное блюдо скоро будет готово. Надеюсь, вы не слишком голодны?

–Нет, не беспокойтесь. Да и не к чему было так переживать. Ведь мы в конце-то концов прилетели с Земли. С едой там совсем худо, так что мы такими темпами в скором времени будем переваливаться с боку на бок, занимая слишком много места на этой маленькой планете, – расхохотался Бруно, потревожив морщины на чуть выступавшем вперёд лбу.

–Не знаю, как ты, но я не могу позволить себе толстеть, – с деланным возмущением откликнулась Элли. – Хотя, держу пари, именно на Перфундере сбалансированное питание – это не миф, пущенный маркетологами.

–А чем вы обычно питались на Земле? – спросила я, уцепившись за возможность расспросить, так сказать, ветеранов о жизни на далёкой, но так интересующей меня планете.

–Чтож, Элли с удовольствием расскажет вам о своих любимых булочках люкс!

–О, не вспоминай, не буди во мне ностальгию!

–Ребятки, поверьте, лишь эта странная женщина может отзываться о них, как о предмете наслаждения, – прикрыв ладонью рот, зашептал Бруно. – А вообще эта вещь довольно проста. Покупаешь пакетик с тестом, тюбик крема и формочки, напоминающие линзы. Раствор так называемой булочкисмешиваешь с водой и заливаешь в эти самые пластмассовые линзы. Когда всё это дело застынет, сдабриваешь створку порцией крема и накрываешь сверху другой половинкой. На минуту в холод и готово! Излюбленное лакомство Элли!

–Бруно покупал мне эти наборы каждый месяц, хотя сам за всю свою жизнь попробовал лишь одну булочку.

–Не правда! Был ещё один раз, за долго до нашей свадьбы. Когда ты годы спустя состряпала снова, я подумал, почему бы не попробовать, вдруг их вкус с годами изменился, стал более приятным. Увы, меня ждало разочарование.

–Что-то мы всё болтаем и болтаем, а вы молчите. Простите за невнимательность.

–Напротив, это огромное удовольствие – наблюдать за такой милой парой!

–Бруно, слышал? Нас назвали милой парой. Обычно нас называют парочкой сумасшедших.

И Бруно, и Элли для своего возраста выглядели довольно молодо и свежо. Их сияющие глаза выдавали оптимистов по жизни. Лишь слушая их разговор между собой, не принимая участия и не задавая вопросов, впадаешь в сладкую прострацию, без остатка погружаясь в тематику их беседы. Я была готова сидеть и смотреть на них целую вечность! Казалось, слова в устах этих чудесных любящих супругов не иссякнут никогда.

В разговоре с Бруно и Элли не хотелось упускать ни секунды возможности слушать их, поэтому, быстро проверив еду и убедившись в её готовности, я поспешила вернуться, преодолевая расстояние от порога до порога с помощью челночного бега плюс прыжков в длину. Влетев в комнату, я как можно более скромным голосом объявила, что с готовкой покончено и гости могут пройти на кухню. Ну а там, когда восхищения вкусом, качеством и красотой поданных блюд, наконец, прекратились, разговор о родной планете Бруно и Элли продолжился, но уже в ином ключе.

–Я стараюсь поддерживать отношения с переселенцами, но вот уже давно не спрашивала никого о колпаках. Скажите, их так до сих пор и не построили? – спросила Чарис.

–У-у, дорогая моя! Вы с этим вопросом немного припозднились. Уже года три как стоят над Рио-де-Жанейро, Нью-Йорком и Берлином. В конце следующего десятилетия обещали построить ещё дюжину в Северной и Южной Америках, пять – в Азии и по семь в Европе и Африке. Ну, а Австралия – сами понимаете, не получит ничего. Это – новости последних месяцев, если что. Не думайте, что я притащил вам новости 7-летней давности, хе-хе.

Десять лет тому назад Австралия, как максимально отдалённый от других территорий материк, был признан заражённой зоной. Его стали использовать как хоспис для всех серьёзно больных людей, не имеющих средств на лечение недуга. По сути, красивую страну превратили в огромный лепрозорий, и ссылка туда была как принудительной, так и добровольной, ведь для некоторых жизнь среди здоровых становилась практически невозможной.

–За год до нашего отбытия случилась вспышка чумы. А пару месяцев назад мы поймали сигнал о том, что вирус вновь мутировал. Новостные экраны транслировали, как три огромные баржи отвозят заболевших на далёкий материк. В таких масштабах распространения болезни власти решили отказаться от самолётов и сделать всё по-старинке. Скорее всего, для того, чтобы предупредить заражение ценного персонала. Мне кажется, матросы и капитаны этих барж знали, что шанс на их возвращение ничтожно мал. Это был путь в один конец.

–Неужели нет никаких средств защиты?

–Увы, дорогая Свен, это весьма затруднительно. Но два капитана и шесть матросов всё-таки вернулись на родину.

–Вот видите! Случилось-таки чудо.

–Чудес не бывает. Кто побывал на Земле, на всю жизнь запомнил эту простую истину. Выжить там возможно лишь одним способом: не обманываясь пустыми надеждами и показными добродетелями. Кто знает, на что пришлось пойти этим морякам, чтобы выжить? Возможно, такие люди покажутся вам циничными и жестокими практиками, но, поверьте, они стали такими не по собственному желанию.

–Почему-то я понимаю жителей Земли и ни секунды не осуждаю. Скорее всего, вы не поверите мне, ведь я родилась на чистой земле, питалась натуральными продуктами и дышала воздухом с 21-процентным содержанием кислорода…

–Похвально, что ты так думаешь, Свен, – ласково улыбнулась Элли. – Когда-то твоя мать совершила мудрый поступок, перебравшись сюда. И, я думаю, ты, как и Чарис, способны ценить такие простые блага, как свет и воздух. Наши предки воспринимали всё это как должное, поэтому теперь мы сидим и наслаждаемся вкусной пищей родом с Земли уже на другой планете. Ведь только одна Земля – наш самый настоящий дом.

Я промолчала, потому что была не согласна с Элли, однако чувствовала, что сказанные слова были не столько адресованы мне, сколько являлись мыслями вслух. Как бы тяжела ни была жизнь на Земле, Элли любила свой дом и скучала по нему, хотя, пожалуй, успела смириться со своей судьбой. Когда силы в костях на исходе, тело начинает искать комфорта, забывая о глубинных позывах души. Во всяком случае, мне так казалось.

Сама же я вовсе не считала, что должна испытывать что-то особенное по отношении к планете Земля из-за того, что это место – моя прародина. Я относилась к ней скорее как к покинутому другу. Я была лишена возможности навещать этого «друга», однако с волнением при любой возможности справлялась о его самочувствии.

–Мне страшно даже представить, сколько людей будет жить на Земле в следующем году, – покачал головой Бруно.

Подумать только! Ведь когда-то на ней жило восемь миллиардов! А что теперь? Людей стало больше в четыре раза, и это при том, что продолжительность жизни в среднем близка к отметке в 53 года. Кто-то, подхваченный ветром эпохи переселенцев, нашёл свой дом на одной из трёх жилых планет, кто-то купил колпак и переехал на одно из небесных тел с ледяными шапками, а кто-то попросту скончался по причине вспыхнувшей эпидемии, недоедания или отравления химикатами. Поводов для смерти более чем достаточно. И всё-таки, население Земли оставалось слишком многочисленным, чтобы жить нормальной жизнью.

Я опомнилась от собственных мыслей, навеянных тяжёлым разговором. «Прекрати! Вечером у тебя ещё будет достаточно времени для того, чтобы переварить услышанное!» – я дала себе эту установку, и после этого твёрдо настроилась направить беседу в как можно более положительное русло. Разговоры о Земле нагоняли тоску на жизнерадостных Бруно и Элли. Мне так хотелось вновь увидеть их улыбки, что я начала действовать незамедлительно, но при этом не слишком резко.

–Может быть, вы уже успели заметить: с новостями у нас туго. В Институте пока не придумали, как решить проблему Туманности. Отчего-то радиосигнал не проходит через этот объект, а он довольно огромен. Периодически запускается небольшой дрон, чтобы собрать информацию. Но далеко не всегда удаётся поймать момент передачи важных данных.

–Бруно, помнишь, я пыталась связаться с Клаусом за два дня до приземления. Так вот что это было. Сплошные помехи, а потом сигнал вообще пропал.

–Нда-а, это печалит, – гость озадаченно потёр подбородок. – А что насчёт запуска спутника?

–Такого расстояния будет недостаточно, а вот дрон отлетает на десятки километров, записывает сигнал и возвращается. Он запрограммирован только на сбор данных и передвижение по космическому пространству. Мы не можем им управлять, поэтому каждый раз есть риск, что какой-нибудь баг в программе оставит его навеки на просторах космоса.

–Такое уже случалось, – добавила мама. – С тех пор запуски стали более редкими.

–А если корабль?

–Слишком ресурсозатратно. Да и вообще, кажется, у большинства жителей Перфундере выработалась некая аллергия на космическое пространство.

–Могу себе представить, – пробормотала Элли.

–Даже страшно спросить, какую новость вы получали последней.

–Я слышала, что на пароме Мирман-Руз произошёл какой-то инцидент, – с готовностью отозвалась я.

–Да, я тоже об этом слышал, – с готовностью поддержал Бруно. – Какой-то парень совсем спятил от избытка кислорода и нажал на тревожную кнопку. В результате те переселенцы, что не успели выгрузиться из межгалактического парома, оставались запертыми несколько часов, пока не был отключен режим опасности.

–Учёные понятие не имели, что чистый воздух может так пагубно воздействовать на человеческий мозг, – осклабилась Элли.

–Эй. Откуда вы трое знаете то, чего не знаю я? – возмутилась Чарис. Уж что-что, но мировые новости никогда не были для мамы тайной.

–На этот раз я тебя опередила. Вести со всех планет стекаются на Землю, а наши новые жители как раз оттуда!

–И кто же снабдил тебя этой информацией?

–Сегодня утром встретила Корделла и мы немного поболтали.

–Ах, Корделл! Здесь он стал намного общительнее, – с шутливым укором проговорил Бруно.

–Так Вы знали его ещё до переправы на Перфундере?

–Ха! Ещё бы! Я этого мальца можно сказать воспитал.

–Вот это поворот!

–Да, он ведь мой ученик. Корделл пришёл ко мне в лабораторию подрабатывать сразу после старшей школы. На университет, конечно, денег не хватило, но я взялся обучать его самостоятельно. Всего этого он вам, естественно, не расскажет – скромняга ещё тот, но скажу, что из него получится очень талантливый биолог.

–Действительно, когда я рассказала о Вашем сегодняшнем визите, он и словом не обмолвился, что знает Вас, Бруно.

–Да, в этом весь Корделл. Но в вопросах науки он далеко не такой молчаливый. Его болтливость доставляла мне немало хлопот. Но чего не стерпишь от талантливого ученика, не так ли? Тебе это, наверное, знакомо, а, Свен?

–Не понимаю, при чём здесь я.

–Хоть мы и приехали каких-то четыре дня назад, а уже довольно крепко приросли к здешнему обществу, – по лицу Бруно скользнула таинственная улыбка.

–Свен! О чём это он толкует?

–Очевидно о том, о чём я сама уже давным-давно забыла. Курсы гребли.

–О-о-о! Так Вы прослышали о безумном проекте моей дочери? – хохотнула Чарис.

–Мам, прекрати сейчас же. Даже вспоминать не хочу эту дурацкую затею обучать народ махать вёслами.

–Любая деятельность заслуживает основательного подхода, пусть даже то будет прогулочная гребля на каноэ.

–О, Элли, только не говорите, что Вы это серьёзно!

–Конечно!

–Как хорошо, что эти курсы так быстро свернули. Я не проработала и трёх полных дней.

–Жаль. Я бы с удовольствием пересёк это ваше гигантское озеро. Мне вообще безумно интересны здешние водоёмы! На Земле такую роскошь днём с огнём не сыщешь. Пересохшие пруды, истощённые реки…. Ох, я предвкушаю интересную жизнь! – раздался бурный возглас авантюриста.

–Увы, не все переселенцы разделяют Ваше отношение к болотам.

–Мм?

Я на секунду задумалась, стоит ли рассказать о зародившейся антипатии к Джонатану, но тут же отбросила эту мысль. Слишком низкой и не заслуживающей внимания она мне показалась.

–Ай, ну его! Я не хочу жаловаться. Но, знаете, если вы как-нибудь захотите пройтись по водной глади Гиганта, я к вашим услугам. Пристань всё ещё на месте, хотя прогулки по озеру так и не удостоили должным вниманием.

–Будем очень и очень рады. Правда, Элли?

–Безусловно! Вот уже четвёртый день мне кажется, что в воздухе витает какой-то дух. У вас что, особенный воздух?

–Должно быть, Вы застали час варева Спенсера.

–Да, да! – подхватила я, – Такой плотный седоватый мужичок. Он у нас помешан на традиционной медицине. Вечно бродит по холмам с мешком травы, а потом делает с ней что-то такое, от чего она превращается в смердящую на всю округу жидкость.

–Нда, в этом отношении нам не повезло.

–Нам, конечно, нет, но вот двум нашим биологам такое соседство придётся по вкусу.

–Хе-хе! Не знаю, как Корделлу, но лично мне больше нравится свежая растительность, так что, пожалуй, я не буду справляться насчёт рецептика этого пойла, – довольно ухмыльнулся Бруно.

–И правильно.

–Одно «но», – Элли прервала обмен остротами. – Я говорила не о запахе, а об атмосфере доброты и участия, которая царит на этой планете. Давно мы не пользовались таким гостеприимством.

–Да, тут Элли права, – закивал Бруно. – Знаете, чему я был поражён больше всего? Подвалу в нашем доме!

–О, да! Он проторчал там весь вечер, – кивнула жена.

–Мы заранее знали, что к нам приедет учёный, поэтому решили оборудовать для Вас небольшую лабораторию, – проговорила я в ответ, искренне польщённая радостью и довольством гостей.

–Признаться, я был удивлён. И обрадован, что мне не придётся забыть своё ремесло.

–Да что Вы! – мама встрепенулась, будто приготовившись к изложению воодушевляющего факта. Может, так оно и было. – Судейский комитет очень ценит таких людей, как Вы. Вам уже кто-нибудь рассказывал про Институт?

–О, да! Я тут недавно решил прогуляться, и, представляете, встретил одного молодого химика из института. Уж не знаю, чем он занимается, но, надеюсь, нам когда-нибудь удастся посотрудничать. Имя у него интересное. Йонсон.

Я вздрогнула, навострив уши, однако больше информации о Йоне, кроме той, что Бруно уже успел с ним каким-то образом познакомиться, я не услышала. Странно… А ведь раньше я его не встречала. Наш мир слишком тесен, чтобы не пересечься хотя бы раз. Или всё же встречала?

–Это так удивительно, что люди, познакомившиеся несколько дней назад, могут сидеть и болтать о простых вещах, искренне смеяться и улыбаться друг другу, – вдруг сказал Бруно. В его голосе отчётливо слышался какой-то надрыв, я заметила это, но решила, что для всех будет лучше, если эта тема не будет подхвачена кем-то из нас. Но вместо этого говорить продолжил сам гость.

–Некоторые люди нашего с Элли возраста оставляют в шкатулке своей памяти лишь общую картину прожитых лет. Другие же вспоминают лишь отдельные случаи, которые сами по себе не имеют под собой никакой моральной или исторической ценности. Но мне кажется, что и то, и другое – крайности. К примеру, существует закон, согласно которому квартира, в которой младенец «слишком часто» плачет, может быть отключена от источника электроснабжения. Из-за этого постановления десять лет назад одна моя студентка потеряла трёхмесячного ребёнка. Существует ещё один закон, разрешающий применение силы по отношении к нищим, просящим милостыню. Однажды я сам видел, как один бравый парень избил до потери сознания старика. Как сейчас помню эту картину: руки с бардовыми пятнами в ореоле серебристых капелек жетонов, рассыпанных по всему асфальту… В моём сознании всё, что мы оставили на планете Земля, подкреплённое частными фактами на фоне общей картины, заставляет меня… заставляет меня не жалеть о нашем переезде. Я никогда не видел более приятных людей, никогда не сталкивался с более приветливым обращением. На Земле многие, как правило, сделают вид, что уважают тебя, либо из-за твоего статуса, либо не исключая возможность, что эта связь может оказаться полезной. А здесь, здесь мы отдыхаем от всего этого. Здесь прекрасно!

Нужно отдать Бруно должное, он закончил на положительной ноте. Но неловкое молчание уже окутало собеседников, так что никто не решался нарушить бесконечную, вязкую тишину. На пару минут каждый из нас углубился в собственные мысли, ни одна мускула на наших лицах не дрогнула. Чугунность выражений объединяла как гостей, так и хозяев дома.

–Простите, кажется, я испортил всем настроение, – сказал Бруно, беспорядочно стреляя взглядом из стороны в сторону.

–Нет, совсем нет, – поспешила ответить я. – Если честно, я была рада услышать это от Вас. То есть, конечно, я не рада тому, что происходит на Земле. Я хотела сказать, что люблю искренних людей. Даже если то, что они говорят, тяжело.

–Я знал, что здесь меня поймут.

Бруно улыбнулся печальной и в то же время счастливой улыбкой. Мне хотелось сказать что-то особенное, что-то, что способно утешить его и Элли, залечить каким-то невероятным образом старые, рваные раны, но я понимала, что слова тут бессильны. Пока существуют воспоминания, образы прошлого будут возвращаться, как бы хорошо тебе сейчас ни было. Поэтому даже счастливый человек не может быть счастлив на все сто процентов. Но, с другой стороны, человек без мрачных воспоминаний вообще не может быть счастливым, ведь для него жизнь, которая кому-то может казаться блаженством, всего лишь серые будни.

Постепенно молчание рассеялось, и на смену ему пришли прежние шутки и улыбки, которых так не хватало последние пятнадцать минут. Наша встреча закончилась так же приятно, как и началась. Всех нас объединяло ощущение теплоты и покоя, подавившее чувство внутреннего страха. На Винджейскую деревню наползал красочный пурпурно-лиловый закат с переплетёнными лентами облаков бледно-розового цвета. Мы с мамой довезли гостей на больших квадрах до дома, хоть те из вежливости и пытались отказаться. Все мы в тот вечер были счастливы, как человек, проснувшийся от кошмарного сна и убедившийся, что наяву всё в порядке.

…

Я сидела, обняв руками колени, на корне массивного дерева, напряжённо вглядываясь в воду Изумрудного болота. Прошло всего чуть больше часа, но я уже чувствовала, как мысли постепенно приходят в надлежащее им состояние. Встреча с Бруно и Элли всколыхнула во мне облако противоречивых эмоций. При всей позитивности и жизнерадостности она была столь же неподдельно болезненна. Реальность так пугающе проста! Я понимала, что подобные события на Земле – сущая банальность, но душой не могла это принять. Говорят, некоторые люди придумывают небылицы про призраков и прочих порождений паранойи потому, что не могут смириться с неизбежностью смерти. Я делаю это другим способом. Я прихожу сюда, под ветви развариуса, чтобы поразмыслить над услышанным. Я думаю, думаю, думаю, и спокойствие приходит самой собой. Я просто устаю предаваться меланхолии, устаю бояться, устаю пропускать сквозь себя судьбы других людей, и принимаю реальность такой, какая она есть. И тогда наступает тишина, прерываемая лишь лёгкими вздохами равнинного ветра и болотными всплесками. Но на этот раз молчание нарушали не только они.

Высохшие цветы миркса, опавшие с кустарника, хрустнули в десяти шагах от меня. Я вздрогнула, почувствовав, как по телу пробежал холодок. «После заката, возле болота? Здесь никого не может быть!». Вода на том же расстоянии тихонько хлюпнула, раздался скоблящий звук, кажется, о стекло. По поверхности болота прошлась едва заметная рябь. Я должна была отреагировать ещё раньше, но вместо этого прислушалась к дальнейшим действиям источника звуков. Наконец, я вскинула голову, направив взгляд в нужную сторону, и не смогла сдержать усмешку.

–Что ты здесь делаешь? – крикнула я.

Йон так и подпрыгнул на месте. Он не видел меня, или же понадеялся на свою бесшумность и так увлёкся делом, что не заметил, как просчитался? Глядя на его опешившее выражение лица, я уже жалела о том, что отреагировала так резко.

–Я…. Извини, я не хотел тебя напугать.

Дежа Вю, Дежа вю…. Уже второй раз встречаемся и второй раз застаём друг друга врасплох. Теперь он произносит ту же фразу, которую несколько дней назад говорила я. Забавно. Чувство замешательства сменяется раскаянием: реакция Йона не была такой резкой.

–И что же ты всё-таки делаешь, – сказала я, не форме вопроса, а словно говоря сама с собой.

Только тогда я заметила его странное выражение лица с изумлённой улыбкой.

–Что-то не так?

–Нет, – замотал головой он. – Просто беру образцы.

Он закупорил колбу, повернув чёрную крышечку. Так вот откуда шёл тот скоблящий звук. И что за образцы? К чему они?

–Здесь красиво, да?

–Угу, – задумчиво кивнул парень.

–Вы, учёные, видите в этих болотах лишь горстку химических элементов, правда? – с грустью произнесла я, прижавшись затылком к стволу дерева. – Смотря на воду, в умах писателей рождаются приключенческие романы, в сердцах поэтов – стихи о жизни или о любви, а на ваших разлинованных листочках проявляются лишь сухие формулы.

–Такая уж наша работа.

–Да я и сама не любитель всей этой ванильной поэзии. Но с Перфундере всё иначе. Понимаешь?

–Кажется, да, – серьёзно кивнул парень. – Ну, мне пора.

–Удачи!

Он повернулся спиной к болоту и ко мне и занёс ногу над тропой, по которой, очевидно, пришёл сюда, как вдруг… поставил её на место и замер, словно пытаясь решиться на что-то или задавая себе некий внутренний вопрос. Цепляясь руками за ветви Развариуса, Йон перебрался по тонкой линии ровного берега и присел на корень в метре от меня. На его лице было написано замешательство, сложный мозговой процесс, похоже, не касающийся проведённой только что научной операции. Я попыталась взглянуть в его опущенные глаза и спросить, что случилось, как вдруг его брови надломились. Приняв серьёзное выражение лица, Йонсон сам задал мне свой вопрос:

–Ты ведь не боишься этих мест, да?

Его слова в данном месте прозвучали так нелепо, что я едва смогла сдержать смех. Однако Йон вовремя спохватился и изменил формулировку вопроса:

–Я знаю, ты – гид этого года. Тебе было страшно вести группу через Винджейское болото?

–Конечно, я боялась! Ведь они новенькие! Страховка – это, конечно, одно, но мало ли что. Ответственность меня немного пугает.

–А за себя? Ты боялась, что с тобой может что-то случиться?

–Боялась ли я провалиться сквозь мостик и погибнуть в пасти винджейских вод?

–Да, да, – нетерпеливо кивнул он.

–Нет. Пусть мои слова не прозвучат излишне самоуверенно, но мои колени не подкашиваются при виде кислотных болот.

Йон смотрел мне в глаза и, похоже, отчаянно пытался разглядеть в них ложь, шутку, какой-либо подвох, но не мог. А я смотрела в его глаза, глубокие, тёмно-серые, умные глаза, и не понимала, к чему ведёт весь этот разговор.

–Почему?

–Потому что я люблю болота, – без тени сомнения произнесла я, хоть и чувствовала, как странно звучат мои слова, и не надеялась на понимание, – Мне нравится разнообразие, индивидуальность каждого водоёма, оттенки и свойства болот. Эти водоёмы живые. Иногда мне кажется, что они дышат.

–Свен, – он впервые обратился ко мне по имени, – Ты, правда, так думаешь?

–Стану я врать.

–Наши соседи, все до одного, порой бывают такими глупыми, приземлёнными и даже ужасающими, – Йон позволил себе ещё не знакомую мне, сильную эмоцию, так что я задумалась над значением его слов, хотя до этого не придавала большого значения этому странному разговору, – Порой я чувствую, что они боятся даже меня, потому что я контактирую с объектами их панического страха. Так странно встретить человека, отличающегося от них.

–Взаимно, – пролепетала я растерянно.

Йон перевёл взгляд на воду. Я сделала то же самое. Мы долго смотрели на горизонт, который окаймляла линия кустов Миркса, пока Йон внезапно не сказал:

–У меня к тебе есть предложение.

–Какое?

–В данный момент я занимаюсь изучением некислотных болот. Порой мне бывает просто необходима ещё одна пара рук, чтобы сделать необходимые замеры, провести краткий анализ на месте, так сказать. Я был бы рад помощи человека, который не чурается подобной работы.

«Он это серьёзно?» – проговорила я мысленно, почувствовав, как слова эти чуть не сорвались с моего языка. Неужели я похожа на человека, которому может быть интересна возня с пробирками и микроскопами? Недоумение разгоралось внутри меня, но одним дуновением я смогла затушить костёр.

–Прости, но…. Вряд ли я смогу быть полезной. К тому же, я работаю гидом в этом году, так что…

Йон старался не подавать виду, но я заметила. Его лицо медленно, но верно приобретало разочарованный окрас.

–Понимаю, я так и думал. Но предложить стоило, да?

Последняя фраза прозвучала нарочито оптимистично. Йон поднялся с корня дерева, его взгляд пробежал по окружающему нас ландшафту. Парень поднял правую ладонь в знак прощания, натянуто улыбнулся. Я неловко кивнула в ответ. Трава зашелестела от прикосновения быстро ступающих ног. Он удалялся вглубь леса. Через пять минут он пересечёт короткий участок зарослей, ещё полчаса займёт дорога до университета. Вряд ли он ещё хоть раз попадётся мне на глаза. Хотя, нет. На нашей маленькой планете это более чем возможно. Однако говорить нам больше не о чем. Что за странный человек? Вокруг него будто высокая стена. Но что насчёт меня?

Я вздохнула, пытаясь выбросить из головы этот странный инцидент, и вернула взгляд в исходное положение – на изумрудную гладь болота. По поверхности снова пробежала частая рябь. Торчащая из воды болотная трава качалась, при сильных порывах ветра погружаясь в светло-зелёную жидкость. Лунное мерцание опустилось на болото, прозрачные лучи провели своими тонкими пальцами по травинкам, напоминающим струны эфемерного инструмента. Зеркальное свечение болота словно издавало мелодичные звуки, и мои барабанные перепонки, казалось, ловили их ноты. Чётко очерченный луч упал прямо передо мной. Я вздрогнула от мысли, родившейся в моей голове. А почему бы и нет? Усилием воли включила рационализм. Я прекрасно понимаю, что толку от меня мало, а точнее, нет вообще. Но зато я смогу гулять по красивым местам, смогу объездить все болота на Перфундере. Я, конечно, могу сделать это и одна, но ведь вдвоём всегда веселее, да и подготовить маршрут для экскурсии с группой – не повредит. К тому же, Йон знает о болотах то, чего не знаю я. Из жителей Перфундере никто и никогда не проявлял эстетического интереса к водоёмам нашей планеты. Йон, наверное, единственный человек, который подходит к ним без предубеждения, без страха смерти, без животного, нелогичного ужаса, который испытывают многие при виде болот. А может, он интересуется ими лишь с профессиональной точки зрения? Что-то вроде цели отыскать новое вещество или газ. Стоп! О чём я только думала? Ведь он ясно сказал, что занимается изучением некислотных болот. Я вновь вздохнула, теперь ясно ощутив, что это прозрение вызвало во мне лишь разочарование, как вдруг новая мысль окатила кипятком: ведь Изумрудное болото – кислотное! А этот парень не так прост, как кажется! Да и, похоже, совсем не умеет врать. Нет, конечно, возможны тысячи других объяснений. К примеру, Институт послал его взять пробу, ведь они наверняка следят за уровнем кислотности в болотах, независимо от того, опасно оно или нет, но сам Йон в это время исследует лишь некислотные болота. С другой стороны, это предположение явно шло вразрез с негласным правилом избегать всякого контакта с болотом. Выходит, нарушали это правило только я и Йонсон, ну и ещё какой-нибудь смельчак, какие вполне могут найтись на нашей, не такой уж маленькой, планете? В любом случае, почему, собственно, нет? Неужели я так занята, что не могу заняться тем, что мне действительно интересно? В конце-то концов, гид должен знать всё о болотах! А я хочу знать всё о болотах, подумала я, и пустилась догонять силуэт в белом халате.

Глава 3

Рябь на воде

Взгляд скользнул по последним исписанным страницам. Я шёпотом повторила заключительные предложения и отложила тетрадь.

–Всё будет хорошо. Не волнуйся ты так.

Мама убрала прядь волос с моего лица, и этот лёгкий жест, выражающий уверенность и заботу, немного успокоил меня. Сегодняшняя часть работы (самая трудная и непривычная) считалась особенно ответственной. Экскурсия по планетарию. Однако, моя задача – не только ткнуть лучом лазерной указки в нужный космический объект и произнести правильное название. При удачном раскладе моя программа должна была состоять из рассказа по предмету истории Эпохи Переселенцев, а также виртуального путешествия по «живым» планетам. Меня пугало не столько длина и сложность заученного текста, сколько его банальность. Среднестатистический переселенец знает всё, о чём я собираюсь рассказать. Остальные же земляне – не показывающие носа со своей родной планеты – всё равно не услышат моих слов. Чувствовалась какая-то бессмысленность, но увы, пришлось закрыть на неё глаза и подчиниться установленному порядку.

–У тебя никогда не возникало проблем с выступлениями на публике, и теперь тебе нечего бояться.

–Всё когда-то бывает впервые, – пессимистичным голосом пробормотала я, – К тому же, я никогда особо и не светилась на публике. И, кажется, я уже всё забыла.

–Не говори ерунду.

Я вновь потянулась к тетради, но рука мамы остановила мою.

–Не стоит. Видела бы ты, как я сдавала экзамены в старших классах. Тогда бы ты знала, что значит «перегореть».

–Ты права. Просто этот год – особенный, и я не хочу, чтобы что-то пошло не так.

–Понимаю. Наверное, этот текст скучноват. Но ты ведь любишь космос. Когда будешь проводить экскурсию, попробуй задействовать чувства. Забыть на время, что за очередной строчкой следует другая, которую ты постоянно забываешь.

Возле уголков рта мамы появились тонкие, неглубокие трещинки, именуемые морщинками. Она очень любила улыбаться. И то, что от этого появляются небольшие морщинки, нисколько её не смущало.

Мама встала со скамейки и выглянула за приоткрытую дверь. Звук произносимых слов усилился, и по нему я поняла, что отсиживаться больше нельзя. Немного помедлив, я отошла к противоположной стороне комнаты, приподняла занавес и скрылась за ним. Огромную залу, размером с футбольное поле, а то и больше, наполнил голубой свет. Раздвижная дверь напротив меня издала катящийся звук, и в комнату вступили шаркающие шаги и шелест шёпота. Слегка подсвеченные лица смотрели по сторонам, их глаза блестели от неонового мерцания. Я сделала шаг вперёд и сказала вполголоса, но в то же время торжественно:

«Добро пожаловать во Вселенную!».

«Ещё вчера эта планета, наверняка, казалась вам неизвестной, пугающей далью. Вас пугала мысль о болотах. Держу пари, друзья и родственники отговаривали вас от переселения на Перфундере, рисуя страшные картины кипучих смертоносных вод. Но теперь вы здесь, под этим мерцающим небесным сводом, нашей гордостью и произведением искусства, напоминающим, что даже маленькая Перфундере – часть огромного нового мира, состоящего из наших новых домов – населённых нами планет. И сегодня я предлагаю вам вспомнить, насколько прекрасны галактики, в которых мы поселились».

И тут меня подхватило и понесло вдохновение. Я рассказывала о том, как началась эпоха Переселенцев, как были изобретены препараты, с помощью которых человеческому организму стало под силу выдерживать мощнейшие перегрузки от преодоления сверхзвуковой скорости. О том, как в использование был внедрён проект анабиоза, о том, как были возведены первые дома-купола, ставшие новой гаванью жизни на тех небесных телах, где жизнь в принципе невозможна. Наконец, как была открыта Перфундере, молодая, странная, крохотная планетка, затерявшаяся в галактике Магнезис-317, представляющей собой некий парадокс – уменьшенную копию Млечного пути, с единственной планетой, где возможна жизнь.

–Свен, а можно вопрос?

–Конечно, спрашивай, Том.

–Правда ли, что Перфундере не была объектом поиска. Её ведь нашли случайно, когда наблюдали за взрывом коричневого карлика, так?

–Совершенно верно, – кивнула я, посмотрев на русоволосого парня возле аудитории.

–Как думаешь, почему от людей столько лет утаивали открытие новой планеты.

–На то может быть много причин. Во-первых, недавнее открытие Виридин и Мирман-Руз, которых должно было хватить за глаза всем заинтересованным в переселении с планеты Земля. Во-вторых, Перфундере располагается в неудачной для полётов зоне из-за тесного расположения объектов – остатков погибшего коричневого карлика. В-третьих, строение и расположение Перфундере изначально вызывали сомнение учёных, поскольку, как я уже сказала, это планета-парадокс, по сути на ней не должно быть жизни, но тем не менее она есть. А в четвёртых…

–А в-четвёртых?

–В-четвёртых, это сама суть Перфундере – болота. При первой высадке на планету химик из группы Люка Маркюля повредил костюм, угодив в болотную жидкость. Он не пострадал, однако это происшествие, а также пара-тройка инцидентов, произошедших впоследствии, отбили у многих желание осваивать Перфундере.

По залу прошёл беспокойный шепоток. Проглотив комок в горле, я поправила прядь волос, упавшую на глаза. Ты должна быть к этому готова, Свен! Не избегай разговоров о болотах, не иди на поводу у политики подобострастного молчания. Нужно купировать тревогу на корню. Эта мысль, кажется, привела меня в чувства. Однако скорость реакции превысила естественность момента, поэтому все присутствовавшие вновь почувствовали моё волнение.

–Но не стоит волноваться по этому поводу! – застрекотала я. – Биохимическая лаборатория института слаженно работает в направлении исследования природы болот и их кислотности. Могу вас заверить, что причин для беспокойства нет.

–А если кислота попадёт на кожу, что тогда?

Кто это спросил? Эти голубые глаза за толстыми стёклами узких очков вряд ли можно с кем-то спутать – Корделл. Биолог, ученик Бруно. Пытливый ум и всё такое. Кожа ощетинилась мурашками от ощущения паранойи. Это что, провокация?

–Ты ведь и сам знаешь, что будет.

Неправильная реакция! Неправильная! Зал загомонил, всё летело к чертям, а я лишь испуганно вслушивалась с высоты трибуны в отзвук грохота моих падающих в бездну костей.

–Да не пугайтесь вы так! – осклабилась я, кажется, слишком наигранно, ну и чёрт с ним! – Я же пошутила. Кислотных болот на Перфундере не так уж много, основную массу составляют пресные водоёмы. Осадки также не токсичны. Могу вас заверить: если бы кислотные водоёмы были опасны для жизни, вокруг них бы не росли прекрасные Развариусы и пышные кустарники Миркса. Мы с вами сходим на прогулку к Изумрудному болоту. Поверьте, вам очень понравится!

–Это точно, – проговорила Кайла. – Мы с Фредом и Свен уже ездили туда во вторник. На Земле такого зрелища точно не увидишь.

«Спасибо, Кайла», – прошептала я одними губами. Заручившись одобрением одного из землян, публика как будто успокоилась, и я смогла продолжить лекцию, перейдя к карте Перфундере. Это дало мне время, чтобы угомонить топот сердца до того момента, как спасительная тьма планетария не рассеется, уступив место освещённому коридору. Кажется, испытание подходило к концу. Одно из испытаний. А сколько их ещё будет? Готова ли я к этой работе? Не ошибся ли судейский комитет. После вопроса Корделла паника сдавила горло настолько, что я начала сомневаться в правильности выбора. Но время имеет свойство сглаживать остроты, поэтому уже через пару часов на душе полегчало, и я уже почти забыла об инциденте в Планетарии. Так я думала.

Мы перешли в северную часть здания, где располагалась столовая. Обед, как всегда, был прекрасен – повара из Института были мастерами своего дела. Наверное, потому, что в каждую ложку своих яств они подмешивали науку, а наука с её точностью форм не знает таких смертных грехов, как пересоленная фасоль или пересушенные кукурузные лепёшки. Ребята составили несколько круглых столов вместе, создав подобие единого стола. Каждый с дымящимся, увесистым подносом нашёл своё место. Сегодня работала моя подруга, Тейнзи. Она не жила в институте, но часто работала в столовой планетария, потому что её кулинарные способности были известны всей нашей деревне и даже за её пределами. На раздаче мы встретились с ней глазами и улыбнулись друг другу. Такой взгляд дорогого стоит, когда ты находишься в непривычном для тебя положении. Присутствие Тейнзи ощущалось как постоянно открытый запасной выход, в котором я смогу найти спасение в случае разбушевавшегося пожара. Возможно, только её присутствие помогло мне сохранить хладнокровие в следующие минуты.

Я кивнула подруге, давая понять, что всё хорошо. В ответ она пожала плечами, как бы говоря: «Я же говорила, что ты зря переживаешь», и наполнила мою тарелку дымящимися овощами, только что снятыми с гриля. Возле Кайлы место было свободно, и я поспешила его занять. Почти вся группа уже получила свои порции и приземлилась за наш большой составной стол.

Совместный разговор не клеился. Бруно, Рик и Корделл завели какую-то полунаучную беседу, основанную на статьях в популярных на Земле журналах. Ника и Шивон о чём-то болтали с парнями. Мы с Кайлой и Инесс обменялись парочкой общих фраз и впечатлений от сегодняшнего дня, но не более того. Кто-то просто сосредоточенно поглощал пищу, кто-то следил за ходом одного из диалогов. Мне хотелось вмешаться, но, в конце концов, я махнула рукой. Когда ещё им доведётся пообщаться своим кругом? Скоро все они получат рабочие места, и тогда времени станет ещё меньше. Стоило мне подумать об этом, как Корделл через два стола спросил у меня.

–Свен, скажи, а есть ли какие-то планы развития Перфундере для улучшения жизни переселенцев. Может, участятся поставки с Земли? Или же запланирован какой-нибудь масштабный проект исследования или строительства?

–Хм, – я пожала плечами, – Насколько мне известно, кроме строительства моста через Винджейское болото, планового увеличения количества домов, теплиц и пахотных земель в каждой деревне и постепенного расширения завода пищевой и машинной промышленности, никаких действующих проектов у Судейского комитета нет. Возможно, есть что-то в далёких, глобальных планах, но до момента официального решения никому из простых смертных об этом обычно не сообщают, так что я знаю не больше, чем любой другой житель Перфундере.

–А что насчёт масштабов? – подал голос Джонатан, – Планета ведь совсем маленькая. Если продолжить её заселение, вскоре наступит перенаселение, и тогда мы окажемся заперты в газовой камере, что, учитывая размеры планеты, пострашнее смерти на Земле.

–Не нужно утрировать. Согласно исследованиям, площади Перфундере для комфортной жизни хватит с учётом ещё примерно 25-30 потоков переселенцев, и это учитывая естественный прирост. Так что повода для беспокойства нет, – заверила я всю группу.

–Окей, – отозвался Джонатан, который, очевидно, решил выйти со мной один на один. – Но даже если через 30 потоков переселенцы перестанут пребывать, те, кто уже поселился на планете, станут обзаводиться детьми. Учитывая низкую смертность и отсутствие вирусов в здешней атмосфере, продолжительность жизни может существенно увеличиться, и тогда перенаселение будет грозить уже не из-за наплыва новых, а по причине банального течения жизни. Ваш Судейский комитет не думал об этом?

–Заметьте, что интервал между заселениями уже сократили в два раза. Есть вероятность, что мы перестанем принимать новых Переселенцев раньше, чем предполагалось. В любом случае, до достижения решающей отметки ещё далеко, Джонатан. Ты можешь не переживать на этот счёт.

–Но не лучше ли заранее предусмотреть все риски? Я человек практичный, люблю просчитывать все шаги наперёд. Уверен, что всем присутствующим, да и вообще всем жителям Перфундере, хочется быть уверенными не только в завтрашнем дне, но и во всей оставшейся жизни. Мы ведь для того и покинули Землю, чтобы жить, правильно?

Этот разговор начал приобретать пугающий оборот. Группа негласно разделилась. Хоть мы с Джонатаном и не вступали в открытый конфликт, все или большинство, кажется, заметили разность наших позиций, а также то, что за тактичными словами скрыто нечто большее, чем просто светская беседа. Джонатан явно хотел что-то доказать. Он не пытался выставить меня в неудобном положении, точнее, это не было его целью, но именно это он и делал, рассуждая о шаткости положения жителей Перфундере. Я, как представитель, начинала чувствовать свою незначительность и неосведомлённость в этом вопросе, а Джонатан воспользовался ситуацией, подцепив тонкую струну и теперь играя на ней одному ему известную мелодию. Я оглядела присутствующих, стараясь вложить в выражение лица как можно больше искреннего позитива. Не знаю, получилось или нет. Кто-то, например, Том, со своей модной светлой стрижкой, и Лэйн, круглолицый азиат с неизменной шапочкой, что-то нашёптывали Шивон в оба уха, все трое не дышали дружелюбием. Инесс, как молодая мама, очевидно была в замешательстве. Кажется, только в Бруно с Элли я была уверена, хотя Кайла и Фрэд также не подавали признаков беспокойства, а держались скорее спокойно, а в случае с Кайлой – даже заинтересованности. Я не хотела, чтобы из зерна, посаженного в умы членов моей группы, выросло нечто разрушительное, поэтому поспешила прервать их размышления.

–Безусловно, Судейский комитет не допустит такого исхода. Хочу напомнить, что лозунг первооткрывателя Перфундере звучал как «Не повторять ошибок прошлого». Эта задача приоритетна для руководства планеты, именно поэтому наши машины работают на эко-топливе, заводы экологичны, а денежная система упразднена в принципе. Мы застраховали себя от ошибок прошлого во многих областях, над чем-то мы ещё работаем, иное же зависит не столько от решений руководства, сколько от самосознания каждого из обитателей Перфундере, какими вы теперь, наравне со всеми, являетесь. Если у тебя, Джонатан, есть какое-то конкретное предложение, Судейский комитет с удовольствием его рассмотрит, будь уверен. Это касается всех.

–Чтож, это замечательно, – отозвался мужчина, но слова его вовсе не звучали так уж замечательно, – Если вы открыты для предложений, я хочу внести одно. Это просто мысль, не более, – Джонатан примирительно поднял руки.

–Хотите озвучить его сейчас? – встрял Корделл.

–Почему бы и нет? Может, наш дорогой гид замолвит за меня словечко, – подмигнул он.

–Что за предложение? – от его слов меня начало мутить.

–Большую площадь планеты занимают болота. Некоторые из них кислотные. Пресная вода, ясное дело, необходима. Какую-то воду может быть получится очищать и перерабатывать. Но болота вроде Винджейского, в котором явно одна кислота, напрасно занимают площадь планеты. Как я понял, вы никак не используете их ресурсы. Если я не прав, поправьте меня. Может быть, вы используете их для выработки энергии, не знаю, я провёл здесь слишком мало дней, чтобы понять. При этом, кажется, все опасаются их активности, особенно ночью. Что, если засыпать парочку таких болот? Можно накрыть их сверху грунтом для дезактивации или слоем асфальта. У меня есть некоторый опыт работы с радиационными объектами, я могу помочь, если среди ваших специалистов не найдутся те, кто обладает необходимыми навыками для такого проекта. Как думаешь, Свен, такой проект может заинтересовать Судейский комитет?

Меня била мелкая дрожь. Я не могла понять, что испытываю: ненависть, растерянность, панику, ужас? Все мои силы уходили на то, чтобы сдержать порыв эмоций и найти правильные слова. Это просто провокатор. Да, то, чего я боялась, сбылось – мне попался проблемный переселенец. С этим нужно смириться. Теперь для меня главная задача – вернуть мысли группы, а по возможности и его мысли, в правильное русло, аккуратно вынуть спички из его рук, ведь спички детям не игрушки – можно поранить себя и окружающих. А Джонатан в масштабах нашей планеты и был тем самым ребёнком.

Нет! Нет, он не был ребёнком, не нужно его оправдывать. Он был тем паразитом, который вселяется в новый организм, следуя старым привычкам, преследуя лишь одну цель – подстроить под себя окружающее пространство. Джонатан – типичныйпредставитель планеты Земля. Я расист? Нет, я не расист. Я смотрю правде в глаза, и вижу сквозь затемнённые стёкла его очков холодный блеск в его глазах, огонёк игрока и способности умелого психолога. Он знает, чем зацепить умы, он знает, где у кого больное место. Он знает этих людей намного лучше, чем я. Я здесь – чужеродный объект. Враг здесь – я, а не он. Именно его сторону займёт вся группа.

Нет! Неправильная позиция. Он всего лишь язва, язва, которую нужно смазать мазью и затянуть потуже бинтом, чтобы не допустить её распространения. А для того, чтобы остановить Джонатана, нужны правильные слова. Соберись, Свен, повторяла я себе. Ты должна быть спокойной. Здесь нет врагов, здесь есть только усталые люди, желающие обрести покой в тени Перфундере, а также один глупец, не осознающий ошибочности своих суждений. Ты должна успокоиться! Он не Дьявол, он просто человек с планеты Земля.

–Чтож, я рада видеть активных членов группы! Я рада, что ты, Джонатан, уже хочешь сделать жизнь в новом доме лучше, это похвально! Уверена, твои навыки ещё посодействуют процветанию планеты. Однако хочу ещё раз напомнить лозунг доктора Маркюля: «Не повторять ошибок прошлого». Ошибкой землян было нещадное использование ресурсов планеты без заботы о последствиях. Мы не намерены повторять ошибки предков. В нашем Институте много опытных специалистов, которые занимаются исследованием болот. Возможно, в дальнейшем исследования приведут к тому, что мы сможем использовать активность болот, может быть, как ты и сказал, в целях получения экологически чистой энергии. Я не могу ничего обещать, могу только заверить, что исследования этого вопроса ведутся.

Я была благодарна Йону за то, что он повстречался на моём пути, за то, что дал мне повод говорить такие вещи. Если бы я не знала его, то не смогла бы сказать всё это с честными глазами, мою фальшь распознали бы многие, а в первую очередь – Джонатан, и тогда все мои с трудом подобранные слова ушли бы в молоко, не найдя ни малейшего отклика в сердцах группы. Но я говорила правду, говорила то, в чём была уверена сама, и поэтому почувствовала, как чаша весов наклонилась в мою сторону.

–Свен права, – первым отозвался Бруно. – Даже если серьёзно рассматривать твоё предложение, Джонатан, то в нём очень много нюансов, способных повлечь за собой более серьёзные проблемы, чем перенаселение. Мы не знаем, как поведёт себя кислота в случае блокировки путей для её выхода. Кислотные воды могут попасть в водоёмы с пресной водой, и тогда все мы умрём от жажды ещё раньше, чем от избытка углекислого газа. К тому же, мы не знаем, будет ли вообще эффективным засыпание почвой, ведь кислота может прожечь её, если концентрация повысится. Это лишь несколько возможных вариантов, и риск слишком велик, ни один здравомыслящий человек не пойдёт на это. Поэтому не смеши людей, а лучше предоставь учёным возможность самим разбираться в вопросах науки.

Я еле сдержала улыбку. Джонатан всё ещё хорохорился, однако Бруно (эх, люблю этого старичка) вбил последний гвоздь в крышку гроба его провокации, и бунтарь сдался, а вместе с тем спала атмосфера напряжения и, кажется, распространение язвы было подавлено на корню. Я благодарно кивнула Бруно, тот улыбнулся. Джонатан смотрел сердито и высокомерно, но больше не решался выставлять себя на посмешище, чему я была только рада. Постепенно разговоры вернулись в прежнее русло, кто-то просто доедал свою порцию, кто-то обсуждал сегодняшний день или ближайшие планы. Я почти всё оставшееся время молчала. Хотя всё обошлось, столкновение с Джонатаном отняло у меня много сил, и я в очередной раз задумалась, правильно ли поступила, что стала гидом. Готова ли я к таким стычкам? Смогу ли в следующий раз правильно среагировать, чтобы не спровоцировать ещё больший конфликт? Я не была в себе уверена, но и отступать теперь не имела права. Я должна была закрыть глаза на страхи и идти вперёд. Но тревога не исчезла, она засела где-то под рёбрами, время от времени давая о себе знать глухим ударом. И я начала изо дня в день учиться жить с этой тревогой, усмирять свои нервы, чтобы не упасть в грязь лицом. Я надеялась, что чем дальше, тем делать это будет проще. Но это было не так.

Глава 4

Обратная сторона спутника

Наш с мамой дом располагался южнее опоясывающего планету здания Института, поэтому мы с Йоном договорились встретиться возле рыночной арки. Это название служило данью земному прошлому и напоминало о системе товарооборота – вопрос, набивший оскомину большинству переселенцев. Причиной такого названия служило не только привычное звучание, но и, как многие думали, оно служило ещё и имитацией прививки против возвращения к денежной системе.

В полдень по обе стороны от арки толпились люди, затаривающиеся свежими овощами, так что я еле протиснулась сквозь толпу, на ходу механически здороваясь с каждым, кто попадался на глаза. Хотя завод пищевой промышленности и располагался намного восточнее Винджейской деревни, продукты питания доставлялись на аэро-вагонетках через туннель института, тугим поясом стягивающий Перфундере. Кроме того, сюда свозили и продукты с местных плантаций.

Только сейчас я начинала понимать всю тяжесть ответственности, возложенную на меня. Всё, происходившее в последние дни, ну или почти всё, внушало в меня твёрдую уверенность, что в итоге меня ждёт полный провал и выговор от Судейского комитета. Инга, в своём вечном ядовито-красном костюме, в моём воображении уже смотрела на меня раздражённо и разочарованно, монотонно констатируя тот факт, что никто из моей группы переселенцев так и не смог прижиться в своём новом доме.

«-Знаю, вы с Маррой часто ездили на прогулки в Северный лес. Ты считаешь её весёлой и жизнерадостной? Знаешь ли ты, какой она была, когда прибыла сюда семь лет назад рейсом с Земли? Только что потерявшая родителей, брата, лишившаяся всех друзей. В свои 16 она уже успела продать почку, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Кто вытащил её из этого чёртового болота? Правильно, это были Эрик с Витой.

–Дай мне ещё один шанс. Ведь ещё можно что-то сделать, что-то исправить, изменить… Ведь не всё так плохо!

–Не так плохо? Прошёл год, а трое из твоих переселенцев уже успели потребовать билеты на межгалактический паром до Земли, один умер от инсульта и ещё один свёл счёты с жизнью. Ну, да, всё определённо можно исправить! Ты всё исправишь, если сейчас запрыгнешь в космический корабль и отыщешь черную дыру, которая протащит тебя сквозь время и пространство и выплюнет где-нибудь в… в прошлом году! Только вот путешествия во времени невозможны, дорогая. Через неделю прибудет паром, и новыми переселенцами займётся более опытный, смышлёный и чуткий человек, чем такая девчонка, как ты! К тому же, по решению судейского комитета, единогласно с Глумом, мы снимаем с тебя полномочия гида. Можешь быть свободна!»

Слова Инги звенели, не тонко и мелодично, как бьётся стекло или бряцают колокольчики в дверных проёмах. Раскалывалось железо, перемалывалось на части, в яростную круговерть мясорубки забрасывали то, что осталось от меня такой, какой я была год назад. Всё рушилось, обваливались декорации красивой сказки – плода иллюзий девочки, так мечтавшей сыграть большую роль в истории вырождающегося человечества. Из горла хотел вырваться крик ужаса, и это почти произошло, как вдруг резкий толчок в плечо вывел меня из состояния оцепенения и одновременно – из физического равновесия. Земля незаметно для меня самой ушла из-под ног, тело отбросило в сторону от внезапного удара. Я поняла, что была чересчур невнимательной в час пик возле продуктовых лавок, но было слишком поздно. Зажмурившись, я уже приготовилась испытать жёсткость мощёной дороги на своих неиспытанных доныне костях, но этого так и не произошло.

–Тихо, тихо, аккуратнее, – проговорил вовремя подоспевший Йонсон. – Только здесь понимаешь, как много на этой планете людей, да?

Я благодарно улыбнулась, даже не столько за остановку моих «полётов во сне и на яву», сколько за разрядку обстановки.

–Спасибо. И извини.

–Здорово, что ты пришла. Я тут уже давно. У нас в институте был небольшой семинар. Мы закончили пораньше, так что пришлось спуститься в Ореховую рощу. Если хочешь немного подкрепиться, можем зайти. Я покажу, где обычно заседает наше отделение.

–Да нет, спасибо, – процедила я, чувствуя, как напрягается мой голос.

Переходить на тропу вежливых тривиальных оборотов для меня всегда было тяжело, а теперь отчего-то особенно неловко. Наверное, потому, что общение с Йоном изначально приняло иную тональность, но, как это иногда бывает в те моменты, когда нечего сказать, тишина заполняется пустой болтовнёй. Это была не первая наша вылазка, поэтому тривиальные фразы иссякали мгновенно, и мы вновь становились самими собой.

–Я не голодна. Но, если хочешь, можем зайти.

–Нет, нет, всё нормально. Эй, Свен?

–Мм?

–Что с тобой?

–Ничего, всё в порядке.

–Ты где сейчас была?

–Что? Где? В смысле?

–Да что с тобой? – рассмеялся Йон. – Неужели отдел инновационных технологий запатентовал перемещения сознания в пространстве и времени, а я не в курсе?

–Что за глупости, – улыбнулась я в ответ. – Уж и задуматься человеку нельзя. Идём! А то голова уже раскалывается от этого гомона.

…

–Где же твой белый халат?

–Халат? – переспросил он, не оборачиваясь.

–Ну, помнишь, ты в нём расхаживал по холмам возле Тиморской деревни.

Мы уже почти поднялись на холм, у подножия которого примостилась Изумрудная деревня. С его высоты было видно, как дым из труб маленьких домиков прошивал стежками голубой атлас неба, а со стороны Лугового болота наползало сивое марево вечернего тумана. Я родилась здесь, я прожила на равнинах Перфундере всю свою жизнь, но и теперь не могу перестать любоваться спокойной красотой Тиморских холмов.

–Я думала, люди твоей профессии всегда выбираются на свои научные изыскания при параде. Разве нет?

–Только для вида.

–Кто ж будет наблюдать за вами на пленере? Вертолётный патруль или квадра-контролёр?

–Я, по-твоему, кто? Профессор высшего ранга?

Свен пожала плечами.

–Откуда мне знать, кто ты. У такого молчуна, как ты, и половину не выведаешь.

–Идём! – Йон вдруг схватил меня за запястье и потащил вниз по склону холма. – Мы почти пришли. Сейчас проберёмся через лианы и будем на месте! – одухотворённо добавил он.

Было весьма опрометчиво произносить слово «сейчас» прямо перед тем, как нырнуть в липкие лиановые заросли, где мы застряли на добрых сорок минут. Срастаясь с болотами, очевидно, под влиянием кислоты, эти странные растения становились прозрачными и словно светящимися изнутри мертвенно-бледным голубым сиянием. Однако на твёрдой почве они деревенели, тонкие серые стволы тянулись призрачным частоколом, разбрасывая в стороны холодные ветки-щупальца. Лианы были верным признаком того, что где-то близко должно быть болото. И вот, когда я уже собиралась окликнуть Йона, прокладывающего путь впереди сквозь заросли растений, солнечный свет неожиданно перестал преломляться, проходя через лианы, и ударил в глаза ясным вечерним лучиком. Я затаила дыхания, глядя на открывшуюся панораму, и только спустя несколько минут смогла произнести:

–Господи, Йон, как ты нашёл эту красоту?

–Нравится? – он довольно улыбнулся. – Пару дней назад был на плантациях и случайно забрёл сюда. Люди не любят гулять по Тиморским холмам: пытался затащить сюда двоих товарищей, но они решили пойти на обед в деревню. А я пошёл один и наткнулся вот на это чудо.

Мы решили назвать его Коэлум, что означает Небо, ведь маленькое болотце сияло лазурно-голубым цветом, ярче самого неба в полдень! Матовая гладь, как грозди мелких сапфиров, колыхалась на ветру, временами вздрагивая мелкой рябью. И будто сама вода произрастила и сгубила тонкие стволы почерневших от кислоты и времени деревьев, теперь равнодушно взирающих остатками ветвей в лазурь неба из родной болотной заводи, ставшей им теперь могилой…

–Оно кислотное?

–Сама ведь видишь.

–Угу, – кивнула я, – Пресных таких не бывает. Удивительно, и как я раньше на него не наткнулась…

–Возможно, раньше его и не было, – тихо произнес Йон.

–Как это?

–Снимем пробу?

–С ума сошёл? Вам ведь разрешили прикасаться лишь к тем болотам, что перед этим обследовал дрон, – возмутилась я, теперь уже со знанием дела. Йон ещё при первом походе к болоту рассказал мне все нехитрые заповеди химика с Перфундере, чтобы успокоить мои нервы.

–Забудь, – от отмахнулся от моих занудных предупреждений, склонившись над рюкзаком. – А какие-то две недели назад ты не была такой осторожной. Сидела себе на корне Развариуса и болтала ногами в кислотной водице.

–Я надеюсь, ты не серьёзно? Знаешь, как жутко было, когда ты в первый раз полез к болотам. Я думала, кислота сейчас взорвёт твои треклятые колбочки и выжжет тебе глаза.

–Пытаешься напугать меня?

–Даже если и так…

–Сдавайся, я пойду до конца.

–Очень смешно, солдат. Дай мне вторую пару перчаток.

–Ээ, нет, ты туда не пойдёшь.

–Ещё как пойду. У нас с тобой договор, я твой напарник, так что будь добр, не бубни. Гони перчатки, пока я тебя сама туда не скинула.

–С тобой сегодня творятся странные вещи, Сванвейг, – обескураженно заявил Йон, протягивая мне перчатки. Я была так встревожена, что не могла отреагировать даже на свои дурацкие шуточки.

Я молила себя не закрывать глаза и не поддаваться животному страху, который жил в сердцах жителей Перфундере, но вопреки здравому смыслу не могла не бояться за Йона, который в этот момент навис над поверхностью воды, опрометчиво близко… Он вынул из-за пазухи колбу, прихватил её металлическими щипцами и, едва дыша, почти горизонтально опустил к поверхности воды. Всё. Сейчас раздастся шипение, высококонцентрированная кислота – а, судя по цвету воды, именно она скопилась в этом болоте – брызнет прямо в лицо и нанесёт непоправимые раны на его правильные черты, выжжет глаза, навсегда лишив его способности видеть. Не знаю, откуда взялось это волнение, ведь мы с Йоном уже ходили к кислотным болотам, и всё проходило хорошо. Почему же сейчас что-то должно быть иначе?

Я не люблю драматизировать, как бы смешно это сейчас ни звучало. Я вообще по странной природе своей не люблю всякую поэзию, предпочитая понятные для меня вещи и не ступая за черту эфемерности. Однако конструкция характера никогда не мешала любить болота. Любить – широкое понятие. Любить – значит испытываться не только какое-то эмоциональное волнение, но и в каких-то случаях восхищение, благоговение или просто привязанность, подобную любви к чему-то близкому, родному – тихое и спокойное чувство. Однако, любуясь переливами кислотной воды, я никогда не забывала, что передо мной. То была не нежно-зелёная карлинская травка, щекочущая уши, когда ты лежишь и смотришь в небо, и не колышущиеся деревья, взмахивающие своими мохнатыми лапами в ритм биению сердца планеты. Под плёнкой, разделяющей воздух и воду, жила другая жизнь. Неодушевлённая, также, как трава и деревья, но не столь дружелюбная, точно шепчущая предупреждение о своей неприкосновенности. Мы, жители Перфундере, никогда не переступали черту. Там, за ограждением, я стояла и смотрела, как бурлит жизнь в болоте, как бьётся его сердце, но никогда не осмеливалась потревожить благородного зверя, прикоснуться к нему. А вот Йон не испугался.

Молчи, говорила я себе. Если он дёрнется, будет только хуже. Не ровен час, его глупая мозговитая голова перетянет туловище, и весь он окажется…

Что-то легонько тукнуло. Я непонимающе посмотрела в глаза обернувшему Йону, и не нашла в них той уверенности, что была секунду назад. Кусочки треснувшей колбы проглотила пелена болота, вместе с щипцами, а по запястью друга начала расползаться краснота. Он даже ничего не сказал, просто попятился и сел в траву напротив болотного берега.

–Ничего, всё будет хорошо! – бормотала я, стягивая с его руки полуистлевшую перчатку. Резина расползалась у меня на глазах, – Как ты, Йон?

–Не знаю. Я ничего не чувствую… – растерянно пробормотал он.

Бутылка воды. Как следует промыть химический ожог питьевой водой. Затем нейтрализация известковым раствором. Влажная марлевая повязка на место поражения… Механические движения рук, словно не я всё это делаю, а кто-то другой движет мной, словно марионеткой. Кажется, что я наблюдаю за своими действиями со стороны. А потом взгляд перетекает на лицо Йона, на его оторопелый взгляд тёмно-серых глаз, на густые черты бровей, на острую линию подбородка, и ощущаю себя совсем не здесь. И вдруг какая-то сила словно дёргает силки, и передо мной уже иная картина. Солёный привкус во рту. По стенам скачут красные, синие, жёлтые огни, и непрестанно, невыносимо воет сирена, вытрясая из сознания остатки разума. Перед глазами то же лицо, но с короткой стрижкой и небольшой щетиной на подбородке. Чувствую влажную пульсация сквозь пальцы, пульсация во всём пространстве вокруг меня. Я перевожу взгляд на свою руку, и вижу, как сквозь пальцы выплёскивается алая жидкость. Ещё сильнее сдавливая рану, я проговариваю одними губами: «Всё будет хорошо, Йон! Всё будет в порядке!».

–Свен! Свен, прошу тебя, очнись!

–Что произошло?

–Боже, я и не думал, что тебя так легко напугать… Ты в порядке? Голова не болит?

–Голова? Нет. Да в чём дело? – спрашиваю я, поднимаясь.

–Мне и самому интересно, в чём. На меня брызнула кислота из болота, ты начала обрабатывать ожог, спокойно всё сделала. Господи, и откуда только узнала… Вот, смотри, перевязала, а после рухнула как подкошенная. Ты меня чертовски напугала! – протараторил Йонсон.

–Ты меня тоже, – сказала я, и тут же осеклась. Эта фраза неожиданно приобрела иной оттенок. – Ты в норме? Рука болит?

–Не волнуйся, всё в порядке. Ты всё правильно сделала, Свен, – ободряюще улыбнулся он, – Ты молодец.

Я одними губами грустно улыбнулась в ответ. Внутри стелилась такая опустошённость, какую я не ощущала, пожалуй, ещё ни разу в жизни. К лицу будто маска прилипла и стянула все мышцы тонким ледяным каркасом. Мы поднялись с земли и начали подниматься на Тиморский холм. Йон прижимал к себе правую руку, левой придерживая рюкзак на плече. Он шёл молча, как и я, точно слова в тот день были чем-то постыдным и оглушительным. Если бы под ногами хрустнула ветка, клянусь, я бы разревелась на месте, настолько натянутыми казались мне нити нервной системы. Мы почти без слов попрощались, и разошлись: Йон – в институт, я – в свой домик на окраине Винджейской деревни…

Глава 5

Игра памяти

Душа со шрамами – как тело с изломанными костями. Идёт время, переломы срастаются, но срастаются неправильно. Изломы в скелете, в основании, остаются, и строят всю твою дальнейшую жизнь. Некоторые вещи не исправить. С некоторыми вещами можно лишь научиться жить.

…

Прошла неделя со дня ранения Йона. Я видела его лишь однажды, возле Института. Мы двигались в сторону Тимора с Фредом и Кайлой, как вдруг появился он. Рука всё также забинтована, но лицо уже не такое бледное, к нему вернулись краски, искорки в задумчивых глазах, а улыбка была всё той же, мягкой, приветливой и немного печальной. У нас не было возможности толком поговорить, и оба мы, кажется, хотели встретиться позднее, но что-то мешало нам договориться о конкретном времени и месте. Какая-то напряжённость, сродни страху, повисла в воздухе, словно каждый из нас боялся что-то потерять и поэтому предпочитал просто ждать.

У меня не было времени задумываться об этой странной атмосфере, повисшей между нами. Вместо того, чтобы витать в облаках, я воспользовалась больничным Йона и паузой в наших странствиях по болотам, чтобы помогать в строительстве домов в нашей деревне и общаться с моей группой переселенцев. Большинство из них в костыле уже не нуждалось, разве что с некоторыми я хотела наладить больший контакт. В основном, это были те, кто жил поблизости. Мы регулярно встречались с Кайлой и Фредом. Эти двое прекрасно ладили между собой, хотя ни в чём не были похожи, и только в такой компании, а не один на один, каждый из нас, кажется, мог чувствовать себя в своей тарелке. Разве что Кайла была исключением, она, обладала удивительным свойством подстраиваться под любые обстоятельства и радоваться им, что мне в ней очень нравилось.

Что касается остальных, все нашли свою нишу в жизни Перфундере. Кулинарным и дегустационным способностям Ники и Фран нашли применение на заводе пищевой промышленности при Институте. Энди, наш инженер, помогал с проектированием в Гринсе, там же Шивон, бывшая студентка, работала на плантациях. Троих парней, Рика, Лэйна и Тома, поселили в Катарос, для работы в сфере машиностроения. Бруно и Корделл работали от Пурпурной деревни в Институте, в отделе биологических разработок, Элли вместе с молодой мамой Инесс помогали на плантациях. Джонатан работал там же с удобрениями. Фреду, как бывшему автомеханику, тут же нашли применение в гараже с квадрами, он помогал обслуживать механику практически во всех деревнях Перфундере. Кайла же вызвалась помогать в строительстве. Она, как оказалось, в течение двух лет училась на архитектора, и её способности нам очень пригодились.

Приятно осознавать, что все нашли своё место. Другое дело, что не все были этим местом довольны. Шивон, например, девица, прямо скажем, довольно высокомерная. Как мне удалось узнать, она бросила своих родителей на произвол судьбы и сбежала с планеты. Но Шивон теперь не была моей заботой, пусть ей занимается Августа, координатор Гринса. Уж она-то знает, как находить общий язык с такими особами. В моём же окружении слабым местом была Инесс. Причины были просты и банальны – отсутствие общения. Молодая мать привыкла общаться с себе подобными, а на Перфундере родителей пока слишком мало, чтобы найти подходящих друзей, и мама решила проявить инициативу. Она пригласила их с Кристин к нам на ужин, предполагая, что Инесс сможет с нами подружиться. Чтож, одобряю, моя активная мама, хоть и неохотно. Не знаю, о чём нам говорить. Но мама спасёт положение, я была в этом уверена.

На сей раз Чарис взяла готовку на себя. Я была не против. В конце концов, это была в первую очередь её гостья, а уже потом – моя. Весь вечер меня окутывала какая-то прострация, я механически поддерживала беседу за столом, о чём-то посюсюкалась с Кристин. Пока мы болтали, девочка уснула, и мама предложила Инесс задержаться на пару часов и посмотреть с нами фильм. К такому повороту событий я не была готова, но пришлось смириться. Мама включила какую-то сопливую мелодраму. Ничего не скажешь, мамаши нашли друг друга: обе под конец сидели с носовыми платками, а я утомлённо и непонимающе взирала на них с кресла.

–Ты только посмотри, какая у меня дочь, – завела свою песню мама. – Никогда её не заставишь плакать над фильмами. Непробиваемая.

–Как вообще можно плакать над таким фильмом, – хмыкнула я, сделав акцент на слове «таким». – Ни войны, ни антиутопии, пресловутая повседневность. Без обид.

–По-моему, очень драматичная и трогательная история, – Инесс пожала плечами.

–Извините, я просто не любитель подобных вещей.

–Ты просто ещё ребёнок, – проговорила Чарис. Она знала, что меня это бесит, но, видимо, решила меня добить.

–Какая удобная позиция! – отпарировала я. – Для биологов любовь – это кратковременное повышение уровня дофамина, норадреналина и ещё нескольких нейромедиаторов. В следующий раз позовём кого-нибудь из них, чтобы мне не было скучно во вражеском стане.

–Ты посмотри, какого циника я вырастила, – засмеялась мама.

–Да всё в порядке, – Инесс тоже заулыбалась.

Я с ними за компанию выдавила из себя улыбку, хотя улыбаться мне совсем не хотелось. Настроение было паршивое, отчего – сама не знаю, голова кружилась, и полчаса назад моё сознание опять отключилось, как и неделю тому назад, только в этот раз этого никто не заметил. Я пошла проверить, как там Кристин. Девочка спала в моей комнате. Услышав скрип двери, она блаженно потянулась, поправляя своё белоснежное платьице.

–Проснулась? – спросила я, стараясь говорить как можно мягче.

–Угу, – просопела девочка. – А где мама?

–Ждёт тебя внизу. Пойдём, спустимся?

Я взяла девочку за ладошку и передала прямиком в руки Инесс. Добравшись до мамы, она тут же распахнула свои объятия и обвила ручонками шею Инесс, что-то довольно замурлыкав. В таком виде наша гостья и покинула дом, когда солнце уже зашло за горизонт. Мама пошла провожать их до калитки, а я упала на кухонный стул с чашкой недопитого остывшего кофе.

Мама вернулась в дом через пару минут. Она молчала, никто из нас минут десять не говорил ни слова. Я пила кофе мелкими глотками, она вытирала полотенцем чистые тарелки.

–Мам, – промычала я в кружку.

–Мм?

–Прости, если испортила тебе настроение, и Инесс тоже.

–Всё хорошо.

–Нет, не хорошо.

–Я просто думаю над тем, что ты сказала, и, знаешь, я очень надеюсь, что ты останешься такой же навсегда, с ясным, трезвым, взрослым рассудком. Я надеюсь, что ты не испытаешь на себе действие этих дофаминов, а значит никогда не узнаешь вкуса потери. Я надеюсь, что ты никогда не….

–Мама, что ты говоришь….

Я обернулась к ней и уткнулась лицом в её живот, пряча глаза, чтобы не заплакать. Она положила руку мне на голову и замолчала, не отталкивая меня. Я глубоко вдыхала её запах – ароматы пряностей и вечерней росы, мне хотелось пропитаться этим запахом насквозь, хотелось запомнить его навеки.

–Ты даже не представляешь себе, насколько я боюсь терять, – сказала я тихо. – И тебя я тоже очень боюсь потерять.

–Не бойся, дорогая. Что с тобой? Я всегда буду с тобой, ведь это твой дом.

–Иногда у меня такое чувство, что всё, что мне дорого, ускользает от меня, а я падаю в пропасть и не могу ни за что ухватиться, чтобы перестать падать.

–Свени, – мама отстранилась и посмотрела мне в глаза, – Что с тобой? Может, стоит зайти к доктору Авалону?

–Да нет, всё в порядке, это просто нервы, из-за всей этой работы гидом. Меня, наверное, раздавила тяжесть ответственности. Я оказалась слабачкой. Но теперь, кажется, мне больше нечего делать, я слишком тревожилась на этот счёт, а реальность оказалась не такой уж страшной.

Мама посмотрела на меня с недоверием.

–Если Джонатан опять треплет тебе нервы, только скажи, устрою ему взбучку.

–Нет, Джонатан больше не высовывается, мам, – улыбнулась я, – Всё в порядке, правда. Я, наверное, пойду спать.

–Хорошо. Спокойной ночи, детка.

Но сон не шёл, даже когда шорохи в доме и на улице стихли. Я натянула толстовку и побрела в сторону Изумрудного болота – оно мерно дышало всего в километре от нашего дома. Ночь была ясной, два ярких спутника сияли слишком ярко, чтобы почувствовать себя уютно посреди улицы. Я ускорила шаг, пока, наконец, не оказалась в спасительном полумраке ветвей Развариусов. Приближаясь к болоту, мне показалось, что я вижу кого-то. Нет, не показалось. На корне дерева сидел Йон, глядя на отражение луны в водной глади, колышущейся от небольшого ветерка.

–Привет, – сказал он, не оборачиваясь, точно почувствовав моё присутствие.

–Привет, – отозвалась я, сев напротив него.

–Плохой день?

–Вроде того. Знаешь, как было бы здорово просто выставить настройки после прожитого дня, выбрать, что грядущий сон должен стереть в порошок, а что – надёжно сохранить в сундучке памяти. Например, ты приходишь к какому-то осознанию или принимаешь решение, но при этом не хочешь помнить, почему эти выводы вообще возникли в твоей голове. И ты просто стираешь детали. Правда, было бы удобно?

–Да, но как я тогда пойму, где получена эта информация? Мой мозг ведь слетит с катушек в поисках места – источника найденного добра. Или ты никогда не мучилась от бессилия вспомнить что-либо? Кажется, это явление называется прескевю. Ничто, записанное в голове, не проходит бесследно, оно оседает где-то в прожилках мозга и рано или поздно даёт о себе знать.

–Неужели тебе не хочется что-то забыть?

–Хочется, очень хочется. Но без этих воспоминаний я перестану быть тем, кто я есть.

–Если бы у тебя была возможность, ты бы стёр эти воспоминания? Ведь ты бы всё равно никогда не узнал, что они у тебя были.

–Нет.

–Почему?

–Потому что я ни о чём не жалею. И другая жизнь мне не нужна. И другой я…

–Ты счастливчик.

Йон грустно улыбнулся. В ту ночь он казался мне намного старше своих лет, да и я чувствовала себя беспричинно изломанной и прожившей многие годы. Мы молчали и смотрели, как плещется изумрудная вода болота. Это была странная ночь. Ночь меланхолии, принятия себя и хрупкости всего, что мне хотелось удержать. Я почти не спала этой ночью, но с наступлением рассвета я поняла, что больше не хочу ничего забывать.

Глава 6

Мы не одни

Мы сползли с небольшого холмика, на котором росли три непомерно огромных для этой планеты Развариуса. Нежное, и в то же время величественное, дерево так манило к себе, что местные таланты начали писать пейзажи, соревнуясь по технике с давно почившими предками. «Что-то здесь не так». Эта мысль, подобно поплавку, появилась у меня в голове, пока мы с Йоном шли к другой стороне болота.

Поверхность озера, изрезанная рябью, поблёскивала в свете фонаря железной чешуёй. Словно огромный рыбный косяк, местами укутанный в зелёные кишки водорослей и липкой тины, мерно шевелился, кипел в своём котле, точно ища выход, но как-то неохотно, точно ему хорошо и там, в этой земляной лумке. В двух метрах от берега то и дело набухал и лопался пузырь, словно кто-то большой под этой толщей кислотно-голубой воды дышал и собирался вот-вот вынырнуть на поверхность.

Йон, видимо, почувствовал моё беспокойство, и поэтому, обернувшись, ободряюще улыбнулся и произнёс очевидное:

–Мы пришли.

–Ты уверен, что это не опасно? Мы не знаем, как ведёт себя ночью Коэлум, это болото ведь ещё не изучено. Помнишь, что было в прошлый раз? Может, оно больше похоже на Винджей, чем на тихое Изумрудное?

–Да, это младший брат Винджея, но мы не будем подходить слишком близко. Остановимся вон там.

Теперь от болота нас отделяло расстояние метров 5-7, его поверхность излучала мягкое сияние, сливающееся с синеватым светом луны.

–Чего мы ждём?

–Увидишь.

Йон загадочно улыбнулся, взглянул на озеро и погасил фонарик. Тишина продолжалась ещё несколько минут, как вдруг мне показалось, что болото задышало беспокойнее. Коэлум оживал, становился ярче, его поверхность закручивалась в тысячи световых воронок. Краски вспыхивали и гасли, пульсируя учащённым сердцебиением. Частицы света поднимались над водой и вновь мелкими брызгами оседали по поверхности озера и его узким берегам. Кажется, я забыла дышать. Мы смотрели на мир, оживший внутри Коэлума, пока свет в нём не померк до обычного ночного свечения.

–Господи, Йон… Что это было?

–Похоже, какие-то микроорганизмы, особая разновидность, способная выживать в кислотной среде.

–Разве такое возможно?

–Технически, да. Только не всё так просто. У меня есть теория, пока не подтверждённая. Во время своих исследований я нашёл неких существ – нечто среднее между водорослями и земными вирусами, но не смог дать им определение, потому что они не похожи на земные формы жизни, слишком разные и не согласующиеся друг с другом характеристики. Фишка в том, что они, как и вирусы, способны спать в кристаллической форме многие десятилетия, пока не окажутся в благоприятной для себя среде. Что-то типа креокапсул с автоматическим пробуждением. В Коэлуме, Винджее и, предположительно, Мортусе они максимально активны. В изумрудном, например, их численность значительно ниже, А вот в Гринсе и Гиганте бодрствующих уже не осталось, все перешли в кристаллическую форму. Но, если учитывать, что экстремофильные бактерии – самая малоизученная область бактериологии, можно предположить, что нечто подобное может существовать и на Земле.

–Поверить не могу, что на Перфундере всё-таки есть жизнь!

–Да, она есть. Но теперь главная задача – это найти катализатор. Что должно произойти, чтобы эти ребятки вышли из своего кристаллического состояния? Я думаю, что знаю ответ, Свен. Но для того, чтобы узнать наверняка, мне нужно кое-что сделать.

–Что?

–Нужно пойти в Мортус.

–Что? Зачем?

–Поймёшь, когда увидишь. Идём.

Мы подошли к самому берегу. Вода возле наших ног ещё продолжала беспокойно колыхаться. Йон смотрел на меня выжидающе, переводя взгляд с болота на моё застывшее в замешательстве лицо. И тут я поняла, что не так с этим водоёмом.

–Бог ты мой! Йон! Оно почти прозрачное!

–Таким оно становится с момента появления спутника.

–Поверить не могу! Столько лет живу здесь и… Это…

–Это ещё не всё. – оборвал Йон. – Посмотри туда.

–Да вы, должно быть, шутите! – ахнула я – Что это такое?

–Понятия не имею. Но держу пари, что за Таровыми деревьями прячется нечто подобное.

–Ну так что, Свен? – произнес Йонсон после долгой паузы. – Составишь мне компанию, партнёр?

Глава 7

Мёртвая вода

Забывать – это легко. Есть лишь одно условие – поклянись, что ты что-то никогда не забудешь, и ты непременно забудешь, поверь мне. И дело даже не в том, что твоя память, как старый бурдюк, сочится пережитыми моментами, истончается и постепенно пустеет, в конце концов оставляя после себя лишь безжизненную оболочку. Дело в том, что человеку, кажется, слишком тяжело передавать из поколения в поколение воспоминания об ошибках прошлого. Что это? Усталость? Самонадеянность? Или та самая пресловутая надежда, которая не умрёт, пока всех вконец не изничтожит? Какой-то умный человек однажды сказал: «вместо того, чтобы сжигать мосты, сожги грабли».

…

Самый густой и тёмный лес Перфундере – Таровый лес. Его кроны сбиваются в единую сеть, чтобы только не дать проникнуть внутрь лучам Красного и Жёлтого спутников. Стоит ли удивляться тому, что именно эти деревья очертили дёгтем границу Мортуса, чтобы никто ненароком не забрёл в его мглистые тени. Такую сцену любой уважающий себя режиссёр заполнил бы тревожной музыкой, мистическими шепотками и скучающим скелетом с пустыми глазницам, упёртыми в небеса. Но у Мортуса было кое-что, что отличало его от всех киношных страшилок: он был настоящим. Что ты почувствуешь, увидев безжизненное тело человека? Будешь бояться? Тебе станет не по себе? Может, мертвец что-то сделает мне?

Мортус оправдывал своё имя. Он был не просто спокоен, он был безмолвен. В недрах Тарового леса рос лишь тёмно-зелёный, липкий мох, недовольно чавкающий от наших тяжёлых ботинок. Мортус не вселял ничего похожего на страх, Мортус вселял тоску и боль. Она пронизывала, словно исходя парами из-под земли и впитываясь в поры и ворс одежды. Мы с Йоном чувствовали, кажется, одно и то же, однако, в отличие от меня, он словно знал, что скрывает завеса из тёмных деревьев.

–Ты ведь знал, что здесь ничего нет?

Йон коротко кивнул.

–А чего ты ожидала увидеть? Разгуливающие деревья, как у Толкиена?

–Не смейся. Я ничего не ожидала. В детстве меня посещали приступы любопытства к этому месту, но с возрастом я смирилась, что никогда сюда не попаду. Да и желание, если честно, пропало. Кто же знал, что я встречу такого вот отчаянного авантюриста Йона из Института.

Он улыбнулся, но промолчал. Пока в ландшафте, окружающем нас, не было ничего настораживающего, но в его глазах и выражении лица читалось напряжение. Это была не сосредоточенность, нет. Скорее, Йон был рядом и в то же время где-то далеко. В этот момент я ему даже позавидовала – судя по его виду, ручки рюкзака, больно врезающиеся в плечи, не причиняли ему никакого дискомфорта, чего нельзя было сказать обо мне. А ведь Йон тащил палатку и большую часть нашего запаса пресной воды!

Мы покинули деревню вчера днём. Йон раздобыл где-то палатку, я достала с чердака два спальника – привет с наших давних походов с мамой. Квадром решили не пользоваться по простой причине – эта штука издаёт слишком громкий звук и неизменно привлекает внимание. По этой же причине мы отправились в путешествие днём, в самый разгар рабочей смены. После шести часов пути мы без сил повалились у подножия Тарового леса. Костёр разводить не было сил, поэтому мы просто перекусили бутербродами и заползли в мешки до утра. И вот теперь, на заре нового дня, мы постепенно вторгались во владения тишины, в легендарный Мортус.

–Честно говоря, зная тебя, я не понимаю, почему ты до сих пор не посетил это место.

–Я хотел. Но понял, что ничего этим не добьюсь. Коллеги итак считают меня странным. Если бы я отправился в Мортус в одиночку, меня точно сочли бы сумасшедшим.

–А теперь нас обоих упекут в фармакологию.

–Хм, как бы не так…

–Что, у тебя есть страховка на этот счёт?

–Можно сказать и так. Я показал им Коэлум.

–Серьёзно? Что, и про ночную вылазку тоже?

–Нет конечно. Я ещё не совсем из ума выжил, – усмехнулся Йон.

–И как они отреагировали?

–Странно, если честно. Сперва удивились, даже обрадовались. Потом как-то подозрительно затихли. Не нравится мне всё это, Свен. Что-то назревает, что-то, что нам с тобой точно не понравится.

–О чём ты?

–У нас в Институте ходят разные слухи. Верить им или нет, я не знаю. Знаю только, что, если всё это окажется правдой, мои исследования не будут лишними.

–Что это за слухи.

–Я не хочу пугать тебя, Свен. Всё это может оказаться просто уткой.

–Поэтому ты и решил идти в Мортус именно сейчас? – спросила я после долгой паузы.

–Да.

За разговором я не заметила, как ландшафт вокруг нас начал постепенно меняться. Чаще попадались зелёные ветки и свежие побеги деревьев. Дышать стало значительно проще, и на душе быстро полегчало. Разве по мере углубления в Мортус краски смерти не должны сгущаться? Тогда почему же мне кажется, что внутри него всё постепенно…

–Оживает…

–Что ты сказала?

–Мортус – оживает? Это твоя теория? То, что Мортус может стать пригодным для жизни?

–Почти. Теоретически, он уже пригоден. Но это пол дела. Мы ещё не достигли цели.

С этого момента мы шли молча, жадно ловя ароматные ветерки теперь действительно живого Тарового леса. Прошло чуть меньше часа, и перед нами внезапно предстал он – огромный, просто необъятно-великий Мортус. Кажется, мы оба вновь забыли дышать. Винджей не был старшим братом всех болот. Вот он – самый первый, самый великий! И самый прекрасный. Он был похож и на Винджей, и на Коэлум, и на Изумрудное вместе взятые. Кое-где ярким контрастом на водной глади вырисовывались остовы некогда погибших деревьев. По контуру зелёно-золотого ока клубился лёгкий пар, а прямо рядом с нами, буквально метрах в десяти…

–Смотри, Йон, смотри!

–Не может быть!

–Настоящие лотусы!

Мы, как ошалевшие, смотрели то друг на друга, улыбаясь, то на широкие чаши кувшинок, скользящих по водной глади… болота? Или всё-таки озера? Эмоции были слишком сильными, чтобы опускаться до такой прозаической процедуры, как снятие пробы кислотности и прочих показателей. Только через час Йон всё-таки вооружился приборами и колбочками, и мы вместе удостоверились в том, что это болото даже более пресное, чем Изумрудное. Ещё не озеро, но уже не совсем болото в обычном понимании жителей Перфундере. Удивительное создание, драгоценный камень в оправе чёрного металла!

Покончив с делами, мы устроили привал и долго смотрели на Мортус, не отводя взгляда, пока Йон, наконец, не заговорил.

–Это и есть моя теория. Понимаешь, Перфундере – удивительная планета. Она способна лечить сама себя. Помнишь, мы видели какое-то постороннее тело в Коэлуме? Скорее всего, это какой-то космический мусор, попавший случайно в пресное озеро при посадке очередного парома. Возможно, несколько лет назад. Или, может, кто-то до нас уже побывал на том месте и оставил в его водах после себя что-то, чего там быть не должно. А в Винджей так постоянно что-то падает, раз над ним вечно кто-то шастает и ведутся всякие строительные работы… Ты понимаешь, Свен? Эти микроорганизмы уничтожают инородные объекты. Вот он – катализатор! – его глаза светились огоньком безумного гения, учёного-первооткрывателя.

–Но почему мы пошли именно сюда? Почему нельзя было просто взять на контроль Коэлум и время от времени измерять кислотность воды и колонизацию этих микроорганизмов? Ведь здесь могло оказаться просто озеро, чистое озеро внутри кольца из непонятных мрачных деревьев. Ведь могло же?

–Нет, не могло.

–Ты говоришь с такой уверенностью, словно уже был здесь.

–Так и есть. Здесь я приземлился.

В тот момент я словно увидела Йона впервые. Странный, тихий юноша: сухие миндальные глаза, острые черты лица, волосы, собранные в короткий хвост. Он держится особняком от всего знакомого и понятного, да и, кажется, от всего общества, но при этом сохраняет душевную мягкость и простую человеческую доброту. За то короткое время сотрудничества с Йоном я успела привязаться к нему и почувствовать в нём нечто родственное, словно я была знакома с ним многие годы. Но в тот миг время словно откатилось назад. Впрочем, я лукавлю: в тот момент ко всему тому, чем был для меня Йон, добавилась финальная и неотъемлемая деталь – его прошлое, причина, по которой он стал тем человеком, который сидел в тот момент в полуметре от меня и молчал, силясь продолжить начатое.

–Мне было 4, когда я остался без родителей и каких-либо родственников. Я не помню их, зато помню приют, куда меня поместили. В то время как раз активным ходом шло тестирование новых межгалактических кораблей. Моему приюту предложили поучаствовать. Наверное, из-за отсутствия финансирования, а может просто из-за жадности… Короче, они согласились. И я, так сказать, вытянул жребий счастливчика. Мне было 5, когда меня вместе с группой взрослых людей посадили на корабль. А в следующий раз я открыл глаза уже в 7 лет, когда креокапсулы распечатались и нас – 30 готовеньких переселенцев – начали готовить к приземлению. В то время переселенцы бодрствовали дольше, около года. Хотя, ты это и без меня знаешь… В общем, приземление прошло неудачно. Как потом рассказывали, оказалось, что в парашюте были повреждения, и мы со всего размаху вмазались в первое попавшееся место. Так уж получилось, что этим местом стал Мортус (который тогда им ещё не был). Нас вытаскивали очень долго, потому что людей в тот момент на Перфундере было – пересчитать по пальцам. Несколько часов, но они показались мне целой вечностью. До нас с будущим населением планеты здесь приземлялось только два межгалактических парома. Я помню, как хрустел корпус нашего корабля, как постепенно затоплялась его половина, угодившая всей своей мощью прямо в озеро. Когда я, наконец, выбрался, то успел запечатлеть в памяти ещё один кадр: погружающийся под воду корабль и несколько прикрытых тел на берегу истерзанного озера…

–Господи, Йон… Мне так жаль!

–Не стоит. Это было давно. К тому же, многие годы я ничего не помнил. Видимо, какой-то блокиратор стресса в моей голове выбил из памяти опасные для рассудка воспоминания. Но, когда мне было 15, мой опекун, один из тех мужчин, что летели со мной тем рейсом,рассказал, как всё начиналось, и тогда я многое вспомнил, в красках и звуках.

–И где он сейчас?

–Живёт в Колдере. Уже почти старик. Все, кто был на том пароме, предпочли перебраться как можно дальше от злополучного места. Все, кроме меня.

–Сволочи! Какие же сволочи!

–Всё в порядке. В конце концов, всё случилось так, как случилось, и моя жизнь меня вполне утраивает. Но, знаешь, если тогда, будь я чуть постарше, мне предложили бы выбор, я бы остался на Земле.

–Почему? Ведь там у тебя никого не осталось.

–Лучше бороться за жизнь на Земле, чем задохнуться в креокапсуле первого образца посреди космоса. Я бы выбрал жизнь.

–Ты не из тех, кто отказывается от риска, я это точно знаю. Но вместе с тем ты отказываешься от игры в рулетку со смертью, когда дело касается только твоей жизни…

Выводы рождались сами собой. Ни для меня, ни для Йона они не были открытием, хотя никогда раньше мы не обсуждали такие темы. Но теперь, когда всё основное и тяжёлое было сказано, оба мы без тени изумления в глазах сидели, прижавшись друг к другу плечами, под кроной сине-лиловой лианы и сверлили глазами зелёную, мшистую землю.

–Удивительный ты человек, Йон. Я понимаю, что в этом мы совершенно не похожи. Кажется, я выбрала путь наименьшего сопротивления…

–Не думаю, что это так. Зачастую не существует верного или неверного решения. Просто мы делаем шаг и после живём с этим выбором. Я не могу принять и никогда не приму только одного – принуждения. Справедливо лишь то сражение, когда у каждого из противников есть шпага, так ведь, Свен?

–Так, – улыбнулась я.

–К этому-то я и стремился всю жизнь – к тому, чтобы у каждого была возможность выбора. Это не такая уж бессмысленная цель, не правда ли?

–Конечно правда, Йон. Конечно…

Глава 8

Начало и конец

Странный грохот раскалывал воздух на несколько крупных частей, с острыми, как лезвие, краями. Мы с Йоном переглянулись. По пути к деревне мы не встретили ни одного человека. Всё бы ничего, но мы проходили мимо теплицы, на которой в самый разгар рабочей смены должен был быть хоть кто-то. Но все исчезли, точно испарились. Меня опахнуло сухим и горячим дыханием плохого предчувствия, такого непривычного для нашей план

Грохот начинал приобретать более резкие очертания. «Кажется, это слова» – произнёс Йон почти шёпотом, словно боясь голосом сбить настройки воображаемого радиоприёмника. Я кивнула. Звук действительно был похож на чью-то речь, неплавную, порожистую, очень-очень громкую. Дрожь пробежала по телу: голос, громкий от звукоусилительной аппаратуры, очень знакомый голос, голос… Джонатана?

Мы шли напрямую к голосу, напрягая слух, хотя с трудом разбирали отдельные слова. Звук становился всё громче, но в чёткости оставлял желать лучшего. Наконец, мы приблизились к месту, на котором было всё слышно и видно. Но в тот же миг мы с Йоном пожалели, что пришли сюда. Джонатан, вскинув голову, спросил у толпы:

–Поднимите руки те из вас, кто хоть раз проходил терапию у психиатра!

Одна за другой в тесной зрительской толпе, точно побеги, начали вырастать руки. Я обомлела. Я знала о том, что происходило и происходит на Земле, как гибнут люди, кончают жизнь самоубийством, живут бомжами, заболевают. Но безмятежная жизнь на Перфундере, я надеялась, залечит их душевные раны. Я знала многих из них. Это были жизнерадостные мужчины и женщины, всегда приветливые и улыбчивые. Я не узнавала их. В лицах, едва сдерживающих свои чувства, читалось возбуждение. Что-то произошло. Что-то воскресило в их памяти страх и убило чувство безопасности. Что-то, что, возможно, даже и не связано с Землёй.

Джонатан продолжал:

–Мы, взрослые люди, вполне понимаем, как нужно себя вести. Но что вы скажете о детях?

Запрещённый приём. Толпа зарокотала. Дети – беспроигрышный козырь в любой игре. А Джонатан играл. Он был не очень хорошим оратором, зато прекрасным игроком, похищающим сердца.

–Что, если кто-то из них заиграется возле болота и случайно оступится? Что, если провалится грунт?

–Это опасно! – прокричал женский голос.

–С этим нужно что-то делать!

–Согласен с вами, с этим нужно что-то делать!

–Так! Прекратите этот балаган! – резко прервал его ещё один знакомый голос. Я узнала Ингу. – Мы решили, что в целях эксперимента засыпим одно карликовое болото и посмотрим, что из этого выйдет. Если обойдётся без последствий, то мы сделаем то же самое с Винджейским болотом. Всех устраивает такой ответ?

Толпа снова загудела, на этот раз более удовлетворённо.

–Подождите!

–Что такое?

–О каком карликовом болоте вы говорите?

Йон! Только теперь я заметила, что его нет рядом со мной. Ты был прав, Йон, прав во всём!

–В зарослях Миркса, недалеко от северного берега Изумрудного болота, – ответила Инга холодно, явно не желая беседовать с незнакомым парнем.

–Я знаю это болото! – почти прокричал Йон. – Это я его нашёл. Нельзя этого делать! Вы многого не знаете о кислотных болотах, они не то, чем вам кажутся. Этот тип борется не за вашу безопасность, у него свои цели. Я могу объяснить и предоставить доказательства того, что их кислотность – это временное явление. Таким образом планета восстанавливается после нанесенного ей вреда. Болота естественны также, как и всё вокруг!

–Также, как и всё вокруг? – хохотнул Джонатан. – Может, ты ещё скажешь, что они безопасны, как и всё вокруг? Бедный Бруно, наверное, разделял твою детскую наивность, и заплатил за это сполна.

–Что с Бруно? – прокричала я, продираясь сквозь толпу. – что случилось с Бруно?

–О, наш гид! Где же ты бродишь, Свенвейг, в то время как с твоими подопечными случаются несчастья, а? – продолжал упиваться Джонатан.

–Закрой свой рот! – прохрипел Йон. Он был на голову выше Джонатана, в серых глазах сверкали нехорошие огоньки. Я испугалась, что Йон сейчас ударит этого выскочку.

–Успокойся, парень! – его отстранил незнакомый мне мужчина в белом халате.

–Профессор Фритрик, выслушайте меня! Я знаю это болото, я наблюдал его ночную активность. Поверьте, это невероятное зрелище! Я…

Толпа ахнула и чуть расступилась. Люди были слишком встревожены, чтобы воспринимать такую информацию, а Йон – слишком возбуждён, чтобы умело её преподнести.

–Ты проводил исследования, не дожидаясь распоряжения Института?

–Я собирался дождаться, – Йон стушевался, на него было больно смотреть. – Только этот вопрос мог занять много времени, а что-то явно назревало, и…

–Фритрик, почему твои подчинённые рискуют своими и нашими жизнями, обследуя не изученные дронами болота? – прогремела Инга.

–Простите, что не дождался официального разрешения. Поверьте, я рисковал не просто так. Я проверял одну теорию, теорию происхождения болот, и…

–Нас не интересует сейчас их происхождение, нас интересует, что нам теперь делать с этой напастью!

–Да дайте ему закончить, чёрт возьми! – зарычала я на нетерпеливого человека в первых рядах.

–Свен! – кто-то тронул меня за плечо. – Не надо.

–Фред! Слава Богу! Где происходит? Что с Бруно? Я ничего не понимаю!

–Он упал в Винджейское болото прошлым вечером, сильные ожоги по всему телу.

–Господи! Бруно! Как он?

–Сейчас состояние стабильно, но… Свен, ты не виновата, но на сей раз Джонатан прав, с болотами нужно что-то делать, они слишком опасны.

–Что? Как ты можешь так говорить?

Я ненавидела его, совершенно ни за что, ведь у него не было ни единой причины любить болота. Ненавидела Джонатана за то, что воспользовался болью других. Ненавидела себя, за то, что это допустила. Я смотрела в пустоту и дышала глубоко, а голова кружилась, и я ничего не могла сделать, ничего, чтобы помочь Бруно, ничего, чтобы спасти Йона от расправы, ничего, чтобы уберечь мой дом от разрушения. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой беспомощной и никогда в жизни мне не было так страшно.

–Позвольте, я докажу вам! – произнёс Йон, пытаясь перекричать толпу. – Год назад мы снимали пробу вод Винджейского болота. Институт отслеживает показатели pH каждого известного нам озера, и все данные заносятся в протокол. Позвольте мне взять образец воды Винджея, и вы увидите, что уровень кислотности существенно снизился. Болота опресняются! Это процесс самовосстановления планеты! Мы сами виноваты в том, что кислотные болота появились! Мы не хотели повторять ошибки прошлого, но вместо этого бездумно наступили на те же грабли!

–О чём ты говоришь?

–Ночью… – Йон пытался отдышаться, его грудная клетка часто вздымалась. Он приблизился к микрофону и продолжил сбивчиво, – Ночью вода в кислотных болотах становится прозрачной. Я видел это карликовое болото ночью, в него упал предположительно обломок хвоста капсулы или что-то ещё. То же самое произошло и с Мортусом. Винджейское болото более проблемное, потому что в него часто попадают инородные тела. Мы будем ждать ещё долго, пока оно полностью опреснится. Но, я уверен, уровень кислотности существенно снизился. Если приблизиться к Винджейскому болоту ночью, наверняка мы сможем увидеть нечто на дне. Кислота растворяет инородное тело, попавшее в водоём. Это свойство планеты Перфундере.

–Дроны как правило начинает глючить в условиях повышенной кислотности. Тебе придётся придумать другой способ снятия пробы.

–Я собираюсь взять пробы вручную.

–Никто не полезет с тобой в болото, сумасшедший!

–Я никого и не зову с собой! Я сам возьму пробу и сниму болото через ночной визор, если у вас самих не достаёт смелости даже приблизиться к нему! Не трогайте Коэлум, прошу вас, профессор Фритрик, Инга, позвольте доказать, что всё это – правда! – умолял Йон.

Толпа стихла. Все понимали, что сделать это в одиночку практически невозможно. Берега Винджейского озера слишком крутые, чтобы спуститься самостоятельно, к тому же, в последнее время почва нестабильна, поэтому мы и прокладываем мост на сваях через всё болото, стараясь не затрагивать почву в непосредственной близости от воды.

Мы слышали, как колышутся верхушки карлинской травы, как скрипят Развариусы и плещется вода в пресном озере Винджейской деревни, и среди шёпота планеты как гром раздался короткий и острый приговор Инги:

–Хорошо. Попробуй.

–Ты с ума сошла? Как он заберётся туда один? Он же не сможет, – начал было Фритрик, который, видимо, по-отечески беспокоился о своём подопечном, но Инга жестом руки прервала его.

–Если делаешь столь громкие заявления, будь добр предоставить доказательства. Если доказательств не будет, а также не будет последствий от засыпки карликового болота, через неделю мы начнём работу по загрунтовке Винджея.

–Спасибо! Спасибо! Только пожалуйста, не трогайте это болото, я достану доказательства сегодня же.

–Слишком поздно, – отозвался Джонатан, кажется, несколько злорадно. – Работы на болоте уже ведутся.

Наши с Йоном глаза встретились мгновенно. Мы смотрели друг на друга минуту, боль и ужас текли между нами, сковывали и, наконец, взорвали наши тела. Мы сорвались с мест одновременно и, расталкивая толпу, бросились к Коэлуму, чтобы только успеть, чтобы помешать уничтожению жизни, уничтожению чего-то прекрасного и никем, кроме нас, не понятого. Никогда в жизни я так быстро не бегала. Лёгкие рвало в клочья, кислород жёг горло, словно я сама проваливалась в кислоту и сгорала вместе со всей своей планетой. Кажется, мы бежали целую вечность, но на самом деле мы преодолели расстояние, на которое обычно уходило два часа спокойного шага, за каких-нибудь 20 минут. Но, когда мы добежали до Коэлума, бульдозер уже ровнял грунт. Озеро похоронили, зарыли, как труп, зарыли заживо. Мне казалось, что где-то в недрах планеты задыхается жизнь. Я упала на корень дерева, Йон стоял рядом, упёршись руками в колени, и глухо кашлял, пытаясь успокоить прерывающееся дыхание. Я закинула голову и закрыла глаза. Солнце всё также светило и ветер всё также играл лапами могучих и изящных Развариусов, но больше не было слышно плеска воды, и все эти деревья, прекрасные, стройные, тянущиеся к лазурным небесам, затянет дёгтем, всё вокруг нас, то, что сейчас живо и трепещет под дыханием ветра, скоро погибнет, истлеет, станет ещё одним, маленьким Мортусом. И тогда, что наступит тогда? Сможет ли планета полностью восстановиться после такого бесчеловечного обращения? Смогут ли они остановиться, уничтожив одну «угрозу жизни»?

Йон сел рядом со мной, взял меня за руку и долго молчал, наблюдая за тем, как катается бульдозер по ровной глади почвы, что некогда была прекрасным озером.

–Когда мы выходим?

–Что? – отозвался он, словно проснувшись от забытья.

–Во сколько мы идём к Винджею?

–Ты не пойдёшь туда. Я сделаю это сам.

–Я пойду. Я должна, и… я не отпущу тебя одного.

Йон снова замолчал. Его серые глаза стали почти чёрными, глубокими и влажными. Минуты растянулись в бесконечность, стали липкой субстанцией, в которой мы вязли и всё-таки не могли утонуть.

–Хорошо. Тогда встретимся в десять.

Глава 9

Паденье и взлёт

После стука в дверь, кажется, прошла целая вечность. Я ждала самого худшего, переминаясь с ноги на ногу, прислушиваясь и умоляя судьбу в последний раз дать нам ещё один шанс. Наконец, за дверью послышались шаги, и на пороге появилась Элли – маленькая и тоненькая, почти прозрачная. Рядом с Бруно она казалась изящной и по-своему цветущей, но сегодня она напоминала мотылька, который больше никогда не распахнёт своих крыльев. Я снова начала думать о худшем, но Элли вдруг тепло улыбнулась, приободрив меня, и смелость вновь вернулась ко мне.

–Свен, здравствуй, дорогая!

–Здравствуйте, Элли, как Вы? Как Бруно?

–Проходи, он будет рад тебя видеть.

Я помню, как помогала укладывать паркет в этом доме. Помню планировку, помню запах древесины, краски и лака. Сегодня дом был другим. Он тонул в полумраке; в душном воздухе витали едва уловимые запахи лекарств.

–Бруно!

Мне хотелось обнять старика, заверить, что всё будет хорошо, но я побоялась причинить ему вред и просто пожала ему руку. Надо сказать, что Бруно выглядел довольно бодро, хоть и пока не вставал с постели. Он рассказал мне, как всё произошло. Как подошёл слишком близко к краю болота, оступился и упал на спину, растянув лодыжку и угодив ногами прямо в кислотное болото.

–Не переживай, даже если я скопычусь, – хохотнул старик. – Свен, ну что ты, слёзы тебе не к лицу. Я ведь шучу! Всё будет хорошо!

–Знаю. Вы крепкий, поправитесь, да и ожог, как я поняла, не такой сильный, как я боялась.

–Всё верно. Всё не так страшно, как думают многие. Теперь я буду осторожнее.

Облегчение, вызванное улыбкой Бруно, стало, кажется, последней каплей. Мне хотелось выговориться, хотелось услышать заверение, хотелось что-то делать.

–Это несправедливо! Это просто несправедливо, что это случилось с Вами здесь, на Перфундере. Не на Земле, где такое происходит сплошь и рядом, а именно здесь! С Землёй всё понятно, Земля умирает… А скоро, может быть, умрёт и Перфундере.

–Ошибаешься, моя дорогая. Многие думают, что на Земле не осталось ничего светлого, но никто не говорит, что право большинство, – Бруно, очевидно, тоже одолевало желание поговорить: от скуки больничного затворья, в силу характера или возраста, он любил говорить о прошлом. Всякий, кто был знаком Бруно, да и, пожалуй, с многими другими стариками, знал их как добродушных рассказчиков, порой даже сказочников, любящих поговорить с молодёжью, ностальгически качая головой и медленно утопая в бездонном море воспоминаний прожитых лет.

…

–Я не назову свою жизнь интересной или захватывающей, – продолжал Бруно. – Такая же, как и у всех. Борьба за жизнь, за целебный баллончик с кислородом. И ты можешь сказать: «Да что он в этом понимает». Только вот, чтобы верить, что ты прожил жизнь не зря, не нужны никакие захватывающие приключения, неординарная работа и уникальные впечатления. Страстное желание жить и чувствовать – это и есть настоящая жизнь и счастье, понимаешь?

–Я… Я пытаюсь Вас понять и кажется, отчего-то понимаю, хотя не должна бы… Наверное, для меня всё это слишком контрастно. Перфундере – молодая планета, многие из теперешних жителей были одними из первых переселенцев, так что они отбыли с Земли, будучи молодыми. Кажется, они не успели толком понять, и поэтому редко вспоминают, отмахиваются, как от ненужной, утомительной информации, или просто когда-то посчитали разумным забыть. А меня Земля всегда тянула и одновременно пугала. Самый страшный кошмар – оказаться там, на нашей первой планете, исторической родине. Но отчего-то не хочется забывать, хочется верить, что всё ещё впереди.

–Я не могу тебе ничего сказать, Свени. Лучше или хуже, одному Богу известно, что будет дальше. Знаю только одно: даже если все мировые учёные, со всех уголков Вселенной будут в один голос утверждать, что жизнь на Земле больше невозможна, я не поверю. Потому что сам это прочувствовал. Да, это не рационально, и мне, как учёному, стыдно сентиментальничать. Но тому, что одной ногой в могиле, можно говорить, всё что угодно, хе-хе. В общем, у меня был один секрет.

–Расскажите.

–Один раз в неделю, по воскресеньям, пока моя милая Элли ещё спала, я вставал, брал свой велик и ехал на возвышенность. Представь себе эту картину, только не представляй слишком детально, мои скрипящие колени не так уж музыкальны, кхе-хе! Небо всегда плотно обложено облаками и смогом. Иногда сквозь них проступает рассеянный свет, к которому мы все привыкли с рождения. Но я знал одно место. Там, за холмом, в часе езды, была дыра, дыра в облаках. Иногда её все же заволакивало дымом, но чаще всего сквозь пробоину было видно небо. Как свет умудрился проклюнуться сквозь облачную скорлупу, не знаю, да и не хочу знать. Зачем вмешиваться в магию природы прозаичной человеческой логикой? Я просто сидел и смотрел, смотрел, смотрел, пока время не убегало далеко вперёд. Это и есть то, о чём ты говорила. Контраст. Свет против тьмы. Свет всегда пробьётся, пусть даже его борьба будет напоминать сражение пёрышка с десятислойным брезентом. Свет обязательно найдёт лазейку, где бы ты ни был.

–Как поэтично, даже не верится.

–Может, я и романтик, но знаю, что, даже если ты не нашёл этот луч света в облаках, ты сможешь создать его сам для себя.

–Но Вы ведь нашли этот просвет, буквальный просвет. Откуда Вы знаете, что есть те, кто может жить счастливо без осязаемого намёка на то, что что-то светлое ещё осталось на свете?

–Знаю, потому что понял это сам. И видел в других. Понимаешь, это как пятничный вечер, о котором слагали легенды наши предки. Вечер воодушевления и приподнятого настроения, вечер, от которого ждёшь многого, ради которого живёшь всю неделю, работаешь на ненавистной работе, только чтобы дожить до этого заветного дня. Думаешь, только современные люди такие многострадальцы? Да ничего не изменилось! Человек в любом случае найдёт для себя этот крючок, за которой он будет цеплять мерно текущие недели, сплетать клубок из бесцельно прожитых дней. Человеку нужно чего-то ждать, иначе он просто сойдёт с ума. Вот и я стал каждый день ждать воскресное утро, чтобы в очередной раз встретиться с солнцем. А потом… Нет, это было не какое-нибудь там просветление, не верю я в эти сказки! Это пришло со временем. Чувство дома, может. Даже не знаю, как его назвать, потому что ещё никому об этом не рассказывал. Я начал обращать внимание на то, что не так уж и ужасна наша жизнь. Да, мы боремся за существование, но это не мешает нам чувствовать и любить. Ты улыбаешься чьей-то шутке, смотришь в глаза дорогого тебе человека, тщедушный стебелёк на окне – даже он способен всколыхнуть в тебе что-то прекрасное, желание жить и дышать воздухом, пусть даже безнадёжно-отравленным.

–Но… Теперь ведь Вы здесь, на Перфундере…

–Я говорю о жизненной установке, Свен. Она не имеет ничего общего с иррациональной привязанностью к родине. Да, я люблю свою планету, но зачем же на ней умирать? Я люблю жизнь. Не лучше ли прожить остаток лет в месте, где тебе не придётся бороться за глоток воздуха? Я не фанатик, я скорее назову себя тараканом: выживай, приспосабливаясь. Этот принцип актуален, где бы ты ни находился. К тому же, со мной Элли, а с родным человеком мы становимся сильнее. Пока кубик не развалился, цвета можно перетасовывать до бесконечности. Я не верю в статичность.

–Пока мы живы, ничто не потеряно, – кивнула я. Этого было достаточно. – Спасибо, Бруно, спасибо! Я зайду к Вам завтра, хорошо?

–В любое время! И Чарис зови, мы по ней соскучились.

Сказать, что я испытала облегчение от разговора с Бруно – значит ничего не сказать. В тот момент я поверила, что мы с Йоном, два «зелёных» чудака, способны что-то изменить. Всё будет иначе! Мы не допустим, чтобы с этой планетой случилось то же, что и с Землёй. В конце концов, мы ведь не одни! Найдутся люди, которые встанут на нашу сторону. Да и…

Удар. Тупая боль в затылке, острая пульсация в висках. Что… Что это за место? Глаза слепит, слишком всё белое… Но дышится легко, как и всегда на Перфундере. Что это за люди? Я не узнаю ни одного лица. Веет холодом, то ли от осознания своей чужеродности, то ли в этих белых коридорах и правда прохладно. Кто-то останавливает меня за плечо, открывает дверь и жестом приглашает войти. Я делаю шаг и…

И тут я поняла, что меня опять вырубило. На этот раз, похоже, ненадолго. Сознание вернулось довольно быстро и как-то незаметно, словно последний участок тёмного туннеля был достаточно освящён, так что я не почувствовала разницы при «выезде». Я приподнялась на локтях и огляделась. Благо, вокруг не было ни души, и мои падения остались никем не замеченными. Дело приобретало дурной оборот. Поначалу я думала, что всё это просто из-за стресса от возложенной на меня ответственности. Но, когда эти обмороки стали повторяться, стало понятно, что за ними что-то стоит. Что я вижу? Это не мои воспоминания. На Перфундере нет этого места. Наверное, нет. Можно подумать, я побывала в каждом доме на этой планете! Не такая уж она и маленькая, один Институт чего стоит. Но всё это в тот момент было не важно. Сейчас есть дела поважнее. С этой мыслью я поднялась и быстро зашагала в сторону дома.

Глава 10

Провал

Этот день с самого начала был не похож на предыдущие. Что-то витало в воздухе. Тревога? Страх? Предчувствие? Я накручивала себя, но остановиться не могла. Казалось, самый глобальный вопрос должен решиться именно сегодня, и не важно, какой. Главное, что мы поставим точку.

Стемнело на удивление быстро. Мы с Йоном молча дошли до Винджея. Вокруг не было ни души, только в одном из домой визгливо плакал младенец, а в другом – тихо звякала посуда. Вечерний уют маленькой Винджейской деревни. Казалось, все давно забыли утреннее происшествие, оставив тяжкие думы о будущем для руководства планеты. Для многих сегодняшний вечер ничем не отличается от предыдущего. Только мы кажемся себе оторванными от общества, отшельниками, выброшенными за пределы корабля.

Все последующие манипуляции казались мне настолько доисторическими, что пугали до дрожи: канат, обмотанный вокруг дерева, карабин, колбочки… Как же меня всегда пугали эти колбочки! Было в них что-то от прошлой жизни, со всеми жуткими научными экспериментами, которых было слишком много за всю историю человечества. Йон нацепил на пояс небольшую сумку с приборами. Моей же функцией была операторская работа: нам требовалось документальное подтверждение того, что эти образцы взяты именно из Винджея и что в активных болотах обитают некие организмы, активизирующиеся с наступлением сумерек. Мы нашли крепкий Развариус, стоящий метрах в 10 от болотного кратера – максимально близкий из возможных вариантов. Место было опасным: вокруг валялись крупные осколки горной породы. Мы постарались максимально защитить верёвку от обрыва защитными накладками в особо опасным местах. Кажется, всё было готово. Руки немного потряхивало: то ли от напряжения, то ли от недосыпа. Иногда прострация может служить неким спасением от сводящих с ума мыслей.

Ну, вот и всё. Мы кивнули друг другу. В тишине вечернего воздуха я слышала, как осторожно ботинки Йона касаются нетвёрдой почвы кратера Винджея. Время от времени в болотную топь сыпались камни и почва, вырванные из толщи земляной стены, и тогда короткий всплеск заставлял сердце затихать и вновь разгоняться с новой, безудержной скоростью. Линия горизонта напоминала тонкую медную пластину, отливавшую ровным светом. Бахрома облаков превратилась в таинственный храм, от которого веяло торжественной святостью. Капители этого небесного дворца были обложены лучшим сусальным золотом, а над ними нависал тёмный фасад лилово-серой крыши, точно затянутой лёгкой вуалью тумана. Ночь становилась призрачной и невесомой, точно всё вокруг замерло для того, чтобы насладиться этим необыкновенным видом. Вода в болоте едва двигалась, в ней отражались освещённые очертания облачных волн. Природа нашей прекрасной планеты дышала осторожно, словно опасаясь жестокой расправы. Сердечко Перфундере всё ещё испуганно билось, но с каждой минутой удары становились всё более плавными и равномерными. Она дышала легко и свободно, точно засыпающий младенец.

Я активировала камеру. Красный огонёк на визире истово мерцал, пока я выводила все необходимые настройки. Ну вот, репортаж начался… Йон закрепил страховку в расщелине стены. До водной поверхности, бормочущей вполголоса нестройное заклинание, оставалось всего пару метров. Йон спустился чуть ниже и, уперевшись в стену ботинком, выудил из кофры на поясе держатель для колбы. Дело заняло не более минуты, и вот, он уже поднимается вверх, а я помогаю тянуть, набрасывая кольца верёвки на камень. Дело сделано. Проблема только в том, что это – всего лишь часть дела. Для точности показаний ту же процедуру необходимо было проделать в другие фазы ночи. К тому же, вода пока была относительно спокойна, и того, что мы видели в недрах Коэлума, пока не намечалось.

Мы ждали чуть больше двух часов, и зачем вновь включили камеру. Спутники светили в полную силу благодаря безоблачному небу летней ночи. Воздух всё гуще наполняли влажные запахи лиан, густой шелест травы стал звонким, как никогда. Все органы чувств обострились до предела, и от этого слегка кружилась голова. Но финал был близок. Второй спуск прошёл успешно, и на третий раз я всё же не выдержала:

–Ты устал. Позволь мне сменить тебя хотя бы на этот раз?

–Не говори глупости. Ты никогда даже в руках не держала кислоту.

–Сколько раз мы ходили с тобой на вылазки? И ты до сих пор не доверяешь мне?

–Я доверяю тебе как себе. Поэтому ты сейчас здесь.

–Но…

–Свен… Ты же понимаешь, что это должен сделать я. Это моя работа, это моё заявление и мой вызов. Я должен.

Я понимала и поэтому промолчала. Этим диалогом мы и так исчерпали весь запас слов, которые могли быть сказаны той ночью.

–Тогда за дело.

Тонкое стекло, прозрачное, живое. Волнующееся, как покрывало, и незримое, как воздушное одеяло планеты. И под ним, точно огни мегаполиса, просыпающегося после ночного «затемнения», один раз другим вспыхивали крошечные искры. Сначала они сияли голубым оттенком, затем окрашивались в цвета пламени, и тогда воды Винджея становились похожими на гигантское жерло вулкана, распаляющегося в приступе гнева.

–Давай.

–Не лучшее время, чтобы спускаться, не находишь? – спросила я, не отводя взгляда от янтарных вспышек в глубине вод.

–Самое время. Показания в этот час должны существенно отличаться. Мы должны успеть их поймать.

С этими словами Йон почти что спрыгнул вниз. Верёвка натянулась, вниз посыпались клочки земли. Привычные действия уже тренированных рук. Закрепление страховки. Колба. Рука. Что-то не так, что-то… И тут я заметила, как в паре-тройке метров от Йона водная гладь была намного выше всего остального болота. Она вздымалась колышущимся холмиком и продолжала набухать, и прежде чем Йон смог это заметить, а я – понять, что происходит, из горла сам собой вырвался крик:

–Убери руки!

И тут рвануло. Пузырь разорвало с оглушительно звонким хлопком, кислотные брызги разлетелись на десяток метров, и толща воды вновь заурчала, словно сытый лесной зверь. Йон вздёрнул ноги, судорожно подтягиваясь на верёвке. Мелкие занозы врезались в кожу. Страх и объединённые усилия сделали скорость подъёма Йона подобной лифту. Он вскочил на берег, довольно и испуганно осклабившись.

–Отлично! – он нацарапал на стекла время снятия пробы. – Нужно сменить локацию. Ты права, здесь небезопасно.

–Тебя это будто веселит.

–Это всё нервы.

Я впервые в жизни видела его таким. В глазах горел нездоровый огонёк азарта. Это пугало и одновременно радовало. Йон заражал своим настроем, и воздух от этого наполнялся вибрациями возбуждения от хождения по краю пропасти.

Пока Йон сматывал верёвку, я прошлась вдоль берега и присмотрела на другой стороне предположительно подходящее место для последнего спуска. Дерево чуть дальше, но не менее крепкое, чем славно послуживший нам Развариус. Перемещение не заняло много времени: все опасные участки отлично освещались светом спутников, к которому добавилось неоновое свечение Винджея. Новое место подходило. Но было одно но: слишком каменистая земля. Вокруг было разбросано целое море камней самых разных форм и размеров, гладких и острых, перемещение которых отняло бы у нас весь остаток ночи. Ждать было нельзя, и вывод напрашивался сам собой.

–Поставим камеру на штатив и… будем использовать сцепку, – сказала я.

–Нет, это исключено. Если что-то пойдёт не так, мы оба…

–Ты видишь другие варианты?

–Поищем другое место. Или вернёмся на прежнее, – Йон, кажется, судорожно подыскивал альтернативы, и каждая новая идея была бредовее предыдущей.

–Мы не можем вернуться. Ты же понимаешь, что там стало слишком опасно. Даже здесь нет гарантии, что история со взрывом не повторится.

–Давай попробуем так, как и раньше. Защитим места соприкосновения с камнями.

–У нас нет столько материала, Йон. Верёвка протрётся. Это единственный вариант.

Его взгляд метался по лианам, по берегам, по болоту, по дереву и по моему лицу, но нигде вокруг не было зацепки, не было других вариантов. Йон понимал это, я видела, что понимал, и всё же продолжал упрямиться. Я начинала терять терпение:

–Хорошо. Предлагаю компромисс. Давай я ещё раз обогну болото и поищу более подходящее место, а ты пока закрепи верёвку на случай, если я это место не найду.

–Ладно, – с трудом кивнул Йон. Я взяла рюкзак с запасной верёвкой и карабинами и зашагала прочь, заранее зная, что вернусь ни с чем. Да и Йон это знал.

Прошло минут 40, прежде чем процесс вновь не принял привычный вид. Почти. Стена болотного кратера в этом месте имела более острый угол, поэтому спуск Йона существенно замедлился. Он старался цепляться за всё, что можно, чтобы ослабить нагрузку на верёвку, но делать это было не так-то просто – русло осыпалось, и Йону еле-еле удалось найти место для крепления страховки. Не очень надежное, как я подумала, поэтому попыталась принять ещё более устойчивую стойку, чтобы в случае чего не претворить в жизнь все наши кошмары.

Я не могла видеть того, что происходит внизу из-за крутизны склона. Это убивало. Время, и без того текущее слишком долго, теперь растянулось в бесконечно тонкую нить. Наконец, послышался предупреждающий оклик Йона о том, что он готов убрать страховку.

–Давай, – отозвалась я в ответ, и тут же ноги вросли в землю, а верёвка превратилась в натянутую струну.

Прошла минута. А казалось, что прошла целая вечность. Кажется, спутники Перфундере забыли свою орбиту и теперь глазели, болтая ногами, на суету мелких людишек. Все эти усилия, они…

И тут всё смешалось. Мир внезапно ушёл из-под ног, потерял форму, накренился и заскользил прочь. Шум крови, ударившей в уши, заглушил прочие звуки. Кажется, Йон что-то кричал, но его голос был слишком далеко. С незащищённых рук сдиралась кожа, все камни, за которые я пыталась уцепиться, выскакивали из рук. Падение прекратилось так же быстро, как и началось – Йон смог вбить кирку в надёжный выступ.

–Прости, – прокричал он, задыхаясь, – камень сорвался, я не успел ничего сделать. Я потерял страховку. Потребуется ещё одна верёвка. Свен! Слышишь? Ты понимаешь, что тебе нужно делать?

Я закивала, и только потом поняла, что Йон не может меня видеть.

–Выйди из сцепки. Тебе нужно добраться до запасной верёвки.

–Может, я попробую…

–Склон слишком крутой, ты меня не вытянешь. Поторопись!

–Хорошо, – движения стали механическими, непривычно отточенными, – Ты уверен, что хорошо закрепился?

–Да, место надёжное. Но это ненадолго. Скорее, Свени!

–Сейчас!

Я высвободилась из сцепки и бросилась к рюкзаку, а затем назад, на ходу разматывая жизненно необходимый кусок растительных волокон, от которого теперь зависело абсолютно всё. Свесившись с обрыва, начала понемногу спускать веревку Йону.

–Не двигайся. Подожди, пока я пристегну карабин, – прокричала я, заканчивая спускать верёвку.

–Хорошо.

–Держись, я…

И бегу к карабину, бегу, и вдруг земля оказывается прямо перед глазами. Выстрел в висок, горячая волна шума ошпаривает глаза. Всё происходящее начинает блекнуть, чернеть, я пытаюсь ухватиться одновременно и за верёвку, и за ускользающую реальность. Только не сейчас, нет, пожалуйста, только не сейчас! Что произошло? Это какой-то кошмарный сон, это всё происходит не со мной! Я не успела пристегнуть карабин, я не успела… где… что это было? Я ничего не вижу, мир пульсирует, спутник мерцает кровавыми отблесками, я не…

Мгновенно всё приходит в норму. Секунду я не двигаюсь, позволяя органам чувств нащупать зацепки. Боль в голове. Ноги, кажется, запутались в верёвке. Руки сжимают её конец. Конец? Что? Меня мгновенно подбрасывает на ноги. Мир качается, но больше не рушится. Я бросаюсь к берегу и вижу, как в толщу болотной воды уходит верёвка. Я оборачиваюсь и вижу другой оборванный край, кусок верёвки также закручен вокруг дерева. Я всё ещё держу бесполезный конец. Сознание снова начинает ускользать, я словно наблюдаю себя со стороны. Это было бы отдушиной, если бы при этом я перестала чувствовать. Но нет, боль медленно, садистски, начинала пожирать мои внутренности, ещё замороженные от шока, но уже способные чувствовать каждый удар лезвия. Это… конец?

Бессознательно, мерно, я начинаю перебирать верёвочный хребет. Ради чего? Просто чтобы понять? Или чтобы увидеть своими глазами, что он… Но руки чувствуют какую-то тяжесть. Я тяну, тяну со всей силы, не решаясь подойти к краю жерла, увидеть своими глазами, не имея к тому же для этого даже малой толики физических сил. Я механически перебираю верёвку – это даётся мне слишком тяжело для пустоты, но и слишком легко для…

Натяжение внезапно ослабевает. Я что-то вижу сквозь пелену тумана в глазах и лужицы слёз, но не могу разобрать. Вытираю лицо грязной, окровавленной рукой и вижу, как из пропасти, цепляясь одной рукой за верёвку, а другой – за камни и почву, с трудом забирается… Нет, этого не может быть…

Я бросаюсь к нему, оттаскиваю как можно дальше от обрыва. Тело Йона бьётся в мелкой дрожи. Я достаю из рюкзака бутылку и выливаю всё содержимое на его лицо. Да разве может такая капля жидкости нейтрализовать кислоту? Но он и не мог выжить после такого падения.

–Свен… Оставь, я…

И снова я будто наблюдаю со стороны.

–Как? – умудряюсь произнести я, получается всего лишь жалкий хрип. Я падаю на колени рядом с Йоном, обхватываю руками его колышущееся тело, и чувствую, как кислота начинает жечь мои руки, моё лицо. Сердце Йона бешено колотится, я слышу его даже сквозь непрекращающийся шум в ушах. Но он был жив. Душа саднила, как и кожа. Но всё это было не важно, потому что Йон был всё-таки жив. Тепло наших душ согревало друг друга, и вскоре я перестала чувствовать кислоту. Здесь был только Йон, тот Йон, которого я знала всю жизнь.

Глава 11

Дом

Лёгкий ветерок колыхал разгорячённый воздух, полный страстей и эмоций, светлых и тёмных, но одинаково сильных, развеивая его, разрывая всё, что осталось от того дня. Облака двигались. Тонкая тесьма девственно-голубого неба соткала себя и тут же порвалась, когда надо мной мелькнуло высохшее, чёрное, как ночь, дерево. Всё могло бы быть иначе, подумала я. Как хорошо, что всё закончилось. Как хорошо, что наступил новый вечер. Так не хотелось отпускать! Проводить этот безмолвно-торжествующий закат, проследить за каждым лучиком, уползающим за горизонт, точно то был последний закат в моей жизни, и поэтому самый прекрасный. Хотелось запомнить каждое мгновение, каждый шепоток, принесённый в ладошках ветра, все запахи и оттенки того вечера, который стал самым важным и значительным моментом моей жизни, и, что бы ни случилось, не отпускать.

Утро было слишком безумным и стремительным, чтобы я могла его вспомнить. Оно состояло из шума квадрациклов, запахов госпиталя при Институте, из тревожных объятий мамы и усталой улыбки Йона с перебинтованным телом, из страха Джонатана, немого ужаса Инги и тихого уважения всех тех, кто понимал, ради чего всё это. Спасибо за то, что они понимали. Потому что сама я уже не понимала ничего. Мой мир свёлся к простым ощущениям. Плечи всё ещё чувствовали объятия Йона, а руки – натянутую верёвку, уходящую в бездну. Тысячи звуков и запахов роились вокруг, они врезались в лицо и таяли от моего дыхания. Время не вернулось к своей нормальной скорости, оно всё также тягуче плыло мимо, а я смотрела ему вслед, лишь слегка подгоняемая течением.

Я не спала больше суток. Хотелось поскорее добраться до дома, но поездка на квадрацикле вселяла ужас, и я пошла пешком, наотрез отказавшись от сопровождения. Мама думала, что я проведу ночь в больнице, но я не могла там больше оставаться. Нечто бессознательное желало удостовериться, что всё по-старому, что дома всё так, как я оставила три дня тому назад. Или четыре? Сколько прошло дней?

Ноги и руки тяжелели, словно обрастая влажными волокнами вечернего тумана. Идти с каждым шагом становилось всё тяжелее. Смертельная усталость разливалась по всему телу, подобно сильнодействующему снотворному. Веки сами собой слипались, точно ни в одной части тела не осталось ни единой мышцы. В душу сползала пустота, тяжёлая, иррациональная, усыпляющая пустота.

Кое-как я дошла до дома. Дорога показалась мне очень длинной, словно я несколько раз сделала круг вокруг нашей деревни. Облака остались за горизонтом, лишь две тонкие розовые нити заката стягивали небо. Я поднялась по лестнице и вышла на балкон. Примостившись на кресле, положила голову на перилла и широко раскрыла глаза. Теперь вся панорама, открывающаяся передо мной, погрузилась в вечерний сумрак, и лишь небо пылало яркой палитрой цветов: голубого, как цветки на кувшинках озера Гринс, и розового с примесью сиреневого и жёлтого, почти обесцвеченного. Точно огромная, сильная рука выбивает из-под меня опору, и я лечу в пространстве, где нет ни неба, ни земли, где нет ничего и никого, кроме меня. Хочется вырваться из проклятой дремоты. Я мысленно бужу себя, заставляю встать, но ноги уже не держат меня, и я приземляюсь прямо на пол балкона. Подсвеченный торшером, балкон вдруг начал наполняться спорами темноты. Подобно плесени, она расползалась по каждому предмету, и тут я почувствовала, что тьма добралась до меня. В голову ударил сплошной, тягучий гул, яркую вспышку сменила тьма. Кости казались то ли резиновыми, то ли матерчатыми, словно их можно было согнуть и разогнуть, скрутить, выжать, не причинив им никакого вреда. Невесомость пропала. Вдруг вернулась тяжесть, но какая-то другая, уже не осмысленная и пережитая, а неизведанная и пугающая. Я съежилась, боясь того, что увижу, раскрыв глаза, словно где-то глубоко внутри я знала будущее, нет, скорее, настоящее.

…

Сквозь тишину настойчиво пробивался какой-то звук. Мерный, исступлённый…. Кажется, я никогда не слышала ничего подобного. В теле чувствовалась ломота, тяжесть и сонливость. Незнакомое ощущение. Ведь до сегодняшнего дня я всегда просыпалась бодрой и отдохнувшей. Распахнув веки, я ощутила, как мной завладело какое-то неприятное чувство, словно предвещающее что-то страшное. Интуиция? Или где-то в глубине сознания я знала, что всё это значит? С полузакрытыми глазами я приподнялась и спустила ноги с кровати. Отвратительный писк повис в воздухе и исчез. Ноги точно ватные. Я почти не чувствую их. Я не иду, я плыву по воздуху, пока полёт не прерывают уколы проступающей в конечности крови.

Где я? Что-то здесь не так. Что было источником пищащего звука? Какая-то техника, стоявшая рядом со мной. Но моё внимание привлекала не она, а окно в двух метрах от кровати, до которого я почти доковыляла. Остановившись, я оперлась рукой о подоконник и осторожно, словно опасаясь чего-то, отодвинула жалюзи. Точно невидимая сила отбрасывает меня от окна. Этот вид за стеклом я ни с чем не спутаю. Боже! Нет! Этого не может быть! Как я могла оказаться на Земле???

Часть II

Глава 1

Наощупь

Моя история похожа на истории многих из нас. Разрешите представиться, я – Сванвейг Ланкастер – житель планеты Земля, который никогда не покидал родной космический объект. Я живу в Век Переселенцев, сумасшедший век нестабильности, бедности и ранней смертности. Измученные дефицитом солнца, воздуха и чистой воды, а также вредной химической пищей люди гибнут один за другим. Наше небо давно перестало пропускать солнечные лучи. Оно похоже не золу, растворённую в глиняной луже. На главных улицах стоят автоматы с кислородом. Средний класс может позволить себе несколько минут дыхания ежедневно, а богатые имеют свои собственные воздушные подушки, которыми пользуются примерно полчаса в день, а также новейшая система фильтрации воздуха. Бедные? Для них счастье, если удалось подышать хотя бы раз в неделю. Наполнять лёгкие чистым воздухом в наше время стало почти роскошью. Минимум заработанных денег уходит на питьевую воду, которая вот уже несколько десятилетий не появлялась в водопроводных трубах, и еду, любую еду.

Мне исполнилось девятнадцать, когда я впервые услышала о программе Искусственного сна. Её суть заключается в том, что человека погружают в сон не на час, не на ночь, и даже не на сутки. Всё зависит от того, сколько ты заплатишь. Люди в белых халатах проведут подсчёт: сколько энергии сожрал аппарат искусственного сна, датчики жизнедеятельности, так называемый «будильник», сколько денег ушло на внутривенное питание, на аппарат электростимуляции мышц и на мед.персонал. Идея переросла в проект, для которого нужны были подопытные кролики. Люди начинали заинтересовываться программой Искусственного сна, однако жизнь научила их не доверять сказкам, а работать, таская на своём горбу бесконечные каждодневные заботы. Другие же просто не верили в то, что искусственный сон настолько прекрасен, что на него можно потратить драгоценное время и деньги. Ещё лет 200 тому назад продолжительность сна человека начала резко снижаться, так какое же есть оправдание у них, тех, кто живёт в зловонном аду 23 века? Были и те, кто заинтересовывался, но предоставитьсебя в качестве кролика-испытателя желали не многие, лишь самые отчаянные, потерявшие близких, инвалиды в физическом, а чаще в эмоциональном плане. Мне было нечего терять, поэтому я подписала контракт на полгода. Компания взяла на себя все расходы, ведь я была одним из первопроходцев. Учёные особо не утруждали себя объяснениями. Они лишь предупредили о возможных побочных эффектах, о которых светлые умы пока не догадываются. Собственно, я нужна была именно для того, чтобы выявить возможные побочки, не более.

Полгода назад я попрощалась со своим другом – единственным близким человеком, который остался у меня в целом мире. Он обещал мне, что, как только закончит работу на объекте, пойдёт следом за мной, в объятия Морфея. Поверив ему, я ушла, погрузившись в мир тогда мне не знакомый, мир, созданный моим воображением. Я жила в нём, не осознавая, кто я есть на самом деле. До сегодняшнего дня…

–Свен? Свен! Ты слышишь меня? Свен! – повторял знакомый голос, мягкий и слегка встревоженный.

Я с неохотой открыла глаза, испытав при этом дежа вю. В висках снова застучало, голова наполнилась густым шумом.

–Как ты себя чувствуешь?

Теперь я знала, кто это. Точнее, догадывалась. Несомненно, через несколько минут я вспомню всё, что знаю об этом человеке, но пока он для меня – лишь высокий мужчина с седыми бровями, в белом халате, к кармашку которого был прикреплён какой-то значок. Я долго смотрела на него, пока зрение более-менее не прояснилось и я не смогла прочесть надпись: «Посетитель». Добрые глаза вспыхнули, как только он услышал мой ответ:

–Нормально, доктор Леман. Рада Вас видеть.

Как непривычно было возвращаться на Землю, к реальным людям – землянам, к которым я себя не причисляла. Но язык сам произносил слова, ведь внутри черепной коробки закрепилась информация, что доктор Леман – друг моей семьи, из которой осталась я одна. По специальности он психотерапевт. Доктор Леман оказывал содействие проекту Искусственного сна. Странно, но полгода назад он даже и не думал рассматривать мою кандидатуру. К счастью, первоиспытателей выбирал не он. Но, вот что странно – «Посетитель». Почему?

–Доктор Леман.

–Да, Свен?

–Что произошло? Вы больше здесь не работаете?

–Нет. Пока тебя не было, я уезжал за океан. Там кислорода в воздухе на целых два процента больше, чем здесь.

–На целых два? Ого-го! Отвезёте меня туда, а?

–Конечно, Свен, конечно.

Мы улыбались друг другу, хотя оба понимали, что это невозможно. Я постепенно, старательно и мучительно, выуживала из пучины мыслей и чувств нереальностей, что обитали в моей голове целых шесть месяцев, всё то, что имело отношение к Земле, к прошлому и настоящему. Думая и вспоминая, я всё отчётливее понимала, как мало теперь общего у меня с этой планетой, а значит с реальностью. Кроме одного, воспоминание о котором точно пронзило меня током и заставило воскликнуть:

–Постойте! А где Йон? Он всё ещё спит?

Доктор Леман потупил глаза, избегая моего вопросительного взгляда. Это испугало меня не на шутку. Йон – мой единственный друг, единственный человек, который мне действительно дорог. Где он? Что с ним? Ни одного ответа, а лишь вопросы, атаковавшие мой запутавшийся мозг со всех сторон.

–Свен, – начал доктор Леман, немного помолчав. – Он отвёл свою кандидатуру.

–Что?

Точно шквал ледяной воды обрушился на меня. Я сидела на постели и не могла пошевелиться. Как? Ведь он обещал! Я не могла оставить его одного! Перед тем, как погрузиться в сон, я заставила его поклясться, что он последует за мной. Выходит, он не сдержал своего слова…. Гнев и страх попеременно накатывали на меня, и я не могла справиться ни с одним из этих чувств.

–Он… Он же обещал мне!

–Йон нашёл свою кузину. Точнее, она нашла его. Сама знаешь, двенадцатилетняя девчонка по законодательству не может работать наравне со взрослыми, поэтому не проживёт и месяца без кормильца.

Эта информация хранилась, очевидно, очень глубоко. Прошло несколько минут, прежде чем я вспомнила о кузине Йона. Она пропала сразу после смерти её родителей – его дяди и тёти. Он потратил много времени и сил, чтобы отыскать её и помочь хоть чем-то. У Йона было лишь два человека, ради которых он сделал бы всё, что угодно. Я и Зои – его кузина. Из-за смерти родителей я была убита горем, поэтому он посоветовал мне поучаствовать в проекте искусственного сна. Что касается Зои, Йон боялся, что её уже нет в живых. Если честно, я и сама не верила, что такой маленькой девочке удалось выжить в нашем жестоком мире без средств к существованию. Но Йон не переставал надеяться. Значит, он всё-таки нашёл её… Я была рада за друга, но новая мысль пробудила меня от воспоминаний и развеяла положительное чувство.

–Вступили в силу какие-то новые законы? Ведь раньше никаких льгот на содержание несовершеннолетних не было.

–Всё по-прежнему, – хмуро отозвался доктор Леман, до этого терпеливо ждавший моих выводов.

–Нет, нет, ведь зарплаты Йона ни за что не хватило бы на двух человек! А, зная его, я уверена, что Йон всё сделает ради сестры.

Последние звуки я произнесла монотонно, почти не разжимая губ, словно боясь своих слов и мыслей. Так и было. Всё внутри стремительно холодело, к горлу подкатил комок. Сиплым голосом я проговорила последнюю фразу:

–Где Йон?

–В больнице имени Стеффании. Его доставили…

Больше я не слышала ничего. Всё, что говорил доктор, стало для меня лишь побочным шумом. Голову сдавило ещё сильнее. Я вскочила с кровати, засунув ноги в тапки, кажется, перепутав левую и правую, вздёрнула хлипкое тело вверх, но ноги не выдержали, и пол всё-таки притянул меня к себе. Из глаз брызнули слёзы, даже не столько от боли в затёкшем теле, сколько от обиды, от безысходности. Доктор Леман поспешил схватить меня за плечи и усадить назад на постель. Ещё чуть-чуть, и он позовёт санитаров, и они привяжут меня к этой чёртовой лежанке, как умалишённую. Я не могла этого допустить. Не могла позволить хоть чему-то на свете помешать мне добраться до этой злосчастной больницы. И я не позволила.

Доктор Леман не ожидал этого, да и я от себя такого, признаться честно, не ожидала. Всё-таки аппарат электростимуляции мышц сработал на ура. Согнувшись пополам, я одним рывком высвободила руку и что есть силы ударила локтем стоящего за спиной доктора. От неожиданности он разжал обе руки, сделав как раз то, что мне и было нужно. Я не знала, откуда взялась сила. Моя тень бежала по коридору, по его своду гулко растекались аритмичные шаркающие шаги, попеременно сменяющиеся бегом. Коридор был пуст, лишь один санитар проводил меня безучастным взглядом, не предприняв ни единой попытки остановить сбегающего пациента. Но в тот момент я даже не думала о том, что кто-то может меня остановить. Мысли занимало лишь одно. Остальное – побочное.

Я сбежала с лестницы здания Центра Искусственного Сна. Доктор Леман, кажется, кричал что-то мне вслед. Я не слышала. Дыхание перехватило. Лёгкие как будто кто-то сдавил прямо изнутри. Колени сами собой подогнулись и в глазах на мгновение всё потемнело. От ужаса, от мысли, что я не смогу добраться до больницы, какая-то невидимая внутренняя сила подняла меня и заставила идти. Я вдруг поняла: я дышала относительно чистым воздухом, пока была в палате. Теперь, встретившись с безжизненной смесью углекислого газа и прочих веществ с ничтожным содержанием кислорода, мой организм испытывал сильнейший стресс. И я думала и повторяла про себя и вслух – уже не понимая, как: «Всё равно! Лишь бы дойти, лишь бы дойти…». Благо Больница имени Стеффании была в двух шагах от центра Искусственного сна.

Лестница не третий этаж показалась самым страшным испытанием, хоть и воздух в больнице всё же был чище, нежели на улице. Я уже бывала здесь ранее, многие жители нашего района побывали здесь, района с самым высоким загрязнением воздуха из-за химического завода, регулярно проводившего выбросы в ранние утренние часы, как раз тогда, когда мы выходили на уборку улиц. Отчего-то сомнений, что Йон был именно здесь, у меня не было. А где же ещё? Что ещё могло подкосить здоровье сильного молодого человека, как не этот чёртов воздух, медленно сжигавший наши внутренности парами хлора и фенола, и ещё бог знает какой гадости.

Прерывистым голосом я спросила у медбрата, где палата Йонсона Дея, но тот растерянно помотал головой. И тогда я замерла, глядя в одну точку. Я стояла рядом с огромной комнатой с дюжиной высоких больничных столов. Над каждым из низ нависали потухшие больничные лампы, какие обычно ставят в операционных. На некоторых лежали люди, все в трубочках и катетерах, датчиках и прищепочках. Уже не живые, но ещё и не мёртвые, они доживали свои последние дни в реанимации, чаще всего даже не приходя в сознание. По самой смелой статистике, за последние десять лет из реанимации в палату переводят трёх человека из ста. Остальные по многим причинам так и не поправляются.

Прижавшись руками и лбом к стеклу, я не прекращала смотреть на один из занятых столов. Рука – худая, жилистая и такая знакомая, рука человека, способного отдать всё за родных людей – выглядывала из-под белоснежной простыни, под которой вырисовывались знакомые черты лица. Мой настоящий Йон был так похож на парня из сна, только теперь его руки напоминали конечности древнего старика. От слёз во рту появился солоноватый привкус, но глаза оставались сухими, лишь острый комок набухал в горле и груди. Гортань выдохнула бессвязные хрипы, которые не могла понять даже я сама. Этого не может быть. Этого просто не может быть. Теперь нет никого. Я одна. И лишь человек под простынёй напоминает мне о прошлой жизни. Сердце заходилось в беспорядочных ударах. Дыхание снова сжалось во мне испуганным зверьком, горло сдавило ещё сильнее.

Кто-то положил мне руку на плечо. Доктор Леман.

–Мне жаль, Свен. Он скончался сегодня утром из-за отравления газами из воздуха. Йон слишком долго не вдыхал кислород.

–Я могла бы… – начала я, задыхаясь.

–Нет, не могла. Он умер, не приходя в себя. Это была безболезненная смерть.

Спокойствие доктора разъярило меня. Я толкнула дверь. Она поддалась, тяжело грохнув по стеклянной стенке. Леман попытался схватить меня за плечо, но я увернулась. Бросившись прямиком к телу Йона, я смогла лишь упасть на колени перед столом и заключить его руку между своих ладоней. Словно следуя инстинкту, я старалась согреть его тело своим теплом. Никогда не прикасалась ни к чему более холодному. Безжизненные руки Йона напоминали высохшую, жёсткую резину. Страх сковал меня, и я так и не смогла взглянуть на его лицо. Страх, что увиденное будет преследовать меня ежесекундно. Но мозг уже дорисовал портрет настоящего Йона, увидев лишь его руку. Наконец, пришло осознание случившегося, и истерика, вызванная шоком, сменилась тупой болью. Я коснулась широкого кольца на безымянном пальце, с чёрным, как смоль, камнем в металлической оправе. Йон носил его, не снимая. Несколько лет назад он рассказывал мне, откуда у него это украшение. Тогда Йон подрабатывал помощником фельдшера, но у нас эту должность называли просто – носильщик. Ибо слишком часто врач был не в силах чем-либо помочь человеку, умирающему не от сердечного приступа, не от инсульта или несчастного случая, а лишь потому, что вокруг него не осталось жизни: не было воздуха, настоящей пищи, чистой воды. Люди просто уходили, внезапно, неотвратимо, словно костлявая рука с тонкими длинными пальцами проскальзывала в этот убогий мир и выхватывала из него чьё-то неровное дыхание, и свет гас в его тусклых глазах. Кольцо принадлежало одному из них, чьи последние секунды утекали на глазах у Йона. Бедолага отдал ему кольцо, и теперь этот венец смерти покоился на похолодевшем пальце моего друга.

Это был своего рода акт самоубийства. Или просто последнее воспоминание о любимом человеке. Даже если судьба Йона вскоре настигнет и меня, я не сниму кольца. Холодный металл приземлился на большой палец. К горлу подступили рыдания, но внутренняя боль была такой огромной, что застряла в гортани, неспособная вырваться наружу. Потрясение душило, его тонкие сильные пальцы обвились вокруг моей шеи, сомкнулись капканом, от острых зубов которого невозможно освободиться. В комнату ворвались санитары, но доктор Леман остановил их жестом руки.

–Дайте ей пять минут.

–Но сэр!

–Пожалуйста. Этот молодой человек был для неё очень дорог.

–Здесь больные! Тело просто не успели увезти. Две минуты, не больше, – строго приказал один из них, и все трое отступили на шаг.

Доктор Леман ждал две минуты, а затем подошёл ко мне и присел рядом.

–Пойдём, Свен.

Я тупо вертела головой. Больше ни на что не хватало сил. Да и зачем теперь вообще что-то делать, чего мне осталось бояться?

–Ты должна справиться с этим. Ты многое пережила и ты знаешь, как пережить и это. Нужно попытаться забыть. Сейчас тебе нестерпимо больно и ты не веришь в то, что видишь своими глазами. Я знаю, я и сам прошёл через эту агонию. Вставай, мы должны уходить. Мы бессильны, Свен. Мы бессильны.

Его слова причиняли боль, но Леман был прав. Ему тоже больно, я знаю. Больно видеть меня такой, больно видеть безжизненного Йона, больно оттого, что от его прежней жизни остались лишь куски плоти, разбросанные по углам стаей голодных собак. Доктор Леман, наверное, не хотел, чтобы меня вытаскивали оттуда силой, поэтому и торопил, не давая уйти в себя. Я поддалась на его уговоры, встала и побрела в сторону лестницы, до выхода, по улице, до Центра искусственного сна, до палаты. Доктор Леман шёл со мной шаг в шаг, придерживая за локоть и не произнося ни слова. Санитары и другие пациенты – проходящие акклиматизацию или готовящиеся к погружению в сон – бессовестно пялились на меня, когда мы проходили через фойе, но все их взгляды не задевали мою опустошённую душу. Я сбросила тапочки, и вдруг сознание пронзила ясная мысль, настолько чёткая и манящая, что я вскрикнула от переворота в моей голове. Доктор посмотрел на меня ошарашенными глазами, а я в ответ сделала шаг ему навстречу.

–Доктор Леман! Прошу Вас! Сделайте что-нибудь! Верните меня на Перфундере! – голос звучал прерывисто и истерически-звонко.

Он отстранился от меня, хмуря брови, очевидно, не понимая, о чём я говорю.

–Мне снилась Перфундере, доктор! Чистая и прекрасная планета, где живы моя мама и Йон, где люди дышат чистым воздухом и едят настоящую пищу. Прошу Вас, верните меня туда! Я отдаю всё своё имущество, доставшееся мне по наследству. Квартира! У меня ведь есть квартира! Бабушка оставила её мне, а родители по закону не могли продать эту недвижимость, чтобы достать побольше воздуха. Её можно сдавать в аренду. Доктор Леман, прошу Вас! – вцепившись в его халат, повторяла я, – Сделайте всё, чтобы завтра меня не было в этом мире! Умоляю Вас!

Леман жестом остановил мои мольбы, и я замерла в ожидании его реакции.

–Отдохни. Ты устала.

–Я не устала! Послушайте меня! – разгневанно кричала я. Устала? Что за вздор? Я спала целых полгода! Не достаточно ли отдыха? Хотелось ударить его, чтобы хоть как-то донести до Лемана тот факт, что я более нежизнеспособна в пределах этого мира.

–Свен! Ты не в себе! Прими горизонтальное положение или я попрошу вколоть тебе транквилизатор! – прорычал доктор, и от его слов всё внутри оборвалось. Я вновь поддалась. Укутавшись одеялом по самую макушку и не произнося ни слова, я смирилась со своим временным пленом, да к тому же с надсмотрщиком. Но то был надсмотрщик, от которого зависела моя жизнь. Во всяком случае, так мне хотелось думать. Мысль о том, что доктор Леман может быть бессилен что-либо сделать, была для меня в тот момент неподъемной. Ожидание казалось вечностью, но я продолжала молчать, зная, чего хочет доктор Леман. Чего? Всего лишь адекватности.

Прошло больше двух часов, прежде чем я успокоила свою агонизирующую сердечную мышцу, вхолостую гонявшую кровь по организму, восстановила сбитое дыхание и усмирила тело, которое била мелкая дрожь. Я высунула лицо из-под одеяла и тихо спросила:

–Доктор Леман… Где Зои?

–Там же, где и её брат…

–Что произошло?

–Туберкулёз.

–Когда?

–Месяц назад.

–Доктор Леман.

–Что?

–Вы поможете мне уйти?

Я почувствовала, что мои слова произвели впечатление на доктора. Понимаю, что они звучат ужасно. Но мне плевать на лингвистику, просто дайте мне ответ, дайте мне хоть какой-нибудь ссохшийся корень погибающего дерева, чтобы я смогла за него зацепиться!

–Ты правда хочешь проспать всю жизнь?

–Я хочу обрести покой.

–Покой? – переспросил доктор Леман, желая услышать что-то более конкретное.

–Да. Я хочу улететь на планету, где клетки моего мозга не будут стонать от боли. Там я забуду о том, что ненавижу себя. – Мой голос непроизвольно перерастал в надрывный скрежет, – Ненавижу себя за то, что думала только о себе. Йон погиб, пытаясь спасти жизнь сестры, а я в это время почивала на мягкой подушке. Я отвратительна сама себе и так виновата перед всеми, кого уже не вернёшь. Но я не могу искупить свою вину.

–В том, что произошло, нет твоей вины.

–Ошибаетесь, доктор. И Вы, как врач, должны это знать, ведь бездействие во врачебном кодексе сопоставимо с намеренно причиняемым или нанесённым по неосторожности вредом.

–Это – другое.

–Вы знаете, что я смогла бы вынести всё это.

–Знаю.

–Но я не хочу.

Доктор опустил голову, и в этом жесте я услышала голос: «Понимаю, я всё понимаю». Он поднялся со стула и направился к выходу. Что это значит? Каков ответ?

Он остановился в дверях и произнёс:

–Мне жаль, Свени. Мне безумно жаль. Но это невозможно. Я не смогу ничего сделать. Уйдя однажды со скандалом из системы, ты лишаешься права что-либо просить или требовать. Но даже если бы я смог, они так просто тебя не отпустят. Им нужны результаты исследований. В конце концов, ты была подопытной и до сих пор ей остаёшься. Погружать тебя в сон повторно нет никакого смысла, а эти люди никогда не будут тратить деньги впустую. Прости за правду, Свен. И постарайся понять. Хорошенько выспись и приведи мысли в порядок. Я вернусь завтра утром.

И дверь закрылась.

Глава 2

Белые коридоры

Всю ночь я не смыкала глаз. Почему-то мне казалось, что если сон вернётся, случится что-то страшное. К тому же, некоторые воспоминания, даже отрезки времени, так и не вернулись. Что если сон уничтожит и те, что я вновь обрела? Иррациональный страх, который стал абсолютной истиной в моём сознании.

Было приятно чувствовать на своём теле тепло одеяла. Конечно, ведь по ночам на Земле даже в самых нагретых солнцем зонах расселения температура порой опускается ниже нуля. Что же люди сделали с этой планетой, из-за чего теперь она так «мёрзнет»? Мне не довелось узнать ответ на этот вопрос. Подозреваю, что даже если бы я появилась на свет на несколько десятков лет раньше, то и тогда бы не узнала, как некогда прекрасная планета заболела, и начался обратный отсчёт таймера, стрелки которого тикают до сих пор.

Кутаясь в одеяло, я поднялась с постели. Прислонившись щекой к холодной оконной раме, через которую сквозила тонкая струйка ледяного воздуха, я вгляделась в небо. Оно похоже на коктейль, приготовленный пьяным барменом из кофе, виски и лимонада. Грязный, неестественный цвет вызвал во мне усмешку. И как, глядя на это небо, люди могут мечтать о других планетах? Как их глаза пробиваются сквозь плотную газовую завесу и видят то разнообразие, что скрывается за ней? Я вряд ли успею найти ответы на эти вопросы, да и сильно сомневаюсь, что хочу этого.

В коленях ощущалась слабость, и я с чувством облегчения вернулась на своё ложе. Ослабшие, дряблые мышцы спины ныли, предвкушая встречу с матрасом. Немного помедлив, словно размышляя, разрешено ли мне это, я решила порыться в тумбочке под окном. Дверца со скрипом открылась, но на них уже давно не водилось ничего, кроме пыли и паутины. Тут я заметила ещё один столик с двумя ящичками в противоположном углу палаты. Я бросилась к нему с надеждой, выдернула два ящика одновременно, и… Целая пачка газет! На такое сокровище я и не надеялась. Теперь я знала, как скоротать эту длинную, холодную ночь.

Страницы обветшали и помялись, но для меня они стали свежей утренней газетой. Заголовки пестрели восторгами об открытии новых планет и усовершенствовании куполов. Ещё полгода назад не каждый зажиточный переселенец мог позволить себе подобное стеклянное сооружение. Теперь эти «палатки» для жительства на других планетах стали доступнее. Идеальный вариант! Переселенцы забывают о сейфовых замках и металлических дверях. Эти пережитки прошлого исчезают сразу после переезда. Ведь за стеклом собственного купола тебе ничего не грозит. Недоброжелатель из враждебной внешней среды просто не сможет подобраться к твоему жилищу.

Целый блок статей был посвящён свойствам новых жилых небесных тел. Например, отчёты о том, как охлаждают экзопланеты-гиганты под названием юпитеры, укладывают почву под куполами на Марсе, а также усмиряют пыл коричневых карликов. Особенный интерес у меня вызвали «разноцветные» звёзды: белые, желтые, красные и оранжевые. Мир раскрашивается яркими, неповторимыми тонами, когда читаешь подобные заметки, но на последних трёх страницах всех выпусков жизнь теряет свою радужность, ведь на них опубликованы новости планеты Земля. Мир изменился. Пресса, хоть и всё также гонится за сенсациями, больше не стремится печатать хронику происшествий и несчастных случаев. Время диктует новые правила: теперь журналисты изо всех сил стараются наполнить свои издания позитивом, но чаще всего их усилия оказываются тщетными.

Из выпуска за ноябрь 2286 года жители планеты Земля узнали о проекте «Искусственный сон» и его первых испытателях. Моё имя в той статье было употреблено один раз: «Самый продолжительный экспериментальный сон: Сванвейг Ланкастер». Я узнала, что идея искусственного сна была активно поддержана властями и гражданами четырёх из пяти континентов. Успешные эксперименты заставили людей поверить в реальность и безопасность идеи. Девушка по имени Нора Райтер дала интервью, в котором она рассказала о своём «виртуальном» путешествии в прошлое планеты Земля, во время, когда люди могли дышать относительно чистым воздухом. Никаких чудес. Просто Нора уже два года как учится на историка. А богатый старик со странным именем Антуан Олсопп с восхищением описал, как во сне побывал в образах персонажей известных романов. Эти рассказы вызвали в людях надежду на каплю покоя, на отпуск у моря или в горах, где голубое небо, тёплая вода и лазурный берег. Но, как я узнала из отчётов, искусственные сны «подопытных кроликов», давших интервью, длились от одного дня до недели. Никто не решался на большее. С ужасом я словно прочитала их мысли. Неужели всё так и есть? Неужели желающие поспать годик-другой ждут, пока я проснусь и расскажу им о прекрасной перспективе искусственного сна? Мне не дадут покинуть это место ещё очень долго. Да и даже если бы позволили, где мне взять столько денег? Эксперимент завершён, а это значит, что во мне, как в материале-реагенте, больше никто не нуждается. Это значит, что моё сознание все оставшиеся годы будет беспомощно метаться по планете Земля. Доктор Леман прав. «Посетитель» …. И полгода назад от него не многое зависело, а теперь он всего лишь посетитель. Его мнение здесь ничего не значит. А моё… К интересам подопытной крысы никто не станет прислушиваться. Никто, никто не поддержит меня, ведь добрая половина оставшегося на родине увядающего человечества жаждет ответов на свои многочисленные вопросы. От собственных фантазий меня передёрнуло. Мысли казались страшным сном, от которого так хотелось… уснуть. Может, всё обойдётся? Что, если про меня забыли? Что, если в газетах не указан полный список испытателей, и кто-то всё-таки погрузился в сон чуть позже меня на тот же срок? Мою наивную надежду рассеял доктор Леман, появившийся в половине восьмого у меня в палате.

–Здравствуй, Свен.

И уже по приветствию я могла сказать, что день предстоит не самый лучший. Доктор Леман всегда говорил «Привет», когда прибывал в хорошем настроении и «Здравствуй» – в плохом. Чтож, я не слишком надеялась на обратное. Чудес не бывает.

–Доброе утро.

Я кивнула и постаралась улыбнуться. Обманывать психотерапевта всё равно что обманывать зеркало – бессмысленно и безуспешно. Мои глаза со вздутыми красными сосудиками и припухшими веками, а также стопка проштудированных газет у изголовья красноречиво свидетельствовали о том, что за эту ночь я не сомкнула глаз.

–Как твои ноги? Ходить можешь?

После моего вчерашнего забега было странно слышать подобный вопрос. Однако и Леман, и я понимали, что то было лишь результатом прилива адреналина.

–Нормально, – сухо ответила я.

–Хорошо. Я позову медсестру, она принесёт тебе сменную одежду.

–Я должна куда-то идти?

–Это не далеко. В соседний корпус.

Я вздрогнула от мысли, что меня ждёт. Там меня готовили к эксперименту, производили необходимые обследования и консультации. Но теперь никто не похлопает меня по плечу, не возьмёт меня за руку и не скажет: «Не волнуйся! Всё будет хорошо!». С экспериментальной крысой, подвергшейся своему испытанию, не разговаривают.

Доктор Леман ждал меня за дверью. Словно прощаясь, я бросила последний взгляд на свою обитель и с чувством обречённости покинула палату. Ощущение болтающегося на шее булыжника, тянущего меня к земле, не покидало даже в физическом отношении. Я старалась выпрямиться, но мышцы спины одряхлели и были просто-напросто не в состоянии поддерживать тяжёлые кости. Когда мы спускались по лестнице, помогли перила, за которые я могла уцепиться и помочь уставшему неизвестно отчего телу. Наконец, пройдя через коридор, связывающий два корпуса, мы очутились в одной из лабораторий. Взгляды тут же устремились на меня. Что-то жутковатое было в этих белоснежных стенах. Что-то мёртвое…

–Доброе утро, мисс Ланкастер! Присаживайтесь.

Заискивающий взгляд этого парня в белом халате отталкивал, и я поспешила сесть и отвернуться, чтобы не видеть его сверлящих глаз.

–Мисс Ланкастер! – начал мужчина с впалыми серыми глазами и небритым подбородком. Возможно, профессор. – Рад, что Вы здоровы.

У него был низкий, давящий голос с южным акцентом, да и внешность этого человека производила не самое умиротворяющее впечатления. Он улыбнулся, соорудив на своём лице чуть перекошенную параболу. Меня передёрнуло: от этого зрелища пришло ощущение, будто он собирается вонзить в меня шприц с цианидом. В ответ на его приветствие я криво ухмыльнулась, почти симметрично ему, и почувствовала, что в своём положении чем-то похожа на душевнобольную. Может, так и есть?

Несколько ничего не значащих вопросов на тему общего самочувствия были скорее данью врачебной бюрократии, поэтому никто из присутствующих не заострил на них внимания.

–Майк проводит Вас до доктора Лакермана. Сегодня состоится первый этап Вашего обследования.

Он не спрашивал, хочу ли я, довольна ли, удобно ли мне, а лишь поставил перед фактом. Всё, как я и ожидала. Всё, чего я боялась. Конечно, со мной ничего не могло случиться, ведь им необходимо показать меня людям – здоровую и адекватную, а для этого докторам нужно быть уверенными, что перед публикой я не выкину что-нибудь из ряда вон выходящее. Впрочем, может, это им и не нужно. Здесь нет политиков и маркетологов, здесь есть только шестеренки научной системы, малые и большие, а для них важны лишь конкретные показатели приборов – цифры и скупые обозначения. Я не держала на них зла, смирившись со своей участью. Апатичное состояние вползало в душу липким туманом, но раздражение, назревающее от контактов с неприятными мне людьми, не давало депрессии удобно устроиться в моём сознании.

Мода на белые халаты так и не прошла. Многое в клиниках и больницах менялось, но неизменное превалирование белого над прочими красками навеки сцепилось со всем, что касается медицины. Из одних белых стен я попала в другие, не менее яркие и раздражающие, где меня ждал доктор Лакерман. Он был полной противоположностью предыдущего профессора – отсутствующий взгляд, исходящий из чёрных, как и густая шевелюра, глаз. Его равнодушие немного успокоило меня, ведь мало кому понравится, когда на тебя смотрят, как на пришельца. Впрочем, не мне их судить. Ведь если бы я не участвовала в программе искусственного сна, то была бы также заинтересована в результатах подобных экспериментов.

Произнося минимум слов, в основном содержащих команды вроде «Садитесь сюда» или «Глубоко вдохните», Лакерман провёл общий осмотр – постучал молоточком, поводил фонариком, помотал ручками, словом, делал всё, что обычно делают невропатологи. Затем мне дали длинный белый халат, в который я должна была переодеться, и засунули в жутковатую белую капсулу, предназначенную для магнитно-резонансной томографии. Жужжащие, сверлящие и скрипящие звуки просто разрывали мозг, и так хотелось вдавить до отказа кнопку на продолговатом пульте, который был у меня в руках на случай, если бы что-то пошло не так. Время в аппарате МРТ казалось мне вечностью. Мышцы и суставы болели от обездвиженного положения. И в тот момент, когда я уже готова была сдаться, платформа, на которой я лежала, наконец, выкатилась из замкнутого пространства. Не удивлюсь, если после такого обследования у меня обнаружится клаустрофобия.

Постепенно подтягивались ассистенты доктора. Двадцать минут назад – столько, как минимум, я была взаперти – их было всего двое, а теперь уже пятеро: четверо студентов, среди которых три девушки и один парень, и один мужчина под 40. Я спрашивала себя: зачем они здесь? Для какой такой процедуры может понадобиться столько человек? Моя фантазия играла со мной злую шутку. Мелкая дрожь, которая колотила меня каких-то полторы дюжины часов назад, вновь вернулась. Я отгоняла от себя ужасающие видения, но они не уходили. Пока этот кошмар не закончится, они не уйдут. Я это прекрасно знала. А холодная, деловая атмосфера, царящая в помещении, только подливала масло в огонь. Ассистенты точно заразились вирусом равнодушия: ни одного взгляда – ни доброго, ни злого – абсолютно ничего! Может, за эти полгода, что меня не было, люди вообще перестали что-либо ощущать?

Девушка с длинной белой косой, перекинутой через плечо, проводила меня в следующую комнату и усадила на стул. Передо мной стоял небольшой, металлический стол, явно подсоединённый к электросети. На нём – какие-то приборы, проводочки разных цветов, штекеры и прочая ерунда, которой, как мне казалось, не место в больнице. Лакерман коснулся моих плеч, приказав выпрямиться и сидеть ровно, и принялся что-то настраивать. За спиной слышались глухие и звонкие щелчки. Наконец, моё мучительное ожидание закончилось, когда на голову мне водрузили какую-то шапку. Отвратительный запах резины ударил в нос. Один из аспирантов сказал мне закрыть глаза. Теперь, без возможности наблюдать за тем, что происходит вокруг, моё волнение усилилось. Что-то зашумело, послышалась пара щелчков. Вначале я подумала, что мне лишь показалось. Но нет, от каждого щелчка передо мной вспыхивали искры света, рассеивающегося во тьме. Затем резкие звуки прекратились, а вместо них начал нарастать какой-то гул, немного давивший на барабанные перепонки. В новом ощущении я не сомневалась ни на секунду, ведь оно было ясным, как день. Сквозь закрытые веки я видела пляшущие разноцветные огни, понимая, что этот прибор каким-то образом воспроизводит цветовые эффекты в моём мозгу. В голове шумело: этот звук я слышала в фильмах – звук прибоя. Но в данный момент он значил совсем другое. С моим мозгом что-то происходило, я знала это, но ничего не могла сделать. Голова закружилась, и я, кажется, пошатнулась, и чуть было не упала со стула, если бы чьи-то узловатые руки не удержали моё лишённое ориентации тело на месте. Ощущение, что твой мозг находится в чьих-то руках (далеко не факт, что надёжных), невозможно объяснить. Ты чувствуешь, как будто кто-то бурит черепную коробку, как кто-то тонкими, проворными пальцами проникает сквозь кость, но ты не можешь сделать ничего, потому что ты – добровольный раб, подписавший договор о самоотречении. На ум с готовностью пришли образы далёкого прошлого: ЭШТ, лоботомия… Свести человека с ума не так уж сложно.

В конце дня, который прерывался лишь на получасовой обед, когда все экзекуции были закончены, доктор Леман с печальной, извиняющейся гримасой встретил меня возле палаты.

–Как ты, Свен?

–Спасибо, всё нормально. – Я выдавила из себя улыбку. – Доктор Леман.

–Да?

–Простите, что ударила Вас вчера. Я была не в себе.

–Ничего, всё в порядке.

–Спасибо, что не бросили.

–Что за глупости? Мы ведь как одна семья.

–Нет, Вы не обязаны. И всё же Вы здесь. Спасибо.

В сущности, кто я такая, чтобы ко мне проявляли внимание? Ведь у доктора есть семья, жена, ребёнок. И все они более обеспечены, чем я и мои близкие, покойные близкие, поэтому они будут жить немного дольше. Леману, как главе семьи, хватает забот и дома, и на работе, а я, я лишь назойливая помеха, скрипящее над ухом насекомое. И лишь из жалости и простой, человеческой доброты он заботится обо мне. Наверное, доктору Леману стоило многих усилий говорить со мной спокойно и по-отечески заботливо, ведь эмоции, как капельки воды в потоке контрастного душа, окатывали меня с головы до ног с минуты пробуждения. Этот ужас, это отчаяние, эта боль…. Я сроднилась с ними, мы стали единым целым, и поэтому с каждым вздохом острота ощущений снижалась. Я доставала белый флаг и лишь шла, шла, шла с надеждой, что эта беговая дорожка когда-нибудь отключится, и я смогу сойти с неё, смогу освободиться и уйти туда, куда захочу. А я точно знаю, чего я хочу.

…

–Прежде чем я задам Вам ряд вопросов, скажите, мисс Ланкастер, готовы ли Вы вновь вернуться в общество людей после полугодовой изоляции? Не пугает ли Вас эта мысль?

–Сколько я здесь? Неделю? Или две? Разве не в человеческом обществе я находилась? Так к чему же сейчас такие вопросы?

Взгляд из-под очков, цепкий и испытующий, примораживал всех к креслу по ту сторону стола. Или же я была единственной, кто усмотрел снобизм в этом статичном выражении лица? Оно принадлежало Мартину Уолкеру, коренастому облысевшему мозговеду, визит к которому для меня оставили на десерт.

Доктор Уолкер считался одним из лучших специалистов своего ремесла. Лучший кабинет, лучший вид из окна, если таковой ещё можно найти, а также различные прибамбасы, создающие атмосферу комнаты, в которой люди, по сути, должны восстанавливать баланс с собственным «Я», погружаясь в мысли и воспоминания, с комфортом плывя по течению длинной непознанной реки. Наверняка Мартин Уолкер – один из главных авторитетов проекта, возможно даже один из основоположников. С тех пор, как я попала в акклиматизационный центр, пожалуй, только санитарки ни разу не произнесли его имени, да и то только потому что они вообще редко что говорили. Понимаю, всю это время я была не лучшим собеседником. Стоило только взглянуть на эту убитую физиономию, которую я встречала в настенном зеркале каждое утро, как охота вступать в контакт с пациентом пропадала, даже если таковая и возникала. Но сегодня лицо изменило свой оттенок, стало более ярким и утратило прошивающую его прежде бледность. И я знала, что виной тому был визит к психотерапевту. Все эти дни меня, как ископаемую мумию, исследовали и делали неведомые выводы, но все пережитые мною манипуляции будто проходили мимо, не оставляя после себя ничего, кроме физической усталости. Но в этом кабинете меня ожидало иное испытание. Я представляла себе, как чьи-то бесцеремонные пальцы коснутся извилин моего мозга, и через это прикосновение всё, что до сей поры было моим личным багажом прочувствованного и пережитого в реальности и во сне, станет всего лишь горсткой росчерков на отчётном листе, записанных тем, для кого они – лишь очередные иллюзии душевнобольного пациента.

«Ну, давай же!» – кричал голос в голове. «Скажи, скажи уже что-нибудь!». Лицо пылало, я чувствовала, как кровь протестующе забегала по сосудам. Перфундере… С каждым днём мой мир отдалялся от меня всё дальше и дальше. А этот человек – он здесь, сейчас, передо мной, хочет похитить единственное сокровище, что ещё осталось в моей жизни. Неужели эти чёртовы мозгоправы думают, что люди – это раскрытые книги? Я не собираюсь играть роль препарированной игрушки, лучше убейте меня, чем выгладывать гниющее содержимое моей башки! Теперь всё равно. Нечего терять. Надежда умирала во мне также стремительно, как забывался долгий сон.

–Вы прекрасно поняли, о чём я говорю, – кажется, мой сарказм ничуть не задел его непрошибаемое Эго. – Готовы ли Вы, на Ваш взгляд, общаться с такими же, как и Вы. С людьми в третьем корпусе акклиматизационного центра?

–Думаю, да, – я пожала плечами, не находя, что ещё ответить на этот странный вопрос. Если честно, я не думала об этом, о жизни после, о жизни вне этих стен. Для меня в тот момент существовали лишь две реальности: мир Перфундере и экзекуционный центр «приди в себя после долгого сна».

–Почему я спрашиваю… Пациенты в третьем корпусе, так сказать, разные, и часто сложные в общении. Понимаете?

–Кажется, да.

–Не думаю, что Вы представляете, что это за люди, но скоро Вы с ними встретитесь. Мисс Ланкастер, Вы должны понимать, что не все они видели хорошие сны. Кто-то ещё раз пережил расставание с близкими и это обострило их депрессию. Кто-то столкнулся со своими страхами лицом к лицу, а кто-то приобрёл новые. Всем им, как и Вам, нужно научиться жить с тем, что вы видели по ту сторону сознания. Это неведомая для Вас сфера. Обычно люди забывают 90% увиденного за ночь, к тому же при нормальном сне видение намного более короткое и бессвязное. Но в связи с тем, что продолжительность сна благодаря нашей методике была искусственно увеличена, в ваших снах намного больше осмысленности и целостности сюжета. Так ведь, Сванвейг?

–Спасибо за пояснения, доктор Уолкер, но… к чему всё это? У меня выявлены какие-то отклонения в психике после погружения?

–Руководитель проекта – доктор Келли – посчитал нужным оставить Вас здесь ещё минимум на неделю.

–Он – руководитель проекта? То есть, как я понимаю, он должен курировать добровольцев, так?

–Да, так и есть.

–Собственно говоря, от чего меня лечить? Никогда бы не подумала, что сон причиняет вред здоровью.

–Вы не правы, мисс. Представьте, что происходит с человеческим организмом от многолетнего пребывания в горизонтальном положении. Если бы не оригинальная функция электростимуляции мышц, поддерживавшего Ваш организм, через несколько лет Ваши внутренние органы атрофировались бы. Конечно, лишь в том случае, если бы все эти годы Вы беспрерывно спали.

–Чтож, спасибо аппарату.

–В ближайшее время доктор Келли с Вами встретится.

–Зачем?

–Обсудить дальнейшую перспективу.

–Странно. Почему он никогда не показывался мне на глаза? – как бы спросила я сама у себя. Но для доктора Уолкера поведение Келли было само собой разумеющимся.

–Не было надобности. Есть ли смысл судье встречался с истцом или ответчиком до того, как обе стороны не собрали все факты в подтверждение правоты каждой из них?

–Ну, скажем так, это не запрещено.

–Так-то оно так. Но есть ли смысл?

–Есть ли смысл? Да это вообще разные вещи! Как можно сравнивать медицину с судебной структурой?

–Мир изменился. В наше время сравнить можно всё, в том числе то, чего нет даже в самых отдалённых проектах. Смысл можно найти даже при его полном отсутствии. В наше время это сможет сделать даже ребёнок. Уж Вам ли не знать…

Есть, ответила я про себя. Смысл есть всегда. Он не может отсутствовать. Всё, что совершается, имеет какую-то цель. Если этот Келли не посчитал своим долгом хотя бы раз встретиться со своим подопечным, для меня это лишь возможность сделать вывод о его личности ещё до непосредственной встречи с субъектом. Впрочем, о каком личном внимании и человеческом участии может идти речь в этом бездушном месте? Держу пари, и предстоящий разговор – всего лишь формальность, думала я. Кому нужно отчитываться передо мной – кроликом с красными от сна глазами?

–Я поняла Вас. Спасибо, что предупредили.

–Вот и прекрасно! Чтож, мисс Ланкастер. Начнём наш сеанс. Скажите, как Вам спалось первые пару дней после пробуждения…

…

Тебе наверняка знакома техника приготовления печенья. Обычно его готовят в духовке, на противне, застеленном пергаментом. Спорим, хоть раз и тебе приходилось столкнуться с таким неприятный казусом, как жидкое тесто? Вроде бы слепишь ровные будущие печенки, они кажутся пропорциональными и симметричными, но когда через 20 минут ты открываешь духовку, всё тесто превратилось в огромный блин размером с противень, и уже ни один следопыт не сможет прочитать, где должны были появиться на свет аккуратные кондитерские изделия. Нечто подобное происходило сейчас со мной, с моими днями, с жизнью в целом. Была ли виной однотипность и томительная текучесть дней, а может лишь в сравнении с жизнью на Перфундере я поняла, насколько тусклы и бессмысленны пробегающие часы на Земле, но все они – минуты, часы, дни – слились в один огромный блин, без дрожжей и разрыхлителя, клёклое липкое тесто без приправ и начинок. Странное ощущение – всё время находится в плену белых стен: слышать гул больничных механизмов и вдыхать стерильные запахи современных средств дезинфекции. С каждым днём я всё глубже и глубже проваливалась в сон. Моё страстное желание вновь вернуться на воображаемую планету точно заморозилось. Я предполагала, что ежедневные витамины на самом деле не витамины, а какие-нибудь транквилизаторы. Что если Леман сдал меня этим немым существам в белых халатах, рассказав о моей крайне эмоциональной просьбе? Но нет, в действительности мозг мой был трезв и чист, как стёкла в акклиматизационном центре. Эта заторможенность крылась где-то глубоко, в недрах души, точно что-то внутри меня уже не верило в возвращение на Перфундере. Слишком долго я созерцала белый цвет, поэтому успела отвыкнуть от яркости моей нереальной жизни. Нереальной, нереальной, продолжаю я повторять себе, чтобы не начать думать о Перфундере, как о какой-то соседней планете, на которую, если очень, очень постараться, можно улететь навсегда. Но как же это мучительно – осознавать, что всё, во что я верю и на что надеюсь, всё, что я так сильно люблю – нереально. Перфундере, семья, друзья, Йон…

Но в один прекрасный день конвейер перестал выплёвывать одинаковые дни, вместо этого преподнеся нечто, возможно, более ужасное.

Глава 3

Пленники Морфея

Горка каши соскользнула, не оставив на ложке следа, будто была сделана из желатина. Самая младшая в группе детского сада, девочка никогда не любила кашу. Эта упругая текстура разваренных хлопьев… Сладкая, с лёгким горьковатым привкусом, она шла за обе щёки во всех семьях. Сколько я себя помню, овсянка всегда была такой, и почему-то вкус этот не казался мне нормальным. Так и теперь, в одиночестве сидя за плохопротёртым столом, я чувствовала, как в горле срабатывает блокиратор, не впуская в организм ненавистную химическую пищу. Впервые я завтракала в столовой Центра. Впервые я покинула стены исследовательского второго и «спального» первого корпуса, чтобы переселиться в третий. Если коротко: в психушку.

Вокруг меня были люди. Много людей. Как давно я не была в обществе себе подобных, товарищей по несчастью, таких же нищебродов, которым посчастливилось быть подопытными в дорогостоящем эксперименте. Впрочем, были и те, кто бедностью не страдал, однако законное место в отсеке «душевнобольных» заняли – всё же в вопросе психики человечество не делится на богатых и бедных, разве что условно.

Кажется, они были такими же, как и я: бесцветные, потерянные человечки, апатично возившиеся в своих тарелках, они не поднимали глаз, не замечали, что среди них есть кто-то новый. Это хорошо, потому что общаться я была не в настроении. Стоило мне подумать об этом, как за спиной раздалось:

–Псц! Эй!

Я повернулась и увидела за соседним столиком женщину, с маленьким треугольным лицом и стрижкой под машинку. В отличие от большинства пациентов, она не пыталась съесть кашу, а просто сидела, сложив руки в стопку, и смотрела своими живыми глазами в мою сторону.

–Ты ведь Сванвейг, да? Мисс-самый-долгий-сон?

–Можно просто Свен, – отозвалась я, поморщившись от столь неблагозвучной «кликухи».

–А я Тара.

–Приятно познакомиться, Тара. Давно ты здесь?

–Три месяца. Кажется.

–После пробуждения?

–Нет, всего. Я спала две недели, с тех пор два месяца как я здесь.

Как-то некстати вспомнилась фраза из одного старенького сериальчика про постапокалиптичекий мир: «Я задам тебе три вопроса…». Три стандартных вопроса задавали новым знакомым перед тем, как принять их в свою общину. Нечто подобное происходило и сейчас, только в точности до наоборот – вопросы задавали новоприбывшие.

–И как тут живётся, Тара?

Она усмехнулась и посмотрела на меня с лёгким вызовом и, кажется, даже пренебрежением.

–Да как везде. Только здесь, по крайней мере, кормят, да и воздух фильтруется, хоть Джексон и говорит, что фильтры давно замаслились. А так…

Тара улыбнулась, но тут же переменилась в лице, после чего вновь уткнулась носом в блюдце с кашей. Я перевела взгляд в ту сторону, куда смотрела девушка за секунду до смены настроения, и не увидела за соседним столиком ничего, кроме пятёрки погруженных в себя женщин и мужчин, сосредоточенно пережёвывающих овсяные хлопья. Оставалось надеяться, что это – всего-навсего одно из проявлений «побочек» искусственного сна.

Больше Тара не пыталась заговорить, а проявлять инициативу я была не готова, так что самым лучшим вариантом было поскорее удалиться. Одной из первых я отнесла свой почти нетронутый поднос с вечерней трапезой в окно приёмки, и вынырнула из столовой, мгновенно почувствовав облегчение. Что-то тяготило меня в том месте, словно сотни глаз, смотрящих сквозь веки, с ненавистью или завистью, с непониманием, а может и с тем, и с другим.

По дороге в палату зашла в сортир. Кабинки запирались элементарными щеколдами, и каково же было моё удивление, когда, толкнув дверь, я не смогла её открыть. Стенка чуть дрогнула, но не поддалась. До слуха донеслись чьи-то шаркающие шаги, тихий шёпот и бурчание. Кажется, несколько человек. «Ну и дела», – только и успела подумать я, перед тем как превратиться в героя школьного сериала, на которого вылили ведро ледяной воды. Температурный всплеск тут же выбил воздух из лёгких, так что я даже не смогла закричать. Инстинктивно, включая гормон гидрокортизон – «бей или беги», я что было сил пнула дверь кабинки. Та в свою очередь с размаху врезалась в кафельную стенку сортира, вдребезги расколов одну из плиток. Осколки тут же смачно и шумно попадали на каменный пол. Этот грохот немного привёл меня в чувство. В туалете не было ни души.

Я бросилась в коридор с воплем «Эй!» – ничего умнее в голову не пришло. Влажные следы вели в спальный коридор. Я побежала. С волос противно капала холодная вода; представляю, как жалко я выглядела в тот момент. Но, зайдя за поворот, мысли эти сошли на нет, потому что взгляд мой упёрся в спины пятёрки людей. Я замерла, они тоже остановились, не оборачиваясь. Да ведь это те самые! Те, на которых посмотрела Тара. Посмотрела и замолчала…

–Что вы, чёрт возьми, творите? – прокричала я, едва сдерживая предательского петуха. В такой ситуации мне ещё не приходилось бывать. Да и как вообще можно подготовиться к такому?

Мужчина и женщина, обернувшись через плечо, послали в мой адрес парочку трёхэтажных наборов, но подходить ближе, кажется, или не решались, или просто ленились. Я обомлела от шока и возмущения. Что это значит? Что здесь происходит? И тут другая женщина, самая низкая из этой странной группировки, чуть полноватая и ярко накрашеная, всё же удостоила меня своим вниманием:

–Убирайся отсюда! Здесь не место таким как ты! Везунчикам!

Последнее слово она произнесла с усмешкой, в которой было нечто мрачное и долгоиграющее: смесь зависти, обиды и презрения. В то же время её голос явно выдавал позицию «праведного гнева». Я тут же сделала вывод, что не рада мне здесь не только эта компания.

–Да объясните же, что я вам сделала! – вспылила я. Мне начинало казаться, что я в плену у амнезии.

–Что? Да кем ты себя возомнила? – заявил третий, молодой человек, примерно мой ровесник, также, злобно щурясь в мой адрес. Что-то в нём казалось мне неуловимо знакомым.

–Катись к чёрту, иначе будет хуже, – проревел мужчина, который обернулся первым, крепкий, чуть сутулый, с короткими седыми волосами и обрюзгшим лицом старика.

Я не двинулась с места, смотря в сердце этой картины. Дальше остальных из этой пятёрки стояла девушка, чуть старше меня, на вид такая же усталая, как и остальные. Она, как и все, остановилась в пол-оборота. Глубокие карие глаза опущены, лицо полузакрыто спутанными тёмно-русыми волосами. Остальные, кажется, заметили моё замешательство и также замолчали. Я сделала шаг вперёд, пытаясь разглядеть. Точнее, нет. Я уже увидела, уже поняла, но так безмерно хотелось ошибаться.

Вытянутое, скуластое лицо девушки смотрело на меня исподлобья. Лицо такое знакомое и такое чужое. В глазах недобрым блеском горело помешательство.

–Кайла? Это… это ты?

Взгляд забегал. Тонкая, высокая фигурка словно сжалась в комок, и только глаза отливали радиоактивным пламенем.

–Ну всё, хватит! – рявкнул парень, и двинулся в мою сторону.

–Рик! Я не сразу узнала тебя… Может быть, у тебя есть друзья – Том и Лэйн? Ты учился в техническом ВУЗе, когда попал сюда? И… ты больше не смог учиться по медицинским показаниям? Твоя мечта была разрушена, поэтому ты здесь?

Все молчали, примороженные к холодному полу. Я чувствовала, как мои глаза переполняло безумие, а их – растерянность и гнев. Но это… всё это было слишком, и я уже не могла молчать.

–Здравствуй, Фред! Спасибо тебе за всё, хотя ты и не знаешь, за что… Я понимаю, почему ты тогда выбрал другую сторону. Ты потерял свою беременную жену, она попала под кислотный дождь. Ты не мог смириться с мнимой опасностью Перфундере, я понимаю… И Инесс… Где Кристин?

Упоминание о маленькой, белокурой девочке из сна оказалось достаточно, чтобы сбить спесь в разгневанной блондинки. Она всхлипнула и бросилась в смежный коридор. Остальные не шелохнулись, в их глазах начинали проскальзывать нотки недоумения и страха.

–И только теперь я понимаю, что я не знаю твою историю, Кайла. Прости меня! Я думала, что мы друзья, но я даже не знала, кто ты!

Мы смотрели друг на друга с расстояния 5 метров. Вытянутые лица, широко раскрытые глаза, длинные, слипшиеся волосы. Эдвард Мунк потянулся бы за кистью, едва увидев эту картину.

–Кайла потеряла мужа и ребёнка в автокатастрофе пару лет назад. С тех пор она не может говорить, – проговорил Фред, мрачный, испуганный и потерянный, как и все. – А Кристин… её убила опухоль, пока Инесс спала. Они не успели попрощаться.

–Мне очень жаль… И, я понимаю вас. Я тоже не смогла кое с кем попрощаться. И… Я жалею, что пришла сюда. Если бы всё можно было вернуть…

–Ты бы поступила также, – осторожно проговорил Рик. Слегка наклонив голову, чтобы лучше видеть мир из-под отросшей чёлки, он задержал на мне долгий, тяжёлый взгляд припухших глаз. – Мы помним, какой ты была до погружения. Ты бы не протянула и года. А теперь взгляни на нас. Мы обрели безумие. А что ты обрела, Свен? Вернее, нет. Что ты отняла у нас, забрав уникальную возможность уйти в другой мир на полгода?

–Я не знала, что ждёт меня по ту сторону… Рупи (так, кажется, её зовут) наверняка не согласилась бы с вами. Ведь она теперь не может спать. Боится, что этот сон вернётся и поглотит её без остатка, – я говорила, но в уме вертелся вопрос: «Чем я отличаюсь от них? Что увидел Рик? Что увидел Фред? Что увидела Кайла? Узнаю ли я когда-то ответы на эти вопросы? Больно быть изгоем среди тех, к кому ты тянешься…»

–Это лотерея, – отозвался Фред, устало скрестив руки на груди, – Но чем дольше ты спишь, тем выше твои шансы. Ты думаешь, мы не понимаем?

–Чего?

–А то, что ты здесь на особом счету.

–Я… Я так не думаю. Может, вам так показалось потому, что я проснулась после вас, да и во мне наверняка больше материалов для исследований, раз я спала дольше. Здесь нет ничего завидного. Нелегко быть мешком с образцами для микровизора.

Рик горько усмехнулся.

–Можно подумать, это имеет значение!

–Тебя курировал доктор Леман. Теперь он даже не участвует в проекте. Кто он?

–Просто знакомый.

–Правда? Но ведь он до сих пор приходит к тебе чуть ли не каждый день. Неспроста, а?

–Кто ты такая, Сванвейг Ланкастер?

–Кайла – кажется, она тебе нравится? Твоя дражайшая Кайла, которую ты даже не знаешь, могла бы провести лишнюю неделю с семьёй, если бы не ты. Познакомься. Это у неё ты отняла последнюю надежду на выздоровление. Последнюю надежду обрести покой!

–Давай, скажи им, Свени, – раздался голос за спиной. Реплики двух мужчин словно зажали меня в кольцо из копьев. Страх сдвинуться с места, сказать хоть слово или сделать малейшее движение отдавался болью в коже и внутренностях. Но когда обладатель звонкого, но мягкого баритона подошёл ближе, я смогла рассмотреть его периферическим зрением. Это был темнокожий мужчина, которому перевалило за пятый десяток. В наше время таких уже называли стариками. Лицо его, испещрённое глубокими рытвинами морщин и мелких шрамов, было мне совершенно не знакомо.

Рик не замедлил среагировать. На Перфундере он не казался мне таким вспыльчивым. Действительно, сны имеют свойство приукрашивать реальность. Сильно приукрашивать.

–Проваливай, Райтис! Тебя никто сюда не звал. И вообще, это не твоё дело, старый ты…

–Такое же моё, как и твоё, мелкий ты засранец, – оборвал его Райтис, – И может даже больше, чем твоё! Скажи им, Свен, – уже обращаясь ко мне, добавил старик. – Какая твоя настоящая фамилия?

Меня кольнуло штык-ножом под самое сердце. Знала бы я, что этим всё кончится, не вылезала бы из той злосчастной, залитой водой кабинки до самого утра. Зачем я пошла за ними? Зачем? И кто…

–Расскажи им, кем был Ронан Оллсон и что он сделал. Эй! Иначе они не дадут тебе спокойно жить.

Замешательство на лицах. Едва заметное, но с каждой секундой нарастающее понимание загоралось в глазах присутствующих. Вспоминая то мгновение, я понимаю, что в тот миг была как нельзя близко к состоянию, в котором пребывала в искусственном сне. Я словно зависла над своим телом, и некий механический голос внутри меня произнёс такой же сухой, бесстрастный ответ:

–Меня зовут Сванвейг Оллсон. Мой отец – Ронан Оллсон – был одним из основателей проекта искусственного сна. Мне было одиннадцать, когда он…

Черты моих новоиспечённых ненавистников опали, словно не видя больше смысла в игре, в стойкости, в маске силы и душевного равновесия. На минуту, которая растянулась в безмерно долгий отрезок времени, мир погрузился в тишину. Лампы в потолке скрипуче жужжали; где-то недалеко, за рядом стен, но словно в другом мире, звенела посуда; ещё дальше, в соседнем коридоре, шаркали аритмичные шаги. Но здесь всё смолкло. Как же тяжело было дышать! Словно грудную клетку стянули свежими просмолёнными канатами. Каждый вздох давался с трудом и каждый выдох не приносил облегчения. Не помню, кто сдался первым, но, кажется, все потухли одновременно. Каждый из них грузно обернулся и пошёл прочь по коридору. Последней с места сдвинулась Кайла. Она больше не смотрела на меня, но широко раскрытые, полные помешательства, глаза всё ещё горели, глядя в пол. Пятёрка людей, четверо из которых стали для меня почти семьёй. Здесь нет случайных людей. Любого из моего настоящего окружения я могла бы вспомнить в своей прошлой жизни, нереальной реальности. Эта мысль навалилась на меня всей своей тяжестью и вызвала мелкую дрожь. Почему этот факт кажется мне таким ужасающим? Всё просто: каждое из лиц в реальности стирало в памяти прочно пришитую к полотну мира Перфундере ассоциацию. Моя планета медленно, но верно, прекращала быть родным сердцу домом, возвращаясь к статусу сна, и эта потеря мира, моего мира, была невыносимой.

Голос мой превратился в мышиный писк. Не пропадёт ли он, как у Кайлы? Его хватило лишь на то, чтобы спросить:

–Откуда Вы знаете?

–Ты не помнишь. Понимаю. Я работал носильщиком в ту ночь. Я приехал на вызов на Брэйв-авеню, чтобы снять его… Извини, это лишнее, – бросил он, резко повернулся на пятках и зашагал прочь, оставив безмолвную сцену позади.

…

Было ли руководство в курсе относительного этого инцидента. Не знаю. Знаю только что на целых три дня меня оставили в покое как белые моли – исследователи-мозгоправы, так и серые моли – сомнамбулы. Весьма кстати, потому что взбудораженный мозг продолжал играть со мной злую шутку, то уничтожая, то вновь воскрешая старые и новые воспоминания. Вдобавок ко всему, я посвящала свободное время наблюдениям, целиком обращаясь во внимание и слух. И то, что я узнавала о других пациентах, не переставало ужасать.

Например, одна женщина всё время искала и звала кого-то. Заглядывала по углам, заходила во все кабинеты без стука, порой санитарам даже приходилось вкалывать ей транквилизаторы. Эта женщина страдала явлением со сложным психиатрическим названием, которое я бы назвала просто «остаточный сон». Большую часть времени она была нормальной, но иногда на неё находил какой-то морок с образами из сна, в которых она блуждала, не в силах ухватить, и при этом не теряя значительные отрезки времени из «настоящего». Её искусственный сон продлился месяц.

Многие бедняги увидели во сне что-то, что сильно повлияло на их психику, тем самым заработав столь популярное посттравматическое стрессовое расстройство в купе в фобией. Один такой парнишка не мог спать без света, потому что во сне его, ну конечно же, похоронили заживо. А одна важная дама везде таскала с собой свинцовый лист, потому что пережила ядерную войну.

Старик в клетчатом халате беспрестанно курил, пытаясь тем самым за счёт концентрации никотина добиться наркотического эффекта сильнодействующих препаратов. Его использовали в качестве подопытного для теории использования искусственного сна как метода лечения от зависимостей. Как видно, эксперимент провалился.

Но ни один из этих несчастных так не ужасал меня и не вызывал сострадание, как те, с кем я была знакома доныне. Знакома в жизни, о которой они никогда не знали. С болью в сердце я вынуждена была принять тот факт, что от тех личностей, с которыми мне довелось жить на Перфундере, остались только лица, и то – потухшие. Впрочем, кто знает? Возможно, прототипы моих друзей и не претерпели столь значительных изменений, как мне показалось в первые мгновения нашей встречи. В конце концов, что я знаю об их жизнях «до»?

Эти несколько дней нельзя назвать приятными, однако они помогли мне постепенно прийти в себя и, что важнее, понять и принять общую картину Лаборатории. Проводя вечер за вечером, я анализировала увиденное за день, складывая в копилку опыта и понимая, пока однажды эти размышления не прервали уже знакомым мне способом:

–Мисс Ланкастер. Доктор Келли велел пригласить Вас к себе в кабинет.

–Доктор Келли? Мне не говорили, что назначен приём.

–Да, и всё же, ему необходимо с Вами встретиться. Будьте добры, поторопитесь.

Любезный, но настойчивый голос за дверью стих, и я осталась наедине со своими обрушившимися надеждами на очередной спокойный вечер. Не без усилий я сползла с кровати – ноги были ватными то ли от бездействия, то ли от пресловутой акклиматизации, – натянула джинсы прямо на шорты, застегнула толстовку и вышла в коридор. В стороне от двери, попирая локтями стену, кротко ждал молодой щербатый санитар. Увидев меня, он выпрямился и, не говоря ни слова, направился вдоль по коридору. «Чтож, посмотрим, кто такой этот таинственный доктор Келли», – подумала я, и зашагала следом.

Глава 4

Свет, который ослепляет

Розмари Хоуп, девушка с ясными голубыми глазами, но смуглой кожей и чёрной кудрявой шапкой волос, кротко напевала себе под нос какую-то незамысловатую, на ходу сочинённую мелодию. Такие контрастные смешения черт разных национальностей в наше время – не редкость, и увы, не всегда такое сочетание смотрится «как надо». У Розмари такой проблемы не было: её внешность была располагающей, но простой и естественной. Такая себе деревенская красота. Маленькие, осторожные, порой даже крадущиеся движения выдавали в ней мягкий нрав газели, что так не свойственно людям её профессии. Однако порой даже её спокойный нрав приобретал норадреналиновый запах хищника.

В тот день она, как обычно, сидела за компьютером, листая виртуальные страницы с мельтешащей информацией. Столько событий, столько новостей, думала она. И всё же какая жалкая их часть дойдёт до потомков? Какую из новостей колонки Розмари или любого другого редактора газеты «New Post» сочтут достойной Исторической летописи? Наберётся ли их хоть десяток? Или хотя бы пятёрка? Вряд ли. Факты с нимбом в виде даты выпуска уползали грязным речным песком сквозь пальцы, но это никого не волновало. Главным было и остаётся регулярная выдача товара, без оглядок на качество содержимого страниц.

Журналистка набросила на расслабленные плечи кофту и тут же почувствовала тепло в своей согбенной спине. Время от времени она бросала опасливый взгляд на телефон. Так смотрит заключённый, приговорённый к смертной казни, на свет, падающий из коридора, и терпеливо ждёт, что вот-вот чья-то тёмная фигура заслонит последний лучик, питающий его усталое сознание. Ждёт одновременно и как приговор, и как избавление.

А дома Розмари Хоуп ждала верная и стойкая собака. Вот сейчас, представляла себе девушка, она лежит под дверью, на холодном обшарпанном коврике, поджав под себя жилистые лапы. Она ждёт, быть может уже не столько хозяйку, сколько того, что будет в её бумажном пакете из супермаркета. В конце концов, любая преданность, пусть даже самая стойкая – собачья – может рухнуть под тяжестью сосущей пустоты в желудке. Но нет, это можно было сказать про любую собаку, но только не про собаку Розмари. Впрочем, сегодня её не встретит кулёк с гранулированным собачим кормом, а остатки столовской еды, которую Розмари часто приберегала для своего питомца, вряд ли утолят её голод, ведь хозяйка не получит ни цента ни за сегодняшний день, ни за неделю, ни даже возможно за весь месяц.

Последней каплей в чаше страданий Розмари стал репортаж о расследовании убийства, произошедшего на Хиттен-авеню. Одна из немногих улиц, где ещё сохранились частные дома и где не взвились к небу бликующие башни небоскрёбов. Жители – можно сказать, счастливцы – держались за свои владения как могли, когтями и зубами. Претендовали на их землю в основном не физические, а юридические лица, продолжающие, подобно неусыпным ищейкам, выискивать площади под застройку. Но тот репортаж, который Розмари так и не смогла снять, был посвящён не жилищной проблеме. В доме, где жил некий мистер Тринчт, было совершено убийство, и сомнений в том, что это – дело рук самого мистера Тринчта, не оставалось ни у полиции, ни у соседей. Но доказательств, как, впрочем, и всегда, не хватало. Предполагаемое орудие убийства, а именно лазер прошлого поколения, исчез. Всё это она узнала от коллеги, который сумел забить тему раньше неё. Остросюжетный репортаж упорхнул из рук Розмари, и она вновь осталась ни с чем.

Было около пяти, когда девушка почувствовала щекой лёгкую вибрацию. Она не сразу поняла, что отключилась, уткнувшись лицом в рабочий стол. Разогнув затёкшую шею, Розмари протянула руку к телефону.

–Спишь ты там, что ли? – резко фыркнул голос.

–Ммм, возможно… Что тебе нужно, Трев?

–Мне-то ничего, но кто мне всю неделю плачется на отсутствие материала?

Сонный морок мгновенно отхлынул. Розмари крепче прижала мобильник к уху – древний мобильник, привычку пользоваться которым она так и не смогла оставить.

–Я на центральной площади сейчас, слышишь? Приезжай, и не забудь линзы.

–Что там происходит, Трев?

–Лакомый кусочек. Ты давно его хотела.

–Да хотя бы намекни, садист!

–Эксперимент Искусственного сна… оказался успешным.

…

«Думаю, большинство из вас знает, что такое искусственная кома. В медицине данную методику усыпления пациента широко применяли ещё в начале 21 века. В наше же время не является элементом фантастического фильма и такое явление, как анабиоз. Но для тех, кто не в курсе, немного теории. Искусственная кома – это погружение человека в коматозное состояние с помощью, как правило, барбитуратов или бензодиазепинов. Анабиоз же чаще всего достигается путём охлаждения тела до 33 градусов. Так как мозговые процессы в этом случае замедляются, кровяное давление в коре головного мозга существенно снижается. У травмированного пациента есть возможность, не тратя время на активизацию процессов бодрствования, восстанавливать организм от полученных повреждений. Но замедляется не только работа мозга. Все жизненные процессы находятся в состоянии практически нулевой активности. Не пересекая порог в 29 градусов по Цельсию, мы более чем на 50% замедляем обмен веществ, там самым экономя ресурсы, но при этом не давая крови стать вязкой, а дыханию – затруднительным. Обычная температура 30-33 градусов помогает достичь идеальных результатов. Однако так как, повторюсь, активность мозга замедляется и жизненные процессы поддерживаются искусственным путём, восстановление после анабиоза занимает слишком много времени. Если быть точным, до года. Ясное дело, без надобности ни один нормальный человек на такое не подпишется.

Однако два года назад вы наверняка впервые услышали такую нехитрую аббревиатуру, как ЛИС – Лаборатория искусственного сна. Дело в том, что именно два года назад были завершены многолетние теоретические исследования нашими учёными-онейрологами, в том числе и мной. И именно два года назад мы начали поиски добровольцев. Предметом наших исследований стало слияние и модификация анабиоза и искусственной комы с целью внедрения данного явления в нашу повседневную жизнь. В чём, собственно, выражаются отличия нашего изобретения от уже известных нам приёмов?».

…

Существует три типа увлечённых людей. Первый тип – адекваты, получают искреннее удовольствие от полезного для общества процесса. Второй тип – безумцы, мир вокруг перестаёт существовать, когда они занимаются поглощающим их делом; часто становятся монстроподобными, достигая важных вех в своём увлечении. И третий тип – «холодный мозг», нечто среднее между вторым и третьим типом, с примесью стали. Они находятся на границе беспринципности, а порой и пересекают её. Внешне они способны сиять напряжённым дружелюбием или ледяным безразличием, в то время как внутри них клокочет пламя бесконечного устремления вперёд несмотря ни на что и ни на кого, порой переходящее в безумие, просвечивающее лишь сквозь глаза.

Доктор Келли относился к третьему типу. Высокий жилистый мужчина за пятьдесят. Прямоугольное лицо его всегда гладко выбрито. Причёска постаревшего франта, основательно тронутая сединой. Хитрые зелёные глаза и тонкие губы, натянутые в напряжённой улыбке. Такие, как он, галантны с женщинами и подчёркнуто уважительны с мужчинами, мгновенно производят впечатление своей статностью и респектабельностью, манерами джентльмена и умением грамотно пошутить. Однако таких людей обычно держат на расстоянии вытянутой руки, чтобы не напороться на ледяной клинок скрытого презрения. Доктор Келли – продукт ушедшей цивилизации, однако и в Эпоху Переселенцев ему удалось преуспеть. Вот уже несколько лет Келли удерживал должность Руководителя проекта, и да поможет Бог тому смельчаку, которой отважится свергнуть его с пьедестала славы и уважения коллег.

…

«Чтобы разложить по полочкам суть Искусственного сна, позвольте, дорогие слушатели, загрузить вас ещё небольшим количеством теоретического материала. В нашем с вами мозге есть маленькая железа с названием эпифиз. Именно она в основном отвечает за сон. Эпифиз вырабатывает серотонин и мелатонин. В темноте серотонин синтезируется в мелатонин, который вызывает сонливость и снижает активность работы мозга. Так и появляется сон.

Ко всему прочему следует добавить, что сон – это не единый пласт – антоним бодрствования. Это целая система процессов и этапов. Базовой структурой сна является деление сна на тета и дельта – состояния, то есть фазы поверхностного и глубокого сна. Во время поверхностного, или так называемого парадоксального сна, мозг активно работает, но мышцы при этом находятся в состоянии расслабления.

Так вот, суть нашего изобретения заключается в чередовании глубокого и поверхностного сна. Именно это и происходит каждую ночь, когда мы устраиваемся поудобнее в своих постелях и засыпаем. Как правило, фаза сновидений, то есть фаза парадоксального сна, за ночь наступает 4-5 раз. Мы же сумели расширить эти промежутки, прировняв пребывание человека в тета и дельта-состояниях к смене периодов света и тьмы. Это значит, что человек может спать неограниченное количество дней, при этом проходя во сне нормальные этапы чередования активной мозговой деятельности и её замедления. Такая система создаёт иллюзию жизни во сне. Причём восстановление организма в фазе глубокого сна намного более полное, потому что, помимо естественного процесса замедления ритмов во сне, мы замедляем их ещё сильнее путём небольшого охлаждения организма, о чём мы говорили ранее. Иными словами, ночью вы как бы спите, а днём – бодрствуете, при этом ни единожды не возвращаясь в реальность. Такое состояние достигается путём воздействия на уже знакомый вам эпифиз микроэлектродами, а также небольшим снижением температуры тела и приглушением или полным отключением источников света и других звуковых и тактильных раздражителей.

Так как Искусственный сон – это, фактически, почти нормальный человеческий сон, возможные риски сведены к минимуму. Искусственный сон нельзя сравнить с комой и уж тем более с состоянием анабиоза, то есть полного бездействия, ведь мозг проживает нормальный 24-часовой цикл отдыха и активной деятельности. С помощью разработанного нами прибора в теле человека поддерживаются нормальные жизненные функции. Так как метаболизм во сне замедляется, организму достаточно синтетической пищи и влаги, которыми наша компания также обеспечивает клиента, желающего насладиться сном. Длительное пребывание в горизонтальном положении не навредит вашим ногам и спине, ведь ААМТ – аппарат активизации мышечных тканей – регулярно посылает ряд импульсов в мышцы человека, предотвращая их атрофию.

Приступая к осмыслению данного проекта много лет назад, мы даже не подозревали, насколько удивительным окажется это открытие. Представьте себе, что это значит! Наверняка, все вы любите рассказы о так называемых курортах. Этот термин был практически выведен из использования ещё в прошлом веке. Курорты – это отдых на природе, у моря, с лазурной водой, мягким песком и тёплым солнышком. Многие из нас даже не представляют, что это значит, ведь на Земле больше нет ни тёплой воды в океанах, ни мягких солнечных лучей, ни уж тем более чистого воздуха. Нет нигде. Всё это есть только в одном месте – нашем воображении. И именно Искусственный сон даёт вам возможность отключиться от реальности, полностью предавшись не только тому, что давно кануло в лету, но и тому, что вообще никогда не существовало. Это своего рода жизнь в другом измерении, которое вы создаёте самостоятельно без всяких усилий».

Внезапно публика разразилась оглушительными аплодисментами. Должна признать, доктор Келли был великолепным оратором. Я видела себя в этой толпе, с горящими восторженными глазами и глупой улыбкой. Лицо человека, зажёгшегося манящей рекламой, но не осознающего, какую высокую цену придётся заплатить за привлекательный товар. И речь идёт не только о деньгах.

Келли пел складно, он не лгал, он недоговаривал. А люди не хотели понимать очевидное и самое важное: искусственный сон мог подарить покой, умиротворение, счастье, но только если всё это сперва попадёт в голову клиента. Загружая булыжники в хлебопечку, не надейся получить мягкий кекс. Если ты не знаешь, что такое этот лазурный берез и тёплое солнце, откуда взяться этим ощущениям во сне? Мир по ту сторону сознания моделирует сам клиент, а не чуткая к прихотям потребителя фабрика желаний, регулярно выпускающая электронные эмоции. Хочешь испытать их? Купи плейбокс и посмотри 7D кино в проекции на воздушное пространство. Или сыграй в аудиоигру, где клиент погружается в виртуальную реальность путём прослушивания комбинации звуков и стимуляции определённых нервов. Но жадный ко всему новому человек хочет быть первооткрывателем, любит всё инновационное и уникальное, для него это – магическая мантра, после которой всё нижесказанное уже не имеет никакого смысла. Мозг пленён, а значит остаётся только измолоть в крошево все сомнения, что и собирался сделать доктор Келли с моей помощью.

«В экспериментальном проекте Искусственного сна приняло участие около ста человек. Так как методика эта находилась на стадии разработки, мы до сей поры не решались на длительные погружения наших добровольцев в состояние Искусственного сна. Но сегодня я хочу представить вам девушку, которая всего две недели назад пробудилась от полугодового сна. Поприветствуем, мисс Ланкастер!»

Снова аплодисменты. Келли в строгом деловом костюме, подсвеченный со спины светом проектора, возвёл правую руку ладонью к небу и я, нетвёрдой походкой взбирающаяся на сцену. Что я должна сказать? Мы говорили об этом не один час, и всё же слова теряются в гуле глоток и шелесте ладоней. Я смотрю в его лисьи глаза. Тот ободряюще кивает и отходит в сторону, освобождая место за пюпитром. Лавина зрительских взглядов окатывает меня с ног до головы. Готова поклясться: в тот момент я была готова отдать всё на свете за возможность оказаться в сию же минуту в ненавистной белоснежной палате первого корпуса Центра.

Я познакомилась с доктором Келли двумя днями ранее. Это был короткий, вежливый разговор двух разных по статусу и текущему положению людей. Фактически, разговор прошёл в три этапа: формальное выражение «удовольствия от знакомства», новость об участии в презентации, почти молниеносное преодоление возражений и, конечно, инструктаж, который затем был продолжен уже другими сотрудниками ЛИС, по связям с общественностью, но уже без участия Келли.

«Для меня большая честь присутствовать здесь, на официальной презентации Аппарата искусственного сна!» – заявляю я торжественно. Гром аплодисментов, урчание голосов, переглядки, повышенное внимание в зрачках, моргающие жёлтые дуги в радужках. Я рисую улыбку. На ум так некстати приходит моё последнее выступление перед толпой – в Планетарии Перфундере, перед новыми Переселенцами. Между нереальным прошлым и ох каким реальным настоящим мало общего. Я продолжаю: «Мне посчастливилось стать одним из первооткрывателей этой чудесной установки, которая помогла мне пережить тяжёлый период жизни. Благодаря искусственному сну, я…» – и голос смолк, не в силах больше играть роль, произносить то, что тебя насильно заставили говорить, лгать или недоговаривать, очернять память о том светлом человеке, который в действительности помог мне пережить боль утраты, боль от непонимания и бессилия, и не сойти с ума от горя. Но начатое нужно было закончить, и я с безволием марионетки вновь приблизилась губами к микрофону, добавляя уже без тени стыда: «Я довольна прожитыми месяцами. Спасибо».

Я бросилась от микрофона, как от крутого кипятка, и моё место тут же занял любимец публики. «Спасибо тебе, Сванвейг Ланкастер, за твою смелость!». Голос доктора Келли вновь проревел над собравшимися, и зал отозвался на него потоком аплодисментов. «Наверняка, Вы хотите узнать подробности, что за мир посетила эта молодая девушка?» – он умолк, ожидая отклика зала, который не заставил себя долго ждать. «Ровно через неделю на этом же самом месте состоится вторая презентация, где мы покажем на примере Сванвейг, а также других счастливых мужчин и женщин, что за миры ждут вас по ту сторону сна». Публика благосклонно загоготала, и аплодисменты вновь прокатились под сводом сырого стылого неба.

«Чёртов сериал» – буркнул доктор Леман, подходя ко мне. Единственный среди присутствующих, кто не вызывал у меня настороженности.

Глупая. Какая же я глупая. Я надеялась, что обещания этого честолюбивого человека что-то значат. Но в действительности, попадая в жернова системы, выход из неё ты найдёшь только вперёд ногами. Эти мысли и внезапное осознание полной картины положения вещей взорвали во мне бомбу, наполняя мозг ужасом загнанной жертвы. Теперь точно – конец.

Рослый детина лёгким толчком направил меня за кулисы. Следом, откланявшись перед публикой, шёл доктор Келли. С его ещё не успели опасть блёстки славы, как перед нами выросла толпа журналистов. Всё правильно. Всё по расписанию. Хлеб репортёров к обеду подан!

«Мисс Ланкастер, как Вы пережили столь долгий период пребывания во сне? Легко ли было приспосабливаться к реальной жизни?»

«Мисс Ланкастер, что Вы чувствуете, вспоминая свою жизнь в нереальности?»

«Мисс Ланкастер, поделитесь, что побудило Вас решиться на столь рискованный эксперимент?»

«Мисс Ланкастер, Вы планируете повторное погружение?»

«Мисс Ланкастер, до нас дошли сведения, что Ваш отец…»

«Мисс Ланкастер, расскажите, как…»

«…ваша фамилия…»

«…не повлияло ли…»

«Как вы прокомментируете…»

«Всё это… уже было. Не мисс, миссис…» – проносится у меня в голове. Ноги. Много ног. Каблуки, кроссовки, ботинки и сапоги. Много ног вокруг меня и позади меня. «Миссис Оллсон, сочувствуем вашей утрате. Скажите, на Ваш взгляд, что могло толкнуть Вашего мужа к самоубийству?», «Миссис Оллсон, из-за чего Ваш супруг решил свести счёты с жизнью?», «Миссис Оллсон, как Ваша дочь восприняла его поступок?», «Миссис Оллсон, связан ли поступок Вашего мужа с его исследованиями в новом проекте?», «Миссис Оллсон, как Вы оцениваете Ваши отношения?». Вопросы, вопросы, вопросы, вспышки фотокамер и снова вопросы. В груди колотится страх. Рука – маленькая и влажная, внутри ладони матери. Я поднимаю заплаканные глаза вверх и вижу, как мама смотрит на меня полными слёз глазами, и произносит одними губами: «Всё хорошо, Свени. Скоро всё закончится».

Вот он – ответ. Мой сон был чистосердечным самообманом ребёнка, желающего забыть и никогда не вспоминать. Мой отец – один из основателей Искусственного сна. Перфундере, болото, сон… Так вот что всё это значит! Так это и есть тот истинный смысл моего стремления уйти в сон? Я такая же, как он. Как человек, которого я знала лишь какие-то одиннадцать лет своей прошлой жизни. Почему на Перфундере я создала в воспоминаниях образ другого человека? Почему не «воскресила» его, как в случае с мамой? Может потому, что я стыдилась его слабости? Не поэтому ли ненависть к себе прожигала кости? Но разве это плохо – уходить туда, где тебе хорошо? Чёрное и белое? Белое – жертвенность, алтарь на благо человечкам, маленьким, уставшим, обессиленным. Чёрное – уходить, когда ещё есть за что цепляться, ради чего жить. А ради чего тебе продолжать бороться?

Я следила за ними, за их движениями и словами, точно включив замедленный просмотр. Глаза безучастно фиксировали происходящее. Что будет значить этот взгляд в линзах оптических телекамер? Решать им – этим палачам с жёлтой дугой около зрачка.

–Мы хотим сделать Ваше совместное фото с доктором Келли, Вы не против?

–Улыбочку, мисс Ланкастер!

–Эй, старик, щёлкни «пыхой», когда я скажу, окей?

–Давай!

Смысл слов долетел до меня слишком поздно, когда яркая, как сама смерть, вспышка, ослепила меня. Сознание раскололось на тысячу сияющих друг в друга прожекторов и тут же осыпалось в яму непроглядного мрака, выключив мышцы ног. Кто-то подхватил моё обмякшее туловище, но под подушечками пальцев этого человека не было ни малой толики заботы или хотя бы внимания как к вещи, имеющей определённую цену. Так ловят мяч, чтобы затем бросить его об пол. И тогда инстинкты снова взяли верх. Удар локтем, такой же, но намного сильнее, стремительней. На этот раз мне ничуть не жаль. Слышу, как кто-то совсем рядом выругался. Выбрасываю руки вперёд, прямо на репортёров. За ними подтягивается всё тело. В висках барабанят тяжёлые молоты, и я не слышу и не вижу ничего, только чувствую, как раскачивается голова, и будто мозги бьются о черепную коробку со шмякающим, влажным звуком, а перед глазами – чернота…

Глава 5

И в пустыне есть влага

Очнулась я неожиданно, осознав вдруг, что бегу. Бегу отчаянно, будто от этого зависит моя жизнь. Уже не в первый раз подворачивая ногу, я не останавливаюсь, выжимая из своих лёгких всю возможную и невозможную вместимость. Меня не заботило то, насколько отравлен воздух, который я так жадно вдыхала, и сколько продержатся мои ноги, ноющие от бесконечных ударов стоп в неудобных туфлях об асфальт. Хоть и обессиливая с каждой секундой, я упорно бежала, уже не зная, для чего этот марафон, от чего я бегу, кто мои преследователи и есть ли они вообще. Было только чувство стремления. Оно, как быстрое речное течение в моём воображении, пыталось унести уставшее тело подальше от всех окружавших меня людей. А ещё был страх, панический, животный. Страх, что что-то страшное и неотвратимое сейчас настигнет меня. Кровь билась в висках неистовой бурей, от её рокота я не слышала ничего, кроме своего срывающегося дыхания.

–Эй! Стой!

Я слышу голос позади себя, но никак не реагирую, продолжая исступлённо переставлять ноги.

–Мисс Ланкастер! – запыхавшийся голос за спиной. – Сванвейг! Да остановитесь уже, я не причиню Вам вреда.

Вдох. Ещё один вдох. Холодный воздух царапает лёгкие. Упёршись ладонями в колени, я пытаюсь восстановить дыхание. Изображение в глазах потонуло в ярко-красной пульсации. Кажется, это ещё один глюк мозга, страдающего кислородным голоданием. Но, подняв глаза, я увидела перед собой девушку с пушистыми кудрявыми локонами до плеч и глазами, глазами с жёлтым полумесяцем, глазами журналиста…

–Я не буду отвечать на Ваши вопросы! – в миг отстранилась я. Стервятники. Гонимые ветрами новостных сводок, вы летите на запах свежей крови. Вы сами давно стали трупами, потому что день за днём питаетесь падалью.

–А я ничего и не спрашиваю. Мена зовут Розмари. От кого ты бежишь, Сванвейг?

–Я… – осёкшись, я инстинктивно посмотрела по сторонам, – Я не знаю.

–Тогда пойдём со мной. Может быть и правда есть от чего бежать…

…

В комнате играла музыка, пахло кофейными зёрнами, рассыпанными по циновке вдоль оконной рамы, перечной мятой и ещё чем-то тёплым и сладким. Ощущения играли роли мазков кисти на холсте. Диоды на потолке, в меру яркие, но не ослепляющие. Цветочный орнамент на трёх стенах, четвертая выкрашена в сиреневый тон, на её фоне устроился письменный стол. Остроугольный кофейный столик уместил на своей столешнице цепочку пушистых овечьих фигурок. Мягкость ковра переходила в холод паркета, а тёплый флисовый плед кутал дерматиновый диван.

На рабочем столе – тетрадь в твёрдой обложке, исписанная убористым почерком. Я склонилась над текстом, разбирая крючковатые буквы. Кто-то ещё пишет от руки, да так аккуратно, удивительно… Какие-то данные о встречах и событиях расползались по развороту блокнота. Но вдруг я увидела нечто, выделяющееся на фоне записей сугубо делового содержание. На полях примостилась небольшая надпись:

Металл на сердце водрузил, чтоб не прошили пулей.

Металл то сердце остудил. И в мышце иглы насадил.

Проштопал плоть расчёской сталагнатов, жить

Осталось не так долго, когда в себе любовь убил,

И лучше б сразу ты лопатой…

–А вот и я, – девушка вошла в комнату с двумя бокалами какого-то дивно пахнущего напитка. Так вот откуда сладость в воздухе! Корица и, кажется, апельсин… Вкусные запахи пробуждали в сознании смутные ассоциации, но в тот момент я не была настроена думать о том, откуда родом эта память: из сна или реальности.

–Что это?

–Глинтвейн. Держи, поможет согреться. Да ты садись, чего стоишь?

–Спасибо.

Ароматный медово-цитрусовый напиток согревал тело изнутри, наполняя его сладкой алкогольной истомой. Ещё ни разу с момента пробуждения мне не было так хорошо и уютно.

Теперь, успокоив зрение и дыхание, я могла спокойно рассмотреть незнакомку. Невысокая, хрупкая, похожа на француженку из фильмов прошлого века. Сильные пряди каштановых волос разбегались по сторонам, скручиваясь в спиральки, и падали вниз, до самых плеч. Шапочка из волос прятала заострённые скулы. Вокруг глаз разбегался нездоровый багрянец, а веки то и дело опускались и поднимались, обнажая радужки глаз цвета экрана монитора – сине-голубые, сияющие и вместе с тем приглушенные серыми оттенками. Кто ты такая, думала я. И чем ты отличаешься от них, умеющих спрашивать, но не способных слушать, охотников из твоей стаи?

–Ты сняла линзы? – вслух заметила я. – Не ради интервью я здесь?

–Нет. Я знаю, что такое травля. Нас учили этому методу в ВУЗе. Ненавижу это.

–А какие методы у тебя?

–Мои методы гуманны. Наверное, поэтому у меня в холодильнике регулярно вешаются тараканы, – Розмари криво улыбнулась одними губами. – Да, чуть не забыла! Возьми. Глотни немного кислорода. Ты слишком долго дышала углекислым газом и прочей гадостью. Можешь заработать отравление.

–Ты можешь себе это позволить? – воскликнула я, отстранившись от протянутого мне баллончика с кислородом. Не хотелось напороться на подвох, он же бесплатный сыр. К тому же, всё это было настолько дико, что даже нервы в моей руке возмутились от парадоксальности слов Розмари и парализовали конечность, стиснув пальцами ручку бокала с глинтвейном.

–Это служебное. Мычасто выезжаем в неблагоприятные районы, поэтому нам выдают баллон с собой, чтобы потом не платить за вредность.

–Спасибо, – проговорила я, неуверенно принимая из её рук живительный газ.

Голова закружилась, как только лёгкие наполнились воздухом с высокой концентрацией кислорода, но вскоре всё пришло в норму. Моя новая знакомая одобрительно кивнула.

–Вот так. Замечательно. Пойду, включу кондиционер, а то, кажется, здесь у меня не лучше, чем на улице.

Она отсутствовала примерно полторы минуты. Мягкая и приветливая, она вновь появилась в дверном проёме с нацепленным на лицо жизнерадостным выражением, и бодро спросила:

–Ну, как ты себя чувствуешь?

–Розмари.

–Мм?

–Ты ведь пришла туда с той же целью, что и они?

–Сванвейг…

–Ты должна написать статью или что-то вроде того о самом длительном эксперименте Лаборатории искусственного сна, так?

–Да.

Всё правильно. Это – её тактика. Открытое нападение – способ популярный, быстрый, но не всегда эффективный, особенно когда у объекта внимания есть security. Его использовали для громких заголовков с целью выдавить из жертвы в стрессовой ситуации нечто из ряда вон. Результат часто оправдывал средства: первую полосу блога заполняла фотка загнанного зверя с цитатой внизу, часто со звёздочками цензуры. А вот подход Розмари был человечным, но более долгим и требующим дополнительных телодвижений и актёрского мастерства. На этом этапе и распознаётся действительно хороший журналист.

И я решила: а почему бы и нет? Что если история, рассказанная без искажений, окажется настолько проникновенной, что сможет повлиять на жизни людей и моё будущее? В конце концов, что я теряю? Шансов на повторное погружение всё равно уже нет: после побега я автоматически попаду в чёрный список организации, которая в любой момент может меня найти. Так не лучше ли дать миру знать о своём существовании через независимую прессу? К тому же, каким-то шестым чувством я испытывала доверие к этой девушке. Впрочем, дело было не только в интуиции.

Я подняла глаза, чтобы ответить, но Розмари меня опередила:

–Я участвовала в травле, когда была студенткой. Мы преследовали мужичка, пострадавшего от бесконечной урбанизации. Я бежала быстро, как могла, но всё равно не могла догнать ребят. Настойчивость ставили во главу угла для деятелей нашей профессии, поэтому я не видела ничего зазорного в этом неприкрытом словесном нападении на засветившегося человека. Я стояла в арьергарде толпы и пыталась выкрикивать вопросы. Уже не помню, что это были за вопросы и произносила ли я их, или же просто шевелила губами в такт мыслям – гул толпы был слишком оглушающим, чтобы слышать собственный голос… А мужичок только мотал головой и пятился, постепенно теряя ориентацию. Всё произошло слишком быстро, все были увлечены: погоня, жертва, атака, а улица была оживлённой, и мы не заметили, никто не заметил, как из-за поворота вылетел автомобиль и…

–Несчастный случай?

Она кивнула.

–На грани убийства. И, хоть это было шесть лет назад, я всё ещё разделяю часть вины за его смерть. Возможно поэтому я хотела бы тебе помочь. Я не собираюсь повторять свои ошибки. Ты можешь чувствовать себя здесь в безопасности.

Проснувшиеся расположение и антипатия боролись между собой, но я остановила их распри одной резкой мыслью: «Ты уже приняла решение. Так не будь тряпкой».

–Я расскажу тебе свою историю.

–Да нет же, Сванвейг, я вовсе не для этого рассказала тебе о своём прошлом.

–Зови меня Свен. Я знаю. Ты хотела, чтобы я доверилась тебе. Но ведь это не важно. Не хочу тебя обидеть, но мне кажется, что твои цели вполне прагматичны. Я постараюсь рассказать тебе всё, что нужно для понимания моей истории, а в ответ прошу лишь не искажать мои слова.

–Хорошо, – кивнула Розмари. – Даю тебе слово.

–Спасибо. Перед тем, как начать, скажи, что такое сталагнаты?

…

Она погасила свет и прикрыла дверь гостиной. На запястье тикали старые механические часы. Короткая стрелка цеплялась за цифру 12. Розмари вошла на кухню, бесшумно ступая мягкими носками. На спинке стула покоилась тёмно-серая шаль, дырчатая, связанная вручную, тонкая, но тёплая. В квартире становилось прохладно, и девушка набросила на ссутулившиеся плечи этот старомодный аксессуар.

Вдруг по её лицу пробежал мимолётный ветерок воспоминания – губы изогнулись в короткой улыбке, и тут же опали кончиками вниз. «Сталагнаты, – усмехнулась Розмари, качая головой. – Она прочитала мой дурацкий стих. А ведь вначале эти строки показались мне даже красивыми… пока не перетекли из мыслей на бумагу. Удивительно… всё, что выходит за пределы сознания, перестаёт быть идеальным, в данном случае приобретя нездоровый оттенок пафоса. Впрочем, не так уж важно. Это всего лишь стих».

Розмари думала о мелочах, неосознанно отдаляя момент, когда мысли достигнут точки важности. То было её преимуществом, защитной реакцией мозга. Она взяла в руку кофейник и наполнила бокал остатками глинтвейна, уже остывшего, но тем не менее продолжавшего источать пряные запахи красного вина и гвоздики, цитрусов и корицы. Хотелось выпить чего-то покрепче, но все запасы были подчищены, а идти за бутылкой виски посреди ночи – не самая разумная идея. Поэтому Розмари удовлетворилась тем, что есть. Разогрев в микроволновой печи остатки алкоголя, она заключила бокал меж ладоней, чтобы согреть руки.

Они проговорили несколько часов. О мире Перфундере, который пережила в своём сне Сванвейг, о её прошлом, о прошлом Розмари, о том, что они обе думают об этом недоразумении, что в быту привыкли называть нормальной жизнью. Эта инопланетная девушка была как кусочек пластмассы на магнитной доске мира: ничто не способно удержать её в нём. Когда-то она была одной из составляющих системы мироустройства, Свен занимала нижнюю ступень, и всё же была частью общества, пока земля не ушла у неё из-под ног. Впрочем, и до этого она была частью оппозиции.

Однако всё может быть иначе. Свен постепенно теряла почву под ногами, теряя близких, предаваясь собственным мыслям. Уходя в сон и возвращаясь в реальность, она проходила этапы разрушения связи с прошлым. Только вот такая терапия, проведённая собственным сознанием, не дала должных результатов, а лишь усугубила ситуацию.

Перфундере… Розмари силилась представить себе эту планету, с изумрудными болотами, фосфоресцирующими растениями, лазоревым небом и густыми лесами, подпирающими облака, и не могла, не могла, потому что это была не её идилличная картина мира. Сложенная из кирпичиков личности история могла быть по-настоящему прочувствована лишь этой личностью, но даже при всём при этом Розмари ощущала в душе этот прогорклый вкус потери, что снедал Сванвейг. Прикрыв глаза рукой, журналистка вспоминала, как в какой-то момент голос девушки изменился, а плечи предательски вздрогнули. Розмари казалось, что она держала в себе все эти мысли слишком долго, и в результате эмоции нашли выход только сейчас, спустя время. По щекам девушки покатились слёзы, а Розмари растерянно смотрела на неё, опустив руку на плечо, словно таким образом пытаясь подсоединиться к какому-то каналу души Свен, вбирая в себя часть её боли. За свою карьеру журналиста она повидала многое и многих, сломленных, потерянных, убитых. Все они выглядели жалко, и вызывали у Розмари лишь усталость и отторжение. Но со Свен всё было иначе. Казалось бы, кто она? Лакомый кусочек сенсации, кукла в рекламной акции, человек, завладевший предметом зависти. Она была бета-тестером, отхватившим желанный приз, получившим все привилегии, да к тому же бесплатно. И никого не волновало, что её взяли как объект, только что потерявший уже второго родителя, просто чтобы узнать, как на таком человеке отразится долгосрочное погружение в сон? Свен не была наивной, она осознавала всё это, вот только несправедливость перестала трогать её сердце. В голосе девушки чувствовалась сила и воля к борьбе, но борьбе не за место под солнцем, не за покой и уединение на этой планете, а за тот утраченный мир, созданный её разумом, и за тех людей, которых уже нет в её осязаемой жизни.

И тогда Розмари поняла, что вызвало у Свен этот всплеск эмоций, смывающий штукатурку с лица, точно клоунский грим после окончания увеселительного мероприятия. Она говорила: «Знаешь, как это ужасно – забывать? Я чувствую, как отдельные фрагменты сна теряют резкость, детали безвозвратно исчезают. Я выдёргиваю из памяти клочки воспоминаний, точно потрошу подушку с холофайбером. Даже в моей голове это выглядит странно. Вспоминая одно, ты забываешь другое. И так день за днём реальность испепелит мир Перфундере, и больше никто не будет способен воскресить его в моей памяти».

«Знаешь, как это ужасно – забывать… – повторила про себя Розмари. – Знаю, дорогая Свен, знаю. Я забыла, что значит быть человеком, убила в себе способность чувствовать. Как только я тебя увидела, сразу поняла, что травля не приведёт ни к чему хорошему. Я следовала за тобой, пока ты убегала от окруживших тебя репортёров. Я придумала с ходу эту дурацкую историю про несчастного мужичка, попавшего под машину. Но ты отмахнулась от неё, как от бессмысленного реквизита. Я видела это по твоим глазам – ты не поверила мне, я для тебя оставалась одним из стервятников, лишь с чуть более гуманными методами. Однако, преследуя свои цели, ты рассказала мне свою историю. Ты заставила меня чувствовать чужую боль. Не знаю, благодарить мне тебя за это или ненавидеть».

Жизненный опыт и инстинкт приспосабливаться формируют наш способ мировосприятия. Кто-то, образно говоря, пересаживается на автобус, кто-то – в подземные вагоны, но лишь немногие находят в себе силы двигаться на своих двоих. Не каждому нравится ощущать поток рассекаемого воздуха клетками собственного лба. Розмари выбрала для себя режим экономии эмоций, она пересела на автобус, чтобы видеть всё своими глазами, сталкиваться взглядами с теми, кому нужна помощь, но при этом не испытывать сострадания, не ловить лицом обжигающий или промораживающий до костей ветер. И оказалось, что не так-то это просто – нести в своей душе боль другого. Но, думая о том, что эта девушка, сбежавшая от белых больничных стен и страха быть брошенной на рекламную амбразуру, сейчас крепко спит в её гостиной, на душе становилось хорошо. «Может быть, это и значит – быть добрым человеком, – подумала Розмари. – Не играя роли… Необычная это штука – чувства…»

Глава 6

Воспоминания

Тусклое, одностороннее освещение проезжей части. Белесый налёт химикатов сползает с поребриков, вдоль которых тонким ручейком струится дождевая вода. Кому-то сегодня не повезло, у кого-то сегодня нет крыши над головой по разным обстоятельствам. Банкротство, предательство, мошенничество. Много ли терминологии надо, чтобы описать способы уничтожения человеческой жизни? Совсем нет. Но мы здесь не потому, что нам негде ночевать этой ночью. Мы здесь потому, что не можем смириться.

Треск скотча. Йон заклеивает вторую штанину ещё одним слоем, на всякий случай. Кислотный дождь – коварная штука, которая не прощает ошибок. Мы знаем об этом не понаслышке, поэтому с двойными вниманием проверяем свою самодельную амуницию – по сути, костюмы уличных уборщиков, укреплённые подручными средствами. Мы не говорим, просто киваем друг другу и поднимаем дверь кузова. В нос тут же ударяет едкий, сладковатый запах фенола. Для нас это значит только одно – ветер дует с северной стороны. Мы берём рюкзаки, зонты и спрыгиваем на асфальт, разбрасывая в стороны мелкие брызги. Где-то за горизонтом гремит пурпурное небо.

Мы минуем два квартала, на всякий случай заглядывая в закутки и редкие окна, где всё ещё горит тусклый свет. Ненужные, но привычные меры предосторожности. Во время дождя никто не появляется на улице. К тому же, в своей амуниции мы почти сливаемся с асфальтом и стенами домов. Время позднее. В такой час люди либо спят, либо работают. Да и кому вообще придёт в голову глазеть в окно в 73-м районе? Почти абсолютная промзона. Здесь мы чувствуем себя как дома, и не только потому, что частенько работам в этом районе, но и потому, что наш 82-й мало чем отличается от 73-го.

И вот, наконец, оно. Йон выуживает из заднего кармана карту, прикладывает к терминалу и, хвала небесам, мы слышим приветливый писк – красный глазик приобретает успокаивающий, зелёный оттенок. Дальше всё по программе: Йон поднимает затвор гармошкой, я ввожу код сигналки, спрятанный уже с внутренней стороны двери.

–Фонари у тебя.

Я достаю из рюкзака пару диодных фонарей. Темноту тут же пронзают два ярких луча.

–Я – направо, ты – налево, – говорит Йон. Мы расходимся в разные концы огромного складского помещения.

Бесконечные палеты с различным грузом. Есть здесь и бесполезные вещи: полиэтилены, сетки, пластиковые заготовки, стройматериалы. Я поднимаю брезентовый полог очередного тюка, и снова ничего. Оно и не удивительно, ведь такие вещи редко хранятся у входа. Я возвращаю покрытие в прежнее положение и перехожу к следующему палету. Слышу, как Йон делает то же самое. Так проходит 20-30 минут. Сложно судить о времени, когда все твои рецепторы находятся на пределе. Может, прошёл даже час, пока наконец… бинго! Я подаю сигнал: три щелчка, три вспышки фонарика в потолок. Луч света упирается в низкий свод. Я слышу, как замирает Йон, а через пару секунд – начинает двигаться в мою сторону.

–Молодец, Свен, – кивает он, снимая с плеч пустой рюкзак.

Этот момент торжества всегда доставляет мне истинное удовольствие. Лучше него – только успешное завершение вылазки. Отточенными движениями мы под завязку набиваем наши большие рюкзаки респираторами и запасными фильтрами. В другой день мы бы уже двинули к выходу. Но только не сегодня. Где-то здесь должна быть припрятана целая партия «золотых слитков» нашей эпохи – баллонов с воздухом.

Время идёт. Мы вновь разбредаемся по зданию, теперь уже нагруженные бесценной добычей. Мы не можем её оставить, ведь, как известно, в любой момент может запахнуть жареным.

Ряды палетов ведут меня в тёмное нутро здания. Здесь пахнет сыростью и плесенью. Иногда, замирая и прислушиваясь, я улавливаю нестройные марши тараканов в некоторых тюках. Но иногда мир внутри этого бетонного короба точно замирает. В такие минуты я не слышу даже шагов Йона. Эти мгновения – самые страшные. Хорошо, что это только мгновения.

Я иду дальше. Лицо улавливает ветерок. Странно. Я возвращаюсь на то же место, поворачиваю, ощупывая светом фонарика потолок и стены. Тонкая лента сквозняка снова касается моего лица. Я двигаюсь навстречу источнику. И тут я понимаю, что помещение это – не просто бетонный короб. Понимаю я это в тот момент, когда вижу перед собой ещё один отсек. Помещение намного меньше и не такое загруженное. Но в глубине его. Да, кажется, я не ошибаюсь. Кажется, это…

И тогда раздаётся щелчок. Второй. Третий… Четвёртый. И свет тут же гаснет. Внутри всё точно обмирает. Я отдираю конечности от пола и выскакиваю в основное помещение, прикрыв фонарь. Ничего не понимаю. Нахожу тюк повыше, взбираюсь на него, с ужасом ощущая движение под брезентом. Но сейчас не до того. Я всматриваюсь в темноту. Ничего. Тогда я моргаю фонарём в потолок, один раз. Йон с другого конца помещения отвечает мне тем же.

Тяжело бежать бесшумно в полной темноте, да ещё и с тяжёлым рюкзаком на закорках, но другого выхода нет. Я продвигаюсь полушагом – полубегом, пытаясь не забыть, с какой стороны я видела свет фонаря Йона. Бегу 10, 20, 40 секунд, и внезапно тишину взрезает треск: гаражная дверь склада ползёт вверх, а из-под неё, чуть пригнувшись, появляется человек. Огромное пятно света от фонаря охранника тут же начинает метаться по помещению. Я падаю лицом в пол, стараясь дышать через раз. Луч света пробегает по стенам, палетам и полоткам, выхватывая из мрака бесформенные тени различных грузов.

В такую минуту самая незначительная мелочь может спасти или погубить. Та ночь была живым доказательством теории Эффекта бабочки. Жаль только что именно мы были экспонатами для наглядной демонстрации.

Я слышу звук. Сначала то было едва уловимое скольжение, однако оно становилось громче. Что-то катилось, что-то прямо со стороны…

Бах! Одиночный выстрел раздался гулким эхом. Глухой, тяжёлый удар. А колёсики всё вращаются. Я поднимаюсь под защитой тюка с грузом и что есть силы бросаю свой фонарь в противоположную сторону. Грохот от его падения примораживает ЧОПа к стене. Нутром чувствую, как дрожит его рука с пистолетом. Но теперь пути назад нет. Пока слышны шаги, я бегом пробираюсь в ту часть здания, где видела Йона. Всё катится к чертям, всё идёт не так, как должно было. И как нам теперь выпутываться из этого…

Я замираю за одним нагруженным полетом, когда ЧОП затихает – возможно, нашёл мой фонарь. Я подползаю ближе к широкому прохожу, высматривая свет по левую сторону от входа, и вижу, вижу, как охранник разворачивается и идёт в сторону выхода! Что это с ним? Струсил? Или пошёл за подмогой?

ЧОП подныривает под створкой откидных ворот и выходит на улицу. Минута, другая. Он не возвращается, но и не уезжает, иначе бы мы услышали шум мотора. Что всё это значит?

–Эй! Свен!

Йон, как и я, укрылся за нагромождениями. Я крадусь на звук его голоса. Йон включает фонарик и оседает а пол, держась за бок. Я ускоряюсь, на ходу выуживая запасной карманный фонарь, смотрю на Йона и вижу, как сквозь пальцы сочится алая кровь. Боже…

–В той стороне есть запасной выход. Быстрее беги туда, я его отвлеку. И вот, возьми, – Йон протягивает мне ключ от здания. – Нельзя, чтобы Кейн попался из-за этого. И вот ключи от грузовика.

–Ты что, издеваешься? Я никуда без тебя не пойду. Куда он делся?

–Выскочил за дверь после того, как ты чуть не довела нас обоих до инфаркта. О чём ты только думала? Он ведь мог выстрелить и в твою сторону!

–А что я должна была делать? – я сняла шарф и прижала его к ране. Ткань тут же окрасилась в красное.

Тёплая кровь. Тёплая, почти горячая. В глазах начинало темнеть. И как Йон может быть так спокоен сейчас? Почему я должна бояться в одиночку?

–И вообще, что это был за звук?

–Видимо, пол покатый, – виновато потупился Йон. Вот теперь и он был растерян, так что мне даже стало стыдно за свои слова. В двух шагах от них стояла тележка, доверху наполненная баллонами с воздухом.

–Ты их нашёл!

–Забудь об этом. Теперь уже не важно, – он убрал мою руку. – Может выкручусь как-нибудь. Но ты должна спасти то, что нам удалось достать. Подумай о тех, для кого мы это делаем. Пожалуйста. Возьми рюкзак и беги. Быстрее, он скоро вернётся!

Йон смотрел на меня возбуждёнными, осоловелыми глазами, то ли от шока, то ли от потери крови. Легче от его страха не стало. Стало только хуже. Или…

«Нет, нет, всё это не правильно. Так не должно было произойти. Ведь мы всё сделали правильно!». Словно заклинание, я нашёптывала эти слова, снимая с плеч тяжёлый рюкзак и осторожно поднимаясь на ноги. «Да поможет нам Бог!». Я бросилась с места к главному входу, не успев даже до конца обдумать свой план. Да и был ли он? Скорее, был только протест против жертвенности, протест против потери, протест против системы, который всегда двигал нами. А теперь вся сила нашего гнева была во мне, и, кажется, только гнев и отчаяние помогли мне в ту минуту. Прыжок вверх, и ворота с треском опускаются.

–Какого чёрта ты творишь? – орёт Йон.

–Поднимайся!

Но он уже и сам с трудом встаёт, едва держась на ногах, но всё же…

–Держись за меня и показывай свой чёрный ход!

–Рюкзак.

–Хватит и моего.

–Но…

–Я не могу тебя потерять, слышишь? Быстрее!

–Стой, стой, подожди. Раз уж ты решила безумствовать…

К счастью, дверь совсем близко. Ключ – хвала небесам, зелёный свет! На улице по-прежнему идёт дождь, но его кислота кажется нам теперь почти спасительной. Лицо и голову тут же начинает жечь, но мы думаем только об одном: хорошо, что рюкзак непромокаемый, иначе бы всё было напрасно. Секунда, другая, и нутро здания внезапно взрывается грохотом. Машины голосят сиренами, фары мерцают жёлтым светом сквозь потоки дождя. Мы бежим. Бежим бесконечно долго, путаясь в ногах, одурманенные страхом и болью в голове и коже. И вот, наконец, наш мини-грузовик. Я в трудом сбрасываю рюкзак, заталкиваю его в кузов. Йон почти вползает внутрь, я поднимаюсь следом за ним и захлопываю дверцу.

–Ты молодец. Спасибо тебе, Свен, – голос Йона едва слышен. Синие губы дрожат, лицо покраснело и воспалилось под каплями кислотного дождя. На него больно смотреть, но я заставляю себя быть оптимистом.

–Что я, это ты здорово придумал с этими баллонами. Я и забыла, что из сжиженного кислорода можно устраивать такое эпичное файер-шоу!

Мы усмехнулись. Да, юмор был так себе, но на безрыбье…

–Где-то здесь была аптечка…

–Гони, гони, Свен! – прохрипел он. – Поздно…

И только тогда я увидела, как мимо проносятся машины, орущие сиреной и мигающие сине-красными огнями. Как заворожённая, я смотрю на кровь, сочащуюся сквозь пальцы, на Йона, на окна, и время становится вязким.

Йон снова отстраняет меня, пытаясь самостоятельно справиться с кровотечением. Я перебираюсь на переднее сидение, вставляю ключ в замок зажигания, не включая фар, и гоню, гоню, уже не боясь, что наша машина покажется подозрительной на пустынных улицах промзоны. Здесь недалеко. «Давай же, колымага!». Минута, две, ещё один квартал…

…

Кажется, лишь теперь, спустя множество странных и страшных дней на земле, я наконец понимаю, что происходило со мной во сне. Все отключения сознания и «видения не из моей жизни» … Настоящее било кулаком в дверь, а я не хотела его впускать. Тогда, на Перфундере, я вновь пережила этот ужас – ужас предчувствия потери, протеста против системы, против смерти, против бессмысленной гибели. Тогда, три года назад, во мне как-то уживались жажда жизни и комплекс героя, пусть и с маской инкогнито. Эта философия была и у Йона с планеты Перфундере, и у реального Йона. Он отрицал идею самоуничтожения, желая бороться до последней капли крови. Я никогда не замечала в нём этого, но Йон и правда был мечтателем. Он казался мне прагматичным, но то было лишь проявлением его силы, за которой скрывалась уязвимая душа, со слабым местом в виде любимых людей. Человек во сне помог мне понять настоящего Йона, но было слишком поздно…

Я до сих пор думаю, что именно в тот день мы истратили весь наш запас везения. В тот день выжили мы оба, хотя Йон был на грани смерти. В тот день Вселенная повернулась к нам лицом и разрешила нам победить в схватке за жизнь и за добычу. «Но, – сказала она, пригрозив пальцем, – Это в последний раз». И с того дня всё стало рушиться. Один за другим, нас покидали близкие. Йон разучился верить, а я теряла связь с реальностью. Однако, будь у меня хоть тысяча дублей, я бы не изменила прошлого. Мы были молодые, глупые и наивные. Мы пытались изменить мир. Мы пытались спасти тех немногих, что стали для нас семьёй. И мы боролись за них, боролись, пока не поняли, что слишком слабы, чтобы столкнуться рогами с этим городом, со всем этим трижды перекрученным, взбудораженным миром. Но одно я знаю точно: этот город не одержит верх над нами даже после нашей смерти. Йон вышел победителем из этой схватки, потому что не сдавался до конца. И я никогда не подведу его. Я не сдамся.

Глава 7

Свет в конце тоннеля

Первое, что встретило меня во внешнем мире, был воздух. Тёплый, притомившийся, он сновал по туннелям метро, цепляясь за вагоны состава, перекатываясь от станции к станции. Платформа, такая же, как и в детстве, с плиточным покрытием, песочным хрустом под ногами, с лампами дневного света, взирающими на пассажиров сквозь потемневший от времени и грязи пластик, была наполовину заставлена коробками и ящиками из толстого пласта склеенных опилок. Ещё год назад, а может и немного меньше, метро использовали в качестве склада. Это продолжалось относительно недолго, примерно четыре года.

В сосудах метро вновь застучали железнодорожные колёса, когда на городском совете было принято решение о нецелесообразности отказа от использования столь экономного, в сравнении с наземным, транспорта. Кроме всего прочего лайт-брэтовцы продолжали брызгать слюной за сохранность вдребезги разбитого окружающего мира. Пассивные борцы за «лёгкое дыхание» сыпали обвинениями направо-налево, не задумываясь ни на секунду о целесообразности своих словесных манипуляций. И даже в вопросе, касающемся метро, единственное, чем они могли быть полезны человечеству – осуществлять привычную деятельность, при этом незаметно для себя превращаясь в заточенный инструмент в руках конгрессменов, тем самым хотя бы никому не мешая и не производя на свет новых инсургентов. Конгрессмены же, в свою очередь, не чурались пользованием этим модным уже не первый год течением и, конечно, людской наивностью, которая продолжала своё жалкое существование, невзирая на то, какой оттенок серого приобретает небо каждый новый год этой странной, но всё-таки жизни.

…

–Выходишь на шестой станции, направо по направлению движения состава, запомнила?

–Угу.

–Дальше смотри сюда. Тебе нужно будет идти вдоль вот этой улицы, – Розмари очертила пальцем линию на карте, – А затем свернуть в арку, когда дойдёшь до перекрёстка. Угловой дом, в нём аптека, круглосуточный магазин, отель и что-то ещё, не помню. Проходишь через арку и упираешься в небольшой трёхэтажный дом. Третий этаж, 19-я квартира. Держи ключ.

–А ты уверена, что там никого нет?

–Уверена. Сестра уехала из города ещё месяц назад. Мы с ней довольно дружны, плюс она всегда онлайн, так что неожиданных появлений не предвидится.

–А ничего?

–Фхх, Свен, прекрати ломаться! Я же сказала, что всё нормально.

–Спасибо тебе.

–Пустяки. – Немного помолчав, Розмари добавила, – И всё-таки, ты уверена, что не хочешь остановиться у меня?

–Уверена. Не хочу, чтобы из-за меня у тебя были проблемы. Странно что сотрудники ЛИС до сих пор меня не нашли… Ты и так слишком много для меня сделала, Розмари.

Девушка в ответ лишь покачала головой.

–Береги себя.

–И ты.

…

Стайки людей вползали в распахнутые двери вагонов. Ещё немного, и поезд тронется, будет набирать скорость, проходя поворот за поворотом, чеканя метры, унося людей куда-то, чтобы через какое-то время вновь вернуть на то же место.

Поручень холодил руку, а навязчивая реклама пестрела на всех экранах вагона, призывая к покупкам и кредитам. Я отвела глаза. Взгляд упал на кольцо. По телу расплескался кипяток, будто я решила позаниматься спортом с температурой под 40. Уже привычное ощущение. Мама рассказывала мне, что раньше были такие вещи – шерстяные, натуральные шерстяные носки, кофты, шарфы. Кутаешься в них, и тебе тепло, но в то же время больно, точно маленькие коготки скребут твоё тело. Взгляд на кольцо вызвал во мне подобное чувство. Йон… Я словно слышу его ободряющий голос, когда засыпаю и когда просыпаюсь. Его голос отдаётся в грохоте колёс метро, он звучит в воспоминаниях о Перфундере и в отголосках прошлой, неспокойной, реальной жизни. Кажется, Йон будет со мной всегда и всюду. И всё же его нет. Это чёртово кольцо свидетельствует лучше всяких предсмертных записок и заключений коронера. Серебряный венец смерти. А Йона больше нет…

Я зажмурилась, останавливая подступающие к горлу слёзы. Вчерашний день будто откупорил во мне до той поры крепко сидящий клапан, и все эмоции, стыдливо жмущиеся к стенке ещё вчера, теперь бушевали в голове непреодолимым тайфуном. Я боялась оставаться одна, потому что мысли завладевали мной. Я не знала, что происходит в моей голове, и было страшно, и горячо, и в то же время холодно и пустынно. Осознание пришло с пугающей ясностью, осознание того, что скоро я потеряю свой сон, а значит, потеряю себя. Я забуду его, забуду живого, никогда не сдающегося Йона, забуду, что мир может быть другим, что я могу быть другой. И тогда больше не будет контраста. Может, тогда мне станет легче выживать? Или же все заработанные деньги я буду пускать на короткий сеанс искусственного сна? Метастазы обречённости распространятся по всему организму. Некуда бежать, поздно что-то делать. Что мне останется? Лишь колоть наркотик, чтобы хоть ненадолго продлить эту бессмысленную жизнь…

«А что, если во сне я не смогу вернуться на Перфундере? Что, если за пределами сознания меня ждёт заострённая модель моих кошмаров, как у тех бедолаг, что коротают дни в третьем корпусе акклиматизационного центра? Я решительно отбросила эту мысль, испугавшись нарастающей под рёбрами паники. Может, я схожу с ума? Может, это начало конца моей осознанной жизни?», – думала я, и корила себя за это, корила за неумение тормозить динамо-машину в моей голове, беспрерывно вырабатывавшую всё новые и новые кошмары. «Это ловушка!» – говорила я себе, но не могла прекратить думать. Так ноги довели меня в полупрострации до квартиры сестры Розмари, подняли на третий этаж и запустили в однокомнатную обитель, созданную лишь для коротких ночёвок какого-то незнакомого мне человека.

…

–Свен.

–Мм?

–Я не буду писать эту статью.

–Перестань, – усмехнулась я. – Не нужно этого. Знаю, что будешь, и ничуть не осуждаю, ведь я сама вызвалась рассказать тебе всё.

–Если тебе просто был нужен друг, если ты не преследовала иные цели, только скажи, и эта история никогда не будет опубликована в нашем блоге.

–И профессиональная этика тебе это позволит?

–Об этом не беспокойся.

–Нет. Пиши. Напиши хорошую статью. Я знаю, что ты сможешь. Одна просьба.

–Какая?

–Не публикуй сразу же. Подожди немного, хотя бы несколько дней. Хочу, чтобы этот накал немного схлынул. Я не переживу ещё одной травли твоими собратьями, понимаешь?

–Может статься, что именно эта статья может уберечь тебя от нападок репортёров. Предоставить исчерпывающие ответы на все вопросы и дать понять, что ценной информацией уже владеет конкурент. Это – единственный способ отвязаться от нашего брата.

–Ты сказала это чуть ли не с гордостью. Всё же ты одна из них…

–Да, так и есть, – кивнула Розмари. – Прости за это.

–Брось.

–Ещё кое-что. Небольшой подарок.

–Книга?

–Ага. Настоящая бумажная книга, какие уже никто не читает. В квартире есть плэйбокс и вай-фай, можешь ими свободно пользоваться. Но… это хорошая книга.

–Я прочитаю её, обязательно.

…

Мне предстояла бессонная ночь в съёмной комнате, которую я возненавидела при первой мысли о том, что ждёт меня за этой дверью. Моя новая обитель символизировала начало новой жизни, а точнее, возвращение к старой, которая, казалось, была очень-очень давно и как будто не со мной. Оставили бы меня в моей палате, тогда, даже не имея надежды на возвращение на Перфундере, во мне бы теплилась надежда, что когда-нибудь я доберусь, доползу каким-то невероятным образом до нереального места, заменившего мне дом. Жизнь в корпусе акклиматизации переплеталась с ожиданием чуда, а существование в промозглой реальности, в одной из тех комнат, в которых живут сотни, тысячи, миллионы людей, не ведающих, что такое счастье, ощущалось как поражение. Подобно смертельному вирусу, в душу проникало апатичное предчувствие конца. Нужно было сделать что-то. Прогуляться? Собирался дождь. Ещё не хватало попасть в больницу с химическими ожогами – тогда меня точно найдут. Но что тогда?

И тут я вспомнила про книгу, которую дала мне Розмари. Я поднялась, включила свет, который неизвестно зачем погасила, и достала из сумки книгу в чёрном переплёте. Что-то внутри меня заскрежетало с ноющей болью, какая-то нить натянулась и с треском оборвалась. Почему день за днём образ Йона становился для меня всё более и более нереальным? Словно ночной работник закрашивал чьи-то произведения искусства, обречённые считаться вандализмом. Рисунок, выведенный чёрным мелком, покрывали бледно-голубым, выцветшим жёлтым и умирающим зелёным. Появлялось много всего, но что-то единственное, что хотелось видеть на облупленной стене заброшенного здания, бесследно исчезало. Во всём был виноват цвет. Отчего-то земляне в последние годы подсознательно избегали чёрного цвета, но ведь именно он ассоциировался у меня с Йоном. Пространство заполнялось белизной, бледностью, серостью, но никак не чернотой. Очевидно, правительственные психологи установили, что чёрный цвет является потенциально опасным для общества, в котором тема самоубийства становится всё более популярной, и он просто исчез, а вместе с ним будто исчезла из мира сила отваги, тонкость романтики, всё поглотило «среднее», «приглушённое», будто кто-то закрыл лёгким, едва заметным тюлем прежнее звёздное небо, и в эту минуту пейзаж за стеклом поблек и потерял свою глубину.

Я с жадностью впилась глазами в чёрную обложку, и мне вдруг стало невыносимо горько и обидно, невыносимо совестно из-за того, что всё куда-то ушло и уже никогда не повторится, а я даже не пытаюсь сопротивляться. Чёрный цвет наносил страшные удары, бьющие точно в цель. Я обманывала себя, я была введена в заблуждение! Я никогда не думала о том, кто такой Йон именно для меня. Ведь, день за днём просыпаясь на Земле, я не делила его на «Йона из сна» и «Йона из реальности». Он был и остался целостным, его личность не распалась на два мира. Я не осознавала, насколько сильно Йон был дорог мне, пока чуть не потеряла во сне и потеряла на яву, и никогда не признавалась себе в своих чувствах.

На мои представления о любви влияли фильмы и книги. В душе я смеялась над ней, введённая в заблуждение. Чтож, может, я сужу слишком строго и для кого-то любовь – это и правда такой смерч эмоций, попав в который, теряешь под ногами всякую опору. И почему все, кто придерживаются столь узкого взгляда на это чувство, забывают, как по лицу бьют обломки разрушенных зданий, как лёгкие набиваются пылью. Когда в грозовой туче иссякает энергия, всё, подхваченное этим торнадо, падает на землю, и все те, кто так свято верил в сумасшедшие чувства любви, ещё долго закрашивают тональными кремами синяки и выкашливают песок, сваливая вину на случайные падения или недосып. Нет, это вовсе не любовь.

Я не спрашивала себя, что такое это странное чувство. Я ответила без вопроса. Всё намного проще, чем пишут сентиментальные поэты, чем то воспевается в фильмах и книгах. Настоящую любовь сложно показать в искусстве. Она таится где-то в душе; уютной, горьковатой истомой разливается по всему организму. Это всего лишь чувство глубокой привязанности, сродни родственной любви, но не имеющее ничего общего с привычкой. Это чувство теплоты и доброты к человеку, который стал частью твоей души, хотя ты можешь этого и не замечать. Всё это – простые вещи, насыщенные, но не кричащие тона чувств, приятная музыка, от которой клонит в сон, под которую хочется тихонько танцевать. Любовь – живой, всепоглощающий оксюморон, сложный для понимания даже более чем недоказуемая формула.

…

Раз, два, три, четыре. Поворот на пятках. Раз, два, три, четыре, поворот. Доктор Леман молча мерил пространство от окна до двери широкими шагами. Влево, затем вправо. Я сидела на краю кровати и следила за его движениями, чувствуя, как голова начинает кружиться.

–Доктор Леман…

–Скажи, ну зачем нужно было сбегать?! Я всё понимаю, эти журналюги выбьют почву из-под ног у кого угодно, но ты ведь так и не вернулась! Тебя искали повсюду! Чёрт, что это было?

Лоб доктора прорезался тремя глубокими морщинами, а брови вздыбились серыми пучками, напоминая хвосты двух старых попугаев. Хмурый взгляд его глаз был направлен в пол.

–Неужели ты не понимаешь, что без денег и документов ты беспомощнее осиротевшего котёнка? Если бы… Как ты вообще…

–Простите, что доставила столько хлопот.

–Главное, что с тобой всё в порядке. Но это было очень глупо в твоей стороны.

–Я понимаю.

Конечно, я могла бы возмутиться тем, что меня отдали на съедение репортёрам. Могла бы оправдаться помутнением рассудка от травли и нахлынувших воспоминаний, связанных с самоубийством отца. Но этот человек заслужил хотя бы разыгранное раскаяние с опущенными глазами, ведь он не враг, он не тот, с кем мне хотелось бы бороться.

–Мистер Леман, простите, Вы нас не оставите?

–Конечно.

«А вот с этим – с удовольствием», – ухмыльнулась я про себя. Это была опрометчивая ненависть, не ведущая ни к чему хорошему, но она доставляла мне удовольствие. Хотелось думать, что каким-то образом я смогу отомстить этому человеку за надменность и лицемерие. Пусть это будет самообман, но всё же…

–Мисс Ланкастер, Вы понимаете, что после таких выходок мы имеем право поместить Вас в другое отделение. Или даже лишить некоторой свободы?

–Как Вам будет угодно, сэр, – ответила я, протянув руки ладонями вверх, сжатые в запястьях.

–Хах, – усмехнулся доктор Келли. Он хлопнул себя по коленям и сел на стул в углу комнаты. Закинув ногу на ногу и расправив белый больничный халат, Келли взглянул в окно. Его лисьи глаза сверкнули холодной зеленью.

Глава 8

Всего одно условие

Книжка, подаренная Розмари, так и не дочитанная в те далёкие два дня, оказалась как нельзя кстати. Перспектива провести день в бесцельном блуждании по белоснежному царству не слишком-то льстила моему воображению. Конечно, можно было бы выйти в зал, сыграть в донго, посидеть за плейбоксом, но… У книги не было заморочек, она не пыталась вывести тебя на разговор, подбить на откровенность или сбросить в омут помешательства. Книга просто говорит, сдержанно и в то же время бодро. Она рассказывает, но не внушает, а призывает делать собственные выводы. Роскошь, о которой многие забыли.

Приятный холод и шероховатость переплёта пробудили в моей памяти невыносимо прекрасные образы из прошлого. Это «прошлое» – спасённое от мерцающих картинок плэйбоксов, аудиоигр и прочей виртуальной мишуре – имело способность оберегать сознание от зыбучих песков «настоящего». То, что я держала в руках, было одним из уступов берега над кипучим жерлом хищного, но такого скучного мира. И я была невыразимо рада, что могла схватиться за этот уступ и хоть на время окунуться в то, что когда-то называлось жизнью.

Глаза вспыхнули бодрым блеском. Даже ладони, казалось, слегка вспотели. И меня будто выключили. Выключили и… включили. Этот предсказуемый стук в дверь порвал все нити, натянутые между мной и бумажным миром.

–Мисс Ланкастер, – у меня дежа вю. – Пожалуйста, собирайтесь. Доктор Келли ждёт Вас у себя в кабинете.

…

–Вполне возможно, что… Да, помимо предстоящей пресс-конференции мы планируем провести ряд дополнительных встреч, Ваше присутствие на которых, конечно же, утверждено.

Как всегда отстраненно-надменный, Келли сидел напротив, покачивая ногой в лакированном ботинке, копался в ПК, время от времени бросая взгляд на мою малозначительную персону. Со времени нашей первой встречи прошло меньше месяца, однако он показался мне длинною в вечность. Многое изменилось с тех пор. Вопрос о возвращении на Перфундере перестал стоять для меня так остро, как в первые дни после «приземления». На смену внутренней истерике пришёл металлический холод. Я знала, что буду делать, если потерплю неудачу. И, надо сказать, что-то внутри окаменело, устав надеяться и бояться.

Всё это время мне казалось, что я нахожусь в долговой яме, без возможности выхода из неё в обозримом будущем. Но нет, это было не так. Я поняла, что у меня есть преимущество. Мне нечего терять, зато есть за что бороться. А когда за спиной нет груза страха, бороться намного легче.

Со времени нашей первой встречи я не только поменяла отношение к ситуации. Я успела ещё и перечитать договор, который около года назад подписала почти не глядя. И то, что я там увидела, укрепило фундамент моей уверенности. Заметил ли это Келли? Не сразу, но…

–Какого рода встречи?

–Полный список ещё не утверждён. Схема Вашей роли не будет существенно отличаться от официальной презентации, так что ограничимся несколькими репетициями со мной, перед остальными Вас будет готовить персонал.

–И всё-таки? – меня не интересовал ответ, просто хотелось потянуть время, присмотреться к ситуации, чтобы занять удачную позицию и выстрелить в правильный момент.

–Конечно, назначены встречи с несколькими телеканалами, тематическими блогерами, ну и выезд в Конгресс-холл, само собой.

–Ясно. Только на репетициях мне не хотелось бы пользоваться Имаджинографом. После того, как доктор Уолкер вывел на экран секундные образы, они пропали из моей головы, – солгала я. – Если Вы не хотите потерять мои «рекламные листовки», лучше не рискуйте.

–Чтож, это разумно. Мы знаем, что при использовании Имаджинографа существует вероятность подобного побочного эффекта. Так что ограничимся устными репетициями.

–Хорошо.

–В таком случае, увидимся в понедельник. Санитар проводит Вас до…

–У меня остался один вопрос.

–Я слушаю.

–Мистер Келли. Я тут на досуге освежила в памяти то, что подписывала год назад. В договоре я давала согласие на проведение медицинских тестов по окончании эксперимента. При этом о моём последующем участии в популяризации вашего проекта не было сказано ни слова. Как Вы считаете, это означает, что я имею полное право по завершении всех тестов покинуть Центр?

Руководитель ЛИС приосанился, спустив, наконец, беспокойную ногу с колена, и посмотрел на меня с усмешкой.

–Надеюсь, Вы понимаете, что в таком случае Центр не будет оказывать Вам помощь с таким же энтузиазмом, с каким он готов делать это сейчас.

«Я нужна тебе больше, чем ты мне! Пойми ты это, чёртов доктор!»

–На текущий момент Ваша адаптация, мисс Ланкастер, полностью не завершена, поэтому мы не можем поручиться за то, что Вы не представляете угрозу для себя и окружающих.

–Никогда бы не подумала, что владельцы такой инновационной технологии, как Искусственный сон, падут так низко, что прибегнут к шантажу. А знаете, что? Отлично, назначайте встречу, я с удовольствием расскажу свою историю. Как раз и проверим, все ли на этой планете также прагматичны, как и Вы.

Никогда не забуду этот взгляд лисьих глаз рафинированного франта Келли, момент, когда его вниманием, наконец, завладели в полном объеме. Острые черты лица тут же заиграли стальным отливом – видимо, не часто его оружие применяют против него самого. Келли отодвинул от себя ПК и сложил узловатые пальцы в замок. Прекрасный защитный приём. Ах, мистер Келли, тебе ли это не знать… Вот он – нужный момент.

–Предлагаю сделку.

…

«Но, заснув однажды, никогда не просыпайтесь». Да, я могу сказать это с чистой совестью, потому что и сама желаю для себя той же участи. Есть всего одно условие… Я произношу эту фразу чётко, громче обычного, расправив лёгкие для звонкости голоса, усиленного аппаратурой, и тут же зажмуриваюсь на мгновение, ожидая чего угодно: мощных лап секьюрити, случайной пули в висок, чьих угодно воплей. Вижу сквозь закрытые веки округлённые глаза, опавшую пелену рекламной эйфории после всех пламенных выступлений Келли. Я вижу шок, единицы тревожно перешёптывающихся зрителей среди океана изумления и осознания. Я проваливаюсьв эти образы, мне хочется остаться в них и торжествовать, как торжествует умирающий диверсант от звуков разрывающейся бомбы. Моё плечо сжимает чья-то рука. Я чувствую угрозу в этом прикосновении. Рука сжимается сильнее. Не хочется думать о боли. Мне нужно открыть глаза.

Осторожно размыкаю веки, настраиваю резкость, вглядываюсь в лица, стараясь подавить дрожь в коленях. Смотрю и… Не вижу ничего. Ничего из тех образов, что рождались под опущенными веками. Всё тот же восторг, заинтересованность, надежда. У кого-то – алчный блеск в глазах, а у кого-то – влажные градиентные переливы страдания и надежды. Невидимый надзиратель медленно ослабляет хватку. Почему-то я была уверена, что это был Келли. Он-то прекрасно понял посыл сказанных мною слов, в отличие от толпы. Остаётся только удовлетвориться осознанием того факта, что мне-таки удалось пощекотать нервы руководству лаборатории сна.

Я поднимаюсь с места. Толпа взрывается аплодисментами. Море людей качается, плещется, клокочет, растворяя в себе каждое слово, упавшее в его глубины. Они – единый организм. Одна эмоция на всех, и какое право я имею вносить разлад в эту целостность? Меня разбил паралич. Я смотрю на них и тону в этом море, в глазах, способных видеть лишь подсвеченную сторону луны, а они смотрят на меня и рукоплещут. Я знаю, что они видят не меня. Они видят образ счастья, созданный их собственным воображением. Механизм действия рекламы не поменялся спустя столетия. В последний раз я попыталась прорваться сквозь завесу мрака, но потерпела неудачу. Знала ли я об этом заранее? Пожалуй. Надеялась ли на другую реакцию? Да, к чему кривить душой. Я должна была попытаться, хотя бы ради Йона.

Доктор Келли, поднявшись со своего места, берёт микрофон и с видимым облегчением заявляет: «Фух! От такой истории я даже сам захотел поспать недельку-другую». Общественность отзывается одобрительным хохотом, как и полагается тренированной годами собачке. Келли говорил что-то ещё, с воодушевлением, ярко и лаконично, как он умеет. Я смотрела на него с ненавистью, но эта ненависть была инертной, рефлекторной. Я больше не испытывала сильных эмоций ни к нему, ни ко всей команде ЛИС, ни к людям, не желающим видеть дальше своего носа. Жаждущие забвения, избавления, развлечения, ощущения, наслаждения, они, мерно покачиваясь, идут к своей цели. Каждый получит то, что желает. А десерт засыплют за пазуху. «А теперь – самое интересное!» – возвещает Келли.

И я открываю холмы, открываю Катарос, открываю взлётную площадку с межгалактическим паромом. Открываю Изумрудное озеро и цветники возле новеньких домиков. Открываю Винджейскую деревню и Коэлум. Открываю ребят – переселенцев, Мэтта и Кайлу, Тейнзи, городской совет. Открываю маму, открываю Йона… Нахожу в толпе доктора Лемана, смотрю на него, вижу, как округляются его глаза и вытягивается лицо. Эти два образа – только для него. И, возможно, немного для Розмари, которая тоже здесь, где-то среди скопления прессы. Я перекрываю воспоминания о маме и Йоне ничего особенно не значащими картинками: закаты, рассветы, теплицы и мельницы, дома и люди, с которыми я так или иначе пересекалась. Я изливаюсь на экран проектора воспоминаниями о жизни. Не о сне, а именно о жизни. Кадр за кадром я начинаю более уверено контролировать поток сознания, но это не значит, что внешнее вмешательство стало чем-то простым для меня. Этот процесс кажется мне неким кощунственным извращением и, чтобы справиться с поминутно подступающей панической атакой, я закрываю глаза и вспоминаю, для чего я это делаю. Я выискиваю в памяти то, чем я могу поделиться, не повредив хрупкие конструкции сна. Аккуратно беру воспоминание в руки и поднимаю над головой, передавая четырёхпалой клешне-щупальцу. Существо глядит на него циклопическим ликом, освещая грани, примятые клешнёй. Затем стальные пальцы разжимаются, мой образ обрушивается, теряя свою первозданную красоту, но не становясь для меня менее значимыми. Уцелеть удаётся не многим. Я приближаюсь к грани и перешагиваю через неё. Грани больше нет.

Глава 9

Комната, где всегда горит свет

Я не помню ночи длиннее этой, потому что не знаю, существует ли более великое счастье, чем то, что ждёт меня утром. Несколько часов напролёт, уставившись в потолок, я настойчиво прокручивала в голове образы Перфундере: воспоминания, ожидания, детали и лица. В какой-то момент я немного задремала. Открыв глаза, как мне показалось, через несколько часов, я увидела свет в окне. Восторг от наступившего утра тут же вскинул меня с кровати, но через пару мгновений свет погас. Всего лишь прожектор… Он включался автоматически, когда по улице проходил случайный путник. Чтобы некий маргинал не угодил в лужу с кислотными осадками, освещение включалось за несколько секунд до появления объекта в зоне распространения света. Однако и эти предметы заботы о человеческой жизни потихоньку уходили в прошлое. Уличные прожекторы заменяли карманными фонариками размером не больше мизинца, которые, конечно, не могла себе позволить определённая часть населения.

Неоднозначное настроение не давало мне покоя. Всё внутри рвалось и металось из стороны в сторону, и я решила вернуться за ноутбук. Смотреть в потолок было просто невыносимо. Очередная страница исписана виртуальным почерком. Доктор Леман, как только стало известно о моём возвращении в состояние искусственного сна, посоветовал мне начать писать о Перфундере, ибо, излагая всю историю в письменной форме, легче привести в порядок мысли, что необходимо для спокойного, а главное, правильного погружения в сон. И я поняла, что это действительно так. Вот уже три дня я веду дневник, в котором повествование началось с самого первого из всех чётких моментов, которые сохранились в моей памяти. Сон – удивительная штука. Но мой сон был ещё более удивительным. И, сидя в белой конуре за экраном ПК, я всё сильнее восторгаюсь, каким же фантастично-прекрасным был тот мир, который я покинула месяц назад. Время разлуки тянулось целую вечность, каждый день обходился мне в литр крови. Но тем не менее я вернулась, вспомнила, кто я, чтобы затем забыть, и не жалею о потраченном, пусть и не по моему желанию, времени.

Прошло четыре месяца с момента моего пробуждения, и только две недели назад я поняла, что победила. Я дала им всё, что они хотели: конференции, интервью, статьи – чего только не было. Стоила ли предстоящая награда стольких усилий? Смогу ли я вернуться, или тот мир, каким я его знала, безвозвратно потерян? Радостная новость воскресила во мне волнение, страх и сомнения. Но за последние три дня уединения со мной произошли удивительные метаморфозы. Всё куда-то ушло, рассеялось, растворилось в жидком воздухе палаты. Осталась лишь распирающая глубина в груди. Никогда прежде я не чувствовала такой ясности мышления. Быть может, это действие кислорода, недостачу которого я испытывала на протяжении всей своей жизни? Нет. Просто в разум постепенно вползает осознание покоя, в тихую обитель которого я скоро войду, и будь что будет за этой завесой. Завтра, нет, уже сегодня утром всё будет по-другому. Я вернусь в тот мир, с которым меня разлучили. Надеюсь, вернусь…

Я долго думала, что я буду делать с этими записками, с этими плодами продолжительной беготни пальцев по клавиатуре. Конечно, можно удалить. Но отчего-то хочется, чтобы мою историю кто-нибудь прочитал. Пусть в ней нет эффектных сцен или интересных поворотов сюжета. Но этот дневник – вся моя жизнь, начиная с того момента, когда в ней появился какой-то смысл, и заканчивая сегодняшним днём. В сущности, мне всё равно, ведь, когда чьи-либо глаза пробегутся по этим сточкам, меня уже здесь не будет. Но, пока я на Земле не только телом, но и разумом, мне хочется оставить свой скромный след на этой планете. Проблема в том, что за Земле не осталось ни одного близкого человека. Единственный знакомый – доктор Леман – которому я всем сердцем благодарна за заботу, особенно в первые дни после пробуждения. В отношении него меня особенно греет мысль, что теперь он, наконец, будет жить своей жизнью и жизнью своей семьи вместо того, чтобы подбирать кости за вымирающими Ланкастерами. Но был ещё один человек. Да, это ты, Розмари. Пусть я едва тебя знаю. Но в тот момент, когда я так отчаянно нуждалась в понимающем друге, ты вдруг появилась среди этой жадной толпы. Часы общения с тобой стали самыми счастливыми мгновениями этих долгих месяцев, они вселили в меня надежду. Поэтому я хочу, чтобы именно ты прочитала всё это. Пусть всё написанное мной называется, скажем, «Дневником испытателя» или «Путешествием на планету снов», а лучше просто «Перфундере», ведь именно эта несуществующая планета стала для меня центром всей Вселенной. Перфундере! Странно, как точно значение этого слова отражает всё сказанное мною выше… Ведь я увязла в этом полугодовом сне, как в трясине, погрузилась так глубоко, что выбраться уже невозможно. Но мне не хочется высвобождаться из её мягких объятий, ведь в этом болоте мне тепло и уютно. Это болото – мой настоящий дом.

Глава 10

Конец повествования

Картина за стеклом не особо изменилась. Серое небо стало лишь чуточку светлее. Я лежу неподвижно до того, пока дверная ручка не щёлкает, и в комнату не входит доктор Леман. Что-то изменилось. Да, знаю! Нет значка «Посетитель». Что это значит? Доктор снова работает на компанию? Словно отвечая на мой вопрос, Леман шутливо проговаривает:

–А вот и я, снотворец Эпохи Переселенцев. Да, я снова в их рядах.

–Вы никогда не станете одним из них, доктор Леман, и это комплимент, если что. В любом случае, поздравляю! Кажется, Вы довольны.

Он отвечает мне согласной улыбкой, но уже через секунду его лицо вновь серьёзно насуплено.

–Подпиши здесь. Это договор об источнике финансирования сна.

Я киваю и молча подписываю. Читать не хочется. Я верю доктору Леману, он не обманет. К тому же, договор был прост: ряд конференций, интервью, показов и ток-шоу, плюс небольшая собственность, доставшаяся мне по наследству – на мелкие расходы. К счастью, всё давно обговорено. Пути назад нет.

–Помнишь, что ты делала тогда, при первом погружении?

–Думала о месте, куда хотела бы попасть.

–Правильно. Займись этим, пока я буду готовить препарат.

На голове уже покоится шапка с активной панелью. Я сцепляю руки, закрываю глаза и вновь вспоминаю свою планету. Перфундере, чудесный мир болот, люминесцентных существ, огромных деревьев и бескрайних лугов, но главное – людей, любимых людей, которых мне так не хватает. Я бессильна перед иллюзией, которая ждёт меня по ту сторону сознания, и поэтому, отпустив реальность, я падаю в мягкие, нежные, пушистые лапы мифического идеала.

–Всё готово, – произносит доктор Леман, – Ты подключена. Приборы жизнеобеспечения мы установим, когда ты войдёшь в фазу глубокого сна.

Доктор Леман ждёт с минуту и, наконец, спрашивает:

–Ты готова?

Я киваю. Морок начинает вползать в моё сознание без всяких химикатов.

–Был рад повидаться с тобой, Сванвейг Ланкастер.

–И я с Вами, доктор Леман. Берегите себя! И спасибо за всё.

Острая инъекционная игла проникает сквозь кожу, через стенку кровеносного сосуда, прямо в вену, а затем запускает усыпляющую субстанцию в мой организм. Вот и всё.

…

Вокруг меня точно туман, густой, непробиваемый. Звук эхом повторяется в голове, затем стихает. По телу разливается странная и такая знакомая слабость. Серый цвет отдаёт белые частицы и всё больше и больше становится похожим на чёрный. Вокруг – пустота. Я пребываю в невесомости, плыву по непроглядной тьме. Малая часть меня ещё ощущает ворс больничного халата, но я всё продолжаю отдаляться от реальности, засыпая.

Теперь я стою на ногах, иду. Босые ноги касаются гладких камней широкого коридора, пол, стены и потолок которого напоминают мостовую. Холодно. Очень холодно. Но уже не так темно. Чем дольше я иду, тем светлее становится вокруг. Внезапно осознаю всю прозаичность коридора, напоминающего тоннель. И свет. Смешно.

Проходит время. Наверное, я уже почти вошла в фазу глубокого сна. Самое странное – это то, что я уже вижу сон – этот путь – но при этом осознаю, что сплю, и продолжаю мыслить здраво. Я начинаю вспоминать мысли, промелькнувшие в моей голове этой ночью. Планета, сон, эксперимент, пробуждение, Йон, мама, Кайла, Фред, Бруно и Элли, все они, все те, кто остался по ту сторону баррикад. Что же я делаю? Зачем? Я предаю их, предаю всех, я не должна так поступать! Я разворачиваюсь и иду назад, но спустя два метра встречаю препятствие. Пути назад нет. Если быть честной, я испытываю облегчение. Теперь между планетой Земля и мной – непробиваемая стена.

Влажный, тяжёлый воздух пещеры сдавливает мои лёгкие, и я внезапно проникаюсь всей никчёмность своего положения. Я бегу от реальности, всё сильнее утопая в вязкой трясине сновидения. Обычный сон забывается быстро. Сколько же тогда должны были жить в моей голове воспоминания о Перфундере? Сколько ещё эта несуществующая планета должна была манить меня к себе и заставлять страдать? Как скоро бы я сдалась? Ненавидя себя за безволие, за эгоизм, я позволила пожару совести внутри меня развиться до такой степени, что теперь он заставляет меня бежать назад. Но путь закрыт. Выход есть лишь впереди. Остаётся лишь смириться, что всю оставшуюся жить я просуществую в амёбоподобном состоянии. Я знала, на что иду, или просто поддалась чувствам? Похоже, и то, и другое. Пытаюсь заставить себя забыть то, что я оставила в реальности, но мысли не слушаются, побуждая меня чувствовать себя ничтожеством. Но было ли что терять?

По сути, что я такое? Лишь результат неудачного эксперимента, доказывающий, что продолжительный искусственный сон приводит к психическим расстройствам. Все те люди, с которыми я разделяла крышу третьего корпуса акклиматизационного центра, что чувствовали они, когда проснулись? Как быстро они вернулись к «нормальной» жизни? А может, истина утаивается от глаз стороннего наблюдателя? Я понимаю, что то был всего лишь приступ паники, потому что знаю: я сделала всё, что могла.

Пару раз меня охватывает страх, что я так и не смогу выбраться из этого серого тоннеля. Может, всё потому, что мысли просто разрывают мою голову на части? Я должна сосредоточиться на том, что ждёт меня впереди. Я должна подумать о Перфундере! Словно помогая мне, тьма начинает постепенно рассеиваться и, когда морок холодного каменного коридора остаётся позади, вовсе пропадает. Всего лишь миг мне кажется, будто я исчезла совсем, просто перестала существовать. Но вскоре ко мне возвращается сознание.

Я дотрагиваюсь рукой до земли и чувствую мягкую, тёплую траву, прямо как в мой первый день работы гидом. Глаза открыть страшно: вдруг я увижу не Перфундере, а совершенно другую планету, мир, до сей поры мне не знакомый. Сжимая пучок травинок в кулаке, я поднимаю веки. Лицо ласкает золотистый лучик солнца. Я лежу под кустарником Миркса возле матовой глади болота и смотрю в небо. Оно стало чуть ниже или мне только кажется? Поднимаюсь и тут же вспоминаю о кольце. Смотрю на пальцы рук, но не нахожу его. Мой мозг отказался брать его с собой? Хочу найти Йона, убедиться, что здесь он жив, что хотя бы на Перфундере я не потеряла его. Иду быстро, пересекая холмы. Наконец, приближаюсь к поселениям. Примерно в ста метрах от них растёт небольшая посадка деревьев. У одного их них сидит… Йон. Я ускоряюсь и почти бегу, хотя сама не понимаю, зачем, ведь мы виделись только вчера. Он держит в руках бинокль и смотрит в сторону Мортуса. На пальце что-то поблёскивает. Кольцо с чёрным камнем. Необычное украшение. Оно пробуждает во мне какие-то странные чувства, вроде дежа вю. Но на этом воспоминания замирают. Я не помню, не помню, что было пару часов назад! Завтра непременно схожу к доктору Авалону. Может, он назначит мне какое-то лечение. А вдруг это что-то серьёзное?

–Привет! Что-то случилось? У тебя такой потерянный вид, – спрашивает Йон. Его белая одежда и чёрные волосы развеваются на ветру.

–Надеюсь, ничего, – отвечаю я, ощущая, как необъяснимая тревога, жившая минуту назад, начинает постепенно растворяться в чистом воздухе Перфундере.

–Хорошо.

Он протягивает мне руку. Я отвечаю тем же.

–Ну что, идём?

–Идём.