Валерий Татаринцев
Великое ничтожество
Глава первая
Недалеко от деревушки,
У леса на краю опушки,
Едва передвигая ноги,
Крестьянка с хворостом брела,
Она едва не умерла
И повалилась на дороге.
От тяжести спина заныла,
Она корзину отцепила
И стала громко причитать
И на судьбу свою роптать:
«Ах! Я несчастна и бедна!
На целом свете я одна
Ни сна не знаю, ни покоя!
Доколе бедствие такое
Я буду каждый день терпеть?
Ах, право, лучше умереть!»
Под хворостом на дне корзины
Лежал малыш, свой рот разинув,
Он так неистово орал,
Как будто в муках умирал;
Она ему дала пустышку:
«Ну, потерпи чутьчуть, сынишка!»,
Он соску взял в огромный рот
И задремал. Такой урод
Пригрезиться мог лишь в кошмаре:
Такой противной, мерзкой хари
Вы не видали никогда!
(Клянусь Вам в этом, господа!)
Малыш был ростом пяди две,
На грушевидной голове
Клубок запутанных волос
И непомерно длинный нос,
Да тёмные глазёнки злые,
Да ножкипалочки худые,
А на спине (Ну страшно просто!)
Был горб, изъеденный коростой;
Ему два с половиной года,
А он ещё не говорил,
Как пёс скулил на непогоду,
Или как волк ночами выл,
Шипел, мяукал и кусался,
Хрипел, сопел и больно дрался
Своею маленькой рукой.
«Когда изведаю покой?» —
Руками женщина всплеснула
И от усталости заснула.
Глава вторая
Фрейлейн фон Розеншён была
Собой красива и мила,
Могла бы стать она актрисой…
В приюте стала канониссой
1,
Творила добрые дела
И этим счастлива была.
Она с прогулки возвращалась,
Была полна добра и света,
Как будто радугой одета,
И неизменно восхищалась
Природы дикой красотой
И гениальной простотой
Её бесчисленных творений;
И взор её, как добрый гений,
Был преисполнен красотой
И неземною чистотой.
Фрейлейн фон Розеншён хотела
Свою прогулку завершить…
"Меня ждёт праведное дело —
Приюту пламенно служить
Мне предназначено судьбою…
О Боже! Это что такое?" —
Она увидела урода,
Что рядом с женщиной лежал
И от сопения дрожал,
Воскликнула: "О, мать-природа!
Порой ты так скупа бываешь,
Что даже нищих обираешь!"
На руки малыша взяла,
К груди прижала, обняла,
Рукой своей довольно ловко
В порядок привела головку:
Его как будто расчесали,
Красиво волосы лежали,
Струились кудри водопадом.
"Мне уходить, голубчик, надо, —
Ему тихонько прошептала
И в темечко поцеловала.-
Не будешь ты высок, силён,
Красив, талантлив и умён.
Но в дар тебе я дам умение,
Что даст большое облегчение
Тебе на жизненном пути.
Ну всё! Пора уж мне идти.
Пусть к вам вернутся жизни силы!" —
Торжественно провозгласила,
Душистым спиртом облила,
Затем флакон другой взяла,
Ещё побрызгала немного
И побрела своей дорогой.
Глава третья
Крестьянка очи разомкнула:
«Как хорошо я отдохнула!
Эй, Цахес, полезай в лукошко!» —
«Нет, не хочу!» – ответил крошка.
«Да это просто чудеса!
Свидетель Бог и небеса!
Ты так отлично говоришь,
Причёсан, на ногах стоишь!
Нет! Мне, должно быть, снится сон.
Ах! Если б только сбылся он! —
Глаза крестьянки закатились
И слёзы по щекам полились. —
Ах, право, лучше умереть!» —
«Сейчас же перестань реветь!
Я есть хочу! Пошли домой!» —
«Глазам не верю! Боже мой!
Уродец мой заговорил!
Ушам поверить нет и сил!»
А Цахес взялся за подол,
На ножкахпалочках пошёл.
Казалось, что он чуть подрос —
Так кверху задирал он нос.
Шли мимо пасторского сада,
Под вишней пастор отдыхал,
Вдруг он схватился за ограду,
Крестьянку с Цахесом позвал:
«О фрау Лиза, заходите
В мой тихий и прохладный сад
И на скамейке отдохните.
Я буду несказанно рад!»
Вот Лиза в сад ступила,
Корзину отцепила,
Лицо ладонью отерла:
«Ох! Я едва не умерла!
Работала до пота.
Эх, тяжела работа!»
За кочку Цахес зацепился
И прямо под ноги скатился
К отцу святому, закричал
И как корова замычал.
Его святой отец поднял,
Поцеловал, затем обнял,
А Цахес вырваться пытался,
Царапался, хрипел, кусался.
Крестьянка Лиза хворостиной
Его хотела усмирить:
«Нельзя же быть такой скотиной!» —
«Ребёнка не позволю бить! —
Сказал ей пастор очень строго. —
Да, вы устали, но, ей Богу,
Нельзя такую крошку бить!
Его лелеять и любить
Вам уготовила природа!» —
«Такого мерзкого урода
Порой мне хочется убить!» —
«О Боже! Как вас вразумить?!
Он так хорош! Он так прекрасен!
И взгляд его умён и ясен!» —
«Да вы смеётесь надо мной!
На всей поверхности земной
Страшнее нет урода!
Как будто матьприрода
За чтото мне коварно мстит» —
«Она безумна! Бог простит
Ей умопомрачение» —
«Да с ним одно мучение!» —
«О фрау Лиза, погодите!
Быть может, мне вы отдадите
Его на попечение?» —
«Отдам! Конец мучению!» —
Избавилась крестьянка Лиза
Так от природного каприза,
А пастор был ужасно рад.
«Да это не ребёнок – клад!» —
Он всем в округе говорил
И небеса благодарил
За то, что есть на свете
Столь миленькие дети.
Глава четвёртая
Фрейлейн фон Розеншён хотела
Добро вершить и то и дело
Творила добрые дела:
Она же всётаки была
Розебельверде феей,
О том сказать не смея
На свете никому:
За колдовство – в тюрьму,
Такой крутой указ
Издал Пафнутий князь.
А раньше то и дело
Все колдовали смело,
И в городах и в сёлах
Народец жил весёлый,
И феи на природе
В весёлом хороводе,
Как бабочки, порхали,
Гонения не знали.
В то время правил князь Деметрий,
Ни треволнений, ни поветрий
К восстанию не наблюдалось,
Законность всюду соблюдалась;
Народ Деметрия любил,
Поскольку он терпимым был
Ко всем чудачествам народа.
«Уж такова его природа!» —
Он о народе говорил
И всех улыбкою дарил.
Когда Деметрия не стало
Для фей пора тревог настала:
Его преемник князь Пафнутий
Решил их выслать в Джиннистан
2;
Он так ретиво гнать их стал,
Кричал: «Они враги по сути
Своей натуры колдовской!
Тогда узнаю я покой,
Когда мы выгоним всех фей
Подальше из страны взашей!»
"Ученье свет!" – он утверждал
И просвещенье насаждал;
Его, однако, понимал
Он очень своевольно:
Сначала из страны прогнал
Собою недовольных,
Затем сады с землёй сравнял,
Леса срубил, цветы все смял,
Извёл всех белых голубей,
Отобранных у бедных фей,
Коням крылатым крылья срезал
И виноградники порезал,
И методично понемногу
Всех истребил единорогов;
Затем всему людскому роду
Велел так изменить природу,
Чтоб каждый верил лишь тому,
Что в уши говорят ему,
Глазам же собственным не верил,
А при сомнении проверил
С научной точки зрения
Все умозаключения;
При проведении проверки
С ушей снимали срочно мерки,
И если были малы уши,
То к ним привязывали груши.
Андре Пафнутию служил,
Был камердинером
И както раз он одолжил
Пафнутию на ром
В одной простой таверне;
Свой кошелёк, наверно,
Пафнутий обронил в пути,
Нигде не мог его найти.
Когда Пафнутий править стал,
Андре довольно быстро
Служить лакеем перестал
И первым стал министром
(Пафнутий не забыл дукатов,
Ему одолженных когдато).
О просвещении указ,
О высылке всех фей приказ
Андре готовил лично.
«Сработано отлично! —
Пафнутий одобрял его. —
На свете белом ничего
Важней нет просвещения
И феям гнусным мщения!»
Да! В жизни часто так бывает:
Ничтожество повелевает,
Приносит государству вред,
И на него управы нет.
Глава пятая
В столичном граде Керепесе
Был старый университет,
Во всей державе нет известней
И в целом свете лучше нет;
Его выпускники гордились
Тем, что в стенах его учились:
Ведь славный университет
Распространял науки свет.
Естественных наук служитель
Профессор Терпин Мош читал
Курс лекций. Словно небожитель
Всё о природе точно знал:
Что если дождь – бывает мокро,
Не путал апельсин и свёклу,
Что на слонах стоит планета,
Темно – от недостатка света,
Что гром гремит ужасно громко.
Мечтал о славе: для потомков
Писал научные творения
И иногда стихотворения;
Он также опыты любил:
Вот, например, он водку пил,
Она текла ему в живот
Через ковшом открытый рот,
А тяжелела голова.
«Была наука не права!
У тяжести нет силы!» —
Заканчивал он мило.
Был Бальтазар студентом славным,
Легко учился, был умён,
Считал он в жизни самым главным
Любовь, поскольку был влюблён;
Предмету грёз и вожделений
Он посвятил стихотворений,
Поэм, романсов и сонетов
Такое множество, что их
Хватило б даже на троих
Из плодовитейших поэтов.
Свою любовь боготворил,
Но о любви не говорил
Он даже с другом лучшим;
Так страстью был он мучим,
Что на глазах у всех худел,
Но в том признаться не хотел
Себе он даже самому,
Считал – худеет потому,
Что много занимается,
Почти что надрывается.
Кандида – дочь Терпина Моша —
Была прелестницей, хорошей
И нежной дочерью была,
И знатоком стихов слыла.
Изза неёто Бальтазар
Испытывал любовный жар
И, чтобы встретиться с любимой
Был Бальтазар на всё готов:
Он принимал вполне терпимо
Потоки фраз из глупых слов,
Что Терпин Мош считал наукой;
На деле это было мукой
Для просвещённого ума,
Для просвещения – тюрьма.
Но ради тёмных глаз Кандиды
Терпел он муки и обиды,
Лишь бы увидеть образ милый,
Лишь бы сказать ей пару слов —
Такую неземную силу
Имеет первая любовь!
А после лекций, полон счастья,
Наш Бальтазар в лесу гулял,
И в сердце образ сохранял,
Не замечал порой ненастья,
Бродил под ливнем и под градом,
И о свидании мечтал,
Увидеть бы души отраду
Свой совершенный идеал.
Вот как-то раз уединиться
В лесу задумал Бальтазар:
Его сжигал любовный жар,
И захотелось охладиться.
Его приятель Фабиан
За ним нежданно увязался,
Он был едва заметно пьян
И зажигательно смеялся,
Он был беспечен, молод, весел.
«Эй! Бальтазар! Что нос повесил?
Давай пойдём в спортивный зал!» —
Игриво Фабиан сказал.
«Во имя праведного неба
Оставь меня! Мне надо в лес!
Хочу сейчас побыть один.
Иль я себе не господин?!» —
«Брось, Бальтазар, и не сердись!
С тобой готов и я пройтись.
Коль хочешь, то пойдём по лесу», —
Смеясь сказал ему повеса.
В лесу оттаял Бальтазар,
«Как хорошо!» – он вдруг сказал. —
Природа так прекрасна!» —
«Мой друг, с тобой всё ясно!» —
И снова Фабиан залился
Весёлым смехом, но не злился
На друга добрый Бальтазар:
«Теперь пора в спортивный зал!»
Они шутили и смеялись
Беспечным смехом молодым,
Мечтаньям юным предавались,
Вдыхали сигаретный дым;
Вдруг на дороге появился
Без всадника скакавший конь,
В его глазах сверкал огонь;
Внезапно он остановился
И к Фабиановым ногам
Какойто подкатился хлам;
Он пнуть хотел его ногой…
Но что же это? Боже мой!
Да это всадниккрошка
Размером был с лукошко,
На ножки тонкие он встал,
Свой носовой платок достал,
Откашлялся, затем сказал:
«Простите! Быстро так скакал,
На вас едва не наскочил!»,
При этом крошка так басил;
У Фабиана много сил
Ушло на то, чтоб не смеяться,
Он даже губы прикусил,
Чтоб в голос не расхохотаться.
Малыш стоял с осанкой гордой
И взор его был очень твёрдый.
«Скажите, путь сей через лес
Ведёт ли в город Керепес?» —
Он сиплым басом прохрипел,
Как будто дверью проскрипел.
«Да, этот путь ведёт туда» —
«Ну что ж, спасибо, господа!»
Хотел вскочить он на коня,
Но всё никак не мог:
«Вы не подсадите меня?»
И Бальтазар помог.
Поехал всадник по дороге,
Согнулись Фабиана ноги,
Он на траву ничком упал
И, весь трясясь, захохотал.
«Грешно смеяться над убогим», —
Понуро Бальтазар сказал.
«Не над уродством же, ей Богу,
Я как безумный хохотал!
Поверь, не в том причина смеха.
Уродство – жалкая потеха
Для ограниченных умов.
Но, биться об заклад готов,
По важности такой персоне
Положено сидеть на троне!
А голос – вымученный бас!
Хотел он, видимо, у нас
Оставить впечатление,
Что в сотом поколении
Маркиз, барон он или граф!
Скажи, я прав или не прав?» —
«Да, важности ему хватало,
Но это повод не давало
Тебе так глупо хохотать,
Как рыба воздух ртом хватать.
И он услышать мог тебя.
Эх, Фабиан! Тебя любя,
Прошу, веди себя пристойней!
Студентам надо быть достойней!»
Тут Фабиан сказал: «Послушай!
Сейчас я в город поспешу
И, оказавшись среди буршей
3,
Я их рассказом рассмешу,
Их подготовлю к встрече с крошкой,
Затем пойду посплю немножко» —
«Ну что ж, – ответил Бальтазар. —
Сегодня не пойдём мы в зал.
Я ж поброжу ещё чутьчуть:
Мне без прогулки не уснуть»
Он погулял ещё немного
Лесной извилистой дорогой,
Но вскоре вышел он из леса
У стен родного Керепеса;
Здесь встретил он Терпина Моша,
Тот его кликнул: «Мой хороший!
Студент любимый, Бальтазар!
Да это просто неба дар!
(Я говорю о Циннобере)
Ко мне прошу вас! В самом деле,
Я познакомлю его с вами!
Не описать того словами,
Как он красив и как умён!
В Кандиду, кажется, влюблён!"
При сих словах Терпина Моша
Едва качнулся Бальтазар;
Волной от вести нехорошей
По телу прокатился жар.
«Я жду вас, Бальтазар, к обеду
На любопытную беседу:
Мы будем там стихи читать,
Науку будем обсуждать,
Поговорим о том, о сём,
Затем конфетки пососём,
Чайком побалуемся с вами…
Ну, всё увидите вы сами.
Мы с дочкой будем очень рады», —
Закончил Терпин Мош тираду.
«Кандиду я увижу вновь!
Так велика моя любовь —
Её нельзя измерить!
Я не могу поверить,
Что приглашён к любимой в дом;
Всё время думаю о том,
Что завтра вновь свидание!
О, мука ожидания!» —
Влюблённый думал Бальтазар,
В груди пылал любви пожар.
Глава шестая
«Пегас»
4 – гостиница студентов —
В покое был: без инцидентов
Прошло прибытье малыша.
А Фабиан, едва дыша,
Давясь от собственного смеха,
Рассказывал друзьям: «Потеха!
Какого видел я урода!
Над ним работала природа,
Должно быть, с пьяной головой!
Он так ужасен! Боже мой!
Без шеи грушаголова
И ростом, может, фута два,
И длинный непомерно нос
Щетиной рыжею порос.
Но так надменен, так спесив,
Как будто строен и красив!
Богат и родом знатен, видно!» —
«Тебе, должно быть, друг, обидно,
Что ты не герцог и не граф!
Ты, Фабиан, к нему не прав!» —
Один студент сказал ему.
«Не верите мне? Почему?» —
И Фабиан почти взревел,
Но вдруг коня того узрел,
Что видел он у малыша,
Пошёл к конюшне, не спеша,
Студентов за собой маня,
Слугу спросил: «Скажи, любезный,
Хозяин кто того коня?» —
«Он человек весьма полезный,
Помоему, он очень важен,
По виду смел он и отважен!» —
«Он безобразен и спесив?» —
«О, нет! Любезен и красив!» —
«Он злобен? Неприятен?» —
«Нет, добр и очень статен!» —
«Ты, Фабиан, слегка приврал
Насчёт уродства Циннобера,
Так расписал его манеры,
Как будто он большой нахал!» —
«Ах! Вы не верите?! Спросите
У Бальтазара – вот и он!» —
«Эй! Бальтазар! Вы нам скажите,
Неужто всадник был смешон,
Неловок, мал и злобен жутко?»
Ответил Бальтазар: «Минутку!
Неловок, мал и злобен – да!
Смешон – нисколько, господа!
Ведь недостойно человека
Смеяться над таким калекой!»
Студенты вскоре разошлись,
Друзья в свой номер поднялись
И Бальтазар сказал: «Ты знаешь?
Меня Мош Терпин пригласил.
Дождаться утра нет ведь сил!» —
«Да ты от страсти умираешь!
А я спокойно жду полдня,
Ведь пригласил он и меня», —
Спокойно Фабиан сказал,
Пылал от страсти Бальтазар.
Глава седьмая
Наутро Бальтазар оделся
В короткий бархатный камзол,
Подолгу в зеркало смотрелся,
Был на себя немного зол:
Не знал, как надобно одеться,
Но перед зеркалом вертеться,
Как барышня, он не любил.
Себе на шею нацепил
Брюссельских кружев воротник,
Затем сорвал и весь поник,
Свою касторовую шляпу
Он бросил тут же прямо на пол.
Тут Фабиан ему помог:
«Ты, Бальтазар, ужасно строг,
Придирчив сам к себе безмерно,
Уж перемерил всё, наверно.
Оденься просто, как всегда.
Одежда – это ерунда!»
Внял Бальтазар сему совету,
Оделся, как идёт поэту:
Небрежно, но вполне прилично
И Фабиан сказал: «Отлично!
Пора идти на званый вечер!» —
«Иду судьбе своей навстречу!» —
Сказал счастливый Бальтазар;
В груди пылал любви пожар.
Кандида встретила студентов
И провела в просторный зал,
Ей много разных комплиментов
Успел наделать Бальтазар;
Она им чаю предложила,
Конфет на блюдца положила,
Вина налила им в бокалы,
Чтоб не пришлось друзьям скучать,
И, извинившись, побежала
Ещё других гостей встречать.
Но вот явился Терпин Мош,
Сиял он, словно медный грош,
Ведя за руку Циннобера
Он разговорчив был не в меру:
«Приятно мне черезвычайно
Вас познакомить, господа,
С большим умом! Необычайно
Везёт науке иногда!
Талантлив он сверх всякой меры!
Прошу, встречайте Циннобера!»
Раздался гром аплодисментов
И туча льстивых комплиментов
Собой наполнила весь зал.
А Бальтазар тогда сказал:
«Вот видишь, Фабиан, природа,
Создав отвратного урода,
Умом его вознаградила.
А ум, поверь мне, это – сила!»
Вот Фабиан и Бальтазар
Пересекли огромный зал
И подошли к Терпину Мошу.
Профессор молвил: «Мой хороший!
Мой несравненный Циннобер!
Позвольте вам друзей представить:
Науки ревностный Цербер
5
(Её не может он оставить),
Студент мой лучший – Бальтазар,
Его снедает знаний жар
И Фабиан – один из лучших
Студентов преданных моих —
Ведь учится он за троих:
Всё время чтонибудь да учит!»
Служители большой науки
Пожали друг у друга руки
И Бальтазар сказал: «Скакали
Вы так проворно на коне…
Скажите откровенно мне,
Когда с коня вы вдруг упали,
Себе не причинили бед?» —
«Всё это вздор и просто бред!
Не падал вовсе я с коня!
Вы с кемто спутали меня!
Наездник я такой искусный,
Что сам других тренировал!
И чтобы я с коня упал!
Об этом думать даже гнусно!» —
При сих словах малыш рванулся,
Но за ковёр ногой запнулся,
Упал, как кошка завизжал,
Как будто дверью кто зажал
Той кошке очень больно хвост
И, несмотря на малый рост,
Потряс тем визгом целый зал;
А Терпин Мош, смеясь, сказал:
«Люблю я шутки сам, поверьте!
Но напугали вы до смерти
Здесь пару слабонервных дам!
Я, Бальтазар, совет вам дам:
Не надо больше так шутить!
Давайте лучше водку пить!»
У Бальтазара запылали
Румянцем щёки от стыда,
«Но это просто ерунда!
Меня вы глупо разыграли», —
Подумал только Бальтазар,
А вслух он вежливо сказал:
«Профессор, я не ожидал,
Что шутка вызовет скандал.
Хочу вину я искупить —
Давайте водку вместе пить!»
По рюмке выпили они
За все счастливейшие дни,
Что ожидают их на свете
В славнейшем университете.
Уселись гости, угостились
И в рассуждения пустились
О направлениях науки
И о причинах смертной скуки,
Что угнетает человека
С рожденья до скончанья века,
О святости и о грехах,
И о возвышенных стихах.
Час пробил – надо начинать
Стихи любовные читать.
Поднялся с места Бальтазар
И, чуть смущаясь, вслух сказал:
«Прошу у вас соизволенья,
Чтоб прочитать стихотворенье!»
Все закричали: «Просим вас
Читать стихи свои для нас!»
Переборов своё волненье,
Он прочитал стихотворенье,
Достойное пера Гомера
6,
Но все хвалили Циннобера.
С улыбкою подобострастной
Тряс Цинноберу руку страстно
Один известнейший поэт
И говорил: «На свете нет
Столь гениального поэта!»
«Я поцелую вас за это!» —
Кандида к малышу припала
И страстно так поцеловала
Противный синегубый рот —
Её околдовал урод.
«О Боже! Что же здесь творится?
Я сплю! Мне это только снится!» —
В смятении вскрикнул Бальтазар,
Но Фабиан ему сказал:
«Он дивные стихи сложил
И поцелуй сей заслужил!
Кандиду глупо ревновать!
Чужим стихам завидовать,
Поверь мне, просто непристойно!
Мой друг, веди себя достойно!»
От этих слов у Бальтазара
Виски кольцом как будто сжало
И закружилась голова.
«Наверно, я сошёл с ума!» —
Подумал бедный Бальтазар
И, торопясь, покинул зал.
Глава восьмая
Покинув город Керепес,
Наш Бальтазар пустился в лес,
Чтобы подумать и решить,
Как дальше с Циннобером быть.
Вот так бродил он одиноко…
Вдруг повстречал Винченцо Сбьокко.
Винченцо – дивный музыкант,
Судьбой дарованный талант
Удачно так употребил,
Что гением почти что был
И не имел себе он равных
Соперников таких же славных.
Винченцо в золотой карете
Поспешно город покидал.
«Умом рехнулись все на свете!
Скандал! Скандал! Какой скандал! —
Он повторял и удивлялся,
Что невредим и жив остался.—
Вчера играл концерт Виотти
7, —
Винченцо грустно продолжал. —
С душой отнёсся я к работе —
Был просто очарован зал,
Аплодисменты, крики «Браво!»
Я заслужил игрой по праву.
Но что такое происходит?
Никто с цветами не подходит.
Смотрю, подходят к Цинноберу
И восхищаются не в меру,
Кричат: «Ура! Ура! Ура!
Была отличная игра!»
Кричу: «Да это я играл!
А славу Циннобер украл!»
А мне кричат: «Какой завистник!
Талантов юных ненавистник!»
И стали бить меня нещадно,
Бранили руганью площадной,
Грозились просто уничтожить,
И вот подумал я, что может,
Пора отсюда убираться
И стал в дорогу собираться,
Взял скрипку, ноты, контрабас
И вот в лесу встречаю вас».
А Бальтазар ему поведал,
Что то же самое изведал,
Когда хвалили Циннобера
И восхищались выше меры
За то, что палец он сосал
И губы синие кусал.
Простился Сбьокко с Бальтазаром,
Но не прошла их встреча даром:
Теперь уверен был студент,
Что происшедший инцидент
Имеет колдовство в истоках
И если не принять жестоких
И действенных ответных мер —
Всех околдует Циннобер.
Так Бальтазар в лесу скитался,
Что делать он соображал.
Мимо него бегом промчался,
Как будто от чумы бежал,
Пульхер – простой референдарий
8;
Как видно, воздух канцелярий
Ему рассудок помутил:
Он пистолет рукой схватил,
Остановился под берёзой,
В его глазах стояли слёзы.
К нему метнулся Бальтазар
Стремительно, как на пожар,
В мгновенье отнял пистолет.
«Нет! Не хочу я жить! Нет! Нет!» —
Стонал Пульхер, глотая слёзы,
Вдруг сел на землю у берёзы
И горько плакал он навзрыд
От незаслуженных обид.
«Скажи случилось что, любезный?
Сам знаешь, плакать бесполезно.
Я чем сумею, чем смогу
Тебе, друг милый, помогу!» —
От жалости у Бальтазара
Рукой как будто сердце сжало.
«Ты знаешь, как стеснён я в средствах
И на богатое наследство
Рассчитывать я не могу,
А я ведь по уши в долгу!
Хотел при МИДе
9 стать курьером
По тайным связям и делам,
Министр мне обещал карьеру
Устроить непременно там.
Я письменную сдал работу,
Её советник похвалил
И должность мне уж посулил,
Что мне занять весьма охота.
Осталось лишь экзамен сдать,
Перед комиссией предстать
И если чтото спросят —
Ответить на вопросы.
И Цинноберу захотелось,
Как видно, МИДу послужить.
Ему на месте не сиделось,
Свинью решил он подложить
И мне и министерству даже.
Урода я не видел гаже!
На роже лишь самодовольство,
Но проявляет недовольство
И на советника кричит,
А на вопросы лишь мычит,
Как бык, вместо ответа
И корчится при этом.
Я ж знал всё досконально,
Торжествовал уже,
Но выгнан был скандально…
И с камнем на душе
С тобою повстречался,
О друг мой, Бальтазар!
Я б с жизнью распрощался!
Угас бы Божий дар!
Ты лихо так забросил
Мой пистолет в кусты!
С души я камень сбросил
И мой спаситель ты!
А гнусного урода
Хвалили выше мер.
«Твой ум – венец природы,
О дивный Циннобер!» —
Советник прямо стлался
Пред карликом ковром,
А Циннобер пытался
Его задеть ребром
Уродливой ладошки,
Ну, хоть совсем немножко.
Со стула он упал при этом
Раз двадцать или двадцать пять,
Его сажал на стул опять
Я каждый раз, но он за это
Меня пытался укусить
И продолжал всех поносить
Отборной руганью площадной,
Ногами колотил нещадно
По полу, шум производил
Как настоящий крокодил.
Советник мне в сердцах сказал:
«Да вы устроили скандал!
Как смели вы сюда явиться
И предварительно напиться?!
Да вы опаснейший смутьян!» —
«Да что вы?! Я совсем не пьян!» —
Я попытался оправдаться.
«Да вы здесь порывались драться!
Бранились руганью площадной!
Комиссию быть беспощадной
К вам попрошу! Ну, всё, Пульхер!»
Работу отнял Циннобер!
А я, поверь мне, так старался!»
Тут Бальтазар ему признался,
Что сам пал жертвой Циннобера
И успокаивал Пульхера
Рассказом о Винченцо Сбьокко.
Пульхеру было одиноко,
Но Бальтазар тоску развеял,
Прибавил бодрости ему,
Надежды искорку посеял:
Вдвоём страдать – не одному!
Устроен так уж человек
В наш очень прагматичный век:
Чужие беды и несчастья
Нам прибавляют каплю счастья.
Пульхер с Бальтазаром решили
Немного пойти погулять,
По лесу в раздумье бродили,
«Что делать? Что нам предпринять? —
Вопросом они задавались. —
Как нам победить колдовство?»
Вдруг звуки виолы раздались,
В лесу началось волшебство:
По лесу над самой дорогой
Карета как будто плыла,
Везли её единороги,
Она вся из света была.
А кучер – фазан серебристый —
Во клюве поводья держал,
Его хохолок золотистый
От ветра немного дрожал;
Стоял на запятках кареты
Огромнейший жук золотой,
Как будто в доспехи одетый
Бесстрашный боец молодой;
Сидел в той чудесной карете
В китайский костюм разодетый,
В огромном берете с плюмажем,
Как носят придворные пажи,
Из сказки простой чародей,
Он делал добро для людей:
Друзьям улыбнулся он нежно,
Волшебною палкой взмахнул —
Как будто к победе надежду
В сердца их, играя, вдохнул.
Глава девятая
Барон фон Мондшейн служил в МИДе,
На службу он не был в обиде,
Поскольку легко, да и быстро
Он стал называться министром.
Князь Басарнуф его приметил,
Когда Пафнутия сменил,
Его он преданность заметил
И как родного полюбил.
Благодаря трудам барона
Ничто не угрожало трону,
Царили мир и благодать,
Рай на земле – ни дать, ни взять.
Князь и барон тепло дружили,
Друг к другу в гости заходили
Поочерёдно. В этот раз
Пришёл гостить к барону князь.
Среди гостей стоял в гостиной,
О кресло опершись картинно,
Уродец маленького роста;
Князь очарован был им просто,
Спросил барона: «Кто такой?» —
И указал на малыша
Своею княжеской рукой.
Сказал барон, едва дыша:
«О это самый мой толковый
И исполнительный курьер!
Нельзя о нём сказать плохого,
Он носит имя Циннобер,
Хоть в министерстве он недавно,
Но поработал уже славно!
Трудолюбивый! Энергичный!
Всегда имеет вид приличный!
Я мыслю, года не пройдёт,
Карьерной лестницей пойдёт
Он очень быстро в гору» —
«Об этом нет и спору!
Вы сообщите протеже —
Советник тайный он уже!
Не он ли составлял отчёт
За весь предшествующий год?»
Тем временем малышурод
Засунул жаворонка в рот,
Жевал и чавкал, как свинья.
«Отчёт составил этот я», —
Cказал какойто человек
Чем на себя грозу навлек:
Князь закричал: «Какой нахал!
Я, кажется, тебя не звал!
Служить ты сможешь эталоном
По хамству! Боже! Панталоны!
Ты мне их жиром перекапал!» —
С досады даже плюнул на пол.
«Я б вас закапать не посмел!
К тому ж я ничего не ел!
Во всём виновен Циннобер!» —
«Таких развязанных манер
Нет больше в целом свете!
Вы мужество имейте
Хотя б свою вину признать!
Не надо на других кивать!
Теперь извольте удалиться!
Я начинаю сильно злиться!»
Был Циннобер за стол усажен
И вид его был горд и важен,
Он с князем рядышком сидел,
На всех с презрением глядел,
Под астраханскую селёдку
Хлестал он данцигскую водку,
И жаворонков не считал —
Он их десятками глотал,
Рыгал, чесался, воздух портил,
Но аппетита не испортил
Он тем сиятельным особам,
Поскольку способом особым
Околдовал он очень многих
Ревнителей морали строгих.
Все восхищались Циннобером:
«Его английские манеры
Достойны восхищения!»
«Прошу у вас прощения,
Мой несравненный, юный друг!
Я призываю всех вокруг
Тост выпить за здоровье ваше!
Хотя я вас намного старше,
Сказать публично не стыжусь,
Знакомством с вами я горжусь!» —
Князь говорил воодушевлённо,
Бросая взгляд почти влюблённый
На длинноносого обжору,
Который чавкал, словно боров.
Глава десятая
В хорошем очень настроении
Был Бальтазар, души волнения
Покинули совсем его,
Он не боялся ничего
И верил: человек в карете
Во всё китайское одетый
Поможет чары победить
И справедливость утвердить.
Его друг Фабиан заметил,
Хотел сбежать, но не успел,
А Бальтазар его приметил,
Стрелою к другу подлетел:
«Эй, Фабиан, да что с тобою?!
Лицо как будто с перепоя,
Имеешь скверный внешний вид
И, верно, голова, болит?»
А Фабиан ему ответил:
«Когда тебя я вдруг заметил,
То попытался убежать,
Чтоб нашей встречи избежать.
Ты был в прекрасном настроении,
Его хотел я чуть продлить,
Поверь, и для меня мучение
С тобой об этом говорить!
Твоя любимая Кандида
Так в Циннобера влюблена!
Тебе смертельная обида
Сейчас, мой друг, нанесена!
Да не обида! Даже рана!
Прости меня!» – у Фабиана
Глаза заметно увлажнились
И слёзы горькие полились.
Но Бальтазар не изменился,
Как прежде радостью лучился.
«Ты что, Кандиду разлюбил?» —
Студент почти что завопил,
Дивясь от изумления
На редкое явление:
Спокоен очень Бальтазар.
«Нет! Не угас любви пожар!
И я люблю её как прежде
И сердце нежностью полно!
Ношу в душе своей надежду —
Случится всё, что суждено!
Лишь разлетятся эти чары
(Попомнит карлик Бальтазара!),
Кандида вновь ко мне вернётся!
О, Фабиан! Как сердце бьётся
В моей пылающей груди!
Отрадно мне теперь живётся!
Жду только счастье впереди!» —
И окрылённый Бальтазар
Всё Фабиану рассказал.
«Я не хочу тебя расстроить,
Мой друг любимый Бальтазар:
Наивно планы борьбы строить,
Надеясь на волшебный дар.
Проспер Альпанус – доктор только,
А не кудесник и не маг,
Он презабавнейший чудак,
Но не волшебник он нисколько;
Его карета вся из света —
Обыкновенная карета,
Покрытая блестящей краской,
А кажется – она из сказки;
Фазан, за кучера сидящий,
Конечно же, не настоящий,
А кучер в белое одетый —
Мошенник он и плут отпетый;
А жук, стоящий на запятках,
Лишь старый зонтик весь в заплатках;
Единороги – просто кони,
На них рога он нацепил,
Накинул по цветной попоне,
Что у старьёвщика купил.
Да что впустую говорить!
Не лучше ли к нему сходить?» —
«Ты угадал моё желанье!
Идём скорей! Как на свиданье
К любимой я к нему спешу.
Быстрее, Фабиан, прошу!»
Поспешно к доктору Просперу
Отправились вдвоём друзья.
«Чтоб расквитаться с Циннобером,
Нам медлить, Фабиан, нельзя!»
Они увидели ограду,
Что закрывала доступ к саду,
К воротам быстро подошли
И беспрепятственно вошли:
Ворота растворились сами.
«Сад, видно, полон чудесами!» —
С восторгом Бальтазар сказал
И на лягушек указал
Размером с крупную собаку,
А Фабиан сказал: «Однако,
Ты жаждешь чуда, Бальтазар!
Сам на старушек указал,
А говоришь: «Смотри – лягушки!»
И, правда, милые старушки
С улыбкой доброй на устах
Возились в розовых кустах;
У дома два единорога
Траву щипали понемногу.
«Смотри!» – воскликнул Бальтазар
И вновь на чудо указал.
«Да это кони! Просто кони!
Мой друг, ты сдвинулся с ума!
Обыкновеннейшие пони!
Видать, пословица права:
У каждой головы свой путь
С ума свихнуться какнибудь!»
Друзья поднялись на ступеньки
И осторожно помаленьку
Тянуть стал Бальтазар шнурок,
Разнёсся музыкой звонок,
Дверь моментально отворилась
И на пороге появилась
Большая птица в жёлтых перьях.
«Я сам глазам своим не верю!
Дворецким здесь – большая птица!» —
«Опомнись! Что за небылица?!
Что, Бальтазар, с тобой творится?
Дворецкий это, а не птица,
В ливрею жёлтую одет.
Здесь птицы и в помине нет!»
Они вошли в просторный зал,
Проспер Альпанус ожидал
Друзей среди волшебных книг,
Он время проводить привык,
Работая или читая
Труды учёных из Китая.
Проспер Альпанус с Бальтазаром
Ни мига не теряли даром,
Лишь поздоровались и вот
Беседа о делах идёт.
За три минуты Бальтазар
Всё о прохвосте рассказал,
Ввёл в курс он доктора Проспера
Насчёт проделок Циннобера.
На миг задумался Проспер:
«Кто всё же этот Циннобер?»
Затем огромный том достал
И очень бережно листал,
А Бальтазар уселся рядом,
Своим спокойным зорким взглядом
Он за картинами следил,
Но никого не находил
Похожего на Циннобера
Он в книге доктора Проспера.
Здесь были лешие и гномы
(По детским сказкам нам знакомы),
Русалки, ведьмы и сатиры
И кровожадные вампиры.
К картинке стоит прикоснуться,
Она мгновенно оживёт:
Русалка в море запоёт,
Захочется рукой коснуться
Прохладной голубой воды —
Напрасны будут все труды —
Лишь троните картину снова,
Она в мгновение замрёт,
Волна по морю не пойдёт,
Русалка не споёт ни слова.
Два раза книгу пролистали,
Смотреть на чудища устали,
И молвил горестно Проспер:
«Не знаю я, кто Циннобер!
Коль не пойму его природы,
Не одолею я урода».
Тут Фабиан сказал спесиво:
«Эх, доктор, всё же некрасиво
Доверчивый дурить народ!
Не по зубам вам сей урод!
Так вы скажите о том прямо!
Не надо нас дурить, упрямо
Изображать собою мага!
Всё стерпит, говорят, бумага,
Так вы пишите сказки эти —
Вам будут благодарны дети.
Меня увольте – не ребёнок!
Давно уж вырос из пелёнок!»
Проспер Альпанус улыбнулся,
Рукой стремительно взмахнул,
И Фабиан так отшатнулся,
Что даже стул перевернул.
«Да что вы, доктор, это, право?
Меня решили напугать?» —
«Пришлась вам шутка не по нраву,
Не так ли? Надо полагать,
Теперь поверите вы в чудо!» —
«Я верить никогда не буду
Во всякий несусветный бред!
Сто тысяч раз нет, нет и нет!»
Проспер Альпанус удалился,
Но через миг опять явился
С хрустальным зеркалом волшебным,
Сказал с волнением душевным:
«Примите от меня вы в дар,
Мой друг любезный, Бальтазар,
Вот это зеркало! Оно
Ведь волшебством наделено!
В восторге от него был просто
Сам знаменитый Калиостро
10.
Его мы в действии проверим
На коротышке Циннобере.
Кого увидеть захотите,
Представьте именно его,
Платочком зеркало протрите,
Не говорите ничего,
Спокойно молча наблюдайте,
За кем решили наблюдать,
И обещание мне дайте
(Его легко вам будет дать)
Использовать волшебный дар
Лишь против злых и тёмных чар» —
«О, доктор, я клянусь вам в этом!
Не быть иначе мне поэтом,
Кандиды милой не любить,
А, значит, лучше и не жить!»
Всё так и сделал Бальтазар,
Как доктор только что сказал,
И в зеркало глазами впился,
Там Циннобер вдруг появился,
Своими синими губами
Кандиде руку целовал,
Хрип вперемежку со словами,
Скрипя и дребезжа, слетал
С тех губ, расплывшихся в улыбке:
«Кандида, я люблю вас шибко!
Прошу вас быть моей женой!» —
«О, милый Циннобер! Родной! —
Кандида малышу сказала. —
Всю жизнь я о тебе мечтала!»
Стерпеть не мог то Бальтазар
И в зеркало нанёс удар
Своею сильною рукою…
Но что же это? Что такое?
От боли воет Циннобер.
«Достаточно! – сказал Проспер. —
Вам так его не победить,
Но можно зеркало разбить!»
Друзья отправились домой
В родной свой город Керепес
Через большой красивый лес.
Но что же это? Боже мой!
Сюртук у Фабиана стал
Расти и до земли достал —
Так удлинились полы,
А руки стали голы —
Укоротились рукава.
У Бальтазара голова
Вдруг затряслась от смеха:
«Ну, Фабиан, потеха!
Какой нелепейший сюртук
Ты на себя надел, мой друг!» —
«Поверь мне, Бальтазар, сегодня
С утра ещё считался модным
Сей отвратительный сюртук!
Я сам не понимаю, друг,
Что за кунштюк
11 произошёл.
А, может, я с ума сошёл?» —
«Скорей всего Проспер Альпанус
Тебе неверья не простил
И так коварно отомстил.
Душой он как Двуликий Янус
12:
И очень мелок и велик!
Он замечательный старик!»
Ступив в ворота Керепеса
И став предметом интереса
Изза смешного сюртука,
Крепился Фабиан, пока
Над ним так весело смеялись,
Что на ногах едва держались
От гомерического
13 смеха.
Была потеха так потеха!
Пульхер, завидев Бальтазара,
К нему стрелою подлетел:
«Ну, брат, и дал сейчас ты жару!
Уродец кубарем летел!
Но поступил ты так напрасно!
Тебе быть в городе опасно:
Полиция повсюду рыщет,
Тебя как каторжника ищет» —
«Не избивал я Циннобера!
Я был у доктора Проспера!
На кой чёрт сдался мне малыш?!
Пульхер, о чём ты говоришь?» —
«Нам разбираться недосуг.
Давай же поспешим, мой друг!
Ты спрячься поскорее
В деревне Якобсхее.
Задача – избежать ареста,
Кандида чтоб – твоя невеста —
Вдовой до свадьбы не осталась,
Чтобы она тебя дождалась.
Как кстати Фабиан оделся
В такой нелепейший сюртук:
Народ на диво загляделся:
Никем ты не замечен, друг!»
Глава одиннадцатая
Был Терпин Мош весьма доволен
Тем, как идут его дела,
В мечтах своих теперь был волен
(За то – Всевышнему хвала!)
Он так высоко возноситься,
Что начинала вдруг кружиться
От тех мечтаний голова.
«Кандида в выборе права!
Хоть Циннобер и некрасивый
И роста Бог ему не дал,
Характер чуточку спесивый,
Но всех вокруг очаровал:
Блистательна его карьера!
И я, став тестем Циннобера,
Карьерной лестницей пойду
И пост значительный найду.
Кандида, став его невестой,
Уж не находит себе места,
Пока не встретятся они.
Настанут радостные дни,
Сыграем свадьбу грандиозно:
Со всей округи будет знать!
Людей достойных и серьёзных
Всех в гости надобно позвать», —
Так Терпин Мош мечтал карьеру
Себе устроить. Цинноберу
Всегда во всём он угождал,
Желания предупреждал,
Был обходителен, угодлив,
Но отвратительно уродлив
Был Терпин Мош своей душой:
Мечтал о должности большой,
И за какуюто карьеру
Продал бы душу Люциферу
14,
Не сомневался ни на миг,
Что в жизни лучшего достиг.
Жил Циннобер в роскошном доме,
Напоминающем дворец,
Купаясь в неге и истоме,
Вставал он к полдню, наконец,
Закончив завтрак, отправлялся
На службу, но не надрывался
От непосильного труда,
А лишь ругался иногда
На подчинённых как извозчик,
Ногами топал и кричал;
Был Циннобер душой доносчик —
На каждого из них «стучал»
Он недалёкому министру:
Известно становилось быстро
Кто, где и как и с кем живёт,
Что думает, что ест и пьёт,
Что каждому ночами снится
(Ведь может всякое случится).
Полезно знать всё обо всех:
Лишь в доносительстве успех
Всех государственных починов,
Оно – спокойствия причина
Для грязных и тупых умов,
Гарантия спокойных снов.
У Циннобера с домом рядом
Имелся превосходный сад,
Такому солнечному саду
Любой придворный был бы рад,
Росли там дыни, апельсины
И финики, и мандарины
И всевозможные цветы
Необычайной красоты;
А в самом центре того сада
Из розовых кустов ограда
Скрывала дивную полянку,
Поросшую густой травой.
От дивных запахов без пьянки
Творилось чтото с головой:
Она кружилась каруселью
И не было конца веселью,
В душе рождалась благодать,
И этим садом обладать
По праву должен был бы гений:
Так благотворен для творений
Пьянящий аромат цветов
И экзотических кустов,
Но садом обладал урод,
Всегда дурачивший народ.
Раз в девять дней вставал он рано
И отправлялся на поляну,
В густой траве он кувыркался,
Росой душистой умывался.
Туда же фея прилетала
И гребнем золотым чесала,
И гладила по голове;
Он, развалившись на траве,
Мурлыкал тихо, словно кошка,
Просил её: «Ещё немножко
Меня, родная, почеши
И, как и прежде, причеши!»
Картину эту наблюдали
Знакомый нам референдарий
И Адриан, тот человек,
Что Барсануфа гнев навлек,
Как нам известно, беспричинно:
Он вёл себя степенно, чинно,
А Цахес жаворонков жрал,
Кривлялся, корчился, орал,
Забрызгал князя жиром,
Но тут же стал кумиром
И князя и его народа:
Превозносили все урода
Хвалой нескромной до небес.
«Да это натуральный бес!» —
Тотчас же Адриан решил
И удалиться поспешил.
Пульхер и Адриан сидели,
Согнувшись в розовых кустах;
Во все глаза они глядели
С святой молитвой на устах
За отвратительным уродом,
Ошибкой матушки природы.
Они пробрались ночью к саду,
Перемахнув через ограду,
В кустах душистых притаились —
Так у полянки очутились
Герои наши в этот раз.
Но я продолжу свой рассказ:
У Циннобера на головке
Замаскированная ловко
Имелась золотая прядь
В три волоска. «Скажу опять
Тебе, мой Цахес милый,
В тех волосках вся сила
Волшебная заключена! —
С любовью молвила она. —
Их пуще глаза береги!
Волос же лучше не стриги,
Чтоб в силе быть наверняка!
Ну, до свидания!» – «Пока!» —
Ответил фее крошка,
Мяукнул, словно кошка,
Затем как серый волк завыл:
У феи он спросить забыл
Заветную игрушку —
Пустую погремушку.
Как только фея улетела,
Пульхер шагнул довольно смело
Изза кустов, а Циннобер —
Первейший в мире лицемер —
Вдруг принял очень важный вид:
«Пульхер, вы вор или бандит?
Как очутились Вы в саду?
Я вас в участок отведу!»
Но после сей угрозы
Он налетел на розы,
Шипы воткнулись прямо в зад,
И Циннобер покинул сад,
Как поросёночек визжа:
«Я сел как будто на ежа!»
Глава двенадцатая
Пульхер направил Бальтазару
Отчёт подробный обо всём;
А Циннобер, пылая жаром,
Стонал о бедствии своём:
«Ах, я несчастный! Я болезный!
Лечиться, видно, бесполезно!
Пора, наверно, умирать!» —
И повалился на кровать.
О сём несчастье очень быстро
Подробно донесли министру,
Он князю тут же доложил,
Князь сокрушался и тужил,
И беспокоился ужасно
Изза болезни столь опасной,
Что Циннобера поразила:
«Ему беречь бы надо силы!
Себя совсем он не щадит,
За всеми пристально следит,
Радеет о родной стране!
Он бесконечно дорог мне!»
Здоровье чтоб ему поправить,
Велел лейбмедика направить
Князь архисрочно к Цинноберу
И приказал принять все меры
Для исцеления его —
Души любимца своего.
Лейбмедик мчался к Цинноберу
Так быстро, будто на пожар;
Больной
от холода дрожал
И бледен был сверх всякой меры.
Его лейбмедик осмотрел
И выписал микстуру,
Проверить также он хотел
Его температуру,
Рукой едва коснулся лба,
Как собственная голова
Едва не отлетела
От собственного тела:
Ему пощёчину дал хлёстко
Своей ручонкой Циннобер,
Чтоб медик не измял причёски
И волосков чтоб не задел,
В которых сила вся была,
Что фея малышу дала.
«Не болен я! Идите прочь!» —
«Но я хотел лишь вам помочь!» —
Пытался медик оправдаться;
А Циннобер стал собираться
На совещание к министру
И прибыл в министерство быстро.
Лейб-медик
15 был у князя вскоре
Поведал о нежданном горе:
Щека распухшая пылала
Огнём, как адская плита.
«Тебя убить, голубчик, мало!
Тебя ударил неспроста
Сей человек весьма достойный!
Себя повёл ты непристойно
И руки первый распустил!
Доволен будь, что не убил
Тебя, как пакостного гада!
Ему достойная награда
Болезнь поможет превозмочь.
Лейбмедик, убирайся прочь!»
Министр был Цинноберу рад,
Счастливо улыбался,
Раз двадцатьдвадцать пять подряд
Он с ним поцеловался,
Затем застенчиво сказал:
«Я сочинил мемориал,
Хотел, чтоб ваше чтение,
Усилив впечатление,
Для князя прозвучало.
Возьмите для начала
И ознакомьтесь с ним,
С творением моим».
Министр, однако, ложь сказал,
Ведь сочинил мемориал
16
Не кто иной, как Адриан,
Хотя он к князю не был зван.
У князя Циннобер читал
Злосчастный тот мемориал
Невнятно и слова глотал,
Шипел, хрипел, как кот мяукал,
Как поросёнок громко хрюкал;
Мондшейн схватил мемориал
И лично громко прочитал;
От умиления у князя
Слеза явилась в левом глазе,
А правый сухость сохранил,
Поскольку он стеклянным был.
«Да! Это просто гениально!
Усердие вдвойне похвально,
Когда венчают те труды
Столь совершенные плоды
Дипломатической науки!
Ах, дайте, я пожму вам руки,
Мой несравненный Циннобер!
Теперь, мой друг, вы – кавалер!
Вот орден черепахи быстрой!
Я назначаю вас министром!
А вы, Мондшейн, с женою вместе
Отправитесь в своё поместье
И, чтобы скуку чемто скрасить,
Мне будете капусту квасить,
Солить различные грибы».
Вот так ирония судьбы!
По произволу князя
Барон был смешан с грязью.
Хотел князь орден укрепить
У Циннобера на груди,
Однако ленты закрепить
Не мог никак: то спереди
Она провиснет и собьётся,
И орден о колени бьётся,
То съедет набок и в итоге
Идти мешает, спутав ноги.
Как князь усердно ни старался,
Но орден всётаки болтался.
Тогда решил просить совета
Князь у учёных и поэтов,
И даже у людей труда,
Чего б не сделал никогда
Ни для кого он в целом свете,
Но так нуждался он в совете,
Чтоб Цинноберу потрафить,
Злосчастный орден укрепить.
Со всех концов родной страны
Советчики приглашены;
Они неделю заседали,
От споров пламенных устали,
Но не смогли найти ответа
И разрешить проблему эту:
Как всё же орден укрепить?
Никто не смел их торопить,
Все улицы устлали сеном,
Чтобы ослабить топот ног,
Чтоб шум их отвлекать не мог;
Шуметь считалось уж изменой,
И даже маленькие дети,
Которые на всей планете
Ужасно любят покричать,
Принуждены были молчать:
Они боялись ремешка
Или лишения горшка.
Сидели, думали, гадали
Почти что месяц мудрецы,
Но на вопрос ответ не дали
Ни простаки, ни гордецы.
Один естествоиспытатель
Измерил тело Циннобера,
А режиссёр – его приятель —
Велел послать за костюмером,
Который в театре с ним служил
И рядом по соседству жил.
Кеэс, тот самый костюмер
Сказал: «Вот можно, например,
Вопрос сей просто разрешить:
Хотя бы пуговки пришить
На орденскую ленту только».
И тут же в руки взял иголку,
И через несколько минут
Окончил свой привычный труд;
И орден больше не болтался,
Висел как надо; любовался
Своей наградой Циннобер —
Министр и славный кавалер
Ордена черепахи быстрой
И не хотел уж быть министром,
О большем Циннобер мечтал:
«Вот если б я вдруг князем стал!»
А костюмера наградили:
Иголку с нитками вручили,
Да рюмку кислого вина
Заставили испить до дна.
Частенько в жизни так бывает:
Награду важно принимает
Совсем не тот, кто заслужил,
А тот, кто подхалимом жил,
Был подлецом и негодяем,
Кто, эгоизмом лишь снедаем,
Был шаркуном дворцовых зал
И ловко задницу лизал.
Глава тринадцатая
Проспер Альпанус утром рано
Проснулся, быстро встал с дивана,
В рабочий кабинет вошёл,
Среди своих бумаг нашёл
Он гороскоп на Бальтазара:
Вся сила молодого жара
Любви была отражена
В том гороскопе и она
Лишь крепла, ширилась, росла
И с каждым днём сильней была.
Проспер Альпанус поскорее
Хотел поехать в Якобсхее,
Чтоб Бальтазара навестить
И обо всём оповестить,
Что предначертано судьбою.
Тут шум раздался. «Что такое?
Быть может, топот или стук», —
Проспер Альпанус растерялся
И только выяснить собрался
Его волнующий вопрос,
Как, словно эхо, разнеслось
По дому и по саду:
«Я вас увидеть рада!»
Проспер Альпанус размышлял:
«Я в гости никого не звал,
Ко мне никто не приглашён» —
«К вам канонисса Розеншён», —
Cлуга Просперу доложил
И крылья на спине сложил.
Проспер Альпанус принял гостью,
На столике слоновой кости
Стояли чашки и кофейник
(Проспер Альпанус был затейник,
Любил немного пошутить),
Он начал кофе в чашки лить,
Но сколько бы он ни старался,
Струёй хоть кофе изливался,
Труды ничем не увенчались
И чашки пусты оставались;
Тогда кофейник он поставил
И канониссе предоставил
Возможность кофе наливать
И чуточку поколдовать;
Она над чашками склонилась,
Но из кофейника не лилась,
Как прежде, жгучая струя.
«Вот ваша чашка, вот – моя», —
Она Альпанусу сказала
И чашку полную подала,
Но ненароком чуть плеснула
Себе на платье кофейка,
Мгновенье – и её рука
Пятно с подола отряхнула.
На столике лежала книга
В красивой кожаной обложке.
«Любовь, коварство и интрига» —
Названье пошлое немножко;
Поскольку сердцем канонисса
С рождения была актриса,
Хотелось пьесу ей прочесть:
«Позволите?» – «Сочту за честь!» —
Проспер Альпанус подал книгу
«Любовь, коварство и интрига»,
Но книга стала упираться
И не хотела раскрываться,
Но вот он сам её коснулся —
Вулкан как будто бы проснулся
И с шумом, словно птичек стая,
Страницы в доме залетали.
«Всё это, право, пустяки:
Устраиваем кунштюки.
Закончим фокусы на этом,
К серьёзным перейдём предметам» —
«Нет! К чёрту! Господи, прости!
Но я хотела бы уйти!» —
Раздался голос полный страсти.
«Вы оказались в моей власти:
Без разрешенья моего,
Клянусь, не выйдет ничего!»
Тут канонисса Розеншён
Ему ехидно улыбнулась:
«Так мне уход не разрешён?»
И бабочкою обернулась;
Прошёл какойто только миг
И жукрогач её настиг,
Она на кресло опустилась
И тут же в мышку превратилась,
Прошло мгновение и вот
За мышкой мчится рыжий кот,
Она в колибри обратилась,
В окно хотела улететь,
Но ничего не получилось:
Была там золотая сеть.
Она печальная стояла
Вся в белом посредине зала,
Блестели слёзы на глазах,
Алели розы в волосах,
А за спиной, как две вуали,
Стрекозьи крылья трепетали.
Альпанус в золотом хитоне
17
И в бриллиантовой короне
С волшебной палочкой в руках
Сиял, как солнце в облаках.
Розабельверде захотела
Принять последний ближний бой,
Пошла в атаку очень смело,
Тряхнула буйной головой,
С причёски гребень отцепился
И об пол на куски разбился.
А был тот гребень не простой,
Он был волшебный, золотой.
Вскричала фея: «Горе мне!
Я, кажется, в кошмарном сне
И не могу никак проснуться,
В реальный мир родной вернуться!»
Через секунду у стола
Вся в чёрном женщина была,
Альпанус снова стал врачом,
Сидел как будто ни при чём,
Спокойно кофе в чашки лил,
Был обходителен и мил:
«Мне жаль, что гребень ваш волшебный
Разбился об пол на куски.
Я опечалился душевно
Изза постигшей вас тоски!» —
«Спасибо вам за соучастье!
Меня постигшее несчастье
Случилось по моей вине.
Не беспокойтесь обо мне!
Как так случилось, что мы с вами
Не повстречались до сих пор?
Не перекинулись словами?» —
В глазах стоял немой укор.
«Здесь нет какойто страшной тайны,
Ведь вы родились в Джиннистане,
Умом и красотой блистали
На протяжении многих лет,
Любовь народную снискали,
Стихи вам посвящал поэт
В то время очень знаменитый
И незаслуженно забытый
Лишь в наши горестные дни
(Сменились радостью б они!).
Юнец безусый, я в то время
В стране древнейших пирамид
Учёбы радостное бремя
Тянул, науки грыз гранит
И посещал довольно часто
Уроки старца Зороастра
18.
Когда Деметрий править стал,
Я карту старую достал,
Нашёл страну, где можно жить
И людям с радостью служить;
С тех самых пор я здесь живу» —
«Как удалось вам на плаву
Так долго удержаться?
Пафнутий стал сражаться
Со всяким проявленьем чуда.
Те дни никак я не забуду:
Моих подруг – предобрых фей —
Велел Пафнутий гнать взашей,
Коней крылатых обескрылил.
А сколько всякой грязи вылил
На самых преданных людей!
Охальник
19 он и Асмодей!
20
Наука, просвещение —
Красивые слова!
Их превратит в мучение
Пустая голова» —
«Я в это время затаился,
Врачом обычным притворился
И также книжечки писал,
Как самый преданный вассал;
Я утверждал, что все явленья —
Как дождик, ветер или град —
Бывают лишь по изъявленью
Верховной власти. Князь был рад,
Что так его я возвеличил,
Мне пенсион
21 он увеличил,
Своим советником назначил,
Чем очень многих озадачил.
Но как бы я ни притворялся,
Любимым делом занимался:
И колдовал и ворожил,
Двойною жизнью, в общем, жил.
От вас его отвёл я мщенье,
Что называл он «просвещенье»,
Ваш сад, что дорог вам так был
От верной рубки сохранил.
Вы только выгляньте в окно,
Всё в целости сохранено».
В окошко фея лишь взглянула,
От радости чутьчуть всплакнула
И молвила она сквозь слёзы:
«Вы сохранили даже розы!
Вы благородный человек!
Должница ваша я навек!
Скажите только для чего
Вы Циннобера моего
Преследуете так ретиво?
О, доктор! Это некрасиво!» —
«Ваш Циннобер подонок грязный!
Ведёт себя он безобразно»,—
Проспер Альпанус так сказал
И гороскоп ей показал;
Она его тотчас прочла
И убедительным сочла:
«На всё да будет воля Божья!
Я делала всё, что возможно,
Чтоб был он лучше и добрей» —
«Бывают срывы и у фей.
Но не печальтесь слишком много —
У каждого своя дорога.
Нам с вами в мире надо жить.
Давайте навсегда дружить!» —
«Давайте, дивный человек!
Душой вам преданна навек!»
Они друзьями расставались,
Болтали, весело смеялись
И были счастливы, как дети,
Счастливей всех на всей планете.
Глава четырнадцатая
Референдарию Пульхеру
Пришлось так много пережить,
В письме о крошке Циннобере
Он попытался изложить
Всё о событиях последних,
Произошедших в Керепесе:
«Ведьмёныш – дел чужих наследник —
Сгубил чужие интересы,
Он стал министром, кавалером
Ордена быстрой черепахи;
По приказанью Циннобера
На площади возводят плахи.
Тебя, друг Бальтазар, он хочет
Публично строго наказать,
От злости как вулкан клокочет,
Свою власть жаждет показать,
По всей округе шпики рыщут,
Тебя для Циннобера ищут!
А Терпин Мош министром стал
Природы и погоды;
Вчера устроил он скандал:
Сказал, что все невзгоды,
Какие могут только быть
Велит указом позабыть.
Бытует также мнение,
Что лунные затмения
Мош Терпин хочет запретить,
Чтоб Цинноберу угодить:
Ведь крошка любит очень
Бродить по крышам ночью.
Мош Терпин флору
22 изучает
И каждый день он получает
Бананы, персики, арбузы,
Черешню, сливы, виноград;
Готов он кушать всё подряд
И отрастил большое пузо;
И не забыта фауна
23
(Приятна ведь на вкус она!):
Свинина и телятина,
Конина и козлятина,
И тушки жирных каплунов
Он «изучать» всегда готов,
Ведь это «изучение» —
Всего лишь поглощение
Божественной еды на вкус.
Не устоять – велик искус!
Порой от пережора в муках
Мош Терпин двигает науку;
Сейчас он пишет о вине
И ищет истину на дне
Огромной винной бочки.
Пока дойдёт до точки,
Не будет в бочке той вина;
Быть может, бочка не одна
Падёт там жертвою науки;
Сам князь ему дал лично в руки
Бессрочный пропуск в винный склад,
А Терпин Мош стараться рад:
Не просыхает ни на миг,
Но утверждает, что достиг
Успехов в изучении
Явления верчения
Родной своей планеты;
Когда вином согретый
По синусоиде он мчится,
Планета всё быстрей вертится
И меры надобно принять,
Чтоб своё тело не ронять.
Готов трудиться он и впредь
И за науку умереть.
Эх, Бальтазар и я подвержен
Гонениям, как злейший враг:
Был смех мой просто безудержен,
Когда малыш попал впросак.
Но по порядку обо всём:
То было тёплым летним днём,
Я тихо шёл по зоосаду,
Среди диковинных зверей
Была мартышка за оградой,
Смеялась публика над ней,
Мартышка прыгала по клетке,
Висела вверх хвостом на ветке,
Потом на дереве качалась
И по мартышечьи смеялась.
Был рядом крошка Циннобер —
Министр и даже кавалер
Какогото там ордена
(Не помню, не моя вина),
И вот из-за его изъянов
Он принят был за обезьяну,
Его мгновенно окружили,
Кулёк орехов положили
И стали терпеливо ждать,
Когда он соизволит жрать
Те самые орехи
Для публики потехи.
Я совсем рядом оказался
И громче всех в толпе смеялся.
«Пульхер! Вы тронулись умом!
Вас надо поместить в дурдом!
А если не сошли с ума —
Вам обеспечена тюрьма!» —
Он так неистово орал,
Как будто в муках умирал;
Вдруг подкосились его ноги,
Упал он посреди дороги,
Слуга отнёс его в карету.
Теперь несдержанность мне эту
Урод запомнит навсегда
И не забудет никогда.
Среди печалящих вестей
Есть весть, дающая надежду:
От Цинноберовых кудрей,
Что были аккуратны прежде,
Уж не осталось и следа,
Лохматым будет он всегда:
Проспер Альпанус сообщил,
Что гребень золотой стащил
Он из волос у дамы
И стукнул об пол прямо,
Он разлетелся на куски,
Как будто был он из стекла;
Всё сделал доктор мастерски,
Ведь дама и не поняла,
Что гребень неспроста разбился.
Такой вот случай приключился.
Ну, всё, мой друг, письмо кончаю,
Получше прячься, Бальтазар.
Всё будет хорошо, я чаю!
Сейчас отправлюсь на базар,
Куплю себе другое платье
Конспиративных ради мер:
В нём будет легче убежать мне
От Циннобера. Твой Пульхер».
Глава пятнадцатая
У Бальтазара настроенье
Испортилось в одно мгновенье;
Он был отвержен и гоним,
К тому ж изза любви раним.
«Изза тебя, Проспер Альпанус,
Коварный как двуликий Янус,
Мне ход заказан в Керепес!
Попутал ты меня как бес!
К Терпину Мошу не врывался
И с Циннобером я не дрался:
Введённый в искушение
Лишь пнул изображение
В проклятом зеркале твоём
Тем злополучным давним днём!
И вот печалящий итог!
Сам чёрт бы выдумать не смог
Мне хуже наказания,
Чем это прозябание!
Я здесь, наверно, постарею
В глуши деревни Якобсхее», —
Он только кончил говорить,
Хотел уж зеркало разбить,
Поднял его над головой…
Но что же это? Боже мой!
Вдруг в небе сильный гром раздался:
«Ты, Бальтазар, тоске поддался!»
Он в небо устремил глаза;
Кружилась в небе стрекоза
Размером с доброго коня.
«Напрасно ты ругал меня!
Я не двуликий словно Янус! —
На стрекозе Проспер Альпанус
Спланировал в зелёный сад. —
Я по порядку всё подряд
Тебе поведаю о деле,
Что привело меня к тебе.
Мой друг, скажи мне, неужели
Не веришь ты своей судьбе?
Ты получил письмо Пульхера
О злоключеньях Циннобера:
Без гребня золотого он
В ближайшем будущем лишён
Всех будет злополучных чар.
Ну, успокойся, Бальтазар! —
Проспер Альпанус лишь коснулся
Цветком унылого чела,
Тоска в мгновенье умерла
И Бальтазар как бы очнулся
От продолжительного сна —
В его душе цвела весна. —
У Циннобера на головке
Есть три заветных волоска,
Уверенным движеньем ловким
Не удалишь ты их пока,
Его ничем не одолеть;
Они по цвету словно медь,
Но не увидишь ты их сразу:
Они невидимы для глаза.
Монокль волшебный этот может
Помочь найти их хоть кому,
Тебе найти он их поможет,
Но рвать нельзя по одному
Те волоски. Пучок хватай
И сразу же в огонь кидай!» —
«Ах! Милый доктор, перед вами
Я очень сильно виноват!
Сказать я не могу словами,
Как снова вас увидеть рад!
Вы мою душу исцелили,
Струёй живительной вы влили
В меня желанную надежду:
Я снова полон сил как прежде!» —
«Я не сержусь! Сам молод был!
Принцессу юную любил,
Была она стройней газели,
Лицо как белая луна,
Рабыни на неё глазели —
Прелестна так она была!
И даже евнухи мечтали
Остаться с ней наедине.
Что говорить! Меня терзали
Такие муки! Было мне
В ту пору ровно двадцать лет;
Любви моей и грёз предмет
Был недоступен для меня,
Как пламя мотылька маня,
Сулил мне только смерть и муки
И бесконечные разлуки.
Сентиментально, но, поверьте,
Хранил бы я до самой смерти
Ту ветку белого жасмина,
Что мне вручила Бальзамина,
Вздыхал бы до скончанья дней,
Слезу ронял бы я над ней.
Свершилось чудо, право слово!
Мы с Бальзаминой будем снова!
Она недавно пробудилась
От сна, что длился сотни лет.
Я буду с ней, чтоб ни случилось!
На свете счастья выше нет,
Чем быть любимым и любить!
Что, право, лучше может быть?
Я очень скоро покидаю
Страну, где прожил много лет,
От нетерпения сгораю
И сожалений вовсе нет,
Что оставляю я поместье.
Вы, Бальтазар, с Кандидой вместе
Всю жизнь безбедно проживёте,
Семью большую наживёте.
Так вот, любезный Бальтазар,
Поместье – это мой вам дар.
Плита на кухне дров не просит,
А мебель, хоть чернила лей,
Не будет пятнышка на ней,
Сад постоянно плодоносит,
Посуда вовсе там не бьётся.
Легко и радостно живётся
Там только тем, кто чист душой.
Ещё подарок небольшой
Я приготовил Фабиану.
Он надерзил, должно быть, спьяну,
Я проучить решил невежду —
Околдовал его одежду.
Возьми вот эту табакерку,
Что так похожа на сундук;
Лежит в ней маленький сюртук,
Но подойдёт он без примерки
Для Фабиана в самый раз,
Как будто сшитый на заказ.
Когда оденет он сюртук,
Исчезнет колдовство, мой друг!»
Глава шестнадцатая
Лишь только солнышко взошло
На небе утром рано,
А Бальтазар украдкой шёл
Уж к дому Фабиана.
Застал он друга своего
В постели нездоровым.
«Эй, Фабиан!» – «Тебе чего?» —
«Ты бледен, право слово!
И очень сильно похудел.
Когда последний раз ты ел?
Быть может, мучит тебя жар?» —
Заволновался Бальтазар.
«Эх, Бальтазар! Что жар? Пустяк!
Надломлен жизненный костяк
Всего благополучия.
Я не припомню случая,
Чтоб ктото так же пострадал!
Вся жизнь моя – сплошной скандал!
Я жертвой пал волшебных чар,
Мой друг любезный, Бальтазар!
Меня околдовал коварно
Проспер Альпанус в прошлый раз!
Я время провожу бездарно,
Скрываюсь от сторонних глаз;
Я не могу явиться в свет,
И даже в университет
Я вынужден ходить в жилетке!
Живу как канарейка в клетке!
На улице не показаться:
Все начинают так смеяться,
Как будто я – придворный шут!
Поверь, и несколько минут
Такого положения
Доставят унижения
С избытком и сведут с ума:
На плечи лезут рукава,
А фалды быстро подрастают,
Да так, что мусор подметают!
Я просчитался, право, малость!
Надев другой сюртук, казалось,
Избавлюсь от нещадных чар.
Но всё напрасно, Бальтазар!
И как всегда я поспешил:
Тьму сюртуков себе нашил,
Но все усилия бесплодны —
Они для носки все не годны.
К тому же я прослыл смутьяном,
Ниспровергателем основ;
Пытался я отбиться рьяно
От несусветных болтунов,
Которые мне досаждали.
Но оправдаться мне не дали:
Мне штраф назначил строгий страж
За хулиганский эпатаж» —
«Скажи «спасибо», что не били
И что в тюрьму не засадили.
За потрясение основ
Бывает приговор суров! —
Ему ответил Бальтазар
И табакерку показал. —
Возьми её, мой бедный друг!
Лежит в ней маленький сюртук,
В который стоит облачиться
И твоя мука прекратится.
Сюртук от доктора Проспера,
Который был суров не в меру
По отношению к тебе.
Но он сыграл в твоей судьбе
Одну значительную роль…
Ты веришь в чудеса?» – «Изволь!
Теперь во всё я верю!
Дай, я сюртук примерю!»
Лишь Фабиан в сюртук оделся,
В трюмо немного погляделся,
Нашёл, что выглядит прилично
И в настроении отличном
Стал на прогулку собираться;
Хотелось очень прогуляться
Без издевательской толпы,
Туда пустить свои стопы,
Куда душе его угодно,
Почувствовать себя свободным.
Как нестабильна жизнь пока
И может изза пустяка
Прийти в полнейшее расстройство,
Уж таково её устройство.
Казалось бы, простой сюртук
Чуть не испортил жизнь студенту:
Его чуть не схватили вдруг
Лишь для создания прецедента.
Ты можешь невиновным быть
И Родину, как жизнь, любить,
Но коль коротки рукава,
Смотри же, чтобы голова
На месте оставалась
И с телом не рассталась.
«Ты, Бальтазар, меня ведь спас!
Явился вовремя как раз!
Меня сам ректор вызывал,
В жилетке я к нему явился,
Он так ужасно разозлился,
Устроил форменный скандал:
«Да как явиться вы посмели
В мой кабинет без сюртука?!
Даю вам сроку две недели!
От всех занятий вас пока
Я отстраняю! Вам решать,
Что лучше – либо потешать
Народ подобно лицедею,
Либо учиться продолжать!
Задерживать я вас не смею —
Мне больше нечего сказать!»
В окно два друга увидали
Пульхера; шёл референдарий,
Печально голову склонив,
Вдоль тела руки уронив.
Друзья его к себе позвали,
Все новости враз рассказали,
Затем Пульхер поведал им —
Друзьям проверенным своим:
«Сегодня свадьба Циннобера!
Пора принять крутые меры!
Мы все туда ворвёмся смело!
Закончим праведное дело —
Спасём всех от злодейских чар!» —
«Вперёд!» – воскликнул Бальтазар.
«Не надо, друг мой, торопиться!
До свадьбы ровно три часа —
Свидетель Бог и небеса —
Сумею я оборотиться!
Мне надо к ректору сходить,
Чтоб обучение продлить.
Изза коротких рукавов
Меня прогнать он был готов
Из университета сразу
За вольнодумную заразу.
Теперь я вновь одел сюртук
И, значит, поумнел, мой друг!» —
C усмешкой Фабиан сказал,
Расхохотался Бальтазар:
«Я понял: главное в учёбе
Одеться правильно и чтобы
В одежде той везде ходить
И этим боссу угодить!»
У ректора наш Фабиан
От счастья сделался чуть пьян:
Был ректор с ним учтив и мил
И все грехи ему простил
И пригласил его к обеду
Для продолжительной беседы
О фраках и о сюртуках,
О тайных и прямых врагах,
О таинствах родной природы
И об изменчивости моды.
Но счастье Фабиан изведал,
Когда от ректора ушёл,
О том друзьям своим поведал
И произнёс: «Как хорошо!»
Глава семнадцатая
Кандида в платье подвенечном
Стояла с Циннобером рядом,
Его ласкала она взглядом,
Сияла счастьем бесконечным;
А Циннобер был очень важен,
Помыт, побрит и напомажен,
При шпаге, в бархат разодет,
Сиял как золотой браслет
Начищенный до блеска орден,
Он обводил всех взглядом гордым,
В душе порочной веселясь.
Неподалёку старый князь
И Терпин Мош вели беседу
О государственных делах,
О голоде и о пирах
(Поскольку время шло к обеду).
Вдруг шум ужаснейший раздался:
C друзьями верными ворвался
На свадьбу быстрый Бальтазар,
На Циннобера указал,
Сказал: «Держите негодяя!» —
И на ходу монокль вставляя
В свой зоркий, как орлиный глаз,
Три волоска на этот раз
Схватил и вырвал как сорняк;
Безвольно Циннобер обмяк,
А Бальтазар сжёг волоски
В пылающем камине,
С тех самых пор не знал тоски,
Не знает и поныне,
Никто в районе Керепеса.
Вы можете для интереса
Заехать князя навестить,
У Бальтазара погостить
И расспросить о том, что было.
Ещё Кандида не забыла,
Как очарована была
Ужасным карликом она.
Но забежали мы вперёд,
Нам надобно назад вернуться…
Повержен маленький урод,
Возможность ото сна проснуться
Отвага трёх друзей дала
(За что им слава и хвала!).
Князь глянул на Терпина Моша
Тяжёлым взглядом нехорошим:
«Вы потеряли чувство меры!
Я шёл на свадьбу Циннобера,
А здесь какойто балаган!
Вы, Терпин Мош, простой болван!
Уродца пышно нарядили
И даже орденом снабдили!
Ах, вам шутить со мной охота!
Я увольняю вас с работы!»
Князь, хлопнув дверью, удалился,
А Терпин Мош так разозлился
На то, что по чужой вине
Ему не утопать в вине,
Схватил за ворот малыша
От злости, словно пёс, дыша,
Хотел в окно его швырнуть,
Но преградил ему вдруг путь
Директор зоосада
И попросил: «Не надо!
Отдайте мне мою малышку!
Мою любимую мартышку!
Тому назад четыре дня
Она сбежала от меня!
Я был настолько безутешен,
Что даже плакал… Грешен! Грешен!
Да это вовсе не она!
Пришёл из ада сатана! —
От страха пот со лба закапал,
Он кинул Циннобера на пол,
Креститься стал. – Мы с Богом вместе…»
Вдруг дурно сделалось невесте,
Случился рядом Фабиан,
Он осторожно на диван
Кандиду тут же уложил,
Чем Бальтазару удружил.
А Бальтазар над ней склонился,
В любимый облик взором впился
И взгляда отвести не мог:
Он так любил! Свидетель Бог —
С поры Ромео и Джульетты
24
На всей поверхности планеты
Любви сильнее не бывало,
Она как фейерверк пылала.
«Очнись, Кандида, дорогая!
Я от любви к тебе сгораю!
Отныне будем вместе вечно
Жить ярко, весело, беспечно!»
Кандида через миг очнулась:
«Ну, наконецто я проснулась!
Мне снился очень странный сон:
Как будто карлик был влюблён
В меня и я его любила
Со всею пылкостью души.
Ах, Бальтазар! Любимый! Милый!
Все сны такие хороши
Лишь тем, что стоит пробудиться,
В обмане глупом убедиться —
И жизнь чудна и хороша,
В раю купается душа!»
Терпину Мошу объявили,
Что молодые полюбили
Друг друга пламенно до гроба;
Упали на колени оба,
Благословил их Терпин Мош:
«Коль любите – женитесь! Что ж
Ещё могу я вам сказать?
В любви положено дерзать!
Но, Бальтазар, моя душа,
Я за Кандидой ни гроша
Приданого дать не смогу!
Разбогатею – помогу.
Ну что ж, любовь вам да совет!
А денег не просите – нет!
И жить нам будет тесновато:
В домишке места маловато,
И свадьбу не на что сыграть,
И сумму нужную собрать
Нам будет оченьочень сложно.
Лет через несколько, возможно,
Сумеем мы разбогатеть.
Но вам придётся попотеть
В трудах тяжёлых и заботах —
Ведь я остался без работы!»
С весёлым видом Бальтазар
Терпину Мошу так сказал:
«Имею я своё поместье,
Где мы с Кандидой будем вместе
Спокойно и безбедно жить.
Об этом нечего тужить!
И денег у меня так много,
Что даже наш почтенный князь
Со мной в сравнении – лишь грязь!
Я вовсе не хвалюсь, ейбогу!
Проспер Альпанус понемногу
Большую сумму накопил
И, уезжая (Слава Богу!)
Меня поцарски одарил!
Глава восемнадцатая
Уродец тихо убежал,
От злости как струна дрожал,
Когда залез в карету:
«Я не прощу им эту
Смертельную обиду
И погублю Кандиду!»
Когда вбежал он быстро в дом,
То сразу учинил погром:
По щёкам слуг нещадно бил
И мебель на куски рубил,
При этом мастерски ругался
И так похабно выражался,
Что бедные сапожники
(Известные безбожники),
Извозчики и прочие
Страны родной рабочие,
Когда б услышали его,
Им не осталось ничего,
Как только от стыда сгореть,
Иль от завидок помереть.
Когда он вволю нашумелся,
Вокруг довольно огляделся,
Почувствовал, что утомился
И тихо в спальню удалился;
Там завалился на кровать
И стал рулады выдавать
То как гобой, то как свирель.
Сам богатырь Пантагрюэль
25
Не смог бы, если б захотел,
Храпеть, как Циннобер храпел.
Крестьянка Лиза увидала
Дом, где живёт её сынок:
«Да! Я никак не ожидала,
Что будет пост его высок.
Подумать только! Неужели
Он так богат и так умён?!
Он просто гений! В самом деле,
Мне пастор правду говорил:
Господь меня так одарил!
А я того не поняла
И своё счастье отдала
В чужие руки добровольно.
О, как мне горько! Как мне больно!»
Она поднялась на крыльцо
И, робко дёрнув за кольцо,
С опаской стала ожидать.
Сейчас ей предстоит предстать
Пред тем, кого лишь родила,
Кому ни капли не дала
Любви, заложенной природой,
Кого считала лишь уродом,
Причиной горестей и бед:
«Придётся мне держать ответ
За всё, что сдуру натворила!
О, милый Боже, дай мне силы!»
Открылась дверь, слуга надменный
Лениво Лизу оглядел,
Захлопнуть дверь уже хотел,
Она сказала: «Непременно
Мне надо сына повидать!» —
«Извольте, фрейлейн, подождать!
Кто сын ваш? Имя как его?» —
«Министр. А сына моего
Я раньше Цахесом звала,
Но он возвысился не в меру,
Теперь зовётся Циннобером».
Лакея оторопь взяла…
Он тут же тон переменил,
Стал обходителен и мил
И очень долго извинялся,
Что он не сразу разобрался
Спросонья в сути сего дела
И раболепно и несмело
Просил карьеры не губить,
Принёс ей рейнского попить,
Просил немного подождать,
Во всём пытаясь угождать,
По лестнице понёсся быстро…
У спальни главного министра
Остановился не дыша,
Боясь встревожить малыша,
Не знал как лучше поступить —
Не то немедленно будить,
Не то немного подождать?
(Как трудно, право, угождать!)
Прислушался – за дверью тихо.
По лестнице спустился лихо:
«Прошу прощенья, сын ваш спит,
Как будто наповал убит.
Давайте подождём немного» —
«Да, тяжела была дорога, —
Тихонько молвила она,—
Налейте мне ещё вина!»
Ещё прождали два часа…
«Свидетель Бог и небеса!
Теперь пойду его будить —
Ему пора уж кофе пить», —
Сказал слуга и вновь поднялся,
И к двери спальни подошёл,
А постучать всё не решался,
Но всё же мужество нашёл
И постучал тихонько в дверь.
«Cо мною будет что теперь? —
От страха сердце было в пятках, —
Скажите, с вами всё в порядке?
Пора вам кофе пить в постели!
Вы не проснулись? Неужели
Вы не проснулись до сих пор?» —
В вопросе прозвучал укор,
Лакей от вольности такой
Прикрыл лицо своё рукой,
Чтоб не досталось по щеке,
Не так ведь больно по руке.
В ответ молчание и только…
Он в двери громче постучал:
«Да разве может спать он столько?
Ни разу я не замечал,
Чтоб он от кофе отказался.
А может, сильно нализался
Он виноградного вина?
Но это не моя вина!»
Он к Лизе вниз спустился снова:
«Простите, но хозяин спит!» —
«Быть может, правда он убит?
Пойдём проверим, право слово!»
Они над дверью долго бились
И в спальню, наконец, вломились.
Министр был мёртв. Как на параде
При шпаге, при своей награде
Лежало маленькое тело;
Его душонка отлетела
Вороной каркающей в ад.
Но кто же в этом виноват?
Большой портрет с гвоздя упал
И прямо по виску попал
Углом тяжёлой рамы.
Финал таков у драмы.
Я расскажу о том сейчас
Как Циннобера хоронили.
Из пушек громко целый час,
Как на большой войне, палили,
Рыдал на площади народ,
Объявлен маленький урод
Был гением, героем,
Пред гробом дружным строем
Прошёл блистательный парад;
Сам князь в могилу лечь был рад,
Чтоб так же хоронили,
Героем объявили.
Князь очень громко зарыдал,
Когда ему бухгалтер дал
Подписывать расходы:
«О! Горе и невзгоды
Свалились на мою страну!
Я утопаю! Я тону
В финансовом болоте!
Но хватит о работе!»
От горя князь чуть не метался,
Но вскорости проголодался
И на поминках ел так много,
Что портил воздух всю дорогу,
Икал, рыгал, потел, плевался,
Непозволительно ругался,
Ещё икал, ещё потел,
Повесить повара хотел,
Чтоб не готовил так искусно:
Когда б еда была не вкусна,
То б он диету соблюдал
И вовсе не переедал.
Потом свой гнев сменил на милость,
В уме мыслишка появилась:
«Ведь дармоеду палачу
По сдельной норме я плачу».
Эпилог
Крестьянка Лиза не крестьянка,
А родовитая дворянка,
Владеет родовым поместьем,
Живёт с лакеем старым вместе.
Лакей во всём ей угождает,
На картах о судьбе гадает —
Желает знать, когда умрёт
Жена, он тут же приберёт
К рукам свою дворянку Лизу,
Исполнит все её капризы
И станет мужем верным ей
До гроба, до скончания дней.
А там… загадывать не будем.
Жадны порой как звери люди
И чтоб богатством обладать
Готовы и себя продать!
А Бальтазар с Кандидой вместе
Живут в прекраснейшем поместье,
Ни горя, ни беды не знают,
У них детишки подрастают.
А Терпин Мош предал науку,
Он больше жизни любит внуков
И лишь о внуках говорит,
Их как святых боготворит.
Я рассказал о Циннобере
Не для веселья и забавы.
Хотел я на его примере
Вам показать, как вы не правы,
Когда судить о всём берётесь,
Над глупостью чужой смеётесь,
А сами родились дубами.
Скажите, что же будет с вами,
Когда придёт к вам в руки власть?
Ведь каждый хочет власти. Всласть
Навластвоваться невозможно.
Так будьте с властью осторожны,
Её напрасно не желайте
(Не потаскуха ведь она
И даже вовсе не жена!),
Её вы лучше избегайте,
Поскольку очень многие
Собой весьма убогие
Желают лишь повелевать.
А как? На это наплевать.
Примечания
1
Канонисса – католическая монахиня, принимающая участие в управлении монастырём или исполняющая монашеские обеты в миру. Обычно канониссы принадлежали к знатным дворянским фамилиям.
(обратно)2
Джиннистан (от арабск. джинн дух, демон) – в арабских и персидских сказках фантастическая страна, где обитают духи; счастливая страна грёз в романтической поэзии.
(обратно)3
Бурш [нем. Bursch(e) парень] – прозвище студента старших курсов в Германии, принадлежащего к одной из студенческих корпораций.
(обратно)4
Пегас – в греч. мифологии крылатый конь.
(обратно)5
Цербер [лат. Cerberus < гр. Kerberos] – 1) в древнегреческой мифологии – трёхголовый злой пёс с хвостом и гривой из змей, охранявший вход в подземное царство;
2) бдительный и свирепый страж.
(обратно)6
Гомер – легендарный др.греч. эпич.поэт, которому со времён античной традиции приписывается авторство «Илиады», «Одиссеи» и др. Легенды рисуют Гомера слепым странствующим певцом, одним из аэдов. За честь называться родиной Гомера, спорили, по преданию, семь городов.
(обратно)7
Джованни Баттиста Виотти (итал. Giovanni Battista Viotti; 12 мая 1755 – 3 марта 1824) – итальянский скрипач и композитор.
(обратно)8
Референдарий – юрист, исполняющий обязанности помощника судьи.
(обратно)9
МИД – министерство иностранных дел.
(обратно)10
Граф Алессандро Калиостро (итал. Alessandro Cagliostro, настоящее имя – Джузеппе Бальзамо (итал. Giuseppe Balsamo); 2 июня 1743, Палермо – 26 августа 1795, замок СанЛео) – известный мистик и авантюрист, называвший себя разными именами.
(обратно)11
Кунштюк [нем. Kunstsuck] – проделка, ловкая шутка, фокус.
(обратно)12
Двуликий Янус [лат. Janus] – 1) в древнеримской мифологии – божество времени, всякого начала и конца; изображалось с двумя лицами, обращёнными в противоположные стороны; 2) двуличный человек.
(обратно)13
Гомерический смех — неудержимый, громкий хохот. Часто используется для обозначения смеха над чем-нибудь крайне несуразным или глупым. Возникло из описания смеха богов в поэмах Гомера «Илиада» и «Одиссея». Эпитет «гомерический» употребляется также в значении: обильный, огромный.
(обратно)14
Люцифер – в христианской мифологии – сатана, повелитель ада.
(обратно)15
Лейб-медик – придворный врач.
(обратно)16
Мемориал – документ.
(обратно)17
Хитон – У древних греков: род одежды в виде куска ткани, накладывавшегося на правый бок и скреплявшегося на левом плече.
(обратно)18
Зороастр (греч.) [Заратуштра (иран.)] – (между 10 и 1й половиной 6 вв. до н. э.), пророк и реформатор др.иран. религии, получившей название зороастризм.
(обратно)19
Охальник – нахал, озорник.
(обратно)20
Асмодей – в библейской мифологии злой дух.
(обратно)21
Пенсион – Денежная сумма, получаемая за выслугу лет из государственного казначейства или частного учреждения = пенсия.
(обратно)22
Флора [лат. Flora] – 1) в древнеримской мифологии – богиня цветов, весны и юности; 2) совокупность всех видов растений какойлибо местности.
(обратно)23
Фауна [лат. Fauna] – 1) в древнеримской мифологии – богиня полей и лесов, покровительница пасущегося скота; 2) исторически сложившаяся совокупность животных какойлибо систематической группы (например, фауна рыб) той или иной местности.
(обратно)24
Ромео и Джульетта – имена главных героев одноимённой трагедии Уильяма Шекспира, рассказывающая о любви юноши и девушки из двух враждующих старинных родов – Монтекки и Капулетти.
(обратно)25
Пантагрюэль – великан, герой романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» французского писателя Франсуа Рабле (1494 1553 гг.).
(обратно)Оглавление
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвёртая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
Глава десятая
Глава одиннадцатая
Глава двенадцатая
Глава тринадцатая
Глава четырнадцатая
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
Глава семнадцатая
Глава восемнадцатая
Эпилог
*** Примечания ***
Последние комментарии
1 час 48 минут назад
9 часов 11 минут назад
14 часов 55 минут назад
16 часов 2 минут назад
17 часов 26 секунд назад
17 часов 14 минут назад