Маэстро сидел за обеденным столом [Мария Викторовна Третяк] (fb2) читать онлайн

- Маэстро сидел за обеденным столом 980 Кб, 35с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Мария Викторовна Третяк

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Мария Третяк Маэстро сидел за обеденным столом

Глава 1

Маэстро сидел за обеденным столом, приговоренный к пятилетнему заключению. Согласно закону, эту новость он узнал через посыльного, который пришел к нему в дом с букетом гвозди́к. «Вашу шпагу» – сказал посыльный, заранее зная, что шпаги у приговоренного нет и не может быть. Маэстро вытащил из левого кармана фартука нож и отдал гвардейцу.

Никто не кинулся на его шею со слезами, не целовал целый час на прощание и даже не поставил в вазу букет – в доме не было никого. Теперь уже точно и навсегда. Маэстро собрал вещи в кожаный чемодан с тощими лямками и, накинув его на плечо, последовал за гвардейцем.

Домики, старые и смятые как сигары в промокшей картонке (которую чьи-то неосторожные пальчики уронили в лужу прошлой весной), судорожно ползли в обратном направлении от главного входа в основное здание суда. Гвардеец остановился у самых дверей и коротким «прошу!» пропустил маэстро вперед себя.

Дверь была заперта. Маэстро подергал резные ручки чугунной семидясятифунтовой двери и окончательно убедился в неприспособленности сторожей к физическим законам этого мира.

Гвардеец ничего не понял. Через секунду, бурча что-то неразборчивое себе в усы, он доставал огромные, с чемодан размером ключи, которые, звеня и бренча всеми своими конечностями, вскоре были основательно вставлены в дверное отверстие. Гвардеец накинулся на дверь, но она не поддалась. Подбежали трое надзирателей и разом налегли на дверные ручки. Дверь не шелохнулась. Маэстро стоял и с молчаливым изумлением смотрел на потных гвардейцев, бьющихся головами о стекло.

– Подождите! Здесь! – крикнул посыльный и, с гордым видом цепного пса, побежал в полосатую будку. Через треть секунды он вылетел оттуда, чуть не выбив дверь, и, хватаясь за голову, помчался к черному входу за директором тюрьмы.

Директор – пончикообразный господин во фраке – примчался к месту происшествия с такой скоростью, словно преступление совершилось именно здесь. Белый платочек, который он достал из своего нагрудного кармана очень шел к его ванильному красному лицу (и, заметим в скобках, директор им очень гордился).

– Секунду, – сказал директор и налег на дверь вместе с гвардейцами.

Все это время маэстро рассеянно стоял на нижней ступени лестницы, даже не замечая, что его чемодан сполз с плеча и уже норовит шлепнуться в мутную гладь весенней лужи.

«Зачем директор топчется в грязи и не может додуматься повернуть эти ненормальные ключи? Зачем они в конце концов не проведут меня черным ходом?»

Но Маэстро сейчас же отогнал от себя все эти странные и неприличные мысли. Он любил искать великую логику мира в котором жил, но был настолько глуп, что нигде ее не видел. Он до покраснения сейчас стыдился своих мыслей и – боже упаси! – никогда бы не решился их высказать.

«С такими не в тюрьму – в больницу прямиком» – подумал маэстро и мысленно дал себе крепкую пощечину.

***

Суд состоялся, согласно закону, ровно через сутки после ареста. Маэстро сидел в клетке и виновато смотрел на хищных присяжных, размахивающих крыльями в разные стороны. В зал потихоньку вплывали люди: в одиночку, парами, тройками, одна семья была с собакой. Где-то за их спинами раздавался писклявый голос посыльного: «Сюда! Прошу! С собакой вперед!..».

Когда пышная напудренная публика наконец уселась, на ее головы со всего гробового размаху наступила тишина. Она порхала по залу минуту, а потом вдруг оступилась и тут же была задавлена залпом аплодисментов.

Это вошла судья. Самый почитаемый человек в городе, лучшая пианистка и главная домохозяйка – слились сейчас в одно должностное лицо (потому что ни в одном из десяти томов тюремных правил не говорится, чтобы судье нельзя было вести хозяйство и сочинять музыку одновременно). За судьей чинно следовали десять советчиков, у каждого из которых была в руках книга.

«Ну почему наша судья настолько не знает законов?..» – вдруг пролетело в сознании маэстро и он, второй раз за день, похолодев от мысли о сумасшествии, сознательно не утерпел и стукнул себя по носу кулаком так, что на него вдруг в предвкушении покосился доктор, стоявший в стороне около дверного косяка.

Оглашение приговора не заставило себя ждать. Уже через десять минут судья, сладко растягивая слова, произнесла, что гражданин такой-то, такого-то года рождения, приговаривается к пяти годам лишения всякой возможной и невозможной свободы за убийство пекинеса (при этих словах собака, находившаяся в зале злобно взрычала в сторону маэстро) и прочее, и прочее.

– Обвиняемый, хотите воспользоваться правом последнего слова?

Что сказать? Это была неправда, маэстро никого не убивал, и он это знал, так же как знал наверное, что ему никто не поверит скажи он сейчас это. Но он сумасшедший, это факт. Значит может и убивал. Ну что сказать? Сказать как есть.

Маэстро аккуратно встал, разгладив складки на брюках и тут же почувствовал на своей груди прицел сотни глаз. Где-то на заднем ряду чьи-то резвые пальчики поправили выбившийся локон и загородили глаза, которые явно желали остаться неузнанными. Неподалеку пыхтели пышные усы посыльного, и кухонный нож, торчащий из его кармана смотрел с таким презрением и ухмылкой, что трудно было поверить, что когда-то он был дворецким на кухне маэстро.

Таким же ножом был взгляд судьи, хотя, если подумать, им она режет еженедельно каждую мягкую субстанцию, такую как маэстро, так что по отношению к нему этот взгляд не был особенным.

Но маэстро по простоте души своей не выдержал этого лезвия, так что следующим словом произнесенным в зале суда было не то «воды», не то «доктора», а может и оба сразу.

Глава 2

За стеной надрывались чьи-то голоса, смешивались с кашлем и топотом, соединялись, и только потом бешено врывались в соседнюю камеру, где маэстро вот уже четыре дня считал мух. Наконец, он четвертый раз дошел до пятьдесят шестой и остановился. Целлофановый пакет был уже забит мохнатыми мумиями и нужно было достать новых пакетов и новых мух. К счастью, с этим в тюрьме проблем не возникало, и маэстро вскоре получил новую партию свежих насекомых, реактивно внедрившихся в его законное пространство через окно.

Когда число пойманных мух чуть превысило девяносто, стена, соединявшая его с соседней камерой уже начала рассыпаться от топота и голосов, но маэстро решил, что так даже лучше: больше камера – больше мух на квадратный метр.

На дворе было то прекрасное время, когда день еще не вечер, а вечер уже почти ночь. Ужин подавали как раз в этот период, поэтому маэстро назвал его самым чудным периодом за весь день.

«Прошу!» – заявил посыльный и оставил изысканное тюремное блюдо наедине с заключенным. Сегодня были макароны. Маэстро был безумно рад своему внезапному счастью и тут же почувствовал, что к нему снова возвращается прежний вкус его приторной жизни. Хотя, конечно, он в полной мере осознавал, что с его аллергией на пшеницу, мучное сделает из него мученика. Но он был рад, что не было альтернативы, ведь такая возможность полакомиться тем, к чему на свободе ни разу бы не притронулся.

Длинные и скользкие как змеи, макароны обвивали зубцы вилки и в таком удобном положении направлялись прямо в рот маэстро. Он зажмурился от небывалого наслаждения и отправил туда же черствый кусок превосходнейшего хлеба. Дальше был компот. Густой и безвкусный, он поразительно вязнул на зубах и делился своей непривычной субстанцией с непривередливыми вкусовыми рецепторами маэстро. Что касается десерта, то он был прекрасен как полет эклера, хотя вместо эклера в тюрьме предлагали только недоспелое яблоко.

Маэстро уже заканчивал трапезу, как вдруг заметил в окне мрачное одеяло ночи. Горы лежали, укрытые туманными простынями, подложив под хребты такие же свежие туманные подушки. Ветер обнимал волосы маэстро и, вскружив их, возвращался вместе с мухами на улицу через открытое окно, подумывая о том, чтобы принять на себя роль шального сквозняка, совсем забывая, что мухи не любят ветреных.

Маэстро был полностью согласен с мухами: ветреность была ужасной, – и он решил закрыть окно.

За эти несколько дней пребывания в тюрьме, Маэстро научился захлопывать ставни, не обдирая их о решетки, но сейчас что-то мешало этому механизму. Какая-то третья, лишняя деревяшка билась о стекло. Маэстро высунул голову в окно и посмотрел вниз – к его подоконнику была приставлена лестница. Земли не было видно – только темнота и деревянные рельсы, уходящие вниз неизвестно на сколько метров.

«А лететь далеко…» – подумал маэстро и содрогнулся. Железные прутья оконной решетки больно впились в его шею.

Лестница начала пошатываться. Внизу кто-то зажег фонарь и стал медленно подниматься. Маэстро видел, как при свете фонаря что-то блестнуло.

«Это нож, – решил маэстро, – меня хотят убить…»

Сторожи спали и его никто не мог видеть.

«Надо срочно что-то предпринять, иначе этот бандит быстро доберется до меня» – решил маэстро и попытался вытащить голову из решетки. Потянул – не выходит, повернул голову боком, другим – напрасно. Дальше ушей голова не проходит.

«Как можно было так засунуть голову, чтобы потом не высунуть обратно?»

Ситуация уже перестала казаться маэстро смешной: кто-то снизу стремительно поднимался по лестнице вверх и уже отчетливо было слышно, как он хватается за деревянные шпалы и дышит: развалисто и тяжело. И чем меньше становилось расстояние между ним и маэстро, застрявшим в окне, тем сильнее нарастало это кряхтение.

Был десятый этаж тюрьмы. Достигнув нужной высоты, ночной гость потушил свет – дальше лезть с фонарем было опасно. В темноте он выглядел как большое равностороннее пятно.

На секунду маэстро показалось, что подползающее существо сорвалось (это вполне могло произойти: звук падения просто еще не долетел), но, к грешному разочарованию маэстро, через минуту он снова услышал шелест одежды.

И тут маэстро не выдержал: он начал биться, прыгать, пытаться прокусить решетку, упираться ногами…

А пятно подползало.

Он прижал уши к голове, изо всех сил уперся в стенку и начал тянуть себя обратно рывками: раз, два и…

Пятно ползло.

Маэстро прыгал кузнечиком, танцевал твист и бил стены на сколько доставали руки, но голова все никак не лезла обратно в камеру, а видимо хотела подышать свежим воздухом отдельно от всего тела. Он натужился, зажмурил свои мелкие глаза и – раз – выскочил как пробка из бутылки и покатился по камере.

Как только маэстро перестал чувствовать себя лампочкой во рту у первоклассника, он вскочил и стал копошить свою постель в поисках укромного уголка. Потом вдруг осознав свое бессилие перед сверкающим лезвием ножа в руках ночного посетителя, залез под кровать и, как ребенок, заткнул уши.

Он слышал: в комнату зашли.

Глава 3

Небо надулось как и скоро должно было наконец лопнуть. Но пока этого не происходило, жизнь все так же текла и переливалась как раньше: из окон главной городской библиотеки непрерывным водопадом лились газеты прямо на голову равнодушным прохожим, в подвале каждого дома неизменно продавались и покупались самые дорогие квартиры, а у входа в продуктовый магазин рядом с домом маэстро красовалась все та же вывеска: «Без намордников не входить. Собак это тоже касается».

Эту надпись маэстро всегда вспоминал с недоумением. Не из-за абсурда (для сумасшедшего все вокруг абсурд – так сказал доктор), а из-за того что такие надписи развесили по городу именно из-за маэстро.

Однажды он решил зайти в магазин за колбасой, чтобы приготовить на завтрак бутерброд. Варенье из нее он просто ненавидел, но его ели все, и поэтому у плиты маэстро стоял обычно втайне от соседей, чтобы они не унюхали сырую колбасу на бутерброде и не вызвали скорую, как это было в прошлый раз.

В магазине было светло и дорого, как всегда, и маэстро сразу отправился к прилавку с товарами по акции. Выбрав свою любимую колбасу он хотел было идти на кассу, как вдруг с любопытством обнаружил, что на него молнией несется огромный рыжий пес. Маэстро не успел и моргнуть, как пес вцепился в его штанину и тут же разодрал ее в клочья. Следующей добычей для собаки была бы нога маэстро, если бы он не успел вовремя отпрыгнуть и покрутить у озлобленной пасти кулаком. И тут началась настоящая схватка: пес нападал сразу на все незащищенные позиции маэстро, а тот в свою очередь не упускал случая ударить по носу или хвосту нападавшего с бессвязными страдальческими криками.

Пока происходил бой, остальные покупатели продолжали все так же спокойно вбирать продукты по акции и, прищуриваясь, разглядывать мелкие и практически нечитаемые цифры на упаковках, которые по всей видимости были сроками годности.

Один мужчина, подойдя к прилавку с колбасой и увидев дерущихся, кисло поморщился от крика и повернулся к отделу с хлебом. Все это произошло в одну долю секунды.

Вдруг маэстро почувствовал, что силы и ловкость начинают его покидать. Он размахнулся и хорошенько приложил пса полукилограммовым куском колбасы. Пес покачнулся, но не упал, а наоборот, хорошенько встрепенулся и отойдя в сторону, уселся с умными глазами около сыров.

Как только произошел удар, все как по команде с визгами и проклятиями бросились на маэстро. Откуда-то из-за прилавка с овощами вдруг появилась хозяйка с еще одним, точно таким же белым пекинесом и, крича что-то неразборчивое, со слезами бросилась к собаке. Те, кто были рядом, толпились около пострадавшего пса, осматривая его со всех сторон и бросая ругательства в сторону маэстро за то, что он так адски обращается с животными.

Наш герой хотел было напомнить о своей разорванной штанине, но подумал, что вряд ли его поймут правильно, потому что таких недалеких как он не воспринимают всерьез.

Часто перед сном мозг саркастически напоминал маэстро об этой истории и он каждый раз до полуночи думал: должна ли его мучить совесть за этот поступок или нет? Если да, то почему она молчит? А если нет, тогда зачем его так яро осуждали все? В конце концов маэстро со скорбью приходил к мысли, что он не только глупый, но и лишенный совести человек.

Однажды, где-то спустя месяц после инцидента, память снова решила помучить маэстро. Но на этот раз он не растерялся и твердо решил разложить всю свою позицию по полочкам.

«Если все говорят, что я виноват, значит они говорят это не просто так, – размышлял маэстро, активно жестикулируя пальцами и временно откинув одеяло, – и значит я виноват. А если я этого не ощущаю – это уже мои проблемы. Не могу же я один идти против всех, в самом деле. Если люди (и особенно государственные люди) будут что-то предпринимать против меня, значит так надо и тогда уже совсем неважно понимаю я зачем они это делают, или не понимаю. Если бы хоть один человек в моей жизни хоть раз поддержал мою отделенную от всех позицию, я бы еще задумался: может все неправы в этот раз?.. Но такого не было ни разу. Вот например, если я зайду в булочную и попрошу эклер как на прошлой неделе… (от приятного воспоминания потекла слюна), но мне дадут пирожок с колбасой, то я ведь могу сказать…(зевок) что они неправы… Но они так не думают, потому что… (еще зевок) надо завтра зайти… и спросить эклер. Вкусно былоо…

И как всегда на таком кульминационном моменте своих размышлений маэстро незаметно погрузился в сон. Но зайти за эклером завтра ему не придется. Это была его последняя ночь перед арестом.

***

На такие мрачные воспоминания серое небо по утрам может навести кого угодно, особенно если это даже не небо, а потолок камеры. Но всю эту черно-белую кинопленку память маэстро провернула за какие-нибудь пару секунд, так что его утро так и осталось добрым и неиспорченным. Он с радостью подумал, что поспал подольше обычного и наверное его завтрак уже принесли, а значит будет приятный сюрприз.

Маэстро приподнялся на локоть (оказывается он спал на чем-то мягком, вроде соломы) и осмотрелся вокруг. Незнакомый лес приветливо зеленел, слегка покачиваясь от теплого июльского ветра, а небо… Да, это был не потолок тюрьмы, а хмурое дождливое и холодное небо, но для маэстро сейчас оно было приятней любой ясной погоды. Он пощупал свой лоб, а затем аккуратно ущипнул себя. Наш герой не ошибся – он был на воле.

Маэстро нагнулся и сорвал сочный стебель ромашки.

Любит – не любит, – любит – не любит – и так восемь раз. Не любит. Маэстро всегда попадались ромашки с четным количеством лепестков – такая видно была судьба. И хотя маэстро всегда шел судьбе наперекор, она явно не планировала добавить в его жизнь немного приятных неожиданностей. Точнее, она делала это крайне редко.

Одна из таких неожиданностей случилась однажды с маэстро через некоторое время после окончания школы. Он шел тогда по каким-то своим студенческим делам, кажется в библиотеку. Ему нужны были газеты для растопки камина, который маэстро никак не хотел менять на котел с порохом. Этот усовершенствованный вид отопления использовали уже лет тридцать даже в самых захолустных деревушках, но маэстро не хотел расставаться со своей головой и потому не спешил внедрять такие разрывные усовершенствования в свою очень даже успешную жизнь.

Итак, сняв с головы кепку, маэстро нагнулся к библиотечному фонтану и зачерпнул пару-тройку превосходных газет. Он уже собрался было отправиться в обратный путь, как вдруг с неизвестной высоты, с бурным шелестом вместо привычного плеска, прямо в фонтан упала чья-то большая фигура, обрызгав маэстро с ног до головы газетными листами.

Погрузившись с головой в печатную среду, фигура начала барахтаться и медленно тонуть, словно ее кто-то затягивал вниз. Недолго думая, маэстро подтянул штаны и нырнул на помощь. Тогда он был молод и ему это ничего не стоило. Мельком он разглядел, что чудом не разбившейся фигурой была девушка.

Глава 4

Есть только два случая когда бумага бывает острее ножа-дворецкого на кухне маэстро:

1) если написать на ней что-то про читателя,

и 2) если повернуть ее ребром и провести по коже.

В этот раз маэстро получил только физическое ранение, потому что под поверхностью газетных номеров трудно было разобрать какой-либо текст. Девушка же, которую вынес из фонтана наш герой не получила ни единой царапинки, но зато была без сознания. Вокруг тот час же столпился народ. Стали охать, а некоторые втихомолку радоваться, что девушка выпала из окна не на землю, а в фонтан, и это спасло ей жизнь. Начали приводить в себя, искать документы – нашли удостоверение библиотекаря. Так и есть: потянулась за книгой – выпала из окна. «Да уж, с кем не бывает» – подумал маэстро, стараясь внутри себя принять это как должное.

Пока девушку приводили в чувства, кто-то уже успел вызвать скорую. На вопрос примчавшегося доктора, кто из свидетелей может поехать с пострадавшей в качестве сопровождающего, маэстро не задумываясь выкрикнул «Я!» и, не дожидаясь разрешения, залез в кабину, где тут же устроился в уголке рядом с койкой еле дышащей девушки.

Так маэстро впервые побывал в больнице, впервые приносил цветы в палату (всегда ромашки и самые крупные), впервые игрался с резвыми пальчиками во время дневных прогулок, а когда Теону выписали, маэстро бегал каждый вечер под окна ее пятиэтажного дома то с букетом, то с котенком, то с билетами в цирк, и тоже впервые в жизни.

Позже маэстро шутил: «Восемнадцатого сентября по местному времени у библиотечного фонтана мне на голову свалилась моя первая большая проблема». Но он любил свою проблему и она, кажется, его любила, хотя все лепестки сорванных маэстро ромашек всегда говорили ему обратное. Но он видел, что ромашки говорят одно, а реальность – другое, и потому смотрел на гадание по цветам как на веселое недоразумение.

Но сейчас, сидя на соломе, вчерашний заключенный смотрел на последний лист ромашки, который оторвался на позиции «не любит» и уже глубоко верил в эти два слова, хотя из последних сил отгонял суеверные мысли прочь.

– Эй, что это я раскис, как вчерашний суп? – взбодрился маэстро и широко улыбнувшись, осмотрелся вокруг. – Чудо это, или моя галлюцинация, надо наслаждаться запахом свободы пока я тут. Сейчас встану и пойду наведаюсь в ту рощицу.

Время года стояло чудесное. Сосны тоже стояли чудесные, да и вообще всё, что было вокруг ласково приветствовало маэстро. Воздух наконец-то был чистый, не испорченный прелым запахом грязных носков и пота, которые всегда нагромождают атмосферу тюремной камеры, и без того перенасыщенную прошлогодними мухами.

Здесь, в сосновой роще было как в бутылке с лимонадом: свежо. Солнце только встало с туманной постели и начало просачиваться сквозь решето из сосновых игл. Где-то между ветвей соседнего дерева свистел соловей и трещала какая-то неизвестная маэстро птичка. Вдруг наш герой поймал себя на мысли, что слышал это трещание раньше, более того, он понял, что слушал его каждый день все прошлое лето. И позапрошлое тоже. Этот треск всплыл в памяти совершенно внезапно, и вдруг маэстро подумал, что вряд-ли когда-нибудь придавал значение этой птичке. А ведь он очень любил время от времени посещать разные зоологические сады, где разводили диковинных птиц. Он наслаждался их пением, совершенно забывая о той птице, которая пела ему под ухо каждый день, бесплатно, и ничуть не хуже.

Маэстро подкрался к сосне и раздвинул ветки, но даже в ее полупрозрачной кроне не мог отыскать свою певчую спутницу.

– Ладно, пусть останется для меня загадкой, – решил маэстро и не мог не улыбнуться при этой милой детской мысли.

Давно уже наступило время задуматься о том, каким образом он все-таки оказался на свободе и кто его спаситель. Конечно, пока маэстро любовался природой, эта мысль приходила ему на ум, но он отгонял ее, потому что ее разрешение требовало определенных умственных усилий, а маэстро сейчас абсолютно не хотел ничем озадачиваться. Вокруг стояло лето – главный враг умственного труда. Думать вообще ни о чем не хотелось. Но надо было.

Маэстро остановился, задрал голову и проверил тучи. Пока целы. А вот с памятью у него явно было не все в порядке. Либо тайный спаситель усыпил его и перенес сюда, либо маэстро напрочь отказала кратковременная память. Совершенно точно: последнее, что он помнил – это как он забрался под кровать с одной только мыслью, чтобы его не убил маньяк с фонариком, который карабкался по лестнице. Совершенно точно было и то, что спас маэстро именно этот человек с фонарем, потому что никого больше он потом не видел.

– А может я впал в летаргический сон и проспал свой срок заключения? В принципе, это было бы очень даже неплохо, но если подумать: сколько ценных минут своей жизни я истратил впустую! Интересно, если преступник будет спать весь срок своего заключения и проснется в день освобождения, его отпустят на волю? С одной стороны да, он же находился в тюрьме, а с другой… С другой стороны, если бы это было так, я бы проснулся в тюремной больнице, а не в поле.

Как ни старался маэстро напрячь свой мозг, но не мог вспомнить, чтобы слышал шаги в своей камере перед тем, как впал в это забытье. Зато его память сохранила интересные детали: во-первых, нож, который засверкал при свете фонаря так, словно был выплавленный из стекла, во-вторых, сам фонарь, сделанный, судя по всему, из металлического сплава (потому что только с таким тяжелым фонарем можно за пять минут проползти только один этаж), и, в-третьих кряхтение этого пятна. Такой страх забыть трудно. Судя по хрипу, это был человек очень тяжелый, да еще и с чугунным фонарем в руке.

Превосходно. Не понятно ничего.

Маэстро расстраиваться и не подумал. Скорее он подумал о том, где бы найти еды.

– А в тюрьме сейчас макароны…

К слову сказать, наш герой был превосходным стрелком из лука, снайпером можно сказать, но проблема была в том, что здесь вряд-ли можно было бы найти лиану для тетевы. Значит никто не запрещает сделать сеть и поймать какого-нибудь зайца.

Маэстро принялся ломать сосновые ветки и складывать их в свою широкую ладошку. Уже набралась целая охапка. Если отломать от очков маэстро стёкла, можно добыть огонь как от зеркала. А, ну, вообще-то можно и не ломать…

Немного прутьев, теперь связать их веревкой, на которой держались штаны маэстро, не забыть распутать непослушные пальцы из веревок, и получилось что-то наподобие сетки. Очень первобытно – маэстро не остался доволен. Теперь надо сесть в засаду и ждать. Не такая и странная идея: маэстро так в детстве соседнего кота в своих силках нашел.

Не прошло и пяти минут. В кустах зашуршало. Бесшумно, как только может ходить человек в жестких тюремных башмаках по хрустящей хвое, маэстро подкрался к кустам и застал зайца врасплох, накрыв его сеткой. Все, добыча в клетке! Стряхнув с себя листья и отодвинув куст, чтобы взглянуть на пойманного зверя, маэстро встал на ноги пораженный. Никакого зверька под сеткой не было. Точнее не было в том виде, в котором ожидал найти его маэстро. Под кустом был расстелен плед, на котором располагался горячий ароматный завтрак из яйца с ржаным хлебом, яблока, стакана молока и целой курицы. Рядом – коробок со спичками. Больше никого.

– Видно зайцам не очень хотелось быть моим завтраком и они решили преподнести его мне в готовом виде, хе-хе-хе.

Догадка странная, но воодушевляющая. Как раз под стать маэстро.

Глава 5

Завтрак кончился гораздо быстрее, чем того хотел наш герой. Курица была съедена чуть ли не с костями в пару минут. Если бы волею автора маэстро забросило в Россию девятнадцатого века, то, взглянув на его упитанные бока, какой-нибудь странствующий писатель назвал бы его «господином средней руки». И, кстати, не ошибся бы. Но маэстро об этом не мог подозревать, потому что никогда и не догадывался, что есть на свете господа разных рук.

Итак, отправив на переваривание последний глоток молока, маэстро завернул весь пищевой мусор в плед и, как его учили в школе, оставил под кустом. Сетка, изготовленная для поимки завтрака, ему теперь тоже уже не была нужна.

Дальше – налегке.

***

Надменные часы сегодня сделали одолжение и пробили полночь. И, кстати, очень не вовремя – хозяйка спала. Лучше бы они с таким же рвением зазвонили вчера в полдень, а то не хорошо получилось: главный библиотекарь, и опоздала на свое же совещание! Хорошо еще, что коллеги с пониманием и сочувствием отнеслись к хозяйке своенравных часов, а то пришлось бы еще выдумывать легенды про пробки на дорогах.

Хозяйка решительно не знала, отчего ее часы так неприлично себя ведут, но оставляла их пока на почетном месте у дивана. И часы, видимо пользуясь этим почетом, позволяли себе некоторые шалости. Сейчас они играли без передышки уже минуты четыре и окончательно разогнали сон своей незаменимой библиотекарши.

Она высунула руки из-под теплого одеяла и, отогнув краешек, начала ждать окончания ночного концерта. Наконец, на Ля второй октавы часы сорвали голос. Они закряхтели, вздрогнули и вдруг стрелки повисли как парализованные на шестерке.

Теоне не было жаль часы: к утру, дай бог, зашевелятся. Было плохо другое: завтра день библиотекаря, а теперь сна ни в одном глазу, ни в голове, ни в пятках. Она потрогала лоб и медленно опустила ноги на коврик, нащупывая тапочки. Вдруг сон опять начал неприятно вдавливать в подушку и мазать глаза своим липким раствором. Теона знала, что это бессмысленно – она до утра не уснет.

В комнате стояло неясное матовое облако из лунного света. Пальчики пробежались в воздухе по невидимым клавишам, поддаваясь лунной гармонии, и стали ощупывать все предметы, которые попадались на пути.

От кровати – к столику. От столика – к зеркалу.

Наверное, отражение было не менее подло, чем часы. Оно нагло врало, что глаза Теоны не опухли, а даже посвежели. Она была так же мила, как и десять лет назад у библиотечного фонтана, когда из засасывающего омута газетных листов ее спас прекрасный принц в синей кепке. Но это в прошлом.

Глаза пожелали освежиться и Теона отправилась в ванную.

Все дороги ведут мимо кухни (достаточно примитивная уловка для клиентов строительной компании). Кухня Теоны занимала 2/3 всей квартиры и была любимым местом: здесь когда-то проходили юбилейные съезды библиотекарей, пока не появился городской концертный зал. Теперь здесь собирались редко и только избранные.

Теона, как любой, погруженный в культуру человек, держала на кухне дворецкого. Совсем давно им были парализованные часы, потом чайник, а теперь, когда часам уже пора было выйти на отдых в спальню, а чайнику просто дали отставку, дворецким был назначен нож. Ни Теона, ни судья, ни посыльный, ни, тем более, маэстро, не могли бы вам сказать назначение кухонного дворецкого. Но, так было заведено, и Теона четко следовала этому правилу.

Нож – острый, ухоженный, с резной ручкой из слоновой кости, – лежал сейчас на мраморной столешнице и терпеливо ждал утра. Утром он будет помогать хозяйке резать салат. Его прошлый хозяин был абсолютный лентяй и резал им разве что колбасу, которую очень любил.

Одним словом, дворецкий не был в восторге от прошлого хозяина, но зато был доволен настоящим, который не ведет себя как чайник…

Ох, лучше бы его убрали в ящик.

***

Пока мы следили за ножом, Теона успела умыться и собрать волосы в небрежный пучок: всю свою пышную гриву кроме одного локона, который выбивался каждый раз, когда Теона дотрагивалась до волос шпилькой.

Уже начало светать, и вдруг Теона вспомнила об одном важном и неотложном деле, которое нужно было успеть выполнить до работы. Эта мысль взбодрила Теону. Память снова заработала, значит дрема отступила и вернула Теоне обычное состояние бодрости и осознанности.

Она заварила себе свежего чаю, съела вчерашний пирожок с колбасой и принялась за салат. Нужно было подкрепить свои силы как можно тщательней: весь день будет на ногах.

Через полчаса Теона уже выходила из подъезда своего дома в новом клетчатом платье, которое когда-то подарил ей маэстро, и направлялась прямо к автобусной остановке. Ее совершенно не волновало время, в которое она хочет нанести визит: нельзя было с уверенностью сказать, слишком поздно сейчас, или слишком рано; тем более там, куда она шла, ее ждали в любое время.

Через шесть минут послышался грохот доисторического автобуса, собирающего колесами все дорожные ямы.

– До городской тюрьмы идете?

Водитель кивнул и протянул заползающим пассажирам коробку с монетами. Теона звякнула монетой и села на первое попавшееся кресло рядом с нарумяненной дамой, у которой на коленях сидел прекрасный белый пекинес.

Автобус тронулся, и дама, продолжая прерванный остановкой разговор, обратилась к другой нарумяненной женщине, видимо своей подружке, которая сидела на соседнем ряду:

– …И ты меня еще спрашиваешь зачем я полезла в суд. Когда этот ненормальный тип в магазине стал бить Жору колбасой по морде (на этой фразе белый пекинес зарычал), я просто не выдержала! Мало того, что разорванные штаны, да еще сам выглядит как полнейший… Я не буду тебе, Клава, говорить, как кто. Столпились люди, скандал, сама понимаешь…

Подружка на соседнем ряду сочувственно закивала головой.

– Я долго пыталась вспомнить где я видела этого хулигана. И, знаешь, вспомнила потом! Его в газете печатали, когда он какую-то женщину из библиотекарского фонтана вытащил, я недавно старую газету нашла. Одно лицо!..

Теона, которая все это время слушала в половину уха и исключительно вынужденно, теперь вся обратилась в слух, даже без боязни пропустить остановку.

– Вот люди ненормальные, а? – Продолжала дама с собачкой, – Все ради денег! Ничего им не надо больше. Я тебе так, Клава, скажу: мало того, что этот вандал ударил Жору колбасой, так он еще и подманил его на входе и заставил утащить у себя только что купленную колбасу, вроде как пес украл. Жора, конечно, схватил колбасу и побежал куда глаза глядят, а на следующий день его мертвым под мостом нашли.

– Кого, вандала-то? – зашевелилась Клава.

Дама замахала руками: «Жору!» – и вытерла слезинку.

– Подставил! Отравил колбасой вандал! И вроде как бы не он. Я ж нашла его потом и в суд подала…

Теона внимательно посмотрела на даму с пекинесом: да, точно, это она была в суде.

– Теперь вандал сидит. – в завязке подвела дама.

– Хулиган. – Добавила подружка.

– Разрушитель.

– …

Теона очень бы хотела выслушать весь список имен, подходящих маэстро, но, к сожалению, к автобусу подъехала ее остановка.

Глава 6

– Мне нужен инспектор Усонов, повторяю вам.

Молчание.

– Сколько еще вы будете бессмысленно смотреть на меня?

Сторож наконец закрыл окошко, в которое пролез бы только его нос, и, отодвинув задвижку, распахнул дверь.

– Извините, у нас принято испытывать людей перед тем как запускать их на территорию тюрьмы. Заключенных, конечно, не касается, хы-хы-хы-ы.

Теона даже не взглянула на сторожа. Она поправила непослушный локон, который решил поработать задвижкой для глаз, и направилась в сторону полосатой будки. Ее пропустили.

В ту же секунду дверь распахнулась и из нее вывалился усатый человек в строгой форме тюремного надзирателя, отдающей только что прерванным сном. Ботинки были не зашнурованы, шнурки не спрятаны, рубашка помята, а стрелки на штанах были стерты солдатским одеялом. Словом, если бы Теона была проверяющим, инспектор Усонов лишился бы должности. Даже в такой ранний час.

– А! Это вы! Я рад! – отрапортовал инспектор, приглаживая ладонью волосы, – Вы так поздно сегодня!

– Здравствуйте. Я собственно… Да, решила пораньше, – ответила Теона. – Вы выполнили мое поручение?

– Так точно-с!

Теона покривилась и заткнула пальцем ухо.

– Говорите тише, инспектор, вы не на параде. Я слышала, тот гражданин, что сидел рядом с вами на суде, теперь лежит в больнице с потерей слуха (Здесь Теона не сдержала улыбку). Так что прошу вас, говорите тише.

– Да, тот бедняга не смог бы работать в тюрьме! – все так же воодушевленно, но уже почти шепотом сказал Усонов.

– Так значит вы передали маэстро тот кулек с превосходным завтраком, который я вам давала вчера? – уже не слушая инспектора начала Теона.

– Так точно-с! И обед тоже!

– Он видел это?

– Нет! Как вы и приказывали! Заключенный и не догадывается кто это сделал! Он нашел еду уже разложенной и разогретой! Вокруг ни души!

– Прекрасно. Он у меня мало того, что суеверный, да еще и верит в чудеса! Пусть поудивляется чуду, ха-ха.

– Вы извините, но я скажу! – решился инспектор и откашлявшись нагнулся к Теоне, – Странный этот ваш маэстро! Я бы сказал! Сумасшедший! Чего только стоит его отказ от прекраснейшего колбасного варенья!

–Вы ему без моего ведома присылали? – вдруг нахмурилась Теона.

– Присылал, виноват! Но я…

– Да за что я вам деньги заплатила? Чтобы вы сами, без моего ведома им распоряжались? Я имела в виду контролировали…

К голове вдруг резко прилила кровь и остудила Теону.

– То, что он странный, я и сама знаю, – сказала она совсем спокойно, – но он не сумасшедший… Разве что иногда. Да и не ваше это дело.

– Виноват, – ответил Усонов и, чтобы разрядить эту смертоносную бурю, добавил:

– Что-нибудь еще прикажете? Может быть, ему нужны книги?

–Да, верно, – засмеялась Теона, – подложите ему атлас. География ему как раз пригодится, а ведь он ничего не умеет, кроме как играть на пианино. Да, и компас не забудьте.

– Будет сделано!

– Я на днях вам пришлю кое-каких блюд для него, в частности эклеры его любимые. С таблеткой против аллергии, конечно. Как-никак у маэстро скоро юбилей. Нужно же устроить человеку хоть какой-то праздник.

Тут подскочил какой-то молодой франт, тоже в тюремном костюме, и галантно подал инспектору букет только что собранных гвоздик.

– Ва-ам, господин Усонов, – пропел франт, – поручено-о приве-ести-и в здание-е суда-а-а подозреваемого-о, проживающего по адресу-у-у, указанному на этой-й-й бумаге, сегодня-я-я к девяти вечера-а-а.

Эта певучесть просто поразила Теону.

– Как красиво у вас арестовывают! Первый раз вижу своими глазами, до этого только в фильмах.

– Вашего мужа арестовывали с такой же почтительностью!

Но тут посыльный Уcонов понял, что наболтал лишнего и поспешил выскочить на улицу.

***

Вот уже неделю (а может и полторы) маэстро бродил по неизвестным лесам в неизвестном направлении и тщетно пытался выследить своего неизвестного тайного помощника. Корзины с едой все так же продолжали появляться из ниоткуда и часто бесследно пропадать. Вот уже несколько дней на дне этих самых корзин маэстро находил записки с обозначением его местоположения и указаниями куда двигаться дальше. «Как будто квест» – думал маэстро.

Он всегда четко следовал всему написанному в этих «подсказках» и часто думал куда они его приведут.

Весь сегодняшний вечер маэстро лежал под кустом и переваривал события прошедшего дня. Завтрак, конечно, был вкусный, но довольно настораживающий своей своевременной внезапностью. Таким же странным было и появление обеда: на пне, рядом со стоянкой маэстро. Помимо индейки, гарнира и прекраснейших пирожков с вишней в корзине лежала коробка конфет.

– Может я наткнулся на запасы пастухов или путешественников? Делают же туристы метки на деревьях, чтоб не заблудиться, так вот можно делать не метки, а класть еду, где проходишь… Хотя странно. Я шел наугад и постоянно менял маршрут, а все равно попадал то на обед, то на разложенную кем-то постель с запиской о приглашении на отдых. Здесь пахнет какой-то тайной.

Действительно, в чаще стоял странный запах не то краски, не то корма для кошек. «Достаточно непривычный аромат для лесного воздуха» – решил маэстро и попробовал встать, но ноги наотрез отказались держать его на себе и подкосившись, уронили маэстро в глубокий сон.

Кажется, не прошло и минуты, как маэстро снова открыл глаза. Но вокруг уже вовсю сиял день, а от вчерашнего запаха осталось только едкое послевкусие, щиплющее нос. Ясно было, что под кустом маэстро провел всю ночь.

Сейчас глаза откроет, а в корзинке под соседним деревом эклеры… Если спаситель маэстро так добр к нему, то почему бы ему не сделать такой маленький сюрприз?

Под соседним деревом и правда стояла корзинка. «Эклеры, эклеры, только бы…» – маэстро мог бы и не суетиться, они там были. Лежали и терпеливо ждали, когда наш герой до них доберется.

Блестела на солнце глянцевая открытка «С днем рождения!», под ней лежала небольшая коробка, подвязанная фиолетовой лентой, передаренной уже наверное в пятнадцатый раз. Маэстро ее уже видел. Под крышкой коробки – бережно уложенные компас и карта местности. Под ними письмо…

Наш герой запрыгал как ребенок, увидев на конверте подпись, сделанную рукой Теоны. Он сорвал печать с конверта и поцеловал письмо с такой сияющей улыбкой, словно это было не типичное поздравление с юбилеем, а нобелевская премия, присланная по почте. Мы пропустим все бурные поздравления Теоны и всевозможные пожелания с приветами и поздравлениями от всевозможных близких, словом, спустимся на три абзаца вниз и прочтем более насыщенную часть:

«… и надеюсь, скоро у тебя будет возможность ответить на письмо тети Лизы, а пока передаю ей от тебя привет заочно.

Хочу тебе сказать, что с того момента как тебя нет рядом (хотя это произошло гораздо раньше, чем тебя забрали), со мной нет человека, который смог бы прекратить эту нескончаемую полосу невезения: во всем, как всегда, ты знаешь. Представляешь, у меня сломались часы вчера ночью. Те, которые над Милкиной будкой висели. Думала, к утру оживут, но нет – окончательно!

Я еще раз надеюсь, что ты не злишься на меня, за то, что я написала тебе. Хотя… Раз дочитал до этого места, значит не злишься… Давно тебе не писала, забыла, как держать перо.

Здесь, в корзинке, помимо всего вкусного, лежат твои любимые эклеры. Прошу тебя, перестань прыгать от счастья и дочитай до конца (на этих словах маэстро хихикнул, потому что при упоминании эклеров он действительно начал подтанцовывать). После еды прими таблетку, а то аллергия задушит тебя.

И пожалуйста, помни наш уговор: если кто-то будет предлагать тебе колбасное варенье или (вдруг) мимолетом спросит почему у нас дома до сих пор газетное отопление, переведи разговор, а то опять на тебя будут смотреть как на сбежавшего из эры динозавров. Не красней нигде, мой дорогой ценитель странностей.

Скучаю по тебе,

Твоя Теона

N.B.

Здесь в коробке, на самом дне, лежит конверт с деньгами. Их немного, но хватит на какую-нибудь приятную мелочь. Об этом все осведомлены. Только трать с умом, пожалуйста.

NN.BB.

И не срывай ромашки после того как прочтешь письмо. Гадание тебе всегда врет.»


Глава 7

На такой позитивной ноте кончалось это письмо. Оно, наверное, показалось вам слишком коротким для поздравления близкого человека? Напоминаю, это всего лишь часть. Теона любит писать развернутыми предложениями. Особенно пожелания. Особенно маэстро. Но это слишком лично, поэтому, чтобы никак не смутить нашего героя, оставим первую часть письма непрочитанной.

Несколько разноцветных банкнот лежали у маэстро в руке. Он пересчитал – ровно триста. Не очень много, но достаточно, чтобы не умереть с голоду. Маэстро теперь имел все основания полагать, что с получением этого гонорара, таинственный спаситель перестанет кормить его даром, более того, теперь маэстро мог практически точно сказать, что Теона имела какое-то отношение к его побегу. Может быть даже сама его устраивала, а может и кому-то заплатила…

Желая ускорить процесс пищеварения, маэстро вооружился компасом, изучив предварительно план местности, и отправился в сторону своего маленького города.

Дорога – дальняя и утомительная, так как температура на солнечной части дорожки медленно, но верно возрастала.

Час, полтора, два, три…

«Как жаль, что у меня нет часов» – подумал маэстро и вдруг вспомнил, что на окраине города есть прекрасный часовой магазин. Но тут как камнем по голове: «только трать с умом, пожалуйста» и маэстро, покачав головой, спрятал банкноты в карман.

Три пары сапог истоптал, три железных хлеба съел, и вдруг видит: избушка. А на ней надпись: «Канцтовары». Ладони вспотели, и аж слюна потекла: давно маэстро не покупал книжек, которые бы никогда не снимались с полки, а только бы приятно шелестели новенькие в руках. И пахли сочной типографской бумагой.

Стелажи проплывают мимо, и маэстро как на круизном лайнере: любуется книжным пейзажем. Сейчас выплывет из отдела книг и пришвартуется к тетрадям. Взял на борт толстую тетрадь с позолоченным якорем и от ценника чуть не пошел ко дну. Пришлось отложить. А блокнотов тут – десяти Теониных конвертов не хватит. И разных цветов, и размеров, и главное почти все – обречены быть исписанными только на одну страницу.

А один – рядом с якорем – посеребренный будто бы, с огромной луной, прорисованной до мельчайшего кратора. Маэстро расстегнул жилет и вытащил своей пухлой рукой конверт.

***

«Все-таки деньги нужны для того, чтобы их тратить» – успокаивал себя маэстро, прижимая к груди блокнот и ручку,которую он захватил на кассе – «И тратить их нужно по возможности быстро, потому что никогда не знаешь, что будет с ними завтра. Теона писала тратить с умом, а мой ум очень скоро будет весь изливаться на страницах этой лунной тетради (гордо задранная голова). Хотя кого я обманываю…»

***

Нож был гильотиной в руках Теоны. Сегодня казнили огурец, перец и помидор. Ложка сметаны, соль – этот салат очень любит маэстро.

Свечи лизали прелый воздух, удушенный запахом жареной рыбы. Теона отодвинула их подальше от кружевных занавесок и продолжила казнь овощей.

«Недалекий маэстро, – думала Теона – это из-за него у нас до сих пор нет котла с порохом. Как древние люди пользуемся газетным отоплением. Опасно, видите ли использовать порох. Ерунда. Зато люди бы на нас может быть не смотрели как на музейные экспонаты. Ладно люди, не сидела бы я при свечах, потому что газеты закончились, а идти за ними лень. Слово – закон, что тут скажешь? И Усонов этот, жулик и провокатор, не пустил меня вчера к маэстро. Так бы и дала с размаху книжку о полномочиях тюремного надзирателя. Неуч. И что значит это его «Маэстро ваш болен! Третий день бредит будто он на воле оказался!» И не пускает главное. Это ж надо так врать! Хотя вроде бы к ним проверка вчера должна была приехать, так он может быть перед начальством… А то если б узнали, что я маэстро помогаю…»

Зазвенели часы – пробило полдень. Пора.

Теона сложила посуду в раковину, наказала дворецкому ножу привести все в порядок, пока ее не будет (заранее зная, что скорее всего он и половины не выполнит), смазала медом дверные петли, чтобы входная дверь не скрипела как в прошлый раз (в час ночи и на весь дом), потом причесала мех на своих сапогах и, убедившись, что ничего не забыла, приступила к закрыванию своей семидясятифунтовой входной двери.

В 12:15 Теона, нарумяненная и приятно утомленная утренними процедурами, уже сидела на своем обычном библиотекарьском месте между древней литературой и современными боевиками. Сюда обычно подходило больше всего посетителей, поэтому табуретку, на которой сейчас восседала Теона, прозвали королевской. В библиотеке было как всегда душно, так что Тена уже при входе смахнула несколько капелек со лба.

Смятые газеты валялись на полу около письменного стола – здесь еще пользуются газетной печкой. Как дома.

Зашел джентельмен с собакой, рассеянно осмотрелся.

Чья-то пухлая ладонь в конце зала достала из кармана конверт, наверное с деньгами и протянул кассиру: «Прошу!».

К Теоне подошел пончикообразный господин во фраке:

– Здравствуйте, мне знаете ли хочется почитать что-то вроде комедийной трагедии. Не подскажете?

Теона встала со своей королевской табуретки, дотянулась до буквы «Г» и взяла с полки «Гений и злодейство».

– Книга странная, но воодушевляющая – отрекомендовала Теона – аннотацию прочитаете на первом развороте. Брать будете?

Посетитель кажется ее почти не слушал – он был занят надоедливой мухой, но как раз к концу речи библиотекарши успел прихлопнуть насекомое о соседний стеллаж.

– Что вы говорите? – переспросил он.

– Я записываю ее на вас? – спросила Теона, вытирая капли пота со лба и не отводя глаз от овального лица посетителя, до крайности детского.

Она его уже где-то видела. Хотя, наверное показалось (Глубокий вдох).

– А, да, конечно, записывайте, – встрепенулся посетитель, – до среды послеследующей недели…

Окно было нараспашку и свежий ветер, отдающий запахом новоиспеченной прессы, теребил Теонин локон, облетел стеллажи, зашевелил журналы и просроченные книги. Кто-то ругался на посетителя за опоздание с романом, у кого-то выскользнула из рук книга, вдруг с шумом закапала вода из крана, все перед глазами перемешалось в одну глупую детскую фантазию. В окно залетела музыка – проникновенная и прекрасная как полет эклера. Она была гениальна – и Теона знала этого гения. Знала больше и ближе чем все…

– Жарко… – прошептала Теона.

Глава 8

Птицы надрывались прямо над ухом маэстро, не давая ему спокойно отобедать. На этот раз наш герой нашел жареного зайца прямо под пеньком, около которого остановился отдохнуть.

Уже давно маэстро окончательно поверил в то, что его тайный спаситель и помощник – это именно Теона. Кто как не она мог решиться на такой отчаянный и смелый шаг? Конечно, маэстро знают многие (и даже очень многие люди на планете), но никто его так сильно не любит и не ценит как Теона, это точно. И как там она? Маэстро не видел ее с тех пор как они поссорились. Это случилось когда маэстро решил разложить перед Теоной все преимущества натурального травяного чая перед тем, который делают из нефти. Но Теона стояла на своем: «Если все пьют нефтяной чай, значит они пьют его не просто так. В нем минералы, это даже врачи подтверждают! А если не веришь – это уже твои проблемы Не можешь же ты идти один против всех?! Да ты всегда идешь, я и так знаю! Специально! Особенным хочешь казаться! Как всегда. Вот и живи со своими странностями один, а я…» На этом моменте (маэстро помнил все с такой точностью, словно это было вчера) Теона расплакалась и выбежала из дома, гневно хлопнув дверью.

А потом маэстро арестовали.

Он даже не знал, была ли Теона на суде или так сильно обиделась, что не захотела и взглянуть на него еще раз?

Эти мысли завели маэстро в такие далекие слои памяти, что он даже не заметил, как закончил есть. Вернувшись в реальность, маэстро собрал остатки кролика в кучку, положил под пенек и продолжил свой долгий путь «куда глаза глядят».

Чем дальше шел маэстро, тем сосны становились реже и ниже, а птичьи трели утихали, уступая место глухому реву машин и фабричных труб. Перед маэстро вдруг появилась речка, и он перешел ее по деревянному мосту – скрипящему и упругому. Мимо пролетел голубь и сел на песчаную тропинку, по которой шел маэстро. Впереди виднелась лесная развилка, на параллельной тропинке, за тонким слоем деревьев, кто-то учился кататься на велосипеде, за деревьями появилась антенна телебашни. Маэстро уже давно понял, что приближается к своему родному городу. Конечно, появляться в нем сейчас было опасно: побег из тюрьмы – плюс пять лет за решеткой.

Тайный спаситель вел его подсказками через лес, подкидывал ему еду, устраивал места для отдыха, передавал письма, и все это для того, чтобы привести его обратно в город и подвергнуть еще большей опасности? Непонятно. Но, как мы уже упоминали, наш герой давно смирился с тем, что не понимает и не поймет этот мир. А если не можешь объяснить закона – остается только под него подстраиваться.

От долгой ходьбы ноги начали ныть. Маэстро присел на лавочку – перед глазами всё поплыло. Мимо пробежала девочка с воздушным шариком. Шарик дергался на веревочке, и чем дальше бежала девочка, тем веселее он танцевал. И вдруг сердце маэстро начало танцевать в такт этому шарику, внутри все загорелось и заклокотало, начало рваться наружу. Уже давно маэстро не ощущал этого чувства: врачи говорили Теоне, что это как-то связано с болезнью сердца, но маэстро нравилась эта болезнь.

Девочка добежала до фонаря, развернулась и побежала обратно – мимо маэстро. Шарик задергался еще сильнее, подскочил и вдруг начал отбивать такт – вверх, вниз, вверх, в сторону. Ветер подхватил его, закружил вокруг себя, и шарик запел веселую мелодию, звучную, в несколько аккордов, и маэстро вдруг захотелось затанцевать под эту мелодию, отбить каблуком все четыре четких такта: вверх-вниз-вверх-в сторону, вверх-вниз-вверх-в сторону… Шарик сыпал нотами на маэстро, тот достал блокнот из кармана, раскрыл, и на первом же листе начертил пять кривых жирных линий – нотный стан.

Скрипичный ключ криво лег на Соль и дальше как под диктовку: ля, до, ля, ми, ля…

И вот уже из маэстро вырывается это: то, что горело и клокотало внутри, наблюдая за шариком. Главное не потерять нить: вверх-вниз-вверх-в сторону, вверх-вниз-вверх-в сторону.

Строка за строкой выливается музыка, и маэстро слышит, как она растет: уже не только в шарике – все небо, земля и воздух пропитаны ей и сотрясаются от громовых тактов: вверх-вниз-вверх-в сторону…

Люди, которые вдруг начали появляться в парке, останавливались и, одни с ужасом, другие со смехом, оглядывались на маэстро, пляшущего посреди улицы с карандашом и блокнотом в руках. А вокруг маэстро все плыло и танцевало, и звучно так переливалась уличная гармония с гармонией его души.

Вдруг гром: последний такт завершен, нота нарисована. Карандаш треснул и сломался. Маэстро вздохнул и пробежался глазами по нотам.

«Нет, это не поймут. – подумал маэстро. – Это поймет только Теона, ведь…»

И даже не доведя свою мысль до конца, маэстро подскочил и побежал в сторону дома.

***

Остатки чая одиноко бултыхались на дне стакана, хлеб тонкими ломтиками лежал на тарелке перед Теоной, а сама хозяйка не отводила глаз от розовых кружочков нарезанной колбасы. Сегодня она решила не покупать колбасное варенье, а попробовать колбасу в чистом виде, как это всегда делал маэстро. Теона сидела со скрещенными руками, готовясь дегустировать продукт, который раньше она ела только в виде варенья. В таком положении Теона была уже около получаса: слишком непривычно выглядела колбаса. Теоне было страшно отравиться.

Она намазала масло на хлеб, а сверху аккуратно положила скользкий розовый кусочек. Как маленький ребенок, перед которым поставили тарелку с нелюбимым блюдом, оттягивает момент, когда его заставят съесть первую ложку, так же и Теона приготавливалась откусить кусочек от колбасы и все не решалась.

Но во уже она окончательно готова, открыла рот, уже скользкий кусок достал до языка, как вдруг дверь распахнулась и в комнату влетел маэстро, запыхавшийся, с карандашом между пальцев и такой счастливой детской улыбкой, словно ему только что выписали премию. Влетел – и сразу в угол комнаты, за пианино.

– Теона, милая, послушай! Послушай, что я написал! Сегодня… ты не представляешь, Теона!.. На меня вдруг как нахлынуло (ну, моя эта, болезнь сердца) так вдруг и сочинил. Нет, ты только послушай, Теона…

И пухлые, короткие пальцы, всегда напоминавщие окружающим сардельки, вдруг пропали, а вместо них появились легкие пальчики музыкального маэстро, и забегали по бледным клавишам фортепиано.

И с каждым тактом они бегали все быстрее и счастливее, и от их бега становилось все светлее в комнате. Окно было открыто, и по встречному ветру ноты скользили прямо на улицу, цепляясь своими кривыми хвостиками за занавески. Теона видела, как останавливались прохожие и заглядывали в окна, как люди разивали рты от удивления и как прерывались самые жаркие уличные споры. Мелодия все тянулась, и своей нескончаемой лентой обвивала всех людей, все дома, машины, автобусы, ромашки под окном маэстро… Она снова и снова повторяла куплеты, дублировала напевы, и от этих напевов внутри все сжималось. Она бегала муражками и давила на глаза, и у самых чувствительных выдавливала слезы. Слеза потекла и у Теоны: она была совершенно точно уверена, что это сон.

Музыка бежала быстро, размашисто и часто даже жизнеутверждающе, но одна маленькая нотка страха неизменно просматривалась то тут, то там, в следующем аккорде. Как с помощью смеха часто подавляются слезы, так вся эта четко выстроенная мажорная мелодия, казалось, нужна была только для маскировки этой маленькой страшной ноты, в которой и заключался весь ее грустный смысл.

Прошло около трех минут – целая вечность для тех, кто переживает эти внутренние испытания. Ноты становились все полнее и медленнее, пальцы маэстро уже не спешили как раньше. Последний аккорд сыгран – нависла тишина.

Глава 9

Первым ее нарушил чей-то свист. Он был таким неожиданным и высокочастотным, что вся улица: автобусы, люди, дома – разом вздрогнули, как от электрического удара и снова начали двигаться, кричать и кашлять как раньше, как будто только что их разгипнотезировал фокусник, а все, что с ними только что произошло – одна навязанная им галлюцинация. Но фокусника не было, а был маэстро, который все еще сидя за пианино, вытирал рукой крупные капли пота. Теона сидела рядом и не знала куда деть глаза, чтобы маэстро не прочитал по ним все то, что она сейчас ощущала. Но глаза сами собой останавливались на маэстро, примагнитивались к его толстой фигуре, и сейчас Теона больше всего боялась, что маэстро почувствует этот взгляд и посмотрит на нее, и тогда придется говорить. А что говорить?

Между тем улица начала реветь.

– Это он! Я видел его!

– …Нет, тот в тюрьме!

– Это его жена!

– Хулиган!

– Это который собаку отравил?

– … а еще играет!…

– Я в газете читала…

Случилось то, чего так боялась Теона: маэстро поднял на нее глаза…

– Разбойник!

– А-а-а-а-а!! Пустите!

…И говорить Теоне совсем ничего не хотелось, наоборот, она была бы счастлива, если бы это немое мгновение продолжалось вечно.

– Уголовщина!

–Замолчите! Гений!

Послышались ругательства и даже пинки, но до сознания маэстро их звук не долетал. Сейчас ему было не до чужого мнения.

Вдруг часы цокнули и разбудили Теону от этого сладкого сна. И вдруг как молнией по голове:

– Как… Почему ты здесь?

– Потому, что он сбежал – прогремел голос сзади.

Маэстро и Теона как по щелчку обернулись. В дверях стояла судья. Та самая судья, которая когда-то выносила приговор маэстро. И опять как тогда: ее взгляд – лезвие, а маэстро просто кусок мягкотелой субстанции. Теона взяла его за руку. Внутри у маэстро все клокотало.

– Здравствуйте, давно не виделись, неправда ли?

Маэстро и Теона молчали. Они поняли все.

– Хотя, вас, маэстро, мне приходилось видеть недавно. – Продолжала судья. – Хорошо играете. Ну, как вам на свободе?

– Зачем вы здесь? – огрызнулась Теона, хотя этот вопрос не требовал разъяснений.

Судья не ответила. Улица все еще гоготала, хотя большинство людей уже разошлось по своим делам.

– Кто-то из ваших слушателей, маэстро, назвал вас гением (снова смешок). Но я все же хочу, что б вы знали – обратилась судья к Теоне, – Ваш «гений», – не больше чем обыкновенный базарный вор. Он отравил собаку, вам это известно, и за это был посажен в тюрьму. Потом он сбежал оттуда. Точнее ему кое-кто помог, не знаете кто?

Судья еще пристальней всмотрелась в Теону. Тут же Теона почувствовала благодарный взгляд маэстро, но осталась все так же непроницаема.

Cудья покосилась на дверь, и Теона поняла, что все эти речи нужны были только для того, чтобы оттянуть время. На столе лежала тонко порезанная колбаса, которую никто не успел спрятать.

– Чем это у вас так пахнет? М, колбасой…

Судья ехидно улыбнулась и щелкнула пальцем. И этот жест, и эта улыбка высокомерно сказали Теоне: «Понятно, понятно все с вами. Ну ничего, это ненадолго. Скоро вас вылечат…»

Теона нервно посмотрела на часы. В этот момент маэстро подумал, что такой выдержкой, наверное, обладали только древние царицы.

Наконец, тот, кого ждала судья, появился.

Выпуская тонкой струйкой дым из своей пухлой сигары, в комнату вошел инспектор Усонов. В руках у него были гвоздики.

Равномерно топая, инспектор подошел к маэстро, стараясь не смотреть на Теону, которая прожигала его взглядом осуждения и ненависти:

– Вашу шпагу!

Маэстро засуетился и начал шарить по карманам:

– Секундочку…Теона, дорогая, ты не знаешь где наш…

Теона молча подошла к столу и взяла нож.

– Пожалуйста. – Она ехидно вручила нож инспектору, пытаясь поймать его суетливый взгляд.

«Предатель» – подумала Теона.

Судья все еще стояла в дверях с видом удовлетворенного хозяина, который наконец провожает засидевшихся гостей. Как будто она была хозяином дома, а Теона и маэстро – так, прислуга.

Подошли несколько тюремщиков и надели наручники на маэстро.

Теона что-то ему сказала, он промурлыкал в ответ. Судья задела хрустальную вазу. Маэстро увели.

За ним устремился Усонов, но Теона негромко окликнула его и, заметив его замешательство, грозовой тучей двинулась навстречу.

– Как это понимать, инспектор? Я передавала через вас еду и письма в камеру маэстро, а он все это время был на свободе?!

– Простите, – замялся Усонов, – За то, что я буду сопровождать его во время побега, судья пообещала большие деньги. Гораздо больше, чем предлагали мне вы.

– Судья? – Теона не верила своим ушам, – И устроила побег тоже она?

Инспектор приложил палец к губам и, оглядевшись по сторонам, кивнул.

Теона до боли сжала кулак.

– Но тогда почему вы раньше не сказали мне?..

Глаза стали влажные, как от росы, и эта влага вдруг потушила молнии, которыми Теона собиралась метать в инспектора. Роса осела круглыми капельками на ее щеки, как раньше оседала на книгу, которую Теона забывала на ночь в саду. Еще когда была маленькая. Тогда пальчики были короче и пухлявей и ими было легче перелистывать страницы. Страницы Теона закладывала крупными ромашками, которые срывала там же, в саду. Ромашки были крупнолистными и всегда с четным количеством лепестков, какие растут у Теоны под окном. Тогда она еще не гадала по ромашкам – не на кого было гадать. А сейчас…

Глава 10

Мухи рыскали по полу, рылись в остатках ужина и назойливо обращали на себя внимание маэстро, который лежал навзничь, упираясь взглядом в потолок камеры. Сильно болела голова. Маэстро лениво взглянул в окно. Не то дождь, не то снег. Дрянь какая-то.

Все время пока он спал, его одолевали кошмары. Был побег, снилась Теона, с такой ясностью, словно это было наяву. Снилась девочка с воздушным шариком. Снились ромашки, письмо от Теоны и ее конверт…

Дверь скрипнула. Грезы встрепенулись и разлетелись по разным углам камеры. Вошла судья.

– А, это вы, – зевнул маэстро и мысленно рассердился на то, что его опять побеспокоили только для того, чтобы убрать тарелку. Теперь это почему-то всегда делала судья, а не инспектор.

Скомкав салфетки и прогремев приборами, судья наконец протерла стол и готовилась выйти.

– Кстати, вас хочет видеть ваша жена.

– Теона? – проговорил маэстро, не отрывая глаз от лампочки, которая была матово-желтой, как воздушный шарик. (Маэстро даже пришла мысль, что шарики и лампочки в тюрьме красят одной краской).

– Когда она меня ждет? – спросил маэстро. Он был совершенно спокоен.

– Сегодня, в полдень – оттараторила судья и приготовилась выйти.

– Хорошо, я буду.

Дверь противно заскрипела, и вдруг через ее ржавый порог перелетела веселая мелодия и запорхала по комнате своими стройными гибкими аккордами: вверх-вниз-вверх-в сторону, вверх-вниз-вверх-в сторону…

Это играли в малом музыкальном зале – он как раз находился недалеко от камеры маэстро, и каждую среду, в полдень, маэстро вслушивался в игру дешевых пианистов, мысленно исправляя их промахи.

– Смотри-ка, – раздраженно начала судья, – опять вашу прелюдию играет. Как ее, «Воздушный шарик»?

– «Девочка с шариком», – поправил маэстро.

– Да без разницы. Который раз уже, второй или третий… Понравилась она нашему пианисту. Да и всем, кажется, нравится, вы не находите?

Судья начала теребить кольца. Маэстро молчал.

– А мне, знаете, – продолжила судья, – абсолютно не понравилось ваше произведение. Вот всем понравилось, а мне нет. Экспрессии маловато и никакого следования канонам… Все одни повторы. Я честно говорю, что не вижу, чем тут восхищаться…

Маэстро улыбнулся.

– Вот вы улыбаетесь, а я скажу, что люди, которым это нравится, совершенно не имеют вкуса!

Салфетка, которую держала в руках судья, начала бешено разрываться под напором ее мощных пальцев.

– Я тоже недавно написала кое-что… Но это никто не оценил! Почему?! Потому что есть ваши глупые прелюдии, которые воспитывают людей, не способных прочувствовать настоящую музыку. Понимаете вы это?!

Маэстро привстал, раздосадованный тем, что солнце добралось до его посели и начало разъедать глаза.

– Я понимаю одно, – начал маэстро, поправляя простынь и уже не отводя глаз от разгоряченной судьи, – я здесь именно потому, что мои прелюдии оказались лучше ваших.

Судья ничего не ответила, а только смяла разорванную в клочья салфетку и вышла из камеры, не забыв хлопнуть дверью.

Маэстро опять остался один. От бесконечного лежания уже ныла шея и наш герой решил пройтись к окну – а куда еще? Жизнь так сложилась, что теперь только через эту решетчатую дырку в стене он мог полюбоваться движением жизни, которое всегда останавливалось, стоило ему посмотреть обратно в камеру.

Снег радостно валил из темно-лиловой тучки, отражая, как зеркало, каждый лучик бледного солнца. Где-то на горизонте торчала антенна телевизионной башни; мимо тюрьмы прогремел набитый доисторический автобус; внизу, во дворе тюрьмы, усатый инспектор тренировал своих окочиневших подчиненных: «Вверх! Стоп! На месте! Прошу!»; человек в длинном пальто, похожий сверху на припудренный пончик, прошел мимо стражи и приветственно приподнял цилиндр; из-за его спины вышла девушка и, остановившись перед главным входом в тюрьму, начала глазами искать нужное окно. Это была Теона. Маэстро помахал ей, и она тот час же его заметила и заулыбалась.

Снег ложился ей на плечи, хлопьями застывал на непослушном каштановом локоне, вылезшим из-под шапки, а по камере маэстро все еще порхали гладкие теплые ноты его гениальной прелюдии: вверх-вниз-вверх-в сторону, вверх-вниз-вверх-в сторону…