Танец с чашами. Исход Благодати [О. Зеленжар] (fb2) читать онлайн

- Танец с чашами. Исход Благодати 3.23 Мб, 414с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - О. Зеленжар

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

О. Зеленжар Танец с чашами. Исход Благодати

Танец с чашами. Исход благодати

Пролог

Печи на замковой кухне полыхали еще до рассвета. Эстев лично следил за истопниками, нещадно бранясь и стегая нагайкой вздумавших отлынивать. Многие рецепты требовали точных температур, и он не позволит совершить ошибку ни себе, ни окружающим. За педантичность его часто называли Протектором Половника, однако жаловаться было грех. Работники пекарни Соле получали солидные барыши на зависть прочим в Ильфесе, а слава о пирогах и пирожных распространилась уже далеко за пределы города.

Эстева называли толстяком и трусливым рохлей за то, что он не преуспевал ни в одном из дел, достойных благородных господ. На лошади Эстев держался, как мешок с мукой, рапира в его руках выглядела не страшней вилки, он спотыкался на ровном месте и заметно заикался, стоило заговорить с прелестной дамой. Однако в своем искусстве он был смелым экспериментатором, первооткрывателем и кудесником тайной магии тонких вкусов и ароматов. Несмотря на то, что династия Соле не одно поколение занималась кулинарным делом, именно он вывел это ремесло на особый уровень. Пекарня его семьи некогда преуспевала в Леаке и, возможно, до сих пор ограничивалась бы этим городом, если бы Эстев не вступил в права наследования и не пожелал перебраться в Ильфесу. Соле гордился проделанной им работой куда больше, чем требовали приличия.

Ильфеса… На семейном совете многочисленная родня воспротивилась его решению. Клоака Побережья Собаки, где по улицам вместе с честным народом ходили нелюди: свирепые авольдасты и богомерзкие вакшами. В Ильфесе процветала легальная Гильдия Убийц, а в районе Угольного порта, словно насекомые, копошились люди, не имеющие понятия о чести. Там стоял мрачный город мертвых, и по ночам любого могли погубить златоглазые твари. Однако Эстев видел нечто иное: огромные возможности, рынки, изобилующие товарами со всего побережья, фабрики, работающие на змеином молоке и, главное, обитель Черной Маски. Как-никак, именно в Ильфесе Всеблагой сверг Царя-Дракона, утопив его трон в свинцовых водах бухты, и выгнал за стены захватчиков-нолхиан, отдав бразды правления в руки людей. Там Он лишился мирского имени и возложил на лицо маску, став бессмертным владыкой и единственным достойным почитания богом в одном лице. Еще ребенком Эстев вычитал это в Законе Благодати и уже тогда вдохновился верой в силу человеческой воли. Соле мечтал стать протектором, верным рыцарем бога-человека, лишенным лица и имени, чтобы хранить Закон Благодати, и то, что он не годился на эту роль, было первым в его жизни настоящим разочарованием. Тогда он посвятил все свое рвение семейному делу, мечтая однажды соприкоснуться со священной для него личностью.

Переезд и последующие два года были тяжелыми. Местная гильдия пекарей долго не желал признавать Соле, продажи шли не очень, вдобавок ко всему жаркий приморский климат доводил до изнеможения, но в итоге все лишения стоили того. На третий год после переезда его дела пошли в гору. Настолько, что Эстев позволил себе печи на змеином молоке и особняк в районе Жемчужного порта. Однако все это меркло по сравнению с предстоящим вечером. Ему выпала великая честь готовить при дворе Черной Маски к празднику его Восшествия. Каждый год седьмой день Высокого Солнца встречали с радостью и трепетом, но этот случай был особенным. Ровно три тысячи лет назад Его Благость освободил Ильфесу и весь обозримый мир от Царя-Дракона. К этому Эстев шел всю свою жизнь.

– Живче! Живче! – прикрикнул он, вытерев пот со лба.

Жара на кухне стояла самая невообразимая, поэтому Эстев позволил себе небольшой перерыв. Поднявшись с кипящих жаром кухонь, он прошел по широкому служебному коридору и высунулся в ближайшее окно. Отсюда открывался волшебный вид на город, глубоко врезавшуюся в берег чашу бухты, в которой стояли величественные парусники, и реку, поделившую Ильфесу на две половины. Уже темнело, и на арочных мостах загорались фонарики. Цепи огоньков, словно луговые светлячки, разукрашивали извилистые кварталы в разные цвета, и только район Угольного порта оставался черным и мрачным, словно гниль на глянцевом плоде. Серый дымок фабрик уступал сизой пелене домовых печей.

Несмотря на страх перед неизвестным и ссору с родней, Эстев влюбился в этот жаркий город. Закаты здесь были необычайно живописными, в прибрежных харчевнях подавали изумительную крабовую похлебку, омаров и мидий, отваренных в специях со всего света. В парках зажиточных кварталов пахло апельсиновым и лимонным цветом, и в каждой таверне наливали тсудру, кисло-сладкую лимонную настойку, и терпкую темно-красную кижару, ударявшую в голову не хуже травяного самогона. Вакшами или авольдаста он ни разу не видел, да они и не выходили за пределы обозначенных для их проживания районов. Иногда Эстев подумывал посетить Некрополь или побережье Акул, чтобы своими глазами увидеть нелюдей, однако из трусости откладывал это решение на бесконечное потом. Вопреки расхожему мнению, воры и бандиты не кишели на улицах, хотя существовали кварталы, куда приличным людям заходить запрещалось, и все они располагались на правом берегу. Жизнь же Эстева протекала на левом. Ильфеса в несколько раз превышала по размеру Леак с близлежащими деревнями.

Глотнув воздуха, Эстев спустился в кухни, проверил начинку для пирогов с голубями и тесто для лимонных пирожных. Один из его помощников уже смазал формы, словно предвосхищая желания Соле. Ловкий и расторопный малый, разве что глуповат, чтобы стать правой рукой Эстева. Толстяк сдержанно похвалил его за усердие и вернулся к изучению рецепта. Все должно быть идеально. Эта церемония – важнейшая в человеческой истории. Куда там Святой Империи, поклоняющейся смехотворному птичьему богу, соседним королевствам и даже другим городам-государствам полуострова, недалеко ушедшим от варварских традиций. Черная Маска – это живое божество, воплотившее в себе победу человечества над мраком ереси, колдовства и влияния нелюдей. С тех пор как три тысячи лет назад Его Благодать поверг Царя-Дракона и выгнал нолхиан обратно в сумрак лесов, океан успел поглотить некогда могучие Оранганские острова, Святая Империя сумела захватить все Побережье Собаки, рассыпаться мозаикой разрозненных королевств и отгородиться от всего мира на острове Рубия. А что Ильфеса? Она пережила и это, и великую засуху, что превратила цветущие земли в пустыни, и нашествие авольдастов из глубин океана, с которыми до сих пор приходилось делиться землей. Эстев верил, что Ильфесу, как избранный город, защищает Закон Благодати, один из постулатов которого гласил: каждый должен находиться на своем месте и работать на общественное благо.

Румяные пироги вытащили из печей, и Эстев поручил помощникам украшение блюд узорами из соусов, кремов и паштетов, а сам удалился, чтобы принять ванну и переодеться в надушенный наряд. Он трепетал словно ребенок накануне праздника, ожидая возможной встречи с самим Всеблагим. О, как было бы чудесно услышать голос живого бога из его собственных мудрых уст. Если Его Благость пожелает лично встретиться со своим кулинаром, Эстев должен выглядеть несравненно. Предавшись сладострастным мечтаниям по этому поводу, он стегнул нагайкой глуповатого Брэдли, который, как ему показалось, украсил пирог недостаточно изящно. Ничто не должно было испортить этот день.

– Сотри и переделай, – холодно приказал Эстев, указав на изъяны. – И возьми еще крема, нечего его жалеть.

– Слушаюсь, – жалко пискнул помощник, потирая место удара.

Перед выдачей пекарь строго проверил каждое изделие, придирчиво осмотрев со всех сторон. Опрятные слуги понесли их наверх на огромных серебряных подносах, а сквозь толстую каменную кладку послышалась музыка: мелодичные вибрации леаконов и флейт. До кухни доносились лишь слабые отзвуки, которые тонули в галдеже слуг, стуке ножей и посуды, гоготе перепуганных гусей и реве пламени в печах. Эстев вслушивался в звуки кухонной суеты и наслаждался ее совершенной гармонией. Все на своих местах и безупречно выполняют работу. Разве это не воплощение первого закона Всеобщей Благодати?

Восхождение по обычаю праздновали в каждой харчевне и каждом доме Ильфесы. Укутанный ночью город был похож на темный альков церкви, заставленный тысячами горящих свечей. На горизонте, словно большая жемчужина, сиял белый Аль, звезда жизни и процветания. Три тысячи лет назад на берегу бухты замерли корабли повстанцев и праведной волной прокатились по улицам города. Дворец Царя-Дракона был стерт с лица земли, книги и бумаги того периода поглотил огонь, и ученые до сих пор спорили, где он находился. Эстев считал это глупой тратой времени и казны. Кому какое дело, что было тогда, в темные века правления нелюдей? Дай этим пустословам прилавок с калачами, так они не продадут ни одного за весь день, поскольку будут увлечены движением солнца по небу и полетом чаек.

Перевалило за полночь. Эстев смертельно устал, несколько дней кряду он довольствовался только краткими моментами покоя, но даже в эти часы не мог заснуть от волнения перед важностью предстоящего дела. Сейчас он почти клевал носом, и только несколько чашек эфедры сохраняли в нем лихорадочную бодрость. Он без конца поправлял непослушные черные кудри и беспокоился, хорошо ли сидит на нем новенький зеленый камзол с золотым кантом и парадный берет с пером птицы, название которой он не мог выговорить. Наряд, дорогой даже по меркам такого зажиточного человека, как Соле, но это был лучший день его жизни, вершина его карьеры, не грех сорить деньгами.

В какой-то момент Эстев задремал, и в сладостном видении он пересекал тронный зал из золотого мрамора, гладкого, словно перламутр. Ему чудился запах сладких благовоний в курильницах и еще более сладкий, полный благородства голос, подзывающий к себе. Укутанная в мантию фигура, выше любого живущего на свете человека, восседала на многоступенчатом троне, и колени Соле трепетали от страха и благоговения, когда он подошел к его подножию. Рука в черной перчатке сделал изящный повелительный жест, и толстяк сглотнул прежде, чем осмелился ступить на первую ступень… Из дремы его вырвал страшный грохот и вой. Эстев встрепенулся. “Гуси, что ли, вырвались?” – подумал он, покидая прохладную каморку.

На кухне царила гробовая тишина, такая контрастная на фоне обычного повседневного гомона и уж тем более недавнего шума.

– Что, дери вас черт, застыли? – прикрикнул Эстев, и ответом ему послужили ошалелые от ужаса глаза.

– Господин… – пролепетал было один из его лучших тестомесов и поперхнулся застрявшими в глотке словами.

Толстяк сделал нетерпеливый жест, и словно колокол во время пожара прогремело в затихшей кухне:

– Его Благодать мертв.

Настала очередь Соле беспомощно хватать ртом воздух. Это какая-то ошибка, этого просто не может быть, однако белый как полотно слуга, замерший на лестнице, продолжил:

– Отравлен.

Бом! – провозгласил колокол в часовне палаццо, и пекарю показалось, что это с грохотом рухнуло его собственное сердце. Соле захлестнуло смятение чувств, засасывая в свой водоворот, но ледяной страх отрезвил его. Внезапно в мыслях воцарилась тишина, и внутренний голос прокричал: “Я погиб!”.

И словно не желая соглашаться с этим выводом, ноги сами понесли его прочь из кухни.

Глава 1

Через распахнутое окно повеяло морским бризом с ноткой увядших водорослей. Издалека доносился шум судоверфи, визгливые крики чаек, ветер нес запах смолы и дыма. Луч солнца поцеловал веко, Асавин сонно отмахнулся от него, словно от надоедливой мухи, а затем продрал глаза. В голове ужасно гудело, во рту стоял кисло-горький вкус похмелья, горло саднило от жажды. Убрав с лица растрепавшиеся волосы, он огляделся в поисках кувшина или умывальной чаши. Столик с потрескавшимся сосудом сиротливо стоял у окна. Какой дурак поставил его так далеко от постели?

Выбравшись из-под влажной простыни, мужчина встал, опасливо проверив голыми ступнями деревянный настил: в прошлый раз он напоролся на здоровенную занозу и долго ругался с Адиром по поводу качества номера. Несколько шагов до столика чуть не окончились падением: Асавин споткнулся о пустую бутылку, но чудом удержал равновесие, ухватившись за оконную раму. Сосуд с ленивым скрипом прокатился по полу и ударился о курган из бутылок, распространив по комнате неприятный звон. На кровати недовольно заворчали, скрипнув простынями. Асавин заглянув в чашу. Мда, сухо, как в пустыне.

Сощурившись от солнца, он выглянул в окно. «Негодница», бордель, в котором он провел замечательную ночь, стоял на пологом холме недалеко от побережья. Со второго этажа открывался отличный вид на плавный изгиб бухты, блеск морской волны, краешек судоверфи с башней Адмиралтейства и уходящие к воде ряды красноватых черепичных крыш, украшенных яркими флажками, бумажными гирляндами и блестящими флюгерами, напоминающими о вчерашнем празднике. «Негодница» стояла на кончике Копья Любви – треугольной границе между районами Моряков и Акул. Шаткий буфер, где злейшие враги коротали яркие приморские вечера в компании развеселых шлюх и огненной кижары.

Асавин вспомнил, почему столик поставили так далеко от кровати. Они с мальчишкой сами отодвинули его, когда одна из ночных бабочек чуть не опрокинула его мощным бедром. Ходить по осколкам никто не испытывал ни малейшего желания. Оперевшись о подоконник, Асавин посмотрел на большую двуспальную кровать с покосившейся спинкой. Алые пятна на простыне напоминали о вчерашнем загуле, а вот девушки уже сбежали. Солнечный луч добрался до серебряной волнистой шевелюры, торчащей из-под покрывала. Тьег все еще спал, и это к лучшему. Асавин прочесал пятерней копну своих почти белых волос, поскреб щетину и принялся натягивать раскиданную по номеру одежду. Аккуратно переступая через бутылки, он прокрался к двери и спустился по скрипучей лестнице в основной зал борделя. Тут было душно с самого утра. Поймав девку, попросил воды. Нева, полная брюнетка с необъятной грудью, подмигнула ему и уверила, что все будет в ажуре. Асавин попытался вспомнить, спал ли он с ней вчера, и не смог. Опять же к лучшему. Если у него провалы, то у Тьега и подавно.

Нева побежала по лестнице, расплескивая воду, и, конечно, же совершенно случайно разбудит мальчишку… Она питает слабость к таким, молодым красавчикам с аристократическим лицом, выбритым до детской гладкости. Они провозятся там еще какое-то время. Склонившись над бочкой, Асавин ополоснулся. Он и сам был недурен собой, но куда ему до отпрыска дворянской семьи, от которого за версту несет густой рубийской кровью?

Асавин подцепил мальчишку вчера, праздно слоняющегося по району Певчих Птиц. Парень нерешительно прохаживался между рядами увеселительных заведений, кутаясь в дорожный плащ с фибулой из чистейшей морской кости. Из-за пояса торчали изумительно украшенный кинжал-дага и кожаный эскарсель, разумеется, доверху набитый золотом. Безрукавный дублет с богатой белой вышивкой, широкополая шляпа и трость с навершием в виде молочно-серой орлиной головы. Мода рубийской знати, да и убранные под шляпу волосы отдавали серебром при юном лице – явный признак имперца, а где имперцы, там и деньги… Асавин профессионально наживался на ребятах схожей породы и ничуть не стыдился своего ремесла. Они ведь сами хотели понюхать жизни, а она пахнет отнюдь не чайными розами. Блондин виртуозно втерся в доверие к молодому дворянину и устроил ему увлекательную экскурсию по красотам района Певчих Птиц с конечной остановкой в «Негоднице». По цене и качеству бордель был одним из самых лучших, номера были просторными и матрасы почти без клопов, а эту комнату он любил за широченную кровать, которая легко вмещала четверых. Такая роскошь могла бы стоить бешеных денег, если бы не пограничное расположение и рыбьи морды в постояльцах, но Асавин справедливо считал, что акул бояться – в море не ходить. С Адиром, курчавым хозяином «Негодницы», у него был старый уговор, и часть прибыли от облапошенных дворян уходила в его замызганный карман. Схема была стара как мир: богатеев напаивали кижарой, подкладывали под них местных девок, и, пользуясь их бессознательностью, выписывали баснословные счета. Асавин так поднаторел в этих маневрах, что в узких кругах его звали Сводником. В глаза, правда, не смели, опасаясь хитро обставленной мести.

Парень представился типичным для Империи именем Тьег. Он охотно ударился в гульбище, щедро полируя столы звонким золотом, с легких вин быстро перешел на кижару и скоро утонул в объятьях двух потасканных, но все еще симпатичных шлюх. Вчера Адир прогнал всех прочих клиентов, так что бордель был в их полном распоряжении. Мальчика выследили, приманили, осталось только подстрелить.

Несмотря на солнечное утро в зале было темно, как в пещере, и только несколько чадящих свечей разгоняли густой мрак. За утопленным в тени столиком курлыкала парочка рыбомордых. Асавин избегал зрительного контакта: они могут принять это за вызов. Краем глаза он видел, как блестела их светло-серая кожа, испещренная дымчатыми волнами по всему торсу и рукам – они не носили доспехов или рубах, только кожаные портупеи, на которых крепилось оружие. Тяжелые белые косы, перехваченные кожаными ремнями, струились между сильных лопаток и мощно разведенных плеч. Их сложению можно только позавидовать, но лица подкачали. Треугольные, широкоскулые, с плошками серебристых глаз, расчерченных кошачьими зрачками, и полная пасть зубов с бритвенной кромкой. От одного их вида пробегала толпа мурашек по позвоночнику, но ильфесцы уже давно привыкли к ним, да и в «Негоднице» они частенько появлялись и даже снимали шлюх, что посмелей. Вот и сейчас они скалились девушке с кувшином пива, то ли очаровывая, то ли запугивая, кто поймет этих морских чертей. Асавин знал, что с ними шутки плохи, и они посмеются, только откусив порядочный ломоть мяса от посмевшего потревожить их покой засранца.

Адир сам поставил перед блондином тарелку с хрустящей жареной мелочью и кружку чуть теплого вина, пронзив многозначительным взглядом. Асавин улыбнулся и кивнул ему. Сегодня старый развратник получит солидную долю от рубийца и поэтому не скупился на грубые любезности вроде бесплатного завтрака. Прикончив половину тарелки, блондин лениво глянул на лестницу, ведущую на второй этаж. Что-то Нева задерживается. То ли у мальчишки не стоит после вчерашнего, либо все наоборот.

Асавин уже допил вино, когда дверь широко распахнулась, стукнув о ветхую стену, и в зал ворвалась группа парней в закатанных по локоть рубахах. Красные обветренные лица, опаленные солнцем и едкой морской солью. Матросня с какого-нибудь промыслового судна, жадная до выпивки, женщин и крови. Во всяком случае, так подумал Асавин, уж больно недобрым огнем блеснули их глаза, когда они увидели акул за дальним столиком. Чутье подсказывало блондину, что пора выписывать счет и сматывать удочки. Краем глаза он заметил, что Адир тоже напряженно облокотился о стойку. Натянув берет, Асавин взбежал по лестнице. Кровь могла значительно усложнить ему дело, да и сражаться он предпочитал скорее на интеллектуальном поле. Преодолев пролет, он услышал, что моряк рявкнул что-то грубое в адрес акул, и припустил еще быстрее.

В дверях он столкнулся с раскрасневшейся Невой. Она поправила лиф платья, подарив ему очаровательную улыбку, и поспешила вниз. Тьег сонно потягивался на кровати. Он был на полголовы выше Асавина, и тонкий, как рапира. Кожа – кровь с молоком, не запачканная землей, навозом и тяжелой работой на фабрике. Обернувшись, он спросил хрипловатым голосом:

– Неужели мы проспали до обеда?…

Асавин улыбнулся, лукаво сощурив глаза:

– Нет, еще успеваем позавтракать. Предлагаю другое место, кормят тут паршиво. Только вот оплатим счет за вчерашнее…

Тьег поморщился:

– Я почти ничего не помню. После третьей бутылки все как в тумане… Женщины…

– Не беспокойся, я все отлично помню, – успокоил блондин, протянув парню штаны. – Только поторопимся, иначе опоздаем. Я знаю местечко, там подают потрясающие мидии, и вид прямо на бухту.

Кивнув, серовласый принялся натягивать одежду. Он явно был разморенный утренней лаской и жарким солнцем. Еще бы, говорят, на Рубии куда прохладней, чем в Ильфесе.

Внизу послышались грохот и топот ног, и Асавин моментально подскочил к двери, положив ладонь на рукоять даги. За тонкой деревянной стеной доносился шум нешуточного побоища. Чутье, как всегда, не обмануло блондина, только уходить обычным путем было, пожалуй, поздно. Сейчас Адир позовет стражу, и ему лучше не попадаться на глаза сизым плащам. Может, сами уберутся? Раздался истошный женский визг, переходящий в нечеловеческий вой. Выхватив дагу, Асавин выглянул в коридор. Крик то затихал, то нарастал и обрывался в мычание. Адира не было слышно. Это очень плохой знак. Тихо затворив дверь, блондин шепнул:

– Мы угодили в переплет. Какие-то головорезы захватили здание. Предлагаю спасаться через окно, пока они не вспомнили, что здесь еще кто-то есть.

Второй этаж, высота небольшая, есть риск сломать ногу, но все обойдется, если удачно сгруппироваться. А дальше вниз по холму, под защиту узких переулков, которые он знал как свои пять пальцев. Размышления заняли всего несколько мгновений, но Тьег уже замер у двери, словно охотничий пес. На нем были только штаны, блуза да перевязь с дагой, в руках он держал свою трость с кривым набалдашником. Трость! У матросов – тяжелые морские тесаки, которые скорее кромсают, чем рубят, у акул – керамические тычковые кинжалы и гарпунные ружья. А он собирается прорываться с тростью наперевес? Однако в серых глазах плясал огонек непоколебимой решимости. Асавин мысленно застонал. Если паренек сгинет, то пропадут и его ловко заработанные денежки, ведь некому будет подписать банковские чеки. Похолодев, блондин прислонился к дверному косяку напротив своей неразумной жертвы.

– Тьег, это очень храбро, но и глупо. Мы выпрыгнем и позовем стражу…

Прежде чем он договорил, мальчишка толкнул дверь и пересек коридор. Что за тупой пацан! Асавин опрометью побежал следом.

Перед ним предстала неприятная картина. Стойка залита кровью, струящейся вниз, на подергивающееся тело Адира. Судя по бессмысленно распахнутым глазам, это были предсмертные судороги. Трое моряков, красных с ног до головы, повалили на стол одну из девок, это ее сдавленные всхлипы и крики слышались до второго этажа. Двое держали ее за руки, а третий вклинился между ее ног, придавив к столу, и дерево жалобно скрипело от его резких толчков. На полу лежали тела трех моряков и акул, изрубленных, словно свежевыловленная рыба. Доски маслянисто блестели от растасканной сапогами крови, в сумраке похожей на черную смолу. Асавин остолбенел на мгновение. Он повидал всякое, особенно в Угольном районе, где, словно в гнойной ране, копошились люди, скорей похожие на червей, но никак не ожидал такого на Копье Любви. Тьег сделал еле заметное движение рукой, и деревянная трость разлетелась на части, обнажая длинный узкий клинок.

– Ха! – сталь вошла в спину увлеченного девкой моряка, уколов прямо в сердце. Тот захрипел, и его подельники прыснули от узкого лезвия, как тараканы.

– Вот сука! – крикнул один из них, выхватив тесак, все еще коричневый от сгустков застывшей крови, а второй, молча скалясь, зашел с другой стороны. Пронзенный так и остался лежать на девке, которая, не смея шевельнуться или издать хоть звук, замерла испуганным кроликом.

Переглянувшись, моряки одновременно напали на Тьега. Тот ловко поднялся по лестнице, увернувшись от обоих ударов, словно это бальный танец, а не драка в грязном борделе. Шпага плясала в руке, избегая тяжелого лезвия, быстрая, словно ручеек. Кто-то хорошо натаскал его, любо-дорого посмотреть.

Моряк бездумно рванул следом за Тьегом, забыв о дистанции, и парень тотчас воспользовался этим. Легкий укол в занесенную для удара руку, кровавое пятно на рубашке. Вскрикнув, матрос выронил тесак, и рубиец отправил его в полет мощным пинком в грудь, прямо на второго, бегущего следом.

Окрыленный победой, серовласый сбежал вниз и приставил шпагу к горлу примятого головореза:

– Именем Святой Короны, вы арестованы за учиненный разбой!

– А ты кто таков? – прохрипел моряк, искоса глядя на парня. – Протектор что-ли?…

Асавин крадучись спустился следом за юношей и увидел, как лежащий снизу незаметно передал свой тесак второму…

– Закон небесный и земной писан для всех… – начал Тьег, и в этот момент раненый дернулся, замахнувшись саблей поверх лезвия шпаги, прямо в шею оторопевшего мальчика. Тело моряка дернулось, тесак выпал из ослабевшей руки, не завершив приема, когда Асавин вонзил кинжал ему в спину и нажал потайной рычаг на рукояти. Лезвие раскрылось подобно стальному цветку, разрывая уязвимую плоть, и, харкнув кровью, моряк завалился мешком, набитым потрохами. Второй закричал по-звериному, силясь выбить шпагу из рук рубийца. Тускло блеснула сталь, и лезвие иглой вошло в шею матроса. Тот захрипел в безуспешных усилиях зажать рану. Четыре стука сердца, и все было кончено.

Тьег растерянно посмотрел в глаза Асавина, ставшие вдруг холодными и спокойными, словно лед на горном озере.

– Не стоит вести с ними бесед… – сказал блондин. С тихим щелчком дага выскользнула из тела послушно и легко, словно ручной зверек. Он вытер лезвие платком. – Да и смысла не было. Погляди… – блондин оттянул ворот рубахи убитого и показал парню зеленые пятна на грубой загорелой коже. – Это морская горячка.

Он оттолкнул тело, а Тьег отшатнулся от трупов, словно от пагуби.

– Это заразно? – прошептал он.

– Нет, – ответил Асавин, скомкав испачканный платок. – Это будет нашим плюсом в суде.

– В суде? – пролепетал Тьег.

– Да. Как ни крути, мы убили троих, в публичном месте. Сизые плащи не будут разбираться, придется посидеть в темнице какое-то время, а после, на слушании…

– Мне нельзя за решетку, это просто недопустимо… – простонал парень, растерянно погладив волосы.

Асавин мысленно улыбнулся. Он помог полумертвой от ужаса девушке встать со стола, театрально растянув паузу.

– К твоему счастью, я имею кое-какие связи, – наконец, сказал блондин, лукаво осклабившись. – Но это недешево, ведь я буду рисковать репутацией и свободой, Тьег.

Лицо парня стало решительным:

– Моей благодарности не будет предела, если ты спасешь меня от судебных разбирательств.

Хмыкнув на это, Асавин запер дубовые двери на засов. Клиенты приползут только к ночи, еще полно времени. Тела стащили в подпол, где сохранялась относительная прохлада, и запечатали в мешки с требухой, утяжелив тесаками и горшками с песком для варки эфедры. Ночью контрабандисты с Угольного порта заберут мешки, утопят в ночном океане, и никто никогда не узнает, где нашли вечный покой эти моряки, акулы и Адир Салмао. По Адиру, пожалуй, Асавин будет скучать, работать с ним было очень выгодно. Кто знает, каким окажется его наследник и захочет ли вести темные дела.

Когда девки отскоблили зал до состояния небывалой доселе чистоты, приятели по несчастью отправились в Купеческий район. Им пришлось поспешить, банки закрывались довольно рано, особенно лучший из них, Золотая Птаха.

Асавин чувствовал себя неуютно в вычурно украшенном зале палаццо, однако предвкушение звонкого золота делало его легкомысленным. В здании был внутренний дворик с небольшим апельсиновым садом и фонтаном, украшенным лазурной мозаикой. Блондин коротал время там, глуша предложенное вино и шербет, пока обслуга прыгала вокруг Тьега, словно нищие за подаянием.

Когда бархатные сумерки опустились на Ильфесу, и ряды домов засветились разноцветными фонариками, с бумажными делами было, наконец, покончено. Приятели вышли за резные ворота, вдохнув прохладный вечерний воздух, и пошли вдоль усаженного пальмами парка, между кварталами зажиточных господ. Тьег передал Асавина аккуратно свернутую расписку:

– Вот. Сможешь снимать понемногу или одной суммой, здесь все оговорено. Мой личный счет, так что никто не задаст лишних вопросов.

Слегка помявшись, он смущенно продолжил:

– Мне очень жаль, все произошло по моей вине. Если бы мы вышли в окно и позвали стражу, ты не ввязался бы в эти неприятности. Деньги не искупят моего долга перед тобой. Если у тебя все-таки возникнут проблемы с законом и этой суммы будет недостаточно, чтобы покрыть все издержки, ты всегда можешь обратиться ко мне.

Асавин усмехнулся. Какой же он все-таки еще молодой и наивный мальчик, хоть и богатей.

– Разумеется, обращусь, если буду знать, к кому, – он протянул парню ладонь для рукопожатия.

Тьег тотчас уцепился в нее и энергично затряс.

– Конечно! Прошу прощения… Обрадан. Тьег Обрадан, к твоим услугам. Двери Лазурного Поместья открыты для тебя, Асавин. А теперь… мне надо бежать, я и так пропал на сутки.

Он растворился в тени парка, оставив блондина в смешанных чувствах. Обрадан! Это было совершенно невозможно, но все же… В свете ближайшего фонарика, понукаемый лаем сторожевого пса, он развернул врученный ему свиток и проверил подпись с печатью. На него смотрел ощерившийся коронованный грифон, держащий в лапах еще один венец. Герб Священной Империи. Тьег Обрадан – не просто дворянин, а член императорской семьи. Это было волнительное открытие, невероятная возможность, которой можно было бы воспользоваться в будущем… А может и невероятная опасность, вроде сегодняшней стычки с матросами.

Вспомнив изрубленных акул, Асавин нахмурился. Покой в Медном и Угольном портах последние годы держался на хрупком мире между людьми и морским народом, соседствующим на одной земле уже больше двадцати лет. Сейчас же Асавин предчувствовал все нарастающую волну беспокойства. Скоро миру настанет конец. Две убитые акулы – это не так уж и страшно. Полосатые сами горазды пускать друг другу кровь. Страшнее морская горячка, ведь всем известно, что она возникает у тех, кто ест мясо рыболицых… А такого акулы точно не спустят.

***

Ондатра не любил Угольный порт и этот пляж, покрытый мусором и мелкой галькой. От мутной воды шел запах нечистот и тухлятины, его чувствительный нос улавливал в этой какофонии оттенки гниющей человеческой плоти. Плавать в такой грязи было все равно что в коллекторе, поэтому Ондатра прохаживался по берегу, превозмогая жару. Да, в Ильфесе было чересчур много солнца. Он слышал, что южнее есть еще более жаркие края, целые океаны песка без капли влаги, и ему было сложно представить подобный мир.

В Нерсо, откуда Ондатра прибыл месяц назад, было куда прохладней. Возможно, дело было в обилии тенистых деревьев прямо у кромки воды. Здесь же к берегу лепились человеческие норы, а прохладные рощи таились далеко в глубине города. Ему не разрешалось покидать район Акул, но иногда он пренебрегал этим запретом и уходил далеко за пределы города, к прохладному озеру Веридиан. Этой водой было так приятно дышать, что молодой охотник хмелел от одной мысли об этом месте и возвращался снова и снова, несмотря на риск быть обнаруженным. Это была его единственная отдушина, сокровенная тайна, которую он доверял только красному зверю.

Путь из Нерсо до Ильфесы был легким морским приключением, однако, когда Ондатра ступил на землю, то понял, что здесь не будет ни тенистых заводей, ни дневной охоты, ни священных обрядов. Жизнь резко переменилась, из ежедневных ритуалов осталось лишь подношение крови, чистая вода превратилась в пахнущую разложением муть, от которой жабры стали болезненно-бледными, а сердце сжалось, как высушенная на камнях медуза. Поморщившись от этой мысли, Ондатра почесал бледно-розовые жаберные щели в ключичных впадинах.

Пришлось лишиться и своего имени. Люди неспособны говорить на певучем языке племени, поэтому изо дня в день молодому охотнику приходилось учить их грубое наречие. Когда он освоил азы, ему приказали выбрать имя на языке людей. Теперь он – Ондатра, названный в честь юркой водяной крысы, живущей на берегах озера Веридиан. Непритязательное имя, под стать его скромному росту, однако в нем был скрыт другой смысл. Зверьки процветали несмотря на кажущуюся слабость, и Ондатра питал надежду на собственное процветание.

Первые дни своего пребывания в Ильфесу, чтобы не сойти с ума от обилия чуждых образов, он судорожно искал вокруг нечто знакомое, и, найдя, обрел уверенность. Вот и сейчас Ондатра отождествлял людей с морскими гадами, занятыми повседневными заботами. Коричневые от загара нищие в одних ветхих набедренных повязках и головных платках копались в прибрежном песке в поисках ценного мусора. Мелкие креветки, рачки, сто́ит оскалиться на них, и они тотчас разбегутся, роняя немногочисленное добро. А вот тот, кто прожигал его спину взглядом, притаившись под навесом для лодок – рыба другого сорта. Этот вцепится в спину, стащит с мертвого тела портупею из блестящей акульей кожи, чтобы продать на черном рынке.

Ходило много слухов о пропавших без вести кораблях и охотниках, что завернули за угол и не возвратились. Племя принимало потери, борьба была неотъемлемой частью жизни, а смерть – неизбежной жертвой богам. Погибнуть во время охоты, пролить последнюю кровь в горячке боя – это ли не желанная участь любого воина? Только чаще всего люди дарили скверную смерть, уродовали тела или употребляли в пищу мясо соплеменников, что недозволенно сухопутным тварям. Вылазки за Красной Платой на несколько лет поубавили пыл людей, но все равно время от времени кто-нибудь пропадал.

От этих мыслей Ондатра поежился. Страх – удел слабых, но он уже давно смирился, что далек от идеала племени. Ростом молодой охотник уступал своим братьям и сестрам. Они должны были сожрать его еще до формирования первичных легких, однако Ондатра выжил. Было ли это стечением обстоятельств или волей морских богов? Почему высшие силы дали ему вырасти? Все равно из-за своего дефекта он никогда не станет равным прочим воинам племени и не найдет пару для продолжения рода. Даже старейшины не могли ответить на мучивший его вопрос.

Иногда Ондатра с тоской вспоминал Нерсо. Там он родился, отрастил свои первичные легкие, научился рыбной охоте и искусству сражения. Там прошел его обряд посвящения в молодые воины и ритуальная охота на исполинскую акулу. Приятный солоноватый привкус воспоминаний заполнил рот. Детство прошло, теперь он – мужчина, а мужчина должен уметь все, в том числе – вести дела с двуногими рыбами.

– Плывут, – сплюнул человек из-под навеса, кутаясь в длинную серую хламиду, скрывающую торс и руки.

Лицо со шрамами, щербатый, словно скалистое побережье, пахнущий кислым вином и солью застарелого пота. Платок плотно обматывал голову, подбородок и шею. Этот, если что, оскалится в ответ и кинется прямо в лицо, словно бешеная корабельная крыса. Ондатра глянул на него исподлобья. Ему не нравилось общаться с этим человеком, но этот щербатый был часть другой семьи, что делит с племенем один охотничий ареал. Ондатра еще не совсем понимал, зачем это сотрудничество необходимо племени. Неужели недостаточно морских просторов, славной охоты? Старейшины отвечали, что этот вопрос задают все и получают на него ответ, как только приходит время. Ондатра учился терпению, ждал подходящего момента в засаде, словно голодная мурена, в то время как кровь влекла его к жизни дельфина, и вот спустя месяц мучительного привыкания к новому климату, зубрежки чужеродного языка и обычаев, племя, наконец, доверило ему задание – встретить корабль с «грузом» после шумного человеческого праздника. Его первое самостоятельное дело! Молодой охотник чувствовал тяжесть лежащей на нем ответственности. Если он с достоинством выполнит задание, возможно, ему доверят дело, достойное мужчины.

На горизонте показалась ветхая баржа. Зрачки Ондатры сузились до двух тонких полосок, утопленных в серебре радужки, и он приметил, что корабль пережил столкновение со стихией. Его человеческий компаньон свистнул, и на воду опустили барки, устремившиеся к барже. Старейшины говорили, что этот груз очень важен для племени и его совместных дел с людьми. Ондатра ловил слова, словно рыбу, не задумываясь о причинах и следствиях. Его дело принять груз и проследить за его сохранностью, остальное – не его забота.

Баржа встала на якорь, лодки ловко шли против волны к ее обшарпанным бортам. Человечески компаньон рыкнул за спину:

– Готовь фургоны, – и снова приложил ладонь козырьком.

Груз начали спускать в лодки. Ондатра скривился – очевидно, что люди поскупились на свои деревянные лоханки. Они загружены так, что почти черпают воду.

– Лодка! Больще! – прошипел он щербатому, махнув рукой в сторону баржи.

Людской язык давался ему нелегко, звуки сквозь острые зубы получались глухими и шепелявыми, словно шуршание песка в прибой.

– Сколько оговорено, столько и дали, – огрызнулся тот. – С меня какой спрос?

Ондатра заглушил нарастающее в груди клокотание. Красный зверь уговаривал его вскрыть этой тухлой рыбине горло и пустить горячую кровь во славу морских богов, но усмирение бездумной кровожадности – это шаг к становлению. Не зверь управляет тобой – ты им.

Лодки причаливали к берегу, люди выгружались на мокрый песок, грязные, оборванные и тощие, словно сушеная мелочь, и воздух наполнился запахом человеческих тел и страха. Да, он был низким для своего племени, но рослым для человека, а эти узелки мышц на голом торсе, перехваченном портупеей вокруг плеч, пояса и шеи, были способны вызвать дрожь у двуногих рачков, как и пасть, полная острых зубов.

Гребцы подталкивали людей к фургонам, замершим у берега. Откуда они и зачем нужны племени? Вопросы блеснули в голове у Ондатры и погасли. Очевидно, это не его ума дело.

Издали раздались крики и плеск. Одна из последних лодок накренилась, черпнула воды и медленно начала погружаться на дно Угольного порта. Гребцы попытались выровнять ее, но слишком поздно –  груз, обезумев от страха, окончательно потопил суденышко, люди посыпались в воду. Это очень плохо. Его первое задание должно пройти гладко и без потерь. Сердце еще не успело стукнуть, как Ондатра стрелой метнулся к лодкам.

Как только голова ушла под воду, легкие инстинктивно выпустили воздух, и раскрылись жаберные щели под ребрами и в ключичных впадинах. В нос ударил густая вонь. Зрачки расширились, привыкая к полумраку, полупрозрачные перепонки на руках и ногах оттолкнулись от плотной толщи. «Быстрее!» –  мысленно шепнул он красному зверю и почувствовал, как вены обожгло горячей волной. Тело устремилось вперед с ловкостью и быстротой тунца.

Люди судорожно барахтались, вспенивая воду, поверхность пестрела головами державшихся на плаву. Гребцы безуспешно пытались поднять потонувшую лодку, кто-то истошно кричал, захлебываясь водой. Барка уже стукнулась о дно, подняв облако песка. Схватившись за борт, Ондатра потянул лоханку к поверхности. “Сильнее!” – приказал он красному зверю, и огненная волна прокатилась по мышцам спины, рук и ног. Днище лодки с плеском вынырнуло на поверхность.

– Перевернуть! – прорычал он растерявшимся гребцам и снова ушел под воду.

Те быстро вернули барку в изначальное положение, а Ондатра выдернул нескольких барахтающихся, чтобы они могли ухватиться за борта.

Вытянув на воздух последнего несчастного, Ондатра почуял запах человека откуда-то со дна. Пропустил! Он устремился в мутную глубину, уже почти не замечая неприятной вони. Вскоре Ондатра увидел укутанную в ткань фигуру, безвольно колыхающуюся у  дна. Поперек тела был перекинут ремень здоровенной торбы, которая и потопила человека. Ондатра схватил утопца за руку и потянул к поверхности. Немудрено, что пошел ко дну, торба словно набита камнями.

Подняв человека над поверхностью, он оглядел его лицо. Девушка, на смуглой коже проступила голубоватая бледность, и острый слух Ондатры не улавливал дыхания. Поцелуй богов, но каждый в племени знает, что ритмичная молитва и освященное ею дыхание вместе с постукиванием по груди способны вернуть ее. Через несколько минут она исторгла струю воды, закашлялась и жадно вобрала воздух, словно это ее первый в жизни вдох. Глаза открылись, невидяще уставившись прямо на солнце, а руки первым делом схватились за опутавшую ее торбу.

– Это, – Ондатра дернул за ремень. – Брось!

Она плотно сжала губы и отрицательно замотала головой. Глупая женщина! Что ценного может быть в этой торбе? Стоит только оставить ее, и снова непременно уйдет на дно.

– Хорошшшо, – процедил Ондатра и, удостоверившись, что никто не пострадал, увлек девушку за собой. Та вцепилась в его портупею до побелевших пальцев, отчего он мысленно обозвал ее миногой.

Он выволок ее на берег и оглядел еще раз. Длинные черные волосы, угольного цвета глаза, уставившиеся куда-то вперед и сквозь Ондатру, на лице следы какой-то краски, смытой волной. От нее пахло, как и от прочих, однако к этому примешивался какой-то непривычный, но приятный аромат. Он наклонился к ней, втянув воздух, и перед его мысленным взором распустились пурпурные анемоны на коралловом рифе Нерсо.

Девушка, ощутив, как его лицо заслонило ей солнце, тихо сказала:

– Спасибо, что помог мне. Я думала, что умру.

Он ничего не ответил, продолжая думать о незнакомом запахе, вызвавшем столько эмоций. «Может, мне просто кажется?» –  подумал Ондатра. В племени часто говорили, что тоска по дому может вызвать сильные виде́ния. До этого момента он считал это байками.

– Ты, должно быть, сильный, раз смог вытащить и меня, и леакон.

Ее рук скользнула вдоль плеча, по более гладкой, чем у человека, коже, и молодой охотник отпрянул от неожиданности.

– Извини. Кажется, у тебя и правда сильные руки.

Ондатра ощерился безмолвным оскалом. Прикасаться без спроса – ужасное оскорбление. Она пытается бросить ему вызов? Однако девушка не чуяла исходящей от него угрозы и была похожа на беспечно колыхающийся анемон. Некоторые из них ядовиты, очень ядовиты… Молодой воин попятился назад, не зная, как поступить.

–Как тебя зовут? – продолжала спрашивать она. – Я Итиар! Меня зовут Итиар!

Он еще сильней попятился и вдруг со всей скорости припустил обратно в семейную нору, унося за собой звуки чужестранного имени. Ондатра впервые сбежал с поля боя.

***

Глаза по привычке открылись, словно после визгливого рога, зовущего к побудке. Кеан тут же свесил ноги с кровати, повинуясь магии инстинкта, на секунду забыв, что давно живет в отдельной келье.

Помимо койки, больше похожей на скамью, письменного стола и умывального таза в крошечной комнате был тусклый медный диск на стене, заменяющий зеркало, маленькое окошко, напоминающее бойницу, и старый сундук под кроватью. С улицы просачивался предрассветный сумрак и запахи свежего хлеба из трапезной. Умывшись, Кеан отточеннымидвижениями облачился к завтраку. Он надел красную тканевую маску, скрывающую половину лица, и «голову со́кола» – войлочный шлем с металлическим наносником и открытым кольчужным оплечьем, спрятанным под складками спадающей ткани.

Протектор вышел из кельи и спустился по широкой винтовой лестнице, по пути столкнувшись с группой послушников. Они робко отсалютовали ему и зашуршали между собой, когда он продолжил спуск. Их зеленые маски соответствовали голосам – юным и самонадеянным. Каждый из них был уверен, что скоро сменит цвета, и все они напоминали Кеану слетков орла-рыболова. Больше половины из них вскоре навсегда покинут Ильфесу без права вернуться домой и поведать миру, что они учились на протекторов. Они дали клятву, когда на них возлагали зеленую маску, и должны соблюдать ее до смерти, или более успешные братья ускорят ее приход.

После подкрепления сил и утренней тренировки пришло время облачиться для исполнения наказания. Поверх красно-черного камзола легла до блеска начищенная кираса с выгравированными на груди постулатами Законов Благодати. «Каждому свое место, каждому своя награда» – гласила надпись на испадрите, «высоком языке», а на спине «жизнь праведного – служение человечеству». Последний взгляд в начищенный медный диск, и Кеан спустился во внутренний двор.

Протекторат представлял собой форт, окруженный крепостной стеной и глубоким рвом. В центре – белокаменный замок с высокой центральной башней, на вершине которого стоял исполинских размеров духовой рог, отмеряющий время. Внизу располагались конюшни и кузницы, а на заднем дворе – стрельбище и тренировочная база, поделенная на сектора. Камень давно уже утратил снежную белизну, раскрошился, покрылся островками мха и чесоточного плюща, но Протекторат до сих пор оставался одной из самых значимых сил в городе. Глядя на это величие, Кеан почувствовал сладкий вкус гордости. Плохо, вечером придется отмаливать грехи.

Конюх вывел уже оседланного белого жеребца, крупного и угловатого, словно статуя, вытесанная из стены Протектората. Упрямая и вспыльчивая скотина, с которой приходилось долго договариваться. Кеан давно боролся с соблазном пойти к вещуньям из района Певчих Птиц, чтобы те заговорили ему удила на послушание. Опять ж большой грех обращаться к еретической магии, но корни Кеана, глубокие, словно у старого дерева, еще помнили о жизни в сельской глубинке и бабкиных суевериях. Годы молитв и медитаций не смогли до конца изгнать из него деревенского мальчишку, и это была его постыдная тайна.

Он приторочил к седлу палицу на длинном древке с навершием, похожим на эпифиз, и «аспида» со стволом, украшенным цитатами из Закона Благодати. Продумав секунду, он отказался от дополнительного меха с аякосой. Это всего лишь казнь, а не охота.

По аллее, высаженной лимонами, Кеан выехал за ворота по мосту над зеленеющим рвом и поцокал копытами по брусчатке района Стали, к исполнительной площади. Рабочие всю ночь трудились, сооружая помост для казни, и толпа зевак уже стянулась поглазеть на смерть того, кто жил слаще них. Кеан не любил роль палача, но таковыми были обязанности рыцаря-протектора. Мало найти и обезвредить врагов Маски, следовало смять всяческое сопротивление, показав превосходство истиной веры. А с прочей швалью пусть разбираются сизые плащи, не вечно же им хлестать травяной самогон да играть в хурук.

На помост поставили дворянское кресло. Издалека оно показалось Кеану таким кособоким и ветхим, что вызывало стыд. «Сто́ит поговорить с Мастером-реквизитором об этом, – мелькнула мысль, – больше похоже на табурет в клоповнике».

Толпа опасливо расступилась перед ним, отхлынула в разные стороны, словно волна их бормочущей плоти. Кеан тайно ненавидел эту жадную до зрелищ массу, готовую припасть к ручейкам крови, стекающих с помоста, когда он перебивал суставы приговоренных. В такие моменты в голову закрадывались крамольные мысли, которые приходилось изгонять молитвами и ночным бдением в исповедальной камере.

Он спешился, взошел на помост и еще раз хорошенько оглядел кресло. Скверно, если от брыканий оно развалится прямо во время казни, но рухлядь стояла удивительно крепко.

Над Ильфесой вспыхнуло солнце, но исполнительная площадь все еще находилась в благодатной тени. Привели заключенного, дорогое платье на нем уже порядком пообтрепалось. Во рту кляп, в глазах небывалый ужас осознания неминуемой смерти. Лорд Мариу Челопе, отпрыск богатых фабрикантов и сам хозяин фабрики по производству «гадюк», был пойман на деятельности против Всеблагого, настигнут в иосийском трактире ничего не подозревающим о смерти в красной маске, выехавшей за ним следом. Во время допроса он долго сопротивлялся приговору, но сломанные пальцы и каленое железо развязывали и куда более упрямые языки. Высокое положение не позволяло казнить его с жестокостью, поэтому толпа сегодня была небольшой.

Бывшего лорда усадили на кресло, руки продели в отверстия и связали запястьями за спиной, а на шею накинули шелковую петлю, прикрепленную к изголовью. Деревянная ручка поворотного механизма поистерлась от времени, да и удавка видала лучшие времена.

Герольд в маске и цветах Протектората, прочистив горло, принялся зачитывать вереницу прегрешений. Слова текли, словно веридианские водопады, Кеан не слушал их, больше его увлекала реагирующая на них толпа. Район Стали далеко не бедный, сизые плащи быстро очищали улицы от нищих и прочего отребья, однако в глазах этих людей горела неподдельная жажда страданий, словно они были нищими, жадно тянущимися за краюхой черствого хлеба. Кеан пытался поговорить об этом с наставником во времена, когда красная маска только коснулась его лица, на что слышал разные вариации цитирования Закона Благодати. «Каждому свое место, каждому своя награда», а это значит – не суй нос в чужой вопрос. Выполняй свою работу и получишь награду, соразмерную вкладу, а чужие взгляды не твоя проблема.

Кеан почти инстинктивно уловил краткую паузу в потоке слов герольда и понял, что пришло его время. Встав за спинкой кресла, он медленно начал крутить поворотный механизм, затягивая петлю на сидящем. Один щелчок, нить заскрипела, впившись в гортань господина Мариу, и он захрипел, отчаянно взбрыкнув ногами. Передние ножки кресла слегка оторвались от помоста, но протектор быстро уравновесил ветхий инструмент.

Второй поворот, тело осужденного задергалось, пытаясь вырваться из пут. Отчаянные, безнадежные попытки, когда разум уже все прекрасно понимает, но все еще не может признать очевидного – деньги и положение в этот раз не спасут, как не спасают никого, кто попался в руки Протектората.

Третий поворот, до упора, и хрип перерос в бульканье сквозь сжатые зубы. Все равно, что прижать змею рогатиной… Кеан поспешил прогнать воспоминания из детства, они сейчас не к месту.

Лорд несколько раз дернулся и обмяк, потеряв сознание. Еще немного, и его предательские глаза больше никогда не откроются, а рот не изрыгнет ереси против Его Благодати. Выждав отведенное регламентом время, Кеан отступил от кресла с восседающим на нем телом господина Мариу. Вскоре семья Челопе заберет его и похоронит в Некрополе, как и положено зажиточному господину. А, может быть, продадут его гильдии алхимиков на опыты, чтобы окупить все убытки. Высшая знать порой так непредсказуема.

Закончив неприятные дела еще до полудня, Кеан поспешил обратно в Протекторат. После возвращения из Иосы, отец Симино, его наставник и Грандмастер-протектор, не давал ему никаких поручений, кроме туманного: «Хорошо отдохни, а вечером поднимись в башню». Это было не свойственно старику, обычно он не давал Кеану покоя, таская за собой на все совещания и ко двору Всеблагого, как одного из претендентов занять главенствующее в Протекторате место, когда придет срок. Конечно, парень был не единственным и уж точно не лучшим из лучших, учитывая, сколько часов, а то и дней кряду он проводил в исповедальной камере, однако между ними была какая-то неуловимая симпатия, которую Кеан интуитивно чувствовал.

Что ж, весь день был в его полном распоряжении. Сняв с себя доспехи и душную одежду, молодой протектор спустился в исповедальню. Едва ли не единственное место во всем форте, где можно было спокойно снять маску с лица, припасть к холодному камню и от души покаяться вырезанным из потускневшего гранита изваяниям, изображающим Его Благодать в окружении верных защитников: Кеана Иллиолы, Эйфина Джано, Рашина Гаудо и многих других. У ног Черной Маски заботливо вытесана огромная андингская гончая: символ чести и преданности. Надписи на испадрите едва читались, но протектор и так знал их наизусть, к тому же слегка запыленная Книга Благодати на длинной цепочке лежала тут же, у его колен, готовая раскрыться на нужной странице. Оставшись в одном исподнем и почувствовав зябкий холод, Кеан склонил голову и от души исповедался во всех сегодняшних грехах. Узкие прорези маски на стене прожигали его насквозь, заставляя вновь и вновь каяться в недопустимых для рыцаря мыслях, а тугая оплетка ласкала руку, когда он раз за разом покрывал спину алыми полосами ударов. Знакомая и такая приятная боль, очищающая сознание похлеще нашатыря. К тому же окровавленная спина – прекрасный повод подняться в купальни и отдаться в руки Сестрам Отдохновения. Настурция… Одно воспоминание о ее руках, зовущих глазах и губах, оставляющих влажные дорожки на коже, лишило Кеана концентрации, пришлось начать ритуал заново.

День пролетел незаметно. Он провел пару часов в купальне, погулял в саду, потренировался и в кой-то веки почувствовал себя не запыхавшимся от бега охотничьим псом, а человеком. Вечером протектор поднялся в кабинет Грандмастера Симино. Помещение, не такое маленькое, как келья Кеана, но куда меньше кабинета советника Маски. Свечи в канделябре, письменный стол, заставленный свитками, и такая же скамья у стены, заменяющая кровать. Нижняя часть лица Симино поросла окладистой седой бородой.

– Подойди, – скомандовал старик, стукнув пером по пергаменту. – Как отдохнул?

– Прекрасно, – ответил Кеан, затворив за собой дверь. – Наконец… смог сделать все свои дела без спешки.

Грандмастер хмыкнул, а затем лицо его стало суровым:

– У меня к тебе серьезный разговор, Кеан.

Парень напрягся. Никогда еще эти слова не сулили ему ничего хорошего. В итоге его то били плетями, то заставляли исповедаться за свое поганое любопытство.

– Пока ты был на охоте, кое-что произошло. Об этом еще никто не знает, кроме меня и вельмож из палаццо Его Благодати. Маска был убит в своем дворце, прямо на празднике в честь Восшествия…

Кеан оглох где-то после слова «убит», словно его уронили в бездонный колодец, и кружок звездного неба все удалялся и удалялся, растворяясь во мраке. Так душно или ему кажется?

– Ты слышишь меня? – голос Симино вернул протектора к реальности. – Чего разинул рот? Погибло тело, но дух его убить нельзя, неужели забыл? Однако это не должно оставаться безнаказанным. Это величайшее святотатство на моей памяти и по традиции убийство должен расследовать сам грандмастер, но… – он крякнул, ударив себя по бедру, – на стрельбище я попал лишь три раза из девяти… Поэтому я поручаю тебе это священное дело – найти и наказать того, кто причинил боль Его Благости. И когда ты поймаешь его… кто знает… Может, твоя маска из красной станет золотой.

На пару секунд у Кеана пересохло в горле. Он может стать грандмастером. Неподдельная горечь утраты смешалась с нетерпением молодой крови и надеждой на великое будущее, и он, словно запнувшийся эквилибрист на канате, наконец, обрел равновесие.

– Мне нужны все сведения по поводу убийства, – произнес Кеан окрепшим голосом. – И полная свобода действий.

Глава 2

После случая в Угольном порту Ондатра несколько дней просидел в норе, без возможности выйти наружу и глотнуть свежего воздуха. Он успешно принял груз и приложил все возможные усилия, чтобы тот не утонул, но дело до конца так и не довел. Наказание старейшины было не таким жестоким, каким могло бы быть. Ондатра получил несколько крепких ударов по жабрам и душное заточение в качестве расплаты за ошибку. Ему давали только мертвую пищу, отчего очень скоро он готов был кидаться на стены. Оголодавший красный зверь то и дело тревожил разум, взрывался внезапными вспышками ярости и жгучим желанием что-нибудь разрушить. Он требовал крови, не важно чьей.

Послышался скрип отпирающегося засова, и дверь открылась нараспашку. Никто не зашел внутрь, из светлого портала потянуло запахами племени и гулом голосов. Молодой охотник понял, что его заточение окончено. Ондатра вылез из норы, пошатываясь, словно больной, и упал на груду подушек, раскиданных на полу общего зала племени.

– Наконец-то! Мы думали, старейшина сожрал тебя.

Ондатра приоткрыл глаз. Над ним склонилось два знакомых лица. Старые приятели по несчастью. Их называли ущербными братьями, хотя все трое принадлежали к разным выводкам. Дело было в их общей беде – они слишком отличались от эталона племени, и если проблема Ондатры была в росте, то у Дельфина и Буревестника дела были не такими однозначными. Они не имели никаких физических изъянов.

– У тебя слишком бледные жабры, – сказал Дельфин, присаживаясь рядом. – Сколько дней ты не подносил зверю крови?

– Три, может, четыре… Я сбился со счета, мне не приносили живой пищи с первого дня…

– Мы не видели тебя дней двенадцать, – сказал Буревестник. – Ничего, сейчас поправим.

Что-то булькнуло рядом с головой Ондатры, он почувствовал щекой прохладу мокрого дерева. Кадушка. Приподнявшись, молодой охотник с головой нырнул в нее, чем вызвал взрыв хохота у своих приятелей:

– Не подавись…

Вынырнув, Ондатра с хрустом раскусил зажатую в зубах трепыхающуюся рыбину. Холодная кровь потекла в горло, нос заполнил металлический запах, и парень застонал от удовольствия, вторя довольному рычанию красного зверя. В ушах громыхнуло – стук сердца стал оглушительным.

– Все не сожри, – проворчал Дельфин, пытаясь выловить из кадушки верткого угря. Ондатра зарычал на него, ощерив острые зубы.

–Ладно-ладно…

Кто угодно в племени ответил бы на вызов, но не Дельфин. Он предпочитал избегать поединков и подчиниться воле агрессивного оппонента. Ондатра не вполне понимал, почему, ведь в их дружеских спаррингах ясно было, что силой Дельфин мало чем уступает ему или Буревестнику. В племени это считалось трусостью, но Ондатре сложно было назвать трусом того, кто многократно в одиночку заплывал туда, где водились акулы-исполины. Дельфин был загадкой еще и потому, что питал симпатию к двуногим рыбам.

Ондатра проглотил еще две рыбины и, наконец, сыто вздохнул, откинувшись на подушки. Зверь все еще был голоден, но уже не так терзал разум и тело.

– Говорят, ты сбежал с пляжа, словно увидел Извечного. Что случилось? – поинтересовался Буревестник.

– Меня коснулся человек, который очень странно пах, – попытался объяснить парень.

– Тебе не сто́ит переживать, – ответил Дельфин. – Человеческие болезни нам не угрожают.

– Нет… Он пах приятно. Я сразу вспомнил Нерсо, яслевые заводи, цветущие кораллы. Первый человек, которых пах подобным образом, вот и растерялся. Стоило бы убить его за прикосновение, но этот запах…

Приятели переглянулись между собой и снова засмеялись. Ондатра оскалился:

– Ничего смешного!

– Нет, конечно, нет, – Дельфин гибко потянулся на подушках. – Это ведь была женщина?

Ондатра беспомощно оскалился в ответ, и Дельфин продолжил:

– Ты еще очень молод. Скоро твой первый гон. Он приходит внезапно, падает на тебя, словно орел-рыболов, вырывает из привычных вод и швыряет на раскаленный песок непреодолимого желания. Скоро красный зверь будет просить не только крови.

– Бедняга, – вздохнул Буревестник, – первый гон очень силен. Со временем ты научишься это контролировать, но есть какая-то несправедливость в том, что тебе придется пережить его здесь. Шанс, что кто-то пожелает спариться с тобой, крайне мал.

– Так ли это? – второй приятель улыбнулся. – Люди торгуют собой, как свежей рыбой. Он может пойти и купить кого пожелает…

– Люди… – Буревестник брезгливо поморщился.

– Другие, но ничем не хуже, – хмыкнул Дельфин. – Мягче на ощупь, хрупче немного, но их не надо завоевывать, им плевать на рост и скольким ты выпустил кишки. Рекомендую, – и он заговорщически подмигнул Ондатре.

– Так, я не желаю слушать о спаривании с людьми, – отрезал Буревестник. – Это омерзительно.

– Мы очень многое у них позаимствовали, а ты говоришь «омерзительно». Стоит терпимее относиться к тем, с кем делишь одну территорию, – лицо Дельфина немного помрачнело. – Это всего лишь выгода.

Буревестник издал неприличную трель в адрес человеколюбца, и тот только беззлобно рассмеялся на это:

– Хорошо, больше ни слова о людях!

Оппонент щелкнул зубами, показав, что разговор окончен. В отличие от Дельфина, Буревестник не стеснялся применить силу и редко в чем-то сдерживал красного зверя, позволяя тому безраздельно властвовать над телом. Кидаться грудью на вскипевшую штормовую волну, с диким хохотом нестись прямо в пасть подводных владык, не чувствуя ни страха, ни боли. Таких, как он, называли одержимыми. Несмотря на силу и отчаянную храбрость, Буревестника не допускали к мужским занятиям вроде охоты. Племя ценило не только голую мощь, но и острый холодный разум, способный обуздать разрушительную волну. На это Буревестник был не способен. В этом не было его вины, как и не было вины Ондатры в том, что он на голову ниже любого члена племени.

Молодой охотник ни за что бы ни сблизился с такими странными соплеменниками, если б остался в Нерсо. Одиночество никогда не причиняло боли Ондатре, когда он мог уйти в море и целый день охотиться на рыбу или тюленей. В Ильфесе же было все равно, что в бочке с тухлой рыбой, и здесь его новые друзья стали настоящим глотком свежей воды, его спасением. Море заповедует сбиваться в стаи, и их маленькая стая была очень эффективной. Дельфин словно читал мысли морских обитателей и без промаха разил из гарпуна, Ондатра мастерски владел копьем, что сполна компенсировало его рост, а Буревестнику любое море было по колено.

Общий зал был почти пуст, если не считать еще одной шумной компании в углу. Эти недавно вернулись с охоты, и им положен был долгий отдых. Ондатра кинул косой взгляд в их сторону. Эти соплеменники были очень неприятными, постоянно заявляли права на все, чего касались. Старший меж ними, Скат, матерый самец, покрытый кривыми шрамами схваток, питал какую-то небывалую неприязнь к ущербной троице. Особенно сильно доставалось вспыльчивому Буревестнику, который с бездумной отвагой кидался в бой даже с превосходящим по силе противником. Взгляд вновь невольно упал на Ската. Говорили, что эти страшные шрамы на спине оставил ему сам Извечный, владыка морей. Даже опытные добытчики морской кости рисковали жизнью, охота считалась уделом сильнейших.

– Чего уставился?! – громки окрик вывел Ондатру из задумчивости.

Оказывается, все это время он беспардонно пялился на Ската. Медленно поднявшись во весь свой немалый рост, меченный шрамами подошел к притихшей троице. Дельфин сразу опустил голову в знак покорности, а Ондатра растерялся, когда увидел на лице Ската ритуальный оскал вызова. Такое случалось не единожды, и каждый раз ему приходилось опускать голову и терпеть тумаки, как и положено стеснительному подростку, но сегодня он чувствовал себя иначе. Возможно, виною тому был голод красного зверя. Его жажда крови вскипала в венах, поднималась к голове и шептала: «Дерись!».

За спиной молодого охотника кто-то щелкнул зубами. Буревестник. Ондатра почувствовал, что друг пытается спасти его шкуру, представил его избитым по своей вине, и красный зверь вновь зловеще зарычал.

– Нет, – громко сказал Ондатр и встал во весь рост, глядя на Ската. – Это он мне.

И в подтверждении собственных слов, он щелкнул оскаленной пастью, не сводя злых глаз со своего противника.

Скат был выше на голову, на скуле красовалась кривая отметина, оставленная в одном из поединков. Коротко кивнув, меченный отступил в центр зала. Какая уверенная у него поступь и осанка вождя, таким и должен быть настоящий воин племени. Ондатра ощущал волнение, азарт и восхищение противником.

Оба сняли с себя портупеи, оставшись только в штанах, произнесли ритуальные фразы, и в глазах Ската Ондатра прочитал потаенное желание причинить ему как можно больше боли. «Он желает изувечить меня, наказать за наглость», – промелькнуло у него в голове. – «Пускай себе, зато это бой равных». От этой мысли кровь парня ликующе взволновалась и обожгла мышцы, а в голову ударило азартное веселье.

Скат ударил без предупреждения, кинулся, словно барракуда, метясь в уязвимые жабры между ребрами. У молодого охотника захватило дух от его скорости, опытный воин и правда был очень силен, и только природная прыткость спасла Ондатру от болезненного удара. Скат разочарованно зарычал, и от этого сердце парня странно заликовало. Он почувствовал, что танцует с акулой-исполином или с самим Извечным, на кончиках зубов его огромной пасти, что поглощает моря. Красный зверь кольцами вился внутри него и жалил огненными иглами. Они обменялись еще несколькими выпадами, словно пробуя друг друга на вкус.

«Он собрался схватить тебя за плечи и повалить на пол», – шепнуло в голове, и молодой охотник инстинктивно пригнулся. Не ожидая такого маневра, Скат пролетел над ним и сделал несколько шагов вперед. Драгоценная секунда, словно капля живительной влаги, дала Ондатре призрачную надежду на победу. Распрямившись, он толкнул оппонента в спину и резко, до влажного треска, завел назад его руку. Откуда-то издалека он услышал рычание боли, но пульсирующий гул в ушах заглушил его. Красный зверь угрем обхватил голову, сжал тугим узлом и застлал глаза туманом. «Кусай в шею!» – громко шипел он. «Разорви горло, дай крови». Словно в гипнотическом трансе, Ондатра качнулся вперед, но вовремя остановил себя, и зубы сомкнулись на предплечии противника, в нескольких дюймах от шеи, глубоко увязая в плоти. Резко мотнул головой, отрывая горячий кусок, окончательно забывшись в кровавом дурмане, и отпустил руку Ската. Тот извернулся под ним на скользком от крови полу и нанес два точных удара по ключицам. Тело Ондатры застыло в судорогах боли, и прежде, чем он смог прийти в себя, получил пинок коленом прямо по грудным жабрам. Красный туман сменился черным, и парень медленно погрузился на самое дно, где темно, холодно, тихо и веет разложением…

Первое, что он почувствовал, разлепив глаза – тянущую боль от шеи к грудине, остро режущую на вдохе. От запаха лечебных водорослей засвербило в носу. Он почти не сомневался, что Скат сломал ему несколько ребер, но серьезных увечий, кажется, не нанес. Парень похолодел, вспоминая детали поединка. Красный зверь почти уговорил его совершить убийство соплеменника. Каким бы Скат ни был уродом, он – кровь племени, и пустить ее было бы кощунственно. Издав стон, Ондатра оперся о стены и встал из вороха одеял и подушек. В дверном проеме тут же показалось взволнованное лицо Дельфина:

– Уверен, что можешь идти?

– Могу, – болезненно прохрипел Ондатра, – мне тяжело дышать, а не ходить.

– Хорошо. Старейшина приказал явиться к нему, как будешь в состоянии…

Парень простонал от досады. Мало того что поединок он все-таки продул, так еще и старейшина снова посадит его на бескровяной пост. Молодой охотник поплелся в полный народа общий зал. По пути к старейшине пересекся взглядами с Буревестником и обменялся с ним слабыми улыбками. Если бы он снова отступил, то перемотанным водорослями валялся бы этот безумец… Ондатра почувствовал, что взять на себя ответственность было верным решением.

В норе старейшины пол был устлан несколькими слоями мягких ковров, отчего в воздухе постоянно летала плотная занавесь пыли. Старый воин спасался от нее головным платком, скрывающим пол-лица. Борясь с желанием чихнуть, молодой охотник опустил глаза перед закутанным в покрывало мужчиной. Весь изрытый шрамами, словно китовая шкура, с тяжелой косой, больше похожей на корабельный канат. Он вперил в молодого воина узкие щели зрачков и недовольно проворчал:

– Явился, наконец.

Ондатра не смел поднять голову.

– Я слышал, что произошло. Ты дерзко смотрел на Ската и получил по заслугам! Иногда я не понимаю тебя. Ты короток ростом, но не умом же!

Его голос взревел, и молодой воин невольно вздрогнул, все так же не поднимая глаз. Ондатра прекрасно понимал, что виной всему были его эмоции. Он все еще плохо контролировал их и поступал слишком импульсивно.

– Да, это моя вина́, – глухо ответил парень.

Старейшина звонко щелкнул языком:

– Радует, что ты способен брать на себя ответственность, – он выдержал паузу. – Радует и то, что ты, наконец, проявил себя. Подними глаза.

Ондатра вскинул голову, в его взгляде застыло недоумение, а старейшина продолжил:

– Скат сколько угодно может рассказывать, как с легкостью одолел тебя. У него сломана рука, а на предплечии следы зубов. Теперь он надолго вышел из строя, пока не срастутся кости, да и клок мяса ты у него выдрал приличный. Вероятно, я недооценил тебя. Ты мал ростом, но сила в тебе немаленькая…

Глаза Ондатры радостно блеснули! Как долго он ждал подобных слов.

– Я хочу поручить тебе работу. Воину она не подобает, слабаку ее не доверишь, а двуногие рыбы не справляются. Будешь присматривать за порядком в одном месте, и если осилишь, то, может быть, я доверю тебе работу, достойную воина, а не мальчишки.

Лицо Ондатры просияло:

– Старейшина, я не подведу вас!

– Не обольщайся, – отрезал бывалый воин. – Если услышу хоть одну жалобу, до конца твоих дней заставлю собирать мусор на дне гнилой бухты. Не давай мне повода усомниться в своем выборе.

***

Внутренний двор палаццо Всеблагого был высажен пальмами, гранатовыми деревьями и зерноцветом. Последнее немного удивило Кеана. Чудно́ было видеть любовно выращенный сорняк, в то время как в деревнях полуострова его безжалостно выкорчевывали. Только вот Маске, похоже, эти синие огоньки на толстом зеленом стебле очень нравились. Протектор поправил себя: «Нравятся». Погибло только тело, а божественная сущность ждет следующего воплощения, томясь в клетке бесплотности. Кощунственные мысли все чаще закрадывались в голову Кеана, лишая обычного равновесия. Это расследование нравилось ему все меньше и меньше.

Усмехнувшись, он вспомнил, с каким энтузиазмом принялся за дело почти две недели назад. Он был похож на бегущего по следу пса. Глаза горели, тело не знало усталости, а душа пылала желанием найти виновного. Первым делом Кеан заявился в этот злосчастный палаццо. Он бывал здесь и раньше в качестве одного из учеников Симино и претендентов на титул мастера. Главный зал подавлял своими размерами, блеск мрамора, покрытый золотыми бликами множества лампад, напоминал ясное звездное небо. Массивные колонны, подпирающие купол, переходили в мощные опоры, с которых свисали чадящие курильницы. Воздух был плотен от запаха дорогих благовоний, стояла страшная духота, несмотря на свежий ветер с побережья, гуляющий по залу. Кеан лежал на полу, изнывая в раскаленной кирасе, словно свежеотваренный лобстер. Краем глаза он видел многоступенчатый трон и фигуру Его Благодати, застывшую, словно эбеновое изваяние. Его вид показался Кеану кощунственно обыкновенным. Просто хрупкий человек, с ног до головы замотанный в черный балахон. «Как же ему, наверное, жарко», – мелькнуло в голове молодого протектора. После этого он несколько дней изгонял из себя эти крамольные мысли в холодной исповедальной камере, читая Закон Благодати и каясь в слабости собственной веры.

В этот раз все неуловимым образом изменилось. Те же палаццо и зал, та же густая сладкая духота, только трон осиротел, и Кеан больше не стелился по полу, словно ручная собачонка. Он въехал в главные ворота с горделивою осанкой рыцаря, бросил поводья слугам и прогремел:

– Протектор Кеан Иллиола, прибыл по делам расследования.

Суета придворных, их заискивающие взгляды и льстивые любезности с непривычки ласкали слух, но очень скоро первый дурман развеялся, и рыцарь осознал, что это дело ему так просто не раскрыть. Все-таки он по большей части выслеживал, преследовал и карал, а там, где приходилось применять мозговой штурм, пасовал.

Для начала Кеан опросил всех свидетелей события, от первого вельможи до последнего чашника. Это заняло несколько душных дней. Перепуганные гости, запертые в благочестивой роскоши эдиктом протектората, охотно шли на контакт и говорили все подряд, в этом потоке сознания сложно было вычленить важные детали. Одним из самых поразительных людей, которых ему пришлось допросить, был сам Линшех Обрадан, посол Священной Империи, или как там себя называют эти странные рубийцы. Осанистый старик проявил недюжинную выдержку, несмотря на постоянную необходимость пить какие-то снадобья, отвечал коротко и по существу и был спокоен, словно глыба мрамора, чего нельзя было сказать об отце Симино. Каждый вечер он подзывал Кеана в свой кабинет и допрашивал о ходе расследования, проявляя признаки нетерпения.

– Рубийцы – наши союзники, – ворчал мастер. – На наше счастье, посол сдерживает своих людей, но дряхлое сердце может не выдержать жары и – Бум! – старик сделал театральный жест, – наши улицы наводнят озверелые имперцы, корабли в Жемчужной бухте откроют огонь по дворцу, и ушлые вельможи во главе с его ручным адмиралом устроят нам сладкую жизнь…

Ситуацию усложнял тот факт, что сын посла отсутствовал в замке на момент убийства. Глупое нарушение этикета или предосторожность человека, знавшего о готовящемся покушении? Да, между Ильфесой и Империей был мир, но Рубия могла и выиграть от этого дисбаланса. Например, воспользовавшись нестабильной ситуацией, нажиться на морской торговле, а может и сделала бы попытку отвоевать Нерсо у авольдастов, чтобы стать ведущей державой моря Упокоя. Может быть, кто-то захотел избавиться от старого посла? Может даже его пропавший сын? Младший Обрадан испарился, словно призрак, и это плохо. У Протектората был неплохой шанс держать Империю в узде, оставив обоих представителей венценосной семьи в заложниках. Сейчас же время играло против Кеана.

Опросив гостей, протектор перешел к прислуге. Он узнал, что в эту ночь на кухне палаццо готовили пришлые кулинары, в том числе и Эстев Соле со своими лучшими работниками. Знаменитый пекарь и один из его помощников в ту же ночь тоже загадочным образом исчезли, что казалось почти невероятным. Палаццо был неприступной крепостью, все входы и выходы прекрасно охранялись. Остальные работники пекарни, грязные, усталые и перепуганные, так и не смогли сказать ничего дельного, даже когда Кеан перешел на допрос с пристрастием. Молодой пекарь был невзрачным толстяком, помешанным на Законе Благодати, а Брэдли – конченым кретином. Повара, как правило, не травят господ, которых идеологически поддерживают, но почему тогда Соле сбежал и, главное, как? Не было ли это заговором вельмож? Кто-то изнутри организовал покушение и устроил виновнику фокус с исчезновением? Караул недосчитался и двух стражников дворца. Слишком много сомнительных совпадений.

После допроса всех политически важных фигур и их помощников, Иллиола уверился, что палаццо – потревоженное осиное гнездо, в которое лучше даже и не соваться. Меньше всего ему понравился архиепископ Черной Маски и по совместительству главный советник, Игнацио Антера. У этого господина были такие ледяные глаза, что даже Кеан ловил себя на крамольных мыслях. Мог ли Антера получить выгоду от убийства бога собственной церкви?

– Поскорей, молодой человек, – чеканил Его Преосвященство. – Вы отвлекаете меня от очередного заседания.

Да, архиепископ был неприятным субъектам, но судя по усталым складкам вокруг глаз и бледным впалым щекам, он, как и Кеан, не спал несколько дней подряд. Антера явно не был готов к произошедшему, и за ледяными словами скрывалась вселенская усталость. Выборы нового сосуда – дело трудоемкое. Спланируй он смерть старого, у него почти наверняка была бы уже наготове замена.

Вздохнув, Кеан осушил бокал с охлажденным отваром лимонной травы. Протектор в очередной раз вдоль и поперек обшарил дворец. Все сады, стены и кладовые, несколько раз проверил посуду на наличие следов отравы и, наконец, решился спуститься к телу. Хоть его и хранили в прохладном погребе, и курильницы нещадно жгли благовония, миазмы разложения витали в воздухе. Кеану было больно смотреть на труп неприметного пузатого мужчины, посиневшего от удушья. Редкие сальные волосы, поросячьи глазки и даже член, и тот не больше свиного пятака. Жалкое зрелище, и это сосуд бога? Протектору хотелось бы ударить самого себя за такие мысли, но он ничего не мог с ними поделать, они витали вокруг, как и трупное зловоние.

Кеан заставил нескольких лекарей палаццо вместе с имперскими алхимиками, сопровождавшими Линшеха, разбираться, что за яд послужил причиной смерти. Их вердикт был неожиданным.

– Ночной Принц, – констатировал алхимик, озвучив коллегиальное решение. – Очень опасный, но сложный в изготовлении яд, редко встречается в южных широтах…

Откладывать похороны и дальше было бы проявлением неуважения к сосуду, и Кеан нехотя дал отмашку готовить тело к погребению. Все равно больше ничего покойник, увы, не мог ему поведать. Кеан ни на шаг не приблизился к поимке виновного. Что-то явно ускользало от его внимания, и утомленный разум отказывался складывать отдельные фрагменты в четкую картину. Он был словно переполненный сосуд, ему срочно нужно было опустошиться.

Ближе к вечеру ноги сами вернули его в Протекторат. С кухни уже доносились запахи ужина и крики главного повара. Рыцарь оставил Гора у коновязи, а сам направился в купальни. В это время здесь было почти безлюдно, и несколько лампадок бросали отблески на потертые мозаичные картины по стенам. Девушки набирали воду в фонтане, мыли апельсины или сидели у воды, румяные, обнаженные, хорошенькие. Кеан на ходу расслабил шнурки кирасы, скинул одежду, оставив лишь красную маску на загорелом лице.

Он любовался спиной обнаженной девушки. Она стояла по пояс в воде, с маленьким кувшинчиком в руках, из которого текло ароматное масло прямо в покрытую мозаикой ванну. Кожа смуглая, словно полированное дерево, точеные формы, небрежно собранные на затылке волосы, изящная длинная шея. Услышав его, она обернулась. Темные выразительные и немного несимметричные брови, под которыми вырисовывались карие глаза, маленькие пухлые губы. Грудь чуть колыхнулась от движения, тихо звякнул железный ошейник на шее.

Кеан не мог оторвать глаз от ее красоты. Она недавно стала Сестрой Отдохновения. Кеан не знал ее настоящего имени. Для него и для всех остальных она была сестрой Настурцией, собственностью Протектората.

Девушка поставила кувшин на пол и медленно вышла из воды, словно желая, чтобы он полюбовался влажным блеском ее кожи. Маленькие ладони скользнули по его груди, остановившись на небольшом крестовидном шраме под правым соском – единственном напоминании о тяжелом ранении. Губы зовуще приоткрылись, и горячая ладонь потянула Кеана в купальню, прямо в надушенную воду. Он погрузился в аромат розового масла и позволил рукам блуждать по утомленным мышцам. Влажное тело прижалось к нему сзади, мягкие холмики скользнули вдоль лопаток, горячие губы обжигали плечи, ее густые волосы волной рассыпались по груди рыцаря, набухая от влаги. Изящные пальцы посчитали ребра мускулистого торса, такого же смуглого, как и кожа девушки, плавно опустились на плоский сухой живот и ниже, к затвердевшему от желания члену. Как же это было приятно и как же ему этого не хватало. Несколько секунд, и Настурция уже властвовала над его вставшей плотью, гладя, целуя и прикасаясь пухлыми губами, пока парень не сграбастал ее и не примял прямо к прохладной плитке. Девушка податливо устремилась к нему. Большие карие глаза под густыми ресницами, приоткрытый чувственный рот, в который он впился, гибкие ноги, что переплелись за его спиной, и влажный жар ее лона, в которое он жадно погрузился – все это заставляло его судорожно двигаться все быстрей и быстрей, спеша выплеснуть из себя эти утомительные душные дни вместе с семенем. Она таяла под ним смуглой льдинкой, извиваясь и потворствуя его желаниям. Ладонь погладила Кеана по лицу, пальцы прошелестели по ткани маски…

– Хм… Я не помешаю?

Кеан вздрогнул, отстранившись от девушки. Та ужиком вывернулась из-под него, подхватила кувшинчик с маслом и убежала в один из темных порталов.

Кассий! Кеан прожег мужика недовольным взглядом. Крепкий, с курчавыми волосами на груди и густой черной щетиной, он фамильярно нежился в соседней ванной. Как можно было его не заметить? Все внимание отвлекла на себя Настурция. Кеан шагнул в купель приятеля, скорчив недовольную физиономию. Кассий же, наоборот, подрагивая от беззвучного смеха, глотнул из серебряного сосуда.

– Что смешного? – прорычал молодой протектор. – Нельзя было сразу сказать?

– Как можно! – насмешливо ответил бородач. – Пропустить такую… ик…сцену страсти!

Кеан поморщился:

– Кас, ты опять пьянствуешь? Что на это скажет отец Симино?

Собеседник бултыхнул жидкостью в кувшине:

– Ты ошибаешься, приятель. Я трезв как праведник, а это… это масло. Виноградной косточки.

И он раскрепощено заржал.

Кеан снисходительно улыбнулся. Отчитывать этого черного медведя – только попусту тратить время. Одному только Благому известно, как Кассий дослужился до своей багровой маски, учитывая постоянные проблемы с дисциплиной, пререкания и бесконечные пьяные выходки. Почему его оставили, дав эту странную и даже унизительную в чем-то кличку? Это ж надо, чтобы протектора назвали не в честь святого, а в честь любимого пса Благого. Сам Кассий на это не обижался и только с усмешкой повторял, что он и есть пес, только двуногий, и поэтому обязан оправдывать звание животного.

– Поосторожней с вином, так и утонуть в ванной можно, – фыркнул Кеан. – Что за убогая была бы смерть!

– Такая же убогая, как и быть застигнутым врасплох голой девкой, – совершенно серьезным тоном ответил чернобородый.

Кеан внимательно посмотрел на приятеля. К чему он клонит?

– Я давно отметил, как ты увлекся этой новой бабой… как ее там… сверх положенного…

Парень почувствовал раздражение, но скрыл за напускным равнодушием:

– Не понимаю, о чем ты? Разве они не нужны нам, чтобы утолять свои естественные потребности?

Положив локти на край купальни, Кассий хлебнул из кувшина:

– Думаешь, это незаметно? Как плывет твой взгляд, стоит тебе взглянуть на нее? Каким ты становишься вдруг шелковым и… глуповатым?

– Глуповатым? – возмутился Кеан.

– Ага, – Кассий сделал еще один глоток. – Ты напрочь забыл о маске, малой. Она могла стянуть ее с тебя… шантажировала бы потом…

Кеан снова вспыхнул, но крыть ему было нечем. Он действительно так увлекся ею, что позабыл об осторожности. Да как можно думать о чем-то, когда под тобой такая женщина?

– Закон Благодати не просит от нас целибата, но требует хранить в своем сердце только священные постулаты, а женщины нужны только для продолжения рода, больше они ни на что не годны, – Кассий сделал еще один затяжной глоток и откинул волосы со лба. – Это всего лишь две сиськи, щель и гладкое лицо. Не сто́ит наделять ее душевными качествами, выкинь свои симпатии из головы…

Кеану хотелось прямо сейчас набить ему морду, но, во-первых, он не был уверен, что сможет побить здоровяка, а во-вторых, в его словах была горькая правда. Он действительно увлекся Настурцией, и это могло плохо для него кончиться. Страницы назидательных романов пестрят историями о том, куда рыцарей заводит любовь к женщине.

– Хорошо, я подумаю над твоими словами, – выдавил он.

– Это хорошо! – Кассий размашисто похлопал друга по плечу, создавая шрапнели из брызг. – А сейчас расскажи, куда ты запропал. Что у тебя за дела?

В любой другой ситуации Кеан с удовольствием поделился бы с товарищем деталями, но отец Симино дал понять, что информация все еще секретна, даже для других членов ордена.

– Расследую одно убийство, – нехотя сказал парень. – Но, честно говоря, я зашел в тупик…

Он вкратце рассказал о своих успехах, опустив все имена и прочие детали, которые могли бы открыть Кассию секретную информацию. Тот очень внимательно слушал, вставляя между репликами парня редко «хм» и «угу». После повисло непродолжительное, молчание, прерываемое только тихим плеском воды.

– Почему ты не пошел в Некрополь? – спросил Кассий.

– Что?

– В Соколиную Башню. Вряд ли это их рук дело, но лучшего консультанта по заказным убийствам не найти. Я сам ходил к ним однажды, и они навели меня на решение.

Кеан внимательно посмотрел в пьяные глаза друга, проверяя, серьезно он или хохмит.

– Только тебе нужно успеть до ночи, – прибавил Кассий уже порядком заплетающимся языком. – Кто знает, может, они сами найдут ублюдка, крадущего их хлеб, и порвут на кровавые лоскутки…

Через час Кеан ехал по мосту, пересекающему Близняшку, в направлении Некрополя. По левую руку виднелся краешек Медного порта, долетали запахи с Заморского рынка, но останавливаться было нельзя. Нужно было пересечь весь город до наступления ночи. За рекой он углубился в стройные ряды домов. Через некоторое время над черепичными крышами показалась серая башня, похожая на грозящий небу палец. До нее было еще далеко, но Кеан уже напрягся. Он суеверно не любил Некрополь, этот город мавзолеев и склепов, управляемый двумя мрачными гильдиями. Краешек солнца дотлевал на горизонте, когда Кеан, наконец, достиг обнесенного стеной района. Кирпич облупился и побелел от времени. Стража на воротах не стала останавливать его, только отсалютовала копьями и ответила холодной вежливостью. В них не было обычного раболепия серых плащей. Кеан въехал в ворота и погрохотал по брусчатой дорожке, ведущей прямо к башне, мимо рядов гробниц и кипарисов.

Вблизи башня казалась еще более зловещей. Серый камень словно пил закатное солнце, крюки для фонарей хищно щерились черной сталью, вызывая неприятные ассоциации с пыточными инструментами. Над порталом входа замерла пикирующая птицедева, растопырив когтистые лапы. Кехет, Богиня Убийств. Поговаривали, что в башне был ее храм, и сами вакшами не стеснялись предаваться ереси. Массивные двери никто не охранял. Кеан привязал Гора к коновязи, взбежал по ступеням, схватился за дверные ручки и почувствовал движение за спиной. Рука тут же метнулась к булаве, а взгляд – за спину, на две вытянутые серые фигуры, с ног до головы замотанные в какое-то сомнительного вида тряпье. Даже лица были скрыты плотной тканью, в прорезях дляглаз горели две желтые искорки. У Кеана волосы встали дыбом, когда их взгляды пересеклись.

– Протектор Кеан Иллиола, – выдавил он сквозь пересохшие губы. – К главе Гильдии Убийц.

Фигуры бесшумно отступили. От них веяло угрозой, и Кеану показалось, что они не дышали. Двери с тихим шорохом отворились, и протектор оказался в просторном темном фойе, подсвеченным несколькими скупыми огоньками в альковах.

– Осторожней, господин, не споткнитесь, – прошелестело совсем рядом. – Могу ли я взять ваше оружие?

Рядом с Кеаном замер навытяжку серокожий парень, глаза и волосы которого отливали золотом. Непроницаемое лицо, а рука застыла в жесте просьбы. Кеан слегка забеспокоился, но спустя мгновение со вздохом водрузил палицу в руки парнишки. Тот легко, словно щепку, подхватил железное древко и сделал приглашающий жест:

– Ступайте за мной, господин протектор. У Гильдмастера как раз освободилась минута, чтобы поговорить с вами.

Он провел протектора вверх по винтовой лестнице. Вежливый, но небрежный тон парнишки выдавал плохо скрываемое превосходство, и Кеан проглотил вопросы о том, как Гильдмастер узнал о его приходе. Протектор слышал множество невероятных историй о вакшами, их скорости, силе и живучести, превосходящей любые человеческие возможности. Говорили, что они владели какой-то магией. Враки, скорей всего, но эти слухи подогревали мрачный интерес вокруг Некрополя не одно поколение.

С этими мыслями Кеан дошел до очередных дверей, и провожающий сделал приглашающий жест. Кеан зашел в просторный кабинет, какой же темный, как и вся башня. За столом в центре комнаты, окруженный утонувшими во мраке альковами, сидел мужчина-вакшами. На щеках аккуратная золотая щетина, длинные волосы, два огонька в глазах и, что удивительно, все его лицо было испещрено золотыми узорами, словно вышивка на пепельной парче. Гильдмастер улыбнулся, обнажив острые клыки:

– Добрый вечер. Прошу прощения, что встречаю вас сидя, но если я встану, что-нибудь обязательно упадет, – он небрежно указал рукой на башенки из свитков. – Присядете?

Кеан мог поклясться, что этого кресла по правую руку от него не было всего мгновение назад.

– Благодарю, – буркнул протектор, – но в официальных приемных я привык стоять.

– Хорошо, – вакшами продолжал клыкасто улыбаться. – Чем могу помочь? Дело, должно быть, важное, нечасто к нам хаживают протекторы.

– Важное, – кивнул Кеан. – Кеан Иллиола, к вашим услугам. Я расследую убийство высокопоставленной персоны. Хотелось бы задать несколько вопросов.

– Хм, – отозвался вакшами, – вы ведь понимаете, что давление Протектората не заставит нас раскрыть конфиденциальную информацию о наших заказчиках? Я смогу ответить лишь в рамках дозволенного нашими обычаями.

– Я понял, – рыцарь сделал несколько размашистых шагов в сторону стола. – В свою очередь, обязан предупредить, что мои братья в курсе, где я сейчас нахожусь…

Гильдмастер улыбнулся еще шире:

– Опасаетесь за свою жизнь? Это совершенно напрасно. Мы заключили договор с Маской и его чернорясниками, и нас устраивает такой порядок вещей.

Пренебрежение, с которым прозвучала ремарка относительно духовенства Благого, покоробила протектора.

– Раз уж мне не о чем беспокоиться, – Кеан положил на стол Гильдмастера письменный протокол алхимиков с наименованием яда. – Что вы можете сказать об этом, господин?…

– Беркут, – отозвался вакшами, притянув к себе листок. – Мы, как и вы, не носим данных при рождении имен…

Эта полная пренебрежения фраза заставила Кеана нахмуриться. Как смеет этот нелюдь, этот еретик, ровнять рыцарей Всеблагого с ними, серокожими нетопырями? Однако он сам пришел в их обитель, сам попросил о помощи, провоцировать конфликт у него не было никакого желания. Брови расслабились, лицо снова разгладилось, вернув прежнее спокойствие. Господин Беркут, казалось, не обратил на это внимание, взгляд его был прикован к бумаге.

– Хм! – наконец выдал он, подняв глаза. – Очень интересно! Ночной Принц – редкий яд. Могу сказать вам по секрету – на черном рынке такой тоже не купишь, – и он снова хищно улыбнулся.

– Хотите сказать, его привезли откуда-то? – спросил Кеан, склонившись над столом.

Беркут постучал пальцем по листу:

– Мы часто используем яды и, уж поверьте, прекрасно знаем, что и где можно достать. Ночной Принц – эффективный, но исключительно непрактичный способ убить кого-то. Он быстро теряет свои смертоносные свойства при неподобающем хранении, а жуки, из которых его готовят, обитают только на севере Золотого Ока и быстро дохнут в жарком климате полуострова, – он почесал переносицу. – Кем бы ни был ваш убийца, он не ищет легких путей, – Беркут отодвинул листок. – Скорей всего, он имеет основательные познания в алхимии…

– Почему вы так решили?

– Сами подумайте, – золотые глаза лукаво блеснули. – Сколько времени требуется, чтобы преодолеть путь, скажем, из Айгарда в Ильфесу? Яд теряет свойства за день-два в зависимости от температуры и влажности, так что, скорей всего, его синтезировали уже в Ильфесе, незадолго до покушения.

– Хм, – задумчиво протянул протектор. – Вы говорили про жуков… Жуки должны быть живыми на момент изготовления?

Гильдмастер молча кивнул, а затем добавил:

– Вижу, у вас появились какие-то соображения на этот счет.

– Да, – ответил Кеан. – Не смею больше отнимать ваше время, господин Гильдмастер. Ваша помощь Протекторату неоценима.

– Возвращайтесь, когда снова упретесь в тупик, – любезно ответил Беркут. – В конце концов, Гильдия и Протекторат – старые друзья.

От слова «друзья» рыцаря покоробило, он выдавил кислую улыбку и поспешил вниз, уже без провожатого. У дверей протектор приметил свою палицу, небрежно прислоненную к косяку. Все словно кричало: «Выметайся». Ощутив внезапный приступ паники, Кеан оседлал жеребца и пустил его галопом из Некрополя, словно его гнала стая демонов, и последние лучи солнца огненными стрелами разрезали небеса за его спиной.

Когда гулкие шаги окованных сталью сапог затихли, лицо Беркута переменилось. Слетела маска светской любезности.

– Канюк, – позвал он.

Из темноты алькова материализовалась закутанная в плащ фигура.

– Да, мастер.

– Свяжись с агентами в Протекторате, – пальцы Беркута сплелись под подбородком. – Неважно как, но выудите информацию об этом Кеане и его расследовании.

– Слушаюсь… – фигура растворилась в воздухе.

– Мышка! – позвал Гильдмастер, и из того же алькова выступил юноша, что сопровождал протектора.

– Да, господин?

– Ты станешь его тенью, – распорядился узорчатый. – Жду письменный доклад о каждом его шаге. Задание кропотливое и ответственное.

– Да, мастер, – отозвался паренек, отступив в густую темноту.

***

Асавин пробежал вниз по лестнице, чуть не столкнувшись с хозяйкой дома. Старушка проводила его взглядом, но не сказала ни слова: он уже внес предоплату за месяц, а то, что ночевал здесь не каждый день, не совсем ее дело. С виду он был приличным: хоть и недорогая, но опрятная одежда, вежливая улыбка, и другие жильцы никогда не жаловались на него. Воистину, господин Эльбрено был единственным добропорядочным постояльцем в ее доме.

Старушке было невдомек, что это была одна из его конспиративных квартир. В каждой из них Асавин жил не больше трех дней, а после получения хорошего барыша – не больше суток. Всегда был риск, что темные делишки всплывут, что собутыльники очнутся и обратятся к серым плащам, да и мало ли, вдруг кто-то прознает, что он внезапно разжился деньгами, и пожелает отобрать честно заработанное? Однако Асавин не суетился, не скрывал лица и не срывался в кутеж. В общем, не делал ничего, чем мог бы привлечь излишнее внимание к своей персоне.

Прошло почти две недели с той кровавой бани в «Негоднице». После смерти хозяина бордель продолжал жить как ни в чем не бывало. Бизнес взяла в руки старшая меж девок, маман Роза, но рано или поздно пропажа Адира будет обнаружена. Объявятся какие-нибудь его мутные дружки, поставщики хлеба, рыбы, эфедры или родственники разной степени дальности. Сейчас шлюхи молчат, как могилы безымянных солдат, но кто знает, как они запоют, надави на них стражи порядка. Это беспокоило Асавина, и он время от времени прохаживался мимо «Негодницы» в непопулярные часы. Через несколько дней после инцидента он подловил вышедшую по воду Неву, чтобы навести справки. Тогда-то он узнал про Розу и другой весьма неприятный факт.

– Повтори, что ты сказала? – поморщился Асавин.

–Мальчик вернулся, – просопела девка, поворачивая скрипучий ворот. – Тебя спрашивает, так никто не знает, где ты живешь. Он и сейчас тут. Позвать?

– Нет, – белобрысый облокотился о край колодца. – Слышь, Нева, не говори ему, что я приходил.

Между его пальцами показалась одна золотая монета, затем вторая, и он с ловкостью заправского фокусника запустил их между туго стянутых корсажем грудей брюнетки. Та кокетливо махнула ресницам:

– Да что ты, я даже не помню, как тя звать.

С тех пор он обходил бордель десятой доро́гой, и теперь, выждав достаточно времени, готов был снова поспрашивать о новостях, а после пообедать в одном из любимых заведении Медного порта. В неурочный час в зале было темно и пусто. Он ожидал увидеть за стойкой Розу или Неву, но там стояла совершенно незнакомая девушка.

Из-под темно-зеленого капюшона, скрывающего голову и плечи, виднелись локоны такого рыжего цвета, словно сама Эвулла поцеловала их. Острое личико и носик, молочная кожа, усыпанная конопушками, словно золотыми монетками, зеленые глаза, которые тут же прожгли его подозрительным взглядом. «Какая красавица», – подумал Асавин.

– Че надо? – грубо рыкнула незнакомка хрипловатым голосом.

Не растерявшись, Асавин ловко снял берет и положил на стойку:

– Ничего невозможного, всего лишь узнать имя прекрасной леди.

Рыжая смерила его презрительным взглядом:

– Зачем? Ты что, принял меня за шлюху?

«Какая своехарактерная», – подумал Асавин, а вслух добавил, все еще обворожительно улыбаясь:

– Я принял вас за прекрасную леди.

Она оперлась о стойку так, что взгляду блондина открылся туго зашнурованный лиф ее платья. Совсем неместная мода.

– Уна Салмао, – ответила она и, словно прочитав что-то в его глазах. – Вижу, тебе это что-то говорит. Знался с моим отцом?

– А ты проницательна, – усмехнулся блондин. – Не слышал, что у него есть дочь…

– Он не шибко участвовал в моей жизни, – буркнула рыжая, изучая амбарную книгу. – Теперь, когда знаешь мое имя, почему бы тебе просто не снять шлюху или заказать пожрать? Иначе выметайся отсюда нахер, тут тебе не исповедальня, чтобы чесать языком.

«Вот грубиянка!» – восхитился Асавин.

– А ты не слишком любезна, – с усмешкой ответил он. – Тебя что, звери воспитывали?

Уна гневно посмотрела поверх книги:

– Ага, дикие собаки, – ее руки легли под стойку. – Выметайся. Третий раз предупреждать не буду.

Асавин не сомневался, что под стойкой у нее было припрятано оружие, которым она, вероятно, хорошо владела, но это только раззадорило его интерес. Это было так необычно для дам Ильфесы.

– Что у тебя там, милая? Арбалет?

– Какой догадливый, – она подняла руки, и в блондина уставился железный наконечник взведенного болта. – Я соврала. Меня воспитывали охотники, а не собаки, так что я не промахнусь, тем более в упор. Не раз приходилось отстреливать таких вот шакалов…

– Шакалов? – Асавин удивился. – Милая, но ты ведь совсем ничего обо мне не знаешь.

– Знаю достаточно, – прошипела Уна, махнув арбалетом. – Пришел разодетый, знаешь моего отца… Издали чувствую падаль. Приличные люди не стали бы с ним знаться. А звать тебя, небось, одним из местных галимых имен. Начинается на «а», заканчивается на «н», да?

Блондин поперхнулся от возмущения, и тут с лестницы позвал знакомый голос:

– Асавин!

Девушка прыснула от смеха. Улыбающийся от уха до уха Тьег протянул блондину ладонь.

– Что ты здесь делаешь? – спросил белобрысый.

Уна опустила арбалет:

– Так это тот друг, которого ты ожидаешь? – она хмуро глянула на Асавина. – Что, нельзя было сказать, что у тебя здесь встреча? Я ведь могла тебя продырявить.

– Спасибо, Уна, – на лице мальчишки все еще сияла улыбка. – Мы будем благодарны, если ты сваришь нам кувшин эфедры, а после мы поднимемся в номер.

Рыжая махнула рукой и дала распоряжение служанке. Через несколько минут Асавин поднялся по лестнице следом за серовласым, снедаемый любопытством. В комнате их ожидал рыжий узкоглазый мальчишка.

– Это мой слуга, Курт, – объяснил Тьег. – Ему можно доверять…

Асавин захлопнул дверь и запер на засов:

– Рассказывай, какого ты тут забыл? Опасно возвращаться на место преступления, да еще и оставаться на постой.

– Мне некуда податься, – помрачнев, Тьег сел на край кровати. – Отца заперли в палаццо Маски, а в Лазурное Поместье нагрянули протекторы… Я чудом сбежал, если бы не Курт, – он взглянул на узкоглазого, и тот ответил почтительным кивком.

– Ничего не понимаю, – Асавин сел рядом с Обраданом. – Мы прикончили голь, протекторов это не касается…

– Не знаю, – покачал головой мальчишка, – но это единственный известный мне постоялый двор, где не задают лишних вопросов, а ты – единственный мой друг в городе.

Блондин похолодел от ужаса. Одно дело заигрывать с сизыми плащами, и совсем другое – танцевать на лезвии ножа Протектората. Всем известно, что если эти вцепятся, то уже ни за что не отпустят, а в их застенках продашь и родную мамочку. А может и не казнят, а снова отправят на рудники. Нет уж, он ни за что туда не вернется! Асавин натянул привычную хитрую ухмылку:

– Разумеется, Тьег. Я удивлен, что у тебя вышло скрываться так долго…

– Это заслуга Курта, – парень тепло улыбнулся молчаливому слуге. – На пару дней я забился в нору на окраине Медного порта. Хозяин комнаты был вечно пьян до состояния земляного червя, но мы поспешили убраться, пока он не очухался… С тех пор я безвылазно сижу здесь, а Курт – мои глаза и уши.

Асавин придирчиво оглядел слугу. Рыжий житель Нерсо – такая невидаль, что привлекает внимание не хуже рубийца.

– Нет, с этим надо заканчивать, – сказал блондин, прихлебнув эфедры. – Еще примут его за оранганца, хлопот не оберемся…

– Так он и есть оранганец, – пробормотал Тьег, и Асавин поперхнулся, выпучив глаза.

Откашлявшись, он посмотрел на парня. Тот, кажется, совсем не понимал, в чем состоит проблема.

– Послушай, Тьег, – Асавин отставил чашку от греха подальше, – в Ильфесе есть множество табу, гласных и негласных. И есть три народа, которых ненавидят больше авольдастов, вакшами и даже больше клевещущих на Маску: нолхиан, эквийцев и оранганцев. Твоего пацана могли убить. Или, и того хуже, он мог привлечь внимание протектора. У этих чутье на все богомерзкое.

– Богомерзкое? – Тьег нахмурился.

– Ты не знаешь историю? – Асавин вздохнул. – Это общеизвестный факт. Тысячи лет назад Ильфеса была центром сильной империи, управляемым Царем-Драконом. Человек это был или нолхианин, никто не знает, но вся власть принадлежала нелюдям, и единственными людьми, если их так можно называть, допущенными к кормушке, были эквийцы и оранганцы. Рыжие, говорят, воевали за него, а эквийцы проводили всякие ритуалы. А потом пришел Черная Маска, убил Царя-Дракона, прогнал нолхиан, эквийцев и оранганцев: всех, в ком была хоть капля нелюдской крови. С тех пор здесь им не рады и, уж поверь, отношения, как к человеку, не сто́ит ждать.

Курт еще сильней сузил глаза, раздул ноздри на плоском носу и готов был прыгнуть на Асавина, словно рассерженный зверек, но Тьег положил руку ему на плечо.

– Оранганцы не люди, говоришь? – задумчиво протянул рубиец. – Неужели и ты думаешь так же?

Асавин наклонился вперед, положив подбородок на переплетенные пальцы:

– Я рассказал то, что известно каждому жителю этого города. Правда это или нет, не мне судить, но такова истина, втолковываемая в церквях и записанная в Законе Благодати. Что до меня, – он улыбнулся и развел руки в стороны. – Я не верю в магию, лесных человечков с хвостами и богов. Над нами нет никого, кроме других, более удачливых комков плоти, а боги, славные легенды и вычурные обряды – не более чем цветная заплатка на прохудившемся цирковом шатре.

Парень долго пожирал Асавина глазами, а затем глухо сказал:

– Есть единственный Бог, повелевающий Законом Земли и Неба. Имя ему Ирди и он есть все вокруг. Когда-нибудь даже такие закоренелые иноверцы поймут, что это единственная истина.

Асавин снисходительно улыбнулся. Он имел представление о центральной религии Рубии, цементирующей обветшалую империю. Ирди, птичий бог, якобы, пожертвовавший собой, чтобы мир мог существовать. Слащавая история, коих тысячи в каждом уголке Золотого Ока. Но кто он такой, чтобы ломать веру этого мальчишки? Когда-нибудь он и сам поймет, что ни на земле, ни в небе нет ничего, кроме человеческих иллюзий.

– Мы отвлеклись, – заметил блондин. – Больше не свети мальчишкой.

– Но как же… – начал было Тьег, но Асавин остановил его движением руки.

– Недослушал… Если тебя приодеть в местные тряпки, убрать волосы под берет, привлечешь меньше внимания. И забудь, что тебя зовут Тьег. Отныне ты мой племянник…ммм… Ациан.

– Ациан? – неуверенно переспросил парень.

– Что? Нормальное местное имя. Знавал я одного Ациана…

«Пока он не попался с поличным на подделке бумаг и не сгнил на каторге», – подумал он про себя, а вслух сказал:

– Я раздобуду тебе одежду. И, во имя всех сил, надо что-то сделать с твоей шпагой. Ты когда-нибудь слышал слово «ножны» или у вас все так ходят?

Мальчишка вздернул нос:

– Только самые высокородные.

– Забудь этот гонор. Прости, Тьег, но тебе придется хорошенько смешаться с грязью и навозом, чтобы не привлекать внимание, а иначе я не смогу помочь тебе.

«Проще было бы грохнуть его в подворотне», – мелькнула крамольная мысль. «Маленький Обрадан просто исчезнет вместе с нашей общей тайной. Он искусный фехтовальщик, но один удар в спину, и…».

– Хорошо, – кивнул Тьег. – Я стану хоть Ацианом, хоть торговцем рыбой. Все равно больше у меня вариантов нет.

Асавин машинально кивнул и еще раз оглядел рубийца. На лице – суровая решимость, челюсти сжаты, костяшки пальцев побелели. «Ладно, посмотрим, что можно сделать», – подумал ильфесец. – «Убить я его еще успею».

– Я раздобуду тебе одежду, а после мы найдем тебе жилье получше, – сказал он, надевая берет.

Спускаясь на первый этаж в сопровождении двух внезапных друзей, Асавин опешил, увидев внизу капитана стражи Медного порта. К счастью, мужчина стоял к нему боком и был увлечен воркованием с Уной. Рыжая была с ним исключительно любезна и прямо-таки источала женские чары. Еще чуть-чуть, и им стоило бы снять номер, однако Асавин думал о том, как бы ни попасться ему на глаза. Этот человек имел на него острый зуб, а тут еще рубиец с оранганцем за спиной, как исключительный повод на арест с последующими разбирательствами.

– Назад, – глухо шепнул блондин напирающим сзади парням, и они ловко поднялись по лестнице, не скрипнув ни одной ступенью.

– Что… – хотел было спросить Тьег, но Асавин приложил палец к губам, приказав хранить молчание.

Асавин опасался, что, несмотря на ранний час, капитан захочет задержаться и снять номерок, чтобы покувыркаться, но тот быстро ушел.

– А ты можешь быть любезной, если захочешь, – с улыбкой произнес Асавин, спустившись к стойке, когда капитан удалился. – Вот видишь, это совсем не больно.

– Я любезна только с приличными мужиками, – грубо кинула рыжая, а затем нахально улыбнулась, подперев щеку ладонью. – К тому же он ничего так, да и имя у него на удивление человеческое…

– Иноло, – Асавин скривился. – И это человеческое имя? Отличная кличка для мясного хряка. Клянусь, не так давно я заезжал в Иосу и собственными ушами слышал, что так подзывают поросят. Милая, неужели ты настолько любишь свинину?

Уна фыркнула от смеха. От улыбки ее лицо становилось еще краше, блондин невольно засмотрелся.

– Ну хорошо, дался мне этот любитель чеснока, – отсмеявшись сказал рыжая. – Я беспокоилась, что он увидит Курта, – она перевела взгляд на Тьега. – Мне жаль, но вам пора съезжать. Неприятности не нужны ни мне, ни вам.

– Уверяю, мы съедем до вечера, – заверил ее рубиец.

– Ты знала, что он… Но почему не… – начал было Асавин, но Уна сделал нетерпеливый жест.

– Тьег и Курт мне нравятся, что редкость в таком гадюшнике, как этот город, – ответила она, вновь погрузившись в перелистывание страниц амбарной книги. – Но если вы по какой-либо причине не уберетесь к вечеру, жопы ваши я больше прикрывать не стану. Усекли?

Асавин быстро натянул улыбку, махнул рукой парням и выскользнул из «Негодницы», а в голове у него словно рассыпался песок для варки эфедры. «Дерзкая красавица Уна, с волосами, поцелованными Эвуллой…» – думал он, скользя по переулкам. «Кто же ты такая? Ты не из Ильфесы, Уна, и, готов поклясться, даже не с полуострова, но появилась ровно тогда, когда… Как ты узнала?». Он прижался спиной к стене и прикрыл глаза: «Нет, неверный вопрос… Кто и зачем послал тебя играть дочку Адира, моя милая красавица?».

Глава 3

Скрываясь в тени, став невидимым, серым и холодным, словно стены вокруг, Мышка следил за оживленной улицей в районе Стали. В кузницах стоял звон, запах дыма и угля пропитал раскаленный воздух. Пестрая толпа энергично текла вдоль улицы, просачиваясь между мастерскими, бурлила и клокотала, словно кровь в рассеченной артерии. Вот разодетые купеческие сынки в модных нынче цветах золота и благородного пурпура выбирали богато украшенные шпаги. Эфесы легко скользили в ладонь, холодные, гладкие. В проулке черный, как уголь, нищий поджимал разбитую ногу, весь в обрывках Кехет знает откуда взятой мантии алхимика. Женщина с туго сплетенными волосами, в которых поблескивал жемчуг, скучающе слушала разглагольствования грузного господина с поясом, украшенным гранатами. Звонко кричали зазывалы, тут же подковывали огромного чалого коня. Грохот, жара, суматоха. Живая стихия города. Золотые глаза сфокусировались на белом коне, который, словно корабль, курсировал по дороге, заставляя толпу отхлынуть. Улыбки и поклоны, у кого искренние, у кого полные ненависти и страха. Протектор.

Спина его добычи, скрытая спадающими складками плаща, была прямой и твердой подобно стальному древку булавы. Следить за ним было проще, чем за любым купцом или дворянином. Рыцарь словно был сотканный из убеждений, камня, холодного железа и оголенной белой кости. Мышке понравился этот образ, перекатывающийся на языке, словно кусочек сахара. Накинув капюшон пониже, чтобы серое лицо полностью утонуло в тени, он скользнул в переулок. Одним легким движением перемахнул через нищего в мантии, который ничего не заметил, увлеченный своей почерневшей ногой. Мышка прокрался из одного переулка в другой и вновь нашел глазами белую лошадь, остановившуюся на коновязи кузницы. Что могло понадобиться протектору в этой мастерской? У них же полно́ собственных. Мышка вытащил из рукава свернутый лист и сделал еще несколько пометок о том, где и когда остановился господин Кеан.

Задание было несложным, и он уже три дня умирал от скуки, занимаясь этой глупой слежкой. Лучше бы ему поручили проникнуть в архив Протектората, было бы точно веселее. Мышка вздохнул, второпях дописал строчку и подобрался поближе к мастерской. Сев в проулке, он и сам притворился нищим, ссутулившись над землей. Благо, потертая серая хламида, в которой утопало его тело, легко отводила от него любопытствующих. Искоса блестя золотыми глазами из-под капюшона, он с интересом отметил количество чумазой босой мелюзги, шныряющей вдоль улицы. Необычно для района Стали. Хоть густая толпа и хорошее подспорье для маленьких карманников, а холеные господа были под завязку набиты золотом, Мышка хорошо знал, что малышня предпочитала орудовать вокруг Арены, рынков или на площадях Певчих Птиц, где народ был куда более расслабленный.

Поглядев, как один из них наклонился почесать тощую чумазую коленку, Мышка невольно подумал о себе. Воспоминания о детстве были туманными и далекими, словно из прошлой жизни. Жара, голод, жажда, боль в ссадинах и ушибах, огромные-огромные люди. Вкус плесени гнилья на губах с примесями рвоты и засохшей крови. Отчаянье, иссушающее даже самый большой страх. А после – ворота в поглощающем солнце сером камне и сокровенная тайна о том, как люди становятся вакшамари. Долгие вереницы дней тянулись, пока он горел в лихорадке магического бреда. Мышка помнил запах свечей, мела и крови, прикосновения холодной стали к обветренной коже, покрывающей ее вязью красных узоров. Соль, боль и жизнь. Множество губ бормотали в тишине. Так Мышка переродился под крылом Кехет.

Сколько ни напрягался, он не мог вспомнить старое имя. Да и было ли оно у него? Была ли семья до Соколиной Башни? Мышка иногда задумывался об этом и неизбежно приходил к выводу, что это неважно. В пахнущей кровью темноте его нарекли Серым Мышеловом, в честь маленького полевого сокола, которого он выследил и убил согласно ритуалу. Имя быстро стало коротким, словно собачья кличка. Мышка, мальчик на побегушках. Ничего, рано или поздно его кожа покроется золотыми узорами. Времени впереди еще много, а терпения у Мышки было, что у змеи, не в пример многим.

– П-шел отсюда, доходяга, – рявкнуло над головой.

Солнце скрыла массивная тень, и Мышку обдало запахом чеснока и перегара. Стражник. Они внимательно следили за районом Стали и выпроваживали попрошаек куда подальше. Вот и беспризорная мелочь уже куда-то испарилась. Вряд ли вернутся. Здесь, с такой охраной нужно быть профи.

– А-а-а?! – воскликнул стражник, дернув Мышку за хламиду.

Тот податливо приподнялся, расслабленный, словно гибкая плеть.

– Не бейте, господин, – плаксиво пролепетал он не своим голосом. – Я просто сел передохнуть и сейчас же покину это место…

– Что б больше тебя здесь не видел!

Грубый тычок под ребра. Мышка упал, откатился в сторону и слился с тенью подворотни. Стражник растерянно почесал затылок, приподняв шлем. Был доходяга и словно испарился…

Мышка смотрел ему в спину с другой стороны улицы. Дождавшись, пока уйдет восвояси, бросил взгляд на коновязь. Белый все еще был на месте, задумчиво пожевывая удила. Протектор необычайно задерживался, нужно навести справки… Краем глаза вакшамари увидел знакомых беспризорников, пытающихся слиться с толпой. Большие карие глаза с интересом пожирали протекторского скакуна, и Мышку осенило. А этот Кеан просто нарасхват, осталось только выяснить, кому еще понадобилось следить за ним. Это могут быть и Кривой Шимс, и Мару Податель, и Висельники, а может и сам Морок, что б ему пусто было.

***

Едва прогремели жестокие слова, ноги сами метнулись прочь из кухни, сбивая на пути зазевавшихся разносчиков. Уже в проходе, запыхавшись от рывка, Эстев растерянно остановился. Куда бежать? Ниже только погреба, колодец и слив, а выше путь закрыт. При всем желании бежать было некуда. Вот-вот нагрянет стража, а дальше темнота неизвестности.

– Господин! – послышалось за спиной.

Брэдли, пустоголовый аделлюрский помощник, бежал следом. Зачем он увязался?

– Господин, – прерывающимся голосом крикнул догнавший. – Куда же вы? У нас в запасе мало времени. Скорей к сливу! – он схватил Эстева за локоть и потянул в противоположный проход упирающееся грузное тело. – Ну же! – прикрикнул Брэдли. – Вам жить надоело?


Последняя фраза сделала ноги послушными. Эстев не знал, что задумал этот недоумок, но позволил увлечь в тупик. Соле помнил расположение слива, сам частенько бегал к нему, чтобы проверить, хорошо ли надраили посудомои его бесценные формы. Каменное кольцо с воротом, поворот к холодным кладовым, зловонная дыра: все, как и в любом другом палаццо. Сливной канал спускался в зловещую темноту. Брэдли пихнул пекаря к этой дыре в полу:

– Полезайте!

Эстев непонимающе обернулся к дурачку. Неужели он не видит, что слив, хоть и широкий, но явно узковат для его фигуры? И пусть даже он каким-то чудом пролезет – канал заканчивался решеткой. Одолеть ее голыми руками невозможно. Хотя откуда такому неотесанному деревенщине знать об этом?

Эстев заикнулся было, что это дохлый номер, но его отвлек пугающий до трясущихся поджилок топот множества ног.

– Ну, скорей же! – наседал Брэдли.

Ощутимый толчок в спину лишил Соле равновесия, грузное тело накренилось, и он с ужасом осознал, что падает прямо в зловонное отверстие. Послышался треск материи, болью обожгло лодыжку, тело заскользило по резкому скату. За спиной все громче шумели шаги, и крик Брэдли, оборвавшийся на вдохе, начал затихать.

К удивлению, Эстев не застрял, а бойко заскользил вниз. В попытках затормозиться, он растопырил руки, но ладони, касающиеся скользких стен, не находили точек опоры. Омерзительно! Эстев отдернул кисти и тотчас заскользил еще бодрее. Почему так скользко, разве так должно быть? Он опасливо поднес пальцы к носу. Отчетливо несло тухлой водой, помоями и экскрементами, но к этому примешивался запах масла. Оливковое. Эстев не спутал бы этот аромат ни с чем другим, сам заказывал лучшее для выпечки и не понаслышке знал, насколько оно дорогое. Прогоревшее масло ни за что не вылили бы в помои, но все же тоннель был щедро сдобрен этим продуктом.

Спуск занял не больше десяти секунд и закончился болезненным ударом о железную решетку. Резкий скрип, щелчок, верхняя часть ковки отошла от камня. Еще одна невероятная удача! Несколько ударов по решетке, и она со звоном отвалилась. Эстев вывалился из слива и, не удержав равновесие, покатился по крутому склону. Резкий удар о камни наполнил голову каленой болью, белое зарево застлало глаза, рот наполнился металлическим вкусом. Прикосновение холодной влаги к лицу, вода залила ноздри, обожгла ссадины. Эстев с трудом приподнялся на коленях и посмотрел на возвышающуюся над ним стену палаццо и зев сливного отверстия, чернеющего в предрассветных сумерках. Он выбрался, а что дальше? Куда ему бежать? Ближе всего было до особняка, но там будут искать в первую очередь. Лучше всего было покинуть город, бежать как можно дальше, туда, где власть Протектората не так сильна. Мысли все еще перепугано скакали и путались. Погрузившись в воду, он поплыл вдоль берега, надеясь только, что предрассветный туман скроет его от зорких глаз часовых.

Плыть было тяжело, отлив начал увлекать его в море, и скоро толстяк выбился из сил. «К черту, будь что будет», – устало подумал он, вскарабкавшись на камни крутого утеса. Накрывшись изорванным и перепачканным отходами дублетом, он попытался немного отдохнуть.

Эстев лежал, пока чайки не принялись клевать его за курчавые волосы. Отогнав крикливых птиц, он вдруг разрыдался. Соленые слезы не давали никакого облегчения. Зачем он убежал? Только продлил неизбежную агонию. Ему ни за что не выбраться из этого города.


Вытерев глаза рукавом, Эстев огляделся. Солнце уже встало над горизонтом и разогнало плотный утренний туман. Соле все еще был слишком близко к палаццо, и не заметили его только благодаря сумеркам, пелене над водой и зеленому костюму, который здорово сливался с выброшенными на камни водорослями. Теперь его точно увидят, но бежать и прятаться не осталось сил. Соле положил голову на руки и погрузился в полный горечи сон.

Что-то больно ударило по ребрам. Эстев застонал, разлепив залитые солью глаза. Сквозь влажную дымку он различил весло, дрожащее над его телом.

– А? Живой? – прокряхтел голос, и деревяшка, покачиваясь, плавно удалилась из поля зрения.

«Ну все, попался», – мелькнуло в голове парня. Эстев приподнялся. Тот, кто так бесцеремонно распихал его веслом, был сухой, коричневый, как изюм, в похожей на обрывки одежде. Утлое суденышко под ним почти черпало воду. Должно быть, прибрежный мусорщик. Один из самых жалких слоев населения Ильфесы. От него разило нечистотами, потом и тухлой рыбой, однако в голове Эстева омерзение отошло на второй план. Глядя, как невнятно бормочущий мусорщик оттолкнулся веслом от скалы, он осмелился подать голос:

– Э-э-э, любезнейший, куда вы?

Изюмоподобный мужик посмотрел на него мутными глазами.

– Чаво?

– Спрашиваю, куда вы? Мне бы отсюда выбраться…

– Так это… – мужик почесал облезлый нос. – К Медному.

Эстев подался вперед, чуть не свалившись с камня:

– Возьмете меня?

Мужик оглядел его:

– Не, ты вона какой, потопишь еще…

Эстев понял, что ему нужно всеми руками и ногами держаться за шанс убраться как можно дальше от палаццо.

– Погодите! – воскликнул он, как только увидел, что мусорщик вновь оттолкнулся веслом. – Я заплачу!

Мужик остановился и окинул Соле куда более заинтересованным взглядом. В мутных глазах блеснула алчность, а пекарь начал судорожно соображать, что при нем есть ценного. Подумав немного, он развязал пояс, усыпанный драгоценными камнями:

– Вот, возьми, он дорогой…

Пояс быстро перекочевал в тощие коричневые руки, но мужик продолжал выжидающе смотреть на Соле. «Пропасть!» – мысленно ругнулся толстяк, потянувшись к ногам.

– Туфли возьми. Деланы точно по ноге, пряжки золотые.

На слове «золотые» мужик заволновался, и Эстев с омерзением понаблюдал, как тот жадно пробует на зуб каждую пряжку. Вздохнув, принялся отрывать пуговицы с дублета.

– Тоже золото…

Мужик протянул загребущие руки, но Эстев отодвинулся:

– А, нет. Как доставишь, так и отдам.

Забормотав что-то неразборчивое, мусорщик причалил к скале. Эстев вздохнул. Кажется, удалось договориться.

Забравшись в утлое суденышко, он лег на дно и накрылся вонючей мешковиной, под которой лежал всякий хлам. Лодка медленно закачалась на волнах. Под мешковиной было ужасно душно, но Эстев боялся лишний раз пошевелиться, даже чтобы глотнуть свежего воздуха.


Лодка двинулась в долгое укачивающее путешествие. Через некоторое время к шуму волн прибавились крики чаек и человеческий гомон. Его паромщик тоже что-то закричал. Эстев осмелился глянуть в прореху мешковины. Лодка нырнула в толчею Медного порта, между других барок и стоящих на якоре судов. Окружающие гнали мусорщика с пути, отпихивали его лодку веслами. Эстеву показалось, что сейчас судно перевернется и пойдет на дно, запаниковал, но его проводник, похоже, ничего не боялся. Днище проскрипело по гальке, и мужик бесцеремонно хлопнул по мешковине.

– Вылазь.

Эстев опасливо высунул голову.

– Вылазь-вылазь, никому ты не нужон…

Соле кувыркнулся через борт на покрытый галькой пляж. Здесь было людно, шумно и грязно, но никто не обращал внимания на парочку мужчин в нищенских лохмотьях, потому что все побережье кишело ими, как блохами. Они копались в огромной куче рыбных голов, потрохов и крабьих панцирей, отталкивая друг друга от тухлой кормушки. Одни только Соле и его знакомец не спешили за своей порцией требухи.

Подавив тошноту, пекарь бегло оглядел береговую линию, переходящую от пристани к городу пестрых палаток, и пришел к выводу, что они причалили где-то в районе Заморского рынка. Отсыпав в жадные руки мусорщика пригоршню пуговиц, Эстев, пошатываясь, пошел вдоль берега. Камни больно жалили изнеженные ноги, острый осколок ракушки впился под ноготь большого пальца. Эстев зашипел от боли. Пройдя несколько шагов, он обернулся:

– Слушай, а что ты искал там, где я лежал?

Не отрываясь от рассматривания пуговиц, мужик ответил:

– Труп искал. Слыхал, выкинуло на берег какого-то богатого утопленника, да, видать, приливом слизало…

«Уж не обо мне ли?» – мелькнуло в голове Соле, но он смолчал. Нужно было смешаться с толпой и выйти через ворота. Хорошо бы через Храмовые. Говорят, святилище Вериданы готово приютить страждущих. Только куда его жрицам против власти протекторов? Даже там найдут, из-под земли достанут. Надо было бежать дальше, в Аделлюр, Айгард или к далеким островам, название которых он и не вспомнил. Только где взять денег? Домой не вернуться…

Пробираясь по краю рыбного рынка, толстяк столкнулся с мужиком, несущим корзину с уловом. Здоровяк сбил пекаря с ног, покрыв слоем отборной ругани и трепещущей сельди. Эстев обзавелся свежим кровоподтеком на все лицо, став похожим на горького пьяницу. Сжавшись в испуганный ком, он убежал в проход между палатками и заблудился. Соле ни разу не ходил на рынок, посылал слуг да помощников, и сейчас искренне сожалел, что не интересовался устройством города.

Очень скоро Эстев окончательно потерялся. Теперь вокруг продавали не рыбу, а пряности. Торговцы и покупатели выглядели гораздо богаче. Они бросали на него неодобрительные взгляды, кричали и гнали прочь.

– Стража! – завопил один из торгашей, когда Эстев своим облезлым видом отпугнул покупателя.

Издалека послышался звон доспехов и бряцанье оружия. Соле кинулся наутек. Замерев у очередного ларька, он в панике замотал головой и увидел чумазого мальчишку, выглядывающего из-под одного из лотков, хозяин которого оживленно разговаривал с покупателем.

– Сюда! – крикнул пацан, поманив рукой, и, недолго думая, Соле метнулся под занавешенный тканью стол.

Пацан сразу приложил палец к губам и беззвучно поманил за собой, змеей проползая под рядами. Эстев еле протиснулся следом за ним, ругая свою комплекцию. Ползли они недолго, пока один из торгашей не заметил их. Мальчик тут же прыснул между рядов, а Эстев кинулся за ним, перевернув лоток с фруктами. За спиной поднялась суматоха. Соле не обернулся, боясь потерять из виду мальчишку.

Пацан юркнул за угол, Эстев шмыгнул следом за ним и растеряно замер. Потерял. Снова послышался грохот стали, сердце панически подкатило к горлу. Кто-то потянул его за рукав:

– Сюда!

Опустив голову, Эстев увидел не то гору мешков, не то лежащих вповалку людей, укрытых рваной холстиной. Мальчишкина голова торчал оттуда кончиком острого носа. Пекарь кинулся на землю, завернулся в материю и замер. Грохот послышался совсем близко, отряд стражников пробежал мимо. Один из них остановился и ткнул древком в лежащих на земле людей, но грозный окрик командира заставил его бежать следом за своими.

– Полежим немного, потом возьми это, завернись и топай за мной, – шепнул пацан, когда грохот затих.

Эстев, помятый, усталый и потерянный, не находил в себе сил ни на возражения, ни на вопросы. Когда мальчишка покинул импровизированную ночлежку и посеменил к заваленной мусором подворотне, Эстев покорно завернулся в жалкое подобие плаща, старясь не думать о природе его коричневых пятен.

Лабиринты переулков уперлись в дурно пахнущие завалы мусора. Малец ловко забрался наверх, а вот толстяку пришлось повозиться. Когда он скатился с противоположной стороны, то окончательно потерял человеческий вид. Начало смеркаться. Эстев удивился, как быстро прошел день.

В сумерках они прокрались вдоль хребта налепленных дуг на друга лачуг. Кое-где горел огонь, и к нему жались то ли люди, то ли тени, зачерпывающие из общего котла неопознанное варево.

– Ляг здесь, отдохни, – распорядился мальчишка, указывая на что-то, больше похожее на собачью будку.

Эстев вопросительно изогнул бровь, а пацан вдруг рассмеялся, похлопав того по пузу.

– Да не боись, тут тебя ни в жисть не найдут.

Почему-то это успокоило толстяка, и он, скрючившись в три погибели, заполз в конуру. Завернувшись в обрывки плаща и поджав израненные ноги, он упал на несвежую солому. Все еще на свободе, только во что же вляпался? Усталый разум быстро погасил дотлевающие угольки мыслей.

***

– А ну, ты! – проорал багровый от гнева человек, замахнувшись пудовым кулаком на Ондатру.

Тот легко увернулся и подставил древко копья под заплетающиеся ноги противника. Драчун обдал его волной смрада и кувыркнулся с лестницы, прямо в сточную канаву. Молодой воин щелкнул зубами. Об этот мусор не стоит марать руки. Удостоверившись, что человек жив и относительно цел, молодой охотник вернулся под крышу, и его тотчас охватили духота, чад табака и густой смрад множества людей. Ондатра облокотился о стену и оглядел зал. За столиком в углу бойко стучали костяшками какой-то непонятной человеческой игры. На столешнице разрастались узоры из разноцветных квадратов, люди галдели, звенели желтыми кругляшками, рычали друг на друга и много пили, проливая часть на пол. Ондатра не понимал смысла этой игры, да и вообще, что это за удовольствие, сидеть в четырех стенах и стучать, стучать, стучать по дереву, пока тебя не выкинут, бессознательного и нагого. Не понимал он и страсть людей к выпивке, от которой те становились либо шальными, либо вялыми, как выкинутые на берег морские звезды.

Несколько людских компаний заигрывали с пробегающими мимо девушками. Полуголые самки, похожие на ярких коралловых рыбок, дрейфовали между столов, охотно присаживаясь на свободные колени. Их разукрашенные лица напоминали гальюнные фигуры людских кораблей. Ондатра не переставал думать о рассохшейся древесине и облупившейся краске, изъеденной солью и корабельными червями. Девушки и сами не жаловали ни молодого воина, ни других членов племени, а ведь именно они оберегали в этой рачьей норе хрупкое подобие порядка.

Ондатра вздохнул. Это была скучная работа, за которую он ничего не получал, кроме возможности стать значимым членом племени. Заведение открывалось после обеда и принимало посетителей, пока ночь не сменялась предрассветными сумерками. Каждый день он кого-то запугивал, вышвыривал или бил. Серьезно вредить людям ему было запрещено. Периодически заглядывали соплеменники, уединялись в темных боковых комнатах с подозрительного вида двуногими рыбами, что-то с ними обсуждали. Ондатра страшно скучал и мечтал только чтобы в эту нору заглянул действительно сто́ящий противник, хоть и понимал, что находится здесь не за этим.

Сначала местные шарахались от него, но вскоре осмелели и отнеслись с какой-то странной грубоватой заботой. Время от времени ему приносили свежую чистую воду и мокрую тряпицу, чтобы приложить к разгоряченным жабрам. Сначала Ондатра не знал, как реагировать на это, затем стал отвечать сдержанными кивками. У людей принято улыбаться, но вид его зубов пугал их до трясучки. К тому же они неспособны были отличить дружелюбный оскал от агрессивного. Мальчишку, что носил ему воду, он мысленно прозвал Водолеем. Бойкий угрюмый подросток, от которого пахло едой и дымом. Пожалуй, он был по душе молодому охотнику.

Полированное древко ласкало руку. Копье он держал подле себя постоянно. У людей, как правило, пропадало всякое желание огрызаться, глядя на белый наконечник, похожий на зуб Извечного. Каждый вечер он натирал его до влажного блеска. Молочная белизна напоминала ему пляжи Нерсо с выброшенными волной ракушками и вкус кокосовой воды.

Парень, похожий на покрытого ржавчиной морского конька, продолжал исторгать из инструмента в руках истошные звуки. Некоторые неодобрительно морщились, но большинству было весело, искоро нестройное бренчание потонуло в топоте множества ног. Еще один непонятный обычай – странным образом притоптывать и прихлопывать. Не похоже ни на сражение, ни на тренировку, и Ондатра решил, что это часть ритуала ухаживания. Затопать самку, пока она не выбьется из сил. Другой интересный ритуал – напоить ее горькой водой до бессознательности. По всем признакам с самками людей не все так просто, раз самцы боятся спариваться с ними, не прибегая к подобным ухищрениям.

– Ааа! Сил моих нет! – проорал огромный рыжебород за столом играющих.

Шарах! – дубовое кресло полетело прямо в морского конька, да так резко и метко, что тот не успел отреагировать. Парня опрокинуло стулом, жалко брякнул его инструмент, охнуло несколько самок. Рыжебород стоял, перекатывая мышцами под тканью, здоровенный, словно матерый морской лев. Копье Ондатры уставилось ему в грудь.

– Ты. Уходить!

Кости прыснули, стуча по полу, в сторону молодого воина полетела обшарпанная столешница. Ондатра, оседлав красного зверя, легко уклонился от нее, на ходу перехватив копье двумя руками. Древко вонзилось в грудину рыжего, заставив беспомощно согнуться, а второй удар пришелся по затылку. Охнув, лев повалился на пол, прямо на рассыпавшиеся кости. В ноздри ударил запах крови, заставивший красного зверя жадно виться внутри тела. Осмотрев драчуна, Ондатра с облегчением отметил, что не убил его. А вот морскому коньку повезло меньше. Падая, он неосторожно ударился головой о ступеньку, и теперь под ним натекла приличная лужа маслянистой крови. Его обступило несколько служащих, но что будет дальше, Ондатру не интересовало. Ухватив здоровяка, он поволок его прочь из норы. Его приятели не стали вмешиваться, только прожигали опасными взглядами, но Ондатра не боялся их. Вооруженный копьем, он мог без труда раскидать несколько человек.

Кинув здоровяка в знакомую канаву, он вернулся к своему посту. Последствия потасовки шустро прибрали, хозяин поспешил замять произошедшее выпивкой за счет заведения. Народ здесь был не из пугливых и быстро вернулся к своим занятиям.

И тут Ондатра увидел ту самую девушку с пляжа. Через грудь был перекинут ремень знакомой торбы. Ее вел под руку высокий сухой старик с пестрыми узорами краски на лице. Он усадил ее туда, где играл морской конек, и скрылся из виду, а девушка открыла защелки на торбе, вытащив оттуда нечто большое. Ондатра мог поклясться, что это большая покрытая лаком доска с хищно переливающимися металлическими нитями. Установив ее перед собой, словно низкий столик, она принялась разминать смуглые пальцы. Каждый из них был выкрашен в ярко-синий цвет. Взяв в них что-то, похожее на створку устричной раковине, она коснулась железных нитей, и по залу пронеслась вибрация звука. Трели, странные дрожащие, упругие, забились под кожей Ондатры. Непреодолимое чувство, что швыряет лосось против течения. Люди, однако, никак не реагировали на девушку.

Ондатра прокрался вдоль стены поближе к ней. Она выглядела так же, как и на пляже. Хитрым образом завернутая в обрез темно-красной материи, с черными волосами, вьющимися, словно выброшенные на берег водоросли., и такими же черными-черными глазами. На лице отметины краски. Молодой охотник подошел еще ближе и почувствовал ее запах. Вибрирующая трель, аромат дома и красный цвет сплелись в его голове, рождая полные покоя и радости видения: анемоны, колыхающиеся в такт волнам. Не выдержав, Ондатра издал свист восхищения.

Девушка дернулась, звук некрасиво оборвался, и она испуганно пригнула голову. Ондатра застыл на месте. Он ощутил досаду, какую иногда чувствовал, когда случайно сминал красивые морские цветы или ломал хрупкие коралловые поросли.

– Отойди, – шепнул Водолей, поднося ему кувшин воды. – Слишком близко подошел к столам, нервируешь народ.

– Хорошшшо.

Он кивнул, взял кувшин и сделал шаг в сторону дверей, но тут заметил, что невидящие глаза девушки уставились прямо на него, безошибочно определив направление звука. Они настороженно замерли друг напротив друга, и губы девушки тронула улыбка. Она кивнула каким-то своим мыслям и вернулась к железным нитям. Ондатра так и не понял, чему она улыбнулась.

К утру, когда последние гуляки расползлись по своим норам и остались только совсем полудохлые рыбешки, Ондатра потянулся всем телом. Пришло время немного подремать в своем логове. От этих мыслей его отвлек пестро разукрашенный старик. Он подвел к нему девушку, извлекавшую красивые звуки, и тут же убрался восвояси, словно опасаясь парня. Молодой охотник замер в нерешительности.

– Здравствуй, – произнесла она, растянув губы в улыбке. – Я узнала тебя по голосу. Это ведь ты спас меня, верно?

Ондатра ничего не ответил, продолжая буравить девушку подозрительным взглядом.

– Ты помнишь, как меня зовут? – спросила она.

– Итиар, – разомкнул губы парень.

Он бы соврал, если бы сказал, что это странное инородное имя не врезалось ему в память, словно волна в каменистый берег. Оно шелестело и рокотало на языке пенным валом и накрепко связалось с этим дурманящим запахом.

Девушка кивнула, продолжая улыбаться:

– А как зовут моего спасителя?

– Ондатра, – отозвался он и тут же прибавил. – Нет долг.

Итиар приподняла черные полоски волос над глазами, они изогнулись, как морские змеи. Ондатра давно заметил, что у людей есть свой мимический язык, и эти так называемые брови играли в нем немаловажную роль. Они были в тон длинным вьющимся волосам и длинным… как их там… ресницам. Совсем непохожа на женщин племени, таких же мощных и широкоплечих, как и мужчины. Итиар же была хрупкая, узкая, и фигура у нее расширялась у груди и бедер. Отрез ткани, в который она была замотана, обнажал одно коричневое плечо.

– Ты подумал?… – начал было Итиар и сама себя оборвала. – Нет, я просто еще раз хотела сказать спасибо, и, может, немного побеседовать со своим спасителем. Какая я глупая! – вдруг спохватилась она. – Ты ведь всю ночь не спал и, наверное, очень устал. Керо, принеси, пожалуйста, эфедры, две чашки, крепкой! – громко крикнула она, а затем подошла чуть ближе. – Извини, я ничего не вижу. Не мог бы ты сопроводить меня к столу?

Итиар протянула в его сторону руку с пальцами, выкрашенными яркой краской. Определенно, она желала, чтобы он к ней прикоснулся. Можно ли считать это позволением? У людей необычный язык тела. Помедлив немного, Ондатра осторожно взял протянутую ладонь в свою и повел девушку к ближайшему столу. Помедлив немного, усадил на стул… Еще не хватало, чтобы она упала и сломала кости. Они у нее, должно быть, очень хрупкие при такой комплекции.

– Наверное, ты не очень любишь разговаривать, – предположила Итиар, сев на стул. – Я слышала разное про авольдастов, но никогда не общалась лично. Уверена, бо́льшая часть слухов о вас являются ложью. Например, что вы едите рыбу живьем…

Девушка вздрогнула, услышав его смех, похожий на птичью трель.

– Разве зивая рыба есть плохо? – спросил он отсмеявшись.

– Но она же… живая… трепыхается, – пробормотала Итиар.

– Кровь долзна быть зива, – объяснил он, – или красный зверь злиться. Это плохо.

Судя по округленному рту, девушка не ожидала такого ответа. Да, люди питаются мертвой пищей, как он мог забыть об этом.

Недовольный Водолей, зевая и почесываясь, вынес дымящийся кувшин. Увидев, с кем сидит девушка, он моментально взбодрился.

– Эээ, – протянул он, поставив чашки на стол. – Ты уверена, Итиар? Это же…

– Спасибо, – улыбнулась девушка, а затем обратилась к Ондатре. – Налей, пожалуйста. Это традиционный напиток моей родины. Он придает бодрости и сил.

Молодой охотник с подозрением понюхал кувшин. Путем проб и ошибок он уже определил, что вино несовместимо с организмом племени. Однако этот запах был совсем другим, терпким, землистым, травяным и цветочным одновременно. Перед глазами появилась картина: залитый солнцем песчаный пляж, закат на Нерсо. Солнце ныряет в море, алое, словно свежая кровь. Он разлили напиток по чашкам и посмотрел, как девушка пьет его маленькими глотками. Питье обожгло горло и ударило в нос горечью. Ондатра закашлялся, расправив ключичные жабры. После горечи песка в горло прокрался другой вкус.

– Сладко, да? – хихикнула девушка.

– Это… знатьит… сладко? – спросил парень. – Это странно.

– У вас нет сладкой пищи? – удивилась она. – А фрукты разве не едите?

– Нет, – сказал Ондатра, отставив чашку. – Люди есть, тьто брать с земля. Племя брать с море.

Он умолчал о кокосовой воде и цветах, которые иногда употреблял на родине. Среди племени это считалось баловством. Полоски волос над глазами девушки вновь причудливо изогнулись. Возможно, он сказал что-то неподобающее.

– Вам не нужна земля, чтобы питаться, – задумчиво протянула она. – Зачем вы тогда пришли из моря и стали жить здесь, с людьми?

Ондатра приоткрыл рот и тут же захлопнул. Хороший вопрос. Земля не нужна племени ни для пропитания, ни для размножения.

– Океан… умирать, – тихо ответил он. – Изветьные уходить к земля, рыба уходить к земля, а там далеко-далеко, где свет умирать, он отравлять океан.

Такова была старая история. Небесный Мореход умирает, порождает тьму на небесах, и там, где покоится его тело, океан стал мертвым.

Лицо девушки переменилось.

– Я понимаю, – произнесла она. – Я знаю про засухи в Краю Грез, сама прибыла из Андинго, но никогда бы не подумала, что подобное происходит в океане.

– Племя долзно зить море, – с горечью отозвался Ондатра. – Здесь все тьузое. Но зить – это плыть по волна и уходить от скала.

– Мы тоже беженцы, – задумчиво протянула Итиар. – Только вы отвоевали свое право жить на этой земле, а вот мы…

Ее губы, красные, словно коралл, странным образом искривились. То ли улыбка, то ли приступ зубной боли.

– Я приплыла из Андинго, – задумчиво продолжила она. – Это южнее полуострова, на краю Золотой пустыни.

– Пустынь?

– Пустыня, – поправила Итиар. – Это песчаное море.

Ондатра удивленно посмотрел на девушку. Она бывала в этом мифическом месте, просто невероятно.

– Тьеловек зить пустынь? Не высыхать?

Девушка издала смешок.

– Люди живут в очень разных условиях, Ондатра. Мы очень гибкие. Только теперь в Андинго нет даже того малого, что питало народы. Ни воды, ни пищи, – немного помолчав, девушка прибавила. – Может быть, это миру приходит конец. На Гергеру есть верование, по которому мир бесконечно умирает и возрождается.

– Мертвое не мозет зить снова, – отрезал Ондатра.

– Так говорят, – грустно сказала Итиар. – Скажи, Ондатра, а зачем ты меня спас от смерти?

– Долг, – ответил охотник.

Итиар кивнула, и ее лицо снова переменилось. Ондатре показалось, что его слова почему-то огорчили ее. Какого ответа она ждала?

– Итиар! – прикрикнул старик. – Хватит досаждать господину авольдасту. Нам пора.

Девушка резко встала, и стол дернулся, чуть было не опрокинув кувшин и чашки.

– Извини… Я должна была понять… – тихо сказала она.

Ондатра молча пожирал ее взглядом. Что она должна была понять?

– Наверное, и правда… люди вам неприятны, – она кивнула. – Прощай.

– Итиар! – вновь позвал старик, протянув руку в ее сторону.

Отвернувшись от молодого охотника, девушка пошла на звук.

Ондатра смотрел на ее волосы, струящиеся до перехваченной поясом талии.

– Я не любить люди, – сказал он. – Люди – тьузое. Непонятно.

Он выдохнул сквозь плотно сжатые зубы. Все это правда, но все-таки…

– Но ты… Я говорить ты с охота.

Итиар слегка обернулась:

– Но я ведь человек.

– Ты, – Ондатра задумался, подбирая слова, – цветок.

Да, хрупкий, сладко пахнущий и яркий. Беззаботный в своем стремлении к гибели. Цветы заливов Нерсо падали в воду и тонули, а Ондатра ловил их и поднимал на поверхность, но они не желали возвращаться туда, откуда упали. Они желали смерти.

Итиар посмотрела в его сторону с таким лицом, которому он не мог дать названия, а старик схватил ее за руку и поспешно поволок прочь из норы. Ондатра проводил их взглядом, и девушка крикнула:

– Я вернусь, и мы еще поговорим!

Молодой охотник оскалился в ответ, поднес к губам чашку с напитком и сделал маленький глоток. Он будет ждать и смаковать это новое ощущение под названием «сладко».

Глава 4

Тьег скучал. Он отложил потертый томик стихов Треалора на залитую воском столешницу и вперился глазами в Асавина. Тот вольготно устроился на изорванном кресле некогда благородного темно-зеленого цвета, укрывшись от юноши книгой по истории Аделлюра. Неужели мальчик не понимает, что прекрасно отражается в кувшине с лимонной травой?

– Асавин…

– Ммм?

– Знаешь, что я прочитал?

– Я знаком с творчеством старины Треалора. Думаю, нечто неприличное.

– Асавин!

Тьег попытался вырвать из рук блондина талмуд по истории, но тот ловко уклонился.

– Полегче, парень…

– Вино, веселье, праздность юных дней – нет слаще мига в памяти моей, – продекламировал рубиец. – Моя молодость пропадает в четырех стенах, в этой кошмарной пылище!

Блондин посмотрел поверх книги:

– Тебе что, каждый день надо напоминать? Одного я тебя не пущу, а вместе со мной ходить – только наживать неприятности на Ваше Сероголовое Величество.

– Я не наследник престола, – насупился Тьег. – Хватит уже. Я Ациан, твой племянник.

«Какой пассаж судьбы, из племянника императора в племянники проходимца». Асавин лукаво улыбнулся, отложив книгу.

– Ну хорошо, Ациан, чего же ты хочешь?

– Хотя бы ненадолго выбраться отсюда. Прогуляться по апельсиновой аллее, заглянуть в несколько лавок…

– Мельком глянуть на Лазурное Поместье…– продолжил за него Асавин, и мальчик насупился. – Ты для меня, что эта книга, – мужчина постучал по истрепавшейся обложке. – Честно говоря, романчик из тебя так себе, банален до оскомины.

Вскинувшись, мальчишка забегал из угла в угол их маленькой сумрачной комнатушки.

– Пойми! – воскликнул он, всплеснув руками. – Я до сих пор не знаю, что с отцом и адмиралом Фиахом. Они, может…

«Уже мертвы», – додумал за него белобрысый. Рубиец мельтешил перед глазами, словно мельничные лопасти. «Он ведь от меня не отстанет», – с горечью подумал Асавин.

После встречи в «Негоднице» Эльбрено приодел молодого дворянина в менее приметные тряпки и привел в одну из комнатушек на границе Медного и Угольного порта. Дом с сомнительной репутацией. Хозяйка, госпожа Дарио, скупала краденое, а ее муженек знался с контрабандистами, хотя с виду ни за что не скажешь, что они из сумрачной братии. Асавин одновременно опасался и восхищался такого рода лицедеями, однако его не обманули их благочестивые улыбки, ни томик Закона Благодати, зажатый в ладонях старой леди. Небось, в нем, где-нибудь меж страниц, припрятана парочка золотых. Пыльная маленькая комнатушка, пара коек, сундук, набитый книгами и свечами, умывальник: вот и все нехитрое убранство. Сундук принадлежал Эльбрено. Однажды он обнаружил, что кто-то аккуратно вскрыл замок и покопался в книгах, при этом ни одна не исчезла. Прекрасное гостеприимство и потрясающая недалекость. Некоторые из книг можно было продать за крупную сумму, но хозяева явно были не в курсе, почем нынче Треалор или Милафтиль. Сам Асавин не очень-то берег свои бумажные сокровища. Во-первых, все это он уже читал и не раз. Во-вторых, ни одну он не купил.

Страсть к чтению возникла у него еще во времена рано загубленной юности. Стихи, истории, алхимические формулы… В те времена ему было плевать, что читать, лишь бы унестись мыслями из сырой темной камеры, хотя бы на время забыв тяжесть цепи, боль натертой кожи, смрад и ощущение сырой обволакивающей безнадеги. Каторга – жестокая кузница, либо ломает тебя, либо закаляет, но никогда не оставляет прежним. Чтение, живой ловкий ум и умение приспосабливаться помогли ему выжить, в то время как многие, гораздо сильнее и смелее его – превратились в смрадную груду, залитую известковым раствором. Это очень странное чувство, ходить по земле, зная, что попираешь кости своих недавних товарищей, но Асавин никогда не был излишне сентиментальным. Когда прочие тряслись, рыдали и молились, он думал, как выжить. Это словно игра в крейнирский пакс – не столько важно, какие у тебя карты на руках, сколько умело пустить пыль в глаза и заставить всех действовать так, как ты того хочешь. Главное, что нужно усвоить: нет хороших или плохих поступков – есть выигрышные и провальные комбинации.

Он частенько возвращался к мысли убить Тьега. Каждый раз, когда мальчишка беззаботно поворачивался спиной, он думал: «Вот сейчас!». Это было логично, и, главное, практично. Сталь надежно обрубит связывающие их нити, а свинцовые воды навсегда похоронят императорскую кровь, но каждый раз его останавливало любопытство. На что способен этот парень? Что сделает с ним Ильфеса? Тьег и правда был книгой, с наивным бесхитростным сюжетом, и она сочинялась прямо на глазах Асавина. Кто знает, какой будет финал в этом романе? Если он сможет сберечь мальчишку, одни только небеса знают, чем может одарить его императорская семья. Корысть и любопытство – комбинация настолько огнеопасная, насколько и выигрышная. Надо только знать, когда скинуть, а когда удвоить ставку.

Асавин лукаво посмотрел на пинающего шторы парня:

– Ммм… Хорошо.

– Что? – Тьег выпучил на него свои круглые серые глаза.

– Давай сегодня пройдемся. Только про апельсиновые аллеи и Лазурное Поместье можешь забыть… Это места, памятные Тьегу, а мой племянник Ациан, да снизойдет к нему Благой, прибыл издалека учиться… И так уж и быть, наслаждаться свой молодостью.

Серые глаза парня сверкнули детским восторгом, и Асавин еще раз хорошенько его оглядел. Басма отлично скрыла цвет волос, но загар на бледную кожу никак не хотел ложиться и проступал красноватыми ожогами. Пурпурный костюм был ему велик, топорщился складками в районе плеч, талии, штаны тоже большеваты… Тьег выглядел несуразно, потрепано. То, что нужно.

– Мальца не возьмем, будет только мешаться, – поспешил вставить Эльбрено.

Тьег не возражал. Они дождались, когда выкрашенный басмой оранганец вернется с рынка. Курт не желал оставлять своего господина и подозрительно щурился на Асавина. Пожалуй, мальчишка был проницательней хозяина, и поэтому категорически блондину не нравился. «Пусть щенок стережет сундук с книгами, – думал мужчина. – Не желаю, чтобы в нем снова копались».

Они покинули дом, когда красное солнце склонилось к горизонту, и утомительная дневная жара отпустила город. Асавин вышел из-под козырька парадной, приложил ладонь ко лбу, посмотрел на облака, которые принесло с запада. Серые, всклокоченный и тучные, быть дождю. Асавин улыбнулся. Прекрасное время, чтобы купаться в море. Вода сверху, вода снизу, а посредине – вода жизни, облаченная в оболочку плоти. Последний день Высокого Солнца – прекрасный повод прогуляться.

Он двинулся по узкой улочке, затесавшейся между рядами четырехэтажных длинных домов с красными черепичными крышами. Квартал Звонарей был не самым плохим, несмотря на расползающиеся молнии трещин по стенам, корявые узкие дороги, где густо пахло нечистотами, помоями и гниющей на солнце рыбой. Здесь солнце относительного благополучия еще нет-нет, но освещало дома. Небогатые ремесленники селились в этих ласточкиных гнездах, создавали семьи и плодили ту кровь, что текла по жилам города. Асавину казалось, что стоит приложить ухо к стене – непременно услышишь ровный пульс и спокойное дыхание Ильфесы. Ставни отворялись, впуская в жилища вечернюю прохладу, потянуло сладковатым запахом эфедры из ближайшей питейной. Где-то далеко звенела расстроенная мандолина, скрипела телега, и торговка хрипло предлагала персики. В маленькой часовенке Его Благодати зазвонили колокола. Мерный звук отражался от стен, расплывался в густом воздухе, обволакивал Асавина. Сейчас благочестивые пойдут на вечернюю молитву, а им надо ниже и дальше, в самую настоявшую Гаялту, темный ледяной ад.

– Скажи, Асавин, почему ты не красишь волосы басмой? – внезапно спросил Тьег. – Разве так было бы не проще для тебя?

На мгновение блондин задумался. Действительно, покрась ему волосы, и он будет похож на любого другого смуглого ильфесца, а голубые глаза… Подумаешь.

– Все верно, – кивнул Асавина, уступив место дородному парню с котомкой сушеных трав. – Светлые волосы слишком приметны… Однако, если я покрашу их, я могу кое что забыть…

«Забыть, что за поганая кровь течет в моих жилах. Забыть обещание, что дал над трупом матери», – думал Асавин, не выдавая невеселых мыслей. Он обернулся к Тьегу:

– Как бы умный человек ни пытался искоренить в себе все эмоциональное барахло, но оно – часть человеческой натуры. Наши переживания – вот что делает нас нами.

Судя по взгляду, парень не понял ровным счетом нихрена, но это заставило его на время заткнуться. Дорога к тому времени вывела их на Крабий спуск. Здесь брусчатка спускалась с пологого холма между домами, и когда шел дождь, потоки грязи и дерьма со всего города отвратительным водопадом стекали с него, омывая Мусорную стену – грандиозную свалку прямо в черте города, за которой начинался район Угольного порта. Асавин порадовался, что они с Тьегом обогнали дождь на несколько часов.

– Воняет, – парень поморщил свой аристократический нос, – но я все равно рад, что ты позволил мне прогуляться. Я всерьез опасался, что ты решил убить меня книжной пылью.

«О, я убил бы тебя иначе», – подумал Асавин, а вслух сказал:

– Какие горькие слова, мой друг. Я думал, ты будешь в большем восторге от книг. Многим они даже не по карману.

– Ненавижу читать, – фыркнул парень. – Сразу вспоминается старый учитель. Он бил меня розгами!

– Надо же! – Эльбрено неподдельно удивился. – Мне казалось, что с особ такого пошиба должны сдувать пылинки…

– Старый хрыч учил не одно поколение Обраданов, – пробурчал парень. – Двор питал к нему большое уважение, а отец считал, что телесные наказания прибавят мне ума.

Асавин рассмеялся:

– Битье розгами – разве ж это наказание? В детстве мальчишки и похлеще наказывают самих тебя, не проронив ни единой слезинки.

«Посмотрел бы я, хлещи тебя отец подпругой», – подумал блондин, и поясница непроизвольно заныла.

– О да, – фыркнул Тьег. – Уж лучше розги, чем бесконечные вечера в компании Треолара и пыльной братии.

– Треалора, – поправил Эльбрено. – Я тебе книги не развлекаться дал. Ты у нас студент, а значит, парень неглупый, образованный, начитанный.

Собеседник скорчил кислую мину.

– Не понимаю, как можно просиживать штаны за книгой, когда мир полон приключений? – в сердцах воскликнул юноша.

– Мир полон приключений, говоришь? Иногда они заводят в такие мрак и безысходность, что начинаешь отчаянно цепляться за то немногое, что способно подарить крупицу радости. Если бы тебя внезапно заставили жить, как свинью, в хлеву и батрачить, как ишака, пока твоя спина не переломится… Я бы посмотрел, что бы ты тогда сказал.

В его словах прозвучало больше горечи, чем Асавин хотел показать, поэтому он смазал реплику хитрой ухмылкой. Можно срезать клеймо каторжника со своей кожи, но из сердца оно не сотрется никогда. Мальчишка снова ничего не заметил. Его увлекали улицы, крики людей и запахи.

– Не могу поверить, что ты все это прочел… Там же целая библиотека.

«Целое состояние », – мысленно поправил его Асавин.

– Пока ты молод и свеж, можешь наслаждаться поверхностью жизни, но с возрастом хочется все больше глубины, – ответил он. – Неужели не интересно, что там, за стеной города? В других государствах, землях и чужих головах? Начитанному человеку всегда есть что сказать, мой дорогой мальчик.

– Однако Уна заткнула тебя за пояс, – хохотнул Тьег.

Паскудный мальчишка! При упоминании девушки в груди полыхнуло жгучее желание. Он не одну ночь вспоминал ее рыжие волосы, хриплый голос и дерзкие зеленые глаза исподлобья. Тело хотело хорошенько отыметь ее, разум кричал держаться от нее подальше. Эльбрено почти не сомневался, что дамочка никто Адиру, но это хрупкое «почти» пьянило похлеще кижары.

– Уна обладает природным талантом, – парировал Асавин. – Он нередко встречается, особенно среди женщин. Этот талант называется Змеиный Язык.

– Но признайся, этим языком она тебя и окрутила, – Тьег панибратски толкнул блондина локтем под ребра. – Я удивлен, что ты до сих пор не кинулся обтирать ее пороги, фонтанируя изящными книжными цитатами.

Асавин остановился и посмотрел на парня так, что тот притих. На его лице все еще была улыбка, но глаза стали холодными, словно надвигающиеся дождевые тучи.

– Будешь волочиться за женщиной как собака – будешь получать собачьи подачки, – ответил он. – Мне не нужны подачки, Тьег.

Мальчишка ненадолго притих, словно обдумывая все сказанное. Они, наконец, миновали Крабий спуск, и Мусорная стена предстала во всей своей гротескной красе. Тьег задрал голову и приоткрыл рот, разглядывая ее. Отходы громоздились кручами по семь-восемь футов в вышину и, говорят, с каждым годом эти горы все расширялись и увеличивались. Кто-то называл ее язвой на теле города, рассадником вони, болезней и крыс, кто-то – большим нищенским кладбищем, ведь всем известно, что покоиться в Некрополе стоит недешево. С каждым дождем потоки зловонной жижи стекали с нее во все стороны, отравляя источники воды, а ветер разносил вонь в соседние кварталы. Год от года ее пытались разобрать, но на месте очищенных участков мгновенно возникали новые, и чиновники сдавались, считая это слишком затратным. В районе Угольного порта было забавное поверье, что однажды стена поглотит весь город, а некоторые всерьез считали, что в ее зловонных недрах вылупляются всякие страхолюды. Что не мешало, однако, всем районом азартно побираться на ее скользких гребнях.

– Ничего себе вал, – протянул парень. – Здесь что, когда-то шли уличные бои?

Асавин одобрительно хмыкнул.

– Шли, идут и будут идти. Район Угольного порта – это город в городе, и властям это не нравится. Время от времени они посылают войска зачистить его. Показуха, но кровь проливается самая настоящая. Здесь живут те еще монстры в обличье людей…

– Куда ты меня ведешь? – Тьег подозрительно сощурился.

– Не бойся, – успокаивающе улыбнулся Асавин, – мы не станем углубляться в эту навозную кучу, пройдемся по верхам.

Он провел парня петляющими дорожками к ближайшему проходу в стене. Асавин знал каждый из них, как и пути отступления в случае облавы. Местные представляли большую опасность. Эльбрено расстегнул дублет, расшнуровал рубашку, чтобы было лучше видно обмотанную вокруг шеи ржавую цепь, и надел на большой палец перстень с дешевым красным стеклом. Его окутал бессловесный язык условных сигналов. Тьег вылупился на него во все глаза:

– Что ты делаешь?

– Есть старая поговорка, – пробормотал Асавин, делая цепь на горле менее тугой. – Я перефразирую ее для тебя: в Святой Империи поступай по-имперски. Усек? Здесь свои порядки.

Походка паренька стала менее уверенной, зато Асавин зашагал развязней. Никакой демонстрации страха или осторожности. Уверенность в себе увеличивает шанс на существование.

Город вокруг неуловимым образом изменился. Улицы стали уже и беспорядочней, дома растеряли былой цвет, а удушающее амбре свалки разило наповал.

– Возьми вот, – Асавин притянул парню надушенный платок, – а то еще окочуришься с непривычки. Это самый вонючий квартал города, Крысиная улица. Обещаю, чуть дальше будет уже не так ужасно.

По улицам и правда бегали целые толпы крыс, выныривали из мусорной насыпи и забивались в щели по домами. По пути часто встречались нищие с ведрами, полными барахла и гнили, с ног до головы покрытые коркой грязи. Немного презентабельней выглядели крысоловы, в коротких бриджах и одутловатых шляпах, отягощенные клетками с шуршащей добычей. В подворотне орала какая-то пестрая толпа, за их спинами абсолютно ничего нельзя было разглядеть.

– Бей его! Откуси ухо! – послышалось из этого нечленораздельного воя.

Тьег вопросительно поглядел на Асавина, тот спокойно ответил:

– Крысиные бои.

Толпа издала ликующий рев, затем отхлынула, и на грязную мостовую рухнуло окровавленное полуголое тело, в голове которого торчал ржавый обломок. Несколько человек кинулись обобрать его. Тьег отшатнулся, Асавин буднично произнес:

– Крыса убила крысу. Не глазей так, а то и тебя убьют.

За тугими узелками улиц показалась густая черная пелена.

– Пожар? – спросил Тьег.

– Фабрики, – ответил Эльбрено. – Стоят за стеной, но дым доходит аж до района Угольного порта. Часть на угле, часть на змеином молоке. В основном, оружейные, а тут, в их тени, обитают фабричные работяги, что из свободных.

– Ааа, – протянул парень, – я слышал что-то такое. Тут делают самострельные трубки.

– «Гадюки», «аспиды», – кивнул Асавин. – Вся стража уже ими вооружена. Грозное оружие, но пока его перезарядишь, можно получить пару ножей в бочину.

Глаза Тьега азартно загорелись:

– Всегда было интересно, как это работает! Как вода может заставить железный шарик лететь?

– Аякоса – это не вода, – фыркнул Асавин. – Это – конденсат змеиного молока. Чирк кремниевым замком, – блондин звонко щелкнул пальцами перед носом у завороженного парня, – искра воспламеняет пары аякосы. Бах! – шарик летит.

– Чудеса, – вздохнул Тьег.

«Собери свою первую сотню «гадюк». Посмотрим, что станет с твоим восхищением», – подумал блондин.

Они нырнули в темную подворотню. На пути им встретилась подозрительно выглядящая компания. Шрамы, кровоподтеки, кривые зубы густо-алого цвета и цепи, обмотанные вокруг рук. Тьег моментально встал в защитную стойку, положив ладонь на эфес шпаги. Асавин даже не шелохнулся. Один из бандитов обвел блондина мутным взглядом и прохрипел:

– Есть… че?

– Я на поклон – спокойно ответил Асавин, словно невзначай коснувшись цепи на шее.

Про поклон, конечно, была бессовестная ложь, но иначе от этой братии было не отделаться. Здоровяк рассеянно кивнул, и шайка расступилась перед ними, пропуская дальше по улице. Тьег напряженно смотрел на Асавина, но уже ничего не спрашивал. Блондину это было только на руку.

Они вынырнули из подворотни на поперечную улицу и чуть не запнулись о свалку лежащих людей, укутанных в мешковину. Чертыхнувшись, Асавин перепрыгнул через живую груду. Вдоль улицы бродили тощие девицы с ярко раскрашенными лицами. Одна из них улыбнулась Асавину, зубы у нее были черными:

– Ну здравствуй, красавчик. Не хочешь скрасить одиночество?

Асавин проигнорировал шлюху и брошенный в спину поток оскорблений. Улица Лилий никогда не радовала его, здесь он по неопытности собрал свой первый букет и отнюдь не роз. В «Негоднице» девчонки были куда чище и симпатичней.

Мальчишка как-то притих и словно помрачнел.

– Тьег, ты же хотел повеселиться? – насмешливо спросил блондин. – Сделай лицо попроще, улыбнись, и играй, блядь, свою роль, – добавил он, толкнув двери кособокого здания.

Двухэтажный дом с покосившейся крышей было похож на облезлого голубя: краска облупилась, часть черепицы отвалилась, а часть разворовали. Выцветшая вывеска некогда гласила: «Эллинор Карио», однако буквы давно стерлись, осталась только «нор Ка». Один из старейших игорных домов Угольного порта и один из немногих, что пережил пожар десятилетней давности. Асавин слышал об этом событии. Тогда погибло много людей, но в «Норке», говорят, игроки в крейнирский пакс не шевельнули и мускулом.

В «Норке» всегда царила непередаваемая атмосфера разбитного нищенского гуляния. Громкая музыка, смех, вечный стук костяшек хурука, визгливый смех девок и глухие тычки пьяного мордобоя. Тускло-красные, словно тошнотворное местное вино, портьеры, старающиеся походить на подобные в респектабельных игорных салонах высшего света, посерели от пыли и были изъедены огромной жирной молью. Потолок давно стал черный от копоти множества трубок, кальянов и палочек сладкого опиума. Тьегу хватило ума не вертеть головой во все сторону. Асавин быстро осмотрел зал, и наметанный взгляд выхватил в толпе знакомую фигуру.

– Лонни! – ухмыльнулся он, протянув руку съежившемуся за столом парню. – Яркого дня. Давно не виделись.

Сидящий хмуро зыркнул на собеседника и нехотя протянул правую руку. В левой у него был зажат веер разноцветных квадратиков. За столом с ним сидели еще три странных упыря. Асавин почти не сомневался, что его товарищ скоро проиграет последние портки.

– И тебе ни серых, ни благих, – мрачно ответил играющий общепринятую в здешних кругах фразу.

Асавина всегда поражало, что такой щуплый парень может говорить настолько низким, глубоким, богатым на интонации голосом. Темноволосый, бледноватый, коротко стриженный и гладковыбритый, имел ко всему тяжелый, вечно недовольный взгляд. Бордовая мантия алхимика сидела на нем, как мешок на тощем пугале.

– Эй, Аэрти, не отвлекайся, – гаркнул упырь за столом. – Твой ход. Пасуешь?

Алхимик дернул щекой от волнения. Поколебавшись, он стукнул по столу костяным веером, сложив из него сложную фигуру.

– Царица фей, – глухо сказал худой.

Его оппонент ощерился редкозубой улыбкой:

– А ты шустрый… Но мы шустрей.

Он вальяжно выложил свою фигуру.

– Дракон поимел твою царицу.

Его приятели скотски заржали, но алхимик не изменился в лице, только темные то ли зеленые, то ли карие глаза медленно проследили, как золото утекает из-под его руки.

– Ну что, еще разок, Аэрти? – усмехнулся щербатый.

Прежде чем алхимик ответил, Асавин положил руку ему на плечо:

– О нет, господа, боюсь, он не может. Он и без того должен кораблик золота.

– А ты кто такой? – оскалился щербатый. – Начхать, что он там тебе должен, это его проблемы. Шел бы ты отсюда…

– Нет-нет, господа, – ухмыльнулся в ответ Асавин, – вы не поняли. Он должен Френсису. Надеюсь, его-то вы знаете? Может, желаете перетереть с ним за весь этот шорох?

Щербатый мгновенно захлопнул пасть вместе со рвущимися на волю остротами, только глаза по-крабьи забегали. Имя Френсиса имело неизменно успокаивающий эффект за всех борзеющих.

– Пошли, Лонни, пока не пришлось заворачивать тебя в плащ, как младенца, – все так же улыбаясь, прошипел Асавин алхимику.

Через несколько минут они сидели в темном углу за маленьким грязным столиком. Тощая рябая девка стукнула о столешницу мисками с крабовой похлебкой. Алхимик хмуро отодвинул тарелку:

– Как любезно с твоей стороны, но я откажусь. Я ведь и без того весь в долгах.

Последнее слово он едко выплюнул.

– Не бойся, Лонни, за мой счет, – ответил Асавин, откинувшись на спинку стула. – Это чтобы ты восполнил силы, физические и умственные. Мне тебя о многом надо расспросить.

Тьег зачерпнул ложку непонятного варева, попробовал и тут же выплюнул обратно в миску. Цепкий взгляд алхимика проследил за этим действием:

– Не представишь меня своему приятелю?

– Ах да! – наигранно спохватился Асавин. – А это мой племянник, Ациан.

– Приятно познакомиться! – широко улыбнулся Тьег и протянул ладонь для рукопожатия.

Поколебавшись, Лонни коротко сжал протянутую ладонь.

– Лонан Аэрти, – ответил он. – И мне не нравится, когда меня зовут Лонни, – он сверкнул глазами на Асавина.

– Ладно-ладно! – Эльбрено быстро пошел на попятную. – Расскажи лучше последние новости. Ну и… есть ли письмо?

– Нет письма, – покачал головой Лонан. – И не будет. Все, я умываю руки, больше алхимичить для этой шайки не буду.

– С чего такие перемены? – глаза Асавина резко похолодели. – Ведь на тебе все еще висит долг.

Лонан сплел длинные гибкие пальцы и положил на стол:

– Примерно неделю назад явился к нам протектор с отрядом стражи, перевернул все – от нужника до голубятни. Все стекла, аппараты, реагенты. Библиотеку превратил в руины.

– Очень странно, – блондин поскреб щетину. – А что ему было надо?

– Не знаю, но трижды успел проститься с жизнью, так близко он был от моей нычки с почти готовым Красным Поцелуем. Одно дело сизые, от них можно откупиться. Эти же фанатики… Нет, Асавин, теперь даже по нашей старой дружбе не возьмусь, пусть ищут другого алхимика. Если Протекторат возьмет за яйца, сам понимаешь…

– Понимаю. Постараюсь… поговорить с Френсисом.

Асавин отвернулся. Проще было бы уговорить солнце встать с другой стороны океана. Френсис был конченым отморозком, Лонану однозначно конец. И зачем только они ввязались во все это дерьмо? Ах да, ему нужна была защита после неудачного покушения, а Лонану – деньги на его пагубную страсть. И оба они заторчали одному из самых отбитых бандитов города.

Асавин вспомнил обстоятельства их с Лонаном знакомства. Блондин тогда еще был очень молод, как Тьег, а может, еще младше. По-юношески бесстрашный, уверенный в свое ловкости. Пойманный на краже со взломом, подставленный своими подельниками. Дом был дворянский, а суд – скор и безжалостен, и спустя месяц сырых казематов башни сизых плащей началась другая страница жизни Асавина. Его отправили на выработку змеиного молока, на печальный известный рудник близ Белого Древа. Там он быстро понял, что десять лет ему там не протянуть. Ядовитые пары сырого змеиного молока, взрывоопасные – выпаренного, косили лишенный свободы народ, словно спелую пшеницу. Первый год был полон тяжелой работы и унижений, которые приходилось хлестать, как жидкую баланду. Ох и нелегко быть симпатичным молодым мальчишкой, если ты горд и принципиален, но Асавин был практичен. Главное – выжить, а чести лишат и так, и эдак, и если уж чего-то не избежать, то следовало получить от этого хоть какую-то выгоду. Главное, стиснуть зубы и ползти вперед, а вся эта скотская грязь только придаст дополнительного скольжения.

А потом Асавин увидел Лонана. Щуплый, хилый, но по глазам удивительно умный парень, который явно знал, что ему делать. Асавин за версту чуял хитрый план, а еще – возможности. Все, что нужно было, стать сопричастным ему. Блондин вкрался в доверие к щуплому умнику, и не прогадал. Оказывается, в Белом Древе находилась алхимическая лаборатория и фабрика по сборке «гадюк», и раз в год алхимики выбирали из числа каторжников тех, кто сочетал в себе ум, образованность и ловкие руки. Асавин был обучен грамоте, да и всего остального ему было не занимать. Главное, вовремя показать себя, ведь квота ограничена. У Асавина было примерно полгода, чтобы проредить количество умников, и для этого ему даже не нужно было марать руки. Достаточно было только легонько подтолкнуть кого надо.

Через полгода они с Лонаном перешли под непосредственное начало местного подразделения гильдии алхимиков. Асавин сменил ядовитые пары аякосы на однообразный, но более безопасный конвейер фабрики «гадюк». Руки до сих пор помнили каждый этап сборки, вплоть до мельчайшего гвоздика, скрепляющего кремниевый замок. Это были тяжелые и долгие десять лет жизни Эльбрено, и скрашивала эти годы только возможность читать, которую алхимики всячески поощряли. На волю он вышел другим человеком. Каторга размолола в муку юношеский максимализм и отсеяла сквозь сито цинизма маленькие крупицы его будущего характера. Он кропотливо собрал из всего этого мусора самую выигрышную в этой партии фигуру.

Что до Лонана, то он, несмотря на клеймо преступника, нашел свое место в лабораториях бордовых мантий. Асавин же продолжил идти по кривой дорожке, не видя для себя других вариантов. И черт дернул их три года назад связаться с бандой Висельников.

Лонан посмотрел своим обычным тяжелым взглядом, вырывая блондина из раздумий.

– Прекрати, не надо пустых слов. Я прекрасно понимаю, что Френсис прикончит меня, и выбираю такой расклад пыткам в застенках Протектората. Если конец един, не лучше ли выбрать менее мучительный? И еще кое-что, – он зыркнул на Тьега. – Нет у тебя никакого племянника. Никого нет.

– Для всех он – мой племянник, – ответил Асавин. – Для тебя тоже.

Алхимик фыркнул, зачерпнув похлебки, и отправил в рот. Он, разумеется, остался при своем мнении, но достаточно умен, чтобы не настаивать на нем. Будет очень обидно потерять такой удачный инструмент. Асавин поймал себя на грусти. Пожалуй, к Лонану он привязался.

– Ладно, это не все новости, – сказал алхимик, облизнув ложку. – Не знаю, в каком лесу ты провел последние несколько недель… Ну да ладно. В Угольном становится неспокойно. Ходят слухи, что пропали ребята Кривого Шимса. По мне, туда им и дорога, уродам, да никто не берет на себя ответственность, да и тел тю-тю. Хммм… В Червивом был бой. По слухам, Мару Податель бился с Мороком. Этот начал борзеть, расширяет свои каналы сбыта, беспардонно захватывает территории, а кто с него спрашивает, – Лонан провел пальцем по горлу, – тех скоро находят дохляками. Наглость несусветная. Говорят, у него появилась какая-то новая дурь. Молва ходит, что Красный Поцелуй и рядом с ней не стоял. Улетаешь к праотцам на пушистом облаке…

– Значит, война, – вздохнул Асавин. – Есть у меня смутное подозрение, что Мороку лучше дорожку не переходить. Слишком быстро раскрутился… Что-то тут нечисто.

Лонан хрипло рассмеялся:

– Нечисто? Асавин, разуй глаза, это Угольный порт. Здесь не найти ничего чистого.

Эльбрено машинально улыбнулся кислой шутке товарища. Лонан редко смеялся, и чувство юмора у него было мрачное.

Не успел блондин опомниться, как алхимик уже вычистил миску и отодвинул на край стола, задумчиво глядя на толстую моль, барахтающуюся в складках портьеры.

– Благодарю за угощение, – сказал он. – Не пропадай надолго, иначе начинаю переживать, не сдох ли ты.

– Твоя забота мила моему сердцу, – усмехнулся блондин. – Я же как кот, всегда возвращаюсь туда, где кормят.

Лонан посмотрел на него. Взгляд был неожиданно печальным.

– Что ж, ярких дней тебе и твоему племяннику, – сказал он, – а мне пора, столько всего нужно сделать…

«Точно помирать собрался», – подумал Эльбрено, провожая взглядом бордовую мантию.

– Асавин, что за мутные делишки вертятся вокруг тебя? – прошептал Тьег.

– Ооо, – протянул тот, махнув рукой девке с подносом. – Ничего такого, мой дорогой друг. Не беспокойся.

– Прости, но что-то не верится, – пробормотал парень.

Девица подошла к столу и ловко, как кошка, поймала моль.

– Милая девушка, кувшин вина, пожалуйста, – он повернулся к Тьегу. – Ты правда хочешь знать? Знание может погубить.

– Незнание тем более, – парировал парень. – Скажи, у тебя возникли проблемы? Не стоит беречь меня, я не сахарная голова.

Наивность и детская простота этого мальчишки не переставали поражать блондина. От неизбежного ответа его спас перелив эспарсеры. Музыкант сидел на стуле, коричневый, как буйволиная кожа, вьющиеся черные волосы стянуты в тугой хвост, а руки с закатанными по локоть рукавами ласкали гриф и переливающиеся струны. Соло взмыло под потолок и устремилось вниз. Ладони застучали по дереву, отбивая простой ритм, и Асавин увидел женщину, танцующую меж столов. На ее смуглой коже пестрели синие узоры, а из одежды былонесколько полосок ткани. В обеих ее руках поблескивали плоские чаши. Женщина улыбалась и ловко двигала руками, спина у нее была такая прямая, словно она проглотила рапиру. Тьег заворожено уставился на почти обнаженную фигуру с гибкой змеиной талией.

– Асавин, что это? – спросил он.

Блондин вольготно устроился на стуле, пожирая женщину глазами.

– Ритуал, древний, как сама Ильфеса. – объяснил он. – Танец с чашами. Девушка символизирует мир. Ее груди – это высокие горы, синие узоры – реки. Она полна жизни и плодородия. Черная чаша – тьма, белая – свет. Смотри, – он указал на бородача, что с улыбкой бросил монетку в белую чашу. – Чья сторона перевесит, тот и победит.

Собирающая монетки девушка поравнялась с Тьегом и Асавином. Блондин отметил, что лоб ее был скрыт пестрой повязкой, а глаза алчно поблескивали. Завороженный ее танцем Тьег уронил монетку на горку белой чаши. Ухмыльнувшись, Асавин начал по одной отсыпать золотые кругляшки в черную, пока не выстроил небольшую пирамиду. Глаза девушки блеснули еще азартней.

– Что ты делаешь? – изумился Тьег. – Зачем в тьму-то?

– Смысл танца не в победе одной силы над другой, а в гармонии, – объяснил Асавин, провожая женщину взглядом. – Мир должен находиться в равновесии, и добиться его очень непросто. Я уравновесил чаши, и мир, похоже, доволен, – он подмигнул обернувшейся танцовщице.

Прошмыгнув между столами, девушка исчезла за пологом табачного дыма. Щелкнули костяшки хурука, кто-то развязно заржал, и привычный шум «Норки» вступил в свою силу. Девка принесла вино. Асавин налил стакан и придвинул Тьегу:

– Пей, мальчик. Я гарантирую, что это будет самое ужасное вино в твоей жизни. Такое ты точно не забудешь.

Над дымным пологом взвизгнули флейты и мандолины, застучали барабаны. Все собралось в нескладную, но ритмичную мелодию. Заскрипело дерево, народ вскочил со своих мест, бросившись в пьяные пляски. Тьег удивленно наблюдал за этим, словно был свидетелем ритуала идолопоклонников. Он махом опрокинул в себя стакан и сморщился, как изюм. Асавин был уверен, что мальчишка сейчас исторгнет из себя содержимое желудка, но он оказался крепче.

– Какая гадость, – простонал Тьег. – Будто кто-то в него нассал…

– Не исключено, – ответил блондин и рассмеялся, когда лицо парня вытянулось. – Успокойся, это шутка. Первая кружка всегда тяжело дается, зато дальше…

Его голос потонул в нестройном топоте, дребезжании посуды на столах и развеселом смехе, похожем на крик ишака. Мальчик налил себе еще вина, и этот стакан вошел в него с меньшим сопротивлением, а следом – ложка крабовой похлебки. Умница.

Из шума и мглы появилась танцовщица. На ее лице больше не было синих линий, хотя на голове все еще красовалась пестрая бандана с золотистыми кисточками. Тело в дешевом потрепанном платье, обнажающем смуглые плечи. Она широко улыбнулась Асавину, и ее зубы блеснули алым. Еще одна любительница Красного Поцелуя.

– Эй, Князь Тьмы, – звонко сказала она, подойдя к их столу, – что ты здесь забыл, такой белокурый? Прямо сошел с церковной фрески.

– Компенсирую красотой исключительно черное сердце, – осклабился Асавина. – И щедростью. Я отдал тебе все, что у меня было, моя милая.

– Кто сказал, что ты красавчик? – женщина дерзко вздернула подбородок. – Третий сорт, еще и блондин!

Ее слова напомнили об Уне, и это возбудило в Асавине желание. Хотя рыжая грубила с ядовитой желчью в голосе, а у этой в глазах так и плясали озорные огоньки.

– Мое черное сердце разбито, – наигранно вздохнул блондин. – Но если ты ищешь первосортную молодость и красоту, обрати внимание на моего племянника. Краше личика ты здесь не найдешь, – он указал на раскрасневшегося от вина Тьега.

– О нет, – женщина хлопнулась к Асавину на колени, – я предпочитаю зрелое вино и зрелых мужчин, а твой племянник мне в сыновья годится. Зато понравится моим дочерям.

В ее голосу было лукавство, но она не солгала. Асавин удивился. Он думал, что она гораздо моложе, с таким-то гибким и подтянутым телом. А еще ему понравилось, что она пришла не за золотом.

– Что, разочарован? – пропела танцовщица, обняв его за шею. – Мне позвать дочек?

– Предпочитаю спелые персики, – осклабился он, ухватив женщину за задницу, – но дочек позови… Для моего племянника.

Она рассмеялась, запрокинув голову, и Асавин увидел линию ее ключиц, уходящих под ткань платья. Затем она без спросу подхватила со стола его стакан и осушила одним махом. Струйка вина потекла по подбородку и капнула на лиф, выступающий двумя округлыми холмами.

– Нет, не позову! – воскликнула танцовщица, стукнув кружкой по столу. – Лучше идите к нам. Послезавтра мы отчаливаем к Иллалику, а до сих пор будем пить, плясать и праздновать жизнь под открытым небом. Или вы предпочитаете коптиться здесь, в дыму и духоте?

– Мы туда, куда и ты! – воскликнул Асавин. – Веди нас, прекрасная…

– Амара.

– Прекрасная Амара, – кивнул он. – Меня зовут Асавин, а это Ациан.

– Аннн! – пропела Амара и рассмеялась, потянув Асавина за руку. – Не будем медлить.

Ан, ну конечно! Священный звук, воплощающий Благодать, вот почему так много имен в Ильфесе… Его мысли оборвались, когда он устремился сквозь толпу танцующих следом за Амарой.

– Эй! – воскликнул Тьег, еле поспевая следом.

Они вырвались из душных объятий «Норки» в не менее душный воздух Угольного порта. Небо стало совсем низким и черным, и в этом тяжелом воздухе крылось обещание прохлады. Амара потянула его вдоль улицы Лилий, где шлюхи разбежались под козырьки и навесы.

– А твой племянник и правда красавчик, каких поискать! – пропела Амара, увлекая его дальше по улице. – Эй, Ациан, что ты забыл в этой клоаке?

– Он студент, – ответил за него Асавин, – до этого обучался при храме Святой Короны…

– Разве он немой? – поразилась смуглянка. – Эй, Ациан, ты ведь уже изучал испадрит? Скажи что-нибудь!

Блондин напрягался, но парень, как ни в чем не бывало, выдал:

– Амо дан асторито амос. Любовь – это…

–… добровольное заточение, – закончила Амара. – Как это прекрасно… Ты читал Песни Скитальцев?

– Не только. Всю классику на испадрите.

– Ах! – вздохнула Амара, сжав ладонь Асавина. – Я и не надеялась, что сейчас это еще изучают. Нынче на испадрите только молятся, не вникая в музыку этого прекрасного языка…

Асавин удивился. Эта Амара была поразительно образованной женщиной, и учителя у нее были нестандартные. Может быть, даже еретики. Женщине в современной Ильфесе строжайше запрещено быть чем-то большим, чем тенью мужчины.

Они пересекли улицу Лилий и углубились в проулок между домов. Раньше здесь был дом фабричных рабочих, пока пожар не обглодал его до черного остова. Во внутреннем дворе раскинулся пестрый палаточный городок. Издали доносился смех и трели эспарсеры.

– Догоняйте! – воскликнула Амара и устремилась вперед, отпустив руку Асавина.

Тот воспользовался моментом, чтобы шепнуть Тьегу:

– Не думал, что ты знаешь испадрит.

– И испадрит, и орантонг, – кивнул парень, сверкнув хмельными глазами. – Думаешь, дворянское воспитание – это только этикет и фехтование? Мертвые языки мне втемяшили, чтобы отскакивали от зубов, как родные…

– Да ты просто золото! – восхитился Асавин. – Только будь осторожен, придерживайся роли… – он оглядел слегка пошатывающегося парня. – О небо… Хотя бы просто придерживайся чего-нибудь и не рухни… Будь внимателен, Дети Ветра могут обчистить твои карманы.

– Кто это? – спросил Тьег.

– Они, – Асавин указал в сторону трелей эспарсеры. – Изгои. Видал платок на ее голове? У нее клеймо на лбу.

Глаза Тьега округлились от ужаса и отвращения.

– Асавин, мы что, идем к бывшим каторжникам? Ты с ума сошел.

Блондин остановился и резко притормозил Тьега, который устремился в обратный путь.

– Стой! Ты еще слишком мало знаешь об Ильфесе. Каторгой и клеймением здесь наказывают за все – от кражи хлеба до убийства.

Он умолчал, что лицо клеймят только после третьего рецидива.

– Все равно, они преступники, – стоял на своем Тьег. – Они получили по заслугам. Закон писан для всех.

– Хм, – протянул Асавин. – Скажи это дворянину, изнасиловавшему чужую жену, или купцу, дающему страже на лапу, чтобы скрыть притон с маленькими мальчиками… Закон писан теми, у кого есть власть и золото, он неодинаков для всех. Думаешь, среди каторжников есть хоть капля дворянской крови?

Он снова преувеличил. Конечно, частенько ссылали зарвавшихся бастардов, но так они – никто, и капля их дворянской крови ничего не решала.

Тьег продолжал упрямо стоять и насуплено смотреть на Асавина. Что ж, пришло время последнего аргумента.

– Хорошо, Тьег, – сказал блондин. – Тебе виднее. Ведь ты безгрешен и наверняка за всю свою короткую жизнь не совершил ни единого дурного поступка. А теперь представь… Только представь, Тьег, что в «Негодницу» тогда ворвалась шайка пьяных дворян, убила бы хозяина, а ты, сын простого работяги, проткнул бы их словно бешеных собак. Туда им и дорога, но тебя бы ждала каторга. Сизые плащи не посмотрели бы, что ты защищал себя и тем более, благой упаси, шлюху! Кому она вообще нужна, эта падшая женщина? И кому нужен ты, сын простого работяги? Как ты посмел поднять шпагу на того, кто с рождения выше тебя? Скажи мне, это и есть справедливость в твоем понимании?

Тьег молчал, но взгляд его слегка изменился.

– Ты и я – такие же грешники, как и они, в глазах этого города, – сказал Асавин, снова потянув Тьега за собой. – Наши слова никогда ничего не докажут, так что остается только расслабиться и быть теми, кем нас видят: еретиками, грешниками, сластолюбцами. Гнить заживо, разрушая пасторальную картину священного города.

– Это неправильно, – пробормотал Тьег, но послушно пошел следом за Асавином.

– О, когда поймешь, что в этой жизни правильно, обязательно напиши об этом книгу. Уверяю, тебя тотчас же казнят за нее, раздробив конечности на площади наказаний.

Они приблизились к палаткам. Знакомый музыкант, сидя на бочке, ласкал эспарсеру, извлекая волшебные звуки. Он больше не носил платка, и на смуглом лбу белела сложная закорючка клейма. Амара кружилась под музыку, ее каблуки отбивали быстрый ритм, яркая юбка взметалась цветочными лепестками, а руки жили своей жизнью, летая над головой, словно птицы, исполняющие брачный танец. Вокруг нее кружились три совсем молоденькие девушки.

– Ах, вот вы где! – крикнула Амара. – Чего так долго? А вот и мои милые дочки.

Девчонки прыснули к остолбеневшему Тьегу. Они были ну очень хорошенькие.

– Пошли, Князь Тьмы, – женщина потянула Эльбрено за собой. – Пришло время плясать.

– Асавин, – жалобно протянул Тьег, – ты знаешь, в храме наук меня не учили местным танцам…

– Все просто. Прижми к себе даму так сильно, словно занимаешься с ней любовью, и… – он притянул к себе Амару, – не отпускай ее от себя, словно пойманную дичь. Позволь ей почувствовать твое тело, а ты – ее, а там – как сердце подскажет…

Тьег попытался еще что-то спросить, но его голос потонул в девичьем смехе, а все внимание Асавина заняли темные глаза Амары

– Ммм, а ведь ты описал сейчас совершенно определенный танец, – потянула она. – Иосийские объятия, – ее правая рука скользнула ему на плечо, а левая сплелась пальцами с его ладонью. – Покажи мне, как ты умеешь загонять дичь… Рьехо, давай иосийское!

Музыкант громко крикнул, стукнул по верхней деке эспарсеры, и мелодия устремилась в головокружительное пике. Подхватив ритм, Асавин повел Амару за собой, управляя изгибами ее тела. Ноги и руки все еще прекрасно помнили эти полные страсти движения. Хлопок по деке – Асавина оттолкнул от себя партнершу, чтобы в последнее мгновение поймать кончиками пальцев и резко притянуть к себе, выбив воздух из ее легких. Она удивленно заморгала, но через мгновение сильнее прижалась к нему, закинув ногу ему на бедро.

– А ты злобный сукин сын…

– Дичь должна молчать, – шепнул он ей на ухо и провел пальцами по обнажившейся икре женщины.

– Не дождешься, – фыркнула Амара, пихнув его в грудь, словно оскорбленная девственница, но глаза у нее горели.

Асавин легко удержал ее и наклонил, почти уронив на землю. Амара обхватила его за шею, и он почувствовал, как впились ее ноготки. Эльбрено поднял ее и повел в такт музыке, пересекая открытое пространство. Вокруг взметнулись купола ярких юбок, громко хлопали танцующие, и Тьег закружился с одной из дочерей Амары.

– Признаю, ты умеешь танцевать, – шепнула смуглянка. – Ты с Иосы?

– Да, – ответил Асавин. – И ты, видимо, тоже…

– В прошлой жизни, – она лукаво укусила блондина за мочку уха, и его обдало жаром.

В небе оглушительно загрохотало, и это заставило всех танцующих остановиться. Они запрокинули головы в темноту над ними. Миг, и небо изрыгнуло каскады воды.

– Ах, это я и называю настоящей благодатью, – рассмеялась Амара, скинув платок и подставив лицо под струи. – Что, испугался промокнуть или…

Вода впиталась в ее платье, сделав юбку тяжелой, а лиф – абсолютно прозрачным, и Эльбрено легко мог рассмотреть соски с коричневыми ореолами на ее грудях. Он медленно прижал ее к себе:

– Это всего лишь вода…

– Эйейей! – закричал Рьехо, ударив по струнам, и Асавин закружил Амару под потоками воды. Ее мокрые волосы били его по лицу, а прикосновения обжигали сквозь холодную мокрую ткань, ставшую вдруг такой тонкой, словно ее и не было вовсе. Желание нарастало, и Амара это заметила. Ее ладонь скользнула вниз и сжалась на его гульфике, заставив сладко вздрогнуть.

– Приятно чувствовать, что мужчина так тебя хочет…

Вместо ответа он коснулся губами ее шеи, и Амара сама задрожала в его руках.

– Нам стоит согреться, иначе можем заболеть, – шепнул ей блондин.

Амара потянула его сквозь толпу танцующих, прямо к одному из шатров, в котором пахло конским потом и грязным бельем. Асавин не обратил на это внимания, рухнув на кипу тряпья. Мокрые волосы Амары каскадом хлынули ему на лицо, когда она потянулась к его губам. Платье сползло с плеч, обнажая грудь с крупными сосками. Он сжал одну пальцами, а другой рукой стянул платье до пояса. Мокрая кожа обжигала ладонь. Амара сорвала с него дублет и рубашку, коснулась губами груди, покрытой короткими светлыми волосами, а ладонь запустила в штаны, поглаживая затвердевший член. Горячее трение сжало все мышцы паха, она усмехнулась:

– Да ты совсем озяб…

Дыхание обожгло живот блондина, руки потянули вниз мокрые штаны, губы горячим кольцом сомкнулись на головке члена, погружая его в горячий влажный тоннель. Язык нежно и настойчиво ласкал его. Горячо, очень горячо. Асавин запустил ладони в ее влажные волосы, ощущая, как они змеятся между пальцами на каждый кивок головы. Амара выпустила его член, облизнула губы.

– Я согрела тебя?

– Не совсем…

Асавин притянул ее к себе, стягивая платье с влажных упругих бедер. Амара, извернувшись словно змейка, скинула с себя остатки мокрой одежды. У нее был красивый живот, даже эти светлые трещинки растяжек его не портили. Он коснулся губами ее пупка и повел языком вниз, до темного треугольника волос, пальцы вклинились между бедер, вторгаясь в нее. Амара обхватила его руку, а другую положила себе на грудь, томно сомкнув веки. Бедра закачались, направляя пальцы, дыхание участилось, грудь соблазнительно заколыхалась. Асавин припал к ее соску, и Амара громко ахнула. У нее чувствительные груди. Должно быть, когда она кормила ими своих дочек, то страстно желала мужчину.

Амара остановила руку Асавина и толкнула его на подушки. Игры закончились. Она нежно сжала его член, направила внутрь себя и зазмеилась вдоль его торса, словно поток горячей упругой воды. Асавин припал к ее груди, и она протяжно застонала от удовольствия.

Дождь барабанил по шатру, заглушая крики Амары, когда она оказалась на пике. Они долго смотрели друг на друга, тяжело дыша, не в силах сказать ни слова, чтобы через некоторое время снова слиться. На это раз неспешно, плавно, чтобы продлить удовольствие. Во второй раз Амара не кричала, а томно промычала сквозь сомкнутые губы. Когда эмоции немного утихли, они легли, вслушиваясь в звуки дождя.

– Ты никогда не кончаешь в женщин, или это во мне дело? – спросила Амара.

– Не хочу плодить себе подобных.

– Отчего же? – она закинула на него бедро. – Подумаешь, жили бы где-нибудь на свете смуглые, белокурые ублюдки, вроде тебя.

Он спихнул с себя ее ногу.

– Прости, – шепнула она, погладив его по груди. – Но ведь я права, ты нечистых кровей. Кто потоптался по твоей матери? Айгардец? Рубиец?

Приподнявшись, Асавин пронзил ее холодным взглядом. Чего она добивается? Насмехается над ним и его прошлым? Но ее взгляд был сочувственным. Амара ласково погладила его по щеке, поросшей короткой светлой щетиной.

– Не злись на меня, больше не буду бередить твои раны. Мы, Дети Ветра – сборище никому не нужных ублюдков, и от этого грубеем. Думаем, что нет боли больше, чем наша.

Только сейчас Асавин заметил выжженное на ее лбу клеймо. Еще одно пестрело чуть пониже плеча. Где-то спряталось третье. Наверное, у основания шеи… Она провела пальцами по его плечу, где белел крупный плоский шрам – след срезанной кожи.

– Я пытался вытравить это из себя, – объяснил Асавин, сжав ее пальцы. – Но это невозможно.

Амара понимающе улыбнулась, потянувшись к нему губами. Что пережила эта женщина в своих долгих мытарствах? Он ее не спросит, а она не расскажет. Да и зачем? Они – лишь два голодных до тепла тела, не привыкшие обнажать свою внутреннюю боль…

Дождь лил весь вечер и всю ночь, смывая с улиц дневную пыль.

***

Асавин проснулся один. За пологом шатра слышался сонный гул лагеря, и уже с утра стояла душная жара. Наступил первый день Золотой Песни. Одежда, не успевшая просохнуть за ночь, неприятно холодила кожу. Он выбрался из шатра, сонно щурясь на солнце. Где его берет? Кажется, безнадежно утерян.

– Эй!

Асавин увидел Тьега. Что у него с лицом? Синий как покойник, на шее там что? Засос?

– Вижу, три маленькие бестии устроили тебе незабываемую ночку, – ухмыльнулся блондин, разглядывая рубийца.

– Ага, – смущенно улыбнулся Тьег и проворчал. – Не давали мне ни минуты покоя.

Асавин покачал головой. «Кажется, без белокурых ублюдков после сегодняшней ночи все же не обойдется», – подумал он.

Амару он так и не увидел. Рьехо только пожал плечами, когда Асавин спросил о ней. Это к лучшему. Прощания казались ему скучными и утомительными.

Под все нарастающим жаром они побрели в обратный путь. Мелюзга с визгом собирала валяющиеся в канавах грязные апельсины. Видимо, принесло дождем с благоприятных районов. Улицы Угольного порта утопали в грязи и мусоре, так что приходилось аккуратно выбирать путь. Зато брусчатка квартала Звонарей выглядела свежей и умытой, словно начищенный к празднику старый сервиз.

Они зашли в дом. Тьег обогнал Асавина на лестнице, а затем резко затормозил.

– Дверь открыта…

Асавин положил ладонь на дагу и медленно оттеснил парня плечом. Кончиком пальца подцепил дверь, распахнул. Тишина. Он заглянул внутрь и увидел, что комната пуста, и по ней гуляет ветер. В распахнутое окно натекло воды.

– А где Курт? – спросил Тьег за его спиной.

Оранганца нигде не было видно, да и сомнительно, что он оставил бы свой пост. Это был до зубовного скрежета серьезный мальчик.

– Он пропал, – сказал Асавин, убирая ладонь с рукояти даги. – Очень странно, что именно сейчас, когда мы ушли.

«Кто-то следил за нами, караулил, – мелькнуло у него в голове. – Только зачем им пацан? Разве что…».

– Одно из двух, Тьег. Либо на Курта кто-то положил глаз, либо кто-то узнал в нем оранганца, и тогда ему конец.

«И нам тоже, за общение с ним», – подумал блондин.

– Но мы были так осторожны, – покачал головой Тьег. – Если с ним что-нибудь случится…

«Какая трогательная забота о слуге», – подумал Асавин.

– Сиди здесь, я проверю оба варианта. И запрись-ка на случай, если кто станет ломиться…

– Пожалуйста, найди его.

Серые глаза смотрели с искренней мольбой. Как у голодного щенка. Асавин махнул рукой:

– Сделаю что смогу.

Он выбежал на душную улицу и затормозил в подворотне. Кто бы ни забрал Курта, он выгадал самое благоприятное время и сделал это, видимое, еще до дождя. Долго наблюдал за ним… «За нами, – мысленно поправил себя Асавин. – Что мешало украсть обычного нищего мальчика на улице и раньше?». Вариант с потным любителем детей распадался на глазах. «А по поводу оранганца поднялся б шум, и хозяева были б нам уже не рады… Стоп! Я кретин. Можно ж спросить». Он немедленно вернулся и постучал в квартиру владельцев дома. Хозяйка точно что-то знала, она грела уши на любой шорох.

На стук вышла потрепанная госпожа Дарио с неизменным томиком Закона Благодати в длиннопалых руках.

– А, господин Эльбрено, вы с племянником вчера не попали под этот ужасный дождь? Я думала, Ильфесу смоет за все наши прегрешения, – она картинно всплеснула руками.

– Нет, минуло, – ответил блондин, чтобы не ввязываться в долгий пустой разговор о погоде. – А к нам никто не приходил в наше отсутствие?

Женщина пожала плечами:

– Откуда мне знать? Разве я должна следить за всеми?… Но, вообще-то, вечером по лестнице поднималась какая-то женщина.

Асавин заинтересовался:

– А как она выглядела?

– Не знаю, – ответила госпожа Дарио. – Длинное платье, – она показала на себе, – а на голове капюшон, что у гробовщика, – она осенила себя священным символом. – Только по фигуре и платью понятно, что женщина.

– Спасибо, госпожа, – рассеянно сказал Асавин, выходя на улицу.

Он точно знаком с одной женщиной, которая узнала в Курте оранганца, но не подняла никакого шума. Он точно знал женщину, что скрывала голову и лицо под капюшоном. Уна Салмао, какие еще сюрпризы ты можешь подкинуть?

Глава 5

Эстев проснулся, когда кто-то дотронулся до его ноги. Подтянув колени к животу, он испуганно посмотрел на лысого узкоглазого старика.

– Не дергайся, – сказал нерсианин. – Я раны твои хочу обработать.

Говорил он плавно, нараспев, словно декламировал стихи. Эстев неуверенно вытянул сбитые в кровь ноги, и старик продолжил смазывать их пахучей мазью, а затем заматывать порезанной холстиной. «Откуда у них чистая ткань?» – подумал Соле.

– На вот сандалии, – старик кинул ему пару старой обуви. – Нечего босиком ходить.

Старик с кряхтением вылез из будки Эстева, оставив лишь едкий запах трав. Ноги щипало, но болели они не так сильно, как вчера. За рваным пологом слышался гул голосов. Эстев покрылся потом от страха, когда вспомнил, где находится. Об Угольном порте он слышал только самое жуткое, о нищих, ворах и убийцах, трупоедах и гигантских крысах, способных утащить человека. Эстев заскулил. В любом случае нужно было выбираться из этой будки. Не успел он подумать об этом, как полог отъехал в сторону, и внутрь просунулось чумазое лицо мальчишки, что провел его сюда. В руках он держал миску с дымящимся варевом.

– О, вижу, коновал уже посетил. На вот, поешь, а то скоро все дочиста выскребут, – он протянул толстяку миску с ложкой. – Ешь-ешь! Тебе силы нужны. Еще бы, такое пережить, а сколько еще впереди!

Эстев зачерпнул ложку, положил в рот и скривился. На вкус чистый жир с какой-то разваренной до неузнаваемости крупой, ни соли, ни специй, да еще и горькие подгоревшие кусочки.

– Меня Зябликом зовут, – продолжал щебетать малыш. – Я важная шишка, – он гордо напыжился. – Ты ешь-ешь скорей. Мне еще все тебе показывать.

Задержав дыхание, Эстев постарался проглотить противную субстанцию под щебет ребенка. Имя шло ему, он и правда напоминал маленькую громкую пичугу со взъерошенным хохолком. Как только ложка заскребла по дну миски, Зяблик нетерпеливо вырвал ее из рук толстяка.

– Ну все, пошли!

Вздохнув, Эстев пополз следом за мальчиком. Глаза обожгло ярким светом. Пахло дымом, варевом, сырым деревом, песком и внезапно сладковатым сеном. Этот запах был таким умиротворяющим, что у парня невольно заслезились глаза от грусти. Оглядевшись, Соле увидел ряды однотипных лачуг, что громоздились друг на друга, словно пытаясь повторить изящество многоэтажной застройки в Ильфесе, только здесь это больше походило на осиное гнездо с бумажными сотами. Они карабкались вверх по холму, пестрея разноцветными пологами вместо дверей.

– Где мы? – спросил Соле. – Это Угольный порт?

– Да, – ответил Зяблик. – Червивый Город. Мы на самом краю, у северо-западного склона. Это Цитадель, – добавил он с гордостью.

Эстев никогда не слышал ни о Червивом Городе, ни о Цитадели, и от мыслей об Угольном порте ему становилось худо.

– Пошли, – Зяблик потянул Соле за обрывок рукава. – Велено показать тебе все, а потом приобщить к работе, но у меня самого дел завались, – с важным видом сказал мальчуган. – Так что смотри внимательно. Вот здесь мы едим, – он указал на столы под навесами недалеко от собранной из разнобокого камня печи. – Утром и вечером. Лучше не опаздывать, иначе все сожрут. Кашеварим по очереди.

Тощие детишки тащили куда-то несколько грязных котлов и собирали миски со столов.

– Здесь, – Зяблик указал на одну их хибар, – коновал наш, Аринио, ты его видел… В его сад ходить нельзя! – он строго погрозил пальцем.– Все равно там нет ничего вкусного, а палкой по спине получишь будь здоров.

Рядом с хибарой, которая разжилась дверью, и правда была маленькая калитка, ведущая к грядкам, поросшим зеленью. Эстев краем глаза выхватил несколько знакомых сортов.

– Туда не ходи, – мрачно сказал Зяблик, указав на домик, из которого курился подозрительный голубой дым. – Там лаборатория, Дуан никого туда не пускает.

За дверью раздалась хриплая ругань, и Зяблик зашагал быстрее.

– Не люблю его! – громко сказал мальчик. – Воняет своими порошками, орет и еду еще ему носить надо. Тоже мне, прынц… Тут конюшня, здесь Рихард работает, – мальчик оглядел Эстева. – Ты здоровый, как вол, тебе потом надо к нему, на работы. Ты с лошадями ладишь?

Эстев отрицательно помотал головой.

– Да ладно, что там уметь? – фыркнул Зяблик. – Главное по лбу копытом не получить.

Эстев покрылся мурашками от этого замечания. Откуда здесь конюшня? Такое чувство, что попал в замок землевладельца, а не в лагерь нищих.

– Что, растерялся? – проницательно заметил ребенок. – Сначала и правда тяжело, а потом привыкнешь. Здесь лучше, чем на улице. Главное, старшого не злить. Он у нас лютый. Сейчас еще ворота покажу.

– Ворота? – переспросил Эстев.

– Ну да, – кивнул Зяблик. – Мы же вчера их проходили. Ты чего, не помнишь?

Эстев снова отрицательно покачал головой.

– Ладно, смотри.

Ворота оказались удивительно большими и добротными, словно в крепости. Лагерь был обнесен высокой стеной в несколько слоев разномастного дерева, к которым вели лестницы и крепились помосты для караульных. У ворот прохаживалось несколько человек со взваленными на плечи «аспидами».

– У вас есть оружие? – поразился Эстев.

– Ага, – довольно ухмыльнулся Зяблик. – Вот подрасту, и меня тоже научат стрелять, переубиваю всех сизых и благих.

Эстев с подозрением посмотрел на малыша. Дико слышать такие крамольные слова из уст ребенка. Это ведь совсем не игрушки.

– Все, топай на конюшню, скажи, что я велел, – распорядился Зяблик. – Стой, погоди, – он вдруг замялся. – Мне запретили спрашивать, но ты ж меня не сдашь, да? Как ты убил Маску?

Эстев сжался, сердце пропустило удар, впуская в голову память последних суток. Точно, его хотели задержать по обвинению в убийстве Его Благодати. Руки задрожали.

– Нет… – пролепетал Соле.

– Эй, ты чего? – удивился Зяблик. – А, тебе запрещено рассказывать, да? – мальчишка заулыбался. – Ну ладно-ладно, я знаю, что такое… это.. секретность, вот! – он поднял указательный палец. – Ладно, я на работу! Вечером успей пожрать!

Зяблик побежал в сторону ворот, свистнул, и к нему выскочила пестрая стайка мелюзги. Толстяк растерянно почесал в затылке и побрел в сторону конюшни. Длинная удивительно крепкая постройка встретила его широко открытыми дверями. Внутри пахло сеном, навозом и животными. Эстев осторожно переступил через порог. Слышался монотонный шорох и фальшивое насвистывание. Парень пошел на свист по коридору между стойлами, по пути разглядывая лошадей. Он ожидал увидеть мулов, ослов, старых полудохлых кляч, но в стойлах стояли ухоженные молодые животные с изящными породистыми мордами, которые охотно тянулись в ожидании лакомства. Удивительно избалованные звери! Эстев шарахнулся от белой морды, азартно зажевавшей лохмотья у него на плече.

– Эй, ты кто есть? – гаркнуло совсем рядом.

Эстев увидел огромного парня, метущего полы. Соломенного цвета волосы, льдисто-голубые глаза, и рубашка, казалось, вот-вот треснет по швам на его могучей груди. Говорил он с небольшим акцентом.

– Эстев, – промямлил парень. – Вы Рихард? Меня Зяблик послал вам на помощь.

– Да-да! – закивал здоровяк, пожевывая соломинку. – Обычно мне мелюзка помокает, а так все на мне… – добавил он, не переставая мести. – Так ты есть тот самый акент? Мда… я б тепя действительно ни в чем не запотозрил… – мужик хохотнул, отчего соломинка выпала. – Ну что, Эстев, пора тебе познакомиться с новыми опязанностями. Первое затание – вывези вот эту тачку с навозом, а потом возвращайся. Компостная яма у левой стены.

Эстев повез скрипучую тачку, опорожнил и вернулся, пока Рихард вывел нескольких коней порезвиться на огороженный загон. Здоровяк вручил ему лопату и приказал убрать опустевшие денники. Деревянная ручка натирала ладони, но монотонный труд умиротворял похлеще исповеди в часовне или чтения Закона Благодати перед сном. Вот бы вся жизнь была такой, простой и незамысловатой. Эстев остановился, чтобы вытереть пот со лба. Кого он обманывает? Больше не будет, как раньше. Эстев оперся на черенок, в глазах защипало. Он сделал несколько вдохов, чтобы не разреветься, словно ребенок. «Я жив, я цел, – внушил он себе. – Многие не могут похвастаться даже этим». Это его немного приободрило, и лопата задвигалась бойче.

– А ты сильный парень, вовсе не такой рохля, каким кажешься, – казал Рихард, оценив работу толстяка. – Селянин? Мельник?

– Пекарь, – ответил Эстев, почесав нос, – тесто месить и таскать огромные чаны – тоже большой труд.

– Пекарь – это хорошо, – хмыкнул Рихард. – В Цитатели отно плохо – кормят ужасно, а ты, может, поправил пы это… Но это как Морок распорятится.

– Кто такой Морок?

Рихард прищурился:

– А разве это не он тепя в замок послал?

– Нет.

– Нода вас разперет, ильфесцев, – махнул рукой великан. – Значит, скоро познакомишься.

Больше Рихард ничего не сказал ему, только угрюмо бормотал на незнакомом языке, а Эстева мучило любопытство. Кто такой Морок и почему ему смутно знакомо это имя?

Эстев работал до вечера, и с каждым часом к нему, словно по капле, возвращалось благоразумие. Мысли выстраивались, словно на парад. Зяблик не мог так быстро узнать о смерти Его Благодати, чтобы вывести с рынка. Значит, он уже знал. И судя по странным заискивающим взглядам окружающих, все в лагере были совершенно уверены, что Соле убил бога, только не знали, как именно. Эстев уперся лбом в теплое дерево черенка.

Эти люди готовили убийство Его Благодати, в этом он уже не сомневался. Только почему они считают убийцей его и зачем спасли, хотя выгодней было бы подставить под удар?

Наступил вечер. Лошади были вычищены, накормлены и напоены. Эстев помог Рихарду собрать все инструменты. В наступающих сумерках потянуло запахом костра и жирной подгоревшей похлебки. К печи подтянулись почти все жители Цитадели кроме караульных. Они выстроились в цепочку у котлов, рассаживались по столам, ели и переговаривались. Эстев занял место в очереди. Сзади пристроилась ватага ребятишек.

– Здоров! – громко крикнул Зяблик, хлопнув толстяка по спине. – Как первый день?

Другие дети явно робели подходить к Эстеву.

– Хорошо, – улыбнулся пекарь. – Только натер мозоли…

– С этим тебе к коновалу. Зайди к нему после проповеди.

«Проповеди? Надо же», – удивился Соле.

– А какая у тебя работа, Зяблик? – спросил он у мальчика.

Тот напыжился:

– Секретная. Но тебе я, так и быть, скажу, – он заговорщически шепнул Соле. – Я глаза и уши Морока.

Хмыкнув, пекарь покивал головой. Снова этот Морок.

Получив свою порцию варева, он сел за стол вместе с мелюзгой. Те щебетали вокруг напыжившегося от гордости Зяблика. Небось, восхищались его храбростью, раз тот так свободно разговаривал с Эстевом.

Узкоглазый старик, опираясь на кривую клюку, прошелся между столами.

– Досыта ешьте, дар собственных рук вкушайте, – нараспев произнес он. – Силы для рывка копите. Клыки и зубы точите. С каждым днем сильней становитесь, праведным гневом кипите, чтобы однажды отнятое забрать. Что у нас отняли?

– Имя человеческое, – пробормотала толпа.

– Что у нас отняли?

– Облик человеческий.

Эстев удивленно обернулся, вглядываясь в лица сидящих. В прошлой жизни он бы ни за что не остался с ними под одной крышей.

Стук палки по земле, мерный, успокаивающий.

– Они о Всеобщей Благодати глаголят. Они черным рясам молятся, в мертвого бога верят. Пока они звон колоколов слушают, мы крепчаем. Пока они за грехи свои звонкой монетой платят, мы к битве готовимся. Каждый день, капля по капле, мы точим камень векового трона, на костях тех, кто хотел свободы. Время мертвых богов уходит.

За такую проповедь, сказанную на одной из площадей Ильфесы, старика бы публично казнили. Его слова попирали священную веру, и Эстев чувствовал негодование. Как смеют эти оборванцы так отзываться о Его Благодати? Это он-то мертвый бог?

– Время наше придет. Время, когда звери вернут человеческие имена и заживут как люди. Время, когда люди перестанут молиться мертвецам.

– Да будет так, – отозвалась толпа.

Эстев подождал, когда народ немного разбредется, чтобы подойти к старому лекарю. Тот сел на кособокую скамейку рядом со своей хижиной и забил длинную тонкую трубку.

– Извините, господин Аринио, – сказал толстяк, – можно ли попросить что-нибудь от мозолей?

Старик чиркнул огнивом, поджигая табак в чашечке. Потянуло чабрецом. Его молчание затянулось.

– Ээээ… простите? – спросил Эстев. – Можно мне…

– Я с первого раза все прекрасно слышал, – старик выпустил клуб дыма. – Ты слишком суетишься. Рядом сядь-ка. Куришь?

Эстев отрицательно помотал головой, но на скамейку все-таки сел. Отсюда хорошо было видно, как мальчишки собирают грязные миски и драят котлы.

– Чем больше бегаешь и суетишься, тем меньше видишь, – старику выпустил дым из ноздрей. – Тебе еще предстоит поработать над репутацией, но в этом мы тебе поможем.

– Об этом я тоже хотел поговорить, – побормотал Эстев, – ведь я никого не убивал.

Глаза старика еще сильней сощурились.

– Ты любишь жизнь?

– Конечно.

– Тогда даже не заикайся, что не убивал Его Благодать. Тебе придется самому в это поверить, иначе мы с Дуаном и Мороком превратим тебя в шагающий труп, умеющий только пускать слюни и рассказывать истории о своем преступлении.

Эстев сжался от ужаса. Пусть сказано это было будничным тоном, но не оставалось никаких сомнений: они действительно могут это сделать.

Караульные на воротах крикнули, ворота со скрипом распахнулись, впуская всадника. Серый в яблоках конь казался продолжением сумерек, а одетый в черное мужчина – продолжением коня. У левады он ловко спешился. Рихард тотчас подхватил лошадь под уздцы.

– Проверь подкову. Кажется, отвалился гвоздь, – распорядился незнакомец. – Не хочу, чтобы она охромела.

– Стееелаю, – протянул Рихард, уводя серую кобылу.

Народ вокруг оживился, приветствую всадника в черном. Тот подошел к скамье, на ходу снимая перчатки. Он был не очень высок, худощав, с длинным остроскулым лицом. Черная одежда контрастировала с бледной кожей. Собранные в хвост черные волосы были под цвет внимательных глаз и густых бровей, которые выгнулись в вечной насмешке.

Эстев приподнялся со скамьи, чтобы поприветствовать подошедшего.

– За мной, – кинул всадник, опередив толстяка на секунду. – Надо поговорить.

Голос у него был смутно знакомый.

Всадник повел Эстева вглубь лагеря, к гротескного вида постройке, больше напоминающей домик на дереве. Сбоку крепилась шаткая деревянная лестница. Заткнув перчатки за пояс, всадник ловко вскарабкался наверх, словно паук. Эстев помедлил, неуверенно поглядывая ему вслед. Тот свесил голову:

– Не стой столбом! Я не собираюсь ждать тебя до следующего Восшествия.

Зловещие нотки в его голосе напугали пекаря. Сглотнув комок, Эстев вскарабкался по лестнице, стараясь не смотреть вниз.

Наверху его ожидал небольшой домик с верандой. Всадник сделал нетерпеливый жест, скрываясь за дверью.

– Когда я велю что-нибудь делать, нужно бежать и делать, понял? Не люблю тратить время на болванов.

Эстев испуганно кивнул.

– И не трясись, смотреть противно, – скривился парень в черном. – Ты знаешь, кто я?

– Морок, – почти прошептал Соле.

– Хорошо, голова у тебя работает, – брюнет кинул плащ на смятую постель, оставшись в просторной черной рубахе и узких штанах. Из ножен на поясе выглядывал витой эфес, а рядом виднелся короткий хвост нагайки. От него пахло конским потом и горькими травами. – Я бы предпочел, чтобы она у тебя продолжала работать.

– Зачем вам я? – робко спросил толстяк.

Морок усмехнулся.

– Узнаешь, если не разочаруешь. Пока от тебя требуется не так уж много. Выполнять работу, притираться. Аринио проследит за тобой и научит… многому.

Эстев понял, что ответов, пожалуй, сегодня ждать не придется, но все равно не устоял перед соблазном.

– Это вы убили Его Благодать? – спросил он.

По телу Морока, словно по глади озера, прошла мелкая рябь. Пекарь потер глаза. Что это еще за наваждение? Морок хватил его за воротник и сжал так сильно, что почти перекрыл воздух.

– Слушай внимательно. Это ты убил Его Благодать, если будешь распространяться о чем-то другом, мне придется…

Договорить ему помешал громкий хлопок выстрела и гомон.

– Это что еще? – пробормотал Морок, выбегая из своего гнезда.

В густых сумерках подступающей ночи прогрохотало еще несколько выстрелов, затем раздался вскрик, и Эстев увидел, как один из караульных упал с ворот, а во внутреннем дворе Цитадели мелькнули шустрые тени чужаков. При свете факелом сверкнула сталь.

Чертыхнувшись, Морок ловко, как куница, слетел вниз по лестнице. Одна из теней метнулась к нему, выставив вперед короткий прямой клинок. Морок гибко увернулся, буквально обтек сталь, словно бесформенная чернильная клякса на мокром стекле. Шух! – из ножен выскользнула шпага, а в другой руке воздух стегнула туго сплетенная нагайка. Ее утяжеленный наконечник ударил нападающего по лицу, перебив нос, а следом под ребра скользнула сталь, извлекая из жертвы протяжный хрип.

Факелы выхватывали стычки по всему двору. Гром от выстрелов осел, превратившись в скрежет, топот и сдавленные проклятия. Из конюшни выскочил Рихард, вооруженный лопатой, и почти сразу положил чужака, удачно рубанув того по шее. Лопата глубоко вгрызлась в плоть, брызги окропили лицо конюха, превратив на мгновение в оскаленного зверя. Старик Аринио невозмутимо обезоружил другого мечника. Завладев клинком, нерсианин кинул клюку и перешел на фехтование, словно родился с мечом в руках. Яркая кисточка, привязанная к рукояти, плясала, отвлекая внимание от острия.

Эстев распластался на полу веранды, напуганный происходящим. Один из напавших ломанулся прямо к лестнице. Зажав меч в зубах, чужак начал карабкаться наверх, прям к Эстеву. Он проделал полпути прежде, чем его заметил Морок. Брюнет швырнул свой меч, и тот вошел прямо промеж лопаток карабкающегося. Тело грузно рухнуло вниз, похоронив под собой шпагу Морока. Заметив, что вожак остался без оружия, чужаки насели на него, заставив защищаться нагайкой и постепенно отступать. Как назло, никто сейчас не мог прийти ему на помощь. «Будет нехорошо, если он умрет из-за меня», – подумал Эстев, и вместе с уколом совести почувствовал странный прилив отваги. Воспользовавшись тем, что про него все забыли, он осторожно пополз вниз по лестнице, надеясь добраться до шпаги прежде, чем враги доберутся до Морока. Шаг, еще шаг… Эстев опасливо оглянулся по сторонам, следя за танцем вожака. Нечеловеческие гладкие движения, идеальный баланс тела, рефлексы кота, но врагов было слишком много. Треск материи, и брюнет зашипел от боли. Медлить было нельзя. Эстев прыгнул с лестницы, неуклюже приземлился рядом с трупом. Перевернул тело, вырвал меч из лопатки, побежал…

– Морок!

Взлохмаченный брюнет заметил толстяка, несущегося к нему с окровавленной шпагой наперевес. Заметили его и три чужака, что пытались убить вожака Цитадели. Эстев замер, как кролик, глядя на клинок, несущийся к его груди. Все, что он успел сделать – кинуть шпагу Мороку.

То, что произошло дальше, походило на галлюцинацию. Эстев увидел еле заметное движение, и напавший на него головорез замер, словно его ударили обухом по голове. Сшух! Кланк! Воспользовавшись этой заминкой, Морок пронзил одного из чужаков прямо в глазницу, а замерзшего в ступоре стегнул нагайкой. Тот закричал так истошно, словно его разрывали на части, и Эстев успел заметить что-то синее, зазмеившееся в сторону Морока. Миг, и наваждение пропало. Третий нападающий заверещал, как заяц, и побежал прочь, но Рихард ловко поймал его, накинув аркан на плечи. Тот рухнул на землю, как подкошенный. Схватка закончилась, едва начавшись. Эстев глянул на того, что получил удар нагайкой по спине. Мертвенные широко распахнутые глаза. Как его угораздило подохнуть от одного хлесткого удара?

Перешагнув через труп, Морок навис над Эстевом:

– Болван! Мог ведь погибнуть! Почему сам не проткнул одного из них?

– Я… не владею… клинком, – пропыхтел толстяк, переводя дыхание.

Морок нахмурился, затем ухмыльнулся:

– Придется это исправить.

Соле хотел было сказать, что многие пытались, но передумал. Все еще было страшно, и собственный безумный поступок напугал его не хуже чужаков с мечами. Морок мгновенно потерял интерес к толстяку. Куда больше он был сейчас заинтересован замершим в неподвижности пленником и россыпью тел, оставленных сражением.

– Сколько наших пострадало? – кинул он.

– Четверых ранило, двое погибли, – ответил Аринио.

– А враг?

Коновал быстро скользнул глазами по внутреннему двору.

– Вижу как минимум одиннадцать. За воротами положили не меньше.

– Войско, – хмыкнул Морок, поддев носком сапога меч с кисточкой. – Хорошее у них вооружение, однако, «аспиды» отлично себя показали. Внеси в смету еще десяток.

Говорил он об этом буднично, словно о закупке зерна.

– Позаботься о раненых, – распорядился вожак, – а я выужу из пленника, кто его послал.

– Нет нужды, – ответил коновал, поигрывая клинком. – Это – гаодун, нерсианский традиционный «Двуглавый меч». Все они нерсиане.Ясно как день, кто за этим стоит…

– Мару, – прошипел брюнет. – Как самоуверенно! Тогда этот мне не нужен, – он пнул замершего пленника. – Отдай его Дуану, на опыты.

– Слушаюсь, – почтительно кивнул старик.

– Эй, – крикнул Рихард, помогавший раненым, – а этот еще жив!

Аринио, Морок и Эстев подошли к распластанному телу. Это был один из караульных, его глаза шевелились, перетекая взглядом от одного лица к другому. Аринио с кряхтением склонился над ним.

– Бедняга. Сломана спина. Его тело безжизненно.

Морок присел над караульным, вглядываясь в неподвижное лицо.

– Я знаю тебя. Ты Гойе, да?

Тот медленно моргнул.

– Смотри мне в глаза, Гойе

Длинное лезвие вошло в подбородок караульного, взгляд застыл на черных глазах Морока. Эстев отшатнулся. Брюнет вынул лезвие и медленно вытер об рукав рубашки.

– Уж лучше сдохнуть, чем быть пленником своего тела. Я сделал ему одолжение.

Эстев сглотнул. «Практичен, хладнокровен и нянчиться со мной не станет», – мелькнуло у него в голове.

– Аринио, позаботься о раненых и подготовь павших к похоронам. Рихард, Эстев, соберите все ценное с трупов, в том числе и за стеной, а потом сгрудите эту падаль где-нибудь за пределами Цитадели, в Червивом.

Морок поморщился, коснувшись собственного бока. На его рубашке зияла прореха, сквозь которую белела кожа, однако Эстев не заметил крови.

– Стоит зашить, – Аринио кивнул на рану.

– Нет, – распорядился тот, выудив из-за пазухи платок и прижав к прорехе. – На мне все заживает, как на собаке… Не стойте столбом! – строго высказал он Эстеву. – Ну же!

Толстяк тотчас кинулся к ближайшему вражескому трупу, выискивая у него ценности. Краем глаза он увидел, как Морок скомкал тряпицу, кинул на землю… Света факелов было достаточно, чтобы понять, что пятно не красное. Эстев зажмурился, тряхнул головой. Ему сегодня казалось слишком много необычного. Открыл глаза… Не веря самому себе, он поднял тряпицу, на которой расплылось темно-зеленое пятно, пахнущее травяной горечью. Он недоуменно повернулся к Аринио. Вопрос застрял в глотке. Старик буравил его черными глазами.

– Что бы ты ни увидел, тотчас забудь, – приказал коновал.

Испуганно выронив тряпицу, Эстев послушно склонился над телом. Взгляд старика, холодный и опасный, не сулил ничего хорошего. «Расспросы могут стоить мне жизни, – подумал толстяк, – но что же здесь все-таки происходит?»

***

Когда мысли заводили в тупик, когда не оставалось больше ни зацепок, ни идей, ни смелых предположений, Кеан любил заглянуть к своему старому знакомому, старику Виллермо. Тот владел в меру успешной кузнечной мастерской в районе Стали, а еще у него был отличный набор для хурука. Поблекшие от времен костяшки ласкали пальцы мелкими царапинами и щербинами и походили на покрытое морщинами лицо хозяина. Это был крепкий сильный старик, который, несмотря на возраст и тяжелый труд, лучился здоровьем. Его жизнь была размеренной и плавной, как ритмичный стук молота по наковальне и звон монет по столешнице. Иногда Кеан думал, что останься в деревне, сам бы мог стать кузнецом, как когда-то его отец и отец его отца, и так до глубоких темных времен. Оттого, наверное, парню было так приятно прийти в гости к старому мастеру, понаблюдать за его работой и сыграть парочку партиек. Виллермо же никогда не давал протектору поблажек и относился скорей как к молокососу в маске, а не слуге Благого. Кеана это устраивало.

После того как он нагрянул в главную башню гильдии Алхимиков и устроил там обыск, работа гильдии была остановлена на сутки, это затормозило какие-то там процессы, что-то там, связанное с ними, рухнуло… Кеану было плевать. Парочка другая погибших предприятий ничто по сравнению с его священным поиском. Что до гильдии Алхимиков, то эти тщедушные крысы в рясах не столько тряслись, когда он ненароком разбивал их хрупкую посуду, сколько, когда он вскрывал их тайники с сушеными травами и странными порошками. Во всей этой мешанине запрещенных веществ не было жуков-звездочетов, поэтому он шел дальше, разорять другие тайники, ориентируясь на дрожь в слабовольных глазах. В этих стенах варят не только эликсиры, но и отраву для сердца и души, в этом Иллиола уже не сомневался, но, на их счастье, его это не интересовало. Когда с обыском было закончено, он ткнул гильдмастеру в нос листок с названием яда.

– Что необходимо, чтобы приготовить подобное?

Тот, уставший кричать от возмущения, уже смирился с равнодушием в черных глазах протектора.

– Жуки…

– Помимо жуков, – резко оборвал его Кеан.

– Набор тонких инструментов для препарирования насекомых, – ответил тот. – Вертикальный перегонный аппарат, нестандартный, медная трубка… вроде этой… – он со вздохом поднял с пола изящный кусочек покореженного металла. – Разумеется, специальная печь или жаровня, стекло для готового продукта и холодное место, где его можно хранить.

– Так просто? – хмыкнул Кеан.– Это сложно приобрести?

– Алхимия не входит в перечень запретных наук, – гильдмастер кинул обломок трубки обратно на пол, – но стоимость аппаратуры, ее хрупкость и быстрая изнашиваемость делает ее недоступной для большинства людей, – он ехидно посмотрел на протектора. – Вы сами сможете убедиться, когда мы вышлем счет.

– А кто изготавливает?

– В Ильфесе есть единственная мануфактура, которая занимается расходниками – Белое Древо. Но у Ильфесы нет монополии на алхимию, уверен, свои производители есть в Айгарде, Аделлюре, Святой Империи – в каком угодно более-менее цивилизованном сообществе.

– Хм, а кто регулирует поставки подобных материалов из других краев?

– Это вам к гильдии купцов, – устало махнул алхимик. – Они ведут учет всего товарооборота…

Он явно мечтал избавиться от протектора. Счет был действительно баснословный, и Кеан получил грандиозную выволочку от мастера Симино за столь грязную работу. Разжившись в Протекторате необходимыми бумагами, Кеан съездил в Белое Древо и раздобыл список всех частных лиц, купивших подобное оборудование. Он оказался удивительно скуден: всего два имени, и те оказались конкурировавшими парфюмерами. Мимо. Последовала следующая порция бумаг из Протектората, визит в штаб-квартиру гильдии купцов, тридцать три уровня бюрократического ада и, наконец, долгожданный визит к гильдмастеру. Разговор был короток и явно не стоил тех дней ожидания, что пережил протектор. Поиски привели его на заморский рынок, в несколько алхимических лавок, торгующих иностранными расходниками. И снова ничего. Отчаявшись, Кеан пришел к Виллермо, играть в хурук и заливать свое горе разговорами ни о чем, а вечером вернулся в Протекторат. Ощущение, что истина ускользает юрким червяком между пальцами, было тошнотворным.

Кеан вернулся как раз к вечерней проповеди, обязательной для неофитов. Однако сегодня он решил послушать отца Эрмеро. Тот всегда отличался краткостью.

Старик в длинной черной хламиде и белой атласной маске вскарабкался на кафедру и с грохотом опустил на нее распахнутую книгу, перелистнула несколько пожелтевших страниц. Зеленые маски перешептывались на своих скамьях, их гул, подобный рою сонных пчел, сгущался под потолком.

– Сегодня проповедь будет короткой, – сказал отец Эрмеро. – Я зачитаю вам известный отрывок из Книги, дабы вы никогда не забывали, что призваны защищать.

Он ткнул сухим пальцем в страницу и принялся читать:

– Узрите! Каменный маестат его попирал небеса. Престол гордыни и алчности, на керстах людских, омываемый яростным стоном. Глаза его пронзали плоть, крылья – покрывали весь мир и затмевали Эвуллу. Черное время. Огненное воинство его, воины запретного острова Оранган, множили черную тугу. Чернокровные колдуны приносили кровавые жертвы. Алым был океан у священного города. Стоны и плач саваном укрывали землю, и хвостатые лесные демоны ловили заблудшие души во славу владычицы Гаялты. Боль людская расколола небеса, и пришли из-за моря корабли освобождения…

Эрмеро оторвался от чтения.

– Многие восторгаются величием Благого, однако стоит помнить, что было до него. Следует вырезать это в памяти, словно эпитафию на могильной плите. Это великий грех – забыть о страданиях прошлого. Священная обязанность протектора – не только защитить существующий порядок, но и предотвратить возвращение былого хаоса. Ибо так называемое колдовство не что иное, как ересь, изощренный обман, погружающий свет разума в пучину суеверного невежества. Ибо лесные демоны – это тени человеческой корысти, алчности, жажды власти, а черные времена – это времена дикости и заблуждений… Вы – не просто рыцари Его Благодати. Вы носители света разума, алые факелоносцы, хранители процветания людского…

Сердце Кеана радостно заликовало. Слова Эрмеро, казалось, светились в воздухе, звенели под потолком и зажигали на сердце яркие искры гордости. В конце тяжелого дня, полного разочарований и отчаянья, они подняли боевой дух протектора. Он не должен отчаиваться, ибо отчаянье ослабляет, а слабость для рыцаря – один из величайших грехов. Слабость позволяет клиньям сомнений разрушить великолепный доспех железных убеждений. Убеждения – вот щит и меч настоящего протектора.

Кеан покинул зал проповедей, чтобы подняться к кельям, но словно по наитию прошел мимо лестницы дальше, к западному крылу. Там тоже сейчас проходила проповедь, на которой он никогда не был, как и в маленьком Зале Цветов. Он замер у полуприкрытых дверей, улавливая отголоски речи:

–… Разум и воля – величайшие силы, доступные людям. Труженик во Всеобщее Благо подобен пчеле, строит он соты и наполняет их Благодатью, расширяя град благоденствия. Все, что нужно пчеле, чтобы творить благодать – это цветы, прекрасные, сладкие и бессловесные. Цветы не созданы для труда, им не нужны ни воля, ни разум, только приятный цвет и сладость нектара…

Зал был полон Сестрами Отдохновения, все в целомудренных светло-серых одеяниях. Зачем он сюда пришел? Место встреч протекторов с Сестрами – купальни, а он явился в их крыло. Прокрался, словно тать. Среди множества спин Кеан без труда различил Настурцию и ее пышные волосы, что не поддавались ни одной прическе. Протектор спрятался в алькове, за статуей одного из святых, когда двери распахнулись, и девушки пошли вглубь западного крыла. Мужчинам запрещалось ступать на эту территорию, но Кеана потянуло следом. Может быть, он и правда пчела, привлеченная сладким ароматом цветов.

Настурция отделилась от общей группы, зашла в маленькое сумрачное помещение, освещенное несколькими длинными свечами. Зажгла еще несколько и установила в пустующий канделябр. Теплые блики света выхватил из темноты белые мраморные изваяния Его Благодати и святых. Лежащая у ног андингская гончая. Исповедальня? Молельня? Кеан шагнул следом, захлопнув за собой дверь. Настурция испуганно обернулась, брови разной формы взметнулись вверх, а затем сошлись на переносице.

– Тебе не следовало сюда приходить. Это запрещено.

Узнала, несомненно, узнала! В купальнях она не произносила ни слова помимо собственного имени, и то, только когда ее об этом спрашивали. Сейчас же голос ее был полон строгости.

– Знаю, – ответил Кеан, – но хотелось увидеть тебя. Тебя настоящую.

– Неправда, – ответила Настурция, – тебе, как и всем прочим, нужен нежный бессловесный цветочек, и ты пришел лишь убедиться, что розы пахнут розами, даже когда на них никто не смотрит… – она вдруг испуганно спохватилось. – Мне не следовало этого говорить. Мне вообще не следует с тобой разговаривать…

– Мне нравится нежная Настурция, которую я встречаю в купальне, – кивнул Кеан, – но ее молчание огорчает меня. Мне хочется услышать ее голос, убедиться, что она настоящая, а не плод моего воображения.

– Разговоры с женщиной порочней пристрастия к ее прелестям, – процитировал Настурция. – Как добропорядочная Сестра, я обязана прогнать тебя. Ты нарушил правило, это неприемлемо для протектора.

– Прогони.

– Ох!…

Она отвернулась:

– И тогда у нас обоих будут проблемы. У тебя, то ты вообще сюда пришел, у меня – что я открыла рот… Я могу надеяться только на твое благоразумие… И умение хранить секреты…

Она была сейчас такой откровенной и уязвимой. У Кеана защемило в груди. Перед ним была не чувственная, живая фреска, благоухающая дорогими маслами, а застигнутая врасплох, хрупкая девица. Не будь на ней этого ошейника, он принял бы ее за праведницу у алтаря после вечерней мессы. Печальный и чистый образ.

– Мы в исповедальне, – тихо сказал Кеан, приблизившись к ней. – Если покаяться, то грехи будут отпущены…

Настурция обернулась к нему, подняла темные печальные глаза:

– Я не хочу сейчас каяться. И прогонять тебя не хочу…

Щелк! – словно спуск арбалетной тетивы или рычаг, запустивший внутри протектора поршни и шестерни, а может, это хрустнули, наломавшись, свечи на белокаменном алтаре, когда он прижал ее своим телом, прямо к статуям святых, задирая юбку на этих гладких смуглых ножках. Руки словно сами гладили, расшнуровывали сложные завязки, припадали к горячей коже, влажной от испарины. Настурция была сейчас совсем другой. Не одурманивающим миражом среди клубов ароматного пара, а настоящей женщиной, и сейчас она отдавалась не протектору, не божественному закону, не горькой судьбе, а именно ему. В этом была такая пьянящая радость, какую Кеан не испытывал, даже когда ему возложили на лицо алую маску.

Когда он вошел, она простонала ему в губы. Ее тело отвечало на каждое его движение, словно воспевая божественную симметрию. Свечи ломались и гасли, наполняя исповедальню ароматом воска. Настурция и сама была как воск, и, казалось, что она потеряет свои очертания и потечет горячими каплями на белый камень.

– Ааах!

Ее бедра задрожали, и она сжала Кеана так сильно, словно хотела переломить, но его тело было тверже горячего камня в купальнях. Ему стало так хорошо, как никогда до этого не было.

– Это было так опрометчиво… – прошептала Настурция. – Это грешно…

– Благой простит, – шепнул Кеан в ответ.

Мысли о последствиях мгновенно испарились из головы при виде этого хрупкого, обнаженного тела, принадлежащего только ему. Что это за странное чувство?

Однако когда она протянула руку к его красной маске, он машинально остановил ее и сжал тонкие пальцы. Поджав губы, Настурция отвернулась.

– И все-таки ты протектор, и тебе не позволено того, что можно обычным людям. А я такая глупая…

Она тряхнула головой и оттолкнула его от себя.

– Забудь, что я тебе сказала. Не приходи сюда больше, иначе, видит Благой, я не пожалею себя, позову твоих братьев. Пошел вон!

Кеан пришел в себя уже в келье, глядя в темный потолок. Пальцы водили по красной маске, чертя странные узоры. Что-то внутри него не позволило обнажиться перед ней полностью, ответить откровенностью на откровенность, и эта асимметрия ее разозлила… Правильно ли он поступил? И как выкинуть из головы ее гневное лицо?

На следующее утро Кеан поехал в палаццо Его Благодати. На этот раз он запросил разрешение посетить Запретный Сад, и, после некоторых усилий, ему его дали. В Запретном Саду покоились сосуды всех ипостасей Его Благодати. Погребальные камеры, утопающие в плюще и мху, громоздились друг на друге. За три тысячи лет здесь скопилось множество мертвецов, но компактные захоронения оставляли место и на будущие сосуды. Кеан прогуливался по узкой тропинке, пока не наткнулся на очередное надгробие. На могиле свежие цветы, и мох еще не успел облепить ослепительно белый песчаник. Здесь покоился отравленный сосуд. Кеан вспомнил опухшее тело, старое, уродливое, пузатое, и почувствовал, как будто это ему впрыснули яд. Осквернили, отравили чистый образ истинного божества. Или с ним с самого начала было что-то не так? Он якшается с обычными смертными и готов ради женщины нарушить строгий запрет.

Кеан спустился в холодный погреб, где некогда хранилось тело. Благовония здесь больше не жгли, однако трупная вонь, казалось, впиталась в стены. Удушливая, сладковатая вонь гниющего мяса. Погоди-ка… Здесь и правда нестерпимо разит!

Кеан обошел зал в поисках источника вони. Под парочкой бочек с соленьями он заметил натекшую лужу. Протектор поднял крышку одной из них. Труп мужчины, прямо среди соленых оливок, на нем было только исподнее. Во второй бочке тоже обнаружился труп. Пропавшие стражники! Кеан грешил, что они были в сговоре с убийцей, но они, похоже, попались ему под горячую руку. Неужели пекарь мог так легко убить двух стражников? А после еще и спрятать тела.

Он вышел из погреба. Как пекарь мог сбежать после того, как убил и спрятал тела? Черные глаза внимательно осмотрели пересечение залов. Колодец с ведром, влажная дыра слива. При желании туда мог спуститься средней комплекции человек. Кеану показалось, что внутри что-то блеснуло. Он снял факел со стены, наклонился над дырой. К одной из стен прилип шлем стражника. Ага, туда он скинул все барахло. А мог ли он?…

Кеан попросил длинную веревку, закрепил ее за ворот колодца и начал спускаться. Он быстро достиг шлема, а после и выхода к морю. Решетки на месте не было. Она валялась рядом, топорща ржавые зубцы. Аккуратный спил говорил о том, что ее тщательным образом подготовили. Здесь же, рядом, валялись доспехи стражников. Кеан едва не напоролся на меч, который торчал между камней.

Теперь стало понятно, как убийца сбежал. Он тщательно подготовил свой отход и убрал с дороги тех, кто ему помешал, а потом ушел вдоль берега. Кеан поднялся к колодцу и оповестил управляющего дворцом об обнаруженных трупах и выбитой решетке, после попросил перо, бумагу и написал отцу Симино обо всех своих соображениях. Кеан обязан был сам приехать к нему с докладом, но пока как крыса ползал по зловонным тоннелям, его посетили здравые мысли. Он поставил на воске оттиск священного символа и отправил гонца в Протекторат, а сам поехал совсем в другую сторону.

Ему следовало догадаться раньше. Все крысы сбегаются в один угол, и все помои стекаются в одну лужу под названием Угольный порт. Никто не покупал алхимическое оборудование легально, его привезли контрабандой или приобрели на знаменитом черном рынке. Все, что ему нужно – это явиться в гнездо порока и потребовать ответа от имени Его Благодати. Да, идти в Угольный порт, в одиночку очень опасно, но за его спиной сам Черная Маска и его священная ярость. «Должно быть, я божий избранник, – мелькнуло у Кеана в голове. – О, Всеблагой, я вверяю тебе свою жизнь и вовек не буду сомневаться в твоем величии».

Гор размеренно трусил по брусчатке. Протектор хлопнул по мешку с аякосой, притороченному к седлу, недовольно скривился. Нужно было брать больше, но возвращаться в Протекторат – только потерять еще больше времени, а он сгорал от нетерпения. Как долго он мечтал ворваться в эту обитель порока, и теперь, наконец, появился повод! Кеан закрепил мешок на поясе, расправил шланг, крепящийся сбоку от приклада. «Аспид» плавно ложился в руку, в этом товарище Кеан был уверен, как и в цельнометаллической булаве длиною с доброе копье. Когда он коснулся ее древка, оно обожгло холодом даже сквозь перчатку, словно предупреждая, что сегодня прольется кровь.

В Книге говорится, что Ад – это тусклое черно-белое место, где от горизонта до горизонта тянется унылый ледяной лес. Заблудшие души вмерзают в серую корку и превращаются в гротескные фигуры, между которыми ходит Нода, владычица Гаялты. Но Кеан представлял ад иначе. Укрытый облаками угольной пыли, с нестройными лабиринтами грязных улиц, с переполненными сточными канавами, с людьми, копошащимися в мусоре, словно мухи. Вот он, настоящий ад, который должен вызвать отвращение у любого, кто живет чистой праведной жизнью. А все живущие там и не люди вовсе, а тени, кровососущие призраки, исчезающие с первыми лучами рассвета. Опасно соваться в ад, но протектор был уверен в себе. С рыцарем Его Благодати не может случиться ничего плохого.

Конь влетел в подворотню, оттеснив боком проституток и их клиентов. Кеан даже не заметил, как перешел на галоп. Конь пересек мусорную стену и сбил с ног несколько чумазых человек. Гор раздул ноздри, высекая копытами искры, недолюди расползались в разные стороны, словно тараканы. Кеан зло сжал зубы, останавливая руку, потянувшуюся к булаве. Нет, этих трогать пока нельзя.

Гор перешел на рысь, вторгаясь в темноту очередной подворотни. Из мрака выскользнули руки и схватили коня под уздцы. Кеан пнул повисшего на узде человека, тот упал прямо под копыта. В другую ногу протектора вцепился грязный оборванец, пытаясь вытянуть из седла. Кеан отпихнул его стволом «аспида», оточенным движением размотал шланг. Бах! – оборванец отлетел к стене, завоняло жженой аякосой. Сквозь дымок послышалось:

– Ух, сука! Дави его!

Отовсюду потянулись руки, черные, загребущие, вцепились в удила, в седло и ноги Кеана. Протектор выхватил палицу, и первый же удар закончился брызгами крови, а второй оттолкнул ретивого, что пытался взобраться позади него. Злобно заржав, конь впился зубами в плечо одного из нападавших, тот завизжал, как собака. Мощные копыта откинули наседающих сзади. Конь вырвался из захвата, побежал дальше, и Кеан вновь схватился за «аспида». Бах! Бах! – два рухнувших тела, и вновь подворотню заволокло едким дымом. Перезаряжать некогда. «Аспид», ставший беззубым ужиком, безвольно повис в седле. В воздухе свистнул болт и отлетел от кирасы, второй увяз в складках плаща, а вот третий вгрызся между нагрудной пластиной и наплечником. Рука почти отнялась от боли, но Кеан пришпорил коня, врываясь в покрытую дымом гущу врагов. Конь с хрипом топтал кого-то, а затем завизжал. Белую шкуру кромсали кривые клинки, острый нож вошел в ногу Кеана, распоров ремни поножей. Гор завалился набок, и Кеан чудом успел вынуть ноги из стремян и скатиться с упавшего коня. Протектор с булавой наперевес отступал, болезненно припадая на ногу, и за ним стелилась кровавая дорожка.

– С разных сторон, добьем блядь! За имя человеческое!…

И правда, выскочили с разных сторон. Один получил навершием по грудине и харкнул кровью, другой юрко увернулся от древка. Перед глазами поплыли черные пятна, среди них мельтешили подбегающие фигуры. Кровь хлестала из ноги, оглушительно бился пульс в ушах. Бом, бом, бом…

Они всем скопом повисли на древке булавы. Вспыхнула и отступила боль. Под оглушительный грохот в висках Кеан упал на землю, и его стало засасывать в холодную черноту. «Жаль, что я не снял перед ней маску», – успел подумать он и утонул в холоде.

Глава 6

Душные дни заканчивались вечерами в компании Итиар. Их робкие с Ондатрой попытки общения вскоре превратились в увлекательную игру. С каждым новым вопросом молодой охотник открывал для себя совершенно незнакомый мир подводных теней, сложных ритуалов и непонятных подтекстов. Под шорох уборки, ругань местных и сладкий вкус эфедры на губах он узнавал новые грани этого странного пестрого существа, сидящего напротив.

– Почему ты так высокомерен с Керо? – спросила Итиар во время их второго разговора.

– Нет, – отрезал Ондатра. – Высокмирье нет.

Сложные слова давались ему с большим трудом.

– А он говорит, что ты киваешь ему, словно барин. Не знаю, как принято в вашем племени, но среди людей это похоже на снисходительность.

– Как надо?

– Всегда можно сказать общепринятое слово вежливости: «спасибо».

– Что он тут делать? Ходить, критьать. Давно пора утьиться воин!

– Он сирота, кухарки его пригрели, – объяснила девушка. – Отца нет и не было, некому учить… Одна у него судьба…

Ондатре потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, что такое «кухарка», а слово «сирота» он и вовсе не понял.

– Семья утьить, – настаивал он.

– Так нет у него семьи.

Молодой охотник медленно моргнул.

– Нет. Семья, – он распростер руки в стороны, словно собирался обнять несколько человек зараз. – Семья… Стая! – вспомнил он, наконец, нужное слово.

Итиар покачала головой.

– Не понимаю, что ты пытаешься сказать, но у людей семья – это родители, кровные братья и сестры…

Это заставило Ондатру задуматься о том, как же много люди придают значения родственным связям и родной крови. Молодому охотнику было сложно это принять. Для него все люди были носителями общей на всех жизненной силы, и это превращало их в племя, разделенное на общины поменьше, под старшинством сильного вожака. Разве эта нора со всеми ее обитателями не является такой стаей?

Молчание затянулось, Итиар осмелилась задать вопрос:

– Ондатра, а что для авольдастов семья?

– Стая, – важно отметил он. – Братья и сестры, а наверху – старейщина.

– Это ты говоришь о своем… клане, но у тебя ведь были родители, так ведь?

– Так.

– Кем они были?

– Воины, раз выводить. Только воины могут размнозаться.

– Ты их не знал? – удивилась Итиар, а затем спохватилась. – Они погибли?!

– Не знать, – ответил Ондатра. – А надо знать родители? Кто родить разве вазно?

– Погоди-ка… Вы не заботитесь о своих детях?

– Заботиться! – возмутился Ондатра. – Выбирать тихая заводь, где много еда, защищать от рыба и птиса, пока не отрастит первитьные легкие. Потом семья утьить охотиться, сразаться, обряды. Семья – это кровь, сила. Кто родить не вазно…

Лицо Итиар превратилось в непроницаемую раковину.

– Значит, вы совсем не любите своих детей? Ни капли?

– Мы любить все дети семья, – ответил Ондатра. – Не разлитьать, всех утьить.

Уголки ее губ приподнялись, непроницаемость лица сменилось более знакомой Ондатре теплотой.

– Вот как. У вас все дети общие. Поэтому вы такие дружные. Не то что люди.

– Люди по-другому?

– Да, – грустно сказала она. – Я знала своих родителей. Отец был отсюда, с Ильфесы, а мать с Гергеру, и я родилась на плантации эфедры. Там жарко и влажно, несколько месяцев в год идет непрерывный дождь, и воздух полон воды. Я часами бродила по плантации или играла на леаконе.

Ондатра внимательно слушал ее, пытаясь вообразить сказанное. Перед его внутренним взором плантации эфедры были зарослями длинных водорослей, колыхающихся на волнах, а по песчаному дну шагала Итиар, вдыхая кристально прозрачную воду. В волосах у нее были красные анемон, а вместо одежды – традиционная портупея из акульей кожи на голое тело.

– А потом разразилась эта война с Шутаном… Война Змеи и Обезьяны. Мне было десять. Управляющий отца отвез меня в Андинго… Там я узнала, что дом сгорел, плантация разграблена, а родители сгинули.

Перед глазами Ондатры предстало сумрачно дно. Серый песок, из которого выглядывали обломки белых китовых костей, в воде – взвесь органических остатков, оседающих на дно. Они медленно падали на черные волосы Итиар. Мертвенно и грустно.

– Оказалось, что отец плохо вел дела. Мало того что я лишилась дома, так еще и стала наследницей долгов. Я до сих пор их отрабатываю. К несчастью, в Андинго я заболела и вскоре ослепла. У меня остался только леакон. Однако и в Андинго я больше не могла оставаться. Теперь я здесь.

Ондатра увидел слепого дельфина, что безуспешно звал свою стаю. Зверь был обречен, но девушка напротив него улыбалась. Она была полна решимости жить дальше, несмотря на увечье. Разве это не сила? Не отвага?

– Ты работать тут из-за долг?

Итиар кивнула.

– Теперь я должна не только банку, но и местным головорезам, что организовали нелегальную перевозку людей из Андинго. Ты должен знать об этом, ваше племя ведет с ними дела.

Ондатра вспомнил ветхую баржу, перевернутую барку, грязную вспененную воду.

– Я не знать… – ответил молодой охотник. – Я… – он запнулся. – Я низкий роль.

– Однако они поставили тебя сюда, в «Гнездо чайки». Тут банда этих Поморников ведет дела с твоим племенем. Значит, не такая уж и низкая у тебя роль. А моя роль действительно маленькая – играть на леаконе и радоваться, что не принудили выплачивать долг собственным телом.

– Телом? – не понял Ондатра.

Итиар изменилась в лице. Словно камень упал в спокойные воды и взбаламутил илистое дно.

– Ты ведь видел здесь девушек? Мужчины покупают их на время, чтобы утолить свои низменные потребности. Не все он пошли по этому пути по своей воле…

Вспомнив слова Дельфина, Ондатра кивнул… Сама идея вынужденного спаривания казалась ему дикой, противной природе, ведь передаваться должно только достойное наследие.

– Ты такое не любить? – спросил он.

– Да, – ответила Итиар. – Это сделает меня несчастной.

После этого разговора Ондатра уже не мог иначе смотреть на коралловых рыбок, снующих между столов. Мысль о том, что их принуждают спариваться и давать совершенно ненужную ни им, ни их племени жизнь, вызывала в нем все новые вопросы. Как могут люди, которые так серьезно относятся к родственности крови, настолько жестоко и бездумно распоряжаться своим наследием? От этих идей пахло нечистотами Угольного порта.

После того как Ондатра выучил ритуальное слово «спасибо», он заметил, что Водолей и другие завсегдатаи «Гнезда» изменили к нему отношение. Подумав немного, молодой охотник решил заняться воспитанием Керо. У малька было удачное телосложение, широкие плечи, развитая грудная клетка, и это обещало ему неплохое будущее воина.

– Идти, – кинул он Водолею перед открытием «Гнезда».

Тот скрестил руки на груди и свел густые коричневые брови. Ондатра давно понял – это знак протеста.

– Идти, – жестче повторил он и кивнул на палку в углу. – Брать это.

Копья для малька у него не было, но для начала сойдет.

– Брать рука. Нет, брать так, – он поправил Керо, которой по привычке собрался было подмести пол. – Я утьить сразаться.

– Метлой?

– Это так звать? Не вазно. Драться любой твердый палка. Смотри!

Ондатра ловко перекинул копье из руки в руку, белый наконечник рассек воздух, блеснув на ярком полуденном солнце. Малек заворожено наблюдал за этим.

– Красиво? – спросил Ондатра. – Хотеть такое?

Водолей коротко кивнул.

– У тебя будет, если наутьищься.

Глаза Керо вспыхнули на мгновение, а затем погасли, густые брови снова сошлись на переносице.

– Врешь, – сказал он. – Не может быть, чтобы авольдаст подарил копье человеку. Вы своими игрушками страсть как дорожите, я слышал.

– Я не врать, – возразил Ондатра, стукнув древком по полу. – Я слышать, ты нет семья. Я тебя утьить, и ты стать тьасть семья. Знатьит, тебе нузно копье.

– Ты сам себя слышишь? – скривился Водолей. – Да кто меня примет? Я даже людям не нужен.

– Я – не тьеловек, – сказал Ондатра, нависнув над ним. – Мое слово – кость Изветьный. Я утьить, а ты сам потом рещать. Главное, ты иметь зуб, острый и умелый. Проще зизнь.

Керо запрокинул голову, глядя прямо в серебристые глаза с узкими прорезями зрачков, а затем криво усмехнулся.

– Мне ведь все равно терять нечего, так ведь? – сказал он со странным весельем в голосе. – Почему бы и не стать немного авольдастом, так?

– Так, – ответил Ондатра, дружелюбно ему оскалившись.

К беседам с Итиар присовокупились тренировки с Керо. Малек оказался смышленым, упрямым, вспыльчивым и целеустремленным. Внутренняя кипучая злость гасила в нем боль от ударов, заставляя каждый раз подниматься и продолжать. Он был не так быстр и силен, как член племени, но сполна компенсировал это костяным упрямством и акульей целеустремленностью.

– Удивительное у вас оружие, – заворожено сказал Водолей, рассматривая копье на отдыхе после очередной тренировки. – Древко такое гладкое, а наконечник… Правда, что он керамический? Всегда было интересно, как вы керамику обжигаете? У вас же и печей-то нет.

Ондатра издал переливистую трель смеха, хлебнув из бурдюка.

– На ващ язык нет слова, тьтобы сказать, тьто это. Мы называть керамика, потому тьто похоже. Мы нитьего не зеть, все давать море. Надо знать, где брать. Это, – он любовно провел по наконечнику копья, – раковина, необытьный. Она расти, как приказать. Надо уметь. Это вазное знание. Древко – кость Изветьный, и есть один секрет, – понизив голос до шепота, Ондатра вдруг разломил копье пополам.

Керо ахнул от неожиданности, а затем с удивлением посмотрел на две половины в руках молодого охотника. На конце одной был наконечник копья, а на конце другой – ровный белый штырь.

– Зуб Изветьный, – объяснил Ондатра. – Каждое копье так делать, если надо, а затем, – Ондатра совместил две половины и с тихим скрипом свинтил воедино.

Керо снова взял копье, и на этот раз его поза, выражение лица и округленные глаза выдавали благоговейный трепет перед этим изящным оружием. Ондатра мысленно улыбался. Секрет двойственной сущности традиционного копья всегда вызывал восторг у мальков племени. На мгновение молодого охотника посетила забавная мысль: что если бы Керо был носителем его наследия? Любил бы он его больше, чем прочих мальков, зная, что в нем течет его кровь? Это неизменно провоцировало все новые вопросы.

– Как люди выводить потомство? – спросил однажды Ондатра.

Этот вопрос заставил Итиар замолчать, и это молчание надолго затянулось.

– Может, поговорим о чем-нибудь другом? – наконец спросила она.

– Нет.

Он упрямо уставился на нее, Итиар вздохнула.

– Эта тема, которую не любят затрагивать в приличном обществе, но ты вряд ли поймешь… Хорошо. Что именно тебя интересует?

– Вы откладывать яйса? Как тьерепаха?

Девушка фыркнула от смеха.

– Нет. Детей живыми рожаем. А вы? – неожиданно спросила она.

– Зивые, – ответил он.

Итиар широко улыбнулась. Интересно, чему? Ондатра вспомнил старый случай. Он участвовал в китовой охоте у берегов его родины. Эти могучие звери цикл за циклом мигрировали сквозь пролив между Рубией и Нерсо. Охота была легкой. Самки с детенышами медлительны и не могут нырнуть, чтобы спастись от гарпунов, а китята большие, мясистые и надолго могут прокормить семью. Когда детеныш был убит, самка долго стонала и преследовала их лодку, словно желая отнять тело.

– Дурная! Еще родишь! – посмеивался наставник, пока Ондатра и другие его погодки разделывали еще теплую тушу на палубе.

Он надолго запомнил стоны кита, его боль и ярость, но не понимал причины. Позже Ондатра осознал, что киты рождали за раз одного детеныша, долго его вынашивали, потом выкармливали странной субстанцией, словно срастаясь со своими детьми красными зверями. Дико, необычно. Дети племени рождались в тенистых заводях сразу десятками маленьких рыбоподобных существ, быстро развивались, пожирая друг друга, чтобы на сушу могли выйти только самые сильные, быстрые и приспособленные. Если из выводка выжил хотя бы один малек, значит, у тебя сильное наследие. А вот люди больше похожи на китов, только уж очень чудных.

– Может ты и прав, – ответила Итиар, когда Ондатра поделился с ней этой мыслью. – Я мало что знаю о китах. Честно говоря, я думала, что это большая рыба.

Молодой охотник разразился трелью смеха.

– Глупый самка!

Он осекся, когда увидел нахмуренные брови Итиар.

– Сам ты глупый! – крикнула она. – Раз так, ищи себе собеседника поумней! Не буду больше с тобой разговаривать!

Она и правда замолчала и несколько дней игнорировала Ондатру, но после того как Керо научил его ритуальной фразе «прости меня, пожалуйста», все снова наладилось. Однако Ондатра еще не раз попадал в неловкие ситуации.

– Зачем тебе это? – спросил он однажды, положив ладонь на выпуклость у нее на груди.

Это и правда была удивительная загадка. Тела человечек странным образом утолщались в некоторых местах, рождая плавные изгибы, напоминающие о барханах подводного песка или закрученных раковинах моллюсков. Выпуклость оказалась очень мягкой и упругой.

Итиар закричала, отпрянув, Ондатра отдернул руку. Сделал ей больно?

– Не смей трогать меня там! – крикнула она – Это неприлично!

– Прошу прощения, – пробормотал он.

– У ваших женщин что, груди нет? – возмущалась Итиар.

– Это грудь? Есть, но плоский, как я.

Он взял ее за руку и приложил к своей обнаженной груди. Итиар обомлела и быстро вырвала руку.

– Мы кормим детей молоком, поэтому у женщин есть… грудь. Ну почему ты всегда задаешь такие неудобные вопросы?

– Про тело нельзя? – удивился Ондатра. – Это запрет?

– Это не запрет, но… Я же не спрашиваю тебя про жабры и не тянусь их потрогать. Разве ты бы не почувствовал неловкость?

Молодой охотник на секунду задумался.

– Нет, у нас нет запрет говорить про тело, только трогать нельзя без разрещения. Я разрещаю. Хотьещь прикоснуться забры?

Цвет кожи на ее лице изменился, она торопливо замотала головой. Это явно был какой-то сигнал, но парень так и не смог его разгадать. Какое же она загадочное создание.

Так шли дни за днями, неделя за неделей. Незаметно минул месяц с момента их первого с Итиар разговора. Лето перевалило через свою середину. Был самый обычный день, в «Гнезде чайки» стоял привычный гомон, но желающих получить от Ондатры не находилось. Он расслаблено пил холодную воду на своем обычном месте у входа и слушал переливы музыки Итиар, как вдруг раздался гулкий щелчок, и мелодия оборвалась. Гомон вокруг нисколько не изменился, но парень настороженно вслушался. Со стороны Итиар грянули гневные голоса, и все стихло. Сквозь завесу дыма парень увидел, что Итиар убирает свой леакон с помоста и исчезает за сценой. Ондатра встревожился. Это было необычно, за последний месяц девушка ни разу не покидала своего поста, и ее музыка неизменно услаждала его слух. Остаток дня он провел в нервных раздумьях о том, что же могло произойти.

Когда наступил вечер, и Керо принес неизменный кувшин эфедры, Итиар была странно молчалива. Волосы падали на ее лицо, а глаза были красными, как ее одеяние, и влажно блестели. Ондатра наклонился, чтобы как следует осмотреть ее лицо и найти на нем подсказку, что с ней происходит.

– Ты болеть? – предположил он.

Она отрицательно замотала головой, вдруг скривила губы и нос, из глаз у нее брызнула вода и потекла по щекам. Ондатра встревоженно чирикнул:

– У тебя вода!

Итиар шумно вдохнула воздух, отчего в носу у нее хлюпнуло, и сказала:

– Со мной все хорошо, но… – наклонив голову, она тихо добавила. – Я порвала струны на леаконе. Две зараз. Они были уже старыми, я разыгралась, – она снова шмыгнула носом. – Запасных у меня нет и нет денег купить новые. Эсвин пригрозил, что если до завтра я не решу эту проблему, то придется… – лицо у нее скривилось, и снова полилась вода. – Буду по-другому долг отрабатывать.

Выглядела она сейчас беззащитно, словно ее уже отломили от корешка и понесли куда-то, где она совсем не хочет находиться. Помочь ей тоже было некому. «Кроме меня», – мелькнуло в голове у Ондатры. У него не было денег, и он знать не знал, где раздобыть эти самые струны, но если он этого не сделает, что Итиар будет несчастной. Наверное, они перестанут разговаривать, а, может, она и вовсе исчезнет из «Гнезда». За месяц он успел привязаться к ней и к этим теплым разговорам по вечерам.

– Я помоть, – сказал он, положив ладонь поверх ее сжатых в кулаки рук.

Она вздрогнула от неожиданности и вдруг вцепилась в его ладонь, не испугавшись тонких перепонок между его пальцами.

– Как?

Он наклонился к ней.

– Не знать, но ты не бойся, я рещить, – шепнул он. – Мне нузно уходить, быстро. Надо успеть. Хорошшшо?

Она слегка улыбнулась, услышав теплое шипение знакомого слова, и вдруг потерлась щекой о его ладонь.

– Хорошо. Я верю, что ты поможешь.

Ондатра вынырнул на улицу и запрокинул голову в светлеющее небо. Он не знал, где раздобыть денег или купить струны, но знал как минимум двоих, кто мог бы ему помочь.

В племени жизнь начинала кипеть с самого раннего утра. Еще до рассвета дежурные отправлялись на рыбалку, чтобы с первыми лучами принести бочки свежей живой рыбы к утреннему подношению крови. Набитый соломой цветной тюфяк Ондатры давно скучал по своему хозяину. Он редко возвращался в свою норку, чтобы поспать на нем. Чаще всего дремал прямо на работе, за столом. Это его нисколько не огорчало, разговоры с Итиар были ему теперь гораздо милей сна в душной норе. Но он пришел не отдыхать, а найти своих братьев.


Он нашел их в знакомом углу, возле бочки с рыбой. Вместо приветствия сразу выловил рыбешку посочней и раскусил пополам, наслаждаясь вкусом крови.

– И тебе здравствуй, – пробормотал Буревестник.

На его теле виднелись свежие кровоподтеки. Опять подрался с кем-то не по статусу.

– Здравствуйте, – сказал Ондатра, проглотив остатки рыбы. – Я вас ищу. Нужна помощь.

Дельфин усмехнулся:

– Как старейшина работу тебе поручил, такой важный стал, перестал совсем с нами разговаривать. Мы теперь тебе не ровня?

Ондатра почувствовал едкий укол этих слов, словно под кожу впились зазубренные иглы морского ежа. Так просто не вытащить, глубоко вошли.

– Нет, – ответил он, – вы были и будете моими братьями. Я перед вами виноват, совсем с вами не разговаривал все это время. Ваша злость оправдана, и я прошу простить меня. Впредь я обязуюсь больше так не пропадать и уделять внимание своим братьям.

– Так-то лучше, – оскалился Дельфин. – Зло держать – тухлую рыбу жрать. Мы на тебя не злимся, что ты. Всего лишь избили бы тебя до беспамятства и были б в расчете.

Ондатра выпучил глаза. Буревестник разразился трелью смеха, Дельфин фыркнул сквозь зубы.

– Да ладно тебе, пошутить уже нельзя, – он толкнул друга в грудь. – Что там у тебя стряслось? Почем тебя так давно не было видно?

– Помните, я рассказывал, что встретил на пляже человеческую самку, которая странно пахла? Я увидел ее вновь, там, где работаю. Мы с ней подолгу разговариваем. Она рассказывает мне о людях, а я ей о племени. Мне очень нравятся эти разговоры, с ними я потерял счет времени, вот и не виделся с вами.

Теперь настала время братьев выпучить на него глаза. Вздохнув, Ондатра продолжил:

– Да, так все и есть… Ей нужна помощь, а помочь могу только я. Нужно купить новые струны для леакона.

– Что такое леакон? – спросил Буревестник.

– Что такое струны? – спросил Дельфин.

Они сказали это одновременно, их фразы смещались в какофонию звуков, и Ондатра понял, что объяснять им сейчас – терять зря время.

– Не важно, – ответил он. – Важно то, что это человеческие предметы, которые стоят человеческих денег. Племя тоже ведет дела с людьми, значит, где-то у нас должны быть и деньги людей. Я прав?

Братья переглянулись.

– Старейшина хранит у себя мешок желтой чешуи, – сказал Дельфин. – Однажды я залез проверить, что это, но она была твердой и несъедобной. Это оно?

– Да, – кивнул Ондатра. – Люди обмениваются желтыми кругляшками. Мне они нужны.

– Не выйдет, – шепнул Дельфин. – Старейшина у себя.

Ондатра напряженно сжал зубы, и Буревестник неожиданно зло зашептал ему:

– Ты хочешь забрать что-то у старейшины? Ты нахлебался отравленной воды? Он убьет тебя, если узнает, или, хуже того, изгонит! В племени так не принято! И ради чего? – он презрительно фыркнул. – Ради человечки! Она ведь тебе не сестра, она не нашей крови!


– Ты права, она не нашей крови, – прорычал ему Ондатра, – но если я этого не сделаю,то сам буду как выброшенная на берег рыба.

Буревестник оторопело посмотрел на него:

– Ты сошел с ума.

– Тише, братишка, – улыбнулся Дельфин. – У нашего друга первый гон. Он безжалостен, как шторм на море. Вспомни свой первый раз, много ли умных поступков ты тогда совершил?

Буревестник приоткрыл рот и тут же шумно захлопнул.

– Я помню. Но к человеку?…

– Самок среди нас нет, все остались на Нерсо, – невесело усмехнулся Дельфин. – А гон… Он беспощаден и не может остаться без цели…

– Это не гон, – возразил Ондатра. – Просто… мне очень нравится с ней разговаривать, я привык к ней. Поэтому, если она пострадает, мне будет больно.

– Называй это как хочешь, – снисходительно улыбнулся Дельфин. – Например, близкой дружбой. У людей есть много слов, чтобы описать эту странную непреодолимую тягу, что возникает внезапно, словно коварный риф. Когда видишь ее и понимаешь, что именно с ней хочешь вывести потомство, преследуешь ее, как добычу, доказываешь, что достоин, и чувствуешь себя убитым, когда она отвергает тебя. Это и есть гон.

– Гон есть и у людей? – удивился Ондатра.

– Они по-другому его называют, – Дельфин поморщился вспоминая. – Любовь, страсть… Но люди другие, братишка, – он покачал головой. – Я бы не рассчитывал на взаимность, не говоря о том, что совместного потомства с человеком вывести невозможно…

Ондатра помотал головой.

– При чем тут размножение, Дельфин? Меня это сейчас не интересует. Мне просто надо ее спасти.

Братья снова переглянулись, посмотрели друг на друга многозначительными взглядами, затем Дельфин вздохнул:

– У меня есть идея, но она вам вряд ли понравится…

Он в двух словах изложил, что необходимо сделать.

– Это опасно, – сказал Ондатра. – Я сделаю это сам.

– Нет, – отрезал Буревестник. – А если ты сильно пострадаешь, кто поможет твоей человечке? Только зря потеряешь кровь. А вот я… все знают, что я безумный драчун. Так что это сделаю я.

– Не будем спорить, – вставил Дельфин. – Только зря тратим время. Буревестник вызывает на поединок, я нахожу желтую чешую. Это все. Силы нашим красным зверям.

Помешкав, Ондатра согласно кивнул. Дельфин и Буревестник были по-своему правы. В это мгновение молодой охотник почувствовал признательность.

Буревестник сделал вдох, шипящий выдох сквозь острые зубы, затем выпрямился, вышел на середину общего зала и проорал:

– Эй, старейшина, вызываю тебя на поединок! За право главенства!

Ондатра и Дельфин синхронно поморщились, как от боли, представляя, что будет дальше. Одобряюще улыбнувшись другу, Дельфин прокрался вдоль стены поближе к норе старейшины. Раздался шорох, из проема показалась голова, обернутая цветастым платком. Несмотря на солидный возраст, этот великан, иссеченный множеством шрамов, все еще внушал священный трепет, но Буревестник только дерзко оскалился. Скинув платок, старейшина щелкнул зубами в ответ, расставив в стороны мускулистые руки. Сейчас начнется… Ондатра во все глаза смотрел на Буревестника, бесстрашно глядящего в пасть своей возможной гибели. Старик кинулся на него, и они сцепились в клубок рычащей плоти. Ондатра затаил дыхание. Вот Буревестник вцепился в шею противника, намереваясь повалить и подмять, но старейшина был чудовищно силен. Он стряхнул молодого противника и обрушился на него с такой силой, что пол задрожал. Брат заслонялся и отказывался от тяжелых ударов. Ему было нелегко, силы были не равны. На деревянном полу расплылись пятна крови. Ондатра поискал глазами Дельфина. Тот куда-то исчез.

Наконец противники расцепились и разошлись в стороны. Тяжело дыша, они прожигали друг друга горящими взглядами. На коже старейшины появились новые кровоподтеки, но это были мелочи по сравнению с состоянием Буревестника. Тот хрипло дышал, держась за ключицу, между пальцев струилась кровь. Разорванные жабры, как же это больно… Противники снова схлестнулись, катаясь по полу, словно клубок угрей. Буревестник болезненно вскрикнул, Ондатра подпрыгнул на месте. Старейшина кинул парня на пол, и тот судорожно сжался в клубок от боли.

– Победа и старшинство за мной, – громко сказал старик, вытирая кровь с лица.

Ондатра кинулся к окровавленному брату, но его опередил Дельфин. Он оттащил раненого в сторону и приложил комок лечебных водорослей к покалеченным жабрам.

– Живой? – взволнованно спросил Ондатра.

– Живой, – шепнул Буревестник. – Зубы новые отрастут, жабры тоже затянутся, не бойся.

– Мне так жаль, – ответил молодой охотник.

– Я знаю, ты бы для меня тоже шкуры не пожалел. Вспомни Ската…

Поморщившись, Буревестник приподнялся с пола:

– И вообще, все выглядит страшней, чем на самом деле. Он меня пожалел…

Ондатра слегка улыбнулся, затем посмотрел на Дельфина:

– Ну как?

– Взял сколько смог, – шепнул он в ответ, ссыпая в ладонь Ондатры желтую горсть.

– Спасибо, – кивнул тот. – Я вернусь проведать тебя, как только смогу, – сказал он Буревестнику.

– Беги уже, – оскалился тот в ответ.

Когда Ондатра вернулся в «Гнездо чайки», солнце поднялось еще выше, но заведение, к счастью, еще не открылось. Керо, деловито расставляющий стулья в зале, помахал Ондатре:

– Эй, сегодня не было тренировки…

Молодой охотник молча подошел к нему и ссыпал желтую чешую в смуглую ладонь малька.

– Это… зачем это? – растерянно спросил тот, сжимая ее в кулак.

– Ты помоть, – тихо сказал Ондатра. – Итиар беда. Надо нитки ее доска. Спросить ее. Быстро. Не могу покинуть это место. Ты – тьеловек. Ты мозешь ходить куда надо.

– Нитки? – переспросил Керо. – Струны, что ли?

– Да! – воскликнул молодой охотник. – Отьень надо, или Итиар больщая беда. Быстро, пока не натьать работа!

– Я видал одну лавку, – вздохнул Керо, – но струны ведь разные, я в этом не разбираюсь. Как я пойму, что купил нужные?

– Спроси Итиар, я и сам не знать. Беги!

Керо тунцом унесся из «Гнезда», оставив после себя только запах рыбы и костра. Ондатра нервно провел ладонью вдоль косы. Он сделал все, что было в его силах, остальное зависит от малька. Ондатра встал у дверей, облокотившись о стену, и начал полировать наконечник копья. Это действие умиротворяло.

Время шло. С кухни потянуло разнообразными запахами, зал зашумел голосами местных.

– Керо?! Где этот чертов паскудник? – заорали с кухни. – Ух, попадись он мне…

Малек и правда надолго пропал. Ондатра не знал, как далеко было до той лавки, о которой он говорил, хватило ли ему тех желтых кругляшков и принесет ли он именно то, что надо. Было слишком много если. Он с силой сжал древко. Времени становилось все меньше.

Когда появились старик с Итиар, Керо еще не вернулся. Девушка тронула молодого охотника за руку.

– Керо принес струны?

– Нет, – выдавил из себя Ондатра.

Она опустила голову.

– Времени уже не осталось. Мне жаль, что втравила тебя, заставила беспокоиться. Это только моя проблема. Я справлюсь с этим.

Она улыбнулась, но улыбка вышла бесцветной.

– Ты храбрый, – сказал Ондатра, положив ей ладонь на плечо. – Если Керо не успеть, я убить любого, кто тебя обизать.

– Нет, – она замотала головой. – Эсвин не один, это они убьют тебя. Не встревай, пожалуйста.

Они стояли друг напротив друга. Итиар опустив голову, а Ондатра – разглядывая ее и пытаясь понять, как же сохранить то, к чему он так привык.

Дверь хлопнула.

– Это она-то причина моих страданий? – услышал он голос Буревестника.

– Тише, брат, – ответил ему голос Дельфина. – Каждый предпочитает свою рыбу…

– Кто это? – испуганно спросила Итиар, вцепившись в руку Ондатры.

– Братья, – ответил он сквозь зубастую улыбку и обернулся.

Помятый, но крепко стоящий на ногах Буревестник поигрывал тычковым кинжалом, а Дельфин проверял ручной гарпун.

– Мы решили, что тебе все-таки понадобится наша поддержка, – сказал он, перевесив гарпун на плечо. – Дай взглянуть на нее поближе.

Дельфин подошел к Итиар. Та почувствовала чье-то приближение и пугливо прильнула к руке Ондатры.

– Не бойся, – сказал Дельфин на человечьем. – Я – Дельфин, брат Ондатры, я помогу тебе, а того, другого, зовут Буревестник. Он дефектный.

– Я?! – Буревестник толкнул Дельфина, а затем наклонился к Итиар и сказал на человечьем. – Я помогать, не слушать этого, он говорить мусор.

– Семья, – с улыбкой сказала Итиар. – Вот она какая у вас, да?

Дверь снова хлопнула, Итиар вцепилась в руку Ондатры. В зал просочилась большая группа людей. От них разило морем и какой-то едкой кислятиной. Лица в шрамах, красные, обожженные и обветренные, головы обмотаны платками. Увидев братьев, они разошлись широким полукругом, положив ладони на рукояти тесаков. Один из них, с черной тряпкой, намотанной на голову, посмотрел на Итиар.

– Быстро ж ты перешла из музыкантов в рыбьи подстилки, – а затем лениво перевел взгляд на Ондатру. – Ты, сторож, да? Пошел на хер, сторож! Эта баба должна мне, и я распоряжаюсь, как она расплачивается. Тренькать она больше не может, никто ее задарма держать тут не собирается.

Молодой охотник узнал его. Именно этот человек был его компаньоном на пляже, когда перевернулась судьбоносная лодка.

– Не трогать, – спокойно ответил Ондатра. – Она не хотеть.

– Надо было думать прежде, чем прыгать на мою баржу, – оскалилась ходячая рыба. – А ты уматывай подобру. У нас с твоим племенем общие дела, не хотелось бы все портить из-за какой-то шалавы…

– Все хорошо, – шепнула Итиар. – Он прав, я ему должна.

– Нет, – прорычал Ондатра, выставив вперед копье.

Братья тотчас обступили Итиар, выхватив оружие, двуногие рыбы тоже обнажили тесаки. Эсвин сплюнул:

– Благой свидетель, я пытался решить дело миром. Гасите их.

Зрачки Ондатры перебегали от одного противника к другому. Много, очень много, а Буревестник еще и ранен. Этот бой будет дорого им стоить.

Дверь снова хлопнула.

– Ондатра, я не знал какие брать!… Ой.

Керо застыл за спинами рассредоточившихся по залу головорезов. Эсвин обернулся:

– Закрыто, парень. У нас тут «рыбалка».

Ондатра стукнул по полу древком копья:

– Струны. Итиар платить долг как раньще.

Эсвин зыркнул на малька, затем махнул рукой, и ближайший головорез выхватил из рук Керо мешочек.

– Э… Тут и правда струны какие-то, – тот вытащил из мешка целую связку стальных нитей.

Эсвин сам выхватил мешок, оглядел стальную связку.

– Ну да, похоже на струны.

– Ты просить струны, до открыть, – продолжил Ондатра. – Дерзать слово.

Эсвин внимательно посмотрел на братьев, словно прикидывая, что же ему выгодней сделать: вступить с ними в сражение или пойти на попятную. Наконец, он кинул связку под ноги Ондатре.

– Что ж, слово надо держать. Чтобы девка сегодня же тренькала, иначе мы ее так отделаем, что даже рыбам не глянется. Пошли!

Его головорезы попрятали оружие и вытекли из зала, оттолкнув Керо. Когда за ними закрылась дверь, Ондатра поднял связку струн и передал в руки Итиар.

– Как много! – воскликнула она.

– Так это, – ответил Керо, подходя к ним. – Ты мне, конечно, объяснила, но я ни черта не понял. Так вот… Я взял разных, на все золото, что Ондатра мне дал.

Итиар сосредоточенно перебрала пальцами струны, и лицо ее просияло.

– Есть нужные. Это просто прекрасно! Здесь хватит, чтобы перетянуть весь леакон! – она прижалась к руке Ондатры. – Спасибо вам, спасибо, спасибо! Что бы я без всех вас делала?

На ее глазах опять выступила вода. Керо хлопнул ее по плечу:

– Ты не рыдай там, а леакон перетягивай. Эти шуток не шутят, уже сегодня должна играть. Я задержу открытие, но прошу тебя поторопиться.

– Да! Да! – горячо закивала она. – Сейчас!

Она еще раз прижалась к руке Ондатры и позволила Керо отвести ее к леакону. Молодой охотник проводил ее сияющим взглядом.

– Бойкая самка, – заметил Буревестник.

– Ондатра, то, что сейчас произошло, – вздохнул Дельфин. – Ты ведь понимаешь, что нажил себе серьезного врага?

– Да, – кивнул молодой охотник. – Но пока ему выгодны дела с семьей, он мне не опасен.

Дельфин ничего не ответил, только покачал головой, словно глубоко задумался о чем-то.

Глава 7

Асавину было ясно как день, что делать дальше. Он знал, где нора рыжей лисицы, осталось проверить, у себя ли она. Мысли кирпичик за кирпичиком выстраивались у него в голове, пока он шел к «Негоднице».

Бордель был тих и пуст. Нева и еще несколько подручных девок убирались в сумрачном зале, сметая в горку черепки… Кто-то здорово повеселился ночью. Нева вскрикнула, когда Асавин схватил ее за руку, сжимающую метлу.

– Не ори, дурында, – прошипел он. – Хозяйка тут?

– Еще не поднималась, – пролепетала девка, вырывая руку. – А вы не крадитесь, как мышь, ору и не будет.

– Я подожду здесь, – вздохнул Асавин, расположившись на стуле у лестницы. – Что, тяжелая ночка?

– Ну вас, – пробормотала Нева. – Вы-то, небось, спали, как лорд.

Асавин вспомнил жаркую ночку с Амарой, ее настойчивые ласки и горячее гибкое тело. Какой уж тут сон, когда рядом женщина-огонь. Облокотившись о столешницу, блондин снова оглядел набивший оскомину зал, темные коричневые стены, подтеки воска на обшарпанных столиках. Адир плохо следил за своей малюткой, его лжедочка была ему под стать.

Со второго этажа послышался тихий скрип половиц.

– А, госпожа, к вам этот… господин Эльбрено, – сказала Нева, исполнив самый ужасный на веку Асавина реверанс. Пышка явно насмешничала. Неужто не люба девкам новая хозяйка?

– Пошла на хер! – сдавленно прорычала Уна.

Ей шла легкая небрежность прически. Рыжие волосы во всей красе, легкий розовый румянец, припухшие губы и недовольные зеленые глаза, пронизывающие, словно отравленные дротики. На плечах накидка, скрывающая исподнюю рубашку в пол. Как неприлично, сразу видно – не леди. Несмотря на горячую ночь и сытость плоти, Эльбрено невольно почувствовал желание. Как же хороша плутовка, чудо, как хороша…

– И вы вон! – рыкнула Уна тем, кто убирался, те тотчас покидали метла и прыснули прочь. Запугала их рыжая.

– Ух, как страшно, – усмехнулся Асавин, поднимаясь со стула. – Поджилки затряслись.

– Ты у меня весь щас затрясешься, – просипела рыжая, облокотившись о стойку. Рубашка на ней была бесстыдно расшнурована. Надо же, на груди у нее тоже веснушки. – Уматывай подобру, пока Иноло не поднялся.

– Ах ты моя свинопаска, – он наклонился к ней и прошептал. – А ты не нервничай, дыши спокойно. Я отсюда никуда не уйду, пока не скажешь, куда мальчика увела.

– Какого еще мальчика?

Взгляд Асавина похолодел.

– Не надо этих игр, милая. Сыт по горло. Я знаю, ты вчера приходила в квартал Звонарей и куда-то увела Курта.

Уна насупилась, но продолжала молчать, прожигая его взглядом.

– Я знаю, ты, милая, самозванка. Никакая ты не дочка Салмао, и какая удача, что начальник стражи Медного порта здесь, можно разобраться на месте…

– Брешешь, каторжник! – прошипела красотка. – Сам ведь пострадаешь.

– Да ну? – ухмыльнулся Асавин. – А что на меня есть помимо пустых инсинуаций? А вот в тебе, милая, я сомневаюсь. Поди, нет у тебя нужных бумажек или они не в порядке. Одно дело обманывать неграмотных шлюх, а начальник стражи знает, что к чему… Так что валяй, зови своего борова. А мне винца принеси.

Едва заметным движением бровей она выдавала свою внутреннюю борьбу. Прикидывала, надежно ли охмурила Иноло, чтобы рискнуть. Затем рот у нее искривился, будто она сейчас изрыгнет поток оскорблений. Блеф сработал.

Вслед за ртом перекосило и красивое личико, и она перешла на глухой сбивчивый шепот.

– Сучий ты потрох, ну ладно! Думаешь, никто не знает, что вы тут с Тьегом устроили? На твое счастье, сука, шум никому не нужен. Я тебя, мразь, предупреждаю по доброте душевной – не лезь в это дело. Иди, дальше обстряпывай свои жалкие делишки, а сюда сунешься – яйца оторвут…

– Фу, как грубо, – наигранно оскорбился Асавин. – Но я верю, ты это не со зла, а от усталости. Всю ночь свиней пасти! Выпей эфедры, милая, чтобы прийти в себя, а я подожду.

– Забудь про него, – прошипела Уна. – Не было никакого мальчика, – ее рот вдруг пересекла недобрая усмешка. – Впрочем… можешь копать дальше… Посмотрим, что из этого выйдет.

Асавину не понравился ни ее взгляд, ни зловещий тон. Блеф или замешаны силы, которым лучше не переходить дорожку? Кто-то, кого она боится больше, чем Иноло.

Асавин изобразил испуг.

– Не было, говоришь, мальчика? – переспросил он. – Все так серьезно?

– Пошел… на… хер, – прошептала Уна таким сладострастным голосом, что у Асавина по затылку пробежали мурашки.

– Любовничку привет, – сказал он прежде, чем ретироваться из борделя.

Пройдя пару кварталов, блондин замер в подворотне, откуда было видно оба хода «Негодницы». Слова Уны мало походили на блеф. Стоило выяснить, на кого работала эта проходимка и какое у нее задание.

Асавин простоял так несколько часов, раздумывая о возможных последствиях собственного любопытства. Слуга владел важной информацией о личности своего хозяина, она не должна попасть в чужие руки, иначе все старания пойдут насмарку.

Наконец после полудня его ожидания вознаградились. Уна выскользнула в подворотню, в сторону главной улицы района Певчих Птиц. Асавин узнал ее, несмотря на темно-зеленую накидку с капюшоном, скрывающим лицо. Выждав несколько секунд, он осторожно двинулся следом. Она вышла на шумную Игровую. Отовсюду лилась веселая музыка. У ярко раскрашенного колодца развлекал мерно текущую толпу уличный жонглер с бубенцами на манжетах. Зазывалы приглашали в питейные, игровые и публичные дома, нахваливая преимущества своего досуга. Цокали копыта. Игровая был достаточно широкой, что по ней без труда разъезжали маленькие трехместные коляски. Уна помахала рукой извозчику, остановив одну из них.

– К Изморной, – донеслось до Асавина.

Лошадка перешла на рысь, и колесница с тентом быстро удалилась из поля зрения. Денег, чтобы догнать ее, у Асавина не было, но он не привык так быстро сдаваться. Эльбрено знал, где находится Изморная, а еще, что коляска может двигаться только по широким мощеным дорогам, огибая район Акул по крутой дуге. Асавин же мог двигаться напрямик, по грязным тесным переулкам. Может, так и нагонит. Странная тревога схватила его за сердце. Изморная находилась на границе с Угольным портом. Впору развернуться и идти обратно, как рекомендовала девушка, но блондин оседлал вспененный гребень странного лихорадочного азарта. Дойдя до первой же подворотни, ведущей к району Акул, Асавин выхватил из толпы зычный голос:

–… Слушайте! Время точить зубы и когти! Время править живым и предавать мертвецов земле. С каких это пор маска – воплощение добродетели? Испокон веков лица скрывали лишь те, кому было что скрывать – грешники, убийцы, грабители! Мы возвели на трон нечестивцев и забыли, что значит быть людьми! Пора вспомнить имя человеческое!

Асавин удивленно обернулся, оглядев небольшую толпу, собравшуюся вокруг вставшего на бочонок оратора. Какие опасные слова. Тощий парень напоминал бедного студента или молодого ремесленника: небогатая, явно поношенная одежда, но опрятная, выстиранная и заштопанная. Обыватель, каких тысячи в любом из светлых кварталов Медного, но за призыв отвернуться от Его Благодати в любом районе ждали только застенки Протектората и перебитые суставы. Асавин поспешил в безопасную темноту подворотни. Встречаться с протекторами ему не улыбалось.

Ряды домой на Изморной напоминали сельский частокол. Неодинаковые по этажности, но однообразно темные и облупленные. Тридцать лет назад, когда в Ильфесе бушевала эпидемия западной пагуби, именно на Изморной, в наспех возведенных бараках, впоследствии ставших домами, словно крабы в тесном ведре жили зараженные. Семьями их заколачивали в своих домах, а сточные канавы полнились трупами. Здесь же копали траншеи для умерших и заливали раствором извести, словно на руднике Белого Древа. Сейчас об этом напоминали только заколоченные кое-где ставни и белые следы на стенах, складывающиеся в слова и цифры. Малопонятные артефакты тридцатилетней давности. Эпидемия давно отбушевала, траншеи заложили брусчаткой, опустевшие комнаты вычистили для новых жильцов, а вместо засыпанных трупами сточных канав прорыли новые, широкие и глубокие настолько, что через них перекинули узкие кованые мостки. Только народ не стремился селиться на Изморной. Память об эпидемии переросла в суеверный страх перед неуспокоенными духами, а священник так и не вернулся в маленькую часовенку Благодати.

Асавин увидел коляску у одного из широких мостков. Пассажирская скамья опустела, а извозчик сгорбился на козлах, считая монеты.

– Простите великодушно, – издалека окликнул Асавин, боясь спугнуть возничего, – не каждый день здесь увидишь повозку из Певчих. Какими судьбами на Изморной?

Тот вздрогнул, пряча мешочек за пазуху, окатил Асавина взглядом от носков запыленных сапог до лучезарно улыбающейся физиономии с дружелюбным прищуром, и немного расслабился.

– Знамо че, – ответил он. – Дамочку подвозил, наверное, из вашенских.

– Дамочку? – притворно удивился Асавин, облокотившись на подножку коляски. – Да ладно вам? Я б знал, живи тут дамочки.

– Ну мож не из ваших. По правде сказать, она не к вам пошла, а куда-то туда… – и он рассеянно махнул на мосток, всем видом показывая, что хотел бы остаться в одиночестве.

– Не буду вас задерживать, – наигранно спохватился блондин.

Обогнув коляску, он шагнул на мосток, от которого петляла узкая дорожка, спускающаяся к темному массиву Угольного порта. На первом перекрестке Асавин надел перстень со стеклом и расшнуровал ворот рубашки. Куда могла пойти Уна? Множество вариантов. Прибрежная Аллея, выходящая на пристань Угольного порта, длинная, словно козлиная кишка, пристанище контрабандистов и пиратов. Черный, или, как его называли местные, Ловчий рынок, где скупали и продавали запрещенку и обстряпывали дела мелкие банды. Харчевни, игорные дома и бордели самой плачевной конструкции, служащие прикрытием бандам покрупней. Она могла пойти в любую сторону, зайти в любую дверь. Это ведь Угольный порт, здесь за каждым углом кроется какая-нибудь грязь. Асавин прислонился к закопченной стене. Потерял… Оставалась надежда на то, что Уна выделялась из обычной толпы угольных, больно чистая одежда и симпатичная мордашка. Такая где угодно привлечет внимание.

Асавин побрел в случайном направлении. Шум Угольного порта обволакивал, словно болотная вода. Беззубые старухи подрались за мешок требухи, лысый великан зажал в углу мерзко хихикающую девчонку, собака трепала за ногу не то труп, не то мертвецки пьяного. Из окна полились помои, прямо на груду полубессознательных тел. Слишком много их в последнее время развелось… Среди этого грязного гомона Асавин, словно ищейка, выхватил обрывок разговора.

– Ууух, сууукааа!… Аааа!

– Нихера она тебя… Яйца целы?

– Найду… Урою…

– Ну да… А я те грил, не по твою честь баба. Небось, вершки обслуживает.

– Добрый день, господа, – встрял в их разговор Асавин. – Ищу одну знакомую, это не она вас, случайно, так… осчастливила? Рыжая такая, зеленый капюшон?

Багровый здоровяк в заплатанной жилетке, любовно поглаживающий отбитые причиндалы, бросил на блондина бычий взгляд.

– Она самая! Знаешь эту шлюху? Устрой-ка нам встречу, я ее так… и эдак… – он показал несколько неприличных жестов.

– Не рекомендую, – вздохнул Асавин. – Она обслуживает Френсиса из Висельников и всю его шайку. Они расстроятся, если кто-то помнет их любимую игрушку. Так куда, говорите, она направилась?…

Он слегка оттянул ворот, демонстрируя цепь на шее. Дешевый прием, но не хватало еще, чтобы его из-за Уны смешали с грязью и дерьмом в подворотне. Бык зло покосился на цепь, а затем махнув в сторону:

– Туда пошла, в сторону Ловчего. Научите свою шлюху этим… как их… манерам. Иначе скоро от нее останется только мокрое место.

«Кто б говорил о манерах», – подумал про себя Асавин, отходя от компании. Девчонка явно имела в рукаве секретик, раз позволяла себе такие вольности с амбалами.

На Ловчем толпа текла чернилами по мокрой бумаге. Сюда Асавин предпочитал не ходить. Здесь ему некого окучивать и нечего покупать. Подумав немного, блондин взобрался на голубятню, чтобы посмотреть на рынок с высоты. Птицы испуганно закурлыкали, щедро осыпая его пухом и засохшим пометом.

– Тьфу!… Тише, мелочь пернатая! – ругнулся он, всматриваясь в толпу на рынке. Ему показалось, что зеленый плащ мелькнул рядом с алхимическим развалом…

– Ты че там делаешь? А ну, живо слезай? – заорал мужик в кафтане, щедро сдобренном белыми разводами птичьего помета.

– Птичек рассматриваю, – прикинулся дурачком Асавин. – Думаю, какую купить. Тетушке прописали пироги с голубятиной. Какие-то они у вас тощие…

– Эти почтовые, – на тон тише сказал мужик. – И они не продаются.

– Как жаль, как жаль, – пробормотал блондин, спускаясь и отряхиваясь от перьев. Он двинулся в сторону алхимического развала. Здесь торговали всяким барахлом, больше напоминающим мусор. Гнутая медь, битое стекло, дырявые котлы вперемежку с запрещенными лекарствами, легкими наркотиками и ядами. Помимо прилавков, здесь стояло несколько полноценных павильонов. Дверь одного из них распахнулась, из него вышла знакомая зеленая накидка. Асавин тотчас отвернулся, сделав вид, что заинтересован мотком медной проволоки. Она прошла мимо, не обратив на него внимания. Асавин вздохнул с облегчением. Дальше он шел за ней, не упуская из виду в толпе, пока она не покинула пределы Ловчего и не углубилась в подворотню. Здесь пришлось немного отстать. И куда же она? Здесь больше ничего нет. Дальше – дикие побережья, стена и… От внезапного осознания блондин схватился за стену.

Червивый Город. Асавин смотрел в спину удаляющейся фигурке. Красивой опрятной девушке нечего делать в трущобах, но в Городе есть одно место, не похожее на другие. Цитадель Морока.

Резко развернувшись, Асавин пошел обратно, почти срываясь на бег.

– Твою мать! Твою мать! Твою мать! – не переставал выкрикивать он, а затем стукнул кулаком по стене. – Блядь!

Масштаб дерьма, в которое он вляпался, затмевал воображение. Морок ловко и безжалостно обрезал любые торчащие ниточки, и если он решит, что какой-то мелкий пройдоха ему мешает… Уна, разумеется, в красках распишет, как Асавин до нее докопался. Если своей въедливостью он мешает каким-то планам Уны и Морока, ему хана.

Асавин бегом пустился по подворотням, словно сама владычица Гаялты подгоняла его ледяными плетьми. Очнулся он только в квартале Звонарей, вечером. Взбежав по ступеням, заколотил в дверь их с Тьегом комнаты, боясь, что уже опоздал. Раздался тихий щелчок засова, и Асавину пришлось отпрянуть, чтобы не напороться на лезвие шпаги, высунувшееся в узкую щель.

– Блядь, пацан, – он поднял кверху руки, – ты бы хоть спрашивал, кто пришел…

Из-за двери высунулась решительна физиономия Тьега:

– Прости, друг, но так верней.

– Верней свести меня в могилу, ты хотел сказать? – проворчал Асавин. – Но я рад, что успел. Собирай пожитки, мы съезжаем.

– Что случилось? Ты нашел Курта?

– Нет, – устало вздохнул мужчина, склонившись над своим сундуком. – Меньше слов, больше дела, если тебе дорога твоя ненаглядная шкура. Мы с тобой вляпались в такие дела, что срочно надо бежать.

Парень растерянно провел рукой по волосам:

– Куда? Разве мы уже не прячемся?

– Под крыло тех, кто сильней нас, – пропыхтел блондин, выгребая книги из сундука. – Ну же, помоги мне!

Тьег присел рядом и тоже принялся выгребать книги.

– Я не понял, мы что, идем сдаваться властям?

– Тьфу на тебя, – скривился блондин, выложив последнюю книгу. – Нет. Так, помоги сдвинуть сундук.

Они аккуратно оттащили сундук в сторону, обнажив девственный прямоугольник пола. Выхватив дагу, Асавин поддел несколько дощечек, те со скрипом отошли, явив небольшое углубление. Блондин достал звенящий мешочек, связку бумаг в кожаном футляре и небольшую книжечку без каких-либо украшений на переплете. Замотав это в смену одежду, положил в невзрачный залатанный мешок.

– Ты готов?

– Все мое при мне, – тихо ответил Тьег. – Ты бросишь свои книги?

– Большие богатства сильней тянут на дно, – процедил Эльбрено. – Пошли…

Они выскользнули из дома и пошли через лабиринты переулков к спуску. Затемно они достигли «Норки», но зашли не с парадного хода, а с черного, где громоздилась уродливая пристройка с конюшней. В бойницах на втором этаже теплился свет, а окна на первом были тщательно заколочены. На входе стоял плечистый дикарь, чья кожа по цвету спорила с самой ночью. Тьег во все глаза уставился на него, особенно на точки и полоски симметричных шрамов, пересекающих лицо.

– Френсис у себя? – спросил Асавин.

Гигант медленно кивнул, а потом прорычал, указав на мальчишку:

– Кто?

– Мой племянник, Ациан, под мою ответственность, – процедил блондин.

Тот долго рассматривал парня коричневыми глазами, потом кивнул, сочтя его неопасным.

Френсис любил красный цвет, напоминающий ему о крови и слепой ярости. Стены первого этажа были словно на скотобойне, они зловеще багровели в свете нескольких канделябров. Солдаты Френсиса резались в карты. Все битые, резаные, с обмотками цепей на горле. У Асавина каждый раз пробегал холодок от их тяжелых мутных взглядов, а еще страшней становилось от мысли, что все они – не просто убийцы, а самые настоящие звери, наслаждающиеся резней. Иных Френсис не брал в свои верные подручные. У многих были красные зубы, ощеренные в диком оскале, словно покрытие пленкой свежей крови из разорванного горла. В этот раз взгляды были удивительно ехидными. С чего бы это? Асавин и Тьег поднялись по лестнице на второй этаж, где было заметно светлей, а еще – удивительно тихо. Эта благодать не понравилась Эльбрено. Не к добру это.

Первое, что увидел Асавин – развалившегося на кресле Френсиса. Красную рубашку украсили свежие брызги. Руки были по локоть в подсыхающей крови, сбитые костяшки покрылись коричневатой коркой. Рядом с креслом стояла симпатичная блондинка, словно сошедшая с полотна Амелькаро. Целомудренное темно-серое платье, больше напоминающее сутану богослова. В нос ударил запах лекарств. Блондинка аккуратно штопала лицо Френсиса, придерживая испачканными в крови пальчиками за подбородок. Чудно. Асавин слышал о культе богини Вериданы, пришедшем из далекого, заснеженного Айгарда. Говорили, что ее жрицы владели секретами врачевания, недоступными южным лекарям и цирюльникам. Френсис шевельнул лицом, чтобы посмотреть, кто поднялся, но девушка тотчас дернула его за голову:

– Сидите смирно, иначе шов будет кривой. Немного осталось.

Голос у нее был приятный, как звенящий колокольчик. Асавин и Тьег терпеливо подождали, когда девушка закончит ритуал.

– Готово, – она перерезала нить. – Шов снимать приду, как обычно. Принимайте пилюли, какие давала вам раньше, и смазывайте шов мазью, – она поставила на столик маленькую склянку. – Не кривляйтесь, иначе нитки снова лопнут.

Она наклонилась за своей сумкой, а Френсис схватил ее за тонкое белое запястье и резко притянул к себе так, что она чуть не упала на кресло.

– Так быстро? Ты знаешь, мое тело тааак болит, – он приложил ее ладошку к своему паху. Блондинка ловко вывернула руку, скривившись от отвращения.

– Побойтесь Вериданы! – возмущенно сказала она. – Я и без того покинула умирающего, чтобы помочь вам, а вы… Оскверняете чистый дар своими грязными помыслами.

Он посмотрел на нее тяжелым холодным взглядом, и у Асавина опять побежали мурашки по позвоночнику. Френсис был абсолютно непредсказуем. Он мог искренне улыбнуться тебе и в следующую же секунду выпустить кишки. Расплакаться, восхищаясь красотой, и в следующее мгновение жестоко изувечить, изуродовать, осквернить. Мысли в голове этого человека бегали по внезапным траекториям, и Асавина пугал эта непредсказуемость. С него бы сталось схватить эту женщину, изнасиловать и убить. А может, и в обратном порядке, он ведь сумасшедший ублюдок. Однако в этот раз Френсис спокойно махнул рукой:

– Не серчай, Дивника. Ступай.

Девушка подхватила сумку и побежала по лестнице, под гогот и улюлюканье солдатни. Что ж, ей повезло.

Френсис рывком поднялся с кресла. Его и без того разукрашенное лицо пестрело новой отметиной, пересекающей левый глаз, чудом тот не задев.

– А-са-вин, – отчеканил он и панибратски потрепал блондина по плечу. – Как удачно, что ты зашел, есть к тебе дело… О, а это кто? – он мазнул плывущим взглядом по Тьегу.

– Мой племянник, Ациан, – спокойно ответил Эльбрено. – Он много слышал о Висельниках… хотел бы вступить.

Глаза Тьега удивленно округлились.

– Да ну? – Френсис переключился на парнишку. – И что же?

Рубиец обвел штопаного взглядом:

– Что не сыскать парней отчаянней и злей.

Френсис каркающе рассмеялся, Асавин мысленно поежился, радуясь, что мальчишка не так уж и туп.

– Это верно, – ответил вожак Висельников. – А ты у нас кто? Злой или отчаянный?

– Отчаянный, – не моргнув и глазом, откликнулся парень.

Френсис оскалил красные зубы и потрепал Асавина по щетинистой щеке:

– Хорош племенник, хорош.

Его липкая от крови ладонь мертвой хваткой вцепилась в лицо Эльбрено, а в другой руке появился кривой кинжал. Острие замерло у глаза блондина.

– Что, этот тоже подожмет хвост, как только запахнет дерьмом? А?!

Чудовищным усилием воли Асавин заставил себя сохранить спокойствие, хотя в груди затрепетала испуганная птица.

–О чем ты? – спросил он, осторожно скосив взгляд к острию ножа.

Френсис наклонился к его уху:

– Я про Аэрти, твоего сраного дружка. Не делай вид, что не знаешь.

– Лонан… – Асавин наигранно вздохнул. – Я как раз хотел рассказать про него, но вести, видимо, распространяются быстрей. Однако ж, он все еще готов…

– Закрой пасть и слушай меня, – отрезал Френсис, и Асавин тут же осекся. – Класть я хотел, что он там готов. У него была одна задача! Одна! Он был мне полезен в одной-единственной роли! – орал Френсис, окатив Асавина брызгами красной слюны. – А теперь это просто мусор, кусок дерьма! – схватив Асавина за шею, он дернул его в сторону кресла. Острие ножа царапнуло под глазом, пустив несколько капель крови. – Хочешь посмотреть? Хочешь?!

Френсис толкнул Асавина в сторону смежного помещения. У блондина перехватило дыхание. На цепях, подвешенных к потолку, болталось голое покрытое кровью тело. Бордовое от кровоподтеков лицо совершенно невозможно было узнать, но Асавин догадался, что это Лонан. «Дурак, – подумал он. – Какой дурак… Зачем ты сам к нему пошел?».

Тело приподняло голову. «Живой, милостивый Благой, – содрогнулся Эльбрено. – Он еще живой». Френсис подвел блондина ближе.

– Посмотри хорошенько на этот кусок дерьма. Специально не убивал, хотел тебе напоследок показать. Такие у тебя надежные друзья. Что скажешь в свое оправдание, Эльбрено?

Асавин и Лонан молча смотрели друг на друга.

– Он мне не друг, – прохрипел блондин.

Что ж, мир жесток, и Асавин не хотел висеть рядом. Любыми средствами, любыми способами нужно было выжить, а поруганная совесть… Сейчас это не так страшно, как нож у глаза и бешеный голос Френсиса, заполняющий собой все пространство.

– Поздно, – неожиданно ласковым голосом ответил штопанный. – Ты с ним в одной связке.

Внутри что-то надломилось и рухнуло. Резко стало нечем дышать.

– Но я милостив. Я дам тебе шанс… отстоять свою честь.

Оттолкнув от себя блондина, Френсис гаркнул:

– Эй, зовите Таонгу!

Поднялся высокий темнокожий воин, что стоял у входа. При свете канделябров он казался еще страшней, с этими росчерками светлых шрамов. На нем была одна набедренная повязка и сандалии, а на поясе висел тесак. Френсис бухнулся в кресло:

– Я… не совсем здоров, так что мечом моего правосудия послужит Таонга. А я посмотрю… – он склонился к маленькому столику у кресла, зачерпнул немного красного порошка и заложил под верхнюю губу. – Посмотрю…

Асавин судорожно схватился за рукоять даги. Все равно, что с щепкой идти на быка. Темнокожий довольно оскалился, медленно вытянув тесак. Нет, не тесак – кусок дерева на рукояти, а по кромке – хищно блестящие обсидиановые осколки. Такие не режут – разрывают на куски.

– Минуточку.

Молчавший доселе Тьег выступил вперед:

– Это ведь дуэль чести, разве нет?

– Ну и? – спросил Френсис, зачерпнув следующую пригоршню Красного Поцелуя.

– Мой дядя тоже имеет право выбрать представителя, – ответил парень. – Им буду я.

– Да, – сипло подхватил Асавин.

Боец он все равно был неважный, а тут появился призрачный шанс. Все что угодно, лишь бы не сдохнуть.

Френсис неторопливо втер пригоршню в десны, откинулся на спинку.

– А что… Посмотрим, насколько ты отчаянный…

Асавин отошел к лестнице, поближе к Тьегу. Ему все еще не верилось в происходящее. Особенно в то, что этот пацан так запросто вступился за него.

– Будь осторожен, – шепнул он Тьегу. – Теперь наши жизни зависят от тебя.

– Знаю, – отрезал парень.

Зачерненные брови серьезно сошлись на переносице. Шпага с имперским грифоном на рукояти скользнула из ножен, чтобы замереть поперек молодого красивого лица. Слегка коснувшись губами клинка, Тьег шепнул:

– Земля и Небо, Ирди Всемогущий, помогите мне.

Ему действительно требовалась помощь. Великан с Андинго выглядел устрашающе. Асавин слышал, что Таонга был кровожадным животных. Ходили слухи, что своих врагов он жрал.

Выставив вперед острие шпаги, Тьег осторожно отошел от лестницы, обходя Таонгу широким полукругом. Тот проследил за парнем горящими темными глазами, затем гаркнул и замахнулся блестящей деревяшкой. Рубиец отпрыгнул, острые осколки с силой вонзились в пол и с треском вылетели из него, рассыпая дождь мелких щепок. Второй удар пришелся наискось, парнишка ловко поднырнул под тесак и быстро уколол Таонгу в ногу. По бедру заструилась тонкая струйка крови, только дикарь не обратил на это внимания.

«Он под чем-то, – с ужасом осознал Асавин. – Он не чувствует боли».

Равнодушие к ране зародило в пареньке сомнение, и вместо атаки он отступил от удара, сохраняя безопасную дистанцию.

– Беги-беги, ягненочек, – нараспев прорычал великан. – Далеко не убежишь!

Осколки просвистели в воздухе, заставив Тьега в очередной раз отступить.

– Осторожно! – крикнул Асавин.

Поздно. Парень не заметил кресла, запнулся и рухнул вместе с ним на пол.

Бешено рассмеявшись, Таонга сократил дистанцию и обрушил свой тесак прямо на кресло. Асавин стиснул зубы. Звонко хрустнуло дерево, разлетаясь дождем щепок, воздух побелел от пуха дорогой обивки. Ловко откатившись в сторону, имперец чиркнул по руке великана лезвием шпаги. Тот, не обратив внимания на аккуратный разрез, замахнулся стекольной дубиной, разбрасывая шрапнели алых капель. Его движения ускорились, словно собственная кровь, покидающая тело, приводила его во все большее неистовство. Тьег откатывался от ударов, а затем пнул распоротую подушку, прямо в глаза великана. Таонга замешкался, мальчишка рывком стал на ноги и яростно атаковал в незащищенную грудь врага.

Большая коричневая ладонь обхватила клинок и отвела в сторону, вырывая из рук парня, и колено обрушилось в солнечное сплетение мальчишки. Согнувшись пополам, тот чудом избежал удара тесаком прямо по спине. Схватившись за грудину, Тьег отбежал к стене. Его шпага со звоном упала на пол. Таонга облизнул кровавые порезы на ладони, размазывая по демоническому лицу красную влагу. Френсис хрипло рассмеялся:

– Таонга, хватит играться, кончай его!

Безумно улыбнувшись, великан зашагал в сторону Тьега. Тот пошарил рукой вдоль стены в поисках спасения и нашел канделябр.

– Харрр! – зарычал темнокожий, замахнувшись тесаком.

Рубиец отступил в сторону, а потом с криком ткнул канделябром в голову противника. Горящие свечи с шипением вплавились в кожу, оставляя восковые потеки. Таонга с рычанием впился пальцами в лицо, срывая застывающий воск. Тьег поднырнул под его руку, намереваясь обрушиться канделябром на затылок, но железка ударила ниже, в мускулистое плечо, и вылетела из ладоней. Таонга с яростным рычанием отмахнулся тесаком вслепую. Треск материи, Тьег закричал, упав на пол. На его правом плече, сквозь прореху в камзоле и рубашке повисли лохмотья разорванной плоти, кровь бойко заструилась по руке на скрипучие доски. Парень застонал сквозь плотно стиснутые зубы. Асавин мертвой хваткой вцепился в перила лестницы.

Парень спиной отполз от огромного демона. В серых глазах застыли ужас и боль, лицо его казалось детским. Наверное, это первое в его жизни ранение и первый враг, которого он никак не мог одолеть. Асавину захотелось отвернуться, не смотреть, как этот гигант растерзает мальчишку.

Тьег дополз до шпаги, но его рука безвольно упала на эфес, не в силах ухватиться за рукоять. Противник медленно замахнулся тесаком, метясь в голову.

Шух! – косой удар. Асавин приготовился услышать мокрый треск раздробленного черепа, но не услышал. Тьег гибко лег на пол, уходя от удара, и в следующее мгновение схватил шпагу. Левой рукой.

Лезвие с треском вошло в горло и вышло сзади, под затылком. Яростно крикнув, Тьег навалился на эфес, и стальная игла скользнуло дальше, в брызжущее кровью горло. Красный поток окатил его лицо, искаженное от ярости, и подрагивающие от усилия плечи. Таонга схватился за горло, пошатнулся и осел на пол, бешено вращая глазами. Френсис резко сел в кресле. Асавин сделал несколько шагов вперед, не веря глазам. Рубиец рывком встал на ноги, вырвал шпагу из горла и вонзил в глазницу великана. Это было совершенно излишне, Таонга был уже труп. Шпага так и осталась торчать в черепе. Тяжело дыша, мальчишка сделал несколько шагов в сторону Френсиса.

– Я выиграл.

Вожак Висельников медленно поднялся с кресла.

– Ты убил Таонгу… Ты и правда отчаянный парень.

Френсис схватил мальца за горло, тот беспомощно захрипел, вцепившись в его ладони целой рукой.

– Подойди-ка, Асавин…

Блондин послушно сделал несколько шагов в сторону Френсиса. Тот еще сильней сжал пальцы на горле парня, рубиец побагровел.

– Знаешь, интересный у тебя племянник… Как, говоришь, зовут?

– Ациан, – глухо откликнулся блондин, глядя на задыхающееся тело.

– Точно…

Ноги Тьега подкосились. Френсис подтянул его обмякающее тело к себе.

– Теперь ты Висельник, Ациан.

Пальцы разжались, и рубиец рухнул на пол, судорожно хватая ртом воздух. Асавин присел рядом с ним, осматривая рану на плече. Кошмарная.

– Позаботься о своем племяннике, – сказал Френсис, рухнув обратно в кресло. – И о том куске мяса, – он кивнул в сторону смежного помещения.

Тьегу потребовалось время, чтобы встать и, облокотившись о Эльбрено, поковылять вниз по лестнице.

– Если это та защита, о которой ты говорил, – слабым голосом шепнул он, – то мне страшно представить, что за опасность нам угрожает…

– А ты не представляй, – шепнул в ответ Асавин. – Ограничимся однимкошмарным событием за день.

Глава 8

Эстев был смышленым малым, ему не составило труда уловить новые для себя связи тесного сообщества Цитадели, занять свою нишу и подстроиться под нехитрый ритм, похожий на стук молотка. Он читал, что человек привыкает ко всему и быстро учится воспринимать новые обстоятельства жизни как само собой разумеющееся. Так случилось и с ним. Ранние побудки, изматывающая работа до темноты, жирная безвкусная кормежка быстро стали обыденностью, притупили ужас перед тем, что произошло, и перед неизвестностью будущего. Эстев провонял потом, свиным салом и конским навозом настолько, что скоро сам был неотличим от бродяг, работающих на Морока. Такие же заскорузлые пальцы с грязными ногтями, небритые щеки, волосы, свалявшиеся в колтуны. Не хватало только черных зубов и злого животного блеска в глазах. Наверное, из-за его округлой доброй физиономии местные ребятишки охотно тянулись к нему, а их в Цитадели было неожиданно много. Малышня роилась словно гнус, все они были приобщены к посильной работе. Кто-то вечно дежурил на кухне, драил котлы, кто-то карманничал и попрошайничал, пополняя «казну», а особая каста самых смышленых и ловких почти весь день пропадала за стенами по секретным поручениям Морока. Что они там делали, Эстев не знал.

– Скажи, Зяблик, – спросил он однажды, – а откуда тут столько детей?

– Морок собирает беспризорных, – пробормотал мальчик, набивая рот горячей лепешкой. – Дает кров, еду, защиту и работу. А что еще надо? Спать не на земле и есть досыта, уже хорошо.

– Его трудно назвать сердобольным, – осмелился сказать толстяк. – Для чего вы ему?

Мальчик пожал костлявыми плечами:

– Морок – это Морок, что у него в голове, никто не знает. А надо ли знать? Ну недобрый он, и что? Толку с этого сердоболия… Дадут монетку или сухарик и вали с глаз долой, а потом ходят гоголем, что совершили мешок добра… – Зяблик сплюнул по-взрослому. – А Морок изменил наш уклад, дал опору. Да пусть хоть штабелями этих свиней укладывает, мне все равно…

Соле покачал головой, глядя на Зяблика. На вид ему не больше семи, но, может, дело в недостаточном питании, поэтому он такой тощий и мелкий. Бранился он не хуже матроса, а в глазах порой вспыхивали кровожадные угольки, свойственные людям, обозлившимся на жизнь. У Эстева были племянники его возраста. Толстощекие здоровенькие мальчишки, разодетые в несколько слоев шелка. Они любили сражаться на деревянных рапирах, но стоило одному прищемить пальчик, и начиналось представление с ревом. Зяблик ходил, вечно покрытый коростой ссадин и царапин, Аринио только и успевал ловить его и мазать, мазать, мазать, стращая столбняком и септической лихорадкой. Эстев часто видел, как Зяблик дрался с другими мальчишками и неизменно выходил победителем. Другие дети безоговорочно принимали его лидерство, а сам малец разинув рот ходил за Мороком, как утенок за уткой. По вечерам, к ужасу толстяка, он прикладывался к бутылке травяного самогона, поставляемого стариком Аринио.

– Отец мой пил много, – сказал Зяблик однажды, когда самогон совсем его победил, – сколько себя помню. Ползу по грязи, и он лежит и бац меня! – он резко махнул рукой, чуть не заехав Соле в пах. – Бац! Он меня никак не звал. И мать никак не звала. Когда я ползал, у нее уже сверток был на руках… Как ходить научился, ушел и потерялся… А они и не искали… Может, решили, что свиньи заели…

Вот и весь рассказ о жизни, но Эстев услышал достаточно, чтобы понять – в Цитадели Зяблику было хорошо, а Морока он любил, как преданный пес своего хозяина, каким бы жутким тот ни был. Вожак никогда не сюсюкал с ним или с другими детьми Цитадели, говорил, как со взрослыми, и спрашивал, не делая скидку на возраст, и это поддерживало в Зяблике горячий энтузиазм, веру, что он уже без пяти минут воин обожаемого лидера.

– Скорей бы руки окрепли, и я мог взять в руки «аспида», – вздыхал он, глядя на караульных у ворот. – Я бы, знаешь, как был бы ему полезен?

Наверное, он желал одобрения Морока, его признания, того самого, что не мог получить у родного отца. Бедный мальчик. В каком жестоком мире он жил.

Эстев быстро подружился с великаном Рихардом. Совместные труды на конюшне часто сопровождались долгими разговорами, как и последующие посиделки с мехом самогона. Это был простой фермерский парень, охочий до юбок и выпивки, а еще – приключений.

– Я пыл пастухом, – рассказывал Рихард. – В Айгарде я переконял польшие поколовья на мнокие мили, из корота в корот, и все на кранице с Ателлюром, а ты знаешь, какие в тех лесах разпойники? Да разпойничать – национальное развлечение этих уплютков… Прихотилось отпиваться. Я стольких разпойников положил!

Эстев сомневался в его правдивости. Напившись, Рихард любил травить байки, да такие, что заслушаешься. Зяблик и детвора были в полном восторге. То он рассказывал страсти про королеву-вакшами, бассейны и фонтаны, в чьем замке были полны свежей крови. То, как своими глазами видел индевика на границе Вечноосеннего леса.

– Нолхи-то эти… Нолхиане, – плел Рихард, хлебнув лишку. – Ну мы их еще жуками зовем, потому что, коворят, живут они, как пчелы. Все цветные, а сертца у них из тракоценного камня, которые топывают из слез матерей, что вители смерть своих тетей. Коре лютское – их жизнь и тыхание.

– Нолхиане – демоны из Закона Благодати, – не выдержал Эстев. – Хватит заливать.

– У вас они темоны, – пожал плечами айгардец, – а у нас – сосети.

– Эстев прав, хватит на сегодня небылиц, – холодной распорядился проходивший мимо Морок. – Услышу еще раз про нолхиан – ухо отрежу.

Рихард недобро насупился, но смолчал. Он был отходчивым парнем, к тому же получал у Морока неплохое жалованье.

– Хорошие теньги, – говорил он. – Польше, чем я кокта-липо переконом скота зарапатывал. Семья не петствует. А что против закона… Да плевал я на ильфеские законы.

– Так у тебя семья? – удивился Эстев.

– Жена, трое тетей, втовка прата и ее четверо потрошков. Колотных ртов хватит на целую теревню.

– Так ты женат! – возмутился Эстев. – А тут то с одной валяешься, то с другой!

Облокотившись о черенок лопаты, Рихард смерил Эстева снисходительным взглядом:

– А ты не завитуй. Что мне, коз окуливать? Я уже несколько лет тома не вител. Кончал бы ты со своей моралью книжной, тошно от нее.

Рихард был по-своему мудрый, хоть и совсем неграмотный. Добрый с лошадями и девок не обижал, с каждой был ласков. Может, Эстев и правда завидовал. У него никогда не было женщины, дома девушки смеялись над ним и его округлым пузом, да и здесь не жаловали, скорей из страха перед убийцей Благого.

По совету Зяблика, Эстев старался обходить стороной домик Дуана. Рихард отзывался о нем не иначе как о сумасшедшем, которого выгнали из гильдии за опасные эксперименты.

– Коворят, – шептал северянин, – что он нашел гте-то эквийскую книку и пытался заниматься запретной алхимией. Бортовые мантии его покнали, он не растерялся и пошел искать токо, кто оплатит исследования, но из-за паршивого характера перерукался со всеми. Не знаю, как он вышел на Морока, но, судя по всему, у нашеко вожака терпение из стали.

Однажды Эстев проходил мимо домика Дуана, когда из него послышался звон стекла и глухая брань. Дверь резко распахнулась, выпустив клубы голубоватого дымка и горькой вони. Из этой пелены вывалился алхимик, разгоняя ее подолом мантии. Тощий, высокий, длинноносый, с вечно всклокоченными волосами, похожими на криво слепленное воронье гнездо.

– Эй ты! – крикнул он Эстеву высоким неприятным голосом. – Поди сюда!

Соле неохотно пошел к алхимику, прикидывая, что же ему от него нужно.

– Шевели копытами! – раздраженно прикрикнул Дуан. – Ты что, калека?

Эстев поторопился внутрь домика, закрыв нос и рот рукавом засаленной рубахи. Внутри было темно, только несколько свечей под странными стеклянными колпаками давали слабый свет. Все было заставлено каким-то непонятным оборудованием, паутины трубок оплетали стены и потолок, голубоватый дымок стелился по полу, как туман над болотом. Дуан нырнул в него, словно провалился в яму, затем выглянул из синевы:

– Спускайся.

Эстев послушно последовал за ним, по шаткой лестнице прямиком в погреб. Узкий коридор, стены которого были выложены камнем. Они вышли в большое подземное помещение, заставленное оборудование. По полу волочилась связка оборванных трубок, из которых сочилась вязкая жидкость, а к стулу был привязан узкоглазый мужчина, из числа нападавших в первую ночь. Он был без сознания.

– Так! – Дуан нервно притопнул ногой. – Ты бери вот ту трубку и держи вот так, а эту приставь сюда. Если потечет по пальцам… – алхимик почесал в затылке. – Не подноси к носу, рту и глазам и хорошенько вымой руки, – он натянул на лицо кусок ткани. – Ну, живо!

Эстев сделал, как просил алхимик. К счастью, нигде ничего не протекло. Странные булькающие звуки и вибрация трубки нервировали его, хотя еще больше его напугал агонизирующий стон пленника, когда Дуан разжал его зубы и плеснул в рот странной зеленой жидкости. Тот начал захлебываться пеной, ее клочья потекли к ногам Эстева.

– Перебор, – пробормотал Дуан, пытаясь спасти подопытного, а толстяк с трудом подавил желание убежать из этого жуткого места.

Когда трубки перестали дрожать и сочится странной дрянью, алхимик отпустил толстяка восвояси. Эстев вышел из домика, прошел пару десятков шагов и бурно проблевался то ли от пережитого, то ли нанюхавшись странного дыма. После этого он даже близко не подходил к лаборатории Дуана.

Старик Аринио долгое время был для Эстева загадкой. Он ходил, опираясь на клюку, хотя она ему была не нужна. Он врачевал раны, но при этом прекрасно владел заморским мечом. На закате старик курил трубку, наблюдая за небом, а на рассвете рисовал прекрасные этюды углем и сепией. На бумаге распускались неизвестные Эстеву черно-белые растения, свисали с веток змеи и расправляли крылья птицы.

Морок вызывал у Эстева мурашки. Этот мужчина никогда не впадал в ярость, не кричал, хоть частенько повышал голос, не разражался сквернословной бранью. Его любимым словечком было «болван». Оно заменило Эстеву имя и фамилию. Морок был холодный, как колодезная вода, требовал, сверлил острым черным взглядом, а нагайка в его руках жалила, словно змея. Он был похож на учителя письма из детства Соле. Тот тоже редко кричал, но при этом вызывал странный цепенящий ужас.

– Он демон Гаялты, – пожаловался однажды Соле Рихарду, выгребая навоз из стойла. – Вместо крови у него лед, а в полнолуние, зуб даю, он обращается в ворона и охотится за душами спящих.

Рихард прыснул, оперевшись о лопату:

– Только ему это не скажи, он тепе покажет и Каялту, и воронов… Что, треснул тепя? Или что?

Эстев горестно вздохнул. Видеться с вожаком ему приходилось гораздо чаще, чем хотелось бы. Морок сказал, что возьмется за его обучение, и это не было пустыми словами. Спустя пять дней после битвы с мечниками, спозаранку брюнет грубо растолкал толстяка и заставил сквозь туман идти за ним.

– Пошли, болван. Надо сделать из тебя человека.

У Эстева затряслись поджилки от ужаса.

– А ваша рана? – робко уточнил он.

– Какая рана? – процедил Морок обернувшись.

Соле сразу осекся, вспомнил о зеленом пятне на платке. Не дождавшись ответа, брюнет кинул ему рапиру. Тот попытался поймать ее, но пальцы беспомощно сгребли воздух. Сталь звякнула о песок.

– Не руки, а клешни, – процедил Морок. – Стоило бы переломать тебе все пальцы и срастить в нужном направлении.

– Не надо, – промычал Эстев сгорбившись.

Морок скривился:

– Посмотри на себя, что за жалкий вид. Здоровый, как лось, а блеешь, как овца, которую разок куснули за жопу. А ну, выпрями спину!

В подтверждении своих слов он стегнул нагайкой по сутулым лопаткам Эстева. Парень дернулся от боли, но распрямился.

– Чтобы больше я не видел этой оглобли. Ты – убийца бога, должен ходить как победитель, а не стелиться, словно грязь под сапогами.

Открепив от пояса ножны, Морок махнул своей рапирой.

– Подними клинок, болван. Ты должен ловить ее как собака, понял? Как собака ловит кость, прямо на лету. Ты что, хуже собаки?

Эстев наклонился за шпагой, клинок которой скрывали ножны.

– Пока потренируемся так, а то пырнешь еще себя… Стоишь лопатой, которую воткнули в землю. Ты же из богатой семьи. Танцевать наверняка учили.

– Я плохо танцую. Неуклюжий, – просопел Эстев, неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Достался же, – скривился Морок, – мне черенок от лопаты. Ну ничего, болван, ты у меня и плясать будешь, и фехтовать…

Эстев вдруг разозлился. Этот тощий брюнет, изрыгающий поток колких замечаний, был причиной всех его бед.

– Заткнись! – крикнул Соле, вспомнив все, чего лишился. Да вся жизнь у него рухнула, все мечты смешались с грязью по прихоти каких-то головорезов. Он наотмашь ударил шпагой. Вот бы изувечить это поганое бледное лицо!

Морок утек от его удара, а в следующую секунду нагайка больно ударила по кисти, заставив разжать пальцы, носок сапога ударил в толстый живот. Морок схватил Эстева за кудри, оттянул голову. На бледном лице заиграла кривая улыбка.

– Одно яичко у тебя да есть, – усмехнулся он. – Но будешь орать на меня, и быстро станешь евнухом. Не дорос еще. Стань для начала мужиком.

Он отпихнул толстяка.

– Живо распрямись и не вздумай себя жалеть. В Зяблике больше мужчины, чем в тебе.

Расправив плечи, Эстев бросил злой взгляд на Морока. Тот деловито обошел вокруг него.

– Мешок с жиром и потрохами. Придется для начала хорошенько тебя растянуть.

Эстев чуть не упал в обморок, представив, как его вздергивают на дыбе, но Морок заставил его делать выпады и касаться пальцами носков сандалий. Эстев пыхтел, обливался потом, не в состоянии толком согнуться, все его тело было в прострелах боли.

– Бил своей нагайкой! – насуплено пожаловался толстяк после первой же тренировки. – В этом типе нет ничего человеческого.

Рихард усмехнулся:

– Та, он, пывает, круто закипает и хлатнокровен, как рыпа, но ничто человеческое ему не чужто. Вон, тех же лошаток люпит.

– Да ну? – недоверчиво протянул Эстев.

– А ты тумал, это наши звери? Ты пы вител, как он с этой копылой разковаривает, – Рихард указал на серую в яблоках. – Та так только в люпви признаются.

Эстеву было сложно представить Морока, разговаривающим с кем-то по-доброму, и он поначалу принял это за очередные враки северянина, но однажды сам увидел, как вожак напевал на незнакомом языке и скармливал кусочки спелого сочного яблока любимой кобылке, поглаживая по длинной бархатистой морде. Эстев не понял ни слова, только мягкий тон голоса. Морок и нежность – это не вязалось, как ночь и солнце.

– Интересно, на каком языке он с лошадьми разговаривает? – спросил Эстев.

– На поканском, – Рихард гадливо сплюнул. – Нелютском. Нолхианском.

Эстев рассмеялся:

– А тебе почем знать?

Северянин посмотрел на толстяка холодными глазами:

– Я с Айгарда. Там все есть: и Вечноосенний лес этот жуткий, и Пелена, и люти, палакающие на нелютском. И нелюти есть, только они в лесу сидят, суки.

– Ну Морок точно не из твоих краев. Он, вроде, местный.

– Как знать, – пожал плечами Рихард. – Ты разве знаешь, откута он? Я вот нет. Никто не знает, разве что Уна.

– Уна? – переспросил Эстев. – Это кто?

– Увитишь, – ответил северянин.

Когда Эстев увидел ее, то сразу пленился ее красотой. Если раньше он робел перед высокородными дамами, то теперь – перед этой странной простолюдинкой с лицом богини. Многие провожали ее вожделеющими взглядами, даже Рихард вздыхал ей вслед:

– Как хороша! Повалять пы ее на сене разок тругой.

Эстев побагровел, представляя ее белое точеное тело, сплетенное со своим. Жар прилил к паху и лицу.

– Вижу, и тебе она люпа, – усмехнулся северянин. – Но мой тебе совет – не тронь ее. Руку по локоть откусит. Спит она только с теми, с кем Морок прикажет.

«Ублюдок, – мелькнуло в голове парня. – Чудовище. Бедная девушка у него в рабстве». Сердце прониклось жалостью к рыжей красавице. Она часто посещала Цитадель, но редко задерживалась там дольше, чем на несколько часов. Однажды он набрался смелости, чтобы заговорить с Уной, и она смерила его таким уничижительным взглядом, словно он был навозным жуком.

– Не подходи ко мне, чучело, – процедила Уна, – иначе насажу тебя на вертел.

– Я претупрежтал, – сказал потом Рихард, протягивая Эстеву мех с самогоном. – Она настолько же тряная, насколько и красивая. Не про нашу честь.

Однако разбитое сердце Эстева продолжало кровоточить каждый раз, когда он видел ее в Цитадели. Он украдкой наблюдал за ней и заметил, как преображалась она, когда разговаривала с Мороком. С ним Уна мурлыкала, как кошка, улыбалась и ластилась, чуть ли не выпрыгивая из платья. Поразительной была реакция Морока. Он разговаривал с ней холодным требовательным тоном и, казалось, был равнодушен к ее пленительности, а если она бесцеремонно прикасалась к нему, мог ткнуть под ребра рукоятью нагайки. Немыслимая грубость по отношению к женщине, но Уну это, похоже, нисколько не смущало.

– Он что, евнух? – фыркнул Эстев, растаскивая сено по кормушкам. – Или у него только на лошадей встает?

– Эй, потише, – прошипел ему Рихард. – Может, ему трукие тевки нравятся. Я, честно говоря, ни разу его с тевкой не видел… и с мужиком тоже, – добавил он, предвосхищая скабрезную шутку Эстева.

Рыжая красавица никак не выходила из головы Соле.

– Что между вами и Уной? – спросил Эстев на очередной тренировке, когда набрался достаточно мужества.

– Не твое дело, – ответил Морок. – Следи лучше за ногами.

– Она, должно быть, влюблена в вас, – констатировал парень.

– Она… – Морок вдруг необычным образом осекся. – Она дурочка, глупая девчонка. Совсем не понимает слов.

– Вы что, ее отшили?

– Не счесть сколько раз, а я не люблю повторять. Не будь она так полезна, давно б избавился.

Холодный равнодушный тон, словно он говорил о старой обуви или подыхающей собаке, однако Эстев уловил в слове «дурочка» нотку легкой нежности.

Когда Соле наконец-то смог спокойно обхватить носки сандалий руками и без особых проблем делать выпады, Морок заставил его отрабатывать движения рапирой.

– Мишень, – брюнет постучал свернутой нагайкой по доске, на которой был изображен круг. – Учись чувствовать шпагу, управлять рукой. Тренируйся в меткости.

И он тренировался. Мазал, чертыхался, получал от Морока, когда тот видел этот позор. Учился ловить шпагу. При виде вожака у него непроизвольно дергалась рука, поскольку тот любил неожиданно кинуть ему какой-нибудь предмет, и если Эстев не смог поймать его, то шел драить котлы или копать выгребные ямы. Окружающие воспринимали это, как странную игру двух опасных людей, и не встревали в нее. К счастью Эстева, насмешек он тоже не слышал.

Каждый вечер старик Аринио читал одну и ту же проповедь. В ней могли меняться незначительные детали, всплывать все новые образы, но посыл оставался неизменным. Сначала Эстев слушал ее с возмущением, как поганую ересь, но она плавно вкралась в его жизнь, как навязчивая песенка уличного музыканта.

– Скажи, Аринио, – не выдержал спустя неделю Соле. – Ты ведь нерсианин, а имя у тебя почему-то иосийское.

– Никто не может запомнить мое истинное имя, – ответил старик. – И ты не сможешь.

– И все же?

Аринио вздохнул.

– Джи Ан Юн.

– Джиююн? – пролепетал Эстев.

– Аринио. Аринио Виоса. Я полжизни живу под этим именем, что оно давно уже стало мне родным.

– Ты хорошо сражаешься. Ты был воином?

Старик усмехнулся:

– Я был воином, художником и поэтом, певцом и музыкантом, врачевателем и философом. Там, откуда я родом, нужно быть очень многим, чтобы стать хоть кем-то. Здесь я просто старый целитель, читающий проповеди, и мне этого достаточно.

– Я хотел спросить про твои проповеди, – осторожно начал Эстев. – В них говорится про облик и имя человеческое. Что это значит?

Старик наклонился вперед, указав на пробегающего мимо ребенка:

– Тебя зовут Эстев, а его Блоха. У кого из вас человеческое имя? Кто из вас родился и вырос, как человек?

– Не все нищие носят унизительные клички…

– Все носят, – возразил Аринио. – Унизительное клеймо сброда. Зовись ты хоть Блоха, хоть Эстев, но, родившись в Угольном, ты в нем и сгинешь, под черным низким небом. Погляди, – он указал заскорузлым пальцем. – Это Тонни. Он родился и вырос под крышей, в семье рабочих. Когда ему исполнилось пять, он уже изготавливал бумагу. Вот такую, на которой я сейчас рисую. От рассвета и до заката, только стук стали и монотонный тяжелый труд. Его отец умер молодым. Тонни тоже еще молод, но он уже хворый, словно старик. Каждый день ходит ко мне, пьет травки. Таких, как он, много в Угольном порту. Фабрики заглатывают их младенцами и выплевывают живыми трупами, не помнящими, что такое дождь, запах травы, вкус молока. Знаешь, кому принадлежат фабрики? Треть – лордам, две трети – Его Благодати, советнику и прочим приближенным. Маска – это монстр, пожирающий людей.

– Ересь, – скривился Эстев. – Гнусные разглагольствования. Его Благодать никогда не обманывал людей. Да, мир жесток, он будет таким при любой власти. В этом мире нужно работать, только так он станет лучше.

Аринио сделал несколько штрихов углем.

– Дураков тут нет, – ответил он. – Как и надежды. Когда люди лишаются всего, они превращаются в смерч, в селевой поток, и мы даем им цель. Надежду на то, что для них что-то может измениться. Закон Благодати написан сытыми для сытых, благословляя использование людей, как дрова для печи, а кому достается весь хлеб, а? Внимательно перечитай Книгу, которой так восхищаешься.

Эстев замотал головой, не желая слушать эту ересь, эту жалкую пагубную ложь, проедающую на сердце болезненные раны. Чтобы отвлечься от тяжелого разговора, он пошел заниматься любимым делом – печь хлеб. Назло старику, чтобы показать, что он, как носитель идеи Всеобщей Благодати, способен испечь его на всех. Такого вкусного ужина в Цитадели никогда не было, и Эстев задумался, что пора бы навести порядок на кухне. Первым делом он наведался на огород Аринио, проверить кое-какие травы, затем выпросил у Морока внести в смету соль и специи.

– Дело даже не в улучшении вкуса, – аргументировал он. – Мясо быстро портится, неэкономно, а я бы мог бы заготавливать впрок.

Морок послушал его объяснения.

– Я дам добро, – сказал он, наконец. – Следующая поставка через неделю. Организация кухни на тебе. Подготовь ее для работы.

Эстеву показалось, что в обычном холодном взгляде Морока промелькнуло довольство. К чему бы это? Но ему было все равно, он снова окунулся в родную стихию.

Двадцать шестого дня Высокого Солнца, спустя почти три недели после прибытия Эстева, на закате в Цитадель прибежал запыхавшийся гонец. Такое случалось каждый день, но в этот раз Морок, услышав вести, стал мрачнее тучи. Он подозвал к себе Аринио и оторвал от работы Дуана, чтобы собрать совет в своем гнезде на дереве. Эстев удивился, когда тоже получил приглашение, но потом понял, что это часть маскарада, убеждающего окружающих в его значимости. Второй раз подниматься по лестнице было уже не так страшно. Он присоединился к совету, когда тот был уже в самом разгаре.

–… убитых. Нашли лошадь. Тело протектора не обнаружили, – перчатка на руке Морока скрипнула, так он сжал кулак. – Гонец говорит, кто-то всех уложил, забрал протектора и смылся. Расспросить бы Зяблика поскорей…

– У протектора оказался мощный союзник, этого мы не предугадали, – качнул головой Аринио.

– Мощный! – повысил голос Морок. – Уложил пятнадцать бойцов.

– Кого-то мог убить протектор, – возразил старик. – Это же рыцарь, в конце концов, а не купец в паланкине. Мы ожидали потерь…

– Не таких, – угрюмо отозвался Морок. – Теперь, когда непонятно, жив протектор или нет, придется форсировать события, а этот, – он кивнул на застывшего в дверях Эстева, – не готов.

Старик улыбнулся, отчего его лицо еще сильней сморщилось:

– Такова жизнь, случаются непредвиденные события, и всему приходится учиться на ходу, а ты ведь не просто так выбрал его. Значит, все не так уж и плохо.

– Не просто так, – как эхо отозвался Морок, пронзая Эстева цепким взглядом. – Дуан, отчет.

Нервно притопывающий алхимик отозвался мгновенно:

– Четыре партии вспышек готовы. Пятая на подходе, – он вздохнул. – Это муторно, Морок. Муторно и опасно. Уже пожалел, что придумал их…

– Как древесная сталь?

Дуан откинулся на койку.

– Не знаю. Сделал все по рецепту, осталось только ждать. Где ты только?…

Морок сделал нетерпеливый жест, и алхимик осекся.

– Хорошо. Спасибо за присутствие. Вы свободны. Эстев, останься.

Когда старик и алхимик покинули домик на дереве, Морок подошел к Эстеву.

– Я надеялся подготовить тебя чуть лучше, но придется работать с тем, что имеем, – он снял перчатку и кинул на кровать. – В тот вечер ты задал мне вопрос. Я отвечу, – вторая перчатка полетела вслед за первой. – Мне нужно было успешное уважаемое лицо, новое в высших кругах Ильфесы, достаточно наивное, но амбициозное, чтобы пробиться к Его Благодати, при этом обладающее талантом к управлению. Я выбрал тебя, наблюдал, кое-где помогал. Мне нужно, чтобы ты стал лицом сопротивления против культа Его Благодати и Протектората.

Эстев рассмеялся:

– Я? Я никого не убивал! Милостивый Благой, да я всю жизнь молился ему, кто вообще в это поверит!

– Люди верят в любую дичь, лишь бы она была вкусно приготовлена, а ты у нас специалист по кухне, – усмехнулся брюнет. – В Цитадели все верят, что ты отравил Его Благодать, несмотря на то, что ты похож на трухлявый пень.

– А зачем мне это? – прошептал парень. – Я ничего не имею против бога, это ваша ненависть, ваша борьба. Оставьте меня в покое.

– А затем, Эстев, что ты уже почти месяц работаешь бок о бок с еретиками, пьешь с ними самогон и ешь их еду. Ты мог бы уйти за ворота, сдаться серым плащам или протекторам. Разве ты в цепях или под замком?

– Я не понимаю… – пробормотал Соле.

Подойдя вплотную, Морок понизил голос до шепота.

– А дело в том, что ты боишься. Боишься стражи, протекторов. Ты всю жизнь работал как проклятый, пек свой хлеб, был честным горожанином, и все равно до смерти перепугался. Веришь в Закон Благодати, но чуешь, что нет никакой благодати. Нет справедливости. Нет правосудия. Все, что написано в твоей жалкой книжонке, не правдивей сказок о нолхианах, индевиках и Гаялте.

Эстев сглотнул горький комок, из глаз потекли слезы. Правда, словно хлесткая пощечина, ударила по щекам. Слушая ежедневные проповеди, живя бок о бок с этими людьми, он часто думал, почему, столь истово веруя, он так испугался и сбежал. Сквозь красивую книжную веру проглядывало то, что Эстев старательно душил в себе. Трезвое понимание мироустройства. Морок сделал шаг назад.

– Ты был богобоязненным пекарем, а теперь заваришь кашу иного сорта. Дело не в том, что власть Протектората давно из защиты веры перешла в нападение, а культ Его Благодати из прогрессивного – в заплывшую жиром гору мертвечины. Рано или поздно любая вера дряхлеет. Но что, если я скажу, что культ Его Благодати погубит человечество?

– Я отвечу, что ты лжешь, – процедил Эстев, глотая слезы.

– Молодец, не веришь на слово, – Морок отошел еще на несколько шагов. – Тогда я кое-что покажу. Но для начала… Господин! – воскликнул он не своим голосом. – Неужели вы меня не узнали? Как вам, кстати, удары нагайкой? Помогают освоить фехтование?

– Брэдли? – пролепетал Эстев… и упал в обморок.

Глава 9

По изменению взгляда и осанки протектора Мышка сразу определил, что случилось нечто необычное. Рыцарь с такой остервенелой яростью надел латные перчатки, словно спустя минуту собирался врубиться во вражеское войско, а потом так пришпорил коня, словно за ним гнались демоны. Скольжение в тенях отнимало много крови, приходилось нестись с одного конца улицы в другой, пронзая насквозь массивы зданий. Мышцы свело ручейками холода, скоро сила потребует его собственной жизненной энергии. Мышка сжал зубы. Надо просто перетерпеть.

Когда протектор метнулся к мосту через Близняшку, серокожий застонал от досады. Текучая вода мешала перемещению. Пришлось лавировать между прохожими, безнадежно упуская из виду наездника. Все-таки куда он так спешит? Неужели в Соколиную Башню, за очередным наставлением мастера? Когда Мышелов достиг берега, протектор уже здорово оторвался от него. Нет, он не свернул к Некрополю, продолжал упрямо скакать вперед, в Угольный порт. Там ему точно нечего делать!

Мышка задрожал от озноба, кончики пальцем пронзило покалыванием. Парень облокотился о стену, тяжело дыша. Сила исчерпала запас крови и перешла на его плоть, с упоением поглощая ее. Вот что отличало его от узорных, истинно посвященных. Он был еще недостаточно опытен в управлении силой, бездумно тратил кровь. Мышка голодно покосился из-под капюшона. Вечерний переулок был удручающе пуст. Здесь, на границе с Угольным портом, старались закончить свои дела до сумерек, до наступления часа хищников. Звенели колокола, зовущие к вечерней молитве. Бом! Бом! От этого звука ужасно ныли десны, кровь в жилах трепетала и скалилась, превращая тело в клубок оголенных нервов. Скорее, нужно уйти отсюда. Мышелова отвлек глухой звон медного колокольчика в руках бродячего проповедника Его Благодати. В черной залатанной сутане, прохудившихся сандалиях, с коробкой для милостыни. Идеально. Мышка зажал ему рот и уволок в бархатную темноту глухого тупика. Звякнул упавший колокольчик, повалилась из рук коробка, когда проповедник вцепился в ладонь Мышки отросшими ногтями. Блеснул нож, плоть разъехалась за левым ухом священника. Маленькая красная ранка, из которой сразу потекла тонкая струйка. Мышка голодно облизнул губы, ощущая биение пульса под пальцами. Как быстро трепыхается, словно струна эспарсеры. Прищурив золотые глаза, парень с упоением облизнул окровавленные нож и тут же почувствовал знакомое раздвоение сознания. Он был одновременно и убийцей, и жертвой. «Успокойся!» – мысленно приказал серокожий, и священник в его руках послушно обмяк, горячим тюфяком сполз на землю с перекошенным от ужаса лицом, и тогда Мышка потянул за тонкую ниточку жизненной силы, мысленно наматывая ее на пальцы, растворяя в себе, заполняя собственные жилы благодатным чужим дыханием. Ах, сколько в нем еще было упоительно сладких непрожитых лет. Прекрасное здоровье, разве что злоупотреблял самогоном. Жертва тихо хрипела и корчилась, пока Мышка не высушил ее до дна. Убивать обычных жителей – последнее дело, но нужда требует крайних мер.

Мышка хрипло вздохнул над скрюченным трупом, который практически мгновенно окоченел в позе эмбриона. Первые секунды после жатвы – самые прекрасные мгновения. Мышка был в теплом эйфорическом восторге. Куда тут наслаждению, даруемому Красным Поцелуем. Нет, от убийства и жатвы оно было куда острее и ярче. Теперь он был полубогом, способным уничтожать армии, О, это обманчивое чувство всесилия, столь краток его миг. Мышка заставил себя сосредоточиться на задаче. Он прекрасно знал, что этот подъем продлится недолго, нужно с умом потратить отнятую жизнь. Парень кинулся в погоню за протектором. Сейчас он за много миль мог учуять его алую ярость, неистовую, словно строптивый конь. Мышка рванул по следу, перескакивая из тени в тень, невидимый, неслышный и несуществующий для окружающих.

Еще издали он услышал первый выстрел. Бах! – ржание коня, крики людей, лязг стали. Еще два выстрела, уже совсем близко, буквально за углом. Мышка вынырнул в переулок и увидел, как подрагивает в конвульсиях искалеченная лошадь, перегораживая проход. Неподалеку от нее лежало три тела, одно все еще скребло по полу скрюченными пальцами. Целая толпа похожих на крыс бандитов насела на протектора, вооруженного длинной палицей. Густо пахло кровью, да так, словно по воздуху можно ею рисовать. Нож по рукоятку вошел в сочленение доспехов протектора, и тот рухнул на землю. Время для Мышки замедлилось. Как поступить? Гильдия находится в дружественных отношениях с Протекторатом. Надо действовать.

Мышка вынырнул из тени за спиной у самого крайнего. Взмах ножа, вспоротое горло раскрылось в широкой улыбке, исторгая чудный аромат. Это похоже на бальный танец в палаццо богатых господ. Шаг назад – исчез, шаг вперед – возник сбоку от второго, взмах, и струи крови, словно бурные овации. Следующее мгновение – остальные заметили, как в мановение ока двое из них рухнули с широченными кровавыми ухмылками. Закричали, тыкая ножами в пустоту. Сброд. Однако священник в его венах стремительно иссякал, а их еще… раз…два… три… Десять.

Протектор застонал. От него так сладко пахло подступающей смертью, но сейчас это было некстати. Времени мало. Мышка выскочил из тени. Взмах ножа, лезвие вскользь чиркнуло по щеке одного, по переносице другого. Выпучив глаза, крысы прыснули от него в разные стороны, щелчок взведенного арбалета. Стрела пронзила тень и отскочила от каменной стены, беззубо упав на землю. Мышка пырнул стрелка под ребра, возникнув прямо за его спиной. Очень-очень удачно место, тени густые и бархатные, безупречные.

Стук сердца. Один, второй, третий. Очень мало времени! Мышка ускорился, сам стал бесформенной тенью, серой, златоглазой. Он возникал, чтобы нанести кровавый удар и исчезнуть. Пятый, шестой, седьмой… Ну же! Нет, слишком мало времени! Мышка почувствовал, как мышцы свело судорогой. Священник почти на исходе. Он облизнул нож… а затем приказал крови раненных им течь, словно бурная река. Волна дрожи прошла по его мышцам, и он неловко выпал из тени, прямо в неистовый поток красной влаги. Несколько болтов пролетело над его головой, один все-таки чиркнул по черепу, сорвав полоску кожи. Крики. Мышка сжал кулак, стягивая воедино тугие нити текущей крови. Его противники были теперь заняты тем, как заткнуть собственные дырки. Даже мельчайший порез на носу превратился в хлещущую под напором струю, разрывая кожу, мягкий хрящ… Мышка потратил на это последние капли священника. Со следующим противником он дрался уже как обычный человек, нож против ножа, ловкость против ловкости. Двое присоединились к танцу, все трое кружили вокруг него, ощерившись длинными ножами. Мышка ощутил, как пахнет смертью от протектора. Стиснув зубы, он пустил на жатву собственную кровь, и тени снова мягко расступились перед ним. Два еле заметных рывка, два трупа, на последнем мышцы сковало льдом, и вместо решительно удара получился тычок в челюсть. Нож вошел в щеку крысы, пронзил язык и выглянул с другой стороны лица. Бандит заорал, а Мышка вдогонку со всей дури зарядил ему в пах.

Пока последний катался среди груды подыхающих, Мышка упал на колени перед протектором. Плотный саван смерти, нет дыхания, сердце не бьется.

Времени на изящество не осталось. Мышка схватил катающегося по земле за волосы, грубо оттянул голову и впился в его окровавленные раны, вытягивая жизнь. Прикасаться губами к немытому оборванцу! Омерзительно! Его почти выворачивало наизнанку, но зато энергия поглощалась за три хороших вдоха. Отбросив скрюченное тело, он кинулся к протектору, мазнул губы его кровью и начал медленно наполнять живительной влагой, запрещая ей течь из открытых ран. Аккуратно. На это уйдет много сил, но попробовать стоило. Кожа рыцаря слегка порозовела, и Мышка услышал дыхание. Хорошо, он успел, но жизни крысы хватит ненадолго, а протектору требовался лекарь. Сейчас, сию минуту. Мышка приподнял бессознательное тело, судорожно вспоминая всех известных ему целителей Угольного порта. Первым делом нужно было избавиться от всей этой протекторской мишуры.

Мышка аккуратно снял кирасу, шлем, шапочку. Как он не падает в обморок, в таком обмундировании? Следом сорвал священный символ и маску, положил их себе в кошель. Услышав шуршание, мгновенно вскинулся, как кот, и увидел тощего мальца, глядящего на него круглыми глазами. Коленки у него по-цыплячьи дрожали. Закричав, мальчик кинулся прочь из залитого кровью переулка. Детей Мышка никогда не убивал. Они ему еще слишком напоминали себя самого.

Не было времени тщательно прятать протекторские пожитки, и он кинул их в сточную канаву, полную после дождя. Вытирая кровь и пот со лба, Мышка посмотрел, как вода смыкается над кирасой, вспомнил про озеро Веридиан и жрицу Вериданы, что лечила всякий сброд Угольного порта. Говорили, она блаженная, но дело знала хорошо, а еще она совсем близко. Натянув капюшон на голову, Мышка приподнял протектора и поволок. Ну и тяжелый же он.

Когда серокожий притащил рыцаря к жрице, он почти полностью истратил жизнь крысы. Оставались жалкие крохи, мышцы голодно ныли, требуя новых убийств. Парень ввалился на порог без стука и сразу окунулся из мира крови в мир горьких ароматных трав. От этого запаха засвербило в носу. Мышка чихнул, его подопечный застонал от боли.

– Кто здесь? – пугливо донеслось из смежного помещения.

– Госпожа! – плаксиво запричитал Мышка. – Моему другу нужна ваша помощь! Он очень ранен, очень!

Показалась маленькая молодая айгардка с соломенными волосами. От нее пахло засохшей кровью, ее пятна виднелись на темно-серой одежде. Мышка спрятал лицо под капюшон. К счастью, девушка почти не смотрела на него, сразу кинулась к протектору.

– О, Целительница, да из него торчит нож!

– Да, госпожа, бандиты напали в подворотне, – тоненько поддакнул серокожий, скрипнув зубами: крыса иссякала капля по капле, и те шли на остановку крови рыцаря.

К счастью, девушка быстро уложила раненого на длинный стол, безжалостно срезая с него дублет и нательное белье.

– Болт, вроде, не страшен, – пробормотала она…– а вот нож…

– У него еще рана на ноге, – сказал Мышка, на мгновение выйдя из роли.

– Помоги, – коротко сказала веридианка тоном, больше похожим на приказ, чем на просьбу. – Сними с него сапоги и разрежь штаны, чтобы я видела рану.

Сама кинулась к тазу и судорожно натерла ладони куском мыла. Это еще зачем? Она же не собирается его купать? Мышка послушно вспорол штанину протектора, снова скрипнув зубами. Крыса кончилась, осталась только его собственная кровь.

Девушка обернулась с блестящими от воды руками, колбочкой, резко пахнущей спиртом, и свертком тонких тканевых полос. Вынула нож и тут же плотно зажала рану толстым куском холстины. Протектор снова болезненно застонал, обливаясь потом. Жрица зашептала что-то успокаивающее.

– Не трать время, – тихо прорычал Мышка. – Кровь остановлена. Прижги… или что ты там обычно делаешь?

Девушка поражено уставилась на влажную, но бескровную рану, затем снова перевела взгляд на фигуру в капюшоне. В ее глазах был страх.

– Понятно, – кивнула она. – Сделаю.

При свете огоньков нескольких свечей блеснула тонкая нить. Вместо того чтобы прижечь, целительница кропотливо зашила раны, но сделал это удивительно быстро и ловко, словно плетущая сеть паучиха. Эти веридианки такие чудны́е. Под капюшоном по лицу Мышки струился пот. Ему срочно нужна была чья-то жизнь, а тут эта красивая, молодая, живая… Облизнувшись, он в последний момент одернул себя. Нельзя, иначе протектору конец.

– Со стрелой придется повозиться, – пробормотала веридианка, – но она меня не так беспокоит, как эта рана на груди. Твой друг может умереть. Почти наверняка.

Капюшон кивнул:

– Сделай для него все возможное, – он поковылял к выходу, – иначе сдохнешь…

Она не удивилась, услышав это. Может, ей не привыкать к угрозам бандитов и их подручных. Содрогнувшись от предательского желания убить ее, Мышка выскользнул в темноту. Нужно уйти как можно дальше. Нужно домой, в Башню.

К Некрополю он добежал за полночь. Перед глазами плыли черные пятна. Убивать, зверски хотелось убивать, но первым делом нужно было отчитаться. Он нашел Канюка, которому передавал письменные доклады о слежке. Тот заведовал шпионажем за Протекторатом и, к тому же был наставником парня. Мышке он не нравился, заносчивый, недружелюбный и относится, как к дерьму. Обычно парень приносил отчеты до полуночи, когда подопечный отбывал ко сну. На этот раз Мышка припозднился.

– Я устал ждать тебя, – сплюнул Канюк, оглядев парня с ног до головы. – Да ты совсем бескровный! – он резко схватил его за ворот. – Что случилось?

Удивительное для Канюка участие в глазах. Мышка прошептал, едва разлепив пересохшие губы:

– Пришлось потратить много своей крови, чтобы спасти подопечного. На него совершили покушение. Отряд, с арбалетчиками. Ждали его. Кто-то из тех, кто шпионил через детей.

– Как он?

– Может, сдохнет, может, нет. Сейчас Кехет решает.

Канюк скрестил руки на груди:

– Всех убил?

Мышка подробно пересказал поединок в переулке.

– Тебе стоит аккуратней пользоваться силой Кехет, – задумчиво подытожил его рассказ наставник. – Ты еще не знаешь собственных границ и можешь легко их переступить. Ты знаешь, что может произойти.

Мышка судорожно сглотнул.

– Тебя кто-нибудь видел?

Серокожий вспомнил ребенка в переулке.

– Нет, – соврал он.

– Хорошо, – кивнул Канюк. – Твое задание остается прежним, Кеан Иллиола все еще закреплен за тобой. Ты правильно сделал, что защитил его. Он будет полезным рычагом влияния на этот сброд в масках, а если сдохнет… Значит, такова воля Кехет. Я передам мастеру. Жди инструкций, как и прежде, а сейчас, – наставник указал на резные каменные двери. – Время мессы.

Мышка голодно вздохнул через плотно сжатые зубы. Месса! Сейчас он готов был насладиться смертью хоть козы, хоть самой настоящей крысы. Парень удивился, когда Канюк вдруг взял его под руку и подвел к дверям, открывшимся без единого скрипа. Внутри была темно, но собравшимся в этом зале не нужен был свет. Их глаза сияли голодными золотыми огоньками как у лесных тварей. Где-то в темноте терялся куполообразный потолок, под которым красовалось круглое витражное окно. Стекла всех оттенков красного. Кровавый глаз Кехет. Фигуры птицедевы щерились из продолговатых альковов. Ступени вниз пропахли кровью, новой и старой.

Лунь, старый проповедник Кехет, молился, воздев руки к самой большой статуе богини. Она распростерла огромные соколиные крылья. Непонятно, чего она хотела – камнем кинуться на всех присутствующих либо укрыть, словно своих птенцов. Принято думать, что оба утверждения верны. Волосы у Луня казались бесцветными. Лицо проповедника было исчерчено продолговатыми шрамами. Особые отметины говорящего с Кехет.

Посещение мессы не было обязательным, но сегодня собрались все, кроме мастера. Интересно. Знаменитая Гильдия Убийц, ужасающая всю Ильфесу… Кто бы знал, что их всего шестнадцать? Кехет избирательна, далеко не каждый переживает обращение. Новой крови не было уже много лет, а старая потихоньку иссякала. Век вакшамари дольше людского, но, в отличие от людей, вакшамари не обрести покой.

– Да осенит вас кровавый глаз! Все мы едины под крылом Великой Охотницы…

Мышка не вслушивался в эти слова, подрагивая от голода ижажды. Он не был глубоко верующим и Кехет молился только в минуту нужды, не рассчитывая, впрочем, на ее участие. Сила – единственный вещественный дар, который признавал серокожий. Он произносил заученные фразы и повторял знакомые жесты, мыслями уносясь далеко из темного зала, полного голодных согильдийцев.

– А теперь… Насладимся же дарами Богини Убийств.

Боковые двери открылись, и Лунь вытолкал вереницу связанных веревкой людей. Тощие, перепуганные оборванцы вертели головами, переводя глаза от одной светящейся пары огоньков к другой. Какие-то иностранцы, видимо, решившие переночевать в Некрополе, не зная о негласном законе – после заката живым в городе мертвых не место. Какая удача, настоящий пир. Уж эту кровь он постарается сберечь.

Медленная смерть самая сытная, особенно если жертва сопротивляется. Жажда жить, гнев, страх, надежда и последний рывок к свету – все придает жизненной энергии больший вес. Они смаковали ее через крошечные надрезы, пока не иссушили всех до последней капли. Мышка опять чувствовал себя прекрасно, еще лучше прежнего. Когда он оторвался от трапезы, то заметил в дверях мастера, задумчиво наблюдающего за процессом. Тот подманил парня к себе.

– Скольких, говоришь, убил?

– Двенадцать.

– Прекрасная жертва Кехет, – улыбнулся мастер. – И не последняя на сегодня.

– Мастер?

Рядом возник Канюк:

– Все готово. Отправлюсь я, Коготь, Стрела и Филин.

Мышка удивленно перевел взгляд от мастера к учителю:

– Выяснилось, кто за этим стоит?

– Да, – оскалился Беркут, – и он пожалеет, что влез не в свое дело.

***

– Тим!

Голос матери дрожал от страха. Он глухо доносился издалека, может быть, с первого этажа. Тим разлепил веки. Было сумрачно, еще далеко до рассвета, и петухи не звали на работу. Так зачем же мать решила разбудить его так рано? Мальчик бросил взгляд на койку неподалеку – брата там не было.

Тут внизу раздался грохот посуды, крики и топот, затем страшный крик. Кажется, это был Бастиан, его брат. Истошный визг матери. Так кричит свинья, которую тащат на убой. Тим скатился на пол и забился под пыльную кровать, содрогаясь всем телом от ужаса. Если папа снова напился, то следует хорошо спрятаться… Снова будет бить, не жалея подпруги.

Топот по лестнице, и несколько пар сапог вошли в комнату. Нет, таких добротных, подбитых сталью у отца не было. Голоса на неизвестном языке, а затем кровать перевернулась, словно щепка. Мальчик закричал от неожиданности. Несколько мужчин в странных широкополых шляпах, один из них засмеялся, шевельнув клинком, на котором была кровь.

Отцовы пьяные побои научили Тима быстро соображать и реагировать. Еще не до конца понимая, что происходит, он юркнул между мужчинами и что есть мочи припустил вниз по лестнице. Воздух колыхнулся возле его шеи. Пытались схватить.

Мальчик сбежал на первый этаж, ноги шлепнули по лужам. Все красное. Бастиан лежал с широко открытыми глазами. Тим потряс его за плечи:

– Вставай! Тут бандиты! Где папа с мамой? – но старший брат был мягкий, словно соломенный тюк. В нем была небольшая красная дырка, прямо в груди. Тим вспомнил, как закалывали свиней, и лицо у него скорчилось от слез. Бандиты кричали, топая по ступенькам, они были совсем рядом. Мальчик со всех ног припустил во двор. Надо спустить на них Бордо и Косточку.

Роса на траве холодила ноги, голые ступни скользили по ней. Он упал, а когда поднялся, увидел, что псы лежат без движения, все багрово-красные. Сзади слышался топот, все ближе и ближе, а потом женский крик. Обернувшись, Тим увидел, как мать в окровавленной ночной рубашке, кинулась на тех, кто бежал за ним. Длинные иглы стали вонзались в нее, а она все кричала и кричала. Мальчик совсем не разбирал слов от ужаса, но, кажется, она приказывала ему бежать, и он опрометью кинулся прочь. Сзади раздались топот и храп коней, крики… Он запнулся о корягу, упал… и проснулся.

Мокрая от пота грудь Асавина вздымалась так часто, словно он и правда долго бежал от смерти. Блондин провел пальцами по лицу. Какой кошмарный сон. Словно вывернули наизнанку ужасные детские воспоминания, переврали, исковеркали. Асавин не видел труп брата и как мать пронзали шпагами, только ее тело, но абсолютно точно знал – в ту ночь все умерли, даже отец. Дом сгорел, заменив погребальный костер, а он перестал быть Тимом.

Блондин аккуратно приподнялся с кучи сена, чтобы не разбудить двух пригревшихся девок. Пошарив в стогу, нашел свой эскарсель. Достал перстень с красивым дымчатым камнем и птичьим орнаментом. Металл приятно холодил руку и словно успокаивал. Потеребив кольцо, он вернул его в эскарсель и снова посмотрел на девок. Эту, чернявую, кажется, звали Фрезией, а ту, узкоглазую… Забыл.

Он встретил их вчера, когда на пути из прачечной заскочил в общественную баню в Медном. Там терлось несколько шлюх, и Эльбрено выбрал двух наименее потасканных, для себя и Тьега, да только мальчишка был совсем не в настроении резвиться. Жаль, Асавин хотел подбодрить его.

Блондину пришлось пережить ужасную ночь после злосчастного поединка. Лекарь, которого он нашел, был стар, пьян и еле шевелил руками. Нож, которым целитель срезал с плеча Тьега лохмотья плоти, был тупой. Парень кричал, вырываясь из рук, а этот горе-лекарь не смог уложить его с первого удара деревянным молотком. После того как пьянчуга прижег рану кипящим маслом, он дал пучок какого-то сена и велел воскурять для выздоровления. После удара по голове парня страшно тошнило, но лекарь говорил, что это прекрасно, из него выходит вся хворь.

Парень не мог шевельнуть рукой, страдал от ночных болей так сильно, что напивался почти до беспамятства. Ко всему прочему, он стал очень агрессивен. Асавин не узнавал его. Тьег мало ел, мало спал и был круглые сутки до лихорадочности взбудоражен. До кровавого пота тренировал левую руку, словно боясь своей временной слабости.

Лонан же, несмотря на сломанные ребра, выбитые зубы и бесчисленные синяки, пережил этот злополучный вечер гораздо лучше. Асавин сам прижег все его рассечения, делал неумелые перевязки. В отличие от Тьега, который был временами лихорадочно болтлив, Лонан все больше молчал, и блондин невольно чувствовал угрызения совести. Как только алхимик начал робко передвигаться на своих двоих, то приступил к обязанностям по изготовлению Красного Поцелуя, и Асавин стал видеть его еще реже. Иногда он заставал его в «Норке», проигравшимся в пух и прах, потом алхимик передавал ему мешочек красного порошка, и на этом их общение ограничивалось.

Затем Асавин долго и кропотливо делили мешок на порции, взвешивая на аптекарских весах, заворачивал в бумагу и переходил к самой ответственной части – продаже. Френсис в последнее время совсем взбеленился, просто рвал и метал. Популярность Красного Поцелуя резко упала. По многочисленным слухам с улиц Угольного, его планомерно вытеснял Сон, невероятное зелье Морока. Оно было дешевле, распространялось быстрее, а, главное, имело куда более стойкий эффект, чем чистейший Поцелуй. Словно вишенка на пироге из дерьма – торговцы Френсиса начали бесследно исчезать вместе с товаром. После пошли слухи, что у других барыг начались похожие проблемы. У продающих опиум Мотыльков, у Крысоловов, торгующих дикун-травой, и даже у Мару Подателя, давнишнего непримиримого врага Френсиса, с которым пришлось немало повоевать за территорию. Доходы Висельников стали стремительно падать, а кровожадность главаря возрастать. Не проходило и дня, чтобы он не замочил кого-нибудь. Хуже всего приходилось девкам с Лилий. Похоть у порезанного была просто собачья, и чем громче баба орала, тем сильнее было его желание. Частенько он забивал их до смерти, в лучшем случае уродовал, лишая заработка. Поэтому своих девчонок Асавин предусмотрительно привел на конюшню, чтобы Френсис их не увидел. И все-таки, как зовут эту узкоглазую?

Единственная женщина, которую Френсис и пальцем не смел тронуть, была Дивника. Она вернулась примерно неделю назад, ночью, дрожащей от ужаса, и попросила у Висельников защиты. Асавин был невольным свидетелем этого разговора. Помимо работы торговца, он еще выполнял у Висельников роль счетовода, как единственный обученный грамоте, помимо Тьега.

– Хорошо, – удивительно спокойно ответил Френсис, – ты можешь остаться, я предоставлю кров и защиту, только вот…

Асавин прекрасно понимал суть этого «только вот». Это целая стая голодных до баб головорезов. Стоит только отвернуться, и они накинутся на нее и растерзают. Однако Дивника пошла на этот риск. Интересно, от чего она бежала, раз согласилась на такую опасную сделку? Девушка нашла убежище в погребе, где хранили всякую рухлядь. Пару раз ребята Френсиса пытались пробиться туда, но дверь стояла крепко.

Асавин выскользнул из-под точеной фигурки узкоглазой, поискал брэ и штаны. Девушка, потревоженная его возней, подняла голову. Глаза на ее заспанном лице теперь казались еще уже, прямо щелочки.

– Как тебя зовут? – не выдержал Асавин.

– И Линь, – обиженно надула губки девка, натянув покрывала на маленькую тощую грудь.

– Ааа, – протянул блондин, надевая белье и штаны. – Необычное имя. Буди свою подружку, пока вас не заметили.

И Линь протянула ему маленькую ладошку:

– Гони еще пять солнц. За неудобства.

– Какие еще неудобств, милая? – улыбнулся Асавин.

– Разуй глаза, – ответила нерсианка. – В разных клоповниках бывала, но чтобы сарай!

– Конюшня, – мягко поправил блондин, – а будешь орать, разбудишь конюха, за ним и всю банду, и будете гулять по кругу совершенно бесплатно… – он подпер лицо кулаком. – Одна монета, так и быть, за твои красииивые глаза.

Он отсчитал ей еще один золотой кругляшок, пока она покрывала его иностранными проклятиями. После того как девчонки удалились, он еще немного понежился на стогу, а затем накинул одежду и вышел умыться.

Солнцу еще не встало, только слегка подсветило горизонт за холмами. Он зачерпнул воды из поилки для лошадей, умыл лицо и шею, соскабливая приставшую солому, а затем достал их эскарселя стеклянный флакон и сбрызнул себя парфюмом. Сладкая пряная гвоздика и древесный дымок можжевельника. Дешевый и тяжелый аромат, но сгодится, чтобы сойти за купеческого сынка, а не мусор, что прибило к Угольному. Сегодня он намеревался вторгнуться в Медный порт и попытать удачу там.

Тьега он нашел на заднем дворе. Рубашка мокро облепляла стройное тело, от него за милю разило потом. Парень остервенело танцевал вокруг импровизированного соломенного пугала, пронзая его клинком и выделывая шпагой петли. Когда он услышал шаги и обернулся, на лице у него была полубезумная улыбка, а глаза были красные, опухшие. Асавин покачал головой. Сегодня ему показалось, что взгляд у мальчишки какой-то особенно лихорадочный.

– Асавин! – пропел парень, неприятно напомнив Френсиса. – Ты сегодня рано. Не хочешь присоединиться? – он махнул шпагой на чучело.

– К чему? – улыбнулся блондин, поддев носком сапога пустую бутылку. – К тренировке или пьянству? Только не говори, что уже с самого утра…

Мальчишка подошел ближе, и Асавин почувствовал сщибающий с ног аромат травяной настойки.

– Я совсем чуть-чуть… – шепнул Тьег. – Недомогаю…

Глаза у него были по-собачьи виноватые. Асавин вздохнул:

– Помяни мое слово, мальчик, так недалеко и до канавы с бездомными… Это плечо? – он бросил многозначительный взгляд на грубый деревянный лубок, в котором покоилась правая рука Тьега.

– Все нормально, – отрезал парень. – Я готов к работе. Куда сегодня?

Эльбрено, придирчиво осмотрев парня, снова вздохнул.

– Сегодня в Медный, в район Певчих, попытаем удачу там… А от тебя разит, как от рудокопа. На, – Асавин протянул ему флакон с парфюмом, – умойся и надушись, а то у меня уже глаза слезятся.

Через несколько часов, когда солнце уже вовсю пылало над горизонтом, они были на улицах Певчего. Солнце нещадно палило. Последний месяц лета проверял горожан на прочность, желая завялить под специями из сухой пыли и пота. Дождей не было много дней, растительность осунулась, горожане шептались о подступающем сезоне осенних ливней, но до него еще жить и жить…

Самый пик людности приходился на вечер, но и с утра народу было достаточно. Кто-то расходился после вчерашнего, а у кого был запланирован многодневный загул и они не просыхали с самого утра. Подмывало зайти в «Негодницу», повидать Уну, но разум давно победил похоть. Эта красотка была слишком опасна, чтобы заигрывать с ней, несмотря на защиту Френсиса.

Они обогнули пустующий театр Пионов, публичные бани Сивой Канарейки, из которых уже валил пар, и богатый публичный дом Панпьяго, с деревянными колоннами, которые, говорят, выточены из алледирской секвойи. Здесь начинались узкие переходы жилых кварталов, тенистые дворы-колодцы с цветущими георгинами, в которых можно было укрыться от палящего солнца.

– Смотри, – шепнул Асавин, – не так красиво, как апельсиновые аллеи Жемчужного порта, но тоже ничего.

Тьег улыбнулся, наклонившись к ближайшему цветку, понюхал, словно девица. Парню не хватало этого: красоты, изящества и утонченности. В Угольном такого не сыскать.

Через жилые кварталы они вышли к Воробышкам. Так называли куда менее пестрые и привлекательные улочки Певчих. Здесь терлись любители анонимности и острых ощущений. Говорят, за сдельную плату здесь можно покидать ножи в живую мишень или сыграть на собственную жизнь и свободу, что запрещалось в приличных игорных домах эдиктом Протектората. Здесь они нашли нескольких парней, которые купили по паре доз. Один из них вытащил «гадюку», но Тьег опередил его, продырявив кисть. Пока неудачник выл и метался от боли, Асавин перевязал ему руку одним из своих платков и дал выпить немного самогона из фляги. Когда Тьег и Асавин отошли на несколько кварталов, блондин спрятался за облезлый цветник и вытащил из-под плаща украденную «гадюку». Глаза Тьега округлились:

– Как ты так?…

– Эта штука ему ни к чему, – лукаво улыбнулся Асавин, разглядывая приклад, испещренный тусклыми золотыми узорами, – к тому же, смотри, – он постучал ногтем по пустующему разъему для трубки, – он использовал его только для острастки, у него даже не было аякосы. Зато мы ее сможем продать за неплохие деньги.

Он повесил ее на плечо, снова скрыв складками синего плаща, и пробормотал:

– «Аспид» вот так незаметно не поносишь…

Они еще несколько часов бродили по Воробышкам, продавая Красный Поцелуй, однако торговля не радовала Асавина. Многие отказывались, тенденция прослеживалась и в районе Певчих Птиц. Неужели влияние Морока зашло так далеко?

Проголодавшись, они вышли на Игровую, там, где она плавно перетекала в Храмовый район. Здесь куда тише, несмотря на обилие постоялых дворов. Ржали кони извозчиков, издали звенели колокола, зовущие к обедне, ветер доносил густой запах воскуряемых благовоний и любимой уличной еды Певчего – соленых вафель с кровяной колбасой, которые пекли тут же. Асавин и Тьег купили по одной и сели на парапет фонтана, украшенного полустертой мозаикой с осьминогами и дельфинами. Тьег провел ладонью по горячему камню:

– В поместье тоже такие были, только куда ярче, с ляпис-лазурью и бирюзой…

Асавин ничего не ответил на его реплику, чтобы не породить очередной поток слов. Его утомляло нытье по прошлому, риторические вопросы и печальные вздохи. Он отвернулся от парня, лениво проплыв взглядом по стенам домов. У таверны как раз стоял крупный деревянный стенд с козырьком, на который прибивали объявления. В районе Стали такие приглашали смельчаков на Арену или иные единоборства, у башен стражи сулили вознаграждения за поимку бандитов, а здесь, в Певчем, в основном искали артистов для маленьких частных театров. Иногда красивые певуньи оставляли свои портреты для привлечения внимания… Асавин уже скопил небольшую коллекцию, правда, ее пришлось оставить в квартале Звонарей. Блондин по привычке поискал красавиц среди потускневших от времени листовок и остолбенел. Не поверив собственным глазам, встал, подошел к стенду вплотную, прикоснувшись к крупному куску бумаги, на котором красовался свежераспечатанный портрет. «Особым указом Совета Кардиналов и Протекторатом Его Благодати, разыскивается Тьег Льянах Обрадан, шестнадцати лет от роду, рост без малого шесть футов, стройный, кожа бледная, глаза и волосы серые. Нашедшему или сообщившему достоверные сведения о его местонахождении положено особое Императорское вознаграждение в размере пяти золотых флотилий и милость Его Благодати»… Дальше читать он не стал, только задумчиво провел по бумаге ладонью, слегка смазав свежие чернила. Кто бы ни был автором тиснения, лицо мальчишки вышло узнаваемым. Пятьдесят тысяч золотых монет! Даже в Ильфесе с ее непомерными ценами, где серебром и медью брезгуют даже попрошайки, это было целое состояние. Можно продать мальца Протекторату и зажить нормальной жизнью… Асавин жестоко выкорчевал побег этой мысли. «И думать забудь, – приказал он себе, – ты недолго понежишься в лучах тысячи солнц. Мальчишка вскроет твою подноготную и особенно связь с Висельниками, и здравствуй второе клеймо, на этот раз – до конца твоей никчемной жизни». Блондин прикусил губу. Он быстро вернулся к парню, подхватив оставленные у фонтана пожитки, и шепнул ему:

– Тебя разыскивают… Лицо на всех столбах… Зря мы сюда сунулись, надо немедленно возвращаться в Угольный.

Опухшее лицо рубийца мгновенно стало синевато-белым, глаза округлились, как и рот.

– Я теперь убийца и Висельник… Что со мной станет?

«Ничего не станет, – подумал Асавин, – допросят в Протекторате да заберут в Империю», а вслух сказал, серьезно сведя брови:

– Загремишь на каторгу, а на лоб клеймо поставят, вот что… Это если протекторы насмерть не запытают.

Мальчишка испугался пуще прежнего и нахлобучил берет по самые глаза. Асавин огляделся по сторонам. На Игровую уже текли привычные толпы, можно было смешаться с гуляющими, а оттуда спуститься к Изморной. Он потянул парня за рукав, прямо к пестрой толпе, ставшей вдруг какой-то шумной и аляповатой. Они прошли так несколько кварталов, пока толпа вдруг не остановилась.

– Ну чего там? – лениво спросил молодой брюнет в красном бархате впереди Асавин. – Повозка перевернулась?

– Да нет, – ответил его приятель, в темно-синем камзоле, – опять голодранцы читают проповеди… Сейчас их разгонят.

Толпа резко отхлынула в стороны, здоровяк прижал Асавина к стене, выдавив воздух из легких, и он потерял Тьега из виду. Под цокот копыт сквозь народ проехало несколько всадников в блестящих на солнце кирасах и алых плащах. Протекторы. Изредка они останавливались, оттесняя палицами каких-то отдельных людей.

– О Ирди Всемогущий, – услышал Эльбрено откуда-то слева шепот парня, – это и есть они, протекторы?

– Да, – просипел блондин.

Один из красных масок приподнялся в седле и обвел толпу внимательным взглядом, который замер прямо напротив блондина.

– Ты! – зычно крикнул он, выставив вперед навершие палицы. – Стоять на месте!

Асавин почувствовал, как воздух слева шевельнулся, но не посмел отвести взгляд от великана в красной маске. Его вороной конь, зло ощерив зубы, разогнал толпу. Протектор ткнул булавой в грудь Эльбрено:

– Сними берет.

Блондин послушно стянул головной убор. Карие глаза в прорезях маски прожигали насквозь.

– Имя.

– Асавин, господин. Асавин Эльбрено.

– Имперец?

– Что вы, господин. Иосиец, но уже долго живу в Ильфесе…

– Род деятельности, – оборвал его протектор.

– Актер театра Пионов, – соврал Асавин.

Его ложь легко можно было разоблачить, поскольку театр был ничтожно мал, но блондин полагал, что протекторы не интересуются спектаклями для отребья

– А ты?… – рыцарь указал палицей куда-то влево, и Асавин скосил глаза.

Тьег, видимо, спешивший удрать подальше, не подрассчитал возможностей. Толпа примяла его к стене и, вероятно, потревожила рану, поскольку белый, как смерть, парень почти осел на землю, и только пузо дородного соседа не давало ему упасть.

– О, милостивый Благой! – сокрушенно воскликнул блондин. – Мой племянник совсем разболелся! Я как раз вел его к лекарю! Кто ж знал, что та актриска болела пагубью?

Толпа мгновенно отхлынула от мальца, даже протектор быстро дал заднюю. Асавин подхватил осевшего Тьега под руку.

– Свободны, – прорычал великан, разворачивая коня.

Асавин дотащил Тьега до первого же проулка, там усадил на землю. Лоб у парня горел, словно раскаленное железо, на лице проступили капельки пота.

– Да ты и правда нездоров, – пробормотал Асавин. – Что с тобой?

– Больно, очень больно, – прошептал мальчик. – Теперь уже совсем нестерпимо.

Ладонь блондина легла на рукоять даги. Один удар в сердце, и парень ляжет здесь, вместе с ним исчезнут и все неудобные тайны, а он выйдет сухим из воды, как и много раз до этого. Один удар обрежет все ниточки, решит все проблемы. Палец тронул потайную кнопку, раскрывающую лезвие. Ну же, один удар…

Вдохнув, Асавин убрал ладонь с рукояти. Что-то останавливало его. Чертыхнувшись, блондин поднял мальчишку на ноги и медленно повел в сторону Изморной.

До «Норки» они добрели только глубоким вечером. Несколько раз в пути парень терял сознание, Асавину приходилось приводить его в чувства. Положив его на свой соломенный тюфяк, блондин устало присел рядом. Бойцы Френсиса и сам безумец вернутся поздно ночью, по уши в крови, а Тьегу срочно нужна была помощь. Он пылал, как раскаленный уголь, и был липким от пота. Собравшись с духом, Асавин двинулся в сторону погреба. Постучав по двери, он тихо позвал:

– Дивника, ты там?

Ответом была почти полная тишина, но острый слух Эльбрено уловил еле слышный шорох.

– Дивника, это Асавин, – продолжил он. – Помнишь меня?

– Уходи, – испуганно раздалось за дверью. – Я тебя не знаю.

– Знаешь, – возразил он мягким голосом, прислонившись к дереву. – У меня светлые волосы, голубые глаза… Я тебя не обижу, мне просто нужна помощь.

– Я не открою, – твердо стояла на своем девица.

– Дивника… Моему племяннику очень плохо… Неужели ты бросишь умирающего на произвол судьбы?

За дверью повисла тишина. Ударил-таки в уязвимое место.

– Вы все там звери, головорезы, – ответила она уже не таким уверенным голосом. – Помоги вам, и вы натворите много зла…

– Мой племянник еще совсем ребенок… – жалобно попросил Асавин. – Он еще не успел никому сделать зла. Пожалуйста, Дивника.

«И чего я задницу рву? – подумал он. – Сдохнет да и ладно».

За дверью раздался шорох, и в приоткрытую щель высунулось маленькое острое личико жрицы:

– Ааа, это ты… Не знала, как тебя зовут… Где твой племянник?

– Сейчас…

Асавин привел Тьега к Дивнике. Тот уже еле переставлял ногами.

– Принеси мне, на что можно его положить, – скомандовала жрица, – а еще воды и самогонки.

Асавин приволок тюфяк, несколько ведер воды и отдал полупустую флягу, а затем Дивника вытолкала его из погреба.

– Все, ступай, и чтобы никто не знал, что я тебя пустила…

– Что с ним? – спросил блондин.

– Еще не знаю, – ответила веридианка, а затем добавила чуть мягче. – Я помогу, не бойся.

Дивника заперла дверь, Асавин еще некоторое время смотрел на обшарпанные толстые доски, следя за собственным взволнованным сердцебиением. Сделав вдох, успокоился, и хотел было вернуться в залу, как вдруг услышал шаги. Вернулись бойцы Френсиса, несколько раньше привычного. Сквозь топот, переругивания и грубые насмешки Асавин услышал тревожный звук. Это визжал от боли ребенок.

Глава 10

– Нет! Дерзать дистансия!

Вытерев кровь из разбитого носа, Керо сдвинул густые брови.

– Эй, полегтье, – шикнул Дельфин на Буревестника.

– Нет, пусть тьуять вкус своя кровь, – оскалился тот. – Знать сьена любой ощибка.

Керо распрямился, поднял руку: знак того, что все в порядке. Дельфин только цыкнул сквозь зубы и посмотрел на Ондатру, наблюдавшего за учебным поединком. Тот одобрительно кивнул, позволив продолжать. Удар был легким. Буревестник просто учил инстинктивно остерегаться уязвимых позиций, а ничто так не учит, как память о собственной боли.

Когда братья взялись тренировать Водолея, Ондатра получил в свое распоряжение больше времени для общения с Итиар. Стало еще лучше, чем прежде. Жизнь напоминала вкус свежей крови. Теперь он постоянно видел и братьев, и человечку, выполняя при этом полезную для семьи работу. Не хватало только открытого океана, порывов свежего соленого ветра, наполняющего ноздри, и заплывов в попытке поймать ныряющего в море Небесного Странника. Разговоры с Итиар за чашкой терпкой эфедры стали родней ритуала подношения крови. Ондатра ловил себя на мысли, что подолгу разглядывает девушку, словно полируя глазами ее диковинные черты. Ее коричневая кожа напоминала мокрую древесину, блики от свечей, играющие в темных глазах, походили на огоньки небесного океана.

– Скажи, – сказала однажды Итиар, наматывая на палец прядь волос. – Я слышала, у авольдастов длинные косы. Это правда?

– Да, – отозвался он, наблюдая за медленными движениями ее пальца.

Оборот, еще один оборот… Что она делает?

– Зачем вам такие? Из разговоров с тобой я поняла, что вы мало что делаете просто так, без причины.

Ондатра задумался.

– Так заведено, – наконец сказал он. – Музтьина долзен… длинные волосы. Это красиво. Знак… Сила. Здоровье. Хорощий наследие.

– А женщины? – спросила она.

Ондатра вспомнил девушек стаи, оставшихся в Нерсо.

– Нет. Гладкий, как кость.

Брови Итиар поднялись, и она отпустила прядь. Он сказал что-то не так? После этого девушка впала в задумчивость, а затем обескуражила его вопросом:

– Скажи, а я красивая?

Ондатра приоткрыл рот, не зная, что ответить. По меркам племени Итиар была неказистой. Низкая, узкоплечая, слабая, с по-мужски длинными волосами, не приспособленная к сражениям и охоте. Желанная добыча для морских тварей и беззащитная жертва разгула стихии… Удивительно, но именно это и пленяло Ондатру, как танец лепестка на поверхности воды, между двух миров и состояний: жизнь и смерть. Беззащитный цветок ничего не может поделать с тем, что невидимая сила неумолимо тянет его на дно, но продолжает источать сладкий аромат сквозь толщу воды, словно говоря: «Мне все равно. Я живу, чтобы ты мог несколько секунд насладиться моей красотой».

– Красивая, – шепнул он. – Как цветок.

Ее лицо просияло, она нащупала его ладонь, обхватила и прижала к щеке, легко водя пальцами по тонким перепонкам. Этот момент ярко вспыхнул в его голове сочетанием сладкого аромата, красного и желтого цвета, что сплелись, как пестрые морские змеи, и шуршания метлы, напоминающего прибой. Прикрыв глаза, Ондатра позволил красному зверю вить петли в его груди. Это было приятное трепетание, словно ветер в парусах на рассвете.

С тех пор Итиар часто касалась его. Иногда это было легкое колыхание волос по коже или тепло прижатого к телу плеча, а порой брала Ондатру за руку и держала, перекатывая ее в ладонях.

– У тебя очень приятная кожа, – призналась девушка. – Такая гладкая.

А молодому охотнику наоборот нравилась легкая шероховатость ее ладоней и слегка загрубевшие кончики пальцев, напоминающие прикосновения теплой гальки. Они странно волновали в области сердца и живота, словно задевали невидимые струны, заставляя их вибрировать. Ондатра часто представлял себя леаконом в руках Итиар, издающим глубокие трели от уверенных движений рук, и это странным образом волновало. Иногда они могли подолгу молчать, держась за руки, и тогда парню казалось, что они общаются кожей, как растения и ветер.

Братья тихо посмеивались, наблюдая за ними, и подтрунивали над Ондатрой.

– Ты низкий, как дитя, она слепая, – заметил однажды Буревестник. – Вы друг друга стоите.

Тогда они сцепились в драке, и Ондатра доказал братцу, что его рост – не такая уж и большая помеха, чтобы надавать кому-нибудь тумаков. Дельфину пришлось разнимать их.

– Прекратите! – кричал он. – Ондатра, не убей его! Буревестник, шутка слишком похожа на оскорбление!

– Прости, – фыркнул брат-задира, – я был неправ.

– А я погорячился, – вздохнул Ондатра. – Как только ты сказал это, меня словно накрыло волной…

– Гон делает гневливым, – объяснил Дельфин, – но ты должен думать, на кого выплескивать накопившуюся злость.

Ондатра с лихвой изливал ее на двуногих рыб, что не подчинялись установленным в «Гнезде чайки» правилам. Его уважали, опасались и за глаза прозвали Сторожевой Акулой.

Эсвин, предводитель Поморников, часто и подолгу наблюдал за молодым охотником, когда бывал в Гнезде. Его холодный взгляд напрягал все мышцы.

– Будь осторожен, – время от времени предупреждал Дельфин. – Он не просто так изучает тебя. Люди коварны. На них словно несколько шкур, и никогда не знаешь, какая настоящая.

«Итиар не такая», – думал про себя Ондатра, и это моментально сбивало его с осторожного настроения.

В тот вечер в «Гнезде» не было Эсвина и его вонючих мурен с пронизывающими взглядами. В течение дня произошло несколько стычек, но в остальном было скучно. Посетители разошлись, Керо разминался, Итиар упаковывала леакон в торбу. Рассевшиеся за столом братья подтрунивали над мальком, что тот неуклюж как морская звезда, а тот огрызался в ответ. Ондатра слегка улыбнулся их беззлобной перепалке, как вдруг услышал шум со стороны той части норы, где пахло вареной рыбой, жиром и дымом. Не обычное переругивание двух толстых рыб, что потрошили морских окуней, не крики забиваемых животных, не глухие стуки мешков, от которых пахло землей и затхлостью. Нет, это были резкие вопли страха и ярости. Молодой охотник издали почуял – пролилось много крови. Подхватив копье, он кинулся на запах, на ходу дав знак братьям обнажить оружие, но выбежать из зала не успел. Резко распахнулась дверь, повиснув на жалкой щепке, звонким дождем брызнули ставни из двух окон, и в зал ворвалась группа двуногих рыб в рваных рубахах, желтых от застарелого пота, и с тяжелыми кусками металла в руках. Послышался топот, с другой стороны выбежало еще несколько человек, блестящих от свежепролитой крови. Один из них оказался в опасной близости от Итиар, которая от всего этого треска и грохота упала на пол и закричала. Окровавленная рыба дернулась на этот вопль и тут же застыла с торчащим из груди копьем, булькая красной пеной. Ондатра быстро стряхнул его с навершия, чтобы чиркнуть острием по груди следующего. Лезвие вспороло ткань и кожу, заставив противника отступить, и молодой охотник кинулся к упавшей девушке.

Растерянность вторженцев длилась всего мгновение, но этого хватило Ондатре, чтобы подхватить Итиар и толкнуть в сторону Керо.

– Защищать! – приказал он мальчишке, и в этот момент две волны врагов ударили одновременно.

– Харрр! – прорычал Дельфин, выстрелив из ручного гарпуна.

Тяжелый снаряд пронзил воздух и с хрустом врезался в самого дальнего противника из тех, что напали со стороны окон. Цепь натянулась, и парочка рыб споткнулись об нее, тяжелые тесаки потянули их к полу. Буревестник поймал их налету, вскрыв животы широким лезвием кинжала. Рыбы не успели среагировать. Миг – и два обреченных тела приземлилось в груду собственных внутренностей, переплетающихся, словно морские змеи во время случки.

Дельфин кинул ручной гарпун и выхватил кинжал из длинного зуба Извечного, отступив за спину Буревестника. Керо перехватил обеими руками обструганную палку, заменяющую ему учебный снаряд, и шагнул за стол, утаскивая за собой Итиар. Девушка жалобно всхлипнула, протянув руки в сторону Ондатры. Сжав зубы, молодой охотник оттолкнул древком одного из нападавших и вскрыл морду второму. Остальные отпрянули от его копья, рассредоточившись широким полукругом. Братья воспользовались этим моментом, чтобы встать спина к спине, образуя ощерившегося иглами морского ежа.

Один из нападающих ловко перемахнул через стол, за которым спрятался Керо. Малек испуганно отступил к стене, прижав палку к груди. Нет, неправильно! Ондатра метнулся ему на помощь, нацелившись вытянутым копьем во врага. В этот самый момент молодой охотник открылся.

– Ондатра! – крикнул Дельфин, но окровавленный тесак уже неся к голове его брата, желая смять, раздробить, изрубить.

Шшшх! Бам! Хрусь! – владелец огромного ножа получил мощный удар прямо в уязвимое местечко под легкими. Тесак вскользь чиркнул по скуле Ондатры, сорвав тонкую полоску кожи. Кинувшийся на Керо сделал два шага и рухнул, утянув за собой торчащую из спины половину копья. Вторая часть оружия взметнулась в руке Ондатры, и острый зуб Извечного вошел в череп согнувшейся от боли рыбы, что почти достала его. Очнувшись от ступора, Керо вырвал лезвие копья из спины того, кто мгновение назад был готов убить его, и, зарычав сквозь зубы, кинулся на подмогу Ондатре.

Началась кровавая свалка. Враги, явно не ожидавшие такого отпора, начали отступать, скользя на лужах крови и спотыкаясь о перевернутые столы, а охотники преследовали их, как акулы, хладнокровно карая за любое промедление. Братья превратились вдруг в осьминога с тремя бритвенно острыми щупальцами. Стоило одному атаковать, как двое других были тут как тут, страхуя с уязвимых сторон. Запах крови превратил воздух в соленое марево, красный зверь рокотал мощным прибоем, разливался по мышцам волнами кипящего огня, и пел: «Крови! Крови! Крови! Дай мне больше! Еще и еще!». Братья, захмелев от силы, издавали трели дикого восторга, и даже Керо радостно взвыл, когда лезвие в его руках пронзило вражеское бедро.

Когда враги отступили, после них осталось несколько трупов и целое море крови. Азарт боя потихоньку отпустил, Ондатра ощутил боль в порезе на скуле. Мелочи. Дельфин зажимал рану на ноге, а вот Буревестник на редкость не получил ни единой царапины.

Смущенно потупившись, Керо протянул Ондатре половину копья:

– Прости. Если бы я сразу среагировал, тебе бы не пришлось так рисковать.

– Ты больще не делать так, – ответил охотник, принимая древко. – Знать сьена страх.

Все так же потупив взгляд, малек кивнул. Ондатра помог дрожащей от страха девушке встать.

– Я слышала… вы пели, – обескуражено прошептала она, вцепившись в его ладонь.

– Это красный зверь, – глухо ответил Ондатра.

Их песня напугала ее. Это была трель крови и убийства, далекая от той музыки, что извлекала Итиар своими тонкими руками. На мгновение молодой охотник и сам испугался, что она не захочет больше разговаривать с ним, но ее пальцы впились в кожу на его руке, словно желая забраться под нее. Страх отступил.

– Проверьте… там, – простонал Дельфин, перетягивая ногу тряпкой.

Он кивнул в ту сторону, где Ондатра с самого начала почуял кровь. Керо кинулся помочь Дельфину перебинтовать рану, а молодой охотник перехватил копье, намереваясь юркнуть в узкий коридор.

– Я с тобой, – сказал Буревестник.

Ондатра понял, что Итиар не желает отпускать его руку. Согласно кивнув, он двинулся чуть позади Буревестника, чтобы не подвергать девушку опасности. Кинжал в руках его брата блестел от крови, и это успокаивало.

Охотники обнаружили несколько трупов местных работников. Парочка раненых в страхе жалась по углам, мертвой хваткой вцепившись в ножи. Кем бы ни были нападавшие, они рубили всех без разбора: птиц, собак и слуг – словно им было все равно, кого кромсать.

Когда Буревестник, Итиар и Ондатра вернулись в основной зал, Керо и Дельфин уже осматривали тела.

– Матросы, – сказал малек, плюнув на растерзанный труп. – Я видал у них такое оружие.

Дельфин перевернул одно из тел и щелкнул зубами, привлекая внимание. Его палец указывал на зеленые пятна, покрывающие кожу мертвеца. Все трое хищно оскалились. Пожиратели тел, ненавистники племени. Сколько страшных слухов ходило среди семей о кораблях, что уходили на охоту и не возвращались. Губила их не стихия, а моряки, что оскверняли красного зверя нечистой смертью.

Керо вытащил из-за пояса одного из моряков толстый кошель и высыпал содержимое на ладонь. Ожидаемого звона не прозвучало. Вскрикнув, он кинул на пол пригоршню белых предметов. На дерево упали острые зубы с прозрачной бритвенной кромкой.

***

Кеан плыл в холодной речной воде. В памяти вспыхивали яркие картины. Вот он прыгает с песчаного обрыва в речушку рядом с деревней или уходит в степь с мешком и рогатиной, чтобы ловить ядовитых змей. Жар родительской кузни, мерный стук. Тук-тук, тук-тук… Нет, это всего лишь его сердце… Вода вязкая, черная, пахнет пряной травой, от этого запаха свербит в носу.

Протектор вспомнил первые дни в Ильфесе. Как проехал сквозь Ворота Пахарей на скрипучей телеге и до самого постоялого двора не мог захлопнуть рот от удивления. Район Стали показался ему огромным термитником, полным людей, звуков и запахов, не сравнить со Змеиным Устьем. Дымок благовоний в церкви, голос священника множился от эха и казался неземным. Одухотворенные лица святых, выступающие из белого камня, и могучие протекторы в масках. Как же Кеан мечтал стать одним из них, нести справедливость, искоренять зло и невежество, карать еретиков и демонов. Когда на него возложили зеленую маску, он почувствовал, будто сам Благой коснулся его плеча, прошептав еле слышно: «Ты должен стань моим рыцарем». Затем парень отпил из большой церемониальной чаши вино, символизирующее единство всех послушников под белой крышей, увитой чесоточным плющом. У пойла, почему-то, был странный вкус… Жидкая-жидкая похлебка. Женщина шептала… Откуда там была женщина?

Кеан сразу вспомнил Настурцию. Аромат розового масла, гладкое тело, скользящее в такт с его, въедающиеся в память несимметричные брови. Стало вдруг грустно, словно он что-то забыл сделать, и ее образ, окутанный золотым светом, начал исчезать. Парню хотелось что-то сказать ей, но он не мог, получалось только странное мычание. «Тише-тише, – слышал он шепот издалека, – все скоро пройдет, потерпи». В круге света появлялось лицо, только черты он никак не мог разобрать. Странно, похоже на святого, но нет ни единой женщины-святой.

Картины стали мелькать быстрее, протектор еле поспевал за ними. Кассий хлопает его по плечу тяжелой лапищей, да так, что отдается в груди, и от него пахнет винным перегаром. Хруст дробящихся костей еретика и как ему было нехорошо, когда он впервые услышал этот звук. Долгие протяжные взгляды на луну, тоска по дому, запах жженой аякосы на стрельбище… Нет, это был переулок… Гор визжал от боли… Боль. Боль!

Она раскаленной иглой проникла в тело, заставив метаться и трепетать, утопая в черной воде. Точно, однажды он чуть не утонул, прыгнул с крутого обрыва и неудачно ударился головой, и тогда его кто-то спас. Кто? Кажется, его звали Адонио. Он вытянул Кеана из воды, в золотистом круге света, как святой, под мелодичную молитву Веридане. Нет, стой… Адонио – это его старое имя…

Кеан всплыл к свету, вцепившись в тонкую руку с изящным запястьем.

– Тише! – приказал мягкий женский голос. – Сломаешь же!

Кеан послушно разжал пальцы, и его взгляд, наконец, сфокусировался. Над ним склонилась девушка с пушистыми волосами, на которых вспыхивали золотом отблески свечей. Она промокнула ему лицо прохладной тряпкой. Кто она? Лицо незнакомое и явно иностранное. Кеан попытался сказать хоть слово, но не вышло.

– Не надо, – сказала она, положив ладонь ему на лоб. – Тебе еще рано. Спи.

И он заснул, словно голос девушки обладал странной волшебной силой. Нет, магии не существует, она уничтожена в жестокие времена Царя-Дракона, а деревенские вещуньи, что раскидывали косточки полевых птиц и воскуряли травы… Это другое… Они нагадали ему однажды три вещи: что он будет сражаться бок о бок с богом, лишится имени и умрет из-за любви. Ничего из этого так и не сбылось. Магии нет, она мертва.

Кеан очнулся во второй раз от яркого солнечного света и пения девушки. Она толкла что-то едкое в ступке у изголовья его постели. Сильно хотелось пить, горло было сухим, как пергамент. Шевельнувшись, он ощутил тупую боль.

– Снова проснулся? – сказала девушка. – Что-то принести?

– В-воды, – выдавил из себя Кеан.

Ее бледные бровки взметнулись вверх:

– Совсем пришел в себя? Хорошо.

Она принесла ему плошку теплой воды с привкусом травяной горечи, помогла выпить, а затем прикоснулась к бинтам на теле. После воды стало хорошо, несмотря на боль. Пальцы у нее были холодные.

– Кто… ты? – выдавил из себя протектор, разглядывая лицо незнакомки.

Приятная внешность, но не красавица. Лицо сердечком, большие глаза, вздернутая верхняя губа, чем-то похожа на кролика. На ней была темно-серая сутана и медальон с женским лицом. Жрица Вериданы.

– Совсем пришел в себя? – вновь спросила она, улыбнувшись. – Я Дивника. Я тебе уже раза три представлялась.

– Не помню… – признался он.

– Знаю, – продолжала улыбаться она. – Ты был в беспамятстве, бредил. На мгновение приходил в себя и тут же забывался. Но сейчас, думаю, ты быстро пойдешь на поправку…

– Где я?

– В моем доме, – ответила Дивника, продолжая толочь травы в ступе.– Тебе пока нельзя ходить, но я могу передать весточку твоей семье. Родным, другу или жене. У парня с такой внешностью точно должна быть жена-раскрасавица.

Кеан похолодел. Она видит его лицо?! Дернулся прикоснуться к маске и застонал от боли.

– Чего ты? – обеспокоенно прошептала Дивника, склонившись над ним.

– Ты видишь… мое лицо? – шепнул он в ответ, не скрывая ужаса в голосе.

– Да, – девушка с улыбкой погладила его по щеке. – Не переживай, оно не пострадало, каким был красавчиком, таким и останешься. Ну так что? Кому мне передать весточку?

Кеан закрыл глаза. Она видит его лицо.

Его.

Лицо.

– Никому, – сокрушенно прошептал он.

Внутри все оборвалось, смешалось и вспыхнуло.

– Хм, – девушка нахмурилась. – Может хотя бы другу что-нибудь передать?

Сердобольность этой женщины начала раздражать.

– У меня нет друзей! – огрызнулся Кеан. – Отстань от меня, женщина!

Конечно, было бы замечательно передать весточку Кассию, но протектор, показавший свое лицо – это позор. Вряд ли Кассий захочет разговаривать с ним после такого.

– Ишь ты, как заговорил, – буркнула Дивника. – Как же я от тебя отстану, если ты у меня на лечении? Так что терпи уж мое присутствие. О Веридана, дай мне терпения…

– Веридианка, – сплюнул Кеан. – Я что, в вашем храме?

– Нет, ты бы не пережил дорогу… В Ильфесе.

– Веридианка в Ильфесе! По какому праву лечишь? Дай посмотреть на разрешение совета кардиналов! Что-то я не слышал, что вашему ордену позволялось лишать хлеба гильдию лекарей.

Она видит его лицо! Смотрит прямо на него, запоминает каждую черточку, и от этого в груди поднимались гнев, отчаянье и черная желчь, которая так и срывалась с губ.

– Красавец, а язык ядовитый, что у змеи, – вздохнула девушка. – Нет у меня разрешения. Чего взбеленился? Ты что, из стражи?

– Да, из стражи, – эхом отозвался протектор, сбавив обороты злости, к тому же стало вдруг клонить в сон.

Дивникавздохнула:

– Спасла на свою голову… То ворье, а теперь вот и стражник… Как тебя хоть зовут?

«Кеан», – хотел сказать он, но осекся. Это священное имя, имеет ли он право назваться им сейчас, когда раскрыт, словно устрица без раковины?

– Адонио, – шепнул он, смежив веки, они стали вдруг такие тяжелые.

– Адонио… Красивое имя, – раздалось откуда-то издалека. – Ну наконец-то подействовало. Спящим ты мне больше нравишься.

Кеан снова погрузился в черную воду, только теперь она была теплой и не приносила никаких видений. Когда он очнулся в следующий раз, уже стемнело, и Дивники нигде не было видно. Шевельнувшись, он застонал от боли.

– С добрым утром, дружок, – раздалось из тени, и вслед за этим вспыхнули два золотых огонька. – Долго ж ты был без сознания.

Кеан дернулся, по привычке пытаясь нащупать оружие. Боль сковала тело, и он зарычал сквозь зубы. Его собеседник в один прыжок пересек комнату и зажал ему рот.

– Не шуми и не рыпайся, я пришел говорить. Не хочу пока убивать девчонку, так что не вздумай разбудить ее.

На Кеана смотрело серое лицо с золотыми глазами и короткими волосами в цвет глаз. Протектор помнил эти голос и черты. В Соколиной Башне именно этот парень проводил его к гильдмастеру. Только что он тут делает? Кеан кивнул, и убийца убрал ладонь с его рта, а потом ухмыльнулся, показав один из острых клыков.

– Вот и хорошо, – прошелестел голос. – Кстати, можешь сказать спасибо. Это я вытащил тебя из того переулка и приволок сюда. Сначала она сказала, что сдохнешь, а потом ничего, вы́ходила…

– Что тебе нужно? – оборвал его Кеан.

– Так и знал, что благодарности не дождусь, – притворно вздохнул златоглазый. – Ну хорошо, дружок. Тут такое дело… Ты же в курсе, что без маски?

Кеан сжал зубы, да так, что желваки выступили двумя буграми.

– В курсе, – ухмыльнулся серый. – Я мало что знаю о ваших порядках, но вроде это у вас не принято. Вы же – безликое правосудие. Могут и выгнать…

– Так и не услышал, что тебе нужно, – прорычал Кеан.

Серый наклонился так низко, что его дыхание обожгло протектору лицо.

– Всего лишь сотрудничество, и тогда ни одна живая душа не узнает, что ты где-то когда-то щеголял без маски.

Кеан устало откинулся на подушку. Пахло шантажом, но в данном случае он ничего не мог с этим поделать.

– Какое еще сотрудничество? – Кеан поморщился от боли. – Я не шпион и не убийца, чтобы служить помощником в ваших делах.

– Не убийца, – вдруг серый захихикал, покачав головой, словно протектор сказал нечто смешное. – Просто будешь выполнять все, что прикажут, без лишних вопросов. Ничего сложного, ты прекрасно этому обучен. Задания будут простые, как для тупой безногой собаки. Понял, дружок?

– Кем ты себя возомнил, чтобы разговаривать со мной в таком тоне? – прошипел Кеан.

– Здоровым, – оскалился златоглазый, ткнув ему пальцами в раны.

Перед глазами сразу пошли черные пятна. Убийца схватил парня за волосы и зашептал еще тише:

– Будь моя воля, ты бы сдох еще там, в переулке. Я мог бы остановить твое сердце и заставить кровь вытечь из ран, ни одна веридианская шлюха бы не спасла… Так что слушай внимательно: ты вернешься в Протекторат, залатанный и сверкающий, словно свежеотчеканенная монета. Мы придумаем тебе убедительную легенду, а за это ты заплатишь своей лояльностью. Будешь нашими ушами и руками по ту сторону белой стены. Ну как тебе такое предложение?

– Даже если так… – шепнул Кеан… – всегда найдутся люди, которые видели меня без маски…

– Не найдутся, – отрезал серый. – Как только поправишься окончательно, убьешь девчонку, и концы в воду.

Кеан похолодел:

– Это обязательно?

– Она тебя видела и, уверяю, запомнила очень хорошо… Адонио, – убийца скривился. – Или тебе жаль ее? Она еретичка, к тому же лечит, не имея дозволения. Подумай, что тебе милей – маска или жизнь никчемной девки.

Кеан снова сжал зубы. Потерять маску для него было равносильно смерти, а то, что этот наглый мальчишка безнаказанно пялился на его лицо, заставляло сгорать от стыда и злиться одновременно. И тут его осенило.

Все, что случилось с ним – заслуженная кара за то, что он сомневался в боге и его сосуде, прикипел душой к женщине и, в конце концов, тщеславно кинулся в гнездо врага, позабыв про инструкции. Его наказание воплотилось в позоре и клыкастом надсмотрщике, который заслуженно унижает его. Все встало на свои места. Если серый – наказание божье, то ему остается только с достоинством принять свою участь.

– Хорошо, – сокрушенно прошептал Кеан.

Серокожий отступил к стене:

– Я буду время от времени навещать тебя, дружок, – прошелестел он. – Не вздумай выкинуть какой-нибудь трюк. Будь хорошим мальчиком и скоро вернешься к той жизни, которую любишь.

Напоследок сверкнув золотыми глазами, кара божья покинула комнату Кеана, и тот облегченно выдохнул. Он снова почувствовал сонливость, но мысли долго терзали его, жгли, пытали, словно его вывели на площадь, зачитали длинный список грехов и мучительно убили, под крики и улюлюканье безликой толпы. Затем он все-таки погрузился в сон, дерганный и тревожный.

Утром его разбудила возня Дивники. Он безропотно позволил накормить и напоить себя, а после пробормотал:

– Извини за грубость. Спасибо, что спасла меня.

Ему было мучительно совестно перед женщиной, которая вы́ходила его и должна получить в благодарность за это только смерть. Теплая улыбка Дивники только умножила его душевные страдания.

– Так-то лучше, – сказала она. – А теперь давай-ка проверим твои раны…

Ее холодные пальцы причиняли боль, но это было правильно. Кеан знал, что заслуживает боли.

Глава 11

Эстев медленно открыл глаза. Над головой высился оранжевый в лучах вечернего солнца потолок домика на дереве. Эстев встал, потирая ушибленный затылок. Лежал он там, где и упал в обморок, только хозяин уже куда-то запропастился. Взгляд ненароком зацепился за сложенное в несколько раз покрывало, заботливо подложенное ему под голову. От него едко пахло зеленью. Соле вышел на балкон и остолбенел: лагерь напоминал потревоженный муравейник. Столы и скамьи нагромоздили друг на друга, выстраивая широкую цепочку баррикад, отгораживающих стены от жилых построек. Люди таскали бурдюки на ворота, «аспиды» выглядывали из деревянных бойниц, целясь за пределы Цитадели. В лачугах заколачивали оконные проемы. Наполняли водой бочки у стены, а затем поливали ею ворота и внешние ограждения. Белели оперения в связках стрел, что грузили тут же, у бурдюков и «аспидов». Складывалось впечатление, что Цитадель готовилась не к нападению бандитов, а к осаде вражеской армии. Мелюзга, женщины и старики прятались в лачугах.

Эстев спустился во двор, прокручивая в голове последний разговор с Мороком. Это ж надо, хлопнулся в обморок от звука знакомого голоса. Стыдно. Следовало бы давно включить голову и понять, что Брэдли, так или иначе, был связан с бандой Морока. О Благой, наверное, именно он и подмешал злополучный яд живому божеству. Эстев прекрасно помнил, как выглядел его помощник. Сутулый, длинноносый аделлюрец с косоглазием и явными умственными проблемами. Очевидно, что негодяй просто разыгрывал дурачка, но сложно было представить более разных людей, чем Брэдли и Морок. Сутулый и прямой как шпага, смуглый от загара и бледный как утопленник. У одного медные волосы крупными волнами, у другого – полночно черные и прямые. Рост, комплекция, черты лица – все разное, такое не сыграть. А ведь Эстев чуть было не поверил, что перед ним Брэдли, так хорошо Морок сымитировал и голос, и интонацию!

Парень отвлекся от мыслей, увидев пробегающего мимо Зяблика. Тот тащил до краев наполненные ведра к бочкам, откуда воду на блоках поднимало на верхний ярус стены.

– Стой! – крикнул Соле, поймав мальчика за плечо. – На нас что, напада́ют?

– Не мешай! – огрызнулся Зяблик, вывернувшись из хватки толстяка. – Не видишь, что дело у меня? Давай потом! – и потащил ведра дальше, а за ним поспешила парочка крепких парней, тоже нагруженных водой, едва не сбив толстяка с ног.

Парень рассеянно запустил пальцы в спутанные кудри и побрел в сторону домика лекаря. Старик командовал возведением баррикад.

– Что происходит? – спросил у него Эстев. – Я могу чем-то помочь?

– Можешь гвоздь забить?

Пекарь отрицательно помотал головой, Аринио цыкнул языком.

– Ладно, помоги таскать доски…

Эстев безропотно встроился в цепочку носильщиков тяжестей, все еще недоумевая, что происходит. Страшно, и этот ужас нарастал, словно ком в горле. А что если и ему придется сражаться? От этой мысли все валилось из рук, под забористую брань напарников. Подтащив очередное бревно, Эстев увидел в толпе строителей знакомую фигуру Рихарда, значительно возвышающуюся над остальными. Соле потянул его за рубашку:

– Может, хотя бы ты подскажешь, что происходит?

Взмыленный айгардец удивленно обернулся, и через секунду его лицо расплылось в улыбке:

– Ночью кто-то напатет, ты не слыхал? Вроте пы, мальчишки перетали весть…

– А где Морок?

– Не знаю, – великан вытер пот со лба. – Вител только, что он взял нескольких строителей, те попросали что-то в запряженную телеку, и вместе с Мороком они уехали.

«Неужели смотал удочки?» – ошарашенно подумал Эстев, и от этого неприятно засосало под ложечкой.

– Аринио и Дуан взялись верховотить, – устало продолжил Рихард. – Спасу нет от этой старой развалины…

– Я все слышал! – прикрикнул внезапно возникший из-за доски Аринио.

– Та я… о молотке, – стушевался великан, а затем снова повернулся к Эстеву. – В опщем, какие-то темные тела. Поюсь, ночь пудет тяжелой…

«Мальчишки передали весть… Значит, надо все-таки расспросить Зяблика», – подумал парень. Он зачарованно понаблюдал за странными манипуляциями арбалетчиков. Те с помощью болтов протягивали над лагерем целую сеть веревок, от одной крыши домика к другой.

Эстев дождался, когда Зяблик присядет передохну́ть, и устроился рядом с ним:

– Рассказывай.

Нахмурившись, Зяблик вздохнул:

– Что тут рассказывать… Чудо, если переживем ночь.

Нутро Эстева похолодело.

– Видал я такооое, – прошептал мальчик, потерев разбитые коленки. – В общем, вакшами, убийцу. Он один целый отряд порезал… да так! – мальчик всплеснул руками. – Кровища во все стороны, как дождь! – он сжался в комок и задрожал. – И глаза такие… какие, наверное, у всяких призраков бывают. Смертью наполненные. Я думал, выблюю себе все кишки, так было страшно. Морок послухал и сказал, что сегодня ночью они точно придут по нашу душу. Вожак сказал, что прорвемся, я ему верю, только чую – крови будет океян, – Зяблик вдруг хищно улыбнулся. – Одно радует – будет возможность показать вожаку, какой я боец.

Эстев задрожал. Как и все живущие в Ильфесе, он много слышал о вакшами, Гильдии Убийц и их зловещей репутации. Им приписывали сверхъестественные силы, невероятную жестокость, недаром же они звались в честь чудовищ из Закона Благодати. Как глубоко религиозный человек, Эстев верил, что магия была давно уничтожена во благо всего человечества. Чистый рациональный разум, напитанный стремлением приносить пользу обществу – защита от любых суеверий, но отчего-то рука сразу потянулась к несуществующему оберегу и губы зашептали формулу:

– Уберегите от зла во Благо всех Благ. Ан.

– Чего бормочешь? – хмуро переспросил Зяблик. – Ладно, некогда мне с тобой трепаться. Пора за работу.

Он снова подхватил ведро и пошел к колодцу. Эстев задумчиво посмотрел ему вслед. Мальчишка вел себя сейчас совсем как взрослый. Соле снова стало стыдно, и он побрел через лагерь, чтобы снова пристроиться к колоне таскающих тяжести. Задумавшись слишком крепко, он случайно наткнулся на кого-то.

– Разрази тебя гром, мешок дерьма! – услышал он знакомый вопль.

Дуан налетел на толстяка, словно огромный всклокоченный ворон. Эстев невольно вжал голову в плечи, но алхимик внезапно притормозил, схватив того за руку, внимательно осмотрел:

– Погоди-ка… Сойдешь.

«Надеюсь, не на опыты» – похолодев, подумал парень, а всколоченный алхимик уже тянул его к столу, на котором рядком стояли наполовину собранные масляные фонари. Рядом лежала корзина, наполненная странными фруктами. Достав один, Эстев так и застыл, не в силах отвести от него взгляда. То, что поначалу показалось фруктом, больше походило на персиковую косточку размером с кулак. Она была почти прозрачной, необычайно легкой, словно сотканной из воздуха, а еще, отозвавшись на прикосновение, засветилась изнутри.

– Дай сюда! – Дуан раздраженно вырвал косточку из рук Соле. – Я не разрешал ничего трогать! – он аккуратно положил ее в корзину, которую поставил поближе к себе. – Твоя работа настроить колпак фонаря здесь и здесь, чтобы он не развалился, когда его вздернут на веревке… Ну! – чернявый всплеснул руками. – За работу!

Эстев послушно приступил в сборке диковинных фонарей. Фитилей или резервуара для горючего у них не было, только небольшая неаккуратно собранная оправа и веер из зеркал. Краем глаза Эстев наблюдал, как Дуан вставляет внутрь косточки и прижимает жестяные дужки, что-то бормоча под нос. Подошел Аринио:

– Ну, что готово?

– Вот эти можно вешать, – буркнул алхимик, покруженный в процесс сборки.

– А как они?…

Издав вопль раздражения, Дуан потряс фонарь, и косточка внутри вспыхнула мягким белым светом. Аринио, не обратив внимания на выкрутасы алхимика, подозвал нескольких арбалетчиков, и они принялись развешивать фонари на протянутых между крышами тросах. Эстев заметил, что больше всего светильников повесили над чередой баррикад. Чем им не угодили обычные лампы, оставалось только догадываться. Дуан нетерпеливо потянул Эстева за рукав к новой работе:

– Пошли, еще кое в чем пригодишься, – пробормотал он, – главное, чтобы руки не оторвало…

«Что?!» – в панике подумал Соле, и тут же издали послышался спасительный окрик Рихарда:

– Ей, Эстев, поти сюта!

Вывернувшись из цепких пальцев алхимика, он во всю прыть рванул на голос, не обращая внимания на брань, что неслась ему в спину.

– Да? – спросил толстяк Рихарда.

Здоровяк почесал соломенный затылок:

– Мне велено распретелить всех, кто стреляет… Ты как?

– Нет, – признался Эстев, – а что?

– Та не хватает для ровного счета, – разочарованно цыкнул Рихард, – а это, как известно, не к топру.

– Какой ты суеверный, – усмехнулся Соле.

– Я умею стрелять, – вдруг раздалось за его спиной.

Эстев обернулся и увидел невысокого коренастого парня, смуглого и темноглазого, как большинство жителей полуострова. Зубы у него были крупные, как и рот, выделяющийся на лице.

– Кто такой?

– Марсэло.

Лицо айгардца расплылось в улыбке, и он фальшиво пропел:

Марсэло, милый мой Марсэло,

Прет очи ты мои прити,

И под раскитистой омелой

Ты ночь со мною проветииии.

Большегубый скривился, словно откусил от лимона, а затем сурово свел брови:

– Я ж вмажу, не посмотрю, что ты здоровый…

– Не серчай, – рассмеялся блондин, – очень прилипчивая песенка… Из чего стрелять умеешь? Аспит или катюка?

– Из всего приходилось, – угрюмо буркнул герой песенки. – Меньше языком чеши. Поставь меня на позицию, и дело с концом.

Рихард выдал угрюмому парню «аспид» и отвел к отдаленной баррикаде, а затем шепнул Эстеву:

– Суровый парень. На что спорим, что он солтатик? Или таже бывший стражник? Я его, кстати, раньше не вител. Кокта он появился?

– Я тоже его не знаю, – пожал плечами Эстев. – Слушай, черт с ним. Скажи лучше, что мне дальше делать. Не хочу возвращаться к Дуану.

Рихард посмотрел на него смеющимися голубыми глазами, а затем заговорчески шепнул:

– Морок велел Аринио схоронить тепя вместе с папьем… А ты что тумаешь? Если не трусишь, то нам нужен носильщик.

– Кто? – нахмурился Эстев.

– Носильщик, – повторил Рихард. – Тот, кто таскает меха с аякосой и пули, потает их стрелкам, вовремя заменяет прохутившиеся шланки… Потумай хорошенько. Это опасное занятие… А если нет, то лучше найти местечко, чтопы схорониться.

Нутро Эстева сжалось от страха, коленки задрожали, но затем он представил, как будет сидеть среди трясущихся юбок, и ему снова стало стыдно. Возятся с ним, как с ребенком или девицей, а ведь он уже взрослый мужчина. В конце концов, чем он хуже Зяблика? Эстев с горячностью мотнул кудрявой головой:

– Да, я согласен.

Широкое лицо конюха снова озарилось улыбкой:

– Токта смотри внимательно… Это очень важно, – Рихард поднял небольшой плотно зашитый мешочек с тонким завинчивающимся горлышком. – Сначала нужно открутить шланк от пустого меха, затем – резьпу на полном, совместить и плотно свинтить концы. Если сделать как попало, то во время выстрела шланк может отскочить или воопще разорваться. Все должно происходить пыстро. Потренируйся пока.

Эстев с тоской посмотрел на догорающее солнце. Краешек его пламени ярко-красным очерчивался над крышей хибары. Если он все правильно понимал, то с темнотой придут те, кого все так боятся. Златоглазые убийцы, рыцари самой смерти. Какая ирония. Он так боялся подходить к Некрополю, а теперь Некрополь сам придет по его душу.

Быстро темнело. Эстев остервенело крутил заглушки на мехах. От нервного перенапряжения ладони вспотели, оставляя влажные следы на выдубленной коже. Лихорадочность лагеря стихла, как в ночном муравейнике, все заняли свои позиции. Фонарики на тросах сияли ярким светом, вырисовывая ровные белые круги на земле. Периодически кто-то тянул за веревочку, чтобы встряхнуть их, если они начинали тускнеть. Этот свет дарил странную уверенность, словно Эстев находился в старой детской игре. Забежал в круг и все, никто не сможет тебя тронуть. Если бы все в жизни подчинялось таким простым правилам!

На стенах тихо переговаривались караульные, вооруженные арбалетами. Выглядывающие из стрелковых бойниц «аспиды» были всего лишь грубым муляжом: все огненные трубки стащили к баррикадам.

– Пошли, – сказал Аринио, положив мозолистую ладонь на плечо Эстева.

Парень скинул руку:

– Я останусь. Плевать, что сказал Морок

Старик ничего не ответил и, как ни странно, не стал настаивать. Какая-то часть толстяка вопила, чтобы Аринио уволок его прочь, но тот ушел, оставив парня один на один со своим выбором.

– О, ты тоже носильщик! – с энтузиазмом воскликнул Зяблик, бухнувшись на землю рядом с Эстевом.

Тот так переживал и усердно тренировался, что даже не заметил присутствия мальчугана. Зная Зяблика, можно было предположить, что он устремится в пекло, лишь бы доказать, что смелый. Неподалеку мелькала светлая шевелюра Рихарда. Парень сделал несколько вдохов и немного успокоился.

Аринио о чем-то вполголоса переговаривался с Дуаном, Рихардом и еще несколькими ребятами. Эстев не прислушивался. Прислонившись к наспех сколоченному укреплению, он мысленно считал обороты резьбы в своих пальцах, и это его еще больше успокаивало. Каждую секунду он ожидал, что вот-вот все начнется. Загремят выстрелы, зашуршат в воздухе стрелы, запоет пролитая кровь, но бой все не начинался. Время тянулось густой медовой каплей, оголенные нервы Эстева перестали пульсировать, и вдруг, сам того не осознавая, он задремал.

Проснулся он резко, рывком, оттого, что все вокруг пришло в движение. Эстев испуганно замер, наблюдая, что четверо парней, спрятавшихся за баррикадой, на которой он прикорнул, напряженно сжали приклады «аспидов» и прильнули к мушкам. По стене пошло движение. Караульные взвели арбалеты, пристроившись рядом с муляжами «аспидов».

– Стрельнули по воротам зажигательными, – прокомментировал рябой справа от Эстева. – Да зря мы, что ли, их поливали несколько часов? Не возьмется.

– Аринио как знал, – шепнул коротышка в белом платке, притаившийся слева. – Жуткий дед. Поди, колдун.

– Пасти позакрывали, – распорядился Рихард, устроившийся рядом с Марсэло. – Тихо ситим.

Переговаривающиеся тотчас стихли, а Эстев подполз поближе к Рихарду, чтобы понаблюдать за стеной с его позиции. На первый взгляд ничего не происходило.

– Внимательно слетим за тенями, – вновь распорядился конюх.

Эстев послушно впился глазами в густой мрак, подсвеченный диковинными фонарями. Что он пытался в них обнаружить? Воображение рисовало самые ужасные картины.

Когда рядом бахнул первый выстрел, у Эстева с непривычки заложило уши. Едкая кисловатая вонь ударила в ноздри, заволокла гортань и сжала горло до дерущего кашля.

– Там! – заорали ближе к центру цепочки баррикад.

Еще несколько выстрелов, свистнули арбалетные болты, вонзаясь в землю. Эстев содрогался от этого невыносимого грохота. Он и не знал, что эти штуки так шумят! Словно над его головой разразилась нешуточная гроза, а Эстев с детства боялся грома и молнии. Пересилив страх, он выглянул в щель. Все заволокло сизым дымом. «Куда они стреляют. Я ничего не вижу» – подумал парень.

И тут прямо перед баррикадой с их четверкой появилась серая фигура. Она буквально выпала в круг света, Эстев мог поклясться, что прямо из воздуха. Блеснули желтые глаза, и прежде, чем кто-то успел нажать на курок, она исчезла, шагнув в темноту. Бах! – запоздало огрызнулся «аспид», Рихард ругнулся и вполголоса прорычал:

– Ничего, суки, я вас тостану, – а затем кинул своим спутникам. – Стреляем только по…

Хлопки возобновились, заглушив его речь. Один из стрелков, поднял «аспид», быстро погрузив в дуло шомпол, чтобы счистить нагар аякосы. Правило трех выстрелов, как объяснил Эстеву Рихард. Это дело нескольких мгновений в руках опытного стрелка, но в бою каждая секунда решает…

– Ни в коем случае нельзя переставать стрелять! – орал Рихард, заглушая грохот. – Если хотите жить!

Раздался крик – за одной из баррикад материализовалась тень и в один прыжок преодолела расстояние до стрелков. Человек захрипел, пытаясь зажать кровавый фонтан, брызнувший из тела, а за ним еще трое с тихим стоном рухнули на землю.

– Плять! – крикнул Рихард. – Твое, тула назад! Страхуем труг труга!

Марсэло и коротышка в белом платке моментально повернули «аспиды», целясь в темноту за баррикадой.

– Как они так могут? – нервно хихикнул коротышка. – Невидимки… Они точно демоны.

– Заткнись и смотри в оба, – рыкнул Марсэло.

За соседними укреплениями стрелки тоже ощерились дулами во все стороны, и в едкой дымке жженой аякосы повисла напряженная тишина.

– Не зря повесили эти фонарики, – ухмыльнулся Рихард. – На свету они видимые, как простые люди, а круки достаточно широкие, тают время среаги…

Сбоку от него на границе белого круга возникла тень. Ее мотнуло вправо, отчего она ударилась о доски. Блеснул кинжал. Лезвие срезало прядь соломенных волос, немного промахнувшись мимо горла. Рихард, сжав зубы, махнул «аспидом», железная труба ударила убийцу по голове, заставив раствориться в тени. Конюх с расширенными от ужаса глазами поводил дулом в воздухе.

– Они могут появиться откута уготно! – крикнул он. – Селинтас, тай нам сил…

Выстрелы возобновились. Эстев отупел от этого звука.

– Аякоса! – проорал кто-то у самой дальней баррикады.

Пригнувшись, парень сорвался с места в карьер, словно заяц. Притороченные к поясу мешки больно били по бокам и бедрам, мешали бежать, сердце ухало в груди, а похолодевшие ноги казались деревянными. Пробежав мимо одного из укреплений, он увидел, как стрелок упал, выронив «аспид», и его, трепыхающегося и вопящего, утянуло в густую чернильную темноту. Всхлипнув от ужаса, Эстев припустил еще быстрей. Он буквально прыгнул под защиту баррикады, словно она могла спасти его от страшных убийц с золотыми глазами.

– Сюда! – нервно проорал парень в красной рубашке.

Мех на его «аспиде» сдулся. Эстев схватился за резьбу. Пальцы, словно чужие, еле гнулись и соскальзывали …

– Скорей! – прокричал парень в красном.

Чертыхнувшись, Соле впился в затычку до хруста в ногтях. «Один, второй, третий» – мысленно считал он на каждом повороте, стараясь не слушать грохот выстрелов и крики страха.

– Готово! – крикнул он, подергав за шланг, и парень в красном нетерпеливо вернулся на позицию.

Эстев глянул на руки, перемазанные в черном масле, но крики:

– Пуля! – с соседней баррикады заставили его тотчас сорваться с места.

Соле понесся, пригнув голову, положил мешочек с металлическими шариками нуждающемуся и снова устремился на окрики. На обратном пути он чуть не столкнулся с Зябликом. Мальчуган бойко несся, нагруженный мешками, словно вьючный ослик. Эстев засмотрелся на него и споткнулся. Упав, с ужасом обнаружил, что смотрит прямо в широко распахнутые от страха глаза. Тонни, что с фабрики. Отмучился… К горлу подкатила тошнота, но дикий ужас загнал горький ком обратно в желудок, и Эстев со всех ног побежал под защиту родной баррикады. Он боялся увидеть всех четверых такими же мертвыми, как Тонни, но к его облегчению все были целы.

– Хитрые пляти, – прошипел Рихард Эстеву. – Пользуются люпой возможностью, но мы пока стоим.

– Там, – Эстев кивнул вправо, – мертвецы…

– Я же сказал – чудо, если до утра протянем, – сказал подбежавший Зяблик, белый от страха, вдруг рассмеялся невпопад и сорвался с места на новый зов.

От его смеха по спине Эстева пробежала струйка холода, словно скользкий болотный гад, а затем бам! – что-то внутри оборвалось, лишая связи с реальностью. На мгновение парню показалось, что это вовсе не он с перемазанными в аякосе и масле руками, жмется к ветхой доске, подрагивая, как хлипкая яблоня под весом переспелых плодов. Это кто-то другой, с ним такого просто не могло произойти.

– Соберитесь, – рыкнул Марсэло, пнув трясущегося Эстева. – Если уж подыхать, то с достоинством!

Его окрик, простой, понятный и одновременно властный, взбодрил Эстева. «А он, наверное, и правда из солдат», – успел подумать он прежде, чем при ярком свете фонаря снова блеснуло лезвие. Юркой рыбкой оно метнулось в сторону коротышки в белом платке. Что-то влажное и теплое брызнуло на лицо, стрелок упал как подкошенный, выронив «аспид». На горле у него появился алый разрез, из которого заструилась кровь. Эстев кинулся было к нему, чтобы зажать рану, но так и замер с протянутой рукой. Перепуганные глаза коротышки, хрип и страшный хлюпающий звук внезапно показались оглушительней выстрелов и криков.

– Оставь, он труп! – приказал, Марсэло, оттеснив Соле к баррикаде, а затем почти шепотом. – Ах, ты ж всеблагая блядь… Шланг лопнул…

Эстев тут же полез за пояс, где у него лежали запасные трубки на «аспида». Замена требует времени, а у них на всю четверку осталось два рабочих самострела. Взгляд сам собой упал на брошенное коротышкой оружие. Только оно отлетело далеко, точно в тень… и, словно в насмешку, свет фонарика над ними стал медленно тускнеть.

– Да что б тебя, – ругнулся рябой, дернув за веревку. – Кажется, горючка кончается.

У дальних укреплений послышался резкий щелчок, крики, и кружок света стремительно переместился с тросов, перетянутых над головами стрелков, куда-то в сторону стен, утопив часть баррикад в темени.

– То крыш топрались, – прокомментировал Рихард, стиснув зубы.

В ответ на падение фонарей стрелки принялись кидать в темноту склянки. Они звонко разбивались о землю, ослепительно вспыхивали, словно белые огненные цветы.

Потянуло дымом, и в темноте заиграли всполохи красного света. Эстев с ужасом заметил, что неподалеку от них загорелся домик, где прятались женщины и дети. Едкий смог быстро зазмеился вдоль земли.

– Нет, – шепнул Рихард, дернувшись в сторону пожара.

Наверное, это было спонтанное движение, продиктованное инстинктом, а не разумом. Только стоило ему сделать этот шаг, как серые руки потянули его в темноту, наполненную криками боли, звоном бьющегося стекла и грохотом выстрелов, что звучали все реже. И так же бездумно Эстев метнулся следом за ним, обхватил за ноги и рванул на себя со всей мочи.

Возможно, владелец серых рук не ожидал такого отпора. Эстев упал на спину, увлекая за собой блондина, у которого на груди появилась небольшая кровавая отметинка. «Аспид» сгинул в темноте, огонь разгорался все сильней, фонари падали, рассыпая осколки, и круг черноты сжимался змеиным кольцом.

– На цепи… нато было вешать фонари на цепи, – прошептал Рихард, ставший вдруг каким-то обмякшим. Эстев и Марсэло положили здоровяка под укрепление, а рябой прикрыл их прохрипев:

– Последний выстрел.

Марсэло и Эстев переглянулись. И без слов было ясно, что если они немедленно не достанут еще один «аспид», то погибнут. Марсэло посмотрел на тот самострел, что лежал поближе, сжал зубы и рванул к нему, передав свое оружие в руки Эстева. Тот трясущимися скользкими пальцами принялся свинчивать прохудившийся шланг. Стук сердца в висках стал оглушительней грома. Вот издалека послышался крик Марсэло, но вой крови превратил его в неприметный шум, вроде шуршания листвы на ветру или шорох падающих с насыпи камней. Вот хлопнул последний выстрел рябого, ноздри заволокло едкой вонью. Эстев почти не заметил, он превратился в один сплошной процесс. Дернув за прикрученный шланг, он поднял голову и обомлел. Прямо над ним стоял серый человек, с упоением вонзающий нож в грудь рябого. Тот так и застыл с перекошенным лицом и открытым от удивления ртом, зажав в руке шомпол и «аспид», задравший кверху свое дуло. Эстев хотел закричать, но вместо этого из горла раздался тонкий писк. Нечеловеческое лицо, испещренное золотыми узорами, повернулось к нему, и тут серая фигура опрокинулась на спину. В голове у нее зияла дырка, из которой бодро побежала кровь. Марсэло перескочил через тела, на ходу поправляя шланг.

– Их можно убить, – прошептал Эстев. – Их можно…

–Подними «аспид», – оборвал его солдат. – Мы теперь вдвоем, ты понял?

Соле судорожно кивнул, перехватив исправленное оружие, как палку, потом одумался и упер прикладом в плечо, как Марсэло. Как же там… Утрамбовать пулю шомполом, и… Он не успел подумать, что дальше, руки сами делали подсмотренные у других действия. Бах! – приклад с силой ударился о плечо, Эстев поморщился от гари, не веря, что он сейчас действительно стреляет. Он, трусливый, потный от нервозности тюфяк.

Бом! Бом! бом! – раздалось издали, словно набат. Может, это сам Благой со своею свитой зовет их в обитель тех, кто прожил честную жизнь? Нет, он теперь еретик, путь в мир праведных ему заказан.

Бом! Бом! Бом! – теперь все отчетливей слышался приближающийся звон колокола. Низкий металлический звук, словно где-то рядом зовут в церковь на ночное бдение, но здесь лишь грязные трущобы.

Бом! Бом! Боммм!!! – звон уже так близко, словно Эстев и правда стоял на пороге церкви. Он обернулся на звук и увидел, как в распахнувшиеся ворота, утыканные стрелами, въехала телега, очерченная белым кругом качающегося фонаря. В кузове лежал здоровый колокол прямо с хомутом, рядом с которым застыл Морок. Черные волосы растрепались по бледному лицу с безумными черными глазами, рубашка облепила худое жилистое тело. Он снова замахнулся молотом и приложился к колоколу. Боммм! – раскатилось по двору.

– Что встали? Тушите пожар! – крикнул вожак, замахиваясь в очередной раз, а возница и еще несколько человек в телеге присоединились к нему.

Эстев удивленно оглянулся по сторонам, как и другие стрелки. Боммм! – низко стонал колокол. Крики ужаса и выстрелы оборвались, а нападавшие бесследно растворились во мраке. Кто-то побежал к колодцу. Марсэло медленно опустил «аспид», хмуро оглядевшись. Следом за ним и Эстев осмелился отставить оружие. Сделав шаг к баррикаде, он наклонился к Рихарду:

– Эй, кажется, все закончилось…

Голубые глаза на бескровном лице конюха смотрели мимо Соле. На груди расплылось огромное пятно крови, а под ним – целый красный океан.

– Но это же была царапина… как же так… – шептал Эстев, протянув дрожащую ладонь к белой руке друга.

Боммм! – заунывно выл колокол, разрывая на части окровавленную ночь.

Глава 12

Семейная нора вибрировала от напряжения и разноголосых бормотаний, на все лады повторяющих одно и то же: «Мщение!». Кровь требует крови, все это знают. Там, где прольется капля, вскорости океан расцветает алым. Кровь множится, захлестывает, топит, а когда отхлынывает, словно утренний отлив, оставляет только самых сильных. Однако двуногие рыбы пролили отнюдь не каплю. Они открыли кровавые шлюзы, осквернив тела охотников, надругались над их сутью. Это было бормотание скорби, клокотание злости, словно кипящая вода, поднимающаяся из жерла подводной горы. Это была стихия, которую невозможно остановить. Остается только оседлать и попробовать не свалиться с пенного гребня.

Когда братья принесли в нору мешочки с зубами и скорбные вести, все побережье Акул всколыхнулось в едином порыве. Все семьи, что покинули Нерсо и остались на это проклятой земле, объединились под крышей одной норы, и только усилиями старейшин удалось немного усмирить вскипающий пыл. Резонный вопрос: «Кто виноват и кого убивать?», волнорезом разъединил мнения. Кровавой Платы не требовали уже несколько лет, негодование накопилось. Кто-то желал смерти каждому человеку, живущему на побережье, кто-то понимал, что люди непохожи на племя. Одна стая может быть непричастна к тому, что делает другая, а связки циклов, потраченные на освоение этой земли, не должны пропасть впустую. Так говорил Дельфин, и Ондатра отчасти соглашался с ним, вечерние разговоры с Итиар не прошли даром. Да, он желал вырезать всех причастных, но как же Итиар и Керо? Они тоже люди, они тоже живут на побережье Акул и они точно так же могли погибнуть в ходе того нападения.

Наконец здравый смысл возобладал над гневом, и было принято решение обратиться к Эсвину, старейшине стаи Поморников. Эти скользкие мурены прекрасно знали побережье и каждый кусочек двуногой падали на нем, к тому же сами пострадали от нападения. Эсвин разразился потоком непереводимых слов, а затем сказал следующее:

– Это был Кривой Шимс.

Это имя ничего не говорило Ондатре, но, к счастью, Эсвин поспешил добавить:

– Когда-то он был главным контрабандистом Ильфесы, да и за пределами тоже. Промышлял от Иллалика аж до Крейнира, – Эсвин оскалил кривые зубы. – А теперь ему приходится делиться со мной… и с вами, и эту дележку старая падаль проигрывает из года в год. Совсем, видать, обезумел от ненависти к вашей братии, раз открыл охоту.

Таким образом, ответ на вопрос: «Кого убивать?» был найден. Старейшины всех местных семей долго обсуждали полученную информацию и пришли к выводу, что поганую рыбу нужно выпотрошить. Уничтожить враждебную семью на корню. Единственным препятствием оставалось то, что базировались они за пределами обитаемой зоны племени, глубоко во владениях людей, обладающих огромными каменными гнездами и такой же ужасающей властью над этой землей. Пока лучшие воины племени обсуждали детали предстоящей вылазки, братья сидели поодаль, тихо переговариваясь между собой.

– Чую неладное, – сказал Дельфин, потирая ногу, перетянутую лечебными водорослями. – Стоит осторожней относиться к словам людей…

– Не ты ли восхищался ими? – язвительно процедил Буревестник. – А теперь разонравились?

– Восхищаться и бездумно доверять – не одно и то же. Люди меняют окраску, словно каракатицы. Эсвин мне не нравится. Больно мутная вокруг него вода.

«Крыса, что кинется прямо на лицо», – вспомнил Ондатра свое первое впечатление о нем, но все же сказал:

– Он тоже пострадал. Наверное, мы с ним ненавидим друг друга, но он не так глуп, чтобы пойти против всей мощи племени.

Дельфин промолчал, только кивнул в задумчивости, а Буревестник приобнял обоих за плечи, горестно вздохнув:

– Не о чем тут разговаривать, нам все равно не дано поучаствовать в Кровавой Плате, а лучшим воинам из нас твои, Дельфин, предостережения покажутся очередной отговоркой труса.

И он залился трелью смеха, в которой, однако, было больше горечи, чем веселья. Дельфин продолжал молчать, пребывая в океанах своих мыслей. За их движениями Ондатра и рад был уследить, но не мог. Собственные мысли возвращались к Итиар, ее перепуганным невидящим глазам, когда она услышала их с братьями хищную песню. Девушка испугалась, и Ондатра поразился внезапной горькой мысли – что если он сам неосторожно уничтожит хрупкий цветок? Следовало поговорить с ней, что-то сделать, но в голову ничего не приходило, и его глаза рассеянно блуждали по общему залу, полному собравшихся воинов. После заката они отправятся вплавь, прямо в сердце гнездовья двуногих рыб. Длинный путь по мутной воде, вдоль побережья, до того места, где люди, живущие морем, строят свои лодки. Там вечно пахнет дымом, деревом, прогорклым жиром и рыбьими потрохами, а еще – насквозь просоленной кожей. Эсвин показал им карту побережья и ткнул заскорузлым пальцем в пятнышко на хлипкой разрисованной шкурке:

– Это доки Адмиралтейского района. Ночью там тихо, как в могиле, Шимс любит обстряпывать делишки при полной воде. Незадолго до отлива они укладываются на боковую. Тут их и накроете. Но торопитесь, со светом будет сложней оставаться незамеченными.

– Вы не отправитесь платить кровью за кровь? – спросил Дельфин, встряв в этот разговор.

Ондатра и Буревестник напряглись, когда старейшины смерили их брата злыми взглядами, а Эсвин ответил:

– Вы думаете, он в первый раз пробует грохнуть меня? Кровью, которую мы с Шимсом пустили друг другу, можно наполнить все канавы этого говённого города. В своей берлоге он силен и уверен в себе. Я не раз уже пытался выкурить его оттуда. Уверен, у вас получится лучше.

Дельфин только стиснул зубы в ответ. Когда совет закончился, Буревестник шикнул на раненого собрата:

– Безумец! Даже я понимаю, как близок ты был! Встревать между слов старейшин!…

– А человек между тем ушел от ответа, – оборвал его Дельфин. – Нагородил насыпь из слов. Не нравится мне это.

Ондатра больше думал об Итиар. «Что если она убежит от меня в испуге?» – думал он. «Как сделать, чтобы она не боялась?»

По традиции, вылазку за Кровавой Платой всегда возглавляет старейшина. Жребий пал на семью Ондатры. Это большая честь и повод для гордости. Буревестник улыбался во все зубы, Дельфин хмуро смотрел в потолок, а Ондатрой вдруг овладело странное беспокойство. Веревки красного зверя неприятно щекотали вены. Это было явное предчувствие беды, но разум никак не мог вычленить разрозненные знаки и осмыслить их, сложить в одну картину.

Ночь была тревожной. Ондатра видел черно-белые сны. В кипящей пучине плавали кровавые силуэты, вспышки молний рассекали океан до самого дна, доставая до китовых остовов.

Отряд вернулся, уничтожив стаю Кривого Шимса до самой последней рыбины, но в воздухе не слышалось смеха и не чувствовалось ликования. Старейшина пал в бою. Семья осиротела, и от этого было горько. Тело старика, изрешеченное дырками, положили в главном зале, завернув в сплетенное из водорослей покрывало. Ондатра подумал, что именно об этом и предупреждал его красный зверь, но веревки предчувствия все еще продолжали виться внутри, завязываться в узлы. Это новое чувство Ондатре совсем не понравилось.

***

Прошел месяц с того момента, как Мышка приволок раненого протектора в дом целительницы, и ровно две недели с того дня, как они заключили сделку. С той поры они редко разговаривали. Молодой убийца не пылал желанием вести долгие беседы с чернявым рыцарем, предпочитая из тени наблюдать за тем, как тот медленно встает на ноги, разговаривает с веридианкой, пытаясь сдержать рвущуюся наружу спесь. С тоскою наблюдает за игрой теней на стенах, иногда глядя на Мышку в упор, но не замечая его. Вакшамари был почти уверен, что рыцарь не убьет свою спасительницу. Рука не поднимется и стальные жерди принципов, заменяющие, ему, кажется, кости и плоть, не позволят пасть так низко. Зато как забавно было наблюдать за его душевными метаниями. Мышка решил для себя, что в любом случае останется в выигрыше. Если Кеан не посмеет убить целительницу, то еще крепче увязнет в долге Гильдии Убийц, а если все-таки удивит его… то можно поиграть на его принципах и чувстве вины, а затем понаблюдать, как эта, казалось бы, непреодолимая стена рушится от маленьких метко забитых колышков. В этом не было необходимости, но после всего, что случилось, Мышке хотелось отыграться на протекторе сполна…

Та ночь, в которой растворились четверо, чтобы принести священный поцелуй Богини Убийств, поделила его жизнь на до и после, как обряд обращения. Но если ритуал, несмотря на всю болезненность и мрачность, дарил новую жизнь, то эта ночь подарила горечь осознания – вакшамари тоже смертны. В их маленьком тесном сообществе потерять хотя бы одного члена означало потерять великую драгоценность. В ту ночь погиб Стрела, был ранен Филин, Канюк вернулся в смятении, а мастер заперся в зале переговоров, собрав всех менторов и жреца. Аколиты и неофиты остались на несколько часов один на один с тишиной огромной темной башни и страхом столь бесславной гибели, что постигла Стрелу. Мышка долго не мог отойти от шока. Как возможно, чтобы какой-то человеческий сброд отбил атаку четверых вакшамари уровня менторов?

Он продолжал исправно выполнять возложенное на него поручение и с каждым разом все больше уверялся, что протектор – причина всех возможных бед. Сама Богиня Убийств сидит у него на плече и косит без разбора любого, кто неосторожно подберется поближе.

На следующую ночь после злополучного нападения на логово людей Мышка выудил доспехи протектора из канавы, чтобы вода их не испортила, и припрятал на чердаке одного из заброшенных домов. Рано или поздно Дружок встанет на ноги, и ему нужно будет его облачение.

Через несколько дней после этого, Канюк, которому Мышка исправно отчитывался в конце каждого дня, вдруг разомкнул плотно сжатые губы и вместо обычного повелительного жеста, отправляющего аколита восвояси, сказал:

– Хорошая работа. На сегодня ты свободен, но прежде я хочу, чтобы ты помог Луню провести ритуал.

Мышка опешил. Его никогда раньше не просили помочь жрецу, поэтому он не имел представления, что ему делать. Однако он справился с недоумением, почтительно поклонился и отправился прямо в храм.

Казалось, что Лунь никогда не покидал своего храма, словно опасаясь пропустить хоть слово, что могут проронить каменные уста статуи. Если бы крылатое изваяние ожило и рухнуло на него, то он бы просто расставил руки пошире, принимая такую смерть. Лунь был малопонятен Мышке. Загадочный, красноречивый и капельку безумный вакшамари всегда вызывал у юноши неподдельное любопытство вперемежку с небезосновательным страхом. Не стоит привлекать лишнее внимание того, на чьем плече сидит Несущая Смерть.

В храме было тихо. У альковов молилась парочка неофитов. Их бормотания бесстыдно просили удачи в охоте. Мышка подумал, что если Кехет действительно существует, то у нее нельзя ничего просить. Нужно красться в ее тени, став продолжением когтей и клюва, но стоит обратить на себя внимание – уничтожит, какблоху.

Луня он обнаружил, где и предполагал, у самой большой статуи. В руках у него было потемневшее от времени кадило, которое не источало дыма. Лунь сделал приглашающий жест и передал кадило в руки Мышки. Когда их пальцы соприкоснулись, парень невольно ощутил холодок. Словно по залу прошел сквозняк, но он точно знал, что это не так.

В кадиле оказалась кровь. Она была черной, как смола, и не сворачивалась. Жрец велел ему обойти все статуи и окропить их этой кровью. Когда парень мерно закачал рукой, наблюдая за тем, как темные струйки побежали по светлому камню, заполняя малейшие щерины, Лунь заговорил.

– Нас стало меньше, – сказал он. – Канюк считает, что пустующее место ментора достоин занять именно ты, несмотря на то, что твое обучение еще не окончено. Наставник будет продвигать тебя, однако я хочу услышать твое мнение на этот счет.

Мышка нутром почуял, что сейчас важно сказать правильные слова. Он сосредоточился на движении гладких звеньев, зажатых в ладони, сделал вдох.

– На все воля Богини Убийств, – наконец ответил он. – Если она повелит, я стану ее смертоносным когтем.

Ответ, достойный религиозного фанатика. Изборожденное шрамами лицо улыбнулось.

– Я долго наблюдал за тобой, – произнес жрец, шагая следом за Мышкой. – Ты прилежен в работе, но не обладаешь религиозным рвением.

Черт! Старый фанатик словно видит его насквозь. Мышка поднял глаза на лицо статуи, потемневшее от кровоподтеков.

– Вы правы, я мало молюсь и хожу на мессы лишь за распитием жизни, – молодой убийца сделал шаг назад, провел взглядом по ощеренным лапам с острыми обсидиановыми когтями. – Я считаю, что нужно находиться в тени богини, а не на ее глазах.

– Мудро с твоей стороны. – Лунь встал за его плечом и тоже посмотрел на хищную птицедеву. – Хорошо, я приму такой ответ. Пожалуй… он мне даже нравится.

Мышка подавил в себе желание удивленно обернуться на жреца, но тот словно прочел его мысли.

– Знаю, кем ты меня считаешь. Однако ритуалы и формальности – всего лишь полезные инструменты. Например, это кадило ничего ровным счетом не значит. Я всего лишь хотел посмотреть, как ловко ты врешь и работаешь руками одновременно. Неплохо. Но те двое у стены наверняка решили, что это какой-то важный ритуал.

«Бессмысленно юлить», – подумал Мышка и посмотрел жрецу прямо в бледные глаза.

– А теперь ты хочешь задать вопрос. Не стесняйся. Я даже отвечу на него.

Парень и правда хотел. Целое множество вопросов роилось в его голове, но он позволил себе лишь один:

– Отче, как вышло, то мы потерпели поражение?

Это вопрос, казалось, был под запретом. Даже менторы не могли ответить на него. Задавать его было страшно, еще страшней ждать ответа. Молчание повисло напряженной грозовой тучей. Лунь долго смотрел на аколита, не отрываясь и, казалось, не моргая. Мышка не смел отвести от него взгляда и мысленно изучил уже бледные вязи золотых узоров на коже, когда жрец, наконец, ответил:

– Самонадеянность – верный путь к погибели. Мы слишком долго жили среди людей и привыкли, что наши силы не имеют себе равных, а слабости известны лишь посвященным. Это было падение сильного человека, который просто не смотрел под ноги, споткнулся о камень и свернул себе шею. Кто мог такое предсказать? Никто. Возможно ли такое? Вполне.

– Нам противостоит кто-то, кто знает о наших слабостях? – осторожно уточнил Мышка.

– Они ждали нас. Развесили эквийских светлячков и били в колокол. Совпадение? Не думаю.

Эквийские светлячки! Мышка слышал об этих странных предметах из города Экве далеко-далеко, на самом севере Золотого Ока. Предметы, излучающие свет, что заставляю силу Кехет сходить с ума и рваться из-под контроля. Ему показалось жуткой и загадочной представившаяся картина: огромный северный город, освещенный сводящим с ума светом… А звон колокола причиняет невыносимую боль, словно из-под кожи прорастает острая сталь.

– Как вы думаете, кто они? – невольно спросил Мышка и тут же прикусил язык: неосмотрительно было задавать так много вопросов.

Однако жрец был в хорошем расположении духа.

– Не исключено, что город посетили эквийцы, – Лунь усмехнулся. – Персонажи сказок, злые колдуны и ведьмы из далекого прошлого. Они почти не покидают родных краев, предпочитая изоляцию. Немудрено, что в Ильфесе давно позабыли об их существовании. Однако волшебники способно серьезно нарушить баланс сил в регионе. Видишь ли, в этих краях им нечего противопоставить. И у них, как назло, есть острый зуб на тех, кто пользуется силой Кехет.

«Что же мы будем делать?» – невольно подумал Мышка, и Лунь ответил на невысказанный вопрос, окончательно убедив парня, что читает мысли:

– То, что умеем лучше всего. Красться в тенях, ждать и не делать резких движений. Прочить сильные союзы, копить силы и знания. Пускай волшебники обладают невероятной мощью, их можно задавить числом, растоптать волною плоти…

– Нас мало, – неуверенно уточнил Мышка.

–Поэтому нам и нужен протекторат. Поэтому так важна ваша с Канюком работа. Пускай сталь и магия сражаются между собой, а нам оставит тени, – Лунь протянул руку, и аколит, ошарашенный навалившейся информацией, передал в нее кадило. – Ступай теперь. Я услышал все, что хотел.

Мышка сделал рассеянный поклон и пошел к выходу, но прежде, чем коснулся дверных ручек, услышал шелестящий голос прямо в своей голове: «Меня удовлетворили твои ответы. Пожалуй, я поддержу твою кандидатуру».

Слова все еще тихим шелестом отдавались у него в голове. Способности Луня проникать в мысли потрясли Мышку до глубины души и еще долго вызывали морозную дрожь, но после того как он несколько раз посетил храм, страх унялся, и возникла алчность. Он хотел владеть такой же силой и знаниями, что сокрыты в этой загадочной голове, и, судя по огоньку, загорающемуся в глазах жреца – парень поступал абсолютно правильно. Каждое слово Луня, каждый жест несли в себе подтекст: «Ступай со мной, я покажу тебе, как добиться невероятной мощи». Конечно, учителем Мышки так и оставался Канюк, однако фактически он перетек в руки жреца. Помимо пространных разговоров и долгих бессмысленных ритуалов, Лунь учил его управлять силой, настраивать ее внутри себя, как музыкальный инструмент, извлекать эффекты, сочетать и накладывать их, а еще – чувствовать свой предел и постепенно расширять его границы. Жрец делился такими нюансами, о которых молчал Канюк. Например, оказалось, что ценность жизни определяется не только физическим здоровьем и жертвы и количеством непрожитых лет, но и происхождением.

– Ценность людской крови выше, чем животной. Можно существовать, охотясь на одних оленей, но, как правило, непрожитая жизнь у них слишком коротка… Это считается основной причиной. А как думаешь ты?

Мышка неуверенно пожал плечами:

– Не знаю… Животные чаще болеют?

Лунь оскалил острые клыки.

– Разум, – сказал он, – придает предсмертным переживаниям человека особенную ценность. Этот всплеск энергии ни с чем не сравним. Однако есть кое-что ценнее.

– Что? – ухватился за возможность Мышка.

– Энергия жизни одного эквийца стоит десятка жизней простых людей. Примесь нелюдской крови наделяет их большой силой и это же делает их такими питательными. Но знаешь, есть что-то и поценней…

Мышка уж не смел спрашивать вслух. «Что?» – подумал он, и Лунь также мысленно ответил: “Нолхиане”.

Конечно же, Мышелов слышал об этих мифических нелюдях. Они – демоны из священной книги Протектората, и неотъемлемая часть мифологии Айгарда. Частые гости сказок, где они выступают то обманщиками, то дарителями, то квинтэссенцией зла. Однако помимо спутанных свидетельств пьяных пастухов, охотников и лжевещунов, каких-либо серьезных доказательств их существования не было. Мышка посмел усомниться в словах учителя, тот прочел это в его мыслях и засмеялся:

– О, блажен тот, кто знает только положенную меру.

Эти слова были загадочны, парень так и не смог их разгадать.

Когда протектор стал самостоятельно вставать с постели и, пошатываясь, ходить по коморке Дивники, Мышка почувствовал, что совсем скоро он выпорхнет обратно в свое гнездо. Парень подробно проконсультировался с Канюком, Беркутом и Лунем, как ему поступить, что сказать, а затем передал протектору инструкции вместе с запечатанным конвертом от самого гильдмастера. Черноглазый кривил губы и всячески давал понять, как же ему противен данный союз, Мышку это только забавляло.

И вот сегодня, после смены повязок, Дивника с улыбкой сказала:

– Раны еще не до конца зажили, до полного восстановления еще далеко, но ты больше не нуждаешься в моей помощи. Думаю, завтра ты можешь ступать домой.

Было смешно наблюдать за тем, как изменилось лицо Дружка. Наверное, он пытался скрыть смятение, но потерпел полнейший провал. Скорей всего, рыцарь так привык, что его лицо постоянно скрыто маской, что не считал нужным учиться прятать эмоции. До чего же глупый.

Девушка завязала последний узелок на повязках и сказала:

– Что ж … Я пойду проведать больного. Вернусь вечером и проверю твои раны.

Она подхватила котомку с бинтами и лекарствами и ушла из домика. Мышка тут же метнулся за вещами протектора. Вынырнув из тени с огромным мешком, он заставил парня нервно вздрогнуть. Просто услада для глаз.

– Я слышал, ты теперь целехонек, – Мышелов с грохотом кинул мешок на пол. – Одевайся. И вот, – вынув священный символ и маску, он протянул их протектору. – Извиняй, оружие и конская упряжь сгинули, одежда и плащ прохудились, но, думаю, до Протектората продержатся. А там – помни инструкции.

Дружок ответил ему каменным лицом и угрюмым молчанием. Ни кивка, ни хотя бы «угу».

– Ах да! – наигранно спохватился вакшамари. – Убей ее, как только вернется. Теперь можно.

Когда Мышка отступил в тень, чтобы снова стать невидимым, он с удовлетворением отметил, что выражение лица Дружка изменилось. Грех было не поддеть его.

Протектор медленно облачился в одежду, все еще морщась от боли, затем затянул на себе ремни доспехов, а потом с какой-то странной торжественностью завязал на лице маску и закрепил символ веры на кирасе. После тотчас вышел из дому, не дожидаясь девушки.

«Все-таки принципы сильней инстинкта выживания», – заметил про себя Мышка, всюду следую за подопечным, чтобы с ним не стряслось беды. На этих грязных угольных улицах протектор привлекал внимание, но молодой убийца быстро и почти беззвучно обрубал любые ниточки, оставляя за собой череду трупов. Когда протектор дошел до Медного, желающие убить его резко закончились, зато появилось хоть отбавляй желающих оказать помощь рыцарю веры, оставшемуся без коня. Какая-то парочка господ уступила ему экипаж, который укатил в сторону Протектората. Мышка скрупулезно проследил до самых ворот белокаменного форта, и только после этого вернулся в домик целительницы. Ожидание девушки он скрасил составлением письменных отчетов, воспользовавшись бумагой и чернилами хозяйки дома. А после устроился в ее кресле у печурки. Периодически кто-то заходил в домик. Какая-то старуха бросила на порог мешок трав, несколько человек стучали в дверь и заглядывали в окна, наверное, желая воспользоваться услугами.

Наступил вечер, город укутала темнота, а затем подступила ночь. Мышка нетерпеливо притопнул ногой. Девица не вернулась к сроку, подозрительно. Конечно, она могла задержаться, ухаживая за больным, это было вполне в ее духе, но Мышке причудилось вдруг, что дело не в этом. Он прождал до утра, а после и до вечера следующего дня, а затем побродил тенями по округе. Девушки и след простыл. Он попытался взять ее след и не смог. В ней не было жажды убийства, как в том же протекторе, поэтому она была невидима для его чутья.

Наконец убийца сдался. Прислонившись к стене, он беззвучно смеялся, кляня себя за то, что недооценил эту девку. Она ловко сбежала прямо у него из-под носа. Возможно, она все-таки услышала тот злополучный разговор между ним и протектором и все это время выжидала удобного момента. «Люди не перестают меня удивлять», – подумал Мышка, возвращаясь в Соколиную Башню.

Глава 13

День ото дня Кеан чувствовал себя все лучше и лучше, только это совсем его не радовало. В голове на все лады проносился набат горьких слов: «Ты должен убить ее, если хочешь сохранить секрет». Протектору не раз приходилось исполнять роль палача. Под его могучей рукой с треском ломались кости, и вопли боли расплескивались по эшафоту, как поганая кровь всех тех, кто посмел попрать священный порядок. Меж стонов он слышал мольбы, проклятья и посулы, переплетающиеся в тугую бессвязную нить. Сердце Кеана перестало обливаться кровью, жалеть всех тех, кто танцует на острие ножа, но Протекторат не казнил женщин. Они безвольные рабы своих отцов и мужей, жертвы обстоятельств, поэтому тех, кто постарше, ссылали в аскетичные горные монастыри, а тех, кто покраше и помладше – нести службу, как Сестры Отдохновения. Женщин убивали только в стародавние времена, за колдовство. Однако, магия нынче мертва, да и Дивника, хоть и еретичка, занимается не проповедями, а помощью людям, тем самым поддерживая постулаты Всеобщей Благодати.

Кеан тряхнул головой. Нет, прекрати, не оправдывай ее поступков. Какими бы благими намерениями она ни руководствовалась, у нее не было на это права. В Ильфесе существуют законы, которые нельзя переступать. Сделаешь поблажку в одном, и в образовавшуюся брешь тут же хлынет безостановочный поток грязи. Законы созданы, чтобы соблюдать порядок, а ты протектор – тот, кто защищает установившийся уклад.

Так его настроение и скакало, от жалости к девушке до ненависти, от желания пощадить до полной уверенности, что она достойна смерти. Ожесточенный поединок к самим собой. В конце концов, Кеан сдался. Он не мог убить ее. Сколь благородным бы ни был повод, подлинная причина была гнилой – попытка скрыть собственную оплошность. Если Кеан так поступит, то неважно, что маска останется на его лице. Совершив такую подлость, он убьет не только целительницу, но и рыцаря в душе, станет подобен той человекоподобной грязи, что чуть не убила его. А, может, и того хуже – подобным серокожим ублюдкам.

Проклятые уроды, заносчивые и дерзкие! Каждый раз, когда Кеан видел златоглазого ублюдка, ему хотелось лично поработать клещами над его зубами, чтобы улыбка не казалось такой самодовольной, словно у налакавшегося сливок кота. Но этому нелюдю он тоже был обязан жизнью, и от этого каждый вдох, несмотря на сладость подступающего выздоровления, был пропитан ядом осознания, что долг придется отрабатывать. Ах, Кеан, когда-то ты ловил огромных карпов у Змеиного Устья, а теперь пришло время и тебе барахтаться на крючке…

После того как целительница вынесла вердикт – «выздоровление», и ушла из домика, Кеан, облачившись и спрятав на груди конверт с печатью Соколиной Башни, отправился в Протекторат, проигрывая в голове выстроенную убийцами легенду, чтобы привыкнуть к этому гадкому привкусу во рту. Они ловко сплели правду и вымысел, чтобы Кеана было сложней подловить на лжи.

У моста господа уступили ему экипаж. Это было кстати – путь предстоял еще долгий, а его больная нога ныла, не переставая, и он весь обливался потом, несмотря на пасмурную погоду. Он рассеяно осенил их и буркнул благословение, а заодно поинтересовался, какой нынче день, чем вызвал у господ ступор.

– Тридцатый день Золотой Песни, – ответили они.

Вот как… Он провалялся целый месяц, две трети лета за плечами, а ведь это его любимая пора… Господа раболепно кланялись, не скрывая страха в глазах. Удивительно, что он, в помятых латах и разорванном плаще, без шлема и оружия способен наводить на людей такой ужас…

В районе Стали он отпустил экипаж и сам дошел до моста. Стража тотчас задержала его. Кеан выглядел так, словно подобрал маску и доспехи с мертвого тела. После недолгих разбирательств, ворота перед ним открылись, и он облегченно вздохнул, оказавшись во внутреннем дворе, но ненадолго – его тотчас сграбастали в крепкие медвежьи объятия. Кеан был готов поклясться, что его ноги на секунду оторвались от земли. Тело сковало болью.

– Живой! – громыхал в ухе голос Кассия.

– Кас… Полегче… Я ранен… – выдавил из себя парень.

– Ранен? – бородатый здоровяк отстранился, внимательно разглядывая его черными глазами в прорезях маски. – Да ты выглядишь так, словно тебя волокли за конем по всему полуострову! – тяжелая ладонь грохнула по наплечнику, как раз там, где вражеский болт проделал дырку, Кеан поморщился от боли. – Я искал тебя, клянусь Благим! Но эти и слышать ничего не хотели, списали тебя…

«Вот как», – с горечью подумал Кеан. Что ж, ему стоило это предугадать. Он надолго пропал, и его посчитали мертвым. Скорей всего, некролог укладывается в один абзац из нескольких скупых строк: когда вступил в братство, когда был посвящен и когда, предполагаемо, убит, а его имя высвободили, чтобы наречь следующего послушника.

– Как же я все-таки рад, – снова пророкотал бородач и, забывшись, стиснул парня в объятьях, которые, казалось, сомнут кирасу, как бумагу. – Ладно, все после. Старикан, наверное, жаждет услышать твою историю…

Симино и правда сгорал от нетерпения, но ему пришлось прождать, пока Кеан скинет доспехи и преодолеет ступени в башне грандмастера, проклиная непослушную ногу. Поэтому, когда Иллиола постучал в дверь, старик сам распахнул ее, да так резко, что парень невольно отшатнулся.

– Я заждался, мальчишка! Ты, верно, привык не спешить?

– Прошу прощения, я ранен в ногу.

Старик пожевал губами и жестом пригласил Кеана внутрь. Закрывшись на щеколду, он тихо проговорил, возвращаясь к столу:

– Не ожидал вновь увидеть тебя, парень… Когда бесследно пропадает протектор, это, обычно, говорит о том, что он освободил имя… Садись, – он указал на стул в углу.

Кеан отрицательно помотал головой. Он привык стоя разговаривать с грандмастером.

– Сядь! – рявкнул старикан. – Я же не палач, в конце концов!

Кеан поспешил подчиниться приказу. Присев, он получил несказанное облегчение. Симино подался корпусом в его сторону и зарычал:

– Ты самый пустоголовый мальчишка на моей памяти! Твой поступок – торжество идиотизма! Когда ты пропал, я был уверен, что в этом есть особая справедливость! Это ж надо, выискался герой, одному сунуться в Угольный порт! Все равно, что нырнуть в яму со змеями в надежде, что ни одна не укусит! В твоей пустой башке напрочь отсутствует разум!

Кеан не моргнул и глазом, высушивая эту тираду. Да, он и правду тупица и поступил невероятно опрометчиво, но виновато скулить и прятать глаза он был не намерен. Он рыцарь бога и пресмыкаться будет только перед Благим.

– Что вылупился, ублюдок? – орал Симино. – О, Благой, и я еще хотел продвинуть тебя, как моего заместителя? Не бывать этому, слышишь? С такой костяной башкой тебе одна работа – ломать хребты!

Симино еще долго поливал его потоком отборной ругани. То прочил ему карьеру конюха, то грозился и вовсе вышвырнуть прочь, на какие-нибудь дальние острова, собирать хлопок. Наконец старик поперхнулся бранью, зашелся долгим болезненным кашлем и смолк. Отдышавшись, он вытер губы платком и сказал:

– Что за идиот… И все-таки я рад, что ты остался жив… Нынче настали неспокойные времена, и твое письмо, хоть и было торжеством напыщенной мальчишеской глупости, все-таки решило часть проблем. Обозначив виновного, ты, наконец, позволил нам отпустить имперского посла на все четыре стороны… Подохни он в палаццо, и войны было бы не избежать, но…

Симино снова зло пожевал губами. Кеан напрягся, ощущая всю тяжесть этого «но».

– Старый пень убрался восвояси, а вот его младший брат, господин Фиах Обрадан, и его тяжелые боевые грифоны осадили Жемчужный порт, пока мы не нашли пропавшего мальчишку. Если Император даст отмашку, они сровняют с землей самые благопристойные районы города. Адмирал Фуэго уже выставил свои корабли, и теперь это напоминает иосийскую дуэль. Практически анекдот, не будь на кону столь многое!

– Мальчишка… – осмелился сказать Кеан. – Вы имеете в виду посольского сына?

– Да, идиот! – прикрикнул Симино. – Он просто испарился, растворился, исчез! Даже не знаю, что хуже – не найти его вовсе или найти кверху пузом в какой-нибудь канаве? Как назло, Соле успешно провоцирует волнения в городе. Это мешает поискам.

Кеан не знал, что ответить, и благоразумно решил промолчать. На него вылился такой густой ушат информации, что еще долго придется разбираться, что произошло в его отсутствие.

– Ладно, проблемы подождут. Расскажи, как ты выжил и где пропадал целый месяц.

Кеан вынул из-за пазухи конверт, предназначенный грандмастеру:

– Выжил я чудом. Я отправился в Угольный порт для дальнейшего разбирательства, был неосторожен, допустил нападение на себя целой шайки головорезов. Сообщники Соле, я предполагаю, не желающие, чтобы истина всплыла. К счастью, они накрыли меня у Некрополя, и Гильдия Убийц пришла на выручку. Я был ранен, но они предложили помощь и укрытие, пока все не уляжется. Это заняло много времени… Честно говоря, не знаю, зачем Гильдия мне помогла. Они прикрылись туманными объяснениями, что у них с Протекторатом давнее соглашение. Думаю, их гильдмастер, господин Беркут, в письме детальнее все объяснит. Как мастер мастеру.

– Они что, выходили тебя? – спросил Симино, срывая печать с конверта. – Безумно странно.

– Меня они в детали не посвящали. Думаю, для них я не более, чем инструмент…

Вот так, правда, завернутая в несколько слоев полуправды и лжи и приправленная щепоткой тупоголовости Кеан. Уж в это отцу Симино будет легко поверить. Отрепетированный текст лился легко, без запинки, и даже не возникало на душе гадкого чувства, только смертельная усталость и желание, чтобы эта часть спектакля, наконец, закончилась. Симино достал распечатанный лист и скрупулезно прочитал, а затем отложил письмо в сторону усмехнувшись:

– Их главарь считает, что мы могли бы тесней сотрудничать между собой на взаимовыгодных условиях… Не в этой жизни.

Кеан предполагал такой ответ, более того, он сразу сказал Мышке, что Симино не пойдет на такой союз, даже если у него начнет гореть плащ, и это будет единственной возможностью его потушить. Чего этим добивалась Гильдия Убийц? Загадка. Главное, что его роль спасенного и горе-посыльного сыграна.

– И это нападение на тебя… С чего они решили убрать тебя, если сейчас их ублюдочные ораторы сотрясают воздух на каждом углу о смерти бога?… Дожили! Банда Соле, булочники-еретики!… Ладно. Иди поешь, а то исхудал, страшно смотреть. Приведи себя в божеский вид и отдохни. Келья все еще за тобой, а вот все остальное… Как отдохнешь, пройди все процедуры записи. Лучше с этим не медлить, а то знаешь наших бумагомарак…

На этом их разговор закончился, и у Кеана осталось стойкое предчувствие, что дед его подозревает. Больно пристально смотрели его глаза, словно прожигали молодого протектора насквозь, но переживать по этому поводу не было никаких сил. Несмотря на то, что в желудке крутило от голода, он знал, что до ужина в столовой ловить нечего, и поэтому отправился сразу в купальни.

В лицо ударили клубы пара с запахом цветов и трав. Снующие в нем девушки позвякивали ошейниками. Мягкие руки тотчас потянули его к ближайшей ванне, на ходу стаскивая одежду и белье. Наткнувшись на повязки, поубавили пыл, да и сам Кеан поспешил отстранить их. Хотелось просто вымыться. Стянув брэ и камизу, он окунулся ванную и застонал от смеси боли и наслаждения. Раны нещадно горели и щипали, ароматная вода ласкала кожу, и смесь этих ощущений кружила голову. Он прикрыл глаза на несколько секунд, а когда очнулся, то обнаружил на своем плече голову с пушистыми каштановыми волосами. Девушка посмотрела на него. Настурция. На лице целая смесь эмоций. Глаза, полные мольбы, приоткрытые губы, словно желающие или задать вопрос, или сказать что-то важное. Он улыбнулся. Настурция прогнала его тогда, а теперь пришла просто обнять, и в этих объятиях было больше тепла, чем в любовных ласках. Неужели переживала за него? Кеан хотел сказать, что рад ее видеть, но она тотчас приложила палец к его губам и помотала головой. Да, говорить нельзя. Нельзя демонстрировать привязанность друг к другу, и все же ее глаза и росинки слез на ресницах говорили обратное…

Настурция привстала с его груди. Она зашла в ванную прямо в рубахе, которая теперь мокро липла к телу, почти ничего не скрывая. Бесстыдная округлость бедер и грудей вызвало в Кеане голодную похоть, но сил ни на что не было. Оставалось только пожирать девушку глазами. Она вернулась с мылом и губкой, помазком и опасной бритвой. На секунду Кеан напрягся. Где она взяла ее? Такие предметы Сестрам не выдавались… Настурция вновь накрыла его губы пальцем, лукаво улыбнулась, намылила помазок, а затем нанесла пену на его подбородок. Шх! – лезвие прошло по щеке, срезая отросшую щетину. Щх! – замерло у горла, и парень невольно сглотнул. «Одно движение, и она может убить меня», – невольно пронеслось в его голове, но тело при этом оставалось расслабленным, словно ничего плохого просто не могло произойти. Его гипнотизировали эти темные зовущие глаза под густыми ресницами. Они лукаво блеснули, и лезвие продолжило свой бег вдоль щеки. Еще несколько движений, и девушка смыла пену, а затем погладила его лицо, словно проверяя собственную работу. Пальцы ее медлили, словно она никак не могла оторваться от смуглой кожи протектора. «Сейчас бы поцеловать ее», – мелькнуло в голове у Кеана, но это было абсолютно недопустимо. Словно услышав его мысли, Настурция оторвала пальцы от его подбородка и мягко надавила на плечи, чтобы он слегка подвинулся. Она аккуратно натерла его спину и грудь вспененной губкой, обходя забинтованные раны. Когда девушка закончила и удалилась, Кеан невольно потянулся за ней, но все-таки остановил себя, выждал некоторое время и вышел из воды. Какая-то Сестра тотчас подбежала вытереть его полотенцем, другая протянула стопку чистого белья. У выхода их купален Настурция поймала его за локоть, коротко шепнула прямо в ухо:

– Ночью. В молельне, – и убежала прочь.

Внизу живота разлилась приятная истома в предвкушении вечера. Кеан отправил послушника в свою келью за сменой одежды. К счастью, вещи из комнаты еще не убрали, поэтому протектору обеспечили в свежий наряд. Он пришел в столовую как раз к ужину. Ох, как же Кеан истосковался по тяжелой и жирной еде после месяца на водянистых кашах и бульонах Дивники. Кажется, он и правда сдал в весе. Придется наверстывать упущенное. От жадности он поперхнулся, и тут же чуть не опрокинулся на стол от ударов могучей лапищи Кассия:

– Полегче! Еда от тебя никуда не денется. Или тебя убийцы не кормили?

Улыбающийся бородач упал на скамью напротив. От него пахло вином. Неужто уже обмыл его счастливое возвращение?

– Ну, что сказал старикан?

– Не прогонит за провал и то хорошо, – ответил Кеан. – А для дел я все равно пока негодный.

– Ну это мы еще посмотрим. Гонять тебя надо. Чем больше, тем быстрей вольешься. Даю тебе пару деньков расслабиться, а дальше будешь со мной. Ясно?

Кеан рассеянно кивнул, почти не слушая дальнейшие разглагольствования друга о том, что нынче закупили мало вина и в похлебку стали добавлять меньше мяса, и как за это поплатились жадные повара. Все это превратилось в монотонный шум. Кеан смотрел на бородача и пытался вспомнить, говорил ли он ему что-нибудь о Гильдии Убийц? Нет, не говорил. Значит, вот кого Симино решил приставить проследить за ним. Стало неприятно, поэтому он поспешил поскорей сбежать из столовой под предлогом, что очень устал, только до своей кельи так и не дошел. Юркнул в женское крыло, пользуясь затишьем вечерней проповеди, и затаился в молельне.

Здесь было темно и прохладно, не горело ни одной свечи. Он опустился на пол у алькова со статуями, став частью чернильного мрака. Спустя некоторое время дверь тихонько отворилась, впуская искорку света. Настурция. Увидев его, она заперла дверь на засов, поставила мерцающую лампадку на пол и кинулась ему на шею, чуть не уронив к ногам статуй. Девушка осыпала ему лицо поцелуями, между которыми сбивчиво шептала:

– Я думала, ты умер… Все глаза проплакала… Никогда еще не было здесь так тошно… но теперь ты вернулся… больше не пропадай…

Сердце в груди забилось сильнее и чаще. Она плакала по нему… Они нетерпеливо стащили друг с друга одежду, словно боясь потерять хоть секунду близости. На этот раз девушка взяла инициативу на себя. Едва сорвав платье и спустив рубаху до пояса, села на него, соединившись с его затвердевшей плотью. Как хорошо… Мягкие груди у лица, шелковистые, пахнущие розами, и на ощупь – словно цветочные лепестки. Только сейчас Кеан понял, как скучал по ней. По ее голосу, восхитительному телу и выразительному личику, которое сейчас таяло от удовольствия. Она плакала по нему… и просит, чтобы он больше никогда не пропадал…

Страсть выжала из них все силы. После они лежали, завернувшись в алый протекторский плащ, при неровном свете огонька лампадки, и восстанавливали дыхание.

– Сюда точно никто не заявится? Кажется, мы нашумели… – хрипло сказал Кеан.

– Нет, – покачала головой Настурция. – Сестры считают, что это место проклято. Много лет назад здесь свела счеты с жизнью одна… Ее тоскливый призрак живет в этих камнях… Уууу! – насмешливо взвыла она, имитирую скорбный стон неупокоенного духа. – Так что если и услышат шум, то сбегут, осеняя себя священными знаками, – Настурция провела рукой по его повязкам. – Лучше скажи, как это случилось.

Кеан положил ладонь поверх ее пальцев:

– По глупости. Был самонадеян. Практически погиб.

Он смолк, не желая говорить о тошном, и, словно прочитав его мысли, Настурция поцеловала его в губы, а затем потерлась о щеку:

– Щетина тебе не идет…

– Кстати, где ты взяла бритву?

– Не узнал? – Настурция лукаво улыбнулась, а затем положила голову ему на плечо. – Она твоя… Когда прошел слух, что ты погиб, я пробралась в твою келью и украла несколько вещей. Хотелось, чтобы осталась хоть какая-то память…

– Как ты?…

Кеан осекся, увидев росинки на ее ресницах.

– Было горько, – призналась девушка. – Ведь я прогнала тебя тогда. Дура. Забыла, кто я, а кто ты. Я не имею права ничего требовать от тебя…

Безмолвно улыбнувшись, Кеан и потянул за тесемки на маске, распутывая узелок. Красная накрахмаленная ткань скользнула с лица, Настурция открыла рот от удивления. Ее пальцы провели линию вдоль его прямого носа, по лбу, коснувшись густых чернух бровей. Она сказала, пожирая его взглядом:

– У тебя красивое лицо, но я это и так знала. Это никакая маска не скроет, – Настурция провела кончиком пальца по спинке его носа. – Это было откровенно… Я тоже буду откровенной… – она привстала с его груди. – Меня зовут Дайре Амаранта…

Амаранта… Кеан помнил эту нашумевшую историю. Образцовая высокородная семья, в одночасье уничтоженная за потворство еретическим течениям. Кажется, дело было в их новой фабрике. Кеан в то время был на охоте далеко в окрестностях Иллалика. Настурция смотрела на него, прикусив губу в ожидании реакции, но Кеан не знал, что сказать. Его сущность протектора пыталась встать на дыбы, но чего он ожидал? В Сестер Отдохновения не ссылают благочестивых дам.

– Вы правда… шли против Закона Благодати? – выдавил он из себя.

Настурция погрустнела.

– Нет… У отца была мечта, и она кому-то не понравилась…

На ее ресницах вновь появились росинки, и Кеан смахнул их:

– Не плачь…

– Легко сказать, – губы у нее задрожали. – Посмотрим, что бы ты сказал, будь по ту сторону, – она гневно потрясла за кольцо на своем ошейнике.

Кеан растерялся. Жалость и нежность вытеснили все прочие эмоции, и он притянул к себе сопротивляющуюся девушку приговаривая:

– Ну чего ты дерешься… Мне жаль… Мне жаль…

Он шептал, баюкая ее, и Настурция снова обмякла в его руках.

– Отец мечтал, чтобы книги стали доступней…

Точно. Печатная мануфактура Амаранта, на которой были обнаружены запретные книги по колдовству и философии, отрицающей Закон Благодати. Мужчин казнили, женщин заточили. Обычная история, но сейчас она затронула его за живое предательским вопросом, на который ему было страшно получить ответ: что если пострадали невиновные люди? Раньше Кеан и помыслить не мог о таком, его вера в непогрешимость постулатов была подобна камню. Он и раньше видал женские слезы, слышал мольбы и проклятия. Все это напоминало берега далеких островов, где он никогда не побывает. А тут – гром среди ясного неба, совсем близко, на его плече.

– Вижу, как ты смутился, – шепнула Настурция, зарывшись лицом ему в грудь. – Для тебя я, наверное, хуже каторжницы или блудницы. А я… я ненавижу протекторов, за то, что они сделали, но тебя почему-то ненавидеть не могу. Каждый день как в тумане. Разум спасается тем, что засыпает глубоко в голове, и я представляю, что тело – это не я, это кто-то другой, но с тобой просыпаюсь, хочу бодрствовать…

На этих словах Кеан окончательно потерял голову, прервав ее слова поцелуями. Их тела снова переплелись на холодном твердом полу, и он забыл абсолютно обо всем: о принципах, устоях, гордости и чести.

– А я… Адонио. Меня зовут Адонио, – шептал парень полузабытое имя, и в голове вспыхивали золотистые степи, зеленая гладь реки и звон отцовской кузни. На несколько мгновений он словно перенесся в прошлое и стал тем щуплым и прытким мальчишкой, что днями напролет готов был рыбачить и ненавидел мастерскую отца. Так ненавидел, что, поехав на ярмарку в Ильфесу, сбежал, чтобы стать послушником протектората. Стать частью великого, делать полезное дело. Что эти кузни? Гвозди да подковы. На мгновение Кеан представил, какой была бы его жизнь, если бы он остался в деревне, и тут же с грустью отмел это видение.

Почти всю ночь они провели в молельне и лишь на рассвете разошлись по своим параллельным мирам. Кеан все еще был взволнован, утомлен любовными ласками и отсутствием сна, а ведь впереди был тяжелый день. Чтобы прийти в форму, он окатил себя несколькими ведрами холодной воды и сделал упражнения, несмотря на ноющую ногу. Это придало ему немного бодрости и вовремя – на горизонте показался Кассий.

– Распоряжение Симино, – сказа бородач. – Тебе велено явиться пред светлы очи имперского адмирала.

На удивление Кассий был трезв и даже не вонял перегаром. Потратив некоторое время на полное протекторское облачение, выписку нового оружия и коня, они потрусили в сторону доков Жемчужного порта. Новое приобретение Кеана, крепкий чалый мерин по кличке Пригар, не переставал его радовать. В отличие от строптивого Гора, не выделывал никаких фортелей и был удивительно смиреной скотинкой.

На причале их ожидал прекрасный вид на утреннее небо, спокойное море и плавный изгиб бухты. Омрачал его гомон иностранной речи. Бледнокожие серовласые матросы в сизо-голубых мундирах с серебристыми пуговицами, расстегнутыми от жары, и широкополыми шляпами им в цвет, убивали время, соревнуясь на ловкости, подкидывая тонкие, как игла, стилеты. Суть этой игры ускользнула от Кеана, да и моряки быстро отвлеклись, заметив приближение протекторов. Сразу выстроились по стойке смирно. По-местному они не говорили, но судя по тому, как красноречиво они указывали на шлюпку, придется добирать до одного из кораблей, стоя́щих на якоре у входа в бухту. Матросы на разные лады повторяли имя «Кеан Иллиола» и отказались пустить на борт Кассия. Стало вдвойне неуютно.

Когда ты закован в сталь, а под тобой толща воды, из которой пешком не выбраться, не очень-то получается насладиться морской прогулкой. Пока матросы слажено гребли, Кеан думал только о том, как бы ненароком не свалиться за борт и не пойти ко дну, словно камень. Однако когда шлюпка начала приближаться к кораблю, он невольно залюбовался на этого деревянного великана. Огромные плавные бока с хищными пушечными портами, стального цвета паруса на величественных мачтах, а на носу – серебристая орлиная голова, пронзающая горизонт грозным взглядом. Кеану приходилось видеть разные корабли, но такие огромные и монструозные – впервые. Не зря Империя – владычица морей…

Дальше предстоял подъем по веревочной лестнице. Несмотря на все старания, протектор был неуклюж, в отличие от ловких матросов, которые карабкались, словно белки. Перевалив через борт на верхнюю палубу, под конвоем нескольких вооруженных саблями матросов, он сдал оружие и шагнул в капитанскую каюту.

Кеан ожидал увидеть немыслимую роскошь, как в палаццо Его Благодати. Серебро, золото, лепнина, яркие драпировки из шелка. В конце концов, это не простой капитан, а младший брат императора. Однако из роскоши был только размер помещения. Обстановка простая и функциональная. Несколько масляных фонарей в простых латунных оправах освещали широкий стол с навигационными приборами и картами. От такой обстановки Кеан даже опешил. Вполне в духе аскетичности протектората. С кресла поднялся мужчина и жестом пригласил к столу.

– Доброе утро, господин Иллиола.

Дверь за протектором закрылась, и он поспешил рассмотреть имперского адмирала. Кеан ожидал увидеть старика вроде Линшеха, но, к удивлению, господин Фиах Обрадан был не намного старше самого Иллиолы. Высокий, статный, в простом серо-голубом мундире с серебряными пуговицами и незамысловатыми украшениями на плечах. Идеальная осанка. Сразу видна – военная выправка. Вдобавок ко всем у Фиаха было красивое мужественное лицо, разве что обветренное солью и солнцем. Волосы коротко стрижены, совсем не в духе тех имперских вельмож, что Кеану приходилось допрашивать раньше. В ушах серьги. Два больших кольца и дальше, вдоль кромки колечки поменьше. Какая выбивающаяся из образа деталь.

– Доброе утро, господин адмирал, – эхом отозвался протектор.

По привычке Кеан отказался от стула, и его собеседник плавно опустился в кресло. Спина так и осталась прямой, словно мачта.

– Не буду предлагать вам любезностей вроде эфедры и закусок, – начал Фиах, голос у него был негромкий и спокойный, а произношение лишь немного портили неверное ударение в словах. – Вижу, что откажетесь и будете совершенно правы. Я хотел сразу перейти к делу… если вы не возражаете.

Это «если вы не возражаете» прозвучало таким не терпящим возражения тоном, что Кеан удивился – к чему вообще этот парень прибегает к любезностям? Они в его устах теряют всякий смысл.

– Вы знаете, зачем я здесь, – ладони адмирала легли на столешницу, и Кеан невольно проследил за этим движением. – Буду краток – вы найдете моего племянника, или я не оставлю от вашего города ни единого целого здания.

– Мы вас потопим.

– Мне говорили, что вы не отличаетесь тактичностью и изящностью методов, – ответил Фиах все с таким же каменным лицом. Казалось, им можно колоть орехи.

– Вы сами начали с угроз.

– Мне показалось, что такой язык будет вам понятней. Вы ведь любите и умеете угрожать.

Кеан стиснул зубы. Кажется, адмирал Фиах был хорошо осведомлен, что именно он вел расследование и опрашивал его старшего брата.

– Тот, кому доверяют такие важные дела, с легкостью найдет мальчика в знакомом городе. Целого и невредимого. Иначе имперский флот сотрет в порошок этот изумительный город.

Слово «изумительный» прозвучало бесцветно. Адмиралу было плевать и на город, и его жителей, но Кеан отчетливо ощутил – на мальчика тому было не наплевать, и находился он здесь не столько по приказу, сколько по собственной инициативе. Опасно. Личная вендетта способно превратить эту гору льда в пылающий костер, и в топку полетят головы…

– Если вам требуется помощь, я могу выделить людей…

– Нет, – вспыхнув, отрезал Кеан.

Чтобы Империя помогала протекторам Ильфесы? Принять такую помощь все равно, что признаться в бессилии.

– Отлично, – адмирал выпрямился во весь рост. – Вы услышали мой посыл?

– Отчетливо.

– Рад, что наш с вами разговор не затянулся, – он жестом указал на дверь. – Господа проводят вас обратно. Не разочаруйте. Будущее этого конфликта зависит от вас.

Пока Кеан качался в лодке, везущей его обратно, он много думал над их разговором. Зачем Фиах позвал его? К чему был этот фарс?

– Может и фарс, да кто поймет этих имперцев, – покачал головой Кассий, когда Кеан все ему рассказал. – Он проявил учтивость, хотя мог бы обойтись письмом. Продемонстрировал свою мощь, решимость вступить в схватку, если потребуется, и принципиальность. В каком-то смысле это даже хорошо. Не стоит опасаться с его стороны двойной игры или удара в спину. Но тебе я не завидую. В случае провала на тебя повесят все на свете. Так что не оплошай.

Кеан снова стиснул зубы. И как он раньше не догадался? Симино сделал из него козла отпущения. Мерзко, словно его предали, но через несколько мгновений парень успокоился. Грандмастер сделал это во благо ордена, даже если в итоге с плеч полетит его голова. Кто он, чтобы раздумывать над решениями тех, кто выше?

– Расскажи, что еще произошло в мое отсутствие, – глухо попросил Кеан, рассеянно осенив святым знаком раболепно склонившегося прохожего. – Я слышал про какие-то волнения…

– Волнения! – фыркнул Кассий. – Дерьмо из Угольного перехлестнулось в Медный. Пенится, бурлит и воняет, а все из-за этой суки-пекаря. Пока совет кардиналов до хрипа спорил, кем будет новый сосуд, он вылез, как таракан из-за печки, взбаламутил Черное Древо и Певчий еретическими россказнями, как убил Благого. И люди слушают! Давно пора зачистить этот крысятник, да уже поздно. Не переживай, не в первый и не в последний раз говно бунтует. Смешаем их всех с известью, и дело с концом.

Кеан только рассеянно кивнул в ответ. Ему еще ни разу не приходилось подавлять народные волнения, и от этого неприятно засосало в груди.

Весь оставшийся день был полон рутины. Кассий составил целый план тренировок, плюс ко всему необходимо было окончательно вернуть свое имя в мир живых, вымарав скупые некрологи и восстановив его в описях и амбарных книгах. К концу дня Кеан выбился из сил, но эта ломота в мышцах были куда приятней томительного ожидания выздоровления. Даже ноющая нога не портила эту благодать. Единственное, что выбивало из колеи – застрявшая, как стрела в ране, мысль о поисках императорского мальчишки.

Вечером протекторы направились в купальни. Кассий тут же отвлекся на группу Сестер, что принялись стаскивать с него грязную одежду. Кеан отказался от услуг девушек, сам разделся и зашел в воду, воровато озираясь по сторонам. Страшно хотелось вновь увидеться с Настурцией, услышать ее голос. Он успел спровадить двух или трех девушек прежде, чем темноглазка вышла к нему. Настурция улыбнулась, вошла в его ванную, а затем положила голову на плечо.

– Где ты была? Я заждался, – шепнул Кеан, несмотря на запрет.

– У Сестер полно работы.

Прозвучало двусмысленно. Перед глазами сразу предстала картину: другие руки прикасаются к ней, губы целуют, что-то говорят, а она тает в этих объятиях. Или, наоборот, безмолвно плачет, не всилах избавиться от вынужденных обязанностей. И то и другое вызывало в нем ярость. Настурция тотчас почувствовала это.

– Ты злишься? – испуганно спросила она. – Пожалуйста, не бей…

Прозвучало это так жалобно, что гнев мгновенно утих. Бить женщину Кеан считал ниже своего достоинства. Максимум – безобидные розги, если совсем распоясается, но кулаками? В этом было что-то подлое.

– Даже если и разозлюсь, бить не буду, —пробормотал он.

«Но если увижу тебя с кем-нибудь еще» – хотел добавить парень, но осекся. Настурция принадлежала Протекторату и, в равной степени, каждому брату под маской. От этой мысли у него запылали щеки. Раньше в нем никогда не было этого странного разъедающего чувства. Этой жадности до кого-то.

– Так и знала, что ты другой, – улыбнувшись, шепнула Настурция и вдруг завизжала, когда ее волосы намотались на крупный волосатый кулак.

– А ну, иди сюда, сука! – пророкотал Кассий, выволакивая девушку из купальни. – Как смеешь открывать свой рот и разговаривать с протектором на равных?

Кеан рванул следом, но больная нога затормозила его. Когда он вылез из купальни, Кассий уже рывком поднял девушку за волосы и рычал в ее помертвевшее от страха лицо:

– Ты, видимо, возомнила себя леди? Соскучилась по светским беседам? Нечем занять рот?

– Кас! – крикнул Кеан, двинувшись за другом. – Пусти ее, она ничего не сделала.

– Стой, где стоишь! – рыкнул бородач, и парень невольно остановился. – Какой же ты еще молокосос. От бабья одни беды. Я же говорил – выкинь ее из головы. Трахай, но к себе не подпускай. И что я вижу? Кокетничаешь с ней, словно с честной женщиной.

Кеан зло стиснул зубы. Крыть ему было нечем, но и рвущаяся наружу злость все не утихала.

– Пусти ее или… – начал он.

– Или что? – огрызнулся Кассий, ставший вдруг тоже злым и всклокоченным, словно цепной пес. – Что мне сделать, чтобы ты, наконец, понял истинную сущность этой падали? Пустить ее по кругу, чтобы…

Договорить он не успел. Кеан и сам не понял, как так случилось, но его кулак зарядил в покрытую бородой щеку. Кассий пошатнулся, и тогда молодой протектор заехал вторым кулаком ему аккурат в солнечное сплетение. Здоровяк согнулся от боли, выпустив девушку, и тут же с рычанием бросился на Иллиолу, обхватив огромными лапищами поперек торса. Гора мышц с легкостью опрокинула меньшего брата. Кеан упал на мокрые каменные плиты, ударился затылком, отчего все перед глазами сразу потемнело, а затем – красно-белая вспышка, резкая боль, рот наполнился кровью. Он инстинктивно закрыл руками голову и даже умудрился ударить в ответ, не видя, по чему попал, но боль утянула его в черный холодный мрак.

Очнулся от запаха паленой плоти. Собственной паленой плоти. Диона, проректорский лекарь, безжалостно прижигал ему рассечения на лице, бормоча о том, какие непутевые нынче пошли парни. Все тело страшно болело. Старик распорол нитки, оставленные веридианкой. К счастью, раны уже зарубцевались. Привстав с койки, Кеан осмотрел себя – он был щедро осыпан гематомами, следы от ниток кровоточили. Кулак все еще невольно сжимался от воспоминаний. Хотелось избить Кассию лицо.

Некоторое время он проторчал в лазарете, а вечером снова прокрался в женское крыло, дожидаясь девушку в темной молельне. В какой-то момент он задремал, а когда дверь скрипнула, даже испугался, что это кто-то другой и теперь его похождения раскрыты. Нет, это была Настурция. Кеан обрадовался, но тотчас опечалился, увидев на ее лице следы рукоприкладства. Губа рассечена, синяк на скуле. Девушка поставила лампадку на пол и снова легла ему на плечо, а он, не найдя нужных слов, молча погладил ее по голове.

– Зря ты подрался с большим, – сказала Настурция. – Мы сами виноваты. Забыли об осторожности. А теперь еще и ты пострадал.

– Плевать. Я бы не смог просто смотреть.

Она слегка улыбнулась:

– Мой рыцарь… Наверное, я и правда глупая. Забыла, где я и кто теперь. К таким, как я, рыцари не приходят.

– Я приду.

По ее щекам побежали слезы:

– Как приятно это слышать… Особенно теперь… Когда не понимаешь, что будет завтра…

Кеан высвободился из-под ее головы и непонимающе посмотрел на мокрое от слез лицо. Настурция сглотнула комок в горле.

– Мне страшно, – призналась она. – Мне кажется, грандмастер может… избавиться от меня.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что… – ее голос прервался, она вновь всхлипнула. – Потому что здоровый это так не оставит, да и другие тоже… Плохо на тебя влияю.

– Глупости, – Кеан успокаивающе погладил ее по волосам. – Куда они тебя денут-то?

– В темницу, – одними губами шепнула девушка. – Или… изуродуют так, чтобы ты никогда больше не посмотрел.

От этих слов Кеан снова вскипел. Никто не смеет причинять боль Настурции, его Настурции!

– Этого не будет, слышишь? – сказал он. – Они не посмеют…

– Посмеют, – вздохнула девушка. – Те, кто способны сделать бесчестный подлог… а затем спокойно убить заведомо невиновного… что им изувечить меня?

Протектор растерялся. Она говорила кощунственные слова, за которые стоило бы подвесить за ребра, но в ее голосе звучала слишком искренняя боль.

– Я тебе не говорила… Боялась разозлить, – продолжила Настурция, пряча глаза. – Но теперь, думаю, скрывать бессмысленно. Этот Кассий… Он подлый человек.

– Он, конечно, пьяница, но чтобы подлый, – начал было Кеан, но она приложила палец к его губам.

– Я недоговорила. Я боюсь его, Кеан. Это он задержал, а затем казнил моего отца.

Глава 14

Застывший взгляд Рихарда гипнотизировал Эстева. В чувства привел грубый пинок:

– Вставай! Он мертв! Хватай ведро и займись делом!

Марсэло. Командирский окрик привел Соле в чувства, в груди заклокотала ярость, но ударивший в нос запах гари отбросил на второй план все мелочное. Схватившись за ручку ведра, Эстев побежал к колодцу, стараясь не смотреть на занимающиеся огнем дома. Почерневшие от копоти жители Цитадели выбегали из своих лачуг, огнеборцы под руководством Аринио выстроились в цепочку. Эстев вклинился в эту гусеницу, аккурат между двумя парнями, и весь превратился в действие.

Когда занялся серый туманный рассвет, с огнем было покончено. Он уничтожил множество лачуг и даже подпортил лазарет Аринио. Все это время заунывно выл колокол, лишая сна всех бродяг Червивого. Эстев посмотрел на свежие алые мозоли на руках, размял натруженную спину. Начал накрапывать отвратительный мелкий дождь, налетел промозглый ветер. Эстев зябко поежился в мокрой от пота рубахе. Мимо него молнией пролетел Морок и опрокинул на себя целое ведро колодезной воды. Одежда облепила его длинное жилистое тело, и он присел на каменный парапет перевести дух. Его лицо было бледнее обычного, с пугающим оттенком синевы, и Эстев всерьез задумался, не болен ли он. Послышался шорох юбок, и, оттолкнув толстяка, к Мороку подскочила Уна, растрепанная, в наспех зашнурованном платье, из-под которого выглядывала заляпанная грязью сорочка. Словно это она была погорелица, выбежавшая из пожарища. Уна бесстыдно обхватила Морока за шею, чуть не уронив в колодец, и осыпала его худое лицо градом быстрых поцелуев. Он попытался отвернуться, но тщетно. Девушка была подобна рыжему урагану.

– Я прибежала, как только смогла! О, слава всем богам и меньшим сущностям, ты цел! Я боялась, я так боялась!…

– Незачем было, – вставил Морок между сбивчивыми причитаниями, пытаясь оторвать ее руки от своей шеи. – Я дал тебе задание и буду недоволен, если ты его провалишь.

Уна тотчас отпустила его, сделав пару шагов назад.

– Зачем ты так? – спросила она. – Я правда очень сильно боялась за тебя…

Эстев почувствовал себя неловким свидетелем того, что не должны видеть чужие глаза и слышать чужие уши. А еще на сердце отравленным червячком шевельнулась ревность.

– Я устал повторять, но, пожалуй, освежу тебе память, – выпрямившись во весь рост, Морок навис над девушкой. – Не прикасайся ко мне. Между нами ничего нет и не будет. Возвращайся в бордель и, будь добра, принеси хоть немного пользы!

Последнее он почти выкрикнул. Эстев увидел, как затряслась нижняя губа у рыжей, словно она сейчас расплачется, а потом она снова чуть не снесла его ворохом юбок, убегая прочь. Морок устало потер глаза.

– Зря вы так с ней, – не выдержал Эстев. – Она же от чистого сердца…

– Я спрошу, если мне понадобится совет, – процедил бледный, зыркнув на него холодными черными глазами. – Или ты тоже любитель одаривать непрошенным?

Эстеву стало обидно, но не за себя, а на девушку. Как можно так хладнокровно топтать искренние порывы сердца? Каждый достоин любви, ласки, понимания. Если бы взгляд мог прожигать, то у Морока появились бы две аккуратные дырки между лопаток.

Небо побледнело, и в этом дождливом мареве Цитадель выглядела скорбно. От лачуг все еще вился сизый дымок, слышался женский вой, плач детей. Аккуратные шеренги накрытых мешковиной тел напоминали клумбы в парке, где когда-то любил прогуливаться Эстев. Он прошел вдоль них, останавливаясь напротив тех, с кем успел разговориться за эти три недели. Когда очередь дошла до Рихарда, в глазах предательски защипало. Эстев мысленно уговаривал себя не плакать и пытался загнать горькую влагу обратно. Рихард был хорошим человеком. Грубоватым, но добрым, никогда не дразнил его боровом или тюфяком, относился с пониманием. Что теперь станет с его семьей? И как же конюшня? Задумавшись, Эстев упустил момент, и слезы все-таки увлажнили щеки, и он постарался тут же оттереть их, размазывая по лицу копоть. Издали разносились распоряжения Морока:

– Колокол подвесить! Вы! На вас  восстановление домов. В первую очередь лазарет! Аринио, список необходимого! Вы! Копайте могилы! Чтобы к вечеру все было готово. Ты!

Эстев вздрогнул, осознав, что это “ты” относится к нему.

– Ты! До вечера необходимо восстановить столовую. И чтобы ужин был готов к сроку! Аринио! Что у нас с запасами самогона?…

Морок умчался, меряя двор широкими шагами, словно и не был до смерти уставшим. Позавидовав его энергии, Эстев поплелся к баррикадам, чтобы вернуть на место столы и скамьи. “А надо ли это делать? – невольно думал он, выдирая гвозди. – Что если они вернутся?”. Несколько крепких парней помогли ему в борьбе с гвоздями. Панические мысли продолжали крутиться в голове. Когда с баррикадами было покончено, и столы вернулись на законное место, Эстев, не выдержав, пошел искать Морока. Ему нужны были ответы.

Морока он обнаружил в лаборатории Дуана. Алхимик как раз хлопотал над колбой бледно-зеленой вязкой жидкости. Старясь не думать, что это за отрава, Эстев сразу взял гору с наскока:

– Морок, нам надо поговорить. Об этом нападении …

К удивлению Соле, вожак отреагировал непрошибаемо спокойно. Уголки плотно сжатых губ на мгновение дернулись вверх.

– Как можно отказать Убийце бога? – с усмешкой ответил он. – Что там у тебя…

Глянув на Дуана, который не собирался оставлять их наедине, Эстев сделал вдох и выпалил:

– Я боюсь, что без баррикад мы будем беззащитны перед новым нападением…

– Они не нападут, – отрезал Морок, а затем добавил. – Не хочешь взглянуть на него?

Сглотнув, парень согласно закивал головой. Брюнет жестом пригласил его внутрь лаборатории, а потом на лестницу вниз. Внутренности Соле сжались от воспоминаний о связанном человеке, которого пытал Дуан. Отвратительное зрелище. На этот раз в подвале не было ни подопытного, ни едкого голубого дымка, зато на скамье лежало тело  человека. Морок зажег несколько масляных фонарей, свисающих с потолка, ярко блеснули золотые волосы и узоры на коже. Эстев остолбенел. Словно серо-золотая парча.

– Почему вы думаете, что они не нападут вновь? – тихо спросил он.

– У нас есть колокол и эквийские светлячки. Точнее, светлячки все до одного выгорели, но они об этом не знают…

Эстев склонился над телом так низко, что мог дыханием пошевелить его волосы:

– И это их остановит?

– Остановило же.

Эстев поднял глаза:

– Откуда вы знаете, как убить вакшами?

– Это не вакшами, а вакшамари, – наклонившись, Морок провел пальцем вдоль золотого узора. – Видишь? Их отличительная черта. Символизирует вериги. Они добровольно сдерживают собственные силы, чтобы не превратиться в монстров. Вакшами же ничего не сдерживают, с ними было бы сложней совладать…

– Откуда?…

– Если я скажу, что много читал об этом, ты мне поверишь?

– Вы хотели показать мне нечто, что перевернет мои взгляды с ног на голову.

– После того, как ты упал в обморок от голоса Брэдли? Нет, думаю, ты еще не готов. Сначала тебе придется привыкнуть к тому, что мир полон страшных чудес, – он указал на труп.

Эстев почувствовал все нарастающее раздражение.

– Храните и дальше свои секреты, говорите загадками, – процедил он. – Не хочу, словно дрессированная собачонка, послушно ждать от вас ответов. Просто знайте – это отталкивает людей. Они готовы на многое, прыгать в огонь и на мечи, но только когда понимают, ради чего это делают.

Кивнув,  Морок снова улыбнулся уголками губ. Словно скупое солнце выглянуло в ненастный день:

– Хорошо, заключим соглашение. Я клянусь рассказать тебе всю правду, когда ты будешь к этому готов. Я сдержу обещание, и в твоих интересах постараться изо всех сил, – он направился в сторону люка, а затем обернулся. – Нет, ты не собачонка. Мне не нужен послушный пес.

Словно паук, Морок ловко вскарабкался по лестнице, а Эстев остался наедине с трупом вакшамари и раздирающими на части думами. Мгновение назад он был готов послать все к черту, и первым – вожака, а сейчас в нем снова разгорелся уголек упрямства, словно он и правда должен перетерпеть, постараться, и тогда… А что тогда? Неизвестно, словно белые пятна на карте, никаких догадок. Эстев некоторое время разглядывал экзотический труп, а затем поднялся наверх. Впереди было еще много работы на кухне.

Дождь все усиливался. Эстев колдовал над печкой, ему помогало несколько крепких парней и девок. Одна из них, Ири, невысокая и коренастая, была, пожалуй, сметливей всех. Почти не говорила, только тихо кивала и угукала, не боялась грязной работы и огня. Эстев отметил, что она хорошая помощница, стоило приписать ее к кухне.

День за работой пролетел быстро. К вечеру дождь усилился, ветер разбушевался, и вскоре все были озябшие, мокрые и голодные. Для погребальной церемонии собрались все, кроме караульных. Шелестели расхлестанные ветром тенты над могилами. Эстев отметил, что ям гораздо меньше, чем тел… Кому-то придется ютиться подвое и, кажется, никого из присутствующих это не смущало. Аринио прошелся вдоль ям, нараспев приговаривая:

– Все мы идем петляющей тропой, не ведая, что таит за собой каждый поворот. Никто из нас не знает, когда наступит конец, но каждый хочет с честью уйти с тропы и остаться в памяти. Мы не забудем, мы будем двигаться дальше, потому что все наши тропы сливаются в единый путь, конец которого мы видим очень четко. Впереди нас ждет имя человеческое. Мы отберем его у тех, кто привык относиться к нам, как к зверям, и больше никогда не позволим забрать у нас это: достоинство, свободу и уважение….

Его речь баюкала, сливаясь с шорохом дождя и барабанной дробью расхлестанных тентов. Уважение… Эстев задумался, уважал ли его кто-нибудь в той, прошлой жизни, относился ли кто-нибудь по-дружески? Заплакал бы кто-нибудь, погибни он? И вдруг понял, что нет. Он всегда был чучелом, посмешищем, пусть в чем-то и умелым, полезным семье. Никто бы не проронил по нему ни слезинки.

Аринио закончил речь. Крепкие парни взялись опускать тела в могилы. О каждом из убитых сказали несколько слов, кто-то расщедрился на целую речь. Морок молча наблюдал за процессом, словно темное надгробие.

Когда очередь дошла до Рихард, множество глаз сразу обратилось к Соле. Что ж, они близко общались, даже когда Эстев перестал работать на конюшне. Сглотнув, толстяк сделал несколько шагов вперед, посмотрел на восковое лицо бывшего товарища.

– Рихард был добрым парнем, хоть и треплом, – выдавил он из себя. – Душа компании, не умел долго держать зло. Я не знаю, во что он верил, и какие похоронные обычаи в Айгарде, но надеюсь, что он найдет мир и покой. Ан.

Последнее вырвалось помимо его воли. Священное слово “ан”, слово благодати и гармонии. На мгновение Эстев испугался, что люди вокруг разорвут его на части, но отовсюду стали раздаваться разрозненные “ан”, их подхватывал ветер и швырял прямо в сырые могилы. Рихард опустили на дно под разноголосый хор священного звука.

Когда последняя могила превратилась в холм, все отправились на поминки. Горячая похлебка с лепешками и бочки забористого пойла быстро превратили тризну в попойку. Кто-то нестройно голосил песни, щупал повизгивающих девок, кто-то стал еще смурней, чем прежде. Морок ел что-то, подозрительно напоминающее лист алоэ, прямо с острыми иголками. Бррр, ну и гадость! Эстев все пил и пил, пытаясь залить невеселые думы, и сам не понял, как упился до ватных ног, головы и языка. Осмотрев пьяную толпу, он увидел в отдалении Уну. Девушка не ушла, как велел ей Морок, сидела прямо на земле, в грязном насквозь промокшем платье, с опухшими от слез красными глазами и опрокидывала в себя кружку за кружкой, словно матрос. Кулак Эстева сжался сам собой. Как мог Морок так обидеть ее и как она может терпеть такое отношение? Пошатываясь, он дошел до нее и упал на землю рядом. Уна даже не взглянула, продолжив самозабвенно заливать нутро самогоном, словно сама хотела упиться до беспамятства.

– Брось ты этого Морока, – пробормотал Эстев, еле ворочая языком. – Он тебя унижает… Отталкивает, а ты достойна большего… Ты очень красивая… и смелая… ты могла бы выйти замуж, зажить счастливо…

Уна повернулась, сфокусировала на нем пьяные глаза.

– За кого? За тебя что ли? – и разразилась злым хохотом.

Неприятно, но Эстев ожидал подобного ответа.

– Может вы друг друга и стоите, – произнес он, не сводя с нее глаз. – Оба с упрямством отталкиваете тех, кто пытается быть добрым с вами, словно чего-то боитесь.

– Нихера ты обо мне не знаешь, – чуть мягче ответила Уна. – Не судьба мне быть честной женщиной. Я и крала, и убивала, и торговала телом, во мне не осталось ничего чистого. Не хочу быть благочестивой матроной и сдохнуть за пряжей в окружении внуков, – она пьяно вздохнула, налив себе полную кружку, а затем вдруг чокнулась с Эстевом. – И про Морока ты нихера не знаешь, кретин…

– Знаю достаточно, – Эстев сделал глоток. – Хладнокровный бесчувственный чурбан.

Уна пьяно хихикнула:

– Тогда я расскажу тебе сказку… – залпом осушив кружку, она продолжила. – В далеком городе жила-была девочка с семьей… Ну как городе… Скорей, большой сраной деревне вокруг замка, каких в Аделлюре дохрена. Мать ее умерла родами, оставив наедине с сестрами и отцом. Девочка мечтала сбежать из дома… Потому что отец свихнулся, как овдовел. Насиловал их с сестрами, и никто не мог сказать этой мрази слова поперек, ведь был он уважаемым человеком. Жрецом.

Эстев покрылся холодными мурашками. Уна устало облокотилась о бочку, сдаваясь на милость алкоголя. Мутные глаза уставились на столы с пьющими.

– Однажды он так сильно избил ее старшую сестру, что та умерла. Он сказал всем, что от болезни, и опять же, никто не посмел пойти против. А я испугалась, что стану следующей.

Уна забыла, что рассказывает сказку, да и Эстеву давно стало понятно, о ком эта страшная история.

– И тогда я взяла в охапку младших сестер и побежала, но он все равно догнал… нашел… вернул… Стало совсем худо. Весь город знал, но нельзя трогать жреца. Боги покарают, – Уна устало прикрыла глаза. – По городу проезжал путник. Выглядел, как аделлюрец с востока, рыжий, конопатый. Ехал мимо нашей фермы, попросился на ночлег, а ночью застал отца со мной. Его не остановили ни божественные знаки, ни посулы небесной кары. Он пустил кишки этому старому ублюдку, дал нам свободу. Все, что я знала о своем спасителе: его зовут Морок и он едет на Юг. Прошло много лет. Я выросла, стала ловкой, умелой, научилась стрелять, разбойничать в местных лесах, а после отправилась на Юг в поисках лучшей жизни. Конечно, я мечтала найти того самого Морока. Конечно же, я влюбилась. Я узнала, что в Ильфесе, в самых черных ее безднах, и правда живет один человек с таким именем, но он выглядит  иначе. Все равно я решила поговорить с ним, вдруг он знает что-то о том Мороке, которого я люблю… – Уна улыбнулась. – Я подошла к нему, заговорила… и увидела, что он узнал меня. А потом услышала его голос. Это был он, тот самый Морок. Не знаю, как он смог изменить свой облик, но я полюбила и это его новое лицо. – Уна снова прикрыла глаза, словно засыпая. – Да, он делает мне больно, отталкивает, но я точно знаю – он помнил обо мне столько лет. Верю – однажды он меня подпустит, ведь мне не страшно, даже если он – шиматах, лесной демон. Я бы не удивилась… Однажды он меня подпустит… но пока мне обидно, хочу сделать глупость…

Она швырнула кружку с расплескавшимся самогоном, поднялась на трясущиеся ноги и поковыляла к толпе. Упала на колени первого попавшегося мужика, засмеялась в истеричном веселье, обняв его за шею, и позволила облапать себя за талию, словно портовая шлюха. Морок посмотрел на этот спектакль ледяными черными глазами, в которых ничего нельзя было прочесть. Эстев понял, что его сейчас стошнит от этой грязной истории. Он поковылял в сторону конюшни, подальше от этого разнузданного гульбища на костях и трупах.

Лошади… Как там они? Наверное, огонь перепугал их до смерти… Из конюшни пахнуло сеном, из ближайшего стойла раздалось короткое ржание, а издали – мерный шорох метлы. На мгновение Эстеву показалось, что это Рихард. Он был продолжением этого места, спал тут же, прям на сене. Покачнувшись и чуть не упав навзничь, Эстев поковылял на звук. Конечно же, это не Рихард. Низкий, коренастый, чернявый… Марсэло. Эстев задохнулся от внезапно нахлынувшего гнева.

– Это… не твое! – крикнул он, еле ворочая непослушным языком, и вырвал метлу из рук солдата.

Как смеет он прикасаться к вещам Рихарда?

– Теперь мое, – прорычал коренастый, вцепившись в потертую ручку, словно в древко копья. – Вали отсюда, пьяный ублюдок!

Его презрительный тон окончательно расшатали нервы Эстева. Издав вопль ярости, толстяк накинулся на Марсэло, размахивая кулаками, только тело, и без того неловкое, было одурманено самогоном. Солдатик без труда ушел от удара, поставив подлую подножку. Толстяк неловко завалился под тяжестью собственного веса и приложился щекой о засыпанный сеном пол. Боль была далекой, приглушенной ватным опьянением, но горечь и стыд были яркими, как вспышки в темноте. Соле показалось, что он может ослепнуть от них, а, может, это перед глазами пробежали болезненные искры от удара…

Провал. Тихий голос. Темнота, слегка подсвеченная красным, вертелась и раскачивалась, как флюгер. Эстев пришел в себя, сидя на полу в лачуге, пока кто-то  пытался стянуть с него одежду. Он с трудом сфокусировал взгляд. В лачуге было темно, только откуда-то с улицы долетал свет масляного фонаря, но Ири он узнал по очертаниям

– Господин Морок просил сделать тебе ванную, – сказала она, указав в сторону.

Мда, ванная. В его доме была тяжелая, металлическая, с витыми ножками и блестящими розами, как на пироге. Это же была застеленная тканью деревянная бадья, в которую вряд ли получится поместиться полностью. И все же это была ванная. От воды шел пар. Какая Ири молодец. Наверное, долго таскала и грела ее, чтобы он мог позволить себе такую роскошь. Эстев не мылся почти три недели, и его рубашка пожелтела от пота. С трудом поднявшись на ноги, он сам стянул с себя рваную одежду. Ири куда-то пропала. Оно и к лучшему, ему было стыдно раздеваться при ней. Соле свалил грязное тряпье бесформенной грудой и залез в воду, вздохнув от удовольствия. Как хорошо…  Он снова на время отключился, разморенный теплом, и пришел в себя, когда что-то защекотало ему нос. Волосы. Обернувшись, Эстев увидел, как Ири срезает свалявшиеся колтуны с его головы. В последний раз он расчесывался тоже три недели назад.

Разом навалились эмоции. Грязное поведение Уны, смерть Рихарда, манипуляции Морока, неопределенность судьбы. Отвратительный Марсэло, который словно присвоил себе память о друге. Во всем этом мраке и пьяном тумане единственным светлым проблеском было поведение Ири. Он взял ее за руку и по наитию прижал к своему лицу, как когда-то ластился к матери, чтобы та пожалела его, когда его обижали другие мальчишки, сильные, дерзкие агрессивные, каким он никогда не был.

Ири расценила этот жест по-своему. Приложила его ладонь к себе, и Эстев почувствовала нежную кожу. Голая женская грудь. Наверное, будь он трезв, то смутился бы и сбежал, но он был пьян, и это была первая женская грудь, которой он коснулся со времен раннего детства. Гипнотизирующее зрелище, еще более завораживающее ощущение. Эстев не мог оторвать от нее ладони, и эта пустота в голове, горячая и красно-черная, ему очень понравилась. Улыбнувшись, Ири спустила платье на пол и погрузилась в его ванну. На мгновение Эстеву показалось, что это Уна, и он уцепился за этот самообман. Уна гладила его по лицу, дарила влажный поцелуй, ее тяжелые груди скользили по торсу, а тело дарило пьянящую жаркую тяжесть. Стало вдруг так хорошо. Плеск воды, ее волнистые волосы, скользящие по его лицу, а внизу живота так  приятно, что сложно терпеть. Так вот как это, когда спишь с женщиной? Словно прыжок с огромной высоты, оканчивающийся резким взлетом. Вода остыла, но ее горячее тело все равно продолжало греть. Все остальное превратилось в пьяные обрывки. Эстев не помнил, как выбрался из ванной, как оделся во что-то чистое и куда лег, и только чужое тепло под боком разбудило его под утро.

– Спи, еще рано, – сонно пробормотала Ири.

Эстев вспомнил, что произошло между ними. Стыдно, неловко, но он послушно лег на место. Все-таки это была не Уна…

Утро началось с ужасного похмелья и столь же терзающих угрызений совести. Превозмогая тошноту и головную боль, пришлось собрать в кулак все мужество и делать дела. Ири взялась помогать ему. Он был благодарен ей за молчание. Ему было стыдно глядеть на нее, пытаясь выудить из того красно-черного тумана обрывки воспоминаний. Остались только мимолетные ощущения, лицо Уны, раскачивающееся напротив его… Стыд.

Но когда день закончился и он вернулся в свою конуру, Ири снова пришла к нему. Впилась поцелуем в губы, молча выскользнув из платья. Что двигало ею? Неужели жалость? Эстев хотел было спросить ее, но тело его опередило. Она была неказистой простушкой, обычной деревенской девкой, от нее пахло кухней, но от ее тяжелой груди в его руках и жара бедер член моментально напрягся. В этот раз Эстев запомнил абсолютно все: темную родинку на ее ключице, мягкую складочку на животе и хриплое дыхание. Она торопливо стянула с него штаны, и Эстев повалил ее на свое скудное соломенное ложе. Где-то там, на краю сознания кричало: “Что ты делаешь? Это не Уна. Ведь это всего лишь грязная предосудительная похоть ”– но их тела сплелись, растворяя все мысли. Ири улыбнулась, когда он несмело вошел в нее. Неужели он ей понравился? Тогда она была первой, кто захотел его… Вместе со сладким жаром ее лона он ощутил благодарность. Спасибо, Ири…

Они недолго барахтались на сене, а затем девушка пристроилась у его плеча, сонная и уязвимая. Он подтянул разбросанную одежду, укрыл себя и ее, и провалился в сон.

Так прошло несколько дней. Изнурительная работа, тренировки с Мороком, вспышки горечи по Рихарду, когда Эстев проходил мимо конюшни или видел Марсэло. Почему этот урод выжил, а великан – нет? Ночи с Ири, напоминающие незамысловатые деревенские танцы.  Голая похоть с примесью благодарности… Они почти не говорили, да и разговаривать им было не о чем, но на кухне напоминали единое целое. Уна пропала, и Эстев, пожалуй, был даже рад этому. Но вскоре она все-таки объявилась, да не одна, а с узкоглазым мальчишкой лет десяти. Тот хмурился, разглядывая солдат и рабочих. Зачем он здесь?

– Ты сказала, что господин Тьег в беде. Где он? – успел спросить мальчишка, прежде, чем, распихав собравшуюся толпу, к нем не подскочил Морок.

Вожак несколько секунд обескуражено смотрел на мальца, затем на Уну, еле слышно пробормотал: “Ты все-таки привела его” и упал на одно колено.

– Мой Владыка… – произнес он, склонив голову, чем вызвал бурный интерес толпы, ужас мальчика и недоумение Уны.

– Вы ошиблись, – пробормотал узкоглазый, отступив от коленопреклонное фигуры. – Где господин Тьег?

– Боюсь, его здесь нет, – ответил Морок, поднимаясь на ноги. Эстев никогда не видел его таким сияющим. Он сделал еле заметный жест, и Уна впилась в плечи мальчика мертвой хваткой. – Я вынужден попросить вас остаться.

– Что? Уна! Что это значит? Ты же сказала…

– Прости, я солгала, – ответила девушка. – Но тебе стоит поговорить с …

Мальчишка саданул ее локтем и ловко вывернулся из ослабевшей хватки, просочился в толпу, но тут же был сбит с ног. Зяблик, торжествующе скалясь, пригвоздил пленника к земле.

– Не уйдешь!

– Молодец! – воскликнул Морок, подскочив к мальчишкам.

– Пустите меня! – истошно вопил узкоглазый.

– Ах ты, блядский сын, кусается!…

– Дуан! – крикнул Морок. – Мне нужен твой подвал!…

Брыкающегося и орущего мальчишку уволокли в лабораторию. Подвал вызывал у Эстева страшные ассоциации. Зачем Мороку мальчик, почему он назвал его Владыкой? В голову стали закрадываться страшные картины насилия над ребенком.

Морок вернулся к Уне, они долго прохаживались по двору, еле слышно общаясь между собой. Спихнув все обязанности на недоумевающую Ири, Эстев пошел к логову вожака, прямо по шаткой лестнице на верхотуру. Сегодня он точно не отвертится от вопросов. Поднявшись, еще раз огляделся. Только сейчас толстяк заметил, как много здесь всякой всячины. Рисунки углем (неужели Морок рисует?), карты, записи на непонятных языках, некоторые больше напоминали вязи растительных узоров. Эстев невольно зазевался по сторонам. Его внимание привлекла черная карта звездного неба, выглянувшая из-под стопки пыльных книг. Эстев слабо помнил уроки астрономии, они ему не нравились. Что интересного в этих огоньках на небе?

– Звездами интересуешься?

Холодных вопрос застал толстяка врасплох, тот даже вздрогнул.

– Нет, просто стало интересно, что она здесь делает…

– Это чудесная карта, – с неожиданной охотой продолжил Морок, вырывая огромный кусок старой бумаги из рук Соле. – Самая точная из всех, что я видел… – он пронзил толстяка черными глазами. – Ну выкладывай, болван… Из-за мальчика пришел?

– Зачем вам ребенок? Если это какие-то ваши грязные извращения или опыты Дуана, то это я это так не оставлю!

– Ты осмелел, – Морок положил карту на стопку книг. – Хорошо… Что ты знаешь об оранганцах?

Эстев задумался, собирая вместе обрывки известной информации.

– Оранганцы…  Жители Оранганской империи, которая раньше занимала все побережье Собаки. Уроженцы Оранганских островов, ныне затопленных. Служили Царю-Дракону в качестве… армии? Гвардии? Не помню.

– Гвардии, – поправил бледный. – Их называли воинами-драконами… Дальше.

– Эммм…. Похожи на нерсиан, только рыжие… Стойте, неужели этот мальчик оранганец? Вы убьете его?

– С чего бы?

– Ну он… оранганец, – замялся Эстев. – Проклятый.

Морок усмехнулся:

– И куда только делась жалость к бедному мальчику? Ну хорошо… Почему  они прокляты?

Эстев воодушевился. Вопрос из разряда богословских, а тут он был на коне.

– На них лежат три греха. Первый – грех кровосмешения.  В их жилах течет кровь демонов. Второй – грех предательства. Они предали род человеческий, служили нелюдям. Третий – грех бездушия. Они впустили Царя-Дракона в свои помыслы и сердца, и это выжгло их души. За это их постигло три кары – уничтожение их империи, уничтожение их островов и вымирание…

– Оранганцев действительно почти не осталось, – подтвердил Морок. – Их родина уничтожена, в большинстве земель они изгои, они не способны иметь общего потомства с людьми и лишаются рассудка, не достигнув двадцати лет…

– Что?…

– Такова плата. В их жилах и правда течет нечеловеческая кровь. Поэтому мальчик… Он еще не поражен безумием. Он бесценен.

– Так зачем он вам?

– Чтобы сберечь. Чтобы научить его управлять тем, что уничтожило его народ.

Эстев ощутил подступающее раздражение.

– Это не объясняет ваших мотивов. Зачем это вам? Начерта?!

Наклонившись, Морок почти прошептал:

– Потому что там, глубоко внутри него… все еще жив мой Владыка. Понимаешь?

Эстев понял. Он отшатнулся от вожака, сбив стопку книг, и ломонулся к выходу, чуть не сорвав дверь с петель. Ужас обжигал нутро. Его Владыка – Царь-Дракон!

Эстев неуклюже ударился о балконные перила. Дерево жалко хрустнуло, проседая под его рукой, а дальше… Морок мертвой хваткой уцепился за его ворот, уберегая от падения.

– Держись же, болван!

Эстев с трудом вернул себе равновесие. Как близок он был к падению! Прикосновение Морока заставило все его тело покрываться холодными мурашками. Его Владыка – Царь-Дракон! Он колдун? Он демон?

Бледный произнес:

– Не бойся. Про Царя-Дракона, как и про оранганцев, сложено слишком много небылиц. Люди боятся того, чего не понимают. Посмотри на меня, пожалуйста. Разве я похож на монстра?

Не приказ, а именно просьба, словно на равных. Эстев глянул на него. Человек и человек. Разве что бледный, ест какие-то кактусы и пахнет горечью. Он немного успокоился.

– Нет, – ответил Эстев, – но тому, говорят, поклонялись не только демоны и чудовища…

– Будь по-твоему. Тебе решать, как поступить с этим знанием. Ты не пленник, можешь уйти. Но если ты останешься, то здорово поможешь и нам, и себе.

«Они нуждаются во мне, – мелькнуло в голове Эстева. – Они нуждаются во мне. Как же это, черт побери, приятно». Это подкупало, интриговало, манило.

– Я… останусь, – сказал Соле, удивив сам себя, – но я могу уйти в любой момент, верно?

– Верно, – эхом отозвался Морок.

Это наивное, детское соглашение словно приоткрыло какую-то тайную дверцу. Не сказать чтобы взаимоотношения Морока и Эстева приобрели дружеский окрас. Бледный все так же называл его болваном и бранился на его неуклюжесть, но Эстев больше не воспринимал это как личную неприязнь. Строгость вожака казалась естественной, как ранние побудки, тренировки со шпагой, изнурительная работа и вечерние ласки Ири, которые придавали каждому дню особенный привкус. Единственное, что гложило его – печаль по умершему товарищу. Нет-нет, да проносились в голове вопросы. Что, если его можно было спасти? Смог бы он предотвратить смерть Рихарда, если бы был подготовленным? Это придавало сил для тренировок, но иссушало душу. Вдобавок ко всему этот говнюк Марсэло поселился в памятном месте и ухаживал за лошадями, словно так всегда было и будет.

Однажды вечером Морок неожиданно подманил Эстева к конюшне:

– Иди сюда! У меня кое-что есть для тебя.

«Что?» – подумал парень. На ум приходили только всякие гадости, вроде дополнительной грязной работы. Марсэло, к счастью, внутри не оказалось, парень вздохнул с облегчением. Он прошел вдоль ряда стойл, вспоминая имена пестрых лошадиных морд. Крапивка, Мигель, Томаз и Кара, любимая кобылка Морока, серая, в серебристых яблоках. А это… А это кто?

– Только посмотри на нее, – тихо произнес вожак у него за спиной. – Разве не красавица?

Эстев с интересом осмотрел новое приобретение Морока. У лошади была причудливая окраска. На белоснежной шкуре выделялись частые черные крапинки, словно кто-то уронил изюм на засыпанный мукою стол.

– Прекрасная стать, – продолжал распыляться бледный. – Ход плавный, норов покладистый, словно у праведной деревенской девки. Чистейшая шутанская порода, редкая масть. Стоит целое состояние, но мне досталась практически за бесценок… Что скажешь?

– Что вам, как всегда, везет, – пробормотал толстяк, разглядывая, красивую лошадиную морду.

– Тебе. Это теперь твоя кобылка.

Эстев с удивлением уставился на вожака:

– Но… я не умею ездить верхом… как же…

– Давно пора научиться, – оборвал его Морок, – а отдавать тебе одного из любимцев не хочу.

– Меня пытались научить…

– Они пытались, а я научу, – снова оборвал его бледный. – Не отнекивайся. Чем сильней ты сопротивляешься, тем сложнее тебе все дается. Это будет трудно, но достижимо…

Эстев посмотрел на него, и почему-то у него не возникло никаких сомнений в его словах. Этот мужик будет браниться, возможно, хлестать нагайкой и пинать под зад, но не откажется, как делали все его предыдущие учителя. Эстев знал Морока не так уж и давно, но по всему увиденному мог судить, что этот чурбан с упрямством текучей воды достигал поставленных целей, и если он втемяшил в голову, что из Эстева должен выйти сносный наездник и фехтовальщик, то так оно и будет.

– Ну что замер? – фыркнул вожак, вырывая его из задумчивости. – Имя уже придумал?

Эстев еще раз осмотрел на кобылку.

– Изюминка…

– Изюминка, – задумчиво повторил Морок. – Что ж, так и запишем. И да, ты теперь умелый, ухаживать за ней будешь сам…

Эстев мысленно чертыхнулся. Надо же, какой подарок. Однако спорить или отлынивать от обязанностей он не стал и, несмотря на то, что конюшня вызывала грусть, принялся за работу со всей ответственностью.

Теперь каждый его день был расписан по минутам. Утром тренировка со шпагой, стрельба, кухня и уход за Изюминкой, вечером уроки верховой езды. Когда он вывалился из седла в первый раз, Морок схватился за голову.

– Да ты мешок с требухой, – сокрушенно пробормотал он. – Впервые на своем веку встречаю такой… мякиш.

Эстев только вздохнул. Обидное замечание, но весьма меткое. Он действительно напоминал толстую хлебную буханку. Эстев часто задумывался о прошлой жизни. Она казалась ему счастливой, но со временем он все отчетливей осознавал, что бежал в муку и сахар от своих проблем и страхов. Слабый и мнительный с детства, он привык заедать все свои проблемы и вскоре растолстел так, что стал еще большим посмешищем, отчего только больше ел… Это был заколдованный круг. Приготовление и поедание вкусной еды стало его отдушиной, а Закон Благодати – лекарством для страдающей души. В священной книге всему находилось свое место и предназначение, и Соле искренне поверил, что семейное дело – единственный для него путь к счастью. Эстев настолько уверился в свой никчемности, что даже не старался достичь хоть какие-то результатов в сложных для себя делах, просто ложился брюхом на воду и плыл по течению, каждую свою неудачу оправдывая тем, что это совсем не его. Никчемный кусок мусора, а не человек. Свою горечь Соле выплескивал на зависимых от себя людей. Как часто он сам прибегал к нагайке? Сколько раз бил Брэдли, тем самым самоутверждаясь? Паршиво. Выходит, он был не только слабаком, трусом и спесивцем, но еще и негодяем, хотя все свою сознательную жизнь полагал, что является образцовым богобоязненным винтиком в механизме Его Благодати.

Это осознание подействовало на него отрезвляюще. Вместо того чтобы впасть в очередное уныние, Эстев мысленно надавал себе по щекам. Хватит жить, как трус и слабак, потакать хныкающему мякишу внутри себя, лелеять этого изнеженного ребенка. Хватит страдать по мнимому, нарисованному на доске счастью, которого не было. Хватит цепляться за страницы Закона Благодати, такого же нарисованного, как и все прочее в его прошлом. Первое, что он сделал после этого – нашел Марсэло и пожал коротышке руку, за то, что не бросил тогда в бою, поддержал, отрезвил. Его пуля окончательно упокоила того серого человека, который, без сомнения, убил бы Соле сразу после рябого, а вместо благодарности Эстев набросился на него, словно на преступника. Да, Рихарда больше нет, а его работа – есть, и ее нужно кому-то делать.

Марсэло принял извинения Эстева в свойственной ему грубоватой манере. Так как Эстев сам заботился об Изюминке, то им приходилось видеться каждый день, и вскоре их взаимное угрюмство сменилось неловким общением. Сначала о пустяках, вроде еды, погоды и лошадей, а потом Эстев осмелился спросить:

– Скажи, а зачем ты пошел в конюхи? С твоими навыками тебе надо в караул… Или учить солдат…

Марсэло оперся на черенок лопаты, задумчиво посмотрел на серую кобылку, высунувшую нос из стойла.

– Да не хочу я, – неожиданно ответил он. – Оружие, сражения… В печенках сидят. С лошадями спокойно.

Ответ, за которым, казалось, стояла целая история. Эстеву было любопытно, что такого случилось с Марсэло, раз он с радостью уходит с головой в грязную работу вместо того, чтобы проявить свои выдающиеся таланты.

Спустя пару дней после появления мальчишки, на очередной тренировке с Мороком, Эстев отметил, что тот погружен в задумчивость, и осмелился спросить почему.

– Мальчишка, – неожиданно откровенно ответил бледный, – отказывается есть и разговаривать. Упрямый бельчонок…

– Немудрено. Вы держите его в подвале, в компании неприятнейшего типа. Любой на его месте был бы о вас невысокого мнения.

– А если его выпустить, он непременно сбежит… Нужно как-то донести до него, что тут ему лучше. Не желаешь ли попытать счастье?

– Я? – удивленно воскликнул Эстев, кляня свое любопытство.

– Да. Я заметил, что мелюзга хорошо к тебе относится… Может и с ним наладишь контакт, – Морок пристально посмотрел на толстяка, затем кивнул сам себе. – Решено. Пойдешь к нему.

– Но что мне сказать? – пробормотал Эстев.

– Придумай.

Спорить с Мороком было бесполезно. Вечером, захватив с собой пару мисок с похлебкой, Эстев пошел в подвал Дуана.

Мальчишка забился в самый дальний угол. Эстев ухмыльнулся. Волосы у него были черные, видимо, крашенные хной и басмой, а вот рыжие веснушки и голубые глаза никакими ухищрениями не скрыть. Судя по ободранным в кровь пальцам, мальчик пытался сделать подкоп, но безуспешно. Эстев аккуратно спустил еду, повесил масляную лампу, и оранганец еще сильней сузил глаза, щурясь от внезапного света. Просто прекрасно, держат его в сырости и темноте…

– Добрый вечер, – сказал Эстев, сев у лестницы. – Как ты себя чувствуешь?

Он даже не сделал попыток приблизиться к мальцу. Все равно испугается. Пусть лучше привыкнет, рассмотрит издалека. Мальчишка, конечно, ничего не ответил.

– Меня зовут Эстев, – представился толстяк. – Не бойся, я не причиню тебе вреда. Наоборот, я принес тебе горячей еды. Будешь?

Мальчик голодно сглотнул, но отвернулся. Упрямец.

– А зря. Очень вкусная похлебка. Если ты не против, я поем.

Эстев медленно зачерпнул ложку горячего варева и проглотил, со смаком заедая свежей лепешкой. Мальчишка искоса наблюдал за процессом. На третий или четвертой ложке он сдался и, уже не скрывая голода в глазах, следил за движениями Эстева. Еще бы. Аромат наваристой похлебки пропитал подвал, от него нельзя было укрыться. Выждав, пока мальчишка начнет захлебываться слюной, Эстев снова предложил:

– Может, все-таки будешь?

Пацан без ложнойскромности накинулся на еду, давясь от жадности. Бедный голодный ребенок. Чем, интересно, пытался накормить его Морок? Кактусами и алоэ?

Съев похлебку и дочиста вылезав миску, мальчик облокотился о стену и удовлетворенно вздохнув.

– Ну вот, вкусно же? – сказал Эстев, убирая посуду. – Если ты будешь голодать, то, прежде всего, плохо сделаешь себе.

– Зачем я вам? – спросил оранганец.

– Разве Морок не рассказывал?

– Если ты про черноглазого, то я его не слушал.

«Вот оно что», – подумал Эстев.

– Мы хотим помочь тебе. Зря ты не слушал его. Он знает, как тебе избежать безумия.

На мгновения глаза мальчика расширились, а затем снова сузились, и на лице появилась циничная ухмылка, чужеродная на лице ребенка.

– Это невозможно. Многие ученые Империи пытались и не смогли, а какой-то бандит из Ильфесы, значит, сумеет?

– Он непростой бандит, – возразил Эстев. – У него полно секретов… Говоришь, Империя пыталась излечить оранганцев от безумия? Зачем им это?

– Они верят, что мы – священный народ, – с гордостью ответил мальчик. – Что в нас много Ирди. Не то что здесь. Грешники. Демоны. Проклятые.

Эстеву на мгновение стало стыдно, ведь он и сам считал оранганцев народом, достойным всех кар.

– Ирди – это же какой-то имперский бог? – уточнил Эстев

– Какой-то?! – возмутился мальчик. – Он – единственный бог! Неверные! А ведь он пожертвовал собой ради этого мира! Даже ради этого города!

Эстев пожал плечами. Мальчик сделал глубокий вдох:

– Все вам надо объяснять… Ну хорошо. Сначала был Бог-Предтеча. Ему было одиноко, он создал себе сыновей и дочерей из собственного тела. В конце концов, его самого осталось так мало, что он стал равным по силе своим сыновьям и дочерям и принял имя Ирди – «начало и конец». Так из отца он стал им братом. Каждый из богов был аспектом Предтечи. Все они были разными и вскоре рассорились между собой и пошли друг на друга войной, поделившись на две армии. Когда они должны были столкнуться, как лед и пламя, небо и твердь, Ирди встал между ними, приняв на себя удар всеразрушительных сил. Он умер, и так возник наш мир. Все в нем Ирди: небо и земля, воздух и вода, каждый человек и букашка… Даже ты – это Ирди.

Он говорил слишком складно для десятилетнего мальчишки. Явно цитировал многократно прочитанную историю, и она, на удивление, показалась Эстеву приятной, хоть и печальной.

– Выходит, ты веришь в мертвого бога? – спросил Соле. – А я верил в бессмертного, что меняет сосуды, Его Благодать.

– Это человек, который однажды объявил себя богом, и все ему поверили, – возразил мальчик, – я верю, что все в этом мире несут в себе бога, даже те, кто мне ненавистен.

Эстев снова удивился. Складывалось впечатление, что перед ним взрослый человек, по иронии судьбы запертый в теле ребенка.

– Как тебя зовут? – спросил он, придвинувшись к мальчику чуть ближе.

– Курт,– ответил тот, не испугавшись этого движения. – Куртуах, но все зовут меня Курт.

– Это оранганское имя?

– Имперское. Мои отец и мать не смогли дать мне оранганское имя. Безумие…

– Тебя воспитывали имперцы?

– Сколько себя помню, – вздохнул Курт, – я всегда жил при доме моих господ. Не всем так везет.

«Это многое объясняет», – подумал Эстев. Он слышал, что имперцы – приверженцы строгого всестороннего образования, и что даже слуги у них вышколенные, словно гильдмастеры.

– Курт, мы не хотим тебе зла, – повторил Эстев. – Тут держим только потому, что ты можешь сбежать и заблудиться в самом темном и страшном районе города, и тебя могут убить…

– Я знаю дорогу.

– Ты прошел по ней всего раз, а город запутанный, – улыбнулся Соле.

– Тебе не понять. Я знаю дорогу… Многое изменилось, новые дома появились на месте старых, но я не заблужусь. Отпустите меня, и я никому не буду жаловаться. Просто вернусь к хозяину, его опасно оставлять одного.

Эстев обескуражено замолчал. Как он может знать дорогу в чужом городе?

– Тебе не понять, – грустно повторил Курт, – откуда я это знаю. Просто знаю и все. Когда-нибудь из-за этого я сойду с ума.

– А Морок сказал, что этого можно избежать, – покачал головой Эстев. – Тебе стоит хотя бы выслушать его, даже если он и кажется тебе ненормальным.

Курт долго молчал, вглядываясь в лицо Соле, а затем сказал:

– Хорошо. Пусть придет, я выслушаю… Но прошу тебя поприсутствовать, – жалобно добавил он.

«Все-таки боится Морока, – подумал Эстев. – Немудрено».

Вожак порадовался переменам в поведении мальчика и захотел поговорить с ним как можно скорее. С большим трудом Эстев уговорил его выждать немного времени. Удивительно, как этот хладнокровный и рассудительный мужчина терял все свое благоразумие, когда дело касалось этого мальчишки.

Второй разговор с Куртом произошел уже в присутствии Морока.

– Вы уже знаете, как меня зовут, – бледный указал на себя, – а я знаю, как зовут вас. Благодарю, что согласились поговорить со мной. Я слышал, что вас уже пытались исцелить…

– И меня, и всех мне подобных, – отозвался оранганец, – но все без толку. Просто однажды ты перестаешь осознавать себя и полностью становишься рабом видений.

– Это невозможно вылечить – покачал головой Морок. – Это можно только контролировать, приручить. Это называется «эрнеих». Генетическая память.

– Что? – переспросил мальчик.

– Память крови, – поправился Морок. – Эрнеих – разум всех твоих прямых предков. Их воспоминания, мысли и чувства, огромный источник знаний. Эрнеих редкая, но присущая всем оранганцам сила. Вы были созданы…

– …чтобы разделить бесконечную сущность Владеющего Равновесием…

Эстев вжался в стену. Кто такой Владеющий Равновесием и почему у Курта такой пустой взгляд, поддернутый пеленой слепоты?

– Да! – кивнул Морок. – Сущность его была столь огромна, что грозила разорвать время и пространство. Тогда-то и создали вас, в каждом он рассеялся, распределив колоссальный заряд энергии… В каждом из вас течет его кровь, живет его разум… Все еще…

Сложно было описать лицо Морока. Казалось, что он сейчас заплачет, так блестели его обычно равнодушные глаза.

– Я…знаю, – все с таким же отсутствующим видом прошептал Курт. – Он… Владеющий Равновесием… Дракон, Охраняющий Мир… Фрейсодас…

Пелена спала с глаз, и Курт отпрянул от Морока, почти коснувшегося его подрагивающей ладонью. Юркнул обратно в темный угол и закричал:

– Нет! Что это было?

Бледный улыбнулся:

– Это эрнеих отреагировал на знакомые слова и нашел сущность Владыки, но вы пока не можете это контролировать. Я научу вас и обещаю, вы не станете рабом этих сил.

Курт судорожно кивнул.

– Эстев, оставь нас, пожалуйста, наедине, – попросил вожак.

Немного поколебавшись, Соле подчинился. Через несколько часов Морок вышел, а за ним и мальчик. Эстев не знал, о чем они там договорились, но Курт остался в Цитадели. Наверное, желание избежать неминуемого было сильней страха и верности. Эстев задумался, что б он сделал на его месте, а затем понял, что уже сделал похожий выбор. Остался, поддавшись страху, а затем желанию стать частью чего-то большего. Общности. Семьи. Удивительное дело, как всего несколько недель может поменять взгляд человека на себя и на жизнь.

Морок приставил к оранганцу Зяблика, и теперь эти двое были неразлучны, словно ночь и луна. Частенько они препирались, ссорились или даже дрались, но избавиться от этой опеки Курт никак не мог. Эстев подозревал, что Морок просто перестраховывался на случай, если оранганец надумает все-таки убежать, и пользовался собачьей преданностью Зяблика. Рационально, как и всегда.

Соле пытался расспросить Морока о том, что успел услышать из их разговора с Куртом.

– Владеющий Равновесием, Дракон, Охраняющий Мир, Фрейсодас, Владыка – все это имена того, кого здесь принято называть Царем-Драконом, – объяснил вожак. – На полуострове из него принято лепить образ абсолютного зла, тирана, поработившего человечество. Что ж, историю пишут победители.

Эстев покачал головой:

– Это было три тысячи лет назад, почти все свидетельства тех времен были уничтожены… Откуда вам знать?

Морок загадочно улыбнулся:

– Не только оранганцы владеют эрнеихом.

Эстев, наконец, в полной мере понял, почему Морок организовал убийство Его Благодати и всячески строил козни против устоявшейся власти, уничтожившей его Владыку. Однако стоит ли эта борьба свеч или это попытка избить море? Странно, но Эстев не чувствовал больше жгучей ярости, какую раньше испытывал к тем, кто плохо отзывался о его вере. Представляя Его Благодать, он не мог отделаться от мысли, что это всего лишь человек, облаченный в маску, не более того. Всего лишь иллюзия великолепия, мудрости, важности. Его вера рухнула в пропасть, но Соле спокойно наблюдал, как она все отдаляется и отдаляется, исчезая в кромешной тьме бездонной пади. Почему ему так спокойно, хотя он всю жизнь следовал этим заветам? Наверное, когда человек в полной мере смиряется с какой-то потерей, переставая злиться и надеяться, то достигает этого пустого спокойствия, и это означает, что он готов двигаться дальше.

Прошло еще несколько недель. Эстев перестал ныть о прошлом, погрузившись в процесс и радуясь малейшему прогрессу. Да, он все еще был плохим наездником и фехтовальщиком, но относился к своим неудачам спокойно. Во всяком случае, он уже не падал с лошади и не отбивал промежность о седло, знал пару связок на рапирах, научился стрелять из арбалета и «аспида». Последнее ему далось особенно хорошо, и тому была немалая заслуга Марсэло. Угрюмый солдатик, хоть и был так себе собеседник, но оказался хорошим учителем. Соле почти не сомневался, что где-то там, в глубине угрюмого сердца, Марсэло таил любовь к животным и людям, но зачем-то прятал, словно стыдясь собственной доброты. Почему он стал таким? Эстев много раз хотел задать откровенный вопрос, но раз за разом откладывал. Все-таки они были недостаточно близки, чтобы делиться такими тайнами.

Жизнь в Цитадели продолжала идти своим чередом. Нападение вакшамари сильнее сплотило людей. Проповеди Аринио стали горячей и проникновенней и сопровождались теперь звоном колокола. Эстев начал замечать за собой странный азарт и волнение, пробужденные словами старика. Жизнь продолжается, даже если на чьей-то могиле зацвели цветы. Жизнь продолжается даже после твоей смерти. Это колесо, которое невозможно остановить, и Эстев перестал сопротивляться. Курт тоже влился в это течение. Кажется, они с Зябликом стали приятелями. Иногда Эстев замечал, как они, смеясь и шуточно переругиваясь, сражаются на тренировочных мечах. Один раз Курт все-таки попытался улизнуть, когда услышал от Уны, что некие Асавин и Тьег сбежали под крыло печально известного Френсиса Висельника. Зяблик остановил этот побег, и дальше все было тихо, мирно. Какое-то время.

Стоило Эстеву только привыкнуть к новому образу жизни, новым знакомым, тренировкам, успехам, идеям, как Морок подкинул ему новую задачку.

По привычке проснувшись еще до рассвета для тренировки со шпагой, Эстев оделся, вышел к колодцу и встретил уже собранного Морока. Тот протянул ему сверток:

– Быстро надень и марш на конюшню.

Памятуя о том, что лишние расспросы и нерасторопность раздражают бледного, Эстев поспешил подчиниться. Одежда была новая, небогатая, но явно сшитая как раз по его меркам. Рубаха, дублет, штаны, худ, скрывающий лицо, и вдобавок к ним парочка новых мягких сапог взамен стоптанных сандалий. У конюшни его уже ждал Морок, его серая кобыла и Изюминка. Они выехали за ворота Цитадели, покинули пределы Червивого города и углубились в темные улицы Угольного порта.

– Куда мы едем? – осмелился спросить Эстев.

– В Медный, – ответил Морок. – Не зевай по сторонам, езжай спокойно.

Эстев невольно занервничал. Там, в Медном, могут быть и протекторы, и просто стражи, способные быстро кинуть его в темницу, но Морок совсем не переживал по этому поводу. Одетый, как обычный ремесленник, он растерял всю свою загадочность, взгляду было не на что зацепиться. До Медного они доехали, как раз когда солнце взошло, город оживился и на улицах стало многолюдно. Два ремесленника затерялись в толпе всадников и пешеходов, спешащих по своим делам.

Они остановились у лавочки с вывеской, изображающей перья и свиток. Внутри пахло горькими чернилами, бумагой, которая стопками громоздилась по стенам, вместе с охапками заточенных перьев. На звон колокольчика тут же выбежал старик-хозяин.

– Чего требуется господам?

– Имя человеческое, – ответил Морок, стаскивая с рук перчатки.

Старик изменился в лице и тут же кинулся к двери, чтобы запереть ее и повесить табличку о закрытии. Он поманил их вглубь помещения. Сдвинув несколько ящиков, поддел кольцо в полу и открыл люк со ступенями, ведущий в темноту, слабоосвещенную лампами. Морок спрыгнул вниз, Эстев неуклюже последовал за ним, но вскоре оба они оказались в длинном подземном коридоре. Напомнило подвал Дуана. В отдалении вспыхивали блики света и слышались голоса людей. Они вышли к помещению, заставленному стопками пахнущих чернилами листовок. Люди грузили их в ящики, аккуратно проверяя, высохла ли краска. Увидев двух пришельцев, остановились, напряженно вглядываясь в занавешенные худами лица. Морок откинул капюшон:

– Спокойно. Свои. Сверчок на месте?

Копошащиеся в листках кивнули в сторону коридора. Морок и Эстев двинулись дальше, под конвоем двух крепких парней. В помещение за столом сидел молодой остроносый парень обычной для полуострова наружности – темные волосы и глаза, смуглая кожа. Он приподнялся со стула и тут же протянул Мороку руку:

– Аааа… Рад вас видеть. А это?… – он протянул руку Соле, и тот тотчас ее пожал. – Крепкая хватка, – остроносый поморщился. – Соле, так полагаю? Дайте хорошенько разглядеть вас…

Эстев скинул капюшон и поежился от пристального взгляда карих глаз. Словно осматривают свинью на рынке, честное слово… Он немного смутился, но тотчас ответил взглядом на взгляд.

– Я думал, вы старше, – наконец сказал Сверчок. – Это к лучшему. Молодому легче вести за собой молодых, а времена нынче такие, что только юные способны на поступки. Вы знаете, кто я?

– Прошу прощения, но нет.

– Я – Сверчок, лидер ячейки Черного Древа. Мы распространяем влияние на Медный и Певчий. Раздаем листовки, понемногу расшатываем народ проповедями и подталкиваем к волнениям. Морок попросил сменить направление проповедей, а я, в свою очередь, попросил об ответной услуге – посмотреть на вас. Если уж велено созывать под чьи-то конкретные знамена, то пусть эти знамена обладают лицом…

Эстев занервничал. Влияние Цитадели оказалось куда шире, чем ему думалось. Черное Древо, студенческая коммуна у стен Ильфесы, славилась высочайшим уровнем образования, учились там далеко не дураки.

– Вы удовлетворены? – спросил Эстев, поразившись ровности собственного голоса. – У меня встречный вопрос – почему вы ввязались в эту борьбу? Обучение в Черном Древе открывает перспективное будущее…

Брови Сверчка поползли вверх, он кинул беглый взгляд на Морока, но не найдя там отклика, снова повернулся к Эстеву.

– Это проверка?… Хорошо. Все очень просто. Религия Всеобщей Благодати и устоявшийся режим тормозят научный прогресс и рост благосостояния города. Все научные достижения последних десятилетий принадлежат правящим семействам, и они ревностно охраняют свое единоличное право на них, тем самым искусственно создавая дефицит, задирая цены и сохраняя скотские условия труда для рабочих, к которым относятся, как к гвоздям. Неиссякаемый поток беженцев с Юга развязал им руки, снабжая рабочей силой, которую потом можно спокойно закопать на заднем дворе, не вызывая лишних вопросов. Многие технологии гильдий под крылом Его Благодати безнадежно устарели, но укоренившийся уклад запрещает перенимать опыт иноверцев. Потому что обмен опытом провоцирует неконтролируемый обмен идеями, а это подобно сквозняку, ворвавшемуся в затхлую комнату. Расшевелит то, что спокойно лежало веками…

Эстев невольно заслушался. У Сверчка был красивый гипнотический голос и живая мимика, он прямо-таки вызывал доверие. Вот это харизма. Казалось, неважно о чем он будет рассказывать, о свержении режима или о ценах на зерно – все вокруг будут слушать, раскрыв рты. Эстев невольно почесал нижнюю губу, чтобы удостовериться, что сам сейчас не стоит с глупой миной. В глазах Морока скользнула усмешка. Смешно ему, гаду.

– Спасибо, ваш ответ… исчерпывающий, – выдавил Эстев.

– Так что же, господин Соле? – спросил Сверчок. – Вы даете добро на усиленную агитацию в благополучных районах?

Его глаза прожигали Эстева насквозь, к нему присовокупился черный взгляд Морока, тяжелый, как напитанный водою бархат.

– Да, – еще раз кивнул Эстев. – Не вижу причин отказывать.

Сверчок снова с улыбкой протянул ему ладонь и энергично потряс:

– Хотелось бы, чтобы вы почаще заглядывали к нам!

– Почаще рискованно, – встрял Морок, снова накидывая худ на голову. – Сами понимаете. Но время от времени мы будем заходить.

Их проводили до лестницы наверх, старик вежливо попрощался, и уже пересекая границу Медного и Певчего, Соле, наконец, сдался.

– Что это такое было?

– Думаю, уже нет смысла скрывать, – ухмыльнулся Морок, – что для таких, как Сверчок, официальным лидером сопротивления являешься ты. Идейный убийца Его Благодати, прямиком из хорошо устроившихся элит, но идущий против того, что было ему родным и знакомым… Люди любят такие истории. Раскаивающиеся грешники будут популярны во все времена. Такой образ легко внедрить в массы, вызвать симпатию и доверие.

– Теперь это моя работа? Играть роль лидера?

– Болван, – беззлобно усмехнулся Морок. – Думаешь, я просто так тебя выбирал и готовил? Ты им станешь.

Эстев резко затормозил Изюминку.

– Это что, очередная шутка?

– Нет, я абсолютно серьезен. Ты станешь нашим лицом, нашим символом и вдохновителем. Такие, как Сверчок, позаботятся о твоем образе, а в остальном… Учись и преодолевай себя.

– Но почему не вы?

– Кто-то должен быть на виду, а кто-то – в тени, – усмехнулся Морок. – Я… не гожусь в народные любимцы.

Эстев сделал вдох, выдох.

– Я сделаю это, – коротко ответил он, и дальнейший путь они проделали в молчании.

Весь этот путь Эстев размышлял над своим выбором. Был ли он у него вообще? Цитадель и Морок неуловимым образом изменили его, прокрались прямо в душу и устроили там беспорядок. Вывернули старые ценности наизнанку, да так, что он больше не желал к ним возвращаться, как и к сытой привлекательной жизни, которой жил раньше. В голове было тихо, страшно и волнительно одновременно. Никто никогда не верил в него, даже когда он привел семейную пекарню к невиданному успеху, а здесь ему доверили такую ответственную роль. Сыто замурчало тщеславие.

С тех пор Эстев периодически наведывался к Сверчку и подолгу разговаривал с ним о том, каким тот видит мир после Его Благодати. Остроносый обладал не только умом и харизмой, но и удивительной способностью заражать своим энтузиазмом всех вокруг. Угрюмый Марсэло, вдохновенный Сверчок, злюка-Дуан, Зяблик, старик Аринио, милые Ири и Уна… Все они стали вдруг ближе той семьи, что осталась за чертой прошлой жизни. Даже этот оранганец, Курт, воспринимался уже членом семьи.

Время шло. Прошло два месяца со дня Восшествия, лето потихоньку шло к концу. Люди Сверчка распространяли кощунственные идеи, а подручные Морока продавливали уличные банды, отбирая их территории и золото. Пошли слухи, что на девятый день Зарева соберется Угольный Собор, на котором сойдутся все влиятельные банды. Повестка этого мероприятия не вызывала сомнений. Они хотели уничтожить Цитадель и вернуть себе былое влияние. Морок довольно потирал руки.

– Как давно я этого ждал, – сказал он и углубился в приготовления к грядущему событию, в котором Эстев не должен был участвовать.

Соле не стал настаивать. У него и без того было полно работы. Цитадель гудела, занятая приготовлениями. Такой прекрасный шанс накрыть все банды разом вряд ли еще когда-нибудь представится. Еще до вечера Морок собрал людей, все необходимое и выехал из Цитадели.

Колдуя над похлебкой, Эстев заметил суетливое мельтешение Зяблика. На нем не было лица.

– Эй, Зяблик! Ты чего?

Мальчик подбежал к Соле и еле слышно шепнул:

– Мне хана. Этот придурок все-таки дал деру.

Брови Эстева поползли на лоб. Он был уверен, что оранганец добровольно остался в Цитадели и уже никуда не сбежит.

– Моя вина, – продолжил Зяблик. – Не надо было говорить о планах Морока. Думаю, он испугался за своего бывшего хозяина и побежал к нему.

– Надо сказать Мороку…

– Нет! – горячо запротестовал Зяблик. – Я сделал херню, я ее и решу. Догоню и верну, а потом все лицо изобью. Я-то все углы в Угольном знаю.

Эстев с сомнением оглядел щуплого мальца. Понятно, что он не хотел говорить о своем провале Мороку, но и одного его отпускать было нельзя. На мгновение Эстев отвернулся поискать глазами Аринио:

– Не говори ерунды… Надо снарядить людей…

Однако мальчик его не услышал. Только что стоял здесь и слово испарился. Эстев оглянулся по сторонам, растеряно, почесав затылок. На душе стало очень неспокойно.

Глава 15

После морского погребения, когда тело старейшины со всеми почестями предали на съедение богам, стая содрогнулась в конвульсиях. Каждый день вспыхивали ожесточенные поединки между претендентами на старшинство, серые шкуры окрасились свежими алыми шрамами, доски пропитались кровью и солью, воздух вибрировал от рокота красных зверей, мечущихся, словно ветра перед штормом. Ондатра возблагодарил счастливый случай, что работа удерживала его и братьев далеко от норы. Агрессивные самцы, жаждущие крови и власти, способны были ненароком покалечить молодняк.

Когда гроза отгремела, стая, обескровленная и усталая, склонила голову перед новым старейшиной. Ондатра щелкнул зубами, когда узнал, кому теперь вить накидку из пестрых водорослей. Скат. Он оказался самым выносливым, сильным и дерзким, молодой охотник не удивился его победе. Он был сильнейшим воином стаи после погибшего старика, многократно возглавлял рейды за морской костью, танцуя на зубах Извечного.

– Да, силы ему не занимать, – процедил Дельфин сквозь бритвенный оскал, – а хватит ли ума вести дела с людьми?

Скат был неглуп. Дурак, пусть даже самый сильный, не выживет в схватке с Извечным и не добудет ценной морской кости. Однако в чем-то Дельфин был прав. Скату было далеко до странных изощренных путей, которыми плавали мысли людей, а Эсвин и его стая были охочи до падали.

Что до старейшины Поморников, тот заметно приосанился после рейда на его старых врагов, словно их поголовное истребление была чисто его заслугой. Ондатра стал чаще замечать его в «Гнезде чайки», за дележом желтой чешуи и других непонятных предметов, пахнущих холодом и камнем. Поморники преуспевали в своих делах благодаря стае, и Скат стремился к более тесному союзу, но Ондатра помнил – эта двуногая рыба может вцепиться прямо в лицо. С ним нужно соблюдать осторожность.

Итиар вела себя так, словно с ней ничего не произошло, но Ондатра замечал, как она вздрагивала от каждого скрипа, резкого вскрика и внезапного хохота, вжимая голову в плечи. Это был страх, и он поселился за ее правым плечом, давил и преследовал, омрачая мгновения их общения. Когда она прикасалась к молодому охотнику, то так сильно сжимала пальцы, словно надеялась, что он защитит ее от этого мрака, наполненного страшными образами. Ондатра чуял это, как вязь простирающихся над землей запахов, и красный зверь пульсировал в венах, изменив свой танец. Его тягучая песнь стала совсем другой. Она начиналась нарастающим гулом в ушных отверстиях, плавно скользила в груди, стягивалась в тугой узел в животе и спускалась ниже, заставляя дыхание становится нестерпимо горячим, словно кипящая вода у жерла вулкана. Она заставляла жаждать не крови, а долгих прикосновений, вдыхать запах Итиар и думать о ее теле, укрытом складками ткани. Ондатра грезил об этих странных чужеродных изгибах, рука сама тянулась вдоль силуэта, по коже цвета мокрого дерева, и это было новое для него чувство. Он был в смятении. Прикасаться без дозволения нельзя, но и попросить почему-то не поворачивался язык. Что если еще сильней напугается? Подумает, что он хочет ей зла?

Ондатра поделился с братьями своими раздумьями. Ближе них в стае никого не было, они старше и знали больше него. Буревестник хмуро сказал, что ничего хорошего с ним не происходит, а Дельфин, оскалившись во все зубы, вынес вердикт:

– Это все гон, красный зверь подталкивает к спариванию. Тебе повезло. Кажется, твоя человечка благосклонна. Только людские самки хрупки, изнежены и могут не оценить напора красного зверя, как и остроту наших зубов. Ты должен быть аккуратен.

Ондатра смутился еще сильней:

– Я совсем ничего не знаю о ритуалах спаривания у людей. Итиар избегает подобных тем. Кажется, в их культуре это табу. Но ты ведь… спаривался с людьми? Как мне поступить, чтобы не напугать? Мне кажется, она боится любого плеска.

– Но не тебя, – Дельфин щелкнул зубами. – Ты для нее – скала, растущая из пучины. Так и будь ей. Пусть упрется о тебя, почувствует твердость и надежность, – он ненадолго задумался. – А еще не помешал бы дар.

– Дар?

– Да. В этом мы с людьми похожи. Самки любят дары и внимание, красивые тихие заводи, удачные для выведения потомства.

Ондатра задумался. Перед глазами сразу представилось побережье горного озера в лучах розового заката. Деревья на берегу купают длинные плети в прозрачной воде. Слышно, как плещется рыба и шуршат меж листьев засыпающие птицы. Как давно он был там в последний раз. Наверное, Итиар понравилось бы это место, только как отвести ее туда? Кроме того, старик и Эсвин потребуют откуп за ее временное отсутствие.

Был тихий вечер, и девушка льнула к его руке с особой охотой. Ондатра не выдержав, убрал прядь волос с ее лица, увидел, как заблестели ее темные глаза, и с губ сорвалось само:

– Я хотьу отвести тебя в одно место.

– Куда же? – тихо отозвалась она, голос звенел ручейком.

– Это озеро. Красиво. Вода… как воздух. Тищина, только трава по брегу, – он издал звук, имитирующий шуршание камыша на ветру, и Итиар звонко хихикнула. Он не выдержал и тоже растянул губы в оскале.

– Так красиво. Ты потьуять, – продолжил Ондатра.

– Как это мило с твоей стороны, – ответила Итиар. – Я бы отправилась с тобой куда угодно, даже в пустыню…

Голос у нее был странный, низкий и задумчивый.

– Нет! Озеро, не пустынь, – поспешил заверить ее Ондатра, чем вызвал очередную вспышку смеха. Что это с ней?

– Я согласна, – сказала она. – Старик, конечно, попросит денег, но я, кажется, знаю, где их взять и у кого попросить помощи.

Ондатра удивился. Он не ожидал, что девушка проявит такую инициативу, и почувствовал облегчение. Она точно не боялась его, раз с удовольствием приняла приглашение. Ондатре оставалось только зачарованно наблюдать, как все спорилось в руках Итиар. Результаты стараний девушки поразили его. Ондатра и не предполагал, что выжившие кухонные рыбы были настолько благодарны ему за спасение, что без лишних расспросов готовы были поделиться желтой чешуей. Крепкая старая самка, что правила в норе над огнем и котлами, сунула ему в руку холщевый мешочек со звенящими кругляшками и пробормотала что-то вроде:

– На-ка, держи. Девка все рассказала. Дали б раньше, да думали на кой тебе, ты ж акула… А тут, значит, на хорошее дело пойдет.

– Спасибо,– ответил он заученным словом.

– И вот еще что, – продолжила она. – Сын мой пару раз в месяц ездит в Озерный за форелью и лекарствами из храма Вериданы. Свозит вас туда и обратно. Неча пасть распахивать, – сварливо прикрикнула она на изменившееся выражение лица Ондатры. – Нелюдь ты, конечно, и страхолюдина, да подохли б без тебя и этих твоих, одинаковых с лица. Считай, долг оплачиваем. Ну, что скажешь?

– Спасибо, – еще раз сказал Ондатра, на этот раз он еще и вежливо кивнул.

Старая самка махнула рукой и поковыляла в сторону своего угла, бормоча что-то себе под нос. У него появилась желтая чешуя и возможность незаметно покинуть город. В этот же вечер Ондатра с поклоном протянул часть мешочка старику, что опекал Итиар. Тот изменился в лице, словно сумасшедшая каракатица, а затем схватился за звенящие кругляшки, словно орел-рыболов в добычу.

– Неделя, не днем больше, – добавил он, не отрывая глаз от блестящих предметов, а лицо Итиар просияло.

Следующий разговор заставил Ондатру понервничать. Скат стал его новым старейшиной, новым вожаком, новой головой, как говорят в племени, и ослушаться его было нельзя.

Ондатра опустился на пол, застеленный покрывалами и сетями, сплетенными из крашеных водорослей. Массивная фигура Ската утопала во всем этом пестром великолепии. Старейшины, поправил Ондатра сам себя. Его старое имя опустилось на дно, там его съели падальщики.

– Прошу позволения покинуть город, – сказал молодой охотник, вежливо склонив голову и спрятав глаза. – Один из братьев мог бы заменить меня…

– Нам запрещено покидать свою территорию, – оборвал его старейшина. – Таков договор.

«Который все нарушают», – подумал Ондатра, но продолжил:

– Договор был заключен, чтобы не пугать двуногих рыб своим присутствием, однако меня никто не увидит. Люди сами решили помочь мне покинуть город, они сделают все возможное, чтобы никто не узнал об этом.

Это было решающим аргументом, оставалось только ждать реакции старейшины. Запретит несмотря на довод? Разрешит, пойдя на риск? Каким старейшиной стал Скат?

Тот долго молчал, напоминая каменный риф, выступающий из океана пестрых сетей. Наверное, тоже решал, какой путь выбрать.

– Люди тебя не боятся? Решили помочь? – неожиданно переспросил он.

Ондатра кивнул.

– Хорошо, – сказал Скат, – я позволю. Нам выгодно иметь хорошие отношения с людьми, но если ты покроешь нас позором, то будешь изувечен так, как никогда не выходило у старика. Тот щадил тебя, считая хлипким недомерком, но я знаю, что ты крепче, чем кажешься. Я намотаю твои легкие на кулак.

Живо представив себе эту картину, Ондатра слегка вздрогнул. Это было бы справедливо, но он никогда не покроет свое племя позором. Подняв голову, парень выразил согласие отрывистым свистом. Скат дернул плечом, чтобы молодой охотник выметался с глаз долой. Ондатра не стал дразнить голодную акулу и вышел по первому требованию. Внутри все подрагивало от предвкушения. Оставался последний рывок, разговор с Эсвином.

Старейшина Поморников не стал задавать лишних вопросов о том, зачем и куда собираются Итиар и Ондатра, хотя кривая ухмылка не сходила с его щербатого лица. Он просто взял предложенную меру золота, кинув словно невзначай:

– Пропадете – мы все равно найдем. Не рискуй здоровьем девки, а коли хочешь ее насовсем выкупить, то знай – золота надо гораздо больше. За дешево не продам.

Ондатра кивнул. Иногда ему казалось, что старейшины всех племен на одно лицо, какие похожие посулы срываются с их губ. Однако с чего он взял, что они сбегут? Загадка.

После недолгих размышлений Ондатра оставил вместо себя Дельфина. Буревестник, конечно, отчаянней, но если прольется слишком много человечьей крови, стае не поздоровится. Дельфин был куда спокойней самого Ондатры, а выглядел при этом внушительней.

Утром, в день отправления, к «Гнезду чайки» подъехала повозка, запряженная парочкой пахучих зверей. Телега была оснащена залатанным тентом из старой парусины, внутри стояли пустые бочки, оставляя немного места, чтобы устроиться нескольким людям. Ондатра, с ног до головы укутавшись в длинную старую мантию с капюшоном, обошел вокруг телеги. Старая, но крепкая. Звери настороженно косились на него, хрипели и раздували ноздри, пока кухонная самка разговаривала с невысоким крепким парнем, с густыми черными волосами на лице. Тот время от времени стрелял глазами в Ондатру. Боится? Накидка с капюшоном прекрасно скрывала его лицо, а тканевые обмотки – оголенные участки кожи. Приметное копье он оставил в норе, позволив себе только портупею с ножнами на поясе, где ждали своего часа два острых кинжала, да облегающие штаны из рыбьей кожи.

А затем вышла Итиар. Ее тело скрывала такая же мешковидная накидка с капюшоном, из-под которой выглядывал краешек ткани. Одеяние не красное, а нежно-розовое, словно жабры или рассвет над пляжами Нерсо. На лбу красная точка и от нее тянулась линия до кончика носа. Пальцы, выкрашенные в синий, скользнули в его ладонь, и она смело ступила следом за молодым охотником. Взгляд того, с волосами на лице, изменился, когда он увидел девушку, и он рванул к ней, чтобы помочь взобраться в телегу, но Ондатра встал у него на пути. Хозяин повозки опешил.

– Меня зовут Адлин, – он протянул Ондатре руку. – Матушка велела отвезть вас в Озерный и обратно, не привлекая внимания.

Молодой охотник скосил глаза на протянутую руку. Чего он хочет?

– Ондатра, – сказал он. – Рука затьем?

– П-пожать, – заикнулся парень, а затем поджал пальцы. – Да, глупо…

Молодой охотник положил ладонь поверх руки Адлина, не зная толком, что нужно делать, а затем отдернул ее. Тот рассмеялся:

– А я думал, вы скользкие, как рыба. А тебя как зовут? – он посмотрел на девушку.

Та почувствовала его взгляд, улыбнулась:

– А я Итиар. Приятно познакомиться, Адлин. Надеюсь, мы не причиним вам хлопот.

– Я всегда езжу с кем-то, – ответил парень. – Одному страшно, да и скучно. Думаю, в это раз никто не прицепится, – и он с ухмылкой кивнул на молодого охотника. – Тебя за версту пугаться будут.

– Никто не должен понять, что он авольдаст, – горячо запротестовала Итиар, сильней прильнув к руке Ондатры. – Им запрещено покидать район Акул…

– Да какая разница, кто он, – хохотнул Адлин. – Достаточно глянуть, какой он здоровый, чтобы бежать наутек, теряя портки.

Итиар тоже засмеялась. Ондатра не нашел ничего смешного, но все равно оскалился. Адлин побледнел от этого зрелища.

– Это улыбка, – пришлось объяснить молодому охотнику. Итиар снова засмеялась.

Они погрузись в повозку, примостившись между бочек, и телега поползла между человеческих гнезд. Ондатра с удовольствием разглядывал, как они проплывают мимо, укутанные дымком и туманом, как люди идут по дороге, ведя за веревку коротконогих пахучих зверей, как заливисто кричат чайки в потасовках за рыбьи головы и требуху. Запах свежей крови наполнил рот слюной, несмотря на то, что он уже совершил ритуал утреннего подношения. Там, на столах у берега, лежали большие жирные тунцы и стоял сладостный аромат свежего улова.

Телега вильнула, удаляясь от побережья, запаха рыбы и морской воды. Под колесами заскрипел камень мощеной дороги. Обхватив его руку, Итиар приложила ее к своему лицу.

– Не верится, что я, наконец-то, куда выйду из этого заточения, – прошептала она, прильнув в Ондатре всем укутанным тканью телом.

Красный зверь издал довольный стон, заставляя провести ладонью вдоль густых черных волос. Она была так одурманивающе близко и горячила кожу сквозь мешковину. Ондатра заставил себя отвернуться и разглядывать каменные норы, лишь бы не смотреть на покачивающуюся голову, вызывающую странные желания.

Телега то ехала, то останавливалась. Вокруг роились люди, как рыбная мелочь на коралловом рифе. Разносился мерный раскатистый звук. У него был вкус крови, льда, каменного крошева. Умммм! Умммм! – прямо с вершины высокого рукотворного рифа. От этого звука красный зверь ощеривался острыми иголочками. Низкий, неприятный. Итиар никак на него не реагировала, а на вопрос ответила:

– Это колокол. В него звонят по разным причинам. Когда пожар, когда настало время для молитвы, для свадьбы, для похорон. Там, откуда я, тоже были колокола, но только в храмах.

– Храмах? Тьто такое храмах?

– Храм. Место, где ты молишься богам, и где святые люди говорят их волю, – она коснулась большим пальцем своего лба, где краской точка, а затем провела им вдоль нарисованной на носу линии.

– Боги не говорить, – ответил Ондатра, глядя на умиротворенное лицо Итиар. – Боги не уметь. Они давать и брать.

Девушка вздохнула:

– Боги людей умеют то же, что и люди, разве что еще вызывать дождь, превращаться в зверей и птиц, исцелять болезни…

Ондатра представил фигуры из бушующей штормовой воды. Они пели, играли крошечными корабликами в потоках косого дождя. Разве с ними можно говорить? Их голос – оглушительный рокот, разорвет любые перепонки, размелет кости в труху. Зачем им превращаться в зверей и птиц, если они сами полны ими до краев? Не стоит звать их, иначе сметут, протащат по острым камням. Единственное что верно – это про дождь. Они призовут и шторм, и волны, и водовороты. Люди странные. Бьют в громкие штуки и призывают тех, кто способен смести их одним неосторожным вдохом.

Повозка углубилась в многоликую толпу. Отовсюду лилась музыка, смех, обрывки разговоров. Итиар с интересом прислушалась:

– Где мы сейчас?

– В Певчем, – откликнулся Адлин. – Тут всегда толпа.

Они медленно преодолели разноголосый гул, переместившись в район потише. Ондатра с удивлением посмотрел на длинную черную процессию, которой телега уступила дорогу. Адлин почтительно склонил голову, но когда вереница повозок, всадников и пеших скрылась за поворотом, злобно сплюнул под ноги:

– Как хорошо, одним богатым уродом меньше.

Телега подъехала к высокой стене, которой был обнесен город. Ондатра пытался представить, как люди построили ее, и в голову лезли только ассоциации с крошечными коралловыми полипами. Двуногая рыба с копьем, охраняющая проход, без особого интереса расспрашивала Адлина, а потом кивнула на пустые бочки:

– Че, опять форель? А стерляди у них там нет?… А эти кто? – она кивнула на Итиар и Ондатру.

– Ой, – Адлин сразу стал мрачнее тучи. – Да свояк мой с дочкой, мамка велела в храм отвезть, грит, хворые, то ли пагубь, то ли гниль какая. Грят, там лечат и не такое.

Стражник оказался не из робких, приказал Итиар снять капюшон, та подчинилась, а Ондатра закатил рукав, показав руку в обмотках, и с присвистом выдохнул сквозь острые зубы. Стражник вздрогнул от этого звука, Адлин сказал:

– Да у него пол лица изъедено уже. Робеет показывать.

Стражник махнул рукой:

– Ну вас. Сам, главное, не подхвати…

Телега проехала сквозь проем, Итиар тихо сказала:

– Спасибо, Адлин.

– Да не за что, – кинул он через плечо. – Я постоянно езжу Храмовыми воротами, стражники меня знают. Я им нет-нет, да бочку горной форельки подкачу или пузырек от хворей ниже пояса, так что они всегда смотрят сквозь пальцы.

Телега покачивалась на дороге, шум города остался позади. Впереди бросали тень покрытые лесом горы и пестрые ленты водопада. Итиар долго прислушивалась к отдаленному рокоту воды и улыбалась. Увидев это, Адлин сказал:

– Это Даринкины Власы рокочут. Когда близко подойдем, шум будет стоять такой, что крику не услышишь.

– Почему так называется? – спросила девушка.

– Грят, жила когда-то красивая девка, Даринка, с волосами, как серебро, да обрезала их, чтобы спасти ейного мужика, – Адлин хлестнул пахучих зверей. – Ну и спасла, а водопад в честь этого назвали.

Ондатра предоставил себе Итиар с волосами цвета рыбьей чешуи, длинными, словно ручей. Струи красивыми волнами спадали вдоль тела. Он захотел увидеть ее, одетую в одну лишь воду.

– В моих краях женщине обрезать волосы равносильно позору, – задумчиво сказала девушка, – но сказка все равно красивая…

Она снова прильнула к Ондатре и, кажется, прикорнула. Молодой охотник наслаждался видами огромных травяных океанов и лесов, пока отдаленный гул не превратился в оглушительный рокот. Итиар проснулась, испуганно водя головой из стороны в стороны.

– Это вода, – успокоил ее Ондатра, сказав это прямо в ухо, чтобы услышала.

Она сжалась в комок, и ему пришлось укутать ее в свою накидку. Телега преодолела мост через реку и принялась взбираться в гору. Гул стал постепенно стихать, и когда он снова превратился в отдаленный ласковый шепот, Итиар, наконец, успокоилась. Ондатра вспомнил, как плыл против бурного течения прямо наверх, какая вода была мощная и холодная. Сейчас путешествие было спокойным и неспешным, а телега напоминала барку, покачивающуюся на плавных волнах.

Когда небо стало темнеть, Адлин сказал:

– На ночь остановимся на одной полянке. Место хорошее, тихое.

Быстро наступили сумерки. Ондатра прекрасно видел в темноте, для него мир просто потерял цвета, став разных оттенков серого. Адлин зажег огонь в висящем на веревке шарике. Наконец, телега свернула куда-то в сторону и встала. Адлин выдал пару промасленных тряпиц:

– Вот. Поешьте. Потерпите, скоро разведу огонь.

Ондатра не чувствовал холода, но Итиар дрожала и куталась в накидку. Адлин собрал сооружение из сучьев, полил едко пахнущей жидкостью, и быстро занялся огонь. Молодой охотник помог девушке устроиться и развернуть тряпицу с едой. Понюхав свою порцию, поморщился. Сильно пахло солью, словно ему протянули целую горсть. Есть это было невозможно, но Итиар с удовольствием уплетала, отламывая маслянистые кусочки и заедая хлебом. Вскоре к ним присоединился Адлин.

– Ты не ешь? – он кивнул на кулек, отложенный Ондатрой.

– Он предпочитает сырую, – хихикнула Итиар, и глаза хозяина повозки округлились.

– Прости, нет пока сырой, но в Озерном или на обратном пути – сколько хошь.

Двуногая рыба быстро легла спать и захрапела. Огонь еще не успел дотлеть. Итиар и Ондатра долго лежали, завернувшись в покрывало. Положив голову ему на плечо, она шепнула:

– Столько впечатлений за один день… И воздух здесь такой вкусный, что, кажется, можно захмелеть.

– Подозди, – ответил он, – на озере вкусней.

Она быстро обмякла и засопела, а Ондатра долго не мог заснуть. Глядел на мигающие огонечки небесного океана и думал о том, как же ему нравится, когда Итиар вот так лежит рядом, головой на плече. Он попытался представить вместо нее девушку племени и не смог. Никто бы сейчас не мог быть на месте Итиар.

Они встали с первым светом. Быстро собрали все вещи, Адлин возился с животными. Ондатра почувствовал обычное сосущее чувство в груди. Голодный красный зверь просил крови, но пока это просто причиняло неудобство, не более того. Адлин говорил, что уже вечером они прибудут в поселение людей на берегу озера, там можно будет отправиться на охоту.

В этот раз Адлин был говорлив и весел, много рассказывал о себе, своей семье и бесконечных кровных связях. Итиар охотно ему отвечала, а Ондатра только слушал.

– Ой, я и рад время от времени из дому свалить, – говорил Адлин. – Я жену, конечно, люблю, но орет больно громко и все мелкие в нее, оручие.

– Сколько у тебя детей? – спросила Итиар.

– Пятеро, – вздохнул он. – Да ты не подумай чего, люблю их, пострелов… А у тебя? Муж али жених?

Итиар спрятала лицо под капюшоном:

– Нет…

– Надо же! Мне показалось, что у такойкрасавицы уж точно должен быть ухажер… А у тебя, господин акула? – спросил он.

– Нет, – ответил Ондатра. – Мы не заводить… зена.

Адлин осекся, словно не ожидал, но расспрашивать об особенностях взаимоотношений в племени не стал. Итиар так и осталась накинутым на лицо капюшоном. Ондатра задумался над ее реакцией, но расспрашивать при Адлине ему не хотелось.

Повозка поднималась все выше и выше в горы. Стало прохладней и туманней, на контрасте с невыносимой жарой в долине. Итиар зябко ежилась в накидку, Ондатра старался согреть ее своим теплом.

– Это, значит, Каменные Клинки, – рассказывал Адлин. – Горы так называются. Все спускаются, где земля плодородная, теплей, да города большие есть. За каменной стеной не страшны ни бандиты, ни звери.

– За каменной стеной свои бандиты, – сказал Ондатра, вспоминая Поморников и скользкий ехидный взгляд их главаря, не сулящий ничего хорошего.

– Так-то оно так, – ответил Адлин, – да человеку все равно не понять, пока он сам не увидит…

К вечеру дорога перестала карабкаться вверх.

– Уже скоро, – сказал хозяин повозки, и Ондатра издали заметил дымок жилых нор.

Сладко пахло холодной озерной водой. Кричали сонные цапли, вставая на крыло, и, несмотря на голод по крови, Ондатра чувствовал себя очень хорошо. В сумерках телега въехала между деревянных человечьих гнезд, остановившись возле одного, большого.

– Переночуем на конюшне, – сказал Адлин. – У нас с хозяином уговор. Завтра я весь день буду занят, так что гуляйте… Только людей не пужайте, они к акулам не привыкшие…

От запаха зверей и желтой сухой травы свербило в носу. Ондатра подождал, пока совсем стемнеет, чтобы окунуться в ночное озеро. Как же давно он не плавал! Жабры с жадностью вдыхали вкусную черную воду. Отплыв далеко от берега, он резвился, словно морской котик, попутно охотясь на рыбу. Вернувшись, мокрый и счастливый, он уснул без задних ног, а засветло снова направился к озеру. На этот раз Ондатра плавал медленно, наслаждаясь каждым движением и каждым прекрасным мгновением занимающегося рассвета. Когда небо начало приобретать желтые и розовые оттенки, он вернулся на конюшню с уловом.

– Потрогай, – сказал молодой охотник проснувшейся Итиар.

Девушка протянула руку и с визгом отдернула, коснувшись холодной рыбьей кожи. Ондатра издал трель смеха:

– Не бойся. Я поймал ее для тебя. Она больщая.

Девушка снова протянула подрагивающую ладонь, аккуратно провела по гладкой вытянутой морде и ряду шипов на спине.

– И правда большая, – шепнула она, а Ондатра никак не мог отвести глаз от ее пальца, скользящего по спине рыбы.

– Ох ты, Всеблагой, – воскликнул Адлин, вышедший из-за телеги. – Да это ж стерлядь. Где вы ее взяли?

– Я поймать, – гордо ответил Ондатра. – Для Итиар.

– Мне столько не съесть, – растерянно ответила девушка. – Ты не обидишься, если я поделюсь ею?

– Она твоя, делать с ней, тьто хотьещь, – ответил молодой охотник. – Это мой дар.

Внутри у него все трепетало от осознания того, что он сделал. Так начинался брачный ритуал его племени. Самец приносит самке лучшую рыбу, какую может поймать, и если она принимает дар, то, значит, проявляет благосклонность. Итиар ничего не знала об их обычаях. Как ему трактовать ее ответ?

– Я хочу разделить эту рыбу с тобой и Адлином, – сказала она, коснувшись его руки.

– Тогда ее надо приготовить, – вклинился хозяин телеги. Посмотрел на молодого охотника. – Не всю. Я помню, ты любишь сырую. Решено. Вечером будем пировать.

Подождав, пока Итиар позавтракает, Ондатра потянул ее на прогулку. Прочь от запахов гнилого дерева и дыма, далеко вдоль песчаного берега у кромки леса. Гул и кутерьма поселения постепенно остались позади. Слева тянулось озеро, и, казалось, оно подобно океану без берегов, такое оно было большое. Волны тихо плескались о песок, пахло водорослями, чирикали просыпающиеся птицы. Итиар куталась в накидку:

– Воздух здесь такой холодный, но ты прав, он вкусный… сладкий. Хочется вдыхать его снова и снова. Даже интересно, какая в этом озере вода.

Она скинула накидку, Ондатра еле успел поймать ее, чтобы ветер не унес в озеро. Затем пошла на шелест волн, прощупывая дорогу ступнями. Когда нога плюхнула по воде, скинула обувь и медленно вошла в озеро, подобрав края ткани, в которую была завернута.

– Какая холодная! – воскликнула девушка, зябко обняв себя за плечи. – Как ты в ней плавал?

Она хотела было пойти обратно, но запнулась и рухнула в воду. Парень ринулся на помощь, кинув накидки прямо на песок. Он выхватил ее из воды, разглядывая со всех сторон. К счастью, Итиар не ударилась, просто окунулась с головой. Рисунок на лице растекся, теряя четкость, ткань стала темно-розовой, и она задрожала, постукивая зубами:

– Как холодно!

Ондатра вывел девушку на берег, растирая ее плечи. Между пальцев струилась вода, ладони ощущали рельеф горячего тела. Красный зверь скрутился в тугой узел. Сладкий запах волос, ставший особенно вкусным в местном воздухе, сильно взбудоражил его. Внизу живота плоть нестерпимо напряглась. Итиар прижалась к его груди:

– Я такая неуклюжая. И зачем я только сунулась в воду? Дура.

Он зарылся носом в волосы у нее на виске, вдыхая сладкий запах. Девушка вдруг обхватила его за шею и прильнула губами к губам. Это прикосновение почти обожгло кожу, он удивленно посмотрел на нее.

– Дура я, – продолжила она, обнимая его за шею. – Ты совсем другого племени… но отчего-то я ничего не могу поделать с собой. Спас меня от Эсвина, привел сюда, приволок эту огромную рыбину… Зачем?

Пальцы коснулись его лица, проводя линию по острой скуле до тонких губ, оставляя дорожку синей краски.

– Это… гон, – ответил Ондатра. – Красный зверь сходить с ума, – он снова прильнул к ее виску. – От твое тело. Он хотьет, чтобы я спариться с тобой, но я не хотеть пугать.

– Почему ты думаешь, что я испугаюсь? – спросила она.

Ондатра ничего не сказал, только прижал ее ладонь к своему лицу, разомкнул губы и позволил прикоснуться подушечками пальцев к двум рядам острых зубов. Ее брови поползли вверх. Длинные, треугольные, полная пасть.

– Я слышала, что у вас острые зубы. Чувствую… они очень грозные. Теперь я понимаю, почему все боятся, когда ты улыбаешься.

Грозные. Все-таки она боится…

Итиар снова к нему прильнула прошептав:

– Я знаю, ты не сделаешь мне больно. Ведь… я как цветок. Ты говорил мне это. Я – твой цветок.

Она задрожала, и ткань поползла с ее плеч, обнажая кожу цвета мокрого дерева.

– Я… твоя, – прерывисто шепнула она, и его руки, ведомые красным зверем, обхватили ее, путешествуя по бархатистой коже.

Выпуклости на груди, которые она раньше стыдливо прятала, приятно ласкали ладони. Мягкость, упругость, жар. Вздохнув, Итиар сама провела ладонями вдоль его торса, пересчитывая пальцами каждый мускул.

– К-какой ты… – выдохнула она и прильнула лицом к его груди, обжигая дыханием и щекоча длинными мокрыми волосами. – Пахнешь всегда так приятно, морем…

Красный зверь снова зашевелился, призывая овладеть ею здесь и сейчас. В штанах стало тесно. Итиар провела ладонью по его животу, плоскому и твердому, и сомкнула пальцы на детородном отростке, спрятанном под штанами. Ладонь блуждала вверх-вниз. Новое и такое приятное ощущение. Хотелось, чтобы она никогда не убирала свою руку. Девушка очень странно дышала, глубоко и горячо, словно загнанный зверь, а губы и щеки еще сильней потемнели. Ондатра обхватил ее поперек туловища и повалил на землю, примяв своим телом. Красный зверь подсказывал ему сделать именно так, а еще – податливое тело Итиар, направляющее его. Она засунула пальцы за пояс его штанов и стянула их, словно освободив из плена.

– Возьми меня, – шепнули потемневшие губы.

Ее запах стал другим, более терпким, с солоноватыми нотками крови, и эта обволакивающая горячая соль кружила голову. Итиар лежала на песке, часто похожая на гибкую цветущую лиану, только горячую, огненную. Грудь колебалась двумя темными пятнами на мокром дереве, волна дыхания проходила под кожей на плоском животе. Ниже темнел треугольник волос, к которому она приложила его ладонь. Мягкий, горячий, влажный, скрывающий насыщенно-розовые лепестки. Красный зверь направил его, Итиар поддалась навстречу, раскрываясь, как бутон, обволакивая его отросток. Горячо и тесно! Девушка обхватила его руками и ногами, обдавав дыханием.

– Хорошо… Хорошо… – зашептала она, когда мускулы на его спине перекатывались при каждом толчке.

Они переплелись на второпях сложенных накидках, не переживая о том, что кто-то мог увидеть их. Вокруг все равно не было никого, только вода и крики птиц. Красный зверь теперь полностью владел телом Ондатры, заставляя двигаться быстрее и быстрее, а Итиар вздыхала под ним, оглаживая мускулистую грудь и шею, впиваясь в гладкую кожу, словно пытаясь сорвать ее голыми руками, губы судорожно целовали плечи и лицо. Пальцы снова коснулись его приоткрытого рта, мягкая плоть напоролась на прозрачный бритвенный край.


– Ах!– вскрикнула девушка, струйка крови потекла по ладони.

Ондатра облизнул ее палец и провел языком дальше, вдоль кровавой дорожки. Солоно и сладко, вкус Итиар. Она застонала под ним, изгибаясь, как морская змея, только змеи не бывают такими горячими и влажными. Капельки крови упали на ее грудь, и он прильнул к ней, слизывая соленые жемчужинки. Девушка вновь застонала, словно от боли, но он чуял ее запах, полный желания, ей было хорошо. Итиар задрожала, словно от холода.

– Да…да…да, – вздыхала она, выгибаясь под ним.

Ондатра никак не мог насытиться ею. Стоило ему остановиться, и красный зверь снова толкал его вперед, и он овладевал девушкой с новой силой. Итиар тоже было хорошо, молодой охотник видел это по ее лицу, чуял по запаху, слышал ее:

– Да… Не останавливайся… – и не останавливался.

Красный зверь почуял сытость, только когда Ондатра полностью выбился из сил. Он расслабленно лег на девушку, чувствуя, как она прикасается губами к его плечам.

– Ни с кем мне не было так хорошо, – прошептала Итиар.

Он снова зарылся лицом в волосы на ее виске.

– Я мечтала быть как все, – продолжала она шепотом. – Чтобы муж, семья, дети, дом… А потом, когда все случилось… Я поняла, что, наверное, никогда не буду счастлива… Но потом появился ты… Да, ты мне не муж, и я не буду тебе женой, у меня нет детей и дома, но я счастлива, словно ты можешь заменить мне все мои старые мечты. Понимаю, как глупо это звучит. Это такая глупость, но здесь и сейчас я так чувствую…

Внутри что-то дрогнуло. Не вожделение, не сытый красный зверь, не жалость и очарование хрупким цветком.

– Я выкупить тебя, – сказал Ондатра. Почувствовав вкус этих слов, он повторил. – Да, я тебя выкупить.

Она ничего не ответила, только снова обхватила его руками, осыпая поцелуями. До вечера они гуляли вдоль берега, наслаждаясь пьянящим чувством свободы, словно они одни во всем мире. Смеялись, когда хотели смеяться, совокуплялись, где их настигало желание, словно беззаботные подводные создания.

Они вернулись поздно вечером и вовремя, Адлин как раз дожарил жирную стерлядь, оставив молодому охотнику большой кусок сырой рыбы. Ничего вкуснее Ондатра никогда не пробовал, но, возможно, виною тому были воспоминания о теле Итиар и солоновато-сладкой крови, которые окрашивали весь мир в нежные красные цвета.

Следующим утром телега Адлина двинулась в обратный путь, увозя из Озерного бочки, полные свежей форели, и двух отчаянно влюбленных обратно, в душный мир грязи и лжи.

Глава 16

Шаги с криками становились все ближе и ближе… Асавин отошел от лестницы в подвал, чтобы никто не заподозрил, что он ходил к Дивнике. Выглянул из-за угла, стряхивая с себя выбившуюся из тюфяка солому, и сразу увидел бойцов Френсиса. Их было трое, этих Асавин знал пугающе хорошо. Лысый, с бельмом на глазу и кровавой улыбкой, словно у дикого зверя, был немногим лучше Френсиса, а двое других – амбалы-подпевалы, тупые, словно куски трухлявого дерева. Один из них волок тощего упирающегося мальчонку. Обычный взлохмаченный беспризорник, каких пруд пруди на улицах Угольного. Асавин замешкался, раздумывая, что эти трое собираются делать с мальцом, и почти отлетел к стене, когда несущий ребенка оттеснил его плечом:

– Пшел отсюда…

– Пууусти, сукааа, – выл мальчишка, пытаясь вывернуться из медвежьей хватки великана, а затем выдал еще несколько бранных слов, достойных сына матроса и портовой шлюхи.

Раздался хруст, словно сломали несколько хворостин, ребенок разразился бранным воем, амбалы заржали, а лысый сказал:

– Поосторожней, Френсису ничего не оставишь…

Что-то внутри сжалось от криков боли. Страх, липкий, холодный, словно туман и роса на траве. Но за кого? Асавин зачарованно последовал за ними, невольно вспоминая злополучное алое от крови утро.

Они поднялись на второй этаж, и великан швырнул мальчишку в угол. Тот скорчился, лелея обвисшую, словно плеть, руку.

– Интересно, что он вам сделал? – усмехнулся Асавин, поднимаясь следом. – Кинул в вас камнем?

– Это шпион Морока, – раздалось у него за спиной.

Асавин обернулся. Френсис шел за ним, бесшумный, словно лесной кот. Перепаханное шрамами лицо, испачканное красным порошком, напоминало церковные фрески, иллюстрирующие козни демонов Гаялты. Асавин прижался к перилам, пропуская его вперед. Сейчас вставать у него на пути было особенно опасно.

– Ошивался, разнюхивал тут, – лениво тянул Френсис, медленно поднимаясь по ступеням. – И попался.

Главарь Висельников подошел к мальчику. Ребенок затих, исподлобья глядя на возвышающегося мужчину, будто маленький волчонок. Френсис со всего размаху пнул его в грудь, и легкое тельце отлетело к стене. Мальчик зашелся криком вперемежку с кашлем.

– Даже если так, – сказал Асавин, – ты его скорей убьешь, чем допросишь.

Френсис обернулся, сверкая пьяными глазами:

– Зачем? Думаешь, эта падаль что-нибудь знает? Просто мелкий кусок дерьма, – он снова пнул мальчишку, и тот скорчился, хрипя в спазмах боли. – Ой, ну что ты? Не подыхай так скоро… – Френсис обернулся. – Кто-то же должен заплатить за наши потери. Или что ты предлагаешь? Дать ему коврижку и отпустить?

Асавин покрылся холодным потом. Этот показной дружелюбный тон – лицо самой лютой ипостаси Френсиса. Таким голосом он разговаривал со шлюхами, превращая их лица в кровавое мочало.

– Ну что ты замолчал? – повторил главарь. – Язык проглотил?

– Нет…

– Тогда я жду ответа! – заорал он.

Схватив мальчишку за чуб, шрамолиций полок его в сторону Асавина, и тот обмер от ужаса.

– Ты, разумеется, прав, Френсис… – ответил блондин, стараясь обуздать непослушное лицо.

– Я всегда прав, – прорычал безумец.

Развернувшись, главарь потащил мальчика в комнату с красными стенами, пропитанную запахом застарелой крови. Дверь громко захлопнулась, подняв облако пыли, и сердце Асавина наполнилось острым как бритва облегчением. «Не я – думал он. – Я еще немного поживу». Перед внутренним взором разливались океаны крови, стекающей со второго этажа по ступеням, ведущим к варварскому алтарю, возведенному, чтобы утолить страшный голод монстра по имени Френсис. Бешено трепетавшее сердце плавно замедлилось. Отлегло.

Асавин поспешил спуститься на первый этаж, прислониться к стене и снова прислушался к сердцебиению. Тук-тук, тук-тук, мерно и спокойно, словно звук копыт по пыльной колее. Сверху полились крики, от которых скрутило живот, но и это отлегло. Сколько таких вопило в красной комнате, на потеху Френсиса? Когда сбиваешься со счета, черствеешь к чужой боли. Случилось не с тобой – и отлично.

Подтянулись другие головорезы, сели пить самогон, играть в хурук и обсыпать звериные рожи красным порошком. Асавин осел прямо на пол, там, где раньше лежал его тюфяк, и прикрыл глаза, пытаясь забыться сном. Крики мешали, но скоро они оборвались, словно струна эспарсеры. Френсис спустился с окровавленными по локоть руками, хмурый и молчаливый, не утоливший своей чудовищной жажды.

– Асавин! – подозвал он блондина.

Тот заставил себя встать и подойти к нему, переставляя ватные ноги. Пальцы, покрытые свежей кровью, впились в лицо блондина, словно желая сорвать его. Мерзко.

– Ты грамотей, полезное приобретение, – процедил шрамолиций, – но вот твой поганый язык… Я вырежу его.

В руке Френсиса блеснул короткий кривой нож, по рукоять покрытый кровью.

– Я вырежу твой язык и изувечу лицо так, чтобы даже искусная швея не смогла собрать его по лоскутам…

Нутро Асавина сжалось от страха, а Френсис вдруг ехидно заржал, обдав его брызгами красной слюны:

– Видел бы ты свое лицо! Ты, часом, не обмочился?

Его головорезы разразились шакальим смехом. Главарь отпустил Эльбрено и похлопал по щеке, оставив жирный кровавый след:

– Расслабься, я пошутил.

Пошатываясь, словно пьяный, Френсис побрел в темный зал, заваленный разбитой мебелью. Там он будет крушить дерево и вспарывать подушки, пока не выбьется из сил и не уснет прямо на груде рухляди. Асавин выдохнул, едва удерживаясь, чтобы не осесть на пол. В голове проносились мысли о том, как близок он был к гибели.

Головорезы разбрелись по своим углам, свечи погасли, то и дело раздавались пьяные всхрапы. Асавин почесал щеку. Кровь застыла, стягивая кожу, как сухой пергамент. Эльбрено пошел во двор, к колодцу, чтобы оттереться от липкой грязи из криков, трусости и малодушной радости. Двор был пустынным и кромешно-темным, единственным источником света был желтый круг масленого фонаря у входа, где терлись двое сторожей, раскуривая дешевый табак. С другой стороны, где распахивала свои гостеприимные двери «Норка», доносились смех, пением, музыка, но приглушенно, словно из другого мира. Ворот колодца крутился с тихим скрипом, вторя несмазанным колесам мыслей блондина. Наклонившись над полным ведром, Асавин зачерпнул пригоршню воды и вдруг почувствовал, что в его спину упирается что-то острое.

– Не шевелись, – произнес голос позади него. – Разорешься – пырну.

На мгновение помедлив, Асавин окунув лицо в пригоршню воды, поскоблив ногтями застывшую кровь. Ледяное умывание подействовало отрезвляюще. Фыркнув водой, он ответил как можно спокойней:

– Не буду. Только сердце гораздо выше…

Лезвие поменяло положение, но совсем не так, как ожидал блондин.

– А я мечу в почку. Зубы не заговаривай. Что с Зябликом?

Мальчишеский голос, и откуда он смутно знаком?

– Это кто?

– Мальчик. Я видел, его привели сюда.

– Он мертв.

Выдох сквозь зубы, острие ножа больно кольнуло в спину, но обошлось без крови. Асавина осенило.

– Курт? – спросил он, пытаясь обернуться, и сталь уперлась ему в пах.

– Молчи. Веди к господину Тьегу.

Щекотливая ситуация. Дивника не пустит постороннего, а мальчишка настроен весьма серьезно, того и гляди оскопит. Нужно было действовать осторожно.

– Хорошо, – ответил Асавин, – только вот… – он кивнул в сторону двух охранников у входа в логово.

– Придумаешь, – процедил мальчишка.

– Да как же я тебя проведу?…

Нож красноречиво кольнул в причиндалы. Острое предупреждение. Асавин медленно пошел к входу, уповая на кромешную темень во дворе. Авось не приметят мальчишку за его спиной. Немного не дойдя до желтого круга света, Асавин остановился.

– Эй, тут кто-то ошивается возле конюшни. Как бы ни прихвостни Морока.

Курт замер, Асавин чувствовал спиной его судорожное дыхание. Охрана глянула на Эльбрено, щуря глаза. Кажется, мальчика они не увидели.

– Да может с «Норки» кто. Нынче шумно.

– Мое дело сказать. Френсису не понравится, если уйдет… Пойду, доложу ему.

– Да стой ты! Ну тебя, – скривился тот, что повыше. – Ладно, проверим.

– Сейчас, – нажал Эльбрено. – Если уйдет, Френсис всем нам кишки пустит за недогляд.

Охранники заволновались. Боятся главаря и есть за что.

– Давайте так, – предложил блондин, смягчив тон. – Вы обойдете конюшню с двух сторон, так точно накроете…

– А ты что?

– Идиоты! Если вы уйдете, кто останется сторожить?

«Как хорошо, что они тупые, как индюки, – подумал Асавин, провожая глазами два крадущихся силуэта, направившихся к конюшне. – Даже света с собой не взяли. Пожалуй, индюки умней». Сталь у паха вернула его к реальности:

– Не стой столбом. Веди.

Асавин шагнул через порог. Среди нескольких сиротливых огоньков раздавался храп головорезов Френсиса. Отсюда налево и вниз по ступеням, прямо до крепко сколоченной двери. Асавин спустился по лестнице и замер с занесенным кулаком. Курт стоял на несколько ступеней выше, и нож теперь упирался Эльбрено промеж лопаток.

– Она чужого не пустит, – сказал блондин. – Не высовывайся.

– Какая еще «она»? – процедил оранганец.

– Увидишь.

Асавин предпочел промолчать про состояние имперца. Узнает – взбесится, кто знает, что натворит. Костяшки постучали по дереву. Громкий, но деликатный звук, словно сосед, зашедший в гости на рюмочку бренди. Тишина. Блондин негромко позвал:

– Дивника… Это Асавин. Пусти, хочу посмотреть, как там мой племянник. Пустишь?

Тихий шорох за дверью.

– Не отвлекай меня по пустякам…

– Извини. Да может тебе надо чего? Воды, например?

Главное, чтобы открыла дверь.

– Воды… – голос замолк. – Да есть еще…– снова молчание. – Хотя… Мне неловко просить… У тебя нет какой-нибудь еды?

Это прозвучало настолько жалобно, что Асавин не выдержал, улыбнувшись уголком рта. Стало даже совестно ее обманывать. Совсем чуть-чуть.

– У меня как раз с собой есть немного хлеба. Будешь?

– О, спасибо…

Щелкнул тяжелый засов, дверь отворилась, показывая лучик света и встрепанную женскую голову. Асавин тут же просунул ногу в образовавшуюся щель. Дивника, явно не ожидавшая такого маневра, попыталась навалиться на дверь, но поздно, блондин уже просунул и плечо.

– Прошу прощения, – он улыбнулся. – Как бы так сказать… У меня не было выбора.

– Шагай, – приказал мальчишка, ткнув ножом промеж лопаток.

– Что происходит? – пролепетала Дивника, отшатнувшись от двери. – Асавин?

Блондин прошел в погреб. Стены были заставлены пустыми покрытыми паутиной стеллажами, один из которых Дивника умудрилась придвинуть к двери. По углам валялись мешки с истлевшей гнилью и несколько свернутых в рулоны ковров, один из которых лежал прямо на полу. Попытка девушки обустроить домашний уют? Самым удивительным открытием было обнаружить покрытую пылью мраморную статую в человеческий рост, изображающую юношу с мечом. Топорная работа нового времени… Курт обошел Асавина сбоку, не прекращая угрожать ножом. Дивника прикрыла рот от страха.

– Господин Тьег! – вдруг закричал оранганец, рванув к лежащей на полу фигуре.

Нож вспорол дублет и рубаху, а под ними и кожу, обжигая одновременно огнем и холодом. Асавин вскрикнул от боли, зажимая рану. Курт даже не заметил. Он упал на колени перед похожим на восковую фигуру Тьегом. Рука рубийца была заново перевязана, на холстине проглядывались пятна подсыхающей крови. Кожа нездорового желтого цвета в круге света масляного фонаря.

– Что с ним… Что вы с ним сделали? – сокрушался мальчишка, касаясь безвольной ладони Тьега.

– Черт… – прошипел Асавин, запирая дверь – Да за что мне это все…

– Отвечайте, что вы с ним сделали! – зло повторил Курт, обернувшись к блондину, узкоглазое лицо сморщилось от злости.

– Ничего я ему не сделал, – огрызнулся блондин. – Ранен в бою… Дивника может подтвердить. Да, милая?

Девушка скрестила руки на груди. Куда только делся испуг?

– Так, – строго сказала она. – Племянник твой, говоришь? Да?

– Да хрен там был, – зло отозвался Курт. – Верьте больше этому ублюдку.

– Чуть-чуть солгал, но для его же пользы, – Эльбрено кивнул в сторону больного. – От него бы живого места не осталось, узнай Висельники, кто он и откуда…

– Да на нем и так нет живого места! – вскинулся оранганец, и Дивника хлопнула его по лбу, да так, что он присел, вытаращив глаза.

– Чего кричишь? – строго выговорила она. – Всех бандитов перебудишь, да и ему, – девушка кивнула на Тьега, – нужен покой. А ты, – она сердито посмотрела на Асавина, – иди-ка сюда. Истечешь еще кровью…

Курт, заметно успокоившись, опустился на колени рядом с бессознательным хозяином и склонил голову в позе, которую Асавин мог бы описать, как виноватую. В такой молились грешники на полотнах Амелькаро, прося у Благого искупления. Какого искупления хотел Курт? Асавин расстегнул дублет и потянул окровавленную рубашку через голову, поморщившись, когда шершавый лен задел края раны. Дивника наклонилась, слегка касаясь его кожи. У нее были теплые и невероятно изящные руки, тонкие кисти, длинные точеные пальчики, да еще и такие белые, словно у фарфоровой статуэтки.

– Неглубокая, просто царапина. Надо зашить… – пробормотала она.

– Я что же тебе, рубаха? – с улыбкой спросил Эльбрено. – Заплатку, может, на меня поставишь?

Она подняла голову, и Асавин, наконец, рассмотрел ее лицо. Бледное, усталое, изможденное.

– Зашить или прижечь, – продолжила девушка. – Только прижечь мне нечем, огня чуть, – она кивнула на фонарь. – Или костер поможешь развести? Не хочешь – пеняй на себя.

«Да она сейчас с ног свалится», – подумал Асавин. Стать женским рукоделием ему не улыбалось несмотря на то, что он уже видел ловкую веридианку в деле.

– Давай-ка лучше без ваших причуд…

Вдохнув, Дивника согласно кивнула. Они собрали из деревянного мусора маленький костерок. Знал бы Френсис, что творится в его подвале! Асавина позабавила эта мысль, и он с улыбкой кивнул на разгоревшееся пламя, приглашая властвовать над раной. Через несколько минут он здорово пожалел о своем решении. Сначала Дивника смазала чем-то порез, и весь бок обожгло, как огнем, а затем приложилась раскаленным металлом, заставив Асавина шипеть и корчиться от боли.

– Стонешь, как барышня, – фыркнула веридианка, проверяя, хорошо ли запекся порез.

– Кто-то же в этой комнате должен быть барышней.

Как ярко вспыхнули ее щеки! Она вскинула голову, тряхнув золотой шевелюрой. Ни дать ни взять маленькая капризная кобылка. В глазах неподдельное возмущение. Асавин ответил ей смеющимся взглядом. Похожа на героиню Амелькаро. Такая же бесхитростная и открытая, с приятным, но не привыкшим кокетничать личиком, и казалась бы скучной праведницей, не блести там, за этими бледно-голубыми глазами, какого-то таинственного огонька. Костры идей, пожары убеждений или отблески их маленького целительного пламени? Как любопытно.

Выражение ее лица смягчилось.

– Не дергайся, иначе рана откроется, – сказала она, отматывая меру полотна для повязки.

Надо же, не накричала, не ответила колкостью на колкость, не состроила оскорбленную. Сколько на своем веку Асавин повидал благочестивых шлюх и благородных леди, способных дать фору самой падшей из женщин, но девушек, обладающих достоинством и терпением Всеблагого, можно было пересчитать по пальцам. Она праведница или это всего лишь хитрая личина, скрывающая червоточины на гладком спелом яблочке? Чем больше Асавин узнавал людей, тем яснее понимал, что они – менестрели безграничных подмостков. Каждый играет свою песенку, следуя амплуа. У кого банальный мотивчик, у кого цепляющий, а кто-то окружает себя аромат роз и туманом, превращая каждый день жизни в феерию. Какая песенка у этой славной девушки?

Когда Дивника закончила перевязку, наложив на обугленную рану кашицу целебного снадобья, Асавин благодарно улыбнулся и кивнул на Тьега:

– Скажи лучше, что с ним?

Дивника сдвинула пшеничные бровки.

– Не скрою, все плохо. Я удалила гниющую плоть, вычистила рану от гноя, отворила порченую кровь, но неясно, помогло ли. Спустила на него почти все снадобья, и этого оказалось мало.

– Какие снадобья? – вклинился Курт. – Скажите, и я тотчас принесу.

Девушка слабо улыбнулась:

– Веридианские, такие в аптеке не купишь, а до ближайшего храма долгий путь.

Оранганец неожиданно кивнул:

– Знаю, но за седмицу можно управиться. Вам ведь нужен экстракт плесени?

– Да! – удивленно кивнула девушка. – Ты изучал веридаинскую медицину?

Курт отвернулся:

– Просто знаю. Я отправлюсь в храм и добуду необходимое.

– Никуда ты не пойдешь, – возразил Асавин. – Убьют на воротах, или в Озерном, или на пароме до острова. Вообще, как ты сбежал от Морока?

– Не твое дело, – огрызнулся мальчишка, а затем вспетушился. – Так ты знал, кто меня украл, и ничего не сделал?

– А что бы я, по-твоему, сделал? Пошел против Морока? – Асавин едко усмехнулся. – Интересно знать, зачем ты ему нужен? Согревать постель?

– Ублюдок! Что бы ты знал, позарез я ему нужен, – с обидой пробормотал Курт, став на мгновение самым обычным пацаном, – потому что оранганец, но речь не о том. Если я не смогу добыть лекарства для господина Тьега, то кто же? Неужели ты?

– Я попрошу друга, – оборвал его Асавин. – Но, Дивника, семь дней – долгий срок. Выдержит ли? – он кивнул на больного.

Девушка задумчиво поджала нижнюю губу.

– Мне нужен мед. Прополис. Травяной самогон, – она задумалась о чем-то и вновь кивнула. – Когда очнется, будет страдать от боли, так что нужен какой-нибудь дурман, – Дивника впилась в Асавина бледно-голубым взглядом. – Ну что? Добудешь?

На ее изможденном лице была написана решительность лечить мальчишку до конца, и блондин растерялся. Отказать этим глазам было равносильно членовредительству. Он кивнул:

– Конечно. И еды, так ведь?

Трогательно зардевшись, она отвернулась, но и так было понятно, что еда была бы кстати, только куда все это сложить? Асавин направился к полупустому мешку в углу через застеленный ковром пол.

– Стой! – вскрикнула Дивника. – Не ходи!

Он резко затормозил, едва не ступив на ковер, обернулся.

– Что?

– Там, – она указала на пол. – Там провал. Раньше люк был, а теперь просто глубокая дыра. А внизу торчат острые доски.

Асавин присел на корточки.

– А зачем застелила? – спросил он, сдергивая ковер.

Пахнуло нечистотами. Снова зардевшись, девушка отвернулась к больному. Понятно, использовала как выгребную яму. А на дне какие-то деревяшки ощерились острыми копьями. Видимо, когда-то был подземный ход, а потом заложили всяким хламом. Мда, упади он сюда, мог бы и погибнуть. Он вернул ковер на место.

– Главное, сами не свалитесь. Ладно, пойду, добуду, что велено, – он поморщился, застегивая пуговицы дублета, бок нетерпимо жгло.

Курт вдруг воскликнул:

– Стой!

Асавин обернулся:

– А тебе-то чего?

– Я же не просто так пришел. Морок затевает что-то опасное. Остерегайся Угольного Собора, там что-то произойдет.

Эльбрено кивнул:

– Хорошо.

Он взлетел по ступеням наверх, ощущая ноющую боль в боку и опасение, что опять ввязался в авантюру, что ему не по зубам. И ради чего? Ради взгляда странной девушки. «Ох, Асавин, тебе же уже не шестнадцать, чтобы совершать подвиги во имя каких-то там глаз. Хотя они, надо признать, прелестные». В голове вырисовывался план. Найти Лонана, попросить его отправиться в храм Вериданы за нужным лекарством. А не пошлет ли в Гаялту, после всего, что случилось? Как бы его убедить? Станет ли вообще слушать? Мед, прополис, самогон и еда не проблема, с дурманом тоже все ясно, сойдет и Красный Поцелуй. Вся загвоздка в добыче веридианского лекарства…

Кто-то схватил его за плечо и сильно дернул, едва не лишив равновесия.

– Падла, ты чего не на стреме? Всех нас подставить решил?

Ах да. Он ведь должен был сторожить двери, пока эти два индюка ловят несуществующих шпионов.

– Поймали? – рыкнул Асавин, не обращая внимания на руки, сжавшиеся на плечах. – Где шпионы?

– Нет, – сердито просопел тот, что повыше, и хватка его немного ослабилась. – Не было там никого.

– Не было или не поймали? Я уже доложил Френсису.

Руки исчезли с его плеч. Один индюк посмотрел на другого.

– Не… Ну…

– Что? Не уверены?

Охранник кивнул.

– Ладно, – Асавин стряхнул несуществующую пылинку с плеча. – Я скажу, что ложная тревога, а вы чтобы молчали, иначе все втроем головы лишимся. Усекли?

Они судорожно закивали. Асавин развернулся и пошел в сторону темного мрачного зала, где дрых Френсис, посмеиваясь над двумя остолопами. Он собрался затаиться у входа, чтобы придурки ничего не заподозрили, но, к его удивлению, главарь Висельников вышел из темноты прямо ему навстречу.

– Асавин! – шрамолиций ухватил блондин за многострадальное плечо. – Ты-то мне и нужен.

– Ммм? – только и смог выдавить из себя Эльбрено, стараясь сохранить невозмутимое лицо.

– Ты что, все еще боишься, что я тебя исполосую? – хохотнул Френсис. – Расслааабься. Пойдешь со мной на Угольный Собор. Ты единственный, кто может связать два приличных слова.

«Гаялта тебя изморозь! – чертыхнулся про себя Асавин. – Ну почему снова я?». Он искоса посмотрел на Френсиса. Тот выглядел посвежевшим, веселым и искренне дружелюбным, но Эльбрено прекрасно знал, как быстро у него меняется настроение, и даже дага на поясе не давала чувства защищенности. Куда ему против такого сильного бойца, как Френсис. Благоразумно промолчав, Асавин предпочел подчиниться, но стало неспокойно. Слова мелкого оранганца все еще звучали в голове – держаться подальше от Угольного Собора, Морок что-то замышляет.

Френсис взял с собой восемнадцать бойцов и Асавина, оставив прочих у «Норки», охранять территорию. Как и полагал Эльбрено, главаря сопровождали самые кровожадные, самые отчаянные его Висельники. Пустое бряцанье оружием, но где, как не на Угольном Соборе, еще внушать и подавлять?

Угольный Собор… Как много в этом слове красоты и поэзии, а на деле – сборище негодяев. В последние годы он случался не чаще раза в несколько лет, следуя за громкими событиями и переменами, произошедшими в городе. Сейчас был как раз такой случаи. Укрепление позиций Цитадели и нарушение равновесия Угольного порта грозило многим бандам потерей власти, в том числе и Висельникам.

Собор проводился на главной площади Угольного порта, в строении, называемом Замок Суда. Некогда в нем располагалась Гильдия Углежогов, поэтому он выглядел изящней прочих местных зданий, и внутри сохранились остатки былой роскоши. Суд, несмотря на свое название, никого не судил, и единственное его назначение было номинально председательствовать на нечастых Соборах, сохраняя порядок и равенство присутствующих. Однако в Угольном нет ничего честного, чистого и неподкупного. Суд существовал на щедрые взятки всех участвующих в Соборе банд. Все охотно платили мзду, создавая таким образом эфемерное чувство защищенности.

Асавин никогда не стремился поучаствовать в Соборе. Слишком уж большое скопление опасных людей и огромный риск попасть в немилость какому-нибудь влиятельному бандиту. Подарочек Френсиса был самой отвратительной подлянкой за последнее время.

Собор проходил в большом зале заседаний. Говорят, он напоминал Судилище Стали, повторяя его круглую форму, высокие куполообразные потолки с плафонами, ряды колонн и балконы. Асавину же это больше напоминало леакский театр Искр и Пламени. В портере друг напротив друга восседали представители банд в компании секретарей, советников и экономов, на балконах – их бойцы, готовые по первому требованию вцепиться друг другу в глотки, на сцене – председатель и его помощник. В этом году это Квентин Торгус, мужчина средних лет, страдающий частичной глухотой. Асавин узнал его по слуховому рожку. Ложа пустовала. Обычно там сидели наблюдатели из меньших банд. Небольшое отступление от правил. Асавин тут же поделился этой мыслью с Френсисом. Тот ответил:

– И что? Думаю, их и не приглашали. Слишком уж серьезный поднят вопрос, а это собрание исключительно для сильных.

Асавин ничего не ответил. Сейчас он чувствовал себя тараканом, пришпиленным булавкой к листу бумаги. Он проследовал между двумя рядами колонн, украшенных фестонами. Сел по правую руку Френсиса, мельком бросил взгляд на балкон, где располагались Висельники, но это не подарило ему успокоения.

Постепенно зал начал заполняться представителями других банд. Мару Податель, немолодой уже нерсианин, в компании двух одинаковых на лицо парней. Волосы подвязаны яркими лентами, на теле – пестрые запашные рубахи, оставляющие сухие смуглые ноги бесстыдно голыми. Бесстрашно стучали деревянные сандалии, словно говоря: «Мы никогда не крадемся». Однако на Морока, говорят, напали исподтишка, под покровом темноты.

От Крысоловов за милю разило Мусорной стеной, а от Мотыльков, наоборот, – сладким опиумом. В компании их главаря была мадам Пижма, размалеванная королева улицы Лилий. Она напоминала стену разваливающего на части дома, что спешно покрыли свежей штукатуркой. По залу прокатывались шепотки, Асавин пытался уловить каждый.

– Кривой Шимс, говорят, подох со всей бандой. Кровищи пролилось… Это все Поморники.

– И где ж сам Эсвин? Гоголем должен ходить…

– А Жемчужный порт, говорят в имперской осаде. Совет Кардиналов гадит под себя…

– Да ладно? Неужто война?… В городе и так волнения. Протектора можно встретит за каждым углом. Кошмар…

Напоминало светские беседы в каком-нибудь салоне для высокородных. Асавин невольно усмехнулся. Больше всего напрягло отсутствие Поморников. Если они теперь короли контрабандистов, то должны прийти на заседание, чтобы закрепить свое возвышение. Асавин хотел сказать об этом Френсису, но передумал. Снова отмахнется, словно от мухи.

Когда собрались все заявленные банды, заседание объявили открытым. У Квентина Торгуса был надтреснутый голос, периодически обрывающийся на зловещий свист.

– На повестку дня вынесен главный вопрос: Цитадель Морока и как сдержать все разрастающееся влияние этого молодого новообразования. Начнем. Слово дается Мару Подателю, главе Просителей.

Асавин почти не вслушивался в предложения выступающих. Спектакль, разыгравшийся перед его глазами, был до банального скучный. Интересно, сколько часов потребуется просидеть, чтобы они наконец до чего-нибудь договорились? Напоминает заседание в обычном Совете Гильдии. Возможно, оттуда и скопировали формальности, для солидности. Словно дикари, оттопыривающие мизинчик, когда пьют из костяного рога. Так же смешно и нелепо.

Кто-то предложил договориться с Мороком, Френсис настаивал на том, чтобы объединиться и стереть ублюдка с лица земли. Мару Податель поддерживал его, начались дебаты, и Асавин почувствовал себя лишним. Его слова и замечания тонули в гомоне, напоминающем всполошенный курятник. Здесь, следуя заветам петухов, слушали только самых горластых. Асавин смолк, дав окружающим вволю наораться. Со скуки он начал рассматривать балконы. Что это там за шевеление? Бойцы с жаром и яростью болели за своих главарей, как посетители Арены – за кровавых танцоров.

Ба-бах! – от неожиданности Асавин согнулся пополам. Все заволокло серым едким дымом, а затем последовал второй залп. Зазвенело в ушах. Сквозь пронзительный свист донеслись яростные крики, скрип перевернутых столов, топот ног, хищный скрежет стали. Всеобщая драка? Опасно стоять на пути у слепой стали. Все так же согнувшись и закрыв голову руками, Асавин ринулся к выходу из зала, уворачиваясь от клинков. Как там Френсис, ему было совсем неинтересно. Если эту мразь прирежут, как бешеную собаку, он был готов поставить кувшин кижары сделавшему это герою.

Перед его носом пролетело орущее тело и глухо ударилось о скрипучий паркет, затем еще одно, едва Асавин успел преодолеть мертвое препятствие. Все окончательно смешалось: клубы дыма, окровавленные клинки, взметающиеся плащи. Вот и двери. Массивные, дубовые, с потертыми позеленевшими ручками. Асавин попытался распахнуть их, но они не поддались, сзади на него навалилось еще несколько тел, которые принялись судорожно колотить в двери. Просочившись сквозь эту волну испуганной плоти, Асавин спрятался за ближайшей колонной, прямо за бочонкоподобным основанием с безвкусными фестонами. Так ему подсказало животное нутро, уж сильно толпа сзади напирала, грозясь размозжить его о дерево, как букашку.

Ба-бах! Снова звон в ушах. Люди у двери стали падать, словно подрубленные деревья. Прижавшись спиной к колонне, Асавин сполз до пола, пытаясь выровнять дыхание. Пальцы сжались на рукояти даги, поглаживая рифленую поверхность. Нет, это не драка, а самое настоящее истребление, и где-то там, за дымом и грохотом, стоял Морок. Асавин не сомневался, что именно он учинил такую расправу. Страшно, он опять стоял на краю собственной гибели и смотрел вниз, в неизвестность и черноту.

Звон в ушах, наконец, оборвался. Словно сквозь вату Асавин продолжал слышать отдельные хлопки выстрелов и разрозненные крики. В отдалении шел какой-то разговор, но слов не разобрать. Бах! – хлопок совсем рядом, буквально за спиной. Асавин увидел, как один из Крысоловов, заслонившись руками от невидимой угрозы, упал, расплескивая кровь. Бодрым ручейком во время дождя алая струйка потекла в сторону Асавина. Его обнаружение было лишь вопросом времени, но в голове царила странная пустота. Перепуганный разум посылал панические сигналы: «Беги!» – кричал он, но бежать было некуда.

–…за сотрудничество, – наконец расслышал Асавин обрывок далекого разговора. – Как и обещано, оплата поступит в течение недели.

– Приятно иметь с вами дело, – ответил Квентин Торгус невидимому собеседнику.

– Первый и второй этаж зачищены, – вклинился третий голос.

– Прекрасно, – сказал незнакомец. – Проверьте каждый закуток, никто не должен уйти.

Шаги все ближе и ближе, Асавин затаился мышью. Несколько крепких парней принялись разбирать завал из тел, загораживающих двери. Изредка доносились приглушенные крики тех, кого добивали. Кто-то подергал Асавина за штанину. О Всеблагой! Королева шлюх собственной персоной. В ее спине влажно блестела алая дыра, заливающая дешевое платье кровью. Она безмолвно отрывала рот, белое лицо потекло от слез. Асавин попытался отпихнуть ее ногой, но хватка мадам Пижмы были как у коршуна.

– Куда, сука? – донеслось из-за колонны.

Поставив ногу на спину раненой женщины, парень прикончил ее одним точным ударом рапиры. А затем он увидел Асавина. Вынырнув из тела шлюхи, окровавленная шпага уставилась в грудь Эльбрено, и тут его осенило.

– Оранганец! У нас оранганец! – закричал Асавин, пытаясь опередить руку своего будущего убийцы.

– Стой! – крикнул незнакомец с другой стороны колонны. – Не убивать.

Сталь послушно остановилась, едва не пригвоздив блондина к фестону. Напротив него появился бледный брюнет с пронзительными черными глазами, которые, казалось, прожигали Асавина насквозь.

– Какой еще оранганец? – спросил он. – Где?

Так вот ты какой, Морок…

– Мальчик. Курт. Он у нас.

Брюнет схватил его за шиворот и зашипел, обдав запахом свежескошенной травы:

– Ты кто такой? Откуда знаешь про мальчика?

– Асавин. Вы знаете, а мальчик-то от вас тю-тю… Сбежал к хозяину.

– Асавин… – эхом повторил за ним брюнет, и на лице его пробежала тень внутренней борьбы, а затем прошипел. – Говори, гдеон.

Асавин сглотнул. Сейчас он раскачивался на краю свежевырытой могилы. Главное, найти правильную точку опоры.

– Нет, – ответил он. – Вы меня убьете, и очень зря. Спугнете людей Френсиса, и они его порешат. Тут надо с умом… деликатно…

Брюнет грубо поднял его за ворот дублета. Заныла потревоженная рана, и на мгновение Асавину показалось, что этот, пахнущий травой, наплюет на все и проткнет его рапирой. Интересно, помирать – это очень больно?…

– Отведешь меня, – прошипел Морок прямо в ухо блондина. – И если хоть один фокус выкинешь – ты труп.

Сырая дыра в земле, маячившая пред глазами, резко отдалилась. Сердце Асавина быстро заколотилось, и он безропотно ответил:

– Что вы, никаких фокусов…

А про себя подумал. «Только ловкость рук и немного хитрости».

Глава 17

Каждое утро бородач встречал молодого протектора у входа в столовую.

– Все, как и вчера, – угрюмо бурчал он.

Что ж, даже ссора не могла заставить Кассия прекратить слежку, обернутую в душный плащ опеки. Кеан не попросил прощения, его товарищ тоже избегал говорить о той драке, словно ничего и не случилось, но в их отношениях что-то переменилось. Сердце снедали сомнения. Кеан старался выкинуть из головы слова Настурции о том, что его друг – подлец, подставивший целое семейство и его любимую женщину.

Любимая женщина… Вкус этих двух слов был слаще запретной сливовой настойки в погребах форта, яблочных пирогов матери и сахарных леденцов на деревенской ярмарке. Слаще переспелых груш, что лопаются от сока на зубах и текут по подбородку. Вкус запретного. Кеан осознал, что проиграл эту борьбу, и при виде темных жгучих глаз готов был выполнить любое желание. Сердце безоговорочно верило Настурции, и было бы проще, обвини она любого другого из братьев под маской, но Кассий… Даже несмотря на их драку он все еще оставался другом.

По обоюдному согласию они с Настурцией решили пока воздержаться от встреч. Девушке было несладко. Ходили слухи, что старшая меж Сестер Отдохновения, крепкая, злая старуха, лично наказала Настурцию, и что ее под конвоем водили в башню грандмастера для допроса. Прочие девушки шептались об этом, не скрывая яда. Никто не хотел оказаться на месте Дайре. Кеан видел ее лишь мельком, и каждый раз предавался горьким раздумьям. Как она там? Вдруг посадят в темницу? Эти мысли сбивали его с концентрации, он мазал на стрельбище, и Кассий вместе с инструктором разражались потоками брани.

Вечером пятого дня Зарева, вернувшись в келью, протектор обнаружил неожиданного серого посетителя. Двери в жилом крыле никогда не запирали, да и красть в комнатах было нечего, но как он прокрался через ров, стену и несколько залов с галереями? Однако факт оставался фактом – наглый нелюдь таился в углу, блестя золотыми глазами, словно довольный кот.

– Здравствуй, дружок, – сказал он, клыкасто улыбнувшись. – Не скучал?

С силой захлопнув дверь, Кеан стремительно сократил расстояние до наглеца, схватил его за грудки и угрожающе пророкотал:

– Что ты здесь забыл, нечисть? Я выполнил свою часть сделки, письмо у Симино, и не моя вина, что он послал вас в Гаялту.

Серый кот ухмыльнулся:

– Думаешь, на этом все? Увы, гильдии ты еще нужен, – он кивнул в сторону окошка. – К тому же мой труп, как ни старайся, не пролезет в бойницу. Так что попридержи коней.

Кеан медленно расцепил пальцы.

– Что вам нужно?

– Сущая безделица, – вакшамари вынул из-за пазухи небольшую книгу с потертой обложкой. – Спрячь ее в форте там, где она не испортится и ее никто не найдет.

Кеан взял книгу, провел пальцами по обложке. Шершавая, старая, без заглавия и автора. Он машинально распахнул ее. Похоже на дневник, на первой же странице вязь рукописного текста на неизвестном языке и схематический рисунок. Кеан захлопнул ее одним движением:

– Вы просите меня спрятать запретную книгу в форте Протектората? Зачем?

– Наметанный глаз, да? – ухмыльнулся серый. – Да, дружок, ты все верно понял. А зачем, мне знать не велено, приказ гильдмастера. Ну что, сделаешь?

Кеан еще раз посмотрел на книгу, потом на вакшамари и вздохнул. Спрятать предмет, путь даже и запретный, не такое уж и большое преступление.

– Сделаю.

– Отлично, – серый улыбнулся во все зубы. – Тогда я пошел, дел по горло, – он замер у двери. – Кстати! Насчет той девки не переживай, я ее прикончил.

Вакшамари выскользнул за двери, растворившись, словно призрак, и оставил протектору лишь горечь мыслей. Жаль молодую целительницу. Ее стараниями Кеан остался жив и быстро возвращался к былой форме. Все-таки он отплатил смертью за доброту.

Однако горечь горечью, а в руках, словно раскаленный уголь, лежала запретная книга. На всякий случай Кеан пролистал ее от корки до корки, проверяя, нет ли тайника или послания меж страниц. Книга да книга, разве что обложка толстая, крепкая, словно созданная для более внушительного фолианта. Где ее спрятать? Можно в библиотеке форта, там она затеряется в океане книг. А если его попросят ее передать кому-нибудь или перепрятать? Нет, так не пойдет. В келье – глупо, да и некуда.

Дождавшись ночи, Кеан прокрался в женское крыло и спрятал книгу в молельне, в узкую щель между стеной и скульптурной композицией, а затем долго сидел, надеясь, что дверь распахнется, и зайдет его Дайре, освещенная золотом дрожащей лампадки, смоет с него эту гильдийскую грязь, утешит словом и теплым прикосновением. Время шло, а тьма оставалась все такой же безжизненной. Смирившись с тем, что она не придет, Кеан вернулся в келью. В груди неприятно ныло.

Утром двенадцатого дня Зарева, спустя четырнадцать дней после возвращения в Протекторат, Кеан получил распоряжение Кассия:

– Собирайся. Сегодня поедем усмирять толпу. Думаю, ты уже готов.

Кеан медленно облачился для выезда. Тщательно затянул ремни кирасы, закрепил алый плащ и шапочку. Рука в латной перчатке обхватила древко палицы, проверяя на тяжесть. Почти такая же легкая, как и раньше, только слегка тянуло мышцы плеча. Раны уже не болели. Ныли слегка, словно старые синяки. Он спустился в конюшню. Оседланный Пригар спокойно смотрел на шеренги коней, выстраивающихся во дворе форта. Кеан насчитал тридцать братьев, сияющих золотом и сталью на ярком утреннем солнце. По привычке проверив шланг «аспида» и его крепление к седлу, продел палицу в специальные ремни у луки и занял место в построении. Слева к нему подъехал Кассий, заслонив собой солнечный свет. Даже в полном облачении невозможно спутать его с кем-то другим.

– Я прикрою, если что, – буркнул Кас, потрепав гриву своего гнедого.

Кеан не удержался от улыбки. Молодой протектор вспомнил день, когда они познакомились. Кеан тогда щеголял в зеленом и стремился во всем следовать правилам, боясь хоть раз оступиться на пути к заветной красной маске. Дружба с другими послушниками не ладилась. Служба в Протекторате – это непрерывная гонка за лучшими результатами, вечная конкуренция, жестокая борьба, доходящая до низостей. На какие только хитрости не идет человеческий ум, чтобы добиться своего. Кеан до сих пор помнил послушника по имени Авилан. Хитрый гад. Он быстро сколотил себе целую шайку сильных, но непроходимо глупых подручных. Он медленно давил тех, кто был не так силен, пока те не ломались и не обнажали лица. Это был тяжелый для Кеана год. Никакие изнурительные тренировки, тошнотворные кровавые сцены и сражения не могли сравниться с непрерывным душным давлением, однако он упрямо оставался при своей маске.

Однажды Кеан был так близок к тому, чтобы сорваться, что ушел в исповедальную камеру и долго молился Всеблагому. Он так истово каялся, что не заметил в своей исповедальне постороннего.

– Пошел… нахер отсюда, – раздалось из угла, и Кеан с удивлением обнаружил там в стельку пьяного протектора. Кутаясь в залитый вином плащ, тот перевернулся на другой бок и быстро перешел на пьяный храп.

Кеан задохнулся от возмущения. Каменные лица изваяний бесстрастно взирали на это убожество. Немыслимое святотатство! Не задумываясь о последствиях, Кеан со всей дури пнул спящего:

– Как смеешь ты, напившись как свинья, храпеть пред ликом всех святых?

Протектор всхрапнул конем, затем медленно поднялся на ноги, и тогда Кеан пожалел о сказанном. Ну и дылда! Если бы не черная бородища, можно было бы принять за здоровяка с Севера.

– Что ты там вякнул, щщщенок? – прорычал пьяный, презрительно растянув буку “Щ”.

На секунду Кеан дрогнул, а затем гордо вскинул подбородок, ощутив спиной взгляды святых ликов. Если Всеблагой сейчас наблюдает за ним, он должен видеть, на чьей стороне правда!

– Ты не только пропойца, но и глухой? – кинул парень великану. – Ты, говорю, пьяная свинья, оскверняющая святые камни. Сам отсюда уходи!

– Ха-ха! – вдруг утробно хохотнул бородач, хлопнув послушника по плечу. – А щенок не из робких, – пальцы вцепились в Кеана. – Слышь, малой, я пью, где хочу, и судить меня могут только они, – он кивнул на изваяния за спиной послушника. – А ты… Как там тебя?

– Кеан Иллиола!

– Какое сильное имя тебе досталось, – хмыкнул великан. – Первое копье Всеблагого. Если сменишь цвета, многие будут до самой твоей смерти завидовать такой удаче… – он повертел головой, словно пытаясь вернуть на место потерянные мысли. – О чем это я? А, я Кассий.

Он сжал ладонь Кеана, а парень удивленно распахнул рот. Знаменитый Кассий, черная гончая Протектората. Не имеющий ни единого промаха, всегда настигающий беглецов, безжалостный молот правосудия… и пьет до беспамятства в святом месте? Что-то тут не вязалось, но Кеан был слишком растерян.

После ему не единожды приходилось сталкиваться с Кассием. Присматриваясь к нему, парень пытался понять, сколько в легендах правды, сколько вымысла и почему он так часто шатается пьяный, но никто не приструнит его? Не выдержав тяжести этой загадки, Кеан снова заговорил с Кассием. К его удивлению, знаменитый протектор узнал его.

– Да это ж тот самый праведник, что посрамил меня пред ликами святых? – смеялся он, да так, громко, что заставил окружающих встрепенуться. – А я думал, что ты слишком хорош, чтобы снизойти до общения со мной.

Он снова был пьян, от него воняло перегаром, он хохмил, не скрывая насмешки над Кеаном, и все-таки они продолжили общение. Очень быстро Иллиола понял, что Кас действительно легенда, за что грандмастер и закрывал глаза на пьянство. Пес, не ведающий промаха, грозный, неутомимый, и Кеан стал подражать ему, стремясь стать лучшим из лучших.

Однажды Кассий признался:

– Я пью, потому что это единственная моя услада. Что еще есть у меня помимо охоты и вечного служения Благому? Только возможность грешить и каяться. Лишь по макушку окунувшись в дерьмо можно заплакать от счастья, радуясь чистой проточной воде… Бескомпромиссность ордена лишает нас сладости, что вкушают простые смертные, посещая вечерние мессы. Сладости истинного очищения.

– И что же ты предлагаешь? Грешить? – фыркнул Кеан. – Уподобиться тем, кто находится во власти страстей?

Кассий лукаво улыбнулся:

– Есть разные степени грехопадения. Мое пьянство находится на вершине этого холма. Маленькая слабость, вроде любви к сладостям и женским сиськам.

– И что же, по-твоему, у основания?

– То, что порабощает и заставляет отказаться от своих убеждений. Азартные игры, дурь и, конечно, любовь.

– Любовь? – поперхнулся Кеан. – А как же Сестры Отдохновения? – и тут же зарделся.

Послушникам запрещалось вкушать этот плод, и для многих юнцов это было мощным стимулом сменить цвета. Кассий рассмеялся:

– Ну и щенок же ты! У любви есть множество оттенков, но самый опасный у страсти к женщине. Трахать баб – то немногое, что нам разрешено уставом, и слава Всеблагому за это! А вот влюбиться – значит впустить кого-то в священную обитель, где должен обитать один лишь Бог. Тебя оскорбила пьяная свинья на святых камнях? Представь, как оскорбит Его твое раболепное преклонение перед женщиной! Созданием, столь глупым и пустым, что от скота отличается лишь умением говорить. Нет, оставь любовные страдания простым смертным. Лучше уж пей или налегай на пироги со сливами.

Кеан внял урокам Кассия и благополучно сменил цвета. Авилан же очень скоро вылетел из послушников за свои махинации. Кеан пережил это и многое другое благодаря своему старшему товарищу. Настурция что-то напутала, этот огромный черный медведь никак не мог быть подлецом, которого она описывала. Кто угодно, только не Кас.

Сквозь шеренги проехал всадник на серебристо-сером коне, ярко блеснули золото на маске и плаще. Кеан удивился. Старик Симино нечасто сам теперь выезжал на задания. Видимо, дело приняло совсем уж скверный оборот.

Ворота отворились, и протекторы выехали на каменный мост через ров. Кеан чувствовал странный азарт вперемешку с сомнением. Ему еще ни разу не приходилось сталкиваться с обычными смертными, если не считать того злополучного поединка в переулке. Однако то были какие-то нелюди, гады, мрази, убивать их было все равно, что давить клопов.

Протекторская конница рысью пронеслась через гомон и дым района Стали, заставив экипажи робко прижаться к стенам домов. Они пересекли площадь Закона, миновали Военную Академию Аркацио и солдатские казармы, выехав на мост Торговцев. Отсюда открывался прекрасный вид на бухту и стоящие на якоре корабли. Пестрый палаточный город Заморского Рынка застилал побережье, привлекая громкими криками зазывал. Эти звуки потонули в стуке копыт по камню, лязге амуниции и свисте ветра. Впереди Моряцкий район, а немного дальше – Певчий с Акульим. Куда позвал их долг? Вряд ли к акулам, накалять с ними отношение строжайше запрещено эдиктом Совета Кардиналов.

Конница замерла на краю Купеческого квартала. Здесь жилые дома небогатых торговцев чередовались с лавочками, мощеные дорожки вились, словно змеи под рогатиной. Шеренга замерла, Кеан привстал на стременах, чтоб посмотреть, что впереди. Симино о чем-то разговаривал с помятым запыленным стражником, затем развернул коня и зычно, совсем не по-стариковски, крикнул:

– Слушай сюда! На Бронзовой площади волнения переросли в бои со стражей, и серые терпят потери. Наша задача – оттеснить бунтовщиков, защитить стражников и позволить им отступить. Мы не уйдем, пока не зачистим эту гноящуюся рану. Делимся. Бернардо, на тебе Портовый Камень. Арго, ты заходишь со стороны площади Ритуалов. Кассий, ваша задача расчистить путь отступления на экипажной дороге. Пусть Всеблагой даст нам сил усмирить их.

Разделившись, отряды разъехались по разным улицам. Кеан и еще восемь братьев, пришпорив коней, порысили следом за Кассием. Дорога для экипажей, широкая и обычно людная, была пуста. Первым препятствием на пути отряда оказалась перевернутая карета. Выжившая лошадь визжала от боли, не в силах встать на перебитые ноги. Виднелась часть тела, придавленного каретой, и несколько трупов в заляпанных кровью серых плащах. Кас жестом приказал остановиться, Кеан выхватил «аспид», трое братьев последовали его примеру. Кассий пустил коня шагом к задней части кареты, и тут из-за колеса высунулись головы, руки и взведенные арбалеты. Несколько болтов ударились о нагрудную пластину конской брони, у одного из братьев лошадь закричала от боли, и тут же грянули выстрелы «аспидов», а следом, сквозь дымный туман вырвались вперед протекторы с булавами наперевес, размазывая по камням остатки сопротивления. Кони прижали уши от шума и едкой вони, но никто из них не понес. Умницы.

– Хитрые, мрази, – сплюнул брат Леонсио, обламывая болт, торчащий из бедра его коня.

– По лошадям целятся, – хмыкнул Кассий, объехав несколько свежих трупов. – Используют укрытия. Чую, непростые бунтовщики. О, этот еще живой.

Один из арбалетчиков продолжал ползти, оставляя красный след на серой пыли. Наклонившись в седле, Кассий прижал его к земле навершием булавы:

– Куда, падаль? Говори, сколько вас тут еще на дороге…

– Ннн…кх-кх…жу…

– Не расслышал, – Кас надавил булавой так, что раненый зарычал, харкая кровавыми сгустками.

– За…и…кх-кх…мя

– Что? Громче, мразь.

Кассий наклонился еще ниже, а Кеан объехал его слева. Он увидел то, что было сокрыто от бородача – маленькую керамическую флягу в руках арбалетчика. Пить, что ли, хочет? Тот резко вскинул руку с зажатым сосудом.

– Назад! – закричал Кас.

Он резко развернул своего гнедого, пытаясь оттеснить Кеана, но не успел.

Резкая белая вспышка, громовой раскат, горячий воздух опалил лицо, завизжал Пригар и понес сквозь клубы едкого дыма. Запахло паленым волосом, плотью и жженой аякосой. Перед глазами чернота. Кеан попытался остановить испуганного коня, но тот продолжал нестись. «Говорила ж мне бабка – никого не хвали прежде сроку, сглазишь», – подумал он. Кеан ни черта не видел кроме серо-черного влажного тумана перед глазами. Что это было?

Сильный удар выбил протектора из седла, во рту стало солоно от крови. Он нащупал правой рукой стену стоящих друг на друге корзин. Попытался подняться, и на него посыпалось что-то круглое и твердое, забарабанив по кирасе крупными каплями дождя. Апельсины, этот запах ни с чем не спутать. Перед глазами было все так же мутно. Где он? Куда ускакал Пригар? Кеан снова попытался приподняться, на этот раз у него вышло. За спиной каменная кладка, справа корзины, слева пустота. Он аккуратно пошарил рукой в поисках других ориентиров, а потом услышал какой-то шорох.

– Эй, ко мне! – крикнул Кеан. – Иди сюда! – он свистнул, подзывая коня.

Мелькнула смазанная тень, и протектор инстинктивно закрыл голову руками. Что-то тяжелое с силой ударилось о наручи, распространяя от кисти до предплечья и лопатки волну ноющей боли. Выхватив кинжал, Кеан сделал выпад в ту сторону, с которой пришел удар. Сталь впустую рассекла воздух, раздался смех, и следующий удар пришелся на кирасу. Сильный! Кеан согнулся пополам, мысленно молясь за несчастные ребра. Третий удар догнал его в спину, уронив на колени. В этот момент Кеан, половчей перехватив кинжал, вонзил его в смазанную тень перед глазами. Сталь вгрызлась в мясо, и рыцарь повел ее вверх, не встретив никакого сопротивления. На него завалился горячий влажный тюк. Удар по лицу. Сначала вспышка, затем все потемнело, стало резко не хватать воздуха. Кто-то стиснул удавкой его горло.

– Сдохнешь, как благородный, – прошипело над ухом.

Кеан замахнулся кинжалом, метясь в душителя за спиной. Руку прижали к земле, заставив разжать пальцы несколькими мощными ударами. Воздуха все меньше. Как же худо!

Стремительно приближающийся перестук копыт. Гомон. Что-то мокро хрустнуло у него за спиной, издав жалкий всхлип, и удавка на шее ослабла. Темнота вокруг забурлила от криков, храпа коней и топота, а затем крепкая рука ухватила Кеана за плечо, поднимая на ноги:

– Живой! Как ты позволил этой челяди окружить тебя?

Кас! Иллиола вцепился в руку товарища:

– Конь скинул, и меня ослепило, до сих пор вижу только тени.

– Забирайся. Найдем твоего чалого.

– Замедлю тебя, – засомневался парень, устраиваясь позади Кассия.

– Смешной. Пешком что ли собираешься бежать?

Кеан усмехнулся, а гнедой тронулся вперед, переходя то на рысь, то на шаг. По бокам слышался топот других всадников. Кеан чувствовал: Кассий таранил кого-то булавой, размахивал ею, раскидывая препятствия. Спустя некоторое время зрение потихоньку вернулась. Кеан огляделся по сторонам, с облегчением обнаружив, что все восемь братьев живы, только Равио пошатывался в седле, словно пьяный.

– Оклемался? – спросил Кассий. – Конь твой как сквозь землю провалился, зато падаль со всех щелей лезет.

– Скажи, что там, у кареты, произошло?

– Дерьмо алхимическое, – сплюнул Кас. – Никогда такого не видел, но меня словно Всеблагой за плащ потянул, шепнув: «Беги, Кас!». Лежачему этому полтела разворотило, твой конь загорелся. Все, думал, хана. А мы так, отделались несколькими ожогами да испугом.

Кеан оглянулся на улицу за спиной. На мостовой влажно блестели подтеки крови, валялись скорченные тела, арбалетные болты и растоптанные фрукты.

– Путь мы расчистили, – сказал Кас, – осталось спасти эти серые задницы.

Пригар обнаружился на подъезде к площади. Он мерно пасся у лавки зеленщика, опустошая связки подвявших веников. Весь левый бок опалило, ожоги влажно блестели, сочась кровью.

– Ну и скотина же ты, – в сердцах воскликнул Кеан, стукнув того по шее.

Конь болезненно фыркнул в ответ и пошел вперед, волоча за собой «аспид». Трубка порвалась в нескольких местах, оружие держалось на жалких нитках, зато булава была на месте.

– Теперь он у тебя точно… пригорел, – сказал Кас, разразившись басовитым хохотом, а затем посерьезнел. – Равио, пожертвуй Кеану своего коня, из седла же сейчас выпадешь… Мы скоро вернемся за тобой.

Оставив раненого брата позади, протекторы устремились к площади. У въезда их ожидала разношерстная толпа, ощерившаяся лопатами, вилами и ухватами. Злая, оборванная, дикая, напоминающая вспененную массу, что поднимается над похлебкой. Кеан хотел бы презирать ее, но видел испуганные лица обычных людей, каких много в районе Стали. Среди них мог быть старый кузнец, с которым он так любил играть в хурук. Кассий увидел, что Кеан замешкался.

– Не смотри на них, как на людей, – сказал он. – Это… мусор. Они сами выбрали такую судьбу, как и мы – свою. Так что просто топчи их, Кеан. В этом наше предназначение.

Вскинув «аспид», Кассий выстрелил, по бокам раздались похожие хлопки, и люди начали падать, а затем протекторы, пришпорив коней, вонзились в прореженное стадо, круша и сминая бунтарей, словно мельничные жернова зерно. Только пшеница не захлебывается кровью, не воет от боли, не виснет на стременах. Кеан точным ударом булавы размозжил голову человеку, что пытался вонзить в его коня вилы. «Словно убить петуха к ужину», – пытался внушить он себе, но внутри все равно дернулась мерзостная жилка.

Задние ряды дрогнули, бунтари побросали свои вилы да лопаты, побежали прятаться. Рыцари быстро нагоняли их, обрывая судорожный бег ударами по телу и конечностям. Вырвавшись вперед, Кеан увидел, что Протекторат методично затаптывал последние очаги неповиновения. Площадь была усеяна напитанными кровью листовками. Кеан поднял одну. Чернила, смешанные с кровью, растекались прямо на глазах. «… забрать себе то, что наше по праву. Вырвать это через боль и кровь, ибо жизнь низшей твари немногим лучше смерти, и если уж принять ее, то человеком, с громким именем на губах…». Смяв бумагу, Кеан кинул ее под ноги. Ради чего все это было? Ради свободы? А зачем она им, заблудшим грешникам? Дай им волю, и они потеряют человеческий облик. Ведь так?…

Кеан спешился, оглянулся на залитую кровью площадь. Освобожденные из осады стражники организованной толпой уходили через зачищенную экипажную дорогу. Кто-то из бунтарей сдавался, падал на колени, плакал, кто-то пытался сбежать через плотное кольцо протекторов, и только маленькие островки продолжали вести сражение. Пришпорив коня, Кассий вклинился в эту массу, исступленно топча и раскидывая… людей. «Людей, – повторил внутренний голос Кеана. – все-таки это люди». Он так и остался стоять на месте, задумчиво поглаживая коня.

Скоро все было кончено. Тела сгрудили в телеги, сдавшихся конвоировали в казематы форта, до вынесения решения суда. Кассий подъехал к Кеану:

– Ты чего такой пришибленный?

– Да мерзко от того, что сделал, – признался Иллиола.

– А на войне не мерзко? – ответил бородач, хлопнув друга по кирасе. – Это война. Или они, или мы, только правда за нами и Благой на нашей стороне. Помолишься, исповедуешься, и все как рукой снимет… – пальцы сжались на плече. – Только сучку свою выкинь из головы. Она тебя не утешит…

Кеан вырвал плечо из хватки Кассия и побрел, ведя коня под уздцы.

– Да стой же!

Кас догнал его, перегородив дорогу лошадиным телом. Великан спешился, встав перед молодым протектором.

– Думаешь, ты первый брат в ордене, что влюбился в Сестру? Думаешь, на тебе свет клином сошелся? – Кассий покачал головой. – Никто никогда не признается, а я признаюсь – был за мной такой грешок…

Кеан удивленно моргнул, бородач горько усмехнулся, положил руку на плечо молодого друга и повел по площади.

– Не верь, если скажут, что никто и никогда… Все были молоды, у всех играла кровь, сколько случаев помнят наши стены… Мою звали Примулой. Глупый обычай давать ублюдкам и шлюхам цветочные имена, скажи ведь? Я был влюблен в нее, и она любила меня без памяти.

– Что с ней стало? – глухо спросил Кеан.

– Не знаю, – признался Кассий. – Может, казнили, а, может, сослали на острова, ублажать каторжников. Дело-то не в этом. Не верь ни единому слову, сказанному миленьким личиком. Не было в них любви, только желание пристроить свою испорченную шкуру. Всего лишь холодный расчет и подлость. Тебе станет легче, когда ты осознаешь это.

– Откуда тебе знать? – поцедил Кеан. – Может, она любила тебя, а ты позволил ей сгинуть.

– У знаний вкус горше, чем у травяного самогона, – усмехнулся Кассий. – Я услышал разговор не для моих ушей. Не любила меня Примула, только вертела, надеясь, что я обеспечу ей свободу. Так что забудь эту блажь. Это иллюзия, самообман, и единственная любовь, достойная восхваления – Всеблагого и к Всеблагому, – он широко улыбнулся. – Ладно, отставить печаль! Пойду, найду Равио. Как бы ни помер от ран…

Кас еще раз хлопнул Кеана по плечу, глухо брякнув сталью о сталь. Он словно прочел мысли Иллиолы. Тот как раз думал о том, что лучше любой исповеди было бы найти успокоение в объятиях Дайре.

«Я осквернил свой внутренний храм, – подумал Кеан. – Теперь в нем поют хвалы женщине». Странно, но эти мысли не вызвали у него стыда. В самом деле, чего стыдиться тому, кто уже сорвался и падает?

****

Логика власть имущих похожа на капризы погоды. Кажется, что можешь предугадать ее, но вот внезапно налетают тучи, мгновенно набухая дождем, и ты стоишь мокрый и в дураках, недоумевая, что же пошло не так.

Мышка не понимал, что вокруг него происходит. Сообщество вакшамари, доселе напоминающее труп, мирно разлагающийся в гробу, вдруг всколыхнулось, и красивая посмертная маска запузырилась от червоточин. Мышка ощущал вокруг себя кипение и гул потревоженного роя, но низкий ранг не позволял ему вникнуть в суть этой вибрации. Беркут был недосягаем, Канюк только приказывал, поэтому Мышелов раз за разом возвращался к жрецу, чтобы получить маленькую крупицу его опыта и немного информации.

– Мы даже не пытаемся снова напасть, – сетовал парень, заменяя ароматную смолу в кадиле. – Неужели эквийцы настолько сильны?

– Не верю, что Канюк плохо учил тебя. Ты хочешь услышать подтверждение?

Ничто не укроется от этих бледно-золотых глаз. Мышка коротко кивнул.

– Они очень могущественны. Источник их силы чужероден нам.

– Но вы сами сказали, что они…

– Да, они питательней людей. Пшеница гибнет как без солнца, так и если солнце слишком знойное. Источник их силы способен лишить нас разума, поэтому с ними стоит держать ухо востро, даже если там всего один эквиец.

– Вы подозреваете кого-то?

– Думаю, это сам Морок или кто-то из его ближайшего окружения, – жрец сложил костлявые руки за спиной, глядя на лицо самой большой из статуй. – После нападения гильдмастер распорядился шпионить за Цитаделью, и мы обнаружили нолхианские письмена по всему периметру стены. Это было предупреждение. «Еще раз нападете, и мы раздавим ваше гнездо, а с ним и последних вакшамари этого мира». Эквийцы часто используют нолхианский в своих изысканиях.

Глаза Мышки округлились.

– Да, мальчик мой, это угроза, и мы ей вняли, – вздохнул Лунь. – В отличие от людей, мы умеем ждать, – он обернулся, клыкасто улыбнувшись парню. – Ну, я потешил твое любопытство?

– Простите, – пробормотал Мышелов, почтительно склонив голову.

– Не стоит просить прощения. Некоторые считают, что только глупцы задают вопросы. У тебя живой ум. Учись это хорошенько скрывать, иначе кто-то может решить, что ты чересчур хорош.

«Канюк», – сразу мелькнуло в голове молодого вакшамари. Он удивился этой мысли, а затем увидел хитрый взгляд Луня.

– Твой учитель – великий вакшамари, – продолжил жрец, – но ему не тягаться с Беркутом и его видением будущего нашего клана. Канюка устраивает старый порядок вещей, мавзолеи и тлеющие кости. Люди бегут от ужасающей засухи на север, бросая древние города и могилы своих отцов. Скажи, что думаешь ты?

Каверзный вопрос, и любой ответ сулил непредвиденные последствия, но этот, со шрамами на лице, все равно прочитает сокровенные мысли. Так стоит ли юлить?

– Выживает тот, кто приспосабливается, – ответил Мышка.

– Я так и знал, – улыбнулся Лунь. – Ты был обращен относительно недавно, в тебе еще много от человека. Порой многовековая тактика перестает работать, и приходится ее менять… Мастер хочет обращать уже взрослых людей. Отчаянные времена требуют отчаянных мер.

Мышка долго раздумывал над словами жреца. Оскорбляли ли его подобные идеи? Нет, стало любопытно посмотреть на людей, раболепно выполняющих наказы за посулы великой мощи, бессмертия и вечной молодости, а затем в муках подыхающих во время ритуала. Кехет избирательна.

Мышка потратил много крови на то, чтобы ловко проникнуть в нужную келью Протектората, а еще больше крови, чтобы проследить, куда Кеан спрячет порученную ему книгу. Иногда приказы Канюка казались ему совершенно непонятными, как и сейчас. Вернувшись, он доложил учителю о местонахождении книги и, не выдержав, добавил:

– А зачем это было?

– Не твоего ума дело, – рыкнул Канюк. – Приказ мастера есть приказ мастера.

Мышка рассмеялся про себя. Его учитель в ярости, а, значит, это как-то связано с идеями гильдмастера. Разве Беркут не понимает, что нажил себе врага? Канюк может осмелиться пойти против него, и что тогда?

Тут Мышка всерьез задумался. Если дело дойдет до противостояния Беркута и Канюка, какую сторону ему стоит принять? Уж не на это ли намекал ему Лунь?

Глава 18

Ветер трепал тяжелую от влаги косу. Соленые брызги летели в лицо, резкие и острые, словно сельдяные зубы. Запахи открытого моря дурманили, заставляя красного зверя трепетать спущенным парусом. На очередном гребне Ондатра перекинулся через борт, любуясь пенными узорами, улыбнулся во все зубы и рассмеялся. Его переливистую трель подхватили Дельфин и Буревестник, остальные только снисходительно покачали головами, мол, молодежь, что с них взять.

Тринадцать дней назад они покинули пыльную душную гавань человечьего рифа и устремись в сторону Нерсо, на самую опасную из всех охот. Добыча морской кости – древний ритуал, сродни жертвоприношению, поскольку море забирало даже умелых охотников. Однако чтобы вести дела с людьми, требовалось чем-то обмениваться. Они сходили с ума от морской кости, и племя охотно поддерживало их пагубную страсть.

Сказывали, что в давние времена, двадцать коралловых нерестов назад, племя ходило на охоту, вооружившись лишь сетями да копьями, и победа над Извечным была невероятной милостью богов. Потом люди научили премудростям управления кораблями, и промышлять стало значительно легче. Однако все равно каждую охоту кто-то да погибал, и его тело становилось пищей морской пучины. Старейшины сказывали, что такова красная плата за бесценные дары глубин.

Произошедшее на озере резко изменило жизнь Ондатры. Он твердо вознамерился выкупить девушку, но как выполнить обещание? Для мужчины в племени есть только один путь – стать обманщиком богов, погонщиком волн, охотником за морской костью, да только туда берут самых сильных и выносливых, и Ондатра задался целью доказать свою ценность Скату. Он стал похлеще Буревестника лезть на рожон, дерзко вызывая соплеменников на поединок, и шкура его покрылась паутинкой шрамов.

– Зачем ты так, – вздыхала Итиар, любовно поглаживая каждый рубец на гладкой серой коже. – Однажды ты можешь покалечиться.

–Я аккуратно, – возражал он. – Я долзен показать сила.

Она кивала, будто понимая, но Ондатра сомневался. В ее мире двуногие рыбы тоже частенько дрались друг с другом, но чаще нападали из засады, словно донные удильщики. А в племени демонстрация силы и крепости тела – это путь к признанию, пропуск к желанной охоте. Ондатра клял себя за нерасторопность. Лето иссякло, уступив место осенним дождям. Сезон охоты подходил к концу, соплеменники на Нерсо вовсю собирали кровавый урожай. Если бы только он додумался до этого раньше, у него было бы больше времени, а сейчас его шансы таяли день ото дня, ускользая водой сквозь пальцы. Возможно, потребуется ждать следующей миграции, а может и той, что последует за ней, нерест за нерестом. Даже для терпеливого Ондатры это был долгий срок, да и продержится ли Итиар? Девушка никогда не жаловалась, стойко сносила любые невзгоды. Она была сильной, несмотря на внешнюю хрупкость, ее хребет был тверже камня. Ондатра не сомневался, что Итиар способна вынести очень многое, но он желал ей свободного моря и дыхания полной грудью. Он желал ей счастья.

Они стали проводить еще больше времени вместе и засыпа́ли теперь, переплетаясь телами. Ондатра пытался описать свои чувства братьям: «Словно зараз расцвел весь коралловый риф, все вспыхнуло красками, только внутри меня». Они посмеивались над ним, но беззлобно, с легкой завистью. Их гон еще никогда не завершался взаимностью.

Морские боги прихотливы. Порой они жаждут крови не героев и мудрецов, а зеленых юнцов. Иначе нельзя было объяснить, почему в первых днях осени Скат подозвал Ондатру в свою нору и молвил:

– Ты переменился. Я помню тебя мальком, заморышем, чудом не сожранным в ясельной заводи. Недорослью, на голову ниже всех прочих. Ты выжил, и я все еще не понимаю, как, учитывая твой изъян. Боги, наверное, любят шутить, и ты – их очередная забава.

Посмотрев на старейшину исподлобья, Ондатра злобно оскалившись. Оскорбительно. Неважно, на каком уровне иерархии ты находишься, но уважение к тому, кто стоит выше, не равняется унизительному копошению у его ступней. Он не какой-то морской червь.

– Вызываешь меня? – губы Ската растянулись в неожиданном оскале улыбки. – Ты не такой, каким я тебя считал. Раньше мне казалось, что старик зачем-то оберегал тебя, это казалось мне отвратительным. Поврежденное наследие не должно стать частью племени, и я старался изжить тебя… Старик мертв, а ты все еще здравствуешь, да еще и побеждаешь в поединках тех, кто выше. Как это объяснить?

Он испытующе посмотрел на Ондатру, и его зрачки в полумраке норы казались двумя черными безднами.

– Я сильный, – прорычал молодой охотник, – и рост тут ни при чем. Копье, разделенное пополам, остается смертоносным.

Скат снова оскалился:

– Да будет так. Пусть решают боги. Я хочу, чтобы ты отправился на последнюю в этом сезоне охоту за морской костью. По обычаю, ты можешь выбрать себе правую и левую руку.

Ондатра затрепетал от радости, но приказал себе сдерживаться.

– Моя правая рука – Дельфин, а левая – Буревестник.

Так он и попал на борт безымянного промыслового судна, а с ним и его старшие братья. Теперь каждый из них имел шанс стать полноценным охотником племени, завоевать возможность размножаться. Для Ондатры это было уже неважно, но братьев он не мог оставить в стороне, слишком многим был им обязан. Каждый из них осознавал риск, и никто не отказался.

Утром дня отправления, когда небо меняло окраску, словно огромная каракатица, Итиар провожала Ондатру в дорогу. Долгие объятия, ласковые слова и сладкий запах заставляли красного зверя ликовать. Ради этого стоило идти в море, на риск, на кончики зубов Извечного. Итиар погладила парня по плечу, а затем повязала на него длинную красную ленту. Ондатра провел по ней пальцами, ощущая ритмичный выпуклый рисунок.

– Оберег, – прошептала Итиар. – Чтобы боги приглядывали за тобой. Это означает, что мое сердце бьется для тебя.

Ондатра не знал, каким богам молится девушка, и захотят ли они помочь ему, но он не сомневался в последнем. Ее горячее сердце трепетало под кожей мягким ласковым стуком, сладостней прибоя на пляжах Нерсо.

Корабль отплыл. Первые пять дней он шел неспешно. Однажды ветер и вовсе иссяк, и тогда все дружно легли на весла, толкая его вперед. На седьмой день боги, наконец, оживили ветер, и корабль стремительно понесся, огибая южное оконечье Нерсо, прямо в пролив между двумя огромными островами. Здесь, в Воротах Ветров, как его называли двуногие рыбы, и следовало поджидать мигрирующих Извечных.

Главным на корабле был старый опытный охотник по имени Барракуда. Он приказал приспустить паруса. Экипаж корабля расторопно выполнил распоряжение, и тут же другие охотники развернули бортовые гарпунные пушки. Огромные, с длинными зазубренными копьями на веревках толщиной с руку. Такими сподручно бить кита, но не Извечного. Спина у него, что камень, не пробьешь ни одним копьем. Здесь, у входа в пролив, опасаться стоило человеческих кораблей, и нацеленные в мачты противника пушки были единственным оружием обороны промысловых судов.

Ондатра замер у борта, зажав в ладони короткое гладкое копье, привязанное к его плечу длинной лохматой нитью. Рядом высунулась голова Дельфина:

– Волнуешься?

Ондатра коротко кивнул.

– Я тоже. Все роли выучены, но остается странное беспокойство. Будто сожрал живого осьминога, и он все никак не может сдохнуть у тебя в брюхе, ворочается и ворочается…

Буревестник, облокотившийся о борт рядом, чирикнул от смеха:

– Если страшно, можете не нырять. Водить корабль – тоже важная работа.

Братья возмущенно зарычали. Вот еще, сравнил! Охотникам и морякам никогда не быть равными.

– И вообще, ты стрелец. Шанс умереть у тебя меньше, чем у нас с Ондатрой, – фыркнул Буревестник. – Так что хватить пускать пузыри от страха.

– Что ж поделать, если ты мазила, – поддел его в ответ Дельфин. – Нечего пенять на это. Сколько было случаев, когда проглатывали стрельцов. Каждый из нас рискует.

Ондатра вспомнил, как в мертвый ветер Барракуда подверг их испытаниям, чтобы определить, какую роль доверить во время охоты. Юркая приманка должна отделить выбранного Извечного от семейной группы, меткие стрельцы – поразить исполина в брюхо, а могучие ловчие – парализовать смертоносную пасть. Раньше Ондатра считал, что они с братьями примерно равны в своих возможностях. Вероятно, так и оно было до недавнего времени, но теперь он значительно обходил их в скорости и маневренности, Дельфин редко мазал мимо цели, даже если братья создавали ему помеху, ну а Буревестник как был, так и остался самым бесстрашным, разве что обходил обоих в силе.

Поудобней перехватив зазубренный гарпун, Дельфин поочередно глянул на обоих братьев:

– Пусть нас всех минуют зубы Извечного.

Все трое кивнули, Ондатра украдкой дотронулся до красной ленточки, затвердевшей от морской соли. Боги Итиар смотрели на него.

Корабль еще некоторое время шел на приспущенных парусах, пока дозорный не свесился с реи, указывая направление:

– Вижу семью!

Все взгляды устремились в направлении его руки. Извечные путешествовали маленькими группами. Несколько самок с детенышами и с самцом во главе. Они огибали Нерсо с юга и снова уходили на север, в обильные воды, чтобы вырастить потомство, следуя за стадами рыбоядных касаток, которыми любили лакомиться. Поток жизни, циркулирующий каждый нерест кораллов. Киты шли за рыбой и крилем, касатки – за рыбой и китами, а Извечные – за касатками.

Напоследок кивнув братьям, Дельфин и другие стрельцы организованной группой нырнули под воду. Их задача – схорониться, ожидая подходящего момента для нападения. От этого зависела их жизнь и успешность охоты.

– Выждем, – сказал Пена, поджарый, словно сельдь, лидер группы приманок.

Ондатра скрасил ожидание рассматриванием своего копья. Такое призвано раззадорить зверя, а не убить. Вздохнув, он крепко сжал его в ладони.

Наконец, Пена дал знак нырять. Группа разделилась на три команды, каждая из которых заняла свое положение в толще воды. У поверхности плыли особи с ярко раскрашенными пузырями, их задачей было отмечать подводные перемещения Извечного для тех, кто находился на борту корабля. Две другие рыбными косяками устремились по направлению к семейству.

Сумерки океана казались безжизненными. Здесь не было пестрой кипучей суеты мелководья, и лишь протяжные стоны Извечного разносились в воде, напоминая жалобы старика. Далеко под брюхом – черное дно, еще холодней и тише, чем эти серые сумерки. «Если я стану водой, никто не сможет меня убить или ранить, – внезапно подумал Ондатра. – Надо стать водой».

Далеко впереди показались большие черные тени. Пена, плывший во главе косяков, притормозил, показав растопыренную ладонь левой руки. Он различил пять Извечных. Правой он показал три пальца, обозначая взрослых.

– Тааауууииик! Тааауууииик! – затянул Пена зов охотящихся за сельдью касаток.

Другие визгливо подхватили его, приманивая добычу.

– Уиуиуиииик! – вторил Ондатра, разбавляя протяжные скрипы собратьев.

– Тааауууииик! – вновь крикнул Пена и поднял кулак правой руки. Спустя несколько мгновений из него показался один из пальцев, и косяк рассредоточился, продолжая петь обманную песню.

Серая тень впереди начала стремительно увеличиваться. Сердце в груди Ондатры затрепетало. Это был очень опасный момент охоты. Следовало подманить Извечного как можно ближе к судну, отделить от семьи и при этом не попасться к нему в пасть. Здесь все решала скорость.

Из тени и марева исполин воплотился в огромную остроконечную пасть с гребнем торчащих во все стороны иглообразных зубов, самые маленькие из которых были размером с ладонь взрослого охотника. Массивная спина топорщилась огромными остроконечными чешуйками, вспарывающими водную толщу. Огромные передние и задние плавники монстра могли поспорить в размерах с небольшим корабликом. Этот Извечный был еще молодым.

Громадная серая тень, внезапно изменив траекторию, устремилась к поверхности, прямо к силуэтам группы с пузырями. Неожиданно. Пена мгновенно сорвался с места, обгоняя остроконечную пасть. Поколебавшись, Ондатра устремился за ним, опередив остальной косяк. Копье Пены вошло в светлую кожу нижней челюсти Извечного. Облачко красного марева ярко полыхнуло в серых красках. Повторив за Пеной, Ондатра тоже кинул копье, сделав прокол у кончика носа, чересчур ослабил веревку и замешкался, сматывая ее на руку.

– Уууурррр! – утробно простонал Извечный, раскрыв зубастую пасть.

У Ондатры перехватило дыхание, он едва увернулся от нескольких рядов огромных игл. Веревка лопнула, зацепившись за зубы, копье медленно пошло на дно. Ондатра устремился за ним, на пару корпусов обогнав подводного исполина. Есть, ухватил. Быстро обернувшись, Ондатра увидел пасть Извечного прямо позади себя, готовую сомкнуться в любой момент. «Быстрей!» – приказал молодой охотник, и красный зверь мгновенно обжег мышцы всего тела. «Я вода, я вода». Молодойохотник стрелой проскочил меж зубов. Ах, больно! Один из них успел-таки чиркнуть по руке, соль мгновенно опалила рану. Ондатра ушел от пасти и поднырнул под передние плавники. Извечный потерял его из виду.

Дело сделано, отвлеченный от поверхности монстр теперь был занят косяком соплеменников, что кружили вокруг его морды, заманивая ближе к кораблю. Сделав пару вдохов, Ондатра вернулся к громадине, едва не пожравшей его. Обошлось.

Резко дернув головой, Извечный зацепил одну из приманок. Миг – и маленькое тело исчезло между зубов, прыснуло кровавое облако. Ондатра злобно оскалился, в последний момент остановив руку, готовую вонзить копье в огромный глаз. Нельзя, еще рано. Копье чиркнуло вдоль головы, привлекая внимание громады. Ондатра вновь ушел от зубов, чувствуя, как резвится его красный зверь, как забавляется этой опасной игрой, да и что с него взять? Он безумен и хаотичен, как бушующее море. «Я – всего лишь вода», – думал Ондатра, раз за разом уходя от ужасающей пасти.

Сквозь серую толщу пронеслись сигналы с корабля. Звук громче и чище, значит, судно уже близко. Раздался долгожданный клич «Посторонись», и приманки прыснули в разные стороны.

Ни одна сеть неспособна удержать Извечного, но эта толстая петля, сплетенная из нескольких десятков туго скрученных между собой веревок, должна замедлить монстра на несколько мгновений, чтобы ловчие успели вывести пасть из строя. Ондатра различил среди них вооруженного копьем Буревестника. Тот вонзил широкий наконечник в основание головы Извечного, другой соплеменник присоединился к нему, всадив копье с другой стороны. Исполин утробно зарычал. Сможет ли открыть пасть? Извечный выпустил занавеси пузырьков и крови между сомкнутых зубов. Удачно! Пасть парализована, но это не повод расслабляться. Огромные чешуйки на спине встопорщились острыми перьями, и одного из ловчих раскроило пополам. Буревестник успел уйти от страшного белого лезвия, поднырнув под обезвреженную пасть.

Показались стрельцы. Они выбрали удачное время для атаки, зазубренные копья взметнулись сквозь толщу воды, пронзая светлое подбрюшие и увязая в плотном слое жира. Есть всего несколько небольших участков, где копье способно дойти до органов. Меткость – залог успеха.

Дельфин отплыл от группы стрельцов, впустую растрачивающих снаряды. Тихо бормоча себе под нос, он резко кинул копье, и владыка морей зашелся в судорогах, зарокотал и стих. Копье глубоко вошло ему прямо в грудину.

Охотники притихли, переглядываясь между собой, и Ондатра отчетливо слышал в холодной тишине грохот собственного сердца. Ум! Ум! Ум! Спустя несколько ударов Пена щелкнул зубами, и охотники разразились трелями смеха, радости и облегчения. Охота завершена! Группа с поплавками вынырнула, чтобы оповестить корабль. А работы, между тем, было еще много.

Богатая жиром туша хорошо держалась на поверхности, и вся команда принялась разделывать ее вместе с охотниками. Ондатра с братьями примкнул к добровольной бригаде, что отгоняла многочисленных морских хищников. Красный зверь все еще требовал крови, так что Ондатра сполна отыгрался на акулах. Каждая бритвенно острая чешуйка была отделена от огромного тела, очищена от плоти и погружена на корабль. Вот она, желанная людьми морская кость, за которую они готовы сцепиться, словно бешеные крабы. Из нее они делали странные вещи: фигуры, штуки для еды и висюльки для своих самок. Она красива. Хоть и белая, блестела на солнце чешуей рыбы, тонким утренним небом и бледными нерсианскими цветами. Глаз не оторвать.

Когда сняли все чешуйки, вынули из-под кожи великана маленькие белые горошинки. Мастера племени знали, как из такой крохи вырастить белоснежный наконечник копья.

Спустя два дня тушу оставили на съедение морских тварей, взяв с собой только самые ценные части: сердце, печень, мозг, язык, ребра и зубы. Отпели погибших, предавать морскому погребению было почти нечего. На обратном пути до Ильфесы волны ярились, как и предвкушение Ондатры. Он сделал это! Оседлал кровавую волну и удержался на гребне. Большая часть морской кости принадлежала старейшине, но и его доли будет довольно, чтобы предложить выкуп за Итиар. Старик лишится дара речи от жадности, Эсвин – злобно скривит рот, а Итиар будет петь и смеяться.

Под проливным дождем на закате они достигли порта, опередив сезон осенних штормов на несколько недель. Ондатра первым же делом отправился в «Гнездо чайки», позабыв о почестях, что ждут охотников с хорошим уловом. Зайдя в зал, наполненный клубами едкого зловонного дыма, он поискал глазами Итиар. Вместо нее сидела тощая рыжая рыба, издававшая нестройные ритмичные звуки. Это насторожило молодого охотника. Он обошел «Гнездо чайки» и зашел со стороны кухни, до беспамятства напугав несколько местных рыб.

– Ондатра!

Обернувшись, молодой охотник увидел Водолея. Он выглядел потрепанным, одна из толстых бровей рассечена, как и губа, и на смуглой коже виднелись цветные пятнышки.

– Ты драться? – удивленно спросил Ондатра. – Ты победить?

– Увы, нет, – вздохнул малек, – если б победил… – он вдруг замолк. – Ондатра… Итиар…

– Итиар?…

Пальцы Ондатры впились в смуглое плечо малька.

– Десять дней назад ее забрали людишки, очень похожие на прихвостней Эсвина, – парень всхлипнул. – Я пытался, но не смог… Очнулся в канаве. Я хотел найти, допытаться, где она может быть… Снова позорно проиграл. Они сказали, что в следующий раз убьют…

Сердце Ондатры чайкой кануло в воду. Итиар пропала. Где она и что с ней? Страх, недоумение, мгновение растерянности, а затем в груди заклокотала злость.

– Я найти Итиар,– прорычал молодой охотник сквозь острые зубы. – Найти и вернуть.

***

Когда заветные слова слетели с губ, словно ворожба, подействовав на главаря Цитадели, в голове Асавина появилась заготовка плана. Смелая идея, способная или погубить, или дать свободу, как божественная ставка в крейнирском паксе. Он был ловким парнем, и фокусы с исчезновением карт или кошельков были ему не в новинку. Теперь следовало провернуть еще один трюк: освобождение из пут. Осложнял это неусыпный взгляд тощего мужика с залысиной и огромной щелью в передних зубах. Несмотря на поджарость, он был выше и шире в плечах, чем Асавин, и затрещины у него были тяжелые, как удары веслом.

– Сколько людей в вашем логове? – спросил Морок, когда этот, с залысиной забрал дагу Асавина и стянул ему руки веревкой.

– Девять, – не моргнув и глазом, соврал блондин.

– Врешь, – констатировал Морок, схватив его за подбородок. – Маловато будет.

Кожа черных перчаток была холодной, словно сталь. Ну и колдовские же у него глаза. Черные-черные, почти без блеска, словно матовые камешки.

– Должно быть девять, – повторил Асавин. – Френсис усилил охрану на промысловых точках. Много прибыли потеряли… из-за вас. А ребенка сторожить много охраны не надо.

Мужик с залысиной сплюнул:

– Что делать будем, господин? Не по плану, так-то у нас нынче каждой на счату…

– Знаю, – процедил черноглазый, задумчиво вперившись куда-то выше головы Эльбрено. – Хордан, четверых мне, с «аспидами», да потолковей, чтобы дважды не приходилось повторять.

Тот, кого назвали Хорданом, не стал перечить. Когда он уходил, перепоручив пленника одному их цитадельцев, Асавин увидел свою дагу, заткнутую ему за пояс. Чтобы достать ее, придется изловчиться, но сначала узлы. Веревки нещадно впивались в запястья, когда Эльбрено осторожно двигал руками, ослабляя путы.

Парень, которому перепоручили блондина, первым же делом полез в эскарсель на поясе. Нож пощекотал ребра Асавина, а следом злой пропитый голос спросил:

– Где ключ?

Эльбрено вздохнул. Сейчас, с ножом у ребер и со связанными руками, он мог только подчиниться.

– В сапоге.

Хриплый быстро разул пленника, и пока он вытряхивал маленький серебряный ключик, Асавин отрешенно понаблюдал, как перетаскивали тела. Мимо пронесли труп Френсиса. Окровавленная дырка почти у самой глазницы окончательно перекосила лицо. Туда ему и дорожка. Один душегуб сожрал другого, но ничего, и на этого, черноглазого, найдется управа.

Хриплый деловито поковырялся в эскарселе, выудил все золото и брезгливо запихав обратно свитки. Сумка пришлась ему по душе и тотчас утроилась на поясе. Когда он добрался до перстня, Асавин невольно сжал челюсти. Кольцо перекочевало на один из грязных пальцев, и Эльбрено подумал: «Я срежу его с тебя, дай только срок».

Хордан быстро собрал для Морока небольшой отряд. Четверо цитадельцев весело перешучивались в паре шагов от Асавина, их «аспиды» целились в потолок с плафонами. Хорошие огненные трубки, не затертые приклады, блестящие, недавно с фабрики.. Откуда только достали? На поясе кинжалы, а вот рапир или других клинков Асавин не приметил. Только у Морока из простых темных ножен торчала вороная рукоять с красивым кованым эфесом в виде резного дубового листа с вкраплениями темно-зеленых камней. Карамарин, редкий полудрагоценный камень из дальних далей. Такую можно было дорого продать. Асавин мысленно дал себе по лицу. Продать! Сначала выпутайся, а потом думай, как нажиться на чужом добре.

Они двинулись в путь. С неба начал накрапывать пренеприятный мелкий дождик, капли то и дело приходилось стряхивать с ресниц.

– Расфыркался, словно ишак, – засмеялся один из цитадельцев, ткнув Эльбрено заскорузлым пальцем.

– Рассказывай, – сказал Морок, его голос разу пресек смешки и скабрезные шуточки. – Какая охрана. Сколько. Где.

Холодный голос, короткие отрывистые фразы. Отвечать надо незамедлительно и по факту, иначе может потерять терпение или что-то заподозрить. Асавин ответил, украдкой бросив взгляд на свою дагу за поясом Хордана:

– На карауле всегда двое с арбалетами и тесаками. Еще двое патрулируют, обходя дом по кругу. Каждые насколько часов смена караула. Остальные собираются в главном зале на первом этаже у лестницы.

Морок смерил его таким взглядом, что Асавину захотелось вжать голову в плечи:

– Выкладывай все.

Пальцы шевельнулись за спиной, словно желая выудить спрятанный козырь.

– Я… не ручаюсь за людей Френсиса и сомневаюсь, что мальчик цел.

Морок мгновенно свел брови, демонстрируя явное беспокойство. О, Эльбрено даже не надеялся, что его слова подействуют так сильно! Курт ему и правда очень нужен. Пусть побоится, побеспокоится. Пусть поторопится, упустит деталь, споткнется. Здесь, главное, не спешить. Асавин надеялся на Висельников, оставшихся в логове. Их должно быть куда больше девяти, и у них есть арбалеты и тесаки. Главное, столкнуть гадюку с шелудивым псом и, схоронившись в канаве, подождать, пока они не вскроют друг другу глотки. Да, не так поступали герои любимых дамами поэм Версеры или Милафтиля. Если бы все проблемы мира решались честными дуэлями, Асавин не дожил бы до своих лет.

Отряд прокрался к «Норке», обошел ее переулками и замер у конюшни. Морок жестом приказал затаиться. Отсюда было прекрасно видно колодец, вход и двух амбалов, спящих, укутавшись в плащи с капюшонами. Асавину захотелось в сердцах сплюнуть.

– Никаких выстрелов, – шепнул Морок. – Тихо кончим их и заберем арбалеты.

Двое цитадельцев, словно мыши, прокрались до самой стены. Воспользовавшись невнимательностью караульных, они подобрались совсем близко. Два точных удара в горло, два осевших на землю тела. Болты и арбалеты перекочевали в руки цитадельцев. Неожиданность явно на стороне Морока, но у Висельников все еще численное превосходство.

Асавин воспользовался несколькими мгновениями, чтобы снова поерзать в веревках. На этот раз он почувствовал, что узел поддался.

– Веди, – прошипел Морок, толкнув Асавина вперед,

Внутри стоял густой трубочный смог, стойкий запах перегара и мертвецкая тишина. Цитаделец пихнул Асавина дулом промеж лопаток, и тот пошел, старательно обходя скрипучие половицы, отчего, казалось, пританцовывал. Морок хоть и не плясал, но ступал бесшумней кота, а вот кто-то из идущих следом неистово скрипнул. Все тут же замерли. Издали кто-то громко всхрапнул, и снова тишина.

Свечи давно погасли, погрузив зал в пыльный сумрак, и все головорезы Френсиса спали вповалку, среди раскиданных костяшек хурука, объедков и пустых бутылок. Не вовремя они решили повеселиться. Морок презрительно скривил губу, окинув взглядом помятых забулдыг. Какой же легко добычей они сейчас были. Цитадельцы рассредоточились, подняв «аспиды» и арбалеты.

И тут из смежного помещения вывалилось помятое тело, на ходу заправляя рубаху в штаны. Висельник замер на входе в зал, округлив рот. Болт прошил ему горло, но поздно, истошный крик, переходящий в хрип, визгливо пронесся в пыльном воздухе, тела всколыхнулись, грянули выстрелы, и все заволокло удушливой пеленой. Асавин пригнулся, спрятавшись за спинами цитадельцев, чтоб не попасть под шальную сталь. Руки судорожно затрепыхались за спиной, старательно выпутываясь из узлов.

Сквозь дым мелькнула сталь, заскрежетала, высекая искры. Глотки нестройно издавали крики, дерево скрипело под сапогами и босыми ногами, разлеталась тяжелая мебель, поднимая клубы пыли. В этой свалке Асавин различил свою дагу за поясом Хордана. Всего в нескольких футах, только протяни руку, но прямо перед его носом упал, булькая кровью, поверженный Мороком Висельник, отрезав путь к кинжалу.

– В укрытие! – скомандовал черноглазый, и Асавин первым же юркнул за несколько перевернутых кресел.

Трое цитадельцев, спрятавшись за остатками былой роскоши, перезаряжали «аспиды», один стонал, истекая кровью. Через секунду раненый осел на землю, побелев, как полотно. Дым рассеялся, показав поле боя. Четверо Висельников так и не встали со своих лежанок, трое лежали в собственной крови, и еще один скулил, зажимая рану на животе. Остальные, воспользовавшись затишьем, схоронились за тремя перевернутыми столами. Повисла непродолжительная тишина. Никто не хотел покидать укрытие. Узел окончательно распутался, Асавин держал руки за спиной, ожидая подходящей возможности.

– Френсис мертв, – наконец, рявкнул Морок. – У вас больше нет вожака. Отдайте мальчика, и вам сохранят жизнь.

Из-за столов раздался нетрезвый смешок.

– Сдох твой мальчик. Френсис его насмерть забил.

«Опрометчивый ответ», – успел подумать Асавин прежде, чем Морок стрелой метнулся из-за кресла.

Эльбрено не поверил своим глазам: черноглазый одним прыжком пересек без малого пятнадцать футов, превратившись в смазанное серо-синее пятно, и приземлился прямо на один из столов, опрокинув его на вражеских бойцов. Хордан ринулся следом, а за ним и три других цитадельца, вскидывая «аспиды» на бегу.

Обескураженные Висельники затрепыхались под столешницей, пока их подельники вскидывали тесаки. Слишком медленно, уже не остановить юркую сталь. Окровавленная игла выскользнула из плоти, Морок забалансировал на дергающемся дереве, при других обстоятельствах этим можно было бы полюбоваться. Тесаки Висельников яростно взметнулись, метясь в ловкого танцора, но мимо, словно он и правда был всего лишь наваждением.

Освободившаяся рука Асавина устремилась за пояс Хордана, и стальная рыбка нырнула под ребро. Плешивый притормозил, отстав от других цитадельцев. Никто из них не заметил тихого, но драматичного убийства.

Асавин уже уронил на пол тело Хордана, когда один из цитадельцев некстати обернулся… Эльбрено узнал хриплого, что присвоил его эскарсель. Вот он, у него на поясе, а перстень маяком сверкал на темном пальце. Прежде чем хриплый успел развернуться, Асавин ловко обошел его дуло и подрезал шланг. Аякоса, словно кровь из артерии, брызнула в глаза цитадельца. Противник машинально зажмурился, курок щелкнул вхолостую. Дага воткнулась в горло, прямо под подбородком, обдав лицо и волосы Асавина брызгами крови.

Болт просвистел, едва не задев Эльбрено, и вонзился в противоположную стену. Истекающий кровью цитаделец из последних сил пытался перезарядить арбалет, руки его не слушались. Прикрывшись мертвецом, Асавин сорвал эскарсель и начал шарить в поисках ключа. Вот он! Шух! – второй болт вонзился в футе от головы блондина. Тот сорвал перстень со скользкого от аякосы пальца и неожиданно встретился взглядом с Мороком. О, если бы глазами можно было высекать искры. Бледное лицо исказилось от ярости, и Асавин понял – ему конец. Развернувшись на носках, он припустил куда глаза глядят.

Наверное, он совершил ошибку. Стоило сразу же бежать, бросив и перстень, и эскарсель, пока банды сцепились в ожесточенной схватке, а сейчас… Глаза Морока были похожи на два бездонных колодца прямиком в холодную мрачную Гаялту. Они обещали смерть.

Асавин резко повернул в сторону подвала. Животный ужас гнал его туда, где можно спрятаться.

– Дивнииика! – проорал он, подбегая к лестнице. – Открой! Боже!…

Он ударился о дверь, обернулся и увидел Морока. Растрепанные черные волосы занавешивали лицо, разорванная рубаха пестрела красными и зелеными пятнами, обнаженная шпага мокро блестела от крови. Не человек, а настоящий монстр, ничем не лучше Френсиса, и это чудовище танцующей походкой двинулось к блондину.

Впервые за долгое время Асавину захотелось помолиться. Он не верил ни во Всеблагого, ни в других богов, но сейчас он снова почувствовал себя маленьким мальчиком, которому не дано ничего изменить, только бежать и барахтаться в высокой траве, что резала кожу с нещадностью стали.

Дверь за его спиной дернулась.

– Асавин?

Дивника! Она святая! Эльбрено толкнул дверь, отворачиваясь от черноглазой фигуры. Шаги за спиной ускорились, Морок все прекрасно понял.

Отпихнув веридианку, Асавин навалился на дверь, но поздно. Мощный толчок распахнул ее настежь, блондин пошатнулся, едва не упав, Дивника закричала, отпрыгнув в угол, Курт, неизменно сидевший у ложа хозяина, вскинулся от неожиданности. Точно, Курт!

– Стоять! – заорал Асавин.

Морок застыл. Шпага замерла в руке, а глаза, как два обсидиановых кинжала, вонзились в перепачканную кровью фигуру Асавина. Одной рукой блондин прижал к себе мальчика, а второй приставил к его шее дагу.

– Стой, или он сдохнет.

Морок медленно опустил острие шпаги.

– Владыка… Вы живы…

Мальчик замер от ужаса и, казалось, не дышал, Асавин не сводил глаз с замершего Морока и судорожно соображал, что делать дальше. Ну же, Сводник, думай. Он сделал маленький шажок назад и уперся ногой в тюфяк, на котором лежал бессознательный Тьег. Морок, словно завороженный, двинулся за ним следом. Его глаза сосредоточено следили за кинжалом в руках Асавина.

– Брось шпагу, – приказал блондин. – Подальше от себя.

Немного помедлив, черноглазый отшвырнул вороненую сталь.

– Дивника, запри дверь.

Обойдя брюнета, веридианка скрипнула засовом.

– Чего ты хочешь? – спросил Морок.

Асавин медленно обошел тюк с Тьегом, отступая в угол с мешками и гнилыми корнеплодами. Эти черные глаза не сулили ничего хорошего, даже без шпаги. Стоило раз и навсегда обезвредить это чудище.

– Жить, – выдавил из себя Асавин, замерев в углу.

Морок сделал шаг в его сторону.

– Хорошо. Мы договоримся. Я отпущу тебя с миром, только не тронь его.

– Я тебе не доверяю, – процедил Эльбрено, демонстративно шевельнув кинжалом.

Острие впилось в кожу мальчика, и тот пискнул, словно придавленная мышка, Морок дернулся, как от пощечины.

– Ты загнал меня в угол. Знаешь, что делают загнанные в угол крысы?

– Не делай. Глупостей, – отрывисто прошипел черноглазый, и по его телу прошла странная рябь.

Асавин мельком взглянул на расстеленный перед его ногами ковер. Осталось совсем чуть-чуть.

– Ты сам виноват, – кинул блондин, прижимая лезвие к горлу Курта, как если бы намеревался перерезать ему горло.

Мальчик завопил от ужаса, Морок сорвался с места. Ковер просел под его телом, увлекая прямо на ощеренное кольями дно погреба. Дивника снова вскрикнула, из ямы поднялось облако пыли. Асавин убрал кинжал и осторожно глянул в провал. Он увидел только часть ковра, кое-где пронзенного обломками досок и перепачканного зелеными пятнами.

–Ты! – Курт ударил Асавина кулаком под ребра. – Я чуть Ирди душу не отдал, думал, ты меня прикончишь!

Эльбрено присел на корточки:

– Не собираюсь извиняться. Этот ничего не должен был заподозрить.

– А он что? – спросил оранганец, присев рядом с блондином.

Асавин пожал плечами. Это, конечно, не волчья яма, но такие травмы быстро сведут в могилу кого угодно.

– Жаль, – вдруг сказал мальчик, и Асавин удивленно посмотрел на него. – Он знал, как помочь мне, и очень хотел этого…

Из ямы раздался стон, по спине Асавина поползли холодные мурашки. Все-таки живой. Надолго ли? Наклонившись, он сдернул ковер, скрывающий тело, и обомлел.

Три деревянные пики пронзали Морока насквозь, заставляя стонать от боли, один обломок торчал из бедра. По всем признакам даже несведущий во врачевании Асавин сделал вывод, что раны несовместимы с жизнью, но его поразило далеко не это. Наверное, это сон.

Темно-голубая кожа, с прожилками зеленых вен. Длинный гибкий хвост, оканчивающийся скорпионьим жалом. Там, на горе обломков и острой щепы корчился от боли совсем не человек.

Глава 19

Как только бои окончательно стихли, и протекторы организованными шеренгами двинулись обратно к форту, подбирая раненых, Кеан почувствовал, как заныло помятое тело и вкрапления мокрых ожогов, оставленных внезапным взрывом. Боль заостряла мысли, развеивая горечь самоистязания. Она стала его якорем.

По пути молодой протектор подобрал Пригара. Старый конюх предложил добить его.

– Порченный, – ворчал он, разглядывая обожженный бок. – За ранами надыть следить, а коли оклемается, то кто знат, мож брыкаться будет. Кому он тепереча нужон? Давайте-ка мы его, сэр, лучше на убой пустим.

– Нет, – отрезал Кеан. – Сделай что сможешь.

Он еще раз посмотрел в большие темные глаза коня, с горечью подумав: «Как же это неприятно, обрекать на смерть тех, кто этого не заслуживает».

– Нет, – чуть тише сказал он. – Сделай, как считаешь нужным. Подбери замену.

– Даже не знаю, чего вам предложить, зверей одного за другим гробите, – проворчал конюх. – Вона, возьмите тогда ее, – он указал на темно-гнедую кобылу. – Орешка. Мы ее несчастливой зовем, трех всадников пережила. Вы будете друг друга стоить.

И он расхохотался, всхрюкивая, словно боров. Кеан поморщился, глянул еще раз на кобылу и махнул рукой, но чтобы конюх не распоясывался, рыкнул:

– Что за еретические суеверия? Побалуй мне тут!

Смех сразу оборвался в бормотания оправданий. То-то же. После Кеан хотел было направиться к лекарю, но увидев, что старику сейчас не до ушибов и царапин, передумал. Перетерпит, он же все-таки мужчина. В мысли сразу же плавно вошла Настурция. Вода стекала по ее крутым бедрам и упругим грудям, в глазах – горячее желание, губы звали прикоснуться к ним… Кеан одернул себя. Нельзя навлекать на девушку беду.

Он промучился два дня, снедаемый желаниями, а на третий все-таки не выдержал. Подкараулил ее в купальне и тихо шепнул, пока не унеслась прочь:

– Я буду ждать тебя в молельне.

После всего, что Кеан узнал о судьбе Примулы, он был уверен, что она не придет, но надежда – последний оплот. Он ждал ее, и она явилась несмотря на опасность, страх и боль. Первым же делом Кеан обнял ее и прильнул к губам, как давно и хотел. Они не проронили ни слова, словно каждый наполненный смыслом звук способен был уничтожить очарование момента и навлечь беду на их головы. Они занимались любовью под тихий шорох камня, треск свечей и шуршание нагретой телами ткани. Насытившись, они долго лежали телом к телу. Кожа Дайре была обжигающе горячей, а от волос пахло подвалом и паром.

– Тебя приписали к прачкам? – спросил Кеан, нарушим магию безмолвия.

– Что, сильно пахнет? – спросила она, а затем, не дожидаясь ответа, показала руки. – Вот, в кровь истерла…

Он увидел алые мозоли, потрескавшиеся ногти и пузыри ожогов. Руки крестьянки.

– Теперь я прихожу в купальни только чтобы принести чистое белье и унести грязное, – сказала девушка, стыдливо спрятав натруженные пальцы в кулачок. – Грандмастер не хочет, чтобы я кого-то ублажала, и я даже рада, знаешь… Если б еще прачки не были такими злыми… Клюют меня каждый день, как стервятники…

Кеан посмотрел на ее сжатую в кулак руку, на растрепавшиеся волосы и подумал вдруг, что он ужасно поступает с ней. Ссылка в прачки – не самое плохое, что могло бы произойти, но что случится с ней, если они продолжат? Рано или поздно их связь будет обнаружена, и тогда Дайре жестоко поплатится. От подобных мыслей внутренности скрутило, как от злой отравы.

– Слушай… – начал было он, но Дайре оборвала его, положив голову на плечо:

– Расскажи, что ты делал все эти дни… Вижу, у тебя полно новых синяков и ожоги в придачу. Ты снова подрался?

– Нет… – сказал Кеан и тут же осекся. – Да… То есть, нет…

Она рассмеялась, взъерошив ему волосы:

– Ты что, был пьян?

– Просто не знаю, считается ли дракой подавление восстания, – он пожал плечами.

Ее лицо мгновенно стало серьезным:

– Понятно. Топтал горожан, значит?

– Да, и они, как видишь, вовсе не беззащитные ягнята.

Кеан смолк, вспоминая похожую на пену толпу, залитую кровью площадь и удары из темноты.

– Это было ужасно, – признался он. – Когда-то отец оправлял меня в поле с косой, и я с удовольствием трудился несколько часов кряду, но люди не трава. Кассий сказал, что всем сначала худо, а потом привыкаешь… Сказал, что скоро сердце будет биться ровно, как на казни еретиков.

– Не слушай его! – Дайре вскинулась с его плеча. – Я же говорила, он подлец! А ты, – она взяла его за подбородок. – Ты другой, у тебя осталось сердце. Поэтому я тебя и полюбила.

По телу растеклось блаженное тепло, и стало еще сложней сказать те слова, что он намеревался.

– Слушай, – начал Иллиола. – Я не знаю, что с нами будет дальше. Поэтому лучше прекратить эти встречи…

Он не успел договорить, она уже снова вскинулась и яростно зашипела:

– Чтооо?!

Ее пальцы впились ему в плечи.

– Трахнул, как уличную девку, и теперь говоришь такое? Кому будет лучше? Тебе?

Кеан вздохнул:

– Ты не поняла…

– Все я поняла! – Дайре засуетилась, собирая раскиданную одежду. – Это ты ничегошеньки не понимаешь!

– Погоди! – он схватил ее за руку. – Я хочу тебе добра.

– Пусти, – Дайре вывернулась из хватки и посмотрела на него горящими от ярости глазами. – Лучше уж скажи прямо – ты струсил. Не знаешь, что будет с нами, и боишься. Я пятно на твоей гладкой маске. Плюнуть и растереть, да?

– Нет, я…

– Трус, – зло сказала она. – Вот что ты скажешь про рыцаря, что бежит с поединка. Хорошо, я приму твое решение. Я умная девочка.

Она сделала несколько шагов к двери, и, гордо вскинув подбородок, бросила:

– А еще я смелая.

Она исчезла, оставив Кеана в смятении чувств. Что он сделал не так? Хотел ей добра, но вызвал только обиду и ярость. Вот бы понять это таинственное женское сердце! Словно толкуешь с чужестранкой. Его еще никогда не упрекали в трусости. Он не боялся ни сражений, ни боли, ни смерти, и теперь какая-то женщина смеет назвать его трусом. «Не какая-то, – тут же поправил он. – И горько тебе как раз из-за этого». Да, пожалуй, назови его трусом какая-нибудь девка, пусть даже из благородных, он пропустил бы мимо ушей. Мелкие шавки часто лают на коней и с визгом отскакивают, стоит тем забить копытом, но слова Дайре были, что отравленные стрелы. Метко нашли щель в доспехе и жалили, жалили, жалили…

Тихая горечь снедала его несколько дней, подкрепляемая разочарованием в своих возможностях. Целую седмицу Кеан рыскал по городу, собирая любые сведения о пропавшем сыне имперского посла. Он вытаскивал из борделей светловолосых айгардских мальчишек, чтобы снова пихнуть их в объятия шлюх. Обошел Певчий, где по слухам, видели похожего имперца.

– Да то давно было, – говорил уличный торговец. – Уж больше месяца назад.

След стылый, истертый дождями и повозками. После недолгих размышлений Кеан пришел к выводу, что мальчишка или давно покинул город, или его уже нет в живых. Последнее было самым нежелательным. Его дядюшка точно не примет такого ответа, и тогда грянет война.

На восьмой день бесплодных поисков грандмастер вызвал Кеана к себе.

– Ну что же? – сварливо начал старик, не вставая с кресла. – Я получил твои отчеты и они меня не обрадовали. Найти мальчишку – дело величайшей важности! Это не просто какой-то щенок заморской шлюхи! Это, мать его, императорская кровь! Ты понимаешь, дубовая твоя башка, кого ты ищешь?! – старик перешел на крик и разбрызгивание слюны. – Что я вижу? Ни единой, мать его, подвижки!

Он долго разорялся, осыпая Кеана отборной руганью, и закончил на самой скверной ноте:

– Да еще спутался с бабенкой! И с кем? С дочерью еретиков, падшей женщиной! Лишил ее возможности искупить предательство крови и себя обрек на позор! Ух, была б моя воля, ноги б твоей больше здесь не было! Отправил бы на Гергеру или Рокуро, собирать рис, как безродного раба!

Эти слова ранили и сердце, и гордость, хлестали не смоченными в соли розгами, а рассекающей плетью, и от них становилось погано. После разноса Кеан спустился в купальню и долго кис в ванной, пока та совсем не остыла. Горько, горько, горько… И оттого, что подвел орден, и от слов старика, и от злости Дайре. Почему в жизни есть такая горечь? Он чувствовал себя таким опустошенным и разбитым, словно в первый год послушничества. Кеан не заметил, что купальни опустели, а Сестры переминались с ноги на ногу, не зная, как им поторопить задержавшегося гостя. Откуда-то издалека послышалось знакомое нестройное пение. Кеан вылез из ванной и побрел на звук.


А у моей молодки тонкий стан

И черные глаза-агаты.

Я исколесил Андинго и Шутан,

Но не видал таких, как Ата.

Ата, Ата, Атиере!

Ты из ветра дочерей.

Продал я родную веру,

Чтобы ты была моей.


Фривольная кабацкая песенка лилась из ванной, в которой лежал Кассий. Он прихлебывал из кувшина, бесконечно возвращаясь к первому куплету, и встрепенулся, когда Кеан расположился рядом с ним.

– О, а я думал, что последний остался. Устал ждать, когда милашки придут меня вып…ик…роваживать.

Кеан отрешенно кивнул.

– А ты чего такой? – заинтересованно спросил Кас. – Что, старик по тебе протоптался?

Кеан снова кивнул.

– Да не бери в голову, – мокрая лапища хлопнула парня по плечу. – Он постоянно орет. Я уже выучился пропускать это мимо ушей.

– Он сказал, что отправит меня собирать рис.

– А мне грозился, что продаст какому-нибудь фермеру вместо быка. Он просто старый брюзга.

– Нет, Кас, не похоже на пустой треп, – Кеан устало откинулся в ванной. – Кас, я влип, так влип…

– Да погоди ты убиваться раньше срока, – побормотал Кассий, приобняв товарища за плечи. – На вот, хлебни…

– Нет…

Кеан отвернулся от кувшина.

– А я говорю – пей, – горлышко настойчиво ткнулось в лицо.

Из него сладко пахло гранатом и сухофруктами. «А пошло оно все», – подумал Кеан и в следующее мгновение опрокинул в себя крупные глотки.

– Эй, полегче! Все зараз не выдуй!

Кассий отобрал у парня кувшин, и вовремя, тот словно вознамерился опустошить его одним махом.

– Крепковато для тебя… – пробормотал бородач и тоже сделал глоток.

Сладкий дурман поднялся из обожженного вином нутра, словно жар из отцовского горна, а в ушах стучало сердце, точь-в-точь как папин молоток. В поле сладко пахло травами, девушки плели венки и бросали в Змейку. Однажды девчонка надела венок ему на голову, провозгласила Королем Урожая и долго смеялась.

– Эк тебя разморило, – рассмеялся Кас. – Да, с кижарой шутки плохи.

А Кеан уже плыл в ароматном травяном океане и чувствовал себя странно свободным, словно былинка, подхваченная ветром. Кас приобнял его за шею и снова затянул фальшивую песню. Он жаловался на жизнь, о чем-то спрашивал, кому-то грозил, а Кеан с трудом следил за этим, плавая в пьяном блаженстве.

Утром было очень плохо. Кеан мучился головной болью, его рвало как никогда до этого, и лишь к полудню он почувствовал себя человеком. Кас посмеивался над ним, окуная, словно ребенка, в бадью с водой, несмотря на горячие протесты:

– Кас! Прекрати! Маска же!…

– Не бойся, – добродушно ворчал великан, – она не растворится в воде…

Кеан возмущенно забулькал, но подчинился, и скоро ему полегчало.

– Рот еще прополощи, – Кассий протянул ему флягу.

Кеан, не глядя, хлебнул из нее и скривился.

– Кас, это вино!

– Полощи-полощи, – лапища похлопала молодого протектора по плечу. – Или насильно влить?

Кеан сердито свел брови, упрямо ткнув флягу под нос бородачу:

– Ну, попробуй!

– Тяжело с тобой, – вздохнул Кас. Насильственные методы он, видимо, решил оставить на потом. – Я просто хочу, что б у тебя в голове как следует прояснилось и ты кое над чем поразмыслил.

Кеан выжидающе скрестил руки на груди.

– Я тут подумал, – продолжил бородач. – Если принц все-таки жив, то на какие шиши он живет? Ильфеса – город дорогой, а если бы он всюду светил своим положением, то его бы мигом отследили по тавернам. Золота у императорского племянника, разумеется, куры не клюют, но с большим мешком не походишь, значит что?

Кеан молча насупился.

– Значит, он захаживает в банк, дубина! – фыркнул Кас. – Как любой богатей в городе. Осталось узнать, в каком он держит деньги.

– Его лицо на всех столбах, – скептически заметил Иллиола. – Будь так, банкиры первыми бы его сдали.

– Щщщенок, – презрительно протянул бородач. – У них свой Закон Благодати, и он велит им преумножать золото. Такого клиента, как императорская кровь, они потерять не хотят. Однако в открытую против Протектората не пойдут. Так что вызнай, в каком банке мальчишка хранит деньги, а потом выбей из старика разрешение на допрос, чтобы они поволновались…

На следующий день Кеан передал поводья Орешки в руки шустрого хорошо одетого мальчишки, когда золотые, под стать названию банка, ворота палаццо отворились перед ним и запустили в мир роскоши. Конечно, дворец Его Благодати был куда богаче, но с непривычки и, особенно, по сравнению с простотой убранства форта Протектората, это великолепие внушало трепет. Семейство Сарафино, много поколений владеющее Золотой Птахой, не экономило на архитекторах. Сквозь огромный портал, украшенный статуями святых, Кеан прошел во внутренний дворик, со всех сторон окруженный аркадой с капителями. Посреди каменного двора журчал фонтан и шелестели плодовые деревья с огромными рыжими апельсинами, от взгляда на которые рот сразу наполнился слюной.

– Господин протектор?

Его встретил невысокий работник банка, весь утопающий в ровных, словно у мраморной статуи, складках накидки с просторными рукавами. На голове красовался шаперон, хвост которого, изрезанный, словно рванье бедняка, обернулся вокруг его шеи. Кеан еле сдержался, чтобы не поморщиться. Одеяния купцов он считал достойными скоморохов.

– Чем имеем честь служить досточтимому протектору? – банковский клерк лучезарно улыбнулся. – Желаете открыть счет?

Кеан протянул свиток, едва не ткнув им в грудь парня:

– Я уполномочен провести допрос всех работников банка.

Схватив бумаги, клерк улыбнулся уже более натянуто:

– Господин протектор, это может потребовать времени…

– Это срочно, – отрезал Кеан, залюбовавшись на апельсины. – Не стоит оттягивать неизбежное. Если пойдете навстречу, то Протекторат будет снисходителен.

Парень еще раз улыбнулся, на этот раз совсем несчастно, и удалился, поигрывая запечатанным свитком в руке, а Кеана тотчас осадила прислуга.

– Не надо, – отмахнулся было он, но, увидев на ажурном подносе большой очищенный апельсин, разрезанный на дольки, просто не смог устоять.

В следующую же минуту его усадили в тени раскидистых деревьев, где журчал фонтан с голубой мозаикой. Помимо апельсина ему принесли стеклянный кувшин, до краев полный лимонной воды.

Вскоре его пригласили в вычурно декорированный зал, где его уже ожидало несколько поколений содержащего банк почтенного семейства, в глазах которых не было страха, но не было и приязни. Более, того – они явно ожидали этого визита. Лица смотрели отовсюду – с потолка, со стен из тусклого золота тяжелых рам. Кеан не стал вглядываться в дорогие ковры, которые бессовестно попирал пыльными сапогами. Может быть, там тоже была парочка лиц. За широким письменным столом, застеленным белоснежным кружевом, восседал утопающий в мантии старик. Глава семейства, Клеменцио Сарафино. Дутый шаперон выглядел на его голове шляпкой гриба. Противного такого, распадающегося на части гриба, а толпа бесчисленных членов семьи, вставших за его спиной, напоминала грибки поменьше. Вот она, благородная гниль на вековых камнях города. Семейство сильно напоминало сейчас скульптурную композицию в молельне, и вместо здоровенного пса у ног старика скалила зубы шкура степного льва.

– Полагаю, ваш визит связан с поисками сына посла? – уточнил Клеменцио.

– Умышленное сокрытие информации сродни пособничеству, – процедил Кеан.

– Да? – старик улыбнулся. – А какое преступление совершил сей юноша?

– Он – нет, а вот вы – да, поставив под угрозу отношения Ильфесы и Святой Империи.

– Так это правда? – Сарафино поморщился. – Осада Жемчужного порта из-за него? Нам казалось, что это – всего лишь повод, а мальчик находится в ваших застенках, как заложник.

Вот так изящно старик раскрыл часть своих карт. «Мы не знаем, где мальчик», – говорили его речи, но Кеан не спешил верить словам.

– В этом случае мой визит был бы лишен смысла, – ответил протектор, переводя тяжелый взгляд от одного почтенного господина к другому. – О вашем сокрытии важной для расследования информации немедленно будет доложено.

– Кому? – едко хмыкнул Клеменцио. – Уж не думаете ли вы, что такое богатое семейство, как Сарафино, не имеет своего голоса в Совете Кардиналов?

Кеан сжал зубы, латная перчатка скрипнула. Ну да, конечно. Сейчас вовсю шли дебаты по поводу выборов нового сосуда. Радует хотя бы, что внутрь Протектората ушлые торгаши еще не пробрались.

– Грандмастеру и архиепископу Игнацио Антере, – не моргнув и глазом ответил Кеан. – Власть над городом сейчас в их руках, разве нет?

Теперь уже старик сморщился, как лимонная корка на солнце, взмахнул рукой, подзывая юношу в одежде пажа. Шепнув ему пару слов, он передал ему бронзовый ключ на кожаном шнурке. Мальчишка убежал.

– Пока мы ожидаем, не желаете ли эфедры? – любезно предложил Клеменцио.

Кеан вспомнил адмирала Фиаха Обрадана, его холодный деловой прием и пожалел, что сейчас находится не на борту имперского «грифона».

– Благодарю, меня уже вдоволь напоили и накормили, в том числе и ожиданием, – процедил Иллиола. – Надеюсь, вы не предложите мне еще и вздремнуть.

Лицо старика переменилось, и теперь в глазах было нескрываемое холодное презрение. Что, не сработала привычка умасливать с рыцарями божьими? То-то же.

Через несколько минут вернулся и паж. Он принес изящный ларец, внутри которого оказалась шкатулка из ароматного дерева.

– К вашему сведению, он появился лишь раз, – сказал Сарафино, разворачивая бумаги на дорогой кружевной скатерти. – Посмотрите на дату. Как раз после Восшествия. Больше он не возвращался.

Кеан бегло осмотрел разложенные бумаги. Дата соответствовала сказанному. Расписка, обналичивающая небольшую сумму. Другая бумага показалась ему гораздо интересней.

– Кто такой Асавин Эльбрено? – задумчиво спросил он.

– Сами читайте: «Моему дражайшему другу», – но если вы ищете более конкретный ответ, то сразу могу вам сказать – такой персонаж не числится среди благородных семейств этого города.

– Как он выглядел?

– Августо?

Один из почтенных господ приблизился.

– Августо, как выглядел господин Эльбрено?

– Одет, как обычный горожанин средней руки, – ответил тот. – Хотя…

– Хотя?…

– Это загорелый блондин, словно седой не по годам. Мне тогда это показалось занятным.

– Не по годам? Он молод? Юнец?

– Не юнец, но и не стар. Будь он богатого рода, я б сказал, что самой поры для женитьбы…

Клеменцио крякнул, оборвав разговорившегося родича:

– В общем, от тридцати до сорока с хвостом.

– Благодарю, – пробормотал Кеан.

Протектор покинул палаццо банка, погрузившись в омут мыслей. «Найду этого Асавина и выйду на мальчишку», – думал он. Кеан припомнил всех блондинов, что выуживал из борделей и таверн. Они были отчаянно молоды, не старше Иллиолы, и по-северянски бледны либо украшены пятнами солнечных ожогов. Загорелых блондинов до сорока с хвостом ему не попадалось. Вернувшись в форт, Кеан обстоятельно расспросил всех присутствующих протекторов, не встречались ли им подобные лица. Он почти отчаялся что-либо разузнать, как брат Бернардо ответил:

– Припоминаю. Был один случай в Певчем, за несколько дней до побоища на Бронзовой площади. Пришлось разогнать вольнодумцев, заодно искали имперского щенка, опрашивали всех блондинов, что встречали. Попался мне тогда мужик, подходящий под описание. Кажется, он этим именем и представился, – Бернардо задумался. – Он актеришка в местном театре. Не помню каком.

– Спасибо! – ответил воодушевившийся Кеан.

Вот она, зацепка! Ильфеса не Леак, театров не так уж и много, и все актеры друг друга знают.

– О, еще с ним был мальчишка! – крикнул Бернардо ему вслед. – Его племянник, не помню имени. Совсем хворый.

Кеан резко развернулся:

– Почему их не задержали?!

– Мальчишка был брюнетом, – ответил Бернардо.

Кеан ничего не сказал. Он уже летел облачиться для новой поездки. Одно дело брюнету притвориться блондином, и совсем другое – наоборот. Это дешевый трюк, известный даже Иллиоле. Его сердце ликовало. Если за две недели ничего не переменилось, то мальчишка жив, но зачем-то скрывается от властей под другим именем и обликом.

Кеан объехал все театры Певчего, срывая репетиции и постановки, методично опросил всех, от прим до последних полотеров. Про такого актера, как Асавин Эльбрено, никто ничего не слышал, но одна из актрисок, завлекательно хихикая в кулачок, сказала:

– Ну что вы, господин протектор, он вовсе не актер. Роль у него одна-единственная. Это Сводник. Время от времени цепляет молодых парней-чужестранцев, разводит на золото. Многие в Певчем знают, но ничего не делают – больно много денег приносит его игра. Если хотите подробностей, наведайтесь в бордель «Негодница», что на Копье Любви, поспрашивайте его владельца, Адира Салмао…

Бордель под вечер полнился гостями. Некоторые, увидев протектора, притихли, другие поспешили на поиски заведения, посетители которого не носят масок. Кеану было физически неприятно находиться в этом гнезде порока. Казалось, что дерево стен потемнело от копоти падших душ. К нему вышла красивая рыжая женщина. Ее зеленые глаза были холодными и злыми, хрипловатый грудной голос пропитан желчью, и сама она, несомненно, была черна от душевной грязи. Кеан не бил женщин, но эту без лишних слов приложил бы об пол, если б она посмелахоть пальцем коснуться его.

– Адир Салмао был моим отцом, – ответила рыжая. – После его исчезновения я взяла семейное дело в свои руки. Никакой Асавин Эльбрено к нам не приходил. Возможно, он и вел какие-то дела с моим отцом, но не со мной.

– Говорите так, будто вашего отца нет в живых, – холодно заметил Кеан. – Дайте взглянуть на ваши бумаги.

В ее ядовитых глазах что-то мелькнуло, но она послушно принесла помятую стопку.

– Здесь доверительная на мое имя и бумаги о наследовании. Уж очень долго он отсутствует, а дело не требует простоя. Боюсь, в живых его уже нет.

Кеан провел пальцем по бумаге.

– Документы искусственно состарены, нет печати гильдии.

Девушка непонимающе захлопала рыжими ресницами:

– Что вы хотите этим сказать?

– Что ваши бумаги не стоят и черствой краюхи. Подделка.

– Под-под-делка? – испуганно проблеяла она.

– Я вынужден задержать вас для дальнейшего разбирательства.

У девушки закатились глаза, и она мешком свалилась под стойку. Шлюхи заголосили, бегая вокруг бессознательной хозяйки. Одна из них наклонилась так низко, что заслонила упавшую пышным телом, а затем вскинулась:

– Госпожа очень плоха! Ей требуется лекарь!

Кеан скрипнул зубами. Женские штучки способны даже камень вывести из себя.

– Так отправьте за лекарем, – прорычал он.

Пышка метнулась из борделя, все это время рыжая лежала без движения. «Не померла бы», – подумал Кеан, но никак не мог заставить себя прикоснуться к ней, больно было мерзко. Подделка бумаг – преступление, достойное сизых плащей, но что-то подсказывало ему, что насчет Эльбрено девушка безбожно врала. Время тянулось. Она что, побежала за лекарем в соседний город?

Дверь распахнулась, в бордель завалилась группа сизых плащей во главе с грузным мужчиной. Знаки отличия выдавали в нем начальника стражи Медного порта. Вот так встреча. Кеан привстал, чтобы доложить стражнику о случившемся, но тот ринулся прямо к лежащей на полу девушке. Какого?…

– Уна! Что с тобой?!

– Лишилась чувств и до сих пор не пришла в сознание, – участливо поделилась одна из шлюх.

– Что здесь происходит?! – грозно пророкотал начальник стражи, а затем обратил внимание на Кеана. – Протектор?!

– Эта женщина владеет заведением без надлежащих бумаг. Подделка документов… – начал было Иллиола, но толстяк его оборвал.

– Разве это не юрисдикция стражи? Она что, обвиняется в ереси? Колдовстве? Борьбе против власти?

Кеан скрипнул зубами. Формально начальник стражи был прав, да еще обладал большими полномочиями, а у Кеана не было сейчас на руках необходимых бумаг, чтобы тягаться с ним в силе.

– Она подозревается в пособничестве похищению представителя императорской крови.

– Эта женщина? – стражник указал на бескровное лицо хозяйки борделя. – Надеюсь, у Протектората есть веские доказательства помимо слов?

В этот самый момент вернулась шлюха. Она привела с собой узкоглазого старика, от которого пахло табаком и какой-то приправой. Оттеснив в сторону и начальника стражи, и протектора, он низко склонился над женщиной, и после каких-то непонятных манипуляций она пришла в себя.

– Ах, господин лекарь, я снова упала в обморок…

– Моя дорогая, я же велел вам отойти от дел. В вашем положении стоит беречь здоровье.

– Уна? – толстяк склонился над женщиной, помогая ей встать.

Так безвольно повисла на нем, а затем и вовсе положила растрепанную голову на плечо.

– Иноло, я не хотела говорить, да и сейчас, когда выяснилось, что кто-то похитил мои бумаги, заменив подделкой… Я совершенно не вправе.

– Что случилось? – прошептал стражник, обнимая рыжуху за талию.

– Иноло, я беременна.

Кеан подумал, что его сейчас стошнит. Не только от духоты и вони табака лекаря, но и от приторности произошедшей перед глазами сцены. Кровь отхлынула от щекастого лица Иноло, а затем глаза заблестели собачьей преданностью. Этот мужик, безусловно, был безнадежно влюблен в свою рыжую потаскуху.

– Нам совершенно нечего здесь делать, – проворковал он, укрывая плечи женщины своим серым плащом, а затем грозно взглянул на протектора. В темно-карих глазах горел злой огонек. Таким глядят звери, защищающие свое потомство. – Эта женщина под моим личным покровительством, господин протектор. Стража разберется с этим бумажным недоразумением, но по поводу прочих обвинений требуются куда более веские аргументы. Лучше всего, доверенные бумаге с необходимыми печатями.

Кеан ничего не ответил, лишь потемневшим взглядом проводил уплывающую из-под носа зацепку. У Протектората больше власти, чем у стражи, но здесь и сейчас он потерпел поражение. Что-то подсказывало: даже подготовив необходимые бумаги, он не сможет ничего добиться от этой твари. Что только ни сделает влюбленный мужчина ради своей женщины. Рискнет положением, преступит закон, лишь бы ее глаза лучились счастьем…

В этот момент Кеан понял, почему разозлилась Настурция, почему назвала трусом, и от этого понимания лицо заполыхало, словно прижатое к раскаленной решетке. Какой же он дурак! Как можно быть таким слепым!

Он клял себя всю дорогу в Протекторат и всю бессонную ночь, разглядывая каменный потолок. На следующий же день Кеан с самого утра затаился у корзин с грязным бельем, что стояли в углу купальни. Наконец он дождался, когда придет Настурция, схватил за руку и затащил в бархатный мрак. Она хотела было закричать, но он зажал ей рот:

– Тише, это я. Нам надо поговорить, – и тут же скривил губы от боли – ее зубки со всей дури впились ему в пальцы.

– Да не кусайся ты, – устало вздохнул Кеан, – знаю, что злишься… Прости, я идиот…

Она замычала ему в ладонь, и он отнял руку.

–…кинул, словно рваную рубашку… Я не хочу тебя видеть. Знать тебя не хочу. Зачем пришел? У меня много работы.

Кеан обнял ее извивающееся от протестов тело, прошептал:

– Я пришел попросить прощения. Сказать, что я во всем был неправ.

Она на мгновение замерла, а затем ответила не оборачиваясь:

– Вот как? По телу моему соскучился? У других Сестер не хуже…

– Я люблю тебя.

Она тотчас обмякла, словно талое масло.

– Я люблю тебя, – еще раз прошептал Кеан. – Я вытащу тебя отсюда.

Девушка резко обернулась, ее глаза странно блестели, словно она сейчас расплачется, а ладонь провела по лицу парня:

– Не шути так, Кеан, не тревожь сердце напрасными надеждами… Мне будет проще смириться с судьбой, если я буду таить на тебя злость…

Голос при этом у нее был шелковый и медовый, как и взгляд.

– Нет, я не шучу, – ответил парень, поцеловав ее натруженные пальчики. – Через два месяца в форте будет грандиозный праздник. Ты сбежишь отсюда, станешь свободной женщиной.

– А ты?

– Что, будешь скучать? – улыбнулся он, еще раз поцеловав ее руку.

– Я тоже не шутила, что полюбила…

– Сейчас важней освободить тебя, – ответил молодой протектор. – Не хочу рисковать тобой. Может… убегу следом…

Он сам не поверил, что произнес эти кощунственные слова, но при этом не почувствовал себя предателем. Его падение достигло самой низкой точки, и здесь, на дне, маячил свет новой жизни.

Глава 20

Празднование благополучной охоты было в самом разгаре, но это не радовало Ондатру. Его сердце опустилось на холодное, темное дно и билось там с тревожностью выброшенной на берег рыбы. Мысли в его голове клубились мрачными тучами. Эсвин забрал Итиар, его цветок, презрев связи с племенем. Ондатра пообещал Керо, что обязательно найдет ее, только где она? Все ли с ней хорошо?

– С тех пор они больше не появлялись в «Гнезде чайки», – говорил малек. – Жалованье не платят, недовольных заставляют исчезнуть. Какое-то время сидели на Акульем причале, но теперь и там их не встретишь. Где они, никто на причале не знает, а, может, и боятся сказать. Поморники теперь богаты и сильны как никогда. Ублюдки!

Зубы сами обнажались в оскале, мышцы забугрились под кожей. Подлые твари! Богаты и сильны они только благодаря племени, и такова их плата! Так и есть, тухлые рыбы, полные скользких червей! Если б только понять ход их поганых мыслей! Зачем им Итиар? У нее ведь нет ничего ценного, иначе бы давно расплатилась со всеми долгами.

Братья тоже сидели мрачные. Дельфин задумчиво грыз рыбий плавник, время от времени теребя его между пальцев, а Буревестник опустошенно откинулся на пестрых валиках набитых водорослями матрасов. Несмотря на то что он не одобрял связь Ондатры с Итиар, узнав о случившемся, разбушевался ураганом.

– Пусть только встретятся на моем пути, – рычал он сквозь сведенный злостью оскал, – мигом порву на кровавые куски.

– Тише, – осадил его Дельфин, – гневом ничего не решить. Нужно остыть и пораскинуть мозгами.

Второй брат, как и всегда, был хладнокровен и сосредоточен, будто сызнова метился в сердце Извечного, и его рассудительность действовала отрезвляюще.

– Керо сказал, что они покинули район Акул, – задумчиво повторил Ондатра. – Где же они теперь?

Повисло молчание. На фоне радостно голосила ни о чем не подозревающая стая. Дельфин задумчиво пожевал зажатый между пальцами плавник:

– Я догадываюсь где.

Буревестник приподнялся на локтях, Ондатра наклонился вперед. Дельфин тихо продолжил:

– Помните, стая ходила за Кровавой Платой? Далеко за пределы района Акул, туда, где властвуют люди. Думаю, они заняли то логово и бросили дела с племенем, иначе бы не стали делать таких глупостей.

– Не понимаю, – пробормотал Ондатра.

– Думаю, похищение Итиар – это удар, нацеленный на тебя, – с горечью продолжил брат. – Подлая месть. Я предупреждал: ты нажил себе врага. Да что уж теперь…

Резко сверкнули зубы Ондатры, готовые впиться в любую плоть. Дельфин отпрянул от нежданности и опустил глаза в жесте покорности. Туман злости отступил. Не важно, насколько сильна ярость, но вредить братьям было кощунственно.

– Где это логово? – прорычал молодой охотник, слегка остудив свой пыл. – Я найду Эсвина и вырву ему кишки.

Дельфин поднял глаза:

– Не знаю. У старейшины была карта, но я сомневаюсь, что она перешла к Скату на правах ценной вещи.

– Нужно проверить, – стоял на своем Ондатра.

Буревестник перевел взгляд от одного брата к другому, вздохнул:

– Что, опять?

– Нет, – Дельфин слегка улыбнулся. – Сейчас же праздник, Скат в общем зале. Нужно всего лишь отвлечь внимание стаи, чтобы никто не заметил, как я ныряю в его нору.

– Устроим, – оскалился Буревестник.

В следующее же мгновение они с Ондатрой сцепились в шумной потасовке, вызвав взрыв веселого смеха у сытой от крови стаи. Краем глаза молодой охотник отметил, что Дельфин исчез. Это хорошо, пускай потешаются над глупостью беспечных подростков, лишь бы только брат нашел необходимое.

Дельфин вернулся удивительно быстро, Буревестник даже не успел войти во вкус. Под трели смешков, потрепанные братья отсели в самый дальний угол, рядом с пустыми бочонками из-под рыбы.

– Нашел? – шепнул Ондатра.

– Вы не поверите, – ответил Дельфин, – но он повесил ее на стену, словно трофей. Мы явно что-то не знаем о Скате, – он снова закусил рыбий плавник. – Сразу заметит ее отсутствие, так что берите оружие и уходим.

Через некоторое время они сидели на каменистом берегу, сливаясь с предрассветными сумерками. Буревестник проверял заточку кинжала, Ондатра закрепил на поясе обе половины копья, Дельфин развернул скомканный лист, на котором расплывались непонятные линии. Повертев его так и эдак, он, наконец, ткнул пальцем в еле заметную закорючку:

– Нам нужно сюда, – он повел пальцем вдоль кривой расплывчатой линии, – а мы сейчас… здесь, – его палец остановился. – Далеко, – он задумчиво посмотрел на небо. – Не успели. Надо ждать следующей ночи.

Ондатра нетерпеливо вырвал кусок спрессованных водорослей из рук друга. Что за непонятные линии?

– Как ты что-то здесь разбираешь?

– Вот тут побережье, – охотно отозвался Дельфин. – Эти значки – человечьи гнезда. Я знаю очертания прибрежной линии района Акул, вот она, – он снова указал пальцем. – А вот эта ямка – наше логово.

Ондатра удивленно моргнул. Сам бы он ни за что не догадался.

Они ушли далеко от логова, схоронились на самом краю района, чтобы переждать день. Он, казалось, тянулся бесконечно долго. Внахлест шел дождь, от воды пахло нечистотами, прибрежный песок был усеян пустыми панцирями крабов и креветок, источающими сладковатый, гнилостный дух. Глядя на эти сухие оболочки, Ондатра ненароком задумывался о смерти. Эту мысль он старательно гнал от себя, словно чайку от улова. Что, если Итиар уже нет в живых? Дыхание сразу перехватывало, в горле образовывался комок, в животе становилось смертельно холодно, словно в водах открытого океана. Нет, она должна быть жива, и он обязательно вернет ее обратно. Если надо, он выкупит ее чистейшей морской костью. Эсвин жаден, он не станет вредить девушке. Весь день Ондатра уговаривал себя, шепча безостановочный заговор: «Я спасу ее».

После кровавого заката наступили сумерки. Дельфин принес сетку трепещущей рыбы:

– Вот. Надо подкрепить силы.

– Я не хочу, – хрипло ответил Ондатра, отвернувшись от сетки. Поперек горла у него вставал нервный комок, а рыба к тому же пахло здешней грязной водой.

– Ешь! – с неожиданной властностью рыкнул Дельфин. – Через не хочу. Нам нужны все силы!

Удивленно моргнув, Ондатра послушно схватил зубами самую большую рыбину. Дельфин прав, им придется рассчитывать только на себя.

– Эх, очень глупо поступаем, – сетовал Дельфин, теребя между пальцами рыбий плавник. – Умней было бы расспросить тех, кто участвовал в кровавой плате. Плывем не зная куда.

– Кто бы нас тогда отпустил? – фыркнул Буревестник. – Скат тоже участвовал… Приказал бы сидеть в норе, и что тогда?

Повисло тягостное молчание, прерываемое сосредоточенным хрустом. Когда с рыбой было покончено, Дельфин сказал:

– Пора. Сегодня Ночной Пловец оставил небо, мрак на нашей стороне, – и они поплыли в черных прибрежных водах прямо в логово Поморников. Время от времени Дельфин выныривал, оглядывался, еле слышно бормотал себе под нос. Периодически они останавливались, чтобы обогнуть корабль или лодку. Наконец после очередного выныривания Дельфин удовлетворенно кивнул.

– Это где-то здесь. Нужно подплыть к берегу и осмотреться.

Они осторожно приблизились к длинным деревянным тропам на вбитых в дно сваях и стоящим на приколе лодкам. На высоких столбах вдоль берега, скрипя, покачивались желтые круги света, рискуя обнаружить их. Пришлось схорониться под дощатой тропой. Дельфин мельком выглянул и тут же спрятался под нее:

– На берегу стоит несколько совершенно одинаковых нор. Не знаю, какая именно нам нужна. Понаблюдаем.

Волнение Ондатры внезапно улеглось, словно океан, разглаженный прихотливой рукой богов. Красный зверь нетерпеливо шнырял по венам, ожидая своей добычи. «Потерпи, – мысленно приказал Ондатра, – еще не время». Братья долго ожидали, прячась под досками. Несмотря на кажущуюся безлюдность, вдоль берега время от времени прохаживались люди, от которых пахло потом и железом. Они охраняли покой этого места, не хотелось попасться им на глаза. Говорили, будто панцири у них из железа, просто так не пронзить, и некому было опровергнуть этот слух.

Они долго сидели, не смея высунуть носа, но вдруг Ондатра почуял совсем другой запах. Пот, перегар и грязное тело. Молодой охотник аккуратно выглянул из-под досок. К самом краю воды подошла пошатывающаяся мужская фигура с лицом, замотанным платком. Он что-то невнятно пробормотал, приваливаясь с пятки на носок, а затем зажурчала прямо в воду. В нос ударил едкий запах человеческой мочи. Зацепившись за край помоста, Ондатра бесшумно взобрался прямо позади вонючего человека. Платок вокруг лица. Так ходили люди Эсвина. Одной рукой Ондатра зажал рот двуногой рыбе, а другой впился кинжалом под ребра. Тот в панике замычал, выпустив из рук крошечный детородный отросток. Как они размножаются, с таким-то червячком?…

– Не критьять, – прошипел Ондатра. – Или проткнуть, – нож пошевелился вдоль ребер, человек задрожал. – Говори, где Эсвин.

– Ммм, —тихо простонал человек, дернув головой, – ммм…

Ондатра не сразу понял суть его телодвижений. Пальцем протянутой руки пленник указывал на одно из гнезд.

Издали послушалось мерное позвякивание. Ондатра быстро нырнул в воду, утянув за собой брыкающегося человека, и затаился под настилом.

– Тихо! – рыкнул он, кольнув Поморника кинжалом.

Человек вдруг напрягся, затрепыхался, бешено суча руками и ногами.

– Тииихххо! – прошипел молодой охотник, еще сильней сжав пленника в объятиях.

Наконец, Поморник перестал вырываться. Позвякивающие шаги остановились прямо над головами братьев. Несколько мгновений, и они начали удаляться. Когда позвякивание совсем растворилось в воздухе, Ондатра ослабил хватку. Человек в его руках лежал безвольной куклой. Дельфин приложил ухо к его груди и сказал:

– Ты его убил.

Ондатра выпустил тело. Оно продолжало плавать лицом вниз.

– Нельзя, чтобы его обнаружили, – сказал Буревестник, разматывая закрепленную на поясе веревку. – Я привяжу его тут, чтобы волна не вынесла.

Пока Буревестник трудился над трупом, Дельфин и Ондатра разглядывали указанное человеком гнездо.

– Большое, – цыкнул сквозь зубы молодой охотник. – Жаль, я убил его прежде, чем он рассказал, как попасть внутрь.

Дельфин слегка оскалился:

– Я, кажется, знаю. Уже видел такие ворота. Уходят прямо в воду. Что-то вроде крытого причала. Надо проверить, можно ли поднырнуть под них.

Они проплыли под накрепко запертыми створками и без особого труда оказались внутри. Яркое освещение, несколько лодок стояли на приколе, одну из них разгружала группа людей. Ондатра насчитал пятерых, а еще трое отдыхали, облокотившись на сваленные в гору мешки. Братья беззвучно ушли под воду, чтобы обменяться жестами. Дельфин, взяв на себя негласное лидерство в этой вылазке, указал на позиции, а сам тихо взвел механизм ручного гарпуна. Тщательно прицелившись, он пустил стрелу, пронзив одного с мешком на плече, и дернул цепь, увлекая булькающего кровью человека прямо в воду. Тот в панике уцепился в застывшего от неожиданности соседа. Дельфин быстро прикончил обоих, они даже не успели вынырнуть на поверхность.

Поднялась суматоха. Люди, побросав мешки, сорвались с места, но Буревестник и Ондатра преградили им путь. Сложно было назвать это дракой, двуногие рыбы оказывали вялый отпор, даже не пришлось свинчивать копье, а ножи в их руках были похожи на детские игрушки. Все легли истекать кровь прямо на крытом пирсе. Братья замерли, прислушиваясь к тишине. Они ожидали, что сейчас загремят стальные шаги, разразятся крики ярости и злости, и начнется настоящая битва, но тишина была оглушающей. Тогда они двинулись вдоль стен из деревянных ящиков, и увидели две двери. Довольно широкие, запертые на засов ворота вели в сторону суши, в другая, слегка приоткрытая, куда-то вглубь гнезда. Заглянув за приоткрытую, братья оказались в полумраке широкого, но наполовину загроможденного ящиками лестничного пролета, освещенного одним дотлевающим фонарем. Ондатра тут же, повинуясь странному наитию, затушил его. Дельфин одобрительно хмыкнул.

Они поднялись на второй этаж, туша по пути все источники света. Просторный зал с высокими потолками на деревянных подпорках и секциями, выстроенными из ящиков и мешков, походил на деревянный грот. В глубине горел свет и звучали голоса. Братья, прячась в тени, подошли так быстро, как только смогли.

С потолка свисало несколько крупных фонарей, хорошо освещая группу людей, собравшихся вокруг приспособления, истончающего дым и запах еды. Семеро лежало, пьяно переговариваясь и передавая по кругу крупную бутыль. Кто-то колдовал над огнем, трое играли в какую-то непонятную игру, один храпел, безмятежно уткнувшись лицом в сверток, из которого топорщились жесткие водоросли. Двое последних сидели в кресле, виднелись только их ноги. Мужчина и женщина. «Итиар» – подумал было Ондатра, но нет, не похоже.

Бутыль описала полный круг.

– Эй, проверьте, как там разгрузка. Я и так задерживаюсь, – прогнусавил голос из кресла, и Ондатра тут же дернулся, свинчивая копье воедино. Это мог быть только Эсвин! Схватив Ондатру за локоть, Дельфин предостерегающе покачал головой. Еще не время.

– Мариано! – Эсвин повысил голос. – Сколько раз тебе повторять?…

– Мариано в отключке, – хихикнул один из играющих.

– Тогда ты, – голос Эсвина подрагивал от злости, и самка на его коленях жалобно пискнула, поджав ноги.

– Хорошо-хорошо, – играющий распрямился, отряхивая колени.– Не горячись.

Дельфин показал несколько жестов, братья распределились по залу, скрытые стенами из ящиков и мешков. Игрок вышел из круга света.

– А кто погасил?…

Договорить он не успел, кинжал Буревестника раскроил ему гортань, и хлюпающий мешок плоти рухнул на доски.

«Сильнее!» – приказал Ондатра, навалившись на стену. Мешки посыпались на людей, и тут же рухнула перегородка со стороны Дельфина. Завалы смели странное приспособление в середине круга света. Тот, кто колдовал над ним, закричал, хватаясь за лицо. Жалобно звякнули свисающие с потолка светильники, разбрызгивая горячие искры, мешки начали тлеть… Наступила полная темнота, если не считать красных язычков, мерцающих среди раскиданных ящиков. Люди заметались. Они почти ничего не видели. Братья же видели абсолютно все. Оголилась сталь.

Первыми умерли придавленные мешками. Они жалко елозили по полу, напрашиваясь на смерть. Их последние хрипы заставляли других беспомощно кидаться в тени, размахивая ножами. Ондатра сразу насадил одного на копье и не успокоился, пока не пронзил насквозь, раздробив ребра и позвоночник. Никакой жалости.

Братья снова превратились в щупальца хладнокровного спрута, жестокие и смертоносные, но Ондатра постоянно отвлекался на Эсвина. Тот, прикрывшись самкой, пытался покинуть поле боя. Нет, его нельзя упустить.

Ондатра рванул прямо к Эсвину, оставив братьев разбираться с его прихвостнями. Красный зверь заволок глаза жаждой крови. Главарь Поморников швырнул самку прямо в надвигающегося на него молодого охотника, развернулся и побежал к другому концу зала. Женщина закричала, встретив на своем пути острый наконечник копья. Никакой жалости.

Спина Эсвина маячила впереди. Он споткнулся, но тут же вскочил на ноги. Потребовалось несколько мгновений, чтобы ссадить орущую самку с копья. Вторым ударом Ондатра оборвал ее крик и, перепрыгнув через распластанное тело, ринулся следом за беглецом.

Молодой охотник слышал впереди тяжелое дыхание, в котором чувствовалась кислая вонь вина и гнилых зубов. Отвратительный человеческий запах, который преследовала его, пока он работал в «Гнезде чайки». На другом конце огромного зала показался кружок света, и Эсвин бежал к нему, словно к единственной возможности спастись.

Ондатра настиг его у лестницы. «Быстрей», – приказал он красному зверю. Эсвин схватил какую-то трубку, присел на одно колено, и тут раздался громкий хлопок.

Ондатра ослеп от яркой вспышки. Непонятно, что спасло его: темнота ли, скрывающая силуэт, или ускоренные красным зверем реакции, – но огненная волна лишь слегка опалила кожу, где-то за спиной лопнул мешок, звонко разбрызгивая содержимое. Эсвин громко выдохнул, щелкнув своей трубкой, и в следующее мгновение замер, чувствуя у шеи смертельное острие.

– Итиар, – прошипел Ондатра, едва узнав собственный голос. – Веди.

Где-то там, в центре зала, все еще слышалась возня сражения, но он не сомневался в своих братьях. Главное, что сейчас в его руках был ненавистный главарь Поморников.

– Итиар, – повторил он, едва справляясь с желанием откусить половину этого болезненного, изъеденного рытвинами лица, выглядывающего из пропитанных потом складок платка.

– Конечно, я отведу, – пролепетал Эсвин, – не убивай… Нужно туда, – он кивнул в сторону лестницы, и уголки его губ приподнялись в странной улыбке.

Ондатра медленно спустил главаря Поморников вниз, по пути туша все источники света. С каждым шагом ему становилось все неспокойнее и неспокойнее, в воздухе чудился трупный смрад. Когда они достигли первого этажа, загроможденного ящиками и бочками, Эсвин кивнул на люк в полу:

– Там…

Когда Ондатра нагнулся, чтобы дернуть за кольцо, Эсвин извернулся и ткнул ему ножом под ребра. Боль была красной, солоноватой, горячей… Ладонь с перепонками между пальцев хватила вероломную кисть руки, сминая хрупкие кости. Эсвин закричал противным высоким звуком, отцепившись от торчащей под ребрами рукояти. В следующую же секунду он завизжал еще выше, когда его пальцы с хрустом отделились от ладони. Кровь пьянящим потоком брызнула в горло Ондатре, заглушая боль. Одним рывком он открыл подпол и кинул туда Эсвина, а затем пригнул сам, презрев лестницу.

В нос ударил запах мертвечины. Перешагнув через извивающегося человека, Ондатра кинулся к едва заметному силуэту.

Итиар… Он не сразу узнал ее. Что они с ней сделали? Это голое, изломанное тело больше не источало аромат нерсианских цветов, только горько-сладкий дурман тлена, старой крови и страха. Ондатра убрал волосы, занавешивающие знакомое лицо, и увидел остекленевшие темные глаза, закатившиеся за веки, и распахнутый рот в корках запекшиеся крови и проплешинах на месте зубов. Он опустил глаза. Ее живот представлял собой неровную рану, обнажающую клубок спутанных внутренностей… За спиной раздался смех Эсвина:

– Потрошеная рыба… Ха-ха, тебе нравится?… Чуть-чуть не успел. Мы долго с ней развлекались… Надо было сматываться раньше, наиграться… Не думал, что сунешься, надо было предугадать…

В его смехе звучали обреченность и безумие. Платок размотался, обнажая плешивую голову и темно-зеленые пятна на шее, пожирающие покрытый щетиной подбородок. Эсвин прекрасно знал, что его ждет, но наслаждался произведенным эффектом. Он сдохнет, но напоследок нанесет смертельную, гноящуюся рану. Ондатра уже не сдерживал себя. Он раз за разом вонзал копье в захлебывающееся кровью, смеющееся тело и сам кричал от боли. Нож, по рукоять ушедший в ребра, был ничтожной занозой по сравнению с тем отчаяньем, что он почувствовал, наконец добравшись до Итиар. Реальность его уничтожила.

Превратив Эсвина в месиво из внутренностей, Ондатра подхватил Итиар и двинулся наверх. От нее пахло гниением, а тело затвердело, словно она и правда была выточена из мокрого дерева. Эти судорожно сжатые руки больше никогда не поднимутся, не погладят его по лицу. Разве такое возможно?

Высунувшись из погреба, Ондатра осознал, что все еще слышит отдаленный шум сражения. Странно, братья давно должны были положить всех, кто остался… Запах дыма… Огонь!

Логово Эсвина полыхало, привлекая внимание всех, кто был в округе. Перекинув Итиар через плечо, Ондатра взбежал по лестнице, окунувшись в клубы дыма и звон стали. Закованные в броню люди теснили к огню его братьев. Те были изранены и до смерти перепуганы… Впервые в жизни они видели столько огня, и это зрелище поселило в них ужас. Ондатра не испугался. Эта горячая завеса – всего лишь один из врагов. Если надо, он убьет его. Он убьет их всех.

– Подожди немного, – чирикнул Ондатра, положив мертвое тело на пол.

Он кинулся на стражников, совершенно позабыв о собственной безопасности. Правда ли, что их броню нельзя пронзить?… Наконечник копья нащупал уязвимость и вскрыл податливую плоть. Врут, даже в стальном панцире есть слабина. Пожар вокруг обволакивал удушающими горячими волнами, сталь скрипела и гудела под ударами, а боль вспыхивала белоснежными искрами, отринутая спятившим разумом.

Ондатра очнулся, с головы до ног покрытый кровью. Под ногами стонал закованный в броню человек. Молодой охотник наступил ему на голову и добил одним точным ударом. Подняв глаза, он увидел братьев. Их взгляды говорили: «Скорее бежим!». Снизу приближались крики и звон железа… Ондатра помотал головой. «Нет, я не уйду».

Первым пришел в себя Дельфин. Он потащил за собой Буревестника, который порывался остаться с братом до конца. Нет, все правильно. Это только его битва.

Огонь ярко отражался на лезвиях длинных ножей. Стражники высыпали, словно косяк сардин. «Я задержу их, братья, только поспешите»

«Сильнее. Быстрее. Живче», – дал Ондатра сразу три приказа красному зверю. Волна боли сменилась вспышкой лихорадочной бодрости. Вперед!

Его копье разило без устали, сея вокруг себя предсмертные стоны. Скольких он убил? Неважно. Важно только, что, оглядываясь за спину, Ондатра больше не видел ни Дельфина, ни Буревестника. Они обязательно спасутся, а его последняя битва уподобится песне.

В глазах под шлемами молодой охотник видел языки пламени и страх. Да, он и есть обезумевший серый ужас, покрытый разводами крови, воплощение ярости и боли. Чудовище, что не знает жалости.

Что-то хрустнуло, и в следующую секунду пол просел под ногами, обрушивая Ондатру на первый этаж, прямо на мешки и ящики. От боли и звона в ушах у него перехватило дыхание, все потемнело пред глазами, нахлынула вдруг необычайная слабость. Он приподнялся на локтях, ощутив вдруг зараз боль всех нанесенных ему ран. Звон стали совсем близко. Ондатру примяло тяжестью холодного железа, болью, слабость, чернотой, отчаяньем… Последнее, что он увидел прежде, чем погрузиться во мрак – собственное отражение в алой от пламени стали.

Глава 21

Первое, о чем подумал Асавин, увидев извивающуюся хвостатую тварь: добить ее, пока она слаба. Он взвесил в ладони обнаженную дагу и приготовился к осторожному спуску, но мальчишка тут же повис на его руке. «Не убивай! – вопил он. – Пожалуйста, не надо!», а затем к нему присоединилась Дивника: «Негоже губить беззащитного!». «Это Морок-то? » – хотелось крикнуть Асавину, но рука сама собой опустилась. Зачем послушался? Захотел сыграть в благородство перед жрицей. Она не из тех девушек, кого можно впечатлить речами или наглостью. Только широкие рыцарские жесты, но благородство – марш-бросок к могиле. Асавин любил жизнь со всем ее гнильем и несовершенством. Если в сочном яблочке завелся червячок – укуси его с целого бока и будь благодарен судьбе, пославшей столь ценный подарок. «Какой же червячок таишь ты, праведница?». Странное желание найти его и вытянуть на свет не поддавалось разумному объяснению, и это лишь подогревало интерес к девушке.

К счастью, тварь лишилась сознания от боли, когда Асавин пошевелил застрявшие в ней щепки. Вытащив несколько наиболее опасных обломков, блондин вытянул Морока из ямы. Легкий, словно девица. Тут же хлынула кровь, похожая на травяной сок с характерным горьковатым запахом. «Сдохнет», – решил про себя Асавин, пока Дивника пыталась зажать то одну, то другую рану. Затем она ахнула:

– Быть того не может!…

Поглядев на распластанное тело, Эльбрено присвистнул. Страшные раны стягивались прямо на глазах.

– Милая, тебя только это удивляет? – улыбнулся он, присев рядом с ней на корточки. – А все прочее? – он картинно всплеснул ладонью, словно герольд, представляющий двору знатного аристократа.

Теперь чужака можно было разглядеть получше. Черты – изящней и тоньше, чем у людей, слишком большие для человека глаза. Меж бровей – два одинаковых зеленых бугорка, словно родинки-близнецы. Длинный, гибкий хвост лежал безвольной плетью, и скорпионье жало на его конце щерилось тонкой иглой. Сквозь ворот расшнурованной рубашки виднелась безволосая грудь, в которой мерцал небольшой каплевидный камушек. Опутывающие его венки слабо светились сквозь голубую кожу. Асавин видал акул и слышал о вакшами, но что б такое… Такое не встречалось ему даже в книгах.

– Он… не человек, – пробормотала Дивника, разглядывая тряпицы, перепачканные в зеленой крови.

Асавин насмешливо фыркнул, а затем спросил Курта:

– Ты знал?

Мальчишка покачал головой:

– Нет, но теперь многое стало ясно…

Асавин огляделся по сторонам. Нужно было связать этого красавчика, пока не очнулся:

– Что именно?

Курт кивнул на чужака:

– Он – виаль.

– Понятия не имею, о чем ты…

– Нолхианин из Вечноосеннего леса.

– Да ну? – хмыкнул блондин, рыская в тряпье, сваленном по углам погреба. Из этого можно придумать подобие пут, а для крепкости смочить в воде. – Откуда тебе знать? И вообще, зачем он тебе живым?

– Знаю, – упрямо нахмурился оранганец. – И не твое поганое дело.

Эльбрено задумчиво поскреб щетину. О нолхианах он читал только покрытые пылью легенды да отрывки из Закона Благодати, но все они сходились в одном: добра от них ждать не стоит. Он накрепко связал безвольного пленника мокрыми тряпками, а затем, немного подумав, заткнул рот кляпом, полюбовавшись на ровные белые зубы с двойным набором клыков.

На какое-то время воцарились тишина и спокойствие, а затем мальчишка вдруг разрыдался. Всхлипывания Курта нервировали Асавина больше, чем едкий запах свежескошенной травы, который, казалось, проник в каждую щелочку погреба. Вспоминалось покрытое холодным туманом поле, и это бередило какую-то слабую струнку на душе. Размазывающий сопли молокосос, жалеющий погибшего мальчика, тоже вызывал неуютное чувство. Хотелось дать ему крепкую затрещину, но останавливала Дивника. Она присела рядом с ним и зашептала слова успокоения. Когда болезненно застонал Тьег, отвлекая на себя внимание жрицы, Эльбрено облегченно вздохнул. Сцены утешения вызывали у него смутное раздражение.

Когда Тьег притих, пленник очнулся. Он вперился в Эльбрено матовыми, черными глазами и заерзал на месте, проверяя путы на прочность. Мокрые тряпки крепко его держали.

– Хорошо выспались, господин нелюдь? – поинтересовался Асавин, невольно стараясь приободрить себя насмешливым тоном.

Морок изогнул брови, и кончик хвоста приподнялся, словно потревоженная змея.

– Я выну кляп, если не будете глупить, – продолжил Эльбрено, кивнув на поблескивающее жало.

Покачиваясь из стороны в сторону, хвост плавно лег на пол. Удивительная покорность, не к добру. Зажав в руке дагу, Асавин аккуратно приблизился к Мороку, протянул ладонь, чтобы вынуть кляп… и вовремя увернулся от смазанного синего пятна. Кривая игла вонзилась в дощатый пол, Морок разочарованно вздохнул сквозь тряпичный жгут, а Эльбрено схватил тонкий хвост и несколькими ударами кинжала отрезал кривой наконечник. Криков боли не было, но чужак согнулся в три погибели и зашипел, как вода на раскаленной сковороде. Окровавленная плоть в ладони Асавина задергался из стороны в сторону. Блондин ослабил хватку и с отвращением вытер руки о штаны, а покалеченный хвост, словно живая тварь, юркнул куда-то за спину нолхианина. Тот медленно расправил плечи. Глаза все такие же непроницаемые, холодные, нечеловеческие. Асавин рванул на себя кляп:

– Не серчайте, господин Морок, я ведь предупреждал… Или как вас величать?… Поди, имя у вас нечеловеческое. Да и Морок – разве это имя? Собачья кличка.

Черные глаза даже не моргнули.

– Помнится, вы не из болтливых, – вздохнул блондин. – Но я вынужден требовать ответа на некоторые вопросы.

Непроницаемое лицо.

– Морок… – Курт подсел к Асавину. – Мы не желаем вам зла…

Эльбрено оттеснил его плечом:

– Пока не желаем, но игра в молчанку мне не нравится…

– Простите, что сбежал, – мальчишка снова высунулся из-за плеча, – но моему хозяину угрожала опасность. Мне очень жаль, что из-за этого с вами случилась такая беда…

– Кто я, чтоб в чем-то вас обвинять? – неожиданно подал голос Морок, а затем кивнул в сторону Дивники, колдующей над Тьегом. – Это того стоило?

– Думаю, вы и сами понимаете.

Асавин звонко щелкнул пальцами перед носом синекожего:

– Прекратите игнорировать меня. Если уж вы обрели возможность разговаривать, может, все-таки представитесь своим настоящим именем?

– Для людей я Морок.

– Я – не совсем человек, – напомнил Курт.

– Иргесс, – сказал нолхианин после краткой заминки. – Можете звать меня так… Владыка.

– Какой еще Владыка? – поморщился Асавин. – Скажите, Иргесс, вы правда нолхианин?

– Правда.

Асавин не ожидал, что синий ответит так просто, но на языке уже вертелся следующий вопрос:

– Скажите, Иргесс, что нолхианам нужно в Ильфесе?

Молчание и непроницаемый, черный взгляд.

– Вы поняли мой вопрос?

– Да.

– И?

Молчание.

– Иргесс, вы не собираетесь отвечать на мой вопрос?

– Не собираюсь.

Чертов нелюдь! На лице ни капли страха, но должно же быть у него слабое место. Снова схватить мальчишку? Нет, второй раз этот фокус уже не пройдет, он не дурак.

Острие даги медленно приблизилось к телу Морока-Иргесса, словно выбирая подходящее место для удара. Ощутимо ткнулось в причиндалы, но синий только слегка поморщился. Сталь продолжила медленное перемещение. От щеки к шее, от плеча к локтю, от живота к груди. Лезвие стукнулось о светящийся камушек, а затем аккуратно обвело его, рассекая кожу маленькими кровоточащими порезами.

– Как глубоко уходит этот камень, м?

Молчание, но Асавин увидел, как слабо дернулась и тут же разгладилась предательская бровь нолхианина. Дага замерла у кромки камня.

– Мне кажется, неглубоко…

Эльбрено надавил на эфес, по груди Иргесса потекла струйка крови, тот болезненно нахмурился.

– Что будет, если вырезать его?

Асавин надавил лезвием на камушек.

– Попробуй и узнаешь, – оскалился нолхианин.

– Не могу смотреть на это, – простонал Курт, вскочив на ноги. – Асавин, ты ж не собираешься?…

– А почему нет? – дага глубже ушла под кожу нолхианина.

– Ублюдок… – прошипел мальчик. – Дивника!

«Ох, нет, только не приплетай сюда жрицу», – подумал Эльбрено. Он бросил взгляд на Дивнику, но та была полностью поглощена Тьегом. Хорошо. Еще один надрез. Ну же, дрогни, нелюдь! Лицо Иргесса оставалось каменной маской.

– Думаешь, я не…? – начал было Асавин, но его запястья обхватили голубые пальцы.

Выпутался!

– Ты не!… – прошипел Иргесс, выбив дагу из ладони блондина, и в следующее мгновение оба сцепились в яростный, катающийся по полу клубок. Несмотря на тонкость и легкость, силы в этом нелюде было немерено, Асавин явно проигрывал.

– Да что с вами? Прекратите! – крикнул Курт, пытаясь оттащить Морока, но тот вцепился в Асавина, словно пес в добычу. Голубые пальцы сжались на горле, блондин ударил нолхианина по лицу, расцарапав скулу острыми гранями перстня.

– Черт… – пролепетал мальчик за спиной Эльбрено. – Нет, я не хочу… Нет… Обещай мне… Хорошо…Черт! – прошипел уже громче и злее.

Курт подскочил к Иргессу, на секунду прикрыл глаза, а когда открыл их и сказал:

– Иргесс! Мао атуа!

Асавин удивленно уставился на мальчика. Этот голос! Объемный, глубокий, низкий и абсолютно взрослый. Глаза Морока широко распахнулись. Он замер на месте, почтительно склонился, и Асавин тут же сбросил себя его цепкие руки. Морок не обратил на это внимания.

– Ан маа, Алессаэ, – сказал он.

– Саэ ина аратиэд, – продолжил незнакомый голос, – у аше иниах. Ан шха усаэ инун ннэ.

– Су, ан таэрэ, – ответил Морок, еще ниже опустив голову.

Асавин отполз, нашаривая ладонью откатившуюся дагу. Разговор на незнакомом наречии продолжался, и это вызывало ужас. Сильный голос заполнял собою комнату. Он казался огромным и могучим, словно звучащим под куполообразным сводом, многократно усиливающим любой шорох. Этот голос привык повелевать. Асавин с тревогой подумал, что делать дальше. В кого вонзить нож первым: в Иргесса или Курта?

– Су, – ответил нолхианин, в последний раз склонив голову.

Асавин нашел дагу, вцепился в рукоять мертвой хваткой, выставив впереди себя, но никто не спешил на него нападать.

Мальчишка снова прикрыл глаза, но теперь он выглядел растерянным и несчастным.

– Что это было? – шепнул Асавин, направив на него острие даги.

– Призрак из далекого прошлого, – ответил Курт, и голос его прозвучал особенно тихо на контрасте с тем, каким он говорил раньше.

– Наши тренировки по управлению эрнеихом не прошли даром, – уголки голубых губ приподнялись в слабой улыбке. – На несколько мгновений вы действительно стали им…Я почувствовал это каждым квантом моего тела и не могу этому сопротивляться, – вздохнув, он посмотрел на Асавина. – Ты его заинтриговал.

– Да ну? – сказал Асавин, целясь дагой уже в Иргесса.

– Убери свою зубочистку, – нолхианин вольготно устроился на полу. – Нам предстоит долгий разговор. Пока ты представляешь интерес для Владыки, я тебя не трону.

– Да о ком ты, черт побери?

– Вы называете его Царем-Драконом, и он пожелал, чтобы я ответил на все вопросы. В Ильфесе находился его престол, сосредоточие сил. Здесь же он и будет возрожден.

Асавин хмыкнул, опустив лезвие. Сказки о Царе-Драконе знал каждый житель Ильфесы, но теперь они заиграли новыми красками. Не каждый день воочию видишь нолхианина и оранганца под одной крышей.

– История давно минувших дней. Зачем ворошить прошлое?

– В интересах нашего с вами выживания.

– Не понял, – нахмурился Асавин.

Иргесс прикрыл глаза:

– Слепцы и неисправимые болваны. Каждый раз клянетесь чтить память, каждый раз забываете. Асавин, ты силен в астрономии?

– Не очень, – признался блондин. – Я читал труды Колхикумана…

Он вспомнил работы знаменитого имперского астронома, которые прочитал на каторге. Формулы давно сгладились памятью, но общий смысл крепко засел в голове.

Иргесс хмыкнул:

– Хорошо, значит, тебе не надо объяснять, что наша планета вращается вокруг звезды, и что представляют собой Иф и Аль. Добавлю только, что они тоже взаимодействуют с нашим миром.

Иргесс замолчал, словно подбирая слова. К чему этот разговор?

– Эвулла наполняет наш мир жизнью. Белый Аль… похож на свою желтую сестру, но способен на большее. Оживить мертвое, соединить несоединимое или, например, вернуть утраченное.

Асавин запоздало вздрогнул, когда хвост Иргесса замер прямо перед его носом, щеголяя зачатком нового жала. Синий издал скупой смешок, потешаясь над выражением лица Эльбрено.

– Аль зарастил мои раны. Он – солнце магов. Благодаря Аль существуют оранганцы, эквийцы и сплавы несовместимых, казалось бы, веществ. Он щедр и ничего не просит взамен. Все прекрасно, когда он близко, но когда отдаляется, то постепенно забирает свои дары. Исчезают сказочные оазисы, землю поглощают пустоши и появляется Пелена, превращая большой мир в очень маленький и тесный. Это – Века Холода.

Хвост медленно опустился на пол, Асавин невольно проследил за ним взглядом.

– Красный Иф… В последние годы он стал ярче. Он все ближе и ближе. Иф дает силу вакшами, авольдастам и Пелене, но просит за это плату жизненной силой. Это – кровавое солнце охотников. Когда он подойдет еще ближе, Пелена поглотит весь мир, как и много раз до этого. Это – Века Огня.

– Ну и бредни, – покачал головой Асавин.

Иргесс слегка улыбнулся:

– Не веришь мне? А если так?

По телу нолхианина прошла стремительная рябь, и на Асавина уже смотрела перекошенная рожа Френсиса. По спине блондина побежали колкиемурашки.

– Что, Эльбрено, не боишься присоединиться ко мне? – сказал главарь Висельников голосом Морока. – Не переживай, падаль, ты успеешь сдохнуть прежде, чем Пелена поглотит этот мир. Это дело не одного десятилетия.

Снова волна ряби, и на этот раз на Асавина смотрела Уна. Рубашка, расшнурованная на груди, обнажала упругую грудь с веснушками и светло-розовыми сосками.

– Любишь смотреть на голые сиськи? – оскалилась поддельная Уна. – Подбери слюни, они не настоящие.

– Хватит колдовства, – выдавил из себя Эльбрено, снова подняв дагу.

Уна стала синекожий нелюдем.

– Вот видишь, ты назвал это колдовством. Все благодаря солнцу магов, но куда мне до филигранного искусства настоящих волшебников. Так, простые трюки, – ухмыльнулся Иргесс. – Наш народ зависит от излучения Аль, но и людям он приносит много добра. К несчастью, вы об этом забыли и никак не можете связать белый огонек на небе с мором и засухами.

– Наука говорит, что наш мир очень древний, и если б он был уничтожен, то некому было бы об этом помнить и продолжать династии, – возразил Эльбрено.

– Мы храним память, – парировал Иргесс. – Когда наступают Века Огня, мы покидаем планету и уходим блуждать среди звезд, а потом, с помощью силы Аль пытаемся помочь тем, кто уцелел. Люди и авольдасты не единожды начинали все с чистого листа. Потом величайший из нас нашел решение, как сохранять хрупкое равновесие всех светил и энергий, но люди убили его. Конец истории.

– И вы, значит, здесь, чтобы его возродить? – усмехнулся Асавин.

– Это – смысл моего существования. Его частица живет в каждом оранганце. К несчастью, они нынче редкие и быстро сходят с ума под гнетом непреодолимой мощи… Остались лишь единицы на землях Святой Империи. Было сложно добыть прекрасный образец.

– Нет, постойте, – голос Курта дрогнул. – Вы сказали, что убережете меня от сумасшествия, научите управлять…

– Я вижу плоды своих трудов.

– Нет! – вдруг крикнул мальчик. – Вы обещали мне!

– Я сдержу обещание. Вы не сойдете с ума, Владыка.

– Меня зовут Курт! – закричал мальчик. – А он – только призрак!

– Это – единственный путь. Вам придется научиться сосуществовать.

Мальчик вскочил на ноги и забегал по погребу, нервно теребя волосы. Асавин устало потер веки:

– Колхикуман писал, что звезды – это такие огромные небесные костры, а кометы – куски горячего камня. Никакой магии.

– Попытаюсь объяснить, – ответил Иргесс. – Скажем так, существует не только видимые и осязаемые материи. Иф и Аль создают вокруг себя магические поля, а этот мир соприкасается с ними и невольно подчиняется их законам, поэтому на него влияют… колебания излучения.

– Хорошо, допустим, но зачем такие сложности? Вы все равно уйдете, – заметил Асавин.

– С некоторых пор мы утратили эту возможность. Не спрашивай, не поймешь, я и так рассказал слишком много…

Иргесс не успел договорить. Курт вклинился в спор:

– Вы обещали!…

– Да, – терпеливо кивнул Иргесс, – и я сдержу обещание.

– Поклянитесь! Поклянись, что я не сойду с ума и не утрачу себя, как мои родители!

Нелюдь отвесил полный достоинства поклон:

– Я клянусь вам. Доверьтесь мощи, взращивайте ее. Чем сильнее будет ваш эрнеих, тем проще вам будет сохранить себя.

– Я слишком далек от подобных материй и предпочитаю не соваться в дела, которые меня не касаются, вести тихую жизнь, – усмехнулся Асавин.

– Тихую? – Иргесс приподнял брови. – Когда Уна доложила о тебе, я навел справки… Таким, как ты, тихая жизнь не грозит, и умираете вы не своей смертью… А если Владыка отметил тебя, то будь уверен, рано или поздно ты сослужишь для него службу.

– Фатализм не для меня, – ухмыльнулся Асавин и подмигнул Дивнике, которая вовсю грела уши на их разговор. Та покраснела и отвернулась.

– Никакого фатума, – ответил Иргесс, поднявшись с пола. – Хитрый расчет.

За дверью послышался топот. Асавин снова стиснул дагу, Иргесс произнес:

– Что-то они подзадержались, – а затем посмотрел на Эльбрено. – Ты какое-то время погостишь в Цитадели.

Светлые брови сошлись на переносице, но Асавин продолжал улыбаться:

– С чего такая уверенность? Неизвестно, чем кончилась битва в главном зале, чьи это шаги, и, простите великодушно, но гостить у вас я не собираюсь.

Иргесс поднял хвостом червленую шпагу и снова окутался личиной человека:

– Я оставил распоряжение выслать подмогу, если не вернусь к утру.

Асавин попятился к выходу, но поздно. Дверь затряслась от тяжелых ударов. Быстро взвесив все за и против, он спрятал дагу за поясом.

– Ваша взяла… Если уж я буду вашим гостем, могу ли я рассчитывать на парочку небольших одолжений?

– Слушаю, – кинул Морок, вместе с лицом к нему вернулись короткие, рубленые фразы.

– Этот больной мальчик отправится со мной, ему окажут помощь, – Асавин кивнул на Тьега. – Жрица, разумеется, тоже.

Дивника удивленно посмотрела на него, кровь отхлынула от бледного личика.

– Прости, милая, – вздохнул Асавин, – но разве кто-то, кроме тебя, справится? – и он лукаво улыбнулся, прищурив глаза.

***

С тех пор как Ондатра очнулся в темном, влажном мешке из камня и железа, минуло много дней. Он чувствовал это по невыносимому кровавому голоду и по тому, как появлялась в камере новая пища и вода. Пища! Он с отвращением отбрасывал ее, за что получал удары древками копий сквозь прутья решетки.

Молодой охотник метался от стены к стене, насколько позволяли тяжелые цепи, кидался на прутья и пытался перегрызть их, но лишь напрасно ломал зубы. Сопротивлялся, бросался на охрану и один раз даже достал одного из пленителей, откусив кусок ноги прямо с сапогом, но истощение и раны быстро надломили молодого охотника. Боль переросла в жар, бред и бесконечную жажду. Ондатра больше не мог кидаться на стены, только лежать, слизывая с камней натекшую влагу. В этой лихорадке он часто видел Итиар. Иногда она шагала по серому дну, и ее силуэт исчезал за хлопьями оседающей плоти. Порой Итиар появлялась в этой гнусной норе, склонялась к нему, нежно гладила по раскаленному лицу и шептала бессвязные утешения. Изредка Ондатре чудилось, что он снова на борту охотничьего корабля, посреди беснующегося океана. Эти видения томили и мучили его. Почуяв слабость, охрана стала бить его чаще, без особого на то повода, и Ондатра понимал почему. В ту злополучную ночь он убил много людей.

На месте выпавших зубов быстро проклюнулись новые. Истощенному телу было все равно, что случилось с духом Ондатры. Оно все еще продолжало жить, сердце – биться, грудь – гнать воздух, но молодой охотник чувствовал себя мертвецом. Ленточка, превратившаяся в черный засаленный лоскуток, все еще висела на плече. Почему боги не уберегли Итиар? Неужели, он сделал что-то не так?

Дни превращались в горькие тугие связки, словно нити осьминожьей икры. Время от времени Ондатра возвращался из забытья, когда охрана тыкала в него древками. Зачем-то он был нужен им живым. Наконец, он очнулся оттого, что его тело рывком поставили на ноги. Вместо обычного ошейника на толстой искусанной цепи горло обхватило железное кольцо на длинной палке. Ондатра вяло щелкнул зубами, стражник рванул древко на себя и потянул за собой истощенное тело. Молодой охотник не сразу понял, что его повели по длинному темному коридору, пахнущему разложением, грязными человеческими телами и экскрементами. К первому кольцу присоединилось второе и третье, а руки и ноги сковали, заставляя и без того ослабевшее тело ковылять со скоростью морского ежа. Его вывели во двор, прямо под струи проливного дождя. Ондатра замер, жадно хватая губами холодную влагу, но резкий рывок поволок его по липкой грязи прямо к маленькому решетчатому фургону. Люди что-то кричали, из-за пелены дождя слышались смешки и стук капель по металлу. Вода текла по коже, и на мгновение Ондатре показалось, что он снова на свободе, ловит телом свежую волну… Решетка с лязгом захлопнулась, повозка медленно тронулась по глубокой колее.

Ондатра облокотился о холодные прутья и прикрыл глаза, то забываясь, то приходя в себя от резкой тряски. Казалось, что он снова в телеге, везущей их с Итиар к озеру Веридиан. Он стиснул зубы и тихо заскулил. Нужно было бежать и навсегда сохранить на душе морозный восторг и пьянящую сладость Итиар.

Ондатра пришел в себя от криков. Открыв глаза, он увидел, что его везут прямо по городу, и телегу облепила толпа двуногих рыб. Лица смазались, превратившись в грязные пасти. О прутья застучали камни, комья грязи и палки. Что-то больно ударило по голове, рассекая кожу. Ондатра не нашел в себе сил, чтобы отвернуться или прикрыться руками.

Когда телега остановилась, его поволокли на какой-то помост. Ондатра услышал издали многоголосый вой соплеменников. Он различил в них мольбы о милости. Почему они здесь, так далеко от района Акул, и зачем они так истово просят?

На помосте стоял человек, весь в красном, с багровым лицом. В руках у него было длинное древко, и Ондатра вдруг понял, что все это время оставался жив, чтобы красный человек мог убить его. Вой невидимых соплеменников превратился в шум прибоя. Ондатра оскалился на человека с палкой.

Другая двуногая рыба затянула длинный монотонный напев, и на каких-то фразах толпа ревела, готовая волной сорваться к помосту, на каких-то затихала, словно мертвый ветер. Когда длинная речь оборвалась, дождь резко прекратился, и сквозь толстую серую пелену пробились бледные лучи, блеснув на лужах и металле. Ондатра запрокинул голову, и на мгновение ему показалось, что это прикосновение Итиар.

Смазанная серая тень и резкая боль заставили Ондатру закричать. Люди вопили, захлебываясь животной радостью. Боль! Боль! Боль! Нестерпимая, алая! Кости ломались, пронзая кожу, рвались мышцы и связки, и бежал, весело струясь по доскам, красный зверь, покидая тонущий корабль. Отдаленный вой мольбы сменился яростным рычанием. Человек в красном обернулся гигантом, заслонившим всклокоченные небеса. Нет, это Ондатра рухнул на переломанных ногах и стал ничтожным по сравнению с могучей фигурой. Как же больно! Почему человек медлит? Неужели, он специально растягивает эту алую агонию, кость за костью разрушая корабль его тела? Люди превратились в сплошную грязную пену на волнах зловонной воды. Прекратите эту боль! Ондатра оскалился на занесенное древко, и его засосало на самое дно, где ярко вспыхивали и гасли едва уловимые картинки.

Итиар заходит в воду, сбросив накидку. Струны вибрируют в темноте. Запах цветов на поверхности воды, краска стекает по коже. Вкус крови на губах… Охота… Сладость первого вдоха… Красный закат над океаном и миг, когда Небесный Странник скрывается, погружая мир в темноту… Темнота… Темнота… Темн…

***

Летняя жара сменилась осенней прохладой, начался сезон дождей. Они смывали грязь с пыльных улиц Ильфесы, уносили мусор и опавшие плоды. Из каждого дома доносился запах апельсинового джема, сельский рынок полнился новым урожаем, а заморский наоборот притих, когда наступила пора осенних штормов. Горожане вспомнили про шерстяные плащи и натянули чулки потеплей, господа приоделись в соболиные меха. Жизнь шла своим чередом, как и в прошлые годы, но для Эстева все немыслимым образом переменилось. Если раньше осень для него ассоциировалась с ежегодным празднованием основания Протектората, то теперь – с чем-то кощунственным, запретным и постыдным. Этот сезон дождей Эстев встречал уже совсем другим человеком.

Соле поглубже натянул капюшон. Будь проклят Морок и его странные поручения. После того как Эстев с горечью сообщил ему, что восстание на Бронзовой площади провалилось, тот равнодушно кинул:

– Так и должно быть.

Парень вспыхнул, как трут:

– В каком смысле? Я слышал, город умылся кровью! Сколько людей погибло, а сколько сейчас в застенках!…

Он осекся, поймав на себе равнодушный взгляд.

– Хочешь жить – завязывай с излишней добротой. Все идет по плану, это единственное, что должно тебя сейчас беспокоить. А теперь – за работу.

Ноздри Эстева свирепо затрепетали:

– Ну уж нет!… Пропали невесть куда, вернулись с каким-то хмырем, ничего не объясняя!..

Он снова осекся, но уже от того, что на его вороте сомкнулись руки в черных перчатках. Брови Морока недовольно сдвинулись к переносице, поджилки у Эстева задрожали.

– Ты что, маленький мальчик, которому нужно разжевывать приказы?

Эстев не удержался от вопроса:

– Что стало с Зябликом?

Пальцы разжались.

– Умер. Видать, напрасно, раз ты устраиваешь сцены и пускаешь сопли. Пошел вон, не трать мое время зря.

Соле трясло от обиды, но он вернулся к работе. Вместе со Сверчком и его людьми он кропотливо исследовал сеть древних тоннелей под городом. Бывший студент рассказывал, что это – отголосок времен Оранганской Империи, и ходы тянутся далеко за пределы города, но, к сожалению, многие уже разрушены.

– Не знаю, что бы без них делали, – говорил Сверчок. – Прекрасное подспорье.

Эстев не выдержал и как на духу рассказал студенту о конфликте с Мороком, не вдаваясь в компрометирующие подробности. Тот молча выслушал, а затем сказал:

– Я понимаю, ты хочешь сберечь как можно больше жизней. Это очень хорошо… но вот что я думаю. Он цирюльник, отворяющий кровь и вырывающий зубы, и если плакать над каждой раной, то рука дрогнет, и станет только хуже. Может он и правда бессердечный, но это к месту. Не бранись с ним, просто дай делать то, что он умеет лучше всего.

После долгих раздумий Эстев пришел к выводу, что Сверчок прав. Морок цирюльник, и в этом вопросе не обойтись без значительной доли цинизма. Эстев много думал о том, смог бы он вести людей на заведомую гибель, и понимал, что ему недостает смелости взять на себя ответственность за чужую смерть.

За два месяца многое изменилось. Появились новые лица, взорвалась лаборатория, отняв жизнь Дуана, а Эстев все больше пропадал в подземельях со Сверчком, оставив кухню на попечение Ири. Что бы он делал без нее? Соле не мог нарадоваться на сметливость своей женщины. Много тренировался, ездил верхом и прокладывал подземные маршруты, забывая о еде и сне, и вот, вернувшись с очередным докладом, получил неожиданное распоряжение:

– Возьми Сверчка, и чтобы завтра были на праздничных играх. Отказ не приемлю. Выполнять.

Эстев уже привык покидать пределы Угольного порта и красться по улицам Медного, но район Стали так близко к Протекторату! На праздничных играх, разумеется, будет целая ложа рыцарей Маски. Его непременно вычислят. Однако деваться некуда. Если не пойти, Морок сам спустит шкуру с нерадивого барана.

Район Стали гудел множеством голосов, серые массы людей стягивались к огромному амфитеатру городской Арены, и даже холодная морось не могла отбить у людей желание поглазеть на любопытное зрелище. Эстев никогда не посещал подобные игрища, справедливо полагая, что они слишком жестоки, но толпа не разделяла его брезгливости. В девятнадцатый день Холодного Ветра игры становились бесплатными, и единственные, кого не пускали, были больные и нищие. На входе посетителей тщательно осматривали стражи, чтобы точно не пропустить хворых и прочие отбросы общества. Зачем Морок настоял на этом?

С приближением Арены Эстев становился все беспокойней. Наконец Сверчок не выдержал:

– Ты как на иголках. Расслабься.

– Не могу, – признался Соле. – Меня в два счета узнают. Портреты же на всех столбах!

Расхохотавшись, Сверчок потянул парня к прилавкам с готовыми доспехами. На деревянной болванке красовался полированный нагрудник, хищно поблескивающий в скупом солнечном свете.

– Как давно ты видел себя в зеркало?

«Давно», – подумал Эстев. В последний раз он гляделся в зеркало в день убийства Его Благодати, больше четырех месяцев назад, а после отражением радовала только водная гладь, но в последнее время у него не было времени даже на бритье.

Сверчок толкнул его к нагруднику, и Эстев с удивлением посмотрел на себя. Кто этот заросший бородой кудрявый парень? Лицо сузилось, брюхо сдулось, грудь и руки налились мышцами. На лице появились морщины, в темных волосах проглядывалось несколько серебряных всполохов. Когда он успел так измениться?

– Не обижайся, но на ориентировках ты похож на раздутую лягушку, – продолжил Сверчок, – а теперь тебя и мать родная не узнает.

Эстев улыбнулся. Тренировки Морока и пережитые страсти отразились на его внешности. Стража на входе, бегло осмотрев, пропустила их на забитые людьми ярусы Арены. Вовсю шел поединок двух наемников. Толпа колыхалась, орала и рукоплескала. Эстев пробился поближе к парапету. Зрелище не вызвало у него восторга, как и у Сверчка, но поручение следовало выполнить полностью.

За первым поединком последовало еще несколько. Затем вышел кровавый танцор и долго сражался сначала с быком, а потом и с королевским ящером. Толпа напряженно следила за каждым движение, но когда нога танцора попала в капкан смертоносной пасти, только пуще развеселилась. Эстев отвернулся, прикрыв глаза. Кажется, несчастный иосиец остался без ноги, а, может и без жизни, он так и не понял. Соле открыл глаза, когда толпа утихла и заскучала. Рабочие засыпали следы крови на песке, среди зрителей вспыхнуло несколько драк и так же быстро угасло, стоило трубам возвестить о следующей части представления.

– Смотри, – сказал Сверчок, сжав его ладонь.

На Арену вытолкали ободранных людей в исподнем, на руках и ногах блестели цепи. Когда один из протекторов встал с разукрашенным сосудом в руках, Эстев понял, что смотрит на тех, кто выжил после восстания. Божественное судилище. Сейчас протектор должен вынуть из сосуда свиток и зачитать, что ждет приговоренных. Если кто-то из них выживет, то будет оправдан…

– Королевские ящеры, – возвестил герольд, и сердце Соле сжалось.

Никаких шансов.

Огромные, покрытые щитками чешуи создания не знали страха, боли и жалости. Стремительные, голодные и безучастные к чужой боли, они способны были заглатывать огромные куски мяса прямо со шкурой и костями. Кровь отхлынула от лица Соле, когда тварей выгнали на песок.

Люди метались и кричали, ящеры догоняли их и заживо рвали на части. Песок напитался кровью, взрыхлился от множества ног и когтистых лап. Не желая смотреть, Эстев скосил глаза на Сверчка. Студент глядел, не отрываясь, брови сошлись на переносице, ноздри зло трепетали, а затем он шепнул на ухо Соле:

– Уверен, в горшке были только королевские ящеры. Самая страшная кара для самого страшного святотатства.

Ящерицы быстро насытились, оставив после себя только груды растерзанного мяса.

– Скажи, Сверчок, а чем мы отличаемся от Всеобщей Благодати? – спросил Эстев, когда они брели обратно.– Эти люди погибли из-за нас. Мы бросили их в печь, словно дрова.

– Тем, что будем гореть в той же печи, – ответил студент. – Люди, чувствуя это, выбирают нашу сторону. На самом деле им не нужен идол в черной маске и вечное благоденствие. Капля уважения перевешивает полную чашу.

Эти слова иглой засели в голове. «Когда-нибудь мы будем гореть в той же печи, а значит, это неизбежно». Эстев воочию представил, как его рвут на части голодные ящерицы, растаскивая по песку длинные связки внутренностей. Он мертв, но по какому-то недоразумению все еще дышит, ходит, говорит, а значит переживать больше не о чем. Вот что Морок хотел ему показать? Эстев нахмурился, сделал глубокий вдох и поразился этому холодному внутреннему покою.

– Уважение требует мести, – сказал Эстев, расправив плечи.

– Уже скоро, – сумрачно улыбнулся Сверчок.

Эстев почувствовал себя стрелой в умелых руках мастера, терпеливо выполнившего каждый этап по ее созданию. Щелк! – последний штрих, и блестящий наконечник лег на свежеоперенное древко. Мгновенно встали на места обломки былой целостности, все стало ясно, как день. Без него лук – всего лишь палка с упругой жилой, а стрелок – не опасней свинопаса. Ему дано только два пути – зажженным лететь к цели или сломаться. Так пусть его направит холодная рука, а разводить огонь он хорошо обучен.

Эстев, наконец, принял свое предназначение.

***

По письменному запросу Кеана, подкрепленному печатью Протектората, обещания награды за поимку Тьега Обрадана и Асавина Эльбрено покинули пределы Ильфесы и медленно расползлись по городам полуострова, но древние камни хранили молчание. Из Угольного порта пришло неутешительное донесение, что в последний раз Сводника видели на печально известном Угольном Соборе, где полегли верхушки всех влиятельных банд. Эльбрено почти наверняка пошел на местные пироги. С концами пропала и бывшая хозяйка борделя. «Негодницу» продали с молотка, начальник стражи Медного порта утверждал, что Уна Салмао покинула город и вернулась на родину, в Аделлюр. Свежо предание, да верится с трудом. Кеана не покидало желание перетряхнуть Угольный порт, навести там, наконец, порядок, но соваться туда в одиночку уже не рисковал, а Симино упорно отклонял запросы на вылазку с вооруженным отрядом. Казалось бы, старый хрыч ставит ему палки в колеса, но Кеан давно понял, что любые действия Протектората в Угольном требуют согласования с Советом Кардиналов. Слишком глубока эта гнилая, черная яма и слишком велик риск потерять там людей. Оставалось только ждать окончания затянувшихся споров насчет сосуда.

С наступлением осенних штормов адмирал Фуэго попытался вытеснить имперскую эскадру из бухты. Завязалось короткое, но яростное сражение. Ильфесцы с позором потеряли два корабля. Имперцы великодушно отправили к берегу шлюпки с пленными моряками. Вспоминая Фиаха Обрадана, Кеан не сомневался – это жест холодного презрения.

Грандмастер продолжал пилить молодого протектора, но Кассий был прав. Вскоре Иллиола научился пропускать мимо ушей посулы рабской жизни на дальних островах, а чем ближе подходила дата праздника, тем больше у старика появлялось забот по поводу его организации.

Красному дню, что праздновали в девятнадцатый день второго осеннего месяца, предшествовал недельный фестиваль. На площади Урожая проводили сельскую ярмарку с нехитрыми деревенскими забавами, на песке арены скрещивали мечи наемники, развлекая горожан опасным мастерством. Кровавые танцоры схлестывались с дикими зверями, осужденные на смерть – с самой судьбой. Это зрелище не вызвало у молодого рыцаря должного восторга.

Для Красного дня Протекторат припас необычное развлечение – публичную казнь нелюдя. После того как акулы вероломно нарушили границы районов и напали на склад торговой компании Мелифанте, уничтожив целый отряд сизых плащей, Совету Кардиналов пришлось экстренно прервать свои дрязги и переосмыслить отношения с нелюдями. Эдикт о неприкосновенности был пересмотрен, приговор исполнен согласно букве закона. Совет Кардиналов полагал, что демонстрация силы – единственная возможность утихомирить морской народ, но Кеан сомневался в этом решении. Нет, убивать акулу было легче, чем человека, но рев, поднятый его соплеменниками, до сих пор раздавался в ушах Кеана. В нем чувствовалось обещание крови. Спасала только непоколебимая уверенность, что скоро все закончится и начнется новая жизнь.

Два месяца Кеан и Настурция разрабатывали план побега, выбрав для него ночь празднования, когда внимание ослабнет и будет достаточно времени, чтобы раствориться среди горожан. Иллиола настаивал, чтобы Настурция в ту же ночь покинула Ильфесу, но девушка горячо сопротивлялась.

– Я никуда не уеду без тебя, Кеан, – говорила она. – Мы покинем этот город только вместе, до этих пор я буду ждать…

Молодой протектор таял от этих слов, будто сахар на сковороде. Они условились, что после побега девушка поселится в таверне на окраине Певчего и будет ждать его.

– Ты, наконец, сможешь расцеловать меня в шею, – смеялась Настурция, поддевая пальчиком железный обруч.

Кеану пришлось попотеть, чтобы выкрасть у грандмастера ключ от нужного ошейника. Другим преступлением был грабеж протекторской казны, чтобы обеспечить девушку золотом. Рыцарь, опустившийся до воровства! Раздумывая над чередой своих прегрешений, Кеан убедился, что все делает верно. Вор, лгун и, вдобавок, клятвопреступник. Рыцарь из него получился хуже некуда.

В ночь праздника выпивка польется рекой, и все протекторы уподобятся Кассию. На вертелах истекут жиром кабаны и быки, прямиком с сельской ярмарки, и все блюда будут щедро приправлены корицей, сахаром и шафраном. Слуги и Сестры устроят свои маленькие пиршества, и только Кассий, как и каждый год до этого, напьется в гордом одиночестве. Он терпеть не мог шумные застолья.

– Достаточно и собственной пьяной рожи, – бурчал бородач. – Мне больше нравится пить в компании трезвых.

Холодный ветер пробирался под шерстяной плащ. У ворот Кеан уступил дорогу очередной повозке. Из телеги выпрыгнул послушник и протянул стражникам пропускную грамоту, без которой не имел права покидать стены форта. Кеан улыбнулся. Когда и он был послушником, и порой все заботы о сопровождении снеди от лавок до кухни Протектората лежали на его зеленых плечах. Утомительная езда туда-сюда по городу, когда все пьют и гуляют. Последнее было самым неприятным, поскольку повозки, груженные змеиным молоком, катались до самого утра, лишая любой возможности отпраздновать. Однажды Кеан честно продежурил до побудки, а на рассвете стражники обсмеяли его:

– Во дурак!

Тогда он узнал негласное правило красного застолья. За щедрую мзду вином и мясом дежурный послушник мог договориться со стражей, чтобы они закрыли глаза на сопровождение повозок. Маленькое послабление в честь праздника, и Кеан намерен был им воспользоваться.

Иллиола передал кобылу конюху, а сам поднялся в келью и открыл крышку рассохшегося сундука под кроватью. Бегло коснувшись конопляной рубахи, которую носил в далеком прошлом, он вынул из недр потертую зеленую маску времен послушничества. Провел по ней пальцами, ощущал легкую шероховатость накрахмаленной ткани. Обычно послушники сдавали старую одежду, но Кеан был сентиментален. Все равно в большинстве случаев ее сжигали или рвали на тряпье для хозяйственных нужд. Завернув маску в плотный узел зеленого комплекта одежды, спрятал его за пазухой, под складками шерстяного плаща, и спустился к старому лекарю. Тот хмуро кипятил повязки.

– Господин Диона… Неловко просить… Мне бы что-нибудь для прочистки желудка…

– Что, уже? – недовольно пробормотал лекарь. – Еще ведь даже не начинали!

– Эээ… Нет, но, боюсь, позже у вас будет слишком много забот. Не хотелось бы отвлекать вас понапрасну.

– Да уж, скоро вас, страшно недомогающих, будет по всем лавкам и по полу … – пробормотал Диона. – Ладно, погоди немного…

Он пошел рыться в склянках, а вернулся с бутылочкой из темного стекла.

– Вот. Настойка рвотного корня. Двух глотков будет достаточно, чтобы исторгнуть из себя любого демона, но не забывай пить много воды, иначе станет только хуже.

Выйдя из лазарета, Кеан украдкой сунул склянку в зеленый узел и пошел в купальни. Вечером огни, подогревающие воду, погаснут, Сестры устроят собственный праздник, так что желающих помыться, пока не поздно, собралась небольшая толпа. Когда-то Иллиола был послушником и довольствовался застеленной холстом лоханью вместо прекрасной каменной купели и жесткой щеткой вместо мягких девичьих ладоней. Он мечтал стать рыцарем бога, но все изменилось, стоило в его жизни появиться Настурции. Разве до нее была жизнь? Разве может хоть что-то сравниться с ней? Даже божество померкло, теперь в его храме пели хвалы женщине.

Кеан хорошо вымылся, надел чистое, а затем пошел на выход, но в дверях свернул за угол, где его уже поджидала Дайре. Она быстро спрятала узел в грязное белье.

Согласно плану, Настурция должна была уединиться в келье, изображая весьма натуральное недомогание.

– Не беспокойся, я уже раньше принимала рвотный корень, – успокаивала девушка.

После второго рога девушке следовало незаметно спуститься в прачечную, взять телегу с чистым бельем и дойти до купален, миновав исповедальную галерею. Там она, облачившись в одежду послушника, поднялась бы в мужское крыло, вышла из главного здания и встретилась бы с Кеаном у стоянки телег со змеиным молоком. В любой момент что-то могло пойти не так и, увы, на любом из этих этапов Кеан ничем не мог ей помочь. Все, что было в его силах – подготовить поддельную грамоту за подписью Симино и ночью передать ее девушке.

Наступил вечер. Главный соборный зал заставили столами, камины жарко затопили. Никаких танцев и пришлых музыкантов, только мелодичные молитвы на испадрите. Кеан цедил вино с Бернардо и Равио, но мыслями уносился далеко за пределы зала. Он думал о том, что будет делать, когда Настурция станет, наконец, свободной женщиной. У него еще не было плана, как сбежать самому, но хитрая девушка что-нибудь обязательно придумает. Куда они поедут? Может быть, и правда на острова? Купят на казенное золото землю, чтобы выращивать эфедру или хлопок, заживут в маленьком доме, вырастят детей… Раньше Кеан бежал от никчемной деревенской идиллии, но сейчас думал о ней с теплым предвкушением. Это было бы незамысловатое счастье, далеко от Ильфесы, казней, восстаний и неминуемой войны со Святой Империей.

После второго рога Кеан вышел из зала и прокрался к стоянке. Последняя телега уезжала не раньше пятого, и порой, когда кто-то допускал оплошность в расчетах, возвращалась с новой партией. Крепкие парни выгружали бочки и закатывали их на кухню через черный ход, кладовщик сверялся со сметой, надзорного послушника нигде не было видно. Он пил в общем зале, откупившись от стражи. Кеан затаился в густой тени, наблюдая за процессом отгрузки. Оставалось только ждать.

Время тянулось бесконечно долго, прозвучал третий рог, подступало время четвертого. Кеан начал беспокоиться. Дайре уже должна была подойти. Неужели не вышло? Поймали? Нет, тогда поднялась бы суматоха. Что-то ей мешает? Может, вернуться и проверить? А что, если они разминутся? Что же делать?

Телеги потихоньку укатывали восвояси, скрипя в темноте несмазанными колесами. Осталась всего парочка, и те неумолимо пустели. Совсем недолго до пятого рога. Кеан представил страшную картину: Настурция отравилась рвотным корнем и теперь умирает. Нужно вернуться и проверить. Кеан вынырнул из тени и пошел в сторону главного входа. Пройдя полпути, он заметил закутанную в плащ фигуру, что быстро семенила в его сторону. Губы сами собой растянулись в улыбке. Ну что за дурочка. Походка ж совсем не мужская.

Фигура замедлилась, когда Кеан подошел ближе. Сразу замерла, вытянулась по стойке смирно, не узнав его в темноте.

– Не семени, – шепнул он, подойдя вплотную. – Иди медленней, широкими шагами, и от плеча, а не от бедра… Как тебя стража не рассекретила?…

– Они пьяные, – хихикнула Дайре, блеснув зубами из-под капюшона.

Кеан едва удержался, чтобы не сграбастать девушку в объятия. Вместо этого он вложил в ее ладонь свиток.

– Пропускная грамота, просто предъявишь, когда будешь выезжать. Ничего не говори, выдашь себя… Я испугался. Тебя очень долго не было.

Дайре схватила грамоту, спрятала за пазуху.

– Все твой дружок, – фыркнула она. – Он снова насмерть упился и устроил какой-то погром в исповедальнях. Мне было страшно, пришлось подождать, пока стихнет. Не помешало бы его успокоить.

«Ох, Кассий! Что ж я раньше не догадался!», – подумал Кеан.

– Ладно, я с ним позже разберусь, – сказал парень. – Подождешь, когда разгрузят фургон, сядешь на задок. Ничего не говори, это обычное дело. Стражники подумают, что молока не хватило. Главное, не трясись, веди себя спокойно и уверенно…

Дайре гордо вскинула подбородок:

– Трястись? Ты забыл? Я смелая.

Кеан с трудом подавил очередное желание обнять девушку. Ничего, совсем скоро у них будет целая бездна таких возможностей.

Скрываясь в тени, он понаблюдал, как девушка подошла к разгруженному фургону и села на задок. Телега двинулась к воротам, Кеан прокрался следом. Спрыгнув, девушка протянула бумагу стражнику, тот что-то спросил.

«Черт!»

Дайре ничего не ответила. Вместо этого показала, как на ее шею накинулась петля и резко вздернулась, лишая дыхания. Расхохотавшись, стражник вернул ей бумаги. Девушка снова села на задок телеги и медленно исчезла за воротами. Кеан спокойно выдохнул. Ее хватятся только через несколько часов, за это время она успеет пересечь мост и залечь на дно.

Пьянка достигла своего апогея, но вино и еда мало прельщали задумчивого протектора. Приличия ради он медленно цедил из кубка и смеялся вместе с пьяными братьями. К шестому рогу Кеан вспомнил про Кассия. Дайре сказала, что он снова буянил в исповедальной галерее. В прошлый раз, будучи в пьяном бешенстве, он отколол руки у одной из статуй и потом долго расплачивался за этот проступок. Не хватало, чтобы друг снова навлек на свою голову неприятности. Вздохнув, Кеан встал из-за стола, предупредив Бернардо и Равио, что пошел усмирять Кассия. Пьяные братья посмеялись над ним, предложив ловить на красный плащ, как разъяренного быка. Очень смешно! Идиоты.

– Не бойся, мы тебе поможем! – кинули они в спину удаляющемуся протектору.

Спустившись в исповедальную галерею, Кеан ожидал услышать нестройные песни вперемежку с медвежьим ревом и грохотом камня, но стояла мертвая тишина. Медленно, чтобы ненароком не наткнуться на обезумевшего здоровяка, Кеан приступил к осмотру камер. Они казались темными провалами на фоне слабоосвещенной галереи.

Кассий быстро обнаружился в одной и камер. Он дрых во тьме, прямо на полу, в огромной луже вина или, может, собственной мочи. Все свечи давно погасли, оставив после себя лишь запах воска.

– Кассий, – тихо позвал Кеан, – это я, – и чуть тише пробормотал под нос, – Всеблагой, пусть это будет только вино…

Кеан пошарил в поясном кошеле в поисках огнива и зажег поднятую с пола свечку.

– Кас?

Свечка задрожала у него в руках.

Стены исповедальной камеры были исписаны запретными символами. Красные потеки застыли на белом мраморе статуй, похожих на изувеченные трупы. Кассий лежал на боку. Горло растянулось в красной улыбке, а рядом, прямо в огромной луже натекшей крови, лежали бритва и книга.

– Нет… нет…

Бросив свечку, Кеан упал рядом с Кассием, пытаясь зажать рану, но тот был уже мертв. Пальцы тщетно размазывали застывшую кровь.

– Нет… не может быть…

Все внутри обмерло. Кеан запоздало обернулся на шаги и смех, доносящиеся из галереи.

– Эй, Кеан ты его усмирил?…

Слова застряли в глотке.

– Что?!

Покачивающийся круг фонаря выхватил из темноты оскверненную камеру и разом протрезвевшие лица братьев, так и застывших в проеме. Кеан отнял от раны товарища перепачканные кровью руки:

– Я…

– Зачем ты это сделал?! – закричал Бернардо. – Что ты наделал?!

Он кинулся на Кеана, вдавив в окровавленный пол, но тот совсем не сопротивлялся, превратившись в мягкую тряпичную куклу.

В голове Иллиолы промелькнули только две мысли: «Почему это произошло со мной?» и «За что?».

Эпилог

Племя волновалось.

Дельфин чувствовал это каждой полоской на теле, каждой косточкой и мышцей.

Вот-вот грянет шторм.

Буревестник больше не разговаривал с ним. После того как Дельфин вытащил его с полыхающего поля боя, драчун не проронил ни слова. Дельфин чувствовал себя предателем, и в то же время – сильным. Он принял решение и спас жизнь хотя бы одному из братьев. Он тешил себя этой мыслью, пока не увидел казнь собственными глазами. Кости Ондатры ломались, кровь лилась на доски, и люди кричали от восторга, готовые разорвать его брата на части. Красный зверь полыхал от ярости.

После казни Буревестник окончательно отрекся от Дельфина. Конец Ондатры был настолько темным и мрачным, что, казалось, затмил все хорошее, что было между ними, разорвав тесные узы дружбы. Впервые за долгое время Дельфин ощутил себя бесконечно одиноким.

Одиноким, но сильным.

Обожженные солью раны причиняли много неудобств, особенно свежий шрам на лице. Он рассекал его по диагонали, острые углы напоминали хребет Каменных Клинков за стенами города. Расколотое лицо, и старый он тоже был расколот на части.

После казни люди не вернули ни тела Ондатры, ни его копья. Выкинули его, словно тухлую рыбу. Район Акул оцепили плотным кольцом стражи, стаям запрещалось покидать свои гнезда. Люди сначала обманули, потом предали, а после обескровили. Люди не считали их равными себе. Дельфин горько оскалился. Может, так оно и есть. Племя не строило каменных домов, кораблей и не стреляло из огненных трубок, но этого не умеет Извечный. Однако люди боятся его.

Теперь им стоит бояться племени.

Ондатра не был любим, но Дельфин не поверил своим глазам и ушам – стая кричала от боли и ненависти, словно каждого из них прилюдно уронили на колени, раздробив все суставы.

Люди надеялись на железную одежду и огненные палки, но они ничего не знали о племени. Обычай требует кровавой платы за оскорбительную смерть, и морской народ окрасит этот город в цвета мести, даже если придется прыгать грудью на пики.

Но им не придется. Дельфин снова оскалился уголком рта и посмотрел на Ската, призвавшего стаю к тишине. Сейчас вожак объявит, что пора отправиться за Кровавой Платой, и все будут выть, ликовать и потрясать оружием. Потом он тихо подзовет к себе презренного труса с расколотым лицом, будет спрашивать и слушать, ведь никто здесь не знает людей лучше него. У Дельфина как раз было несколько смелых идей.

Вот-вот грянет буря, и она унесет не одну человеческую жизнь.


Оглавление

  • Танец с чашами. Исход благодати
  •   Пролог
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Эпилог