Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы [Давид Григорьевич Симанович] (fb2) читать онлайн

- Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы 2.27 Мб, 446с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Давид Григорьевич Симанович

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]


Юношеский дневник


1946


1 июня. Я хочу поэтом стать в боевой стране. Я хочу стихи писать в мирной тишине о труде, о Родине, о ее сынах, о дорогах пройденных, о счастливых днях.

28 сентября. Иду я счастливый из школы, и радостно сердце стучит, и ветер душистый, веселый как будто бы мне говорит: "Сегодня ты стал комсомольцем, иди же по этой тропе, и знай: отступать ты не должен нигде - ни в труде, ни в борьбе!"


1947


16 августа. За окном веселый ветер шевелит листву. Я стихи послал сегодня Маршаку в Москву. Буду ждать я с нетерпеньем, ждать его ответ. Интересно: что напишет о стихах поэт?..

24 сентября. Уже больше года прошло с тех пор, как я написал, что "хочу поэтом стать". Заполняю стихами тетрадку. А в прошлом году даже "выпустил" две своих "книжки". Переписал на листки то, что у меня было. Разрисовал. Сделал обложки. Одну назвал "Миша-герой". В ней маленькая поэма о подвиге юного партизана. А на обложке второй название "Родина". Сегодня отправил в областную газету "Большэвік Палесся" три стихотворения: "Парк Победы", "Вечер" и "Мельница".

14 октября. Задумал написать повесть. Первоначальной звание "Друзья". Написал три главы и пока отложил. Сегодня за вечер написал маленький рассказ "Маша".

2 ноября. Наш классный руководитель Александра Карповна Демидчик во время войны была в партизанской бригаде Ковпака. Вчера она сказала: "Кто хочет послушать о ковпаковцах останьтесь после уроков". Остались, конечно, все, даже из других классов пришли. Об Александре Карповне писал С. Ковпак в книге "От Путивля до Карпат" и П. Вершигора в книге "Люди с чистой совестью". Прозвенел звонок, а мы сидели, внимательно слушая, и не хотели уходить.

3 ноября. Из редакции областной газеты наконец-то прибыло письмо: "Уважаемый тов. Д. Симанович! Полесское литературное объединение просит Вас сообщить над чем Вы сейчас работаете (в поэзии, прозе, драматургии) и прислать свои последние произведения"…

10 ноября. В областную думаю послать стихотворение "Говорит Москва", которое я написал уже давно… Вчера в клубе был литературный вечер, посвященный 30-летию Октября. После доклада - художественная часть. Я читал "Стихи о советском паспорте" В. Маяковского.

28 ноября. Свободного времени очень мало. До вечера делаю уроки, а потом пишу стихи. Раньше они почему-то получались очень короткие, а теперь - по пять и больше строф.

4 декабря. Сегодня играли в футбол (снега нет). Обычно я был в защите. Во втором тайме стал на левый край и много раз прорывался к воротам. В один из таких прорывов я забил гол… Новые стихи записываю в тетрадь почти каждый день.

14 декабря. Левитан второй раз читает по радио "Постановление о реформе денежной системы". Жаль, что я сегодня не купил "Вокруг света" Янки Мавра. Книга стоит 15 руб. С завтрашнего дня по 22 декабря будет стоить 150 старыми деньгами… Написал "В новогодний вечер". Начал писать "Сын" и стихотворение, еще без названия, вроде пьески в стихах, тоже к Новому году.

18 декабря. Письмо из "Пионерской правды": "Надо писать о пионерской чести и жизни пионеров. Стихи присланные - хорошие…".

28 декабря. "Как лодка в синем озере, плывет луна своим путем… Любимая, мне хочется побыть хоть миг с тобой вдвоем…" Над стихами поставил посвящение - "Г"…


1948


9 января. Читали отметки. У меня половина "4" и половина "5". Все-таки Александра Карповна незаслуженно поставила мне по химии за четверть "5", ведь я на "5" не знаю. А вот Аркадий Фомич по литературе неправильно вывел "4": у меня в журнале стоят две "5". Теперь я вижу, что отметки и знания - две разных величины.

10 января. Первый день зимних каникул. Решил не переписывать заново все стихи, а только те, что буду переделывать… Читаю "Повесть о настоящем человеке" Б. Полевого.

15 января. Выпросил в библиотеке и читаю "Слово перед казнью" Ю. Фучика.

19 января. Читал "Избранное" А. Твардовского, которое привез и подарил мне дядя Ирма из Минска. Выучил наизусть: "Путник", "Я иду и радуюсь"… Повторил главу из "Василия Теркина" - "Гармонь", давно знаю ее наизусть. Хотел написать стихотворение в подражание "Путнику". Но решил, что надо писать по-своему, а не подражать.

27 января. Пришел днем Изя Газман. Сначала спросил: посылал ли я в "Большэвік Палесся" стихи, а потом показал газету: в ней - мое стихотворение "Парк Победы". От радости стали обниматься. Ведь это первое мое напечатанное стихотворение. Добыл три газеты за 25 января со стихотворением. Сегодня много раз повторял слова В. Маяковского: "И жизнь хороша, и жить хорошо"…

3 февраля. В "Зорьке" напечатан "Парк Победы". Из редакции прислали газету за 29 января. Послал в "Зорьку" еще три стихотворения: "Ровесникам", "Когда гремел суровый бой" и "Советским солдатам"… Прочитал статьи о литературе и литературной технике М. Горького. Ищу статью В. Маяковского "Как делать стихи?". Но где ее возьмешь в Наровле? Из "Большэвіка Палесся" и "Зорьки" вырезал "Парк Победы" и наклеил в тетрадь. Начал стихотворение "Вернулся сын в отцовский дом"…

7 февраля. Получил из "Зорьки" письмо. Пишут, что "Мельницу" и "Самолет летит в Москву" поместят в газете. А еще пишут, чтобы я спрашивал у редакции обо всем, что мне непонятно: "с удовольствием дадим ответ". Надо будет написать об ударениях в строке… На уроке поспорил с Аркадием Фомичем. Он говорит, что в этом году 110 лет со дня смерти Пушкина, а я сказал, что не 110, а 111. Все-таки он посчитал и убедился, что я прав.

8 февраля. Снова радость. В "Зорьке" напечатано стихотворение "Самолет летит в Москву". Изменены в нем две строки. Все меня поздравляют.

14 февраля. Неделю болел и не ходил в школу. Придется догонять… Все дни писал стихи. Вчера послал семь стихотворений в "Зорьку": о пятилетке, "Поджигателям войны" и др. Прочел "Великое противостояние" Льва Кассиля. Хочется прочесть его книги "Маяковский сам" и "Вратарь республики", но в Наровле их нет. Среди последних стихотворений есть одно "На родную улицу выйду тихим вечером"… Кому его посвятить, пока не знаю.

15 февраля. В клубе шла картина "Воспитание чувств". Очень понравилась учительница. Ее роль исполняла артистка В. Марецкая. Как бы я хотел, чтобы через несколько лет в школе тоже собрались старые друзья: я, Валя, Лёня, Изя, Яша, Зяма… Все кем-нибудь станут, а я - может, поэт, а может и нет. Но все равно напишу тогда стихотворение "Старые друзья". Вот есть уже и начало: "В светлом домике над тихою рекой, где от шумных улиц города покой, старые веселые друзья собираются вечернею порой"…

17 февраля. Ходил в редакцию "За большэвіцкія перамогі", отнес стихотворение. Редактор обещал напечатать в День Советской Армии.

21 февраля. В районке напечатано мое "Славься, Армия богатырей". Газеты будут разносить только 23. Но мне Зяма Рахлевский (он работает в типографии) принес уже один экземпляр.

25 февраля. Кончил "Униженные и оскорбленные" Ф. Достоевского. Завел тетрадь, в которую записываю прочитанные книги и краткий мой отзыв. В моей библиотеке - пятьдесят книг.

29 февраля. Писать дневник, стихи, учить уроки - очень трудно. Живем впятером в одной комнате: папа, мама, Оля с Аркадием и я… Всегда шумно. Сидеть позже двенадцати не дают. Но я ухитряюсь все успеть. За последние дни написал несколько стихотворений. Читаю "Воспоминания" В. Вересаева. Сегодня написал сочинение "Янка Купала - народны паэт". Написал в стихах на три страницы. Думал о дружбе и любви. Окончательно решил, хоть понимал это и раньше, что Лёня, Изя и Валя - мои лучшие друзья. А Валя в эти минуты в своем техникуме в Пинске. Но можно в любую минуту зайти к Изе и Лёне, поговорить, посидеть на крыльце или пойти в парк погулять, одним или с девочками. А то, что мои влюбленности так часто меняются - ничего страшного.

8 марта. В "Зорьке" напечатано стихотворение "Ровесникам" (газета за 4 марта). Есть изменения слов и целых строк. Но все равно… Я думал, что только, когда напечатают первое стихотворение, бывает особенно радостно. Сегодня еще лучше на душе, чем в первый раз.

16 марта. Бывает у меня иногда такое настроение. Вдруг становится как-то весело, радостно, появляется такая вера в свои силы, что, кажется, земной шар перевернул бы. Это настроение в последнее время появляется все чаще. Особенно, когда слышу по радио хорошие песни и сам подпеваю, после прочитанной книги или просмотренного фильма и, конечно, после каждого напечатанного моего стихотворения.

27 марта. Каникулы. Третий день пишу поэму "Повесть о моем брате". Посвящаю ее моему двоюродному брату Семену Шварцу, который погиб под Берлином… Написал уже две главы: "Детство" и "Идет эшелон на Дальний Восток". Кажется, что-то получается. Но не знаю, выдержу ли, допишу ли до конца.

29 марта. Написал еще две главы: "Город в тайге" и "Огоньки"… Прочел книгу Ильиной "Четвертая высота" - о Гуле Королевой, хочется в чем-то подражать ей… Но у каждого своя жизнь.

3 апреля. Вчера было отчетно-выборное комсомольское собрание. Когда выдвинули мою кандидатуру, я встал и сказал: "Прошу меня в список для голосования не включать. Я - группорг, редактор стенгазеты… И еще у меня много другой, своей работы…" Но за меня проголосовали… Случайно увидел в "Сталинской молодежи" за 31 марта в заметках о стихах, присланных в редакцию, несколько слов обо мне и стихотворение "Я хочу поэтом стать"… Заметки называются "В ногу с жизнью": "Отрадно заметить, что молодые товарищи - сами активные участники созидательного труда советского народа - обращаются к темам, волнующим каждого гражданина нашей Родины. Отклики на события сегодняшнего дня составляют содержание большинства стихов. Вот как, пусть немного наивно, но очень искренне, говорит об этом восьмиклассник из гор. Наровля Д. Симанович…" И приведено стихотворение, которое я написал два года назад…

7 апреля. Получил из "Зорьки" письмо. Пишет Б. Бурьян. Полторы страницы, напечатанных на машинке, обо всех стихах, посланных в последний год. В конце письма - вывод: мне стоит писать, потому что все задатки для этого у меня есть. Но надо много и упорно трудиться и учиться… Да, в письме еще было о том, что мои стихи не должны никем "пахнуть". Поэт должен иметь свой голос, быть самим собой.

15 апреля. На переменах возле школы на турнике выполняю всякие упражнения. Каждое утро дома делаю зарядку. И небесполезно. Когда на уроке физкультуры прыгали в высоту и в длину, я прыгнул в высоту выше всех на 1 м 30 см, а в длину - на 4 м 55 см.

24 апреля. Вчера установили на пьедестале скульптуру В.И. Ленина. Написал об этом стихотворение. Отнес в редакцию.

25 апреля. На днях купил еврейский "Букварь". И уже учусь читать.

30 апреля. В завтрашней районке - мой "Ленин". Зяма уже принес мне экземпляр из типографии. До войны памятник стоял перед нашим домом, почти у самого крыльца. И я это хорошо помню. Об этом и написал, только в редакции приписали неграмотно: "К открытию памятника В. И. Ленину посвящается". Надо было или без "К" или без "посвящается"… И почему я Д. , а не Давид? И почему Наровль, а не Наровля?..

1 мая. Радостный день праздника. А я вспомнил, что было ровно год назад. Собрались возле школы, играли перед демонстрацией. А я "демонстрировал" свое умение на спортплощадке на новой лестнице-турнике: подтягивался, поднимался вверх, хватаясь сразу двумя руками. И полетел с высоты, потому что не успел ухватиться - уцепиться за последнюю перекладинку. Меня всей гурьбой повели по улице домой. Расстроены были учителя: ведь мы не пошли на первомайскую демонстрацию… Недели две просидел дома. А когда вышел из моего "заточения" - увидел яркое цветение весны…

25 июня. Из "Зорьки" письмо: Б. Бурьян советует доработать стихотворение "Учитель" и прислать снова. Спрашивает, что у меня нового. Вот я вместо доработки старого и послал шесть новых стихов…

30 июня. В последние дни написал стихи: "Старые друзья" и "Качели", рассказик "Дети". Вчера написал маленький фельетончик "Сахара" - о наших ларьках, продающих квас…

5 июля. Читаю "Как закалялась сталь" Н. Островского (в третий раз). Переписываю стихи из всех тетрадей в одну общую, а остальные уничтожаю. Уже переписал 50 стихотворений.

18 июля. Приехал только что из Мозыря на пароходе. Там на другой день после приезда пошел в "Большэвік Палесся". Поговорил с Борисом Гликиным. Он уделил мне часа два. Прочел с карандашом в руке всю тетрадь стихов. Сказал, что я должен писать и все время совершенствоваться. Ходил каждый день в городскую библиотеку. Прочел стихи С.Щипачева (очень понравились). А. Жарова, М. Исаковского.

28 июля. Послал нас с Лёней райком комсомола в деревню Вежищи следить за перевозкой зерна. В пяти километрах от деревни машина остановилась возле речки Словешни: мост снесло разлившейся рекой. Лёня разорвал штаны и переехал на лодке с шофером на другой берег, чтобы в деревне их зашить, и остался там ночевать. В кабине у шофера спала какая-то женщина. Мне пришлось всю ночь сидеть в кузове. Заснуть не мог: холодно. Жег все время костер и грелся возле него. Еле дождался утра. Зерно перевозили на лодке. В Наровлю приехали уже после обеда голодные, как собаки… Может, когда-нибудь я об этом напишу: как лежал одинокий и всеми забытый под высоким звездным небом посредине великого мира…

8 августа. Возле дома в огороде вдруг заметил, как вытянулся подсолнух. И записал строчки, которые мне очень нравятся "На одной ноге, высок и желт, свесив солнце-голову на грудь, он к забору тихо подошел да не смог его перешагнуть"…

27 августа. На днях получил свой первый заработок: гонорар (12 руб. ) за стихотворения, которые были напечатаны в районке. Чуть было не устроился работать в редакции секретарем. Пришел, а редактор говорит: "Почему Вы вчера не пришли? Я бы Вас взял…" И работа эта как раз для меня: заметки обрабатывать, и жалованье - 850 руб., больше, чем моя Оля вместе с мужем Аркадием получают. Но… уже взяли другого. Пишу автобиографическую повесть "Детство". Всего будет три части: до войны, война, после победы.

1 сентября. Был в школе вместо первосентябрьской радости траурный митинг памяти умершего вчера А. А. Жданова. Александра Карповна плакала. Закончил первую часть повести и дальше уже не пишу.

4 сентября. В районке напечатано мое стихотворение памяти А. А. Жданова "Ты не умер"… Есть в нем строки, которые мне самому не нравятся, чересчур прозаичны, газетны.

19 сентября. Сегодня должны были копать картошку в колхозе. Но собралось со всей школы нас всего человек пятнадцать. Отпустили домой… Вчера играли очередной матч. Я стоял в воротах, пропустил три мяча, и наши забили тоже три. Почти весь второй тайм шел сильный дождь. Мой свитер еще и сегодня мокрый.

1 октября. Хоровой кружок уже собирался три раза. Поем "Дороги", "Казаки", "Россия" (все три я запеваю) и "Гимн демократической молодежи".

7 октября. Написал заметку о райбиблиотеке "Слово читателя" - о том, что она ютится в одной комнатушке. Пошлю в районку. Читаю "Овод" Э. Войнич.

19 октября. Разбил чернильницу и пишу карандашом. Было собрание 5-10 классов. Выбирали ученический комитет. Меня выбрали заместителем председателя. Итак, я теперь - член комитета комсомола, член учкома, редактор школьной стенгазеты, группорг, политинформатор седьмого класса, ответственный за хоркружок - зачем мне столько обязанностей?..

16 ноября. Вчера "У моей сестры родился сын - маленький румяный гражданин…" Оля счастлива. А я уже дядя… За три последних дня прочел: "Рудин" И. Тургенева и "Кто виноват?" А. Герцена. Написал три стихотворения.

23 ноября. Был на драмкружке. Репетировали "Партизаны" К. Крапивы. Мне досталась роль Антона. Всего раз пять говорить. И из-за этого терять столько времени, когда его и так мало…

29 ноября. На завтра - белорусское стихотворение Павлюка Труса, а по немецкому выучить наизусть отрывок. Стихотворение выучил, а потом к нам пришли гости, как это бывает все последние вечера после рождения Олиного Марика. Я ушел в библиотеку. Там был и Лёня. Он уже все выучил. Хорошо ему: свой дом, три комнаты… Из Мозыря по радио в субботу передавали мое стихотворение "Отец и сын". Сам я не слышал, рассказывали ребята, что и раньше читали мои стихи по радио.

11 декабря. Предложил выпускать при учкоме критически стенгазету "Ёж". Сразу же сегодня выпускали с 18 до 24 - целых шесть часов. Получился интересный номер. Из начальных букв наших фамилий составили одну фамилию редактора: KРЕКОЛСИМТА. КолСим - это мы с Яшей - Коломинский-Симанович. Эта подпись редакторская в самом конце. А начало такое (мое): "Здравствуйте, ребята! Будем знакомы: я - Ёж иглатый, питомец учкома…"

25 декабря. Концерт в фабричном клубе начали поздно, в половине девятого. Сначала показали спектакль, который занял часа полтора. Потом я спел "В тумане скрылась милая Одесса", а хор пять песен.

27 декабря. Хористам и драматистам Надежда Васильевна объявила благодарность за концерт. Во время зимних каникул будем выступать на учительской и партийной конференциях. Я напомнил Надежде Васильевне, что пора уже комиссии приниматься за работу, готовить все к бал-маскараду. Что делать мне с новогодним костюмом? Костюм-то сам, черт с ним! Где его возьмешь? Придется пойти в чем попало. А вот маску надо сделать. Только как, какую? Легче всего клоуна. Большой колпак на лицо и голову. И разрисовать его…

31 декабря. До Нового года - шесть часов. В прошлом году я себе пожелал: чтобы начали печататься мои стихи. Это желание сбылось. За год было напечатано девять моих стихотворений. Что же пожелать на этот раз? Чтобы все, что будет задумано, было выполнено.


1949


1 января. До семи утра продолжался наш новогодний вечер, наш бал-маскарад. Особых одежек не было ни у кого. И все же друг друга узнать было нелегко. Какая-то пара подхватила меня, я встал между ними, и так мы долго прогуливались вместе. А с кем - не знаю. В двенадцать сели за стол, сняли маски, а потом уже всю ночь танцевали, и я не пропустил ни одного фокстрота. В общем, бал-маскарад удался.

2 января. Залпом прочел "Мартина Идена" Джека Лондона. За десять дней каникул я должен: 1) научиться бегло читать по-еврейски; 2) написать не менее пяти стихов; 3) прочесть не менее пяти книг; 4) если еще несколько раз будут танцы, научиться танцевать вальс.

6 января. Выступали вчера на учительской конференции. Когда объявили, что я буду петь "Золотые огоньки" В. Соловьёва-Седова, меня встретили аплодисментами. Спел я, кажется, лучше, чем в прошлый раз. А потом еще на "бис" - "В городском саду…" Прочел два тома "Войны и мира" Написал два стихотворения. Каждый день читаю еврейский букварь.

7 января.. Со скоростью 60 страниц в час прочел за 6 часов третий том "Войны и мира". Снова, как и вчера, танцы, и снова больше всех хлопотал я, как будто они мне нужны были больше, чем всем. Но на этот раз никто не курил, никто не кричал. Вот так бы танцы и проводить всегда. Школу взяли после продолжительного штурма. Дверь была закрыта на защелку, и сторожиха нас не впускала. Пришлось прибегнуть к "военной хитрости". Лёня вытащил из разбитого окна остатки стекла, и влез, и пока кто-то разговаривал со сторожихой через окно одного из классов, отвлекая внимание, я пробежал но коридору и открыл дверь… Сторожиха раскричалась, но все кончилось миром… А мы, немного потанцевав, пошли еще небольшой группой в райком партии разводить но квартирам делегатов партийной конференции. Справились быстро и еще вернулись в школу… Перевел из еврейского "Букваря" маленькое стихотворение "Снова зима" ("Видэр винтэр"). Переводить трудно, приходится кое-что менять, чтобы сохранить размер.

8 января. "Проглотил" четвертый том "Войны и мира". Написал сегодня два стихотворения: "Доброе утро!" и "Как люблю я тебя"… Кого? Никого я не люблю. Только хочу любить, мечтаю о любви…

11 января. Из "Зорьки" было письмо: "Оба стихотворения "Новогодний сон" и "В новогодний вечер" нам очень понравились. К сожалению, не было места"…

13 января. Все, что наметил сделать за каникулы, сделал (кроме вальса, который так и не научился танцевать). Прочел семь книг. Написал шесть стихов. Каждый день читал еврейский "Букварь"… Сегодня катался на чужих коньках. Сначала просто ходил по припятскому льду, пока не заболели ноги, а потом понемножку покатил…

18 января. Второй день сижу дома. Вчера был в больнице. Положили на стол, резали, кололи, прижигали мои фурункулы - шишки на лбу. Ни разу не пикнул, к удовольствию доктора Казимира Францевича Гродицкого… Очень хочется написать что-нибудь крупное: поэму или повесть. Начал вчера. Что выйдет - не знаю. Описал утро и молодую учительницу Галину, идущую в школу. Дальше выпущу ей навстречу Андрея. Кем он будет - не знаю. Но между ними надо завязать ниточку любовных отношений. Как - тоже не знаю. В общем пока у меня больше "не знаю", чем "знаю". Но ничего. Ведь как опишу утро - я тоже не знал. Но описал. Правда, одно дело описать природу, другое - человеческие отношения… Получаю в этом году "Комсомольскую правду", читаю фельетоны С. Нариньяни.

20 января. Четвертый день сижу дома. Уроки успеваю выучить быстро, а потом читаю: еврейский "Букварь", "Знаменосцы" О. Гончара. Пишу повесть. Читать, читать и читать! Может, только тогда я смогу по-настоящему писать.

23 января. Завтра, наконец-то, в школу. Последние дни еле усидел дома, так тянет. Хочется скорей увидеть всех… Прочел "Белую березу" М. Бубеннова. На очереди "Семья Рубанюк" Е. Поповкина.

25 января. В парткабинете райкома партии сегодня был диспут по книге П. Вершигоры "Люди с чистой совестью". Наша Александра Карповна прочла доклад "Моральный облик советского партизана" (по этой книге). Попросили ее рассказать о себе. Она ответила: "Что вы меня не знаете? Ну учу вас, ставлю "двойки". Вот и все"… Библиотекарь Эсфирь Павловна, Яшина мама, сказала: "Вы ведь читали книгу. Вот и расскажите сами об Александре Карповне. Как она вам понравилась в книге". "Пускай только попробуют обо мне говорить, завтра влеплю каждому по единице, будут знать!" - отрезала Александра Карповна… Никто, конечно, высказаться не захотел, но я попросил слово и прочитал тут же на конференции написанное: "Люди с совестью чистой, Отчизны родной сыны, вы поднялись на фашистов в суровые дни войны…" Записывал бы дальше, но папа просит потушить лампу: жалко расходовать керосин, денег нет, д-о-л-г-и из-за коровы, Мне кажется, что лучше уже продать ее, чем так мучиться из-за долгов… Но как без коровы?..

29 января. Степан Архипович задал по физике задачу. Решил один я. Лёня, отрицая правильность моего решения, поднял вместе со всеми руку, когда Степан Архипович спросил, кто не решил. Спросил у меня, я говорю: "Кажется, решил…" Вызвал к доске. Когда я объяснил, спросил: "Чего ж вы боялись?" И поставил "5"… Собирались устроить в школе танцы. Но сегодня педсовет. Спросили разрешения у Марии Карповны. А она: "Что вы, нельзя!.." Даже один раз в субботу - и то нельзя!.. Милая наша "Кети", даже она, молодая учительница, уже боится "жандарма" (Надежды Васильевны), хотя с первых шагов в школе показалась нам такой смелой… На ее уроке, на белорусском, когда она попросила дежурного дать ручку, мы, сговорившись, подали ей все авторучки, какие были в классе. Ну и весело было!..

2 февраля. Вчера приехал из Минска поэт Дмитрий Ковалев. Мы с Лёней ходили к нему и провели с ним несколько часов… Он довольно подробно останавливался на некоторых моих строчках, даже хвалил и говорил, что в моем возрасте он о многом в стихотворчестве не имел никакого понятия. Сегодня он выступал в клубе: рассказал о положении в литературе, прочел стихи из сборника "Далекие берега", который у меня есть. Потом он сказал несколько слов обо мне. И я прочел три стихотворения: "Вдали от Белоруссии", "Отец и сын", "Я стихи послал сегодня". Принимали мои стихи очень тепло. Особенно понравилось слушателям первое "Вдали от Белоруссии", написанное еще 23 ноября 1947 года, когда мне было пятнадцать: "Пустынны улицы ночного городка, над глиняными крышами туман. Иду и слышу вдруг издалека: приказ читает диктор Левитан"…

18 февраля. Из Мозыря получил гонорар - 73 руб. Дома сейчас с деньгами очень трудно. Даже за обучение еще не платили. Как только получил гонорар - отнес его в школу. В другое время мог бы купить книги, а сейчас… Писать очень хочется. Читать - тоже. И чаще всего книги побеждают. Как только сделаю уроки (а на них много времени не уходит) - сажусь читать. Читаю научные, политические, художественные: "Его глазами" Э. Рузвельта (сына Ф. Рузвельта), "Краткий очерк теории Дарвина" К. Тимирязева, "Анна Каренина" Л. Толстого.

6 марта. Вчера на собрании читал доклад "О том, что кажется малым". О плохих поступках наших комсомольцев. Открыто говорил, с примерами: списывание, подсказки, выдуманные причины невыученных уроков… По белорусскому диктанту Мария Карповна поставила мне "4", а я насчитал пять ошибок, хоть и незначительных. Слегка поколебавшись, правильно ли поступаю, подал ей тетрадь: "Пять ошибок - надо поставить "3"… Она покраснела, но ничего не сказала и отметку исправила…

15 марта. Читал статьи из 1-го и 2-го томов И. В, Сталина. Законспектировал первую главу "Истории ВКП(б)".

21 марта. Захотелось написать письмо в школу, в Риштан, где я все-таки немного проучился во время войны. Послал. Авось, кто-нибудь ответит.

3 апреля. Началась последняя четверть. За 3-ю у меня только одна "4" - по немецкому, остальные - "5"… Написал что-то вроде публицистического стихотворения "Волю народов вам не сломить". Писать очень хочется, но не очень пишется. В "Зорьке" - объявление о республиканском конкурсе в честь 150-летия со дня рождения А. С. Пушкина. Конкурс с 1 апреля до 1 сентября. Летом надо обязательно что-нибудь написать и послать. По вечерам почти не выхожу, больше сижу дома и читаю. С Лёней часто играем в шашки…

21 апреля. На 1 Мая начали спешно готовить пьесу. Выбрали "Заложники" А. Кучера. Я тоже играю. Роль комиссара Иванченко. Было всего три репетиции… Начал писать поэму. И бросил…

30 апреля. Два раза выступали: в 16 - на школьном утреннике, а в 22 - на торжественном заседании. "Заложники" А.Кучера оказались запрещенной пьесой, поэтому за три дня пришлось подготовить другую маленькую пьеску. Получился спектаклик так себе. Да и что могло получиться после трехдневных репетиций.

4 мая. В "Зорьке" за 30 апреля напечатан мой (не мой!) "Учитель". Но такой, что узнать нельзя. Я посылал четырехстрофный, а он вырос до девяти. Зачем они поставили под ним мою фамилию? Это не мои стихи. Дописать я и сам бы мог… За меня моего учителя сделали таким героем, участником всех событий, которые только происходили. А мои лишь две первых строфы: "Пришел с победою учитель в свою родную школу вновь. На нем - армейский строгий китель и ленточки от орденов. Такой, как прежде, он, лишь проседь да свет задумчивый в глазах. Его мы очень часто просим о днях военных рассказать…"

11 мая. 5-го и б-го, два дня, лежал в больнице. Вводили пенициллин. Сделали семь уколов. Учил уроки. Просмотрел "Войну и мир". Приходили ребята. Рассказывали все новости. Их заметил врач Гродицкий (а я вылез к ним через окно). Они все убежали, а мне он велел уходить из больницы. Я ушел. Все равно там больше нечего было делать. В понедельник, девятого, я пошел в школу. На первом же уроке закружилась голова. Ребята советовали уйти домой. Но на последнем уроке была контрольная по алгебре, и я из-за нее остался. Решил. Уже опять два дня дома. Кружится голова. Ничего не учу и не читаю. Зато как-то лихорадочно пишутся стихи. Послал в "Сталинскую молодежь", из которой еще в прошлом году было письмо за подписью литконсультанта А. Велюгина: "Мы получили Ваш цикл стихов. Вы знакомы с техникой стихосложения - версификацией. У Вас хорошее чувство ритма. Стихи "Парк Победы", "Мельница", "Самолет летит в Москву" - интересные по своему замыслу. Вам стоит заниматься поэзией. Больше читайте хороших советских поэтов. Советую прочесть статью Вл. Маяковского "Как делать стихи?"… Письмо он тогда закончил словами о том, что стихи переданы в "Зорьку", где "видно, и будут напечатаны". Так и произошло. Что ответят сейчас?..

23 мая. Девять дней был в Мозыре. Голова уже не кружится. Но "фонари" пока на месте остались. Лечили. Ничего не помогло. От испытаний меня освободили. Все сдают, а я… Читаю "Бурю" Ильи Эренбурга.

2 июня. Письмо из "Зорьки": Б. Бурьян очень критикует "Комсомол – нашей партии смена" и "В класс ворвался солнца луч золотой". Зачем я посылал их? Ведь видел сам, что в "Комсомоле" ничего нового, моего нет, истасканные фразы…

6 июня. На литературном вечере, который был посвящен 150-летию великого поэта, прочел свое "Голос Пушкина". 3аканчивается оно так: "И знают пусть заокеанские витии, что голос Пушкина средь наших голосов. Звучит он строками бессмертными стихов: "Есть место им в полях России среди нечуждых им гробов"… Изя и Лёня говорят, что стихотворение очень хорошее… Чувствую себя так, что сейчас вполне бы мог сдавать экзамены-испытания. За последние дни прочел книги двух лауреатов: "В окопах Сталинграда" Виктора Некрасова и "В гору" Анны Саксе.

12 июля. Вчера приехал из Киева. Пробыл там 16 дней. Был у профессора. Он дал мазь. Сказал, что через полторы недели на лбу ничего не останется. Был в киевских музеях, в зоопарке, на футбольном матче на первенство Союза, на теннисном матче видел Н. Озерова, в театре смотрел артистов ленинградской эстрады, слушал концерты на эстрадах парков. Интересно, что даже симфоническая музыка нравилась, слушать ее по радио - одно, а на эстраде и в залах - совсем другое. Прочел 17 книг. Среди них: "Маяковский - сам" Кассиля, "Записки о Шерлоке Холмсе" Конан Дойла.

15 июля. Снова Г… Но не та. Г-2. Познакомился, верней, увидел ее перед отъездом в Киев. Понравилась. Смеется без конца, как Галочка-хохотушка из "Бури" И. Эренбурга. Гуляем. Читаю ей свои стихи. Просит сама. Позавчера поцеловал в щеку. Вчера три раза целовались… Жалобно, с какою-то мольбою, будто закрываться не желая, скрипнула калитка за тобою, тишину ночную нарушая…

20 июля. Вчера танцевали на разбитой площадке над самой рекой за старым разрушенным зданием школы… Писать очень хочется. Начал рассказ "Сад". Бросил. Начал поэму (лирическую) "Галя".

7 августа. Вся пераая августовская неделя прошла хорошо. Вставал в семь и садился писать. Писал и сарае… Написал 15 стихов и рассказ. Однажды за день "выпустил продукцию" на 700% - семь стихов. Прочел всего одну книгу - "Избранное" В. Маяковского, выучил наизусть "Прозаседавшиеся", много отдельных строк и строф. К Лёне приехала двоюродная сестра. Живет недалеко от Москвы, в Раменском. Вчера попросила дать ей стихи. Говорит, что покажет Льву Ошанину, у которого в кружке занимается ее младшая сестренка… По вечерам в парке устраиваем танцы. На большом камне сидит наш гармонист Вовка, а вокруг прямо на траве мы "топчемся"… Иногда с Яшей устраиваем литантракт: сгоняем гармониста, я забираюсь на камень и читаю Маяка: "Слушайте, товарищи-потомки"… Девушки возмущаются: "Сумасшедшие Маяковские!.. Дайте потанцевать!.."

Я слезаю с камня и вместе со всеми танцую и пою…

24 августа. Только что из Барборова. Ездили с Изей по поручению райкома комсомола. Послали создать один из пяти кружков: изучение истории ВКП(б), биографии И. В. Сталина, Устава и др. "Поезжайте и без протокола собрания не возвращайтесь!" - такой наказ дали нам в райкоме. Ну уж нет, товарищ секретарь, протокола вы не получите, хоть он вам очень нужен для отчета на конференции: мол, сделали то-то и то-то… Мы были на кирпичном заводе и в колхозе им. Ворошилова, говорили с секретарями организаций. Руководить кружком никому из комсомольцев не под силу.

25 сентября. В письме Лёне его сестра прислала нам открытки-видики, мне - памятник А. С. Пушкину в Москве. Написала, что стихи мои переданы Льву Ошанину, он сказал, что будет их разбирать 12 сентября… А уже 25… Из "Зорьки" о конкурсе - тоже молчок.

28 сентября. Только что Леонид Утесов пел по радио "Песенку военных корреспондентов" на стихи Константина Симонова – а я подпевал (пел!)… Думал о дружбе и любви. Друзья у меня есть. А любовь пока только в мечтах, не зря у меня в тетрадке такие июньские строки: "Я тебя еще не встретил, но скажу, не утая: знаю - ты живешь на свете, верю - ждешь меня".

7 октября. До конца четверти остался месяц. Дни в десятом классе уже не летят, а проносятся. Это потому, наверно, что наполнены до краев и некогда бездельничать, как летом… Во второй раз в этом году переписывал и переделывал стихи. Их было 115. Теперь – 140. Многие пришлось просто "удалить". Ниоткуда нет ответов. Даже злость берет: хоть бы кто-нибудь написал. Ну что стоит Ошанину прислать мне письмо? Или Маршаку найти мои старые стихи и ответить? А почему нет о конкурсе ничего? Всегда везде печатаются материалы, поступившие на конкурс. А тут – ничего. Может, он не состоялся?

23 октября. Снова послал стихи в "Зорьку" и в "Пионерку". А ответов нет и нет. И даже дважды снилось, что от Ошанина пришел плохой ответ, а потом из "Зорьки" - тоже плохой… Прочел "Хаджи-Мурата" Л. Толстого - стыдно признаться: в первый раз. Читаю "Воскресенье" - тоже впервые.

18 ноября. На урок - не свой - вдруг пришла Надежда Васильевна. Мы встали. А когда хотели сесть, она показала рукой: "Постойте!.. Только что передали по радио, - сказала она, - что наш Давид стал лауреатом, получил первую премию на республиканском конкурсе, посвященном Пушкину!..". Класс завопил… Урок был сорван… Ура! Ура! Ура! Премия! Первая! На Пушкинском конкурсе! Странно, но я почему-то был уверен, что премию получу, хоть третью, но получу! Утром из Минска передавали по радио обзор газет. Было об итогах конкурса. Многие слышали. И меня уже все поздравляют… Завтра, наверное, прибудет "Зорька". И я все узнаю, увижу своими глазами. Интересно: за какие стихи? Из "Сталинки" пишет П. Волкодаев, что стихи намеревались поместить (не нашлось места), поэтому "передали их в редакцию журнала "Советская Отчизна", где их, очевидно, и напечатают". Пишу последние дни много, даже очень, как в августе, хотя тогда ничем, кроме "делания" стихов, не надо было заниматься. А теперь - столько уроков! Сижу поздно. На лампу надеваю бумажный лист из тетради вместо абажура и пишу.

26 ноября. Тогда, в прошлую субботу, 19, пришла "Зорька". В ней - об итогах конкурса и мой "Рапорт народа" (он побывал уже в районной, областной и, наконец, попал в республиканскую газету). Из редакции было письмо от Николая Горулева: "17 ноября 1949 г. Тов. Симанович! Редакция получила Ваши стихи, присланные на конкурс. Нужно сказать откровенно, что каждое Ваше стихотворение (если оно сделано вдумчиво и серьезно) радует коллектив нашей редакции"… Из его письма я понял, что премия мне присуждена за три стихотворения: "Рапорт народа", "Мое поколение", "На рассвете". Никаких поздравлений в письме тоже нет, зато есть слегка охлаждающие мою горячую голову слова: "Но это не значит, что Вы должны успокаиваться на достигнутом. Нет, у Вас еще немало недостатков в стихах, которые необходимо избегать. Это прежде всего небрежность в рифме ("Рапорт - запах", "полководца - колосьев"). Это, наконец, небрежность в выборе словесного материала ("взгорки"). Работайте по принципу "Лучше меньше да лучше". Обрабатывайте каждую строку, насыщайте ее своими мыслями и чувствами, своими художественными средствами"… Безусловно, за все замечания я благодарен, даже если не со всеми согласен… Сегодня прошло комсомольское отчетно-выборное. Выступали я да Яша. Яков даже начал так: "Скажите, помните ли вы хоть одно собрание, на котором бы не выступали Симанович и Коломинский? Не помните? Потому что не было такого собрания…" Я в самом конце, выступая, критиковал райком комсомола. Предложил в новый комитет кандидатуру Якова.

28 ноября. Настоящая весна в конце осени. Тепло. Моросит реденький дождик. Я помню: два года назад тоже описывал такое, но тогда весна была и на сердце. А сейчас - только на улице. Как хочется любить! Пойти бы в парк! Да там, конечно, никого нет. Интересно: что я буду делать в будущем году в такой вечер? Где я буду?.. Еле урываю время для чтения: "Хлеб" Ал. Толстого, "Чапаев" Д. Фурманова, "Степное солнце" П. Павленко.

17 декабря. Такой хороший снежок. В парке белые-белые деревья… Вчера подписывали письмо И. В. Сталину. Возле меня сидела Надежда Васильевна. Долго уговаривала выступить. И все-таки уговорила. Я "выступил": сказал одно предложение. Звучало оно так: "Обещаю с хорошими показателями закончить год и хорошо сдать экзамены".


1950


1 февраля. Вчера был вечер встречи. Не ожидал, что так интересно пройдет. Выступали студенты, ученики (Яша и я, конечно). Я выступал последний. Прочитал "Мое поконие". Хлопали мне долго. Никогда в клубе такого не было. Правда, давно, когда учился еще в русской школе в шестом классе, однажды читал стихотворение "Беларусь, ты моя!" Тогда пришлось его читать два раза. Но это было давно… Сегодня в школу не ходили: я, Изя, Лёня были на комиссии в военкомате. А мне еще придется завтра съездить в Мозырь, здесь не смогли определить какое у меня зрение. Оказывается, я близорукий… Слишком огорчает то, что я, такой всегда влюбчивый, совсем перестал влюбляться и никто мне теперь из девушек не нравится.

12 февраля. Из "Зорьки" получил две посылки ~ это моя премия. Тринадцать книг: "Сочинения" (в одном огромном томе) А. Пушкина, "Война и мир" Л. Толстого (в двух томах) и "Воскресение", "Стихотворения" В. Курочкина, "Первые радости" и "Необыкновенное лето" К. Федина, "Кавалер Золотой Звезды" С. Бабаевского, "Далеко от Москвы" В. Ажаева и др. Так пополнилась и сразу выросла моя библиотека!.. С 30 января по 6 февраля написал 15 стихов, большинство - лирика. Что-то мне сегодня вообще хочется писать по-белорусски.

15 апреля. Было много дел, в основном учебных. Надо готовиться к выпускным экзаменам. И все-таки стихи, письма в редакции, все мои литературные "дела" продолжаются. Написал несколько стихотворений на белорусском языке, как мне хотелось. Микола Гомолка прислал мне из редакции "Чырвонай змены" письмо о моем стихотворении "Шчасце": оно ему не понравилось…

24 июня. Оба сочинения - русское и белорусское - писал вдохновенно. Выбрал вольные темы. Так было удобнее и легче. И давало возможность использовать свои стихи. Что я и сделал. Особенно в русском сочинении. Я еще живу под впечатлением своей первой премии на Пушкинском конкурсе. Одно из премированных стихотворений стало основой сочинения: "Если бы нам сказали биографии написать, мы бы даже не знали, чем начинать и кончать… Да, мы родились поздно… Не наша это вина, что малышами грозная нас застала война"…

1 июля. Вечером мы стоили на пристани, Теплоходик, соединяющий по реке Мозырь и Наровлю, а потом еще уплывающий по течению на Киев, почему-то запаздывал… Мы приходим сюда часто, особенно в летние вечера. Ведь рядом - старинный парк с тенистыми аллеями, с танцплощадкой - центром наших встреч и прощаний. На этот раз наше ожидание - особенное: мы ждем из Мозыря директора школы. Она повезла в облоно сочинения претендентов на медали. И там должны принять окончательное решение "казнить или помиловать", оставить в силе решение школьной комиссии или его отменить… Когда она бодро и весело сбежала по сходне с теплохода на пристань, неожиданно возник маленький стихийный митинг. Но еще до него Надежда Васильевна, преодолев свою вечную сухость и сдержанность, при всех обняла и расцеловала меня. Это и послужило сигналом к митингу, который состоял из поздравлений, объятий и поцелуев. Я впервые в истории школы награжден золотой медалью, мой друг Лёня Шухман - серебряной…

3 июля. Мне уже восемнадцать. Надо думать о будущем. А золотая медаль дает возможность поступить в любой институт без экзаменов. И, несмотря на уговоры родных, что лучше всего – в политехнический, и твердо решаю: поступать на филфак университета. И учиться не в Москве, не в Ленинграде, а в Минске. Но пока у меня - свободное лето, не связанное ни с какими волнениями о вступительных экзаменах.

28 июля. Редактор Наровлянской райгазеты Дворецкий предложил мне поработать, как он сказал, "хоть месяц-полтора, очень нуждаемся в кадрах". И первое лето после школы сразу стало для меня рабочим. Транспорта в редакции нет. И в дальние колхозы добираемся попутками и пешком. Каждый добывает свои материалы как может. Однажды мы отправились в такую однодневную "командировку" вдвоем с Надей. Она старше меня, уже успела поработать в редакции и знает кое-какие нехитрые журналистские секреты. В тех местах, где родился и жил когда-то папа, в деревне Вербовичи, как и в других деревнях, появился укрупненный колхоз. О нем надо подготовить большую корреспонденцию. Дорога. хоть и заняла много времени, не показалась мне длинной. Ведь рядом была молодая приятная женщина с которой мы шли через лес и вели разговоры о литературе и жизни… И даже целовались… Председателем колхоза оказался мой дальний родственник Лазарь Железняк. Мы поговорили с ним в конторе. Он сводил нас на ферму - и в наших блокнотах записи, которые вчера появились в газете под названием "У калгасе "Камунар"". Под материалом - две наши подписи.

25 августа. Заметки, свои и обработанные чужие, корреспонденции из ближних и дальних колхозов – мой урожай первого после школы рабочего лета. Несколько paз появлялись и в районке, и в областной газете мои стихи. Уже распрощался с редакцией. Мена ждет университет!


Студенческий дневник


1950


3 сентября. И началась моя студенческая жизнь. Приехал задолго до занятий. И августовским утром прошагал от вокзала до Дома печати. Зайти не решился. Живу в общежитии - громадная комната на двадцать человек. Улица Витебская, рядом с Немигой. А на лекциях пока скучно и хочется спать. Понравился только профессор Иван Васильевич Гуторов. Он начал курс "Введение в литературоведение".

10 сентября. Играет баян. Сидим кружком. Поем: кто басит, кто тенорит. И песня рвется из дверей. Несется по всему общежитию: "Зовут, зовут широкие дороги"… Прочел в читалке "Трое в серых шинелях" В. Добровольского за четыре часа. В первый раз, когда читал в Наровле, совсем не такое впечатление было. А теперь эта студенческая жизнь так близка… Часто, приходя к моим роднымГородецким, где меня ждет обед и банка молока, общаюсь, разговариваю с их соседкой Эммой… У нас чуть ли не через день - воскресники, верней, четвержники, пятничники. На днях пришел на такой воскресник. Иду с лопатой. Вижу Галю с белорусского отделения. Подхожу, здороваюсь. И вдруг замечаю новенькие, белые туфельки… А тут черная земля железнодорожной насыпи. Стучат-звенят лопаты. Лежат кирпичи, камни, груды песка, и - белые туфли… Смотрю - и не верю глазам, спрашиваю: "В таких туфлях - на воскресник?" - "Ну и что же?! Чего их жалеть! Мне новые купят"… Я думал, что она покраснеет или в оправдание что-нибудь скажет. Только одна деталь, один штрих… А мнение мое о ней сразу изменилось…

12 сентября. Была спецподготовка целых четыре часа, сначала "Устав". Потом - строевая, но это хоть на улице… В кино - "Смелые люди". Потом гуляли по Советской. Улица стала очень красивой. А какой еще будет! Говорят, что сам Сталин подписал план ее реконструкции… Получил студенческий билет - мой главный на эти годы документ. Можно теперь записываться в библиотеку… Очень хочется писать. Стихи, прозу, хоть что-нибудь. А пока, как договорились, прощаясь в Наровле с Яшей, через день пишу ему, а он - мне… Передаю приветы моему дорогому учителю Степану Архиповичу.

17 сентября. Красный бархатный занавес. На всю стену Оперного театра - огромный портрет Сталина. Театр переполнен. На сцене - длинный стол. За ним сидят доценты, седые профессора. Ректор делает доклад, посвященный новому учебному году. А потом - концерт: лучшие артисты Минска. Начался наш вечер в девятнадцать, а закончился в час ночи. Потом (в полночь) были танцы. Я не танцевал. Конечно, можно было, хотя бы с Г., о которой Яша в ответ на мое сообщение о "белых туфельках" написал: "А может, ее папа воевал на фронте, чтобы дочка могла в самых лучших туфельках ходить"…

19 сентября. Лекция о трудах Сталина по языкознанию. Читал доцент, преподающий у нас "Введение в языкознание". После него выступил представитель из Москвы. Критиковал нашего доцента, просто разгромил при всех студентах и преподавателях - сказал, что он "истый марровец" и не имеет права читать лекции студентам. Нам дан совет: учить "Марксизм и вопросы языкознания" Сталина и многое просто наизусть, чтобы не запутаться в "марровских сетях"…

22 сентября. Было комсомольское собрание. Группоргом выбрали меня. Конечно, надо было выбрать кого-нибудь из девушек - их восемнадцать, а нас "вьюношей" пятеро. И уже в шесть сидел на бюро: о проведении в воскресенье комсомольско-профсоюзного кросса. Поздно вечером, выучив английский, надуваю мою резиновую подушку - и спать…

24 сентября. Ленинская библиотека. За столиком - я. Рядом - Г. "Я совсем уж не тот, ты - не девушка в туфельках белых"… Ты - простая нормальная девушка. Легко общаешься. Сама "наводишь" на темы. Ты пишешь конспект. Я - тоже: "Манифест", скоро семинар. Отрываемся. Разговариваем. Почему я был о тебе другого мнения?.. Я читаю стихи Уткина. Да, ты права. На этой фотографии в начале книги мы с ним похожи. Особенно сегодня. Он в свитере. И я. У него наверх выброшен белый воротничок. И у меня. У него на свитере пиджак. И у меня - тоже… Мы выходим из библиотеки. Звенит трамвай - твой номер. Но ты не хочешь сразу уезжать. И мы продолжаем разговаривать. А потом я иду один по Советской. Вспоминаю глубокие горьковские слова: "Никогда не подходи к человеку, заранее думая, что он…" Иду и радуюсь, что ошибся…

25 сентября. Объявление: после 18 - творческий кружок. Человек двадцать в маленькой аудитории. Входит руководитель кружка - преподаватель советской литературы Леонид Резников. Он делит всех на "поэтов", "прозаиков", "критиков". А затем: "Наш кружок пригласили на литературный вечер в пединститут. Надо, чтобы несколько человек выступило там от нашего кружка с чем-то своим. Давайте попробуем сейчас… Ну не стесняйтесь… Староста, начинайте!.." Староста - молодой поэт, он уже печатался в "Советской Отчизне", в университетской газете - Валентин Тарас. Он читает. Потом - другие. Кроме Тараса, читают плохо, и стихи - так себе. И я решаюсь: о моем поколении… Меня и Тараса "делегируют" на вечер в пединститут… А подряд на двух следующих заседаниях будут обсуждать его и мои стихи… После кружка Тарас подходит ко мне: "Валентин, а лучше - Валя, Валька…" И я в тон ему: "Давид, Додик, Додя…" "Вот что, - говорит Валентин, - надо тебе - в "Советскую Отчизну". Я знаком с Горулевым, помогу"…

27 сентября. Приятно в Минске жевать конфеты с этикеткой Наровлянской фабрики "Чырвоны мазыранін"… Из Москвы - посылка. Тетя Римма и дядя Сёма (композитор и дирижер Семен Бугачевский) прислали мне пальто, туфли, безрукавку. Все слегка поношенное, но для меня - шикарное… Вечером сел за "Манифест". Законспектировал вторую главу. Надо же что-то делать в конце концов… Выучил обязанности солдата из воинского "Устава".

28 сентября. Выпускаем нашу газету "Всегда вперед!" Заметки уже почти написаны. За окном звенят трамваи. Ярко горят огни Минска. Мы не только пишем, но еще и поем. Я запеваю, подпевает вся редколлегия. Читаю, как в школьные времена, Маяковского, многие строки подхватывают. Завтра - четыре лекции и комсомольское собрание. Это на весь вечер… Уже третий день подряд без свободного времени, без передышки. И что же, про стихи мне совсем забыть?..

В стенгазете будет "Мое поколение".

29 сентября. Подарил Нине в ее день тоненького Пушкина: "Пускай подарок скромен, но разве дело в том, чтоб подарить на память огромный толстый том. А может быть, когда-нибудь, лет этак через пять, свой том стихов на память смогу я подписать…".

4 октября. Дают стипендию. Занимаю очередь. Получаю: сорок один шестьдесят - как много! А в кармане уже - минус двадцать пять. Значит, теперь плюс шестнадцать шестьдесят. Да-с… Шагаю домой. Красные листья. Желтые листья. Левитановская осень. А Чехов говорил: "левитанистая"… Вдруг становится так хорошо. И хочется всех любить. Всех обнимать. Почему так хорошо? Почему так радостно? Да просто потому, что вокруг большая жизнь. Друзья, товарищи. Сегодня второе заседание творческого кружка. Обсуждаем стихи Вали Тараса. Я их прочел уже. Есть даже очень удачные строки. Во всяком случае его стихи я принимаю, это - по мне. Мои будут обсуждать на следующем заседании. Но нового у меня нет…

13 октября. Получил до черта рублей. Двадцать четыре – гонорар из Наровлянской редакции…

19 октября. Сегодня я - в "тихоокеанских галифищах", в сапогах, гимнастерке. Это все отдала мне Нина - ее наследие с войны. А Моня подарил мне свои часы… Уже услышал кучу "комплей"… Вчера на литкружке "кончали" Тараса. Завтра - творческий вечер "Советский очерк", будут А. Миронов, И. Громович, Т. Хадкевич.

26 октября. На групповом собрании: план работы группы и план индивидуальной работы каждого. Культпоходы: в домик I съезда РСДРП, в картинную галерею, на фильм "Великая сила", курсовой вечер; диспут по книге "Трое в серых шинелях". А индивидуальный план: чтоб была диктатура "себя над собой".

27 октября. Падают снежинки, "дыяменты-росы", как у Павлюка Труса… "А почему ты без шапки?" - спрашивают. "В такую погоду? С такой копной волос?.." Чувствую себя просто замечательно, хотя "ин майн кешэнэ вайтэр горнышт ныто" (в моем кармане снова ничего нет). Правда, разодолжил все, что у меня было. Когда вернут, куплю рубашку…

29 октября. Вечером учимся танцевать под аккордеон. Вместо лозунга "За один миллион физкультурников" - "За один миллион танцоров"… Мужская компания. Все учителя и все ученики. Я танцую с Володей Недведским, он уже во всю печатается… На смотре художественной самодеятельности я читал "Во весь голос" - и меня "отобрали" для выступления на заключительном вечере, но просили "сократить Маяковского"…

3 декабря. На днях меня по телефону выругала Эмма: "Как тебе ни стыдно деньги тратить, у тебя же их в обрез, я-то знаю"… Я купил ей "Знаменосцы" Олеся Гончара и оставил у моих Городецких - подарок ко дню рождения - ей восемнадцать… У нее нет мамы. Убили в гетто. Эмма и сама была там. Ее спасли. Она только в девятом классе… Была война на свете…

4 декабря. Обсуждают мои стихи. Володя Бойко напечатал три экземпляра. Они лежат на столе. Кружковцы подходят и берут. Читают. Что-то "чиркают". Вот сейчас дадут! Уже дают… Гром! Молнии!.. Володя выступает первый. В основном хвалит. Но другие: "Парк нельзя посадить!.." "Парк не может быть над рекой!" Володька хвалил за простоту. А кто-то выкрикнул: "Это не простота, а упрощенчество!.." "Как это "Я хочу поэтом стать" - это наивно… Не может студент так говорить…" На обсуждение я вынес всего пять стихотворений, все старенькие - написаны, когда мне было пятнадцать… "А вы прочтите "Мое поколение", - говорит руководитель кружка. На обсуждение я его не давал. Но надо спасаться… И сразу со всех сторон: "Вот это стих!.." "Лицо поколения!.." "И как искренне и хорошо!…" Так проходило обсуждение моих старых стихов, которое заняло целый вечер…

31 декабря. Сегодня у нас групповой вечер. В университете - бал-маскарад. А пока я сижу на койке в новенькой "ковбойке". Ярко выделяется на черном комсомольский значок. "С обновкой!" - говорю я сам себе. Шумит общежитие перед новогодьем. Весело в нашей большой комнате. Если бы из тысячи квартир мне любую выбрать предложили, я бы взял просторную, как мир, ту, где первокурсниками жили…


1951


9 марта. Утром, когда я взглянул на расписание лекций, просто ужаснулся: каждый день по четыре. Неужели вытерплю! Вот так сразу после первой же сессии (все сдал на "5"), после зимних каникул в Наровле, встречи с Яшей, со всеми друзьями детства, знакомства с Борисом Хандросом, новым учителем литературы - некогда вздохнуть… Из веселых вещей - один эпизод-розыгрыш кружковцев: "Прочесть вам новое, настоящее?" "Конечно! Слушаем"… Я прочел Щипачева - "Моя точка зрения"… Стихотворение тут же было разгромлено. Но есть, мол строчки, "если доделаешь, можно дать в стенгазету"… А еще назавтра: "Ну ты доделал? Давай в очередную нашу стенную…" Я не выдержал, расхохотался и все рассказал… Читаю в газетах выборочно о том, что меня больше интересует. Вот спорят о псевдонимах М. Бубеннов, М. Шолохов, К. Симонов… Ну и что плохого в псевдонимах, почему надо их опасаться, разве под ними скрываются враги?..

28 марта. Как хорошо началась для меня весна! Как радостен ее язык! Иду я вдоль по улице. Вдыхаю воздух мартовский. Ну и денек! Солнышко. Мороженое. Беру порцию в белой вафельке. Как легко! И почему так легко и хорошо? Да потому что весна. И еще потому что я вдруг написал и могу сдать курсовую работу. Вчера сидел весь день. Собрал все черновые огрызки. За день успел переписать начисто все двадцать листов. И вот курсовая - "Обогащение словарного состава русского литературного языка после Великой Октябрьской социалистической революции по роману И. Г. Эренбурга "Буря". А "Буря" - для меня особая книга: мне ее подарили как приложение к золотой медали с надписью: "Лучшему ученику Наровлянской средней школы…" В последнее время стали появляться и стихи. На двух языках. "Карэйскаму студэнту" - на белорусском: "Зялёныя травы паніклі, набухлі крывавай расой… Не здаўшы апошніх залікаў, сягоння ты крочыш у бой. Я веру: здасі ты выдатна свой самы цяжэйшы залік: забойцаў сустрэне расплата на гордай Карэйскай зямлі. Устануць зялёныя травы, пакрыюцца чыстай расой… Такія залікі здавалі студэнты Радзімы маёй".

29 марта. Сегодня - объединенное заседание двух кружков - творческого и советской литературы… Сижу на лекции. Рядом - Володя Бойко переписывает свою "Балладу о скрипаче". Закончит - даст мне "на рецензию"…

9 апреля. "Кто вы? Что вы? Зачем вы?" - в аудиторию вкатывается "бочка". Иерихонской трубой гремит из нее вопрос: "Это вы собираетесь преподавать русскую литературу?" - "Это мы! мы! мы!" - "Сейчас посмотрим: на что вы способны!" Это пришел, вкатился, ворвался Василий Григорьевич Совсун, человек с какой-то легендарной биографией, о которой рассказывают шепотом: за что-то сидел, ссылался, преследовался… А его лекции о русской литературе прекрасны…

15 апреля. "Товарищ полковник! Студент Симанович прибыл для сдачи экзамена по спецподготовке! Номер зачетной книжки 459! Разрешите взять билет?" Кажется, от моего "трубного" гласа дрожат и прыгают плакаты и пособия… Полковник явно удивлен. Откуда этот бравый солдат? Ведь до сих пор он меня, кажется, и не видел. А тут вдруг - студент с таким видом: гимнастерка, галифищи, ремень… И снова мой глас: "Студент Симанович готов отвечать!.." Полковник берет зачетку и ставит "отл"…

16 апреля. Вчера был вечер всего первого литфака, посвященный Маяковскому. Я его организовал и вел. 21 год назад он застрелился… Я читал "Домой" и "Во весь голос"… А сегодня вечером пошел к Лёне. И мы с ним снова смотрели "Два бойца". И я подпевал Марку Бернесу: "Шаланды, полные кефали".

18 апреля. Сценка в гастрономе. Машинка выбивает талоны. Маленькая девочка у витрины. Старенькое оборванное пальтишко. Возле нее люди: "кто ты? что ты?" "Жаль девочку", - говорит разодетая дама. "Да и мать у нее есть, - говорит ее соседка, - она тут недалеко живет"… А девочка стоит, кладет пальчики грязной руки в рот. На нее смотрят, жалеют и уходят… Какой-то парень вошел в гастроном. Он без шапки, но в весеннее пальто, из-под которого выглядывают голубая рубашка и темно-синий галстук. Наверное, это студент - в руке газеты, тетрадки, книжки. Он подходит к кассе, выбивает 100 грамм конфет, берет хлеб. Хочет взять еще колбасу или дешевый холодец, роется в кармане - там пусто. И он идет к выходу. Но вдруг замечает девочку. Слышит, что о ней говорят. И ему становится не по себе. "Как тебя зовут?" - "Майя…" - "Вот, Майя, возьми"… Он отдает ей свои покупки - и она грязными ручонками хватает кулечек с конфетами и хлеб. Он старался, чтобы никто не увидел, но нарядная дама толкает свою соседку: мол, что творится на свете… А парня уже нет. Полубегом он возвращается в общежитие. Ужинать в этот вечер мне не пришлось…

20 апреля. Володя Недведский сидит в комнате и "думу думает". Ляжет на койку, сядет за стол - и опять стихи. Текут они потом прямо из общежития в газеты и журналы. Ул. Нядзведскі - это и есть наш Володя. А Г. Клевко - это наш Гена. Только что он был в "Полымі" и в "ЛіМе"… А я? Не пишу и не печатаюсь. Но "поэзия - пресволочнейшая штуковина: существует - и ни в зуб ногой"… Летом сделаю последнюю генеральную пробу-попытку…

23 апреля. Письмо Гомолки предо мною: "Чырвонку" мои стихи не устраивают… И не надо!..

29 апреля. Толчея у кассы. Шум, крики, неразбериха. Выходит секретарь комсомольского комитета: "Пока не наведете порядок - стипендию давать не будут"… Он уходит. Окошечко захлопывается. Толчея усиливается. Какой-то паренек влезает на стол: "Стасик, выходи из очереди!.. Будешь мне помогать… А ты за кем? А вы?.." Быстро наводится порядок… А паренек уже в бухгалтерии и требует выдавать стипендию. Потом залезает на скамейку: "Один пятикурсник (им - без очереди), четыре - по порядку"… Очередь движется, и никто уже не лезет вперед… "Берите без очереди", - то и дело говорят пареньку. Но он стоит и ждет, когда подойдет та, за которой он занимал, вон та, чернокосая. На следующий день о моем "подвиге" (а это был я) говорили на заседании комитета комсомола…

30 апреля. Первомайский вечер был малоинтересен. Может, потому что там не было никого из моих знакомых девушек. А может, той черноглазой и чернокосой, за которой я занимал очередь за стипендией. А глядела она почему-то так грустно, что я вспомнил старые мои школьные строки: "Почему Вы так грустно глядите? Разве что-нибудь Вас тяготит? Не грустите, когда Вы грустите, я и сам начинаю грустить"…

5 мая. В Оперном был вечер, посвященный Дню печати. В президиуме сидели редакторы газет, писатели… Потом слушал "Ивана Сусанина" Глинки. Замечательные декорации, особенно деревня и лес. И, конечно, музыка, две арии: Антониды ("Не о том скорблю, подруженьки") и Сусанина ("Ты взойдешь, моя заря")… Как далек я от оперного искусства… Все-таки слушать надо с детства. А я в Наровле мог себя воспитывать и учиться лишь на книгах и музыкальных передачах по радио.

2 июля. Начались каникулы, но мы работаем по много часов на стройке общежития. Устаем, конечно, но и веселимся, устраиваем всякие шумные "перекуры", а по вечерам - танцевальные встречи прямо в университетском дворе, возле здания химкорпуса, где облюбовали приличную танцплощадку. И под переборы наших доморощенных гармонистов танцуем и поем, потихоньку остывая после горячки сессионных дней…

28 августа. Лето пролетело на дикой скорости. Мама будила меня в четыре: "Сынок, попей!" - и я пил из банки парное молоко. Мама выгоняла корову, а я снова тут же засыпал на сеновале в сарае. Каждое утро, даже в дожди, бегал на Припять, плавал, а потом еще днем - загорал. В сарае приспособился писать прямо на сене, вместо стола подкладывал под тетрадку квадратную фанерку. Писалось легко, но "урожая" я не собрал, все плохо, все это только учеба, только подступы к чему-то, что меня еще ждет… А по вечерам был парк, куда мы с Лёней ходили на танцы, но больше гуляли по аллеям, разговаривая, присоединяясь к знакомым девушкам, которые тоже приехали на каникулы… Однажды прибежала Яшина мама и сказала, что приемная комиссия университета вернула его документы с объяснением, что слишком много поступающих медалистов и принимать без экзаменов будут только "золотых". Я сказал, чтобы Яше дали телеграмму (он был у брата в Новогрудке): пусть едет в Минск, куда с его документами тут же поехал и я… Мы встретились, и документы отдали на педфак пединститута… Вечером посмотрели новый фильм "Свет над землей" по роману С. Бабаевского. Побродили по городу. А ночь провели на вокзале и уехали домой…

Кончается август. Завтра - уже новой компанией: к нам с Лёней присоединяется Яша - едем в Минск.

3 сентября. Сижу на лекции. Не слушаю. Мысли заняты совсем другим. И в конспекте строки: "Под ливнем старый сад промок, пуская лепестки по маю… Я написал бы Вам письмо, да только адреса не знаю. А Вы в далекой стороне грустите, как и я, быть может, и написать хотите мне, куда послать, не зная тоже…" О ком это? Кто за этими строками? Не могу ответить даже самому себе… Просто грустно, и эта грусть осталась на бумаге…

25 октября. Я когда-то знал, друзья, алфавит - от "А" до "Я". А теперь я буквы все знаю лишь от "А" до "Б"… "АБ" - это физичка-математичка, черноглазка-чернокоска, которую я в очереди за стипендией "покорял" своим "командным" видом, но конечно, не "покорил"… Да она и понятия об этом не имеет…

30 октября. Сегодня в "Сталинской молодежи": "На днях состоялось очередное, шестое, занятие литературного кружка при редакции газеты… Обсуждались стихи начинающего поэта М. Герчика… Прочитали свои новые произведения студент Минского педагогического института Я. Коломинский, студент БГУ имени В. И. Ленина В. Тарас…" И после этой вступительной информации - мое стихотворение "Пела гречанка", написанное ночью с 4 на 5 октября, когда все спали в нашей шумной комнате общежития на Немиге.

1 ноября. Наша многотиражка "За сталинские кадры" в связи с 30-летием университета провела литературный конкурс на лучший рассказ, стихотворение, очерк. И вот результат: "Жюри в составе профессора И. В. Гуторова, поэта Петра Глебки, литературного критика И. Кудрявцева, Б. Мицкевича, Г. Булацкого и В. Фрейдина, рассмотрев поступившие на конкурс произведения, решило присудить: первую премию - Вл. Недведскому (ст. II курса филфака) за стихотворения "Гвардеец" и "За дружбу с Москвой"; две вторые премии - Н. Гилевичу (ст. I курса филфака) за стихотворение "На пороге жизни" и Д. Симановичу (ст. II курса филфака) за цикл стихов "Юность мира"; три третьих премии - В. Шимуку (ст. I курса отд. журналистики), М. Арочке (ст. I курса филфака) и А. Вертинскому (ст. I курса отд. журналистики)"…

3 ноября. Посыпались поздравления. Всем отвечаю так: "Проходу не дают, здороваться спешат, до боли руку жмут: ведь я ж - лауреат. "Поставишь?" - говорят. А что вам ставить? Квас?.. Я ж просто лауреат на конкурсе у нас".


1952


2 января. В институт приехал минский Яков Львович Коломинский!.. И если раньше мы общались часто, но заочно в письмах, то теперь в любую минуту можно перебежать к нему или он заглянет ко мне… С зачетами и экзаменами - все в порядке, зимняя сессия обещает быть легкой… Все тянет меня к новым людям, лицам девичьим. Танцую на вечерах, пою… И постоянно влюбленный, я еще не любил… Потому и стихи пока о влюбленностях, а не о любви…

25 февраля. После сессии мы укатили в родные пенаты, домой к своим мамам, а я еще - и к папе… Событий во время каникул было немного. Самым ярким оказался вечер встречи. Яков произнес хорошую речуху о школе, о дружбе, о нас всех. А я прочел в эти дни написанные "Стихи о школьном вечере встречи", которые все потом переписывали, а я оставлял автографы, возле которых Яша писал "Верно!" - и расписывался… А перед танцами меня "заставили", хотя я сам это с удовольствием делал, еще раз, как на "бис", прочесть стихи. И, кажется, я еще большим вдохновением, чем в первый раз, их прочел: "То ли школьный звонок, то ли ветер звенит за окном. И никак не поймешь, это грусть или радость в сердца постучала. Собрались мы опять в старом классе своем, где оставили детство и юности нашей начало…". А за окнами - в серебристой пыли стояли деревья старинного наровлянского парка. И мне казалось, что и они слушают меня… Но все это уже прошло, прошумело, npoпело, протанцевало… И опять наши студенческие будни.

27 апреля. В эти весенние дни, через пять лет после моего бравого заявления "Я хочу поэтом стать!" я в самом деле вдруг почувствовал себя поэтом. Конечно, это было не вдруг. Всю весну, начиная с первой капели, что-то во мне бродило и ждало повода вырваться, выплеснуться. Сначала появилась строка "Шла весна, как маляр-волшебник". А потом пошло: у маляра не хватило краски для неба и надо было ее раздобыть… А потом… Когда я первому прочел эти стихи о весне Якову, он сказал: "Это лучшее твое стихотворение, и это твое настоящее начало!.." И уже несколько недель, что-то еще доделывая и переделывая, я готов читать эту мою "Весеннюю сказку", как я решил назвать стихи, всем подряд. Читаю в университетском сквере, в группе, в комнате, особенно приятно читать ее кому-нибудь (девушкам, конечно), взобравшись на тумбу в скверике, читать "под Маяковского": "Шла весна, как маляр-волшебник, по дорогам земного шара, поднимая до самого неба языки зеленых пожаров.." А в том месте, где не хватило зеленой краски, я останавливаюсь, и словно вдруг нахожу решение: "И маляр, подумав немного, чтоб никто не сказал, что скуп он, кисть макнул в голубую Волгу и покрасил небесный купол… А потом, совсем не для славы, расписался звездною строчкой и на самом восходе поставил ярким солнцем огромную точку". Все, кому читаю стихи, хвалят. А первокурсник Нил Гилевич сказал, что отдал бы все, что написал, за одно такое стихотворение… Завтра буду читать "Весеннюю сказку" на первомайском вечере… Интересно, что накануне дня рождения Ленина мне вдруг приснились стихи, чего со мной никогда не бывало, причем приснилось почти все стихотворение целиком, весь костяк. Я вскочил, схватил карандаш и клочок бумаги, которой даже не хватило, и, помня все строки, записал "Анкину телеграмму". Анкину, потому что накануне играл у моих Городецких с Анкой, дочкой Нины, а она хотела выучить стихи о Ленине и не могла их найти. "Может, ты напишешь?" - сказала, полупрося Анка… Откровенно говоря, я подумал: "А почему бы не написать?.." И завертелся уже в голове некий сюжет о девочке, которая посылает телеграмму ко дню рождения вождя. Конечно, это все надумано, даже выдумано. И все-таки, наверное, ничего бы я не написал, если бы неожиданно не приснился такой сон… Рассказал Якову, и он проанализировал весь процесс рождения стихотворения. Анка его выучила и уже читала… А для меня сейчас важней "Весенняя сказка"… Может, и в самом деле это мое настоящее начало, мое поэтическое рождение.

30 мая. Приехала в Минск Галина Уланова. И сегодня мы гурьбой (в основном - студентки) ринулись в Оперный. "Лебединое озеро" Чайковского. И она - Одетта-Одиллия… Как мы все аплодировали, как кричали, вызывая ее снова и снова. А перед началом балета, когда еще не поднялся занавес, из соседнего ряда кто-то громко сказал: "Смотрите, Вертинский пришел!.." И все повернулись к нему. И я - тоже…

31 мая. Узнали, что сегодня концерт Александра Вертинского. И, конечно, добыли дешевые билеты. С галерки, где мы сидели, мне не так хорошо был он виден. Но слышен, слышен - картавый выговор и мягкий голос пробивались в мою сентиментальную лирическую душу. Его песни я слышал от мамы, которая помнила наизусть многие строки. И, кажется, они даже влияли на первые мои стихи. На концерте звучали: "Доченьки", "Мадам, уже падают листья", "В вечерних ресторанах", "В бананово-лимонном Сингапуре", "Что за ветер в степи молдаванской". По дороге в общежитие я все повторял, потому что на кончике языка были и стихи и мелодии…

28 сентября. Сижу в Ленинке. И вдруг странное желание подняться бы и громогласно что-нибудь прочесть - Маяковского или "Весеннюю сказку", но во весь голос, нарушая тишину с шелестящими страницами и легкими перешептываниями.

Вчера слушал Лемешева: Ленский, "Евгений Онегин". Пришел с Майкой, а ушел с Жанкой: "дурная голова поэта ногам покоя не дает"… Человеку 20 лет, а он дурака валяет… И сразу пять девочек нравятся… А Лемешев в знаменитой арии "Куда, куда вы удалились?" неожиданно "сорвался" - и мне было очень жаль его…

В Минске появился троллейбус. И я его воспел: "Через улицы и площади гордо шел он потому, что зелеными ладошами липы хлопали ему. И толпой до сквера ближнего провожала детвора. А трамвай звонил обиженно, что прошла его пора…" А моя пора только начинается - пора поэзии и любви, они неразделимы.

2 октября. Снова выбрали в бюро: зам. по оргвопросам. На собрании какая-то девушка, выступая, сказала что-то вроде того, что я работал за все бывшее бюро, превращаясь временами от его имени в "мальчика на побегушках" (за последнее ей тут же всыпали). Но самое интересное: во время ее выступления распахивается дверь - и я вхожу с "Молнией" в руках. А в ней - крупный рисунок-шарж - мы с секретарем Викой, и громадными буквами выведено: "Два горемычных бурлака тянут работу филфака…" Смех. Аплодисменты…

5 октября. Вчера на литературном вечере хорошо, выступал Иван Шамякин, а вместе с ним были и вяло выступали, плохо читали свои стихи Волкодаев, Шарапов, Горулев, Ковалев (он когда-то приезжал в Наровлю, был первым живым поэтом, которого я встретил)… Будут ли мои стихи когда-нибудь печатать или они останутся достоянием круга моих слушателей? В "Сталинку" взяли и обещали напечатать "Первый троллейбус". Но так и не напечатали…

Позавчера выступал на университетском активе. "Бил" "Сталинку" и "Чырвонку" за то, что мало интересных материалов, почти не пишут о студентах: "Если был бы я поэтом, я бы так сказал об этом: пожелаем газетам мы самую малость - чтобы в них о студентах побольше писалось…"

15 октября. Накупил кучу конвертов. Буду рассылать стихи в редакции. "Хочешь, как Мартин Иден?" - спросил Миша Мушинский, с которым часто говорим о литературе… Да, вот хочу и буду рассылать: в "Литгазету", в "Смену", в "Советскую Отчизну".

28 октября. С 11 по 20 октября были "на картошке" в деревне Шебуны… Шли дожди. Холодина. Особенно по вечерам, когда мы, уставшие, жгли костры, пекли картошку, пели до хрипоты песни… Тепло мне было, когда накрывшись одной шинелью (дала мне в колхоз свою фронтовую Нина), сидели у костра с Л. или я набрасывал ей на плечи, а сам сидел в пиджачке…

29 октября. А вот и первый ответ из журналов и газет. "Смена": использовать не могут, "пожар - бедствие, несчастие, зачем же с ним сравнивать весеннее цветение", "можно найти и более подходящее сравнение"… Да, да, можно найти - пусть поищут…

5 ноября. Был на днях на вечере в пединституте. Чествовали Якуба Коласа - ему 70. От имени молодых выступал Нил Гилевич… Вчера на большом филфаковском вечере читал "Чтоб сиял…" и "Студенческую комнату". Из "Сталинки" и "Комсомолки" - "зверские" ответы… А девочки: Ирка - "диверсантка" и Жанка - "марсианка"…

2 декабря. Смотрел док. фильм о Левитане. Прочел "Чехов и Левитан". И весь вечер писал о нем до головной боли… Перечитал, чуть подправил, еще бы надо - и сила! Десять строф, из них пять - сегодняшние. Из старых кое-какие строки выбросил…

3 декабря. Опять "Левитан". Строфы улетают и прилетают. Сейчас одиннадцать. Есть сильный костяк. Переделываю. Выбрасываю, и пишу новые строки… Выступал в типографии "Красный печатник", приняли хорошо.

5 декабря. Вчера - на университетском вечере, посвященном Дню Сталинской Конституции, я прочел "Здравствуй, молодость!", а потом объявил: "Стихи о художнике Левитане". И тут же бросил в аудиторию, которая, как всегда, меня тепло и дружественно встретила и ждала совсем другого чего-то, я бросил в тишину два эпиграфа: "Царская Россия была тюрьмой народов" - Ленин и "Граждане СССР, независимо от расы и национальности имеют право на…" (я перечислил на что имеют право) - и назвал источник: Сталинская Конституция, статья 123… Падали в аудиторию мои раскаленные строки. Как она воспринимала их? Понимала ли, на что я иду, читая такие стихи? Да и понимал ли я сам? В том месте, где я говорил о дружбе Левитана и Чехова, была строка, которую надо срочно переделать: "Уехать бы на зиму в Крым". Аудитория вдруг оживилась: кому не хотелось бы в этот снежный декабрьский вечер кануна праздника очутиться в Крыму. Но после этого я, возвышая голос, прочел: "Их дружба нужна не двоим - России нужна эта дружба…" Аудитория стала затихать, что-то уловив или предчувствуя. И совсем умолкла, когда я прочитал: "Жандармы следят. Подлежит осмотру мельчайший набросок. Презрительной кличкою "жид" его именуют в доносах. Вчера предложили ему покинуть Москву, как еврею. А завтра предложат тюрьму, а может, веревку на шею. Царю нету дела, что Русь святынею он почитает…" После стихов раздались недружные хлопки, а я выбежал из аудитории. Кто-то, стоявший за дверью, обронил: "Зря ты на празднике такие стихи читал"… А Володя Недведский в общежитии у окна по-товарищески советовал о "таком" не писать, быть, "как Маршак", не выражая свою национальность, просто оставаться лириком…

7 декабря. Позвали в партком, где сидели и мои знакомые и те, кого я не знаю… Разговор начали издалека: мол, ты "хороший общественник, на виду у всех, пример…". А потом перешли на вечер и мои стихи: "зачем на таком празднике", "не надо было", "посоветовался бы", "мы ведь тебе всегда доверяем"… И вот теперь, если я захочу выступать, надо принести стихи и показать, что я написал, моим "цензорам"..,

10 декабря. Уже пять дней многие знакомые говорят, что "Левитан" - лучшее мое стихотворение… Выступал во Дворце пионеров - какая чудесная публика - дети! Вот для кого надо писать! Вот перед кем надо выступать!..

15 декабря. Письмо из "Литгазеты" за подписью литконсультанта Э. Асадова: "Уважаемый тов. Симанович! С большим удовольствием отмечаю, что человек Вы способный. Вам, безусловно, надо работать над собой. У Вас есть то, что в литературных кругах называют "искрой божьей". Вы хорошо умеете схватывать деталь, у Вас похвальная тенденция к образному восприятию окружающего, но у Вас страдает композиция стиха. Слабо проводится мысль. Иначе говоря, Вам надо обратить внимание на содержание и на композицию. В отношении композиции. Возьмите стихотворение "Весенняя сказка" - тут налицо два стихотворения. Начало романтическое. Вы хорошо нарисовали символическую фигуру "маляра-весны". А кусок, где маляру не хватило краски и он "Кисть макнул в голубую Волгу и покрасил небесный купол" - просто прекрасен. Конец же стихотворения риторичен. Там нет единого дыхания. Чувствуется, что тут Вы конец склеивали по частям. Тут и липы, и ребенок, и стекла. А вот настроения уже нет… Очень удачно стихотворение "Пела гречанка". Оно просто, лаконично. В газету, правда, оно несколько запоздало. Фестиваль давно прошел. Но в будущей книге оно найдет место… Стихотворение о традиционном вечере написано тепло. Но ничего нового Вы тут не сказали. Подобные стихи не раз уже появлялись в печати. Очень интересно стихотворение про то, как в канал входит ночью пароход. Но Вы тут основное внимание уделили Медведице, а о людях сказали вскользь. Если бы Вы, нарисовав короткими штрихами картинку, сказали, кто едет на пароходе, что за люди, тогда все было бы на месте. В заключение мне хочется сказать Вам, чтобы Вы продолжали работу. Стихотворение о Волго-Доне поправьте, не увеличивая в размерах, и снова пришлите"… Ношусь с этим письмом, всем показываю и читаю. А студентки, которые любят стихи Асадова, восторгаются: "Такой поэт написал тебе!.."


1953


25 января. Тревожное время. Много шума вокруг "дела врачей". В газетах: "заговор кремлевских врачей", "пытались отравить всех членов Политбюро", и сплошные еврейские фамилии… Что будет? Маму сняли с работы: а вдруг сделает в аптеке не ту микстуру - и отравит наровлянское начальство…

5 марта. Умер Сталин. Стоял в почетном карауле у его скульптуры в университете. Все плачут. С Яковом ходили к памятнику на площади. Очень много людей: цепочкой, строго, с цветами подходят и, постояв в молчании, отходят. Я: "Кто знает, что теперь будет"… Яков: "А может будет лучше"…

10 марта. По-прежнему все в трауре… "Зорька" напечатала мой "Василек": "Девочка зимою растила василек. Теплою рукою берегла цветок. Но нежданно горе в двери постучало – сердце дорогое биться перестало. И пошла проститься девочка с вождем. Слезы на ресницах, в горле - ком. На цветы живые, на венок молча положила василек". Подписано: "студент I курса I БГУ". А я уже заканчиваю III курс… Написал еще "Стихи о Сталине", отдал в многотиражку.

4 апреля. Сегодня у меня чудесное настроение. Солнечная весенняя погода. И самое главное, что и сделало таким настроение - это освобождение невинно оклеветанных подлецами врачей. Пока по радио только короткое сообщение, а подробности не известны. Думаю, на днях появятся в газетах… Может, и маму восстановят на работе…

17 сентября. Вчера встретил Таню с Борисом. И выступал перед ними под лестницей второго этажа, в довольно приятном уголочке. Они были в таком восторге, особенно от "Левитана" и "Весенней сказки", что мне было просто неудобно выслушивать их "компли": "Это какая-то новая, современная поэзия, и ты – ее глашатай". (Таня).

24 сентября. Три вечера подряд выступал: на физмате, у нас, на истфаке.

29 сентября. В воскресенье выступал в Дзержинске. Аудитория - огромная площадь. Народу - тысячи полторы. Стоял в кузове грузовика. Читал "Когда говорят о мире", написанное в конце лета в Наровле. А Недведский: "После Симановича не могу выступать"… И еще: "Что Симанович для белорусского народа?.." Вот так… Написал довольно милое стихотворение "И почему это так получается"…


1954


2 января. Что себе пожелать в начале года? Любви и стихов! Стихов и любви!.. В прошлом году мне надарили целую библиотеку: собрание Гоголя, трехтомники Белинского и Добролюбова, сборники стихов. И на всех легкие и серьезные надписи. От пяти слов первокурсников "Каким ты был - таким останься!" (А я хочу изменяться!) до пожелания Рема: "Чем эта книжка для внучат, нет ничего чудесней. Но пусть сильнее прозвучат твои стихи и песни!" А вот с этим я согласен: пусть прозвучат! Но уже написал я и "Весеннюю сказку" и "Левитана" - а кто их напечатал, кто напечатает и когда?..

1 февраля. После сессии - Наровля. Вечера в зимнем парке… Завел для стихов маленькую зеленую записную книжку. На первой страничке - фотография Л. Вставил ее прямо над стихотворением: "Где прошла этим вечером ты - запорошила вьюга следы. Только в сердце моем никогда твоего не засыпать следа…" Как много следов уже засыпали вьюги! А этот?.. Да ведь Л. - замужем, чужая жена… Кем же она может мне быть?..

30 мая. Мой столик в читалке никто не занимает… Сижу под большим портретом Маяковского. Еще в начале прошлого года, как протест против "дела врачей", против антисемитизма, я принес и положил на столик мой еврейский "Букварь" - и каждый день его читал… Теперь лежат конспекты и учебники: надо учить, надо сдавать.

12 июля. В Уручье на военных сборах. Ну и вид у нас с Валей Тарасом и Володей Бойко - худые, изможденные солдаты. Да солдаты ли мы? Ходим в строю. Маршируем на плацу. Даже стреляем… А перед этим была сессия и неприятная история с политэкономией… Билет с вопросом о плане Маршалла… Начал бодро отвечать: когда, что, кто предложил - план восстановления послевоенной Европы при экономической помощи США, к плану присоединилась чуть ли не вся Европа… И тут преподаватель кандидат наук Скуман: "А почему не присоединился СССР? " И я, перейдя на какую-то доверительную интонацию: "А может и зря не присоединился?.." Что тут было!.. Влепил мне Скуман "поср." И должен был я лишиться стипендии… Но разрешили пересдать другому преподавателю: "отл"…

16 июля. Ходим. Бегаем. Поем в строю песни. Я запеваю. Может это стихи: "Я был запевалою в роте…" Снятся всякие хорошие, очень "мирные" сны, в которых поочередно появляются все мои бывшие и нынешние знакомые девушки, но больше Л. Написал про сны "Ночью в военных лагерях", как иду просить часовых пропустить сон издалека: "Даже если он печальный, пусть заходит все равно, потому что я ночами жду его уже давно… Часовым, конечно, ясно, их решения просты: пропустить они согласны сон, в котором будешь ты…" Наверное, это о Л. А может о Т… Но кого-нибудь из них пусть бы часовые ко мне ночью пропустили… И все-таки лучше Л. Да что я боюсь назвать ее имя, которое так часто повторяю - Лора!.. Вот написал - доверил дневнику, хоть пишу на листочке, потом перепишу…

5 августа. Последние студенческие каникулы. Они сократились, потому что после летней сессии были военные лагеря, как и после второго курса. А теперь в Наровле на "маминых и папиных харчах" набираюсь сил, готовясь к последнему своему рывку, к диплому. Написал маленький цикл: "Распределение", "На вокзале", "Принимай, школа!.." В них я уже представляю себя пятикурсником, хотя впереди много времени…

2 сентября. Спросили сегодня опять у меня (какая история грустная!..): "А где же, товарищ, солидность твоя дипломная, пятикурсная? Смотри-ка, друзья твои ходят уже походкою преподавателей, а ты, как мальчишка, на этаже мелькаешь несамостоятельно"… Стоял я и думал: "Ну что отвечать, как тяжесть такую обид снести?.." И вдруг, как мальчишка, пустился бежать, язык показав для солидности…

5 сентября. Как всегда, подаст пальто и проводит до трамвая. Он ей муж, а я - никто, хоть знакомым называюсь… Не в моей остаться власти, поднимаю воротник, ухожу… Такое счастье не разделишь на троих…

30 сентября. Какой был сентябрь! И самое-самое в нем, его сердцевина - Симонов! Он приехал на съезд белорусских писателей, который длился четыре дня (15-18 сентября).

Я узнал, что он в Минске и очень захотел его увидеть, прочесть ему стихи. Долго ходил возле гостиницы, в которой он жил, но даже войти в вестибюль не решился, что уже говорить о том, чтобы встретиться с ним… И вдруг объявление: Симонов выступит в университете. 58-я, самая большая аудитория, была битком набита. Стояли в проходах, на столах, на площадке за раскрытой дверью. Я тоже тянулся на цыпочках, пытался найти просвет среди голов и плеч, чтобы лучше увидеть. А слышно было хорошо: в аудитории стояла небывалая тишина… С картавинкой, к которой сразу привыкло ухо, такой мягкой и располагающей она была, он читает стихи разных лет. Я знаю их давно: военная лирика и то, что написано еще в преддверии, в предчувствии будущей грозы - куски из поэмы "Далеко на Востоке", ее заключительная глава "О вечере после боя". Ее широкие раскованные ритмы мне особенно по душе. Может, потому что год назад я тоже написал полусвободным стихом, но зарифмованным, как и у него - "Когда говорят о мире". Писал, как мне слышалось, хотел передать гул и события нашего времени… Он стоит молодой, красивый, я бы сказал, - похожий на свои стихи. И за ним повторяю я не раз читанные строки… Это было днем после лекций. А через несколько часов возбужденная стая (больше девушки) ходит следом за ним, или лучше сказать, по его следам. В студенческой стае - и я. Зачем? Не лучше ли, не проще ли подойти, спросить, могу ли прочесть ему стихи, а не бродить на небольшом расстоянии за ним и его спутниками… Но не хватает решимости… Вечером - зал заседаний в Доме правительства, куда мы тоже попадаем всеми правдами и неправдами. Идет большой литературный вечер для партийного и советского актива Минска. И на нем выступают Михаил Исаковский, Сергей Михалков и другие гости III съезда белорусских писателей. Выступают хорошо, принимают их сердечно. Но я жду Симонова. Он выходит, говорит, что прочтет новую поэму "Иван да Марья". Читает долго. Со всеми вместе слежу за судьбами ее героев… Сколько длится вечер? Наверное, уже три часа. Но вот все выступили. Люди встают, неторопливо расходятся. Надо уходить и нам. Через параллельные стеклянные двери мне еще так хорошо виден президиум, в центре которого - Симонов. "А может, вернемся?" - говорит Лора. Я сам понимаю: как хорошо бы вернуться. "Стихи Симонову прочтешь", - говорит Яша… "Нет, - думаю я, - на это не решусь… Может, в другой раз когда-нибудь…" И словно читая мои мысли, Яша: "А другого раза, может, и не будет"… Сквозь двери нам, уходящим, по-прежнему виден президиум. "Так вернемся?" - это снова Лора, она держит меня за руку… И мы поворачиваем. И снова в зале. Еще не все разошлись, да и президиум в полном составе, только одни встали, другие, сидя, беседуют. К Симонову подошла девушка, протянула книгу для автографа. Он уже занес авторучку - и остановился. Захлопнул книгу, что-то сказал. Девушка спускается вниз. "Не захотел подписать, - расстроенно сообщает она… - Книга библиотечная"… Очень волнуюсь. Но меня уже подтолкнули - и я на первой ступеньке к президиуму. "Ни пуха!" - это вдогонку дуэтом Яша и Лора… Меня уже заметили - смотрят сверху. О чем-то переговариваются Исаковский и Михалков. Кажется, наблюдают за мной Аркадий Кулешов и Петрусь Бровка. Я уже на верхней ступеньке. Не оглядываюсь, знаю: там внизу - преданные мои товарищи и Нина…

- Константин Михайлович! - говорю срывающимся голосом. Все повернулись к Симонову. - Я хотел бы прочесть Вам стихи… - Все смотрят на меня.

- Пожалуйста! - говорит он.

- Где и когда я мог бы это сделать?

class="book">- Да можно хоть сейчас…

- Здесь? - на моем лице недоумение… - Сейчас? Как-то неудобно…

- Почему же? Ведь мы все читали только что в этих стенах. И было вполне удобно… Теперь читайте Вы…

Внизу снова собрался народ. Все выглядело так, словно вечер продолжается… Я прочел "Весеннюю сказку", "Дом на дороге Бессмертия" и "Левитана". Внизу раздались хлопки. Я не видел, кто аплодировал. А здесь на лицах прочесть ничего не мог. Короткую паузу прервал Симонов:

- Кто Вы? Расскажите о себе…

Я кратко рассказал…

- А стихи интересные, - сказал Константин Михайлович - О школе имени Зои слабее других, но и в нем найдены детали… Что я могу для Вас сделать? Давайте договоримся так: вы пришлите эти и другие стихи, посмотрите, чтобы по силе они были такими, как о художнике Левитане и о весне. Пришлите мне на адрес "Нового мира" - я недавно стал его редактором. Адресуйте мне лично. И обязательно сделайте приписку о том, что я стихи слушал, они мне понравились, сказал, чтобы Вы прислали… А иначе могут не передать… Ну вот так… Если все будет в порядке, до встречи на страницах "Нового мира"!

Попрощавшись, он повернулся и что-то сказал Бровке и Кулешову… После того, как я, поблагодарив Константина Михайловича, спустился с небес на землю, меня взяли в плотное кольцо и потребовали немедленного рассказа. Но я молчал. Я все еще был там, среди небожителей. Рассказывал уже на улице, по дороге к общежитию… На следующий день по университету гуляла крылатая фраза: "Симонов признал Симановича!" А некоторые, то ли шутя, то ли иронизируя, добавляли: "Как Державин Пушкина…"

На моем столике под портретом Маяковского появился и портрет Симонова, вырезанный из какого-то журнала. На обороте надпись: "Ура! Тебя признали!.."

9 октября. То, что я вдохновлен встречей с Симоновым - видят все. И не перестают об этом говорить: кто с доброжелательной поддержкой, кто со скрытой, а иногда и открытой завистью, переходящей в злобу… А я за последние недели написал много, может, это целый цикл стихов о людях, занятых тихим, не очень заметным трудом, который я стараюсь опоэтизировать: мои герои, с которыми теперь я дружу - садовник, почтальон, уборщица, часовой мастер, продавщица цветов, дворник…

19 октября. Думаю о Л. Почему она так разговаривает, так общается со мной, как будто она вовсе не чья-то жена?.. Вдруг вбегает в читалку - сияющая, в синеньком легком пальтишке, с белым шарфиком и прямо под портрет Маяковского, ко мне: "В Оперном - "Красный мак", у меня два билета, я тебя приглашаю - пошли…" А сегодня вдруг написал: "Не улыбкой - грустью и тревогой ты встречаешь мужа на пороге, словно это он – твоя беда… Привыкают к тишине и крику, к морю и журчащему арыку, только к нелюбимому привыкнуть сердце не сумеет никогда…" Арык, конечно, возник из моего узбекского военного детства и хорошо зарифмовался. А я в самом деле далекие те времена привык и к арыку, и к глиняному дувалу, и к арбе…

29/30 октября. Ночь, Вокзал. Зачем я уезжаю? От чего бегу?.. Только б слово одно "останься!.." - не губами, так проще - взглядом, и огни надоевших станций не мелькали за окнами рядом…

8 ноября. Записываю в вагоне… Десять дней в Наровле. Начал проходить свой "курс лечения от любви"… Помогали стихи на совсем на другие, не любовные темы… Каждый день писал. Разговоры с мамой о том, как ее снимали с работы, а потом восстанавливали… как к этому по-разному относились те, с кем она много лет проработала рядом (в большинстве - все-таки сочувственно, с осуждением несправедливости)… как еще до того, когда ее сняли с работы, пришел пьяный мужчина и с озлоблением сказал о маме: "Не хочу, чтобы эта жидовка делала мне микстуру…" …Мама тогда плакала от бессилия и сказала заведующей: "Юля, сними меня с работы, договорись в райздраве, лучше я сама уйду и пересижу дома это страшное время"… Но заведующий райздрава решил по-другому: "Года Давидовна, вам не годится сидеть дома, поезжайте лучше в какую-нибудь другую, сельскую аптеку, мы Вас переведем"… А маме уже пятьдесят пятый, и она без минуты пенсионерка… но поехала в папино родовое гнездо в Вербовичи, и там, заслужив доброе отношение вербовчан, перебыла трудное время…

После разговоров с мамой появилось в эти дни стихотворение "Мертвец": "Чуть не падая, плелся по городу, нес живот от пивной до пивной. Он сказал мне: "Жидовская морда, рассчитаться пора с тобой…" В ту минуту я вряд ли помнил, что над веком кровью горят и петлюровские погромы, и фашистского гетто ад…"

Приезжали на праздник в Наровлю многие мои одноклассники - кто из военных училищ, кто из армии - и я написал стихотворение "Лейтенанты"… Смотрел, как строится Наровля - и появился "Паренек на подъемном кране"…

20 ноября. Провел в 14-й школе литературный вечер о Маяковском. Подарили открытку-портрет: "Пусть образ Вашего любимого поэта всегда напоминает Вам о нашей встрече"..

28 ноября. Сегодня выступал на большом вечере в университете. Сидела в зале, опустив голову, Лора. Вид у нее был такой, что если бы раньше не был влюблен, я снова бы влюбился сейчас… Я прочел шесть стихотворений, выстроив их маленькой программой. А закончил только что привезенным из Наровли, которое никто еще не слышал, а мне самому очень нравится, закончил я вдохновенно: "Чтоб тысячи влюбленных, надеждой окрыленных, могли счастливо жить, собрать бы все разлуки, связать разлукам руки и в море утопить!" Зал просто завопил и потребовал прочесть на "бис", что я с превеликим удовольствием сделал под крики "читай медленней - будем записывать!.." И записывали. И повторяли за мной… И я был просто счастлив…


1955


17 января. У всех - в разгаре зимняя сессия. И у меня - тоже, моя последняя… Как те, кто на каникулах собирается в Москву, все зачеты успел сдать досрочно и завершаю уже сессию… Вечером в полуосвещенном коридоре, выскочив из читалки, прочел моему доброму критику Толе Клышке только что написанный "День рождения", обращенный к Лоре: "Почему ты смотришь в окно на озябшие клены парка? В день рождения пьют вино, от друзей получают подарки…" Толя сказал, что ему нравится начало и концовка, а вот в середке еще чего-то не хватает, и надо мне подумать… В "Сов. Отчизне" - №6 (за 1954-й): "Ночью", "Почтальон"…

27 января. Поездка в Москву. Сегодня был в Большом - "Борис Годунов" М. Мусоргского в исполнении прекрасных певцов, народных артистов: Александра Пирогова - Годунов и Максима Михайлова - Пимен… Послал в Минск телеграмму Д.: "Будь молодою, как Москва, и не подумай стариться, хоть двадцать раз по двадцать два тебе еще прибавится…"

4 февраля. Столько впечатлений! Экскурсии. Московский университет, где всей группой снялись на память. Оружейная палата. И театры. МХАТ - "Воскресение" Толстого (отрывки из романа), от автора - народный Павел Массальский. В Третьяковке, оставив всех, бросился к Левитану. А потом уже вернулся ко всем - от Репина до Серова, от Сурикова до Васнецова.

А сегодня вечером - театр имени Станиславского: "Дни Турбиных" Михаила Булгакова. Из актеров больше всех понравился Евгений Леонов в роли Лариосика. В музее Маяковского с научными сотрудниками говорил о Лиле Брик. И услыхал: "Вам еще рано знать подробности…". На Москву остался последний денек… Опять пойду к памятнику Пушкину, возле которого бываю каждое утро и вечер…

17 февраля. Зимняя Наровля. Заснеженный парк. Пишу. Каждый день. Отголоски Москвы: "Живу в Москве", "У памятника Пушкину", "В музее Чехова", "Разговор с четверкой коней на фронтоне Большого театра"…

23 февраля. И еще один московский отголосок уже в общежитии - "Аленушка" (перед картиной Васнецова в Третьяковской галерее). Но отголосок не только московский: Л. показывала мне фотографии, и на одной - она, грустная, на берегу озера… Так соединились в "Аленушке" два отголоска… Читаю всем подряд это стихотворение… И всем нравится. Жаль, что не пишу музыку…

10 марта. Ура! Письмо из "Нового мира". Пишет заведующая отделом поэзии С. Караганова: "Получили Ваши стихи. По-моему - много интересного. Как только Симонов освободится немного от дел Союза писателей, передам стихи ему. Надеюсь - хоть часть отобранного отделом редколлегия одобрит. О решении редколлегии напишу Вам… 3. III. 55 г."

Конечно, это еще не окончательное решение. Но ведь письмо от зав. отд. такого журнала!.. И она-то знает, что присылают в журнал. А тут: "много интересного"…

5 апреля. Стал часто разговаривать по телефону с милой химичкой Катей. Наберу торопливо номер, прошепчу его, как стихи, чтобы где-то в далеком доме разбудили тебя звонки.

7 апреля. Прохладный апрельский вечер, хотя пахнуло уже весной. И мы с Ремом пришли в Дом культуры МВД, еще не зная, что в программе концерта нас ждет сюрприз. Рем любит классическую музыку, хорошо поет оперные арии. И это он купил билеты, чтобы еще раз доказать мне, что я зря с такой прохладцей отношусь к современной классике. А Дмитрия Шостаковича он считает современным классиком… Звучат 4 прелюдии и фуга, потом Виолончельная соната. И все это мне нравится, да и не может не нравиться. И вдруг ведущая объявляет, что сейчас состоится премьера вокального цикла "Из еврейской народной поэзии". И, естественно, тут у меня появляется особое отношение к концерту, я уже становлюсь даже пристрастным к нему… Но еврейская народная поэзия в переводе на русский язык приобрела какое-то иное звучание. То и дело слышатся имена, которые произносятся с насмешкой на улице, в толпе, в очередях. И когда с уст певцов слетают имена Сарра и Абрам, в зале раздаются неожиданные смешки, и грустная музыка вдруг приобретает не ту окраску… А мы с Ремом все это наблюдаем и чувствуем. Но все равно я рад и даже горд: ведь по радио и слово "еврей" почти не употребляется, что уж говорить о песнях, о музыке. А тут - написал выдающийся композитор, исполняют известные певцы Зара Долуханова, Нина Дорлиак и Александр Масленников, а за фортепиано сидит сам Дмитрий Шостакович. И в Минске премьера. И я на ней присутствую… Рем считает, что исполнение прекрасное. И хоть зал не заполнен, и хоть в нем многие, даже истинные любители музыки, не принимают еврейскую тему композитора, все же в конце ему устраивают овацию… Мы шли с Ремом по весеннему Минску. И мне показалось, что стало теплее. А потом мы нагнали Катю с мамой, которые тоже возвращались с концерта, и они обе в один голос высказались, что присутствовали при исполнении чего-то необычайного…

10 апреля. Когда нам предлагались темы дипломных работ, я выбрал "Образ лирического героя в романе "Евгений Онегин". Мой научный руководитель - профессор Иван Васильевич Гуторов. Углубляясь в тему, я решил, что нет в романе никакого лирического героя, а есть только сам автор - Пушкин. Сказал об этом Гуторову. Но он замахал руками: мол, сейчас столько пишут о лирическом герое, и "он, а не автор присутствует всех лирических стихах, ты разве сам этого не чувствуешь?" "Не чувствую, - сопротивлялся я… - я, например, пищу только о себе"… Иван Васильевич ехидно улыбнулся и отослал меня к статье Вадима Назаренко в журнале "Звезда"… Я прочел. все равно пишу "Образ автора"… Иван Васильевич обещал снизить оценку за такое, как он сказал, "абсурдное самовольство" своего дипломника, которому он желает только добра…

20 апреля. Распределение никак не было связано ни с учебой, ни с общественной работой. И даже наоборот: если ты что-то делал и хорошо успевал - ты очень нужен был в самых отдаленных, а то и глухих уголочках республики, чтобы там "сеять", "поднимать", "укреплять"… Все минчане остались в Минске - правда, в основном устраиваться будут сами. Но это не проблема: кроме школ, куда особо никто не желает попадать, есть редакции газет и журналов, библиотеки, техникумы и училища… Когда вошел я, кто-то из членов комиссии сказал: "Этот поедет куда пошлют…" Председатель подтвердил: "Очень нужны кадры в Молодеченской области…" На мое наивное, что хотелось бы из школы ездить хотя бы в райгазету, где есть литобъединение", я услышал чье-то иронично-назидательное: вот, мол, Пушкин и в Михайловском писал…

На следующий день Рем увидел список школ, в которых требовались учителя русского языка и литературы и который комиссия вывесила после своего заседания-распределения. Оказалось, что можно из списка выбирать и поменять школу. Сели с Ремом в читалке под портретом Маяковского и внимательно стали изучать названия школ, определяя по карте Белоруссии их местонахождение. Наткнулись на название "Крынковская". Она оказалась в двадцати километрах от Витебска. И мы поехали домой к председателю комиссии. Вопрос был решен очень быстро… Итак, я распределен. Школа на станции Крынки Витебской области. Легко можно ездить в Витебск, там есть областная газета, там есть известный в республике театр. В общем, все складывается неплохо.

29 апреля. Сегодня произошло необычное событие. Меня вызвали из читалки, сказали, что ко мне - какая-то пионерская делегация. Я выскочил тут же - и увидал прямо у входа в университетский сквер группу ребят в пионерских галстуках, многих с комсомольскими значками. А они, узнав меня, тут же построились. Застучал барабан. Запел горн. Сбежались студенты на непривычное зрелище у порога главного корпуса университета. Я и сам не сразу понял, что происходит. И лишь несколько минут спустя, когда отрапортовав и вручив мне огромный том, делегация замаршировала через двор к воротам, а ко мне бросились студенты, до меня все дошло. На томе Тараса Шевченко "Кобзар" (на украинском), прекрасно изданном томе, красовалась надпись на титульном листе: "Давиду Симановичу в знак благодарности за теплое отношение к нашей школе, в память о вечере, посвященном В. В. Маяковскому, от учеников 14-й школы. 29. IV. 55".

10 мая. С дипломной все произошло, как предрекал мой научный руководитель Гуторов. Я мужественно, как мог, отстаивал "образ автора", отвергая термин "лирический герой" в применении к роману "Евгений Онегин". Из меня вылетали и кружили над аудиторией цитаты-строфы. Каждая из них очень четко и точно относилась к самому Александру Сергеевичу, а не к некоему выдуманному лирическому герою. Аудитория - а меня ведь знают и даже, не побоюсь признаться себе, любят - репликами, а иногда хлопками поддерживала своего "героя", который вступил в поединок с единственным на филфаке профессором литературы… И Гуторов сказал, что работа хорошая, но с "формулировкой названия и его мотивировкой" он не согласен и потому оценку снижает на балл - "хор"…

30 мая. Письмо из "Огонька". Снова подписал литконсультант Э. Асадов. Он сразу начинает так: "Вы способный человек, и я с удовольствием отмечаю это. Сейчас очень важно, чтобы способности эти были бы направлены по самому верному пути. Задатки надо реализовать наилучшим образом…" "В стихах Ваших есть и волнение, и искренность, и образность…" Затем следует подробный разбор "Дня рождения" и совет: разрешению таких тем учиться у Симонова… О стихотворении "Чужой": "Второе стихотворение интереснее. Тут Вы сделали зримую и точную бытовую зарисовку. Картинка выписана точно, взволнованно и без лишних слов. Это стихотворение хорошо зазвучит в определенном цикле стихов… Мне хотелось бы завязать с Вами творческую переписку… 26. V. 55…"

12 июня. С Анкой-племянкой в музей биофака, где выставлены чучела животных. Посмотрела она, и повел я ее на филфак, где лестницы-чудесницы, по которым я бегаю-летаю снизу вверх и сверху вниз. Анке понравились и животные, и лестницы.

"А я тебя второй день ищу, - выскочила из деканата секретарша. - Вот письмо - скорей открой и скажи, что пишет Симонов…" Я открыл: "Стихи Ваши сверстаны, но точно определить в каком номере "Нового мира" они появятся - трудно. В портфеле журнала сейчас скопилось довольно большое количество стихов. Возможно - в сентябрьском или октябрьском номерах. Если у Вас изменится адрес - поставьте нас об этом в известность"… И подпись: С. Караганова…

Анка сказала: "Ты бери меня всегда с собой - и будешь получать такие радостные письма… Я всем скажу, что приношу счастье…"

28 июня. Диплом. Специальность - русский язык и литература. Присвоена квалификация филолога. Вчера все, у кого красивый почерк, помогали заполнять две странички в черной обложке. Я только наблюдал: куда мне с моим корявым почерком, с моими каракулями… Никакого торжества не было. Получили дипломы - и группками ушли их "замачивать"…

20 июля. Как всегда, в Наровле что-то пишется. За последние дни - два рассказа: "Старая фотография" и "Застенчивый литработник"… Стихотворение о гетто, посвященное Эмме Шафар - "Горят июльские рассветы"… Каждый вечер - парк. Гуляния под луной и без луны. Разговоры с Яковом, Лёней, Изей Боровиком… Послал письмо в Лиозно, в районо: когда я должен прибыть на работу в школу?..

14 августа. Моя дорога в школу - через Минск. Поезд вечером - на Витебск. Пришли меня провожать Рем со Славкой, Нина с Анкой. Моросит дождик, то совсем слабея, то усиливаясь. И под его легкий аккомпанемент - наши последние минские разговоры, больше грустные, чем веселые: вот они все остаются, а я уезжаю куда-то в неведомое. Но и в какую-то новую жизнь, мне совсем незнакомую, к каким-то новым людям, с которыми рядом предстоит жить и работать, может, дружить и веселиться… Прощание на мокром перроне…


Крынковский дневник


1955


15 августа. Рано утром после дорожной ночи я вышел на перрон. Над вокзалом красовалась надпись: "Витебск"… Ну вот: жил я на первом курсе в общежитии на улице Витебской, а теперь моя новая жизнь начинается с Витебска, с его улиц, по которым я сейчас пройдусь… Сдал в камеру хранения свой полупустой чемодан и впервые оказался на площади, с которой как за воротами, за двумя угловыми домами, начинался широкий проспект, ничуть не хуже центральных столичных. Только почувствовал я сразу какой-то непривычный, по крайней мере не такой, как в Минске или на Полесье, северный холодок… Пробыл я в Витебске часа два. А потом прошел через перекидной мост на платформу, где уже стоял пригородный на Лиозно. В районо, просидев полдня, получил направление и уехал в Крынки… От маленького вокзала шел, шел и прошел мимо школы на горке, просто ее не заметил: она в двух обыкновенных домиках, ничуть от других не отличающихся… Ночевал в учительской. Было холодно - и я в костюмчике просто замерз на стареньком диване возле разбитого окна. Затыкал его какими-то прошлогодними тетрадками с диктантами, и все равно никак не мог согреться.

20 августа. Крынки - это станция такая, маленькая, в зелени садов, где курьерский, мимо пролетая, не заметит редких огоньков. А ему бы постоять, послушать да прославить вдруг на целый свет, как журчит под ивами речушка, у которой и названья нет, как проснувшись утром, любит эхо по звонку дорогу начинать возле школы той, куда приехал я ребят колхозных обучать…

25 августа. Мой первый педсовет. Сидим на лужайке возле школы под лучами еще довольно теплого августовского солнца. Директор распределяет часы, а это имеет большое значение для каждого из 15 учителей. Только я с прохладцей отношусь к тому, что мне достанется. Но достается 20 часов. Неудобно перед моей предшественницей: я "забираю" у нее все старшие. Но я тут первый учитель с высшим филологически образованием… После педсовета "новеньких" повели на речку. Хоть это вовсе не речка, а широкий ручей. После лета на Припяти непривычно в нее влезать - и я не влезаю, плавать негде, можно переступить… И имя странное - Ёрзовка… А почему Крынки? От крынок? Или от крыничек?

28 августа. Хозяин дома, где я поселился - завхоз школы Васька, как все его просто зовут, человек с физическими недостатками слуха и речи. Его жена - добрая женщина, народившая троих детей. Со старшими Вовкой и Вадькой я уже подружился. Кормят меня хорошо. Надя варит, старается. Буду платить 250-300… Комнатка маленькая. Через тонкую стенку слышны не только голоса, но и вздохи, шепот…

29 августа. Вечер. Вовка и Валька одни дома. Свет погас. Забрал их к себе. Пел и стал наполнять мелодию словами. Получилась песенка. И не простая, а бесконечная: "Спит ромашка на лугу, и кузнечик спит давно, ива спит на берегу, только я смотрю в окно. Не пойду сегодня спать, буду звездочки считать, посчитаю до пяти, а потом начну опять… Спит ромашка на лугу.

31 августа. Первая моя зарплата. Сразу расплачусь с хозяевами и надо съездить в Витебск за покупками, а начать с книжных магазинов.

1 сентября. Взволнованный и вдохновленный, иду к десятиклассникам… Два урока подряд говорил, беседовал, читал. Они такого никогда не слышали. А от кого могли слышать? И что они поняли? Что унесли?..

13 сентября. Вчера был в гостях у Лили. Букет ромашек на столе, твоею нежностью согретый, напоминает о тепле большого солнечного лета…

20 сентября. Под окнами школы - дорога, которую старожилы называют Екатерининским трактом. Под шелест листвы, среди белоснежных стволов, я провел урок литературы. "Тут проезжал Пушкин!" - сказал я. И мне самому и ребятам показалось, что где-то вдалеке, в пыли вот-вот мелькнет пушкинская кибитка, остановится рядом с нами, и молодой взволнованный поэт, протягивая нам руку, скажет: "Здравствуй, племя младое, незнакомое!". Александр Сергеевич стал связующим звеном между прошлым и будущим и помог мне обрести доверие моих учеников.

25 сентября. И хоть школа рядом, я бегу, бегу к самому звонку, хватаю журнал - и в класс. "А я - к Вам!" - говорит завуч Надежда Васильевна. Сразу усиленно вспоминаю: "А есть ли у меня план урока?.. Кажется, есть… Тогда все в порядке…". Я спрашиваю. Ставлю отметки. Объясняю. У меня сегодня - Максим Горький. Говорю о значении его творчества. Остается время. Я его специально оставил, как и на предыдущих уроках, на "пятиминутку". Наполняю ее чем-то, что не входит в программу: стихами, сообщениями, разным. Показываю ребятам "Огонек" с портретом Сергея Есенина. Ему исполнилось бы 60. Произношу короткую, но пламенную речь о поэте. И как хорошо глянуть в окно - там: "Отговорила роща золотая березовым веселым языком…" Ребята слушают, разинув рты. А завуч, кажется, в ужасе. Так и есть!.. После урока она распекает меня - гневно, по "законам педагогики": "не проведено закрепление материала", "не имели права", "запрещенный поэт", "урок насмарку"… Я выслушиваю, что-то пытаюсь ей объяснить и говорю: "Пятиминутки буду продолжать…".

17 октября. Какие дни наступили! Как я мечтал об этом!.. Телеграмма Симонова: "С первой всесоюзной публикацией! Надеюсь и верю в доброе будущее! Счастливой дороги!". Телеграмма Ильичевой: "Стихи опубликованы в десятом номере "Нового мира". Срочно сообщите свое имя-отчество полностью"… Из Союза писателей СССР: "Вы являетесь участником III Всесоюзного совещания молодых писателей". И - "Новый мир" - десятый номер! Три страницы моих стихов! От "Весенней сказки" до "Разлук". Ура! Ура! Ура!

30 октября. Сколько телеграмм - поздравлений! Но они не в сумке почтальона… Всё из Минска и Москвы через Лиозно передается по телефону на Крынковскую почту. А оттуда звонят в школу… А в результате я слышу тексты, перевранные, полуграмотные… Рем и Славка прислали "Сонеты" Шекспира в переводах Маршака. На титульном листе: "От скромных почитателей Симановича и Шекспира в дни их опубликования. (октябрь, 1955 г.)" Рем навестил "опального поэта в Крынковской ссылке". Правда, не такой уж я опальный, да и Крынки - вовсе не ссылка… Но Рем сказал, что не в таких условиях должен жить "поэт, которого благословил Симонов и напечатал в "Новом мире"… Я с ним не согласен… У меня как будто все складывается хорошо: и поэзия, и учительство.

15 ноября. В ответ на письмо из Москвы комиссии по работе с молодыми отправил для обсуждения на Всесоюзном совещании 30 стихотворений. Может, и не стоило столько посылать, слишком много поводов будет для критических зацепок, но захотелось побольше…

30 ноября. Новомирской радостью поделиться здесь не с кем… А какие в номере авторы: Томас Манн, Альберто Моравиа, Н. Заболоцкий, Мих. Луконин, Г. Троепольский, П. Антокольский. А из молодых - Евг. Евтушенко и я… И тираж - 140 тысяч!

25 декабря. Сугробы! Какие сугробы! Я таких никогда не видел. Кажется, все крынковские домики потонули в них… Нет, еще не потонули: виднеются чуть-чуть крыши. А я без шапки. Мерзнут уши. Холодно. Но добегаю до клуба. Снова смотрю старенький фильм. Потом остаюсь на танцы. Ах, эти танцы!.. Я не ухожу, потому что уже спят мои хозяева и их дети. Я не ухожу, потому что здесь Лиля. Мы сейчас все вместе пойдем. А потом я останусь наедине с ней и провожу ее домой. И постоим чуть-чуть у крыльца и попрощаемся. И я не скажу ей, как мне одиноко. И она ничего не скажет. А будем вести себя, как два молодых оптимиста, которым так хорошо жить на белом свете…

Уже прибежал домой… Проверяю тетрадки и улыбаюсь, читая сочинения ребят: "Из-за своей детской неосторожности Петю Ростова сразила вражеская пуля", "Кутузов умело руководил всей Советской страной", "Безухов был в хороших отношениях с Наполеоном, но хочет его убить".

31 декабря. Заканчивается мой Звездный год. "Новый мир" со стихами, написанными еще в студенческие дни. Поздравления Симонова и редакции. И еще одна телеграмма, которая совершила путь из Минска в Наровлю, а уже потом ко мне в Крынки… Симонов и "Новый мир" предложили мою кандидатуру на Всесоюзное совещание молодых. И меня надо включить в белорусский список, добавить фамилию к той группе, которую предлагал Минск. Но никто не знает моего адреса. А Шамякин вспомнил, очевидно, что мы - земляки, с Гомельщины. И вот в Наровлю полетела телеграмма. Получив ее, моя мама, ничего не меняя, отправила мне, добавив только одно слово в конце. И я получил телеграмму с подписью "Шамякин-мама"…


1956


5 января. Сегодня еще одна телеграмма: "Вы являетесь участником Всесоюзного совещания молодых писателей. Просьба быть Москве 9 января. Расходы оплачивает Москва. Калачинский". В школе я договорился, тем более, что мои дни совпадают с каникулами. Зато с районо договориться не удалось. Зав. районо сказал: "Каникулы для ребят, а учителя должны работать и присутствовать на конференции и выступать на секциях с докладами"… Короче: не отпустил. Но я, конечно, все равно поеду!..

9 января. Москва. Дом культуры "Правды". Все начинается очень просто - входят писатели разного роста… Узнал длинно-седовласого Степана Щипачева, солидного полнотелого Николая Тихонова, худого быстрого Алексея Суркова, который открывает совещание… Всего нас аж 356!.. Длинный доклад Василия Ажаева "Молодые силы советской литературы и задачи Союза писателей СССР в области воспитания молодых литераторов". Ажаев маленький, очкастый говорил 4 часа… Когда входили члены президиума, им даже не аплодировали. Но как только вошел Михаил Шолохов - зал встал и долго хлопал. А он приложил руку к сердцу. Сел и ему что-то зашептал Сурков, Шолохов улыбнулся и закивал головой… А по залу уже идет послание Шолохову: "Все участники совещания просят Вас, дорогой Михаил Александрович, выступить…" И наши подписи. Дошло до адресата - он приподнялся, развел руки, как бы обнимая нас всех… Кажется, сухой доклад Ажаева никто не слушает - болтают, острят и что-то сочиняют, передавая друг другу записки: "Средь сотни наших молодых - полсотни лысых и седых". "И кучу юных олухов с трибуны обнял Шолохов…"

10 января. Сегодня совещание открыла милая Вера Панова (люблю ее "Спутники" и "Сережу"). Доклад критика Александра Maкарова "Творчество молодых советских поэтов". Снова перечисления, "обоймы" фамилий без особого анализа, а ведь известный критик. В ряду тех, кто "в гуще самой жизни и подпитывает ею свое творчество" мелькнул и я, "учитель со станции Крынки"… В президиуме Сурков треплется с Тихоновым, Долматовский не знает куда деваться, то читает, то склоняется так низко, что не видно из-за стола, Вера Панова перебирает записки, которые слетаются к ней из зала, вытирает нос и подпирает руками подбородок… Макаров заговорил более страстно о том, что у нас не в почете лирика, особенно лирика любви, привел строки Гамзатова, который тоже "бродит" среди нас и "юморит" с молодыми. В перерыве видел Константина Федина с прилизанными волосами, с видом дворянским. Мелькнул и исчез Александр Твардовский, только постояли мы, молодые, рядом с ним, только и успели поймать его улыбку, несколько случайных слов и, как мне показалось, колючий взгляд…

А ведь ждали и его выступления. Исчез и Шолохов. Говорят, отправился на охоту в подмосковные леса… Зачем им молодые? Надо свои проблемы решать: "водка, охотка и еще кое-чеготко"…

Ушел с доклада Виктора Розова "Творчество молодых советских драматургов"… Может, и зря…

На вечернем заседании Петрусь Бровка: многие хотят "бросить свой литературный якорь в Минске"… Не многие, Петр Устинович, а почти все. Даже если судить по делегатам совещания: только я в Крынках да Алексей Карпюк - в Гродно. Все остальные - минчане: Артур Вольский, Степан Гаврусев, Нил Гилевич, Наум Кислик, Алесь Махнач… Да и что в этом зазорного? Писателю нужны общение в литературных кругах, редакциях журналов и издательства…

Пришел в президиум и стал обнимать Суркова Борис Полевой. У него очень красивый галстук. Прилез длинный Михалков, он сегодня серенько (в сереньком) одет…

Юрий Смолич говорит, что в Союз надо принимать только после второй книги… Борис Полевой рассказал, как к нему пришел кто-то из молодых: "помогите узнать жизнь - устроиться в Литинститут", предложил ему газету - обиделся…

Сергей Михалков: "Не надо глушить талант, но не надо и тянуть его силком, а то оборвутся его слабые корешки. Анатолий Рыбаков, уже будучи лауреатом, три навигации проработал на Волге… Надо разжечь костер закрытого журнала "Костер". Надо вернуть в вузы программный курс детской литературы, а то получается: "Дети, дети, куды вас дети?.." Сейчас у нас три детских журнала, а когда я родился, было двадцать три"… Михалков заикается, когда быстро говорит и волнуется, это особенно чувствуется. Но его слушают, потому что без него, как и без Маршака и Кассиля - что наша детская литература… Надо попробовать писать стихи для детей…

В перерыве видел Михаила Светлова - длинный нос, морщины, худощавый - в общем, наверное, я на него похож. Сергей Михалков - стиляга. Просто красивы Катаев и Долматовский - каждый по-своему… Хожу один, хочу знакомиться, но пока не получается. Встречаю только наших. Сказал Шамякину "Здрасьте!" Он остановился, посмотрел: "Вы часам не Симанович?" Трошки побалакали про мою школу, я рассказал ему о телеграмме, он заулыбался, попросил подарить: ведь "Шамякин-мама". Кто-то пробегал мимо, и он ему: "Здорово, Платон!" Это Платон Воронько - он будет моим руководителем. По спискам, которые вывешены в вестибюле я в семинаре Александра Твардовского, но говорят, его не будет и шепотком: "Запил Александр Трифонович…", а Воронько - его зам. Сергей Баруздин - секретарь, он сказал мне где и когда будем семинарить… Все минчане договорились с Кондратом Крапивой и перебираются из гостиницы ВСХВ в "Москву", а я пойду к Бугачевским. Сегодня мама приедет. Побудем вместе… И я отправился на Каретный. Радость встречи с мамой, с родными. Я читал стихи, а дядя Сёма играл и напевал свои мелодии, сказал, чтобы я решил: в какой вечер и на какой спектакль мы пойдем к нему в "Ромэн" с мамой. А я в его цыганском театре никогда не был… В общем день закончился на высоком родственном чувстве.

11 января. Выступали Максим Рыльский, Емельян Буков, Валентин Овечкин, Сергей Орлов, Виталий Озеров: "Пора присваивать звания доцентов и профессоров таким писателям, как Константин Паустовский…" Радостно встретили Михаила Шолохова, но он, увенчанный лаврами, поговорил минут семь, мимоходом "уничтожив" Ажаева и его доклад… И ушел. Вот из Шолохова: "Буду говорить с вами на равных, а не учить… Надо сидеть одном месте, драть лыко и плести лапти, не шарахаться в поиске сюжетов куда-нибудь на целину… Лыка человек может надрать, а лапти все равно не получатся… Не оставайтесь в литературе в детских коротких штанишках, скорей из них вырастайте"…

Кислик мне: "Я в твои годы еще не печатался", подтвердил это Вольский… Сижу и разговариваю с Карпюком, Гилевичем, Махначом, Гаврусевым… Познакомился с ленинградцем Вячеславом Кузнецовым, он подарил мне свой сборник "Наследство"… Учитель из Калуги Булат Окуджава, у него выходит первая книга, он читал мое в журнале, понравилось… Поговорили о наших школьных делах, он перебрался из сельской школы в городскую…

12 января. Семинар поэзии. Первого обсуждаем Сергея Давыдова, Ленинград (настоящее имя - Спартак Давыдович). Все хвалят. Бажан. Чиковани… Записка: "Давид! Когда Вас будут обсуждать? Мы от имени К. Симонова из "Нового мира". Пришли за Вас "поболеть". Сидят две молодые красивые женщины: Ильичева и Караганова.

13 января. Стихи Эльмиры Котляр мне по душе, говорю об этом, но есть излишняя опрозаиченность, иногда стих рассыпается без рифмы… Поиски… "Да, - говорит Воронько, - Уитмена тоже читал, но плохо разобрался в этом поэте"… Я ему охотно верю. Пожалуй, самый разумный здесь критик Владимир Огнев… Стихи Вячеслава Кузнецова. Я уже прочитал его книжку и называю то, что мне кажется лучшим… Микола Ткач, Украина. Его "Отповедь" даже начал переводить, но остановился. Завтра – я! По вечерам смотрим фильмы: "Дело Румянцева", "Полицейские и воры", "Дайте мужа Анне", "Чужая родня"…

14 января. Мое обсуждение длилось долго. Твардовский так и не появился. Вел семинар Воронько, известный украинский поэт, лауреат. А помогали ему и говорили о моих стихах: Яков Шведов, автор знаменитого "Орленка"; Павел Железнов, которого поддержал еще Максим Горький, автор поэмы "Владимир Маяковский"; Анисим Кронгауз, поэт-переводчик; Владимир Тельпугов, прозаик; Владимир Огнев, критик, литературовед; новомирцы из отдела поэзии; и еще Микола Бажан и Симон Чиковани. Из представленных на обсуждение стихотворений, я прочел тринадцать: "Весенняя сказка", "Лейтенанты", "Горят июльские рассветы", "Первая зарплата", "Чужой", "Трое", "О разлуках", "Не улыбкой", "Ночью", "День рождения", "Левитан", "Товарища встретишь", "Крынки"… И началось! Что только ни говорили: об одном и том же со знаком плюс и знаком минус. Это было самое шумное обсуждение, на котором сами семинаристы чуть не перессорились… А я сидел и записывал… Тельпугов: хвалит "Крынки" - "лирично, естественно, найдена человеческая интонация, человеческие слова, серьезное произведение настоящей литературы"… Шведов: о песенности, ритмике, простоте и доходчивости… Кузнецов: понравилась "Весенняя сказка" - "хорошо, живо, ярко, красочно, свежо, оригинально", понравились "Крынки", "Лейтенанты"… "Но чего-то не хватает, надо углублять", "вложи все, не жалея, как будто пишешь последнее стихотворенье"… Огнев: "Эти стихи могут нравиться очень многим, и это грозит автору, который профессиональнее и умелее всех здесь сидящих (что-то проворчал Воронько), не сомневаешься, что секунда - и потекут стихи, автор очень талантлив, человек умный, хочет все увидеть, все обобщить, но иногда это холодный бенгальский огонь из ракетницы", "сильной стороной является чувство современности, идет от жизни, намечена тема очень нужная в "Дне рождения", "Чужом"… "Товарища встретишь" - есть психологическая правда, но надо еще больше детализаций жизни, не надо гнаться за концовками, за афоризмами, не надо стоять на голове, потому что Вы уже стоите на ногах на этой земле"… Кронгауз: "способный, умный, культурный человек, но почему точка прекраснее, чем солнце в "Весенней сказке", "рассвет июльский, словно знамя" - красиво и равнодушно, "музыка русских картин" - то же"… "Надо приехать в Крынки и черпануть там, а не из Волги". "Понравилось о часовых, о встрече двух товарищей, есть в этих стихах живой душевный трепет", "не огорчайтесь, что мы так разбираем, вы достойны самых высоких оценок и одновременно предостережений"… Воронько подытожил: "по-моему, все говорили правильно, пусть и часто спорно, это все-таки хорошие стихи талантливого поэта - вот главное. Большое соединение мыслей и чувств, но часто чувства захлестывают, или мысли не те, которые взволновали, а надуманные, чтобы удивить. "Весенняя сказка" не согрета сердцем, Левитана все любят, и автор любит его картины, они его волнуют, это рассказ о судьбе художника, но тоже не всегда мысль и образ согреты сердцем. "Крынки" - самое конкретное, самое теплое стихотворение… Оригинальничанье от молодости, от поиска чего-то нового, это будет преодолено по дороге к простоте, к углублению в жизнь, к себе самому, этого я желаю талантливому поэту"…

16 января. Выступали Долматовский, Соболев, Павлычко, Антонов. Сурков подводил итоги, сказал о выступлении Шолохова: "Горький бы так не позволил себе выступать, он не баловал молодых лестью, а Михаил Александрович выступил в слишком малой и смешной роли эстрадного остряка, разыграв перед молодыми некую цирковую клоунаду"… А вчера Воронько сказал, что 17 января в Центральном Доме литераторов пройдет "Вечер одного стихотворения", на котором выступят участники, получившие при обсуждении лучшие оценки: "всем невозможно дать слово… А от нашего семинара будут выступать только Сергей Давыдов и Давид Симанович. Готов дать им рекомендации - какое именно стихотворение читать. Думаю, пусть Симанович прочтет "Крынки", которые мы тут все признали лучшим стихотворением"… Меня такой выбор просто расстроил: я вовсе не считаю своим лучшим стихотворением "Крынки", и уж если выбирать одно, то это или "Весенняя сказка" или "Левитан"… Ушел я, расстроенный до того, что решил вообще не выступать… И хоть и мама, и дядя Сёма, и тетя Римма меня уговаривали, я заупрямился: "Не буду… И вообще уеду…" Сегодня уже на многих московских тумбах висит красивая афиша "Вечер одного стихотворения", где и моя фамилия среди тех, кто будет выступать. Висят афиши и в Доме культуры "Правды". Я подошел и одну из них тихонько снял - пусть будет на память о вечере, на котором меня не было…

Запись эту делаю уже в вагоне. Вытащил афишу. Председательствовать будет Лев Ошанин, а дальше в алфавитном порядке: "…В. Берестов (Москва)… Н. Гилевич (Белорусская ССР)… Б. Окуджава (Калуга)… Д. Павлычко (Украинская ССР)… Д. Симанович (Белорусская ССР)… О. Шестинский (Ленинград)…" Завтра утром я в Крынках буду рассказывать ребятам и учителям о том, что записал и не записал в дневник. А не записал еще, что с мамой были в театре "Ромэн": "Кровавая свадьба" Лорки с музыкой Семена Бугачевского.

30 января. Как аукается теперь в моей жизни Москва и совещание. "Чырвоная змена" с пожеланием успехов молодым литераторам среди других назвала и меня: "автор интересных стихов, опубликованных недавно в журнале "Новый мир"… А сразу после приезда меня вызвали в Лиозно на совет районо, чтобы я "объяснил свое поведение": почему уехал без разрешения, почему отсутствовал на учительской конференции, не выступал на секции преподавателей русского языка и литературы… Естественно, мои объяснения никого не интересовали. И мне объявили выговор, правда, без занесения, не понял куда, в трудовую книжку, что ли. Одновременно предупредили, что "в случае повторения" будут приняты "более строгие меры"… Так что свою трудовую деятельность молодой учитель начал с "выговора", что тоже, наверное, имеет отношение к пожеланиям на совещании: "черпануть побольше из жизни в Крынках"… Черпнул, начал черпать…

1 февраля. Письмо от заведующего отделом поэзии "Советской Отчизны" Григория Березкина: "В первом номере нашего альманаха печатаются Ваши стихи, посвященные Зое Космодемьянской. Из стихов, присланных ранее, лучшие напечатаны в "Новом мире". Подвергать разбору эти стихи вряд ли нужно. Скажем только, что при всех отдельных недочетах, они производят впечатление настоящей, не задолженной, органической поэзии. Ждем от Вас новых стихов. Будем рады их печатать. 26 января 1956 г.".

25 февраля. Это так мы все привыкли говорить, что надо ехать в деревню, что это долг. А как тошненько сидеть, проверяя тетрадки с кучей ошибок, и сознавать: поздно учить их грамоте, надо было это делать с первого класса… Гудят долгими вечерами провода, как сейчас. А у меня на столе - стопка тетрадок десятиклассников. Сочинения - никакие. И я их читаю под тоскливое гудение. И должен бы ставить двойки. И… не ставлю… И чувствую себя одиноким, заброшенным в далекие просторы Вселенной… И спохватываюсь: я здесь, в этой действительности… Гляжу на тебя виновато, как будто виновен я в том, что здесь ни кино, ни театра, а только сугробы кругом… Послушай, а может, уедем куда-нибудь в город большой, сказав любопытным соседям, что нужен нам климат другой. Сбежим от товарищей наших, украдкой, не видя их глаз… А что же мы Родине скажем? И что она скажет про нас?

27 февраля. Какой вкусный ароматный чай! Надя вышла в сад, наломала вишневых морозных веток - и заварила в большом чугуне. Вкус настоящей вишни.

17 марта. И почему я не остался в Москве? Выступил бы на вечере - мог же читать не обязательно о Крынках. Кто меня осудил бы за "Весеннюю сказку"? Мало что рекомендовал Воронько.

30 марта. Четыре дня писал "Камень и камешки. Из записок учителя". Получилось десять страничек о школе. Только директор не Козлов, а Самогонов. А учителя под своими именами. Наверное, так и надо: откровеннее, документальнее. Что выдумывать, когда такое перед моими глазами в жизни. И характеры, и события. То, что написалось - смесь лирического и сатирического. Но все-таки лирика мне ближе - это мое. А сатира - не уверен, может, лишь какие-то элементы… Надо писать стихи!

16 апреля. Снова поездка в Витебск. Когда я еду один, как сегодня - это просто прогулки по городу. Книжный магазин на улице Ленина, "Военкнига" и маленький на площади Свободы. И привожу груду книг… А когда не один - поздние возвращения в ночных полупустых вагонах, выбор уголков потемней, и "шепот, робкое дыханье" под стук колес, и трепетное движение рук, и моя мужская безысходность, и нерешительность на что-то большее… Выписываю и читаю "Литгазету", "Огонек", библиотечку "Огонька".

4 мая. Пришлось мне уйти со старой квартиры. Что-то стал косо на меня смотреть Васька, слишком рычать на Надю, которая по-доброму, по-матерински и по-сестрински ко мне относилась. И теперь в большой комнате у меня утолок и широкий стол Уже после уроков приглашал ребят. Провел несколько раз что-то вроде заседаний литературно-художественного кружка - показывал открытки из моей коллекции, рассказывал о каждойкартине и художнике. Особенно это нравится Вальке Петрачковой и Поле Горской, они сидят на одной парте и на уроках просто "поедают" меня глазами, слушают и отвечают лучше всех. А на уроках приходится читать многие страницы произведений, которые проходим, потому что ни в школьной библиотеке, ни у ребят их нет. В девятых всю зиму читал, выбирая, эпизоды "Войны и мира"… Мой пример заразителен: и уже появились ребята, которые пишут стихи. Я их поддерживаю. Договорился с завучем о литературном кружке. И предложил сразу выпустить стенгазету с рифмованными строчками ребят на школьные темы.

7 мая. "Я постучал - и дочь хозяйская тихонько отворила мне. "Ах, это Вы…" - шепнула ласково полуодетая, во тьме… Она и добрая, и ладная, и так умны ее слова, а вот с судьбою не поладила: и в двадцать два - уже вдова…" А дальше что-то у меня в стихах не получается, нужен какой-то поворот. А может, это потому что и в жизни ничего дальше не было: отворила дверь, пропустила меня, стояла, ждала от меня чего-то или не ждала, а я прошел в свою комнату - вот и все… Наверное, я не бытописатель. И все-таки пытаюсь закончить стихотворение: "Стоит, зовущая и томная, не поднимая сонных век. А я иду в другую комнату, хоть я не ангел - человек… И ничего уже не делаю. В подушку б голову зарыть, чтобы скорей на сутки целые с тобой разлуку сократить"… Может, в этом что-то есть… Но нормально ли, что молодой одинокий мужчина, в котором кипят силы и желания и которому хочется обладать женщиной, спокойно проходит мимо зовущей и томной?..

20 мая. От тоски ли, от одиночества слишком частые разговоры и встречи с Лилей. То отправляемся вдвоем на почту за письмами: она ждет свои, я свои… То - к кому-нибудь в гости. А вчера провожали учителей в Высочаны, до которых километров пять. Проводили до полдороги - и повернули обратно. Полил дождь. Спрятались под ветвями огромного старого дуба. И сидели двое, затерянные во всем мире. Каждый тосковавший по своему кому-то и чему-то… Рождение какой-то близости, но только в движениях рук… А на большее я не решился, и не знаю, готова ли была решиться она. А я нет, не мог… А дождь прошел, и уже выглядывала луна. И мы вернулись в Крынки…

30 мая. Десятиклассники сдают выпускной - сочинение по русской литературе. Темы: "Образы коммунистов в романе М. А. Шолохова "Поднятая целина", "Ленин и партия в поэме В. В. Маяковского "Владимир Ильич Ленин", "Русский народ в поэме Н. А. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо". Ребята писали и по Шолохову и по Маяковскому, которому я уделял слишком много внимания на уроках. Председатель комиссии директор Козлов пришел, приняв хоть и небольшую, но дозу спиртную, которой угостил его кто-то из родителей прямо перед экзаменом… Сначала был он вяловат, даже вял, ни на что не реагировал. А потом разошелся и стал грубиянить. Мы с Александром Васильевичем Королевым и членами комиссии пытались его остановить, не получилось, и тогда я сказал, что запишу о грубиянстве прямо в ведомость-протокол с оценками. И записал: "Председатель комиссии грубил, сказал, что роль учителя слишком маленькая"… А он схватил протокол и написал: "Задание сделано неправильно. Учитель подсказывал ученикам".

Выставив все оценки - 8 "четверток" и 13 "троек", мы подписали ведомость для отправки в районо. Но тут Козлов уже пришел в себя, протрезвел и сказал: "Давайте перепишем"… И мы пошли на "мировую". А ведомость я забрал на память…

20 июня. Вдруг стал писать стихи для детей. Есть уже маленький циклик. Идут экзамены. И после каждого ухожу в луга, сижу на берегу Ёрзовки - и рождаются игровые миниатюрки. Все они вместе - это "Волшебный луг": "Телушка", "Майский жук", "Шмель", "Дождик". А два первых, по-моему, просто хороши: "Привязали к колышку рыженькую телушку, и одну оставили с птицами да с травами"… "Был майский жук настолько юн, что перепутав месяцы, влетел нечаянно в июнь под кленами у мельницы"…

25 июня. Последний звонок. Придумал маленький ритуал. Вышел милый первачок и сказал: "Мы хотим вам пожелать, чтобы жили вы на "пять", честно Родине служили и чтоб школу не забыли". А выпускница Валя Петрачкова подняла высоко старый звонок: "Ты звени, звени, звонок, чтоб вовеки не умолк!.." И все вместе - и я громче всех - закричали "ура!.." Танцевали прямо на лужайке возле школы, я - с учителями и выпускниками, особенно с Валей и Полей…

23 сентября. Накануне в Витебске мне сказали, что 23-го в книжном на Ленинской будет встреча с писателями. Из Минска приехали Анатоль Велюгин, Антон Белевич и Петрусь Макаль. Я был "подключен" к компании и выступал, как и они, стоя за прилавком, хотя продавать мне было нечего. Все подписали мне свои книжки. А Велюгин предложил мне увидеться под вечер. Я пришел к гостинице "Советской", ждал, увидел его в окружении милых красивых витеблянок и… отправился на вокзал к вечернему поезду… Меня провожал учитель Михаил Рывкин, с которым мы познакомились в книжном…

4 октября. "Учительская газета" объявила конкурс на лучший рассказ, очерк, фельетон. Думал: что послать. "Камень и камешки" - отверг. Решил: напишу я фельетон из нашей учительской крынковской жизни. Написал. Все мои молодые коллеги одобрили. Назвал "Авгиевы конюшни". И рассказал о грязи в жизни и работе директора, о том, что вместо техничек работают подставные люди, а зарплату отдают ему, о том, что пьет, что грубиянит, что превратил некоторых учителей в мальчиков и девочек "на побегушках", которые нянчат его детей, работают на его огороде, а в школе грязно, нетоплено, что настраивает родителей против молодых учителей… А закончил я так: "Много гнилого и ветхого в Крынковской школе. Не раз упоминалась она на учительской конференции, на специальном совете роно… А Геракл все не идет…"

10 октября. Какое письмо прислал Березкин! Пишет, что Анатоль Велюгин передал ему мои стихи и затем: "Волшебный луг", особенно "Телушка", очаровательные стихи - и я не устаю их читать всем и вся. Это такой источник чистоты и непосредственности, которым не устаешь наслаждаться. Все эти стихи, с "Цветами" и "Старой миной", будут напечатаны в первом номере… Не пора ли Вам привезти книгу стихов - это будет хорошая книга. Приезжайте в Минск, обсудим стихи… 5 октября 1956 г.".

22 ноября. Подарок Рывкина - "Стихи 1955 года" с моей "Весенней сказкой". Радость. Ведь я среди известных советских поэтов. А это лучшие стихи года… И рядом: Антокольский, Асеев, Ваншенкин, Заболоцкий, Луговской, Мартынов, Маршак, Межиров, Твардовский, Щипачев…

14 декабря. Три дня областной семинар - отчет самодеятельных композиторов и поэтов в Витебске. Среди новых знакомых – Толя Конопелько, студент из Полоцка, Лёня Пужлис, Коля Гончаров, Павел Клепик, Николай Гвоздиков. Я читал стихи сам и два чтеца читали мои: "Цветы"" "Старая мина", "И почему это так получается…"


1957


20 января. Вокзал, как море в час прилива, когда приходят поезда. А в час отлива сиротлива его ночная пустота. Слышны в колесном перестуке приветы дальних городов. Здесь начинаются разлуки. И счастье сходит с поездов… Три вокзала - маленький Крынковский и большие - Минский и Витебский - стали для меня началами и концами дорог. На каникулах удалось уехать в Минск. И там Рем и Слава придумали мне встречи-выступления в Доме моделей, где я читал стихи о любви и даже потанцевал с милыми моделями, а еще завели во Дворец профсоюзов, и я выступил перед детворой на новогодней елке. Получил в Минске подарок: журнал "Прага-Москва" (№ 3 за 56-й год) с моими стихами в переводе на чешский язык Ганны Врбовой: "Трое", "Разлуки", "Не улыбкой"… Очень рад… Выучил наизусть по-чешски… А сегодня - Витебск, физкультурный техникум, куда привел меня Миша Рывкин. Он преподает здесь историю. Я рассказал о бел. литературе, читал стихи. Это мое первое выступление в Витебске…

2 марта. В Витебском музыкальном училище висело объявление: "Сегодня, т. е. 2.3.57, в 20 ч. 15 м. состоится встреча с молодым поэтом Симановичем"… Было очень приятно выступать перед такой муз. аудиторией. Говорил о Маяковском. Читал его стихи. И свои. Отвечал на вопросы.

26 марта. Разговор с мальчишкой в вагоне: - Ты кто? - Я Коля Николаич. - Сколько тебе лет? - 2 месяца и 2 года. - Откуда едешь? - С вокзала города Витебска…

30 марта. Выступал на "КИМе".

13 апреля. Витебское художественно-графическое училище. Рассказывал о поэзии и прозе последних лет, о белорусской литературе, читал стихи.

17 апреля. С Гилевичем, Гаврусевым и Политыко - в литинституте.

9 мая. День Победы в Крынках. Я - с мальчишками из далеких и близких деревень, которые ходят за много километров в школу. Вот и выросли, все-таки выросли - кто без матери, кто без отца, эти дети, готовые в мир нести незапятнанные сердца… Все, что было отцами начато, на земле они довершат… Так чего ж вы, соседки, плачете над судьбою этих ребят?..

12 мая. Вчера выступал в 18-ой школе. А сегодня - в мединституте. Актовый зал. Доклад "Советская лирическая поэзия". Читал старого Щипачева и молодого Евтушенко ("Со мною вот что происходит"), лирического Маяковского. И много своих. Встал студент: "Меня зовут Лёва Титов… Можно на Вас эпиграмму?.." И прочел под добрый смех аудитории: "Вот уже он третий час рифмами чарует нас и вбивает колышки от любви до телушки"…

19 мая. Послал заявление и стихи на творческий конкурс в Литинститут. Было бы хорошо поучиться в Москве и заниматься тем, чем хочу и должен, а не бороться с Козловым, вытаскивать из "двоек" хороших, но совершенно неграмотных ребят…

2 июня. Областное совещание рабселькоров в театре. Выступал. Читал стихи, посвященные 40-летию газеты "Віцебскі работы". Газета во всю меня печатает: "Крынки", "Аленушка", "Смотрю на тебя виновато", "Первые стихи", "Вокзал"… Зам. редактора Николай Споткай, который теперь руководит после Николая Макаева литобъединением, рассказал, что из Крынок было письмо директора школы, который написал, что я в стихах неправильно отражаю действительность: пишу, что приехал "ребят колхозных обучать", а в Крынках - совхоз… "Так что знай: у тебя есть недруги"…

8 июля. Наконец в Наровле засел за драматическую поэму о Якове Свердлове.

29 сентября. "В "Зорьке" № 39 печатаем Ваши стихи "Осень", в ближайших номерах используем "Ленин на детском празднике"… Литсотрудник редакции М. Герчик".

11 ноября. Живу уже в Витебске. Устроили на квартиру, прописали. Улица Краснобригадная. Малюсенькая комнатка-закуток. Поставил стеллажи - книги… Каждое утро – пригородным в Крынки. Расписание - без первых уроков - ко второму успеваю…

17 ноября. Строительный техникум. Доклад о Маяковском. Стихи.

23 декабря. В театре - творческий отчет композиторов и поэтов Витебской области. Больше композиторов и исполнителей: Н. Петренко, Б. Магалиф, В. Горбатовский, В. Смирнов. Поэты: Л. Пужлис, В. Пепеляев, П. Клепик, Н. Румянцев, Н. Гвоздиков, Н. Макаев, П. Воронов. Доклад о работе молодых литераторов сделал Н. Споткай. Я читал: "Дворник", "Уборщица", "Разлуки", новые стихи…


1958


9 января. В Наровлянском РДК - мой доклад "Советская лирическая поэзия". Много читал: стихи о Припяти, о Наровле…

13 января. "Директору Крынковской школы Королеву. Районный отдел народного образования предлагает обеспечить на протяжении текущей недели в удобное для школы время явку Вашего учителя тов. Симановича в районо с объяснением: почему он отсутствовал на работе в школе на протяжении зимних каникул"… Такое послание получил сегодня Александр Васильевич… А мне еще до Нового года прибыло письмо из издательства от старшего редактора детской и юношеской литературы Владимира Шаховца: "…необходимо обсудить с Вами некоторые вопросы, касающиеся Вашего сборника. Надеемся в ближайшее время видеть Вас в Минске. Прихватите с собою все, что Вы могли бы добавить к тем стихам, которые имеются у нас…" Я решил, что лучшее ближайшее время - это зимние каникулы. И поехал в Минск. Королев, который стал директором вместо "свергнутого" Козлова, меня отпустил и теперь ему надо было вместе со мной "отдуваться" в районо…

1 февраля. В Крынковском клубе мой доклад "Советская литература в борьбе за мир". Много стихов.

15 февраля. Клуб. Доклад "Герои Бреста"… Зашел в контору совхоза поставить печать на путевку. "За такую лекцию я поставил бы три печати" - сказал директор совхоза Кохановский… Как мало иногда надо мне для радостного настроения!..

Дом санпросвещения в Витебске. Вечер избирателей. Выступал вместе с Артуром Вольским, Петрусем Макалем и Иваном Колесником.

28 февраля. Собрание молодой интеллигенции области. Дворец культуры. Стихи.

18 марта. Городской Дом культуры. Вечер встречи студентов с передовиками производства. Читал стихи.

22 марта. В доме пионеров - вечер комсомольских организаций облисполкома и облоно. Доклад о лирической поэзии. Стихи.

26 марта. Неделя детской книги. 25-я школа. Стихи для детей.

27 марта. Художественно-графическое училище. Стихи. С Кисликом, Вольским и Тарасом.

6 апреля. Областная конференция преподавателей литературы и языка. Выступление "Литература и жизнь". Среди новых знакомых Август Копелиович… Выступал долго: литература – кладовая солнца и человековедение; трудовое воспитание; интернациональное воспитание - "Гренада" Светлова, стихи Панченко и Танка, Гайдар - "Голубая чашка"; борьба с хулиганством; о любви и дружбе - Симонов, Щипачев, Богданович; свой альманах "Наше творчество"…

7 апреля. В Городском Доме культуры - весенний бал. Попросили меня выступить. Пришел - творится что-то невероятное. Шумно. Крикливо. Взял микрофон, повернул к залу, сказал: "Будем транслировать на весь город то, что здесь происходит…" Зал успокоился. И тогда я сказал: "А теперь будем принимать позывные самой весны. Стихи о весне. И прочёл "Весеннюю сказку", "Весенние рецепты", "О разлуках". Увидел девушку, которую однажды встретил на улице, а потом долго смотрел вслед. И вдруг она здесь. Весь вечер с ней танцевал и проводил домой. Это оказалось рядом, возле военкомата. Чуть постояли у подъезда и я узнал, что у нее завтра день рождения… Вот и удивлю я тебя завтра и пришлю тебе телеграмму, милая Эмма Соколова.

13 апреля. В "В. р." о том, что Октябрьский райком комсомола проводит весенний бал. "Гирлянды цветов и разноцветные ленты, лучи - желтые, красные… И вошла сама Весна… Свои стихи "Весенняя сказка", "Рецепты для влюбленных" прочитал учитель Крынковской школы Д. Симанович".

15 апреля. Лед идет, лед идет, словно праздник, словно жизни моей поворот. Он зовет, он смеется и дразнит, у него миллионы забот… Заливаются звонкие птицы и к зиме отрезают пути. И не вырваться льду, не пробиться и, как мне от тебя, не уйти…

22 апреля. "Эм-ма! Эм-ма!" - вызванивают колокольчики апреля.

24 апреля. Собрание работников искусства области во Дворце культуры. Из Орши - Владимир Короткевич. Его имя мне уже знакомо. Печатается. Преподает в оршанской школе русский язык и литературу, закончил Киевский университет, пишет на белорусском. Кажется, мы пришлись по душе друг другу и не могли остановиться, ведя разговоры о жизни, истории, литературе. Побродили над Двиной. Пообедали в ресторане "Аврора". Выпили белого вина. И оба, весенние, какие-то сияющие, пошли на встречу с Эммой, с которой у меня было назначено свидание… Встречные горожане чуть ли не шарахались, обращая внимание на слишком громко разговаривающих да еще и размахивающих руками собеседников. А мы не замечали ничего. Только спутница наша иногда просительно напоминала: "Тише, ребята, мы не одни на улице…" Владимир читал своих "Колумбов". Я - "Левитана". Потом многие стихи свои и чужие. Ему особый колорит придавало то, что шея была замотана белоснежным бинтом… Поздно вечером мы пришли на вокзал к поезду на Оршу. Попрощались, договорившись писать другу, а для начала прислать еще неопубликованные свои стихи.

10 мая. Сегодня на листке календаря моя "Весенняя сказка".

20 июня. Письмо от Короткевича. Разборчивым почерком выведены строки "Колумбов" и письмо - какое письмо! А на конверте вместо адреса: "Давиду Симановичу на станцию Крынки от Владимира Короткевича из Орши". Как такое письмо дошло до адресата? Но дошло… "Шаноўны знішчальнік літаратурных Галіяфаў! Лайдак ты, браце, вось што! Чакай, я яшчэ дабяруся неяк да цябе, калі прыеду ў Віцебск, будзеш ты глядзець на свет праз уласныя рэбры. Адзіным суцяшэннем для мяне з’яўляецца тое, што я і сам такі самы лайдак, калі яшчэ не горшы. 3 вершамі затрымаўся, нікому не пішу, нічога не пішу - бяда ды й толькі. Праўда, у школе маёй ідуць экзамены, і я сяджу там, як ёлуп, на розных там геаметрыях. Памятаеш, як у пятроўскія часы казалі: "Богомерзостен пред господом всяк, любяй геометриу". Вядома, значна лепей было б шпацыраваць па гульвару з асобай, пра якую зноў такі продкі казалі: “Нагамі намізающа, вачыма іграюща. Завесіла вушы каменіем драгім і не слухае слова божага”. Але гэта ўсё пакуль што толькі мара. Пакуль што існуюць лаянкі, спрэчкі і іншыя пастылыя аксесуары настаўніцкай нівы і фразы з твораў накшталт: “Пьера женили на Элен, но он сам не понимал: зачем это”. Або: “Плюшкин был прорехой в теле человечества, опустился до такой степени низости, что нельзя было различить, мужчина он или женщина”.

Дасылаю табе сваіх “Калумбаў”, а ты мне дашлі свайго “Левітана”, рэч патрасаючую. Не бойся, Інстытут Прыстойных Людзей імя Берыя надяўна зачынілі, “перепраізводства”, а то былі б мы там кандыдатамі з табою. Я, браце, таксама часта прыпамінаю нашу кароткую і такую добрую сустрэчу. Застаецца яна мне як адзін з лепшых успамінаў. I думаю, што гэта не апошняя сустрэча. Прывітанне тваёй сімпатычнай сяброўцы ад аршанскага барсука. Хай не думае, што я такі непрыгожы. Шыя мая прайшла, і я зараз гожы, тоўсты парніша. Ну, паціскаю лапу. Дасылай верш. Твой Уладзімір”.

22 июня. “А я ў народ мой заўсёды веру, і для яго, як вопытны кормшчык, адкрыю найлепшую ў свеце Амерыку. (Вёску Амерыку, што пад Оршай)”. Эти строки Короткевича я уже сегодня читал на вечере "Белорусская поэзия за 40 лет". Сделал доклад в Лиозненском Доме культуры. В зале сидели школьники и учителя. А я меньше рассказывал, больше читал наизусть Купалу и Коласа, Бровку и Панченко. А когда поступила записка "Почему Вы не читаете стихи, которые напечатаны в "Новом мире", прочел еще "Весеннюю сказку", "Лейтенанты", "Крынки" и "О разлуках"… Такой же вечер провел 10 дней назад в городском доме культуры в Витебске.

26 июня. Строки, написанные ночью накануне моего двадцатишестилетия: "Дарю вам блага, как прохладу, что на рассвете дарит сад. А благодарности не надо - ведь редко сад благодарят.

29 июня. Ответ из "Комсомолки" (за 24. 6) на мое письмо: "Спасибо за замечание. Ошибка уже исправлена на страницах газеты"… А написал я о том, что "Комсомолка" под рубрикой "Песни нашей юности" опубликовала слова и ноты песни из кинофильма "Встречный" и, сказав теплые слова о композиторе, сообщила читателям, что "слова песни народные". "Очень хочется, – написал я, - чтобы рядом с именем автора музыки Дмитрия Шостаковича было восстановлено имя второго создателя песни, поэта Бориса Корнилова"… И "Комсомолка" быстро отреагировала на мое "послание"… А мне приятно, что восторжествовала правда…

15 июля. Получил письмо от Березкина: "Для 5-го номера мы подготовили несколько Ваших стихов: "Дети павших", "Слушая Моцарта", "Апрель", "Вокзал" и "Час разлуки все не кончается"… Я вот уже давно хожу под впечатлением той прозрачности и чистоты, которые переполняют через край эти стихи. Мне приятно знать, что Вы где-то работаете, думаете, пишете стихи… Когда выходит книга? Мне хочется написать о ней, о Вас для "Знамени юности". 12 июля 1958 г.".

24 июля. Вчера Август прислал мне в Наровлю письмо из Минска. Он пишет, что читал мои стихи Березкину, и тот выражался так: "Роскошно!.." "Какой выдумщик!.." "Вполне сложившийся поэт со своим голосом"… Третье, это, пожалуй, для меня - самое важное: тысячи людей пишут стихи, сотни издают сборники, но свой голос, настоящее свое - у десятков лишь… Конечно, Березкин наговорил эти "компли"… Но все равно это для меня так много значит… А слово "Роскошно!" конкретно было сказано по адресу стихотворения "Лед идет"…

27 июля. Выудил интересные вещи из громадного poмана Михаила Козакова "Крушение империи"… У него о Распутине "…Потом охранные автомобили, которые всегда Гришку оберегают. Затем знаете, "секретари", целый штат охранников. Секретари там у него по очереди дежурят. В последнее время к нему двадцать четыре агента было приставлено. Один из секретарей – жид Симанович…" Папа прокомментировал мне: это Арон Симанович, его дядя, мой дед (двоюродный), брат деда Моисея, сын прадеда Симона - Арон Симонович Симанович (или Симонович)… Папа даже вспомнил разные эпизоды давних дней… И еще рассказал, что в родне были Симоновичи, связанные с семьей художника Серова… И я сразу вспомнил "Девушку, освещенную солнцем" - портрет Маши Симонович, двоюродной сестры Валентина Серова.

2 августа. Лето в разгаре. И мы с Лёней Шухманом решили съездить из Наровли в Киев… Наши пути разошлись сразу на киевской пристани. Я поднялся на Боричев-ток и пошел к тете Мэре - старшей маминой сестре. В маленькой комнатке доживают они с дядей Симхой свой век. И хоть симха - это по еврейски - радость, веселье, не сложилась радостно их жизнь. В самом конце войны под Берлином погиб сын, мой двоюродный брат Сёма… Мы рассматривали старые желтые фотографии. А тетя и дядя вспоминали и плакали… Меня приняли как сына. Для Мэры я был им уже с давней поры, когда и Симха и Сёма были на фронте, а она голодала в Андижане. И тогда мама поехала и привезла ее к нам в Риштан, в нашу однокомнатную глиняную хатку-кибитку. И там мы жили вместе да еще прибавился Даня Городецкий - сын дяди Пети, Даня был старше меня, и совсем через небольшой срок он сбежал на фронт и стал сыном полка… А с тетей Мэрой и тогда в Узбекистане я вел себя по-сыновьи ласково, и вместе с мамой мы выходили ее, хотя и самим было не сладко…

С утра я прошелся по Киеву: Крещатик, Панорама, памятник Шевченко. А днем пришел повидаться дядя Сёма - Семен Михайлович Бугачевский, наша именитая московская родня, основатель цыганского театра "Ромэн", композитор и дирижер… И увел меня…

3 августа. Он меня не просто увел, а утащил в свой театр, который приехал на гастроли в Киев. Все ведущие актеры жили в гостинице. И перед спектаклем у меня произошла удивительная встреча. Дядя Сёма привел меня в какой-то шикарный гостиничный номер (или он мне показался таким), где собралось несколько актеров и актрис. На большом диване полулежала полуобнаженная в этот жаркий день киевского лета красивая цыганка…

- Кого я к вам привел! - закричал дядя прямо с порога.

- Кого же? - спросила в тон ему цыганка.

- Во-первых, Ляля, это молодой поэт. А во-вторых, мой племянник.

- Я его не знаю, но уже люблю, - полупропела Ляля, - люблю как племянника дяди, которого тоже люблю уже много лет, - закокетничала цыганка…

Ляля Черная - а это была она - усадила меня, робкого, смущающегося, рядом на диван. Дядя тут же предложил, чтобы я что-нибудь прочел. А для меня именно это было освобождением от пут, свобода. И я тут же стал читать cтихи - любовную лирику. Читал вдохновенно, с волнением, которое не проходило весь вечер. Ляля Черная продолжала полулежать, прикрывая крылатыми ресницами глаза. Кто-то, кажется, это был молодой режиссер, а может и артист, стал мне подыгрывать на гитаре. Потом подпели другие, запела и Ляля Черная, вступив как раз в паузе между стихами. Дядя Сёма сказал, что у меня есть хорошие стихи о художнике Левитане, которые даже Константин Симонов хвалил… Я прочел… И тут Ляля Черная вдруг заплакала. И сквозь слезы она говорила, как близок ее трагической цыганской душе трагизм еврейского народа…

"Сегодня у нас концерт" назывался спектакль, на котором я вчера был после этой встречи. И в нем целое отделение звучали песни, которые пела великолепная, непревзойденная Ляля Черная…

1 сентября. Вчера я снова его встретил и отвернулся… Я первый год работал в школе. И был там единственным евреем, белой вороной, которую ученики сразу полюбили, а учителя относились уважительно. Не помню уже, да и не знаю, к кому и зачем пришел в учительскую тот человек. Но завидев меня, он вдруг ни с того ни с сего, словно пощечину бросил свое злобное "жид". И в ответ получил мою пощечину. И повторил. И повторился ответ… Все - и молодые, и старые учителя - с ужасом смотрели на нас. Но и потом еще несколько раз при наших новых встречах с тем человеком в учительской, куда он приходил что-то там проверять - звучали пощечины - словесная и настоящая, казалось, это стало какой-то дикой игрой, в которой обе стороны просто не могли остановиться… Он явно знал, кто я такой: учитель, поэт. А я о нем ни у кого не спрашивал. Пришел что-то проверить, огнетушители, что ли, ну и пусть проверяет… Молодые учительницы говорили, чтобы я пожаловался в сельсовет, или участковому, который часто приходил в школу. Но я считал, что мне ничего не надо делать… Будем обмениваться пощечинами…

Однажды летом я шел в поле, рядом с железнодорожной насыпью. Сбавляя скорость, приближался к станции товарняк. На пустой площадке стоял тот человек. Я даже не увидел его, а только услышал громкое "жид". Это он вдруг закричал, когда состав поравнялся со мной, а товарная площадка оказалась почти рядом. В открытое поле, в необъятное пространство полетело: "Жид! Жид! Жид!.." Но мне, только начинавшему свою трудовую дорогу, послышалось светлое: "Жив! Жив! Жив!.." И хотя жив был и он, жив был и я. И оба мы продолжали существовать на земле…

21 сентября. Встреча на фабрике "ЗИ" - стихи.

22 сентября. Городской Дом культуры - стихи.

27 сентября. 6-я школа - стихи. Рассказ о литобъединении.

4 октября. Купил книгу Владимира Короткевича "Матчына душа": какие стихи! - история, литература, язык… Послал телеграмму-поздравление: "Нават сто паэтаў у складчыну не напішуць "Душу матчыну"… Вот он уже с первой книжкой… А мне она только обещана…

29 октября. Стоял возле военкомата у бюста генералиссимуса Суворова, о котором вспомнил в стихотворении "Военкомат": "Стоит у входа бронзовый Суворов. Призывники отправки ждут в саду…". Теплый вечер. В саду-сквере уже облетела листва, и, конечно, никаких призывников рядом не было. И не они, а я ждал Эм… Ее окно добрым светлячком поглядывало на меня, хотя правильней сказать, я поглядывал на окно третьего этажа: когда же она в нем мелькнет и, махнув мне рукой, спустится с небес ко мне. Эм, как всегда, опаздывала на свидание. Из военкоматского репродуктора на весь сквер гремел чей-то голос, чья-то очередная речь. Я, конечно, ее не слушал, думая о чем-то своем… И вдруг до меня долетела фраза, в которой отчетливо, с каким-то озлоблением прозвучало: "Пастернак" и затем - "свинья"…

30 октября. В "Комсомолке" выступление Семичастного, обрывки из которого вчера до меня долетали, о Пастернаке и его романе "Доктор Живаго": "и в хорошем стаде заводится паршивая овца", "выступил со своим клеветническим так называемым произведением", "свинья не сделает того, что он сделал". Романа я, конечно, не читал, да и кто читал, ведь его у нас нет. И все равно можно ли так обращаться с советским писателем, не враг же он… На весь мир так оскорблять…

15 ноября. Появились сразу две книжечки, выпущенные областным Домом народного творчества: "Вершы паэтаў Віцебшчыны" (1957) и "Вершы аб родным краі" (1958). Есть в них и я, и Короткевич.


1959


2 января. Год начинается хорошими вестями. В издательском плане две мои книжки: "Волшебный луг" перенесен из прошлого плана, и, по словам Рема, "крепкая позиция" у "Весенней сказки".

7 января. Из "Литгазеты" в декабре был довольно приятный ответ: "с большим интересом прочитали… вы - способный человек, хорошо чувствующий законы поэзии, наблюдательный, в стихах есть очень удачные - поэтичные, свежие строки…", приведены строфы: "Он вонзается иглой, зашивая понемногу это место, где дорога разрывается рекой"… ("Паром"); "Здесь начинаются разлуки, и счастье сходит с поездов"… ("Вокзал"); "Пусть, как солнце, веселье льется - лишней радости нет на земле"… ("Слушая Моцарта")… Так что же мешает напечатать?.. Приводятся примеры неточно выраженной мысли, отдельные слова, которые легко исправить - и все. А выводы: "свяжитесь с местным отделением Союза писателей"… Но в Витебске его нет…

2 марта. Распрощался с Краснобригадной и живу на улице Кутузова… Часто приходит Эм… Приезжал, хотел осесть в Витебске Валя Кацман, он работает где-то в сельской школе под Калугой. Когда-то закончил электротехникум и Пинске, и его готовы были взять преподавателем в Витебский техникум связи. Пошел в горком, чтобы приняли на партийный учет. И там услыхал: "У нас есть свои Кацманы"… Валя пожил у меня и уехал ни с чем. А я, конечно, не мог для него ничего сделать…

17 апреля. "Наровля Гомельской области, Рокоссовского, 4, Давиду Симановичу. Вторник двадцать первого три часа дня секция поэзии будет обсуждать ваши стихи, просим прибыть на секцию. Шамякин", Мама переслала телеграмму в Крынки,., И снова было "Шамякин-мама"…

21 апреля. Приехал в Минск и утром зашел к Науму Кислику, Он сказал мне, что на секции предвидится "схватка" и назвал несколько фамилий тех, кто ее обязательно затеет. О том, что это готовится, мне рассказал и Алесь Махнач, драматург, защитник Брестской крепости, честный человек, с которым у нас сложились добрые отношения. По рассказу Махнача, накануне в ресторане "Беларусь" собрались и что-то отмечали за одним столиком Калачинский, Гаврусев, Макаль и Гилевич. Махнач сидел по соседству, куда долетали их голоса, обрывки разговора, громкие реплики, из которых он легко уловил суть. Говорили обо мне, о том, что нельзя допустить моей рекомендации в Союз писателей… Особенно зло высказывался Калачинский: мол, в Союзе писателей столько-то евреев… Это столько-то процентов, слишком много от общего числа. Хватит! Не позволим увеличивать!.. В общем, по словам Алеся, это был обыкновенный антисемитский разговор с выводами…

На секции первым выступил Гаврусев. Он сделал что-то вроде доклада. В издательстве, где вот-вот должна выйти моя первая книга, он у кого-то раздобыл стихи, которые при работе над рукописью мы с моим редактором Ремом Никифоровичем отбросили, а я их не забрал… Построив свой "анализ" на этих моих строках (в большинстве своем из школьных тетрадей), Гаврусев сделал вывод, что "слабая книга выходит, благодаря попустительству работников издательства", с помощью моих друзей, которые хотят "протянуть" очередного "своего"… Тут же поднялся Никифорович и высказался о недостойном методе. Гилевич почему-то "ругнул" "Весеннюю сказку", о которой в студенческие времена очень хорошо отзывался… Но тут встал прекрасный полемист, критик Григорий Березкин. И, цитируя наизусть строки, опубликованные еще в "Новом мире", не оставил камня на камне от предыдущих разглагольствований Гаврусева и Гилевича. В разгар баталии в зальчик писательского дома вошли Иван Шамякин и Петрусь Бровка. Еще успели что-то злое сказать Калачинский и Макаль… А дорогой мой защитник Анатоль Велюгин предложил принять меня в Союз уже за одно только стихотворение "Откуда приходят сумерки", прочел его наизусть, поговорил о моих стихах для детей и сказал, что тут же дает мне рекомендацию…

Петр Устинович вдруг поднялся и сказал: "а что это все говорят, говорят, а самого автора и его стихов не слышно. Давайте мы послушаем, дадим слово "подсудимому".

Я прочел стихи и фрагмент из драматической поэмы "Яков Свердлов". И снова инициативу перехватил Бровка: "Хорошие стихи!.. Перед нами выступал настоящий поэт, которому давно уже место (он сказал "мейсца") в Союзе писателей!.. Давайте голосовать…" Поднялся добрый лес рук… "Кто против?" - спросил! Бровка… Поднялось четыре руки… Так была сорвана эта антисемитская "операция". Как хорошо, что в разгар баталии вошли и прервали ее Петрусь Бровка и Иван Шамякин! Как хорошо, что со мной рядом (и за меня!) оказались такие разные, но одинаково честные и преданные литературе, а не черносотенным идеям - поэты Пимен Панченко, Анатоль Велюгин, Наум Кислик, критик Григорий Березкин, драматург Алесь Махнач, который специально пришел на секцию поэзии, ну и, конечно, мой друг и редактор Ванкарем Никифорович…

5 июля. На днях выступал в библиотеке, а сегодня в военной части с московским писателем Александром Тверским. Он собирает материалы для новой книги, ее действие происходите Витебске, где Тверской родился… Он подписал мне свою "Песню над Босфором" о Назыме Хикмете, а я ему мою "Весеннюю сказку", которая только что появилась.

7 июля. Гуляли с Эм по Ленинской. Пошел дождь. Зашли в ЗАГС. И через считанные минуты нас зарегистрировали… Без свидетелей. Без шума. Без всякого торжества… Были у ее родителей - я пришел познакомиться… Для очень узкого круга проведем у них маленький скромный вечер, а потом уедем в Наровлю.

31 июля. Короткое лето в Наровле с парком и пляжем на Припяти. Обида мамы: почему не сообщил о том, что женишься, приехала бы в Витебск… Обида Эм: увидала на погребнике и на этажерке книги с надписями моих знакомых по университету - ревность, дошедшая до того, что куда-то ушла, и мы полдня ее искали… Каждый день - гости и мамины торты, лекахи, пироги… А я приехал в Наровлю с Эм и книжкой!.. Подписывал, рассылал…

25 августа. Вдруг увидел в "ЛіМе" некролог о смерти Цодика Долгопольского (умер 16 июля). А ведь я его знал… Несмотря на почтенный возраст, он ходил довольно бодро по городу. Останавливался, присаживался на скамейку в скверике и вел долгие разговоры с постоянным своим спутником библиотекарем Марком Ефимовичем Брукашом, который и познакомил меня с писателем. Цодик Львович интересовался моими стихами, но больше расспрашивал о работе в школе. Я рассказывал, пересыпая подробностями, деталями, довольный, что меня слушает старый писатель, книги которого выходили на еврейском, русском и белорусском языках. Узнав о том, что мне нужна квартира в городе, Долгопольский предложил свою комнату, объяснил, что все равно уезжает надолго к дочери в Ленинград. И мы зашли к нему. Писатель был искренне рад гостю, показывал свои и чужие книги, прочел даже отрывки из своих рассказов на идише. И удивился, что я все понимаю. Потом рассказал, что в Минске в Белгосиздате выходит его большой однотомник на русском языке "Пять лепестков". Спросил, не хочу ли написать рецензию. Выяснилось, что книгу редактирует Рем, и я ответил, что с удовольствием готов написать, хотя опыта у меня, к сожалению, нет. Он улыбнулся, заметил, что чем меньше опыта, тем будет лучше рецензия и вдруг прочел мне строки знаменитой старой эпиграммы Василия Курочкина: "Друг мой, вот тебе совет: если хочешь жить на свете сколь возможно больше лет в мире, здравьи и совете, - свежим воздухом дыши, без особенных претензий; если глуп - так не пиши, а особенно - рецензий…" И, приняв это именно на свой счет, я тут же обиделся. А обидевшись, уже без особого энтузиазма выслушал предложение: со следующей недели, когда он уедет, поселиться здесь… И не поселился… Рецензию я написал, и она сегодня напечатана. Но Цодик Львович ее не увидел… Меньше месяца оставалось ему до 80-летия, которое, наверно, было бы - пусть и негромко - отмечено в Городке, где он родился, и в Витебске, где он работал на щетинной фабрике, заведовал детским домом, наставничал и написал десятки книг, в которых paccказывал о Витебске, его истории, его людях…

2 сентября. Иногда я люблю Крынки до умиления и улыбаюсь каждому дереву… Это - сегодня. А неделю назад остались неотраженными "события" на учительской конференции в Лиозно. После доклада зава роно, в котором он мазнул черной краской Крынковскую школу, выступал я. Говорил о том, что настоящий руководитель пользуется всеми красками, а не только черной, а в школе было много сделано: помощь совхозу, концертная бригада, культпоходы в театр, альманах "Наше творчество", из которого стихи публиковались в райгазете, вечер о Репине, о Гайдаре, о бел. поэзии, сатирические стенгазеты - всего этого в районо не знают и знать не хотят, интересуются только бумажками-отчетами, а не всем новым, что пришло в последние годы в школу… И посыпалось на меня все на свете: "политически неправильное выступление", "охаял райисполком и советскую власть", "в эти дни, когда американский империализм…", он "солидарен с ним", "мечется между учителем и поэтом"… В перерыве повесили "Колючку", в которой был не шарж на меня, а самая настоящая злобная карикатура: я был изображен с огромным красным носом, с папкой в одной руке и лупой в другой, моя рука держалась за лапу с надписью на рукаве "американский империализм"… Конечно, я нервничал, конечно, переживал и когда открывал папку, пальцы еле-еле справились с застежкой…

12 сентября. Неделя латышской литературы. В Витебске - вечер латышских и белорусских писателей: Ванаг, Вациетис, Грива, Имерманис, Балодис, Кемпе, Шамякин, Панченко, общение с ними, встречи на ковровке и на фабрике "КИМ".

15 сентября. Меня вдруг нашел-разыскал поэт Виктор Гончаров. Он "катит" на своем мотоцикле по стране и "закатил" в Витебск. Пили чай у Эм родителей, куда он зашел, а потом сидели у него в гостинице "Советской". Подписал ему "Весеннюю сказку", а он гордо показывал камни, говорил о той особой тайне, которая заключена в каждом камешке, вобравшей в себя века, прежде, чем стать таким отшлифованным. Сказал, что одинаковых камней нет, как и людей: на каждом печать самобытности… Хочет выпустить книгу стихов с иллюстрациями - камни…

19 сентября. Лиозно. Дом культуры. Вечер поэзии (с Л. Пужлисом и В. Гончарвым).

25 сентября. Нашли квартиру и перебрались, ушли от родителей Эм… Начал писать поэму о Крынках, о школе. Есть уже начало. Среди небесно-синих незабудок взошли ромашек крохотные солнца. О станция, далекая, как чудо, ты к памяти моей скорей дотронься ветвями дорогих воспоминаний и сухонькими ветками обид - пусть сердце вновь ликует и болит, горячее, как в молодости ранней…

17 октября. На литобъединении в редакции "Віцебскі рабочы" наконец обсудили альманах "Двина", который вышел еще в прошлом году. А в редколлегии, хоть и на расстоянии, были Тарас Хадкевич и Анатолий Велюгин, ближе я и редактор Николай Споткай, который ко мне питает самые добрые дружеские чувства. Мы с ним занимались альманахом вплотную. И об этом говорили на обсуждении… "Знаешь, - сказал мне потом Споткай, - в редакции есть место… Может, хватит тебе в Крынках сидеть?.."

25 октября. Вопрос решен. Меня забирают в газету. Но заупрямилось роно: "Такой учитель нам самим нужен!.." (Я уже им очень нужен!..) Редактор Павел Белявский позвонил в облоно - и все решилось.

2 ноября. Шел дождь. И я не мог разобрать: это его капли или слезы на лицах старшеклассниц. Все, кому я преподавал, после уроков пришли меня проводить… Уже шел и оборвался мой пятый Крынковский год… Прощайте, Крынки! Прощай, школа! Прощайте, дорогие мои ученики! Я вас не забуду!.. Прошу прощенья у березки, у школы в Крынках на горе, у Пушкина и Маяковского, со мной спешивших к детворе. У поездов, пробивших вьюгу, у безымянного ручья, у всех ребят из той округи, которую покинул я, - прошу прощенья…


Витебский дневник


1959


10 ноября. Уже неделю я в областной газете. И поскольку окончил не отделение журналистики, меня сразу "бросили" на изучение азов. Считается, что я литработник. А на самом деле осуществляю связь между секретариатом и типографией, в которой сижу, стою, бегаю, изучаю шрифты и делаю то, что положено выпускающему.

1 декабря. Сегодня в полосе, посвященной 60-летию Михася Лынькова, мое стихотворное обращение к нему: "Я жил от той деревни недалеко, где родились Вы, где сосновый бор, и люди, и поляны, и дорога о детстве Вашем помнят до сих пор. А я другое часто вспоминаю: стояла школа в Крынках на горе… Я в класс вхожу - и Ваш рассказ читаю смышленой деревенской детворе"… Лынькову тогда послали письмо, пригласили приехать в родные места. Теперь пошлю ему и этот номер газеты, в котором есть и воспоминание Миши Рывкина о поездке в гости к писателю учеников 3-й школы…

20 декабря. А в общем неплохо иметь под рукой такую трибуну. Пишу с конкретными посвящениями стихи о людях труда, это находит поддержку и редактора Белявского, и особенно его зама Споткая. И стихи тут же подписываются в печать… Рядом идут портреты моих героинь… Под многими фото и шаржами тоже мои подписи на белорусском и русском.

25 декабря. Если не считать того, что произошло на учительской конференции, когда меня "чехвостили", уходящий год был для меня победным. Во-первых, я женился. И во-вторых, и в-третьих - вышли сразу две моих книжки: "Весенняя сказка" и "Волшебный луг". И в-четвертых, я уже не только живу, но и работаю в Витебске в областной газете… Появились и отклики-рецензий на книжки. Наум Кислик был первым. Его "Песні і песенькі" появились в "ЛіМе": мир как бы увиденный впервые, настоящее художественное чувство, поэтическое образное мышление, мягкость эмоциональной окраски, одушевление даже абстрактного, "очеловечение" понятий, мягкий юморок, доброжелательная улыбка, радостное восприятие окружающего мира - всем этим "наградил" меня Кислик. А его критические замечания тоже считаю разумными и доброжелательными: об отборе стихов для книжки, о "розовости", красивости, лишней умилительности… В "ЛіМе" в обзоре сразу нескольких книжек для детей обо мне высказался М. Водоносов. Пишет, что книжку сотворили как бы два автора, талантливый и неумелый, но "лучшего в книжке больше"…


1960


11 января. И вот я просыпаюсь, а в душе - как будто майский сад расцвел уже. Я знаю хорошо весны устав, но ради счастья я его нарушу: пусть яблони, на цыпочки привстав, выглядывают из меня наружу. Пусть в мир, седой от снеговой тоски, ворвется аромат, душист и липок, пусть с губ моих слетают лепестки и превращаются в тепло людских улыбок.

18 января. В Союз писателей я так и не принят… О минских делах подробно сообщает Рем в письмах. Вот что он написал 12 декабря: "Было в Союзе партийное собрание, где обсуждали творчество молодых. Там Лыньков превозносил Ивана Пташникова, а Янка Брыль - Адамчика. Поэтов, в основном, кроме Гришки Бородулина, били. И вот выступает вторым Анатолий Велюгин, который говорит: "Дагэтага часу ў Саюзе дзіўнае становішча з прыёмам маладых у члены Саюза. Нядаўна я прыйшоў да Броўкі і Калачынскага. Ёсць тут Броўка і Калачынскі? (Это он к собранию). Дык вось, пытаюся: чаму да гэтага часу не прыняты ў Саюз такі таленавіты рускі паэт, як Давід Сімановіч? А яны ў адказ замахалі рукамі: хай пачакае, яшчэ ранавата". Ну а дальше Толя разносил всех это. Его поддержали Белевич, Кириенко. А в перерыве я спросил у Шамякина, когда собираются принимать Симановича в Союз, и, если собираются, то куда сообщить его новый адрес. Шамякин говорил, что да, он обещал Симановичу вызвать его на президиум и забыл об этом, а вот теперь готовится президиум на 3 декабря, да, видно, "мы не паспеем ужо яго выклікаць"… Но адрес я все же сообщил в Союз, и там записали, Шамякин обещал к следующему президиуму подготовить… Яша написал на тебя статью и отнес Березкину в "Неман", а тот обещал прочитать и "извлечь полезное"… И еще из письма Рема (уже январьского): "… Разговаривал долго на днях с Валькой Тарасом. Его ведь тоже держат до сих пор… А Володя Нехамкин тоже мне говорил, что секции рекомендовала его еще в начале 1958-го года. Так что ты не унывай! Валька советует сделать вот что: тебе надо приехать и взять рекомендации, их нужно три. Валька утверждает, да и я с ним согласии, что дадут тебе сразу рекомендации Березкин, Велюгин, и еще одну попросишь ну, скажем, у Пимена Панченко, он, я думаю, даст тоже. И вот потом со всеми рекомендациями к Шамякину. Говорили с Валькой и о его "лісце" Нилу Гилевичу и об ответе Нила в "ЛіМе"… В пьяной компании он, по свидетельству Вальки, заявил, что в "Полымя" Тарас решил отомстить ему за тебя, за его выступление тогда на секции, мол, один мстит за другого".

27 января. Опять я, гонимый тревогою, встал, в дороги и юность влюбленный, опять потянуло меня на вокзал, где дымом пропахли вагоны… Кого я встречаю? Опять никого… Кого провожаю? Не знаю… Мое вдохновенье, мое торжество прописано здесь - на вокзале.

4 февраля. В Крынках я был нужен ребятам. А что здесь? Торчу в типографии с утра до вечера и размечаю шрифты - это мое дело на земле? Недавно так был задурен, что информации о первенстве Европы на скоростных коньках среди мужчин, которую принесла на восковке телетайпистка, дал название о первенстве "среди женщин", хотя ни одна женщина в ней не упоминалась. Редактор подписал номер. Газета так и вышла.

28 февраля. Подряд день за днем читал Паустовского (две недели). Какая поэзия в прозе!

6 марта. Приехал Август, мне - на книге: "Болтая о чем попало, я ночи бы с ним просиживал. Ни в кого меня жизнь не влюбляла, как в этого черта рыжего"…

20 марта. Написал поэму "Хлеб".

15 апреля. Распределение в пединституте. Эм предлагают школу в Миорском районе. Она отказывается. Это уже повторилось… В третий раз я не выдержал, пришел и сел в сторонке. Эм предложили школу в Поставском районе. Она сказала, что у нее муж работает в Витебске. "Пусть едет с Вами", - прозвучало в ответ. И тогда я встал и произнес короткую речь о том, что меня уже распределяли, что я уже отработал в школе, что… У Эм теперь будет одна проблема: самой устраиваться в Витебске. У нее - свободный диплом…

23 апреля. В эфире - первая передача Витебской студии телевидения. Неделю назад зашел Споткай (он стал директором студии) и попросил, чтобы я написал передачу к 90-летию В. И. Ленина… Моя передача и стала первой: "Стихи поэтов Витебщины о Ленине". Читали участники художественной самодеятельности. А диктор Нелли Лисовская прочла мой вступительный текст и каждого представляла. Мои стихи читала Людмила Зайцева. Вслед за этой прошла вторая передача "Ленин и музыка". Текст написал Лев Студеный (Лев Шульман). Звучала музыка, которую любил Ленин, а исполняли преподаватели нашего музыкального училища.

24 апреля. Приходил в типографию Споткай. Сказал, что передача понравилась в обкоме, а первый секретарь Лобанок, благодаря которому существует студия, посоветовал дать еще и ленинскую передачу, связанную с нашим театром: артисты хотят выступить, показаться на экране… Споткай попросил, чтобы я написал стихотворный текст для первомайского кинорепортажа на белорусском… Смотреть телепередачи пока негде. Из всех знакомых телевизор есть только у Володи Хазанского… Напишу тебе, Споткай, репортаж про Первомай…

26 апреля. Какая-то тоска по Крынкам, по школе, по ребятам. Как тебе живется там, в краю берез? Сколько людям солнца за зиму принес?..

13 мая. Меня приняли в Союз писателей. Приехали вдвоем с Эм. И пока она "исследовала" минские магазины, я стоял перед членами президиума, которые решали принимать или не принимать. Конечно, решение уже было определено заранее. Но мало ли что… Обо мне говорили Петрусь Бровка и мои "рекомендатели": Анатоль Велюгин, Пимен Панченко и Григорий Березкин. По несколько слов сказали два земляка: Иван Шамякин - гомельский и Михась Лыньков - витебско-крынковский… Михась Калачинский пытался в бочку меда бросить ложку дегтя: "А почему Вы не сняли из книжки те стихи, что мы критиковали на секции поэзии?.." И словно в ответ, Велюгин повторил свое давнее: "я бы его принял в Союз, и уже давно, даже за одно стихотворение "Откуда приходят сумерки". Лыньков потом интересовался крынковскими делами, сказал, что обязательно приедет на родину и мне позвонит в Витебск, когда поездка состоится… Подошел познакомиться и поздравить Янка Брыль… В ресторане, где вместе с моим приемом отмечался еще и прием Анатоля Клышки, "тамадил" Велюгин и ему помогал Березкин…

21 мая. Написал "Кишлак тонул среди тутовника"… Вдруг вспомнились дни, когда жил в кишлаке, когда подкармливали нас, голодных, соседи-узбеки, когда собирал хлопок, прочищал арыки, ехал на арбе, которую тянул ослик, и жадно слушал сообщения по радио, которое было только в правлении колхоза.

29 мая. День книги. Выступал на пл. Ленина с М. Ткачевым и М. Скрипкой.

31 мая. Дом, в котором снимаем квартиру на Оршанской, стоит среди сада. По утрам сижу под деревьями и, словно переношусь в весеннее цветение то в Наровлю, то в Крынки, куда я трижды подряд съездил.

30 июня. Каждый день пишу. 30 стихов за 30 дней… А что останется?.. Но пока: "Июнь-река, июнь-река, ты разлилась вокруг, вся легкая, как облака, как тополиный пух"…

22 декабря. Приехали в Витебск Михась Машара, Рыгор Нехай и Михась Скрипка. Вместе с ними выступал в 14-ой шкоде. Машара серьезен, Нехай неинтересен, а Скрипка потешает народ какими-то веселыми смычками, хотя это довольно мелко звучит, но люди смеются… Вообще в этом году много выступал: ездил в Бешенковичи в университет культуры, в Мошканы на книжную ярмарку, а в городе: клуб железнодорожников, клуб завода Кирова, областная библиотека, мединститут, общество слепых, 3-я школа… Много печатался в "В. р.": стихи - просто и "датские", рецензии на спектакли и фильмы, статьи к юбилеям - о А. Куприне, С. Есенине, А. Твардовском… Что-то дважды сделал для телестудии и уже был и сам на экране со стихами. А в общем, если бы не все это, то мой год в газете прошел тоскливо, в заточении в типографии…

25 декабря. Позвал Споткай: "Зайди, есть для тебя хорошая новость…" Сбегал на телестудию. Споткай: "Хватит тебе мучиться в выпускающих. Это я виноват, что обрек тебя на такие муки… я не думал, что Белявский "бросит" тебя в типографию… Но я тебя забирал из школы, а теперь, слушай, но никому не говори, с Нового года у меня есть должность редактора, и я уже договорился в обкоме: берем тебя… Ты согласен?.." Еще бы я не согласился! Спасибо Николаю Игнатьевичу!.. С каким удовольствием я уйду из типографии, куда мне уже просто осточертело бегать и сидеть до бесконечности, выслушивая указания-замечания ответственного секретаря…


1961


3 января. Первые дни на телестудии. Что такое "теле" - не знает никто из нас. Будем смотреть по вечерам московские передачи - и учиться.

4 января. Дворец культуры ДСК. Читал лекцию о поэзии в университете культуры, стихи, много.

12 января. Был в Полоцке. Выступал в 4-ой школе. Беседы о литературе, стихи.

11 февраля. Подряд выступал в двух школах. Позавчера 24-ой - у черта на куличках… Сегодня в 11-ой. Девочка читала мое "Ленин на детском празднике".

19 апреля. Телестудии - год. На экране - витебляне. И среди них - артисты, художники, литераторы. Первые литературные передачи. Буду их называть "Витебщина литературная": стихи и проза, информации, фото, кино… А еще хорошо бы делать телефильмы и телеспектакли по произведениям тех, кто связан с нашим краем и рассказывать о них самих, земляках, оставивших добрый след в литературе и искусстве. Ну и конечно - открыть дорогу молодым, выпуская их на голубой экран

11 мая. С кинооператором Артуром Михельсоном в Здравневе, в репинских местах. Пионерский лагерь трамвайщиков. Каждое лето - шум и гам. А память о великом художнике! Ведь он жил и работал здесь восемь лет. Репинская природа, стихи - получился неплохой киносюжет. Потом включим его в передачу "Репин на Витебщине".

20 мая. Еще год назад, когда меня принимали в Союз писателей, Михась Лыньков обещал приехать в родные места. Дважды он уже сообщал, что едет. Потом что-то мешало, и он поезда отменял, хотя я с кинооператором сразу мчались в Крынки. Вчера звонил он сам и сказал, что на этот раз ему уже ничто не помешает, обязательно приедет…

22 мая. Жужжала, накручивая кадры, кинокамера. И на пленке оставались драгоценные моменты встречи. Пленку надо сохранить (у нас так долго событийные сюжеты не держат), я просто после первого показа спрячу ее в стол, прекрасно понимая, что это - сама история литературы. И, просматривая сегодня трижды эти кадры, я, кажется, знаю уже их наизусть. А по ним знаю наизусть и весь этот сияющий весенний день 20 мая. Как было хорошо многие часы находиться рядом с Михасем Тихоновичем!.. По сторонам дороги, старого Екатерининского тракта, по которому когда-то проезжал Пушкин, стоят рабочие совхоза "Крынки", учителя и ученики. Кажется, никто не остался дома - все вышли встречать любимого писателя. Почти за каждым кадром киносъемок - передо мной живые картины. Школа, как и при мне, в нескольких деревянных зданиях - и среди учеников, улыбаясь, сидит Михась Тихонович. Тут еще совсем недавно я был классным руководителем, отсюда ребята написали письмо-приглашение. И вот он, дорогой гость, рядом со своими юными читателями, которые гордятся земляком, хорошо знают его произведения и без конца расспрашивают о героях и их прототипах. Беседа искренняя и сердечная. В школьный двор, опираясь на палку, медленно вошел невысокий мужчина. Выяснилось, что это знакомый и ровесник писателя, товарищ его детских лет из деревни Зазыбы, в которой Лыньков родился. И вот они идут рядом на небольшую площадь перед клубом, где обычно проходят местные торжества. Держится Михась Тихонович просто, но можно заметить, что он взволнован. Снова крупный операторский план: доброе, освещенное легкой улыбкой лицо писателя. Вот Михась Тихонович подходит к импровизированной трибуне - и над площадью слышится его негромкий хрипловатый голос… Михасю Тихоновичу повязали красный галстук - он стал почетным пионером дружины Крынковской школы…

Хоть и не очень долго поговорил с ним…

24 июля. У меня родилась дочь! И это праздник не только мой - это праздник двух бабушек, Годы и Маруси, двух дедушек, Гриши и Васи, я думаю, так она их и будет звать. А как назвать ее?.. Праздник себе и нам всем устроила мама-Эмма. Она трудно рожала. Писала мне записки, что никак не может разродиться - и родила дочь. Когда у меня накануне спрашивали: кого я хочу, я отвечал: кого-нибудь из двух - сына или дочь, а можно и сына и дочь… Имя я уже придумал. Но боюсь, что никто не согласится так ее записывать. А имя я образовал по всем законам ономастики: соединил лирику с окончанием многих имен - и получилось прекрасное имя: ЛИРИНА… Ты слышишь, моя Лиринка? Я все равно, что бы ни предлагали, буду тебя звать так: Лирина-Лиринка!..

5 августа. В Москве в "Молодой гвардии" вышла книжка "Витебские початки". Рассказы кукурузоводов записал В. Хазанский. Много наших с Валентином Пепеляевым стихотворных строк о людях труда. В общем выходит, что эту книгу мы написали втроем. И каждый из нас - соавтор.

14 августа. Сегодня дороги Недели русской литературы в Белоруссии привели в Витебск. А я и участник и "отражатель"…

Записываю все подробно для телевидения и газеты, а особенно - для себя, и особенно о Михаиле Светлове, которого люблю с детства. Из автобуса он вышел последним, хотя много раз ему кричали: "Миша! Где ты?.." "Михаил Аркадьевич! Да чего Вы всех пропускаете?.." А когда наконец появился, в самом деле как-то посветлело.

На границе Минской и Витебской облаетей был митинг. Произносили речи… Светлов все время улыбался, что-то говорил, и оттого рядом стоящие начинали смеяться, npикрыв ладонями рты. В те минуты я не слышал еще ни одного слова поэта, потому что говорил он негромко и его постоянно окружали плотным кольцом, через которое невозможно было пробиться. По всей дороге до Витебска продолжалось одно и то же: на каждой встрече он отходил в сторонку и все же становился центром внимания, хотя ни одной официальной речи не произнес. На городской черте его и вовсе засыпали цветами. На встрече в театре он начал с "Гренады", а потом долго его не отпускали и он - уже на "бис" - прочел так, словно обращался ко всем и к одной единственной знакомой в этом зале: "Все ювелирные магазины - они твои. Все дни рожденья, все именины - они твои…"

Вечер еще продолжался, а я вел на телестудию группу его участников. Возбужденные, шутя и переговариваясь, совершали этот небольшой переход Николай Рыленков, Сергей Сартаков, Яков Хелемский, Павел Кустов, Максим Лужанин. Шел я рядом с Михаилом Аркадьевичем. Разговор был о Витебске, его истории. Заговорил Светлов и о Марке Шагале. Поинтересовался, есть ли картины художника в местном музее, хотя бы в запасниках. Удивился, что ничего нет…

Расселись в студии. Начали передачу. И Светлов сразу пустил по кругу записку с предложением читать только по одному стихотворению: "Жарко… Читаем по… одной… потом добавим…" Записка передвигалась быстро, и всем были ясны и предложение читать не долго и намек на то, что ожидается потом… А когда я представил слово Михаилу Аркадьевичу, он сказал, что вообще не будет говорить прозой ничего, кроме одной фразы (но она уже почти стихотворная): "Вы очень дороги мне, витебские друзья. Разрешите прочесть вам "Грейнаду"…

А потом мы снова шли по вечернему Витебску. И я подумал, что надо сохранить записку Светлова.

15 августа. Но утром записки уже не было. Она исчезла вместе с увядшими за ночь цветами, которые накануне так пышно заполняли студийные столы… А маршруты праздника привели в Полоцк. После выступления к Светлову подошел летчик и попросил подписать книгу. Но ему очень хотелось, чтобы в надписи было слово "Полоцк". Михаил Аркадьевич сперва отшучивался, отмахивался, но, уступая настойчивости военного человека, взял книгу, что-то вывел на ней и вернул читателю. Кто-то вышел вслед за летчиком, прочел автограф - и через несколько минут сидевшие за столом уже его знали: "Обещал и напишу - клятву не нарушу – коньяком лишь орошу полоцкую душу…"

После Витебска и Полоцка был вечер в Глубоком. Там, пообещав написать и прочесть стихи, если вызовут его, как в юности: "Мишка, давай!" - Светлов куда-то скрывается за кулисы, а потом под дружные крики зала, вызывающего поэта, выходит, слегка смущенный, и читает с тетрадочного листка только что рожденные строки: "Я в Глубоком сроду не был, этим шляхом не шагал. Белорусским этим небом я впервые задышал… Я себя в пути далеком буду чувствовать легко, на любой горе высоко и в Глубоком глубоко…"

28 августа. Милой моей Алёнке: "Что снится тебе - никому не известно и даже не станет известно потом… Мальчишек, я знаю, волшебным крылом касается ветер далеких созвездий… Что снится девчонкам - не знаю, понять я, что снится девчонкам, никак не могу. Наверное, платья, нарядные платья и черные шубки на белом снегу…"

28 октября. Ордер. Первая моя собственная (государственная) квартира в крупнопанельном доме на проспекте Фрунзе, 52 - две комнаты, балкон, во дворе кинотеатр "1 Мая".

21 ноября. В тематическом плане издательства - мой сборник с названием "Июнь-река", как предложил в закрытой рецензии А. Велюгин… Володя Гончаров просит быстро сделать обзор стихов, присланных в редакцию областной газеты. Сделал.

24 ноября. Закончил "Живые и мертвые" Симонова - честная книга, настоящая правда о войне. Думаю, теледиспут, который готовлю, будет как раз ко времени - 20 лет разгрома немцев под Москвой.

Вчера рано утром приехал Август Копелиович, читал мне новые стихи. Очень хочет перебраться в Витебск из своей сельской школы… Вечером - Фима Пассов, пишет пьесу о школе. А перед ним Лешка Бауло с новым рассказом "Дым". Август в моей "Книге канцелярской" оставил запись: "На раскладушке уклюжей под одеялом верблюжьим, не отводя от снов очей, я спал у Симановичей, спал хорошо я - спасибо большое!"

30 ноября. Весь день - снег, но я был "в нем" лишь с утра, возвращаясь из бани… Завтра выйду на работу - и уже не будет Ген. Шманя, который был моим старшим редактором. Он не выдержал и "самоликвидировался", написал заявление, a перед этим испортил нам всем много крови…

2 декабря. Наконец вышел томик Б. Пастернака. Читал весь вечер, так много подряд - впервые… Какой поэт!

8 декабря. Во Дворце культуры строителей было много народу - человек триста. Пока я читал доклад - все еще заходили и заходили. А стихи мои и Вали Пепеляева слушали хорошо.

13 декабря. Дважды выступал. Днем в мех. цехе ДСК. Вечером в Журжеве перед женами военнослужащих. Много вопросов было в цехе: "Где Пастернак?" "Почему застрелился Фадеев?" И еще: как я отношусь к Маяковскому, Есенину, Вертинскому, Лещенко, как создается поэтический образ…

18 декабря. Два открытия за вечер: колдовство Тютчева и сверканье Паганини. Под его музыку повторяю наизусть: "Есть в осени…" и "О как на склоне…" Здесь был уже в зародыше Блок, многое из современной русской поэзии… Некоторые его стихи кажутся моими: "Какое лето, что за лето"… Колдун Тютчев!


1962


9 января. Вчера чувствовал себя на высоте. Залпом написал "Балладу о полковом парикмахере". И еще четверостишие "Колесо истории вращается"… А в довершение ко всему - утвердили старшим редактором… Радуемся Алёнкиным "успехам"… Обживаем новую квартиру - первую мою собственную в жизни…

15 февраля. Создал литературную группу на телестудии при редакции: М. Боборико, П. Клепик, В. Сальников, Г. Шакулов…

26 марта. Создал группу художников при редакции: Г. Кликушин, Ф. Гумен, А. Исаченков… Слушал дома 1-й и 2-й квартеты Шостаковича, его четыре прелюдии…

6 апреля. Поездки в колхозы с группой художников. Репортажи в рисунках с моими стихами. Литгруппа - выступления в "Витебщине литературной". В последнее время часто слушаю Шостаковича. Читал Брехта, "Двое в степи" Э. Казакевича. С Володей Хазанским: о ярлыках, которые вешают на писателей…

8 апреля. В театре на премьере спектакля: "Ленинградский проспект" по пьсе И. Штока с песнями на мои стихи, музыка Игоря Нагавкина. "Песня о проспекте" началась прямо в антракте, когда зрители рассаживались, и лишь последняя строфа при поднятом занавесе…

21 апреля. По-прежнему ни дня без строчки, плюс телепередачи, которые приходится писать вместо авторов… Прочел и отправил корректуру книжки… С Юрой Лакербая. Я ему: "Поменьше надо болтать о поэзии, побольше писать…" Льется мой стиховой поток, но много трухи…

16 мая. Был от издательства Микола Татур. Дали ему выступить по теле о новых книгах… Вчера с группой художников - в Островно и Синицах. Талантливый Феликс Гумен. В машине, когда мы засели в грязи и нас тащил трактор, он писал мой портрет. Из Союза письмо от председателя военной комиссии Н. Алексеева о сборах, которые писатели проходят в разных концах страны. Поеду!

30 мая. Приезжала мама. Ушла наша няня, и не на кого было оставить Алёнку… Все было нормально. Но из-за какого-то пустяка я маму обидел. И хоть просил у нее извинения, а она: "Что ты, сынок. Ты меня не обидел… я уже все забыла" все-таки душа моя болит и терзается…

26 июня. Как я отмечал тридцатилетье?.. Птицы разбудили на рассвете. Стукнул тополь меткою зеленой. Ветер окна настежь распахнул. В комнату ворвался жизни гул и звонок веселый почтальона…

21 июля. В Наровле. Писал. Лучшее: "Птица крикнула" и "По лужам переулочка". Читал Якову. Рем прислал "Июнь-реку". Выглядит симпатично…

27 июля. В "ЛіМе": Михась Стрельцов - "Два бакі аднаго медаля". Сначала расстроился, потом понял - все правильно: о том, что ищу и что нахожу, о мягкости и интеллигентности, тонкости и правдивости лирического чувства, о способности к сопереживанию, о максимальном приближении самого поэта к явлению, о том, что есть это неуловимое "чуть-чуть", без которого нет поэзии, о музыкальности, эмоциональном рисунке… И о другой стороне медали: сужено понятие июнь-реки, повторения из первой книжки, поэтические натяжки, иногда романсовость и сусальность, измельчение поэтического образа…

31 июля. Целый день пробивался в штаб Белорусского военного округа, но никто не знал: кому и зачем я нужен, наконец к вечеру разобрались, и вместо Львова - оставили в Минске…

1 августа. Мы вдвоем с Тарасом - на сборах. Но нас никуда не отправляют. Будем при газете "Во славу Родины".

24 августа. С Тарасом три дня в Бресте. Командировка от газеты "Во славу Родины". Но дел никаких. Даже встреча с писателями (с нами) в парке, который рядом с гостиницей, не состоялась "по случаю"… дождя.

22 сентября. С группой ветеранов по местам боевой славы Минск - Орша - Минск. Заехал на пару дней в Витебск. На вокзал в Орше патруль нас с Валентином принял чуть ли не за шпионов: два странных типа в беретах - очень подозрительный вид… А я еще напеваю какие-то "блатные" песенки: "Ах, война, что ты сделала, подлая…", "Когда мне невмочь пересилить беду"… Эти песни я услышал в гостях у Володи Мехова и Ани Красноперко. Они включили магнитофон и спросили: "Ты знаешь Булата Окуджаву?" Я сказал, что встречался с ним на совещании молодых писателей… И зазвучали песни, которые я запомнил сразу и теперь пою, и повезу в Витебск…

26 сентября. Заканчивается наша с Валей Тарасом "военная страда". И по-прежнему мы предоставлены самим себе… Утром переводил стихи о пограничниках Дуси Лось. Она просила не очень отходить от оригинала. Отхожу и не отхожу… Вечером у Наума Кислика - его день. Тосты. Особенно хороши Березкина, Адамовича, Бородулина. И Кислика - за Адамовича - ведь он тоже сентябрьский. И потому мой - тоже за Наума и Сашу: "Поэту - 37 - всего! Поэту - 37 - ого! Пушкин убит уже на дуэли… И Маяковского одолели… Ну а нас одолеть не так просто, хоть мы другого веса и роста… И тому, кто помоложе под небесной крышей, дай Боже, дай Боже, подниматься выше!.."

Разговоры. Вспоминали историю с письмом в ЦК КПБ, которое подписали П. Волкодаев, Н. Гончаров и другие. Мне пересказали его содержание: Гирш Березкин окружил себя еврейскими литераторами (в том числе и мы с Тарасом упоминаемся), делают все, что хотят, сами печатаются, а других не подпускают близко к журналу, где отделом поэзии руководит Березкин… Антисемитское письмо… Возмущение Саши Адамовича: "Это подонки писали, настоящие белорусы никогда антисемитами не были, жили в дружбе с евреями"… Гриша Бородулин рассказывает, как Гилевич и Недведский упрекают его за дружбу с евреями, не могут простить ему женитьбу на Вале, у которой мама еврейка…

Рылся в богатой библиотеке Наума… Григорий Соломонович и Саша (не поэты) предложили нам (Бородулину, Шкляревскому, Тарасу, Вольскому, Евсеевой) устроить поэтический турнир без победителя, прочесть по одному стихотворению. И вперемежку зазвучали строки на белорусском и русском. Вел турнир сам именинник. Светлана Евсеева читать не хочет, ее неестественность, надменность, напыщенность, в дружеской атмосфере дома вдруг ни с того ни с сего ее злые колючие реплики о чужих стихах и почему-то о Саше и его "Войне под крышами": это не та литература, которая нужна… Настойчивый отпор Березкина и Тараса. Саша отмалчивается. Он все сказал в книге… "Твоя очередь читать", - говорит мне Наум. Я читаю этим летом написанное в Наровле: "Птица вскрикнула, ветка хрустнула. Облака из Припяти пьют. Песню старую, песню грустную два седых еврея поют"… А потом с Сашей Адамовичем (как с литературоведом), хоть он больше занят проблемами романными, об этих стихах, о свободе самовыражения, о национальном в поэзии, о том, как в русском слове, в русской строке я могу (и могу ли) выразить еврейскую душу… "У тебя только одно такое стихотворение? - спрашивает он. - Написал бы ты цикл…"

Подарил Науму маленький эстамп. Привез из Витебска, чтобы он снова увидел берег Двины, по которому бегал в детстве, когда учился в витебской школе. Пусть висит в его комнате маленький уголок древнего Витебска, города его детства и юности - праздника души. Хотя разве только праздничной была жизнь? Фронт… Обожженное в бою лицо он со временем прикрыл бородой. Он окончил университет в том году, когда я поступил. Но встретили меня именно его стихи в центре стенгазеты большого формата, которую подготовили, расставаясь с университетом, выпускники: "В ясном небе тучка одиночит. Радость с грустью смешана чуток. Спит в теплыни августовской ночи университетский городок"… Тогда он еще, как и многие его ровесники, прошедшие сквозь огонь фронтов, о войне почти не писал. Осмысление ее опыта пришло потом. И вошло в его книги, в его часто по-Маяковски ревущие строки, слегка приглушенные и притепленные грустью другой, послевоенной жизни, другого характера, другой судьбы… В мои крынковские дни я всегда, приезжая в Минск, приходил к нему, читал ему новые стихи, слушал его и очень дорожил его мнением…

23 ноября. С литературной группой пять дней - Полоцк и Нефтестрой: Маина Боборико, Лёня Пужлис, Юра Лакербая. Выступали в городе, в поселке строителей. Я заинтересовался личным делом первостроителя Петра Блохина. У меня в записной: "Девчонку принимают в комсомол", "Основатель", "Баллада о Петре Блохине". О поездке - со стихами на телеэкране.

26 декабря. И еще на одну поездку поднял литгруппу. Были те же минус Маина, плюс Хазанский и кинооператор Артур Орша. Льнокомбинат. Встречи и выступления.

29 декабря. Рецензии на мой "Июнь". В основном – хвалебные. Но и поругивают тоже. Владимир Бойко ругнул в "Знамя юности" за "Майского жука" (бедный жук!): "Говоря языком художника, это даже не этюд для какой-то картины, а блокнотная зарисовка. В ней есть эмоциональные и словесные находки. Но стоит ли лабораторию стиха тащить в книгу?.." Стоит, Володя, стоит!.. Я вдруг вспомнил эпиграмму Тараса студенческих времен: "Мчится жизнь, как шальная тройка. Я чужие люблю грехи. Я - поэт. Я - Владимир Бойко… Не умею писать стихи"… Но право критика-рецензента, даже не умеющего писать стихи, высказаться о чужих грехах…

31 декабря. Что же за год? Мне исполнилось 30. И ко дню рождения - моя вторая книжка "Июнь-река"… Было наровлянское, хоть и короткое, лето. Хорошо писалось: "Дунечка" и др. Когда Рем прислал книжку, первыми читателями стали друзья детства. Сидели поздно вечером, как давным-давно, у нас на крылечке, щелкали семечки и болтали о жизни - мы ведь так редко-редко теперь встречаемся. Я выносил книжки, дарил и говорил: "Это тебе, Валя, а это тебе, Лёня, тебе, Изик, Зяма, Яша"… И смеялись, опасаясь, что во тьме сейчас перепутаю: кому - какую, но потом при свете разберемся. И все были рады нашей встрече. Очень запомнился этот вечер наровлянский - теплый, звездный, весь наполненный добрым настоем старой дружбы. Жаль только, что все вместе редко бывали на Припяти: шли дожди и было пасмурно. Но я ухитрялся по давней своей привычке даже в дождь купаться, ведь вода тогда такая теплая, особая, и так приятно влезать в нее, и вылезать не хочется… Настроение было испорчено только тем, что поболела Лиринка… И нервничала Эм и ругала Наровлю, ни в чем не виноватую… И все-таки я продолжал писать. И бегал рано утром и вечером на Припять. А папа боялся, что я простужусь. А мама носила Аленку к какой-то бабке-знахарке, и ей стало лучше… Все это так ярко вспоминается в канун новогодья, когда лежит снег, и поет песенку с какими-то понятными одной ей словами моя маленькая родная девочка.


1963


3 февраля. Слушаю с Алёнкой пластинку: "Маленький принц" Экзюпери - какая умная философская сказка!..

16 марта. Снова "стиховой запой", которому я очень рад - что-то останется. Собирается на новую книжку… Выступал во Дворце местной промышленности для СКБ. Конструкторы - народ, воспринимающий даже конструкцию стиха. Читал: "Свердлова", "Дунечку", "Зинку"… Завтра - в обществе слепых с Кликушиным. Как он будет показывать свои эстампы "Витебск"?..

В журнале "Беларусь" - о моей книжке Наум Kислик: "В душе лирического героя живет романтика комсомольской юности и не стареет, не подвластна времени…"

17 марта. Шумиха вокруг Эренбурга. Речь Хрущева. 7 и 8 была встреча руководства страны с представителями творческой интеллигенции - и теперь грозное эхо… Только бы Эренбург успел дописать "Люди, годы, жизнь".

Дважды уходил и оставался в "Новом мире" Твардовский…

Заметки Виктора Некрасова об Америке все-таки интересны, а их бьют, ругают.

Твардовский, который печатает Эренбурга в "Новом мире": "Мы не можем требовать от старого писателя, чтобы он забыл о том, о чем он хочет помнить, и помнил то, о чем хотел бы забыть…" Сам Эренбург установил закон для мемуарной книги: не писать о плохих людях, не писать плохо о хороших…

18 марта. Три дня переводил для театра на белорусский пьесу "Безупречная репутация". Авторы М. Смирнова и М. Крейндель. Сидел на читке. Режиссер Юрий Соболев и актеры теперь ее русифицируют, возвращая к русскому оригиналу не только слова - целые фразы… И просят еще экземпляры. И я сажусь и печатаю на своей "Москве" - еще на белорусском, без их изменений…

22 марта. Много выступаю. Клуб завода Кирова. Трижды в пединституте… По просьбе Ефима Пассова только перед одной его группой - два часа, с вопросами и обсуждением. Спор двух студенток о моей "Первой учительнице". Одна: не может быть учительницы-предательницы… Вторая: а речь не об этом, а о крушении веры во что-то большое, светлое… Милые девочки! Рядом уже, а не в годы войны, рушится вера, идеалы… Бьют Эренбурга. Бьют Евтушенко, Аксенова, Вознесенского. И все газеты поддерживают это битье. Вчера по теле один украинский артист: "Речь Хрущева - освежающий дождь, и теперь, как в городе из-под асфальта, из-под тротуара пробивается юная трава, будут пробиваться таланты"…

Действительно, придется пробиваться из-под тяжелого пресса…

А сейчас по радио передают речь Мазурова. После критики во всесоюзном масштабе начинают искать врагов республиканских (Кулаковский, Чигринов). А потом надо будет переходить к областям и районам…

4 апреля. Вот и дошло до Витебска. Областное совещание творческой интеллигенции. О задачах, которые "вытекают из встреч в Москве и указаний партии и правительства" и стоят теперь перед нами - доклад секретаря обкома КПБ В. Метелицы. Она среди прочего, говорила и о том, что литераторы области пишут о людях труда, но слишком много о цветках и соловьях (?), критиковала театр за репертуар, художников за поверхностное отражение жизни… Первым в прениях выступил инструктор обкома Валентин Пепеляев, он, председатель литобъединения, гневно осудил и заклеймил "неправильное поведение молодых литераторов Евтушенко, Вознесенского, Аксенова", "их попытки направить развитие нашего искусства и литературы по формалистическому пути осуждены на провал"… Все выступающие клеймили писателей и художников за формализм и абстракционизм… А я сказал, что творческих работников области обвинить в формализме и абстракционизме никак нельзя, потому что это подразумевает определенную степень мастерства. А нашим молодым литераторам мастерства-то как раз не достает. И страдают стихи чаще всего от примитивизма… Говорил об эстетическом воспитании, встречах с читателями на всех уровнях… Представитель руководства московских писателей, как он был представлен, Иван Шевцов, уже расширил круг тех, кого надо клеймить, до Степана Щипачева… И клеймил, и осуждал всех, кто "мешает советской литературе и советскому народу двигаться к светлым идеалам коммунизма"… А я закончил выступление строками Щипачева о будущем, куда "мы придем, никого не спросив… По-настоящему только тогда люди увидят, как мир красив"… В перерыве Пепеляев сказал, что мое выступление вызвало неудовольствие Метелицы, которой с возмущением что-то сказал-нашептал Шевцов: я не осудил формалистов и абстракционистов, и был слишком мягок…

13 мая. Телеспектакль по моему сценарию (а он по рассказу Льва Ющенко) - "История почтового ящика": о письмах витеблян, найденных в почтовом ящике и не дошедших до адресатов…

Выступал в 7-ой школе - вечер поэзии. Ребята читали по одному стихотворению русских и белорусских поэтов.

27 июля. Пью из Припяти - моего истока. Все, что за двадцать дней написал в Наровле, занес в записную под названием "Облака из Припяти пьют". Может, так назвать новую книжку?

27 октября Приехала группа "неманцев": Берзкин, Кислик, Тарас, Ефимов, выступал вместе с ними. Подготовил и дал в эфир передачу. А вечером сидели у меня, говорили, шумели, пили водку. И, конечно, слушали мудрые речи "старейшины" Григория Соломоновича, которому исполнилось уже… 45. И в застольных разговорах о "культе личности", о судьбе творцов снова ярко проступала, обрастая новыми эпизодами, судьба Березкина: арест перед войной. Когда немцы приблизились к Минску, его вместе с другими заключенными вывели из тюрьмы: "Идите и кровью смойте вину перед Родиной"… И, не зная никакой своей вины, всю войны "смывал" ее Березкин. Был ранен, но продолжал воевать. И дошел до самой Победы. Но судьба не смилостивилась над ним. И уже после войны он снова попал, арестованный, к тому же самому следователю, который спросил с жестокой иронией: "Так на чем мы остановились в прошлый раз?"… "Мы остановились на том, что я четыре года воевал и искупал кровью свою несуществующую вину", - гордо ответил Березкин. И снова были тюрьма и ссылка. Березкину я уже раньше посвятил две строфы: "Небритый и сгорбленный шел ты, до туч сапогами пыля. Глазами подсолнухов желтых тебя провожала земля. И знало лишь небо в бессильи, что верного сына, как мать, с глазами подснежников синих придут перелески встречать". А сегодня на "Весенней сказке": "Я признаюсь в любви Березкину и честно сознаюсь при том: кормил меня он чудной соскою, наполненной критмолоком"… Поздно вечером Наум Кислик в моей "Книге канцелярской для местных и приезжих постояльцев" оставил веселую запись: "Я признаю, что вел себя, как скот, ведь я привел с собой орду татарскую. Но сей приход вогнал в расход, вписал я честно в книгу канцелярскую".


1964


10 января. Новая книга Володи Хазанского называется "Ася". В "В. р." - моя рецензия "Встреча с подвигом". Подписался псевдонимом: С. Давыдов… Ася - это Артемьев Сергей Яковлевич, первые буквы и дали имя… Осенью прошлого года, когда Володя был где-то "на югах", прибыла из "Издательства политической литературы" корректура. А Володи - нет. Я ее схватил - и в Полоцк к Артемьеву. Просидели с ним целую ночь, он подписал, и я благополучно отправил в Москву… Так что и я имею отношение к книге о полоцком подполье и его руководителе Асе…

В новогоднем номере "Знамени юности" - веселый шарж и пародия на меня Вали Тараса, хотя она и не подписана, но я знаю, он мне ее уже давно читал - "Жеребенок": "Сколько крупных еловых шишек есть на елках родной страны! Жеребенку по кличке Рыжик эти шишки тоже нужны… Хвост взметнулся у жеребенка, и заржал он на всем скаку. Ой, держите же вы ребенка, не пускайте в июнь-реку!"

16 марта. Все удивляются, как наша маленькая телестудия ухитряется давать в эфир не только передачи, но и готовить телеспектакли. На них был богатый урожай за последний год: "Сергей Коряга" по Коласу, "Дети учительницы" по Шамякину, "Лунная ночь" по Янке Скрыгану, "Суд" по Владимиру Тендрякову - все это поставил режиссер театра Юрий Соболев, я - редактор… А мы с Владимиром Лотовским подготовили "Якова Свердлова" по моей драматической поэме. И показывали ее дважды - на область и на республику. В роли Свердлова был молодой Марат Шелутко, а Ленин - народный Анатолий Трус… Думаю: как перенести на экран Репина в Здравневе…

20 марта. День весеннего равноденствия… В Минске встречи с Яковом, Ремом и Лорой… "В тропинках тонких станция Зеленая…" "Как великое действие, что природе сродни, пробил час равноденствия нашей любви…"

26 июня. За полгода очень много дорог: часто ездил-летал самолетами в Минск. Издательство: о новой книжке. Телестудия и кинофотоархив: старые кинокадры для фильма о Витебске. Нашел очень много интересных и как раз мне нужных по сценарию. Тут и старый Витебск со всеми церквами и соборами - для начала фильма: "У городов, как у людей, черты особые, приметы. И кистью яркою своей века рисуют их портреты… Идут века, шумят века навстречу вьюгам, ветру, зною, и, как ceдые облака, века проходят над Двиною". И нашел в архиве документальные кадры освобождения Витебска: разминирование моста через Двину, идут освободители, женщины и дети, встречающие их в разрушенном городе. Все это вместе с новыми съемками сегодняшнего города наполнит и насытит мою телепоэму…

В Минске было много встреч в Союзе писателей. И, конечно, с Яковом и Адой, Ремом, Лорой.

19 июля. Десять дней в Риге. Домский собор с органными концертами. Братское кладбище и кладбище Райниса. Теплоход по Даугаве. Музеи. Ленинградский театр Акимова: "Тень" Шварца и "Милый лжец" Килти. Вечерняя Рига. Электричка на Гаую. Пабожи, "где я счастьем болен, как корью". Море. Сосны.

15 августа. В Витебск я вернулся утром 20 июля. А в ночь с 21 на 22 поезд уже увозил нас в Наровлю. И там хорошо писалось. Купался. Загорал. И с собой водил трехлетку Ленку-Лиринку…

Три дня (4-7 августа) - Киев (а бабушка Года осталась с внучкой). По Припяти-Днепру "ракетой" туда и обратно. А в Киеве: Эм - по магазинам, а я - Музей русского искусства, Музей западного и восточного искусства. За 20 коп.(!) - Гойя и Веласкес, за 20 коп. (!) - Врубель ("Девочка на фоне персидского ковра")… И снова - Наровля. И снова - стихи.

2 октября. Люди сами обманывают себя. Некоторые делают это всю жизнь… Смотрел "Четвертый" Симонова в постановке Эрина… Читал о Репине, любовь к Елизавете Званцевой, его ученице… Вчера начал писать телесценарий-этюд "Осенний букет": Здравнево, конец века, картины "Осенний букет" и "Белорус". Вера, Сидор Шавров (прототип "Белоруса", а в Витебске живут его сын и дочь), хочу ввести белорусские песни, русские романсы, стихи Пушкина и Тютчева и мои мысли о любви затаенной… к Званцевой (по письмам)…

10 ноября. Вчера читка актерами "Осеннего букета". Ренин – Марат Шелутко… Перечитываю письма Тютчева, его отношении с Денисьевой… Эм уехала рано на работу. Няньки нет. Забрать Ленку на студию? Пусть сидит на "летучке", как уже было, и кричит: "Накладка!.."

29 ноября. Вечером с Бор. Носовским выступали в каюте литературы и искусства "Бригантины". Я читал стихи, Борис - наши песни: "Зимняя песенка", "Песенка о кафе" и старые "Витебские мосты", "Города, в которых я не был".

14 декабря. Вчера проводил Рема. Ему понравилась моя "Перепелка - по-армянски Лорик"… А 11-го они были у нас вдвоем с Геной Буравкиным. Оставили записи в моей "Канцелярской книге для гостей". Геннадий: "Я не сакрэт, а праўду выдам: прыемна мне было з Давідам. Пацвердзяць гэта, як-ніяк, Нікіфаровіч і каньяк…" Рем: "Я быў у Віцебску даўно: у годзе - 58-ым. Не тое п’ем цяпер віно, не тое нешта носім… Пры ўсім пры тым, пры ўсім пры тым, пры ўсім пры тым, пры гэтым, - каньяк эастаўся каньяком, Бураўкін Г. - паэтам…"


1965


4 января. Какие итоги прошлого года? Кучи стихов. И все началось с дня весеннего равноденствия, с 20 марта. И все это дали поездки: Минск, Рига, Наровля, Киев, но конечно же, через Витебский вокзал! А еще - мой телефильм, моя поэма "Молодость древнего Витебска". Он прошел позавчера, 2-го, как телеочерк Витебской студии в 22.25 по московской программе. И спектакль "Осенний букет", который недавно (21 декабря) во второй раз был показан на республику. В роли Репина - Валерий Анисенко, и, кажется, лучше, чем Марат.

5 февраля. Вчера вернулся на нашей "Волге" из Минска. Был целую неделю… Ко Дню Победы выйдет "Дзень паэзіі", в нем моя “Дунечка", хотели переводить, Толя Вертинский даже перевел, но оставили на русском… Возился с альбомом "Витебск", под фото - стихотворные строки из телепоэмы. Предложил вариант: "Текст Н. Дорофеенко. Стихи Д. Симановича". И оба мы - авторы. Привез из Минска Лиринке аквариум…

26 апреля. Очень холодная весна. И по-настоящему никак не начнется. В "Немане" (1965-2) - большая статья Вл. Приходько о русской поэзии Белоруссии. Есть и обо мне: ругает за излишние красивости, легкопись, пишет, что я как поэт сложился еще до последнего взлета молодой московской поэзии, что лучшие стихи праздничны, что близок по дарованию Иосифу Уткину(?)…

Читаю "Анну Каренину", медленно, со вкусом…

В юбилейном раже о Шолохове чего только не наговорят: "шолоховские традиции в романтической поэзии Светлова"(?).

27 мая. Читал "Звезду" Казакевича (в который раз!). Собираю все ее издания. Есть одно еврейское "Грине шотнс" ("Зеленые призраки") - ведь он сначала написал на еврейском… Читаю "Ни дня без строчки" Олеши. Надо записывать разное из детства и юности - что вспомнится…

7 июня. Вчера был у меня День Вяземского. Прочел том. Удивили последние стихи о старости, о халате. Подчеркивал красным карандашом… А перед этим был День Тициана Табидзе…

13 июня. Подписался на нового Пушкина - получаю, читаю, ставлю на полку очередной том.

21 июня. Получил недавно письмо от Степана Гаврусева: "кідай усё і тэрмінова рыхтуй вершы, я твой рэдактар"… Набрал стихи и поехал в Минск. Но уже все переиграно: Гаврусев сдает экзаменыв БГУ, и редактором остался Рем.

26 июня. Вечером - Володя, Миша… Днем - в ресторане со студийцами. Подарили вентилятор: охлаждать мое горячее сердце… А зачем его охлаждать?..

Обеспечил всю студию томами Экзюпери. И заканчиваю "обеспечивать" "Кораблем дураков" Бранта… Еду в книготорг и привожу полные коробки всем, кто хочет… Я еще и книгоноша для моих коллег…

5 июля. Вчера Новополоцк, открытие книжного магазина. Тарас Хадкевич: "В Минск не думаешь перебираться? Мнe понравилось это твое "ну его к черту"… Правильно, надо жить подальше от всех этих лит. сплетен и петушиных боев, надо писать!.." Пилип Пестрак: "А это кто (обо мне) вот так выступал?.. А-аа… Ну послушай, Горький приехал в Армению, сходил в "Арарат", выходил по ступенькам: "Легче взойти на Арарат, чем выйти из "Арарата"… Алесь Божко: "Ну, мы можем издать Симановича даже в конце этого года, только если вы возьмете на Витебскую область половину тиража"… - "Возьмем! - сказала старший товаровед книготорга, - на него есть хороший спрос, закажем пять тысяч…" - "Ого! - сказал Божко. - тогда издаем!..".

12 июля. Ночью вернулся из Риги, был в Домском, выкупался в Балтийском (в районе Майори). Жил в "Риге" с видом на памятник Свободы, привез немного книг. Хочу в отпуск, в Наровлю, в Ялту (уже лежат путевки в Дом творчества).

18 июля. Утром 14-го уехал в Минск. Снова альбом "Витебск" – хорошие фото разных авторов. О подписях главный редактор Казеко сказал: "Не надо все давать стихами, сойдет (?) и прозой"… Оставил с десяток строф, а под остальными фотографиями поставил: "Листопад", "Город рождает вдохновение" и т. д. вместо чеканных четверостиший, которые будет переводить на белорусский Степан Гаврусев - альбом на двух языках… Над текстами работал дома у редактора Тамары, дочери Романа Соболенко. Обедал с ними. Вечером еще посмотрел симоновскую "Историю одной любви" театра Ленсовета, который приехал в Минск на гастроли. Так себе… Только Г. Жженов - хорош…

31 июля. В Наровле - хорошая передышка. Припять. Парк. Как всегда, дорогие мои друзья детства. Хорошо тут Ленке, в компании с Толиком и Бронькой… С мамой - на еврейском кладбище, поправил-подкрасил надпись на камне деда Давида: стирают дожди и снега… Написал "Еврейское кладбище в Наровле": Трижды через голову бросаю желтые бессмертники в траву. Ухожу и жизнью отвечаю. И, как их бессмертие, живу.

9 августа. Ялта. Дом творчества. В двухкомнатном номере, если считать веранду, наше пристанище, заросшее виноградом. Забытый вкус незрелых виноградин. Цикады.

10 августа. Милиционер устало на посту кивает машинально, затая на солнце злость. Не слышит он, как медленно nocтукивает по набережной чеховская трость… Хочу в Дом Чехова.

12 августа. Бахчисарай. Фонтан слез. Чуфут-Кале. Наскальный монастырь. Водопад Учан-Су…

16 августа. Севастополь. Диорама "Штурм Сапун-горы, панорама "Оборона Севастополя". Памятник Нахимову. Владимиский собор. Графская пристань.

17 августа. Здесь Виктор Боков, Николай Асанов, Леонид Зайцев, Анатолий Гладилин, Ян Бжехва, Евгений Войскунский, Иван Василенко, Иосиф Ольшанский, Ломидзе… С Виктором Боковым- на пляж в день его приезда. Он все говорил о рыбалке, о том, где лучше клюет, где какие рыбы водятся… Гладилин в старых полинявших джинсах и майке, так и ходит всюду. Приводит к себе Ию Саввину… Все смотрят и шушукаются…

Боков: "А Вы знаете, что сказал Михалков о Юре Левитане: "К-к-к-огда ты умрешь, твое горло возьмут в институт мозга"… Асанов ходит с палочкой, больной, картежник, пьет, но все проделки молодых берет на себя, по вечерам в вестибюле читает громко свои старые стихи.

23 августа. Алупка. Воронцовский дворец. Парки. Лебеди.

25 августа. Мне очень приятен старейшина Иван Дмитриевич Василенко, которому перевалило за семьдесят, но держится бодро. Кажется, он единственный здесь писатель, чьи книги я читал: "Артемка в цирке", "Золотые туфельки" и "Звездочка", за которую он удостоен Сталинской премии. Каждый день разговариваем с ним. И он мне рассказывает разные разности, веселые и грустные истории… Здесь недалеко от дома, у дороги - огромная скала, которую называют Скалой Луговского. Иван Дмитриевич его хорошо знал и любит о нем вспоминать. Тоже любя Луговского, записываю один из рассказов.

…"Броненосец" - так его называли за кустистые брови. Выбритый, отутюженный, он проходил через двор и поднимался вон по той тропе - видите? - в горы. Там, наверное, и родились лучшие его стихи, навеянные Крымом. Когда он появлялся к обеду, женщины влюбленно смотрели на этого высокого стройного красавца и вдруг он исчезал. Утром не прошел через двор, не появился к обеду и ужину… Поздно ночью к Дому творчества подкатывала машина, и чей-то чужой грубый голос был слышен через открытые окна: "Приехали… Выходите!.." И снова: "Гражданин, сколько раз я буду повторять? Освободите такси!.." Наступала пауза. Все прилипали к окнам и ждали. И вот в ночной тишине раздавался могучий бас Владимира Александровича: "Как Вы смеете со мной так разговаривать?! Знаете ли Вы, что я потомственный российский дворянин?!" Через день его увозили в Симферополь и сажали в московский поезд. И замечал он это, видно, уже где-то далеко в дороге к столице"…

"А Вы знаете, Иван Дмитриевич, - это уже "хохмит" - журналист-москвич Олег Куденко, подслушавший окончание рассказа о Луговском, – кто-то каждый вечер носит цветы к его скале" (это намек на мои "походы", после которых я опустошаю цветочные клумбы перед Домом, зато по утрам все видят в трещинах скалы - цветы)… "Да? - удивленно поднимает голову Василенко, - должно быть, какая-то сентиментальная дама"…

27 августа. На домотворческом рафике - вперед по Крыму. Ехали над морем. Купались в Рыбачьем. Заехали в Коктебель, и там - приятная для меня встреча и разговор с Николаем Рыленковым…

Феодосия, картинная галерея Айвазовского, памятник Айвазовскому, фонтан Айвазовского, могила Айвазовского - все Айвазовского.

Старый Крым. Домик, который мог показать каждый…

Вышла в белом костюмчике женщина, маленькая старушка: "Здрасьте! Вы к Александру Степанычу?.." Вошли в домик и зазвучал ее рассказ: "…Приехали мы в 30-м году… Вы знаете, ведь РАПП требовал, чтобы он писал бытовые романы, а он не хотел… Жить в Феодосии материально было очень трудно, он плел корзинки и продавал… а потом мы перебрались в Старый Крым… И умер он здесь от рака легких 8 июля 1932 года"… (Мне уже было целых 13 дней…) Во время войны Нина Николаевна работала в немецкой типографии… А потом 10 лет сидела. Мы стояли в маленькой комнатке с фотографиями на стенах, с алыми парусами над столиком… И среди всего этого бродила 72-летняя Нина Николаевна Грин…

На старом кладбище на алыче - алый парус и портрет. А парус натянут от верхушки до могилы. Скромный камень: "А. С. Грин. Писатель. 1880-1932". Оставил запись в толстой тетради: "Гриновские чудеса! Звездой этот дом отмечен!.. Бегут по волнам навстречу алые паруса…" Долго не мог прийти в себя после этого светло-грустного часа с Грином…

28 августа. Гурзуф. Дом, где жил Пушкин в 1820-м. Пушкинский грот…

Надо записать о вчерашней встрече с Николаем Рыленковым Он стоял в тенниске и шортах недалеко от корпуса коктебельского Дома творчества, куда подрулил наш автобусик. И я его сразу узнал и бросился к нему, как к старому доброму знакомому, хотя виделись и разговаривали мы всего лишь два раза: на Всесоюзном совещании молодых в Mocкве и на Неделе русской литературы в Витебске, когда я вел телепередачу и его представлял почти как земляка, живущего по coедству в Смоленске… Не скажу, чтобы и он также бросился ко мне, но когда я передал привет из Витебска, когда мои спутники помчались к морю, - и он потянулся ко мне. На Полесье в конце войны попалась мне его книжечка "Прощание с юностью", которая и сейчас в моей библиотеке… Почти всю знал наизусть. И с детства пел его "Ходит по полю девчонка". Я сказал ему об этом, и о том, что многое в моих первых стихах шло от его книжки. И, конечно, сказал я Рыленкову и о моем "Левитане". О художнике, певце русской природы, он написал уже давно. А моя главная мысль выражена в эпиграфе: "Царская Россия была тюрьмой народов…" Хотя и "певца природы" я тоже славил. Николай Иванович заметил, что и у него было вначале еще несколько строф о том же, о чем писал я. Он снял и протер очки, близоруко щурясь под нещадным коктебельским солнцем. Спросил о Витебске, о том, давно ли я видел Петруся Бровку, с которым его связывали годы дружбы. Сказал о Смоленске, укреплении творческих связей между двумя братскими городами: "А давайте возьмемся и перейдем от слов к делу. Я со смолянами приеду в Витебск, а Вы с витеблянами - в Смоленск. Ведь наши города так многое роднит…"

29 августа. Мисхор. Ливадия. Ласточкино гнездо. Катер "Чехов"… Дом-музей А. П. Чехова в Ялте на ремонте, но нас впустили и, пользуясь добрым расположением хранителей, я взял в руки чеховскую трость, прошелся с ней и постоял под "левитанистым", как сказал бы хозяин дома, пейзажем "Дуб и березка", который друг подарил другу… На память унес по листу лавра и пальмы, посаженных Чеховым… В книгу отзывов записал: "Издалека сюда приехав, со всех концов родной земли, тебе поклон мы принесли, наш дорогой любимый Чехов…" И все подписались,..

25 ноября. К 50-летию Симонова послал ему приветствие и книги: "Дорогой Константин Михайлович десять лет назад я прочел Вам в Минске стихи… Вы дороги мне… Желаю…" И - "Весенняя сказка", "Волшебный луг" (с приглашением на волшебные луга Белоруссии) и "Июнь-река": "От Волги до Июнь-реки - везде у Вас ученики…"

17 декабря. Выступал во Дворце пионеров. Выступал в мединституте - часа полтора - интересно…


1966


2 января. "А Витебск - красивый городок - на Толедо похож!.." - говорит Репин в телеспектакле "Осенний букет". Его сценарий надо превратить в эссе.

14 января. Вышел роскошный том Марины Цветаевой в "Библ. поэта". Обдарил им Яшу, Рема, Борю Заборова. Вспомнил, как несколько лет назад появился маленький томик, и я подписал его Леониду Алексееву, а он мне привез из Москвы свое исследование "Полоцкая земля". Закончил (очень долго читал) грандиозную трилогию Фолкнера "Деревушка", "Город", "Особняк". Это от него пошло в нашей молодой прозе (В. Аксенов - "Апельсины из Марокко"): об одном и том же, но по-своему рассказывают разные герои…

26 января. Был в Минске. В первый день - пленум Союза. Скучный. Но смелое выступление Алексея Карпюка: "Неужели нет других проблем, кроме тех, что обсуждаем?.." "Может, не было культа и 37-го?.." "Надо устраивать рабочие пленумы, а к нам приезжает нас учить Кожевников, разве для нас пример его "Щит и меч" и "Знакомьтесь, Балуев?" "А Вы же, Иван Петрович, пищите лучше, чем Кожевников…"

20 февраля. Вернулись из Полоцка позавчера. Было интересно. Зато посмотрел снова итальянские фильмы, которые готов смотреть подряд: "День и час" с Симоной Синьоре и "Рокко и его братья" с Клаудио Кардинале…

2 марта. Разговор с Володей Хазанским: в журнале "Полымя" повесть Корбана "Сестры" с антисемитским душком.

8 марта. Воспоминания Каверина. Тынянов: "Я родился в г. Режице часах в шести от мест рождения Михоэлса и Шагала. До войны город был Витебской губернии"…

29 марта. Ездили с Володей Хазанским в Верхнедвинск, Освею, Браслав… С Бор. Носовским - песни для спектакля "Сердце на ладони" по И. Шамякину.

18 апреля. Была корректура "Равноденствия". Внес правки, но Вертинский не все перенес. Сборник уже подписан… Сидит в башке Блок: "Похоронят, зароют глубоко…"

2 мая. Вчерашний номер "В. р." устроил мне маленький "культик": дали два стихотворения ("Как пронзительно слепящи" и "Живу я, счастьем ослепленный"), информацию об открытии книжного в Орше и моем выступлении там и дважды в программе: "День рождения" - послезавтра республика увидит эту видеозапись.

20 мая. Был на V съезде писателей. Карпюк о своей "Автобиографии": "За рубежом хвалят, значит, надо у нас ругать". "В Гродно даже при детях и учителях клеймят Быкова как врага народа" (крик из зала: "Позор!.." Короткевич громче всех: "Ганьба!..")… "Я считаю "Мертвым не больно" выдающимся произведением белорусской литературы"… "Я на своей земле живу и говорю, что думаю"… "Назовите мне хоть одного писателя, который бы умышленно изменил родине. Не назовете…" "Чтобы прожить один день честно, надо иметь больше мужества, чем космонавты…" Быков: "Каяться не буду: я не Го Можо… Литература осталась тем, чем было недавно сельское хозяйство… Люди, пишущие о теневых сторонах считаются чуть ли не диверсантами… Монополия на критику в руках того, кто ею владеет… И тот прав, у кого больше прав". О правде в литературе, о том, что "все в жизни может быть для нее материалом… Но или литература или нелитература - другого нам не дано…" Быков закончил так: "Мы не враги народа и не подрыватели основ советской власти, преданность которой доказали собственной кровью…" Съезд был острым, как никогда… Но, конечно, в записную книжку мне удалось занести только малую часть. А опубликовано это никогда не будет…

29 июня. Еще в конце мая появился замысел писать День, разбивая его на мгновения жизни. Но остались Минуты. Их уже семь. Кажется, пока лучшие: "Зимняя минута среди лета" и "Минута с детским шаром". Скорей в отпуск - на Припять, к Минутам!..

28 августа. Республиканский семинар молодых. ЦК комсомола купил 70 путевок в дом отдыха "Нарочь". И там мы жили и "трудились-творили". Я - в комнате с Геной Шутовым, который написал мой акварельный портрет: я за машинкой… Выступали, спорили, купались… Борька Заборов, Гена Буравкин, Валя Лукша… Много пели, кажется особенно хорош был наш с Тамарой Раевской дуэт "Ты надела праздничное платьице"… С Геной Шутовым бегали рано на озеро. И он написал симпатичную акварель "Лодки", которую обещал подарить мне. И появилась моя "Минута в заброшенной лодке"…

Знакомства: разговоры с самой юной участницей Женей Янишиц, очень одаренной девочкой, Иваном Миско, скульптором, Игорем Добролюбовым, кинорежиссером. В двухдневном походе были с Геной и Иваном в одной палатке и жгли свой отдельный костер…

С собою был у меня сигнальный "Равноденствия". Борис Шаховской: "На хорошем московском уровне. Шлите рукопись в Москву…"

В газетах - много о семинаре. Были высказывания участников (и мои и обо мне). Михась Лисовский всех изображал, и его шаржи (и на меня очень удачный) были в "ЛіМе"… А Саша Поляков "получил взбучку" от секретаря ЦК комсомола Ваницкого: почему дважды давал в "Знамени юности" мои стихи, "лишенные патриотического накала". А стихи: "Дом над рекой", "Возвращение к истоку", "Что-то радостно-детское", "Шла девочка", "Этот лес"…

12 сентября. В Минске в начале сентября. Разговор с Володей Бойко: "Очень нравится твоя книжка, читаю с удовольствием, пишу рецензию…" И вот сегодня она в "ЛіМе": написана наоборот, сначала все, что не нравится, а в конце, под занавес - "отношусь к его творчеству и книге доброжелательно, не недостатки определяют сущность"… В "Сельской газете" Саша Климентенко о книжке - "Чистые истоки"… Говорят, что взялся писать для "В. р." Цвика и сделал центром разноса "Парикмахера" и "Как идет им военная форма"…

12 октября. Узнал, что Менжинская устроила редактору скандал, когда увидела, что он подписал рецензию Цвики в набор; мотивы: во-первых, предвзято, во-вторых, плевок в себя, в свою газету, которая многие стихи печатала, в-третьих, есть единственный член Союза, и что же, его смешивать с грязью и обвинять каких-то политических грехах…

Из Минска и из Киева письма от гринят, которые были в Старом Крыму, когда прибыла (я послал) моя книга со стихотворением, посвященным Нине Николаевне. Пишут, что читали ей (она уже сама не может), и она заплакала… Отправляю книжки гринятам в разные города.

16 октября. В "Лит. России" в полосе "10 рецензий. Одно стихотворение" - Александр Тверской о моем "Я начинаю белую тетрадь", с хорошим разбором.

24 октября. Приехали Спринчан и Скрипка. И Бронислав сказал, что в Немане № 11 будет злая рецензия Феди Ефимова, кое-что из нее даже выбрасывали, например, о моей нескромности(?): я слишком красиво оформил(?) книжку…

14 ноября. Появился "Неман". Ефимов - "О природе удивительного": зло, много цитат, которые ему не нравятся, но выглядят очень прилично, даже вырванные из контекста. Приводит целиком "Я не могу природой надивиться" - и разносит его: "Что ни строка, то выдумка, вместо реальных действительных черточек, подсмотренных в природе - сплошь головные конструкции…" О моей восторженности, удивлении, легкости писания… Переживаю, хоть понимаю, что писать буду так, как пишу…

20 декабря. Были Анатоль Астрейко и Иосиф Василевский из Смоленска. Выступал с ними: Дворец ДСК, технологический, делал надписи на книгах - 60 автографов… Семинар поэтов и композиторов, приезжали Михась Стрельцов и Буравкин, обсуждали вместе…


1967


16 января. Перед Новым годом в обкоме комсомола завел разговор: надо создать объединение творческой молодежи. Ведь у нас нет отделений творческих Союзов…

Письмо от Миши Герчика: редакция для детей будет планировать моего "Зеленого кузнечика" на 1968…

Читал Бунина. А что если написать совсем короткие, как стихи, рассказики о любви в прозе? Даже брезжил какой-то первый замысел.

24 февраля. Хоть раз бы посмотреть со стороны глазами всех знакомых и соседей на то, как я живу на белом свете, кому мои дела и дни нужны. Хоть раз бы посмотреть - и, может быть, я начал бы совсем иначе жить…

8 июня. Две мои поездки в Михайловское. Одна из них - на Всесоюзный Пушкинский день поэзии. Разговор с Гейченко: как приобщить Витебск к пушкинским местам. Он: "Открыть памятный знак, проводить праздник…"

22 июля. В журналистской группе (26 июня - 1 июля) по маршруту: Михайловское - Ленинград - Кронштадт -Пушкино - Петродворец. 16-19 - Рига. 20 - Вильнюс. В Риге - театр Станиславского: "Трехгрошевая опера" Брехта и "Дни Турбинных" Булгакова. Рижское взморье… Сегодня ночью собираемся в Наровлю…

27 июля. Письмо с размашистой молниеобразной подписью: "С товарищеским приветом Константин Симонов". Короткий отклик на мою бандерольку: "Вашу книжку получил и хочу, чтобы Вы об этом знали…".

29 сентября. В Наровле много писал, как всегда. После отпуска - 450-летие книгопечатания в Полоцке. И большой документальный фильм об этом по моему сценарию… В Браславе – I семинар творческой молодежи (5-8 сент.). На озерах, среди предосенней красоты, будто сливаясь с ней - стихи, песни, яркие краски художников. Неделя с особыми днями: литературы, музыки, изобразительного искусства, театра. Смотр сил. Обсуждения. Выступления в Браславе и колхозах. Единение представителей всех муз. По спискам - 64. Художники: Шутов, Воронова, Лукьянов, композиторы: Горбатовский, Гоман, Зеленкевич, Носовский, молодые артисты-коласовцы, поэты Мария Боровик и Валентин Лукша. Вел День литературы. Вместо доклада просто поговорил о таланте, о мысли и чувстве поэзии, о праве на эксперимент, об ответственности художника слова перед обществом, о гражданственности и современности, о росте поэтической культуры. Потом слушали стихи участников и обсуждали…

5 декабря. В "Знаменке" - мой "Монолог перед картиной друга" - о Шутове. По радио Минск передавал мою "Телеграмму". Мама случайно слушала и позвонила мне как раз в тот вечер, когда я, копаясь в рукописях, подумал: "вот черт, так и не напечатали нигде "Телеграмму"… И тут же звонок мамы, она слушала, даже не зная, кто автор… Телепатия? Парапсихология?..

В свой день - 15 ноября - был Рем. Рассказал, что сняли с работы Ефимова: он написал письмо об антисемитизме в редакции… "Немана"…

11 декабря. Большой вечер в театре - настоящее созвездие муз. Вел вместе с артистом Иваном Вашкевичем. И многие звездочки нашего объединения ярко сверкали… Уже утверждено его название - "Веснянка". Я - председатель Совета. Звенели песни витебских композиторов, выступали народные ансамбли "Колос" и "Молодость". Поэты Конопелько, Боровик, Шпырков. "Веснянка" прижилась и в театре: артисты Кулешов, Тишечкин, Шашкина… А после вечера было мне грустно. И снова странное чувство постыдности… Почему? В чем я виноват? Перед кем?


1968


10 февраля. Полгода (ровно) назад в Наровле я написал то, что выражает мое состояние и теперь. О недовольство вечное собой, как будто бы я вылеплен из воска и сам с собой веду незримый бой - но победить не могут оба войска… О недовольно вечное собой, своей работой и своей судьбой, наивное святое недовольство… Все больше с каждым часом по плечу, ползу сегодня, завтра полечу. Но недовольство ждет меня повсюду. Пусть я за это жизнью заплачу, но я довольным никогда не буду…

29 февраля. Мне приснилось, что я уже умер на рассвете весеннего дня… В городке под названием Умань почему-то хоронят меня…

Откуда вдруг Умань? Почему? Просто для рифмы?.. Нет… Там были страшные погромы… Мама рассказывала, что в Умани убили много родных…

15 апреля. Неожиданно появился Володя Лисицын, которого я давно не видел. А у меня как раз в эфире "Двина". Включил его, и он прочел три стихотворения. Поговорили о его делах. Пишет по-прежнему на русском. Но очень тянет его белорусская родная мова, ведь вырос в Погостище. Он был моим учеником самым обыкновенным, с беленьким хохолком, с детством послевоенным. Но когда у доски стоял в школе на станции Крынки, словно войну вспоминал, словами вдруг высекал маленьких молний искринки… Пускай бы и написал о себе мальчик, рожденный в немецком концлагере…

13 мая. Разговоры с Марком Ефимовичем Брукашом. Обо всем на свете. Но больше - о книгах. Недавно, гуляя, подошли к дому на улице Дзержинского, и он сказал: "В этом доме жил Марк Шагал"…

Сегодня я написал стихи, посвященные художнику. Начинаются они строкой "Стол покидает рыба-фиш"… А последнюю строфу пока решил отбросить: "Внизу земли надежный щит. И где-то рядом с нами над миром Марк Шагал летит межзвездными путями…" Лучше оставить концовку: "И я лечу, и ты летишь, и все сомненья - к черту!.."

14 июня. На экране - моя теленовелла "Подорожная Александра Пушкина". Сделана, конечно, самодеятельно: фото, текст, фото, текст за кадром, музыка, но и режиссерские находки Александра Козлова: своеобразный оживляж рисунков - движение пушкинской кочевой кибитки… Но главное – Пушкин едет и останавливается в Витебске…

20 июля. Уже прошел II семинар творческого объединения "Веснянка". Снова большой отряд молодых творцов. Полоцк. Озеро Суя. И мы с Алесем Осипенко и Кимом Тесаковым, которые приехали к нам мне помогать, разбирали песни и стихи… О "Веснянке" и ее делах пишут все газеты от "В. р." до "Советской культуры". Меня называют "отцом объединения", а мать - обком комсомола (Тамара Ищенко).

7 августа. Заканчиваю наровлянские деньки. Много писал. Цикл "Рукопись дождя" - не только потому что дождило, - просто что-то удавалось передать в дождливой рукописи, от исторического до личного: "Я - дождь сорок первого года…", "Я - первый дождь послевоенный…"

27 ноября. В Витебске - Римма Казакова и Инна Кашежева. Вел поздно вечером передачу "Наши гости". Перед этим устроил им встречу с нашими в кинозале. Потом еще проводил, гуляли, Римма послала телеграмму своему Радову на двух языках - русском и белорусском, слово русское (она) слово белорусское (я). Обменялись книгами. Римма - на разных книжках: "Давиду от Голиафши… Побеждаем поражениями - как говорил Рильке: "он ждет, чтоб высшее начало его все чаще побеждало, чтобы расти ему в ответ…" Но это к слову… Побед тебе!" На книге переводов: "чтоб не гнушался выполнять любые работы".. (Я жаловался, что много черновой работы, не имеющей никакого отношения к поэзии)… Инна: благодарила "за осеннюю сказку", которую я "устроил в Витебске"… После передачи звонил Белявский: спросил у Риммы не ее ли отец Федор Казаков, воевавший на Полоцкой земле. Римма подтвердила…

22 декабря. Вчера вернулся из Полоцка. По телеграмме Союза (Бюро пропаганды) выступал с Адамом Русаком и Алесем Ставером. Больше 20 выступлений-встреч. Особенно хорошо было в педучилище, мед. и лесном техникумах - моя аудитория, cтуденческая. Подписал сотни три "Зеленых кузнечиков"… Собрал в этом году почти всю "Библиотеку поэта" (большую серию), иногда старые уцененные тома - по 10-15 копеек…


1969


29 января. Такая красивая открытка: "Дорогой Давид! Приветствуем из града Кишинева. Вот куда занесла нас судьба. Только сейчас здесь снег по колено. Как там без нас в славном Витебске? Целуем тебя! Твои витебляночки - Римма Казакова, Инна Кашежева. 24. 1. 69". Подчеркнуто: …"бляночки"…

5 мая. С музыкой Бориса Носовского родилась "Песня о маленькой станции": "Станция невеличка, в зелени до самых крыш. Словно чистая крыничка, ты под вербами журчишь…"

30 июля. Возвращаемся домой из Коктебеля… Домик на берегу морском, в котором жили мы втроем… Встречи. Сухое (и не очень) - с Валей Тарасом. Разговоры с Ароном Вергилисом, редактором журнала "Советиш Геймланд". Он был в гостях у Марка Шагала. Написал на еврейском цикл стихов "С Марком Шагалом в Сен-Поль-де-Вансе". "Я Вам прочту, раз Вы из Витебска, – сказал он, - их уже перевел Вильгельм Левик… Я: "А в оригинале?.." Он удивился: "Вы знаете идиш?.." И прочел по-еврейски. И опять удивился: "Неужели Вы все поняли? По-моему, во всем Коктебеле идиш понимаем только мы вдвоем… Шагал был бы рад получить фотографии Витебска… Перешлите мне, я передам Марку Захаровичу…"

Лазили по Кара дату, плавали у берегов на теплоходике и выходили в открытое море. Поднимались к могиле Волошина, по очереди я и Валентин несли в гору Лиринку… На могиле - гора камней, которые приносят все, кто сюда поднимается. Я тоже положил свои камешки и смотрел на волошинский профиль, который хорошо вырисовывается над самым морем выступом Кара дага… Часто дождило. Было прохладно. И море лишь до 10 градусов. С татарским поэтом Махмудом Хусаином мы влезли в холодную воду и совершили заплыв, на всякий случай "воткнули в плавки по булавке". Это происходило на глазах у "изысканной" литературной публики, которая с интересом наблюдала за нашим "рейдом" в море. А на берегу стояли Сергей Наровчатов, Анатолий Ананьев, Лазарь Лазарев и писатели из Узбекистана и Таджикистана… Перевел с татарского три стихотворения Махмуда Хусаина… Был в Доме Поэта. Мария Степановна Волошина, которой уже nepeвалило на девятый десяток, показала нам то, что могла показать из-за ремонта… И мечтает его вдова над стихией, над морем лютым, что пробьются его слова, как волошинский профиль, к людям…

Дом Поэта, его стихи и акварели - яркие впечатления моего коктебельского лета… И еще: Нелли Счастная - два nopтретика Ленки на серой бумаге, но мгновения схвачены, запечатлены…

16 августа. Две недели в Наровле. Написал маленький циклик "Дней разорванные звенья".

2 сентября. III семинар "Веснянки". Орша. Разговор о месте и назначении поэта, художника в жизни. "Жизнь есть все", - цитирую я Льва Толстого. "Поэзия есть сознание своей правоты" - Мандельштам. "Поэзия, осмелюсь сказать, требует всего человека" – Батюшков. На семинаре "Веснянки": поэты Боровик, Конопелько, Калинина, композиторы - Гоман и Носовский, артисты - Шипилло, Вашкевич, Кокштыс, журналисте Галина Сыроежко, пианистка Ольга Даренских.

3 сентября. Ты - из грозы, из ливней грозовых, ты – моя молния, ударившая в душу. И если я смогу тебя забыть, круговорот в природе я нарушу…

30 сентября. В "Советской культуре" - статья "Место поэта в рабочем строю". И в ней - о "Веснянке"… А в "Советской Белоруссии" - "Пароль поиска - "Веснянка". "Сейчас "Веснянка", пожалуй, одно из самых популярных слов среди молодежи Витебска. Это своего рода пароль творческого поиска. Opганизует и координирует действия совет объединения во главе с поэтом Д. Симановичем".

15 ноября. Телеграмма Рему: "Когда в небе звезда загорится, ты увидишь, как ждут на балконе поздравлений веселые птицы, пожеланий крылатые кони".

21 ноября. Телепередача "У нас в гостях". Рыгор Бородулин и Анатоль Клышка. О журнале "Полымя", о новых книгах. Рыгор читал стихи, написанные в этом году. Втроем хорошо поговорили о литературных делах.


1970


1 января. В "В. р." - "Воспоминание о партизанской пушке" с посвящением А. В. Королеву. Однажды зимним вечером, когда я был у него в Высочанах, откуда он каждый день на велосипеде ездил в школу в Крынки, Александр Васильевич рассказал мне о пушке в отряде партизанской бригады Алексея. Через годы я вспомнил его рассказ и написал: "Засыпает старая пуща под пушистую песню зимы, снится ей партизанская пушка и еще молодые - мы"…

10 февраля. На экране - телеочерк о скульпторе Андрее Бембеле. Еще в теплые погоды прошлой осени мы снимали его в мастерской и на Кургане Славы (он один из авторов). А в Витебске он учился. Обо всем этом в телеочерке по моему сценарию "Солнце в мастерской". Андрей Ануфриевич уже вечером прислал благодарственную телеграмму…

26 февраля. В Витебске и в области не то что бы ключом, но все же довольно крынично бьет литературная и культурная жизнь. И надо ее показывать. И вот с телебригадой начал поездки… Сегодня в эфире "Двина", посвященная Новополоцку: поэты Ю. Костюк, А. Шпырков, В. Старинский, В. Симоненко; "Живет в городе художник" - о Викторе Лукьянове… Провел в Новополоцке заседание литобъединения.

13 марта. Вчера поздно вечером позвонил Яков Гельберг: "Давид, очень серьезное сообщение… Завтра в областной газете, как и в других газетах страны, будет письмо против захватнической политики Израиля, против сионизма… В обкоме утвержден список тех, кто его подписал… Это "лица еврейской национальности", которые выражают свой протест, это известные в городе люди… Ты - тоже…". "Яков Леонтьевич, - пытался что-то сказать я, - но…" "Давид, поговорим завтра, а сейчас мне надо обзвонить еще многих…". Утром я пришел с газетой на студию и, пока еще никого не было, прочитал это гадкое письмо, под которым в алфавитном порядке больше 25 фамилий: и сам кандидат исторических наук Гельберг, и Герой Соц. Труда, пред. колхоза Кац, и глав. реж. театра Казимировский… и я. И всё это под названием "Агрессоры, вон с арабской земли!.."

Как стыдно…

С Гельбергом говорил по телефону: от встречи он отказался, но признался, что ему было поручено… "Но почему Вы не позвонили мне, когда ставили мою фамилию?" - спросил я. "А ты бы отказался?" - вопросом на вопрос ответил Гельберг и положил трубку…

25 марта. "Двина" - Поставы. Во время подготовки передачи провел литобъединение.

6 апреля. В цикле "Строки поэзии" Галина Маркина читала стихи Евдокии Лось и Веры Вербы под музыку Равеля, Скрябина и Шопена, исполняла пианистка Ольга Даренских. Мне снился музыкальный сон. Он был, как музыка, прозрачен, границами не обозначен, и призрачен, и невесом…

15 апреля. Для пропаганды литературы и особенно белорусских авторов открыл телецикл "Телевизионный клуб книголюбов". Сегодня было очередное заседание. Обидно, что даже преподаватели говорят о белорусской литературе больше под "моим нажимом", а тянет их поговорить о любимых книгах известных русских советских писателей…

27 апреля. Съездили в Глубокое - и вот "Двина": стихи М. Губернаторова и М. Боровик, драматург Зося Зарицкая из Подсвилья и отрывки из спектаклей по ее пьесам; мой рассказ о поэте, "отце символизма" Николае Минском, который родился в Глубоком… Провел литобъединение…

24 мая. Ты расскажи, старинный Псков… И он рассказывает. И не только мне, а всем, кто отправился на турпоезде в путь по древнерусским городам.

27 мая. Телеграмма из Ярославля во Владимир Августу Копелиовичу: "К вам после дождичка в четверг придет турпоезд "Беларусь". Хочу увидеть вас, чертей, иначе в Волге утоплюсь…"

30 мая. И увиделся… И сбежал от своих туристов… Псков. Новгород. Ярославль. Суздаль. Владимир… Все это осталось в стихах.

4 июня. Прошумело ливней немало. Но как будто в золе уголек - в старом Витебске уголок, одинокий домик Шагала. Он бы не был так одинок, если б, все прорвав карантины, возвратились сюда картины и взошли на родной порог.

Встретились здесь с Брукашом, он принес мне еврейскую газету, которая выходит в Варшаве - статья обо мне "Стихи минского поэта". Почему минского, а не витебского? Автору статьи, наверное, все равно. Но, конечно, самой публикации рад, последние строки о том, что мои стихи надо издавать не только в Белоруссии, но и в других странах… И кто же мешает?.. Марк Ефимович рассказал, что был в Москве, в редакции журнала "Советиш Геймланд", с которым сотрудничает, виделся с Ароном Вергилисом. И вот что узнал: Вергилис передал Шагалу фотографии Витебска (снимал Брукаш), художник их долго рассматривал, а про дом на Дзержинского (Покровской) сказал: "Да, это тот дом, но он столько раз перестраивался, что я с трудом его узнаю…"

10 июля. Едем в Гагру всей семьей. Будем жить под шум морской…

6 августа. Много плавал и писал. Стихи о Грузии, которую еще по-настоящему не видел. Поэма "Большая перемена". И просто стихи, навеянные и наполненные морем и Гагрой: "Куриный бог", "Живу на улице Руставели", "Лето переходит в осень"…

17 августа. Всего десять дней в Наровле. За дровами - в Барборов… Мне жаль березу и сосну, что весело шумят над нами и, пережив свою весну, потом становятся дровами…

11 сентября. "Двина". Миоры. Герой жизни - герой поэмы – Фекла Струй. Наследство работы и любви - отец и сын Сушко… И здесь, а раньше в Браславе, провел литобъединение.

20 сентября. Вильнюс - Каунас - Тракай… "Чюрленис", "Музей чертей": "Сюда, как ангел, ты вошла… И черт, косясь на святцы, забросил все свои дела, чтоб нашими заняться…"

1 октября. Оттого, что мы не видимся с тобою много дней, ни одна из улиц Витебска не сделалась грустней. Даже старый переулочек, где родился Марк Шагал, перед новым веком умничать ни на час не перестал. И, не думая, зачем она теплой брагою полна, не замедлила течения обмелевшая Двина.

12 октября. "Двина", посвященная Верхнедвинскому райну: Э. Зубрицкий и О. Иванова, инсценировка по повести Зубрицкого "Суэма", певицы из деревни Дерновичи, где мы всей нашей телебригадой провели прекрасный день и вечер. "Тут начинались дороги" - Тарас Хадкевич, инсценировка по его рассказам… Провел литобъединение…

19 ноября. Открытка от Хаима Мальтинского из… rocтиницы "Двина": "Очень прошу тебя зайти ко мне"… Сам он передвигается с трудом: инвалид войны. Я зашел, посидели, поговорили. Судьба еврейских поэтов в Беларуси (да и в России тоже): пишут на еврейском (идише), печатаются и издаются (если издаются) на русском и белорусском. Мальтинского любят и переводят, особенно Бородулин. Только в Биробиджане еще выходит газета на идише…

26 ноября. "Двина": Городок. Тут начинались дороги: композитор И. Дзержинский, писатель Ц. Долгопольский (инсценировка "Первая маевка")…

1 декабря. Закончилась Неделя белорусской литературы на Витебщине. Был вместе с Евдокией Лось, Эди Огнецвет, Миколой Хведаровичем, Алексеем Кулаковским, Леонидом Прокшей. Наиболее интересная встреча в Полоцком педучилище. И xopoшо принимали в колхозе имени Сильницкого… Много общались с Тарасом Хадкевичем и даже, оторвавшись от всех, когда была встреча на его родине в колхозном Доме культуры в Шайтерове, вдвоем заехали к его сестре, у которой он остался ночевать. Конечно, такие Недели белорусской литературы надо проводи чаще, а не раз в пятилетку или семилетку. Это и настоящая пропаганда литературы, и привлечение сотен новых читателей к произведениям поэтов и прозаиков…

2 декабря. Пригласил - и сразу живой эфир: Кулаковский, Хадкевич, Приходько, Лось, Черня, Огнецвет, Калачинский.

25 декабря. Отметил в "В. р." маленькими эссе 150 лет Фета - "Времена года Афанасия Фета" и 75 лет Багрицкого - "Мир, открытый настежь"…


1971


30 января. После наших встреч в Минске – письмо от Василя Быкова.

"Дорогой Давид, спасибо!

Получил все сполна, весьма признателен автору, который так тепло, доказательно и проч…

Разумеется, мне это приятно.

Как-нибудь ближе к весне, возможно, загляну в славный град Витебск, - давно не был.

А у нас дела не шибко веселы: Алексей добивает под безработным, Дануту не хотят печатать; с Олей, слава Богу, как будто все улеглось. Она много пишет в стихах и прозе, весьма в ударе, словом, молодец-девка.

По слухам, доносящимся из Минска, Гродненское отд. планируют закрыть - не могут подобрать верного секретаря, которого в Гродно не имеется в наличии и вроде не предвидится в будущем. Вот таковы дела.

Так спасибо еще. Мой самый благодарный привет Володе Хазанскоку.

Всего! С прив. Вас. 26. 01. 71".

17 февраля. Был в Чашниках. Провел однодневный семинар молодых литераторов.

19 февраля. Собрание литераторов Витебщины. Оргвопрос: выборы бюро обллитобъединения. Выбрали: А. Конопелько, Л. Дайнеку, М. Боборико, Л. Главацкого, Ч. Якубовича, Л. Изобову. Председателем стал я…

25 февраля. В "Двине" - полоцкие литераторы: И. Стодольник, Н. Гальперович… Пользуясь их приездом, провел в "В. р." заседание литобъединения с довольно неплохим обсуждением.

12 марта. На бюро литобъединения поговорили о стихах Сергея Законникова и Михася Губернаторова, обсудили их первые книжки. Вечером представил их в телепередаче. Думаю, что так и надо поступать: вызываю после поездки в район, участвуют в передаче и обсуждаются на литобъединении, а потом еще хорошо бы встречи с читателями…

26 апреля. В "Двине" - телеочерк о Янке Журбе по моему сценарию: места в Полоцке и Чашниках, фотоснимки (ранних и последних дней его жизни), стихи, воспоминания тех, кто помнит.

27 апреля. Два дня на VI-ом пис. съезде, В докладе М. Танка: "Такие зрелые мастера слова, как Н. Кислик, Д. Симанович, Б. Спринчан, С. Евсеева, Ф. Ефимов" - о тех, кто пишет русском.

28 мая. После поездки на Ушаччину - "Двина", nocвященная культурной жизни одной деревни Глыбочки. "Тут земля такая" - написал я и отдал в "В. р." очерк о семье Законниковых. В нем - и о самом старшем, главе семьи Иване Bacильевиче, сельском учителе, и о самой младшей Оле, которая пишет стихи, и, конечно, о Сергее, у которого уже вышла книжка. Брат Ивана Васильевича выступал в литературе под псевдонимом Сергей Ракита, еще в 30-е годы вышла его книжка "Я агітую за пяцігодку". Был репрессирован, умер в лагере… Сын Валерий служит в армии и почти в каждом письме присылает стихи. Свой рассказ о семье Законниковых я закончил: "Дом стоит в цветущем саду… На стене - веточка можжевельника - народный барометр, и я желаю Законниковым, чтобы он всегда показывал "солнечно" в вашем доме, в вашей судьбе, в вашей жизни"… А сегодня этим пожеланием закончилась встреча с семьей в эфире в журнале "Двина".

30 мая. В тот майский пасмурный день, когда готовили передачу "Двина", я подошел к дому Бородулиных - и увидел Рыгора и Валентину, они уже не отходили от Кулины Андреевны. Рыгор зазвал меня - и мы зашли в маленькую комнатушку, в которой лежала уже ничего не говорившая, никого не узнававшая мама. Я видел, как больно было это ему, преданному сыну. Мы еще разговаривали о разных, не очень грустных делах, еще прыгала в саду и веселилась Илонка, а над бородулинским домом уже висела неотвратимая тень смерти. И никакая живая вода, ради которой готов был помчаться на край светя сын, уже не могла помочь. И разговаривавшие о каких-то незначительных пустяках, все бывшие в эти часы у дома понимали: смерть близка.

В день похорон из Минска на рафике приехало много народу. А накануне всю ночь просидели, проговорили Рыгор, Валя, Лотовский и я. Он куда-то исчезал, пил и закусывал сырыми яйцами, которые стояли в большой миске. Я тоже попробовал сделать так: не пошло. О чем-то говорили. Но больше молчали. А когда приехали минчане, стало шумновато, кто-то куда-то заходил, перекусывали, перехватывали и томились в ожидании. Крышку гроба несли вчетвером - Короткевич и я - впереди, а за нами - Буравкин и кто-то из Академии наук. Долго и медленно шли через Ушачи до кладбища. Процессия растянулась на много метров. И в ней были Вертинский, Чигринов, Березкин, Кислик, Клевко и какие-то незнакомые мне люди. По обычаю, тот, кто взял крышку гроба, должен был нести ее до конца. И мы несли, только иногда менялись местами. Над могилой прощальное слово обо всех матерях сказал Короткевич: "Сыновья теряют матерей, но глаза их из вечности следят за нашей судьбой, и на земных дорогах мы живем под их вечными взглядами…" Прочитал стихи памяти мамы Рыгор…

И часы эти не затуманятся временем еще и потому, что все это осталось на фотограграфиях, которые сделал Лотовский: мы с Рыгором в саду, еще до всего, процессия, кладбище и Короткевич над могилой…

19 июля. Телевизионный очерк по моему сценарию "Репин в Здравневе". Надо привлечь внимание к этому единственному в Белоруссии репинскому уголку, где художник так плодотворно поработал на материалах Витебского края, написал здесь "Белоруса" и "Осенний букет"…

7 сентября. "Двина", посвященная Республиканскому семинару молодых. Был там, в Орше, с кинооператором. Снимали всех, но больше наших, особенно в День литературы. У Геннадия Казака вышла книжка "С любовью к людям". Экскурсию по льнокомбинату вел художник Адольф Воронович. И его, и Леонида Колодежного похваливали Шамякин, Вертинский и Гречаников. Тепло говорили о Сергее Законникове…

Вместе со всеми выступал на большом вечере во Дворце культуры льнокомбината, который вел Алесь Осипенко. Приятный сюрприз ждал в День музыки: Людмила Шлег написала цикл о войне. И часть его - моя "Дунечка"…

С Игорем Лученком пришлось "доделывать" песню на стихи Рождественского "Если б камни говорить"… "Понимаешь, - сказал Игорь, - она не окончена по тексту, а Роберт где-то сейчас за рубежом… Ты бы помог…" Мне было не совсем удобно влезать в их "творческую мастерскую", но в песне на самом деле требовалась концовка… И я написал… А Анатолий Подгайский спел с моей строфой: "И звучит, звучит бессмертной песней над землею мирною paccвет. Для героев, для героев Бреста, для героев Бреста смерти нет!.." Как будто "звучащий рассвет" - это неРождественский, а я. Но в контекст песни строки вписались. И было у меня как-то тепло на душе, когда в зале стали подпевать, а Подгайский исполнил песню на "бис"… "А Роберт на тебя не обидится?" - спросил я у Игоря. "Что ты! Он будет рад…"

В "Двине", посвященной Дубровенскому району, я рассказал и о музее Ocинторфа, там есть и то, что связано с семьей Рождественских, матерью и отцом Роберта, которые участвовали в освобождении края, а он сам, сын полка, тоже присылает сюда свои книги.

19 ноября. "В. р." - мой "Узник Шлиссельбурга Иван Батрак" о малоизвестном в наше время поэте-революционере, который был репрессирован…

15 декабря. "Двина", посвященная Лепельскому району. В ней - о работе литобъединения при райгазете - "Зарянка", которым руководит Тадиана Кляшторная, дочь поэта Тодора Кляшторного. Во время подготовки передачи она собрала в Лепеле начинающих. Из всех наиболее благоприятное впечатление произвел на меня десятиклассник Боровской школы Сережа Рублевский. И вместе с Тадианой я пригласил его на передачу… Сегодня оба они выступали впервые перед большой аудиторией области. А на фольклорной странице звучали старинные белорусские песни, которые пели Анна Филимоновна Симанович и ее сестра Евгения… Во время подготовки передачи я услышал их терешки. И они меня просто покорили, особенно вот эта: "Пайду я кароўку даіць, а за мной Давід бяжыць. Кіну я даёначку Давіду ў галёначку. Давідзе-Давідзелa, я ж цябе не відзела…" Мои спутники Лотовский и Антонина Подобед даже не поверили вначале, сказали, что имя певица подставила специально. А я поверил сразу. Ведь и имени моего она не знала. Да и чего стоила эта рифмочка: "Давідзела – не відзела…"

17 декабря. В "ЛіМе" о том, что на заседании президиума Союза писателей шел большой разговор о работе с молодыми. Интересно говорили Танк, Лыньков, Шамякин… "О делах литературных объединений на Витебщине говорил Д. Симанович. Он высказал несколько дельных предложений и замечаний. Было бы хорошо, заметил он, если бы писательская организация больше интересовалась и даже контролировала работу председателей литературных объединений, время от времени собирала их на совещания, беседовала с ними, потому что именно они оказывают первейшую помощь начинающим"…

26 декабря. Вчера и сегодня в областной библиотеке проходил семинар литераторов Витебщины. Еще накануне в "В. р." я рассказал обо всех, кто печатается, от В. Хазанского, С. Законникова, А. Конопелько, М. Боборико, Л. Колодежного, Г. Шакулова, Б. Бележенко, М. Боровик, А. Березы, Н. Гальперовича, А. Шпыркова, И. Стодольника до самых молодых, которые еще учатся в школе и делают только первые шаги. Шестерых я представил стихами в газете. И среди них самый молодой - Сергей Рублевский… В семинаре участвовало 30 человек. Я руководил семинаром и проанализировал работу районных литобъединений, поговорил об удачах и неудачах молодых, о поиске…

31 декабря. Сегодня в "ЛіМе" под занавес года - информация "Семинар литераторов Витебщины". И моя "Папараць-кветка" о Янке Купале и Эдуарде Багрицком. Во врезке: "Я работаю над небольшими рассказами о поэтах и художниках, чьи дороги в разное время пролегли через Беларусь. Конечно, пользуюсь документами, воспоминаниями и произведениями моих героев"…


1972


14 февраля. Рассылал всем телеграмму: "По новому адресу с новой зари уже прописана Лира: улица Ленина, пятьдесят три, одиннадцатая квартира!"

15 марта. "Чырвонка": "Закаляется смена" - мое слово молодых.

19 марта. Посвящение В. Быкову: "Может это просто воздух стал прозрачнее весной" с концовкой: "…И поставить не для вида на людских делах тавро: злое злом назвать открыто и добром назвать добро…".

23 марта. Обсуждение стихов В. Попковича и П. Ламана.

14 июня. Получил хорошее письмо от Быкова. Только не понял: почему он вдруг обращается ко мне на "Вы", мы давным-давно на "ты". Но какое письмо!..

"Дорогой Давид!

Вы уж извините меня за долгое молчание - давно получи Ваш сборник и прочитал его. Собирался написать, да что-то отвлекло, так и затянулась моя безответность. Я не большой знаток и ценитель поэзии, но многие стихи мне понравились, в других понравились отдельные строфы и строчки. Вчера в "ЛіМе" я прочитал "Падарожную Пушкіна" - и это мне понравилось очень. Это великолепно по материалу и по стилю, очень хотелось бы, чтобы это имело продолжение, чтобы этого было много. Надеюсь, Вы пишете что-то большое, и я очень желаю Вам вдохновенного труда и успеха.

Ну и привет славному Витебску.

Еще раз спасибо за книгу.

Жму Вашу руку.

В. Быков.

11 июня 1972 г."

Может, он обращается ко мне на "Вы", имея в виду, что могу как-то использовать его письмо?..

15 июня. Написал "Три Алены". Замысел возник в Толочинском районе, в деревне Аленовичи… А дорога ведет меня в Одессу. Еду вместе с кимовцами. У них просто - турпоход. А у меня маршрут: Пушкинская дорога через Беларусь и Украину - от Витебска до Одессы и от Одессы до Витебска…

19 июня. Все было. И музей Пушкина. И дворик, где жил Багрицкий. И Дюк. И Потемкинская лестница… Как у Маяковского: "Это было, было в Одессе".

1 июля. Этот день вместил не только настоящее, но и многое из прошлого и будущего…

Такого созвездия творцов-земляков город еще не видел. На высоком берегу Двины собрались писатели, композиторы, художники, скульпторы - те, кого в канун 1000-летия Витебска особенно хотели видеть жители древнего города… Любуясь утренней рекой, гуляли, разговаривали, вспоминали Заир Азгур, Иван Дзержинский, Марк Фрадкин, Петрусь Бровка, Владимир Короткевич. В программу дня входила запись на телевидении. В ожидании ее и на репетиции было много разговоров, шуток, смеха. Я показал Петру Устиновичу журнал "Вясёлка" 1970 года: в апрельском номере мое стихотворение "Ленин на детском празднике"… за его подписью. Он удивился, сказал, что номера этого не видел. Я рассказал, что мои строки перевел на белорусский Владимир Павлов, напечатали их в сборнике "С Лениным всегда Беларусь". А кто-то из редакции журнала (конечно, без злого умысла) в предъюбилейной спешке просто напутал. "Хороша путаница, - сказал Бровка. - Если б ты меня не знал столько лет, если б мы были мало знакомы, мог бы в плагиате уличить… Да и так за тобой это право остается, вплоть до обращения в суд"… - "Да что Вы, Петр Устинович! Я же знаю - Вы тут ни при чем". "Знаешь или не знаешь, а можешь подумать: вот какой Бровка, себе приписал чужие стихи… Раньше, бывало, нас часто путали с Глебкой. На этой почве даже недоразумения происходили…"

Когда пришла его очередь выступать по телевидению, Петр Устинович сначала объяснился в любви тысячам своих земляков, а потом уже прочел "Калі ласка" и другие стихи о родной земле. За ним выступали А. Бембель, А. Богатырев, Г. Буравкин, 3. Азгур, И. Дзержинский, Е. Зайцев, В. Короткевич, А. Мовзон, В. Сорокин, М. Фрадкин. Передача шла час и пять минут: многие зрители тут же звонили по телефону, благодарили своих именитых земляков… А потом от витебского причала отошел теплоход и повез нас вверх по Двине. Речная прохлада бодрила, настраивала на высокий праздничный лад. Может, потому на палубе царила поэзия. И под гудение моторов читали стихи Петрусь Бровка, Владимир Короткевич. И вместе с Марком Фрадкиным все пели его песни. А с Володей - еще и белорусские народные. А вечером мы сидели на шумном банкете в парке Мазурино. Cтолы стояли прямо под деревьями. С опозданием пришел из гостей под легким хмельком Марк Фрадкин. И, попросив слово, извинился, сказал, что был у старого друга Бориса Левина и потому задержался. "А почему Вы не привели его сюда?" - бросил реплику Короткевич. Фрадкин улыбнулся и продолжал, что тост он поднимает за Витебск и за новую песню о городе, сегодня он "познакомился с хорошим поэтом" (он назвал меня), и скоро обязательно будет песня… Тут Короткевич, сидевший рядом, снова не выдержал и прокричал на весь парк: "У-У-У! Давид Песнопевец! Прочитай "Левитана"!.." Ничего я, конечно, не читал, не до того было в жарком и веселом застолье… А Короткевич встал с рюмкой и мы втроем - он, Фрадкин и я - чокнулись, обнялись и выпили за древний Витебск.

26 июля. Гагра. Дом творчества. Вечер поэзии. Читал много. Знакомился с поэтами из республик: хотят, чтобы я их переводил… Разговор с Юрием Пашковым. Он секретарь Смоленской писательской. "Давай спишемся, созвонимся, наладим связи Витебск - Смоленск…"

8 августа. После черноморских радостей меня ждет еще Припять с пляжами, которые ничуть не хуже гагринских, ждет моя родная Наровля, ждут постаревшие, но довольно бодрые мама с папой, которым вместе исполнилось уже… 155…

Мы вышли из поезда в Калинковичах и стоим на площади в ожидании какой-нибудь машины, водитель которой согласится повезти нас в Наровлю. Народу на площади не много: молодая пара, старик и высокий мужчина с женщиной постарше. "Кто-то очень знакомый, - сказала Эм, - посмотри, похож на Евтушенко".

И через минуту я уже разговариваю с ним. Евтушенко едет с мамой к родным, которые недавно "нашлись" в глубинке белорусского Полесья, в деревне Хомичи, там собираются погостить, а Евгений, как он признался, "дохнуть белорусским воздухом предков", побродить, порыбачить… Я спросил, не захочется ли ему приехать на денек-другой в Наровлю, красивейший уголок Полесья, выступить. Он сказал, что вряд ли это возможно, но там видно будет. А лучше, если я приеду в Хомичи к нему…

В эти минуты подвернулась какая-то машина, шофер согласился ехать в Наровлю. Мы распрощались. И я пообещал, что обязательно приеду в Хомичи. И, может, увезу его в Наровлю. А пока он с мамой остался на площади в ожидании, что кто-нибудь их подвезет в деревню к родным…

13 августа. Лишь калину-калинку качни на краю белорусской долины - и увидишь Калинковичи - городок среди красной калины… И вокзала ночной силуэт, застывающий в полдень от зноя, где стоит на перроне поэт проповедником шара земного. Словно с проповедью добра и любви, разрушая границы, он сегодня решил обратиться - наступила деяний пора. Беспокойного сердца огонь, эта дерзкая светлая сила, что его по планете носила, занесла на Полесье его…

Пока пришел я в себя от встреч с родными и друзьями в Наровле, пока сколачивал маленькую добрую компанию для поездки, пока искал, просил в райкоме комсомола машину, обещая привезти "самого Евтушенку", пока я все это делал, пролетели дни. Машина так и не нашлась. Зато сколотилась компания, в которой вместе со мной были: инженер Виня с музыкальной знаменитой фамилией Шульженко, Илья Мохатый - молодой композитор, автор песни "Цыган без лошади", которую с успехом поет на "Огоньках" и в концертах Николай Сличенко, и верная подруга гитара - в руках Ильи она творила чудеса. В общем мы втроем отправились в путь на всяких "попутках" и за день добрались до Хомичей. Но уже на окраине деревни узнали, что "московский гость" уехал. И родня ему была рада, и он - ей, и люди к нему косяком пошли. А вот речушка оказалась по колено. О рыбалке не было и речи. В общем приехали мы с опозданием. Приняли нас очень уж по-родственному. И бабка Анна все говорила, как ей Женик понравился. И тетка Лена, когда угощала, что бы ни ставила на стол, приговаривала: "А Женику это очень понравилось". И все приносила из погреба всякие кушанья и бутыли с подкрашенным самогоном…

Погостили мы, сделал я много фотографий, где-то там вповалку переночевали и уехали восвояси…

19 августа. Сыновья Наровли - други мои верные! Время всем нам роли разные доверило… И одни вручило на дорогу посохи, ходить научило вброд, а не по суху… Жили мы не вместе, но сумели выстоять. И зовет Полесье каждого на исповедь: как на свете жили вдалеке от Припяти, как добру служили, зло ненавидели…

31 августа. Передача "Дружат музы" - о IV семинару творческой молодежи. Проходил он в Купаловском уголке на Сенненщине - в Белице (25-29). Это были пять дней дискуссий о значении литературы и искусства в жизни общества. Трудовой десант. Встречи в колхозах. И все было осенено именем Kyпалы в местах, где когда-то он жил. Здесь семьдесят лет назад приняли его на работу в имение Белица. И семинар начался возле одного из старых домов, где скоро появится мемориальная доска в память о поэте. И я начал маленькое торжество моими строками: "Воблакам белым здалёку бялеецца белы куток на Прыдзвінскай зямлі - можа, таму гэту вёсачку Беліцай прадзеды нашыя нараклі…"

Открывал семинар и вел День литературы. В нем участвовали: А. Конопелько, С. Законников, М. Боровик, М. Губернаторов, Е. Мальчевская, Н. Гальперович, А. Красинская, И. Степанов, О. Иванова, В. Чернякова, Л. Главацкий и самый молодой - студент Сергей Рублевский… Были еще В. Хазанский как кор. "Чырвонкі" и Микола Хведорович.

14 сентября. Неделя литератур народов СССР. Встреча на границе областей. Лукомль. Знакомство с ГРЭС. Выступление в цехах. Витебск. Музей Шмырева. Большой вечер во Дворце культуры управления быт. обслуживания населения. Выступали: В. Разумневич (Москва), Алексей Полторацкий (Украина), Иосиф Василевский (о том, что 40 лет назад выступал в Витебске с Павлом Антокольским и Андреем Ушаковым), Альфонсас Малдонис (Литва), Алаберды Хаидов (Туркмения), Станислав Шушкевич, Толкун Иманхожаев (Узбекистан)…

Знакомство и разговоры с Альфонсасом Малдонисом, самым известными для меня и самым интересным поэтом из гостей.

Из веселых деталей вечера. Бугаев, ведущий, до того запутался, что даже, толком не мог назвать мою фамилию: то я был Семяновичем, то Симановским, то Симоновым и под конец он сказал: "Давид, а фамилию вы все знаете сами…" А мы с ним ведь знакомы давно: в 61-ом он приезжал в Крынки, сопровождал Лынькова. Вечер (весь!) мы транслировали по телевидению, и знакомые спрашивал: "А что, ведущий был пьян? Он не мог произнести твою фамилию"…

15 сентября. Поездки в Оршу и Новополоцк. Встречи и вечера во Дворцах культуры. Было оба дня много пустых речей, но громких и торжественных в честь дружбы народов и 50-летия образования СССР.

25 сентября. Вчетвером на машине, которую дал обком партии, едем в Смоленск: В. Хазанский, А. Конопелько, Б. Бележенко и я. О такой встрече я договорился с Юрием Пашковым еще летом в Гагре. И вот после долгих разговоров-переговоров наших и обкомовских наконец едем…

Встречи на заводе радиодеталей, на трикотажной фабрике, с молодыми строителями. Всюду вместе с нами смоленские литераторы. И особенно мы подружились уже в этот первый день с Пашковым и Лешей Мишиным, которые не отходят от нас.

26 сентября. Завидую: на многих смоленских зданиях мемориальные доски - память. Почему их нет у нас в Витебске?.. Музей Коненкова и литературный, который открыт в пединституте. Нам бы взять пример!.. А у нас: то, что собрал, пока дальше моего дома и телестудии не передвинулось… Перевел для смоленских газет стихи Бориса и Толи - рубрика "Дни витебских писателей на Смоленщине"… Возле дома, в котором выступал Янка Купала. Он жил в Смоленске, и это тоже страница для будущего литературного музея в Витебске. Приеду, буду всем твердить о лит. музее…

27 сентября. В Гагарине. Встреча с родителями первого космонавта.

14 октября. Неделя молодежной книги. Вечер в мединституте. Вел. Со мной рядом: В. Хазанский, В. Попкович, А. Конопелько, М. Боборико.

16 октября. В городе Марк Фрадкин. Встреча с ним. Разговоры. По телевидению: творческий вечер.

25 октября. Приехала Лидия Обухова. Ее готовы принимать как известную землячку, хотя она только недолгий срок жила с родителями и училась в Витебске в 10-й школе. Обухова сказала, что мечтает написать к 1000-летию книгу о Витебске, просит, чтобы ей "создали соответствующие условия…" "прикрепили помощника", который знает историю города, даст ей материалы. Этим займется Миша Рывкин.

1 ноября. Жухлой травы тоска, берег Двины. Старого Витебска старые сны. Искрится листьев медь в звоне подков, будто бы исповедь долгих веков.

25 декабря. Послал письмо Евгению Евтушенко: "Привет с двинских берегов, где никак не начнется зима, и с Полесья, где однажды летом мы так неожиданно встретились на вокзале в Калинковичах. Через четыре дня рванулся я всякими попутными машинами за 150 километров в Хомичи, но услышал на околице: "А маскоўскі карэспандэнт з маткай паехалі ўжо ўчора"" У тетки Лены собралась родня. И меня тоже не отпускали до вечера… Все жалели, что опоздали. И, может, больше я… Но все - впереди. Ведь в биографию каждого поэта должен быть вписан Витебск, которому в 1974 - 1000 лет! Здесь останавливался Пушкин. Выступал Маяковский. И, кажется, только вчера бродил по городу Светлов… Приглашаю в Витебск! Просто в гости! На Двину, на стихи, на встречи! А пока посылаю фото того августовского дня. "Пошлите Женику! - сказала бабушка Ганна. - Он фотоаппарат забыл взять и жалел…" И еще в пакет вложил моего "Зеленого кузнечика": "Расти, расправляя плечи, и учись хорошенько!" _ желает Зеленый Кузнечик младшему Евтушенко".

Вчера встречали смолян и провели с ними вместе много времени, как они проводили с нами. Я - экскурсию по городу…

Выступали на ковровом комбинате и в пединституте. Рады им. Их тоже четверо: Пашков, Алексей Мишин, Вера Звездаева, Леонид Козырь. Сегодня выступили по теле в передаче "Чувство семьи единой". Встреча с членами литобъединения и журналистами. Вечером (поздно) в колхозе "Красная Армия".

28 декабря. Вчера со смолянами в Полоцке и Новополоцке. Сегодня - Орша… Музей Заслонова. Льнокомбинат. Завод "Легмаш". В общем мы приняли смолян хорошо. И надо продолжать наши добрые связи.

29 декабря. "Чувство семьи единой. Сын Татарии - сын Беларуси". Моя передача о поэте-заслоновце Заки Нури.


1973


15 января. На курсах партактива области - В. Хазанский, А. Конопелько, Б. Бележенко… Я вел встречу. Кажется, от литературы все они, наши слушатели, за редким исключением, далеки…

27 января. Всю неделю (с 22) - в Бобруйске, от Бюро пропаганды. С Павлом Ковалевым. Выступления в колхозах, школах, на предприятиях.

Рассказы Ковалева…

…Колас ждал приема у Фадеева, нужны средства на строительство дома для писателей. Сидел долго, остался один, вышел Фадеев, забрал к себе - полный стол питья, пили всю ночь. Утром Фадеев подписал бумагу на 1,5 млн.

…Когда Ковалева отправили на пенсию и все на него смотрели косо, вдруг позвонил Василь Быков: "Приходите, я - у Буравкина"… Целый вечер "славословили" Ковалеву, чтобы его поддержать. И это устроил Быков…

…Александр Прокофьев подарил Коласу часы, а он первой же проводнице их - на руку, Ковалев еле отговорил.

Ковалев подписал мне двухтомник: "…з якім адзначалі яго паэтычнае 25-годдзе ў Бабруйску - з пажаданнем сустрэчы на 50-годдзі творчай радасці тваёй".

10 февраля. Брукаш принес варшавскую газету на идише "Фолке штуме" - его большая статья обо мне, фото и перевод стихотв. "Шагал", и оно хорошо звучит по-еврейски.

23 февраля. В Гомеле с Махначом. Посвятил Алесю и впервые прочел на химзаводе "Огонь": "Когда ложится роса еще и туманятся Буг и Сож, ты снова во сне бросаешься, словно в атаку идешь. К жизни твоей прикована, пожарами озарена, старая твоя знакомая, входит к тебе война…"

15 марта. Пленум Союза писателей - "Современность и поэзия". Кроме всего нашего цвета белорусской поэзии и руводителей ЦК, были москвичи Валентина Щедрина и поэт Владимир Соколов, очень близкий мне по лирическому восприятию, он вообще чуть ли не родоначальник в современной поэзии того, что мы называем "тихой лирикой"… С ним немного пообщались, и он сказал, что мое выступление было на уровне столичных выступлений московской поэтической школы…

23 марта. С Ремом Никифоровичем в Гродно. Встретились с Быковым. Разговаривали, но больше слушали Василя. Олег Ефремов ставит его пьесу в Москве, но Быков с трудом представляет, как будут выглядеть его герои на столичной сцене… Спрашивал нас: как нам его последние повести, не выглядит ли со стороны, что он в чем-то повторяется, не топчется ли на месте. Мы оба говорили ему, что это не топтание на месте, а углубление и расширение материала на новых образах, в новых ситуациях… Долго бродили втроем по Гродно. Потом присоединился к нам Борис Клейн. Рассказывал Василь о делах Гродненского отделения, которым уже год руководит, о проблемах Алексея Карпюка и Дануты Бичель, хвалил Олю Ипатову - она перебралась в Минск, но не забывает о Гродно… Карпюк тоже к нам заходил в гостиницу, тоже рассказывал о своих делах, о том, как и почему его исключали из партии, как было на бюро ЦК…

После встречи и разговоров с Быковым занес в записную книжку: "В это утро сирое через кровь и муки голосом Василия вдруг земля аукнет…"

13 апреля. Человеку нужны друзья, человеку нужны враги, а иначе просто нельзя одолеть земные круги. То есть можно в конце концов равнодушно прожить свой век, без друзей прожить, без врагов - но какой ты тогда человек?

22 апреля. В "В. р." - бо-о-ольшущая статья "Витебщина литературная" о нашем телевизионном выходе на республику в передачу "Беларусь литературная": тут обо всем - о писателях-земляках, о дружбе со смолянами, о тех, кто сегодня в литобъединении, о Заки Нури, о моих книгах, о театральных спектаклях и в конце - благодарность редактору, т. е. мне, и режиссеру В. Лотовскому за "интересный, содержательный журнал"…

29 апреля. Вчера и сегодня - двухдневный семинар литераторов Витебщины. В нем участвовали старые и новые молодые силы из районов области. Я вел и выступал с докладом. Кратко проанализировал и работу объединения в целом, и конкретные дела участников семинара, ставил вопросы, которые ставятся перед писателями от Москвы до Минска: литератор и пятилетка, современность, "пламенем своего таланта освещать нашу жизнь…"

19 мая. Приеду в тихий городок, где радугой цветы по клумбам и, как надежды костерок, названье ласковое Любань. С Алесем Кучером. Рассказывает-пересказывает свой сценарий фильма "Часы остановились в полночь". И его хорошо слушают.

23 мая. Из “Немана” Спринчан прислал корректуру - три странички с моими стихами. Посвящение Е. Евтушенко оставили над “Молодиком”, а посвящение Быкову над “Возрастом” сняли… Написал: “Восстановить!". Но вряд ли восстановят.

20 июня. В самом зените мой июнь, в котором родились все, кого люблю: Пушкин, Ахматова, Светлов, Твардовский, Самойлов…

Я - в Смоленске. Пригласили на Дни поэзии, посвященные А. Т. Твардовскому. Его день рождения завтра. А вчера был день Быкова. И я послал ему в Гродно телеграмму: “На земле, где жил Твардовский, всем нам, как отец родной, собрались сегодня гости в день его, а также - в твой. Поэтическое лыко драли мы четыре дня. Будь здоров, Василий Быков! Будь здорова, вся родня!"

21 июня. Починок. День Твардовского. В Доме культуры - вечер. Мое выступление: Витебск и Твардовский, история одного стихотворения. Подарил снимок, которому почти 30 лет: Александр Твардовский в день освобождения Витебска стоит на площади Свободы 26 июня 1944. Еще не сняты немецкие указатели, и на их фоне, на фоне разрушенных зданий стоит бравый капитан, который вошел в город вместе с наступающими войсками ~ таким запечатлел его фронтовой фотокор Михаил Савин. Эта фотография теперь хранится в краеведческом музее. "Смотрю на фотографию, - говорил я, - и вижу: вот сейчас он внесет в записную книжку те самые слова, которые теперь так дороги жителям мирного города на Двине: "Витебск! У него своя, особая история возвращения в семью советских городов"… Я прочел строки из его фронтового очерка "В Витебске", а потом рассказал историю рождения стихотворения "О ласточке", связанного тоже с Витебской землей. И еще о том, что есть в его записных книжках: "В корреспонденции о взятии Витебска я yпоминал об одном нашем бойце, спасшем большой витебский мост, перестрелявшем в последнюю минуту немецких подрывников. Знает ли, понимает ли он, что совершил? И жив ли он, здоров или похоронен уже далеко позади своей части, ушедшей за сотни километров от Витебска?.." Я сказал, что его имя – Федор Блохин, и в его честь один из мостов называется Мост Блохина.

30 июня. Когда был в Смоленске, в "В. р." появилась моя публикация "Будет в Витебске литературный музей". Конечно, к этой идее отношение неоднозначное. Иван Шамякин мне прямо сказал: "А почему в Витебске? Мы же с тобой родились на Гомельщине. Так давай сделаем такой музей в Гомеле. Я тебе помогу…" Первым из писателей поддержал старейшина Михась Лыньков, он уже прислал книги, откликаясь на мой призыв. И на всех - его автографы: "Витебскому литературному музею". Послал уже писателям-землякам 50 писем… В горкоме партии сказали: "Надо создать оргкомитет"… Не затянули бы, не погубили бы это дело… До 1000-летия города всего год…

2-8 июля. Москва. Всей семьей в театре на Малой Бронной: "На балу удачи", Эдит Пиаф - Сухаревская… Третьяковская галерея: Левитан и Серов. Музей изобразительных искусств им. Пушкина. Кремлевский Дворец. Новодевичье кладбище: Маяковский, Чехов, Левитан, Серов, Твардовский, Эренбург, Собинов, Хикмет, Хрущев. Театр на Таганке - "Антимиры" Вознесенского в постановке Любимова: Высоцкий, Золотухин, Славина, Хмельницкий…

9-16 июля. Ленинград. Жили у моих Симановичей на Владимирском проспекте в старом доме со старым двором. Потом выяснил: здесь жил Достоевский… Белые ночи… Музей-квартира Пушкина на Мойке… Прогулки по рекам и каналам… Петергоф… Литераторские мостки… Купание в Финском заливе. Эрмитаж: Рафаэль, Рембрандт – "Даная", "Возвращение блудного сына", "Старик в красном". Русский музей… Мосты…

25 июля. Наровля. Просто бродить за рекою там, где зеленый простор, где озорно под рукою вспыхнет, играя, костер. После грозы отогреться, важное что-то решить - каждой частицею сердца родину вдруг ощутить…

3 августа. "Дорогие товарищи! Давид Симанович просил меня прислать некоторые материалы для музея. Посылаю то, что имею. Может, витебляне сами добавят, что найдут. Искренний привет. Петрусь Бровка. І.VIII. 73".

24-28 августа. Браслав. V семинар "Веснянки". Пригласил Анатоля Вертинского. С ним - в домике. День поэзии провели неплохо, но хуже, чем я проводил обычно один… что-то ребят смущало (его присутствие?)… Пели, пили сухое вино. Костер. Уха… Много говорили с Толей о разном… Семья Законниковых, Губернаторов, Красинская, Т. Рудич, М. Шмерлинг, О. Даренских… Песни Бори Носовского. Мы с Толей напеваем о Крынках, в которой очень милый припевчик: "Станция-невеличка"… Конечно, "Веснянка" набирает силу… Жаль, что нам с Анатолем придется уехать: 30-31 в Могилеве выездное заседание Союза писателей…

29 августа. Приехали на "газике" в Минск пропыленные… Выставка Нади Рушевой - "Мастер и Маргарита".

31 августа. Второй день пленума в Могилеве… Вчера в автобусе из Минска - рядом с Быковым. Выступали в одной литературной бригаде на комбинате синтетического волокна. Василь сказал несколько слов о своих новых повестях, очень кратко о правде войны в литературе. Я прочитал "Возраст", посвященный ему, как-то особо выделил последние строки: "И поставить не для вида на людских делах тавро: злое злом назвать открыто и добром назвать добро!" Рассказал, что "Неман" напечатал стихи без посвящения ему, хотя оно было, что я возмущался, а Спринчан ответил: "Так надо!" Кому это надо?.. Когда сидели в кабинете директора комбината, его беседа с нами была прервана телефонным звонком из обкома партии: туда срочно вызывали Быкова… Втроем - Буравкин, Вертинский и я - ожидали его возвращения… Вернулся Василь совершенно расстроенный. С ним из ЦК говорили о том, что редакции "Правды" адресовано письмо известных советских писателей с осуждением поведения Сахарова и Солженицына. Под письмом среди других и его подпись. Когда Василь пытался что-то сказать ("я же не читал и не знаю, что подписываю"), в ответ прозвучало: "Советуем - не возражать, подпись поставлена, завтра" в "Правде" все прочтете и узнаете…" Вечером, как договорились, зашел за ним, чтобы пройтись по Могилеву. И мы услыхали по радио начало "Последних известий" из Москвы. И первая же информация была о письме: "…поведение таких людей, как Сахаров и Солженицын, клевещущих на наш государственный и общественный строй… не может не вызвать никаких других чувств, кроме глубокого презрения и осуждения…" А затем шли в алфавитном порядке три десятка подписей: Айтматов, Бондарев, Быков… Симонов… Шолохов… "Хоть компания у меня хорошая…" - с горечью сказал Быков… Как был расстроен Василь, как я его успокаивал во время нашей прогулки, к которой потом присоединились Вертинский и Буравкин… Мы шли по Могилеву - и все наши разговоры вертелись вокруг одной темы: письмо… "Как я буду смотреть в глаза Солженицыну, в глаза знакомых?.." - "Они поймут, что ты этого не делал"… - "Все ли поймут?.. Даже те, против кого письмо? Что подумает обо мне Солженицын?"

1 сентября. Мы возвращались из Могилева. Где-то по дороге останавливались, под руководством Шамякина жгли костер, что-то жарили, пили, а в Минске возле вокзала вышли вдвоем с Быковым. В киоске купили "Правду" с письмом… Снова переживания Василя… За ним еще оставался номер в "Минске", мы спустились в кафе, выпили бутылку сухого вина. Потом он проводил меня к вокзалу. Расцеловались. И он вернулся в гостиницу: его поезд шел ночью. Обещал заехать в Витебск когда-нибудь осенью, по дороге к маме…

28 сентября. Пускай грустны осенние смотрины в дому природы и в людском дому, но привыкает городок старинный ко мне и привыкаю я к нему…

Ивацевичи. Неделя выступлений от Бюро пропаганды. С Владимиром Межевичем… Телеханская лыжная фабрика… У домика Веры Хоружей, как вечной природы салют, алеют рассветные ружи, рассветные розы цветут.

27 октября. Пинск. Снова от Бюро - с Межевичем. Много выступлений. Педучилище им. Пушкина. Школы. Заводы. Катер на пьедестале. По набережной гуляют моряки. И мы…

1 ноября. Очень расстроен: в "В. р." за моей подписью "Письмо в редакцию", которое сочинили от моего имени… А история его такая. Недавно на мое имя по старому адресу прибыл пакет из Франкфурта-на-Майне. Его вскрыли в присутствии нескольких человек в кабинете директора телестудии Александра Степанца, который тут же вызвал нашего шефа-куратора из организации на Успенке… В пакете оказалось "Евангелие от Иоанна" и письмо с предложением присылать мне еще библейскую литературу, если я пожелаю… А я, конечно, желаю, потому что Библии у меня нет… Но "грозными" товарищами не то что рекомендовано, а настоятельно указано: чтобы немедленно появилось письмо-отповедь в газете "Віцебскі рабочы"… Я не успел опомниться, как вчера мне сообщили по телефону, что письмо-отповедь от имени "оскорбленного" советского писателя завтра появится в номере… И вот уже появилось, и кто-то от моего имени: о том, что я "возмущен посланием с провокационными целями", что мне "глубоко чужда вся деятельность "Общества по распространению Св. Писания", что "я все силы отдаю родной стране и идеалам коммунизма…" И письмо, и Евангелие я должен уничтожить (сжечь!)… О первый мой "кусочек" великой Библии! Я положу тебя в стол, сделаю обложку и буду беречь вместе с дневниками…

16 ноября. "Привез" на секцию поэзии тройку - Законников, Бележенко, Губернаторов. Обсуждение в Союзе. О первых книжках: "Крыгалом" (Борис), "Бяседа" (Сергей), "Паверка" (Михась). Об удачах и просчетах всех троих говорили: Аврамчик, Арочко, Бородулин, Буравкин, Вертинский, Витка, Гречаников, Гаврусев, Клышка, Лось, Макаль, Свирка. Я всех представлял. Приезжали "на предмет" рекомендации в Союз. И хоть рекомендаций после критического выступления Витки не последовало, и Борис (только он) злился на меня (зачем я его привез) - в общем, думаю обсуждение сыграет в их жизни и творчестве неплохую роль…

Вечером - в гостинице "сабантуйчик": Рем, Буравкин, Вертинский, Макаль и я с "обсуждантами".

14 декабря. В Столбцах. Выступали с Еленой Кобец-Филимоновой, дочерью Рыгора Кобеца, известного писателя, соавтора сценария знаменитого когда-то фильма "Искатели счастья"…

20 декабря. На телестудии. "Мы, витебские литераторы, вносим в Фонд Мира весь гонорар от сегодняшнего выступлении и литстраницы в газете". Бележенко, Береза, Гвоздиков, Докторов, Кляшторная, Клепик, Ламан, Немизанский, Попкович, Рублевский, Симанович…" Это была настоящая общественно-значимая акция, которую я организовал и провел… За последнее время встречи: библиотека Горького, Новолукомль, технологический…


1974


6 января. Вчера и позавчера - с Вертинским. Походили по книжным. Зашли ко мне. Были в краеведческом отделе обл. библиотеки. Там в шкафу все, что я собрал для литмузея. Рассказал Толе всю историю: как был создан оргкомитет, как я принес на первое заседание все мои первые "кирпичи", все, что собрал, и новый текст письма. Было это полгода назад, в июле 73, больше не собирались, книги, фото, которые я передал - все в шкафу (шутя называю "имени меня"), даже мои 15 страниц - каким я вижу музей, скоро 1000-летие, к которому и надо было его открыть…

13 января. Были всей семейкой в Минске. Якову - 40. Мой веселый пародийный тост записали на кассету… С Леной – в Оперном: "Лебединое озеро".

2 февраля. Три дня в Наровле. Папе - 85. Очень рады папа с мамой неожиданному приезду. Вхожу во двор: "И куда же ты идешь, мама?.." Она оборачивается и… Ходил один по зимней, заметенной Наровле. Над замерзшей Припятью. Щемящее чувство родины и родни со всем, что рядом и передо мной.

23 февраля. Неделя в Могилеве. С Иваном Кудрявцевым. Алексей Пысин: "Не создавай отделение, это распри, это плохо, все забудут, что для них ты сделал"… Выступления на комбинате синтетических волокон, домостроительном комбинате, заводе "Красный металлист"… Перед отъездом "Правда" со стаьей о Цвике "Человек за пультом…", о столкновении сил на телестудии - победа коллектива.

1 марта. Новополоцк. Подготовка передачи. Провел литобъединение "Крыницы" при газете "Химик". Выступил с литераторами перед молодежью города.

14 марта. Встреча со школьниками Городка. С Володей Хазанским.

16 марта. Встреча со школьниками в Рубе. Вместе с Хазанским.

22 марта. Три дня в Смоленске на 50-летии писательской организации. Выступал. Кроме друзей-смолян Пашкова и Мишина, Семеновой и Звездаевой, были москвичи В. Фирсов, В. Осинин, Г. Ладонщиков, Д. Осин, со всеми пообщался, но больше - со смолянами…

29 марта. С 22 - Дни культуры Советской Литвы в Беларуси. Втроем - Макаль, Свирка и я - были все дни в поездках: Витебск - Городок - Бешенковичи - Полоцк - Новополоцк - Глубокое - Поставы. Встречи и знакомства: композитор Мик. Новикас, солистка театра оперы и балета Лит. ССР Гражина Апанавичюте ("А пана вы чуеце, Апанавічуце?" - хохмил я), поэтесса Виолетта Пальчинскайте…

13 апреля. Три дня в Минске. Работал с редактором Иваном Колесником над рукописью. Вся работа - поллитра водки и бутылка сухого. Отбросил он только то, что сверх положенных 4-х листов. Но уверен: еще наснимают и зав. редакцией и главный редактор…

14 апреля. Из Вильнюса прислали газету: в переводе на литовский мой "Апрель"… Вспомнил, что два года назад в Каунасе в переводе было мое "О старенькие киноленты"…

1 мая. Наверное, всю жизнь я буду писать "Подорожную Пушкина"… А может, она будет называться по-другому… Скоро в моем июне - в его июне! - 175. В эту дату вместилось бы пять (!) действительных жизней Пушкина. Перефразируя Лермонтова: "таких пять жизней за одну, но только полную тревог, я променял бы, если б мог""… Есть ли "Загадка Пушкина"? Как будто и нет. Как будто все очень просто и ясно всем. Все творчество - сплошная отгадка. И все же… Таинственный петербургский туман над "Медным всадником"". Уже и дата возмущения Евгения доказана: 14 декабря 1825. Не знаю, как насчет даты, а декабристская линия в поэме намечена…

А был ли Пушкин в школьные годы для меня? Влияние его на мои самые первые стихи доказывает, что был. Вспоминаю… Зимний вечер. я один почему-то дома (кажется, в шестом классе). Входит соседка. Я не верит, что я пишу, а не списываю откуда-то стихи. И тогда я ее ошарашиваю, произнося: "Зимний вечер за окном, за окном ненастье. Тетя Сара входит в дом: "Здравствуй, Додик!" - "Здрасьте!.." Недавно, когда я был в Наровле, она в который раз вспоминала об этом…

17 мая. Неделя в Светлогорске. Степан Майхрович, aвтор книжки о Скорине. В гостях у Боровиков.

19 июня. Быкову - 50. Послал телеграмму: "Твой талант выковала в пламени война. Василя Быкова знает вся страна, площади Витебска и леса Ушач. Салют Двина выплеснула в честь тебя, трубач""…

2 июля. Вчера смотрел "Шагреневую кожу" по Бальзаку - так уносится жизнь. И бесконечные пятна на совести. И что потом раскаянье?..

Может, если бы писал, если бы писалось, как-то меньше все угнетало. Был бы весь в стихах. Но книжка в наборе, ездил получил 60% - 1300, смотрел оформление, познакомился с художницей, совсем юная, только законв институт - Люда Лобан, дочка Миколы Лобана. Посидели. Отметили. Сказал, что нравится и формат, и оформление, рисунки на обложке: женское лицо, ветки сирени. Но типографская печать, видно, все испортит…

Иван пропустил все, что я хотел. А после него сняли все, что они хотели: еврейское - "Пятницу", "Ты - еврейка"…

15 августа. Последний день в Риге, где мы "отдыхали" с 25 июля. Прогулки по городу. Конечно, книжные магазины. Поездки на взморье. Домский с органной музыкой. Музеи… И стихи… Что такое логика развития поэтического образа? Во-первых, просто логика образа, чтобы стихи не распадались на мелкие кусочки. Во-вторых, логика в развитии, а часто в стихах - образ застывший от первой до последней строфы (строки)… Саласпилс. Стихи… Сигулда. Замок. В этих местах снимался "Гамлет"…

На гастролях театра им. Маяковского - "Медея" и "Человек из Ламанчи"… В Дублтах - (1 августа) на побережье прогуливались Целиковская, Любимов и Долматовский… И еще через несколько минут я встретил Марка Фрадкина. Мы поздоровались. Он приостановился: "Я написал песню к юбилею города… Помните, обещал… А моего соавтора Вы не встретили? Мы договорились кое-что в тексте поправить…" Кто его соавтор, я не знал. Но он сам меня выручил: "Долматовского Вы не видели?" Я ответил, что видел минут пять назад. "Так он далеко не уйдет… Давид, как витеблянин витеблянину, скажите, оставить мне хоть какую-нибудь примету Витебска? Я ведь хочу, чтобы песня не была откровенно "привязана", и все же - пусть что-нибудь витебское в ней будет. Есть строка, - он вытащил из карманчика тенниски сложенный вчетверо листок, - "здесь когда-то с лыжной горки мир открылся мне, как чудо", а я спою "с высоты Успенской горки"… И хоть ответ мой явно не был ему нужен, я поддержал такой вариант… А еще через минут пять он попрощался и отправился догонять своего друга-соавтора Евгения Долматовского, с которым вместе написали много хороших песен…

На взморье, в Майори, я долго стоял в Музее Яна Райниса. Увидел на фотографии Аспазии надпись: "Витебск". Спросил, и мне ответили, что Аспазия ездила к матери Райниса, которая жила в Витебске с дочерью - женой Стучки… Я сказал, что сам Райнис приезжал в 26-м году на открытие театра. "Да, - поддержала музейщица, - мы это знаем, у нас отмечено, что он выступал в Витебске"… "И в этот день, - радостно подумал я, – Витебск тоже был со мной на Рижском взморье"…

25 августа. Великий юбилей города. Праздник, у которого нет точной даты. И потому его можно отмечать много дней… В обл. библиотеке - большая выставка "Книги наших земляков". Девиз ее - мои строки, которыми я начинал телепередачи "Тут пачыналіся дарогі" и которые и теперь встречают читателей крупно выведенные на стене: "Прыдзвінскі край - мае вытокі, зялёны шум маіх бароў. Тут пачыналіся дарогі тваіх праслаўленых сыноў". На выставке и фотоальбом "Витебск", в подписях - мои строфы: "Мой город - вот он! - над Двиной. Друзья, внимательно вглядитесь: и в полдень, и порой ночной прекрасен мой любимый Витебск…" Выступал вместе с Р. Бородулиным, А. Ставером, И. Василевским, Н. Гончаровым.

28 августа. В "В. р." - "Тысячелетний город мой", (моя телепоэма в сокращении). Накануне в "Комсомолке" статья Гали Сыроежки "Город, который люблю": "Я кончаю свое признание в любви городу словами витебского поэта Давида Симановича: "Какая б непогодина не развела хмурье, но есть на свете родина - река, сосняк, жнивье…" А к этим строкам я мог бы поставить эпиграфом слова из письма мамы: "приезжай - погоды нет, но зато будешь на родине"…

Бородулин на новой книжке "Рум": "Твой нос - фабрычным каміном, а вусы - прамысловым дымам. Не дужа сілы эканом - працуй з чытачкамі з уздымам! Як Віцебшчыны краявід уявіш без цябе, Давід?! Твой заўсёды Рыгор. Віцебск".

29 августа. В театре - премьера "Званы Витебска". И под шумные овации витеблян смущенно, но с достоинством раскланивающийся на сцене автор - Владимир Короткевич.

30 августа. Торжественное заседание в театре. Доклад Машерова, в котором кто-то из его помощников настойчиво повторяет (и Машеров так и читает): витебчане, витебчане. А мне это режет слух и хочется повторять: витебляне, витебляне… А Короткевич решительно: "Не витебчане и не витебляне? - витьбичи!.."

В концерте - Марк Фрадкин. Его подарок городу - новая песня. Он спел "С высоты Успенской горки мир открылся мне, как чудо"… И его "заставили" повторить песню, что он сделал с удовольствием…

31 августа. Продолжается праздник. И столько всего в программе: возложение цветов и венков к памятнику Ленину, памятнику на площади Победы. Митинг и шествие. Шел в колонне рядом с Короткевичем, а он держал за руку свою Валентину. С Володей и Валей - о спектакле, о режиссуре молодого Валерия Мазынского, об актерах (Шмаков, Кулешов, Матусевич, Кокштыс, Ламан, Лобанок, Писарева, Петрачкова), о фактографии и художественном осмыслении истории, о произношении актеров (часто не белорусском)… Сказал несколько "теплых" слов Фрадкину о песне (ему наговорили уже горы комплиментов). Короткевич: "Пускай бы она пелась и по-белорусски… Я переведу, но допишу хоть один столбик…" А Фрадкин: "Жаль, что не пригласили Долматовского, все-таки половину комплиментов за песню я отдаю ему…"

Шумит-гремит-звенит праздник. И еще - фейерверк!.. И торжественное заседание и шествие - оба дня - транслировали по телевидению.

1 сентября. Вечерниеогни. Как хорошо они видны с балкона. Вчера с Короткевичем долго любовались ярким созвездием. За Витьбой светились дома, улицы. Праздничные гирлянды, надписи - цветные - красные, зеленые, синие… Зажег ли я хоть один огонек этого прекрасного созвездия? Зажгу ли?

12 сентября. На экране - участники VI семинара "Веснянки", который проходил под Оршей. Молодые поэты и композиторы выступали по теле: Конопелько, Гальперович, Косолапов, Гоман, Зеленкевич. А на самом семинаре были вместе со мной и помогали в обсуждениях Наум Кислик, Валентин Тарас, Володя Хазанский и даже Глеб Горбовский, который как раз оказался в это время в Витебске и удалось его прихватить с собой… И хорошо было не только участникам семинара, но и нам самим в добром вечернем общении… И, конечно, особый интерес вызвал у всех День поэзии… Новые стихи читали авторы первых книжек Конопелько и Законников, хорошо прозвучали стихи студента Сергея Рублевского… И думаю, запомнятся на всю жизнь добрые слова, которые говорил ему не только я (мы с ним часто встречаемся на телестудии с декабря 71), а и Наум Кислик, Валентин Тарас и Глеб Горбовский.

27 октября. Неделю провел в Борисове с засл. арт. Валерием Прищепенком. Много выступали: фанерно-спичечный комбинат, фабрика пианино, инструментальный завод, Дом офицеров. Был у Леонида Рашковского. Во время одного из вечерних хождений-гуляний в скверике возле вокзала, в довольно людном светлом месте - удар пробегавших мимо хулиганов, они помчались дальше, а у меня треснули стекла очков и боль в переносице, слава Богу, не сильная. Очки мне "спасли" на следующий день… Мог остаться без глаз…

2 ноября. В "В. р." - мое о Володе Лисицыне: "останется песня на земле"…

19 ноября. В Каролищевичах - Республ. семинар творческой молодежи. Мы с Вертинским его руководители. Наши с ним откровенные разговоры. Гуляния. Зимний лес… Дятел… На открытие приехал Иван Шамякин, и мы поговорили с ним о "делах витебских". Толя мне помогал: надо принимать в Союз витеблян…

29 ноября. 10 дней нашей с Анатолем работы заканчиваются. Обсудили творчество 28 молодых (и не очень): Стодольник, Попкович, Гигевич, Некляев, Пашков, Бондарь, Турбина, Покровская, Гаврон, Немизанский, Прокопович… Приезжали нам на подмогу и провели беседы Янка Брыль, Алесь Адамович, Иван Чигринов, Василь Витка, Евдокия Лось, Вера Верба, Алексей Гордицкий, Михась Мушинский, Матуковский, Громович, Делендик, Рыгор Бородулин. Хорошо поговорил с Адамовичем о биографической литературе, с Брылем - об эссеистике, с Лось - о родной Витебщине, с Мушинским - вспоминали наши студенческие времена и комнату, в которой жили… А Рыгор одну за другой "кидал" эпиграммы: "Алесь Гаўрон, не лаві варон", "Рыжыя дні свае пералічваючы, гладзячы вершам лірычным азадак, Сімановіч акупаваў Каралішчавічы, як віцебскі заўзяты асаднік"…

Сегодня в "Знамени юности" - полоса о семинаре. А у нас еще вечером - большой банкет-прощание, пишу тост-пародию… Банкет будет за "мой счет": Шамякин предложил, чтобы я написал заявление на мат. помощь…

30 декабря. Под занавес года (23-28) выступали с Алесем Махначом в Мостах. Выступлений было немного… Развлекались ужинами, а я еще эпиграммами: "Что стало с Махначом за этот час короткий? Винтовку со штыком он променял на водку". И выпили мы уже (Алесь считается непьющим) за радости в новом году и за наши встречи…


1975


24 января. Литобъединение. Мой доклад-беседа: итоги года и задачи литераторов. Вышли книжки М. Боборико, Г. Шакулова, О. Салтука. Начался последний год пятилетки. 30-летие Победы. Говорили: Хазанский, Конопелько, Бележенко.

27 января. Жизнь распихивает по вагонам или сажает рядом, как влюбленных в парке, кого с венком похоронным, кого со свадебным подарком. Спешим по снегу, по желтым листьям – и с этим нет никакого сладу: кто на похороны к самым близким, кто веселиться и плясать до упаду…

31 января. Чериков. Выступал всю неделю со Светланой Евсеевой. Она производит странное впечатление. Неестественна: "Я вам расскажу, но учтите…" И это не просто рассказывание, а стремление к своеобразному поучению. Преувеличение своей роли: "я как член редколлегии "Немана" могу для тебя вот что сделать"… А ведь ничего не может, даже для себя… О большинстве поэтов говорит плохо… Когда-то входила в знаменитую "обойму". И думает, что все остается по-прежнему… С любовью говорит только о Светлове: какой он был бескорыстный… "приходил обсыпанный пеплом…"

14 февраля. В Минске на заседании президиума утверждена комиссия по проведению юбилея Петруся Бровки. Председатель Максим Танк, я - тоже в комиссии…

Литобъединение. Стихи и песни о мужестве и героизме. Стихи Попковича, Ламана, Кляшторной, песни Косолапова, Гомана, Носовского. Продолжение – встреча в совхозе "Вороны".

21 февраля. Пять дней от Бюро в Барановичах. С Иваном Кудрявцевым… В гостях у друзей Рахлевских. Зяма - директор школы. Разговоры о житье-бытье… А Зяма еще и деятель: депутат горсовета…

26 февраля. Приехал, как всегда, рано утром. В гостинице "Минск" меня устраивать не захотели, сказали (дежурные администраторы меня знают): "Берите ключ - и сами открывайте ваш штаб"…

В маленьком номерочке почти под лестницей - писательская "штабная землянка", как я ее окрестил. Начальник штаба - Иван Шамякин… Сидел, ждал. После восьми появился он, за ним следом Вертинский, Гречаников, Макаль, Столяров, который отвечал за размещение гостей. Надо было встречать москвичей, и я оказался для этого тоже нужен… Ходили приветствовать, вручали папки сувенирные и ключи от номеров…

Очень был прост С. С. Смирнов (с ним его встречавший Алесь Махнач). Приятен С. Баруздин. Шамякин предложил мне с кем-нибудь встречать Софронова. Я отказался. "А-а-а, – сказал Шамякин, - я понимаю, у тебя же есть твой литературный крестный батька - встречай его…" И я встречал Константина Симонова.

…Постаревший, даже чуть глуховатый, он, кажетея, был все время где-то далеко. В номере познакомил с женой Ларисой Алексеевной, дочерью генерала Жадова, который когда-то изменил одну букву в фамилии: "и" на "а"… Вряд ли он помнил то, что хорошо помнил я о том далеком сентябрьском дне нашей встречи. И все же, когда я сказал, что это было 20 лет назад, он, шутя: "Не отметить ли нам дату? Где отметим?.." Я серьезно: "В Витебске!" Он улыбнулся: "Ну это мы еще решим: в Витебске, Минске или Москве… А вот что будем делать с фамилией? Если Вы считаете (и я согласен), что я Ваш крестный, надо подумать, может, мне добавить "-ич" или Вам отбросить, но тогда получится Симанов. ." И тут уже мы все втроем рассмеялись… А Лариса Алексеевна сказала, чтобы я говорил погромче (Симонов все время приставлял руку к уху)… Когда я забывал об этом, Симонов наклонялся и переспрашивал: "Лариса, что он сказал?" Но говорил я мало. Слушал, Разговор шел больше о живописи, чем о литературе. Лариса Алексеевна готовит монографию о поисках и новаторстве художников первых послереволюционных лет. И много места в ней занимает витебский период Казимира Малевича, Эль Лисицкого и других художников. Обоих интересовало: есть ли в Витебском архиве документы, протоколы заседаний Уновиса, экспонируются ли в местном музее картины, созданные в двадцатые годы, помнят ли в городе о Марке Шагале. О художниках, вообще об искусстве Константин Михайлович рассуждал со знанием дела, глубоко разбираясь в тонкостях мастерства… Я узнал, что монография уже готова, но ее никто в стране не собирается издавать. И Симонов (он почетный член Академии искусств в Берлине) уже "принял меры" (он так и сказал), чтобы монография вышла в Германии на немецком языке. А пока он написал большую статью о Малевиче, которая появится в журнале "Наука и жизнь", возможно, еще до конца этого года…

Неожиданно для меня вдруг спросил, какие бы я мог вспомнить детали - названия довоенного Витебска. И объяснил, что собирается дописать повесть "Софья Леонидовна", в которой главная героиня каждое лето проводит свой отпуск у сестры в Витебске. Я назвал ратушу, Смоленский базар, Замковую улицу, Успенскую горку, Марковщину, фабрику "КИМ", старый трамвай. Константин Михайлович послушал и даже что-то записал…

В отличие от Софронова, когда заполнял анкету, сказал, что поскольку он приехал с женой, а Союз не обязан за нее платить, "вот деньги на ее обратный билет"… Столяров, который при этом присутствовал, пытался что-то возразить, но Симонов, спросив, сколько стоит билет, положил нужную сумму за два билета.

"А я родился в Минске!" - гордо сказал Софронов… Потом уже, во время поездки по городу, когда я заговорил с Борисом Васильевым (мне хотелось с ним заговорить), и он сказал о своих и жены родственных связях с Минском, а я пересказал слова Софронова, Васильев спросил: "Ну и как, возрадовался Союз писателей от такого сообщения? Не провалится ли от стыда белорусская писательская организация, приобретя такого земляка?.."

Грибачев, когда вручали папки, даже не поблагодарил. А Чаковский спокойно курил громадную гавайскую сигару…

Через несколько часов в ЦК была встреча. Все приехали, не было лишь Михайлы Стельмаха. И мы с Вертинским заехали за ним в гостиницу. Он спокойно сидел и ждал, когда за ним зайдут… Утром, когда распределяли гостиницу, всех московских "китов" разместили в "Минске", остальных - в "Юбилейной". Я остался "при штабе" в "Минске" и договорился, что номер для Василя Быкова будет рядом…

Днем мы, "штабисты" (Гречаников, Вертинский, Макаль, Столяров), вернулись в гостиницу и, прихватив Быкова, который уже ждал в номере, поднялись обедать в ресторан "Минск"… Заказывать взялся Макаль. Но инициативу перехватил Быков. Он заказал коньяк и водку, которую мы с ним вдвоем распили, остальные пили коньяк. А когда опустели графинчики и надо было рассчитываться, все начали "скидываться". Но инициативу снова захватил Быков. Он отодвинул денежную стопку и положил свои 25… Потом все разбежались по своим делам и своим домам, а мы, "приезжие", остались вдвоем и зашли ко мне в номер…

Я думал, что уже все в порядке в его жизни. Но Василь рассказал, что "Волчьей стае", которая выходит в Минске, сняты 3 страницы будто бы по чисто полиграфическим причинам. А повести его все короткие, и каждая страница, даже абзац значат так много. Я сказал и не очень разумно: "Так сними целиком, откажись от издания, может, тогда задумаются…" Он как-то странно на меня посмотрел и ничего не ответил… Рассказывал еще, как оплачиваются зарубежные издания: совсем мизерные суммы, буквально 50-60 р. получается за книгу - грабеж… Рассказал, как живется в последнее время, материально неплохо… Вспомнил, как прежде в трудные времена помогали (и даже материально) Симонов, Бакланов, Бондарев… Спросил у него, как он относится к богомоловскому роману, не кажется ли ему, что герои "В августе сорок четвертого" - "антибыковские"… "Нет, не кажется, - сказал он. - Роман нравится"… Автора он знает, знаком. Немножко странен ("А не странен кто ж?")… Немножко болезнен… "По своим соображениям, своим принципам не хочет вступать в Союз писателей"… Говорили о кино, об экранизации его повестей. Считает, что в кино (в отличие от театра) хоть что-то получается… И вдруг: "О войне больше писать не буду". Я промолчал: знаю, это он уже говорил, и снова писал о войне, находил новых героев в новых обстоятельствах… А в общем я понял: ему пора привыкать к новой роли не писателя-страдальца, а писателя, которого хвалят и издают… А это трудная роль, может, труднее, чем страдальческая…

27 февраля. На открытии Всесоюзного совещания - речь П. Машерова. О ней говорили все. И действительно она была артистична. Но противоречива. Чувствовалось, что писало несколько человек и не очень состыковывались куски. В начале: "Мы не можем простить издержек в этой теме". В середине "Мы прощаем издержки в этой теме"… И зачем такому руководителю такого ранга произносить такие речи по вопросам, проблемам литературы. Тем более, что все понимают: писали другие – он только читает…

Доклад Л. Якименко был хорошо спрессован, сплав лирики и публицистики, обрамление - начало и конец… Высказывал претензии к Симонову (образы не всегда в развитии, даже Серпилин), к Богомолову…

Понравилось выступление С. Баруздина. "Так у нас получается, - говорил он, - сначала ругаем, разносим, бьем из всех видов оружия, а потом даем Госпремию. А почему бы это не сделать еще 5 лет назад?.." Слова его горячо, аплодисментами принимал зал, понимая, что он говорит о Быкове…

Н. Грибачев решил его речь "подправить", выступая как член Комитета по Гос. и Ленинским премиям: "Дали Быкову премию за конкретное произведение, а не за все творчество, дали потому, что он учел партийную и советскую критику его предыдущих произведений…" Зал "шикал", слушая эти слова…

Как всегда, дорогое для меня, глубокое слово Симонова. Он говорил, "что не грех поучиться изображению правды войны у поколения Быкова, Бондарева, Бакланова…" "Война и мир" - для меня главная настольная книга русской К литературы…" И еще (тут я снимаю кавычки, потому что переношу это записанное "с голоса"): о войне должна остаться правда для будущих поколений и будущих писателей… Толстому было 14 лет, когда отмечалось 30-летие Отечественной войны, а когда вышла "Война и мир", прошло уже 57 лет… надо помнить и вспомнить все о войне и отступление тоже… не умалять трудностей, того, что стоило нам победить… подвиг - это и есть то, что создается в неимоверно трудных условиях… кино и телевидение не отвлекают, а привлекают к литературе (говорил о своем фильме "Шел солдат", о кавалерах трех орденов Славы)… надо создавать и документальные произведения, записывать воспоминания очевидцев… Сказал Симонов и о том, что хочу для себя особо выделить: войну никто из нас не знает всю, мы знаем только частности, а в целом ее знает народ - и надо народ расспрашивать о войне…

Быков говорил: об окопной правде и масштабности охвата событий, право на существование имеет и то, и другое… Общую картину войны можно создать только общими усилиями, не расталкивая и не подталкивая друг друга. Говорил о культе, который затормозил и развитие литературы… о правде… война многолика, подвиг разнообразен, различие опыта и таланта… Среди лучших произведений назвал "В окопах Сталинграда" В. Некрасова…

Были они оба - Симонов и Быков – в свитерках - черном и синем…

Кугультинов: о высокой правде человеческого духа… "как свидетель подтверждаю правду произведений Быкова"… "я все это видел в одной с ним 252-ой дивизии".,. "Писатели не имеют права учить один другого, а только друг у друга учиться", - привел он слова Пришвина.

Суровцев ввел термин "штирлицианская занимательность".

Короткевич из зала: "У меня вопрос?.." Верченко: "К кому?" Koроткевич: "К правительству!.." Верченко: "Вопросы потом…"

Озеров в заключение дня: "Нужно многоцветие, многообразие… если бы все писали одинаково, нужно было бы одного писателя оставить"… "надо искать слития социального и нравственного…"

В перерыве ко мне подошла Лариса Алексеевна и, взяв меня за руку, попросила, если я не занят, помочь ей найти Соню… Соней оказалась Софья Григорьевна Караганова, которая когда-то присылала мне письма из "Нового мира"… Она вспомнила, как вместе с Ильичевой пришла "поболеть" за меня на секций поэзии, а я на них "не реагировал", занятый своим обсуждением. "Понимаешь, Лариса, мы ведь к тому же еще и молоды была и красивы… и Симонов нас послал…".

28 февраля. Поездки по городу. Экскурсии. Разговоры. Знакомства. Распределение на группы по областям. Спросил у Симонова: куда он?.. Нет, он никуда не поедет, будет в гостинице записывать минчанина - кавалера трех орденов Славы… "А Вы, конечно, в сторону Витебска? Знаете, мне неудобно в моем "люксе" записывать моего героя, да и Ларису Алексеевну тогда надо куда-то отправлять…" И я сказал в штабе (он как-то стеснялся), что в моем номере будет Симонов…

1 марта. Договорились с Быковым накануне, что я на всякий случай в 7 постучу в его номер. Стучу - никто не отвечает. И так несколько раз. Надо ехать - а Быкова нет… Я переживаю, что не едет. Сели в автобус, возле себя держу на всякий случай место… И вдруг где-то на проспекте догоняет наш автобуя такси, выходит Быков - и быстренько перебирается к нам. Легкие подкалывания, особенно Буравкина и мои: где был, с кем пил, где ночевал, откуда сбежал…

В автобусе познакомился с Евгением Воробьевым: "Вот Вы знаете под Витебском такое места Крынки?" - "А что?" - спрашиваю. - "Я там 5 дней в окопе лежал… при освобождении Беларуси"… И ко всеобщему удовольствию, особенно Быкова и Буравкина, я говорю, что в Крынках пять лет преподавал литературу… "Что Вы говорите? Вот это преемственность поколений… Как там? Что там?.."

В Орше – большая остановка. Принимаем участие в необычном торжестве: татарский поэт, бывший заслоновец Заки Нури стал Почетным гражданином Орши… Небольшой праздник, поздравления – и дорога на Витебск. Встреча, щелканье фотокамер. Мы стоим втроем - Быков, я и Павел Нилин, к которому Василь относится с доброй симпатией. Над нами натянут и чуть подрагивает на ветру транспарант "Привет дорогим гостям-писателям".

С Павлом Филипповичам меня познакомил Быков. Просто что-то сказал, мол, это ной старый друг, живет в Витебске, поэт, вот в последнее время пишет и прозу. Нилин, с любовью глядевший на Быкова, улыбнулся и протянул мне руку: "В Витебске живете? А я об этом городе только понаслышке знаю. Зато уж наслышан, наслышан… Что-нибудь из старых уголков осталось или все война смела?" Мы разговорились. Мне, как всегда бывало в таких случаях, очень захотелось сказать ему о его книгах, о его героях, о том, что приятно услышать каждому писателю - и молодому и именитому. Я и сказал ему, что полюбил когда-то сразу "с первого взгляда" его Веньку Малышева и ребятам на уроках читал его знаменитые повести, как только они появились в печати. Он внешне на слова эти, кажется, особо не реагировал. И оживился только, когда я сказал, что уже много лет храню старенькие роман-газеты, изгрызенные по краям мышами. А в них - его "Испытательный срок" и "Жестокость", кажется, чуть ли не самое первое издание. "Изгрызенные мышами? - заинтересованно переспросил Нилин. - Ну теперь уже можно заменить новым изданием. А впрочем, это любопытно… Значит, и мышата пытались прочесть да, видимо, духу не хватило или просто не понравилось… Что ж, и они, как наши критики, грызут литературу. Но нам бояться их нечего. Правда. Василь Владимирович? - его глаза блеснули хитрецой. - Пусть они нас боятся!.. Так роман-газеты у Вас сохранились? Может, подарили бы старику? Все-таки любопытные экземпляры, можно, сказать, уникальные… даже музейные…"

Свою повесть "Через кладбище" он посвятил "Милым моим товарищам из Белоруссии". А в этот день, как сам признался нам с Быковым, к сердцу приросли Орша и Витебск, такие славные места на земле…"

Вечером - в театре имени Якуба Коласа. Много выступлений, Быков свое начинает словами "Привет славному Витебску!" Мы с Бородулиным и Буравкиным читаем стихи. Я - "Прошку", Гилевич - свои "сатиры", которые пользуются успехом…

2 марта. Дорога: Витебск - Полоцк - Новополоцк - Ушачи - Лепель - Минск. Много встреч на границах всех районов и городов - цветы, значки, сувениры, даже несколько раз прямо у дороги в рюмках "Беловежская"…

На своем двухтомнике Быков мне написал "по-дружески, по-землячески" и внизу:"в автобусе по дороге в Полоцк"…

Пели песни, сначала тихонько с Вас. Росляковым - Окуджаву, затем с Ю. Суровцевым, Вал. Щедриной, Тамарой Золотухиной и Серг. Баруздиным - разное…

Короткие разговоры с генералом Ортенбергом, Евг. Воробьевым, Каюмовым, Заки Нури, Рыгором и Геннадием…

3 марта. Закончил "Балладу о солдатском имени", посвященную Быкову.

31 марта. На литобъединении рассказал о Всесоюзном совещании, о том, что надо писать о подвиге народа: у нас на Витебщине столько материала… "И каждый, - сказали, - может это сделать по-своему, через себя, черпая что-то из биографий родных и близких людей, а может, каких-то собственных воспоминаний…" И прочел то, что записал после Орши… Мне 13 тринадцать лет. Только закончилась война. Тогда попала ко в руки маленькая книжечка: Иосиф Уткин - "Заздравная песня". Я тут же выучил ее всю наизусть, верней, она сама выучилась. Особенно часто я читал товарищам стихотворение, которым книжка заканчивалась. Называлось оно "Баллада о Заслонове и его адъютанте". Конечно, мне тогда и в голову не пришло, что через много лет, постоянно приезжая в Оршу, буду я стоять у памятника Заслонову над могилой, в которой похоронены командир и его отважный адъютант, и вместе с ветеранами-железнодорожниками из Оршанского депо однажды приду к старенькой маме Женьки, погибшего за мое детство. И буду разговаривать с ней - Еленой Захаровной Кардовской - о ее сыне. А за семь или восемь лет до того в краю, о котором потом написал, в Витебске побывал автор этих строк поэт Иосиф Уткин. По воспоминаниям, он выступил в клубе трикотажников, куда собирались и цеткинцы, и кимовцы. И был на вечере встречи с комсомольским поэтом битком набит не очень привычный к таким мероприятиям клуб. На сцене молодой - ему чуть больше тридцати - кудрявый Иосиф Уткин. Его принимали горячо, потому что читал он стихи простые, понятные, доступные рабочим. И зал то грустил, слушая начало "Повести о рыжем Мотэле" или стихотворение "Мальчишку шлепнули в Иркутске", то хохотал над антирелигиозными строками "По Кузнецкой улице ехал поп на курице…" И я прочел на литобъединении "Балладу о Заслонове и его адъютанте".

25 апреля. Провели с Ремом неделю в Полоцке от Бюро. Неплохо вдвоем выступали. Общались с Николаем Петренко, пели его песни, пили зеленый чай… Мы - дважды земляки: Барборов возле Наровли, где он родился, и Полоцк, где живет и написал столько песен…

29 апреля. На очередном литобъединении рассказал, как в Союзе на секции поэзии обсуждали итоги поэтического года, я там говорил о наставничестве, о важности периода для молодых между первой и второй книжками, о воспитании гражданской позиции… Выбрали новое бюро, председатель П. Макаль, я - в членах, и Бородулин, и Свирка, и Лось… Я, выступая, говорил о Владимире Лисицыне. Он достоин того, чтобы мы приняли его посмертно в Союз писателей… А на нашем заседании обсудили новые стихи Попковича и Кляшторной.

9 мая. Послал Быкову к празднику "Письмо тебе". Уже получил открытку поздравительную: "Благодарю за память, книгу и посвящение, как-нибудь, возможно, отблагодарю тем же… надеюсь, встретимся еще на Витебщине или Гродненщине"…

17 мая. Как-то в разговоре Быков при мне сказал Карпюку: "…ты б записывал, Алексей, все, что с тобой происходит - хорошая книга получилась бы"… А происходило с Карпюком столько всякого, о чем он мне рассказывал и в Минске и в Гродно… Бровка мне говорил, что не разрешили давать о Карпюке статью в "БСЭ". И о нем и Оле Ипатовой. А Оля когда-то была учительницей в Рубе, работала в Витебском облкниготорге, ко мне приходила на телестудию и первое ее выступление было на витебском экране… Карпюк и Быков рассказывали, что на Республиканском семинаре в Каролищевичах она отказалась получать Грамоту ЦК комсомола, потому что не вручили ее талантливому Алесю Рязанову. Этого ей долго не могли простить, не принимали в Союз и, по словам Бровки, не разрешили включать в Энциклопедию… Вспомнил, как Быков у меня однажды спросил, читал ли я "Чего же ты хочешь?" Кочетова. Я гордо ответил: "Вот еще буду я читать такую мразь". "А врагов надо знать в лицо…" - укоризненно заметил Василь. Часто это повторяю, хотя какие уж там у меня враги…

И еще раз быковское о том, что надо все записывать… У нас по молодежной редакции, которую я курирую, сняли передачу по книге "Навечно я строю": "Слабые мелкие стихи, в них - обреченность…" Это о П. Когане, В. Багрицком, Н. Майорове, Б. Смоленском и др. поэтах, погибших на войне.

19 мая. Был черный понедельник. Дозвонился до издательства и наконец-то поймал своего редактора Васю Жуковича. Он был слегка растерян и сказать ничего не мог. Я понял, что все "летит в тартарары". Трубку взяла Алена Василевич и сказала, что и эта, вторая редакция, ее не устраивает, что слишком многе о Витебске, хотя все этюды, в отдельности каждый, она знала и ей казалось, что это довольно мило, но они все вместе композиционно не связаны, есть искусственность. А в заключении она предложила мне запланироваться в новой поэтической серии для юношества "Песню берите в дорогу" - примерно на 78-й год. Так закончилась моя история с "Подорожной", которая по-прежнему будет лежать в столе… Сколько надо силы и мужества, чтобы все это переносить и спокойно продолжать делать другие дела: обсуждать, кто и какую передачу будет выдавать в эфир, сидеть на политзанятиях, шутить и вдруг вспоминать, что только что в самом главном ты потерпел поражение… А вчера провели день в Летцах. Заплывал на середину озера.

20 мая. Получил книги от Александра Пухаева, пишет, что перевел три моих на осетинский, и скоро они будут напечатаны… Полгода назад я перевел его на русский - стихи уже были в печати в грузинских газетах, которые он прислал…

22 мая. Все думаю о "Подорожной". После разговора с Василевич мучился, плохо спал, а утром 20-го позвонил и говорил с Мишей Герчиком. Разговор был очень дружелюбный. Он сказал, что многое ему в рукописи нравится, вплоть до того, что с завистью он читал куски, в которые он меня "носом тыцнет" и покажет их потом, что это проза поэта, что тремя словами я делаю то, что иные целыми абзацами, что особенно хорошо то, о чем не знал совсем: "Иван Батрак написан хорошо и есть характер". Сказал, что Василевич настроена негативно, но - главное! - он вчера подписал вторую корректуру плана 76-го - и там "Подорожная" пока еще осталась… В общем договорились, что я на следующей неделе приеду, придем к общему знаменателю, потому что у него тоже есть замечания, и пойдем вместе к Василевич. Жукович тоже стоит за издание… Но сама Василевич, мне кажется, будет стоять на своем…

Сегодня на заводе радиодеталей два раза выступали с Маиной Боборико.

23 мая. Вчера до позднего вечера беседовал с кор. московского "Литературного обозрения" Верой Максименко. Ей нужны были для журнала проблемы. И я ей их подкинул…

Когда-то был мой первый сюжет о репинском Здравневе, потом телеспектакль "Осенний букет". И телевидение привлекло внимание общественности к репинским местам, где был пионерский лагерь трамвайщиков… И моя "Подорожная" тоже началась с телевизионной передачи о Пушкинской дороге через Беларусь: сюжетик, теленовелла, и наконец написал я этюд, который появился в "В. р.", потом в "ЛіМе", и его прочитал Быков и благословил, считая, что надо писать книгу…

27 мая. Вчера "спровоцировал" меня Миша Рывкин на выступление в его установочном лагере - студенты 2-3-х курсов пединститута. С неохотой поехал. А кончилось тем, что ни им, ни мне уходить не хотелось. Просили прочесть "Весеннюю сказку", "Как долги были разлуки", "Три растрепанные челки"… Даже все мои обиды отошли, забыл о неприятностях, связанных с книгой… Забыл обо всем. Давно так не выступалось…

31 мая. По БТ передача "Лит. Беларусь", которую ведет Гречаников… Кажется, нигде не записано у меня, как Толя приехал на закрытие Республиканского семинара в Каролищевичи. В Коласовском доме, в большой комнате с двумя кроватями, где я жил, он остался переночевать. Поздно легли, но рано утром проснулись и разговариваем. И Толя среди прочего говорит о моем "Молодике" и по памяти читает строки: "Есть у каждого в жизни паром, и пока не сомкнулися веки, переправиться надо на нем через памяти бурные реки…". Надо переправляться через реки памяти…

5 июня. Был в Минске. Пленум. Сообщение Шамякина о работе между двумя пленумами, говорил о Республиканском семинаре молодых как о лучшем (нам с Вертинским объявлены Благодарности). Участвовал в заседании юбилейной комиссии по празднованию 70-летия Бровки. Приехал Петр Устинович. Разговор длился примерно полчаса. Он хочет, чтобы все было потише и поскромнее. В Витебске - не надо ничего. В Ушачи он только съездит с Гришей, тихонько выступит в школе, без встреч и торжеств. В Минске докладчик Пимен Панченко. "А зачем в Оперном? - спросил Бровка, - нельзя ли аудиторию поменьше найти?.." Предложил ему - и Петр Устинович обещал - прислать на мое имя несколько слов обращения землякам (для газеты и телевидения)…

Пленум и заседание комиссии - это только две части моего дня. Но главной для меня была часть третья: разговор в издательстве о "Подорожной". Редактор Вася Жукович хотел ее уже сдавать на машинку для перепечатки. Но заупрямилась Алена Василевич… Герчик в целом отозвался положительно, Вася, естественно - тоже, но он уходит на какую-то учебу. И тогда Миша вызвался быть вместо него редактором. Василевич и к этому отнеслась неодобрительно: "Вы что будете соавтором?" Ей явно хотелось книжку "похоронить"… Договорились: я работаю, Герчик читает, она дает на рецензию кому захочет… Неужели ей так хочется рукопись "зарезать на корню"?..

10 июня. Два дня копаюсь в "Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина" М. А. Цявловского и "Летописи жизни и творчества М. Ю. Лермонтова" В. Мануйлова… Может, написать "Летопись дорог и встреч" - обо всех, кто связан с Витебсксом? А пока вписываю в рукопись документы, наполняя ее фактами. Думаю, что лирическая моя линия не пострадает от сочетания с документами и даже усилится от того, что ввожу мое "я"…

25 июня. Не успел я вернуться домой, как вдогонку уже прилетело письмо, присланное на мое имя: "Всегда радуюсь успехам моих дорогих земляков-витеблян. Желаю, чтоб с каждым днем ваши достижения росли и умножались. Искренне благодарен за большое внимание к моему творчеству, а это дает хорошее настроение для будущей работы. Петрусь Бровка. Июнь 1975 г."

А сегодня, в день его юбилея, эти строки были переданы по областному радио и телевидению, опубликованы в газете "В. р.". Утром я послал телеграмму: "Уважаемый Петр Устинович! Мы бы звали Вас просто Придвиньевич. Только слава Ваша с пропискою и Придвинскою и Олимпийскою. Сердца жар пускай не остынет лишь - и поэзии бьют родники. Обнимают Вас, Петр Устинович, по-сыновьи все земляки".

25 июля. В "ЛіМе" - мое эссе о Володе Лисицыне, поэте, моем крынковском ученике.

1 августа. "Чувство семьи единой" - телепередача об Александре Пухаеве, осетинском поэте. Его выступление и мои переводы с осетинского его стихов.

26 августа. На белый лист наносишь тушь ты, чуть-чуть приправив синевой - и очертания Алушты уже встают перед тобой. Уезжаем из Алушты. Провели 20 дней. Сначала в конуре, которую предложила хозяйка на "рынке квартир". Потом перебрались. Хождения и поездки. И прекрасное открытое море. Не писал. Совсем. Загорали. "Крымские зори" - концерты Сергея Захарова и Богатикова. Поднимались на гору к дому, в котором жил Сергеев-Ценский, уже 15 лет здесь лит. мемориальный музей писателя…

1 сентября. Всего пять дней в Наровле. Один. Теплынь. Пустой пляж. Лёня - у него на крылечке по вечерам и прогулки до парка. Стихи.

9 сентября. Сентябрьские дождливые облака. Озеро плещется у порога. Под Полоцком в домике рыбака меня приютила дорога,.. Озеро Яново. VII семинар "Веснянки".

25 сентября. "Дружат музы" - писали газеты, рассказывая о нашем семинаре. Художники Ф. Гумен, А. Досужев, В. Напреенко подготовили хорошую выставку. Знакомство с музыкой Нины Устиновой, которая приехала в Витебск после Московской консерватории. Молодые актеры-коласовцы показали спектакль по пьесе А. Вампилова "Провинциальные анекдоты". Запись для телевидения по дням: “Дзень першы - гучаць пад соснамі вершы", "Дзень другі - мастакі выходзяць на азёрныя берагі”, “Дзень трэці - песні разносіць вецер”…

Э. Зубрцицкий, И. Стодольник, Н. Гальперович, Ю. Костюк, С. Соколов, А. Никитина… Песни Я. Косолапова, Б. Носовского, М. Зеленкевича, Н. Устиновой во Дворце завода стекловолокна.

2 октября. Витебщина принимает болгарских писателей. В "Сов. Бел." и в "В. р." - стихотворение Стефана Поптонева "Окоп" в моем переводе. Рем прислал мне оригинал и на всякий случай (как знаток и переводчик, много лет уже связанный с Болгарией и болгарским языком) - подстрочник, которым я воспользовался, хотя в далекие студенческие времена был у меня спецкурс по болгарской литературе. Конечно, болгарский язык близок русскому и потому мне не сложно было переводить, хотя от оригинала я все-таки уходил, но не так, разумеется, как при переводе с осетинского стихов Пухаева, где просто пришлось написать новые строки, которых и в помине не было в оригинале. А здесь все-таки был костяк с мыслями и образами.

14 октября. Когда в Союз писателей прибыло приглашение на праздник в Осетию, меня включили в делегацию, которую утверждал отдел культуры ЦК. И мы полетели впятером: И. Колесник, М. Гроднев, Ю. Свирка, П. Прануза и я…

15 октября. Полет. Под нами - Кавказский хребет. Ветреча. Пухаев. Цинандали. Мцхета - вспомнил Ю. Мориц: "На Мцхету падает звезда"… Кура - Арагви. Встреча в Цхинвали. Знакомства.

16 октября. Южная Осетия праздновала день рождения своего великого сына. Мы стояли у величественного памятника Косте Хетагурову, и вся огромная площадь перед нами дышала живой любовью к поэзии. Праздник, еще официально не открытый, был уже в полном разгаре. Его специально из-за нас перенесли с 15 октября - дня рождения Коста - на 16, хоть успели мы прилететь и накануне к вечеру были в Цхинвали. Город после Тбилиси, после Мцхеты, после красивой дороги особого впечатления не произвел. Но когда мы с Юрасем Свиркой ранним утром глянули из нашего гостиничного номера в окно, оба оторопели от неожиданного великолепного зрелища. Над горами всходило солнце.

Какое солнце над Осетией на фоне гор, на фоне скал, как будто в солнечные сети любви и дружбы я попал. И рад я славить жизнь такую и наше гордое родство, где сам бессмертный Хетагуров нам улыбается светло…

Только что познакомившись, мы разговариваем, как давние друзья, с Иосифом Нонешвили. Стихи поэта, секретаря правления Союза писателей Грузии я знаю давно. Еще в студенческие годы на одном из праздников мне подарили его книгу "Стихотворения" с надписью: "за активное участие в общественной работе…". "В той книге были сильные переводы, - в ответ на мой рассказ произносит почти монолог Иосиф. - Мне сразу на пороге литературы повезло. Моими переводчиками стали большие русские поэты. Но мне еще раньше повезло. Понимаешь, я родился в горах, где был прикован к скале Прометей. По-грузински, знаешь, как его зовут? Не знаешь? Ами-ра-ни! Вот он был огнедобытчик!.. Ты говоришь, что моя книга застала тебя в университете. А меня в университете застала война, и я ушел с последнего курса на фронт…"

Открывается праздник. Стихи Хетагурова звучат на осетинском и грузинском, русском и белорусском. Ана Бландиана читает их по-румынски… Моя очередь выступать. Рассказываю, что недавно снова побывал на могиле Мирзы Геловани, который погиб, освобождая Беларусь, и похоронен на берегу Западной Двины. Как это здорово, - говорю, - что белорусские ребята из деревни Ржавка Витебской области открыли музей грузинского поэта-воина. Потом читаю мои переводы стихотворений Свирки о Грузии и Пухаева "Я - путник"… Заканчиваю только что записанными строками "Какое солнце над Осетией". "Молодец! - говорит Нонешвили. - Давай я тебя обниму от имени Грузии. За Геловани, за стихи, за братство!.." А вечером Нонешвили - он тамада! - наливает мне полный рог: "Теперь говори!" Я читаю мой "Грузинский тост"… "Теперь пей… И не пролей ни капли!.." Пил. И не пролил. А когда без особых потужек я осушил свой рог, два осетина дюжих вывели меня за порог…

Много было стихов и песен, много разговоров о родине и поэзии, о Цхинвали, Тбилиси и Витебске… На прощанье поздно ночью на веранде, обвитой виноградной лозой, Иосиф вытащил из какого-то бездонного кармана свою книгу и крупно, размашисто, выделяя каждую букву, подписал: "…в знак Дружбы и искреннего уважения, от души"…

17 октября. В горном ущелье - яркие краски, как на шее абхазки и осетинки - какие картинки: в горах затеряно озерцо Ерцо - как будто сброшено с неба яйцо…

Квайса - рудоуправление, добыча цинка, свинца, цветных металлов… В горах уже легли снега - и веет холодом в долины…

Вечер в Доме культуры. Мои стихи в своем переводе на осетинский читает Дзугаты… В краю Джорджоры мой тост таков: за эти горы, за вас, шахтеры, добытчики руды и стихов!..

18 октября. Встреча в пединституте. Читаю мои переводы Бровки, Свирки, Пухаева, потом мою "Грузинскую мелодию".

19 октября. Едем в Тбилиси. По дороге - остановка в Гори. Все, как и прежде, связано с именем Сталина. Грузия от него отказаться не может. Памятник Сталину. Музей Сталина.

В Тбилиси - мы гости Мориса Поцхишвили. Он секретарь Союза писателей, переводил русских и белорусских поэтов… Морис учил меня делать салат по-грузински. Пили чачу и медовую водку. Подарил каждому по маленькому кувшинчику-чинчиле…

По очереди мы все читали, я - моего "Пиросманишвили". И вот стою долго в музее в двух залах с его картинами - и не хочу уходить… Мтацминда - святая гора, гора святого Давида. Церковь святого Давида. Зажег (поставил) свечку в честь имени своего… Фуникулер. Пантеон. Могилы: Грибоедов, Галактион, 3акариадзе… Вечером - по Тбилиси, у Руставели, у Церетели и Чавчавадзе…

Как рано в Тбилиси темнело, как поздно меня ты ждала… Но ничего этого не было… А был красивый тбилисский вечер и мутная Кура.

20 октября. Утро. Шумный роскошный базар. И до последней минуты с нами Пухаты - Саша Пухаев… Из моих "салфеточных" тостов: "Простота, как у Хоста, но какая высота!..", "Красивый рог мне подарили, хоть из него еще не пили, и е.б.ж, если буду жить, мне из него с друзьями пить!..", "Буду долго помнить потом в радости или грусти я - этот рог наполню вином, солнцем твоим, Грузия!"

4 ноября. В областной, а еще раньше в "Немане" - мои "Этюды о Багрицком". Лежит рукопись книги о нем, но кто ее издаст?..

21 ноября. От Бюро - Червень. Со мной, или я с ним - Адам Русак. Думаю, что он народный поэт, хоть выступает, как и многие, "на потребу" слушателей. Но он автор знаменитой "Бывайте здоровы", которую поют и стар и млад во всех краях. Поют и в оригинале на белорусском и в переводе Михаила Исаковского, считая песню народной, а у нее есть автор стихов - Адам Русак, и автор мелодии - Исаак Любан. Говорю ему: "Вы бы, Адам Герасимович, об это рассказывали, как песня родилась, как живет… И про Любана, и Оловникова, с которым написали "Лесную песню"… А он махнул рукой: "Ат, что им рассказывать, они сами все знают, а если не знают, так и не надо"… В Смиловичах, где мы выступали, зашли к Эдуарду Ярошевичу, парализованному, прикованному к постели. Подписал ему "Письмо тебе". А его я не читал… Надо прочесть… У него и в Смиловичах, где выступали для школьников в клубе, в СПТУ и на войлочной фабрике, спрашивал: что знают о земляке-художнике Хаиме Сутине - никто ничего не знает…

Адаму Русаку в прошлом году исполнилось 70, он бодр, вечером после выступления заказывает по две порции борща, если его нет, очень расстраивается…

30 ноября. Вечером 25-го уехал в Минск, в гостинице утром зашел в 339-ый номер, в котором остановились Быков и Карпюк. Поговорили. Пошли вместе завтракать вчетвером (плюс Владимир Колесник). Советовался с Василем, рассказывая ему историю с "Подорожной", ведь он по сути дела ее крестный. Может, надо какое-то предисловие, чтобы Василевич отказалась от рецензирования, жаль, что книжка не о войне. Быков: "А что, совсем о войне ничего?..Тогда пошли с тобой к Бровке… он напишет… А с его предисловием она уже никуда не денется…"

В Союзе выяснилось, что Бровка лежит в больнице… Поговорили с Буравкиным: он готов - ведь книжка о Витебске… В общем он согласился на предисловие и даже на публикацию у себя в журнале. Но Герчик, выслушав меня, сказал: "Или король или никто…. Напиши предисловие сам, такое, чтобы оно было частью твоей книжки…"

Пленум, на который мы приехали, был скучный…

Вечером выступали в пединституте на 3-м курсе природоведения. П. Приходько, Хв. Черня, Володя Павлов, я и Миша, которому это выступление нужно было для поддержки сына, он там учится… На следующий день работали с Герчиком у меня в номере. Рукопись при более детальном прочтении ему просто понравилась… "Ты так переделал, столько дописал, за работу можно присваивать кандидата филологических наук". Миша сказал Алене Василевич, что мы во всю работаем. Она: "доверяю, верю Вашему вкусу…" В общем рукопись у Герчика. В плане она уже перенесена из 76-го на 77-ой, хотя Миша утверждает, что одно и то же: 4-й кв. 76-го или 1-й кв. 77-го…

В предварительном плане на 78-й моя "Пора ледостава". Об избранном в серии "Песню берите в дорогу" Миша советовал с Василевич не говорить а она, увидев меня на пленуме, спросила: "Где рукопись? Мы ждем…" Так я и уехал со всеми сомнениями, недоговоренностями, странным поведением Василевич…

29 ноября. На вечере во Дворце культуры управления бытового обслуживания населения - "Образ коммуниста в белорусской литературе": Скрипка, Федюкович, Боборико и я…

3 декабря. Большая рецензия ("В. р.") Володи Гончарова "Свет и тени". Мог бы и получше написать и не столько "тенях"…

13 декабря. Болгарская газета "Литаратурен фронт" - о моем переводе стихотв. Стефана Поптонева "Окоп".

17 декабря. Литобъединение. Мое: о работе, о пленуме, о встречах. Обсудили новые стихи: Конопелько, Кляшторная, Попкович, Рублевский. Продолжение заседания - встреча на "ЗИ"…

23 декабря. Три дня в Минске на семинаре руководится литобъединений. Выступал, делился "опытом": наше - одно из лучших в республике, даже лучшее по общему признанию. Разговоры: с Шамякиным - об отделении, с Буравкиным - надо печатать наших молодых… Со всеми вместе был в Купаловской Вязынке… В сентябре (21. 9) умер Лыньков. По eго завещанию принято решение о строительстве спортзала в Лужеснянском детдоме…

26 декабря. "ЛІМ" - мои две полосы "Гордые своей судьбой": декабристы и наш край.


1976


14 января. Литобъединение: "Литераторы Витебщины - десятой пятилетке". Обсудили итоги года и по традиции - продолжение: встреча с читателями. На этот раз: техникумэлектросвязи. Выступал с В. Попковичем, В. Немзанским, Т. Кляшторной. Хорошо настроили и вдохновили ребят.

27 января. Кто родился в этот день? Кто пирует в этот вечер? А я почти ничего не пью уже давно, только в редких случаях чуть-чуть. Все это после приезда из Минска, после встречи с Симоновым: слишком сладко мне было - вот и гуляет во мне сахар.

13-16 выступал с Казимиром Камейшей. Он сказал, что на радио в его отделе поэзии лежит обо мне передача, автор Ада Коломинская. Жду сборник "Эхо в граните", там мой "Огонь" на двух языках (на белорусский перевела Люда Филимонова) и в моем переводе с болгарского "Окоп" Стефана Поптонева.

30 января. Появился журнал "Литературное обозрение" № 1 с большой статьей Веры Максименко "Встречи на Витебщине". В главке "Автографы на голубом экране" - обо мне и моих сценариях телепередач: "Подорожная Пушкина", "Осенний букет (Репин на Витебщине)", "За страницами БСЭ", "Телевизионный клуб книголюбов", телеальманах "Двина".

14 февраля. Позвонил Герчик. Сказал, что рукопись подготовлена, внимательно прочитана до конца, больше никому на рецензию не пойдет (как его любит и уважает Алена!), на днях отдаст на машинку (машинистка потом скажет: сколько я ей должен) и если все будет нормально, в январе 77-го - книжка.

Появился "Дзень паэзіі" - там "На площади строителей в Новополоцке". "Эхо в граните" - тоже у меня. Уже есть и "Неман": под общим названием "Земля друзей" - "Поднимаюсь в путь с рассветом…" и "Саласпилс".

На телестудию прибыла телеграмма: "16-20 Дни литературы на Гродненщине в честь XXV съезда партии, писатель Симанович утвержден участником, членом делегации, просим отпустить. Союз писателей. Максим Танк". Завтра еду. По телефону еще с Вертинским о поездке. Он, как всегда: "Привет, великий Дод!" Рассказал о Днях в Гродненской области. Мой маршрут: Гродно - Слоним - Зельва - Мосты - Гродно.

16-20 февраля. Дни лит. в Гродненской обл. 15 февраля - из Витебска. Рано, к 7 - в Союз. Уезжали по пяти маршрутам по четыре - в такси. В Союзе перекинулся короткими словами с Вертинским. Опаздывая на свой маршрут, мелькнул Гришка: "Здоров, комодик!" - и побежал. Потом вернулся и так же быстро-быстро: в Москве выходит его "Небо твоих очей", открывается моим переводом "Пусть одиночества стон…"

По маршруту моему - в такси Осипенко, Павлов, Лойко. В Слониме присоединился Карпюк. По дороге он рассказал, как в 42-43 гг. здесь делали дорогу Белосток - Барановичи евреи-смертники. Я записал для себя: "Не лечат такие раны врачи, и кровь из них все течет. Шоссе Белосток - Барановичи. Сорок второй год". Надо посвятить Карпюку. Много говорили с Лойкой, вспоминали студенческие годы.

Вечер в Слониме, у его мамы и сестры. 18 - в Зельве. Здесь живет Лариса Гениюш (1910), гражданка ЧССР.

Мои тосты за эти дни, их было много, моих "салфеточных": "Смотрю на это зелье, не справлюсь с ним никак - за Гродненскую землю, за Слоним и за Зельву и за колхоз "Маяк"!"

20 - Гродно. В мединституте с Юркой Голубом, Рыгором Семашкевичем и Язепом Семижоном. Вечер во Дворце химкомбината. И тут меня ждала находка: уцененные по 2 коп. и где-то провалявшиеся с 59-го года "Весенние сказки" - 10 экз. Вечер одного стихотворения. Встреча и прощанье с Быковым, кое-что сказали-рассказали друг другу. В вагоне - всю ночь анекдоты и песни. Пели с Буравкиным и Лойкой. Утром в Минске - все по своим углам. Лось: "Можете у меня остановиться". А я - в такси и домой.

24 февраля. Приехала группа телевизионщиков из Тбилиси. Хотят поклониться земле, за которую погиб Мирза Геловани, и снять фильм. Сегодня с ними был в Ржавке, где есть школа, музейный уголок, который я помогал создавать. Снимали ребят, учителей. Над братской могилой в Санниках был маленький митинг. И я сказал слово: "Под молниями и громами, вдали от моря и скал грузинский мой брат Геловани на двинскую землю упал. Еще не гремели салюты, трава не искрилась от poс. Но с огненной этой минуты бессмертье его началось".

Учителя подготовили такой стол, столько выставили бутылок "Беловежской", что привыкшие к грузинским винам гости не выдержали, захмелели. И мне, и знакомым, которых я окликнул в гостинице, когда мы вернулись, двоих гостей пришлось в полном смысле "загружать" в лифт. Но братство есть братство!

14 марта. 11 и 12 прошли Дни литературы с громким названием "Писатель и пятилетка". Приехали: Бородулин, Буравкин, Осипенко, Свирка - все земляки. Обком, телестудия, "КИМ", мединститут, совхоз Шмырева - всюду хорошо выступали всей командой. На "КИМе" я прочел два перевода: Рыгора - "Пусть одиночества стон" и Геннадия - "Где-то в зелень укрылось солнце…". А в совхозе было совсем хорошо: его директор - мой ученик Эдуард Яблочкин, уже 11 лет руководит. Прочел с посвящением ему о Крынках "После веселых каникул". Прошло полтора дня неплохо, но уже начинают надоедать и приедаться эти новые формы контактов с читателями старыми неинтересными методами: приехали, промчались - и до свиданья. 7-го провел день в Минске. Завез исправленную рукопись, перенес в первый экземпляр все правки и долго сидел с художественным редактором Виктором Клименко, оставил 50 репродукций. Поговорили с Мишей Герчиком. Слушал цимбальный перезвон Татьяны… Дома снял со стола все рукописи "Подорожной", оставил стихи: в предварительном плане - на 78-ой "Пора ледостава".

22-29 марта. Должен был уехать в Гомель от Бюро, уже была телеграмма. Но пришел мой дорогой председатель Савицкий и сказал, чтобы я съездил в Москву и поискал что-нибудь по истории нашего радио. Я не очень обрадовался - Бюро дает поддержку семейному бюджету. Савицкий настоял. Поехал. В Ленинке заказал журнал "Радио всем". Просмотрел за несколько дней 344 номера, кое-что нашел для доказательства, что Витебскому радио скоро будет 50. 26-го утречком встретил Эм и Лену, которые подъехали ко мне. И уже с Леной на спектакле в Театр Сатиры - "Карлсон, который живет на крыше". Вечером втроем - театр Вахтангова – "Идиот" с Ульяновым и Борисовой. 27-го - оперетта: "Девичий переполох". 28-го - Кремлевский Дворец съездов - "Лебединое озеро" - Майя Плисецкая. Ей уже 51. Третий акт шел 15 минут, и 30 минут - овации. Сплошные иностранцы, с которыми Лена объяснялась по-английски. Наверху - в банкетном зале умопомрачительные (для нас) бутерброды, жульен. Еще в этот день поговорил с Лавутом и был с Леной в Музее Маяковского. Нашел через справочное телефон. Позвонил - услышал довольно молодой голос, попросил позвать. "А я у телефона". Я представился, сказал, что хотел бы узнать о записках, которые Маяковский получил в Витебске - есть ли они. Он ответил, что должны лежать в пакетах по городам, что он когда-то сам заворачивал в газету. Удивился, что у меня нет с собой рукописи, а то "почитал бы сразу". Лавут среди прочего вспоминал, как М. писал "Пиво и социализм", как оба они, зоркоглазые, увидели название пивзавода "имени Бебеля". "Уже имени Исаака Бабеля?" - удивился М. Но подошли поближе и разобрали: разница в одной букве. А потом М. в бильярдной был рассеян, говорил: "Вы отдохните…" - и быстро что-то заносил в записную книжку. Бильярдная партия, которая обычно проходила за 15 мин., длилась 40… Так рождалось стихотв. "Витебские мысли" ("Пиво и социализм")…

Лавуту 78, он на пять лет моложе М. , а мне казалось, что старше. Сломал ногу - и сидит дома. Спрашивал о Витебске: последний раз выступал в пединституте в 56-м. Разговор длился 35 м. Вспомнил, что встречались с Пэном, были у него в мастерской…

А 29-го, отпустив моих девочек на волю, в этот наш последний московский день, я отправился в Музей Маяковского уже один. Долго ждал зав. рукописным фондом Аиду Сердитову. И дождался. И она рассказала: в музее хранится 35 витебских записок, их содержание: спрашивали о ЛЕФе, просили прочесть "Левый марш", почему названо "Облако в штанах". Есть витебская афиша. Договорились, что я буду звонить, а может, и еще приеду, чтобы подержать записки в руках и своими глазами прочесть.

14 апреля. День смерти Маяковского… "О времени и о себе" - телепередача - глубокское литобъединение: М. Боровик, М. Губернаторов, С. Лось, О. Салтук. Вечером - заседание литобъединения с обсуждением и продолжение - встреча на областной сельскохозяйственной опытной станции.

23 апреля. Кричев. Неделя с Артуром Вольским. Каждый вечер после выступлений разговоры и перед ужином - "кровавая Мэри", Артур учил меня, как надо ее готовить. Много разговаривали по вечерам. Он рассказывал, как познакомился в Москве, когда учился на Высших литературных курсах, с поэтессой Светланой Евсеевой, как потом расстались. Дважды заходили мы в краеведческий музей и подолгу сидели с его директором, одержимым до болезненности, краеведом Михаилом Мельниковым.

От него я услышал о многих наших земляках, оставивших добрый след в истории, в искусстве, в литературе. Николай Ривкин родился в Лиозно. А похоронен в Киеве в аллее выдающихся революционеров. Автор знаменитой песни "Море яростно стонало". В Копыси родился первый переводчик Шекспира Михаил Вронченко. А биография самого Артура связана с Витебском. Сын Виталия Вольского, автора знаменитого "Нестерки", он учился в Витебском художественном училище, был художником в БДТ-2, многие строки посвятил городу на Двине… А "Нестерку" еще в 1941-м поставил на витебской сцене Наум Лойтер с музыкой Исаака Любана, а первым Нестеркой был Александр Ильинский…

10 мая. Приехал на VII съезд. Вечером - "Святая простота": Макаенок, как миллионер, закупил на спектакль кучу мест в Купаловском театре.

11 мая. Быков. Обнялись. Пошли завтракать. Пешком до Дома литераторов. Разговор о телефильме по сценарию Василя "Долгие версты войны", сказал, что трудно режиссеру очень было, что он ему сочувствует.

На съезде. Из юморных сцен. Макаенок вел, представил слово для отчета пред. ревизионной комиссии Зарицкому, а его нет. Хохот, который начал в президиуме Машеров, долго смеялись, а Макаенок: "Ну в таком положении не оказывались даже герои моих комедий". Из доклада мандатной комиссии (Русецкий). 303 члена Союза. Члены КПСС - 168, комсомольцы - 3, беспартийных - 131. Белорусов - 241, русских - 25, украинцев - 7, евреев - 21.

12 мая. Адамович: "Надо записывать рассказы народные обо всем", записывает с Граниным ленинградцев о блокаде. Михалков: "Личное клеймо писателя - его фамилия на обложке". Мележ: "Мы разучились говорить открыто правду автору, особенно, если он маститый или на должности"…

Я не все слышал. Мы пришли из "Журавинки" с Ремом и Янкой Сипаковым. Говорят: меня зачем-то ищут, оказалось - пригласительный билет на правительственный банкет. Понял: меня куда-то избрали, а мы опоздали, уже все списки прочли, ага - в ревизионную комиссию. Настроение испортила Светлана Евсеева: "А я о тебе рецензию пишу, захочу - разнесу, захочу - не буду. Ты очень талантлив и надо тебя бить-бомбить за проходные стихи и другие машки-промашки…". А я хотел бы услышать и узнать: что мне идет и в чем я побеждаю.

Выступило 25 человек. Голосование. Выборы правления и ревизионной комиссии. Шамякин: против 60, Киреенко - 86, Лось - 100 (первое место). Против меня - 17.

Был у меня "пьяный номер". Пришел после правительственного банкета, а у меня в номере - Клевко, Камейша и Велюгин, который остался ночевать, а утром - Бородулину: "Гришка, приезжай с бутылкой, надо похмелиться". К 9 утра уже наполнился номер, я тоже внес свою "долю" и сбежал в издательство. Смотрел эскизы оформления книги, переносил правки, читал корректуру нового "Дня поэзии", там четыре уже давно забытых: "А так бывает", "Лось", "Как будто бубенцы", "День июньский". Пришел в гостиницу: спят Велюгин с Камейшей, на другой кровати - Белевич, прямо за столом - Приходько, и только Володя Павлов в норме, поговорили с ним, он вызвал такси и увез одну партию, а я еле-еле проводил вторую. Павлов сказал, что Герчик читал вслух в издательстве куски моей книжки и хвалил. Белевич, когда я сажал его в такси, рассказал (такое не выдумаешь), как ему во время голосования на съезде нашептывали про меня: "вычеркни этого жидка, а то его уже, как Азгура, всюду впихивают, надо остановить"…

Отнес стихи в "Неман", в "Сов. Бел". Рукопись стихов "Сентябри" (так уже я переназвал) стоит в плане на 78-ой. Неожиданно оказалось, что в 8-ом "Немане" мои переводы стихов Лёни Дайнеки, которые я отдал еще год назад.

21 мая. Подготовил и дал в эфир передачу "О времени и о себе": Конопелько, Попкович, Немизанский, Кляшторная, Докторов, Григорьев.

2 июня. Дни Украины - 26.5 - 1.6. Был в официальной группе вместе с Нилом, Геннадием и Генрихом Вагнером. Поездки: Лиозно, Бешенковичи, Лепель, Полоцк, Чашники, Лукомль, Ушачи. Мои стихотворные тосты, надписи на книгах. Читал всюду "Три Алены" - самому надоело, но разные аудитории в разных местах. Странно я себя чувствовал на этих Днях: в своей области был каким-то полугостем-полухозяином. А перед этим два дня (22-23.5) был со смолянами, среди которых из писателей только Нина Семенова.

6 июня. Три дня (с 4) вел Витебский VIII семинар "Веснянки" - литераторы и музыканты. Две секции. Песни и стихи звучали в разных аудиториях города. Закончились вечером в Гор. Доме культуры. Обсуждали новое Попковича, Стодольника, Морудова, Григорьева, Густиновича, Кляшторной, Немизанского, Губернаторова.

12 июня - 2 июля. Случайно достались две путевки - по Волге от Москвы до Астрахани: Углич - Ярославль - Кострома – Горький - Чебоксары - Ульяновск - Куйбышев - Волгоград. Всю дорогу вел записи, они разрослись в "Волжский дневник". И есть в нем один дорогой для меня день - 30 июня, который переношу в "Витебский дневник".

30 июня. Между двумя поворотами Волги - высокий берег с дорогой, уходящей вверх. Сбегаю по деревянной сходне - и я в Плёсе. Наверно, так же, как мне, еще с палубы была видна его красота Левитану, когда сто лет назад проплывал он по великой реке вместе с Софьей Кувшинниковой. Два художника - учитель и ученица - искали место, которое стало бы источником силы и вдохновения. Источником стал Плёс. На картины художника легко и незаметно перешли гора, деревянная церквушка и настроение грусти и одиночества. Почему мне все кажется таким знакомым здесь, будто уже видел? Почему я узнал этот беper и гору, деревья и дома? Привиделось? И все-таки это прообраз того, что написал художник в три своих приезда сюда. Левитан открыл Плёс. А Плёс открыл Левитана. И оба друг друга прославили. Здесь музей и единственный в мире памятник великому художнику.

Когда еще это произойдет в Витебске? Когда вернется домой Шагал?..

Уже на палубе, глядя на удаляющийся Плёс, бормочу себе своего "Левитана": "Бессонные ночи и дни уже накопились в бессмертье. Висят на стене перед ним пейзажи – кусочками сердца…". "Кусочками сердца" - это излишняя красивость", - скажет мне один критик. И я заменю: "Пейзажи, рожденные в сердце", хотя сам понимаю, что это хуже по свежести и точности звучания. Надо вернуть старый вариант. В доме-музее – 14 работ, 3 - кисти Кувшинниковой, а в Витебском краеведческом есть два этюда - "В тихой заводи" и "Костер". Может, Витебский музей и музеи в других городах когда-нибудь могли бы отдать свои левитановские работы Плёсу. А взамен получить работы художников-земляков. Ну, к примеру, Витебск получил бы драгоценного Шагала, чьи полотна разбросаны по одиночке и тихо живут в разных городах страны. Разве не заслужили этого Плёс и Левитан? Разве не заслужили этого Витебск и Шагал? Разве не выстрадали после долгой разлуки великого права: быть наконец вместе?

Июньский закат отражается в волжской воде точно так, как сейчас где-то в другом краю, в другой дали отражается в Двине заходящее солнце.

Как будто земле доверена тайна небом родины на века - в тихом Плёсе Гора Левитана глядит задумчиво в облака. По ней, как песня, вьется дороженька, да в пору осеннюю - птичий гам. И, кажется, это душа художника о чем-то печалится по ночам.>

Прощай, Плёс! До встречи, Исаак Левитан! Скоро я снова увижусь с тобой, но уже в Витебске! И буду эгоистом: нет, не надо никому отдавать Левитана. А вот Шагала хорошо бы вернуть домой!

5 июля. Москва. Накануне вечером я был в театре Сатиры. Шла бессмертная "Женитьба Фигаро". Почти рядом (сидел в первом ряду) бегали, метались, хохотали герои Бомарше - артисты театра, куда с трудом попал: Татьяна Пельтцер, Андрей Миронов, Александр Ширвиндт. В середине второго акта, среди шумной комедийной суеты и веселого музыкального гама, я вдруг вспомнил о другой постановке "Женитьбы Фигаро". Наверно, я поступил опрометчиво и даже легкомысленно, когда, торопясь, набрал номер. В трубке зазвучал чуть хрипловатый, задиристый голос: "Да, я слушаю! Кто это?" Отступать было поздно и некуда. "Павел Григорьевич! - заторопился я, словно боясь, что разговор, не начавшись, оборвется. - Вам шлет привет тысячелетний Витебск!" Поздравив старейшину советской поэзии с восьмидесятилетием, я сказал, что в этом же, 1976 году, исполняется полвека нашему витебскому театру, в истории которого есть и его имя. А потом спросил, что осталось в его памяти о тех давних днях, когда он поставил на витебской сцене "Женитьбу Фигаро". Отвечал он кратко, почти односложно, что в этом красивом древнем городе работать с актерами было легко и радостно, и праздником стала премьера. А подробностей он не помнит. "Не помню, - повторил он. - И вообще, молодой человек, я еще спросонья, потому что вы меня разбудили…" Как я пожалел, что не во время позвонил поэту, для которого все до восьмидесяти были молодыми людьми. "Единственным утешением! - подумал я, - будет то, что не назвал себя, и он никогда не узнает, кто был его ранним назойливым собеседником в первый день после юбилея…" И уже, бродя по Москве, я бормочу: "Простите, Павел Григорьевич! Но все-таки я рад, что позвонил Вам. Рад, что в юбилейном для Вас и для нашего театра году вновь вокресла памятная страница, о которой в театральной летописи сказано так кратко: "Театр имени Якуба Коласа. 1933 год. Спектакль "Безумный день, или Женитьба Фигаро". Режиссер П. Г. Антокольский". А я буду помнить этот телефонный разговор, в котором для меня так много всего соединилось. И стихи, и театр, и строки, которые посвятил Антокольскому Ярослав Смеляков: "Есть особая горечь в улыбке твоей. Здравствуй, Павел Григорьич - Древнерусский еврей!"

6 июля. Вчера еще - в музее Маяковского. Разговор с директором Влад. Вас. Макаровым. Он подарил мне "Огонек" со своей публикацией о Маяковском. Разрешил поработать в отделе (я написал заявление). И - к Аиде Сердитовой, с которой уже знаком. В маленькой ее комнатке переписал копии 35 записок. А потом она милостиво, расположившись ко мне, принесла оригиналы в конвертах, чтобы я их подержал в руках. И около 300 минских с 4-х вечеров. Была и такая: "После выступления буду ждать у правой колонны напротив лавочек". Записки о том, что дорогие билеты, что это "доступно только нэпманам", много о непонимании, о том, "зачем о себе так хвалебно"… Но витебские записки уже у меня.

8 июля. На Припяти или на Волге - вблизи или издалека - глядел я на синие волны, на белые облака. И думал о бренном и вечном в таинственном шелесте дней. И сосен зеленые свечи стояли над жизнью моей.

Еду в Наровлю. По дорогое - Гулевичи. И я вспомнил пионерский лагерь, мой первый здесь, в этой деревне, из которого убежал.

Колосились щедрые поля там в первый раз после большой войны. Пионерский лагерь в сорок пятом - мы горды страной и голодны. Что нам "мертвый час" - мы столько мертвых видели, не доведись другим. И теперь у нас свои заботы: плеск реки, костра веселый дым. От полупустых обедов наших выручают ягоды в лесу. И впервые я букет ромашек удивленной сверстнице несу. Чувствую себя почти крылатым. Миг еще - и взмою в небеса. Пионерский лагерь в сорок пятом. Взрослых виноватые глаза.

15 июля. Как всегда, быстро промелькнули наровлянские дни, да и была-то неделька всего. Журнал "Комсомольская жизнь", и в нем - наша с Лученком песня "Вечно молод Комсомол". По вечерам - много разговоров с папой.

Из его рассказов. Первая мировая. Ему 25. Мобилизация. 397-я могилевская дружина. Интендант От Мозыря шли пешком до Кобрина, там - обмундировали. Бомба немецкая. Плен: 1915-21. Шахты. На полях помещиков… В 1910-ом году Симановичи перебрались из Вербовичей в Наровлю. Мовша Симанович - 1860-1924. Его жена - Броха Гузман, прожила примерно 80, единственная из дедушек и бабушек, которых я помню, умерла перед войной. Прадед Симон, видно, от него потом все дети стали Симоновичами, а он еще был бесфамильный. Его отец - мой прапрадед, наверно, тоже, как и папа, Гирш. Я нарисовал родословное древо с помощью папы - древо Симановичей. А мамино древо Городецких получилось у меня более пустым. Дед Давид Городецкий, он Львович - 1864-1928. Элька Яковлевна - 1863-1917. Значит, мои прадеды по маме: Лев и Яков, хоть имена звучали по-еврейски совсем не так. Рад был, что расспросил папу с мамой о моих предках. Надо уточнять все, что на древе…

27 июля. Мой отпуск уже позади. Были: Волга, Москва, Приять. А вчера Лена уехала в Польшу, а мы были на концерте, к сожалению, увядающей Майи Кристалинской. Но все равно в Зеленом театре парка Фрунзе мне было приятно ее слушать.

5 августа. То молодое, то старинное - твое лицо передо мною, изрезанное, как морщинами, Лучесой, Витьбой и Двиною. То заснеженное, то летнее, с летящей ратушею-птицей, твое лицо тысячелетнее всегда в историю глядится. Не избаловавано восторгами и летописцев отношеньем, оно останется в истории лицом с особым выраженьем.

9 августа. Умер Иван Павлович Мележ. В июле 1969 года он прилетел в Коктебель повидаться с женой и дочкой в nepepыве между двумя какими-то поездками. Кажется, он пробыл тогда в Коктебеле недельку, за которую мы сблизились, много гуляли вместе и днем и по вечерам, и вели разговоры о жизни и литературе. Больше всего говорили о Полесье, о его Хойниках, Юровичах, Глинищах, о моей Наровле - а все это рядом, рукой подать - на Припяти, о лесах, о болотах, о мелиорации, ее пользе и вреде…

Иногда во время наших прогулок щелкала моя старенькая "Смена". И на память, хоть и полутемные, остались кадры, запечатленные тем летом в Коктебеле. На одном из них Иван Павлович с женой Лидией Яковлевной сидят на скамейке у моря. На другом дочка из пены морской, как Афродита, рождается. На третьем - кто-то нас щелкнул - он, Тарас и я, хорошо схваченное, естественное мгновение, но уже темнеет и нет четкости на снимке…

Однажды он позвонил на телестудию. А я не сразу понял, что он тут рядом, в Витебске. Мягко и деликатно (тоже, как всегда) спросил, не занят ли я, можем ли встретиться. Я тут же прибежал на площадь Свободы, где он меня ждал. Мы скромно пообедали в недавно открытом кафе "Витьба" в полупустом зале и вышли прогуляться по городу. Иван Павлович интересовался, кто из молодых витебских литераторов, на мой взгляд, подает надежды, кого поддержать на приемной комиссии - он был ее председателем. Я назвал несколько фамилий. Одну кандидатуру - Маины Боборико - он тут же одобрил, поддержал. О второй (Володя Хазанский) сказал, что очевидно, документы готовить не следует, потому что это работы журналистские, а недавно как раз тоже обсуждали творчество одной журналистки, бывшей партизанки, человека уважаемого, автора нескольких книг для детей, обсудили и не рекомендовали, так что надо думать, как бы людей от таких ранений душевных уберечь. Мы еще поговорили об областном литобъединении, о традициях литературных и художественных в древнем городе. Постояли на мосту над Витьбой. Я обратил внимание на этот красивейший уголок, который любили писать многие художники - именитые и безвестные, назвал Марка Шагала, на чьих полотнах он запечатлен. Потом прошли к театру, присели на скамейку, с которой открывается великолепный вид на Двину. Каждый раз, приезжая на Полесье, вспоминаю, что тут родился он. И когда теплоходик везет меня из Мозыря в Наровлю, снова вижу в дымке над Припятью Юровичи, а иногда "ракета" проносится так быстро, что только несколько мгновений виден мне берег. Но и за эти мгновения успеваю вспомнить его, послать привет земле, которая родила такого сына, воспевшею ее в своей "Полесской хронике".

21 августа. Звонок из Минска - сообщение: меня утвердили членом комиссии по работе с молодыми, членом Совета при Бюро пропаганды. Ка-а-кие должности!

4 сентября. Вдруг заметил, что уже не только мальчишки, но и солидные люди проходят по новому мосту через Витьбу. Строительство еще не окончено и официальное открытие впереди. Но выглядит довольно красиво. Витебск – еще и город мостов! Из нашей с Носовским песни: "Витебск – над Двиною, как птицы, мосты. Витебск - вновь со мною, любимая, ты, с каждым днем светлей хоровод огней над рекой моей…"

5 сентября. Читал в архиве документы об открытии Второе Белорусского драматического театра - БДТ-2. Среди гостей, приехавших на торжество, зарегистрирован министр просвещения Латвии Ян Райнис. Великий латышский поэт в этот день - 21 ноября 1926 года - был в Витебске, сидел в президиуме, поздравлял молодой коллектив.

20 сентября. Уже в третий раз со мной рядом в поездке по республике Владимир Наумович Межевич. Один из старейшей белорусских писателей, когда-то корреспондент "Известий", он в будущем году отметит семидесятилетие. Родился недалеко от Орши, в деревне Криуша. А по соседству, в Яковлевичах, был секретарем комсомольской ячейки. Вспоминал, чем занимались в те дни: ликвидация неграмотности, строительство дорог. С этим милым интеллигентным человеком был уже вместе в Ивацевичах, Пинске, а вот сейчас встретились в Гродно, будем вместе выступать перед читателями. В лесу под Гродно, где мы гуляли после выступления в заводском профилактории, Владимир Наумович среди многих других эпизодов рассказывал, как в далекой Сибири, где отбывал срок репрессированный литератор, был лесорубом, бригадиром, мастером, главным инженером, директором леспромхоза.

Вспоминал имена многих писателей, с которыми давно знаком и часто встречается. Назвал и Лагина, автора "Старика Хоттабыча". А Лазарь Иосифович Лагин родился в Витебске в начале века. Здесь прошли детские годы, потом, когда мальчику было лет пять-шесть, семья перебралась в Минск. Там и теперь живут его родственники и, по словам Межевича, Лагин должен скоро приехать на какой-то юбилей дяди. Владимир Наумович обещал написать мне, переговорив с Лагиным о Витебске, уточнить его настоящую фамилию (ведь мы все привыкли к знаменитому псевдониму).

25 сентября. Записываю ранним утром в поезде Гродно-Москва. Позвонил ему сразу, когда приехал - 19. Никто не ответил, но я решил, что просто воскресный день - куда-то уехали за город а может, на своей моторке укатил-уплыл по Неману. Стояли теплые дни. Гулял по Гродно. Подходил к дому Элизы Ожешко. Закрыты двери в музей. Закрыто писательское отделение, которым руководит Быков. Никто на мой звонок не ответил и на следующий день. Подумал: может, теперь Быков вообще отключает телефон, чтобы скрыться от назойливых звонков. И только посреди недели, в среду, вдруг услышал в трубке знакомый голос. И вместо приветствия прочел ему: "В это утро сирое, через кровь и муки голосом Василия вдруг земля аукнет…". - "Откуда ты звонишь? - спросил он. - Из Гродно? А я только приехал из Ушач. Звонил тебе, но твой витебский телефон не отвечал. Надо увидеться! Ты выступаешь по Бюро? Когда свободен?" Но этого я не знал, расписание выступлений было перенасыщенным (постаралась организатор), и, конечно, я не мог высказывать неудовольствие, ибо, как сказал кто-то остроумно (кажется, Бородулин): "Выступает па Бюро - маеш медзь і серабро!". Василь рассказал, что ездил на родину в Ушачи к маме. Перевозил ее к сестре Валентине. А маме уже 81. Договорились, что я позвоню ему или он мне в гостиницу, когда будет ясность (перерывы между выступлениями). Но оказалось, что почти каждый день по 5 выступлений, и так до вечера пятницы, да и там последнее выступление - в 19 часов в общежитии мясокомбината.

- Ничего, - успокоил Быков, - и в пятницу после 20-ти тоже хорошее встречное время…

Вышел из лифта - Василь уже сидит на диванчике возле дежурной, ждет. Мы обнимаемся. И он сразу:

- Не раздевайся, пойдем.

- Куда?

- Где-нибудь посидим.

- Давай лучше здесь… Я и сухое приготовил, и яблоки. (Мы уже вошли в мой номер).

Он машет рукой на сухое, предлагает спуститься в ресторан.

- Но там такой грохот, мы не сможем разговаривать. А я хочу тебя слушать без сопровождения оркестра.

Василь наконец соглашается, принимает какое-то компромиссное решение, исчезает и минут через пять появляется с бутылкой болгарского коньяка "Поморие", захватив там же в буфете на 8-м этаже порцию какого-то мяса и хлеб. Сидим втроем. Третий - давно мечтавший о встрече с ним Владимир Mежевич. Правда, его сидение чисто символическое, потому что старый писатель после инфаркта, перенесенного еще в 69-ом, в рот не берет ни капли. Но гляжу - Межевич не выдерживает:

- Я всегда восторгался Вашим мужеством, Василий Владимирович! - говорит он и вдруг залпом осушает рюмку. Идет нащупывание общего (для троих) русла разговора. Владимир Наумович вспоминает свои 20 лет в ссылке…

- Вы должны, Вы обязаны об этом написать! ~ говорит Быков.

- Но я - больной человек…

- Так не обязательно 20 томов - напишите один, ну надиктуйте в конце концов кому-нибудь. И не надо беллетристики. Оставьте просто документ для Истории. Меня удивляет, даже возмущает то, как вы все относитесь к своим 20-ти вычеркнутым годам. О них должны знать люди!

- Но никто не напечатает это!

- А Вы пишите! Прочтут потомки. Сдайте в архива

Разговор продолжается на эту и другие темы. Потом Межевич прощается (у него билет на вечерний поезд в Минск). 0н дает Быкову слово, что будет писать, обязательно напишет о том, что пережил в годы ссылки. Мы с Василем потихоньку допиваем "Поморие", закусывая яблоками.

- Витебские? - спрашивает Василь.

- Да нет, сегодня на базаре взял.

- Жаль, я думал - оттуда. Ушачские я привез, уже съел.

Быков интересуется, что с созданием писателызетго отделения, что у меня. Рассказываю, как возил на секции поэзии тех. у кого вышли первые книжки, как ничего не вышло: секция их в Союз не рекомендовала. И потому я по-прежнему один. Говорю о телестудии. О "Подорожной Александра Пушкина", у колыбели которой он стоял. И ему это явно приятно, хотя он не сразу понимает, почему я говорю о колыбели. И я напоминаю, что после публикации моего эссе в "ЛіМе" о Пушкине он когда-то прислал мне письмо, которое меня очень вдохновило. Рассказываю ему, что книга должна на днях уйти в набор. А я начал новую, ее продолжение.

- Надо писать такие книги, – говорит Быков, – даже если при жизни не издадут…

И вдруг совсем неожиданно спрашивает:

- Слушай, а дом Шагала, о котором ты мне рассказывал - настоящий? Говорят, Шагал в нем не жил…

Рассказываю, как из города пересылали художнику в Париж фотографии, и я посылал через еврейского поэта Арона Вергилиса, и по его словам, Марк Захарович долго вертел в руках фотографии улицы, и родительский дом признал. Так подробно я отвечаю на его вопрос. А Василь задумчиво говорит о времени и его быстротечности.

– Знаешь, я скоро дедом буду.

Один его сын на третьем курсе, будущий медик. А второй служит в Германии, женился, так что и в самом деле - скоро внуки пойдут.

- А как твои?..

Потом еще сидим. Потом я провожаю его. Долго идем от гостиницы вниз по полупустым улицам.

- Хотел тебя домой пригласить вместе с Межевичем - вдруг признается Василь. - Так дома никакой закуски. А жены нет, уехала в Гагру. А как в Витебске с продуктами?

Отвечаю…

- Ну давай, может, хоть на кофе зайдем ко мне…

Мы уже возле его дома на улице Свердлова. Заходим. На пороге встречает Кайра - красивая рыжая колли. Он гладит ее – она довольна.

- Погладь и ты…

Глажу. Кайра ласково смотрит на хозяина и идет следом. Пьем на кухне кофе. (Он приготовил). С куском сыра (прислал друг Марцинкявичюс из Вильнюса) и остатками ливерки (еда колли). Василь откуда-то достает флягу Бог знает какой крепости напитка. Рюмка - глоток кофе, рюмка - глоток.

- Давай еще одну за Витебск!..

Говорим о литературе и редакторах.

- Самая ужасная цензура - цензура друзей. Никто бы не заметил, а друзья не пропустят, заметят и не пропустят, думая о себе, а якобы пекутся о твоем благе.

Жалуется, что в "Маладосці" делают много правок. "Домашевич переводит на свой барановичский диалект. Буравкин приговаривает: "Мы для тебя, Вася, стараемся"… Спрашиваю, как работается, как живется, какая атмосфера дома. Он отшучивается:

- Раньше жена учительствовала. У тебя, кажется, тоже в школе? Ну так ты знаешь. Она там привыкла командовать ребятами. Теперь мною командует, на меня все перенесла:иди сюда, начисть картошку, помой посуду…

- И ты моешь посуду?

- А то как же! Не помоешь!.. Ты, наверное, тоже все полняешь?

Сидим уже в кабинете. Верней, я все время стою, хожу, смотрю. Стена книг. Большое фото Твардовского.

- Сам снимал! - по-мальчишечьи хвастает Василь. - Вот смотри, какая удачная фотография получилась, как у настоящего фотомастера.

Спрашиваю: рисует ли, ведь годы, проведенные в Витебском художественном училище (пусть не годы - месяцы, а когда отменили стипендию, бросил и ушел пешком домой на Ушаччину), все же, наверное, не прошли даром.

- Сейчас уже не рисую. А было время. Вот смотри, - открывает том "Когда пушки говорили". В нем и его зарисовки фронтовых будней, портреты боевых товарищей. На противоположной стене две полки - полные! - его книги, изданные за рубежом. Показывает издания - двухтомное на немецкой, нью-йоркское красивое на украинском, много "Мертвым не болит" на разных языках, а у нас повесть так и на вышла… Пока я рассматриваю книги, Быков что-то ищет в большой коробке-шкатулке:

- Тебе будет интересно, - он высыпает на стол груду писем. Читаю с удивительной каллиграфичностью выведенные строки Сергея Сергеевича Смирнова - своеобразное объяснение в любви собрату по перу, по теме, по войне. Долго не выпускаю из рук большое письмо Александра Трифоновича Твардовского. Оно о разном - о трудности жить в литературе, о принципиальности, о стихах М. Танка, которые он не может подписать в набор, несмотря на просьбу Быкова, раздумья о людях и книгах, иногда горькие и нелицеприятные. И все это - как исповедь, адресованная Быкову. Говорю ему об этом. А он с такой любовью снова вспоминает Твардовского. В письме Александра Солженицына - о том, что получил его книгу, прочел, понравилась. Генерал Григоренко пишет, что книги Быкова служат делу освобождения человека, борьбе за свободу. Читаю письма искренние, грустные, из шкатулки, по всему видно, очень дорогие хозяину. Разговор переходит на "Новый мир", с которым многие годы был так связан Быков.

- А как теперь с "Новым миром"?

- Теперь никак. Там никого не осталось из близких и понимающих. Чужие мне и литературе люди.

И вдруг с мальчишечьей улыбкой:

- На, подержи…

Держу в руках Диплом лауреата Государственной премии СССР" Премия за "Обелиск" и "Дожить до рассвета". Василь снова роется в шкатулке:

- Что-то не нахожу тут твою телеграмму. Куда я ее девал?.. Ага, вот она, нашел…

…Три года назад я был на Смоленщине, где проходили Дни литературы, посвященные Твардовскому. Твардовский родился 21 июня, Быков - 19. И, зная их взаимное расположение друг к другу, я послал из Починка в Гродно телеграмму, объединив имена и даты. И закончил: "Будь здоров, Василий Быков! Будь здорова, вся родня!.."

- Жене очень понравилось твое приветствие. Ты, единственный, еще и про родню вспомнил. И она переписала телеграмму крупными буквами, красками и на двери входной вывесила, как поздравительный плакат - пусть все видят и читают.

Копаясь в книгах, он спрашивает:

- Ну что тебе подарить? Двухтомник я тебе подписывал. Надо бы с тех полок, да у меня по одному экземпляру у самого. А многих книг и вообще нет: где-то издают и не считают нужным хоть одну прислать. Ага, вот в твердом переплете "Волчья стая", у тебя такой не может быть. Их всего с десяток напечатали. Пусть у тебя будет.

Быстро подписывает. На мой вопрос о том, что теперь пишет, отвечает:

- Сейчас ничего не пишу.

Помню, что так он говорил и в прошлый и в позапрошлый раз, и в Минске при встрече, и в Могилеве, и в Полоцке: "не пишу", "больше о войне писать не буду", "не в русле" и "вообще до пятидесяти было не так, как после пятидесяти…" И я слегка улыбаюсь, слушая эти его слова, в очередной раз подчеркивающие лишь писательское суеверие: не говорить о том, что в работе и не доведено до конца.

- Не улыбайся, я в самом деле чувствую возраст. А может, и силы уже не те. Вот ты можешь еще лет десять, а то и больше работать активно. А у меня уже так не получается. Наверное, прошлое сказывается. Все-таки и война, и столько было за последние десять лет литературных и жизненных мук. Трудно представить даже самому.

(Господи, ему же только 52 недавно исполнилось. И в расцвете его талант).

- А что теперь? По-прежнему чувствую себя одиноким, хотя и окружен вниманием. Отделением почти не занимаюсь, после съезда еще ни разу не собирал. Предлагал, чтобы Карпюку отдали - не хотят. Так получаю свои 80 рэ. А в центре всех дел, всех занятий - в основном сам Алексей. То надо ему бумажку подписать, то просит ходатайствовать о двухтомнике к 60-летию своему, хотя и сам не знает, что включить в него. То помогаю ему машину добыть, чтоб картошку привезти, в обком звоню. Был бы он секретарем - сам бы и подписывал, и звонил, и добивался… А больше всего времени занимает переписка. Все шлют книги, всем надо отвечать. Да и обижаются, даже напоминают, если не сразу отвечаю. А писать многим просто нечего, некоторые книги лишь бегло пролистываю. А ведь люди ждут. Вот из Иркутска прибыло письмо, какой-то литературный клуб проводит обсуждение книг Валентина Распутина. А я его знаю. Надо написать им мое заочное выступление, хотя они даже просят, чтобы я приехал. А когда все это делать? Но, конечно, отвечаю, пишу, когда могу, помогаю. Хочется все успеть…

Тихо в доме. Сын спит. Кайра тоже прикорнула на диване. Пьем из фляжки еще какой-то коньяк (драгоценнее капли "от Межелайтиса")… Смотрю на часы.

- Не смотри. Я рад тебе… Тут, знаешь, в последнее время, особенно летом, столько звонков. Все просят, да что там – настаивают на встречах. Группа ученых из Питера, под Гродно работают, звали выступить у них за городом, не приехал, обидел людей науки и совестно как-то мне, не по себе. А у меня просто не получилось: на родину в Ушачи уехал. Да и какой из меня выступающий, ты знаешь, веселенького не рассказываю, побасенки не читаю, сатиру и юмор не пишу. Очень часто звонят режиссеры, сценаристы, актеры, все считают своим долгом выразить, высказать.

- А как, кстати, Плотников-Сотников? - вспоминаю о неравно законченном фильме "Восхождение".

- По-моему, получился хороший фильм.

Знаю, что Быков всегда о фильмах по его произведениях отзывался критически, чаще всего просто их не принимает, и на этот раз такая его оценка радует и меня:

- Слава Богу! Наконец-то!..

- Фильм даже больше, чем хороший. И Плотников. И сама Лариса Шепитько - молодец! - настоящий режиссер!

…До двери он провожает меня вместе с Кайрой. И она тоже смотрит на меня своими умными ласковыми глазами.

- Не заблудишься? Значит, вниз, а потом все влево, влево и выйдешь к площади, а дальше ты уже помнишь…

Обнимаемся… И он остается на пороге, одинокий, в свитерке, в легкой курточке, рядом с Кайрой.

7 октября. Длинный телефонный звонок. Междугородный. Владимир Межевич. Взял творческую командировку. Но заболел и никак не доберется до Витебска. Прислал письмо, такие печальные строки, что я расстроился на весь день.

“Давід Рыгоравіч, прывітанне! Сёння ў мяне вельмі сумны дзень. Праз гадзіну іду на пахаванне чалавека, якога не толькі паважаў, аде па-брацку любіў. Зусім нядаўна мы з ім гулялі ў парку імя Горкага. Гэта было незадоўга да нашай паездкі ў Гродна, Я гавару пра Навума Саламонавіча Перкіна. Цудоўны быў чалавек. Пухліна мазгоў. Аперація і хуткая смерць. Сумна. Кашчавая ходзіць побач і сякерай высякае сяброў…

Прозвішча Лагіна – Гінзбург. Ён абяцаў у канцы верасня ці пачатку кастрычніка быць у Мінску, але пакуль што не паяўляўся. Можа быць, захварэў. Ён вельмі кволы. Два дні ў нас ілье, як з вядра, дождж. А перад гэтым былі маразы да 8 градусаў. Напэўна і ў вас таксами Абдымаю. Уладзімір. 5 кастрычніка 1976”.

8 октября. Вчера выступали перед слушателями курсов переподготовки при обкоме партии. Были: я да Толя да Майна. Поговорили о литобъединении, о литераторах, о том, что надо в районах поддерживать молодых, которые нуждаются в особой помощи, почитали. На студии - очередная перестройка, новая структура, на меня повесили "всех собак", объединив все редакции в одну художественную, и я - ее "шеф". Завтра еду встречать поляков, а в "В. р." сегодня мое "Обращение к Варшаве", написал еще о польском клубе холостяков, такое лирико-юмористическое. Уговорил Лену написать о ее поездке в Польшу. Сама послала в "Знамя юности". Разговоры о будущем Лены. Филфак? Витебск? Журналистика? Минск? Хотелось бы, чтобы решила она сама. Когда-то она готова была заниматься психологией творчества.

16 октября. Был маленький праздник: Лена - сразу в двух газетах - "Знамя юности" и "В. р." - обе за 13 октября… Вспоминал, как это было у меня. До 23.30 Лена делала уроки, а в 24 я подарил ей Алпатова - "Художественные проблемы Возрождения". У нее уже две отправные точки: 30 августа выступление по телевидению и две публикации.

17 октября. 10 и 11 - Дни польской литературы на Витебщине. Встречали. В лесу под Толочином. Замерзли. Самодеятельные артисты танцевали под баян. С поляками - Алесь Осипенко. После обеда - обком. Прокофьева обо мне: "наш талантливый, наш…" Евгениюш Кабатц, Александр Миньковский, Александр Омельянович. Музей Шмырева. Вечер во Дворце культуры на площади Ленина. Мне было приятно видеть, как меня принимали, и "Обращение к Варшаве" и особенно "Клуб холостяков в Шимбоже" зал прерывал аплодисментами. 11-го - Новополоцк и поселок, где живут поляки. Выступал. Обо всем этом и о другом особо, кроме моих настудии, некому рассказать. Больше всего - Володе Хазанскому и Мише Рывкину, с которыми даже отметили 20-летие со дня нашей встречи и дружбы. Это было 26 сентября. Я даже повесил плакат и наши старые фото: "Нам было минус двадцать, тогда в канун зимы, нетрудно догадаться, что стали лучше мы…" Кто знает - может, и не лучше стали мы.

20 ноября. Неделя (с 14) - Могилев. С Раисой Боровиковой. Раины рассказы. Когда училась в Москве в литинституте, была близка с Вл. Максимовым, потом разошлись они. Выступая, читали много лирики, словно соревнуясь. Приходил Пысин. Сидели вместе, подписывали книги. Я ей: "Когда восходит молодик, ко мне приходит молодица. О как мне хочется зарыться в боровиковский воротник"… Вчера выступал дважды с Шушкевичем.

1 декабря. Пока я занимался всякими, далекими от самого главного, от цели моей жизни делами, пока куда-то ездил, суетился и попусту терял время на длинных и никчемных заседаниях, пока выступал на летучках и планерках, за каких-то два месяца снова изменился облик города. И вдруг я заметил, что прямо под нашим балконом уже исчезли груды кирпича - остатки старых домиков над Витьбой, а берега ее украсились красивыми, сказочными полукругами, и широкая многоступенчатая лестница сбегает с горы к самой воде. Как это я все прозевал? И уже такой яркой современной деталью пейзажа стал новый мост, и силуэт его так четко виден, когда гляжу с балкона направо, туда, в туманную утреннюю даль.

5 декабря. Все больше убеждаюсь, что продолжение "Подорожной" - книга без берегов, то есть берега обозначены, но видны в дымке лишь их контуры, а река между ними так полноводна, что сколько ни черпать - всего на бумагу не перенести. Да и можно ли все вычерпать, под силу ли это одному человеку, который - даже и тридцать лет! и больше! - жил на берегу времени, сверял по часам многие большие и малые события, встречал и провожал своих скромных и знаменитых современников, а потом обнаружил, что омочил в реке только руки, а сам так и не окунулся в ней. Что ж, спасибо, время, и за это! Спасибо, что свело на больших и малых дорогах меня с теми, кто оставил добрый след. И такая книга - это я на берегу времени, времени радостного и горестного, сложного и загадочного, которое, как всегда, не могут до конца постичь и объяснить сами современники.

8 декабря. Если бы я теперь писал "Подорожную Александра Пушкина", которая два месяца назад ушла в набор, если бы теперь писал - многое сделал бы совсем по-другому. Во-первых, больше вводил бы себя, свое, присутствующее даже в минувших веках, "я". Во-вторых, всюду бы подчеркивал, что как точно выглядела та или иная картина жизни, не знаю и не знает никто, но мне кажется, думается, я вижу, представляю, что было (могло быть!) и так. И, наверно, в сочетании с документом это сделало бы книгу откровеннее, искреннее, лишило бы налета надуманности страницы, не подтвержденные документами, воспоминаниями, свидетельствами очевидцев, крепче соединило бы реальное и воображаемое в тех местах, где я просто высказываю предположения, у которых почти нет обоснований, то есть они больше построены на интуиции, чем на фактах. И это была бы иная книга, по крайней мере, лучше той, что сейчас выходит…

В Полоцке переименовали старую улицу. Она называлась много лет Рижской. И вот новая табличка - улица Тараса Хадкевича, дорогого мне человека. Последний раз я видел его в Союзе писателей незадолго до смерти. Не помню уже, по какому случаю мы собирались - просто, может быть, я зашел и встретил его. Мы обнялись, как бывало это во все последние годы с той поры, как впервые съездили вместе на открытие первого книжного в совсем юный Новополоцк.

9 декабря. Умер Марк Брукаш. Единственный мой старший товарищ, с которым я общался в последнее время. Еще накануне я был у него в больнице, подарил ему книгу Якова "Беседы о тайнах психики". Он был рад моему приходу. Собирался выписываться…

В этом городе, добром и старом, где столетье трамвай отзвенел, жил да был человек, и растаял среди суетных будничных дел. А бывало, незримое пламя душу всю прожигало насквозь. И осталась теперь только память, словно отблески призрачных звезд.

21 декабря. Позвонил Алексей Гордицкий: "Мы тебя ждем, ты утвержден руководителем на Республиканском семинаре молодых". Телеграмма о том, что просят меня (за счет Союза, конечно) командировать с 10 по 17. И был в Каролищевичах. На помощь и поддержку приезжали к нам с Макалем - Гниломедов, Новиков, Мисько, Попов, Лужанин, Саченко, Адамчик, Осипенко, Зуенок, Мушинский. И в последний день - Быков. Из наших обсуждали: Попковича, Гальперовича, Морудова, Прохорова, Чернякову.

Был рад, что приехал Быков. Он считал, что беседа с молодыми не получится ("я же не мастер речи говорить…"). Но я настроил ребят-семинаристов, они задавали вопросы и получилось хорошо… Это было 16.12. Я записал все вопросы и короткие его ответы. Потом выпили мы по капле шампанского, и уехали в Минск. Он чувствовал себя не очень: астма. Сидели на пленуме, где я тоже произнес слово о молодых, прочел стихи Володи Попковича. После пленума вместе поехали на банкет. Вспомнил и по дороге Василю рассказал, как меня обсуждали в 59-м и прочел: "Хоть лысым стал я, но не старым, и не убила жизнь меня, и на удар ее ударом все так же отвечаю я…". "Правильно! - сказал Быков, - только так, не надо поддаваться, играть с судьбой в "поддавки", это к добру не ведет…"

На банкете я полупрочел-полупропел заготовленный свой тост, в котором почти все были зарифмованы - мою "Семинариаду": "С тех пор, как заселился с лоском в Дом литераторов уют…" И даже про беседу Василя с молодыми: "Сияли солнечные блики - и сыпался вопросов град, но видя будущего лики, и в непривычном жанре Быков был все-таки лауреат". Тост мой был принят просто с восторгом, даже вставали несколько раз (он был длинный). Все потом со мной чокались – Быков, Шамякин, Буравкин, Вертинский, Липский, Чигринов, Саченко, Макаль, а Круговых, обнимая и целуясь: "Какой ты, Давид, бессребреник. Надо было тебя давно забрать в Минск…" А Быков: "Давид нужнее в Витебске…".

28 декабря. Люблю вечерние прогулки, что каждый день венчают мой, когда шаги особо гулки, и затихают переулки, и разноцветные шкатулки - дома над Витьбой и Двиной. Листву ли обронили клены, пороша ли весь день метет, и в инее блестят короны, или садов наряд зеленый - гляжу на город изумленно и чувствую его полет. И он во мне всегда живет.


1977


10 января. Грустно закончился старый и начался новый год. В Гомеле маме дали конверт с запечатанными анализами и направлением в Боровляны. 3-го был с мамой в Минске в 1-й клинической. Вернулся со страшным настроением. Сегодня звонил вечером в больницу, в ординаторскую, попросил позвать из палаты. Поговорил с мамой - она плохо слышала, но голос звучал, хоть и где-то далеко. Собирался снова поехать, но там объявлен карантин. Первые сеансы облучения. Перенесет ли она все положенные?..

12 января. Такая неожиданная красивая, хоть и грустная зима! Шел через мост к вокзалу. Задержался, постоял. Внизу замерзшая Двина. И так захотелось вдруг спуститься туда и, как в детстве, пробежать от берега к берегу. Лед заметен снегом. И прямо на мосту в самом центре города гуляет метелица.

И метельно на душе.

14 января. Хотел в корректуру "Подорожной" вписать несколько фрагментов из дневников. Удалось - только новое о Маяковском (витебские записки) и о декабристах (Бешенковичское поле), о Маршаке и Геловани использовать не смог.

15 января. Страшный сон. Мы с мамой и Олей в Наровле. Идем кого-то встречать к пристани. Мама почему-то поднимается за мостом на высокий крутой берег Наровлянки, похожий и не похожий на настоящий. И вдруг оттуда, сверху, падает вниз. Я вижу, как она падает и долго летит к воде. Ничего не могу сделать, ничем не могу ей помочь. И только тогда, когда уходит в воду, бросаюсь в реку, вытаскиваю. И мама вялая, молчащая у меня на руках… С понедельника ей делают облучение. К телефону зовут, хоть это далеко. Она все, конечно, знает и понимает и, как я скрываю от нее, скрывает от меня…

16 января. На днях позвал меня Савицкий, говорил об отделе, в который войдет еще и радиоредакция, и о том, что я его должен возглавить. Я радости не выразил, но и не отказался. Решил, что ничего страшного: 180 плюс гонорар и прогрессивка, это очень прилично. Сказал только, что моя свобода для поездок остается в силе, иначе мне это не нужно… Савицкий пошел к секретарю обкома Прокофьевой. "Но он же беспартийный, - сказала она. - Надо принять в партию". Савицкий позвал меня и сказал: "Надо вступить. Даю рекомендацию". Я отказался. Он снова к Прокофьевой. Она: "Скажите ему, что беспартийного утверждать не будем". Савицкий позвал меня. Я опять отказался: "Не хотят - пусть не утверждают, для должности вступать в партию не буду". И Савицкий уже пришел к Прокофьевой, готовый предложить другую кандидатуру, раз такая "непроходная" моя. Но неожиданно Прокофьева дала согласие и сказала: мол, "он у нас один такой, поэт, общественник, пусть заведует отделом…" Так я и остался беспартийным руководителем в идеологической организации…

Это был уже третий "призыв" меня в партию. Первый - в университетские годы, когда я был заместителем секретаря комсомольского бюро на филологическом факультете. И тогда уговаривали. Второй раз это было в Крынковской школе. Причин для отказа у меня было много. И одна из них – отец был репрессирован. Что я должен был писать в анкете? Писать правду или скрыть? И то и другое я сделать не мог…

17 января. Гуляя по городу, зашел в краеведческий музей, в двух залах - выставка экслибриса витебских художников. Черно-белые и цветные гравюрки. Юра Баранов выставил экслибрис, сделанный для меня: графический портрет Пушкина и несколько микроиллюстраций. Буду дарить "Подорожную" с этим экслибрисом.

18 января. Утром позвонила организатор Бюро: "Выручайте, назначены выступления в городе на предприятиях, а украинский поэт из Киева не приехал…" И целый день выручал вместе с Георгием Коласом украинского поэта Леонида Горлача: на "Красном Октябре", на "Элеганте", на автокомбинате, в общежитии ДСКа.

23 января. Был три дня в Минске. Сидел с мамой, прорвавшись сквозь карантин. Уже 15 облучений. Мама… Мама…

26 января. В Минске позвонил Софье Захаровне Лыньковой. Поговорили о школьном музее в Крынках, о книге воспоминаний, которую она собирает. Обещал, что напишу о встрече на его родине, о том, как Лыньков первый откликнулся на мой призыв о создании в Витебске литературного музея, нашел его письмо: "Паважаны Давід Рыгоравіч! 3 вялікім спазненнем адказваю на Ваша пісьмо. Параўнальна доўга праляжаў у бальніцы, а цяпер сяджу пакуль што ў хаце без права выхаду на вуліцу. Адным словам, адвыкаю ад бальніцы. Для літаратурнага музея пасылаю пяць бандаролек. Атрымаеце - паведаміце. 3 прывітаннем Міхась Лынькоў. 23/IV-1973 г."

28 января. Телепередача "О времени и о себе": В. Попкович, В. Немизанский, В. Морудов. Д. Григорьев. Т. Кляшторная, В. Пчёлка… Так закончился этот день. А начался он заседанием литобъединения. Я рассказал о семинаре в Каролищевичах. А продолжалось заседание на заводе электроизмерительных приборов.

30 января. Водил книголюбов со студии и знакомых в квартиру Брукаша. Все, кто хотел, покупали книги из его библиотеки. Я тоже купил. Особенно дорога мне "Разговоры с Гете", на которой экслибрис Марка Ефимовича, сделанный Исааком Боровским с его же большого портрета "Книголюб"… Была у Брукаша еще одна заветная полка - с книгами на идише. Софья Львовна мне предложила, чтобы я всю полку забрал ("Кроме вас, кому она нужна?"), но я сказал: "Пусть будет у дочек". - "Но они же не читают на идише. Кому я их отдам? Ну себе на память хоть несколько книг". Я просмотрел все на полке, и вдруг увидел книгу, которую мне когда-то показывал Марк Ефимович и даже читал из нее отрывки. Это была "Ды велт фун Марк Шагал" ("Мир Марка Шагала"), и с ее я взял великой радостью на память о Брукаше.

24 февраля. День рождения Бородулина. Светлый морозный день. Вышел, прогулялся и отправил телеграмму: "Теплом ушачского бора дунуло, Двина пробила от радости лед. Снова во здравие Бородулина Витебск тысячелетний пьет". Конечно, "Витебск пьет - это, мягко говоря, гипербола. Перед тысячелетним юбилеем города, когда я предложил собрать земляков и дал список, его фамилию вычеркнули. А потом уже, когда он приехал на выставку книги, и мы с ним выступали в областной библиотеке, и он читал о Витебске, а я переводы и "Возраст" с посвящением Быкову, тоже оказывается недостойному быть в числе гостей, к Рыгору все-таки было привлечено внимание, и через несколько дней он получил приглашение на праздник города. А Быков так и не получил…

25 февраля. Снова читал и переводил с идиша довольно солидный том из книжного наследия Брукаша, изданный в Лос-Анджелесе к 80-летию Шагала (1967): монографические главы о его творчестве, стихи, статьи, письма. И вдруг среди всего этого - "К моему городу Витебску" (15 февраля 1944) - стихотворное письмо-плач. Скоро выйдет "Подорожная", а в ней на разных страницах есть и о нем: то устами Маяковского, то в цитате из Паустовского, то в строфе Ахматовой, то в моих строках. И все это хоть и разбросано по книге, но как бы спрессовывается в нечто единое о художнике. Жаль, что не могу использовать это обращение Шагала к Витебску.

26 февраля. С Ремом выступали в Бресте по Бюро. Кроме выступлений, была встреча с Владимиром Колесником (у него в гостях) - хорошо поговорили: о литературной провинции и о том, как жить и творить, что сделать, чтобы она провинцией не была.

7 марта. Мама уже в Наровле. Кто знает, что будет… Жду вторую корректуру "Подорожной". В плане 78-го – "Встречные поезда".

23 марта. Принимал гостей. Приезжала из Купаловского музея Романовская, племянница Купалы. Говорили о музее в Левках.

19 апреля. Мост. Решеток говорок. Пуха вешнего обнова. Петербургский уголок в центре Витебска родного. Дождик. Силуэты дцей. На волне разлива - лодка. Не хватает лишь коней, вздыбленных рукою Клодта. А на фоне старых стен, что судьба оберегала, все еще витает тень - молодая тень Шагала. Красных зданий островок светится зимой и летом. Ах, бессмертный уголок в городе тысячелетнем. Ты из пепла воскресал, был душе отрада в бурю. Ты - как Витебский вокзал на просторах Петербурга.

21 апреля. Наконец-то врывается весна - и зеленый цвет черпаю я у травы и деревьев и в ручке - зеленая паста. На литературной карте области изменения: президиум утвердил членами Союза Леонида Колодежного и Олега Салтука. Нас стало трое. На очереди - Майна Боборико и Борис Бележенко. В 1960 - два члена Союза: я и Ген. Шмань, потом я и Ю. Лакербая, оба уехали: Шмань - в Туле и Юра - где-то под Москвой, а еще потом – я и Лёня Дайнеко, и опять я один… И вот - уже троица.

Три дня в Минске. Подписана в печать "Подорожная". Много часов просидел с редактором будущей книги. Вадим Спринчан – сын Бронислава, культурней своего бати, хорошо знает поэзию, сам пишет. Если после него ничего не "сотворят", "Встречные поезда" летом уйдут в набор. Такого у меня еще не было - на стыке сразу две книги…

Бородулин сказал, что в его новой московской книге - три моих перевода. В "Дне поэзии"-77 - три стихотворения: "Есть час такой", "В ясноглазом этом году" и "Чего там на жизнь обижаться".

22 апреля. В понедельник (18-го) вел вечер в электротехникуме связи. Встреча творческой молодежи со студентами города. Рассказывал, представлял, читал, шутил, разговаривал с залом. Обкому комсомола захотелось провести еще один такой вечер – и немедленно, сразу, в следующий же понедельник (25-го) и снова с композиторами, художниками, актерами и исполнителями, конечно, с литераторами. И все это, очевидно, надо показывать для комиссии ЦК. Но показывать работу комсомола должен я.

Два телефонных звонка. Студентка-выпускница пишет дипломную о Володе Лисицыне. Готова приехать, чтобы я ее поконсультировал, помог с материалами. А дипломник нашего худграфа пишет о художественной жизни Витебска 20-х, тоже нужна консультация.

23 апреля. Нашел несколько записей, сделанных прошлой весной. Тогда я сидел-корпел в нашем архиве. Искал все, что может иметь отношение к истории Витебского радио. А находил интересные документы, информации о художественной жизни города в 20-е годы. В "Известиях губсовета" 12 февраля 20 г.; "В художественном училище открывается 2-я свободная мастерская под руководством М. Шагала. Запись производится в канцелярии училища. При записи обязательно представление работ или рисунков". "Известия" за 15 августа 1921 г. - "Наш юбилей": "Сегодня Витебское отделение РОСТА выпускает на площади Свободы пятидесятый номер световой газеты…" И подпись - Ис. Бах. И там же в "Хронике" - "Вечера Уновиса": "Уновис открывает цикл вечеров современной поэзии, музыки и театра. Первый вечер состоится в субботу 17 сентября в Латышском клубе. Представлено будет "Война и мир" Маяковского в 5 актах. Стихи Малевича и других…" Стихи Малевича? Где? Какие? Конечно, это тоже интересная страница в культурной жизни Витебска 20-х годов. Или по крайней мере - пунктир, по которому можно восстановить страницу.

25 апреля. Еще один вечер творческой молодежи вел сегодня в техучилище № 19 имени Ленинского комсомола Беларуси. Телефонный разговор с ответственным секретарем Союза писателей Владимиром Липским о Дне поэзии. По его словам, Витебский обком партии отказался, или точнее говоря, выразил желание проводить его в Левках.

2 мая. О Шагале в книге пришлось вместо "Признать иль не признать на родине его" дать: "Признать иль не признать под звездами его"… А первые строки начинались в тот вечер, когда были у нас в доме гости - старые витебляне из Москвы: сценарист документального кино, журналист Юрий Каравкин и художник Ефим Рояк, ученик Шагала и Малевича. Попросила их принять Нина: Ефим Моисеевич – муж Нининой подруги Фаины, а Юрий Борисович - его друг. Целый вечер они вспоминали свою юность, рассказывали грустные и смешные эпизоды из жизни в 20-е годы в Витебске. Мы гуляли по городу, и оба говорили: "А эта улица называлась…" "А здесь стоял дом, в котором…" Я проводил их в гостиницу, а на следующий день и к московскому поезду, снабдив на дорогу пирожками, которые напекла Эм. А в голове уже вертелось: "Тот незаконный рай давно проела моль… Гостиница "Синай". Гостиница "Бристоль"… На этом все и заканчивалось в ту весну. И лишь летом в Наровле дописалось… "В окраинный хорал вплетен торговцев крик. Там бродит Марк Шагал, не мастер – ученик. Какой-то местный ферт в цилиндре щегольском, а него мольберт и ящик за плечом. Еще не комиссар, идущий в красный снег, картины не кромсал огнем двадцатый век. Уходит время вспять, а там не до того: признать иль не признать на родине его. Базара шум и гам. Столетья третий год. И юный Шарк Шагал по Витебску идет".

4 мая. Теплый весенний вечер. Над Двиной идут киносъемки. Режиссер Александр Гуткович снимает телевизионный фильм по роману Ивана Шамякина "Атланты и кариатиды". По дороге до вокзала остановился и говорил с ним вчера. Он был сосредоточен, весь в себе. Но все же спросил, как театр, как новые актерские поколения, которых он уже не знает. Ведь сам был когда-то актером-коласовцем. Писал инсценировки. С Владимиром Хазанским на пару даже пьесу сочинили о подпольщиках Оболи – "Юные мстители". Я был на премьере. Специально приехал из Крынок с ребятами. Кажется, это была в моей жизни чуть ли не первая премьера. Откуда-то с галерки в старом здании, где теперь районный Дом культуры, я первый закричал: "Автора!.." А за мною дружно потребовал этого и весь переполненный зал: Витебск всегда отличался своей театральностью, любовью к театру и его служителям. Помню, как они - "два Чехова" - смущенно вышли на сцену, чтобы поклониться. А потом Володя познакомил меня с Гутковичем, и я стал довольно часто появляться в театре, даже по воскресеньям привозил на спектакли своих крынковских учеников. А теперь он драматург и режиссер, лауреат Государственной премии Белоруссии.

5 мая. Встретил Александра Соловьева. Он рассказал, что пока не дают разрешения на открытие его выставки, считают, что "не в том плане" он работает, не то выставил в год 60-летия Октября. А он самобытен, ярок и современен.

7 мая. По радио звучала сегодня песня "Дзе ж ты, чарнавокая?.." Много лет назад ее написал Исаак Любая на стихи Андрея Ушакова. Среди имен, завершающих "Подорожную", есть и он - Андреи Ушаков, поэт, который работал на заводе в Витебске, учился в кинотехникуме, и здесь вышла его первая книжка стихов. А стихотворение поэта, павшего смертью храбрых на фронте, было посвящено, как я узнал, черноокой витеблянке Сэле - Сельме Брахман. И все это я использовал в сценарии "Крылатое сердце" - в спектакле роль Ушакова исполнял Валерий Анисенко.

9 мая. Радость молнии - грома смех. Миг - и двор уже в красках серых. И к Двине, ускоряя бег, Витьба мечется, роя беper. Снова молнии - отблески звезд, и грома - как сигналы Марса. И над Витьбою - новый мост в первый раз под грозою майской. Как он юн! Впереди еще ждут ослепительные рассветы… А грозу за вешний салют принял город тысячелетний.

11 мая. А над Витьбой под балконом - все-таки соловьиное пение, все-таки в центре городе - соловей. И пока его не испугали все переделки-перестройки, что ведутся на берегу. Днем, когда грохот, стук-грук - он молчит. А когда все рабочие расходятся - снова выступает златогорлый певец. Сразу светлеет на душе и веет чем-то родным из детства, из юности, из Наровли, из Крынок… Забывается одно, обостренней чувствую другое, то, что болит, то, что терзает душу, а терзает многое - и не пpогнать, не вытравить, не забыть… Неужели так и будет рядом милая пичуга - и ничто ее не устрашит?..

20 мая. Дни литературы уже позади. Еще накануне Н. Татур от имени Союза писателей и Бюро пропаганды позвонил в обком и сказал что "дело организации Дней белорусской литературы на Витебщине поручено писателю Симановичу"… Рано утром 12-го встречал на границе областей, в 10 км от Бегомля. Правда, кто кого встречал, надо уточнить: когда к 9-ти мы подъехали, оказалось, что гости уже гуляют по лесу. Для фото и кинокадров пришлось начать все сначала: они подъезжают - их встречают. И встреча была праздничной, с песнями и танцами, с березовым coком, рюмкой и первыми тостами. И только Бородулин (с моей помощью) быстро и незаметно обменивал крепкое на легкое (водку на водичку). В Березинском заповеднике шутили: "Справа лось и слева Лось" (так они и стояли друг против друга) – и Евдокия не обижалась. "Испробовали" уху и ("поджимал протокол") отправились дальше. На "Прорыве" под барабанную дробь - цветы к плитам. И Бородулин - стихи о блокаде. А под Полоцком у обелиска партизанам читала Евдокия. В Полоцке на заводе стекловолокна выступали все. И - дальше. Уже в обкоме. Прием у Шабашова, который даже поговорил с Алесем Осипенко о его новом романе. И пединститут. Хорошая встреча, правда, время на автографы - минимальное (а в Полоцке подписывали книги целый час). Спешили на телестудию. Я читал: "Как странно, стоя у плиты", "Может, снова жизнью я наполнюсь" и "Когда я с дороги возвращаюсь домой". Крынковский день был для меня особым: встречи в школе имени Лынькова, в новом клубе, где я читал стихи, написанные когда-то здесь, и говорил о выпускниках и о Володе Лисицыне. Заехали в Погостище, и с Рыгором постояли у камней дома, где прошло Володино детство. А с председателем сельсовета договорились о памятном знаке (камне, валуне) на этом месте. Прямо на лугу, как на скатерти-самобранке - и уха, и глечики-горшочки с тушеной бульбой. И Евдокия Лось: "Как вкусно! Заберу этот глечик и повезу сынуле, пусть тоже попробует. Можно? А до Минска довезу?" И ей тут же принесли еще глечик для сына. Она подарила музею Лынькова письмо писателя, адресованное ей. А мне: "Давид, я Вам завидую, вы пять лет работали здесь, среди этой красоты". И после паузы: "А я - тоже учительница, бывшая. Нет, почему же? Может, настоящая и… будущая". Музею, школе на прощанье все подарили свои книги: Бородулин, Буравкин, Осипенко, Сипаков, Савицкий, Зуенок, Гилевич, Лось, а мои книги там давно…

22 мая. Позвонил Глеб Горбовский. Он каждое лето приезжает и живет под Витебском на даче у родственников жены-витеблянки. На многих его стихах последних лет есть отпечаток наших мест. Так вот звонит Глеб и говорит: "Надо бы нам во вторник вместе выступить в мединституте… почитаем, порасскажем, повидаемся…" Очень жаль, что я уезжаю в Минск…

25 мая. Вчера на автобусе музыкального училища уехал в Минск. В Союзе композиторов - обсуждение творчества витебских композиторов. Уже рассказали, как обсуждали: выделили Нину Устинову – "мужской почерк", отметили ее "Воробушка" на мои стихи, хорошо исполняла Оля Даренских фортепьянные вещи. В автобусе, когда ехали, слушал "Три Алены" Гомана, которые пели милые студентки. А сегодня сидел в Союзе писателей на пленуме по интернациональным связям. Был в издательстве. Отметили выход книжки, которой еще нет. Отдал Павлову рецензию на рукопись Володи Немизанского.

30 мая. Без меня тут был звонок из Союза писателей из Москвы. И еще раз сегодня: меня включили в делегацию на Дни литературы в Горьковской области. Согласен ли я? Конечно, согласен! Вчера дома часа за два написал передачу о молодых поэтах, их четверо: Люба Орешенко, Дима Григорьев и два Сергея - Рублевский и Ковалев. Хотел для них даже создать Студию стиха, чтобы собирались вместе. Делаю для них то, что в моих силах: консультации, выступления, записи на радио и телевидении. Ребята все совсем молодые и совсем разные - и, конечно, не могу я высказывать прогнозы, но что-то в них уже заложено, особенно в Сереже Рублевском…

Сегодня на республику повторяли передачу, записанную 13-го - о Днях белорусской литературы. И сразу - телефонный звонок - мама: "Сынок, ты целый час был дома". В самом деле: сначала мелькал на кинокадрах где-то в Докшицах, Ушачах, Полоцке, Новополоцке, Витебске, Крынках, потом в студии, где все мы сидели и, наконец, сказал о новой книге, посвященной Витебску, обо всех, о ком она, и прочел три стихотворения. Телевидение перенесло меня из Витебска в Наровлю, с доставкой на дом к папе-маме, Оле и всем родным и наровлянцам…

4 июня. Сегодня в городе праздник: решено каждый год в конце мая - начале июня отмечать день рождения Витебска. Вышел в город. С 10 до 11 пелась, читалась композиция, в основе которой моя телепоэма "Молодость древнего Витебска". Походил, послушал - было приятно.

9 июня. Днем в воскресенье вышли с Леной погулять и в киоске - пластинка с песнями Марка Фрадкина, конечно, забрал: на ней и "Столица областная". Вспомнил и Лене рассказал несколько разных эпизодов-встреч. И то, как витебская комсомолия мечтала о своей песне, а он как раз приехал в Витебск – и меня, крынковского учителя, просто втолкнули к нему в номер гостиницы "Советской", и я ему прочел "Над Двиной полыхают закаты", и мы впервые с ним поговорили, и он мне о том, каким должен быть текст песни…

11 июня. Звонил вчера в Москву в Союз писателей. Я включен уже в одну из четырех групп, которые отправятся с 25 июня по Горьковской области. "Так что берите билет, мы все оплатим, не забудьте взять с собой книжки, придется выступать в разных аудиториях".

23 июня. Рано - в Москве. В 10 - пленум. Доклад Маркова о проекте Конституции. Доклад Михалкова о нравственном воспитании подростка…

В перерыве первый поздоровался Симонов. Стало как-то стыдно: почему не я? Короткий разговор. Он сказал, что в Дрездене печатается на немецком языке монография Ларисы Алексеевны "Поиск и эксперимент", в ней много о Витебске: "Если не достанете, напишите или позвоните, надо, чтобы в Витебске была". Я сказал, что купил тут на пленуме его "Разные дни войны", а один из читателей в Толочине предполагает, что стихотворение "Ты помнишь, Алеша" написано по впечатлениям толочинским. "Пусть пришлет письмо, - сказал Константин Михайлович, - я посмотрю по старым записям".

Сидеть на пленуме было скучно, и я сбежал в театр "Современник": "Эшелон" Мих. Рощина с Конст. Райкиным и Мариной Нееловой. Нахлынули воспоминания детства, эвакуация. А перед этим погулял на Чистых прудах. Дождь. Два лебедя. Светились Чистые пруды. И на Московской параллели два лебедя сквозь дождь глядели на двух влюбленных у воды.

24 июня. Еще пленум. Мотяшов: "не надо переживать, что нет нового Тимура, не Тимуры измельчали, а рядовые члены команды выросли…". Казакова в секретарском кабинете: "Ты так изменился, я тебя не узнала, позвони, когда будешь возвращаться…" Ошанин: о Витебске, хочет приехать… Тверской: "Старик, что для тебя сделать? Пришли все книжки о Витебске… Что мне, кого мне перевести с белорусского для Воениздата? Пиши мне. А я о тебе всегда готов написать рецензию".

25 июня. Весь день - на ногах. А вечером - на вокзал. Вагон "Москва – Горький". "Десант" на Дни советской литературы в Горьковской области. В купе со мной Лидия Либединская, Ирина Волобуева и Михаил Квливидзе да забредшая в гости из соседнего Светлана Кузнецова. "Какую песню посвятил тебе Булат!.." - говорит среди нешумной беседы Светлана Михаилу и тут же начинает петь: "Виноградную косточку в теплую землю зарою…" Мы подхватываем. На второй строфе почему-то умолкает Квливидзе, лишь чуть-чуть подмурлыкивая без слов. Оказывается, он не знает до конца "Грузинскую песню", над которой во всех сборниках Окуджавы стоит посвящение ему. "Эх, ты - сокрушается Кузнецова. - Да если бы мне Булат посвятил такую песню… А свое "Собираюсь жить" ты можешь прочесть?" И звучат в купе его строки, которые он сегодня посвящает нам всем и Булату. А потом Светлана читает пронзительные строки о любви

26 июня. Снова день рождения далеко от дома. Заснул в Москве, а проснулся в Горьком… Разговоры со Светланой Кузнецовой: писать больше о том, что в себе, а не вокруг себая… В гостинице за завтраком с ней, Евг. Храмовым, Миколой Сынгаевским, Заки Нури, Марией Хоросницкой (Львов) - вино за меня. По городу. Домик Кашириных. Последняя квартира Горького. Рядом - Гранин, Давыдов, Кузнецов - ленинградцы, Дмитриев, Шведов, Бялик, В. Озеров, Каноат, Драч, Полякова, Брагин, Галай. Вечером - 2 бутылки водки за мой день - с Гречаниковым, Кузнецовой, Вербой, Сынгаевским, Хоросницкой.

27 июня. "Встречи у станка" (Станкопроизводственное объединение). Вечер во Дворце. Мой "салфеточный" тост с пародиями. В обед - две порции волжской ухи со стерлядью. На вечера Заки Нури представляет меня: "Давид - мой друг из Витебска" Я читаю стихи, ему посвященные. Вечером в номере Разумневича: Оскоцкий, Шевелева, Кузнецов, Гречаников - все, кто как-то связан с Беларусью.

29 июня. Большемурашкинский район. Колхоз им. Ленина. Выступления. Уха в лесу. С Селивановой и Золотухиной из "ЛГ" о Быкове.

1 июля. Последнее утро. Спецмагазин "Подарки" - как при коммунизме, все по дешевке. Для моих: японские зонтики, помады. Гуляли над Волгой. Повел всех в художественный музей, где я уже раньше был. На теплоходе по Волге. Вечером все вместе чуть не опоздали на поезд.

1 июля. Рано утром в Москве встретил Эм и Л. Подарки. "Современник": "Четыре капли" Розова с Нееловой и Табаковым. А вечером - МХАТ (филиал) - "Сладкоголосая птица юности" Тернеси со Степановой и Массальским. МХАТ - уже только памятник МХАТу в этот вечер.

4 июля. С Леной - на Таганке. "Товарищ, верь". Настоящий театр, настоящий спектакль Любимова.

5 июля. В "ЛГ": зашел подписать книжки. И Селиванова: "Только что звонили из Минска, у вас там горе…" И Золотухина: "Нет больше нашей Дуси"… - печально выдохнула и заплакала. Она тоже считала ее "нашей"… В разгаре лето, "лирика липеня" - называла эту пору Евдокия. Я шел по Цветному бульвару, и снова откуда-то из глубины всплывали межировские строки, которые когда-то я ей читал: "Родина моя, Россия. Няня, Дуня, Евдокия". А она говорила: "Нет, родина моя Беларусь, Витебск, Лепель". Она была девочкой на Лепельской дороге. на белорусской дороге Поэзии. Я часто с ней встречался, вместе выступали, переводил ее стихи. Кто теперь ты, новая девочка с тетрадкой стихов, идущая по Лепельской дороге в большой свет?..

Вечером - в театре Маяковского: "Да здравствует королева, виват!" Роберта Болта с Дорониной в постановке Гончарова. И на всем пути к театру - цепочкой люди: "Нет ли лишнего билетика?.."

6 июля. С Леной - в Музее Пушкина. Вечером - "Антоний и Клеопатра" - вахтанговцы: Ульянов, Борисова, Лановой.

8 шаля. С Леной - Музей изобразительных искусств им. Пушкина: Матисс, Руссо, Пикассо, Гоген, Ван Гог, Ренуар, Мане. Выставки Эд. Мунка и Стейнлена. Музей Н. Островского. Палка с салфеткой. Раисе Порфирьевне - уже 71. Вечером - "Сильва" в оперетте. Не забыть: для Валерия Поволяева - Сергей Сергеевич Поволяев, погиб при освобождении Лиозно, позвонить в райком.

9 июля. Утром - театр Вахтангова: "Принцесса Турандот" - да состав совсем не тот. Вечером - "Горе от ума" в Сатире с Мироновым, Папановым.

10 июля. Утром – Кремлевский дворец: "Щелкунчик" (Днепропетровский театр). Завтрак и обед: пиво, жульен, бутерброды - где это еще найдешь? Днем - с Леной в Музее Достоевского, Мариинская больница, памятник во дворе. Вечером – "Современник": "Вишневый сад".

11 июля. Прощай, гостиница "Россия", где каждый вечер из окна мне площадь Красная видна, где я засыпал и просыпался под бой курантов. В дорогу приготовил книжку Алексея Баулы "Майское небо". Встретил его в Книжной лавке. Когда-то давным-давно, когда я жил на квартире на Оршанской, приходил ко мне с рассказами студент-медик Алексей, казался типичным графоманом, откармливали и отпаивали бедного студента, разбирал по косточкам его рассказы, а он не обижался и снова приходил и, заикаясь, читал новый рассказ. А я вел с ним долгие разговоры и злился на себя, что впустую трачу время. А вот - книжка, член Союза, живет в Брянске.

Но Москва – позади.

15 июля. Одесса. Море. Пляж.

18 июля. Музей-квартира Пушкина. Музей западного и восточного искусства.

20 июля. Дождь. Чтение: "Критика как литература" Бурсова. Жаль, что в Горьком я с ним разговаривал лишь мимоходом.

21 июля. С Леной вслух: Маяковский - "Облако в штанах". Вечером - "Онегин".

26 июля. Утром "Медный всадник". Вечером - "Бахчисарайский фонтан". Есенин. Маяковский. Море. Жара.

30 июля. Разговоры с Леной о литературоведении. Темы литературных этюдов.

31 июля. Привоз. От конца до начала - Дерибасовская. Пушкинская - тихая, чистая, красивая. Художественный музей: Бенуа. Рерих, Серебрякова, Петров-Водкин - "Скрипка". Памятник Пушкину. Куранты: мелодия Дунаевского из "Белой акации". Лена читает вслух Пушкина, делает записи: "Пушкин в изобразительном искусстве".

3 августа. Не очень много радостей принесла Одесса. И все же чтение, разговоры о будущем Лены. А вчера переводил интересную статью о Шагале ("Советиш Геймланд" - N" 7).

4 августа. Ночью вышел в Калинковичах. Продлил билет на 10 дней. Ночевал в Мозыре на автовокзале.

12 августа. Наровлянские дни всегда проносится очень быстро. Дорогие мои мама и папа. Мама идет к 80. Припять, Пляж. Как махнул - и на левом берегу. Что-то писал. А что получилось? Чувство затерянности в мире и тоскливые чувства - это вошло в стихи. Маленькая поэмка-монолог "Август", И не было равновесия в душе. Млечностью космической дыша, мечется в ночи моя душа, то ныряет в старые дворы, то взлетает в звездные миры.

30 августа. Передача "Дорогой вдохновения" - о 60-летии Александра Рябкина-Березы, автора детской книжки "У лета и гостях". Еще 2-го провел его вечер в областной библиотеке.

6 сентября. Стоят теплые дни, словно не сентябрь уже, а все еще июль. Какое было длинное в четыре периода лето: Горький - Москва ~ Одесса - Наровля. Возобновил вечерние прогулки. Но в колею пока не вошел. Думается черт знает о чем, а не о самом главном. А самое главное - это три книги: "Из семи рек" ("Избранное"), "Колесо дней" (новая) и продолжение "Подорожной".

8 сентября. "Подорожной" нигде нет: "размели", да еще и с приложениями, которые стоили в три раза дороже (она - 25 коп.). Мне Эм прислала десяток в Наровлю для родных и близких. Из тиража в 30 тыс. (а мыслилось 100 т. ) в Витебск попало 5 с половиной, но это мало. Готовится праздник книги на целую неделю, и книготорг "выпросил" в Минске 200 экз. Появилось новое, хорошо оформленное издание книги Азгура "Все, что помнится". В ней - многое связано с Витебском, с Пэном. В музее его картины, а могила на Семеновском кладбище забыта…

Вчера на студию пришел высокий (просто громадный) мужчина и вопросил: "Где найти Симановича?" Потом мы узнали друг друга. Герой войны в Испании Николай Трофимович Яськин. Пришел, потому что ему сказали о книге, в которой написано и о нем. А я уже и сам собирался ему звонить, чтобы зашел. Было приятно подписывать ему книжку.

9 сентября Перечитывал "Перед зеркалом" В. Каверина. Среди других имен в романе несколько раз упоминается Шагал. И не просто упоминается. На одной из страниц, где героиня Лиза Тураева встречается в Париже с художником Корном, приехавшим из России, она говорит: "Вы обещали мне рассказать о том, как поссорились Шагал и Малевич". И Корн рассказывает, что Шанал был комиссаром по изобразительному искусству в Витебске, а Малевич смог повлиять на его учеников, перетянуть их на свою сторону и тем самым вытеснить из художественного училища Шагала, который из-за этого вынужден был уехать в Москву. Интересен сам факт упоминания в художественном произведении имен художников и пересказ эпизода их жизни в Витебске. Наш город, его художественная жизнь словно врываются в роман. Корн рассказывает Тураевой, как Шагал и его ученики расписывали заборы летающими фигурами. А Малевич заявил, что искусство вообще беспредметно. Надо выписать эти строки из романа и положить в папку о Шагале.

Письмо из Москвы от Гавриила Яковлевича Юдина. Благодарит за книгу и надпись на ней ("Я Вам желаю, патриарх Придвинского родного края: живите, недругам на страх, в столице Витебск представляя"). Спрашивает, не напишу ли несколько слово его книге "За гранью прошлых лет". А их как раз уже успела написать Лена - и ее маленькая рецензия должна появиться в "В. р". В его книге много страниц о культурной жизни (больше - музыкальной) Витебска 20-х годов. И предисловие успел написать Дмитрий Шостакович. Гавриил Яковлевич уже давно "засыпает" меня письмами, приезжал, выступал, мы предоставили ему нашу телетрибуну. А 8 июня 1974 г. он дирижировал большим концертом в Витебске "Композиторы-земляки - юбилею города". А перед концертом выступала музыковед Софья Хентова, которая тоже родилась в Витебске. И она с гордостью говорила о композиторах, связанных с нашим краем - Фрадкине, Сорокине, Дзержинском. Гавриил Яковлевич приезжал на 1000-летие и, между прочим, как и другие старожилы, был категорически против слова "витебчане", а только за слово "витебляне".

16 сентября. Неделю книги открыли 11-го. Выступал с Гордицким и Герчиком не только на открытии, но и в разных аудиториях города. А в парке собирались сотни людей и просто бушевали у книжных столов. И когда открывали праздник, трудно было оторвать книголюбов от Майн-Рида и Дюма. Герчик острил, что хотят приобрести "графа-мотоциклиста". Правда, потом меня ждала прекрасная работа: я сидел за столиком и давал автографы, "соревнуясь" с популярными авторами самых популярных в этот день книг.

Вечером с Герчиком - у нас "замочили" книгу. А 13-го провели с Гордицким (Герчик уехал) вечер "Беларусь моя синеокая" в ГДК, я вел, а выступали: Конопелько, Гальперович, Немизанский, Григорьев. И тут подписал 40 книг.

20 сентября. Послал "Подорожную" Быкову, "стоявшему у колыбели этой книги".

4 октября. Открывал месячник общественно-политической книги в "Глобусе".

16 октября. Звали на 11-го на секцию поэзии - обсуждение Законникова, Жуковича, Бележенко. Звонил ему: он болен, давно не работает, но на секцию поехал, а я не мог: был "под ружьем" - на сборах "без отрыва от производства". Военкомат меня назначил начальником отделения отправки (?!)… Бориса секция рекомендовала в Союз.

17 октября. Кажется, с такой дикой скоростью дни еще не пролетали. Только вернулся из отпуска, а уже Лена заканчивает первую четверть. И главная проблема - поступление. Это как тяжесть, которая надо мной.

18 ноября. Неделя в Гомеле. С Николаем Сергиевичем. В целом - скука.

29 декабря. Еще чуть-чуть - и года нет. Был он редким из годов, когда одна книжка вышла, а другая сразу ушла в набор. Послал заявку на 80-ый: условно - "Колесо дней". После Гомеля ~ четыре дня в Наровле. Лёня, Изя Боровик, Зяма с Симой. С Изей о многом - о жизни и смерти. Вместе уехали. Библиотека. Книги с надписями для наровлянцев. Лена окончила полугодие на "пятерки". Была одна "4" на комбинате, удалось исправить. На студии - снова перестройка. Нервничал. Но осталось за мной все то же, та же зарплата, но добавили радиовремя. Надо бы уйти на должность старшего редактора и спокойно писать. Да уже не дает зарплата (180) и честолюбие: заведую отделом. А коллектив теперь – 17 человек, все редакции радио и телевидения под названием художественное вещание. А Лене в Новом году предстоит так много…

В жизнь входить, как в море бушующее, наступает и твой черед. И тревожит тебя твое будущее, и покоя тебе не дает. Шар земной суровеет с вечера, улыбается поутру. И глядишь ты на мир доверчиво - в каждой ласточке видишь сестру. Машет клен тебе веткой братскою: "Ничего не бойся! пора! В этот мир входи без опаски ты - мы поможем тебе, сестра!"

31 декабря. Вечерние прогулки по городу уже стали частью моей жизни, ну, по крайне мере, они неотъемлемая "глава" моего дня. Даже как-то удлиняют день, потому что после них я чувствую себя посвежевшим, словно набрался сил, проходя по привычному своему маршруту до вокзала. А по дороге то огромная, сверкающая огнями новогодняя елка и Двина, сжатая льдами. А не успею опомниться - и елка погасла, и площадь опустела… И вот уже промелькнула весна, закончилось лето и я шагаю, шурша облетевшими листьями, которые щедро рассыпаны под ногами, залетая бог весть откуда и нисколько не напоминая другую полувьюжную пору, когда сыпался на меня, цепляясь за волосы и даже за усы, тополиный пух. А потом началась багряная метель. А за ней - белая, снежная. Как этой зимой, настоящей зимой, по которой за последние годы мы все уже просто соскучились. С обильными снегопадами, с морозами. Давно этого не было. Но маршрут мой не изменяется. Все та же дорога из прошлого - через настоящее - вбудущее… Вечерние прогулки. Может, это название для книги?


1978


2 января. Сегодня – 80 лет маме. Успел еще в декабре съездить и отметить в Наровле, потому что точной даты она не знает, как и папа.

3 января. У дней, как у людей, свои черты лица. Бывают дни бледней трусливого бойца… Сколько бледного невыразительного в днях жизни, а окраска, цвет минут и часов зависят от нас. Надо окрасить, превратить будни в праздники.

7 января. На стенде в сквере - "В. р.". Рецензия на "Подорожную": "Далекое-близкое", учитель И. Демидович.

18 января. Позавчера вечером приехала большая группа руководителей творческих организаций: В. Туров, Ю. Семеняка, Н. Еременко, художники, писатели вместе с зав. отделом культуры ЦК КПБ А. Петрашкевичем. Встретились в горкоме, перекинулись ничего не значащими словами приветствий: Шамякин, Панченко, Осипенко, Буравкин. Вчера утром во Дворце культуры полный зал, который после перерыва "ополовинел". Очень длинные выступления. Я читал и о Шагале, выделив: "признать иль не признать на родине его". Дошло ли до аудитории? Подписывал "Подорожную". Шамякин открыл ее и на виду у всех после перерыва читал до конца собрания-утренника.

20 января. В "Сов. Бел." - вчера маленькая рецензия на "Подорожную". По словам Аркадия Шульмана, такую сделали из его большой, оставив 30 строк, но сохранились упоминания о Пушкине, Лажечникове и "родился и возмужал здесь художник с мировым именем Марк Шагал. Многие известные всей стране люди вписали в историю тысячелетнего города яркие, незабываемые страницы. Эта книга заинтересует многих читателей".

Открытка от Алены Василевич: "Милый Симанович! Я виновата перед Вами бесконечно! Спасибо за книгу - она прелесть!!! Теперь я еще раз перечитала ее одним духом. Она не стала хуже от того, что Вы имели повод остаться мною недовольным. И вообще напишите еще нам одну книжку". Сколько же воды должно было утечь (и нервов и… крови), чтобы после всего, что было (перенесение из плана в план, злые высказывания по телефону, что "должен же кто-то сказать правду о рукописи"), А. В. прислала такую открытку.

26 января. С Алексеем Кейзаровым выступаем от Бюро пропаганды в Копыли. Сегодня газик райгазеты (после выступления в редакции: "жизнь-документ-литература") увез нас в красивые места.

Когда я буду стариться, приеду я сюда. Ах, Старица, ах, Старица, озерная вода.

Подвезли к школе. В учительской - молодые училки. Разговорились. Они - о себе: откуда, где учились, большинство в Минске. Я: "Неужели никто не учился в Витебске?" - "Да есть один". - "Кто?" - Р"ублевский Сергей!" Я: "Зовите его с урока скорей!" Привели! Заставил выступать с нами, подарил книжку: "Приехал я в один из дней к тебе, мой друг крылатый. Родной Сергей, вернись скорей во отчие пенаты!"

27 января. Деревня Тимковичи. Родина Кузьмы Чорного. В школе долго водили по музею - гордости учителей и учеников. Рассказал им о том, что у них не отмечено: в 1941 на сцене театра в Витебске была поставлена пьеса "Иринка" – и ее автор Кузьма Чорный приезжал, сидел на репетициях и даже писал отсюда письма. Очень холодно. Замерзли. Еле отогрела потом директор школы, привела в столовую, где быстренько поставила на стол все горячее и бутылку водки. На газике возвращались под песенку, которую я помнил по выступлениям с Адамам Русаком: "А ў Капылі на гары заігралі дудары".

3 февраля. Бесконечные проблемы на телестудии. Объединенный отдел, который "подо мной", радио и теле, авторы, подчинение главному редактору, который назначен обкомом и который ни черта нe смыслит в художественном вещании.

14 февраля. В Могилеве с Ремом - от Бюро. Особенно хорошо у книголюбов. И маленькая история. Повели нас в ресторан ужинать, но нет мест и не пускают. И тогда я объявляю Рема писателем из Болгарии - и он говорит на болгарском, я - поэт-переводчик, а руководители клуба книголюбов - "принимающая сторона". И нас, конечно, пускают…

22 февраля. Три дня сижу в Минске на семинаре журналистов, пишущих на темы литературы и искусства. Слушаю (и не очень) всякие доклады и выступления в Доме кино: "Литературно-художественная критика в период развитого социализма" (Романов, Баскаков, Капралов, Львов-Анохин). Беседую с Юлией Чурко. Ей на книжке: "Юродствуют докладчики, лукавят и юлят, и я вздыхаю вкрадчиво, я лишь соседке рад".

24 февраля. Пришел в издательство. Договорился, что выдадут расчет за книжку и отмечу с редакцией. Но неожиданно сам стал гостем: Бородулин праздновал свой день, принес бутылки, бутерброды – и прямо в редакции – сабантуй, а Гриша бегал и приводил еще кого-то и еще кого-то, пили, гуторили обо всем на свете: Миша Герчик, Володя Павлов, Вадим Спринчан, другие издательские. А меня за бутылкой не выпустили, сказали: "В другой раз ты будешь отмечать".

26 февраля. Продавщица книжного Анна: "Вы знаете, у меня украли Вашу книгу. Представляете, целая полка поэзии, а украли Вашу". Понимаю, что это ничего не значит, могли украсть любую. А все-таки… И не стыдно сознаваться: еще кому-то моя книжка нужна. Еще кто-то прочтет и, может, запомнит одно стихотворение, даже одну строфу. Ладно, даже одну строчку… Нет, этого мне мало. Лучше - одно маленькое лирическое стихотворение из четырех строк.

4 марта. Все больше книг. Все меньше друзей.

5 марта. В такой день 25 лет назад мы бродили с Яковом по Минску и пытались угадать: что теперь будет после смерти "великого вождя и учителя"… А потом, уже в другой день в другом году, когда я был в командировке в столице, ночью с грохотом (и с трудом) убирали грандиозный памятник. А между этими Днями были и мои стихи о Сталине, с которыми выступал в клубе МВД и в Вильнюсе. Все было.

8 марта. Весны еще нет. И валом валит снег. Шел и думал: не дал мне Бог учеников. Настоящих, преданных, близких. Старшие, почти ровесники, так и не пробьются хоть к первой книжке, младшие вообще где-то далеко, словно на другой планете. А все ходят ко мне и как будто питают добрые чувства. А дружбы нет и нет круга, в котором я мог бы раскрыться, отдохнуть душой. Нет ли во всем этом и моей вины? Или все можно списать на торопливый наш век? Поздняя будет весна. И, может, недовольство собой тоже как-то связано с явлениями природы.

9 марта. И то задумчив, то неистов, я среди будничных забот. Но вечный свет великих истин мне все покоя не дает.

10 марта. Два дня – вчера и сегодня - над строками с началом "Нас жизнь и смерть с тобой свели", которые тянутся с грустного июньского дня 1971, когда хоронили Вячеслава Полесского. Поехали делегацией в Минск, был вместе с главной редакцией литдрамы, стоял в почетном карауле, потом на кладбище, поминал с редакцией (Рем, Алла, ночлег), а на обратном пути где-то над речушкой остановились и тоже выпили в память о писателе, драматурге, председателе Комитета по телевидению и радиовещанию. А он был дважды моим земляком: родился на Полесье, потому и псевдоним такой (а настоящая фамилия - Станкевич), на витебской сцене в начале 50-х шла его пьеса "Когда зацветают сады". Не часто, но встречался с ним. Когда наша студия выходила с передачами на республику, помню, я привез и вдвоем с ним обсудили наши сценарные планы, в которых он беспощадно вычеркивал целые абзацы. И вот все это вдруг всплыло через годы: и похороны, и разговоры, и ночлег…

В прогулках моих до вокзала часто вспыхивают какие-то строки, рожденные мелькнувшими воспоминаниями. Все это, должно быть, еще и потому, что выйдя из дома, отрешаюсь от всего суетного, настраиваюсь на волну поэзии, и там, на этой волне бывает так уютно и хорошо.

17 марта. Попало на кончик языка это слово "микрокосм". И вот верчу его так и сяк. Это моя малая родина: Полесье, Придвинье, Витебск, Наровля - мой микрокосм.

20 марта. Днем в актовом зале пединститута провел встречу "Литераторы Придвинья – юбилею БССР и Компартии республики". Со мной были Конопелько, Попкович, Губернаторов, Кляшторная, Ламан, Немизанский. Вечером уехал в Смоленск.

23 марта. Три дня встречи и съемки. Ю. Пашков, А. Мишин, В. Звездаева - запись смоленских литераторов. Здание, в котором проходил I съезд Компартии БССР. В пединституте – музейная мемориальная комната – Твардовский, Исаковский, Рыленков. Улица – здесь жил Янка Купала. Вечером, закончив теледела, как договорились, подсел в вагон, в котором ехали Эм и Лена.

24 марта. Москва. Гостиница "Минск". Музей Пушкина. Музей Толстого. Театр Вахтангова. Служебный ход. Домашний МихаЗ Ульянов: "Очень хотел бы в Витебск…" Билеты, которые в конвертебыли приготовлены вахтанговцами (группа выступала в Витебске, тогда договорился с ними). Вечером - "Маленькие трагедии" Пушкина. Старый спектакль, но именно он пришелся на этот вечер. И получился Пушкинский день в Москве.

25 марта. Проходили мимо театра им. Пушкина. Афиша: "Последние дни" Булгакова. Билетов, конечно, нет и в помине. Я - к администратору, подписал книжку - и пропуск. Вечером - на декгакле, где нет Пушкина и он есть.

26 марта. В театре Станиславского и Немировича-Данченко - "Евгений Онегин". Уже третий Пушкинский день.

27 марта. Утром с Леной - МХАТ (филиал на Москвина) - "На дне". Вечером с Эм в Театре Сатиры - "Бег" Булгакова. Цвет актерский: Папанов, Мишулин, Менглет, Рунге, Высоковский, Васильева.

28 марта. В Союзе писателей. Разговор с Казаковой. Подписал ей "Подорожную". Она мне - "Набело": "Старому, милому другу с нежностью и верностью". Познакомила с Михаилом Дудиным. Короткий разговор. Сказали, чтобы написал заявление, что хотел бы поехать, участвовать в Днях литературы. Написал. Римма: "А на Пушкинские дни хочешь? Например, в Калинин-Берново?" Еще бы, конечно, хочу! Билеты на торжественное, посвященное 110-летию Горького. И вечером всей семьей - МХАТ, юбилей. Показывал Лене всех - от Благого и Г. Маркова до Ефремова. Спектакль "Последние". Так прошел еще один, последний московский вечер еще одной нашей поездки, вырванной у судьбы.

30 марта. В книготорге - "Встречные поезда". В оформлении Бориса Заборова. И пошло-поехало: надписи-автографы, в основном стихотворные, две-четыре строчки, которые рождаются на ходу, рифмую имена и фамилии всех подряд и никому не подписываю "презренной прозой". Пусть мчатся к счастью встречные поезда! Яше - Аде: "Мои прекрасные друзья, как эту даль, как эту синь, я вас люблю от "А" до "Я" и даже более. Аминь!.."

14 апреля. День смерти Маяковского… Опять, волнуясь и дрожа, на звезды взгляд бросая жадный, печалится моя душа, как будто поле после жатвы.

17 апрели. Диалектика души в стихах.

19 апреля. Выступал в Новополоцке на вечере молодой творческой интеллигенции.

27 апреля. Провел литобъединение. Сначала собрались в редакции, обсудили новое, а потом встретились с молодыми рабочими ковровки.

4 мая. Приходят ребята, приносят стихи, чаще всего - это пустота. Но иногда - проблески. Так долго был Сережа Рублевский - уехал по распределению после института. Была Люба Орешенко - уехала в Ленинград, поступила в институт культуры. Дольше всех держится Дима Григорьев и заметно вырос. Всегда обидно, когда после многих встреч человек пропадает и даже открытку не пришлет.

7 мая. В программе республиканского радио под рубрикой "За рабочим столом писателя" стихи Александра Дракохруста и мои. Ростислав Янковский читал: "В ясноглазом этом году", "Как похожи вы очень", "Полночь в Петропавловске-Камчатском", "Возле криниц студеных", "Жили беженцы", "Саласпилс", "Из ручейка, что падал в Волгу" - эти стихотворения звучали как-то оторванно от меня, как будто и не мои вовсе, существовали самостоятельно, сами по себе…

8 мая. Со стороны, наверное, все выглядит так здорово: не успела появиться "Подорожная", как вслед за ней уже мчатся "Встречные поезда". Но я-то знаю: записные книжки nycтуют, белые страницы ждут. А я занят отделом, летучками, планерками, поездками, которые, правда, иногда приносят и строки. И тревожно, что не пишется, что некогда, что суетливо живется…

9 мая. Обычно этот день проходит "со слезой". Когда Лена была еще маленькой, помню, во фрунзенской квартире в "Минуты молчания" вставали мы с ней - и стояли у телевизора. И казалось, даже ей передается то, что вдруг находило на меня, нахлынув, доведя до сентиментальной слезы. И мелькало в памяти, вдруг всплывая: баржа посреди Днепра, та баржа, о которой надо еще написать, как и обо всех днях узбекского детства, и первый день войны, когда мы с Валей роемся в кладовушке, а потом выходим и слушаем речь Молотова (именно его речь, а не обращение Левитана, как сейчас пишут), и раннее утро Дня победы, когда сосед стучит костылем в окно - все это проносится в памяти. А мы стоим с Ленкой - и слушаем: "…вспомним, вспомним…" И я вспоминаю.

11 мая. Литобъединение с обсуждением творчества новополочан и передача, в которой участвовали те, с кем договорился на вечере молодой творческой интеллигенции. А это и литераторы Аколова, Борейша, Гальперович, Костюк, Соколов, театральный коллектив, песни, самодеятельные художники. Все это в телепрограмме "Культура Придвинья".

12 мая. Телеграмма: "…Просим Вас быть Москве Воровского, 52 к 10 утра 2 июня, отъезд автомашиной Калинин делегации Союза писателей Пушкинский праздник поэзии, куда Вы включены. Римма Казакова".

15 мая. Кобрин - милый городок… Появился Алесь Крыга, с которым будем выступать. Дайлида предупреждал: чуть что - отправляй его (имелось в виду пристрастие к водочке). Но встретились, как я всегда со всеми, дружелюбно. Выступлений пока нет. В книжном знакомлюсь с тремя кобринчанками: после школы работают, хотят поступать в Москве и Ленинграде, стать искусствоведами. Вечером - деревня Лука Совхоз. Клуб. Подписываю книжки библиотечные, никем не читанные. Ждем. Никого нет. И не пришли.

20 мая. В Минске. Звонил Лене Кобец-Филимоновой, продиктовал ей перевод ее "Хатынского звона". Звонил Жене Янишиц - телефон не отвечал, а надо было тоже поговорить о переводах. С Яковом - у него, проводил в аэропорт, хорошо поговорили.

21 мая. Дома застал письмо Риммы: подтверждает и уточняет все, что связано с Пушкинским праздником - какая она молодчина! Тогда в Москве мы очень мило поразговаривали - и вот письмо "через головы поэтов и правительств", минуя Минское "руководство".

30 мая. В "Немане"-5 - мои "Витебские записки Маяковскому", которые отдал редакции еще прошлой весной. С Леной обговариваем подробно все возможные темы сочинениний: от Толстого до Маяка, плюс вольные.

1 июня. Ну и денек был! Я остался слушать по теле и радио темы, ухватился за первую, шолоховскую, прибежал к школе, а Эм: "Лена пишет о Базарове". Вечером потихоньку начал отходить от волнений дня и настраиваться на другую - пушкинскую - волну.

2 июня. Москва. Раннее утро. После вчерашней жары в Витебске - прохладно, даже холодно. Засвитерился. В Союзе пусто. Ждал. В калининском рафике нас совсем мало: Андрей Дементьев с сыном, Алексей Пьянов, Георгий Ладонщиков, по дороге подбираем руководителя делегации Валерия Поволяева. Приехали. Все, как всегда: встреча в обкоме, цветы - Пушкину. Вечер в филармонии. Гостиница "Тверь". День получился для меня праздничным уже с самого начала, когда из Бюро пропаганды принесли ежегодную "Пушкинский праздник"-78, и в ней рецензия на "Подорожную". В рафике все смотрели-читали рецензию и книжку.

3 июня. Путь на Торжок. Красивый город. Дом Пожарского, где останавливался Пушкин. Прутня. Могила Анны Керн, на камне пушкинское четверостишье: "Я помню чудное мгновенье". А над ней - весеннее цветение - черемуха, сирень. Встреча в педучилище: Поволяев, Евг. Борисов - калининский секретарь, я читал много. Цветы - к торжковскому Пушкину, долго несли их ребята - цветопоток. Ах, как хороши были котлеты по-пожарски в честь Пушкина и рисунки на асфальте - по-парижски!

4 июня. Завтрак втроем: Дементьев не пьет совсем. Пьянов готов оправдать фамилию, и я - с ним. Разговоры с Дементьевым в какой-то баньке во время бритья. Андрей - Алексею: "А почему это Давид не печатается у нас в "Юности"? Алексей: "Надо наверстать упущенное. Зайдешь в Москве".

Берново. Многотысячная аудитория. Жара. Даже загорел. Музей. Цветы - Пушкину. Особенно, как и всюду на этой земле, принимают Дементьева: выходил трижды.

Малинники. Вечером - Старица. Пир в березовой роще. Я: "Пусть солнце, пусть ветер в лицо (мы вьпьем - чего уж там проще) за Пушкинское кольцо, и за Берновские рощи"! Вечером бродили по Старице, поднялись на какую-то колоколенку над Волгой.

6 июня. Заключительный вечер в ЦДЛ. Вела Казакова. Много времени отдала своим питомцам, которые читали переводы Пушкина и себя. Я был очень краток: о двух Пушкинских дорогах через Беларусь, где до сих пор ярко светится его след, и - "За годом год". 5 гостей зарубежных, 5 из республик, 5 - русских поэтов. Я был - "витебский поэт". Остались потом на маленькое застолье, был Григорий Григорьевич Пушкин и Давид Кугультинов. Я чуть перефразировал надпись на книге, и вот что получилось: "От Пушкина тянется нить - ты знаешь волшебное слово, чтоб каждого заворожить, чтоб всех нас соединить - прекрасная Р. Казакова!" Кугультинов (сидел рядом с ним): "Уже культ – два Давида славят Римму…"

7 июня. В "Юности" с Дементьевым и Пьяновым, потом с зав. отделом поэзии Натаном Злотниковым, его родители из Колышек, которые возле Крынок (я там бывал): "Давид, есть "указание" тебя печатать".

8 июня. Музей Маяковского. Искренне была рада встрече Аида Сердитова. Подарил публикацию "Витебские записки". Разговор с Риммой: обменялись милыми любезностями и: "пиши, звони, а лучше приезжай, показывайся, все, что смогу, буду рада для тебя сделать". У Манежа - длинный хвост очереди: все хотят попасть на выставку Ильи Глазунова. В Союзе писателей сказали: "Позвони сам от нашего имени". Позвонил, был, толпа у "Возвращения". Вечером - Аркадий Райкин в зале "Россия".

9 июня. ЦТСА - "Комическая фантазия" Горина: Мюнхгаузен - Зельдин, Голубкина. Книжная лавка писателя: отправил домой десяток бандеролей. Накупил всяких колбас: полтавскую, московскую, одесскую - в Витебске нет.

10 июня. В 15.45 смотрел по теле репортаж из ЦДЛ, видел "этого странного человека из Витебска", который среди других читал стихи. Обедал, мелькали: Солоухин, Храмов и Белла со своим младшим Кулиевым. Вечером - Театр Моссовета: "Дальше – тишина" В. Дельмара в постановке А. Эфроса с Раневской и Пляттом. Потрясение. Мысли о папе и маме. Да и Раневская играла милую старую еврейку. И я сверху, с балкона (еле достал билет) не кричал, а просто орал: "Браво!!!"

17 июня. Читал катаевский "Алмазный мой венец". Узнавал быстро и легко всех, кого он спрятал под разными кличками: Командор – Маяковский, Щелкунчик – Мандельштам, Синеглазый – Булгаков, Птицелов - Багрицкий, Конармеец - Бабель, Будетлянин - Хлебников, Наследник – Кирсанов, Ключик - Олеша, Мулат - Пастернак, Королевич ~ Есенин. Очень мовистское сочинение. И неожиданный, нескромный вопрос: живи в то время, кем был бы я под его пером?.. Зеленый Кузнечик? Жеребенок?..

27 июня. За спинами высоких выпускников пришел Зеленый театр, чтобы присутствовать при золотом мгновении: Лене вручили золотой аттестат.

29 июня. Вчера - выпускной. Много речей. Но самая своя, искренняя, эмоциональная - Ленина: о товарищах, с которыми прошла все годы, и мое "Да здравствуют учителя!" Закончилось в 4. Танцевал с Леной вальс. А вспомнил, как пришел 28 лет назад со своего выпускного: мама доила корову и поила меня парным молочком.

2 июля. Чувство одиночества, я заметил, обостряется, не работаю, не пишу, и особенно вспыхивает в субботу-воскресенье или в праздничные дни.

6 июля. Прогулка-пробежка до вокзала была приостановлена: Сергей Рублевский. Появился позавчера, когда я сидел в раздумье: кого же рекомендовать на Республиканский семинар, сразу записал его и передал в Минск две кандидатуры - Рублевский и Григорьев. Сережа хочет остаться, как я ему и пожелал однажды в надписи на книжке, "в пенатах", он был у Бележенко, зава сектором печати, который обещал ему Бешенковичскую райгазету. Как быстро проносятся годы: только что учился Сережа в школе, я встретил его в Лепеле, стихи были на русском, я его похваливал, он часто приходил, печатался, радио и теле. Институт, Начал писать на белорусском. Отправил в "ЛіМ" - напечатали. Встретил в Старице его, сельского учителя, год отработал, женился. Пусть будет лучше здесь.

7 июля. Лена сдала документы на филфак, русское отделение. Позвонил Борису о Рублевском, а сам Сергей голоса не подавал-

8 июля. Во время прогулки встретил Попковича, и он со мной прошагал. Поговорили: вот-вот появится его книжка. Читаю "Три портрета" Манфреда, хорошо о Робеспьере.

9 июля. С Леной – Блок. Читала (мне) сейчас "Двенадцать", на вопросы мои отвечала легко и просто. В Лене - сочетание серьезности учения, подхода ко всему, что делает, и удивительной детскости. Куда было ее такую отпускать? И мама в письме: "Не надо ехать на чужбину"…

11 июля. С Леной - Чехов. Так и не позвонил Сергей - чем у него там кончилось дело? Наверное, все в порядке, иначе бы позвонил. Мог бы и так. Тяготит ничегонеделание, страшное состояние, в которое входишь и уже долго не можешь выйти, и не знаешь, как это сделать.

12 июля. С Леной - о родах литературы: эпос, драма, лирика. Прочел Алле Никитиной, выдав за Слуцкого: "Не надеясь на успех", "Смычок с небес", "Все побывали в отпуску", на третьем она меня "разоблачила" - узнала, а об Ойстрахе: "это образ из Шагала". А проверял я, потому что все переживаю: то ли послал в "Юность".

14 июля. 16-го Андрею Дементьеву - 50, послал телеграмму. "Время тебя отметило своим золотым пером. Во славу Андрея Дементьева витебский кубок пьем. И говорим, волнуясь: "Будь молодым, как "Юность".

15 июля. Увидел книжку Попковича "На досвітку", забрал, разыскал его, обрадовал. За него надо будет еще воевать, чтобы он стал членом Союза писателей, но после этой книжки можно надеяться…

17 июля. Писал передачу по книжке Попковича, в обед отдал на машинку, надо в четверг, пока Володя здесь, сделать видеозапись. Сам он пришел такой радостный, подписал мне мой экземпляр: "Настаўніку" - ну разве я его наставник? Просто друг. Прогулка до вокзала и обратно за 40 минут: спешил к шестисерийному фильму о Шекспире. Ко дню рождения Лены хочу отдать переплести журнального "Мастера и Маргариту", которого она так любит.

18 июля. С Попковичем: надо думать о второй книге, первую писал всю жизнь, а вторую – два-три года. В этом сложность, но мастер-профессионал должен все одолевать.

19 июля. С Леной - о Маяковском, как раз в его день. На концерте Зыкиной в Зеленом театре. Монументальная женщина с монументальным голосом. Сказала: надеется в следующий раз выступать в новом концертном зале, которого достоин древний Витебск.

24 июля. Лене - 17! Принес букет роз, "Мастера и Маргариту", большой портрет и малые фото. Отметили втроем.

26 июля. Возвращался домой, переходил улицу, остановилась машина - мужчина и женщина: "Вы Симанович? Мы узнали портрету в книжке". Оказалось: минские Симановичи - Гарик и Ася. Ехали из Михайловского, там купили газету "Пушкинский праздник", решили заехать, познакомиться. Подписал им "Подорожную". Договорились созваниваться и встречаться. Выясняли с Гариком по моему родословному древу: где, на какой ветке он находится. Выяснили.

Уезжаем в Ленинград. Лена составила план: то, что ее интересует, где она хочет побывать.

27 июля. Ленинград. Витебский вокзал. И в метро - и на Благодатную, где мой двоюродный дед, тоже Гриша Симанович, ему 92. На Мойке, 12, конечно, не протолкнуться. Билеты давно распроданы, ждут группы. Иду к администратору, говорю несколько ласковых пушкинских слов - и вот мы уже в Пушкинской квартире. Снова вижу бюллетени Жуковского, долго стою в кабинете - 4,5 т. книг на 14 языках. Рассказ экскурсовода знаком, но все же: "Пушкин был убит не пулей Дантеса – он погиб от нехватки воздуха" (Блок). Перо на столе, рукописи, посмертная маска, пучок волос, срезанный по просьбе А. Тургенева. Познакомился с художником-реставратором музея Конст. Севастьяновым в его крохотной мастерской, подарил мне пачку пригласительных билетов и афиш.

30 июля. Царское село. Лицей. Комнатушки: № 14 - Пушкин, № 13 - Пущин.

31 июля. Вчера еще к вечеру "Петербургское небо мутилось дождем". Как это точно: "мутилось". Ходили с Л. прощаться на Неву. У Медного всадника. Исаакий. Посидели возле львов. И Л. окунула ногу в невскую волну.

12 августа. Приехал к институту. Выбежала сияющая Лена: собеседователи Иванов и сельская учительница были довольны ее ответами. Ленка - студентка!

13 августа. Уже в Наровле. Мама выглядит неплохо, хотя Оля сказала: недавно был сильный сердечный приступ. Папа идет к своему 90-летию молодцом.

14 августа. Рано на машине - в лес. Голос утренней птицы. Днем – парк. Вечером - парк. Друзья детства все со своими детьми. Парк очень изменился, взят на учет: памятник природы.

15 августа. Загорали. Зашли на еврейское кладбище. Лена положила цветы на могилу прадеда Давида.

16 августа. На пароме - за реку. Давно не испытываемое чувство простора на реке, на лугу, над маленькими озерцами с лилиями и кувшинками. Костерок на берегу. Картошка в углях и золе. Сало на прутиках. Набрал ожины. А хорошо среди зимы сказать однажды: "На это варенье я собирал ожину на Припяти".

21 августа. Эм проводили еще 17-го. А мы с Леной гуляем: я - у Лёни, а Лена с ребятами и девчонками, говорит, что с ними очень хорошо. Ходим в парк, за рекой опять собрал много ожины. Читаем: Лена - Толстого, я - журналы толстые в библиотеке.

25 августа. Последний наровлянский день. Читал в библиотеке газеты. Умерли Астрейко и Пестрак. С Анатолем Астрейкой не раз встречался. Вместе даже однажды вели в Витебске семинар. А с Пестраком был знаком "шапочно"…

Лена гуляет с ребятами - выросли дети моих друзей. Когда еще у нее будет такая свобода и такая своя компания? Никогда больше.

4 сентября. Вчера с ректором Виноградовым – о литературном музее в Пединституте. Договорились "переселить" все, что я когда-то собрал, из областной библиотеки в институт. Сходил, проведал "шкаф имени меня": около ста книг, фото. Кажется, уже кое-что исчезло.

5 сентября. На вокзале книга песен Игоря Лученка "Память сердца". В ней - "Вечно молод Комсомол". Вот судьба одного стихотворения: напечатано в "В. р." и "Немане", в "Июнь-реке", музыку писали Гоман и Носовский, а песня Игоря – "Молодежная эстрада", ленинградская "Смена", "Вечерний Минск", сборник "Песни Игоря Лученка" - и все даже не вспомню, а еще - радио, телевидение.

8 сентября. Читал толстовскую "Исповедь" и его "Дневники".

10 сентября. В парке имени Советской Армии - открытие Недели книги. Читал "Балладу о книге", глядя куда-то далеко, в свою высокую осень. На скамейках сидело человек 50. Грустно. Завтра на работу. Выросла Лена. И вообще грустно из-за чего-то несбывшегося.

12 сентября. В "В. р." напечатана Ленина статья "На страницах "Войны и мира": князь Андрей в укрепленном лагере у Дриссы, Николай Ростов недалеко от Витебска в сражении под Островно.

21 сентября. Ухитряюсь все успевать: мечусь между студией и "КИМом", между студией и шелковым комбинатом, заводом заточных, обществом книголюбов, дважды выступал перед железнодорожниками, у которых был веселый эпизод. Я сказал, что вышла новая книжка и показал "Встречные поезда" - и вдруг они все как зааплодировали, решили, что это книжка о них, о железной дороге.

28 сентября. Читаю-перечитываю Тютчева: стихи и письма.

1 октября. Кто-то рассказывал мне, как легенду, о Пушкинской конференции и о теме доклада "Пушкин - певец революции", который все ждали, вышел докладчик-литературовед, назвал еще раз тему и прочел: "Октябрь уж наступил!" - и сошел с трибуны под бурные аплодисменты…

С утра - снежок. Поехали в Крынки на открытие Музея Лынькова. Но открытие не состоялось: не прехала Софья Захаровна.

2 октября. Весь вечер – копание в книгах, а они – единственная отдушина среди суеты и неразберихи…

5 октября. Творческий вечер Володи Попковича. Организовал, собрал, вел. Сказал слово: о памяти, о детстве, опаленном войной, о мальчишке, чьими глазами увидена война, партизаны, которые ночевали в хате, огонек партизанской самокрутки, который светится в его стихах, малая родина, лирика…

7 октября. Мучительные раздумья о друзьях, о тех, кто окружает, о людских взаимоотношениях.

28 октября. 15 выступлений с Володей Дзюбой в Мостах… И – вперед в Крынки. Приехали: Софья Захаровна, Вертинский, Коршунов. Открытие памятника человеку, не очень похожему на Лынькова. Ленточку перерезал в Музее Сергей Граховский. Много фото, которые я подарил. В кабинете литературы - встреча и еще два раза выступал - в пятом и двух девятых. Тост: "Пусть сияет всегда над Крынками высокое звездное небо Отчизны. За школу Лынькова, за школу великую литературы и жизни".

27 ноября. На телерадиокурсах в Минске. В Доме литераторов - вечер, посвященный Арк. Мовзону. Длился три часа. Хорошо говорили, но в отрывках из спектаклей, фильмов чувствовалась старомодность, что-то уже устарело. Было много писателей, Мовзоны, даже Алка приехала на вечер памяти своего дядьки. Она подарила мне томики старого довоенного Пушкина из его библиотеки. Сегодня после занятий - с Яковом о мамах и будущем наших дочек.

28 ноября. Дом литераторов. Вечер молодой поэзии: Янищиц, Бондрь, Боровикова, Законников, Некляев. Моя записочка: "Люблю я Женьку - два крыла… Сними коленьку со стола!"

29 ноября. Первый лектор на курсах не появился. Был вместо него: тема дружбы народов в теле- и радиопередачах, поиски и организация материала, телевидение и литература, документальное и художественное, перешел на "Подорожную", записки Маяковскому и т. д. В издательстве. Надпись: "Моих стихов огромный чан переварил Вадим Спринчан. В нем от души, души не чая, люблю прекрасного Спринчана". На секции поэзии, только члены бюро: Вертинский, Макаль, Бичель-Загнетова, Гилевич, Свирка и я. План на будущий год.

Дворец культуры автозавода. 800 человек. Читал, начинал вечер.

10 декабря, Съездил в Витебск. Вернулся на курсы. Выступаем с Гречаниковым: школы, общежития. Шел после выступления с цветами - встретил поэтку Валерию, отдал: "Он даже и не дул в ус и был такой нахал - Валерию Моргулис при всех поцеловал".

13 декабря. С Шамякиным - об отделении: "Ты его создавал… Продолжай!.. Помех тебе не будет…"

19 декабря. Заседание секции поэзии. Современность и гражданская позиция поэта. Доклад А. Клышки. Мое выступление: гражданственность - поступок - поэзия, среднее поколение, входя в литературу, имело за плечами общественно значимые события, молодым нынешним не хватает активной жизненной позиции, границы гражданственности, активности размыты, вялость позиции, позднее созревание таланта.

20 декабря. Еще и экзамен надо было сдавать. Список вопросов. Выбрал: "Телевидение как средство эстетического воспитания". Наговорил на "отл". Ждал всех остальных, отправились в новый ресторан "Арбат". А оттуда на дачи. Снег. Зима. Занесенные холодные домики. Часа два в одном из них - и возвращение. Разговоры с милой телевизионщицей-курсисткой Ларисой. Подписал ей книжки: "У сгоревших дней на тризне возле снежного холма праздник радости и жизни звонко празднует зима"… И еще: "Как молодость, ты шла, сверкала шубка кунья, веселая душа, ночная хохотунья. В морозном декабре опять - скажи на милость - наверно, о тебе всю ночь зима молилась"… Всю ночь до Витебска бормотались эти строчки.

21 декабря. Лена сделала в институте доклад - "Литературно-художественная жизнь Витебска в 20-е годы".

24 декабря. Фет: "Не жизни жаль. А жаль того огня…" Во мне еще есть огонь, но я растрачиваю его впустую. Снова студия, проблемы передач, взаимоотношений, доставание новых книг - суета сует.

28 декабря. Литобъединение. Итоги года: творчество литераторов Витебщины и дела к 60-летию БССР и Компартии Белоруссии. Много разных дел. Конопелько, Попкович, Боборико, Кляшторная, Немизанский, Морудов, Григорьев. Грамоты обкома комсомола мне и Конопельке вручил Кузьмич. Потом продолжение - встреча в библиотеке им. Горького. Долго подписывал книги читателям, библиотекарям, библиотеке. А Грамоты с формулировкой: "За большую работу по воспитанию молодых литераторов". Надо добывать огонь и передавать его другим!..


1979


8 января. В моем списке всяких нагрузок, общественных "должностей" уже 32(!) пункта. И это просто какая-то нелепица: меня включают во все возможные советы, комитеты, но занимаюсь я по-настоящему, конечно, не всеми делами, первое, требующее сил и энергии - литобъединение.

11 января. Телеграмма Якову: "Тостов праздничных не счесть, дружно пьем вино и виски. Хорошо, что в мире есть друг мой Яков Коломинский". Как я всегда мечтаю получить что-нибудь похожее, даже просто так, не в день рождения.

15 января. Софья Львовна Брукаш рассказала, что на одном из пэновских портретов ее дедушка-ювелир, а изображен как часовщик - Дон Столпер.

Меня давно смущало, когда читал о Пэне: народный художник БССР. И вот нашелся текст документа в нашем музее: "Ганаровая грамата дадзена Юрыю Міхайлавічу Пэну ў тым, што яму Пастановай 2 Акруговага з’езду Саветаў Рабочих сялянскіх і чырвонаармейскіх дэпутатаў нададзена звание заслужанага яўрэйскага мастака Віцебшчыны".

18 января. Как только свободные часы - бегу в архив. Жаль, что очень мало газет 20-х годов. В Минске в партархив меня не пускают: нет партбилета. А здесь сделал много выписок: о Пустынине, Бахтине, Медведеве, о "Журнале Вит РОСТА"…

Объявления витебских "Известий". "Завтра, 6 января, в 9 часов вечеpa, состоится 3-я лекция М. М. Бахтина на тему: "Поэзия Иннокентия Анненского". Вход по клубным билетам". (5 января 1924). "Союз совработников устраивает во вторник, 8 января во Дворце труда вечер-концерт, посвященный творчеству Валерия Брюсова. В 1-м отделении М. М. Бахтин сделает доклад о Брюсове". (6 января 1924). О выступлениях Павла Медведева: 28 апреля 1919 года он произнесет слово о театре, 17 января 1921 года сделает доклад о Всероссийской конференции художественного сектора Наркомпроса. Михаил Бахтин прочел цикл лекций юным слушателям кружка по изучению русской литературы. В Витебске (1920-1924 гг.) он задумал и во многом осуществил работы "Автор и герой в эстетической деятельности", "Проблемы творчества Достоевского".

Перечитывал книгу Медведева "В лаборатории писателя", нашел в ней интересные суждения о творческой деятельности, о самом художественном процессе от замысла до словесного воплощения - через все "адовы муки" творчества. На портрете - интеллигентное лицо, умный взгляд из-под тонких очков, трубка, которая перестала дымить в 1938 году. Он родился в Петербурге, учился в университете, и молодым человеком судьба занесла его в Витебск. Стал ректором Пролетарского университета, преподавал в пединституте.

21 января. Завтра – 75 Гайдару. Надо восстановить его путь (хотя бы какие-то отрезки пути) на нашей земле в 1919. Что-то уже мне ясно: командовал взводом в третьей роте, ранен где-то недалеко от Уллы.

25 января. Рано утром мы с Леной уже стучали в дверь, стоя на родном наровлянском крыльце. Все спали. Мы приехали неожиданно. Сколько радости, сколько света для папы и мамы! Лена зимой в Наровле впервые. Заснеженный парк. Постояли у причала, посмотрели на рыбаков у лунок на Наровлянке, побродили по парку, остановились у памятника погибшим. Какое это все родное, близкое, к чему надо возвращаться, как к вечному источнику, из которого начинаются все родники, все самое хорошее во мне - отсюда, от этого парка, реки, улицы…

26 января. Снова и снова садясь за стол, отмечаем 90 папиных небывалых лет. Мама вдруг решила, что мы ей неправильно отметили раньше времени ее 80, что надо только теперь, я пошутил, что она хочет себе убавить год. И отмечаем уже: 90 + 80 = 170. Боже мой, какая получается дата! Самогонка, водка, мамины еврейские блюда. И папа по рюмочке все пьет - пусть эта маленькая его радость длится еще много лет!

2 февраля. Целый день телефонный трезвон о вечере Рыгора Бородулина. Очень жду встречи - хочется пообщаться, чего уже давно не было, с Гришей и Василем, который скажет о нем слово, и Рем приедет.

4 февраля. С Ремом под вечер доставали бутылку водки и "вершили другие славные дела". Поздно встречали гостей. Объятия. Быков: "Я давно уже не был тут". В номере у Василя посидели все вместе. Мы (Варлен Бечик, Слава Акимушкин, Рем, Василь и я) пили водку, а Рыгор - рассол из банки, которую Эм "закатала" летом. Когда вошел Быков и увидел все на столе, сказал: "Узнаю, попал на родную землю".

5 февраля. В половине одиннадцатого зашел за гостями - и в обком к Наумчику. Сидели целый час - ему явно было это очень приятно: еще бы, напротив сидел писатель с мировым именем, не зря накануне Наумчик спросил у меня по телефону: "А он пойдет?" Я ведь и привел гостей по его просьбе. Дело в том, что вечер Бородулина организовали Союз писателей, Витебское областное литературное объединение, Республиканское и областное телевидение, а не партийные и советские организации. Наумчик рассказал о городе и его культурной жизни, а о литературной с моей помощью. А потом сказал о театре имени Якуба Коласа. И тут, забыв, что присутствуем мы с Мишей Шмерлингом, и что и Василь и Рыгор по сути своей интернационалисты, да и Рем, и Слава, и Варлен, естественно, тоже - вдруг как великую новость гордо сообщил, что недавно театр возглавил "свой национальный кадр" Валерий Мазынский вместо Семена Казимировского…

Потом Василь предложил погулять по городу. Зашли в здание музыкальной школы. Поднялись по широкой лестнице, по которой он когда-то бегал. А со стороны сквера Маяковского Василь показал мне три подвальных окна мастерской, где, по его словам, занимались три студента. И у меня уже завертелись строки: "В старом здании в подвале, в полутемной мастерской, три студента рисовали, распахнув надежды дали, мирным днем перед войной". "А теперь пойдем на Красную площадь", - сказал Василь. "Куда?" - переспросил я. И он привел меня к Смоленскому базару. Показал место, где в красно-коричневом одноэтажном домике жил и рядом в лавочке покупал хлеб. В театре сидели рядом. И был один прекрасный момент, когда на сцену поднялся учитель Рыгора Константин Павлович Борозна: "Вчера, Рыгор, я проходил возле твоего дома" - и зал взорвался аплодисментами, и Рыгор побежал к учителю.

6 февраля. Рано утром пришел в гостиницу, посидели с Быковым и Дайлидой, они хлебнули водки, я - чаю. Уехали в аэропорт и там, пока Виктор стоял в очереди за билетами, уединились с Василем: снова о житье-бытье, об одиночестве, о том, что все друзья "в контрах" между собой ("Сидит у меня Гилевич - боюсь, не придет ли Бородулин", "Я с Вертинским - как бы не встретить Буравкина"…).

7 февраля. Миша Кузьмич написал рецензию на книгу Володи Попковича, отнес в редакцию, и было это давно. А сегодня пожаловался мне Володя, что ее и не собираются давать, и Кузьмич уже хочет забрать. Позвонил Скопе. Сказал от нашего с Бородулиным имени, что собираемся рекомендовать Володю в Союз, нужна пресса, и первой должна быть областная газета. Скопа всегда был человеком слова, думаю, он все сделает. А я буду уже в Минске вести переговоры о рекомендации Попковича на бюро секции поэзии.

15 февраля. Наверное, это несправедливо: утверждать, что лучшие ценители поэзии студенты-филологи. Будущие ветеринары это доказали сегодня на вечере молодых избирателей, который я провел в магазине "Знание", рассказал о белорусской литературе за последние годы. Попкович, Кляшторная, Григорьев читали стихи. Потом с Володей подписывали наши книжки.

17 февраля. Читал "Исповедь" Руссо. Надо учиться умению откровенно раскрывать душу. А это, может, еще важнее в поэзии, чем в прозе. Временами мне кажется, что все описания в стихах не достигают цели только потому, что не раскрывают душевное состояние автора. Но чтобы раскрыть, надо его иметь, жить, чувствовать и не быть душевно равнодушным холодным мастеровым, даже мастером.

18 февраля. Недавно мне показали старую, но хорошо сохранившуюся фотографию, на которой я узнал молодого Чуковского. Корней Иванович стоит над Западной Двиной и любуется простором, открывающимся с крутого берега. На обороте снимка надпись: 1913. В начале осени того года тридцатилетний писатель совершил многодневную поездку и выступал с лекциями в наиболее крупных городах. "Привет из Минска, - пишет он в письме 22 сентября. - Сижу в гостинице - слышу, как внизу в ресторане играют румыны. Но не долго мне их слушать - завтра я в Витебске, послезавтра в Смоленске, 25-го в Двинске, 26-го в Либаве, 28-го в Гомеле, 30-го в Витебске, 3-го в Бобруйске и т. д. Лекцию дописывал в поезде. Пожалейте меня - и позавидуйте: сколько я людей вижу новых, сколько сценок, образов, пейзажей и т. д.". Одна из витебских афиш тех дней известила горожан о том, что петербургский литератор К. И. Чуковский прочтет лекцию об Оскаре Уайльде. По воспоминаниям, с Корнеем Ивановичем "было удивительно интересно. Во время прогулок он рассказывал о Куокколе, о Репине и о многом другом…".

20 февраля. Крупки. С Алесем Ставером выступили 3 раза и больше нечего было делать. Уехали, и я хотел попасть-успеть в Союз на секцию поэзии. Примчался - а секцию отменили: умер Юрка Гаврук.

Возле Союза встретил Валю Тараса. И через минуту - Быкова. Он сразу как-то странно сказал, что мы должны проводить Тараса, а потом пойти вдвоем поговорить. На углу в магазине выпили по яблочному соку и попрощались с Валькой. Зашли с Василем в сквер. "Ты ничего не знаешь?" - начал он с вопроса. "Нет… Что-нибудь случилось?" - "Ну да, ты же далеко. А Тарас тебе ничего не рассказывал?" - "Нет". И Быков стал вводить меня в курс истории, связанной с выставкой Михаила Савицкого. И длился наш разговор ровно час, хотя это был не разговор, а монолог. Василь рассказал, как неожиданно эта выставка бросила тень на него, написавшего две статьи в "ЛіМ" и "Известия". На выставке среди других работ есть и такая - "Летний театр": человек с ярко выраженной еврейской внешностью, а чтобы сомнений не было – на груди звезда Давида, подобострастно улыбается на фоне трупов. А напротив немец - и создается впечатление, что он помогаетнемцу, и хочешь - не хочешь, сделаешь вывод, что еврей помогает фашисту, что между ними есть какая-то связь. Быков сказал, что советовал Савицкому не вывешивать эту картину, и все же он ее вывесил. И хоть Василь в своих статьях ее не упоминает, но хваля всю серию "Цифры на сердце", волей-неволей хвалил и эту работу. И когда открылась выставка, народ повалил валом. "Летний театр" вызвал недоумение, а затем и возмущение. И никто уже не думал о Савицком, никому до него не было дела. А вот Быков - как он мог хвалить? Посыпались звонки, письма. Быкову написал Заборов. Быков не ответил. "Говорю тебе, как на духу: я предупреждал Савицкого, но я не ожидал той реакции, которую вызвала картина. Не сплю, по три-четыре раза делаю по ночам ингаляцию от своей астмы. И все это говорю тебе, чтобы оправдаться перед тобой, чтоб ты обо мне, как другие, не думал. Это для меня очень важно. Сходи сам на выставку и посмотри".

Мне было очень жаль, что он вынужден оправдываться, что чувствует какую-то вину и, очевидно, она есть…

21 февраля. Вечер Быкова. Дом офицеров переполнен. Василь в основном отвечал на вопросы. Самое большое количество записок было связано с серией Савицкого: "Мы разочарованы, не можем больше Вас уважать". Записки шли подряд, он просто говорил: "еще об этом, еще" и "очередная об этом" - называл и клал в карман. Что же он отвечал о картине "Летний театр", о которой спрашивали? Говорил, что ждал таких вопросов, что подготовился к ответу, вытащил из кармана бумажку и прочел слова Оскара Уайльда: художник должен высказывать то, что считает нужным, выражать себя, прочел слова Льва Толстого о том, что гениальное произведение никогда сразу не понимали современники. Конечно, это уже была обдуманная позиция, и она одновременно уводила в сторону от сути вопроса, от ответов, поскольку цитаты никакого отношения по существу к делу не имели.

22 февраля. Поездка в Логойск и Плещеницы. Ставер решил наверстывать упущенное, и мы подряд выступали - и неплохо – шесть раз. На хлебокомбинате ели свежие булки, на молокозаводе пили прекрасную закваску, запивали сливками и мчались дальше.

24 февраля. С Граховским в книжном. Узнал, что иду на выставку. "Трэба. Абавязкова… Шум вакол яе ўзнялі. А што тут такога? У Быкава таксама ёсць і Сотнікаў і Рыбак. I ні адзін жа беларус не пакрыўдзіўся…" Я: "А что, там разве есть и еврей-герой Сотников?" Он: "Не, здаецца, няма…"

…На выставке. 10 картин. Открывает - "Автопортрет", узник №… на груди "Р", русский политический, как сказано в пояснительном тексте, кулаки, готовые сжаться для борьбы. И в противовес ему - подобострастный человек со звездой Давида, рука за спиной, весь вытянут в сторону фашиста, полусогнут над горой трупов… А немец - с таким же открытым ртом, с надменной улыбкой, повернут точно в его сторону. И оба словно тянутся друг к другу, словно мы присутствуем при их сговоре о будущем ("Это подтасовка истории через годы", - сказал мне Толя Вертинский). А ведь можно было дать и среди коммунистов одного со звездой Давида или среди слушающих ("101"), тогда все бы читалось по-другому. Вспомнил слова Быкова о том, что Савицкий сводит счеты с Азгуром - "вот до чего дошло, - сказал тогда Василь, – в искусстве сводятся счеты"… А так - "Автопортрет" - символ мужества тех, кто сражался, а "Летний театр" - это символ предательства, измены, сговора. А тела выписаны вовсе не изможденные. Конечно, я дилетант в анализе живописи, но все-таки грамотный зритель. Может, все это и субъективно, и тенденциозно, и слишком обостренно, но все же не мог я не записать то, чем и сам был омрачен в эти мои минские дни. Пусть и эти страницы останутся в моих дневниковых записях как свидетельство очевидца, живущего в сложном противоречивом мире…

2 марта. Полоцк. Краеведческий музей. Софийка. Я тут первый раз после начала реставрации, которая длится очень давно. Когда-то тут размещался книжный склад, и мы с Бородулиным нашли свои первые книжки… Лукша, Законников, Рабков. Вечер во Дворце строителей. Вел Наум Гальперович. Выступал последним. Володя Орлов и его жена Валя рассказывали мне о некоторых событиях, связанных с Полоцкой землей. Володя часто бывал в пионерском лагере в д. Быковщина, там (5 км от Ветрино) - имение, по воспоминаниям старожилов, того, кто стал прообразом Дубровского. И еще Орловы: София Киевская и Полоцкая - не к сестры (у меня так в "Подорожной"), не купола на ней, а шпили (у меня - купола).

6 марта. Снова весь вечер читал "Исповедь" Руссо. Можно ли написать такую книгу сегодня? С такой же открытостью и самоанализом?..

14 марта. Отмечается 65-летие Аркадия Кулешова. На вечере Лученок спел "Алесю". А Быков вспомнил разговор с Твардовским: "Кто у вас из поэтов старшего поколения?" Я назвал. "Кулешов лучше". Назвал из среднего. "Любите Кулешова". Назвал из молодых. "Мне достаточно знать одного поэта Кулешова, который выразил дух нации"… Вспомнил мое еще школьное отношение к поэзии Кулешова: знал наизусть большие куски из поэм "Прыгоды цымбал" и "Сцяг брыгады" - завораживал даже сам ритмический рисунок.

16 марта, Звонил в "Юность". Очень дружелюбно Злотников: "Вы не в плане, но в резерве на второе полугодие, как только освободится место, кто-то "выпадет", включаем Вас. Претендентов много, но за Вас и к Вам так по-доброму относятя Дементьев и Пьянов, что будем надеяться на самое лучшее". Был рад и одновременно расстроен: почему я "в резерве"?..

21 марта. А солнце повернуло к лету - и на незримом рубеже уже на каплю больше света и во Вселенной и в душе…

Только что на телевечере Евтушенко отвечал на вопрос "как относится к известности?" Ответил: "Спокойно"… А как я отношусь? Мне никогда это не было безразлично, всегда приятно и горделиво…

22 марта. Литобъединение с новополочанами, и телепередача… По БТ - запись вечера Быкова. Многое все-таки осталось, при монтаже убрали почти весь разговор (вопросы-ответы) о выставке Савицкого. Оставили лишь записку: "Мы разочаровались в Вас…" А в общем по записи то, что он говорит, произвело и на меня впечатление при внимательном прослушивании наедине с ним, без отвлекающего зала. Как все сложно и неоднозначно! Как по-разному в разных условиях и при разных обстоятельствах действуют законы восприятия!

27 марта. В День театра был "театр": я на планерке изображал человека, который требует, а все изображали бездельников, которые не понимают чего от них хотят. Стыдно было потом, что кричал…

2 апреля. Слушаю "Музыку Библии". Смотрю альбом "Жизнь Леонардо". А на студии Серафима истязает безропотную Маину. Миша пишет пьесу и на все плюет, Люся, кажется, вообще приходит пьяная - ну и обстановочка в творческой организации. И среди всего этого сумасбродства сколачиваю группу для поездки на завтра.

3 апреля. В автобусике Дома народного творчества - в Оршу: Маина, Толя, Дима, Наум, Кузьмич и Кириллова. Провел литобъединение в редакции оршанской газеты. Хотел к нам присоединить Воронова, но редактор Суворов сказал, что Микола "в запое", а Колодежный просто не пришел. Вечер "В Фонд мира" в прекрасном Дворце в "Устье". Вел, давал слово вперемежку: Витебск - Орша - Новополоцк, а затем и устинцы, которые тоже читали свои стихи. В конце представитель райкома сказал, что передают в Фонд мира 200 р.

4 апреля. Долго в гостиничном номере разговаривали рано втроем (Конопелько, Кузьмич). Заехали и выступили в Высоком в СПТУ. Вечером дома читал Мандельштама, которого когда-то привезла Алла Никитина из Ленинграда в обмен на моего Достоевского. Это было три года назад. Много моих давних пометок, снова отмечаю.

8 апреля. От мамы, как всегда, в дни рождения Эм - посылочка: наровлянский мармелад и даже мацашира - на днях еврейская пасха, мама говорит: "Пейсах"…

9 апреля. Приехал какой-то парень, показал удостоверение АПН, ему поручено снимать Шагаловские места… для Японии, спрашивал у меня: что ему снимать. Слава Богу, есть еще старые дома, жалкие остатки. Искал сейчас по всем источникам, что дают о месте рождения Шагала, часто говорят о Лиозно, но ведь сам он называл Витебск, и БСЭ дает: Витебск, 25. 6(7. 7) 1887 - ему уже 92 года!

16 апреля. Холодное утро. Выпал снег. Пронзительный ветер. И все же - пробежка до вокзала - легко, как на крыльях…

Звонил из Гродно Карпюк: "Я принимал тебя за солидного человека, а ты не приехал вести у нас семинар. Я за тебя расписался в вемостях и использовал на банкет то, что положено за твои выступления. Так ты меня не выдавай.. " Какой Алексей честный человек! На его месте другой просто использовал бы сумму и даже не сказал, а он звонит и извиняется. Однажды на Днях белорусской литературы у нас просто в ведомостях расписывались за тех, кто не приехал - и в "общий котел", и никто никому не звонил.

Читал: "Профессия - режиссер" Эфроса. Много интересных литературных записей (о фильме "Двое в степи", о Казакевиче).

19 апреля. Фильм "Восхождение" (специально по моей заявке привезли на студию). Очень сильное впечатление. Не зря Быков говорил, что это лучшее по его произведениям. Но подчеркивал, что он никакого отношения не имеет: все сделала Лариса Шепитько, все благодаря ей…

22 апреля. Умер Микола Ткачев. Он учился когда-то на рабфаке в Витебске, работал на мебельной фабрике, И у меня с ним многое связано: он присылал от Союза "бумаги", чтобы я получил квартиру, и последняя встреча в прошлом году, когда я принес заявку на "Избранное", ему, директору издательства, а он сказал: "Неужели и тебе уже скоро 50?" - и написал резолюцию о включении в план на 82-й.

23 апреля. Иногда надо все-таки и в поликлинику забегать. Давление: 120×80. Вес: 70. Каждое утро делаю зарядку: 30 приседаний, 20 отжиманий… Жаль, что "живу без воды", надо бы ходить в бассейн.

26 апреля. Сидел на заседании Комитета, как "пугало", которое все время ставили в пример: "А вот в отделе у С. работает "малый худсовет"… "А вот С. обсуждает после тракта каждую передачу"… "А вот С…" А мне вместо всего этого так хотелось бы услышать: "А вот С. издал новую книжку… А вот С. написал хорошие стихи…"

30 апреля. Опять читаю Ахматову. В мемуарном очерке о Модильяни: "Марк Шагал уже привез в Париж свой волшебный Витебск". Это о 1910-11 гг. "Волшебный Витебск!" – вот каким виделся на полотнах Шагала наш город Анне Ахматовой. И ведь не просто так она сказала это, не могла просто так обмолвиться, знала, утверждала для других, для нас сегодняшних: ВОЛШЕБНЫЙ ВИТЕБСК!!!

7 мая. В эту полночь гнезда вить бы птицам, презирая смерть. Соловей запел у Витьбы - и его не перепеть.

Его, конечно, не перепеть. А себя? Как трудно стало петься, а перепеть самого себя и совсем невозможно. Появляются начала, часто первые строфы, а дальше - нет ничего или дается после многих переделок.

10 мая. Так хочется вслед за Александром Сергеевичем повторить (письмо Дельвигу): "Скучно, моя радость! вот припев моей жизни…" А ведь ему - 24.

15 мая. День с оршанцами. Репетиция. Передача. Заседание-обсуждение. Адольф Воронович, Костя Северинец, Анатолий Британов (его жена, родственница Батрака, обещала прислать адреса сына и дочери Волины). Пришли Попкович, Конопелько, Немизанский, Боборико. Видел, как обидно Маине: вот-вот Адольф станет членом Союза, Борис - тоже, а ее "держат на привязи". И все с того дня, когда на обсуждении в Минске она, отвечая на вопросы, хотя ее никто за язык не тянул, рассказала о маме-еврейке - и сразу все резко изменилось, и первый начал ее "кусать" Василь Витка…

16 мая. Вместо стихов пишу планы: по выполнению решений ЦК, пропаганде памятников, ВДНХ. Жара - 27 гр.

18 мая. Звонок из Москвы. Союз писателей: меня включили в делегацию на Всесоюзную конференцию к 110-летию Ленина в Шушенском и Дни советской литературы в Красноярском крае.

19 мая. Фет: "…Меж теми звездами и мною какая-то связь родилась". Какая-то связь между космосом и моей душой - в моих стихах. Лена вернулась из похода, была в Крынках, читала в клубе мое "Возле крыниц студеных", прошла 15 км, устала, но говорит, что рада. Жара – 30. Под вечер – гроза с градом. В "Буке" забрал "Избранное" Антокольского, изданное в 47-м.

26 мая. Листал и читал то, что привез из Молодечно: в серии "Лит. памятники" - Кюхельбекер и Анненский, "Испанская поэзия в русских переводах" (с такой ошибкой: написано, что Цветаева сделала перевод в 1944, когда ее уже не было…). Но самое-самое (уже здесь, в "Знании") - "Чукоккола"! И целый вечер - этот том, господи, как это прекрасно: встречи, дружбы, писания! А я сижу один бирюк бирюком. И лишь на книжных полках (все-таки рядом со мной) - поэты, художники, актеры…

Из Москвы - доверенность на получение ковра с изображением Ленина. Вспомнили, что это хороший подарок в Шушенское, договорились с горкомом и ковровкой.

2 июня. Делегация от телестудии - в Псков. Выехали в 5, а в 9 купался в Великой. Устроились на турбазе в Тригорском. Сходил в Святогорский монастырь. В Михайловском присоединил нас всех к делегации Союза писателей. По дому поэта. Виды из окон - Сороть. Вертинский и Бородулин, все остальные - республики и зарубеж. Сотни людей, которые пытаются попасть в домик. А мы спокойно, под охраной милиции. Вечером – Тригорское. Дом закрыт. Парк. Гуляние. Вечернее купание в Сороти. Голышом (не брал с собой плавки). Первый раз я здесь не мимоходом, не проездом-заездом, а спокойно, с ночлегом, с хождением по этой земле, по этим аллеям, дорогам, тропинкам. Горы Тригорского - подъемы и спуски. А с Гейченко: о том, как Витебск включить в Пушкинский круг, маршрут - книга уже есть, надо увековечить дорогу через Беларусь - доска, памятный знак.

3 июня. Михайловское. Толпы народа. Дважды - с Казаковой. Разговор - второй - с Гейченко: продолжение вчерашнего - Пушкин и Витебск, его автограф на "Лукоморье". Вечером - опять Тригорское. Еле успели в Дом Вульфов, убедил милиционера с книжкой в руках, что нас надо пропустить.

5 июня. Поездка в Печору. Монастырь. По дороге – Изборск. Вечером в гостинице наш ответный банкет. Мой белорусский тост и стихи Богдановича "Мне чорнае расстанне з Вамі".

9 июня. Разговор по телефону с мамой: кажется, в Наровле все более или менее в порядке.

10 июня. Весь день пушкинская "История Петра I" – как это я ее раньше внимательно не читал: в ней Полоцк, Орша, Дубровно, Друя, Бешенковичи, Симеон Полоцкий, Западная Двина, Днепр…

11 июня. Почти весь день - пушкинский 10-й том - письма: сколько в них рассыпано всего!.. 19 ноября 1836 года он пишет Чаадаеву. "Вы говорите, что источник, откуда мы черпаем христианство, был нечист… Ах, мой друг, разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчею во языцех? Евангелие от этого разве менее изумительно?..".

12 июня. Умер Иван Колесник. Вспомнил, как мы сидели над моим "Письмом тебе" у меня в номере за бутылкой. Жаль, чтопотом корректоры не внесли мои поправки, книжка так с орфографическими ошибками вышла. А дни с Иваном в Бресте! Так мы дружно их провели и выступали вдвоем.

16 июня. День в колхозе. Сгребали сено. Делали "волки". Грузили на машины - и это было тяжеленько. Дважды купался в двух разных озерах. За труды - по 1 р. 02 к. И на берегу озера – сабантуйчик… А был весь день голодный. Выпил водки да еще какого-то вина - и приехал пьяненький домой.

26 июня. В шуме улиц и площадей город солнцем пронизан насквозь. Я толкаюсь среди людей, среди радостей, среди слез. И на жизненной этой тропе, от эпохи неотделим, я своей благодарен судьбе, что причастна к судьбам людским.

27 июня. Москва. Отвез в Союз коврик. Взял ордер на гост. "Украина". Благодарили, сказали, что поездка с 4 сентября, что есть маршрут Игарка - Норильск - Таймыр. Кремлевский дворец: "Спартак" - Шевченковский театр…

29 июня. "Жизель" Адана - в Большом. Я здесь не был почти четверть века, с 1955.

30 июня. С Леной – Арбат. Патриаршие пруды – Л. представляет, что здесь сидят герои Булгакова. У Гоголя во дворе.

9 июля. Умер Лагин. Витебск должен бы склонить голову перед писателем, который придумал Старика Хоттабыча. Лазарь Гинзбург-Лагин.

По телефону Павлов: есть рецензия, автор Ефимов, надо издавать, но многое убрать, приводит список в 65 стихов, на которых книжка держится.

Лена где-то в Яновичах и окрестностях вместе с девчонками записывает белорусские песни.

15 июля. Письмо из Москвы - приглашение на дни советской литературы в Красноярском крае в сентябре. Подписи: Озеров и первый секретарь крайкома.

17 июля. Ялта. Виды с двух лоджий-балконов. Какой воздух, какой вид на море, Ялту, огни. Где-то в море огонек без руля и весел, словно кто-то уголек далеко забросил. И отправил по волнам плыть его куда-то. А теперь не знает сам, как вернуть обратно.

20 июля. Уже мой режим: в 6 - море, заплывы. Знакомства.

22 июля. Читал "Вечерний день" Каверина, "Воспоминания об Олеше". Из заповедей Серапионовых братьев: "Настроение прескверное - будем веселиться".

22 июля. Чуковский в пересказе Каверина: "В литературу трудно войти, еще трудней в ней задержаться и почти невозможно остаться".

Вечером - "Андрей Рублев". Работы – в цвете, а кони пасутся и дождь - черно-белое кино…

24 июля. Лене - 18… Никитский ботанический сад. Море. Южные радости.

13 августа. Такси до Симферополя. Троллейбус. И - поезд, И уже чувствуется легкая прохлада. Исчезло солнце. Дождь. А ведь это еще во всю Украина. После южных тополей, кипарисов статных вдруг почувствуешь сильней север свой прохладный…

27 августа. IX семинар "Веснянки". Приехали Бородулин и Алесь Савицкий. В областной газете - представил молодых. Рублевский, Григорьев, Морудов, Ламан, Аколова, Британов, Фаренц, Северинец, – каждый по стиху. И "Страницы литературной жизни Витебска в 20-е годы" Лены.

28 августа. После обеда – День литературы. 17 из 24-х выступ стихами. Вел. Сказал, что средний возраст - лермонтовский. 27. О новых членах Союза: три оршанца - Колодежный, Воронов, Воронович. По две книги у Бележенко и Салтука, выходит вторая у Толи Конопелько. Вышли первые - Попкович, Стодольник… Растет хорошая смена: Ламан, Рублевский, Аколова, Гальперович… Радует проза Владимира Орлова и Михася Борейши. Рассказал о делах областных и районных объединений. Обсуждали, хорошо говорили о молодых Рыгор и Алесь… Оба поддержали Лену, пусть продолжает работу над историей литературной жизни Витебска вплоть до диссертации.

31 августа. В тот день, когда я открывал и вел семинар литераторов (28), умер Константин Симонов. Сейчас по телевидению: Центральный дом литераторов, прощание… Сегодня я мог бы молча пройти рядом, благодарный за все, что он для меня сделал…

2 сентября. Светлое московское утро. "Россия", номер с видом на Кремль. У Большого театра. Билет с рук за 90 коп. "Каменный гость": Синявская - Лаура, Ведерников - Лепорелло. Билет в "Современник". Спектакль "А проснулись они поутру" (Шукшин). Днем еще - музей Чехова. Был почти четверть века назад.

4 сентября. Четыре часа полета. В 14 - Абакан, по местному - 18, а четыре часа потеряны. В автобусе - по Хакасии, через Минусинск – в Шушенское. В номере – со Светланом Семенченко из Таллина. Мих. Львов, Борис Ласкин, Егор Исаев. Все усталые. Сваливаюсь в сон. В автобусе был разговор с Фоусат Балкаровой: хочет, чтобы я перевел много строк для ее будущей книги, и вдруг: "Давид, а Вы не уедете в Израиль?".

5 сентября. По Ленинским местам. Мемориал. Дом Петровой. Разговор о декабристах: Фаленберг и др., в биографиях которых есть Витебск и наш край. Расспрашиваю экскурсовода. Валентин Катаев, Борис Полевой, Виталий Озеров, Борис Ласкин, Александр Борщаговский… И вдруг Катаев: "Жаль, в Витебске побывать не пришлось, но знаю, знаю… Витебск и Шагал - близнецы-братья…" Полевой: "Что-то я не припомню: Вы у нас в "Юности" печатались? Надо, батенька, надо, как говорил Владимир Ильич"… Ласкин: "А мы земляки – я в Орше родился… Вы там бываете? Как она? Готов приехать!.. Пригласите! Могу и без приглашения…" И к Катаеву: "Как твоя Одесса - тоже на "О" начинается, на "А" кончается…" А я рассказал Борису Савельевичу, как в детстве его строку из "Трех танкистов" "И летели на земь самураи" я воспринимал по-своему: летели на зим, то есть куда-то, как птицы… И они оба с Катаевым расхохотались. А Ласкин сказал "Это надо где-нибудь использовать… опишу, если нет возражений…" Корреспондент "Советской культуры" Мих. Брейман родился в Витебске: "Хочу приехать, дам о Витебске большой материал". Шведов, Олейник, Драч, Марк Сергеев, Борис Куняев из Риги. После ужина - над Енисеем. Пронзительный ветер. Простор.

6 сентября. Здесь целый месяц шли дожди. Только окончились. Вчера - жара в Шушенском, сегодня - в Минусинске. В группе с Полевым и Озеровым (его жена - Мери, зав. отделом прозы в "Юности"). Встречал второй секретарь горкома Анатолий Стаминок - земляк из-под Полоцка (Борковичи). Город. Перчаточная фабрика. Читал: "Венчальная баллада", "Алены", "Ткани", "Как в тумане", "Музей чертей" - хорошо приняли. В застолье мой тост "салфеточный": "Брошена мне перчатка, я должен ее поднять. Друзья мои, ах, как сладко горькую пить опять… Я пью за самых красивых, сияющих этим днем - за ласковых минусинок, которые в сердце моем! Они, как мои витеблянки. Давайте осушим склянки!.."

7 сентября. Утром отправил открытки. Домой: "Живу на Шуше, как в раю, родные души, я вас люблю!" Толе Конопелько: "Из края, где плещется Минуса, где Шуша и Енисей, с разницею в четыре часа я обнимаю друзей".

Совещание. Когда Озеров объявил, а группа секретарей (Олейник, Каноат и др.) внесли витебский ковер с портретом Ленина, все встали, голос из зала: "Кто автор?" Я: "Витебск!.." Под витебским ковром в Шушенском - писатели из всех республик и 8 соц. стран.

9 сентября. Вверх по Енисею. Саяны. Саяногорск. Саяно-Шушенская ГЭС. Гуляние с Юрием Рытхэу. Его рассказ о картинах Шагала в Нью-Йорке у вдовы какого-то миллионера. Разговор о литераторах разных национальностей, пишущих на русском языке, о том, как пропадает колорит национальный при переводах. Борис Куняев о том, что его однофамилец Станислав Куняев требует пересмотра отношения к творчеству Эдуарда Багрицкого. Обмен книгами с Марком Сергеевым из Иркутска, его рассказы о писателях-иркутянах, разговор о Пушкине и декабристах.

10 сентября. Черногорск - Абакан. Ил-18 – Красноярск. Вид с горы на город. Самолет. И Заполярье. До Норильска (Алыкель). В Дуднику - вертолетом. Вечером - сауна с руководством. Спирт. Омуль, рябушка.

11 сентября. Весь день в Дудинке. Порт. Теплоход "Вайгач" - перевозит с большой земли овощи, зерно, белорусскую картошку из Витебской области. На "спор" написал стихи, которые прочел в кают-компании: "Порт Дудинка. Теплоход "Вайгач" у могучих кранов под разгрузкою. В трюме удивительный багаж: он наполнен бульбой белорусскою. К вам оттуда, где моя Двина, прибыла она, друзья таймырские. В каждом доме, в чуме пусть она весело дымится полной мискою. И пока стоит еще "Вайгач" у могучих кранов под разгрузкою, вы простите, гость далекий ваш вспоминает поле белорусское"…

На вертолете - к рыбакам, которые "выполняют и перевыполняют". В пронзительный ветер на огромной лодке по Енисею (недолго, только чтобы почувствовать "вкус"). Домик рыбаков. Спирт, омуль, сиг, нельма. Внесли огромную деревянную миску с красной икрой и большие ложки - это была закуска после спирта.

12 сентября. Перелет вертолетом в Ванек. Норильск. Самый снежный город. Провезли по улицам. Самый светлый. 67 суток подряд светит солнце. ТУ-154 над Воркутой и Котласом. Внуково. Звонил домой. Весь обалделый. Улетели в 17 часов - и прилетели в 17 часов. Как не обалдеть. Надо приходить в себя…

14 сентября. Второй день в Москве. В гостях у Ив. Ив. Потоцкого: такой "Пушкиниане" можно лишь позавидовать. В филиале МХАТа - "Живи и помни" Распутина. Настена - Наталья Егорова. С ней - разговор после спектакля.

15 сентября. МХАТ. "Иванов". Смоктуновский - Мирошниченко.

20 сентября. С утра - на "Монолите", подряд в трех цехах. Хорошо вечером в общежитии ВЗЭПа.

26 сентября. Бородулин, Никифорович, Поптонев и я. Встреча. Выступление в областной газете. В номере – все, что я подготовил: мое маленькое эссе "Калі адчута сэрцам брата", стихи в Гришином переводе и в переводе Рема. Встреча в областной библиотеке. Вечером в гостиничном номере у Стефана. Мы плюс Чупахина и Бележенко, который сказал Рыгору о переходе на русский язык и тот просто рассвирепел… Стефан мне и я ему - книги.

27 сентября. Запись на телестудии. Встреча на ковровке. Показал там фото, как в Шушенском вручали ковер. По городу, по просьбе Рыгора - у дома Шагала: пусть Стефан напишет в Болгарии. Рыгор вспоминает и читает нам всякие свои и чужие эпиграммы.

29 сентября. Звонил маме. Расстроился: ей было плохо на этой неделе. С Ниной: об отъезде ее Яши в США…

Никак не уберу книги - лежит на стульях все, что появилось за последнее время…

4 октября. Открытие Недели книги ГДР в областной библиотеке. Сидел в президиуме, выступать отказался, сказал: пожалуйста, но только антифашистские стихи могу прочесть… И услышал: "Не надо, не стоит…"

6 октября. С Леной - через город - к домику Шагала. Постояли, поговорили. Потом в книжный за Полоцким базаром и пешком домой. Прочел Ленину работу, впервые ни одного моего совета, никакой помощи, получилось, молодец: "Идейно-тематическая направленность и разнообразие жанров в творчестве витебских литераторов первых послереволюционных лет (но материалам Государственного архива Витебской области)". 18 страниц. Конкретный разговор, конкретный анализ, абсолютная cамостоятельность.

8 октября. Просматривал старый ролик из краеведческого музея: празднование годовщины Октября в Витебске, кот. оформлял Шагал. И какой красивый город! Еще с прекрасными старыми домами и с удивительными церквами и соборами, которые взрывали уже при мне.

16 октября. Письмо из Союза писателей из Москвы - благодарность за участие в Днях, сообщить: а) что сделал или сделаю по впечатлениям поездки; б) куда и когда хочу еще поехать, секретариат окажет содействие. И письмо - прекрасное - от Александра Борщаговского. И хочется перенести в Дневник не только письмо, но и хоть несколько слов записать о нем самом.

Мы познакомились на Днях советской литературы в Красноярском крае. Он был руководителем малого писательского "десанта", вылетающего на Таймыр. И поскольку в группу входили литераторы из разных городов, Александр Михайлович расспрашивал каждого о его граде - Львове, Иркутске, Горьком, Витебске, о котором я мог ему рассказать слишком много. А имя Александра Борщаговского и его творчество были мне известны давно. Я читал его роман "Русский флаг". Помнил, что он был среди разруганных и даже преследуемых "безродных космополитов". Это его, умного театрального критика, включили в список тех, кого надо было заклеймить…

"12.10.79. Москва. Дорогой Давид! Спасибо Вам за память и доброе движение души: рад был получить обе Ваши книжки. "Подорожную" проглотил сразу же. Читал с интересом и не только потому с интересом, что многого попросту не знал; есть в этом небольшом сборнике очерков и свой секрет. Он в постоянном присутствии авторской (сиречь - Вашей) души, в Вашей открытой, заявленной привязанности к предмету. Некоторые очерки - особенно "дедовские" - Пушкин, Лермонтов, Лажечников - удивительно оркестрованы: так напишет прозу только поэт, не сбивая текст в скучные абзацы, говоря с читателем чуть-чуть срывающимся от волнения голосом. Очень славная книжка! Со стихами. особенно со стихами, которые выражают личность и страсти поэта действительные, у меня, как у читателя, счет сложнее. Я их читаю не торопясь, по несколько страниц в день. Точнее, живу с ними рядом какое-то время. Так будет и с Вашим сборником - послезавтра еду в Таллинн и беру с собой. Может быть и привыкну к ним, и сделаются они - пусть не все - моими тоже. Еще раз - спасибо. Обнимаю. Ваш Александр Борщаговский".

25 октября. Брест. Республиканский семинар. Записи на телестудии. Мой доклад-выступление. Предложил посмотреть о Твардовском - "Историю одного стихотворения". Трактовал - как жанр телевизионного литературоведения. Выступление у пограничником с Каризной, Голубом, Загорской (Буравкин сидел и слушал).

31 октября. В час пробежки до вокзала читаю сам себе стихи - свои и чужие.

1 ноября. На вокзале увидел толстый том "Святло яго душы" - воспоминания о Лынькове, и в нем - мой "Дзень у родных мясцінах", о том, одном дне в Крынках в мае 1961.

2 ноября. Много новых книг. И альбом Ильи Глазунова за 25 р. - так не издавался ни один советский художник. Вспомнил выставку его в Манеже.

5 ноября. Разговор по телефону с мамой. Ей нехорошо. "Скорая помощь". А я далеко и занят своими делами. А надо вырваться в Наровлю.

6 ноября. Звонил в "Юность". Злотников: " Поздравляю! Вы будете в 12-м номере. Редколлегия одобрила. Хорошо о Вас говорили Казакова и Дементьев. Кажется, три или четыре стихотворения…"

12 ноября. По настойчивому напоминанию Миколы Малявки отправил в Минск на радио 21 стихотворение, в том числе новые - "Порт Дудинка" и другие.

15 ноября. Минск. Перед пленумом - Татур: "Почему Вы не выступали в пединституте?" - "Мне никто не говорил" – "А Бележенко?" - "Нет"… - "А то, что в тот день должно было состояться собрание о создании отделения Вы тоже не знали?" – "Не знал…" И прояснилась целая история "про белого бычка". И все это я узнал в Минске, а не в Витебске, где от меня все скрыли…

Вечером - у Рема: Валя Тарас и Реня, Боря Заборов и Ирина, Яков и Ада. И днем: с Яшей, Карлосом и Борисом. Удивление их: "Ты еще в наше время надеялся, верил…". С Володей Меховым, ну у него вообще пораженческие настроения: "Как это ты еще заведуешь отделом на телевидении в такое время?.." С Шамякиным: "Ты маю пазіцыю ведаеш, я сам табе прапанаваў, бо хто ж яшчэ, калі не ты, але я табе калі-небудзь потым перакажу, як усё выглядала, а пакуль мы яшчэ кропку не паставілі… апошнюю…"

17 ноября. Рассказал все дома. Эм заплакала… Надо писать! Этот праздник всегда со мной!..

22 ноября. Окуджаву читал до часа ночи - хорошая проза, и читается с интересом. Но я люблю и пою его песни.

26 ноября. Приехал Леонид Прокша. Мы должны выступать в милиции, над которой шефствует Союз писателей. Перечитываю "Мастера и Маргариту". Принес "Сто лет одиночества" Маркеса в переводе Карлоса Шермана и Валентина Тараса. Все-таки нервничаю из-за того, что должно произойти с отделением. Но нервничаю… как-то спокойно, успокоенно, что ли.

29 ноября. До Наровли добрался в 15. Мама сидела на кухне. Папа топил грубку. Мама чувствует себя просто плохо, худеет, нет аппетита. Сидел возле нее и папы. Говорили, говорили, говорили.

30 ноября. Парк. Припять. Мама и папа…

2 декабря. Прощание. Как хорошо, что я вырвался и приехал. И мама с папой - еще через окно…

6 декабря. Наверно, вечер Анатоля Конопелько был действительно очень хороший. Вел я легко, весело, непринужденно. Полный зал областной библиотеки - студенты, которые его любят. Выступали все литераторы: Попкович, Морудов, Кляшторная, Гальперович, Григорьев, Кузьмич от обкома комсомола. И сам Толя был рад и "в ударе".

7 декабря. Передача об итогах литературного года и поездка в Шумилино. Вечер встречи с телезрителями. Вел. 2 часа: Попкович, Кляшторная, Григорьев, Морудов, Гоман с песнями, Калинина, артисты театра.

12 декабря. Большой бригадой - в Новополоцк. Вечер "Молодика". Полная сумка книг по философии, двухтомник Гегеля и др.

19 декабря. Ну вот и праздник будет: в "Лит. России" анонс: "Юность"-12 - рядом с другими (Кушнер, Храмов, Чуев, Пьянов) есть и я. Но той радости, которая могла бы быть когда-то давно, теперь нет. И только умом понимаю: как хорошо - был в "Новом мире", теперь - в "Юности". А скольким поэтам не удается прикоснуться к этим журналам.

24 декабря. С Ламаном - на заводе электродеталей. Слушают его стихи хорошо, а больше интересуются: женат ли, разговаривает ли с женой по-белорусски.


1980


1 января. Laboremus! - За работу! Verba volant, scripta manent. - Слова улетают, написанное остается. До вокзала. Xopоший январский снежок.

3 января. Думать и готовить: рукопись "Избранного"; новое издание - расширенное - "Подорожной"; рукопись для "Советского писателя".

4 января. В Минске. Долго на студии ждал: записывали на Москву Р. Янковского. Потом 15 минут с первого раза я. 0тбросил шпаргалки-листочки и прочел 15 стихотворений… Вечером у Рема с Акимушкиным и Тарасом. Рем подарил "Юность" - моя колонка: "Под светом яростных созвездий", "На грани, на меже", "Млечностью космической дыша", "Мне нравился этот поэт". Тираж номера - 2 млн. 810 тыс.

7 января. Рождество. А я вчера выбросил елку. Выпили под мочанку. Звонил Толе, успокаивал: он переживает (была негативная рецензия).

8 января. Шел и думал: "Надо сосредоточиться на своем внутреннем душевном мире"… А пришел на студию - и началось: ругал своих на планерке, заседал на комитете, где решено отменить 20-летие студии и, конечно, это – на мои плечи (доклад Савицкому, подготовка и организация), смотрел тракт полоцкого "Молодика": Гальперович, Костюк, Старинский. Согласился на участие в Днях культуры Витебского района. Получил гонорар из "Юности" – 45 р.

20 января. Читал Эренбурга, его "Дерево". До вокзала. На ул. Ленина, на доме № 20 мемориальная доска: "В этом доме в 1889 г. жил известный русский писатель Глеб Иванович Успенски". Доска не смотрится, не читается, но есть, и хорошо, и еще бы такие доски! Жаль, что просто повесили - надо бы хоть маленькое торжество… Мелькают строки: "Может, линия жизни сквозная… В этом городе все меня знают"…

22 января. С Павловым: в плане, наверное, надо менять название, Граховский вспомнил, что в 30-е у Алеся Вечера было "Кола дзён". С Шаховцом: "Избранное" в плане 82, но надо что-то придумать вместо "Избранное"… Вадим Спринчан: "В "Дне поэзии" - "День осенний прозрачен и чист", "А как встречает осень полесский городок", "Ты пел - и за душу брало".

27 января. Перекладывал рукопись - 2100 строк, это 3 учетно-издат. листа. Разложил по разделам - по временам года, а это хорошо соответствует "Силуэтам дней" ("Круговороту души" - тоже).

30 января. Весь день под тяжестью разговора с мамой… да и не разговора, а только нескольких слов…

С Павловым: редактором будет Вадим Спринчан, название "Силуэты дней" поддерживается… Настроение все равно угнетенное: мама…

5 февраля. В Поставах. Подготовка передачи. Райком собрал всех, кто нам нужен. В музее. В РДК. Клуб творческой молодежи. По телефону с Наровлей – мама…

6 февраля Уехали с утра в Литву. Швенчёнис, карамельки и др. кондитерское, чего у нас нет, кофе. А после обеда в деревне Балан. Специально для нас – вечерки со всеми угощениями… И – "я п’ю напітак гэты горкі за беларускія вячоркі…"

8 февраля. С мамой только что. Она - шепотом. Завтра ляжет в больницу… Решил: в понедельник еду в Наровлю.

11 февраля. Метель от Буга до Урала была с землей накоротке. А где-то мама умирала в своем полесском далеке… Больницу окружала полночь петлей затянутых дорог. И я не мог прийти на помощь. Да и никто уже не мог…

С Олей: маму выпишут, сказали, что "нечего зря держать в больнице…"

12 февраля. В ожидании чего-то грустного непоправимого еще один день… Пробежался до вокзала. По дороге узнал, что на днях в обл. газету перевели из Глубокого Салтука: искать и найти "под любым забором", только бы не меня…

13 февраля. Пока сидел я с Савицким, обсуждая, как праздновать 20-летие, куда переставить кого из режиссеров, как к празднику и чем одарить ветеранов войны, пока собирался и ждал, маме становилось все хуже, ее уже забрали из больницы, и она жила дома последние часы… А я сел в поезд и доехал до Орши, а она в эту минуту… Но я ничего этого не знал. В Калинковичах меня встретил на "газике" Аркадий. И не сразу, а где-то за Мозырем, на середине дороги, сказал, что мамы уже нет…

14 февраля. Мама, уже отлетающая куда-то далеко, не сказавшая мне ничего на прощанье… И чувство вины, что мог приехать раньше, а вот не приехал, не увидел, не услышал, не был с ней последние минуты… Звонки из Витебска и Минска – все собираются приехать… И люди идут к маме, уже лежащей в гробу…

15 февраля. Оля рыдала, и если бы это записать, был бы, получился бы образец "Плача": "Мамочка моя! Такое солнышко, ты его не видишь, ямку тебе выкопали, а ты в ней будешь, скоро тебя заберут от нас, а ты не знаешь…" Я заплакал дважды: когда заплакал папа и когда выносили гроб… Ездил вчера на кладбище выбирать место, чтоб была площадка уже на двоих - так просил папа… Кажется, через всю Наровлю шла траурная процессия, и я вспомнил, как в Ушачах хоронили маму Рыгора… Много народу, наровлянский великий интернационал. У домов мужчины с обнаженными головами… Над могилой читал стихи. Все родные, и Лёня, и соседи Настя с Иваном еще долго сидели, поминая. Кто-то сказал, что мама лежала в гробу, как святая, не изменяясь.

19 февраля. Директор краеведческого музея Арк. Швайнштейн: "Есть указание – евреев ни на какие посты не ставить… А ты еще заведуешь отделом?.."

21 февраля. Елена Камбурова. Выступление по теле. Разговоp. Подписала свою пластинку: "Леночке".

22 февраля. Утро в пединституте. У ректора Виноградова. О лит. музее. Мои высказывания, как это должно быть. Забрать "мой шкаф" (весь!) из обл. библ. "Пушкин и наш край" - с этого начать… Договорились: в среду встреча на кафедре, а в субботу моя первая лекция спецкурса "Литературная летопись Витебщины".

26 февраля. В Мозыре. Со мной Толя Клышка, он мне - о белорусском букваре. Выступления. А у меня забота: как бы махнуть в Наровлю. Гуляем по Мозырю, над Припятью.

29 февраля. Мозырский район, деревня Михалки, автокомбинат. Толя: "Директор Давид Семенович дал Давиду Симановичу "Волгу". И с 8 до 11 я был в Наровле… Папа в солнечном В свете - на диванчике. С Олей - на могиле мамы. Папа: "Что она тебе сказала?" и еще: "Похорони меня, сынок, так же красиво, как ее…" Какой был страшный февраль!.. И до сих пор перед глазами - те часы, когда мама лежала, уже отстраненная, далекая от нас, хоть и еще рядом. А на могиле все так, как было в тот день: еще не тронутые дождем и снегом венки, и уже ограда ~ двойная на две могилы…

3 марта. Длинный день, занятый черт знает чем (летучка, подведение итогов, чтение передач, разметка гонорара), так что света белого не видел. А он, белый снежный, шуршал, шелестел за окнами. Только вечером пробежался по его пушистой белизне.

6 марта. Пединститут. Первая лекция "Пушкин и наш край". Кажется, читал хорошо, но особого света в глазах студентов-выпускников не заметил. …Разговор с Володей Хазанским об изгойстве.

7 марта. Почти не работали. Продукты в нашем буфете, которые мы бы в магазинах не смогли купить: апельсины, томаты, огурцы. Беготня, сувениры. Настала такая пора: есть деньги - а купить ничего нельзя, все надо "доставать" хорошо, что на студии есть "доставальщицы"…

13 марта. Стыдно сознавать: советского поэта, журналиста не пускают (за его деньги) в тур. поездку во Францию, вдруг сбежит… Месяц со дня смерти мамы… 15 марта. Лекция "Литераторы-декабристы на Витебщине". Четверокурсники привыкают к моей манере.

18 марта. Телеграмма Августа: "Додик в "Юности", словно в юности, мне нравится этот поэт, его усатый пopтpeт".

20 марта. Провел День литературы на Мегоме. Встречи на рабочих местах и в цехах. Попкович, Кляшторная, Морудов, Береза, Ковалев. Договор о встречах, о взаимопомощи… С Артуром Вольским: "А помнишь, я тебе говорил, ты будешь все делать, а секретарем будет другой…"

23 марта. Открывал Неделю детской книги во Дворце пионеров. Потом - Павлюк Прануза - долго и скучно… А автографы - на Блоке и Грине.

24 марта. Умер Петрусь Бровка. И сразу благодарственно вспомнилось, как он выступил на секции, когда меня принимали в Союз, и особенно день с ним в Витебске.

27 марта. Встреча в книжном "Знание": Рудов, Прануза, Кляшторная и я. Оля прислала мне мамины и папины документы. В них Симонович через "о"… А когда-то папа мне сказал: "Пиши, сынок, как хочешь, как напишешь - так и будет правильно…"

29 марта. Прочел лекцию "Наш край в жизни и творчестве русских писателей".

31 марта. Смотрел по теле вручение Брежневу Ленинской премии. И Межелайтис, поздравляя, говорил, что чуть ли не учится у него литературному мастерству. Какой позор!

4 апреля. Юбилей студии в маленьком зале Дворца. 20 лет назад моя первая передача, первыя киносъемки.

12 апреля. Лекция "Витебский день Маяковского". И вторая - "Янка Купала и Якуб Колас иа Витебщине". В 12 - открытие первой экспозиции литературного музея. Снимал полотно со стенда о Маяковском. Лена провела первую экскурсию. Я читал "Во весь голос".

Вчера Рем принес книжку о грузино-белорусских литературных связях: много обо мне, о стихах…

17 апреля. Рано утром выступал у медиков и потом бежал по городу с тремя розами.

18 апреля. Провел творческий вечер Маины Боборико. Прямо в зале телестудии со съемками. Сказал слово о ней и вел. Маина читала стихи и маленькие рассказики. О ней: Попкович, Конопелько, Береза, Кляшторная, Григорьев, Морудов. В обл. газете - о рождении лит. музея. Застал дома творч. командировку на 15 дней, из Союза писателей.

19 апреля. Впервые за много лег вместо субботника на студии – ушел в пединститут. Мой субботник - три лекции курса: "Витебщина в жизни и творчестве советских писателей", "Белорусские писатели - наши земляки", "Литературная жизнь Витебщины сегодня". Студенты думали, что будет зачет. Создал легкую видимость, задал несколько вопросов, отвечали, сказал, что зачет принят, попрощался, пожелал, чтобы всюду, где будут, создавали в школах маленькие музеи краеведческие, с литературной летописью Витебщины, которая возможна в любом районе, в любой сельской школы.

3 мая. "У меня осталось только божье время, своего на что попало больше нет" - весь день повторял эти строки Вл. Соколова. Отбирал стихи, ходил полубегом до вокзала…

5 мая. Вечер в библиотеке - "Литература великого подвига". Ветераны войны и мы с Попковичем и Боборико.

13 мая. 20 лет в Союзе! Выпил "горькую". Не пора ли выйти?.. С Юдиным. Он - многолетний москвич, столько помнит о Витебске: о том, что здесь жилАлексей Свирский (Семен Акимович Рапопорт), автор "Рыжика"; привез ученический альманах, в котором печатался сам, Мих. Лузган, Эдуард Салениек…

17 мая. Юдин долго рассказывал о разном: о Шостаковиче, с которым был близко знаком, о гонениях и критике, опять о 20-х в Витебске, о Медведеве и Бахтине, как Бахтин прекрасно читал "Соловьиный сад" Блока. Сидели с ним на Успенке, он помнит, как на средства жителей города воздвигался обелиск (автор И. Фомин). В сквере на Маяковского - Липки. Ходили по Толстого - Подвинской, рядом на берегу были Фермопилы. Улица Суворова еще до революции - после Офицерской, Крылова -Успенская, Советская - Дворцовая. Вечером - у нас.

20 мая. Приходил Попкович. Поэма "Смак печанай бульбы". Поговорили о ней. Бележенко уже работает в газете, там они вдвоем с Салтуком.

22 мая. Снова смотрел подряд все три серии "Тихого Дона" – и снова удивлялся этому странному несоответствию гениального романа и его автора, которого я видел и слушал в 56-м на Всесоюзном совещании молодых. И еще: какая удивительная казачка Аксинья - Быстрицкая!

24 мая. Вивальди - "Времена года", поэзия в музыке.

27 мая. Из звонков и разговоров за день узнал, что на днях собираются открыть отделение. А мне об этом ничего не говорят. В Минске снят главный режиссер Валерий Раевский: "Связь с диссидентами". Его жена - сестра Василия Аксенова, который уезжает (или уехал уже). Очень грустно.

28 мая. В обкоме комсомола - часик о делах литературного объединения, о работе с молодыми. Пришел даже Салтук, чего он уже давно не делал, солидно помолчал - да и что ему говорить было?.. Как и договорились, и я об этом объявил в "В. р.", на обкомовском автобусе уехали в Полоцк. Салтук спокойно ушел домой. А со мной поехали: Хазанский, Боборико, Попкович, Бележенко. Там присоединились Володя Орлов и его Валентина. Поздравили Ивана Стодольника с приемом в Союз.

Хорошо прошла встреча во Дворце завода стекловолокна. Я вел. Но перечисление в Фонд мира сорвалось.

Вечером еще успел посмотреть по теле вечер Олжаса Сулейменова. Его мысль о "серых сволочах", которые засели во многих местах.

29 мая. Из обкома партии звонила Г. Гужва: во вторник, 3 июня, в 15 – учредительное собрание. После него - там же, в доме политпросвета - литературный вечер, встреча с общественностью. Приедет Шамякин с группой. Весь день меня мучил вопрос: пойти или не пойти, "да" или "нет". Больше склоняюсь к "нет". Слишком долго я жил в ожидании этого дня, чтоб печаль вы могли увидать на лице у меня. Не увидите!

30 мая. Почти все разговоры сводились к одному: 3-го в 15 – "быть или не быть". Рывкин (лежит в больнице): "Нет!" Коломинский (по телефону): "Нет!" Хазанский: был настроен на "да", склоняется к "нет". Эм категорически: "Нет!" И сам я почти решил: не пойду, пусть думают, что хотят, делают, что хотят. Я в этой трагикомедии не участвую!

31 мая. Убедил себя: не пойду. Это и есть мой протест. Но без всяких демонстраций. Появилась и причина: простужен, а может, это грипп…

2 июня. Снова звонила Гужва: И. Наумчик ей повелел собирать на завтра всех, и молодых тоже, так кого из них звать? Кому сообщать? Удивилась, что я заболел: "А как же завтра будет без тебя?" Смешно. Так и будет. И не только завтра. Читал Пастернака.

3 июня. Создано отделение, к которому я столько лет шел, организуя, отдавая силы, чтобы собрать костяк, который потом разрастется. И этому надо бы только радоваться, если бы - пусть не я - но кто-то достойный его возглавил. Не для себя ведь я все это готовил, хотя и заслужил, наверно, за долгие годы, чтобы и для себя. На собрании я не был. Спокойно (ой ли!) сидел дома, отвечал на телефонные звонки, которых было много. Вечером пришел Володя Хазанский. Рассказал. Приехали: Шамякин Осипенко, Законников, Бородулин. Наумчик – как главный идеолог области – от имени обкома и Союза писателей вместе с Шамякиным предложили избрать секретарем созданного отделения Олега Салтука. Естественно, никто не протестовал. А на чей-то вопрос: "А как будет с литературным объединением?" Шамякин ответил: "Мы ўдзячны Сімановічу за тое, што ён столькі год працаваў і няхай і далей кіруе…" Собрание длилось всего один час. Володя рассказывал, а мне казалось, это происходит не со мной, не здесь, а где-то на другой планете.

4 июня. Миша Рывкин прислал-переслал из больницы большое письмо, написанное вчера вечером. "Думаю о сегодняшнем злополучном дне. Думаю, потому что на душе тревожно. Дай Бог, чтобы я ошибся, но мне кажется, что ты переживаешь (чувство, разумеется, от которого не был бы свободен никто из нас). Но все равно постарайся плюнуть на все происходящее, совершенно отвлечься. Ты не хуже меня понимаешь, как быстротечна жизнь. Ты не хуже меня знаешь, как многое в жизни призрачно, в том числе и те роли, которыми нас наделяют или которые мы добровольно беремся исполнять. Ты сам любишь повторят "Пройдет и это"… Ты всегда, когда надо было, умел сосредотачиваться на главном - на творчестве. Как знать, может, оставшись в стороне от этого шумного поста, ты будешь иметь время для работы. Ведь что ни говори, ты бы не мог работать спустя рукава. Я знаю, что без тебя за последние 25 лет нет литературного движения на Витебщине. Я знаю, что твое имя придало бы этой должности весомость и благородство. Но вспомни хотя бы дорогие твоему сердцу имена литераторов, с которыми поступили даже более жестоко. В общем, не переживай. Есть у тебя главное - твое творчество…"

5 июня. В поликлинике. Продлили бюллетень. Вчера из издательства прибыла рукопись. Надо кое-что убрать и переделать. Сижу над ней. Есть стихи, строки, которые неожиданны даже для автора. Вот "Гроза над морем". Не обо мне ли самом: "А кто-то среди затемненных светил того, кто светил, по рукам колотил…"

20 июня. Омар Хайям: "Ты обойден наградой – позабудь. Дни вереницей мчатся – позабудь. Небрежен ветер: в вечной книге жизни мог и не той страницей шевельнуть…"

Иван Петрович Шамякин рассказал, как обсуждалась моя кандидатура на должность секретаря отделения. A так это было или но так - никто не подтвердит и не отвергнет.

Не называя фамилий, он сказал, что собралась группа, в которой были представители ЦК партии и Витебского обкома Шамякин предложил мою кандидатуру, сказав, что я не трлько талантливый поэт, но и организатор, как раз тот, кто нужен, что со мной уже говорили, что в писательских кругах мою кандидатуру поддерживают..

- Но мы тут смотрели документы представления и окзалось, что Симамович - беспартийный… - бросил кто-то первую реплику.

- Это можно поправить, - ответил Шамякин. - Я готов дать ему рекомендацию. И думаю, за этим дело не станет. Да и многие известные писатели - не члены партии…

- Так-то так, - последовала следующая реплика. - Но кроме того, что Симанович - беспартийный, мы знаем, что он пишет на русском языке, он русский поэт и будет руководить белорусскими писателями…

По словам Шамякина, он, отвечая, сказал, что я владею обоими языками, работаю на телестудии и веду передачи по-белорусски, перевожу на русский стихи и прозу коллег. И все это - хорошо…

- Ну ладно, - пробасил кто-то. - Вы по этим пунктам могли бы нас убедить. Но… мало того, что Симанович беспартийный, мало того, что пишет на русском языке, товарищи, у него же в анкете в графе национальность - еврей…

"Тут уж, - рассказывал Иван Петрович, - я развел руками и сказал, что вот этого я изменить никак не могу…"

На этом обсуждение закончилось. Моя кандидатура была отвергнута…

21 июня. Весь день повторял Мандельштама: "Держу пари, но я еще не умер… Что я еще могу набедокурить"…

Маина Боборико: "зря я шла на это собрание, но ты сказал, чтоб пошла". "Да, сказал, я так хотел, специально сделал, чтоб вы все присутствовали, чтоб видели и помнили, как при вашем молчании и равнодушии творятся несправедливость и подлость". Сказал я, наверно, слишком зло, она, в отличие от других, этого не заслужила…

22 июня. Вчера с Леной - в институте на защите дипломных работ "Художественно-конструкторское решение литературного музея", дипломницы готовят 10 Пушкинских стендов. Во всю оборудуется (по команде Виноградова) комната на 5-м этаже.

23 июня. Уже второй год под балконом латают и кричат чайки.

26 июня. Л. и Эн выпустили спецгаэету. Особенно хорошо: "Чего там на жизнь обижался?.." - и я перед бутылкой. Был Рем.

28 июня. Начался Праздник поэзии на границе Толочинского и Оршанского районов. Встреча; Вертинский, Макаль, Гилевич, Лойко. Левки – на поляне, музей. Кринки. Школа. Музей Лынькова. Встреча в клубе, я: "После веселых каникул" и "Телушка" (была сплошная детвора).

29 июня. Из-за дождя все перенесли во Дворец местной промышленности. Читал "Тот незаконный рай" и "Вот говорят…" Очевидно, излишне нервно, что-то подчеркивал и о Шагале, и о себе, был "обнаженный нервом", как сказала Алла… Наумчик сразу повернулся и поздравил (?!). А Алесь Савицкий: "сразу видно, кто говнюк а кто настоящий поэт"… Гриша Куренев передал привет из "Юности" – стихи получили, будут на год вперед планировать.

30 июня. Съездил на книжную базу: Врубель и Булгаков. "Мастера и Маргариту" сразу подарил Лене: закончила все на "5".

4 июня. Разговор с Буравкиным о его московской книге "Кровное", о том. что это не он, а некий среднеарифметический автор-поэт в переводах Б. Спринчана и И. Бурсова - нивелировка.

6 июля. "Сашка" Кондратьева. Читал с интересом, хотя отдаленно - "Двое в степи" Казакевича.

7 июля. Слушал "Голос". Лучшими прозаиками обозреватель считает Аксенова, Битова, Искандера, Трифонова. У меня больше симпатий к Трифонову.

8 июля. Как лучше построить книгу избранных стихов? По хронологии? Или в самом начале – самое последнее? Или в том порядке, как выходили сборники? И нужно ли предисловие?

11 июля. В "Библиографии литературы о М. Ю. Лермонтове", изданной Академией наук, есть и я: "Недаром помнила Россия", в книге "Подорожная А П.". Приятно! А в Указателе имен я – "Л. Г.", а не "Д.Г."

15 июля. Сделал свой очередной шаг в ответ на все, что связано с нравственными и прочими препонами. В "В. р." - с Дорофеенко и Скопой - отказался от литобъединения. Кажется, оба отнеслись с пониманием. "Но сотрудничать с нами ты будешь?" - спросил Дорофеенко.

16 июля. Убираем квартиру. Выбрасываю в мусоропровод старье целыми баками - Господи, сколько же его собралось с 1972!

17 июля. Позвонил Дайлида - и два часа просидел у него в номере с ним и Мысливцом. Пили: я принес бутылку "Экстры" и на столе стояли две "Пшеничной" плюс закуска, которой меня снабдила Эм. Потом с Дайлидой еще возле гостиницы, он считает, что мне надо переезжать в Минск. Но разве я могу уехать из этого города, который принял меня и, наверно, уже никогда никуда не отпустит?..

Унес и сдал два чемодана книг, которые мне не нужны.

22 июля. Недостижимая мечта: расставить книги так, чтобы в любую минуту любую достать с полки.

24 июля. Лена - из лагеря, где воюет с малышней. Ей - 19 гвоздик. По традиции стенгазета с фото и подписями, типа: "Не надо каши манной, дайте мне стихи, замучила мама, папа, помоги".

6 августа. Перебирал пластинки. Слушал голоса: Симонов, Эренбург, Самойлов. Межиров, Гудзенко.

8 августа. После того, как я отдал в ЗАГС копию письма из Книжной палаты о том, что я должен свести к одному "знаменателю" все разночтения имени-отчества и фамилии в книгах и публикациях, сегодня получил письмо-решение: "Вам разрешена замена…" Из всех оставил: Давид Григорьевич и СимАнович через "А"… В связи с изменением отчества, надо менять все документы: свидетельство о браке (хохмачка: "Хочу на тебе жениться!"), свидетельство о рождении Лены (хохмочка: "Хочу, чтоб у меня была дочь Лена!")

12 августа. Слушал "Голос" (вчера): о тех, кто был расстрелян 12 августа 1952 – "Ночь убитых поэтов", о том, как в Минске был убит Михоэлс, а потом весь цвет еврейской культуры и литературы: Маркиш, Квитко, Фефер.

16 августа. Выписки. "Страдания заставляют нас действовать - и только в действиях мы чувствуем настоящую жизнь" (Кант). Толстовское: "Истина вне подробностей не стоит и ломаного гроша".

21 августа. С Василевич: она готова планировать переиздание "Подорожной" на 83-й, какая картинка получилась бы: "Силуэты" - 81, "Избранное" - 82 и тут же "Подорожная" – 83.

23 августа. Едем втроем в Дом творчества в Пицунду. Москва. Огромность Курского вокзала.

26 августа. Пицунда. Утренний разговор с соседом по балкону - Давид Кугультинов: о том, что видимся не в первый раз, о погоде, о переводах.

27 августа. Знакомство с Арк. Минчковским - мой портрет-шарж его молниеносной работы. Слава Кузнецов, Вадим Баранов.

29 августа. Появился Злотников. Веселые речи Минчковского. Надоедает правыми высказываниями Щербина. Вышел и прошелся в халате Доризо-Троекуров. Может, пообщаться с ним? А пока с Казбеком Султановым: о Шагале.

30 августа. Егор Исаев: "Привет, усатый!" - увидел меня вылезающего из моря, а я был без очков и не узнал. Заплыв с ним.

31 августа. Исаев: "Я весь в плюсах, как погост в крестах". Глядя на свои ноги: "Я уже орел - были ногти, стали когти". И еще: "Есть три поля - Куликовское, Бородинское и я Прохоровское… На Бородинском уже против французов шли народы (Кутультинову: "и калмыки"). А на Прохоровском нет таких народов, которые бы не воевали". Кто-то предложил сигарету. Все: "Мы не курим… мы ведем борьбу за…" Я: "за искуренение". Исаев: "Как ты хорошо сказал!" и на разные лады всем: "3a искуренение, надо бороться за искуренение"… Он много ораторствует и актерствует.

1 сентября. Генрих Митин: "Мы встречались? Давайте знакомиться". О жанре критики. О рецензии. Злотников: "Ты – в плане "Юности"… Читал: "Александр Бенуа размышляет". Сделал много выписок: "В искусстве Шагала заложены и какие-то ыные чары, какое-то волшебство…" И еще: "Шагал… художник с оголенными нервами, это инструмент, звучащий не только от прикосновения, но и от малейшего дуновения". "Шагал - художник подлинный, и то, что он со всей искренностью еще скажет, будет всегда значительно и интересно".

3 сентября. По теле - передача Грузинского телевидения о Булате Окуджаве. Смотрели и обменивались репликами Амлинский, Ан. Аграновский, Эд. Колмановский, Хулио Матео, Яков Аким, Радзинский, Вл. Огнев… С Огневым - о давнем Всесоюзном совещании молодых, сказал ему, что помню его выступление обо мне, а он интересовался: где, что, Витебск - Шагал. С Митиным о Витебске 20-х годов, об Азине. Злотникову прочел два о Шагале, он реагировал, думая о себе, в отличие от Огнева (все-таки критик), который думает и о других. С Кутультиновым - о переводах. Разговоры в разные часы и дни.

4 сентября. Арк. Минчковский: каждый день читает по одному этюду из "Подорожной" и делится со мной впечатлениями, сегодня сказал, что у меня "своя интонация".

5 сентября. С Натаном Злотниковым - о судьбе и ремесле, в отделе у него: Новиков, Ряшенцев, Коркия, Чухонцев, об отце, который из наших Колышек… Митины (дуэтом): прочли мои стихи в "Юности", особенно понравились о Фете - "прелестные стихи". И Натану: "Вот такое и должен печатать ваш журнал"…

6 сентября. С Амлинским: о вчерашнем ночном происшествии, когда еле вырвалась и убежала от какого-то грузина милая сотрудница "Юности". Об этом говорил на разные лады-пересуды весь Дом творчества. В библиотеке взял и читал его повести.

7 сентября. С Исаевым (он все вещает): о том, что нет Маяковского, а есть "без него кладбищенская поэзия", поставили его между Ахматовой и Мандельштамом; о том, что "стыдно" Евтушенко и Вознесенскому выходить в Грузии 100-тысячными - сколько можно было бы грузин издать…".

12 сентября. Концерт органной музыки в храме. И ласточка влетела. Строки, которые под эту музыку писались. Бах, Брамс, Хиндемит.

13 сентября. Часовая прогулка над морем с Исаевым: о Маяковском (конек Исаева), об интеллигенции, ее простодушии и нахрапистости, интеллигенты слова и интеллигенты действия.

15 сентября. "Как быстро уходит время" - Пушкин, "Путешествие в Арзрум". Слава Кузнецов: о "Подорожной" – о доверительности, авторском "я", интонации - "напиши обязательно толстую книгу".

16 сентября. Страшный и страшной силы рассказ Андрея Платонова "Алтэркэ", о еврейском мальчике и его издевателях (читал в библиотеке).

18 сентября. Федор Абрамов и его Людмила Крутикова: о начале 50-х, когда она и Леонид Резников были молодыми преподавателями в БГУ, о Гуторове, о том, как ее и Резникова выжили. Абрамов - мне: "А что, Люся тогда в самом деле была красивой? Можешь подтвердить? Поклянись на огне".

23 сентября. Москва. "Россия". "Юность": Дементьев, Пьянов, я - в плане будущего года.

24 сентября. Холодно. Дождливо. "Отсидка" в теплом метро… Альбом Шагала - и надо бы забрать: но 45 р. "Игра Стринберга" в театре Ермоловой.

25 сентября. С Леной – Музей изобразительных искусств им. Пушкина. Руссо – "Муза, вдохновляющая поэта". Пикассо: "Старый eврей с мальчиком" - это стихи… В Союзе писателей - молодцеватый Сурков в свои 80. Согбенный от горя Чаковский (дочь погибла). Вечером - чеховский "Иванов" с прекрасной Чуриковой в Ленкоме. Вчера долго листал альбом Шагала и переживал, что не могу забрать. А сегодня в "Антикваре" - "Керамика и скульптуры Шагала" – 3000 р. В Витебске я бы все отложил, а потом забрал, нет, "Керамику" не взял бы.

26 сентября. Продукты - с собой… "Охота" за билетами в театр Станиславского на "Сирано де Бержерака" Ростана. Сирано - С. Шакуров, в спектакле - Виторган и Балтер… Но не досмотрели до конца: было очень поздно - и к поезду… В записную книжку: "Мне было все равно, что Малый, что Большой. И только к Сирано тянулся я душой. Как будто звездный знак ниспослан из веков. Спасибо, Бержерак - до встречных поездов!"

29 сентября. Наровля. Сижу с папой. Выпили с ним по рюмке самогона. Кладбище. На могиле мамы.

30 сентября. Брожу по Наровле. Парк. Пристань. Стихи. День рождения Лёни.

1 октября. Дождик с утра. Опять бродил. Провожал "ракеты" на Киев и на Мозырь.

5 октября. Как жаль, что я выхожу (уже вышел) из состояния, в котором было так долго так хорошо. Весь день печатал. Это нечто невообразимое: напечатал 70, отобрал пока половину. А что оставлю из них?

11 октября. Розыгрыши книг, особенно подписок, стали традицией. Лена записалась на шеститомник Гейне - и выиграла, очень рада, и я тоже (выиграли 40 из 1000 записавшихся).

14 октября. Вчера просидел и выступал на 5-и заседаниях, сегодня еще на 2-х. Звонил из обкома комсомола Мих. Кузьмич, приглашал на семинар творческой молодежи: Летцы, 17-19. "В какой роли?" - "Гостя и наставника молодых". Поблагодарил и отказался, подумав, что уже свое отсеминарил. Но так ли это? Не лукавлю ли? А ведь эти все семинары я начинал, придумал и творческое объединение "Веснянка". А что теперь?

15 октября. В "ЛГ" – Рождественский, "Марк Шагал", хорошо, тепло: "А Вы не из Витебска?.. И жалко, что я не из Витебска…"

Умер Иосиф Нонешвили. Помню вечер в Цхинвале, и в полутьме он вытаскивает из кармана плаща свой томик и подписывает его мне. Я все собирался послать ему фото, где мы с ним, да так и не послал.

19 октября. Бормочу себе свое: "Все пережить – любое лихо" и "Жил да был, не унижаясь".

20 октября. Весь вечер на телестудии - запись Клуба книголюбов. Пригласил из Полоцка (и он приехал) Николая Петренко, рад ему, пусть прозвучат его песни, "привяжем" их к клубу. С Вольским, чтобы он дал рекомендации Попковичу и Конопельке. Артур сказал, что уже избрали первым секретарем Нила Гилевича.

22 октября. Поздно вечером пришел Тарас. Сидели до 2-х. Валя рассказывал, как отмечали день рождения Заборова, который превратился в день прощания: Борис уже в Париже. Было человек 100. И Аникейчик, и Поплавский, и незнакомые. Женщины плакали. Вспоминали с Валей наши старые времена: университет, сборы военные, Брест, Оршу.

25 октября. В "Дружбе" – том "Поиски и эксперимент" Ларисы Жадовой (на немецком), о нем когда-то мы говорили с ней и Симоновым. Много о Витебске и Малевиче.

27 октября. Холодно, но сухо. Деревья облетели. Строки: "Жизнь катилась под откос, ну не жизнь, а просто воз, на котором ехал…".

28 октября. Снег, как среди зимы. Вид с балкона на белый простор, и там за оградой три оленя.

19 ноября. Москва. Вечером в Кремлевском дворце – "Царская невеста": Образцова - Любаша.

20 ноября. В "Советском писателе" Исаев. Завел к себе. Подписал ему: "…в память о встречах на дорогах жизни от Шушенского до Пицунды, где с радостью или печалью дороги пронизана сталь, сливается с Пушкинской далью Егора Исаева даль". Он был доволен. Позвал: "Светлана, прими рукопись". Вечером – Большой: "Чайка" – Плисецкая…

21 ноября. Вечером - МХАТ - "Чайка": Смоктуновский, Калягин, Мягков, Вертинская.

22 ноября. ЦДЛ. Вечер, посвященный 65-летию Симонова. А его уже год нет на земле, то есть на земле он есть: прах развеян и смешался с Буйничским полем… Пришел задолго до начала. И почти сразу столкнулся с организаторами вечера - Евгением Воробьевым и Робертом Рождественским. И только я успел признаться, что был знаком с Симоновым еще 25 лет назад - Рождественский сразу предложил мне выступить на вечере. Я ответил, что если решусь, то пришлю ему записку. А пока он вспомнил о песне, посвященной Брестской крепости, сказал, что я дописал хорошую строфу. А я успел сказать о том, что в Витебске знают его стихотворение "Шагал" и благодарны ему. Спросил, откуда взял он некоторые детали (Замковая, Смоленская, Витьба). Он ответил: "От самого Шагала". Подсказал ему, что надо бы исправить: не Видьба, как напечатано в "Литературке", а Витьба, через "т", что лучше было бы не каланчу пожарную упомянуть, а старую ратушу - символ города, впрочем, подчеркнул я, "все это мелочи, они нисколько не меняют того впечатления, которое эти стихи произвели на витеблян. Одно только повторение "Вы не из Витебска? " и концовка "И жалко, что я не из Витебска" уже для земляков Шагала дороже дорогого…".

Начался вечер. Выступали: Алигер, Казакова, Островой, Лазарев, Славин, Ортенберг, Евтушенко… А я слушал и писал строфы о мемориальном знаке, только что установленном на Буйничском поле, потому что на экране шли кинокадры, снятые там. Когда закончил, послал записку Рождественскому. И он почти сразу дал мне слово: "Специально на этот вечер приехал из Витебска и сейчас прочтет строфы, посвященные мемориальному знаку, поэт Давид Симанович". На некоторых словах он заикался. И вместо полной фамилии вначале прозвучало Симанов… и только после паузы - ич, которое многие в зале, видимо, не расслышали и решили, что я родственник Константина Михайловича или, по крайней мере, хотя бы однофамилец. Я прочел стихи "В снегу под Могилевом", рассказал о первой встрече с Симоновым в сентябре 1954 года в Минске. После вечера я разговаривал с Александром Борщаговским, с которым вместе мы побывали перед этим на Таймыре, с его дочерью Светланой и ее мужем Алексеем Германом, который снял фильм по симоновским "Запискам Лопатина" – "Двадцать дней без войны". Подошел Рождественский. И мы с ним продолжили наш разговор, договорились, что он приедет в Витебск, выступит и, конечно, прочтет своего "Шагала", может, как он сказал, "чуть-чуть подправленного"…

И все-таки в этот вечер в канун дня рождения Симонова я был с ним и теми, кто о нем вспоминал… Константина Михайловича я называю моим "крестным отцом" не только потому, что он выслушал меня, студента, а потом благословил, напечатав в "Новом мире". Во многом я просто рос и воспитывал свой литературный поэтический вкус на его стихах. Я знал наизусть его раннюю лирику, а потом и чуть ли не целиком "Друзья и враги". И, безусловно, в чем-то подражал любимому поэту. И такие мои стихотворения, как "День рождения", никогда еще не печатавшееся, и "Трое", напечатанное в "Новом мире", и "Чужой", и другие строки, особенно написанные в 50-е годы, носят явный отпечаток влияния поэтической манеры Симонова. Симонов не мог не влиять и на целое поколение "шестидесятников", к которому отношусь и я. И даже "Шагал" Рождественского очень перекликается с симоновским "В гостях у Шоу".

25 ноября. Сегодня под Могилевом в том месте, где он принял первый бой и где сын Алексей 8 сентября прошлого года развеял его прах, установлен камень - открыт памятный мемориальный знак, посвященный Симонову. На нем надпись "Всю жизнь он помнил это поле боя и завещал развеять здесь свой прах"…

26 ноября. Читал Слуцкого, смотрел новые книжки Мориц, Казанцева, Сикорского. В Москве в книжной лавке – разговор с человеком, которому посвятил Слуцкий "Березку в Освенциме", так он сказал и рассказал, что Борис Абрамович по-прежнему болен. Подходила ко мне в ЦДЛ Юля Канэ, сказала, что Березкин тоже лежит, но уже совсем на мир не реагирует… Жалко Слуцкого, жалко Березкина…

26 ноября. Этот День я посвящаю 65-летию Константина Симонова и 100-летию Александра Блока, который в первую мировую служил на Полесье. Но жизнь его связана с белорусской землей и другими нитями. В феврале 1908 года в гастрольную поедзку по западным губерниям и югу России отправилась театральная труппа, которую возглавлял В. Э. Мейерхольд. Среди других актеров в ней была и жена А. А. Блока - Любовь Дмитриевнa. Маршрут определялся так: Витебск, Минск, Могилев, снова Витебск, Смоленск, затем - южные города. В память о поездке сохранились письма А. А. Блока в Витебск, где 17 февраля начались гастроли, и письма Л. Д. Блок из города на Двине, в которых есть строки: "Мы живем в гостинице "Бристоль", самой лучшей…" "Очень красивый Витебск, а мы и не знали ничего, кроме двух улиц до театра"…

29 ноября. Проснулся - даль светла от снежной белизны. А за окном ветла уже стряхнула сны. Как будто молоко разлито по земле. И видно далеко глазами сердца мне.

Думал об "Избранном": и как его назвать и что туда включать. Письмо от сестры Евдокии Лось: почему не пишу воспоминаний, она собирает, хочет издать.

1 декабря. Приходил Володя Попкович, рассказывал, как его удивил Чигринов, сказав, что не знает такого поэта и пока о приеме не может быть разговора. Я вспомнил, что давал ему же кандидатуру Володи на Республиканский семинар, при нем выступал на Пленуме и говорил много о Володе и о том, что его давно надо было принять. И Чигринов не помнит? А если в самом деле он не помнит и не знает Попковича - это что, основание?

11 декабря. На вечер Быкова меня никто не зовет. Никто не звонил о встрече и приеме в обкоме, значит, я не нужен и не пойду…

14 декабря. Завтра приедут Быков, Бородулин, Буравкин, Панченко. Я об этом знаю только "через пятые руки". Мне никто ничего.

15 декабря. Сидел на студии и думал: пойти или не пойти. А все спрашивали, как встречали, когда, почему я не на приеме у Шабашова. Почему не с ними на ковровке или просто в городе. В 18 - дома. Эм сказала, что звонил Дайлида, звал на вечер, она сказала, что я вряд ли приду… Дайлида: "Пусть хоть на банкет придет…" Выпил рюмку и остался дома. На вечер сходила Лена и даже взяла автограф, конечно, не признаваясь, что она моя дочь… И на фотографии, которую принесла Лена, он написал: "Витебскому литературному музею. В. Быков".

17 декабря. Приснился Игорь Шкляревский. Утром записал: "Окраина. Собака лает. И над рекою голос резкий. Студент по городу гуляет, его фамилия Шкляревский". Это о давнем дне, когда он приезжал и вместе с ним кормили Аленку под песенку: "За окном метет снежок, надо скушать супчик. Что ж ты, дядя Игорек, помоги, голубчик"…

28 декабря. Звонил Рем. Он знает, что я не бы на вечере Быкова, ему об этом сказал Бородулин, и еще Рем о том, что Рыгор "намекал" Быкову: "Позвони Давиду", а сам Рыгор будто не мог позвонить… Миша Шмерлинг, который был на приеме, слышал, что говорил Законников (в пересказе): "Сімановіч крыўдуе, а ніхто не вінаваты ў гэтым…" (А кто же виноват? Один Наумчик?..). И еще Миша: на ковровке Быков у него спрашивал про меня - как, где, приду ли на вечер?..

31 декабря. Все. Закончился год. И были в нем события, которые потрясли душу. И первое и главное: смерть мамы… А дела общественно-литературные, которые столько переживаний принесли, все-таки уйдут в небытие, затуманятся, и многое просто забудется, оставшись только на страницах этого Дневника, чтобы когда-нибудь через годы, если захочется, я мог в них заглянуть…


1981


6 января. День Галины Каревой. Просмотр. Ручкоцелование. Когда открыла дверь и появилась на пороге кабинета в очках, трудно было узнать в ней знаменитую исполнительницу романсов, которую я люблю. Вечером во Дворце всей семьей на ее концерте.

12 января. Поздравлял с открытием нового издательства "Юнацтва": Лукшу (директор), Коршукова (гл. редактор), Машкова (зав. редакцией). Никак не получу корректуру, которая выслана неделю назад… Может, секретарша послала в другой город?..

14 января. "Советский писатель", редактор Светлана Москаленко: "Прочла Вашу книгу, мне понравилась, начинаем отдавать на рецензии"… "Юность", Новиков: "Перенесли тебя на 82, на твой юбилей…"

16 января Вчера и сегодня с Вадимом Спринчаном, он: можно ли без моего чтения корректуру подписать в печать, я: "Можно, но боюсь, чтобы там не осталась тьма опечаток, как когда-то в "Письме тебе"… Смотрел по теле вечер Софронова: вчерашний день…

18 января. Смотрел вечер Быкова (запись 15 декабря). И снова многое вспомнилось: разговоры на вокзалах, встречи в Гродно и Минске, часы ночные у него дома и дневные у меня, и могилевская история с подписью… И защемило сердце от того, что все были на его вечере, а я вот не пошел…

19 января. На мосту встретил Володю Скоринкина. Вышла только что книжка в Москве в "СП", рассказал о "муках с переводчиками", которые "пасутся" возле издательства. Что-то будет с моей? Неужели найдутся "зарубщики"?

22 января. В день рождения Гайдара - наконец в областной газете моя "Строка легендарной биографии". Приходила со стихами Валя Пчелка, хоть и вышла ее детская "Зялёныя вядзерцы", осталась она начинающей. Потом Дима Григорьев, читали вместе, разбирали его стихи.

23 января. С Толей Конопелько. Звонил Вольскому, искал его: где рекомендация? Так было в конце года с Гречаниковым - он уже прислал…

27 января. Приходил Ан. Ковалев: о музее, стенды делают студенты. Есть опасность, что еще долго будет длиться "период первых шагов"… Сегодня 90 лет Эренбургу. Сколько чуши он выслушал в последние годы жизни…

31 января. Январь закончился метелью, которую мы с Леной мужественно встретили, когда завозили в институтскую библиотеку очередную "порцию" книг… По дороге так мело, что одна женщина, увидав нас, воскликнула: "Настоящая снегурочка и дед Мороз!"

1 февраля. Читал Кирсанова, переставлял Кирсанова в центр поэтической полки - хватит ему находиться в ссылке. Проводил Эм и Лену в Ленинград.

5 февраля. Звонил в Наровлю: папе - 92…

13 февраля. Сон: мама меня собирает, куда-то тороплюсь, нервничаю… А сегодня - годовщина…

Выставка художников-педагогов в музее: кто "под Куинджи", кто "под Шагала, кто "под Чюрлениса" и никто - "под себя"…

15 февраля. "Князь Серебряный" Ал. К. Толстого, которого читаю впервые, а в предисловии о том, что когда читал он документы, "книга не раз выпадала из рук, и он бросал перо в негодовании не столько от мысли, что мог существовать Иоанн IV, сколько от той, что могло существовать такое общество, которое смотрело на него без негодования".

17 февраля. В газете - литстраница, дал "В Фонд Мира" из "Сибирской тетради". Но в каком я окружении…

21 февраля. Лена написала три стихотворения - о Метерлинке, о Париже и о смерти Любви…

27 февраля. В почтовом ящике - "Силуэты дней", художник Н. Селещук, оформлена хорошо по цвету, но что-то накручено с азиатским уклоном, даже женщина похожа на узбечку. К счастью, из ошибок две-три мелочи, остальное выправлено.

28 февраля. Лекция в пединституте – о Лажечникове в Витебске.

10 марта. В облкниготорг прибыли "Силуэты" – 1280 экз., будет по одной пачке (80) - на магазин, это очень мало: ведь полтора тиража выпущено – 12 тысяч!..

11 марта. Пришел Володя Попкович. Поздравил его, расцеловал. 0н стал членом Союза, и я этому особенно рад, столько вместе с ним ждал этого дня, выступал, говорил о нем, отправлял, преуменьшая возраст, на семинар…

15 марта. Все снег да снег ~ и нет весны.

18 марта. "Временник Пушкинской комиссии" - 77. В литератype – моя "Подорожная" со всеми ссылками: издательство, год, страницы.

23 марта. Полоцк и Новополоцк. Рем - наши "коммунистические" отношения: общие деньги и все расходы. Выступления на открытии Недели детской книги.

24 марта. Встреча с молодыми строителями 2-ой очереди стекловолокна. В библиотеке Маршака одна девочка следила по "Зеленому кузнечику": правильно ли я читаю…

25 марта. Рем написал рекомендацию Толе. На предприятиях пробую новый метод-манеру - по одному стихотворению из каждой книжки…

1 апреля. Жичка: "Приезжай, вези два экземпляра. Название? А вези бутылку коньяка - найдем!.."

Умер Юрий Трифонов. А я еще только по-настоящему вошел в его прозу, прозу большого современного писателя.

7 апреля. "У поэта должна быть не карьера, а судьба" - Блок. "Dum spiro spero" - "Пока дышу, надеюсь". Толя: Салтук отказался дать ему рекомендацию отделения…

13 апреля. Гостиница "Минск". В штабе писательского съезда Солоухин, Боков, Лазарев. Общение с ними…

14 апреля. Из доклада мандатной комиссии: всего - 336, членов КПСС - 198, белорусов - 271, русских - 29, украинцев - 8, поляков - 5, евреев - 21, иных - 2. Самый старый - Василь Горбацевич - 88, самый молодой - Павел Марцинович - 27.

15 апреля. На съезде. Быков: о провинциальности,о вещизме, о клещах и борьбе. Адамович: "литература – это комитет по спасению человечества от смерти"… Кудравец: "девальвация писателя"… Во время голосования из 284: против Вертинского - 84, Гаврилкина – 101. Гилевича – 88, Чигринова – 102

16 апреля. Сидел в издательстве с Жичкой и В. Спринчаном. У Рема - с Ильей Фоняковым. С Адамом Мальдисом: о литературоведении, работе сектора, о рус.-бел. взаимосвязях. Мария Шевченок из Гродно (вчера): о том, что она получила пропавшую когда-то мою корректуру, дура - не могла мне переслать, а секретарша - тоже дура - куда посылала вместо Витебска?..

17 апреля. У Лукши: о переиздании "Подорожной". Хорошо встретили в редакции. Заявка на 83-й. С Ремом в аэропорту провожали Илью Фонякова.

19 апреля. О названии "Избранного". Выбирали по моему списку: Бородулин - "Наедине с тобой", Тарас - "что-то со словом "созвездие", Рем - "Лестница", Жичка Если всех слушать… И вдруг Шаховец: "Уже план в наборе и там, как ты сам дал - "Солнечный хмель". Пусть так и будет. Хорошее название и не ломай голову себе и другим".

24 апреля. Идет сегодня передача о Попковиче, а его нет. Ищут, звонят из дому, а он до сих пор не вернулся со съезда. Переживаю за него.

5 мая. С Александром Рябкиным, председателем комиссии по установке мемориальных досок: о Пушкине, Маяковском, Лажечникове, Купале, Коласе…

12 мая. Совещание-встреча, на которой Наумчик делился своими "воспоминаниями" об идеологическом совещании в Москве. В своем пересказе он заклеймил Максима Шостаковича: "погнался за 3 мил., остался с участниками оркестра за рубежом"; сказал о матери Аксенова - Гинзбург, что она "под вливянием сионизма", что "ее арестовали за высказывания против coветской власти".

13 мая. Орша. Подготовка передачи. Несколько дней назад в Орше был Александр Кушнер, оказывается, его родители родом отсюда…

14 мая. Библиотека им. Пушкина. Мое выступление. Нормально, но не было удовлетворения… Потом - в Малое Гольцево (33 км от Орши), сестры Батрака. Анастасия - 81, Александра - 76…

16 мая. Вечером - Миша и Оля. Фотографии. Оч. хор. Лены. Пили кофе с тортом "производства" Эм.

18 мая. Забрал медальон мамы: как живая, удивительно - сделали с такой плохой фотографии.

22 мая. Купил кем-то сданного Поженяна: "А здоровье - оно не вечно, а удачи - они попозже", даже забыл, что это его строки… Освобождал балкон, сдал 75 бутылок. На балконе - чисто!..

30 мая. Праздник города. Витебску - 1007.

4 июня. В Наровле с Эм. Чувствуется, что папа сдал: как-то глуше говорит, не всегда услышит, но ходит - и хорошо… С Лёней, и у него вечером. И парк.

5 июня. Выбрали обелиск. Текст и медальон. Все вчера. А сегодня уже завезли на кладбище. Все поставлено…

10 июня. Кушнер: "Времена не выбирают: в них живут и умирают"…

12 июня. Поздравил Якова - он стал доктором педагогических и психологических - всех наук!..

18 июня. Посылка с вещами в Наровлю - папе и всем…

21 июня. Вожусь с рукописью: вставляю, переставляю, сокращаю строки, уничтожаю разбивку. Еще раз "Мастер и Маргарита" "по однотомнику… Лена целые куски знает наизусть…

7 июля. Лева Шульман слушал вчера "Свободу" - интервью Анат. Гладилина с Бор. Заборовым уже из Парижа. Рассказывая о книгах, которые оформлял с удовольствием, назвал меня (он оформлял "Равноденствие" и "Встречные поезда")… Лева сказал, что "обалдел", когда услышал эти слова…

8 июля. Пришел на студию наш куратор-наблюдатель из организации на Успенке… Мы давно с ним знакомы, и наш разговор, хоть и конфиденциальный, но вполне доверительный: в передаче радиостанции "Свобода" упоминался я и мои книги, которые оформлял эмигрировавший художник Заборов, в каких отношениях я был с ним, какие книги он оформлял, почему называл именно меня и т. д… Неужели и моя тихая лирика "под колпаком"?

9 июля. Дорога длинная - 500 км; телестудия едет в Ригу. Дважды купался по дороге в каких-то теплых озерах. А вечером - по старой Риге.

12 июля. Опять дорога. Даугавпилс. Краслава. Где-то за Краславой - переплыл озеро и вернулся с белыми лилиями…

14 июля. Умер Борис Полевой. Совсем недавно был я вместе с ним в Минусинске, разговаривал. Что будет с "Юностью" после Катаева и Полевого, которые столько сделали для журнала? Я только-только стал одним из многих авторов…

19 июля. В колхозе. Косьба. Руковожу группой. По вечерам фильмы в сельском клубе. Вчера "Калина красная". Пью, как детстве, как в Крынках - парное молоко…

24 июля. 20 лет тому назад средь добра и зол Симановический сад Леною расцвел!

31 июля. С прошковскими подпольщиками в Верхнедвинск. 50 лет. Отмечание, и с Володей Хазанским - над вечерней Двиной. Прошки. Здесь когда-то давно были с Володей, когда он собирал материал о подполье. Курган Дружбы.

13 августа. "Новый мир" – 7, Трифонов – "Посещение Шагала": "Можете меня не учить про Витебск"

22 августа. Весь день - настоящий! - рабочий, отданный рукописи: резал, расклеивал, делал допечатки.

24 августа. Поздний вечерний звонок из Москвы. Я включен в делегацию на Дни советской литературы в Приморье… Вылет 22.9.

26 августа. Уезжаем в Пицунду. Провожала Лена. Осталась на перроне такая прелестная и одинокая…

30 августа. Компания тут почти та же, что была в прошлый раз: Исаев, Абрамов, Злобин, Гофман, Поженян, Огнев, Горин, Доризо, Козьмин, Аграновский, Рацер и Константинов, Рытхэу, Колмановский, Злотников, Ласкин… Будем общаться; Когда бушует море-океан, не бойся, если рядом Поженян.

1 сентября. Позвал Исаев. С ним - заплыв… Злотников: в "Юности" - редактор Дементьев, "он тебя любит, уже сказал, что надо дать твою колонку"… На пляже с Колмановским: разговор ни о чем, под его мурлыкание какой-то мелодии…

2 сентября. С Александром Капустиным - длинный заплыв, почти 40 минут. На пляже рассказ о США - оказалось, это Мэлор Стуруа. Появился Юрий Бондарев.

4 сентября. Иосиф Василевский оскорбительно высказался о женских "объемах". Я: "А это жук из Василевских, любителей объемов женских, и у него объем мозгов такой, как у других жуков"…

5 сентября. Борис Ласкин: "Привезите мне с базара очень недорогое пианино. Без него мне трудно общаться с Колмановским, он тоже Савельевич, но другого разлива… Давид, я буду на пляже… Меня узнаете по красной розе в зубах"… Он родился в Орще. Готов приехать. Мы с ним об этом говорили в Шушенском. А теперь - снова: "Мои 65 мы уже пропустили"…

6 сентября. Вместе с Гориным слушал рассказ Смелянского: о пьесе Н. Эрдмана, которую решили поставить после забвения, Михалков вписал несколько реплик ("умри за нас, инакомыслящий!"). Оба расспрашивали меня о Витебске, интересовались Шагалом, спрашивали: почему именно в Витебске в 20-е годы создавалась художественная школа.

7 сентября. Борис Ласкин: о Лагине, который помогал ему устроиться в "Крокодиле" после службы в армии. "А меня в книгу вы включите? Дайте почитать, чтоб я знал – куда. Я все-таки родился в Орше…" Егор Исаев: "Буду готовить Всесоюзный праздник Маяковского - и тебя обязательно включу". Письмо из Москвы: программа Дней – Владивосток, Чугуевка, Находка, Приморье.

5 сентября. Дал книгу Ласкину. Вечером в очереди за билетами в кино: "Давид, мне нравится, очень неожиданная книжка!.." Сказал Ласкину о Днях литературы в Приморье. Он весело: "Ну, вам там организуют маленькое извержение вулкана. Жаль, что я не увижу это великолепное зрелище…"

10 сентября. Ласкин на пляже: "А теперь давайте будем охотиться в море за котиком"… (это мне, Исаеву и Людмиле Максаковой о Ник. Доризо, который похож на морского котика)…

11 сентября. Раннеутренний заплыв с Исаевым. Разговор о поэтических поколениях, о том, что есть какой-то трагический возраст жизни поэтов, вот один за другим ушли, чуть перевалив за 60: Луконин, Смеляков, Наровчатов, Пысин… Ласкин произнес монолог-панегирик о моей книге, и, конечно, мне было очень приятно все это слушать от человека, которого знаю давно по песням "Три танкиста" и "Спят курганы темные". Только попрощались - и через 15 минут его звонок: "Я хочу к тебе зайти"… Пришел, принес свою, уже подписанную огоньковскую книжку "День, ночь и снова день" ("Дорогому… талантливому доброму человеку и писателю - книжку для чтения в дороге. Пицунда"). Выпили цинандали.

12 сентября. Вчера был литвечер - библиотекарь звала выступить, я отказался. Слушал: Ник. Костерин, Эм. Марченко, Ан. Левушкин, Вит. Татаринов, Вал.Лобода, Игорь Михайлов, Матвеев, Созинова, вел Геттуев… Похоже на вечер графоманов. Ни одной живой строки…

Море штормит…

Спасали Поженяна.

Пенные волны не молкнут, и опустился туман. Море одело штормовку, как бы сказал Поженян…

14 сентября. С завтрашнего дня повышение цен… Крутикова в очереди прочла: "Водка шесть и водка восемь, мы прекрасно переносим, передайте Ильичу - нам и это по плечу. Ну а если будет больше, будет то, что было в Польше"…

Читал "Черный замок Ольшанский" Короткевича, уже на русском в переводе Вали Щедриной.

19 сентября. Гостиница "Москва". В очереди за билетами на выставку "Москва-Париж". И впервые передо мной пять картин Шагала: "Над городом", "Продавец газет", "Окно в Заольше на даче под Витебском", "Муза (Видение)", "Синий дом"… И Малевич - "Черный квадрат". И Кандинский - "Композиция"… Павел Филонов: "Пир королей", "Головы" ("Симфония Шостаковича"), Ларионов, Гончарова, Лентулов, Сутин - "Автопортрет". Вечером - Кремлевский дворец. Эстрадный концерт. Судьба певицы - Майя Кристалинская.

21 сентября. "Сов. пис." Рецензент Флоров вернул мою рукопись: ему некогда, а столько продержал… Обещали за месяц отрецензировать, кому-нибудь срочно отдав: ведь уже много месяцев дело длится. В Союзе: дали билет до Владивостока - 134 р. платит за полет Литфонд.

22 сентября. Утром - еще по Москве. В 15.30 - автобус возле гостиницы. В самолете - с Дмитриевым и Коржиковым. Ил-62 (закуплен Союзом). Ночь, переходящая быстро в утро. Потеряли 7 час. И уже 23 сентября. Гостиница "Владивосток". Океан из окна. Океанский проспект.

24 сентября, Доклады Ломакина, Озерова, выступление Алексина. Группа литературоведок.

P.S. - к этому дню. Позднего лета кончаются дни за туманом. Два силуэта сливаются над океаном…

25 сентября. "И на Тихом океане свой закончили поход". А начали с утра: группа смельчаков обмакнула ноги в набежавшей на берег Тихоокеанской волне… Я с ними, и с океаном… С Вас. Субботиным - у него в номере, смотрели на телеэкране сюжет о Днях литературы, разговор о стихах и прозе, о его двухтомнике… С Борщаговским - о его пьесе "Дамский портной", первое название "Ночь перед Бабьим Яром"… С Адамовичем: о художнике Филонове (умер в блокаду, сестра спасала картины), о М. Савицком (его "Летним театром" возмущен Алесь)… За столом - с Коротичем, о журнале "Всесвит", который он редактирует. Поздно со Славой Кузнецовым, посиделки, стихи по кругу, литературоведки. Снова с Рытхэу. А успею ли со всеми хоть по два слова, да и надо ли? А здесь столько писателей: Чепуров, Бытовой, Полякова, Тарасова, Викулов, Глазов, Михайлик, Ольшевский, Карпеко, Залыгин, Шундик, Воробьев, Корин, Гевелинг, Тарба, Фиш, Завальнюк, Верченко, Ходжер, Никольский, Ставский.

28 сентября. Ехали ночь в Чугуевку. В купе – с Аркадием Аркановым: разговоры о жизни, юморе, сатире. Утром - сопки, солнце. Эшелон писателей прибыл в Чугуевку "для увековечения памяти Фадеева". Открытие музея. Встреча в школе: "Редакция "Юности" - юности Чугуевки" – Озерова. Пьянов, Славкин, Арканов и я. Лучше - Арканов, зал смеялся, хохотал, а он оставался строго грустным…

29 сентября. Уссурийск. Горно-таежная станция. На могиле Виталия Бонивура (1902-1922). Пединститут. С Борисом Бяликом. Два часа. Он - литературоведческую речь. Я - пачку стихов и ответы на много вопросов. Озеров попросил, чтобы я ему прочел то, что написал о Левинсоне, читал ему и его Мери. Озеров сказал: "Великолепно. Но строку о Левинсоне надо исправить. Вы читали мою книгу о Фадееве? Там - Морозко -стихийный большевик".

30 сентября. Стоим в Уссурийске. Здесь родился Пьянов. Его бутылка "Золотой рог", которую распили в вагоне-ресторане. И снова - Владивосток. Мои телеграммы в Витебск: "Хожу, дурея от восторга, целую из Владивостока", "Телеграмма, как таежная записка, обнимаю от Двины до Уссурийска". Закрытие Дней. Театр им. Горького. Среди десятка выступающих и я, кажется, хорошо. Выступали: Коротич, Коржиков, Залыгин, Шленский, Левин, Кузнецов, Бородулин. Озеров мне: "Это очень нужные стихи, очень нужное хорошее выступление". Отплытие. Огни. На палубе. Красотища… Вечером - поздно: день рождения Геворга Эмина, превращенный во всеобщее застолье – ужин, именинник подходит к каждому столику, ставит шампанское, коньяк, объявлен конкурс на лучший тост. Я победитель с моим "салфеточным" тостом: "Да здравствует Геворг Эмин! Он у Армении один. И он один у всех у нас - и потому: да здрас! да здрас!" В каюте с Арамисом Саакяном.

1 октября. Сопка да сопка - вот и Находка. Траулер "50 лет ВЛКСМ". Экипаж 75 чел. Выступление с Мих. Беляевым, Радием Фишем и Мирзагаитовым. Долго ждали отчаливания. Огни Находки.

3 октября. Москва. Никак не войду в колею времени. Книжная лавка. Кремлевский Дворец съездов - концерт артистов ГАБТа – Руденко, Гуляев. Вечером - театр Вахтангова - "Степан Разин" - Михаил Ульянов.

4 октября. У Волины Козловский, дочери Ивана Батрака.

6 октября. Перевел стихи Саакяна о Владивостоке. Вечером - Театр Сатиры - "Клоп": Папанов, Миронов, Ширвиндт, Мишулин, Т. Васильева.

8 октября. Студия (встретила проблемами, которые выеденного яйца не стоят.

15 октября. Разговор по телефону с Жичкой, он считает, что "многовато солнца, облаков, сердца и музыки". Ну и что? Но надо заменять, где возможно, другими словами.

22 октября. Минск. С Жичкой снимали и правили, но очень по-божески. В работе он вел себя прилично. Бечик хотел снять "Левитана": "он великий русский художник, зачем подчеркивать национальное происхождение?.." Кончилось тем, что пришлось сократить строфу "Жандармы следят", без которой все слабее. И "покинуть Москву поскорее" - вместо "как еврею"… Варлен утверждает,, что так сильнее. Переживал, ведь это для меня не просто стихи, не просто мое настоящее начало.

27 октября. Надо послать книжку и стихи Марку Шагалу во Францию!..

28 октября. В архиве: просил найти и уточнить, как сказано о Шагале - "комиссар" или "уполномоченный"…

3 ноября. Звонок из архива, нашли протокол заседания отдела народного образования. Шагал - зав. подотделом изобразительного искусства.

5 ноября. К празднику надо доставать продукты. На студии были рады, что удалось "добыть" горошек, что-то ищут еще.

8 ноября. Печатал стихи под общим посвящением Марку Захаровичу Шагалу. Хочу послать: "Тот незаконный рай", "Гремел он, радости даря", "Стол покидает рыба-фиш", "Мост. Решеток говорок". Куда посылать? Франция, Сен-Поль-де-Ванс.

9 ноября. На почте: можно пересылать за рубеж только книги, изданные до 1975 года. На главпочтамте: можно посылать книги, изданные только после 1975 - ну и неразбериха. Отправил бандероль и стихи Шагалу.

20 ноября. В театре запись творческого портрета Маркиной. Галя - по-моему, лучшая актриса в Коласовском (и не только).

27 ноября. Эфир - передача о новополочанах: Гальперин, Орлов, Жерносек, Костюк, среди музыкантов - трубач Александр Симанович - так и не успел с ним поговорить…

29 ноября. В библиотеке читал "Заметки скульптора" Томского - целая страница о том, как Шагал "позорил"(?) родной город. А в новом на 82-й год календаре "100 художественных дат" - о "светоносном его искусстве".

Благодарность из Союза за Дни в Приморье.

30 ноября. А если бы Шагал вдруг прислал письмо? И не только?..

1 декабря. У Левы Шульмана в больнице. Ведет себя браво. Пока живем - ссоримся, качаем права, а потом на великой скорости это все покроет трава…

4 декабря. Письмо из БСЭ: написать на 1000 знаков – "Витебск, литературная жизнь…" От чего плясать, от какой печки?!

11 декабря. Возился со статьей о литературной жизни Витебска "от Евы и Адама" до… создания отделения.

12 декабря. Метель. Ходил… Вчера выступал на вечере облкниготорга.

30 декабря. Сколько ни решал, что больше ни в какие драки лезть не буду, не буду попусту высказываться, ссориться, а опять все делаю… Встал сегодня с твердым намерением: стихи и только стихи!.. А позвал Савицкий - и опять, и опять… надо выходить на БТ - и я ответственен за все. Дома радость - я принес лимоны. Лена: "Папа достал лимоны!" Только бы не окислить новогоднюю ночь… Пусть она будет хотя бы кисло-сладкой, как еврейское блюдо, которое готовила когда-то мама и которое я так любил!..


1982


2 января. Читал Нагибина, снова "Смерть на вокзале": как живой – Анненский, которого не очень знаю. Мои строки, рожденные от Нагибина": "Жест добра - высокий жест - виден далеко окрест". Читаю Анненского - и, может, он меня выведет из глупого состояния телепроблем и вернет к Поэзии…

9 января. Надо совместить две командировки в Дубровно: от теле – передача и от Бюро - выступления, думаю, это вполне совместимо, если напрячь силы… Прошелся - после вчерашнего, когда ветер сбивал с ног, погода показалась райской - простой морозный день. Лена сдавала историю научного атеизма, экзаменатор спросил ее о сионизме (больше не у кого было спросить)…

11 января. В Дубровно с Миколой Федюковичем. Плюс телепередача.

16 января. Достоевский – 22-й том – наконец-то "прорвусь" в его Дневники.

19 января. Гонорар (18 р.) из "Сов. России" – я там никогда не печатался – за что? В областной библиотеке все выяснилось. На первой полосе "Сов. Рос." - 30.12.81 - Фоусат Балкарова, "Символ мира" - мой перевод стихотворения "Бурка", который я по ее просьбе сделал в 79-м летом в Ялте, конечно, по подстрочнику. В "Дне поэзии"-81 – "Над родиной моей веселой".

22 января. Олег Дмитриев (вместе в самолете летели во Владивосток): "Хорошо быть хорошим поэтом", посвященное Вл. Соколову. Только так: хорошим или никаким, т. е. – Поэт или непоэт…

24 января. Сообщение о смерти Ларисы Жадовой. Лишь на три года она пережила Симонова, а моложе была на 12 лет. Как помнятся короткие встречи с ней, разговоры, милая улыбка… А на русском языке у нас так и не вышла ее монография "Поиск и эксперимент".

27 января. Городок. Выступаю с Даиром Славковичем.

1 февраля. Лена пишет для "Энц. літ. і маст." о Вит. РОСТЕ. Конопелько: жаловался Лене на трудности жизни – Света в больнице, а Салтук ему сказал, что Казака и Жигунова в Союз пока не принимают, пусть он тоже подождет и документы не готовит.

2 февраля. Мальми из "Сов. пис.": есть рецензия, все нормально, как и должно, о достоинствах и недостатках, отдают на вторую рецензию.

3 февраля. Письмо от Янки Брыля: просит, чтобы я послал "Подорожную" Марии Прилежаевой - она пишет книгу о Молдавии, но начать хочет с Пушкинской дороги через Беларусь. Послал.

4 февраля. Открылся "Букинист" на улице Суворова - наконец-то!

5 февраля. Папе - 93. Звонил. Он плохо слышал…

6 февраля. Из Энциклопедии рецензия на мою "Лит. жизнь Витебска" (очевидно, Мальдис или Киселев); надо дописать о польских писателях, живших в Витебске.

20 февраля. Автобусом в Бобруйск от Бюро пропаганды. Дорога. Соседка. Выступления в Бобруйске с Вас. Яковенко, и на премьере его пьесы.

27 февраля. Пединститут, выпускники (и Лена) – "Пушкин и наш край". Она сидела в уголке, думая, что будет меня смущать. По ее словам, оч. хорошо.

1 марта. Странное настроение. И строки: "И выбросят из всех библиотек тебя, уже чужого человека".

3 марта. Утром по дороге на студию - воспоминание о Бобруйске: "Снова зной или поземка, но глядит мне вслед молодая разведенка двадцати двух лет".

5 марта. Я твержу Лене, что надо веселей смотреть на мир, оптимистичнее, принимая все, как есть, и возвышаясь над этим всем. А сам записываю строки: "…Пустых надежд с лихвою мне хватило на перекрестках дружбы и любви".

25 марта. Минск. Пленум по публицистике. С Алесем Адамовичем: о моей "Подорожной", о том, что ему в ней больше понравилось, о документально-художественной прозе. Алесь считает, что все, о чем пишу, надо подтверждать документами, воспоминаниями очевидцев-современников (или своими, если это совпадает по времени), а там, где все это кончается - пусть творит авторская фантазия, но не безудержная, которая Бог знает куда занесет, и "ничего от читателя не надо скрывать, как ты пишешь о Пушкине: как было никто не знает, но давайте представим себе…" и т. д. В общем был хороший разговор, очевидно, самый глубокий из всех разговоров о книге.

28 марта. Свинчивал новые чешские полки (12), набил битком. Но попробуй уместить мои 10 тыс. книг, а может и больше…

31 марта. Возился с передачей о Геловани на БТ. Интервью Вл. Соколова в "ЛГ": пишет, что первое написал в 47-м о военном поколении мальчишек в тылу. А я "Мое поколение" - тогда же.

1 апреля. На выставке Исаака Боровского - хорошие портреты, Жаль, что нет моего. Подписал ему "Силуэты".

8 апреля. Злотников: будешь в июньском или июльском номере. Мальми: рецензию скоро пришлем, просто болен зав. редакцией Елисеев. Решается вопрос о моей поездке в журналистской группе в ГДР.

14 апреля. Читал Гердера ("Памятники исторической мысли"): "Идеи к истории философии человечества"), есть главка "Евреи".

18 апреля. Ехали весь день. Каунас. Вечерний город.

20 апреля. Музей Чюрлениса. Когда-то мне Заборов подарил его альбом.

26 апреля. В "Букинисте" – Тютчев, 2-й том – 172 письма. Единственная радость дня! Читал. Вспоминал. Отмечал. Заглядывал в старые дореволюционные тома. Что-то сравнивал. И, конечно, подряд весь "Денисьевский цикл".

1 мая. Читал Рыленкова. О Левитане: "Меж русскими, быть может, самый русский", "Где б ни был ты – душа природы русской"…

9 мая. Шел по теле альманах "Поэзия": фрагменты вечеров Симонова, Самойлова, Межирова - как они всё во мне всколыхнули!

Мелкий дождик, но прогулку не отменял.

"Минута молчания" - как всегда, с Леной стояли…

16 мая. Читал Слуцкого… Вспоминал: что знаю наизусть.

18 мая. "КИМ", "Витебчанка", вечером - Лётцы. Выступал с Евг. Радкевичем.

22 мая. Студии дали большой кусок земли - для дачных участков. С утра вместе с целой телебригадой за городом. Место неплохое, лесное. Ставили столбы. Пока будем все вместе, потом разделимся.

26 мая. В "Маладосці" - календарь - моя юбилейная дата, странно видеть со стороны эту цифру "50" и "русский советский поэт". Звонил - Макаль сказал, что будет в 6 номере поздравление и стихи в переводе.

31 мая. Ездил на участок – поработал. Дома застал извещение на бандероль. Корректура моего первого избранного, мой "Солнечный хмель", от которого хмелеет голова до того, что читать я уже не могу, полистал, порадовался и оставил на завтра.

1 июня. Корректуру взял с собой на студию. Наугад открываю, читаю вслух, радуюсь. И вот перевернул 133 страницу, перешел на 134 - окончание, последняя строфа стих. "Увидеть родину во сне" - и, как сказала бы моя мама, "ба мир финстэр ин ды эйгн" – потемнело у меня в глазах. Я прочел: "Устало дух переводя, наполниться дыханьем встречи и слушать доброго вождя необязательные речи…" Хорошенькое дело! Хоть уже не очень здоров генсек ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев, но… С ужасом звоню Жичке. С ужасом, как он мне вечером рассказал, он мчится по издательству в типографию - не дай Бог кто-нибудь увидит и услышит, мчится, чтобы исправить, остановить… Книга ведь уже подписана… Он успел, остановил, исправил… Что-то там за свой счет пообещал, сделал. И как благодарил меня, его сняли бы с работы. А я мог остаться без книги, без избранного, о котором мечтал, так ждал… Нет, Бог все-таки видит, знает, следит, он не мог допустить, чтобы "под нож" ушел тираж моей книги, чтобы она исчезла, как будто и не было ее никогда и никогда не будет. В общем все закончилось, слава Богу, хорошо и можно снова слушать доброго вождя (тьфу!) "доброго дождя необязательные речи".

3 июня. Приехал я в Наровлю не в тот час. Папа совсем слаб, да и чего хотеть - девяносто четвертый. Оля плачет, у нее тоже со здоровьем неважно. На кладбище на могиле мамы…

5 июня. На берегу Припяти у самого парома снимается фильм "Культпоход в театр". Подошел. Рубинчик. Стеблов. А я загораю и плаваю. С Лёней. Как в давние годы - старая наша дружба сокращала время, и мы даже не заметили, как пролетел вечер.

16 июня. Как сирень отцвела – не заметил. Не заметил, как выросла дочь. Так и прожил полвека на свете, не успев даже близким помочь.

19 июня. В Москве тепло. Наполняю гостиничный холодильник продуктами. Операция "5 кур", толпы. 5 раз становился в очередь. Театр на Малой Бронной - "Лунин" Радзинского - хорошо, много аналогий с современностью.

26 июня. У Пушкина не было ни одного юбилея. А я уже дожил до своего. Жизни нежданное торжество, бушуй, не кончаясь во мне, не скудея!

Вчера чествование на телестудии. В "В. р." - статья за подписью М. Петровский – "Вытокі творчага натхнення". Не опоздал к своей судьбе, и вовремя пришел к своей победе и беде, а в общем - к самому себе средь радостей и зол. Все вынес - бед внезапный шквал, отверженность друзей… Но вот причал, но вот вокзал. И главное - не опоздал к земной судьбе своей.

3 июля. Лена получила диплом - красный! У меня такого было. И нежданно-негаданно во вчерашнем номере "Книжного обозрения" - "Стихи, написанные в каземате" – о Батраке с полной подписью: Елена Симанович (она послала очень давно). Ни слова не изменили, лишь сократили.

4 июля. Пастернаковское "Не надо заводить архива, над рукописями трястись" - наверное, не мой девиз. Складывал, перекладывал, хотя кое-что и выбрасывал. По-прежнему не очень с глазами: видно, лопаются капиллярчики - "красные пожарчики".

9 июля. Умер Яков Косолапов. На семинарах творческой интеллигенции он обычно помогал мне проводить День музыки, был в Совете "Веснянки", на вечерах звучали его песни, две из них мне очень нравились и жаль, что ни одной он не написал на мои стихи… Бродил по городу. Ливень. Дипломат в руке, зонтик надо мной. И думы. Думы о жизни и смерти.

10 июля. Выбрались наконец на наш участок, который будет называться - дача. А пока я рубил лес, а Эм и Л. убирали.

20 июля. Как у Твардовского: "Что-то я начал болеть о порядке в хилом лежалом хозяйстве стола. Лишнее рву, а иное в тетрадки переношу, подшиваю в дела". Копался, пере листка строки в записную книжку.

24 июля. День Лены – шел по городу с огромным букетом гвоздик.

29 июля. Во вчерашней "Литературке", которую мне вчера не принесли, оказалось наконец-то – приветствие с портретом 20-летней давности, но вполне приличным текстом. Юбилей продолжается.

30 июля. Утром позвонила Светлана Окружная: Женя Шабан заводил машину, наклонился и… Очень это я переживал. Позавчера, провожая Рема, разговаривал с Женей о его литературных делах, посидели втроем за бутылочным пивком, он говорил, шутя, что что меня наградят орденом Дружбы народов, который я заслужил, рассказал, что Таня Орлова, его жена, принесла недавно домой "Подорожную" и возмущалась: почему нет на моих книгах ни одного автографа… Я спросил: "А где автографы мне на твоих книгах?" И мы договорились подписать книжки друг другу. Не подписали…

Звонил Цвика: "В Польше тебя назвали "знаменитым талантливым поэтом", вот лежит газета из Зеленой Гуры"…

31 июля. Пытался отоспаться за все дни, но все равно проснулся рано. Перенес в записную книжку главку и куски когда-то в 54-м году начатой поэмы о гетто - "В грозу". Тогда весной даже прочел в гостях у Якова и Ады, а потом на каком-то вечере в 58-й аудитории. Конечно, поэмка, ее куски очень наивны.

1 августа. И после пятидесяти сначала еще, как прежде, хватало запала.

6 августа. Строки: "И он пошел, куда глаза глядят - и времени свершился произвел: и не вперед он шел, а все назад, пока не понял - в прошлое пришел…" Конечно, никакой это не "он", а самый настоящий Я.

9 августа. "Что Вы читаете сейчас?" - любил спрашивать Брукаш. А я читаю "Избранное" Ар. Тарковского - дожил он хоть в 75 до такого.

14 августа. Переставляю книги. 35-томный Герцен, еще и брать не хотел когда-то по 15 коп. Несколько статей прочел сегодня.

23 августа. Письмо от Варлена Бечика: "…чытаю Вас ад часоў студэнцкіх і прыемна быць зыаёмым з чалавекам сумленным і добрым… Кніга павінна выйсці ўжо хутка, мо праз месяц".

24 августа. Письмо из Москвы - приглашение на Фестиваль многонациональной советской поэзии, который состоится во второй половине сентября в Фергане.

2 сентября. Телеграмма: 19 вылет из Москвы в Фергану.

6 сентября. Позвонил в книготорг. Есть книга. Поехал. Взял первые 5 - нарядный праздничный томик – светло-лимонный.

8 сентября. В "Глобусе" и в "Светоче" – "Солнечный хмель".

18 сентября. В Москве. Без очереди - в Мавзолей. На афишах - спектакли Ленинградского Большого драматического театра, которым руководит Товстоногов. А вот и он сам идет но Горького в обнимку с молодой актрисой. И я решительно: "Георгий Александрович, как попасть на "Историю лошади"?" Короткий разговор: кто, что, куда… И его приглашение: "Приезжайте в Ленинград, там я - хозяин, а здесь правит бал Минкульт…"

20 сентября. Встреча в Фергане. В темноте звучат карнаи.

21 сентября. Утром дождливо, выглянули на балкон с Бечиком: ну просто так, как в нашем Лепеле в гостинице в осенний день. Знакомство с Мих. Курганцевым, которого знаю по переводам из восточной поэзии. Он мне свою книгу переводов "Лирика Востока"…

22 сентября. На конференции Суровцев, предоставляя мне слово, сказал о том, что я связан с Ферганой особыми нитями. Наверное, уже это сразу настроило аудиторию. А мне после выступления устроили овацию… После встречи в колхозе провел вечер в гостях на Пушкинской улице…

23 сентября. "Ферганская правда" напечатала мое (единственное, хоть и в сокращении) выступление под названием "Великое братство. Говорят участники фестиваля". В "Правде Востока" - тоже обо мне и выступлении…

24 сентября. Поездка в Риштан. Керамический завод - набор, выполненный риштанскими мастерами. На машине райкома по местам, в которых жил во время войны. Но кишлака нет, он уже часть Риштана. Когда я попросил водителя завезти на рынок, он удивился: "Зачем, дорогой? Заедем ко мне - дам тебе ящик фруктов"… Я объяснил, что жил в глиняном домикe в уголке рынка… Заехали - ни следа. Но школа на том же месте. Разросся парк. Привезли в близкий колхоз, на хлопковое поле. И я, к удивлению всех, двумя руками быстро собрал в мешок хлопок, как это делал в детстве. Прямо на улице прошла встреча, на которой Суровцев сказал слово о братстве, а я прочел стихи. И нас - меня и его - объявили Почетными гражданами Риштана. …И вот мы - я и он, в праздничных узбекских халатах, подвязанных платочками, в цветастых тюбетейках стоим, держа в руках пиалы…

27 сентября. Уже три дня в Москве. "Россия". Малый (в филиале МХАТа) - "Без вины виноватые" с Быстрицкой. Книжная палата, откуда был мне запрос о приведении к единому имени-отчеству. Исправления в карточках.

28 сентября. Хорошо мне дома, а всем еще и вкусно: выдержали все-таки узбекские фрукты и сладости…

30 сентября. Начинается листопад - стало осеней пятьдесят. А годы все летят. И вертится земля. И солнца круг над ней высвечивает лица. У каждого из нас свои учителя - и время им сполна еще воздаст сторицей.

2 октября. Перечитал "Homo Фабер" Фриша.

4 октября. Альманах. "Поэзия". Сурков: о том, как где-то под Толочином рождались симоновские строки "Ты помнишь", хоть и не было злых дождей.

6 октября. Дорога - стихи. Наровля. Папа - глаза. Целый день - в две смены: парк. Тепло, солнечно. У Лёни - за его юбилей…

20 октября. Вышел на работу - и оказывается: я в 10-й "Юности", о чем все знают, кроме меня. И радость и расстройство. В "Утро, Припять" нет последней строфы. В "На земле прожить" слово "судьбине" заменено на "чужбине" - и сразу не тот акцент. В "Осени 45" вместо "радости не понимали" - "все выли и не понимали".

22 октября. Рано утром – трубил олень. Не вижу, но знаю - он на том берегу в вольере. Уже не ночь, еще не день - туманное безвременье. Трубил над Витьбою олень, трубач лесного племени.

26 октября. Махнув на суету и чушь, ушел от всего… Писалось: "Ты улыбнулась робко" и "Старый витебский дворик".

1 ноября. Звонок Тараса: 23 ноября - вечер русских поэтов. Не поеду. Эм прочла в папке последние стихи - обиды.

2 ноября. Как дорого дается жизнь…

6 ноября. И снова лженадежды рядятся в лжеодежды.

11 ноября. В Рудне. Сообщение о смерти Брежнева. Относительное равнодушие всех, но надо прервать командировку.

16 ноября. Теченье рек и теченье дней то тихо, то с новой силой. Теченье нелегкой жизни моей в просторах родины милой.

24 ноября. Пришел в издательство. Решили, что лучшее идеальное место для работы над рукописью в моем номере в "Минске", и с Галиной Марционко - ко мне. Дошли до Маяковского. Вечером в Доме кино просмотр фильма Рубинчика "Культпоход в театр", который снимался в Наровле. Хорошие кадры: Наровля, часовня.

30 ноября. Кончается осень. А кажется, что начинаете весна. Может, завтра ее начало? Хожу в старом рыжем пиджаке, очень его люблю.

5 декабря. Весь день печатал до одури. Звонок Быкова: "Как ты? Что ты? Не болеешь ли? А вот мой брат Николай лежит в витебской областной больнице". Я дозвонился до больницы, пригласили Николая Владимировича к телефону. Вечером Василь снова позвонил, я рассказал ему о разговоре с братом, дал телефон, по которому могут позвать из палаты. Василь попросил найти лечащего врача и выяснить все о состоянии Николая, что да как и какая помощь нужна.

6 декабря. Утро начал с поисков лечащего врача, нашел, поговорил и вечером, когда позвонил Василь, рассказал ему все, что узнал. Он улетает во Францию. Потому приехать не может.

10 декабря. Высылаю в издательство два экземпляра с двумя эпиграфами. "Уважение к минувшему - вот черта, отличающая образованность от дикости". А. Пушкин. А второй, подчеркивающий название: "И остался след, как весенний звон - этот вечный свет через даль времен…"

13 декабря. Вчера не приняли в гостинице "Могилев": не было телеграммы от Бюро. Поехал в "Сигнал" - еле устроился. Зато ночевал на пересечении улиц Симонова и Кутепова.

17 декабря. Взял такси - и к Симонову. Буйничское поле. Камень. Снег. Дождь. Град. Молния. Гром. Редкое явление природы… Стихи: тут час бессмертья пробил, где принят первый бой…

31 декабря. Как быстро дни летят! Не так они летели, пока мне пятьдесят не намели метели. Вот снова день мелькнул, с прошедшими смешался. И лишь эпохи гул в душе моей остался.


1983


2 января. Печатал рукопись. Но уже очень многое не нравится: похожесть, однообразие, стихи, которые запечатлели одинаковые мгновения (ведь мгновения могут быть одинаковыми, и то, что чувствуешь, тоже может как-то повторяться, запечатлеваться одинаковыми средствами), слишком часто "душа", видно, надо было отбросить часть таких стихов. Перед новогодьем прочел "О" Вознесенского, "Юношеский роман" Катаева.

5 января. Толстой: если просеять через сито всю мировую литературу, останется Диккенс. Есть уже 2 тома. А когда буду читать? Лена сказала: "Начинай со своего "Дэвида Копперфилда". А его еще нет.

8 января. Телепередача о Смелякове, вся - сплошной Межиров, но какой – сколько стихов (чужих!) наизусть. В "ЛГ" статья – "Ая" (аномальные явления). Вспомнил, как в далеком послевоенном году влетела к нам молния (конечно, она - шаровая), как напугалась Оля, а я - хоть бы что. Куда девалась? Не помню. Но Оля с тех пор на розетку - галошу.

9 января. Три проблемы, которыми живу: Лена, литература, студия. По очереди каждая выходит на первое место. Надо бы теперь в поэтическом антракте писать прозу – мемуарную, дневниковую, а еще переводить стихи с белорусского тех, кого люблю…

11 января. Дни уходят на пустое времяпровождение, бесконечные разговоры на студии: как работать дальше. А январь подошел к середине.

13 января. Черный вечер. Две бандероли. Вернулся "Высокий миг" с двумя разносными рецензиями Ефимова и Дранько-Майсюка. Начинается разнос с "Утро. Припять", которое было недавно в "Юности". Все воспринял довольно спокойно. Перечитывал Дневники Афиногенова - и они тоже сыграли свою благотворную роль: обиды не пускать дальше горла, арабская пословица о бесплодных деревьях и о тех, с которых сбивают золотые плоды. Конечно, сейчас сбить меня с моего пути уже просто невозможно.

15 января. Занимался "веселой" работой: отнес в "Бук" чемоданчик книг, потом за портфель книг забрал в "Ровеснике" семь "Солнечных хмелей".

16 января. С Леной - о сочетании психологии с литературоведением, и это на практике с ребятами, у нее появилась своя идея проведения опыта.

17 января. С Миколой Корзуном выступаем в Бресте.

25 января. Выступал в "Светоче" с Василевским, Бележенко, Кухаревым. Удивляюсь: как Василевский смог издать однотомник к 70-летию – сплошная элементарщина и графомания, ни живой строки, ни образов, ни чувств, ни мысли. Я подписал десяток книг. А магазину: "Сквозь зелень веток, сквозь толщу книг пусть светит "Светоч" нам каждый миг!.."

3 февраля. Проснулся в четыре - приснился почти литературный сон. По двору бегает на цепи мой черный человек. Вот-вот оторвется (или спустят с цепи) - и тогда настанет мой час: он меня заберет. Лежал. Даже что-то написал, но все не могу вспомнить, хотя брезжит какой-то костяк: "Дверь захлопнется - и под утро увижу я, выйдя, что по двору мечется, как собака на короткой цепи, судьба моя, человек мой черный страшного вида - господи, еще рано, вечною тьмою меня ты не ослепи". Жаль, что понадеялся на память, как всегда, не записал сразу.

5 февраля. Звонил папе - ему 94. Он не слышал - зато я его слышал: "Сынок, как ты там?.."

6 февраля. Читал "Монток" Фриша, удивляясь, что и во второй раз читать было не просто приятно, а доставляло читательское и литературное удовольствие, все эти "я", "он", "ты", ретроспекции. Все фришевские автобиографические детали, откровенность, которую может себе позволить большой писатель: жизнь, смерть, любовь, молодость и старость, "несостоятельность тела". За много лет это чуть ли не единственная книжка, которую с коротким промежутком я прочел дважды.

8 февраля. С Хазанским: о том, что Бегуну уже не дают выступать с его антисемитскими лекциями.

10 февраля. Смотрел третий фильм "Путешествие к Чехову" - "Сахалинский маяк". Лентяи мы и лежебоки! Он ехал 2 мес. 20 дней, пробыл там 3 мес. 2 дня. Потом говорил: "Во мне все просахалинено", а до того: "Во мне мания сахалинизма". На такой подвиг сегодня вряд ли кто решится. А ему было 30! Какой молодец Вл. Лакшин, делающий эти передачи!

15 февраля. В "Немане" – 8 стихотворений - 100 строк, большая публикация. А хорошая ли?

16 февраля. Перечитал рецензию издательскую на "Высокий миг": раздраженный тон, явное несоответствие душевного опыта моего и их, хотя конечно, есть стихи, которые надо снять, не включать, но основа – и то, что было в "Юности", и то, что сейчас в "Немане", и то, что подготовлено в "Звезде", и многое другое.

17 февраля. Разговор с Сегеем Рублевским о мужестве литератора, о том, что надо быть готовым всегда услышать "и суд глупца", и перенести все это - и шагать дальше.

20 февраля. Позвонил Азгур. Сказал, что он в Витебске у родных, был бы рад увидеться. Я тоже выразил радость, сказал, что, конечно, жду его в любое удобное для него время. Приехал он с родственниками. А его племянница даже привезла с собой в кастрюльке какой-то суп, которым должна была в определенное время его подкормить. Но все же нам удалось уединиться, мы хорошо посидели в моей комнате-кабинете опять, как и когда-то в первый раз, на фоне всех великих. Только уже вместо коньяка похлебал Заир Исаакович супчик. Он заметно постарел. Когда подписывал мне свою "То, что помнится", дрожала рука - неразборчивый почерк. Много говорил, рассказывал о встречах с Машеровым, который сделал все, чтобы Азгур стал Героем Соц. Труда. Говорил о том, что часто "наверху" люди занимают не положенные им места. Увидел на стене портрет Александра Блока - по его мнению, "впереди… Христос", потому что "только он - образец высокой нравственности, морали, которая должна быть в новом обществе, это хорошо понимал Блок", – завершил длинную тираду Заир Исаакович. В разговоре "присутствовали" и великие художники. Азгур - "сенненско-витебский малец", учился в Витебском художественном техникуме в начале 20-х. Высоко отзывался о Юрии Пэне как о художнике и педагоге. Скупо о Марке Шагале: "прямая противоположность реалисту Пэну, не туда пошел, выдумщик"… "А разве это плохо?" - спросил я, но не стал спорить. Наши добрые отношения начались, очевидно, с того дня, когда я, впервые увидев его скульптурную лирическую композицию "Ленин с девочкой", написал маленькое стихотворение "Ленин на детском празднике", стихотворение, которое много раз печаталось в газетах ("Зорька", "Учительская газета", "В. р."), в общих ленинских сборниках, в моих книгах, переводилось на другие языки, а белорусский перевод, сделанный Вл. Павловым, был даже приписан Петрусю Бровке и несколько раз печатался под его именем… В записнрй книжке под стихотворением дата - 17 апреля 1957 года Значит, где-то в то время (после первых публикаций) прочел его Азгур. И на каком-то из пленумов Союза писателей подошел ко мне и сказал несколько слов об этом стихотворении. И было это, наверное, уже в начале 60-х. Потом мы часто общались, разговаривали, как-то он пригласил меня в мастерскую, где я провел несколько часов в разговора с ним… и его героями, многие из которых мне были дороги.

21 февраля. Поэзия вопросы задавала о мире и войне, добре и зле. Поэзия ответов не давала. Но если в чьи-то души западала - то значит, оставалась на земле. Останется ли хоть одна строка от всего, что я написал?..

22 февраля. "В эпоху быстрых темпов надо думать медленно", - говорил Олеша. Что-то я и в самом деле становлюсь тугодумом. Хотя вчера мелькали всякие начала: "Мне надо, чтобы ты с Таймыра написала". "Переулок назывался Северный". И только что: "На ферганском базаре в конце сентября".

24 февраля. В общежитии пединститута была хорошая аудитория, в руках у многих математиков книжки мои и Попковича.

Выступали: Попкович, Конопелько, Жигунов, Григорьев. Меня, как всегда в студенческой аудитории, приняли особенно тепло.

2 марта. Встреча на телестудии с Аркадием Вайнером, с которым уже виделись и разговаривали в Гагре. Его рассказ о том, как они работают вдвоем с братом Григорием, но не так, как Ильф и Петров. Как писали роман "Эра милосердия", как создавался по нему фильм "Место встречи изменить нельзя", о встречах с Высоцким, дал послушать песни, посвященные "вайнеризму".

3 марта. Не знаю еще: соглашаться ли на творческий вечер, на который я не согласился прежде в год юбилея. Надо просто провести рабочий вечер, где я читаю стихи, можно еще и песни на мои стихи, можно и актерское чтение, хотя сам я прочту так, как они не смогут прочесть.

4 марта. По телефону Тамара из "Немана": на редколлегии принуждении последних номеров "твои стихи признаны лучшими ты конечно, привык к славословию, говорили, что ты настоящий лирическим поэт, особенно хорошо казывалась Светлана Алексиевич"…

8 марта. Во время прогулки на вокзале "Вопросы литературы"-1, наконец материалы о конференции в Фергане. Обо мне: "Остроэмоциональным было выступление поэта из Витебска…" и полстранички текста…

9 марта. Читал "Библию", которую дали на недельку - своей до сих пор нет.

10 марта. На студии писал "Три встречи" – о Симонове. Надо было это сделать давно, а я записываю с таким опозданием.

15 марта. Выступали в ветинституте. Новое общежитие. Пусто в красном уголке, который занимаем только мы с Хазанским и Попковичем, да еще две продавщицы из "Знания". Потом потихоньку собираются, но мало. Подписали с Попковичем по десять книжек. Разговоры о моем творческом вечере, проблемы с билетом, его печатаньем. Господи, какого черта мне это нужно?

16 марта. В Москве выходит книга воспоминаний о Симонове, а я уже опоздал туда послать, можно было бы хоть две-три странички, сказать свое слово о 1954 годе, вряд ли у кого-то еше есть об этих днях в Минске.

18 марта. Передача о Глубокском литобъединении: Жигунов, Саулич.

20 марта. Гостиница "Гомель". С Миколой Чернявскими выступления от Бюро.

22 марта. На небесном экваторе солнце замерло вдруг. В 11 час. - звонок в номер: умер папа.

23 марта. Папа - в гробу. В моем стареньком черном пиджачке, как живой, как осенью, когда видел в октябре его в последний раз.

24 марта. Ночь сидел у гроба, отрываясь на рюмку. Утром - люди. Старый Штрикман читал молитву. Мама это умела лучше. На кладбище. И теперь папа - рядом. Когда-то просил: "Похорони меня красиво, как маму". Прочел над могилой: "С той поры, как начали расцветать деревья вокруг тебя, прошло уже девяносто пять весен, глаза слепя. Теперь ты уходишь навек от меня"…

25 марта. Я - сирота. Больше никто не скажет мне: "Сынок"… Не вечен, не вечен родительский свет. И вот уже вечер. И вот его нет… И поздно, так поздно, безмолвная ночь. И яркие звезды не могут помочь…

28 марта. Болею. Читаю "Зеленую лампу" Л. Либединской. Откровенно, но есть женское сюсюканье. Много живых деталей времени.

29 марта. Писал план автобиографических записей: детство, война, Узбекистан. Может, это Дневник детства?.. В детстве у меня не было прошлого. Потом появилось оно - метелями запорошенные – черно-белые кадры кино…

1 апреля. Закрыл бюллетень. Два часа бродил по городу - соскучился за дни болезни. О моем вечере, назначенном на 14, знают многие. А у меня не лежит к нему душа.

2 апреля. Много ходил - до "Ровесника" и еще после обеда до вокзала. Забрал 5-й том Гейне, 2-й Фучика. Выстраивал свое выступление на вечере: "Поэзия вопросы задавала", "С чем пришел ты, человек", потом о военном детстве.

3 апреля. "Устраивал" полку с книгами-воспоминаниями.

7 апреля. С художником Анатолием Александровичем: он оформляет книжку, заканчивает 13 гравюр, думает, что будет твердая, под кожу обложка (кто ему разрешит?), формат 84×108.

11 апреля. На политзанятиях - лекция о сионизме, создан в Москве Антисионистский комитет во главе с Драгунским. Читал Дневники Льва Кассиля – сколько на него обрушивалось. Нина Устинова готовит три романса на мои стихи: "Ау, любимая", "Сыграй мне", "После дождичка".

14 апреля. Вечер получился. И даже хороший. Но Салтук нес всякую ахинею о том, что создано отделение, что приезжал Шамякин, что восемь членов, что он руководитель, почти не были готовы актеры (и никогда на мои вечера не надо их звать). Зато прекрасную речь прочел Рем, было тут и литературоведение, и личное, и интересные выводы. Хорошо прозвучали романсы Устиновой, песни Носовского, я читал два блока: 38 стихотворений и 20 – актеры. Вечер шел два часа. Дома с Ремом, больше никого не звал – некого…

15 апреля. Дома слушал речи о том, что у меня на первом месте поэзия, а должна быть семья.

19 апреля. Информация в областной: "Справаздача (?) паэта: "Вечар адкрыў Алег Салтук". Хочется матюкнуться и матюкнусь.

21 апреля. Письмо из Себежа:: просят подтвердить, что Пушкин проезжал через Себеж. А читательница Авсеевич пишет, что что надо увековечить в Витебске память Пэна и Шагала.

24 апреля. Записываю, вспоминая о детстве. А вспоминается многое: как слушал еврейскую сказку, как читала стихи и пела мама, как были с ней на спектакле в нардоме, как однажды ночью увели папу. И все это – Дневник детства.

26 апреля. В 12-й школе провел урок литературы, истории, памяти, любви. Сказал, что последний урок мой был почти четверть века назад. Читал много стихов. Рассказывал о "Подорожной". Надо проводить такие открытые уроки поэзии в школах города. И почаще..

27 апреля. Так бы потихоньку (или далее быстрыми темпами) таким Дневником детства и завершить пятьдесят лет моей жизни.

28 апреля. Записывал о Нине, няне Наташе, папиных Вербовичах… Может, не совсем в том порядке - потом поменяю. А пока так вспоминалось. Отправил восемь бандеролей-книг: Дементьеву, Пьянову, Озеровым, Суровцеву и др.

30 апреля Приезжала группа из Минска - Скоринкин, Дайнеко, Чернявский, Стодольник. На телестудии записывали их, довольно подвыпивших. Лёня Дайнеко - уже романист, пишет роман за романом. Давно ли на студии, когда пришел ко мне в литдраму и в детскую редакцию, боялся… телефона и готов был лучше отправиться пешком, хоть на "КИМ", только бы не звонить, писал тогда на русском и даже в издательстве "Молодая гвардия" чуть не вышла его книжка стихов.

Провел день на участке-даче: жёг корчи, хорошо горели…

20 мая. С Галей Марционко: пока неудачно оформление книги, она расстроена, художник Александрович уже предлагал три варианта, все - не то.

24 мая. Дорога в Сочи через Москву. В Союзе писателей: "Вы включены в делегацию для поездки в Тюмень, творческая конференция и Дни литературы".

В "Сов. пис.": "В таких случаях надо давать на третью рецензию, потом издательское заключение. Но Вы - поэт, Вам это не нужно. Берите на доработку, напишите нам, что учли замечания, доработали и пересоставили и присылайте".

26 мая. Утром уже в Сочи, санаторий им. Тореза. Комната на троих. Пытался разговаривать с соседями, а они глухонемые.

28 мая. Наконец заплыв до буя. Ходил по городу.

3 июня. Три стихотворения в течение этого дня. На переговорной, куда зашел с милой москвичкой: "Ты с мамой говоришь по телефону". У нас на глазах какая-то женщина чуть не попала под машину - и сразу: "Перебегал дорогу олененок". Услышал фразу "Новый год отметили в Кисловодске" - записываю посвящение Дане Городецкому: "Празднуем Новый год" - о нашей риштанской елочке-метелочке.

16 июня. Вечером возле нашего корпуса - с компанией: песни, романсы, стихи. Врачу и сестричку "Силуэты дней" со строками: "Сколько соли, сахара, железа у меня накоплено в крови. Санаторий имени Тореза, имени надежды и любви".

20 июня. Дома. Газеты. Книги. Можно купить машину - пошла очередь: Жигули - 3 или 6, если деньги есть. А их нет.

25 июня. Письмо-приглашение из Москвы на конференцию в Тюмень, которая состоится в концегода. Подписи Г. Маркова и секретаря Тюменского обкома. Письмо Вит. Одерова: благодарит "за многогранную, очень удачную книгу".

27 июня. В совхозе "Сиротинский". Нас 10 человек. Косим. Вечером – костер на берегу озера. Ухитрился выкупаться голышом…

7 июля. День в Левках. Превратить бы его в ежегодный праздник молодой поэзии. Были Шушкевич, Федюкович, Мишин из Смоленска, наши: Рублевский, Костень, Шпырков, Жигунов, Северинец, Морудов, Салтук. Общался с Сергеем Красиковым и Нелей Счастной, с которыми знакомы много лет по давним временам минским и коктебельским. Праздник прошел скучно, занимался теледелами - съемками для передачи, но выступал и прочел из "Подорожной" фрагментик "Лето в Левках".

10 июля. Звонок Якова: приедет 12… Прошелся до вокзала, взял две бутылки водки - будем пить и говорить!..

11 июля. Читаю "Библию". Из "Притчей Соломоновых": "Ешь, сын мой, мед, потому что он приятен, и сот, который сладок для гортани твоей: Таково и познание мудрости для души твоей. Если ты нашел ее, то есть будущность, и надежда твоя не потеряна" (Гл. 24; 13, 14). "Доколе, невежды, будете любить невежество? доколе буйные будут услаждаться буйством? доколе глупцы будут ненавидеть знание?" (гл. 1; 22).

Приехал Яков. Водка, сало, помидоры. Сидели до 2 час.

13 июля. Дважды выступал с Красиковым и Дайлидой в общежитии кирпичного перед зеками и на телевизионном. Поздно вечером с Яковом, оставил его ночевать. Разговоры о наших дочках.

18 июля. "Захват" Маяковским (моим!) всех средств массовой информации: телеочерк, композиция по радио и в двух частях в газете, уже читал в завтрашней полосе.

6 августа. Умер Ю. Левитан. Оказывается, он даже орденом Ленина не был награжден. А мог быть и Героем Соц. Труда. Помню встречу с ним у нас на телестудии и разговор о работе диктора, воспоминания.

20 августа. Чехов: "Чтобы писать, надо все забросить и работать".

23 августа. Ушел на дачу. По дороге: "Сияет ли солнце, грохочет ли гром" и "Перейду железную дорогу". Вскопал большой участок земли. Выкупался в Лучесе, где есть лишь одно местечко "с ручками и с головкой"…

23 августа. Пересоставляю "Земную кладь". Добавляю из книг стихи разных лет.

26 августа. На собрании отделения, приехал даже Микола Воронов, сказал: "ты такой, как был много лет назад, а я думал, что Симанович - это теперь кто-то солидный". Обсуждали материалы последнего пленума. Я говорил о памяти, истории культуры, публицистических выступлениях по радио и теле, где есть возможности, есть трибуна.

27 августа. Прошелся, принес Заболоцкого, 2-й том составлен по его завещанию и все же с нарушением: зачем включать шуточные строки рядом с шедевром "Это было давно"?

4 сентября. Полоцк. Праздник Скорины - 10-й. Выступал на площади у памятника. Были: Скоринкин, Дайнека, Гальперович, молодые ребята. Встреча в библиотеке им. Островского. Мой сюжет и фильм "На земле Скорины".

5 сентября. Шел по скверу Маяковского. Вдруг вспомнил: стояли с Быковым здесь, а он показал три окна подвала, где было что-то вроде мастерской. И у меня сразу появилось продолжение стихотворения, посвященного Василю, а было только начало…

9 сентября. Решил: в Москву не поеду - отправил рукопись. С Богом!

13 сентября. Взял с собой на студию рукопись "Сквозь даль времен", смотрел: что исправлять в корректуре.

15 сентября. Брукашу исполнилось бы 80. А уже семь лет никто у меня не спрашивает, как это делал он: "Что Вы сейчас читаете?.." А что я, и правда, читаю? Газеты, слушаю свой ВЭФ, перелистываю на дикой скорости десятки томов. Вот и сейчас просматривал многотомного Герцена (он занял целую полку), прочел "С того берега", от которого приходил в восторг Лев Толстой.

18 сентября. 8-й праздник книги в городе. Каждый автобус каждого книжного магазина брали штурмом. Шум, чуть ли не драки. Не глядя, забирали приготовленные наборы, в которых полно ненужных приложений, и все равно просто расхватывали… Выступал, читал.

19 сентября. Смотрел передачу: Эдуард Асадов. Всегда помню, что он первый когда-то мне написал, что есть во мне "божья искра". Но по-прежнему - и еще раз - убеждаюсь, что у него стихотворчество, но оно нравится многим (тысячам) читателей. И значит, это кому-нибудь нужно, для кого-то необходимо.

Читал переписку Сталина с Черчиллем и Рузвельтом.

20 сентября. Рассказ Володи Хазанского о лекции, которую слушал в Могилеве, об идеологической борьбе: все еврейские писатели и писатели-евреи, выходит, сионисты - от Бабеля, Эренбурга, Маршака, Багрицкого до сегодняшнего дня, значит, и я - тоже.

22 сентября. Открылся "Бук" на Московском. Завез очень много книг…

1 октября. Жюль Ренар: "У меня работа спешная - для потомства". А у меня какая?

Дача. Разровнял площадку под строительство, сделал что-то вроде мостика над трубой.

4 октября. Читал "Исповедь" Бакунина. Странное впечатление от покаянья революционера.

5 октября. Человек должен быть занят делом. Постоянно. Надо писать, копать землю, копаться в книгах, думать

7 октября. Читал Бунина. Перечитывал строку за строкой. Почему о нем говорят и пишут только как о прозаике. Большой поэт!

11 октября. Гостиница "Минск". Пленум. Доклад Зуенка. Кажется, он поставил задачу: упомянуть всех, меня тоже среди русских поэтов. Маевская сказала, что вчера мне отправлена корректура.

13 октября. В "Юнацтве": читал корректуру. Расстроен. Очень много сокращений, о которых мне не говорили. Нет о Маршаке, о Чуковском, о 20-х, выброшены целые абзацы в разных местах. Обидно.

14 октября. Снова - в "Юнацтве". Заявка на книжку стихов "Впервые" - для детей и юношества. Ковтун - зав. ред. и главн. ред. Коршуков, это он сделал столько сокращений в книге.

22 октября. Всю неделю выступления с Иваном Шалмановым от Бюро в Наровле. Поездки в родную папину деревню Вербовичи, в Белобережскую Рудню, Головчицы, Дерновичи, Смолегов. На кладбище.

23 октября. Дома почти две недели не был. Перечитал корректуру, которая радости не принесла, надежды не оправдала: сокращения привели к тому, что книга для меня стала обычным переизданием, лишь чуть-чуть дополненным - этого ли я хотел?.. "Но все к лучшему в этом худшем из миров", как кто-то сказал, кажется, Теккерей… Буду думать над книжкой, которая объединит все эссе о тех, кто дорог, и назову ее "Витебский вокзал".

3 ноября. Студия достает продукты к празднику: горошек, сыр, масло, тушенка, яблоки, куры. Вчера даже постоял в длинной нашей очереди - так разросся штат-коллектив.

11 ноября. Полистал в "Подписном" "Избранное" Маяковского, обнаружил, что в нем статья Бечика и целая страница пересказа со ссылками и упоминаниями моего "Вит. дня В. М." ("Маст, літ.", 1983, с. 456-457). В книге "Сонечны ранак" ("Народная асвета", 1983, с. 7) опять "На дзіцячым свяце" за подписью… Петруся Бровки.

17 ноября. По телефону с Варленом Бечиком: меня ждет особый экземпляр "книги с ленточкой", сокращение стихотворения "Пиво и социализм" ("Витебские мысли") от него не зависело. Все равно хорошо: и в томе избранных стихов Маяковского присутствует Витебск!

21 ноября. С издательством по телефону. Галя Марционко: "жанр очерки придется оставить". Я: "Но это эссе, а очерки"… Она: "А как будем за это платить? А за очерки есть соответствующий пункт".

24 ноября. Слушал на семинаре у нас Буравкина - лучше бы он вернулся в поэзию. Впрочем, каждому - свое. Дозвонился до "Сов. пис.", теперь зав Семакин: "будет еще одна рецензия". Зачем? "Так положено".

25 декабря. Хватит играть в молчанку! Преодолев немоту, вдруг закричать отчаянно в звездную высоту. Вытащил машинку - буду печатать.

26 декабря. Снегопад. Красота. Надолго ли - завтра будут лужи, все так, как в нашей жизни.


1984


1 января. Читал Симона Чиковани. Вспомнил, что он 6ыл одним из руководителей семинара, на котором обсуждали меня в январе 56 г., по моим записям: он говорил об артистизме Эд. Багрицкого. Чиковани в переводах Пастернака: "Настоящий поэт осторожен и скуп. Дверь к нему изнутри заперта. Он слететь не позволит безделице с губ, не откроет не вовремя рта".

5 января. На Фрунзе - дом, в котором жил десять лет. Зашел во двор, постоял. Потянуло к старому дому, хлебу старому и воде, хоть давно привязан к другому, новой радости и беде.

6 января. Заседание комитета. И, несмотря на три моих выступления, проголосовали за то, чтобы я опять возглавил отдел. Я сказал, что не готов подчиниться этому решению, хотя выхода, наверное, не будет, не уходить же с работы.

19 января. Весь вечер слушал поэзию, свои любимые стихи читали Межиров, Самойлов, Ахмадулина, Вознесенский, Сококолов, Солоухин, Друнина. Казакова, Ю. Кузнецов - это был подарочек – телевечер поэзии!..

24 января. Читал "Историю русской церкви". Воспоминаю – я в доме Никольского в Минске, кажется, его дочка - подруга Славы Мережинского. Громадный кабинет - библиотека. Рем и Слава "режутся" в шахматы, я читаю новую публикацию Вознесенского, от которой Рем в восторге, а я - нет. Жил ли еще тогда Никольский? Посмотрел в БСЭ (том 7): автор "Ист. русской церкви" Ник. Мих. Никольский (1877-1959). Значит, был еще жив. Да, жив, вспомнил: он заглянул в свою библиотеку и что-то сказал нам, наверное, просто поприветствовал, взял какую-то книжку и ушел.

27 января. Еще раз вернулся к Дневнику детства, который реконструировал в прошлом году. Удивлялся сам себе: как я ухитрился это сделать меньше чем за месяц в апреле-мае, записывая каждый день. Перечитал. Может, пока все хорошо помню - расставить даты или пусть все идет подряд, потоком?.. Не знаю. Но это еще не "Витебский вокзал", это - "Прогулки через годы".

30 января. Виктор Шкловский - "О теории прозы". И вдруг у него о старости: "Сегодня плакал в уборной…" О Господи! Как этот великий старец в таком возрасте пишет такую прозу ассоциативную, поэтичную, умную!

1 февраля. Чья тень мелькнула и пропала на старой улочке пустой? Опять бессонного Шагала мне чудятся шаги за мной. И слышу - он мне говорит: "Хоть в Витебске меня забыли, но я вернусь еще, Давид… " И исчезает в клубах пыли…

2 февраля. В Полоцке. Походил по книжным. Купил "Воспоминания о Литинституте". В 18 собрал в редакции литобъединение.

5 февраля. А папе было бы - 95! Вспоминал. Читал симоновскую "Сегодня и давно".

6 февраля. Смотрел по теле – о Казакевиче. Среди тех, кто вспоминал о нем, был и сослуживец по разведке, рассказывал о боях под Оршей за деревню Боброво. Кто-то вспомнил слова Казакевича, сказанные уже в последние дни: "Надо было все бросить и заниматься только литературой". О как эти слова вошли в мое сердце!

7 февраля. На собрании обсудили книгу Германа Кириллова. Я тоже выступил. Дали ему рекомендацию в Союз.

8 февраля. Заходил на студию Володя Хазанский. Я позвонил в "Юнацтва", чтобы он узнал о своей "Спросите у берез". Узнал: уже вышла, завтра вышлют ему гонорар. Но под занавес, после слов Гали Марционко, что у меня все в порядке, выяснилось: она подписала мягкую обложку. Был расстроен. Все одно к одному: жанр - не эссе, а очерки, сокращения, сняли посвящение "Памяти матери и отца", и мягкая обложка.

9 февраля. Страшный сон: я подхожу к какой-то очереди. Куда? Уж не в даль ли далекую невозвратную? Стоит Оля, занимаю за ней. Звонил в "Сов. пис.": еще будут давать на заключение члену правления.

17 февраля. Повесил над своим местом на студии портрет Симонова. Все-таки там я провожу больше времени, чем дома.

18 февраля. Эм: "все у нас не так", "надо было уехать из Витебска, а он тебя держит и не отпускает".

21 февраля. Умер Шолохов. А в памяти - Всесоюзное совещание молодых и его выступление. Но - "Тихий Дон" – классика!

23 февраля. Подарок себе - "Пушкин в портретах" - два тома в футляре.

25 февраля. И ветка трепещет. И лед на Двине оттаял, уже собираясь в дорогу. И сердце оттаивает понемногу. И все это просто, должно быть, к весне…

7 марта. Пединститут. Встреча с группами начфака и худграфа. Книги с автографами – 15. Были с Попковичем.

11 марта. В Борисове с Юрасем Свиркой. У Леонида Рашковского. Прикован к креслу. Уже и руки плохо работают. Жена-учительница, Кормит с ложечки. Подписал ему книгу. А он вспомнил, как учился в Витебске в ветинституте и начал писать стихи.

19 марта. Был в Зембине. Туда приезжала с Симоновым Надя Леже. В родных местах строится помещение для ее работ и репродукций, сделанных особым способом, выставка их когда-то была в Витебске. Перелистал. "Рассказывает Надя Леже" Дубинской. Снова удивился: какая судьба у этой женщины из белорусской деревни. В Зембине есть ее портрет Шагала. Если бы его отдали Витебску!..

28 марта. Рем привез книжку - нежный цвет, на обложке - ничего лишнего. Все ошибки, которые я обнаружил во 2-ой корректуре, конечно, остались. Но надо радоваться, что книжка есть. Заметил, что в аннотации снят абзац: "Здесь, естественно, сочетаются документ, поэтическое размышление, литературоведческий анализ, художественный домысел". Кому-то это показалось уже оценкой… Но все равно я их "надул": на первой странице жанр - "очерки", а на последней - "документально-художественное повествование, этюды".

3 апреля. В Космос полетели наши плюс Индия. А мы с Попковичем были опять на орбите пединститута - общежитие на Лазо.

4 апреля. Когда-то во сне приходили стихи: "Анкина телеграмма", "Как говорит моя мама". Сегодня приснился… роман. Я не просто его писал, а видел, как в кино, сцены. Первая: в клубе сидят эвакуированные, наверное, холодно, потому что все одеты, кто во что. Человек, которого не вижу, что-то говорит, а мне слышен, словно закадровый текст: "Лев Борисович хорошо понимал, какую ношу взвалило на него время…" Кто это такой? Директор завода, эвакуированного в тыл? Где это? В Узбекистане? На Урале?

5 апреля. Встретились с Казимировским - не виделись 5 лет. Подписал ему "Солнечный хмель" и передал привет Марку Сергееву, с которым он часто видится в Иркутске. Вспоминал-рассказывал мне, как его выживали из театра его воспитанники.

7 апреля. Печатаю и складываю в папку то, о чем договорились в "Юнацтве" - книжка стихов "Впервые".

9 апреля. Подлипский принес показать альбом Шагала, который ему прислала внучка Репина - завидно. Рассматривал дома - особенно хороши (для меня) работы с Витебском, а родной город у него везде.

11 апреля. Книготорг: 3360 "Сквозь даль времен".

18 апреля. Утренний холод в Минске. В гостинице - праздник выхода книги. Рем и редакция (Галя Марционко и др.)

19 апреля. Заседание в Союзе писателей совета по переводу бел.лит. С Быковым. Подписал книжку ему. Он сказал, что плохо себя чувствует. Рассказал ему о подготовке спектакля у нас на студии по его "Незагойнай ране" с песней на мои стихи "В каждой деревне памятник" (режиссер Александр Козлов, композитор Нина Устинова). Спросил у него: хочет ли посмотреть сценарий. Быков: "Ну, если ты готовил, считай, что авторизовано, мне читать не надо". Спросил у меня: как дела в Витебске, кто из молодых подает надежды, есть ли прозаики, чувствуется ли роль отделения, с кем я.

23 апреля. Неожиданно средь белого дня съездил на дачу. Посмотрел фундамент дома и посадил 2 войлочных вишни, 2 черноплодных рябины, 3 черных смородины. Участок выглядит довольно хорошо, аккуратно. Легко копается земля - и хочется ее копать и что-то на ней сажать.

27 апреля. Лена читает Диккенса и "уговаривает" меня, что я тоже должен читать этого великого писателя (подписку я сделал для нее).

2 мая. Письмо от Юдина: на вечере "Новые произведения московских композиторов" 18 июня и на "Московской осени" будут звучать его романсы на мои стихи.

3 мая. В газете на завтра идет мой Фрадкин. Исправил в корректуре то, что было вычеркнуто: "его песни мы пели еще до войны".

4 мая. Писал о Володе Лисицыне. Виделся с его братом Иваном.

24 мая. В обкоме подписано постановление о поездке в ГДР. Меня включили в делегацию. Выступал с Шутовым, Ягодницким и Попковичем на парткурсах. Заказал медальон для памятника на могиле папы, долго выбирал фото, взял то, что сам снимал летом 65-го.

25 мая. Инструктаж в обкоме: как и о чем говорить в ГДР, о чем не говорить, как себя вести. Читал Гейне. Вертелись строки: "Серебристые старые ели, словно к другу, стучали в окно. Генрих Гейне прикован к постели и не может к ним выйти давно".

26 мая. Праздник 1010-летия города. Парад оркестров (сводный, дирижер Гр. Цейтлин, его длинный нос мог бы заменить дирижерскую палочку) - очень впечатляющее зрелище, а звуки оркестра на меня всегда действуют, чуть ли не доводя до слез сентиментального умиления. Черти, скоморохи, сказочные герои по улицам - карнавал. На Двине - ладья, княгиня Ольга, дружина, факелы, вертолеты с флагами. И надо всем этим звучат с утра в рупорах мои строки из "Молодости древнего Витебска".

27 мая. Готовлюсь к поездке. Читаю Клейста и о Клейсте в "БВЛ": мы ведь едем во Франкфурт-на-Одере, с которым он связан. О "матрацной могиле" Гейне.

31 мая. Франкфурт. Встреча. Когда бы кто-нибудь сказал заранее мне, юному, в году суровом том, что наши песни буду петь в Германии я с немцами за дружеским столом, когда бы… Шла тогда война народная. И кто забыть посмеет о войне? Но вот пою во Франкфурте-на-Одере - и здесь по-русски подпевают мне.

1 июня. Папирфабрик. Обед на берегу озера. Эберсвальд - кабаний лес.

2 июня. Поездка в кооператив. Яблочное вино. Лошади, катание. Праздник газеты. Все на площади стоят, мы сидим. В концертном зале – симфонический оркестр из Токио.

3 июня. На концерте артистов 8 стран. Елена Вондрачкова. И знаменитый Дин Рид. Реагирование зала на мольбу о мире, пламенность певца.

4 июня. Бад Заров. Дом Горького (1922-23), документы о его пребывании, о первом издании романа "Мать" на немецком языке (1907). Памятник у дома в русском народном стиле. Заехали сюда по моей просьбе.

5 июня. Дорога на Берлин. Ливень. Бранденбургские ворота. Ратушкелер. Какой-то эксклюзивный магазин - и кожаная куртка, которую все вместе выбрали мне. Как будто бы нет и в помине войны. И у всех на виду я с милою немкой в Берлине по Унтер-ден-Линден иду. Она мне стихи переводит любимых поэтов моих, и с ними сквозь годы уводит туда, где огонь не затих…

9 июня. Вечером по теле - встреча с Быковым. Мне показалось, что отвечая на вопросы, он как бы вынужден сдерживать себя. А он глубже, интереснее, даже во всех будничных, доверительных разговорах со мной и в Витебске, и в Гродно, Могилеве.

11 июня. По телефону с Быковым, чтобы он посмотрел 13-го по теле наш спектакль по его рассказу.

16 июня. "Русско-еврейский (идиш) словарь". Наконец-то дожили до этого!..

18 июня. Быков - Герой Соц. Труда. Утром послал ему телеграмму; "Ушачи, Витебск, вся великая земля кричит тебе "ура", пусть дни идут под знаком Быкова, под знаком правды и добра".

23 июня. На даче. Снял первый урожай - полбанки клубники с земляникой. Сидел в лесу и думал о жизни.

26 июня. Мой день. Звонки, открытки, телеграммы. А грустно и, может, не от лет, летящих друг за другом вдогонку, а от неписанья, от суетливых дел.

29 июня. И стал я сегодня Ветераном Труда. Даже прицепил медаль.

6 июля. Пакет из Болгарии. Пять экз. газеты "Отечествен зов". Под названием "Лирическое осмысление жизни" - мой портрет, интервью и шесть стихотворений в переводе на болгарский.

8 июля. Звонок Юдина: с успехом прозвучали романсы на мои стихи в концерте в Доме композитора (пришлет программу), готов цикл "Витебск", начиная с Шагала - "Витебск, 1903 год".

25 июля. Сообщение о смерти Володи Короткевича. И сразу столько воспоминаний: первая встреча в Витебске, телеграмма ему, в театре на репетиции "Витебских звонов". (Позвонил мне, я пришел, он в пустом зале, в дреме над режиссерским столиком, поднял голову: "А, Додя!" - обнялись и - снова отключился…). Он ушел совсем молодой… Грустный день над Днепром и Двиной…

3 августа. С Ремом в Тбилиси. Телестудия. Запись. Говорили, представляли передачи, Рем - о белорусско-грузинских литературных связях, я читал много стихов. Все это для "Программы Витебской студии телевидения", которая планируется на 25.08. У Берулавы в журнале "Дроша" - "Знамя", ему на книге: "Слава Тбилиси! И Витебску слава! Знамя в руках у Хута Берулавы". Гуляли по Руставели…

4 августа. Духанчик. Лобио. Кахетинское в кувшинах. Джвари. Мцхета.

5 августа. Дождь. В музее искусства Грузии. Пиросмани.

10 августа. А нужно просто заниматься делом, за правду, коль придется, лечь костьми на этом свете, не таком уж белом и не таком уж черном, черт возьми…

17 августа. Появился 1-й том энциклопедии "Літаратуры і мастацтва Беларусі". В нем наши с Леной "Віцебскае Літаратурнае жыццё", "Віцебскія вокны РОСТА", "Віцебская Тэлестудыя".

18 августа. На крыше городской светло и просто, от милой рощицы своей вдали, вдруг поселилась юная березка, как маленькая странница земли. Какой дорогой шла сюда, откуда? Над бездною, презрев добро и зло, природы зеленеющее чудо под витебскими звездами взошло.

19 августа. Временем замутнено Витьбы зеленое дно.

20 августа. Подбирал страницы для передачи "С Витебском связанные судьбы": Блок, Чуковский, Маршак. Это же - в "Витебский вокзал".

21 августа. Того старого города уже нет. И мало кто помнит, что там, где пролег широкий проспект Фрунзе, была узкая, с ветхими домишками улица Задуновская. Здесь стоял дом, который принадлежал Б. А. Гительсону - деду Самуила Яковлевича Маршака. И осенью 1893 года начался короткий - витебский! – период детства поэта. "Старый дом в старом городе" назвал он через много лет главу автобиографической книги "В начале жизни": "Я был слишком мал, чтобы по-настоящему заметить разницу между Воронежем, где я родился… и этим еще незнакомым городом, в котором жили мамины родители. Но все-таки с первых же дней я почувствовал, что все здесь какое-то другое, особенное: больше старых домов, много узких, кривых, горбатых улиц и совсем тесных переулков. Кое-где высятся старинные башни и церкви… И всюду слышится торопливая и в то же время певучая еврейская речь… Даже с лошадью старик извозчик, который вез нас с вокзала, разговаривал по-еврейски, и, что удивило меня больше всего, она отлично понимала его…".

Сегодня я был на проспекте Фрунзе, рядом с домом, в котором жил десять лет, выступал в библиотеке имени Маршака и рассказывал ребятам, что в конце прошлого века в Витебске, хоть и недолго, жил их любимый писатель Маршак.

24 августа. Почему-то пришел Салтук. Был навеселе. Сказал-просил, чтобы я за него поучаствовал в празднике Скорины и в семинаре творческой молодежи.

27 августа. Слушал по своему ВЭФу всякие "чуждые" голоса. "Поймал" передачу о Марке Шагале. Записал высказывания Эткинда: "Он живет внутри им созданного мира еврейской сказки". "Витебск - глухая дыра его детства, русско-еврейское местечко начала века". "Сочетание еврейского национального и символического". "Живи он в Москве - что делало бы Министерство культуры с его евреями". "Как хорошо, что этот старый еврей, которому уже исполнилось 97 лет, живет далеко от Москвы". "Столетний гениальный художник".

29 августа. Посреди моих годов быстротечных, как я начале, в радости или в печали, расписанье поездов изучаю на вокзале. Пусть спешат среди проталин, посреди лесов и лет. В век космических ракет я, как встарь, сентиментален…

1 сентября. На даче. По дороге "спотыкался о строки": "чтоб разрозненные звенья памяти в одно связать", "Тут времени таинственная нить заземлена в конце или в начале".

2 сентября. Полоцк. Праздник Скорины. Приехали с Попковичем, присоединились к Бородулину, Зуенку, Метлицкому. Выступали у памятника. Читал полстранички из "Сквозь даль времен".

3 сентября. Время камни собирать с тех тропинок и дорог, где мою земную кладь я разбрасывал, как мог…

5 сентября. И я рванулся, как боевой конь, потому что взыграла моя кровь. И пошел и произнес пламенную речь в защиту авторских прав журналистов, ущемленных "новой" гонорарной политикой. Переносил в записную стихи последних дней.

8 сентября. Через поле и лес с двумя мешками, в которых было семь саженцев - крыжовник, красная и черная смородина.

9 сентября. Саженцы прижились… Кукурузные початки набрал с колхозного поля, которое рядом. Вечером варили – вкусно и пахнет узбекским и наровлянским детством. Вкус детства.

10 сентября. По Витебску осеннему брожу, Двину перехожу как бы межу, что на две части город разделяла. Давно они в согласии слились. И даль любая - это тоже близь от старого до нового квартала, от дома моего и до вокзала. Весь город будто устремлен в зенит. Высотная гостиница глядит на мир многооконными глазами. И камни прошлого покрыла мгла, где церковь Благовещенья была. А мы не сберегли столетий память. Но в сердце мы навечно сберегли историю своей родной земля, чтоб далеко нести ее по свету… На берегу в желтеющей листве укрыто театральное кафе - там в автомат я опущу монету. И сразу, как из вечера в зарю, любимая, тебе я позвоню, скажу: "Давай мы все обиды бросим… Под радугой последнюю в году на Пушкинском мосту тебя я жду - да осенит нас Витебская осень!"

17 сентября. Вторую неделю брожу я в осенних лесах… Проснулся ночью и записал эту строку. А утром: "С неясною целью брожу я в осенних лесах".

27 сентября. В Наровле. По райцентру гуляет гусь… Большая хорошая наровлянская квартира. Мама не дожила. А папа - не ускорило ли это его уход из жизни, ведь он привык к другим условиям, и сорок лет ходил, возился, носил дрова, рубил, топил грубу - и вдруг всего лишился. Еврейский новый год. Того, кто выбивает надписи на памятниках нет – уехал в колхоз. В книжном - "Словарь ветров".

28 сентября. Договорились: после обеда ставить памятник. Но художник был так пьян, что слова сказать не мог, а не то чтобы текст выбивать.

29 сентября. Поставили памятник. Выбил наконец пьяноватый художник. Не так все, как хотелось: обелиск ниже, чем мамин. Но зато фото: лицо - крестьянин из деревни Вербовичи!

Наровля - детства материк. Он светит мне издалека. На лавочке сидит старик - я знаю: он сидит века. Он мой отец, бессмертен он, как этот синий небосклон, как эти желтые поля, где, может быть, бессмертен я…

Стоял у нового памятника погибшим на еврейском кладбище. "Здесь похоронено свыше 100 человек, зверски убитых 22.ХІ.41 г. фашистскими палачами и их пособниками-полицейскими"… Слова "евреи" - нет… Написал стихи.

30 сентября. День рождения Лёни. Грибы наровлянские, виноград, который он вырастил. Запахи детства. Веселые и грустные эпизоды.

1 октября. Теплый день. Парк. Кладбище. И все меня провожают к автобусу.

10 октября. По телефону выразил Быкову соболезнование - умерла мама.

23 октября. Крупки. С Шушкевичем. Все дни - рассказы Станислава Петровича: жизнь, судьба. Аресты в 36-ом и 49-ом. О первой жене - Елене Романовской, писательнице. О сыне - докторе технических наук. О женитьбе там, в ссылке, она на 18 лет младше. И сын недавно все это повторил. О допросах. О геологической группе, которой руководил, помогал Андрею Александровичу, Б. Микуличу.

30 октября. Симоновско-германовский фильм "20 дней без войны". Опять я не принял Никулина в роли Лопатина…

4 ноября. Умер Лобанок, единственный первый секретарь, который позвал меня когда-то и просил написать песню о Витебске. Так и родились "Витебские мосты". Лобанку обязана и телестудия, это он добился всего, начиная от здания, в котором, кажется, собирались открыть детсад.

10 ноября. Этот город принял меня однажды, когда одиноко мне было и горько. И я услышал доброе: "Наш ты!" - это сказала Успенская горка. Замковая улица ее поддержала: "Живи и не уезжай никуда ты"… На старой ратуше пробили куранты: "Мы расскажем тебе про Марка Шагала…". И теперь, когда стою над Двиною, поседевший, в куртке и рыжем берете, предо мной за столетьем проплывает столетье – и становятся моею судьбою. Вижу: Пушкин в кибитке проехал ссыльный, Маяковский шагает, кивая прохожим. В этом древнем городе верным сыном я живу в настоящем, печалюсь о прошлом и тревожусь о будущем, как тревожится каждый, с надеждою и оттенком грусти… Этот город принял меня однажды и, наверно, уже никогда не отпустит.

30 ноября. День в Крынках. Лынькову было бы 85. Заехали в Зазыбы. Пасмурно. Съемки. А ведь есть еще одни Зазыбы возле Крынок - и вот их-то и надо было снимать, но там почти нет хат, а здесь 27. Два района - Лиозненский и Витебский - спорят: какие Зазыбы лыньковские, как когда-то спорили греческие города о месте рождения Гомера. Выступал в школе. Потом - в клубе.

1 декабря. Дождь или ветер по коже, но у правды на страже, если не я, то кто же, и не сейчас, то когда же?..

4 декабря. Странное чувство: как будто я начал скучать по даче. Хочется туда - в лес, в поле, в просторы, где так хорошо мне было осенью.

13 декабря. Втроем всю неделю "покоряли" Зельву - Ставер, Дмитриев и я.

15 декабря. Зимнее поле. Зимний лес. И мой дом среди снежных просторов…

31 декабря. А год заканчивается грустно. Очень многое не успел сделать… Но увидел своими глазами этот радостно-горестный мир. И потрогал своими руками эту высь, эту высь, эту даль, эту ширь. Что еще остается? До пота, до последних оставшжся сил - бесконечная эта работа - сам себя к ней приговорил.


1985


1 января. Сон - черные мокрые стены дачи. Вошел - живут переселенцы, какие-то женщины разных возрастов. Был ними. Сказали, что выселяться не будут. И сон в руку: позвонил прораб Коля и сказал, что не смогли врезать замок в мокрую мерзлую дверь на даче - и все открыто, можно заселяться всем, кому вздумается.

4 января. "Элексиры сатаны" Гофмана. Интересно, но не сейчас и уже не для меня…

5 января. Письма Левитана Чехову, а чеховских нет, по завещанию брат Лев их сжег. Л. подписывался: "Величайший художник во Вселенной". В примечаниях о том, что Чехов отнесся скептически к статьям Толстого об искусстве: как можно утверждать, что оно одряхлело, это все равно что о еде и питье так говорить.

Купил пластинку – еврейские народные песни. На конверте – шагаловская репродукция: Марк и Белла над Витебском. Включил и слушал.

9 января. Наконец-то прибыла рецензия Анатолия Преловского: "Рукопись производит хорошее впечатление". Рецензия - что надо! Хорошая, деловая. Список - 60 стихотворений, которые "составят безусловную основу".

13 января. Дача. Белые просторы. Целина на поле. Дорога в лесу с лыжниками. Сбросил снег с балкона.

14 января. Обллит не подписал передачу "Витебск на картинах художников", передали в обком: "Зачем называть разрушенные церкви и соборы, которые были в Витебске - это разжигание страстей верующих".

16 января. В эфире передача о художниках. В каждом доме на экране сегодня возникли старые улочки окраин, засветились купола церквей и соборов, памятники архитектуры, которых не пощадило грозное время. Как смотрелись гравюры Юдовина, лирическая графика Минина и Горобовца, пейзажи на берегу Двины и Витьбы, которые запечатлел Добужинский! А парящая над Витебском обнаженная женщина, которую словно выпустил из своей мастерской и отправил в вечный полет Марк Шагал! Может, это бессмертный несгорающий спутник, мчащийся вместе с городом во Вселенной? …Таким видел город сегодняшний себя вчерашнего.

21 января. Шел через огромное белое поле. Вдруг вспомнились старые мои, еще студенческие строки: "В снегу протоптана тропинка - по ней ступали сотни ног. По следу детского ботинка прошелся кованый сапог. Потом еще, еще - и вовсе уже следов не разобрать. И вдруг тропинку кто-то бросил, чтоб целиною пробежать…". Дальше не вспомнил. Хорошо, что в памяти возникли эти строки, нигде не записанные, утерянные, кажется, навсегда. Когда я их написал? На каком курсе? Помню, что читал Якову - значит, на втором - тогда я ему читал все подряд и выслушивал его "критики". И вот прошло больше тридцати лет. И надо было мне оказаться на этом снежном поле, чтобы всплыли забытые стихи.

22 января. А это было на прошлой неделе. Перед делегатами областной комсомольской конференции выступал Игорь Лученок. Рассказывал о том, как рождаются песни. Вспомнил, что две написал на мои стихи: "И почему это так получается" и "Вечно молод Комсомол". Первая почти совсем не звучала, а вторую часто пел Анатолий Подгайский в радиоконцертах. И тут же, сев за пианино, Игорь сам их исполнил. А потом доверил нашу "тайну": как я дописал концовку в песню "Если б камни могли говорить" на стихи Р. Рождественского: "И звучит, звучит бессмертной песней над землею мирною рассвет…" И вместе с залом композитор спел эту песню, не удивляясь, что витебские комсомольцы ее знают.

24 января. Новые книги: "Пушкин в жизни" Вересаева и "Прорабы духа" Вознесенского.

27 января. Надо работать - надо писать! Бронька старается сделать нашу жизнь более сладкой - и все шлет конфеты, мармелад и ириски родной наровлянской фабрики.

29 января. В Новополоцке в редакции "Химика" провел заседание литобъединения. Были Вл. Орлов, Ира Жерносек, Наум Гальперович - все они хорошо начали и уже сделали добрые шаги в литературу, слежу за ними и по возможности даю телетрибуну.

31 января. Анатолий Преловский в рецензии на мою "Земную кладь": "автор в точной формулировке пытается поймать ускользающий миг на острие пера".

1 февраля. На записи "Двины" разговор с народной Зинаидой Конопелькой. Она: "Бровка меня любил, в 40-ом году сделал мне предложение, а я не хотела уходить от Шмакова, и Бровка тоже был женат, но вот стихи мне посвятил".

5 февраля. Приезжали на "ревизию" Коршуков и Липский. Что я мог им сказать: что отделения нет? Так и сказал.

23 февраля. Вчера смотрел фильм "Лев Толстой". Конечно, раскрыть его глубоко никто никогда не сможет - слишком велика и необъятна личность. Но как первый шаг на этом пути - по-моему, хорошо, хотя я накануне еще не верил в такие возможности Сергея Герасимова.

25 февраля. Только сегодня утром послал телеграмму Рыгору за вчерашний день – ему 50: "Нас круглою датою просто надули, в ушачском раю ли, в нью-йоркском аду ли, какие бы ветры на свете ни дули, ты молод и светел, Рыгор Бородулин".

1 марта. День Бородулина. Приехал с Валей, Зуенком, Ипатовой, Золотухиной, Чернобаевым в автобусике, а Быков и Законников в машине Буравкина. Все было бегом - обед, горком, где долго слушали о городе. Обсувенирили гостей - и во Дворец культуры. Салтук сказал, что решено: ему и мне не выступать. Выяснилось, что это он сам решил-придумал. И я сказал Зуенку, что, конечно, буду выступать. Был большой торжественный вечер. Быков назвал Рыгора "салоўкай роднага слова". Я устроил перекличку моих и Рыгора надписей на книгах, читал пародии… Было много выступлений. А сам Гриша читал минут 15… После вечера Быков - И. Наумчику: "Берегите этого мудрого Давида…"

2 марта. День Быкова. В гостинице с Василем. Подписал мне две книжки, я ему "Солнечный хмель" и две вклейки со стихами, ему посвященными. Пошли по городу и зашли ко мне. Хорошо посидели и поговорили. Выпили коньяк и кофе. "Сделай мне, если можешь, дублевый, знаешь, что это? - двойной…" Сделал. Поговорили о наших детях. "Какие у тебя проблемы?" Я: "Вот Лена, нет хороших парней, будущее в тумане". Он: "Пройдет и это". Посмотрел шагаловские альбомы. Написал на своей "Праўдай адзінай", что я "апроч паэзіі, яшчэ і маэстра ў прозе". Рассказал, что для него теперь, когда сел за руль, в самом прямом смысле жизнь - дорога. А на дороге и старые и новые проблемы. Написал новую повесть. В "Знаке беды" сняты, вымараны целые куски, страницы. В четырехтомник в "Молодой гвардии" не хотят включать "Атаку с ходу" и "Мервым не болит". Написал письмо Зимянину. А Кузьмин недавно сказал, что Быков сам должен отказаться от включения и об этом написать. В книге "Знак беды", которую он мне подписал ("паэту і вернаму віцябляніну") - много пустых черных страниц, на них было то, что не устраивало главлита. Показал мне: среди иллюстраций Юр. Герасименко – семь черных страниц, как черные пятна в книге… О взаимоотношениниях: нет друзей, переоценка ценностей. Спросил у него о Симонове. Мне казалось, что он к нему не очень. Сказал: "Что ты! И я к нему и он ко мне всегда относился хорошо. Даже есть обо мне в его вьетнамской книге". Я вытащил симоновскую "Вьетнам, зима семидесятого…", посмотрели на 39 стр.: руки вьетнамца, "Как у нашего Быкова в сорок пятом, все были заняты автоматом". После того, как посмотрел-полистал альбомы и книжки, ушли гулять по городу. Правда, пришлось заглянуть в гостиницу за ингалятором - Василя помучивала астма. Сначала зашли на Смоленскмй базар. Василь показал мне место, где стоял дом, в котором он жил в короткий период витебского студенчества, вспомнил даже своих хозяев, свою хозяйку, которая "подкармливала" его… Постояли возле Городского Дома культуры, рядом, где была его ученическая мастерская. Потом перешли Кировский мост и повернули направо в старый уголок города, а там остановились у дома № 11 на ул. Дзержинского, бывшей Покровской, 29. Он, который Европу пешком прошагал и орудие свое проволок, возле старого дома, где вырос Шагал, на минуту притих, приумолк… "Это в юности было, - он вспомнил, - тогда я учился еще рисовать. А потом всенародная вышла беда - и пришлось научиться стрелять. Но с далекой, еще довоенной поры, с той, где надвое делится жизнь, все мне видятся витебские дворы, как миры, вознесенные ввысь". "Интересно, есть ли тут деревья, которые помнят его или могли бы помнить? - спросил Быков. - Они тогда должны быть старше меня…" Через невысокий забор мы осмотрели сад. Все деревья были моложе нас. "Послевоенное поколение, ~ уточнил Быков, - мы как-то забываем, что и ему уже сорок…" Среди сада возвышалось только одно дерево - береза, которой могло быть за шестьдесят. Помнит ли она? А люди?.. Я постучал – вышла хозяйка Раиса Мейтина: "Мы всем рассказываем, что здесь жил Шагал. Приходят люди, интересуются". "Мы так привыкли, - сказал с иронией после паузы Быков, - сначала надо уничтожить, взорвать, а потом провести кампанию по возрождению, письма подписывать, призывать общественность. А просто так взять под охрану, повесить мемориальную доску - на такое ни сил, ни решимости ни у кого не найдется". Я грустно промолчал. "Знаешь, - снова сказал Быков, - всюду, когда приезжаю за рубеж, как только узнают откуда я, сразу же первый вопрос про Шагала. "A-а, Витебск - Шагал! А картины есть? А музей художника? А что сохранилось?" Отвечаю кратко; "Была война, она все уничтожила…" Мы постояли еще немного возле дома и пошли по старой окраинной улице, снова вернулись к Двине, к центру города на ее берегах. Я напомнил Быкову давние строки Анны Ахматовой о Шагале. "В самом деле о нашем Витебске лучше не скажешь, - подтвердил Быков, - волшебный…" Был солнечный день начала весны. И мы еще погуляли по витебским улицам. Вернулись к 15 в гостиницу. И все уже собирались к отъезду в Полоцк на открытие органа. Я не поехал. Попрощался со всеми. Отдельно в сторонке с Василем обнялись, расцеловались, и он попросил, чтобы я позвонил в Минск его Ирине Михайловне… Вечером я позвонил, сказал, чтобы не волновалась: у Василя Владимировича все в порядке, он уехал в Полоцк, вернется поздно. "Ну, тогда я начинаю наводить "революционный порядок", – ответила с полуюморком Ирина Михайловна. - И буду ждать…"

5 марта. Читал "Дневники" Толстого.

10 марта. А что если судьба подарила мне золотое перо, а я превратил его в медное?

15 марта. Родина! Где она? Вот она! Светом невиданным полная - город, которому отдана жизнь моя, кровь моя, боль моя.

20 марта. В областной библиотеке. В иностранном отделе – огромный альбом "Графика Шагала". Долго смотрел и переводил с немецкого названия. Сборник статей "Примитив и его место в художественной культуре Нового и Новейшего времени", статья А. Каменского "Сказочно-гротесковые мотивы в творчестве Марка Шагала" и 8 репродукций. Одна из работ, как на обложке в моем маленьком венгерском "Шагале": продавец скота - просто мой дед Моисей в Вербовичах.

24 марта. Во сне - начало какого-то рассказа о Наровле: "Все вместе они собирались только на похоронах. И тогда звучало легкое и крылатое слово "наровлянцы",..

25 марта. Юбилей Вл. Попковича. Студенческая аудитория и кафедра иност. яз. Сказал о его позиции добра и любви, вручил Грамоту Комитета.

29 марта. Умер Марк Шагал. Об этом с утра говорили те, кто слушал вчера зарубежные радиостанции. А в 15 передали в "Последних известиях". Я принес на телестудию свой альбомчик и устроил Час Памяти Великого Художника. Рассказал моим коллегам-журналистам то, что мог рассказать, но главное - показал его работы, хоть и не в таких уж ярких репродукциях

1 апреля. Среди суеты - свет Шагала. На студии выступали два английских журналиста Джон и Стив из Манчестера, снимают фильм о Шагале. Подарили альбом горисполкому, стало завидно - лучше бы Комитету. Альбом прекрасный, целый вечер смотрел. Тассовская информация о смерти Шагала дает место рождении - Лиозно, это не так, но доказательством может быть только он сам, его высказывания.

5 апреля. Вечер, посвященный 25-летию студии. Я - в основателях.

6 апреля. У каждой городской весны свои приметы. Долго стоял в это апрельское утро на Кировском мосту. Плывут по Двине белые, какие-то пушистые льдины, наверно, и на них следы суровой снежной зимы, которая никак не желает сдавайся до сих пор. Областная газета через неделю после центральной печати решилась опубликовать сообщение "Смерть Марка Шагала"… А ведь еще недавно и имя его в Витебске нельзя было упоминать…

9 апреля. Читал "Письменный стол" Каверина и, растягивая удовольствие, уже давно по рассказику - Шекли.

10 апреля. В 3-й школе провел "Открытый урок". На стене "цвели" рисунки и обложка моей книжки. Говорил о дорогах, о Крынках, Пушкинских днях, читал стихи, отвечал на вопросы, подписал много своих разных книг.

20 апреля. Ленинский субботник. Красил ограду, отделяющую телестудию от жизни. И еще успел (подвезли) на дачу. Солнечно. Сухо. Убирал, складывал вагонку, доски. Снег в лесу.

25 апреля.Читал (только купил) книгу "СС в действии": зверства фашистов. Страшно…

30 апреля. Награжден знаком "Отличник радио и телевидения".

18 мая. Связан с жизнью тысячами нитей. И теперь попробуй оторви от больших и маленьких событий, о того, что помнит древний Витебск, от всего, что на моей крови…

19 мая. И вот вернулась моя рукопись из "Сов. пис.". Основание: набирается всего только один авторский лист, этого мало. "Даже самый благожелательный рецензент набрал всего 60 стихотворений". Будто трудно мне добавить. Ведь прошло пять лет. А почему не издать 60 стихотворений? Подписано: Г. Белова, ст. редактор, и В. Семакин, зав. ред. Пересмотрел все рецензии и списки стихов – их 107 - ведь это книжка!

21 мая. Встречался и разговаривал я с ним не часто. В иные дни и годы еще видел и слушал. Откуда же во мне такое ощущение, будто было это много раз и до сих пор встречи длятся и никогда не кончатся? Из-за его незаурядной личности? Или благодаря книгам, которые он оставил на земле? Но всегда, как только прозвучит его имя, такое родное - Симонов! - теплая волна накатывается и доходит до глубины сердца. Кажется, в последнее десятилетие жизни из всех нравственных категорий он выделил те, которых сегодня не хватает многим - достоинство и порядочность. Уж не знаю и не смогу объяснить, что во всей полноте вкладывал он в это понятие, но думаю: многое. И в первую очередь верность людям, делу, слову. По его признанию, он только стоял на Витебском вокзале. Но о городе нашем, о других местах края писал в стихах и прозе, в дневниках. Послал в "Вопросы литературы" Л. Лазареву мои страницы о Симонове. И вот его ответ. "Воспоминания Ваши трогают своей теплотой, я дал их прочесть и С. Г. Карагановой и Е. А. Кацевой (они составители тома воспоминаний, который выйдет в свет в августе, чтобы они взяли на заметку для 2-го издания - если таковое, конечно, состоится). С. Г. Карагановой это особенно интересно, т. к. она одно из действующих лиц рассказанной Вами истории".

23 мая. Вчера - собрание отделения. Анекдот: Салтук говорит о борьбе с пьянством. Воронович и Попкович ему: "Сам ты п'еш і ні хрэна не робіш". Я сказал: "Хлопцы говорят дело, прислушайся. Тебя все видят пьяным, трезвый ты бываешь редко. А отделением совсем не занимаешься". Сегодня выступал в установочном студенческом лагере в Лужесно. 150 студенток. Подписал много книг.

24 мая. Собрание на телестудии: как искоренить пьянку. Но это неискоренимо.

1 июня. Мой июнь начал с дачи. Дважды купался в Лучесе. Вернулся пешком. День основания города. Шествие. Княгиня Ольга. Салют. И из всех репродукторов - песни на мои стихи из "Молодости древнего Витебска", как и в предыдущие годы.

8 июня. Утром Эм сказала, что видела странный сон: пришла к папе в больницу, а кровать его пуста. Мы с Леной поиронизировали над ее страхами. А через час она поехала в больницу – и все было, как она увидела во сне. Занимался всеми делами: гроб, уложение, справка, похоронное бюро…

16 июня. Рано - на Ушачи. Путилковичи. Хата-музей Бровки. С Быковым о "Витебском вокзале". "Название у тебя прекрасное", - сказал он. Ливень весь день. На "Прорыве". Праздник поэзии перенесли, как в 80-м, в Дом культуры. Читал: "В старом здании" с посвящением Быкову. Василь встал и пожал мне руку. Хорошо с Сергеем Давыдовым (вспомнили Всесоюзное совещание молодых). С Кисликом - о Заборове, его выставке в Париже.

24 июня. Завтра в газете идут мои страницы о Бровке. Салтук дал им какое-то свое название "Разам з паэтам". Настоял на моем "Летний день в Витебске",

6 июля. Левки. Семинар, который не похож на семинар. Мое выступление о В. Орлове и Борщевском. Салтук почему-то с неприязнью относится к Орлову. Костер на берегу… Ночь на Ивана Кутилу…

7 июля. Утром праздник поэзии у памятника Купале. Три сотрудницы музея и мы сами. Читал из "Лета в Левках" и "Лето звезды в реке купало".

15 июля. Кажется, впервые на всесоюзном телеэкране еврейская классика: Шолом Алейхем. Тевье - Мих. Ульянов, Голда - Галина Волчек. Наверно, это все не случайно. Хочется верить, что так.

16 июля. Перебираю книги. Эту надо, наверное, из дома унести. Но подожду: в ней есть строка, когда-то она меня сумела потрясти.

1 сентября. Полоцк. 12-й Скорининский. Бородулин, Стрельцов, Вольский, Леванович. Рыгор: о том, что смотрел книгу Букчина, а у меня он уже все это о Пушкине читал. Михась Стрельцов: "Ты один их самых интеллигентных поэтов". Когда-то он об этом писал в рецензии на "Июнь-реку".

28 сентября. Сижу над рукописью, московской. Неужели решусь начинать сначала?

30 сентября. Звонок Лены: все уже сдала - она аспирантка.

3 октября. Весь день проработал на даче: олифил потолки, задрав голову к… звездам.

7 октября. Допечатал рукопись - "Молодик".

8 октября. Москва. В "Сов. пис." ждал Семакина. Но нашлась Галина Белова. Разговор с ней, она явно не ждала встретить такого собеседника из "провинции". Согласилась со мной, что надо оставить рукопись со страничкой о том, что "дело" длится с 1980. Попытается договориться с Семакиным: не начинать по второму кругу. Подписала мне "Огонек" со своим "Венком верлибров". Вечером - в "Армении" стоял за швейцарским сыром, подошла Казакова: "Давид, ты в Москве? Что делаешь?" Рассказал ей. Постояли в очереди, потом минут 40 походили по Горького. Она: о маме, которая умерла в прошлом году, о сыне, который служит в армии, а она уже 4 года бабушка.

11 октября. В Союзе писателей с Валей Щедриной. Она рассказала, как ездила в Вербовичи, как отстроила старый мамин дом. Вечером – театр Маяковского, "Жизнь Клима Самгина". В магазине "Чай" мне не хватило "Бодрости", свой отдала москвичка, которой я тут же благодарно подписал "Сквозь даль времен".

12 октября. Весь день по Москве. Кофе и другие продукты. 26-й том Достоевского, который не дошел до Витебска. Много книг - десяток отправил посылкой. Зашел на выставку немца Генриха Грубера к был вознагражден его циклом "Давид и Caул".

13 октября. Лена рада бананам. А мы все рады друг другу - какие бывают прекрасные мгновения, минуты, часы жизни! И как жаль, что они быстро пролетают… Я время теряю, а времени нет ддя дел неотложных и встреч дорогих. И вдруг вырываю с корнями из недр какой-то, звездою отмеченный миг…

15 октября. Звонил в "Сов. пис.": "в следующем году дадут ход рукописи и на рецензию". Но я не очень верю. Ведь прошло уже 5 лет и сколько еще ждать и ради чего? Все уже издано или будет издано в Минске.

22 октября. Новополоцк. Для телепередачи слушал песни поэта-барда Сергея Соколова.

27 октября. Звонила Лена: все очень хорошо, на почтампе не одна, есть провожатый.

5 ноября. Весь день на студии просмотры. О джазовом фестивале "Витебская осень-85" - зав. отделом пропаганды обкома сказала: "Давать в эфир нежелательно". И эфира не будет. Не мог купить водку, очереди в магазине за вином, а ее расхватали…

15 ноября. С Ремом в Могилеве. Много выступаем. И день Рема - тоже в работе. Но отметили.

17 ноября. Симоновская "Софья Леонидовна". Есть о Витебске, но то, что я ему рассказал, не использовал, не успел…

29 ноября. "Сов. Бел." дала мое о Симонове.

30 ноября. Накупил и рассылал о Симонове. Напечатал 1-ю страницу будущей (или никогда не будет) книги "Открытый урок" - школа вчера и сегодня, моя и Лены. Звонил из Москвы Юдин: 3 декабря на его творческом вечере будут звучать романсы на мои стихи.

17 декабря. Пожар на телестудии. Ночью сгорел студийный павильон. Весь день все разговоры только об этом. Передачи будут из зала летучек через ПТВС.

31 декабря. Приехали вдвоем Лена и Юра. Я встречал. Вечер (до 3 ч.). Пили мало, кто - что. Кажется, все нормально у ребят. А год ушел…


1986


8 января. Красивый снежный вечер. Провожал в Минск Лену. Шли на вокзал пешком через зимний город. Что-то было мне очень грустно. Когда я уже сяду за рукопись?

27 января. Убежал с открытого партийного собрания на выставку художников, посвященную 27-му съезду, такие же сегодня в 17 ч. открылись во всех областных городах. Портреты современников. Увидел меня Феликс Гумен и потащил к себе в мастерскую. Подарил мне две акварели - "Уголок старого Витебска" и "Натюрморт с васильками"…

30 января. В мастерской Исаака Боровского. Хорошие портреты. Ведем разговоры.

20 февраля. В Новополоцке с Володей Орловым: у него вышла первая книжка, поздравил, звал на теле в передачу. Приходил Якуб Лопатка: его переводы с финского на белорусский.

22 февраля. Так соскучился по рукописи, что сел и напечатал 10 стр.

14 марта. Встретил Лену. Она привезла из Минска продукты, получила в Союзе писателей по списку мясо и колбасу, сказав, что старик Шушкевич уступил свою куру.

16 марта. Ушел на дачу. Прекрасный весенний день. А в лесу – зима. Очищал-расчищал все от снега. А бедную грушу опять зайцы грызли, а я ее не защитил - не оградил.

3 апреля. На перевыборном собрании. Выступая сначала помнил Светлова в Витебске в 61-м, его слова: "Как будем выступать - по-декадному и пойдем в буфет или по-деловому?" А у нас как раз буфета нет, а потому берем быка за рога. Говорил о Попковиче - его переводы, публицистика. О Володе Орлове - первая книжка. О литобъединениях - новополоцкое. О работе с молодыми. О потере связей со смолянами. О нашей малокультурности и лени. По предложению Ивана Чигринова – остался Салтук… В конце голосовали предложение о представлении на премию Комсомола Алеся Жигунова за "Матчыну вышыванку". Один я - за, все - против.

21 апреля. "Дзень паэзіі" - избранное за 20 лет, и мой "Молодик" с посвящением Евг. Евтушенко.

23 апреля. Гостиница "Минск". Завтрак с Леной. Провожала меня на съезд. И встретились с Быковым. Василь: "Вот видишь, я тебе говорил, все пройдет, все решится, ты переживал, а уже Лена в аспирантуре…" И Лене: "А парень есть?.. ну вот, ну вот… все проходит…"

24 апреля. Поздно вечером голосование: против Гилевича - 108, Чигринова - 104, Саченко - 115. Секретарями стали Жук и Козько. Гилевич: "Усё жыццё цяпер буду помніць, што забыў пра цябе, калі гаварыў пра русскіх паэтаў, а я ж лічу цябе адным з самых лепшых… I супраць яшчэ адзін голас атрымаў - твой". Я не возразил.

29 апреля. Звонил в Наровлю. Сначала сказала (Оля), что все в порядке, только у всех ангина, першит в горле, и тут же (Броня) о панике, эвакуации. А во "Времени" - авария на Чернобыльской атомной. Наровля от нее совсем близко. А зарубежные радиостанции о пожаре и радиации. Очень расстроен. Да один ли я?.. Это - трагедия века…

4 мая. Звонок из Наровли: "Ты нас примешь?" Оказывается, уже в Довледах (40 – от Наровли, 20 – от Чернобыля) уничтожают скот. Страшно все это. И, наверное, мы еще по-настоящему не понимаем, что произошло… По теле – репортаж с места событий: пустой поселок строителей Чернобыльской АЭС.

7 мая. В эти дни все разговоры о Чернобыле. Звонил в Наровлю: вывозят детей.

21 мая. Прозороки. Музей Игната Буйницкого. Памятник - автор Иван Миско…

4 июня. Разговоры с Наровлей: что им делать? Броня: "Мы каждый день глотаем радиацию…" Уже эвакуировали Дерновичи…

10 июня. Днем выступал на "круглом столе" лекторов по литературе и искусству. Говорил о воспитании историей, рассказал о "Витебском вокзале" и "Открытом уроке". Рагойша прислал материалы конференции о белорусско-грузинских литературных связях с тезисами доклада М. Кшондзер "Грузия в творчестве Давида Симановича", а раньше об это было в книге С. Кекелидзе "Грузино-белорусские литературные взаимосвязи". (Тбилиси, 1979).

16 июня. Выступления по Бюро с Георгием Марчуком и Зинаидой Дудюк.

21 июня. Никогда не ел столько клубники. Снова привезли ведро. В "Книжном обозрении" - интервью Быкова, он говорит о том, что "Чума" Камю, по словам Твардовского, "Евангелие 20-го века". Василь мне давно советовал прочесть.

23 июня. В "Неделе" - Вознесенский о Шагале и два перевода его стихов. Начало выходить третье издание "Библиотеки поэта" (большая серия). Буду брать только те тома, которых не было раньше - у меня ведь все второе издание - 250 томов.

25 июня. Читаю "Чуму". Думаю: многое совпадает с нашими днями и паникой в связи с Чернобылем. Гуляют всякие высказывания: "Мы рождены, чтоб сказку сделать чернобылью", "тили-бом, тили-бом - мирный атом в каждый дом".

27 июня. На студии записали Володю Орлова "Пісьменнік і час" – глубокие рассуждения; история и современность.

2 июля. На писательском съезде в Москве говорят о том, что надо праздновать 100-летие Пастернака, снять обвинения с Ахматовой и Зощенко, о том, что не избрали делегатами Окуджаву, Ахмадулину, Самойлова.

10 июля, С утра до вечера льет дождь. Гостья из Наровли - Бронька рассказывает о том, что там. Транспортеры, военные, предлагают звакуацию, но продукты привозят, много пьют, по рекомендациям, красное вино…

12 июля. Очередь на всю улицу Суворова - запись на розыгрыш подписки на Библиотеку фантастики.

16 июля. Послал в Плёс "Весеннюю сказку" с "Левитаном" и "Встречные поезда" с "Как будто земле доверена тайна…" Запись Алеся Жигунова для "Пісьменнік і час". Разговор с ним, Трудно ему там, в глубинке, не запил бы.

22 июля. Мучаюсь ничегонеделанием, хотя телевремяпровождение – серьезное дело и состоит из сотен мелких и больших составных частей. Ушло уже пол-лета, а ничего не посеяно, ничего не взошло на чистых листах… Читал о Пастернаке - о как он работал!

6 августа. В Глыбочке. Были у Законниковых. Постарел уже Иван Васильевич. Подписал книгу. А по надписи на старой увидел, что был у них 11 мая 71. Тогда и передача была - вся семьи (и Оля, и Сергей), тогда и маму Рыгора хоронили… Озеро Рогули – семь рогов. Наплавался больше, чем за все лето. Сабантуйчик с одной бутылкой вина, не то, что 15 лет назад, когда из погреба появлялась бутылка за бутылкой самогона. Ночью вышел - такого неба я не видел уже Бог знает сколько лет. Ярчайшие звезды. Звездопад.

9 августа. Ушли стихи - и будто обмелела душа моя. Ее, как речку, вброд перехожу. И никому нет дела, что хоть живу, но я уже не тот…

27 августа. Вчера сверял публикацию "Колумбов" Короткевича с тем, что он мне когда-то прислал: есть разница, целые строфы отсутствуют.

10 сентября. Десять дней в больнице (пиелонефрит). Читал "Войну и мир". Писал "Утренний обход" о тех, с кем был рядом в палате.

11 сентября. Дождь. И настроение после больницы - тоже дождливое, его испортил сегодняшний номер "В. р.". Для полосы в Фонд Мира я дал "Два посвящения Витебску". И вот под названием "Витебску" опубликовано одно из них, "Этот город принял меня однажды" с выброшенной строфой, в которой: "Мы расскажем тебе про Марка Шагала…" Что, не пришла еще пора? Не надо о нем рассказывать в городе, в котором он родился? Пытался, злой, выяснить: кто сокращал… Очевидно, Салтук, который готовил полосу. Но он ссылается на редактора… А редактор сказал, что сам Салтук, который не любит ни меня, ни Шагала… Да, а еще вместо строки "А мы не сберегли столетий память" - напечатано по-салтуковски "седых столетий маленькая (?) память". И под всем этим - моя фамилия…

30 сентября. В "Ровеснике" (№ 9) увидел разворот о Шагале. В обзоре с собрания художников (выступление Володи Вольнова) упомянуто столетии Шагала (сегодня в "В. р."). Но захотят ли отмечать столетие в Витебске? Началом, призывом могла бы стать моя статья "Уважение к минувшему", отдал ее в газету. Напечатают ли? А ведь я говорю о юбилее великого художника, о том, что гости города неизменно спрашивают о нем, они знают, что с Витебском связаны его жизнь и творчество, и нам пора бы прямо и четко сказать, что мы помним и гордимся великим сыном города, где он родился, где есть дом его родителей и здание художественной школы, в которой он преподавал, и надо заранее подумать, как отметить столетие…

6 октября. Солнечный холодный день. Ярмарка. Саженцы: антоновка, мелба, слива, ирга – пусть растет мой дачный сад.

12 октября. Копался в своей библиотеке. И выделил полку о Витебске, о тех, кто связан с городом, с краем.

13 октября. "Песни былого" – еврейские народные песни в переводе Наума Гребнева. Но по-русски многое звучит очень странно, особенно те песни, которые я знаю в оригинале – пела мама. "Алэйтэрл цум гимл вел их штэлн" (я переводил: "К небу лесенку приставлю", Гребнев: "Лестницу приставлю к черной туче").

26 октября. Звонил Цвика: Скопа носил в обком и показал мою статью Григорьеву, он сказал - "печатать, а юбилей Шагала будем обязательно отмечать".

3 ноября. Утом звонок из редакции: в завтрашнем будет статья. Вечером снова Цвика: "одна инстанция сняла статью, будут выяснять через Минск и Москву - можно ли давать о столетии Шагала".

4 ноября. Звонил Скопе: кто виноват, кто снял – цензор или обком… Не ответил…

7 ноября. Переводил стихотворение Шагала "Белле". Пополнил полку литературно-музейную, собрал и библиографировал все, что есть у меня, о Шагале.

13 ноября. В поликлинику, где я был, прибежал Володя Базан: "Собеседник" заказал ему слайды "По шагаловским местам Витебска". И он хотел со мной посоветоваться: что снимать…

26 ноября. Орша. В день рождения Короткевича родился его музей. Правда, это пока лишь одна стена в Музее славы учителей. Были минчане, полочане, оршанцы: Домашевич, Орлов, Гальперович, Салтук, Борщевский, Соколов. Организатор – учительница Лилия Родомская. Я прочел стихи, которые он мне когда-то прислал и которые опубликованы в сокращении. Думаю, что теперь каждый год в Орше и в Витебске надо проводить вечера, посвященные памяти Короткевича, говорить о его жизни и творчестве. Начало положено. Здесь. А в Витебске провел в библиотеке и на телестудии.

17 декабря. Завтра приедет Вознесенский. Выяснил "источник света": оказывается из ЦК (какого?) звонили в наш обком: Вознесенский хочет посетить город. Его будут встречать Лукашенок (каково ей?) и, кажется, Салтук (каково ему?). Думал: тоже схожу, но в такой компании? Лучше я ему просто позвоню утром.

18 декабря. Позвонил – и сразу договорились, что иду к нему в гостиницу. Уже по телефону спросил у меня: что есть шагаловское в городе. Встретились тепло, хоть до того не виделись, сразу перешли на дружеский тон. И по плану - в горком. У первого секретаря Образова. "Какие задачи, цели приезда?" - спросил он. "Витебск и Шагал!" - ответил Вознесенский. Его попытались отвлечь от главного, предложив театр, комсомольскую конференцию. Он как будто согласился, но когда встали, сначала освободил вечер от театра ("может, лучше я похожу, познакомлюсь-пообщаюсь с людьми"), отказался и от комсомольской конференции ("завтра вечерним поездом уеду…") С зам. директора музея Кузьменко, зав. отделом пропаганды Даниленко, Сережей Наумчиком и Мишей Шмерлингом сели в рафик – и по городу. Стояли на Успенке, у памятника воинам 1812, у могилы батьки Миная. Я рассказал, как меня не пускали на балкон бывшего губернаторского Дворца, когда писал о Лажечникове и Наполеоне. Подъехали к зданию ИВЦ, где на бывшей Бухаринской размещалась художественная школа (Шагал, Малевич, Лисицкий, Добужинский, Пэн). Походили по лестнице, заглянули в кабинеты, пытаясь что-то узнать и ничего не узнали: как определить, где сидел Шагал, где Малевич, где что было. Потом подъехали к Дому Шагала. Вознесенский даже вымазал свою белую куртку кирпичной краской и картинно сказал: "Кто-то уносит на подошвах родную землю, а я на куртке - шагаловскую краску". После обеда - архив: документы, которые я знаю, о назначении Шагала, его письмо Пэну. Договорились о копиях. В музее - картины Пэна и рассказ о них Кичиной. Потом посидели у него в люксе. Я прочел "Письмо" Шагала Витебску, которое ему очень понравилось: "Хоть в "Правде" печатай". В мастерской у Саши Гвоздикова - его триптих: Репин ("Осенний букет"), Шагал сидит, задумавшись, а над ним – его муза Белла, и Малевич – все это хорошо бы установить в городе. И потом весь вечер - у меня - с 18 до 23. Эм успела испечь яблочный пирог, пирожки, водка, сало, маринованный чеснок. Сережа позвал свою девочку, и тогда я сказал Мише: "Зови Олю". Такая собралась компания. И Вознесенский "распушил хвост" и произносил речи. Начал с того, что такого стола, как у нас, он не видывал даже у английской королевы, и тут же стал рассказывать о королеве и "разблюдовке". О том, как Хрущев полчаса на него орал. Был рассказ, как исключали из Союза Пастернака, как хоронили, о даче. Подписал свои томики ("В День Шагала", "В намять о встрече через много лет"). Разыгрывал Аду и Яшу: "Я в Минске в аэропорту, ищу ночлег". Зое - в Москву (а может, и не ей). В общем был наполненный особый день. Проводили его поздно в гостиницу. Лукашенок - Савицкому: "В эфир - только о приезде поэта, о Шагале не вспоминать. Вечер не транслировать".

19 декабря. И снова - к Дому Шагала. Его хозяева Мейтины - Зяма и Рая. В доме книжная полка - Ахматова, Багрицкий, Вознесенский. Андрей был в восторге: "Вознесенский в Доме Шагала!". Там, где теперь одно из окон, раньше была дверь прямо на улицу. Может, потому Шагал не сразу узнал свой дом, когда я пересылал фото с Вергилисом. Андрей (архитектор) это место окно-дверь в стене обнаружил сразу. Вечер во Дворце культуры местной промышленности. Салтук вышел и стал читать его биографию. Вознесенский не выдержал и пробежал за кулисы. Смех, аплодисменты, Салтуку не дали закончить. Вечер с 18 до 20, читал он много. Несколько раз упоминал меня и мою "Подорожную": "Я ночь не спал, читал замечательную книгу о Витебске вашего Д. С."… Сказал о моем "Витебском дне Маяковского" и прочел свое посв. М., сказал о моем Геловани и прочел свое о грузине, спасающем американскую девочку… После вечера - проводы на вокзале…

26 декабря. Десять дней назад еще нельзя было даже упоминать о Шагале, а вот сегодня большое интервью Вознесенского. По словам Андрея, в Витебске надо говорить о двух музеях - Шагала и тех, кто был рядом. По радио сегодня - тоже интервью. А Лукашенок уже звонила сразу после вечера в Комитет: по теле ограничиться информацией о приезде Вознесенского, без рассказа о Шагаловских местах Витебска. А у меня есть идея: как рассказать обо всем этом в "Двине" на республику…

28 декабря. Домик Шагала - небесное семя, время шатало, как землетрясенье. Не расшатала силой бесовской домик Шагала на старой Покровской. Кажется, вот он, за занавеской, занят работой, с кистью небесной… Это судьба ли, символ ли века - родины дали из пламя и света…


1987


3 января. Столько статей интересных в газетах и журналах: Лихачев, Евтушенко, Бакланов. Как оживился "Огонек" с приходом Коротича!

10 января. Меня нельзя подпускать к моим рукописям. Правил и дополнял "Витебский вокзал". Морозы – до 30. Дома - 11. Сижу в свитере, который связала Лена.

15 января. Обсуждение первой книги Ирины Жерносек из Новополоцка. Я сказал о двух ее рассказах, о том, что надо быть верной психологической мотивировке. Салтук прочел план работы. И тогда поднялись Воронович и Попкович и возмутились планом и тем, что ничего не было выполнено и в прошлом году.

16 января. Вечером в 19.50 - хорошее время! - на республику шла моя "Двина". Последний сюжет о Вознесенском в Витебске я превратил в шагаловский - на фотографиях Шмерлинга надписи: "Дом, у якім жыў Марк Шагал", "Будынак мастацкай школы, дырэктарам якой быў Марк Шагал", Вознесенский на фоне репродукций шагаловских картин (после строк "Ах, Марк Захарович, нарисуйте…"): синий дом, влюбленные над Витебском, старик над городом, над собором, семь картин - это впервые и для Витебска, и для Беларуси.

17 января. Звонили из обкома, просили прислать мой сценарий "Двины", отправили срочно – но в нем ничего не нашли, там только говорит Вознесенский, а работ Шагала нет. Птички вылетели - не поймать.

27 января. Рано утром Лена из Москвы. Купила там на вокзале "Огонек"-4, у нас еще нет. Вознесенский "Гала Шагала". Все хорошо, но… Большие куски из "Письма" шагаловского, хотя мы договорились, что это надо будет дать в канун юбилейный с хорошей врезкой в моем переводе.

29 января. Послал телеграмму в Москву: "Коротичу - ура! В глухие вечера он на земле зажег всесвитный "Огонек" - как ярко засиял журнал, и в нем - Шагал!.."

3 февраля. С Попковичем и Салтуком - в Полоцк, там присоединились Борейша и Орлов. Библиотека наших книг с автографами в колхозе им. Сильницкого. В "Сов. Бел." - мое о Пушкине "А время гонит лошадей".

7 февраля. Попкович привез кошелку картошки

19 февраля. Выступал в Витебскгражданпроекте. Засыпали вопросами о Шагале. Читал стихи, но больше отвечал на вопросы.

3 марта. В большом зале обкома - пресс-конференция. Первый секретарь обкома Григорьев отвечает на вопросы журналистов, собранных со всей области. Отвечая на первый же вопрос о шефстве города над селом, он вдруг почему-то переходит на Шагала (тоже на букву "Ш"?). По его словам, Шагал нас "политически не устраивает", "он сионист", "возглавлял самое реакционное крыло сионизма", "расписал кнессет", "ни одного доллара, ни одной картины Витебску на дал", "как можно отмечать столетие, что скажут арабы, они тут же пришлют поту протеста", и "о каком музее может идти речь", "так еще кто-нибудь предложит поставить памятник Гитлеру", "вот книжка Евсеева "Фашизм под голубой звездой", "передаю ее редактору областной газеты, в ней все написано, каждый журналист должен ее прочесть"… Потом он говорил еще очень долго. А когда настало время задавать вопросы, я поднялся и сказал: "Мне стало грустно, оттого что многие примут ваши слова как соответствующее указание, поймут так, что уже и имя Шагала упоминать нельзя. Когда-то Ленин четко и ясно сказал о противоречиях в творчестве и мировоззрении Толстого. А Бунина издаем и читаем, зная, что он не принял революцию, я с гордостью тем не менее писал о том, как он побывал в Витебске и какие слова посвятил нашему городу. Сегодня появились публикации и романов Набокова, и стихов Ходасевича, только что в "Огоньке" уже есть и Гиппииус и Мережковский, которые вообще выступали против Советов. Почему же мы готовы отказаться от великого художника, нашего земляка, который понес славу Витебска по всему миру? На основании чего мы это хотим сделать, на основании каких-то досужих домыслов и умыслов? В угоду кому? Ваши слова завтра же будут истолкованы так, что о Шагале уже и вспоминать нельзя, а ведь совсем недавно в своих лекциях говорили так известные своим открытым антисемитизмом Бегун и Евсеев, на которого вы ссылаетесь, они объявили сионистами Эренбурга и Маршака, но мы-то знаем, что это не так, но кому-то это выгодно. Время идет, и мы уже просто не успеем создать музей Шагала к юбилею. Надо подумать хотя бы о том, как достойно отметить его столетие в городе, где он родился. Мой вопрос: не хотите ли вы уточнить свою позицию, поставить точки над "і"? И тут на меня сразу обрушился его "державный" гнев: что это за фантазии, мол, я так не говорил, так рождаются слухи и о его якобы строящемся особняке (несколько минут он говорил об этом). "Нам нужна правда!.." (Лукашенок, которая сидела рядом, зааплодировала, ее поддержали многие в зале). После этого он как будто спохватился: "Да, Шагал великий художник, я видел его картины в Румынии, знаю репродукции, читал о нем, но "будет решение" - будет уважение". Я ушёл из обкома с чувством исполненного долга.

5 марта. В библиотеке Горького нашел книжку Евсеева. Саратовская переиздание 1981 года. Прочел. Тьма глупостей и несуразностей. О Шагале единственный абзац: расписывал кнессет, сионист, а Эренбург его хвалил и поддерживал.

9 марта. Эхо полемики. Кроме поздравлений, разные высказывания типа "он осадил Симановича", "поставил на место", "аудитория поддержала Григорьева".

12 марта. Кохоново. Нет уже старого здания, в котором учился Иван Батрак. В новом провел открытый урок. Домашнее задание ребятам: готовить музейный уголок. Подарил книги, читал стихи, много говорил о Батраке, о других земляках.

19 марта. Говорят, что не справившись со мной и в назидание и поучение другим сторонникам Шагала, обком решил пригласить в Витебск небезызвестного "борца" с сионизмом В. Бегуна. Сегодня сидел на его лекции в редакции областной газеты. Он говорил, что голубой цвет у Шагала - "это цвет израильского знамени", что "у Голды Мейер висела картина, подаренная Шагалом", что "не с Витебском у него все связано, а с хасидизмом", что ему слишком "близки все еврейские символы сионизма - шестиконечная звезда и менора", что его искусство "абсолютно чуждо и искусству в целом, и нашему народу, и белорусской культуре". Много говорил о том, что "хотят нам повесить миллионные расходы на музей", что ни в коем случае не надо с этим соглашаться, давать отпор всем, кто за это ратует, "не надо содействовать тем, кто прытко навязывает все это". А в зале многие смотрели просто в рот лектору, выражали радость. На студии в редакции пропаганды я показал Илье и Вале гайки в стульях и спросил: "Как это вы допускаете, это же сионистская символика - шестиконечные гайки", и рассказал им, что об этом говорил Бегун. Конечно, обкомовцы довольны и надеются, даже уверены, что теперь-то все, кто за возвращение Шагала, поникнут и сложат руки. Не сложим. И я буду первым из тех, у кого руки станут еще крепче.

20 марта. Осадок от вчерашнего. В какое время, в каком веке я сидел?

24 марта. А у Яши родились две внучки – Катя и Даша. Когда это будет у меня?

3 апреля. Рыгор на своей "Маўчанне перуна" написал: "У модзе то крымплен, то твід, то зноўку лён і воўна, мне Сімановіч мой Давід галоўны усё роўна. Дзе Сімановіч – поспех там у тэлегледачоў, у дам!"

4 апреля. Без сна встречаю я зарю, сломался кран - потоп. "Уважьте!" - ЖЭКу говорю, - пока я не утоп… А мне впопад и невпопад одно и то же все твердят: "Будет решение - будет уважение"… Я говорю: "Пора вернуть искусству имярек. Уважьте, был столетний путь, и наш он человек"… А мне впопад и невпопад одно и то же все твердят: "Будет решение - будет уважение"… "Скажите, в чем моя вина, товарищи, друзья? Уважьте, справка мне нужна о том, что я есть я…". А мне впопад и невпопад одно и то же все твердят: "Будет решение - будет уважение"…

6 апреля. С Попковичем выступал три раза подряд: в 14, 15, 16 - "Вите6чанка", общество слепых, 16-е училище. В "Огоньке" - репродукция - шагаловские "Ландыши" и в статье – о том, что скоро в Москву приедет выставка большого художника Шагала, который возвращается на родину и никогда с ней не порывал.

7 апреля. В "Знамени"-4 - стихи Евтушенко, строчка: "У русского и у еврея одна эпоха на двоих…" И "Запасники" - Шагал, Малевич, Кандинский: "И устои Кремля исполинского рухнут, если покажут Кандинского?.." "Чем вас живопись так испугала, если прячут в подвалах Шагала?.."

17 апреля. Приехали Янка Брыль и Адам Мальдис. С ними – в пединституте. Были еще Ламан (читал Короткевича) и Орлов. С Попковичем – в Доме культуры на собрании творческой интеллигенции.

20 апреля. Володя принес свой "Востраў без маяка". Рут Крафт: "Расавая пыха – дзікасць! Я кляну яе з'яўленне. Хай жыве Яго Вялікасць непадкупнае сумленне!"

28 апреля. в Минске на конференции фонда культуры: есть решение ЮНЕСКО отмечать юбилей Шагала. А пока в Витебске с выставки молодых из триптиха Гвоздикова сняли Шагала (по указанию обкома). В редакции "В.р." вычеркивают все подозрительные имена: Дебюсси, Сен-Санс, даже слово "импрессионизм".

4 июня. С Вознесенским. Он сказал, что была пастернаковская конференция, 60 докладов, и еще о том, что говорил на самом высоком уровне с лидерами партии, и хоть пока очень сильно консервативное мышление, осенью будет выставка Шагала в Москве. Вдова Валентина Григорьевна предложила 60 работ, может, удастся часть переправить для выставки в Витебск. Снова о том, что всю жизнь будет помнить витебские дни, нашу встречу и разговоры.

8 июня. Со Светланой Алексиевич в областной библиотеке: о документальной литературе, об элементах художественности.

11 июня. Группа телевизионщиков из Минска снимает передачу. Лукашенок Кузнецову, заму преда: "Почему снимают? Ктт разрешил? Это не дом Шагала. Хватит своевольничать!" А у них командировки, подписанные Буравкиным. Лукашенок звонит в ЦК - и съемки отменяются. Телекс из Москвы: снять для передачи "До и после полуночи" "По шагаловским местам" на 20 июня. Будем снимать!

16 июня. Арк. Подлипский: на следующей неделе приедет сестра Шагала Мария Захаровна, ей 82, краеведческий клуб при обл. библиотеке решил провести заседание, посвященное Шагалу. Я дал согласие прочесть "Письмо" и стихи. Позвонила директор библиотеки: "Мы рады, что и Вы придете, ждем только звонка или посещения Лукашенок, созвонимся". А после обеда Подлипский: "Заседание запретили, клуб разогнали".

19 июня. В "Сов. культуре" статья Андрея Черкизова "О подлинных ценностях и мнимых врагах", о тех, кто сеет смуту и национальную рознь, в том числе Бегун и Евсеев.

22 июня. "Вечерний Минск" (18. 6). В. Бовш, зав. отделом Института философии: "Навязывают советским людям фальшивые авторитеты", "крикливая кампания в связи со 100-летием художника-модерниста Шагала, связанного с Беларусью фактом рождения", "в творческом и гражданском отношениях он противостоял нашему народу".

26 июня. Утром на кухне торт и записка: "Имениннику - с утра съесть кусочек пирога. И чтоб жизнь была долга, с мамой мы кричим: "Ура!"

1 июля. Июльский снежок у обочин рассыпали тополя. А в Витебске белые ночи. И, чем-то своим озабоченный, город глядит на меня.

7 июля. День Шагала. Только не в Витебске, который был с ним всю жизнь. Команда сверху: ничего о Ш. в его городе и республике. И ни слова в газетах. А "Сов. культ." и "Известия" дали большие статьи.

11 июля. В Минске. ЗАГС. И уже - Елена Попок. Свадьба в "Планете". Мой тост о княгине Элен и князе Юрии, с пародиями от имени Евтушенко, Ахмадулиной и Вознесенского.

27 июля. Печатаю неопубликованное. Маленькая поэмка "Август".

30 июля. Появился первый номер "Политического собеседника" вместо "Политинформатора и агитатора", в нем статья В. Бегуна, есть и моя фамилия, цитата из "Сквозь даль времен", и крик о шагаломании, будто не он и иже с ним ее создали. А статья Бегуна называется "Украденный фонарь гласности". Ответ на вопрос читателя "Что мешает перестройке?" И что же? Бегун рассказывает, что недавно побывал в Витебске. И вот такой факт: все утверждают ("Сов. культура", "Огонек", в книге Д. Симановича "Сквозь даль времен", в рецензии на нее А. Шульмана), что Шагал родился в Витебске, а это ложь, вранье. Не родился. Это не его дом… Он родился в Лиозно. А среди тех, кто вводит народ в заблуждение, - и я… В БСЭ подготовлена статья, в которой Шагал - сионист, формалист и т. д. Быков и Адамович написали в "Сов. культуру" открытое письмо.

19 августа. В Лепеле. РДК. Домжерицы. Биосферный заповедник. Вечером с Лорой и Тасей гуляли в оглушительной тишине, в белом туманном безмолвии.

20 августа. Поздно домой, оказалось: вчера звонил Поспелов, сказал Лене, что 2 сентября в день открытия выставки пойдет "Письмо" Шагала, чтобы я позвонил, а он сделал, как и обещал, как и должен был поступить. Если появится в "ЛГ" – это настоящая "бомбочка". А я еще и сразу поеду в Москву. А в строках Шагала не просто объяснение в любви Витебску, в котором родился(!), но и патриотических дух.

25 августа. После метелей, как вещий знак, по лицам усталым скользнуло солнце. И возвращается Пастернак. Вот-вот и Шагал вернется.

30 августа. "Полит. собеседник" № 2 продолжает свою грязную работу: Бовш и Бегун клеймят за пацифизм Адамовича, а ему 3 сентября – 60 лет. Приурочили… В "ЛіМе" о нем большая статья Быкова.

1 сентября. Поспелов: "Ну была целая эпопея. Сняли с 8-й полосы завтрашнего номера и перенесли на 9 сентября. Но кто-то из того номера вытащил и вернул в завтрашний на полосу о международной жизни (14-ю), думаю, после очередного похода нашего главного Александра Чаковского в ЦК, где и было испрошено "высшее соизволение" на публикацию именно в день открытия выставки Шагала". "Извините, что не исправил на полное имя: осталось только Д…"

2 сентября. Мой праздник. Первое утро новой шагаловской волны. Всесоюзное радио - о выставке, телерепортаж. Возле вокзала в 1-м почтовом в доставке мне показали и подарили "Литературку". Шел дождь, и, выскользнув на остановке у меня из рук, газета упала в лужу, но на удивление, осталась сухой. Набрано и сверстано хорошо, жаль, нет полного имени, но под фамилией стоит - Витебск. Все меня поздравляли. А вечером в радионовостях звучали цитаты из "Письма". И во "Времени": Андрей чмокнул в щеку Валентину Григорьевну, а она сказала единственную фразу: "Не дожил, а был бы счастлив". Звонил. С Зоей. Я поздравлял ее с Днем Шагала, а она меня - с публикацией, сказала, что "Письмо" уже разбирают на цитаты, она уже читала Валентине Григорьевне, и завтра вечер памяти Шагала, потом она будет у них в Переделкине, чтобы я обязательно позвонил.

3 сентября. Мой поздний вечерний звонок. Зоя Валентиее Григорьевне: "Это Витебск! Это Давид! Город помнит! Город поздравляет!"

4 сентября. Хоронили Леву Шульмана, и над могилой я сказал о нем слово: о его трудной жизни, о радости быть журналистом и симоновское "Умер друг у меня". Сразу с кладбища домой и на вокзал.

5 сентября. Москва. Гостиница - Дом для приезжих писателей. Звоню в Музей им. Пушкина: "Хочу на выставку!" - "Все хотят". - "Я человек из Витебска". – "Ну и что?" – "А "Литературку" читали? Там моя публикация…" – "Что ж вы сразу не сказали". Через час на выставке. Очень долго ходил. Шагал всех времен на все времена. Вечером с Зоей и Андреем – о встрече.

б сентября. Снова долго на выставке.

7 сентября. Во дворике Союза писателей. Я Залыгину: "Кто за Байкал, кто против поворота. А мне Шагал - труднейшая работа". Залыгин: "Надо бороться и не поворачивать". Рыбаков: "Сволочи, которые не хотят признавать Шагала". Я ему о том, что в Витебске читают "Дети Арбата", он: "Весь мир читает, а сволочи не хотели печатать…" Борщаговский: "Давид, с какого языка перевел?" - "Угадайте!" - "С французского? Немецкого?" ~ "С идиша!.." - "А Вы знаете идиш? Удивительно". Курганцев: "Я знал, что ты талантливый, но ты еще и такой смелый и победитель. Может, на секции переводчиков мы обсудим твой перевод и ты прочтешь и в оригинале, и расскажешь всю историю перевода. Это будет очень интересно". С Вознесенским. Обедали в ЦДЛ, подбегала его жена - Зоя Богуславская, моложавая, спортивная. С ним долго разговаривали о многом.

8 сентября. Вечером булгаковское "Собачье сердце" в ТЮЗе. Рядом - Каверин, очень усталый, старый. Но и с ним перекинулись несколькими словами, я Вениамину Александровичу объяснялся в любви, а он в любви к Шагалу.

9 сентября. И третий раз - на выставке Шагала. И каталог, который подарил Андрей.

13 сентября. Праздник книги. С Попковичем и Шутенко в Мазурино. Дождь. Выступали в домике у микрофона, а звучало хорошо на весь парк (кажется, особенно моя голосина). Читал "Этот город" и "По Витебску осеннему брожу".

17 сентября. Звонили отв. секр. "Советиш Геймланд" Иосиф Шустер и Нирл Релес - встреча в ГДК. Собралось 19 человек, евреи старшего поколения. Кто-то даже с орденом Славы. Я прочел "Птица вскрикнула", "Тот незаконный рай", "Стол покидает рыба-фиш"… Миша Шмерлинг с Олей были на выставке. Встречались с Антоновой, Миша подарил репродукцию пэновского портрета молодого Шагала. Антонова им - каталог-альбом.

18 сентября. Письмо от Вертинского из Пицунды за 7 сентября. "Прачытаў на старонках "ЛГ" пісьмо Шагала ў тваім перакладзе - і.. па-першае, парадаваўся, што яно апублікавана. Па-другое, яшчэ раз засмуціўся, расстроіўся ўшчэнт ад таго, што не змог надрукаваць пісьмо ў сваім "ЛіМе" (яшчэ адзін выпадак, калі праклінаеш сваё рэдактарства). Публікацыя была падрыхтавана. Але… Не буду скрываць, ад былога загадчыка аддзела, то біш І.І.А. паступіў загад нічога пра Ш. не друкаваць. Потым, калі я яго ўсё ж пераканаў, і ён згадзіўся, то прапанаваў свой варыянт і свайго аўтара і г.д. ("а Сімановіч, - сказаў, - хай гатовіць кнігу, я памагу яму яе выдаць…" - Вось так, такая логіка). Словам, па гэтай пазіцыі я як рэдактар пацярпеў паражэнне і атрымаў сумны ўрок".

22 сентября. Думаю, что делать с неопубликованными стихами - добавить в разные разделы "Сентябрей" или сделать отдельный цикл.

23 сентября. Целый день и вечер - на передачу "Витебск сегодня и завтра" - архитектурный облик города. Очень много вопросов по телефону: "Будет ли в Витебске музей Шагала?" "Почему 100-летие не отмечалось в нашем городе?", "Будет ли в городе, как до войны, картинная галерея Пэна, первого учителя Шагала?". На многие вопросы в передаче не прозвучали oтветы, и я все занесу в горисполком, чтобы потом в следующей передаче могли ответить.

29 сентября. Выяснилось, что в субботу 26 по первой программе радио была передача "Встречи с Марком Шагалом", шла целый час с 21 до 22, но бел. радио ее перекрыло своей передачей. А в Московской были Валентина Григорьевна, Вознесенский, Розов, Спиваков, Антонова и звучало "Письмо" в моем переводе..

4 октября. В "Сов. культуре" - статья-письмо "Кто украл в* нарь гласности"?" - Бегун и Бовш украли… Защита Адамовича и Шагала. Подписи: Алексиевич, Быков, Козько, Рязанов, Кислик, Тарас.

24 октября. Ярмарка. Мешок картошки, тащил его, а потом дома не мог сдвинуть с места – как же я его дотащил?

1 ноября. Приехал Казимировский, он теперь в Иркутске, ставит "Сашку" Кондратьева. Рассказывал, что был на встрече с Астафьевым и пришел в ужас от его высказываний, от его взглядов: "Кто написал "Песню о Родине"? Дунаевский. А кто пел? Эйзен. А что это за песня такая-растакая…". Астафьев не знаком с руководством "Памяти", но поддерживает, и "если бы сам не слышал, - сказал Казимировский, - не поверил бы, что такое может говорить писатель Астафьев…"

16 ноября. "Политсобеседник"-5 - снова о Шагале. Письма читателей - почти все в поддержку Бегуна, только два-три - против. Валентин Тарас: ему стыдно за город, за республику, за журнал, который обливает грязью великого мастера политическими инсинуациями. А потом письмо-статья, которая должна якобы поставить все точки над "і", показывая, что Шагал "не наш" и "нам он не нужен". Подписи: художник М. Савицкий, философ М. Бовш, театровед В. Нефед и историк А. Малашко…

18 ноября. Время гласности - правды глас о сегодняшнем и о былом. Но с дубиною в поздний час снова чья-то тень зауглом…

19 ноября. В пединституте на филфаке начался областной праздник поэзии. Конечно, он был не подготовлен, потому что должен был заниматься Салтук, а какой он организатор. Нервничали Попкович и Конопелько. Звонили все утро мне. Я сказал, что надо праздник посвятить Владимиру Короткевичу, через неделю его день рождения, и каждый год в такие ноябрьские дни проводить праздники поэзии, по возможности объединяясь с оршанцами. Все со мной согласились. Не успел вечер начаться - Салтук мелькнул и сразу сбежал. И слава Богу! Он не был нам нужен. Все стало на свои рельсы. И первый вечер праздника поэзии прошел. Вел. Сказал слово о Короткевиче. Выступали Конопелько, Попкович, Камейша, смоляне Мишин и Простаков.

20 ноября. Полоцк. Софийский собор, где я уже давно не был. Колхоз им. Сильницкого. Открытие музея. Вечер, читал "Как странно, стоя у плиты", "Проклятая коварная старуха", "Порт Дудинка". По дороге в рафике рассматривали альбом Шагала, который младший Наумчик вез Володе Орлову. Попкович расказал: в институте была встреча с Наумчиком-старшим, а когда на вопрос о Шагале он начал высказывать "партийную" точку зрения, зал шумел и свистел. Обл. газета по его команде перепечатала статью из "Полит. собеседника". А в "Немане" большая статья о витебской художественной школе, репродукции: Пэн, Малевич, Шагал.

21 ноября. В "Лит. России" - почти полоса - стихи Шагала в переводе Льва Беринского, выходит книжка.

22 ноября. Зимний день. Уже снег. Укрывал деревца от зайцев - обвязал грушку и две яблоньки. Как хорошо, что можно пройтись на дачу!

23 ноября. По рассказам, на прошлой неделе в мединституте выступал Григорьев. Был вопрос о Шагале. И не знаю, в каком связи и с чем он сказал, что "позиция Симановича непоследовательна". Это моя-то непоследовательна?

26 ноября. День Короткевича. И надо быть в Орше, а в Витебске я его уже отметил. А в будущем году - думать и готовить заранее.

22 декабря. По теле: Вознесенский - "Мысли вслух": о Пастернаке, о Шагале, о том, что в Витебске даже нет мемориальной доски, вспомнил о работе Гвоздикова, о букете васильков, который ему принесли жители Витебска, читал "Васильки Шагала". И кадры: годовщина Октября в Витебске, которые я переслал в Москву.

28 декабря. Рассказ Миши Шмерлинга: недавно на семинаре секретарей партийных организаций Наумчик-старший, повторяя то, что написано в "Полит. собеседнике" о Шагале, добавил: когда в Витебск приезжал Вознесенский, его сопровождали сионисты… Если это так, то его сын - сионист, ведь рядом с Вознесенским были Кузьменко, Даниленко, Сережа Наумчик, Миша и я…


1988


1 января. Напечатал первые страницы "Дневника Шагаловского нода"… Пошел на почту забирать "Огонек", а принес… "Витебский вокзал" с рецензией Кохановского, что-то хвалит, что-то поругивает, но нет издательского заключения, как будто они не знают, что с этой рукописью делать: и издавать нет желания, и отказаться жалко. А может, это отказ-возврат? Отнесся спокойно. Ведь у этой рукописи уже своя история и будет своя судьба. Мои эссе, зарисовки, даже дневниковые записи, может, когда-нибудь станут книгой. Но пока, видно, я поторопился посылать рукопись… Был с Аеной и Юрой. Подарил им подписку на Ключевского.

2 января. Маме исполнилось бы девяносто… Где-то выступал Бовш, говорил, что ничего к Шагалу не имеет, но почему музеи ему, а не Репину. Он не знает, что есть Здравнево! Из "Советиш Геймланд" прислали "Букварь" (идишский) - хороший новогодний подарочек.

7 января. Как будто и кончился Шагаловский год. А все продолжается. Хотел в "Новостях" показать каталог, а услышал: "Не надо… нас не поймут"… На радио подготовили старое интервью Азгура (ему 80): "Упоминание о Шагале - убрать", хотя он говорит, что не принимает творчество Шагала, понимая, что оно имеет право на существование, о Шагале и Пикассо, что они "больше нравятся людям с больным воображением…"

11 января. Днем - в "В. р." встреча Григорьева с журналистами. Слушал около трех часов. "Вот Вознесенский, которого я уважаю, выступает по телевидению и в "Известиях", но то, что он говорит о Симонове, политически неверно, "ЛГ" даже не вспомнила о дне рождения, а в Могилеве вспомнили". "Вознесенский говорит, что есть дом Шагала, но дом построен в 25-м году, а Шагал уехал в 21-м. А где музей открыть, где повесить мемориальную доску?" "Я просил Захарова: "Дайте нам хоть одну картину Шагала". Я и о Репине написал, чтоб дали… но отвечают: "Берите репродукции"… "А мы ведь на выставке "В краю голубых озер" выставили скульптурный портрет Шагала. Надо все давать сбалансированно…" "Ну, сделаем и музее отдел Шагала и Короткевича в литмузее. Ну и скажите об этом и центральной печати". Все его выступление, хоть и было противоречиво, но уже смягчено или, как он сам выразился, сбалансированно…

18 января. Закончил (около сотни страниц) "Днениик Шагаловского года". Ввел и строки разных поэтов - от злых стихов Кошеля ("пустые глаза") до Бородулина и Панченко в моих переводах. Итак, еще одна рукопись - в стол!

21 января. Собрание отделения. Приехали Колодежный и Воронович, пришли Ламан, Бележенко, Попкович… О колхозной премии Сауличу за пьесу.

27 января. С Попковичем (с нами Франц Сивко) выступаем в Лиозно: льнозавод, лесхоз, молокозавод… Накупил газет: в "В. р." мои "Стихи разных лет", то, что никогда не печаталось.

13 февраля. В "Сов. культ." Евтушенко: "Витебское культурное начальство все еще никак не может признать всемирно признанного Шагала".

17 февраля. Позвонил, поприветствовал Володю Орлова: в "ЛГ" его "Когда краснеет Клио". Он: "Только Вы всегда помните и откликаетесь".

19 февраля. Володя Попкович принес переводы моих стихов для альманаха. Хорошо, но что-то надо переделать самому. "Колесо Истории вращается" - у него: "Кніга дзён бясконцая rapтаецца". Мой вариант: "Кола дзён - Гісторыя спяшаецца".

21 февраля. Читаю в "Октябре"-1 Гроссмана - "Жизнь и судьба". Это самое художественное и глубокое из всего, что читал за последнее время.

24 февраля. В библиотеке им. Горького - почти три часа, с 18 до 21: стихи, много, разговор, ответы на вопросы.

1 марта. В обкоме. Собирали тех, кто подписал письмо о создании музея художественной школы.

2 марта. Утром стояли с Сережей Наумчиком возле "Спартака", подошел Григорьев - и простояли втроем больше получаса. Он произнес речь об экономике, информации, алкоголизме и борьбе с ним. Предлагал: почему бы нам не прийти к нему, посмотреть, кого принимает, как разговаривает с людьми, как относился к нуждам культуры, зданиям. "Ну, вот и музей теперь будет"… Какой? А в обкоме вчера назывались конкретные имена - Шагал, Малевич, когда прозвучало имя Кандинского, я поправил, что тот никогда не был в Витебске. Так почему же вдруг остановился и так долго стоял с нами Григорьев, "первое лицо области"?

3 марта. Позвонил в наш Комитет Григорьев, просил, чтобы я пришел к нему в 20.30. Потом снова: извиняется, просит перенести время на 21.30. Он ездил по области, и мы его ждали долго: Сережа Наумчик, директор музея Нина Сулецкая и его помощник Столяров. Сначала с Ниной о музее, о Сикоре, о том, что хотел с нами продолжить вчерашний разговор. Я: о школьных музеях, улице Короткевича, о Геловани, Малевиче (сегодня в "Моск. новостях" как раз статья), о Шагале. Что-то (многое) он поддержал, что-то отвергал, но в целом ко всему прислушивался. Сказал, что "специально позвал тех, от кого очень многое зависит" (так и сказал) и в заключение: "Будоражьте общественное мнение!.." Я подписал ему "Сквозь даль времен" и "Солнечный хмель".

10 марта. В "Советиш Геймланд" - перевод из "ЛГ" "Письма". Бедный Шагал! Вырисовывается такая картинка: он написал на идише, затем я перевел на русский, а теперь перевели снова на идиш. Что осталось от Шагала ?

24 марта. "Сов. культ.": о том, что общественность Витебска призывает создать музей Витебской художественной школы - Малевич, Шагал и др. (в статье И. Чигринова, 22. 3).

26 марта. Быков в "ЛіМе": называет Шагала "славным сыном Витебска", о музее художника, о том, что представители "Памяти" говорят: "пусть не будет ихнего Шагала", о Бегуне: "антисемиты типа скандально-известного Бегуна". Встретил "уже бывшего" Шабанова и совсем не так, как в былые времена, когда цены бы этому не было: "Давид, как дела?" – "Да вот солнце, весна…" – "А что в печати?" - "Да вот статья Быкова… И наконец-то…" - "Нет, Бегун - борец с сионизмом… как Быков может так?" В "Энц. літ. і маст." – 5 т.: о Шагале - "французский художник"

4 апреля. Вчера (4 часа) позировал Явичу. Что уж там получится. А пока столько узнал о нем самом. У него, венгра, медаль "За взятие Будапешта".

5 апреля. С Быковым: о том, что Шеленкова в "Бел. энц." нк победит, что музей художественной школы - это еще полумера, что в "Правде" хорошая статья, не поверил рассказу Вознесенского, что выходят две "Правды" - для страны и для Москвы, я сказал: "Покажу тебе, мне дал Вознесенский – в самом деле в московской есть то, чего нет во всесоюзной…" Два часа у Явича - и я на портрете, словно только что вернулся из Афганистана.

12 апреля. В "Сов. культ.": статья Тараса о дружбе народов и фраза об антисемитизме Бегуна и Федькина.

27 апреля. Рекомендовали в Союз Борщевского, говорили о его хороших переводах (я: о Гете, о "Лесном царе").

20 мая. По рассказам, на лекции в Доме политпросвета говорилось, что Вознесенский и Симанович пытались "насаждать Шагала-сиониста" и что многие евреи не уезжают, потому что у них указание-задание оставаться и подрывать устои здесь".

25 мая. Бородулин: пробил в издательстве книжку-малышку-сувенирку "Поэзия Марка Шагала", основа – подстрочники и переводы Льва Беринского, просит прислать срочно "Письмо" в моем переводе, будет на двух языках, русском и белорусском. Художник Леонид Прагии: не могу ли помочь, прислать хотя бы перечень картин Шагала, репродукции которых должны воитм в книжку.

1 июня. В "В. р." - мое и Арк. Подлипского письмо в редакцию "Купалаўскія мясціны Віцебшчыны" - о памяти. о надо возродить, о Белице и Левках.

18 июня. Возле дома встретил Наумчика-старшего: "Так мы вас ждем в 10 в обкоме…" Я: "Нас никто не звал…" "Ну, я зову, наверное, накладка вышла…" В обкоме: Делец, Гришанович, Бородулин, Законников, Понизник, Блакит, Ипатова, Метлицкий… Рыгор: "А будет музей художественной школы? " Наумчик: "Да, вот в этом здании хотим открыть художественный музей и будет мемориальная комната - Добужинский, Малевич, Шагал. А на здании художественной школы повесим еще к фестивалю мемориальную доску…" Рыгор: "А говорят, что сносят дом Шагала…" Наумчик: "Какой дом?! Еще неизвестно, дом ли это Шагала…" Я: "Сестра Шагала прислала письмо, в котором подтверждает…" Наумчик: "Вот нас уже чуть ли не в антисемитизме обвиняют, а мы создаем мемориал Репина, он тоже, Илья Ефимович, не был славянином…". Мы с Рыгором: "?".. Эту версию: в противоположность Шагалу - Репин, которого "мы любим", уже стало повторять руководство…

23 июня. Минск. Дом радио. Семинар. Доклад директора института философии Бабосова, с которым мы вместе учились в университете. Мой вопрос: как он относится к так называемому "творчеству" Бовша, Бегуна и примыкающего к ним Федькина, к критике их в печати, "я слушал лекцию одного из них - неприкрытый антисемитизм, в сионизме обвиняются все от Шагала до казахского поэта Олжаса Сулейменова, кому было выгодно, чтобы в республике звучали такие лекции, сеющие национальную рознь?". Бабосов отвечал, что обо всем этом надо бы спросить у зав. отделом пропаганды ЦК Павлова, а его личное отношение к ним тоже негативное, что Федькин - старший преподаватель высшей парт. школы (в зале смех и возмущение), он считает, что "это низкий уровень, а не антисемитизм". Потом я с ним разговаривал: "Давай через 33 года поговорим 3 минуты". Он рассказал, как давят, чтобы "спустить на тормозах" завтрашнее обсуждение на секторе Бегуна, что хочет поговорить об этом на высшем уровне, потому что "нам не надо пятен на белорусской нации".

Вечером с Леной у Нины, она после Нью-Йорка. Подарила мне фото - стоит на фоне витража Шагала "Мир" в ООН.

26 июня. В городе древнем, где смешаны разные стили, полдень на ратуше глухо куранты пробили. Может быть, так и во мне все весною смешалось: остервенение, зло, милосердие, жалость. Может быть, так и во мне в этот полдень пробьется время, как вечная песня и вера, как солнце. Так ли, иначе – смешаются будни, как стили… В городе полдень мой грустный куранты пробили…

19 июля. Записывали Ивана Миско, просто потому что его встретил. Он приехал на выставку Счастной. Но конечно, хочет постоять возле своего Репина в Здравневе. Приехал и Сергей Красиков, муж Счастной. Григорьев почему-то держал мою руку в своей и говорил: Лученок ему сказал, что только со мной написал бы песню о Витебске. Вечером – в летнем амфитеатре чествовали строителей, и Фрадкину вручили торжественно ключ, а он сказал слово о любимом городе "которому всем обязан"…

20 июля. С Фрадкиным - полдня на разных выставках. Он говорил о Шагале, Пэне, рассказывал о старых зданиях на Ленинской, бывшей Гоголевской.

21 июля. С Нелей Счастной и Сергеем Красиковым. Ей подарил фото 69-го года - мы с дочками в Коктебеле.

23 июля. Пресс-конференция в "Журавинке". Польские журналисты задают вопросы, спрашивают о Шагале. Присутствуют два "министра культуры" (республики и области), они ничем не могут сказать. И задают вопрос полякам: "А почему Вы не спрашиваете о Репине?" Поляки: "Потому что мы вчера были в Здравневе - и нам с этим все ясно".

2 августа. Еще на прошлой неделе приходили воины-афганцы, пригласили на День памяти. Сегодня на мазуринском кладбище у свежих могил с грузовика читал только что написанные строки: "Он вернулся из Афганистана" и "Из далекой афганской земли". Вечером звонила Козовая - мама одного из погибших, плакала, просила стихи…

6 августа. В последнее время сдавал часто в "Бук" книги, к которым годами не прикасался: это для пополнения семейного бюджета, который "трещит"… Вчера с дачи - ведро огурцов, еле дотащил

11 августа. Во вчерашней "ЛГ" - большая статья Евтушенко, он рассказывает эпизод, связанный с Шагалом. В 1962 году побывал у него в гостях. Художник сказал, что тоскует по родине и хотел бы ей в дар передать свои картины. Он раскрыл альбом и подписал Никите Сергеевичу Хрущеву. Евтушенко не встретиться с Хрущевым, а встретился с его помощником Лебедевым и все передал, о чем просил Шагал. Лебедев принял дар, сказал, что все передаст Хрущеву. Но когда уже прощались, перелистал несколько страниц альбома - и то, что увидел, привело его в шоковое состояние, и со злостью он закричал: "Что вы нам подбросили, Евгений Александрович? Евреи, да еще и легают… Это нам не нужно…"

16 августа. Шел с пачкой газет - встретил Григорьева. Он предложил пройтись… По дороге до обкома он успел произнести, как всегда, свой монолог об административно-командном стиле руководства. "А что же делать? Вот не проследи - и не будет в магазинах широкого ассортимента молочных изделий"… О том, что у него идея: "надо в центре на углу Толстого и Суворова (там мы и постояли) сделать так, чтобы звучали колокола…" Я лишь изредка вставлял свои фразы: "молочные продукты есть лишь по утрам и ассортимент небогат"… "витебские колокола - это стихи…" "Надо нам с вами чаще встречаться и разговаривать…" - сказал, прощаясь у обкома, Григорьев.

24 августа. В Минске. Похороны Виталия Вольского. Стоял в почетном карауле и просто, как другие, и от имени его Нестерки, который живет на витебской сцене.

25 августа. Знакомство с ленинградским писателем Семеном Ласкиным. Его новый роман о художниках, о Витебске, о художественной школе – разговоры в вагоне, вместе ехали…

26 августа. Договорился в обл. библиотеке о конференции по книге Бородулина. Он просил… Об этом же в горкоме. Рыгору оставь только выбрать дату, когда он хочет приехать.

2 сентября. Что творится: трудно подписаться на "ЛГ", "Огонек", "Дружбу народов". Пока только обещания. Ушел на дачу. Красил дом.

4 сентября. Полоцк. Праздник Скорины. 15-й… На площади памятника: Гилевич, Аврамчик, Понизник, Федюкович, Попкович, Ламан, Тумаш и я…

5 сентября. С Подлипским на Семеновском кладбище на могиле Пэна.

7 сентября. Наконец - вся подписка, которую с трудом осуществил. Выписываю "ЛГ" с давних школьных лет. Удалось подписаться и на "Новый мир".

8 сентября. Как весело смотрится светло-зеленый фронтон дома - сам покрасил. Снял тыквы и кабачки, выкопал ведро красной картошки.

16 сентября. В театре на просмотре спектакля "Два часа на сочинение" Миши Шульмана и Арк. Крумера: остро, современно.

5 октября. В обкоме у Наумчика - о музеях. Выступал о литературном музее, пора делать, сколько можно говорить, прочел по памяти (сегодня в "ЛГ") Вознесенского: "О Сталине, Высоцком и Байкале… Гребенщикове и Шагале… писал, пока не разрешали…". "Ну и что будем делать с музеем Шагала?.." Наумчик: "Так нет картин…". Я: "Речь идет о Доме-музее, где можно обойтись пока и без картин".

9 октября. На даче пересадил маленькую елочку кривую, решил ее спасти, и рядом - березку. Пусть растут!..

12 октября. Быков первый подписал письмо в "Сов. культуру", которое я подготовил, сказал только, что наверно, надо поправить фразу "вся жизнь и творчество Шагала связаны с Витебском" (убрать "жизнь")…

13 октября. С Риммой Казаковой на телестудии и по городу. Хорошо пообщались о поэзии и о Шагале.

28 октября. С Вознесенским: "Я подписываю письмо в "Совв культ.", но Адамовича нет, он в Барселоне. Пришлю тебе "Ров" в "Моск. новостях". Быков о книжке стихов Шагала: "где она, почему ты мне не прислал?" - "Но я сам ее не видел" "Когда увидишь - сразу шли".

30 октября. В "Лит. России" - отчет о пленуме Союза писателей РСФСР: Куняев милостиво "разрешает" легализовать то, что связано с еврейской культурой, еврейскими вопросами, Шагала называет "выдающийся еврейский художник".

31 октября. В мастерской у Ивана Казака: Пушкин. Стоит, словно только что вышел из своей кочевой кибитки в Витебске. Говорили о том, что написать, какую дать информацию, и о том, когда открыть памятник (памятный знак), лучше всего – на Пушкинском празднике в июне. Иван сказал, что "на Пушкина" вдохновила моя "Подорожная".

4 ноября. На студии конкурс "Мисс студия". А я ушел на выставку "Квадрата". Десять художников-квадратовцев во главе с Сашей Малеем. Я прочел только что написанное "Я - из Витебска", в котором строки о Репине, Пэне, Шагале, Малевиче. И закончил: "Я - из Витебска, чей портрет ярко вписан в картину лет. И художники новых дней свято помнят учителей".

12 ноября. В "ЛіМе" моя статья "Ці дайшла да Віцебска перабудова?" В ней о многом, и о Шагале тоже…

15 ноября. С. Наумчик: "Ну мы с вами на коне". Я: "Пока еще на ослике и верблюде". "Что вы, ваша статья вчера наделаем шуму в обкоме, одно название чего стоит "Дошла ли до Витебска перестройка?".

21 ноября. Звонила Сулецкая. У нее Григорьев спрашивал, как она относится к моей статье, она ответила: "Положительно". "А я отрицательно" - сказал Григорьев, называл "ЛіМ" "бульварным листком"… а меня "экстремистом". Просил передать его мнение мне. Он уезжает в Польшу. А почему просил Сулецкую?..

24 ноября. Встреча с Григорьевым в "В. р.". Думал, идя туда, что он, конечно, о моей статье не промолчит. Но что такое будет… Он поговорил об АЭС (30 мин. ), а потом 40 минут громил меня и мою статью. Чего только в его речи не было: "экстремистские действия Симановича", "партия найдет силы встать на вашем пути" "вбиваете клин между партией и интеллигенцией", "между интеллигенцией и рабочим классом", "я от имени народа", "от имени партии", "я как коммунист", "то, что предлагаете вы - это антиперестройка". Я сидел, пригнувшись, и все записывал. Стояла гробовая тишина. А он развешивал политические ярлыки. В каком-то месте я воспользовался паузой, встал и произнес речь, каких не произносил никогда и уже, наверно, не произнесу. "Я не отказываюсь ни от одного слова и вспоминаю, как ыы обрушились на меня, когда я заговорил на пресс-конференции о памяти великого художника, о музее Шагала, это было полтора года назад, а теперь вы уже говорите о нем в других тонах"… "Так будет и с этой статьей…" "Мне бояться нечего, я делаю (и уже сделал) дело честно и открыто, мое дело со мной, а вас ждут перемены…" Обо всем, что наболело, я говорил остро, без оглядки. Все сидели опустив головы, поднимали их и с ужасом поглядывали на меня, особенно, когда я что-то напророчил, что "бояться надо тем, под кем уже шатаются кресла, и они слетят с них, если не поймут, что наступило новое время". Я сел. И наступила томительная пауза. Все ждали, как будет реагировать Григорьев. А он вдруг, нарушая паузу, сказал: "Я думаю, что должен принести товарищу Симановичу свои извинения. Я, возможно, немного погорячился…" Конечно, ни аудитория, ни я такого поворота не ожидали. И я сказал: "Принимаю ваши извинения". Потом было выступление Boлоди Попковича: "Гэта чэсны артыкул, мне няёмка выступаць, бо Д. С. - мой сябра. І ўсё ж я паўтару: такі артыкул сёння вельмі патрэбны і добра, што ён надрукаваны…" По просьбе Григорьева я остался вместе с двумя Наумчиками, старшим и младшим. Он говорил о Шагале и Бог знает о чем. А когда иссяк его пыл, я сказал: "Вы сами весной пожелали мне "будоражить общественное мнение…". Я выполнил ваш наказ"… Он улыбнулся. Я подарил ему книжку Каменского о Шагале, и мы распрощались.

25 ноября. Вечером приехал Рыгор. Посидели у нас. Его "чекушку" распили с Ремом, он пил водичку… Рассказал, как Соколов, первый секретарь ЦК, пригласил и "стращал" всех приглашенных похлеще, чем Григорьев…

26 ноября. В пединституте. Вёл, выступал, сказал, что сегодня день рождения Короткевича, поздравил всех и пригласил в театр. Потом выступали Рыгор и Рем. Вечером - в театре. Вечерина началась поздно, после спектакля, в 22 часа. Выступали мы, все вместе с Натальей Семеновной Кучковской, которая cпециально приехала. Актеры-коласовцы подготовили хорошую композицию по стихам Короткевича. Бородулин сказал слово оИ нем. Я – воспоминания (пересказал) и прочел письмо 58-го года, очень хорошо приняли, а когда вдруг погас свет, я три минуты продолжал "светить во тьме", как заметил Рыгор. Так уже в третий раз мы отмечаем в Витебске и Орше день рождения Короткевича.

27 ноября. Рыгор - еще одну надпись на книжке из библиотеки "Вожыка" - "Бервенізацыя": "У Сімановіча Давіда ўсё жыццё – тэлекарыда, прэ на чырвонае святло. Вянок цярновы на чало Давід ахвотна прымярае, сябе на смеласць правярае!"

6 декабря. На собрании отделения с Попковичем (поддержали Воронович и Жерносек) остро критиковали Салтука, хоть он превратил разговор в обыкновенную свару, я даже сказал, что он плохой руководитель, а он в конце сдался и поблагодарил нас за откровенность и критику.

9 декабря. Приехал Тимур Гайдар. С ним - в городе и на телестудии. Подписал мне плюс для Ульской школы и литмузея (по моей просьбе) свою, только что вышедшую книжку. Рассказал ему о Гайдаре в моей жизни, о местах на Витебщине, связанных с его именем, и подарил "Сквозь даль времен".


1989


2 января. Морозик - 18. Опустил крылышки на "уши мои дорогие", подмороженные когда-то в Крынках. На студии - запись о книжке Вл. Попковича - он и Сергей Рублевский.

9 января. С Юдовиным: он не знает, что делать с кружком по изучению еврейского языка и культуры, набросали маленький план занятий, я позвонил в "Советиш Геймланд", обещали прислать программу. А с Юдовиным решили, что пока надо провести первое организационное занятие, он - руководитель, прекрасно знает идиш.

11 января. Приходил Юдовин. Ему в прошлом году исполнилось 80, но бодр. В детстве и юности пахал землю в Бешенковичах, учился на рабфаке, военврач в годы войны. Договаривается (я ему помогаю) на два занятия кружка в неделю во Дворце. "Нужна реклама, - сказал Лев Исаакович, - просят 25 р." Позвонил в газету – и договорился, потом продиктовал информацию Юдовину, а он ее передиктовал в газету.

12 января. В Смоленске. Мы в гостях в отделении Союза писателей. Хоть на столе были торт и чай, чувствовались соль и перец взаимоотношений: Семенова и Смирнов - с одной стороны, Пашков-Мишин - с другой. Выступали вместе со смолянами в областной библиотеке.

13 января. 13 как 13. Возле Дома актера ждали, пока все соберутся для поездки в Загорье. Я ходил рядом, общался со смолянами. И вдруг обнаружил, что автобус исчез, понял, что меня просто "предали", а ведь это я договорился о поездке в Загорье и остался… в Смоленске. Потом Салтук что-то лепетал, полуизвиняясь.

17 января. В "В. р." - информация "Изучают идиш"… И репортаж о поездке в Смоленск: моей фамилии нет. "Может, ты не ездил? – спросила Эм. - А где же ты был?"

19 января. Утром после большого перерыва опять встретил Григорьева. Я ему в ответ на вопрос о новостях: сегодня первое занятие кружка по изучению еврейского языка и культуры, а н следующей неделе передача по изучению белорусского языка. Вместе с Юдовиным - во Дворце. Собрались те, кто хочет заниматься в кружке. Я сказал несколько слов, прочел о еврейском языке "Птица вскрикнула", потом о Юдовине, что он будет руководить и вести кружок, даже предложил, чтобы было демократично, проголосовать, все, конечно, уважают его и были "за". Юдовин сразу "взял быка за рога" и объявил, в какой аудитории кружок будет собираться. И все пошли за ним на второй этаж. Было (посчитал) 55 человек.

23 января. В обкоме. Выступал на совещании по межнациональным отношениям: о белорусском языке, курсах, о еврейском языке и культуре – кружок, объединение, о пропаганде, которая "сеет смуту" по национальным вопросам, о создании общества, интернациональной дружбе, цитировал Ленина… Вместе с Юдовиным о возрождении синагоги - и Григорьев Федорчуку о стройматериалах, о помощи. Вспомнилось очень давнее: мне года три, и папа взял меня в синагогу. В "Еврейской энциклопедии" есть фото: красивое деревянное здание, которое по команде сверху наровлянское начальство разрушило в 1936…

25 января. На выставке Вл. Базана - 54 фото - Армения, трагедия. Сказал слово и прочел "Дождь прошел - и радуга-веселка из Севана пьет…"

Вчера Юдовин жаловался, что мала комната, а собирается на кружок много народу. Договорился: можно в зале ГДК. Передача "Тема", вел Попкович: о белорусском языке. В передаче участвовали Вал. Орлов, Конопелько, Рублевский, Ламан, учителя. Много было вопросов и высказываний телезрителей, от "Давно пора говорить и делать для белорусского языка и культуры" до "Зачем нам это нужно, не позволим калечить детей"…

26 января. Начал по тезисам писать статью о межнациональных отношениях. С Бородулиным: я ему о том, что пединститут его выдвинул на Госпремию, а он мне - о том, что скоро появится шагаловская книжка-сувенирка. Из обкома звонок: хотели посмотреть передачу "Тема", а она была в прямом эфире - поминай как звали.

30 января. Печатал для обкома (попросили) вопросы из передачи "Тема". Слушал Явича о братьях-художниках Даркевичах, Христофоре и Петре, о репрессиях. Явич принес подарок - мой портрет, который висел на выставке. Ходил с ним к зданию художественной школы, где на стене были фрески - два портрета Даркевичей.

31 января. На берегу Двины записывали Алеся Аркуша из Новополоцка, он подписал мне свою первую книжку. Записали и Подлипского - у него вышла книжка "Белоруссия на почтовых марках".

7 февраля. Новополоцк. Книги: 2 тома Соловьева – почему столько лет его надо было от нас скрывать? В гостинице читал "Оправдание добра".

9 февраля. На новополоцкую "Двину" набрали всего понемногу: Гальперович, Жерносек, Аркуш, песни Л. Касьяновой, в библиотеке им. Маяковского как раз лекция приехавшего Володи Орлова. В "Сов. культ." статья "Что сказал "А" и что сказал "Б". Наконец серьезный аргументированный удар по Бегуну. Позвонил Быкову. Василь сказал, что в новом "Полит, собеседнике" мишенью выбран Арк. Рудерман с его фильмами.

12 февраля. Наконец сел и прочел быковскую "Облаву", а то уже стыдно - звоню ему, разговариваю и ни слова о повести. Сразу позвонил ему. А повесть сильная.

15 февраля. В "В. р." – моя статья "Интернационализм сегодня и всегда". Наши были в горкоме: Григорьев передал привет и сказал, что "статья прекрасная, проблемная" и "надо будет по ней принять специальное постановление". Среди многого другого я предлагаю: убрать в названиях имя Жданова.

4 марта. Дни белорусской литературы. Встреча в новом Дворце – Гилевич, Зуенок, Понизник, Ипатова. Я читал новые стихи. Григорьев после разговоров со мной и вчера и сегодня защищал Быкова. Со мной просто дружественен…

18 марта. Лена: об отъезде. Трудно это представить, но надо. Федор Жичка - письмо: он мой редактор, а по плану "Сентябри" в апреле должны уйти в набор, что я хочу добавить, что снять. Вчера на президиуме утверждено еврейское общество.

27 марта. Минск. Издательство. С Жичкой все решили. В "ЛіМе": оставил "Фрески на старой стене" о Даркевичах. В газетах "Страсти по Пушкину": студент Алесь Пушкин вышел на улицы с перечеркнутым на плакате белым флагом и с надписью "За Беларусь без жидов и коммунистов"… Выступил на секции поэзии.

29 марта. Приехала из Москвы и звонила Саша Шатских: домах, в которых жил Шагал, адреса надо уточнять, в "Искусстве"-1 - ее статья: когда и где родился художник – 6 июля в Витебске - так она утверждает…

6 апреля. Лужеснянский сельхозтехникум. Целый час читал, говорил, отвечал на записки.

12 апреля. Рекомендовали в Союз Гальперовича и Борейшу. О Науме я сказал слово. Встретил Лёню Винокурова: он писал об автобазе, там на собрании читали доклад, в котором было и обо мне: оскорбительно как о еврее, отчество с подчеркнутым ударением чуть ли не превращено в фамилию - Гиршович, чтобы подчеркнуть нац.принадлежность, сказано, что поддерживаю "враждебные силы", подпеваю Быкову и Адамовичу, которые поют с чужого голоса". Вот так теперь в каждой бане на собранье это будут говорить.

13 апреля. С Григорьевым: сказал ему, что готов подать в суд за оскорбление национального достоинства и клевету. Он: "Ну вас мы знаем, как активного гражданина города, я сейчас приду и займусь, я это прекращу…" Водил его к фрескам. Он рассказал о договоренности с Медведевым: о выставке одной картины Шагала в Витебске. "Свежо предание" - кто даст картину? А Григорьев: "Надо создать музей одной картины". "Что вы, - сказал я, - хоть бы на временную выставку дали, но это мало вероятно". Он даже обиделся: "Но ведь это я говорю и добьюсь".

17 апреля. Брожу по Смоленску. Книжные магазины. А уже переполнен дипломат книгами из Лиозно и Рудни. В отделении Союза с Виктором Смирновым. У них в разгаре "гражданская война". Сказал ему, что помню и поездку в его Киселевку и одновременно с симпатией прежней отношусь к его "врагам" Каткову и Мишину. И не понимаю, что они тут не могут поделить. Власть? Но есть одна власть - Поэзия!..

23 апреля. Ярмарка. Стоял за колбасой. В "Неделе" - доклад Хрущева на XX съезде. Вспомнил, как в Крынках позвал меня председатель сельсовета Слижиков, посадил в своем кабинетике и оставил с докладом, чтобы я, беспартийный, познакомился.

25 апреля. На фотовыставке Миши Шмерлинга. Говорил о профессионализме, сплаве документальности и художественности, читал стихи "Старенькие киноленты".

3 мая. Опять рассказывают, что меня на разных собраниях клеймят – может, и в самом деле подать в суд?

10 мая. Спрашивают: сколько заказывать экземпляров "Сентябрей". Один магазин "Светоч" заказал 1000.

18 мая. Приезд смолян. Был с ними. Повозил их по городу, потом на выставке художников-смолян, потом на студию - прямой эфир: Смирнов, Семенова, Мишин, Демченко, Голешов из Рудни. Вел вечер в областной библиотеке.

20 мая. Рано на вокзале: проездом из Наровли в Лёгцы Лёня. Рассказал, что был митинг - наровлянцы требуют эвакуации людей с детьми до 7 лет и "считать всем там живущим "в зоне" один день за два…"

4 июня. После выступлений в Молодечно (с Виктором Трихманенко) - Минск. В пустой квартире Нины все сидят на вещах перед дальней дорогой в Нью-Йорк… Надолго, а может, навсегда расстаемся.

9 июня. В обкоме обсуждали письмо Лихачева в ЦК Е. Е. Соколову о музее Шагала в Витебске, решили создать общий музей витебской школы. Приезжают японцы снимать фильм о Шагале. Мне поручили быть с ними.

17 июня. День в Перебродье. Съемки фильма: хористы на озере, на поляне, стоят, сидят, бродят. Но главное – поют. Озерная рыбка, драники, водка.

20 июня. Приехали пока "на разведку" два японца. Ищут скрипача "с еврейскими признаками" и кого-то на роль Беллы.

28 июня. Открытие мемориального знака, посвященного Петрусю Бровке. Мое выступление-воспоминание. Партаппарат впервые был в стороне. А выступали Лапинский, Чергинец, Салтук и я.

30 июня. С Попковичем и Ламаном через Шумилино (книжный) и Полоцк (обед) - в Верхнедвинск. В 17 - вечер. Три латыша, два псковича, из Минска Дашкевич.

5 июля. Приехал из Полоцка Ник. Петренко, автор многих песен, из которых все знают только знаменитые "Рушники". Записывали его, а я с ним посидел отдельно.

5 августа. Шел через лес с дачи – нес большой букет гладиолусов, сам вырастил. Читал себе свои "экологические" стихи: "За городом негромкая Лучеса", "Виднелся в сумерках завод", "Уже небеса и воды".

10 августа. С Григорьевым: о Пушкинском памятнике, о Шагале, о еврейском обществе, о Попковиче (квартира).

11 августа. На Семеновском кладбище. Скромный памятями надпись: "Ю. М. Пэн - заслуженный художник, 1854-1937". Заброшенная могила.

2 сентября. Вчера на могиле Пэна посадил с моими (Валя, Тася, Лора) цветы. У Мейтиных: чтобы были готовы встретить японских кинематографистов. А сегодня - уже с японцами. В Доме культуры из "витебских красавиц" выбрали на роль Беллы Люду Кореневскую, на музу Шагала совсем не похожую. Еврейские мелодии будет играть скрипач Лёня Богорад. Ездили к Пэну.

3 сентября. С японцами у Мейтиных. Рая сделала еврейский обед, фиш, цымес, тэйгелах. Съемки: Белла (Люда) у окна, на подоконнике - керосиновая лампа. Мои рассказы японцам.

5 сентября. Кто бы мог представить совсем недавно это: 20 минут передача - и все разговоры о Шагале. Конечно, многое инсценировано в фильме очень наивно. Пришли на вокзал. По расписанию нашел два поезда, которые расходятся в разные стороны. Марк уезжает (его не видно), Белла провожает - ее снимают. У вагона. Говорю: "Но поезда были не такими". Японцы: "А для нас это и есть вчерашний день, устаревшие вагоны".

8 сентября. Тут, где сливаются Витьба с Двиной, Пушкинский мост поднялся над волной - в линиях четких, строг и красив, прошлое с будущим соединив… Тучи плывут, словно время плывет ~ белых снежинок и дней хоровод. И на просторе придвинской земли пушкинский профиль мелькает вдали…

Ровно в 17 стоял у микрофона. Говорил о Пушкинских дорогах, подорожной, улице, мосте. С Лапинским и Казаком (и подскочил Салтук незваный) сняли покрывало. Конопелько – Пушкин на белорусском, Попкович – перевод "Окна", Ягодницкий – о работе с Казаком, Шмаков - "Памятник", романсы (специально притащили рояль) – Ольга Даренских и Тамара Дадеркина, камерный хор Марка Миротина, бальный танец. И я еще в заключение - о "Дубровском", "Полтаве", "Истории Петра" и прочел "За годом год". Кажется, все получилось. Но многим не понравилось, что маленький Пушкин, не поняли, что это памятный знак поэта, и вовсе не нужна монументальность.

9 сентября. В театре в почетном карауле у гроба народного артиста Труса, с которым мы часто разговаривали о драматургии и спектаклях.

12 сентября. Бородулин: есть сигнальный шагаловской книжечки, "высылаю тебе". Он договорился в переизданиях, что к юбилею выйдет мое "Избранное". Все это Рыгор выпалил единым духом, довольно нежно.

13 сентября. С Григорьевым вместе подошли к Пушкину (в день открытия он был в отъезде): сожалеет, что Пушкин такой маленький, он "еще меньше ростом, чем я, а я же на каблуках туфли ношу… пусть Казак делает Короткевича крупно, как Колас в Минске, даже с его героями".

23 сентября. Праздник поэзии в Ушачах. Разделились наш группы. Я с Вертинским и Законниковым поехали в Глыбочку. Выступили в совхозе, потом хорошо посидели с родителями Сергея. Там и ночевали "на верхотуре".

24 сентября. Ночью переводили стрелки. Встали - туман. Выпили по холодной рюмке водки, набрали яблок из законниковского сада - и снова в Ушачи. Там выступали на площади. У дома Бородулина, уже обложенного кирпичом. А вчера заезжали к дому Бровки в Путилковичи, и я подарил два фото.

28 сентября. Перекапывал картофельное поле. Много земляники - и какой аромат.

26 октября. Мой текст плаката: "Каб зямлю не пакінула квецень, каб жыцця красавалі сады, дапаможам чарнобыльскім дзецям, тым, хто трапіў у зону бяды!"

4 ноября. В книжном путем обмена, за так называемые "баллы" у меня в руках Библия!

6 ноября. В журнале "Слово" - записки Арона Симановича о Распутине.

7 ноября. По теле "Комиссар" Аскольдова, который долго продержали под спудом. В "Дружбе народов" – "Христианство и антисемитизм" Бердяева.

9 ноября. Рыгор переслал с Вальдемаром Калининым шагаловскую сувенирку "Марк Шагал. Паэзія" - на двух языках. Мой перевод "Письма" и бородулинский с моего на белорусский. Бородулин: "Быков увез в Париж два шагаловских экземпляра, один - Синявскому, второй - Заборову".

20 ноября. Умер в Сочи Володя Хазанский. Его привезли в цинковом гробу. Сегодня - похороны. И мое слово прощальное: "Памяти друга искал я слова. Но шелестели они, как листва, падали и увядали. Друг мой, как мало сказать я могу. Скрыли тебя на чужом берегу темные вечные дали. Был нерушим нашей дружбы союз. Что же я снова виною казнюсь, слушая грустные речи? Нас разлучили земные пути. Друг мой, за все меня в жизни прости, хоть мне и каяться не в чем… Как говорил ты с республикой всей каждой строкой комсомольских статей - и молодежь понимала. Ты добротою людей привечал, были близки тебе Пэн и Шагал, Пушкин и Янка Купала. Если бросал тебе антисемит вслед оскорбительно-грязное "жид", гневен ты был и печален. Ведь по душе и по сути своей был ты средь разноплеменных людей интернационален…"

25 ноября. Левки. Барань. Орша. Завтра день рождения Короткевича. И мы на вечере - Наталья Семеновна, Бородулин и я опять, как и в прошлом году, выступаем втроем, а еще сокурсники Володи и номера самодеятельности - его стихи и песни.

1 декабря. Создавали суполку белорусского языка, записалось три человека. Приходили ребята из еврейского общества: что-то у них тоже не получается. Говорю: "У всех все получится - и у белорусов, и у евреев!".

4 декабря. Попкович: "Никто не хочет создавать суполки, вообще никто ничего не хочет". Включаю в "Двину" его выступление о белорусском обществе. Но Володя высказывается резко: "Другие общества не нужны". "А еврейские?" - спрашиваю. "Еврейскне нужны! - говорит Володя, - евреев и белорусов всегда преследовали…"

Скоро выборы в отделении. Говорю Володе, чтобы он согласился занять "этот пост", оставаясь на работе на полной ставке. Но как тогда быть с нашим лозунгом: "на кресла не претендуем?.."

б декабря. Долгое сидение на заседании Рады. Разговор о преподавании белорусского языка. Предлагаю ввести постоянную телепередачу. По утрам наши прогулки с Мишей Шм. перед рабочим днем с разговорами обо всем от Шагала до бесконечности.

21 декабря. Вечером - у Наумчика: о том, кто возглавит отделение. Я: "Буду предлагать Попковича", еще о Шагаловском обществе. Кажется, во всем было понимание.

24 декабря. В Музее на Доватора - вечер-концерт, подготовленный еврейским обществом. Рад, что есть какое-то оживление еврейской жизни в Витебске.

29 декабря. Приехали Юра и Лена - все решено: они roтовы уехать. Лена: "Папа, а у тебя не будет неприятностей?" - "Не будет, папа твой ничего уже не боится. Только бы вам хорошо было"…

Чего там на жизнь обижаться - игра эта стоит свеч. Пора ничего не бояться и сердце отвагой зажечь!


1990


4 января. День с Бородулиным (и Галей Шарангович). Утром у Григорьева: о том, что поддерживает возвращение Шагала, и, естественно, увековечение памяти Короткевича. Вот как все поворачивается! Запись на телестудии. Встреча в пединституте.

3 января. С Бородулиным – к памятному знаку, посвященному Бровке. Потом - к Ивану Казаку: в его мастерской смотрели Короткевича и Шагала. И – снова в пединститут. Вел встречу. Все расписывались на "Братэрстве". За два дня было продано 100 экз.

б января. Надо готовить документы, справку о том, что "родители не возражают против отъезда дочери и не имеют к ней никаких материальных претензий". Грустно. Тревожно… А ведь надо будет расстаться с Леной не на неделю, не на месяц, может, на годы…

9 января. "Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем…" (Давид. Псалом 90-5). Принес Пастернака – том 1. Ночью записал: "К иной судьбе и к иному краю на бесконечных путях бытия будет приписана дочь моя, и только горькое "не возражаю" должен безропотно вывести я".

11 января. Приходил Попкович и сказал, что его вчера выдвинули кандидатом в горсовет, а меня (по указанию и совету Григорьева) будут выдвигать в областной". Я сказал, что согласия не дам, откажусь.

12 января. В выставочном зале на Доватора - обсуждение макетов литературноно музея и музея Репина в Здравневе. Телеграмма из Смоленска: приглашают на 90-летие Исаковского…

14 января. С Рывкиным. Я: "Не представляю себя и своей жизни нигде, кроме Витебска…". Он: "Я и так слепой, буду еще глухонемой". И все же он себя больше, чем я, видит где-то…

Однажды вспомню на исходе дня и не смогу по-прежнему решить: я выбрал Витебск или он меня… Но по-другому не сумел бы жить…

17 января. Смоленск. С Попковичем. Дарим "Братэрства", говорим о добрососедских связях. А представители России уже начали "свои речи": "Москва должна быть только русской столицей", "такие, как Розов – не русские…".

Разъехались по своим маршрутам. Я с Виктором Боковым, с которым мы были "шапочно" знакомы по давним "домотворческим" временам. С нами Виктор Смирнов иВалерий Черкашин из Москвы. Заехали в Загорье. Иван Трифонович и Боков – оба 76-летние. Усадьба. Письма Твардовского Анатолию Тарасенкову Боков читал вслух, а я помогал разбирать почерк. Он писал о том, что отказался от родителей (1. 1. 31), но все равно отношение к нему плохое, и он не знает, что ему делать…

Вечер в Ельне. Я: Исаковский и Беларусь. Боков: читал и пел. А Володя, когда я вернулся, рассказал, что было в областной библиотеке. Юр. Дудин, Вл. Фомичев, ред. "Пульса Тушина" и др. говорили о том, что "на пути русского народа стоит "малый народ" и мешает жить". Когда дали слово Володе, он сказал, что сейчас время консолидации, а не разъединения, что мы приехали на 90-летие Исаковского, а не на политические разборки, которые нам чужды. "Вы как хотите, – сказал мне Володя, - а я оставаться не могу, я уезжаю…" После рассказа Володи я позвонил Мишину и сказал, что завтра утром уедем.

18 января. Как и договорились с Алексеем, выступили вдвоем с Володей в тех.училище, простились только с ним и уехали. У меня хорошее впечатление осталось лишь от встречи и разговоров с Виктором Боковым. Он всю дорогу до Ельни рассказывал мне о Пастернаке, общении с ним, его высказываниях.

20 января. "Ангел над крышами" Марка Шагала в переводе с идиша и с комментариями Льва Беринского.

27 января. Искал меня Федорчук. Рассказал (он только что с сессии), что вчера белорусский язык получил статус государственного, а русский язык - межнационального общения. В газетах ("Чырвонка"): о митинге и забастовке в Наровле, фото.

29 января. С Юдовиным над уточнением моего перевода "Письма" Шагала: он перевел каждое слово с синонимами, что для меня очень важно. У Наумчика: о Музее Шагала и открытии счета при Фонде культуры…

30 января. Звонил Юдовин: о поваленных памятниках на кладбище и о подброшенных письмах - "Жиды пархатые, убирайтесь", подпись: "Белая Русь". Сказал об этом в обкоме горкоме.

31 января. Решение горисполкома о счете на музей Шагала. Из Наровли: "Ищи нам место, переедем".

8 февраля. Вечер Бородулина. Ламан и Мархель - "Блокада". Выступление двух Толь - Конопелько и Емельянова, я читал слово, ему посвященное, на двух языках.

10 февраля. 100-летие Пастернака. У меня уже 2 тома. В юности его не знал.

11 февраля. На телеэкране Григорьев: о том, что происходит в городе, остро о волне антисемитизма и борьбе с этим злом.

21 февраля. Вечер Попковича. Мое стихотворное слово "Годы летят, но подковы редко роняют на дол…" Конопелько, Ламан, студенты.

28 февраля. Съемки на улице Евдокии Лось - завтра день ее рождения. На табличке надпись Е. А. (?) Лось. Стоял высоко на Юрьевой горке, с котопой такой хороший вид открывается…

1 марта. Вечером приехал Рем. Разговариваем. И неожиданно он протягивает мне пакетик, раскрываю - в нем "Сентябри", 14-я моя, семь лет не выходили книжки.

4 марта. Съемки фильма о земляках. Дорога. На БТ у Буравкина. Вечером - у Лены с Юрой. Билеты заказаны на 13 июля.

19 марта. Бородулин, Попкович, Законников - никого не избрали в депутаты. Из всех выдвинутых у нас литераторов прошел только в Новополоцке Борщевский. Наумчик И. прошел, собирал тех, кто содействовал, я тоже был - чай, кофе, сувениры.

24 марта. Тревожные переживания за Лену: Рожина не хочет ее выпускать. Встала на ее пути, создает какие-то комиссии. Угрожает.

30 марта. Рано позвонил мне в гостиницу Бородулин. Втроем (с Леной) обедали в ресторане "Минск". Был в Минске просто, чтобы поддержать Лену, хотя сделать ничего для нее не смог.

1 апреля. В День смеха ни разу не засмеялся. Давит, не дает покоя то, что висит над Леной, а она дорабатывает последние дни по своему заявлению.

5 апреля. На столе стояла ваза с гвоздиками, а возле нее - "Сентябри". Каждый, кто открывал дверь в наш ред. кабинетик, приглашался на чашку чаю-кофе и получал книжку с автографом

11 апреля. Лена отдали трудовую книжку, расчет. Письмо, которое подготовила Рожина против нее, никто не захотел подписать. Идут с Юрой на инструктаж в ОВИР. Под нажимом про-ректора Рожина подписала обходной лист. "Ну и езжай в свой паршивый Израиль" (с ударением на последнем слоге).

14 апреля. Звонил-прощался Зяма: завтра он уезжаей в Израиль. У меня навернулись слезы: друг детства, директор барановичской школы, с которым многое связано.

15 апреля. На базаре пусто: пасха. Но ведро картошки купил - 4 р. Ел крашеные яйца. А еврейскую пасху прозевал, да и мацы не было. Как уже привык, в свободные дни "чищу" библиотеку, сдаю книги.

18 апреля. В 15 собрались в "В. р.", Салтук не пришел. Опять пьет. Взял я власть в свои руки, поговорили, как проведем вечер. Были: Конопелько, Попкович, Бележенко, Мальчевская, Кириллов. Обсудили: каким должен быть альманах "Двина". И пошли в новый дворец. Вечер "У нас в гостях белорусские писатели".

20 апреля. Полдня в пединституте. Две встречи. На первом курсе - биологи и филологи, на третьем - физмат. Подписал 60 "Сентябрей", Володя подписывал "Закаханы вандроўнік".

21 апреля. Приехал Валентин Зорин. С ним у Дома Шагав постояли и посидели. Раиса Мейтина даже поставила бутылку коньяка - не пили, угостила мацой - ели с удовольствием. Зорин оставил запись о Шагале (я давно уже подсунул большую общую тетрадь Мейтиным, чтобы предлагали писать отзывы – и пишут.

22 апреля. Сообщение о заседании Пушкинского комитета в Москве: 6 июня всюду будет праздник. А в Витебске уже есть памятный Пушкинский знак и надо тоже подумать: что сделать, как провести.

25 апреля. На съезде. Встречи, объятия, но не такие жаркие, как в былые годы. Буравкин: предложил резолюцию о "Политсобеседнике", в той части, которая касается белорусского языка. Тарас: добавил по межнациональным отношениям (антисемитизм) и привел в пример № 4 (статья Скобелева). Во всех выступлениях - о Чернобыле. Наверное, так и надо в эти дни. С Быковым: едет в Зап. Берлин, спрашивал о делах витебских. С Буравкиным: уже попрощались, едет представителем Беларуси в ООН. От выдвижения на должность пред. Союза все отказывались, в результате в бюллетене остались Зуенок и Соколов-Воюш. За Зуенка - 270, за Соколова - 47.

29 апреля. С Леной смотрели книги, которые она могла бы забрать-увезти: двухтомник Пастернака, Тютчев, Фет, тома Библиотеки фантастики, которые она когда-то выиграла в розыгрыше. Готов ей отдать хоть полбиблиотеки.

22 мая. Звонил Рыгор: вопрос решен - планируется "Избранное", завтра надо продиктовать аннотацию. Моим редактором будет Наталья Семашкевич, дочка Брыля.

23 мая. В "Светоче" выступал Володя Орлов. Хорошо с ним поговорили.

30 мая. В 13.45 зазвенела в шкафу посуда, чуть-чуть заколебался пол. Это было легкое землетрясение - сколько баллов, я не знаю. С 1 июня цена хлеба возрастает на 300 %…

2 июня. Шел через лес с дачи. И вдруг стало так тоскливо: скоро уедет Лена - и останемся одни, одинокие в этом мире, и кто знает, что будет потом, а внуков нам Бог еще не послал. И навернулись слезы, стер их, когда кто-то рядом просигналил - и подвезли.

8 июня. В горкоме: о Шагале, о Пушкинском празднике в Витебске. Я предложил делать особый витебский: в день, когда проезжал через город - 7 августа.

10 июня. Чашники, потом деревня Тяпино. Доска на здании школы. Камень с доской. Выступали под жгучим солнцем Павлов, Пашков, Попкович, Жигунов, я и Бележенко, который пишет о Тяпинском.

11 июня. Появился из далеких краев Борис Носовский. Сколько песен мы с ним когда-то написали! Остались "Витебские мосты" и "Крынки"… Отнес Скопе репортаж о Тяпинском. Но в номере планируются и мои куски из литературного дневника. "Даже хорошо, - сказал Скопа. - Симановича можно давать дважды в одном номере…"

20 июня. Хорошо было в Здравневе. Берег Двины, пруд, беседка.

26 июня. С израильскими телевизионщиками. Съемки на улице и в Доме Шагала, в старых уголках. Я говорил, отвечал на вопросы, рассказывал кратко историю шагаловских дел, читал стихи "Стол покидает рыба-фиш" и "Прошумело ливней немало. Снимается фильм о евреях в СССР. Я представляю евреев Витебска через борьбу за возвращение Шагала.

8 июля. Брезжат строки (только начало): "Имею честь принадлежать к тому гонимому народу, которого в огонь и в воду всегда пытались затолкать… И он тонул, и он горел, и падал, погибая в гетто… Но выполз я на свет в то лето, - чтоб жить!.."

18 июля. Ночь на ногах. Пулково. Мы и родители Юры - Софья и Михаил. Проводы. Переживания. Таможенный досмотр, но только банку кофе не пропустили. Прощание. И вот уже Лена и Юра за стеклом, которое словно делит мир на капитализм и социализм. Как будет им там, на святой земле? Найдут ли на ней свое место?

7 августа. По моим (и Цявловских!) расчетам: в этот день 1824 года Пушкин проезжал через Витебск. Был у памятного знака. Собрал только своих со студии да несколько подошли. Эту скромную встречу на этом месте надо превратить в настоящий Пушкинский праздник, такой, каким было открытие год назад. Сказал об этом тем, кто собрался. Надо сделать, чтобы это стало традицией в городе.

12 августа. Там ребята ходят в ульпан, изучают иврит. Решил, что надо и мне хоть немного его знать (кажется, его знали и Ленин, и Толстой). Добыл карту Израиля, самоучитель.

16 августа. Выступаем с Попковичем в Орше и Барани.

24 августа. У Федорчука: оказывается, создается группа для поездки по делам шагаловским в Париж. "Если будет валюта, мы и тебя возьмем".

25 августа, Первое большое письмо от Лены. Прошел месяц. Подробно о первых днях, устройстве, квартире.

29 августа. В Орше - подготовка "Двины". В редакции - провел литобъединение. С отделом культуры договорились о съемке фильма, посвященного 60-летию Короткевича.

8 сентября. Второй день в Полоцке на празднике Скорины. Открытие Музея книгонечатанья. Концерт духовной музыки в Софийке.

9 сентября. Еще в Полоцке. С Вертинским: уходит из "ЛіМа", будет в Верх. Совете, Борщевский - тоже. Зуенок: "За что мы платим зарплату Салтуку? Можно обойтись отделению и без такого секретаря",

14 сентября, В выставочном зале у Любы Базан. Мое предложение - готовить выставку, посвященную Шагалу, продиктовал ей 30 пунктов того, что можно сделать. Сказал, что после этого проведем Шагаловские чтения - и они будут первыми в стране. Отовариваю талоны. На днях стоял 40 мин. в очереди за 200 гр. масла. По талонам забрал "Русскую" и "Беловежскую".

15 сентября, На даче. Так жаль мелбу. Уезжая в Полоцк, не снял яблоки. За меня это сделали ребята, которые работали рядом на колхозной картошке. Мелбу "разорвали" почти пополам. Бедная моя яблонька плачет всю ночь, о пощаде моля, сломаны ветки, израненный ствол соком, как кровью, уже изошел. Склеивал ее варом, перебинтовал-перевязал.

22 сентября. Позвали в облисполком (новая часть здания). Проект постановления об увековечении памяти Шагала, вписали все, что я предлагал, плюс о поездке в Париж: Федорчук, Наумчик, Гвоздиков и я… Предложил: принять и постановление об увековечении памяти Короткевича, у Казака в мастерской уж стоит памятник. Забежал в мастерскую к Казаку, сказал, чтоб он был готов: завтра придут из облисполкома…

2 октября. В обл. совете. Отнес записку (большую) о Короткевиче для заседания президиума. Купил французский разговорник

4 октября. Уговорил усталого Григорьева, что это надо делать именно сегодня, ведь завтра президиум - и вместе с Бруцким втроем у Казака. Все, что сделал Иван, понравилось. Меня пригласили на завтра на вторую часть заседания президиума, где будут "мои" вопросы: Шагал и Короткевич.

5 октября. На президиуме все прошло нормально. Говорил кратко, но даже прочел "Прошумело ливней немало".

11 октября. Звонки и разговоры с Нат. Апчинской и Ал. Каменским - о выступлениях на Шагаловских чтениях. Утром с Мишей - навстречу Григорьев: "Я подпишу постановление о Шагале и Короткевиче".

18 октября. Минск. На республиканском съезде журналистов. На ю6илее купаловцев. Им - 70. В номере гостиницы – разговоры ("вумные") с Сергеем Рублевским.

21 октября. Думаю: о книге, в которой только стихи на еврейскую тему.

25 октября. На еврейском кладбище. На могиле Володи Хазанского - ему бы исполнилось 67. Были с Мишей, Цвикой и Грузневичем. Положили гвоздики, а я вытащил фляжку и выпили из "горла" по кругу. Потом еще постояли над могилами Липы Шмерлинга и Левы Шульмана и тоже помянули…

31 октября. Новополоцк. В мастерской у Виктора Лукьянова. В "Химике" - разговор с Гальперовичем и Ириной Жерносек, им совсем тоскливо, литературная жизнь - никакая.

2 ноября. Григорьев уже после опубликования постановления поддержал мое предложение о проведении праздника Шагала в Витебске с выставкой и чтениями.

5 ноября. Дозвонился во время летучки до Рыгора. И, как всегда услыхал: "Здароў, Камодзік!" Он обещал приехать на вечер 23, стесняясь попросил: нельзя ли купить в Витебске "шматок сала", "у Мінску няма".

7 ноября. В "В. р." статья Григорьева: в самых высоких тонах о Короткевиче и Шагале, от "народности" до "важности наследия".

9 ноября. БТ: передача "Адраджэнне" (съемка еще 15 июня) - я у дома Мейтиных читаю и веду разговор о будущем музее, о фольклоре трех народов - основе "творческих полетов", показываю сувенирную книжку и говорю о ней, а потом Бородулин продолжает в студии, читает переводы, в конце надпись - титры о том, что после записи передачи было в Витебске принято решение об увековечении памяти Шагала. В программе был Иван Казак в мастерской, и его Короткевич и Шагал.

12 ноября. В горкоме собралось 20 человек, это оргкомитет по созданию музея Шагала. Все разделены на группы. Я - председатель информационно-просветительной. "Витебский курьер" по указанию Григорьева напечатал (специально перевели) большую статью о Григорьеве голландской журналистки Лауры Старинк. Есть о нашей с ним "схватке", о том, что речь Григорьева "раболепные журналисты выслушали в мертвой тишине. Когда Григорьев дал выход своим чувствам, в течение 20 минут выступил с ответной речью Симанович, не оставив камня на камне от выступления Григорьева. Общее замешательство. Все рассматривают носки своих ботинок. Григорьев стоял, как громом пораженный, минут пять помолчал и затем сказал: "Я думаю, что должен принести товарищу Симановичу свои извинения, я, возможно, немного погорячился". "С того времени у нас прекрасные отношения", - рассказывает, смеясь, Симанович". (Газета "Хандельс блад", 30 июня 1990)… Конечно, то что Григорьев дал команду перевести и напечатать в "Вит. курьере" эту статью, делает ему честь. Но ведь он "выученик" новой горбачевской школы политиков.

22 ноября. Встретил Бородулина с Ремом и Вальд. Калининым. Среди "хохмочек" Рыгора: "Рыгор и Григорьевич у Григорьева".

23 ноября. В мастерской Казака - Рыгор, Рем и Миша. У Григорьева вдвоем с Рыгором. Запись на студии: Рем плюс Рыгор - о Короткевиче. Вечер в театре. Хорошо. Длился 2 часа. Была Наталья Семеновна и родные (Минск-Орша), выступали мы все и актеры.

24 ноября. "ЛіМ" напечатал мое о Короткевиче. И "Вит. курьер". В студийном рафике - на Оршу. В банкетном зале ресторана "Орша" с Григорьевым. Разговоры обо всем на свете. Его признание при всех, что на решение вдохновил я. В Орше было неплохо, но вечер в Витебске был лучше. Здесь вообще центром стала оршанская самодеятельность.

25 ноября. Орша. На улице Короткевича - мемориальная доска. И доска на доме, где он жил. Обед в доме племянницы. Мой тост: о всегда молодом Володе, каким его помнят эти улицы, эти дома… Комната, из которой он написал мне письмо. Отъезд всех, кто приехал, но не выступал, не участвовал. Остались мы с Рыгором. Выступали в гостиной библиотеки им. Пушкина. Потом сидели у меня в номере и хорошо поговорили.

26 ноября. В школе имени Короткевича и в музее. Выступление с Бородулиным в школьном зале. Телевизионные съемки фильма для оршанцев. Так бы каждый год отмечать день рождения Короткевича в Витебске и Орше. Да уже ведь это (то очень скромнел то торжественно и шумно) провели в пятый раз, начиная с 86-го.

28 ноября. Предложил провести Шагаловские дни 16-19 января: выставка, чтения и др. Высказался против проведения аукциона (а что продавать?) и всего, что может затмить главное. В споре о названии (предлагалось: Дни Шагала) настоял на Всесоюзные Шагаловские дни в Витебске.

30 ноября. Купил за 10 р. "Самоучитель иврита", который издал "Сов. пис.", и "Ключи к иудаизму" - в конце концов должен я что-то знать, еврей, идущий к своему 60-летию.

4 декабря. Перевыборное собрание отделения. Отчет Салтука. Обсуждения почти не было. Один я сказал о том, каким должно быть отделение и каким так и не стало… Бележенко предложил оставить Салтука. Я предложил избрать Попковича, сослался на то, что по уставу можно лишь два срока. Павлов, который представлял Союз, сказал, что можно и больше. Голосовали: 4 за Попковича (Жерносек, Гальперович, я и он сам) и 3 за Салтука (Бележенко, Мальчевская и он сам). Казалось, все решено. Но Салтук вытащил две телегаммы - Жигуновa и Колодежного, и несмотря на мой протест, счет стал 5:4 в его пользу.

6 декабря. Пришел и долго сидел Сергей Рублевский. Первый номер газеты "Нар. слово" выйдет в субботу. Сережа - редактор, который хочет сколотить настоящий коллектив. Говорили с ним об этом и многом другом.

7 декабря. Заседание нашей шагаловской группы, которая в роли комитета. Вёл. Об открытии, выставке и чтениях.

12 декабря. Звонил и нашел наконец Бессонову. Она поддерживает все, о чем ей рассказал. С Быковым: он готов приехать и выступить.

19 декабря. Был на встрече с Ткачевым, докт. ист. наук. Он, рассказывая об истории белорусов, много говорил о евреях. С 14 века пришли двумя путями: через Германию и Польшу, через Галицию и Львов.

20 декабря. Наконец дозвонился до Булата Окуджавы. Пригласил его на Шагаловские дни, посоветовался о благотворительном вечере. Он поблагодарил за приглашение, сказал о своей любви к великому мастеру, пожелал всего добиться, но в январе его ждет другая дорога… Приехал за мной Валера Могучий и увез на комбинат "Мастацтва". Показал свою Дуню Лось, она мало похожа, но интересная, крылатая композиция.

21 декабря. Заседание Шагал, комитета уложил в час: о спонсорах, уточнение программы. Думаю: прочесть ли доклад или ограничиться вступительным словом и стихами - поэтический поклон - посвящение Шагалу.


1991


1 января. Новогодняя поздравительная открытка Бородулина: "Сімановіч без Віцебску, як слова без націску, Віцебск без Сімановіча, як слон без слановішча. У Віцебску быць і не ўбачыць Давіда, як у Парыжы, не маючы гіда. Ад Сіма і Адама з’явіцца антыподыку? Хачу і ў Новым годзіку я падабацца Додзіку і Віцебску - таксама!"

2 января. Написал для газеты о Шагаловских днях. С Быковым: приедет, пересказал мне разговор на съезде в Минске с Григорьевым, который ему подчеркнул, что я "энергично все делаю". С Вознесенским: вряд ли приедет, но чтобы я еще звонил.

3 января. Отнес то, что отобрал для выставки: фото (М. Торез, Надя Леже), альбомы, журналы, мои открытки (дореволюционные) старого Витебска. Смотрел оригиналы: "Обнаженная петухе" (из коллекции Ирины Оренбург), "Аптека в Витебске" (из коллекции Дудакова), 22 репродукции, сделанные особым способом Надеждой Леже.

7 января. С Рывкиным: о его находках, документах, связанных с домом Шагала. У Мейтиных: просил навести в доме "шагаловский марафет". В ГДК - о подготовке и оформлении зала. На телестудии: просмотр французского фильма (его записали из эфира) и поиски переводчика с японского. Оба фильма планирую показать в Шагаловские дни по теле.

11 января. "Как миры, вознесенные в высь" – моя Шагаловская полоса в "Нар. слове".

12 января. В "В. р." - мое "Вяртанне на радзіму" - кажется, все становится на свои места, хотя и убрали несколько острых вещей.

13 января. Четыре строчки, которыми могу открывать эти дни: "Пусть звучит над ратушей старою и над Витьбою сквозь года: "Здравствуйте, Марк Захарович! С возвращением! И - навсегда!"

15 января. Звонок Чупахиной: Наумчик всех собирает по Шагаловским дням в 17. Я: "А я собираю наш комитет в 16, пожалуйста, приходите. Она спросила: "Кто будет вести пресс-конференцию, кто откроет?" Я ответил, что уже все это решено. "А ведь Образов - председатель", - сказала она. Я засмеялся. И она, разумная, сама все поняла. Я все провел, обо всем договорились. А вечером на вокзал примчалось все руководство. Хорошо встретились с Василем, Рыгором, Ремом, посидели в гостинице, от имени облисполкома был заказан ужин. Вместе смотрели японский фильм. И я поговорил с Василем о его выступлении на открытии, которое имеет большое значение.

16 января. Утром рано встреча у Григорьева. Из искусствоведов - Бессонова и Володарский, которые уже как раз успели из Москвы. Вел пресс-конференцию. Отвечал на вопросы журналистов и рассказывал, какой трудной была дорога к этому дню. На открытии Дней и выставки в картинной галерее второй этаж был переполнен. А на лестнице уже звучала музыка, и пела скрипка Миши Казиника. Я открыл, прочел стихи, сказал что Шагал понес по всему миру славу родного Витебска: "Будь благословен, мой Витебск!" - говорил Шагал. "Будь благословен, художник Марк Шагал!" - говорим мы сегодня, возвращая его имя и его наследие из небытия, из тьмы наветов и лжи…" Григорьев, которого мы с Быковым уговорили выступить, и он все же в отличие от представителя Минкульта Рылатко выступил, сказал: "Как бы ни распорядилась мудрая цивилизация Европы Марком Шагалом, но он остался тут, на нашей многострадальной земле… Мы действительно этого гиганта-художника, человека века, представим достойно. И будем гордиться этим именем. Марк Шагал принадлежит нам". Быков, которого все слушали с особым вниманием: "Мы святкуем гэта свята для слаўных грамадзян Віцебска, з якім звязана ўся творчасць гэтага выдатнага мастака, свята беларускай культуры… гэта свята старажытнай вялікан культуры яўрэйскага народа… яўрэйская культура была б няпоўнай без творчасці гэтага мастака…" Бородулин прочитал стихи Шагала "Мой горад. Мяне не забыў ты яшчэ?" в своем переводе и тоже сказал короткое слово. Люба Базан говорила о выставке, о тех, кто помог ее организовать: Гос. музей изобразительных искусств им. Пушкина, Псковский арх. - худож. музей-заповедник, владельцы московских частных коллекций.

17 января. Первые Шагаловские чтения, которые я подготовил и провел. Прочел, как обращение к потомкам, мой перевод "Письма" Шагала. И своим чередом пошли доклады, между которыми я вставлял "Поэтический венок Шагалу".

18 января. Рано утром узнали о ракетах на Израиль. И с этого, с разговора об этом начался третий день, когда я пришел "забирать" Быкова и Бородулина. "Как там твоя Лена?" – спросил Василь. "Дай Божа, каб у тваёй вавёрачкі ўсё было добра", - сказал Рыгор… Пешком по городу на телестудию. Пятидесятиминутную беседу - запись с Василем - вел Рем: о времени, о возвращенных именах, о Короткевиче и Шагале, о дорогом ему городе.

30 января. Письмо от Лены, фото. У древней, как горе, Стены иудейского плача вдвоем в человеческом море стоите вы, грусти не пряча. А где-то за вами бушуют Истории волны, и плещут кроваво великие беды и войны. Но вы на тревожном просторе постойте, надежды не пряча, у древней, как горе, Стены иудейского плача.

8 февраля. И был мой звездный час средь яростных светил. И сам Шагал, лучась, меня благословил. В эфире "Двина" – о Шагаловских днях.

14 февраля. Встретил Володю Вольнова, и он просто затащил меня к себе в мастерскую, показывал то, что привез с Севера, из Архангельской области: предметы быта, фото в рамочках, даже иконки. Я смотрел и думал: совсем не знаю еврейского прошлого, быта, и так мало писал о еврействе и еврейском, утешал себя тем, что ведь не прозу пишу, в которой все это могло быть.

25 февраля. В Минске, в издательстве "Маст. літ.". С Наташей Семашкевич. Хорошее предисловие написал Рыгор - назвал моей строкой "Радость молнии". Может, когда-нибудь так назовут книгу стихов. А пока - Рыгор Бородулин: "Мировая и отечественная практика показала, что поэтом остается при любых обстоятельствах только тот, кто им родился. Но откуда появился удивленный и влюбленный в жизнь поэт Давид Симанович, не с иной же планеты?… Всю поэзию Давида Симановича можно назвать, цитируя его же самого, радостью молнии. Молния, ослепляя, сама не слепнет, все видит, вырывая из тьмы забытья се самое важное, из чего состоит жизнь – mater dolorosa поэзии".

27 февраля. Московская "Еврейская газета": беседа со мной Виктории Гробман (запись на съезде в январе).

5 марта. Переставляю книги, уношу по-прежнему много в "бук", деньги – на новые книги и в семейный бюджет.

9 марта. Поэзия, не оставляй меня, как многих на земле ужe оставила. Ты сделай исключение из правила и не гаси душевного огня.

26 апреля. На стадионе "Динамо" - митинг-реквием, посвященный Чернобылю, 5 лет. На фоне многочисленных речей - мое выступление: "Прощайте, Карповичи…", "Были тридцатые, сороковые…", "А в чем я виноват…". Мэр Федорчук: "Ты настоящий поэт-патриот!"…

28 апреля. Рывкин: умерла Лидия Обухова, когда-то она училась в 10-й витебской школе и потому считается землячкой… Когда она собирала материалы для книги "Витьбичи", Миша был к ней "прикомандирован", и потому что сам этого хотел, все ей подбирал, рассказывал, помогал. Я с ней несколько раз говорил, дал ей трибуну на телевидении.

6 мая. Секретарша Федорчука: "Срочно приходите с Гвоздиковым". Оказалось, будут билеты Москва-Париж и обратно (8-13), завтра надо в Минск, нам в основном быть "телохранителями" Федорчука.

8 мая. Полет. Стюардессы. Коньяк… Встретил представителя БССР в ЮНЕСКО. Виктор Колбасин. Через Париж - и уже издалека Эйфелева башня. Выбор самой дешевой гостиницы. Звоню Борису Заборову. "Ты где?" - "Я не один, нас четверо" – "Сейчас приеду, в мой "Вольво" влезете". С Борисом по Парижу. Потом к сентатору, одному из тех, кто готов помочь в наших делах, один из влиятельных людей в еврейской общине, его звонок в Ниццу, но там выходные дни до 13… и эти 1000 км нам "форсировать" не удастся.

9 мая. На 15 часов назначена встреча с ген. секретарем Союза солидарности евреев в ЮНЕСКО… А до того – набережная Сены. Пробежался далеко по ней. Федорчук посидел на скамеечке, а я - к книжным лоткам, искал открытки (а вдруг) старого Витебска. Постояли у маленького теплоходика "Ресторан у Давида". На мостах и у памятников. В ЮНЕСКО вручали Колбасину для передачи родным Шагала наши сувениры и копию будущего памятника работы Гвоздикова. Колбасин повез нас в Сен-Женевьев-де-Буа. Русское кладбище под Парижем. Могила Бунина, незабудки. Могила Виктора Некрасов, розовый куст. В чужой могиле похоронен Александр Галич: "Блаженны изгнани правды ради". Андрей Тарковский - еще свежая могила… Вечером - красное вино в честь Победы. Девятого мая в центре Парижа страдал молодой соловей. Нас поднимая выше и выше, Эйфель шептал: "Скорей!" Тянулись к нам, как цепь золотая, как прожитой жизни дни, Нотр-Дам и Сена ночная, Елисейских полей огни. И мы тянулись к ним через время, через трагедий вал в горнило улиц, где вместе со всеми бродил молодой Шагал.

11 мая. Рано утром глянул в окно - светится Эйфелева башня. "Она на месте, - сказал я Саше, - значит, все в порядке - мы в Париже…" Борис встретил у метро. Дом-мастерская на участке, который получен по распоряжению самого Жака Ширака, он был на выставке, понравилось, спросил: "В чем нуждается русский художник?.." На вопрос Федорчука: "А где картины, почему их нет в мастерской?" Ирина, которую я знаю давно (она дочь поэта Бориса Корнилова, журналист, теперь в "Рус. мысли"): "Грош цена в Париже художнику, если картины не купили-унесли прямо с выставки". У Бориса в ближайшее время две выставки в Париже. Он с Федорчуком тут же во дворике готовили шашлыки. На прощанье я даже прослезился. "Что ты, - сказал Борис, - мы с тобой еще увидимся". Вечером с Сашей вдвоем на Монпарнасе. Ротонда. Роденовский памятник Бальзаку. Кулек каштанов. Ели, гуляли… И по альбомчику Сальвадора Дали (по 39 фр.). В гостинице пили дешевое красное вино вместе с Федорчуком и С. Наумчиком.

12 мая. Прощанье с Парижем. Гранд Опера. С Колбасиным. Он стал объяснять, что я из Витебска и мне нужно обязательно увидеть плафон, расписанный Шагалом. Выяснилось, что за 5 мин. посещения надо заплатить 25 фр., а иначе даже самого президента не пустят. Я тут же отдал франки - и надо мной шагаловское небо с портретами композиторов и сценами из спектаклей. Минуты пролетели, как одно мгновение - но и я полетал…

Площадь Бастилии. Новое здание Гранд Опера. Блочный рынок. На Монмартре. Площадь художников. Музей Родена и его скульптуры под открытым небом. Вандомская колонна. И Лувр! И все вечное. И этот взгляд Монны Лизы! К вечеру - у нас в номере с Колбасиным, Борисом и Ириной. И воспоминания о том, как они уезжали 10 лет назад из Минска. И я им о тех днях: "Как уезжал Борис Заборов навстречу славе и почету, друзья вокруг шептали: "С Богом", враги вокруг шипели: "К черту". Вспомнили с Борисом, как однажды я встретил его в Минске, и он на мой вопрос "что нового?" ответил: "Да вот в двенадцатый раз собираюсь в Париж…". Он оформлял по заказу издательства "Художественная литература" "Семью Тибо" Мартен дю Гара (два тома) и хотел хоть бы взглянуть на Париж. Не выпускали… И взглянул лишь в тринадцатый раз и теперь видит столицу Франции каждый день. Уехал и прижился, и зажил новой жизнью…

13 мая. Последний взгляд на каштан за окном, на Эйфелеву башню… За моим окном цветет каштан, старый Эйфель облака утюжит. И парижский сладостный дурман пятый день меня пьянит и кружит. Он еще рассеется потом, мне о том Шагал напоминает и своим невидимым крылом Витебск и Париж соединяет.

16 мая. На студии: принес торт, сувенирчики и рассказывал о Париже. На собрании отделения - рекомендация в Союз Маше Боровик, сказал о ней слово.

18 мая. На даче. Поставил парничок: а вдруг будут огурчики? Работая, думал - и мелькали строки: "И приснился мне сон, что вернулся Илья". А и в самом деле мне приснилось, что Илья Коган, который уехал в Израиль, вдруг вернулся и меня упрекает, а особенно за то, что я не могу оставить Витебск и прирос к нему.

20 мая. Занесенные сюда шальными бурями, горестными вихрями земли - незабудки на могиле Бунина от любимой родины вдали.

Я записал эти строки на русском кладбище под Парижем. А сегодня, перечитывая "Жизнь Арсеньева", снова думал, что в большой и сложной жизни Бунина был и Витебск. "В Витебск я приехал к вечеру, - рассказывает герой его романа. - Всюду было очень снежно, глухо и чисто, девственно, город показался мне древним и не русским: высокие, в одно слитые дома с крутыми крышами, с небольшими окнами, с глубокими и грубыми полукруглыми воротами в нижних этажах. То и дело встречались старые евреи… На главной улице было гуляние - медленно двигалась по тротуарам густая толпа полных девушек, наряженных с провинциальной еврейской пышностью. Я шел как очарованный в этой толпе, в этом столь древнем, каякмне казалось, городе, во всей его чудной новизне для меня…"

Читая эти строки, стал рассматривать старые почтовые карточки Витебска начала века. Вот костел, где слушал орган Бунин - Арсеньев, а вот вокзал, из которого только что вышел и лаконичное описание в книге: полутемный буфет, сонная лампа, самовар, старик-лакей, а "в стенных часах постукивало с такими оттяжками, точно само время было на исходе"… А Бунину 19 в тот день сто лет назад "на вокзале в Витебске в этом бесконечном ожидании поезда на Полоцк"…

21 мая. Какой майский маршрут: Париж-Крынки. Новое здание школы, памятник, музей Лынькова, и школа носит его имя. Ко всему этому и я когда-то "руку приложил". Снимали фильм о Крынках.

27 мая. Позвал Федорчук, приехал на день с сессии Верховного Совета БССР. Подписал ему книгу: "После парижских сладостные мук я заявляю другим в пример: друг витеблян и Шагала друг Николай Алексеевич Федорчук - лучший мэр в СССР".

28 мая. Семинар творческой интеллигенции. Встреча с литераторами. Вечером – в Березинском заповеднике. Приехали минчане: Павлов, Сипаков, Коршуков, Н. Пашкевич.

8 июня. Поездка в Крынки. В Погостище сидел на скамье среди травы возле места, где стоял дом Лисицыных, вспоминал о Володе, показывал фото, читал его стихи - это запись для "Двины".

15 июня. С Мишей – в синагоге. 20 человек, старики. Черные кипы и белые талесы. Молитва. Вынос (из шкафа) Торы.

24 июня. Звонил в "В. р.", возмущался интервью Дичева, доктора ист. наук: он чуть ли не призывает бить сионистов, что-то городит против белорусов… Как такое можно давать?

6 июля. Маленький праздник на Покровской у дома Шагала. Зашел за мэром. На улице у окна (Миша поставил фото на подоконнике) я сказал слово: о дне рождения, который мы здесь отмечаем впервые, поздравил себя и всех, о сложном трудном времени (а бывает ли оно другим?), когда только культура может поднять и спасти, о Шагале - великом сыне Витебска, о доме, возле которого стоим, о том, что надо закладывать традиции, о 105-й годовщине, о Шагаловских днях.

11 июля. Ходил по городу и бормотал пушкинское "Не дай мне Бог сойти с ума…"

16 июля. У Федорчука - подписали письмо в Ниццу. Договорились об утверждении Шагаловского комитета: Кибисов, Гвоздиков, Федорчук и я - председатель (а мэр - зам).

19 июля. Письмо от Колбасина из ЮНЕСКО: все дары переданы, фотография передачи (он и Форестье). Пишет, что все это "имеет огромное значение для Витебска и для страны…"

24 июля. Ленин день - ей 30, а мы не можем связаться: поменялся адрес…

30 июля. Звонки всем, и в редакции: кого хотел бы привлечь на Пушкинский праздник поэзии, - библиотеки, отделы культуры, общество книголюбов, читатели. Много дней стоит жара - опять 25.

5 августа. На ул. Дзержинского у Мейтиных - они просят взамен три квартиры, но это их право.

6 августа. С мэром у Саши Гвоздикова в Шутах. Судили-рядили: Шагал, Шагалом, о Шагале… Пушкин!..

7 августа. Пушкинский праздник в Витебске. Это в третий раз. Собралось 70 чел. Сказал слово. Много цветов и стихов,

20 августа. Все разговоры о перевороте. На площади Свободы - митинг.

5 сентября. В книжном - "Иудейская война" Иосифа Флавия, не выходила с 1900 года. Два экземпляра - себе и Лене-Юре…

8 сентября. День с японским журналистом Ниими и его переводчиком из Москвы: в Токио готовится спецномер журнала по искусству о Шагале, большая выставка художника.

15 сентября. Слушал "Голос Израиля", думал: как это все складывается в жизни - новости читает Алла Михаль-Севан (моя "выкормышка" Алка Красинская), Лена там тоже, а я дома здесь слушаю.

16 сентября. Узнал, что за здание бывшего обкома уже сражаются… Я - Леониду Кузьменко: "Это здание должно принадлежать музею. Пишем письмо и подписываем: Кузьменко, Гвоздиков, Осененко, Рывкин и Симанович".

21 сентября. В двух газетах - наше письмо-обращение: отдать здание бывшего обкома партии художественному музею!

26 сентября. "Витьбичи" вчера пересказали решение горисполкома по увековеч. памяти Шагала. С Федорчуком: о том, что все хорошо, только улицу Дзержинского в Шагаловскую поторопились переименовать… Он: "А я хотел Вас порадовать… Чего ждать?". Я: "Надо оставить как при Шагала - Покровская".

10 октября. Этот город у слиянья Витьбы и Двины, посредине мирозданья, на краю весны. Под Созвездьями стоит он, и века стоял на особенных магнитах, как сказал Шагал.

10 октября. После ночлега под Варшавой - на огромном варшавском стадионе. Бродил по кругу, тратил злотые, делал покупки Эм и себе. Решил не бриться: за эти польские дни "борода моя, бородка, до чего ж ты отросла…"

29 октября. В Москве. Третьяковка. С Гвоздиковым и Оленской - на открытии выставки Шагала. Выступил на пресс-конференции: что в Витебске теперь происходит, читал стихи. У журналистов газет и радио это вызвало особый интерес. Выступал и на открытии: "На родине Шагала после продолжительных боев одержана великая победа…" И стихи…

1 ноября. На старом Семеновском кладбище: камень на могиле матери Райниса. Выступали Плавинский, латыши, я: "Дремлет старый Райнис".

3 ноября. У Миши-Оли: смотрели израильский фильм "Евреи в СССР", где я в нескольких местах говорю и читаю стихи.

21 ноября. О эти талоны и очереди! Стоял с 17 до 20 в "синем доме" за рисом. И читал Виктора Некрасова.

22 ноября. Два раза в очереди за маслом. Зато взял целый кг…

23 ноября. Орша. Дни Короткевича. Возле мемориальной доски, возле дома, в котором жил, возле школы. А в 16.30 - вечер во Дворце льнокомбината. Выступали: Домашевич, Миклашевский, Шимук, Мисько П., Ламан, Мархель, Шатько, Лобанок, я…

26 ноября. У Федорчука. Он нам с Сашей о том, как все плохо: нет газа, электроэнергии, надо переходить на талоны (масло, яйца)… Пришел Кибисов - и я провел Шагаловский комитет: здание, выселение, памятный знак, выставка Пэна, а пленэра, быстрей всего, не будет, не вытянем материально…

7 декабря. Лев Толстой - "Круг чтения" (два тома): теперь можно каждый день читать то, что есть на этот день. Вечером - праздник Хануки в центре культуры…

18 декабря. У Саши Гвоздикова в мастерской. Принес ему автопоргрет Пэна - и он взялся за работу – надгробье…


1992


2 января. Три часа "дрейфовали" с Мишей Шмерлингом по зимнему городу. У Юдовина - талес, у Шутова графический портрет Шагала, у Вольнова - красивые черные рамочки - все для выставки даров. В выставочном зале обсуждали: что - куда. Читаю: "Библия", "Круг чтения", "Краткая история евреев", Мандельштам.

3 января. Открытие фотовыставки Шмерлинга и даров. Говорили Юдовин, Рублевский, Рывкин. А я читал "Монолог на еврейскую тему". За столом - о дружбе белорусов и евреев - Попкович и Буткевич. Миша подарил свои работы будущему Музею, всю серию "По Шагаловским местам Витебска".

15 января. В "Витьбичах" о выставке: "…старый поэт голосом еврейского пророка читал стихи "Имею честь принадлежать" (без моей фамилии, подразумевается, что все знают о ком речь).

18 января. Вчера звонил Бородулин: "Напиши сценарий художественного фильма о Шагале". Я: "Может, лучше документального?…" Он: "Ну все равно напиши". Сегодня сделал наброски. Наверное, надо сочетать художественное и документальное.

20 января. Москва. 5 утра. Вокзал. 40 минут в очереди за стаканом чая. В 9 - Третьяковка. Каменский: каталог-альбом (швейцарский), свои "Шагал и Россия" (2 экземпляра). Договаривался с теми, кто готов участвовать в будущих Шагаловских днях: Каменский, Шатских, Бессонова. А сегодня – доклады на конференции: Бессонова, Шатских, наши - Лисов и Кичина - о начале века, о Пэне. Иовлева, которая ведет, сказала, что меня оставит "на закуску". Вечером - у моих родных Городецких-Рояков: Моня, Инна, записал воспоминания Фаины Львовны о Ефиме Рояке.

21 января. Выступал в Третьяковке на Шагаловской конференции, говорил о том, что делаем и будем делать, читал стихи.

10 февраля. Группа российского телевидения - объединение "Ковчег". Готовят передачу о Шагале. Записывался.

14 февраля. Опять кричу в темноту, зову человеческий род: "Надо спасать красоту! И она нас тоже спасет!…"

18 февраля. Польские кинематографисты снимают фильм в тpex частях, в Витебске - урок истории в школе. Старые уголки города. Снимался.

26 февраля. В Кировской школе - в Гришанах. Подписывал "Сентябри", 80 экземпляров.

1 марта. В Минске. У мемориальной доски и у обелиска на Яме. Появился Яков. Стояли рядом. Читал над Ямой "Имею честь принадлежать"… К 16 - в Русский театр на вечер памяти… Хорошо выступал Быков, за ним Бородулин. Я читал: "Памятник", "Птица вскрикнула", "Имею честь", под аплодисменты ушел с Яковом, он проводил меня на вокзал.

27 марта. С двумя японцами - Окадо и Овадо. С ними, по Шагаловским местам и у Саши Гвоздикова в мастерской…

31 марта. Шагаловский Комитет. Я: о трех этапах - возвращение имени, увековечение памяти, Музей. Первый этап заканчиваем, второй надо до дня рождения, а третий может затянуться на очень долго. "Надо утверждать директора, – сказал Кибисов, - ставка определена…" Федорчук мне: "Ну, поздравляю!.." Я поблагодарил и одного и второго и сказал, что директором буду не я… "Как? - удивился мэр, – ты уйдешь на пенсию и будешь…" И тут я предложил Подлипского, сказав, что все делал я не для себя, а для Шагала.

1 апреля. Маленькое собрание и протокол о создании отделения общества "Беларусь – Израиль" в Витебске. И выбрали меня на очередную общественную должность: я – председатель.

17 апреля. С Мишей и Подлипским на пасхальном седере в областной библиотеке: вино, маца, молитва.

21 апреля. Послали приглашения на Шагаловские дни: Заборовым, Мерет, Форестье, Бекриеву, Витали, Гольдманну, Зиве Амихай-Майзельс.

22 апреля. Впервые не отмечается день рождения Ленина. Но ветераны к памятнику пришли, были и Федорчук и даже пионеры… Подошел и я…

9 мая. Сел и написал "Шагал и музыка".

24 мая. Прислали корректуру, полно орфографических ошибок.

12 июня. У Мейтиных. Договорился, что они временно освободят одну комнату для экспозиции Музея.

22 июня. Забрал домой спецвыпуск (макет) газеты "Шагаловские дни в Витебске", которую готовлю с Подлипским и "Витьбичами", смотрел и правил 8 полос.

24 июня. Очень хорошее письмо-воспоминание Бурьяна, много о Березкине, который меня "выправлял в дорогу".

26 июня. Телеграмма Быкова: "Дорогой Давид, сердечно поздравляю, обнимаю, живи сто лет на радость друзьям и зависть врагам, твой Василь Быков". В "ЛіМе" – статья Бородулина. На студии - мой юбилей, прибежал с опозданием Федорчук, прочел текст решения о присуждении мне Шагаловской премии. Гвоздиков подарил макет памятника, ваза шагаловская от Григорьева, Грамота облсовета. Я читал целую программу от "Я стою средь радостей и бед" до "Скажите мне сейчас". И уже под занавес: "Мне шестьдесят, ядрена мать. Но продолжаю путь. Я городу не дам дремать, тем более заснуть!.."

30 июня. По городу с Кибисовым - "инспекторская проверка" перед Шагаловскими днями: выставкана Советской. Художественный музей, на Покровской, на могиле Пэна.

2 июля. Встретил Быкова, Бородулина, Никифоровича, Лапушина…

3 июля. В музыкальной гостиной - пресс-конференция, вел, отвечал на вопросы. Открытие II Шагаловских дней. Я: "В синем небе Витебсаа ярко сияет имя Шагала. А на земле смуты и раздоры. Художник своим творчеством объединяет людей, объединяет народы. Он собирает нас под вечные знамена добра, любви, красоты. Канули, ушли безвозвратно в прошлое времена, когда злые силы хотели отлучить Шагала от Витебска. Не отлучили, не вышло. Шагал с нами, Шагал с Витебском и в Витебске навсегда!"

Главная мысль выступления Быкова, которому я первому дал слово: "Шагал принадлежит всему человечеству". Мне было особенно приятно, когда Быков принародно сказал: "Так павялося ўжо са старадаўніх, біблейскіх часоў: няма прарока ў яго айчызне, відаць, не выключэнне тут i Шагал. Баюся, што на ягонай радзіме, ў Беларусі, яго прызнаюць апошнімі. Сумна гэта і горка. Хоць i нядзіўна. Хіба што энтузіясты, яго прарокі апякуюцца і Шагалам, і справядлівасцю, і культурай. У наш час ад іхняй энергіі залежыць так многа. І сярод ix першы наш Давід Сімановіч, якому сёння мы павінны сказаць: асаблівы дзякуй табе, Давід - ад беларусаў, рускіх, яўрэяў. Ты свой абавязак выканаў. Хай таксама яго выканаюць іншыя…"

На могиле Пэна я перед открытием надгробного памятника прочел стихи - и "пред нашими глазами предстал, - как сказал автор Гвоздиков, - мудрый старый еврей…". Все части дня вел, говорил, читал, соединял стихами. А вечером перед концертом Классик-авангарда прочел маленький доклад "Сколько музыки в красках Шагала".

4 июля. Вел II Шагаловские чтения. Короткие доклады. В синагоге - молитва памяти Пэна и Шагала. В театре вышел на сцену с Борисом Эриным, который поставил спектакль - "Поминальная молитва", я говорил о спектакле и читал стихи. Василь подписал мне свой том с четырьмя повестями в переводе на русский: "…в знак благодарности за Шагаловский Витебск".

5 июля. На Покровской. Открытие Мемориальной доски. Открытие памятника. Вел. Сказал слова. Читал стихи. Выступали: Быков, Оленская, Кравченко, Гвоздиков. Голубое покрывало зацепилось за цветок музы и не сразу сдернулось. А потом ахнули все и зааплодировали, увидев сидящего под небом Витебска Марка Захаровича… Были и неприятные минуты. Когда мы с Быковым и Бородулиным уходили, подбежала женщина: "А вы видели, что на памятнике написано?" Конечно, я видел: в моем переводе шагаловское "Мой Витебск! Я был и остался верным тебе навсегда". Но оказалось, что есть и еще одна надпись: "Посвящается исполнительнице авторской песни Веронике Долиной"… Бородулин рассвирепел. Быков мягко сказал: "Понимаете, Саша, если бы Вы посвятили своим родителям, я бы Вас понял… Я бы понял, если бы Вы посвятили Давиду, но при чем тут исполнительница авторской песни?…" Больше всех, конечно, расстроился я… Проводил Быкова и Бородулина и снова вернулся к памятнику… С Кибисовым: надо убрать надпись…

6 июля. Шагалу - 105. С цветами - к памятнику и Дому. Вошли и долго стояли в комнате, которую вчера превратили в первую экспозицию Музея.

8 июля. В газете "Выбор" - полоса моих еврейских стихов: "Имею честь принадлежать" - монолог на еврейскую тему.

17 июля. Не упивается песней своей - просто поет о любви соловей.

19 июля. Городу - 1018 - праздник. Выходил дважды. Квадратовцы провели акцию - расписали стену "под Малевича". Много веселья, песен.

23 июля. Просмотр фильма "Когда Витебск был Парижем". А ведь Шагал сказал иначе: "Париж - ты мой второй Витебск".

29 июля. "Нечистая сила" Пикуля, часто упоминается Арон Симанович. Страницы с антисемитским душком…

2 августа. За Шагаловскую премию (1500 руб.) купил два больших пакета кофе.

5 августа. У Федорчука: "Ты даже не знаешь, что ты сделал… это получило международный резонанс…". Письмо Бурьяна о моем еврейском цикле, о том, что он читал Азгуру, и тот забрал газету… Послал еще одну.

7 августа. IV Пушкинский праздник. Я: слово и стихи, традиция. Пушкинский комитет, я - председатель.

16 августа. На даче. Купался и работал. Сосна стояла, как свеча, и было видно ей с откоса, как, напрягаясь и журча, на камни прыгает Лучеса.

20 августа. Министр иностранных дел Кравченко: "Приглашаю Вас на обед, который я устраиваю в честь министра иностранных дел Израиля Шимона Переса в воскресенье в Заславле".

23 августа. Встреча с Пересом. Кравченко представляет кого-то: знает "уже 20 лет, историк, археолог, писатель, поэт", и только, когда доходит до Шагала, я понимаю, что это обо мне. Я: о том, что над нами витает Шагаловский дух, и Шагал взирает даже с лацкана пиджака господина министра (я ему перед этим прикрепил значок), сказал об увековечении памяти в Витебске, о том, что нужны связи: Иерусалим, Хайфа - Дом Шагала, обмен выставками художников. Были Азгур, Бородулин, Вагнер, Вертинский, Захаревич, Саченко, Кислик, Левин, Данциг.

1 сентября. С Николаем Паньковым - по местам, связанным с годами жизни Бахтина в Витебске, два места, где жил и работал (на улице Ленина и улице Толстого), потом с ним на кафедре литературы в пединституте. Съемки для передачи о Бахтине.

S сентября. Первая отпускная суббота. Может, для отвлечения от всего читать детективы?.. Когда-то Римма Казакова мне говорила, что на ночь обязательно это делает…

12 сентября. Как мамонта, что жил в палеолите, уже меня показывать ведут и зазывают: "Люди, посмотрите - он сохранился, он остался тут…". Да, в вечной мерзлоте я сохранился, и мерзлоту прорвал, как немоту, в двадцатое столетие пробился, и даже в двадцать первое войду… Я перед вами в наготе и блеске - вот жизнь моя, душа моя и плоть… Не ангел я, не патриарх библейский, но и меня благословил Господь…

22 сентября. В Здравневе с Мишей. Красивый день осени. Хорошо было Репину. Яблоки – домой из репинского райского сада.

30 сентября. Бородулин стал народным поэтом, послал телеграмму: "Гэта лёсам было прызначана і ў нябёсах мігценнем зор, вместе с Витебском и Ушачами обнимаю тебя, Рыгор".

1 октября. В рукописи "Имею честь принадлежать" 85 стихов, 1300 строк. Совсем немного. Но кто это издаст?

14 октября. Позвонил из Москвы некий израильтянин: выясняет возможности покупки Шагаловского дома, перевоза его в Израиль, где каждое бревно будет пропитано особым раствором. Меня нашли по фильму, решили, что здесь дом никому не нужен… Прямо сию минуту им отдадим…

6 ноября. Едем группою большой за рубежи земли родной.

8 ноября. Проехали через всю Польшу. Постояли в Варшаве

11 ноября. Бремен - всюду бременские музыканты

12 ноября. Нинбург. Создание "Круга содействия музею Шагала": Гольдманн, Виганд, Копф. Был с ними. Рассказал о нашем Шагаловском комитете. Постгоф. Мой доклад "Возвращение Марка Шагала на родину" (так было в афишах). Говорил, читал, показывал кассету о II Шагаловских днях.

14 ноября. С Герхардом Вигандом - на еврейском кладбище, старые могилы. Подарок: книга "История евреев Нинбурга".

15 ноября. Живу у Пфулей - Мариля и Вольфганг. Дом как музей: он - правнук Роберта Коха… С ним - в Ганновер. В музее современного искусства - 2 Шагала: "Сарай" и "Красный дом", Кандинский, 10 Пикассо. Гуляние по вечернему Ганноверу.

26 ноября. День Короткевича. Орша. В парке у памятника выступают ребята - школьники, члены литобъединения "Днепровские голоса" и я. Чтения в ГДК. Мое выступление-воспоминание.

1 декабря. Монтаж будущей "Двины", в ней 20 минут о Короткевиче в Орше и Витебске - и уже получаются Дни.

2 декабря. Как быстро меняются цены: водка - 200, яйца - 90, сосиски - 100, но и те мне не достались, яблоки (антоновка) - 100.

4 декабря. Чтения, посвященные Соллертинскому. Выступил. Начал стихами "Я - из Витебска", добавив к тому, что было раньше: "Я - из Витебска, где на диски вписан солнечный Соллертинский. И сияют нам имена Медведева и Бахтина".

6 декабря. На радио повтор на республику передачи о Шагаловских днях, хотя их и назвали чтениями. И снова я подумал нескромно: "Неужели это я столько сделал?!"

8 декабря. Ника Островлянская сидела напротив меня на телестудии и писала мой портрет, с которого на мир глядит какой-то еврей, кажется, даже и не похожий на меня, но человек, с четко выраженными еврейскими чертами и ничего поэтического в его облике.

15 декабря. В мастерской у Люды Вороновой. Вот у кого свой особый мир: летающие кентавры, птицы. Всем она - по маленькому сувениру, мне предложила выбрать самому. Выбрал "Пейзаж с синей птицей".

22 декабря. Был на конференции, посвященной 395-летию получения Витебском Магдебургского права. Перед началом поднимался на смотровую площадку башни облисполкома - и город был как на ладони.

24 декабря. На празднике Хануки: "Монолог на еврейскую тему". Шел через весь зал Дворца под овацию. Аркадий Шульман подарил "По тропам еврейской истории". Юдовин обнял и сказал, что я, "как Хаим Бялик… и одновременно Маяковский…"

26 декабря. С Мишей в синагоге, слушали ханукальные молитвы…

30 декабря. Новогодние подарки "себе, любимому": Фрейд (2 тома, 270), Бродский (2 тома, 550), "Роза мира" Андреева (250), "Библия в иллюстрациях" (265)…

31 декабря. Новогодний разговор с Быковым, он о том, что уж очень тоскливо, спрашивал о Лене и сказал, что ей лучше, чем ее родителям, о том, что советует Фонд Шагала не создавать, что пока не выходит его 3-й том, я сказал, что вспоминал в эти дни нашу давнюю встречу в Гродно, он: что там, в Гродно было лучше, тише, спокойнее, хоть его клеймили, но он знал, где враги, а теперь все не так. В общем, получился грустный новогодний разговор. Но мы с Василем поздравили друг друга с Новым годом.


1993


1 января. Читал Бродского и роман Кагана о деле Бейлиса. Повесил (сначала вставил в рамку) акварель Шутова 25-летней давности: я - за машинкой - молодой и безусый. На большом настенном ковре развесил еще: портрет Лены (рисунок Н. Счастной), заборовскую Офелию, акварель Ральцевича.

8 января. Кажется, вчера на концерте в театре, слушая "Рождественскую ораторию" Баха, я написал что-то хорошее - "В старом оркестре". Эм сказала: "Ге-ни-аль-но!" А я думаю: это о себе, последний скрипач - это я сам…

В старом оркестре с маленькой скрипкой своей остался на месте этот последний еврей… Музыки крылья, в зале стоит тишина. Что натворила сама ты с собою, страна? Разве воскреснешь, лучших теряя детей?.. В старом оркестре остался последний еврей.

11 января. В "Витьбичах": с Тулиновой о новогодней публикации газеты, сказал, что в ней оскорблены национальные и религиозные чувства многих читателей. Она обещала дать "От редакции" – извинение перед читателями, просила, чтобы я об этом сказал мэру.

22 января. "Нар. слово" - Сергей Рублевский первый меня поздравил с первой моей публикацией 45 лет назад. В номере его слово, шесть стихотворений, две графические работы (мой портрет и Витебск) студента Павла Рожкина.

29 января Ник. Паньков издает свой бахтинский журнал "Диалог. Карнавал. Хронотоп". Просил для очередного номера статью о Шагаловских днях Написал, отдал.

31 января. С Иваном Казаком: о том, где лучше поставить его Короткевича. Ему больше хочется на Чехова на горке возле худграфа.

1 февраля. Бородулин: "Избранное" подписано в печать.

3 февраля. Приходила со стихами учительница Елена Гинько. Надо дать в "Двине", надо всем молодым давать трибуну, что я и делаю…

5 февраля. На выставке шагаловских литографий. Выступил, сказал, что надо делать новые шаги на пути увековеч. памяти Шагала и создания Музея, и это тоже один из таких шагов. Подносили шампанское. Мой экспромт: "В годину ненастную кто нас согревал? Шагал и шампанское! Шампанское и Шагал…"

7 февраля. Просматривал записные книжки. Есть много строк, которые никогда никуда не включал по разным причинам. А кое-что надо бы включить.

8 февраля. После обеда в мастерской у Гвоздикова, потом у Кибисова, с которым хорошо поговорили о многом - от Пушкина до Шагала. Провел заседание Комитета. Решили: Фонд пока не нужен, готовим III Шагаловские дни на 5-6 июля.

9 февраля. Был на выставке в краеведческом музее - работы Соломона Юдовина. С "боями" подготовила Кичина: не устраивали еврейские орнаменты. Выступил: короткое слово и стихи "Еврейской жизни материк", "Когда-нибудь поймем".

15 февраля. Вышагивая до вокзала, подумал: наверное, во мне было что-то заложено двойным именем - Давид и Моисей - влюбленный певец и организатор, ведущий.

17 февраля. На столике альбомы - Гоген, Модильяни, Боттичелли. Вспомнил боттичеллевские фрески Лувре, мое "уже меня сносило по течению волною суеты, когда на склоне дня божественные лица Боттичелли божественно взглянули на меня". Куда меня сносит волною суеты? Чем я занимаюсь? Споры: каким быть музею Шагала, кому он должен принадлежать, кто будет директором…

20 февраля. На открытии выставки даров рассказал о самих дарах (кто и когда подарил) и прочитал вчера написанное "Он открыл такие миры", в которых было все, что я хотел сказать.

21 февраля. Из Минска мне Оля привезла гуашь Ефима Рояка, "Город", которую оставили, уезжая в Штаты, мои Городецкие-Рояки.

26 февраля. Встреча в 26-й школе. 25 ребят, и у всех по моей книжке. Я им, и они мне мои стихи, сыпали вопросы. Чуть успел в худ. музей на выставку, посвященную 115-летию Малевича. Выступали Малей, Гугнин и я… Рассказал о давней встрече с Симоновым и Ларисой Жадовой, которая издала в Дрездене книгу о Малевиче и других художниках, работавших в первые послереволюционные годы в Витебске. Читал: "Я - из Витебска, где Малевич с Уновисом, с семьею левых, Богу брат и дьяволу брат, поднимал, как знамя, квадрат…" А начал шуточкой: "Как видите, под черный квадрат, в черном свитере в моем Витебске я пришел к Малевичу, и рад!.." Вечером перевел шагаловское "Моя жена" с идиша, посмотрел все переводы на русский и белорусский (Беринского и Бородулина). А мой - совсем другой, с использованием творчества Шагала. Читал "Гойю" Фейхтвангера.

2 марта. Читал Розанова - "Апокалипсис нашего времени", его амбивалентность: о "малом народе", противоречивое - от уничижительного до вознесения евреев на небывалую высоту. Ахматова считала его антисемитом… Читал А. Гладкова - "Поздние вечера": как хорошо, что в его дневниках о разговорах с Пастернаком, его поведении.

5 марта. Почтальон Майя сказала, что в какой-то газете видела мои стихи о Сталине. Где? Какие? Кроме "Василька" ("Зорька"), в университетской многотиражке были мои "Стихи о Сталине". Если их кто-то перепечатал в укор мне – должен (им) сказать, что мне вовсе не стыдно за них: "И тот, кто над гробом тогда не заплакал, пусть камень презрения бросит в меня". Я помню, как стоял у памятника и как читал эти стихи в университете в Вильнюсе…

9 марта. Шагаловский комитет, на который Музей отдан Центру культуры, а значит, Любе Базан. Подлипский на полную ставку переходить отказался. Я снова повторил, что наша задача ближайших лет: после открытия первой экспозиции Музея пойти дальше - превратить дом на Покровской в настоящий Музей Шагала.

10 марта. Вот и свалилась гора с моих плеч. А радости нет и легче не стало, словно не смог, не сумел я сберечь домик Шагала, и дело Шагала… Что ж ты с насмешкой взираешь, судьба, или тебе было прошлого мало, когда ты меня, как к галере раба, цепью невидимой приковала к жизни Шагала и к Дому Шагала?.. И на распутье стою я устало, готовый все начинать сначала.

С Кибисовым: объединение дома и галереи в единое целое - два здания - Музей Шагала в Витебске.

11 марта. Арк. Подлипский издал "Марк Шагал. Основные даты жизни и творчества" - как было бы хорошо, если бы он это издал как директор Музея.

18 марта. Театр готовится к марафону. Прочел Маслюку: "Уедет Рем, уедет Михаил". Он мне: "Осторожно со стихами, это пророчества, которые сбываются… Вы ведь не хотите, чтобы уехали Рем и Михаил…"

25 марта. Приехал прощаться Рем. В американском посольстве он стал "беженцем". Почему-то сдал в Лит. музей все мои рукописи давних времен, которых у меня нет - и теперь надо ехать в Минск, чтобы их посмотреть… Рем увозит с собой витебские картины Гумена и Ральцевича, а Миша подарил ему свою фотографику - старый Витебск.

1 апреля. Приехала группа из Нинбурга. В горисполкоме. Копф: "Давид сказал, чтобы я вручил мэру" Мэр: "Нет, пусть он сам принимает, а я его заместитель…" Копф вручил мне видеомагнитофон и диктофон. Оставил все в горисполкоме…

3 апреля. "Обрамил" и повесил в зале "Старый унолок Витебска" Гумена. И на кухне - Гумен. И в коридоре. Такая сплошная гуменизация…

5 апреля. Вечером с Мишей в синагоге на седере со стариками, каждый чуть старше меня. Красное вино, маца, клецки, рыба. Молитва.

9 апреля. С немцами по Шагаловским местам, хорошо переводил Попкович, а я рассказывал, как кричал во весь голос маленький Марк, когда во время пожара кровать с роженицей переносили с одной улицы на другую, а город не слышал крика, не знал, что родился великий художник, и молчал… Немцы интересуются: к какой партии я принадлежу. Отвечаю, что состою в трех партиях: Пушкинской, Шагаловской и Короткевичской. и все три возглавляю… Немцы улыбаются, удивляются и, кажется, не совсем меня понимают…

10 апреля. Ночью стихи: "А ты напрасно не смейся и не косись вослед: проснулось во мне еврейство, дремавшее много лет".

11 апреля. Записываю минусы моей жизни последнего времени: так и не вышло "Избранное", не было творческого вечера (сам отказался), расстался со всеми друзьями (один Мишка остался), разваливается совсем работа на студии, дома, как какой-то обреченный, и разлука с Леной…

Жизнь прошла. Шестьдесят за плечами. Что я смог? Ничего я не смог. Жил да был. Распрощался с друзьями. И остался как перст одинок…

18 апреля. В день Катастрофы - за ветинститутом на месте расстрела. Молитва. Арк. Шульман, Рывкин о гетто, и мое: "Я стою над памятным оврагом, над тревожной памятью стою. Тени прошлого, витая рядом, снова душу обожгли мою"…

23 апреля. С мэром Неушевым, Кибисовым и Рыбако Казака. Мое предложение о его Шагаловской доске на здание картинной галереи, которая теперь принадлежит Музею - приняли. Потом - съездили на комбинат, смотрели все, что связано с памятником Короткевичу.

29 апреля. …На переходе от театра машина сбила Колю Тишечкина… И его уже нет…

30 апреля. В последний день апреля, с природою в ладу, на праздник акварели к художникам иду… Среди ночей тревожных, среди тревожных дней спасет людей художник работою своей…

11 мая. На даче. Уже посадил картошку, навозился с клубникой и земляникой, принес из лесу и устроил возле дома еще две елочки - пусть будут рядом с той, которую спас и вынянчил, и березкой. Вернулся с 50-ю нарциссами…

18 мая. Крынки. Мой творческий вечер. Светлана Храповицкая, моя ученица, а теперь директор школы Жарина, сказала; "Республика знает поэта, а Крынки - учителя". Я, принимая каравай: "Спасибо Крынковской земле, спасибо крынковскому хлебу". Читал монолог о Крынках.

31 мая. С редакцией журнала "Идиот", который выходит в Витебске. Слава Новиков, Игорь Высоцкий, Ген. Катеринин. Оригинальный журнал, о нем мало кто знает, надо дать по теле передачу.

20 июня. Умерла на руках у Эм ее мама, моя теща Мария Соколова. Эм плачет; все ли она делала для мамы…

24 июня. Занимался своим "кабинетом", в котором она жила. Развешивал картины. Поставил стол.

26 июня. Международный перезвон. Лена - Израиль, Рем - Чикаго, Попкович - Германия… А вечером - Яков…

6 июля. ІІІ Шагаловские дни. Встал в 4, хотя все было уже заранее продумано. На экране - живой Шагал: кадры из фильма. Сказал вступительное слово о трех периодах в Шагаловских делах, закончил стихами. Оленская: мне - диплом лауреата Шагаловской премии. И сразу - чтения.

13 июля. Вечером у нас Рыгор рассказывал о своей поездке в Израиль, читал новые стихи; "У старасці мы ўсе яўрэі, як малады Ісус Хрыстос…". Я пил водку, а Эм его потчевала соками (Рыгор уже по традиции прямо с порога: "Табе - чакушачка, а мне вадзічка")… Пил минералку, хвалил Эм закуски, говорил о своей Доминичке…

2 августа. После обеда звонок на студию с вокзала: "Принимайте гостей из Амэрики… из Чикаго… привет от Никифоровича…". Поехал, встретил. "Гатэль" им не нужен (хотел устроить, но они хотят ко мне). Привез домой… Эм - в ужасе: чем кормить… Отдал "кабинет". Вера и Витовт Рамуки, их "благоощг вил" ко мне Рем, они из белорусского общества в Чикаго…

6 августа. Пушкинский праздник. Уже в пятый раз. Собралось много для такой малой площадки людей, пересчитал: 77, а потом добавилось. Это уже здорово: сотню человек поднять к высотам духа. И каждый может подойти к "открытому микрофону" и что-то сказать и прочесть Пушкинское или свое.

24 августа. Возился со своей коллекцией открыток. По старой записи (1970 г.) их 5500… Через Минск пересылаем Лене "Васильки" Гумена и "Закат над озером" Ральцевича.

1 сентября. Сказать, что этот город я люблю, как ничего, наверно, не сказать… И вот уже, подобно кораблю, в просторы выплывает он опять. Рассветная сияет полоса. И город поднимает паруса. А я на древней палубе стою - и вижу жизнь его, как жизнь мою.

23 сентября. За хлебом отправился к вокзалу (рядом не было?. В книжном киоске Галя, которая раньше работала в "Глобусе", принесла мне буханку (в магазине стояла дикая очередь), отдала свою. Я ей на "Сентябрях": "Над киоском было солнечное небо. В нем веселая волшебница жила. Вместо книги мне дала буханку хлеба. И улыбкой лучезарной обожгла…"

25 сентября. Тихо листва под ногами шуршала, словно шепталась о чем-то со мной, когда я от Пушкина шел до Шагала старою улочкою седой и останавливался у вокзала. И вдруг я услышал в осеннем напеве слова, прозвучавшие над землей: "Я Витебск люблю!" - мне сказал Короткевич, и скрылся, растаял за медной Двиной…

7 октября.. Созвонился с мэром и был у него. Два вопроса: пора открьпъ памятник Короткевичу, и надо обдумать то, что замминистра Рылатко предлагает как Шагаловский фестиваль, но не упускать "бразды правления города", не отдавать никому Шагала. Потом с Кибисовым, об этом и о других делах культуры.

21 октября. Минск. Дни памяти жертв фашистского геноцида. Выступил на Яме.

22 октября. Торжественно-траурный вечер в Оперном… Со мной общаются, разговаривают как с еврейским национальным поэтом и просят стихи…

31 октября. На берегу Двины - место печали, место, где было гетто. Венки, цветы. Свечи у Камня. Потом перебрались еще к Иловскому рву… И все это вместилось в 2 часа памяти погибших в гетто… И в печальной тишине - речи и мои стихи.

5 ноября. Дневники Бунина. И стихи Бунина, к которым возвращаюсь снова и снова…

7 ноября. "Жизнь и судьба" Гроссмана. Снова читаю потрясающие по силе главы философского осмысления трагедии еврейства.

18 ноября. С Кибисовым: о том, что День Короткевича надо сделать традиционным, о Шагаловских днях, о других делах культуры.

26 ноября. Впервые у памятника Короткевичу, который еще не открыт. День рождения его отмечаем уже в восьмой раз. И теперь, когда есть памятник, будем приходить на поклон сюда. Выступали поэты, актеры, Кибисов, я вел. Телесъемка. Вечером - эфир…

8 декабря. "Двина" на еврейские темы (на трех языках): мой голос за кадром на идише и белорусском - содержание, а потом читаю на русском свой монолог. День памяти погибших в гетто, в фотолаборатории Мих. Шмерлинга и Рублевский о нем, о витебской синагоге, песни Бляхмана…

14 декабря. В мастерской у Ген. Шутова. За год он написал много акварелей, зеленовато-коричневатый колорит, может, есть и холодноватость, но он мастер.

16 декабря. У Сергея Рублевского на стене в кабинете - маленькая выставка Гумена. Сказал ему, что могу дать для газеты "Из лит. дневника" "Улетает твоя акварель", прочел ему.

19 декабря. "Грасский дневник" Галины Кузнецовой. И как они ухитрялись вместе жить: Бунин, его Вера и Галя?

22 декабря. Нашел у Пушкина "Когда владыка ассирийский": "Высок смиреньем терпеливым и крепок верой в бога сил, перед сатрапом горделивым Израил выи не склонил…" "Кто сей народ? и что их сила, и кто им вождь, и отчего сердца их дерзость воспалила, и их надежда на кого?.."

27 декабря. Новополоцк. Встречи и записи для передачи: Гальперович, Жерносек, Аркуш и Александр Червинский, с которым познакомился, печатался в "Октябре" и "Неве".

30 декабря. Миша принес для Лены три прекрасных фотографики Витебска…

Какую б чашу горечи мне выпить ни посулила чертова беда - моя черта оседлости - мой Витебск: я тут осел на вечные года…


1994


1 января. Мысли и разговоры о поездке в Израиль: визы, билеты. Собрал и выделил еврейскую полку на стеллажах. Слушаю кассету с записями иврита. Считаю до десяти: ахат, штаим, шалош, арба, хамеш, шеш, шева, шмоне, теша, эсер. И даже утреннюю зарядку - мои три упражнения - делаю под этот счет.

10 января. В 6 занял очередь за пенсией - после 11 получил 150 тыс.

12 января. Провел прямую телелинию: "Проблемы развития традиционной культуры" на примерах Витебска и Витебщины…

14 январи. Письмо ат Рема. Когда читал строки о том, как развешивал он у себя в Чикаго картины из Витебска, комок к горлу… от жалости к нему, к себе, к жизни-разлучнице…

28 января. В муз. гостиной – оргкомитет по будущему празднику Шагала. Кажется, "ерепенился" один я по разным вопросам: "Каждый день должен быть Шагаловским", "Не надо превращать в шоу".

7 февраля. Опять в муз. гостинной портили друг другу нервы. Маслюк: "Это Фестиваль фестивалей имени Шагала". Я: "Это IV Международные Шагаловские дни, которые включают и пленэр"… Все заняты собой и своими выгодами. И то, что сказал однажды Рывкин, конечно, правда на все 100 %: "Ты прорубил шагаловскую просеку – и все в нее бросились…"

9 февраля. Вспоминал окуджавовское о перешивании пиджака. Соседка Наташа привела в боевой вид мой старый, в стихах воспетый, рыжий пиджак, который столько со мной поездил: "Когда я с дороги возвращаюсь домой, пахнет дорогой мой рыжий пиджак…"

21 февраля. Как я завидовал всем, кто летел туда, на землю Давидову, где предки пасли стада… И вот я сам лечу.

23 февраля. На холм взойдешь - увидишь все на свете, в Иокнеаме дождь и солнце в Назарете…

25 февраля. Хайфа. На празднике Пурим, где славно пляшут дети, давай поговорим о жизни и о смерти. Судьба здесь собрала евреев к двери рая… Но смерть из-за угла глядит, не выбирая…

26 февраля. В Хайфе гуляли у моря… Подумать: Шагал в Израиле – Эйн Харод, кнессет, витражи в синагоге Хадесса, Дом Шагала в Хайфе.

27 февраля. Как давнее воспоминанье, грохочет гроза в Иокнеаме. Лену здесь зовут Илана.

1 марта. На скамейке плакал старик. Посадили в самолет, не спрашивая, отправили. А здесь он, как в тюрьме. Ради будущего детей и внуков. А вот позвонил Юдовин из Кармиеля. Он готовился к Израилю всю жизнь - и это его страна, его язык - и когда был на фронте, и когда возродил в Витебске синагогу, и когда единственный в городе говорил и писал на идише и на иврите.

5 марта. Лена: "У каждого - свой Израиль…"

8 марта. Весна - на иврите авив - пришла и, сады распушив, опять расцветает земля под крышею февраля. Апельсиновые, лимонные и мандариновые рощи, среди цветения - плоды.

11 марта. И субботним утром в свой большой шабат, в темном одеянии выйдя на дорогу, за меня помолится древний город Цфат - и его молитва вознесется к Богу.

17 марта. День с 7 до 21. Дорога на Мертвое море. Хайфа. Хадера. Нетания. Цветут анемоны. За каждый сорванный цветок здесь платят штраф - и я не мог тебе сорвать ни одного. Десять минут меня, как и всех, держала на себе особая, насыщенная вода Мертвого моря.

18 марта. В гостях у Ильи Когана в Хайфе. Где-то далеко осталась его прежняя жизнь, и как будто все теперь есть у него, но тоскует он по тем дням, когда мог пройтись по Витебску и поговорить на улицах с встречными. Пытался что-то делать, писать, что-то напечатал в хайфской русской газете о друзьях, о тех, с кем был близок в разные годы: о Бажове, Тимуре Гайдаре, Эфараиме Севеле и даже обо мне… Его внучка Кристина показала мне учебник истории, и я увидел маленькую репродукцию Шагала - "Над Витебском…" В тексте: "Марк Шагал родился в Витебске, в его работах - фантастическое изображение жизни евреев…"

19 марта. На святой земле читаю Пушкина и Тору.

23 марта. В центре Хайфы - Дом художников, но его чаще называют Домом Шагала, хотя был здесь он лишь однажды на открытии.

Как паломник, я вошел устало в Хайфе над заливом в Дом Шагала. Здесь ему художники вручили ключ от дома в иудейском стиле. И Шагал с улыбкою летучей принял у друзей волшебный ключик от своей прародины любимой с витражами в Иерусалиме… А я от другого дома поклонился и от той земли, где он родился. И был рад я, что судьба связала Витебск с Хайфой именем Шагала.

24 марта. И города, и горы, как сказочные миражи, в желто-зеленом цветении призрачная долина. До Иерусалима - шестьдесят километров - и вся моя жизнь. До Иерусалима тридцать километров - и жизни моей половина… И вот он - город Давидов. У Кнессета с гобеленами Шагала. Масличная гора. Гефсиманский сад. Стена плача. Кладу, как все, записку в Стену плача – и может быть, ко мне придет удача. Мне уже никто не поможет, но сюда я пришел просить: помоги моей дочери, Боже, чтобы рода продлилась нить… Яд Вашем, память и имя. Аллея праведников. И возникают в ночном тумане, и близки, и уже далеки, свечи, как звездные огоньки - женщины, дети и старики – все затерянные в мирозданье.

15 марта. Афула. В гостях у Зямы Рахлевского. Приехал и Лёня Шухман из Нацерета. И пахнуло далеким детством и нашей юностью. Съездили в Эйн Харод, где работает Зяма: кибуц, в котором три музея - художественный, исторический и археологический под отрытым небом. Сюда приезжал Шагал. И мне найдут в архиве, в Дневнике кибуца - его речь на открытии музея. А в музее ~ 30 его литографий, есть Левитан и Модильяни… Снова у Зямы с его мишпохой - дети, внуки…

2 апреля. В Кармиеле у Льва Юдовина. Пасхальный обед, фиш… Лишь начинается апрель, последний день пасхальный тает.

И юный город Кармиель меня, как сына, принимает. А я лишь пасынок его.

6 апреля. Дорога на Голанские высоты. Назарет. Иудейские корни христианства. Оз. Кинерет. Тверия. Капернаум. Остатки синагоги. Словно древней жизни очаг, пейзажа библейского детство, ящерица на камнях устроилась отогреться. К этим камням я прикоснусь - и не покажется странным, что здесь молился еврей Иисус, первый земли христианин… Голанские высоты. Заболоченное устье Иордана. Рядом с дорогой - табличка "Минные поля"… Сообщение о теракте в Афуле, который мы проезжали сегодня… А как там Зяма, мои Рахлевские?..

7 апреля. Далеко от запаха сирени, далеко от шелеста берез. Над Израилем звучат сирены - две минуты памяти и слез.

Стоял прямо на дороге, где застала сирена, стояли люди и машины - все застыло…

8 апреля. Сорвал на холме три диких гладиолуса и принес Эм в ее день. Израиль, оштрафуй меня!

12 апреля. Возле Хайфы, в маленьком городке, я живу с историей накоротке. И она, древняя, ночью сама сойдет, наверное, ко мне с холма…

14 апреля. Снова - теперь на библейской земле - читаю "Иосиф и его братья" Томаса Манна.

19 апреля. И ровно через два месяца - дома. На студии - сидение со всеми, рассказывания. В почте - из США газета "Мир": на целую полосу статья Исаака Боровика с моим портретом - "Имею честь принадлежать". Хорошо бы ее перепечатать у нас… Но кто это сделает?..

24 апреля. После Израиля не затупело мое перо. И на исходе апреля снова слушаю "Болеро" Равеля. Но слушаю не так, как раньше. Теперь под эту музыку мне видится исход из Египта. Бредут по пустыне мои предки, бредут в неизведанные края. И с ними рядом - Равель и я …

26 апреля. Была свободна телекамера - сел и записался сам "По Шагаловским местам Израиля", с фото и стихами.

28 апреля. В Минске на съезде писатель Карлос Шерман пригласил на Международный конгресс ПЕН-центра. Напечатал и отдал несколько страничек моего выступления. С Быковым – о Короткевиче, о памятнике.

9 мая. Этот город со старою ратушей, на которой куранты спешат, был рожден под весеннею радугой больше тысячелетья назад. Над Двиною и Витьбою быстрою, под шагаловским цветом небес, все он выстрадал, выдюжил, выстоял, и, как Феникс, из пепла воскрес.

18 мая. Минск. Ислочь. Конгресс ПЕН-центра. Ночью – гроза. С Быковым несколько коротких разговоров об Израиле. Он позвал, и мы сидели на скамейке, появился Буравкин. Вместе. И вдруг Василь сказал, что ему стало плохо. Давление: 70×60. И его увезли… Мое выступление на конгрессе "Витебск, Марк Шагал и тоталитарная система" - приняли очень хорошо.

25 мая. На оргкомитете по Шагаловским делам. Денег на чтения не отпустили. Принял решение: IV Международные Шагаловские чтения будут телевизионными! И я ни от кого не завишу. Кибисов: "Д. Г., вы хорошо придумали. Это еще лучше – тысячи зрителей-слушателей…"

4 июня. В театре на Днях культуры Латвии. Читал стихи из "Латышской тетради". Встала Вия Артмане: "Давид, дорогой, спасибо…" И долго с любовью говорила… Подписал ей книжку… Вечером дома начал рассказывать Эм о встрече, а она прервала и стала говорить о призраках, которые меня тут держат… И какие это "призраки"? Это моя жизнь! И она такая, а не другая…

8 июня. В худ. музее - вечер памяти Юрия Пэна. Читал "На Семеновском кладбище старом".

18 июня. Послал телеграмму: "Не ради выкрика, не для парада гласом Быкова глаголет правда, она окопная, она седая, трижды растоптанная, вечно живая. Она великая, из пламя и света. Василю Быкову - многая лета!"

20 июня. С Борисом Заборовым, который приехал на пленэр, и представителем "Джойнта" - по Шагаловскимм местам. "Джойнт" готов издать мои еврейские стихи и "Дневник Шагаловского года". Так я им и поверил!..

27 июня. Был звонок - газета "Вашингтон пост": разговор длился 45 минут, отвечал на вопросы, читал куски из Дневника, стихи, рассказывал историю возвращения Шагала.

4 июля. На открытии фотовыставки Розы Бен-цви "Израиль - мой дом" читал новые стихи. Вел круглый стол "Здесь осталась его душа". Сначала рассказал о телечтениях, потом для "затравки" прочел доклад "Витебск, Марк Шагал и тоталитарная система". Все "раскочегарились" - и пошло-поехало: о музее, о еврейской культуре, о районе застройки, о приобретении картин… Вечером Борис пожаловался мне на горло - и с ним к нам на чай, и Эм его лечила какими-то израильскими снадобьями и вместе пошли на праздник открытия выставки.

5 июля. День на теплоходе по Двине. С Мишей, Борисом и Олегом Сурским на палубе, на берегу. Разговоры о Шагале.

6 июля. У памятника прочел стихи, провел маленький митинг, с Заборовым поставили цветы. И он хорошо сказал, что здесь, на Покровской, "присутствует частица миросозидательной духовной энергии художника Марка Шагала, которая нас объединяет". Закрытие Дней в театре на малой сцене. Читал "Я - из Витебска", "И сказал Шагал". Министр иностранных дел Кравченко громко: "Вот духовный отец всех шагаловских праздников…"

11 июля. По телефону о 24-м - открытии памятника Короткевичу. Сначала с Рыгором. Потом набрал Быкова. Все шло хорошо до момента, когда я сказал, что это будет на "Славянском базаре"… Василь: "Тогда я не поеду… Я тебя люблю… Всегда по твоему звонку приезжал на Шагаловские дни… А на "базар" не поеду…"

Я не уговаривал. Это взялся сделать Буравкин, который сразу согласился приехать… Зуенок - тоже. Осадок от разговора с Василем. Но ведь это его позиция…

13 июля. Звонила Валентина Аксак: она переводит из "Дневника Шагаловского года" для "Беларуси".

20 июля. Буравкин: Быков не приедет, он считает, что не может быть открытие памятника Короткевичу под песни Киркорова и Пугачевой. И Бородулин тоже не приедет, он согласеи с Быковым.

24 июля. Рано утром - колокольчик Лены: у них все хорошо, ждут… Мальчика!.. На открытии памятника Короткевичу - Зуенок, Буравкин. Читал "Опять на планете ночами бессонными" и продолжил, объединив три памятника. Судьбе было угодно распорядиться так, чтобы на этой древней витебской земле, где веками жили рядом белорусы, русские, евреи, в городе над Двиной поднялись три памятника сыновьям трех народов. И я горжусь, что причастен к этому и что сбылась моя давняя мечта.

В древнем Витебске время настало: средь беды - торжество красоты. И опять на меня с высоты смотрит Пушкин светло и устало. И опять, как и прежде, чисты эти синие выси Шагала. А истории зримой черты Короткевича муза связала, чтобы предков не стерлись следы, чтобы память потомкам сияла.

Спасибо судьбе за то, что в тяжкую годину с нами вместе, нас вдохновляют и объединяют Александр Пушкин, Марк Шагал и Владимир Короткевич!

5 августа. На выставке Репина, посвященной 150-летию, читал фрагмент из "Осеннего букета" и "Репин в Здравневе".

8 августа. У Пушкина. VI-й праздник поэзии. Попкович, Конопелько. Я: дороги, отклик, память. Считал: 150 человек… А Пушкинской дороге нет конца. И, не старея, вечно молодая, Поэзия проходит сквозь сердца, в суровый час людей объединяя.

24 августа. Читаю (в кот. раз!) "Айвенго", роман, который очень нравился маме. Много подчеркиваю о еврейских судьбах.

30 августа. Поставил себе задачу: прочесть по списку 100 лучших книг. И на склоне лет - ста книг свет!..

4 сентября. Полоцк. Митинг на пл. Скорины. По дороге домой в лесу набрали много грибов. Подвозили Люду Воронову, она вспомнила, как встретила меня в давние времена, и я ей сказал, что вышла новая книжка, она: "Нет денег", я: "На тебе 15 копеек - иди и купи". Пошла и купила. Подумать только: за 15 копеек можно было купить книжку.

11 сентября. Звонок женщины, которая представилась моей читательницей, фамилию не назвала. Сказала, что моя поклонница, и я ей подписывал книжки, так вот она считает, что меня перестанут уважать читатели, если "я не перестану заниматься "умалишенным художником Шагалом…"

14 сентября. Круглый стол "Малевич. Уновис. Современность". Выступал: о стихах Малевича, о Ефиме Рояке.

15 сентября. Для энциклопедии "Память" печатал странички о Пушкинском празднике поэзии. С Кибисовым: если действительно уходит Люба Базан, не сделать ли Музей самостоятельным, отделить от Центра культуры. Кибисов: "А почему бы Вам не стать директором? Вы все равно основатель, делаете очень много, будете делать, получая зарплату…". Я: о том, что у меня есть другая хорошая кандидатура - Люда Хмельницкая… А мне надо заниматься еще и многими другими делами - от Пушкина до Короткевича… И писать!..

16 сентября. Вчера в "ЛГ" - Евтушенко: о том, что он брошен, "как черносотенцам еврей"… О "пропасти между шакалами и Шагалом"…

18 сентября. Читал Бердяева. Печатал странички "Еврейского дневника": о "Левитане", потом - как ко мне попал "Букварь", и я начал читать на идише…

20 сентября. Еду я в Лятохи на исходе лета, подведу итога темноты и света. Как бы ни сквозило на земном манеже – главное: чтоб было темноты поменьше. Еду я в Лятохи на исходе лета, собираю крохи солнечного света. В деревеньке ветхой урожай мой тощий: яблоки на ветке да ведро картошки. Сердце не остыло. И шепчу я: "Боже, главное: чтоб было света чуть побольше…".

26 сентября. Снова - Тютчев и Фет.

5 октября. На пресс-конференции, посвященной открытию театрального сезона. Выступил: о Дне Короткевича, о том, что театр на себя должен взять главную нагрузку.

7 октября. После сидения ночью в Калинковичах на вокзале - рано утром в Наровле… На кладбище: просил маму, чтобы она просила за всех…

8 октября. Парк, с которым столько связано. Кирмаш. Альбом "Наровля". Очень тепло. Высокое, как на юге, звездное небо. Камень – памятник с названиями погибших деревень. Их 36. А в огородах сеют-сажаю и урожай снимают. И никто не говорит о радиации. А я побывал в зоне. И моя грустная частушка: "Тот, кто в зоне побывал, на чернобыльской природе, больше с бабами не спал, потому что не выходит…"

13 октября. Умер Николай Игнатьевич Споткай, которому я очень многим обязан… Это он меня перетащил из школы в газету, а из газеты - на телестудию… С ним выпускали первый альманах "Двина"…

16 октября. У памятного камня на берегу Двины. Митинг памяти погибших в гетто. Арк. Шульман, Рывкин, раввин Мордехай - молитва. Читал: "Где-то в безвестных просторах немых" и "Сам во мрак забвения канешь".

25 октября. Звонила Лена: стучится в мир новый человек… На стене уже с ними Витебск: Мишина фотографика, акварели Гумена и Ральцевича.

2 ноября. В "Нар. сл." - с Сергеем и Мишей. Оказалось, что приезжали Синявский и Розанова, которая родилась в Витебске. Я сказал, что обижаюсь: почему мне не позвонили. Экскурсию по городу провел Подлипский и уже дали фото и информацию в номере. Это было еще 13 октября.

4 ноября. Приходил Арк. Шульман: есть средства на выпуск еврейского альманаха под условным названием "Земляки". О редколлегии: он, я, Рывкин, Подлипский, Берхифанд, Мордехай. О плане номера, о стихах.

6 ноября. Вышел на площадь, собрался народ в честь 77-й годовщины Октября, звучало: "Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет". Завтрашний день много лет назад был торжественным праздником. А теперь? Жалею ли? Не знаю… И все-таки грустно и чего-то жаль…

8 ноября. На отчетно-выборном писательском. Я: писатели должен писать, печататься, у него должна быть поддержка и защита, о трусости и смелости, о трех памятниках, которые должны служить, работать, о вечере Короткевича… Открытым голосованием - опять Салтук.

12 ноября. Газеты - вчера и сегодня обо мне (35 лет назад вышла первая книжка): "Вит. курьер" - в сокращении статью Боровика, "Нар. сл." - десяток стихов, "Вит. раб." - целая полоска, 21 - очко…

13 ноября. Читал Александра Меня - от Авраама до Давида.

class="book">15 ноября. В Новополоцке. 2 тома Блаватской в Доме книги. В т. 1 на 184 с. о происхождении евреев после ухода из Индии племени и смешении его с семитическими племенами. Так я имею отношение к Индии? Мнение Блаватской: то, что произошло с евреями после казни Иисуса - своеобразное возмездие…

17 ноября. Сон: как будто ожило стихотворение "И он пошел куда глаза глядят" - все было, начиная от встречи с мамой, у нее сразу изменилось лицо, как только я ее узнал… Неужели меня можно затравить? Дома, на работе, в обществе…

18 ноября. В отделении Фонда Сороса с Валентиной Кирилловой: заявка на грант для праздника Короткевича - обоснование, план.

26 ноября. С Валей Кирилловой и Мишей встречали гостей: Наталья Семеновна с мужем, Бородулин, Шерман, Тарас, Будинас. Сразу к памятнику. Положили цветы. Пришли в театр, чуть опоздав - и увидели переполненный зал. Сказал вступительное слово о Витебске в жизни Короткевича, прочел строки из "Земли под белыми крыльями", вел. Все выступали, получился настоящий литературный праздник.

27 ноября. С Кирилловой: о создании лит. центра при Фонде Сороса. И моя идея: юбилей Бородулина отметить маршрутом Витебск - Полоцк - Ушачи… А пока в Музее книгопечатанья вел вечер.

7 декабря. С теми, кто приехал на презентацию книги "Сказка века": Эдуард Успенский, Элеонора Филина (московское радио, передача "В нашу гавань заходили корабли"), Бор. Пастернак. Встреча в 23-й школе. Успенский: "Прочту вам Пушкина". Читает себя. "Это Карл Маркс" - про меня. "А это министр просвещения" - о Борисе. "А это моя 60-летняя знакомая" - про Элеонора, которой не больше 30. Но зал радовался, смеялся, подсказывал ему, пел "Воскресенье, день рожденья" под аккомпанемент Здеоноры. А потом Успенский был в ужасе, когда на автографы ему принесли из школьной библиотеки его книжки, которые вышли в разных издательствах страны и о которых он понятия не имел, потому что никто у него не спрашивал и книжек не присылал. Сказал, что будет судиться… Еще была встреча со студентами в пединституте и вечер в театре "Лялька". И сидение в кафе, из которого через час мы ушли вдвоем с Эд. Успенским, погуляли по вечернему Витебску и поговорили.

8 декабря. В 17 позвонил Успенский: "Хочу еще раз обняться и попрощаться. А у дежурной оставляю тебе мою книгу". Я сказал, что сейчас забегу в "Эридан". Забежал. Выпили по три капли коньяка. Проводил на вокзал, подписал ему и Элеоноре мои книжки. А на его подарочном "Крокодиле Гене" он крупно вывел: "Отцу и Основоположнику…" И когда я спросил: почему "основоположнику", он на полном серьезе: "Потому что я понял за эти дни: ты в городе основоположник всех прекрасных дел - от Пушкина до Шагала…"

10 декабря. Готовится приказ: изменения, перестройка на телестудии и придется вместе со многими уходить… Жаль расставаться с теми, с кем столько связано в работе моего художественного отдела, но слава Богу, они еще остаются - Володя Сивицкий, Лора Коваленко, Тася Насонова, Миша Шульман, Женя Геращенко, Вера Медведская, Валерий Зельвинский…

12 декабря. Последний день на телестудии. Приказ, в котором почти 30 человек. Забрал трудовую книжку. Прощаясь, сказал: "Здесь жизнь моя была, и труд, и бой… Я ухожу и уношу историю с собой…"

13 декабря. Мой первый пенсионный день. Не нарушил свой привычный распорядок: встал в 6, зарядка, холодная вода под краном, в 8 - до вокзала… Разбирал газетный архив.

14 декабря. Ура! Я – дед! В эти грустные для меня дни Бог подбросил великую радость - у Лены родился сын! И это произошло 13!..

15 декабря. В 11-м номере журнала "Беларусь" - мой "Дневник Шагаловского года". И вот он уже на русском, белорусском и чешском. И не перед кем, кроме Миши, погордиться. Сергей в больнице…

16 декабря. Звали на студию: в кабинете председателей будет встреча и сладкий стол. Я: "У меня свои радости и свои сладости".

21 декабря. "Выбор" - уже 3-я полоса моих стихов на еврейскую тему… Звонок Лены. У моего внука уже есть имя - Ионатан. Я сразу: "А по Библии - Ионатан друг царя Давида!.." Ионатан - с иврита - Богом данный…

26 декабря. Сегодня у Иони - трудный день: брит-мила. А у меня это было в июле 1932, 62 года тому назад.

30 декабря. Даже трудно сравнивать мой первый пенсионный день и сегодняшний. Родился внук… Есть работа - продолжение всех моих общественных дел, но на зарплате, - литцентр (!).

31 декабря. Что хотите, друзья, говорите мне. Есть талантливей и знаменитее. Но строка моя тихая гордая - в кровеносной системе города.


1995


2 января. "Пиши, старый пес, пиши!" - вот главный плакатик, среди многих других, которые я разместил на ребрах книжных стеллажей, и написал его трижды…

4 января. Полоцк. Праздник книги в Музее книгопечатанья, в Новолополоцком университете. Выступал, читал.

5 января. С Бородулиным: Бутевич выделил дотацию на мое "Избранное" - и оно наконец в самом деле подписано в печать…

20 января. В Германии. Вечером для горожан Вецлара мой доклад, наш доклад - потому что Попкович не просто переводит мою прозу и стихи, а со знанием дела рассказывает о Шагале. Переполнен уютный зальчик, пришли даже оба бургомистра, городской и сельский. Разговор с Клаусом, мужем Урсулы в доме Хайнеке, где мы живем: о вине немцев перед белорусами и особенно (его слова) перед евреями, "вину надо искупать". Вчера в музее "Дом Лотты": рождение книги Гете "Страдания молодого Вертера", ообразы…

21 января. В Кёнингштайне увидели книжку стихов Вяч. Куприянова, которую немцы издали на двух языках. Идея: почему бы не издать на русском и немецком мою книжку стихов о Витебске и Шагале в переводах Попковича?

22 января. Майнц. Собор Святого Стефана с витражами Шагала. Смотрел и слушал Баха. 6 витражей - в центре на трех Давид. Приходила вечером Лора Герстер, принесла мне журнал, в котором мое "Прощайте, Карповичи!" в ее переводе. Прочла вслух, Володя сказал, что хороший с точки зрения точности перевод. Интересно было: я прочел по-русски, она по-немецки…

23 января. Поездка в Марбург. За рулем Клаус, он учился здесь, где учился Пастернак. На плакате строки Поэта: все, что делается сегодня, откликнется завтра, в будущем. Через годы угарные зла, насилья и мрака еще бродит по Марбургу душа Пастернака. В вечереющем мареве и в минуты рассвета снова слышится в Марбурге голос Поэта. В нем - любовь и страдание, ликование света. И внимает Германия вдохновенью Поэта. …А за гетто, за тень его, что стоит у порога, снова просит прощения у Поэта и Бога.

24 января. И все-таки: что толкает немцев на такие отношения с нами? Вина? Стремление искупить прошлое?.. Клаус - участник войны, был тяжело ранен… И может, его ранил мой двоюродный брат Сёма, который погиб под Берлином и похоронен в братской могиле… А может, Клаус его убил?..

29 января. Звонок Миши: умерла мама… Пусть теперь она там, как моя мама, просит за детей и внуков Бога…

2 февраля. В облкультуре рассказали мне о вчерашнем пожаре в Здравневе, где видно, загорелись провода и долго не могли погасить.

13 февраля. С Рыгором и Законниковым - в Художественном музее. В зале Пэна Бородулин: о том, что эти работы надо обязательно повезти в Иерусалим. На выставке акварелистов Рыгор: "Віцебская акварэль лепшая ў свеце…" В пединституте - Бородулинские чтения. Начал, сказал слово, Ольга Русилка представляла студентов - хорошие маленькие докладики о стихах и поэмах. Большой вечер в театре. Открыл: "Калі краіна ўшаноўвае сваіх славутых песняроў, яна і памяць умацоўвае, яна і праўду ўратоўвае і справядлівасць для вякоў!". Прочитал на двух языках "Белакрылыя крыгі Дзвіны". Чувствовал дыхание зала, когда читал. На сцене были только литераторы, и каждый сказал короткое слово, потом читали актеры.

14 февраля. Продолжение Дней Бородулина. Новополоцк - университет. А в Софийском соборе - вечер для полочан… И всюду звучит слово самого Бородулина и о нем, живом классике белорусской поэзии. Вел, читал.

15 февраля. Ушачи. На могиле мамы Рыгора - Кулины, воспетой сыном в бесчисленных стихах и поэмах. Я прочел написанные давно в память о ней "Себя впервые не лишая…", показал фото того дня, когда мы хоронили ее и с Короткевичем и Буравкиным несли крышку гроба… Вечер в Ушачской школе. Песни на стихи Бородулина.

6 марта. Полнится радостью, полнится стонами небо Израиля, небо бездонное… Гуляю с внуком: он лежит в коляске, а я пою: "Спит ромашка на лугу" - пусть привыкает к песенкам и рифмованным строчкам.

7 марта. Колыбельная для внука: "Засыпает город. Спи и ты, мой лучик. Иони - это голубь. Ионичек - голубчик…"

9 марта. Кричу в просторы: "Ма нишма? Что слышно?.." "Время пролетает. Мелькают осень и зима. Лишь эхо мне из-за холма: "Ма…" – еле слышно отвечает.

10 марта. День еще неяркий весенний, весь в сиянии, весь в цвету. Спит в коляске мое продолженье, набирающее высоту.

11 марта. Сын к тебе уже тянется, ластится, вертит быструю дней карусель. А я вижу тебя первоклассницей, твой большой, не по росту, портфель.

17 марта. Говорите, друзья, говорите, повторяйте с надеждой и чувством на родном белорусском, и русском, и на идише, и на иврите. Языки не для тьмы и злодейства Бог нам дал - для добра и для света. И на древней земле иудейской я особенно чувствую это.

21 марта. Здесь гуляет по холмам солнце и цветет миндаль. Только жизнь осталась там, где снегами скрыта даль. Здесь к библейским чудесам прибавляется иврит. Только жизнь осталась там, среди горя и обид. Здесь к счастливым берегам мог бы я продолжить путь. Только жизнь осталась там. И ее не зачеркнуть.

23 марта. Хоть ты не Моисей и не Давид, хоть ты других не лучше, не мудрей, знаком иль не знаком тебе иврит - Израиль для тебя всегда открыт - ты вышел из Египта, ты еврей.

29 марта. На земле библейской я живу, по холмам брожу и мнк траву и, небесной силою храним, поднимаюсь в Иерусалим. Слушаю, как мой смеется внук, как звучит на улицах иврит. Оживает Библия вокруг. И Господь со мною говорит.

7 апреля. Неотвратимо, как судьба, звучит над Хайфою труба… К 100-летию Утесова - много о нем в израильских газетах. Настоящая фамилия Вайсбейн - белая кость.

12 апреля. Попковичу. У Хаима Бялика вижу опять слова, что близки нам с тобою вроде. Читать поэзию в переводе, как женщину через вуаль целовать.

13 апреля. И все разговоры; ехать - не ехать, И споры. что лучше там, где нас нет. И только эхо, библейское эхо, все повторяя, катится вслед.

14 апреля. С первою грозою, с перекатом грома иудейский праздник подошел к порогу. Дочь моя - хозяйка маленького дома - свечи зажигает, обращаясь к Богу. Улетает к звездам голос, еле слышный, в нем - благодаренье за рожденье сына. Только услыхал бы в небесах Всевышний, только бы исполнил все, о чем просила.

15 апреля. Кесария. В гостях у Симановичей - Аси и Гарика. В Нетании у Иосифа Капеляна. Его новые яркие работы. В "той жизни" он оформлял мои "Минуты".

16 апреля. В самолете. Перемена декораций - и на сцене я опять. Нет желанья оставаться. Нет желанья улетать.

18 апреля. Вчера вечером приехал. Звонок Бородулина: вышло "Избранное" (!). Где оно? Когда я его увижу и подержу в руках?

19 апреля. Разговоры в мои первые витебские дни о поездке на улицах, в книжных магазинах, в редакциях и дома. В книжном "Глобусе" встретил Галю, которая когда-то "вместо книги мне дала буханку хлеба". И ей: "Я тебе расскажу об Израиле и о том, как на землю свою возвращаются после изгнания мой народ, все, кого я люблю. Лишь не спрашивай у родных, почему меня нет среди них. Кто сумеет тебе объяснить, как скрепить эту тонкую нить?.."

23 апреля. На даче. Сжег осенне-зимние остатки. А по дороге "прокручивал" старые строки, те, что записывал в Израиле, и новые сегодняшние: "Льется звездное молоко на просторы лесов и полей. Мне уехать отсюда легко. Не уехать куда тяжелей…"

25 апреля. Вечер Попковича прошел хорошо, по моей программе. Володя читал стихи и переводы.

27 апреля. Съездил в книготорг. И у меня в руках мой симпатичный томик - 555 (!) стихотворений.

28 апреля. Резекне. Выступал в Думе, в польской школе, на выставке художников и керамистов, на большом концерте.

1 мая. Побродил по городу. Был у Пушкина и Короткевича, потом у Шагала. Дома - с Рублевским и Цвикой. Разговоры о премьере книги: хочу, чтобы вел Сергей, может, вдвоем с кем-то, может - один. Читал стихи из книги сам, но больше Сергей, загадывая цифру-страницу, а потом неожиданно: "Вот что тут!.."

2 мая. Как бы ни жил я в этом бедламе, сколько б ни корчил паяца, но перед Богом только стихами мне суждено оправдаться…

9 мая. Параллельно колонне ветеранов шел по тротуару до площади Победы. Несколько раз наворачивались слезы, что со мной бывает очень редко…

17 мая. Арк. Шульман принес "Мишпоху". Альманах открывается моими стихами.

19 мая. Идея: провести Витебский фестиваль поэзии. С Евг. Будинасом: на 6 июня готов приехать Евтушенко.

20 мая. Как ты, этимолог, ни ершись, лучше соком вечных знаний брызни: вита - по латыни - это жизнь, значит Витебск – это город жизни!

23 мая. В Худ. музее на выставке Ахала Валы. Ему 95, но приехал…

31 мая. Премьера книги длилась 2.30. Вели Попкович и Рублевский. Конопелько: "Мы не отдаем себе отчета, кто те, живущие рядом, а это уже плеяда идущих впереди - Короткевич, Быков, Бородулин, Симанович…". Израиль Мазья: его параллель - "как для белорусов "А хто там ідзе?" - так для евреев "Имею честь принадлежать…". Слава Савинов, который подарил мне целую кассету с песнями на мои стихи, пел "Линию жизни": "Может, линия жизни сквозная проложила такие пути. В этом городе все меня знают, ну не то что бы все, но почти… И на Замковой или Садовой, как заветного друга плечо, помогало мне чье-нибудь слово, и, надеюсь, поможет еще…"

6 июня. Большой мой день, который начался в 3.30. Две машины на Оршу. В 5 из поезда вышли Евтушенко, Пастернак, Ан. Стреляный. По дороге в машине с Евтушенко. Он уже на перроне: "А это знаменитый Симанович…" Рассказал, как в архиве нашел письмо Матуковского против исполнения "Бабьего Яра", симфонии Шостаковича, "а ведь он мне до того подарил книгу с пушкинским автографом". Разговор о том, что мы давно знакомы, и встреча в Калинковичах, и вечер памяти Симонова. Привел его в гостиницу "Эридан". А потом - все утро вместе. Дома я спросил, что будем пить, и услыхал: "Там стоит "русская" - открывай…" А когда Эм сказала, что только вошла после дороги и что сейчас вытащит из чемодана израильские сладости, он спросил: "А есть ли хоть одна бульбина и кусок сала?". Это у меня было… А когда я сделал хороший крепкий кофе, Евгений вдруг спросил: "А маца у тебя есть?" Мацы у меня не было, всю съели гости… "Эх, ты, - сказал укоризненно Евтушенко, а еще и знаменитый еврей, у Шагала, небось, маца нашлась бы…".

Вместе со всеми гостями мы отправились потом по Шагаловским местам. Праздник я начал ровно в 18. У Пушкина никогда еще не собиралось столько людей, даже на открытии памятника. Я прочел "За годом год", потом выступали: Попкович, Некляев, Конопелько, Законников, Бележенко, Ламан. Как и просил Бородулин, я дал ему слово в конце. Потом прочел "Молодик" с посвящением Евтушенко, мы обнялись и расцеловались, и после этого он прочел новые стихи о свободе, встреченные овацией…

Вечером в театре была презентация тома "Строфы века". Я только прочел "Поэзия вопросы задавала о мире и войне, добре и зле. Поэзия ответов не давала, но если в чьи-то души западала - то значит, оставалась на земле". И дал ему слово. И, конечно, это был фейерверк. Он мало читал свои стихи, но читал по памяти сотни строк именитых и менее известных поэтов. Мне он сказал, что не включал русских поэтов, живущих в республиках, о чем сожалеет, как и о том, что не взял стихи Шагала, считая, что это не русская поэзия… На банкете Евтушенко пел песни на свои стихи, острил и даже пустился в пляс. А ночью с Сергеем и Мишей съездил в мастерскую Олега Крошкина и купил картину… Еще, сидя у меня, он попросил найти его публикацию "Запасников" и переписал их для Музея Шагала. А потом подписал мне свой трехтомник и с мальчишечьей гордостью вскочил из-за столика, долговязый, улыбающийся: "Послушай, что я тебе написал, как зарифмовал твою фамилию!.." И с томом в руках, но не заглядывая в него, наизусть: "Дорогому Давиду Симановичу - редчайшему экспонату идеализма, одному из самих милых осколков "проклятого прошлого" с благодарностью за все, что ты сдедал для Шагала, для Витебска, для человечества. Порой совсем невыносимо ночью. Ничто не лечит. Но вспомню - существует Симанович - и сразу легче…"

26 июня. Вечернею прогулкой через годы я этот день, как гостя, провожал. Как символ вдохновенья и свободы, сияет мне мой Витебский вокзал!..



На Витебском вокзале – родные и друзья.

Они мне помогали, чтоб стали ближе дали. И благодарен я:

Виктору Фарберу,

Нине Городецкой,

Леониду Левину,

Аркадию Шульману

и ЕКЦ “Мишпоха”


Давид Симанович


25 января 2006 г.