Русская рулетка [Джульетто Кьеза] (fb2) читать онлайн

Джульетто КЬЕЗА Русская рулетка Что случится в мире, если Россия распадется?

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие

Введение

Глава 1. Далеко от Москвы

Глава 2. Федеральное самоубийство

Глава 3. Евроазиатское уравнение

Глава 4. Катализаторы

Глава 5. Умирающий Север

Глава 6. Российская переменная

Глава 7. Нечерноземье

Глава 8. Элиты

Глава 9. Гуманитарная война

Глава 10. Разоруженные силы

Глава 11. Грозный: город, где идет ко дну Россия

Глава 12. Китайская переменная

Глава 13. На чужом дворе

Глава 14. Глобальный кнут

Глава 15. Сто имен Эпилог Макиавелли

Эпилог

Макиавелли

Главы 1. 5. 7. 11 представляют собой репортажи, переработанные специально для этой книги (часть из них публиковалась, другие же издаются впервые).

Главы 2.4.8. 10, 13, 15 посвящены внутренней ситуации в России.

Главы 3. 6, 9. 12, 14 посвящены изучению отношений между Россией 11 внешним миром.

ПРЕДИСЛОВИЕ

И как журналист, и как исследователь Джульетто Кьеза хорошо знаком не только западным, но и российским читателям; он автор многих книг о событиях в Советском Союзе и в России, издание которых неизменно сопровождалось интересными и живыми дискуссиями. Главной темой новой книги Дж. Кьеза является описание и анализ тех процессов дезинтеграции и распада Российской Федерации, которые начались еще до разрушения Советского Союза, но ускорились и углубились в последние годы. В силу огромных размеров России, ее географического положения и истории ее возможный распад создает, по убеждению автора книги, немалые угрозы для стабильного развития всего человечества. Речь идет не о стихийных процессах, порожденных крушением имперских амбиций Советского Союза и Российской империи. Беды сегодняшней России проистекают из некомпетентной, а то и просто антинациональной политики ее правящего режима; они порождены также давлением западных стран и особенно Соединенных Штатов, транснациональных корпораций и финансовых центров Уолл-Стрита, давлением, мотивы которого коренятся в эгоистических и корыстных интересах небольших групп людей, волю которых выполняет не только Билл Клинтон, но и многие из российских лидеров.

Противоречивые события, которые происходят в последние десять лет в России и на всем постсоветском пространстве, не слишком понятны и самым компетентным российским исследователям, экономистам и политологам. Для западных исследователей и наблюдателей эти события представляют и вовсе головоломку. Это не значит, конечно, что мы должны отказаться от анализа, а в политическом плане от попыток переломить ход событий. которые в их нынешнем виде оказывают негативное влияние на ситуацию не только в Европе, но и во всем мире. И автор книги настойчиво и честно пытается разгадать российские головоломки, точно фиксируя происходящие в России процессы и предлагая свои объяснения и прогнозы. Ибо «российское уравнение, — как пишет Кьеза, — самый важный узел, развязывание которого определит облик XXI века».

Иностранному наблюдателю трудно понять многие особенности страны, в которой он является все же гостем, а тем более страны, столь большой и неоднородной, как Российская Федерация. Но с другой стороны, для такого внимательного наблюдателя, как Дж. Кьеза, существуют и преимущества; он подмечает многое из того. что для нас настолько обычно, что мы этого просто не замечаем и не учитываем. Во-вторых, Дж. Кьеза наблюдает многие наши события под такими углами зрения, которые большинству из нас просто недоступны. В-третьих, автор книги сравнивает российскую действительность и российский опыт с опытом и действительностью западных стран, хорошо ему знакомыми. И наконец, Дж. Кьеза, в отличие от большинства российских и западных публицистов, не просто внимателен и настойчив, но объективен. Автор занят прежде всего поиском истины, он не выполняет ничей заказ, он не пытается что-то скрывать или что-то недоговаривать. Это создает трудности для Дж. Кьеза. но также рождает доверие и открывает для него многие двери.

Во многих отношениях Дж. Кьеза лучше других подготовлен к работе не только репортера, но и исследователя российской действительности. Он изучает Россию и пишет о ней уже больше 20 лет. Его настойчивость, терпение и благожелательность давно уже создали ему самую лучшую репутацию и известность, и этот авторитет теперь работает на него. Дж. Кьеза крайне подвижен. Он может сопровождать Президента России Бориса Ельцина в Германию и Италию, но может отправиться на Камчатку, чтобы понять трудности этого региона. Он едет не только в Калужскую область, чтобы понять проблемы Нечерноземной России, но и в Дагестан и Чечню, подвергаясь при этом немалой опасности.

Как и предыдущая книга Дж. Кьеза «Прощай, Россия», новая работа автора не является ни академическим исследованием, ни историческим трактатом. Дж. Кьеза умело сочетает репортаж с места событии с журналистским расследованием, а последнее с размышлением о судьбе России в настоящем, прошлом и будущем. Я просто не знаю другого иностранного журналиста и наблюдателя, который бы столь долго, внимательно, продуктивно и заинтересованно изучал те сложные и противоречивые процессы, которые происходят на рубеже веков в России.

Рой Медведев

1 декабря 1999 г.

ВВЕДЕНИЕ

Настоящая книга является продолжением — и во времени и по существу — предыдущей моей работы, которая называется «Прощай, Россия» (Москва. 1997). За три прошедших года кризис, мной описанный, лишь углубился и расширился. На этих страницах я пытаюсь показать его возможные последствия и со всей определенностью заявляю, что проблема России слишком значительна, чтобы к ней можно было относиться небрежно, свысока и невнимательно, как это делалось и делается до сих пор.

Я не собираюсь выступать в роли пророка: моя цель — обозначить некоторые существенные тенденции развития, которые диктуются положением в России, но от которых будут зависеть судьбы всего мира в ближайшие десятилетия. Я убежден и надеюсь убедить читателя, что Россия обречена, хочет она того или не хочет, играть решающую роль в определении границ будущих центров власти в мире. Если, разумеется, что-нибудь от мира останется. Завершение исторической судьбы Советского Союза и, возможно, России окажет влияние не только на европейскую историю и на историю близлежащих азиатских стран. Ведь Россия занимает седьмую часть планеты, располагается волею судеб на стыке двух континентов, породивших самые древние мировые культуры. И есть еще третья причина, не менее существенная, чем две другие: сегодняшний мир стал поистине глобальным миром, каким он не был во всю предшествующую историю человечества, и потрясение такого масштаба, подобно землетрясению в океане, неизбежно породит (и уже порождает) гигантские волны, которые обрушатся на все континенты, смоют все берега. Поэтому я старался рассматривать российскую драму — а речь идет именно о драме, может быть, самой впечатляющей и поразительной из всех, что видел XX век, — в общемировом контексте. Только так и нужно ее рассматривать, потому что без этого контекста ее бы попросту не было или она была бы другой.

Придется затронуть и проблему ответственности, в том числе нравственной. Историки обычно этим не занимаются: их дело понимать, а не судить. Прав Александр Зиновьев, сказавший, что «моральные и правовые критерии, как правило, теряют всякий смысл применительно к историческим процессам». Но я не историк, я свидетель. И в качестве такового я описываю не только тенденции, но и людей, принимающих решения, делающих выбор, описываю далеко еще не определившиеся ситуации, пути, на которые можно было вступить и которых можно было избежать. Историк будущего может взять из моего рассказа контекст, в котором принимались решения, и варианты выбора, которые имелись у главных героев этой истории. Я уверен, что выбор-это дело свободной воли, и всегда есть возможность (или иллюзия такой возможности, что в данном случае одно и то же) сделать иной выбор.

Наблюдаемая российская драма обладает особой спецификой, которая сообщает ей абсолютную уникальность — она несравнима с другими крушениями империй, с другими падениями цивилизации. России не повезло: ее кризис совпал с невиданными всемирно-историческими процессами, для понимания и оценки которых наша цивилизация еще не успела выработать необходимых инструментов ни в техническом, ни в культурном отношении. России не повезло также и в том смысле, что она в своем переходе к капитализму руководствовалась идеями экономического либерализма самого крайнего толка. К этому переходу она подошла, потерпев поражение в до сих пор невиданной войне — холодной; такая война стала возможной, потому что наша планета вступила в новую эру — ядерную. За построение нового общественного строя в России взялись люди, которые сами не представляли себе, что они хотят построить, но зато выбрали «удачных» советчиков на Западе: эти советчики не знали ни природы советского общественного строя, ни русской истории вообще и обладали предельно идеологизированным представлением о том капитализме, который собирались сюда импортировать.

В общем, российская трагедия произросла из самой настоящей «комедии ошибок». «Реформаторы» собирались идти по стопам классиков, которых, наверное, изучали по Марксу, но их быстро поправили гарвардские профессора-либералы. А затем и те, и другие вдруг оказались в мире, который они были не в состоянии понять, где капитализм больше не капитализм, а если и капитализм, то обычными средствами управлять им не удается.

В этой книге я описываю объективные симптомы процесса распада, силы. которые на него работают и которые ему противодействуют. Я не тешу себя иллюзией, что прогнозы, которые я здесь делаю, обязательно сбудутся. Я лишь не верю, что, как пишет Эрнст Юнгер, «великие события совершаются только в литературе, и история со всеми ее фактами — это лишь набитый битком склад, где каждый берет, что захочет». Так-то оно так, но это не отменяет важности выбора. И тот, кто отправляется на этот склад, должен знать, что результат будет в прямой зависимости от того товара, который он выбрал. И когда дело обернется к худу, пусть он не рассказывает, что у него не было другого выбора.

Когда в конце шестидесятых годов Амальрик написал свою знаменитую статью «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», все советологи дружно приняли ее за парадокс, за своеобразный способ привлечь внимание. У пророков и предсказателей случаются ошибки в датах. Случается и похуже: предсказанное событие вообще не происходит. Бывает и так, что и событие налицо, и с датами все более или менее в порядке, но новоявленная Кассандра попала в точку совершенно случайно: анализ, ею предложенный, никуда не годится. Типичен случай с Элен Каррер Д'Анкосс: она даже стала во Франции академиком за свою книгу «Крушение империи», где описывала распад советской державы вследствие националистических движений, возникающих в этнически не русских республиках. Поскольку в наше суматошное время книги не читаются, в лучшем случае проглядываются названия и иногда оглавления, Д'Анкосс стала знаменитостью: еще бы — предсказать крушение советской империи (хотя совершенно ясно, что, если следовать ходу ее рассуждений, СССР по-прежнему красовался бы все на той же одной шестой земного шара).

Амальрик, как всем нам сейчас известно, ошибся с датировкой. На семь лет, если быть точным. В сущности, пустяк, особенно по сравнению с Нострадамусом. Но это любопытная ошибка: вспомним, что в 1985 году, год спустя после указанного Амальриком, началась горбачевская перестройка. Тут попадание почти в «яблочко». Кроме того, само предсказание строилось на прочной основе, поскольку ход мысли был верен. А в том, что касается вероятной гибели России, в мире нет недостатка во всякого рода предположениях. Наибольшую активность проявляют сами русские: их не может в той или иной мере не заботить та неотвратимость, с которой разворачивается и набирает силу процесс распада России.

Русские относятся к этой драме с повышенной эмоциональностью, что вынуждает подходить критически к многим их анализам и прогнозам. Но отвергать их с порога также нельзя. Вопросы будущего страны постоянно присутствуют в опросах общественного мнения: значит, они уже вошли в умственный кругозор простых людей. Ничего удивительного: десятки миллионов граждан Советского Союза были свидетелями крушения страны, в которой они жили, не будучи при этом в состоянии понять, что происходит. Теперь они начинают осознавать, что их обманули. А сотни интеллектуалов — политологов, представителей культуры (режиссеров, актеров и др.), теле— и радиоведущих, которые всячески этому процессу способствовали, начинают испытывать неловкость (хотя, по правде говоря, далеко не все) или громогласно заявляют, что делали все для сохранения Советского Союза. В этом они, впрочем, лишь идут по стопам многих политиков во главе с Борисом Ельциным, которые рядились и рядятся в личины самых горячих патриотов. Принимая все вышесказанное во внимание, нельзя отрицать, что тема распада России вышла в настоящее время на первый план и стала, как никогда, актуальной. Достаточно сравнить сегодняшнее положение дел с ситуацией, сложившейся к 1991 году, когда Советский Союз «лопнул, как мыльный пузырь». Психологическая атмосфера одна и та же. Как и тогда, развитие событий представляется неотвратимым. Разумеется, и сейчас, и тогда никакой «неотвратимости» нет и не было: многие прекрасно отдают себе отчет в том, что события 1991 года стали следствием согласованных и целенаправленных действий ряда групп и кругов вне и внутри СССР, которые преследовали вполне определенные экономические, политические и геополитические цели. Если бы им было оказано сопротивление, вполне возможно, что события приняли бы иной оборот. Теперь психологическая ловушка действует вновь и тем же самым способом. К этому добавляется еще более глубокий моральный упадок, охвативший весь государственный аппарат (как в центре, так и на местах) и сочетающийся со всеобщей деморализацией. Разлагающее влияние Кремля распространилось повсеместно: от южных Курил до бывших восточнопрусских земель (Калининград) и всего Северного Кавказа превратившегося в настоящее змеиное гнездо, где идет непрерывная грызня между различными этническими и мафиозными группировками. Добавляют масла в огонь и неловкие попытки Кремля подкупить то ту, то другую автономию, выделяя ей какие-либо льготы, что немедленно вызывает аналогичные требования со стороны обойденных вниманием. Республики ведут междоусобные войны (например, Осетия — Алания и Ингушетия), объявляют себя суверенными (Татарстан и Башкортостан), делятся по этническому признаку (Карачаево-Черкессия). Области вступают в спор о разделяющих их административных границах. Области и республики отгораживаются друг от друга таможенными и торговыми границами. Список противостояний можно продолжать до бесконечности. Как в этих условиях можно сохранить территориальную целостность государства?!

Движение к распаду — сложнейшая масштабная проблема, затрагивающая самые основы существования гигантской страны; проблема не только российская: любое ее решение в сильнейшей степени отзовется повсюду, окажет свое влияние на мировую экономику, безопасность, положение военной сферы. Сценарий возможного распада России надо рассматривать сразу в нескольких ракурсах. Каждый из подходов, которые я здесь применяю, не исключает множественности решений, иногда прямо противоположных: тот или иной исход зависит от внутренних политических и экономических процессов, от мировой экономики и геополитических интересов. Перед нами — сложнейшая головоломка, в которой все постоянно меняется и многое предвидеть невозможно.

Не раз. сталкиваясь с трудностями оценки, я вспоминал замечательные слова Роберта Музиля: «Можно утверждать, что мир, несмотря на всю накопленную им мудрость, находится в состоянии, близком к идиотизму, о чем не следует забывать тому, кто хочет объяснить происходящие в нем события». Несколько слов о композиции книги: она построена так же, как головоломка, в ней есть три повествовательных ряда, на первый взгляд независимых друг от друга. Главы первая, пятая, седьмая и одиннадцатая представляют собой самые настоящие репортажи, свидетельства непосредственного очевидца событий, которые в других местах подвергаются более детальному анализу. В главах второй, четвертой, восьмой, десятой, тринадцатой и пятнадцатой описываются процессы, происходящие внутри России. В остальных главах — третьей, шестой, девятой, двенадцатой и четырнадцатой — анализируются внешние стратегические планы, касающиеся России и определяющие ее роль на мировой арене. Я предпочел перемешать эти части, считая, что чередование планов не только облегчает чтение, но и указывает на сложность самой проблемы. Но каждую из частей можно читать и независимо от остальных.

Глава 1 ДАЛЕКО ОТ МОСКВЫ^[1]

Нет смысла углубляться в историю, тем более, если хочешь заглянуть, насколько это возможно, в будущее. Этого будущего не увидишь, глядя на магический хрустальный шар или на столичные витрины, между которыми много общего. В таком случае надо найти самое далекое от Москвы место, где центробежные силы проявлялись бы заметнее всего. Если выяснится, что такие силы отсутствуют, то это значит, что страна способна вынести превратности судьбы, которые ей еще предстоят. Если такие силы существуют, то именно там они могут найти свое самое яркое выражение.

Петропавловск-Камчатский — самый далекий от Москвы город, место самых острых противоречий и ярких контрастов.

Здесь необычайная красота природы противостоит отравляющему присутствию человека. Впечатляющее изобилие природных ресурсов, которые можно легко взять из-под земли и из моря, казалось бы, протяни только руку, — и глухая нищета, которую буквально источают блочные дома сквозь трещины и облупившуюся штукатурку. Бесконечные свалки металлолома, проглядывающие сквозь снег и грязь, корпуса ржавых полузатонувших судов у причалов. Хотелось бы знать, кто они — мужчины и женщины, которые живут на такой свалке и смирились с таким существованием? Кажется, что их ленивое безразличие, апатия и бессильная ярость разлиты в воздухе, не находя выхода в какой-либо деятельности.

Глядя на дышащие макушки камчатских вулканов, окружающих город, на громаду вулкана Корякский, испытываешь ощущение, что ты отброшен в эру геологической истории Земли, ощущение бесконечной и неторопливой природы. Но достаточно опустить взгляд, чтобы увидеть суету серых муравьиноподобных безумных существ, которые не могут даже согреть самих себя.

Самое трудное — отделаться от навязчивого контраста, вырваться из ловушки бесконечного лабиринта кривых зеркал.

Почти случайно я стал единственным западным журналистом, который оказался здесь зимой 1998 года в разгар энергетического кризиса, беспрецедентного даже по меркам этого сурового края. Говорю почти, потому, что, прочитав несколько коротких репортажей в российских газетах о надвигавшемся бедствии в отдаленных от центра регионах, я решил отправиться из любопытства в наугад выбранное место. Когда я приехал, Петропавловск был погружен во тьму. Не горели даже светофоры на улицах. Отопление еще поступало в кое-какие дома в центре, но 45 малых ТЭЦ Камчатки, которые дают свет и тепло в окрестные поселки, были практически без топлива. На двух больших ГРЭС и на 38 малых ТЭЦ топлива оставалось еще на 2–3 дня. Когда при свете свечи в бывшей гостинице обкома партии писались эти строки, танкер с 10 тыс. т мазута на борту держал курс на Петропавловск. Он должен был прибыть через 4 дня, при условии, что его не застигнет шторм в Охотском море. Но для Петропавловска 10 тыс. т давали передышку всего на 5 дней. Что будет потом, не брался предсказать никто: ни губернатор, ни депутаты областного парламента, ни московские министры. А ведь настоящая зима была еще впереди. Но и в те дни температура уже достигала –15 °C. Найти ответственных за создавшееся положение было невозможно. То, что я видел, объяснялось, вероятно, только одним: российское государство, казалось, рухнуло окончательно; руководители всех уровней только что вспомнили, где находится Камчатка, и начали изыскивать способы доставки топлива. Неужели никто не в состоянии был предвидеть такое развитие событий? Найти денег, чтобы приобрести, например, еще 10 тыс. т мазута? Мне сказали, что несколькими днями раньше прибыл министр по чрезвычайным ситуациям Сергей Шойгу, но на положении в районе это никак не отразилось. Несколько позже меня должен был прибыть Анатолий Чубайс, глава РАО ЕЭС. Я уже потом видел по телевизору, как ему приходилось объезжать пикеты протестующих жителей, что было удивительным исключением в море общей усталости и безразличия.

Регулярно прибывали спецрейсы, набитые представителями центральных министерств: финансов, транспорта, энергетики и обороны. Ночи напролет проходили в заседаниях, а я глядя на единственные во всем городе горящие окна в резиденции губернатора спрашивал себя: разве нельзя было договориться обо всем в Москве, чтобы не тратить лишний раз электроэнергию города?

Под покровом темноты над всем полуостровом подписывались совместные протоколы, на основании которых министр финансов обещал выслать еще немного денег армии, которая задолжала миллиарды рублей местному бюджету, и еще немного на пенсии и дотации еще не развалившимся фабрикам и совхозам. Министр транспорта клялся, что найдет танкеры, чтобы доставить мазут для камчатских электростанций. Министерство обороны обещало дать в долг еще 10 тыс. т мазута из стратегических резервов базы ВМФ. (Когда-то Петропавловская военно-морская база была мощным форпостом СССР на Дальнем Востоке, а ныне — это жалкий обрубок военной машины, не способный защитить даже себя, но по-прежнему тратящий миллиарды на свое содержание). Министерство энергетики пробовало убедить частные компании, такие, как «Сиданко» и «Славнефть», поставить нефть в долг. Но говорили, что к тому времени ее уже закупили в Корее, которая вообще-то импортирует нефть из России.

Тем временем местный губернатор ходил в Москве по тем же самым министерствам, а беспомощные дальневосточные депутаты рассылали воззвания федеральному правительству и Госдуме, в которой самая крупная фракция депутатов — коммунисты. В то же самое время более 300 тыс. человек, почти не протестуя, находились в темноте и холоде. Самым бедным пенсионерам местная администрация выдавала бесплатно корейские баллончики с газом. На рынке такие стоили доллар штука. Кто мог — покупал. Кому не по карману — устраивайся как знаешь.

Любопытно, что, несмотря на погасшие светофоры и холод, на улицах довольно много автомобилей. (Это не похоже на Армению, где три зимы подряд после объявления независимости все останавливалось, не было даже бензина для снегоуборочных машин). Магазины не испытывают дефицита в продуктах, хотя от одного взгляда на ценники голова идет кругом. Люди в них не задерживаются, видимо, заходят в надежде на какое-то чудо. Умирают с голоду? Этого нельзя сказать, хотя лица прохожих отнюдь не светятся здоровьем, то же относится и к детям, которые не шумят и идут молча, как тени. Многим просто не на что купить еду, поскольку они не получали зарплату несколько месяцев.

В районной больнице, ветхой пятиэтажной развалюхе, с вонючей лестницей без лифта, электричество пока есть. Заведующий отделением Виктор Иванович читает срочный циркуляр: приготовиться к худшему. В резиденции губернатора, видимо, стало известно, что танкер с мазутом попал в шторм. Улыбаясь, показывает мне свою электробритву: «Бреюсь я только здесь, чтобы достойно выглядеть перед больными». У всех медсестер в шкафчиках свои электроприборы — фены для сушки волос. Моются только на работе — единственном месте, где есть теплая вода. Здесь продолжают исполнять свой долг. Видя безупречно белые халаты на фоне грязных стен и протертого до дыр линолеума на полу, понимаешь, как здесь трудно просто работать. Больные на этих дырах спотыкаются, мне говорят, что вчера один упал и сломал себе руку.

Средняя продолжительность жизни на Камчатке сократилась еще на один год. Сейчас она составляет 59 лет для мужчин и 61 год для женщин. Каждый проживет в среднем на 7 лет меньше, чем в 1991 году, когда у людей незаметно украли страну. Число медицинских работников на Камчатке с тех пор сократилось на треть: уезжают те, кто может рассчитывать на лучшую долю на континенте. Виктор Иванович получает в месяц (когда дают, последний раз это было в апреле) 1600 рублей. Медсестры Сталина, Наташа и Галина должны получать по 400 рублей, но зарплаты не видели уже 7 месяцев. «Нет никакой надежды, кругом безысходность, — говорит Сталина, чье имя, кажется, появилось из самых глубин ада, — хотелось бы закрыться в каком-нибудь укромном уголке и переждать».

Уехать? Но куда? На материке дела не лучше. «Из огня да в полымя». Чем лучше «дьявольский остров» Сахалин или Магадан, откуда люди бегут еще дальше в европейскую часть России, которая для многих недостижима, так как купить авиабилеты не под силу тем, кто не ворует, а месяцами ждет зарплаты? Работы нет ни здесь, ни там. Приходится оставаться, сжимаясь в комок, в ожидании еще больших неурядиц.

На Камчатке есть природный газ, но нет денег, чтобы его добыть и построить газопровод. Есть многочисленные источники геотермальных вод, но проекты их использования пылятся на полках. Можно использовать силу ветра и построить электростанцию, способную дать тепло и свет всему Петропавловску. Но к реализации таких проектов местное невежественное начальство времен социализма относилось с пренебрежением при полном безразличии Москвы. А сейчас нет и правительства, способного такие планы хотя бы наметить. В советские времена ученые спроектировали электростанцию, использующую энергию морских приливов. Здесь на севере Охотского моря прилив самый высокий в мире — 12 метров. Электроэнергии хватило бы на весь российский Дальний Восток.

«Были времена, когда мы поворачивали реки, — говорит Фуат Гялимзянов, руководитель администрации района Усть-Большерецкое, что в 250 км на запад от Петропавловска на берегу Охотского моря. — Строили грандиозные планы, была государственная идея, было на что опереться…» Нетрудно уловить оттенки сожаления в голосе бывшего агронома-коммуниста, ставшего посткоммунистическим администратором за 3600 рублей в месяц. В последний раз он получал зарплату в июле. Как раз тогда, когда у него в районе появилось 400 официальных безработных, а число жителей за последние 5 лет сократилось с 15 до 11 тыс. человек. В районе повальное пьянство. Алкоголь помогает забыть про все остальное За всем этим стоит российское государство, распроданное, приватизированное, превратившееся в ослепшее чудовище, которое бредет наугад, не разбирая дороги.

Возвращаюсь в гостиницу берегом моря. В бухте ни одного корабля. По набережной проносятся джипы японского производства, каждый из которых тянет на 70 тыс. долларов. Япония рядом, хотя все мечтают о далекой Америке, которую сегодня не любят, но которой продолжают завидовать. Глядя на машины, можно подумать, что здесь купаются в роскоши. Да, нуворишей достаточно. Это те, кто спекулирует икрой и лицензиями на лов рыбы. Для них проблемы тепла и света не существует: у них частные генераторы, которые продают на черном рынке военные. Именно среди таких людей стало модным праздновать Новый год дважды. Первый тост в Петропавловске, затем бегом в аэропорт. Чартерным рейсом до Анкориджа на Аляске 4 часа лета. И снова новогодний тост — уже на американской земле. Но через 20 часов. Потому что Земля круглая, а время начинает свои отсчет именно там, где «остальные» — те, кто не летает в Америку, а замерзает от холода. Еду туда, где находится источник богатства хозяев Камчатки. Этих хозяев не видно, хотя бы потому, что почти никто из них не живет здесь. Кто — в Москве, кто — в Калифорнии, кое-кто предпочитает быть поближе к банкам со своими деньгами, но и не слишком далеко от Камчатки. Аляска или Сиэтл — самые подходящие для них места. А источник богатства, настоящий рог изобилия, у всех на виду. Это Охотское море, которое омывает полуостров; море щедрое, хоть и хмурое на протяжении всего года, даже когда лед искрится на солнце. Здесь вылавливают 2.5 млн. тонн рыбы ежегодно. А это 3 млрд. долларов! В сплошном потоке рыбы и денег есть еще и своя золотая струя: путина — время, когда в сотни рек Камчатки идут косяки лосося. 250300 тыс. тонн замечательной красной рыбы, у которой в брюхе красная икра. Настоящий дар божий.

В социалистические времена, несмотря ни на что, сбор икры проводили по довольно разумным правилам, к разработке которых приложила руку даже Академия наук. Время путины, можно сказать, было советской монополией. Рыболовецкие флотилии Сахалина, Магадана, Петропавловска выходили навстречу «золотым» косякам лосося, чтобы выловить его до того, как он войдет в устья рек. У флотилий были фиксированные квоты лова, которые, если и нарушались (а нарушения правил были правилом и в то время), то незначительно, что, тем не менее, поддерживало небольшой черный рынок. По берегам рек лосося ждали специальные бригады рыбаков. Выловленная рыба считалась общественной собственностью. Даже со всем воровством, которое при реальном социализме процветало повсеместно, потери не превышали 10 % общего объема. Во времена Брежнева, когда коррупция и теневая экономика достигли своего пика, кажется, считалось, что воровство и нарушения квот составляют не более 30 %.

А как обстоят дела в посткоммунистической России? Летом 1998 года в путине участвовали 90 плавучих рыбозаводов: 16 — камчатских, около 20 из Магадана и Приморья (это 36), остальные 54 — японские, американские, корейские, китайские. Лицензии на лов — официально — приобретаются в Москве за до смешного низкие суммы в Министерстве рыбного хозяйства. Но подлинные сделки заключаются в одном известном ресторане одной известной московский гостиницы, директор которой уполномочен собирать подношения и затем передавить высшим чинам министерства. А речь идет о суммах в сотни тысяч долларов.

С другой стороны, у России не так уж и много собственных рыболовецких судов. Тем, что еще на ходу, по 20–30 лет. Они остались от эпохи проклинаемого реального социализма и приватизированы в 1992–1993 гг. Разумеется, за бесценок. Приватизация за рубли, которые таяли, как снег, оказалась почти бесплатной. А поскольку новые хозяева никогда до этого не были капиталистами и на них богатство свалилось случайно, то они не собирались ничего вкладывать в дело.

Коммунизм не может умереть дважды или трижды. Те, кто извлек выгоду из его первой и последней смерти, похожи на червей, пожирающих брошенный труп. Высасывая последние соки, они не создают ничего нового. Они разбогатели на миллионы долларов, но ни Камчатка, да и Россия в целом, эти деньги никогда не увидят. Богатство столь велико, что, для того чтобы мудро им распорядиться, нужны люди совершенно другого склада. «Новые русские», запустив руки в общенациональную собственность, стараются выхватить самые жирные куски. Тысячи тонн рыбы, косяки которой подходят буквально к порогу дома, пропадают:

заниматься ею никто не хочет, так как рыба приносит всего 10 % дохода, в то время как икра — сотни процентов. Они вынимают икру и выбрасывают рыбу. Когда советские суда проржавеют до дыр, новые хозяева также бросят их и поедут нежиться под солнцем где-нибудь в Саргассовом море.

Иностранцы, особенно японцы, на своих новых судах берут все, что могут, и еще сверх того. Они немедленно начинают переработку свежепойманной рыбы. Ценнейший продукт будет продаваться на рынках всего света. Его можно использовать в свежемороженом и консервированном виде. Из отходов производства делают рыбную муку для откорма скота. Иностранцы мошенничают, подкупают российских инспекторов, которые делают вид, что контролируют количество выловленной рыбы, а на самом деле смотрят на нарушения сквозь пальцы. И все за полученный «в подарок» какой-нибудь джип «Чероки». Вот откуда загадочные джипы на улицах Петропавловска!

На суше дела еще хуже. Созданная при социализме производственная цепочка отличалась крайне низкой производительностью, но по крайней мере ничего не разрушала. Сейчас не так. В поселке Октябрьский, построенном прямо на берегу моря и когда-то населенном переработчиками рыбы, еще осталась холодильная установка на 5000 тонн, купленная в 1988 году у финнов. Она приватизирована, но мне так и не удалось выяснить, кто ее хозяин и сколько он за нее заплатил. В декабре холодильник пуст и закрыт. Завод по переработке рыбы тоже приватизирован. И здесь хозяина нет и неизвестно, кто он. Есть только один подручный Сергей Дашкевич, выступающий в роли заместителя директора, который занимается мелкими ремонтными работами. Во время путины на заводе работают 96 человек, дневная смена длится 17 часов, и так на протяжении 4 месяцев. Потом все закрывается. «Почему?» — спрашиваю я. «Потому, что рыба кончается, — отвечают мне, — и вообще нам и так хорошо». «А финский холодильник?» — «Он работает на себя, да и цены у них слишком высокие».

И никому вроде бы не приходит в голову, что можно поставить десять таких холодильников и обеспечивать работой 20 заводов круглый год. Дашкевич только усмехается. «Конечно, — думает он, — разве этот иностранец что-нибудь понимает?» А вслух говорит: «Кто же на это все деньги даст? Да и продавать по хорошей цене мы можем только то, что успеваем произнести».

Я смотрю на грязную стеганую куртку Сергея Дашкевича, на его длинную бороду и плохие зубы. Сколько он получает? По меньшей мере тысячу долларов в месяц. Чуть поодаль в снегу среди куч металлолома виднеется «Honda Civic», которая, несомненно, принадлежит ему. Он думает, что я ничего не понял, а я, слушая, что он рассказывает, вспоминаю о «двойной правде» советских времен: когда твой собеседник говорил тебе об одном, думая совсем про другое. Дашкевич не говорит мне самую главную вещь во всей этой истории: кто только попробует тронуть сей «Клондайк», сразу может заказывать себе место на кладбище.

Во время путины в Октябрьский съезжаются десятки пиратских артелей, которые приобрели лицензии, подкупив на этот раз местных чиновников. В них набирают первых попавшихся работников, завербованных даже на материке. Никто не платит ни копейки налогов. Берут только икру и оставляют на берегу на протяжении многих километров десятки тысяч тонн гниющей рыбы. Даже сейчас, когда все до следующей путины засыпал снег под ногами хрустят рыбьи кости. Совершенно ясно, что никто не контролирует квоты лова: жить-то надо. Но уже сегодня ученые говорят о том, что скоро путина резко сократится, может быть, исчузнет совсем. Экологическая катастрофа прикроет окончательно этот «рог изобилия».

После учиненного разбоя ландскнехты возвращаются в Петропавловск или на «материк», проживая свои деньги до следующею года. Теперь я понимаю, почему в городе так много роскошных автомобилей и не менее роскошных магазинов, не уступающих московским. И еще мне понятно, почему три четверти местного населения страдает от холода, дети не ходят в школу, люди мрут в больницах, а зарплата и пенсии не выплачиваются. Прочь oт этого ужаса…

…К другому ужасу. Я в совхозе Петропавловский, последнем динозавре социализма, готовом почить естественной смертью. Последние крестьяне будут переселены в районный центр и пополнят ряды местных безработных. Здесь, в 10 км от Петропавловска, чувствуешь себя, как в музее. Приватизация для совхоза равнозначна закрытию, а реформа просто-напросто перекрыла кран государственных дотаций. «Да Бог с вами, — с горечью говорит Игорь Прибылов, сорокалетний главный инженер этой археологической древности. — О сельском хозяйстве у нас никто больше слышать не хочет!» Совхоз остался в том же плачевном состоянии, что и при социализме, — с неделимой собственностью, принадлежащей 240 рабочим-акционерам (при наделе в шесть гектаров на человека).

То, что никто не может выйти из хозяйства, забрав свою долю, не свидетельствует о проявлении социалистического предубеждения к свободному фермеру. «Эта земля требует мелиорации и больших капитальных вложений, что может осилить только коллективное хозяйство. — объясняет Прибылов. — Если мы поделим землю на всех, никто в одиночку не сможет ничего сделать».

— А какие у вас доходы?

— Об это и говорить не приходится. Без помощи государства нам не выжить. Но у нас в хозяйстве есть 2000 коров, которые дают хорошие надои молока, 34 тонны в день, хотя раньше давали 10–11. Только благодаря этому нам удается прокормить 240 семей. Если мы закроемся, для них наступит катастрофа.

— Какие у вас заработки?

— 300–400 рублей в месяц, но последний раз зарплату платили в марте.

— За счет чего же живут люди?

— За счет приусадебного хозяйства — каждому выделено под огороды 6-10 соток.

— Инвестиции?

— Восемь лет мы не видим уже ни копейки. Все чиним, латаем. Каждый год теряем до 10 % сельхозтехники, которую разбираем на запчасти. Через 3 года нам не на чем будет пахать и убирать. Куда податься людям? — голос Прибылова прерывается от волнения. — Вначале мы все хотели перемен, но не того, что произошло. Иногда я удивляюсь: почему никто не берет в руки автомат?

— А никому еще в голову не пришло провозгласить отделение Камчатки? В сущности здесь есть все, чтобы сделать людей счастливыми: золото, газ, рыбные богатства, равным которых нет в мире…

Игорь Прибылов задумывается, прежде чем ответить. У подножия пологого холма расстилается Тихий океан. То место, где мы с ним стоим, раньше было переднем краем линии обороны. Еще видны остатки траншей, ходов сообщения и блиндажей. В случае войны американцы или японцы, наверное, высадили бы здесь свой десант. По крайней мере, так считали советские генералы, которые приказали изрыть весь этот холм, как швейцарский сыр. Все это уже растворяется в исторической дымке прошлого и кажется невероятным. За нашими спинами синеют заснеженные вершины вулканов, которые возвышаются над бескрайними просторами безлюдной и невозделанной земли и над морем, замерзшим только у кромки пляжа.

Я был дома у Прибылова, там чисто и опрятно, в шкафах стоят книги. Познакомился с его женой и его маленьким сыном. Сможет ли эта крестьянская семья, затерянная во времени, продержаться? Почему еще молодой и образованный человек согласен оставаться здесь пленником, загубив свою жизнь? Игорь Прибылов отрывается от своих мыслей только для того, чтобы ответить на мой вопрос, который я ему задал еще на холме: «Это отдаленная перспектива. Но если мы и дальше будем так катиться вниз, это не исключено. Нас загоняют в угол. И тогда люди будут готовы встать под знамена тех, кто укажет путь к спасению».

Глава 2 ФЕДЕРАЛЬНОЕ САМОУБИЙСТВО

Представьте мне ваши предложения по поводу того, что вы бы хотели получить от Федерального центра (в смысле полномочий), и мы пойдем вам навстречу». Волк теряет шерсть, но не повадку. 21 апреля 1999 года Ельцин выступал перед небольшой, но важной аудиторией — 19 губернаторами, приехавшими в одну из многочисленных подмосковных резиденций Ельцина, главного обличителя привилегий советской номенклатуры и именно поэтому избранного президентом. Собравшиеся были его самыми преданными людьми, на чью поддержку он прежде всегда мог рассчитывать. Встреча проходила накануне повторного голосования в Совете Федерации по щекотливому делу Генерального прокурора Юрия Скуратова, которого Борис Ельцин хотел убрать. Результаты первого голосования обескуражили российского президента: только 6 губернаторов и региональных лидеров поддержали его обращение. Престижу Кремля был нанесен настолько тяжелый удар, что генерал Лебедь, губернатор Красноярского края, заявил, несколько преувеличивая, что это конец президентской республики в России.

Надвигалась к тому же процедура импичмента со стороны Думы. Опасность для Ельцина становилась вполне реальной. Голосование означало, что плотина из губернаторов, главной силы Совета Федерации, может рухнуть под ударом возможного импичмента. Таким образом. Ельцин перед вторым голосованием принимал меры предосторожности, исходя из собственных представлений о том, какими должны быть эти меры, оставаясь верен себе, поскольку при решении главных вопросов он способен быть только самим собой. Он созвал преданных людей и сказал, что готов даровать им большую автономию и новые полномочия. Перед ним — каменные лица самых выдающихся представителей выборной постсовстской номенклатуры: Эдуард Россель из Свердловской области, Дмитрий Аяцков из Саратовской, Анатолий Гужвин из Астраханской, Геннадий Игумнов из Пермской, Анатолий Лисицин из Ярославской, Виктор Кресс из Томской, Владимир Елагин из Оренбургской. «Я всегда считал и буду считать, что вы для меня на первом месте. Потом идут министры и все остальные»,^[2] — увещевал президент региональных лидеров, чтобы сохранить свою собственную власть.

В очередной раз сиюминутные выгоды взяли верх над стратегическими государственными интересами. Российский президент подливал бензин в огонь в стране, и так уже охваченной пламенем сепаратизма, в надежде, что раздувание пожара позволит ему в очередной раз избежать ответственности. По существу, достаточно этого небольшого изложения неопровержимых фактов, чтобы обвинить Ельцина в предательстве национальных интересов и нарушении конституции, которая именно президенту отводит роль гаранта целостности государства. В апреле 1999 года по сути повторялась — в более худшем варианте, на более низком уровне торга — попытка удержать ускользающую власть, та же самая операция, врезультате которой Борис Ельцин взошел наверх в начале своей разрушительной эпопеи.

То, что начинается как трагедия, в конце оборачивается фарсом, как сказал бы Маркс. Но уж тогда, при восхождении Ельцина к вершине власти, можно было заметить разрушительное действие такой его политики. Если бы мы захотели определить, естественно условно, дату начала распада России, необходимо было бы вернуться на 9 лет назад в июнь 1990 года, когда в полный разгар входила борьба между правительством Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (одной из 15 республик СССР, уже находящейся в руках Ельцина) и союзным центром во главе с Михаилом Горбачевым. Ельцин поставил целью ослабить союзный центр любыми средствами. Попав на место главы самой крупной республики Союза, он получил великолепную возможность выступить с инициативой, которая стимулировала уже явные центробежные тенденции почти во всех союзных республиках. Его главным инструментом стало провозглашение суверенитета РСФСР. Почти единогласно одобренное Съездом.

Отдавал ли Борис Ельцин себе отчет, какими могут быть отдаленные последствия такого шага? На этот вопрос нет ясного отпета. Но, возможно, у него просто не было времени подумать о таких праздных вещах. На карту была поставлена власть, все остальное было незначительным, второстепенным. (В точности так же — опять 21 апреля 1999 года.) Но независимо от того, хотят ли политические лидеры задавать себе те или иные вопросы, эти вопросы, рано или поздно, сами напоминают о себе. Все то. что Ельцин делал для достижения личной власти, отразилось впоследствии на проблеме автономий, которые входили в состав РСФСР. Со временем об этом многие забыли, но вернуться назад и проследить, что тогда было сказано и сделано, совсем нетрудно. Это важно для понимания того, где и как были посеяны семена зла, которое сегодня душит Россию и тянет ее на дно.

Достаточно вспомнить, среди прочих, выступление Ельцина в августе 1990 года во время его поездки в Татарстан: «Мы не встанем на ошибочный путь, остановив процесс национального самосознания. (…) Россия подпишет договор с Республикой Татарстан или государством Татарстан, это решит Верховный Совет). Внутри всей России будет заключен конфедеративный договор. (…) Надо исходить не из того: сколько полномочий вам даст Россия, а из того, сколько полномочий вы можете взять на себя, а сколько делегируете России. (…) Берите столько суверенитета, сколько способны проглотить. А сколько останется, вернете России через договор» (процитировано по «Независимой газете» — приложение «Регионы». 1998. № 17).

Призыв такого рода не мог не быть услышан: в течение того же года почти все автономные республики России провозгласили разные формы суверенитета. Даже некоторые автономные округа провозгласили себя республиками и получили таким образом право на собственную конституцию. В течение 1990 года в России возник десяток суверенных государств, каждое из которых де-юре и де-факто вступило на путь отделения от России, если не территориального, то по крайней мере юридически институционального. Можно даже сказать, что процесс распада России начался с точки зрения структуры государственной власти даже раньше, чем аналогичный процесс в Советском Союзе, который. как известно, охватил страну в 1991 году. А крах Великой России («Советского Союза), как писал по этому поводу Виталий Третьяков, не только «создал прецедент, который позволяет представить возможность распада и самой России», но и подготовил цепную реакцию распада, ввиду того, что границы между республиками в СССР были «установлены таким образом, что, наряду с естественно отделяемыми территориями, из России уходили исторически принадлежавшие ей земли». Речь идет о тех землях, что были не завоеваны, а присоединились к России добровольно (например, Грузия), или о тех. что были всегда исторически связаны с Россией (наиболее характерный пример — Крым).

Конституцией 1993 года придавалось первоочередное значение договорам между центром и автономиями по разделению полномочий. Когда различные республики (например. Татарстан и Башкортостан) внесут эти документы в свои конституции, то этим подтвердят конфедеративный характер своих отношений с центром. В еще действующей российской Конституции 1993 года обращают на себя внимание 3 элемента, которые вставлены туда словно нарочно, как мины, предназначенные рано или поздно взорвать Российскую федерацию:

а) все субъекты Российской федерации обладают правом на собственное законотворчество (статья 66, пункт 2);

б) прокуроры в автономиях назначаются Москвой, но по согласованию с теми же автономиями (статья 129, пункт 3);

в) члены Совета федерации (по 2 человека от каждого субъекта Федерации, соответственно президент или губернатор и представитель местной «законодательной власти) неприкосновенны в течение всего срока их мандата. А один элемент столь же опасно отсутствует: в Конституции даже не упоминается механизм федерального воздействия или какой-нибудь другой юридический инструмент, дающий центру предпочтительное право толкования закона в спорных случаях (только Конституционный суд может выполнять роль арбитра).

С совершенно абстрактной точки зрения политическая децентрализация могла бы показаться прогрессивной в плане создания нечто подобного системе, которую превосходно описал Алексис де Токвиль и которая была одним из источников силы нарождающейся Америки. Не исключено, что кое-кто из составителей ельцинской конституции именно это и имел в виду, т. е… может быть, не все, но крайней мере часть авторов нелепой российской Конституции была, несомненно, уверена, что их произведение демократично и прогрессивно. Но на самом деле эти четыре законодательных перла послужили основанием для ускорения феодализации России.

Статистика Министерства юстиции показывает, что каждый третий закон, принятый в автономиях, противоречит российской конституции и федеральным законам. Произошла «стихийная децентрализация» федеральной власти — произвольная, асимметричная, зависящая от прихоти того или иного местного царька и от его влияния на местное законодательное собрание, что оказалось возможным из-за полного отсутствия на местах политических партии, высочайшей степени коррумпированности бюрократического аппарата и полукриминальной среды, в которой существует вся политико-административная система.

Эта «стихийная децентрализация» получила импульс в 1997 году, когда во всех автономиях прошли всеобщие прямые выборы губернаторов и местных парламентов. Здесь также на первый взгляд кажется, что речь идет о демократической норме: региональные элиты, прежде сильно зависевшие от центра, стали по воле народа полностью легитимными, значит, их власть будет значительно сильнее и стабильнее. Но для того чтобы все это действительно соответствовало демократическим нормам, необходимо, чтобы на местах были: подлинное волеизъявление со стороны граждан, равный доступ к источникам информации, финансовая прозрачность, беспристрастность судебной власти и т. д., а поскольку всех этих условий и близко не видно почти повсеместно в субъектах федерации, сегодня можно сказать, что на политической карте России появилось несколько десятков корпоративно-олигархических режимов, которые превратили в фарс конституционные права граждан, свободные выборы, свободу печати и независимость суда. Варианты этих режимов составляют широкий спектр, в котором слабо чувствуется присутствие демократии; наоборот, преобладают режимы откровенно феодальные, режимы, которые можно определить как мафиозно-криминальные, режимы с доминированием одной религиозной конфессии, полицейские режимы. Порой их отличают смешные н забавные комбинации. В некоторых регионах проводят оригинальные эксперименты. Как, например, тот, о котором мне рассказал в начале июля 1999 года Шалва Петрович Бреус. вицегубернатор Красноярска. Александру Лебедю, избранному губернатором Красноярска, пришлось применить опыт создания Федерального бюро расследований (ФБР) в 20-е годы в США. «Понимаете. — сказал Бреус, — полиция в Америке была настолько коррумпирована, что уже была ни на что не способна. Нам здесь пришлось принять аналогичные меры. Многие местные чиновники были слишком подвержены шантажу и давлению. Нам пришлось пригласить людей со стороны, недоступных для криминалитета, поскольку они были никому ничего не должны. Естественно, мы позаботились об их защите. Я сам из Москвы. Но другого выхода не было». Блестящее описание обстановки в Красноярске в начале 1999 года. Но так было почти везде.

По числу избранных президентов Россия, несомненно, на нервом месте в мире. Каждый из них старался показать своим подданным, как он умеет ими править и насколько он независим от центральной власти, от которой «исходит самая постыдная несправедливость и беззаконие». Кроме случаев, когда нужно было договориться с президентом Ельциным — гарантом Конституции, чтобы в обмен на проявление формального уважения получить новые порции суверенитета. Именно так, как это было на встрече 21 апреля 1999 года с 19 губернаторами. Как отражается такой бесстыдный танец на идее унитарного государства, каждый в состоянии себе представить. Здесь мы видим такой регресс цивилизации, которому, на мой взгляд, нет аналогов в современном мире. Чтобы найти в истории пример подобной деградации всех государственных и экономических устоев, возврата к всеобщему варварству после крушения последних оплотов культуры и морали, необходимо, думаю, пройти сквозь века к падению и конвульсиям Римской империи. Российские демократы, составители конституции 1993 года, написанной кровью погибших в московском Белом доме (российской площади Тяньаньмэнь), которой аплодировал Запад (и, возможно, не получившей в действительности необходимого числа голосов на референдуме), те демократы, которые похвалялись тем, что они разрушили «тюрьму народов», оказались в конце концов теми, кем и были на самом деле: создателями нового азиатского деспотизма.

В российской Конституции 1993 года перечислены 6 видов федеральных субъектов, все с равными правами: республики, края, области, города федерального значения (Москва и Санкт-Петербург), автономные края и автономные области — всего 88 «автономий» (без Чечни). Модель российского федерализма, унаследованного от СССР, строится но двум различным принципам, которые придают ей совершенно неповторимый характер: по территориальному принципу (57 субъектов Федерации) и но национальному (31 субъект). Но что еще более усложняет федеративную структуру, так это наличие автономных образований, являющихся субъектами Федерации, в которые входят в качестве составных частей другие субъекты Федерации — национально-автономные. Примером может служить Тюмень (субъект Федерации как область), на территории которой находятся два автономных округа — Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий, которые также являются субъектами Федерации.

Конституцией 1993 года предусматривается целый перечень законов применения федерального диктата, которые, однако, так и не применялись. В действительности, поскольку не существует действенного законодательства, именно Борис Ельцин собственной персоной и президентская администрация во время его частых «отсутствий» занимались отношениями центр — периферия, используя все широкие президентские полномочия. Следовательно, именно Ельцин персонально несет главную ответственность за настоящее положение вещей. Под его непосредственным руководством были осуществлены все этапы «федерального самоубийства», все конвульсивные уступки со стороны Москвы принципиального характера: в 1992 году (подписание федеративного договора, который устанавливал, что центральная власть располагает полномочиями, делегированными автономиями), в 1994 (когда автономии, или субъекты Федерации, добились права заключать, двусторонние соглашения с центром), в 1995–1996 годах (когда субъекты Федерации добились права прямых выборов губернаторов). С того времени центр лишился возможности влиять на внутренние дела в регионах, получилось так, что каждая автономия пыталась — и, как видим, часто небезуспешно — вырвать у него самые широкие полномочия через двусторонние соглашения с президентом. Тот, в свою очередь, строил отношения центр — периферия, исходя из своих личных властных расчетов и конъюнктурных интересов, используя также политику альянсов с тем или иным сектором исполнительной или законодательной власти. Всякий раз, когда Кремль оказывался в затруднительном положении, Ельцин прибегал к торгу с автономиями для получения взамен поддержки в борьбе с оппозицией. Так он сохранил власть ценой систематического ослабления государства.

Необходимо сделать небольшое отступление относительно бесчисленных глупостей в российской центральной печати, несомненно написанных под диктовку Кремля и его союзников и направленных против Думы — «гнезда» оппозиции «президенту-реформатору». Глупости затем перекочевали в западные средства массовой информации, привыкшие — непонятно, почему? — пользоваться версиями печати и других масс-медиа, принадлежащих олигархам. Правда, позднее, после 17 августа 1998 года, та же западная печать обвинила олигархов в построении «воровского капитализма». Но если олигархи строили криминальный капитализм, не логично ли было быть покритичнее к версиям событий, которые они преподносили через свои газеты и телеканалы? Или западные эксперты по масс-медиа не заметили, как их примитивно водили за нос российские газетные и телевизионные магнаты?

В вопросе об автономиях необходимо сказать о роли Думы, на мой взгляд, несправедливо оболганной российскими и западными комментаторами. На самом деле Дума — которая и других сферах безвластна — обладает по действующей Конституции реальными полномочиями в отношении автономий и неоднократно пыталась использовать эти полномочия. Различные законы конституционного действия были разработаны и одобрены между 1994 и 1998 годами двумя сменившими последовательно друг друга Думами (одна была избрана в 1993, другая — в 1995 г.). Но ни один из этих законов — и в этом момент истины — не был утвержден, а в некоторых случаях даже рассмотрен Советом Федерации (верхней палатой российского парламента), в одобрении которого нуждаются законы конституционного применения. Содержание законов, принятых Думой, ни в коей мере не второстепенно. Это именно те законы, которые устанавливают критерии для разделения функций между центром и республиками-областями, определяют общие принципы организации исполнительной и законодательной власти в субъектах Федерации, принципы отношений между областями и республиками, с одной стороны, и между автономными образованиями внутри них — с другой. И в конце концов определяют процедуры разрешения конфликтов между автономиями и, особенно, между автономиями и центром. Я не хочу утверждать, что все перечисленные законы безукоризненны, как с формальной стороны, так и с точки зрения их соответствия демократическим нормам. Неопытность российского законодателя очевидна. Однако в данном случае нельзя обвинять Думу в отсутствии инициативы, а также в процентрализме, поскольку во многих случаях законы не только не предлагают сохранить прерогативы центральной власти, но, напротив, направлены на построение системы элементарных правил перед лицом тотального произвола в торге президента с региональными лидерами. Причины, по которым Совет Федерации воспрепятствовал утверждению этих законов, вполне очевидны и объясняются тем, что верхняя палата состоит наполовину из президентов республик и губернаторов, наполовину из председателей местных парламентов. Как одни, так и другие из кожи лезут вон, дабы преградить путь любой системе правил, которая исходит из центра. В этом им оказывает солидную помощь лично сам президент, который постоянно пользуется одной из самых абсурдных статей конституции, составленной демократами. Дума могла бы преодолеть — на основании самой же конституции — вето Совета Федерации: достаточно вторично проголосовать простым большинством голосов за принятие отвергнутого закона. Но конституционная стадия была задумана с расчетом исключить успех и этой попытки. Законы подписывает президент. А как показывает практика, альянс «президент — Совет Федерации» срабатывал всякий раз, когда Ельцину нужна была помощь верхней палаты в борьбе против Думы.

Другими слонами, Борис Ельцин и его команда, с одной стороны, пытались непосредственно управлять отношениями с автономиями, распределяя привилегии и суверенитеты по политическим соображениям, с другой, — пользовались автономиями в своих московских политических баталиях. В результате более половины из 88 областей и республик имеют двусторонние соглашения с центром через президента, игнорируя парламент, парализованный применением вето. Полученные ими так называемые уровни суверенитета заметно отличаются друг от друга и произвольны но своей геометрии. При определении уровня широко распространен принцип «а чем мы хуже других?». Все участники торга словно поражены вирусом: те, кто получил меньше суверенитета и автономии, стремятся догнать остальных, а те, кто больше, не собираются от них отказываться.

На гребне волны ельцинского правления происходит взрыв вакханалии суверенитетов, которой, кажется, нет конца. Башкирия, Бурятия, Саха (Якутия) провозгласили себя «суверенными государствами» — только и всего (!) — и ввели эту формулу в свои конституции. Республика Коми «распространяет суверенитет на всю собственную территорию». Карелия считает себя «экономически суверенной». Башкирия и Чувашия «заключили соглашение о двустороннем сотрудничестве, в котором признается «взаимный суверенитет». Формальным внешнеполитическим актом Башкирии стало признание «суверенитета» Абхазии, которая после кровавого конфликта объявила о своей независимости от Грузии. Адыгея заявила о праве на обеспечение своей обороны и национальной безопасности, помимо, разумеется, права на собственное законотворчество. Саха (Якутия) вверяет собственному президенту полномочия на формирование республиканской армии. Северная Осетия-Алания присваивает себе право вето на решения федеральных органов по размещению у себя военных объектов, что означает: будучи пограничной территорией, она берется решать, что правильно, а что нет в оборонных мероприятиях Российской Федерации в целом.

К законодательным инициативам, которыми автономии мостят дорогу к отделению, добавляются заявления и поступки откровенно провокационные, требования разрушительного характера. Например, президент Калмыкии Кирсан Илюмжинов — звезда региональной политики с более чем сомнительной репутацией — выступает с такой угрозой, чтобы заставить Москву погасить долги пенсионерам республики: «Мы будем добиваться статуса автономного члена Федерации, в противном случае мы выходим из ее состава» (Interfax. 1998, I8 ноября). Не все заявления подобного рода следует воспринимать всерьез. Во многих случаях местные царьки стремятся просто поднять цену своей поддержки президента. Ясно, что у них нет ни сил, ни возможностей, ни серьезной заинтересованности встать на путь отделения. Но так происходит не везде, и не везде сепаратистские устремления не имеют возможности реализоваться. Например, на географической карте видно, что мусульманские республики Татарстан и Башкортостан и мусульманский Казахстан разделены лишь узкой полосой Оренбургской области. Российский же Дальний Восток может неожиданно обратиться для решения своих проблем к восточным соседям.

Претензиям на больший суверенитет нет конца. Немалая группа таких крупных регионов, как Волгоградская, Воронежская, Мурманская. Курганская. Архангельская, Саратовская области. Ростов-на-Дону, а также Ханты-Мансийский и Агинский бурятский автономные округа, заявила о праве приостанавливать на своей территории действие федеральных законов, если они противоречат местным законам. Получается, что субъекты федерации ставят собственные законодательные нормы выше норм самой Федерации. Пять республик (Адыгея, Ингушетия, Северная Осетия — Алания, Кабардино-Балкария, Дагестан), а также Тюменская область объявили своей исключительной собственностью подземные природные богатства, а некоторые — даже воздушное пространство над своей территорией. Перечислять «суверенные» глупости можно бесконечно, но, к сожалению, приходится признать, что все они воспринимаются очень серьезно самими авторами. Общее впечатление таково, что имеешь дело с поразительной незрелостью, с абсолютным культурным и юридическим примитивизмом. Это все равно, что дать ребенку заряженный пистолет. Рано или поздно он выстрелит, но неизвестно в каком направлении.

Надо сказать, что только часть «суверенных» глупостей включена в тексты двусторонних договоров, подписанных Ельциным и местными правителями. Но эта часть уже включена в систему юридических прав Российской Федерации. Процесс пошел вглубь и по некоторым признакам приобрел необратимый характер. На наших глазах происходит «растворение суверенных прав Российской Федерации через одностороннее их присвоение со стороны автономных субъектов» (Сиядулаев Н. Независимая газета — приложение «Регионы». 1998 № 3).

Нарушения федеральных законов, а также самых основных конституционных норм, среди которых права человека, стали разменной монетой в посткоммунистической и преддемократической России. На Кубани (Краснодарский край) близкий к коммунистам губернатор Николай Кондратенко своим декретом устанавливает дискриминацию языка турок-месхетинцев, проживающих в крае. В Адыгее, Кабардино-Балкарии, Ингушетии, Северной Осетии-Алании, Бурятии. Башкирии, Республике Коми, наоборот, законодательно утверждается дискриминация русского языка. В Мордовии сейчас президент, избранный 25 % избирателей республики, присвоил себе право назначать руководителей всех структур местной власти, вплоть до председателя сельсовета. Парламент, составленный из «своих» депутатов, принял решение продлить президентские, а заодно и свои полномочия до 2000 года, чтобы не тратить время попусту на новые выборы.

Кстати, подобные ситуации складываются во многих автономиях, где в штыки восприняли конституционную норму об ограничении президентского правления двумя сроками и где глумятся над законом, принятым Думой, о распространении этой нормы на выборных руководителей всех уровней. Только за 1996–1997 годы Генеральная прокуратура России опротестовала 1500 законодательных актов, принятых в субъектах Федерации. Впрочем, без каких-либо последствий, поскольку правовой механизм исполнения решений органов центральной власти отсутствует. Министерство юстиции, которое вроде бы располагает властными полномочиями, чтобы навести порядок, до сих пор не сделало ничего. Конституционный суд почти за 2 года (март 1995 — декабрь 1997) рассмотрел всего 15 дел о конституционности законодательных актов субъектов Федерации. (Только в одном из 15 случаев рассматриваемый закон был признан соответствующим федеральной Конституции.) И что в итоге? Федерация неравноправных непокорных автономий под руководством президента, который вместо утверждения согласия занимается подстрекательством, федерация, конституционно спроектированная некомпетентной и трусливой интеллигенцией…

Глава 3 ЕВРОАЗИАТСКОЕ УРАВНЕНИЕ

То, каким образом будет распределена власть над Евразией, сыграет решающую роль в установлении глобального господства Америки и ее исторической судьбе» — мысль из эссе Збигнева Бжезинского «Геостратегия для Евразии (Foreign Affairs. 1997. № 5), которое по странному совпадению вышло как раз в то время, когда в России и во всем мире господствовала уверенность, что страна вот-вот выйдет из кризиса и сотворит самое настоящее «экономическое чудо». Те российские эксперты, кому попались на глаза пятнадцать страничек, написанных «поляком», посчитали их кто — политической провокацией, кто — очередным проявлением неодолимой ненависти к России, кто — тотальной дезинформацией относительно неизбежного триумфа капиталистической реформы, организованной Гайдаром — Чубайсом — Дубининым в согласии с указаниями Международного валютного фонда. Как мог человек, живущий в Америке. быть таким отсталым и несовременным, чтобы выдвигать проект, столь оскорбительный для нового партнера, только что приглашенного за стол сильных мира сего?

Виталий Третьяков, главный редактор «Независимой газеты». решил даже полностью опубликовать работу Бжезинского: пусть читатели сами увидят, каковы настроения определенной — и немалой — части американского истеблишмента. Очевидно, Третьяков хотел предостеречь читателей от соблазна считать «перевод» России в класс «цивилизованных стран» свершившимся фактом. Но большинство российских обозревателей просто пожали плечами. Пусть, мол, старые советологи американской школы говорят. что хотят: как они ничего не понимали во времена социализма, так по-прежнему и блуждают в потемках. Безразличными остались не только прозападники, которые просто не могли приравнять позицию Бжезинского к позиции Запада (как может «империя добра» думать о нас так плохо?), но и практически все национал-патриоты, включая коммунистов. Последние были убеждены, что «американские планы» ликвидации России основывались на недооценке ее стратегической неуязвимости — проявилось что-то вроде «синдрома непобедимости», выглядящего весьма своеобразно в стране (не говоря уже о конкретных людях), последние девять лет занятой только зализыванием ран после поражения. Тут проявились еще две типичные черты современной российской политологии (и российской интеллигенции в целом): историческая убежденность, что иностранцы не в состоянии понять Россию («Сибирский цирюльник» Никиты Михалкова — последний яркий тому пример), и твердокаменная уверенность, что Россия, всегда выходившая живой из страшных трагедий своей истории, не может не победить даже после катастрофы, подкосившей ее в конце XX века.

Что касается первого убеждения, можно только пожелать россиянам пересмотреть его для их же собственной пользы. Да, американская советология мало что понимала в советском и российском обществе. Но для того чтобы спровоцировать катастрофу, оказалось достаточно потрясающей неспособности самих российских элит и интеллигенции понять собственную страну. Похоже, что именно россияне — я имею в виду наших современников — затрудняются понять самих себя и свою историю. Что же касается наблюдательности иностранцев, то достаточно перечитать маркиза де Кюстина. Разумеется, он принадлежал к исключениям, но исключительной была и способность де Токвиля улавливать основные черты американского общества. Кстати, как и де Кюстин, он тоже француз. Так что вопрос не столько в том, что иностранцы в целом неспособны к пониманию России (или любой другой страны), сколько в том, чтобы отыскать то. что нужно, в океане глупостей, сказанных и произнесенных во всем мире. Полезных мыслей всегда меньше, но они могут оказаться бесценными, если только вы не думаете в глубине души, что и так во всем превосходите остальных. Как раз это и является одним из характерных проявлений чувства неполноценности российской интеллигенции. Что же до второго — твердокаменного, как я уже сказал, — убеждения в стратегической неуязвимости России, то оно — просто симптом впечатляющей культурной отсталости новых российских элит, не поспевающих за глобализацией. С самого начала кризиса (если считать таковым саму констатацию его существования и последовавшую за этим горбачевскую перестройку) они не смогли понять, что глобализация ставит каждую страну, маленькую или большую, сильную или слабую, в совершенно невиданное доселе положение. Юридические критерии национального суверенитета отходят на второй план, а возможности народа держать ответ перед самим собой, «индивидуально» по отношению к остальному миру постепенно уменьшаются и сходят на нет. Разумеется, эта схема проявляется по-разному в разных странах в зависимости от их размеров и ее развитие идет не линейно. Но, несмотря на известные эмпирические различия, тенденция носит общий характер и необратима. Никто и никогда, на каком бы континенте он ни жил, не сможет больше пренебрегать ею. (Что, однако, не означает отсутствия сопротивления и отчаянных, почти инстинктивных попыток избежать этой участи.) Не приходится сомневаться, что в нынешнем виде глобализация порождает потрясения и ведет к тяжелейшим локальным и всемирным кризисам. Необратимость и неизбежность этого процесса также не означают, что время от времени сила традиций не сможет пересилить ход событий, навязанный внешним давлением. Но уже никто не может надеяться в будущем самостоятельно решать свои внутренние противоречия.

Прошли те времена, когда Россия могла отразить нашествие Наполеона своими собственными нравственными, экономическими, организационными, технологическими, военными и географическими средствами. Прошло и время второй мировой войны, когда великая страна еще могла своим героизмом и своими промышленными и организационными возможностями изменить ход военного конфликта и выиграть его. Мы живем в эпоху реальной интеграции (читай: подчинения слабых сильному), и полагать, что богатство традиций, истории, «духовности» может пересилить глобальное силовое поле, — чистое безумие, абсолютная слепота перед лицом действительности. И россияне должны чувствоватъ себя в безопасности меньше кого бы то ни было: именно они в годы посткоммунизма, едва утратив статус второй сверхдержавы, лучше всех узнали, с какой скоростью оставленные позиции сжимаются другими. Констатируя, что названные выше убеждения продолжают превалировать среди прозападно настроенных российских политологов: испытываешь нечто близкое к потрясению. Именно эти люди первыми должны были бы осознать решающую роль внешнего давления, «помощи», экономических и политических «советов» извне. Достаточно вспомнить роль всех этих факторов в переизбрании президента Ельцина в 1996 году, не говоря уже о модели экономической реформы, избранной Россией в посткоммунистическую эпоху. О каком национальном суверенитете можно говорить? На какую энергию «русского духа» можно рассчитывать, если сами россияне (я говорю о тех, кто владеет, распоряжается информацией и распространяет ее) не способны понять, в каком мире они живут и действуют, каким уровнем свободы реально располагают? Правда, теперь кое-кто начинает замечать (с десятилетним опозданием!) расхождение целей и действительности и заявляет о своем «разочаровании», обнаружив, что идеалы российских либералов — права человека, социально ориентированная рыночная экономика, достоинство человека — вовсе не совпадают с теми, которыми на деле руководствуется Запад. «Прозревшие» — те самые люди, которые после краха коммунизма последовательно поддерживали рождение системы, оказавшейся ни демократической, ни капиталистической и основанной на самом неприкрытом воровстве и коррупции, что происходило с одобрения США и Запада. Именно эти люди, видя как день за днем исчезает всякая надежда на оздоровление, в конце концов обвинили население, народ в неприятии любых идей цивилизованного развития. А после 17 августа 1998 года, когда в Америке развернулась дискуссия на тему «почему мы проиграли в России?», они вдруг очнулись и обнаружили, что способствовали передаче страны в руки «российской элиты, состоящей из воров, хамов и безголовых людей» (Пионтковский A. The Moscow Times. 1999. 10 июня).

Процитированный мной Андрей Пионтковский — один из «разочарованных», все еще не смирившийся с тем, что его «открытия» уже были описаны одним из тех самых западных экспертов, которых недооценила российская политология. Быть может, Леон Гур — не самый блестящий американский аналитик, но следует признать, что именно он в 1997 году обошелся без использования эвфемизмов, объясняя россиянам, что с ними происходит: «Москва не может позволить себе никакой политики противостояния США или НАТО. Существуют могущественные и влиятельные силы — в особенности банковская и деловая олигархия, контролирующая больше половины российской экономики и напрямую представленная в российском правительстве, — которые решительно сопротивляются возникновению любых противоречий в отношениях между Россией и Западом. Главный мотив этих влиятельных элементов — делать деньги, а это возможно в основном через торговые связи с зарубежными странами. Расширение НАТО не угрожает их интересам, однако Россия может чрезмерно жестко на него отреагировать, а последующая возможная ее изоляция — уже угроза» (процитировано по А. Пионтковскому — см. выше). Понятно, Андрей? Это «те самые люди, которые защищают западные интересы и ценности в России». И как раз эти господа, прозываемые «олигархами», вместе со своими политическими покровителями получили похвалу, поддержку и деньги Запада. Эта команда, по которой плачет тюрьма, все больше превращается — используя определение еще одного бывшего поклонника Запада — в «режим, не представляющий Россию, ненавидимым почти всей Россией, но в то же время высоко ценимый западными руководителями, особенно администрацией президента США Билла Клинтона» (Фельгенгауэр П. The Moscow Times. 1999. 10 июня).

Вчера они были наивными, теперь раскаиваются. А если это запоздалое покаяние пришло, лишь когда игра закончилась и ничего уже не исправить? Иногда история не прощает наивности. Как в 1991 году. когда все рукоплескали распаду СССР, даже не задумываясь о его глобальных последствиях. Я не хочу сказать — и намерен это уточнить, чтобы не быть неправильно понятым, — что надо было сохранить старый СССР. Необходимо было осознать, масштаб потрясений, к которым должен привести внутри и вне страны его мгновенный распад, не сопровождавшийся мерами но предотвращению «ударной волны». Российская интеллигенция же посчитала происходившее исключительно «внутренним» событием на советском геополитическом пространстве. И этим подписала собственный автопортрет: привилегированный класс, далекий от того народа, на выражение интересов которого он претендует. Это просто скопление интеллектуальных сил, лишенное подлинного стремления к свободе (несмотря на то, что она стала его знаменем), прежде всего из-за непонимания ее сущности, незнания основ правового государства. Таким образом, интеллигенция продемонстрировала свою готовность продать свободу и право за классические тридцать серебреников, реализуя конгломерат личных амбиций за счет драмы миллионов сограждан: она показала себя элитой, полностью лишенной видения национальных интересов, готовой продаться тому. кто больше даст, неспособной на реалистичный анализ международного и стратегического положения России.

Сказанное почти полностью применимо и к отдельным секторам аппарата (центрального и периферийного) КПСС, фактически оказавшегося у власти во всех 15 республиках после краткого сезона «власти интеллектуалов», продлившегося в России с 1990 по 1991 год. С одним единственным, но существенным отличием: они-то уже были частью власти, хотя и находились в основном на ее нижнем и среднем уровнях. То обстоятельство, что местные посткоммунистические элиты во многих случаях возглавляли лидеры республиканских номенклатур, совершенно не означает, что у власти осталась и вся номенклатура. Просто эти лидеры нуждались в знамени, под сенью которого могли бы представ перед общественностью и, не имея ничего более подходящего под рукой, выбрали единственное, что было знакомо их народам. И именно этот — более или менее осознанный и добровольный, но эффективный союз между демократической интеллигенцией и средним и нижним звеном партийного аппарата — открыл дорогу олигархам, вышедшим из обеих групп.^[3] А теперь, завершив это социологическое отступление, необходимое для понимания дальнейшего, вернемся к Бжезинскому который, будучи одновременно поляком и американцем, тем не менее немедленно с чрезвычайной остротой и четкостью осознает, что проблему России надо рассматривать не с «точки зрения только Европы или Азии, а как «евроазиатскую проблему» — иначе не повлиять на решение судьбы мирового господства. Вот пpимер, как по ту сторону Атлантического океана видится npo6лема России — и не только после холодной войны, но и задолго до ее окончания. Будущим российским руководителям стоило бы повнимательнее изучить его, вместо того чтобы безразлично пожимать плечами.

Вкратце два основных положения Бжезинского таковы: проблема России — евроазиатская и имеет решающее значение для мирового господства. (Продолжая чтение, полезно помнить два прилагательных, выделенных мной; они чрезвычайно важны для стратегических разработок как россиян, так и европейцев.) Напоминаю также основные этапы, указанные Бжезинским: в кратксэсрочной перспективе (около пяти лет) помешать созданию на евроазиатском пространстве враждебной США коалиции, в среднесрочной (около 20 лет) — создать «стратегически совместимых партнеров» для трансъевроазиатской системы безопасности и, наконец. в долгосрочном плане (более 20 лет) создать условия для «реального разделения политической ответственности». Только что процитированная фраза — один из редких случаев. когда автор эссе заботится о дипломатичности выражений. Ни самом деле «реальное разделение политической ответственности» означает для Бжезинского положение, при котором США командуют, а остальные — все остальные — подчиняются (лучше, если осознанно) американским приказам. Не больше и не меньше. Это не преувеличение. Сам автор несколькими строками ниже сообщает читателю, что по крайней мере а течение жизни одного поколения мы все будем обитать в «американским» мире, поскольку ни в одном из четырех основных измерений власти — «военном, экономическом, технологическом и культурном» — не существует центра, способного оспорить американское преимущество. Единственная альтернатива, согласно Бжезинскому, — «мировая анархия».

Мы еще вернемся к этому важнейшему умозаключению, чтобы высказать несколько небезосновательных сомнений в его верности. А пока что стоит детально проследить ход мыслей автора. Успех среднесрочной стратегии, предложенной Бжезинским, будет зависеть от способности США построить политику альянсов с Европой, с одной стороны, и с Китаем — с другой, это «предопределит будущую роль России». А поскольку определить будущую роль России — значит решить уравнение власти в центре Евразии, что в свою очередь откроет путь к «мировому господству», становится ясным, что российское уравнение самый важный узел, развязывание которого определит облик XXI века. В этом Збигнев Бжезинский полностью прав. И эта книга — во многом следствие признания его правоты.

Великая игра будущего развернется в центре Евразии, и политика Америки по отношению к Европе и Китаю рассматривается как линия мощного окружения евразийского центра, точнее, того политического образования, которое сегодня в нем располагается. В этом контексте Европе достается роль проводника американского влияния на Евразию, в том смысле, что любое расширение европейского влияния должно быть исключительно «экспансией американского влияния». При одном условии: европейские нации, вместе или по отдельности, останутся зависимыми от американского покровительства. Естественно, что, если потребность в защите исчезнет, понадобится найти столь же эффективную замену опасности (или же искусственно ее создать), от которой союзникам придется искать защиты. Похоже на пророчество? В свете войны против Югославии, развязанной и выигранной НАТО, такое подозрение может обидеть автора. Это не просто пророчество, это нечто большее — конкретнейшее заявление о намерениях, стратегический план действий, реализация которого уже началась. Когда дело было уже сделано, Стефен С.

Розенфельд написал в «Вашингтон Пост» с мало элегантным, но заслуженным нами, европейцами, оттенком наглости: «Теперь США нависают над Европой гораздо больше, чем когда бы то ни было раньше со времен окончания второй мировой войны (International Herald Tribune. 1999. 8 июня).

В то же время, предупреждает Бжезинский. необходимы осторожные действия, чтобы помешать Европе достичь «чрезмерной политической интеграции». В противном случае однажды она может пожелать «бросить США вызов в геополитическом соперничестве». Американского аналитика больше всего волнует, что Европа может обзавестись собственной ближневосточной политикой. Но это — лишь искажение, дань времени, когда эссе было написано и когда Ближний Восток был главной головной болью США. Вопрос стоит гораздо более широко. Что произойдет, если Европа попытается расширить свое влияние на Евразию, свое собственное влияние? Необязательно в качестве полновесной альтернативы американскому, но и не исключительно в пользу интересов США? Иными словами, что случится, если Европа начнет решать евроазиатское уравнение, исходя из собственных интересов и собственного видения будущего (если оно у нее появится)? Ответ достаточно предсказуем. Как мы знаем, идеи Бжезинского уже реализуются полным ходом, что доказывает — это не размышления ученого-одиночки, а полномасштабный план, порожденный мощными интересами и проводимый в жизнь западными — прежде всего американскими — политическими кругами. Расширение НАТО на Восток идет форсированными темпами, значительно опережая интеграцию новых государств, вышедших из-за железного занавеса, в Европейский Союз. Правда вступить в западный военный альянс гораздо проще, чем удовлетворить всем требованиям Европейского Союза. Но столь же очевидно, что движение в эту сторону полностью отвечает навязанном Европе роли «проводника» интересов Америки.

Как оценивают эту американскую политику российские элиты? В период с 1993 но 1996 год власть имущие во главе с Ельциным, — опасаясь коммунистического реванша или же просто делая вид, что они его боятся, чтобы напугать Запад и обеспечить себе условия для беспрепятственного разграбления страны, — сделали все возможное для получения не только политического, но и поенного покровительства США. Эти деятели (наиболее ярким представителем такой политики был министр иностранных дел Андреи Козырев) даже сообщили администрации Клинтона, что расширение НАТО на Восток чуть ли не желательно, поскольку коммунистам тогда придется перейти в оборону. Все случилось совсем иначе, но необходимо отдать должное Ельцину, Чубайсу, Козыреву и Гайдару — расширение НАТОна Восток не было чисто американской затеей. Мало кто тогда осознавал существование таких планов: теперь же многие кипят обидой и гневом. Поздно, в США уже господствует мнение — и Бжезинский вновь становится отличным его выразителем. — что, если российское руководство согласится с ситуацией, то хорошо; если же не согласится. то пусть пеняет на себя. Дело будет поведено так, что сопротивление обойдется России слишком дорого и в результате от него придется отказаться уже на начальном этапе. «Сотрудничество с ними (россиянами. — Д.К.) желательно, — пишет Бжезинский, — но так или иначе Америка должна ясно дать понять, каковы ее глобальные приоритеты».

Здесь снова стоит задержаться на выражениях, используемых Бжезинским. поскольку, как это часто бывает, язык выдает глубоко спрятанные желания, открывая вид на панораму, имеющую мало общего с политическим реализмом и логикой как таковой. Россию, пишет бывший госсекретарь США, следует «поощрять в свершении столь долго откладывавшегося (long delayed) постимперского выбора в пользу Европы». Слова «долго откладывавшегося» свидетельствуют о том, с каким царским нетерпением Вашингтон ждал капитуляции России. Эссе было написано в 1997 году. К тому времени минуло только шесть лет со времени распада СССР, но Бжсзинскому такой срок уже представляется «долгим откладыванием». Достаточно этой маленькой детали, чтобы измерить исторический масштаб планов Бжезинского, ненамеренного приноравливать свои темпы к невыносимой медлительности России. В его схеме капитуляция Москвы — просто одна из задач краткосрочного плана на пути к скорейшему достижению «глобальных приоритетов США».

Остается сделать единственно возможные выводы из философии, блестяще выраженной Бжезинским. Итак, если бы темпы реализации планов были правильными, т. е. реальными, то для нынешней России вообще не осталось бы никакой надежды. Быть может, другие народы и культуры смогут сопротивляться беспощадному катку глобальных приоритетов США, но сегодняшняя Россия не может выстоять в одиночку и будет сметена с лица Земли или, скорее всего, съежится до уровня Греции после краха империи Константинополя. Но остается, быть может риторический, вопрос: а что, если темпы, продиктованные Бжезинским, ошибочны? Хуже того: а что, если не только сроки, но и сама перспектива — ошибка? Если его нетерпение — не что иное. как поверхностность и невежество считающих себя всемогущими властителей? И если вся его философия на самом деле не в состоянии интерпретировать глубинную динамику движения народов и наций, не сравнимую с легковесными эпизодами текущей хроники, даже если они занимают срок жизни поколения?

Я пишу эти строки и думаю, что Фернан Бродель не мог бы родиться в Америке. И что прав Эдвард В. Сэйд, который пишет, что «США сегодня занимают в мире положение глуповатого стража, который, однако, может нанести ущерб больший, чем любая другая держава в истории» (Le Monde Diplomatique. 1999. № 6). Если это так, то Америку с ее глобальными приоритетами ждет неприятный сюрприз. Разумеется, при условии, что ее приоритеты в самом деле продиктованы «нетерпением» Вашингтона. Поскольку, что очевидно, в этом случае уже невозможно решить уравнение власти над центром Евразии по-американски. Точнее, его нельзя решить мирно. Война против Югославии показывает, что в Вашингтоне готовятся и к такому развитию событий: добиться результата любой ценой, включая войну, насилие, военное вмешательство. Разумеется, это вполне возможно, но тогда число разнообразных переменных в уравнении не только не сократится, но увеличится до бесконечности. Тогда вступит в действие «хантингтоновская» модель «столкновения цивилизаций» (clash of civilizations), которое, однако, мы знаем, может закончиться по-разному: как истреблением инков, так и неожиданным воцарением непредсказуемого имама Хомейни… Если поставить вопрос по-иному, то окажется, что он близко соприкасается с тем трехвековым спором, в ходе которого россияне и европейцы пытались определить место России в мире. Спор этот запутанный и свести его к упрощению невозможно, как нельзя упростить природу, географию, психологию или историю страны — названной однажды «миром миров» (Гефтер М.Я. Россия и Маркс// Из тех и этих лет. М. 1991) и «страной-музеем» (Stone N. La Grande Europa. 1878–1919. Roma — Bari: 1986 — цит. по кн.: Bcnvcnuti F. Sloria della Russia conteimporanea. Laterza, Roma — Bari. 1999). Дискуссия эта грешила определенными иллюзиями и непониманием сути проблемы, но ее участникам нельзя отказать в осознании исключительной сложности вопроса: невозможно спрямить дороги, которыми суждено пройти народам.

Что же касается дальновидности евроазиатской геостратегии Бжвзинского. достаточно посмотреть на его предсказания относительно европейской интеграции России. Всего лишь через два года (половина «краткосрочной перспективы») новые связи России с НАТО и Советом Россия — НАТО, созданном в Париже, уже серьезно повреждены различными факторами: бомбардировками Ирака, решение о которых было принято США и Великобританией в одностороннем порядке, и операцией в Югославии, проведенной НАТО вопреки мнению России. Заметьте, что у этих действий есть характерная общая черта: полное безразличие к международному праву и скрытое намерение унизить и свести к нулю роль ООН. Формальное принятие России в «семерку», свершившееся в Бирмингеме в 1998 году. оказалось, как и было ясно с самого начала, потемкинской деревней, построенной исключительно для того, чтобы потешить президента Ельцина. Помощь и кредиты международных финансовых организаций выделялись с благословения Вашингтона только до тех пор, пока экономическая политика Москвы отвечала американским и западным ожиданиям. После краха 17 августа 1998 года они были сокращены или заморожены. Сейчас они, может быть. и будут возобновлены в надежде, что у власти в Москве останутся преемники Ельцина. А во время войны в Югославии их откровенно использовали как средство шантажа, чтобы Россия как можно меньше противостояла НАТО. Инвестиционная политика, призванная «значительно приблизить Россию к Европе», так и не была реализована. Даже политика разоружения, но рельсам которой Россия продолжала катиться в посткоммунистические годы, стала наталкиваться на решения американских законодателей; вроде возобновления — пусть и в урезанной форме — программы противоракетной обороны в нарушение советско-американского договора по ПРО от 1972 года. Добавьте сюда американские санкции против российских институтов, обвиненных в поставке ядерных и военных технологий Ирану, и протекционистские меры против импорта российской стали. Прошло всего два года с тех пop, как Бжезинский выписал свои рецепты, а ситуация уже настолько изменилась, что их трудно представить публике как; средство для достижения согласия.

Фактов более чем достаточно, чтобы не доверять подобной геостратегии в целом. И не только и не столько из-за недостаточной культурной и исторической содержательности концепции, сколько по причине чрезвычайной опасности ее базовых предпосылок. Они вполне обоснованны и конкретны: анализ Бжезинского содержит изрядную долю реализма, позволяющего без иллюзий и сентиментальности изучать соотношение сил на игровому поле. С этой точки зрения его анализ заслуживает самого пристального внимания. Прежде всего в той его части, которая касается необходимости глобального взгляда на Евразию в целом — только в таком контексте можно правильно поставить проблему. Будущее России, как и мировое господство США в XXI веке, не может быть построено по кусочкам. Это не торт, чтобы понемногу откусывать от него. Тут надо не собирать мозаику, а действовать на основе целостного плана, в ходе реализации которого Евразия должна будет измениться: постепенно, шаг за шагом, и тем не менее синхронно и организованно. Не существует китайского или же европейского ключа к разгадке: есть только один, двухконтинентальный ключ. Кто подберет его, сможет выиграть. хотя никто не сказал, что одного его достаточно для победы. Но ясно — без этого ключа победа невозможна.

Глава 4 КАТАЛИЗАТОРЫ

До сих пор мы говорили об основных дезорганизующих факторах — как внутренних, так и внешних, — которые определяют ситуацию в России. Однако действие этих факторов, взятых и по отдельности, и в совокупности, могло быть сведено к нулю или ослаблено действием противоположных факторов, если бы не наличие по крайней мере четырех внутренних катализаторов — политического, общественного, экономического и психологического, которые характерны для России и способствуют ее распаду. Именно они — основная причина многосторонней геополитической эрозии, разъедающей Российскую Федерацию. Они возникли не вчера. Они начали проявляться в последнее двадцатилетие, а два из них заметно усилились в самое последнее время, вслед за крушением Советского Союза и Коммунистической партии.

Беспрецедентный кризис во взаимоотношениях между Москвой и национальными субъектами

Центр после краха коммунизма оказался неспособен предложить какую-то бы ни было идею национального единства. Лозунг перехода к капитализму не мог заполнить вакуум, образовавшийся после гибели мифа о советской родине. Не появились и лидеры, приемлемые повсеместно: низкий уровень культуры, коррумпированность, отсутствие моральных принципов и элементарных организационных способностей — общие характеристики российских политиков, взнесенных наверх финалом эпохи реального социализма. Центр действовал крайне нерешительно, когда возникала угроза национальной безопасности субъектов Федерации. Достаточно вспомнить осетино-ингушский кризис и постоянную напряженность в Республике Дагестан, где она может вылиться в конце концов в самую настоящую воину.

Возникает впечатление, что Москва не в состоянии пользоваться даже той формальной властью, которой располагает. Поражение в первой воине с Чечней сильно подорвало доверие к центральной власти. К тому же она оказалась не в состоянии организовать разумное налогообложение и аккумулировать денежные средства, необходимые для сбалансированного развития страны, демонстрируя тем самым полную неспособность исполнять роль посредника и арбитра в отношении передовых и отсталых регионов. И это притом, что в нынешних условиях дисбаланс регионов по уровню доходов, безработице и социальному обеспечению разителен. Яркий пример тому следующий факт: 10 регионов производят 44 % внутреннего валового продукта. И поступления в федеральный бюджет поражают своей неравноценностью: Москва дает 26 % от общей суммы, Санкт-Петербург — 3,7 %, Нижний Новгород — 2,7 % и т. д. Две трети налоговых поступлений в центр приходят из 10–12 регионов. Распределение денежных средств еще более неравномерно.

До сих пор не существует юридической базы для обеспечения основных форм экономической деятельности — таких, как владение капиталами, распоряжение природными ресурсами федерального значения, распределение налоговых полномочий между центром и автономиями. При таком положении вещей совершенно естественно, что национальные субъекты, входящие в Российскую Федерацию, и все ее автономии ищут помощь на стороне или пытаются как-то защитить себя сами или придерживают собственные природные богатства (если таковые имеются), т. е. сами решают свои проблемы. Единственное, чего пока им недостает. чтобы вообще не нуждаться в центральном правительстве. — это финансовой помощи из-за рубежа.

Однако в республиках, где большинство населения придерживается исламского вероисповедания, в помощи извне недостатка нет: Турция, реакционные и прозападные арабские режимы прямо или через посредников вступают в контакты с местными властями — не везде одинаково интенсивно, но не заметить их нельзя. «Великий Туран» — Турция, к примеру, уже давно взяла под свою опеку Татарстан, Башкортостан и значительную часть Северного Кавказа. И такую активность Турция проявляет не только в отношении российских регионов. К примеру, крымских татар Анкара тоже всячески обхаживает. В Симферополе (столице Крыма теперь он — территория Украины) имеется некий центр по культурному взаимодействию и помощи, который, помимо прочего, ежегодно отбирает десятки молодых людей для бесплатного обучения в турецких университетах.

В том же направлении, прибегая к самым различным средствам, действуют Саудовская Аравия, Афганистан, Арабские Эмираты. Прибавьте к этому еще и активность секретных служб некоторых западных держав и Израиля. Через подставных лиц, агентов влияния, через всяческие культурные центры открыто и тайно осуществляется все возрастающее давление (экономическое. правовое, юридическое) на республики и автономии с целью ослабить контроль над ними со стороны Москвы. Как уже было сказано, это относится прежде всего к Татарстану, Кабардино-Балкарии, Башкирии.

Тем временем местные законы входят все в большее противоречие с законам федеральными: русский язык систематически вытесняется или ставится в подчиненное положение по отношению к национальным языкам; так называемая «кадровая политика» (отбор, назначение, выборы администрации) производится по национальному принципу — унаследованная от советских времен, она теперь используется с обратным знаком, т. е. предполагает дискриминацию русских. А в этнически и исторически русских peгионах действуют, кроме этих. и другие катализаторы.

Роль региональной элиты

Беспомощность и одновременно коррумпированность политического центра не могла не создать благоприятную почву для проявления различных амбиций. Идея «делать по-своему», «освободиться от пут» стала как никогда популярна в посткоммунистический период. Исчезновение централизованного контроля, осуществлявшегося Коммунистической партией, — при всей его неэффективности, но тем не менее единообразного и базирующегося на общепринятых критериях, — не было компенсировано никакими другими системами регулирования. После нескольких лет неопределенности региональные лидеры поняли, что в отсутствие авторитетного центра им самим придется взять ответственность за принятие решений со всеми вытекающими отсюда последствиями, получив вместе с бременем и почет, и доход. Само собой разумеется, что региональные лидеры в подавляющем большинстве вышли из рядов местного партийного и государственного аппарата. Произошло это по вполне очевидном причине: партия с ее политической монополией осуществляла подбор номенклатурных кадров только в своих рамках или «дочерних» организаций, т. е. ленинского комсомола и профсоюзов. Когда компартия распалась, на местах остались лишь прежние кадры — в отличие от того, что произошло в Москве, где интеллигенция в массовом порядке смогла заменить (на какой-то период) коммунистический аппарат. Таким образом в регионах именно «номенклатурные люди» заняли командные посты, зачастую просто сменив таблички на дверях кабинетов. Именно они и стали осуществлять переустройство общества — с их багажом культуры, образования, профессиональной подготовки, приверженностью идеалам демократии. А поскольку все эти характеристики находились на весьма низком уровне, нетрудно себе представить, что произошло за эти годы во многих российских регионах, брошенных на произвол судьбы Москвой. Тем более, что действовали местные лидеры в условиях практического отсутствия гражданского общества и крайне низкой политической культуры населения. Они жили и действовали в стране, далеко не изжившей — а по-другому и быть не могло — наследие тоталитаризма, привыкшей покорно мириться со злоупотреблением властью, не знакомой не только с системой местного самоуправления, но даже просто хоть с какой-то административной децентрализованностью. Все это позволило старым-новым региональным лидерам почувствовать вкус к власти, фасад которой они лишь слегка подкрасили в демократические цвета, осознать свою незаменимость в теперешних обстоятельствах и почувствовать безнаказанность, несравненно более полную по сравнению с той, какой они пользовались в породившую их всех эпоху социализма.

На этой благодатной почве в конце концов вызрели семена сепаратизма и были заложены организационные основы для создания «независимых княжеств». Наиболее заметно такого рода тенденции стали проявляться в конце 90-х годов в Приморье (огромном регионе, расположенном на побережье Тихого океана и составляющем часть так называемого российского Дальнего Востока), в Сибири (где определяющую роль играет Красноярский край, не случайно выбранный генералом А. Лебедем в качестве стартовой площадки для возвращения в большую московскую политику), на Урале (в первую очередь в Свердловской области и в ее административном центре — Екатеринбурге), на Кубани (она охватывает Краснодарский край, часть Ставропольского края и Республику Адыгею, граничащую с беспокойным Северным Кавказом и потому как бы предназначенную служить полигоном для сепаратистов и централистов), в Поволжье (оно включает в себя такие русские области, как Ульяновская, Пензенская, Самарская, Волгоградская, Астраханская, а также республики: Татарстан, Башкирию, Калмыкию; здесь, учитывая близость с теми республиками, в которых наиболее отчетливо выявились сепаратистские тенденции, роль русских областей будет решающей для укрепления или ослабления федеральной власти).

Собственность как дестабилизирующий фактор

В сфере собственности наблюдается непосредственное воздействие тех центробежных сил, которые привели к распаду Советский Союз. В конце 1991 года республиканские элиты поняли, что ослабление центра дает им возможность овладеть теми богатствами, которые до той поры находились под его контролем. Следуя примеру Москвы, которая подвела юридическую базу под массовую и стремительную приватизацию общественной собственности, региональные элиты повторили на местном уровне аналогичную операцию по расхищению не только промышленности, но и земельных и подземных богатств. Именно на разделе собственности в посткоммунистический период столкнулись интересы центральных и региональных властей.

Со всех точек зрения подобное «распределение» собственности не слишком благоприятствует плавному переходу к рынку (и в этом смысле реформаторы московской мэрии были правы, выступая против него), но региональные лидеры имели резон настаивать на нем. Они искали и находили поддержку у населения, настроенного против московских «грабителей», и не зря, поскольку на самом деле последние нисколько не были заинтересованы в реформе, в переходе к рынку и их цель состояла лишь в том, чтобы завладеть всем «пирогом» — как в центре, так и на местах.

Здесь берет начало постоянное противопоставление «региональной», «республиканской» собственности и «федеральной». Спор по их поводу нашел разрешение в бесконечном множестве компромиссов, которые, как мы уже видели, исходили непосредственно от ельцинской администрации и работали на личные интересы президента. Когда дело было сделано и большинству людей в России стало ясно, что их бессовестно обманули и ограбили, периферийная элита, тоже получившая часть награбленного, испугалась, что ее призовут к ответу, и тогда ей придется либо возвращать присвоенное, либо спасаться бегством. Однако всем и каждому понятно, что упаковать чемоданы и смыться за границу куда проще из Москвы, чем, скажем, из Екатеринбурга, а надеяться на защиту все более слабеющей центральной власти — глупо. И потому многие из региональных лидеров выстроили для себя очень простую, логичную и удобную (для них, но губительную для России как государственного организма) цепочку рассуждений: не будет единого государства — не будет и государственных законов, не станет законов — исчезнет угроза юридической и уголовной ответственности; на региональном же уровне проблем нет: власть наша, и законы мы установим свои.

Моральная, физическая и духовная деградация населения

Воздействие этого катализатора невозможно оценить без учета того факта, что русские всегда были основной составляющей Российского государства. Национальный русский характер с его достоинствами и недостатками — главный ориентир для объяснения российской истории: русской революции, крушения русского «коммунистического эксперимента». Ослаблять русскую составляющую — значит подрывать на корню само существование Российского государства: совершенно очевидно, что Октябрьская революция в основном восстановила Российскую империю и границы Советского Союза почти совпали с прежними имперскими границами. Я считаю это неоспоримым историческим фактом, который к тому же определяющим образом воздействует на сознание и поведение самих русских. Констатация данного факта не имеет под собой никакой националистической подоплеки, ибо в данном случае речь идет не только о достоинствах, но и недостатках народа. (Возможно, западному читателю будут не по вкусу рассуждения такого рода, но их никак нельзя исключить из того контекста, и котором разворачивается дискуссия о будущем России.) Как было справедливо как-то замечено, «федерализм в России невозможен без справедливого учета национальных интересов русского народа, который составляет более 83 % населения».

Исторически сложившееся различие между республиками (организованными по национальному и этническому признаку) и областями, унаследованное с советских времен, постепенно усугубилось в ущерб русскому населению. Советский режим старался (опасаясь разрушить политическую мозаику) избежать монополизации власти доминирующей «русской нацией». Правда, нельзя сказать, чтобы эта политика проводилась последовательно на всем протяжении советского периода. Исключений было много и они носили трагический характер. Однако нет сомнений, что в целом Москва отодвигала на второй план интересы русских, добиваясь расположения этнических и религиозных меньшинств, проявлявших разную степень строптивости. В такой линии были свои слабости и недостатки, но ей нельзя отказать в определенной логике. (Подобная политика позволила Тито сохранять целостность Югославии в течение сорока лет.) Конец же эпохи коммунизма лишил эту политику всякого смысла, а в наследство от нес осталась дискриминация русских внутри страны, где они составляют подавляющее большинство населения.

Данные проведенных в 1996–1997 годах социологических опросов позволяют выявить потенциально взрывоопасные тенденции, порожденные такой ситуацией. Особый интерес представляют, на наш взгляд, два опроса — проводившиеся в Краснодарском крае и в Башкирии. Среди опрошенных в обоих случаях — местная элита, директора предприятий, представители национальных культурных учреждений, предприниматели, творческая и научная интеллигенция (приводимые далее данные взяты из исследования: Национальные интересы и проблемы безопасности России. М.: Фонд Горбачева. 1997).

Результаты свидетельствуют о том, что в Краснодарском крае — обширном регионе, в котором проживает приблизительно 4 млн. русских вместе с представителями 22 других национальностей (многие из них сохраняют компактное местожительство, язык и национальные традиции), происходит постепенное нарастание напряженности: более 51 % опрошенных проявляют «озабоченность» национальными отношениями в своем регионе, 27,4 % —»серьезную озабоченность». Кроме того. участники опроса отмечают острую напряженность между всем населением в целом и группами мигрантов и беженцев, появившимися после распада СССР вследствие кризисов, поразивших соседние государства — бывшие советские республики. По отношению к этому второму фактору, провоцирующему напряженность, проявляется дальнейшее расхождение в его оценках между славянским (русские. украинцы, белорусы) и «тюркским» (турки-месхетинцы, азербайджанцы, адыгейцы и т. д.) населением. Как можно видеть, проблема чрезвычайно сложная и простых решений у нее нет. Она требует исключительной дипломатической ловкости и одновременно мощной репрессивной системы. Ни того, ни другого в настоящее время нет и не предвидится.

Что касается Башкирии (или Башкортостана), то там ситуация даже более парадоксальная. Башкиры — нация, которая дала название республике и в этом смысле здесь «хозяйка». — составляют лишь 21 % от населения республики, тогда как татары 28. а русские и того больше — 39 %. Социологические исследования показывают, что башкирские лидеры открыто стремятся «установить под лозунгами национального возрождения фактическое господство титульной нации».

Аналогичные симптомы с различной интенсивностью проявляются, к примеру, и в Республиках Тыва и в Саха (Якутия). Соответствующая реакция со стороны русского этноса произойти не замедлила и в случае усиления напряженности может стать более резкой. «Ущемление прав» русских ведет к росту русского патриотизма и великорусского шовинизма, что в свою очередь вызывает ответную реакцию национальных, меньшинств — напряженность раскручивается по спирали, которой не видно конца.

Сегодня в России больше больных людей, чем было 10 лет назад, больше пьяниц и алкоголиков, больше душевнобольных, больше слепых и глухих, больше инвалидов. Смертность превышает рождаемость и среди мужчин, и среди женщин — по этим показателям Россия стала абсолютным исключением в мире 90-х годов. Ни одна страна, а уж тем более страна индустриальная с высоким уровнем грамотности, не знала такой демографической катастрофы: из-за негативного соотношения между смертностью и рождаемостью русское население уменьшается в среднем на миллион человек в год. Отрицательные показатели характерны для всего населения, но для русской его части они самые низкие. И это легко объяснимо: именно те регионы, где превалирует русское население, наиболее пострадали от так называемых ельцинских реформ. В них (по политическим причинам, о которых речь шла выше) коммунистический режим сконцентрировал большую чисть военной промышленности, технологический и интеллектуальный потенциал страны, т. е. все то. что Гайдар и его сподвижники считали ненужным, подлежащим скорейшему уничтожению. И хотя «реформы» провалились, но уничтожение прошло успешно. Последствия очевидны для всех, кто не слеп.

Кризис, разразившийся 17 августа 1998 года. наглядно продемонстрировал. как далеко зашел процесс распада, — зачастую он проявлялся в чисто автоматических, инстинктивных реакциях. В драматическом хаосе ответных мер, предпринятых областями и республиками, российские автономии выдвинули лозунги «каждый за себя», «спасайся, кто может» и реализовывали их, не дожидаясь решений Центра и порой даже не делая попыток хоть кик-то скоординировать свои действия. Достаточно привести всего несколько примеров.

Сразу после падения рубля Тульская область (губернатор — коммунист Василий Стародубцев) принимает решение о том, что цены на все товары широкого потребления в розничной торговле должны утверждаться властями; г. Калининград (губернатор Леонид Горбенко) объявляет «чрезвычайное экономическое положение», провоцируя острую полемику во всей московской прессе; г. Красноярск (губернатор Александр Лебедь) создает «группу быстрого реагирования», наделяя ее полномочиями проверять всю коммерческую деятельность с целью борьбы со спекуляцией; г. Кемерово (губернатор Аман Тулеев) начинает создавать «областной золотовалютный резерв»; в Самаре выпускаются облигации областного займа без всякого согласования с Центробанком и объявляется, что его погашение гарантируется «всем достоянием области»; г. Екатеринбург (губернатор Эдуард Россель) принимает решение установить региональную монополию на алкогольную продукцию. Десятки регионов немедленно заявляют о прекращении налоговых платежей в федеральный центр, и целая группа автономий втихую принимает те же самые меры, не заявляя об этом официально. На фоне всеобщего разброда и сумятицы выделяются всего два субъекта Федерации: Приморье (губернатор Евгений Наздратенко) и Москва (мэр Юрий Лужков). Оба их руководителя призывают избегать паники и объявляют о своей лояльности» центру. Но причины подобного поведения, внешне идущего против течения, — явно политические, явно личные и явно конъюнктурные. Наздратенко не может обойтись без поддержки Кремля и считает, что он ее заслужил, оказывая в свою очередь полную поддержку Ельцину во всех трудных ситуациях. Лужков стремится превратиться в национального лидера и метит в президентское кресло — таким образом, в его «лояльности центру» легко прочитывается заявка на всероссийскую власть, особенно когда он переходит к угрозам. Через Москву, заявляет он, проходит 50 % всего продовольственного импорта страны, и те, кто выбирает автаркию, пусть знают, что Москва может ответить блокадой. Довольно тревожное заявление. Особо тревожное с учетом того, что все основные российские торговые артерии уже давно стали ареной тотальной продовольственной войны, где царит принцип: «в нашу область пропускается все и не выпускается ничего» — по крайней мере, если не будет заплачена пошлина. Воронеж блокирует вывоз сахара и картофеля, Липецк — молока, Белгород запрещает вывоз растительного масла, Ставрополь устанавливает ценовой потолок на товары широкого потребления и налагает временный запрет на вывоз всей сельскохозяйственной продукции, Краснодар запрещает вывоз товаров «социального назначения», Самара арестует партии сахара и растительного масла, переправляемые через ее границы. Все такие меры можно было бы счесть за мелочь, за нервный срыв, объяснить растерянностью перед лицом чрезвычайных обстоятельств. Если бы только тем самым не разжигались искры, тлеющие под золой взаимных территориальных претензий, — их начинают предъявлять друг другу даже чисто русские области, вступающие в спор из-за границ, которые десятилетиями, если не веками никто таковыми не считал. А что будет, если чрезвычайные обстоятельства станут еще более чрезвычайными и из временных превратятся в постоянные?

Нарисованная нами картина весьма пестра, в некоторых аспектах противоречива, изменчива, поскольку определяется временной конъюнктурой, отношением губернаторов и президентов к жестоким московским баталиям. Очень сложно охарактеризовать положение в целом: тем не менее вырисовываются некоторые общие для целых групп субъектов федерации линии поведения, которые продиктованы объективными факторами и не зависят от произвольных решений и случайных обстоятельств. Эти объективные факторы иногда вступают в противоречие с описанными здесь тенденциями, а иногда их обостряют. С этими предварительными оговорками можно в заключение данной главы предложить разделение субъектов Федерации на четыре основные категории.

а) Добывающие.^[4] Они нередко оказывали поддержку ельцинскому центру, будучи больше других заинтересованы в «экономической реформе» в той ее форме, которая проводилась в посткоммунистический период и проводится в основном до сих пор, когда главная ставка делается на экспорт первичного сырья. Местные элиты были и остаются заинтересованы в экспорте больше, чем в развитии внутреннего рынка, выступают за свободное ценообразование и за максимальную экономическую открытость в отношении Запада. Эти субъекты Федерации тяготеют к Центру, по крайней мере до тех пор. пока в Кремле господствуют соответствующие политические тенденции. В противном случае «добывающие» субъекты могут превратиться в мощный дестабилизирующий фактор.

б) Аграрные.^[5] До ельцинской «реформы», т. е. вплоть до последней фазы социалистического периода, эти субъекты федерации в основном, хотя и в очень скромных рамках, сами себя обеспечивали продовольствием. По прошествии десяти лет им это удается куда хуже, но они сохранили стремление к развитию внутреннего рынка. Они — более закрытые области и республики, которые стараются увернуться от ударов, наносимых Москвой, и изолироваться даже от граничащих с ними регионов. Не случайно власть в них по большей части находится в руках коммунистов и аграриев, которые и в политическом смысле заинтересованы в возможно большей независимости от враждебного им московского Центра. Будучи в оппозиции к нему, руководители этих субъектов Федерации по причинам политико-идеологического характера не подвержены сильным центробежным тенденциям. Более того, они могут стать серьезной опорой для сохранения унитарного государства, если в центральном правительстве возобладают политические взгляды, которые им близки.

в) Иноэтнические.^[6] Эти федеральные субъекты (за редким исключением) демонстрируют центробежные тенденции. Причины в первую очередь националистические и лишь во вторую-социально-экономические.

г) Урбанизированные и индустриальные.^[7] К этой категории субъектов Федерации относятся регионы наиболее «русские», и именно они, как уже говорилось, больше всего пострадали от ельцинских «реформ». Естественно, что именно отсюда исходит наибольшая враждебность к Центру, чья социально-экономическая политика представляется деструктивной и противоречащей русским национальным интересам. В случае смены власти в Кремле и ее переориентации на отстаивание национальных интересов такие субъекты федерации вполне могут стать главной опорой единения. Короткий опыт правления Е. Примакова (с осени 1998 по весну 1999 года) весьма показателен: наибольшую поддержку он получил именно от этих регионов.

Глава 5 УМИРАЮЩИЙ СЕВЕР

Бывает, что судьба нации, народа зависит от какого-нибудь события в прошлом, от обычая, от генетических истоков, которые скрыты в дальнем и потайном углу. куда не хочется оглядывать или существование которого отрицается. Для России такой «тайник» — Великий Север, на первый взгляд пустынный и второстепенный, если судить по географическим признакам. Но он остается Великим во всех своих проявлениях: его бескрайние просторы простираются от Финляндии до Берингова пролива по всей верхней части России — страны, размеры которой вызывают подозрения и страх. Широкая полоса Русского Севера с негостеприимным климатом, но невероятными природными богатствами начинается от арктического Полярного круга и простирается вширь на 11 часовых поясов. Таков Великий Север.

Русский Север всегда был. несмотря на вечную мерзлоту, источником огромных надежд, сравнимых, может быть; только с утопическим стремлением построить новое общество. Новый мир на Севере строился на железобетонных сваях, чтобы дома не сгибались и не уходили в землю, как старые бревенчатые избы. Надо помнить, что само присутствие человека на севере уже поражает воображение. И беспокоит Вселенную.

Однако планы социалистического строительства не имели прямой цели преобразования Вселенной. Они предусматривали всего лишь новый порядок, в котором природа подчинена человеческому разуму. В период индустриализации советская власть построила на Севере 1400 городов и поселков: от таких больших промышленных центров, как Норильск, возведенный с нуля на границе с тундрой, до средних и мелких населенных пунктов, появлявшихся рядом с залежами полезных ископаемых, рядом с лесом нефтепромысловых вышек или фабрик первичной переработки сырья. Иногда города и поселки строились рядом со старыми поселениями коренных жителей Севера, постепенно поглощая и растворяя их. Но чаще всего преобладал принцип целесообразности развития социалистической индустрии. Об условиях для самих строителей социализма особенно не заботились. А тем временем города росли, похожие друг на друга, как детские кубики.

Эти города казались островками в море вечной мерзлоты на расстоянии в тысячи километров друг от друга, не связанные между собой ни автомобильными, ни железными дорогами, построить которые на вечной мерзлоте изначально невозможно. В каждом городе был свой аэропорт с отполированными до блеска ветром взлетно-посадочными полосами. Кому-то это нравилось, кому-то нет. Кое-кто насмехался над пролетарским Прометеем, который осваивал ледяную пустыню, похожую на лунный ландшафт, а кое-кто просто не понимал, зачем все это было сделано.

Но бесстрастная статистика говорила сама за себя. В 1991 году на Крайнем Севере жили 13 миллионов человек. Они ехали туда, движимые энтузиазмом или желанием заработать, по заданию партии или в поисках приключений. Такой сплав устремлений вряд ли с чем можно сравнить. Это нельзя сравнивать с покорением Дикого Запада в Америке: слишком большая разница в климате, в мотивации людей, в истории двух стран. Советские первопроходцы были движимы различными, может быть, даже противоречивыми устремлениями. У многих из них были личные причины, которые не отражались в партийных «характеристиках», составлявшихся для винтиков этого большого механизма. (Мы не говорим здесь о репрессиях, лагерях и принудительном труде. речь идет о тех, кто ехал на Север добровольно, в частности и на заработки.) Бывало, что людей влекло туда любопытство, или, может быть, ими двигало желание уйти из-под всесильного и повсеместного контроля партии. Кроме того, в самых отдаленных краях, вроде Колымы, оставались бывшие лагерники и их надзиратели, которые не могли уехать из привычных мест (им просто некуда было ехать) или которых навсегда приворожила к себе красота сурового края.

Освоение Севера было гигантским по размаху предприятием. Оно было настолько массовым, что даже теперь, 10 лет после крушения советской системы, население Крайнего Севера в 4 раза превышает население в подобных зарубежных районах: в Канаде, Гренландии, на Аляске. Впрочем, тогда определение «Севера» было достаточно широким: «Районы Крайнего Севера и прилегающие к ним территории». Под это определение попадали и остров Рудольфа (82° северной широты), и Курильские острова на 32° южнее. Коэффициенты заработка варьировались, хотя и приблизительно, в зависимости от продвижения на север, но они заметно отличились от аналогичных коэффициентов, принятых в капиталистических странах. «Северный коэффициент», установленный канадским географом Амденом. представляет собой довольно сложную шкалу от 0 до 1000 единиц, состоящую из 10 параметров, которые включают географические, природные и социально-экономические факторы. Например, за 0 принимается 45° северной широты, а за 100 — Северный полюс. Еще один параметр — состояние почвы: если земля не может «восстанавливаться», т. е. размораживаться хотя бы в верхних слоях, на 4 месяца в году, прибавляется еще 20 единиц, если на 3 месяца –50 единиц: максимальное число единиц (I00) прибавляется в случае почв, в которых вечная мерзлота проникла на 450 м вглубь. Другой параметр — вид растительной зоны: хвойные леса — так называемая тайга, покрывающая большую часть Сибири, где средний европеец вряд ли смог бы долго продержаться, — оцениваются в 0 единиц, тундра — в 80, а каменная пустыня, где не растет даже мох, оценивается максимально: 100 единиц. И еще: проживание в северных условиях в поселке с пятьюстами жителей оценивается в 75 единиц, но. когда число жителей не превышает 25 человек, — 90 единиц. Ученые-географы из Кольского филиала Академии наук на основании шкалы Амдена недавно рассчитали «северный коэффициент» для российского Севера. Для Архангельска он составляет 231 единицу, Якутска — 302, острова Врангеля — 800, а для Земли Франца Иосифа — 875 единиц.

В странах, которые принято называть «цивилизованными» (США и государства Европы), считается, что люди могут более-менее нормально работать при 200400 единицах по этой шкале и при условии, что они обеспечены необходимым питанием, одеждой, теплом: в районах с более суровым климатом люди работают вахтовым методом: там не строят города на вечной мерзлоте — слишком велики затраты. (В связи с этим Канада, например, никогда не стремилась построить атомный ледокол.) Советский Союз, естественно, имел не только другие критерии, но и другие потребности. И в мире никогда не было страны, которая так бы, как он, стремилась быть независимой от всего остального света. Россия унаследовала от СССР весь Крайний Север. В мире нет другой страны с такой протяженностью и с такими запасами природных ископаемых в столь труднодоступных местах.

Самая главная причина титанических усилий в освоении Севера заключается в том, что пятая часть внутреннего национального продукта Советского Союза приходилась на северные регионы. И до сих пор это так, несмотря на то, что население там сократилось до 11,9 миллиона человек (включая 158 тысяч представителей малых народностей — коренных жителей Крайнего Севера, которых нельзя причислять к переселенцам). С Крайнего Севера поступает 60 % всего энергетического экспорта России. После проведенной приватизации в частных руках оказались такие богатства, которые не снились арабским шейхам: 90 % запасов газа. 75 % нефти, 90 % олова, свыше 80 % золота и более 50 % всех рыбных ресурсов страны.

Таким образом, мы подходим к ответу на ранее поставленный вопрос. В борьбе против Запада автократичный Советский Союз стремился обеспечить свою независимость во всем. Покоренный и освоенный Великий Север имел для СССР многостороннее значение. С одной стороны — стратегическая важность для экономики, с другой — недоступность для потенциального врага, кем бы он ни был. Для достижения поставленной цели все средства были хороши, приемлема любая цена.

С точки зрения экономических понятий, которые называются «рыночными», — это чистой воды абсурд, поскольку нет смысла добывать нефть, если стоимость одного барреля в 3–4 раза выше, чем на мировом рынке. Абсурд исчезает, если представить, что страна не собирается никоим образом зависеть от мирового рынка, но он возвращается, как только тяготеющая к изоляции политико-экономико-социальная система перестает существовать. На первый взгляд в этом случае, казалось бы, достаточно «вернуться к нормальной экономике». Но что делать с теми 1400 городками и поселками —»лунными станциями», которыми так гордилась советская власть? Что делать с 13-ю миллионами людей, которые там живут и работают? Начинают планировать закрытие и переселение сотен поселков. Россия прощается с мечтой покорения Великого Севера, забывая, однако, что эта мечта родилась не в СССР — это была мечта многих поколений русских людей на протяжении последних трех веков.

Но главное — в другом: приходится констатировать, что без Великого Севера Россия, пусть без социалистической плановой экономики, с неутопической и неавтократичной экономикой, умрет. Потому что для выхода на мировые рынки нужны товары для продажи, а не только благие намерения. А страна,разрушенная руками ее собственных жителей, не имеет товаров на продажу, помимо тех, что ей достались в наследство от самой природы. И следовательно, мы возвращаемся к тому, с чего начали: освоение Cевера — важнейшнее необходимое условие для перехода России к рыночной экономике; задача настолько же важная, насколько для Советского Союза было необходимым обеспечить себе мировое господство.

Конечно же, речь идет о вещах, которые требуют разного подхода и в чем-то противоречат друг другу. Но основное различие между этими двумя устремлениями заключается в том, что второе, несмотря на всю иллюзорность, проводилось правящим классом решительно и сознательно, с фанатическим упорством (но крайней мере, на определенном историческом этапе) в достижении поставленной цели как для торжества идеалов интернационализма (без этого не удалось взять власть в свои руки), так и в национальных интересах. Современная российская правящая элита демонстрирует неспособность выработать какую-либо программу, не имеет никакой национальной идеи, которая могла бы сплотить волю народа.

Рынок — это следствие, результат длительных процессов в экономике, технологии, политике, структуре государственного управления. Он не зависит от воли одного человека или тысячи людей и не является знаменем, с которым идут на приступ крепости. Еще хуже. если люди. размахивающие им как знаменем, оказываются впоследствии заурядными мошенниками и ворами, действующими исключительно в своих личных интересах. Эти интересы так далеки от нужд собственной страны и ее народа, что их можно воспринимать только в контексте мирового финансового сообщества. Вот такие они — новые «интернационалисты», олицетворяющие единственный признак современности, или лучше сказать— стремления идти в ногу со временем, который имеет посткоммунистическая элита, рожденная в тайном браке между отбросами советского общества и низшими партийными и государственными чиновниками в самый расцвет «единомыслия» в мире финансовой глобализации. Российские олигархи отдались душой и телом идее своего личного преуспевания, совершенно пренебрегая историей и насущными проблемами своей страны. В этом они нашли полное понимание и поддержку со стороны западных проповедников новой религии — абсолютного либерализма и экономике. Случается, что в хороших семьях вырастают как нормальные дети, так и мошенники. Не все рекомендации, за которыми Анатолий Чубайс и Егор Гайдар ездили в Гарвард, оказались мудрыми и беспристрастными. 17 августа 1998 года покачало, что распахнутые двери для не ограниченной ничем конкуренции привели Россию к катастрофе. Когда я пишу эти строки, такая же, равная по своим последствиям катастрофа произойдет, если под прикрытием аргумента, что «финансировать его экономически нецелесообразно», Север будет брошен на произвол судьбы. Где-то на этот счет уже принято решение (может быть. на основании расчетов какого-нибудь калифорнийского университета), что для сокращения расходов необходимо сократить «избыточное население» в северных районах. Оно соответствует логике мультинациональных корпораций, которые для того, чтобы «остаться на рынке», выбрасывают десятки тысяч людей за ворота своих филиалов, разбросанных по всему свету. Но такая логика вряд ли приемлема, когда речь идет о таком конкретном историческом и человеческом явлении (в противном случае это неслыханное насилие). Чтобы положить конец делу, которое подходит к своему финалу, посткоммунистические правители России применили и отношении Севера тот же подход, что и их предшественники, только с обратным знаком (что было. естественно, гораздо легче). Им достаточно было перестать заботиться о Великом Севере как о чем-то, что могло пригодиться. За отсутствием других предложений подумали, что для решения проблемы достаточно прекратить снабжение. Разумеется, людям было сказано, что им окажут помощь в обустройстве на новых местах, и что Москва возьмется за организацию массового переселения «избыточного» населения. Но уже очень скоро стало ясно, что, поскольку вся Россия погрузилась в бесконечный кризис, переселяться некуда. Никто не ждал этих людей, никто не готовил для них жилье. Словом, для них не нашлось ни места, ни сочувствия, как и для 25 миллионов русских, которые неожиданно для себя оказались за пределами родины в момент, когда Ельцин — Кравчук — Шушкевич решили покончить с СССР.

Работы не было и нет не только на Крайнем Севере, поскольку вся российская экономика пошла под откос. Ждать же, что у федерального правительства, совершенно неспособного думать о национальных интересах, найдутся средства для Севера, не приходится. А поскольку прожиточный минимум на Крайнем Севере (кстати, основанный на устаревших и очень оптимистических данных) вдвое больше среднего прожиточного минимума по России, впервые за многие десятки лет возникла тяжелая проблема для населения огромных территорий: в подавляющем большинстве люди оказались на грани нищеты: на каждое рабочее место приходятся десятки претендентов. В самом лучшем положении находится Ямало-Ненецкий автономнный округ, где на каждое рабочее место очередь в 9,2 человека, так как на общем фоне он выглядит «арабским эмиратом»: на чукотских биржах труда на одно вакантное место приходятся 72 кандидата, в Корякском автономном округе — 66.

Неизбежно: те, кто может уехать, уезжают без колебаний. Но для этого надо иметь силы. Надо быть готовым к тому, что «из огня попадешь в полымя». Прежде всего уезжает молодежь. Остаются самые слабые, пенсионеры, инвалиды — те, о ком не заботится ни федеральное правительство, ни местная власть. В Магадане, на берегу Охотского моря, уже 50 % населения составляют пенсионеры. Это рекорд, к которому приближается Карелия — более 30 % населения. Такая ситуация похожа не на организованное отступленне, а на бегство с криком «спасайся, кто может». Москва просто погасила свет, выдернув шнур из розетки, и повернулась лицом в другую сторону. Куда более интересно следить за интригами в Кремле или проводить время в роскошных казино. Только в 1998 году завоз в районы Крайнего Севера товаров, продуктов и горючего сократился на 1 млн. т по сравнению с предшествующим годом. Для десятков тысяч людей это грозило холодом и голодом на протяжении долгой и суровой северной зимы. Число медицинских работников в этих районах сократилось на треть по сравнению с тем, что было 6 лет назад.

Уезжают все, кто может, пока не закрылись, как закрываются ворота заброшенного кладбища, последние авиалинии. Отменены уже почти все маршруты, связывавшие северные районы Сибири с южными. Раньше самолетом люди могли хотя бы на короткое время слетать на юг, чтобы глотнуть теплого воздуха, увидеть живые цветы, погреться на солнце, от которого не болят глаза, уставшие от яркого отраженного от льда и снега света. Но теперь из Анадыря (север Камчатки) самый короткий путь в Петропавловск, который находится на юге полуострова… через Москву. Не существует транспортного сообщения по морю. Средняя продолжительность жизни чукчей, одного из 158 коренных народностей Великого Севера, сократилась до 34 лет. Остальные народности приближаются к этому показателю. Алкоголизм и туберкулез косят всех без разбора. Русские, украинцы, белорусы, которые остались там, с тоской вспоминают времена. когда в районы Крайнего Севера поставлялось все необходимое и легко переносились 60° мороза, когда постоянно работали отопление в домах и можно было чувствовать себя надежно и защищенно. Времена, когда покорителям Крайнего Севера был везде почет и уважение, ушли безвозвратно. Великий Север умирает вместе с Россией, опережая ее.

Глава 6 РОССИЙСКАЯ ПЕРЕМЕННАЯ

И Европа, и Китай, и Япония — все они рассматриваются Америкой как орудия своей политики и никому не позволено сделать иной выбор. При таком сценарии России необходимо найти ответы на два ключевых вопроса: а) какую роль в долгосрочном плане она хочет играть в Евразии и б) какой она видит себя в международном контексте с учетом безвозвратной утраты своего статуса мировой державы?

Как это ни горько для россиян, точка отсчета находится теперь именно здесь, что наступило неизбежно — больше десяти лет они делали все возможное для разрушения собственного дома, отдаваясь в чужие руки, распродавая собственность и достоинствo. Сегодня, похоже, в России нет однозначного ответа ни на один из этих вопросов. Точнее, ответов множество и самых разнообразных. В основном они не имеют ничего общего с действительностью. Ни один из них не может пока стать сплачивающим фактором для нового правящего класса. И вряд ли ответ будет найден до тех пор, пока российские элиты не оглянутся вокруг и не станут считаться с реальным положением вещей. Без этого обязательного условия России неизбежно придется смириться и молча принять существующее — и крайне невыгодное ей — соотношение сил. Два других доминирующих региона, Европа и Китай, уже сейчас неизмеримо мощнее России в экономическом плане. Всего десять лет назад Россия далеко опережала Китай, теперь же отстает от него даже в плане общественной модернизации. В таких условиях всерьез предполагать, что Россия хоть отчасти вернет себе статус глобальной сверхдержавы — просто нереально. Бжезинский обрисовывает эту ситуацию с безапелляционной лаконичностью, отличающей всю его прозу: «Слабая российская конфедерация, состоящая из европейской России и республик Сибири и Дальнего Востока, оказалась бы в более благоприятных условиях для тесных экономических связей с соседями. Каждый из членов конфедерации сможет развивать свой локальный творческий потенциал, веками душившийся тяжелой бюрократической рукой Москвы. Децентрализованная Россия, в свою очередь, будет менее склонной возвратиться к империи» (Foreign Affairs. 1997. № 5. С. 56).

Как бы выглядела такая «слабая конфедерация»? Республика Европейской России не будет включать в себя Северный Кавказ. Ему уготовано отдельное от Москвы будущее. Возможно, подразумевается, что он неизбежно будет втянут в орбиту возрождающейся амбициозной и динамичной Турции — члена НАТО и будущего члена Европейского Союза. Даже в этом случае новая Российская Республика имела бы весьма солидную площадь — около 4 200 000 км2. Почти на 800 тыс. км2 больше, чем вся Западная Европа (за исключением Восточной Европы и Балкан). Ее население будет около 111 млн. человек. Но следует учитывать, что это огромное государство сохранит лишь минимальную часть сырьевых ресурсов нынешней Российской Федерации — в основном газ и нефть северных регионов, где затраты на добычу и транспортировку становятся все выше из-за отсутствия надлежащей инфраструктуры. По сравнению с советскими временами ситуация выглядит еще более угрожающей, если вспомнить, что все последнее десятилетие прошло под знаком постоянного вертикального падения инвестиций в эту отрасль. Кроме того, новое государство практически утратит российский контроль над каспийской нефтью — на нее станут претендовать еще четыре конкурирующие с ним (и между собой) страны: Иран, владеющий южным побережьем Каспия, а также Казахстан, Туркмения и Азербайджан, ставшие после распада СССР независимыми государствами. А в, случае потери Северного Кавказа, на Каспии появится еще один конкурент — Дагестан. Каждое из этих государств, за исключением Ирана, уже полностью подпало под покровительство США и зависит от инвестиций крупных транснациональных нефтяных компаний как в добыче, так и в транспортировке нефти. В дальнейшем мы увидим, что политика США в последние годы привела к эрозии российского влияния и на остальном Кавказе — в Грузии и в Армении, завершив в Черноморском регионе постепенное вытеснение России из Средиземноморья. Так что, несмотря на то, что предполагаемое новое европейское государство унаследует от России большую часть ее промышленного и интеллектуального потенциала, оно будет обречено десятилетиями прозябать на обочине «цивилизованной» Европы, став просто огромным рынком для ее потребительских товаров, поставщиком энергии и дешовой рабочей силы: оно будет вечно оставаться в подчиненном положении, очень напоминающем ситуацию классической неразвитой страны. Сибирская Республика, соответствующая, по мысли Бжезинского. нынешней Западной Сибири, получила бы площадь, равную 6 550 000 км2 — почти в 2 раза больше Западной Европы, и 24 млн. человек населения. Ее сырьевой потенциал значителен, промышленный же устарел, как и в европейской части, и на нем также висит бремя требующих конверсии военных предприятий. Уже в силу своих размеров и отсутствия капиталов подобное государство окажется не в состоянии справиться ни с одной из неизбежных проблем промышленной и общественной реорганизации. К тому же оно будет практически лишено собственного производства продуктов питания. А теперь взгляните на карту и посмотрите на его южных соседей: Китай и Казахстан. А южнее Казахстана лежат Узбекистан, Таджикистан, Туркмения. Киргизия, все более склоняющиеся к исламу и переживающие демографический рост. Туманная судьба их нового соседа, очевидно, будет зависеть от тех колоссальных аппетитов, которые у них разгорятся при его появлении на географических картах.

Еще более специфическим и слабым образованием стала бы новорожденная Дальневосточная Республика — огромный кусок земли (6215000 км2), население которого уже сегодня едва достигнет 8 миллионов человек. Ее богатства — уголь, золото, алмазы — способны при правильном использовании повлиять на мировую цену всех наиболее значимых природных ресурсов. Разумеется. такое государство немедленно превратится в протекторат крупных транснациональных компаний и инвестиционных банков. На юге эта территория граничит с Монголией и Китаем, а также краешком соприкасается с КНДР, на ее востоке — Япония. Излишне разъяснять, что произойдет, вернее, что уже происходит в качестве пролога к переменам, которые неотвратимо грядут в первой половине нового века. К северу от границы — 8 млн. человек населения, не владеющего капиталами и в большинстве своем готового уехать, и почти ничего не производящие промышленность и сельское хозяйство. К югу от границы — 200250 млн. китайцев, уже мирно завоевавших северные земли своими товами и динамичными предпринимательством и сельским хозяйством. Даже самое мирное и наименее склонное к экспансии правительство в Пекине бессильно будет затормозить неизбежную миграцию своего населения. В качестве примера можно привести полемику между федеральным правительством и губернатором Хабаровского края Виктором Ишаевым по поводу закона о купле-продаже земли. Губернатор считает, что, если закон будет принят, земли региона «немедленно будут скуплены гражданами КНР» и Россия «потеряет весь Дальний Восток». Тем более, что китайцы уже «заполняют пустоты, образовавшиеся с отъездом русских. С начала реформ уехало уже 800 тысяч человек, а это –10 % населения Дальнего Востока» (ИТАР-ТАСС. 1999. 6 июля). Спустя 30 лет весь азиатский пейзаж радикально изменится, независимо от того, сможет ли Россия (а сейчас это кажется крайне маловероятным) выдержать ожидающие ее внутренние и международные потрясения. Что станет со «слабо конфедеративной» Дальневосточной Республикой? Пусть читатель сам ответит на этот вопрос.

Что же до «соседей» такой «слабой конфедерации», им будут активно помогать с тем, чтобы они помешали России вновь, несмотря на ее слабость, впасть в соблазн и поддаться имперской ностальгии. На юго-западном фланге Украине позволят в среднесрочной перспективе вступить в НАТО и Европейский Союз. В то же время Беларусь, возможно, ждут наказания и дестабилизация, чтобы искоренить в ней любую надежду на полное объединение с Россией. Азербайджану, Узбекистану, Казахстану, Киргизии и Таджикистану помогут справиться одновременно с двумя задачами: сдерживать возможные российские претензии на вмешательство в их внутренние дела и не пасть жертвами исламского экстремизма. Это может быть проделано с относительно небольшими финансовыми и иного рода затратами. Учитывая низкий стартовый уровень и сельскохозяйственный или монокультурный характер экономики этих стран, нетрудно создать в них достаточно покорную и дешевую в содержании «компрадорскую» буржуазию. Такой процесс уже запущен.

Особая роль отведена трем республикам, выходящим на нефтеносное побережье Каспия, — Казахстану, Азербайджану и Туркмении. Им предстоит помешать России вернуть себе главенство на этом геополитическом пространстве. Турции также отводится важнейшее место как на кавказском и ближневосточном театре, так и по отношению к тюркоязычным республикам бывшего СССР и тюркским народностям самой России. Чтобы привлечь ее к активным действиям, необходимо прежде всего убедить европейцев кооптировать ее в ЕС, сделав новым ключевым партнером в деле сдерживания российских интересов и новым фактором контроля над попытками европейцев добиться самостоятельности относительно американских планов. Турецкие амбиции будут удовлетворены по крайней мере по двум направлениям: во-первых, гарантируя Анкаре контроль над значительной частью нефти, транспортируемой с Каспия западным потребителям: во-вторых, пресекая все попытки дальнейшей борьбы курдов за автономию. От севера Ирака будет «отрезано» курдское государство, что позволит поймать сразу трех зайцев: наказать Ирак, порадовать Турцию и удовлетворить требования курдов. Все вышеописанное — не дело отдаленного будущего, а активная, полным ходом развивающаяся политика. Ниже мы это продемонстрируем.

Сказанное касается южного фланга бывшего советского региона. На востоке положение гораздо менее сложное и с географической. и с геополитической точки зрения. Приграничных стран всего четыре — Китай, Монголия, КНДР и Япония (последняя — ближайшая к российскому региону держава, отделенная от него лишь узкой полоской моря). Из них только две играют заметную роль. Согласно американской стратегии — по крайней мере в изложении Бжезинского — Китай не станет глобальной сверхдержавой раньше чем через 20 лет, т. е. еще примерно добрых четверть века он не сможет проводить свои интересы за пределами собственного региона. За это время Америка должна успеть построить стратегию для долгосрочной «восточной оси американского присутствия в Евразии», которая, однако, не препятствовала бы желанию китайцев утвердиться в качестве главной региональной державы.

«Большой Китай» (как и «Большая Европа» на западе) не обязательно рассматривается как вступающее в противоречие с американскими стратегическими интересами государство. Лишь бы он, как и Европа, подчинялся этим интересам и разделял их. Более того, «Большой Китай» может стать важнейшим союзником в щекотливом деле сдерживания возможных российских притязаний на бывшие братские республики Средней Азии. По всем расчетам, по мере своего развития Китаю потребуется расширить энергетическую сеть и, следовательно, добиваться прямого доступа к каспийским месторождениям, что будет противоречить стратегическим интересам России. Еще «Большой Китай» полезен для сдерживания все более населенной н обладающей ядерным оружием Индии, которая по-прежнему упрямо держится за сотрудничество с Россией. И наконец, Китаю вместе с Японией будет поручено (что, впрочем, можно считать и наградой) инвестировать в безлюдные и богатейшие земли Сибирской и Дальневосточной республик. Поначалу речь, наверное, пойдет о чем-то вроде совместного японо-китайского предприятия. Впоследствии. с вероятным ростом аппетитов обеих стран, именно США возьмут на себя роль арбитра и миротворца, упрочив таким образом свое положение мирового лидера.

Эта стратегия могла бы быть выражена эффектным газетным заголовком: «Кооптировать Китай». Следует, однако, обратить внимание на немаловажную деталь картины, нарисованной Бжезинским. Европеец по происхождению, он ни словом не упоминает всю прошлую историю российско-европейских отношений, особенно в нашем агонизирующем веке. В своих расчетах он не учитывает, например, памяти о второй мировой войне и роли, сыгранной в ней Россией-победительницей. Однако, когда его внимание перемещается на азиатский плацдарм, европеец Бжезинский вдруг вспоминает прошлое: дескать. Великобритания «унизила» Китай, в то время как Америка никогда так с ним не поступала и, следовательно, может рассчитывать на симпатию, которая еще долго будет недоступна далекой европейской державе, особенно после того, как она недавно столь неохотно рассталась с Гонконгом.

Тот же критерий применяется и тогда, когда под беспощадное увеличительное стекло американских интересов попадает Япония. Бжезинский краток: «Японии не придется играть в Азии никакой роли первого плана»: как континентальная держава она «незначительна». Если уж выбирать главного союзника. — а такой выбор, без сомнения, предстоит, — то это Китай и только Китай. Не столько потому, что Пирл Харбор был японской, а не китайской выходкой, сколько из-за того, что у Японии нет — и в ближайшие годы, похоже, не будет — глобального видения мировой политики, что делает ее малоинтересной в качестве партнера и малоопасной как конкурента. А потом — и вот снова история «оправдывает» геополитические решения — невозможно забыть крайне неприятное поведение Японии во второй мировой войне по отношению к Китаю, Корее и всему азиатскому Юго-Востоку. Короче говоря, новым правителям мира придется вежливо убедить Токио не вмешиваться в большую игру. За исключением, разумеется, тех маленьких ролей, которые время от времени будет поручать ему главный режиссер.

Вот что предлагается Европе, Китаю и России. Мы уже отчасти видели, насколько достоверен такой сценарий, и еще вернемся к этой теме. Но не хватает еще одного неизвестного. Я имею в виду ислам, занимающий немалую часть юга Азии, область нестабильную н покрытую туманом. Отсутствует в схеме и Индия, которой тем не менее нашлось бы что возразить. Но в том, что касается влияния на будущее России, т. е. на решение уравнения мирового господства, «забывчивость» но отношению к тому, что произойдет в чреве бывшего СССР, в «азиатском подбрюшье», как презрительно назвал его А. Солженицын, может всерьез ослабить всю конструкцию этой стратегии. Как мы уже видели, такого рода стратегия существует не только в воображении части руководящих кругов Запада, но и в действительности. Россия, Китай и Европа не могут игнорировать ее существование, иначе они подвергаются двум угрозам: стать частью чужого плана или — в случае более или менее катастрофичного его провала — заплатить за последствия, несмотря на то, что не собирались в нем участвовать. Для России же вопрос стоит гораздо более драматично. Она подвергается центробежному давлению одновременно с двух сторон — изнутри и извне. Нейтрализовать первое теоретически возможно, но, как будет показано в настоящей работе, крайне маловероятно. Сопротивление второму зависит не от одной России и означает изменение мировой стратегии, которое пока что даже не просматривается на горизонте. В любом случае решение дилеммы «быть или не быть?» будет, несомненно, отрицательным, если Россия не сможет oтветить на два вопроса, поставленные в начале этой главы.

Глава 7 НЕЧЕРНОЗЕМЬЕ^[8]

Когда не прошло еще и месяца после краха 17 августа, мне стало интересно: а что на самом деле происходит за пределами Москвы? Мне хотелось выяснить, насколько впечатления, почерпнутые в столице и от столицы, соответствуют действительности, реальному положению дел. В прежние годы (и советские. и постсоветские) мне не раз приходилось сталкиваться с тем, что сами русские, с которыми я общался, независимо от их общественного положения и политических убеждений, если таковые имелись вообще, имели зачастую весьма странное представление о собственном обществе. Полагаться на их суждения, не подвергая последние критическому анализу, было бы столь же неразумно, как пересекать море без компаса.

Я решил, что на этот раз нужно избрать что-то среднее: не слишком далеко и не слишком близко. Подальше от невыносимой болтовни состоятельных москвичей, но не настолько, чтобы погрузиться в экзотический фольклор земель, слишком отдаленных, чтобы быть принятыми за нечто «среднее», важное в той степени, в какой оно близко большой части населения. Таковы были мои, так сказать, научные намерения аккуратного исследователя. На деле же, как знают все, кто работал репортером, все делается на глаз, постепенно, шаг за шагом, полагаясь на нюх, на интуицию и на тот багаж, который всегда с тобой, даже если ты раздет догола. Глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, и голова, чтобы работать ею с той степенью смирения, которая позволяет избежать применения стереотипов собственной родины ко всему, что проходит перед глазами. И тогда я подумал об электричке — пригородном поезде, отправляющемся из Москвы по рельсам, расходящимся от нее, как лучи, по столичной области и граничащими с ней регионам. Каждый день им пользуются полтора миллиона человек. Чтобы понять их настроения, нужно было сесть и поезд вместе с ними, нормальными людьми, которых газеты называют «человеком с улицы», но зачастую забывают разыскать его и спросить его мнение. Газетчики предпочитают посылать своих спецкоров к паре-другой типов в блестящих ботинках, которые встречаются в гостиницах для иностранцев или в банковских офисах в центре Москвы. Они имеют к «среднему» человеку приблизительно такое же отношение, как девушки в роскошных гостиницах к настоящим русским женщинам. Короче говоря, как Диоген, я отправлялся на поиски Человека в надежде услышать его голос, посмотреть на него живьем, на прямой контакт, который, как и подозревал, уведет меня на века назад или, быть может, к новому, сияющему будущему. Так что же выбрать? Тверь, Александров или, может быть, Петушки? Отправиться в путь с Казанского вокзала, навстречу наследникам Золотой Орды, или с Павелецкого? Или же с Белорусского? Бородино или Серпухов? Наконец палец остановился ни Калуге. Нечерноземье. Я отбыл с Киевского вокзала, откуда отправляются поезда на потерянную Украину, в надежде, что я выбрал обычное направление и обычное воскресенье, похожее на любое другое в посткризисные времена. Путешествие в глубь кризиса, который уже принадлежал не только России, но и Западу. Но пассажиры калужской электрички вряд ли об этом догадывались.

Пока я шел к вокзалу, размышляя, насколько случайным был мои выбор, я понял, что скорее всего он был продиктован на самом деле далеким воспоминанием о «калужском варианте». «Вариант чего?» — спросите вы. Косыгинской реформы… Она предусматривала определенную самостоятельность предприятий, и некоторым большим заводам в Калуге в начале 70-х гг. было предоставлено право «смело экспериментировать». И они начали — экспериментировать, быть может, даже слишком смело. По крайней мере, когда в начале 8O-x я приехал в Москву в качестве корреспондента «Униты», об этом еще говорили. Но уже было ясно, что эксперимент провалился. Самостоятельность была получена и тут же отнята. Партийные руководители быстро сообразили, что, если не они будут решать, сколько гвоздей надо забивать в гроб и сколько цветной капусты съедать за обедом, их власть резко сократится. Кадры предприятий, в свою очередь, не имели никакого предпринимательского опыта. Впрочем, если бы он и имелся, они не смогли бы им воспользоваться, даже если бы им дали полную свободу, — невозможно построить рынок на отдельно взятом заводе. А за пределами Калуги все было плановым. Эксперимент породил книги и десятки газетных статей «за» и «против», но никто не смог объяснить, в чем же была загвоздка. Те, кто понял, не могли сказать об этом вслух, остальные же ничего не поняли и ничего не могли растолковать другим. Калуга завязла в брежневском застое, как и вся страна. Быть может, я выбрал именно этот город в силу бессознательно проведенной параллели, неосознанной аналогии. Быть может, сказал я себе, что-то сохранилось от того эксперимента, и реформа и Калуге могла прибегнуть к плодам тех далеких лет.

С удивлением я обнаружил, что электрички все еще отправлялись в срок. В разваливающейся стране это обстоятельство поражало. Кто-то еще дорожил своей работой и старался сделать ее как полагается. Хороший знак! Поезд был длинным, а вагоны грязными, запачканными чем-то жирным и несмываемым, как и перроны вокзала, как и все вокруг. Стекла в вагонах были настолько ребристы и так щедро промазаны битумом по краям, что пейзаж снаружи превращался в желтоватый дагерротип, вроде фотографий начала века. Рама полностью соответствовала тому, что она обрамляла: пейзаж напоминал о конце прошлого века.

Остались позади, казалось, бесконечные окраины Москвы, проехали Переделкино, Внуково и Апрелевку. Дальше следы капиталистической современности полностью исчезли. Не было больше ни многоэтажных дач нуворишей из красного кирпича, ни более скромных домиков полузадушенного «среднего класса», с трудом народившегося в посткоммунистические времена и по-обезьяньи копировавшего общество потребления. Еще не отъехав далеко от Москвы, можно было заметить рядом с кирпичными дачами ямы, залитые водой, начатый и брошенный фундамент, заброшенные на половине стены и уже опасно накренившиеся балки. То были остатки нереализованных планов будущего благосостояния. Затем постепенно панорама перетекла в красивые лесистые и волнистые равнины: русские поля Чехова и Толстого, где нет частных ферм (их никогда не существовало), а только время от времени попадаются серые пятна колхозных деревень и дачных поселков времен реального социализма — тоже серых, деревянных, покосившихся, с наспех покрашенными заборами из где-то украденных и кое-как прибитых палок. Дачи «среднего класса» реального социализма, поглощенного без остатка ельцинской реформой. Кстати, интересно: куда подевался социалистический средний класс? Никто на сей вопрос еще не ответил. А ведь этот класс существовал. хотя н сильно отличался от того среднего класса, к которому мы привыкли. Разве нельзя было начать с него, развивая его, подпитывая, помогая мелкому и среднему предпринимательству программами государственной поддержки? Может быть. Если бы только «реформаторы» вроде Гайдара, Чубайса, Авена и других молодых людей, выросших в преклонении перед Гарвардом, на секунду задумались, они бы осознали, что для такого переходного периода, как российский, потребуется активно действующее государство. Они же решили, что надо все порушить и как можно скорее, включая государство, и перейти за несколько недель от строя «вездесущего государства» к системе «несуществующего государства». Поэтому советский средней класс был уничтожен за несколько недель инфляцией в 2500 % вместе со своими сбережениями. Небольшими по сравнению с западными, но все же реальными: эти деньги могли бы пойти на покупку части государственной собственности и дать жизнь маленькому, но динамичному классу малых и средних предпринимателей.

Время от времени за окном появлялись заводы. Даже в те времена. когда они еще работали, у них был вид развалин. Теперь же они стали заброшенными трупами с распахнутыми ртами ворот — знак того, что все, что можно было украсть, украдено. Огромные краны, черные металлические жирафы, подвешены к перерезанным проводам. Лишь некоторые цехи показывают, что познали скоротечную славу аренды какого-нибудь кооператива, тоже канувшего в небытие.

На выезде из Москвы все сиденья электрички были заняты. Пригородный поезд произвел волшебное классовое разделение. Немногие выживите новые русские, еще не понявшие, что произошло 17 августа, еще тратившие немногие оставшиеся наличные деньги, не ездят на дачу поездом. Их можно обнаружить на шоссе, но не в вагоне электрички. Я уверен, что им было бы просто противно сесть в один из ее грязных поскрипывающих вагонов, как тем московским девушкам, что уже живут при капитализме и никогда не спускаются в метро, а если у них нет денег на такси, то они переживают это, как будто остались без ног. В вагонах пригородного поезда вновь торжествует серый цвет — цвет обвислых пиджаков, утративших окраску штанов, спортивных костюмов Советской Армии, купленных 20 лет назад за тогдашние 5 рублей. И коричневые ботинки на пластиковой подошве, штамповавшиеся советской плановой системой десятками миллионов. Все, как в советские времена, даже хозяйственные сумки из ткани, предшественницы пластиковых пакетов. На обратном пути они наполнятся грибами, огородной картошкой. Военные рюкзаки, кейсы из черного картона — десять лет назад вы бы увидели то же самое. Даже запахи остались неизменными, слегка кисловатыми — запахи никогда не проветривавшихся свитеров, редко стиравшихся допотопными порошками брюк, волос, по которым после пробуждения даже ни разу не проводили щеткой. Запахи сентябрьского утра, завтрака из сырников и непрожаренного кофе. Пролетарии? Я бы не сказал. Я прекрасно понимал, что, если бы я вынул из подержанных (или украденных) иномарок достаточное количество нуворишей и заполнил ими этот вагон, моим глазам открылась бы почти такая же картина, как та, которую я сейчас наблюдал. Чуть больше золотых часов и кроссовок «Рибок», чуть меньше военных гимнастерок, но лица остались бы теми же самыми, волосы такими же спутанными, запахи такими же кислыми.

Передо мной сидел господин явно культурного вида, одетый как бродяга. Он правил рукопись, не знавшую электронного принтера, полную цифр и графиков: очевидно, какой-то технический доклад. Рядом с ним его жена со взбитыми волосами читала русское издание «Мари-Клер». Слева от меня с «Советским спортом» в руках сидел орденоносный пенсионер, пришивший награды на дырявую джинсовую куртку. Как определить это нечеткое межклассовое сообщество бедолаг? (Я подумал, что следует изобрести новые категории анализа. Какие? Я ими не располагал, хотя и старался что-нибудь придумать.) Единственным исключением среди пассажиров была потрясающая красавица в конце вагона. Черная кожаная мини-юбка, темные прозрачные чулки, корсаж розового бархата, головокружительные каблуки и макияж манекенщицы. С утра она уже была во всеоружии для шикарного вечера. Ей было не больше 22 лет, и она вполне могла бы оказаться на обложке «Мари-Клер». Она возвращалась в Калугу, чтобы показать родителям или дедушке с бабушкой, как можно добиться успеха в Москве. Ее успех можно было измерить стоимостью билета на электричку. Но в этом вагоне она блистала как фея из сказки, только в короткой юбке. Куда отнести ее, в какую категорию, в какой социальный слой?

Я не успел продумать все варианты, как новый, по-своему бурный и современный мир взорвался у меня перед глазами. Дверь, вагона распахнулась и пропустила молодого человека со спортивной сумкой. Он начал говорить, и его декламация, направленная к более привычной, чем я, публике, была встречена спокойным безразличием. Молодой человек продавал корейский органайзер, из тех, что с календарем, будильником, калькулятором, и, чтобы научиться им пользоваться, понадобится неделя, а потом он оказывается нужен только для подсчетов и, как только закончатся батарейки, ты забываешь о его существовании. Цена — 60 рублей, на тот момент 4 доллара, а месяц назад она соответствовала бы 10 долларам. В конце дня я выяснил, что это был самый дорогой товар, продававшийся в поезде. Молодой человек оказался только первым из нескончаемого ряда торговцев. Как только он вышел, в дверях появилась парочка коротко стриженых ребят с многочисленными сережками в ушах. Тот, что был повыше, заявил: «У меня для вас две плохие новости и одна хорошая…» Пауза, чтобы посмотреть на реакцию. Неплохо: несколько голов поднялись полюбопытствовать. «Рубль продолжает падать, а Борис Ельцин все еще жив. А хорошая новость — вот эта книга, которую я вам дарю за 20 рублей». Речь идет о красиво оформленном томе «Магия», и четыре пассажирки тут же приобретают его.

За этими первопроходцами, видимо самыми предприимчивыми, следует нескончаемая череда продавцов и продавщиц. К приезду в Калугу я насчитал их 41. Они продавали все — от шнурков для ботинок (рубль за упаковку) до шоколадных наборов, какие обычно дарят, когда идут в гости (5-10 рублей), от порнографических журналов до изданий, посвященных воспитанию детей, от низкопробных детективов псевдоамериканских авторов до полного собрания сочинений Тургенева в подарочной упаковке, от польского гуталина до тайваньского фена, от местного сливочного мороженого (продавцы заходили на каждой остановке) до пива (один из немногих российских товаров), от резиновых перчаток до стиральных порошков, от мыла до соли, от плюшевых кукол до карамелек врассыпную. Мелкие предметы, стоившие дешево или очень дешево. Полезные предметы, доступные кошелькам путешественников, с незапамятных времен проводивших выходные на своих покосившихся дачах (без водопровода и с туалетом во дворе) и отпуск на свежем воздухе. Время от времени вагон переполнялся, и люди стояли в проходах: видимо, существовало интенсивное движение и между промежуточными остановками. Торговцы вынуждены были проталкиваться между людьми и перешагивать через сумки и свертки. Кое-кто из пассажиров ворчал на них, и продавщица, веснушчатая девушка, торговавшая турецкими полотенцами, ответила: «Если бы у меня была работа получше, я бы — здесь не ходила». За ней, держа на плечах две набитые вещами пластиковые сумки, следовал старик, слабым голосом предлагавший «тетради для ваших детей, карандаши, ручки, ластики, все импортное». Цены скромные, от 2 до 5 рублей, меньше четверти доллара. Товар, купленный неизвестно где и принесенный сюда на собственном горбу, — тоже рынок, быть может, единственный, который знали эти люди.

Почти все выходят, не доезжая Калуги. Город погружен в позднее воскресное утро, греясь под еще теплым сентябрьским солнцем. Дома точно такие же. как десять лет назад: не видно ни кранов, ни лесов, столь привычных в Москве, никаких признаков реконструкции, реставрации или хотя бы обновления фасадов. Единственное новое здание стояло на улице, по-прежнему безмятежно носившей имя Ленина, — Сбербанк. Голубое стекло и бетон, сверкающее, государственное — оно походило на марсианский корабль, упавший посреди Калуги. Мне пришло в голову, что «Калужский вариант» — неплохое название для фантастического романа. На городском рынке изобилие тех же дешевых товаров, что и в электричке. На глаза попался даже псевдо-Макдоналдс, настолько откровенно подделавший эмблему, что это очевидно даже калужским потребителям. Много проржавевших киосков, редкие рекламные плакаты западных товаров, видны даже отголоски далекой битвы между «Кока-колой» и «Пепси». Иномарки можно пересчитать на пальцах одной руки. Цены в среднем на 20–30 % ниже, чем в Москве. Значит, в Калуге доходы соответственно ниже. Всего-то 200 км от столицы.

Обратно на вокзал меня везет молодой таксист. Его «Волга» регулярно глохнет на каждом светофоре, и он вылетает, как сумасшедший, открывает капот, что-то там дергает и судорожно срывается с места. Я спросил его, не боится ли он, что после кризиса реформы повернут вспять. «Вспять? — весело переспрашивает он, все еще не отдышавшись после очередной реанимации машины. — Да мы здесь никуда и не уходили». Эта консультация стоит миллиарды долларов. Если бы крупные западные инвестиционные банки послали своих экспертов сюда, в Калугу, к таксисту, они сэкономили бы кучу денег, на которые купили ГКО правительства Виктора Черномырдина.

Глава 8 ЭЛИТЫ

Настоящая, неидеологизированная дискуссия, т. е. не проводимая в целях подтверждения того или иного тезиса, вокруг проблемы новых элит России — элит, появившихся после смерти так называемого советского коммунизма, жизненно необходима, чтобы понять, что случилось с Россией на том этапе. который был определен как «посткоммунистичсскпй и преддемократический». Поэтому первое, что бросается в глаза, — то, что такая дискуссия в России только начинает разворачиваться и еще далека от того, чтобы дать удовлетворительные результаты. Это обидно, если принять во внимание масштаб произошедшего. Но это и понятно — ведь углубленного анализа элит не хотят сами элиты. И поскольку одна из важнейших вещей, которую поняли, не без помощи Запада, представители посткоммунистичсских элит, — значение средств массовой информации, — каналы, по которым разворачивалась дискуссия, оказались малочисленными и весьма узкими.

Нерасположенность нынешних элит к превращению себя в объект анализа (очень похожее на понятное стремление к уединению схватившего свою добычу вора) не удивляла бы, если бы вся российская интеллигенция — ученые, журналисты, социологи и др. — тоже не отказалась от анализа, изучения и критики данного феномена. Хотя такой отказ и понятен из-за испытанного интеллигенцией в последние годы шока. Однако такая неспособность и отсутствие научной ясности непростительны с моральной точки зрения. Нынешние аналитики не смогли или не захотели заниматься этим из-за страха, попустительства, незнания и лени.

Думаю, что будущим историкам нелегко будет разобраться в том массовом предательстве национальных интересов со стороны правящих классов и российской интеллигенции после того, как они утвердились у власти путем развала Советского Союза. В истории нет ни одного подобного случая самоликвидации страны и культуры. Есть примеры поражения того или иного государства в результате войны или силового давления. Или в результате поглощения — без войны — со стороны более сильных, более динамичных, более организованных и развитых культур и наций. Но никогда не было так, чтобы мировая держава, в каком-то смысле империя, имевшая величайшую культуру и науку мирового уровня в числе двух-трех первых держав мира, сдалась без боя и дошла за несколько лет до беспрецедентного самоуничтожения. Никогда, на мой взгляд, не было такого побежденного, который возносил бы (причем искренно) хвалу победителю.

Как такое могло случиться? Ответ неоднозначен. Прежде всего надо понять, кто эти ликвидаторы, из которых состоит сегодняшний российский правящий класс. На Западе, особенно среди экс-советологов, в последние годы активно муссировался тезис об «оставшейся у руля советской номенклатуре». Эта теория, на мой взгляд, не получила обоснования, да и не может быть обоснована. Особенно забавно то, что один из ее генераторов — российская же интеллигенция. Самый известный ее проповедник, пожалуй, даже лидер — Гавриил Попов, профессор экономики, один из отцов-основателей Межрегиональной депутатской группы, котораясражалась на первом Съезде народных депутатов СССР против советской номенклатуры, бывший мэр Москвы, человек. за которым выстроилась целая когорта подражателей.

Теория эта — классический пример удобной концепции, созданной в определенных политических интересах или для того, чтобы объяснить, необъяснимые иначе причины поражения. В данном случае Гавриил Попов, вероятно, намеревался сам оправдаться перед будущими поколениями и оправдать российскую интеллигенцию, которая разделяла его идеи и потерпела поражение, потеряв власть или превратившись в шутов новой власти. Нет ничего проще, чем обвинять коммунистов («аппаратчиков») в новой узурпации власти после короткого периода энтузиазма перестроечных лет и романтического периода под лозунгом «вся власть творческой интеллигенции». Сейчас эта теория, похоже, обретает второе дыхание, так как Россия откатывается назад и терпит неудачи в реформах. Кто же ответит за эти трудности и провалы, как не «коммунистическая номенклатура»?

К несчастью для авторов подобных теорий, если даже не вникать в суть вопроса, нетрудно доказать их внутренние противоречия. Если к власти вернулась советская номенклатура, скажем в 1991–1992 годах, то кто же провел чудесный переход к капитализму, которому так рукоплескал Запад, связав реформы с именем Бориса Ельцина? Очевидно, советская номенклатура таким образом получает звание реформаторской силы России. Но тогда, развивая эту гипотезу, как объяснить расстрел Белого дома в октябре 1993 года? Его объяснили — под рукоплескания Запада — необходимостью подавить коммунистический переворот против новой демократической власти, но она, но вышеизложенной гипотезе, была властью советской и коммунистической номенклатуры. Или здесь противоречие в терминологии, или речь идет о столкновении советской номенклатуры и коммунистов, т. е. между коммунистами и коммунистами. Семейная ссора. Забавно, не правда ли?

Но есть и другой тезис. Российские демократы, наследники Гавриила Попова, вроде Егора Гайдара, Бориса Немцова, Анатолия Чубайса, Бориса Федорова. Сергея Кириенко, часто говорят — сейчас, когда они на периферии власти (но не вне ее) — что в те годы не было никаких рыночных реформ. Они утверждают, что годы посткоммунизма были периодом консервации сложившейся ранее ситуации как на экономическом фронте, так и в том, что касается правящих классов, то есть реформ не было, так как у власти осталась коммунистическая номенклатура. Таким образом, обе теории сходятся в том, что номенклатура осталась у власти, но если в первом варианте номенклатура проводила реформу, то во втором — не проводила никаких реформ. Здесь встает ряд вопросов. Поскольку все эти господа занимали важные правительственные посты (некоторые по нескольку раз), можно сделать вывод, что они причисляют себя к коммунистической номенклатуре. Однако на это не похоже. Тогда спросим у них: а чем они занимались, находясь у власти вместе с коммунистической номенклатурой? И как объяснить тот факт, что, будучи у власти, они только и вещали об успехах реформ и продвижении к рынку? И почему эти реформаторы во главе с Гайдаром раздавали автоматы Калашникова защитникам реформ памятной ночью 2 октября 1993 года? Как объяснить тот факт, что один из их друзей, известный экономист Андерс Аслунд (который поддерживал все их реформаторские шаги), приехал в Москву сразу после переизбрания Бориса Ельцина, перенесшего множественные инфаркты, для того чтобы заявить в 1996 году, что «в России наконец совершился переход к рынку»?^[9]

Eще вопрос: как объяснить, что после переговоров с МВФ. которые вели в 1992–1999 годах те же молодые люди, Запад отпустил десятки и десятки миллиардов долларов на реформу, которую так никто и не думал проводить? Отсюда можно сделать ряд нелестных для «молодых реформаторов» выводов, например такой: именно они водили за нос МВФ. Или тот, что МВФ знал об этом надувательстве и не предотвратил его, а напротив всеми средствами покрывал его. Этот вопрос приводит к ряду других еще более серьезных вопросов. Почему «молодые реформаторы», назначенные Борисом Ельциным, пошли на такой обман? Почему МВФ сделал то же самое? Какие интересы подталкивали их к тому, чтобы внушить миру, что «нереформа» должна финансироваться международным сообществом?

Или кто-то возьмет на себя труд ответить на такие вопросы, или мы будем вынуждены сделать вывод о том, что «молодые реформаторы» лгут, потому что не хотят признавать своих ошибок. Или что они молчали, потому что хотели скрыть некие личные интересы. Они лгали тогда и лгуг сейчас, потому что до сих пор не покинули структуры власти. Ельцин только отодвинул их на периферию власти, исходя из личных соображений, но он всегда держал их наготове и использовал, как, например, накануне выборов 1999 года. Отсюда следует неизбежный вывод о том, что эти люди — органичные союзники власти, не проводившей реформу. Тогда почему их продолжают называть «молодыми реформаторами»?

Уже достаточно очевидно, что «коммунистическая номенклатура» — скорее всего удобный козел отпущения для того, чтобы с самого начала воспрепятствовать объективному анализу фактов. Или ссылки на нее — это бесхитростный перенос реальности, которую не захотели рассматривать тогда, когда КПСС развалилась и покинула политическую сцену, т. е. что не номенклатура, а сотни тысяч членов КПСС, единственно существовавший «политический класс», остались на руководящих постах и управляли «переходом от общества, руководимого партией, к обществу, стремившемуся к плюрализму». Не стоит удивляться тому, что переход не осуществился; десятки тысяч кадров среднего и низшего звена имели абсолютно примитивное, поверхностное и часто ошибочное понятие о «гражданском обществе» и о «демократии». Это следовало предвидеть и учесть тем демократам, которые толкали Горбачева к ускорению реформ (что и привело к полному развалу). Именно демократы полагали, что переход должен осуществляться быстрее. Они были неспособны понять, что демократия — процесс, что ее нельзя ввести декретом. Вероятно, они полагали, что сами могут осуществить переход к демократии, но ошиблись, причем дважды: они не отдавали себе отчета в том, что должны будут воспользоваться услугами «политических кадров», выросших в условиях монополии партии-государства, и сами не знали, что такое демократия и правовое государство. Так что в короткий период пребывания у власти с 1989 по 1992 год они не только не смогли продолжить процесс демократизации, начатый «коммунистом» Михаилом Горбачевым, но остановили и задушили его, дойдя до поддержки расстрела Белого дома и коллективного редактирования ельцинской конституции.

Если, закрывая эту тему, утверждать, что экс-коммунистический политический класс оказал большое влияние на характер перехода от «советского социализма к советскому капитализму», то более чем очевидно, что практически все творцы так называемой реформы были частью экс-коммунистического класса, а это был разваливавшийся политический класс, без идей, без проектов на будущее, без идеологии, без идеи государства, без связи с собственным народом. Единственное серьезное дело, которым все «демократы» должны заниматься. — серьезная самокритика. Если же они говорят, что коммунистическая номенклатура осталась у власти, то просто лгут: как социальный слой она сошла со сцены 21 августа 1991 года. Оставим в стороне противоречивые и лживые заявления главных действующих лиц и обратимся к сути вопроса. Рассмотрим его с точки зрения структуры власти. В России существует так называемая «исполнительная власть», но на деле она сосредоточивает в своих руках и важнейшие законодательные функции государства, — это президентская власть. Существует законодательная власть, формально и по существу действительно независимая, но ее реальные полномочия носят второстепенный характер, — это Дума. Существует центр власти, который сводит воедино (хотя и не может выступать в роли посредника) на общероссийском уровне интересы региональных и республиканских элит, т. е. все функции власти вне Москвы, — это Совет Федерации.

В этих трех властных структурах сосредоточена часть российской элиты. Уточним, что под термином «элита» не подразумевается какая-либо качественная характеристика. Речь не идет о «лучших, умнейших, наиболее образованных». Имеются в виду центры, люди, группы, которые прямо или косвенно могут влиять на государственные решения, которые вырабатывают политику и имеют средства для ее реализации, полностью или частично. Это те «меньшинства, которые принимают решения». В российском случае речь идет о крайне малочисленных, даже микроскопических меньшинствах, обладающих властью, угрожающе большой по масштабу и неподконтрольности. В этом смысле слово «элита» не обязательно соотносится с какой-либо особой формой демократической легитимности. Напротив, большая часть этих элит такой легитимности не имеет.

Другая часть российской элиты находится вне институтов власти, хотя, как увидим ниже, нельзя провести четкой границы между экономико-финансово-торговыми элитами и центрами государственной власти. Следовательно, можно ли говорить о российской элите (в единственном числе) в момент написания этих строк? Ответ отрицательный. Этот ответ очень важен для определения той стадии развития политических институтов, на которой находится Россия. Единой элиты, единого господствующего центра нет, но идет ожесточенная борьба за передел политической власти и установление (или отрицание) четких правил игры. В то же время в основном завершился (и возобновится только TO^a, когда будет решаться вопрос о купле-продаже земли) передел госсобственности между олигархами — как на национальном, так и на региональном и республиканском уровнях.

Что представляют собой экономико-финансовые элиты, которые получили название олигархических? Когда начался процесс их формирования? Источники власти после распада советского государства совпали с источниками поступлений в казну, а те в свою очередь — с источниками экспорта сырья. Единственными каналами доступа к твердым западным валютам были организации, которые занимались экспортом. После распада государства и партии с их системами контроля те, кто оказался около источников ресурсов и капитала (в валюте), смогли быстро присвоить их, не отчитываясь за это ни перед кем, поскольку никто не был наделен контрольными функциями и не мог их осуществлять. Как блестяще сказал И.Е. Дискин. «система была однопартийной, но у нее было множество входов» (Свободное слово. Интеллектуальная хроника 1995–1997. 1997. С. 87). Тот. кто находился поблизости от этих «входов», получил свой шанс. He вce его использовали, но могли использовать лишь те, кто находился в нужном месте в нужный момент.

Однако это уже говорит о том, что такого рода люди не могли принадлежать к той группе, которая в научно-социологических терминах называется «номенклатурой». Советская номенклатура была в действительности настоящим «социальным институтом», который реально имел функции кооптации но власть — как на центральном (центральная номенклатура), так и на периферийном (республиканские и областные номенклатуры) уровнях. Членами номенклатуры были лица. занимавшие определенные ступени служебной лестницы, назначенные определенными партийными органами. Как известно, центральная номенклатура находилась в исключительном ведении Политбюро ЦК КПСС. К ней относились все должности в правительстве, вплоть до заместителей министров, все главные редакторы центральных газет и журналов, все главные посты в Вооруженных силах, МВД и т. д. К ней принадлежали также такие особо важные должности на периферии, как руководство ведущими университетами, научными центрами, предприятиями (связанными, как правило, с военным производством) и, конечно, первые и вторые секретари республиканских и областных партийных органов. К периферийной номенклатуре принадлежали соответствующие должности уровнем ниже. Как видно из этих уточнений, численность советской номенклатуры не превышала полумиллиона человек. Вместе с членами семей ее численность поднималась до 3 млн.: примерно 1 % населения страны.

Стоит только взглянуть на биографии представителей нынешних элит, в первую очередь на их возраст, чтобы понять, что советская номенклатура, за редким исключением, наиболее яркий пример которого — Борис Ельцин, исчезла к началу 1992 года. Термин «номенклатура», так часто используемый в банальных социологических исследованиях, неправилен не только потому, что порождает двусмысленность и недоразумения. Мы видим, что те, кто «не упустил свой шанс», не могли быть членами центральной номенклатуры, а очень часто — даже периферийной, просто потому, что занимали не номенклатурные должности, находясь на низших ступенях коммунистической иерархии, но очень близкиe к финансовым источникам. Тот, кто знаком со структурой советского общества, хорошо знает, что критерием власти тогда были не деньги, а в первую очередь социальное положение, место в партийной иерархии и те привилегии, которые это место гарантировало. Привилегии, в свою очередь, были почти всегда параллельны и несовместимы с деньгами, что, в частности, лишало номенклатурных работников умения ими распоряжаться. Они могли быть жадны до подарков, предметов роскоши, дач, но стать капиталистами не могли. И среди последних их и не видно, кроме отдельные подтверждающих правило исключений.

Итак. возвращаясь к происхождению элитных групп, можно заметить, два разных, идущих навстречу друг другу процесса: один — «снизу», другой —»сверху». На том, что шел «снизу», мы уже останавливались: это кадры, оказавшиеся у «входов» в однопартийную систему, например директора крупных магазинов и колхозных рынков, госчиновники разных уровней, ответственные за продуктовое и товарное обеспечение, снабженцы, пробивавшиe сырье и полуфабрикаты для социалистических предприятий, управляющие системой здравниц и домов отдыха, руководители профсоюзов и комсомола, занимавшиеся организацией досуга трудящихся, руководители сферой обеспечения привилегий для номенклатуры и интеллигенции и пр., т. е. все те, кто имел доступ к денежным средствам государства и почти всегда пользовался ими в личных целях. Назовем их для упрощения «социалистическими администраторами». В силу своего положения они часто соприкасались с подпольной и теневой экономикой, в которой на частном уровне происходило активное перемещение капиталов и товаров в больших масштабах, что еще раз подтверждало абсолютную неспособность социалистической экономики гарантировать распределение товаpoв. Важно добавить, что знаменитый автогол в собственные ворот в виде «сухого закона», объявленного инициаторами перестройки, сразу же направил огромные денежные потоки в карман промышленников-«самогонщиков», которые занялись нелегальным производством водки. Это был первый настоящий пример «первоначального накопления капитала» в СССР во время поиска путей перехода к «социалистическому рынку». Первые кооперативы горбачевской эпохи появились на базе этих капиталов. Развал КПСС и СССР способствовал быстрому альянсу между «социалистическими администраторами» и теневой экономикой. Первые принесли в качестве приданого этому «совместному предприятию» необходимые организационные навыки, «now-how» государственных управленческих структур, милицейское прикрытие, вторые — силы криминальных структур, которые держали в своих руках нити советского черного рынка и сеть межреспубликанских контактов. Первые смогли быстро трансформировать доверенные им общественные материальные ценности в частный капитал, у вторых такой капитал, и немалый, уже имелся, и в течение 1991–1992 годов он был незамедлительно введен в оборот.

Таким, в общих чертах, был процесс «снизу». Но он не дает исчерпывающего представления о том, что произошло. В состав новых элит входят также группы и слои другого происхождения. Это те. кто были «назначены» капиталистами. Ельцинская власть, если рассматривать ее с точки зрения тех структурных сдвигов, которые она обеспечила, использовала для раздела госсобственности корпоративную структуру советского государства. Кланы (часть посткоммунистической олигархии) берут свое начало «по указу» о разделе госсобственности, означавшем распределение административным путем льгот, привилегий, автономных и неподконтрольных потоков экспортируемого сырья. Таким путем горстка бывших высокопоставленных государственных чиновников, руководителей государственных банков, близких к ним предприимчивых молодых людей, сыновей или родственников, а также выходцев из «низов», которые балансировали между социалистическим менеджментом и криминалом, смогла сосредоточить в частных руках огромные состояния в иностранной валюте. Другими словами, эта элита сформировалась «сверху» —»административным путем» на основе дележа госсобственности внутри узкого круга лиц, где соотношение сил определяла верность политической власти президента.

Начальная стадия формирования элит периода 1992–1993 годов с покушениями, бомбами, заказными убийствами определила круг банков, в которых были открыты счета бывших государственных внешнеторговых объединений, и круг частных банков для обслуживания счетов и вкладов в деньгах и ценных бумагах государственных структур (правительства, крупных городов, пенсионного фонда и др.). Таким образом пересеклись два потока, формировавшие новые элиты «снизу» и «сверху». Сейчас они уже переплелись так тесно, что невозможно различить кланы, образовавшийся при политической поддержке, и кланы с криминально-мафиозным происхождением.

На основании анализа процесса образования обеих ветвей элиты сегодня можно сделать предварительные выводы. Первое: для обеих групп «нормальная» предпринимательская деятельность, т. е. производство товаров и услуг, не представляет ни малейшего интереса. Когда получаемые от спекулятивных операций доходы на три порядка выше доходов от любого предпринимательства, связанного с производством, не стоит даже думать о том. чтобы вложить в него инвестиции. Ясно также, почему был ликвидирован промышленный капитал социализма, а «красных директоров» оттеснили в сторону без всякого стеснения. Они представляли идею эволюционного, постепенного перехода к капитализму, связанного со структурной перестройкой производства. Новые элиты обратили свой взор исключительно на финансовый капитал, в особенности на международные финансовые рынки, где и осела большая часть капиталов, выкачанных с внутреннего рынка между 1992 и 1997 годами. Поэтому только часть руководящих кадров бывшиx советских предприятий вошла в состав новых элит: та, что перешла на службу к спекулятивному капиталу. Следовательно, в психологии новых элит (преимущественно финансово-спекулятивных) сильны криминальные черты. Вывести гипотезу о развитии страны на основании идущего от них клубка импульсов вряд ли возможно. Тем более, если принять во внимание, что кланы не достигли равновесия во взаимоотношениях друг с другом. Они заключают временные союзы перед лицом общей опасности, которые после исчезновения угрозы вновь распадаются. И поскольку четких правил игры, кроме диктата с позиции силы, нет, то противоречия часто перерастают в ожесточенную борьбу, в том числе противозаконного характера, в котс^й активное участие принимает государство, вступая в союз то с одной, то с другой противоборствующей группой. Государство, приватизированное кланами, олигархией обслуживает их интересы. По так как оно слабо и раздроблено, единая и сплоченная власть отсутствует, любой конфликт внутри олигархических группировок поднимает вопрос о том, «кто здесь главный».

Другое важнейшее следствие — такой процесс развития элит не позволил сформироваться среднему слою. В России нет класса малых или средних владельцев капитала — ни класса мелких предпринимателей, ни класса вкладчиков. В России нет места для такого рода деятельности. Она может иметь только второстепенный характер, что означает отсутствие достаточно широкого социального слоя, который был бы заинтересован в поддержании и развитии собственного дела и собственного благосостояния и, следовательно, в установлении хоть какой-то социальной справедливости. А это очень важно для определения будущего общественно-государственного устройства, особенно когда все более очевидно, что социальная структура претерпевает глубокую трансформацию. Страна на ощупь, хаотично ищет различные выходы из сложившегося олигархически-криминального порядка. Некий спонтанный капитализм потихоньку обретает очертания у основания пирамиды, но, учитывая отмеченные обстоятельства, он может формироваться только при отсутствии четких правил. Логично думать, что он будет и укрепляться так же. обретая подпольные, коррумпированные, клановые, семейственные, мафиозные формы. В результате еще в течение длительного времени нельзя будет рассчитывать ни на стабилизирующую роль среднего класса, ни на вклад, который этот класс (по примеру Запада) может внести в процесс формирования элит.

Все изложенные рассуждения еще в большей степени (и в худшем варианте) относятся к происходящему на периферии. В республиках и регионах РФ собственность была распределена (речь идет о раздаче сверху) между бывшими членами партийного и государственного аппарата, а процесс формирования элит снизу имел почти всегда еще более откровенный криминальный характер, чем в центре. В конечном счете бывшая госсобственность оказалась в руках десятка людей, в рамках двух-трех семей. Невозможно даже говорить о них как об элитах, более уместно прибегнуть к понятию криминального клана в буквальном смысле слова. Вдалеке от Москвы высшим партийным кланам (местной номенклатуре) во многих случаях удалось перейти в разряд избранных народом руководителей и проводников «реформы», что позволяет говорить о подтверждении при таком варианте властных позиций коммунистической номенклатуры.

Остается лишь сказать, что мы являемся свидетелями процесса формирования в России руководящего класса, который имеет много аналогий с Индонезией, где в течение десятилетий правления Сухарто процветала коррупция, авторитарность, граничившая с диктатурой, глубоким проникновением в государственные структуры криминальных элементов.

Принимая во внимание качественные характеристики элит, их чуждость национальным интересам и проблемам развития страны, их быстрая трансформация в «цивилизованный» правящий класс представляется весьма маловероятной в обозримой перспективе, Поверить этому тем более трудно, если учесть, что к процессу такой трансформации не применима никакая аналогия. в том числе и с Америкой. Ее буржуазия и средний класс формировались в идеальных и специфических условиях изоляции от остального мира. В конце XX века этого не дано никому. К тому же международная оргпреступность приобрела теперь такой размах, что начинает влиять на судьбы целых государств. У полукриминальных российских элит нет ни времени, ни возможностей трансформироваться естественным путем и прийти к государственно-правовым нормам. А когда открывается, что именно Bank оf New York занимался отмыванием российских денег, взятых в кредит у МВФ под поручительство правительства США, становится ясно, что международную преступность «укрепляют» ведущие страны «цивилизованного» мира: именно они определяют социальное и культурное развитие зависимых от них стран. И поскольку ослабление-распад центральной власти, похоже, идут более быстрыми темпами, чем пока незаметная «цивилизация» олигархии, вполне может быть, что разрушение российского государства опередит его оздоровление.

Глава 9 ГУМАНИТАРНАЯ ВОЙНА

25 марта 1999 года. когда перные бомбы НАТО были сброшены на Белград, Нови Сад, Приштину и десятки других городов и деревень Югославии, я вспомнил о Збигневе Бжезинском. И подумал, что он все предвидел задолго до того, как это случилось. Быть может, он не предсказал всего, быть может, у происшедшего были не совсем те мотивы, которые он предполагал, несомненно, присутствовали и совсем иные привходящие факторы. Но в целом он все предугадал.

Десятки, сотни, тысячи обозревателей и комментаторов, не говоря уже о власть имущих, принимавших решения, и о военных, выбиравших цели и передвигавших войска, — все искали подходящие слова, чтобы убедить мир в том, что на его глазах происходит гуманитарная операция. Более того — первая гуманитарная акция новой эпохи, когда современные государства и цивилизованные нации, в основном западные (но и все «международное сообщество», воплощаемое, впрочем, как раз Западом), будут думать прежде всего о том, как наказать диктаторов, защитить права угнетаемых народов и спасти личные свободы всюду, где они подвергаются угрозе или нарушаются. На самом деле решение о начале войны было принято в обход подлинного, единственно известного международного сообщества, представленного единственным органом, имевшим до того дня право выступать от его имени: Организации Объединенных Наций. С ООН даже не проконсультировались. Ее Устав, а также основные принципы ОВСЕ были просто-напросто отброшены. Военная операция проведена НАТО в нарушение даже собственного Устава, позволяющего вступать в войну только в оборонительных целях и только в виде помощи кому-нибудь из своих членов, подвергшихся агрессии. В данном же случае не только никто не нападал на страну — члена НАТО, но и сам так называемый «враг» был одной из самых бедных (хотя и лучше вооруженных и воинственных) стран в самом центре Европы. Страна, не могущая представлять никакой угрозы даже на региональном уровне.

Тем не менее армия старательных деятелей немедленно бросилась объяснять, что да, все это правда, существующие международные нормы были нарушены, но. право, не стоит придираться по мелочам перед лицом «гуманитарных» масштабов проблемы. Кое-кто пошел и дальше, утверждая, что ООН уже отжила свой срок и вопросы национального суверенитета государств должны решаться по-новому. Разве мы живем не в эпоху глобализации? И разве, сталкиваясь с процессами, опрокидывающими все границы, мы будем упорствовать в старомодной защите суверенных прерогатив страны, тем более, что эта страна смеет не следовать демократическим критериям Запада? Таковы были тезисы этих зелотов. Впрочем, распространялись, цитировались и использовались снова и снова и более весомые аргументы, принадлежавшие авторитетным интеллектуалам-демократам. В качестве примера достаточно привести Юргена Хабермаса, призвавшего к созданию нового международного правопорядка, способного справиться с проблемой нарушения прав человека. Дескать, констатировав с огорчением, что ООН парализована, необходимо пока что поручить эту задачу НАТО (La Repubblica. 1999. 8 мая).

Как видно, сия логика немногим лучше рассуждения зелотов. Такая постановка проблемы открывает больше вопросов, чем закрывает. Кто уполномочен создать новый мировой правопорядок? Кому решать, какие права человека требуют первоочередной защиты, учитывая, что в мире на каждом шагу сталкиваешься с нарушенными правами? Кто определит критерии и формы такой защиты? Кто установил, что именно военная организация вроде НАТО должна проводить в жизнь моральные принципы международного сообщества? И наконец, если мы и в самом деле — что правда — стоим перед неотложной необходимостью пересмотреть все сложнейшие аспекты человеческого общежития на нашей планете, кому пришло в голову, что этот пересмотр надо начинать именно с войны? Какому философу или просто человеку, наделенному здравым смыслом, не ясно. что мы столкнулись с нескончаемой чередой правовых проблем, требующих совместных усилий всего мирового сообщества? Проблем, решить которые с мечом в руках, невозможно. Кто, сознавая огромный масштаб вопросов — принципиальных. политических, нравственных, решил обойтись без единственного существующего всемирного органа глобального сотрудничества? Это все равно, что поджечь дом, в котором все вместе мы, плохо ли, хорошо ли, жили несколько десятилетий, еще до того, как заложить фундамент нового жилища. И как Хабермас объяснит то обстоятельство, что именно США в последние 15 лет делали все возможное, чтобы парализовать ООН, вплоть до отказа платить членские взносы? Что совсем недавно США нанесли авторитету ООН жесточайший удар, позволив ЦРУ направить в Ирак своих агентов под видом ее наблюдателей? Когда опровергать это обстоятельство стало невозможно, «Нью-Йорк Тайме» в достопамятной передовице (International Herald Tribune. 1999. 12 января) фактически оправдала деятельность американских спецслужб, призвав США и Великобританию идти до конца, даже без согласия Совета Безопасности. Иными словами, на войне как на войне, все позволено.

Но ООН не находилась в состоянии войны с Ираком. Сон многих демократически и либерально настроенных европейских и американских интеллектуалов не был потревожен «демоном сомнения», мешавшим спать одному их собрату из так называемого «третьего мира». Амину Маалуфу: «Мне очень хотелось бы знать, какой верховный авторитет унаследует потерянный суверенитет, кто завтра станет говорить от имени международного сообщества и кто в будущем станет решать, где вмешиваться, а где нет. Кто это будет? Президент Соединенных Штатов, после того как он созвонится с парой-тройкой союзников? Как гарантировать, что его решения будут продиктованы исключительно международными принципами, а не интересами собственной державы? Нужно быть невероятно наивным или невероятно лживым. чтобы считать, что таким образом можно управлять миром» (Corriere della Sera. 1999. 6 мая).

Телеканалы всего цивилизованного мира, диктующие направление его общественному мнению, неустанно показывали заплаканные лица албанских детей из Косово. За три года до того никто не обратил внимания на заплаканные лица сербских детей, выгнанных из Крайны пушками Туджмана. Никто не видел по телевизору трагическую эпопею 150 тысяч сербов, изгнанных из своих домов, и 20 тысяч сербов, навсегда оставшихся в Хорватии — мертвыми. Вернее, мы это видели и читали, но все это происходило на обочине главных событий и было представлено мировыми СМИ как второстепенный факт локального характера, не влияющий на судьбы мира. Все, что писали и показывали, подразумевало: сербы стали жертвами самих себя, собственной жажды власти, собственного президента С. Милошевича. Не было никаких кампаний, не гремели на весь мир переговоры в Рамбуйе, умело подготовленные и проведенные. События расценивались просто как эпизод, «трагедия, о которых пишут в газетах». Нам не показали ее с тем пафосом, который превратил бы ее в гуманитарную катастрофу. Хотя похоже, что это как раз она и была.

Случайность? Или нам в самом деле пора начать адекватно смотреть на глобальную систему СМИ? Мы уже наблюдали, как крупные СМИ могут манипулировать чувствами общества согласно критериям, которые — независимо от того, установлены они узким кругом производителей информационных потоков или же «субъективными» правилами информационного рынка — закрепляют шкалу совершенно произвольных, случайных, безнравственных и искаженных ценностей (в том числе и информационных). И именно из этой произвольности мы и будем исходить впредь, выбирая, что человечно, а что не имеет права называться таковым.

На наших глазах подогревались эмоции громадного всемирного партера телезрителей, подвергавшихся беспрерывной бомбардировке новостями, содержавшими правду — но не всю. Сама эта бомбардировка — свидетельство того, как самая беззастенчивая манипуляция общественным мнением соединяется с законами телевизионного рынка и рейтингов. Во всем этом чувствовалось даже какие-то потаённое чувство вины — за то, что вовремя не поняли, куда мы все идем, что-то вроде судорожной попытки извиниться за молчание прошлых лет. И все это — впопыхах, второпях, вперемешку с невежеством, невоспитанностью и поверхностью самих корреспондентов, каждый из которых кровно заинтересован в самых волнующих эффектах и самых душераздирающих кадрах. К тому же каждого из них поощряет редакция, уговаривая не бояться перегнуть палку и превращать каждый стон в крик. И чем громаднее становилась волна беженцев, подстегиваемых страхом бомбежек, тем эмоции становились сильнее, тем больше одобрения приносили новые опросы общественного мнения: пусть бомбят, пусть уничтожают, пусть наказывают! В первую очередь, разумеется, Милошевича, а вместе с ним — об этом писали, об этом говорили десятки раз писатели, художники, ученые различных и до сих пор безупречных политических убеждений — и сербов, виноватых в том, что не прогнали его. Тема «коллективной ответственности» звучала все явственнее вместе с аналогиями; «Милошевич — новый Гитлер». Нюрнбергский процесс, Холокост, геноцид. Кто-то написал, что эти сравнения создают ощущение утраты контроля над семантическими категориями. «Сербы должны смириться с последствиями того, что в последнее десятилетие этнические чистки в несербских районах бывшей Югославии пользовались в Сербии широкой поддержкой. Важно, чтобы и простые люди этой страны заплатили эту цену перед всем миром за такое поведение. Временные ограничения в пользовании общественными службами и инфраструктурой станут важным уроком для других, кто мог бы поддаться соблазну последовать их примеру». Это написал Лестер Туров (La Repubblica. 1999. 26 июня). Кроме чувства изумления и возмущения, его слова сразу вызывают один вопрос. Кто же «другие», кто «мог бы поддаться соблазну»? Не русские ли?

Я еще вернусь к русской теме. Но прежде всего мне хотелось бы обратить внимание на проявление «теории примера», показательного урока. С самого начала военной авантюры в Югославии она выступает в паре с тезисом Клинтона о Косово как ключевой угрозе международной безопасности. Так или иначе, излишнее количество аргументов в пользу военного вмешательства, помимо «гуманитарных» мотивов, свидетельствует, что были и другие причины. Иными словами, гуманитарные побуждения — только фасад, за которым скрываются гораздо более весомые стратегические интересы. Но какие? Многие аналитики предпринимали попытки, в том числе и вполне искренние, их обнаружить. Но это оказалось нелегко. Как можно, например, всерьез утверждать, что Милошевич-Гитлер представляет реальную угрозу европейской и глобальной стабильности? Откуда она взялась? Доказать такой тезис непросто. Как и поверить в то, что нищее, никому не нужное Косово с неполными двумя миллионами человек населения представляет собой стратегический интерес для какого-либо государства? Никто не поверит такой глупости. Каким образом там могла вспыхнуть новая искра, вроде той, что воспламенила первую мировую войну?

Правда, некоторые из этих аргументов прозвучали из уст самого Клинтона, и толпа аналитиков тут же бросилась искать исторические аналоги в подтверждение его слов. Однако, как сразу заметил Генри Киссинджер (La Stampa. 1999. 31 марта), трудно забыть то обстоятельство, что первая мировая война вспыхнула не из-за этнического конфликта, а из-за столкновения великих держав между собой. В Косово же не было никаких противостоящих держав — все были на одной стороне, с албанцами-косоварами. Все, за исключением России. Но и Россия была бы вынуждена занять четкую позицию только в случае углубления военного конфликта, но никак не в ходе переговоров. К тому же с ее нынешним политическим руководством, полностью подчиненным Америке, этого могло и не произойти.

Развязывание войны по решению НАТО было лучшим способом спровоцировать кризис в отношениях с Россией и в самой России. Поэтому аналогия с первой мировой войной не только не годится для оправдания военного вмешательства, но и полностью исключает его. И все старательные аналитики, пытавшиеся отыскать стратегические мотивы и эгоистический интерес Запада для оправдания неожиданного решения американцев нажать на курок. в конце концов опустили руки: дескать, единственной причиной воины стала гуманитарная катастрофа, сыграла свою роль американская мораль, солидарность с жертвами и стремление помочь им. Таким образом, мы все стали свидетелями совершенно беспрецедентного в мировой истории события —»гуманитарной войны» на пороге XXI века. Войны «альтруистов», как сказал кто-то. Войны «нравственной», как написали десятки лучших мыслителей, порожденных европейской культурой. Бывший губернатор Арканзаса почувствовал себя достаточно опытным богословом, чтобы читать мораль самому папе римскому. А Тони Блэр вспомнил о дьяволе, пришедшем на землю в облике Милошевича.

Все очень просто, но малоубедительно. Монтень сказал бы, что «меня заставляют ненавидеть правдоподобное, когда оно преподносится как правда». Витторио Мессори добавил бы, что «дьявол — обезьяна Бога: там, где зло выдается за добро, начинается дьявольщина» (30 giorni. 1999. № 4). Или же надо придерживаться «пяти заповедей» Эдварда В.Сэйда:

1. Если этнические чистки в Югославии — зло, то они таковы и в Турции, и в Палестине, и в Африке, и в любом другом месте.

2. Кризисы не заканчиваются с отъездом журналистов Си-Эн-Эн.

3. Если война жестока и дорога, то она такова независимо от того, летают ли американские летчики на высоте 5 тысяч метров или ниже.

4. Если дипломатия всегда предпочтительнее военных мер, то нужно всегда, любой ценой прибегать к дипломатии.

5. Если человеческая жизнь священна, то нельзя приносить ее в жертву, даже если жертва не живет в Европе и не имеет белой кожи (Le Monde Diplomatique. 1999. № 6).

А что, если поискать эти пресловутые стратегические интересы в другом месте? Почему все гуманитарные тревоги вспыхнули в марте 1999 года, а не в ноябре 1994, когда Борис Ельцин решил начать войну против непокорной Чечни? Почему можно защищать албанцев, но не чеченцев? А курды? Правда, многие считают, что курдская проблема осложняется тем, что Турция — член НАТО и с ней нужно обращаться осторожнее. И все же: не пора ли нам стать большими реалистами?

Ладно, предположим, что иногда можно отставить в сторону гуманитарные принципы, «абсолютно относительные». Но когда речь идет об албанцах и чеченцах, сходство становится просто поразительным: и в том, и в другом случае имело место «внутреннее дело» суверенного государства (именно благодаря этой формулировке Европа и США вышли из неудобного положения перед ельцинской Россией). И в том, и в другом случае необходимо было воспрепятствовать сепаратистским тенденциям. И в том, и в другом случае имелся очевидный этнический дисбаланс — большинство сторонников отделения принадлежало к иному этносу, нежели политическое руководство страны, и, следовательно. проблема не могла быть решена посредством референдума. На подобные вопросы дается один и тот же ответ: «В определенный момент необходимо положить этому конец». Такое объяснение ничего не объясняет, а, наоборот, увеличивает количество вопросов. В какой момент? Положить конец чему? Разве, согласно нашим священным принципам, права чеченцев и курдов имеют второстепенное значение? А права афганских женщин? И как можно приравнивать правителей западного мира к нетерпеливым, внезапно приходящим в ярость людям? Можно ли на полном серьезе считать европейских и американских руководителей настолько беспечными, чтобы при принятии решений такого масштаба поддаваться эмоциональным импровизациям? Можно ли забыть подозрительное поведение США и Англии во всей предыстории переговоров в Рамбуйе: вооружение OAK и ее использование Вашингтоном в политических целях? Остается только поиронизировать вместе с Норманом Мэйлером по поводу «высоконравственных чувств, которые при манипулировании ими на национальном и международном уровне вполне способны привести к катастрофе» (La Stampa. 1999. 25 мая).

Как ни крути, приличное логическое объяснение произошедшему найти невозможно. Значит, следует продолжить поиски на другом уровне, в ином контексте. В путаных заявлениях американского пажа Тони Блэра содержится зерно истины: война в Югославии в самом деле была «необходима», но не по тем причинам, которые громогласно объявлялись публике. Она была необходима для выживания Запада в его нынешнем виде и для управляющего им американского руководства. Пропасть между военной мощью, выдвинутой правителями мира, и незначительностью югославской мишени нельзя объяснить иначе, кроме как огромными размерами ставки в этой игре. Разрыв поразительный, невиданный, необъяснимый: с одной стороны — военная мощь самых сильных, богатых и развитых стран мира во главе с США, с другой — крохотный кусок земли и малочисленное население, возглавляемое Милошевичем. 11 миллионов сербов стали соринкой в глазу Европы: их страна — единственный островок, не подвергшийся «нормализации».

Теперь, когда война закончилась, проявляются подлинные, невысказанные ранее ее цели. Президент Клинтон посещает Словению и объявляет там новую балканскую доктрину, основанную на «независимости». «Независимости», которую теперь предстоит восстановить в Боснии, укрепить в Македонии и расширить до Косово и Черногории. Как с восторгом сообщает Энцо Беттидза; «Виновная в десятилетнем кровопролитии, утратив придаток Косово и спутник Черногорию, Сербия должна будет отказаться от мифа о себе как региональной державе и ужаться до моноэтнических границ, предшествовавших завоевательным балканским войнам» (La Slampa. 1999. 23 июня). Разумеется. Беттидза давал волю своим личным эмоциям, но в то же время он отчетливо выражает широко распространенное мнение, оформляющееся ныне в проекты различных канцелярий. Куда делись гуманитарные цели? Кто решил изменить повестку дня в иную сторону? Кто определил, что «восьмерка» заменит собой накренившуюся власть Совета Безопасности? Разве все это не обнажает окончательно существование плана, который уже не нужно прятать в благородные одеяния гуманитарной миссии после достижения военной победы? Но почему я говорю о «выживании Запада»? Разве, спросят многие, ему что-то угрожает? И при чем здесь проблема Югославии и маленького Косово? Почему именно сейчас, а не раньше и не в другом месте? Это ключевые вопросы, и ответ на них жизненно важен. И простым он быть не может. Я считаю, что на наших глазах только что произошло первое «столкновение цивилизаций» внутри великой американской империи, входящей в XXI век. Это было первое крупное испытание силой нового владычества, появившегося с исчезновением СССР, Варшавского договора, всего биполярного мира.

Если взглянуть на события под таким углом зрения, многое непонятное становится ясным, хотя каждый аспект требуетвнимательного анализа, прежде чем окончательно признать ответ истинным или хотя бы правдоподобным. Например, сразу становится очевидной необходимость такого впечатляющего применения силы. Битву, с самого начала описывавшуюся как символичная (хотя имелись в виду совсем иные символы), нужно было выиграть любой ценой. Не должно было остаться никаких сомнений относительно победителя, его несокрушимой мощи и несгибаемой решимости в достижении цели. И пока Милошевич продолжает властвовать в Белграде, пока он еще жив, американская победа для своей полноты будет требовать его головы, его жизни. Как и полного подчинения сербского народа, его коллективного покаяния, всеобщей самокритики. От сербов потребуется, во-первых, прогнать диктатора, а во-вторых, принять принципы победившего Запада и провести свободные выборы, на которых выиграют поддержанные Западом партии. До тех пор война с Сербией будет продолжаться, пусть и без бомбардировок, согласно принципу, что политика — продолжение войны другими средствами.

Зачем? Почему понадобилась эта демонстрация силы? Кому она предназначалась? И почему именно теперь? Начнем с последнего вопроса. Десять лет назад рухнула Берлинская стена. Так, на глазах у всех умер биполярный мир. Почему Америка 10 лет выжидала, прежде чем показать свою силу, утвердить новую власть в глазах всей планеты? В определенном смысле ответ очевиден:

Америке самой понадобилось время, чтобы осознать новые возможности, открытые историческими обстоятельствами. И тогда пришло головокружение от подлинной, безграничной власти. Победа в холодной войне оказалась в каком-то смысле неожиданной для той страны, которая страстно ее желала, не жалела на нее средств, но сама в нее не верила. Точнее, она верила в победу, но не надеялась, что та случится так быстро и окажется такой полной, беспрепятственной и безусловной. Потребовалось время, чтобы осознать масштаб собственного триумфа, вернее, двух триумфов. Дело было не только в том, чтобы оглянуться назад и переполниться головокружительной гордостью, охватывающей победителя над телом поверженного врага. Гордостью тем большей, чем острее была угроза поражения и сильнее страх. Но н глядя вперед и вокруг себя, Америка Билла Клинтона — для понимания дальнейшего следует все время иметь в виду, что все, о чем мы рассуждаем, произошло в течение двух президентских мандатов этого человека — видит только победы. Почти 10 лет это страна непрестанно движется вперед, бьет все рекорды. И ее уверенность в своих силах выросла, возможно, до наивысших пределов за всю ее недолгую историю самостоятельного государства.

Кое-кто уже заговорил о «поколении Доу-10000». Расчеты в самом деле впечатляют. В 1993 году средний промышленный индекс Доу-Джонса уже превысил 3500 пунктов. В июне 1999 — по совпадению, как раз после окончания воины в Югославии — он оставил позади десятитысячную отметку. Считая дивиденды, американский рынок произвел 242 % роста меньше чем за 6 лет. Фантастика! Такой результат может и должен получить объяснение, но это непросто сделать в нескольких словах. Газеты, журналы и аналитики всего мира занимаются этим феноменом. (Здесь мы не в состоянии его описать даже вкратце.) Все сходятся в очевидном: потрясающее ускорение американского экономического роста совпало с окончанием холодной войны и кончиной главного врага нашего века — советского коммунизма. Эйфория от победы породила ощущение безопасности. Безопасность проживала но конкретному адресу — Уолл-Стрит. Именно на Уолл-Стрит, в казну всей планеты, меньше чем за 8 лет, притекло около 2 тысяч млрд. долларов со всего мира. К несомненной динамичности американской экономики, к ее столь же несомненной гибкости, невероятной мощи технологического развития и в особенности коммуникационно-информационных технологий добавился новый фактор: Америка стала колоссальным пылесосом, всасывающим и умножающим капиталы. И процесс этот не случайный, не автоматический. Ему предшествовали и делили его возможным конкретные решения и действия, полновесная стратегия, созданная как раз на Уолл-Стрит и претворенная в жизнь — по поручению Уолл-Стрит — президентом Биллом Клинтоном и его командой.^[10] Произошел взрыв «глобализации по-американски». (Использование данного термина — тоже не случайно. Речь идет не столько об объективном и неизбежном явлении глобализации, сколько о том, как ее интерпретируют в Америке, как ее реализуют в угоду американским национальным интересам. Мы еще вернемся к неодинаковости преодоления национальных границ, когда есть страны, которым позволено рассуждать в категориях национального интереса, а есть такие, кому это запрещено. Пока что важнее всего понять, почему потребовалось некоторое время для того, чтобы прояснилось новое положение на шахматной доске мира после холодной воины.)

Что же так неожиданно прояснилось в начале 1999 года? Что увидели на доске гроссмейстеры, определяющие судьбы мира? Почему так срочно потребовалась демонстрация силы? На первый взгляд все вышесказанное свидетельствует о том, что образ Америки в глазах мира на тот момент был наиболее выгодным для нее. Америка как локомотив мировой экономики, Америка, победившая инфляцию, Америка, преподающая всем уроки, экспортирующая повсюду свой образ жизни, культуру, технологию и ценности. «Наш успех — это успех американской капиталистической модели, наиболее близкой рынку в понимании Адама Смита. Несомненно, гораздо более близкой, чем коррумпированный и патерналистский азиатский капитализм, так привлекавший критиков американской системы в то время, как надувался азиатский пузырь. Теперь он лопнул — гордо писал Чарльз Краутхаммер 5 января 1999 г. — Мы — потомки искателей приключений, умевших идти на риск. В Европе и Азии живут те, кого они оставили за спиной» (Why America is doing so well (Почему Америка все делает хорошо?)// International Herald Tribune. 1999. 5 января). В подобных обстоятельствах Макиавелли посоветовал бы щедрую раздачу благ с одновременным жестким, патерналистским навязыванием непререкаемых решений там, где это необходимо. Князь на вершине своей славы не может угрожающе размахивать мечом. Если только положение фигур на шахматной доске — видное полностью лишь с определенной позиции — не подсказало ему, что нынешнее славное процветание под угрозой. В таком случае Князь мог бы признать целесообразным действовать не только «как лиса», но и «как лев». Это всего лишь предположение. Посмотрим, подтвердится ли оно.

Глава 10 РАЗОРУЖЕННЫЕ СИЛЫ

Россия объявила себя наследницей СССР. Но она ею не стала и не могла стать, поскольку именно ее главенствующее положение в Советском Союзе привело его к разрушению. Это особенно наглядно следует из анализа российской оборонной политики. Советская военная доктрина, сформулированная во время горбачевской перестройки и ориентированная на ситуацию в мире «после холодной войны», стала доктриной «оборонной достаточности». Идея глобальной конфронтации с другой сверхдержавой была отставлена (стало ясно, что продолжать эту конфронтацию возможно, лишь сохраняя в стране авторитарное правление), и оборона перестраивалась в соответствии с изменившейся ситуацией. Но новая система обороны включала в себя весь советский военный потенциал: предполагалось, что вооруженные силы сохранят возможность эффективно действовать как в оборонительных целях, так и для сохранения той роли в мире, от которой обновленный Советский Союз отнюдь не собирался отказываться.

Потеря оборонной инфраструктуры и производственных мощностей, отошедших к бывшим советским республикам после распада СССР, привела к превращению «оборонной достаточности» в «недостаточность» по всем существенным параметрам. Советские вооруженные силы, сделавшись российскими, не просто поменяли вывеску. Переход совершался в обстановке жестокого экономического, организационного, психологического и морального кризиса. Он был похож даже не на отступление, а паническое бегство, во время которого флот, например, потерял больше половины своего плавсостава, значительную часть инфраструктуры и стратегические базы, необходимые для поддержания соответствующего оборонного потенциала. Вот несколько примеров.

По информации из заслуживающих доверия источников, в июне 1999 года «Маршал Неделин», разведывательный корабль в составе Тихоокеанского флота, спущенный на воду в 1983 году, был продан Индии за 2 млн. 300 тыс. долларов. Этот корабль был оснащен новейшей и сложнейшей аппаратурой слежения, обеспечивавшей российские Вооруженные силы значительной частью оперативной информации. Он был выведен из состава флота в 1997 году вместе с судами «Маршал Крылов» и «Маршал Бирюзс>в», которые еще ждут своих покупателей. «Российский военный флот с потерей этих кораблей лишился глаз и ушей», — заявил авторитетный представитель командования российским флотом.

Из-за отсутствия средств, из-за несвоевременного и некачественного ремонта срок службы российских военных кораблей сократился по сравнению с советским периодом вдвое.

Не вызывает сомнения — и это было предусмотрено горбачевской военной доктриной «оборонной достаточности», — что вооруженные силы не могли не претерпеть значительных изменений. Нельзя было обойтись без роспуска и реорганизации штабов и соединений, без резкого уменьшения численности личного состава, без отвода и передислокации сил, расположенных в Центральной Европе. Но на все это требовалось время и, главное, разумное планирование. На самом же деле происходило самое настоящее разрушение армии — в обстановке полнейшего беспорядка, без всякого контроля, без всякой заботы о сохранении какой-либо оборонительной эффективности. При этом в атмосфере усугублявшейся моральной деградации и всепроникающей коррупции военные верхи, опираясь на различные преступные группировки. смогли осуществить колоссальное разграбление военного имущества — вооружения, боеприпасов, горючего, техники, а значительная часть огромных богатств советских вооруженных сил была попросту выброшена на свалку, как металлолом. И все это происходило почти в открытую, при полной безнаказанности, что не могло не оказать (и оказало) губительного влияния на военные кадры. Даже из официальной статистики военной прокуратуры и МВД видно, что преступность в военной среде в последние годы непрерывно росла. Общая коррумпированность не могла не сказаться на реальном уровне подготовки и оборонительных возможностях российских вооруженных сил, тем более что лучшие и наиболее компетентные военные кадры, начиная с 1992 года, попросту вышвыривались вон и на смену им приходили новые, подбиравшиеся на основе единственного критерия — абсолютной лояльности но отношению к новой власти. Средства массовой информации, быстро поставленные под контроль властями и новой олигархией, активно способствовали дискредитации вооруженных сил: ими была развернута громкая кампания по обличению коррупции, причем ее причины не указывались, зато все попытки сохранить хоть какую-либо эффективность вооруженных сил тут же клеймились как «ностальгия по империи». Даже уменьшение военных расходов, которого было невозможно избежать, производилось без всякого учета первоочередности. Финансирование срезали, ссылаясь на скудость бюджета, но срезали сплеча, делая это в уверенности (иногда высказываемой прямо, чаще подразумевавшейся), что у России нет больше врагов и поэтому она не нуждается ни в какой военной политике. Чистый бред! Но он прекрасно сочетается с другой бредовой идеей: превратить Россию за несколько месяцев или лет из страны с всесильной и всепроникающсй государственной властью в страну, где государственной власти нет вообще.

Политика верховного главнокомандующего Бориса Ельцина вела в сущности к тому, чтобы превратить Россию из второй но силе мировой державы в нейтральную страну, не имеющую своих вооруженных сил. В нечто вроде Ватикана. Остается только ликвидировать ядерные силы, так как с точки зрения такой логики они — досадная помеха. А эта, действительно своеобразная логика — совсем не проявление глупости. Как точно сказал Сергей Сокут, «для Ельцина и его окружения стремление сохранить режим всегда стояло выше необходимости эффективно противостоять внешней угрозе. Они искали врага внутри страны и видели союзников в тех, кто помогал им бороться с этим врагом, реальным или воображаемым» (Коммерсантъ. 1999. 9 июня).

К этому можно добавить, что Ельцин, не колеблясь, опирался на внешних союзников, чтобы справиться с внутренним врагом. Он шел на любые уступки Западу, если они укрепляли его позиции. Из официальной статистики следует, что общие военные расходы, составлявшие в 1991 году около 11.1 % внутреннего валового продукта, упали в 1992 году до 4,5 % и до 3,7 % в 1996. Но этим цифрам верить нельзя, поскольку реальные ассигнования в тот период составляли меньше трети зафиксированных в бюджете сумм. Иными словами, «попытки объяснить теперешний кризис (вооруженных сил. —Д. К.) только экономическими причинами не выдерживают критики, так как падение военного потенциала не находится в строгом соответствии с уменьшением экономических показателей. Первый показатель дает уменьшение в шесть раз, второй — в четыре» (Limes. 1998. № 4. С. 135). Отсюда — превращение армии в вечного должника, почти полное отсутствие закупок вооружения, прекращение исследовательских работ в области военных технологий, кадровые потери. Отсюда и недостаток стратегических резервов продовольствия, горючего и прочего. Примеры, демонстрирующие картину полного развала, тысячами фигурируют на страницах российской прессы, достаточно привести всего несколько.

У более чем четырех пятых российских гражданских и военных ИСЗ. находящихся на орбите (т. е. 82 %). превышен эксплуатационный срок. По словам Юрия Коптева, директора Российского космического агентства, российский космический парк все еще четвертый в мире, но Россия тратит на его содержание меньше, чем Индия, располагающая всего восемью спутниками (Limes. 1998.№ 4. С. 131).

Российские летчики имели в 1998 году 21 полетный час на человека — в советской армии было 100 часов, а в авиации НАТО-180. Личный состав военно-воздушных сил уменьшился вдвое за последние три года и в 1998 году не превышал 123000 человек. Мало того: только в 1999 году было уволено 20500 человек, закрыто 32 аэродрома, расформировано 580 боевых единиц. Большая часть этих данных была официально обнародована Главнокомандующим военно-воздушными силами генералом Анатолием Корнуковым. На этом фоне ни у кого не вызвало удивления сообщение (Агентство Франс-Пресс. 1999. 11 января) о том, что группа грузинских мошенников умудрилась сбыть в Москве более 2 млн. бутылок фальсифицированного «боржоми», производство которого было налажено на базе Военно-воздушной академии в подмосковном Монино. Большинство офицеров академии были в курсе происходящего и участвовали в разделе прибыли.

Пять лет этой военной политики — если ее можно так назвать — успели существенно ослабить российские вооруженные силы, когда в начале 1997 года перед лицом опасно возросшего недовольства среди военных, особенно среднего и младшего офицерства, Ельцин и его тогдашний поенный советник Юрий Батурин выдвинули проект военной реформы.

Проект предусматривал сокращение численности личного состава еще на полмиллиона человек и доведение его до уровня максимум в один миллион двести тысяч: устранение единого командования пехотными войсками с заменой его на командование местными группами войск, число которых также снижалось с восьми до шести; объединение в единую структуру ракетных войск стратегического назначения, военно-космических войск и сил противоракетной обороны; переподчинение сил противовоздушной обороны военно-воздушным силам: наконец, устранение в Министерстве обороны независимого управления, ведавшего строительными работами. Кроме того, проектом намечалось завершение к 2000 году перехода — совершенно очевидно неисполнимого — к профессиональной армии, т. е. к ее формированию на добровольной основе, а не по призыву (Независимое военное обозрение. 1997. 12 июля).

За прошедшее время не было сделано ничего, чтобы достигнуть этого перехода или хотя бы приблизить его. Вместе с тем правительство и парламент, соревнуясь в завоевании популярности среди населения, приведенного в ужас перспективой гибели его сыновей на новой чеченской войне, расширяли систему отсрочек от призыва. Сейчас в России имеется 26 уважительных причин для уклонения от военной службы, среди которых — учеба в вузе. Но кроме законных путей проложен еще и другой, связанный с коррупцией. Этот путь — прерогатива состоятельных слоев общества. В результате сейчас в российской армии служат юноши с низким уровнем образования, происходящие из бедных семей, не обладающие полноценным здоровьем. Недавно одна неправительственная организация опубликовала сводку, из которой следует, что 28 % призывников страдают от различных умственных отклонений, 25 % — от хронических заболеваний и 12 % недобирают до положенного веса из-за плохого или скудного питания.

При ближайшем рассмотрении ясно видно, что единственная цель объявленной реформы — дальнейшее снижение расходов: во всяком случае — не повышение обороноспособности страны. С помощью сэкономленных средств предполагалось хотя бы отчасти успокоить оставшийся на службе офицерский корпус. На самом деле за два прошедших года не было сделано ничего или почти ничего. Понятно, почему Юрий Батурин, покончив со своей карьерой президентского советника, подался в космонавты: несколько дней в космосе, возможно, представлялись ему куда меньшим риском. Поражает тот факт, что задуманная им реформа вообще не коснулась других видов войск, возникших в советскую эпоху и сохранившихся в России. (Есть, правда, одно исключение. о котором — чуть ниже.)

Мало кто знает, что в России помимо войск, подчиненных Министерству обороны, существует еще двенадцать их видов. Это внутренние войска (которые в недавнее время значительно увеличились — теперь их численность превышает 230 тысяч человек, они лучше всех оснащены и у них — единственных — не бывает проблем с выплатой денежного довольствия), пограничные войска (около 200 тысяч), войска ФСБ (бывшего КГБ — около 100 тысяч), которые представляют собой самые настоящие армии. К ним надо enj,e добавить подразделения железнодорожной охраны, строительные войска, службы МЧС и ФАПСИ (еще одна разведслужба, находящаяся в прямом подчинении у администрации президента) и другие военизированные объединения, входящие в состав различных министерств. Среди них есть служба. которая привлекает особое внимание как из-за ее истории, так и из-за интересной и почти неизвестной особенности режима Ельцина. Речь идет о личном войске президента, которое было бы вернее назвать личным «отрядом солдат удачи» царя. В него входят лучшие на сегодняшний день в России профессионалы-специалисты по антитеррористическим операциям. Они прошли подготовку к ведению настоящих боевых действий в городских условиях, а также партизанских и антипартизанских операций. В общем они способны как противостоять военному перевороту, так и обеспечить его успех. Численный состав этой службы находится под строгим секретом, так же как и оружия, которым она располагает. Однако из хорошо информированных источников внутри этой суперсекретной силовой структуры автору удалось узнать, что приблизительно в ней состоит 20 тысяч человек. Окутывающая службу секретность такова, что неизвестно, какие суммы тратятся на ее содержание, вооружение и поддержание боеготовности. Эти суммы не фигурируют в государственном бюджете, который принимает парламент. Президент финансирует охраняющую его силовую структуру (которая, кроме того, не предусмотрена Конституцией) из секретных фондов, подотчетных исключительно ему самому.

Надо отметить, что авторство создания такой службы не принадлежит исключительно Ельцину, хотя создание личного «отряда солдат удачи» за государственный счет для охраны своей царской власти, несомненно, его нововведение. Эта структура возникла на месте известного «девятого управления» КГБ, которое, однако, обеспечивало безопасность всей номенклатуры КПСС. С приходом к власти Ельцина «управление» было превращено в ГУО (Главное управление охраны). Когда президентская охрана находилась в руках Александра Коржакова из ГУО (на период до 2 лет) была выделена спецслужба СБП — Служба безопасности Президента, которая по статусу была приравнена к министерству и находилась под непосредственным командованием президента. Кремль тогда переживал тревожные времена и опасался переворота. Впоследствии, после удаления Коржакова летом 1996 года и победы на президентских выборах, «семья» почувствовала себя в безопасности, ГУО вновь стала единой службой, но уже под другим названием. Сегодня эта служба называется ФСО (Федеральная служба охраны), она по-прежнему имеет статус министерства и зависит исключительно от президента. Подводя черту, отметим, что общая численность всех войск и военизированных служб составляет около 2 млн. человек. Каждое министерство снабжает свои войска автономной системой коммуникаций, выделяет средства на их техническое оснащение, на оплату персонала, медицинское обслуживание и пр. И никому не пришло в голову, что вот он, резерв для экономии, который не ставит под угрозу безопасность страны.

В связи с этим еще один, не менее серьезный вопрос: что произойдет в случае возникновения внутреннего конфликта? Как поведут себя эти мини-армии, к которым следует прибавить еще десятки тысяч вооруженных людей, обеспечивающих охрану олигархов и их банков, а также боевые отряды мафии в центре и на местах?

С такой внешней беспечностью в отношении десятков тысяч вооруженных людей прекрасно согласуется «рассеянность» в отношении казаков, также имеющих значительные военные формирования. Бюджету они ничего не стоят, но влияние их растет в различных областях, особенно на юге, на границе с Северным Кавказом. Этот процесс берет начало с восьмидесятых годов — в советский период они были под запретом. Ельцин проявил меньшую «рассеянность», чем другие, и, желая привлечь казаков на свою сторону, даровал им ряд привилегий и узаконил их в качестве вспомогательных войск. Некоторые прямо предлагали вооружить казачьи войска и использовать их для охраны южной границы. Но трудно отрицать, что в случае каких-либо внутренних конфликтов такого рода «местные войска», имеющие свои, отличные друг от друга традиции, неизбежно примкнут к какой-либо из сторон. Еще более вероятно, что, несмотря на свою традиционную верность Москве и ее сменяющим друг друга правителям. они встанут на сторону местной власти, если она выступит против слабеющего центра. Имея в виду именно эту возможность, Ельцин и заигрывал с ними так усердно. Однако на эту козырную карту могут рассчитывать и другие герои московских политических баталий.

В рамках нашей работы, посвященной анализу центробежных сил, их направлений и перспектив, важно подчеркнуть, что ситуация с российскими вооруженными силами существенно влияет на общую политическую обстановку в стране. Они — новый фактор. Хотя в посткоммунистической России танки уже дважды появлялись на московских улицах, но до сих пор армия не имела отношения к возникновению политических кризисов: они порождались политическими верхами. Правда, элитные части, расквартированные в окрестностях столицы, принимали участие в дворцовых переворотах 1991 и 1994 годов: тем не менее во время «путча» 1991 года танки не произвели ни одного выстрела и армия вообще держалась в стороне. Весь путч продолжался всего 3 дня, и жертвами его оказались, с одной стороны, трое гражданских лиц. погибших по недоразумению во время столкновения с перепуганными солдатами на Садовом кольце, и с другой — трое покончивших с собой из числа путчистов и их деморализованных сторонников (Пуго, Кручина. Ахромеев). А в 1993 году клевреты Ельцина и Лужкова были вынуждены бросить на бомбардировку и штурм московского Белого дома наемников. Армия же в целом в обоих случаях держалась в стороне от схватки.

В советские времена армия также никогда не вмешивалась в политическую борьбу. Известен только один случаи прямого участия высшего военного руководства, если не в возникновении, то в разрешении политического кризиса: имеется в виду выступление Хрущева, Молотова, Ворошилова, Булганина и Кагановича против Лаврентия Берии. Они нашли поддержку у маршала Г.К. Жукова, героя победоносной Отечественной войны, и еще у ряда военачальников, принявших участие в заговоре. Но это единственный пример. Советская история не знала военных переворотов.

Найти объяснение такой политической пассивности советских военных чрезвычайно важно для понимания современной обстановки, и найти его нетрудно: надо лишь отказаться от тех заблуждений, которые, как правило, сопровождают аналитические работы. Коммунистическая партия сама по себе была армией, хотя и своеобразной. Ее иерархия строилась по принципу отбора кадров, ее язык (язык классовой борьбы) был пронизан военной лексикой. Вся военная номенклатура выступала как производная от политической номенклатуры. К тому же, ввиду ее значимости для обеспечения безопасности партии и государства, военная номенклатура находилась под бдительным партийным надзором. Неудивительно, что кадры для военной верхушки, да и для всей военной иерархии, проходили тщательный отбор: оставались лишь наиболее дисциплинированные, лучше всего политически подготовленные, самые преданные делу коммунизма.

Такую многолетнюю традицию нельзя разрушить за несколько недель. Здесь кроется также и объяснение того поразительного терпения, с каким армия относилась к ее реформе — ликвидации ельцинским режимом: в ее генетическом коде отсутствовал импульс сопротивления. Она легко поддалась коррупции, и в этом тоже нет ничего удивительного. Процесс деградации и потери ценностных ориентиров, охвативший все российское общество, не мог не затронуть вооруженные силы самым ощутимым образом. Советская армия была в определенном смысле народной: ввиду ее непомерной величины почти в каждой семье хотя бы кто-то был связан либо с вооруженными силами, либо с военно-промышленным комплексом. Падение армии и общества произошло одновременно и одно другое обусловливало.

И все же изменения налицо. Первые посткоммунистическис годы оставили после себя ядовитые семена, способные уничтожить любую традицию. Прежде всего, в течение десяти лет действуют иные критерии отбора высших военных кадров. Дело не только в том, что отменен идеологический критерий и не заменен никаким другим. Ельцин отбирал людей на основе абсолютной личной преданности, что сформировало новые кадры, имеющие смутные представления о моральных ценностях, коррумпированные до мозга костей и готовые на предательство. (Именно поэтому диктаторы, действовавшие по такому же принципу, вынуждены были так часто менять свое окружение.) Недовольство младшего и среднего российского офицерства чрезвычайно велико. На нарастающую политизацию военных указывает уход в политику многих генералов — Воробьева, Коржакова, Руцкого, Лебедя. Имеется по крайней мере два объединения военных, открыто вставших в оппозицию к режиму: Союз офицеров (коммунистический к национал-патриотический) и Движение в поддержку армии, основанное генералом Рохлиным. Последний вошел в политику в составе партии Черномырдина, в качестве ельцинского союзника, но вскоре проявил самостоятельность и несогласие с верховной властью и был убит при загадочных обстоятельствах.

Таким образом, в случае политического кризиса не приходится рассчитывать на верность вооруженных сил государственным устоям. Устои подорваны и покрыты грязью: верность собственному кошельку — единственная, которая сохраняет силу. Логично предположить, что разочарованная, пассивная, коррумпированная армия «будет не в состоянии противостоять экстремистским движениям, которые неизбежно усилятся в случае продолжения социально-экономического кризиса» (Limes. 1998. № 4. С. 133). Часть военных может объединиться на основе собственных интересов и для защиты своих привилегий, в то время как другую их часть сведет воедино общность политических и идеологических пристрастий. В обоих случаях армия будет втянута в столкновение политических партий и ее ждет раскол. Многие обратили внимание на то, что летом 1999 года в разгар политического кризиса, приведшего к отставке Е. Примакова и к назначению Сергея Степашина главой правительства, мэр Москвы Юрий Лужков обратился к «государственным структурам» с серьезным предупреждением о недопустимости «неконституционных действий». Этому предупреждению можно дать лишь одно толкование: Москва располагает собственными военными силами, ей есть что противопоставить силам Кремля. Так или иначе армия будет вовлечена в конфликт.

Это развитие событий исключает классический сценарий гражданской войны, на который при любом варианте накладывалось бы присутствие этнического фактора. Вариант военного переворота по чилийскому образцу также маловероятен: армия как социальный и структурный компонент российского общества недостаточно сильна и едина, чтобы разрешить его противоречия. Если переворот и произойдет, то он будет дворцовым переворотом: власть, захваченная таким образом, продержится недолго и окажет влияние лишь на Москву и близлежащие области. Далее неизбежно последует распад Российской Федерации, подобный распаду Советского Союза. Армия в этом случае разделится но территориальному или республиканскому принципу или пойдет на службу новым межрегиональным объединениям (Уральской Республике, к примеру, или Сибирскому Союзу). Во всех этих гипотетических сценариях армии уготована некоторая роль, но второстепенная и пассивная — так или иначе она будет работать на дальнейшее разъединение.

Продолжает оставаться открытой проблема советской ядерной мощи. При ее решении Россия оказалась неспособной выступить даже более, чем в других случаях, наследницей СССР. Можно лишь надеяться — и есть основания считать эту надежду не беспочвенной, — что Соединенным Штатам удалось, используя свое несомненное влияние на кремлевского правителя, поставить под свой контроль некоторые из стратегических и военных «ключей» от еще способного действовать ядерного оружия. Я отдаю себе отчет в том, какие серьезные выводы следуют из такого предположения. Прежде всего они означают, что Борис Ельцин и его окружение в момент какого-то внутреннего политического обострения передали Соединенным Штатам святая святых российского оборонного потенциала, положив тем самым конец не только могуществу России, пусть даже уже только региональному, но и самому ее суверенитету. Доказательство этому мы получим лишь спустя много лет, и искать его — дело историков. В качестве современника я могу лишь констатировать весьма странное отсутствие беспокойства в компетентных американских кругах в связи с угрозой, которую представляет советское ядерное наследство. Вашингтон как будто дал обет молчания в отношении этой проблемы. Почему? Возможны лишь два ответа. Либо президент Клинтон стремится к тому, чтобы в американском общественном мнении вообще не возникало тревоги по поводу его кремлевского партнера (но тогда почему на другие проблемы, например на передачу Москвой ядерных технологий Ирану, Соединенные Штаты реагировали так резко, вплоть до разрыва отношений с четырьмя российскими научно-исследовательскими институтами?). Либо Вашингтон располагает необходимыми рычагами, которые исключают использование российского ядерного потенциала как по неосторожности, так и целях шантажа. Об этом, как всякому понятно, никто не будет болтать на публике. Одним из немногочисленных косвенных свидетельств в пользу такого положения дел можно считать заявление, сделанное для прессы генералом Юджином Хейбиджером. главой американской стратегической службы.

16 июня 1998 года генерал рассказал журналистам о своей поездке в Россию, в ходе которой он посетил несколько военных ядерных объектов. Это были база ракет СС-19 в Козельске (близ Калуги), склад ядерных боеприпасов в Саратовской области, база СС-25 в Иркутской области, склад ядерных боеприпасов военно-морского флота в Североморске (Мурманская область). По словам генерала, обеспечение безопасности на них не вызвало у него «серьезной обеспокоенности». В Козельске, в частности, он побывал в ракетной шахте для СС-19 с шестью ядерными боеголовками. Он назвал систему безопасности «превосходной», хотя и заметил, что, если в Соединенных Штатах охрана межконтинентальных ракет осуществляется в основном сложными техническими системами, в России персонал, обслуживающий ракетную шахту, контролируют лишь два офицера (The Nonproliferation Review Fall. 1998. C.165).

Превосходная система безопасности? Хотелось бы знать о ней больше: например, о психологическом и моральном состоянии, о политических убеждениях как персонала, так и двух охранников. Беспокоиться есть о чем, достаточно прочитать письмо, которое еще в 1991 году, до распада СССР, академик Юлий Борисович Харитон, один из отцов советской атомной бомбы, направил Михаилу Горбачеву. «Нестабильное положение во многих регионах страны требует незамедлительного проведения работ по повышению безопасности хранилищ и по правильному содержанию атомных боеприпасов. Необходимо осуществить модернизацию боеголовок с тем, чтобы исключить опасность ядерного заражения в случае каких-либо инцидентов». И, отметив, что проверка систем безопасности ракетных установок выявила «серьезные неполадки», он делает следующий вывод: «Советский ядерный комплекс обладает огромной мощью. Он нуждается в строжайшем государственном контроле… Ядерный комплекс должен постоянно находиться в поле зрения центральных властей, только они могут иметь к нему доступ и только они могут им управлять» (Труд. 1999. 24 августа). Харитон указывал и на другие тревожные признаки: утечку мозгов, ослабление дисциплины, слабое финансирование. Что произошло потом, хорошо известно: изменения были явно не к лучшему.

Трудно согласиться, что слово «прекрасный», использованное американским генералом, исчерпывающе описывает положение дел. Неужели Соединенные Штаты согласны довольствоваться столь малым? Или же они располагают другими системами обеспечения безопасности, которые гарантируют, что из этих шахт ни при каких обстоятельствах не стартуют никакие ракеты? А если какая-нибудь ядерная боеголовка развалится на куски, даже не взорвавшись, то те сотни квадратных километров, которые станут непригодны для жизни, будут находиться ведь не в США, а в России, т. е. очень далеко.

Ни для кого не тайна, что в ходе последнего визита президента Клинтона в Москву США и Россия заключили договор, согласно которому российской стороне предоставлялась возможность использовать американскую спутниковую систему для обнаружения ракетного нападения. Из этого следуют два простых вывода: собственной работающей системы у России нет и страна больше не в состоянии отразить американский ракетный удар (совершенно невозможный по другим причинам).

Даже из упомянутых здесь косвенных свидетельств с большой долей уверенности устанавливаются мотивы спокойствия, проявляемого Соединенными Штатами. Они и другие страны Запада высказывают вполне оправданное беспокойство по другому поводу: их тревожит судьба военного ядерного потенциала в случае политического коллапса Российской Федерации («мирный атом» — особый вопрос и не менее тревожный). Вашингтон обращает особенно пристальное внимание и на расползание технологий за пределы уже существующего ядерного клуба, на миграцию материалов и специалистов, которые могут способствовать созданию атомных бомб (и иных видов оружия массового уничтожения) в странах, не входящих в клуб. В общем на все то. что может лечь в основу будущего ядерного терроризма (или терроризма при помощи биологического и бактериологического оружия).

Связанные с этими процессами проблемы колоссальны: они существенно влияют на работу центров проектирования и производства ядерного оружия, центров производства ядерных материалов, т. е. плутония и обогащенного урана, затрагивают судьбы десятков тысяч людей — инженеров, ученых, рабочих, занятых в атомной военном промышленности. По имеющимся у нас данным, только в трех российских «городах плутония» — Озерске (Челябинске-65, население 83500 человек), Северске (Томске-7, население 107 тысяч человек), Железногорске (Красноярскс-26, население 90 тысяч человек) — число лиц. непосредственно занятых в ядерном секторе, соответственно 14, 15 и 8 тысяч. Что делать с этими городами, в которых почти 40 тысяч первоклассных мозгов?

По оценке одного из лучших западных экспертов, профессора Маурицио Мартинелли, «провозглашенный перевод милитаризированных советских структур на рельсы свободной экономики осуществился лишь в малой степени, конверсия военной промышлeннocти остановилась в начале девяностых годов и сейчас можно говорить о ее провале», «налицо катастрофическая утечка мозгов» и, наконец, «военный и гражданский ядерный комплекс, включающий десятки закрытых атомных городов, лаборатории и научно-исследовательские институты, сотни хранилищ ядерных материалов, находится в критической ситуации в плане безопасности и охраны окружающей среды» (Limes. 1998. № 4. С. 185–186).

Достаточно бросить взгляд на место, занимаемое российским ядерным архипелагом на географической карте, чтобы убедиться в том, что в случае политического кризиса никто не может гарантировать безопасности центров ядерной промышленности — они расположены вдали от столицы: многие из них находятся на Урале (Свердловск-45, Челябинск-70, Златоуст-36) или в Западной Сибири (Томск-7, Новосибирск), а также в Восточной Сибири (Красноярск-26. Красноярск-45, Ангарск). Тому же взгляду, на этот раз обращающему внимание на границы военных округов, откроется, что Северокавказский военный округ имеет 250 оперативных ядерных боеголовок и 4 их склада. Уральский — 90 боеголовок и 6 складов, Сибирский — 1250 боеголовок и 10 складов, а Забайкальский и Дальневосточный — 2010 боеголовок и 18 складов. Эта дислокация планировалась в другие времена и перед лицом иного противника. Сейчас она утратила всякий смысл. И что будет, если Россия распадется на части?

Глава 11 ГРОЗНЫЙ: ГОРОД, ГДЕ ИДЕТ КО ДНУ РОССИЯ^[11]

«Добро пожаловать в ад». Нарисованный наскоро плакат с таким «приглашением» стоит на обочине дороги, ведущей к Грозному с запада. От Назрани до города, где царит ужас, 90 км ничейной земли. После последних ингушских КПП, где проверка документов проводится достаточно формально, не видно ни одного российского танка, ни одного солдата. Кажется, что русских здесь нет, что они призраки. Но в небе над низкими тучами слышен гул их самолетов и вертолетов.

Первая странная особенность этой войны: журналисты, оформившие свой приезд по всем правилам, были привезены в Моздок, где размещается командование российских войск, и там оказались под разными предлогами заблокированы. Другие, кто, как и мы, не доверились официальным властям, решили добираться самостоятельно. Мы не знали, очутимся ли мы в Грозном, не были уверены, что не попадем под артобстрел или не станем мишенями для чеченских снайперов. В кармане удостоверение иностранного корреспондента, выданное МИДом России, — наш единственный пропуск.

Первая часть маршрута — перелет Москва — Минеральные Воды. Никто не препятствует в приобретении билетов и не задерживает нас при посадке в самолет. От Минвод до Грозного 450 км. Приходится добираться на попутных автомобилях. Водители просят много, преувеличивая риск и опасности на дороге. Журналистов не так много, они на вес золота, и их стараются «ощипать» как следует. Дорога в 360 км до Назрани, столицы Ингушетии, занимает целый день. Ехать дальше с русскими, осетинами или ингушами нельзя. Везти пассажиров из Назрани в Грозный действительно страшно и никто зря не заламывает цену. На следующий день добираемся до Грозного с тремя пересадками. На последнем отрезке пути нас подвозят бесплатно 2 молодых чеченца на новеньких «Жигулях». От них узнаем, что мы находимся на территории, контролируемой повстанцами. Это имеет свое преимущество, но есть и определенный риск.

Наконец мы в Грозном, который встречает нас артиллерийской канонадой и очередями тяжелых пулеметов. Вокруг руины домов. Война идет чуть больше месяца, наступление федеральной армии, начатое под Новый год. продолжается. Российская авиация бомбит весь город, включая окрестности. Огромные языки пламени вырываются из разорванных газовых труб. На улицах битое стекло. Не видно ни одного целого дома. Пострадали и многоэтажки, построенные в советское время. То здесь, то там дыры в стенах, сквозь которые можно разглядеть убранство брошенных квартир. Кажется, что ушли все, десятки тысяч людей, но затем выясняется, что тысячи жителей еще остались. Они живут в подвалах и под лестницами и готовы в любой момент броситься тушить пожар в своем жилище и спасать от воров свое имущество: главным образом это беспомощные старики и бедняки, которым некуда податься. Среди тех, кто страдает от бомбежек. очень много русских. Оба чеченских парня предупреждают, что мы въезжаем в зону повышенной опасности. Машина несется с сумасшедшей скоростью по пустынным улицам, лавируя между кучами битого мусора, оборванными проводами и вывернутыми из земли столбами. «Русские снайперы хорошо стреляют и не разбирают цели», — говорит наш водитель Руслан. После таких слов голова инстинктивно вжимается в плечи. Выезжаем на улицы, забитые сожженной бронетехникой. Один танк, пять, десять, далее сбиваюсь со счета. На перекрестках все больше вооруженных людей, их группы движутся в разных направлениях по только им известным маршрутам. Русских пока не видно. Та часть города» по которой мы едем, — это центр Грозного, находящийся под контролем чеченцев. Доносятся взрывы, высокие клубы дыма поднимаются в северной части города у ипподрома и на юге в районе улицы Первомайской, где идут, как говорят, сильные бои.

Войско Дудаева видим во всей его красе вокруг президентского дворца: сотни вооруженных людей, многие с зелеными мусульманскими повязками на голове.

«Мы здесь все генералы», — говорит Магомед Арзамаев. Он только что вернулся с железнодорожного вокзала, что в полутора километрах от президентского дворца. Русские там попали в окружение.Прошел слух, что утром сдались 20 экипажей вместе со своими танками. Все пространство за президентским дворцом «забито трофейной бронетехникой, захваченной в недавних боях. «В любом случае. — говорит на прощание Магомед, — мы победим. А если умрем, то попадем прямо в рай — это двойная победа».

Перед моим носом размахивают совершенно новым потрясающим ручным пулеметом АК-47С. «Мне его подарило российское правительство», — слышу я от молодого ликующего бородача под всеобщий хохот. — Вот вам, пожалуйста, бандит. Я преподаватель истории и английского языка. Воевать начал сегодня утром. А этот пулемет взял у одного русского майора, который, вылезая из своего танка, остался висеть вниз головой».

Спускаемся в бункер Дудаева. Сейчас мятежного генерала здесь нет, и неизвестно, где он. Там. внизу, новые сотни вооруженных мужчин, которые едят, греются и спят, прижавшись к стенам. Штабелями сложены буханки хлеба и консервы, висят бараньи туши. Пьем чай и слушаем, что рассказывают чеченцы. Странно: все говорят по-русски почти без акцента в отличие, например, от грузин и азербайджанцев. У всех российское военное обмундирование и российское оружие. Испытываешь ощущение чего-то ирреального. В чем смысл этой войны?

И тем не менее идет война и война кровавая. Мне указывают на русского, вернее, башкира. Его зовут Марат Дихмухамедов. Ему 19 лет, он дезертир. «Я себя не чувствую дезертиром. Нас на дагестанской границе было 10 человек на БМП. Пришли чеченцы и потребовали, чтобы мы сдались. Наш полковник дал деру, и мы остались без командира и карты. Некому было отдать приказ. Потом прилетели российские вертолеты и обстреляли нас. Мы не знали даже, где мы находимся. А Грачев (тогдашний министр обороны РФ. —Д. К.) сказал, что военнопленных быть не должно, потому что это не война. Вот так мы и решили перейти на другую сторону. Никто из нас не хотел напрасно погибать под пулями. Я давал присягу народу, а не Ельцину. Напиши это! Не хочу умирать за него и за тех, кто сидит в Москве». Я это записываю. Вниз приносят трех раненых русских: капитана Виктора Мичко из Самары, солдатов Диму Бакулева из Челябинска и Диму Колдашева из Кирова. Капитан ранен в живот, у Бакулева автоматной очередью прошиты ноги, у Колдашева тяжелые ожоги лица. Они единственные, кто остался в живых из экипажей трех только что подбитых БМП. «Я должна была бы их ненавидеть, потому что они убивают наших сыновей, но мне их очень жаль», — говорит нам медсестра-чеченка, оказывая им первую помощь. Ее слова кажутся мне искренними. Оба солдата явно еще в состоянии шока. В их глазах видны страх и боль. Капитан же в состоянии говорить: «Как я смогу смотреть в лицо женам моих друзей — тех, кто остался на поле боя?» Вкратце рассказывает свою «одиссею»: «Мне было сказано, что наша задача — находиться на границе с Чечней и не допускать проникновения вооруженных бандформирований. Затем нас поставили в колонну, следовавшую к Грозному. В первом же бою мой БМП взлетел на воздух. И вот я здесь». Надеюсь, он выживет.

Здесь в подземном бункере артиллерийские выстрелы едва слышны, почти тишина. Мы выходим наверх в сопровождении двух братьев — Магомеда и Резвана. Никто, по крайней мере при мне, не давал им приказа сопровождать нас. Это их собственная инициатива. «Идти одним — неосторожно. Мы вас проведем и покажем те места, где не так опасно».

Проспект Ленина превращен в груды развалин. Не осталось ни одного целого дома, видны следы от снарядов и осколков. У каждого перекрестка группки повстанцев прижимаются к стенам и осторожно выглядывают за угол на улицы, простреливаемые русскими снайперами. Останавливаемся и ждем, пока Магомед даст длинную очередь наугад, а затем, пригибаясь как можно ниже. бежим за ним изо всех сил. То же самое на втором, третьем, десятом перекрестке. Наконец выходим к вокзалу и видим развороченный танк. «Мы взяли его 2 часа назад», — хвалится довольный Магомед, залезая на броню и заглядывая в орудийную башню, чтобы посмотреть, не осталось ли чего, что можно было бы взять с собой.

Артиллерия продолжает грохотать на юге, примерно в трех километрах от нас. Поворачиваем на юг и идем по Старопромысловскому шоссе. Перед нами леденящее душу зрелище, 4 дня назад. в новогоднюю ночь. здесь развернулось одно из самых жестоких сражении. Мы словно следуем маршрутом смерти, каждая остановка которого — разбитый танк. Два километра этого дантовского ада мне не забыть никогда. Возле каждого танка и каждого БМП, которые, видимо, составляли колонну, лежит от 5 до 9 трупов российских военных. Они лежат в тех же бессмысленных позах, в каких их застала смерть. Многие трупы обгорели и кажутся меньше, чем на самом, некоторые разорваны на две и более частей. Рядом с танком Т-72, взорвавшимся с такой силой. что башня отлетела на 10 м и врезалась в ограду какой-то фабрики, 6 черных обуглившихся трупов. На черных телах видны красные следы укусов — ночью сюда приходят бродячие псы. Peзван прицеливается и стреляет по собаке, которая, крадучись, пробегала мимо. Но пуля только легко ее задела. «Жаль, промазал. Когда война закончится, придется прикончить всех этих псов: они стали зверьем, попробовав человеческого мяса».

Никто не прикасается к мертвым телам. «Мы предложили русским перемирие, чтобы они убрали их. Но эти безбожники нам не ответили. Своих мы убрали». Но очевидно, не всех. Чуть впереди на асфальте видим разорванный надвое труп женщины. В хлебном автофургоне, в который попал снаряд, — наполовину обгоревшее тело чеченца. На Старопромысловском шоссе я насчитал 48 трупов российских солдат и 2 трупа мирных жителей. И это только на одной из улиц Грозного! И то, что мы увидели, произошло всего лишь за одну ночь! Каков же общий счет войны?

Возвращаемся в президентский дворец на роскошном «Опеле», где кроме нас сидят еще вооруженные чеченцы. Взрывы снарядов приближаются! «Это в 800 метрах отсюда», — авторитетно заявляет Магомед. Звук приближающегося самолета заставляет водителя остановиться. Выскакиваем наружу и бросаемся ничком в грязь. Но в этот раз обошлось, бомбы, видимо, предназначались не нам. Продолжаем путь. Навстречу нам движется отряд ликующих молодых парней. «Мы взяли 60 пленных, сдались три группы русских».

Некоторое время спустя в президентском дворце эта новость подтверждается. Но по сравнению с утром атмосфера в нем изменилась. Российские танки под прикрытием огня артиллерии значительно продвинулись. Наступление возобновилось. Теперь под артиллерийским огнем оказались здания, окружающие площадь президентского дворца, — здания республиканского Совета, правительства и мэрии. Приходится идти в укрытие, надеясь на везение.

Время 15.37. Поверх черных туч пролетает невидимый, но хорошо слышимый истребитель, который выпускает дне ракеты по дворцу Дудаева. Мы находимся на противоположной стороне площади и видим, что ракеты попали в самую середину здания на уровне десятого этажа. Град камней и осколков обрушивается на мостовую, во дворце пожар. «Быстро отсюда!» — кричит Магомед. который, как и мы, напуган. На бегу вспоминаю, что позавчера Ельцин сказал, что город больше не будут бомбить. Никогда бы не мог себе представить, что стану непосредственным очевидцем его очередной лжи. Мы уезжаем из Грозного под вечер на грузовичке с красным крестом ни борту под аккомпанемент разрывов бомб. Кто-то в машине заметил, что мы — иностранцы, и сжалился над нами, взяв с собой. В кузове, трясясь от страха, находился десяток пассажиров — женщины с детьми (раненых нет). Они бегут из города, как и мы. Нам в любом случае оставаться в Грозном не имеет смысла: позвонить в редакцию нельзя — нет ни света, ни телефонной связи. Надо возвращаться в Назрань. Попробую вернуться в Грозный завтра, если дорога будет еще свободна и российское наступление не завершится победой. На сегодняшний день единственными живыми российскими военными, кого я видел, были пленные или дезертиры.

Вечером в Назрани после передачи материала в редакцию по телефону местного депутата смотрю выпуск новостей по телевизору. Диктор, естественно, врет, что Грозный под контролем федеральных сил. В этот же день, когда российские телеканалы хранили молчание о событиях в Чечне, Сергей Ковалев после трехнедельного пребывания в Грозном созывает в Москве пресс-конференцию. «Федеральное правительство вам лжет о том, что там сейчас происходит, — говорит бывший диссидент и уполномоченный по правам человека. — Даже за 70 лет коммунизма не было такого лживого правительства».

Приехать в Грозный на следующий день оказалось сложно. Два часа были потеряны в Назрани в бесплодных переговорах с разными водителями. Только один согласился за 300 долларов довезти нас до середины пути. И вновь на помощь пришли чеченцы, доставив до Грозного бесплатно. Как и днем раньше, на протяжении всего пути нет ни одного российского блокпоста. Но попасть в центр города не удается. К полудню нас высаживают на окраине.

Бледное солнце освещает панораму охваченного пламенем города. Из-за туч с оглушающим ревом появляется самолет. Свист падающих бомб длится считанные секунды. После взрывов на проезжен части проспекта Ленина остаются огромные воронки. Мы находимся в километре от президентского дворца. Осколки сыплются на фасады домов, обнажая встроенные в стены коммуникации, оставляя глубокие следы в штукатурке. Все рушится, крошится, в окнах уже давно нет ни одного целого стекла. От взрывной волны начинают раскачиваться изувеченные деревья, падают троллейбусные провода. В этом районе нет ни боевиков, ни административных учреждений. Случайная ошибка исключена, так что это террор против населения, простая неприкрытая месть. Рядом с нами тихо плачет какая-то старуха, но нет места тишине на пустынных улицах Грозного. Непрекращающийся рев артиллерийской канонады сопровождается ураганом огня и стали. Город долбят из крупнокалиберных орудий. Их ритм — выстрел в минуту. Нам говорят, что стреляют с 11 утра. Обстрел будет продолжаться без перерыва до четырех часов пополудни: 5 часов подряд. Бьют с южных окраин по центру города наугад. Прикидываю примерное расстояние, подсчитывая секунды между выстрелом и разрывом снаряда: должно быть 2–3 км. Очевидно, что вчерашнее наступление не дало результата. Федеральные войска остаются за чертой города.

Поскольку стреляют с юга, мы передвигаемся, прижимаясь к южным фасадам домов, хотя и понимаем бесполезность этого: если здесь упадет бомба, дома не спасут нас, они лишь кажутся нам защитой. Прерывисто свистя, над нашими головами проносятся очередью ракеты из установки «Град» и разрываются где-то на параллельных улицах. Но настоящая мука — переходить перекрестки. Кажется, что из темноты оконных проемов и пробитых в стенах дыр за тобой внимательно следят множество русских снайперов. Думаю о том, какой страх должны испытывать и они: паршивое занятие убивать каждого, кто бы ни появился, — врага, мирного жителя, женщину, ребенка. Они все время одни, дни и ночи без еды и сна, в опасении оказаться отрезанными от своих при неожиданном отступлении войск, которое для них означает смерть. Чеченцы не берут их в плен: их или убивают на месте или подвергают самым мучительным истязаниям. Значит, надо стрелять во все, во что возможно, но не дай бог упустить из виду то, как развиваются военные события. У них должно быть сто глаз и железные нервы.

Чтобы хоть как-то обезопасить себя, коллеги из Си-Эн-Эн написали на своих шлемах «Телевидение». Скорее всего это бесполезно: более того, шлем может привлечь внимание. У меня же в отличие от американцев из самой известной телекомпании мира нет ни шлема, ни пуленепробиваемого жилета. Думаю, что и он все равно оказался бы бесполезным, только заставил бы меня больше потеть. В любой эпикировке добраться сегодня до президентского дворца невозможно. На расстоянии 500 м от него приходится остановиться. То, что творится там, — ад. Переходить через мост, по которому вчера вечером мы уезжали из Грозного в фургоне Красного Креста, осмеливаются только чеченские боевики, каждый раз рискуя головой. Именно они решительно и не пускают нас туда: «Ты нам нужен живой. Вы нам нужны живые. чтобы рассказать, что здесь происходит».

Мы забегаем в какой-то подъезд, чтобы перевести дух. В этот момент треск пулеметов за мостом возвещает о том, что бой приближается. Подходят группы молодых чеченцев, совсем еще ребят, которым, кажется, совсем не ведом страх. У них в руках новые или почти новые автоматы Калашникова. На первый взгляд их перемещения хаотичны, группы формируются стихийно, непонятно. кто ими командует. Но если приглядеться, все достаточно хорошо организовано, у каждой из групп есть командир и своя конкретная задача. В подъезд ребята забегают на несколько минут, чтобы выкурить по сигарете, переждать обстрел.

Вот вошли двое, у каждого по 2 противотанковые мины. Потом приходят еще пятеро и приносят 10 снарядов для противотанкового гранатомета. Не у всех чеченских боевиков есть противотанковые гранатометы, против которых нет спасения, но у всех есть автоматы. «Идем на фронт», — говорят они. Сегодня фронт проходит через железнодорожный вокзал, который переходит из рук в руки. «Подобьем несколько танков и вернемся», — они смеются и уходят. Один из них перед этим с презрительной гримасой натягивает шерстяные перчатки: «Эти русские такие грязные, что, когда мы их вытаскиваем из танков, надо надевать перчатки и зажимать нос». Это не шутка. Русские вынуждены находиться безвылазно в танках и БМП целыми днями. По крайней мере, те. что стоят на окраине города, никогда не выходят наружу, чтобы сразу же не получить пулю. «Когда мы открываем люки, оттуда идет такая ужасная вонь», — усмехается другой и хвалится тем, что ночью со своим отрядом взял в плен 18 измученных русских солдат. Я вновь думаю о тех русских ребятах, отправленных на бойню, где им отводится столь жалкая роль. Сигарета дрожит у меня в руках. Сколько времени потребуется, чтобы восполнить тот чудовищный нравственный ущерб, который наносит война? Я не думаю, что чеченские ребята, так уверенные в своей победе, действительно победят. Возможно, они ошибаются: соотношение сил явно не в их пользу. В глубине души я не нахожу симпатии к их национальным устремлениям, которые мне чужды и далеки. «Даже в случае победы, — говорю я себе, — Чечня всегда будет разменной пешкой в гораздо более серьезной игре. Она хочет выйти из России, но попадет в зависимость от других». Но как сказать им под российскими бомбами, что они не правы? Может, они еще столкнутся с другими проявлениями зверства, но с этим-то варварством они уже знакомы, испробовали его на себе и правы в том, что сражаются против него. Успеха им.

Сегодня тоже надо готовить репортаж и передавать его. В надежде, что прицел у российских орудий не изменился, собираемся в обратный путь. Выхожу из подъезда с группой повстанцев. Не прошли мы и 100 м, как чья-то сильная рука втащила меня через разбитую витрину разгромленного магазина. Дело в том. что послышался гул приближающихся танков, но даже чеченцы, с которыми я шел, не знали, чьи они. (Война в городских условиях имеет много странных особенностей, с которыми можно столкнуться в любой момент, и надо быть постоянно начеку.) Наконец из импровизированного укрытия видим, как танки летят мимо на высокой скорости, а над башнями развеваются чеченские флаги. Если бы это были русские, то они открыли бы огонь из танковых пулеметов по всему, что только шевелится. Но русские на сегодняшний день не в состоянии оказаться здесь. Похоже, что они и не пытаются это сделать. Однако Руслан, молодой дагестанец с южного фронта, говорит мне, что русские активно перегруппировываются; другие сообщают, что на смену потрепанным российским частям, состоящим главным образом из солдат срочной службы, скоро должна прибыть отборная пехотная дивизия. Готовятся к решительной атаке? «Пусть только сунутся! Против артиллерии мы бессильны, но если они идут своим ходом, то мы в равном положении», — говорит мне бывший майор российской армии Имран Арзуин.

Заметим, что многие чеченцы прошли воинскую службу в российской армии и знают, как свои пять пальцев, сильные и слабые стороны своих бывших товарищей по оружию, знакомы с воинскими уставами и системами опознавания. Они одеты в такую же армейскую форму, стреляют из того же оружия. Имран командует батальоном чеченцев. «Мы им покажем, что не Чечня является внутренним делом России, а Россия — внутренняя проблема Чечни», — громко хохочет он над своей же шуткой, в которой саркастически передразнивает заявление Клинтона. Все его люди, около тридцати человек, смеются вслед за ним.

Теперь мы стоим рядом с министром внутренних дел восставшей Чечни Казбеком Махашевым, который прямо на улице проводит что-то вроде небольшого митинга. Махашев рассказывает собравшимся о создавшемся положении. Его выступление прерывается иногда грохотом близких взрывов. «Все без изменений. Они продолжают вести обстрел, но не могут продвинуться вперед. Мы сдерживаем их. На железнодорожном вокзале, где блокированы русские, они могут только защищаться, но никак не контратаковать».

Самая большая опасность в Чечне, которой ничего нельзя противопоставить, — налеты авиации. При первом же гуле самолета все разбегаются в разные стороны в поисках убежища. «Этот летит высоко, — говорит Имран, — должно быть, будет бомбить какую-нибудь деревню». Позавчера бомбили Шали, город в 30 км от Грозного; там свыше сотни убитых. В окрестностях Аргуна были сброшены кассетные бомбы, набитые гвоздями: Эти бесчеловечные орудия убийства запрещены Женевской конвенцией. Вечером в Назрани ингушский депутат Азамат Налгиев покажет мне частичку начинки такой бомбы: кусочек стальной проволоки с хвостовым оперением. Кассетная бомба взрывается на высоте 100 м и поражает все живое в радиусе полкилометра. Поражению подвергаются главным образом мирные люди, потому что трудно себе представить, чтобы в чеченских населенных пунктах располагались стратегические объекты. Истина в том, что теперь каждый чеченец стал стратегическим объектом.

Проверить распространяемые новости почти невозможно. Вместе с нами в Грозном находятся несколько российских журналистов. Они еще раньше западных корреспондентов поняли, что за свежей и правдивой информацией надо ехать в Чечню, не заезжая в Моздок, огибая российские войска. Для русского журналиста здесь вдвойне опасно: он может наткнуться на чеченский патруль, у которого нет желания заглядывать в редакционное удостоверение, или столкнуться в кварталах города, которые неизвестно в чьих руках, с армейским патрулем. Для своих он — предатель, выстрелить в которого небольшой грех. Именно от российских журналистов — в Грозном мы встречались с тремя из них — мы узнаем, что рассказывают женщины, которые ходили сегодня утром за водой на искусственное озеро за городом. По их словам. над озером низко пролетел самолет и сбросил на него огромное облако черной пыли. Зачем? Что это? Химическая атака для того, чтобы отравить единственный оставшийся источник питъевой воды для города, в котором уже 20 дней не работают водопровод и центральное отопление, нет газа и продуктов питания? А раньше мы слышали, что прибывающие свежие российские войска имеют в снаряжении противогазы. Зачем? Так ли это? В конце проспекта Ленина на площадь Минутка, где начинаются уже окраины и где более-менее спокойно, прибывают грузовики с хлебом. Словно по сигналу, из убежищ появляются десятки женщин, детей, стариков. Почти все русские. «Где будет продаваться хлеб?» — спрашивает одна из женщин. «Не продаваться, а распределяться бесплатно, — говорит Магомед и обращается к группе журналистов: Напишите, что мы не имеем ничего против русских. Они такие же люди, как и мы, они с нами. Этот хлеб мы делим вместе с ними». Так случается не везде: взаимная ненависть и взаимная месть уже пустили корни.

Внизу на центральной площади видны вспышки, через 4 секунды доносится грохот взрывов. Ракетный обстрел президентского дворца и здания парламента продолжается до самого вечера с варварской методичностью. Тот, кто отдал приказ стрелять по ним, видимо, хочет сравнять их с землей. Пытаюсь представить, сколько же потребуется средств, чтобы восстановить город, от которого осталось только воспоминание. Да и можно ли вообще его восстановить? Вспоминаю из школьных учебников по истории о тех городах, которые древние завоеватели разрушали до основания; в конце XX века это повторяется на моих глазах. То, что я вижу, — варварство, пришедшее из глубины веков. Я мог бы сказать неевропейское, если бы не помнил, что Европа, глядя на Чечню, молчит. Если бы не помнил октябрь 1993 года, когда Ельцин расстрелял Верховный Совет Российской Федерации и ни одно правительство из стран Европы не выступило с протестом или осуждением. «Ельцин говорит, что мы — часть России, но готов стереть нас с лица земли. Тебе не кажется, что одно противоречит другому? — спрашивает Асланбек. Ему двадцать лет, у него на плече висит новенький гранатомет. — Они хотят, чтобы мы танцевали «калинку», а мы умеем танцевать только лезгинку. Вот наш национальный танец (он делает танцевальное движение, которое сразу подхватывают другие). Мы не считаем, что он лучше, но это наш танец». Не знаю в какой «цивилизованной» европейской стране найдется двадцатилетний парень, способный дать такое точное политическое определение. Ощущаешь невероятную атмосферу происходящего, где на каждом шагу встречаются жизнь и смерть, смех и плач, радость и горе, страх и мужество. Не знаю, готовят ли русские третье наступление после двух предыдущих, захлебнувшихся в крови. Но мне кажется, что атакующие испытывают страх в тысячу раз больший, чем обороняющиеся.

В расположенном на первом этаже одного из домов кафе, где когда-то стояли игровые автоматы, при свете свечи мы обсуждаем с группой чеченцев то, что ждет их в будущем: что они будут делать после победы и какой станет независимая Чечня. Мнения самые разные, высказывания в большинстве своем очень наивные. Почти все уверены, что многие страны, в первую очередь мусульманские, скоро признают независимость Чечни. Пытаюсь объяснить малую вероятность этого, поскольку Ельцин — любимчик Запада и что многие на Западе не знают даже, где находится Чечня, их не интересует ее судьба. Меня слушают с недоумением, ни на минуту не сомневаясь в своей правоте. «Скажи-ка мне, — говорит один парень. — Италия — член НАТО?» — «Да». — «А мы, когда станем независимыми, сможем тоже вступить в НАТО. Тогда те, там. внизу, — он указывает на юг, где проходит линия фронта, но имеет в виду тех, кто пришел с севера, — должны будут трижды подумать перед тем, как посылать нам свои «гостинцы». Я не знаю, что ему ответить.

Единственное, что для них абсолютно бесспорно, — так это уверенность в их победе. «Нам некуда идти, мы на своей земле. А ее легко защищать, потому что это все равно что наша жизнь». Кто знает, будет ли именно так, как они считают. Мне кажется, что война отбросила их на несколько веков назад, когда корни, связь с родной землей были гораздо глубже. Нам, «цивилизованным» людям, видимо, это трудно понять. Грозный может быть разрушен до основания, что и делает полководец Ельцин, но с каждым днем пролитая напрасно кровь русских и чеченцев заполняет кремлевские дворцы и разъедает их фундамент. В море этой крови терпит крушение Россия.

Глава 12 КИТАЙСКАЯ ПЕРЕМЕННАЯ

Летом 1999 года эпоха Ельцина приблизилась к закату, несмотря на все отчаянные попытки «семьи» продлить ее, несмотря на звериную жизнестойкость ее главного героя и его стремление избираться и переизбираться до конца времен, несмотря на отсутствие устраивающей Америку альтернативы. Эта эпоха, возможно, имела шанс продолжиться, если бы не возраст Ельцина и его характер. Пройдет еще несколько лет, и, как бы ни развивались события, всем станет ясно, какой близорукой и глупой была политика Билла, сделавшего ставку на Ельцина, — слишком недалек этот относительно молодой человек, чтобы стоять во главе единственной мировой державы, да еще в тот деликатный момент, когда она осознала себя таковой.

Между тем, когда Америка праздновала свою победу над Европой, скрыв ее под маской победы над Югославией, — победу, которую проглядели крупнейшие западные средства информации, целиком поглощенные восторгами по поводу успешных бомбардировок белградского радио и телевидения, Москву посетила необычная и очень важная китайская делегация. И по продолжительности (10 дней) и по составу она не имела прецедентов: ее возглавлял заместитель председателя Главного военного совета Чанг Ваньян. Принималась она по первому разряду — и премьером Сергеем Степашиным, и секретарем Совета безопасности (будущим премьером) Владимиром Путиным, и министром обороны маршалом Игорем Сергеевым. Этот визит готовился давно, еще с тех пор. когда в Белом доме на берегу реки Москвы сидел Евгений Примаков, пытавшийся реанимировать один из последних проектов Горбачева — проект «стратегического треугольника» Москва — Пекин — Дели. Мы еще вернемся к этому «треугольнику», сейчас же нужно подчеркнуть, что этот визит старательно рекламировался обеими сторонами. Шуму было много, но. спрашивается, было ли дело? Иными словами, обозначил ли визит военной делегации реальное сближение двух столиц? И какое значение будет иметь «ось» Россия — Китай, если в создании ее действительно заинтересованы обе стороны или хотя бы одна?

Нужно отличать пропагандистские ходы, порожденные конъюнктурой момента, от долгосрочных планов и стратегических расчетов (если они имеются). Как в России, так и в Китае к середине 1999 года эти три фактора до конца не определились. И намерения Москвы касательно каждого из них, разумеется, отличались от намерений Пекина. И тем не менее не подлежит сомнению, что война НАТО с Югославией серьезно сказалась на сближении подходов к ситуации обеих стран. «Мы предупреждаем наших коллег из Североатлантического блока, что одним из глобальных последствий расширения НАТО и операции в Югославии станет быстрое возвращение к биполярному мировому устройству» (Известия. 1999. 9 июня). Эти резкие слова генерал-полковника Леонида Ивашова сказаны не впустую, они свидетельствуют о том, что в российских военных верхах расширение НАТО на восток и война в Югославии рассматриваются как две стадии единого процесса. Процесса, который будет иметь продолжение. А что значит возвращение к биполярной системе? Снова Вашингтон против Москвы, а Москва против Вашингтона? Вряд ли Ивашов и его российские коллеги питают подобные иллюзии. Они понимают, что Россия больше не в состоянии выдерживать такую конфронтацию, даже при желании. Значит, они имеют в виду ось Пекин — Москва, которую можно противопоставить Вашингтону, если тот продолжит идти тем же путем. Это явно не кремлевский план, более того, это план, который Кремлю, где правят квислинги, Кремлю «демократов» и олигархов, решительно не по нутру, но который может быть быстро принят к исполнению, если в Москве произойдет смена режима.

В Пекине настроение умов меняется более медленно. Китай еще придерживается той осторожности, к которой приучил его Дэн Сяопин. Вступление Китая на мировую сцену в качестве сверхдержавы специально откладывается. Оно планируется как результат мощной экономической экспансии, без стратегических претензий, в виде утверждения национальных китайских интересов (возвращение Гонконга и Макао, в перспективе — присоединение Тайваня) и возрастания китайского влияния во всем регионе. Никаких поспешных шагов, никакого рискованного продвижения вперед. Китайцы, как великие шахматисты, хорошо представляют себе чего стоит терпение, как оно ценно. Они знают, что (как сказано в «Шахматном короле» Аченга) «не надо торопиться в дебюте, ибо спешка ведет к поражению», знают, что «мягкость не означает слабость, мягкость — это умение сдерживать себя, ждать, терпеть», знают, что такое принцип «недействия». Но разумеется, если другие торопятся, то этого игнорировать нельзя. И если Китай не хочет задохнуться в объятиях Америки, он должен искать союзников, поскольку в одиночку ей противостоять невозможно. Правда, с точки зрения Китая, всемогущество Соединенных Штатов не столь несомненно, как иногда представляется. Тем более, что Китай мог в наше время оценить не только силу, но и слабость Вашингтона.

Китай сегодня — это меха американского преуспевания. Он как бы уравновешивает мировую экономику и поэтому необходим Америке, что она и продемонстрировала в 1998 году, когда Клинтон прибыл в Пекин во главе экономической делегации и уговаривал китайских вождей не девальвировать юань. Он в этом преуспел, хотя и не без некоторых уступок со своей стороны. Для всех это стало глотком свежего воздуха: если бы Китай пошел на девальвацию, то. по всей вероятности, мировой финансовый кризис превратился бы в шквал, с которым не мог бы справиться никто, в том числе сами Соединенные Штаты. Таким образом, наследники Дэна прекрасно знают, какими обязательствами обставлена их дорога к «рыночному социализму», но при этом видят, что и Соединенные Штаты не обходятся без обязательств. Поэтому их не особенно тревожат угрозы, которые иногда раздаются в их адрес, и совершенно не смущают кампании по защите прав человека, которые проводит время от времени Запад. В 1989 году, перед событиями на площади Тяньаньмэнь, американские инвестиции в Китае немного превышали 300 млн. долларов. Спустя менее чем десятилетие, в 1997 году, накануне финансового кризиса, который усмирил всех азиатских тигров, они достигли 25 млрд. долларов, увеличившись в 500 раз! И что там права человека! Производство в Китае обходится американским корпорациям в 20 раз дешевле, чем и Европе или США, и их годовой экспорт в Америку превышает 70 млрд. долларов. Отсюда следуют два существенных вывода: низкооплачиваемая китайская рабочая сила сбивает стоимость рабочей силы в Америке и во всем мире, а американский торговый баланс находится все в большем дефиците по сравнению с китайским.

Вот что такое американское объятие. Вместе с тем отчасти с его помощью Китаю за последние 20 лет удалось достичь среднего годового роста внутреннего валового продукта (ВВП) на 10 %. И все же, хотя неполная конвертируемость юаня уберегла Китай от самых тяжелых последствий мирового финансового кризиса, начавшего свой путь 2 июля 1997 года из Таиланда, осколки этого взрыва ударили и по китайской экономике. На экспорте Китая, четвертую часть которого поглощала Япония, негативно сказалось падение йены. Крушение других азиатских экономик довершило дело, поскольку 60 % китайского экспорта шло на азиатский рынок. Ничего удивительного, что только в одном 1998 году он сократился на 9,2 %. В результате рост ВВП в этом году составил «только» 8 % (прирост все равно высокий), а иностранные инвестиции упали до 25 % (Le Monde Diplomatique. 1999. Март).

Отталкиваясь от новых явлений, обозначившихся в 1997–1999 годах, можно подойти к пониманию тех изменений, которые произошли во внешней политике Китая. На Америку, которая плохо справляется с ролью контролера мировой финансовой системы, которая осуществляет насилие в Югославии, которая ведет подрывную двойную игру с Россией, которая играет мускулами даже по отношению к Европе, своему главному союзнику, — на такую Америку Китай не может рассчитывать как на надежную опору. К тому же политика США по отношению к Китаю не отличается полной определенностью. С одной стороны, есть план Бжезинского: сделать Китай одним из тех жерновов, которые будут перемалывать Россию, и для этого заручиться его дружбой на полвека, превратив его, в обход Японии, в лидера всей Азии. Его гегемонию в регионе, однако, будет ограничивать бдительный американский надзор. С другой стороны, имеются признаки, которые свидетельствуют о возможности нового использования знаменитой политики «сдерживания», положившей начало холодной войне с Россией, но на этот раз направленной против Пекина. В Вашингтоне, кроме Клинтона, усердно выполняющего заказ могучих американских транснациональных корпораций и крупных инвестиционных банков (которые, наплевав на идеологию, рвутся на китайский бездонный рынок), имеются и другие весьма влиятельные круги, для которых Китай представляется возможным антагонистом в новой биполярной мировой системе. Именно в этих кругах — связанных с республиканской партией, но не только с ней, склоняющихся к изоляционизму, но проникнутых не меньше, чем «клинтонисты», имперскими идеями и наравне с последними готовых любой ценой утверждать повсюду американские ценности, — вызревают мысли, подобные высказанным генералом Леонидом Ивашовым. Только, разумеется, с обратным знаком, поскольку представляют другую сторону баррикады. Для них, даже если с Россией будет окончательно покончено, Китай всегда останется угрозой и никогда не будет партнером. Здесь не верят, что Китай идет к капитализму; напротив. уверены, что экономические успехи последнего двадцатилетия только укрепляют власть коммунистической партии. Противоречия, порожденные экономическим развитием Китая. очевидны для всех, но в Соединенных Штатах находятся люди, которые, в отличие от Клинтона и его единомышленников, полагают, что эти противоречия успешно нейтрализуются общественным согласием, базирующимся на процветании сотен миллионов человек. Во всяком случае многие сомневаются в возможности удержать такого колосса, как Китай, в сфере притяжения Соединенных Штатов и западных ценностей. Если даже в отношении России, куда более малочисленной, разбитой наголову и без каких-либо точек опоры, подобную операцию постигла неудача, то что тогда говорить о Китае, который никем не разбит, представляет собой гигантский демографический резервуар и имеет за плечами тысячелетнюю историю. Он — не только иная страна и иная культура, он — как иная планета. И если, в ближайшие годы обнаружится какой-нибудь внутренний политический кризис (источником которого может служить новый средний класс, порожденный экономическим развитием по капиталистической модели, и его стремление к свободе и западному плюрализму), то этот кризис легко может быть ликвидирован посредством активизации национальной идеи, что продемонстрировала, например, недавняя реакция на бомбардировку китайского посольства в Белграде. И как бы народный гнев тогда ни направлялся, ни контролировался, ни организовывался сверху, большинство иностранных наблюдателей сошлись на том, что антиамериканские настроения были вполне искренними. А первые признаки экономического спада, рост безработицы — все; это относительно легко можно списать на счет неоколониальной политики Соединенных Штатов.

В свете этих возможностей вряд ли реалистично по-прежнему выдавать американскую политику в Китае за оптимистический вариант стратегического партнерства. То, что вырисовывается на горизонте, дает больше аргументов тем, кто видит в Китае грядущего главного антагониста Америки. И никак нельзя сказать, что эти аргументы лишены реальных оснований.^[12] В Пекине тем временем приходят как к аналогичным, так и противоположным выводам. И готовятся к различным вариантам развития событий. Поэтому, руководствуясь самым элементарным здравым смыслом, правящие круги на Западе должны остерегаться близких аналогий между Китаем и Россией. Во-первых. потому, что в Пекине заправляют люди, на чьи политические судьбы Вашингтон ни в каком смысле не может повлиять. Во-вторых, потому, что, по всей видимости, теперешние китайские власти не только не склонны отказываться от своих «коммунистических» принципов (пусть даже в редакции Дэн Сяопина), но и твердо намерены блокировать любые попытки воздействовать на них в этом плане. В-третьих, факты свидетельствуют о том, что Пекин держит свое слово (например, его обязательство придерживаться в Гонконге принципа «единая страна — две системы») и что он расположен сотрудничать с Западом на основе обоюдной выгоды. У Китая есть — и сохранится в будущем — достаточно сил и средств, чтобы держать ситуацию в стране под контролем, если кто-то попытается принудить его к невыгодному для него «сотрудничеству».

И наконец, не нужно недооценивать способность китайского руководства «извлекать уроки» из событий за пределами границ государства. В связи с этим обращает на себя внимание организация в Китае в последние годы исследовательских центров по изучению ситуации на постсоветском пространстве и институтов, занимающихся историей распада СССР и горбачевских демократических преобразований. Чем объясняется такое запоздавшее на десятилетие внимание к российскому опыту, особенно к опыту перестройки? Быть может, тем обстоятельством, что китайское экономическое чудо пошло на убыль и, как следствие этого, общественное согласие может быть нарушено конфликтами и кризисом.

Политические аспекты модернизации, не учтенные в модели Дэн Сяопина, начинают приобретать все большее значение. Именно поэтому китайские власти пытаются установить возможный и не представляющий опасности маршрут движения в условиях экономической либерализации и политических реформ, определить, какой риск заложен в складывающейся ситуации и для правящей коммунистической партии, и для общества в целом. В Пекине для многих очевидно, что повторение Китаем московского опыта выхода из советской системы окажется катастрофическим для всего мира. Следовательно, нужно «извлекать уроки», и китайское руководство намерено это делать. Есть основания предполагать, что в Пекине рассматривают возможность некоторых назревших политических преобразований, но не собираются действовать по западным рецептам.

В общем налицо признаки некоего движения, некоторого процесса, который обещает быть чрезвычайно сложным. Во всяком случае, чего никак нельзя, на мой взгляд, ожидать, так это плавного перехода от экономической либерализации к политической. Китайская коммунистическая партия оценивает сейчас политические последствия введения частной собственности, а также отмены государственного контроля за производством и распределением значительной части товаров и услуг. Ясно, что такой процесс не может привести к большей открытости китайского общества в отношении остального мира, что уже вызывает серьезные изменения в психологии среднего класса, насчитывающего к настоящему времени десятки миллионов человек, среди которых городских жителей большинство. А это уже означает конец «тоталитаризма», хотя он и не совпадает с концом политической монополии коммунистической партии и авторитарной модели общества.

И еще есть история: тысячелетняя история Китая и много более короткая история коммунистической партии. Урок обеих историй сводится к тому, что для нас, европейцев, звучит банальностью: продвижение Китая к демократической системе западного образца неосуществимо ни в близкой, ни в отдаленной перспективе. Ускорение этого процесса равносильно попытке сократить беременность до трех месяцев; оно представляет собой революционный подход к истории — подход опасный и непродуктивный. Советский опыт наглядно это показал и Западу, и китайцам, которые вовсе не склонны испытывать на собственной шкуре, к чему приводит та большевистская логика, которая кроется за провозглашенным Биллом Клинтоном принципом «творческого разрушения».

Вот почему «китайская переменная» предстает самой непостоянной из всех, в том числе и в отношении оси Москва — Пекин. Перспективы здесь остаются чрезвычайно туманными: во-первых, в Китае предусмотрительно недолюбливают быстрые решения, а во-вторых, в Пекине прекрасно знают, что ельцинский режим не расположен к этой идее. Но это не значит, что вообще ничего не происходит. Завершая работу, начатую Горбачевым в первые годы перестройки, Борис Ельцин урегулировал с Китаем все спорные пограничные вопросы. Территориального спора больше не существует, утихли также экономические, политические и идеологические распри, унаследованные от прошлых времен. И к тому же в эти посткоммунистические годы многие предприятия российского военно-промышленного комплекса смогли удержаться на плаву исключительно благодаря китайским (и индийским) заказчикам. По данным Росвооружения (российское агентство, отвечающее за экспорт оружия), к которым можно добавить аналитические материалы стокгольмского СИПРИ, в период с 1991 по 1997 год Китай приобрел в России вооружения на 6 млрд. долларов. Среди самых крупных приобретений — 4 дизельные подлодки класса «Варшавянка», ракетный дивизион С-300, 48 истребителей «СУ-27» вместе с лицензией на производство еще двухсот самолетов того же типа, два эсминца класса «Современный», оснащенные сверхзвуковыми противолодочными ракетами «Москит». А летом 1999 года, сразу после югославской войны, было заключено соглашение на общую сумму в 2 млрд. долларов о продаже Китаю шестидесяти суперсовременных истребителей-бомбардировщиков «СУ-30» (Известия. 1999. 9 июня). Весьма крутой вираж, если вспомнить, что в 1996 году Россия продала Индии тридцать «СУ-30», но вежливо отклонила просьбу Пекина продать ему столько же — явно по прямому требованию США.

Визит в Москву китайской военной делегации, с рассказа о котором мы начали наш анализ, имел вполне определенную цель: сделать следующий шаг и объединить российские технологии (которых у Китая еще нет) и китайские капиталы (которых нет у России). Интерес здесь обоюдный и очень живой. Для Китая это единственный путь, кроме самостоятельного (конечно, более короткий и менее дорогой), к созданию полностью конкурентоспособных вооруженных сил. И речь идет не только о сотрудничестве в технической сфере. Почти в одно время с визитом китайских военных в Москву глава российской военной разведки (ГРУ) генерал В. Корабельников прибыл в Пекин для переговоров, проходивших в обстановке максимальной секретности (La Stampa. 1999. 27 августа).

Разумеется, эти факты не следует переоценивать: до «братства» пятидесятых годов, сменившегося громким разрывом между Хрущевым и Мао, еще далеко. В те благополучные времена два коммунистических колосса делились многими секретами, хотя, конечно, не всеми — во всяком случае, не ядерными. Тем не менее не подлежит сомнению, что перед лицом стратегического наступления США воспоминания о тех временах возрождаются в обеих столицах. В Пекине, может быть, с не меньшей охотой, чем в Москве, хотя в последней их извлекают на свет божий с большим шумом. «Стратегическое сотрудничество между Россией, Китаем и Индией будет поднято на качественно новый уровень», — заявил во Владивостоке первый заместитель министра обороны России Николай Михайлов, комментируя статью в «Чайна Дейли», где указывалось, чтостратегические взаимоотношения в XXI веке «отвечают интересам народов Китайской Народной Республики и Российской Федерации» (ИТАР-ТАСС. 1999. 14 июня).

Легко заметить разницу в расстановке акцентов и отсутствие у китайцев упоминания об Индии. Отношения Китая и Индии в последнее десятилетие постепенно и неуклонно улучшались, но этот процесс замедлился из-за проведенных Индией в конце 1998 года ядерных испытаний — Китай выступил с их осуждением. В «треугольнике», за который ратует Россия, — о нем говорил и Евгений Примаков, выступая в Дели по случаю продления на 10 лет договора о военном сотрудничестве России и Индии, — есть две «сильные» стороны: те, которые имеют точку схода в Москве. Третья сторона — слабая, если не попросту отсутствующая. По словам же Примакова, «партнерские отношения трех этих крупнейших стран будут способствовать большей стабильности не только в Азии, но и во всем мире» (ИТАР-ТАСС. 1999. 12 июня).

Примерно такие же слова говорил несколькими годами раньше последний Генеральный секретарь КПСС. Но с тех пор, как М. Горбачев впервые выдвинул идею азиатского «треугольника», многое изменилось. Во-первых, видоизменился мировой статус Соединенных Штатов. Во-вторых, не только больше нет СССР, но и Россия не стала в этом треугольнике самой сильной стороной; теперь эта роль отошла к Китаю. Москву поэтому трудно обвинить в том, что она претендует здесь на ведущие роли. Напротив, используя свою теперешнюю относительную слабость, она может более эффективно осуществлять посредничество между Пекином и Дели.

Москва по-прежнему впереди в области военных технологий и выступает основным поставщиком вооружений как для Индии, так и для Китая. Исходя из этого, она могла бы способствовать созданию единой и унифицированной военной и информационной системы. Ясно, что такой путь ведет Индию к превращению в значительную величину на мировой сцене (Москва упорно выступала за ее принятие в члены Совета Безопасности ООН). Многим представителям индийского общества открывающаяся таким образом перспектива должна казаться привлекательной. Так что хотя построение «треугольника» и представляется делом трудным и требующим немалого времени, оно не безнадежно. Шансы на успех сильно повысятся, если Китай решит, что такой союз ему нужен. Но, конечно же, должна быть твердая политическая воля Кремля, в настоящее время отсутствующая. Нельзя отрицать, что действия Соединенных Штатов словно специально подталкивают Китай к принятию идеи «треугольника», а смена режима в Москве и решительный выбор Пекина могут ускорить движение в этом направлении.

Тем не менее у США остаются возможности не допустить такого развития событий, если в Вашингтоне тактика партнерства с Китаем возьмет верх над тактикой сдерживания. Но в изобретенных Бжезинским гигантских тисках, которые должны окончательно раздавить Россию, действует пока только один зажим — Европа. В Азии игра еще не кончена.

Глава 13 НА ЧУЖОМ ДВОРЕ

Есть место в Евразии, которое кто-то назвал мировым перепутьем» (The Moscow Times. 1999. 15 июня). Через него прокатывались волны переселения народов, оно служило колыбелью и местом встречи религий и культур, его не могли миновать те смельчаки, которые первыми отправились на поиски Азии. Теперь оно находится в стороне от основных маршрутов путешествующего Запада: здесь нет роскошных отелей, нет индустрии туризма. Но именно здесь скрещиваются глобальные экономические и политические интересы, здесь разыгрывается партия, ставка в которой — будущее. Пространство это место занимает немалое: от Черного моря до восточного побережья Каспийского но направлению с запада на восток и от современной российской границы до границ Турции и Ирана по направлению с севера на юг. С этим пространством соприкасаются или в нем находятся семь бывших советских республик (Украина, Россия, Казахстан, Грузия, Армения, Азербайджан, Туркмения) и два государства второго эшелона, враждебные друг другу: одно, Турция. — прозападное, другое, Иран. — противник Запада. В пяти государствах из этого списка доминирует ислам, в четырех — православие или христианство. Оценка запасов нефти в Каспийском регионе колеблется от 200 млрд. баррелей (число, указываемое американским правительственным департаментом но энергоресурсам) до 30-100 млрд. (по мнению независимых экспертов, в том числе некоторых крупных нефтяных компании), т. е. запасов этих либо много, либо очень много. С точки зрения западных потребителей энергии, эти оценки очень занимательны, чтобы не сказать больше: некоторые утверждают, что лет через двадцать энергетическая столица мира будет располагаться здесь, а не на Ближнем Востоке, не в Эмиратах, не в Саудовской Аравии и не в Ираке. Из чего, среди прочего, следует, что ближневосточный кризис и вместе с ним значение Израиля пойдут на убыль и на карте появится новая зона кризиса — именно здесь, на мировом перепутье. Многое, конечно, зависит от с трудом просчитываемых факторов — таких, как динамика роста цен на нефть на мировых рынках или прогресс в области производства электромобилей, и от других, не менее важных обстоятельств. Но тот, кто заглядывает далеко, понимает, что именно сейчас пришло время садиться за игровой стол и расставлять фигуры на доске. Именно сейчас распределяются роли, заключаются союзы и закладывается фундамент многолетних конфликтов. Именно сейчас прочерчиваются границы — теми же перьями, что рисовали пути прокладки нефте— и газопроводов, по которым энергоносители устремятся туда, где энергия больше всего нужна.

На этом перепутье должна быть разыграна в начале третьего тысячелетия одна из самых важных в истории партий, и слабость России яснее прочего явствует из ее неспособности играть на равных с другими игроками. Ее выводит из игры как собственная слабость (бессильная и купленная другими игроками власть, отсутствие этнического и религиозного единства, вышеописанная самоубийственная философия федерализма и пр.), так и мощное давление извне, которое осуществляется на всем протяжении региона.

Тот, кто не имеет в виду сию систему координат, не поймет, какое будущее ждет этот регион, как ничего не понял в чеченской войне. Ему будут казаться простыми «совпадениями» события. которыми таковыми отнюдь не являются. Например, то обстоятельство, что чеченская война началась в декабре 1994 года, спустя всего несколько месяцев после того. как Соединенные Штаты впервые открыто объявили Каспийский регион «зоной своих интересов». Тем самым было дано понять, что Каспийское море и все прибрежные территории вошли в число геополитических приоритетов администрации президента Клинтона. Мотивировки этого решения также лежали на поверхности: Соединенные Штаты брали на себя роль гаранта стабильности в регионе и обеспечивали беспрепятственное проникновение энергоносителей на западные рынки.

Вряд ли можно укорять американского президента, с такой откровенностью объявляющего о своих целях, в лицемерии. Скорее нужно говорить о непроходимой глупости тех, кто все равно умудряется ничего не услышать. В Соединенных Штатах, правда были люди, отметившие, что первая из двух целей — обеспечить верность Америке бывших советских республик и полностью вывести их из сферы влияния Москвы — вступает в противоречие с другом целью, преследовавшемся Клинтоном: поддерживать особые отношения с Кремлем. Но эти критики смотрели на Россию с птичьего полета, рассматривали ее судьбу в перспективе большого времени. У Клинтона другая оптика, он имеет дело с Россией, возглавляемой квислингом, и рассчитывает, что у него будет время подготовить этому квислингу достойного преемника. Клинтовское головоломное политическое уравнение могло быть решено только таким образом: достаточно иметь в Москве покорную, или слепую, или глупую власть. И надо сказать, что расчеты Билла Клинтона оправдываются вплоть до того времени, когда пишутся эти строки. Оправдываются хотя бы в том «малом» смысле, что он триумфально завершит свои два президентских срока и что Россия потеряет Кавказ в более или менее далекой перспективе. Сработает ли его политика на интересы Соединенных Штатов, или мира во всем мире, или справедливости покажет история. Но, разумеется, эти вопросы не значились в списке приоритетов Клинтона, проконсула всей планеты с историческим кругозором, не превышающим два его президентских срока, — меньшим, следовательно, чем даже у его главного союзника — Бориса Ельцина. Во всяком случае после включения Каспийского моря в геополитическую орбиту США (чего. похоже, в Кремле никто не заметил) ход событий резко ускорился. Когда нужно обеспечить free flow. т. е. свободное обращение чего угодно — товаров и услуг, или капиталов, или нефтепродуктов, Билл Клинтон тут же берется за дело. Особенно, когда «обращение» плавно переходит в свободный приток капиталов на Уолл-стрит. Что и говорить, американский президент оказался образцовым приказчиком для тех лиц, и сил, которые и сделали его президентом. Их интересы, которые в течение всех этих лет именовались не иначе как «глобальными», и считались в первую очередь американскими интересами. Что касается каспийского региона, то, например, весной 1999 года администрация Клинтона организовала турне по Америке для своих послов в Армении, Грузии, Казахстане, Туркмении, Турции, Узбекистане, Азербайджане, в ходе которого эти семь дипломатов побывали в Новом Орлеане, Вашингтоне, Нью-Йорке и усиленно занимались сбором инвестиций в соответствующие страны. Легко заметить, что в списке стран «перепутья» отсутствуют, по понятным причинам, Россия, Украина и Иран.

Как заявил посол в Баку Стенли Эскудеро, выступая 7 мая перед собранием американских предпринимателей, «мы поможем вам взять старт, найти партнеров, арендовать машину, обеспечим переводчиком, мы закажем вам место в гостинице и окажем вам любую помощь» (The Moscow Times. 1999. 15 июня). Где еще можно найти такое услужливое правительство, как правительство Билла Клинтона, выступающее уже не только как деловой посредник, а просто как туристическое агентство? Ситуация сложилась более чем забавная. Америка Клинтона, получив роль мирового лидера из-за стечения обстоятельств, которые она не могла даже предвидеть, играет эту роль исключительно в национальном, чтобы не сказать в домашнем, ключе, играет себе на руку. Конечно, дом у Соединенных Штатов большой, но все же в мире есть кое-что и помимо него. Нет ничего удивительного, что молчит Кремль, лижущий пятки хозяина, но кажется странным, что Европа не пытается отстоять свои кровные интересы. А император вместо того, чтобы выступать в качестве верховного главы (и тем самым выражать общие интересы), занят тем, что набивает собственные карманы и карманы своих прислужников. Недавно США открыли в Анкаре Каспийский финансовый центр (КФЦ) — мощную структуру, которая призвана объединять капиталы, поступающие на строительство нефте— и газопроводов в Средней Азии, на Кавказе и в Турции. Цель этой организации, отраженная в ее уставе, — «постоянно увеличивать американское коммерческое представительство в инфраструктурах, обеспечивающих строительство нефтепроводов» (Агентство Франс-Пресс. 1999. 25 января). Можно только восхищаться подобной эффективностью действий американских управленцев. КФЦ располагает поддержкой со стороны американского Экспортно-импортного банка, со стороны ОПИКа (Overseas Private Investment Corporation) и американского правительственного агентства ТДА (Trade and Development Agency). И конечно же, центр отнюдь не ограничивается чистым представительством.

Наступление «charm and cash» («обаяния и наличных») теперь в самом разгаре, и дождь из сотен миллионов долларов уже пролился над каспийским регионом. В I998 году, к примеру. Экспортно-импортный банк выделил 860 млн. долларов для кредитования американского экспорта в Грузию, Узбекистан, Туркмению и Турцию, а ОПИК — полтора миллиарда долларов для финансирования проектов и страхования коммерческих рисков. Одна лишь Туркмения во главе с таким «образцовым демократическим» лидером, как Сапармурад Ниязов, отцом всех туркменов, пожизненным президентом, получила от ТДА 700 млн. долларов на изучение проекта транскаспийского газопровода. И здесь обнаруживается еще один любопытный факт: именно вашингтонская администрация выступает самым горячим сторонником проекта, который отрежет Россию от гигантского энергетического пирога. Это друг Билл (лучший друг Бориса), даже вступая в противоречие с желаниями американских нефтяных корпорации, поддерживает проект нефтепровода Баку — Сейхан, который доставит каспийскую нефть через Грузию и Турцию прямиком к Средиземному морю, минуя Россию, Черное море и Дарданеллы. Между тем крупные нефтяные компании, в том числе американские, совсем не прочь использовать существующие трубопроводы. Тому есть две причины: невысокие цены на нефть и высокая стоимость строительства новых нефтепроводов, с одной стороны: более сдержанные оценки (о них упоминалось выше) каспийских энергетических запасов — с другой. Они предлагают увеличить пропускную способность нефтепровода Баку — Супса (па черноморском побережье Грузии), который также составит альтернативу «северному пути»: Махачкала (российский Дагестан) — Грозный — Новороссийск. Но Вашингтон и Анкара твердо намерены выложить 5 млрд. долларов на строительство нефтепровода Баку — Сейхан. Ясно. что причины здесь политические. а не экономические.

Соединенные Штаты и Турция медленно, но верно внедряются в Закавказье по линии Азербайджан — Грузия. Христианская Армения все еще тяготеет к Москве и сохраняет на своей территории российские военные базы. Если ее политика не изменится (а в это верится с трудом), то она задохнется в тисках трех мусульманских государств, два из которых настроены откровенно враждебно. а одно безразлично к ее судьбе. Естественно, что в нынешней ситуации Армении не достанется ни гроша от Соединенных Штатов и вообще от Запада. Грузия во главе с бывшим членом Политбюро Эдуардом Шеварднадзе уже превратилась в протекторат Соединенных Штатов, которые взяли на себя даже подготовку ее пограничников (после того, как от услуг российских пограничников она с презрением отказалась). Тбилиси не может простить России ее участия в абхазских событиях и поддержки отколовшейся республики. Грузия требует, чтобы силы ООН заменили российских миротворцев, которые не внушают ей доверия (и в этом отношении она, наверное, права). Но Шеварднадзе, явно опираясь на поддержку Клинтона, говорит уже об «общем кавказском доме», в котором нет места для русских. Это тот же план, который выдвигали чеченский бунтарь Дудаев и безумный диктатор Гамсахурдия, избранный президентом Грузии сразу после распада СССР. (Сколько. однако, совпадений!)

Ничего удивительного поэтому нет в том, что Вашингтон отстегивает ежегодно несколько десятков миллионов долларов на поддержку расходной части грузинского бюджета, на обучение грузинских спецслужб, на выплату пенсий и зарплаты населению, на оплату счетов Грузии за электроэнергию. Если бы США лишили Грузию долларовых инъекций, она рухнула бы за несколько месяцев. Отсюда и возрастающий энтузиазм Тбилиси по поводу программы «партнерство ради мира», и разговоры о будущем вступлении в НАТО — необходимое условие для прямого вовлечения НАТО в решение абхазского вопроса.

Параллельно и еще более быстрыми темпами идет перевод Азербайджана на орбиту нового светила — Америки — и его турецкого сателлита. Военные советники Турции вместе с их американскими коллегами уже давно обосновались в Баку. В январе 1999 года Вафа Гулизад, советник по внешней политике президента Гейдара Алиева (бывшего члена Политбюро ЦК КПСС) заявил со всей прямотой, что «в целях обеспечения безопасности Азербайджана США, НАТО или Турция должны разместить здесь свои войска», поскольку «Россия лишь ожидает удобного случая, для того чтобы осуществить в Азербайджане переворот и поставить во главе правительства своего человека». Одним словом, «безопасность Азербайджана находится под угрозой, в особенности из-за концентрации российских войск в Армении» (Агентство Франс-Пресс. 1999. 25 января). Опровержения со стороны «патрона» не последовало. И вообще трудно представить, чтобы подобное заявление было плодом импровизации. Отсюда можно заключить, что Баку связывает решение территориального спора с Арменией из-за Нагорного Карабаха с силами НАТО. Надо заметить, что на это заявление последовал необычный отклик российского Министерства иностранных дел. Необычность заключается, собственно, в том, что отклик появился, ибо аналогичные декларации в предыдущие годы встречались глухим молчанием. Теперь же премьер Евгений Примаков и его министр иностранных дел Игорь Иванов решили отреагировать иначе. «Совершенно очевидно, — говорилось в официальной реплике Москвы, — что заявления такого рода продиктованы вовсе не заботой о мире и стабильности в регионе… и не направлены на устранение существующих конфликтов», за ними стоят попытки «нарушить исторический и геополитический баланс сил в Закавказье, оправдать проведение новых демаркационных линий и осложнить отношения Азербайджана и России». Примаков отреагировал тем самым на адресованное России послание, дав понять даже скорее Вашингтону, чем Баку. что он все понял. Это стало одной и не самой маловажной причиной его отставки: уже весной его место занял Сергей Степашин, один из «ястребов» чеченской воины.

В свете приведенных данных вряд ли будет выглядеть слишком рискованным предположение, что чеченское сопротивление подстегивалось, если не прямо организовывалось, Турцией, получившей «добро» от американских секретных служб и располагавшей финансовой и военной поддержкой со стороны самых реакционных и самых фундаменталистских арабских режимов во главе с Саудовской Аравией. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что лучший способ дискредитировать проект нефтепровода — это взрывать его раз в месяц: будущие клиенты быстро убедятся, что на страну, в которой такое происходит, положиться нельзя.

Вот в подтверждение сказанного еще некоторые факты. Почти все чеченские полевые командиры поддерживали во время и после войны постоянные контакты с Турцией и другими арабскими странами и часто их посещали. Именно из Турции через Грузию, Азербайджан и Дагестан поступали оружие и боеприпасы, средства связи, медикаменты, продовольствие, разведданные. В Турции производилась вся пропагандистская литература чеченских мятежников и была подготовлена государственная символика будущей Республики Ичкерия. В Турцию отправился на лечение Салман Радуев, там лечились и десятки других чеченских командиров. Неужели российские спецслужбы и Кремль ничего об этом не ведали? Очень сомнительно. Даже в российской прессе появлялись на этот счет весьма впечатляющие материалы.

Чем же объясняется молчание Москвы? Может быть. наличием здесь таких сил, которые, преследуя свои политические и экономические интересы, вели дело к поражению и поддерживали секретные отношения с турками и американцами? И об этом много говорилось во время воины, и этому предположению нашлось множество серьезных подтверждений, которые, однако, не заинтересовали ни одного генерального прокурора.

А как оценить тот факт, что спустя три года после попадания в унизительное положение, в котором оказалась Россия в результате войны с Чечней, чему без всякого сомнения содействовали Турция и Соединенные Штаты, Кремль выдворил из страны Оджалана, сыграв тем самым свою роль в охоте на курдского лидера, организованной турецкими, американскими и израильскими спецслужбами? Ответ может быть только один: в кремлевских верхах действовали силы и интересы, не имеющие ничего общего с российскими национальными интересами. Происходило это в той же ситуации, что и в случае так называемого «посредничества» Кремля во время косовского кризиса: Ельцин и Черномырдин вели двойную игру, даже не особенно ее скрывая, — они демонстрировали широкой публике свое недовольство Соединенными Штатами, а под шумок работали им на руку.

Все сказанное не означает, разумеется, что чеченской проблемы, имеющей давние исторические корни, не существует. С помощью армии наемников нельзя создать многочисленное мощное и продолжительное народное сопротивление. Воздействие внешних факторов, совершенно неоспоримое, опиралось на реальную внутреннюю базу. К тому же нельзя считать, что российская власть всегда и во всем послушно выполняла приказы из Вашингтона. Во всей этой истории с лихо закрученным сюжетом много двойной и даже тройной игры, много фантастических просчетов. В одной своей книге (Chiesa G. Russia. Addio. Roma: Editori Riuniti, 1997) я показал, например, что среди причин, подвигнувших Ельцина и его камарилью развязать войну против Дудаева, было желание поднять рейтинг популярности президента, катастрофически упавшей за год до думских выборов. Ельцину указали на легкий военный успех, как на способ продемонстрировать всей стране, с одной стороны, твердость Кремля, а с другой — решительность президента в отстаивании территориальной целостности России. Расчеты оказались ошибочными, но они и были именно такими.

Крайне маловероятно, что, решаясь на воину с Чечней. Ельцин советовался с Клинтоном. Тот, скорее всего, постарался бы его отговорить. Но весьма вероятно, что Ельцин сделал ставку — и не ошибся в этом, как последующие события доказали сполна, — на поддержку Запада или по крайней мере на его благожелательный нейтралитет. Ельцину, наверняка, вспомнился тот карт-бланш. который он получил от Билла Клинтона в начале 1993 года в послании, переданном через экс-президента Ричарда Никсона. Располагая заявлением о превентивной безоговорочной поддержке, Ельцин сначала спровоцировал Верховный Совет на сопротивление, а затем в октябре 1993 года разогнал его вооруженной рукой.

Борису Ельцину нельзя отказать в хитрости, но во многих случаях он демонстрировал непроходимую тупость. Если бы не поддержка извне, он давно бы лишился власти. Так что вряд ли по заслугам воспеты его интуиция и легендарная жизнестойкость. Об этом ярко свидетельствует чеченская война, причем не только ее кровавый и бесславный финал. Для нее характерна сплошная череда ошибок, которая началась еще с того момента, когда Джохар Дудаев, фальсифицировав результаты выборов, захватил в 1991 году власть и был поддержан, как либерал и противник грозненских «коммунистов», Геннадием Бурбулисом и Сергеем Шахраем, принадлежавшими в то время к ближайшему ельцинскому окружению. Она продолжилась, когда генералу Дудаеву, начавшему проявлять строптивость, была противопоставлена оппозиция, оказавшаяся бессильной и продажной. Ставка на эту оппозицию привела к полномасштабной войне, которую легко можно было избежать, либо согласившись на переговоры, которые предлагал Дудаев, либо задушив его чисто экономическими мерами, либо продвинув его в новую московскую номенклатуру. Достаточно было просто не захотеть этой войны, чтобы ее не было. Но с ней, как мы уже знаем, связывалось слишком много надежд. Она была развязана и проиграна. Поражение во всех отношениях оказалось сокрушительным — таким, которое могла «соорудить» собственными руками только команда дефективных. В связи с этим вновь вспоминаются слова Роберта Музиля о мире, находящемся в «состоянии, близком к идиотизму, что является единственным приемлемым объяснением событий, которые в нем происходят», как прямо относящиеся в данном случае к России.

Война в Чечне — самая крупная военная операция российской армии со времен Афганистана. В ней участвовал экспедиционный корпус из 40 тыс. человек (под конец, и августе 1996 года, российских солдат и офицеров, вовлеченных в чеченскую мясорубку, стало уже 220 тыс.), все еще мощная авиация, более чем 1550 единиц бронетанковой техники, элитные подразделения МВД и ФСБ. И вся эта армада не смогла справиться с теми, кого официальный Кремль продолжал именовать не иначе, как «незаконными вооруженными бандами», численность которых не превышала 15 тыс. человек. Итог подвел генерал Александр Лебедь в тот короткий период времени, когда он занимал должность секретаря Совета безопасности: от 80 до 120 тыс. погибших (военных и гражданских): превращенный в груду развалин город Грозный: уничтоженная до основания экономика одной из российских республик; 200 тыс. русских, вынужденных спасаться бегством: непомерные финансовые затраты на восстановление жизнедеятельности на территории военных действий (фигурировала сумма порядка 10 млрд. долларов — и это в стране, чья экономика продолжает пребывать в жестоком кризисе!). Вдобавок ко всему — чувство унижения от сознания того, что российская армия представляет собой фантом, не способный воевать, даже имея подавляющее превосходство в силах и средствах.

В любой нормальной стране ответственные за подобный финал с президентом во главе немедленно отправились бы в отставку. Ведь они не поняли не только, в какую игру играют, но и даже то, что им противостоит целый народ, а вовсе не шайка бандитов; они не смогли уразуметь (таков был их отрыв от собственной страны), что солдаты и офицеры воюют плохо, потому что не верят в необходимость и праведность этой войны. Нельзя же за пару дней заставить людей проникнуться чувством ответственности за родину, нельзя внушить им мужество и гордость. Они рассчитывали на русский патриотизм и не заметили, что простые люди давно смекнули, что к чему, и ни в грош не ставят то чучело государства, которое им навязывают как знамя. Двадцать два месяца унизительных поражений обозначили крах российского военного могущества, явственно продемонстрировав всему миру, что Россия не способна и. видимо, долго не будет способна проводить какие-либо внешние военные акции, не прибегая к ядерному оружию. (Можно в связи с этим напомнить, что в последующие два года США беспрепятственно, не опасаясь какого-либо серьезного недовольства России, осуществили решительное политическое наступление, завершив первый этап операции но расширению НАТО на восток.) Создавшейся ситуации, как показано и в других разделах данной работы, активно способствовали российские власти. Так что в ответ на громогласные антизападные выпады, которые время от времени делает очередной представитель российской политической элиты (и число которых в послеельцинскпй период, несомненно, значительно умножится), уместно заметить, что тяжелое положение, в котором оказалась Россия, ее поражения, ее унижение перед Западом — все это не что иное, как побочные эффекты ее собственной политики.

Дестабилизация, вызванная чеченской войной, в течение четырех лет после нее лишь продолжала усиливаться и охватила весь Северный Кавказ. Чечня стала местом рандеву для спецслужб, местом, где не прекращается ожесточенная борьба за овладение инициативой и за подрыв позиций противника. Эта борьба стоит и за похищением генерала Шпигуна, и за терактами во Владикавказе — типичными примерами стратегии, направленной на нагнетание напряженности. Она стоит за вылазками чеченских «банд» на российскую территорию, за убийствами российских милиционеров, за серией покушений в Дагестане, за попытками покушений на Аслана Масхадова. Чечня стала не только источником дестабилизации Северного Кавказа, но и удобным инструментом для ослабления позиций России и для удаления ее с «мирового перепутья». Она всегда под рукой, когда в кремлевских верхах вызревает очередной внутренний конфликт, когда нужна экспансия смуты, чтобы использовать ее в политических целях. Заинтересованность в этом различных российских группировок так перепутала их ходы, что почти невозможно уже различить цели и тактику тех чеченских групп, которые, к примеру, организуют похищения православных священников в соседней Ингушетии, или тех лиц, которые подогревают напряженность между Ингушетией и Северной Осетией или стоят за спиной радикальных националистических и религиозных движений, борьба которых раздирает в настоящее время Дагестан и ведет дело к его распаду. Даже Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкессия, остававшиеся островками спокойствия, ныне под воздействием извне переживают неспокойные времена.

Пытается ли Москва что-то противопоставить нарастающей нестабильности на Северном Кавказе? Никаких признаков этого не видно. Напротив, Кремль склонен использовать кризис для укрепления своей власти: к примеру, связывая рост терроризма в России с чечено-дагестанским кризисом и подводя дело к возможности чрезвычайного положения. Никакой последовательной российской политики в том, что касается региона в целом, по крайней мере до середины 1999 года, не существовало. А этого было достаточно, чтобы лишиться Северного Кавказа и остатков влияния в регионе. Ситуация говорит сама за себя. Хотя de jure Чечня является субъектом Российской Федерации и ни одна страна не признала ее суверенитета и независимости, все ее связи с Москвой оборваны почти полностью. Чечня не подписала федеративный договор, и ее современный статус не определен никаким федеративным законом.

Достаточно одного факта: «внешняя» российская граница, совпадающая с границей Чечни и Грузии, не охраняется никем, а «внутренние» границы Чечни с Дагестаном, Ставропольским краем, Ингушетией стали для России но сути дела «внешними», и охраняет их армия. В действительности более или менее охраняется только граница Чечни и Дагестана (из-за постоянно вспыхивающих здесь военных действий), граница же с Ингушетией совершенно прозрачна. Поэтому зажать мятежную республику в тиски очень трудно, если вообще возможно. Разве что начать новую войну с Грозным.^[13]

Как известно, двусторонним соглашением, подписанным в августе 1996 года Александром Лебедем и Асланом Масхадовым, предусматривается, что государственный статус Чечни будет определен позднее, в течение пяти лет. Этот компромисс устраивал тогда обе стороны: Москва получала возможность положить конец уже проигранной войне (заслуга А. Лебедя, которому пришлось потрудиться, чтобы сломить сопротивление кремлевских ястребов), чеченцы получали передышку, чтобы собраться с силами. Предполагалось, что за первым соглашением последуют другие договоренности по разным обоюдоважным вопросам. Однако с тех пор было сделано ничтожно мало для того, чтобы хоть как-то приблизить к Москве мятежную республику. Все эксперты считают весьма вероятным, что в случае нового обострения обстановки кризис не ограничится одной Чечней. Даже при ином варианте развития событий — при более или менее спонтанном начале гражданской войны в Чечне — противоборствующие стороны перенесут военные действия на прилегающую российскую территорию либо посредством терактов, либо с помощью рейдов, подобных тем, что совершались против Буденновска или Первомайского. Никто в России не гарантирован от акций подобного типа.^[14]

Имеется ли вообще в России на федеральном уровне политика, отличная от той, что описана в главе «Федеральное самоубийство»? Да, был один такой проект, именовавшийся «проектом концепции государственной национальной политики Российской Федерации на Северном Кавказе». Его духовный отец — министр по делам национальностей Рамазан Абдулатипов, в прошлом один из лидеров мятежного Верховного Совета (который затем удалось приручить). Но этот проект раскритиковали в пух и в прах. Между тем характерно, что, несмотря на огромную чеченскую пробоину в корпусе Федерации и другие явные в нем дефекты, о которых здесь говорилось, Федеральное Собрание (Дума и Совет Федерации) не посвятило ни одного заседания этой проблеме. В такого рода политическом вакууме позиции, занимаемые московским истеблишментом, отличаются полным отсутствием единства. Григорий Явлинский вообще предложил отгородиться от Чечни самой настоящей государственной границей с тем, чтобы хотя бы попытаться заткнуть эту бездонную бочку, куда в огромных количествах утекают российские деньги и откуда поступают наркотики, грязная валюта и товары самого сомнительного происхождения и качества. Многие, однако, полагают, что подобные меры не столько покончат со всякими территориальными претензиями Москвы, сколько будут интерпретированы как недружественный акт но отношению ко всем северокавказским народностям. Нельзя также забывать о том, что Чечня многим (в том числе и в Москве) дает возможность нагреть руки. Коммунисты стоят за жесткие меры со стороны центра, но отдают себе отчет в том, что это (как и идея Юрия Лужкова вооружить казаков) приведет к новой войне, — поэтому ограничиваются пропагандой. Праворадикальные наследники Бурбулиса и Шахрая считают, что все образуется благодаря рынку: когда Россия станет богатой и процветающей, Северный Кавказ неизбежно вернется на ее орбиту. А поскольку до этого далеко, они не слишком горюют из-за потери Северного Кавказа, к которому, впрочем, не испытывают никакого интереса.

Вариантов возможного развития событии немного. Если к центробежным тенденциям, действующим извне и изнутри, добавится отсутствие какого-либо им противостояния, то можно быть уверенным, что в цепной реакции распада Северный Кавказ окажется первым звеном. «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет».

Глава 14 ГЛОБАЛЬНЫЙ КНУТ

Перелом в игре на всемирной шахматной доске произошел дна года назад. Сначала с нее скатилась пешка Таиланда. Шахматные фигуры стремительно превращались в костяшки домино, готовые повалиться одна за другой. Первые волны шока опрокинули Индонезию, Южную Корею, Филиппины, Сингапур, Малайзию и Гонконг. Япония не вылезала из собственных неурядиц. На ногах держался только Китай, быть может, именно благодаря тому, что его еще не захватила полностью глобализация по-американски. 1997 год закончился в панических настроениях: все азиатские валюты находились в свободном падении, а экономическая катастрофа спровоцировала социальные потрясения. Пал режим Сухарто. и экспертам МВФ пришлось бежать из охваченной огнем Джакарты. 17 августа 1998 года происходит другая приснопамятная катастрофа: рушится рубль, а с ним и российская экономика, и сказки об экономическом чуде и ельцинских реформах. Сказки эти пользовались таким успехом, что в них поверили почти все крупнейшие государственные и частные финансовые институты Запада. Осенью Федеральная резервная система США бросает клич о спасении «Long Term Credit Management»: его 6-миллиардный крах грозил взрывом паники на самом Уолл-Стрите. В январе 1999 зараза перекинулась в соседнее полушарие: рухнул бразильский реал. Половина мировой экономики оказалась охвачена бурей, в которой многие экономисты и финансовые эксперты усмотрели «системный кризис». И именно в этой точке следует искать объяснение происходящему. С командного пункта видно много больше, чем с палубы. Экипаж, т. е. простые смертные, многого не замечает. Тем же, кто находился наверху, невозможно было не видеть, что начавшийся кризис не имеет четкого выхода. Быть может, он как-то и разрешится, но неясно, каким образом. И пока что никто, даже обладатели главной валюты мира, не смог ухватиться за нить. выводящую из него.

Образовалась нестандартная ситуация. С одной стороны, происходит глобализация по-американски, сметающая все на своем пути: по-прежнему вертится карусель мировых финансов, по-прежнему растет доллар, раздавив своей мощью все иллюзии относительно новорожденного евро. Индекс Доу-Джонса продолжает стремиться вверх, неумолимо свидетельствуя о том, что в мире остался только один паровоз — Америка. Остальные не поспевают за ней. Япония задыхается. Латинская Америка ковыляет кое-как, новые рынки Азии держатся на плаву (и даже растут) только благодаря невероятной тяге американской экономики. Уровень потребления в США вырос до фантастических, чрезмерных масштабов. а американский средний класс поверил, что можно «разбогатеть во сне», как это и происходило в клинтовские годы. Но в Джакарте и Бангкоке прекрасно понимают: если американский потребитель очнется, если кто-то решит, что деньги стоит не только тратить, но и копить, Азия войдет в пике. Европа продвигается вперед с трудом, не умея приспособиться к новым реалиям. Ей внушает уверенность только то, что она не так тесно привязана к развивающимся рынкам Азии и Латинской Америки и, следовательно, не так подвержена рикошету с этой стороны.

В целом же во всем мире царит атмосфера опасной неуверенности и болезненной нестабильности. Глава Федеральной резервной системы Алан Гринспен — один из тех, кто стоит на капитанском мостике, и авантюристом его не назовешь, — сообщил в мае 1999 года, что «впечатляющий рост» цен на акции на Уолл-Стрите вывел их на уровень, «находящийся для многих за неоправданными пределами» (International Herald Tribune. 1999. 7 мая). Что это? Неожиданное прозрение? Ничего подобного. В декабре 1996 года, когда Доу-Джонс еще парил на отметке 6400, Гринспен уже говорил об «иррациональном росте» рынка (см. там же). А в сентябре 1998 года, сразу после российского краха, он сказал: «Невозможно поверить, что США смогут остаться нетронутым оазисом благосостояния в мире, переживающем нарастающий стресс» (там же).

Итак, Уолл-Стрит все больше напоминает воздушный шар, наполненный горячим воздухом. Алан Гринспен не может себе позволить лишней болтовни. Ему следует быть осторожнее, чем самому папе римскому, когда он выступает с амвона. Скорее всего. каждая запятая из сказанного им была взвешена не один, а сто раз. И если он позволяет себе столь драматичные суждения, нужно оказать ему вес доверие, какого он заслуживает. То обстоятельство, что Уолл-Стрит предпочитает слышать только хорошие новости и не любит призывов к благоразумию, только доказывает замечание Джона Кеннета Гэлбрайта, уверявшего, что на нынешнем глобальном рынке «больше инвесторов, чем ума». Если же взглянуть пошире, то происходящее покажется еще более тревожным. По данным Международного валютного фонда, общие тенденции роста мирового ВВП в последние 30 лет обнаруживают совершенно неожиданную динамику, особенно если посмотреть на них восторженным взглядом глобализаторов. Обратите внимание, мы говорим о тридцатилетии, т. е. о долгосрочных тенденциях, не подверженных мгновенной эйфории или депрессии. Итак, если в 70-е годы средний ежегодный рост мирового ВВП был 4.4 %, то в следующее десятилетие он заметно сокращается — 3.4 %. По расчетам, в 90-e годы странам ОБСЕ повезет, если рост достигнет 3 %. И большая часть этого роста зафиксирована но одному адресу — в США. Да, ВВП растет, но рост этот сокращается. Правда, происходит и «сокращение сокращения», т. е. уменьшение снижается со временем, что естественно: при уменьшении абсолютных численных значений ВВП сокращение его роста не может происходить равномерно, иначе мир был бы уже ввергнут в катастрофу почище, чем в 1929 году. Но если нынешний темп сохранится, то первое десятилетие нового века в любом случае станет трагедией. Тем более, что кризис даст о себе знать задолго до того. как индекс роста остановится на нуле. Иными словами, американская система финансовой и торговой глобализации не только не производит в мире «растущий рост», но и снижает его темпы. Мы имеем дело с двумя взаимоисключающими явлениями: сокращение мирового роста и бурный, безостановочный рост американской экономики, особенно финансового сектора. В то же время возникает совершенно новое явление: разрыв между ростом реальной экономики и финансов. Углубление этого процесса тоже со временем станет опасным. Кое-кто, например Александр Зиновьев, считает, что мы уже вступили в тот этап развития человечества, когда контроль над развитием стал не только возможным, но и тотальным. Но даже если принять это совершенно оруэлловское видение мира, то тотальный контроль со стороны какой-нибудь Всемирной Власти все равно требует принятия решений, мер, корректировок. Они не всегда будут приятными и необязательно приведут к мягкой посадке. Если те, кто стоит на капитанском мостике, увидели все это, что несомненно, то у них не мог не возникнуть вопрос: как объяснить потенциальным избирателям, скажем Альберта Гора. принадлежащим как раз к поколению «Доу-Джонс 10000», что в будущем их ожидает «что-то неприятное»? Что невозможно поддерживать вечно уровень потребления, к которому они привыкли. в котором они выросли? И как объяснить всему остальному миру, когда над ним нависнет кризис, что придется сохранить, более того, упрочить систему неравного распределения мирового богатства в пользу одной пятой человечества и в ущерб четырем пятым? А ведь это будет происходить не в условиях роста, а при постоянном сокращении темпов развития, т. е. не в условиях согласия, а при растущем несогласии!

Интересно, какой тогда будет реакция Лестера Турова, если мы прочтем его слова буквально (см.: La Rcpubblica. 1999. 26 июня) и перефразируем его заявление об «уроке, важном для других, кто мог бы поддаться соблазну и начать подражать такому поведению». Наверное, ему бы это не понравилось, потому что прозвучало бы приблизительно так: «Американцам придется иметь дело с последствиями того факта, что в последнее десятилетие присвоение мирового богатства финансовой системой США пользовалось в Америке широкой поддержкой. Сотни миллионов мужчин, женщин и детей продолжают умирать от голода или жить в постоянном недоедании, в то время как американский средний класс, единственная голосующая — и, следовательно, берущая на себя тяжесть политической ответственности — часть населения, продолжает увеличивать свое ненужное потребление, сжигать больше энергии, чем весь остальной мир, загрязняя таким образом нашу планету. Важно, чтобы простые люди этой страны заплатили на глазах всего мира за такое чудовищно эгоистическое поведение. Период ограничения потребления, доступности услуг и инфраструктуры, отражающегося на простых людях, стариках, детях, станет важным уроком… «Трудно проглотить такое, правда? Тем более, что оно относится не только к американцам, но и к немцам, французам, итальянцам… Кто наберется мужества и произнесет подобное вслух? Это было непросто уже в 1999 году, когда Америка стояла на пьедестале победителя. А как это будет воспринято, когда она начнет откатываться назад или хотя бы замедлит ритм своего развития? Вот почему ей пришлось схватиться за кнут — сейчас, немедленно, не раздумывая ни секунды, избрав в противники Югославию. Именно Югославию: подходящие страна и народ для последней тайной вендетты по отношению к последнему «коммунистическому режиму», сохранившемуся на европейской земле. Отличная площадка для маленького эксперимента-предупреждения, предваряющею неизбежныекрупномасштабные сражения, поскольку мир населен цивилизациями, народами и культурами, не приемлющими ни темпы, ни содержание глобализации по-американски. А в Вашингтоне считают — как непреклонный Томас Фридман, как убийственный Краутхаммер, — что смогут вывернуть руки всему остальному миру, сначала поодиночке, а потом и всем вместе. Разве XXI век не окрещен уже «американским веком»? Самое комичное, что даже Европа не сможет последовать по этому пути за США, даже если все руководящие элиты будут убеждены в его правильности (а они не убеждены по очевидным соображениям предвыборного характера). А ведь Европа ближе всех к Америке, она испытывает наибольшее очарование американской моделью, она дальше всех зашла в глобализации по-американски. Здесь необходимо сделать отступление специально для тех европейцев, кто до и во время войны в Югославии рвал на себе одежды в отчаянии от того, что Европейский Союз неспособен к самостоятельным действиям и в выработке собственной стратегии. Многие из них предпочли бы избежать войны, но убедились, что Европа не обладает возможностями для того, чтобы самостоятельно навести порядок в своем дворе. При таком отставании, говорили они, у нас не остается иного выбора, как позволить американцам воевать. Бездействие было бы безнравственным, действовать таким образом — унизительно и вредно. Что можно было сделать? А теперь, когда вопрос уже решен известными методами, те же деятели в припадке неожиданного энтузиазма предлагают создать, наконец, настоящую внешнюю и оборонную политику для Европы. Молодцы! С Соланой в качестве европейского министра иностранных дел мы можем быть уверены, что Европа сделает громадный шаг к самостоятельности.

Я предложил бы просто констатировать, что Европа не одна — их минимум две. Существует Европа, все еще мыслящая и действующая в интересах составляющих ее государств, их суверенитета, их истории. Ее без излишней иронии можно назвать «Европой наций». (Разве не парадокс, что именно «Европа наций» борется за настоящее объединение?) И существует вторая Европа, полностью захваченная глобальными процессами и рассуждающая исключительно глобальными категориями. Эта ставшая могущественной вторая Европа — назовем ее «глобальной» — оплетена сетью крупных транснациональных компаний и инвестиционных банков, ежедневно передвигающих капиталы, во много раз превосходящие годовой ВВП некоторых европейских государств. Такую Европу не интересует «европейский ответ» на глобализацию по-американски. Он ей не нужен. Вернее, он мог бы ее заинтересовать, но только при определенных обстоятельствах, не автоматически. Не факт, что такие условия наступят.

Иными словами, слабость «Европы наций» — не что иное, как слабость демократических институтов, «политико-институциональных систем, оставшихся в прошлом относительно экономической и финансовой систем, либерализованных вплоть до слияния их в единую глобальную сеть» (Реканатези A.// La Slampa. 1999. 1 марта). Вот почему «европейский ответ» так и не прозвучал. Его просто не могло быть. Благодаря своим размерам, своей динамичности, силе, черпаемой в собственной истории, и многим другим факторам США могут позволить себе проводить «национальную» политику, в то время как в Европе осталась только одна страна, которая смогла бы делать это в одиночку, — Германия. Остальные, включая Великобританию и Францию, что бы они сами ни думали по этому поводу, уже стали придатками глобализации по-американски. Чтобы выйти из-под ее влияния, они должны объединиться. Но чтобы объединиться, они должны возобладать над центрами европейского экономического влияния, рассуждающими не столько в категориях Европы, сколько Уолл-Стрита. А поскольку, говоря Уолл-Стрит, мы подразумеваем — Америка, выводы очевидны.

В этих условиях перспектива ликвидировать ООН и все остальные органы, амортизировавшие до сегодняшнего дня противоречия в мире, и принять альтернативу «семерки» как всемирной Директории (плюс российский каменный гость), вооруженной мечом НАТО, — значит закрепить за Европой роль американского придатка (это касается и «Европы наций»). И тем не менее все говорит о том, что, когда «кольцо сожмется», даже западноевропейские народы откажутся принять великолепную гибкость американцев, позволившую им — как нам продолжают вдалбливать в головы — удерживать безработицу в пределах 5 %, в то время как мы, европейцы, никак не сдвинемся со страшной отметки в 12 %. Но если перепроверить данные, то выяснится, что безработица в Америке, считая не полностью занятых и низкооплачиваемых, достигает тех же 12 % и что «только за 1977–1990 годы средние доходы наиболее бедных семей в реальном выражении снизились на 7 %. В то же время средние показатели оплаты руководителей американских компаний выросли на 220 %» (Lafay G. Capire la globalizzarione. Bologna: II Mulino, 1998. P. 87). Одновременно выясняется, что в Америке почти четверть работающих получают зарплату ниже официального порога бедности: заработки людей с высшим образованием сократились «за последние 15 лет на 24 %: вce работающие в целом получают сегодня в среднем на 6 % меньше, чем до взрыва глобального рынка, т. е. 15 лет назад, зато средние заработки политико-финансовых руководителей уже в I87 раз превышают среднюю зарплату простого труженика. И кому нужна такая «гибкость»? Пожалуйста, если кому-то нравится, пусть берут, но я убежден, что сторонников такой системы — меньшинство. Если Вашингтону удастся объединить под своими знаменами весь «золотой миллиард», откроется новая, полная противоречий эпоха в отношениях с остальными «четырьмя пятыми» населения планеты. А «четыре пятых» вскоре превратятся в «пять шестых». Очевидно, что остальной мир — если только не относиться к нему, как к множеству Югославий, — не сможет принять логику «золотого миллиарда», чуждую ему, почти незнакомую логику, к которой он так или иначе не сможет приспособиться. Если только не принудить его силой. Этот вариант нельзя исключать, но такое развитие событий только увеличивает тревогу за будущее. В один прекрасный день «Большой Брат» позовет нас умирать уже не за Приштину, а за иллюзорную попытку гарантировать три автомобиля каждой семье избирателей Альберта Гора, которые. как мы уже говорили, единственные, кто ходит голосовать и чей состав совпадает с теми, кто «разбогател во сне» при Билле Клинтоне. «Европа наций» не осознала наступления нового времени и оказалась в него втянута, как ягненок на бойню. Она даже не упирается, потому что не понимает, куда ее ведут. «Европа наций» не догадалась, что демонстрация силы предназначалась не только Милошевичу, но и ей — никаких лишних иллюзий, несмотря на новорожденный и уже полный претензий евро. А ведь ее предупреждали: «Представьте, какие неприятности начнутся с созданием единой европейской валюты, первого серьезного противника доллара с той поры, как фунт стерлингов был изгнан со своего трона после первой мировой войны. Вашингтон больше не сможет позволять доллару плавать, в то время как все остальные валюты будут измеряться относительно него. Европейская валюта станет конкурентом в накоплении резервов. А это означает, что американские долги больше не будут автоматически финансироваться остальными странами» (Pfaff W. Глобальный проект Клинтона: помпезный и ненужный// International Herald Tribune. 1997. 29 мая). И снова вспоминаются сухие фразы Бжезинского: «Если союзнические европейские государства будут по-прежнему сильно зависеть от американского покровительства, любая экспансия европейской политической власти автоматически будет означать экспансию влияния США», а «большая Европа расширит радиус американского влияния, не создавая при этом Европу. политически интегрированную до такой степени, чтобы бросить вызов США в вопросах геополитики» (Foreign Affairs. 1997. № 5. С. 53).

А поскольку с кончиной СССР союзники могут утратить потребность в покровительстве и зависимости, необходимо намеренно подпитывать это чувство, грозя несуществующими опасностями и организуя искусственные войны. Разве это не является исчерпывающим объяснением всего случившегося? Кто-то может объяснить его иначе? Впрочем, некоторые сильные и лишенные предрассудков умы заранее поняли, что происходит, и поведали об этом с необходимой откровенностью. Когда пророчествуешь, можно быть искренним.

Врать приходится потом, когда на тебя обрушиваются факты. Кнут — вот что понадобится, когда дела пойдут хуже, чем сейчас. Эту мысль великолепно выразил Томас Фридман: «Невидимая рука глобального рынка не сможет действовать без невидимого кнута. Именно он делает мир безопасным, позволяя технологиям Кремниевой долины расцветать. Этот кнут называется армия, авиация, флот и морская пехота США (которым время от времени помогают глобальные институты вроде ООН и МВФ)» (International Herald Tribune. 1998. 20 апреля). Разве не великолепное описание всего, что произошло на наших глазах в последние месяцы?

Но если дело обстоит именно так — а оно обстоит именно так, — то необходимо сделать соответствующие выводы. Американское руководство решило сжечь мосты и заставило Европу последовать его примеру. Война в Югославии свидетельствует о том, что новый масштабный кризис считается в Вашингтоне не только возможным, но и вполне вероятным. Разумеется, Вашингтон не желает признавать его (никто из представителей современного мира не обладает нравственными и интеллектуальными качествами для этого), поскольку тогда неминуемо поражение на выборах. Но поражение будет бесполезным: вновь пришедшие победят именно потому, что станут рассказывать избирателям не правду, а ложь. которую хочет слышать глобальная деревня Запада. В Вашингтоне нет никого, кто мог бы поведать о подлинных причинах кризиса, о политической и персональной ответственности Билла Клинтона и роли его личности (к сожалению, не слишком выдающейся, но, несомненно, активной) в истории конца нашего века. К тому же в глубине души у всех все еще живет надежда, что «невидимая рука» (без «невидимого кнута») рынка, провидение или что-то еще в конце концов решит наилучшим образом, не подвергая опасности накопленное богатство, не проливая слишком много крови, не заставляя власть имущих врать больше, чем обычно. Но умалчивать о системной природе кризиса — еще не значит ничего не предпринимать. Слишком огромны интересы, нуждающиеся в защите. А что же Россия? Вернемся к главной теме нашей головоломки, самому слабому ее звену. Оно может разорваться первым. Россия переживает смену эпох — от окончания холодной войны до установления американского господства, она находится в положении того, кто не может даже защищаться. Причина очевидна: все эти годы Россией управляла элита, полностью, безусловно, априори подчинившаяся США. Начиная со своего лидера-президента Бориса Николаевича Ельцина, который, в отличие от немногих членов посткоммунистического истэблишмента, сделал этот выбор даже не в силу какого-то смутного «идеала», а просто из элементарного животного расчета — чтобы удержаться у власти. Сохранить эту власть вопреки интересам целой страны, несмотря на ее (пусть пассивное) сопротивление, можно было, только опираясь на помощь внешних сил. А поскольку эти силы целились на уничтожение самой страны, их покровительство означало ее постепенное разрушение.

Однако нельзя забывать, что Бориса Ельцина выбрил не Запад, а сами россияне. И следовательно, они несут часть «коллективной» ответственности. Тем не менее следует признать, что россияне достаточно быстро осознали свою ошибку, но не смогли ее исправить, в чем имелась не только их вина: они были лишены возможности сделать это. И чем глубже россияне осознавали, что их обманули, тем больше Ельцин сближался с Америкой, чтобы получить защиту от их гнева. Следует добавить — и я уже говорил об этом в данной работе, — что США не сразу сформулировали свой план. Потребовалось время, чтобы Вашингтон осознал, что российское руководство готово продать себя с потрохами и что его готовность выходит далеко за пределы приличий «реальной политики». Они стали многое требовать только тогда, когда поняли, что могут претендовать на все. Только один пример — расширение НАТО на Восток. США еще даже не пришли к четкой постановке проблемы и вели противоречивые и путанные рассуждения о «партнерстве во имя мира», когда в Кремле уже утвердилась «блестящая» теория, согласно которой защита НАТО могла обеспечить безопасность «русских оккупантов России» и их сохранение у власти. Российский суверенитет стал товаром для обмена: защитите нас, а мы дадим вам все, что вам нужно. Это была международная версия «федерального самоубийства», которым Ельцин купил поддержку губернаторов в обмен на перераспределение суверенитета. Оба процесса ведут в одном направлении — к распаду России.

Видным, хотя и невыразительным провозвестником проамериканской внешнеполитической линии долго был министр иностранных дел Андрей Козырев, регулярно пропагандировавший ее в ходе своих частых визитов в западные столицы. Этому коммивояжеру, торговавшему вступление России в НАТО. как и многим его соратникам, не могло прийти в голову, что наиболее влиятельные круги Запада, встречавшие его похлопыванием по плечу, играют на страхах той элиты, которую он представлял, в своих целях. И что в эти цели не входила кооптация России в сообщество «цивилизованных» наций (как считал Козырев), а предполагалось энергичное и окончательное отступление России, полное ее окружение с последующей безусловной капитуляцией. Перефразируя великолепное «Молчание моря» Веркорса. можно представить себе, как в западных столицах уговаривали друг друга такими словами: «Мы не безумцы и не идиоты. Нам предоставляется, более того, нам преподносится в дар возможность разделаться с Россией. И мы сделаем это. Мы уничтожим не только ее мощь, но и саму душу. Мы отравим ее нашими улыбками и посулами, мы превратим ее в суку. ползающую на брюхе». Удалось ли им это? Быть может, еще рано об этом говорить, но можно констатировать, что цель близка. Очевидно одно: элита, руководившая Россией в катастрофический переходный период, лишила ее последних возможностей защиты. И теперь Россия вышла на крутой поворот международной политики страшно ослабленной и к тому же неготовой даже осознать масштабы перемен.

Попытка трудного восхождения России обратно возможна только с появлением на российской политической арене сил, способных по крайней мере критически взглянуть на прошедшее десятилетие и мобилизовать все средства, которые еще можно использовать. Ближайшая перспектива обещает только новые унижения. Пока в Кремле все еще сидит ельцинское руководство, бессмысленно даже мечтать о какой-то попытке сопротивления. Все эти годы кремлевские обитатели сознательно и беззаветно служили внешним интересам, вплоть до «бесспорного, хотя и с оттенком сожаления предательства» Югославии, ставшего «решающим политическим фактором» ее поражения (Pfaff W. Luck Enabled NATO to Win Its Anti-Heroic War (НАТО повезло: выиграна совсем негероическая война)// International Herald Tribune. 1999. 8 июля). Но даже если представить себе смену режима в России, то следует признать, что новому российскому руководству придется независимо от новой — временной — точки равновесия привыкнуть к тому, что на международном уровне страна занимает далеко не первое место, что его внешняя политика еще долго будет направлена исключительно на оборону, на сокращение ущерба.

Первые три события на международной арене настолько легко предсказать, что читатель этих строк может взглянуть на них как на вполне вероятные. В первую очередь — свержение Слободана Милошевича, и неважно, будет ли он убит наемником или же смещен с поста, арестован ФБР и передан в руки Международного суда в Гааге. Во-вторых, в Белграде возникнет правительство-марионетка, сформированное партиями, финансирующимися Западом, и поддерживаемое СМИ. организованными Западом. В-третьих, практически вся Югославия, за исключением Косово, превратится в протекторат НАТО. Останется только узнать, вспыхнет ли спор между Сербией и Черногорией и когда — до или после падения Милошевича. Скорее всего Югославская Федерация будет окончательно стерта с географической карты под приветствие Западом отделения Черногории. Если же Сербия и Черногория останутся какое-то время вместе, то под «демократическим» протекторатом Запада. Личная судьба Милошевича и его жены станет — должна стать — уроком для всех. Иными словами, они должны быть наказаны: казнены по приговору народа, как Чаушеску, или же торжественно приговорены международным судом. В любом случае это будет мощный удар, эхо которого разнесется повсюду после истерики мировых СМИ. Но главным направлением удара станет Россия. Такой удар окажется особенно болезненным, если в Москве произойдет смена режима, если политическое руководство перейдет из рук Ельцина к кандидату, не входящему в президентскую «семью». Москве придется тут же — и ситуация неоднократно повторится — столкнуться с дилеммой: выполнять приказы во имя установления «мира по-американски» или же взбунтоваться и заплатить за последствия. Америка больше не желает терять время на Россию. А средств для оказания давления на будущих хозяев Кремля достаточно: от невыносимого бремени финансового долга, который годами будет висеть над Россией, как дамоклов меч, до «жесткого» урегулирования в конфликтных зонах бывшего СССР. Между этими двумя крайностями проляжет системная многосторонняя политика постепенного истощения российского влияния по всем направлениям. Это не более или менее достоверное пророчество: это продолжение политики, начатой после распада СССР, когда власть в Москве была в руках «друзей Запада». Можно легко представить себе, как она будет развиваться, если в Кремле воцарится пусть даже всего лишь «прохладно» настроенная по отношению к Западу власть. Аргументы в пользу вмешательства во имя «предотвращения гуманитарной катастрофы» и «нарушении прав человека» могут быть с успехом использованы в жизненно важных для российского влияния регионах. Например, в Абхазии, чтобы заодно отблагодарить Грузию Эдуарда Шеварднадзе, также стремящуюся в НАТО, или в Нагорном Карабахе, чтобы удовлетворить амбиции Гейдара Алиева, а заодно и установить контроль над нефтеносными коммуникациями Каспия, или в Белоруссии, чтобы раз и навсегда дать понять, что нечего и думать о воссоздании СССР даже в усеченном варианте союза между двумя славянскими республиками (единственном, к которому склоняется ельнинская «семья» в собственных интересах). Новая доктрина НАТО, одобренная в Вашингтоне в торжественной обстановке празднования 50-летия Альянса, в то время как американские бомбардировщики сбрасывали ракеты на югославские города, позволяет очень широко трактовать возможные зоны и причины применения силы. Оборонительный аспект окончательно исчез из документов НАТО. Для военных действий больше не требуется санкции Совета Безопасности. Таким образом, всего через несколько лет «эффект зеркала», пережитый многими россиянами но время войны в Югославии, станет реальностью. Югославия — зеркало, в котором можно прочесть будущее России. Даже так называемый «человек с улицы», никогда не интересовавшийся политикой, остро осознал, что бомбы были направлены и против него, что происходившее выходило за пределы Югославии и Косово и становилось символом, отличительным знаком нового времени. Самой естественной и предсказуемой реакцией для страны, все еще обладающей амбициями и национальной гордостью (а Россия именно такая страна), стал бы порыв к организации и возрождению. Но чтобы реализовать его, требуется иное руководство, способное понять значение слов «национальный интерес». Такого руководящего класса в России нет. Те, кто вспоминает о национальных интересах, находятся в оппозиции. Однако можно предположить, что некое стремление к возрождению вскоре оформится даже без резкой смены московского режима. Произойдет это но множеству причин. Прежде всего, «семья» все меньше доверяет Западу. Да, Клинтон до последнего поддерживал Ельцина, даже на встрече «восьмерки» в Кельне, где физическая и политическая деградация российского лидера стала очевидной всем. Клинтон обязан Ельцину (и Черномырдину), и он заслужил такую «награду», выкопав могилу для Слободана Милошевича. Но Кремль уже догадался, что больше не занимает первого места и приоритетах Вашингтона как по соображениям «реальной политики» и собственного международного веса, так и из простого чувства приличия. А поскольку любовь «семьи» к Америке питается из столь же прагматических источников, как и любовь Америки к Ельцину, Кремль решил наращивать мускулы на случай, если будет покинут своими покровителями. Изложенные соображения касаются краткосрочной перспективы. Тенденция к наращиванию вооружений, уже проявившаяся в некоторых малых и средних региональных державах, в России будет поддерживаться, в том числе конкретными интересами бывшего советского ВПК. Эти интересы долгосрочны и сочетаются с искренними национальными амбициями, с так и не умершей гордостью за собственную технологию, с распространенными симпатиями к коммунистической оппозиции и отвращением к политике подчинения Америке. Для реализации такой тенденции развития непросто отыскать капиталы, но это не невозможно и при модели «самостоятельного развития», и в случае поиска союзников. Вооружение России на «самостоятельной» основе стало возможным как раз благодаря провалу реформы советских промышленных структур. Ельцин и Черномырдин смогли довести до коллапса часть военной промышленности, не предложив взамен никакого плана конверсии. В результате немалая часть ВПК, несмотря на собственную неподвижность или даже агонию, несмотря на то, что его структура постарела еще на 10 лет, все еще существует и может вновь начать действовать в достаточно короткие сроки и с разумным, т. е. реальным, количеством инвестиций.

Разумеется, уровень военной промышленности будет намного уступать американскому, но все же сможет соревноваться с ним в некоторых областях и даже на международном рынке вооружений. А это означает, что Россия может найти собственные ресурсы для возрождения. Она все еще располагает целой армией отличных технологов, мечтающих о реванше, т. е. движимых в том числе идеологическими и моральными соображениями. Кроме того, даже не самое чуткое руководство не сможет более откладывать поиск союзников из-за растущего ощущения опасности (хотя Москва еще не испытала его в должной мере), что уже породило важные сдвиги (см. гл. «Китайская переменная»). (Естественно, в рассматриваемом нами процессе встречается множество «однако» и «если», что прекрасно показывает его сложность, «головоломность».)

Итак, реально ожидать наступления очень непростого, быть может, даже бурного периода, в течение которого Россия не будет противостоять Западу (у нее просто нет на это сил), но и не станет униженно сгибаться, как она это делала в первое посткоммунистическое десятилетие. Ее состояние можно охарактеризовать, как «переменное сопротивление», сила и упорство которого будут зависеть от того руководства, которое придет после «физического» ухода^[15] Ельцина. Очевидно, что двуглавый орел будет смотреть болыше на Восток, чем на Запад. Европа — я имею в виду «Европу наций» — не является на сегодня потенциальным союзником России в отчаянной борьбе против насильственного облачения в звездно-полосатый кафтан. Однако сценарии развития ситуации могут быть разными. Они будут зависеть и от намерении российского руководства, и от европейцев, и от практических действий новой американской администрации (к примеру, изменение ее курса, усиливающее «Европу наций», может найти поддержку в Москве), Более того, можно с уверенностью утверждать. что только способная к сопротивлению Россия сможет стать для завтрашней «Европы нации» ключевым союзником, защищая ее от навязывания глобальной доктрины по-американски.

Для оценки российских перспектив нельзя забывать об одном важном, ключевом элементе (оси) наших рассуждений: Россия не может позволить себе стратегию осторожного выжидания, упрямой подготовки к будущему реваншу, неспешному возрождению страны но примеру Китая, следовавшего стратегии Дэн Сяопина. Это для России невозможно: против нее работает «фактор времени», толкнувший Америку к ускорению. Усиливаются и внутренние дезинтеграционные факторы, порожденные Ельциным. Быть может. Америка просчиталась и приведет планету к тотальному столкновению цивилизаций. Но в любом случае для России выхода нет: сегодня она — самая хрупкая из деталей головоломки. Российское государство подошло к концу века под давлением наступающих обстоятельств и лишенное возможности выбора.

Глава 15 СТО ИМЕН

Одной из самых забавных сказок, рассказанных Анатолием Чубайсом, Александром Лившицем, Егором Гайдаром и прочими (многие из этих прочих уже фигурируют в американских и швейцарских следственных материалах), была сказка о «первоначальном накоплении». Рассказывалась она примерно так: жил-был русский капитализм, был он бедный, очень нуждался в деньгах после коммунистического погрома экономики, продолжавшегося (сколько, вы думаете? — правильно) семьдесят лет, чтобы войти в силу, ему нужна была стартовая площадка. Узнав об этих его потребностях и решив их удовлетворить, великий экономист Борис Ельцин дал позволение немного пограбить государственное добро (в одних случаях с применением оружия, в других — полагаясь на неистощимое русское терпение) с тем, чтобы некоторые потенциальные капиталисты сделались настоящими капиталистами, экономика бурно пошла в рост, появился средний класс и страна с триумфом, как принято было выражаться, вступила в семью цивилизованных народов.

Эта сказка рассказывалась до 17 августа 1998 года миллионы раз, и каждый раз у нее находились доверчивые слушатели. Они, купив несколько тысяч, если не целый миллион, государственных краткосрочных обязательств (ГКО), спокойно засыпали в своих удобных кроватях и видели во сне причитающиеся им во веки веков дивиденды в 150–200 % годовых. Сказка заканчивалась не обычным присловьем — «и стали они жить-поживать, да добра наживать», — но не менее утешительным обещанием, что с преступностью, без которой пограбить бы не удалось, очень скоро будет покончено: новые русские, окончательно разбогатев, отложат в сторону пистолеты, автоматы, гранатометы, ножи и яд и станут законопослушными гражданами, заинтересованными в общественном порядке, установление которого необходимо, чтобы обеспечить им спокойное и безмятежное владение их благоприобретенной собственностью.

А разве не верно, черт возьми, — вопрошали сказочники, — что западный капитализм тоже вырос из грязи и крови, из насилия и самой зверской эксплуатации, в том числе эксплуатации детского труда? Разве Чикаго тридцатых годов, столько раз виденный в американских фильмах, не был битком набит пистолетами, гангстерами и мафиози? И разве потом вся эта публика (или хотя бы некоторая ее часть) не сумела отмыться? И американское общество не предстало глазам всего мира стерильно чистым как символ правового государства? И разве в европейских странах (в Англии, Германии, Швейцарии) этот процесс не занял несколько столетии? Русские — так обычно заканчивались подобные рассуждения — не будут второй раз выдумывать велосипед: они сделают то же самое, но много быстрее. Их выбор — не гений и безрассудство, но гений и быстрота.

И дело пошло. В 1992–1994 годах под формальным руководством Анатолия Чубайса и по указке советников из Гарварда (среди которых нужно упомянуть Джеффри Сакса и Андерса Аслунда) была осуществлена «ваучеризация» советской экономики. Осуществлена со скоростью кавалерийской атаки, в мгновение ока лишив собственности 140 миллионов россиян. Они, никогда не владевшие никакой собственностью, в первый момент даже не поняли, что произошло. Но это было еще не все. Как гласит пословица, аппетит приходит во время еды. Размеры русского пирога оказались невероятными, необъятными — даже для воров. Так что со временем новые русские капиталисты открыли в себе невероятную, необъятную, фантастическую алчность вместе с поразительной способностью все попавшее им в руки пускать по ветру, обращать в пыль. Можно полагать, что получили они эту способность в наследство от советского планового хозяйства, но, не исключено, что она восходит и к более отдаленным временам — когда, например, в столице Российской Империи потреблялось больше французского шампанского, чем в Париже.

Конец сказки оказался не таким счастливым, как ожидалось. И не столько потому, что дивиденды ГКО не устояли под натиском поистине раблезианской алчности, сколько потому, что грабеж продолжал идти с той же интенсивностью и продолжается до сих пор. Продолжается, когда я пишу эти строки, несмотря на всемирный скандал, в который оказалась вовлечена вся российская верхушка, включая Кремль. И никаких признаков того, что олигархи решили наконец осуществить переход к правовому государству, не обнаруживается.

Надо заметить для сведения читателей, что вышеописанная «сказочка» до сих пор в ходу на Западе: ею пользуются, дабы оправдать «ошибки» в анализе ситуации или (дабы) получить возможность утверждать, что при всех ошибках другого выхода не было: иначе у власти оказались бы коммунисты и разрушили бы все. Вот один пример такого подхода, который стоит всех прочих. Мистер Фред Хайетт, недавно возглавивший редакцию «Вашингтон Пост», как будто повинуясь приказу, требует «исторически честной» дискуссии, учитывающей «неравные условия, в которые была поставлена Россия, ее возможные перспективы и то, что все могло сложиться хуже, чем сложилось». Он говорит об «оправданном риске» и предостерегает против критиков, которым для начала «следовало бы поведать, какие имелись у реформаторов в начале их деятельности альтернативы». «Если критики полагают, — продолжает Хайетт, — что наилучшим решением было бы избавиться от Ельцина и позволить, более того, помочь коммунистам захватить Кремль, то это не самая конструктивная позиция. Может быть, Россия во главе с Геннадием Зюгановым или Владимиром Жириновским сейчас находилась бы в лучшем положении. Но те, кто так думает, должны объяснить, почему они в этом уверены». Да, действительно, мы наблюдаем «нищету, которая лишь возрастает, падение уровня жизни, тревожную нестабильность, всепроникающую коррупцию, беззаконие, маскирующееся под реформы». Да, президент Клинтон повинен в том, что «поддержал варварскую войну, развязанную Ельциным в Чечне, да еще сравнивал ее с борьбой Авраама Линкольна за единство Соединенных Штатов», но это был «оправданный, разумный риск» (The Moscow Times. 1999. 3 сентября).

Ясно, что аргументы, приведенные Хайеттом, слабоваты, а альтернативы, указанные им, абсолютно иллюзорны, они никогда не существовали. Российские демократы действительно размахивали ими как красной тряпкой перед всем миром, но отсюда вовсе не следует, что за ними стоит какая-нибудь реальность. Это доказывает, в частности, эволюция Жириновского. Неужели Хайетт не заметил, что ныне Владимир Вольфович — единственный в Думе союзник Ельцина? И как такое могло случиться? На пути в Дамаск его посетило озарение свыше? Или его подкармливали с самого начала, чтобы он служил пугалом для Фреда Хайетта и ему подобных?

Но не это главное, а то (чего не замечают слишком многие как на Западе, так и в России), что такая власть ставит под серьезное сомнение не только создание в будущем в России правового государства, но и само существование России как государства. Суверенного государства, разумеется. Поэтому для иллюстрации «нашей сказочки» мне показалось нелишним рассказать о том, как работал механизм ограбления, остановившись лишь на самых показательных примерах. Это, во-первых. Во-вторых, не мешает рассмотреть поближе лицо российской элиты (о которой уже шла речь в восьмой главе) с точки зрения конкретных биографий ее отдельных, но выразительных представителей — это те сто имен, которые дали название данной заключительной главе. Наконец, в-третьих, надо затронуть вопрос об иностранных сообщниках грабежа, о том множестве вторых лиц, которые хорошо погрели здесь руки, о тех банках и международных организациях, которые прекрасно знали, что происходит, но, не желая вступать в противоречие с Вашингтоном, закрывали глаза, ослабляли контроль, подпитывали коррупцию. И здесь придется ограничиться отдельными примерами, потому что список только одних банков, замешанных в этом деле, потребует целого тома. Какое еще нужно доказательство, чтобы убедиться в лицемерии тех, кто сваливает только на Россию и русских ответственность за то, что здесь происходит?

Первый случай, о котором я хочу рассказать, весьма конкретен, но при этом совершенно фантастичен: даже в современной России грабители общественного достояния редко осмеливались доходить до такого. Я беру материал из превосходной статьи В. Ширяева (Новые Известия. 1999. 24 марта) об акционерном обществе «Нафта-Москва». Обреталась некогда в Москве организация «Союзнефтеэкспорт», разумеется, государственная, и через нее проходило примерно 70 % всего советского экспорта сырой нефти и ее продуктов. У гиганта нефтяного сектора имелось все необходимое для экспорта всей этой благодати божьей, столь важной и необходимой для процветания экономики и для поддержания стабильности в стране: разветвленная инфраструктура за рубежом, филиалы по всему миру, транспортные — предприятия, нефтехранилища. Все это стоило весьма недешево, если учитывать колоссальные масштабы советского нефтяного экспорта. В начале 1990 года, последнего года в истории СССР. «Союзнефтеэкспорт» имел 10 дочерних предприятий за границей: в Финляндии (два), Бельгии, Голландии, Германии, Дании, Италии, Великобритании и Иране. Два финских, «Тебойл» и «Суомен Петрооли», контролировали около половины нефтяного рынка в стране. Понадобилось четыре года, чтобы подобраться к этому лакомому куску. В 1994 году «Союзнефтеэкспорт» был переименован в «Нафта-Москва», превращен в «открытое» акционерное общество, в котором всеми акциями владело государство, и назначен к приватизации.

Кому надлежало определить его цену? По закону (как ни странно, но закон имелся) это было делом Госкомимущества — комитета, который до 5 ноября этого фатального 1994 года возглавлял господин Чубайс и который и в дальнейшем остался в руках его доверенных лиц. Так вот Госкомимущество определил, что две находящиеся в Финляндии и принадлежащие «Нафта-Москва» компании стоят 10 млн. 177 тыс. рублей — на момент продажи меньше чем 2 тыс. долларов. Нет, это не опечатка. Самый общий инвентарный список имущества двух финских компаний включал, среди прочего, нефтехранилище вместимостью 800 тыс. м3, завод по производству масел, 300 бензозаправочных станций. Если бы имущество финских компаний ограничивалось только последними, то и тогда его покупатели могли бы гордиться тем, что приобрели каждую станцию но цене меньше чем 7 долларов. В действительности они заплатили еще меньше.

По оценке независимых экспертов, «Тебойл» и «Суомен Петрооли» стоили от 600 млн. до 1 млрд. долларов. Оставшаяся собственность «Нафта-Москва» была оценена в 15 млн. 635 тыс. рублей, что но курсу того времени соответствовало примерно 3 тыс. долларов США; реальная стоимость 1 млрд. 200 млн. — 2 млрд. долларов.

А сколько было в кассе предприятия? Госкомимущество утверждает, что 2 млрд. 890 млн. рублей (578 тыс. долларов). На самом деле на счетах компании было 1 млрд. 200 млн. долларов, как потом было установлено абсолютно точно. Но тогдашние руководители компании умудрились «убедить» государственный комитет (вот уж поистине волшебники!), что это были деньги клиентов. Никому после этих «убеждений» не пришло в голову (?!) проверить, как могли на счетах компании, экспортировавшей в 1994 году нефти на сумму 3 млрд. 105 млн. долларов, а в 1995 году — на сумму 3 млрд. 191 млн. долларов, оказаться какие-то копейки.

В итоге общая стоимость «Нафта-Москва» была определена в 829 млн. 354 тыс. рублей, что на то время соответствовало 165 тыс. 708 долларам, что утверждено, подписано и заверено господином Анатолием Чубайсом и его присными, стоявшими во главе Госкомимущества. В нормальной стране такой документ послужил бы достаточным основанием для судебного расследования которое, если бы и не обнаружило в действии кремлевских чиновников состава преступления, все равно неминуемо завершилось бы их отставкой — ввиду отсутствия головы на плечах. Хотя очень похоже, что голова-то у них как раз есть.

Как бы то ни было, Россия — страна ненормальная. Даже немного забавно слушать сегодня американского вице-президента А. Гора, когда он заявляет, что «решение быстро приватизировать российскую экономику было мудрым, хотя было ясно, что переходный экономический период окажется очень трудным. Hyжнo было сдслать все возможное, чтобы сжечь мосты, ведущие назад, к коммунизму» (Usa-Today. 1999. 7 сентября). Мосты были сожжены в спешке, а о том, чтобы провести приватизацию хоть сколько-нибудь прилично, и мысли не возникло. Организаторы приватизации знали, говорит А. Гор, что переходный период будет «очень трудным», что он ударит но большинству нaceлeния, но главное было — «сжечь мосты». А подумали ли при этом о русских? Конечно, но только об одной их категории — друзьях Соединенных Штатов. Другие просто не принимались в расчет.

Интересно все же познакомиться с продолжением истории, а именно: кому достался подарок? Во время преобразованмя Нафта-Москва» в АО 51 % акций вполне демократично достался коллективу компании. И тут все происходило по закону (другое дело, считать его плохим или хорошим), который был принят с тем, чтобы сохранить контроль за акционерными обществам в руках трудовых коллективов. Так что отсутствие законов оправданием кражи в данном случае быть не может. Тем временем, Госкомимущество по неизреченной своей благости решил повысить первоначальную оценку стоимости на 1.8 %. Поскольку трудовой коллектив состоял из трехсот челочек, легко подсчитать, что каждый из них, не шевельнув пальцем, становился счастливым обладателем нескольких миллионов реальных долларов. Но погодите за них радоваться, 51 % акций отнюдь не разошелся в равных долях между тремястами работниками компании. Распределение акций велось на основе «закрытого списка», в который были включены только начальники. Таким образом, десяток человек завладел двадцатью-тридцатью процентами акций. Кроме того, в ход пошли давление, угрозы, сила, и остальные акции как бы поступили в «свободную продажу», а на самом деле достались двум брокерским конторам, работавшим по указке иностранных советников, которые были «друзьями» чьих-то «друзей». Таким путем еще 28 % акций оказались в тех же руках, которые уже владели первыми тридцатью. Наконец, эта группа новых владельцев, обладавших уже относительным большинством, проголосовала за выделение кредита государству в размере 20 млн. долларов, получив от него в залог еще 15 % акций. Где они нашли 20 млн. в общем-то понятно: в результате «первоначального накопления по-русски?». Для окончательного завладения собственностью имелась еще одна уловка, применявшаяся новыми олигархами во всероссийских масштабах: государство-должник обязывалось рассчитываться быстро; по истечении срока оно теряло все права на акции, данные в залог, и они переходили к кредиторам.

В 1995–1996 годах сотни миллиардов долларов достались олигархам подобными путями. В правительстве у них были свои люди, с которыми они делились добычей. Победа Ельцина на выборах 1996 года и завоевание им второго президентского мандата оплачены огромными суммами, составлявшими, однако, малую часть этих денег. Произошло что-то вроде гигантской ростовщической операции, где закладом были крупнейшие государственные предприятия, жертвой — на все согласное российское государство, а ростовщиками — новые хозяева жизни. И какое определение такой операции можно дать? Коррупция? Какая уж тут коррупция: это что-то несравненно более масштабное — создание нового государства, новой власти, основанной на насилии и беззаконии. И ради подобного произведения искусства стоило «жечь мосты»? Американский вице-президент и «друг Билл» хотят убедить нас, что они выбрали меньшее из зол: на самом деле они выбрали Москву, в которой правят их лакеи — жадные, вороватые, но преданные. Если в конце концов все обернется катастрофой (для России и всего мира), будем по крайней мере знать, что она — не случайность, а сознательный выбор. «Политика Запада в отношении России, начиная с 1990 года, была проникнута дилетантизмом, карьеризмом и невежеством: она полностью подчинялась финансовым интересам американских корпораций, которые при администрации Билла Клинтона достигли такого влияния на правительство, которое не имеет прецедентов во всей американской истории» (Pfaff W. Великий обман на пути России к реформе // International Herald Tribune. 1999. 8 сентября).

Второй случай, о котором я хочу рассказать, в том числе и в подтверждение последнего утверждения, связан с компанией «Фимако», т. е. финансовой менеджерской компанией (Financial Management Company). Быть может, читатель уже будет знать ответы на какие-нибудь из многочисленных вопросов, которые здесь будут поставлены, если только в дело не вмешаются весьма могущественные лица, причастные к этому скандалу. Действительно, скандал с «Фимако» куда значительнее других, успевших разразиться к тому моменту, когда я пишу эти строки. Он связан с 15 млрд. долларов, прокачанных через Нью-Йоркский банк, и касается швейцарских счетов семейства Ельцина. Но и в том случае, если ответов не будет, небесполезно задать вопросы на будущее.

История такова.^[16] 2 февраля 1999 года генеральный прокурор Российской Федерации Юрий Скуратов в послании, направленном спикеру Думы Геннадию Селезневу, сообщил, что российский Центробанк в течение пяти лет (с 1993 по 1998 год) перевел за границу в одну оффшорную компанию ни много ни мало — 50 млрд. долларов валютных резервов. Оффшорная компания называется «Фимако» и основана в 1990 году (еще во время существования СССР) со стартовым капиталом в 1 тыс. долларов (не опечатка!) на острове Джерси (из группы Нормандских островов). Довольно странная процедура: почему Скуратов пишет Селезневу, вместо того чтобы непосредственно приступить к выяснению возможной административной или уголовной ответственности? На самом деле ничего странного нет: Скуратов ищет поддержки, прекрасно понимая, чем все это ему может грозить, и одновременно застраховывается от того. что дело будет немедленно похоронено и онвместе с ним. Он делает правильно. В январе запускается в производство серия расследований в отношении никак не конкретизированной «группы высокопоставленных служащих Центрального банка», Обвинения: отмывка денег и использование служебной информации в осуществлении операций с ГКО. Отослав письмо. Скуратов в тот же день пойдет в отставку и ложится в больницу.

Каким образом Скуратов получил эти сведения? И почему? С «почему» мы разберемся чуть позже, а «каким образом» — известно. Российская Счетная палата — одно из немногих государственных учреждений, которое, видимо, из-за рассеянности друзей Ельцина могло функционировать в эти мутные годы относительно свободно, — обратила внимание на «внутреннюю» инспекцию, затрагивающую операции Центрального банка в 1993–1997 годах. Разыскания, предпринятые Счетной палатой, прежде всего показали, что проведению инспекции всячески препятствует руководство Центрального банка. Его председатель Виктор Геращенко, несмотря на протесты контролеров Счетной палаты, наложил гриф секретности на их заключение. Но несмотря на все препоны, удалось выяснить, что: а) отсутствуют данные о доходах. полученных от оффшорных инвестиций, т. е. что Центральный банк не осуществлял надлежащего контроля за использованием средств, направляемых за границу; б) Центральный банк использовал часть валютных резервов для приобретения (посредством «Фимако», формально считавшимся иностранным инвестором) облигаций ГКО (дававших головокружительный процент дохода), что было противозаконно: иностранные инвесторы были допущены на рынок ГКО только осенью 1996 года. тогда как «Фимако» приобрел облигации на весьма внушительную сумму (855 млн. долларов) в период с 29 февраля но 28 мая 1996 года.

Первые реакции на это открытие весьма показательны. В. Геращенко, председатель Центрального банка: «Эта история не заслуживает такого внимания». М. Задорнов. министр финансов: «Это дело не следует обсуждать на публике». С. Кириенко, бывший премьер-министр: «Я не в курсе дела, но выглядит это чудовищно»… Международный валютный фонд, казалось бы, должен был проявить беспокойство, ибо кредиты, им выделяемые, частично направляются в Центральный банк и незаконное использование валютных резервов может непосредственно затрагивать его интересы. Но он реагирует очень вяло: всего лишь просит «разъяснений» в письме от 12 февраля 1999 года. И… не получает их. Лишь один из вице-президентов Центрального банка — Олег Можайсков заявил, что МВФ известно о существовании оффшоров Центробанка и что валютные резервы использовались для приобретения посредством «Фимако» облигаций, выпущенных российским Министерством финансов.

Хотя российские средства массовой информации, почти все находящиеся под контролем олигархов, остерегались задавать слишком много вопросов, все же какой-то ответ дать было надо, обрушивая одновременно «компромат» на Скуратова. Поэтому и действующий председатель Центрального банка Геращенко. и его предшественник Сергей Дубинин объясняют, что целью создания «Фимако» в 1990 году было лишить иностранных кредиторов возможности блокировать российские счета в случае каких-либо осложнений. В общем главные финансисты России открыто заявляют, что Россия скрывает свои деньги, чтобы ввести в заблужденис кредиторов. А крупнейший из кредиторов (МВФ) и бровью при этом не повел, что очень странно. Не менее странно, что другой кредитор — Лондонский клуб, одолживший еще Советскому Союзу 27 млрд. долларов, согласился на реструктуризацию российского долга в январе 1999 года, именно в тот момент, когда Скуратов начал свое расследование. Это решение мотивировалось тем, что у России нет денег платить по долгам. В Лондоне, похоже, не обратили внимания на то, что Россия утаивает свои валютные резервы. Российские кредиторы ведут себя очень снисходительно, опровергая тем самым несколько упрощающий тезис Роберта Музиля: «деньги — это сила абсолютно беспощадная».

Так что же представляет собой «Фимако»? Из общих сведений: по оценкам Государственного департамента США, Нормандские острова относятся к тем оффшорным территориям, на которых широко практикуется отмывание денег: комиссия Евросоюза в своем отчете называет их «идеальным местом для сокрытия незаконных финансовых операций». Геращенко в еще одном приливе откровенности оправдывает создание иностранного финансового оператора тем обстоятельством, что Центральный банк не располагал в то время экспертами, способными грамотно распоряжаться валютными резервами. Возможно. Но такие операции относятся к самым доходным, и за право их осуществлять бились бы насмерть самые солидные инвестиционные банки мира. И кто усомнится в том, что они способны обеспечить абсолютную секретность и самую высокую квалификацию персонала. Тем не менее Центробанк остановил выбор на безвестной «Фимако», причем без объявления какого-либо тендера, без всякой попытки выяснить, не будет ли более удобных и выгодных предложений. Интересно узнать, что за финансовые волшебники работали в компании с капиталом в одну тысячу долларов?

Выяснить не удается. Остаются без ответа следующие вопросы. Кто основал «Фимако»? Сколько денег было через нее прокачено? С какими доходами и убытками сводился ее баланс? По сообщению официального источника из Центробанка, «Фимако» была собственностью Евробанка, т. е. парижского филиала Центробанка. Может быть, нелишне напомнить, что Евробанк имеет среди своих акционеров такие компании, как «Юкос» и «Алроса», а также другие частные предприятия. Так вот: «Юкос» принадлежал Михаилу Ходорковскому, т. е. бывшему банку Менатеп, а ныне — группе Роспром-Юкос. «Алроса» (т. е. «алмазы России и Саха-Якутии») — в кармане у Владимира Потанина, владельца разорившегося Онексимбанка, сейчас возглавляющего группу Интеррос, и у Павла Бородина, управделами президента.

Из расследования, проведенного «Moscow Times» — мы на него уже ссылались, — следует, что властям Джерси ничего не известно о принадлежности «Фимако» Евробанку: по их сведениям, тысяча акций, ценой каждая в один доллар, зарегистрированные 27 ноября 1990 года. разделялись между двумя никому не известными компаниями — «Оджье Номиниз Лимитед» (997 акций) и «Оджье Секритериз Лимитед» (3 акции). Расследование на этом остановилось. Может быть. удастся еще что-нибудь раскопать французским судебным органам, которые начали в сентябре проверку Евробанка. А мы тем временем двинемся дальше, собирая те скупые сведения, которые время от времени сами руководители Центробанка роняют сквозь зубы.

Общая установка была такая: компания «Фимако» работала отлично и вернула все до последней копейки. По словам бывшего — заместителя председателя Центробанка Сергея Алексашенко, «Фимако» осуществила успешные и надежные инвестиции в боны американского казначейства. А на пресс-конференции 16 февраля 1999 года он сообщил, что через «Фимако» прошли 37 млрд. долларов (что согласуется со сведениями Скуратова, который писал и говорил именно о 37 млрд. долларов, но добавлял к ним еще 13 млрд. в других валютах). К сожалению, Алексашенко невольно опровергает тот официально выдвинутый В. Геращенко тезис, согласно которому «Фимако» служила только для сокрытия российских валютных резервов и на счетах «Фимако», но его словам, никогда не было больше 1 млрд. 400 млн. долларов.

Если С. Алексашенко говорит правду и если вспомнить, что российские валютные резервы, по официальным данным, составляя 6 млрд. долларов и 1993 году, достигли в 1997 году максимума к 24 млрд., то можно заключить, что «где-нибудь в другом месте» были «спрятаны» как минимум 4 млрд. 600 млн. и как максимум 22 млрд. 600 млн. долларов. И так как у Центробанка есть еще филиалы в Вене, Франкфурте, Лондоне и Сингапуре, возникает законный вопрос: сколько еще таких «Фимако» разбросано по миру? И если дело было таким выгодным, почему Центробанк перестал использовать «Фимако»? И отчего Кириенко так резко о ней отозвался? Вот комментарий Бориса Федорова, который был министром финансов в 1993–1994 годах, т. е. в то время, когда В. Геращенко занимал пост председателя Центрального банка: «Это был скромный, приятный, дружеский способ распределять комиссионные. Ты разрешаешь своим друзьям организовать в Париже какую-нибудь компанию, проводишь через нее солидные капиталы, конечно, за определенные комиссионные — скажем, одна десятая или сотая процента, — и эти миллиарды долларов рождают миллионы».

Александр Шохин, вице-премьер в 1991–1994 годах, вспоминает: «Летом 1998 года у меня состоялся резкий разговор с тогдашним председателем Центробанка Сергеем Дубининым. Мне стало известно, что Центробанк поместил 1 млрд. долларов в Евробанк без всяких процентов». Похоже, что об этом был поставлен в известность и председатель правительства, но безрезультатно. В общем хотя российские средства массовой информации и российская политическая элита (как, впрочем, и МВФ, и вашингтонская администрация) предпочитали помалкивать, материал для расследования имелся и в Москве. Имелись еще силы, заинтересованные в том, чтобы дело не было сдано в архив. И тут Центробанк делает ловкий ход: приглашает одну из самых авторитетных аудиторских фирм мира «Прайсуотерхаус Куперс» (PWC) провести у себя «проверку». За этим скрыта хитрость: PWC обещано щедрое вознаграждение не за собственно аудит, что предполагает самостоятельно проведенную проверку счетов, а за то, чтобы составить отчет по данным, которые предоставлены самим Центральным банком, без всякой их экспертизы. PWC, заботящаяся о своей репутации, специально уточняет, что это не «окончательный» отчет, что он предназначен «для внутреннего использования» Центральным банком, что он основан на сведениях, «предоставленных Центральным банком», что фирма не располагает данными, «позволяющими судить о достоверности отчета», наконец, что фирма не имела никаких других задач, кроме «помощи Центральному банку в оценке деятельности «Фимако». На все эти детали, как правило, не обращается внимания, и у большинства возникает впечатление, что проведена полноценная и независимая экспертиза. Этот «обман зрения» сознательно поддерживается Центральным банком и МВФ, которые ссылаются на отчет «Прайсуотерхаус Куперс» как на свидетельство, полностью обеляющее ЦБ. Но в данном документе спрятана настоящая «бомба»: например, «Монд», основываясь на его анализе, пришел к заключению, что «Центральный банк занимался неправомерным использованием денег международного сообщества в целях обогащения некоторых олигархов… о чем было прекрасно осведомлено руководство МВФ».^[17] Мишель Камдессю, исполнительный директор МВФ, будет вынужден оправдываться на страницах того же «Монда», утверждая, что МВФ не утаивал никакой имеющейся в его распоряжении информации от PWC и что в отчете нет оснований для подобных выводов. Отчет действительно не преследовал таких целей. Тем более, что российский Центральный банк (мы в этом вскоре убедимся с помощью профессора Питера Экмана) скрыл важнейшую информацию именно от PWC. По крайней мере составители отчета прямо утверждают, что «Ост-Вест Хандельсбанк», немецкий филиал Центрального банка, ответил отказом на просьбу о разъяснениях. И это окончательно подтверждает тот факт, что независимой оценки операций Центрального банка России и соответствующих операций МВФ до сих пор не существует.

Тем не менее отчет «Прайсуотерхаус Куперс» поднимает следующие вопросы, пока остающиеся без ответа: а) имеется чек Центрального банка, выписанный на «Фимако», на сумму в 1 млрд. 7 млн. долларов; на чеке — подпись, которую эксперты PWC считают подложной или внушающей подозрения. Почему Центральный банк не позволил им провести проверку этой подписи? б) Сколько денег, полученных от МВФ, было дано через «Фимако» в кредит (и тем самым потеряно) российским коммерческим банкам, которые впоследствии обанкротились? Где полный список этих банков и предоставленных им кредитов? в) Почему Центральный банк выделял кредиты в долларах и через «Фимако», а не в рублях и в Москве? г) Почему Центральный банк в период между 1 июля и 1 сентября 1998 года продавал доллары российским банкам по среднему курсу 6 руб. 33 коп. за доллар, тогда как средний официальный курс был 6 руб. 97 коп.? д) Как были использованы 4 млрд. 800 млн. долларов, выделенных МВФ в июле 1998 года? е) Утверждение, что «каждая копейка, прошедшая через «Фнмако», вернулась обратно», абсолютно ложно. 29 февраля 1996 года компания «Фимако» с прямым нарушением российского законодательства приобрела (на средства Центрального банка) боны российского казначейства на сумму 500 млн. долларов. Девять дней спустя она перепродала их с убытком в 400 тыс. долларов. Центральный банк по непонятным причинам компенсирует «Фимако» эту сумму, но в графу убытков вместо 400 тыс. заносит 3 млн. 800 тыс. долларов. Почему?

К этим вопросам можно прибавить еще два, обращенные непосредственно к руководству МВФ. Господин Камдессю сообщил «Монду» то же самое, что А. Лифшиц говорил мне (La Stampa. 1999. 3 сентября), а именно, что в 1996 году ЦБ представил ложные сведения о российских валютных резервах. Председателем ЦБ в то время был Сергей Дубинин. Какие меры были предприняты МВФ? Насколько разнятся ложная и истинная информации? Считается, что у МВФ есть собственные возможности контроля, которые он использует, если какое-нибудь правительство предоставляет сомнительные данные. Спрашивается, почему в этом случае не были использованы такие возможности? Или: почему использование их не дало результата?

И последнее соображение, которое связано с тем, что рассказал Б. Федоров, вспоминая об обстоятельствах, приведших 17 августа 1998 года к российскому банкротству (Коммерсант». 1998. 16 декабря). Кто принял это решение? По словам Федорова, «Кириенко, Дубинин, Алексашенко с его заместителем Потемкиным, Задорнов с его заместителем Вьюгиным, Чубайс и Гайдар» собрались 15 августа на даче Кириенко, чтобы обсудить план действий. Кириенко, зная, что Федоров занимает особую позицию, попросил его приехать, чтобы изложить ее остальным. Федоров рассказывает, что сразу после этой встречи он отправился в гостиницу «Метрополь», где находилась делегация МВФ, чтобы просить ее членов вмешаться и оказать поддержку Кириенко, на которого явно оказывали давление. Федоров утверждает, что он встретился с Джоном Одлинг-Сми, директором второго европейского отдела Фонда, и подчеркивает: «Сейчас они, конечно, могут говорить вес что угодно, но факт тот, что они били проинформированы о происходящем». В связи с этим возникает очередной вопрос: что делали «реформаторы» Анатолий Чубайс и Егор Гайдар на даче Кириенко? Гайдар был в то время уже частным лицом, а Чубайс — олигархом на госслужбе (он возглавлял всероссийскую энергетическую компанию и одновременно был специальным представителем Бориса Ельцина в Международном валютном фонде). Очень милая компания, состав ее бросает свет на то, как в те годы принимались судьбоносные для России решения.

Третий и последний камешек в складывающейся занимательной мозаике — Управление делами президента, организация, следы которой уже замечались в нашем рассказе. Царь и бог и этой организации — Павел Бородин. Во время падения советского режима он работал в Якутске председателем исполкома, иными словами, входил в периферийную бюрократическую номенклатуру. Ельцин берет его в Кремль весной 1993 года. И ставит перед ним задачу создать структуру, которая сосредоточила бы в руках президента все организации, занимавшиеся в советские времена обслуживанием и снабжением высшего аппарата, — структуру, которая находилась бы вне сферы какого-либо государственного контроля и не подчинялась никому, кроме самого президента, т. е. нечто напоминающее знаменитый Общий отдел ЦК КПСС, но с еще более широкими возможностями. Она должна объединять функции, исполнявшиеся аналогичными департаментами советского правительства и республиканских правительств, а также четвертым отделом Министерства здравоохранения СССР.

Эта структура — Управление делами президента — была создана Бородиным, она не подчиняется ни правительству, ни даже администрации президента, что ставит возглавляющего ее человека в совершенно особое положение: он ни от кого не зависит и ни кому, кроме президента, не дает отчета. Он возглавляет удельное княжество, которое не значится в Конституции и с юридической точки зрения, можно сказать, не существует, но выполняет огромный объем работы, так что, как мы вскоре убедимся, речь идет отнюдь не о синекуре.

Управление делами обслуживает все важнейшие государственные учреждения: президента и администрацию президента, правительство, обе палаты Федерального Собрания, Счетную палату, Конституционный суд, Верховный суд, Верховный арбитражный суд, Генеральную прокуратуру, Центральную избирательную комиссию и целый ряд министерств и ведомств. В целом услугами Управления делами пользуются около 12 тысяч государственных чиновников и депутатов различных уровней; номенклатура предоставляемых услуг включает около четырехсот названий. Услуги оплачиваются соответствующими учреждениями из выделенных им средств бюджета. Данной структуре принадлежит около 300 зданий только в Москве, среди которых весь комплекс Кремля, Белый дом (в настоящее время — резиденция правительства), 3 большие гостиницы («Президент-Отель», «Арбат», «Золотое кольцо»), 18 гоcyдарствснных резиденций в окрестностях Москвы и все другие государственные резиденции, в том числе Думы и Совета Федераций, около 4 тыс. дач, более 100 зданий на Кавказе, в Крыму, Сочи и еще 715 зданий в 78 зарубежных странах. К этому надо добавить 7 гаражей с 5 тыс. автомобилей, президентскую авиакомпанию «Россия» с 67 самолетами, корабль «Россия», а также бесчисленное множество производственных и обслуживающих предприятий –5 продовольственных (одно из которых, «экологическое», обслуживает исключительно кремлевскую верхушку, и это после той битвы с привилегиями, с которой Ельцин начал свою карьеру «демократа»), ателье, фотоателье, прачечная, 3 поликлиники, 2 аптеки, мебельная фабрика, 10 ремонтных предприятий. 8 сельскохозяйственных, похоронное бюро. И en^: финансовые компании «Госинвест», «Русьинвест», «Финансово-промышленная группа по реконструкции и развитию», акционерное общество «Федеральная финансовая группа», издательства «Известия» и «Пресса», кремлевский балетный театр. По некоторым оценкам, в системе Управления делами работают 120 тыс. человек. Суммарная стоимость собственности Управления делами колеблется между 1300 млрд. долларов (по оценкам ЦРУ) и 600–800 млрд. (но оценке самого Павла Бородина).

В общем можно сказать, что в недрах российского государства существует некий гигантский конгломерат, чей юридический владелец — лично президент, а управляющий — Павел Бородин. От него прямо, без всяких там профсоюзов, организаций и должностных лиц зависят жизнь и деятельность, зарплата и благосостояние всей российской политической верхушки. Что-то подобное могло встречаться на Филиппинах при Маркосе, или в Индонезии при Сухарто, или в каком-нибудь африканском государстве из числа самых отсталых, или в империях далекого прошлого — в египетской или ассиро-вавилонский. Но если приглядеться поближе к деятельности российского финансового колосса, нельзя не обратить внимание, что его феодальный дух прекрасно сочетается с самыми современными финансовыми технологиями, используемыми для сокрытия тех операций, законность которых может вызвать сомнения.

Вот, к примеру (и это действительно один из множества примеров, которые предоставляет деятельность Управления делами), история закрытого акционерного общества «Согласие», единственным учредителем которого до 1997 года было всемогущее Управление делами. Заметим, что Бородин входит также в контрольный совет компании «Алроса» («Алмазы России и Республики Саха»), которую мы ранее обнаруживали среди акционеров Евробанка. Уже любопытно, правда? «Согласие» интересуется алмазами и становится акционером АО «Североалмаз» — государственной компании, основанной и 1992 году для разработки Ломоносовского рудника под Архангельском. Бородин поначалу осторожничает и покупает всего 10 % акций «Североалмаза». Потом но его инициативе «Алроса» и «Де Бирс» образуют совместное предприятие, и «Де Бирс» получает контроль над российским алмазным экспортом и возможность регулировать мировые цены на алмазы. Наконец, он идет на «Североалмаз» приступом, а тараном служит принадлежащее ему «Согласие» (часть которого он, правда, сначала великодушно уступает «Де Бирсу»).

Обратите внимание на то, как изобретательно запутываются все следы — образуются новые владельцы собственности, она дробится, объединяется, передается. И вот на сцене появляется сельскохозяйственное предприятие «Назарево», которое также принадлежит Управлению делами (это тот самый комбинат по производству экологически чистого продовольствия, который обслуживает кремлевских едоков). «Назарево» приобретает 20 % акции «Согласия», еще 40 % покупает загадочная юридическая контора, именуемая «Свобода» (о, эта магия имен!). Тем самым Бородин становится прямым владельцем 60 % акций «Согласия», остальные 40 % делят поровну две компании —»Галл Марин ЛТД», зарегистрированная на Виргинских островах, и «Эджилейн Инвестмент ЛТД». зарегистрированная на острове Мэн, неподалеку от острова Джерси. Обе — партнеры «Де Бирса» по архангельскому проекту. В январе 1998 года «Согласие» получает контрольный пакет «Ссвероалмаза» — 53 %. а в конце февраля 1999 года рождается на свет компания «Согласие — Де Бирс Майнинг Инвестмент». Она тут же бросается на розыски кредита в 750 млн. долларов для разработки Ломоносовского рудника. «Де Бирс» дает 50 млн. — большое ему спасибо. А потом — но тут, конечно, нет никаких официальных подтверждении — Борис Ельцин подписывает «секретное распоряжение, на основе которого «Североалмаз» получает в кредит алмазы общим весом 10 млн. 200 тыс. каратов» (Мухин А. Коррупция и группы влияния. Кн. 1. М.: СПИК-Центр. 1999.0.56).^[18]

Последний рассказ, самый короткий, позволит нам непосредственно заглянуть в святилище ста имен и познакомиться с теми хитроумными махинациями, посредством которых олигархи завладели российским добром. Речь идет об АО «Аэрофлот — Российские международные линии», учрежденном постановлениями правительства № 527 от 28 июня 1992 года, № 267 от 1 апреля 1993 года и № 314 от 12 апреля 1994 года. Российское государство выступило в качестве учредителя, сохранив за собой 51 % акций сроком на три года. В 1998 году объявленный капитал АО составлял 3 млрд. 164 млн. 149 тыс. рублей (по курсу того времени-около 640 млн. долларов).

Интересно взглянуть на список его главных акционеров, кроме российсского государства. Это «Креди Суисс — Ферст Бостон», «Онексимбанк» (Владимир Потанин), «Креди Суисс-Ферст Бостон Секьюритис», «Чейз Манхэттен Бэнк Интернейшнел», «Лоринг Трейдинг ЛТД», «АБН Эмро Бэнк», «Кроуфорд Холдинг ЛТД», «Пруэтт Интерпрайз ЛТД», «Линдселл Интерпрайз ЛТД». Генеральный директор — Валерии Окулов, летчик, женат на Елене Ельциной, в политической жизни участия не принимал.

Очень интересен способ, каким здесь делались деньги, быстро и без всякого риска. Круговая порука была столь сильна и крепка, что ни о каком контроле просто не могло быть и речи. Команда Бориса Березовского (политическая биография в советскую эпоху не представляет интереса) — главного. хотя и тайного (через подставных лиц) акционера, разработала весьма хитроумную схему по выкачиванию денег, обходу фискальных органов и — при случае — отмыванию грязных денег. Она такова.

Первым делом образуется подручное акционерное общество — «Андава» с резиденцией и Лозанне и филиалом в Москве ФОК (Финансовая объединенная компания). В мае 1996 года дирекция Аэрофлота направляет во все свои зарубежные представительства распоряжение переводить на счета «Андавы» 80 % всей валютной выручки. Эти переводы нужны для того, чтобы присвоить часть выручки под видом банковских комиссионных. Другая часть «и только часть, разумеется, — переводится на официальных основаниях (согласно лицензии российского Центрального банка «за № 12-00-048/97) в Россию, но теперь это уже деньги как бы швейцарской компании, т. е. иностранные деньги, но освобожденные от таможенных обложений. Чтобы представить себе масштаб операций, довольно одной суммы: только за один месяц 1997 года «Андава» перевела в Россию 50 млн. долларов.

Тот, кто хочет понять источники богатства Бориса Березовского, банкира № 2 в новой России, человека, которого называют московским крестным отцом, обнаружит, что первый куш он отхватил еще несколькими годами раньше, когда Аэрофлот, возглавлявшийся в то время В. Тихомировым и бывший еще государственным предприятием, в лице своего административного совета назначил «Автоваз», т. е. банк. выбранный Березовским в качестве стартовой площадки, своим официальным уполномоченным банком. Олигарх, тогда еще большой друг Анатолия Чубайса, ввел в Аэрофлот своих людей — группу человек в тридцать. Их имена имеет смысл назвать — это поможет установить, какие родственные связи имеются у них и у их шефа с советской номенклатурой. Достаточно посмотреть на даты рождения Николая Глушкова, председателя административного совета Аэрофлота Геннадия Сайзева, исполнительного директора Владимира Потапова, коммерческого директора Самата Жабоева, а также генерального директора Валерия Окулова: все они к моменту падения советского режима были в возрасте до 40 лет, и никто из них не занимал никаких крупных партийных постов. Самое большое — они состояли в комсомоле, но без этого обойтись было почти невозможно. Так что партийная номенклатура здесь ни при чем. Это новые люди во всех смыслах этого слова.

А если мы посмотрим на окружение Анатолия Чубайса? Здесь мы встретим таких людей, как Сергей Беляев, Альфред Кох, Максим Бойко, Петр Мостовой, Александр Казаков, Руслан Орехов, Яков Уринсон, Аркадий Евстафьев, Борис Немцов, Сергей Кириенко. Борис Бревнов и др. Все они, за редкими исключениями, оказались героями различных шумных скандалов, благополучно потушенных генеральными прокурорами, верными режиму; все они полновластно распоряжались российской государственной собственностью и распределяли ее по своей воле и желанию, извлекая из этого доходы, которые никто не в состоянии измерить, но, разумеется, не маленькие. И все они считаются безупречными «реформаторами»: такими их считают западные правительства, крупные западные инвестиционные банки, госдепартамент США и вся клинтоновская администрация. В 1990 году этим господам было самое малое 22 года, как Бревнову. и самое большее — 46 лет. как Орехову. Как они могут быть связаны с партийной номенклатурой? Никак, это понятно. Они тоже во всех отношениях новые люди.

С олигархами (наиболее удачливыми из них) тоже все ясно. Самый старший среди них — Рэм Вяхирев, 1934 года рождения; его корни, как и у В. Черномырдина, тянутся к средней советской номенклатуре. Потом идет Борис Березовский, 1946 года рождения. Все прочие — от Бориса Авена и Михаила Фридмана (группа «Альфа») до Вагита Алекперова (Лукойл), Гусинского (группа «Мост»). Бориса Йордана (группа «МФК-Ренессанс»), Сергея Лисовского (телевидение), Владимира Потанина (группа «Интеррос»), Александра Смоленского (группа «Союз»), Михаила Ходорковского (Роспром-Юкос) — едва вышли из комсомольского возраста, когда Советский Союз и КПСС пошли ко дну. Все они, как один, само собой разумеется, великие «реформаторы».

Если есть нужда в дополнительных подробностях, можно взглянуть еще на «свердловскую группу», на сотрудников и сподвижников Ельцина первого призыва, на тех. кто помогал ему забраться на вершину. И тут также мы не обнаружим типичных представителей номенклатуры, за исключением двух или трех имен — таких, кик Юрий Петров (бывший советский посол на Кубе, яростный противник горбачевской перестройки), Олег Лобов (бывший член ЦК КПСС). Олег Сосковец (бывший советский министр металлургической промышленности). Остальные, включая Геннадия Бурбулиса, Виктора Илюшина, Сергея Шахрая, а также таких «телохранителей», как Александр Коржаков и Михаил Барсуков, все без исключения смытые очередными президентскими чистками, были всего лишь маленькими винтиками в советской бюрократической машине. Не составляет труда проследить тесные взаимосвязи, которые с самого начала установились между этими выходцами из советской эпохи и «постсоветской» волной «демократов» и олигархов.

Вся эта пестрая картина лиц возникла и разрослись, подобно смертоносным метастазам, вокруг персоны главного «коррупционера» — Бориса Ельцина. Даже так называемая «семья» (весьма эластичное понятие: оно охватывает несколько категорий лиц, которые группируются вокруг центрального ядра, действительно скрепленного семенными отношениями) есть не что иное, как своего рода проекция вовне его непомерных амбиций. В «семье», кстати, также нет ничего от советской номенклатуры. Ни в Татьяне Дьяченко, получившей роль серого кардинала исключительно благодаря родственной близости и помимо этого представляющей собой пустое место. Ни в Алексее Дьяченко, вялом бизнесмене. который и шагу не может ступить без помощи тестя. Ни в сорокасемилетнем Валерии Окулове, который в тени Березовского дорос до генерального директора Аэрофлота. Ни в Валентине Юмашеве, бывшем журналисте, авторе книг, под которыми стоит подпись Ельцина, ставшем даже главой президентской администрации и, благодаря Борису Березовскому, одним из главных акционеров первого телеканала (разумеется, затем, чтобы содействовать голосованию но его указке).

Финал известен: тучи слепой саранчи покрыли Россию и пожрали ее. Нельзя не согласиться с Геннадием Лисичкиным. который рассматривает все события недавнего времени, даже хронику последних лет, в широком историческом контексте (Есть ли будущее у России. М.: Прогресс, 1996).^[19]

«Освободившись от одних оккупантов, татаро-монголов, Россия оказалась во власти другого оккупационного режима — во власти Москвы. Он существует до сих нор». Трагедия России «датируется не семнадцатым годом, она произошла много раньше». Его размышления о событиях трехвековой давности прекрасно согласуются (с самыми легкими поправками на время) с тем, что мы рассказали в этой книге. «Москва стала Москвой не в честном состязании с другими русскими княжествами, а завладев сокровищами Золотой Орды, похитив то, что принадлежало ее данникам… и присвоив также золотоордынскую идеологию». Та идеология частично дожила до конца второго тысячелетия. По-видимому, осталось «в первую очередь, твердое убеждение в том, что русские — не свободный народ, а стадо овец, которых можно и должно стричь». Но, подчеркивает Лисичкин. татары соблюдали хотя бы правила, принятые у людоедов, т. е. не пожирали своих соплеменников, а «московские владыки отбросили и это ограничение». К тому же — и это в точности соответствует посткоммунистичсской практике — Москва всегда сочетала «неимоверную требовательность к своим подданным» с неким «примитивным интернационализмом» и потому заботилась (здесь я несколько отхожу от рассуждений Лисичкина) исключительно о кастовых интересах, ради которых всегда была готова забыть об интересах национальных: если того требовали ее собственные интересы, она покорно склонялась перед любым захватчиком. Именно об этом и свидетельствует наше повествование.

ЭПИЛОГ

Тот, у кого хватило терпения прочесть все вышеизложенное, может дать свой, вполне обоснованный ответ на вопрос, который я поставил в начале: устоит ли Россия перед бурей, которая на нее обрушилась? Что касается меня, то мои ответ таков: если внешние и внутренние силы продолжат действовать в том же направлении, если ветры не переменятся, Россия через какой-нибудь десяток лет будет не такой, как сейчас. Вне всякого сомнения, ее границы будут отличаться от сегодняшних и, также вне сомнения, они будут уже сегодняшних. Распад может принять и более сглаженные формы. Многое зависит от того, удастся ли России сохранить три ее главные опоры: единую энергетическую систему, единую государственную транспортную систему и единый ядерный и научный потенциал. Не случайно, самые умные противники России за рубежом ведут дело к подрыву именно этих опор.

Только нашим детям суждено увидеть, к каким последствиям приведут те дезинтеграционные процессы (демографические, миграционные и т. п.), которые совершаются в течение крупных отрезков времени. Один из главных дезинтеграционных факторов — колоссальный дисбаланс уровней жизни в различных регионах России, дисбаланс, который увеличился на несколько порядков в течение посткоммунистического периода, т. е. за какое-нибудь десятилетие. Многое зависит от способности тех, кто придет на смену Ельцину, воспрепятствовать этой тенденции и установить более справедливое распределение общественного богатства. В противном случае расхождение между богатыми и бедными регионами станет непоправимо глубоким и Россию будут поджидать еще более кровавые события, чем те, которые пережила Югославия.

Постепенно должно происходить уменьшение народонаселения в таких российских регионах, как Сибирь, Крайний Север, Дальний Восток. Оно будет сопровождаться проникновением туда китайцев, и в конце концов эти огромные азиатские территории будут потеряны для России. Они отойдут скорее всего к Китаю и, возможно, в какой-то части к Японии, если только в судьбе Страны Восходящего Солнца кризис конца века не окажется решительным поворотом к упадку. Много более стремительно, в соответствии с принципом глубинной эрозии, пойдут процессы распада на Кавказе (где они подпитываются бедностью, этническими размежеваниями, не сдерживаемыми больше сильной центральной властью, давлением со стороны исламского фундаментализма, иностранными геополитическими аппетитами и пр.) и на каспийском побережье (где ко всем прочим факторам добавляется еще один мощный интерес — нефть). Конечно, не исключены и менее трагические варианты судьбы России как государства. Но, откровенно говоря, чтобы рассматривать их хоть в какой-то степени как равновероятные, оснований слишком мало. Немощь, в которую впала современная Россия, прежде всего ее моральный кризис, отсутствие достойной власти, ее поразительная готовность следовать диктовке из-за границы, не оставляют пока надежд на благополучный исход.

В то время как я отдаю эту рукопись в издательство, в России свирепствует жесточайший политический кризис, угрожающий даже тем слабым росткам демократии и прогресса, которым удалось здесь пробиться. Новые российские бояре, продавшиеся Западу, все теснее сжимают свою хватку. Колоссальные грабежи, осуществленные клептократической олигархией, вылились в ошеломляющий скандал, о котором трубят газеты и телевидение во всем мире. Изоляция и дискредитация Кремля приобрели тотальные размеры и в стране, и за рубежом. Волна терроризма (беспрецедентная по размаху и для России, и для всего мира) обрушилась на российские города, на саму столицу, обернувшись сотнями жертв. В Чечне вновь вспыхнула война.

Все эти явления взаимосвязаны как явно, так и тайно, что типично для умирающего режима. Но никто не может точно сказать, сколько еще жертв породит эта агония. Нельзя предвидеть, какими конвульсиями будут ознаменованы ближайшие месяцы. Ядовитые семена, щедро посеянные политической верхушкой, созданной Борисом Ельциным и сплотившейся вокруг него, уже дают свои плоды, подталкивая страну к распаду.

Только соединенные усилия трезвых голов, имеющихся в России, и немногих здравомыслящих западных политиков могли бы повернуть ход событий. Но, честно говоря, свидетельств здравомыслия не видно ни внутри страны, ни среди тех, кто объявляет себя друзьями России. Они либо остаются в стороне, пассивно наблюдая за происходящим, будучи не в состоянии понять его во всей широте и со всеми таящимися в нем угрозами, либо активно способствуют распаду России, влекомые порой слепой алчностью, порой — глупостью и отсутствием элементарной культуры.

Москва, конец сентября 1999 года.

МАКИАВЕЛЛИ

Я долго раздумывал над тем, как назвать эту заключительную главу, следующую за эпилогом, но по сути являющуюся настоящим эпилогом. Эпилогом не для книги, а для целого исторического периода. Конец приходит не только режиму Ельцина, конец приходит иллюзиям, которые кто-то еще продолжал питать в отношении ельциновского эксперимента, полагая, что он все же прокладывал путь, хотя и чрезвычайно извилистый, к демократии и правовому государству. И вот, перечитывая недавно макиавеллевского «Государя», главу, рассказывающую «о тех, кто приобретает власть злодеяниями», я понял, какое название лучше всего подходит для этой части моей работы. Я совершенно ясно осознал, что в России рекомендации флорентийского политического мыслителя и по прошествии пятисот лет не выглядят устаревшими. Это отнюдь не преувеличение. В ряду так называемых «цивилизованных» государств (а многие на Западе причисляют Россию к этому ряду) Россия — единственное, в котором еще действуют во всей своей первозданности и дикости «законы джунглей».

Речь идет, само собой разумеется, о существе дела, так как в том, что касается формы, в России уже успешно освоены все наиновейшие тонкости манипулирования общественным сознанием. Демократические технологии идут здесь в ход при условии, что из них вынута «душа», т. е. их демократическое содержание. Это неизбежно ставит в тупик бесчисленных простаков (как русских. так и зарубежных), не умеющих отделить видимость от сущности. Я не хочу сказать, что у нас, в «империи Добра», нет места насилию, обману, различным манипуляциям. Примеров обратного более чем достаточно. Но есть одно различие, и оно меняет все: оно коренится в нашей истории, которая повсеместно привела к созданию того, что принято называть гражданским обществом и что является оборотной стороной правового государства. Именно последнее обеспечивает защиту любому гражданину (пока еще обеспечивает: неизвестно, сколько времени оно сможет выдерживать борьбу с унифицированным сознанием) с помощью разветвленной сети своих институтов — прокуратуры, полиции, политических партий и организаций, профсоюзов и прочих общественных объединений. Каждый из этих институтов, функционируя в нормальных условиях, встает на пути злоупотреблений со стороны власти, бюрократического аппарата и др. Кроме того, гражданское общество само по себе вынуждает власть соблюдать определенные правила, которые тем более обязательны, чем строже проводится разделение властей, когда каждая из них в состоянии уравновешивать и контролировать остальные. В результате даже применение силы (без чего при столкновении противоборствующих интересов обойтись невозможно) совершается в пределах всеми признанных правил, даже манипуляции сознанием, осуществляемые средствами массовой информации (современный вариант насилия и обмана), подлежат более или менее эффективному контролю со стороны как гражданского общества, так и государственной власти. Таким образом устанавливается некая система правил приличия и уважения к личности, вне которой защита любых законных интересов вырождается в драку, если не в прямое побоище. Я хочу этим сказать, что в Италии и вообще в Европе вряд ли возможно использование тех методов, с помощью которых пять веков назад Оливеротто Эуфредуччи захватил власть в Фермо: пригласив на пир всех знатных горожан и преспокойно их перерезав. Макиавелли ссылался на эту историю, для него еще совсем недавнюю, как на пример того, как «приобрести власть злодеяниями». Он считал, что сей пример послужит хорошим уроком для государей: «Нельзя назвать доблестью убийство сограждан, предательство, вероломство, жестокость и нечестивость: всем этим можно стяжать власть, но не славу».

Мы привыкли считать рецепты Макиавелли не более чем метафорой. Между тем в России они в ходу в самом буквальном смысле. Последний год ельцинской эпохи доказывает это совершенно неопровержимо. Я пишу эти итоговые страницы в начале февраля 2000 года, оглядываясь на результаты парламентских выборов, состоявшихся 19 декабря, и на сенсационное заявление Б. Ельцина, сделанное 31 декабря, которое возвело Владимира Путина на вершину власти. За несколько месяцев, прошедших от 8 августа (от вторжения Шамиля Басаева в Дагестан) до 31 декабря («добровольной» отставки Бориса Ельцина), этот человек без прошлого, ничем не отмеченный ни в положительном, ни в отрицательном смысле, поднялся из полной неизвестности и стал во главе страны. Его явление было таким триумфальным, что о какой-либо попытке соперничать с ним было просто смешно говорить. А в промежутке между двумя знаменательными датами не было ничего, кроме войны и террора против мирных российских граждан.

Думские выборы 19 декабря также отмечены рядом поразительных сюрпризов. Почти четверть голосов избирателей получило «Единство» — партия, родившаяся на свет в сентябре, партия без лидера н без программы. Другая партия, которую никто не считал способной преодолеть пятипроцентный барьер, — «Союз правых сил» — достигла результатов, которые дали ей четвертое место в Думе. В Думу вновь попал и Владимир Жириновский, на которого никто не поставил бы и копейки. А две оппозиционные партии —»Отечество — Вся Россия» и «Яблоко» набрали голосов намного меньше, чем ожидалось, и меньше, чем им отводилось в социологических опросах (какими бы управляемыми они ни были). Только коммунисты оправдали ожидания, одержав победу: они получили свои голоса, хотя не приняли участия ни в одной телевизионной дискуссии. Но и этот итог, как вскоре выяснилось, Кремль может занести себе в актив.

Всем в России было известно, что в конце весны 1999 года рейтинг Бориса Ельцина, его «семьи». Кремля вообще упал так низко, что только чудо могло эту тенденцию хоть как-то изменить. Mt>i же стали свидетелями не корректировки, а полного и триумфального поворота. И теперь мы знаем, что чудеса возможны: все, что произошло, произошло вопреки всякой логике, вопреки объективной действительности. Но все же, при всем уважении к чудесам, аналитики обычно пытаются найти для любых событий реалистические объяснения.

Одним из таких объяснений могла бы стать ссылка на то, что русские внезапно все вместе возжелали сильной руки, порядка, которые положили бы конец, анархии, коррупции и демократии. Этого объяснения полностью отвергать не следует. Но как уже говорилось, нельзя считать естественным стольнеожиданный и столь стремительный поворот в общественном мнении. Такое возможно только в униженной и запуганной стране — это во-первых. Во-вторых, приходится допустить, что русские, которые вплоть до прошлого лета в подавляющем своем большинстве считали Кремль источником всякого зла и возлагали на него ответственность за социальный и экономический кризис, вдруг дружно убедились, что именно ставленник Кремля и партия Кремля предложат им выход из ситуации всеобщего хаоса и коррупции.

Вместе с тем не приходится сомневаться, что в российском общественном мнении, как демократической, так и недемократической ориентации, поднялась мощная волна антизападных настроений. Важнейшим поворотным моментом стала война в Югославии: с ее помощью удалось направить народный гнев одновременно против коварного Запада, против демократов, которые, ориентируя Россию на западные ценности, сыграли роль троянского коня, и, естественно, против Кремля и лично Ельцина, скомпрометировавшего себя больше других «объятиями» с другом Биллом. Так что и в этом плане вывод о том. что русские соскучились но диктатуре, представляется далеко не несомненным. Тем более, что желанный диктатор — а это уже предел абсурда — прямой наследник Ельцина, т. е. человека, который единодушно (что доказывает всеобщая к нему неприязнь) признавался главным виновником всех постигших россиян несчастий и разочарований. Нужно иметь весьма невысокое мнение о российском народе, чтобы подозревать его в подобной глупости, и нужно вычеркнуть из памяти, как летом 1996 года. когда Борис Ельцин, измученный многочисленными инфарктами, был вторично выбран президентом, все российские и западные средства информации дружно воспевали мудрость русского народа, его приверженность идеалам западной демократии. Нет, эти объяснения не выдерживают никакой критики.

Для того. чтобы объявить такой разворот в общественных настроениях естественным и закономерным, нужно внедрить в массовое сознание мысль о том, что русские сами к нему стремились. И комментаторы, когда-то называвшие себя демократами, не устают повторять, что мы имеем дело с объективной реальностью: она неприятна, пусть так, но с ней приходится считаться. Законы демократии, пишут кремлевские апологеты, требуют учитывать волю народа, даже когда она не всем по душе. И вот мы видим результаты многочисленных опросов, которые демонстрируют неуклонный взлет рейтинга Владимира Путина — премьера войны И вот мы читаем многочисленные комментарии кремлевских аналитиков, которые доказывают железную логику этого процесса: Путин — это российский реванш, пишут те, кто совсем недавно аплодировал распродаже России.

Будет небесполезно привести хотя бы один конкретный пример, показывающий, как можно манипулировать общественным мнением и как можно использовать социологические опросы, подготавливая почву для восприятия самых фантастических результатов. Я буду опираться на аналитический материал, опубликованный в «Общей газете» 20 января 2000 года. Автор этой статьи Николай Журавлев подвергает разбору данные опроса общественного мнения, проведенного ВЦИОМом (Всероссийский Центр по изучению общественного мнения) в последние дни 1999 года, которые широко публиковались российской прессой (очень скоро мы поймем почему). Заглавие версии, размещенной в Интернете, было следующим: «Сейчас живется веселее, но нужен порядок» (и сразу ясно. куда дело клонится).

Опрашиваемые должны были выбрать из трех вариантов ответа один: 1) порядок, даже если придется прибегнуть к некоторым нарушениям демократических принципов и к ограничению личных свобод; 2) демократия, даже если ее последовательное соблюдение открывает простор для действий деструктивных и криминальных элементов; 3) затрудняюсь ответить. Учитывая, как сформулированы вопросы, не приходится удивляться, что 72 % опрошенных выбрали первым вариант и только 13 % — второй. В любой стране мира на подобные вопросы последовали бы аналогичные ответы. Другое дело, что никому бы не пришло в голову проводить, такой опрос и тем более делать выводы, что общественное мнение склоняется к авторитаризму. Однако именно к такому заключению приходит ВЦИОМ.

«Кроме того, — продолжает свой комментарий Журавлев, — подавляющее большинство опрошенных принимают как должное противопоставление порядка демократии, в то время как оно в принципе неправильно. Правда, — замечает не без иронии автор статьи, — социологи дело свое знают и поэтому предложили контрольный вопрос: «Объясните, что вы понимаете под порядком? И что для ваc означает демократия?» И в этот момент становится ясно, что для гражданина России «порядок» значит то же самое. что и для любого нормального человека, даже не подозревающего, какой хаос царит в России. Порядок — в первую очередь «политическая и экономическая стабильность» (45 % ответов); на втором месте идет «строгое соблюдение законов» (35 %) и на третьем — «то, что положит конец разорению страны». Тех, кто полагает, что «порядок» влечет за собой «ограничение демократических прав и свобод», всего 3 %, а тех, кто думает, что «порядок» «открывает дорогу к диктатуре», едва набирается 1 %.

Тем самым, как вполне справедливо заключает Журавлев, российские граждане в подавляющем большинстве «вовсе не думают, что выявлять коррумпированных чиновников, наказывать воров, платить вовремя зарплату, поддерживать хоть какую-то дисциплину невозможно, не отменив свободу слова и вероисповедания, не ограничив избирательные права, не запретив собрания и демонстрации. Достаточно просто соблюдать закон. Спрашивается, как из этого умудрились извлечь мечту о новом Пиночете?»

Но и в том, что касается демократии, русские придерживаются вполне здравых мыслей, как бы в этом ни сомневались некоторые комментаторы из их соотечественников. Если расположить ответы по убыванию популярности, то мы увидим, что для 29 % «демократия» означает (вновь, обратите внимание) «строгую законность», а для 28 % — «порядок и стабильность». Совершив арифметическую операцию сложения, получаем 57 % населения. И только для 10 % «демократия»-это «пустая болтовня». Но, как прекрасно известно, 10 % кретинов можно обнаружить в любой цивилизованной стране, так что это не удивительно.

Таким образом, продолжает комментировать Журавлев, «для русских демократия является синонимом порядка. И что она не имеет ничего общего с анархией, как можно было ожидать после такого словоизвержения по поводу поголовного стремления россиян к «сильной руке». На мой взгляд, миф о востребованности диктатуры в России имеет элитарное происхождение. Для некоторой части нашей элиты авторитарный режим означает возможность для реализации тех способностей и умений, которым не находится применения при демократическом режиме. Для других в этой мифе выражается их страх перед порядком и законностью. Они составили свои состояния и сделали свои карьеры в период беззакония и теперь одна только мысль о восстановлении порядка приводит их в ужас».

Я так щедро цитировал эту статью потому, что она прекрасно демонстрирует те основания, на которых инициаторы осуществленного маневра строили свою политику и могли рассчитывать на активную, хотя и не всегда до конца осознанную, поддержку со стороны значительной части криминальных, «компрадорских» и оппортунистических элит, сформированных ельцинским режимом. В численном отношении они невелики, но обладают огромным влиянием, которое им обеспечивают как собственность и деньги, так и ключевые для жизнедеятельности государства посты (этакий клуб кровопийц). Излишне говорить, что в их формировании приняли активное участие российский журналистский корпус, т. е. средства массовой информации (в первую очередь центральные), большая часть остатков интеллигенции, православная церковь.

И вот результат: если не произойдет нечто абсолютно непредвиденное (что маловероятно), то некий внезапно появившийся на политической сцене малоизвестный человек («черный ящик», как кто-то его назвал в тот момент) встанет во главе России на несколько ближайших лет (и возможно, на много лет, учитывая, что Путин молод). Трудно сказать, как он будет управлять Россией и куда ее поведет, — именно потому, что у него еще нет четкого и ясного «политического портрета». То, что известно о предыдущих этапах карьеры Владимира Путина, лишь подтверждает, что власть передана господину Никто, человеку, не выделявшемуся ничем — ни плохим, ни хорошим. Но это важное обстоятельство, указывающее на причину его избрания в качестве «наследника престола».

Итак, с одной стороны — бесконечный ряд вопросов, но с другой — ряд ответов, и ответов ясных, определенных, однозначных. Hа данный момент можно утверждать, что режиму Ельцина удалось обеспечить плавную преемственность власти. Президента Ельцина «убедили» подать в отставку именно в тот момент, когда «семья» почувствовала, что искомый результат у нее в кармане. «Победа» на выборах 19 декабря, достигнутая в обход всех демократических норм приличия, подвела под этот маневр законный базис. И совершенно ясно, что никакой «победы» бы не было. если бы не было второй чеченской войны и связанных с ней кровавых террористических актов, совершенных неведомо кем в российских городах и в Москве в том числе. Итак, без войны с кровавой приправой из террора против мирных жителей не было бы и «победы». Может быть, это случайное совпадение. Если так, то трудно придумать более удачное. Если это не совпадение, тогда дело плохо: люди, которые способны идти на такое, не остановятся перед любым преступлением, даже перед таким, какое обычный человек не в состоянии просто вообразить. Я не собираюсь доказывать, что кремлевские власти непосредственно причастны к террористическим актам, которые потрясли российские города в сентябре 1999 г. Доказать это вообще крайне сложно, если не невозможно, поскольку непременным условием проведения в жизнь «стратегии напряжения» является тщательное заметание следов. Организатор подобных операции прекрасно знает, что оставляет за собой следы. Много следов. И ему недостаточно просто их уничтожить: надо сделать их двусмысленными, чтобы идущий по следу на каждом шэгу встречался с развилками, с указаниями на два противоположных направления. Если он даже ни разу не собьется с пути, не встанет ни на один ложный след, у организатора, связанного с властью, всегда остается возможность либо запугать смельчака и заставить его отступить, либо устранить его физически, если он окажется слишком упрямым.

Кроме того, все «стратегии напряжения», направленные на то, чтобы запугать «человека с улицы», имеют одну общую черту: «виновник» опасности всегда готовится заранее, всегда находится кто-то, кого можно тут же отдать в жертву народному гневу. Мало пробудить негодование и страх среднего человека. Незамедлительно требуется и «виновник», чтобы, указав на него, направить негодование в определенное русло, а также показать, как бдительны власти, и тем самым успокоить население: ведь теперь известно, откуда исходит угроза и чем она объясняется (неважно, что объяснение иногда просто абсурдно).

В данном случае «виновник» был определен мгновенно — чеченские террористы. Определен с удивительной оперативностью, однако не странной — подготовка была долгой и основательной. Можно ли это доказать? При нынешнем положении дел — вряд ли. Но простая хронология событий, дополненная свидетельствами и красноречивыми умолчаниями, подводит к весьма тревожным и показательным выводам. Отправляясь от такого рода выводов, любой судебный орган в любой демократической стране немедленно предпринял бы расследование, имеющее целью выявить предполагаемых виновников. В России, разумеется, ничего подобного не произошло.

Вот, к примеру, прошедшая информация о поездке на Лазурный Берег Александра Волошина, главы президентской администрации. Впервые она появилась на страницах еженедельника «Версия», затем в «Новой газете», в английском «The Independent» и в российском еженедельнике «Профиль». Информация более чем серьезная: в публикациях утверждалось, что Волошин отправился во Францию для встречи в обстановке абсолютной секретности с чеченским террористом Шамилем Басаевым. Опровержения последовали, но какие-то скомканные, неубедительные, тогда как обвинения были такой тяжести, что любой человек, заинтересованный в своем добром имени, почувствовал бы необходимость преследовать в судебном порядке авторов подобной чудовищной клеветы. Вместо этого — гробовое молчание.

Где состоялась эта встреча? По версии Бориса Кагарлицкого, опубликованной в «Новой газете» (№ 3 от 24–30 января 2000 г.) и выглядящей весьма правдоподобной (эта публикация была встречена таким же глухим молчанием Кремля), она происходила на вилле арабского миллиардера Аднана Кашогги. Последний поспешил заявить, что его не было в это время на Лазурном Берегу, не опровергая, однако, самого факта встречи.

Когда она происходила? Точная дата наверняка известна французским секретным службам, которые, без сомнения, не спускали и не спускают с виллы бдительного ока. Борис Кагарлицкий, также явно располагающий каким-то источником в недрах российских спецслужб, сообщает, что Волошин прилетел в Ниццу, имея российский дипломатический паспорт на свое настоящее имя. Три дня спустя он вылетел обратно в Москву на том же частном самолете, который ожидал его все это время в аэропорту. Что касается даты, то можно полагать, что она находится в интервале 23 июня –21 июля 1999 года. Основания? Основанием служит тот факт, что господин Антон Суриков, один из организаторов этой исторической встречи, прилетел в Париж 23 июня и вылетел в Москву из Ниццы 21 июля. (Чем занимается он в настоящий момент и как долго пребудет в добром здравии, сказать сложно, но хорошо известно, что он был агентом ГРУ — Главного разведывательного управления.)

Именно Суриков, как сообщает Кагарлицкий и другие российские источники, черпающие сведения от кого-то из его коллег, организовывал появление Шамиля Басаева и его брата Ширвани в Абхазии в 1992 г., когда Абхазия начала войну с Грузией за свою независимость. Вот что рассказывает об этом еженедельник «Версия» (1–7 февраля 2000 г., статья Петра Прянишникова):

«Россия оказывает тайную поддержку Абхазии. Басаеву поручают сформировать вооруженный отряд и принять участие в боевых действиях. Официально Россия к этому конфликту отношения не имеет, и поэтому офицер ГРУ Антон Суриков отправляется в Сухуми с подложными документами. Там он назначается советником абхазского министра обороны и курирует разведывательные и диверсионные операции. Российскую военную помощь Абхазии держит под контролем лично министр обороны генерал Павел Грачев. Шамиль Басаев со своим отрядом приезжает в Минеральные Воды на автобусе, захватывает два вертолета (оставленные в аэропорту специально), спокойно пролетает над всей территорией Карачаево-Черкессии, переваливает через Кавказский хребет и приземляется в Абхазии. Бойцы Басаева покрывают себя славой. Шамиль Басаев становится заместителем министра обороны Абхазии. Именно с этого периода Суриков и Басаев всегда работают бок о бок».

Теперь понятно, какое Суриков имеет отношение ко всей этой истории. Ясно также, что Шамиль Басаев тесно сотрудничал с российскими секретными службами. А если такое сотрудничество имело место в 1992–1993 гг., то нельзя исключать, что оно продолжилось в 1994, 1996 и в 1999 гг. Каким образом он очутился в Ницце на вилле Кашогги. пока не выяснено. Согласно источникам, которые я не могу обнародовать, но которые представляются заслуживающими доверия. Басаев прибыл на Лазурный Берег на борту яхты в сопровождении еще двух человек. У всех троих были турецкие паспорта. Во Франции, однако, их приезд нигде не зарегистрирован. Можно предполагать, что яхта заходила в один из итальянских туристических портов, где Шамиль и поднялся на борт: вряд ли он решил потратить больше недели на плавание по Средиземному морю.

Вспомним, какой политический контекст сопутствует этим событиям. На Западе вспыхивают один за другим скандалы, непосредственно затрагивающие «семью» Ельцина. Дискредитация российской политической верхушки стала всеобщей — как внутри страны, так и за ее пределами. Теперь известно (это сообщил Сергей Степашин, тогдашний министр внутренних дел, затем возведенный на короткий срок в ранг премьера), что российское вторжение в Чечню планировалось, начиная с марта. До меня доходила информация о подготовке серии террористических актов в России с целью сорвать грядущие выборы. Я даже написал в связи с этим статью, содержавшую несколько завуалированное предупреждение: она была напечатана в «Литературной газете» 16 июня 1999 года под заголовком «Террористы тоже разные». Стоит вернуться к тому, о чем я тогда писал. Это позволит не только воссоздать атмосферу тех дней, но и убедиться в том, что ходившие тогда в определенных кругах версии, на первый взгляд чудовищные и невероятные, получили веские обоснования. В статье, отметив, что международный терроризм становится «одной из перманентных форм международной политической борьбы», я писал, что «об этом следует напомнить в момент, когда стратегия террора все чаще заявляет о себе в России и в странах бывшего СССР. С высокой степенью уверенности можно сказать, что взрывы бомб, убивающих неповинных людей, всегда планируются политическими умами. Это не фанатики, а убийцы, преследующие политические цели. Нужно оглядеться вокруг и попытаться понять, кто заинтересован в дестабилизации обстановки в стране. Это могут быть иностранцы (пусть и из стран ближнего зарубежья, например с Кавказа), а могут и «свои», пытающиеся запугать страну, стремясь избежать ответственности за то. что они натворили раньше». (Интересно отметить, что я колебался около недели, писать или не писать такую статью, и принялся за работу только после настойчивого напоминания «Литературной газеты».

Впоследствии я написал еще несколько статей на эту же тему.) В июльском номере итальянского журнала «30 giorni» (главный редактор Джулио Андреотти) вышла моя статья с подробным анализом политических сценариев, которые тогда, как мне было известно, находились в разработке. Предвидя, что в ближайшем будущем для России наступят трудные времена, я писал. что «третьим способом (убрать Лужкова) может стать реализация стратегии напряженности. Она создаст обстановку, в которой будет трудно поддерживать общественный порядок в столице. Беспорядки, страх, экономические трудности, конечно, палка о двух концах, но Кремлю они необходимы для развертывания других сценариев, которые не имеют ничего общего с конституционными методами. Они могут пригодиться, если не сработают те «конституционные», которые мы сейчас рассматриваем». К этой теме я вернулся через некоторое время в интервью для газеты «Русский Экспресс», которое у меня долгое время просил журналист Станислав Юшкин. Интервью было опубликовано только в середине декабря, но у меня сохранился его текст, который был прислан мне но факсу 21 июля. На вопрос, «смогут ли изменить положение в стране парламентские и президентские выборы?», я ответил буквально следующее: «Во-первых, думаю, что выборов просто может не быть. И во-вторых, окружение Ельцина, «семья», сделают все, что в их силах, дабы удержать власть. Сейчас реализуются несколько сценариев как для отмены выборов, так и для того, чтобы гарантировать на выборах победу «семьи»… Другой путь: Чечня. Достаточно включить телевизор, чтобы увидеть, что там уже действует стратегия напряженности. В Италии мы хорошо знакомы с подобным развитием событий. В октябре-ноябре будет достаточно одного-двух взрывов в метро…» Я ошибся всего лишь на месяц, и взрывов было четыре.

Сходной информацией располагал Ян Бломгрен, московский корреспондент «Svenska Dagbladet», который на страницах своей газеты сообщал (6 июня 1999 г.), что в кругах, близких к Кремлю, изучают «возможность организации в Москве террористических актов, ответственность за которые будет возложена на чеченцев». Это было за три месяца до первого московского взрыва. Впоследствии Бломгрен поделился с коллегой из «The Independent» сведениями о том, что «дискуссии на этот счет велись в кругах российской политической элиты». С пишущим эти строки также делились подобной информацией лица, присутствовавшие при обсуждении такого рода сценариев. В начале марта 1999 г. один из олигархов, у которого на даче за ужином собрался весьма узкий круг лиц, произнес следующий тост: «До недавнего времени я думал, что, если для нас в России дела обернутся плохо, я всегда смогу сесть в мой самолет и отправиться в какую-нибудь дружественную страну, где приятно проведу остаток моих дней вместе с семьей, детьми, друзьями. Теперь мне начинает казаться, что сделать это будет не так просто. На Западе есть люди, которые работают вместе со Скуратовым (бывший российский генеральный прокурор. — Д. К.) и Юрием Михайловичем (Лужков, мэр Москвы. —Д. К.), чтобы закрыть нам все пути отхода. Но раз так, друзья, нам не остается другого выбора — только Россия. Возьмем ее и надолго. Россия должна стать нашим спасительным островом».

Пораженный читатель может посчитать невероятной такую непристойную откровенность. Однако она стала нормой для ельцинского режима: о ней свидетельствует абсолютная непристойность всех властных действий Кремля. Пикколо Макиавелли не случайно приходит на память. В этот или в любой другой вечер, может быть, обойдясь без тостов, кто-либо из тех, кому было много что терять, наверняка пришел к выводам, подобным тем, которые с таким блеском формулировал флорентиец: «Нрав людей непостоянен, и, если обратить их в свою веру легко, то удержать в ней трудно. Поэтому надо быть готовым к тому, чтобы, когда вера в народе иссякнет, заставить его поверить силой» (Государь. гл. VI «О новых государствах, приобретаемых собственным оружием или доблестью»).

О чем говорили Волошин и Басаев? Кагарлицкому известно, что их беседы записывались. Тот, кто их записывал, может не прожить долго — как это случилось с тем, кто записывал телефонные переговоры Бориса Березовского и главарей чеченских формирований (их расшифровка появилась на страницах некоторых российских оппозиционных изданий). На данный момент полной уверенности в точности сообщаемых Кагарлицким сведений нет. Но его версия прекрасно согласуется с дальнейшим ходом событий. Волошин и Басаев договаривались о вторжении чеченцев в Дагестан. Кремлю это должно было послужить предлогом для начала маленькой победоносной войны: войска планировлось вывести к северному берегу Терека. Тем самым исключались крупномасштабные бомбардировки, массовые жертвы, штурм Грозного. Басаеву, чьи акции в Чечне сильно упали, дали бы возможность сместить Масхадова, обвинив его в неспособности противостоять России.

Как развивались события в действительности, хорошо известно: 8 августа Басаев начинает вторжение в Дагестан, что выглядит явной провокацией. Всем ясно, что целью вторжения не может быть захват Дагестана — для этого нет ни малейших условий. Следовательно, есть другая цель. Начинается контрнаступление российских войск. Басаеву предоставляется возможность отойти без потерь. В течение трех месяцев повстанческая армия агента ГРУ, которой в августе хватило дерзости перейти чеченскую границу, отступает в полном порядке, почти не ввязываясь в сражения.

Тем временем в Москве происходит то, что должно было произойти: Степашин, оказавшийся слишком мягкотелым для премьера, быстро уступает место Владимиру Путину. Между двумя группировками «семьи» (ее описывает Кагарлицкий) развернулась кулуарная борьба. В первую группировку во главе с Березовским входят Волошин, настойчиво обвиняемый в связях с Шамилем Басаевым, дочь Ельцина Татьяна. Вторую возглавляет Анатолий Чубайс, в нее входят начальник Генерального штаба генерал Квашнин и восходящее светило — бизнесмен Роман Абрамович. Обе группировки действуют сообща, реализуя план «победы любой ценой», т. е. стремясь «взять Россию», как выразился в своем тосте вышеупомянутый олигарх. Обе разработали тактику противодействия Евгению Примакову и Юрию Лужкову. Но у них совершенно разные взгляды в отношении кандидата на «императорский трон», который следовало освобождать, потому что Ельцин уже не устраивал даже Запад.

У Березовского свой кандидат — Александр Лебедь (Борис Абрамович не делает из этого тайны), считая, что именно Лебедь может стать генералом, который выиграет войну. Ставка на Лебедя — своего рода азартная игра, так как в отношении его будущего поведения нет никаких гарантий, но Березовский и Волошин надеются, что смогут удержать его на коротком поводке. А кто, если не он? Ведь им нужен президент, пользующийся народной поддержкой, а бывший секретарь Совета безопасности — именно такой человек. А тут еще короткая победоносная война и потом мирное соглашение; народная любовь довершит остальное.

Однако Анатолий Чубайс другого мнения. Во-первых, Лебедь не дает никаких гарантий безопасности для олигархов и для «семьи». Во-вторых, будучи ставленником Березовского, он может в случае большой чистки обрушить удар именно на Чубайса. Но кого можно противопоставить Лебедю в качестве премьера и будущего президента? Чубайс выбирает Путина. Он неизвестен, никак не «засветился», не обладает популярностью. Но именно благодаря последнему управляем и теперь, и в будущем. Чтобы он победил на выборах, популярность ему нужно создать, соткать из пустоты. Но для этого недостаточно малой чеченской войны, требуется большая, решительная победа, кровопролитное завоевание всей Чечни. Тем самым обеспечивается также поддержка армейского руководства и открывается дорога к выдвижению Квашнина на пост министра обороны. Понадобится также, возможно, операция по устрашению населения России: надо вызвать народный гнев, заставить людей потерять разум и бдительность. По ходу дела выяснится, все ли идет. как надо. Если народ угодит в расставленную для него ловушку, победа на выборах обеспечена. Если же рейтинг Путина будет недостаточно высок, тогда под предлогом войны и угрозы терроризма можно будет избрать другой вариант — отсрочку выборов. Или еще какой-нибудь — вариантов разрабатывалось несколько, например ускоренное объединение с Белоруссией — вполне приличное с юридической точки зрения оправдание для переноса выборов. Как видим, события развиваются в основном по сценарию второй группировки. Но прежде чем продолжить характеристику дальнейших процессов, обратим внимание читателя еще на одно странное умалчивание — о личности террористов. Согласно Кагарлицкому, непосредственное исполнение терактов осуществлялось группой во главе с братом Шамиля Басаева — Ширвани при поддержке со стороны какой-нибудь секретной службы, предположительно ГРУ. Но доказательств нет. Хотя, как пишет в «Washington Times» (29 октября 1999 г.) Девид Сеттер, сотрудник Гудзоновского института и Школы высших международных исследований (САИС) Университета Джона Хопкинса, «по ходу расследования вероятность того, что взрывы были организованы какими-то лицами из высшего российского руководства, становится все более высокой: не только потому, что они оказались столь выгодными политически, но и в связи с тем, что официальная версия — о причастности к ним исключительно чеченских террористов — с каждым днем теряет почву под ногами». Американский профессор — лишь один из множества аналитиков, которые, основываясь только на официальной информации, пришли к подобным выводам. Сторонники этой точки зрения располагают многочисленными аргументами. Все взрывы осуществлялись по единой технологии и единой схеме. И в Москве, и в Буйнакске, и в Волгодонске в качестве взрывчатого вещества использовался гексоген — основной элемент для начинки нового поколения артиллерийских снарядов в российских вооруженных силах. Все взрывы происходили ночью — чтобы максимально увеличить число жертв.

По всему видно, что террористы готовили не 4. а 9 взрывов (российские власти объявили, что еще 5 взрывных устройств удалось обезвредить): их планировалось осуществить в различных расположенных далеко друг от друга городах, в течение двух недель. Это невыполнимо без привлечения специалистов высокой квалификации. Фанатикам, действующим по наитию, такое не под силу. Специалистов такого класса немного, и все они хороши известны.

Кроме того. следствие выяснило, что каждое взрывное устройство содержало от 200 до 300 кг гексогена. Иными словами, террористам удалось добыть но крайней мере 2250 кг взрывчатки на военном заводе, относящемся к числу наиболее строго охраняемых. (Гексоген производится только на одном российском заводе — в Перми.) Следует предположить, что тонны взрывчатки исчезают со сверхсекретного предприятия и преспокойно путешествуют по России — никто ничего не замечает, и это при том, чти война в самом разгаре!

Наконец (хотя это далеко не конец — список вопросов может быть продолжен), профессионализм дает о себе знать и в том, как устанавливались взрывные устройства: на несущих конструкциях зданий, чтобы при взрыве они сломались как картонные. Помимо технической квалификации, такая работа требует немалого времени. Нельзя заминировать подобным способом здание за пару часов — нужно несколько дней, а следовательно, нужна тщательно разработанная система обеспечения безопасности, чтобы не обратить на себя внимание. И так далее и тому подобное. К тому же какие-то сведения просачиваются наружу. Например, в январе 2000 г. во время штурма Грозного в английской газете «The Independent» появились признания офицера ГРУ Алексея Галтина, заявившего о причастности российских армейских спецслужб к террористическим взрывам. Галтин сделал свои признания, попав к чеченцам в плен. Немедленно пресс-служба ГРУ назвала эту информацию «клеветнической и абсурдной», абсолютно не заслуживающей доверия, поскольку офицер находится в плену, наверняка подвергается угрозам, а возможно — пыткам. При этом ГРУ не опровергало тот факт, что Галтин состоит в нем на службе, и не было сказано ни слова о том, как он оказался в руках чеченцев. Борис Кагарлицкий вполне обоснованно замечает, что пребывание офицера разведки, занимающего отнюдь не второстепенную должность, в такой близости от театра боевых действия — факт отнюдь не рядовой.

Сейчас, когда я пишу эти заключительные строки, со времени взрывов прошло несколько месяцев, а о ходе расследования ничего не известно. После торопливых арестов нескольких чеченцев, схваченных на московских улицах, больше ничего не всплыло на поверхность. Не известно даже, ведется ли пермской прокуратурой следствие в отношении руководства завода по производству гексогена. Гробовое молчание. А ведь погибли почти триста человек, женщины, дети. Поразительно.

Итак, сценарий, разработанным на Лазурном Берегу, — пишет Борис Кагарлицкий. — принял несколько другой оборот. И судя по неуклонно растущему рейтингу Владимира Путина, «этот вариант оказался самым эффективным. Потом последовала отставка Бориса Ельцина — 31 декабря 1999 г. Такой же ловкий ход, как и предыдущие, и преследующий ту же цель: как можно быстрее овладеть добычей, т. е. Россией, прежде чем какая-нибудь непредвиденная случайность расстроит бал.

В процессе воплощения в жизнь этого сценария Владимиру Путину отводилась скорее пассивная, чем активная роль, хотя он и сумел продемонстрировать, что не будет останавливаться ни перед чем. Он участвовал во всех маневрах своих покровителей, их поддерживал, скреплял своей подписью нужные им документы. Но выбирал не он — он сам был «выбран».

Взойдя на «царский трон», выиграв выборы еще до их начала, он автоматически получает статус самостоятельного игрока. Может быть, не сразу, может быть, с трудом (наверное, и на него собран компромат, и против него можно обратить оружие шантажа). По такая перспектива существует, и нельзя исключать, что в один прекрасный день Владимир Путин решит отныне обходиться без помощи покровителей и советчиков. Им надо бы иметь в виду другое предостережение Макиавелли, которое в горячке борьбы за власть они наверняка подзабыли: «горе тому, кто умножает чужое могущество, ибо оно добывается умением или силой, а оба эти достоинства не вызывают доверия у того, кому могущество достается» (Государь, гл. III «О смешанных государствах»),

Путин уже готовится примерить те прочные доспехи, которые Борису Ельцину сработали «демократы», написавшие российскую Конституцию. Когда он их наденет, он будет почти неуязвим.

В первых его «программных» действиях и заявлениях, если они не ограничиваются чистой пропагандой и демагогией, прочитывается намерение приостановить процесс распада России. Оценить, как далеко он хочет и способен зайти, можно будет по его политике в отношении «автономий». Если он продолжит линию Ельцина и «семьи», то ему останется только наблюдать, как России приходит конец. Если же, напротив, он пожелает повернуть ход событии в направлении, противоположном заданному его собственными покровителями, то ему неизбежно придется вступить с ними в конфликт. И его ожидает период резкого обострения отношений между центром, с одной стороны, и республиками и областями — с другой. Трудный для Путина шаг, ибо он, чтобы достичь своего нынешнего положения, уже должен был приспосабливаться к центробежным тенденциям, т. е. идти той же дорогой, что и Ельцин. «Единство», вместе с которым он вступил на порог «царского дворца», — не что иное, как союз феодальных сеньоров. Их тоже придется держать в узде.

Вторым показателем станет его политика в отношении Запада и особенно Соединенных Штатов. Можно уже сейчас предположить — основания для этого есть, — что Запад даст ему деньги и кредиты, но в то же время будет оказывать на него сильное давление и сразу по нескольким направлениям: например, в отношении расширения НАТО на восток или противоракетной обороны по версии Клинтона. И надо иметь в виду, что глобализация по-американски с ее всеядностью будет подтачивать Россию, слабеющую, но все более упрямую и все более стремящуюся закрыться в себе. Путину не удастся забыть, что он взошел на «трон» на волне антизападных настроений. Этим народным чувством умело манипулировали, его регулировали и направляли в нужное русло. Но оно есть и обмануть его не так легко.

Тем самым новый российский царь, он же президент (без «семьи» или вместе с ней) должен будет иметь дело с не слишком приятным выбором: либо совершать одно за другим тактические отступления, либо поддаться искушению (которое может принять форму необходимости) и оборудовать какой-нибудь оборонительный рубеж, откуда попытаться перейти в эффектную контратаку. На данный момент все варианты учесть невозможно. Даже сам Путин вряд ли знает, с какими вариантами ему придется иметь дело. Одно не вызывает сомнений: декабрьские выборы, насколько им можно доверять (а мы убедились, что доверять им можно куда меньше, чем нас в этом пытаются убедить), показали, что избиратели голосуют за лидера, способного избавить Россию от унижений (или от того, что ощущается как унижение), пережитых ею в ельцинский период. Если россияне поймут, что они получили в качестве главы государства человека, лишь прибавляющего новые унижения к прежним, то их придется посадить в колодки (чтобы договориться с Западом, Путин будет вынужден поприжать своих соотечественников), а процесс распада России будет идти своим чередом.

Третий показатель — конституционная политика. Сохранит ли Путин действующую Конституцию? Будет ли он править в качестве наследника «царского престола», т. е. будет ли он, подобно своему предшественнику, попирать самые элементарные основания, на которых строится правовое государство, и препятствовать созданию реального плюрализма власти, предполагающего автономность и сбалансированность ее ветвей? Несомненно, ему будет трудно избежать искушения или необходимости (см. два вышеупомянутых индикатора) пустить в ход все механизмы власти, которыми он располагает. Это справедливо даже в том случае, если он лелеет мечту выступить в роли просвещенного реформатора и модернизировать на западный лад российское общество.

В общем наиболее вероятный итог хода событий по всем трем показателям — авторитаризм. Однако, если Путину улыбается роль защитника российских национальных интересов, ему придется дистанцироваться от вскормившего его режима. Это вполне поддается рациональному прогнозированию. Но есть многое, что такому прогнозированию не поддается. Ясно одно: благоприятный, оптимистический, пробуждающий надежды прогноз обосновать трудно. Россия несет в себе семена новых кризисов и трагедий.

Примечания

1

Небольшая часть этой главы появилась в газете «La Stampa» в форме репортажа: здесь она существенно переработана, добавлены путевые заметки, которые не могли войти в газетную публикацию ввиду ограниченности ее объема.

(обратно)

2

Сегодня. 1999. 22 апреля

(обратно)

3

См. в связи с этим исследования российской элиты в кн: Chiesa О. Da Mosca. Alle origini di un colpo di stato annunciato. Laterza Roma-Bari. 1994; Chiesa G. Russia Addio. Roma: Editori Riuniti. 1997.

(обратно)

4

Оценочные характеристики, на которых строится эта классификация. а именно: «добывающий» регион, «аграрный», «иноэтнический», «урбанизированный и индустриальный» — не надо абсолютизировать. поскольку многие субъекты федерации подпадают сразу под несколько категорий и могут фигурировать одновременно в нескольких списках. Что касается «добывающих» регионов, то самым полным их перечнем нам кажется следующий: Тюмень (нефть и газ). Омск. Томск, Курган, Красноярск, Алтай, Новосибирск. Кемерово (уголь), Магадан (золото). Саха (алмазы), Башкирия (нефть), Хакасия (алюминий). Всего, по нашим подсчетам, их 12.

(обратно)

5

Это Волгоградская, Новгородская. Оренбургская, Ленинградская, Калужская, Рязанская, Тамбовская, Тверская, Ульяновская, Вологодская, Астраханская, Ставропольская, Краснодарская и Московская области, а также Чувашия. Калмыкия. Дагестан — всего 17.

(обратно)

6

В Российской Федерации республик и других форм автономии (включая автономные образования второго уровня, т. е. подчиненные еще одному автономному субъекту Федерации) 32 (считая Чечню).

(обратно)

7

К ним относятся Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, Калуга, Новосибирск, Ростов, Самара, Саратов, Екатеринбург, Тула, Челябинск, Иваново, Ярославль, Липецк, Курск, Татарстан. Удмурдия, Башкирия — всего 18.

(обратно)

8

Часть этой главы напечатана в виде репортажа в «la Stamlpa»; здесь публикация расширена за счет путевых заметок.

(обратно)

9

См. эпизод, о котором сообщается в кн.: Chiesа G. Russia. Addio. Eclitori Riuniti. 1997. Гл. 1. Поразительная ситуация: экономист выводит исторически значимым поворот (в данном случае переход от коммунистической к капиталистической системе) из результатов выборов (к тому же фальсифицированных).

(обратно)

10

Подробное документальное подтверждение сказанного можнo найти в четырех статьях, опубликованных в февральских номерах газеты «New York Times» под общим названием «Berlind Ihe Global Economy» («Что скрывается за глобальной экономикой?») // International Herald Tribune. 1999. 5 января.

(обратно)

11

Глава основывается на моих репортажах из Чечни, появившихся в «La Stampa» 6–9 января 1995 г.; к ним лишь добавлены подробности, которые из-за ограниченности газетного пространства, трудностей передачи информации и общей спешки не могли войти в репортажи, но которые я зафиксировал немедленно по возвращении в Москву.

(обратно)

12

Интересные соображения в связи с этим высказали Серджо Вакка, Николетта Мариго и Джанни Коцци в их пока еще не опубликованном докладе «Китай: от политического авторитаризма к демократии?», с которым авторы любезно позволили мне ознакомиться.

(обратно)

13

Как мы знаем сейчас, летом 1999 г. предпринято именно новое военное подавление в Чечне террористов и бандитов.

(обратно)

14

К сожалению, жизнь показала справедливость приведенных здесь предположений.

(обратно)

15

Надо paзличать конец режима и «физический» уход со сцены. когда Ельцин может умереть или быть отстраненным от власти (своим собственным ближайшим окружением), но при этом власть может остаться в руках «семьи» либо на формально законных основаниях, либо в результате какого-нибудь замаскированного государственного переворота.

(обратно)

16

Данная реконструкция событий во многим заимствована из блестящего журналисткого расследования И. Семенеко и Д. Уолен, опубликованного 23 февраля 1999 г. в The Moscow Times.

(обратно)

17

The Moscow Times. 1999. 25 августа. Все последующие заключенные в кавычки цитаты в данной части моего исследования взяты из статьи П. Экмана, профессора Американского института экономики и бизнеса в Москве.

(обратно)

18

Многочисленные приведенные здесь данные взяты из этого бесценного справочника.

(обратно)

19

Все приведенные здесь цитаты взяты со стр. 170–173 этой книги Г. Лисичкина.

(обратно)

Оглавление

Джульетто КЬЕЗА Русская рулетка Что случится в мире, если Россия распадется?

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1 ДАЛЕКО ОТ МОСКВЫ[1]

Глава 2 ФЕДЕРАЛЬНОЕ САМОУБИЙСТВО

Глава 3 ЕВРОАЗИАТСКОЕ УРАВНЕНИЕ

Глава 4 КАТАЛИЗАТОРЫ

Глава 5 УМИРАЮЩИЙ СЕВЕР

Глава 6 РОССИЙСКАЯ ПЕРЕМЕННАЯ

Глава 7 НЕЧЕРНОЗЕМЬЕ[8]

Глава 8 ЭЛИТЫ

Глава 9 ГУМАНИТАРНАЯ ВОЙНА

Глава 10 РАЗОРУЖЕННЫЕ СИЛЫ

href=#t15> Глава 11 ГРОЗНЫЙ: ГОРОД, ГДЕ ИДЕТ КО ДНУ РОССИЯ[11]

Глава 12 КИТАЙСКАЯ ПЕРЕМЕННАЯ

Глава 13 НА ЧУЖОМ ДВОРЕ

Глава 14 ГЛОБАЛЬНЫЙ КНУТ

Глава 15 СТО ИМЕН

ЭПИЛОГ

МАКИАВЕЛЛИ

*** Примечания ***