Гибель Лодэтского Дьявола. Третий том [Рина Оре] (fb2) читать онлайн

- Гибель Лодэтского Дьявола. Третий том (а.с. Меридея. Хроники Конца Света -3) 5.51 Мб, 331с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Рина Оре

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]



Времяисчисление Меридеи




Цикл лет – 36 лет (период между столкновениями светил)

Год – 365 дней или 8 восьмид по числу Добродетелей и Пороков

Високосный год – 366 дней (раз в четыре года)


Восьмида года – 45 или 46 дней

1 – Вера (Уныние) – 46 дней

2 – Смирение (Тщеславие) – 45 дней

3 – Нестяжание (Сребролюбие) – 46 дней

4 – Кротость (Гнев) – 46 дней

5 – Трезвение (Леность) – 45 дней (в високосном году – 46 дней)

6 – Воздержание (Чревообъядение) – 45 дней

7 – Целомудрие (Любодеяние) – 46 дней

8 – Любовь (Гордыня) – 46 дней


Триада (треть восьмиды) – 15 дней в обычную триаду, 16 дней, когда празднуются Юпитералий, Меркуриалий, Марсалий, Великие Мистерии, Венераалий или Сатурналий.

Календа – 1-ый день восьмиды или 1-ый день 1-ой триады

Нова – 1-ый день 2-ой и 3-ей триады

Медиана – середина триады

Благодаренье – конец триады (день посещения храма)

Дни в триаде: 1 – календа или нова, 2 – день марса, 3 – день меркурия, 4 – день юпитера, 5 – день венеры, 6 – день сатурна, 7 – день солнца, 8 – медиана, 9 – день луны, 10 – день марса, 11 – день меркурия, 12 – день юпитера, 13 – день венеры, 14 – день сатурна, 15 – благодаренье


День – 16 часов (8 часов от полуночи до полудня и 8 часов от полудня до полуночи)

Час – 72 минуты

Часы дня:

1 – час Веры

2 – час Смирения

3– час Нестяжания

4 – час Кротости

5 – час Трезвения

6 – час Воздержания

7 – час Целомудрия

8 – час Любви

Триада часа (треть часа) – 24 минуты


Век – 128 лет

Век человека – 72 года

Возраст Единения – 4,5 года

Возраст Приобщения – 9 лет

Возраст Послушания – 13,5 лет

Возраст Посвящения – 18 лет

Возраст Страждания – 22, 5 года

Возраст Откровения – 27 лет

Возраст Благодарения – 31, 5 год

Возраст Возрождения – 36 лет

Второй возраст Благодарения – 40,5 лет

Второй возраст Откровения – 45 лет

Второй возраст Страждания – 49,5 лет

Второй возраст Посвящения – 54 года

Второй возраст Послушания – 58, 5 лет

Второй возраст Приобщения – 63 года

Второй возраст Единения – 67,5 лет

Второй возраст Возрождения – 72 года


Месяцы:

1 – Церера

2 – Юнона

3 – Меркурий

4 – Марс

5 – Нептун

6 – Минерва

7 – Вакх

8 – Феб

9 – Венера

10 – Диана

11 – Плутон

12 – Юпитер

Начало месяца – появление луны.

Праздники Меридеи

Возрождение – начало года, начало восьмиды Веры, середина зимы

Юпитералий (празднество мертвых) – 23-24-ый день Веры

Перерождение Воздуха – начало весны, начало восьмиды Смирения

Весенние Мистерии – середина весны, начало восьмиды Нестяжания

Меркуриалий (празднество искусств и ловкости) – 23-34-ый день Нестяжания

Перерождение Воды – начало лета, начало восьмиды Кротости

Марсалий (празднество воинского мастерства) – 23-24-ый день Кротости

Летние Мистерии – середина лета, начало восьмиды Трезвения

Великие Мистерии – 23-34-ый день Трезвения в високосном году

Перерождение Земли – начало осени, начало восьмиды Воздержания

Осенние Мистерии – середина осени, начало восьмиды Целомудрия

Венераалий (празднество любви и счастья) – 23-24-ый день Целомудрия

Перерождение Огня – начало зимы, начало восьмиды Любви

Сатурналий (празднество веселья в память о Золотом веке) – 23-24-ый день Любви

Судный День и Темная Ночь – конец года, 46-ый день Любви


Главный Судный День и Темнейшая Ночь – 46-ый день Любви 36-го года или конец цикла из 36 лет (високосный год)

Великое Возрождение – 1-ый день Веры 1-го года или начало цикла лет.




Глава XXIV

Пленница получает свободу, но уходить уже не хочет

Согласно знанию, всё на свете было стихиями и их смесью, только Огонь и Вода сами по себе никогда не смешивались. Все четыре стихии, находясь в равновесии, приносили гармонию и миру, и человеку. Перерождение стихии наступало в момент ее ослабления и усиления противоположной стихии. Воздух перерождался во время сильной Земли, разгорающегося Огня и слабеющей Воды, – и наступала весна. Вода перерождалась в начале лета: во время сильного Огня, набирающего мощь Воздуха и иссыхающей Земли.

Плоть человека, кроме того что была Землей, постоянно находилась под влиянием других стихий, а времена года и лунная фаза при рождении вносили самый сильный вклад в свойства плоти, после ее половой принадлежности. Гумор определяли такие первичные свойства, как холод и горячесть, и дополнительные – сухость и влажность. Холод забирал силы, горячесть их добавляла, влажность разжижала, сухость сковывала. Холодному и сухому гумору соответствовали стихия Земли и черная желчь, холодному влажному – Вода и слизь, горячему и влажному – Воздух и кровь, горячему и сухому – Огонь и желчь. Перекос стихий приводил к хворям, к преждевременной смерти и даже к меланхолии – страшной болезни, ввергающей разум в Уныние: значит, обрекающей душу на гибель в адовом Пекле.

Над людьми с сухим и холодным гумором сильнее прочих довлела угроза меланхолии, особенно в начале весны, когда сила Земли была особенно сильна и разрушала избытком черной желчи тех, у кого ее и так было вдоволь. Чтобы избавить тело от слабости, следовало кушать горячую и влажную пищу, дышать благовонными смолами и принимать соответствующие снадобья. На разум благостно влияло общение с людьми кровяного гумора, а любовь помогла бы еще сильнее: астрологи считали, что Землю и Воздух, меланхоличный и сангвинический гуморы, могла объединить только Вода, то есть любовь и удовольствия. Пока в союзе Земли и Воздуха была Вода, влюбленная пара являла удивительное согласие, но с утратой чувств из-за перерождения Огня (неизбежного перерождения страсти), вместе ужиться уже не могла.

Астрологи не предсказывали будущее и, хотя довольно точно определяли время рождения и пол ребенка, гарантий не давали, ибо жизнью и смертью распоряжался Бог. Священники утверждали, что предсказать судьбу по звездам невозможно вообще, что при рождении каждый получает свой крест склонностей, гумор, лунный месяц, счастливые металлы и цвета, – а уж дальше всё зависит как от самого человека, так и от Божье воли. Тем не менее богатые семьи всё чаще заказывали у астрологов гороскопы – и получали странные таблицы с числами из двенадцати колонок на семьдесят два года. Впоследствии эти таблицы могли указать благоприятные дни для самых важных начинаний – странствий, войн, турниров, торговых сделок, операций, венчаний и родов… Правда, трактовали разные астрологи гороскопы по-разному. Но все они соглашались в одном: категорически не советовали Земле и Воздуху венчаться – рано или поздно такую пару ждали ссоры, неприязнь и вражда.

________________

Весь день солнца, словно сокровище, достался Лодэтскому Дьяволу и «девчонке в красном чепчике». Оставаясь в постели за завесой балдахина, они в своем красном убежище, голые и счастливые, упивались любовью, беседовали, шутили… Ревнивая Айада находилась с Соолмой, так что за сутки только повар дважды нарушил уединение покрытого шрамами мужчины и красавицы с нежной, лилейной кожей. Порой они просто молчали – и тогда зеленые глаза смотрели в светло-карие: Рагнеру казалось, что он плывет в соленом и теплом море, а Маргарита представляла себя тонущей в сладкой карамели. И они совершенно не беспокоились о том, что где-то за красной завесой простирается мир, где они были связаны долгом перед своими семьями, преступны в глазах Экклесии и закона, слишком неравны, по мнению общества, – не задумывались о том, что всё это разделит их в будущем. В этот день солнца будущее исчезло.

После полудня Маргарита решила расчесать волосы Рагнера. Она сидела в изголовье кровати, прислонившись к подушкам, а он, ощущая спиной ее тепло, полулежал между ее ног. Пока его расчесывали, Рагнер трогал ее груди, играл с ними, вертел головой в попытках их поцеловать или пытался захватить сосок ртом, из-за чего Маргарита тяжко вздыхала.

– Ты хуже ребенка, – произнесла она, вытягивая гребнем темно-русые пряди. – Триаду часа посидеть спокойно не можешь… А у тебя уже волосы седые. Особенно вот здесь… ближе ко лбу.

– Всё, разлюбила меня, старика? – засмеялся он, оставил в покое ее грудь и принялся наглаживать девичьи бедра.

– Не дождешься, – ответила Маргарита и поцеловала его в тоненькую седую прядку. – Я люблю стариков.

Рагнер мурчал от удовольствия. Он выглядел совсем другим человеком – от его мрачности и хмурости не осталось даже следа. В светло-карих глазах, как и за окном, расцветала весна.

– Что за тряпка висит? – спросил он, показывая на платок над ликом Блаженного. – Она мне глаза мозолит. Но с такого трона я ни за что не встану! – прижал он обеими руками к себе ее бедра и откинул голову для поцелуя. Маргарита провела пальчиками по тонкой коже за его ушами, отчего Рагнер сладко зажмурился, а потом поцеловала его в губы.

– Оставь тряпку, – ответила она, снова пытаясь распутать его пряди. – Это я повесила.

– И это зачем?

– Мне эта морда не нравится. Она за нами подглядывает.

Он запрокинул голову, удивленно глядя на девушку.

– Она… похожа на бродягу, который перед казнью оставил предсказания о тебе, – начала краснеть под его взглядом Маргарита; ее и так румяные от бесконечной любви щеки запылали ярким багрянцем. – И обо мне… Не знаю, как сказать, и не хочу о них говорить.

– Я от тебя не отстану, – внимательно смотрел Рагнер. – Тут явно что-то важное скрывается. Ни о каких пророчествах бродяг мне неизвестно, но я хотел бы знать. Особенно если они про меня и про тебя, – и он опять полез целоваться.

– Слушай тогда…

Она опустила голову Рагнера, чтобы он не видел ее лица, и захватила гребнем новую прядь его волос.

– Около года назад я смотрела на казни у ратуши… Мы с подругой забрались в нишу со статуей льва. Я была в красном чепчике, и бродяга всей толпе на меня указал.

Рагнер встрепенулся, приподнялся и обернулся к ней с округлившимися глазами.

– Это ты?!

– Ты же сказал, что ничего не знаешь! – возмутилась Маргарита. – Ложись давай на место… А то я сейчас красная, как земляника, стану.

Рагнер медленно и с загадочной улыбкой лег между ее ног.

– Мне рассказали это, когда про палачей в твоем доме докладывали, – вздохнул он. – Стишки эти… Полностью… Не знал, что они от бродяги.

– Только не повторяй их! – вскрикнула девушка. – А я то плакать буду, – уже нежно произнесла она свою угрозу.

– Нет, я не собирался, – задумался он. – Как можно? Там такие слова…

За это Маргарита снова поцеловала его в седую прядь.

– Бедняжка, – поглядывая вверх, сказал он. – Так ты всё это слушала?

– И никуда с проклятого льва слезть не могла! Все смеялись. Вся площадь. А когда я прыгнула со льва к брату, он меня не поймал. Я сильно подвернула лодыжку, и у меня юбка задралась: все ноги были на виду. И это еще не всё… Чепец я сняла, а Нинно, тот здоровяк, которого ты чуть не убил, он меня на руках нес до дома, и все думали, что я его пьяная, загулявшая жена. Ужасный был день, – вздохнула она и снова опустила голову Рагнера, лицом от себя. – Зато ныне не жалею… Когда ты меня стал целовать на кладбище, я и тебя боялась, и того что ты брата Амадея откажешься спасти, и… застыла от ужаса, что эти грязные стишки исполняются. Меня будто силы покинули – так страшно было. А потом решила, что надо вытерпеть… и дальше жить, если получится, а то я уже восемь дней дрожала всякий раз, когда тебя видела.

– Ясно теперь, – услышала Маргарита его серьезный голос. – Точно уже не жалеешь?

Вместо ответа, она обняла голову Рагнера и покрыла ее мелкими поцелуями, а после возобновила попытку расчесать его волосы.

– Значит, остался твой муж и герцог Альдриан, – задумчиво сказал Рагнер после небольшого молчания. – Всё же я Альдриана пригну! – повеселел он и посмотрел на нее хитрыми, цвета карамели глазами.

– Пригни, пожалуйста, – сердито попросила Маргарита. – И нижее всех. Он заслужил.

– А с Альдрианом у тебя что было? – удивленно спросил Рагнер, приподнимаясь и поворачиваясь к ней.

– Не хочу говорить и об этом, – отказалась она. – И не настаивай.

– Грити? – сел напротив нее Рагнер. Маргарита прижала согнутые колени к груди, обвила их руками, будто хотела спрятаться в саму себя, и опустила голову.

– Давай рассказывай, – потребовал Рагнер.

Маргарита хмурила брови. Тогда он обхватил ее лицо обеими руками и легко поцеловал.

– Рассказывай, – тихо сказал он. – А то я могу оставить Лиисем без правителя – с меня станется. Как минимум я ему двину.

Маргарита посмотрела на него с обожанием.

– Я тогда в тебя бесповоротно влюблюсь, – сказала она, убирая его руки от своего лица.

– Теперь я еще больше хочу его покарать, – широко улыбнулся Рагнер. – Я ведь в тебя уже влюбился. Сразу, как увидел тебя… голышом, – с озорством в глазах пояснил он и, обнимая Маргариту, уложил ее на спину, а сам лег рядом. – Я ее сразу узнал, – поглаживая девушку между ног, ласково прошептал Рагнер. – Твою теплую, пряную норочку, в которой мне так хорошо. Назову ее, твою милую, красивую норку Маргариткой.

Маргарита широко распахнула глаза:

– Ты и там разглядывал, пока я была без сознания? И трогал?

Рагнер убрал руку и, с нежностью глядя на нее, сказал:

– Нет. Тебя Соолма раздела и осматривала. Ну а я… Я тоже немного на тебя посмотрел, – продолжал улыбаться он. – Хотелось бы дольше, но и Соолму не хотелось обижать. Я же должен был понять: придет за тобой муж или нет, красивая ты или… А то лицо твое так раздуло – не мог представить, какая ты… Лишь один прекрасный зеленый глаз остался. Наверно, я влюбляться начал, как только этот злой глаз впервые увидел, – нежно поцеловал Рагнер Маргариту в левое веко. – А окончательно голову потерял, когда ты уже здесь лежала. Я смотрел на тебя – и оторваться не мог. Потом вещи раскладывал, а сам всё на эту кровать глазами дергал. Ты же спала, спала и спала – и так до самого утра… Красивая моя соня, – добавил он, проводя рукой от ее груди до впадинки пупка. – И даже тогда ты была прекрасна. Как ангел с оторванными крыльями, рухнувший с Небес и ударившийся о нашу грешную землю.

– А я тебя так боялась. Ты страшный был. А почему вы меня не одели. Хоть в сорочку?

– Нагими люди меньше лгут, – дернул бровями Рагнер. – Одежды сами по себе обман и дают силы лукавить. Правда, после тебя я больше с красавицами так делать не буду, а то сам силы потерял… Ты просто не знаешь, какой я страшный бываю с другими на допросах. Ты мне: «Не знаю, не знаю, госпожа Совиннак мое имя»… Снова: «Не знаю». И плачешь… И упорно лжешь мне, хотя почти нагая… А я сижу и принимаю всё это… – нежно улыбнулся он. – Сам поражался… Я ведь сначала подвох искал. Ну как так может повезти, что, вместо призрачной вероятности найти в том доме план подземного хода, мне привозят красавицу-жену бывшего градоначальника? Потом Аразак о тебе таких гадостей наговорил, что ты прям исчадием Ада выходила: расчетливая и способная на любую подлость. Соолме ты не понравилась… Потом с поваром тебя застал… Любовь у них, – сверкнув зубами, шире улыбнулся Рагнер, когда щеки Маргариты опять начали краснеть. – Словом: ты никому не нравишься и слава у тебя страшная, – ты моя женщина! И я не верю, что мне так повезло… – поцеловал он девушку, после чего шлепнул ее ладонью по бедру. – Так ты мне признаешься про Альдриана? Или мне его тоже придется раздевать да голым допрашивать? Я лучше на тебя смотреть буду, чем на него.

– Я с супругом в восьмиде Веры была в замке, на торжестве в честь его возраста Возрождения, – вздохнула Маргарита. – Он меня на первый танец пригласил…

– Конечно, ты же самая неотразимая… – стал перебирать ее волосы Рагнер.

– Да, я была неотразимо хуже всех! – засмеялась она. – Ортлиб так хотел. Я должна была побыть дурнушкой один вечер… Вот я и оделась… как черепаха. Правда, должно быть, вышло похоже, – снова засмеялась она. – Платье жесткое, стояло колом и всё в больших ромбах. В нем даже двигаться было тяжело или кланяться. А вокруг все были такие… Платья у них такие роскошные и очень открытые… Ну а я единственная в закрытом до подбородка наряде – вот герцог Альдриан и обратил на меня внимание. Сначала я рада была, когда он меня на танец пригласил, но потом… Сразу после этого танца, меня за стол герцога усадили, рядом с его троном, – вспоминая тот вечер, загрустила девушка. – А Ортлиб сидел в другом месте, за другим столом, вдали залы. И он не уходил, хотя от него этого ждали, и меня не отпускали, пока Альдриан танцевал целый час. Потом супруга отправили готовить бумаги, я же осталась одна в замке. И все мне за тем столом говорили, что это честь. И вино надо было пить, потому что пили за герцога, – опять вздохнула она. – Потом я сказала, что плохо себя чувствую, и мне позволили уйти, только отвели коридорами не к выходу, а в спальню – и закрыли там. А потом он пришел, и я его случайно по щеке ударила.

– Чего? – не поверил Рагнер. – Ты своего герцога по роже нахлестала? Альдриана?

– Да, – невесело усмехнулась Маргарита. – А он разозлился и выбросил меня из спальни на пол коридора. Потом я бегала по замку и искала выход. Потом он лишил супруга должности и разорил его. Когда-то из-за меня дяде пришлось взыскание платить в десять золотых монет, и я едва семью не пустила по миру, а семь лет спустя уже тысячу альдрианов муж платил… Так вот, – с грустными глазами улыбнулась она, – у других из-за меня бедствий намного больше, чем у тебя.

– А твой супруг, что сказал или сделал?

– Сказал, что неважно, ведь ты шел на Элладанн… И был очень рад тому, что я не изменила ему.

Рагнер нахмурился и о чем-то задумался.

– Ты-то отчего расстроился? – спросила его Маргарита.

– Да обо всем подряд размышляю. Скажи ты мне раньше, что своему герцогу по щекам надавала, мне, пожалуй, смелости не хватило бы подойти к тебе… О предсказаниях этих тоже думаю. О моей девочке в красном чепчике, – поцеловал он ее губы, – которую обидел злой Альдриан. Ничего, я с ним за тебя, моя прекрасная дама, разберусь, – поцеловал он ее уже в лоб. – Побегает у меня по Лиисему, как ты по замку, или унижу его как-нибудь. Сильно он к тебе лез?

– Поцеловал немного… Но минуты не прошло, даже четверти минуты. То платье таким большим было, что он меня в нем не смог поймать, и я вывернулась… и, не думая, ударила. Честно говоря, не жалею…

Рагнер поцеловал ее правую руку, потом и левую.

– Но я за другое на него обижена… Ортлиб винил во всем канцлера Помононта и не держал зла на герцога Лиисемского, а вот я… Всем в той парадной зале из-за моего уродливого платья было ясно, что супруг желал уберечь меня, что ревновал. Все видели, что герцог Альдриан унижал его ради забавы, оказывая мне знаки внимания: смеялся над ним и надо мной. И даже это ему показалось недостаточной потехой, и меня завели в ту спальню! Так гадко! Не знаю, понимал ли Альдриан, каково мне было… может, и не понимал, и это еще обиднее, словно я… не знаю… кровать. Разве можно обидеть кровать? А я так плакала, когда домой вернулась. Мне казалось, что на меня ни за что вылили нечистоты. Это было так же, как когда тот бродяга взял и указал всей толпе на меня: просто взял и надо мной поиздевался… Я раньше думала, что нищий выбрал меня наугад из-за яркого чепца. Сейчас не знаю, что думать… А ты, что скажешь? Возможно ли, что кто-то может так точно предсказывать?

– Я тоже не знаю. А вот мой Дьявол точно сказал бы, что да. Он верил в предсказания: знал место, время и кого ему искать. Приходится верить, что наши жизни написаны заранее… А значит, и Бог всё же есть…

– Ты… уверен, что на самом деле был за Линией Огня? Что не ошибаешься?

Рагнер помотал головой.

– Подо мной была карта, надо мной – небо. Таких созвездий я более нигде в нашем мире не видал… Поверь, я был бы счастливее, живя как все. Я и стараюсь так жить: как будто бы не был там и не встречался со своим Дьяволом.

– Расскажи еще о нем, – попросила Маргарита. – Я хочу лучше тебя узнать. Почему он спас именно тебя?

– Не знаю… – вздохнул Рагнер.

Он немного помолчал, раздумывая продолжать ли этот неприятный разговор, но потом, будто слишком долго молчал, начал делиться с Маргаритой воспоминаниями.

– Я знаю немного: лишь то, что мой Дьявол исполнял завет предков, чему сам был не рад, – хмуро произнес Рагнер. – Когда я его впервые увидел, то он ткнул в пряжку с короной, какую мне подарил принц Ламноры. Мне порой думается, что если бы принц Дионз не погиб, то Дьявол спас бы его, а я бы умер с колом в заднице. Еще я знаю, что раз явился сам король, то это было для него очень важно. Я, может, так рассказал, что ты подумала, что пересечь Линию Огня просто. На ней мы были ночью. Но днем, пока приближались, а затем отдалялись, я чуть не помер от жары и духоты, хотя был в тени, внутри повозки. Сквозь щели дул ветерок из-за того, что повозка летела, как птица по небу, но днем ветер стал походить на дыхание дракона. Меня тошнило, трясло, и я терял сознание. После этого я где-то на триаду занемог. Правда, когда меня везли назад через год, должно быть, я привык к адской жаре – и мне было легче, но всё равно разок-другой вывернуло. С моими спутниками было то же самое. Задержись мы на Линии Огня дольше или с ветром не повезло бы, или сломались бы наши повозки – и всё… Так что король Аомонии подвергал себя смертельной опасности, но… Я так и не понял до конца, чего он от меня хотел и почему отпустил тоже…

– Наверно, вы подружились…

– О, поверь мне, нет! – широко раскрыл глаза Рагнер и помотал головой. – Перед тем, как меня отпустить, он пришел… попрощаться, что ли… Сказал мне кое-что… Я уже немного выучил их язык и его понял. Он мне сказал, что надеется, что я сдохну в пустыне, что он меня ненавидит, что я его смертный враг из-за того, что творил на его земле… В пустыне, когда я шел к своим, я и правда едва не погиб. Старался беречь воду, но чертова пустыня всё не заканчивалась, в отличие от воды во фляге. После того как я остался без воды, прошел какое-то время и упал. И вдруг – на меня стервятник сел… Я, как безумный, нашел в себе непонятно откуда силы, сломал ему крылья и еще живому прокусил гадскую кожистую шею у самых перьев. Потом, напившись, пошел дальше, ведь если стервятник прилетел, значит, где-то уже недалеко были леса, может и побережье… Я еще трех, кажется, стервятников убил, пока шел… Или больше… Повезло, что они там голодные и нетерпеливые.

Маргарита с жалостью смотрела на Рагнера, а он продолжал говорить, глядя сквозь нее и вспоминая то, что случилось четырнадцать лет назад.

– Когда я вернулся из пустыни, то пошли слухи, что меня спас Дьявол, вот потому-то я короля Аомонии так нарек. Я его ненавидел не меньше, чем он меня. Это он научил меня забыть про страх в схватке, но как! Мне о Аомонии и рассказать-то нечего – я, как собака, год просидел полуголым на цепи в весьма милом внутреннем дворике. Там было много зелени, и бил фонтанчик, вот только я изнывал от жары и не мог дотянуться до этой благодати. Так год и провел. Свой возраст Посвящения так встретил… А под ногами у меня, будто нарочно, была карта мира – изумительный, тонкий рисунок на камне. Эта карта стала моим единственным развлечением за целый год. Я, правда, всерьез думал, что лет пять там провел: очень удивился, когда узнал, что всего год… А развлечением моего Дьявола было приходить ко мне и швыряться в меня кинжалами. Убить он не хотел, иначе легко бы это сделал. Когда в тебя летит кинжал, есть только миг, чтобы это понять. Сперва я и этого мига не умел видеть. Потом научился уворачиваться, так его услужники гоняли меня палками, чтобы я кинжала не поднял, но однажды я перехватил кинжал налету и метнул его обратно – он попал Дьяволу в грудь, но тот не умер, а захохотал, харкая кровью. До сих пор этого не понимаю: он будто ничуть не чувствовал боли… И ушел с кинжалом в груди… Потом он долго меня не навещал: всё же я хорошо его подпортил и он лечился. После этого мне стали связывать руки, а мой Дьявол еще яростнее бросал в меня кинжалы. Когда я совсем перестал бояться ножей, то ко мне стали приходить с мечом. Ни капли меня не жалели, ты уж мне поверь. Ааа, – простонал Рагнер и скривил лицо. – Даже вспоминать и говорить не хочу. Добрая часть моих шрамов – это оттуда, а не из битв на Меридее, как все думают. Что-то от ножей, что-то от меча. Меня немного подлечивали – и заново… Тогда я впервые жалел, что у меня всегда очень быстро затягиваются раны… Словом, меня травили, как будто я был зверь, а я и защищался как зверь. Только и думал, что однажды, перед смертью, наваляю Дьяволу от души и уже убью его наверняка – это было единственное мое желание. Но когда я получил свободу, то покинул Сольтель так быстро, как смог. Побоялся, что меня свои же снова выгонят в пустыню к Богу на суд, – улыбнулся он внимательно его слушавшей девушке. – На своем неимоверном «Гиппокампусе», на который никто не позарился, и с теми, кто навоевался, я отправился домой. Но мы попали в бурю и заблудились, – прижал ладонь ко лбу Рагнер и зажмурился от стыда. – Великие лодэтские мореходы из Ларгоса! Нас немного оправдывает лишь то, что мы не знали тех мест и их карты не существовало. Нас прибивало к берегу, и мы были только рады, пока не поняли, что возвращаемся к той же лагуне, где Дионз. И снова было поздно! Вскоре нам встретился корабль сольтельцев, похожий на боевой – и он пошел к нам. Тут и пригодились крылья «Гиппокампуса» – с ними он уж очень отличался от кораблей с Меридеи. Если бы заподозрили, что мы меридейские воины, – то площадь и колья. Еще мы завесились тряпками, а еще нас спасли мои новые зубы – такое только в Аомонии делают и очень богатым людям. На нас посмотрели издали, оценили мою улыбку, – блеснул зубами Рагнер, – и не стали задерживать, однако я всё же решил плыть к Дионзу: хотел посмотреть на их оборону с моря и берега. Не мог я просто так отбыть и не отплатить за своих братьев, ведь их не просто казнили, а унизили… Будто бы сольтельцы не творили циклами лет насилие в Меридее… Своих спутников я снова смог уговорить совершить подвиг. С Эориком было сложнее, но я наврал ему по секрету, что украл в Дионзе плащ-невидимку и, благодаря плащу, сбежал оттуда. Ну, а этот плащ, понятно – невидимый для всех, кроме меня. С ним я могу разгуливать незаметным, только изредка это делать – ведь колдовским чарам надо восстановиться, как, к примеру, яду у змеи. Эорик с тех пор верит, что у меня есть плащ-невидимка, – засмеялся Рагнер. – Но, пожалуйста, не разоблачай мой обман, а то так смешно подшучивать над Эориком и Сиуртом!.. Причаливать к порту мы не стали: я один доплыл до берега на лодке, потому что лишь я знал то, как себя вести. Странным это не казалось. Сольтельцы нападали на нас, так как им были нужны наши женщины: от них рождались красивые люди с более стойкой к солнцу кожей, а у безбожников из-за Линии Огня кожа всё еще очень белая, как мел, и мгновенно сгорает на солнце, оттого они завешиваются тряпками и вообще не любят бывать на солнце и покидать свои стеклянные башни. Я как раз был весь обожженный и красный после пустыни – вполне сошел за безбожника из Аомонии… Осматривая побережье, я забрел на портовый рынок, где моих друзей год назад казнили – в том же месте теперь продавали людей. В вонючем углу я увидел черную девочку лет восьми. Она отказывалась от пищи и была похожа на скелет; от лица – одни огромные несчастные глаза… Я ее пожалел – вспомнил, как сам сидел на цепи и был таким же жалким, но дешево мне ее не отдали, поскольку видели мои зубы и думали, что я богат: сказали, что принцесса из-за Линии Огня. Дьявол из моих вещей забрал лишь пряжку с короной, остальное вернул… Доспехи и оружия я, конечно, тоже назад не получил. Но одна ценность у меня осталась: кольцо с большим рубином. Матушка мне его подарила, – тяжело вздохнул он, – перед захватом нашего замка в Ларгосе. Больше я ее ни живой, ни мертвой не видел… А мне едва четыре тогда исполнилось… Она предпочла гибель надругательству, и ее имя стерли из Истории за самоубийство – нет ни могилы, ни портрета, ни строки нигде, будто бы я появился на свет без матери.

– Совсем не жалко было кольца? – удивилась Маргарита.

– Тогда уже нет. Всё доставалось брату, мне же надлежало самому заслужить или завоевать земли, поэтому мне переходили доспехи отца и его оружие, рыцарский конь и это дорогое кольцо. Его я должен был подарить своей избраннице, но моя невеста вернула мне кольцо и вышла замуж за другого – за того, с кем я никак не мог тягаться. И на кольцо мне после этого стало наплевать: больше я ни одной даме не собирался его предлагать, но выбросить в море тоже не мог. Я выменял Соолму на кольцо и, не зная, что с этой девчонкой делать, предложил плыть со мной в Лодэнию, поскольку за Линию Огня я никак не мог ее отвезти. Соолма согласилась. Ее настоящее имя: Соолма-Криду-Поэни-Дуа-Саржра, – рассмеялся Рагнер. – И это еще не полное имя – короткое. Всего-то из пяти имен ее женщин-предков. Вот так и появилась Соолма. Я этого раненого зверька привез в Ларгос, отдал на воспитание Вьёну и его будущей жене, а сам отправился на Бальтин. Соолма оказалась более благодарной ученицей, чем был я. Ее познания во врачевании и языки, какие она знает, – это всё благодаря моему другу и ее собственной любознательности. Ладно, хватит о Соолме, – легко поцеловал Рагнер Маргариту. – Просто хотел, чтобы ты поняла, какая у нас с ней связь. Соолма в первую очередь мне близкая и дорогая подруга. И она мне благодарна… Так что не бойся ее. Она ничего мне не сделает, а значит, и тебе.

Рагнер замолчал. Наваливаясь на девушку, он стал ее целовать и сильнее прижимать к себе.

– А у вас есть дети? – спросила Маргарита, пока еще могла говорить.

– Нет, – оторвался он от ее тела. – Из Соолмы сперва хотели сделать девку. Она не покорялась, и ее решили вновь продать, но до того с ней уже сделали что-то, чтобы детей никогда не было. Не знаю, что-то там повредили, хотя ее девство не тронули… Так уже делают в Сандел-Ангелии, в той части Сольтеля, что принадлежит Санделии, и это уже распространяется по Меридее. По крайней мере, на Утте сводники уже поступают так со своими девками. Научились как-то… Вроде бы это к лучшему при таком ремесле, но девушки часто умирают… А еще Соолма помнит, что ей было невыносимо больно… Всё дурное множится с каждым новым кораблем, что возвращается оттуда, – задумался он, но потом улыбнулся. – А Дионз мы взяли! И всё благодаря тому, что я осмотрел побережье и смог рассказать, как напасть с моря. Через года два несметное число кораблей атаковало город – вот так я отомстил за друзей… Слава об этом подвиге обошла меня стороной, и сейчас никто не помнит, что это я помог, но это ерунда… Всё! Довольно мне хвастать… – прижал Рагнер к себе Маргариту. – Хочу целовать свою девчонку в красном чепчике! Тихо, – прошептал он, когда она хотела еще что-то сказать. – Ну помолчи хотя бы с полтриады часа…

– Я уже и так триаду часа молчу и тебя слушаю, – улыбнулась Маргарита. – Хорошо, молчу, – прошептала она и, не переставая улыбаться, закрыла глаза.

________________

К ночи Маргарите удалось привести в порядок волосы Рагнера. Теперь они красивым, ровным потоком спускались к его плечам, слегка закручиваясь на кончиках. Правда, столь холеная шевелюра смотрелась непривычно и странновато, особенно в контрасте с израненным, мужественным телом.

– Лишь бы тебе нравилось, – смеялся Рагнер. – Мне наплевать. Сделаешь мне завтра хвост с косой, и пусть все завидуют: их никто так не чешет. Завтра к Ивару поеду. Надеюсь, король оценит, что я уважаю Культуру и стараюсь угодить его глазам.

Рагнер поднялся и стал одеваться.

– Ты куда? – удивилась Маргарита. – Уже колокол давно пробил отбой.

– Дело одно есть, – сверкая зубами, широко улыбался Рагнер. – Надеюсь, не рано, а то всё будет зря.

Он надел штаны и оставил рубашку навыпуск, и так его ухоженные волосы стали еще заметнее. Со спины Рагнер походил на одного из щеголей двора герцога Альдриана. Он посмотрел в зеркало, наградил Маргариту за ее труды теплой улыбкой и пробормотал:

– Пусть поржут… Всё равно я буду сильнее смеяться.

После чего Рагнер направился к входной двери и, резко открыв ее, выпрыгнул в коридор.

– Попались! – громко сказал он, приметив Лорко. – Так и знал, что дня не пройдет! Ольвор и Сиурт – еще пятнадцать ночей подряд. Всего двадцать с сегодняшней. В следующий раз увижу карты – дам еще тридцать, – довольным голосом сказал Рагнер, замечая, что на его волосы вытаращились все трое мужчин. – Я предупреждал!

Усмехаясь, он медленно вернулся в свою спальню и стал раздеваться.

– Что это было? – спросила Маргарита.

– Дозорю тех, кто в дозоре. Еще пару раз выйду сегодня-завтра и потом про них не забуду. А то распустились от моей доброты. Лорко с картами к ним ходит, а дуют они так, что ничего не замечают. Вот, отучу на всю жизнь.

– А Лорко?

– А Лорко пусть теперь от Хельхи бегает, – засмеялся Рагнер, забираясь к Маргарите и закрывая балдахин. – Она ему не спустит и поголодать заставит. Ну еще изгоем побудет за то, что не огреб от меня. Пусть сидит с твоим монахом и слушает проповеди о меридианских Добродетелях. Благодать! – потянулся он, обнял Маргариту и перекатился вместе с ней на спину. – Я бы и завтра никуда не уезжал, – прошептал он, глядя в зеленые глаза. – Постараюсь раньше от Ивара отделаться – и к тебе. Еще проверю, как крепости восстановили и укрепили, а потом точно к тебе. Будешь скучать?

– Ооочень, – жалобно ответила она.

Рагнер внимательно глядел на нее, о чем-то размышляя.

– Что такое? – спросила девушка.

– Да вот, снова думаю о случайностях, благодаря которым я сейчас здесь, с тобой. Я мог бы с Иваром пойти еще несколько лет назад – ты бы девчонкой лет одиннадцати была. Тогда я сбежал и не думал, что вернусь домой, но брат умер… Потом решил, что уж лучше повоюю, чем стану пауком паучьей черепахи… Я часто поражался, отчего же мне такая бестолковая звезда досталась, а ныне, после предсказаний того бродяги, уверен, что всё было ради тебя. Вот и думаю теперь о прошлом и о будущем… Мне даже предложить тебе нечего. Я хотел бы, чтобы ты осталась и после Орензы тоже. Но ты замужем, – грустно улыбнулся он, – а я успел жениться.

Маргарита едва не призналась ему, что не вышла замуж за Ортлиба Совиннака, но вспомнила строгое предостережение брата Амадея и решила, что прежде еще раз расспросит праведника.

– Я же говорила: у меня нынче нет супруга, – сказала она. – Я не хочу быть с ним и боюсь его. Очень сильно боюсь. Он мне опротивел. Я его боготворила, но сейчас… ничего нет от той любви. Ту его сторону, какой я раньше не замечала, я не могу принять и не хочу. Поцелуй меня и хватит думать.

Рагнер так резко ее поцеловал, что она засмеялась.

Когда изнеженная лаской и любовью Маргарита засыпала на груди Рагнера, она думала, что уже ни о чем не жалеет и примиряется даже с тем, что произошло в доме на улице Каштанов. Лица Идера Монаро, Эцыля и Фолькера пропадали, бледнея, растворялись… Исчезал и Ортлиб Совиннак в черной бархатной токе, и его медвежья походка.

________________

Ночью прошел дождь, а к утру медианы первой триады Нестяжания опять ярко засветило солнце. Оно заливало благодатным светом и Элладанн, и душу Рагнера. Он старался выглядеть серьезным, но мыслями то и дело возвращался в красную кровать к зеленоглазой девушке с волосами цвета теплого золота – и начинал улыбаться.

Деревья вдоль Западной дороги оделись в нежную листву, среди них парили розовыми облаками персиковые сады, и уже начала распускаться робким белым цветением сладкая вишня. По Элладанну плыл неповторимый сахарно-пряный запах весны, что окончательно изгнала с царствования холод. Горожанки украсили платья букетиками трогательных фиалок, незамужние девушки поверх чепцов носили пестрые веночки, но всех краше смотрелись уличные девки с синими гиацинтовыми колокольчиками в распущенных волосах – похожие на языческих жриц, они будто славили возрождение жизни, плодородие и любовь. Эти красавицы ходили в обнимку с ладикэйцами, обольстительно звонко с ними смеялись, а торговки сластями предлагали парочкам купить лакомства.

Рагнер Раннор, направляясь в Западную крепость, готовился к непростому разговору с королем Ладикэ. Ивар Шепелявый изводился от нетерпения и требовал от своего союзника брать приступом замок. Рагнер же понимал, что если Альдриан Лиисемский убежит, то штурм двойных крепостных стен будет не только кровавым, еще и бесполезным. Кроме того, чтобы вышел хоть какой-то толк, метательные машины нужно было подвести слишком близко к холму, значит, недопустимо близко к врагу.

«С высоты холма огонь из их пушек легко достигнет нас, – думал Рагнер, – если же ядра попадут в бочонки, то взорвутся не замковые стены, а мои люди вместе с катапультами. Я потеряю оружие и открою противнику то, как его уничтожить: они престанут ужаться и сами нападут. Слишком много доводов против. Пустить одних бойцов без прикрытия громовых бочонков к двойным стенам – всё равно что добрую их часть сразу отправить на тот свет. Скольких я тогда потеряю из трех тысяч и семи сотен, что у меня осталось? Еще тысячу за раз или две? Нет, только не перед скорым наступлением на нас…»

На этот раз король не встретил Рагнера. Его провели в просторную комнату вверху донжона Западной крепости, обставленную как тронная зала: король Ладикэ всегда возил с собой балдахин и Малый трон. Рагнер увидел под пестрыми, синими в золотых дубовых листьях, драпировками важно восседающего Ивара Шепелявого, одетого в сплошные боевые доспехи и синий рыцарский нарамник с витиеватым рисунком родового герба: в круглом венке из дубовых листьев блистала корона, а под ней лежало белое перо Ангела. Рядом с родовым гербом рябили знаки других кланов Меридеи из предков короля – был там вышит и белый морской змей Ранноров, и красный петух Хамтвиров, и огненный кит Хвитсуров, и бурый медведь Винхаэрда, и крылатый лис Канэррганттов; даже были золотой олень королей Бронтаи, пурпурно-голубая мантия королей Санделии, белый единорог королей Аттардии да черная башня Кагрсторов, бывших властителей Лодэнии. К бедру короля Ивара прислонился тяжелый парадный меч в драгоценных камнях, на широкой груди покоилась массивная золотая цепь с крупными рубинами, три перстня перехватывали толстые и короткие пальцы пожилого монарха. Лишь широкую, наполовину лысую голову обделили прикрасами, но и она, будто не желая отставать, ярко розовела пятнами солнечных ожогов с кончика короткого носа да под круглыми глазами короля.

«Если бы корону взял, то и ее непременно нацепил бы», – подумал Рагнер, почтительно склоняясь перед королем и присаживаясь на поставленный для него стул.

За возвращение Сиренгидии королевству Ладикэ Рагнер уже получал тунну серебра. Тунна золота в случае полной победы доставалась королю Лодэнии, родному дяде Рагнера. Да и не ради наживы сражался Лодэтский Дьявол – в средствах после получения наследных земель и женитьбы он перестал нуждаться. Желание убивать тоже им не двигало. Он воевал, потому что любил сражаться, любил проводить дни в походах со своим войском, любил трудные задачи и, главное: любил в итоге побеждать. Вот и король Ивар, хоть весь потемнел от злобы, когда увидел черную фигуру дерзкого герцога, был вынужден сдерживать спесь, дабы бы не разругаться с союзником и не остаться без его таинственного громового оружия.

– Фто фкашефь мне, герфог Рагнер Раннор? – спросил на меридианском король Ивар. Немногим из того, что его искалеченный рот не коверкал, было полное имя Рагнера, и это порой выглядело странно: из кучи смятых слов вдруг хлестко выпадало это лодэтское имя.

– Нечего добавить, – хмурил брови Рагнер, напуская на себя мрачный вид. – Я всё тебе уже сказал: укрепляемся пока здесь – зальем их войско огнем. Если Альдриан и после не захочет сдаваться, то погоним его дальше. Миттеданн и Фольданн – единственные города с каменными стенами до южного побережья, но они небольшие, осады не выдержат – Альдриан в них не будет задерживаться, значит, и тратить силы на их штурм не стоит. Уверен, он спрячется либо в каком-нибудь замке на горе, либо в одном из портовых городов – будет дрожать, бояться измены и заклинать о чуде как король Элла. Альдриан сам всё это понимает. Кабы не твое унизительное условие с поцелуем руки, он уже пошел бы на мировую.

– Я ффоефо мнения не профил! Мои уфлофия ф фамого нафала были факими!

– Знаю, – недовольно ответил Рагнер. – Просто вдруг ты поумнел и передумал.

Король Ивар начал багроветь и покрываться потом, но он замолчал слова, которыми хотел назвать нахального и бесцеремонного герцога.

– Эфо дело феффи! – сжимая кулаки, гневно вскричал он. – И меффи!

Рагнер еле сдержался, чтобы не расхохотаться ему в лицо, но короля соседней державы злить не стоило, да и войну Ладикэ с Лодэнией герцог Раннор развязывать не собирался. Поэтому он тоже смолчал – рот с большими губами не дрогнул, лишь светло-карие глаза повеселели.

– Гте фы был ффера? – раздраженным голосом поинтересовался Ивар Шепелявый. – Фы ффера долшен был фтефь быфь!

Глаза Рагнера снова стали жесткими и колючими.

– Занят был. Я ничего тебе не должен. А вот ты мне – да! Ты отдал только половину от тунны серебра. Лучше мне ответь: ты еще долго будешь зажимать то, что я заслужил?

– Фофми фамок! – крикнул король Ладикэ.

Пряча улыбку, Рагнер резко встал и быстро устремился к окну: уж очень комичной выглядела злоба Ивара, облеченная в такие словесные выражения, и сдерживаться в столь хорошем настроении он не мог. Когда Рагнер поборол так и рвавшийся наружу смех, то с серьезным лицом развернулся сине-золотому балдахину и пожилому королю на троне.

– Я тебе уже сказал, – сложил на груди руки Рагнер, – не будет штурма замка моим громовым оружием. Сам можешь брать его приступом. Почему нет?

Ивар раздул ноздри и от ярости приподнял верхнюю губу.

– Мои фоины и фак больше ффех фоффродали! Я поферял больфе полофины!

– Ладно, король, хватит нам пререкаться, – миролюбиво проговорил Рагнер. – Я не уступлю. На штурм замка я пока не пойду, говорю тебе еще раз и более повторять не буду. Я не могу сейчас лишиться людей. Скоро прибудут десятки тысяч врагов, а Альдриан всё равно сбежит. Кроме того, не забывай, что за стенами замка кусок земли Мери́диана: один шальной бочонок там взорвется – и мне несдобровать, да и ты так просто не отделаешься – за тебя Экклесия тоже возьмется, не сомневайся… Я знаю, что тебе не терпится покончить со всем, как и мне. И замок глаза тебе мозолит – из этого окна его так хорошо видно! Вот из моего окна другой вид, поэтому я спокоен. Смени комнату, жди и будь готов к новой схватке, – вот тебе мой план! Наплюй на чертов замок: город и так наш. Замок – это просто символ. А Альдриана я тебе достану. У меня нынчеличные причины появились. Так что… Никуда он не денется, а ты не позволь себя одолеть в шаге от победы. Я клянусь тебе, что Альдриан поцелует тебе не только руку, но и ногу. Или умрет.

Король Ладикэ удивленно поднял на герцога серо-голубые, в оправе выпуклых век и мясистых морщин, глаза. Он отметил гладкие волосы Рагнера и его иначе перехваченный хвост. Не мог король не обратить внимания и на то, что Рагнер Раннор стал другим – благодушным, – даже самый его жесткий взгляд не пугал, стал притворством: Рагнер перестал смотреть так, словно думал лишь о том, что через мгновенье убьет, а пока решает, каким способом покончить с человеком перед собой.

– Лифные прифины? Ффо ф ффоими фолофами? – нахмурился король Ивар – догадка о том, что союзник перенес вчерашнюю встречу из-за женщины, приводила его в негодование. – Шена быфшего градонафяльника? Та, крафифая?

Рагнер, который еще стоял у окна, всё же улыбнулся на последнем слове Ивара, но тут же собрал губы и прикусил их для надежности.

– Интерес к дамам другого рыцаря – крайне пагубен для здоровья, – несмотря на распиравший его смех, холодно ответил Рагнер. – Я, кажется, тебе уже напоминал об этом мудром изречении… Мне пора, – вздохнул он. – Если у тебя нет ничего нового, я пойду. Мне еще надо осмотреть то, как укрепили ворота. Начну с твоей крепости, буду здесь минимум час, так что… не прощаюсь, – замыслив себе развлечение, улыбнулся он. – Раз ты меня не встретил, то выйди, будь добр, проводить через час, как гостеприимный хозяин, а то другие крепости пострадали намного больше этой, и я спешу туда. Не обессудь, если просто уеду отсюда, – бегать туда-сюда мне некогда.

Рагнер поклонился королю и бодро пошел к двери, прекрасно понимая, что еще сильнее разъярил Ивара этими словами и даже унизил: всё-таки Рагнер, хотя принадлежал к первому воинскому рангу, сам должен был подняться и попрощаться с королем, господином над господами, а уехать без прощания и выражения почестей вовсе не имел права. Дабы не давать повода для опасных перетолков, Ивар Шепелявый спустился вниз перед отбытием Рагнера и сделал вид, что нисколько не обижен.

Покинув Западную крепость, отряд из тринадцати человек выехал на широкую Западную дорогу. По ее краям спешили по своим заботам горожане, вновь работали съестные лавки, кричали водоносы. Рагнер, замечая яркие бутоны на головных уборах женщин, недоумевал, где же они их взяли: цветочницы со своими душистыми корзинками так и не появились в Элладанне. Неожиданно Рагнер увидел девочку лет семи с изможденным лицом, в бедном платье и белом чепчике. Она держала в руках дивной красоты желтую розу, чаша которой едва начала распускаться. Увидав отряд Лодэтского Дьявола, девчонка спряталась в подворотню, но из любопытства далеко не убегала. Рагнер, который ехал ровно посередине своих охранителей, громко крикнул, и их лошади перешли на шаг, а он сам направил Ма́гнгро, большого, черного в рыжих подпалинах, коня, к девочке. Та бросилась вглубь узкого переулка. Магнгро быстро догнал бы ее, но, едва заехав в подворотню, герцог Раннор его остановил.

– Стой! – крикнул Рагнер. – Я ничего тебе не сделаю. Иди сюда немедленно! – приказал герцог, и девчонка в ужасе обернулась. – Иди же: розу твою хочу купить, если продаешь, – громко сказал он.

Бледная от страха девочка, подумав с полминуты, подошла, но так несмело, будто была готова чуть что бежать прочь.

– Украла розу? – строго спросил ее Лодэтский Дьявол.

– Нет, Ваше Величество.

«Она и впрямь считает меня повелителем Ада», – усмехнулся про себя Рагнер.

– Дьяволу нельзя врать, как и Богу, – не меняя серьезного выражения лица, стал шутить Рагнер. – Неизвестно, к кому ты на суд после смерти попадешь. Так откуда роза?

– Мамочка выращивает… в парнице, – ответила девочка, готовая упасть в обморок и от страха, и от долгого недоедания.

Рагнер, подумав, что торговцы снедью задрали цены раз в десять, достал золотой рекс и бросил его девчонке. Та схватила монету налету и, скорее всего, неосознанно. Рассматривать деньги она не стала.

– Иди к воротам ратуши, – сказал герцог. – Отдай розу стражам и скажи, чтобы отнесли ее в мой спальный покой, поняла?

Девчонка кивнула.

– Не бойся там никого. Они страшные, но ничего тебе не сделают. Если обманешь меня, – понизил голос Рагнер, – заберу душу в уплату. А так, – весело добавил он, – сходи в храм, пожертвуй медный четвертак и живи дальше, как жила!

Рагнер развернул коня и поскакал из подворотни к своим охранителям, которые ничего не поняли из произошедшего.

Это были не все чудачества Лодэтского Дьявола – возвращаясь в ратушу, он купил кулек грецких орехов в карамели.

________________

Днем на Главной площади снова устроили одиночные бои, теперь на тупых мечах; выигравшие в них получали вечером лишнюю кружку пива. Впрочем, и без хмельного приза лихие вояки с удовольствием мерялись силой. Кружка пива для них была тем же, чем для Рагнера являлась тунна серебра: символом их доблести и превосходства, заслуженной победой, какую можно потрогать. Вкус такого пива оказывался намного вкуснее обычного.

Пока двое дрались, остальные «демоны» развлекались зрелищем и спорили на деньги. Аргус наблюдал за ними с эшафота, и Рагнер спешился туда же. Погладив морду коня, он передал поводья другому всаднику, а затем подошел к своему войсковому наместнику и скрепил с другом руки знаком двойного единства: мужчины согнули в локтях правые руки, сцепили пальцы и сверху положили крестом левые кисти рук.

– Новости есть? – спросил Рагнер.

– Желтая роза – главная новёсть, – загадочно улыбаясь, ответил Аргус. – Кромё твоих волос.

– Принесла всё же! – обрадовался герцог. – Ты смотри не на меня, а на наших демонов. Они развлекаются – ты изучаешь, на что твои воины годны.

Аргус повернул лицо к площади, но улыбаться не перестал.

– Да сделай же ты грозный лик, тряпка, – шутливым тоном процедил сквозь зубы Рагнер. – Я вот сегодня три раза чуть Ивару в лицо не расхохотался, а пришлось стоять с каменным забралом. Ну и к окну бежать со всех ног… Эфо дело феффи! – сжав кулаки, негромко вскрикнул Рагнер. – И меффи!

Рагнер лишь дернул губами, а Аргус сжал рот, но едва они взглянули друг другу в глаза, как громко расхохотались.

– Вашо Светлость, не надо нами ли потешатося? – донеслось до Рагнера из толпы бойцов.

– Кто там такой смелый? – утирая слезу, с улыбкой спросил Рагнер.

Бой из-за их смеха остановился. Из сидевших на земле рядами головорезов поднялся высокий, светловолосый парень лет двадцати, деревенской наружности: нос картошкой, соломенные брови, веснушки.

– Ре́рнот! – воскликнул Рагнер. – С острова Фёо. Ты жив еще, надо же!

– Надо жо ощё живать, – улыбнулся «белобрысый», польщенный тем, что герцог Раннор помнит его имя. – Пущой мой чёрт со свойною чёртихою милуется подольшое, овось зоценит мою доброту…

– На это я бы не надеялся, – усмехнулся Рагнер: люди, которые перед ним не робели и могли ответить шуткой, всегда ему нравились.

Рагнер бросил взгляд на окна ратуши и увидел светлый девичий силуэт, настолько прелестный его глазам и милый сердцу, что он не смог отказать себе в желании покрасоваться. Хитро улыбаясь, он спрыгнул с эшафота и подошел к бойцам, что недавно дрались.

– Сёргёс и Ру́нтер, вы уж не держите зла, что прервал, – сказал он. – С меня вам вечером по кружке пива. Передохните и через четыре боя снова начинайте. Сёргёс, ты прям как медведь прешь: любого перепугаешь, – обратился Рагнер к мощному бородачу. – Всё отлично, но последи за левой ногой: порой ты ее выставляешь дальше меча. Рунтер, – посмотрел он на вымотанного боем, худощавого парня со светло-русыми волосами, – очень и очень неплохо: и удар верный, и защита. Ты ловкий, и будь у тебя настоящий меч, может, и нашего непобедимого Сёргёса бы подрезал… Но если хочешь большего добиться, то тебе нужен могучий удар. Вот он, – махнул Рагнер на статую Олфобора Железного, – мог проломить мечом башку, да до зубов, да башку в шлеме! – так записано в «Книге Гордости»… Впрочем, еще там написано, что победил его в поединке монах… Ладно, враки не враки, но ты, Рунтер, таскай больше тяжестей, коли дрова и ходи на руках. Пока же вся твоя сила зря тратится в защите. Отдохни и что-нибудь придумай… Давайте, туда демоны, отдышитесь, – кивнул он им на толпу головорезов. – А ты, Рернот, бери боевой меч, а не эти палки, и иди сюда ко мне, – позвал он словоохотливого блондина.

Подумав, белобрысый парень вышел, вынимая из ножен острый клинок. Он был без шлема, зато в кирасе, кольчуге с короткими рукавами, наручах, поножах да держал большой щит. Наверняка его под кольчугой имелась защитная стеганая безрукавка из небеленого льна и пеньковой ваты.

– Жарко тебе, должно быть, – сказал Рагнер, начиная расстегивать ворот кольчуги. – Я вот запарился: сил никаких нет.

Рагнер снял черную кольчугу из колец и пластин – остался в черной рубашке навыпуск и в черных узких штанах. Кольчугу он сбросил на эшафот, ремень с кошельком и кинжалом – туда же, только рыцарскую цепь с мечом передал Аргусу в руки.

– А ты как, Рернот, может, тоже что-то снимешь? – выходя место боя, спросил Рагнер.

– Не, я с Фёо…– ответил Рернот. – Осогреваюся на югах хотя бо.

– Ладно, тогда нападай на меня. Это приказ.

Рернот огляделся – толпа головорезов тоже не знала, что произойдет.

– Рернот, давай, не трусь, – раздраженно говорил Рагнер. – Времени у меня нет, чтоб с тобой тут торчать. Не нападешь – сегодня же пошел вон из моего войска. И нападай честь честью, если жить хочешь, – сделал Рагнер свои глаза холодными и злыми.

– Дажо мёча не бёрёте, Вашо Светлость? – удивленно спросил Рернот.

– Возьму, когда своим махать научишься. А так… Убью тебя еще, а ты мне почти земляк.

Рернот подумал и отложил щит. Держа перед собой двумя руками меч, он стал медленно подходить к Рагнеру. Зрители меж тем обсыпали окна соседних домов в три ряда, кто-то даже выбрался на карниз.

– Рернот! – прикрикнул Рагнер, безмятежно замерев с руками на поясе, словно это не к нему приближался здоровяк в броне и с остро заточенным мечом. – Болтать лишь умеешь и лезть в разговоры старших! Ранишь хоть раз или рубашку порежешь – с меня бочка пива в тридцать шесть ведер – угощай всех! Убьешь – давай, смельчак, сватайся к моей вдове!

Толпа рассмеялась: Рернот на жениха для герцогини не тянул. Разозленный тем, что над ним хохочут, парень кинулся на Рагнера, намереваясь перерубить того в поясе. Герцог с кошачьей ловкостью отпрыгнул назад, отчего удар Рернота пропал, затем будто рухнул, ударив противника по ногам, и опрокинул того на брусчатку. Без тяжелой защиты Рагнер мигом вскочил. Пока Рернот, опираясь на свободную руку, поднимался, он выбил ногой его меч, мастерски поймал оружие противника и замахнулся сам – сделал вид, что еще немного и опустит клинок на голову Рернота – «белобрысый» в испуге плюхнулся назад на камни. Бой длился меньше минуты, и по его завершении на всю площадь раздались овации, перемешанные с оглушительным свистом: лодэтчане истово восхищались и гордились своим вождем – те, кто сидели, все встали. Рагнер протянул руку Рерноту, помог тому подняться и отдал меч.

– Не кисни, – тихо, чтобы никто их не слышал, сказал Рагнер. – Был бы ты легче обряжен, может, и вышло бы толку больше. А так: тяжелый, потный, пить хочешь – целый день на жаре – под нагрудником уже пожар вот-вот случится… Тело зря нагружаешь и утомляешь без нужды. Рернот, я понимаю, что в этом железе ты себя тверже чувствуешь, но учись быть голым да не слабым перед мечом и человеком, который его держит. Мужик ты и правда смелый, так чего боишься? На другой бой сними кирасу и защиту с ног. Готовься и кольчугу скоро снять. Убить тебя здесь никто не собирается, не то что в бою. Ну что такой смурый? – усмехнулся Рагнер, видя, что парень, который считал себя великим воителем, поник головой. – Подумаешь, проиграл… Я тут любого уделаю, а то, что на землю сел… Бывает… Никому неохота умирать, да еще в такой прекрасный весенний день, – главное: подняться и снова попробовать навалять… И я не раз проигрывал… Дай-ка мне свою пятерню, – протянул Рагнер согнутую в локте правую руку.

Рернот сразу заулыбался от такой чести – побрататься с самим Лодэтским Дьяволом и, довольный, соединил свою руку с его рукой «в замок».

– Теперь сделай так, чтоб я не пожалел, – так же тихо, но зло сказал Рагнер, разжимая пальцы – Если опозоришь наше братство, я тебе эту руку отрублю. Больше в мои разговоры первым не лезь. Я и покалечу тебя, и лицо разобью так, что уродом останешься.

Приглаживая волосы и отряхивая одежду, Рагнер отошел к эшафоту. Раздался новый шквал оваций со свистом от восхищенной толпы вояк. Герцог Раннор лишь улыбнулся и, забирая у друга свой меч, сказал ему:

– Аргус, угомони их живо.

Тот поднял вверх полусогнутую, сжатую в кулак руку – и шум стал резко стихать.

– Заткнулись! – крикнул Аргус. – Следующие на сёрёдину! Живее шевёлимся! Чёрез минуту не начнём: расходимся и драим свои жилища, а кто-то и уборные!

Рагнер закинул кольчугу на плечо, на руку положил цепь с кошельком, а меч взял так, чтобы его можно было легко достать из ножен. С угрюмым лицом он пошел к ратуше и у входа в нее оглянулся – новый бой уже начался.

Зайдя за ворота, он увидел Маргариту в светло-голубом платье – том самом, в каком она когда-то провела свой «идеальный день» Матронаалия. Нежно-голубой, почти белый, цвет платья очень подходил и нынешнему светлому, солнечному дню: девушка казалась олицетворением весны и ее свежести. Черная свирепая Айада, виляя хвостом, стояла подле нее. Силясь «удержать грозное лицо», Рагнер направился к ним.

– Ты чего мне тут, пленница, вольно шастаешь? – резко спросил он девушку, положив свободную руку на собачью голову, что стала тереться о его ладонь и лизаться. – Чего молчишь? Отвечай давай.

От такого приветствия Маргарита изумленно округлила глаза и часто захлопала ими.

– Соскучилась… – тихо и обиженно сказала она. – И Айада тоже…

Рагнер вздохнул и дал команду собаке на лодэтском. Та бросилась к деревьям у конюшни, а он повернулся к девушке и улыбнулся:

– Еще не расплакалась? – уже с нежностью глядел он на Маргариту.

– Рагнер! – выдохнула она. – Ты такой…

– Тс… тихо, – цыкнул он. – Ты так тряпку из меня сделаешь, – ласково добавил Рагнер – Видала, что пришлось только что учудить? А то решили, что я размяк тут с тобою и добрым стал.

– Видела, – сдвинула она брови. – Чуть сама не умерла от переживаний. Хорошо, что быстро всё закончилось.

– Розу принесли?

Маргарита сразу же расцвела и кивнула.

– Она просто чудесная, Рагнер!

– Рад, что понравилось, однако я не тебе ее купил.

– А кому?

Маргарита пыталась понять: новая ли это шутка или он серьезен. На ее губах лежала легкая улыбка, но зеленые глазищи пытливо смотрели на Рагнера.

– Кому-кому… – пробурчал он. – Айаде!

Маргарита сжала губы в притворном гневе, зато теперь ее глаза пылали любовью.

– Куколка моя, – прошептал Рагнер. – Иди наверх… А то я хочу тебя целовать, а здесь нельзя – ты у меня пристойная дама. Но еще немного, и я сломаюсь. Пошли, моя красавица. В таком узком платье здесь вообще не стоит разгуливать. Я минут через восемнадцать приду к тебе, – подмигнул он девушке, которая опять заулыбалась и немного порозовела в щеках.

Он подозвал Айаду и проводил Маргариту до лестницы. Девушка и собака поднялись наверх, Рагнер же быстро осмотрел, что происходит в залах первого этажа, после чего сам поднялся по лестнице.

– Соолма у себя? – спросил он у дозорных на втором этаже.

Те подтвердили. Сбросив им на стол кольчугу и ремень с кошельком, но не расставшись с мечом, Рагнер пошел выше. Он постучался в дверь второй спальни на третьем этаже и услышал голос Соолмы. Открыв незапертую дверь, мужчина увидел свою подругу у окна. Ее лицо ничего не выражало, но Рагнер хорошо знал Соолму и видел, что она скрывает за показным равнодушием боль.

– Здравствуй, – проходя к окну, сказал он.

– Здравствуй, Рагнер, – спокойно ответила Черная Царица.

– Кормила сегодня собаку?

– Конечно, – с серьезными глазами улыбнулась она и обратила лицо к замку.

– Значит, розу видела… – заключил Рагнер и вздохнул. – Соолма, кажется, у меня с ней чувства… любовь… Хочу, чтобы ты знала. Что скажешь? Только не лги.

– Я рада за тебя, – холодно говорила Соолма. – Я могу ее принять, если ты так хочешь. Не беспокойся.

– Я собираюсь хранить ей верность, – тихо сказал Рагнер, внимательно глядя на свою подругу. – Иначе она не простит и иного не примет.

Соолма скривила рот. Ее черные глаза будто застонали в муке.

– Говорил тебе: не влюбляйся в меня, – продолжал Рагнер. – У нас никогда не могло быть будущего, сама всё прекрасно знаешь: рано или поздно всё бы закончилось… Да и не стою я твоих страданий. Сейчас ты убедилась в этом лишний раз.

– Не продолжай, – справилась с собой Соолма. – Я всё понимаю.

Рагнер посмотрел на нее еще немного и, не зная, что еще сказать, пошел к выходу.

– Спасибо, – произнес он у двери. – Если теперь тебе что-то не захочется для меня делать – просто скажи. Или если комната другая нужна, то выбирай любую…

– Нет. Я привыкла. Не тревожься ни за меня, ни за себя. Ни за нее, – холодно говорила Соолма. – Я не причиню ей вреда.

– Хорошо, спасибо еще раз, – открыл Рагнер дверь, но остановился в раздумье на пороге. – Вот еще что… Собаку больше не корми. Ты там ныне не только розу можешь увидеть. Больно будет нам двоим.

С этими словами он вышел в коридор и там тряхнул головой, прогоняя из нее образ Соолмы – страдающей, но гордой, и такой дорогой его сердцу подруге, что он убил бы любого, кто бы ее обидел. В этот миг Рагнер Раннор хотел убить самого себя. Однако через пару шагов он уже улыбнулся, зная, что его с нетерпением ждет подобная весне златоволосая красавица. Рагнер сбежал по лестнице на этаж ниже и, к своему удивлению, обнаружил у дозорных взволнованного Эорика.

– Чего еще? – проклиная всё на свете, спросил Рагнер.

– Градоначальник, – сказал тот. – Только что. В башне ждет.

Теперь Рагнер по-настоящему помрачнел. Он тяжело посмотрел на друга и, перекосив рот, задумчиво усмехнулся.

– Замени Аргуса, – сказал Рагнер. – Пусть он идет к входу в башню. Я там тоже буду. Совиннак в кабинете?

Эорик кивнул и поспешил вниз. Рагнер в молчании надел кольчугу, закрепил ремень и цепь. Снимая с головы капюшон и выправляя хвост волос, он с печалью посмотрел на дверь своей спальни, после чего стал медленно спускаться по лестнице.

________________

В кабинет, что был на последнем этаже смотровой башни, первым вошел Аргус, Рагнер появился за ним. Ортлиб Совиннак стоял у окна, заложив руки за спину, смотрел на Главную площадь, где шли бои, и не спешил оборачиваться. Одет он был как средней руки торговец – в тунику до колен с воротником-капюшоном. Голову венчала черная тока из фетра. Напольные часы в кабинете показывали конец третьего часа. Обычно так рано Рагнер в ратушу не возвращался – и из этого следовал вывод, что бывший градоначальник наблюдал за тем, как он приехал и как дрался.

«Значит, Маргариту тоже видел в окне», – понял Рагнер и сказал своим людям по-лодэтски:

– Выйти всем, кроме Аргуса.

Рагнер прошел к стульям у большого стола в центре кабинета, подвинул один из них ногой для градоначальника, а сам сел по другую сторону стола. Аргус остался стоять с рукой на мече недалеко от двери.

Ортлиб Совиннак медленно повернулся и встретился взглядом с Лодэтским Дьяволом: глаза-прорези столкнулись с колючим стеклом, и никто не собирался уступать.

– Садись, – процедил Рагнер.

Они вместе отвели глаза. Ортлиб Совиннак, будто бы не замечая Аргуса, протопал мимо него вглубь кабинета и сел за спиной Рагнера на скамью. Тот, разворачиваясь по ходу движения бывшего градоначальника, был вынужден встать, повернуть стул, снова сесть и сложить на груди руки так, чтобы его правая ладонь касалась рукояти кинжала.

– Как будет угодно долгожданному гостю, – усмехнулся он. – Шапку сними.

Ортлиб Совиннак молча снял току и шапочку под ней, наклонил голову.

– Гюс Аразак, – сказал Рагнер правду, на всякий случай защищая Маргариту.

– Разумеется, – усмехнулся Ортлиб Совиннак, надевая нижнюю шапочку и току. – Гюс – пронырливый подлец и гнус. Так я его прозвал… Он сперва кажется полезным… особенно, когда садишься с его спины на коня… Но вы еще крупно пожалеете, как и я, что связались с ним.

– С чем пожаловал? – холодно спросил Рагнер. – У меня мало времени.

Ортлиб Совиннак гордо поднял голову, выставив вперед бородку клинышком.

– Я готов вам помочь, – ответил он, упустив почетное обращение к аристократу. – Я дам вам план подземного хода. По пергаменту будет видно, что ему не менее сотни лет. И вторую, с таким же планом, дам бумагу, какой тридцать лет. Время – это доказательство неподдельности бумаг. Ход Альбальд Бесстрашный приказал засыпать много лет назад после неудачного заговора, но завал лишь на выходе и его можно будет разобрать дня за три. Герцог Альдриан о нем не знает. Ведет ход в покои самого герцога Лиисемского. Всё очень просто.

– Слишком, – проговорил Рагнер, не сводя глаз с бывшего градоначальника. – А как насчет других ходов? Или Альдриан дурак, что имеет один заваленный ход из замка?

– Я вам и о другом расскажу, не беспокойтесь, – с достоинством в голосе отвечал Совиннак. – И как заманить в ловушку герцога Альдриана Лиисемского, тоже открою, но дальнейший разговор случится только после того, как моя супруга покинет ратушу и будет в безопасном месте. Я же останусь. Я не боюсь. Когда она будет в безопасности, вам принесут планы и я проеду с вами туда, куда пожелаете. Более я ничего не скажу, пока она не покинет это здание и я не увижу ее на площади в том окне.

Рагнер встал на ноги.

– Мне неинтересно, – ответил он.

Ортлиб Совиннак ожидал чего угодно, но только не этого. Он непонимающе и зло взглянул на Рагнера, а тот ему самодовольно улыбнулся.

– Я ухожу, – сказал Рагнер. – Ты тут тоже не рассиживайся. Кабинет люб тебе, да он уже не твой, а мой. После меня – на выход. Тебя проводят за ворота, и чтобы больше я твою бородатую башку не наблюдал – она мне не нравится. С удовольствием попрощаю ее с твоей толстой шеей.

Рагнер направился к выходу. Совиннак вскочил со скамьи и крикнул:

– Говори, что хочешь! Всё сделаю!

Рагнер хотел уйти, ничего не ответив, но у порога развернулся и с презрением посмотрел на бывшего градоначальника.

– Шестнадцать полных дней прошло! Нужно было появиться намного раньше.

Он вышел, хмурясь, напряженно думая и вспоминая короткий разговор. На винтовой лестнице, не оборачиваясь к Аргусу, Рагнер сказал:

– Альдриана уже нет в замке.

Они продолжили спускаться, и только на первом этаже Рагнер остановился.

– Он бы не пришел так поздно, если бы действительно хотел сдать своего герцога, – тихо сказал Рагнер Аргусу. – Скажи, что ты думаешь?

– Скорее всёгё, ты прав, – ответил его войсковой наместник, отводя в сторону глаза. – Разговор был слишком коротким. Нё он собирался остаться. Мы могли бы понять, допрашивая, лжет ли он.

– Нет… Он бы сказал нам правду, но как-то всё равно обманул бы нас… У этого медведя два выхода из берлоги, как у барсука из норы… если не больше… Так, скоро будет наступление. Три дня у нас есть. Скоро будут гости – надо их встретить так тепло, как мы умеем, – растянул улыбкой свои большие губы Рагнер. – Позаботься, чтобы войско завтра было трезвым. С завтрашнего дня совсем не пить. Начинаем готовиться к громовой атаке.

Рагнер замолчал и прислушался.

– Слышу, как он топает, – тихо добавил герцог. – По этой лестнице, должно быть, едва забирался в свой кабинет… Еще и волевой… Вот что… – нахмурился Рагнер. – Ты думаешь: что я только из-за нее так поступил. Не только. Сложно объяснить… его кабинет в том желтом доме оказался очень непохожим на спальню в ратуше, где я живу: будто два разных человека. Я таким людям не доверяю. Но ты прав в том, что если бы я только из-за нее решал, то и тогда, не думая, его бы выставил.

________________

Маргарита сидела за столом, уткнув в него локти и поддерживая ладонями голову, убранную белым, шелковым платком. Ожидая куда-то запропастившегося Рагнера, она любовалась желтой розой, что обрела дом в округлом стеклянном кувшине. Уделив всё внимание цветку, девушка не видела, как входил и выходил из ратуши Ортлиб Совиннак. По странному совпадению Маргарита думала о «муже» и о том, что тот ни разу не подарил ей букета или иного бесполезного, но милого подарка, – ни до, ни после венчания. Затем она осознала, что ей вообще никогда до этого дня мужчины не дарили цветов. Даже Нинно, не считая ирисов на колечке.

Она услышала стук в дверь и узнала «руку», но на всякий случай спросила прежде, чем открыть дверь.

– Умница моя, – зашел Рагнер, закрыл дверь на засов и обнял ее. – Не забывай спрашивать.

– Ты опять в кольчуге… – удивилась девушка.

Рагнер вместо ответа быстро поцеловал ее и отошел.

– Айада! – крикнул он, проходя в комнату. – Твоя очередь, моя девочка.

Собака уже неслась к нему – через миг она прыгнула лапами на нагрудные пластины и нежно заскулила хозяину в лицо, будто хотела сказать, что соскучилась намного больше Маргариты. Рагнер, чтобы не поранить собаку, осторожно взял ее за передние лапы и спустил их на пол. Приказав Айаде сидеть, он стал наглаживать ее большую черную голову.

– Что случилось? – спросила Маргарита. – Ты какой-то не такой… Или ты опять меня разыгрываешь? – весело прищурилась она.

Рагнер потянулся к ней и снова поцеловал, затем достал из кошелька небольшой мешочек из камышовой рогожи.

– Это тебе, – сказал он. – А роза Айаде!

Маргарита, успокоившись, взяла кулек. Рагнер чмокнул ее в лоб, отошел к сундуку и стал снимать кольчугу, а девушка присела за стол и, открыв мешочек, искренне обрадовалась лакомству.

– Спасибо, – положила она орешек в рот. – И за розу тоже. Я когда ее увидела, так поверить не могла. Еще ведь так рано для роз. И целый день я сижу и смотрю на нее… Лишь когда Айада тебя почувствовала и встала, то я тебя увидела на площади… – говорила она и грустнела. – Рагнер! Что случилось?

Рагнер молча подошел к сидевшей за столом девушке, встал позади нее и, обнимая ее за плечи, поцеловал в макушку через платок, а потом уткнулся носом в ее голову.

– Кушай сласти, – услышала Маргарита его тихий голос.

– А ты хочешь?

– Нет.

– Я боюсь жевать, пока твой нос в моей голове: вдруг его откушу, а безносый рыцарь мне не нужен, – пошутила Маргарита, но Рагнер не откликнулся шуткой.

Он разомкнул объятия и присел рядом с ней на стол. Не улыбаясь, Рагнер легонько приподнял лицо девушки и нежно погладил ее щеку пальцем.

– Правда роза понравилась? – тихо спросил он. – Всего-то цветок… Завянет через пару дней, и ты о ней забудешь.

– Нет! – встала она со стула и сама обняла его за шею. – Не забуду никогда. К тому же мне до этого дня мужчины никогда не дарили цветов. Ну, лишь брат Амадей однажды тоже желтую розу дал, но он же священник, а более никто, даже дядюшка или братья…

Улыбаясь, Рагнер простонал в притворной жалости и крепко прижал ее к себе.

– Бедняжка! Тогда это хоть не первый, но последний цветок в твоей жизни!

Маргарита запрокинула голову – он, извиняясь, поджал губы.

– Я не шучу. К таким угождениям я не склонен… Я сам не помню, сколько лет назад дарил цветы. Лет шестнадцать прошло – это точно. Еще до Сольтеля…

– Тогда я тем более эту розу никогда не забуду, – прошептала Маргарита, преданно глядя на него зелеными глазищами.

Вздохнув, Рагнер стал снимать с ее головы платок. Под ним показались собранные в жгут и закрученные в пучок волосы.

– Никого больше на площади не видела? – спросил он, расправляя светлые локоны и любуясь их золотым блеском.

– Много кого. Там же поединки… Аргус на эшафоте…

– Раз Аргус на эшафоте, то не видела… – тихо и медленно проговорил Рагнер, поднял девушку на руки и понес ее к кровати.

Он уложил ее на красное покрывало, но более трогать не стал: упал рядом и закрыл лицо локтем. Маргарита молчала, понимая, что произошло что-то очень плохое, и затаив дыхание ждала его слов.

– Рааагнер, – жалобно позвала она. – Я сейчас заплачу.

Он вздохнул, опустил руку и повернул к ней голову.

– Говорил же, что боюсь тебя. Вот, надо бы сказать, а не решаюсь, – он провел рукой по ее волосам, задерживая руку у щеки. – Твой супруг только что приходил…

Маргарита широко раскрыла глаза. Рагнер убрал руку, а девушка села на кровати спиной к нему и стала размышлять над услышанным.

– Ты свободна, – произнес он. – Если хочешь, то уходи.

Маргарита резко развернулась и хмуро уставилась на него.

– Серьезно, – тихо сказал Рагнер. – Мои люди отвезут тебя в дом твоего дяди к тому вонючему деду. Супруг наверняка быстро найдет там тебя.

– Так Ортлиб меня не ждет? – с надеждой спросила Маргарита. – Ты с ним договорился или нет?

Рагнер приподнял голову и строго посмотрел на нее.

– Ты меня за кого принимаешь? Я тебя вот так просто сменяю, как уже ненужную вещь? Тебя, красивую, на скрягу Альдриана, да ради старого, плюющегося Ивара?

Маргарита обрадовалась и бросилась к нему на грудь не хуже Айады.

– Рагнер! – глядя в его глаза, возмутилась она. – Ты меня доведешь! Сразу сказать не мог? Я думала, что Ортлиб уже меня поджидает!

– Пытался сказать, как умею, – повеселел Рагнер и обнял ее. – Так что, у тебя супруга точно больше нет?

Маргарита помотала головой.

– Надо было всё же вдовой тебя сделать, – проворчал Рагнер. – Еле сдержался… Если бы слова не дал, то…

– Он ушел? Живым и невредимым?

Рагнер кивнул.

– Ну и хорошо, – ответила она, запуская руку в щель рубашки и поглаживая его грудь – Не хочу, чтобы такой страшный грех на нас висел.

– Ты моя добросердечная! Я же рыцарь: мне можно убивать без греха.

– Он мне жизнь спас, – серьезно проговорила Маргарита. – Я не хочу быть с ним и боюсь его, но смерти ему никогда не пожелаю. Пусть будет сам по себе и живет как ему угодно, – снова начала она поглаживать грудь Рагнера.

– Пару минут, моя добрая красавица, – вздохнул он и остановил ее руку. – Я пойду ополоснусь: весь потный от этой жары. И побреюсь, пожалуй, а то будешь у меня ходить, как Ивар, с красным носом и щеками.

Рагнер, вспомнив короля Ладикэ, тихо засмеялся, закрыв лицо ладонями и порой фыркая в них.

– С меридианским у тебя вроде неплохо, – опуская руки, сказал он. – Знаешь, как этот шепелявый, старый хрен тебя обозвал? Крафифая!

Маргарита тоже рассмеялась.

– Крафифая моя! – обнял ее Рагнер и перекатил на спину. – Из-за такой крафифой война могла начаться между Лодэнией и Ладикэ. Я всю встречу держался, но этого вынести не мог – в конце концов улыбнулся. Бедствия, значит, у всех из-за тебя, – нежно поцеловал он ее губы. – Я сегодня едва этих всех не переплюнул!

Рагнер приподнялся на кровати и, стоя на коленях, расправил плечи – будто сбросил с них тяжесть.

– Ладно, крафифая, пойду приведу себя в порядок и тоже буду крафифивым… На самом деле нехорошо смеяться над Иваром. Я его как никто понимаю: я тоже когда-то не все звуки выговаривал, но ты бы у меня была «кашивой», а не «крафифой»… – улыбнулся он, показав серебряные зубы. – Быстрее бы отделаться от этого шепелявого козла, – потер он лицо руками, вставая с постели. – Видеть его нету сил.

Сделав пару шагов к уборной, Рагнер вернулся, оперся рукой о столб в изголовье кровати и внимательно посмотрел на Маргариту – она запрокинула к нему голову.

– Поедешь со мной в Лодэнию? – спросил Рагнер. – Правда, как и говорил, не много я могу тебе предложить: лишь мой старый замок в Ларгосе. Ну а там – посмотрим…

Зеленые глазищи будто стали ярче. Не раздумывая, Маргарита радостно кивнула головой, а рот Рагнера расплылся в широкой улыбке.

– Не уходи никуда! – приказал он. – Так и лежи! Я мигом.

Он подошел к собаке и, поглядывая на Маргариту, стал что-то говорить Айаде на лодэтском.

– Раз так, – сказал он. – Будешь ты теперь Айаду кормить, пока меня нет. Я сегодня приучу ее к тебе. А потом и рубашки мои стирать заставлю! – строго добавил он.

– Я с радостью. Я умею стирать.

– Ни за что! Ты у меня только для любви. И еще сласти трескать, – взял он мешочек с орехами и кинул его на кровать рядом с Маргаритой.

– Чтобы скучно не было, пока я там вожусь.

Оставшись одна, Маргарита перевернулась на живот и положила в рот орешек. Ее взгляд уткнулся в розу, и она с нежностью посмотрела на дверь, за какой шумел Рагнер.

«Лодэния, – думала она, – королевство, похожее на спины трех гигантских рыбин. И еще множество мелких островов-рыбешек плавают около них».

Девушка резко встала с кровати, бросилась к своим учебникам на столе, взяла «Географию» и открыла карту Лодэнии. Она нашла Ла́ргос посредине полуострова Ти́дия: указывающий на храм меридианский крестик в треугольном сколе вогнутого контура на карте.

«Самая северная страна! Линия Льда так близко!»

Ощущая шероховатость краски, Маргарита провела пальцем по названию родного города Рагнера и. не сдержавшись, поцеловала крестик на карте. После она отложила учебник, прикрыла ставни и снова легла на кровать. Поглаживая пальцами свой живот, она улыбалась.

«Новая жизнь и вне меня, и внутри меня, – думала Маргарита. – Я должна была бы бояться того, что ждет нас с моим малышом, но раз Рагнер будет рядом, то я ничего не боюсь».

Глава XXV

Ненужное спасение

Смыслом Алхимии было изменение всех одушевленных и неодушевленных предметов. Идея получения золота и серебра из свинца находила для алхимиков богатых покровителей, защитников от розыскной службы Экклесии, и только. Даже короли тайно поддерживали этих ученых – и короли, как правило, не так сильно жаждали золота и серебра, как эликсира вечной молодости или приобретения при жизни бессмертия; иные мечтали найти способ воскрешать мертвую плоть. Алхимики верили, что ничего невозможного нет.

Знаки, какие дал первый Божий Сын металлам, могли бы поведать то, как получить золото или серебро из свинца, но, понимая алчность людей до денег, разъяснять символы металлов Божий Сын не стал, – люди лишь знали, что знаки были парными: более совершенной округлой форме соответствовала несовершенная жесткая форма. Так, парой золота или круга являлся свинец или квадрат, серебра или полукруга – медь с символом песочных часов, олова или капли – железо с символом треугольника, ртути или волны – сера с символом молнии. Серу называли отцом всех металлов, ртуть – матерью, а в соединении этих веществ, в киновари, пряталась Первоматерия или Соль, как считали алхимики, – она приводила всё в движение, и ее силе не существовало пределов.

Бессмертие Алхимия искала в изменении души, в «переплавке» ее в иное состояние, то есть в душу, состоящую из четырех стихий, как у Божьего Сына. Воздушное дерево души живого человека питалось из плоти стихией Воды и будто бы под солнцем согревалось Огнем, – значит: оставалось передать душе стихию Земли от плоти. Алхимики использовали сравнение с сосудом над огнем и кипящей жидкостью внутри него – нужно было сделать так, чтобы жидкость начала разъедать свой сосуд: требовалось бросить в нее Соль – и в тот момент, пока на Огонь падали первые капли, можно было передать душу тем же путем, каким передавал ее Божий Сын.

Первым этапом к «переплавке души» была подготовка, познание самого себя, чтобы отделить элементали стихий от Соли: Первоматерия уже была в человеке, и располагалась она в метафорическом огне, а не в «сосуде». Смерть наступала, когда выкипала вся жидкость из такого сосуда и плоть превращалась в пустую емкость. Огонь, однако, сразу не угасал, продолжая накаливать «сосуд», – влив в него «жидкость», то есть жизненные силы эликсира молодости, можно было воскресить мертвого, при условии, что его тело еще не остыло.

К воплощениям этих теорий каждый алхимик шел своим путем: через снадобья, через амулеты, через тайные ритуалы, в том числе, как ходили слухи, прибегая к услугам колдунов, ведьм и демонов. Экклесия не преследовала тех, кто смешивал вещества в поисках драгоценных металлов, но делиться своими знаниями, делать записи и учить других всё равно запрещала. Тех, кого уличали в поисках бессмертия, тем более в попытках воскресить мертвеца, отлучали от веры или приговаривали к сожжению. Хватало даже подозрения, что алхимик общается с нечистой силой. Возмущало Экклесию и то, что эти еретики сомневались в знании. Они полагали Соль пятой стихией, следовательно, все взаимодействовало совсем не так, как учил Божий Сын. Таких «лжеученых» вызывали на Божий Суд – и еще ни разу Бог не оправдал никого из них да всех сжег молниями. По иронии жизни последний этап переплавки души как раз сравнивали с птицей Феникс, что, сгорая в огне, возрождается из пепла. Вот только ни один из алхимиков пока из пепла не возродился. В меридианской вере Феникс олицетворял высшую человеческую Добродетель – Любовь.

________________

В день луны, девятого дня Нестяжания, Рагнер пришел в ратушу к концу вечернего часа Воздержания, а в день меркурия он вернулся после отбоя, в начале восьмого часа. Его войско готовилось к битве, он же проверял укрепления Элладанна. Рагнер намеревался разбить взрывами строй противника, напугать врага разрушительной силой громовых бочонков и сразиться с теми, кто уцелеет, – так он оборонялся около года в Тронте и был уверен в дальнейшем успехе своей нехитрой тактики.

Для всех, кто хотел покинуть Элладанн, городские ворота оставили открытыми до заката двенадцатого дня. Многие миряне уехали, но многие и остались, решив, что Лодэтский Дьявол всех победит и Элладанн – это самое безопасное место. Маргарита, узнав о решении Рагнера не держать горожан против их воли, пуще полюбила того, кого недавно считала чудовищем и даже демоном. Узнавая больше о Лодэтском Дьяволе, она смеялась над своими прежними страхами. Ночью, когда день меркурия сменялся днем юпитера, Маргарите довелось узнать еще больше: увидеть, какое сокровище герцог прятал в тяжелом и грубом сундуке.

Она проснулась в полумраке одинокой постели среди зловещего мужского шепота. Похолодев, Маргарита подумала, что Рагнер всё же колдует и именно сейчас вызывает демона. Дрожащими руками она приоткрыла завесу балдахина и нахмурилась, сама не понимая, что такое увидела. Распустившаяся в стеклянном кувшине желтая роза и учебники перенеслись на подоконник к маленькой свинке, а за столом, спиной к кровати, в привычных черных штанах и в белой рубашке с закатанными рукавами, сидел Рагнер. Он над чем-то сгорбился при тусклом свете единственной свечи и бормотал заклинания. Всмотревшись в то, что было щедро рассыпано по столу, Маргарита закатила глаза и, придерживая ткань под подбородком, высунула по причине своей наготы только голову из завесы красного балдахина.

Напоминая прожорливую белку, Рагнер сгорбился над скорлупой банального грецкого ореха и единственную нечистую силу, которую он мог вызвать подобными подношениями, так это лишь какого-нибудь падкого на орехи гнома. Загадочный сундук открыл свою черную кованую крышку, но вместо сказочных сокровищ туда набилась самая обычная солома.

«Этот человек никогда не перестает меня изумлять», – подумала Маргарита, с любовью глядя на седую прядку в волосах Рагнера, ныне скрученных в узел на затылке.

– Ах, ты мое диво! – обернулся мужчина и улыбнулся. – Твоя золотая голова, торчащая оттуда, – это нечто бесподобное.

– А ты тут что, один орехи жуешь?! Ночью? И это я жадина?

Он тихо рассмеялся.

– Я саламандр делаю, – ответил Рагнер и, прищурившись, пристально на нее посмотрел. – Ты точно не бронтаянская или санделианская лазутчица, а то эти королевства состояние дали бы, чтобы узнать секрет моего оружия.

– Только орензская, – скрываясь за завесой балдахина, ответила она. – И сиренгская немного, – донесся оттуда ее голос.

Через минуту она вылезла, обернутая простыней, а Рагнер, закрывая глаза, снова беззвучно засмеялся.

– Вспомнил, как ты меня подобным саваном чуть до могилы не довела, – пояснил он свой смех. – Из всех, кто желал моей смерти, ты была удачливее прочих, поэтому сейчас я тебя особенно боюсь. Ты куда собралась, Белая Дева?

– К тебе, – остановилась она неподалеку от стола. – Мне любопытно.

– Любопытно ей, – шутливо пробурчал Рагнер. – Ладно… Зажги больше свечей, но на стол их не ставь. Затем бери стул, садись тихонько, да не очень близко и так, чтобы ты никак не могла задеть стол, ни рукой, ни ногой, – а то ты сразу в Рай отправишься, а я в Ад. Конечно, я и на том свете тебя найду… со временем. Просто не хочу разлучаться, – подмигнул он. – И не разговаривай со мной. Это я серьезно.

Маргарита осветила комнату ярче и села поодаль на стул, а Рагнер продолжил свое занятие: из небольшой бутыли он выцеживал в скорлупку, уже наполненную белым, как сахар, порошком, капли тягучей жидкости, отставлял скорлупку и брал новую, – и так повторялось, пока на краю стола не образовалась ореховая флотилия. Девушка тоже провела время не зря: она научилась считать до шести по-лодэтски, ведь именно числа бормотал Рагнер, отсчитывая капли. После того как армада ореховых суденышек заполонила половину стола, из-под него был выужен таз с водой и размокшей бумагой: Рагнер складывал орешки, закатывал их в колобки из бумаги и откладывал сушиться. В завершении странного действа он со вздохом взял в руки бутыль, с грустью посмотрел на четверть оставшейся в ней жидкости и заткнул узкое горло пробкой.

– Осталось всё убрать подальше от тебя, Белая Дева, – сказал Рагнер Маргарите, пряча бутыль в сундук под солому.

– Я ничего не поняла, что ты делал, – призналась она.

Он смел оставшуюся скорлупу в мешок, выплеснул в окно воду из таза и стал переносить колобки в сундук.

– Я был бы рад тебе объяснить, хоть и пожалею… – говорил он, раскладывая по соломе бумажные шарики. – Но я сам толком не знаю, почему это работает. Я просто всё делаю точно так, как мне показали. Чем сильнее удар, раскалывающий такой орешек, тем мощнее взрыв, тем более с порохом… Всё же не буду больше ничего тебе говорить: и мне, и тебе спокойнее…

– Скажи хоть: почему саламандра?

– Ну… – неохотно объяснял Рагнер. – Изобретатель, алхимик, назвал это вещество «Сон саламандры». Мои громовые бочонки лишь кажутся простыми: над ними работали несколько изобретателей, и каждый решал свою задачу. А главный секрет моего оружия теперь знаешь только ты. Я, признаться, не ожидал, что ты проснешься. Когда ты спишь, то до тебя, красивая соня, не добудишься.

– Неправда, – улыбалась ему Маргарита. – Ты с моей теткой просто незнаком. И лучше не знакомься: и мне, и тебе спокойнее… А орехи важны?

– Всё важно…

– Это твой Дьявол тот алхимик?

– Ты точно лазутчица, – посмеивался и Рагнер. – Нет, до возвращенияс Бальтина я и знать не знал о «Сне саламандры». Тот алхимик совсем не Дьявол и не занимается колдовством. Он добрый. И познает себя только тем, что пьет, как конь. А мысль о бессмертии его в ужас приводит: он со своей-то жизнью не знает, что делать… Говорит, что не хочет больше перерождаться, что жизнь бессмысленна и, вообще, она… Тут мне сейчас эта твоя аллегория очень бы пригодилась, – широко улыбнулся Рагнер девушке. – Как там в свете, прошу прощения, дерьмо нынче величают?

– Слава Богу, я не знаю, – поморщилась Маргарита.

– А жаль… Более не расспрашивай меня о том, что видела, а лучше забудь. Даже для моего дяди-короля громовые бочонки – это тайна. Да и для меня тоже: я не понимаю, что к чему… Мне просто доверили эту силу, чтобы я изгнал зарвавшихся бронтаянцев с наших земель, – и я дал им огня. Бежала зайцами из Лодэнии великая держава ратоборцев и изобретателей! А героя Меридеи, Хаэрдского Медведя, Бюна Винхаэрда, я проучил как следует за хвастовство, за оскорбление моего имени и за то, что тот пролил кровь на земле Тидии, земле Ранноров: я его пленил и в выкуп забрал его собственные родовые земли, его Медвежий угол у самых границ с Тидией. Так себе графство – скалы да лес, но урок Бюну вышел красивым, и я ни разу не пожалел, что взял земли, а не золото… Кстати, победу над Бронтаей празднуют в дни Перерождение Огня, что вышло очень символично. Я же в своей стране из-за этой победы герой, а не Дьявол. У меня с тех пор есть золотые шпоры – не геройские, но тоже крайне почетные… Вернувшись с Бальтина, я узнал о «Сне саламандры», вот только еще нужно было сделать из этой саламандры оружие. Пока изобретатели ломали голову над моими задачами, я решил выиграть турнир Великих Мистерий, потому что когда-то бесславно выступил на другом турнире. Я ведь мог умереть на войне. Хотелось перед гибелью доказать и себе, и остальным, что не только умею резать варваров, хотелось остаться в Истории кем-то достойным… Святоши уже тогда на меня собак спустили, прочие рыцари меня презирали за службу наемником, обвиняли в рыцарском Пороке Холуйства. А выиграть турнир – это же бесспорный подвиг, правда, обрести добрую славу у меня опять не вышло, – вздохнул он. – Ну, турнир я выиграл, сразу жутко поругался с дядей – у нас с ним редко бывает без ссор, но всё равно я присягнул ему на верность, чтобы отбыть на войну в Ормдц. И он, разозленный на меня, запретил мне возвращаться живым без победы… А еще лишил меня чествований и даже зажал мой слоеный пирог Великих Мистерий, – проворчал Рагнер, закрывая ключом замок сундука. – Мне из-за пирога было очень обидно… В отместку я из своего ордена за тот турнир позже сделал Айаде цепь на шею… Зато мне повезло в другом: один из изобретателей, подлинный гений, не только исполнил то, что я ему заказывал, а даже превзошел себя. Так и появились мои громовые бочонки, а я сам стал Дьяволом… И смирился – решил: раз назвали меня так, то я вам всем Ад покажу: и врагам, и святошам. Вот так я дошел до штурма Орифа в Великое Возрождение, и тоже не жалею… – невесело говорил Рагнер. – Разве можно было упустить такую возможность, что выпадает раз в тридцать шесть лет, и не дерзнуть? Святоши сами виноваты в том, что теперь свои сатурномеры скручивают. Это они всех мной так застращали, что сами испугались, а мне это только на руку… Но что-то я опять тут начал слезы лить. Делаешь из меня мягкую, мокрую тряпку… – улыбнулся Рагнер девушке. – Так я скоро в Возрождение рыдать начну и бесповоротно испорчу свою темную славу… Всё, – хлопнул мужчина рукой по крышке сундука. – Пойду омоюсь на всякий случай… Жидкость та весьма ядовита…

– Земли, что ты получил, это Хаэрдмах? – спросила Маргарита.

Рагнер остановился на полпути к уборной.

– Да ты свои учебники не зря читаешь!

– Нет, зря читаю… Мой первый супруг был оттуда и его сестра. Ты напал на их городок и так их перепугал, что… Нееет, – Маргарита закрыла лицо руками. – Вот это точно не буду рассказывать…

– Мар-га-ри-та, – пропел Рагнер, – живо выкладывай, а то я как гадать начну и как всю твою Маргаритку там общиплю… – махнул он на кровать.

– Как же ты ужасен в аллегориях! – снова поморщилась девушка. – Ну хоть какой-то недостаток у тебя есть… Иди, пожалуйста, купайся. Я соскучилась, так сидеть и смотреть… – тонко и жалостливо добавила она.

– Лиса, подлиза и врушка, – стремительно уходя, процедил Рагнер, а когда он уже закрыл дверь, то до нее донеслось. – И наверняка лазутчица! Но я тебя люблю…

Маргарита с нежностью посмотрела на закрытую дверь, думая, что получила поразительное первое признание в любви.

________________

Спрятавшись за балдахином в своем красном мире, они проговорили до рассвета. Маргарита лежала на груди Рагнера и рассказывала о первом муже: как в отчаянии вышла за него замуж, о том кратком и незадачливом времени, что они провели вместе, и о том, как странно умер Иам перед побывкой. Рагнер не поделился с ней убежденностью, что убийство Иама не обошлось без Ортлиба Совиннака – не хотел, чтобы грузная фигура бывшего градоначальника вернулась в свои любимые спальные покои, легла рядом с ними на постель. Комнату с красной кроватью и роскошной уборной Ортлиб Совиннак обставил вовсе не для Дианы Монаро. Гюс Аразак рассказал Рагнеру, что лишь в эту спальню никогда не вселяли гостей, а если градоначальник ночевал в ратуше, то только в спальне с красной кроватью и только один.

После краткого рассказа о своем первом муже, Маргарита упомянула о Марлене, Огю Шотно и их домике за замковыми стенами – рассказала и то, почему Марлена боится Лодэтского Дьявола. К ее удивлению, Рагнер совершенно не помнил, как напал на тот городок.

– Совсем-совсем не помнишь? – допытывалась Маргарита.

– Как он там называется?

– Лирхготбомм. Жуткое название, – поморщила она нос. – Такое едва ли можно забыть.

– Да там все такие…

– Ну вспомни, – просила Маргарита. – Вы ночью приплыли на каменистый берег, к какому никто не мог пристать… Гроза сильная была. А ваш корабль смог. Еще одно чудо Лодэтского Дьявола.

Рагнер развел руками.

– Я тут ни при чем – это всё Ольвор. У него чутье на бури, рифы и не только… С таким капитаном команда куда угодно корабль приставит. А если молнии сверкали, то Ольвор всё видел как днем. Он родился на лодке, с детства исходил все воды вокруг Лодэнии и мечтает однажды иметь свой собственный корабль: жить в морях и портах Меридеи, нигде надолго не бросая якоря. Правда, в Хельху он свой якорь как забросил… Не зря юг острова У́ла, откуда он родом, омывает Хельхийское море… Теперь, если надумает от такой русалки отчалить, то она ему и паруса, и якорь оторвет… Как тебе такая аллегория?

– Гадость.

– Да где тут гадость? Гадость – если поженятся.

– Почему?

– Потому, что я Ольвора еще с Бальтина знаю, – ревниво нахмурился Рагнер. – Я не готов с ним расстаться.

– А Аргуса с какой поры?

– С Бронтаи. Может, он вспомнит тот городок.

– Твои люди врата храма сломали. Тебе же нельзя как рыцарю нападать на святые дома.

– Кто на них нападает? Если врат не запирают – то их и не ломают, – такие древние договоренности. Духовенство само по себе и в заботе о своих сатурномерах. Да хоть помирай ты с голоду перед святошей, он лишь ответит: «Голод плоти ничем не грозит твоей душе – ползи к своим, вдруг кто-то сжалится, а если сил не хватит – удачи в следующей жизни! И да – не забудь подохнуть в Любви!»… Словом, это миряне сами запираются со страху в храмах. Я же щедро жертвую храму за выбитую дверь и приставляю к нему охрану. В Возрождение, кстати, тоже никто не должен падать на колени, но все так напуганы Концом Света, что добровольно склоняются… Вот так: хоть святоши и скрипят на меня зубами, ничего не могут мне предъявить.

– А еще молния в храм попала.

Рагнер хохотнул.

– Что же ты молчала? Помню я это. Великая держава изобретателей! Бронтаянцы, конечно, лучше всех в Меридее очищают металлы… да и мои ружья с пушками оттуда… Но шпиль на храме сделать не могут! Я тем людям жизни спас! А еще я там едва сдерживался, чтобы не посмеяться от души с друзьями. Я добрею, когда смеюсь. Я бы свою темную славу испортил, да и твоему мужу больше тебя досталось бы, чем он получил, – с веселыми глазами нахмурился Рагнер. – Знал бы, что так будет, истязал бы всех в этом Лир… Как там?

– Лирхготбомм! – засмеялась Маргарита.

Рагнер шутя плюнул в сторону.

– Надо будет всё же заняться своим графством и сменить там в первую очередь все названия! Ну, одним словом – плохо я старался. Мужа твоего на раз, но хватило, – погладил он щеку девушки. – Я ревнивый – просто жуть.

Улыбнувшись, Маргарита потрогала его необычное ухо с бугорком и завитком на мочке.

– Нравятся мои уши?

– Я таких еще не видела.

– Это не просто уши: это уши рода Раннор. С ними шутки плохи, – усмехался Рагнер. – Если рождается мальчик без такого уха, то всё – жене надо отрубить голову.

Маргарита распахнула глаза.

– Шутишь?

– Нет. Можно, конечно, и в монастырь, но это не в традициях рода Раннор. Серьезно, – посмеиваясь, подтвердил он, опуская веки и кивая. – Хоть одно родовое ухо, да должно быть у мальчика. У моего брата было такое левое, а другое – обычное. И у моего дяди, короля – одно, но правое, а у меня – два, как и у моего двэна, кронпринца Зимронда. У девочек же может вовсе не быть таких ушей, как у моей маленькой сужэнны Ольги. Но чаще всего у девчонок одно родовое ухо, любое – правое или левое. Очень редко случается, когда два. У другой моей сужэнны, Алайды, как раз два, а у ее родного брата, моего второго двэна Эккварта, опять одно – левое.

– Это некрасиво для девочки иметь одно такое ухо, – прошептала Маргарита, внимательнее разглядывая ухо рода Раннор.

– Потише да полегче! Некрасиво ей! – шутливо вознегодовал герцог. – Ухом гордятся. Есть легенда, – обнял он девушку, лежавшую на его груди. – Давным-давно в Малой Чаше жило чудовище, которое нападало на моряков. Воин из рода Раннор сразился с ним и убил его – и капля крови этого морского белого змея попала ему на ухо, а потом он отправился воевать в Северную Варварию. Там попал в плен, и варвары, желая его унизить, отрезали ему уши. И каково же было их удивление, когда незамедлительно стали расти новые уши: такие, как ты сейчас трогаешь. Варвары испугались и отпустили моего предка – он смог вернуться и жениться. Все Ранноры с тех пор хранят каплю крови морского чудовища. Белый змей в моем гербе – это как раз из той легенды.

– Тогда мне такие уши уже нравятся, – ответила Маргарита. – Легенда тебе подходит. Если ты, конечно, ее не выдумал только что, – промелькнула у нее догадка. – Уже половина из людей твоего герцогства с такими ушами, небось, ходила бы!

– Я не выдумал, а половина… – чмокнул ее в нос Рагнер. – … половина – громко сказано. И еще неуважительно – ты чего о моих предках думаешь? К тому же, с четвертого поколения такие уши могут не появляться, даже у мальчиков, а в Тридцатилетнюю войну семьями вырезали за такое ухо. Наши враги убивали и тех, кто был без ушей или с изуродованными ушами: вдруг они скрывают, что тоже Ранноры, – значит, не имеют права жить, – протяжно вздохнул он. – Нет ничего страшнее, когда свара идет внутри державы и брат идет против брата . Надеюсь, твою Орензу это не ждет.

– О чем ты? – испугалась девушка.

– О том, что будет, после того как я уйду восвояси. Что будут делать Ивар и Альдриан? Или другие аристократы… Мне не оказал сопротивления ни один из городов на Лани, ни одно графство. Знаешь почему? Ненавидят герцогов Лиисемских. Когда цикл лет назад стотысячная пехота Альбальда Бесстрашного шла до Бренноданна, то разорила все прибрежные города, когда шла назад – разбойничала, грабила, бесчестила девиц… А герцоги Мартинзы и Елеста наверняка сейчас грезят, как займут престол, низвергнув слабого короля Эллу… А что будет делать король Элла? Если он заручится поддержкой Санделии, то будет новая война. У Ладикэ в давних союзниках Аттардия, но Аттардийского Лиса лучше не звать на подмогу: он всех обдует и самый жирный кусок отхватит для Аттардии, например, Сиренгидию… Не хочу об этом говорить, – помотал головой Рагнер, будто вытряхивая из нее мысли. – Всё равно нельзя ничего изменить. Короны хотят иметь больше земель и подданных… У них это как жажда. Не смейся, но мне кажется, что короны живые. Они что-то наподобие головных пиявок – питаются разумом своего раба, а высосав его, переходят к новой, свежей и вкусной жертве. Королем я быть не хочу. Я не рад смерти отца, но думаю, что это к лучшему: что он умер, не став королем. А то сейчас, – весело прищурил он глаза, – какая-то девчонка лежала бы прямо на Божьем избраннике. Смелая девчонка, ведь я наверняка был бы Король Дьявол! – рассмеялся Рагнер. – Меня на Бальтине прозвали Черный Король или Дьявол по-нашему, так как в их поверьях тоже был Конец Света, а перед ним в мир должен явиться разрушитель мира, король тьмы. Бальтинцы, дураки, из-за моих зубов решили, что я – это он и есть… Король Рагнер I Дьявол! – усмехался мужчина, поблескивая серебром зубов. – Всего навидалась Лодэния, но это было бы чересчур даже для нее. А такой ангелок, как ты, мне бы в королевы подошел. Все в Меридее тебя бы жалели… – нежно прошептал он девушке, после повернул голову в сторону и приоткрыл рукой красную завесу. – Уже рассвет, – обнял он Маргариту обеими руками. – Болтали полночи до утра.

– Я высплюсь, что мне еще до вечера делать? – пожала она плечами. – А вот ты…

– А я привык не высыпаться, – ответил Рагнер и, целуя ее, перекатил Маргариту на спину. – Довольно, еще наговоримся. В Ларгосе будет совсем нечем заняться, особенно зимой, – тихо говорил он. – Только и лежи вот так с тобой, теплой и нежной, и болтай. А за окном будет белая метель – неописуемо красивая, если смотреть на нее из окон моей спальни. Или вдруг пойдет снегопад, густой и пышный. Мне так нравится в это время цвет неба: светло-светло-серый, светящийся… Любишь снег?

– Очень… – шепотом ответила и она.

– Почти четыре восьмиды зимы, и все они будут твоими. Не ахти какой подарок, но я его тебе дарю.

– Спасибо, – прослезилась Маргарита. – Лучшего подарка у меня еще не было…

________________

В это же предрассветное время зарождающегося дня юпитера, двенадцатого дня Нестяжания, из второй женской спальни на третьем этаже, вышла Хельха. Немного поболтав с Ольвором, она отправилась в кухню готовить завтрак. Ее шаги еще гулко звучали на лестнице, когда Гюс Аразак, тихо спустившись с четвертого этажа, скользнул в коридор к той же спальне и вошел в незапертую дверь.

Его ждали. Соолма, одетая в темно-багряное платье, с величавым спокойствием на лице сидела, выпрямив спину, на своей постели у окна. Гюс молча опустился на соседнее ложе – сел напротив нее. Эмильна осталась стоять – она нервно ходила по длинному проходу между кроватями, стеной и сундуками, то обхватывая себя руками, то прикладывая их ко лбу.

– Решайтесь, – заговорила первой Соолма. – На закате уже закроют ворота. У нас остался один день. Или сегодня или… для многих из нас может быть никогда… Нужно заканчивать этот поход. Чего же вы боитесь? Спросят только с меня. О тебе, Эмильна, никто не узнает. Ты, Гюс, будешь далеко.

– Но я не… – надула и без того пухлые губы черноволосая красавица. – Авось прознают? Меня Аргус удавит прежде, чем герцог доберется!

– Если с войной не покончить здесь и сейчас, то многих из нас не станет. Пойдем дальше на юг – и это затянется больше, чем еще на год. Прибудут войска из Лодвара и княжества Баро, возможно герцоги Мартинзы и Елеста ударят с севера… Войне не будет конца. А если Аргус погибнет, Эмильна? Он и так уже весь изрезан. Ранение под Тронтом, помнишь? Как он до конца зимы поправлялся? Ему может более не повезти…

– Уговорила! – вскричала девушка в красной юбке и тонкой рубахе. – Согласная я…

Соолма едва заметно улыбнулась и перевела черные глаза на Гюса Аразака – тот сидел, положив локти на широко расславленные колени и опустив в размышлении лохматую голову.

– А что же ты, Гюс? – взялась за смуглого здоровяка Черная Царица. – Ты же понимаешь, что она скоро от тебя избавится. Ей стоит одно слово сказать герцогу Раннору и… Даже не знаю, что будет. Ты ведь нарушил его приказ: не болтать о ней – рассказал Геррате про ее повара уже после. Рагнер этого не прощает. Если сказал, что язык и кишки вырвет,– значит: вырвет.

– Свиннак тоже меня убьет.

– Он будет тебе благодарен, Гюс. Ты вернешь ему законную жену – его честь. Уверена: у него сейчас мало людей, на которых он может опереться. Возможно, нет вообще никого. Он будет вынужден полагаться на тебя, зная, что тебе некуда податься. В конце концов, просто сбеги, но отплати ей напоследок.

– Но как мне найти Свиннака? Я не знаю, где он скрывается.

– Рагнер говорил мне про вонючего деда. Ее деда. Он, я уверена, знает, где градоначальник: не зря он ночует один в пустом доме. Это какой-то зеленый дом с фонарной башней, сразу за Судом – не думаю, что таких много.

Гюс поднял глаза.

– Я знаю этот дом, – задумчиво проговорил он. – Там была неплохая съестная лавка. Я туда заходил, когда ждал Свиннака в Суде и был голоден.

– Поезжай сразу туда. Я дам тебе письмо для градоначальника. Ее саму вези в бывший большой дом: уверена, король Ивар будет там через триаду часа. Если градоначальника нет в городе, то король сам ее спрячет до его появления. Всё будет просто. Людей в ратуше сейчас мало. Геррата уйдет отдыхать к повару на чердак, Хельха будет днем с Ольвором, раз ночью они в разлуке. Решайся. Это твоя возможность отплатить ей. Разве ты не этого хотел?

Гюс очень желал отплатить девчонке, что унизила его, сломала жизнь ему и его тетке, но он трусил – видение приближающегося Ортлиба Совиннака на крыше хлебной кухни его по-прежнему ужасало: как и тогда он был готов бежать со всех ног, если такое повторится.

– Рагнер унизил ее супруга, – словно прочитала его мысли Соолма. – Так, как это делает Рагнер, это весьма и весьма больно. Ты будешь полезен этому человеку – ты ведь так много знаешь обо всех нас. Не переживай – убьет он тебя не раньше, чем Рагнера. А этого не случится.

– Заговоренный он, что ли?

– Он Лодэтский Дьявол. А Дьявола нельзя убить, как и Бога.

Гюс ухмыльнулся и сказал:

– Согласен – я испытаю свою удачу и сделаю это… И вот что, Соолма, своего Дьявола ты, конечно, любишь, но и Свиннак не менее опасен, поверь. Его можно пригнуть, как это уже сделал герцог, благодаря шлюхе, но когда Свиннак разгибается, то сам Дьявол должен его бояться.

– Посмотрим, – ответила Соолма и в знак договоренности выставила полусогнутые руки.

Гюс приложил свою левую ладонь к ее правой – и получился крест. Эмильна перекрестила ладони с ними обоими – они образовали кольцо и сжали пальцами руки друг друга – так в Меридее заключались торговые сделки: считалось, что предатель креста, нарушитель клятвы, получит наисуровейшую Божью кару.

– Гюс, – добавила Соолма, разжимая пальцы, – даже не думай что-то ей сделать. Супруг должен принять ее невредимой, иначе он откажется помогать королю. Если не боишься возмездия свыше и думаешь обмануть меня, – сузила эта свирепая лицом меланка свои черные, с яркими белками глаза, – то знай: я нашлю на тебя змеиную болезнь.

Трусоватый Аразак невольно поежился, кисло улыбнулся и кивнул.

________________

Маргарита проспала всё утро и встала с постели за полтора часа до полудня. Она искупалась, надела зеленое платье и едва закончила покрывать белым платком голову, как Гёре принес ей второй завтрак. Вместе с Айадой они подкрепились пищей. С тех пор как дертаянская волчица стала есть из ее рук, девушка перестала ее бояться. Однако гладить себя Айада пока еле позволяла и неоднозначно относилась к Маргарите: ревнивая, как законная супруга, собака не понимала, почему хозяин предпочитает всё время проводить с пришлой незнакомкой, пренебрегая ее обществом, отгораживается завесой красного балдахина и уединяется на часы с двуногой особой, которая не может ни бегать так же быстро, как она, Айада, ни кусаться. Но преданная Рагнеру собака, переступая через собственное недовольство, послушно ему служила и старалась угодить – в этом она напоминала Маргарите Соолму.

После Маргарита пошла прогуляться с Айадой, но в коридоре решила ненадолго заглянуть к брату Амадею. Утопая в своей грешной любви и опасаясь упреков из-за блудного поведения, она не навещала праведника со дня своего рождения, то есть уже целых пять дней. Дверь оказалась незапертой. Лорко сидел на подоконнике. При появлении Маргариты он собирался молча выйти, но девушка его окликнула:

– Здравствуй, Лорко, я так рада тебя видеть.

Парень опешил и развернулся. Зеленоватые глаза в желто-зеленой оправе синяков забегали.

– Привет, – несмело сказал он.

– Мне Рагнер рассказал о том, что ты вытворял.

Лорко смутился, думая, что она имеет в виду его стычку с герцогом в зале собраний.

– Я так смеялась, – продолжала Маргарита. – Особенно про розыгрыш Эорика в бане с плащом-невидимкой. Ты – это нечто!

Лорко смутился еще сильнее.

– А еще он рассказал, какой ты храбрый. Он говорит, что ты мог бы меньше набить шишек, если бы… только не обижайся, прошу… если бы больше слушал, а не болтал всё время. Зато он еще называет тебя самым везучим человеком из всех, кого знает.

– Да, есть такое, – пробормотал парень, поглядел на нее исподлобья и по-доброму улыбнулся – шутовское лицо преобразилось и стало обаятельным. – Я пайду, болтайте… Амадюля, – Лорко прощально махнул рукой священнику и исчез за дверью.

– Амадюля? – удивилась Маргарита, садясь на стул перед кроватью праведника.

Брат Амадей спустя двенадцать дней лечения выглядел вполне здоровым, непривычно румяным и необычайно чернобородым; волосы на голове тоже заметно выросли и падали ему уже до середины груди.

– Мы подружились, сестра, – ответил брат Амадей. – Ему стало не с кем общаться, как и мне.

– Простите, пожалуйста, что не навещала вас, – виноватым голосом проговорила Маргарита. – Просто…

Праведник тепло усмехнулся ее розовеющим щекам.

– Я не в упрек, сестра. Я вовсе ничего такого не имел в виду.

– Я так счастлива, брат Амадей, – нежно улыбалась девушка. – Так счастлива… Не надо ничего говорить о том, что я опять поспешила… Я знаю… Но после того, что со мной сделал сын Совиннака, я не думала, что когда-нибудь смогу быть прежней. А сейчас я даже лучше, чем была, – звонко рассмеялась она.

– Я рад, – сказал брат Амадей. – Я должен был бы осуждать твой новый и уже осознанный грех, но, зная причины, не буду упрекать тебя, сестра, не бойся: всё же ты не замужем и не нарушаешь священных клятв…

Они немного помолчали.

– Как вы, брат Амадей? Выглядите вы очень хорошо!

– Да? Это так? – потрогал свою бородку пальцами священник. – Я хоть на себя еще похож?

– Не очень. Вы даже пополнели. Я могла бы вас не узнать. Так как вы?

– Хорошо, очень хорошо. Рана почти затянулась… Я уже пробую ходить на своих искалеченных ногах. Недолго пока, но с каждым днем всё больше. Скоро гулять буду… С палочкой, как старик! Да я и есть старик для тебя, да, сестра? Мне уже тридцать девять. Вот уже три года, как часы жизни пошли в обратную сторону, и я начал стареть.

– Вы вовсе не старый, – помотала головой девушка. – И, прости меня, Боже, очень красивый! – засмущавшись, встала она, а праведник шире улыбнулся. – Я зашла на минуту: с Айадой гулять надо, – показала она на собаку, сидевшую подле стула. – А то она терпит. Я к вам чуть позднее еще зайду… Зайти сегодня?

– Да, приходи обязательно. Как я понимаю, ты не желаешь притворяться женой Совиннака. Надо всё хорошо обсудить.

Маргарита кивнула и вышла с Айадой из комнатки. В коридоре она улыбнулась Лорко и хотела удалиться, но он ее остановил:

– Погоди, – попросил он. – Я сказать хочу… Ента я цурьезна сказжу, не смейся, – вздохнул рыжеватый парень, раскрашенный зеленым вокруг глаз и невольно вызывавший улыбку. – Праасти меня, – тихо произнес он. – За вся. Ну за то, дча трогал тябя… И за то, дча глядел… за то, дча гаварил… Я и перяд всёми на калени вцтану и повинюся – ты не сомненивайся. Амадей гаварит, дча и кароли вцтают на калени пяред дамами, оттага ча ръыцари. Ну коль уж дажа кароли, то и мяне не зазорное… Но малость позжа, а то герцог решит, дча я цдался – не вынес пуштяку… Он меня уважать перецтанет… А биться в бою я всё равное пойду. Сбёгу, огрябу, но пойду. А посля и повинюся за та, дча балтал про тябя, – слегка улыбнулся он. – Я и правда… чуцтва к тябе мел. Со мною так всёгда, – шутовской рот снова расплылся, а в зелено-карих глазах появились искры. – Кады я любляюсь, то делаюсь дурным… Вот и вся, дча я хотил сказать… Ну ащя то, дча я сам втащу каму угодно, коль дча пра тябя услыхаю. Амадей мяне сказал, какавая ты… цветлая и добрая. Ча он видал, как ты вся цветом сиаашь! И уж не обижайся, набила бы меньшею шизшек, – рассмеялся он, – коли бы слухала разуму, а не сердцу. Зато как раз патаму ты и добрая. Он гаварит, дча ты удвитяльна – пережидь стока бедов и не одчёрстветь, не созлобиться… Коль краткое, ты – как горшочак золоту, да ащя эка дика краса! И тябя незя не люблять – ента ужа я сам так сдчатаю.

– Спасибо… – растроганно прошептала Маргарита, понимая, что еще немного и заплачет, но теперь уже от радости. – Спасибо за добрые слова… Я пойду, а то бедная Айада уж едва терпит.

Она стала уходить, когда Лорко ее перегнал и пошел спиной вперед.

– Ты тама смёкни герцогу, дча мы вся за нёго дюже радае, а? – говорил он, широко, по-доброму, улыбаясь и становясь дьявольски очаровательным. – Яго таковским дажа Эорик и Ольвор не помнют. Вся мы – радае!

Маргарита почувствовала, как ее щеки начинают гореть – и снова от радости. На двадцать первый день ее знакомства с Лорко отвращение к нему сменилось обожанием.

________________

Пока Маргарита гуляла с Айадой во внутреннем дворе ратуши, то думала, что переживает идеальное начало идеального дня. Любуясь на весенние деревья, девушка ощущала себя необычайно легкой, будто бы ее тело стало сотканным из воздуха, а душа из белоснежно-сладкого цветения. И внезапно ей стало страшно: она вспомнила, что так же безмятежна была в Матронаалий – и тот день оказался последним светлым днем ее прежней жизни. Предчувствие чего-то темного набежало, как туча на голубое небо. Но отогнав прочь все дурные мысли, она пошла с Айадой назад, в главное здание ратуши.

«Что со мной может случиться под защитой Рагнера? – успокаивала она себя. – Он никому не позволит меня обидеть».

Ратуша опустела. Наступление войска Лиисема ожидалось уже в ближайшие сутки, и все бойцы Лодэтского Дьявола переместились к крепостям. Здесь в дневное время оставалось не более полусотни человек. Войдя в залу с колоннами, Маргарита встретила Эмильну и хотела пройти мимо, когда та ее окликнула:

– Подожди…

Черноволосая сиренгка подходила к светловолосой сиренгке. Айада загородила Маргариту и оскалила зубы – Эмильна остановилась.

– Что тебе нужно? – спросила Маргарита, надеясь не услышать ничего такого, что бы ее расстроило, ведь Рагнеру на Эмильну не пожалуешься, иначе признаешься в неспособности решить самостоятельно даже такие мелочи, как женские склоки.

– Я повиниться хочу, – ответила Эмильна. – Честно, – плюнула она на пол. – Ты теперя одна из нас. Наша семья. Я за тебя горло порежу, ежели надобно.

– Спасибо… – еле сдерживая свой восторг, ответила Маргарита.

«Удивительный день, – думала она. – И Лорко! И Эмильна! Может, и с Соолмой мы подружимся… через много-много лет».

– Ты меня тоже прости, – сказала Маргарита. – Я видела, как ты страдала. Я не виноватая, что так…

– Забыли! – весело воскликнула черноволосая девушка. – Как мне звать тебя… Госпожа Свиннак?

– Нет, ты неверно произнесла имя моего супруга. «Маргарита» – лучше зови меня так.

– Хорошо, – заулыбалась Эмильна. – А давай сладкого попьем, поболтаем… Делать всё равное нечего.

– Пошли наверх? – согласилась Маргарита.

– Чего ты! Мне в почивальню к герцогу незя ходить – Аргус взбеленится. И тебе в нашу тож. Герцог вовсе будёт не радый!

– Прости, – прижала ладонь ко лбу Маргарита. – Не подумала и глупость сказала. Конечно…

– Пошли в кухню. Там щас пу́стое, я точно знаю. Поварята отбыли к крепостя́м воинов кормить.

– Ну раз так, то давай.

В кухне Эмильна по-хозяйски начала делать какой-то травяной завар. Маргарита расположилась за большим столом, а Айада, присев на полу, с наслаждением нюхала воздух таком в милом для нее месте.

– Я тебе поклала тот же завар, как и себе, – щебетала Эмильна. – Цвет и травы, что тама, – очень вкусные с медо́м. И бодрит славно.

– Спасибо. А мне Рагнер рассказал, что ты Аргуса стрижешь.

– Да, а чё? – с двумя чашками в руках Эмильна подошла к столику и села рядом с Маргаритой. – Не спеши, еще дюже горючее… Так чё там, что я Аргуса стрижу?

– Я просто хотела сказать, что ему повезло с тобой, – беззаботно улыбалась Маргарита. – Я спросила Рагнера, почему у него длинные волосы, а он сказал, что так, как они живут, только три пути: бриться наголо и обрастать ежиком, как Ольвор, стричься нормально и неровно обрастать, как Эорик, или отпустить длинные волосы, как он. А потом я спросила, почему у Аргуса стрижка короткая и ухоженная, и он сказал, что это ты о нем заботишься.

– Да, ножи я пользую мастерски… Ты нашего герцога тож здорово причесала. Стоко болтовни былося! Но щас все свыклися. Всё, готовое, – попробовала Эмильна напиток из своей чашки.

– А ты правда из Сиренгидии? – спросила Маргарита, начиная пить сладкий завар. – Моя матушка была оттуда, из горного города Леэ.

– Да, по тебе видное. Но нынче таких тама уже малость – тока, наверное, в Леэ и есть. А по бережью все смешалися. Я из Орифа. Это столица.

– Я знаю. Мои папа и мама там познаааа… комились… – зевнула Маргарита. – Кажется, я всё же не выспалась. А мы остановимся там по пути в Лодэнию?

Эмильна странно посмотрела на «новую подругу».

– Герцог тебя в Лодэнию берет?

– В Ларгос, – сказала Маргарита и опять зевнула. – Говоришь, завар бодрит? Надо его пить быстрее, а то на этом столе засну. Извини.

– Ничего, – задумалась Эмильна и снова странно посмотрела на Маргариту.

В кухню, шурша темно-багряным платьем, вошла Соолма. Айада, увидев ее, обрадовалась и замахала хвостом.

– Можно? – добрым голосом спросила Соолма у Маргариты, протягивая руку к собаке. – Я соскучилась по ней.

– Конечно, – ответила девушка.

Соолма села на табурет неподалеку от стола, подозвала к себе собаку и, поглаживая черную, лоснящуюся шерсть Айады, стала что-то говорить ей на лодэтском.

– Маргарита в Лодэнию сбирается, – с нажимом проговорила Эмильна. – Герцог берет ее с собою. В ваш Ларгос.

Соолма, словно это не ей говорили, продолжала миловаться с собакой.

– Не важно, – помолчав, ответила она на лодэтском. – Мы договорились.

Соолма жестко посмотрела на смуглянку, а та нахмурилась. Маргарита этого не видела: она снова зевнула – да так, что спрятала лицо в ладони.

– Хошь знать, как я сталася бродяжкою? – спросила Эмильна, исподлобья глядя на Маргариту. – Меня все про эт выспрашают. И ты наверняка хотишь знать.

Маргарита кивнула, и Эмильна продолжила:

– Мой отчим полез ко мне, тока мне одинцать сбылося или даже раньше́е. А в мой тринацатый год задрал мне юбку и… Я сразу с моряками сбежала… Многого повидывала. Воротилася через трое годов – и тогда уж он скулил и ревел. И я его не пощадила, как и он меня. Я никого не прощаю. А ножи я пользую мастерски.

– Я тебя как никто понимаю, – сочувственно сказала Маргарита, едва удержав зевоту. – Тебя тоже предал и унизил тот, кто должен был беречь, но тебе еще хуже. У меня всегда были те, кто б меня защитил, мне были не нужны ножи…

Она тряхнула тяжелеющей головой, но веки сами собой закрывались, язык деревенел, слабость заполоняла тело.

– Эмильна, прости меня, пожалуйста. Я пойду наверх, а то я так спать хочу, – решилась прервать беседу Маргарита. – Клянусь, что из последних сил держусь. Это даже странно… – с подозрением посмотрела она на чашку.

Неожиданно Соолма поднялась с табурета и, разговаривая с собакой по-лодэтски, вышла с ней из кухни.

– Стойте! – вскрикнула Маргарита и, уже осознавая, что происходит, резко встала.

Она пошатнулась – Эмильна подхватила ее. Перед глазами Маргариты всё поплыло, а затем начали вспыхивать огромные черные пятна, стремительно распускавшиеся и гаснувшие, словно колдовские цветы. Она постаралась вырваться и крикнуть, однако Эмильна уже закрыла ей рот – она крепко ее держала и нашептывала ей на ухо:

– Тебе еще свезло. Я тебя и прирезать моглася, лживая дрянь. Герцог вконец с уму спятил: отказался от отменного плана с подземным ходум. Мне Аргус проговорился. Заместо победы и дороги до дому, еще черт знает скоко воевать… Скоко людей за тебя сгибнут? Аргус могёт сгибнуть. Воротайся к мужу – тама тебе место, Госпожаня.

Маргарита увидела большой, расплывчатый силуэт кого-то, кто еще появился в кухне. Черные пятна перед глазами теперь танцевали каплями дождя по луже. Рук и ног она не чувствовала: они состояли из воды, растекались по полу и далеко уплывали. Голос Гюса Аразака Маргарита слышала переливчатым эхом.

– Не впускай сюда никого, – сказал Эмильне Гюс Аразак, подхватывая отрывисто дышавшую от испуга, совершенно безвольную Маргариту – она вращала глазами и пыталась говорить, да едва что-то мямлила. – У меня всё готово – я быстро.

И он небрежно поволок девушку в кладовую. Она еще была в сознании, когда Аразак, засунув ее в бочку, произнес:

– Ты себя плохо вела. Очень-очень плохо. Я не забуду всё подробно Свиннаку поведать… – говорил он, засовывая одеяло в пустые промежутки между бочкой и телом девушки, накрывая им же голову Маргариты и засыпая поверх очистки от овощей. – Королева мусорной бочки, У́льви I Помойная! Как тебе это? Нравится? Ты, я и бочка, – всё, как и прежде, ведьма.

Аразак надвинул крышку и стал закреплять ее с двух сторон гвоздями. Последнее, что Маргарита помнила, как она со всей силы крикнула: «Рагнер!», но прозвучало это как еле слышный стон.

Через девять минут Гюс уже волочил бочку во внутреннем дворе ратуши, перекатывая ее дном по земле. Молодой дозорный, который знал про его слабую руку, стал помогать ему затащить груз на телегу.

– Дчта в нёй? – поинтересовался он. – Тъи пъёлную бочка надо возить цюда, а оцюда пуцтую.

– Помои для свиней, – ответил Аразак. – Поменяю бочку на свиновы хвосты и уши. Могу вскрыть…

Дозорный махнул рукой, и Гюса не стали задерживать. Через триаду часа, возле темно-красного особняка на улице Благочестия, он говорил с ладикэйским воином, чьи коричневые штаны и белый воротник указывали на звание оруженосца. Ему Гюс Аразак передал второе письмо, написанное Соолмой.

________________

Всё вокруг покрывал белый меховой ковер снегов. Долгие тени от ледяных валунов светились пронзительно голубым, а над гладким, умиротворенным морем разливался бледно-розовый, кисельный закат. Маленькое, горящее солнышко незаметно спускалось к синей линии горизонта. Маргарита спиной ощущала тепло – она, как в наброшенной шубе, тонула в объятиях мужчины, которого любила. Угловатые кисти рук с протоками вен лежали поверх ее изящных ручек, на ее же большом животе. Рагнер молчал. Она слышала его дыхание, но не ушами – оно раздавалось внутри нее. И было так спокойно, тихо…

Вдруг Рагнер заговорил не своим голосом, и Маргарита испуганно обернулась – всё сразу сломалось, покрылось туманом, а из него проступило бородатое лицо Ортлиба Совиннака. Оно было нежно-розовым, как тот закат, и всё вокруг тоже было розовым: и балдахин ее прежней кровати в темно-красном доме, и светлые портьеры на окнах, и дневной свет за ними, – всё парило в сказочной розовой дымке – такой, какой поэты описывали Элизий.

– Очнись, родная, хоть на миг, – твердил Ортлиб Совиннак, отгибая белый платок у лица девушки и смазывая ее виски уксусом. – Дай знать, что ты придешь в себя…

Бывший градоначальник сидел на кровати в светлой спальне своего бывшего дома и держал голову Маргариты на коленях. Рядом стоял король Ладикэ, Ивар Шепелявый, закованный в доспехи, а также несколько его рыцарей. Гюс Аразак, прислонившись к стене, с тревогой наблюдал за происходящим.

Маргарита что-то пыталась говорить, но единственное, что услышали и поняли собравшиеся, это было имя герцога Рагнера Раннора. Совиннак нахмурился и всмотрелся в стеклянные зеленые глаза, словно хотел увидеть там отражение того, что они наблюдали в далеком, нереальном, белом мире, покрытом снежными мехами.

– Дремли, любимая, – сказал он и оставил девушку в покое.

Совиннак грузно встал и бережно подложил под голову Маргариты подушку. На нем был черный плащ, в каком Жоль Ботно появился в ратуше, но со спущенным на плечи капюшоном, так как только аристократы и рыцари не обнажали голову перед королем. Одна тонкая черная шапочка прикрывала клеймо на темени бывшего градоначальника – она считалась бельем, и ее дозволялось оставить.

– Мне сказали, что часа через три-четыре она начнет приходить в сознание, – подал голос Гюс Аразак.

Ортлиб Совиннак сурово посмотрел на него и промолчал. Важно и с достоинством он поклонился королю Ивару, а затем заговорил по-меридиански:

– Мои условия те же, что я дал тому… – искал Совиннак верное слово, чтобы обругать Рагнера и не заслужить гнев тем, что оскорбляет аристократа, – …соромнику в черном платье. Бл…дэтский Дерьмоявел, – не сдержался он.

Король Ивар понял его и, соглашаясь, довольно хмыкнул.

– Как только моя несчастная супруга окажется в безопасности, сюда придет человек с бумагами. Там будет план подземного хода, ведущий прямо в покои герцога Альдриана, о каком тому неизвестно. Его отец скоропостижно скончался, да и ход уже был завален. Одной бумаге сотня лет – и это видно, другой – тридцать. Выход – за стенами города. Завален он несильно: вы расчистите его за три дня, а то и меньше. Я же останусь с вами, насколько пожелаете.

– Пофему фы фак долго не объяфлялфя? – жестко спросил король Ивар. – Эфо ффранно! Раф она фебе фак торога.

– Непросто решиться, Ваше Величество, на предательство города, какому я посвятил всю свою жизнь, – гордо ответил Совиннак. – Я думал, что смогу пережить потерю супруги, как пережил до этого множество иных потерь… Где сильнее ты потеряешь достоинство? Честь этой юной и чистой девушки уже растоптана, а с ней и моя честь. Усугубить позор предательством? Это непросто. Но я люблю свою супругу и не смог смириться, как ни старался.

– Любофь, – усмехнулся Ивар Шепелявый. – Одни бетфффия от нее… Альдриан ф фамке?

– Я не знаю, Ваше Величество. Скорее всего – нет, но он вернется. И попадет в засаду.

– Тругой ход?

– Да, Ваше Величество, по другому ходу. Сейчас он наверняка под охраной. Конечно, я укажу на него. Но лучше не появляться у его выхода: герцог Лиисемский не должен ничего заподозрить. Когда подойдет войско, он вернется, чтобы смотреть на битву с высоты холма. Могу представить, – улыбнулся Совиннак, – как будет удивлен Альдриан, когда обнаружит, что все преторианцы в Южной крепости – это воины из Ладикэ.

Король Ивар тоже улыбнулся.

– Второй ход начинается из Южной крепости, – продолжал Совиннак. – Я вам дам и его план, но он в другом месте. Больше ничего сообщать не буду, Ваше Величество, пока моя супруга не будет в убежище.

Король Ивар решил, что в любом случае градоначальник это намного более полезный пленник, и величаво взмахнул рукой, давая ему согласие, а Маргарите свободу. Также король Ивар предвкушал, что скажет Рагнеру Раннору, мыслил о сладком возмездии за всё то неуважение и своеволие, что он терпел больше года от Лодэтского Дьявола. Выплачивать тунну золота скупой король тоже не желал, и опять же радовался возможности выйти из сделки.

Ортлиб Совиннак поднял на руки забывшуюся сном Маргариту и понес ее вниз. На первом этаже их ждал Жоль Ботно, одетый в просторную тунику с воротником-капюшоном. Черная тока бывшего градоначальника теперь покрывала его голову. Не было больше и бороды у дядюшки Жоля, из-за чего он сразу помолодел лет на десять, стал еще толще лицом и добродушнее. Передавая ему на руки Маргариту, Совиннак сказал:

– Очнется через четыре часа, но начинай будить уже на месте – убедись, что она будет в порядке. Теперь уходите быстрее – время дорого.

Глядя в окно, Ортлиб Совиннак видел, как Жоль Ботно укладывает Маргариту на повозку с полукруглым навесом, прячет тело девушки под тюками, под них же засовывает току и как натягивает на лысину капюшон. Дядя Жоль изображал горожанина, покидающего Элладанн, и направлялся к открытым до заката воротам у Западной крепости. Лодэтского Дьявола, избегавшего общения с королем Иваром, в тот день там не должно было быть. Когда повозка миновала городские стены, Толстая Тори оповестила о наступлении третьего часа.

________________

Маргариту стали искать лишь на исходе четвертого часа, и то только благодаря брату Амадею, который попросил Лорко ее позвать. Умный парень быстро сообразил что к чему и уже через девять минут гнал галопом лошадь к Северной крепости, крича на всю широкую дорогу, чтобы горожане расступились. Перепрыгивая через ступени, он вбежал по лестнице на смотровую площадку донжона и упал спиной на пол перед Рагнером. Пытаясь отдышаться, Лорко выдавил:

– Ее… больша нету… Аразак… вывяз ее… в бочке авось-либо… Не знаю точная… Но ее боля в ратуше нета…

– Госпожа Совиннак? – уточнил Рагнер и, когда Лорко кивнул, крикнул тем, кто был с ним наверху:

– Живо закрыть все городские ворота! Немедля! Всех осмотреть и обыскать повозки! Все отсюда идите, кроме Аргуса. Чтоб через три минуты неслись к другим крепостям! И чтоб мой конь, и охранители были готовы.

Отвернувшись от Лорко, Рагнер посмотрел, как бочонок, запущенный снизу, с площади, преодолев высокие стены, загорелся пламенем в воздухе и с ревом, оставляя белый, дымный хвост, улетел к горизонту: направление громовых бочонков задавал выстрел из катапульты, и никак нельзя было допустить попадание такого снаряда в городские стены.

– Где Айада? – не оборачиваясь, спросил Рагнер. – И монах где?

– Монах в ратуше. Он ни при делах… Собака с Соолмой. Ничё не сказала – маалчала. Соолма малчала, не собака… ну, собака тож малчала… Я решил времяней не тратить.

– Да, правильно. Аргус, оставайся здесь, следи за всем, – сказал Рагнер другу и подошел к Лорко. – Надо гнать в ратушу. Выдержишь?

Лорко поднялся, держась за левый бок, кивнул и бросился вслед за Рагнером по узкой винтовой лестнице. Он успел услышать, как герцог сказал:

– Лишь бы была жива…

Через несколько минут конный отряд летел назад к ратуше. Горожане жались к стенам, а два всадника, впереди отряда, расчищали дорогу. Лорко, припадая на шею коня, мчался последним.

Заехав во внутренний двор ратуши, Рагнер крикнул страже наворотах:

– Сменитесь и идите внутрь, ждите на первом этаже.

С порога парадной залы Рагнер проорал имя Соолмы. Оно разнеслось эхом в опустевшем помещении, и буквально сразу же с лестницы сбежала счастливая Айада. Собака бросилась хозяину на грудь – тот, пройдясь один раз ладонью по ее голове, отдал команду, и Айада покорно села. Рагнер смотрел на лестницу. По шелесту платья он знал, что Соолма уже спускается. Скоро показалась ее темно-багряная юбка. Черная Царица не спешила: она величаво меняла ступень на ступень. Рагнер сам бросился вверх – и грубо схватил ее за плечо. Гордо поднимая голову, Соолма смело встретилась своими бездонными, черными глазами с ледяным стеклом в бурой крови.

– Рассказывай, что натворила, – процедил Рагнер.

– Ей не причинили вреда. Помнишь, я сказала, чтобы ты не тревожился о ней? Больше не будешь: я вернула ее законному мужу, – спокойно говорила молодая женщина. – Мужу, которому она перед своим Богом поклялась в верности, поэтому должна быть с ним до конца. Он должен тревожиться о ней, а не ты.

Глядя друг на друга, они молчали. Лицо Рагнера исказилось от ярости, но Соолма его нисколько не боялась.

– Продолжай, – процедил сквозь зубы он.

– Ее уже нет в городе. Поезжай к королю Ивару и возьми серебро, что он тебе должен. Нам пора возвращаться домой – ты это прекрасно знаешь сам: саламандры на исходе. Дальше пусть король воюет без тебя.

– Отдала, значит, ее Ивару, – покачал головой Рагнер и отпустил руку Соолмы. Он перевел взгляд на дозорных, подошедших к лестнице и испуганно смотревших на него. Рагнер перешел на меридианский, чтобы они не понимали его слов:

– Соолма, – тихо сказал Рагнер. – Чего ты добилась? С тобой я уже не буду. Всё, что ты получила, – это причинила мне боль.

– Рагнер! – другим голосом вскрикнула Соолма. – Дальше тебе было бы еще больнее!

Он с такой злобой посмотрел на свою подругу, что она изменилась в лице и стала походить на ту испуганную девчонку со страдающими глазами, какую он помнил.

– Больше никогда не влезай, – сказал Рагнер. – Не можешь принять – уходи. Я тебя не держу. И ее я верну – ты меня знаешь. Так что думай, Соолма. Решай дальше свою жизнь.

Рагнер направился вниз и спросил у дозорных только одно:

– Когда Аразак уехал?

– Где-т чрез две триады опослю полудню, – ответил молоденький парень. Он был так расстроен, что чуть не рыдал. – Прощите, Ваша Светлость. Не былось ничего, что б меня насторо́жило. Я спросил: «Чаго в бочке?». Он сказал: «Отходы с кухони». Что сменяет их на свиновые обрезки. Крышка былась забитая гвоздьями. Я не требовал, чтоб он вскрыл бочку. Он с телегой тута ездит день ото дню и чё токо не возит… Мы привыкли к ему… Прощите, – опустил парень голову.

Рагнер махнул рукой.

– Гюс – пронырливый подлец и гнус… – тихо произнес он. – Моей вины здесь больше, чем вашей, но наказание для вас последует строгое: чтобы запомнили получше. Вам это пойдет во благо… Сделайте вывод, – думая о своем, сказал герцог Раннор. – И больше никому не доверяйте, когда в дозоре, когда охраняете всех нас, даже друзьям. Даже они порой предают, – оглянулся Рагнер на Соолму и направился к выходу.

Во внутреннем дворе, на мраморных ступенях, согнувшись и опустив руки на колени, тяжело дышал Лорко.

– Мог бы ехать тише, – похлопал его по плечу Рагнер. – Спасибо. Ты молодец… Будь здесь, поговори с монахом. Навряд ли, но вдруг чем-то поможет – он вроде вовсе не дурак. Я в Западную крепость. Что-то важное узнаешь – пошли туда кого-нибудь. С тебя довольно: не усердствуй, иначе сердце надорвешь и сляжешь, а завтра ходить надо будет. И, кажется, много…

________________

Всего через восемнадцать минут отряд Лодэтского Дьявола въезжал на забитую людьми площадь перед Западными воротами. Рагнер со злостью посмотрел на закатное, кроваво-красное небо, догадываясь, что уже поздно искать Маргариту в городе. Он направил шумно дышащего коня к надвратной башне, минуя тех горожан, которые решили бежать в последний момент и оказались перед запертым выходом. Здесь скопилось пять повозок, полных скарба, и рядом толпились люди всех возрастов. Женщина в сильванской одежде, отвернулась к стене и пыталась кормить грудью орущего младенца. Когда она оборотилась к Рагнеру, то он увидел ее заплаканное лицо и сразу вспомнил такое же мокрое лицо Маргариты – Рагнер скривил губы, женщина испуганно отвернулась, а ее муж, прикрывавший своей спиной наготу супруги, заметно побледнел. Рагнер проследовал дальше – к своим людям, что теперь вместе с ладикэйцами охраняли ворота.

– Была ли пустая от людей повозка, но с кучей барахла? – спросил он у стражи. – Один, максимум два человека? Старик вонючий с длинной бородой? Толстяк? Впрочем, вовсе не обязательно…

– Часа два назад былся толстяк на телеге и с ним нико́го. И старик с бородищей и топором тож былся – еще утром, на двухколеске с пегой клячей. Большо нико́го такового не было́. Другие в раз по десять выходют – бедняки одни осталися…

Рагнер сильнее нахмурился.

– Всё равно проверяйте, пока ворота не запрут. Старик тот или толстяк появятся снова – схватить и ко мне, в ратушу. Всех толстых мужиков заставлять обнажить голову, неважно, в какую сторону идут. Увидите на темени клеймо – брать такого живым. И даже если король Ивар прикажет его не трогать – послать короля на хер, отбить и выкрасть этого мужика. И меня – сразу в известность. Пошлите те же распоряжения в другие крепости. Что до этих, – показал он на телеги и людей рядом с ними, – поглядите башку у мужиков, обыщите телеги и выпускайте людей. Не стоит им мешаться у нас под ногами. Пусть миряне уходят. Не до них.

От городских ворот его отряд поехал к Западной крепости. На площади, за ее оградой, тоже была суета. Лодэтчане начали шумно приветствовать своего герцога, но он поднял кулак полусогнутой руки вверх, приказывая молчать, и, пока шум стихал, огляделся. Всё было готово к громовой атаке: камнеметные катапульты встали на возвышениях, возле них теснились ряды бочонков со штырями спереди и с запечатанными воском отверстиями на дне и по бокам. Секции бочонков уже заполнили мелкими камнями и горючей смесью с опилками, но пока не добавили главной детали: наконечников для штырей. Прочие тяжелые орудия расставили по башням и у слабых мест крепости. Еще час назад Рагнер был бы всем доволен, но ныне с досадой смотрел по сторонам – бесполезный труд: печальная слава о жадности правителя Ладикэ не оставляла поводов для надежд.

Рагнера провели в «тронную залу», где под сине-золотыми драпировками прям таки сиял облаченный в сплошные доспехи, кольчужный капюшон и рыцарский нарамник Ивар Шепелявый. Не забыл он и про парадные драгоценности. Его широкое лицо, напоминающее морду бычьей собаки, выражало торжествующее ликование. Рагнер хмуро обвел глазами залу: у стен замерли двадцать готовых к бою латных рыцарей.

– Пришел за своим серебром, – не здороваясь и не кланяясь, сказал Рагнер по-меридиански. – Я тебе более не союзник.

– Эфо фы мне более не фоюфник, Рагнер Раннор! – надменно ответил пожилой король.

Он встал с трона, подошел к окну и ткнул коротким пальцем в озаренный алым закатом белокаменный замок под голубыми крышами.

– Я фебе гофорил – фофми фамок! Фы фам офкафалфя!

– Ни хрена не понял, что ты профырчал, – от души высказался герцог. – Восьми самок? Фыфам? Срамную хворь, что ли, подхватил и офкафался?

Короля бросило в краску – он моментально разъярился, но Рагнера это не сдержало.

– Убью, – тихо сказал он, положив руку на меч. – Здесь и сейчас.

Они молчали, меряя друг друга обозленными глазами. Двадцать рыцарей выхватили мечи, но герцог Раннор не обратил на них внимания. Он пугающе спокойно стоял на месте, с рукой на бальтинском мече. Пожилой король, гневно пыхтевший и порой хрюкавший, будто котелок с дребезжащей от пара крышкой, уж хотел дать команду к началу боя, когда почувствовал ледяную тяжесть на своем плече, словно нечто ужасное опустило туда свою длань. И для этого невидимого существа не существовало брони доспеха или прочей защиты: перед ним Ивар IX оказывался абсолютно нагим, абсолютно немощным. По спине короля пробежал холодок, а ужасное зловоние, смесь пота и крови, забило его морщившийся от негодования нос. Он сразу отрезвел, моргнул и жестом приказал рыцарям опустить клинки.

– Отошли их отсюда, – сказал Рагнер. – Не трусь. Отдавай серебро – и я ничего тебе не сделаю.

Король Ивар сглотнул: он ощутил, как ледяной палец провел по его обвислой щеке и черкнул когтем по горлу. Мерзкий запах, от какого мутило нутро, проник в его голову – и король, начиная задыхаться, поспешно замахал рыцарям, чтобы оставили его наедине с дерзким герцогом. Только они вышли, Рагнер убрал руку с меча, и Ивар сразу почувствовал свежий, цветочный аромат весны.

– Как фы эфо делаешь? – изумленно спросил король Ладикэ, косясь на бальтинский меч.

– Как ты это делаешь, Ивар?! – вскричал в ответ Рагнер. – Как можешь пинать меня сейчас, когда конец уже близок?! Жадный, старый козел!

– Не фабыфайфя, Рагнер Раннор! – вскричал тот в ответ – он всё еще был напуган, но как король не мог допустить оскорблений в свою сторону.

Рагнер устало махнул рукой.

– Довольно с меня, Ивар. Не хочу больше с тобой препираться. Знаю: градоначальник у тебя. Завтра, к утру, мое серебро должно быть у ратуши, не то я снова подорву ворота города. Не приведешь мне градоначальника – я ухожу, а по дороге буду смеяться, ведь из-за жадности и нетерпеливости ты упускаешь из рук близкую победу. Давай, продолжай воевать – наемников и пушек у тебя много, но они есть и у твоих врагов. Я же до завтра оставлю здесь катапульты и людей, чтобы их охраняли, – остальное всё свое забираю. Бочонки всё равно пока бесполезны, ты знаешь: из них выйдет неплохие хлопушки, но через пару часов твои враги перестанут их бояться. Приведешь мне градоначальника раньше – будет лучше! – развернулся Рагнер и пошел к выходу.

Оставшись один, Ивар IX сначала перекрестился, а затем долго ходил по зале, звеня парадным мечом, что бился о доспехи. Минут через двенадцать ему донесли, что Рагнер Раннор уехал, а лодэтчане начинают возвращаться в центр города. Вздохнув, король Ивар приказал срочно снарядить охранителей и подать ему коня.

Через триаду часа король Ладикэ заходил в темно-красный дом на улице Благочестия, где должен был содержаться под стражей Ортлиб Совиннак. Будущее бывшего градоначальника прорисовалось по пути короля Ладикэ от крепости до особняка: Ивар Шепелявый намеревался пытать Совиннака, всё у него выведать и после уже решить – мириться с Рагнером или нет. Но в том доме короля ждала пренеприятнейшая неожиданность: охрана из тридцати человек была вырезана не более часа назад, Гюс Аразак и Ортлиб Совиннак исчезли. В парадной зале, на орензской звезде, алела нарисованная кровью большая буква «А» с мечом на последнем вертикальном штрихе, а рядом лежал свиток. Король Ивар взял его, стал изучать карту с подземным ходом и вскоре начал улыбаться, убедившись, что бумаги неподдельные. Было там и письмо.


«Прошу извинить, Ваше Величество, за беспорядок. Умирать я никогда не намеревался и позаботился о своем спасении. Однако у меня есть веские причины желать кары для герцога Лиисемского. За мое разорение, за лишение меня должности после двадцати двух лет честной службы, да и за многую другую неблагодарность, я выполню данное вам обещание. Начало второго подземного хода в оружейной, у камина. Не пытайтесь открыть ту дверь, не то герцог Альдриан поймет по поврежденным меткам, что в замке засада. Если ничто не насторожит его, то он обязательно вернется в замок перед битвой войск за Элладанн, как и должно вождю. Прошу еще раз простить, что ваши люди погибли, но я не могу допустить каких-либо причин, мешающих моему воссоединению с освобожденной и несчастной супругой, которая сейчас как никогда нуждается во мне.

Нижайше кланяюсь Вашему Величеству. Ортлиб Совиннак».

________________

За пару часов до этого Маргарита очнулась на руках у дядюшки Жоля и не сразу узнала его без бородки. Розовой дымки более не было, но девушка чувствовала себя столь слабой и аморфной, словно в ее теле не осталось костей. Ее глаза слепил яркий солнечный свет, по лицу текло что-то жаркое, щеки будто легонечко трогали бабочки.

– Это я, дочка, – тормошил племянницу Жоль Ботно, звонко шлепая ее по щекам и поливая ее лицо холодной водой из фляги. – Не признала без бороды? Не боися, я это, я, родная… Всё окончалося…

– Рааагнер, – в отчаянии прошептала Маргарита. – Где Рагнер Раннор?

– Этот мерзавец больше́е и пальцум тебя не коснется, не боися. Твой супруг обо всем позаботился. Сожгут на костру Лодэтского Дьявула всем нам на потеху. И тебе точна, поди, истинна правда враз полегчает…

Маргарита начала беззвучно плакать, с ужасом понимая, что ее всё-таки спасли. Иначе понимая ее слезы, дядя Жоль утер собственный глаз и поцеловал племянницу в лоб.

– Окончалося, дочка! – с чувством произнес он. – Чего бы он тама с тобою не делывал, всё окончалось! Ты с нами… Скоро в новом дому уж будём: часику через трое, а то и меньше́е. Тама, кудова мы езжаем, там никто нас не сыщет. Тама мы все: и братья твои, и сестрицы, – все уж тама. Даже дед наш Звездочку тудова уж поди свез. Все мы в неопасности. И ты с нами тож будёшь…

– Отпусти меня, – еле слышно выговорила Маргарита. – Я хочу к нему… Отвези меня назад…

– Да, кажись, ты и не понимашь вовсе, чего я тебе молвлю, – снова поцеловал ее дядя Жоль в лоб. – Не пришлась еще в себя, дочка… Ничего, – погладил он ее щеку. – Многого говорить всё равно нету времяней: после наговоримся. Ты всё ж таки поспи еще.

Он усадил Маргариту, как в кресло, на тюфяк и набросил на нее бежевый дорожный плащ Ортлиба Совиннака. Голова несчастной, освобожденной пленницы сама повернулась в сторону, и сперва ей показалось, что она увидела божество, созданное из снега, солнечных лучей и сияния звезд: на красивейшем белом коне с золотистой гривой (этому сказочному коню не хватало только крыльев) сидел рыцарь в блестящих доспехах и нарамнике лилейного цвета, на каком четыре золотых льва с копьями в лапах ограждали синий меридианский крест. И сбрую коня, и облачение воителя усыпали сапфиры, хризолиты и топазы; парчовая нить искусной вышивки текла меж ними извитой золотой рекой, а светлые доспехи то переливались перистыми разводами, то мерцали позолотой, то темнели чеканными узорами. Несколько всадников в белых одеяниях с синими меридианскими звездами на плечах окружали знатного рыцаря – это были воины-монахи Святой Земли Мери́диан, воины веры, давшие обет целомудрия, и увидеть их тоже было большой редкостью, но Маргарита продолжала рассматривать «божество». Из-за обветренной и загорелой, как у землероба, кожи мужчина выглядел старше своих тридцати семи лет, в остальном он имел исключительно благородные черты лица: тонкий, удлиненный нос с легкой горбинкой, узкий и твердый подбородок, изгиб губ в форме лука Амура и выразительные черные глаза, оттененные естественной краской; в его густых, вьющихся мелкими волнами, черных волосах блестели серебристо-седые змейки. Он носил шпоры с колесиком в виде меридианской звезды, – и это означало, что его имя внесли в «Книгу Гордости», а сам он является героем Меридеи.

«Неужели принц Баро́? – догадалась Маргарита. – Баро́йский Лев? Венценосный правитель княжества, что вокруг Святой Земли Мери́диан? Один из самых богатых людей Меридеи и один самых лучших рыцарей, уже четыре раза побывавший в Сольтеле…»

Этот статный, овеянный самой светлой славой воин приблизился к повозке, где полулежала закутанная в плащ девушка, и галантно поклонился ей с прижатой к сердцу рукой, что гласило о его готовности быть ее защитником. Имей Маргарита силы, чтобы протянуть руку для поцелуя, то она стала бы прекрасной дамой самого принца и героя.

– Адальбе́рти Баро́, – представился рыцарь на меридианском. – Я даю вам слово, госпожа Совиннак, что за вашу честь лично поквитаюсь с Лодэтским Дьяволом. А сейчас имею удовольствие сопроводить вас в безопасное место, где вы будете под защитой княжества Баро́.

Маргарита в отчаянии закрыла глаза. Она слышала, как принц Баро дает какие-то распоряжения, но не слушала его. Ее разум отказывался верить в случившееся – она твердила себе, что это всё просто ужасный сон, а вскоре девушка и впрямь вновь уснула. Принц Адальберти порой поглядывал на красавицу и на ее умиротворенное лицо. Он слегка улыбался при виде ее сладкого, детского сна и тут же сжимал губы от злости, думая о сотворенном над ней насилии в более чем в двадцатидневном плену. Высоконравственный рыцарь не собирался спускать с рук это преступление герцогу Рагнеру Раннору.

________________

В третий раз Маргарита проснулась сама и увидела большие, яркие звезды на ночном небе. Дядя Жоль нес ее на руках к незнакомому дому, на порог какого выходили Синоли, Беати и Филипп. Еще появились Марлена и дед Гибих. Все они обступили Жоля Ботно и ослабевшую, несчастную девушку на его руках. Они гладили Маргариту, радовались ее возвращению, улыбались. В доме замелькала вереница других лиц: тараторившая Ульви с двумя хныкавшими младенцами на руках, безмолвный Нинно с пронзительным взглядом, тетка Клементина и Оливи с одинаковыми торжествующими улыбками на одинаковых ртах, без слов говорившими ей, что она дуреха. Были там и Залия со своим малышом, и Деора Себесро. Четыре борзые собаки крутились здесь же. В углу, закинув нога на ногу, сидел с прямой спиной манерный Огю Шотно. Без конца кто-то из них что-то болтал и трогал Маргариту, а она хотела им всем кричать, чтобы они оставили ее в покое и в ее одиноком горе от этого несвоевременного спасения.

– Я спать хочу, – выдавила из себя Маргарита – и дядя к ее облегчению понес ее наверх. Марлена пошла следом.

Вскоре Маргарита оказалась в небольшой спальне, обставленной весьма скромно: ближе к стене развалилась грубо сбитая, широкая кровать без полога, у ее изножья выгибал крышку дорожный ларь, подле оконных ставен встал трехногий стул. На подоконнике, рядом с глиняным кувшином, виднелись умывальные принадлежности, полотенца, гребень и выпуклое круглое зеркальце. Таз и ночной вазон прятались под кроватью. Когда дядя Жоль удалился, Марлена помогла Маргарите переодеться в ночную сорочк и, лечь в постель, а потом заботливо укрыла ее покрывалом.

– Хочешь, я побуду с тобой, пока ты не уснешь? – спросила Марлена, расправляя золотистые волосы Маргариты.

А Маргарита, теперь страдавшая от нежданно-негаданно свалившейся на нее свободы, свернулась в комок под покрывалом и роняла слезы.

– Нет, – ответила она. – Я хочу побыть одна.

– Милая, – гладила ее по голове Марлена. – Нельзя таить в себе такое. Давай поговорим – и ты увидишь, что тебе станет легче.

Маргарита с болью взглянула на нее.

– Спаси меня, – прошептала она. – Мне нужно назад, в Элладанн. Спаси до того, как Ортлиб будет здесь.

– Он ничего тебе не сделает, дорогая, – улыбнулась Марлена и, как дядюшка Жоль, поцеловала ее в лоб. – Твой супруг тебя так любит. Твой дядя говорил, что господин Совиннак даже рыдал, словно дитя, когда узнал, что с тобой случилось. И потом он был сам не свой. Он будет рад, что ты воссоединилась с ним, – и всё. Всё будет хорошо, если и ты позабудешь…

– Что это за город?

– Это Ми́ттеданн, – назвала Марлена городок в пяти-шести часах езды к западу от Элладанна.

Маргарита скривила лицо – дорога до Элладанна представлялась дальней. Марлена, словно намереваясь расстроить ее еще сильнее, продолжала:

– Здесь безопасно: город закрыт и под охраной княжества Баро. Никого не впускают и не выпускают. Мы, как покинули замок, здесь уже четыре дня – как только подошли баро́йцы. Господин Совиннак говорит, что Лодэтский Дьявол будет в Элладанне, будто в ловушке: он что-то придумал, но что не говорит. Как только принц Баро подоспел, то он и твой дядя Жоль сразу отправились в Элладанн. Мы тебя еще тогда ждали… – утерла Марлена слезу со щеки Маргариты. – Сколько ты, должно быть, пережила… Нам тоже так было страшно! Мы из башен замка смотрели, как они деревья у холма вырубают, что-то строят и даже бочонки с чем-то бросают – и молились, чтобы не было поздно. Слава Богу, что они так и не напали!

Марлена замолчала, вспоминая пережитые в тревоге дни, а Маргарита перестала плакать. Она лежала с обиженным лицом, обнимая подушку и думая, что же ей теперь делать. Марлена превратно поняла ее.

– Дорогая, – прошептала Марлена. – Этот ужасный, мерзкий и жестокий лодэтчанин скоро будет мертв – вот о чем ты должна думать. Принц Баро отомстит ему и за тебя, и за Иама, и за меня. Это чудовище…

– Хватит! – вскрикнула Маргарита, приподнимаясь на кровати. – Я люблю его, Марлена. Люблю Рагнера, понимаешь. Я это пыталась сказать дяде, пока он вез меня сюда, но он не понял. Умоляю тебя, – взяла она потрясенную ее признанием Марлену за руку. – Помоги мне. А если не можешь, – снова заревела она, глотая слова, – то отя бы… не овори о нем так, прошууу… Он не чуооовище…

Марлена вырвала руку и резко встала.

– Ты любишь Лодэтского Дьявола?

– Да, – тихо сказала Маргарита. – И никакой он не дьявол…

– Он околдовал тебя! – перекрестилась Марлена и в ужасе приложила пальцы ко рту. – Боже мой… – прошептала она.

Маргарита упала на подушки, вытерла щеку и, похлопав в раздумье глазами, повернулась от Марлены на другой бок.

– Оставь меня одну. И прошу, унеси эту бежевую тряпку… Хоть это ты можешь для меня сделать? – донесся до Марлены слабый голос с кровати.

Марлена взяла плащ и медленно пошла к двери, до конца не веря в то, что услышала. Лицо Меридианской Праматери строго взирало на заблудшую грешницу, что когда-то была ей сестрой.

А Маргарита, закрыв глаза, твердила про себя: «Найди меня, Рагнер, прошу тебя. Я так хочу в твою снежную страну, где столь красивый розовый закат и белые берега. Ты уже ищешь меня, я знаю. Пожалуйста, найди, найди!»

Глава XXVI

Когда Святой помогает Дьяволу

Согласно знанию, самой большой, центральной планетой являлась Гео. Первой вокруг нее обращалось Солнце, горячее и сухое как Огонь, тогда как вторая от Гео планета, Луна, холодная и влажная как Вода, дарила нисколько не обжигающее и не согревающее свечение, подобное огонькам светлячков. Состояли же два светила и звездное небо из эфира – вещества, не существующего на Гео, но обволакивающего ее. День превращался в ночь из-за вращения Гео вокруг своей оси, смена фаз луны – из-за тени, какую отбрасывала на нее Гео. Лунное затмение происходило, когда свечение Луны слабело, а Солнца возрастало. Всего в году случалось от двух до четырех лунных затмений, и порой меридианцы из-за облачного неба их даже не замечали: где-то на триаду часа полная луна меняла цвет на буро-красный, частично или полностью пропадала. Солнечные затмения, означающие такую необычайную яркость Луны, что теперь тень от Гео затмевала Солнце, происходили крайне редко и обещали великие беды.

Ночью тринадцатого дня Нестяжания, когда день юпитера сменялся днем венеры, на небе показалось круглое, слегка надкушенное, ярко-белое светило. О такой луне говорили, что она полна серебра, ереси и бессонницы. Рагнер Раннор, одетый во всё черное, полулежал на красном покрывале кровати. Сама кровать была заправлена, а балдахин открыт. Айада растянулась там же, подле хозяина. Рагнер в задумчивости гладил ее по шее, а притихшая собака одновременно вопрошала коричневыми глазами и просила прощения.

– Ты не виновата, – сказал он Айаде. – Соолма тебя тоже обманула… Что же нам теперь делать? Знаешь?

Айада горько вздохнула, как человек.

– И я не знаю, – ответил ей Рагнер. – А может, я просто дурак? Она исчезла, как только узнала тайну моего оружия. Может, всё это чудовищный обман? Начиная с появления Гюса Аразака в Тронте? Он привел моих людей прямо к ней… Вдруг они с самого начала всё так задумали? Обманули и меня, и Соолму, и тебя. А я, дурак, с Иваром разругался…

Он глянул на желтую розу, что пышно цвела в стеклянном кувшине, и закрыл глаза, вспоминая нежное, милое ему лицо среди теплого золота волос. Рагнер печально улыбнулся и посмотрел на собаку – Айада будто силилась выражением бескрайней преданности на своей морде сказать, что она-то точно его любит всем сердцем и никогда не покинет.

– Нет, не может быть… – вздохнул Рагнер. – Не верю… Она бы пыталась обольстить меня первой и не стала бы так глупо вести себя после первой ночи… Но, с другой стороны, она потом сама пришла ко мне ни с того ни с сего… Вряд ли я покорил ее рассказом о Сольтеле и о том, как глупо попался в плен…

Он еще пару минут подумал, помолчал и опять посмотрел на собаку.

– Делать нечего, – сказал Рагнер Айаде, – может, я и дурак дураком, но умнеть мне поздно. Я что-нибудь придумаю и увижу ее снова – тогда и пойму, ошибался или нет. Вдруг, пока я тут раскис, ей намного хуже, чем мне… Пойдем, что ли, погуляем, – потрепал он собаку за ухом и начал слезать с кровати. – Всё равно мне не спится, да и тебе.

На Главной площади Рагнер глянул на горделивую статую Альбальда Бесстрашного и усмехнулся – король Ивар хотел ее низвергнуть, переплавить, да он, Лодэтский Дьявол, убедил короля пока не трогать памятники и Толстую Тори, дабы не вызвать в городе бунт. Затем Рагнер подошел к темной статуе Олфобора Железного, прозванного так за то, что тот оставался невредим в самых лютых сечах. В те времена не знали пороха, воевали камнями из пращей, стрелами из луков и, конечно, мечами – редким и грозным «оружием богов»: прочным, как топор, острым, как копье, секущим, как… Ничто так хорошо не рассекало плоть, как меч. Ныне меч превратился в символ доблести, но перестал наводить страх одним своим видом, ныне ужас на мирян наводили ружья. Правда, «оружием богов» они не стали, ведь для стрельбы из ружья не требовалось изнурительных тренировок с отрочества, в каких вырабатывались бессознательные навыки действенно разить и правильно отражать удары, – стрелять из ружья мог научиться любой, в любом возрасте. И даже хрупкая женщина едва ли сильно уступала мужчинам, а крепкая дама успешно справлялась с отдачей и вообще ничем им не проигрывала.

«Когда-то Экклесия клеймила арбалеты и двуручные мечи оружием Дьявола, потом пушки и ружья, но это никого не остановило. И понятно, почему сейчас святоши бесятся из-за моих громовых бочонков: когда прочие люди, в том числе миряне, видят, что столь разрушительная сила подвластна человеку, то невольно закрадываются мысли о том, что мы – более не игрушка рока, что мы сами управляем нашими жизнями и можем никого бояться, даже Бога. Да, пока я еще страшный Лодэтский Дьявол, но хочет того Экклесия или нет, мир меняется… Может, однажды люди даже перестанут верить в Конец Света, – думал Рагнер, глядя на памятник Олфобора Железного. – И всё же этот воитель, пожалуй, жил в более достойное время. Четыреста с лишним лет назад охота была опасной схваткой с диким зверем, рыцарское звание являлось редкой честью, мужчинами становились после семи лет – малые дети знали, как защитить свой дом. Странно, что я жалею о том, что наш мир изменился, хотя сам его меняю с каждой своей победой… И всё же сожалею… Мне ли не знать, что победа, – это как ритуал приобщения наоборот. Сперва сладкое вино, а затем обязательно будет горький шарик, – и по итогу противное послевкусие да опьяненный от пилулы разум, через время желающий новой пилулы, новой победы…»

Памятник Олфобора Железного отлили цикл лет назад, по портрету с могильной стелы: статуя изображала рыцаря в старомодном открытом шлеме, в кольчуге поверх длинного одеяния и с каплевидным щитом на ремне через плечо. Расставив ноги, воткнув меч в гранитный постамент и опираясь двумя руками на свое верное оружие, чужеземный завоеватель Лиисема сурово и недружелюбно взирал с высоты на другого пришлого завоевателя.

– Наверно, отбуду уж на днях, – сказал Рагнер статуе. – Думаю, ты в Аду счастлив… Но тебя-то без меня уж точно переплавят на кувшины, так что больно тут не радуйся, глядя мне вслед.

Рагнер окинул глазами окна ратуши и увидел тусклый свет не только в своем окне, но и в угловой спальне брата Амадея. Подозвав Айаду, герцог направился туда.

Дверь ему открыл Лорко. Проходя вместе с собакой в комнатку, Рагнер строго спросил:

– Почему не спим? Завтра день непростой.

– Это из-за меня, – отозвался брат Амадей. – Никак не могу заснуть.

Рагнер прислонился к стене у окна, сложил руки на груди и скрестил голени. Айада села рядом. Лорко стоял недалеко от входа, опираясь рукой о стену и исподлобья поглядывая на герцога Раннора.

– Если не спишь, потому что о себе волнуешься, – сказал Рагнер священнику, – то не стоит. Завтра с утра тебя отвезут в твой храм. Ты уже вполне здоров, чтобы о тебе могли заботиться прихожане.

Брат Амадей внимательно посмотрел на него. Он не походил на того человека, каким его привык видеть Рагнер: черные глаза больше не излучали вселенскую любовь, а губы посреди густой черной бородки не трогала улыбка-полутень, – священник был чем-то сильно обеспокоен.

– Брат Иринг, – произнес праведник, – будь так добр: оставь нас с герцогом Раннором одних.

– Всё тут распоряжаешься… – раздраженно буркнул Рагнер и кивнул Лорко на дверь.

– Я не будуся с дозорными в карты дуть, Ваша Светлость, – оборачиваясь у двери, сказал тот.

– Делай что хочешь, – устало закрыл глаза Рагнер. – Не до твоих карт.

Когда Лорко ушел, брат Амадей спросил:

– Каков ваш нынешний план действий, герцог Раннор?

– Твое какое дело? – не открывая глаз, произнес Рагнер. – Если ничем помочь не можешь, а про свою волю Божию опять трепаться начнешь, то я лучше пойду.

– Я мог бы помочь. Только не в том, как захватить Лиисем или герцога Альдриана. Но сестре Маргарите может грозить гибель – и здесь я готов помогать.

Рагнер резко открыл глаза и впился ими в праведника.

– Ты о чем, монах? Супруг? Она его не зря боялась?

– Нет, – помотал головой брат Амадей. – Не думаю, что Совиннак хочет сделать ей что-то настолько дурное. Раз он не отказался от нее, то всё еще ее любит. Но есть очень могущественный человек, который может пожелать, чтобы она замолчала навек. Я о епископе Аненклетусе Камм-Зюрро, наместнике Святой Земли Мери́диан в Лиисеме.

– Маргарита что-то говорила о священнике, который ее сильно обманул, – нахмурился Рагнер. – И предал. Это он?

– Да, – кивнул праведник и убрал длинные волосы ото лба. – Она потеряла сознание при поцелуе на своем венчании с градоначальником. Епископ Камм-Зюрро должен был с ней поговорить и выяснить, завершился ли ритуал. И перенести венчание на полгода, но он этого не сделал. С того венчания епископ намеренно больше ни разу не встречался с сестрой Маргаритой…

Рагнер широко раскрыл глаза, опустил руки и сделал шаг к священнику.

– Ты мне что такое сейчас хочешь сказать, монах?

– Совиннак и Маргарита – не муж и жена. Всё это время она обманом жила с ним во грехе.

– Уверен?

– Я думаю, что епископ Камм-Зюрро не оставил записи в храмовой книге – это слишком опасно, ведь свидетелями, помимо прочих, были хористы: они всегда поют на венчаниях в Венераалий. Вряд ли они что-то поняли, как и остальные, ведь хористы это миряне, но если двенадцать мужчин подтвердят слова невесты о том, что она упала в беспамятстве у алтаря, то для Божьего Суда этого будет достаточно. Я хорошо знаю епископа Камм-Зюрро – такой опасности он себя подвергать не станет. И сестру Маргариту вынесли в бесчувствии из храма на улицу – это усиливает мою убежденность в правоте выводов. Полагаю, Совиннак договорился с епископом, что если обман раскроется, то он возьмет всю вину на себя: скажет, что епископ перенес венчание на полгода, но он это скрыл от невесты. За то, что Совиннак жил с обманутой девушкой как с женой, ему ничего не грозит. Весь позор лег бы на нее… Да и наверняка она ждала бы к тому времени чадо… Она бы согласилась на тайную церемонию спустя полгода – то есть в Меркуриалий. Я убежден, что епископ и Совиннак именно так договорились, – это самый разумный путь, а они оба крайне разумные люди. Если я ошибаюсь, и епископ подтвердил венчание в храмовой книге, то я смогу доказать, что ритуал не завершился и получить свободу для сестры Маргариты. И всё же я подозреваю, что в книге я найду запись о прерванном венчании. Как поправлюсь, сразу же отправлюсь в Святую Землю Мери́диан, найду храмовую книгу первого года и всё выясню.

– А мне почему Маргарита ни слова не сказала? – всё еще не верил услышанному Рагнер.

– Я просил ее молчать – не говорить об этом даже самому близкому человеку. Это ведь может быть смертельно опасно.

Рагнер подошел к окну и отвернулся от праведника. Положив руки по сторонам оконной ниши, глядя в ночь и хмурясь, он с горечью произнес на лодэтском:

– Черт, Хильде Хамтвир, ну ты-то почему не грохнулась в храме? Даже не споткнулась ни разу!

Он помолчал и уже спокойно спросил:

– Когда Маргарита об этом узнала? Уж не в свой ли день рождения? В минувший день сатурна?

– Да, – удивился брат Амадей. – Я и не знал, что это был ее…

– Неважно, – перебил его Рагнер, разворачиваясь. – Что там за опасность? Почему ее убьет епископ?

– Потому что не хочет на Божий Суд. Сестра Маргарита, без сомнения, скажет Совиннаку, что их супружество – обман, что она всё знает. Я видел ее сегодня днем. Она была счастлива… Она не сможет промолчать, когда он захочет супружеской бли…

– Не продолжай, – снова перебил его Рагнер, – я всё понял. И что? Что будет после того, как она скажет?

– Она откажется и от повторного венчания. А епископ Камм-Зюрро пошлет к ней убийц, как подослал их ко мне.

– К тебе? – улыбнулся одними губами Рагнер. – Святоша хотел убить святошу? Ты ему где дорогу перешел?

– Я думаю, что причина – это всё то же злополучное венчание. Епископ Камм-Зюрро не желал, чтобы сестра Маргарита откровенно поговорила со мной и узнала правду. Если я найду в храмовой книге запись подтвержденного венчания, то смогу собрать свидетелей и поручусь за слова невесты. И даже если епископ не оставил подтверждающей его преступления записи, то он закрыл глаза на обман невесты. Я из очень уважаемой семьи, – дернул губами брат Амадей. – Я в силах добиться огласки, справедливости и Божьего Суда для Аненклетуса Камм-Зюрро. Он это тоже понимает… Он воспользовался вашим нападением на город. Все ценности из моего храма, а также священники, отправились в его приход за замковые стены, так что он знал, что ночами я буду один в храме. Те грабители пришли убивать меня, а не красть: я хорошо помню их споры друг с другом. Еще я подозреваю, что именно градоначальник помог епископу сойтись с людьми подобного вида. Не всякий бандит согласится убить Святого и разгневать Нашего Господа – при их ремесле без милости Бога не обойтись.

Рагнер сел на стул, подозвал собаку и стал ее гладить, хмуро глядя в пол.

– Так что вы собираетесь делать, герцог Раннор?

– Собирался… – с досадой в голосе ответил Рагнер. – Сейчас не знаю. В любом случае – выкраду ее. Не спрячут ее от меня нигде. Лишь бы не было поздно…

– А что собирались сделать? – не сдавался брат Амадей.

– Что-что, – вздохнул Рагнер и, не отнимая руки от собачьей головы, откинулся на спинку стула. – С Иваром я разругался и ухожу из Элладанна. Едва не убил его… Но Маргариту я не брошу. Думал, в Нонанданн пока отойти. Тот рыцарь, что там за главного, он не такой, как этот шепелявый козел-король. Но Нонанданн далеко – два-три дня пути… Незаметно не вернешься. Считал, у меня есть время, а и его нет, – закрыл Рагнер глаза и поморщился.

– А Левернский лес вам не подойдет? Он на юге. Там можно спрятаться и понаблюдать, как король Ладикэ попадет в ловушку.

– А он попадет? – оживился герцог.

– Это лишь предположение – наверняка знает один Бог. Теперь я могу вам сказать, когда вы покидаете Лиисем, можно ли доверять Ортлибу Совиннаку. «Никогда» – вот мой уверенный ответ. Я много чего слышу на исповедях, – вздохнул брат Амадей. – Этого я вам не могу открыть – эти тайны умрут со мной. Скажу то, что и так известно всем, кто жил в Элладанне двадцать два года назад. Нрав у герцога Альбальда Бесстрашного был чрезвычайно жесток – людей вешали, сжигали и калечили за ничтожные провинности. Бывший градоначальник задумал заговор и посвятил в него того, кто заменил ему погибшего сына, тридцатилетнего Ортлиба Совиннака, молодого судью Элладанна. Вот только Совиннак предал того человека, кто дал ему образование и поддержку, сдал Альбальду Бесстрашному того, кого и сам называл отцом. И всё ради должности, чтобы самому стать градоначальником, – за это покойный герцог-отец клеймил Ортлиба Совиннака своей печатью в голову, дабы самому помнить и дабы Совиннак не забывал об участи предшественника… Спустя несколько лет Ортлиб Совиннак женился на внучке своего благодетеля и… он виноват в ее самоубийстве не меньше нее самой. Печать в голову означает, что человек предаст ради выгоды даже своего отца. Выгоды предавать герцога Альдриана у Совиннака нет никакой: вывод напрашивается сам по себе. Но, конечно, я могу ошибаться…

Рагнер встал, прошелся по комнате и замер у окна. Несколько минут он смотрел на эшафот, затем снова вернулся к кровати и сел на стул.

– Лес – это интересно, – спокойным голосом сказал он. – Только я его не знаю, в отличие от местных. Там вся знать охотится, я слышал…

– Я могу помочь вам. Я много лет собираю травы в Левернском лесу, хорошо знаю лес, даже лучше, чем аристократы: они в глубину уже давно не забираются, только до озера. Горожанам тоже пока еще нечего делать в лесу. Никто вам там не помешает, если зайти далеко в чащи, но с вашими боевыми орудиями туда точно нельзя.

– Катапульты и прочее – отправлю в Нонанданн, – махнул рукой Рагнер. – И всех баб туда же отошлю. А ты доедешь до леса? – с тревогой спросил он праведника. – Не помрешь? Бок твой как? Телега тоже не пройдет в чащу.

– Я немного могу ходить. Думаю, что и на иноходце смогу держаться.

– Ладно, спасибо, – серьезно и медленно сказал Рагнер, смотря на священника так, словно видел его впервые. – Почему решил помочь? Ответь, прошу, честно.

– Причина не одна, герцог Раннор. Вы и сестра Маргарита мне жизнь спасли – мне бы отплатить добром полагается. Еще я не желал бы, чтобы эта девушка нашла такой же выход, как первая супруга Ортлиба Совиннака. И третья причина… Я боюсь, что может пострадать еще одна дама, моя дорогая подруга. Она очень близка с сестрой Маргаритой, и если та ей всё расскажет, то моя подруга не станет молчать. Я ее слишком хорошо знаю. Она пойдет прямо к епископу Камм-Зюрро! И одновременно в свою могилу, – шумно вздохнул брат Амадей.

– Да это та самая, которую ты любишь! – немного повеселел Рагнер и прищурился. – Помнишь наш разговор?

– Я священнослужитель и всех люблю, герцог Раннор, – ласково ответил брат Амадей.

– Не начинай, прошу! – скривил лицо Рагнер. – Впервые был похож на человека, а сейчас опять мне тут про Бога и веру начнешь… Не надо. Про это не со мной.

– Вы сильно заблуждаетесь, – широко улыбнулся брат Амадей. – Я узрел свечение у вас над головой в тот раз, когда вас впервые увидел. Утром, помните?

– Ты меня демоном тогда назвал, – глядя на праведника как на дурака, произнес Рагнер. – Вот это я хорошо помню. Тыкал в меня пальцем и орал это.

– Я не на вас показывал, а на того, кто был за вашей спиной. Как человек, только весь красный и не из людской плоти. И еще с крыльями… черными, как у ворона, – вспоминал праведник, устремив взгляд в никуда. – И он двигался… как демон: пропадая и появляясь… Я его видел слабо, как мельтешение, но я изучал Демонологию, и такое движение верно указывает на демона, ведь когда они предстают перед людьми, то их оболочка соткана из Воздуха, а не из Огня.

Рагнер раздраженно сжал рот.

– Соолма наверняка уже дала тебе снотворный порошок. Эти грибы, из каких он сделан, они зовутся «башмачок ведьмы». И не то увидишь, если не заснешь. А можно так далеко зайти в ведьмовской обувке, что назад уж не вернуться. Так что всё просто. Нет у меня свечения и быть не может.

– И еще был запах… – продолжал брат Амадей, не обращая внимания на слова герцога. – Неприятный… Даже не знаю. Кровь и… Кровь и пот.

– Это от тебя и от твоей рясы воняло, – ухмыльнулся Рагнер. – И не знаю, чем сильнее: кровью или несвежим телом. Не мылся, поди, пока молился днями и ночами? Щетина у тебя на роже уже дня три-четыре как не знала ножа.

– И правда… – моргая, смущенно улыбнулся брат Амадей. – Я тогда совсем во времени потерялся.

– Завтра еще поговорим. Только не про святых и демонов…

Рагнер поднялся на ноги, кликнул Айаду и направился с собакой к двери.

– Лес – это может быть очень даже кстати, – пробормотал он.

В коридоре Рагнер увидел Лорко, сидевшего на полу напротив Ольвора и Сиурта. У троих мужчин не было игральных карт ни в руках, ни на столе. Крикнув рыжеватому парню, чтобы тот шел спать, Рагнер вернулся к себе и стал собирать вещи, разделяя их на две кучи. Два платья Маргариты, ее белье, зеркальце с гребнем и учебники он сложил в ларь, что отправлялся в Нонанданн. Маленькую керамическую свинку он, подумав, убрал в свой кошелек. Оставалась лишь желтая роза в стеклянном кувшине. Рагнер подошел к столу, обхватил рукою пышную, ничуть не тронутую увяданием, чашу цветка и провел большим пальцем по тугим, бархатистым лепесткам, невольно вспоминая нежные щеки любимой девушки, каких он так любил касаться.

«Значит… Меркуриалий, – думал он. – Десять дней с сегодняшним днем осталось… Не много, но и не так уж и мало. С первым днем празднества до ночи все одиннадцать дней…»

– Айада, – присел возле собаки Рагнер. – Ты и твоя подушка тоже отправитесь с Соолмой в Нонанданн. Не переживай, – стал он обеими руками трепать ее за шею. – Я вернусь, не бойся… И домой потом… В Брослос сначала, к моей супруге и паучьей черепахе: у меня там важное дело появилось, а уже потом домой, в наш Ларгос.

Рагнер взял кувшин с розой и с ним вышел из спальни. Лорко так и не покинул коридора, даже более – он снова резался с Ольвором в карты. Сиурт, демонстративно от них отвернувшись, смотрел на лестницу.

– Вас двоих и Смерть не исправит, – сказал Рагнер, подходя к ним с кувшином в руке. – Лорко, ты мне что говорил с триаду часа назад про карты?

– Но вы сказали, дча вам всё равно́е, Ваша Светлость, – пожал плечами Лорко. Усталость и желто-зеленые синяки вокруг глаз делали молодого мужчину похожим на водяную нежить. – Вы сказжали: «Делывай чё хошь», – напомнил он Рагнеру.

– Ольвор, разве тебе я что-то такое говорил?

– Уболтнул как-то, – с досадой ответил рыжий великан. – Эт ж Лорко… Последняй дёнь в дозору всё равное сижаем, гоорит. Скууучна…

Рагнер жестко посмотрел на него.

– Скучно… – повторил он. – Ну если тебе так весело с Лорко, я это учту. А вот Сиурт – молодец! – бодрымголосом добавил Рагнер, и здоровяк расплылся в глуповатой улыбке. – С тебя, Сиурт, наказание уже завтра снимается в награду. А ты Лорко, раз тебе не спится, пойдем со мной на улицу, – обратился герцог к раскрашенному на два глаза парню. – Полезешь кое-куда. А потом спать иди, наконец. Я на твою зеленую красоту уже смотреть не могу. Ты мне за лицо так и не ответил. Увижу тут тебя еще хоть раз до конца ночи – Ольвору будет хуже и тебе, в конце концов, достанется.

________________

До рассвета Рагнер изготовлял новых «саламандр». Бумажных колобков получилось двести три единицы. Всю таинственную жидкость он намеренно израсходовал, и теперь никто во всей Меридее, кроме Вьёна Аттсога, не знал как вновь получить «Сон саламандры».

Против трех с половиной тысяч бойцов, отправлявшихся в Левернский лес, Рагнер ожидал противника, превосходящего числом его войско в несколько раз. К приезду короля Ладикэ, он еще не сомкнул глаз – сидел на подоконнике, наблюдая за Главной площадью и просчитывая свои будущие действия.

Увидев всадников в синей форме, телегу с двумя сундуками, а также Ивара в доспехах, шлеме и роскошном нарамнике, Рагнер, пренебрегая кольчугой, застегнул на поясе цепь с мечом и отправился вниз. Бывший градоначальник Ортлиб Совиннак с ними не прибыл – значит: войско Лодэтского Дьявола покидало Элладанн без победы и без славы.

– Перевешивать нужно? – вместо приветствия спросил по-меридиански Рагнер, поднимаясь на эшафот и указывая головой на сундуки.

Король Ивар из-за доспехов сходить с коня не намеревался, но близко к своему бывшему союзнику тоже не подъехал. Его рыцари окружили эшафот, поскольку пожилой король еще опасался за свою жизнь: воспоминания о холодной руке с того света потускнели поутру, но окончательно не исчезли. Лодэтчане уж начали оцеплять ладикэйских рыцарей вторым кольцом и вскидывать ружья, но Рагнер жестом велел им отойти.

– Как хофефь, – надменно ответил король Ивар на том же языке. – Фтефь ффё, фа ифклюфением дефятины. Эфо, – понизил он голос, – фебе удершка фа кофла и фа оффальное. Фафлушил!

– Я вечером отхожу в Нонанданн, – спокойно ответил Рагнер. – Затем и домой. Ссориться сильнее – нет смысла. Без десятины, так пусть без нее. Но я это запомню, Ивар.

– Фапомни, – Ивар IX горделиво приподнял в отверстии шлема свою седую бородку. – Фапомни! Фапомни как флетуеф, как рафгофарифать ф королём, герфог Рагнер Раннор!

________________

Маргариту разбудило звяканье ключа, провернувшегося в двери. За окном уже светлело – наступил новый день, тринадцатый день Нестяжания.

«Еще и закрыли! – подумала девушка, подтягиваясь на руках и прислоняясь спиной к изголовью кровати. – Даже в плену меня не держали под замком!»

Она поправила волосы и натянула покрывало до подбородка, скрывая сорочку, а при виде грузной, медвежьей фигуры Ортлиба Совиннака, неосознанно сжалась. Тот, кого она почти полгода звала супругом, всё еще носил черный плащ. Голову бывшего градоначальника покрывала его любимая бархатная тока.

Совиннак, словно не замечая озлобленного взгляда Маргариты, нежно ей улыбнулся, закрыл дверь на засов и потопал к кровати.

– Как ты, моя красавица? – ласково спросил он, присаживаясь рядом с «женой». – Натерпелась всякого? Прости, что разбудил… Уж очень соскучился.

Он занес руку, чтобы погладить ее голову, но девушка отбросила ее от себя.

– Где ты был шестнадцать дней?! – гневно спросила она, чувствуя, что от отвращения ее начинает трясти. – Целая триада с празднованием? Даже в мой день рождения не появился!

– Ты имеешь право злиться, я понимаю, – не меняя ласкового тона, ответил Ортлиб Совиннак. – Я никак не мог прийти раньше, моя русалка. Скоро ты всё узнаешь и тоже поймешь… Недолго осталось. Не бойся, я на тебя не серчаю. Гюс Аразак, – тяжело вздохнул он, – он мне рассказал, что сделал Идер и в каком виде тебя нашли. Я с этого сучонка, когда его достану, прикажу заживо содрать его неблагодарную шкуру. И сделаю из нее тебе новые сапожки, – улыбнулся Ортлиб Совиннак, с любовью глядя на безмолвную, побелевшую от гнева девушку. – Я не шучу. Хочешь – не носи, но они у тебя будут. А себе, – довольно ухмыльнулся он и погладил пальцами бородку с проседью, – я справлю башмаки из кожи Лодэтского Дьявола. И буду их носить, не снимая. Так издревле поступали с насильниками в местах, откуда я родом… Скоро всё закончится. Очень-очень скоро, – тихо посмеивался бывший градоначальник. – Глупый король почти попался в мой капкан, и его черный полководец ничем ему не поможет. Все мы скоро хорошо позабавимся, когда Лодэтский Дьявол окажется на том эшафоте, где так любил красоваться. Ох, знала бы ты, как я вот только недавно смеялся, – хлопнул себя по широкой коленке мужчина. – Они принесли тебя в наш бывший дом, и меня там оставили! Недоумки! – расхохотался он. – Не могли догадаться, что более чем за двадцать лет я этот город так устроил, что могу войти в него и выйти без хлопот. У меня везде тайники и ходы под землей. И один такой – как раз из моего кабинета в том доме! По нему прошли переодетые звездоносцы и всех вырезали… Ты даже… видела однажды ту тайную дверь, помнишь? Когда этот, – Ортлиб Совиннак сжал кулаки и шумно выдохнул, – этот выродок, а не сын, ворвался зимой в Патроналий… Я еще тогда заметил, как он смотрел на тебя: уставился – и так бы стоял, если б я не крикнул и не выставил его…

Совиннак опустил голову и гневно задышал, сжав челюсти. Но в следующий миг он, резко переменившись – будто надел маску, ласково посмотрел ореховыми глазами на рассерженную, укрывшуюся покрывалом Маргариту.

– Ну, полно, любимая. Мы всё переживем. Теперь я буду всегда рядом. Иди ко мне – я хоть тебя поцелую.

Он потянулся к ней обеими руками, но девушка отшатнулась, отбилась и села на корточки на другой стороне кровати. Ее волосы падали к постели золотистым водопадом, а зеленые глазищи настороженно взирали на «супруга».

– Не смей трогать меня, – процедила она сквозь зубы. – Никогда более.

– Оставь это! – разозлился Ортлиб Совиннак и встал с постели. – Я тебе простил всё, что ты вытворяла! И ты должна простить! Ты мне жена – и не имеешь права говорить мне таких слов. Немедленно ложись! Ложись, – тихо повторил он. – Не бойся. Я не буду больше гневаться. Просто хочу, чтобы стало так, как раньше. Помиримся и всё забудем. Просто хочу тебя поцеловать.

Она не двигалась, и он сам к ней пошел, но Маргарита перебежала по кровати и спрыгнула на пол – туда, где он только что стоял.

– Я не жена тебе!! – со всей силы крикнула она.

Ортлиб Совиннак резко замер по другую сторону кровати.

– Тихо, – несколько испуганно заговорил он. – Всех разбудишь. И услышат такое! Любимая, родная… – старался он говорить спокойно. – О чем ты? Что ты такое сейчас сказала?

– Я всё знаю, – тише ответила Маргарита. – Венчание не было завершено. Мы – не муж и жена… Мерзавец, ты не хотел ждать еще полгода и получил меня без законного супружества, да еще и в пост целомудрия! Ты первый обманул меня и первым обрек мою душу на наказание в Аду!

Она стащила покрывало с кровати и подняла его перед собой так, что стала видна лишь ее голова.

– Ты даже смотреть на меня в белье не имеешь права! – снова закричала она. – Только подойди! Я буду кричать на весь дом и всем расскажу. Я хочу уйти. Куда угодно пойду, только выпусти меня из города. Пешком пойду назад в Элладанн. Отпусти меня!

Ортлиб Совиннак стоял у изножья кровати, положив на край спинки свою большую руку, и тяжело смотрел на нее.

– Надеюсь, перед ним ты тоже хоть чуть-чуть закрывалась… – пробормотал он и подошел к окну.

Пару минут бывший градоначальник хранил молчание. Маргарита тоже не произнесла ни слова.

– Из-за нелепой мелочи, – говорил Ортлиб Совиннак, глядя на улицу, – наш союз не был узаконен Богом… замок не закрылся на ключ, а Бог не получил этого ключа… Но мы справили свадьбу, а ты по своей воле взошла со мной на ложе, – мы муж и жена – и пока я так считаю, так оно и будет! Я требую уважения – я никогда не относился к тебе иначе, как к своей супруге. Я дал тебе свое положение, дом и достаток, заботился о твоем образовании. И еще я заботился о твоей семье, как о своей собственной. Все они были в безопасности всё это время… И сейчас они полностью зависят от меня. Как и ты, – повернулся к Маргарите Ортлиб Совиннак. – Они тоже захотят идти с тобою к Лодэтскому Дьяволу в Элладанн? Как считаешь?

Они молчали, глядя друг на друга. Ортлиб Совиннак улыбнулся.

– Мне надо уезжать… люби́мая, – с нажимом выговорил он. – Много дел, очень важных дел. Должно быть, я вернусь за тобой ближе к Меркуриалию, но постараюсь раньше. И мы вернемся в Элладанн, как ты того хочешь. Тогда всё изменится, вот увидишь. Мы еще поговорим, а ты пока успокоишься. Не тревожься о венчании: в Меркуриалий справим тайную церемонию, – и тогда уже Наш Господь свяжет нас вечными узами. Тогда…

– Я не хочу, – перебила его Маргарита. – Я хочу быть свободной от тебя.

– Нет, не хочешь, – печально ответил Ортлиб Совиннак. – Ты же не хочешь новых горестей и страданий. У тебя такая большая, славная семья. Особенно мне нравится твой младший братец Филипп. Замечательный отрок… Едва начинает жить…

– Мерззавец, – с ненавистью процедила Маргарита.

– Шлююха, – любовно проговорил Ортлиб Совиннак. – Мы с тобой – отличная пара. Держи язык за зубами: если прознают, что ты жила со мной как шлюха, то твоя родня не отмоется после такого позора. Обо всех женщинах из твоей семьи станут думать как о шлюхах. Аразак последит за тобою. Его бы не было, если бы мы помирились, но раз так… Не знаю, есть ли кто-то, кто сильнее тебя ненавидит. Он подойдет… Да, я отъеду не один – возьму с собой Филиппа. Он такой любознательный… Очень мне этот отрок по душе, как я и говорил. Долгих ему лет жизни, – широко улыбнулся Совиннак, прищуривая до узких щелок глаза. – Всё, любимая. Продолжим разговор, когда я вернусь.

– Он найдет меня, – зло говорила Маргарита. – И заберет меня. Он не бросит меня, не предаст, как это сделал ты. Я ничего не узнала бы, приди ты раньше, не посмела бы тебе изменить, дай ты мне хотя бы надежду на то, что жив и что помнишь обо мне. Даже не представляешь, что это такое: жить среди тысячи мужиков, которые считают, что раз муж не приходит, то им всем можно его заменить.

– Да, – серьезно и грустно ответил Ортлиб Совиннак. – Я никогда себе этого не прощу и хочу, чтобы ты это знала. Но я старался ради нас. Для тебя и меня, и наших детей, которым я хочу оставить всё, что заслужил по праву. Ты и я, мы вместе страдали, что бы ты ни думала… Поговорим, когда я вернусь, – добавил он нормальным голосом. – Ты всё увидишь, узнаешь и поймешь.

Ничего более не говоря, Ортлиб Совиннак вышел из спальни своим быстрым и тяжелым, медвежьим шагом. Дверь за собой он закрывать на ключ не стал. Менее чем через триаду часа бывший градоначальник уже покидал дом вместе с Филиппом, весело махавшим старшей сестре в окно второго этажа.

________________

За час до полудня Маргарита оделась – в сундуке она нашла четыре платья: зеленое, серое с белой пелериной, коричнево-красное и винного цвета. Там же обнаружился кулон с морионом, какой, видимо, Ортлиб Совиннак не смог продать из-за неоднозначной славы «камня тьмы». Маргарита выбрала коричнево-красный наряд из лавки Гиора Себесро, покрыла голову белым платком и спустилась на первый этаж. В передней она наткнулась на Диану Монаро и Гюса Аразака: Диана победоносно улыбалась, а Гюс довольно скалил зубы, радуясь, что имеет возможность досаждать и далее Маргарите.

Со стены гостиной на нее посмотрели два знакомых портрета. Еще не поседевший, стройный Ортлиб Совиннак, чуть сузив глаза, внимательно следил за «супругой». Его бывшая жена будто снова удивлялась появлению другой госпожи Совиннак. Здесь же, в гостиной, расположились Ульви, Залия, Деора Себесро и, конечно, три младенца, которые еще сильнее подросли за двадцать два дня, что Маргарита их не видела. Поздоровавшись, девушка наклонилась над переносной кроваткой с коконом внутри нее, туго запелёнатым в ленты. Из белого чепчика ей без страха улыбнулось миленькое личико Жоли, а затем скорчило смешную рожицу. Несчастная освобожденная пленница повеселела: девчушка, дочка ее сердца, обещала вырасти бойкой как Беати и, конечно, такой же красивой.

– Тябе ужо лучше́е? – спросила Ульви, убаюкивая Жон-Фоль-Жина. – А то ты вчёру сама не свойная былася.

– О чем ты? – сделала Маргарита вид, что ничего не понимает. – А где Марлена?

– Она и ее муш здеся не жителяют, – затараторила Ульви. – А вчёру они ходили тябя совстречать. А принц Баро услал вперед людёв, засим их препрежать. А еще, – почему-то засмущалась она, – Его Высочство былся поутру и прашивался тябя. А мы сказали, что ты слабая, но ужо лучше́е. Больше́е он уж и не заезжат, – печальный вздох. – Они сбираются к Элладанну. Надо же, – улыбаясь, мечтательно закрыла круглые, карие глаза Ульви, – гадала ли я зазнакомлятеся с самовым Адальберти Баро! У него стоко подвиго́в в Священной войне. А я даж радая, что Лодэтский Дьявол на нас напал… Ой! – испуганно прикрыла она рот рукой, вспомнив о «надругательстве» над Маргаритой. – Я вовсе не то хотила казать! Нисколешко я не радая! Быстрее бы уж Лодэтского Дьяволу казнили или даж пожгли! И всё б ему, конешно, меж ногов подыровали!

Маргарита сдержалась, ничего не ответила и продолжила надувать губы для малютки Жоли. Та в ответ показывала краешек языка и беззаботно улыбалась.

– Ты так кричала утром, милая, – мягко сказала дородная Деора Себесро. – Мы все перепужалися.

– Сон плохой видела, – ответила Маргарита. – Что-нибудь известно о господине Гиоре Себесро?

– Он здесь, не так далече, но уже не в городу. А ты не знаешь, как там наш дом и суконная палата? – скользнула Деора взглядом по платью девушки. – Я робеюсь опрашивать господина Совиннака.

– Я видела, что там всё разграбили, – нахмурилась Маргарита. – В ночь штурма оттуда платья выносили… шатер с повозки сорвали.

– О, Гиор припрятал всё ценно́е: нарочно оставил немногого, чтобы не лютовали – не побили стёклов или даже не пожгли домов.

– Дома не сожгли, стекла вроде бы целы… Из ратуши я видела только край фасада суконной палаты. В ваших домах жили ладикэйцы.

– Слава Богу, что не Лодэтский Дьявол! А то я бы не смогла тудова воротиться!

– Прошу меня извинить, я голодна – пойду в кухню, – разогнулась Маргарита и, прощаясь, отправила Жоли воздушный поцелуй.

– Конечно, милая. Ты так поздно побудилася: скоро уж полденю. Мы читываем в часу Веры в гостиной молитву. Молимся за свобождение нашему городу, за возмездие этому чудовищу из Лодэнии. За тебя, милая, все молилися, чтобы ты живою хотя бы воротилась, да побыстрее… После войны тебе надобно в монастырю Святой Майрты, что в Идерданну. Чудотворная мученица исцеляет и плоть, и душу. Это далече, но я моглась бы тебя сопровождить. Я там молилася, когда Залия ни с того ни с сего вдруг занедужила вольнодушием. Просила Бога чрез святу мученицу, чтобы Небеса подали ей…

– Можно я уйду, наконец? – нагрубила Маргарита участливой женщине, которая обиделась и не поняла, чем ее расстроила. – Ни в какой Идэр-данн, – с ненавистью выговорила девушка имя сына Дианы Монаро, – и монастырь я не поеду. И чудотворная статуя мне не нужна, тем более что и вам она не помогла… Не говорите больше об этом, превелико прошу…

Когда Маргарита покинула комнату, Деора Себесро перекрестилась.

В кухне девушка услышала смешок из кладовой и узнала голос Беати. Обрадованная, она открыла дверь и тут же ее захлопнула. Забыв про трапезу, Маргарита вышла на маленький задний дворик. Перед ее глазами еще стояла картина, какую она случайно узрела: задранная юбка подруги и голова Оливи промеж ее оголенных бедер.

На заднем дворике колол дрова Нинно. Маргарита и отсюда хотела бежать, но он ее увидел, окликнул и направился навстречу. Высокий, мускулистый и уже успевший загореть, он смущенно оправлял прилипшую к груди рубаху. От его жуткого синяка в пол-лица осталось несколько желто-зеленых пятен у скулы и розовых, заживших царапин на лбу.

– Я радый, что ты, наконец, тута, – сказал Нинно. – Те двадцать днёв вышли кошмаром для всех нас. Несносимо былось ничто не делывать и лишь нажидать – хуже́е смерти… Я хотел подстеречь лодэтскую мразь, напасть на него, – я б смогся его убить, клянусь, но мне все долбили, что тогда ты точно сгибнешь… Что сперва тебя нужное вызволить, а уж после…

Маргарита чуть и ему не нагрубила, но сдержалась.

– Спасибо, господин Граддак… – ответила она. – За то, что беспокоились. Я тоже о вас тревожилась.

– Я никогда не забуду, – опуская глаза, сказал Нинно, – как ты бросилася тому зверю в ноги.

– Хватит! – чуть не закричала девушка и взяла себя в руки. – Я не хочу об этом больше говорить!

Нинно смотрел на нее с такой мукой в глазах, что ей пришлось сказать:

– У меня в плену были достойные условия и мою честь там не поругали: не надо меня жалеть. То, что герцог Раннор сказал дяде, – это была неправда: герцог Раннор хотел, чтобы за мной быстрее пришел супруг. Не делай более глупостей: не пытайся мстить герцогу Раннору. Я не держу ни зла, ни обиды на него. И более не буду об этом говорить.

– Значит, с твоего согласья, девчонка в красном чепчику? – схватил Нинно Маргариту за руку и стал вглядываться в ее лицо.

– Нинно!

Девушка попыталась вырваться, но он схватил ее и за другое плечо.

– Не твое дело. Отпусти меня! Мне же больно!

Она с силой попятилась назад, и он отпустил ее. Маргарита думала что-то еще сказать, но видя ошеломленное лицо Нинно, не захотела продолжать разговор. Она бегом бросилась назад в дом, минуя противно улыбавшегося Оливи и что-то говорившую ей Беати, а затем всех, кто был в гостиной. Закрыв за собой дверь на засов в новой спальне, она упала на кровать и зарыдала в подушку: среди родных людей она чувствовала себя чужой – никто ее не понимал и будто нарочно старался причинить боль то жалостью, то любовью. Ее отвлек стук в дверь и голос Беати, сообщивший, что она принесла завтрак. Маргарита, несмотря на подавленное настроение, очень хотела кушать: ребенок внутри нее, хоть и был еще с горошину, уже требовал пищи.

Беати зашла с видом, словно ничего не произошло.

– Ты снова вся в плаче? – с безграничной жалостью спросила она и поставила поднос на кровать.

«Видимо, надо привыкать, – подумала Маргарита, жадно набрасываясь на яичную лепешку. – Они мне покоя не дадут: будут жалеть, пока я не помру. Рагнер навсегда останется для них Лодэтским Дьяволом, который надругался над Элладанном и надо мной. И они все будут желать ему погибели, а меня будут возить по монастырям и пытаться расколдовать».

Беати сидела напротив нее на стуле и пила холодный отвар из сухих яблок.

– Скоро уж второй завтрак, – сказала она. – Экая ты голодная… А на обед я настряпаю кролика.

– Тебе бы кроликов меньше кушать, – не сдержалась Маргарита. – Дверь хотя бы запирали…

Беати даже не смутилась.

– Я не прелюбодеяю, а блюду верность мужу, – спокойно проговорила она. – Мы только целуемся и… обнимаемся с Оливи. Ну да, это тоже греховно, но не карается законом. Оливи так сказал – он же законник и знает точно.

Маргарита, за минуту расправившись с лепешкой, взяла чашку с напитком и сладкий сухарик.

– И тебе нравится грешить с Оливи? Противный сужэн тебе нравится?

– Да. Он добрый, умный и вовсе не противный. И что он делает, мне нравится… И ему тоже нравится делать то… что ты видала, – не меньше́е, чем мне.

– Не надо, – замахала на нее руками Маргарита, начиная улыбаться. – Я кушать не смогу. Для меня он противный…

– Донесешь брату? – прикусила пухлую губу Беати. – Он страдать будет. Эх, как же мы про дверю-то сзабыли?!

Маргарита, поджимая губы, осуждающе выдохнула, но, немного подумав, ответила:

– У меня своих забот хватает: еще и беспокойств за Синоли я сейчас не вынесу.

– Я знала, что ты поймешь, – обрадовалась Беати, однако Маргарита в ответ нахмурилась.

– Я не сказала, что понимаю. Я не понимаю, Беати. Зачем ты тогда вышла за Синоли?

Беати обиделась.

– Ты по городу без платку езжала! Сидела на коленях наистрашнющего мужика в шрамах и обнималася с им. И после ты-то меня кроликами попрёкиваешь? А что дед Гибих сказывал, как ты Лодэтского Дьявола до дому привела, и он чуть деда из-за тебя не зарубил… Или как его люди поутру кобылу откудова-то привели… С чего Лодэтскому Дьяволу делывать нам даров? И те грязные стишки про красный чепчик… Говорят, палачей мертвяками сыскали в помойной яме и на всякой случай сожгли: эких наижутчейших призраков Элладанну точно не надобно. После ихних смертей все верют в те стишки и на тебя тож думывают. Я, Нинно и Синоли, – мы же знаем, что это точно про тебя… И нам понятное, что у тебя былась близость с Лодэтским Дьяволом… и каковой она былась… Но мы молчим, ты не думывай! Я даже Ульви не сказала. Я так тебя сожалею! – воскликнула Беати и ненадолго замолчала. – Не знаю, как мы будемся дальше́е в том кварталу: лучше́е переезжать кудатова, где никто не знал бы тебя. Наверное, до иного городу надобно… Я не судю тебя, но и ты тоже не святая, чтобы судить меня…

Маргарита закрыла глаза, вспоминая, как Рагнер впервые поцеловал ее на храмовом кладбище и как она тогда его до дрожи боялась. Она стала улыбаться. Беати ожидала новых слез, но никак не радости.

– Беати, не будем более… – сказала Маргарита, открывая глаза и не переставая глуповато улыбаться. – Я не спущусь ни на молитву в полдень, ни на второй завтрак, ни на обед. Принеси мне, пожалуйста, попозже еще перекусить сюда. И обед тоже. И еще на другой день завтрак, – добавила она. – И прошу, скажи всем, что я хочу побыть одна.

________________

Войско Лодэтского Дьявола покинуло Элладанн на закате тринадцатого дня Нестяжания, в день венеры. Войско вышло через городские ворота у Северной крепости, но через триаду часа на объездной дороге оно разделилось. Три с половиной тысячи воинов и легкогруженых всадников отправились в сторону обширного Левернского леса, простирающегося южнее Элладанна на восток до Веммельских гор. Они шли ночью, не зажигая огня, и их путь освещала яркая, почти вызревшая луна.

За четыре часа до того Лодэтский Дьявол, герцог Рагнер Раннор, в кабинете на последнем этаже смотровой башни объявил своим ротным:

– Не попрощавшись, мы не уйдем. И наше прощание с Лиисемом и герцогом Альдрианом будет таким жарким, каким может быть только подлинный Ад!

Утром любопытные горожане заметили романтическое послание Лодэтского Дьявола, оставленное им на Главной площади: между лап мраморного льва стоял стеклянный кувшин с желтой розой, – и ни у кого не возникло сомнений в том, что цветок был подарен девчонке в красном чепчике. Да вот в Элладанне, с приходом Лодэтского Дьявола, головной убор такого цвета стал чрезвычайно популярен у жриц любви, и каждая хвастала, что это именно она заслужила столь трогательный прощальный жест. О госпоже Совиннак тоже вспоминали, думали и на нее – гадали, жива ли она, а если жива, то что с ней сделает ее грозный супруг: отправит на эшафот или она, как его прежняя супруга, скончается от внезапной болезни.

Глава XXVII

Король в ловушке, но черный полководец еще не завершил игру

Меридианская вера гласила, что когда-то среди людей жили боги, и было их великое множество. Они научили людей мудростям земледелия, строительства и военного мастерства, подарили им законы, науки и искусства, являли собой примеры доблести, щедрости, красоты… Но в то же время боги развратились: переняли страсти человека, низменные побуждения и все самые отвратительные пороки. Однажды Создатель этого мира посчитал, что люди справятся сами, – тогда несправедливые боги исчезли, и наступил Золотой век.

Вот только и люди растлились, пребывая в сытости и праздности, отвернулись от Создателя и в итоге стали воевать без помощи богов, уничтожая свои культуры раз за разом. Многое, напрочь позабытое, человечеству пришлось выучить заново, однако времена, когда цари пировали с богами, герои состязались с ними в воинском мастерстве, а женщины рожали от них детей, всё же остались в памяти: жили в мифах, культах и поклонениях новым идолам. Даже с приходом меридианской веры меридейцы полностью не отказались от языческих привычек и, объединив знание со сказаниями, стали верить, что в пламени живут саламандры – духи огня, в водах – ундины, в воздухе – сильфы и сильфиды, под землей – гномы. Излюбленными местами обитания духов земли, воды и воздуха были леса – духи оберегали деревья, травы и зверей от юрких саламандр, так и жаждавших тоже здесь пожить да спалить всё вокруг. К людям, выказывавшим непочтение (что шумели в лесу, бездумно разоряли его и не задобрили настоящих хозяев леса), духи проявляли враждебность – сильфы усыпляли, гномы заводили в чащи, русалки-ундины утаскивали под воду. Особенно не нравилось духам, когда человек приносил в лес саламандр.

Но ни Ивар Шепелявый, ни Рагнер Раннор себе поверьями голов не забивали и в духов не верили. В то время, пока на западе от Элладанна, по приказу короля Ладикэ, расчищали завал подземного хода у Левернского леса, Лодэтский Дьявол изучал местность этого же леса в восточной стороне, в часе езды от города. О планах друг друга бывшие союзники не подозревали и, прознай о них, удивились бы тому, что находятся относительно рядом.

Рагнер вспомнил предлагаемый Ортлибом Совиннаком план и решил, что у него есть в запасе еще минимум два дня: пока расчищался завал подземного хода, никто не собирался нападать на Элладанн. Эти два дня Рагнер потратил на поиск места для будущего боя с войском Лиисема. В свои намерения сражаться и далее Рагнер, конечно, не посвятил миролюбивого брата Амадея, осознавая, что тот перестанет ему помогать. Лишь праведник знал местность и, полулежа в носилках из покрывала и палок, сопровождал небольшой отряд из двенадцати человек, что бродил в лесу. Герцог отвлекал этого умного и прозорливого мужчину разговорами на тему, от какой священник смущался, переставал ясно мыслить и подмечать то, что на самом деле ищет Лодэтский Дьявол.

– Так кто она, твоя любимая? – спрашивал Рагнер брата Амадея по-меридиански, чтобы никто больше их не понимал.

– Моя самая любимая женщина это Пресвятая Праматерь, – уже в который раз отвечал со своей «лектики» брат Амадей.

– Это я уже слышал, – усмехался Рагнер. – А за ней?

– Моя покойная матушка, затем вторая матушка. Хватит уже у меня это выпытывать, герцог Раннор. Хоть еще сто раз спросите – мой ответ не изменится.

– Ты злишься! – довольный собой широко улыбался Рагнер, поблескивая серебром зубов. – И на человека снова походишь. Так кто она? Та, кроме матерей?

Они выходили на большой, поросший молодой травой луг, и герцог впился в него взглядом, запоминая всё вокруг и при этом стараясь себя не выдать.

– Так кто? Чего молчишь? – скалился он. – Может, и я, в свою очередь, помогу быть вам вместе.

– У меня таких намерений нет, герцог Раннор. Зачем мы всё осматриваем здесь, недалеко от Элладанна? Все ваши люди ушли вглубь леса.

– Хочу знать, где я прячусь. Или как ты хотел? – присел Рагнер, потрогал дерн и улыбнулся.

– Я не думал, что так много людей пойдет в лес, – внимательно смотрел на него праведник.

– Я не знаю, что меня будет ждать. И ты не знаешь, – выпрямился Рагнер, пошел дальше, а за ним и весь отряд. – Не уверен, что даже Бог знает, о котором ты так любишь трещать. Тихо про Бога, – прервал Рагнер праведника. – Что за этим лугом?

– Будет лесок, овраг и ручей, герцог Раннор.

Лодэтский Дьявол довольно прищурился.

– Называй меня «Рагнер». А, как тебе? – улыбался он священнику. – Я с тобой уже давно на «ты». Пошли твой ручей смотреть. Пить хочу.

Небольшой пеший отряд отправился туда, куда указал брат Амадей.

– Так кто она? – снова принялся нервировать праведника Рагнер. – Что такого, если я узнаю ее имя? Когда выкраду Маргариту, она мне всё равно про свою близкую подругу расскажет. Зачем таишься?

Рагнер ухмыльнулся, замечая, как у брата Амадея забегали глаза.

– Скажи хоть… красивая?

– Красивая… – устало произнес праведник. – Она замужем.

– Зная вашего брата-священника, сам небось повенчал?

Рагнер уже не смотрел на носилки. Всё его внимание сосредоточилось на реденьком лесочке, через какой они шли к ручью: он оценивал высоту и прочность деревьев.

– Нет, – ответил брат Амадей. – Но я их познакомил.

– Рыдал три дня, поди, как узнал?

– Нет, я уговорил ее принять предложение того мужчины. У него хороший достаток, и он обеспечивает ей достойную жизнь.

– Значит, убедил ее принять предложение… Она ведь тоже тебя любит, да? Как тебя можно не любить? – посмеивался Рагнер. – Ты красивый, умный и такой… правильный. А еще недоступный, ммм, прям как самое красное яблочко на самой высокой ветке! Да ты уж злишься! – посмотрел он на измотанного такой беседой священника. – И снова на человека походишь.

– Мне нельзя походить на человека, герцог Раннор, – закрыл глаза Святой. – А вы хороши в допросах. Не признать это было бы глупостью.

– О да! – с охотой согласился Рагнер. – И я за тебя еще даже не брался. Да и не собираюсь… Отдыхай. Сделаем привал у ручья.

Он смотрел с высоты оврага на пологий берег по другую сторону ручья и его ноздри раздувались в предвкушении боя. Сражаясь на Бальтине, а затем в графстве Ормдц и Бронтае, он выучил много хитростей, умел использовать преимущества лесной местности и теперь намеревался провести только одну битву. Рагнер не просто бросал на Небесные Весы всё, что имел, – он словно собирался сыграть с Богом в кости, и эта игра возбуждала и его разум, и его тело, – последнее сражение Лодэтского Дьявола на земле «Благословленного Богом Лиисема» либо уничтожит его самого, либо разрушит утвержденный звездами порядок: изменит и его судьбу, и Историю, – принесет столь горячо желанную победу. Лугу, оврагу и лесочку он радовался, словно драгоценному подарку.

Расположившись на привал у ручья, Рагнер сел на землю, прислонил спину к дереву и закрыл глаза. Возбуждение от предвкушения битвы ушло – и он снова стал самим собой, мрачным и уставшим душой, но вдруг легкая улыбка стала тревожить его губы: он вспоминал нежность и слабость еще томной от сна прекрасной девушки, которая открывала зеленые глаза – и в них вспыхивала любовь. Он же видел в этих восхитительных зеркалах свое отражение и будто даже чувствовал соленый ветерок с теплого, ласкового моря. Затем та, чьи волосы напоминали ему цвет солнца, улыбалась…

Рагнер вздохнул и услышал голос брата Амадея. Выспрашивать о загадочной возлюбленной священника, Рагнер больше не желал, но брат Амадей, объясняя свои воззрения, сам продолжил разговор.

– Вера учит, что дорога к совершенству высшей Добродетели Любви – это любить всех людей, какие ужасающие поступки они бы не творили. Любовь должна быть абсолютной, то есть нельзя любить кого-то больше, а кого-то меньше. Но сложно не отдать предпочтение тому, кто этого заслуживает. Это касается и дружбы, и любых человеческих отношений. Священнослужителям никак нельзя иметь расположение к кому-либо, иначе разум попадет в плен чувств и даже в плен плоти. Нельзя оставаться после этого служителем Бога. Любые чувства к женщине – самые опасные. В заблуждении ты способен возвысить ее до Нашего Господа или даже выше него…

– Довольно! – не открывая глаз, отозвался Рагнер. – Весь тот бред, что ты несешь… Довольно, устал его слушать. Все твои слова вызывают у меня лишь одно воспоминание, а именно: когда я был влюбленным девственником, я тоже не мог себе представить, что полезу на ту, которую боготворил, – я боялся поддаться вожделению и отгонял его. Но я повзрослел, и тебе советую.

– Я не об этом! – тихо возмутился священник. – Я о духовном начале… Я никогда не посмел бы помыслить так.

– Я понял и только что сказал тебе об этом… Так же как я отгонял от себя плотские желания, так ты отгоняешь свои чувства, зачем-то борешься с собой, хотя ни тебе, ни твоей даме это не нужно… Забудь, – открыл глаза Рагнер и оторвал спину от дерева. – Хочешь быть несчастным – будь им. Я тебя разубеждать не стану. Да вот не пойму, как можно талдычить о любви и не знать, что она такое? Бежать от нее и не поддаваться? Ты даже не можешь прочувствовать всю ее силу по-настоящему. Это как знать, что где-то есть море, и постоянно говорить о нем, описывать его и представлять в своем воображении. А когда тебя привело на его берег и ты видишь волны у своих ног, то делаешь не шаг вперед, а в ужасе отпрыгиваешь назад. И чем ближе прилив, тем дальше ты отходишь, но продолжаешь трещать о волнах и поучать, как нужно на них качаться. Вот, что я думаю, когда тебя слышу. Хоть ноги смочи и признайся сам себе, что уже втрескался в ту свою красавицу. Мне и Маргарите ты не стал бы помогать – сказал бы «воля Божия», и всё тут. Ради нее, ради жизни своей любимой, ты сейчас здесь… кормишь комарье, – шлепнул Рагнер себя по руке. – Признай хотя бы, что влюблен. Что такого?

Брат Амадей не сразу стал возражать. Слова герцога заставили его поразмыслить.

– Но даже если это так, – задумчиво изрек он, – мне никак нельзя не бороться с собой: нельзя усомниться в своем призвании и нельзя позволить прихожанам усомниться в чистоте их наставника, иначе они перестанут его слушать. Я начал жить праведно для самого себя и не без удивления понял, что в таких, как я, люди очень нуждаются – в непохожих на них, в тех, кто смог побороть человеческие слабости, кто чище и душой, и плотью. Сами они грешат, но на меня смотрят как на пример нравственности, доверяют моим словам и следуют им. Я могу излечить их души и направить заблудших к свету. Это высшее проявление Любви, что бы ни…

– О, только не надо хвастаться всеми теми, кому ты помог, – оборвал его Рагнер. – Про людей я тебе вот что скажу: сегодня ты Святой, а завтра Дьявол. Мокрый или сухой стоишь на берегу – это тоже не так важно. Что про тебя скажут прелаты в синих хабитах – вот что важно людям. И чем синее хабита, тем ей больше верят. Пока Божий Сын думает над тем, как бы ему еще в своих семидесяти двух строках подпортить жизнь меридианцам, – это я о том, что с недавних пор мужику даже свой собственный хрен нельзя натереть без греха самоосквернения, даже в одиночестве и никому не мешая… в это время кардиналы и епископы всем заправляют в Меридее. Да хоть стой ты на берегу, весь сухой и чистый, если синяя меридианская крыса скажет: «Да у него тина на ушах», все поверят не своим глазам, а ей.

– Все не поверят… Так не бывает, – не сдавался брат Амадей. – Добрые дела не забываются.

– Всё забывается, – раздраженно ответил Рагнер. – Я на Священной войне был, и что? Об этом как-то едва вспоминают… Да и я вспоминать не хочу, – нахмурился он и передвинулся ближе к священнику. – Останемся каждый при своем. Спор бесполезный. Я – чертова одинокая оса, которая много и бестолково жужжит. Так меня назвал мой новый дед по жене, – махнул рукой Рагнер, – когда я его сравнил с паучьей черепахой. Лучше давай о другом поговорим. Здесь ты точно разбираешься лучше меня. Прошу разъяснить мне кое-что.

________________

Пребывая в Миттеданне, Маргарита избегала общения с семьей, словно полюбила быть пленницей, и теперь, когда ее никто уж не неволил, сама прятала себя в спальне на втором этаже. Сначала к ней ненадолго заглядывали и выражали беспокойство, потом оставили в покое. Она пару раз слышала за дверью голосок Енриити, однако «падчерица» ни разу к ней не зашла. Большую часть времени Маргарита сидела у окна или лежала на кровати, не имея желания что-либо делать. Она погружалась в воспоминания, от каких сладко сжимался низ живота и по телу разливалась легкая нега. В час Веры она молила Бога, чтобы Лодэтский Дьявол ее не забывал, старался спасти и очень скоро спас, а вот «супруг» позабыл, а еще лучше куда-нибудь исчез. Бог, должно быть, удивленный тем, как в точности до наоборот переменились просьбы этой меридианки, не подавал знака, что слышит ее и помогает.

В благодаренье, к полудню, вся родня Маргариты ушла в храм, только она одна категорически отказалась посещать святой дом, чем усилила тревогу Деоры Себесро. Тетка Клементина, к счастью, опровергла подозрения подруги о колдовстве, порче или одержимости, заявив, что душа ее грешной племянницы стремилась к падению в Уныние лет с семи, – вот оно наконец ее и настигло, а началось всё с лени да сладостей. Маргарита же никуда не хотела выходить именно в этот день – в годовщину казни Блаженного.

«Мерзкий бродяга и в храме появляется, – думала она. – Кого-кого, а этого грязного насмешника я точно не хочу видеть, иначе он снова меня опозорит… Уж очень несчастливый день в прошлый раз вышел – лучше я дома побуду».

Таким образом, Маргарита почти два часа провела в компании трех младенцев и Залии. Вскоре она пожалела, что предпочла остаться дома и приглядывать за ними: если начинал плакать один из малышей, двое других немедленно подхватывали крик, да еще и четыре борзые собаки с удовольствием им подвывали. Плакала и Залия, не выпуская сына из своих рук. Неопытная Маргарита, сама едва не рыдая, не знала, как всех успокоить. К возвращению семьи она решительно перехотела становиться матерью и с ужасом поглядывала на милейших крошек, способных адским ором из своих маленьких ротиков свести с ума даже самого святого человека.

Едва вымотавшаяся Маргарита уединилась в восхитительной тишине спальни и, не раздеваясь, упала на кровать, к ней постучалась Марлена. Обсуждать Рагнера у Маргариты не было ни сил, ни желания, но Марлена стала настаивать. Она прилегла на кровать и по-матерински обняла подругу, а Маргарита, прильнув на ее грудь, обвила Марлену руками в ответ.

– Я искренне желаю понять тебя и помочь, – с беспокойством говорила Марлена. – И пытаюсь осознать: как возможно такое за столь короткий срок? Ты всё перевернула во мне. Я думала даже не приходить больше, но ты крайне дорога мне. За что ты его полюбила?

– За то, что он – это он, – улыбнулась Маргарита. – Не знаю, как так вышло. Только прошу, не надо о колдовстве. Все здесь даже не пытаются меня слушать. Все меня жалеют, но… Думают, что спасли… И ты говоришь, что хочешь понять, но на самом деле не хочешь. А ведь ты его вовсе не знаешь. Ты лишь помнишь горящий храм и как боялась его. Я тоже боялась, а потом перестала…

– Но ты тоже его не знаешь. Ты была в плену двадцать с половиной дней. Разве можно кого-то узнать меньше чем за полторы триады?

– Наверно, ты права, – помолчав, ответила Маргарита. – У него много тайн, с какими он не делится, но… мы лежали и смотрели в наши глаза. Я видела в них свое отражение и улыбалась, а он видел свое и был серьезным, – я видела его настоящим, а он меня. Всё остальное – всё, что говорят о нем, что он сам говорит и даже что он делает… Это только одна сторона истины. Правда многогранна, ложь же многоголосна. Когда узнаешь, почему он так делает, то понимаешь, что он порядочен и высок… И он не хвастает о подвигах, тогда как другие болтают о нем эту дьявольскую чепуху. Сама посуди: окажись вся эта дьявольщина правдой, продолжал бы он оставаться рыцарем, воином Бога? Он не самый верующий, это так, совсем не молится и Экклесию не любит, но, Марлена, у него на это есть причины – он пережил много такого, что любого изменило бы. Провести год в плену у безбожников! Жестоких и… безбожников! А он сам вовсе не жесток и не кровожаден – он помнит тех, кого впервые убил, называл их чертовой семейкой… По-настоящему жестокий человек не помнил бы, его совесть не тронуло бы… Детей же все рыцари в Сольтеле убивали, даже принц Баро… И еще женщин, и старух… и не только безбожников, но и язычников, солнцепоклонников… И их Экклесия не осуждает, а наоборот, заносит в «Книгу Гордости». Когда я хвалила Бога в час Веры, Рагнер никогда не попрекал меня и даже присоединялся: он благодарил Создателя за меня, за то, что я есть и рядом с ним… – с нежностью вздохнула Маргарита. – Вот так я влюблялась всё сильнее с каждым днем. И он мне подходит, – сладко потянулась она, – как нитка подходит к иголке. Так он говорит. Это выражение из его родного Ларгоса, но я тебе не буду его объяснять, если ты сама не поймешь, – озорно улыбалась девушка. – Оно с неприличным смыслом… Он – это нитка, а я иголка. Он хоть и оставляет стежки, но я веду его за собой… к окончанию вышивания. И мне так нравится с ним вышивать! – слегка порозовев, засмеялась Маргарита. – Он предназначался мне, а я ему, еще когда я была девчонкой в красном чепчике – и он всё равно нашел бы меня, будь я женой градоначальника или нет.

– Хорошо, что ты вспомнила о супруге, – вздохнула Марлена, которая ничего не знала о стишках Блаженного. – Ты же клялась перед Богом ему в верности. Разлюбила ты его или нет, это тебя не…

– А он как муж клялся беречь меня и мою честь, – перебила ее Маргарита. – Но вместо этого бросил меня в плену. Объявился лишь на семнадцатый день, а до этого ничего не давал о себе знать. Мог бы хоть как-то дать понять, что спасет меня…

– Это тебя не оправдывает.

– Тебе не всё известно, – прикусила губу Маргарита, – но… знаешь, я всё равно предпочитаю Ад в том мире Аду в этом – союзу с человеком, который мне противен и которого я презираю. Это очень унизительно: встретить свой день рождения в плену, а до этого как раз вышел срок, что дал Рагнер – пообещал, если Ортлиб не появится через три дня, то он отдаст меня своим головорезам. Мной должны были начать пользоваться все, кто желает, прямо в мой день рождения! Сотни жутких мужиков или даже больше! Рагнер не намеревался так делать – просто грозил, но Ортлиб же думал иначе. Я же была в плену у самого Лодэтского Дьявола! И он даже тогда не попытался меня спасти! Так я и поняла, что для моего супруга есть более важные ценности, чем я. Теперь я сама не могу более быть с ним – он стал мне омерзителен. Раз моя честь для него ничто, то и у него нет чести. И что мне ныне делать, если даже мысль о близости с мужем мне противна? За самоубийство ждет Ад и Пекло. Что за западня? Только и остается, что в монастырь бежать, но я туда тоже не хочу… К мужчинам закон и Бог не так суровы, как к женщинам…

– И мы знаем, почему это так, – наставительно произнесла Марлена. – «Женщины чище плотью и выше душой, чем мужчины», – так написано в Святой книге. Вот с нас и спрос строже. Нам дана радость материнства, какой нет у мужчин. Мы можем любить и детей. Наша цель – это служение своей семье, порой наперекор всем другим нашим желаниям.

– Детей я от него тоже больше не хочу…

Вспомнив, что не знает, кто отец ее ребенка, Маргарита нахмурилась, а Марлена загрустила о том, что так и не получила от Бога дар чадородия.

– Что же ты теперь собираешься делать? – спустя минуту спросила Марлена.

– Ждать, когда пророчество исполнится до конца, – опять улыбнулась Маргарита. – Конец его гласит, что Рагнер победит герцога Альдриана, а значит, и меня найдет. Япоеду с ним в Лодэнию, где много снега, и там будет мой новый дом. И мне неважно: будет ли наша связь узаконена… Я просто хочу оставить Ортлиба и забыть о нем, словно его никогда не существовало. Брат Амадей… – Маргарита встрепенулась и приподнялась. – Ты же ничего не знаешь!

– Что с братом Амадеем? – взволновалась Марлена.

– Мы нашли его полумертвым на храмовом кладбище еще в сорок четвертый день Смирения, когда я искала родных. Его пытали грабители храма, а затем чуть не зарезали.

Вскрикнув, Марлена распахнула свои небесно-голубые глаза.

– С ним всё в порядке. Его перевезли в ратушу и спасли, хотя он был очень близок к смерти. Лодэтский Дьявол спас Святого…

– А сейчас что с ним?

Маргарита пожала плечами.

– Незадолго до того, как меня выкрали, я с ним разговаривала. Он был здоров и даже немного пополнел. Говорил, что мог бы ходить с палочкой.

– А сейчас?

– Он не пленник, просто лечится. Рагнер ничего ему не сделает, не бойся: ему как рыцарю нельзя причинить вред священнику. Да и зачем было его спасать?

Марлена встала с кровати, взяла зеркальце с подоконника и поправила свой белый чепец с кружевом у лба. Она так расстроилась, что едва справлялась с непослушными руками.

– Я чувствовала, – сказала она. – Он мне снился. Так, как не снился никогда… Не как священник, – еле слышно прошептала она. – Кажется, это было в ночь с сорок третьего на сорок четвертый… Тот же мой жуткий сон, как я лежу в черноте и в жужжании мух. И вдруг он появился… Он не прощался со мной, просто смотрел на меня и что-то доброе говорил, но я забыла что именно…

Она положила назад зеркало и сказала сидевшей на кровати Маргарите.

– Мне нужно идти. Скоро обед, и мне надо его приготовлять. Мы еще как-нибудь поговорим, – вздохнула она. – Я всё равно не понимаю тебя до конца, но могу понять твои желания. Это пройдет со временем, если ты постараешься. А ты должна… Не запирай дверь на засов, – добавила она, – твои родные так беспокоятся еще больше. Дядя Жоль спит с топором, если вдруг надо будет выломать дверь, – через силу улыбнулась Марлена, подходя к кровати и целуя Маргариту в щеку. – Я постараюсь завтра прийти снова.

Маргарита пожала плечами.

– Только если хочешь. Если из-за долга меридианского милосердия и помощи заблудшей, то не надо.

– Всё же он что-то сделал с твоею душой, – уверенно сказала Марлена, открывая дверь. – Я тебя ничуть не узнаю.

– Я тоже себя не узнаю, – прошептала Маргарита и с улыбкой упала на подушки, потягиваясь всем телом. Она сняла с головы платок, распустила волосы и закрыла глаза, отдаваясь грезам. Дверь на засов она запирать не стала.

________________

Также меридианская вера гласила, что задолго до рождения первого Божьего Сына на месте Святой Земли Мери́диан стоял Золотой Город с храмом Жертвенного Огня. Зайти в храм могли только девственные весталки, чистые девы с высокой душой – всего четыре женщины в возрасте от шести и до тридцати шести лет. Ежедневно, в полдень, горожане видели, как на открытом алтаре, благодаря молитвам весталок, сам по себе пуще загорался затухавший огонь – и он горел даже в сильный ливень. Пока Бог дарил людям Золотого Города Жертвенный Огонь, на Гео царил Золотой век – все радовались и много смеялись, не было ни господ, ни слуг, люди не знали голода, страданий и тяжелого труда. В память о тех временах меридианцы до сих пор праздновали Сатурналий.

Но люди развратились, пребывая в вечной сытости и праздности: завели рабов, чтобы вообще ничего не делать, а от пресыщенности обрывали свои жизни, иные же начали обожествлять Пороки и строить для них святилища. Храмы Добродетелей ветшали в запустении, тогда как храмы Пороков переполнились прихожанами, ведь там разрешалось пить вина без меры, обжираться и предаваться разврату. Храм с весталками тоже перестал пользоваться почетом, как и имя Божье, а сами девственницы вдруг стали рожать, утверждая, что их дети от языческих божков, покровителей Пороков. Когда на празднество никто из жителей Золотого Города не пришел в храмы Добродетелей, Создатель мира разозлился и послал человечеству такие слова: «Забираю Огонь свой, что сжигал ваши горести, – страдайте отныне и плачьте! Как наплачете море великое, то потоните в нем же, а кто выживет и прозреет – пожалеет, да поздно!»

В тот же полдень молнии разрушили храм и сожгли четырех нечестивых весталок. Без Жертвенного Огня люди познали страшные хвори, войны и лишения. Вслед за Последней Битвой, пришел Великий Потоп – те, кто выжили, отупели и впали в дикарство на долгие века, продолжая губить себя Пороками и отталкивать Солнце от Гео. Мир шел к гибели: летом тонул в ливнях, а зимой в стуже; голод заставлял кочевать по Меридее племена и биться друг с другом за еду; людоедство вошло в обыденность. Но Бог не прощал людей и не вмешивался, пока прелестная белокурая девочка с небесно-голубыми глазами не попросила его оказать последнюю милость и спасти человечество – и молила она его неустанно с шести лет до тридцати шести, добровольно заточив себя в темноту каменной ямы, страдая от лишений и принеся в жертву свою красу, чтобы искупить вероломство весталок. Бог сжалился, внял гласу чистой девы и послал ей видение минувших времен, своих последних слов и приказал идти в разрушенный Золотой Город, в храм Жертвенного Огня, что она и сделала. Огонь, сжигающий людские страдания, не загорелся, но Бог, в знак своего прощения, послал деве дитя – в нее ударила молния, не причинив ей вреда. В охватившем ее сиянии Пресвятая Праматерь вновь стала восемнадцатилетней девушкой, прекрасной, как прежде, – и осталась такой до того, как, уснув в возрасте семидесяти двух лет, больше не открыла своих небесно-голубых глаз. С тех самых пор в том месте, где раньше стоял алтарь Жертвенного Огня, в полдень била молния, кого-то сжигая, а кого-то оправдывая.

Божий Сын помимо веры принес знание, повелев хранить его только мужчинам, и быть при этом столь же целомудренными душой и плотью, как весталки. Кардиналы и их наместники, епископы, получили высшую власть над человечеством, какая была у жриц Жертвенного Огня – прелаты не вмешивались в политику и войны, но могли не пустить даже короля, Божьего избранника, в храм, тем самым опозорив могущественного монарха, а первый кардинал мог лишить короля власти, объявив ее незаконной. Женщинам, что желали служить Богу как монахини, оставили лишь часть высоких прав весталок, например: непорочная монахиня с меридианскими звездами на руках могла помиловать любого приговоренного к смерти мирским или воинским судом.

________________

Маргарита открыла глаза и приподнялась на кровати. К ней в полумраке подходил Нинно. Он выглядел неряшливо из-за мокрых, взъерошенных волос и кое-как застегнутого красного камзола в темных пятнах, – почему-то Маргарита сразу поняла, что он недавно вылил на себя, одетого, ковш воды.

– Что вы здесь делаете, господин Граддак? – спросила девушка, шаря руками по кровати в поисках платка. – Отвернитесь: у меня голова непокрыта.

Нинно застыл перед кроватью.

– Хоть раз твои волосы такими увидать, – сказал он. – Жалко, уж сумраки… Они так сияют при солнцу.

Отыскав платок, Маргарита слезла с кровати, подошла к подоконнику и, глядя в зеркальце, стала молча закручивать волосы в пучок.

– Давай сбежим, – подступил к ней Нинно, а она отшатнулась от резкого запаха куренного вина.

– Вы пьяны, господин Граддак, – недовольно произнесла Маргарита. – Уходите, пожалуйста.

– Я не знаю, как давно люблю тебя, – подошел он к ней, взял ее за руку, из-за чего светлые волосы опять рассыпались по девичьим плечам, и грохнулся на оба колена. – Я не могу больше́е так… Сперва твое замужничество. Я, дурак… Хотел средствов сестре оставить, а тебя свезти подальше́е – и никто б не прознал, что я тебе брат… Так ведь хитрят, когда иного пути нету… Я б добился тебя, – прижал он руку Маргариты к своей щеке, – а ты замуж пошла, я женился. Зачем? Надобно былося ее гнать… Она ныне твое кольцо носит.

Маргарита вырвала руку из его ладони.

– Нинно, – поднимая его на ноги, ласково, как ребенку, говорила она огромному мужчине, – у тебя такой малыш славный, Жон-Фоль-Жин. Что ты такое говоришь? И Ульви хорошая… Твой дом таким красивым стал!

– Не терплю свой дом без тебя, – зло сказал Нинно, встал и обхватил Маргариту за талию и спину. – Силился любить и терпеть – мочи больше́е нету! Ее не терплю просто за то, что она есть… Давай сбежим ото всех!

Он попытался поцеловать Маргариту, а она с отвращением отворачивалась.

– Отпусти меня, – говорила она, пытаясь вырваться из стальных объятий. – Я закричу, Нинно. Клянусь, закричу!

– Как он целовал тебя? – не сдавался Нинно, крепче прижимая ее к себе и обхватывая рукой ее затылок. – Просто скажи, – шептал он пьяным ртом, припадая к ее щеке. – Как тебя целовать надобно, чтобы ты и со мной согласилася? Ты ведь тоже чего-то чуйствуешь, я этого чуйствую…

Только тогда Маргарита увидела, что он закрыл дверь на засов, и закричала от страха. Нинно прижал свой рот к ее губам, и крик потонул в поцелуе.

– Я так люблю тебя, – услышала Маргарита, когда он оторвался от нее. Но прежде чем она снова успела закричать, кузнец закрыл ее рот новым поцелуем.

К ужасу девушки он потащил ее к постели и повалил ее туда, зажав ей своими локтями плечи. Она крикнула дядю – и опять Нинно закрыл ей рот, теперь рукой.

– Я не обижу тебя, – мокро шептал Нинно. – Не кричи. Хочу, чтоб ты и меня полюбила, как я тебя…

Он стал целовать ее щеку и шею, не убирая ладони, в какую Маргарита могла только мычать. Своим телом Нинно придавил ее так, что, сколько бы она ни извивалась, усилия освободиться оказывались напрасными, как и попытки отбиться от его головы и ладони, почти душившей ее.

– Доченька? – услышала Маргарита из-за двери голос дяди. – Всё в порядку?

Маргарита промычала в мужскую ручищу, не надеясь, что дядя ее услышит. Лицо Нинно нависло над ее лицом.

– Не кричи, любимая, спокойся, – сказал он и нежно поцеловал ее в лоб, отчего она скривилась. – Я так люблю тебя, – столь же трепетно поцеловал он ее в правую бровь. – Вовек буду любить, – поцеловал Нинно ее левый глаз. – Я уберу руку, токо не кричи… не боися.

Намереваясь в любой момент вернуть ладонь обратно, он медленно приподнял ее ото рта Маргариты и посмотрел в ее наполненные ужасом глазищи.

– Я не хотел страшить тебя, – расстроенным голосом сказал Нинно. – Не хотел, чтоб так… Хотел лишь признаться. Я так долгое молк… Ровно год ушел, как я впервой хотел признаться… и всё молкнул!

Маргарита не говорила ни слова ему в ответ. Нинно сморгнул – и слеза упала у ее правого глаза – туда, где раньше был синяк. Эта слеза отрезвила девушку, тронула ее сердце и прогнала страх.

– Нинно, – спокойным голосом прошептала она, и кузнец убрал ладонь. – У меня были к тебе чувства – это так, но их уже нет… Слишком давно нет… И насилием их точно не вернуть…

Нинно попытался улыбнуться и было уж начал привставать, как дверь тряхануло от удара. Нинно упал назад и крепко прижал к себе Маргариту, которая вновь закричала. Он стискивал ее спину и с силой вжимал девушку в себя – так, что ей стало трудно дышать. На своей щеке она чувствовала его новую слезу.

Только тогда, когда со звуком отлетевшей задвижки засова дверь распахнулась, Нинно оставил Маргариту и подскочил с постели. Он ринулся на Жоля Ботно, вырвал из его рук топор и отшвырнул орудие в дальний угол.

– Ах ты подлец каковой! – вскричал дядя Жоль. – Да я тебя голыми руками отколочу!

Жоль Ботно храбро набросился на огромного Нинно, который с легкостью оттолкнул невысокого толстяка к стене – и тот, не удержавшись на ногах, плюхнулся на подогнувшихся коленях вниз.

– Нинно! – зло крикнула с кровати Маргарита.

В полумраке спальни кузнец пронзительно посмотрел на нее и резко распахнул раскуроченную на месте засова дверь. Из коридора блеснул свет.

– С пути! – прорычал Нинно и вышел.

Из-за захлопнувшейся двери раздались женские вскрики и неясный шум. Маргарита соскочила с кровати, подбежала к дяде, который держался за спину и пытался встать с одного колена на ноги. Опираясь о стену и на племянницу, он не без труда выпрямился.

– Вот скотина! – тяжело дыша, выговорил дядя Жоль. – Силища-то экая… Ты в порядку, дочка? А то тёмно, не вижу толкум…

Дверь приоткрылась. В щель пролезла рука с маленькой глиняной лампой и голова тетки Клементины в чепце с тремя рядами оборок. Увидав только Маргариту и мужа, Клементина Ботно широко распахнула дверь.

– Чего ты еще навытворивала? – громко спросила она Маргариту. – И так нам из-за тебя на улицы пойти стыдное и в глаза людя́м глянуть! Они бедствия от тебя! Вот ведь Дьяволова шшшлюха… – с наслаждением прошипела тетка. – Вся в свою путани…

– Затыкнися, Клементина! – вскричал Жоль Ботно. – Затыкнись, вконец! Угомонись, старая лярва!

Клементины Ботно застыла с открытым ртом, но через миг она уже возмущенно вопила на весь дом:

– Это я лярва?! Я? Старая?! Старая, затем что красу на тебя спущила? Затем что всю свежестью во слезах проревела, пока ты с девками по баням темнился? Эту девку сызнову защищашь? Она тута с кузнецом запёрывается, а я лярва?! Пиявка! Червя? Старая?!!

Дядя Жоль молча пошел на нее, и она сразу же замолчала. Он забрал свечу и одной рукой вышвырнул свою тощую жену за дверь.

– Никогда ты не былася красивою! – крикнул он ей вслед. – Тока лярвой всегда и былась! Но я тебя любвил, – очень тихо добавил дядя Жоль.

Затем он закрыл дверь и, тяжело подышав, развернулся к вжавшейся боком в стену племяннице.

– Лярва, – повторил Жоль Ботно. – Не рота́, а скрипучи ворота́. Ты-то как? – посветил он огоньком лампы на лицо Маргариты.

– Уже лучше, – обняла она его. – Спасибо.

– Ты тута закройся всё ж таки, – суетливо загремел ее дядя связкой ключей на поясе. – Замок вроде цельный… – говорил он, снимая с кольца ключ и подавая его Маргарите. – Не слушай, чего все болтают… Сама понимашь: дела-то экие, да чего ж теперь… Муж твой тебя в обиды больше́е не даст. При нем никто ничё болтать не смеет. Клементина враз свой язык глотает, токо он зыркнет на ее. И прочие тоже. Любвит он тебя, ты бы знала как! Едва не помёр, когда я ему передал слова того мерзавцу – сердцу у него так хватило, что еле-еле сызнову задышал. Лёжал вот на этой самой ложе, едва ль живой, до прибытью войсков с югу и принцу Баро… Токо смогёл ходить – мы тотчас в Элладанн махнули. В окне тебя невредимою увидали – так и я с радостей чуть Богу души не отдал.

«Очень уж удачно совпало выздоровление Ортлиба с прибытием войск», – со злобой подумала Маргарита, вспоминая смеющегося, хлопающего себя по коленке «супруга», когда тот рассказывал, как ловко всех обхитрил, и невольно скривила губы, будто съела что-то гадкое на вкус.

– Нужное чего? – помолчав, спросил дядюшка Жоль.

– Одна хочу побыть. И кушать немного.

– Обеду тебе, как всегда, сюдова снесу… Не боися того паршивца, кузнеца. На порогу его больше́е не впущат… Никогда его не свидишь… А я с топором уж не расстануся. Хм… кх… Скореча до дому уж поезжаем, даст Бог.

Жоль Ботно встал у топора, но не решался нагнуться, чтобы взять его. Тогда Маргарита подала ему топор.

– Воротимся, – продолжал дядя Жоль, – по-иному живать себе будёшь, даст Бог. В Элладанне дела щас сотвориваются, ох! И всё супруг твой! Голова! Отмщит он за тебя даже Лодэтскому Дьявулу – не сомненивайся.

________________

В ночь с дня сатурна на благодаренье первой триады Нестяжания король Ладикэ, Ивар IX Шепелявый, занял белокаменный, с голубыми черепичными крышами замок. Сотню преторианских гвардейцев из Южной крепости ладикэйские воины убили и переоделись в желтую форму, красные плащи, «золотые» кирасы и шлемы с алым гребнем. После этого сам король прошел по подземному ходу в дом правителя Лиисема и осмотрел то, что ему досталось. Вся прислуга исчезла, кроме нескольких старух из Доли и уже мертвой стражи. Также внутри замковых стен, на неприкосновенной святой земле, остались священники. Епископ Аненклетус Камм-Зюрро тепло встретил короля Ладикэ и провел для него в храме полуденную службу. Ивар IX, польщенный почестями со стороны наместника Святой Земли Мери́диан, заверил епископа, что не причинит урона приходам и больше не знается с Лодэтским Дьяволом.

Правителя Ладикэ не могла не насторожить кровавая резня в темно-красном доме, однако нестерпимо сильно он желал занять замок, чтобы почувствовать себя настоящим хозяином Элладанна. На всякий случай выход подземного хода, по какому прошел король Ивар, вновь взорвали. Две тысячи воинов заняли парк, Южную крепость и часть помещений замка. Следующую ночь они провели без каких-либо происшествий. Обезопасив себя, король успокоился и стал ждать возвращения герцога Альдриана Лиисемского.

Около полудня шестнадцатого дня Нестяжания, в нову второй триады, к Элладанну с запада подошло полчище в тридцать тысяч голов. Король Ивар занервничал и отправился в храм, чтобы принять любезное предложение епископа Аненклетуса Камм-Зюрро об отпущении грехов его воинам и приобщении перед битвой, что ожидалась с рассветом дня марса. Король и сам исповедовался, покаялся, разжевал горькую пилулу и запил ее глотком медового вина.

Грядущей ночью король Ивар не собирался спать – именно в ночь с новы на день марса ожидалось возвращение герцога Альдриана Лиисемского в свой замок. После обеда, почувствовав усталость, пожилой король решил ненадолго вздремнуть. Убедившись, что его надежно охраняют, король Ладикэ только оказался без доспехов, как рухнул на постель и немедленно уснул.

Не зря повар Гёре называл кухню самым ранимым местом у войска – не прошло часа после обеда, как все две тысячи ладикэйских воинов почувствовали недомогание. Их резко замучили колики живота, а кого-то и рвота. Сам король Ивар отказывался просыпаться. Его первый рыцарь, граф Во́рис Покрэ́шр, отдал приказ немедленно покинуть замок и переместиться в Западную крепость. Зарубив повара и его поварят, собрав из тех, кто хоть как-то стоял на ногах отряд в сотню воинов, ладикэйцы открыли Северные ворота замка.

Город выглядел спокойным, казался во власти захвативших его северян, но по дороге к речушке Даори и вторым крепостным стенам из-за деревьев на королевский отряд напали неизвестные всадники, сражавшиеся столь умело, что граф Покрэшр догадался: против них выступили переодетые воины-монахи. Понимая, что Первые ворота и крепостные стены у рва захвачены врагами, и спасая короля, первый рыцарь вернулся назад в замок с четырьмя десятками уцелевших воинов. Они сразу направились к Южной крепости, к самому безопасному месту внутри замковых стен. Там, вместо больных воинов, граф Ворис Покрэшр нашел уже мертвецов. Памятуя о подземном ходе из оружейной залы, оставшиеся в живых ладикэйцы понесли туда сладко сопящего короля Ивара, но по дороге их окружили настоящие преторианские гвардейцы герцога Альдриана, как-то проникнувшие сквозь закрытые ворота крепостных стен и надежно запертую оружейную залу. Граф Ворис Покрэшр, первый рыцарь королевства Ладикэ, сдался без бессмысленного боя.

Всю ночь с новы на день марса, перед сражением, город незаметно заполнялся воинами Лиисема – и всё благодаря подземным ходам, о каких позаботился в свое время Ортлиб Совиннак. Захватив короля Ивара, можно было не начинать с утра битвы: войско Ладикэ и так бы сдалось. Но лиисемцы жаждали возмездия, а герцог Альдриан воинской славы.

С рассветом семнадцатого дня Нестяжания на Восточные, Западные и Северные ворота города началось наступление. Войско Ладикэ оказалось атакованным и снаружи, и изнутри, попало в западню, как и задумывал бывший градоначальник Ортлиб Совиннак. И больше не оказалось у ладикэйцев в союзниках Лодэтского Дьявола и его громового оружия, а если бы даже было, то битва, что развертывалась весь день марса, из-за плененного короля Ладикэ являлась с самого начала проигранной для захватчиков Элладанна. Сражайся Рагнер семнадцатого дня Нестяжания, он не смог бы ничего изменить: угодил бы вместе с королем в ловушку, погиб бы в бою или взошел бы в итоге на эшафот.

Рагнер наблюдал издалека за атакой на Элладанн, с холмистого возвышения в лесу, откуда город хорошо просматривался. Воины в желто-красных нарамниках, штурмовавшие с помощью осадных лестниц городские стены, напоминали ему нападающих на улей муравьев. Когда распахнулись ворота и войска проникли внутрь, солнце еще стояло высоко в небе.

«Король Ивар наверняка захвачен, а не убит, – подумал тогда Рагнер. – Если так, то стоит привезти Ивара к воротам Нонанданна, как город падет, а там Соолма и Айада. Если король убит, то Нонанданн пойдут освобождать – это тоже плохо – долго ли продержатся осажденные в городе, и так пострадавшем после нашего захвата? И до Меркуриалия надо успеть Маргариту выкрасть, пока она вновь не вышла замуж со всеми ночными последствиями… Надеюсь, ты, Ивар, старый шепелявый козел, и в плену свою спесь явишь. Ну, пожалуйста, пожалуйста, Ивар, родненький, – взмолился Рагнер. – Продержишь хотя бы до Меркуриалия! Не сдавайся так сразу… Если ты, конечно, живой еще…»

Не дожидаясь окончания битвы и оставив других наблюдать за разгромом ладикэйских войск, Рагнер вернулся в свой лагерь.

Бой стих к вечеру дня марса. Всех пленных заперли в тюрьмах трех крепостей, а король Ивар IX Шепелявый наконец проснулся в подвале Южной крепости и с удивлением посмотрел на графа Вориса Покрэшра, сидевшего напротив него за решеткой в соседней камере.

Меж тем в глубине Левернского леса, где расположился лагерь Лодэтского Дьявола, Рагнер до заката совещался со своими ротными. Главное затруднение планируемой битвы заключалась в том, что они не знали числа воинов, с каким им предстояло сразиться, – и это тоже требовалось выяснить.

– Аргус, – покидая шатер, сказал Рагнер другу, – возможно, я не вернусь из Элладанна. Всё может быть. Тогда ты будешь всем командовать.

– Лёгко, – уверенно ответил Аргус. – Это всё как в Бронтае.

– Не совсем. Слишком близко к городу и к их подкреплению – если оно будет многочисленно, они обязательно вновь пошлют пехоту в лес… Будь готов и к такому – а значит: будь готов отступить. Я там видел воинов-монахов. В ближнем бою они нам достойные соперники. Если честно, то даже лучше большинства из нас… Не пытайся сражаться с ними, береги людей: они пригодятся на пути до дома. Меня тоже не вызволяй, лучше позаботься о Соолме и Айаде, очень прошу, – так ты мне на самом деле поможешь.

С мрачным выражением на лице Аргус кивнул.

– Поплачь тут мне еще из всех своих глаз, стоокий титан Аргус, – усмехнулся Рагнер. – Подумаешь, проиграем и побежим со всех ног прочь… Тем более что пока еще не проиграли. Не так уж всё и горестно: думаю, весьма кстати, что мы вышли из Элладанна, – уж больно быстро муравьи забрались в улей – и дня не прошло, а мы неплохо там всё укрепили. Это странно… Словом, мы живы – и это добрый знак. Заманить бы хоть пару тысяч на тот луг… – вздохнул он. – Будем надеяться на удачу – она нас пока не подводила. К тому же ладикэйцы просто так не дали бы себя убить: там было полно опытных наемников, тогда как войско Лиисема состоит из новобранцев. Убитые и раненые могут потянуть тысяч на пятнадцать. Часть оставят охранять город… Побольше бы… В любом случае против нас бросят как минимум вдвое больше сил и еще черт-те сколько в подкреплении. Сам Баройский Лев прискакал!

– Ты с ним знаком?

– Нет, не знаком. Он в другой части Сольтеля воевал, в Сандел-Ангелии, – снова вздохнул Рагнер и задумался. – Монахи… Веришь или нет, мне как-то совестно: я будто дитя облапошиваю. Ладно… пора к нему… Береги мой меч, – скрепил он с Аргусом руки. – Только тебе его доверяю, чертов мора́мнец. Если не вернусь совсем – он твой. Женись на моей вдове и будь герцогом, – улыбнулся Рагнер, обнимая друга.

– Ни вдову, ни даже меча не возьму, а то боюсь тоже прослыть Дьяволом, – с усмешкой ответил Аргус. – Сам не разрёвись! И возвращайся-ка на битву да не отлынивай: такоё будет позорно пропустить.

Рагнер кивнул ему и пошел к дальнему шатру, где вместе с «демонами» проживал Святой. Еще издали, благодаря очень острому слуху, он услышал разговор на лодэтском, доносившийся оттуда.

– Мой папаша казал мяне, – донимал брата Амадея один из головорезов Рагнера, – чта Бог не дал мужику много радостёв, тока хер один. Мол, то землю пахивай, то камней таскивай, то дров наколивай, зато, когды хотишь, себя и радуваешь! А ты-то чем сябя радуваешь? Или вы тама зелия пьете экие-то? Ничутка не тянет? Неужто николи с бабою не былся? Дурак ты…

– Брат, я тебе так скажу, – ласково отвечал священник, – твой родитель был мудр, но, должно быть, он позабыл тебе сказать то, что его утверждение верно и наоборот: когда нет плотских радостей, Бог дает духовные. Вот и выбирай: тяжелый телесный труд и плотские радости или духовный труд и радости чистого ума. Но тебе я советую выбрать середину. Божий Сын не призывает мирян или воинов забыть о бренной плоти: ее нужды просто не должны заглушать разума, – и тогда ты, брат, познаешь гармонию и откроешь для себя неизведанные ранее радости души, столь же прекрасные и приятные. Не твое детородное место должно владеть тобой, а ты им, понимаешь, брат? А чтобы лучше меня понять, хоть раз, вместо лупанара, сходи в храм – за тот же четвертак, послушай музыку и благодатное пение… Один раз тебе ведь несложно будет так сделать?

– Святой, – заглянул внутрь шатра Рагнер, – сперва ты со мной пошли. На меня твои проповеди подействовали: хочу духовных радостей – и чем больше, тем лучше… Да и быть хозяином своему херу тут никому не повредит… Словом, я тоже решил, как и ты, стать монахом.

________________

Ранним утром дня меркурия на дороге к Восточным воротам освобожденного Элладанна показались два путника. Высокий, крепкий мужчина, одетый как землероб в сильванские чулки, вместо штанов, и в грубую рубаху, согнувшись и потея, тащил на своей спине подобие примитивной люльки из холщевой перевязи, а в ней, боком к своему носильщику, опираясь на его плечи, расположился обросший и бородатый праведник, известный всему городу. Брат Амадей тоже нарядился как землероб и выставлял на всеобщее обозрение искалеченные пальцы ног. У Рагнера от густой шевелюры осталась только круглая, пышная шапочка волос «в кружок» как у послушника – и из-за такой старомодной, нелепой стрижки его малоприметное лицо само по себе разительно переменилось, к тому же он старался поджимать губы.

– Ты тяжелый, – ворчал Рагнер, держась обеими руками за перевязь поперек своих плеч. – Даже я устал. Не меньше трех талантов твои кости весят. Хоть какая-нибудь повозка подвернулась бы…

– Уже недолго осталось, брат Фанж. Если повозка не является, то…

– Воля Божия, – недовольно закончил Рагнер. – Он, поди, хочет, чтобы я сдох по пути… Что за имя ты мне выдумал?

– Так звали одного священника. Потом он стал бродягой – вам подходит. Поменьше говорите и учитесь смирению, брат Фанж, – улыбался праведник. – Такая дорога вас научит смирению и послушанию. Или вы просто устанете, что тоже на руку.

– Я хоть похож на святошу? Или зря насмешил своих людей до колик?

– Похож, брат Фанж. Вот только вы немного староваты для послушника. Вы выглядите старше своих тридцати двух – вам бы выпивать поменьше… И зубы ваши. Их тоже не помешало бы выбить, – не удержался от недоброй шутки брат Амадей.

– Я не хочу шепеляво фыркать, как Ивар. Так можно оплевать с ног до головы Маргариту под предлогом, что она крафифая, – улыбнулся Рагнер, услыхав смешок за спиной. – У меня шутки получше, да? Ты еще не дорос, чтоб острить со мной как следует.

– Эх, всё же есть в этом мудрость и истина! – вдохновенно проговорил сверху брат Амадей. – Победа добра над злом! Дьявол тащит на горбу Святого!

– Торжествуй! – утер Рагнер лоб и поправил челку. – Мне не жалко. Я потом посмеюсь. Дьявол – хитрый, на то он и Дьявол: прикрылся Святым, и никто его не замечает. Я мог бы даже и не стричься – ты мне щас как плащ-невидимка. Забавно другое: и ты лопаешься от радости, и я доволен. Может, так оно и надо? Как тьма и свет, день и ночь, – так и добро со злом. Если каждый знает свое место и не лезет, куда не надо, то все счастливы. Мир царит да покой! Нужны и такие плохие люди, как я, и такие хорошие, как ты. Никуда от этого не деться.

Так они и шли больше триады часа до городских стен. Рагнер весь взмок на жаре. Он пару раз останавливался, спускал на землю ношу, чтобы разогнуть спину, и ворчал – мол, кабы знал, то заставил бы поголодать праведника. К Восточным воротам Элладанна они подоспели одними из первых: перед ними была всего одна тележка, запряженная осликом, и с десяток мирян. Стража подробно расспрашивала всех мужчин об их доме и задавала другие хитрые вопросы о городе, чтобы убедиться в том, что они правда здесь живут. Некоторых обыскивали. Их супруги стояли кучкой позади тележки. Среди них Рагнер узнал женщину с младенцем, которая ждала у закрытых Западных ворот, пока он искал Маргариту. Этой семье некуда было податься, так что повозка где-то неподалеку переждала пять дней и вернулась при первой возможности, обогнув на всякий случай город по окружной дороге и убедившись в его безопасности. Рагнер вспомнил, как советовал вести себя брат Амадей, постарался сделать доброе лицо, но на него никто не посмотрел: горожане, обступив Рагнера, всё свое внимание отдали Святому.

– Мы слыхивали, брат Амадей, что вас Дьявол неволил! – говорила та самая женщина с младенцем. – Я его тож видывала! Николи не сзабуду ту зверяную морду!

Рагнер порадовался, что устал и у него было сил смеяться. Да и в глухо застегнутой на жаре рубахе из грубого льна, он чувствовал себя как в бане: ярко раскраснелся и уже ронял пот не только со лба, но и с кончика носа.

– А чаго ж с вами сотво́рили, Святой? – спросил ее муж, с жалостью поглядывая на искалеченные ступни праведника. – Неужель варвары и вас истёрзывали?

– Да, мои ноги пострадали от пыток… – ответил брат Амадей. – Заблудшие, несчастные люди и человек, что их нанял.

– А чего чудовищу от вас нужным было́? – ахнула пышная горожанка в красном переднике. – Души хотил?

– Злодеи желали золота и серебра, ценности храма, сестра – это им было нужно, а я, к счастью, ничего не знал о тайнике. Да-да, – с серьезным лицом кивал брат Амадей. – Крайне низко пал этот человек, но я помолился за него тоже. И столь пропащему мужу не поздно встать на путь добра. В конце концов, мои речи образумили тех людей, и Бог позволил брату Фанжу забрать меня.

– Неужто?! Чудо, что вас пущили! Чудо! – заохали люди. – Откудова же вы, брат Амадей?

– Добрый брат Фанж прятал меня в лесу. Брат дал обет молчания до поимки Лодэтского Дьявола.

Рагнеру стали говорить похвалы – он же вспоминал Маргариту, чтобы выглядеть добрым. Тележку тем временем обыскали – и четверка «участливых» горожан поспешно отбыла с ней, не предложив подвести праведника, чему уставший «послушник» был только рад: эти люди, хоть и видели лицо Лодэтского Дьявола в закатных сумерках, всё же могли приглядеться к «доброму брату Фанжу» повнимательнее. Другие шестеро горожан тоже двинулись за ворота в город, а среди них топал Рагнер вместе с братом Амадеем на своей спине. Он ожидал, что стражники сразу признают знаменитого Святого, но – то ли именно они не были рьяными меридианцами, то ли праведник перестарался с затворничеством и в облачении землероба выглядел подозрительно, – словом, незаметно просочиться в город Лодэтскому Дьяволу не удалось.

– Стояться! Вы двое, с люлькою! – услышал Рагнер строгий голос, и к ним подошли несколько стражей. – Кто есть? Как звать?

– Это праве́дник, брат Амадей с храму Благодарения – наш Святой, – заголосили люди. – И его добрый послушник, что избавил его от лодэтчан, скрыл в лесу и на обету молчанья. Тока гляньте, что с его ногами сотво́рили, изверги! Богу на сего Дьявола нету! – шумели горожане. – Чтоб все волосья егойные повыпадывали! Чтоб по хребту он треснул! Чтоб зубья его сребря́ные в его же горло вотыкнулися, раз на свято распятье вкушался! Изтёрзывал праве́дника, Святого нашего, мерзо́та воронья! Сын волка и шлюхи!

Были там куда как более крепкие обороты в сторону Лодэтского Дьявола, какие брат Амадей безуспешно пытался прервать, призывая меридианцев вспомнить о Добродетели Любви. Рагнер опустил голову и старался держать лицо глуповатым. Глава стражи, решив, что послушник смущен бранью, прервал разошедшихся в праведном гневе горожан:

– Давайте двигайте вперед, раскудахтались… – грубо сказал он им. – Стойся парень, – окликнул он того, кто сильнее всех обзывал Лодэтского Дьявола. – Ты еще задержись. Поговорим подольшее, а то ты мне не нравишься – уж распинаешься как красно́! Авось неспроста… Ну а вы… – сочувственно посмотрел глава стражи на ноги брата Амадея и отвел глаза. – Раз Святой, то с Дьяволом точно не якшается… – сказал он другим стражам. – Пропущать.

Посылая тихие, но емкие проклятия «лодэтскому варвару», воины отошли – не стали задерживать Рагнера или обыскивать его. Отдаляясь, улыбающийся праведник осенил довольных стражей крестом.

«Может, Святой и не плащ-невидимка, зато я везучий! Разве что Лорко уступлю, – радовался Рагнер, сгибаясь под тяжестью своей ноши и ступая прочь от ворот. – Стоило им меня пощупать, наверняка догадались бы раздеть, нашли бы шрамы… Хорошо и то, что здесь про мои уши никто не знает. Всё вышло проще простого».

– Стойте! – крикнул кто-то, когда Рагнер уж почти прошел площадь перед городскими воротами. – Двое с носилками! Стойте! Ни с места!

К ним из Восточной крепости выбегал Гиор Себесро в одеянии воина Лиисема: в желто-красном нарамнике поверх кольчуги и кирасы. Рагнер занервничал и, изменив хладнокровию, еще сильнее взмок, но воин лишь почтительно преклонил голову, приветствуя священника.

– Рад, что не обознался, брат Амадей, – сказал Гиор. – Я хотел бы помочь: до храма Благодарения не так близко. – Если бы вы подождали, я смог бы найти вам повозку.

– Не хотелось бы вас утруждать, добрый брат, – ответил священник. – Брат Фанж меня донесет, не беспокойтесь. Он крепок и силен не только плотью, но еще и верой.

Гиор перевел взгляд на измотанного, покрасневшего от натуги Рагнера, и, хоть тот стоял с тупым видом, никак себя не выдавая, суконщик подозрительно осмотрел его с головы до ног. На удачу «послушника», лица Лодэтского Дьявола Гиор никогда не видел и о необычных ушах тоже не знал.

– Я вижу, вы очень устали, брат, – задумчиво проговорил Гиор. – И вы выглядите старше, чем послушники. Да на жаре… По силам ли вам донести брата Амадея?

– Брат Фанж дал обет молчания, пока не поймают Лодэтского Дьявола, – ответил за Рагнера священник. – Он позднее прочих решил посвятить себя служению Богу и теперь очень рьян в своей вере. Он опечалится, если не исполнит свой долг милосердия и заботы.

Так же, как это делал праведник, Рагнер наполнил свои глаза любовью: проникновенно и ласково посмотрел на Гиора. Тот, улыбаясь в ответ, дернул ртом на одну сторону и позабыл о послушнике.

– Я также хотел узнать о госпоже Совиннак, – обратился к брату Амадею суконщик.

Гиор вовремя стал смотреть на праведника – блаженное лицо Рагнера при упоминании Маргариты на мгновение изменилось: он слегка напрягся и нахмурился.

– Она мне сужэнна по мужу сестры, – продолжал Гиор. – Я был в вашем храме на ее венчании с первым супругом и на его успокоении. Слышал, что вас, как и госпожу Совиннак, насильно удерживали в ратуше.

– Я узнал вас, брат… Гиор. Да, мы были с сестрой Маргаритой вместе в ратуше. Проку от меня не видели, под пытками я не смог сказать ничего полезного и меня отпустили, когда брат Фанж, незадолго до отхода лодэтчан из Элладанна, явился за мной – и мы с братом решили на всякий случай спрятаться за городом, в лесу. Кажется, сестры Маргариты уже не было в ратуше, когда я ее покидал. Я бы сам хотел узнать о ее участи. Известно ли что-либо об этой несчастной сестре?

– Госпожа Совиннак ныне среди родни, в Миттеданне, за толстыми стенами и под охраной княжества Баро. Я хотел спросить, брат Амадей: сильно ли она пострадала в плену? Моя матушка сейчас живет с ней. Она написала, что госпожа Совиннак сама не своя. Сначала рыдала, а после замкнулась в горе – совсем не выходит из спальни. Мы все тревожимся и хотим помочь, вот только не знаем как. Матушка, – понизил голос Гиор, – даже подозревает колдовство и даже одержимость.

– Этот разговор, брат Гиор, стоило бы продолжить в ином месте, – вздохнул брат Амадей. – Приходите в храм Благодарения, и мы побеседуем подробно.

– Конечно. Я ненадолго зайду в полдень, в час Веры. Только попадись он мне, этот лодэтский выб… – оборвал себя Гиор. – Простите, брат Амадей. Злости не хватает, – сжал он кулаки. – Попадись мне этот зверь, я не раздумывая, в тот же миг познакомил бы его с настоящими чертями и Дьяволом.

Рагнер посмотрел на Гиора с еще большей любовью и благодарностью.

– Восхищаюсь вашей стойкостью, брат Фанж, – вежливо поклонился Гиор на прощание. – Скоро вы снова заговорите, обещаю вам. Дни этого лодэтского разбойника уже сочтены: он лишь успеет пожалеть, что напал на Орензу, Лиисем и наш Элладанн – на это ему времени хватит. Король Ладикэ уже в Южной крепости, и тот там тоже скоро окажется!

Миновав площадь у Восточных ворот, Рагнер понес брата Амадея в тень ближайшего переулка. Там, пока праведник опирался о стену, он спустил перевязь на землю. Тяжело дыша и вынимая маленький бочонок объемом на кружку из веревок на поясе, Рагнер сел на корточки – напившись воды, он передал бочонок брату Амадею и, спрятав лицо в руки, тихо сказал:

– Полдела сделано. А ты мастер заливать, монах.

– Я не сказал много лжи. Я ведь не называл вашего имени и говорил о епископе Камм-Зюрро, а не о вас. Люди сами на вас подумали… Но, конечно, я покаюсь и помолюсь.

– Да, в этом вы мастера: и неправды не сказать, и оболгать… В семинарии такому учат? Какая-нибудь Навралогия? Или Обалгалогия с Хохоталогией? Как-дерьмом-облитология? Мне так врать тоже пригодилось бы.

– Не думал, что вас так расстроит лишняя недобрая сплетня, – улыбался брат Амадей. – Вы ранимее, чем я полагал.

Рагнер, не убирая рук от лица, жестко посмотрел на него, утер бритые виски и опустил голову ниже.

– Может, поймешь, – пробормотал он, – если и на тебя твой брат-священник всех собак спустит… Ладно, забыли. Ты – это нечто, молодец. Нужно, чтобы этот чернобровый вояка почаще стал к тебе захаживать.

– Сделаю, что смогу, – слегка нахмурился брат Амадей. – Но, насколько я знаю, он вовсе не близок с сестрой Маргаритой.

– И всё же… Вдруг пригодится.

Отдохнув, Рагнер опять взвалил «люльку» с праведником на спину. По дороге через город они оба молчали и заговорили вновь в пустом храме Благодарения. Там Рагнер облачился в грубую коричневую рясу, надвинув на глаза ее объемный капюшон, повесил на грудь деревянную дощечку, где было написано его «имя» и то, почему брат Фанж молчит, взял ящик для пожертвований и отправился осматривать город. Брат Амадей остался в храме – он ковылял с палочкой по саду, проверял кусты роз и беседовал с ними, как с живыми.

________________

Поздним утром дня меркурия Ортлиб Совиннак вернулся в Миттеданн. Маргарита к тому времени уже проснулась, убрала себя и позавтракала. Приезд своего «супруга» она наблюдала из окна и по его довольному лицу поняла, что случилось нечто важное: он так же благодушно щурился, когда выигрывал у Огю Шотно сложную шахматную партию. Маргарита молча открыла ему дверь своей спальни и вернулась на стул к окну. Проходя в комнату, мужчина тяжело посмотрел на девушку, швырнул на кровать сверток, обернутый льняным полотном, и сказал:

– Там для тебя платье. Переоденься. Мы возвращаемся в Элладанн. Поздравляю тебя: ты скоро станешь баронессой Нола́онт. Мы получим землю у Лувеанских гор и Мартинзы, имение с деревней Нола́ в пятьдесят один двор и более чем триста землеробов, а также часть леса и реки. Кроме того – нам жалованы платья и украшения, достойные первого сословия, и средства на расходы, – в целом, я вернул свою тысячу золотых… Отсюда мы поедем в замок – скоро там будет и герцог Альдриан, который подпишет вотчинную грамоту. Я уже выбрал знаки нашего рода – шахматную клетку и свою шляпу, – дотронулся он до токи, – ведь я всего добился головой… И больше никто не посмеет с нами обращаться так, как это было в прошлый раз. Теперь мы им ровня. Мы с тобой ныне аристократы. Мое, твое и имя Енриити уже в «Золотой книге», – улыбнулся Маргарите бывший градоначальник. – Я мечтал о таком возвышении с детских лет – и добился! Сын, которого ты мне родишь, всё унаследует…

– Что с ним? Что с герцогом Раннором?

– Лодэтский Дьявол убежал из города и не пришел на помощь королю Ладикэ, – сильнее сузил глаза-щелки Ортлиб Совиннак. – Если он не дурак, то мчит налегке к Лани, уповая на то, что успеет прорваться к морю. А на тебя, глупышка, – нежно посмотрел Совиннак на Маргариту, с презрением его слушавшую, – ему уже наплевать. Он неплохо развлекся, да и всё. Однако ему никак не покинуть Орензу. Вскоре голуби доставят герцогу Мартинзы весть о разгроме ладикэйцев, и он отправит свое войско наперехват Лодэтскому Дьяволу, затем и герцог Елеста вместе с королем Эллой выдвинут корабли к Бренноданну – пусть изранят друг друга посильнее, – нам это на руку… А принц Баро вернет мерзавца в Элладанн. Сожжем Лодэтского Дьявола, вместо ведьмы, на Летние Мистерии, живого или мертвого. Когда герцог Альдриан вернется в замок, он пошлет войска в Нонанданн вместе с захваченным королем Ладикэ – и конец его бесславного похода! Но для Лиисема всё только начинается. Сокол воспарит над звездой, а не наоборот! Я тебя еще графиней или даже герцогиней сделаю, – гордо говорил Ортлиб Совиннак. – Большое, большое будущее нас ждет!

Довольно улыбаясь, он рассматривал Маргариту – она слушала его, терзая пальцы; сидела на стуле с расстроенным лицом, не зная, что делать и что говорить: Рагнер бросил ее, бежал…

– Одевайся и спускайся вниз! – кивая на кровать и сверток, приказал Ортлиб Совиннак. – Хочу выехать отсюда самое позднее через час и ближе к вечеру быть в замке – там у нас будут свои покои и прислужники. У меня же много дел в самом городе и не только. Перед дорогой тебе принесут подкрепиться… Мне сказали, что ты всё время провела в этой спальне – весьма мудро. Так меньше поводов для сплетен. И более грязнить твое имя не посмеют, не бойся, иначе окажутся на эшафоте – я всем заткну рот, баронесса Маргарита Нолаонт. И я, как это было прежде, буду заботиться о твоей семье. Твой милый братец Филипп поживет с нами в замке. Мы с ним очень сблизились, и я хочу дать ему достойное будущее при дворе.

Ортлиб Совиннак направился к двери, но остановился, немного не дойдя до нее. Он посмотрел на искореженный косяк и вновь прибитый запор, затем, прищурившись,повернулся к жене.

– Наше супружество скоро будет узаконено Богом, – сурово добавил он. – При первой возможности. Об этом тебе волноваться не стоит, люби́мая.

________________

В платье, чей узор напоминал павлиньи перья и что переливалось сине-зелеными отблесками при малейшем движении, в этом роскошном облачении со шлейфом и со стелящимися по полу рукавами, Маргарита стала походить на диковинную птицу. Новый двухслойный головной платок полупрозрачными складками падал на ее плечи и открытую спину, а тонкое кружево обрамляло лицо. В таком наряде она выглядела знатной дамой, чего и хотел ее «супруг».

В Элладанн также отправлялись Енриити и Диана Монаро. Дочери Совиннак привез дорогое убранство, а вот бывшей любовнице он нового платья не подарил, и эта гордая санделианка, переполняясь затаенной злобой, угрюмо наблюдала за тем, как Маргарита, будущая баронесса Нолаонт, прощается в гостиной с родней. Ортлиб Совиннак в это время наглаживал борзых собак, а те, оттесняя друг друга, подпрыгивали, лизали его руки и нежно поскуливали. Своих любимиц Ортлиб Совиннак пока не забирал в Элладанн – их должны были привезти позднее, на крытой телеге со всеми их подушками и вещами. Во дворе уже слонялся, маясь от ожидания, Филипп. К трем крепким услужникам, охранявшим Совиннака в пути, присоединялся Гюс Аразак.

Маргарита тепло попрощалась с Беати, Синоли и малышкой Жоли. Отводя взгляд, она приблизилась к Жон-Фоль-Жину и Ульви, дувшей от обиды губы: Нинно, как ушел в благодаренье, так ни разу с той поры не объявлялся.

– Что бы ни случилось с Нинно, – сказала Маргарита, – мы не оставим тебя и Жон-Фоль-Жина, сына моего сердца. На меня ты всегда можешь положиться.

– Не надо нас сожалеть, – впервые не тараторя, гордо ответила Ульви. – У нас с сыном есть, где жителять, и средствы тожа. Я будуся ждать своего муша в нашем с им дому. Монет я возьму лишь от сердешного отца, от дядюшки Жоля, а от тябя мне ничто не нужно́, – с откровенной неприязнью смотрела Ульви на Маргариту. – Энто всё ты, – тихо заговорила она, – и твойная бясстышая слава, а не он: он мушина – и раз прочим можно́, то и ему хотится. А теперя ему стыдное – и он блузжит где-то, но скореча поворо́тится… Николи не заступай порогу моего дому да будь подальше́е от Нинно, – громче добавила Ульви.

– Что у вас еще за пря? – спросил Ортлиб Совиннак, поднимаясь со скамьи. – И где кузнец?

Все молчали. Маргарита, понимая, что лучше всего именно ей ответить, подошла к нахмуренному «супругу» и, прикусывая нижнюю губу, тихо произнесла:

– Я позднее расскажу. Сейчас… излишне. Недоразумение.

Услышав это, Диана Монаро не смогла сдержаться.

– Кузнеца нашли с ней в запертой спальне. И она не откликалась, когда ее за дверью спрашивали. И кричать начала лишь тогда, когда дверь ломали. Кузнец же взял и сбежал, бросив жену с сыном. Понятно, что там, в спальне, за запертой дверью, они не молитвослов читали! Тем более что и волосы она для кузнеца распустила! Ортлиб, пары дней не прошло, а у этой кошки уже зазуделось! Взялась задирать зад перед своим же братом!

– Как можное! Вы же ничто не видали… – возмущенно начал дядя Жоль, но Ортлиб Совиннак прервал его жестом.

– Излишне, господин Ботно, – сказал он и приблизился к Диане.

Та немного испугалась его сузившихся глаз и жесткого лица. Теребя кружево глухого воротника, она произнесла нетвердым голосом:

– Я не узнаю тебя, Ортлиб. Во что ты превратился с ней? Это позор!

Ортлиб Совиннак при всех шлепнул ее ладонью по щеке. Удар был очень слабым для медвежьей мощи его руки, иначе хрупкая женщина не устояла бы на ногах: у Дианы только дернулась в сторону голова. Словно ожидая своей очереди, Гюс Аразак отвернулся с выражением страха на лице и твердо решил сбежать в Элладанне при первой возможности.

– Более не буду этого терпеть, – процедил сквозь зубы Ортлиб Совиннак, обращаясь к Диане. – А как будет, ты знаешь. Помалкивай. И это всех касается, – громко сказал он, оглядывая собравшихся и задерживаясь на Оливи, тетке Клементине, Енриити и Ульви. – Все заткнулись! Дурное слово о моей супруге скажете – знайте, обо мне говорите! Не стоит говорить обо мне дурных слов, – тише и спокойнее добавил бывший градоначальник. – И не надейтесь, что я буду снисходителен теперь или когда-либо потом.

В тишине раздался плач малышки Жоли, и Беати, быстро извинившись, метнулась с ней на руках из гостиной в кухню. Ульви, унося сына, поспешила за ней. Ортлиб Совиннак подошел к побледневшей Маргарите и предложил ей свою ладонь. Она же, с перепуга хлопая глазами, несмело положила на нее руку ладонью вверх. Ортлиб Совиннак удовлетворенно улыбнулся, захватил ее пальцы своими и перевернул их руки.

– Нам пора удаляться: дорога неблизкая, – сообщил он всем вокруг. – Завтра и за вами приедут, собирайтесь пока. Всем доброго дня, – проговорил Ортлиб Совиннак, наблюдая, как в ответ ему кланяются и приседают. – Енриити, мона Монаро, пойдемте, – скомандовал он и повел Маргариту к выходу. Борзые собаки потрусили следом. Его безмолвная, напуганная дочь и Диана Монаро, утиравшая с покрасневшей щеки слезу, тоже направились на улицу.

В передней Совиннак набросил на плечи Маргариты свой бежевый дорожный плащ, а во дворе помог ей сесть в женское седло на пегую Звездочку. Дед Гибих радостно улыбался, поглаживая шею голубоглазой кобылы.

– Помилувайся с нею путею, – ласково сказал Маргарите дед, – и воротай мою пегу красаву. Каково ж мне без ею? В замкух жителяти мне не станется… Ну а ты, непоседливай блинчак, – подмигнул он. – Ужо хоть в сей-то разок, точна боле не воротайся!

И снова, оглядываясь на покидаемый дом, Маргарита видела лишь этого старика с топором за поясом. «Непоседливый блинчик вообще-то сбежал из дома, от мамки с папкой, – обиженно подумала Маргарита. – Дед же всё гонит и гонит меня "в лес" – к страшным диким зверям!»

В Элладанне Маргарита оказалась, когда солнце клонилось к закату. Они въехали через Западные ворота города и направились к улице Благочестия. Мертвецы и трупы коней уже не лежали вдоль Западной дороги, но о том, что тут произошла кровавая резня, ясно говорили бурые отметины на стенах домов, беспорядочно разбросанные вещи на улицах или выбитые ставни и двери. Всё было наводнено пехотинцами в желто-красных нарамниках, которые пили и веселись. Они выходили из домов с награбленным ладикэйцами добром, что-то оставляя себе, а что-то бросая на повозки. Элладанн встречал победителей в своем лучшем платье: буйно распустилась листва и теперь уже яблони усыпались белым великолепием. Колокольчики ландышей украшали головы женщин, по городу плыл сладкий аромат, а у дома из желтого кирпича, должно быть, выпустили пирамидки соцветий каштаны.

«Элладанн пережил второй погром, – думала Маргарита, – но он скоро забудется, как и первый. Дождь смоет кровь, двери и ставни поменяют, а горожане примутся заново обставлять свои жилища и копить добро. Победителям и герцогу Альдриану всё простят… Куда еще деваться?»

У темно-красного особняка Ортлиб Совиннак и его спутники остановились. Это жилище почти не пострадало с фасада: лишь разбили одно окно парадной залы – то, где некогда на витраже седовласый Олфобор Железный стоял на коленях у храма Благодарения и статуи Святого Эллы.

– Дом снова наш, – сказал Ортлиб Совиннак Маргарите, показывая на темно-красный особняк. – Но я хочу всё изменить: и внутри, и снаружи. Нужна новая обстановка. Что-то более роскошное и модное. Свои покои обустрой, как считаешь нужным: любая твоя прихоть – всё у тебя будет… Рада?

Маргарита пожала плечами и отвернулась от дома.

– Я, кажется, никогда не рассказывал тебе, почему граф Элла Лиисемннак подарил земли Олфобору Железному… – жестче заговорил с Маргаритой Ортлиб Совиннак. – Как бывший градоначальник я знаю больше об этом городе, чем прочие… Я прочитал в старой книге, что граф Лиисемннак и его двэн любили одну и ту же даму, она же не могла выбрать, кто же ей больше люб – и поклялась, что выйдет за победителя битвы. Рыцари сразились: отряд на отряд. Граф Лиисемннак победил, но… с тех самых пор из-за увечья не мог иметь наследников. Дама же вышла замуж за проигравшего. Вот так, из-за увечья, граф Лиисемннак обратился к Богу, а из-за обиды – лишь бы земли не достались его двэну и вероломной возлюбленной – граф всё отдал пришлому варвару… В конечном счете, даже великие деяния творятся из-за обычной дурости, простакам же скармливают сказки. Да, прошлое неизбежно портится, гниет и тухнет, но люди давно научились бороться со смрадом прошлого. Самая невероятная ложь будет непреложной истиной, едва превратится в буквы на страницах летописи. Об этих великих днях и о нас с тобой, – внимательно смотрел он на Маргариту, – тоже напишут в летописях. Казаться – это так же важно, как быть. Я не хочу, чтобы хоть кто-то прочитал ложь о том, как я делил тебя с… Надо хотя бы казаться, всё ясно? Я и ты вместе со мной, мы уже не принадлежим себе: мы – это и есть История. Улыбнись хотя бы для начала, – потребовал он, но Маргарита лишь кисло изогнула губы. – Да ты у меня устала в дороге… – смягчая тон, но при этом издеваясь, любовно проговорил Ортлиб Совиннак, поправляя на плечах «жены» бежевый плащ. – Или так разобиделась из-за долгой разлуки, что еще серчаешь? Я обещаю уделять тебе намного больше заботы, чем было прежде.

Он резко обернулся и увидел на расстоянии полусотни шагов от себя мужскую фигуру в грубой рясе и с дощечкой на груди, подвешенной за веревку. Лицо священника было скрыто под капюшоном и наклонено к ящику для пожертвований.

– Ей, Гюс, что написано у того служителя Бога на табличке? – щуря близорукие глаза, спросил Ортлиб Совиннак у Аразака.

– Из храма Благодарения он… И дал обет молчания, пока не изловят Лодэтского Дьявола. Еще есть напоминание, что идет восьмида Нестяжания…

Услышала название храма, Маргарита глянула на человека, стоявшего по другую сторону Западной дороги, но только обмолвились о ее возлюбленном, как она расстроено отвела в сторону глаза.

– Вот тебе золотой, – достал из кошелька монету Ортлиб Совиннак. – Пожертвуй храму от имени барона и баронессы Нолаонт.

Гюс, удивляясь подобной щедрости, «исполнил приказ» – подъехал к послушнику и, проговорив то, что ему было велено, опустил медяк в подставленную коробку.

________________

Рассудив, что Маргарита наверняка будет возвращаться из Миттеданна по Западной дороге, Рагнер прохаживался вдоль этого пути, не отходя далеко от темно-красного дома. В первый же вечер Фортуна вознаградила его за смелость. Еще издали Рагнер узнал пегую лошадь и успел приблизиться к всадникам, которые ненадолго остановились в начале улицы Благочестия. «Послушник» жадно смотрел на Маргариту, одетую в переливающееся платье и затейливый головной убор, любовался грустной и не поднимавшей своих чудесных зеленых глаз красавицей. «Муж» стал трогать ее за плечо, и Рагнер подумал, что мог бы, не вызывая подозрений, подойти и затем попробовать отбить ее прямо там. Он нащупал тонкий кинжал, что был примотан к его ноге и легко доставался сквозь прореху в мешковатой рясе, но тут, будто почувствовав опасность, обернулся бывший градоначальник – Рагнер же опустил лицо и скрыл его под капюшоном. Близорукий Ортлиб Совиннак его не узнал. Направившийся к Рагнеру Гюс Аразак приметил с высоты лошадиной спины прическу послушника и, занятый подменой монеты, более вглядываться не стал. «Послушник» хладнокровно закрыл лицо коробкой для пожертвований и поклонился, получив медяк. Аразак ничего не заподозрил, поскольку не пытался найти подвох: подобного безумия от Лодэтского Дьявола – его возвращения в Элладанн, никто не ждал. Не поняла и Маргарита, кто был недалеко от нее. Спустя пару минут Рагнер с досадой смотрел, как всадники удаляются – по улице к холму. Еле различимые в закатных сумерках фигурки скрылись за Северными воротами замковых стен, а герцог в обличье священнослужителя направился другой дорогой. Он смело шел среди пьяных пехотинцев Лиисема, многие из которых бросали в его коробку мелкие монеты. Он всем кланялся, сложив руки, и показывал табличку. Лицо приходилось держать глупым, все думы гнать прочь.

К храму Благодарения Рагнер добрался после заката. На ступенях Суда теперь расселись другие пехотинцы, но если бы они поменяли желтые нарамники на синие, то ничем бы не отличались от ладикэйцев. Благодаря их факелам, площадь скудно освещалась. Темное и мертвое здание старинного храма их, к счастью, не интересовало. Персона послушника, которым прикидывался Рагнер, тоже оставила пьяных мужчин равнодушными. Раскланявшись и получив еще пару четвертаков, герцог направился к своему пристанищу, где его ждала неожиданность: на вратах появилась деревянная табличка с меридианской звездой, гласившая, что Экклесия временно прекращает проведение служб и ритуалов в этом храме. Удивленный Рагнер вошел внутрь и покрепче запер за собой створы ворот.

Он нашел брата Амадея на темном, ночном кладбище у розового сада, на той самой скамейке, где тот не так давно помирал. Дожди смыли все признаки минувшей трагедии – ныне это была просто деревянная скамья с красивой, резной спинкой, а под ней уже пышно наросла трава.

– Табличку видел, – сел рядом со священником Рагнер и снял капюшон. – Что это значит?

– То, что храм закрыт для прихожан, – вздохнул во мраке брат Амадей. В отличие от Рагнера, он сильнее надвинул капюшон на глаза.

– И?

– Настоятель храма скончался… Он давно страдал от подагры и сердечных болей… – нехотя продолжил брат Амадей. – Храм будет закрыт, пока Святая Земля Мери́диан не назначит нового настоятеля. Точнее, это сделает в новолуние епископ Аненклетус Камм-Зюрро, – еще тяжелее вздохнул он.

– И что это значит? – стал раздражаться Рагнер. – Не тяни, монах. Я ничего не понимаю в ваших святошных делах.

– Я, похоже, больше не монах… – дрогнувшим голосом ответил брат Амадей.

Рагнер молчал, раскрыв глаза и ожидая продолжения, но пауза затягивалась.

– Если ты мне немедля всё не расскажешь, я тебя, клянусь, ударю, – зло проговорил он. – У меня тут всё зависит от тебя, а ты молчишь! Что это значит для меня?

– То, что раньше новолуния в храме никто не объявится – эта добрая весть для вас. Я могу остаться здесь до того же срока, чтобы зажили ранения. А после… мне принесли предписание явиться в Святую Землю Мери́диан на Божий Суд, – не своим голосом ответил брат Амадей. – До этого мне запрещено общение с прихожанами в качестве их наставника.

Рагнер откинулся на спинку скамьи.

– Из-за меня? – спросил он. – Из-за плена у Лодэтского Дьявола?

Брат Амадей покачал капюшоном.

– Разумеется, я сказал, что меня не неволили. И раз я не искал помощи у духовенства, у своей семьи, а принял вашу помощь, то, по мнению Экклесии, мне есть, что скрывать… Служители Бога не должны вмешиваться в войны. А я ведь и впрямь помог вам проникнуть в город… И в лесу спрятаться. Так что это справедливо.

– Херь это всё… – устало потер Рагнер лицо руками. – Я только и слышал от тебя: «На все воля Божия». А про лес и город – ты же мне любимую помогаешь спасти. При чем тут война?

– О, они и не подозревают о лесе или о том, что вы здесь. Хватило того, что я жил с вами в ратуше. Кажется, Экклесия вас недолюбливает… – иронично и горько усмехнулся брат Амадей.

– Надо было всё же бросить тебя на этой скамье, – вздыхая, ответил Рагнер. – И зачем я ее послушал… Знаю зачем, но… Только тебе бедствий добавил. Прости, что спас тебя, – снова вдохнул он. – Более не спасу ни одного монаха.

– К сожалению, всё сложнее, – подумав, сказал праведник. – Еще на меня были жалобы за смелые проповеди. А еще… Да и это не важно… Попросту епископ Камм-Зюрро выиграл, а я проиграл, не начав сражения. Не он отправится на Божий Суд, а я. Что же, пусть так и будет…

Рагнер вновь потер лицо.

– Есть тут вино для приобщения? – спросил он. – Знаю, что есть. Надо выпить. Нам обоим надо выпить.

Священник повернул к нему капюшон.

– А почему бы и нет, – неожиданно согласился он.

Рагнер сразу же подскочил.

– Другой разговор, монах! Не кисни. Что-нибудь придумаем. Ни на какие суды ты не пойдешь. Где вино?

– В той келье, – махнул рукой священник на темный, пустой проем. – Где двери почему-то нет… Но внутри всё цело. Там ящики с землей в углу – в них пара глиняных бутылей.

– Я тебе эту дверь сломал, – ответил довольный собой Рагнер. – Люблю двери в храмах ломать… Но я каюсь, – весело говорил он, направляясь к келье-хранилищу. – И за ущерб попрошайничаю для вас, как видишь. На этой двери тебя отсюда и вынесли… – Лампа есть? А то хлама у тебя тут…

– На столе стоит.

Через восемнадцать минут мужчины пили несладкую смесь из четырех вин – каждый из своей пузатой бутыли с ручкой. Зажженный медный фонарь стоял на примятой траве, и около него кружились букашки. Издали, от ступеней Суда, доносился гул пьяных голосов и взрывы смеха. Рагнер и брат Амадей молчали, каждый размышляя о своем.

– Вояка приходил? – задумчиво спросил Рагнер.

– Да, был сегодня после полудня.

– Еще придет?

– Думаю, да… Кажется, он тоже неравнодушен к сестре Маргарите… Такое беспокойство – неспроста.

Рагнер зычно выдохнул.

– И этот туда же… А я сегодня ее встретил, – закрыл он глаза и улыбнулся, вспоминая, как выглядела Маргарита. – У ее бывшего красного дома. Думал сойти с ума и там напасть… Могло бы получиться – всего пять мужиков, но там были еще две дамы – орать бы стали. Воины кругом… Кляча старая, да ее любимица – не бросила бы ее… Так что, скорее всего, не получилось бы… А теперь жалею… Спрятали ее от меня за замковыми стенами, и я не представляю, как ее оттуда вытащить. Может, ты что скажешь, монах?

– Я надеюсь, здесь появится некая дама оттуда.

– Твоя любимая? – прищурился Рагнер. – Точно она! Чего бы ей тогда сюда являться?

– Не надо, – попросил брат Амадей и отпил из горлышка бутыли. – Не надо больше о ней говорить.

– Ладно… – стал серьезным Рагнер. – Я понимаю. Не будем больше о ней. Так что будешь делать?

– Отправлюсь в Святую Землю Мери́диан на Божий Суд.

– Ну и дурак. Зажарят там тебя, и всё.

Брат Амадей помотал капюшоном, откуда торчала только неровная бородка.

– Я всегда следовал правилам Экклесии и ничего не нарушал. Помогаю я вам во имя любви, и моя помощь не поможет вам выиграть войну. Так что я не могу, как вы сказали, герцог Раннор, быть зажаренным.

– Еще как можешь!

Рагнер сделал глубокий глоток вина и продолжил:

– Я всегда жалею, когда об этом говорю, но совесть молчать мне сейчас не дает. Я побывал за Линией Огня, когда воевал в Сольтеле, и поэтому точно знаю, что Мери́диан не в центре мира – значит, место, где происходит тот самый Божий Суд… Это всё неправда. Там не центр мира. Там простое место, где как-то убивают людей или оправдывают их непростительные преступления. А вот кто это решает… Самый интересный вопрос! И я догадываюсь кто… Но не буду более тебе ничего говорить. С тебя довольно.

Брат Амадей молчал, а Рагнер снова выпил: он, как и думал, пожалел о своих словах. Из-за ограды донесся хохот, будто бы пехотинцы со ступеней Суда тоже смеялись над его признанием.

– Многим вы говорили об этом? – задал неожиданный для Рагнера вопрос праведник.

– Из тех, кто сейчас жив, почти никому. Соолма знает, ведь она родилась за Линией Огня. Друг мой в Лодэнии… С ним я много об этом говорил. Он очень умный и любит звезды считать. Сам он еще дальше меня зашел в ереси – даже я не верю в его догадки. Так вот, он мне дал совет – поступать так, как он сам делает, – сказал: молчать, никогда не заикаться об этом и не идти против Экклесии. Я так и делал, но вот здесь что-то разболтался… Маргарите открылся… Мне хотелось рассказать ей о себе, чтобы она узнала, какой я, – усмехнулся Рагнер. – И она, если не поверила до конца, то хоть не испугалась. Я же тогда и понял, что это моя женщина… И ты – четвертый, потому что собираешься глупо сдохнуть, а я тебе не только обязан, но и доверяю. Сболтнул, конечно, пару раз до этого, но всё в шутку перевел. Удачно вышло, что я всегда воевал: нет времени на подобные разговоры, да и не с кем о Боге трещать. Мой войсковой наместник, тоже мой друг, про это не болтает, потому что в юности учился в семинарии. Он так много слушал и говорил про Бога, что его до сих пор тошнит от таких бесед. Это, кстати, всё благодаря ему: и штурм Орифа в Великое Возрождение, и мой нынешний маскарад, – он мне объяснил, как всё правильно сделать, чтобы Экклесия ничего не смогла мне предъявить. А другие мои друзья… Им интересны бабы, выпивка, монеты и войны, – ни Бог, ни вера, ни даже Конец Света их не заботят… Вот я и удачно помалкиваю. К тому же я не сразу к своим мыслям пришел: на это понадобились годы, наблюдения и та слава, какую я на себе прочувствовал… Впрочем, я сразу догадался, что надо утаить, что я видел за Линией Огня. Когда я выбрался из пустыни, то меня духовник расспрашивал, так я ему ничего не рассказал о месте, где был, – солгал, что жил пленником в Дионзе и при первой возможности сбежал оттуда… Может, я остался бы в Сольтеле, чтобы отомстить за братьев, но мне уже не доверяли ни другие рыцари, ни святоши… Не зря, должно быть, ведь я изменился с тех самых пор. Год без проповедей – и ты другой человек… начинаешь думать над всем и сомневаться… Повезло еще в том, что я помог взять Дионз. Уже в Ламноре я сам пришел к епископу, передал зарисовку побережья и его укреплений. Тогда от меня отстали, хотя сначала подозревали, что я предал веру. Думаю, если бы я не вернулся весь покрытый свежими шрамами, то даже не знаю… освежевали, небось, бы. Но как можно думать о предательстве веры про человека с такой отметиной?

Рагнер скинул рясу, оставшись в мешковатых, белесых исподниках, собранных валиками под коленками. Он присел спиной к праведнику, а брат Амадей подался вперед.

– Как тебе? – спросил Рагнер, надевая рясу.

– Видно, что вы много воевали, – странным голосом ответил брат Амадей. – У вас много шрамов…

– А крест? – удивился Рагнер. – Я хотел, чтобы ты на него посмотрел, а не на мое тело пялился. Ты это, случайно не?.. – поморщился он. – Возлюбленная у тебя хоть дама или?..

Брат Амадей строго посмотрел на него и заговорил о кресте:

– Никак нельзя доказать, что его вырезали за Линией Огня. Крест интересный, но… Это просто шрамы на коже. Забавно другое… – внезапно встрепенулся священник. – Брат Фанж, то имя, каким я вас назвал… Помните, я сказал, что он стал бродягой?

Рагнер кивнул и сел обратно на скамью.

– Его хотели повесить без суда, и я попытался ему помочь, ведь когда-то он был моим наставником и другом. Даже живя на улице, он остался, благодаря мне, вольным горожанином, но судья всё равно приговорил его за бранные слова к смерти, лишь сохранил его имя в тайне, ведь кто-то мог помнить его по имени как священника – это позор для Экклесии, а его облик уже никто не узнал бы. Я виделся с ним перед его казнью, хотел, чтобы он покаялся, чтобы его душа очистилась, ушла на Небеса. Он же смеялся надо мной. Сказал, что я дурак… Что Бога я не знаю и ничего о нем не ведаю, но…

Брат Амадей снял в волнении капюшон и, опираясь на палку, поковылял на кладбище. Рагнер взял с земли фонарь и пошел за ним. Священник остановился возле плиты с надписью «Фанж Толбо». Черенок розы, посаженный Маргаритой, пережил время, что за ним не ухаживали, дал новые побеги и превращался в кустик.

– Ты мне сказал, – закрыв глаза, погрузился в воспоминания праведник. – «Не ты ко мне пришел, я тебя призвал… Не ты мое имя утаил… а мой демон сберег его для тебя… Как назовешь крест моим именем… то сам пойдешь за демоном к Богу».

Брат Амадей помолчал и растерянно продолжил:

– Я думал, он говорит о могиле с крестом и именем… Что демон – это его одержимость, а Бог – это храм.

Брат Амадей посмотрел на Рагнера, широко раскрывая глаза.

– Красный демон и свечение над вашей головой… Это вы!

– Спокойно, – медленно произнес Рагнер. – Я кто угодно, только не бог.

Брат Амадей замахал на него рукой.

– Я не про это! Я не настолько сошел с ума. Но это… Значит, я всё верно делаю. Правильно, что помогаю вам, герцог Раннор. Это всё во благо – вот он, путь к Богу!

Рагнер посмотрел на него исподлобья и решил открыться.

– Я не просто так в лес отошел, – тихо сказал он. – Я еще не сдался и буду драться до конца. У меня нет выбора. Хотел бы я плюнуть на короля Ивара, да без него игра не складывается – у меня тут прям как в шахматах: не выиграть без короля, как ни изгаляйся. Я собираюсь разбить войско Альдриана в том лесу и освободить короля Ладикэ. И завоевать Лиисем. И тебя использую в том числе для этого.

Брат Амадей издал неясный звук, похожий на короткий вой. Оттолкнув Рагнера, он поковылял назад к саду.

– Да не будь же ты наивным! – шел с ним рядом Рагнер, держа фонарь и пытаясь говорить праведнику в лицо. – Как ты себе это представляешь? Мне живым из Орензы дадут выйти? Или моему войску? Друзьям моим? Только Альдриан вернется – они Ивара поволокут к Нонанданну, и всё, что мы завоевали, – всё будет сдано. Я до моря не успею добраться: у Лани лежит аж десять графств! Как я заберу Маргариту? Как ты это представляешь? Бегство, какое окончится тем, что нас с ней убьют? И король Орензы, и Альдриан, и принц Баро со своими звездоносцами, – все они мечтают расправиться со мной. А ты что теряешь? Тебя уже лишили твоих любимых проповедей о Боге и скоро зажарят! Поганый епископ выиграл у тебя без боя, а ты даже сдачи ему не дашь? Что у тебя осталось, чем ты так дорожишь? Говорю тебе, дурак, не в центре мира Мери́диан. И нет ничего, что было бы так далеко от Бога, как Экклесия. И лишь тебе нельзя в войны вмешиваться, а вот надень ты синюю прелатскую хабиту – и можно! Свистят в уши королям, канцлерам и их недругам, слышишь меня? – дернул в розовом саду Рагнер праведника за рукав. – Да скажи же что-нибудь!

– Мне надо поразмыслить, оставьте меня, герцог Раннор, – потрясенным голосом ответил брат Амадей.

– Точно надо было тебя придушить, чтоб не мучился, – пробормотал Рагнер, глядя вслед ковыляющему священнику – тот, ни разу не обернувшись, скрылся в одной из келий.

Ругая себя за то, что всё испортил, Рагнер, вернувшись к скамье, взял вино. Выпивать ему уже не хотелось, и он, сделав пару глотков, отставил бутыль, потушил фонарь и лег на скамью – так же, как лежал умиравший на ней брат Амадей. Над ним чернело небо и блистал в синеватом свечении сонм прекрасных звезд, он ощущал себя пылинкой в сравнении с грандиозным величием того, что созерцал, – и невольно стали появляться думы о Создателе этого мира и о странных нитях судьбы, что переплетали людей.

«Как могут сбываться предсказания, если только их исполнение не угодно Богу, – размышлял Рагнер. – Провидение… Осознать и понять Бога не в силах человеческий разум – так записано в Святой Книге, но люди всё равно пытаются – изучают Богознание и Боговедение. Каждому хочется докопаться до того, что же такое Бог. И каждый думает, что что-то знает о нем. А мы такими жалкими, должно быть, кажемся ему, Богу. Наверно, он бережет нас лишь за то, что мы умеем его как следует рассмешить. Слабые и смертные, убежденные, что познали мир стихий, знание и науки – да мы о самих себе ничего не знаем и порой не можем понять, чего хотим».

Рагнер закрыл глаза, вспоминая любимую в своих объятиях: ее приятное тепло, мягкость ее кожи, сладкое постанывание из ее губ, ее запах, каким он не мог надышаться, – и нежность заполонила его сердце. Он попытался послушать себя и осознал, что, достигнув возраста своих лучших свершений, желает чего-то нового, чего еще не знал. Мысль о новом военном походе показалась скучной: от возбужденности в предвкушении и пьянящего удовлетворения после побед находилась суета, в какой убивалось время.

«Чем больше воюю, тем хуже моя слава, – думал он. – Я и на Священной войне был, и Дионз помог захватить, и Бальтин покорил, и войну с Бронтаей выиграл, а героем Меридеи не стал и не попал в "Книгу Гордости". Продолжу множить свою славу Дьявола – могу в "Книгу Позора" угодить: мои потомки будут читать летописи, стыдиться родства со мной и проклинать мое имя… Потомки… Пора и о них начать думать. Мне уже тридцать два, а наследников нет. Недавно я ничего не мог им оставить, но теперь я стал вождем великого герцогства. Я мог бы заняться тем, чтобы мои земли начали процветать, а то даже Ларгос – это убогий городок с единственной мощеной дорогой, да и та обрывается посередине пути. О соседних городках и говорить стыдно. Другие королевства торгуют редким товаром, таким как стекло, сталь или сахар, изобретают механизмы… Лодэния лишь продает пушнину, рыбу и строевой лес… Я найду, чем заняться – буду в Ларгосе вместе с Вьёном мастерить корабли, как мы хотели когда-то. Черт, да в юности я вовсе не думал, что покину свой Ларгос, что буду воевать где-то вдали, непонятно ради чего и ради кого… ради таких козлов, как Ивар, которые пинают тебя в конце, или Аттор Канэрргантт, который принудил остаться на Бальтине. Неблагодарное дело служить наемником… Когда-то я хотел мирной жизни, рядом с любимой, и не думал становиться Лодэтским Дьяволом – так уж вышло… Спустя шестнадцать лет, спустя полжизни, что я прожил, я могу всё начать заново. Вернусь в Ларгос с Маргаритой. Сам буду счастлив и ее сделаю счастливой. Без нее победа будет неполной, словно мой выигранный турнир на Великие Мистерии без сладкого пирога… Сладкая моя девочка… Нужно тебя быстрее спасать, а то у меня плохое предчувствие: что-то или кто-то грозит тебе бедой, возможно, даже гибелью. Не могу объяснить, но я чувствую, что медлить нельзя… Полночь Меркуриалия – это крайний срок…»

Глава XXVIII

Лазутчица

Алхимики Меридеи полагали, что кроме земного мира для плоти существуют еще четыре незримых мира для души, и они располагаются один за другим. Используя сравнение с кипящей жидкостью в сосуде, они поясняли: чем жарче горит огонь, тем выше поднимается пар или «дух» – изменчивое вещество, каким пропитана душа так же, как тело пропитано гуморальными соками. Сны явственнее прочего показывали, в каком мире живет душа. В течение жизни «пар» мог то подниматься к высшим мирам, то спускаться, а разум, вслед за душой, следовал от логики к мистике.

Первый мир, земной или черный – материальный мир, где дух был тяжел, низок и пребывал в плену плоти. Человека в этом мире посещали лишь вещественные стремления, заботы о земном и тяга к логике. Света в этом мире не имелось, и значит, сны вовсе не снились.

Второй мир, водный, серебряный или лунный – идеальный мир или мир идей. Большинство душ жили именно в нем, не отвергая ни мистики, ни логики. Те, кто жили низко, видели сны черно-белыми, как при свете луны, те, кто высоко, уже различали во сне цвета.

Третий мир, воздушный, золотой или солнечный – созидательный мир, творческий, мистический. Сны здесь снились яркие, похожие на реальность, порой наполненные запахами или вкусами. Тот, чья душа жила на высоте золотого мира становился гением – ему открывались великие тайны – и часто озарение приходило ему именно во сне.

Четвертый мир, огненный или красный – божественный мир, где не существовало тайны, а мистика вновь превращалась в логику, кристально-чистую и совершенную. Достигая этого мира, душа человека переходила из пара в состояние эфира, но долго там жить не могла, только временно попадать в него – и тогда человеку снились пророческие сны. В четвертом мире, в самом его низу, жили демоны. Они не пропускали человеческий дух выше, сжигая эфир огнем. В высоте этого мира парил Бог.

Итак, раз огонь был вверху и внизу, то дух, как пар из реторты, охлаждался и подводился по трубке снова под огонь, распаляя жар и замыкая круг. Соль или Бог могли находиться только в начале пути и в конце – между «огнем» и «ретортой». Были и такие алхимики, которые полагали, что в таком круге нет ни Соли, ни Бога: что пламя горит благодаря изменениям души и ее духа, проходящего вниз по спиральной трубке, переплавляющегося, словно куренное вино, из испарения снова в жидкость, и стекающего в итоге под огонь в лампу. Но им возражали так: раз большинство душ жило во втором мире, то они не поднимались высоко, значит, огонь горел благодаря чему-то еще, а не только благодаря переменившей свое состояние душе.

В любом случае, чтобы познать себя и найти элементали стихий и Соль, нужно было вернуться к состоянию собственного зачатия, исчезнуть даже из первого, черного мира, – попросту говоря, умереть и заглянуть в память своей плоти, а затем ожить.

________________

Рагнер разлепил глаза и увидел над собой бородатое лицо брата Амадея. Тот стоял у той же скамьи, в начале храмового кладбища, и тряс уснувшего на ней «послушника» за руку. Приподнимаясь, Рагнер недовольно застонал. Всё вино, что оставалось вчера в двух бутылях, он допил за ночь и теперь красными глазами таращился на священника.

– Мне нужно знать, герцог Раннор, – строго спрашивал его брат Амадей. – То, что вы сказали мне у ручья… Вы тогда тоже меня обманывали, чтобы использовать?

– Ххнет, – сипло ответил Рагнер и прокашлялся. – Я полюбил…

– Тогда я продолжу вам помогать, – уверенно заявил праведник. – На Божий Суд мне всё равно идти. И я, когда рассказал о значении клейма Совиннака, изменил ваши планы – вы приняли решение не отойти, а сражаться, – тем самым я приговорил себя к смерти, вмешавшись в ход войны. Перед тем как меня, хм… зажарят, я был бы не прочь сделать доброе дело. Тем более что… вчера я подвергал рассмотрению все ваши действия в лесу. Вы ведь уже всё придумали? И я уже ничего не могу с этим поделать?

Рагнер помотал головой, давая понять, что тут священник прав.

– Значит, мне остается продолжать то, в чем я на самом деле хотел вам помочь.

– Тут дело такое… – потер лицо Рагнер и с ненавистью посмотрел на пустые бутыли в траве. – Эликсир тоже мне… отрава, а не эликсир, – пробормотал он. – Дело такое… Я не собирался бежать без Маргариты – это раз. Но ты и правда мне помог: отойди я в Нонанданн, то меня там схватили бы. Так что да – ты изменил мое решение. Ты виновен – это два. А три – это… тот чернобровый вояка… Мне нужно выяснить: сколько воинов против меня пошлют. Скоро они узнают, что я в лесу прячусь, – зевнул Рагнер и стал сонно моргать. – Вот после этого ты должен поговорить с чернобровым и узнать о числе войска.

– Нет! – твердо ответил брат Амадей.

Рагнер протяжно вздохнул и посмотрел на него как на несмышленого ребенка.

– Я должен победить, монах. Проиграть – я не имею права. У меня мало людей, и надо действовать наверняка… Раз ты мне и так уже во всем помог и отправишься на Божий Суд, какая тебе разница? А вот мне и Маргарите ты очень поможешь.

Рагнер опустил голову, провел ладонью по голому затылку и шапочке волос, потер свои глаза и лоб.

– Клянусь тебе, – тихо сказал он, – если бы я мог просто уехать с ней, то я так бы и сделал. Забыл бы про Орензу и Ивара. Золото будет для дяди, и меня оно не волнует, если ты подозреваешь меня в корысти… Послушай… – снова протяжно вздохнул он. – Послушай, а колодец здесь есть? – поднял Рагнер свои красные глаза на брата Амадея.

– В храме под шатром Венеры есть источник…

Рагнер резко встал и, немного шатаясь, направился через розовый сад к помещению для обряда единения.

– Вот это я понимаю Божьи чудеса! – вскоре донесся радостный глас Лодэтского Дьявола.

Праведник поковылял туда, зашел за галерею единитной залы. С укором он смотрел на то, как Рагнер задорно плещется в небольшом прямоугольном бассейне для омовения перед священным ритуалом. Так как эта купель предназначалась для четырехлетних детей и вода высокому мужчине не доходила и до середины бедер, то Рагнер, «ныряя», заливал пол храма. Ряса и кинжал в кожаных ножнах небрежно лежали на одном из четырех мраморных алтарей в центре залы. Напившись прохладной воды и взбодрившись, Рагнер стал разминать спину, что ныла после вчерашней нагрузки. Брат Амадей всё это время молчал и с интересом глядел на его меридианский крест.

– За демоном к Богу… – пробормотал священник. – Не знаю…

– А где могила нищего предсказателя, – выходя из воды в мокрых исподниках и начиная отжиматься, спросил Рагнер. – На какую Маргарита розу посадила? Я бы тоже его поблагодарил.

– Вчера мы были на ней, – удивленно ответил брат Амадей. – Это брат Фанж Толбо.

Рагнер упал на каменный пол, перекатился на спину и рассмеялся.

– Ты, монах, видать ничё не знаешь. Сидишь в своей келье да в саду колупаешься. Этот брат Фанж был не промах в предсказаниях, – поднялся Рагнер, встряхнулся всем телом и встал на руки. – Раз он так сказал, то идти тебе за мной, за демоном! – он остался стоять на одной руке. – И я пригну герцога Альдриана! – поменял Рагнер руку. – И заберу назад свою девчонку в красном чепчике, баронессу Нолаонт, – выдохнул он и опустился на ноги. – Башка трещит от вашего эликсира, – пожаловался Рагнер и подошел к алтарю с рясой на нем. – Сегодня, похоже, снова без упражнений… Баронесса Нолаонт… – задумчиво проговорил он, возвращая кинжал в боковую складку мокрых трусов. – Слушай, а пива у тебя в земле нигде не припрятано?

На завтрак брат Амадей предложил Рагнеру сырое яйцо, ржаной хлеб и воду, – то, что праведник сам вкушал по утрам. Герцог вздохнул, ответил, что ему не привыкать, и поблагодарил за скромное угощение. Они расположились на той же скамье, в начале кладбища, под тенью кипарисов. Поедая нехитрую снедь, Рагнер пересказал брату Амадею стишки Блаженного, опустив грубости, какие, как назло, все были о Маргарите. Брат Амадей был потрясен и не находил слов для ответа.

– Так что так, – заключил Рагнер. – Палачи уже мертвы – и я тогда только входил в город. Девчонка в красном чепчике… сам знаешь. Градоначальника я, наверно, уже пригнул – тем, что выставил из ратуши и не попался с Иваром. Остался Альдриан. А теперь ты с этими словами о кресте… Выходит – это рок… Так что это был за человек, чье имя мне досталось?

– Когда-то это был весьма умный и… спокойный человек, но грустный, – пожал плечами брат Амадей. – Я окончил двухлетнюю подготовку в Университете и в пятнадцать с половиною лет прибыл для дальнейшего обучения в эту семинарию. Не хочу хвастаться, но я мог бы учиться в лучших семинариях Святой Земли Мери́диан и стать епископом… Сложно объяснить… – вздохнул он. – Мне хотелось уединенного места для образования, чтобы никто меня не знал – тогда я был бы уверен, что мои заслуги принадлежат мне. В этой семинарии очень хорошая библиотека по всем видам наук – вот я и выбрал этот храм. Брат Фанж преподавал Демонологию и сам был гонителем демонов. Он стал моим наставником, а я его первым учеником… и единственным… Ему тогда было около тридцати трех. Священнослужители не только отрекаются от семьи, от даты рождения тоже, так что это примерно… Та история… Когда мне было семнадцать с небольшим, брат Фанж должен был понять, одержима ли одна дама, уже довольно пожилая особа… из этого квартала… Я не могу назвать ее имени…

– К Маргарите она имеет отношение? – нахмурился Рагнер.

– Прямого не имеет. Сестра Маргарита тогда на свет еще не появилась, а потомкам той дамы одержимость не передалась – в этом я уверен: прошло много времени – демон уже изжег бы их души, и одержимость проявилась бы. Слушайте лучше дальше, если хотите знать. Так вот… Брат Фанж признал ту пожилую даму одержимой, но задушил ее. В этом не было бы ничего предосудительного, если бы убийство произошло по правилам. Ничего не поделаешь, – развел руками праведник. – Прискорбно это признавать, но бывает так, что уже невозможно излечить душу: демон слишком сильно сросся с ней. И тогда есть лишь один выход – убить человека так, чтобы демон ушел вместе с душой в Ад, а не продолжил искать себе новых жертв на этом свете… Задушив ту пожилую даму, брат Фанж оставил демона в нашем мире, и за это отправился на Божий Суд. Да-да… на Божий Суд… И, вопреки заслуженному наказанию, Божий Огонь его не тронул – и его признали невиновным. Он вернулся в этот храм, вот только весьма изменился: стал угрюмым и раздражительным. И так длилось около шести лет, пока он окончательно не разочаровался в призвании… Я как раз достиг возраста Страждания, когда его лишили сана. Это происходит так редко, что все поразились… Он просто написал ходатайство в Святую Землю Мери́диан и получил низложение – чудо, если хотите знать мое мнение. Даже развод получить проще, чем освобождение от сана, ведь священник приобретает уникальные знания, опасные и губительные для мирян.

– И что делают со священниками, которые отказываются служить Богу?

– Острова посреди Бескрайней Воды… Навечно.

Рагнер хмыкнул.

– Брат Фанж вернулся в мир и стал бродягой, – продолжил рассказ брат Амадей. – Я пытался ему помочь, но он ничего не желал менять… Много смеялся, похабно вел себя и радовался этому, словно всегда хотел так жить. Сейчас я уверен, что брат Фанж нарочно убил ту даму так, чтобы освободить демона, и даже позволить ему завладеть собственной душой, поскольку демонам нравятся праведные души – в них много Воздуха и демоны лучше горят. Дар предсказания – это верный признак общения с нечистой силой или одержимости ею. У брата Фанжа была идея… глупая и безумная, что демона можно самому изгнать верой, а любовью к демону убить его.

– Почему глупая?

– Я не столь большой знаток. Все мои знания теоретические. Демонология учит, что демоны состоят из стихии Огня. Наша плоть – это стихия Земли, душа – Воздуха, любовь как созидательная сила – это стихия Воды, что связывает душу и плоть. Любовь как Добродетель – это Огонь, и ее совершенства человек может достичь лишь в миг своей смерти. Знаю, что это непросто понять, но к огненной Добродетели Любви надо идти через Воду, через понятную нам любовь, а без нее никак нельзя – она питает нас. Душу и плоть ближе всего из понятых нам вещей сравнить с деревом в земле. Из-за засухи плоти душа может преждевременно покинуть человека – ее корни вырвет порыв ветра, то есть какое-нибудь потрясение, а иссохшая душа годится, как хворост, лишь для Пекла. Потому любовь необходима людям: нужно хоть кого-то любить – вот ее и ищут. И, конечно, надо любить Нашего Господа, ведь эта любовь подобна своевременному дождю в солнечный день: Добродетель Веры, будто солнце, высушивает влагу, рождает любовь к Богу, а та проливается дождем, поэтому верующие плачут блаженным плачем и поэтому веру относят к стихии Воды. Сила противоположная любви – это вражда: это злоба, ненависть, страхи, обиды, что поселяются лярвами в нашей душе, как черви. Демоны – тоже вражда. И, как Огонь, демоны разъединяют душу и плоть. Душа им нужна, словно пламени дерево, чтобы гореть и дальше, чтобы разгораться сильнее. Появление демонов не до конца изучено, но Экклесия знает, что есть слабые демоны, новорожденные, а есть весьма могущественные, способные на чудеса, подобные Божьим, вот только их сила – вражда, полнаяпротивоположность Богу и Божьему свету. Она не созидательная, а уничтожающая. Чем больше душ получили демоны, тем их темная сила могущественнее.

– Так что же не так? – с легкой улыбкой спросил Рагнер. – Если демоны – это Огонь, а вера и любовь – Вода, то мне кажется, тот предсказатель был прав – потушить огонь водой, да и все.

– Не совсем так. Согласно знанию, истовая вера – это и Вода, и Огонь, соединенные божественным элементалем, а совершенство Добродетели Веры – это умерщвление миру, то есть монашество или отшельничество. В своих измышлениях брат Фанж предполагал, что совершенство Добродетели Любви – это смесь Воды и Огня в чистом виде, невозможная и единственная смесь такого рода, лежащая на грани этого мира. То есть вера из-за божественного элементаля отгонит демона, ослабит его, но не убьет, а вот огненная Добродетель Любви способна поглотить демона, переплавить его из Огня в Воду, так же как она обращает лярв в ларов, – и сделает демона частью силы любви, а не вражды. Однако, несмотря на логику, это лишь опасные суждения: глупость и безумие заключается в том, чтобы пытаться понять демона своим человеческим разумом, как это, к примеру, делают алхимики. Люди и в обычной любви до сих пор толком еще не разобрались, не то что в Добродетели Любви. Никто не может вызвать любовь по своему желанию ни у себя, ни у другого человека. Или же перестать любить по своему хотению. Это всё еще загадка, а ведь Любовь Экклесия изучает уже на протяжении тридцати восьми циклов лет!

Рагнер от души рассмеялся.

– Потому что куча девственников пытается понять то, о чем понятия не имеет – вот, что я тебе скажу! Платьица свои вы небось когда-то напялили, чтобы лучше дамочек понять, а ни хера не добились. Ладно… – миролюбиво проговорил Рагнер строгому лицу брата Амадея. – Извини… Я тоже не знаю, как вызвать любовь по своему желанию, и дамы не перестают меня поражать. Наш Создатель, конечно, вылепил женщин на диво чудесно, но вот с их головой он явно перемудрил. Запомни: их «ничего» – это отнюдь не ничего! Ты что-то брякнул, а она запомнит, скажет «ничего» и к вечеру такую чушь выдумает! Всё перекрутит – только и стоишь с открытым ртом. Наверно, это потому что у них плоть такая, да? У нас всё на виду, а у них есть всякие штуки, хитрые и спрятанные… Детей опять же как-то внутри себя делают… Да, черт, с кем я говорю… – махнул рукой Рагнер, – ты же ничего не знаешь о любви с дамами, только… теоретически, как с демонами, – усмехался герцог. – А наука о любви у священников это Любовознание или Любвиграфия? Картинки рассматриваете или живых красавиц? Ладно… – улыбаясь, перевел дыхание Рагнер. – Всё, я закончил измываться… Ты, бесспорно, прав в одном – мы, люди, ни черта не знаем про любовь. Продолжай, пожалуйста.

– Любовь, как вы ее понимаете, герцог Раннор, может быть столь же пагубна, как и ее отсутствие. Вода может дарить жизнь, а может убивать не хуже Огня. Любовь и вражда – это силы, приводящие всё в движение: и наш разум, и стихии внутри или вокруг нас. Огонь хочет гореть – и это его единственная цель, так и демоны: хотят жить, хотят гореть ярче и уничтожать, но не потому что… злые, вернее, обозленные как человек, а потому что зло в широком понимании – это их природа. Маленький огонечек желает превратиться в лесной пожар, и всё. В демонах нет человеческой жестокости, хотя мы, люди, можем так думать, поскольку огонь нас обжигает – и мы полагаем, что он нарочно причиняет нам боль. Но злодеяния демонов – это их свойство, как свойство огня – болезненный нам жар. Огонь и Вода, когда находятся в равновесии, безвредны для человека, являются благом и необходимостью. Добродетели, как и страдания, что солнечный свет над деревом души. Демоны – это огонь от молний, огонь неподвластный людям и приносящий большие бедствия. Наши Пороки имеют стихию Воды, такую же как у любви, у Луны и у удовольствий, поэтому они нам приятны; любовь и высокие чувства подпитывают душу как дождь, а блуд или Пороки превращают плоть в гниющее болото, но и то и то – это одна стихия Воды. Одержимый человек предается Порокам не по желанию демона, а оттого что неосознанно пытается бороться с чрезмерным огнем, сжигающим его душу, но всегда проигрывает: огонь выжигает у дерева верхушку, а корни гниют от избытка влаги… Вот поэтому брат Фанж ошибся – нельзя полюбить пожирающий тебя огонь. Не удалось ему ни убить демона, ни изгнать нечистое создание из себя. Демоны – сложные и малоизученные Экклесией существа. Есть безмолвные, а есть те, что очень сильны в лукавстве – они и подчиняют себе людей: тех, кого мы называем одержимыми. Такие демоны скажут правду, но обманут, найдут слабость праведного человека и нужные слова для того, чтобы он отвернулся от Бога. Вам это покажется удивительным, но священники больше мирян или воинов подвержены нападкам нечистой силы, поскольку имеют широкое знание об устройстве мира и планетах, а не одну слепую веру. Кроме того, мы, священнослужители, обычные люди, и у нас тоже есть в кресте склонностей Пороки, такие как Гордыня и Уныние. То, что брат Фанж сам попытался бороться с демоном, дабы проверить свою правоту, говорит о Гордыне – за нее и зацепился сильный демон. Например, сам предложил брату Фанжу померяться с ним силами, и тот принял вызов, – впустил демона в себя, но, конечно, проиграл битву, потерял веру – и его постигла участь всех одержимых: он стал пытаться тушить своего демона блудом, низменным счастьем и Пороками. По-другому быть не могло…

– А почему демону нужно согласие? Почему, раз он такой сильный, сам не может жечь всех вокруг?

– Душа – это живая сущность. Защищая себя, она прячется от демона в плоть, а Огонь через Землю пройти не может. Давая согласие, душа больше не прячется от огня. Колдовскими ритуалами можно заставить демона служить человеку, привязать его к своей плоти, выпуская чуть-чуть Воздуха для него, как бы подкидывая веток с дерева души, чтобы он не ушел, но рано или поздно такие «полезные» демоны получают душу полностью или то, что от нее осталось. Колдовство – это сделка между человеком и демоном, хотя первый может даже не догадываться о том, что за его душой придут, поэтому ведьмы или колдуны так опасны – они получают себе силы демона, а вместо своей души отдают ему души обманутых. Ведьм и колдунов огонь едва опаляет и перекидывается на других, но возвращается к ним после того, как сжег обманутого человека – вот им и нужно отдавать нечистой силе новые души. Из-за этого они якобы помогают людям, делая привороты и исполняя прочие мечтания.

– Тогда хорошо, что я колдунов и ведьм не люблю так же, как священников, – усмехнулся Рагнер. – И близко с ними ни разу не общался. Для меня вы все – одна братия, только наряды разные.

– Вы не сильно ошибаетесь, герцог Раннор, – с улыбкой кивнул брат Амадей. – Ведьмами и колдунами могут быть особенные люди, близкие к стихии Огня, то есть с высшей точкой горячести и сухости в гуморе.

– А такие как я? С высшей точкой сухости и холода?

– Вы сильная Земля… – задумчиво проговорил брат Амадей. – Точно сказать могу только одно: колдун из вас получится хуже некуда, зато выйдет успешный обдувала.

Рагнер широко улыбнулся, сверкнув зубами.

– Гонители демонов, – продолжал праведник, – тоже всегда имеют высшую точку сухости и горячести в гуморе. Они – сильный Огонь, как ведьмы или колдуны, поскольку обладают даром притягивать стихию Огня лучше других. Таким и был брат Фанж. Мне сейчас кажется, – задумался праведник, – что он вовсе не желал возвращаться в мир, думал, что его отправят на острова, но… Возможно, он даже желал сгореть в Божьем Огне… А вышли чудеса, которые его не радовали и разочаровывали в вере. Должно быть, ему достался неимоверно сильный демон, очень-очень сильный… как объятый пламенем лес – ведь эти чудеса не кто иной, как демон, и устроил. А сейчас этот сильный демон до сих пор где-то в нашем мире… сжигает новые души, всё ярче и ярче горит…

– А что же Бог? Он почему не вмешивается и не тушит демонов или огонь от них?

– Бога мы не можем, как вы знаете, понять своим разумом, герцог Раннор. Бог – это нечто такое, что имеет в себе сразу четыре стихии, и он не борется с демонами. Для борьбы с ними у людей есть вера. Душу воистину верующего человека демон не сможет получить, поскольку, как я уже говорил, любовь такого рода возвышенна – вера, что дождь, какой проливается только на душу и не топит плоть. Этот дождь Бог и дарит. К праведным людям, достигшим при жизни четырех Добродетелей, являются ангелы с пророчествами, как и к одержимым. Кроме того, ангелы хранят плоть младенцев, для которых уготованы особые Божии замыслы, а таких всего шесть видов: царственный, воинский, творческий, мученический, проповеднический и тайный. Так что Бог тоже посылает к нам своих крылатых слуг, но ангелы заботятся лишь о плоти человека – не дают ей погибнуть. Огонь они потушить не могут, потому что сами тоже Воздух, как и душа. Ангелы подобны деревьям, только не берущим сок из земли, как души, а напротив – питающим землю, то есть нашу плоть. Так они спасают младенцев, пока их плоть не окрепла и в нее не попала душа. Ангелы могут спасти и взрослого человека, если важный Божий замысел не исполнен, но лишь его плоть. Демон же способен сжечь ангела вместе с душой одержимого, поэтому Наш Господь крайне редко посылает их на помощь взрослым людям. Возможно, ангелов уже давно не тридцать шесть… вот они и редко помогают нам.

– А Дьявол? Он кто таков?

– Дьявола мы тоже не можем до конца уразуметь. Даже над толкованием этого слова существуют споры. Бог – это нечто одновременно твердое и воздушное, огненное и водное. Это начало созидающих сил, а есть начало разрушающих – это Дьявол. Он по своей сути похож на Бога, тоже состоит из четырех стихий, но одновременно полная ему противоположность. Вражда, Пороки и демоны – от Дьявола; Добродетели, ангелы и любовь – от Бога. Очень грубое сравнение, но скажу так: Бог и Дьявол, оба вместе, то спокойствие, то буря – дождь, молнии, вихрь и взметающаяся земля. Случалось видеть пожар при дожде? Вот это и есть наш мир – он и горит, и мокнет. Никогда не знаешь, потушит ли дождь пожар или ливень иссякнет раньше, чем огонь. И раз родился Божий Сын, то однажды родится сын Дьявола, чтобы разрушить веру и уничтожить наш мир.

Мужчины немного помолчали. Рагнер о чем-то задумался, а затем встряхнул головой.

– Так это всё бред про рвы Ада? – улыбнулся он. – И нет страшного красного Дьявола с вилами?

– Вовсе нет, это не бред, – не смутился священник. – Рай или Ад – это то, как видит человеческая душа свое существование без плоти, – у души столь же несовершенные глаза, как и у человеческого тела. Порочная душа – слишком влажная, поэтому ее ждет жаркий Ад и страдания, чтобы она исцелилась, вновь стала воздушной. Разуверившаяся душа, напротив, иссохла без дождя, поэтому она, как хворост, сгорает в Пекле, после чего становится противоположностью Божьему свету. Описания Ада и Рая оставил первый Божий Сын в Святой Книге. В его знании сомневаться не приходится. Внешности ни Дьявола, ни Бога он не описывал, так что красный здоровяк с вилами – это вымысел мистерий Меркуриалия, так же как и бородатый старик в образе Бога. Вымысел, основанный на том, что Бог создал людей по своему подобию из четырех стихий, однако лицедеи делают наоборот – создают образ Нашего Господа по подобию людей. Если бы вы чаще бывали в храмах, герцог Раннор, то знали бы, что перед мистериями проповедники разъясняют это прихожанам. Наш Создатель внешне вовсе не человек – у него вообще нет плоти. У Дьявола тоже. В остальном лицедеи показывают Ад и Рай довольно точно.

– Но доподлинно ты не знаешь.

– Никто не знает. Этого и не требуется, надо верить, и всё, – это есть вера, ведущая к Любви и к спасению души, а в конечном итоге к спасению мира – так прежде потухнет пожар, а после прекратится и дождь. Излишние знание только вредит людям – вот почему часть его тайная и ее изучают исключительно священники, обладающие совершенным разумом. Остальные должны просто веровать.

– На всё-то у тебя есть объяснения! – скривил рот Рагнер. – Надо верить – и всё тут! Очень удобно придумано…

– А вы попробуйте, герцог Раннор, – ласково улыбался ему брат Амадей. – Допустите то, что вам не всё известно, что вы заблуждаетесь. Скажем, когда-то давно вы свернули с пути и идете дальше и дальше к пустыне, вместо того чтобы идти к побережью. Хотя бы остановитесь и проверьте: верен ли ваш путь.

– Может, ты и прав, – неохотно согласился герцог. – Может, я сошел с ума и всё еще иду по пустыне Сольтеля, питаюсь кровью стервятников и ухожу дальше от моря… Но то же самое я и о тебе могу сказать. Вдруг и ты идешь неверным путем? Сам-то давно оглядывался? Тебе тоже, как по мне, не поздно меняться, но нет! Ты пойдешь на Божий Суд и там погибнешь! Ты, похоже, еще дальше меня зашел в пустыню, раз скоро изжаришься только за то, что жив остался, а не умер на этой самой чертовой скамье!

– Жизнь плоти – тлен, пыль, песчинка, – и глупо ее жалеть, – невозмутимо ответил праведник. – Нужно заботиться о жизни души. Если она не достигла высот Бога, то я вновь возрожусь в младенце, так стоит ли…

Брат Амадей не договорил – откуда-то с улицы, из-за высокой ограды, раздался женский голос, зовущий его по имени. Праведник встрепенулся, изменился в лице и стал приглаживать неровную, черную бородку руками.

– Она? – широко улыбнулся Рагнер.

– Она, она… Как я выгляжу? – забеспокоился брат Амадей.

– Как бородатое трепло в рясе. Плоть его тлен и пыль… Пока ты тут свои песчинки вылизываешь, она уйдет!

Брат Амадей, поморщившись от боли, привстал и закричал:

– Сестра Марлена, я в саду!

– Врата храма заперты! – донесся повелевший девичий голос.

– Сейчас откроем! – оживляясь сильнее, крикнул праведник.

Рагнер, ухмыляясь и мотая головой, пошел в молитвенную залу под тремя шатрами. Свет рассеянными лучами проникал сквозь узкие, вытянутые, витражные окна-бойницы за ложами, поэтому утром и днем здесь царил легкий полумрак. Отпирая засов ворот, «послушник» сделал скучное лицо и сильнее надвинул на глаза капюшон.

– Брат Амадей! – залетела красивая и светлая Марлена, одетая в синее платье и большой белый чепец.

Тут же она отошла на шаг назад, понимая, что перед ней незнакомец.

– Здравствуйте, брат… – произнесла Марлена, всматриваясь в лицо под капюшоном. – Я думала, брат Амадей здесь один, и принесла ему немного угощений, – выставила она перед собой корзинку.

Рагнер не надел нагрудной таблички, поэтому показал ей жестом пройти внутрь, после чего задвинул засов на вратах. Марлена недоверчиво посматривала на его высокую, плечистую фигуру, но когда «послушник» пошел по проходу между скамьями, она последовала рядом.

– На вратах табличка, что храм закрыт. Что это значит? – спрашивала она, пытаясь вглядеться под капюшон Рагнера. – Что будет с братом Амадеем? Я разговаривала с Его Преосвященством, и он сказал, что брат Амадей более не может принимать прихожан. Что это значит? Прошу ответьте, а то я боюсь, что брат Амадей станет меня успокаивать и не откроет всей правды. Что же вы молчите?

Рагнер не выдержал, остановился и постарался объяснить ей жестами свой обет молчания – для этого он приложил палец к губам и поднял лицо. Марлена вскрикнула, уронила корзинку и со всей мочи, громко стуча подошвами деревянных сандалий, бросилась к порогу храма. Мужчина нагнал ее у самых врат, схватил и зажал ей рукой рот. Молодая женщина пыталась кричать, пинаться и изворачиваться, пока ряженый священник оттаскивал ее от спасительного выхода.

– Не надо орать, – прошептал Рагнер Марлене на ухо. – Я ничего вам не сделаю. Монах ждет вас в саду. Я сейчас вас туда отволоку… Черт! – вскрикнул он и выругался по-лодэтски, когда Марлена умудрилась укусить его за руку. – Сама напросилась!

Без церемоний обхватив Марлену со спины, за талию и под руку, Рагнер поднял ее почти горизонтально к земле. Деревянные сандалии гулко свалились на пол опустевшего храма. Закрывая своей пленнице рот и вжимая ее затылок в свое плечо, Лодэтский Дьявол быстро понес Марлену, обезумевшую от ужаса, по молитвенной зале к двери в сад, какую он с шумом распахнул ногой, а затем направился к кладбищу. Так он и появился в розовом саду перед братом Амадеем – с мычавшей и отчаянно дергавшей ногами в воздухе возлюбленной праведника, уверенной, что ее намереваются принести в жертву демонам у уже оскверненных могил брата и отца – собираются зарыть заживо в землю, как в ее кошмарах. Среди взметавшейся синей юбки и белой сорочки мелькали белые ножки в чулках, серые башмачки, порой даже черные подвязки чулок у коленей. Кроме бесполезного перебирания ногами, Марлена вполне успешно била своего похитителя кулачками везде, где могла достать, и тот едва успевал отворачивать лицо, подставляя под удары голову. Брат Амадей позабыл и про искалеченные ступни, и про раненый бок: поднимая палку впереди себя, будто меч, он ринулся из-за кипарисов на Рагнера.

– Немедленно оставь ее! – вскричал он.

– С удовольствием! – опустил Рагнер «жертву» на землю и оттолкнул ее к священнику.

Марлена испуганно подалась в объятия своего друга, а Рагнер, кривя лицо, стал растирать левый бок, куда его «наколотила» Марлена.

– Я пойду туда, – согнул он руку и указал большим пальцем на дверь храма позади себя. – Там как раз появилось что-то повкуснее, чем сырое яйцо и вода.

– Вам нельзя это кушать! – позабыв о страхе, возмутилась Марлена. – Это я не для вас принесла, а для брата Амадея! Не смейте это пробовать!

– Ты точно подруга Маргариты, – проворчал Рагнер. – Она тоже мне поначалу еду жадничала. Хорошо, раз так, пойду возьму табличку и коробку. Через минуты три меня здесь не будет.

Оглядываясь, он стал удаляться к кельям, а брат Амадей заботливо поправил чепец у лица Марлены.

– Испугалась? – ласково спросил праведник (от близости к возлюбленной он позабыл добавить правильное обращение к прихожанке).

– Испугалась, – тихо ответила Марлена, осознавая, что ее крепко обнимает брат Амадей. – Что он здесь делает?

– Пытается вернуть сестру Маргариту, что же еще? – неохотно разомкнул руки тот.

– Но как можно ему помогать? – изумленно смотрели небесно-голубые глаза, и от этого взгляда у священника закружилась голова. – Маргарита замужем. Я от кого угодно ожидала подобного, только не от вас. И вы помогаете… Ему?! Помогаете Лодэтскому Дьяволу?!

Невдалеке, по розовому саду, вздымая полы рясы, широким шагом прошел Рагнер. Под мышкой он нес ящик для пожертвований. Не останавливаясь, Лодэтский Дьявол хитро улыбнулся, блеснув в солнечном свете зубами, подмигнул гостье, после чего натянул на голову капюшон и скрылся за дверью храма. Марлена с молчаливым негодованием и требованием объяснений уставилась на брата Амадея.

– Сестра Марлена, мне не очень удобно так беседовать, – проговорил брат Амадей привычным тоном духовника и указал на перебинтованные пальцы ног. – Прошу, сестра, присядем.

Марлена пошла с ним, пытаясь поддерживать его за свободную руку, но он вежливо отказался.

– От всего сердца благодарю, но не надо, сестра, – так я чувствую себя подлинным стариком.

Брат Амадей, опираясь на палку, старался сесть на скамью ровно, чтобы выглядеть лучше перед Марленой, но едва начал опускаться, как скривил лицо и шумно упал на сиденье.

– Брат Амадей! – охнула молодая женщина и присела рядом.

– Не беспокойся, сестра, я вполне здоров, – улыбнулся он ей и замолчал, подбирая слова. – Да, я помогаю герцогу Раннору и сестре Маргарите… Постараюсь объяснить, хотя это будет непросто. Если бы ты, сестра, пришла вчера, то я бы ясно выразил свои мысли. Но сейчас всё в моей душе перемешалось, и я уже ни в чем не уверен. Многое сейчас находится под сомнением – и я пока не знаю, что останется прежним, а что поменяется навсегда. Ты разговаривала с сестрой Маргаритой о нем, о герцоге Ранноре?

– Да, два раза. Она, как околдованная, находится в плену сладострастия и не желает слушать меня. Говорит, что ждет, когда он спасет ее от законного супруга, готова бежать с ним и открыто жить во грехе. И в этом вы ему помогаете?! А как же дети? Будут преступнорожденными? А клятва перед Богом в верности супругу? Прелюбодеяние – это же тяжкое преступление!

– А что сестра Маргарита говорит о Совиннаке?

– Что разлюбила, – неохотно призналась Марлена. – Что предпочитает Ад после смерти, чем жить с ним, как в Аду.

– Здесь я с ней согласен… – думая о своем, тихо сказал брат Амадей.

– Как можно быть с ней в этом согласным?! Для чего тогда клятвы в храме у алтаря? А как же две соединенные руки, что цепи?.. и скрепляются, словно замком, и закрываются поцелуем? И Бог хранит этот ключ?!

Брат Амадей был бы рад рассказать Марлене о том, что Маргарита свободна перед Богом и законом, но из опасения за жизнь любимой был вынужден молчать.

– Сестра Марлена, – задумчиво проговорил он. – Вдруг всё не совсем так, как кажется? Вдруг… ты и я однажды заблудились в сути веры, морали и добра, и мы идем не к побережью, а вглубь пустыни, – не нашел ничего лучшего праведник, как повторить свои недавние слова. – Может быть, настало время остановиться и оглядеться – правилен ли наш путь. Возможно, любовь двух людей всё же окажется сильнее цепей супружества, и они их разорвут, чтобы быть вместе. Почему герцог Раннор должен делать несчастными себя и свою супругу, а от той, которую он любит, он должен отречься? Или благо, что сестра Маргарита обязана продолжать союз с нелюбимым человеком, обрекая свою душу на пытку и живя во вражде? Цепи… Цепи супружества не должны превратиться в цепи рабства – если Богу будет угодно, то любые цепи порвутся… Я не могу тебе всего рассказать, но прошу мне верить. Помоги герцогу Раннору и сестре Маргарите, – взял изумленную девушку за руку брат Амадей. – У нас больше нет никого за замковыми стенами, кроме тебя. Ты должна поверить мне и встать на нашу сторону. Должна помочь сестре Маргарите бежать оттуда и как можно быстрее. Совиннак не простит ей измены, что бы он ни говорил, – их дальнейшая жизнь и впрямь станет адом. Так зачем ее продолжать? Ты хочешь, чтобы сестра Маргарита в конце концов отравилась, как первая жена Совиннака?

– Нет, конечно нет, – разволновалась Марлена. – Но это всё так неправильно! Поверить не могу в то, что слышу! Да еще от вас, брат Амадей! И почему именно он? Лодэтский Дьявол?!

– Она любит его, а он ее. Разве не доказательство его любви то, что он не бежал, а вернулся за ней туда, где его сразу казнят, если узнают и схватят? Так не поступают, если не любят по-настоящему. Я понимаю, что это прозвучит странно, – нежно говорил брат Амадей, – но я видел свечение над головой герцога Раннора, а когда снова открыл глаза, то видел сестру Маргариту – всю в лучах света… и еще я узрел зло… Поразмыслив, я понял, что мне было послано видение свыше – я должен помочь им и в первую очередь сестре Маргарите – это мой путь к Богу… помочь им быть вместе. Они подходят друг другу: их страсть, их похоть, уже обратилась в земную любовь, и наверняка, по прошествии лет, обратится в духовную связь. Потому что у них двоих, недолюбленных и рано осиротевших, было множество нерастраченной любви, какую они копили да и выплеснули друг на друга – и теперь плавают в этом море. Утонут или научатся плавать – это уже не моя забота. Но я должен помочь им не потеряться насовсем в буре, что сейчас неистовствует. Помоги и ты им, сестра Марлена, прошу…

– Нет, – поднялась со скамьи Марлена. – Я не могу помочь. Я понимаю, о чем вы говорите, брат Амадей, но мне видений со свечением не было, скорее наоборот… И я даже согласна, что это горько: жить и мучиться, любя другого, но… Но тогда я предам всё, во что верила с детства… Предам веру! И так я хоть куда-то иду по пустыне, а когда оглянусь, то пойму, что давно заблудилась, но от этого мне станет лишь хуже: куда идти я всё равно не знаю. Я… Я просто тогда перестану понимать: зачем и я живу так, как живу!

– Сестра Марлена, – опираясь на палку, тоже встал праведник, – ты о чем?

Марлена раскраснелась от негодования и смущения. Она строго посмотрела на священника, оттянула вниз идеально сидевшее на ее фигуре платье и сказала:

– Мне пора уходить. Я ненадолго вышла из дома. Наверно, – опустила она глаза, – я никогда более не приду. Прощайте, брат Амадей.

– Сестра Марлена, не стоит так поспешно… – занервничал священник. – Ты всегда можешь прийти ко мне как к другу, неважно, поможешь ты сестре Маргарите или нет.

– Прощайте, – повторила Марлена, поклонилась и резко вышла за кипарисы – направилась через розовый сад к дверям храма.

Внутри молитвенной залы, под шатром Юпитера, она увидела свою корзинку, какую Рагнер поднял с пола и поставил на скамью. Забота о таком пустяке от самого Лодэтского Дьявола ее немного тронула: она считала, что он или пройдет мимо, или даже пнет корзинку. Марлена развернула салфетку и увидела, что герцог Раннор ничего из корзинки не взял – он просто поставил на скамью ее подарок праведнику, чтобы тот не валялся на полу. Это показалось человеческим поступком, не злым, не дьявольским. Даже деревянные сандалии аккуратно дожидались свою хозяйку у порога, но сделав пару шагов к ним, Марлена вернулась к корзинке и взяла ее в руки. Тихо отворив дверь в сад, она прокралась к кипарисам. Брат Амадей сидел на скамье, спиной к ней, и не шевелился. Молодая женщина немного постояла, спрятавшись за деревьями и не решаясь подойти, после опустила свой гостинец на землю и так же крадучись удалилась. Если бы она глянула на лицо брата Амадея, то увидела бы на нем выражение муки, страдания и отчаяния, а не бесконечной доброты, каким его знала.

________________

Маленькому домику Марлены ладикэйцы урона не нанесли, но огород пришел в негодность – все посадки или засохли, или их попортили, так что дел по хозяйству у нее едва находилось. Возвратившись из храма Благодарения, она вспомнила, как вчера ее супруг залетел в гостиную и первым делом бросился к тутовой наливке. Его всего трясло от бешенства, потому что Ортлиб Совиннак, без одного дня барон Нолаонт, зазнался: демонстрировал свое превосходство перед приятелем и вел себя крайне холодно. Огю клялся жене, что причин для такого отношения у бывшего градоначальника не могло и существовать. Чтобы хоть немного развеселить мужа, Марлена решила состряпать затейливое блюдо для обеда и принялась фаршировать мясом с зеленью утиную кожу.

После того как набитая ароматной начинкой уточка отправилась в глубокой сковороде на огонь, Марлена снова стала вспоминать утренний разговор с братом Амадеем и его возмутительную просьбу о помощи. То, что она сразу же не донесла властям о прибежище Лодэтского Дьявола, объяснялось ее привычкой взвешенно принимать решения и боязнью навредить брату Амадею. Маргариту она, конечно, тоже искренне жалела, но как грешницу, чей юный разум не смог совладать с порочной склонностью ее плоти к Любодеянию.

«Если даже такого разумного и чистого человека, как брат Амадей, – думала Марлена, – Лодэтскому Дьяволу удалось сбить с праведного пути и убедить помогать в преступлении против Бога и закона, то чего ждать от глупенькой девушки? Хотя то, что этот варвар ищет Маргариту, подвергая свою жизнь опасности, это… походит на благородное деяние, пусть даже грешное и преступное. И что же мне делать? Рассказать, где скрывается Лодэтский Дьявол, чтобы его покарали за все злодеяния? Или же смолчать и продолжить покрывать его вместе с братом Амадеем? Быть может, было бы лучше спасти брата Амадея от пагубного влияния, что заимел над ним Рагнер Раннор… Вдруг еще не поздно? Герцог Альдриан не вправе причинить вред священнику, а значит, брату Амадею ничего не грозит…»

От дальнейших размышлений Марлену избавил звонок колокольчика у входной двери. Глянув в ромбовидную прорезь, девушка увидела ни много ни мало – проводника Божьего воинского замысла – героя Меридеи и полководца Лиисема, старика барона Тернти́вонта – своего докучливого поклонника. Два года назад, на торжестве по случаю тридцать четвертого дня рождения герцога Альдриана, Марлена познакомилась с этим человеком простого происхождения и прямого нрава, который чувствовал себя неуютно при дворе, но терпел чуждый ему уклад ради молодой супруги. С тех пор барон изъявлял готовность стать рыцарем Марлены и наносил незваные визиты в ее дом, пользуясь тем, что героя Меридеи везде ждало гостеприимство.

«Сами звезды послали мне его на порог, чтобы рассказать о Лодэтском Дьяволе», – решила Марлена и с улыбкой открыла дверь.

Придерживая длинную седую бороду, старый, толстый барон галантно поклонился красавице с рукой у сердца, нисколько не опечалившись тем, что и в этот раз не получил руки для поцелуя: Марлена только присела и склонила голову.

– Зашел узнать, не пострадал ли ваш дом, очаровательная госпожа Шотно, – сказал барон Фоль Тернтивонт, проходя в гостиную.

– Совсем мало чего украли или сломали, Ваша Милость – почтительно отвечала Марлена. – Мы спрятали или вывезли все ценности. Огород разрушен сильнее прочего, зато на следующий год я знаю, чем заняться с удвоенным усердием.

Толстый барон Тернтивонт плюхнулся на скамью и, разгибая больные колени, нарочно звякнул золотыми шпорами с меридианской звездой. Ему уже исполнилось семьдесят два, но живые маленькие глазки, будто темные паучки посреди паутины морщин, с юношеским задором бегали по фигуре и лицу Марлены, смущая ее, благочестивую меридианку и порядочную жену. Барон Тернтивонт никогда не позволял себе лишнего, но и не таился, когда видел перед собой красавицу: он по привычке обхаживал дам и старался их обворожить, словно всё еще оставался рыцарем в возрасте Благодарения и в зените геройской славы после победы над королем Иваром VIII и его сыном, будущим королем Иваром IX. После второй своей победы над королем Ладикэ, Фоль Тернтивонт жаждал поклонения от восхищенных его доблестью прелестниц, но двор герцога Альдриана еще не собрался в замке, а сам правитель Лиисема не торопился возвращаться из южных земель, открыв там для себя новые развлечения. Таким образом, заскучавший барон решил штурмовать сердце прекрасной супруги управителя замка.

Пока Марлена подбирала нужные слова для своего рассказа, барон Тернтивонт вспомнил об оказанной им услуге и похвастался, что приказал удовлетворить просьбу Огю Шотно и наградил ее брата длительной побывкой, дабы тот смог стать отцом и продолжить род. О неожиданной и странной смерти Иама барон ничего не знал.

– Мой супруг просил вас дать побывку моему брату? – изумилась Марлена. – Простите, Ваша Милость, не можете ли вы ошибаться?

– Прелестная госпожа Шотно, голова у меня отлично всё помнит, смею вас заверить. Он лично в руки вручил моему посыльному письмо с таким прошением, и я полагал, что это были ваши пожелания, кои я поспешил исполнить, – потирал белесые усы и густую бороду барон. – Надеюсь, ваш братец сейчас играет со своим мальчонкой? Или девчушка первой удалась?

– Мой брат не добрался до Элладанна, Ваша Милость. Был убит около пивной в Нонанданне, а его супруга стала женой господина Совиннака всего через полторы восьмиды.

Проговорив эти слова, Марлена увидела цепь событий, связывающую не только Иама, Маргариту и Ортлиба Совиннака, но еще и ее мужа, Огю Шотно. Подозрение было настолько ужасающим, что она больше не слушала речей барона Тернтивонта и его соболезнований, забыла она и о Лодэтском Дьяволе. Марлена вспомнила внезапную щедрость Огю, когда тот захотел подарить Маргарите новое платье, да непременно из лавки Гиора Себесро. И вспомнила непростой разговор, когда она просила мужа позволить Маргарите остаться после рождения ребенка – и просила она об этом незадолго до того, как Огю обеспокоился побывкой для Иама, но оставил свои хлопоты в тайне.

– Ортлиб Совиннак – великий ум, – говорил барон Тернтивонт. – Он мыслит широко, знает, где и какие силы расставить: где нужен шум, а где тишина, где нужно войско, а где лазутчики, когда стоит нападать, а когда пережидать. Если бы между мной и им не мешался граф Помононт, то мы бы раньше добились победы, я уверен. Герцог Альдриан ныне восхваляет этого человека, столько лет недооцененного в полной мере его заслуг. После нашего отступления из Нонанданна, не скрою, я был готов сдаться – и тут он нашел меня и убедил довериться его дерзкому плану. Терять нам было нечего – и дерзость оправдала себя. Ладикэйцы оказались в городе, как в ловушке, а король Ивар – в западне замка. Кто знает, завершилось бы всё, погибни король Ладикэ. Сыновья могли пойти мстить за отца. Но теперь он наш пленник и вскоре подпишет унизительный для себя мирный договор. Думаю, он потеряет остров Утта, что так удачно располагается между двумя морями и четырьмя странами. Мы вернем себе даже больше, чем потеряли. Скоро будет новая военная кампания: все города на Лани, что завоевали ладикэйцы, – всё станет Лиисемом. В том числе и стольный град Бренноданн, и кантон Сиренгидия. А дальше… Если заполучим громовое оружие Лодэтского Дьявола, то… Планы у Ортлиба Совиннака, барона Нолаонта, весьма великие…

Барон Тернтивонт, который хотел выглядеть в глазах Марлены искушенным в высших сферах власти человеком, еще долго рассуждал о грандиозном будущем королевства Лиисем, богатого, процветающего и сильного. Орензе, если она останется, он отвел под столицу Идерданн и небольшой клочок Мартинзы: все остальные земли отдал королю Альдриану I. Марлена, позабыв о жарившейся утке, делала вид, что внимательно слушает, и кивала в ответ. Так продолжалось до прихода Огю Шотно. Попрощавшись и высказав пожелание видеть Марлену на больших торжествах в Меркуриалий, барон Тернтивонт удалился, а Марлена ушла в обеденную.

Когда тарелки, бокалы и приборы заняли привычные места на столе, Марлена сняла сковороду с огня и тихонько засмеялась, увидав, что снизу ее блюдо подгорело, сверху же осталось сырым. Она так и выставила его на стол, после перекрестилась и вошла в гостиную, где Огю баловал себя уже вторым бокалом тутовой наливки. Он захмелел; полулежал на скамье, подложив под прямую спину пару подушек, и с наслаждением вдыхал ароматный воздух из обеденной залы.

– Огю, – села рядом с мужем Марлена и посмотрела ему в глаза. – Барон Тернтивонт рассказал о письме, в каком ты просил дать Иаму долгую побывку. Я удивлена…

Страдальческое лицо Огю Шотно никак не изменилось, но Марлена почему-то знала, что он ей солжет.

– Да, ведь ты хотела, чтобы у него и нашей бывшей сестры родился малыш и жил здесь с нами, – безмятежно говорил Огю давно придуманные объяснения. – Я сделал это из любви к тебе, бесценная. Твои просьбы убедили меня, в конце концов. А не сказал я тебе… – поцеловал он руку жены. – Потому что хотел признаться позднее, когда Иам был бы уже здесь, на праздновании твоего дня рождения. Признаться о своем подарке тебе. Но, – тяжело вздохнул он и снова испил из бокала. – Бередить тебе раны я не желал, вот и молчал…

– Это очень благородно. И рвение в помощи Иаму, и твоя скромность…

Огю Шотно улыбнулся и постарался привлечь ее к своей груди, но Марлена отстранилась и встала.

– Пойдем обедать. Я завтра навещу Маргариту и обязательно ей это расскажу – пусть она тоже восхитится высотой твоей души.

Огю чуть напрягся, и его улыбка стала фальшивой.

– И, конечно, я попрошу передать это ее супругу, – возвышаясь над полулежащим мужем, говорила Марлена. – Может, ваши отношения с Совиннаком наладятся, когда она поведает ему о твоем благородстве.

– Нет, не надо, – едва заметно занервничал Огю. – Ему этого знать не нужно, да и твоей подруге тоже. Ни к чему хвастаться подобным. Прошу тебя, молчи. Это унизительно для меня – искать именно сейчас его расположения.

– Унизительно?! – не выдержав, вскричала Марлена. – Тебя подобное никогда до этого не унижало. Унизительно то, что ты мне лжешь! Обманываешь меня, когда речь идет об убийстве моего родного брата!

Огю подскочил со скамьи и попытался ее обнять, но Марлена отпрыгнула от него.

– Говори немедленно мне правду! – потребовала она. – Совиннак убил Иама? Если солжешь – уйду в ту же минуту отсюда и никогда не вернусь!

Огю Шотно с подлинным страданием глядел на нее, понимая, что и впрямь теряет свою любимую – своего единственного дорогого человека.

– Я не знаю точно, – уклончиво ответил он, – но боюсь, что это так.

– Как ты в этом замешан? – жестко спрашивала Марлена, сурово сводя брови на своем ангельском лице.

– Лишь это письмо, клянусь, – упал перед ней на колени Огю. – Я не думал о таких последствиях…

– Тогда почему ты не хочешь, чтобы об этом письме узнал Совиннак? Что такого, если он узнает? Разозлится, да? Потому что ты играл им? Он поймет, что был используемым тобой?

Огю Шотно обнял колени жены.

– Я не смогу жить без тебя, – шептал он. – Прости меня… Я лишь письмо написал – я не мог знать, что сделает Совиннак. Он мог поступить как угодно. Поступить так, если бы вовсе не было того письма. Как только он влюбился, то ждал гибели твоего брата на войне. И даже жертвовал храму, чтобы Бог его услышал. Я старался его образумить, но тщетно! Участь твоего брата решилась еще до моего письма – он бы не вернулся живым в Элладанн…

– Тогда зачем ты писал это письмо?! – закричала Марлена.

Она справилась с собой и строго сказала:

– Встань, Огю. Иди в обеденную – там тебя ждет горелая и сырая утка. Сам уберешь со стола и расставишь посуду. Я пойду в спальню – не приходи туда, пока я тебя не приглашу. Возможно, это не случится никогда. Я пока не знаю, как будет дальше, но если ты расстроишь меня сильнее, то я уйду от тебя в монастырь. Так я хотела сделать, если ты не помнишь, пока брат Амадей не убедил меня ответить согласием на твое предложение о супружестве. Это всё, – начала она отходить к передней и лестнице наверх. – Приятной трапезы.

________________

Утром следующего дня Марлена всё же решила навестить Маргариту. Герцога Альдриана ожидали уже к полудню, и замок наводняла суета – юноши бегали туда-сюда по лестницам с поручениями, покоевые прислужницы донимали Огю Шотно, требуя выдать новые шелка для стен и ночные вазоны взамен разбитых ладикэйцами, а тот, и так находясь в прескверном настроении, едва не выл и грубил им в ответ.

Будущая баронесса Нолаонт занимала последний, третий этаж одной из башен замка, откуда был единственный выход – вниз по винтовой лестнице, к покоям Енриити. Дочь Ортлиба Совиннака проживала в той же синей спальне, в какой зимой закрыли Маргариту. Там же, на втором этаже, через проход, размещались просторные покои Ортлиба Совиннака, а в проходе виднелось еще пять дверей – в этих спальнях, помимо слуг, поселили Диану Монаро и Филиппа. Подросток горячо радовался и тому, что он в замке, и тому, что у него появилось два дорогих наряда, и тому, что его важный брат по сестре объясняет ему премудрости Культуры при дворе герцога Лиисемского. Енриити тоже не скрывала своего счастья – окрыленная, она готовилась к скорому торжеству, где мечтала танцевать с бароном Арлотом Иберннаком, а пока развлекла себя тем, что кокетничала с Гюсом Аразаком, которого знала лет с десяти. Тот постоянно торчал около покоев Енриити, но по другой причине. Кудрявая «нимфа» Марили пока не вышла замуж за аристократа, а стала покоевой прислужницей Енриити. Из-за нее Гюс Аразак передумал сразу же бежать из Элладанна, решив еще немного задержаться в услужниках барона Нолаонта. В свободное время он не давал зеленоглазой красавице прохода. Марили, в свою очередь, не простила этого смуглого южанина и презрительней, чем прежде, отвергала его настойчивые ухаживания.

Именно Гюс Аразак проводил Марлену на третий этаж, в спальню Маргариты, обставленную в нежно-зеленых цветах. Он не ушел, а уселся с подушкой на пол, неподалеку от девушек.

– Не обращай на него внимания, – обняла Маргарита подругу. – Он останется и будет слушать всё, что мы говорим.

Марлена не знала, что больше ее удивило: присутствие соглядатая или то, как выглядела баронесса Нолаонт. Скромные, закрытые наряды, какие Ортлиб Совиннак предпочитал видеть на супруге, ушли в прошлое вместе с его прежним положением. Для встречи герцога Маргариту одели в изумрудного цвета платье с огромными вырезами на спине и груди, а ее волосы едва прикрывала сетка с массивным ободком: ныне барон Нолаонт желал хвастаться красотой своей женщины перед другими придворными и вызывать их зависть.

– Что это значит? – спросила Марлена, кивая на Гюса Аразака. – Почему он останется?

«Потому что я сейчас в плену у человека, которого все считают моим супругом, – чуть не ответила Маргарита. – И так будет продолжаться, пока он и впрямь не обвенчается со мной. Боится, что я попрошу помощи у тебя или брата Амадея или еще чего-нибудь сделаю».

– Ортлиб переживает за мою безопасность, – с хмурым лицом солгала Маргарита. – Еще весьма неспокойно – так он говорит. Лучше его спроси, если он появится.

– Платье у тебя такое… – пыталась найти слова Марлена. – Красивое… И открытое. Я тебя и не узнала бы.

– Платье, достойное баронессы Нолаонт, – безрадостно усмехнулась Маргарита.

Дамы сели на скамью, покрытую полосатым атласом, а Гюс, не вставая с подушки, передвинулся ближе, чтобы лучше их слышать. Из-за него беседа не складывалась: обменявшись общими фразами, подруги в неловкости замолчали.

– Могла бы ты навестить мою семью, – попросила Маргарита. – В зеленом доме, сразу за Судом. Хотелось бы знать: что с домом и как они там. Мой супруг говорит, чтобы я не тревожилась, но я тревожусь.

– Я сегодня же схожу туда, – согласилась Марлена, при этом думая, что и в храм Благодарения она обязательно заглянет.

Подруги еще немного поговорили, и Марлена покинула башню.

________________

После слов Марлены о том, что она больше не вернется, брат Амадей сник и потерял ко всему интерес. Рагнер нашел его вечером на той же скамье и заставил немного поесть. До полудня следующего дня праведник не выходил из своей кельи. Рагнер вынудил его отворить дверь угрозой, что сломает и ее. Брат Амадей снял засов, мрачно глянул на ведро с нагретой на солнце водой и безучастно упал на жесткую кровать.

– Поднимайся, монах, – потребовал Рагнер, ставя ведро на пол и доставая из прорехи рясы тонкий кинжал. – Будем тебя в надлежащий вид приводить. А то бородатый стал, на голове непорядок… Дамы этого не любят. Потом помоем тебя, а то уже воняешь на весь свой сад.

– Оставьте меня, – несчастным голосом говорил брат Амадей, пока Рагнер его поднимал и усаживал на кровати. – Незачем всё это…

– Как это незачем? – принялся намыливать его бороду Рагнер. – Я помню, как ты вылизывал себя, стоило ее голос услыхать. Придет снова – ахнет и вконец потеряет голову. Мужик ты красивый…

– Она больше не придет, – признался брат Амадей. – Так и сказала. Я ее разочаровал… Обманул ее ожидания как духовный наставник. Онасбежала!

– А корзинку занесла! – стал брить его лицо Рагнер. – Притихла за деревцем и любовалась, как ты слезы льешь. Значит, раз однажды вернулась, то еще придет.

– Вам нужно уходить. Она может рассказать о вас…

– Молчи, – предупредил Рагнер, медленно снимая густую поросль с лица брата Амадея. – А то клинок очень острый. Молчи и слушай. Я мало в дамах понимаю, но ты еще меньше. Всё, что я могу сказать, что и она в тебя влюблена. И, наверно, давно. Так что имей это в виду. А что до меня… Сдаст она меня, не сдаст, – какая разница? Без тебя, монах, меня всё равно поймают. Где мне прятаться? Рот раскрою, зубы покажу, – и к Ивару в гости. Как ты там болтал… На всё воля Божия – вот и проверим.

– Расскажите мне всё, – попросил брат Амадей, пока Рагнер вытирал кинжал. – О том, что вы говорили… О том, что видели за Линией Огня?

– Передумал идти на Божий Суд?

– Нет, не передумал. Я отправлюсь туда. Но хотел бы знать… Много думал и понял, что хотел бы знать прежде, чем там погибну.

– Дурак ты, монах, – снова начал брить подбородок праведника Рагнер. – Зачем тебе умирать? Ради чего? В Раю, похоже, жутко скучно, раз даже из Элизия души назад на землю бегут… Слушай, – посмотрел он в глаза священника, отрывая от его бороды кинжал, – поехали и ты со мной в Лодэнию. Язык ты знаешь… Скажем, что ты с острова Утта, имя тебе дадим нормальное, а то Амадей какой-то… Слащаво больно… То ли дело… Амадкварт? Амадрюварт! А? Звучит? Или Амадхухдамт? Как тебе? Или Хильдебрант, – засмеялся Рагнер, глядя на строгое, наполовину побритое лицо священника. – Было бы забавно… И красавицу твою с собой возьмем. Что ей тут без тебя делать?

Брат Амадей помотал головой, Рагнер же продолжил снимать густую поросль с его лица.

– Ты подумай, монах, не отказывайся сразу. Умереть всегда успеешь, а вот славно пожить – наука хитрая. Пнуть тебя из Экклесии, уже пнули. Что теряешь?

– Меня не пнули, – возразил брат Амадей. – Мне нельзя проповедовать, и всё. Я до сих пор священник: именной крест у меня не изъяли. Могу проводить все ритуалы и отпускать грехи. Конечно, – вздохнул он, – только в самом редчайшем случае. Если совсем никто меня заменить не может. В самом-самом редчайшем случае…

– Да… Вот в этом весь ваш брат в синей хабите. И свободы не дадут, и работать не позволят… – усмехнулся Рагнер.

– Герцог Раннор, – задумчиво отозвался брат Амадей. – О вас я тоже размышлял. Быть может, все ваши слова… Они опаснее, чем вы думаете. Вам надо срочно помириться с духовенством и больше не проявлять неуважения.

– Я не воюю с Экклесией. Упаси меня! – притворно вздрогнул герцог.

– Ваши мысли и то, что вы говорите… И что делаете… Я про Великое Возрождение. Да, за угрозу штурма в Главный Судный День, даже за штурм, случись он, вас нельзя отлучить от веры. Экклесии важно, чтобы меридианцы искренне помогали Божьему Сыну молитвой. Переодевание в послушника, представителя третьего сословия, тоже допустимо, но… Экклесия вам всё это припомнит – нет сомнений. И то, что вас боятся священники и вывозят сатурномеры из храмов, – это вам тоже припомнят. Страхи нового святотатства и вынужденные хлопоты, мягко говоря, вовсе не по душе духовенству. Оступитесь и… Разговоры о том, что вы были за Линией Огня, – этого будет достаточно для отлучения от веры. Не стоило вам говорить мне и того… про Святую Землю Мери́диан. Я же священник, борьба с ересью – мой долг, а вы меня едва знаете. Вам нужно лучше таиться, если еще не поздно.

Рагнер тяжело вздохнул.

– Прав ты… но и преувеличиваешь… Я одинокая оса, что бесполезно жужжит и грозит жалом, – бестолковое насекомое: ни меда с меня, ни воска, как сказал мой новый дедуля, лишь беспокойство и раздражение от шума… Я сам рад молчать. Так и стараюсь. Просто… прорывает иногда.

________________

И спустя три часа, в той же келье Рагнер и брат Амадей продолжали разговор. Праведник преобразился: стал чист, гладко выбрит, из-за чего разительно помолодел; длинные волосы падали на плечи сильванской рубахи, в какой он появился в Элладанне: Рагнер так увлекся приведением священника в надлежащий вид, что сам постирал его рясу, и она сушилась в саду. В келье-хранилище герцог Раннор обнаружил еще несколько подобных одеяний, но все они были не чище той рясы, что носил брат Амадей.

Чем больше рассказывал Рагнер обо всем, увиденном им за Линией Огня, тем сильнее в полумраке тесной комнатушки мрачнело лицо праведника. Он не спорил, но не спешил соглашаться. Рассказы Рагнера о жизни в Аомонии, звездном небе и описание карты, тем не менее были убедительными, и сколько ни пытался брат Амадей подловить его хитрыми вопросами – не смог уличить во лжи. По той карте выходило, что материков не четыре, а семь: три в их половине мира, три за Линией Огня, Сольтель лежал посередине. Благодаря Соолме Рагнер знал, что континент, откуда она родом, весь был заселен людьми с черной кожей; меридейцы же думали, что их родина – это центральная часть Сольтеля, заполненная непроходимыми лесами, о какой мало что знали: ей дали имя Мелания и называли темнокожих людей, изредка привозимых в Меридею, меланцами. О двух других материках за Линией Огня Рагнер ничего не мог сказать. Зато он поведал о величине Варварий, Южной и Северной: оба континента, если верить карте, раз в пять превосходили Меридею.

– Мой корабль имел немалую осадку, – говорил Рагнер. – Знаешь о Пасти Акулы? О куске Веммельских гор, что торчат рифами у восточного побережья Бронтаи? Очень опасное и длинное место – цепи островов на пути от Большой Чаши до Та́лахского моря и Сольтеля. Там столько кораблей полегло, что и не счесть. Мы чудом прошли там в первый раз: не пробили дна, но сели на мель – и только то, что прилив начался днем, а не ночью нас спасло. На обратном пути из Сольтеля я решил возвратиться не привычным для всех путем, а следуя карте, что видел в плену у безбожников. За год я выучил ее наизусть. Для этого надо было заплыть вглубь Талахского моря, ближе к Южной Варварии, а затем вглубь Большой Чаши. Никто в Меридее не знает точной карты тех мест – оказаться посреди огромного океана, не видеть побережья и не понимать, куда и на что тебя несет течение, – это куда опаснее, чем идти сквозь Пасть Акулы. Но я дерзнул – и та карта меня не подвела: мы обогнули чертовы рифы и вышли точно к острову Шогг, что в середине восточного побережья Бронтаи. Я еще не раз убеждался, что карта не лжет. Не знаю откуда, но безбожники осведомлены о нашем мире получше нас. Словом, убедившись в правдивости той карты, я уверился, что Мери́диан никак не в центре этой половины Гео – ни с запада на восток, ни с севера на юг. Но самое удивительное – это даже не карта. Соолма впоследствии мне много чего рассказала и объяснила, например, о верованиях людей из другой половины нашей Гео. Для нас они все безбожники, то есть никому не поклоняются, но чтят духов, своих предков, и знают не меньше сотни их имен. Те им помогают так же, как языческие боги. Безбожники, кстати, очень сильны во врачевании, ведь на Бога не надеются и молитвами тоже не лечатся. Даже восьмилетняя Соолма кое-чему научила моего друга Вьёна, который в самой Санделии учился на астролога. Ладно, не об этом… Вот лучше скажи мне: как, не зная о Боге, можно знать о бессмертии души? В Сольтеле мы находили таблички или записи прямо на теле людей… Думали, что это какая-то дьявольщина, но оказалось, это были записи имен предков, и всё. А еще более странно то, что сольтельцы становятся язычниками. Я думаю, они пришли из-за Линии Огня в Скорбном веке, но могу ошибаться… Знаю только то, что они говорят на схожем наречии с Аомонией и обычаи у них те же, и уклад, и верование в духов предков опять же… Вот только всё больше и больше из них поклоняются солнцу, ставят идолов, а за Линией Огня – по-прежнему нет. Будто не зря наш мир разделили… Будто кто-то смотрит: мы себя раньше уничтожим, если будем верить в Бога или нет. В Бога, который разит Божьим Огнем и какового боятся. Исправит ли нас угроза Конца Света или всё зря? Или мы неисправимые грешники, что, как по мне, больше походит на правду. А что если на самом деле нашей Гео не грозит столкновение светил? Почему Божий Сын записал, что за Линией Огня никого и ничего нет? Нарочно обманул или он не Божий Сын вовсе? И раз Мери́диан точно не в центре мира, то где еще нам лгут? Может, вся меридианская вера – это одна ложь? Я не знаю ответов и стараюсь не особо-то и задумываться, но… думаю иногда… А ты что скажешь?

– Не знаю, – ответил брат Амадей. – Мне нужно поразмыслить.

– Мысли, конечно… Лучше, если вслух, а то, может, через минуту за мной стража явится. Сожгут и меня, и тебя, а мы так ничего и не поймем… Я тоже, как ты, хочу знать, – выдохнул Рагнер, начиная раздражаться. – Ты пятнадцать с лишним лет чертово Богознание зря, что ли, зубрил? Совсем сказать нечего? Например, это вот – Огонь, а вот это – Вода! Или верить надо, и всё тут, даже если тебе лгут – на то она и вера!

– Мне сложно говорить с вами на равных, не обижайтесь, герцог Раннор, – пожал плечами праведник. – Я не могу открыть вам тайное знание.

– Ладно, ответь за себя. Вот скажи, почему ты талдычишь о любви ко всем и вся, но не против Священной войны? Разве это любовь, когда убиваешь и силой навязываешь свою веру? Бог, что же, вовсе не против? Воля Божия?

– Удивлен, что слышу подобные вопросы именно от вас, герцог Раннор, – задумчиво проговорил брат Амадей. – Да, Бог вовсе не против… Думаю, как мы пытаемся его понять, так и он нас. Всё что он видел – это то, как люди разных культур раз за разом уничтожали себя в войнах. Какой он еще мог сделать вывод? Раз нам так нравится воевать и убивать друг друга, то почему вера не должна распространяться войной, враждой и насилием? В убийствах и горестях на этом свете виноваты сами люди, а не Бог. Если бы он видел нас другими, то, возможно, мы бы жили иначе… Может быть, и вера была бы немного другой. В ней было бы еще больше любви… Что же до меня, то я не рад любым войнам, даже Священным. Я очень желаю, чтобы люди опомнились и прекратили убивать друг друга.

Рагнер махнул рукой и скривил лицо.

– Толку от твоего желания… Впрочем, может, ты и прав: мы, сами люди, виноваты в том, что живем по таким Божьим законам, по каким живем.

– Я верю, что законы и правила могут измениться, – грустно улыбнулся брат Амадей. – Или мы в очередной раз себя уничтожим. Единственный незыблемый закон вокруг нас – это то, что всё в этом мире конечно, и даже душа может сгореть в Пекле… Почему бы растению не жить вечно? Почему дерево, достигая своего предела, начинает умирать? Казалось бы, если есть солнце в небе и вода в почве, оно обязано было бы жить вечно, но и у тысячелетнего дуба есть кем-то отмеренный срок. Так и у Божьих законов, так и у веры тоже… Так и у человечества, и у нашей планеты. Возможно… я лишь рассуждаю… Божий Сын записал свой первый догмат ложным вовсе не зря – это и есть конец веры. Рождение и смерть… едины… – задумчиво говорил праведник. – Точка соединения или меридианская звезда… Конец – это бесконечность… Да, теперь я так думаю. Ведь, узнай люди о том, что неправда в самых первых строках, будут думать как вы, и уже ничему не верить, хотя всё остальное истина… Предадутся Порокам так же, как древние люди, – и наступит Конец Света…

– Или не наступит… – пробормотал Рагнер.

– Наступит, – уже уверенно ответил брат Амадей. – Я же сказал, всё в этом мире конечно. И меридианская звезда – это подсказка. Символ… Мне, в самом деле, нужно над этим поразмыслить одному. Вам же я пока скажу одно – то же, что и в начале нашего разговора: не делитесь более ни с кем своими мыслями, как бы вас ни просили.

– Упаси меня еще хоть раз… – широко раскрывая глаза, помотал головой Рагнер. – С Экклесией я не намерен воевать.

– Я тоже буду молчать, герцог Раннор. Я никому не скажу ни о вашем прошлом, ни о том, что узнал. Да и кто мне поверит, что за Линией Огня отнюдь не выжженная земля?

– Вот и я себе так же говорю, – печально согласился Рагнер.

– Есть разница между мной и вами. Я простой брат или никто, ведь все мы братья и сестры. У меня нет власти или могущества, несмотря на сан. Всё что я могу – назначить пенитенцию, а исполнять ее – никого не могу заставить… Вы же стали герцогом с правом на престол. В ваших руках может оказаться власть и силы большого королевства – вы как раз сможете заставить свой народ делать даже то, что он не желает. Сейчас вы не намереваетесь воевать с Экклесией, поскольку пока слабы, но что будет, если вы станете королем и достойным противником Экклесии? Зная вас и вашу славу… ваше бесстрашие перед всем и вся… Вас даже позор не пугает… Как влиять на вас? Даже как герцог вы опасны из-за своего громового оружия… Всё это очень серьезно. Вы обязательно должны быть более осмотрительны. Экклесия вас боится, но вам не радоваться надо, а ужасаться. Вы на опасной грани – зверь, которого вы считаете неповоротливым и сонным, в которого вы, осмелев, уже не издали бросаете камни, но уже и тычете палкой, как крокодил готов ринуться на вас во всей своей мощи. Пострадаете и вы, и те, кто вам дорог. Все, с кем вы поделитесь своими… вопросами и знаниями… Всех потащите за собой на костер или в могилу раньше, чем успеете сообразить, как так вышло и почему.

Рагнер, помрачневший лицом, лишь кивнул. В тот же момент, благодаря своему удивительному слуху, он услышал слабый голос Марлены. Герцог перестал хмуриться, хитро улыбнулся брату Амадею и пошел ее встречать.

Марлена в этот раз тоже пришла с корзинкой – Рагнер, испробовавший вчера вечером ее пирог, с досадой подумал, что надо будет ждать ее ухода. Марлена же боялась его и сторонилась. Увидав рясу в саду, она испугалась сильнее, а когда ухмыляющийся Лодэтский Дьявол повел ее к кельям, то снова едва не убежала.

– Почему вы здесь, брат Амадей? – с опаской заглянула Марлена в комнатушку, где праведник сидел на кровати. – И вы без бороды, – улыбнулась она, несмело проходя внутрь. – И в рубахе…

– Мы тут беседуем, сестра Марлена, подальше от зноя. Присаживайся и ты.

Марлена села на табурет, что раньше занимал Рагнер. Корзинка всё еще была в ее руках, и она держала ее перед собой так, словно собиралась ею защищаться. Рагнер прислонился к закрытой двери, сложил руки на груди и скрестил под рясой голени. Его хмурому лицу и жестким глазам совершенно не подходила нелепая прическа послушника.

– Есть что рассказать? – спросил он Марлену. – Времени у меня осталось крайне мало. Сегодня уже день венеры, и тот заканчивается.

– Немного. Я сегодня видела Маргариту. Ее поселили на третий этаж башни, но мы и поговорить толком не смогли. Там был человек, который сидел на полу и слушал весь наш разговор. Ее охраняют, никуда не отпускают одну…

Рагнер раздраженно выдохнул: он рассчитывал, что Маргарита сможет как-то выйти за замковые стены, где он будет ждать ее, и они исчезнут перед переполохом, что он планировал затеять.

– Как она? – спросил Рагнер.

– Не знаю, – замялась Марлена. – У нее платья теперь… красивые. И обстановка. Прислужницы есть… Сегодня, за час до полудня, она встречала герцога Альдриана и принца Баро. Я не знаю, – сбилась она. – Я вовсе не уверена, что хочу вам помогать. Может быть, лучше оставить всё так, как есть? Ведь она замужем, а вы женаты. Ваш союз – преступен. И я не хочу именно вам помогать, герцог Раннор. У меня, моих покойный брата и батюшки весьма плохое отношение к вам… Просто ужасное. Я не могу найти причину, почему мне помогать Лодэтскому Дьяволу.

– Лихбордо́м! – догадался Рагнер.

– Лирхготбо́мм! – возмущенно поправила его Марлена.

– Ну извини… И чего я там натворил, кроме того, что кучке дураков, которые в храме прятались, жизни спас?

– Вы смеялись, пока храм горел! – вскочила с табурета порозовевшая от гнева Марлена: она немедленно ушла бы, если бы Рагнер не загораживал дверь.

– Да я и щас не прочь! – резко ответил он. – Великая держава изобретателей! Шпиль на храме и тот сделать не смогли!

Марлена с яростью в голубых глазах уставилась на Лодэтского Дьявола, а тот, забавляясь ее гневом, наклонил голову набок и ехидно ей улыбался.

– А своей подруге? Маргарите? – ласковым голосом спросил брат Амадей. – Ей, сестра, ты хочешь помочь?

– Но… Я не знаю, – нервно поправила чепец Марлена. – Может, она уже хочет остаться с супругом. Он… чудовище для меня, но он ее супруг и любит ее. По-своему любит. Он вернул свое состояние и получил расположение герцога Альдриана. Я уже сказала, что теперь она баронесса Нолаонт. И везде роскошь… И она кажется… спокойной… смирившейся. Больше не страдает и не плачет… Вдруг она раскаялась в блуде, снова полюбила супруга и уже не хочет вас знать, герцог Раннор. Я ведь с ней так и не поговорила…

– Если ты получишь от нее ответ, поможешь мне? – спокойным голосом спросил Рагнер. – Нам поможешь? Поверь, если она откажется, то я не буду настаивать. Но, если согласится, то… Да мне всё равно, за какими стенами ее прячут и есть ли у нее супруг, а у меня жена. Я должен всю жизнь мучиться из-за договора отца, дяди и бабули с паучьей черепахой? Маргарита должна быть несчастной? Почему? Наш меридианский Бог радуется, когда мы все страдаем?

– Герцог Раннор! – прикрикнул брат Амадей, и Рагнер зло выдохнул, понимая, что он снова говорит тех о вещах, о каких стоило бы помалкивать.

Марлена стояла с корзинкой перед собой, красная и возмущенная. Рагнер перевел дыхание и сказал ей:

– Я не жалею, что напал на твой город и жег бронтаянские земли. Была война между нашими королевствами, какая затянулась на семь лет. На юге Тидии лодэтчане тоже теряли жизни, имущество и честь. Я выиграл – и мы подписали мирный договор, а не воевали друг с другом еще… Да сколько угодно могли воевать! Сейчас и в вашем краю, и в моем – мир. Вот, что важно. И я уже решил, – добавил он, – если Маргарита поедет со мной, то здесь была моя последняя война. Мы будем жить с ней в Ларгосе – это глушь вдалеке от столицы. Там до нас никому не будет дела. Я ее в обиду не дам. Если смогу, то женюсь. Если нет, то ничего не поделаешь – будем просто счастливы. Я с другом займусь кораблями, у нее появятся дети и заботы об их воспитании. Вот так я хочу. Я, – вздохнул Рагнер, – всегда так хотел жить, только меня брат оттуда выгнал…

Марлена молчала, но и она успокоилась: исподлобья посматривая на герцога недобрыми глазами, молодая женщина о чем-то размышляла.

– Я тебе дам кое-что, – сказал Рагнер, открывая дверь. – Маргарита ее узнает. Поймет, что от меня, и эта вещица не вызовет подозрений. Если обрадуется, то и ты поймешь, что она не передумала.

Он вернулся с маленькой свинкой, подарком от Тини, отдал ее Марлене, а сам вышел, оставив ее и брата Амадея одних.

Марлена опять села на табурет с корзинкой в руках.

– Я вам покушать принесла… – сказала она, начиная разворачивать салфетку.

– Потом, сестра, мы с удовольствием угостимся. Сейчас я бы хотел знать… Я боялся, что ты, сестра, более не придешь: страшно расстроился, скрывать не буду… Что заставило тебя изменить вчерашнее решение?

– Теперь я точно знаю, что Совиннак приказал убить Иама, – не скрывая боли, ответила Марлена. – Но хуже всего то, что мой супруг направил руку этого ужасного человека, Совиннака. Думаю, Огю не желал, чтобы Маргарита, Иам и их дети жили с нами. А я так хотела бы заботиться об их малышах, раз своих у меня нет… Как мне нынче с мужем жить, брат Амадей? Я никогда не любила его, но почитала. И свою клятву перед Богом тоже чтила. А теперь Огю мне опротивел. Я лишь сейчас начала понимать Маргариту. Раньше не понимала… Думала, что раз я живу… с нелюбимым, то и она сможет. Наверно, – тихо сказала Марлена, – я бы ныне сама сбежала из своего дома… куда угодно…

Брат Амадей взволнованно ее слушал. Марлена, помолчав, продолжила:

– Я уйду в монастырь – я так решила. Быть может… – с надеждой улыбнулась она. – Вы будете навещать меня там?

– Прости, – с глубокой грустью в голосе ответил брат Амадей. – Не смогу. Я не знаю, чем помочь тебе, и мне больно. Я же скоро погибну. Когда в новолуние в храме появится новый настоятель, я буду вынужден покинуть его и направиться на Божий Суд.

– Нет! – с ужасом вскрикнула Марлена. – Но… Я уверена, вы не пострадаете! Божий Суд вас оправдает, как иначе?

– Не оправдает. Я виновен… Я помогаю герцогу Раннору захватить Лиисем и пленить герцога Альдриана. Как-то так вышло, – извиняясь, развел руками брат Амадей. – Сам не пойму, как ввязался в его игру, но отступить я уже сам не желаю – пойду к Богу за демоном: прямиком на Божий Суд. Правда… едва я принял твердое решение, как час назад снова впал в сомнения… Уж не уверен, что именно Божий Суд имелся в виду под путем к Богу. Я мог бы убежать вместе с герцогом Раннором, а не отправиться на верную гибель… Но, конечно, – невесело улыбнулся он, – я так не поступлю. Что мне делать там, в миру? Чем заниматься? Весь смысл моей жизни будет утерян… Это безумие, – тяжело вздохнул он. – Не стоит и размышлять о таковом…

Перебирая свинку у себя в руках, Марлена опустила корзинку на землю. Свинку она положила сверху, на салфетку. Молодая женщина встала, медленно прошла к двери, закрыла ее на засов, после чего сняла чепец и головную повязку, выпустив белокурые волосы. Она повернулась, и у брата Амадея перехватило дыхание от ее ангельской красы.

– Если вы всё равно умрете… – села Марлена на кровать к священнику. – А я уйду в монастырь. То… мне хоть будет какой грех замаливать.

Мужчина напротив нее хранил молчание – и она робко поцеловала его губы, открывшиеся ей навстречу.

– У меня еще правый бок ранен, – прошептал брат Амадей.

– Я учту, – тихо ответила Марлена, нежно погладив его щеку.

________________

Рагнер лежал в храме на скамье, смотрел на лики ангелов в шатре Юпитера и думал о своей недавней беседе с братом Амадеем. Слова священника заставили его о многом поразмыслить в ином свете.

«Неужели, – спрашивал он себя, – Экклесия и правда опасается меня так сильно, как считает монах? Слишком смелая мысль. У кардиналов свои войска, свой огненный суд, право лишать власти королей или же их назначать… Могущественный, богатейший Мери́диан опасается герцога из захудалого королевства на краю Меридеи, у Линии Льда и Северной Варварии?»

Он лежал под пирамидой храма, раскрашенной под Небеса, как вчера лежал под небосводом, но в этот раз не ощущал себя слабым или ничтожным. Он чувствовал себя одиноким – осой, что бестолково жужжит.

«Но оса может как следует ужалить, даже ослепить, и остаться при этом невредимой, – думал Рагнер. – Она пугает одним своим видом. Неприятное, дерзкое насекомое. Так и хочется его прибить…»

Во врата храма громко постучали, и Рагнер улыбнулся – это был тот стук, какой он ждал. Он надвинул капюшон и впустил в храм горожанина, чьи рыжеватые волосы прикрывал синий шаперон – капюшон-колпак с пелериной и длинным, висячим хвостом на макушке. Синяки полностью сошли с лица Лорко, и глаза, полные плутовства, разгорелись искрами при виде герцога.

– Звиняйте, не можу свыкнуться, Ваша Светлость, – хохотнул он, когда Рагнер снял капюшон.

– Брат Фанж, Лорко, что же ты… Прошел всё-таки в город! – в порыве радости крепко обнял его Лодэтский Дьявол, отчего Лорко испуганно сглотнул. – Теперь я для тебя – «Рагнер». Забыл про «Вашу Светлость».

– Яснае… – ошарашено согласился тот. – Было́ запростое. Щас толпами до городу прут, стражняки в мыле, так дча я запростое прошмыгнул.

– Не преуменьшай заслуг, – усмехнулся Рагнер, направляясь к двери в розовый сад. – Скромность ничуть тебя не красит, не то что тот зеленый раскрас вокруг глаз… Кулаки у Эорика – что надо! – открыл он дверь в сад. – Я уже знаю, что Альдриан вернулся. Чувствую, у нас лазутчица за замковыми стенами появилась. Только ты всё не испорть, а то она дама красивая и строгая. И чужая! – жестко добавил герцог, замечая оживление Лорко. – Ты что мне скажешь?

– У нас вся готовое, – пожал плечами Лорко. – Ужа скучаем. Ждем не назаждемся.

– Есть одно затруднение… Пока его не решу, не знаю, как быть… Маргарита в замке.

Мужчины остановились в розовом саду, неподалеку от кипарисов. Через минуту дверь одной из келий открылась, и оттуда вышла Марлена с корзинкой в руке. Придерживая дверь для брата Амадея, она с удивлением уставилась на Лорко, а тот с любопытством вытаращился на нее.

– Кто это еще? – спросила Марлена.

Лорко подскочил и, падая перед ней на одно колено, исполнил низкий поклон.

– Лорко – бог ловкостей и обману – у ваших ногах!

– Брат Иринг, ты же в храме, – устало произнес появившийся брат Амадей. – Какие еще другие боги? Тем более обмана? Рад, что ты добрался. Наши долгие беседы заметно улучшили твое произношение – не отличишь от местных.

Праведник и Лорко обнялись, а Марлена подошла к Рагнеру.

– Амадей всё мне рассказал, – произнесла она. – Вы хотите Лиисем завоевать, а не только выкрасть Маргариту. Я хочу знать, что будет дальше?

– Ну, войне будет конец. Альдриан будет унижен и подпишет мирный договор. И пусть радуется, что у него земли не отобрали… Всё же он герцог, и поцеловать руку королю для него допустимо – это тоже, конечно, позорно, но пережить можно. А Ивар будет мне в рот смотреть, когда я его освобожу. Я найду слова, чтобы он оставил Орензу и договорился о мире с королем Эллой. Сиренгидию Ивар себе назад заберет… Что еще?.. Имя Ивара IX прославят, памятников ему дома наставят – войдет в Историю не как Шепелявый, а как Завоеватель… Меня же, как обычно, найдут, за что проклинать… Как-то так. Это всё.

– Вы должны поклясться мне, что будет так, как вы сказали.

– Проклинать меня? – уточнил Рагнер. – Точно будут!

– Что война закончится, – не улыбнулась Марлена. – Иначе я вам не стану помогать.

– Слово Рагнера Раннора, – уже серьезно сказал герцог. – Больше мне клясться нечем. Я ведь не самый верующий меридианец, чтобы клясться крестом.

– Хорошо, – тихо вздохнула Марлена. – Не знаю, как так складывается, но вчера ко мне в гости заходил барон Тернтивонт. Они, в случае своей победы, собираются воевать с Орензой. Я слишком хорошо знаю, что такое жить там, где идет война. Сначала она далеко, потом невдалеке, а затем однажды ночью война появляется и в твоем городе… У меня нет сочувствия к герцогу Альдриану. После того как они вывели войско и отдали вам Элладанн, в каком закрыли мирных горожан, я считаю, что герцог Альдриан заслуживает унижения. Унизьте его, прошу, посильнее.

– В этом я мастер, – улыбнулся Рагнер. – Мне нужно знать, что за замковыми стенами. Точный план всего, что там есть, и Южной крепости тоже. Надо знать куда идти. И где та башня, в какой Маргариту заперли, и сколько драконов ее охраняют.

Марлена начертила веткой на земле план замка. Как выглядела Южная крепость внутри, она не знала, лишь смогла обозначить путь от ристалища до выхода к Южным воротам. Еще она сказала, что обычно в крепости размещалось четыреста преторианцев, но могло дойти до пяти тысяч.

«Пять тысяч воинов там никак не будет: в неприступной крепости одних гвардейцев оставят, – думал Рагнер. – Так, преторианцы держатся особняком, они не из местных, едва ли многих знают из войска… Четыре сотни – тоже многовато. Разбегутся и нашумят. Закрыть бы их и заглушить чем-нибудь. Например: музыкой».

– А будет ли торжество в Меркуриалий? – спросил он. – Чтобы все собрались в замке и не шастали по парку? И чтобы музыканты играли?

– Да, – кивнула Марлена. – Супруг сказал, что ожидается большой размах… В том числе победу будут праздновать.

Рагнер хохотнул.

– Такое торжество не грех испортить! – блеснув зубами, широко улыбнулся он. – Еще как-то нужно заранее провести моих людей за замковые стены… Не вызывающих подозрения людей… Монахов, скажем, как я, – задумчиво говорил он мысли вслух. – Там же храм. Даже десяти людей будет довольно… Вот только как им пройти?

– Мой супруг – управитель замка, – произнесла Марлена. – Он даст десяти монахам пропуск. Я скажу, что они от брата Амадея. Он мне сейчас в просьбе отказать не посмеет. Но, – нахмурилась она, – хоть один монах должен говорить и не вызвать у него подозрений. Мой супруг отнюдь не дурак…

– Я пойду, Марлена, – сказал брат Амадей. – Не спорь. Мне терять нечего: меня иначе ждет Божий Суд. А нам с тобой одним не скрыться от Экклесии.

– Никак со мной в Лодэнию собрались? – обрадовался Рагнер.

Марлена опустила глаза к земле и кивнула.

– Вот это разговор! Где же ты раньше была, красавица? А то этот дурень только башкой мотал!

Рагнер довольно улыбался. В его голове четче проступал дерзкий, не лишенный безумства и поэтому весьма привлекательный план. Терять, как и праведнику, ему было нечего: оставалось или победить, или всё проиграть.

– А как дясятку в городу пройти, а? – подал голос Лорко. – До замку ащя добраться нужнае. Миновать стражов на градских воротах дясятку – ента ничуть не простые делы.

– Тут ты прав… Нужен местный и бессовестный человек. Трактир «Пегая лошадь»! – громко выдал герцог. – Пацан с телегой – то что нужно! За деньги мать заложит. И он пиво из какого-то монастыря как раз возил…

– Из монастыря Святого Вере́ля, – пояснил брат Амадей. – Это на северо-востоке от Элладанна. Там еще хранится чудотворная статуя этого мученика. Помогает при болях в спине и костях.

– В спине?! – переспросил Рагнер и, подпирая рукой поясницу, выгнул плечи. – Ох, если жив останусь, надо будет того пива испить! – серьезно проговорил он. – Чем черт не шутит, то есть Бог, то есть святой ваш… Так, к делу! – махнул он рукой. – Новое затруднение: пацан смекалистый и ушлый. Если он что-то заподозрит, то предпочтет получить тридцать три золотые монеты за мою голову. Кто же к нему пойдет договариваться? Кто же?.. Кто же? – потирая подбородок, напряженно думал Рагнер.

– Я могу договориться, – предложила Марлена. – Я у него точно не вызову подозрений. Амадей, прошу, не спорь: мне тоже нечего терять, кроме колючей монашеской робы.

Рагнер посмотрел на нее с обожанием.

– Если бы я не был влюблен, то в тебя бы втрескался, – смеясь, проговорил он. – Лиходомм, однако! Плохо я там себе невесту искал!

– Лирхготбомм, – смущенно и недовольно поправила его Марлена, а брат Амадей нахмурился.

– Спокойно, милая дама и дорогой господин монах, – улыбался Рагнер. – Теперь уж поздно: сердце Лодэтского Дьявола отдано девчонке в красном чепчике. Всё! План готов! – довольно потер он руки. – Остались мелочи… А можно мне теперь пирога? – умоляюще посмотрел он на Марлену. – А то он вкусный и я о нем тоже думаю. Это мне мешает.

________________

Незадолго до полуночи, когда день венеры сменялся днем сатурна, неизвестный горожанин с медным фонарем в руке быстро подошел к эшафоту на Главной площади. На глазах у воинов, находившихся возле ратуши, он бросил светильник к виселице, после чего со всей мочи побежал прочь. Раздался взрыв, а затем и раскат грома сотряс Элладанн: покидая город, лодэтчане засыпали порох под деревянный настил этих кровавых подмостков – и доски вместе с каменными столбами виселицы взлетели в воздух, рухнули горящими обломками, а камни повалили с постамента статую Альбальда Бесстрашного, но не льва, на каком он держал ногу. В этом увидели зловещий знак – тогда-то горожане вспомнили пророчество Арвары Литно, однако от чего их пыталась предостеречь преступница, так и не разгадали.

К утру бронзового герцога-отца вновь водрузили на место и прикрепили ко льву, но толпа продолжала множиться на Главной Площади: весь Элладанн хотел посмотреть на уничтоженные символы власти герцогов Лиисемских, эшафот и виселицу. Среди зевак на площади стали ходить слухи, что горожане, возвращавшиеся в город, повстречали конный отряд вместе с самим Лодэтским Дьяволом, ведь его черные доспехи невозможно было спутать ни с чьими иными. Другие люди говорили, что темный герцог передал, что он не ушел и готов сразиться с войском Лиисема на подступах к городу, на пахотном поле около Левернского леса. Утверждали также, что Лодэтский Дьявол пленных брать не будет и никого не пощадит.

Словоохотливый парень в синем шапероне, посеявший на Главной площади зерна всех этих слухов, улыбался шутовским ртом скучному, высокому послушнику, а тот сновал среди толпы, молча благодарил за пожертвования и слушал разговоры горожан.

К вечеру в Элладанне начались беспорядки, грозившие перерасти в бунт, ведь войско Лодэтского Дьявола на самом деле видели у Левернского леса. Горожане, не забывшие последнее, несбывшееся предсказание Блаженного, да еще и напуганные рухнувшей статуей Альбальда Бесстрашного, не верили в призывы глашатаев «разойтись и успокоиться». Люди свистели и посылали проклятия герцогу Альдриану, которому припомнили закрытые ворота перед штурмом, вывод войска из города и брошенных на убой народных ополченцев. Ожидая крах Альдриана, люди выплескивали всю злобу, что у них накопилась за два погрома города. Воинам пришлось подавлять бунт, разгонять людей с площадей и трех главных дорог.

В тот же вечер, еще до заката, Гиор Себесро вошел в храм Благодарения и попросил брата Амадея об услуге: если он погибнет, то передать прощальное письмо госпоже Совиннак. Он же рассказал праведнику, что войско Лиисема готовится с рассветом принять бой и разбить врага. На поимку Лодэтского Дьявола бросали пять тысяч пехотинцев, конницу из семи сотен всадников и двести копий из звездоносцев – итого около восьми тысяч воинов. На случай, если Лодэтский Дьявол вздумает обойти войско и напасть на город, Восточную, Западную и Северную крепости намеревались оборонять еще пять тысяч пехотинцев – и они были готовы выйти к лесу по первому зову. Триста пятьдесят преторианских гвардейцев надежно защищали непреступную Южную крепость. В Элладанне для упреждения беспорядков оставили еще три тысячи воинов. Сам Барон Тернтивонт отправлялся к Левернскому лесу, а прославленный рыцарь Адальберти Баро дал слово своему тризу, герцогу Альдриану, что пленит Лодэтского Дьявола и это станет его подарком всему Лиисему.

Брат Амадей попросил Гиора об ответной услуге: проследить, чтобы брат Фанж беспрепятственно вышел из города до заката, поскольку тот отправлялся в долгий путь – встречать священнослужителей из монастыря Святого Вереля. Братья прибывали в Элладанн с чудотворной статуей самого мученика Эллы, припрятанной там еще со времен, когда неприятель надвигался на Элладанн. Возвратившись в свой город, святыня, несомненно, принесет ему спокойствие и мир.

Пока Гиор беседовал с братом Амадеем, Рагнер полил розу, посаженную Маргаритой у могилы Фанжа Толбо. Он присел и, улыбаясь, потрогал первый набухавший бутон на юном кустике. Не сдержавшись, Рагнер поцеловал его и сказал могильной плите:

– Не знаю, откуда ты всё знал и так точно предсказал, но моя тебе благодарность. Кажется, без тебя ничего бы не вышло. Не знаю, правда ли ты демона не смог победить… Это бы всё объяснило, да вот в демонов я не верю.

Едва Рагнер это произнес, как почувствовал сильнейший смрад, смесь пота и крови, и ощутил чье-то присутствие за своей спиной. Он достал кинжал и резко обернулся, но никого, кроме него, на тихом кладбище не было. Вскоре зловоние начало исчезать. Герцог Раннор нахмурился и, задрав подол рясы, спрятал кинжал.

Благодаря Гиору, Рагнер, «наряженный» в соломенную шляпу и одежду сильванина, беспрепятственно покинул Элладанн через Восточные ворота города. С собой он уносил объемную сумку, какую никто не проверил. Лорко он повстречал на окружной дороге через две триады часа, когда солнце уже спустилось к горизонту. Рыжеватый парень вышел через Северные ворота.

– Был запростое, – сказал он, соединяя с герцогом руки знаком единства. – Тяперя сызнова вся бягут из городу, а кта на входу, не знаат, дча делывать и куды даться, – стражняки с ногов сбилися, а их тама и так малое. Все супротива нас сбираатся выйти.

Мужчины усмехнулись и быстро пошли в сторону леса. В густых сумерках они ступили в рощицу, где их давно ожидали друзья.

С третьего этажа белокаменной башни, увенчанной конусом голубой черепичной крыши, Маргарита любовалась закатным небом и гладила пальцем маленькую, беленькую свинку с голубым бантиком. Окно в ее спальне как раз выходило на юг, в сторону леса, и она ничего не знала о беспорядках в городе. Марлена тоже ничего не смогла ей рассказать, но свинка Тини означала, что Рагнер рядом, что он ее не предал и не собирается от нее отказываться.

Глава XXIX

Меркуриалий

Воины Меридеи, по сути, делись на две части – на рыцарей и всех прочих, рыцари – на благородных и неблагородных. Рыцари жили по собственному уставу, заменявшему им мирские законы, и имели собственные восемь Добродетелей, такие как Вера, Доблесть, Честь, Благородство, Верность, Великодушие, Рассудительность и Свобода. Неблагородный рыцарь носил одну шпору и должен был знать четыре умения: верховую езду, фехтование мечом, владение копьем и плавание; благородный рыцарь – еще соколиную охоту, стихосложение, игру в шахматы и учтивую культуру. Грамота, игра на музыкальных инструментах, танцы и пение не являлись обязательными науками, но приветствовались.

Рыцарское воспитание начиналось для благородного отрока с семи лет – он выходил из-под опеки матери и нянек, далее всё своё отрочество проживал вместе с ровесниками в весьма суровых условиях общей спальни, работал, охотился, учился, тренировался, обедал с прислугой. Так он привыкал к военным походам, так у него появлялись верные друзья – знатные и нет. С возраста Послушания, с тринадцати с половиной лет, начиналась полноценная боевая подготовка. С возраста Посвящения, с восемнадцати, ученик становился оруженосцем – служил как воин, участвовал в турнирах, появлялся при дворе короля и общался с духовником, а в возрасте Страждания, с двадцати двух с половиной лет, доказав свою доблесть, становился рыцарем. Иногда рыцарское звание даровалось раньше, но никогда до возраста Послушания.

Согласно уставу, рыцарь был вправе сам выбрать господина, вождя из первого ранга, после чего служил только ему. Войны не за веру, не во славу господина и не из-за долга считались разбоем, а наемники – позорящими братство. Самым ужасным бесчестьем было предать своего господина – своего отца. Получить за выдающийся и безупречный подвиг от Экклесии геройское достоинство – признание избранности как проводника Божьего замысла – стать героем хвалебных од и словно быть вознесенным богиней победы в пантеон богов войны, – почетнее этого ничего для рыцаря не существовало. Уныние, Трусость, Бесчестье, Низость, Предательство, Малодушие, Бессмыслие и Холуйство являлись восемью Пороками, которых рыцарю надлежало избегать, ведь лишь за них его ждала постыдная слава. Даже Дьяволом и то, хоть неприятно было быть, но не зазорно – да кем угодно пусть прозовут, считали рыцари, лишь бы не прослыть мухой, зайцем, червем, вороном, скорпионом, мышью, сатиром или слизняком.

________________

С рассветом двадцать третьего дня Нестяжания, в первый день Меркуриалия, войско Лиисема выдвинулось к Левернскому лесу и так напугало «висельников» Лодэтского Дьявола, что они трусливо убежали под спасительный покров только-только одевшихся в пышную листву деревьев. Окружая врага, пехота отправилась прочесывать лес, конница и рыцарские копья ждали, когда «разбойничью банду» погонят назад на них; многочисленное подкрепление оцепило Элладанн. Сомнений в пленении Лодэтского Дьявола, незнакомого с этой местностью и не имевшего возможности использовать катапульты, а значит, и громовые бочонки, быть не могло.

Ортлиб Совиннак, барон Нолаонт стал одним из немногих, кто всерьез обеспокоился тем, что лодэтчане не покинули окрестностей Элладанна. Но, тщательно всё обдумав, он пришел к выводу, что возможности победить Рагнер Раннор не имел: войско Лиисема превосходило силы лодэтчан в несколько раз, полк принца Баро из воинов-монахов весомо умножал этот перевес, в Южной крепости оставались для защиты замка преторианские гвардейцы.

«В случае чего герцог Альдриан всегда сможет уйти через подземный ход, – рассуждал Ортлиб Совиннак, поднимаясь утром на третий этаж башни. – Но раз я это понимаю, то Лодэтский Дьявол тоже. Зачем же подобная дурость? Разве что он предпочел умереть в бою… Но тогда зачем отступил в лес? И всё же – ему не победить, какую бы каверзу он не затеял».

Ортлиб Совиннак теперь одевался иначе – те, кто видели его раньше, едва могли узнать некогда строго в убранстве градоначальника. Нынче он носил длинный черный полукафтан с красным подбоем и в многочисленных прорезях у подола. Массивная золотая цепь возлежала на широкой груди, а на пальцах блестели три перстня. Скромная тока сменилась броским квадратным беретом, с какого падали за спину два алых атласных хвоста.

– Сегодня свершится то, чего мы с тобою так долго ждали, – с порога сказал Ортлиб Совиннак Маргарите. – Венчание состоится прямо здесь, за час до полудня, в час Любви. Храм или часовня для этого ритуала не надобны, лишь нужны образ Нашей Госпожи, святое распятие и священник. Его Преосвященство надеется на твое благоразумие и смирение.

– Может не надеяться, – ответила Маргарита. – Нельзя насильно кого-то выдавать замуж. Я снова упаду в обморок

– Нет, не упадешь, – жестко ответил Ортлиб Совиннак. – Если ты падешь под венцом, то и Филипп падет из окна. А тебя всё равно все будут считать моей супругой. Я мог бы оставить всё, как есть, но мне важно, чтобы наш союз благословил Бог.

– Оставь меня в покое! – взмолилась Маргарита. – Зачем ты меня мучаешь? Найди себе другую жену или содержанку, а меня оставь в покое – просто дай мне уйти!

Барон Нолаонт усмехнулся.

– Как ты это себе представляешь? Ты будешь развратничать где-то, а о моем позоре никто никогда не узнает? Уж извини, но твое имя в «Золотой книге» рядом с моим! Значит, пока твое или мое мертвое тело не проедет до устрины, мы не простимся. Какой я тогда барон, пример прочим мирянам?.. И я не хочу, – тише добавил он, – не желаю расставаться. Те три триады, что мы провели в согласии, были для меня самой счастливой порой за много-много лет. Я просто хочу, чтобы всё стало, как прежде.

– Так уже не будет, – едва не плача, терзала пальцы Маргарита. – Нет больше тех чувств. Я более не люблю тебя.

– Не спеши, родная, – подошел к ней ближе Ортлиб Совиннак. – Прошло слишком мало времени. Ты должна смириться с тем, что твое будущее подле меня. Я сильно виноват перед тобой – это так, но ты тоже предала меня… Причиной этого стала твоя обида, и она тебя не покидает. После нашего венчания мы всё начнем заново, всё простим друг другу. Я подарю тебе всю свою любовь. Тебе просто надо перестать противиться, надо принять ее и ответить мне покорностью, как полагается жене, и затем полюбить меня снова. Сначала покорность, – он поцеловал ее руку. – Начни с нее. Иначе… Не будем об этом в день празднества, баронесса Нолаонт. Меркуриалий… Знаешь, а ведь божок древних с таким жеименем не только изобрел лиру, науки и покровительствовал торговле. Ему еще поклонялись воры и плуты. Бог ловкости и обмана… Удачный день для такого венчания, как наше…

Ортлиб Совиннак еще нежнее поцеловал руку Маргариты, а она с отвращением вырвала ее.

– Покорность! – отдаляясь, громко повторил барон Нолаонт. – Не делай дуростей. Ни одной! Ни на венчании, ни на торжестве. Не гневи меня в такой день, как сегодня! Торжество в честь нас с тобой! Я буду сидеть на месте графа Шанорона Помононта, по правую руку герцога Альдриана. Я не прощу… – сузил он глаза. – Этой неблагодарности я уже не прощу! Ты была милой стекляшкой, я же тебя приметил, поднял из грязи и превратил в драгой изумруд. Без меня ты так и осталась бы прачкой и посудомойкой. Года не прошло, а ты уж позабыла всё добро, что я сделал, как спас тебя и возвысил! Я и сейчас всё еще тебя спасаю! Мечтаешь быть позорной девкой герцога, а не уважаемой баронессой?! Сама со мной станешь герцогиней, как я и обещал! – выдохнул он и добавил: – Дуреха…

После этих слов он оставил Маргариту одну. Девушка с несчастным лицом подошла к окну и взяла свинку.

– Где ты, Рагнер? – тихо спросила она, глядя на Левернский лес и не подозревая о разворачивавшейся в нем битве. – Кажется, я выйду за него замуж, но если ты сможешь меня увезти, то я всё равно уеду с тобой, нарушу клятву верности… Как же так? Сперва нас соединяли звезды, а теперь Всемогущий словно не желает, чтобы я и дальше была с тобою…

Маргарита перевела взгляд влево – увидела кусочек парка и своего младшего брата подле сидевшей на траве Онары Помононт. Филипп бегал за цветами, на какие указывала графиня, галантно отдавал их ей в руки, опускаясь на одно колено, а она, собирая букет, дразнила его, проводя бутоном по мальчишечьему носу, смеялась и снова отсылала от себя ухажера – Филипп был похож на собачку, исполнявшую все прихоти синеглазой красавицы.

________________

Как оказалось, без двух свидетелей на венчании также нельзя было обойтись. Ими стали слабоумный Иля́, задремавший на стуле, и нарочито беззаботный Гюс Аразак – смуглый южанин четко осознал, что раз его сделали свидетелем тайного венчания, то бывший градоначальник намеревается избавиться от него – вот Гюс и изображал простака, надеясь, что, усыпив бдительность других услужников, он успеет скрыться.

Тайное венчание состоялось в спальне Маргариты. Алтарь заменили расставленные по столику свечи, три чаши и курительница. Вместо алого платья невесты, символизирующего плодородие, Маргарите принесли наряд светло-красного цвета – оттенка, именуемого «куропаткины глаза». Волосы невеста убрала под будничный платок. Епископ Аненклетус Камм-Зюрро тоже пренебрег сверкающей золотом и бриллиантами мантией – появился в своей обычной ярко-синей хабите. Серебряная меридианская звезда с груди прелата издевательски подмигивала невесте крупным сапфиром и не давала девушке забыть, как перед началом ритуала ей пришлось в знак смирения поцеловать перстень на левом мизинце этого «стервятника-трупоеда».

Епископ дочитал молебен до середины, когда раздался далекий гром. Все встрепенулись, но венчание продолжилось. Блаженный больше не приходил, чтобы спасти девчонку в красном чепчике, зато за окном будто неистовствовала гроза – одним за другим рокотали далекие взрывы. Они еще гремели, когда священник соединил руки Ортлиба Совиннака и Маргариты перед крестом и под взором Пресвятой Меридианской Праматери. Затем жених поцеловал расстроенную невесту – она безразлично ответила на его поцелуй.

– Теперь всё правильно, – нежно сказал барон Нолаонт Маргарите, когда епископ пригласил свидетелей расписаться в храмовой книге.

После он быстро подошел к окну, посмотрел на лес и нахмурился: вдали поднимался дым от разгоравшегося пожара. Раздался новый взрыв, потом еще один и за ним следующий. Из окон не было видно, где это происходит и что случилось, – только дымкой помутнел горизонт. Выругавшись, барон Нолаонт вместе с епископом спешно покинул спальню, а за ним вышли Иля и Гюс Аразак.

Оставшись одна, Маргарита тоже посмотрела в окно. Она не понимала, хорошее сулили эти пожары или же дурное и кто их устроил: Рагнер или войско Лиисема. Взрывы всё не кончались и походили на бурю среди мирного, голубого неба. В час Веры, еще находясь у окна, Маргарита в отчаянии попросила Бога послать ей гибель до исхода дня или же простить ее душу за страшные грехи самоубийства и детоубийства, если Рагнера схватят и казнят. Под конец ее горячей молитвы раздался такой взрыв, от силы какого содрогнулась земля, задрожал белокаменный замок герцога Лиисемского и с потолка посыпалась крошка. Девушка в испуге отшатнулась от окна, а когда выглянула из него вновь, то увидела вдали огонь на кронах деревьях и столб дыма, поднимавшийся к небу. Не понимая, что происходит, Маргарита глядела на пламя до тех пор, пока не пришли ее взволнованные покоевые прислужницы и не сообщили, что настало время готовиться к торжеству.

________________

На холмистом возвышении леса, откуда хорошо просматривался город, залегли в кустах Лорко и Ольвор. Слушая громоподобные раскаты среди солнечного неба, Лорко вздыхал, представляя, как в лесу в панике мечутся желто-красные, хорошо заметные воины, разъединенные пожаром, как они теряются в дыму, как пугаются и попадают в засады. Катапульт и громовых бочонков у Лодэтского Дьявола в лесу не имелось, зато глиняные горшки падали из листвы на камни, взрываясь и сваливая частокол уже подрубленных деревьев, земля же неожиданно взметалась и горела под ногами испуганных пехотинцев. Луг таил столько пороха, сколько оставалось в запасе у лодэтчан – и было достаточно одной искры, чтобы он весь взлетел на воздух.

Лорко в наказание за то, что он не извинился перед Маргаритой, наблюдал за подкреплением, оцеплявшим город.

«Ничего не поделаешь, я говорил тебе, что не пойдешь на штурм, если за свой язык не покаешься и на колени перед ней не встанешь, – сказал накануне, по возвращении в лагерь, Рагнер, посмеиваясь над досадой Лорко. – К тому же ты мне очень помог в городе. Еще и братом стал… Вдруг ты умрешь, а я тебя не успею отблагодарить. Так что иди наблюдать – дашь нам знать, если они бросят еще силы в лес – это не менее важно, чем сражение. И Ольвор туда пойдет. Ему ведь с тобой не скучно и так нравится в карты играть. А вот вам и карта, – вручил Рагнер зарисовку на бумаге с планом леса и обозначенным на нем местом наблюдения. – Да играйте как следует».

Рыжий великан Ольвор разделял досаду Лорко: остаться смотровым – это была работа для мальчишек. Лежа на земле, он с горя плюнул – и как раз грохнул новый, самый сильный гром – небо будто треснуло, земля вздрогнула, а деревья зашатались. Ольвор плюнул второй раз.

– До лугу́ добралися, – с обидой сказал он.

Лорко и Ольвор уставились на рой взволновавшихся воинов у городской стены. Предугадать действия командующих заранее Рагнер не мог, но всё складывалось по его плану – они не спешили направлять подкрепление туда, где бушевал пожар, стлался дым и где их людей могло разорвать на части. Очень боялись неустрашимые лиисемцы и того, что их тела затеряются в чащобах, останутся без сожжения и их души станут призраками, поэтому воевать в лесу трусили даже бравые рыцари, не то что пехотинцы, вчерашние миряне. Лодэтчане, принявшие меридианскую веру всего сто десять лет назад, не ужасались подобной участи, так как по их языческим обрядам покойников нарочно хоронили под деревьями, чтобы душа продолжала жить в них и дальше.

После грандиозного взрыва, спустя несколько минут, от Восточной крепости выехал небольшой отряд всадников в белых одеждах и направился к Южной крепости, а затем скрылся за кронами деревьев по дороге к лесу.

– Да они, поди-ка, к нам ехают! – толкнул Лорко лежавшего рядом Ольвора. – Звездоносяцы-монахи! Тожа хочут глянуть, дча у городу и не наступаем ли мы!

– Упрятаться надобно получше́е, – ответил рыжий великан, поднимаясь на ноги и кладя длинноствольное ружье на плечо. Кроме меча, топорика и кинжала, за его поясом из веревки, торчали еще два коротких ружья да пороховница из рога; Лорко тоже вооружился ружьями: одним длинноствольным и одним коротким, с массивной как булава рукоятью. Все ружья имели примитивный, первый, колесцовый замок, выбивающий искру, когда по врающемуся колесику вручную ударяли курком. Дабы их перезарядить – завести ключом пружину замка, засыпать порох в ствол, плотно вогнать пулю, что была в чехле из кожи, опять насыпать немного пороха на полку и приладить курок с крошащимся после каждого удара пиритом к колесику, требовалось минуты три. Зато свинцовые пули размером с плод дикой сливы, вылетавшие с белым дымом из короткого ружья, пробивали стальные кирасы и шлемы с расстояния в полусотню шагов; длинноствольные ружья били еще дальше и мощнее.

Высоченный, могучий Ольвор пошел направо в густые кусты, поднялся выше и спрятался за валуном. Юркий и ловкий Лорко, едва достающий своему приятелю до груди, думал сначала возразить, что оттуда они перестанут видеть город, но доверился чутью этого рыжего, со шрамами на лице «людоеда».

«Меркуриалий нынча, – сидя за валуном, тоскливо думал Лорко и в досаде двигал шутовским ртом. – Бог Меркуряй у древних тожа былся богом ловкостей и обману, а я в кусту прячуся, как заяц. Эй, бог Меркуряй, подсобил б собрату! Я тож прозван в честя тога, кта обдул дажа стоглавога духа, прибрал горшочак золоту и Златовласку… И где моейный стоглавай дух, золото и Златовласка, а? Правда, та неблагодарная коза золото на золу всё норовила подсменять и сбёгнуть… Не, не нада Златовласки! Горшочка золоту мяне в раз – я паренёк простой и скромной. Мне б дюжа маненького горшочка – как бы где-то с Ольвора ввысь, а вширь с Гёре, яснае, а?»

Вскоре на то место, где раньше прятались Ольвор и Лорко, заехали десять всадников. Девять из них – в сплошных латах под белыми накидками и в открытых шлемах. Каждый имел у седла еще по одному ведрообразному шлему, надеваемому поверх открытого шлема перед битвой. Десятый всадник, предводитель отряда, носил шлем с забралом, похожим на птичий клюв, и роскошные доспехи с чеканкой и позолотой из светлой сандел-ангелийской стали, легко узнаваемой по перистым разводам. Своего белоснежного коня принц Баро берег для выходов и не воевал на нем, нарамника тоже сейчас не имел, тем не менее Лорко, разглядев золоченый герб на нагруднике доспехов, догадался о личности рыцаря.

– Баройскай Лев, – прошептал Лорко приятелю. – Дча делывать, а? Наши пуля его сольтельскаю броню не проломят…

– Ходить отсюдова раное, – ответил Ольвор. – Ждем. Авось укатятся.

Всадники о чем-то говорили, встав на открытом пригорке и показывая руками на город. Неожиданно принц отъехал от своих людей прямо к кустам, над какими прятались Ольвор и Лорко. Там Адальберти Баро в одиночестве спешился и направился чуть в сторону от двух затаившихся лодэтчан. Рыцарь остановился у деревца, поднял забрало шлема, снял одну перчатку и полез рукой под кольчугу в полукруглый вырез доспехов между ног. Ольвор с Лорко переглянулись, и последнего загорелись в глазах искры. Он отложил свое длинноствольное ружье, снял с пояса запасное, с массивной рукояткой, и отдал его недоумевавшему приятелю.

– Пять пулей у тебя, – прошептал Лорко. – Бей в сердцу и, молю, не мазни ни разу!

Пока герой Меридеи обыденно справлял нужду, к нему неслышно крался низкорослый ловкий парень с зазубренным ножичком в руке. Только Адальберти Баро привел в порядок свое облачение, как получил удар под колено и, издав вскрик, присел на одну ногу. Шею рыцаря обхватила рука незнакомца, а под его левым глазом появился клинок, что уперся острием под глазное яблоко.

– Не дрогайся давай мяне, – прошептал Лорко на орензском языке. – Тябя я убиеть поспеюся. Нож в башке проверну – и дялов-то.

На вскрик своего вождя, доставая мечи, подъехали звездоносцы. Такого неблагородного оружия, как ружья, они не имели, зато у них были кинжалы, какие все воины-монахи умели мастерски посылать в цель.

– Сдавайтеся! – крикнул им Лорко, защищая себя телом высокого рыцаря. – Нас здеся тьма-тямущая! Ваш Баро у нас, яснае, а? Убиём! Говори им давай, кошак паршивай, – процедил Лорко принцу, но тот, сжав свои, в форме лука Амура, губы, гордо молчал.

Четверо звездоносцев остались на конях, а пятеро надели шлемы-ведра, спешились и осторожно вошли в кусты.

– На последняму разу говорю! – крикнул им по-орензски Лорко. – Вота ваш Баро! Еще шагу – и мой нож в ёго башку вселится! Нас тьма-тямущая! На однога по семеру! Сдавайтеся!

Первые двое из пяти пеших воинов-монахов переглянулись и двинулись к Лорко. Тот широко открыл глаза в сторону Ольвора и кивнул – тут же раздался выстрел – и один из воинов-монахов рухнул на колени, а затем и на землю. Принц Адальберти вздрогнул и чуть не лишился глаза.

– Стояться, говорю! – снова крикнул Лорко. – Всех здеся положим!

Рыцари в белых одеяниях едва сделали новый шаг вперед, как раздалось два выстрела подряд – и упали те, кто был ближе всего к Лорко. Ольвор схватил четвертое ружье, нацелился, но не спешил стрелять. Из-за валуна тем временем поднимался белый дым, выдавший то, что стрелок всего один.

– Да скока ж можное, а?! – искренне возмутился Лорко. – Гаварю, всех щас сложим. Я сам щас как махаться мечом станусь – один всех запростае покрошу!

Воин-монах, носивший белый нарамник с синей меридианской звездой еще и на груди, а не только на плечах, что-то крикнул, и один всадник сорвался с места, но и он был моментально сбит. Ольвор взял последнее ружье. Повисло молчание – все выжидали. Лорко, начиная нервничать, было подумал, что надо бы прирезать принца Баро, пока не поздно, как тот что-то сказал на меридианском, и оба пеших звездоносца отбросили мечи.

– И те, дча на конях, вниз лязайте! Мечов и шлемов дчабы скидали! Все лечь, ко мне спиною и пятами! – командовал Лорко.

Принц Баро недовольно повторил это на непонятном для Ольвора и Лорко языке. Еще три всадника отбросили мечи, двое других сняли сплошные шлемы, и затем все пятеро звездоносцев легли так, как от них требовали.

– Эй, да спущайтеся жа кта-либо, а?! – с возмущением крикнул Лорко, зачем-то продолжая играть роль до конца.

Появился рыжий великан с двумя короткими ружьями в руках (одно из них, уже пустое, он взял из-за массивной рукоятки). Первым делом Ольвор подошел к Адальберти Баро и направил заряженный ствол под забрало.

– Ты, дятла, шлём сымай, – грубо приказал он одному из самых знатных людей Меридеи. – А ты, – сказал он Лорко, – вяжи всех, будься добрым. Дурнётся кто – ужо не нажалеется.

Лорко вытащил меч принца из ножен, взвесил его в руке и, впечатленный красотой оружия, поджал подбородок, но сразу же отшвырнул подальше в траву легендарную Ориану, словно мусор. Принц Баро уставил черные, негодующие глаза на этого рыжеватого проходимца, не в силах поверить в подобную наглость. Довольный собой Лорко подвигал в ответ бровями, снял с пояса веревку и стал вязать руки звездоносцам, начиная с тех, кто лежал дальше всего от их вождя. Принц Баро меж тем стал раскрывать с боков и затылка прилегавший к его шее шлем. И только он наклонил лицо вниз, ближайший к Ольвору воин, тот самый, что имел звезду на груди, резко перекатился на спину – Ольвор будто этого ждал и хладнокровно выстрелил в него, разнеся храбрецу лицо в кровавую кашу. Кинжал, что тот успел пустить, ударился о кольчужный ворот рыжего великана, совсем чуть-чуть не дотянув до узкой полосы незащищенного горла: лишь могучий рост спас Ольвора.

– Надоело! – хрипло взревел по-лодэтски Ольвор, рывком стащил полураскрытый шлем с головы принца и уткнул незаряженный ствол второго ружья тому в лицо. – Кто есшо дурнётся – тотчасу прибью дятлу в латах, а послею и вами займуся!

Принц, оставшись в стеганом подшлемнике, хмуро глянул на жуткого людоеда в шрамах, далее на своего только что убитого воина, одного из лучших рыцарей Меридеи – чаша на месте его лица неприятно медленно наполнялась кровью. Лодэтского языка Адальберти Баро не знал, тем не менее слова великана отлично понял: он отдал приказ сдаться, и больше никто не сопротивлялся. Четверых воинов-монахов и прославленного принца Баро счастливые Ольвор и Лорко повели в чащу леса.

________________

Близилось время второй части плана. Сразу после грандиозного взрыва лодэтчане стали подтягиваться к своему лагерю в глубине леса. Рагнер не собирался сражаться до победного конца с войском Лиисема или пытаться полностью его уничтожить: он лишь желал ужаснуть противника – чтобы те, кто выжили и выбрались из пожара, ему не мешались.

Сам Рагнер был далеко от луга, когда случился прощальный взрыв от Лодэтского Дьявола, и пожалел, что не увидел столь адского и одновременно прекрасного завершения своих воинских деяний. Лодэтский Дьявол и сам погиб в том взметнувшемся до Небес огне: у Рагнера Раннора больше не осталось ни капли «Сна саламандры», но пока никто, кроме него, об этом не знал.

Около двух часов пополудни, уже в лагере, в своем шатре, он снимал кольчугу и умывался, избавляясь от копоти, земли и чужой крови, а Аргус рассказывал ему, как всё произошло:

– Я не устану хохотать над этим, – улыбался чувственными губами красавец. – Всё как всёгда: пастухи стали трубами созывать своих овечек на луг, на другой стороне мы – варвары! И вдруг варвары как ринуться со всёх ног прочь! И эти дураки, конечно, за нами… Радовались своёй доблёсти и тому, что вновь нас испугали, навёрное, минуты три, пока не раздавили ножищами наши подарки. Ныне там раскуроченное полё, покойники на ветвях да пожар до ручья!

– Как же я рад, что ты не рыцарь и никогда им не будешь, – усмехался и Рагнер. – Другой бы помер, лишь бы про него не подумали, что он испугался. Хотя, поверь мне, все рыцари, кто дожили до возраста Благодарения, хоть раз однажды да струсили – предпочли еще пожить, а не погибнуть непонятно ради чего. Не зря Рассудительность – это седьмая рыцарская Добродетель с символом мудрой совы, – ей и оправдываются.

– Неужели это было в последний раз?

Рагнер развел руками и стал надевать рясу.

– Я всё решил, Аргус. Если на Лодэнию кто-то нападет, то только тогда еще повоюю… Надоело… Скучно стало. Да и тебе пора чем-то другим заняться. Вернемся в Лодэнию – все заживем по-новому… Мой дядя оценит и твои заслуги. Может, канцлером однажды станешь вместо лысого свиристеля Кальсингога. Я буду так рад! А мой друг Вьён-то как обрадуется, что я буду строить с ним корабли, а не воевать. Сам он против войн. Говорит, что это… – напряг в раздумье лицо Рагнер, – так, не пашня, что ли, не овин… А! Негумно! Вот. Чудак он… Очень большой чудак… Всё меня этим своим негумном попрекает: говорит, что хотел из меня вырастить другого человека, но хищного зверя не переделать, – засмеялся «послушник Фанж Толбо». – И мои трофеи воровством зовет, представляешь?

– Готов поспорить на сотню рон, что он небогат, – улыбаясь, назвал Аргус сумму денег в золотых монетах Лодэнии. – Если не бедён…

– Я с тобой и на медяк спорить бы не стал – ты, как всегда, прав… – вздохнул Рагнер и повесил на шею деревянную табличку. – Снова тебе быть мною… Безумство, но… Главное: будь наглым – удача любит дерзких, даже если они глупцы. А ты еще и умный! Всё выйдет как надо.

Аргус кивнул и посмотрел на открытый сундук с воронеными доспехами.

– Не может не получиться, – пробормотал Рагнер, расправляя рукой круглую шапочку мокрых волос.

У шатра его уже ожидали девять других подстриженных под послушников «монахов» – все в коричневых рясах и с капюшонами на головах. У всех у них на шее тоже висели таблички, гласившие об обете молчания. Рагнер критически осмотрел свой отряд и приказал:

– Всем стать добрыми, как я вас учил! Живо вспомнили своих красавиц!

Девять пар глаз уставились на него с вожделением.

– Вспомнили матерей! – возмутился Рагнер.

«Послушники» замялись – их глаза забегали, кто-то почесал макушку: матерей они едва помнили, а кто-то их вообще не знал.

– Вспомнили красавиц! – гневно выдохнул Рагнер. – Путь так. Черт-те что, но будет темно и будем действовать быстро.

За спиной он услышал свист и восторженные вскрики, а когда обернулся, то сам едва не запрыгал и не засвистел: хмурый Ольвор и светящийся от счастья Лорко подводили к нему знаменитого рыцаря и четверых звездоносцев. На плече Лорко нес свой трофей – меч принца Баро. Ольвор держал шлем с острым забралом, напоминавшим птичий клюв.

– Вы неисправимы! – в притворном гневе крикнул Рагнер. – Ничего вам доверить нельзя! Оставили наблюдение и опять мой приказ нарушили!

Улыбка погасла на шутовских губах Лорко, и тогда широко улыбнулся Рагнер.

– Но как же я вас люблю! – обнял он Ольвора, а Лорко даже расцеловал в обе щеки. – Герои! Раз вы мне оба братья, то, пожалуй, награжу вас, а не накажу! Сразу же награжу – выкупаю ваши трофеи… Времени нет спрашивать как, но… План, похоже, немного меняется… – сказал он Аргусу и подошел к Адальберти Баро.

Герой Меридеи презрительно смотрел на Лодэтского Дьявола, богохульно представшего перед ним в рясе и с прической послушника.

– Развяжите его, – приказал тот.

Когда принца освободили от веревок, то Рагнер поднял полусогнутую руку для сцепления пальцев знаком единства.

– Я тоже воевал в Сольтеле, как и ты, – сказал он на меридианском. – Герцог Рагнер Раннор, Лодэтский Дьявол, – добавил мужчина, сверкнув зубами.

Адальберти Баро ничего не ответил, еще презрительней изогнул свои губы в форме лука Амура и выше поднял голову.

– Знал, что руки не подашь, Баройский Лев, герой Меридеи! – засмеялся Рагнер. – Было бы по-другому, окажись ты учтивее, но раз так – пеняй на себя. Раздеть их всех! – громко крикнул он и кивком головы показал Аргусу отойти с ним в сторону.

Два друга еще пару минут о чем-то говорили, после чего Рагнер поспешил с другими «послушниками» из лагеря.

________________

Марлена вздохнула в волнении, глядя на заходящее над Элладанном солнце, затем обернулась к пустой окружной дороге. Повозка с наглым четырнадцатилетним юношей из трактира «Пегая лошадь» больше часа назад выехала из Восточных ворот и ожидала «ее братьев». С дороги войско у городской стены едва проглядывалось. В предсумеречном свете оно казалось темной траурной каймой у подножия стен – каймой, какую носили по низу юбок вдовы, тем самым давая знать незнакомцам о своем высоком статусе.

– Скор уж вовсе солнцу зайдет! – отвлек Марлену лопоухий юноша, развалившийся на телеге у большого ящика в человеческий рост. – Ель выехали с городу, но опосля закату нас уж не впущат… – с нажимом говорил он.

– Твое какое дело? – огрызнулась всегда такая добрая Марлена. – Я тебе сказала: плачу триста регнов. Вот и помалкивай…

– Деньжата добрые, чё и говорить, – потрепал юноша свои каштановые волосы. – Да вот чё-т энто чудно́… Чё твоих братьёв лишь до кружной свезут? И чё за ящик? И чё мы его в пустом храму прибрали? И чё он у порогу стоял? Я-то ничё – мои делы сторона… – прищурился он под строгим взглядом голубых глаз. – Слухай, красава, кажися, заночуемся здеся… Никак не впущат нас в городу опосля закату… Коль ближе́е ляжешься ко мне ночёю, я тебе деньжат с уплоты сброшу… – хитро улыбался юноша.

– Ты едва возраста Послушания достиг! – с возмущением ответила Марлена. – Вырасти вперед! Развратник ушастый… – тихо добавила она.

Тут же она улыбнулась, увидев вдали всадников, двое из которых неслись впереди остального отряда и быстро приближались к повозке.

– Энти, чё ль? – приложил паренек руку козырьком к бровям. – Монахи?

– Братья! – резко сказала Марлена и мягче добавила: – Как я и говорила… И вот поэтому мы ящик из храма Благодарения забрали…

Юноша не успокоился, а занервничал, разглядывая летевших к нему галопом скакунов и священников, слишком уверенно державшихся в седлах. Проклиная две мужские беды – «бабу и все их делы́», он быстро пересел на переднюю скамейку телеги и взял поводья.

– Стой и не шевелись! – прикрикнула Марлена. – Ничего тебе не сделают! Провезешь нас в город – и всё!

Паренек уныло прикинул, что на телеге ему не удрать, а если он спрыгнет и побежит, то такие монахи его вмиг догонят и прибьют. С позеленевшим от страха лицом, он смотрел на приближающегося Лодэтского Дьявола, которого узнал даже в маскараде. Тот подъехал, останавливая шумно дышавшую лошадь, и вколол в него острый, холодный взгляд.

– Если что-то выкинешь – тебя убить успеем, – произнес Рагнер. – В городе распрощаемся с миром – даю слово герцога Раннора. Всё понятно? Кивни хотя бы, – попросил он, снимая капюшон.

– Да, Ваш Светлость, – с трудом выговорил парнишка, не зная, чему больше изумляться. – А с волосьями вашенскими чё?

– А что с моими волосами? – свел брови Рагнер. – Тебе что, не нравится, как я подстрижен?

– Ох, как же вам к лицу! – с чувством ответил напуганный юноша.

– Шутишь – это хорошо… – соскочил с коня Рагнер и снял со спины коня тяжелый мешок. – На воротах твое шутовство пригодится. Поедем к Северным, раз вы с Восточных… Мы из монастыря Святого Вереля, а здесь, – открыл он ящик на повозке и бросил туда зазвеневший железом мешок, – статуя чудотворная, самого мученика Эллы́… Уговорил ты меня, куплю твое пиво за пятьдесят монет, – внимательно смотрел Лодэтский Дьявол на юношу. – Только завтра вечером. Всё твое монастырское пиво возьму за пятьдесят золотых рексов.

– Один бочонок остался… – пролепетал паренек.

– Идет! Бочонок за пятьдесят рексов, – выставил руку Рагнер. – Герцог Рагнер Раннор.

– Роса́ Агрило́, – несмело положил юноша свою ладонь крестом на ладонь Лодэтского Дьявола.

– «Роса» – это «роза», – блеснув зубами, широко улыбнулся Рагнер, сжимая пальцы. – А «агрилла» – это же «глина» с языка древних… Глиняная роза? Почти что желтая, так?

Роса смущенно повел плечами и пожал руку герцога.

________________

Пехотинцы, развалившись на траве вдоль дороги у городских стен, заинтересованно поглядывали на телегу, направлявшуюся к Северным воротам. Рагнер сложил пальцы и изобразил безмолвно молящегося. Девять других «монахов», усеявших повозку по краям, вокруг ящика, последовали его примеру. Марлена сидела рядом с Росой на скамейке и поражалась своему спокойствию.

«Безумие… – думал Рагнер, поглядывая из-под капюшона рясы своими полными любви глазами на воинов в желто-красных нарамниках. – Я сошел с ума… Пацан только слово скажет – и всем нам конец… И милой красавице, что с нами, самый ужасный конец… Роса, роза, розочка желтая, черт тебя возьми, только и надежда на твою жадность… и еще на чертову Божию волю!»

Роса Агрило не решался изобличить врага Орензы, прекрасно понимая, что если даже повезет и лодэтчане его не кончат, то тогда свои же, разгневанные лиисемцы, наверняка повесят. Был бы день, его необычайная бледность могла бы показаться подозрительной, но в закатной темноте она никого не насторожила. Мало-помалу юноша успокаивался…

– Эй, Роса, – окликнул юношу один из пехотинцев, – ты пиву, что ли, в ящику тащишь?

– Не-а… – ровным голосом ответил тот. – Сегодня токо монахов-послушников со стату́ей… Самого Святого Эллы! Во-во – в дар всем нам… Не отвлекай добрых братьёв: молются они – час Трезвения ступил же. Да и всё равно ничё не скажут: на обету молчанья они. Вы-то здеся как?

– Сами молимся, – вздохнул пехотинец, привстал с травы, очутившись на коленях, почтительно поклонился и перекрестился. За ним остальные пехотинцы тоже начали вставать на колени и кланяться «монахам».

У закрытых ворот Марлена закричала страже:

– Пропустите нас. Мы из монастыря Святого Вере́ля. Мы опоздали, но нас ждут в храме Пресвятой Меридианской Праматери! Это срочно. У меня разрешение есть на проход в замок! Нас Его Преосвященство ждет! Мы статую нашего покровителя везем!

– Отпёрывай! – донеслось из толпы воинов. – Мы этого парнишку знаем! Отпёрывай! – забили кулаками в ворота возмущенные пехотинцы. – Полно нам уж Бога гневать! Святого Эллу до дому свезли! Былся б он тута, Элладанн б не взяли! Отопри ворота́! Раз Богу не боитесь, нас надобно бояться!

Недовольные стражники открыли ворота, впустили повозку в город и стали изучать бумагу, что протягивала им Марлена. Придраться было не к чему: стояла и малая печать герцога, и подпись управителя замка, и тиснение на самой бумаге отметилось вензелями Альдриана Лиисемского.

– Все на обеде молчания?! – глядя на фигуры в капюшонах, удивился глава стражи – пузатый, крепкий и низкорослый мужчина средних лет. «Монахи-послушники» молились, уронив лица в руки.

– Мы же Дьявола хотим победить! – воскликнула девушка с таким прелестным, ангельским лицом, что она никак не могла говорить неправду. – Все, по мере своих сил, помогают, чем могут!

– Эк бы им всё житиё молчать не сталось, – вздохнул глава стражи. – Ужо никто и не верит, что его схватют!

– Эти братья вот верят, – нежно улыбнулась ему Марлена. – И вы пример берите.

– Крепыши… – заметил глава стражи, чем заставил понервничать предводителя «крепышей». – Экие и мне б нагодилися… Да, питают их в монастырях щедро́, да все мясум! И я б от эких обедов в охотку помалковал… – завистливо произнес он, потирая пузо. – А пацан тебе кто? – игриво улыбнулся толстяк Марлене.

– Сестрица мне, – отозвался Роса. – Монашкой будет, но ночкой любвови покудова не сгнушается.

Марлена с возмущением на него посмотрела, а пузатый глава стражи тихо спросил:

– А со мною… экак?

Марлена, опуская голову и смущенно улыбаясь, стрельнула глазами.

– Это некровный братец мой из деревни, дурак он… – кокетливо пропела она. – А у меня просто приданого вовсе нет – вот, я и в монастырь собралась, а то возраст Посвящения уже отметила…

– Завтру поутру приспевай, к шостому часу, – проворковал ей глава стажи. – Освобожусь как раз… Не боись, коль у нас всё сладится – возьму таку красу в супружницы и без добру. Подмогу, раз экий жирненькай блинчак без делов катается, – ущипнул он девушку за талию.

Марлена оторопела, но снова кивнула и улыбнулась, после чего, с разрешения ее ухажера, повозке с «молящимися монахами» позволили проехать в город.

– Как на грязи покаталась, – шумно выдохнула девушка, когда площадь перед воротами скрылась из вида. – Жирненький блинчик… – оглядела и ощупала она свою талию. – На себя бы посмотрел…

– Ты чудо, – тихо сказал ей Рагнер. – Знай, я тебя за это никогда в беде не брошу. Только слово скажи.

Марлена грустно усмехнулась ему, думая, что еще совсем недавно она не поверила бы в то, что способна на подобные поступки, к тому же для Лодэтского Дьявола.

– Слухайте, Ваш Светлость, – подал голос Роса. – Вы тама пригните-то нашего Альдриана, да понижее. Тока воротился – сызнова сборы задрал, – плюнул юноша. – Лучше́е б уж и не воротался!

________________

Роса Агрило довез «монахов» и Марлену до подножия холма, где их ждал брат Амадей. Часть пути праведник проделал сам, опираясь на палку, дальше его подвезли, ведь хорошие дела не забываются, как он и говорил. Заплатив Росе триста регнов, Рагнер отпустил его, чем удивил всех, кроме брата Амадея.

– Надо было его связать, – сурово сказала непохожая на себя Марлена, глядя на удалявшуюся по улице Благочестия повозку.

– Он мог еще у ворот дать знать своему знакомому пехотинцу. Или в городе что-нибудь отчудить. Ничего не поделаешь, – вздохнул Рагнер, – я ему слово дал. Дураком он не выглядит – и раз так, то понимает, что от скупого Альдриана золотого не увидит, а я в случае победы буду щедр…

– Но вдруг он не так уж и умен?

– На всё воля Божия, да, Амадей? – улыбнулся Рагнер праведнику.

– Именно так! – удовлетворенно произнес тот.

Они без затруднений миновали стражу на Первых воротах и на Восточных: Марлену дозорные очень любили, знали о ее острой неприязни к Лодэтскому Дьяволу и не могли заподозрить подобного ангела в столь чудовищном обмане. Брата Амадея также знали и почитали. Странноватые послушники рядом с Марленой и Святым не заслужили ни внимания, ни обыска, и тем более никто не посмел трогать ящик со статуей мученика, что могла творить благие чудеса, а могла жестоко наказать за неуважение к себе.

Торжество в замке уже длилось около часа. Марлена питала слабую надежду на то, что ее муж не пропустит его начала, но едва «монахи-послушники» появились на дороге у парка, Огю Шотно, подстерегавший супругу, выбежал из дома.

– Ну где же ты ходишь?! – потряс он руками в воздухе. – Бесценная Марлена, мы уж давно должны быть в замке!

– Огю, пойдем, пожалуйста, в дом, – ответила Марлена, приближаясь к нему. – Я уже иду убирать себя.

Огю Шотно с недоумением посмотрел вслед одиннадцати монахам, уходившим в сторону Южной крепости.

– Брат Амадей! – крикнул он. – Вам туда, – показал он рукой на величественный храм, какой нельзя было не увидеть. – В другую сторону!

– Братья хотят благословить преторианцев, брат Огю, – ласково ответил праведник. – Мы там никому не помешаем. Помолимся на ристалище и пойдем в епископство.

– Ну раз так, то пусть… – пробормотал Огю Шотно и пошел вслед за супругой в дом.

Брат Амадей переговорил с караульными у Южной крепости, и те с радостью пропустили таких гостей: в часы, когда войско сражалось против Лодэтского Дьявола, помощь Святого Эллы казалась совсем не лишней. «Монахи» поставили в центре ристалища свой длинный ящик, а сами опустились на колени вокруг него, сложили руки домиком и начали беззвучно читать молитвы. Брат Амадей оказался единственным, кто обращался к Богу по-настоящему.

Осмотревшись, Рагнер насчитал четверых дозорных у прохода в парк, двоих у входа в крепость и еще семь гвардейцев на башнях.

«Только здесь начнется заваруха, смотровые пошлют подмогу, – думал он. – За минуты четыре с половиной набегут – не больше. Да и ладно: мы вполне успеем запереть ворота цепями – пусть ломятся, а там уже и наши ребятки подоспеют».

Из парка доносилась печальная мелодия лиры. В белокаменном замке герцог Альдриан беззаботно праздновал Меркуриалий и ожидал с минуты на минуту видеть плененного Лодэтского Дьявола, вот только пожар в лесу всё бушевал, а как воевать среди пламени или едкого дыма, барон Тернтивонт не ведал. Принц Баро исчез и, возможно, погиб – на месте, куда он отправился, нашли пятерых убитых выстрелами звездоносцев и десять лошадей. С наступлением темноты полководец Лиисема пожалел, что выступил против лодэтского герцога. Ему доносили, что пехотинцы, напуганные тем, что их пошлют на верную гибель, да еще и в лес, стали исчезать под покровом ночи. Другие бежали из-за последнего предсказания Блаженного, считая, что всё равно проиграют и будут казнены Лодэтским Дьяволом, как тот обещал. Барон Тернтивонт пока еще располагал превосходящими силами и пытался не поддаваться смятению, но понемногу сам начинал верить в то, что каким-то невероятным образом он проиграет герцогу Рагнеру Раннору.

Альдриану Лиисемскому плохих вестей докладывать не спешили, дабы не испортить помпезного торжества. Похожие на сказочных птиц и диковинных созданий аристократы собрались в парадной зале с началом часа Трезвения, намереваясь пировать, танцевать и веселиться до утра.

________________

Барон Ортлиб Нолаонт, удостоившийся чести сидеть по правую руку правителя Лиисема, заботился о том, чтобы кубок его господина оставался полным. Маргарита и Енриити занимали стулья за ним. Герцог Альдриан, белозубо улыбаясь им обеим, нахваливал красоту девичьих глаз. Бархатные очи Енриити он уподобил магическому янтарю, а Маргарите вновь досталось сравнение со Слезой Виверна.

Другие аристократы следовали примеру герцога. Граф Помононт льстил, тщательно скрывая недовольство. Он и его супруга располагались следующими за Енриити. Филиппу отвели место не на подиуме с пятикупольным шатром, а за длинным столом, рядом с господами Шотно, но они отсутствовали весь первый час торжества. Подросток грустил и любовался синеглазой Онарой Помононт.

Маргарита в этот раз выглядела ничуть не хуже первой красавицы Элладанна. Для торжества ее несколько часов убирали две покоевые прислужницы; когда же она поглядела в зеркало, то не узнала себя – она стала такой же, как все дамы из окружения герцога Лиисемского: голубое с багряным подбоем платье из узорной камки смело открывало спину и плечи; высоко поднятую грудь украшало жемчужное ожерелье с рубиновым глазом, рукава ее наряда падали до пола и сзади волочился очень длинный шлейф. Вуаль едва прикрывала золотистые волосы, завитые крупными локонами, а у лба их опутали жемчужные нити. Маргарита оказалась одной из самых неотразимых прелестниц яркого двора герцога Лиисемского. И при этом самой печальной.

С четырех до пяти часов вечера гости герцога Альдриана трапезничали, а их развлекали акробаты, жонглеры и музыканты. Маргарита сперва с охотой вкушала яства, и от услады уст ее настроение немного поднялось, но после она приметила, как всего за две триады раздалась Тереза Лодварская.

«Я тоже буду такой, – с ужасом подумала Маргарита, теряя охоту до еды. – Всегда молчаливая на людях, всегда в тени супруга. Да, так и должно быть, вот только… тенью Свиннака я более быть не хочу».

С началом шестого часа появились Марлена и Огю Шотно. Тогда же загремела громкая музыка – пары вышли танцевать, а Маргарита тихо сказала мужу:

– Филиппу уже пора. Я бы хотела пообщаться с ним и с Марленой.

– Почему бы нет, – милостиво разрешил тот. – Но… старайся общаться с госпожой Шотно как можно меньше. Мы теперь аристократы, а она нет. Я не запрещаю вам дружить, – понизил голос Ортлиб Совиннак. – Просто дружите поменьше и тайно.

Маргарита, ничего не ответив, накинула шлейф на руку и пошла к длинному столу у окон. Покидая подиум, она заметила епископа Камм-Зюрро и графиню Онару Помононт, увлеченно беседовавших и удалявшихся через хорошо памятную ей скрытую за шатром дверь, а уже подойдя к Марлене, Маргарита увидела, что заветная мечта Енриити сбылась: юную баронессу Нолаонт пригласил на танец Арлот Иберннак.

– Хорошо, что ты сама подошла, – поднимаясь из-за стола, сказала Маргарите Марлена. – Прогуляемся по зале?

Они пошли вдоль стены, порой кивая другим гостям, что беседовали или тоже здесь прохаживались.

– Скажи супругу, что тебе нехорошо, и уходи с торжества, – тихо сказала Марлена, когда девушек никто не мог слышать. – Я минут через девять уйду с Филиппом, и мы вместе покинем замок. Я лишь за ним пришла… Твой герцог уже здесь, – прошептала Марлена и одернула обрадованную Маргариту. – Не выдай нас! Спрячься в своей башне, запри дверь и будь как можно дальше отсюда. И что бы ты ни услышала, ничему не удивляйся.

Перемена, произошедшая с возвратившейся супругой, не прошла незамеченной для Ортлиба Совиннака. Он хмуро бросал взгляды на повеселевшую девушку и не мог найти объяснения блеску в ее глазах.

– Я бы хотела отойти к себе, – сказала Маргарита мужу, садясь за стол, морщась и прикладывая руку к животу. – Я нехорошо себя чувствую.

– Надо потерпеть, – прищурил глаза-прорези барон Нолаонт. – Едва начался первый бальный час. Дождемся хотя бы окончания второго часа пиршества, а потом уйдем вместе, – улыбнулся он и поцеловал руку жены. – Я тоже спешу остаться с тобой наедине, любимая, ведь в эту ночь нам необходимо скрепить духовный союз единением тел.

– Я вроде бы намного лучше себя чувствую, – похолодела Маргарита. – Ты прав, лучше будет остаться дольше: до конца торжества… до утра.

– Излишне мучить себя, – ядовито говорил Ортлиб Совиннак. – Мне важно это торжество, но твое самочувствие еще важнее. После начала часа Любви поднимемся в твою опочивальню, как положено мужу и жене. Да что же я… Тебе же нужно подготовить себя. Уйдем в середине часа Целомудрия. Тебе недолго осталось терпеть…

Маргарита опустила глаза и ничего не ответила. Ее супруг, будто изводить жену стало для него забавой, довольно откинулся на спинку высокого стула и отпил из кубка.

– Лучший поэт эпического стихосложения последних пяти лет, Феб Элладаннский, порадует нас своим новым творением! – раздался громкий голос распорядителя обедов. – Любезные мужи, восхитительные дамы и прелестные девы, насладимся же стихотворным благоречием и испьем вина за Его Светлость, блистательного герцога Альдриана Лиисемского, и за его великую победу!

Когда все заняли свои места за столами, в центр парадной залы вышел упитанный мужчина средних лет и раскланялся. В наступившей тишине он начал с пафосом читать:


Мой стих сложен во славу высочайшего ума

И воспевает доблесть, мысли мощь и воискую ловкость,

Из-за которых короля Ладикэ́ ждет пуста казна,

А его черного приспешника – закона сполна́ жесткость.

Сей муж, он даже демона поставил на колени,

Просить того о Божьей милости принудил:

Лодэтский Дьявол, позабыв о сне и лени,

Прощенья просит, чувствуя петли на шее узел.

Господь остался глух к таким воззваньям,

Что изрекает грязный рот злодея.

А мы дадим же залп рукоплесканий

В честь победителя, пока разбойник заклинает, холодея.

Пока ждет участи позорной и срамной,

Мы восхищаемся героем без изъяна,

Тем, кто способен всех затмить своей красой!

Элладанн и Лиисем славит имя Альдриана!

Гордимся мы, что статен наш правитель,

Что он широкоплеч и длинноног.

И в то же время он большой мыслитель!

Он лучшая награда – та, что даровал нам милостивый Бог!


Маргарита с улыбкой посмотрела на каменное лицо Ортлиба Совиннака и на довольный лживыми похвалами белозубый рот герцога Лиисемского.

«Лодэтского Дьявола еще не поймали, – усмехнулась про себя девушка, – и раз он здесь, то что-то задумал. А Альдриан уже торжествует… Заслуги Ортлиба, не моргнув, себе забрал – именно его горожане будут чествовать как победителя и о нем напишут в летописях… Наверно, тоже захочет себе поставить памятник в рыцарских доспехах, как у отца, хотя всю войну лишь веселился да танцевал…»

Феб Элладаннский не зря становился лучшим эпическим поэтом пять лет подряд – он хорошо знал законы своего искусства и изобильно изливал дифирамбы правителю Лиисема еще минут девять.

________________

Немного ранее…

Баронесса Нолаонт и ее близорукий супруг не замечали того, что из спин придворных за ними внимательно наблюдал человек в желто-красном платье столового прислужника. Холодное, красивое лицо в круглом вырезе двухцветного шаперона не выражало эмоций. Только раз дернулись губы в непонятной гримасе, когда Ортлиб Совиннак поцеловал руку Маргарите, а она опустила глаза к столу. Вскоре прислужник удалился в буфетную комнату. Ходил он бесшумно да вел себя так уверенно, что даже худой распорядитель обедов, снимавший пробу с блюд, не стал возражать, когда прислужник взял вазочку с сахарными фруктами и удалился. С этой вазой Идер Монаро направился вглубь замка. Чем дальше он отходил от парадной залы, тем меньше встречал людей –прислуга любовалась на бал и наряды аристократов из комнаты для музыкантов. У спальни матери Идер тоже никого не увидел, но, постучав в дверь, сказал:

– Прошу принять подарок от барона Нолаонта.

Он сначала не узнал свою гордую мать – весь вечер она рыдала в одиночестве, и слезы обиды будто разбили ее лицо, выявив морщины. Царственная Диана Монаро, теребящая воротник у шеи, теперь вызывала жалость.

Она затащила сына в свою комнату, опасливо выглянула за дверь, плотно ее закрыла и только потом обняла его. Идер держал вазу и не шевельнулся.

– Как ты здесь очутился? – нервно спросила Диана, отпуская сына и проходя в комнату.

– Нанялся на воинскую службу. После потери сотни преторианцев, кого только туда не взяли. Я из Южной крепости. Там монахи какие-то пришли… А я договорился с дозорными – меня за деньги выпустили и дали это платье: сказал, что хочу посмотреть на торжество… Я пришел, так как собираюсь уехать в Санделию. Хочу всё заново начать. Пришел увидеться с тобой и попрощаться.

– Идер! – воскликнула она. – То, что ты натворил той ночью… Разве я тебя просила о таком? Зачем?

– Не просила. Я принял такое решение, – ответил он, ставя вазу на стол и присаживаясь на ларь у стены. – Зачем? Решил, раз ты и я страдаем, то и они должны… Но, похоже, ничего не вышло. Я только что их видел. Он ей руки зацеловывает, а ты здесь рыдаешь одна…

– Да… – Диана села рядом с сыном и погладила его волосы надо лбом. – Я одна, но не нужно меня жалеть. Женщины всё время плачут, ты же знаешь: так мы избавляемся от чрезмерной влаги, так не превращаем нашу плоть в болото и спасаем душу. Не обманывайся видом женских слез, помнишь, как я тебя учила? Мы женщины лжем вам, мужчинам, тем, что плачем, а вы дураки, всё попадаетесь… – ласково сказала она и снова пригладила волосы сына. – Я безумно рада, что он не добрался до тебя.

Идер усмехнулся:

– Меня слишком хорошо обучили, как быть незаметным… А пойдем и ты со мной. Прямо сейчас…

– Нет, Идер, не пойду… – вскинула голову Диана. – Я слишком много себя отдала ему за эти годы. Он стал градоначальником, благодаря мне, и он это помнит… Я, именно я, заслужила быть баронессой Нолаонт. И я ей буду – потому что это будет Божьей справедливостью, моей долгожданной наградой, моим возмездием. А потом я с этим выродком сама покончу!.. Прости меня, Боже, – встряхнула она головой. – Я обижена на твоего отца, Идер, я не всерьез… Не смотри на меня так, не жалей меня, – гордо подняла подбородок Диана, – только не это: не унижай меня жалостью. Я вовсе не слаба. Никогда не была слабой – и горжусь этим. Я знаю, когда молчать, а когда говорить, когда действовать, а когда выжидать. Скоро наступит мое время – просто надо потерпеть. Я знаю, что через год девчонка покончит с собой, как его первая жена. Может быть, и раньше… Лишь бы он не помер первым, и всё не досталось ребенку, которого она способна родить! Мальчику! Лишь бы она не родила сына! Этого я не вынесу!

– Да наплюй ты на него! – резко изменил своему обычному хладнокровию Идер и поднялся на ноги. – Сделай, как я! – возвышаясь над матерью, кричал он. – Наплюй и живи без него! Живи для себя, и только! И я любил его, но возненавидел из-за тебя!

– И что ты мне предлагаешь? – повышая голос, тоже встала Диана. – Выйти замуж за торговца? Ремесленника? Другого воспитателя? Я – должна быть баронессой, и я буду ей! Мы с ним вместе мечтали о титуле. И он мне его обещал. И я получу свое! Уходи, Идер, – спокойнее добавила она. – Не стоит обо мне тревожиться. Не натвори более ничего, понял? Ты взрослый муж – устраивай свою жизнь в Санделии. Я тебя воспитала сильным, как саму себя. Главное: никогда не влюбляйся, не повторяй моих ошибок, – пусть вместо этого тебя любят другие. Я точно знаю, что либо ты, либо тебя. Взаимная любовь – это обман, сказка, в какую верит тот, кто влюблен. Едва ты влюбишься, как проиграешь, – сам не заметишь, как о тебя вытрут ноги… Вот и не влюбляйся никогда, Идер. А если тебя унизят, то не прощай даже любимых, как я… Я ничего не забуду… А его девчонка – она ненадолго. И она безвредна, к тому же дуреха, каких поискать: она сама себе враг. Идер, не вмешивайся больше – я тебе приказываю!

– Почему ты не ушла от него? – спросил Идер, с грустью глядя на мать. – Раньше, когда была красивой?

– Я и сейчас красива… – нервно улыбнулась Диана Монаро. – Это просто из-за слез… Слезы никого не красят… А не ушла я от него из-за тебя: ты – его сын, а он – твой отец… У нас же, у женщин, такой удел – рожать вас, мужчин, и страдать от вас же…

Диана Монаро повела сына к двери и на прощание очень крепко обняла его, зная, что видит Идера в последний раз. Он несмело обнял мать в ответ, зарывшись носом в ее светлые волосы.

– Теперь уходи, – приказала она, отстраняясь. – Тебе опасно быть здесь. И мне ты хуже сделаешь, если тебя увидят. Не возвращайся, Идер, слышишь?

Идер ей не ответил – молча вышел за дверь, что сразу же за ним закрылась. Покидать коридор он не спешил. Немного подумав, человек в желто-красном платье столового прислужника бесшумно прошел дальше по коридору и отрывисто постучал два раза в предпоследнюю дверь.

– Идер? – донесся из-за нее шепот Гюса Аразака.

– Я согласен убить ее, – негромко ответил тот. – Давай ключ.

– Меня самого закрыли и ключ забрали, но он будет у тех, кто меня скоро придет убивать. Спасешь меня – получишь ключ.

Идер мрачно смотрел на закрытую дверь и ничего не отвечал.

– Я же не выдал тебя, помог увидеться с матерью, – говорил невидимый Гюс. – Я не плутую… Я тебе еще кое-чего любопытного скажу…

Пока Идер слушал Гюса Аразака, он потирал рукоять тонкого, длинного кинжала, скрытого под желто-красным камзолом прислужника.

________________

Тому, кто не достиг возраста Послушания, следовало удалиться с застолья по окончании часа Трезвения. Благодаря этому предписанию Экклесии, забота о Филиппе стала для Марлены отличным поводом покинуть торжество. Она солгала мужу, что вернется в замок, как только уложит подростка спать, но Огю Шотно отошел вместе с ней и Филиппом, словно что-то подозревал.

Зайдя в дом из светлого ракушечника управитель замка направился в гостиную, а Марлена увела Филиппа наверх. К удивлению подростка, его вовсе не собирались укладывать спать. На втором этаже, в маленьком коридоре, Марлена ему сказала:

– Я только возьму сумку, и мы пойдем к вам домой.

Короткая радость Филиппа сменилась разочарованием.

– Но я не хочу, – запротестовал он, хлопая глазами точь-в-точь как Маргарита. – Там же – ах! – Лодэтского Дьявола скоро свезут. Меркуриалий же!

– Празднование скоро закончится, – погладила его по голове Марлена. – Не возражай мне и не капризничай – и тогда я испеку сладкий-сладкий пирог с яйцами, как ты любишь.

– Идет! – обрадовался Филипп. – Но мы ведь вернемся назавтру?

Марлена лгать не любила, а тем более тем, кто имел детский разум.

– Не сомневайся в том, что завтрашний день удивит тебя даже больше, чем сегодняшний, – выкрутилась она.

В хозяйской спальне Марлена достала из свадебного ларя сумку и огляделась – более она не собиралась сюда возвращаться.

«Более трех лет супружества… – думала Марлена, проходя на середину комнаты и трогая занавес. – Почти три с половиной года в ночах на этом ложе и в днях у окна с видом на замок… Огю распоряжается хозяйством такого большого дома – замка герцога: ругается с прислугой, высматривает их огрехи и считает расходы. Приходя в свой дом, он отдыхал – так он сам говорил. К его возвращению я зимой грела ему домашние башмаки, летом его ждал холодный напиток, перед сном – ароматная вода для омовения. И, конечно, я всегда заботилась о его тутовой наливке. Он говорил, что вокруг каких только яств нет, но только тутовую наливку он никогда не разлюбит… и меня тоже, как эту наливку. Я же улыбалась и думала, что он такой малыш в свои сорок лет… Ему нужна была мама и жена в одной женщине, а вместо молока – тутовая наливка, – и он был счастлив… И я тоже была счастлива. Да, в этом доме мне бывало очень хорошо… – еще раз оглядела спальню Марлена. – Всё же было и много хорошего за эти три с лишним года. Огю стал мне близок…»

Она присела на кровать и погладила подушку, вспоминая, как муж забывался сном, уложив свою голову промеж ее грудей, и сладко причмокивал, будто дитя.

«Все три года Огю был мне вместо малыша, ранимый и слабый… Только здесь, со мной, он становился настоящим… Жаловался мне, что его деда герцоги Лиисемские почитали за близкого друга, отца – за уважаемого человека, а его самого держат за прислугу, хотя он достоин титула за свои непосильные труды. И он не понимал, отчего так, а я, хоть знала ответ, ни разу не сказала правды: что его попросту не любят и не уважают, потому что он – это он – тот, кто сам никого не любит и никого не уважает. Я думала, что он хотя бы меня любит, но ошиблась… Он любит одного себя и искренен в своих заблуждениях, когда принимает любовь к себе за любовь ко мне. Я никогда не смогу простить его, но… кажется, мне его жалко. Жалко, как увечного… Разве он виноват в том, что не умеет чувствовать сострадание как другие люди? Жалея одного себя, он живет без сердца, как иные живут без ноги или руки…»

Вставая с кровати, Марлена вздохнула и с сумкой в руках быстро вышла за дверь, словно боялась, что еще немного и она передумает бежать. Спустившись вниз, она попросила Филиппа подождать ее на улице.

– Огю, – зашла она в гостиную, где ее муж пил тутовую наливку. – Я больше не вернусь. Прощай. Ты свободен и можешь жениться вновь. Скажешь, что я заболела проказой и удалилась в монастырь. Уверена, ты всё сможешь ловко устроить и всех обмануть… Искать меня никто не станет, но на всякий случай купи для меня стелу рядом с могилами отца и брата. Это всё. Живи с этой минуты как угодно.

Огю Шотно, подскакивая на ноги, взвыл и подбежал к ней.

– Как не вернешься, – выпучил он страдальческие глаза. – Что значит «ты свободен»? Что значит «как угодно»?

Марлена без смущения ответила, глядя ему в лицо:

– Я полюбила другого и изменила тебе с ним, Огю. Я собираюсь бежать с ним очень далеко. В другое королевство… Я исчезну, а ты после похорон моего имени получишь свободу.

– Стой! – схватил ее за плечо Огю. – Этот священник? Брат Амадей, который здесь… с монахами, – медленно добавил он, начиная понимать, что происходит. – Брат Амадей был в плену у… Марлена?! – изумился Огю. – Ты меня попросила впустить в замок людей Лодэтского Дьявола? И бежать с ними собралась?

Марлена убрала руку мужа со своего плеча.

– Ты всегда был слишком умным, – с досадой сказала она. – Иди… Беги и ты… подлизывайся к мерзкому убийце моего брата, к этому Свиннаку! Сообщи ему, заслужи милость, а мне пора уходить! Филипп должен быть за замковыми стенами, быть в безопасности.

Огю Шотно помотал головой.

– Без меня тебе не выйти. Лучше я сейчас пойду с вами. И потом тоже… Туда поеду, куда и вы отправитесь.

– Огю? – не поняла Марлена. – Ты со мной и Амадеем поедешь? Как кто?

– Разберемся, Марлена, – засуетился управитель замка. – Я только возьму сбережения, и мы пойдем. Не бойся подвоха… Я проведу тебя и Филиппа за ворота. Да и в городе сейчас уже темно и небезопасно. Вы ведь через весь город пойдете к этому отроку домой?

Марлена кивнула.

– Огююю, – умоляюще протянула она. – Не стоит тебе с нами ехать. Тебе будет больно.

– Мне будет больно, если ты вот так и уйдешь с обидой на меня, – решительно заявил Огю. – Не переживай: я не ревнив, – солгал он. – И я слова не скажу ни тебе, ни брату Амадею. Буду жить в одном городе с вами. Возможно, ты меня когда-нибудь простишь и будешь приглашать на обеды как друга. Это всё, чего я хочу.

Марлена, не желая тратить драгоценное время, сдалась, и спустя триаду часа они втроем вышли за Первые ворота. С холма им хорошо был виден полыхавший вдали лес. Запах гари уже достиг белокаменного замка.

________________

Рагнер и другие «монахи» появились в замке незадолго до часа Воздержания. Через несколько минут после начала их «молитвы» молодой мужчина в форме преторианца, но без кирасы и шлема, пересек ристалище, подозрительно посматривая на плечистых священнослужителей. Рагнер встретился с ним взглядом, вложив в него всю свою любовь, как делал брат Амадей. Это подействовало – гвардеец успокоился, перестал на них пялиться и направился к караулу у прохода в парк.

Рагнер, наоборот, стал изучать незнакомца.

«Вроде бы ничего особенного, – думал он, – но идет плавно и тихо. Шагов не слышно. Необычно как-то».

Гвардеец что-то передал дозорным и получил новую желто-красную одежду, а после его выпустили в парк. Рагнер же нахмурился: даже один человек мог наделать много шума.

«Если вернется не вовремя, то может стать крупным затруднением, – продолжал рассуждать Рагнер. – Но что делать? Сейчас всех тут убить – только всё испортить. Пусть уходит. Остается надеяться на его и мою удачу. Воля Божия, будь она неладна…»

Рагнер снова сосредоточил свое внимание на цитадели крепости, выбросив из головы лицо гвардейца, которое ему не понравилось, несмотря на его благообразие. Больше никто мимо них не проходил, из крепости порой доносились развеселые, пьяные вопли гвардейцев, также отмечавших Меркуриалий, а из парка лилась бодрая, танцевальная музыка. Уже начиналась вторая триада часа, как «монахи» молились, и караульные часто дергали глазами в их сторону, но прервать служителей Бога пока не решались.

Аргус должен был прибыть к крепости с минуты на минуту, и вдруг музыка неожиданно оборвалась – Феб Элладаннский читал в парадной зале свои долгие вирши, в каких Лодэтский Дьявол на коленях молил Бога о милости, и даже не догадывался, насколько был прав. Спокойствие стало изменять Рагнеру, и с каждой новой минутой, что длился непредвиденный музыкальный перерыв, он холодел всё сильнее. Впервые за много лет Лодэтский Дьявол по-настоящему обратился к Богу: взмолился, чтобы Аргус не появился до возобновления танцев и громкой музыки в замке, ведь истошные крики из крепости, напугали бы Альдриана и стражей на воротах.

«Боже, – говорил про себя Рагнер, – я не уверен, что ты есть, – это так. Вот тебе верный способ доказать мне это. Я ведь немного прошу: жалкой музыки от тебя, Всемогущий. Не каких-то расчудесных чудес! Чертовой музыки, и всё! Тогда я поверю в тебя… Я и сейчас верю – не зря же обращаюсь… Знаю, что ты, должно быть, обижен на меня за Великое Возрождение. Я больше не буду – слово Рагнера Раннора. Встану, как все, на колени…. И молиться буду и слезы лить после полуночи. В три ручья зальюсь, не хуже своей плаксы! Честно… Я клянусь, что удалюсь на покой, – и сатурномеры больше никто из храмов снимать не будет. Если я когда-либо отправлюсь вновь воевать, то только из-за долга. И еще верни мне ее, мою любимую. Ради нее я стою здесь на коленях и уже не чувствую их. Прошу… Музыку и мою красавицу-плаксу: всё, что я хочу от тебя. А в ответ еще клянусь, что помирюсь с Экклесией. Буду так стараться, как никогда до этого… И потом стану щедро жертвовать – ты удивишься насколько щедро… храм построю… Ну чего ты еще хочешь? Чего тебе еще от меня надо? Где чертова музыка? – начинал злиться Рагнер. – Пошел ты… Сиди у себя в облаках или где там еще, хохочи… Хотя, если верить монаху, у тебя и зада-то нет и сидеть тебе не на чем. А может, мне Дьявола начать просить? Не будь так уверен, что не попрошу! Ну, чего тебе надо, дай знать?! Я буду рад исполнить, если смогу!»

Вдруг Рагнер услышал тихие слова из молитвы брата Амадея.

– Направь герцога Раннора на путь света, дабы он старался быть милосердным, ценил жизнь и понимал, что забрать ее легко, но не он ее подарил, значит, не он забирать должен. Поймет пусть, что движим он враждой, что сеет он страдания и множит слезы матерей, жен и чад младых, что так он лишь приносит в этот мир горести и разрушения, что так рождает неверие в тебя, Боже, разочарование в милости твоей и ввергает через утрату надежды на тебя, Боже, несчастных и ни в чем не повинных в Порок Уныния, ибо радости они более не знают, да и не желают знать. И осознав это, пусть раскается, пусть откажется от сил вражды и повернется к силе любви и добра…

Рагнер совсем недобро посмотрел на праведника и произнес про себя:

«Раскаяться – это уж слишком… Как я могу вот так взять и раскаяться? Не чувствуя я того, что был неправ, и не сожалею – раз убил кого-то, значит, они это заслужили, – ты уж извини, Боже… Не надо было тогда делать меня рыцарем… Но я могу дать слово, что постараюсь. Я уже полюбил, так что у меня может получиться… Я буду весьма сильно пытаться быть… добрее… Да… добрее. Не то чтобы жалеть всех вокруг буду, но убивать отныне стану изредка. Хорошо? Я согласен… Слово Рагнера Раннора: клянусь, что отныне убью, лишь когда не буду иметь иного выхода… Дай знак и ты. Возобнови чертову музыку и более не прерывай ее до конца шестого часа».

Бог будто на самом деле услышал клятву Рагнера – и Феб Элладаннский под овации покинул центр залы, уступив его танцующим парам. Музыканты на балконах парадной залы громко заиграли в свои инструменты – загудели флейты и зазвякали кимвалы, а Лодэтский Дьявол выдохнул. Коленки у него болели так, что он едва чувствовал ноги. Его переодетые послушниками воины выглядели такими же. Все они нервно пересматривались, сверкая под капюшонами отблеском глаз в свете факелов.

________________

В это самое время к воротам Южной крепости быстро приближалась сотня всадников в желто-красных нарамниках воинов Лиисема. Откуда они взялись, дозорные на Южных воротах не видели из-за темноты и дыма, охватившего лес. Возглавлял отряд принц Баро, роскошные доспехи которого все воины узнавали издалека. Четверо звездоносцев в заметных белых нарамниках скакали подле него.

Южный вход отличался от прочих тем, что он начинался от башни у городской стены, среди редкой рощицы вдоль дороги, затем переходил в защищенный стенами, стрельницами и новыми башнями проход к вершине холма, а оканчивался толстой квадратной башней с самыми массивными воротами. Всего от крепостной стены и до последней башни нужно было миновать четыре опускные решетки. У подножия холма проезд в крепость оцепило пятьдесят преторианцев. Появившийся из дымной лесной дороги отряд смело направился к ним.

– Ворота́ крывай! Па́ааживее! – прокричал из первых рядов всадников рыжеватый воин с шутовским ртом. – Рааасступись! Барон Тернтивонт весь изранёный! Лекарь нужон! Его конь надорвался на бочонку с порохом! Нямедля, говорю, с дороги! Ворота́ нацтежь! Вот-вот загибнёца наш первой ррыцарь! Чудо, дча живай!

Пока решетка поднималась, четверо воинов спешились, развернули плащ, на какой свалили малоподвижное толстое тело, до этого лежавшее на шее коня, а после быстро его понесли к воротам. Гвардейцы, глянувшие на «носилки», увидели перемотанную тряпками, залитую кровью голову их полководца и длинную бороду, повисшую паклей. Битны виднелись и на руках, и на ногах, и на туловище барона Тернтивонта. С него сняли доспехи и камзол, оставив героя Меридеи в нижней рубахе и красных, грязных от земли штанах. Принц Баро и его воины-монахи, не спешиваясь, следующими направились к воротам.

Через пару мгновений преторианцы позабыли о полководце Лиисема, потому что звездоносцы вели коня, поперек которого, лицом вниз, лежал связанный и примотанный к скакуну рыцарь в черных доспехах. Все пятьдесят воинов гвардии уставились только на эту фигуру. Голову рыцаря покрывал позорный холщевый мешок, из какого доносилось возмущенное мычание, а принц Баро держал в руках вороненый шлем, будто голову поверженного врага. Преторианцы обступили принца, стали хлопать и свистеть ему, не позволяя проехать дальше, и он, не поднимая забрала, обратился к ним с пламенной речью на меридианском, сопровождая ее красочными жестами.

– Лодэтский Дьявол! – громко и бодро говорил «принц», зная, что его не понимают. – Огонь Великий, до Небес возносящийся! Тьму и холод от нас отгоняющий! Жизнь дарующий и ее пожирающий, пощади человеческий род, слабый род! Успокой свою мощь! Усмири ты и нашу плоть! Лишь Огня устрашатся земные правители, Пекла Адова, души в тлен обратить грозящего! Да Дьявола! Ада властителя, убоятся все смертные грешники! Под личиной иной он живет среди нас, сеет слух нечестивый! Неправедный! Разум слабых смущает лукавством, разум сильных пугает коварством… Лодэтский Дьявол!

Под бурные овации «принц» махнул всей сотне воинов Лиисема следовать за ним.

Лорко шел впереди и громко кричал, чтобы живее поднимали решетки – и те, как по волшебству, возносились вверх еще до его приближения: угрозы стражи не видели, а вот стать виновными в гибели героя Меридеи боялись. Следом за «носилками» ехали под аплодисменты принц Баро со звездоносцами, униженно водруженный на коня пленник в вороненых доспехах и долгая цепочка из хмурых воинов Лиисема в желто-красных накидках.

У предпоследней поднявшейся решетки к Лорко вышел седовласый Парис Жоззак. Глава стражи отправился рядом с рыжеватым парнем вверх, к последним воротам в квадратной башне.

– Я здеся главный на всех ходах замку, – сказал он Лорко. – Мим меня блоха не проскочит! Эта… – оглянулся он назад, – неужто самого Лодэтского Дьявола пленили? Неужто?

– Принц Баро, как и обезщивал! Эх, верён слову, сяй лев баро́йскай! – бодро отвечал Лорко, поднимаясь на холм вдоль высоких стен. – Вся! Концу войне! Мы воротатися ужа скорою. Ента первои, – махнул он на сотню человек позади себя. – Их тожа всех пущать в крепоцть! Герои! Ранёнае тока многие…

– Как вышло-то? Как Дьявола пленили? – не отставал от Лорко седовласый глава стражи.

– Да не знаю я. Ента вся принц Баро… Но он по-меридьянски вся дча-та чешат. Я не ясняю. Спроси сам, коль хошь.

– И я не разумею меридианский … – расстроился Парис Жоззак. – А чё мешок на голове?

– Спроси у принцу Баро, я жа сказжал… Экая-то ррыцарская забава… Наш герой Меридеи кабы не предцтавился! – кивнул рыжеватый парень на толстого бородача на носилках. – Я ни о дчам ином и думать не могю!

Парис Жоззак дошел с Лорко до последней башни и приказал открыть проход. Тяжелый, сплошной заслон медленно пополз вверх, но за ним находились еще одни окованные железом ворота из дуба.

– А с нашим бароном чё? Поправится? – вглядывался в окровавленное, плотно забинтованное лицо толстяка Парис Жоззак и жалел, что не захватил фонаря.

– Я не врадчаватяль, – повел плечами Лорко, тоскливо глядя на медленно поднимавшийся заслон.

Тем временем к ним подъехали принц Баро, звездоносцы и лошадь со связанным Лодэтским Дьяволом.

– Ууу, – показал кулак черным доспехам Парис Жоззак. – Добралися мы до тябя, мерзота! Всегда зызнавал, чё те стишки – брехня.

И седовласый страж выругался так сочно, что даже у Лорко приподнялись брови, а мужчина в черных доспехах дернулся, как от удара.

Остальные всадники в желто-красных нарамниках растянулись по всему проходу, от подножия холма и до его вершины, ожидая открытия ворот Южной крепости. Преторианцы с башен их спрашивали о битве, но те молчали, и лишь несколько человек из всего отряда устало отвечали, что не видели, как пленили Лодэтского Дьявола.

– А почто все на конях? – всмотревшись в накидки воинов, спросил Парис у Лорко. – Пехота ведь!

– Каво сащали в хранителя́, тага и взяли, – нашелся Лорко.

– А чё конница?

– На последням взрыву всё загибли или дюже ранянае, как наш первой ррыцарь, – вздохнул Лорко, нащупывая меч. – Эких цледом вёзут… Слава Богу, дчасть конёв паслася на лугу.

– Да? А мы давно уже не слыхали взрывов…

– Далёкае отсюдова…

– А прочие взрывы слыхивали, а они тоже далече былись.

– Нууу… Ента-та яснае! – уверенно изрек Лорко, прислушиваясь к лязгу за дубовыми воротами. – Жавее тама! – крикнул он. – Герой Меридеи здеся сумрёт щас, раззявьё!

– Так что взрывы? – напомнил Парис.

Лорко его проклял.

– Ну… простою ветер тада дул в сю сторону́, – придумал он. – А щас в не в сю. Вот и не снёсло ветёром звуку, яснае, а?

– Звуку и без ветру носит! – засмеялся глава стражи. – Да ты дурачок вовсе.

– Тода не цнаю, – искренне обиделся Лорко.

Когда дубовые двери распахнулись, Парис Жоззак первым зашел на площадь перед Южной крепостью, снял факел со стены и осветил лицо барона Тернтивонта. Он тут же издал вопль, понимая, что его провели: у старика оказалась совершенно гладкая кожа возле маленьких испуганных глазок, какие тот на миг приоткрыл и в испуге быстро захлопнул. Четверо лодэтчан немедленно выпустили из рук плащ, уронив недовольно застонавшего толстяка на камни, выхватили мечи и напали на стражу. Заслон на воротах снова начали опускать, но звездоносцы, принц Баро и еще восемь всадников успели прорваться внутрь. Четверо пеших лодэтчан вместе с Лорко побежали вверх по винтовой лестнице, а тринадцать всадников заехали на площадь перед крепостью и старались никому из гвардейцев не дать подойти к надвратной башне. Парис Жоззак убежал в крепость, криком полоша сослуживцев и поднимая тревогу. В тот самый момент в замке грянула веселая музыка, и ее бравурность нелепо вторила разворачивавшейся резне. Вдоль прохода к Южной крепости творилось безумие – лодэтчане с лошадей лезли в другие надвратные башни и захватывали их. Темный лес зашевелился – и из дыма появилось сонмище жутких головорезов, быстро окруживших пятьдесят преторианцев у городской стены.

На площади возле крепости шел самый жаркий бой. Всадники отражали нападки гвардейцев, а четверо лодэтчан бились внутри надвратной башни с десятью стражами – к ним на помощь ловко, как кошки, используя кинжалы, лезли по каменным стенам еще несколько переодетых захватчиков. Гёре, перебинтованный, залитый чужой кровью и с фальшивой бородой из конской гривы, шаркая ногами, бегал среди сражающихся, причитал от ужаса и пытался за чем-нибудь укрыться, но то сам был недоволен убежищем, то его шпыняли воины. Пару раз меч просвистел над его головой. Конь со связанным рыцарем в черных доспехах, мычавшим и подпрыгивавшим на спине скакуна, следовал примеру повара и неприкаянно носился по небольшой площади неровными кругами. В тот самый момент, когда из крепости выбежала почти сотня преторианцев с двуручными мечами, арбалетами и ружьями, заслон пополз вверх, дубовые двери распахнулись и головорезы, уже сбросившие желто-красные накидки, ворвались в Южную крепость.

________________

Тогда и дозорные на другой стороне крепости, возле ристалища, услышали далекие крики, более ничуть не напоминавшие пьяное веселье, и занервничали.

– Амадей, – тихо сказал Рагнер. – Начинается. Ты закрой глаза и спрячься где-нибудь.

От поста караула, от выхода в парк, к праведнику направился в помпезной полосатой форме не кто иной, как Раоль Роннак. Другая троица дозорных стала отпирать решетчатую дверь в проходе, чтобы выпустить монахов.

– Я извиняюсь, – сказал Раоль брату Амадею, – но вам лучше уйти. Извиняюсь, братья, – обратился он к поднимавшимся «монахам». – Порядок такой. Благодарствуем вам!

Одни «послушники», развязно разминая ноги и спину, направились к ящику, другие пошли к выходу. Брат Амадей продолжал молиться. Из замка, через парк, трубил бодрый гул флейт – и заглушал трубы смотровых.

Последним, не считая праведника, поднялся Рагнер и с досадой посмотрел на черноусого гвардейца возле брата Амадея: сразу же нарушить свое обещание Богу ему не хотелось.

– Брат Амадей, – повторил Раоль, – поднимайтесь, пожалуйста. Мы все это очень ценим, но порядок есть порядок…

Послышались новые крики с другой стороны крепости. Им ответили сдавленные стоны трех дозорных у выхода в парк, которых за мгновение зарезали пять «послушников». Еще четыре «монаха», открыв длинный ящик, достали заряженные арбалеты и подстрелили болтами двух заоравших караульных у крепости. Рагнер в два удара сбросил Раоля на землю, достал его же меч и приставил клинок к горлу черноусого мужчины. К веселому гулу флейт и кимвалов добавились песни скрипок и виол.

– Я тебе помочь пытаюсь, – процедил Рагнер, думая, что нелепо умереть под звуки, от каких так и тянуло пуститься в пляс. – Умрешь и ты, и все, кто в крепости. Слышишь вопли? Это через Южные ворота прорвались две тысячи моих воинов, и они там сейчас режут твоего преторианского собрата. Убеди всех, кого я встречу, сдаться в плен – и тогда они останутся живы.

Рагнер встал, подбежал к ящику. Он быстро надел поверх рясы кольчугу, надвинул ее капюшон на голову и застегнул цепь с бальтинским мечом. Обезоруженный Раоль сидел на земле, переводя ошеломленный взгляд с покойников у выхода в парк на мертвых желто-красных дозорных у ступеней крепости. Разудалая песнь, доносившаяся из замка, словно насмехалась над ужасом этого чудесным образом уцелевшего гвардейца. «Монахи» с мечами, цепями и топориками, задорно перепрыгивая через мертвецов и пританцовывая, занимали места для нападения на тех, кто выбежит из цитадели на ристалище.

– Пошли со мной, – сказал Рагнер Раолю. – Пойдем туда вместе: ты да я… Я всё равно освобожу короля Ивара и захвачу Альдриана, а ты спасешь жизни друзьям. Хватит им умирать.

Раоль, едва что-либо соображая, поднялся. Рагнер схватил его за плечо и потащил впереди себя к крепости. Брат Амадей, закрыв глаза, продолжал молиться под развеселые напевы труб.

– Заприте за мной цепями двери, – приказал Рагнер «монахам» и втолкнул Раоля в крепость. – Сами пока переоденьтесь в их форму. Тела спрятать. Всех, кто как-то окажется здесь – всех схватить. Ни один не должен прорваться и предупредить Альдриана.

Внутри крепости Рагнер загородил собой выход, неосознанно встав как Олфобор Железный: опираясь двумя руками на меч и сложив кисти рук на навершии рукояти. Раоль, бледный и непонимающий действий Лодэтского Дьявола, таращился на него, но помалкивал.

И минуты не прошло, как три десятка гвардейцев прибежали освобождать ристалище от непрошеных гостей. Ружей они не имели, так как намеревались сразиться с жалким десятком «монахов». Увидав так вообще одного единственного рыцаря, они невольно застыли, не зная чему больше изумляться: кольчуга поверх рясы усиливала сходство Рагнера с древним воителем и в полумраке прохода он напоминал его ожившую статую.

– Я герцог Рагнер Раннор, Лодэтский Дьявол, – громко сказал преторианцам рыцарь. – Если даже убьете меня, то ничего уже не измените: короля Ладикэ освободят, а вас успеют вырезать. Сейчас в крепости тысячи моих воинов, и они скоро будут здесь. Вы не успеете сломать ту дверь, что за мной, – я приказал запереть ее цепями, а сам не остался снаружи – пришел к вам на разговор как к достойным почета воинам. Вы проиграли. Смиритесь, сдавайтесь в плен и сохраните жизни. Бросайте мечи и прочее оружие в одну кучу, а сами подойдите к стенам, отвернитесь к ним, поднимите и положите на них руки. С подписанием мира вы все будете свободны.

Из глубины крепости донеслись душераздирающие крики, и Рагнер криво усмехнулся.

– Да хрен с ним, с Альдрианом, – опомнившись, заговорил Раоль Роннак. – Помните, как он сотню наших братьев тут на убой оставил? Предал их – значит: и нас предаст. А теперь он в замке эту подлянку празднует! Пошел он! Я без двух восьмид год под Нонанданном торчал – и там нас тоже всех поубивали. Бросали с проклятыми копьями против огня, нисколько не жалея! Сто с полтиной тысяч мужиков Лиисема положил наш Альдриан и сейчас жрет павлинов, вино распивает да дамочек за ручку вокруг себя водит! Пусть его пригнут, наконец, как он это делает с нами!

Сказав это, Раоль замолчал. И неожиданно его пробрало до мурашек от ужаса. Он почувствовал резкое, уже знакомое ему зловоние и понял, что Смерть вновь стоит рядом с ним и их разъединяет всего пара шагов. Преторианцы молчали и будто разделяли страхи Раоля. Рагнер тоже ощущал запах пота и крови, какой недавно явился к нему на кладбище, но вот его он как раз не пугал, а, напротив, словно делал сильнее. Внезапно в наступившей тишине вышел гвардеец, и только Рагнер подумал, что слова никого не убедили и настал черед драться, гвардеец сказал:

– На хер антоланца… – бросил он свой меч под ноги Лодэтского Дьявола. – У меня брат из-за его низости сгибнул…

Он отошел к стене и положил на нее руки. Через пару мгновений еще несколько человек поступило так же, но двадцать шесть преторианцев, хоть и соглашались с мнением Раоля о герцоге Альдриане, вовсе не горели желанием умирать за того, кто без уважения отнесся к ним и погубил их побратимов, да ощущали неведомый страх, не могли решиться на позорное предательство своего долга. К тому же противник был всего один: лучшие воины Лиисема стыдились испугаться единственного рыцаря, пусть даже Лодэтского Дьявола, вот и ждали команды начать бой.

Ужасающие предсмертные крики из глубин крепости под аккомпанемент праздной музыки из замка приближались, зловоние скотобойни усиливалось. Подобное сочетание стало убедительнее любых слов – преторианцы начали беспокойно поглядывать на своего рыжебородого командующего, который медлил, молчал, что-то обдумывая. Наконец он вышел вперед.

– Итте Ованнак, – представился он Рагнеру и повернулся к гвардейцам. – Долг преторианца – хранить жизнь герцога ценой своей жизни. Мой долг ротного – хранить жизнь и герцогу, и своим воинам. Порой приходится выбирать… И порой выбор не в пользу герцога! Не вы сдались, братья, а только я один, – бросил он под ноги Рагнера свой короткий меч. – И за это я готов понести наказание хоть смертной казнью, – снял он кинжал с правого бока и тоже швырнул его Рагнеру под ноги. – Я беру весь позор на себя и не пожалею: пусть лучше я один пострадаю и погибну. Лодэтский Дьявол в город наш придет – и герцога он… – тише добавил Итте Ованнак. – Чего еще надо объяснять? Он здесь… А герцог Альдриан, в самом деле, пусть идет на хер! Пора его проучить! Приказ роте сдаться! – уже громко скомандовал он. – Исполнять приказ! Бросить оружие и разойтись по стенам!

И он подошел к стене, положил на нее поднятые руки. Следуя приказу, явной неохотой, один за другим хмурые преторианцы тоже бросали свое оружие под ноги Рагнера и отходили к стенам. Когда гвалт, звон и истошные вопли стали доноситься уже из соседних помещений, оставшиеся гвардейцы просто пороняли оружие и быстро расступились.

Через миг в проходе показалось с десятка три головорезов Лодэтского Дьявола, которые замерли, удивленно осматривая безоружных гвардейцев и кучу клинков у ног Рагнера. В тот миг восхищение своим вождем от осознания, что он один пленил тридцать грозных преторианцев, достигло у лодэтчан уровня обожествления. И тут раздался удивленный голос:

– Ну привец, ссуки пцзорнае! На калени, мордай в пол, пзжалйцта…

Преторианцы моментально разъярились: поднимая оружие с пола, они бросились на лодэтчан, а к Рагнеру ринулось с десяток воинов. В бойне, что началась, Лодэтский Дьявол рубил и резал всё, что к нему приближалось, чувствуя усиливающееся наслаждение, дикое, запретное, звериное. Звон клинков подстегивал его, как удары хлыста. Ни один из мечей не смог даже ранить его, словно кто-то отводил руки нападавших, а его Ренгар, напротив, разил с поразительной точностью, разрывая кольчуги и рассекая людские тела. Скольких он отправил на тот свет, Рагнер сам не знал.

Бой окончился быстро. На полу лежало десятка четыре тел, в углу, сжавшись, сидел Раоль Роннак. Последним живым из нападавших гвардейцев остался рыжебородый ротный – да остался он с отсеченной правой рукой. Он не без труда выпрямился, гордо поднял голову, готовый принять смерть, встал перед Рагнером – тот же, глядя в его наполненные ненавистью глаза, хотел добить врага, уже своего вечного, смертельного врага, от которого было бы разумно избавиться. Но оружия Итте Ованнак больше не держал, и Рагнер, вспомнив о своей клятве Богу, неохотно опустил к полу бальтинский меч – сразу же пришла усталость, столь сильная, что невольно потянуло в сон.

– Эорик! – в сердцах воскликнул Рагнер по-лодэтски. – Да выучи же орензский, наконец, или уж молчи, как ты любишь! Ладно, давай сейчас на другие ворота. А этого воина – перевязать, – указал он на рыжебородого ротного, – рану прижечь. С заключением мира его отпустить. Ты, – обратился он к Раолю, – пошли дальше. Покажешь, где тут узилище и король Ивар.

В подвале перед тюрьмой закрылись еще около шестидесяти гвардейцев с ружьями и арбалетами. Они отгородились решеткой и палили во всё, что появлялось в проходе. Среди них сжимал ружье и Парис Жоззак. Коридор заволокло пороховым дымом, а лодэтчане дразнили преторианцев, то бросая что-нибудь в коридор, то появляясь сами и быстро прячась назад, растрачивая их пули. Так это длилось до того, пока в белом тумане не возник рыцарь в роскошных доспехах принца Баро из сандел-ангелийской стали, какую не брали ни арбалетные болты, ни пули. Выстрелом гранитного ядра из небольшой ручной пушки, хвост которой зажимался под мышкой, он вынес замок решетки. После этого последнее укрепление Южной крепости пало. Стремительное нападение заняло не больше двух триад часа или сорок восемь минут. Во дворце стихла музыка, как раз когда Рагнер, одетый в кольчугу поверх рясы, стоял напротив камеры изумленного короля Ивара Шепелявого.

– Рагнер Раннор! – вскричал обрадованный король на меридианском. – Не могу фоферить!

– Да уж будь добр, Ивар, – на том же языке ответил Рагнер. – Надеюсь, ты еще не сдался и не подписал мировую?

– Я луффе умру! Эфо ше дело феффи! И меффи!

Рагнер улыбнулся, чуть мотая головой. Отпирать решетку камеры он не спешил.

– Скоро твоя честь и месть будут удовлетворены, но моя обида нет. Моя к тебе, Ивар.

– Профи, фо хофефь! – величаво ответил наполовину лысый, тем не менее лохматый король, одетый в нижнюю рубашку и узкие красные штаны.

– Свою десятину хочу, что ты зажал. Только уже не серебром, а золотом. Фафлушил! – с наслаждением передразнил его Рагнер.

Король Ладикэ, обидевшись, насупился, но решил, что сейчас уж точно не стоит ссориться с Рагнером.

– Форофо, форофо, – махнул он рукой. – Я фафлушил эфо. Оффоботи меня быфтрее!

Рагнер открыл ему решетку, и они обнялись.

– Рагнер, – прослезился пожилой король. – Я для фебя, ффо хофефь фтелаю. Мое королеффтфо – тфое королеффтфо.

Рагнер благодарно улыбнулся, и они поспешили в дымный коридор.

– Ффо на фебе за фа юпка? – по дороге спросил король про рясу под кольчугой Рагнера.

Тот молча снял капюшон кольчуги.

– Как тебе? – усмехнулся он, проводя рукой по бритому затылку и шапочке волос «в кружок».

– Не офень, – даже не улыбнулся Ивар IX. – Рагнер, фы был праф! Я о ффяшенниках. Меня уфипил ефифкоф!

– Епископ Камм-Зюрро тебя усыпил? – нахмурился Рагнер. – Ты точно уверен?

– Да! Уферен. А ефё они отрафили моих фоиноф!

– Это странно. Меридианские священники никогда не вмешиваются в войны. Уверен, что и воинов тоже священники отравили?

– Афолюфно! У меня пыло дофтафофно фремени, ффобы фсё раффмофреть как фледует!

Они поднимались вверх по винтовой лестнице и скоро должны были выйти на первый этаж, когда Рагнер остановился.

– Ивар, – сказал он, находясь в глубокой задумчивости, – забудь о том, что ты мне сказал. Епископ тебя не усыплял, а твоих воинов священники не травили. Позднее еще поговорим. Не трогай и пальцем эту синюю хабиту и земли Мери́диана. Дай мне слово. А то я тебя снова запру в узилище.

Король Ладикэ раздраженно выдохнул.

– Не фонимаю фебя. Тумал, ты даше рад бутефь эфо уфлышать. Форошо. Раф фы фак хофефь, фак оно и пуфет!

– Хочу, Ивар, – кивнул головой герцог. – Я собираюсь помириться с Экклесией и хорошенько задобрить святош. И тебе советую их не злить. Никогда и никому не говори правды про свое пленение… но и не забывай.

________________

Маргарита за весь первый бальный час ни разу не потанцевала, потому что не танцевал ее супруг. Вместо этого, по окончании вступления Феба Элладаннского, они отправились на прогулку по парадной зале: барон Нолаонт принимал многочисленные поздравления, беседовал на равных с другими аристократами, а Маргарита молчала и лишь благодарила за похвалы ее пригожести.

Четвертым блюдом пиршества стала дрофа. Пока гости лакомились, их вновь развлекали лирники и арфисты. Перед пятой сменой блюд, в конце первой триады седьмого часа, Ортлиб Совиннак произнес здравицу за герцога Альдриана и попросил извинения за то, что вынужден из-за дел удалиться. С ним ушли через скрытую за шатром дверь Маргарита и Енриити.

Ортлиб Совиннак зашел с женой в ее спальню. Там он подтопал к ней, притянул ее к себе и утопил в своих мягких, сильных объятиях.

– Ты мне даже времени не дашь? – спросила его Маргарита. – Еще час Целомудрия. А как же подготовиться?

Он осклабился и издал грудной стон.

– Ты выглядишь так, что я сам хочу тебя раздеть. Весь вечер хотел, – прищурился барон. – Близость между супругами в час Целомудрия – это ничтожный грех. Епископ Камм-Зюрро охотно тебе его отпустит, как и простит наш блуд до венчания. Уже послезавтра ты можешь возобновить уроки Боговедения – в день луны, сразу после Меркуриалия. Тогда и покаешься.

– Хорошо, – мягким голосом сказала Маргарита и попыталась освободиться из объятий супруга. – Я ненадолго в уборную…

Ее муж немного помедлил, но затем разжал руки.

– Надеюсь, ты не станешь там запираться, – тихо проговорил он. – Это было бы дуростью. Ты моя супруга, и я имею право. Не сегодня, так завтра… и в любой день, какой захочу.

– А я? Меня ты более спрашивать не будешь?

Барон Нолаонт грустно усмехнулся, раздвигая ртом усы. Когда он вновь посмотрел на жену, его глаза потеплели до орехового цвета.

– Я просто хочу всё вернуть, – нежно сказал он. – Хочу этого за нас двоих. Ты сейчас не понимаешь, где благо для тебя. Я же стараюсь всё исправить. Иди… И возвращайся ко мне быстрее.

Маргарита, оказавшись одна в маленькой уборной, где не имелось окон или второго выхода, немедленно задвинула дверной засов и стала ждать, что произойдет дальше.

– Рааагнер, – взмолилась она. – Поспеши, прошу тебя. Не появись слишком поздно.

________________

В Южной крепости творилась суета, обычная для завершенного боя: кто-то сволакивал в кучи покойников, кто-то обыскивал закутки крепости, разбирал трофейное оружие и занимался обороной захваченного убежища; кто-то готовился действовать дальше. Все ворота уже были под властью лодэтчан – оставалось занять сам замок. В просвете между сновавшими в разные стороны воинами, Рагнер увидел Гёре, который снял бинты и бороду из конской гривы, но остался измазанным чужой кровью. Повар, не веря в то, что уцелел, сидел на полу у стены, лепетал хвалы Богу и очерчивал грудь размашистым крестом то слева направо, то справа налево, то снизу вверх и наоборот.

– Гёре, – согнув колено, присел напротив него Рагнер, – без тебя было никак: один ты такой же толстый, как Тернтивонт.

– Ох, знавал бы, чо вы меня принудите к экому, схуднулся бы! – серьезно и жалобно ответил Гёре.

Рагнер, широко улыбаясь, похлопал его поплечу.

– Ты мужиком сегодня стал. Будет, что Геррате рассказать и чем похвастаться перед сыновьями и внуками. Победа близка – остался только десерт. А я никогда не забуду, что ты для меня сделал, и щедро отблагодарю.

Гёре вымученно улыбнулся.

– Очень щедро, – добавил Рагнер, протягивая ему полусогнутую руку. – И ты достоин того, чтобы быть мне братом, но не подведи нашего единства – не то без руки останешься. Без шуток.

Гёре немного подумал, просветлел лицом и при других воинах сцепил пальцы с пальцами герцога.

– Всё, Гёре, теперь ты один из нас! – воскликнул Рагнер, поднимаясь. – Слышите? – спросил он своих остановившихся в изумлении головорезов. – Наш повар теперь такой же воин, как и мы. Мы никогда не заняли бы крепость без него. Надо будет вместе пива накатить и поблагодарить моего нового брата честь честью, тем более что я завтра куплю бочонок аж за пятьдесят золотых монет. Угощаю тридцать героев, кто первыми прорвались ко мне на подмогу! Когда вы еще пили пиво за более чем за золотой?!

Выйдя к ристалищу, Рагнер ощутил, как на его лицо упали капли. Он посмотрел в небо и с ужасом подумал, что пойди дождь днем раньше, то ничего бы не вышло – заложенный в лесу порох отсырел бы под проливным дождем и испортился. Закрались мысли о настолько невероятном и странном везении, что его удача уже показалась неизбежной: словно некто могущественный давным-давно решил исход этого дня и послал видения нищему пророку, известному как Блаженный.

Но много думать о столь глубоких вещах Рагнеру было некогда. Он и король Ивар направились широким шагом к рыцарю в доспехах принца Баро и четырем звездоносцам. С ними находился конь, на котором всё так же лежал человек в вороненых доспехах и с холщевым мешком на голове. Еще двадцать воинов в желто-красных одеждах преторианцев садились на лошадей. Другие тридцать мужчин, одетых кто во что горазд, стояли поодаль. Среди них виднелись Эорик в кольчуге и кирасе, полуголый Сиурт с любимым кистенем, огромный Ольвор с двумя короткоствольными ружьями за поясом, низкорослый Лорко в облачении панцирного пехотинца Лиисема и пять «монахов-послушников», что опоясались цепями поверх рясы и вооружились секирами. Брат Амадей больше не молился – опустив голову, он сидел на пустом ящике для статуи в центре ристалища.

Рагнер догадывался о непростом состоянии праведника, но прежде разговоров о Боге, он желал завершить победу, поэтому прошел мимо него. Осмотрев на Аргусе роскошные доспехи с чеканкой и окантовкой из позолоты, он заметил на них следы от пуль.

«Но так даже лучше, – подумал Рагнер. – Будут на них пялиться, а не на человека в латах».

– Фринф Баро? – удивился король Ивар, показывая на нагрудный герб рыцаря, но затем перевел взгляд вниз и не увидел золоченых шпор с меридианской звездой. Вместо них Аргус носил золотые шпоры самого Рагнера с зазубренным водоворотом, символом Лодэнии.

– Вот принц Баро, – похлопал Рагнер по шее лошадь с привязанным на ней черным рыцарем. – Мой пленник, а мне в плен лучше не попадаться. Аргус, – повернулся Рагнер к другу, – всё по-прежнему: наглость до безумства. Еще при знати чеши по-меридиански поменьше.

– Главное, чтобы шлем их не смутил, – ответил Аргус. – Я не рыцарь, но знаю, что его надо снять, проходя в дом, хоть забрало надо поднять… Меня бы это насторожило.

– Аргус, на наше счастье Бог создал людей дураками. Не меряй всех по себе. К тому же – ты венценосный принц Баро, герой и дважды Божий избранник! Что хочешь, то и делаешь. Всё равно никто не посмеет указать тебе снять шлем или поднять забрало. И о шпорах не волнуйся: увидят золото – и всё, никто звезду разглядывать не станет… Наш лодэтский водоворот весьма похож… И потом, вы всё быстро провернете. Как войдете в парадную залу и увидите там Альдриана – считай, что победил: что будет дальше, уже не так важно… Уже можешь представлять, как хвастаешь подвигами в спальнях красавиц. Удачи, стоокий титан Аргус… Ночь – это твое время…

Аргус и Рагнер крепко обнялись и сцепили руки знаком двойного единства. После этого Аргус, двадцать воинов в желто-красных нарамниках и четыре звездоносца выехали с ристалища по направлению к замку. Коня с рыцарем в вороненых доспехах они вели в начале отряда. Рагнер еще немного постоял, посмотрел им вслед и только потом с неохотой приблизился к брату Амадею.

– Знаешь, я услышал твою молитву и решил, что если смогу не убивать, то не буду, – садясь на ящик рядом с ним, сказал Рагнер. – Правда, мало толку вышло… Сперва вроде шло так, как надо, но потом… но слово я всё же сдержал! И мне сейчас… хорошо, что ли… Не пойму никак… – усмехнулся Рагнер. – Странное чувство… – положил он руку на плечо праведника, заставляя того посмотреть на себя. – Должны быть такие, как ты, и такие, как я. Не вини себя. Если бы не ты, то умерло бы намного больше людей. Сегодня ты остановил войну и тоже должен собой гордиться… Умей радоваться хоть иногда… Ну мне пора, – заключил он и поднялся на ноги. – Пора идти за Маргаритой. Я сильно спешу.

Праведник так ничего ему и не ответил. Рагнер встряхнул головой, прогоняя ненужное сейчас угрызение совести, и направился к своим людям.

«Одно дело болтать, что жизнь плоти тлен и на все воля Божия, – думал он по пути, – и совершенно иное: видеть резню своими глазами, да еще и способствовать ей. Дерьмом сейчас себя чувствует, мне ли не знать… Но я не могу помочь… Он, сам того не желая, сегодня ночью изменился – по-настоящему выбрался из своей кельи и увидел какой он, этот мир, в действительности. Пусть поразмыслит. Только он сам в состоянии избрать дорогу, по которой пойдет дальше».

Рагнер, король Ивар и еще тридцать мужчин двинулись к неохраняемым и незапертым до восьмого часа воротам Доли, а та покорилась и сдалась Лодэтскому Дьяволу, едва он появился на ее пороге. Несса Моллак после этого гордо заявляла, что отныне она и ее кухня видели всё: Лодэтского Дьявола в рясе под кольчугой и с прической послушника.

Через хлебную кухню отряд Рагнера прошел в общую и там разделился. Король Ладикэ отправился на первый этаж в парадную залу. Рагнер, Лорко, Ольвор, Эорик и Сиурт в компании еще пяти монахов побежали к башне, где прятали Маргариту.

Рагнер очень хотел посмотреть на небывалое представление, что разыграется перед герцогом Альдрианом, но видеть Маргариту невредимой он желал еще сильнее. Чувство, что ей грозит смертельная опасность, опять его тревожило, будто кто-то шептал в ухо, что нужно торопиться.

________________

Крупные капли дождя падали в нишу на подоконник к беленькой керамической свинке. Грузный мужчина, выставив вперед бородку с проседью, смотрел на пока еще пылающий лес.

«Дождь полил как никогда кстати, – улыбался барон Нола́онт. – Ливень потушит пожар, и Тернтивонт с рассветом отправит подкрепление в лес. Всё складывается крайне удачно. Всё, кроме поведения Маргариты!»

Ортлиб Совиннак хмуро глянул на закрытую дверь уборной и потопал к ней.

– Грити, – позвал он жену. – Я же говорил, что это дурость – запираться и прятаться от меня. Выходи! Прошло уже девять минут…

Он постоял немного, а затем быстрым медвежьим шагом пересек спальню и вышел за ее порог.

– Несите топор! – громко крикнул вниз Ортлиб Совиннак. – И кончайте с Аразаком, – тише добавил он, когда его услужники показались на винтовой лестнице. – Пора.

Трое крепких парней поспешили вниз, а Ортлиб Совиннак вернулся в спальню и приблизился к уборной.

– Слышала? – спросил он. – Уже несут топор. Не стоит портить такую хорошую дверь и выставлять себя на посмешище.

Из-за двери не раздалось ни звука. Ортлиб Совиннак с силой ударил в нее ногой – буковая створка шумно сотряслась, но устояла, а Маргарита упала на колени и начала молиться.

– Боженька, милостивый Боже, сжалься, – шептала она, – не дай этому вынужденному супружеству состояться. Неужели тебе могут быть угодны такие союзы? Я знаю, что это не так. Подари мне еще одно чудо, прошу, – за все мои несчастья, что были раньше. Я больше не хочу умирать, хочу жить… Более никогда не попрошу тебя о смерти, клянусь. Я всё вытерплю, что ты мне ниспошлешь, любые страдания и любую боль приму за дар. Убереги меня, пока Рагнер за мной не пришел: он ведь уже так близко! Пусть мне хотя бы сейчас, наконец, повезет!

Новый удар чуть не выбил дверь.

– Рагнер, спаси же меня, поспеши… – тихо взмолилась Маргарита. – Ну где же ты ходишь?

– Молишься? – донесся до нее ехидный голос мужа. – Готов клясться, что молишься. Посмотрим, какой псалом ты запоешь, когда топор принесут.

Она уронила лицо в ладони и от страха опустила голову к коленям. Несколько минут было слышно только тяжелое топанье – ее супруг в гневе шагал по спальне.

– Я же люблю тебя, дуреха, – неожиданно ласковым голосом заговорил Ортлиб Совиннак. – Ну что я с тобою сделаю, чего еще не было? Я не буду сердиться. Прости, что напугал. Выходи…

Прислушиваясь, он замолчал, но Маргарита застыла от ужаса и не шевелилась. Ортлиб Совиннак краем глаза заметил движение у входной двери и крикнул:

– Тащи сюда топор!

– У меня его нет, – ответил Идер Монаро, закрывая за собой дверь на массивную щеколду. – Здравствуй, папа.

Ортлиб Совиннак, барон Нолаонт, тяжело глядел на проходящего в центр спальни сына, одетого в желто-красную одежду столового прислужника. Позабыв о Маргарите, он потопал к Идеру.

– Сучонок, зачем явился?! – взревел Ортлиб Совиннак.

– Я тебе не сучонок, – жестко сказал Идер, доставая из-за спины руку со своим любимым длинным кинжалом. – Я столько лет хотел, чтобы ты меня любил, но так и не дождался. Почему?

– А за что тебя любить? – презрительно спросил его отец. – Что ты представляешь без меня? Кто позаботился о твоем образовании и других твоих познаниях? Чего ты сам добился? Назови хоть что-то, что ты сделал сам и без меня! Только ноешь! Вот как сейчас! Сучонок неблагодарный! Не любят его! Не за что любить – вот и не люблю!

– Я бы мог добиться многого, если бы имел законное рождение, – с болью проговорил Идер. – Но ты держал меня за своего услужника! Называл «сынок», но при этом вытирал об меня ноги. Ты своих собак ценишь больше меня, больше моей матери, сестры и даже больше нее, – указал Идер на запертую дверь уборной. – Это ты есть сучонок с клеймом отцеубийцы. Ты всех погубишь, даже тех, кто жил для тебя. Я знаю, как ты стал градоначальником… И не говори, что сделал это во имя закона, только не говори эту чушь мне – тому, кто исполнял твои поручения… Из Истории ничего не исчезает бесследно, как бы тебе этого не хотелось. Аэлло Ампелиннак! Это ты его подтолкнул к заговору, а затем сдал: ловушка, как в твоих шахматах. Я всё знаю, кроме одного. Ответь мне, почему ты на моей матери так и не женился? Она же спасла тебя от петли… А как ты мог, после всего, ее ударить, мразь?! Впрочем, мне всё это уже не так интересно… Другое ответь. Каково это: болтать о том, что все вокруг понаделаны из дерьма, будто ты сам из одного золота? О принципах каково плести? Какой запах ты сам от себя чувствуешь? Твое темя в это время не жжется? Принципы! Ей расскажем о твоих принципах? – снова кивнул Идер на уборную. – Она тебя и так уже боится, что ты теряешь? Расскажем, как ее первый му…

Ортлиб Совиннак набросился на него, не дав договорить. Он выбил кинжал из рук Идера одним точным ударом и, рыча от бешеной ярости, схватил его, пытаясь достать до горла. Идер, сопротивляясь, пробовал выдавить ему глаза, но в беспорядочной драке, теснимый мощью, лишь смог уронить отца на пол – затем, увлекаемый медвежьим хватом, свалился следом. Совиннак, потерявший в борьбе и свой новый черный берет, и нижнюю шапочку, подмял сына под себя, забрался на него и стал душить, не замечая, что Идер пытается что-то достать из внутреннего кармана камзола. А Маргарита, сидя на полу уборной, прислушивалась к непонятному шуму, доносившемуся из-за двери, похожему на рев сцепившихся медведей. Голос Идера Монаро ввел ее в оцепенение. То, что она чувствовала, – это был даже не ужас: нечто неописуемое, от чего сердце так бешено колотится, будто вот-вот порвет вместе с грудью и платье, но затем, улетая вниз, оно резко замирает и уже едва бьется.

«Рагнер, ну где же ты?» – вертелась в ее голове одна-единственная мысль.

Идер хрипел, теряя сознание. Ортлиб Совиннак приблизил глаза-прорези к его зрачкам, чтобы лучше видеть, как тот испустит дух. Жестокая улыбка развела усы и бородку с проседью. Грузный, огромный мужчина-медведь тихо засмеялся, когда помутнели глаза его сына, но вдруг тот выбросил руку прямо к короткой, жирной шее отца. Барон Ортлиб Нолаонт застыл на мгновение, продолжая улыбаться оскалом, да тут же его рот стал расслабляться. Идер, кашляя, скинул с себя тело и, приподнявшись, достал из затылка отца шпильку с иглой, как у сапожного шила. Крови появилась ровно капля, да и та скатилась с толстой иглы.

Держась за горло, Идер поднялся на ноги и с горечью посмотрел на мертвого отца. Он закрыл глаза, выдохнул, постоял так с четверть минуты и затем подошел к окну: дождь переходил в обильный ливень, а лес уже едва горел. Опустив бесстрастное лицо к подоконнику, Идер взял в руки маленькую, белую свинку с голубым бантиком. Он усмехнулся, узнав эту вещицу, и задумался. Сразу в его голове всплыли странные плечистые монахи у крепости. Цепь непонятных происшествий, начиная от горящего леса до свинки в его руках, твердила ему, что надо исчезнуть отсюда быстрее и не тратить время, но он подступил к двери уборной и охрипшим голосом заговорил с Маргаритой:

– Я пришел тебя убить. Не его… Но получилось, как получилось. Двух твоих мужей я убил одинаково… Должно быть, это ему возмездие. Да, кстати, поздравляю с венчанием. Поспеши ты взойти с ним на ложе, полагаю, убил бы вас обоих, – задумался он, вертя в руке свинку. – Мне пора идти. Не думаю, что еще свидимся. Если только мою мать обидишь – тогда я вернусь. Извинись перед ней за меня: не быть ей баронессой Нолаонт. Ей будет больно, но лучше так, чем ждать несбыточного и страдать всю жизнь. Свинку Алефтины я себе оставлю, – напоследок добавил он и, не прощаясь, удалился бесшумными шагами, но Маргарита услышала тихий лязг дверной щеколды.

«Ничто не заставит меня выйти отсюда, – подумала она. – Вдруг он не ушел и ждет меня там со своим тонким кинжалом? Рагнер, черт тебя подери, где же ты ходишь?!»

________________

Идер Монаро спустился на второй этаж, где его ждал взъерошенный Гюс Аразак в замаранном чужой кровью кафтане и со свечой в руке.

– Ну что? – спросил этот необычайно бледный южанин.

– Она закрылась в уборной. Сам сходи за топором и убей ее. Мне пора. За мной не иди, а то я от тебя избавлюсь. Я своего отца убил только что, – дрогнувшим голосом добавил Идер и сбежал вниз по узкой винтовой лестнице.

Гюс посмотрел наверх и тоже пошел вниз по лестнице. Топор можно было взять и в его собственной спальне, но туда он не желал заходить. Да и топор торчал в голове у одного из услужников, пришедших проведать его с этим орудием. Гюс направлялся по винтовой лестнице в подвал, где имелся еще один топор, но на первом этаже замер – он услышал эхо гулкой лодэтской речи. И более того – он узнал голос Рагнера Раннора, немного заплутавшего в замке-лабиринте. Понимая, что через минуту головорезы герцога будут здесь и ему что-то надо предпринять, он позабыл о подвале и ринулся наверх. План, что он хотел осуществить, не родился спонтанно: Гюс мыслил об этом еще до появления Маргариты, которая сломала и эти чаяния, и всю его жизнь, – корысть ослепляла его разум – Гюс залетел на второй этаж и постучался к Енриити.

– Быстрее открывайте, – сказал он, отставляя свечу и отбрасывая свой окровавленный кафтан. – Ваш отец при смерти! Сердце!

Дверь открыла Марили: она помогала Енриити готовиться ко сну, и девушки заболтались о бале и Арлоте Иберннаке.

– Я это делаю для тебя, – тихо сказал Гюс Марили. – Я женюсь сначала на ней, а потом на тебе. И ты станешь баронессой.

Марили не успела осознать, что он ей сказал, как Гюс за плечи выставил ее за дверь, а сам закрылся в спальне. Потрясенная девушка через пару мгновений заколотила в дверь.

– Скотина! – закричала она. – Ты чё удумал, сволочь?! Выходь оттудова! Эй, кто-нибудься, подмогите!

Из соседней спальни вышла Диана Монаро.

– Аразак снасильничает с Енриити! – бросила ей Марили. – И принудит пойти за его!

– Что за чушь!

Из-за двери раздался вопль Енриити, и Марили закричала на всю башню:

– Да есть же здеся мужчины?! А?!

И она заорала еще сильнее, потому что снизу, с лестницы, высунулась страшная рыжая голова людоеда в шрамах и заговорила на лодэтском. Диана завопила, вторя ей, когда ручища Ольвора схватила ее за плечо. Из-за двери снова закричала Енриити. В этом аду пронзительного женского визга и появился Лодэтский Дьявол: в кольчуге поверх рясы, с прической послушника и с мечом в руке. Тряхнув Марили, он громко ее спросил:

– Где Маргарита?!

Марили указала пальцем вверх и снова начала слабо кричать.

– Не орать, и всем заткнуться!!! – громче всех взревел Рагнер. – Разобраться тут! – крикнул он своим людям, а сам поспешил выше по лестнице.

Второй этаж наполнился мужчинами, от вида которых Диана Монаро и Марили были бы рады бежать как можно дальше, но их крепко держали за плечи и руки. «Монахи» ломали дверь секирами, а трое других «разбойников» меж тем вскрывали двери комнат в коридоре. Обнаружив резню в спальне Гюса Аразака, они от удивления присвистнули. Там по каменным стенам еще медленно стекали с разлапистых пятен дорожки крови.

Дверь в спальню Енриити без труда сломали, и первыми внутрь запрыгнули Лорко и Ольвор. Эорик держал перепуганную Марили, а Сиурт Диану. Енриити, в порванной сорочке и с распущенным волосами, вырвалась из рук Гюса, бросилась к распахнувшейся двери, но с очередным воплем метнулась назад, увидав, кто к ней пожаловал. Она резво запрыгнула на кровать, стащила покрывало и, отбегая к стене, прикрылась им. Оленьи глаза подернулись слезами, когда Марили, зашипев на Эорика, выдернула свою руку, залетела в спальню и обняла ее. Аразак с исполосованным ногтями лицом отступал от подходивших к нему Лорко, Ольвора и двух «монахов».

– Здарова, Гюс, – недобро улыбнулся ему Лорко. – Я так по тебе цкучался! Он – моёйный! – заявил рыжеватый парень приятелям и стал один приближаться к Аразаку.

– Лорко! – радостно ответил Гюс. – Как же я рад, друг!

– Экому другу не грех и в хер гвоздёв набить по кругу. Тябе я И́ринг Ма́вборог! – ответил Лорко и выбросил кулак.

Енриити от страха прятала лицо в пышную, белую грудь Марили, а эта кудрявая сиренгка с восхищением наблюдала за тем, как низкорослый симпатичный парень играючи валит на пол смуглого верзилу, которого она презирала и ненавидела.

________________

Маргарита услышала разноголосые женские крики, доносившиеся снизу, и совсем растерялась, не зная, что думать. Она встала с колен и приложила ухо к двери, надеясь что-то понять. Среди отдаленных ударов топора девушка разобрала громкое лодэтское ругательство. Стараясь не произвести и шороха, она осторожно сдвинула засов и приоткрыла дверь. В полумраке спальни человек с прической послушника, в знакомой кольчуге и с бальтинским мечом в руке склонился над грузным телом ее мужа. Он приложил руку к шее мертвого барона Нолаонта и выругался снова. От этой грязной брани на душу Маргариты словно излился свет – обрадованная девушка уже смело вышла из уборной, и мужчина повернул к ней голову. Он тоже не сразу узнал ее в обличье изнеженной аристократки, похожей на сказочную золотоволосую грезу. Рагнер оторопел, сморгнул пару раз, но прелестное видение не исчезло, а напротив, подобрав юбку, устремилось к нему.

– Рагнер! – выкрикнула подбегающая Маргарита. Но когда она сделала шагов семь, как длинный шлейф ее платья защемило дверью – и девушку дернуло назад, будто кто-то схватил ее.

Она крикнула, в который раз ужаснувшись за этот вечер, и начала падать на ослабевших ногах, но Рагнер уже опомнился – еще держа в руке меч, он кинулся к ней и успел ее подхватить.

– Всё верно, – нежно сказал он. – Это мне надо бегать к тебе, а не наоборот.

Глядя на него с обожанием, Маргарита вымучено и тихо издала нервный смешок

– Над моими волосами смеешься? – сверкая зубами, улыбался Рагнер. – Всё ради тебя, моя куколка.

– Ты меня когда-нибудь поцелуешь? – ласково спросила девушка.

Рагнер оборотился к грузному телу барона Нолаонта и махнул на него рукой.

– Мечом тебя бы не поранить, – прошептал Рагнер, близко наклоняясь к лицу Маргариты, но не торопясь прикасаться ртом к губам красавицы – он любовался ею и не мог насмотреться. Затем он нежно поцеловал ее, как жену, в оба глаза.

– У меня сейчас точно сердце остановится, – тихо проговорила девушка, намереваясь поцеловать его глаза в ответ.

Закинув голову вверх, Рагнер громко рассмеялся.

– Рагнер! – свела брови Маргарита и ударила его кулачком по плечу.

– Да ты еще и драчунья! – радостно скалился Рагнер, – Я представил, что, после всего, ты мне вот тут сейчас умрешь: я сам своим же мечом зарежусь… – быстро поцеловал он ее. – Давай освободим тебя, принцесса, и уведем подальше от мертвого дракона, а то при нем как-то неправильно…

Он убрал меч в ножны, помог девушке вытащить шлейф и закинуть его на руку. В дверном проеме показался Сиурт, который что-то сказал Рагнеру, а после, поглядывая на герцога и светловолосую красавицу, стал глупо улыбаться, из-за чего его голова с низким лбом и массивной челюстью начала напоминать грушу. Нахмурившись, Рагнер поднял Маргариту на руки.

– Сиурт говорит, что еше три тела нашли. Два покойника – со знакомыми ранами в шею. Еще над девчонкой Аразак едва не надругался. И муж твой мертвым лежит, но вроде не задушен и нет ран. Что я пропустил? – понес он Маргариту к выходу.

– Ты бы еще позднее явился… – ласково пробурчала она, обнимая его за плечи. – И я бы ни за что не вышла из той уборной, сколько бы кто меня ни уговаривал…

У порога Маргарита, уносимая Рагнером, посмотрела на большое тело своего мертвого супруга, Ортлиба Совиннака, барона Нолаонта. Покойник будто тянул к ней руку в надежде остановить. Его заметно поседевшие за последнее время волосы упали с темени, приоткрывая клеймо отцеубийцы.

________________

В середине седьмого часа, во время застолья, на подиум парадной залы взошел столовый прислужник и что-то сказал графу Помононту, а уже тот, улыбаясь, передал радостную весть герцогу Лиисемскому. Альдриан Красивый встал и поднял руку.

– Лодэтский Дьявол пленен! – воскликнул сияющий от счастья Альдриан. – Принц Баро только что доставил его в замок.

Все шумно возрадовались, обнялись после такой новости и приготовились испить вина. В распахнувшиеся двери под овации вошел рыцарь в роскошных светлых доспехах. Четыре воина-монаха следовали рядом и вели человека в не менее знаменитых вороненых латах. Униженный, но гордый Лодэтский Дьявол не пытался бежать или сопротивляться: шел с высоко поднятой головой, какую всё еще покрывал мешок.

– Прошу, – сказал на меридианском лишь одно слово принц Баро и жестом пригласил Альдриана Лиисемского спуститься.

Герцог, сгорая от любопытства, поспешно подошел к Лодэтскому Дьяволу и, с неудовольствием понимая, что оказывается ниже ростом, приказал поставить того перед собой на колени, после чего герцог Альдриан величественно вскинул голову в тюрбане. Один из звездоносцев снял веревку с шеи черного рыцаря и сорвал мешок – в тот же миг человек в доспехах принца Баро оказался позади Альдриана Красивого с коротким, зазубренным ножичком Лорко у его горла. Другие придворные ахнули и только потом увидели, что из черных доспехов торчит голова Адальберти Баро с кляпом во рту и в подшлемнике.

Звездоносцы достали мечи, из трех дверей в залу ворвались преторианцы, на балконе музыкантов появились головорезы с ружьями. Вскрикивая и оглядываясь по сторонам, гости Альдриана Лиисемского застыли у своих стульев. Через парадный вход гордо зашел король Ивар IX, по-прежнему одетый только в узкие красные штаны и нижнюю рубаху. Он победоносно посмотрел на темнеющую в нише статую Альбальда Бесстрашного и, подойдя к подиуму, улыбнулся, оценив отороченный горностаем плащ графа Помононта.

– Фодать мне эфу манфию! – приказал он.

Граф Помононт был вынужден раздеться, а король Ивар набросил синий с широкой белой оторочкой плащ на одно плечо.

– Ффе конфено, Альдриан. Фы фроиграл! Я фобедил! Фелуй, – выставил он руку. – Те фе уфлофия, фто ффой отец гофорил моему.

Аргус отпустил Альдриана, но тот оказался среди четырех «звездоносцев» и их острых клинков. Альдриан печально посмотрел на кляп во рту Адальберти Баро, потом на руку короля Ивара и затем на отлитого из металла отца, что опирался на меч, подражая великому предку, Олфобору Железному. Аргус вынул из ножен меч принца Баро, легендарную Ориану, чей клинок засиял зеркальным блеском в свете сотен свечей.

– Приказ есть Его Светлость герцог Рагнер Раннор, – не поднимая забрала шлема, сказал Аргус на ломаном меридианском, – убить Альдриан Лиисемский, если три минуты он не поцелуй рука король Ладикэ, Его Величество Ивар IX. Половина срок выйти!

Повисла тишина. Герцог Альдриан озирался, нигде не видя спасения. Однако он не верил, что его убьют.

– Даше не фомнефайфя! – сказал ему король Ивар. – Упью и шенюфь на ффоей фдофе! Полуфю трефь Лиифема ф фриданое! А оффальное фак фаберу!

Альдриан всё равно медлил и тянул время. Гордое лицо коленопреклоненного принца Баро говорило, что тот предпочел бы смерть, но не бесчестье. То же самое всем своим суровым видом показывала и черная статуя Альбальда Бесстрашного. Когда время вышло, Аргус грубо схватил герцога Альдриана за плечо, бросив его на колени, и размахнулся мечом. Придворные заахали, вскрикнули, отвернулись…

– Нееет! – успел закричать Альдриан за пару мгновений до гибели, и Аргус едва успел отвести клинок.

– Фелуй! – подставил под лицо Альдриана свою руку король Ивар.

В холодном поту, не поднимая глаз на негодующее лицо бронзового отца, герцог Альдриан поцеловал короткие, толстые пальцы короля Ладикэ.

– Пиршество не конец! – заявил придворным Аргус. – Никто не выйти. Мы – переговоры. Вёрнусь – гулять по-нацтоящему!

Герцог Альдриан, канцлер Шанорон Помононт и его секретари прошли в отдельную залу. Туда же отправился и король Ивар со своим первый рыцарем, Ворисом Покрэшром. Принца Адальберти Баро развязали, и он, по-прежнему закованный в вороненые доспехи, ожидал в другой зале того, кто его пленил. Появившийся Рагнер Раннор нес на руках золотоволосую красавицу, хорошо знакомую принцу. Девушка, недавно вызволенная из «адской, полной насилия неволи» – вырванная из подлых лап Лодэтского Дьявола, нынче не проявляла даже малейшего неудовольствия от нахождения в этих бесчестных руках. Опуская ее на ноги, Рагнер сказал Аргусу:

– Глаз с нее не своди, а то от нее одни бедствия. Скоро это и Альдриан узнает.

Рагнер кратко пообщался с оскорбленным принцем Баро, еще сильнее разозлив дерзостью своего пленника, после чего удалился с Маргаритой в глубины замка. В далекой от парадной залы башне, в спальне на втором этаже, мрачная лицом Диана Монаро успокаивала всхлипывавшую Енриити, а в коридоре кудрявая Марили кокетничала с Лорко. Эорик тоскливо поглядывал на зеленоглазую красавицу и проклинал себя за то, что не выучил орензского языка. Тело покойного барона Нолаонта добродушный Сиурт поднял с пола и перенес на кровать. Гюс Аразак после непродолжительного и болезненного для него допроса стал еще одним мертвецом. Одетый как преторианец Идер Монаро без страха вошел в Южную крепость. Головорезы Рагнера Раннора, хоть и поглядывали на незнакомца, приняли этого невозмутимого мужчину за своего. Идер спустился в уже разграбленную оружейную залу и скрылся в подземном ходе возле камина.

________________

Брат Амадей уединился на храмовом кладбище, неподалеку от склепа герцогов Лиисемских. Он размышлял над словами своего покойного наставника Фанжа Толбо. «Пойдешь за демоном к Богу», – так говорил Блаженный. Крест и демон не являлись более загадками для праведника, но дороги, какая привела бы его к Богу, он не видел. Он заблудился в пустыне, осмотрелся и остановился, не понимая, куда же идти. В жестоком мире за стенами храма Богом не пахло. Да и еще всякий раз, когда священник вспоминал нежность и тепло Марлены, подаренные ему в сумрачной тиши кельи, то лицо этой девушки озарялось в его представлении светом, какой может быть только у божества.

«Я поставил Марлену выше Бога, – думал брат Амадей. – Я более не могу быть его служителем. Я искупался в море и буду плавать до самого своего конца, пока Марлена захочет плыть рядом со мной. Но я чувствую себя слабым… Такие люди, как герцог Раннор, взрывают стены, а я, как дурак, уговариваю их расступиться… Я и есть дурак. Всё, во что я верил, обратилось в пепел. Я жалок и никчемен… Буду предаваться удовольствиям в миру? Порокам? Жить ради плоти? Раз я заблудился, – сел священник на скамью у склепа, – надо понять: где же я свернул не туда. Пойдем с самого начала… Почему я захотел стать священником? Первое – это знание. Я желал знать, как всё устроено: знать про Бога и знать истину. Поздравляю тебя, Амадей, благодаря герцогу Раннору ты знаешь больше, чем любой из священников, но это не поможет нам выбраться из пустыни. Еще я хотел помогать людям… Помогать людям можно как мирянин, не духовно… Неужели я и впрямь столь сильно любил свои проповеди? Так, уже что-то… А почему я любил проповедовать? Потому что знаю больше других и могу помочь. Опять знание… Вот мой круг, где я заблудился… А если покопаться в еще более раннем возрасте…. Почему же я хотел знать?»

Епископ Камм-Зюрро, улизнув из замка, теперь спешил скрыться, осознавая, что его участие в пленении короля Ивара может стоить ему жизни. Сняв синюю хабиту, скатав ее свертком под мышкой и оставшись в нижней рубахе и серых штанах, он подбежал к склепу, где, встретившись с братом Амадеем, остановился.

Два священника с неприязнью посмотрели друг на друга.

– Для меня всё кончено, – поднимаясь со скамьи, произнес брат Амадей. – Я исчезну в забвении. Да знай: ты удираешь потому, что это я дал тебе сдачи. Но на этом всё – я забываю о тебе, а ты обо мне. Позволь мне исчезнуть, как мертвому. Попытаешься мне помешать – тебе же будет хуже: вместе отправимся на Божий Суд. Я знаю, почему ты стал помогать Совиннаку, знаю, какой угрозой он заставил тебя пойти на преступление и скрыть незавершенный ритуал. Но я молчал. Собираюсь так поступать и впредь… Вот только ответь, прошу: за что, Аненклетус? Ты же всегда был выше меня. Ты даже стал могущественным епископом. Наверно, будешь кардиналом. Чем я тебе снова не угодил? Мне, простому брату, с тобой не по силам тягаться.

– Святой! – с раздражением ответил епископ Камм-Зюрро. – Только и слышу это богохульство. Святой – это тот, кого выбирает в мученики Экклесия, а не темный, заблудший люд. А ты им не перечил и потворствовал еретическим слухам… без сомнения, желая стать кардиналом: перепрыгнуть сразу через два сана.

Праведник улыбнулся.

– Почему ты тоже выбрал духовный путь? – спросил он. – Меня это удивило…

– Да какая разница, что за путь?! – скривил лицо епископ. – Везде одно и то же: власть, деньги и то, что они дают. У Экклесии этого больше всего.

– Какая разница, что за путь… – повторил брат Амадей и хлопнул себя пальцами по лбу: неожиданно простой ответ на вопрос, который мучил его, помог найти человек с хищным лицом грифа-стервятника.

– Иди с миром, – спокойным, добрым голосом сказал брат Амадей. – Я ничего не сказал герцогу Раннору и про подземный ход из склепа. И не скажу… Ты оболгал меня и наверняка совершил еще что-то, раз надумал бежать. Но мне уже всё равно. Я исчезну, как и говорил. Ни герцог Раннор, ни король Ладикэ тебе мстить не будут – можешь далеко не бежать, но на всякий случай не появляйся здесь до отхода Лодэтского Дьявола из города, а то он только в начале более праведной дороги: может оступиться и не сдержаться.

________________

Герцог Альдриан Лиисемский и король Ладикэ Ивар IX заключили мир в конце третьего часа утра, двадцать четвертого дня Нестяжания, второго года, сорокового цикла лет. Союзник короля, герцог Рагнер Раннор, заслужил щедрое вознаграждение в десятину от тунны золота. Барон Тернтивонт, готовившийся с рассветом направить подкрепление в лес, получил извещение об окончании войны и приказ о роспуске войска. Пленных перестали держать в тюрьмах, а глашатаи читали на площадях Элладанна объявление о мире. Горожане, опасавшиеся того, что их снова захватят и затем освободят, обрадовались проигрышу, словно победе. Роса Агрило продал бочонок пива за пятьдесят золотых монет.

Существовал еще один тайный пункт мирного договора, и в случае его разглашения герцог Альдриан грозил начать новую войну до гибели либо его, либо остальных двух посвященных: на глазах Рагнера Раннора Альдриан Красивый, ругаясь, кривясь и едва не плюясь, поцеловал старческую ногу короля Ладикэ. После этого удовлетворенный Ивар IX закрыл дело «чести и мести» и великодушно простил все статуи Альбальда Бесстрашного, даже более – он пообещал сделать так, как настаивал Рагнер: договориться о мире с королем Эллой и уйти из Орензы. И отдельно поклялся не мстить Экклесии за свое подлое пленение.

Глава XXX

Два венценосных брата

«Корона» в языке древних означала «венок» – и в их времена эта награда дарилась как воинам, так и мирянам, но всегда это была почесть, будто спустившееся на голову благословение богов. Золотой венок триумфатора полагался тому полководцу, кто, добившись победы, убил в бою не менее пяти тысяч воинов-врагов. Для своих сограждан он становился полубожеством.

В культуре Меридеи корона сперва имела форму золотого кольца, символа солнца и круга – символа совершенной, замкнутой фигуры, была знаком бесконечности власти, передаваемой от отца к сыну. Спустя время эта главная инсигния царской власти обросла лучами и листьями, словно соединила в себе и кольцо, и венок триумфатора, и снизошедшее на голову монарха светило в знак его полубожественности. Меридианская вера гласила, что королями рождаются и что шесть ангелов хранят плоть младенцев, которым суждено править – исполнять Божий замысел. Поэтому все короли Меридеи знали, что они избранники Создателя, что раз поступают так, как поступают, то это угодно Богу – и оправдывали тем самым любые свои злодейства. Без сомнения, такие короли позабыли, что все боги исчезли из мира людей, когда развратились – что уж тут до пропажи полубожеств…

________________

Войско Лодэтского Дьявола до конца триады снова заняло ратушу и близлежащие к ней дома. Маргарита, как и прежде, жила со своим любимым в спальне с развратной красной кроватью. Енриити и Диана Монаро предпочли остаться в темно-красном особняке под охраной из людей Рагнера. Марили продолжила работать покоевой прислужницей Енриити и поселилась там же, а Лорко защищал свою «Златовласку» и в том доме, и за его пределами. Для Себесро ладикэйцы освободили дом и суконную палату на Восточной дороге. За время воинской службы Гиору ни разу не довелось побывать в серьезном бою: пока Лодэтский Дьявол захватывал замок, он всю ночь простоял со своим великолепным гнедым рысаком на пахотном поле у леса в рядах легкой конницы. Узнав, какую коварную роль в поражении Лиисема сыграли его чувства к Маргарите, Гиор Себесро оскорбился и предпочел сторониться ее и Рагнера.

Сразу после Меркуриалия, двадцать пятого дня, Синоли отпраздновал девятнадцатилетие. В тот же день луны семья Маргариты узнала о ее греховной любви с Лодэтским Дьяволом и о грандиозных планах ее отъезда в Лодэнию. Их отклики были самыми разными: от злорадного негодования тетки Клементины до попытки понимания со стороны дяди Жоля. Беати по-прежнему «сожалела» подругу, Ульви не захотела знаться даже с баронессой Нолаонт, Нинно пропал, Синоли и Филипп ненавидели Рагнера всем сердцем. Их настрой разделял дед Гибих. Что считал Оливи, Маргариту не интересовало.

Родня баронессы Нолаонт тоже собиралась в дорогу. Из-за сплетен, недобрых взглядов соседей и страха дяди Жоля, что теперь его дом точно подожгут, они покидали Элладанн. Пока их спасало заступничество башмачника и гончара, но далее испытывать удачу Ботно не желали и перебирались в имение покойного Ортлиба Совиннака, к деревне Нола́, близ Лувеанских гор и Мартинзы.

Сложнее представлялось договориться с Енриити. Маргарита не намеревалась оставлять падчерицу одну в Орензе, да еще с Дианой Монаро. Причина сего беспокойства за Енриити таилась в чреве вдовы барона Нолаонта: так или иначе, но Маргарита никому не могла позволить лишить своего ребенка законных прав и состояния, ведь мальчик получал всё наследство, земли и титул. Девочке, наравне с Енриити, доставалась половина имущества и «титул учтивости» – быть баронессой без права владения землями именья.

Двадцать седьмого дня Нестяжания ярко светило солнце. В устрине на Главной площади – там, где прощались с самыми значимыми горожанами Элладанна, тело Ортлиба Совиннака предали огню. В устрину зашли Маргарита, Енриити и Диана. Никто из трех женщин ничего не сказал над пламенеющим вулканом – они по очереди сбросили в пламя ветви кипариса и спустились с трибуны. Даже Енриити, пребывая в скорби, чувствовала облегчение из-за того, что освободилась от воли сурового отца. Огю Шотно, обиженный на бывшего приятеля, не пришел ни на прощание с его душой, ни на похороны. Вместе с телом Ортлиба Совиннака сожгли его бежевый плащ и шахматную доску с набором деревянных фигурок – так душа уносила на тот свет память о любимом занятии или ремесле (черную бархатную току, которую Маргарита тоже хотела сжечь, почему-то не смогли найти). Кости барона Нолаонта легли в земле рядом с могилой его первой супруги. Храму Пресвятой Меридианской Праматери заплатили за две могилы шестнадцать золотых монет только за следующий год.

Рагнер сопровождал Маргариту до кладбища, а на обратной дороге зашел вместе с дамами в темно-красный особняк. В бывшем кабинете Ортлиба Совиннака их всех ожидал нотариус.

– Мой сужэн, господин Оливи Ботно, которого вы можете не узнать без дамского платья… – представила Маргарита двоюродного брата. – Так уж вышло, что он единственный нотариус, что сейчас есть в Элладанне. Господин Ботно расскажет о наших средствах… И мы решим, Енриити, как будем дальше с тобою жить…

– Твое какое дело?! – возмущенно воскликнула Енриити. – Закон нас разводит! Ты мне больше – никто! Подавись своей третью – я не жадная, – только уберись подальше!

Диана Монаро сидела с прямой спиной на скамье рядом со своей воспитанницей и ядовито кривила губы. Енриити была в траурном, очень модном убранстве с открытыми плечами и в остром колпаке на голове; она надувала пухлый ротик, становясь еще более милой и хорошенькой. Рагнер, привычно одетый во всё черное, но вновь неузнаваемый из-за наголо выбритого черепа, устроился на стуле у окна – он предпочел отстраниться, поскольку Маргарита, защищая свое тайное дитя, сама на себя не походила: в зеленых глазищах теперь вскипала буря и сверкали молнии.

– Как бы не так, Енриити, – ответила она, отбрасывая черную вуаль от лица и присаживаясь на скамью к падчерице, с другой стороны от Дианы Монаро. – Я всё еще твоя мачеха, и ты едешь со мной в Лодэнию!

– Ааах! – возмутилась Енриити, которая уже видела себя баронессой Иберннак. – Не поеду никуда!

– Когда нет мужчины-наследника, то имеются особые условия наследования. Мой сужэн Оливи мне всё объяснил. Ты сможешь вступить в права наследницы только после возраста Посвящения или своего замужества. Я же становлюсь твоим опекуном, потому что вдова выше по положению, чем дочь. До твоих восемнадцати лет я вправе дозволять тебе супружество. Если я буду против, то всё равно придется ждать восемнадцати, чтобы получить наследство. Таковы законы Лиисема!

– Восемнадцать лет! Я же старой бабкой буду! – вскричала Енриити, а Рагнер расхохотался, встал со стула и отошел к окну с беретом в руках.

– Четыре года как-нибудь меня потерпишь! – ответила Маргарита. – Деваться тебе некуда.

У Енриити от праведного негодования даже затрясся кончик острого колпака. Она с надеждой посмотрела на Диану Монаро, но та ничем не могла помочь воспитаннице и только нервно перебирала руками глухой воротник, пока Оливи нудно зачитывал имущественные законы герцогства Лиисем.

– За отсутствием наследников мужского рода, особа женского рода вступает во владение имуществом, но не раньше возраста Посвящения. Вотчинные имения продаже не подлежат и переходят во владение по прямому родовому наследованию; за отсутствием прямых наследников мужского рода возвращаются после смерти всех особ женского рода, таких как дочери, в домен герцога Лиисемского. Старшая дочь при получении имения в приданое должна выплатить остальным дочерям их равную с собой долю в течение восьми лет. Вдове причитается треть, однако доля может быть оспорена в суде. Закон разводит бездетную вдову с семьей супруга, лишает ее иных имущественных прав. Разведение бездетной вдовы и семьи владетеля начинается через пять восьмид и одну триаду со дня успокоения владетеля и заканчивается с окончанием шестой восьмиды после успокоения владетеля. За отсутствием родственников мужского рода вдова является опекуном над другими наследниками женского рода, такими как дочери, до их возраста Посвящения или замужества…

Оливи заскучал и передал свиток Енриити.

– Можете проверить свои права у другого законника. Но если кратко, то вы совсем ничего не сможете продать до возраста Посвящения, а моя сужэнна до решения суда о ее доле наследства. Если у вдовы барона Нолаонта появится наследник до сорок второго дня Любви, то его права на наследство почти неоспоримы. Если наследник появится с сорок второго дня Любви до двадцать седьмого дня Веры, то тогда суд решит, кому принадлежит наследство, но моя сужэнна останется вашим опекуном, даже бездетная. После развода вдова должна подать иск в суд на получение трети. В эту треть не входят земли имения и землеробы, дающие право на титул, но ей причитается денежная треть стоимости всего движимого и недвижимого имущества. Вы, конечно, дева Енриити, тоже можете подать иск в суд, даже если новый наследник родится до сорок второго дня Любви… Ваш покойный батюшка не оставил духовной грамоты, то есть завещания, – значит, ваш опекун будет выделять вам средства до вашего возраста Посвящения или замужества. Если у вас, юная баронесса Нолаонт, имеется владетельный родственник мужского рода из семьи вашей матери или из семьи отца, путь и некровный, возможно, он может стать опекуном.

– Матушка рано осиротела и воспитывалась при монастыре – это всё, что мне известно, а о родне отца я вовсе ничего не знаю… – хмуро произнеслаЕнриити. – А если я тайно выйду замуж?

– Можете, Ваша Милость, но супружество без согласия опекуна не даст вашему супругу имущественных прав до вашего возраста Посвящения. Если вдова барона Нолаонта снова выйдет замуж до рождения наследника, то наследник потеряет права на всё имущество и титул, но до вашего замужества супруг моей сужэнны станет вашим опекуном, а после вашего замужества, произошедшего с согласия опекуна, уже ваш супруг приобретет титул и права на земли. Продать он их не может, но заложить вполне… в любой миг. Советую не спешить с необдуманным супружеством, – грустно вздохнул Оливи. – И вот что, Енриити, как твой двоюродный дядя по мачехе я дам тебе отличный намек: что моя сужэнна хорошо умеет – так это выгодно выходить замуж. Лучше послушайся ее в этом вопросе – и не прогадаешь. Это похвала… – боязливо посмотрел Оливи на нахмуренного Рагнера.

– Значит, и она ничего не сможет продать, даже драгоценности или платья? – уточнила Енриити, показывая на Маргариту.

– Я и не собираюсь, – ответила та. – Хотя очень хочу избавиться от дома на улице Каштанов. Так поступим: моя семья присмотрит за имением, и мы тоже туда сперва отправимся. Перевезем и борзых собак – там им точно будет лучше… А потом мы с тобой, Енриити, поедем в Лодэнию. Каждый год у тебя будет содержание в половину дохода от имения и тех домов, что сдадим внаем. Господин Оливи Ботно займется этим без нас. Своими средствами будешь распоряжаться сама, как знаешь. И если всё потратишь раньше года, то будешь жить подле меня и во всем меня слушаться! – свела брови Маргарита. – Когда ты найдешь себе достойного жениха, я возражать не стану, но Арлот Иберннак – нет! – отрезала она. – Лишь слепой не замечает его связи с Онарой Помононт. Если он и женится на тебе, то только ради того, чтобы потратить твое наследство на эту синеглазую графиню, а тебя наверняка заточит в монастырь! Он говорил, что ты смехотворна, – начала лгать Маргарита, чтобы убедить падчерицу. – Я не лукавлю… Я слышала, как он клялся своей графине, что увлекся тобой от скуки, что просил тебя, дурочку, не смущаться, явить свою редкую красу и звал ненаглядной розой, а потом он и она смеялись над тобой… И он назвал тебя… мушмулой, – тихо прошептала Маргарита. – Сама понимаешь, за кого он считает тебя и вообще всех женщин… Он не достоин тебя, Енриити, как и любой порядочной невесты… – нормальным голосом заговорила Маргарита. – Кроме смазливого лица, у него нет ничего за душой, зато имеется куча долгов и самая дурная слава: говорят, что он не только с кем попало гуляет по лугам, то и дело купается в текучей воде и дарит всем подряд кувшинки, но и увяз в болоте! У него самые зеленющие башмаки из всех возможных на Гео! А единорогов он уже стольких убил, что не счесть! Вот простое объяснение тому, что этот красавец еще не женат: никто из аристократов не желает отдавать за него дочь или сестру… Или жди восемнадцати, – заключила она. – Ненавидь меня, сколько хочешь, но будет так, как я скажу!

Енриити, которую барон Иберннак тоже называл ненаглядной розой и просил явить ее редкую красу, едва не заплакала из-за разбитых надежд. На мачеху она глядела скорее со злобой, чем с обидой. Рагнер, задумчиво потирая подбородок, вступил в разговор:

– Возможно, вам не нужно так сильно огорчаться из-за отбытия в Лодэнию, дева Енриити, – вежливо заговорил он. – Во-первых, я клятвенно обещаю вам, моей гостье, защиту и почести. Во-вторых, мы отправимся в путешествие по реке Ла́ни и трем морям. Вы увидите Бренноданн, Ориф и две столицы Лодэнии: Бро́слос, а на другом берегу – Лидо́рос. У меня в Брослосе красивый замок с парком. Там сейчас живут моя супруга и бабушка, королева Орзении, – они любезно примут моих гостей. И если не желаете делить дом со мной и дамой Маргаритой, то не будете: останетесь в Брослосе, даже можете заселиться в королевский дворец и войти в свиту принцессы Алайды, моей сужэнны, стать одной из пятидесяти прелестных дев ее окружения. Знатные женихи так и вьются вокруг этих девиц и ищут среди них себе супруг. Дворец короля Лодэнии, Ло́дольц, очень необычен – с трех сторон его окружает вода, поэтому кажется, что он вырастает из моря. Я также познакомлю вас со своим младшим двэном, принцем Э́кквартом. Он юн, холост и с удовольствием будет вас сопровождать везде, где вы пожелаете… Погода в Брослосе крайне мягкая для Лодэнии: такая же, как и в столице Атта́рдии, Леэ́лиусе. Там ласковые ветра, зима длится не более восьмиды и половины, а снег постоянно сходит из-за близости моря. И там для вас будет безопаснее, чем здесь, в Элладанне. Я не был бы уверен в безусловном благородстве герцога Альдриана или канцлера Помононта.

По мере того как Рагнер говорил о женихах, королевских особах и придворной жизни, Енриити оживлялась.

– А принц Эккварт? – смущенно спросила она, промокая платочком глаза. – Он… приятный?

– Ну я не дама, – пожал плечами Рагнер, – но думаю, таким его вполне можно назвать. Он весьма недурен собой. Я – урод по сравнению с ним. В этом году он как раз достигает возраста Посвящения и станет оруженосцем – будет носить белый шарф… Зеленых башмаков у него вроде нет, – покосился Рагнер на Маргариту, – но если есть, то я скажу, чтобы он их выбросил. Кувшинок тоже накажу, чтобы вам не дарил, а то в пруду Лодольца их полно… И единорога он точно не убьет. Этот ваш Иберннак, похоже, редкое трепло, а вы и уши развесили. Где его, единорога, взять-то? – озадаченно говорил мужчина, тогда как девушки заулыбались и даже Диана Монаро, едва не рассмеявшись, прикрыла рот рукой. – Нынче днем с огнем единорога не сыскать… Что еще… Болот в столице нет… Ну по лугам Эккварт может и погуляет пару раз в год, да и в речке покупается, уж извините, дамы. Что в этом такого, не пойму? Как по мне, так это лучше, чем в семнадцать лет за книжками всё корпеть! Эккварт увлекается чтением романов, любит орензский и свободно на нем говорит. Даже делает переводы книг. Конечно, знает меридианский, а кроме того – аттардийский, санделианский и бронтаянский. Любит танцы, слагает стихи и играет на музыкальных инструментах, – дамам такое нравиться должно… – вспоминал Рагнер. – Ну а мне нравится, что он любит море и ходит под парусом. Не так, как я, конечно, но для принца он просто морской конь… И я от всей души надеюсь, что мой старший двэн, кронпринц Зи́мронд, скоро наконец сдохнет от очередной пьянки или драки с ревнивцем, который не признает эту рыжую бл… Простите, – не договорив ругательство, замялся Рагнер… – И тогда Эккварт будет моим следующим королем.

– Нууу… возможно, – притворно ломалась Енриити, которая уже видела себя невестой принца. – Только со мной поедет Диана! – потребовала девушка. – Я лишь ей доверяю. И Марили как покоевая прислужница, если захочет…

– Что-то мне подсказывает, что Марили захочет, – широко улыбнулся Рагнер, поблескивая серебром зубов. – Особенно, если узнает, что Лорко вскоре сказочно разбогатеет – ровно на четверть от выкупа за моего пленника, принца Баро, – этих средств ему на всю жизнь хватит. Берем всех! – заявил Рагнер Маргарите, открывшей рот для возражений. – Дева Енриити права. Ей необходимо сопровождение воспитательницы, и прислужница, знающая родной язык, ей вовсе не повредит.

– Хорошо, пусть будет так, – вздыхая, согласилась Маргарита.

– Ну и чудно! Собирайтесь, – сказал герцог Енриити и Диане. – Отправляемся с утра дня сатурна, то есть через два дня. Сперва в ваше имение, потом в Лодэнию. Путь будет долгий, но прошу много вещей с собою не брать: отдельного корабля под дамское добро у меня может и не найтись – придется бросить лишнее на берегу.

Рагнер надел на лысую голову черный берет, украшенный развалистым пером и брошью, тем самым показывая Маргарите, что пора удаляться. С окончанием войны он перестал носить в городе кольчугу, предпочитая появляться в убранстве мирянина, своего любимого черного цвета. Только золотистый кушак опоясывал его камзол, а бальтинский меч сменился кинжалом с позолоченными ножнами и рукоятью, на какой тоже имелись две звезды. В отличие от Ренгара, этот парадный кинжал не имел таинственного прошлого – после победы над Бронтаей Рагнер заказал его у оружейника в Брослосе и дал ему имя «Анарим».

Прежде чем покинуть темно-красный дом, Маргарита договорилась с Оливи, что тот будет выплачивать Ульви деньги за сданный внаем дом на улице Каштанов – и так до возвращения Нинно, делая это от имени Жоля Ботно. Останки Тини она запретила переносить в склеп. Ко дню успокоения Ортлиба Совиннака прежнюю дощечку уже должны были поменять на красивый камень. Эту стелу Маргарита выбирала сама, но не видела преображенной могилы – она не нашла в себе сил, даже чтобы издали взглянуть на свой бывший дом, не то что переступить его порог. Белый чепчик Тини, принесённый по ее просьбе, она сожгла, попрощавшись таким образом со своей несчастной прислужницей.

________________

– Мушмула? – улыбнулся Рагнер Маргарите, когда они выходили из темно-красного дома.

– Как ты услышал? – удивилась девушка.

– Уши Ранноров. Ммм… – сладострастно промычал он, не переставая растягивать улыбкой большие губы. – Надо запомнить, как еще можно звать твою Маргаритку.

– И вот именно эту аллегорию ты понял! Только, пожалуйста, не повторяй ее никогда. Барон Иберннак так правда говорил и я не хочу, чтобы ты мне его напоминал… Лучше скажи, что мы будем делать? Куда ты меня увезешь? Ты так красиво говорил…

Перед домом их ожидали двенадцать охранителей. Рагнер помог Маргарите сесть на лошадь в женское седло, сам запрыгнул на Магнгро и по дороге к ратуше стал рассказывать о своих планах:

– Сначала тоже в Брослос поедем. Ненадолго. Надо дядю навестить, моего короля, и отдать ему грамоты от Ивара: пятнадцать лет купцы Лодэнии смогут торговать на острове Утта без сборов, а мой дядя за тот же срок получит тунну золота. Он мне за это всё простит, – усмехнулся Рагнер. – Может быть, я даже стану героем Меридеи. Я бы хотел… Ну а потом – в Ларгос. Мы еще застанем лето… Благодать! Я тебя с моим лучшим другом, Вьёном, познакомлю. Поверь, более интересного человека ты не встречала и вряд ли встретишь. Он и корабли строит, и стихи слагает, и рисует, и всё время чем-то занятным увлечен, правда, путного из этого вышло немного… Только вот его черный сыр – это нечто, да крепчайшее в этом мире куренное вино! Честно говоря, он старше меня – ему этим летом будет сорок шесть. И у него есть дочка, Ирмина, – ей в начале весны уже двенадцать исполнилось, и она в Лодэнии стала невестой. Ирмина не очень походит на Вьёна, но это даже лучше: Вьён нудноватый, а Ирмина такая хохотушка – я ее смех обожаю… Еще Вьён вдовец – и, быть может, найдем его с возлюбленной, но вряд ли. Ему угодить еще сложнее, чем мне. Ему еще и умная нужна, – засмеялся Рагнер, начиная подтрунивать над Маргаритой.

– Ты еще меня дурехой не обзывал! – немного обиделась она. – Никакая я не дуреха – просто очень добрая. Брат Амадей мне как-то сказал, что если я не согласна с чем-то, то лишь из-за меня одной это не станет истиной. Я и не согласная! А вот ты дошутишься – и один в Ларгос поедешь.

– Да щас! Кто тебе свободу давал, пленница?! – возмутился Рагнер. – Забыла, что я тебя во второй раз пленил? Никуда ты теперь от меня не денешься, – довольно скалился он, видя, что и она улыбается. – Я лысый из-за тебя хожу! Так что… оставь свое – не поеду. Насильно увезу мою добрейшую красавицу. Кто меня будет чихвостить за злосердие, как не ты?

– А Марлена и брат Амадей? Точнее, Марлена и Магнус?

– Сами решат, что им больше понравится. Я им дом в Брослосе куплю, на набережной – это самое лучшее место в столице. Дальше пусть с ним делают, что хотят. Денег Магнус всё равно не возьмет… Магнус! Не абы что себе имечко выбрал! И у него, как у всех нормальных людей, имеется склонность возвышать себя и нахваливать! Да и ладно – нормальным человеком он мне даже больше нравится.

– Магнус – это имя одного из герцогов Лиисемских – того, кто жертвовал на библиотеку при семинарии и простыл Умным. Уверена: это в благодарность, а не из тщеславного желания назваться «Великим».

– Главное: не Амадей, а то уж больно нежно было. А так – Ма́гнус Махнга́фасс – звучит! Мужик!.. Тебя его полное имя не коробит?

– Нет, я даже рада, что имя не уйдет в забвение. Иам был последним из мужчин своего рода. Меня другое коробит… Твоя супруга… – осторожно сказала Маргарита.

– Не волнуйся о ней, – серьезно ответил Рагнер. – Просто считай, что ее нет. Твой рыцарь тебя, моя прекрасная дама, обижать не позволит даже дяде-королю, не то что Хильдебранту Хамтвиру.

– Паучья черепаха?

– Моя ты умница! – вновь повеселел он. – Сама его увидишь и поймешь то, насколько я был прав!

Они подъехали к ратуше одновременно с королем Иваром – тот привез Рагнеру его золото, помещенное в десять небольших ящиков, окованных железом и забитых гвоздями. Для Маргариты десятина от тунны золота представлялась невообразимым состоянием равным более чем двадцати двум тысячам золотых альдрианов.

«За такие деньжищи, наверно, можно купить земли размером с Лиисем, – думала она. – Три таланта без одной осьмины золота! Только король имеет такой доход со всех своих земель, да и то не каждый».

Король Ивар привычно облачился в доспехи, синий нарамник и украсил себя драгоценностями. Не желая спешиваться в латах, он остался верхом на чудесном белом, снежногривом коне и, галантно поприветствовав Маргариту, склонился перед ней, а не только кивнул головой. После этого герцог и король отъехали в сторону.

– Ивар, – сказал Рагнер. – В этот раз я всё золото взвешу, так что не опозорься и скажи, если вы с Альдрианом не смогли достать всё в срок.

Король Ивар успокоил его жестом.

– Ффо фы бутефь делать ф эфим фолотом? Факое богаффтфо!

– Пожертую всё Экклесии, – серьезно сказал Рагнер, а король гортанно засмеялся. – Я не шучу, – добавил Лодэтский Дьявол.

– Рагнер Раннор? Фто ф фобой? Я фебя не уфнаю!

– Ивар, это был последний поход Лодэтского Дьявола. Больше не будет. Думай, что хочешь, но я Богу слово дал. И с Экклесией помириться тоже слово дал – и всё из-за того, что ты в плен угодил. Так что не обманывай меня с золотом: обманешь Бога и Экклесию. Бог может и простит, – не удержался от опасной шутки Рагнер, – а вот Экклесия точно нет!

– И ффо фы бутефь делать тальфе?

– Жить, – ответил Рагнер, с нежностью глядя на Маргариту. – Любить еще буду. Найду чем заняться и без войн.

Ивар IX покачал головой.

– Любофь! Одни бетфтфия оф нее! Я фубоф иф-фа нее лифилшя!

– Да? – широко улыбнулся Рагнер. – А красавица оценила?

– Не офень. Фаль у меня нет факиф фубоф, как у фебя!

– Брось, Ивар. Теперь все дамы Ладикэ только о тебе мечтать будут. Заедешь на этом белом коне… Цветами обкидают, наставят памятников и легенд наплетут. Ты, главное, не зазнавайся. И никогда, Ивар, – тихо добавил он, – больше не пинай меня. Ты видел, что бывает, когда я злюсь.

Король выставил полусогнутую руку, чего никогда ранее не делал. Рагнер польщено улыбнулся и сцепил свои пальцы с пальцами короля. Ивар Шепелявый положил левую руку сверху, а Рагнер, еще шире улыбаясь, тоже опустил левую руку сверху, замкнув крестом знак двойного единства.

– Мы феперь родные брафья! – заключил Ивар Шепелявый.

«Родные братья порой хуже злейших врагов, мне ли не знать, – не переставая улыбаться, невесело подумал Рагнер. – Да и из королей паршивая родня. Посмотрим… Всё равно нельзя отказаться от такой чести…»

Когда Ивар Шепелявый уехал с Главной площади, Рагнер приказал перенести все десять ящичков в голубой дом со львом, где он поселил с несколькими воинами-монахами Адальберти Баро, но не раскрывать их содержимого и передать, что желал бы вместе с баронессой Нолаонт отобедать этим вечером у своего пленника.

________________

Златокузнечное дело считалось самым почетным из всех ремесел, но семья Леуно заслужила в Элладанне неоднозначную славу: одни восхищались их скромностью, у иных их скупость вошла в поговорку. Шестидесятилетний Ольфи Леуно, его столь же пожилая супруга, два их сына, женатые на их сужэннах, внучки и внуки – все двенадцать человек ютились в одном доме, обходясь без слуг или подмастерьев. Сам голубой дом, отмеченный статуей льва над дверным порталом, выглядел броско с Главной площади, но посетители лавки поражались малости ее размеров, убогости обстановки и неприветливости продавца: старший сын, Гаост Леуно, сидел истуканом за прилавком, возле зеленого занавеса; когда же занавес приоткрывался, то показывались полупустые полки, заполненные малоценным товаром – три-четыре оловянных кувшина, пара бокалов, шкатулка с мелким жемчугом, единственный кошелек или пояс. Какие сокровища изготавливались в подвале этого дома, никто не знал. Даже к богатым заказчикам старик Леуно выезжал на неказистом ослике, а младший сын, тоже Ольфи Леуно, шагал рядом. Словом, дело было тайное, тихое, овеянное домыслами. По этим слухам именно предок Леуно продал Олеару Лиисемскому красивейший бледный изумруд, Слезу Виверна. Еще поговаривали о несметных богатствах златокузнецов Леуно, хотя все они годами носили одно и то же платье, торговались на рынках за каждый медяк, никогда не претендовали на власть патрициата и, вообще, любили держаться в тени.

В их дом с началом шестого часа оправились Рагнер и Маргарита. Путь, проделанный на лошадях, занял минуту, а пешком они дошли бы за две.

Адальберти как радушный хозяин встречал гостей на первом этаже, в передней зале, что служила лавкой. Он поклоном поприветствовал Маргариту, но руки к сердцу не приложил. Не похвалил принц и ее красу, хотя девушка очень старалась угодить его глазам, нарядившись в изумрудно-зеленое платье с глубоким вырезом и красный плащ, убрав волосы под ободок с вуалью и добавив на лоб кулон с черным морионом.

Рагнер не стал переодеваться для «званого обеда», оставшись в том же черном наряде, какой носил днем. Сразу же, с порога, он сказал, что ему жарко, и снял берет, засияв лысым черепом с тремя плоскими родинками, две из каких так четко встали по бокам от темени, что как будто бы отметили места для чертовых рожек. Адальберти, облаченный в богатое платье, неприязненно посмотрел на непокрытую, как у простолюдина, голову Рагнера. Свой синий берет Адальберти намеревался терпеливо носить на густых, вьющихся волосах до отбытия гостей, как того и требовала Культура в общении с равными.

Принц провел Рагнера и Маргариту на второй этаж, в бело-багряную гостиную, где их ждал изысканно накрытый круглый стол. Из его центра вырастал похожий на деревце золоченый лампадарий с двадцатью четырьмя горящими чашечками. Широко распахнутые балконные двери позволили сладкому цветочному воздуху Лиисема заполонить залу, а от дуновений ветерка явно новые атласные портьеры романтично колыхались в полумраке. Иная обстановка гостиной тоже радовала взгляд. Эх, если бы только не выщербленные от выстрелов стены…

– А мои ребятки еще не сильно всё тут разнесли! – заметил Рагнер, оглядываясь по сторонам и любуясь на отверстия от пуль и арбалетных болтов. – В этом доме человек двадцать жило! Если не больше. Как дом? Всё устраивает? Льва оценил?

– Вполне, герцог Раннор. Приглашаю вас и вашу даму начать трапезу.

С Маргаритой принц общался столь же холодно: ее открытый блуд во время траура и попрание клятвы супружеской верности разочаровали благородного рыцаря – желание защищать красавицу сменилось презрением. Рагнер же масла в огонь подлил, заявив, что юная вдова этим днем успокоила душу мужа. Адальберти не скрывал своего потрясения, Маргарита ярко покраснела в щеках и лишь Рагнер, созерцая их обоих, будто воспарил на небеса от счастья. Девушка, которая полагала, что привыкла к выходкам своего возлюбленного, не знала, что и думать.

Вялая беседа за столом шла на меридианском. Адальберти Баро кушал без охоты и едва пригубил бокал красного вина. Маргарита чувствовала себя неловко, понимая, что она и Рагнер нежеланные гости, а тот всё не успокаивался и будто нарочно пуще злил своего пленника тем, что вел себя непринужденно и грубовато.

– Пожрать ты мастер, Баро, – заявил Рагнер, поедая удивительно нежное мясо косули в ореховой подливе. – Будем каждый вечер к тебе ходить обедать!

Принц Баро застыл с каменным лицом и никак не откликнулся на эту угрозу.

– А ты что скажешь, любимая? – спросил у Маргариты Рагнер. – Вкусно? Завтра хочешь прийти?

– Очень вкусно.

– А прийти завтра?

– Нет, не хочу, любимый, – подчеркнуто ласково ответила девушка и выразительно посмотрела на Рагнера, умоляя, чтобы он прекратил свои шутки.

Он ответил ей нежным взором, но не закончил издеваться над принцем.

– Баро, моя любимая не хочет к тебе более ходить, а говорит, что вкусно. Как думаешь, почему?

– Баронесса Нолаонт, – холодновато обратился к Маргарите принц, – быть может, мои манеры вас расстраивают? Или же обстановка неугодна?

– Что вы, Ваше Высочество, ваши манеры безупречны и обстановка превзошла мои ожидания, – самым любезным голосом произнесла девушка.

– В таком случае, смею предположить, герцог Раннор, что это ваше поведение расстраивает баронессу Нолаонт, – поддел Рагнера Адальберти, нанося каплю чесночной сальсы на хлебец.

– Нет, такого быть не может, – скалился Рагнер, разрезая двумя кинжалами мясо. – Она же живет со мной. Сбежала бы!

– Вы меня пленили, герцог Раннор, – нежно съязвила Маргарита, отпивая из бокала для вина воду. – Иначе, не сомневайтесь, я бы вас покинула после сегодняшнего обеда.

– Хорошо иметь пленников! – лопался от счастья Рагнер и не скрывал этого. – Опять покинула бы! Сперва я ненадолго отойду, – по-хозяйски заявил он и встал из-за стола, хотя Адальберти и Маргарита еще кушали. Но прежде, чем уйти, Рагнер поцеловал Маргарите руку и проникновенно на нее посмотрел – так, словно просил прощения.

Адальберти и Маргарита были вынуждены отложить приборы и дожидаться его возвращения из уборной. Они неловко молчали. Первым по Культуре должен был заговорить принц, но он не горел желанием начинать беседу. Однако Рагнер отсутствовал уже минут девять, и Адальберти, оторвав взгляд от открытого балкона, произнес:

– Не знал, что и вы в плену, баронесса.

– Нет, Ваше Высочество, – улыбнулась Маргарита. – Я не в плену…

– Что же… вы сегодня правда прощались с душой своего убиенного супруга? – строго смотрел на нее принц.

– Да, Ваше Высочество, – ответила девушка, понимая, что понравится этому нравственному человеку ей уже не удастся. – На прощание пришли трое: я, его дочь и его бывшая… близкая дама. Они обе тоже едут с нами в Лодэнию.

Принц Баро удивленно хмыкнул.

– Даже не знаю, что сказать… И что же… никто вовсе не скорбит?

– Четыре собаки грустят и ждут, когда он вернется. Особенно его любимая Альба. А люди… Я могу только о себе сказать, Ваше Высочество. Я не испытываю мук совести, – приподняла голову Маргарита. – Хотя я более не любила супруга, я никогда не желала ему гибели. Его настигла Божья кара. За убиение моего первого мужа, безвинного юноши, его погубил тот же убийца – его собственный незаконный сын от его бывшей близкой дамы. Он даже убил его тем же необычным способом, «санделианским поцелуем» – уколом в затылок.

– Да, я о таком знаю… В моей стране его зовут «поцелуй ворона»…

Адальберти Баро стал внимательнее вглядываться в девушку.

– Но… мне казалось, когда вас спасли из плена герцога Раннора, вы… страдали.

– Страдала. Вот только никто не хотел знать, почему я страдала. Все всё решили за меня. А ведь я просила дядю вернуть меня обратно, – засмеялась она. – Сейчас смешно. А он думал, что я сошла с ума. Тогда смешно не было…

– Но…

– Но как же клятва супружеской верности? – смотрела зелеными глазищами в черные очи принца красавица, загадочная в сгущающейся темноте и свете желтых огоньков с золотого деревца. – Вам, должно быть, неизвестно то, что супруг бросил меня в плену на шестнадцать дней, хотя Рагнер уже на второй день отпустил двух моих братьев. Они меня видели… Я ждала, пока меня спасет супруг, ждала… а затем перестала ждать, – с вызовом произнесла она. – Я предпочла бы, чтобы он вовсе не объявлялся после этого. Мое и его бесчестье стоило титула – так, видимо, он считал и ждал войск с юга. Выходит, Ваше Высочество, вы тоже виноваты в моем падении: если бы вы поспешили, я бы устояла, – улыбнулась Маргарита.

Принц усмехнулся и хитро прищурился, но ничего не сказал. Несколько минут они молчали. Неожиданно принц Баро спросил:

– Герцог Раннор всегда так себя ведет?

– Лишь с теми, кто ему нравится, Ваше Высочество. Обидеть он не хочет, просто… задеть немного. Ему по душе дерзость… даже чужая. Если он хочет обидеть, то смотрит по-другому.

Адальберти еще хитрее прищурился, а Маргарита развела руками, говоря, что сама порой не рада и не знает, что думать о Рагнере.

Тут наконец появился Рагнер. Улыбнувшись, он развязно сел на свое место, и трапеза возобновилась.

– Вас долго не было, герцог Раннор, – с неудовольствием заметил Адальберти. – Позволительно ли оставлять свою даму одну в чужом доме?

– Нет мне прощения, но я не уходил, только слазил на крышу, – разрезая мясо, серьезно ответил Рагнер. – Залез и спустился. Достаточно быстро, на мой взгляд.

– Зачем? – изумился Адальберти.

– Захотелось… Не веришь, спроси у своих монахов. Они рты пораскрывали – так, поди, и стоят с открытыми мухоловками…

Принц Баро посмотрел на Лодэтского Дьявола как на полного дурака. Затем, уступив любопытству, он извинился, тоже встал из-за стола и удалился.

– Рагнер, – вздохнула Маргарита, снова откладывая приборы. – И, правда, зачем?

– Ну захотелось… Я на самом деле туда залез и спустился. Представляю, что он обо мне сейчас думает! – хохотнул Рагнер и отпил вина – кушать в отсутствие принца он тоже не стал.

Принц Баро вернулся озадаченным. Все трое молча возобновили трапезу. У Рагнера играло в глазах озорство, но он не думал заговаривать первым.

– Что вам от меня нужно, герцог Раннор? – прямо спросил его Адальберти.

– На данный час хочу увидеть тебя настоящего, – с серьезным лицом ответил Рагнер. – Хочу мнение о тебе составить. И тебе себя показываю. Я вот пришел в том убранстве, в каком всегда хожу. Снял берет, и не потею. Слазил на крышу, потому что… шутить люблю. Хотел тебя тоже увидеть таким, какой ты есть без прикрас. И если хочешь знать, ты меня не впечатлил, – заявил Рагнер. – Я воин, а не придворный угодник. Думал и ты… Но ошибся. Извини – больше не буду. Оставлю тебя в покое.

– И завтра не придете? – прищурился принц.

– Нет, – взял бокал Рагнер и откинулся на спинку стула. – Ты же слышал: моя дама сердца не хочет здесь бывать. И ты более не обязан здесь жить. Иди туда, куда пожелаешь.

– Я не ослышался, герцог Раннор?

– Если ты достойный рыцарь, то найдешь, как передать выкуп, и сдержишь уговор. Если нет, то я переживу, оставшись без твоего золота. Делай что хочешь. Прямо с этой минуты, – повел рукой герцог и отпил вина. Его глаза при этом стали усталым.

– Что за ящики занесли в этот дом? – тоже взял бокал с вином Адальберти.

– Десятина от тунны золота.

Адальберти снова посмотрел на Рагнера как на умалишенного.

– Жертвую Святой Земле Мери́диан, – оставался серьезным герцог. – Будь добр, передай мой дар кардиналам, а то мне не по пути. Хочешь, сходи и проверь. Я и моя любимая тебя подождем.

Принц выдохнул. Он внимательно смотрел на Рагнера – было видно, что он хочет пойти, но не решается и ищет подвох.

– Смелее, – подначивал его Рагнер. – Я бы бегом бежал, зная, что в моем доме десятина от тунны золота. И, полагаю, никем не охраняется…

Адальберти молча встал, чуть склонил в сторону Маргариты голову и вышел.

– Думаю, мы подружимся, – улыбнулся ему вслед Рагнер.

Маргарита посмотрела на него любовью.

– Я снова ничего не поняла, Рагнер.

– Да всё просто. Я убедился, что он не вскрывал ящики, хотя они у него тут полдня. Значит: человек чести. Это редкость, даже среди рыцарей. Прости, что я тебя тут бросил, – ласково прошептал он, захватывая пальцами пальчики Маргариты и поглаживая тыльную сторону ее руки. – Это тоже была проверка – вскрывал ли он ящики. Так я упростил ему задачу: если бы он солгал, то сказал бы, что раз я на крышу лазил, то и сейчас мне верит. Посмотрим… Золото это далеко не всё…

Принц Баро вернулся еще более озадаченным.

– Ивар сказал, что там всё точно, – первым заговорил Рагнер. – Я не проверял. Если не сложно, то перевесь золото за меня.

– Конечно, мы это сделаем. И если будет не хватать, то, надеюсь, вы не подумаете на меня.

– Ни в коем случае. Только на Ивара.

Принц, едва занеся кинжал над мясом, пошевелил закрытыми губами, отложил приборы и всмотрелся настороженными, черными глазами в Рагнера.

– Я просто хочу уточнить, герцог Раннор: я могу хоть сейчас уйти с десятиной от тунны золота, и вы мне на слово поверите, что я ничего себе не взял, даже если будет меньше золота, чем вы говорите? Даже если я скажу, что там половина десятины? Или треть?

– Именно!

– Вы безумны?

– Герцог Рагнер Раннор!

Принц Адальберти, казалось, расстроился. Этот рыцарь за тридцать семь с половиной лет, что прожил, повидал многое, но теперь не знал, что и думать.

– Что же… мы завтра всё перевесим и решим, как поступить, – наморщил он в раздумье лоб.

Рагнер кивнул.

– Извини за побитые пулями доспехи… Правда, они моими стали после твоего пленения. Но я понимаю, как это неприятно.

Адальберти Баро невесело хмыкнул.

– На что ты обижаешься? – с невинным лицом поинтересовался Рагнер. – То, что тебя на колени поставили – за это своего триза, Альдриана, благодари. Кляп во рту и мешок на голове – неприятно, но не против рыцарского устава. А вот к твоим шпорам я отнесся с почетом – ты сам видел. Мой друг надел мои шпоры, хотя из-за такой вот мелочи, всё могло провалиться! Но шпоры – это святое, это подвиг… Или тебе есть что сказать?

– Есть, – гневно посмотрел на него принц. – Еще мне было… не́приятно, – с нажимом выговорил он, – болтаться на лошади задом кверху, пока она носилась как бешеная между лязга мечей.

Рагнер хохотнул.

– Прости, не сдержался, – улыбался он. – Но так уж вышло: этого я не предвидел. Должно быть, ты чем-то Бога прогневал, раз он тебе такого гороха отсыпал! Но ведь ты в моих доспехах болтался – всё равно что я с тобой там побывал. Я их только Аргусу до тебя разрешал надевать, чтобы мной прикинуться. Это тот воин, который и твои носил тоже, – абы кому я твои доспехи не позволил бы надеть… Ладно, давай так, – вздохнул Рагнер, – доспехи забирай даром и меч тоже. За них выкуп не нужен.

– Еще и доспехи с мечом отдаешь? – не верил и щурился принц Баро.

– Соединил бы руку с моей – вообще бы этот маскарад устраивать не стал. У меня и без тебя был отличный план. Но с тобой, – расплылся довольной улыбкой рот Рагнера, – он стал красочнее.

Вдруг Адальберти тоже широко улыбнулся.

– Вспомнил Альдриана, – пояснил он. – Этому трусу Наш Господь тоже дрянного гороха отсыпал… Твой воин убил бы его? Пленника?

– Он не был пленником – просто захваченным. Ко мне в плен еще надобно суметь сдаться, надо заслужить. И да, конечно, мой воин его убил бы. Сказал слово – будь готов и дело сделать или помалкивай, а если что-то пообещал – исполняй. Не сможешь выполнить – понимай это заранее, не грози и отступи. Такие у меня в войске правила.

– Сольтель? – понимающе кивнул Адальберти.

– Бальтин, – хмуро ответил Рагнер. – Когда-то мне так сказал Аттардийский Лис, и это стало мне хорошим уроком. Пришлось выполнять договор с аттардиями, несмотря на нападение бронтаянцев на земли моего рода, иначе, как получил рыцарское достоинство, так лишился бы его навек. Потом в договорах найма я всегда оставлял для себя возможность уйти по собственной воле, по-другому не соглашался служить. А о Сольтеле могу одно сказать – тогда я был дурак дураком.

Маргарита молча слушала их беседу, переходящую в откровенную и далее в теплую. Судьбы этих двух рыцарей разнились, как сияние ослепительного солнца и ночная, промозглая стужа зимнего ветра: принц Адальберти Баро никогда не знал нужды и везде был бы желанным гостем, даже если бы не прославил свое имя подвигами во имя веры; Рагнер Раннор, изгнанный братом из родового имения, скитался по миру и не раз служил наемником, за что заслужил презрение других рыцарей. Тем не менее, несмотря на все различия, нечто неясное у этих мужчин было схоже – их будто слепили из разного теста, пекли неодинаково, с иной начинкой и посыпкой, а всё же вышли близкие по вкусу пироги. Объяснить этого себе Маргарита не могла, разве что оставалось согласиться с рассуждениями Ортлиба Совиннака о сердцевине, наследуемой от предков. Что она такое, девушка тоже толком не понимала, но в этот вечер убедилась в ее существовании – кровь звала в военные походы, полные неудобств и смертельной опасности, как богатейшего принца, так и Рагнера Раннора, сперва безземельного, затем получившего состояние.

«Не зря Экклесия скупо раздает рыцарские звания, – решила Маргарита, – а детям рыцарей позволяет быть воинами Бога, даже если они незаконные или преступнорожденные, – значит, у таких наследников есть что-то ценное: то, что не показывает сатурномер и что наш Создатель пожелал сохранить от нас же в тайне».

Как оказалось, история темной и непочетной славы Лодэтского Дьявола выглядела иначе, если узнать о ней больше. Разговорившись с Адальберти Баро, Рагнер упомянул о том, что покорение Бальтина могло бы восславить его имя и сделать героем Меридеи еще в двадцать шесть лет, до возраста Откровения, но он отверг щедрое предложение аттардиев о титуле герцога Бальтина, не присягнул на верность королю другой державы и предпочел постыдное черное знамя без герба ради того, чтобы потом вернуться в Лодэнию и защитить родовые земли в войне с Бронтаей. Не без причины он сбежал и в Южную Леонию, якобы нарушив долг и отказавшись исполнять приказ своего господина, короля Ортвина I Хитрого: тот посылал его не от своего имени на войну в Орензу, а снова как наемника под черным знаменем, – так, в случае победы короля Ладикэ дядя Рагнера получал золото, а при проигрыше оставался в стороне. В вознаграждение Ортвин Хитрый обещал сделать племянника героем Меридеи, причем за победу над Бронтаей. Рагнер, хорошенько поразмыслив, решил, что с Иваром Шепелявым, печально известным своей спесью, скаредностью и вероломством, связываться не хочет. К тому же Ивар IX не соглашался на условие, по которому Лодэтский Дьявол оставлял за собой право выйти из договора. Оттого, получив от своего господина освободную грамоту, Рагнер решил наняться на службу к королю с лучшей славой, чем король Ладикэ, – и навсегда, как думал, покинул родину, тем самым уже во второй раз отвергнув возможность сделаться героем. Став герцогом, воином первого ранга и вождем, он отправился в Орензу под собственным знаменем в качестве союзника короля Ладикэ – равного партнера. Героем Рагнер уже не надеялся быть, но очень этого желал. Пока же он не имел господина и, как добавил, своему дяде снова присягнет в верности только в обмен на эти самые шпоры героя.

Впечатленный принц Баро изрек, что из благородных побуждений дважды отказаться от чести быть увековеченным в «Книге Гордости» и предпочесть позор, – это настоящий подвиг. На Лодэтского Дьявола он стал смотреть с уважением, а Маргарита вернула его расположение.

Согласно рыцарскому уставу, воин Бога оставался воителем даже в мирное время, покоряя красавиц или прославляя подвигами имена своего господина и своей госпожи, Прекрасной Дамы. Сердце Прелестной Девы рыцарь завоевывал для женитьбы, сердце замужней избранницы – для желанной ему близости. Богатые аристократки часто брали под покровительство безземельных рыцарей, младших отпрысков благородных семейств, и заботились о них, в том числе давая средства на жизнь (принимать деньги или подарки от дамы своего сердца зазорным не считалось). Неприкрытые мучения от неразделенной любви ничуть не унижали мужественного рыцаря, а страдания, облеченные в стихи или баллады, поощрялись. Дам сердца у рыцаря могло быть сразу несколько, и всех их он защищал, прославлял их имена на турнирах и не имел права первым разорвать с ними связь. Если женщина хоть раз приняла его предложение о поклонении, то он являлся ее рыцарем до тех пор, пока она не отвергала его. Дама тоже могла иметь несколько рыцарей сразу, но близость позволяла себе только с одним, поскольку опозоренные поклонники могли казнить ее. Женщине разрешалось годами не отвечать взаимностью и даже не становиться дамой своего защитника – не подавать ему руки для поцелуя. С прежним любовником она должна была расстаться прежде, чем выбрать себе другого. Дам, не устоявших под натиском воинской доблести, благородства и учтивости, рыцари не считали падшими женщинами, поскольку остаться непобежденной такая «крепость» имела возможность слабую, но, конечно, чем дольше «Замок любви» держал осаду, тем большего почета заслуживал. Знатной деве было важно не переусердствовать с «обороной», иначе она могла остаться вовсе без поклонников-рыцарей, а их отсутствие рождало домыслы об изъянах и отпугивало других женихов. Зато ничто так не красило аристократку, как толпа доблестных воздыхателей-воителей. Суждение о «плененной даме» складывалось по славе ее рыцаря – так, признав Рагнера достойным воином, принц Баро вновь переменил мнение о Маргарите.

Если близость исходила из любви, то рыцари не относили ее к блуду. У их собственных жен тоже могли быть поклонники, однако измену своей супруге они не прощали, была она по любви или нет, – и отрубали жене голову, а также вызывали на поединок ее совратителя. Если один рыцарь считал, что другой перешел с его женой грань любезности и тем самым оскорбил его, то соперники тоже сражались, пока один из них не погибал или не признавал поражение, отдавая выкуп за свою жизнь: деньги, земли или исполнение любого условия победителя. Все эти непростые законы рыцарского братства и правила учтивой культуры Маргарита узнала от Рагнера, а на ее вопрос – «почему измена с рыцарем не считается преступлением перед Богом и законом?» – он ответил, что про Бога знает мало, но Экклесия пошла навстречу рыцарям, поскольку Целомудрия они всё равно не придерживались и даже вычеркнули его из списка восьми рыцарских Добродетелей, поменяв на Великодушие. Законы мирян тоже не властвовали над воинами, да и разозленный рыцарь мог убить судью, поэтому их избранниц мирской закон, как правило, не карал.

Вспоминая приключения, распивая вино и громко смеясь, два рыцаря, Рагнер Раннор и Адальберти Баро, напрочь позабыли о прекрасной даме рядом с ними, а Маргарита с интересом слушала истории мужчин. Она узнала, что принц Баро появился на свет в первый день Великих Мистерий, в високосном тридцать шестом году, и справлял день рождения раз в четыре года. Из Пороков Адальберти достались Уныние и Леность, которым он не позволял завладеть собой, поэтому молился не менее трех раз в день: при пробуждении, в час Веры и в час Трезвения. Его Добродетелями стали Нестяжание и Целомудрие. Кроме того, он появился в месяц Минервы, что усилило его рассудительность, доблесть и чистоплотность в любовных связях. После смерти горячо любимой супруги этот привлекательный и богатейший мужчина не женился вновь. Его единственному сыну, Алорзартими, исполнялось в следующем году восемнадцать лет.

Рассказал принц Баро и о Сольтеле – благодаря ему, герцог Сандел-Ангелии, ныне король Санделии, подчинил себе крупный город безбожников в дельте полноводной реки. Реке принц дал имя в честь покойной супруги – Ориана. Также в память о любимой жене он назвал ее именем свой красивый меч – чтобы никогда с ней не расставаться. За покорение тех мест имя принца и внесли в «Книгу Гордости», а воевать в Сольтеле начал еще дед Адальберти. Славный предок, тоже внесенный в пантеон героев, захватил остров Мисзоль в Талахском море и подарил его Святой Земле Мери́диан.

Маргарита, слушая принца, думала о своем – о том, что она знает трех самых несчастных людей: Рагнера, Нинно и Адальберти Баро, которые хоть и родились в разные восьмиды, но все трое одинаково лишились простой радости – каждый год иметь личное торжество. Выскажись она, то насмешила бы всех – уж кого-кого, а жалеть самого принца Баро никто не стал бы, поэтому прекрасная дама молчала и продолжала следить за беседой рыцарей, никак не прерывая ее. Находясь в тени Рагнера, Маргарита совсем не испытывала досады – более того, в этой тени было так уютно, что не хотелось выходить на свет.

– Боже! – воскликнул Адальберти под конец седьмого часа, осознав, что они пренебрегли обществом красавицы. – Баронесса Нолаонт, мы так увлеклись, что позволили вам заскучать! Нам нет прощения!

– Мне было интересно слушать вас, Ваше Высочество. И о Рагнере Ранноре я хочу узнать как можно больше, а то со мной он отнюдь не хвастлив – не то, что с вами.

– Завидуй мне, – сказал Рагнер Адальберти и поцеловал руку Маргариты. – Дама, которая знает, когда говорить, а когда молчать, – это сокровище. А когда еще воистину прекрасна, так… И войну проиграть из-за нее – это честь, не то что выиграть. Всё твое унижение было ради этих глаз, – с любовью смотрел Рагнер на озаренную желто-оранжевым светом девушку. – Чтобы снова их видеть напротив себя.

Маргарита смутилась, порозовела и попыталась спрятать улыбку, иначе явила бы свою неискушенность. И Нинно, и Ортлиб Совиннак, и Рагнер не имели склонности к красивым любовным речам и не отличались романтичностью, – тем неожиданней и приятней стали для неизбалованной девушки эти слова, какие она надолго запомнила и после каких полюбила Лодэтского Дьявола еще жарче.

– Ааа, – хрипло протянул Адальберти и махнул рукой. – Верно говоришь: глаза – ценнее всех земных сокровищ… А если ради этих восхитительных зеленых глаз, то разве это унижение? Я, признаться, сам тебя мечтал покарать за них, – усмехнулся он, склоняя голову перед Маргаритой. – Думал: ты честь дамы попрал. Попадись ты мне в руки… Не знаю, что я еще с тобой сделал бы. Точно бы с золотом домой бы не отправил, – засмеялся принц, и Рагнер присоединился.

Обед, что столь натянуто начался, завершился с боем Толстой Тори, оповестившей город о начале последнего, восьмого часа. Принц спустился со своими гостями на первый этаж, и там он на прощание поклонился Маргарите, прикладывая руку к сердцу. Она обрадовалась, но руки для поцелуя ему не подала – быть дамой сердца одного рыцаря, пусть он и не собирался когда-либо еще участвовать в турнирах, ей более чем хватало для счастья. Прощаясь со своим недавним врагом, принц Баро протянул ему полусогнутую руку.

– Я тебя должен хоть раз пнуть в ответ, – нахмурился Рагнер, но через миг расслабил лицо и соединил свою руку с рукой Адальберти. – Дляменя это высокая честь, – серьезно сказал он.

Вместо ответа Адальберти положил левую руку сверху, а Рагнер, так и не улыбнувшись, свою, – знак двойного единства означал, что мужчины стали единокровными братьями, что всегда придут на выручку друг другу и не поскупятся отдать собственную жизнь ради брата. Двойное единство нельзя было прекратить в отличие от простого единства. Как и при кровном родстве, братьев не освобождала от обязательств даже Смерть.

Принц Адальберти вышел на улицу, чтобы проводить своих гостей, и там подошел к Магнгро.

– Десять шагов ко мне на лошадях проехал! – похлопал он по шее огромного красавца-коня. – А еще меня попрекаешь тем, что я берета не снял!

– Адальберти, я свою даму повел бы пешком?! – возмутился Рагнер. – Что же я тогда за герцог?!

– И я ради дамы с этим беретом усердствовал, а не ради тебя: не возгордись собой больно, – посмеивался в ответ Адальберти Баро.

Он не уходил в дом, пока его гости не скрылись в полуразрушенном проезде массивного, желтоватого здания ратуши. Там, во внутреннем дворике, Рагнер спешился сам и помог спуститься с лошади Маргарите.

– И как у тебя это получается? – изумилась девушка, падая со ступенек женского седла в объятия Рагнера. – Принц в тебя влюбился!

– В тебя он влюбился! – ответил герцог, опуская ее на землю. – Я не шучу! Глаз свой черный на тебя уж положил, совсем как я когда-то. Но он проиграл, – с любовью смотрел Рагнер на Маргариту, – а я победил, – прошептал он, глядя ей в глаза.

________________

Поэты Меридеи сравнивали золото с осколками солнца, серебро со слезами луны, сапфиры уподобляли частицам небес, диаманты величали павшими звездами, рубины – кровью древних богов и богинь, карбункулы – окаменевшим огнем, янтарь воспевали как мед морей, яркие изумруды звали глазами драконов, светлые изумруды – опять же их слезами. «Бриллиант» означал любой ограненный, сверкающий камень, позволительный только аристократам и прелатам. Но гладко полированные кабошоны ценились не меньше, тем более камеи. Драгой камень должен был завораживать – и мастерство обработчика заключалось в том, что бы раскрыть его красу. Алмазы едва поддавались шлифовке, и их почитали в первую очередь за прочность – использовали в инструментах или талисманах. «Диамант» подразумевал кристалл алмаза в виде двух сложенных пирамид – сакральное число восемь.

Астрологи наделяли драгоценные камни лечебными и магическими свойствами. Все чистые, теплые и яркие камни были мужскими; переливающиеся, темные и холодные, – женскими, что не возбраняло дамам украшать себя топазами, а мужчинам иметь любовные амулеты из мориона, камня тьмы. Лишь жемчуг, слезы нимф, оставался исключительно женским украшением – он дарил притягательность, наделял красой и юностью дам, мужчин же он лишал детородной силы. Крупный морской жемчуг носили аристократки, мелкий и речной – остальные женщины, даже сильванки. По древней традиции лучшим подарком невесте из первого сословия являлась жемчужная капля – так символически жених заранее просил прощения за все ее будущие и уже настоящие слезы.

Большие, редкой красоты камни заслуживали описания в лапидариях: их считали живыми и смертными, им давали имена. Правда, не всегда происхождение таких сокровищ являлось достоверным. Экклесия запрещала брать что-либо у языческих идолов или мертвецов, но алчность затмевала разум – и в жажде наживы люди оскверняли могилы, вторгались в забвение, воровали то, чего нельзя было касаться. В начале шестого века санделианские купцы вскрыли древнюю гробницу в Южной Варварии и выпустили страшного демона, принесшего холод, голод и невиданную ранее язву – чуму, от какой не знали спасения ни нищие, ни короли. Шестой век в Меридее остался под названием «Скорбный век». В том же веке безбожники впервые напали на юг Санделии.

Алхимики при помощи самоцветов искали эликсир бессмертия. Рецепт из книги «Имена» гласил: «Черный Король из дома Белого Короля идет к Красному Королю в дом Желтого Короля». Благодаря строкам из этой книги, еще незапрещенной в тридцать шестом цикле лет, предок Рагнера Раннора, Родигир III Великий, нарек изумительный карбункул, размером с куриное яйцо, Красным Королем. Самого Рагнера прозвали на Бальтине Черным Королем. Светлокаменный Бренноданн именовали Белым Королем. Если продолжать аналогию, то дом златокузнеца Леуно вполне можно было назвать домом Желтого Короля, тем более, пока там жил принц Баро.

В голубой дом со львом над входом Рагнер оправился вновь следующим вечером. Он пришел к Адальберти один, без Маргариты. Весь час Целомудрия мужчины выпивали и разговаривали обо всем подряд, не думая ни о смерти, ни об Аде. Впрочем, ничего греховного они тоже не обсуждали.

Оказалось, король Ивар «обманул» Рагнера: золота, что он передал, оказалось даже больше – примерно на двенадцать золотых монет. Мелочь, если сравнить с десятиной от тунны, но зная скупость короля Ладикэ, Рагнер сильно удивился.

– Давай так, – сказал он Адальберти. – Я Ивара спрошу: что делать с лишним золотом – хочет забрать его назад или пожертвовать. И сделаем, как он решит. Вдруг намеренно перевесил. Доверие – вещь хрупкая, ее надо беречь.

– Как скажет, так и будет, – согласился принц. – Хотя все считают княжество Баро одним целым со Святой Землей Мери́диан, я не для себя это золото везу, а на Священную войну, распространение веры и спасение нашего мира, – на благое и благородное дело. Красть в этом случае – это верх святотатства и несмываемый позор.

Они находились в той же бело-багряной гостиной, только прошли к стене, где сели на широкую мягкую скамью. Рядом, на столике, стояли золоченые бокалы, кувшин красного вина и блюда с холодными закусками.

Близился конец седьмого часа и Рагнер решился.

– Адальберти, – сказал он, становясь серьезным и возвращая бокал на столик. – Не просто надо золото доставить. Есть более серьезное дело. Передай, прошу, вот это, – он достал из внутреннего кармана камзола запечатанный сургучом конверт. – Передай, пожалуйста, письмо первому кардиналу. Здесь я прошу о своем разводе, – пояснил Рагнер. – Мой друг, священник, говорит, что возможность есть: я воевал в Сольтеле и помог захватить Дионз. В архивах Меридиана должны остаться сведения, какие я поведал об этом городе. И золото – это в знак раскаяния за святотатство в Великое Возрождение. Я хочу помириться с Экклесией. Много я наделал того, что не по нраву духовенству, но больше не буду. Каюсь за все свои слова, деяния, за Великое Возрождение опять же… И обещаю исправиться. Там всё так и написано. Словом, – Рагнер, встал и в волнении прошелся по комнате. – У меня есть возможность получить развод, но… – поставил он руки на пояс и устремил глаза вверх, на прострелянный потолок. – Но Мери́диан меня не жалует. Одна моя слава Дьявола – это большое затруднение. Я же хочу всё исправить. Вот так.

– А как же твоя супруга? – удивился принц Баро, тоже оставляя бокал. – Нельзя же так с дамой. Тем более высокого рода.

– Хильде было двенадцать, а выглядела она на десять… Наше супружество не вступило в силу – моя супруга девственна, как первый снег, – ответил Рагнер, садясь на скамью. – И такой останется навек, если я не получу развода. А если она заявит обратное, то я церемониться не стану: древняя традиция рода Раннор – изменнице отрубают голову, а вся семья на это смотрит. Видишь уши, – оттопырил он одно ухо пальцем. – Если сын без таких ушей – голова жены под меч.

– Дай получше глянуть, – внимательно посмотрел на уши Рагнера принц и о чем-то задумался. – У девочек как?

– По-разному. Но даже если у девочки нет ни одного такого уха, то у ее сына будут. Хватит про уши… Передашь письмо первому кардиналу?

– Рагнер, я тебе слово даю, что окажу свое влияние. Если ты обещаешь раскаяться, не проявлять более неуважения к Богу, вере и Экклесии, то я поручусь за тебя, брат, как за себя. Но и ты меня не подведи: иначе станешь мне смертным врагом, несмотря на наше единство. Бог выше кровного родства: я, возможно, прощу даже позор своего имени, но не Божьего!

– Слово Рагнера Раннора. Клянусь! Отныне буду примерным меридианцем: буду жертвовать храмам, даже построю еще один в своем Ларгосе, а в Судный День и поститься буду, хотя это день моего рождения, и на колени встану. Я Богу слово дал измениться и привык держаться клятвы… Спасибо, – в чувствах обнял Рагнер Адальберти. – Если ты поручишься, тогда вероятность в разы больше…

– Баронесса знает? – взял принц с блюда мясную тартинку.

– Пока нет, – вздохнул Рагнер. – Невелика возможность – не хочу зря обнадеживать. И сперва надо с семьей супруги договориться. Надеюсь, Хильдебрант Хамтвир мечтает избавиться от меня так же сильно, как я от него. Хильде отдам Хаэрдмах в новое приданое. Золота еще захотят… Мой брат сперва вгрохал кучу денег в столичный замок, после чего года четыре путешествовал, занимая золото в банках по всей Мередее. Я из приданого жены выкупил все земли, что он успел заложить, и на эту войну потратился. Словом, паучья черепаха будет рад меня разорить, да и ладно – лишь бы согласился. Ну а потом, – перевел он дух, – если Хамтвиры согласятся, то Маргарите, наверно, сразу скажу. И женюсь, – глуповато улыбнулся он. – Снова женюсь и больше не пожалею… Пора о наследниках думать.

Адальберти поднял бокал, Рагнер последовал его примеру. Они выпили и помолчали.

– Я тебя недооценил, за что поплатился, – первым заговорил Адальберти. – Свое слово я отныне буду давать еще осмотрительнее. Но твой развод я тебе лично привезу, обещаю! – уверенно заявил принц, а Рагнер улыбнулся, сверкнув зубами. – Правда, и тебя я хочу попросить об услуге.

– Вперед, – призывно махнул рукой герцог.

– Мне тоже пора думать о наследниках – о внуках. Моему сыну, Алорзартими, пора под венец. Он блестяще образован, любит музыку и поэзию, со временем станет отменным рыцарем. Он очень хорош собой. Его мать была редкой красавицей, не из благого рода, но из чтимой семьи. Я женился по любви и не желал лишать сына такой счастливой доли: вот и не выбирал ему заранее невесту. Но Алорзартими всё еще не встретил свою драгоценную любовь. Больше тянуть нельзя – ему настало время отправляться в Сольтель, только пусть сначала женится и обзаведется наследником. Вот, хочу из Лодэнии ему супругу, принцессу Алайду. Что скажешь о ней?

Рагнер развел руками.

– Да не знаю, что о ней сказать. Принцесса. Ей уже почти семнадцать. Сам понимаешь – в девах засиделась… Если посватается наследник княжества Баро, то мой дядя будет год танцевать от счастья. Она, конечно, образована должна быть блестяще… Не знаю, – махнул рукой Рагнер. – Меня дома не было черт-те сколько лет. Я с ней едва знаком. Помню, что у нее красивые волосы: вьющиеся, каштановые, с отливом в легкую рыжину и длинные. Вот ее родного брата хорошо знаю – он красавец. А она… Она высокородная принцесса с аттардийскими корнями. Увечий, безобразий или хворей у нее нет, но… Как сказать-то… – чесал лысый затылок Рагнер. – Да нормальная она, просто все эти принцессы не очень! – заключил он. – Ты, похоже, это тоже знаешь. Красавицу не ждите, уродину тоже.

– А почему жениха нет?

– Погиб жених. Должна была выйти за принца из Ламноры, но того убили во время войны с Лаарснорсдаждом. И хотя я не имею к этому никакого отношения… – замялся Рагнер, – но я там воевал в то время против Ламноры… Да и ламнорцы меня не жалуют еще со времен гибели их другого принца в Сольтеле, вот я и снова во всем для них виноват… Словом, привезешь ей жениха, ты и мне услугу окажешь, а то Алайда меня ненавидит.

Принц Адальберти усмехнулся.

– Кто-нибудь из твоей семьи тебя любит?

– Бабуля Маргрэта любит. Еще старший брат Алайды, Эккварт. Еще, – вздохнул Рагнер, – королева Хлодия и принцесса Ольга. Это последняя супруга дяди Ортвина и его дочь, моя маленькая сужэнна. Ей совсем скоро, тридцать первого дня Нестяжания, пять лет исполняется. Она еще букву «р» не выговаривает и зовет меня «Лагнел»… Мне это кажется милым…

Рагнер заметно погрустнел и тряхнул головой, прогоняя воспоминания.

– Всё? – улыбаясь, спросил Адальберти.

– С моим нравом да при моей семье – это много. Есть еще Мира́на – как «благоухающая миррой». Она мне не родня, но эта сиротка родилась у меня на руках, и я стал ее вторым отцом. Она очень красива… Ну так что мне сделать для Алайды?

Принц Баро вновь поднял бокал – Рагнер последовал его примеру.

– Твоему королю передать письмо, а принцессе жемчужину. До сличения гороскопов я желал бы оставить сватовство в тайне. Но, в любом случае, я прибуду с сыном на большом корабле около Сатурналия – если не выйдет с женитьбой, просто поглядим на Лодэнию. Терпит твой развод полгода?

– Вполне, – задумался Рагнер. – Я и не рассчитывал его раньше получить. Только, Адальберти, я в Ларгосе буду. Это маленький городок. Твой большой корабль туда поместится?

– Поместим, – усмехнулся Адальберти, и мужчины выпили. – Буду рад повидаться снова! И выкуп тебе тогда же в твой Ларгос привезу!

– Раз будешь к Сатурналию, то на Возрождение тоже оставайся, а то и дольше: в Банэйском море до самой восьмиды Смирения айсберги плавают – ночью даже не заметишь, как наскочишь на такой риф… В первых числах третьего года мой двэн Эккварт женится на бронтаянке, принцессе Геллезе. А после устроят рыцарский турнир. Зимой! Так что скучной твоя поездка не станет. И Аттардийский Лис, скорее всего, прибудет. Лодэния за раз столько высоких гостей давно не принимала, – улыбался Рагнер довольному Адальберти. – Король Бронтаи с сестрой, принц Баро с наследником и герцог Аттор Канэрргантт – и тоже наверняка с сыном! Да и для нашей самой северной страны, всего три цикла лет назад принявшей веру, первый визит принца Баро сам по себе станет незабываемым событием!

________________

В начале восьмого часа Рагнер распрощался с принцем. В приподнятом настроении он шел мимо телег к ратуше: уже через день наступала пора покидать Элладанн, а завтра должны были прибыть из Нонанданна Соолма и Айада. День венеры обещал заполниться приятными хлопотами: прощальным пиршеством, чествованием героев и награждениями. Возвращаться домой с победой Рагнер Раннор любил так же сильно, как открывать новый военный поход.

«Неужели это было в последний раз? – оглянулся он у прохода в ратушу на чужой город и на огромный храм Возрождения. – Да, было в последний раз, – кивнул он храму. – Раз дал слово, то приходиться его держать. Довольно с меня пилул победы и опьяненного ими разума… Я найду, чем заняться и в мирной жизни… Что же, Лодэтский Дьявол погиб в Орензе, и я не буду по нему скучать. Ну, может, самую малость».

Глава XXXI

30 день Нестяжания, 2 год, 40 цикл лет

Существовала легенда о таинственном Алериа́не Нулоа́-о-Эзо́йн, искусном врачевателе «каких свет не знал», астрологе и алхимике из королевства Толидо́. Он утверждал, что разгадал тайну символов, что дал металлам Божий Сын, и составил из них иной сатурномер, позволявший любому человеку переродиться в плоть своего, пока еще бездушного, ребенка: раз в году каждый имел возможность «переплавить» обычную воздушную душу в ту, что имела бы четыре стихии, и в итоге переродиться божеством. Однако сначала алхимик располагал четырьмя разными вариантами времени, и какой из них был верным, предстояло установить опытным путем. Три раза его постигала неудача: испытуемые гибли мучительной смертью в точное время, но младенцы не приобретали удивительного свойства крови – растворяться на коже человека. Четвертым испытуемым стал престарелый граф Дофи́р-о-Лотто́й из того же королевства Толидо – и окончилось то убийство новой неудачей. Сам алхимик был вынужден скрываться, поскольку семья графа пожаловалась Экклесии. Чего только не начали злословить о врачевателе, спасшем множество жизней и бедным, и богатым: сплетничали о демонах, о языческих ритуалах, о человеческих жертвоприношениях и о преступных сношениях, – где была правда, а где вымысел, стало уже непонятно. Экклесия напала на след Алериана Нулоа-о-Эзойн в Элладанне, спустя почти пятнадцать лет с убийства графа Дофир-о-Лоттой: старика-алхимика узнал и выдал судья, отца которого Алериан Нулоа-о-Эзойн когда-то излечил. Вот только алхимика и его молодую супругу нашли отравленными, его годовалый сын при этом исчез, и, конечно, люди стали верить, что колдун успел передать мальчику душу. Так ли это и куда исчез ребенок, осталось неизвестным. Если бы он выжил, то на втором году сорокового цикла лет ему бы исполнилось тридцать девять лет.

Того, кто выдал Экклесии алхимика, звали Аэ́лло Ампелинна́к. За помощь Экклесии и за то, что тот поставил закон выше личной благодарности, Альбальд Бесстрашный сделал этого судью градоначальником. Тогда же будто кара звезд сошла на Аэлло Ампелиннака и на всю его семью: сперва умер его единственный сын, дочь оказалась обезображена появившимся на лице красным пятном, а больше детей у него не родилось. Спустя шестнадцать лет герцог Альбальд повесил этого градоначальника с другими заговорщиками в окнах ратуши и стер его имя из Истории, поэтому лишь старожилы помнили, с чего всё началось и чем закончилось. Да и закончилось ли? Вскоре после казни Аэлло Ампелиннака, его дочь ушла в монастырь, ее супруг покинул Элладанн со всей родней, но ураган потопил их корабль в Лани, и из всей семьи чудом выжила одна шестилетняя девочка, да и она будто вернулась с того света иной – ужас и потрясение начисто стерли ее память. Комнату в ратуше, в окне какой десять дней висело тело Аэлло Ампелиннака, новый градоначальник Элладанна, Ортлиб Совиннак, превратил из кабинета в спальню – ту самую спальню, где ночевал он один и где стояла красная кровать. Поговаривали, что там он играл в шахматы и разговаривал сам с собой.

________________

Утренний полумрак светлел. Маргарита, прикрыв веки, еще вздрагивала от сладких мурашек, скатывавшихся вниз по позвоночнику. Рагнер отрывисто дышал ей в ухо, водил носом по ее затылку и шее, отчего она, нежась, поднимала плечо вверх, улыбалась и пыталась улизнуть от этих щекочущих прикосновений. Опустив ресницы, она растворялась в томлении, и ей казалось, что ее тело состоит из легкого утреннего тумана. Рагнер потянул ее назад, уложил спиной на подушки, а сам, нависая сверху, стал освобождать от золотистых волос лицо и плечи любимой. Зеленые глаза смотрели в карамельно-карие и общались друг с другом без слов. Насмотревшись, Рагнер прилег рядом на бок. Маргарита ему улыбнулась и, зажмурившись, потянулась всем телом – и ее тут же обхватили сильные руки.

– Последний раз на этом красном ложе, – закрывая в удовольствии глаза, проговорил Рагнер. – Я буду по нему скучать.

– А я ничуть нет, – прошептала Маргарита, глядя на алый платок посередине верхней перекладины. – У тебя в Лодэнии на кроватях лиц, надеюсь, нет…

– Надеюсь, что не появились, – открыл он глаза и тоже посмотрел на платок. – Подглядывает? – шутливо сжал губы Рагнер.

– Это не смешно. То, что ты рассказал про того бродягу…

Рагнер поцеловал ее, не давая договорить.

– Слышу Айаду, – вздохнул он, отрываясь от девичьих губ. – Крадется к кровати… Сейчас меня будут терзать муки: и тебя не хочу покидать, и собака соскучилась, а я по ней.

– Иди к ней, – вздохнула и Маргарита. – Главное: не к Соолме.

Рагнер наклонил голову и посмотрел исподлобья.

– Мы же вчера говорили…

– Говорили, но… – прикусила Маргарита нижнюю губу. – Она твоя Диана Монаро. Стоит тенью и ждет, что я оступлюсь, а она снова займет место подле тебя.

– Нет, – приподнимаясь, ответил Рагнер. – Соолма так не будет делать, поверь. Она воспитана иначе, и у нее другое сознание – не такое, как у тебя, и даже у меня. И уж точно не такое, как у Дианы Монаро. Она приняла тебя, – сел он на кровати рядом с Маргаритой. – Я говорил с Соолмой вчера днем очень откровенно. Рассказал: кто ты для меня и какое я с тобой вижу будущее. Она более ничего тебе не сделает, даже будет помогать – ты увидишь. Я забочусь о ней, как умею. Она заботится обо мне, как может. Это непросто объяснить. Даже когда она опоила тебя и подговорила Аразака, то так она тоже заботилась обо мне – и ей удалось. Не поссорься я с Иваром, попал бы вместе с ним в ловушку твоего бывшего супруга. Соолма, конечно, о таком не мыслила, но не зря знание гласит, что у вас, у дам, интуитивный разум. Для нее ты была чужой женой, принадлежала другому… Вдруг ты бы к супругу вернулась, а я с разорванным сердцем творил бы глупости, как раньше. У него на тебя все права были. Упорхнула бы птицей…

– Рагнер…

– Со мной бывает непросто. Я не шучу. Но… Я тебя больше не потеряю, – улыбнулся он и погладил ее живот. – Деток тебе побольше заделаю, а потом уже буду показывать на что горазд.

Только Маргарита хотела сказать о своем ребенке, как Рагнер раскрыл балдахин и черный таран бросился ему на грудь.

– Соскучилась, моя девочка, – потормошил он шерсть на счастливой собачьей голове и перешел на родной язык.

«Надо начинать учить лодэтский, – подумала Маргарита, слушая Рагнера. – А то как я там буду? Меридианский простые люди не знают».

– А как будет по-лодэтски «здравствуйте»?

– Думал, уж не спросишь! – засмеялся Рагнер, выталкивая собой собаку с кровати.

Пока он одевался, произнес несколько слов и фраз, а девушка попыталась их повторить. Рагнер еще сказал, что на месте она всё быстро выучит – так же как он выучил орензский. В Сольтеле он сначала еле-еле на нем изъяснялся, но уже через пару восьмид мог сносно общаться, а заговорил на нем, как на родном, в Южной Леонии, спустя два года, что там воевал.

________________

Прогулявшись во внутреннем дворе ратуши, мужчина и большая собака отправились на Главную площадь. Рагнер окинул взором многочисленные телеги, наполненные трофеями. Он догадывался, что внушительный арсенал оружейной залы замка переправится в родные городки и деревеньки его лихих вояк – те еще надеялись на новые походы и не верили, что «их Дьявол» уходит на покой, едва достигнув возраста Благодарения.

Неожиданно Айада угрожающе зарычала. Рагнер повернул голову и увидел усатого горожанина, несмело подходившего к нему. Дозорные у ратуши и смотровые на верхних этажах домов уже подняли оружие.

– Стой там! – крикнул ему Рагнер. – А то пристрелят, если собака не загрызет.

Раоль Роннак остановился на расстоянии пятнадцати шагов от Рагнера, поклонился ему и громко сказал:

– Я без оружия, – снял он кафтан, оставшись в нательной рубахе, и потряс им. – Пустой! Я от госпожи Шотно. Я друг ее покойного брата.

Рагнер осмотрел странного гостя и, придерживая собаку за золоченый ошейник, подошел к Раолю.

– Я тебя узнал. Ты тот преторианец, кому я жизнь подарил. Надо было сбрить усы, но, видать, они тебе дороги. У тебя минута, потом спущу собаку.

– Ваша Светлость, – разволновался Раоль. – Я ничего дурного не замыслил. Я пришел наняться к вам на службу.

Рагнер нахмурился.

– Выгнали?

– Сам сбежал подобру-поздорову. Наговорил я тогда про Альдриана… Теперь скрываюсь… Лучше бы мне быть подальше от этих мест…

– А что с тем рыжебородым ротным?

– Живой пока… Я не доносил на него, но как-то прознали про те его слова: ну, про герцога… Вообще, он дрянно отзывался об Альдриане уж давно. Будто бы что-то на праздновании его дня Возрождения увидал, что его сильно потрясло: то ли жену там чью-то герцог унизил, то ли ее мужа, то ли их двоих, вот и… А потом эта подлянка, когда сотню бросили на убой. Нельзя обманывать своих воинов, тем более если ты рыцарь. Итте Ованнака скоро казнят, а он преторианцам как отец… Я же не знаю куда податься, что делать и как заработать на житье…

– Зачем ты мне нужен? – усмехнувшись, помотал головой Рагнер. – Людей у меня хватает. Часа через два я отправлюсь в путь. Вали, давай, и ты.

– Я хочу стать наемником. Я храбрый… Мое имя «Роннак» – значит: мои предки отличились на войне. Да и кабы кого в преторианцы не берут…

– Не позорил бы предков! Оружие упустил!

– Да незаконный сирота я, из приюту… А вы, Ваша Светлость, просто напали неожиданно…

Рагнер скривил лицо и махнул головой в сторону переулка, давая понять, что Раолю пора уходить.

– Я знаю даму Маргариту! – выпалил Раоль. – Я друг ее первого мужа. Она вам обо мне расскажет. И госпожа Марлена тоже…

Рагнер вздохнул и решил потратить еще минуту своей жизни на видение черных усов.

– Послушай, – заговорил он с Раолем как с ребенком. – Я возвращаюсь в Лодэнию. Больше никогда не пойду воевать в другие земли – совсем никогда. Свое войско я распускаю. Они разбредутся по Меридее или будут жить как я. А я собираюсь тихо сидеть в глуши полуострова Тидия, около малюсенького портового городка, и нос поменьше оттуда высовывать. На кой черт ты мне сдался?

Раоль, нисколько не смутившись, ответил:

– Я мог бы быть охранителем – вам ведь будет нужна охрана.

Рагнер сильнее нахмурился, но вдруг задумался.

– Ты знаешь преторианца, который ушел в парк тем вечером, в Меркуриалий? Ты же в дозоре как раз стоял. Который тихо ходит…

– Знаю, – обрадовался Раоль. – Странноватый. Это я ему подсобил с платьем прислужника. Его Идер Ботно зовут.

– Ботно? – переспросил Рагнер и громко выдохнул.

– Да. Такое же имя было и у дамы Маргариты в девичестве – я поэтому запомнил.

Еще раздумывая, Рагнер сказал:

– Для тебя она баронесса Нолаонт или Ее Милость. Услышу, что зовешь ее по первому имени, – изобью так, что уж никогда ходить не сможешь. Она более не девчонка из бедного квартала и тебе не подруга.

Раоль кивнул.

– Стой здесь! – приказал ему Рагнер. – Если ей твои усы не рябят в глазах, то, пожалуй, я тебя найму. Но служба будет скучной и отнюдь не легкой.

Раоль снова кивнул.

– Хочу мир посмотреть. Я нигде, кроме Орензы, еще не был – скучно мне не будет.

– Стой здесь, – повторил Рагнер. – Если открою окно и позову тебя, то еще потолкуем.

Вернувшись в спальню, Рагнер указал Маргарите на Раоля, одинокого и понурого, переминавшегося с ноги на ногу у памятника Альбальда Бесстрашного.

– Что о нем скажешь?

Маргарита только что оделась, выбрав для дороги платье винного цвета. Она мельком глянула в окно и, подхватив со стула легкий шарф-платок, вернулась к настенному зеркалу.

– То, что он апельсиновую наливку хлещет, как воду, – ответила она, убирая волосы под платок.

Рагнер улыбнулся.

– А еще? Хорошо его знаешь? – подошел он к ней со спины и поцеловал в пушок на затылке, пока тот не скрылся под вуалевым шарфом.

– Не очень, – пожала плечами Маргарита. – Сдружился с Иамом, был на моем с ним венчании, мое приданое пересчитывал, ничуть не коробясь, а я чуть не заплакала от унижения. Еще он мне предложение делал в тот же день, когда тело Иама привез, но обиделся из-за отказа и больше мне не досаждал. А еще, – закончила она завязывать платок, повернулась и обняла Рагнера за шею. – Он знает, что я девчонка в красном чепчике.

– Узнай я это до Меркуриалия, сразу бы его убил. Но теперь я просто так не убиваю – дал Богу слово. Да… Я изменил мир Амадея, а он, кажется, и на меня повлиял. Придется взять этого усатого твоим охранителем. Беру его лишь затем, чтобы он, как увидит рожу того незаконного сына, начал голосить со всей дури.

Рагнер поцеловал в лоб девушку, сразу опечалившуюся при упоминании Идера Монаро, опустил руки и подошел к окну.

– Выродок твоим девичьим именем назвался, – говорил Рагнер, смотря на Раоля. – А значит, не забыл о тебе. Не знаю… Может, он не только хотел отомстить отцу, когда над тобой надругался… Я его видел: он опасен и нагл. Мои люди сказали, что в Южную крепость из парка зашел преторианец и они его за своего приняли, так как он ничего не пугался, а мы их форму носили, чтобы замок захватить. Его не узнали, но всех не упомнишь, да и суета была… трофеями разживались… Тот преторианец прошел в крепость и исчез где-то у оружейной залы, а скорее всего, именно в ней. Только потом я узнал от Ивара про подземный ход из той залы прямо в лес.

Рагнер посмотрел на побледневшую, испуганную Маргариту и снова вздохнул. Он представил, как где-то человек с благообразным, холодным лицом лежит на кровати в безликой комнате, и единственная живая вещь рядом с ним – это маленькая белая свинка с голубым бантиком, какая будет постоянно напоминать Идеру Монаро о Маргарите.

– Надо нанять этого любителя апельсиновых наливок, – стал шире открывать ставни Рагнер. – Выглядит как дурак, но его усатая рожа точно отпугнет того ворона, если он захочет рядом покружить. А может, повезет – и он мне попадется. Я его лица не забуду…

Рагнер свистнул Раолю из окна и махнул рукой. С хмурым лицом герцог смотрел на осчастливленного мужчину, подбегавшего к воротам.

«Тебя он первого убьет, чтобы ты не мешался. Такие усы не позабудешь, – думал Рагнер. – А это время и возможность всё предотвратить».

Он закрыл окно и с улыбкой повернулся к грустной, погруженной в свои мысли Маргарите.

– Главное: не бойся, – сказал он, снова обнимая ее. – Бояться должен я, а ты забудь. Страх отравляет сильнее яда: не впускай больше в себя страх. Ну, что молчишь?

– С тобой мне ничего не страшно, – ответила девушка, прижимаясь к мужской груди. – Но я переживаю не только из-за него. Еще я боюсь того, что будет. Кажется, я только сегодня поняла, что через пару часов отправлюсь в дорогу, покину свою страну и родных. И буду там, где ничего не знаю. Даже языка не знаю. И никого у меня там нет… Но рядом будет твоя Соолма и Диана Монаро, которые меня ненавидят.

– Опять про Соолму? – ласково спросил Рагнер.

– Может быть, она мне ничего и не сделает, – подняла Маргарита на Рагнера свои зеленые, полные тревоги, глазищи. – Но она всё равно меня не любит. Сильно не любит. А еще Енриити теперь ненавидит меня. И вот еще Раоль… глазами своими будет шарить.

– Аа, щас! – недовольно ответил Рагнер. – Раз глянет – глаз помянет. И успокойся, – нежно смотрел он на нее. – Такой страх неведомого – он понятен, но ты храбрая. Сильная, хоть и слабая… Помнишь? И потом, будут еще Амадей, то есть Магнус… Магнус и Марлена, забыла?

Маргарита улыбнулась, а он продолжил говорить:

– Мы сначала поедем на запад Лиисема, и ты еще полтриады с родней проведешь. В пути люди всегда сближаются – вот и твоим братьям никуда не деться: будут со мной общаться. Расстанемся, если не друзьями, то хоть не кровными врагами. Путь нас с тобой ждет долгий: из твоего имения назад налегке поскачем к Нонанданну. Я полсотни самых грозных демонов с собой беру на всякий случай. После Нонанданна уже по-настоящему в дорогу отправимся. Сначала до реки Лани доберемся через Тронт и Калли. Затем поплывем к Бренноданну, где познакомишься с королем своей Орензы. Дальше пойдем уже по морю до Сиренгидии – посмотришь на родной край матери. Ориф не может не понравиться: там и дома красивые, и каналы с лодками, и торговые суда снуют как водомерки – одно за другим. Мы там почти ничего не разрушили, а что сломали, то это уже наверняка воссоздали. В Орифе нас будет ждать другой корабль, очень большой и быстрый. На нем аж до самого Брослоса пойдем. Увидишь неприступные скалы запада моей Тидии, затем пролив Пера и крепость Мессё – там наши ворота в Лодэнию. Сто шестьдесят кораблей может собраться у подножия Мессё! И в нашу честь будет дан залп из крепости – мы же будем проплывать на самом лучшем и роскошном корабле Лодэнии, корабле короля, – так в крепости поймут, что это я возвращаюсь с победой. Затем пройдем рядом с островом Фёо, а это будет значить, что Ларгос спрятался за ним. Но в Ларгос уже потом. Прежде покажу тебе Брослос и Лидорос. В Брослосе тоже каналы, как в Орифе, множество мелких островков вокруг, а у набережной из воды вырастают три башенки, морской форт и королевский дворец… Посмотришь мой замок в столице и познакомишься с моей бабулей, своей тезкой. Надеюсь, вы поладите, но если нет, то не расстраивайся: она ни с кем не ладит и чем старше становится, тем хуже у нее нрав. Я весь в бабушку, – засмеялся Рагнер, погладив щеку опять испугавшейся Маргариты. – У меня ее губы. Когда она хочет обидеть, то языком хлещет, как плетью, но ты просто не общайся с ней, и всё. Сама она навязываться не станет, а нарочно понравиться Белой Волчице еще никому не удавалось. Будь собой и вежливой – это всё. Триаду надо будет потерпеть – и дальше Ларгос. Вот такой план. Как тебе?

– До твоей бабушки мне всё нравилось. Может, мне с ней не знакомиться вовсе? Пожить в другом месте?

– Да вот еще! Я не буду нарочно лезть им на глаза, но прятать свою женщину, как постыдное увлечение, тоже не собираюсь. У тебя там будут все почетные права дорогой гостьи и моей дамы по сердцу. Поняла?

Вздыхая, Маргарита кивнула.

– Всё, баронесса Нолаонт, – поцеловал ее Рагнер и разжал объятия. – Пойду к усатому. Поедет с нами в имение – погляжу на него по пути внимательнее. А ты, любовь моя, заканчивай сборы, завтракай и через час уж спускайся с Айадой. Не забудь и про ее подушку. Поедем к дому, где твоя падчерица, захватим их вместе с барахлом. У западной крепости твоя родня нас будет ждать. Магнуса и Марлену заберем из Нонанданна, но они приедут к крепости, чтобы нас проводить. Я по Магнусу соскучился, – усмехнулся Рагнер, открывая дверь. – Не думал, что буду дружить со священником.

Оставшись одна, Маргарита подошла к зеркалу и долго в него смотрела, словно хотела разглядеть себя в будущем.

________________

Покидая Главную площадь, Рагнер Раннор, облаченный в кольчугу, подвел коня к Олфобору Железному и сказал памятнику:

– Не раз ты, наверно, в Аду холодел, глядя, как я тут устроился. Теперь прощай. Живите, как и прежде.

Он посмотрел на другую статую и пригрозил Альбальду Бесстрашному:

– Сыну передай, чтобы вел себя достойно и не нарушал договора, что подписал. Возвращаться я и сам не хочу, а придется: я Ивару братом по крови стал. Воевать за брата – святой долг.

Затем Рагнер простился с Аргусом, который следующим днем отбывал в Лодэнию вместе с войском, тяжелым оружием и письмом для лодэтского короля. Напоследок Рагнер еще раз окинул взором Главную площадь и подъехал к Маргарите, Соолме и принцу Баро, появившемуся сегодня на парадном жеребце, белом и златогривом. Адальберти прибыл из замка своего триза, чтобы проводить друга до ворот города. Вскоре отряд всадников и две крытые телеги направились по Западной дороге. У темно-красного дома к процессии прибавились еще две повозки, а у Западной крепости многолюдный отряд поджидала последняя телега со скарбом семьи Ботно. Часы с принцессой дядюшка Жоль забирал с собой, Енриити решила перевезти в имение портреты родителей и уцелевший после ладикэйцев дамский шкафчик, похожий на толстую разносчицу, – так что повозки получились до верха гружеными. Звездочку пожалели и не стали запрягать, позволив любимице Маргариты идти налегке.

На площади перед Западными воротами отряд немного задержался. Жоль Ботно и дед Гибих недоверчиво поглядывали на Рагнера, беседовавшего с королем Иваром и принцем Баро, да поражались теплому общению бывших врагов. Синоли и Филипп, с гордым видом сторонясь собравшихся, ревниво пресекали попытки умиляющихся головорезов погулить малышке Жоли или заговорить с ее красавицей-матерью. Тетки Клементины не было – она отказалась уезжать и, разругавшись с мужем, решила продать зеленый дом, после чего перебраться к Оливи, что тоже оставался в Элладанне вместе со всеми Себесро. Гиор не пришел проводить Маргариту, как и Ульви с Жон-Фоль-Жином. Зато Марлена, одетая зажиточной сильванкой, светлая и прекрасная, ожидала подругу вместе со своим возлюбленным. Магнус Махнгафасс, в недавнем прошлом брат Амадей, уже мог сносно ходить, но еще опирался на трость. Маргарита едва узнавала его в убранстве горожанина и в остроклювой шляпе. Как и Рагнер, он стал носить черную, да совсем простую одежду – ни украшений, ни вышивки, ни затейливого кроя, только хорошая, шелковистая ткань и заслуживала внимания. Магнус оставил длинные, до плеч, волосы и отпустил небольшие усы, переходящие в бородку. Черные глаза на благородно красивом лице по-прежнему смотрели на всех с любовью. Кроме ножа для еды, бывший священник оружия не имел.

– Скоро увидимся в Нонанданне, – обняла Марлена подругу. – Магнус как раз еще поправится, и дорога для него пройдет легче.

– Дорогая, – улыбался ее возлюбленный. – Мы наибольшую часть пути проплывем на судах. Полно переживать за меня. Здоровья у меня на четверых хватит – я ни разу в жизни вообще ничем не болел.

– А еще с нами поедет Огю, – пожаловалась Марлена. – Как я его не разубеждала, он поедет в Лодэнию. С нами или один. Я уже рукой махнула – пусть едет, тем более что его наверняка покарают за захват замка – он же выписывал пропуск монахам. Ему всё равно придется бежать, а мне будет спокойнее, если я буду знать о его благополучии. Всё же я три года прожила с Огю, и он мне не чужой… Я должна была бы гневаться, но я так счастлива, что злобы вовсе нет. Может герцог Раннор и для него найти место на корабле?

Маргарита с удивлением посмотрела на Магнуса, но тот лишь улыбнулся. Ревности к Огю Шотно он не испытывал, как и к другим мужчинам: уверенный в себе он полностью доверял Марлене.

– Ну раз мы берем Раоля Роннака… – посмотрела Маргарита на усатого охранителя: тот стоял с открытым ртом, провожая взглядом Соолму и заворожено уставившись на то, что волнующе колыхалось у Черной Царицы под юбкой ниже спины.

– …Думаю, и для Шотно найдется место, – закончила фразу Маргарита. – Но… если ты не будешь возражать, то я бы хотела, чтобы твоя зеленая ваза была подарена моей тетке Клементине. Это ее бесценное наследство от бабки… проданное из-за меня, – виновато улыбнулась девушка.

– Ясно, зачем Огю ее спрятал, пока твоя тетя у нас в доме жила! – засмеялась Марлена. – Обещаю: я лично верну ей эту вазу.

Рагнер подъехал к ним на коне, спешился и сказал:

– Любимая, нам пора.

Маргарита еще раз обнялась с Марленой, а Рагнер посмотрел на Магнуса.

– Я тут подумал, – сказал он. – Ты в бою побывал как-никак… Уж точно не меньше, чем мой повар. Я хочу, чтобы ты стал мне побратимом. Нужно соединить руки…

Рагнер протянул Магнусу полусогнутую руку, и тот поднес свою. Мужчины сцепили пальцы, а затем Рагнер положил поверх другую руку.

– Теперь ты, а то иначе оскорбишь меня – мне надо будет драться с тобой и убить тебя, – улыбаясь, пошутил Рагнер, видя, что бывший священник не знает о воинских правилах. – Теперь мы – единокровные братья, – сказал Рагнер, когда его друг положил левую руку сверху крестом. – Я тебя в беде не брошу и всегда приду на помощь, даже ценой собственной жизни.

Марлена и Маргарита заулыбались вместе с Рагнером, а Магнус вдруг чем-то обеспокоился.

– Я бы хотел немного пообщаться наедине, – сказал он.

Когда Марлена и Маргарита отошли к повозке, то Магнус спросил Рагнера:

– Король Ивар точно не будет мстить Экклесии?

– Он дал мне слово. Но, – замялся Рагнер и посмотрел на спесивого короля Ладикэ, – думаю, в его стране Мери́диану станет жить не так сладко, как прежде.

– Об этом я и беспокоюсь… – задумался Магнус.

– О бывших братьях тревожишься?

– Нет. Экклесия могущественна, и она сможет за себя постоять. Я поразмыслил над тем, что ты мне рассказал о пленении короля в замке, и уверен, что так всё и было, как подозревает король. Но, Рагнер, я вижу лишь одну причину, почему так случилось. И эта причина – ты!

Рагнер удивленно поднял брови, а Магнус продолжил:

– Епископ Камм-Зюрро никогда не поступил бы так, если бы не получил приказа от первого кардинала. Только так епископ мог выбрать чью-то сторону в войне. Выиграй король Ивар или проиграй, свою десятину пожертвований Мери́диан получил бы. Зачем духовенству вмешиваться? Но прелаты могли изменить своим правилам, если хотели избавиться от своенравного и дерзкого герцога с правом на престол, который слишком много знает того, чего не должен знать, был там, где не мог быть, и никак не желает умирать в войнах, какие к тому же выигрывает. Да еще и в Великое Возрождение глумится над верующими и нисколько не страшиться даже Главного Судного Дня, Конца Света, Бога и, конечно, Экклесии. Понимаешь, о чем я говорю? Крокодил уже ринулся на тебя, попробовал схватить – и ты чудом вывернулся.

Нахмурившись, Рагнер положил руки на пояс.

– И что раз так? Не видать мне развода? Уже и первый кардинал озлобился на меня… Принц Баро обещал ему письмо передать и привезти мне развод через полгода. Обещал поручиться за меня, как за себя, что я больше не буду проявлять неуважения к Экклесии и святотатствовать. На это вся моя надежда. Неужели золото не возьмут?

– Думаю, что возьмут, – вздохнул Магнус. – Да и раскаяние такого великого грешника, как ты, Экклесию, бесспорно, порадует: ты явишь хороший пример, если изменишься. Такие раскаявшиеся грешники даже ценнее, чем праведники. И если сам принц Баро будет за тебя хлопотать, то, скорее всего, и развод получишь, но… – нахмурился он в противовес посветлевшему лицу Рагнера. – Но для них ты всё же лучше был бы мертв. И это очень серьезно.

– А я и буду мертв, – беззаботно улыбался Рагнер. – Лодэтский Дьявол погиб в Орензе, Магнус. Один зануда-монах руку к этому тоже, конечно, приложил, но победила его зеленоглазая красавица. Ради нее я и решил помириться с Экклесией, – посмотрел Рагнер на Маргариту. – Пусть оставят меня в покое, и я буду наслаждаться счастьем в Ларгосе. Впредь буду давить свои колени в Возрождение, как все, – так я скажу епископу Нотте́ру Дофи́р-о-Лотто́й, давнему другу моей бабули и наместнику Мери́диана в Лодэнии. Я буду весьма убедителен.

Магнус чуть покачал головой.

– Впредь, Рагнер, будь намного более осторожен. Никогда не открывайся незнакомцам. Даже с друзьями не говори про веру, Экклесию и Бога что-то дурное… Впрочем, на все воля Божия…

– Опять ты за свое, – засмеялся Рагнер. – Тебя и Смерть не исправит!

– Рагнер, в Бога я верить не перестал, и в вере не разочаровался, только в Экклесии. Это три совершенно разные сути. Но я вида не подам, что это так, и в храмы ходить тоже не перестану. Среди священников много достойных служителей Бога, я же отныне буду служить людям.

– Надумал, что будешь делать в миру?

– То же самое, что в своем храме: ухаживать за цветами и думать – пытаться понять Бога и его непростые замыслы, в которых надо идти вслед за демоном. Я осознал, что вовсе не обязательно идти к Богу духовным путем, что все дороги одинаковы: просто где-то больше власти и денег… И раз все дороги одинаковы, то это значит, что все идут к Богу. Все, Рагнер, даже ты, против своей воли. Все что-то да знают о нем, всем он открывается с той или иной стороны. Правда многогранна, как и вера, ложь же многоголосна… как знание, – грустно усмехнулся Магнус. – Полагая, что раз я получил тайное знание, то всё узнал, я и заблудился. Я ничего, дурак, не ведаю о Боге, как и говорил мой бывший наставник. Буду снова учиться, теперь уже у мирян. Молчать и слушать, а непроповедовать. Постараюсь помогать людям делом, буду заново пытаться разобраться в том, что же такое есть Добродетель Любви. Возможно, ты был прав – куча девственников за тридцать восемь циклов лет так и не поняла что такое Любовь, хотя оделась в юбки. Вдруг мне удастся разгадать эту тайну, если я теперь пойду к Добродетели Любви через понятную для человека любовь во всех ее проявлениях.

Рагнер ничего не ответил, только обнял друга, а затем они вдвоем посмотрели на своих возлюбленных.

________________

Пока бывший Лодэтский Дьявол и бывший Святой беседовали, Маргарита, поглаживая морду Звездочки и наблюдая за ними, опять начала волноваться по непонятной для себя причине: тревога колола ее сердце и не затихала. Рагнер мрачнел, пока Магнус что-то ему говорил, и Маргарита понимала, что мужчины обсуждают нечто особенно важное – то, что Рагнер, скорее всего, сохранит от нее в тайне. Марлена, нисколько не пугаясь неизвестности, забавлялась с малюткой Жоли и пересмеивалась с Беати, сидевшей на повозке. Маргарита позавидовала безмятежности подруг и перевела взгляд на сцену знакомства белоснежной поджарой Альбы и черной свирепой Айады. Две большие и такие разные собаки настороженно обнюхивали друг друга, не виляя хвостами, но и не показывая зубы.

«Они как Диана Монаро и Соолма. Если эти две собаки поладят, то и две женщины, что так меня не приемлют, тоже найдут общий язык, – подумала Маргарита. – И будут незаметно ломать мою и Рагнера любовь».

Она вспомнила, как поворачивали к ней головы Хадебура и Марили в кухне замка, а потом ее чуть не утопили в бочке. Досадуя, что наглая Марили тоже отправится в Лодэнию из Нонанданна, Маргарита окончательно расстроилась. Она посмотрела на холодную, привлекательную Диану Монаро, демонстративно носившую черную траурную вуаль, затем на некрасивую, но величавую Соолму, преображенную белым двурогим колпаком, – и чуть не расплакалась. Однако две собаки скоро разбежались, не желая более продолжать общение, а Рагнер стал улыбаться. Маргарита выдохнула, решив, что понапрасну себя изводит. Она постаралась думать о хорошем и повернулась к Беати.

– Думала, Оливи провождит нас… – откровенно сказала ей смуглянка.

– Я тебе говорила, что он противный, а ты мне не верила, – по-доброму съехидничала Маргарита. – А я рада, что его нет. И тетки Клементины тоже. Пришли все, кому мы дороги. Запомни это хорошенько… Прости и позабудь, вот только этот день никогда не забывай.

Беати изобразила улыбку и поправила чепец. А Рагнер уже шел к повозке и к девушкам.

– Теперь точно пора в путь, – сказал он и поклонился на прощание Марлене.

Рагнер помог Маргарите сесть на светло-серую в яблоках кобылу Ре́рду. Все остальные тоже засуетились: стали занимать места на повозках или запрыгивать на лошадей. Дед Гибих больше не провожал Маргариту у ворот, а сидел на телеге рядом с дядюшкой Жолем, но девушка знала: когда она по-настоящему отправится из имения в долгий путь до Лодэнии, то дед, как всегда, проводит ее самым последним и, быть может, даже ласково скажет: «Ужо в сей-то разок, точна боле не воротайся». И обрадуется, когда она однажды приедет их навестить.

Покидая многолюдный Элладанн, Маргарита оглянулась на Западную крепость, серо-бежевую громаду в выбоинах после двух штурмов. Здесь она прощалась с Иамом; в ней же Нинно и Синоли защищали свой город. Через эти ворота ее тайно вывозили, украв у Рагнера. Теперь сам Рагнер вел ее в неизвестность, дабы сделать частью своего мира.

Путешествуя до этого дня в сознательном возрасте только единожды, да семилетней голодной девчонкой в лохмотьях, она должна будет проделать обратный путь до гигантского Бренноданна, какой рядом с Реонданном, «Водными воротами Орензы». Далее ее ждали Фойиское море, Банэйское, а затем последнее – Хельхийское – море у загадочной Малой Чаши, у северного океана, что не замерзал вопреки законам природы.

Рагнер как-то сказал ей, что он дважды ходил на корабле летом за Линию Льда. Еще он был за Линией Огня и тоже дважды ее пересекал.

«Чего я переживаю? – одернула себя Маргарита. – Рядом с таким человеком ничего не стоит бояться. И я не буду».

Она улыбнулась любимому мужчине. Рагнер подмигнул ей в ответ и блеснул серебром зубов, разомкнув в улыбке большие губы.

Эпилог

Отрывки из «Книги Позора» Меридеи

«Думалось сперва, что поход в Оре́нзу разительно переменил этого мужа, обратил его к благому и даже праведному».

«Едва достигнув возраста Благодарения, герцог Ра́гнер Ра́ннор распустил свое необычное войско и пожелал отныне жить как мирской человек в тиши родного Ла́ргоса. Сам он не раз говорил, что Лодэ́тский Дьявол погиб в Оре́нзе».

«Вернулся в Лодэ́нию герцог Ра́гнер Ра́ннор не один, а с юной дамою крайне низкого происхождения, которая, благодаря уже второму своему замужеству, получила титул баронессы. Удивительно, но первый супруг этой дамы, простой пехотинец из семьи с довольно высоким положением, смертельно ранил и едва не убил Лодэ́тского Дьявола на поле брани; второго супруга этой дамы, градоначальника Элла́данна и барона, удавил уже сам Ра́гнер Ра́ннор, дабы сделать свою возлюбленную свободной вдовою».

«Казалась та прекрасная особа творением самих Небес, да за нежным обличием белокожего ангела с золотистыми локонами и глазами цвета зеленого моря притаилось нечистое создание с нечеловечьей сущностью – тварь из кровавой реки Ахеро́н, омывающей Ад, чудовище, призванное искушать и губить души мужчин. Такие дьявольские сущности зовутся сиренами, и поселяются они в пустой плоти после того, как демоны вырвали душу за колдовство и бросили ее в Пекло. Сладким голосом поют сирены, дурманя мужам разум, пробуждая в них неутолимую похоть и выпивая через низменные услады все их жизненные силы, будто воду. Двух своих супругов, как было сказано выше, эта дама уже отправила за неполный год в могилы, а герцог Ра́гнер Ра́ннор потерял от колдовских чар рассудок и решил порушить договор предков – надумал развестись с первой супругою, графиней королевских кровей, ради той, кто недавно была прачкой герцога Лиисе́мского. Ради дозволения на развод не пожалел он в дар Святой Земле Мери́диан даже десятины от тунны золота, что получил за захват Лиисе́ма и пленение герцога Альдриа́на Красивого, будущего короля Альдриана I».

«Неизвестен точный год, когда избранница герцога Ра́ннора продала или же потеряла душу, а в ее плоть вселилась сирена. Известно лишь, что еще до возраста Посвящения она имела связи с ведьмами и демонами, значит: ворожила, дабы завлечь чарами достойных людей и дабы самой возвыситься на их имени, состоянии и знатности. Подтверждают ее колдовские занятия весомые свидетельства, в том числе письмо от столь высокочтимой особы, как последняя королева Орзе́нии, или же донесения от уважаемого в Ла́ргосе настоятеля храма, который однажды загадочным образом исчез и, несомненно, был убиен Ра́гнером Ра́ннором по наущению сирены. Кроме того, сама жизнь этой особы, череда ее супружеств и скорые смерти ее мужей лучше любых слов доказывают правдивость ее дурной славы».

«Эта дама должна была бы иметь собственную главу в "Книге Позора", и если бы женский род обладал теми же правами, что и мужской, то ее имя стало бы известным во всей Мериде́е. Ведь именно она погубила герцога Ра́гнера Ра́ннора, но выпила не жизнь, а иссушила его душу. Давно имел герцог Ти́дии склонность к преступному падению. За неправедные измышления, богохульные выходки и многие жестокие деяния Лодэ́тский Дьявол и получил возмездие – такую возлюбленную, которая довершила начатое им самим падение и окончательно утянула его за собою в бездну».

«Отвернулся в конечном итоге Ра́гнер Ра́ннор от Бога, веры и Экклесии, сам назначил себя королем без дозволения Святой Земли Мери́диан и погубил души всех своих подданных. Так, имя Ра́гнера Ра́ннора, Короля Дьявола, стерли из "Книги Гордости" Мериде́и и внесли в эту "Книгу Позора"».

________________

P.S.

Продолжение истории в книге «Три цветка и две ели» (три тома).


Оглавление

  • Времяисчисление Меридеи
  • Праздники Меридеи
  • Глава XXIV
  • Глава XXV
  • Глава XXVI
  • Глава XXVII
  • Глава XXVIII
  • Глава XXIX
  • Глава XXX
  • Глава XXXI
  • Эпилог