Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1 [Александр Дюма] (fb2) читать онлайн

Собрание сочинений Александр Дюма Том семьдесят пятый Путевые впечатления Кавказ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ОБЩИЙ ВЗГЛЯД НА КАВКАЗ I. ОТ ПРОМЕТЕЯ ДО ХРИСТА

Мы расскажем сейчас нашим читателям, причем по воз­можности кратко, о топографии, геологии и истории Кавказа.

Вне всякого сомнения, наши читатели имеют об этом такое же представление, как и мы, однако, по нашему мнению, автору всегда следует действовать так, как если бы он знал то, что неизвестно его читателям.

Итак, Кавказский хребет расположен между 40° и 45° северной широты, 35° и 47° восточной долготы и прости­рается от Каспийского моря до Азовского, от Анапы до Баку.

Три наивысших его пика: Эльбрус (высотой шестна­дцать тысяч семьсот футов); Казбек, изначально назы­вавшийся Мкинвари (высотой четырнадцать тысяч четы­реста футов), и Шат-Альбрус (высотой двенадцать тысяч футов).

Никому еще не удавалось подняться на вершину Эль­бруса: для этого, как утверждают горцы, нужно особое дозволение Бога; по библейскому преданию, на вершину Эльбруса опустился голубь с Ноева ковчега.

Гора Мкинвари, хотя она на две тысячи футов ниже Эльбруса, это та самая скала, к которой, согласно мифо­логическому преданию, был прикован Прометей. Русские назвали ее Казбеком, потому что селение Степан- Цминда, расположенное у подножия этой горы, было с давних времен и остается до сих пор резиденцией князей Кази-беков, охраняющих ущелье. Это новое название стало более распространенным.

Что же касается горы Шат-Альбрус, высящейся у гра­ниц Дагестана, то вершина ее служит гнездовьем Анки — громадной птицы, по сравнению с которой орел кажется птичкой-медососом, а кондор — колибри.

Кавказ, эта исполинская твердыня, эта величественная крепость, эта гранитная стена с вечно заснеженными зубцами, упирается своим северным подножием в пески, некогда покрытые водами огромного моря, над которым возвышались, как острова, не только Кавказ, но и Тавр, Демавенд и Таврида. Каспийское море, в древности име­новавшееся Каспийским озером, было лишь частью этого необозримого водного пространства, составлявшего, вероятно, на севере одно целое с Белым и Балтийским морями.

К какой исторической эпохе, отраженной в священ­ных или мирских преданиях, относится великое стихий­ное бедствие, разобщившее Понт Эвксинский, Аральское море, Эриванское, Урмийское и Ванское озера и образо­вавшее Еникальский, Дарданелльский, Мессинский и Гибралтарский проливы? К библейскому Ноеву потопу у евреев, или к потопу Ксисутра у халдеев, или к потопам Девкалиона и Огига у греков? Мы не можем ответить на эти вопросы, но считается неоспоримым фактом, что Каспийское море и в наши дни продолжает сообщаться с другими морями посредством подземных протоков, через которые оно теряет воды, получаемые им из Урала, Волги, Терека и Куры, и потому глубина его меняется, а при понижении его уровня обнажаются строения, что свидетельствует о подъемах и спадах воды в нем; нако­нец, самый убедительный довод в пользу того, что оно подземными протоками сообщается с другими морями, состоит в том, что каждый год, незадолго до наступления зимы, на поверхности Персидского залива всплывают травы и листва, встречающиеся только на берегах или в глубинах необъятного Каспийского озера.

Кавказ представляет собой два параллельных ряда гор: более высокие горы находятся на юге, более низкие — на севере. Южная цепь гор могла бы называться Белыми горами в противоположность северной, именуемой Черными горами. Самые знаменитые вершины северной цепи: гора Лысая, гора Воровская, гора Бурь, Темный лес и Кинжал.

В этой бесконечной преграде есть только два природ­ных прохода; они известны под названиями Кавказские ворота, Сарматские ворота, Каспийские ворота, Албан­ские ворота, Железные ворота, ворота Ворот: это Дарьяльское ущелье (Pylae Caucasian^[1] Плиния) и Дербент­ский проход, по традиции называемый воротами Александра Македонского.

Мы преодолели эти проходы и постараемся дать о них представление нашим читателям.

Снежные горы состоят из базальтового порфира, гра­нита и сиенита.

Порфиры тут встречаются следующих окрасок: голу­бой с желтыми, красными или белыми вкраплениями, красный восточный и зеленый.

Граниты в основном розового, серого, черного и голу­бого цвета.

Что же касается цепи, именуемой Черными горами, то она образована известняком, мергельным песчаником и аспидным сланцем со шпатовыми и кварцевыми прожил­ками.

Страбон убедительно рассказывает о золотых россыпях Колхиды: частицы самородного золота, дождями уноси­мые из этих россыпей в ручьи и реки, обогащали их дра­гоценным песком; сваны, нынешние мингрельцы, соби­рали его на бараньих шкурах, покрытых шерстью, в которой и застревал блестящий порошок.

Отсюда и предание, а точнее говоря, сказание о Золо­том руне.

В Осетии, в церкви Нузала, до наших дней сохрани­лась надпись на грузинском языке, подтверждающая, что некогда самых драгоценных металлов было в этом краю так же много, как сейчас грязи. Существовали эти богат­ства или нет, вопрос, по-видимому, спорный, однако здесь есть другой продукт природы, возможно более ред­кий, хотя и не столь ценный: это нефть. Она суще­ствует, ее можно увидеть, и она в изобилии встречается на западном побережье Каспийского моря.

Мы расскажем о нефти и связанных с нею явлениях, когда будем проезжать через Баку.

Кубань и Терек на севере и Кир и Араке на юге обра­зуют границы Кавказского перешейка.

Кир — это не что иное, как нынешняя Кура, а Араке — Иелис у скифов и Танаис у спутников Александра Маке­донского.

Под этим последним названием его иногда путали с Доном, как порой смешивали и с Фазисом — нынешним Риони.

Вергилий сказал о нем: «Pontem indignatus Araxes"^[2].

Араке и Риони текут в противоположных направле­ниях. Первая из этих рек впадает в Куру выше Муган- ских степей, знаменитых своими змеями; вторая — в Черное море, между Поти и Редут-Кале.

Когда нам доведется пересекать Терек, Куру, Араке и Фазис, мы расскажем об этих реках подробнее.

Что же касается Кубани, которую мы оставим по пра­вую руку от себя, то она берет начало у Эльбруса, пере­секает Малую Абазу, охватывает всю Черкесию и ниже Тамани впадает в Черное море. Это Гипанис у Геродота и Страбона и Вардан у Птолемея. В тринадцатом веке татары, вторгшиеся в скифские земли, называли эту реку Кумань, или Кубань. Русские приняли это второе назва­ние, под которым она и известна теперь, хотя объяснить его происхождение не представляется возможным. На Кубани расположены казачьи поселения правой линии.

Если же говорить о происхождении названия «Кав­каз», то оно известно: Кавказ обязан своим именем убий­ству, совершенному одним из самых древних богов. Когда Сатурн, изувечивший своего отца и пожиравший соб­ственных детей, был разгромлен в битве титанов своим сыном Юпитером и бежал с поля боя, он встретил пастуха по имени Кавказ, пасшего свое стадо на горе Нифат, которая отделяет Армению от Ассирии и на которой, согласно Страбону, берет начало Тигр. Пастух имел нео­сторожность преградить путь беглецу. Сатурн убил его ударом серпа, и Юпитер, дабы увековечить память об этом убийстве, дал имя жертвы всей Кавказской горной цепи, лишь отрогами которой, на самом деле, являются горы Армении, Малой Азии, Крыма и Персии.

Едва лишь дав имя Кавказской горной цепи, Юпитер избрал Казбек, одну из самых высоких ее вершин, ору­дием пытки.

Скифский Фром-Тевт, он же греческий Прометей, был алмазными цепями прикован Вулканом к скалам Казбека за то, что он создал человека и усугубил собственное преступление, вдохнув в человека небесный огонь, похи­щенный и спрятаный им в полом тростнике.

Заметим попутно, что «Фром-Тевт» на скифском языке означает «благодетельное божество», так же как «Проме­тей» на греческом — «предвидящий бог».

И, как рассказывается в предании, Прометей, несо­мненно благодаря своему предвидению, наградил чело­века трусостью зайца, хитростью лисицы, коварством змеи, свирепостью тигра и силой льва.

Случайно или символично было то, что на заре рож­дающегося мира человек видел орудие пытки, на кото­ром истязали первого благодетеля человечества?

Через четыре тысячи лет кресту суждено было заме­нить скалу и Голгофе — затмить Мкинвари.

Мы уже говорили, что Мкинвари и Казбек — одна и та же гора.

Прометей обречен был провести там тридцать тысяч лет. И все эти тридцать тысяч лет стервятник, сын Тифона и Ехидны — ибо для столь длительного мщения был выбран палач-бог, — должен был ежедневно выклевывать его печень. Однако через тридцать тысяч лет Геркулес, сын Юпитера, убил стервятника и освободил Прометея.

В эти времена мрака и ломки всех устоев, когда Про­метея посещал Океан и убаюкивало пение океанид, а он проклинал эту грубую силу, принуждающую гения бес­престанно склоняться перед ней, безуспешно борясь со стервятником невежества, пожиравшим не печень его, но душу, на скалах Кавказа не было других обитателей, кроме дивов — племени гигантов, занимавших всю землю, откуда отступила вода.

На языках древних жителей Азии «див» означало одно­временно «остров» и «гигант» — отсюда Мальдивы, Лак­кадивы и Серендив.

И в самом деле, не был ли каждый из этих островов великаном, вышедшим из морской пучины?

Не были ли титаны, воевавшие с Юпитером, остро­вами Эгейского моря, ныне угасшими вулканами, а в прошлом — великанами, извергавшими пламя?

Некий из этих дивов, по имени Аржанг, построил на одной из вершин Кавказа дворец, где, как уверяют пре­дания, доныне сохранились изваяния царей того вре­мени.

Чужеземец по имени Хушанг, сидя на своем двенадца­тиногом морском коне, напал на дивов.

Скала, сброшенная с вершины Демавенда, раздавила Хушанга и его коня, в котором легко узнается корабль с его двенадцатью веслами.

Черкесы, один из самых воинственных народов Кав­каза, еще и сегодня именуют себя адыгами. Корень этого слова — «ада», что на татарском языке означает «остров».

Слово «ада» и слово «Адам», означающее «человек», отличаются друг от друга всего лишь на одну букву, и, тем не менее, следует согласиться, что вряд ли суще­ствует этимология более неясная, чем эта.

Зороастр поселяет на вершине Эльбруса злого духа Ахримана, которого у нас переименовали в Ари­мана.

«Он бросается с вершины Эльбруса, — говорит Зоро­астр, — и его тело, распростертое над бездной, подобно огненному мосту, переброшенному между двумя мирами».

И наконец, на Шат-Альбрусе гнездилась Анка — гигантский гриф, птица Рух из «Тысячи и одной ночи», своими расправленными крыльями затмевавшая солнеч­ный свет.

Оставим, однако, предания и, словно в начавшем рас­сеиваться тумане, попытаемся уяснить себе историю Кавказа.

Взгляните на безбрежное море, по которому плывет исполинский корабль. Это море — потоп, этот корабль — ковчег. За две тысячи триста сорок восемь лет до Рож­дества Христова ковчег пристает к вершине Арарата: семя будущего человечества спасено.

Спустя два века Хайк основывает армянское царство, а Таргамос — грузинское^[3].

Хотя исчисление дат и неясно, армяне и грузины утверждают, что Хайк и Таргамос были современниками Нимрода и Ассура.

Посмотрите, как проходят, словно почти бесформен­ные тени, Марпезия и ее амазонки. Эта воинственная царица покидает берега Термодона и дает свое имя одному из утесов Дарьяла. Иордан упоминает царицу, а Вергилий воспевает гору.

Но вот забрезжил рассвет. Появляется, в свой черед, Семирамида — дочь голубей. Она подчиняет себе Арме­нию, строит Артемизу, видит, как гибнет в битве ее воз­любленный, царь Ара Прекрасный, хоронит его возле Арарата и возвращается в Вавилон, чтобы умереть от руки собственного сына Ниния, этого Гамлета древно­сти, мстящего за смерть своего отца.

За тысячу двести девятнадцать лет до Рождества Хри­стова — даты начинают приобретать историческую цен­ность, — за тридцать пять лет до Троянской войны какое-то судно, дотоле невиданное в Колхиде, вошло в Фазис и бросило якорь под стенами столицы царя Эета, отца Медеи.

То был корабль «Арго», под началом Ясона отправи­вшийся из Полка в Фессалии за Золотым руном.

Не стоит пересказывать драматическую историю Медеи и Ясона: она известна всем.

За восемьсот лет до Рождества Христова, согласно Юстину, и за восемьсот двадцать лет, согласно Евсевию, пламя Сарданапалова костра освещает Восток. Вслед за гибелью сына Фула, когда в его державе начались раз­доры и из ее осколков три царя основали свои государ­ства, Паруйр положил начало независимости Армении.

Но вскоре Арцруниды, отпрыски Синаххериба, сто восемьдесят пять тысяч солдат из воинства которого за одну ночь уничтожил ангел-губитель и который был убит в Ниневии двумя своими сыновьями у подножия алтаря собственного божества, приходят в Армению; они всего на двадцать лет опережают иудеев, пленников Салмана­сара, отправленных этим завоевателем в Грузию и Лази- стан. Проезжая через Лазистан, вы еще и сегодня уви­дите в Рачинском уезде обитающее там воинственное племя иудеев. Все они потомки тех, кого победил раз­рушитель Израильского царства Салманасар. Предки их были современниками старого Товита, чей сын, сопрово­ждаемый архангелом Рафаилом, ходил к Гаваилу, требуя вернуть десять талантов, которые тот взял в долг у его отца.

Спустя двадцать лет возникает род Багратидов, от которого происходят князья Багратионы (с ними мы еще встретимся на своем пути).

Проходят две трети столетия. Скифы вторгаются через Дарьяльское ущелье в Армению, подчиняют себе Малую Азию и доходят до Египта.

Диркан I, которого у нас переименовали в Тиграна и потомки которого, как мы вскоре увидим, воевали с Помпеем, вошел в историю как родоначальник династии армянских царей. Он происходил от Хайка, основавшего царство, но не династию, и был современником Кира, чью отрубленную голову царица Томирис погрузила в чашу, наполненную кровью.

Но, прежде чем мертвый царь был таким образом напоен кровью, которую он жаждал всю свою жизнь, Кир захватил Колхиду и Армению.

Мы видим здесь Артарксеркса Мнемона, сына Дария II. Он собственной рукой убивает в битве при Кунаксе Кира Младшего, который восстал против него и на службе у которого состоял Ксенофонт, спасенный Сократом в сра­жении при Делии и с десятью тысячами воинов совер­шивший от берегов Тигра до Хрисополя то знаменитое отступление, о каком он рассказал сам и какое осталось в истории образцом военной стратегии.

Через шестьдесят лет после этого Александр Великий отправляется из Македонии, переправляется через Гел­леспонт и разбивает на берегах Граника армию Дария. В войсках Дария, потерпевших поражение при Иссе и Арбелах, сражались жители Кавказа и Армении, находи­вшиеся под началом Оронта и Мифравста.

К этому времени слава победителя Персии и завоева­теля Индии достигает такой степени, что легенды пере­мешиваются с историей. По преданию, распространен­ному на Кавказе, Александр Македонский сворачивает со своего пути, чтобы запереть оба кавказских ущелья: одно, у Дербента, — железными воротами, другое, Дарьяльское, — знаменитой стеной, простиравшейся, как считалось в античности, от Каспийского моря до Азовского.

Магомет освящает в Коране это предание, с тех пор становящееся неоспоримой истиной для всех мусульман­ских народов Кавказа, ибо оно вышло из-под пера Про­рока.

Однако для него македонский царь — это Зу-л- Карнайн, то есть «Двурогий»: взгляните на монеты Алек­сандра Великого, на которых он как сын Юпитера- Амона носит отцовские рога, и вы получите объяснение имени Зу-л-Карнайн.

Вот что говорит Магомет:

«Придя к подножию двух гор, Зу-л-Карнайн встретил обитавших там людей, с трудом понимавших речь, кото­рую они слышали.

— О Зу-л-Карнайн! — обратились они к нему. — Йад- жуджи и маджуджи грабят наши земли. Мы будем пла­тить тебе дань, если ты согласишься воздвигнуть стену между ними и нами.

Он отвечал:

— То, чем наделило меня Небо, лучше вашей дани. Я исполню ваше желание; принесите мне куски железа и нагромоздите их на высоту ваших гор.

Потом он добавил:

— Раздувайте, чтобы раскалить железо.

Затем он сказал:

— Принесите мне расплавленной меди, чтобы я влил ее туда.

И йаджуджи и маджуджи не могли с тех пор ни преодо­леть эту стену, ни пробить ее.

Это сделано было по милости Господа, но, когда придет время исполниться предвозвещенному, он разрушит эту стену.

Господь ничего не возвещает напрасно».

Некоторые историки уточняют приведенный нами текст. Они входят в подробности постройки этой стены и добавляют, что она была сооружена из железных и мед­ных слитков, спаянных между собой и покрытых слоем расплавленной меди. Время от времени стражи этой стены подходили к ее медным воротам и били по ним молотом, тем самым давая знать маджуджам и йаджуд- жам, что стена хорошо охраняется.

Полвека спустя после этого мнимого прихода сюда Александра Македонского царь Фарнаваз освобождает Грузию от владычества персов и составляет грузинский алфавит. В свою очередь, Артаксий и Зариадр пользуются поражением и смертью Антиоха Великого для освобож­дения Армении из-под сирийского ига. Эта смерть лишает Ганнибала поддержки, и вскоре Армения видит, как в ее пределы является тот, кто одержал победу при Тразимене и потерпел поражение при Заме. По планам Ганнибала строится город Артаксата, позднее разрушен­ный Корбулоном, но затем восстановленный Тиридатом, который назовет его Неронеей в честь Нерона.

За двести лет до этих восстановительных работ Мириан I основывает в Грузии династию Небротидов, а Вагаршак в Армении — династию Аршакидов, которые вскоре захватывают грузинский престол.

Именно этот Вагаршак, именуемый историками Тигра­ном I, был отцом Тиграна Великого — того, кто застав­лял называть себя царем царей, объявил войну римля­нам, вторгся в Каппадокию и захватил Сирию, но встретил на своем пути Лукулла, который его разбил, наложил на него дань в тридцать три миллиона нынеш­ними деньгами, отнял у него Сирию, Каппадокию и Малую Армению, превратил Колхиду в римскую провин­цию, поднялся по Фазису, достиг Эльбруса и Казбека и отступил вместе со своим войском лишь перед змеями Муганских степей.

Два года спустя Митридат, разбитый Помпеем, пере­секает Кавказ, преодолевает Дон и находит убежище в Тавриде. Он говорил на двадцати четырех языках под­властных ему двадцати четырех народов. Римляне заняли Грузию, Имеретию и Албанию (теперешнюю Кахетию).

Что же касается Армении, то она была захвачена Мар­ком Антонием спустя тридцать лет после смерти понтий­ского царя.

Наконец рождается Христос, однако это рождение, которое вскоре изменит облик мира, не находит на Кав­казе никакого отголоска. Лишь Абгар, царь Эдесский, в год смерти Христа принимает крещение, а спустя еще семь лет святой Андрей и святой Симон приходят про­поведовать христианскую веру в Месхетию, нынешний Ахалцихский уезд.

Это была первая весть о той великой жертве, которой предстояло стать для нового мира тем же, чем жертва Прометея стала для древнего мира.

II ОТ ХРИСТА ДО МЕХМЕДА II

Римские императоры сменяют друг друга: Тиберий — Августа, Калигула — Тиберия, Клавдий — Калигулу. Уже двенадцать лет на троне находится Нерон. Как музыкант и поэт он путешествует по Греции и получает венок за венком, в то время как Виндекс замышляет восстание галлов, а Гальба — мятеж в Испании.

Корбулон, победитель парфян, вторгается в Армению, захватывает и разрушает Артаксату, этот новый Карфа­ген, основанный Ганнибалом, и принуждает Тиридата, которого парфяне поставили царем без согласия римлян, сложить корону, чтобы вновь принять ее из рук импера­тора.

Завистливый император приказывает Корбулону покончить с собой. Корбулон повинуется, пронзая себя мечом в Коринфе.

Спустя тринадцать лет на том самом месте, где Ерванд, отнявший у Арташеса армянский трон, был разбит пер­сами, встает город Эривань.

Солдат-наемник, усыновленный Нервой, всходит на римский трон, ставший троном мира. В тот же год, когда начинается его царствование, кавказские народы видят, как он появляется и покоряет Армению, Иберию и Кол­хиду. Он дает албанам царя и удаляется в сторону Евфрата, где вскоре поколеблет до основания державу Аршакидов, которая окончательно рухнет лишь три сто­летия спустя.

Этот выскочка — человек, при котором мир на мгно­вение обретет покой после правлений Калигулы, Клав­дия и Нерона. Это Траян.

Через полвека авангард диких народов, которых мель­ком видел еще Цезарь, появляется на Кавказе. Это готы, победители скандинавов, кимвров, венетов, бургундов, лазов и финнов. Они вытесняют аланов, кочующих со своими стадами по обширным степям, по которым нам предстоит проехать, и поселяются на берегах Черного моря, где с ними, в свой черед, столкнутся гунны и истребят их.

Тем временем основывается новая столица Армении — Вагаршапат, теперешняя деревня под тем же названием, окружающая Эчмиадзинский монастырь. Но едва город построен, как в Кавказские ворота, уже не охраняемые памятью об Александре Македонском, в свою очередь стучатся хазары. Они приходят из равнин в низовьях Волги, проникают через ущелье Дария (по преданию, Дарьялу дал свое имя этот персидский царь), рассеива­ются по Армении, принудив перед этим аваров удалиться в ущелья Гимров, где мы найдем их остатки, взобравшись на вершины Караная, и оказываются свидетелями пере­ворота, возводящего персидских Сасанидов на престол Грузии.

Примерно в это же время лев, дремлющий на берегах Тибра, снова протягивает свои когти к Кавказу. Импера­тор Тацит, который, дабы взойти на римский трон, под­черкивал, что он числит среди своих предков великого историка, на семидесятом году жизни был избран на этот пост сенатом.

Избран он был, как говорилось в решении сената, бла­годаря своим добродетелям.

Потому его и убили спустя полгода: добродетельные императоры не подходят народам, пребывающим в состо­янии упадка.

За полгода своего правления он успел разбить готов и оттеснить аланов в ущелья Кавказа.

Пользуясь коротким спокойствием, принесенным этой победой, Тиридат III становится царем Армении. В его государстве утверждается христианство. По слову святой Нины основывается Эчмиадзинский монастырь; на месте идолов воздвигаются кресты.

Тиридат умирает, успев изгнать хазар из Армении и Грузии.

Бакур I, царь Грузии (нам следовало бы сказать «царь Иберии», поскольку, собственно говоря, Грузии не суще­ствовало до двенадцатого века, и никто не называл ее так до Мехитара Айриванкского, армянского историка, жи­вшего в тринадцатом веке), ведет войну с персами, одер­жавшими победу над Арменией, которой, с другой сто­роны, угрожают варвары с севера.

Эти варвары отражены Ваганом Аматуни, разгроми­вшим их возле Вагаршапата, на том самом поле битвы, где в 1827 году русские разгромят персов.

Но персы в свой черед проникают до подножия Кав­казских гор и строят крепость на том месте, где столе­тием позже царь Вахтанг заложит Тифлис.

Тем временем в Армении формируется ее нынешний язык, а будущая Грузия закладывает основы своей рели­гиозной письменности.

Час Аршакидов пробил; на смену этой династии, кото­рую тщетно пытался ниспровергнуть Траян, приходят Сасаниды, ставшие наследниками парфянских царей и предшественниками мусульманских халифов. Первый государь этой династии уже видит, как Вахтанг Горгасал всходит на трон Грузии, основывает Тифлис, покоряет Мингрелию и Абхазию, изгоняет персов, подчиняет осов и печенегов.

Вахтанг I умирает в 499 году, в то время, когда армяне впадают в ересь и когда свевы, которые вскоре будут вовлечены гуннами в их набеги на Запад, появляются в древнем царстве Митридата.

И тогда Кавказ слышит, как вплоть до самых глубоких его долин доносятся шаги народа, который на своем пути охватит вскоре половину мира, а другую его половину наполнит слухом о себе. Этот народ движется с плоско­горий Тибета, лежащих к северу от пустыни Гоби; люди эти покоряют маньчжуров, вынуждают китайцев постро­ить Великую стену и, разделившись на два огромных полчища, распространяются, как двойной поток, по обе стороны Каспийского моря. Одни останавливаются на берегах Окса, в нынешнем Туркестане, где их столицей становится древняя Бактра, и в конце концов, после дол­гой борьбы с персами, смешиваются с тюрками.

Это — белые гунны, или эфталиты.

Другие — черные гунны, или кидариты — ненадолго остановятся к западу от Каспийского моря, между устьем Терека и Дербентом; потом в свой черед прорвут ворота Дарьяла, уже сорванные с петель хазарами; распростра­нятся к западу, преодолеют Меотийское озеро, идя за ланью, указывающей им путь, которым они должны сле­довать, чтобы не утонуть в этих обширных болотах. Затем, покорив аланов и сокрушив державу готов, они будут разбиты на равнинах Шампани, столкнувшись с умирающей Галлией, с рождающейся Францией.

После них начинается армянское летосчисление и основывается династия Багратидов, известная уже более двенадцати столетий.

Внезапно враг, о котором никто и не помышлял, появ­ляется в кавказских краях и захватывает Тифлис.

Это император Ираклий, неутомимый спорщик- богослов, сын экзарха Африки; в 610 году он низложил Фоку и провозгласил себя императором, но с 610 по 621 год его царствование было всего лишь одним долгим бедствием. Авары отняли у него Малую Азию, а персы — Египет. Почти прижатый к стенам Константинополя, он предпринял последнее усилие: стал во главе своего вой­ска, разбил Хосрова II, вернул себе Малую Азию и дошел до подножия Кавказа.

Однако, в то время как он движется к северу, воена­чальники халифа Абу Бакра отнимают у него Дамаск, а Иерусалим сдается халифу Омару; Месопотамия, Сирия и Палестина отпадают от его державы.

В возмещение за эти несчастья Господь именно для него приберегает честь вновь обрести Истинный крест. Ираклий получил его из рук Сироя.

Наступает черед арабов. Это эпоха Великого переселе­ния народов. Кажется, будто всякой нации было неуютно в колыбели, созданной для нее самой природой, и нация эта шла отыскивать себе других богов и другую отчизну. Арабы несут слово Магомета, только что основавшего их державу. Овладев Сирией, Египтом и Персией, они дви­жутся через Африку и Испанию на Францию, и если бы в тот час Господь не предуготовил против них Карла Мартелла, то голова и хвост восточной змеи рано или поздно сомкнулись бы у Вены, невзирая на усилия Собеского.

Но, в то время как Юстиниан II, которому его под­данные в день мятежа отрезали нос, скрывается на острове Тамани, в то время как Мурван Глухой вторга­ется в Армению и Грузию, а грузины начинают свое летосчисление с праздника Пасхи 780 года, по другую сторону Кавказа складывается новый народ, который однажды займет на земле куда больше места, чем все предшествовавшие ему древние народы.

Этот народ, почти неизвестный римлянам, которые, разрушив крепостные стены всех народов, уже стучались в ворота неизведанного мира, — славяне; двинувшись из Южной России, они в конце концов заняли все земли, простирающиеся от Архангельска до Каспия, то есть от ледяного моря до моря огненного. Тщетно готы, гунны и булгары в течение четырех веков оспаривали у них тер­риторию и расселялись от Волги до Днепра — создавае­мые ими одна за другой державы вынуждали славян лишь к коротким остановкам. Словно бурный поток, задер­жанный на миг, они сразу же возобновляли свое движе­ние: одни к западу, другие к югу, и было видно, как среди этого потопа высятся Новгород Великий и Киев, взира­ющие с высоты своих стен, как бьются об их подножие и тотчас расходятся волны.

Наконец, в 862 году славяне призвали на трон своей державы трех варяжских князей: Рюрика и его братьев Синава и Трувора; Рюрик вскоре наследовал братьям и умер, оставив регентом при своем малолетнем сыне Игоре другого брата, Олега, человека весьма умного, покорившего Смоленск и Любеч и сделавшего данни­ками племена северян, радимичей и древлян, а затем с двумя тысячами ратников, которых он приучил не оста­навливаться ни перед каким препятствием и не отступать ни перед какой опасностью, двинувшегося на Констан­тинополь.

Константинополь преисполнился страха, увидев, что те, кого он называл варварами, кинжалом пригвоздили к его воротам условия своего ухода: Лев VI согласился с этими условиями, и русские удалились.

Однако по пути они захватили крепость Барду — нынешнюю деревню Елисаветпольского уезда.

Она стала путевым пристанищем, удерживаемым ими в Грузии.

И потому через тридцать лет они вторгаются в Табари- стан и нефтеносные земли.

Дорога была проложена. Великий князь Святослав проходит через всю Кубань и у подножия Кавказа громит осетин и черкесов.

Русский гарнизон остается в Тамани.

Тем временем Баграт III, царь Абхазии и Картли, воз­водит кафедральный собор в Кутаисе.

В одной из надписей, высеченных на его стенах, были обнаружены следы арабских цифр.

Судя по ним, собор в Кутаисе датируется 1003 годом.

Итак, как видите, русские захватили крепость Барду в 914 году, проникли в Табаристан в 943 году, разбили осе­тин и черкесов в 967 году и оставили гарнизон в Тамани.

В 1064 году Ростислав Владимирович превращает этот остров во владетельное княжество.

В то время как русские продвигаются вперед, наступая с севера на юг, турки идут с юга на север. Это сельджуки, вышедшие из степей Туркестана. Предводительствует ими Арслан, племянник Тогрул-бека, незадолго до этого умершего в Багдаде, который он подчинил своей власти. Арслан захватывает Малую Азию, Армению и Грузию.

Гранитная громада Кавказа еще отделяет сельджуков от русских. Когда два великана, Геркулес и Антей, схва­тятся врукопашную, они уже не разойдутся. По всей вероятности, Россия — это Геркулес, а Турции суждено стать Антеем.

К счастью для Грузии, на ее престол всходит один из величайших царей: это Давид III, прозванный Мудрым. Он сталкивает варваров с варварами, натравливает хазар на турок и, освободив свою страну, оставляет престол Дмитрию I, который опустошает город Дербент, похи­щает его железные ворота и привозит их в Гелатский монастырь, где можно увидеть одну их половину еще и сегодня.

Другая похищена турками.

Наконец, с 1184 по 1212 год правит царица Тамара. Это великая эпоха в истории Грузии. Прославленная амазонка, чье имя доныне популярно по обе стороны Кавказа, разбила армян, турок и персов, покорила гор­цев, которых никто не покорял до нее и, вероятно, никто не покорит после нее, уговорами или силой крестила их и кончила тем, что вышла замуж за русского князя, сына Андрея Боголюбского.

Едва царица Тамара упокоилась в своей достославной гробнице, которую еще и сегодня воспевают грузинские поэты, как с востока стал доноситься грозный шум. Это монголы Чингисхана: завоевав Северный Китай и Вос­точную Персию, они только что дошли до Тавриза в Иране и остановились там. Последние волны этого гран­диозного нашествия докатываются до Грузии, но не зато­пляют ее.

Но совсем не так действует Тамерлан, потомок Чин­гисхана по женской линии: покорив всю Азию к востоку от Каспийского моря, захватив Персию и продвинувшись до киргизских степей, он проходит через Дагестан и Гру­зию, следуя вдоль обоих подножий Кавказа, который кажется огромным подводным камнем, рассекающим волны варваров.

Однако Тамерлан только проходит. Правда, на своем пути он все опустошает, подобно стремительному потоку или огню; идет же он разрушить Азов. Потом он направ­ляется в Индию, одерживает победу в Делийском сраже­нии, заливает кровью Индустан и обращает его в разва­лины, потом возвращается, в Ангоре побеждает и берет в плен Баязида, затем поворачивает назад, становится во главе двухсоттысячного войска и идет в Китай, намере­ваясь его покорить, но по пути умирает в Отраре, на реке Сейхун.

Тем временем Александр I разделяет Грузию между своими сыновьями и кладет начало второму Имеретин­скому царству.

Меж тем только что свершилось одно важнейшее событие.

Древний Византий, опустошенный и разрушенный Септимием Севером, вновь отстроенный Константином, который дал ему свое имя, вторая столица мира при рим­ских императорах, первая столица Востока при греческих императорах, тщетно осаждавшийся попеременно ава­рами, персами и арабами, откупившийся от варягов, завоеванный крестоносцами, которые основывают там Латинскую империю, отвоеванный Михаилом Палеоло­гом, который восстанавливает там Греческую импе­рию, — древний Византий только что перешел в руки нового владыки.

Мехмед II захватывает его в 1453 году и делает столи­цей Оттоманской империи.

III ОТ МЕХМЕДА II ДО ШАМИЛЯ

Народы Кавказа, с колхами во главе, отправляют к Мех­меду II свои депутации, чтобы поздравить его с побе­дой.

Армяне получают от него позволение учредить в Кон­стантинополе престол своего патриарха.

Со своей стороны, христианское население старается примкнуть к христианским державам. Кахетинский царь Александр отправляет посольство к Ивану III, занятому изгнанием татар из России.

Дело в том, что христианским народам Кавказа угро­жают не только турки, их новый враг, которого они уже мельком видели, но и старые их враги — персы.

Исмаил Сефеви, первый персидский шах из династии Сефевидов, отторг Ширван от Грузии.

Скорее всего, именно это побуждает обитателей горы Бештау близ Пятигорска подчиниться Ивану Грозному, всего за год до того, в 1552 году, взявшему Казань. Три года спустя Иван Грозный берет в жены Марию, дочь черкесского князя Темрюка.

Так что нет ничего удивительного в том, что после этого русские основывают на Каспийском море, у под­ножия Кавказских гор, крепость Тарки.

Между тем персы и турки, вместо того чтобы истре­блять друг друга, как надеялось первое время христиан­ское население Кавказа, делят между собой равнины и горы. Персы берут себе Шемаху, Баку и Дербент, с кото­рыми они устанавливают сообщение по берегу Каспий­ского моря.

Турки же забирают себе Тифлис, Имеретию и Колхиду и основывают Поти и Редут-Кале.

При виде надвигающейся на него со всех сторон опас­ности кахетинский царь Александр II ищет дружбы с Федором Ивановичем — несчастным и недолговечным царем, который вот-вот умрет от лихорадки, угаснув на руках у своего страшного опекуна Бориса Годунова.

Однако в это время в Персии совершился переворот, последствия которого вскоре испытает на себе Грузия. Шах-Аббас, правивший в области Хорасан, овладевает персидским престолом, свергнув с него своего отца, уби­вает двух своих братьев, появляется у подножия Кавказа, изгоняет турок из Тифлиса, водворяется на их месте и заканчивает свои дни в Исфахане, ставшем столицей его державы.

Разумеется, человек, свергший с престола своего отца и убивший двух своих братьев, заслуживает особого титула, и потому в истории он именуется Шах-Аббасом Великим.

На другом склоне Кавказа продолжают свое дело рус­ские. Бутурлин и Плещеев вторгаются во владения шам- хала, то есть на земли, простирающиеся от Темир-Хан- Шуры до Тарков, а картлийский царь Георгий начинает платить дань Борису Годунову.

Примерно в то же самое время Шах-Аббас, чтобы быть еще более достойным титула Великого, опустошает Кахе­тию до такой степени, что ее царь Теймураз I просит царя Михаила Федоровича — первого правителя из дома Романовых — о защите от персов.

Хорошо известно, какие политические последствия имеют подобные просьбы. Через двадцать лет Кахетия стала провинцией державы Михаила Федоровича, хотя и с позволением сохранить ее властителей.

Георгий III, царь Имеретии, Мамиа II, владетель Гурии, и Дадиан, правитель Мингрелии, заключают с Россией такой же договор.

Тогда царь Алексей Михайлович, понимая, что ради такого дела стоит потрудиться, приезжает в Кутаис^[4] и принимает там изъявления в покорности от своих новых союзников, как называют этих царей-вассалов.

В свою очередь кахетинский царь Теймураз отправля­ется в Россию, где его принимают с царскими почестями. Дарьяльское ущелье становится проезжим трактом, и по этому тракту армянам дозволяется ввозить в Россию как собственные, так и персидские шелка.

Этому примеру следует Петр Великий, стремящийся присоединить к своей империи два моря. Мусин-Пушкин получает от него приказ установить торговые сношения с Дербентом и Шемахой.

Такая мера приносит свои плоды. В 1718 году кумык­ский шамхал отдает себя под покровительство Петра, а владетели Карабаха отправляют к нему посольство.

Россия уже у ворот Дербента.

Три года спустя, 23 августа 1722 года, эти ворота отво­ряются. Нам предстоит увидеть в древнем городе Алек­сандра Македонского небольшой дом, в котором жил полтавский победитель, и пушки, которые он привез в Дербент со своего завода в Воронеже.

Петр возвращается через Дагестан и, в благодарность Всевышнему, позволившему ему достичь намеченной цели, основывает между тремя реками — Койсу, Судаком и Аграханью — крепость, которой он дает имя Святой Крест.

В Дербенте он оставляет командующего прибрежными каспийскими областями, и в следующем году генерал Матюшкин — так зовут этого командующего — занимает Баку.

Пока Петр I продвигается к югу, турки вновь повора­чивают к северу. Тифлис, который они оставили Шах- Аббасу Великому, снова взят ими, и царь Вахтанг VI, сопровождаемый большим числом грузин, ищет убежище в России.

Его примеру следует кабардинский князь, который отдает себя под покровительство императрицы Анны Иоанновны.

Между тем в персидской монархии появляется вели­кий человек, причем это происходит в то самое время, когда другой великий человек сходит со сцены в русской монархии. Погонщик верблюдов становится главарем разбойников и, пользуясь смутой, которая в 1722 году последовала за свержением Хусейна, с оружием в руках захватывает Хорасан; затем вместе со своей шайкой идет на службу к Тахмаспу, сыну Хусейна; овладевает Исфаха­ном, своими победами завоевывает себе славу и прини­мает имя Тахмасп-Кули-хан, то есть «начальник служи­телей Тахмаспа»; свергает шаха и сажает на трон его восьмимесячного сына, вскоре умершего; провозглашает себя государем под именем Надир-шаха; вновь покоряет Баку и Дербент; изгоняет турок из Кахетии и Картли; снова захватывает Тифлис и Эривань; победоносно про­ходит через Дагестан; карает восставший против него Дербент; возвращается, чтобы покорить Кандагар; напа­дает на Великого Могола в Индустане, берет Дели, захва­тывает там добычу, оцениваемую в пять миллиардов нашими деньгами, и в конце концов гибнет от рук убийц в июне 1747 года, другими словами в то самое время, когда грузинский царь Ираклий разбивает близ Эривани персов, а картлийский царь Теймураз II умирает в Астра­хани, где он обрел убежище.

Наконец, на престол всходит Екатерина II, которая учреждает гражданское управление в Кизляре, переселяет на Терек пятьсот семнадцать семей волжских казаков и сто семей донских казаков, формирует из них Моздок­ский казачий полк и выдает каждому из солдат, состав­ляющих его, рубль, саблю и почетную булаву. Мы встре­тим этих солдат на своем пути и остановимся у них.

С тех пор Россия ведет себя на земле кавказских наро­дов почти как хозяйка. Генерал Тотлебен вторгается в Мингрелию и возле Кутаиса одерживает победу над тур­ками.

Четыре года спустя Кючук-Кайнарджийский мир избавляет Грузию и Имеретию от ига турок; между Моз­доком и Азовом образуется русская военная линия; осно­вываются казачьи станицы, а жители Кази-Кумуха под­вергаются наказанию за то, что они взяли в плен русского путешественника Гмелина.

В 1781 году Турция окончательно уступает России Крым и Кубань.

В 1782 году умирает имеретинский царь Соломон I.

В 1783 году, в то самое время, когда Суворов покоряет орды ногайских татар, Екатерина II принимает под свое покровительство Ираклия, царя Кахетии и Картли.

В 1785 году учреждается Кавказское наместничество, включающее Екатериноградский, Кизлярский, Моздок­ский, Александровский и Ставропольский уезды.

Главным городом наместничества становится Екатери- ноград; иностранцы получают позволение поселяться в Кавказском губернаторстве, трудиться там и совершенно свободно заниматься торговлей.

Наконец, в 1801 году император Павел издает указ о присоединении Грузии к России, а его преемник Алек­сандр I издает еще один — о назначении генерала Кнор- ринга правителем Грузии.

Примерно в то самое время, когда в Санкт-Петербурге был убит в Красном замке сын Екатерины II, в Гимрах, среди осколков аварского народа, отделившейся части лезгинского племени, которое удалилось в горы Даге­стана, чтобы сохранить там свою свободу, появился на свет ребенок, получивший имя Шамиль-эфенди.

Ребенок этот — будущий имам Шамиль.

IV СОВРЕМЕННАЯ ЭПОХА

Докуда взгляд проникает в глубь истории Кавказа, видишь гигантскую цепь гор, ущелья которых служат убежищем изгнанникам всех видов и всех наций.

При каждом новом приливе варваров — аланов, готов, аваров, гуннов, хазар, персов, монголов, турок — очеред­ная людская волна поднимается по внешним склонам Кавказа, а потом спускается в какое-нибудь ущелье, где она останавливается, закрепляется и обосновывается.

Это новый народ, присоединившийся к другим наро­дам; это новая народность, приобщенная к другим народ­ностям.

Спросите у большей части этих народов, от кого они происходят, — им это неизвестно; спросите, с какого времени они живут в своем ущелье или на своей горе, — им это тоже неведомо.

Но всем им известно, что они удалились туда, чтобы сохранить свою свободу, и что они готовы умереть, защи­щая ее.

Если спросить у них, сколько разных племен сложи­лось здесь от Апшеронского мыса до полуострова Тамань, вы услышите в ответ:

«Легче сосчитать, сколько капель росы дрожит на траве наших лугов после майской зари или сколько пес­чинок вздымается декабрьскими ураганами».

И они правы. Взор туманится, следуя за ними в склад­ках их гор; ум теряется, отыскивая различия народно­стей, подразделяющихся на племена.

Некоторые из этих народов, как, например, удины, говорят на таком языке, которого не только никто не понимает, но и корней которого нет ни в одном из известных языков.

Угодно ли читателю, чтобы мы попытались перечис­лить различные народности и сообщили ему, из скольких душ состоит в настоящее время каждая из них?

Что ж, попробуем сделать это.

Название народности

Число племен, на которые она подразделяется

Число душ

Абхазская

14

144 552

Сванская

3

1639

Адыгская, или черкесская

16

290 549

Убыхская

3

25 000

Ногайская^[5]

5

44989

Осетинская

4

27 339

Чеченская

21

117 080

Тушинская

3

4719

Пшавская

12

4 232

Хевсурская

4

2 505

Лезгинская

37

397 761

Итого: И

122

1059 665

Абхазская народность обитает на южном склоне Кав­каза, на берегах Черного моря — от Мингрелии до кре­пости Гагры, и земли ее примыкают к подножию Эль­бруса.

Сванская народность обитает вдоль верхнего течения реки Ингури, и область ее расселения доходит до истоков реки Цхенис-Цхали^[6].

Адыгская, или черкесская, народность населяет про­странство от гор Кубани до устьев одноименной реки, а сверх того занимает земли, которые тянутся в сторону Каспийского моря и составляют Большую и Малую Кабарду.

Убыхская народность обитает между Абхазией и рекой Суэпой.

Ногайская народность населяет территорию, заклю­ченную между Ставропольской губернией и землей чер­кесов.

Осетинская народность обитает между Большой Кабар- дой и Казбеком. Дарьяльское ущелье составляет восточ­ную границу ее расселения, а гора Урутпих — западную.

Чеченская народность обитает от Владикавказа до Темир-Хан-Шуры и от горы Барбало до Терека.

Тушины обитают между истоками Койсу и истоками реки Норы.

Наконец, лезгинская народность занимает Лезгистан, то есть все пространство, расположенное между реками Самур и Койсу ...

Никакой политический союз не соединил бы людей, происхождение, нравы и языки которых столь раз­личны.

Для этого нужна была связь религиозная.

Кази-мулла основал мюридизм.

Мюридизм, близкий к ваххабизму, в магометанской вере есть то же самое, что протестантство в вере христи­анской: в религиозные законы он привносит исключи­тельную строгость.

Проповедники его называются мюршидами, а посвя­щенные — мюридами.

Безоговорочное правило мюридизма требует полного ухода от всех благ этого мира во имя созерцания, молитв и преданности.

Такая преданность одного всем и всех одному пред­ставляет собой движущую силу самой совершенной демо­кратии, но важнейшей основой этой преданности служит безоговорочное повиновение приказам вождя, то есть имама.

Мюрид обязан повиноваться имаму беспрекословно, без рассуждений, даже если имам прикажет ему убить кого-нибудь или потребует совершить самоубийство.

Это сродни слепой покорности иезуита своему гене­ралу, ассасина — Горному старцу.

Одна из первейших потребностей горца — курение. И вот однажды Шамиль приказал, чтобы никто больше не курил, а деньги, предназначенные для покупки табака, тратились на покупку пороха.

И никто больше не курил.

Кази-мулла потратил двадцать лет, чтобы утвердить свою власть на этих началах. Но, когда у себя в горах Кази-мулла уже был неограниченным повелителем, на равнине вряд ли знали о его существовании и вряд ли там было известно его имя.

И вот 1 ноября 1831 года он проявил себя громовым ударом: спустившись с гор, он обрушился на город Киз­ляр, разорил его и отрубил там шесть тысяч голов.

Осмелев после этого успешного налета, он взял в осаду Дербент, но на этот раз был отброшен и вернулся в свои горы.

В этих походах бок о бок с ним находился молодой человек двадцати шести—двадцати восьми лет, носивший имя Шамиль-эфенди; он умел читать и писать, к тому же обладал необычайно благочестивым видом, и Кази- мулла, вначале выбравший его в нукеры, в конце концов принял его в мюриды.

Из оруженосца имама Шамиль-эфенди превратился в его ученика.

Говорят, что этот молодой человек, внимание к кото­рому привлекла благосклонность, оказываемая ему Кази- муллой, родился в Гимрах. Кое-кто уверял, что его видели пляшущим и поющим в кофейне и на площади этой деревни. Однако в возрасте пятнадцати лет он исчез, и никто не мог сказать, где он провел последующие пять лет.

Впрочем, некоторые утверждали, будто он был неволь­ником, бежал от турок и скрывался в горах.

Последней версии не слишком доверяли, и она счита­лась выдумкой, распространявшейся его недругами, ибо, при всей своей молодости, он из-за расположения к нему Кази-муллы имел уже немало врагов.

Успехи и дерзость Кази-муллы проистекали из того, что русским приходилось вести войну с двумя новыми, а вернее, с двумя старыми врагами — персами и турками.

Шестого сентября 1826 года Турция объявила войну Персии; 13 сентября того же года генерал Паскевич раз­бил персов при Елисаветполе; 28 марта 1827 года он был назначен главнокомандующим на Кавказе; 5 июля того же года русские разбили Аббас-Мирзу у деревни Джеван- Булак, 7 июля взяли крепость Аббас-Абад, 20 сентября — крепость Сардар-Абад, 1 октября — крепость Эривань. Наконец, русские перешли Араке, захватили города Ардебиль, Марату и Урмию, и 10 февраля 1828 года был подписан мирный договор в Туркманчае. По условиям этого договора Эриванское и Нахичеванское ханства отошли к России.

За персами последовали турки; 14 апреля того же года Россия объявила им войну. 12 июня русские взяли у них крепость Анапу, 23 июня — Карс, 15 июля — Поти, 24 июля — Ахал кал ак, 26 июля — Гертвис, 15 августа — Ахалцих, 28 августа — Баязет.

Наконец, 20 июня 1829 года генерал Паскевич одержи­вает у деревни Каинлы решительную победу над турками; 2 сентября подписан Адрианопольский мир, по которому Турция уступает России все крепости, захваченные той во время войны.

Заключив мир с Персией и разбив турок, русские вздохнули свободнее. Было решено, что генерал барон Розен предпримет экспедицию в Дагестан и вторгнется в Аварию и Чечню.

И действительно, переправившись через гору Каранай, русские предприняли осаду Гимров.

Надо видеть хотя бы одно из этих горных селений, чтобы понимать, что здесь представляет собой осада. Каждый его дом имеет бойницы и оказывается атакуемой и обороняемой крепостью, брать которую приходится, преодолевая море огня.

Гимры упорно оборонялись; среди защитников аула находились Кази-мулла, его помощник Гамзат-бек и Шамиль-эфенди. В конце концов Гимры были захвачены; Гамзат-бек скрылся; убитый Кази-мулла и получивший легкое ранение Шамиль-эфенди остались на поле сраже­ния.

Почему же, имея всего лишь легкое ранение, Шамиль- эфенди остался на поле сражения?

По двум причинам; во-первых, его лошадь была убита под ним, а его зияющая рана и залитое кровью тело должны были убедить русских, что он мертв, и тем спа­сти его от гибели.

Так и случилось.

Но была и другая причина. Когда с наступлением ночи русские покинули поле сражения, Шамиль встал, оты­скал тело своего повелителя, павшего на его глазах, и придал ему позу человека, который умер во время молитвы и молится даже после смерти.

Так что это сражение, стоившее, правда, Кази-мулле жизни, в то же самое время явилось торжеством мюри­дизма, а Шамиль-эфенди весьма рассчитывал на мюри­дизм для своего будущего возвышения.

И в самом деле, Шамиль присоединился затем к своим товарищам, представил в их глазах Кази-муллу мучени­ком, от которого он получил последние наставления и последний вздох которого он принял, и, не выставляя еще себя на роль его преемника, стал называть себя его любимым учеником.

Вернувшись на поле сражения после ухода русских, горцы нашли там труп Кази-муллы в молитвенной позе, о которой говорил Шамиль, и никто уже более не сомне­вался, что Шамиль, присутствовавший при последних его минутах, получил от него предсмертные наставле­ния.

Однако время Шамиля еще не наступило. Он созна­вал, что на его пути к званию имама стоит живая и непреодолимая преграда.

Это был Гамзат-бек, уже упоминавшийся нами помощ­ник Кази-муллы.

Тем не менее сам Гамзат-бек, при всей своей популяр­ности, не был уверен в том, что ему удастся унаследовать верховную власть. Он добился поставленной цели благо­даря своей отваге.

Убедившись со всей определенностью в смерти Кази- муллы, Гамзат-бек пригласил всех дагестанских мулл собраться в деревне Карадах, куда он намеревался отпра­виться лично, чтобы сообщить им важную новость.

Приглашенные явились на место встречи.

В полдень, то есть в час, когда муэдзины созывают правоверных на молитву, Гамзат-бек въехал в деревню, сопровождаемый самыми храбрыми и самыми предан­ными своими мюридами.

Он решительно направился в мечеть, совершил молит­венный обряд, а затем, повернувшись к народу, твердым и громким голосом произнес:

«Мудрые соратники по тарикату^[7], почтенные муллы и руководители наших прославленных общин! Кази-мулла убит и теперь молится Аллаху за вас. Будем признательны ему за его преданность нашему святому делу; будем еще неустрашимее, ибо его храбрости нет более на этом свете, чтобы помогать нашей. Он оказывал нам защиту в наших предприятиях, и, прежде нас уйдя на небеса, он своей рукой отворит врата рая тем из нас, кто погибнет в сра­жениях. Наша вера повелевает нам вести войну с рус­скими, чтобы освободить из-под их ига наших соотече­ственников. Кто убьет русского, иными словами, врага нашей святой веры, тот вкусит вечное блаженство; кто падет в сражении с ними, того ангел смерти перенесет в объятия счастливых и всегда непорочных гурий. Возвра­титесь каждый в свой аул, соберите народ, передайте ему заветы Кази-муллы, скажите людям, что если они не попытаются освободить свое отечество, то наши мечети превратятся в христианские церкви и неверные подчинят всех нас своей власти. Однако мы не можем оставаться без имама. Шамиль-эфенди, любимец Аллаха, получи­вший последние наставления нашего храброго предводи­теля, скажет вам, что Кази-мулла, произнося свои последние слова, назначил меня своим преемником. И я, кто с этой минуты ваш глава и ваш имам, объявляю рус­ским священную войну».

Многие из тех, кто присутствовал на этом собрании и слышал эту речь, воспротивились приходу Гамзат-бека к верховной власти.

Послышался ропот.

Однако Гамзат-бек сделал знак рукой, приказывая молчать.

Ему повиновались.

«Мусульмане, — сказал он, — я вижу, что ваша вера начинает ослабевать; мой долг имама повелевает мне снова наставить вас на путь, от которого вы отступаете. Повинуйтесь мне немедленно и без ропота; повинуйтесь голосу Гамзат-бека, или Гамзат-бек заставит вас повино­ваться его кинжалу!»

Решительный взор оратора, его обнаженный кинжал и его готовые на все мюриды заставили толпу молчать. Никто не осмелился возразить; Гамзат-бек вышел из мечети, вскочил в седло и, сам себя провозгласивший имамом, в сопровождении мюридов возвратился в свой лагерь.

Духовная власть Гамзат-бека была утверждена, ему оставалось захватить власть светскую.

Власть эта была в руках ханов Аварии. Уверяют, что Шамиль-эфенди, став помощником Гамзат-бека, точно так же, как тот прежде был помощником Кази-муллы, убедил Гамзат-бека в необходимости любой ценой изба­виться от законных владетелей края.

Многие, напротив, утверждают, что Гамзат-беку этот совет дал Аслан — казикумухский хан, непримиримый враг ханов Аварии.

Вот в каких обстоятельствах находились тогда авар­ские ханы.

То были трое юных братьев, лишившихся отца и вос­питывавшихся своей матерью Паху-бике. Звали их Абу- Нуцал, Умма-хан и Булач-хан.

Одновременно с ними их мать воспитывала и Гамзат- бека, поэтому он приходился молодым ханам если и не кровным братом, то, по крайней мере, названым братом. Когда началось русское вторжение в Дагестан, братья укрылись в Хунзахе.

Гамзат-бек пошел войной против русских, стал напа­дать на них днем и ночью и не давал им покоя настолько, что они были вынуждены оставить Аварию, успев, однако, полностью разрушить в ней две или три деревни.

Гамзат-бек расположился лагерем возле Хунзаха и, известив молодых ханов о своем присутствии, пригласил их к себе. Те, не испытывая никакого недоверия и пола­гая, что они получили приглашение от друга, поехали к нему.

Но как только они прибыли в лагерь Гамзат-бека, его нукеры с шашками и кинжалами в руках напали на них.

Молодые ханы отличались храбростью, хотя младший из них был еще почти ребенок; к тому же они прибыли в сопровождении преданной свиты, так что убить их было нелегко, и бой завязался отчаянный.

Кончилось тем, что двое братьев пали мертвыми, а третьего взяли в плен, но, защищаясь, они убили у Гамзат-бека сорок человек, в числе которых был и его брат.

Таким образом, одним препятствием на пути Шамиля- эфенди стало меньше, поскольку брат Гамзат-бека мог иметь если и не права, то, по крайней мере, притязания на роль его преемника.

Но, как мы уже сказали, третий из юных братьев, Булач-хан, остался в живых. А пока он был жив, Гамзат- бек не мог стать законным ханом Аварии. Тем не менее убийца, без всяких колебаний лишивший жизни двух братьев, когда они были вооружены и защищались, не мог решиться убить захваченного ребенка, ставшего его пленником.

Между тем в конце 1834 года Гамзат-бек в свою оче­редь был убит.

Взгляд историка с трудом проникает в мрачные уще­лья Кавказа. Всякий звук, который исходит оттуда и достигает городов, это не более чем эхо, искаженное и расстоянием, и складками земли.

Итак, вот что рассказывают об убийстве Гамзат-бека. Мы изложим эту историю в том виде, как ее представ­ляет общественная молва, но при этом призываем наших читателей не доверять предубеждениям русских, кото­рые, естественно, питают их к своему врагу, — предубеж­дениям, порой превращающимся в клевету.

После убийства молодых ханов Гамзат-бек поселился в их дворце в Хунзахе. Погибшие были чрезвычайно любимы их подданными, усмотревшими в первом дей­ствии убийцы гнусную измену, а во втором — кощун­ственное святотатство.

Так что народ стал роптать против Гамзат-бека.

Здесь мы перестаем настаивать на истинности приво­димых нами фактов. Достоверны лишь результаты, под­робности же остаются неясными.

Шамиль-эфенди слышал этот ропот и понял, какую пользу он может из него извлечь.

По его наущению Осман-Сул Гаджиев с двумя своими внуками, Османом и Хаджи-Мурадом (не забудьте имя Хаджи-Мурад, ибо тот, кто его носит, призван сыграть важную роль в нашем повествовании), подготовил заго­вор против Гамзат-бека.

Близилось 19 сентября, день великого праздника мусульман. Как имам Гамзат-бек должен был совершить молитву в мечети Хунзаха.

Этот день и это место заговорщики избрали для осу­ществления своего замысла.

Предупреждения о готовящемся заговоре не раз дохо­дили до Гамзат-бека, но он не хотел в него верить. Нако­нец, когда один из его мюридов стал говорить об этом с большей настойчивостью, чем другие, Гамзат-бек задал ему вопрос:

— Можешь ли ты остановить ангела, который по при­казанию Аллаха придет взять твою душу?

— Разумеется, нет, — ответил мюрид.

— Тогда ступай домой и ложись спать, — сказал ему Гамзат-бек. — Мы не можем избежать того, что предо­пределено свыше. Если завтрашний день избран Аллахом днем моей смерти, ничто не может помешать тому, чтобы я умер завтра.

И 19 сентября в самом деле стало днем, который судьба установила для смерти Гамзат-бека. Он был убит в мечети, в намеченном заговорщиками месте и в назначенный ими час, а его тело, с которого были сорваны все одежды, лежало на площади перед мечетью в течение четырех дней.

Даже самые непримиримые враги Шамиля-эфенди вынуждены признать, что его не было в Хунзахе в день убийства, однако они настаивают, что он издали руково­дил заговором.

Единственное реальное доказательство его причаст­ности к заговору состоит в том, что, согласно преданию, в то самое время, когда Гамзат-бек был убит, Шамиль- эфенди, находясь в тридцати льё от этого места, начал молиться, а затем вдруг поднялся, бледный, с мокрым от пота лбом, как если бы ему, подобно Моисею и Самуилу, только что довелось находиться лицом к лицу с Богом, и возвестил тем, кто его окружал, о смерти имама.

Какие средства употребил новый пророк, чтобы достичь своей цели? Об этом не знает никто, и, по всей вероятности, он достиг ее просто-напросто благодаря своим исключительным дарованиям.

Как бы там ни было, через неделю после смерти Гамзат-бека Шамиль был единогласно провозглашен имамом.

Получив этот титул, он отказался от звания эфенди и принял имя Шамиль.

Хаджи-Мурад, вместе со своим отцом и дедом возглав­лявший заговор против Гамзат-бека, был назначен пра­вителем Аварии.

Оставался юный Булач-хан — пленник Гамзат-бека, на которого тот постыдился поднять руку и который, если бы он продолжал жить, мог в один прекрасный день предъявить свои права на Аварское ханство.

Вот что рассказывают о трагическом конце юного хана. Но тут мы снова из области исторических фактов переходим в область преданий и потому не ручаемся далее за достоверность нашего рассказа.

Юного Булач-хана Гамзат-бек отдал под охрану Иман- Али, своего дяди.

Не следует смешивать имя Иман с титулом имам, означающим «пророк».

Шамиль, став имамом, потребовал выдать ему юного хана, а вместе с ним и богатства, оставленные Гамзат- беком.

Иман-Али беспрепятственно передал ему казну, но отказался выдать пленника.

Отказ этот, как утверждали, имел под собой основа­ние.

У Иман-Али был сын по имени Чопан-бек, который, участвуя в битве, ставшей роковой для двух братьев Булач-хана, сам был смертельно ранен.

Перед тем как испустить дух, он раскаялся в своем содействии злодеянию и стал заклинать Имана-Али во что бы то ни стало беречь Булач-хана и рано или поздно возвратить ему Аварское ханство.

Иман-Али дал Чопан-беку обещание исполнить его просьбу: в этом и была причина его отказа Шамилю. Он считал, что его связывает торжественное обещание, дан­ное им умершему сыну.

А поскольку сын был мертв, он не мог освободить отца от клятвы, которую тот ему дал. Но Шамиль, как уве­ряют, велел своим мюридам окружить жилище Иман- Али, угрожая старику отрубить голову и ему, и всем оставшимся в живых членам его семьи, если он не выдаст Булач-хана.

Иман-Али испугался и выдал ему ребенка.

Тогда, говорит все то же предание, Шамиль привел мальчика на вершину горы, высящейся над Койсу.

И там, упрекнув Булач-хана в смерти Гамзат-бека, будто бы убитого по его наущению, он сбросил юношу в реку.

Это злодеяние стало причиной бегства Хаджи-Мурада, которого мы еще встретим на нашем пути раза три или четыре как реальную личность и один раз как привиде­ние.

Как только с Булач-ханом было покончено, Шамиль беспрепятственно соединил в своих руках религиозную власть и светское могущество.

Все эти события происходили в 1834 году.

Всем известно, какого непреклонного и упорного врага обрели с той поры русские в этом властелине гор.

Ну а теперь, когда наши читатели познакомились с Кавказом, с народами, которые его населяют, и с не­обычным человеком, который управляет ими, пришло время завершить это историческое вступление, длинное и вместе с тем короткое, если учесть, что оно содержит

в сжатом виде перечень событий, совершившихся на Кавказе в течение пяти тысяч лет. Надеемся, что благо­даря этому вступлению читатели будут с большим инте­ресом и с меньшими трудностями следовать за нами по неизменно красочному, а порой и опасному пути, кото­рый мы прошли.

Тифлис, 1 декабря 1858 года.

V КИЗЛЯР

Мы прибыли в Кизляр 7 ноября 1858 года, в два часа пополудни.

Это был первый город, встреченный нами после Астра­хани. Мы проехали шестьсот верст по степям, не увидев ни одного пристанища, за исключением почтовых стан­ций и казачьих постов.

Изредка нам попадался небольшой караван татар- калмыков или татар-ногайцев, кочующих, то есть переезжающих с места на место, и везущих с собой, при­чем непременно на четырех верблюдах, которые нужны, чтобы погрузить кибитку и ее содержимое, все свое иму­щество.

Тем не менее с приближением к Кизляру, когда до него оставалось не более семи-восьми верст, окружающая картина делалась более оживленной, как это происходит вблизи пчелиных ульев и больших городов.

Однако было заметно, что пчелы, вылетавшие из улья, который мы намеревались посетить, имели весьма острое жало.

Все кавалеристы и пехотинцы, попадавшиеся нам навстречу, были вооружены. Встретившийся нам пастух носил кинжал на боку, ружье за плечами и пистолет за поясом. Так что если бы его изобразили на вывеске, то на ней нельзя было бы написать, как это принято у нас: «У доброго пастыря».

Даже одежда людей приняла здесь воинственный характер.

Безобидный русский тулуп, незатейливую калмыц­кую дубленку сменила черкеска серого или белого цвета, украшенная по обеим сторонам груди рядами гнезд для патронов.

Веселый взгляд сменился взглядом тревожным, и глаза всякого путника, кто бы он ни был, приняли грозное выражение, выглядывая из-под косматой черной, белой или серой папахи.

Чувствовалось, что вы вступили на землю, где каждый опасается встретить врага и, находясь слишком далеко от какой-либо власти, чтобы на нее можно было рассчиты­вать, защищает себя сам.

И действительно, мы приближались, как уже было сказано, к Кизляру — тому самому городу, который в 1831 году был взят и разграблен Кази-муллой, учителем Шамиля.

Здесь каждый еще вспоминает о потере или родствен­ника, или друга, или дома, или имущества во время этого бедствия, отчасти повторяющегося каждодневно.

Чем ближе мы подъезжали к городу, тем неисправнее становилась дорога; во Франции, в Германии или в Англии ее сочли бы непроезжей, и, разумеется, ни один экипаж не мог бы по ней двигаться.

Но тарантас проходит везде, а мы ехали в таран­тасе.

В итоге мы, кто только что пересек песчаное море и кому пять дней порошило глаза пылью, оказались на подступах к городу, где наши лошади тонули в грязи по самую грудь, а наши повозки — по самую ступицу.

— Куда вас везти? — спросил ямщик^[8].

— В лучшую гостиницу.

Ямщик покачал головой.

— В Кизляре, господин, — отвечал он, — нет гости­ницы.

— Но где же, в таком случае, останавливаются в Киз­ляре?

— Надо обратиться к полицмейстеру, и он определит вам какой-нибудь дом.

Подозвав казака из предоставленного нам конвоя, мы вручили ему имевшиеся у нас подорожную^[9] и открытый лист^[10], с помощью которых можно было удостоверить нашу личность, и приказали отправиться как можно скорее к полицмейстеру, а вернувшись от него с ответом, ожидать нас у ворот города.

Казак пустился в галоп и скрылся из виду на извили­стой дороге, напоминавшей реку из жидкой грязи и терявшейся среди заборов.

Заборы эти окружали сады, засаженные виноградом и выглядевшие чрезвычайно ухоженными.

Мы поинтересовались у ямщика, что это за сады, и услышали в ответ, что они принадлежат армянам.

Эти армянские сады и есть те виноградники, где делают знаменитое кизлярское вино.

Кизлярское вино и кахетинское, которое, по моему мнению, ему уступает, поскольку его перевозят в буйво­линых бурдюках и оно приобретает привкус шкуры, это, наряду с вином из оджалеши в Мингрелии и эриванским, единственные вина, которые пьют на Кавказе, в краю, где, при всем его мусульманском населении, в пересчете на каждого жителя потребляют, возможно, самое боль­шое количество вина на свете!

В Кизляре, кроме того, производят превосходную водку, повсюду на Кавказе известную под названием кизлярки.

Вино и водку производят армяне.

Вообще на Кавказе и в прилегающих к нему провин­циях армяне производят все.

У каждого народа есть своя специализация. Персы продают шелк, лезгины — сукно, татары — оружие, и только у армян специализации нет: они продают все, что продается, и даже то, что не продается.

И вообще репутация армян не такая уж хорошая.

По каждому поводу вам скажут:

«Если татарин кивнет вам головой, положитесь на него.

Если перс подаст вам руку, положитесь на него.

Если какой-нибудь из горцев даст вам слово, положи­тесь на него.

Но, если вы договариваетесь с армянином, заставьте его подписать бумагу и возьмите двух свидетелей, чтобы он не мог потом отказаться от своей подписи».

К тому, чем армяне торгуют обычно, в Кизляре они, таким образом, добавляют еще торговлю вином и вод­кой.

В течение пяти дней мы не видели ни одного деревца, и на душе у нас было радостно от того, что мы вступили в этот оазис, хотя листва в нем уже начала осыпаться.

Мы оставили зиму в России, снова встретили осень в Кизляре и, как нас уверяли, должны были вновь обрести лето в Баку.

Определенно, времена года шли для нас в обратном порядке.

Проехав около четырех верст по отвратительной дороге, мы прибыли, наконец, к городским воротам.

Казак ожидал нас.

Полицмейстер отвел нам дом в ста шагах от почтовой станции.

Наша повозка, сопровождаемая казаком, остановилась у ворот дома.

Мы в самом деле находились на Востоке, — правда, на Востоке северном, но он отличается от Востока южного лишь нарядами его жителей: нравы и обычаи здесь те же.

Муане уяснил это, ударившись головой о притолоку входной двери нашей комнаты: видимо, дверь эта была сделана в расчете на десятилетнего ребенка.

Я вошел в комнату первым и с некоторым беспокой­ством осмотрелся кругом. Почтовые станции, на которых мы останавливались по дороге, обставлены были, разу­меется, плохо, но все же в них имелись два деревянных стула, деревянная скамья и деревянный стол.

В нашей же комнате из всей обстановки была лишь висевшая на стене гитара.

Кто был этот испанский мечтатель, занимавший до нас это жилище и, не имея денег, чтобы расплатиться за кров, оставивший в качестве оплаты диковинный пред­мет, который наш хозяин приберег, вероятно, для киз­лярского музея?

Мы обратились за разъяснениями к мальчику лет пят­надцати, в расчете на которого, без сомнения, и была сделана эта дверь и который предстал перед нами в чер­кеске, украшенной патронными гнездами, и с кинжалом, заткнутым за пояс; однако, пожав плечами, что означало: «А с какой стати вас это интересует?», он ограничился коротким ответом:

— Гитара там потому, что ее туда повесили.

Нам пришлось удовольствоваться этим разъяснением, каким бы туманным оно ни было.

Тогда мы спросили его, где нам предстоит есть, на чем — сидеть и на чем — спать.

Он указал на пол и, несомненно утомленный нашей назойливостью, удалился; при этом обнаружилось, что за спиной у него стоял его брат, маленький мальчик лет семи-восьми, привязанный домашними к кинжалу длин­нее его самого и бросавший на нас дикие взгляды из-под своей косматой черной папахи.

Он вышел след в след за братом.

Их уход оставил нас в немалой тревоге по поводу нашего будущего. Так это и есть столь хваленое восточ­ное гостеприимство, и вблизи оно выглядит куда хуже, как и почти все в этом мире?

В эту минуту мы заметили нашего казака, стоявшего по другую сторону двери, но изогнувшегося так, что мы могли видеть его лицо, хотя оно было бы полностью скрыто от нас, если бы он держался прямо.

— Что тебе надо, брат? — спросил его Калино^[11] с той особой ласковостью, какая присуща русским, когда они говорят с теми, кто уступает им в звании.

— Я хотел сказать генералу, — отвечал казак, — что полицмейстер сейчас пришлет ему мебель.

— Хорошо, — сказал Калино.

Казак тотчас повернулся на каблуках и удалился.

Наше достоинство требовало принять эту новость спо­койно и расценить такое внимание со стороны полиц­мейстера как нечто должное.

Разумеется, дорогие читатели, вы теперь смотрите вокруг меня и пытаетесь отыскать генерала, не так ли?

Так вот, генерал это я.

Тут требуется пояснение.

В России все сообразуется с чином; слово это озна­чает общественное положение, и, как мне кажется, при­шло оно из китайского языка.

Соответственно вашему чину с вами обращаются или как со скотом, или как с важным вельможей.

Внешними признаками чина служат галун, медаль, крест и орденская звезда.

Каждое такое украшение соответствует определенному званию, каждое предназначается для определенного сана.

Орденскую звезду в России носят только генералы.

Перед моим отъездом из Москвы мне сказали:

— Вы путешествуете по России, поэтому прицепите какой-нибудь знак отличия либо к петлице, либо на шею, либо на грудь, иначе вы не найдете ни куска хлеба на постоялом дворе, ни одной лошади на почтовых стан­циях, ни одного казака в станицах.

Совет этот заставил меня рассмеяться, но вскоре я убедился не только в его пользе, но и в необходимости ему следовать.

Стоило мне повесить на мой костюм русского опол­ченца орденскую звезду Карла III Испанского, как отно­шение ко мне коренным образом переменилось: теперь все спешили не просто удовлетворить мои желания, но предупредить их, а поскольку в России, за редким исклю­чением, одни лишь генералы могут носить какую-нибудь орденскую звезду, то меня называли генералом, не зная даже, какая на мне звезда.

Моя подорожная, составленная совершенно особен­ным образом, и открытый лист от князя Барятинского, разрешавший мне брать на всех военных постах надлежа­щий конвой, укрепляла всех, к кому я обращался, во мнении, что они имеют дело с военным начальством.

Правда, меня принимали за французского генерала, но поскольку русские в основном благожелательно отно­сятся к французам, то все шло просто замечательно.

На каждой почтовой станции ее военный начальник, почти всегда унтер-офицер, подходил ко мне, вытяги­вался в струнку, подносил руку к своей папахе и говорил: «Господин генерал, на станции все обстоит благопо­лучно» или: «На посту все в порядке».

На это я кратко отвечал по-русски: «Хорошо».

И казак уходил вполне довольный.

На всех станциях, где мне давали для сопровождения вооруженный конвой, я приподнимался в тарантасе или привставал в стременах, по-русски приветствуя казаков: «Здорово, ребята!»

И конвой хором отвечал: «Здравия желаем, ваше превосходительство!»

Благодаря этому казаки, вполне удовлетворенные своей судьбой, никогда не требуя вознаграждения и, после того как им пришлось проскакать во весь опор двадцать или двадцать пять верст, с признательностью принимая один или два рубля за порох, который они потратили, или на водку, которую им предстояло выпить, расставались с «моим превосходительством» настолько же довольные мной, насколько я оставался доволен ими.

Вот почему казак решил доложить генералу, что полицмейстер пришлет мебель, чтобы обставить квар­тиру.

И в самом деле, минут через десять на телеге привезли мебель, а вместе с ней пришел приказ открыть в доме столько комнат, сколько нам будет угодно занять.

До этого наш молодой хозяин, не слишком приветли­вый, как, помнится, я уже говорил, открыл нам лишь комнату с гитарой.

Увидев же мебель, присланную полицмейстером, и услышав пришедший вместе с ней приказ, хозяин совер­шенно изменил свое отношение к нам.

Мебель состояла из трех лавок, предназначенных слу­жить кроватями, из трех ковров, предназначенных слу­жить тюфяками, из трех стульев, о назначении которых мне нет нужды говорить, и из одного стола.

У нас недоставало лишь того, что можно было поста­вить на этот стол.

Мы послали нашего юного татарина купить яиц и курицу, а сами тем временем открыли нашу походную кухню и вытащили оттуда сковороду, кастрюлю, тарелки, вилки, ложки и ножи.

Из чайного сундучка были извлечены стаканы и ска­терть, которой каждый из нас вытирал губы и руки.

В нашем распоряжении имелись три скатерти, и без слов ясно, что мы не упускали случая их выстирать.

Наш посланец возвратился с купленными яйцами, но ему не удалось отыскать курицу, и он предложил нам вза­мен нее то, что на Кавказе можно найти повсюду, — пре­восходного барана.

Я согласился, ибо для меня это была возможность отведать шашлык.

Когда во время нашего пребывания в Астрахани мы посетили одно бедное армянское семейство, то хозяева, при всей их бедности, предложили нам стакан кизляр­ского вина и кусок отменного шашлыка.

Вино показалось мне хорошим, шашлык же я нашел отменным.

А так как я путешествую, чтобы набираться знаний, и, встречая где-либо хорошее блюдо, тотчас выведываю рецепт его приготовления, чтобы обогатить им кулинар­ную книгу, опубликовать которую рано или поздно вхо­дит в мои планы, то я спросил рецепт приготовления шашлыка.

Какой-нибудь эгоист приберег бы этот рецепт для себя, но, поскольку почти все, что у меня есть, обычно принадлежит целому свету и поскольку я бесконечно признателен тем, кто ждет, пока я дам, в то время как другие берут у меня сами, я хочу дать вам, дорогие чита­тели, рецепт приготовления шашлыка; испытайте его, и вы будете благодарны мне за этот подарок.

Возьмите кусок баранины (лучше филейную часть, если сумеете ее раздобыть), нарежьте его на кусочки раз­мером с грецкий орех, положите их в миску с нарублен­ным луком, полейте уксусом, щедро посыпьте солью и перцем и четверть часа маринуйте.

За это время приготовьте жаровню со слоем раскален­ных углей.

Кусочки баранины нанижите на железный или дере­вянный вертел и поворачивайте его над раскаленными углями до тех пор, пока мясо не изжарится.

Честно сказать, это лучшее из того, что я ел за все время моего путешествия.

Если же кусочки баранины удастся продержать в мари­наде целую ночь и если у вас будет возможность, снимая с вертела мясо, посыпать его сумахом, то шашлык будет совсем на славу.

Но когда вам надо спешить и когда у вас нет сумаха, вы вполне можете счесть эти два усовершенствования излишними.

Кстати, если у вас нет вертела и вы путешествуете в краях, где о нем не имеют понятия, то этот предмет кухон­ной утвари отлично заменяется ружейным шомполом.

На протяжении всего проделанного мною путешествия шомпол моего карабина постоянно служил мне вместо вертела, и я не заметил, чтобы это унизительное для него употребление повредило заряжанию оружия, приложе­нием к которому он служил.

В Мингрелии мне удалось научиться готовить шашлык другим способом, о чем я сообщу в свое время и в над­лежащем месте.

В то время как я жарил шашлык, а Муане и Калино, в ведении которых находились более простые хлопоты по хозяйству, накрывали на стол, от городничего, только что узнавшего о нашем прибытии, принесли сливочного масла, двух молодых цыплят и четыре бутылки старого вина.

Я велел поблагодарить городничего и известить его, что нанесу ему визит тотчас после обеда.

Масло и цыплята были отложены для завтрака на сле­дующий день.

Однако бутылка старого вина кончила за обедом свои дни, и я ничего не мог ей пожелать: благословение Господне было с нею.

По окончании обеда, выполняя данное мною обеща­ние, я взял с собой Калино в качестве переводчика и, оставив Муане, делавшего зарисовку семилетнего маль­чугана с его кинжалом или, лучше сказать, кинжала с его семилетним мальчуганом, отважился вступить в какое-то болото, где грязь была мне по колено.

Это был главная улица Кизляра.

Не сделав и десяти шагов, я вдруг почувствовал, что кто-то дернул меня за полу редингота (я называю так выбранное мною платье, не имея возможности дать ему более подходящее название).

Я обернулся.

Это был наш молодой хозяин: став чрезвычайно пред­упредительным, он на ломаном русском языке, смешивая его с татарским, сделал мне замечание, что я вышел из дома, не взяв с собой оружия.

Калино перевел мне его слова.

Я в самом деле вышел из дома, не взяв с собой ору­жия; было четыре часа дня и совершенно светло, поэтому мне и в голову не приходило, что я поступаю неосмотри­тельно.

Я хотел было идти дальше, не обращая внимания на советы молодого татарина, но он так упорствовал, что я, не видя никакой причины, которая заставила бы этого парнишку насмехаться над нами, уступил его настоя­ниям.

Я вернулся домой и заткнул себе за пояс хорасанский кинжал длиной в пятнадцать дюймов, который был куплен мною в Астрахани и который я носил во время поездки, но счел излишним носить в городе. Калино взял большую французскую саблю: она досталась ему от отца, подобравшего ее на поле сражения при Монмирае. Не слушая на этот раз замечаний нашего молодого хозяина, настаивавшего, чтобы каждый из нас прибавил к этой нелепой экипировке, и так уже достаточно грозной, еще и по двуствольному ружью, мы покинули дом, известив Муане об опасности и дав ему совет заботиться о сохра­нении не только вещей, но и самого себя.

VI ВЕЧЕР У КИЗЛЯРСКОГО ГОРОДНИЧЕГО

Городничий жил на другом конце города, и, чтобы добраться до его дома, мы должны были пройти через весь Кизляр.

Был базарный день, поэтому нам приходилось прокла­дывать себе путь среди телег, лошадей, верблюдов и тор­говцев.

Сперва это получалось довольно легко, поскольку вна­чале мы пересекали Крепостную площадь — огромную эспланаду, над которой высятся военные укрепления и на которой могли бы маневрировать двадцать пять тысяч человек, но, когда мы перешли с нее на базарную пло­щадь, нам пришлось вступить в настоящую борьбу.

Не сделав и пятидесяти шагов посреди этой толпы вооруженных до зубов людей, я понял, как низко должны были ставить они — и все вместе, и каждый по отдель­ности — человека без оружия.

Оружие на Востоке служит не только для того, чтобы вы могли защитить себя, но и для того, чтобы предотвра­тить нападение на вас.

Вооруженный человек, даже храня молчание, словно говорит: «Уважайте мою жизнь, а не то берегите вашу».

И эта угроза вовсе не бесполезна в краях, где, как ска­зал Пушкин, у б и й ство — простое телодвиже­ние!

Пройдя базарную площадь, мы вступили, наконец, на улицы города.

Нет ничего живописнее этих улиц с их растущими там и сям деревьями, с их лужами грязи, где барахтаются гуси и утки, а верблюды запасаются водой на дорогу.

Почти на всех улицах сделана земляная насыпь, под­нятая на высоту трех или четырех футов от уровня дороги и образующая пешеходный тротуар шириной в тридцать или сорок сантиметров.

Если на таком тротуаре сталкиваются друзья, то, вза­имно уступая дорогу и цепляясь друг за друга, они могут продолжать путь, каждый в свою сторону.

Но совсем иное дело, если это враги: кому-то из двоих приходится сойти в грязь.

По вечерам эти улицы должны обращаться и, несо­мненно, обращаются в настоящие разбойничьи вертепы, напоминающие даже не Париж времен Буало, ибо Париж времен Буало — это безопасное место в сравнении с Киз­ляром, а Париж времен Генриха III.

Прибыв к городничему, мы велели доложить о нас, и он вышел нам навстречу.

Городничий не знал ни слова по-французски, но бла­годаря Калино эта помеха была устранена; кроме того, в первой же обращенной ко мне фразе он сообщил, что его жена, с которой нам предстояло встретиться в третьей гостиной, говорит на нашем языке.

Я заметил, что в России и на Кавказе женщины в этом отношении имеют, вообще говоря, большое превосход­ство над своими мужьями: в молодости их мужья кто лучше, кто хуже умели говорить на французском языке, однако военные или административные занятия, кото­рым они впоследствии отдались, заставили их забыть его.

Женщины же, имеющие свободное время, которое они чаще всего, особенно в России, не знают, на что употре­бить, занимают свой досуг чтением наших романов, под­держивая таким образом свое умение изъясняться на французском языке и даже совершенствуясь в нем.

И в самом деле, г-жа Полнобокова говорила по-фран­цузски великолепно.

Я начал с извинений за то, что предстал перед ней в таком боевом снаряжении, и хотел было посмеяться над опасениями нашего молодого хозяина, но, к моему боль­шому удивлению, моя веселость никоим образом не передалась ей. Госпожа Полнобокова осталась серьезной и сказала мне, что наш хозяин был совершенно прав.

Однако ей было заметно, что я все еще сомневаюсь, и потому она обратилась к своему мужу, который подтвер­дил все сказанное ею.

Коль скоро и городничий разделял общее мнение по этому вопросу, дело становилось серьезным.

И тогда я попросил рассказать мне какие-нибудь под­робности.

В подробностях недостатка не было.

Как раз накануне, в девять часов вечера, на одной из улиц Кизляра было совершено убийство.

Правда, произошло оно по ошибке.

Убили вовсе не того, кого хотели убить.

Четверо татар — а татарином называют на северной линии Кавказа, равно как лезгином — на его южной сто­роне, любого разбойника, к какому бы горскому племени он ни принадлежал, — так вот, четверо татар, спрята­вшись под мостом, подстерегали богатого армянина, который должен был по нему пройти; однако в это время там проходил какой-то бедняга, которого они приняли за своего богатого купца и убили, лишь затем обнаружив свою ошибку; впрочем, это не помешало им забрать те несколько копеек, какие нашлись в его карманах. После чего они бросили его тело в канал, вода которого служит для орошения садов.

Упомянем попутно, что сады кизлярских армян снаб­жают винами под различными французскими названиями всю Россию.

А вот другое происшествие.

За несколько месяцев до нашего приезда трое братьев- армян Каскольт, возвращаясь с дербентской ярмарки, были взяты в плен вместе с одним из своих друзей по имени Бонжар; зная, что люди эти богаты, разбойники не убили их, а повели в горы, рассчитывая получить за них выкуп. Однако поскольку разбойники, отняв у плен­ных одежду и привязав их к хвостам лошадей, заставили несчастных пробежать пятнадцать верст, а затем вплавь преодолеть ледяные воды Терека, то двое бедняг умерли от воспаления легких, а третий, после того как его выку­пили за десять тысяч рублей, скончался от чахотки.

Четвертый, менее богатый, чем другие, освободился из плена, дав татарам обещание шпионить на них и обяза­вшись извещать их, когда какой-нибудь богатый армя­нин отправится в путь и можно будет напасть на него; однако, возвратившись в Кизляр, он, вполне естесте- ственно, не сдержал слова и теперь не осмеливался выхо­дить из собственного дома, ожидая даже там, что его убьют с минуты на минуту.

За год до этого полковник Менден и трое его конвой­ных казаков были убиты на дороге между Хасав-Юртом и Кизляром; однако полковник и казаки защищались как львы и, со своей стороны, убили пять или шесть татар.

Женщины в этом отношении подвергаются опасности меньше, чем мужчины. Поскольку татары, возвращаясь в горы, вынуждены заставлять своих пленников дважды переправляться через Терек, женщины, вообще говоря, не в состоянии вынести этого погружения вледяную воду. Так, одна умерла в пути, а две другие скончались от воспаления легких еще до того, как за них был получен выкуп, и семьи этих женщин, узнав об их смерти, не сочли нужным продолжать переговоры по поводу вызво­ления трупов.

Такой оборот дела показался татарам невыгодным, и похищения женщин, продолжающие с успехом совер­шаться на южной стороне Кавказа, почти прекратились на его северной стороне.

Впрочем, следующая забавная история свидетельствует о том, что они всё еще совершаются, хотя и другим спо­собом.

Татарский князь Б***, влюбленный в г-жу М*** — нет нужды говорить, что оба имени записаны в моем днев­нике полностью и они не приведены здесь исключи­тельно из соображений приличия, однако я решусь назвать их, если кто-нибудь пожелает оспорить достовер­ность этой истории, — так вот, татарский князь Б***, влюбленный в г-жу м***, которая, со своей стороны, платила ему взаимностью, условился с нею, что он ее похитит.

Госпожа М*** жила в Кизляре. В отсутствие мужа она попросила г-на Полнобокова предоставить ей лошадей, причем в такой час, когда исполнить эту просьбу пока­залось ему опасно.

И потому он решительно ей отказал.

Госпожа М*** настаивала, выставив предлогом болезнь одного из своих детей. Тронутый этим знаком материн­ской преданности, городничий выдает ей подорожную, и г-жа М*** уезжает.

Князь Б*** ждал ее на дороге; он похищает женщину, привозит ее в свой аул, своего рода орлиное гнездо на скале в нескольких верстах от Пятигорска, и держит у себя три месяца, тогда как муж ничего не знает о том, что с ней стало.

Через три месяца красавец-князь (говорят, что князь Б*** чрезвычайно красив), уже менее влюбленный, дает знать г-ну М***, что ему известно местопребывание его жены, и предлагает себя в посредники для ее выкупа. Господин М*** согласился. Через месяц князь написал, что он все уладил за три тысячи рублей. Господин М*** послал эту сумму и неделю спустя получил свою жену, радуясь, что смог выкупить ее так дешево.

Однако эта сделка была даже выгоднее, чем полагал бедный муж, ибо он выкупил не только свою жену, но и ребенка, которым она через полгода разрешилась.

Впрочем, татарские князья имеют обыкновение похи­щать не только чужих жен, но и тех, что становятся их собственными женами. Чем с большей неистовостью совершается похищение, тем больше чести это делает страсти похитителя. После этого начинаются переговоры о приданом с отцом, обычно соглашающимся на все условия, какие диктует ему зять, ибо тот, держа в своей власти жену, имеет преимущество перед отцом, который над ней более не властен.

Однако порой отец упрямится.

Вот пример такого упрямства.

Похищение совершается в Кисловодске.

Оно произошло как раз в то время, когда император­ский наместник на Кавказе граф Воронцов, надеясь уменьшить число происходящих там убийств, запретил татарским князьям носить оружие.

Отец похищенной девушки, не сумев договориться с зятем о цене приданого, явился к графу, жалуясь на похи­щение и требуя наказать похитителя.

К несчастью, подобно барону де Нанжи из «Марион Делорм», он явился во главе свиты из четырех человек, причем эти четыре человека и он сам были вооружены до зубов.

Граф Воронцов, вместо того чтобы выслушивать его жалобу, отдал приказ арестовать просителя и четырех его телохранителей как нарушителей постановлений намест­ника.

Татарин услышал этот приказ, выхватил свой кинжал и бросился на графа, намереваясь убить его.

Граф Воронцов стал защищаться и одновременно звать на помощь; прибежала его стража. Татарского князя задержали, а один из его людей был убит на месте.

Однако трое других убегают на гору Бештау и укрыва­ются там в пещере.

Там их атакуют, и они убивают двадцать казаков.

Когда же беглецов вот-вот должны были захватить, они производят вылазку.

Одного из них убивают в ходе этой вылазки; другой укрывается в конюшне, где случайно оказавшийся там кучер пробивает ему вилами грудь; третий как кошка карабкается на балкон ресторации, выдерживает на ее галерее настоящую осаду, убивает двенадцать человек и в конце концов падает, изрешеченный пулями, которые были посланы в него из соседних окон.

Следы пуль его противников и пятна его крови видны там до сих пор. Трактирщик использует их как своего рода рекламу и показывает останавливающимся у него путешественникам.

Разумеется, он отказывается показывать их тем, кто квартирует у его соседей.

Я мог бы рассказать два десятка подобных историй и назвать имена их героев, мертвых или живых, но следует отложить эти рассказы на остальную часть дороги, и, слава Богу, у нас не будет недостатка в таких сюжетах!

Мы целый час беседовали с г-жой Полнобоковой, под ногами которой, кстати сказать, лежал один из самых красивых персидских ковров, какие мне когда-либо дово­дилось видеть. Она пригласила нас прийти к ней вечером на чай, и ее муж заранее известил нас, что, опасаясь про­исшествий неприятного характера, он пришлет за нами двух казаков.

Я хотел было отказаться от этой чести.

— В таком случае, — сказал он, — мне придется взять назад приглашение моей жены: я не желаю, чтобы по дороге ко мне с вами случилось какое-нибудь несча­стье.

Услышав такую угрозу, я поспешил согласиться на этих двух казаков.

У ворот мы обнаружили ожидавшие нас дрожки город­ничего. Лишь в России принято проявлять подобные знаки внимания. Путешественник сталкивается с ними на каждом шагу, и, если только он не думает, как г-н де Кюстин, что такая предупредительность вызвана его лич­ными заслугами, ему следует быть за это по-настоящему признательным.

Что же касается меня, то я буду ежеминутно упоми­нать об этих знаках внимания и, поскольку это един­ственное предоставленное мне средство выразить при­знательность тем, кто мне их оказывал, прошу позволения пользоваться им при каждом удобном случае.

Дрожки подвезли нас к дому. Я хотел переменить сапоги, чтобы идти к полицмейстеру, однако он уже ждал меня на нашей квартире.

Совершенно смущенный тем, что он упредил меня, я извинился перед ним и показал ему на свои сапоги, покрытые грязью до самых икр.

Впрочем, у меня были в запасе другие: уведомленный о дорогах, по которым нам предстояло ехать, я купил в Казани сапоги, доходившие мне до самых ляжек.

(Нет никакого сомнения, что именно в России были сшиты семимильные сапоги Мальчика с пальчик.)

Полицмейстер явился предложить нам свои услуги.

Однако мы и так уже злоупотребили его вниманием: у нас не было к нему больше просьб, и нам оставалось лишь выразить ему нашу благодарность.

Четыре или пять незнакомых мне бутылок вина, кото­рые я обнаружил выстроенными в ряд на подоконнике, свидетельствовали о новом проявлении заботы с его сто­роны.

Он обещал увидеться с нами вечером у городничего.

Я предупредил Муане об обстановке на улице, пред­ставление о которой мы попытались дать нашим читате­лям. Он взял свой альбом под мышку, подхватил Калино под руку, засунул по моему настоянию кинжал за пояс и в свою очередь отважился выйти из дому.

Впрочем, для художника Кизляр город сказочно живо­писный. Вначале нам бросилось в глаза смешение одежд. Армяне, татары, калмыки, ногайцы, евреи толпятся на его улицах, и каждый из них непременно носит свой национальный костюм.

Население города составляет от девяти до десяти тысяч душ, однако оно удваивается в базарные дни.

Помимо той торговли, какую ведут татары, похищая мужчин, женщин и детей и перепродавая пленников их же семьям, в Кизляре торгуют прежде всего знаменитым вином, которое изготавливают армяне, водкой, которую они гонят, шелком, который ткут местные жители, а также рисом, мареной, кунжутом и шафраном, которые выращивают в окрестностях города.

Муане вернулся через час: он был по уши в грязи, что не помешало ему восхищаться Кизляром. Описанная мною улица привела его в восторг, и он сделал прелест­ную ее зарисовку.

В половине восьмого дрожки городничего стояли у ворот.

Двое конников с фонарями держались впереди. При свете фонарей было видно, как поблескивают у них за поясом рукоятки пистолетов и эфесы кинжалов.

Двое казаков с шашкой на боку и с ружьем на коленях изготовились скакать по обеим сторонам дрожек.

Мы заняли места в экипаже, и дрожки, конники с фонарями и казаки помчались галопом, взметая вокруг себя брызги воды и грязи.

По дороге мне показалось, что я услышал несколько ружейных выстрелов.

Мы прибыли первыми. Встретившись со мной утром, г-жа Полнобокова еще не знала, кто я такой; моя подо­рожная и в особенности мой наряд ввели ее в заблужде­ние: она приняла меня, как и другие, за французского генерала и из одного лишь чувства гостеприимства вела себя с нами столь любезно, что более любезной, мне казалось, она быть уже не могла.

Однако я ошибся. Теперь, узнав, что я тот, кому, по ее утверждению, она была обязана лучшим своим развлече­нием, хозяйка дома не знала, как, в свою очередь, отбла­годарить меня за те прекрасные минуты, какие, по ее словам, я ей доставил.

Явилось еще пять или шесть персон; все они, осо­бенно женщины, безупречно говорили по-французски.

Я искал взглядом городничего. Госпожа Полнобокова предупредила мой вопрос.

— Не слышали ли вы, направляясь сюда, ружейные выстрелы? — поинтересовалась она у меня.

— Да, конечно, — отвечал я, — прозвучали три выстрела.

— Именно так; стреляли со стороны Терека, а когда стреляют оттуда, к этому всегда нужно относиться серьезно. Мой муж теперь вместе с полицмейстером. Я полагаю, что в ту сторону, откуда послышался шум, на разведку послали казаков.

— В таком случае, мы скоро узнаем новости?

— Вероятно, через минуту.

Остальные гости, по-видимому, менее всего на свете были встревожены ружейными выстрелами; они беседо­вали, смеялись, и складывалось впечатление, будто вы находитесь в парижской гостиной.

Вошедшие вскоре городничий и полицмейстер всту­пили в общий разговор, причем на их лицах не отража­лось ни малейшего беспокойства.

Был подан чай со множеством армянских варений, одно необычнее другого. Какие-то из этих варений были приготовлены из лесных тутовых ягод, другие — из дягиля; поданные вместе с ними конфеты тоже имели восточный характер: в них примечателен был скорее аро­мат, чем вкус.

Слуга, облаченный в чересский наряд, подошел к городничему и что-то сказал ему на ухо. Тот сделал знак полицмейстеру и вышел.

Полицмейстер последовал за ним.

— Вот и ответ? — спросил я г-жу Полнобокову.

— Вероятно, — ответила она и добавила: — Хотите еще чашку чая?

— С удовольствием.

Я подсластил сахаром чай, добавил в него чуточку сли­вок и стал пить его маленькими глотками, не желая казаться более любопытным, чем другие.

Тем не менее взгляд мой не отрывался от двери.

Городничий вернулся один.

Поскольку он не говорил по-французски, я принужден был подождать, пока г-жа Полнобокова не соблаговолит удовлетворить мое любопытство. Она поняла мое нетер­пение, хотя, вероятно, оно казалось ей преувеличен­ным.

— Так что же? — спросил я ее.

— Ровно в двухстах шагах от вашего дома, — отвечала она, — нашли тело какого-то человека, простреленное двумя пулями. Поскольку его уже дочиста ограбили, невозможно определить, кто это был. Несомненно, это какой-то купец, приехавший сегодня в город, чтобы про­дать свой товар, и намеревавший здесь задержаться. Кстати, сегодня ночью, если вы оставите у себя в ком­нате свет, не забудьте закрыть ставни: сквозь окно в вас вполне могут выстрелить из ружья.

— Какую же пользу это принесет тому, кто в меня выстрелит, если дверь заперта?

— Да ведь выстрелят просто из прихоти: эти татары такие странные люди!

— Слышите? — спросил я Муане, делавшего какой-то набросок в альбоме г-жи Полнобоковой.

— Слышите? — спросил Муане у Калино.

— Слышу, — ответил Калино с обычной своей серьез­ностью.

Ну а я взял альбом г-жи Полнобоковой, и на его чистой странице, следовавшей за той, где Муане сделал свой набросок, принялся писать стихи, не думая более об убитом, как не думали, видимо, о нем и другие.

По прошествии двух недель моего пребывания на Кав­казе я понял это равнодушие, так сильно удивлявшее меня вначале.

В одиннадцать часов все стали расходиться. Вечер продлился много дольше обычного. Возможно, уже целый год ни один вечерний прием не заканчивался в столь позднее время.

Передняя напоминала караульное помещение: каждый из явившихся на прием гостей привел с собой одного или даже двух вооруженных до зубов слуг.

Мои дрожки в окружении двух конников с фонарями и двух казаков ожидали меня у ворот. Мне это стоило три рубля: рубль — кучеру, рубль — двум конникам с фона­рями и рубль — двум казакам; однако, испытав столь необычные душевные волнения, я нисколько не сожалел об этих деньгах.

Мне не нужно было закрывать ставни: об этом поза­ботился наш молодой хозяин, который явно преиспол­нился предупредительностью к нам.

Я лег на лавку, закутался в шубу и вместо подушки положил под голову свою корзинку^[12].

Это случалось со мной почти каждый вечер, с тех пор как я покинул Елпатьево^[13].

VII «ГАВРИЛЫЧИ»

Когда вечером ложишься спать на доске, в шубе, заме­няющей тебе и матрас, и одеяло, то наутро покинуть свою постель не составляет особого труда.

На рассвете я соскочил со своего ложа, умыл лицо и руки в медном тазу, купленном мною в Казани ради того, чтобы наверняка иметь возможность пользоваться в дороге этой туалетной принадлежностью, которая явля­ется одним из самых редких в России предметов домаш­него обихода, и затем разбудил своих спутников.

Ночь прошла без всяких происшествий.

Необходимо было быстро позавтракать и как можно скорее отправляться в путь: мы могли прибыть в Шелко­вую, где у нас был намечен следующий ночной привал, лишь довольно поздно, а чтобы попасть туда, нам пред­стояло пересечь одно чрезвычайно опасное место.

То был густой подлесок, который подступал к самой дороге, превращая ее в теснину, а от дороги поднимался в гору.

За восемь или десять дней до нас какой-то офицер, торопившийся прибыть в Шелковую и не заставший на станции Новоучрежденной казаков, решил продолжить путь, хотя его предостерегали об опасности. Он ехал в кибитке — своего рода крытой телеге с откидным вер­хом.

Оказавшись посреди леса, о котором только что шла речь, он вдруг увидел конного чеченца, выскочившего из чащи и бросившегося прямо на него. Офицер взвел курок пистолета и в ту минуту, когда чеченец был не далее четырех шагов от кибитки, нажал на спуск.

Пистолет дал осечку.

У чеченца тоже был пистолет в руке, но, вместо того чтобы выстрелить в офицера, он выстрелил в одну из лошадей, запряженных в кибитку.

Лошадь упала с пробитой головой, и повозка была вынуждена остановиться.

При звуке пистолетного выстрела человек двенадцать пеших чеченцев, в свою очередь выскочив из чащи, бро­сились на офицера, который успел ранить шашкой одного или двух из них, но тотчас же был повален, раз­дет, скручен и за шею привязан к хвосту лошади.

Горцы проделывают такие трюки удивительно ловко; у них всегда наготове веревка со скользящей петлей; плен­ника привязывают к лошади, и она пускается в галоп, прежде чем бедняга успеет позвать на помощь.

К счастью для офицера, казаки, которых он не застал на станции, оставшейся за его спиной, возвращались со станции, находившейся впереди него; издалека увидев схватку, они поняли, что происходит нечто чрезвычай­ное, пустили своих коней в галоп, подъехали к кибитке и, узнав от ямщика о нападении чеченцев, во весь опор бросились в погоню за ними.

Пешие разбойники бросились ничком на землю, и казаки их не заметили; конный же чеченец подгонял свою лошадь коленями, а пленника — плетью, однако тот, утратив гибкость из-за сковывавшей его движения веревки, замедлял бегство всадника.

Услышав позади себя топот казачьих коней, чеченец выхватил кинжал; офицер подумал, что кинжал этот предназначается ему, но, к счастью, горец ограничился тем, что перерезал веревку, которой пленник был при­вязан к хвосту лошади.

Полузадушенный офицер покатился по траве, а горец вместе со своим конем бросился в Терек.

Казаки выстрелили ему вслед, но промахнулись.

Горец торжествующе закричал, достиг другого берега, потрясая ружьем, и оттуда выпустил в своих противников пулю, раздробившую одному из них руку.

Двое казаков стали оказывать помощь своему това­рищу, а трое других занялись офицером.

Поскольку чеченец волочил обнаженного пленника сквозь заросли, состоявшие из держи-дерева, все тело несчастного представляло собой одну сплошную рану.

Один из казаков дал ему свою лошадь и бурку, и он, еле живой, добрался до Шелковой.

Госпожа Полнобокова, предупредив нас об опасном месте на дороге, рассказала об этом происшествии, и мы дали ей обещание пересечь подобное malo sitio^[14], как говорят в Испании, засветло и как можно раньше.

Однако нельзя было отправляться в путь, не позавтра­кав.

В ту самую минуту, когда я велел ощипать одного из двух цыплят и уже готовился зажарить его на сковороде, явился полицмейстер.

Он пришел пригласить нас к себе на завтрак.

Завтрак был уже готов, и нам оставалось лишь перейти через улицу.

Я хотел было принести извинения и отказаться от этого предложения, однако полицмейстер признался, что его жена, намеревавшаяся провести предыдущий вечер у своей сестры, г-жи Полнобоковой, но не решившаяся отправиться к ней без конвоя — вспомним, что все казаки были в разъездах в связи с ружейной пальбой, — желала познакомиться со мной, и он главным образом от ее имени явился пригласить меня.

Ничего не оставалось, как подчиниться.

Калино задержался дома, чтобы руководить укладкой наших съестных припасов. У нас было девять бутылок отличного вина, и, если мы хотели их выпить, что опре­деленно входило в наши намерения, следовало обра­щаться с ними как можно бережнее.

С тарантасом и телегой Калино должен был присоеди­ниться к нам в доме у полицмейстера.

Муане и я отправились к полицмейстеру.

В доме у него мы обнаружили двух дам вместо одной.

Помимо жены полицмейстера, там была ее золовка, которая не желала упустить случай увидеть автора «Монте-Кристо» и «Мушкетеров» и еще на рассвете при­была туда с этой целью.

Обе дамы говорили по-французски.

Одна из них, полицмейстерша, оказалась отличной музыкантшей; она села за фортепьяно и спела нам несколько прелестных русских романсов, в том числе и «Горные вершины» на слова Лермонтова.

Скоро мне представится случай поговорить об этом великом поэте, русском Альфреде де Мюссе; в то время, когда он еще был совершенно неизвестен во Франции, я опубликовал в «Мушкетере» его лучшее произведение «Печорин, или Герой нашего времени».

Калино прибыл с тарантасом и телегой, и, так как мы ждали лишь его, чтобы приняться за завтрак, все тотчас сели за стол.

Разговор, естественно, зашел о татарах.

Хозяйка дома подтвердила нам то, что рассказал полицмейстер: поскольку накануне вечером ее муж отлу­чился из-за ружейной пальбы, она, не имея конвоя, при всем своем желании увидеть меня не решилась идти к сестре. Вновь прозвучали, причем с еще большей настой­чивостью, советы, данные нам накануне г-жой Полно­боковой, и это побудило дам заявить, что они никоим образом не хотят, чтобы из-за них мы задерживались, а потому отпускают нас.

Речь шла прежде всего о том, чтобы засветло проехать лес возле Шелковой.

Этот злополучный лес тревожил всех.

В итоге мы и сами начали испытывать такую же тре­вогу и простились с нашими прелестными хозяйками, пожелавшими проводить нас до самого экипажа.

Так что вместе с нами они вышли на крыльцо.

Мы сели в тарантас, однако полицмейстерша смотрела на нас с беспокойством: по-видимому, наш конвой из шести казаков не внушал ей доверия.

— Вы чем-то встревожены, сударыня? — обратился я к ней.

— Разумеется, — отвечала она. — Неужели у вас нет другого оружия, кроме кинжала?

Я поднял покрывало, наброшенное на переднюю ска­мью, и глазам полицмейстерши открылись три двустволь­ных ружья, два карабина, один из которых был рассчитан на разрывные пули, и револьвер.

— О, это хорошо, — сказала она, — вот только выез­жайте из города, держа ружья в руках, чтобы все видели, что вы вооружены. Среди тех, кто на вас сейчас смотрит (вокруг нас и в самом деле толпились зеваки), вполне могут быть два-три татарских лазутчика.

Последовав этому дружескому совету, каждый из нас взял по двуствольному ружью и поставил его прикладом вниз себе на колено; мы простились с дамами и в этих грозных позах покинули Кизляр среди глубокого молча­ния восьмидесяти, а то и ста зрителей, наблюдавших за нашим отъездом.

Едва выехав из города, мы опустили ружья в более удобное положение.

Когда ты привык к парижской жизни и к безопасности дорог во Франции, необычайно трудно поверить в опас­ность, подобную той, какая, по словам всех окружающих, угрожала нам; однако встреча, которую мы имели за два дня до этого, и последовавшие за ней ружейные выстрелы^[15] подсказывали, что мы находимся в краях если и не вражеских, то, по крайней мере, неспокойных.

На самом деле, лишь на следующий день нам пред­стояло въехать в края по-настоящему вражеские.

Края эти столь же далеки, сколь и опасны; мне пона­добилась вся моя сила воли, чтобы внушить себе, что я нахожусь посреди этих почти сказочных земель, по карте которых мне доводилось не раз странствовать, и убедить себя, что в нескольких верстах по левую руку от меня находится Каспийское море, что я проехал по калмыц­ким и татарским степям и что река, на берегу которой нам придется вскоре остановиться, это Терек, воспетый Лермонтовым, Терек, берущий начало у подножия скалы Прометея и опустошающий землю, где властвовала мифологическая царица Дарья.

Мы и правда остановились на берегу Терека и стали ждать парома, который должен был вернуться за нами, переправив караван лошадей, буйволов и верблюдов.

Все речные паромы в России (по крайней мере, в той ее части, по какой мы проехали) содержатся за счет пра­вительства, и перевозят на них бесплатно. В этом отно­шении Россия менее всех других стран на свете усерд­ствует во взимании податей.

В том месте, где нам предстояло переправиться через Терек, он вдвое шире Сены.

Мы вышли из тарантаса, поскольку берега у реки кру­тые, и разместились на пароме вместе с одной из наших повозок и командиром конвоя; все прочие казаки оста­лись стеречь на берегу другую нашу повозку — настолько велика здесь уверенность в честности местных жителей.

В самом деле, пока нас переправляли, второй ямщик мог бы во весь опор ускакать с нашей телегой, и черт знает, как говорят русские, никогда не употребляющие слова «Бог» в подобном случае, черт знает, повторяю, где бы мы его настигли.

Мы измерили глубину Терека шестом — она состав­ляла семь или восемь футов. Несмотря на такую глубину реки, чеченцы пересекают ее вплавь вместе со своими пленниками, привязанными к лошадиному хвосту, и это уже дело несчастных, как они сумеют удержать голову над водой.

Вот тут-то, как рассказывала нам жена кизлярского городничего, женщины и простуживаются.

В ожидании телеги я, желая показать командиру кон­воя превосходство нашего оружия перед азиатским, пустил из своего карабина — а это, говоря по правде, было одно из лучших ружей, изготовленных Девимом, — пулю в двух чаек, в шестистах шагах от нас охотившихся за рыбой. Пуля ударила точно между ними, в том месте, какое я указал заранее. В эту минуту Муане подстрелил на лету ржанку. Это удивило казака не меньше, чем даль­ность и меткость моего выстрела. Кавказцы, как и арабы, хорошо стреляют лишь в неподвижную цель; у горцев к ружью прикреплена подставка с развилкой, и потому на самом деле опасна лишь их первая пуля: остальные летят наугад.

Тем временем к нам присоединилась наша телега. Затем мы двинулись по болотистой местности в излучине Терека, и вскоре нам опять пришлось пересекать его, но на этот раз вброд, одновременно с лошадьми, буйволами и верблюдами, прежде нас переправленных на пароме и, пока переправляли нас, уже выбравшихся на дорогу.

Переправа вброд — зрелище всегда чрезвычайно живо­писное, а уж та, что происходила у нас на глазах, когда наш конвой присоединился к причудливому каравану, двигавшемуся одновременно с нами, была одной из самых интересных, какие только можно увидеть. Все лошади и буйволы вступали в реку довольно охотно, но верблюды, испытывающие неприязнь к воде, всячески противились, когда их понуждали войти в нее. Исходи­вшие от них крики, а точнее сказать, завывания, каза­лось, принадлежали скорее дикому зверю, чем мирному животному, названному поэтами «кораблем пустыни», несомненно потому, что его рысь, похожая на килевую качку судна, вызывает морскую болезнь.

При всем нашем желании переправиться как можно скорее, мы были вынуждены идти крайне медленно, и нам неизбежно предстояло ждать, пока вся эта переправа не закончится.

Наконец лошади, утолявшие во время переправы жажду; буйволы, плывшие так, что из воды у них торчала только голова; верблюды с погонщиками на спине, бла­годаря своим длинным ногам едва касавшиеся брюхом поверхности реки, — все они добрались до другого берега и вновь вышли на дорогу.

Мы поступили так же, как они, но опередив их, и ничто более не останавливало нас вплоть до следующей почтовой станции.

Однако на этой станции нам могли предоставить лишь четырех казаков для конвоя: на посту там находилось всего шесть казаков, а по крайней мере двое должны были оставаться на нем, чтобы его охранять.

Впрочем, мы еще не были в опасном месте; однако уже отсюда казачьи посты с вышкой, которая служит казакам сторожевой будкой и наверху которой день и ночь стоит часовой, располагались через каждые пять верст и возвышались над всей дорогой.

Эти часовые имеют под рукой пук просмоленной соломы и зажигают ее ночью в случае тревоги. Такой сигнал, видимый на двадцать верст вокруг, в одно мгно­вение оповещает все окрестные посты о том, что требу­ется их помощь.

Мы отправились в путь, сопровождаемые четырьмя казаками.

На протяжении всей дороги нам не раз представлялся случай охотиться не выходя из тарантаса, ибо огромное количество ржанок добывали себе корм по обе ее сто­роны.

Однако из-за тряски тарантаса на каменистой дороге стрельба по ним была чрезвычайно трудной.

Но когда случалось, что птица, в которую мы стре­ляли, оставалась лежать на месте, один из наших казаков отправлялся за ней и подбирал ее, иногда даже не слезая с лошади, на всем скаку: разумеется, чтобы проделать такое, нужно иметь немалую ловкость.

Затем убитую птицу помещали в провизионную кладо­вую (так мы называли два наружных ящика нашего тарантаса).

Вскоре, однако, мы лишились этого развлечения: погода, с самого утра мглистая, хмурилась все больше и больше, и по равнине расстелился густой туман, так что нам с трудом удавалось видеть в двадцати пяти шагах вокруг себя.

Такая погода была весьма подходящей для чеченцев, поэтому казаки еще теснее окружили повозки и попро­сили нас вставить пули в наши охотничьи ружья, заря­женные дробью для куропаток.

Мы не заставили их повторять эту просьбу: в течение нескольких минут такая замена была выполнена, и теперь мы были в состоянии противостоять двадцати напада­ющим, ибо у нас была возможность сделать по десять выстрелов, не перезаряжая ружья.

К тому же на каждой станции казакам и ямщикам давали приказ — а звание, какое они у меня предпола­гали, служило гарантией их безоговорочного повинове­ния мне — так вот, им давали приказ остановить, едва заметив чеченцев, обе повозки, поставить их в ряд в четырех шагах одну от другой, а просветы заполнить рас­пряженными лошадьми, чтобы мы, находясь под защи­той этих двух заслонов, неодушевленного и живого, могли бы вести огонь, тогда как казаки, со своей сто­роны, действовали бы в этом бою как летучий отряд.

Поскольку при каждой смене конвоя я не забывал показать казакам точность и дальнобойность нашего ору­жия, это заставляло их испытывать к нам доверие, в то время как мы не всегда доверяли им, особенно когда нашими защитниками были «гаврилычи».

Слово это требует пояснения.

Так называют донских казаков, которых не следует путать с линейными казаками.

Линейный казак, родившийся в этих местах, в непо­средственной близости от врага, с которым ему пред­стоит сражаться, с детства сдружившийся с опасностью, солдат с двенадцати лет, проводящий лишь три месяца в году в своей станице, то есть в своей деревне, и до пяти­десяти лет не покидающий седла и остающийся под ружьем, — это превосходный воин, который сражается артистично и находит удовольствие в опасности.

Из этих линейных казаков, сформированных, как уже говорилось, Екатериной и смешавшихся с чеченцами и лезгинами, у которых они похищали девушек, подобно римлянам, смешавшимся с сабинянами, в итоге образо­валось племя смешанной крови, пылкое, воинственное, веселое, ловкое, всегда смеющееся, поющее и сража­ющееся; рассказывают о невероятной храбрости этих людей; впрочем, мы увидим их в деле.

Напротив, донской казак, оторванный от своих мир­ных равнин, перенесенный с берегов величественной и спокойной реки на шумные берега Терека или голые берега Кумы, отнятый от семьи, которая занимается хле­бопашеством, привязанный к длинной пике, которая служит ему скорее помехой, чем орудием защиты, отяго­щенный этой палкой, которую он упорно старается не выпустить из рук, не умеющий обращаться с ружьем и управлять конем, — донской казак, представляющий собой еще довольно сносного солдата на равнине, ока­зывается самым плохим солдатом в засадах, оврагах, кустарниках и горах.

Вот почему линейные казаки и татарская милиция, это превосходное войско для небольших стычек, вечно насмехаются над «гаврилычами», как они именуют дон­ских казаков, что выводит тех из себя.

Откуда же взялось такое прозвище?

А вот откуда.

Однажды, когда донские казаки составляли конвой, на них напали чеченцы, и конвой обратился в бегство.

Какой-то молодой казак, конь под которым был лучше, чем у его товарищей, бросив пику, пистолеты, шашку, без папахи, с растерянным взглядом, обезумев от ужаса, на полном скаку влетел во двор почтовой станции и закри­чал из последних сил:

— Заступись за нас, Гаврил ыч!

Это последнее усилие лишило его чувств, и он сва­лился с лошади.

С тех пор другие казаки и татарские милиционеры называют донских казаков «гаврилычами».

Горцы, которые за любую цену выкупают своих това­рищей, попавших в плен к русским, отдают четырех дон­ских казаков или двух татарских милиционеров за одного чеченца, черкеса или лезгина; однако обмен линейных казаков на горцев идет у них из расчета один за одного.

Они никогда не выкупают горца, раненного пикой: если он ранен пикой, значит, его ранил донской казак; стало быть, не стоит его выкупать, ведь у него достало неловкости получить ранение от столь ничтожного про­тивника.

Они не выкупают и человека, раненного сзади. Эта мера объясняется сама собой: человек, раненный сзади, получил ранение, спасаясь бегством.

Так вот, на этот раз наш конвой состоял из «гаврилы- чей», что вовсе не успокаивало, учитывая туман, окру­жавший нас со всех сторон.

С этим конвоем, среди тумана и с заряженными ружьями на коленях, мы проделали десять или двена­дцать верст, еще отделявшие нас от следующей станции, и встретили на пути две укрепленные и обнесенные палисадом станицы — Каргалинскую и Щербаковскую.

Первое оборонительное сооружение этих станиц, еже­минутно ожидающих нападения чеченцев, представляет собой широкий ров, полностью опоясывающий селе­ние.

Живая изгородь из держи-дерева заменяет станицам крепостную стену, и ее по крайней мере так же трудно преодолеть при нападении.

Помимо этого, каждый дом здесь, способный превра­титься в цитадель, окружен решетчатым ограждением высотой в шесть футов, а кое-кто в дополнение к этому возводит еще и небольшую стену с бойницами.

У всех ворот станицы, охраняемых часовыми, устро­ены возвышения, откуда можно обозревать окрестности. Часовые, сменяясь каждые два часа, находятся на таком посту днем и ночью.

Ружья здесь всегда заряжены, а каждая вторая лошадь всегда оседлана.

В селениях такого рода каждый мужчина в возрасте от двенадцати до пятидесяти лет — солдат.

У каждого из них своя история — кровавая, убийствен­ная, страшная, способная соперничать с теми, какие так поэтически рассказывал нам Купер.

Мы прибыли на почтовую станцию Сухой пост.

Там нас ожидало великолепное зрелище.

Солнцу, уже давно боровшемуся с туманом, в конце концов удалось пронизать его своими лучами. Туман стал распадаться на широкие полосы, становившиеся все более и более прозрачными, и сквозь них начали про­ступать какие-то неподвижные очертания.

Однако что это было — горы или облака? Еще несколько минут мы пребывали в сомнении. Но вот солнце сделало последнее усилие, остатки тумана рассея­лись, обратившись в клочья дымки, и перед нами раз­вернулась вся величественная цепь Кавказа, от Шат- Альбруса до Эльбруса.

Посредине нее высился со своей снежной вершиной Казбек, поэтический эшафот Прометея.

При виде этой великолепной панорамы мы на минуту застыли в молчании. Это не было ни Альпами, ни Пире­неями, это не было ничем из того, что мы видели пре­жде, ничем из того, что всплывало в нашей памяти, ничем из того, что являлось нам в грезах; это был Кав­каз — то есть сцена, на которой первый драматург антич­ности поставил свою первую драму, при том что героем этой драмы был титан, а актерами были боги!

Как я сожалел о моем томике Эсхила! Я остановился бы здесь, заночевал и перечитал «Прометея» от первого до последнего стиха.

Понятно, почему греки заставили сойти с этих вели­чественных вершин людской род.

В этом и состоит преимущество стран исторических перед странами безвестными. Кавказ — это история богов и людей.

Гималаи и Чимборасо — всего-навсего две горы: одна высотой в двадцать семь тысяч футов, а другая в двадцать шесть тысяч.

Самая высокая вершина Кавказа имеет в высоту лишь шестнадцать тысяч футов, но она служит пьедесталом Эсхилу!

Я не мог побудить Муане сделать рисунок того, что было у него перед глазами. Как изобразить с помощью карандаша и листа бумаги одно из самых грандиозных творений Господа?

Тем не менее Муане попробовал это сделать.

Пытаться — значит, явить одно из первых доказа­тельств божественной сущности человеческого гения; добиться успеха — значит, явить последнее из них.

VIII РУССКИЕ ОФИЦЕРЫ НА КАВКАЗЕ

Когда лошади были запряжены и рисунок Муане завер­шен, мы тронулись в путь.

Нас не интересовали более ни чеченцы, ни черкесы, и если бы даже нам не дали конвоя, то, скорее всего, это прошло бы для нас незамеченным, настолько мы были поглощены величественным видом Кавказа.

Солнце, словно гордясь победой над туманом, ярко сияло. Это была уже не осень, как в Кизляре: это было лето со всем своим светом и всем своим теплом.

Огромные орлы описывали необозримые круги в небе, не делая при этом ни единого взмаха крыльями. Два из них поднялись с равнины и, пролетев с версту, опусти­лись на дерево, где прошедшей весной они свили себе гнездо.

Мы ехали по узкой и грязной дороге, по обе стороны которой тянулись огромные болота, заполненные водо­плавающими птицами всех видов. Пеликаны, дрофы, стрепеты, бакланы, дикие утки — каждый вид имел там своих представителей. Опасность, которой в этих пустын­ных местах, населенных лишь похитителями человече­ской плоти, подвергается человек, обеспечивает безопас­ность животным: охотник весьма рискует сам сделаться дичью, когда он охотится за другими животными.

Все путники, встречавшиеся нам по дороге, были во­оружены до зубов. Какой-то богатый татарин, ехавший вместе с сыном, пятнадцатилетним подростком, и четырьмя нукерами осматривать свои стада, казался средневековым князем с его свитой.

Пешеходы были редки. Все они имели при себе кин­жал, пистолет за поясом и ружье, висевшее на ремне за спиной.

Каждый, когда мы проезжали мимо него, смотрел на нас тем гордым взглядом, какой присущ человеку, созна­ющему собственную храбрость. Как далеко было смирен­ным крестьянам, которых мы встречали от Твери до Астрахани, до этих суровых татар!

На одной из предыдущих станций Калино поднял плеть на замешкавшегося ямщика.

— Берегись, — сказал тот, поднося руку к кинжалу, — ты не в России!

Русский крестьянин получил бы удар плетью и не осмелился бы даже застонать.

Эта уверенность в себе, а лучше сказать, эта гордость независимого человека передалась и нам. Казалось, необ­ходимость бороться с неведомой опасностью обострила наши чувства, чтобы предвидеть ее, и наполнила наше сердце силами, чтобы противостоять ей.

С опасностью связаны странные ощущения: сначала ее страшатся, потом ею бравируют, затем желают встречи с ней, а когда, после того как вы долгое время пренебре­гали ею, она на ваших глазах удаляется от вас, вам недо­стает ее, как строгого друга, советовавшего вам быть настороже.

Я очень опасаюсь, что храбрость всего лишь дело при­вычки.

На станции Новоучрежденной, то есть той, что пред­шествовала опасному месту, нам могли предоставить для конвоя лишь пять казаков. Начальник поста сам при­знался, что этого явно мало, и предложил подождать воз­вращения других казаков.

Я поинтересовался у него, не случится ли так, что нам придется отправиться ночью, если мы будем ждать их возвращения.

Он ответил, что если казаки не появятся до темноты, то мы сможем переночевать на посту и наутро отпра­виться в сопровождении пятнадцати или двадцати чело­век.

— Будут ли ваши пять человек хорошо драться в том случае, если на нас нападут? — спросил я начальника поста.

— Я вам ручаюсь за них: эти люди по три раза в неделю участвуют в перестрелках с горцами, и ни один из них не отступит ни на шаг.

— Значит, нас будет восьмеро, а больше и не нужно. Едем.

Я повторил своим спутникам указания по поводу того, как поступить с повозками, если на нас нападут, поде­лился с казаками планом обороны, и мы выехали, пустив наших лошадей крупной рысью.

Солнце быстро спускалось к горизонту. Кавказ был сказочно освещен; Сальватор Роза при всей его гениаль­ности не достиг бы того волшебного сочетания тонов, какое меркнущие лучи солнца придавали исполинской цепи гор.

Основание гор было темно-синего цвета, их вер­шины — розовыми, а средняя часть проходила посте­пенно через все оттенки — от фиолетового до лилового.

Что же касается неба, то оно было цвета расплавлен­ного золота.

Ни перо, ни кисть не в состоянии следовать за столь стремительными изменениями света. В то время как ваш взгляд обращается на предмет, который вы хотите изо­бразить на бумаге, предмет этот уже изменил цвет и, сле­довательно, облик.

В трех-четырех верстах впереди себя мы увидели тем­ную линию леса, через который нам предстояло про­ехать.

По другую сторону леса дорога разветвлялась на два пути.

Один из них идет на Моздок и Владикавказ, рассекает Кавказ надвое и, следуя по Дарьяльскому ущелью, при­водит в Тифлис.

На этом пути действует почтовая служба, и, хотя он опасен, опасность все же не настолько велика, чтобы прерывать из-за нее сообщение.

Другой путь вступает в пределы Дагестана, проходит в двадцати верстах от столицы Шамиля и на каждом шагу соприкасается с местами обитания враждебных племен. Поэтому почтовое сообщение на нем прервано на про­тяжении шестидесяти или восьмидесяти верст.

Вот по этому второму пути я и решил ехать. Тем не менее в мои планы входило посетить Дарьяльское ущелье и теснины Терека, но вернувшись к ним из Тифлиса.

Избранный мною путь привел меня в столицу Грузии через Темир-Хан-Шуру, Дербент, Баку и Шемаху, то есть мне довелось проехать по дороге, которой обычно никто не пользуется из-за ее трудностей и особенно ее опас­ностей.

И в самом деле, на этой дороге все таит в себе опас­ность: нельзя сказать, что враг вот здесь или вон там: он везде. Лесная чаща — враг, лощина — враг, скала — враг; враг не находится в таком-то или таком-то месте: само место уже есть враг.

И потому каждый объект местности имеет здесь харак­терное название: Кровавый лес, Воровская балка, скала Убийства.

Следует, правда, сказать, что для нас эти опасности значительно уменьшались благодаря открытому листу от князя Барятинского, разрешавшему нам брать столько конвойных, сколько этого требовали обстоятельства.

К несчастью, разрешение это порой, как видно, было обманчивым: конвой из двадцати человек был бы нелиш­ним, но откуда взять двадцать человек, когда в караульне их всего лишь семь?

Мы быстро приближались к лесу. Казаки вытащили из чехлов ружья, осмотрели затравочный порох в них и в пистолетах и посоветовали нам принять те же предосто­рожности.

Стали спускаться сумерки.

Едва мы въехали в лесные заросли, как там поднялась стая куропаток и шагах в двадцати пяти снова опустилась в чаще.

Инстинкт охотника взял верх над осторожностью: я вытащил из своего ружья Лефошё пули и вставил туда два патрона с дробью, а затем, остановив повозку, спрыг­нул на землю.

Муане и Калино, держа в руках ружья, заряженные пулями, поднялись в тарантасе и приготовились прикры­вать мое отступление, если бы в этом возникла необхо­димость.

Два казака с ружьями в руках шли рядом со мной: один справа, а другой слева от меня.

Едва я сделал десять шагов в чаще, как прямо из-под ног у меня взлетели куропатки; одна из них оторвалась от стаи и подставила себя под огонь моего ружья; после второго выстрела она упала и присоединилась к ржан­кам, лежавшим в багажном ящике тарантаса.

Затем я проворно поднялся в экипаж, и мы тронулись быстрой рысью.

— Что ж, — сказал один из казаков, — по крайней мере, если татары захотят напасть на нас, они теперь предупреждены.

Однако татары были где-то в другом месте. Мы пре­одолели опасный проход на всем его протяжении и, хотя день сменился сумерками, а за сумерками вскоре настала ночь, прибыли в Шелковую целыми и невредимыми.

За десять минут до нас туда приехал казак, которого мы отправили к начальнику поста с просьбой определить нам жилье. Поскольку Шелковая — военный пост, нам следовало обращаться уже не к полицмейстеру, как в Кизляре, а к полковнику.

Селение находилось под наблюдением сторожевыхохранений, и, хотя в нем располагался целый батальон, то есть около тысячи человек, было видно, что здесь предпринимаются такие же меры предосторожности, как и в обычных казачьих станицах.

Нам отвели две комнаты, уже занятые двумя моло­дыми русскими офицерами. Один из них возвращался из Москвы, проведя там отпуск у своих родителей, и теперь направлялся в Дербент, где стоял его полк.

Другой, поручик Нижегородского драгунского полка, прибывший из Чир-Юрта, чтобы пополнить полковой конский состав, ожидал солдат, отправившихся по окрестностям станицы закупать овес для полка.

Молодой офицер, возвращавшийся из отпуска, очень торопился в Дербент, но у него не было никакого права на конвой, а отправившись один, он не успел бы про­делать и двадцати верст, как его убили бы, так что ему приходилось ждать так называемой оказии.

Оказия — это объединение следующих в одном направ­лении лиц, достаточно многочисленное, чтобы командир воинской части принял решение предоставить для защиты такого каравана необходимый конвой. Подобный конвой состоит обычно из пятидесяти пехотинцев и из двадцати—двадцати пяти кавалеристов. Поскольку среди путников почти всегда оказывается некоторое число пешеходов, оказия идет тихим шагом, и ее дневной пере­ход составляет от пяти до шести льё.

Молодому офицеру предстояло добираться от Шелко­вой до Баку почти две недели.

Он был в отчаянии, ибо уже несколько запаздывал с возвращением в свою часть.

Наш приезд стал для него настоящим подарком судьбы. Теперь ему можно было воспользоваться нашим конвоем, а так как у него имелась кибитка, он мог поставить ее между нашим тарантасом и нашей телегой.

Что же касается другого офицера, то он встретил нас с тем большей радостью, что ему уже удалось отведать изрядное количество кизлярского вина, а кизлярское, как говорят, относится к числу тех вин, какие в высшей степени развивают чувства человеколюбия.

Если бы можно было напоить весь свет кизлярским вином, все люди быстро сделались бы братьями.

Кавказ производит на русских офицеров такое же дей­ствие, как Атласские горы на наших офицеров в Африке: замкнутый образ жизни способствует праздности, празд­ность — скуке, а скука — пьянству.

Что остается делать несчастному офицеру без обще­ства, без жены, без книг, на посту с двадцатью пятью солдатами?

Пьянствовать.

Однако те, кто имеет воображение, пытаются более или менее разнообразить это занятие, всегда одно и то же, состоящее в том, чтобы переливать вино или водку из бутылки в стакан, а из стакана в глотку.

Во время нашего путешествия мы свели знакомство с капитаном и с полковым лекарем, которые предоставили нам обширнейший перечень причуд, связанных с пьян­ством.

Каждый офицер имеет в услужении солдата; солдат этот называется денщиком. Наш капитан, закончив утреннее дежурство, ложился на походную постель и звал денщика. Звали денщика Брызгаловым.

— Брызгалов, — говорил он ему, — ты знаешь, что мы сейчас уезжаем?

Денщик, в совершенстве знакомый со своей ролью, отвечал:

— Знаю, господин капитан.

— Ну а поскольку нельзя ехать не закусив, то давай, дружище, съедим по горбушке и выпьем по стакану, а потом ты пойдешь за лошадьми и велишь запрячь их в телегу.

— Слушаюсь, господин капитан, — отвечал Брызга­лов.

И он приносил кусок хлеба, сыр и бутылку водки.

Капитан, слишком добрый малый, чтобы одному поглощать эти дары Господа Бога, угощал Брызгалова горбушкой хлеба и стаканом водки, выпивая, однако, сам два стакана, а затем говорил:

— Ну вот теперь, думаю, пора идти за лошадьми: не забудь, дружище, что нам предстоит проделать длинный путь.

— Каким бы длинным этот путь ни был, он будет мне в удовольствие, если я проделаю его вместе с вами, господин капитан, — отвечал любезный денщик.

— Мы проделаем его вместе, дружище, вместе; разве люди не братья? Оставь мне водку и стаканы, чтобы я не слишком скучал в ожидании тебя, и иди за лошадьми ... Ступай, Брызгалов, ступай!

Брызгалов выходил, предоставляя капитану время выпить еще пару стаканов водки; потом он возвращался, держа в руке колокольчик, который привязывают к дуге^[16].

— Лошади поданы, господин капитан, — говорил он.

— Хорошо; вели запрягать и поторопи ямщиков.

— Чтобы не скучать, пока они будут запрягать, выпейте еще глоточек, господин капитан.

— Ты прав, Брызгалов; однако я не люблю пить один: такое годится для пьяниц. Бери, дружище, стакан и пей. Ну а вы запрягайте, запрягайте!

Когда стаканы опорожнялись, Брызгалов произносил:

— Все готово, господин капитан.

— Ну что ж, тогда отправляемся!

Капитан оставался лежать на своей постели, а Брызга­лов садился у него в ногах и потряхивал колокольчиком, подражая звуку мчащейся тройки.

Капитан засыпал.

Проходило полчаса.

— Господин капитан, — говорил Брызгалов, — мы при­были на станцию.

— Гм, что ты сказал? — отзывался капитан, просну­вшись.

— Я говорю, что мы прибыли на станцию, господин капитан.

— О, если так, надо выпить по глоточку.

— Выпейте, господин капитан.

И оба товарища по путешествию, братски чокаясь, опорожняли по стакану водки.

— А теперь едем, едем, — говорил капитан, — я торо­плюсь.

— Едем, — откликался Брызгалов.

Таким образом они прибывали на вторую станцию, где выпивали так же, как и на первой. На четвертой станции бутылка была уже пуста.

Брызгалов отправлялся за другой.

На последней станции капитан и денщик лежали бок о бок мертвецки пьяные.

В этот день путешествие заканчивалось, однако на­завтра оно начиналось сначала.

Полковой лекарь поступал иначе.

Он жил в доме, построенном в восточном стиле, с нишами, выдолбленными в стене; в семь часов утра он покидал свое жилище и отправлялся в лазарет. Это посе­щение длилось более или менее долго, в зависимости от числа больных; затем он возвращался домой.

Во время его отсутствия денщик, приученный им, ста­вил по два стакана пунша в каждой нише.

По возвращении лекарь начинал обход комнат.

— Гм! — произносил он, останавливаясь перед первой нишей и словно разговаривая с соседом. — Какой све­жий ветер сегодня с утра!

— Чертовский ветер! — отвечал он сам себе.

— При таком ветре выходить из дому натощак крайне вредно для здоровья.

— Вы правы; не хотите ли выпить чего-нибудь?

— Я бы охотно выпил стакан пунша.

— Признаться, я тоже: Кащенко, два стакана пунша!

— Извольте, сударь.

И врач, который сам задавал вопросы и, лишь изменяя выражение голоса, сам отвечал на них, брал по стакану пунша в каждую руку, а затем, пожелав себе всевозмож­ного благополучия, выпивал оба стакана.

У второй ниши тема беседы менялась, но итог был тот же самый.

Возле последней ниши он выпивал двадцатый стакан пунша. К счастью, эта ниша находилась у самой его постели.

Врач ложился спать, довольный собой: он посетил всех своих пациентов.

В Темир-Хан-Шуре я познакомился с одним батальон­ным командиром, в ходе кампании 1856 года имевшим дело в основном с турками и сохранившим к ним лютую ненависть за пулю, которую они всадили ему в бок, и за сабельный удар, который оставил шрам у него на лице.

Это был превосходный человек, храбрый до безрассуд­ства, но нелюдимый и необщительный, не состоявший в дружеских отношениях ни с кем из своих сослуживцев.

Он ухитрился поселиться в небольшом уединенном доме, стоящем почти вне города, и жил там в обществе пса и кота.

Пес имел кличку Русский, а кот — Турок.

Пес был злой шавкой с белыми и черными пятнами и бегал на трех ногах — четвертую он постоянно держал приподнятой; одно ухо у него лежало, а другое стояло, словно громоотвод.

Кот же был обычным домашним котом и имел серую окраску.

До конца обеда Турок и Русский пребывали в самых дружеских отношениях; один ел по правую сторону, а другой — по левую сторону от хозяина.

Однако после обеда батальонный командир закуривал трубку, брал Турка и Русского за загривок и садился возле входной двери на стул, приготовленный ему денщиком.

Сидя там, он говорил коту:

— Тебе известно, что ты Турок?

А собаке:

— Тебе известно, что ты Русский?

И обоим вместе:

— Вам известно, что вы враги и должны задать друг другу трепку?

Предупредив их таким образом, он тер морду одного о морду другого до тех пор, пока, невзирая на всю их дружбу, пес и кот не проникались взаимной ненави­стью.

И тогда начиналась трепка, о которой говорил бата­льонный командир. Сражение продолжалось до тех пор, пока один из противников не сдавался. Почти всегда кончалось тем, что побои получал Русский, то есть шавка.

Когда мы имели честь познакомиться с батальонным командиром, его котом и его псом, у Турка был отгрызен нос, а Русский был крив на один глаз.

Я с печалью представляю себе, какой станет жизнь этого храброго офицера, если он будет иметь несчастье, впрочем неизбежное, лишиться когда-нибудь Русского или Турка.

Вероятно, он застрелится, если только не начнет делать визиты, подобно полковому лекарю, или путешествовать, подобно капитану.

Что же касается обычных казаков, то два их любимых животных — петух и козел.

Каждый кавалерийский эскадрон имеет своего козла, каждый казачий пост — своего петуха.

Козел приносит двойную пользу: его запах прогоняет из конюшен всех вредных гадин — скорпионов, фаланг, сороконожек.

Это польза фактическая, материальная.

Но от него есть польза и в поэтическом отношении: он отпугивает всех тех домовых, что по ночам проникают в конюшни, запутывают гривы у коней, вырывают у них волосы из хвоста, взбираются им на спину и заставляют их с полуночи до рассвета скакать во сне, хотя те и не двигаются с места.

Козел — это повелитель эскадрона. Он всегда помнит о своем достоинстве: если конь начинает пить или есть прежде его, козел бьет нахала своими рогами, и тот, сознавая свою вину, даже не пытается защищаться.

Что же касается петуха, то у него, как и у козла, есть и материальное, и поэтическое назначение.

Его материальное назначение состоит в том, чтобы возвещать время. Донской и даже линейный казак редко имеет карманные часы, а еще реже настенные.

Мы были свидетелями радости всех казаков на одном из постов, когда их петух, полностью прекративший петь, вдруг снова обрел голос.

Перед этим казаки собрались на совет и стали обсуж­дать, отчего их певец зари лишился своей веселости.

Самый рассудительный из них отважился высказать следующее мнение: «Возможно, он печалится и не поет больше потому, что у него нет кур!»

На другой день, на рассвете, все казаки отправились на поиски, и вскоре мародеры принесли трех кур.

Не успели спустить кур на землю, как петух вновь обрел голос.

Это доказывает, что между петухами и тенорами нет ничего общего.

IX АБРЕК

По прибытии в Шелковую я прежде всего позаботился известить о своем приезде полковника, командовавшего постом.

По части грязи Шелковая является достойной сопер­ницей Кизляра.

Затем я вернулся, чтобы заняться обедом.

Но самое трудное уже было сделано. У одного из наших соседей-офицеров, того, что возвращался в Дер­бент, был слуга-армянин, необычайно искусный в при­готовлении шашлыка. Он накормил нас шашлыком не только из баранины, но и из ржанок и куропаток. Что же касается вина, то о нем хлопотать не приходилось — мы привезли с собой девять бутылок, а состояние блажен­ства, в котором пребывал наш молодой поручик, доказы­вало, что в Шелковой недостатка в вине нет.

Когда обед подходил к концу, появился полковник: он пришел ко мне с ответным визитом.

Прежде всего мы поинтересовались у него, как нам продолжать путь. Напомним, что на протяжении ста пятидесяти верст почтовое сообщение было прервано, ибо ни один станционный смотритель не хочет подвер­гать опасности своих лошадей, которых каждую ночь могут похитить чеченцы, и свою особу, которая вполне может лишиться головы.

Однако полковник уверил нас, что за восемнадцать- двадцать рублей нам удастся нанять местных ямщиков, и, чтобы мы могли договориться об условиях такого найма, обещал прислать к нам в тот же вечер прокатчи­ков лошадей.

Наш дербентский офицер укрепил нас в этой надежде: он уже начал вести переговоры о трех лошадях для своей кибитки и условился о цене в двенадцать рублей.

И в самом деле, через четверть часа после ухода пол­ковника появились два ямщика, и мы уговорились с ними за восемнадцать рублей, то есть за семьдесят два франка.

Это была весьма приличная плата за пробег в тридцать льё, тем более приличная, что благодаря нашему конвою, с которым ямщики могли вернуться, их лошади не под­вергались никакой опасности.

Положившись на данное двумя шелковцами слово, мы растянулись на лавках и заснули так крепко, как если бы лежали на самых мягких матрасах на свете.

Проснувшись, мы велели передать ямщикам, чтобы они привели лошадей.

Однако вместо лошадей появились сами ямщики.

Эти честные люди передумали: они хотели получить уже не восемнадцать рублей, а двадцать пять, то есть сто франков.

Свое требование они обосновывали тем, что ночью подморозило.

Ничто так не возмущает меня, как неумелое жульни­чество, а здесь мне пришлось столкнуться именно с ним. Еще не зная, каким образом мы уедем отсюда, я начал с того, что выставил негодяев за дверь, сопровождая свои действия русским ругательством, которое я освоил для наиболее важных случаев и, смею сказать, благодаря частым упражнениям научился произносить достаточно чисто.

— Ну и что же мы теперь намереваемся делать? — поинтересовался Муане, когда они ушли.

— Мы намереваемся посмотреть на нечто необыкно­венное, что нам не довелось бы увидеть, если бы мы не имели дела с двумя этими проходимцами.

— Что же это такое?

— Вы помните, дорогой мой, «Десятичасовое увольне­ние» нашего друга Жиро?

— Помню.

— Так вот, на Кавказе есть одна милая казачья ста­ница, настолько славящаяся вежливостью своих мужчин, снисходительностью стариков и красотой женщин, что нет ни одного молодого офицера на Кавказе, который хоть раз в жизни не попросил бы у своего полковника увольнения на шестьдесят часов, чтобы посетить эту ста­ницу.

— Не та ли это станица, о какой нам говорил Дандре и какую он советовал посетить по пути?

— Та самая. А ведь мы могли бы проехать мимо, не увидев ее.

— И как он ее называл?

— Червленная.

— А как далеко она отсюда?

— Да рукой подать.

— Нет, в самом деле?

— В тридцати пяти верстах.

— Э-э! Почти девять льё.

— Девять льё туда, девять льё обратно — итого восем­надцать.

— И как же мы проделаем этот путь?

— Верхом.

— Прекрасно! Но ведь у нас нет лошадей.

— Упряжных — да, но верховых лошадей здесь сколько угодно. Калино, поясните нашему офицеру, занятому пополнением конского состава, что у нас появилось желание съездить в Червленную, и вы увидите, что он отдаст в наше распоряжение всех своих ремонтных лоша­дей.

Калино передал нашу просьбу поручику.

— Можно, — отвечал Калино, — но он ставит усло­вие.

— Какое?

— Он поедет с нами.

— Я и сам собирался сделать ему такое предложение.

— А упряжные лошади на завтрашний день? — спро­сил Муане, самый предусмотрительный из нас.

— До завтра наши ямщики еще подумают.

— Завтра они запросят у нас тридцать рублей.

— Возможно.

— И что же?

— Ничего не поделаешь, мы получим тогда лошадей даром.

— Это было бы весьма забавно!

— Вы можете заранее держать со мной пари.

— Едем в Червленную!

— Захватите с собой коробку с акварелью.

— А это зачем?

— Затем, что вам придется рисовать портрет.

-Чей?

— Красавицы Евдокии Догадихи.

— Откуда вы о ней знаете?

— Я немало слышал о ней еще в Париже.

— Тогда возьмем коробку с акварелью.

— Это не помешает нам взять с собой по двустволь­ному ружью и конвой из двенадцати казаков. Калино, друг мой, сходите и попросите для нас двенадцать каза­ков.

Через полчаса пять лошадей были оседланы и двена­дцать казаков приготовились сопровождать нас.

— Скажите, — обратился я к нашему поручику, — ведь кроме полковника, командующего постом, здесь есть и полковой командир, не так ли?

-Да.

— Как его зовут?

— Полковник Шатилов.

— Где он живет?

— В десяти шагах отсюда.

— Дорогой Калино, будьте добры, отнесите мою визит­ную карточку полковнику Шатилову и скажите его ден­щику, что по возвращении из Червленной я буду иметь честь нанести полковнику визит — либо сегодня вече­ром, либо, если вернусь слишком поздно, завтра утром.

Калино вышел и вскоре возвратился.

— Ну как, вы его видели, друг мой?

— Нет, полковник еще в постели. Вчера он сопрово­ждал жену на свадебный пир, и они вернулись домой в три часа утра, однако его маленький сын, который на свадьбе не был, уже встал; услышав ваше имя, он произ­нес: «О, я знаю господина Дюма: это он написал ’’Монте- Кристо”».

— Прелестное дитя! Он произнес несколько слов, которые принесут нам завтра шестерку лошадей. Вам это понятно, Муане?

— Дай Бог! — ответил он.

— Бог даст, будьте спокойны. Вы ведь знаете мой девиз: «Deus dedit, Deus dabit»^[17]. По коням!

Мы сели на лошадей. Должен сказать, что я чувство­вал себя весьма неудобно в казачьем седле, приподнятом на восемь дюймов над спиной лошади; правда, взамен этого на шесть дюймов короче были стремена.

Через полтора часа мы прибыли в Щедринскую кре­пость и сделали в ней остановку, чтобы дать передохнуть лошадям и переменить конвой.

Там мы еще раз встретились с нашим другом Тереком. Прекрасная казачка, которую он принес в дар старому Каспию и которую старый Каспий с такой благодарно­стью принял из его рук, несомненно была родом из Червленной.

Однако тут мне стало заметно, что я говорю с моими читателями почти непонятным языком, а это совсем не в моих привычках.

Поспешу поэтому выразиться яснее.

Вы ведь слышали о Лермонтове, дорогие читатели, не правда ли? После Пушкина это самый великий поэт Рос­сии. Сосланный на Кавказ за стихи, которые были напи­саны им на смерть Пушкина, убитого на дуэли, он и сам был убит там на дуэли.

Когда были напечатаны первые его стихотворения, петербургский комендант Мартынов вызвал его к себе.

— Меня уверяют, что вы сочиняете стихи? — произнес он строго, но в то же время с оттенком сомнения.

Лермонтов признался в преступлении.

— Сударь, — произнес комендант, — неприлично дво­рянину, гвардейскому офицеру, сочинять стихи. Для такого занятия есть люди, называемые авторами. Вы отправитесь на год на Кавказ.

Вместо одного года Лермонтов провел там пять или шесть лет.

За это время он написал много прекрасных стихотво­рений. Одно из них носит название «Дары Терека».

До Червленной нам предстояло ехать еще двадцать одну версту берегом Терека. Никакой звук не вторит поэ­тическому ритму лучше, чем рокот реки. Я прочту вам сейчас «Дары Терека», стремясь, насколько это возможно в переводе, сохранить в стихах поэта их своеобразный колорит:

Терек воет, дик и злобен, Меж утесистых громад, Буре плач его подобен, Слезы брызгами летят. Но, по степи разбегаясь, Он лукавый принял вид И, приветливо ласкаясь, Морю Каспию журчит:

«Расступись, о старец-море, Дай приют моей волне! Погулял я на просторе, Отдохнуть пора бы мне. Я родился у Казбека, Вскормлен грудью облаков, С чуждой властью человека Вечно спорить был готов. Я, сынам твоим в забаву,

Разорил родной Дарьял И валунов им, на славу, Стадо целое пригнал».

Но, склонясь на мягкий берег, Каспий стихнул, будто спит, И опять, ласкаясь, Терек Старцу на ухо журчит:

«Я привез тебе гостинец! То гостинец не простой: С поля битвы кабардинец, Кабардинец удалой.

Он в кольчуге драгоценной, В налокотниках стальных: Из Корана стих священный Писан золотом на них. Он угрюмо сдвинул брови, И усов его края Обагрила знойной крови Благородная струя;

Взор открытый, безответный, Полон старою враждой; По затылку чуб заветный Вьется черною космой».

Но, склонясь на мягкий берег, Каспий дремлет и молчит; И, волнуясь, буйный Терек Старцу снова говорит:

«Слушай, дядя: дар бесценный! Что другие все дары? Но его от всей вселенной Я таил до сей поры.

Я примчу к тебе с волнами Труп казачки молодой, С темно-бледными плечами, С светло-русою косой. Грустен лик ее туманный, Взор так тихо, сладко спит, А на грудь из малой раны Струйка алая бежит. По красотке-молодице Не тоскует над рекой Лишь один во всей станице Казачина гребенской.

Оседлал он вороного И в горах, в ночном бою, На кинжал чеченца злого Сложит голову свою».

Замолчал поток сердитый. И над ним, как снег бела, Голова с косой размытой, Колыхался, всплыла.

И старик во блеске власти Встал, могучий, как гроза, И оделись влагой страсти Темно-синие глаза.

Он взыграл, веселья полный, — И в объятия свои Набегающие волны Принял с ропотом любви.

Перевод был сделан мной накануне: я еще держал его целиком в памяти и ехал, повторяя эти стихи вполголоса, позволяя своей лошади бежать так, как ей было свой­ственно, и не отвлекаясь ни на дорогу, по которой мы следовали, ни на живописные пейзажи, ни на мой кон­вой, который, разделившись на три части, составлял авангард, арьергард и центр.

Как, помнится, я уже говорил, с нами было в общей сложности двенадцать человек: двое ехали впереди, двое — позади, а восемь — по обе стороны от меня.

Мелкая поросль высотой в три фута, посреди которой местами возвышались купы деревья какой-то другой раз­новидности, тянулась по обеим сторонам дороги: с пра­вой — докуда хватало глаз, а с левой — до Терека.

Моя лошадь, все время норовившая принять влево, подняла в пятнадцати шагах от дороги стаю куропаток.

Я невольно сорвал ружье с плеча и прицелился, но тотчас вспомнил, что оно заряжено пулями и потому стрелять из него бесполезно.

Куропатки опустились в пятидесяти шагах, среди колючего кустарника.

Искушение было слишком сильное: я заменил патроны с пулями двумя патронами с дробью № 6 и спешился.

— Подождите меня, — сказал Муане, в свою очередь слезая с лошади.

— А вы зарядили ружье дробью?

-Да.

— Тогда двинемся в пятидесяти шагах один от другого и обойдем стаю с двух сторон.

— Послушайте! — подал голос Калино.

— В чем дело? — спросил я, оборачиваясь к нему.

— Командир конвоя говорит, что вы поступаете не­осмотрительно.

— Да ведь куропатки всего лишь в пятидесяти шагах! Они не пугливы и пасутся прямо на земле. Впрочем, пусть пять или шесть казаков следуют за нами.

Четыре казака отделились от конвоя, в то время как авангарду был подан знак остановиться, а арьергарду — ускорить шаг и присоединиться к нам.

Мы двинулись в ту сторону, где опустились куропатки, то есть по направлению к Тереку.

Куропатки взлетели в двадцати шагах от меня.

Одна из них была ранена первым же моим выстрелом, но, увидев, что у нее всего лишь раздроблена нога, я выстрелил снова и на этот раз добил ее.

Куропатка упала.

— Вы не видели, где она упала?! — крикнул я Муане. — Я стрелял против солнца; было понятно, что она упала, но где?

— Погодите, я пойду взгляну, — откликнулся Муане.

Едва он произнес эти слова, как в ста шагах впереди нас раздался ружейный выстрел, и в ту самую минуту, когда я заметил дымок, в трех шагах от меня просвистела пуля, по пути срезав верхушки кустарника, в котором мы были скрыты по пояс.

Наконец-то мы столкнулись с опасностью!

Сопровождавшие нас казаки бросились на пять-шесть шагов вперед, чтобы послужить нам прикрытием.

Однако один из них остался лежать на месте, рухнув вместе со своим конем.

Пуля, свист которой я слышал, задела бедро несчаст­ного животного и раздробила ему переднюю ногу.

Тем временем, выбираясь на дорогу, я вставил в свое разряженное ружье две пули.

Казак держал за повод мою лошадь: я взобрался на нее и приподнялся в стременах, чтобы посмотреть вдаль.

То, что я уже знал о нравах чеченцев, заставляло меня удивляться медлительности, с какой они вели это напа­дение: обычно у них принято сразу после ружейной пальбы начинать стремительную атаку.

Внезапно мы увидели семь или восемь человек, мча­вшихся в сторону Терека.

— Ура! — закричали казаки, бросившись вдогонку за ними.

Но в то самое время, когда эти семь или восемь чечен­цев обратились в бегство, еще один, вместо того чтобы бежать, вышел из кустарника, откуда он стрелял в нас, и, размахивая над головой ружьем, закричал:

— Абрек! Абрек!

— Абрек! — подхватили казаки и остановились.

— Что значит абрек? — спросил я Калино.

— Абрек — это человек, давший клятву идти навстречу всем опасностям и не отступать ни перед одной.

— И чего же этот абрек хочет? Уж не намеревается ли он один напасть на наш отряд из пятнадцати человек?

— Вряд ли; вероятно, он предлагает поединок.

И действительно, к крикам «Абрек! Абрек!» горец добавил еще несколько слов.

— Слышите? — спросил меня Калино.

— Слышу, но не понимаю.

— Он вызывает кого-нибудь из наших казаков на по­единок.

— Скажите им, что тот, кто примет вызов, получит двадцать рублей.

Калино сообщил казакам о моем предложении.

С минуту они молча переглядывались, словно желая выбрать самого храброго из них.

Тем временем, шагах в двухстах от нас, чеченец гарце­вал на своем коне, продолжая выкрикивать: «Абрек! Абрек!»

— Черт подери! — в свою очередь воскликнул я. — Калино, передайте-ка мне мой карабин: я умираю от желания уложить этого негодяя наповал.

— Ни в коем случае не делайте этого: вы лишите нас интересного зрелища. Казаки советуются, кого им выста­вить на поединок с чеченцем. Они его знают: это чрез­вычайно знаменитый абрек. Ну вот, глядите, один из наших вызвался.

И в самом деле, тот казак, чья лошадь была ранена в бедро, убедился, что ему не удастся поставить бедное животное на ноги, и решил заявить о своих правах, подобно тому как в Палате депутатов просят слова, чтобы высказаться по какому-нибудь личному поводу.

Казаки обеспечивают себя лошадьми и оружием за свои собственные деньги; однако, если у казака убита лошадь, его полковник выплачивает ему от имени прави­тельства двадцать два рубля.

Казак теряет на этом рублей восемь или десять, ибо приемлемая лошадь редко стоит меньше тридцати рублей.

Следовательно, двадцать рублей, предложенные мной тому, кто примет вызов на поединок, давали казаку десять рублей чистой прибыли.

Желание казака сразиться с тем, кто выбил его из седла, показалось мне настолько справедливым, что я его поддержал.

Тем временем горец продолжал гарцевать; он описы­вал круги, сжимая их каждый раз, и таким образом с каждым разом приближался к нам.

Глаза казаков пылали огнем: все они считали себя вызванными на поединок, и, тем не менее, после того как этот вызов был брошен, ни один из них не выстре­лил в неприятеля — тот, кто совершил бы подобное, был бы обесчещен.

— Что ж, — сказал казаку командир конвоя, — ступай.

— У меня нет лошади, — отвечал казак, — кто одолжит мне свою?

Ни один из казаков не отозвался. Никому не улыба­лось, чтобы его лошадь убили под другим, ибо было неясно, заплатит ли в подобных обстоятельствах прави­тельство обещанные двадцать два рубля.

Я соскочил со своей лошади, превосходного ремонт­ного коня, и отдал его казаку, тотчас же прыгнувшему в седло.

Другой наш конвойный казак, который казался мне весьма смышленным и к которому по дороге я через посредство Калино три или четыре раза обращался с вопросами, подошел ко мне и что-то сказал.

— Что он говорит? — спросил я Калино.

— Он просит разрешения занять место своего това­рища, если с тем случится несчастье.

— Мне кажется, что он немного поторопился, но все же скажите ему, что я согласен.

Казак вернулся на прежнее место и начал проверять свое оружие, как если бы его очередь сражаться уже наступила.

Между тем его товарищ гиканьем ответил на вызов горца и во весь опор поскакал по направлению к нему.

Прямо на скаку он выстрелил.

Абрек в это мгновение поднял свою лошадь на дыбы, и пуля попала ей в плечо. Почти тотчас горец в свою очередь выстрелил и сшиб папаху со своего против­ника.

Оба закинули ружья за плечо. Казак выхватил шашку, а горец — кинжал.

Горец с удивительной ловкостью управлял лошадью, хотя она была ранена, и, несмотря на то, что кровь ручьем стекала по груди животного, оно ничуть не каза­лось ослабевшим, настолько умело седок поддерживал его коленями, уздой и голосом.

В то же самое время абрек разразился потоком брани, способной разъярить казака.

Противники сошлись в схватке.

Какое-то мгновение мне казалось, что казак насквозь пронзил горца своей шашкой. Я видел, как клинок свер­кнул за его спиной.

Однако он лишь проткнул его белую черкеску.

С этого момента мы не видели больше ничего, кроме двух сцепившихся в рукопашном бою людей. Через минуту один из них скатился с лошади.

Точнее говоря, с лошади скатилось лишь туловище человека: голова его осталась в руках противника.

Этим противником был горец. Он испустил победный клич, исполненный дикой и страшной силы, потряс от­рубленной головой, из которой капала кровь, и прице­пил этот трофей к ленчику своего седла.

Лошадь, лишившись всадника, бросилась бежать и, ведомая природным инстинктом, вернулась к нам, опи­сав полукруг.

Обезглавленный труп остался лежать на земле.

Вслед за победным кличем горца послышался новый вызов на бой.

Я обернулся к казаку, изъявлявшему желание занять место своего товарища. Он спокойно курил трубку.

Кивнув мне, он произнес:

— Иду.

А затем в свой черед издал клич в знак того, что он принимает вызов.

Горец, джигитовавший на коне, остановился, чтобы разглядеть своего нового противника.

— Ступай, — сказал я казаку, — я увеличиваю награду на десять рублей.

На этот раз казак лишь подмигнул мне в ответ, не выпуская изо рта трубку. Казалось, он запасался табач­ным дымом, вбирая его в себя, но не выдыхая обратно.

Затем он пустился вскачь и, прежде чем абрек успел перезарядить ружье, остановился шагах в сорока от него, прицелился и нажал на спусковой крючок.

Легкий дымок, окутавший лицо казака, заставил всех нас подумать, что в его ружье вспыхнул лишь затравоч­ный порох.

Абрек, полагая, что ружье противника разряжено, с пистолетом в руке бросился на казака и выстрелил в него с десяти шагов.

Казак, заставив коня отпрянуть в сторону, избежал пули, а затем мгновенно приложил к плечу ружье и, к великому удивлению всех нас, не видевших, чтобы он подсыпал в него новый затравочный порох, выстрелил.

По резкому движению горца было понятно, что пуля его задела.

Он выпустил узду и, чтобы не упасть, обеими руками обхватил шею лошади.

Лошадь, чувствуя, что ею больше не управляют, и испытывая ярость из-за собственной раны, понесла его через кустарник по направлению к Тереку.

Казак бросился вслед за ней.

Мы поскакали в том же направлении, что и он, как вдруг увидели, что горец начал мало-помалу терять рав­новесие и в конце концов свалился на землю.

Лошадь остановилась возле всадника.

Казак, не знавший, не было ли это хитрой уловкой со стороны противника и не притворяется ли он мертвым, сделал большой круг и лишь затем решил приблизиться к поверженному врагу.

Было видно, что он старается разглядеть лицо горца, но тот, либо случайно, либо с умыслом, упал лицом к земле.

Казак постепенно приближался к нему: горец не шеве­лился. Казак держал в руке пистолет, еще не послужи­вший ему в этой схватке, и был готов выстрелить.

В десяти шагах от чеченца он остановился, прицелился и спустил курок. Чеченец не пошевелился. Пуля была потрачена напрасно: казак выстрелил в труп.

Казак спрыгнул с лошади и сделал несколько шагов; затем, вытащив кинжал, он склонился над мертвым телом и мгновение спустя выпрямился: в руке у него была голова чеченца.

Весь конвой в один голос воскликнул:

-Ура!

Казак заработал тридцать рублей, а вдобавок спас честь полка и отомстил за товарища.

В одно мгновение горец был раздет догола. Набросив всю его одежду себе на руку, казак взял за узду раненую лошадь, которая и не пыталась бежать, положил на ее спину добычу, сел на своего коня и вернулся к нам.

У всех нас был к нему лишь один вопрос:

— Как могло твое ружье выстрелить, если затравочный порох в нем уже сгорел?

Казак засмеялся.

— Затравочный порох и не думал сгорать, — ответил он.

— Но мы же видели дым! — воскликнули его това­рищи.

— Вы видели дым из моей трубки, который я удержи­вал во рту, а не дым из моего ружья, — заявил казак.

— Вот твои тридцать рублей, — сказал я ему, — хотя, мне кажется, ты немного сплутовал.

X ИЗМЕННИК

Как здесь водится, убитого чеченца, совершенно обна­женного, оставили на растерзание плотоядным зверям и хищным птицам, а обезглавленный труп казака бережно подняли и положили поперек седла на лошадь горца, где у ленчика уже висела его голова; один из казаков взял лошадь под уздцы и повел ее в крепость, откуда конвой выехал всего лишь за час до этих событий.

Что же касается казачьей лошади, ногу которой раз­дробило предназначавшейся мне пулей, то она поднялась и на трех ногах доковыляла до нашего отряда.

Однако спасти лошадь было невозможно, и потому один из наших казаков отвел ее ко рву и ударом кинжала вскрыл ей шейную артерию. Кровь хлынула фонтаном.

Животное явно ощутило, что ему нанесли смертель­ный удар, ибо оно вздыбилось, повернулось на месте, забрызгивая землю вокруг себя кровью, затем опустилось на колено неповрежденной ноги, потом медленно пова­лилось на бок, но еще приподнимало голову, глядя на нас по-человечески тоскливыми глазами.

Я отвел взгляд и, подойдя к командиру конвоя, заявил ему, что, на мой взгляд, жестоко оставлять орлам и шака­лам тело храброго абрека, побежденного скорее хитро­стью, чем силой, и начал настаивать, чтобы его предали земле.

Однако командир конвоя ответил мне, что забота о погребении убитого лежит на его товарищах и что если они пожелают отдать этот последний долг несчастному, в чьей груди билось столь отважное сердце, то им при­дется ночью похитить его мертвое тело.

Вероятно, горцы так и намеревались поступить, ибо мы увидели, как они собрались на небольшом пригорке на другой стороне Терека, угрожая нам одновременно жестами, которые мы могли разглядеть, и возгласами, шум которых, но не смысл, нам удавалось уловить.

Великим позором для горцев было оставить в одино­честве своего товарища, но еще постыднее для них было бы бросить его труп. Поэтому они и не осмеливались вернуться в свой аул.

Будь у них хотя бы труп врага, который они могли бы предъявить вместо мертвого тела своего товарища!

И в самом деле, местный обычай здесь таков: когда горцы отправляются в набег и одного или нескольких из них убивают, они приносят тела убитых к окраине селе­ния и там несколько раз стреляют из ружей, извещая женщин о своем возвращении, а как только те появля­ются на краю аула, кладут трупы на землю и уходят, имея право вернуться лишь тогда, когда им удастся добыть столько же вражеских голов, сколько у них погибло това­рищей.

Если схватка произошла на расстоянии пяти или шести дневных переходов от аула, они разрубают тела погибших на части, посыпают солью, чтобы уберечь их от гниения, и каждый везет домой по такому куску.

Три племени горцев, исповедующих христианство и состоящих на службе у русских, пшавы, тушины и хев­суры, придерживаются этих же обычаев.

В особенности они проявляют такого рода чуткость к своему приставуини под каким предлогом не остав­ляют его тело в руках врагов.

Порой это заставляет их делать предложения, не лишенные своеобразия.

Приставом тушин был князь Челокаев.

Князь умер.

Тушинам прислали другого пристава, но он не имел чести называться Челокаевым, а они хотели, чтобы при­ставом у них был кто-нибудь из Челокаевых.

Их требования были так настойчивы, что губернские власти приступили к поискам какого-нибудь князя Чело- каева и с великим трудом нашли последнего представи­теля этого рода.

Хотя он был болен и отличался слабым здоровьем, его назначили приставом, доставив этим великую радость тушинам, наконец-то получившим начальника по своему выбору.

И вот однажды была задумана экспедиция, в которой принимали участие тушины; их пристав, естественно, шел во главе отряда; однако трудности похода оконча­тельно подорвали его здоровье, и без того уже пошатну­вшееся, и легко было заметить, что силы в нем поддер­живало лишь его великое мужество, настолько присущее от природы грузинам, что оно, скорее всего, даже не считается у них достоинством.

Тушины рассудили, что он человек конченый и, по-видимому, вот-вот отдаст Богу душу.

Собрав совет, они стали обсуждать, как им посту­пить.

Когда обсуждение закончилось, к приставу была отправлена депутация.

Посланцы явились к его палатке и тотчас были при­няты им.

Они почтительно поприветствовали своего началь­ника, и один из них взял слово.

— По нашему общему мнению, — сказал он князю Челокаеву, — Господь отметил тебя знаком близкой смерти, и ты не можешь идти дальше в таком состоянии.

Князь весь обратился в слух, а оратор продолжал:

— Если смерть настигнет тебя через два-три дня, то есть когда мы уже будем далеко в горах, ты станешь для нас немалой обузой, ибо, как тебе известно, нам надле­жит доставить твое тело семье; ну а поскольку нам при­дется разрезать твое тело на части, то нельзя поручиться, что в случае поспешного отступления не пропадет какой- нибудь кусочек твоей достопочтенной особы.

— И что из этого следует? — спросил князь Челокаев, все шире и шире раскрывая глаза.

— Так вот, мы пришли с предложением убить тебя прямо сейчас, чтобы твое тело не подвергалось всякого рода опасностям, которые должны внушать тебе тревогу, и, так как мы теперь всего лишь в пяти-шести днях хода от твоего дома, твое тело прибудет к семье целым и невредимым.

Как ни лестно было такое предложение, князь от него отказался; более того, оно произвело действие, на какое была неспособна хина: лихорадка у больного мгновенно прекратилась.

С этого времени здоровье князя пошло на поправку.

Он с прежней отвагой проделал всю экспедицию, не получив ни единой царапины, и взял на себя труд лично доставить семье свое тело в целости и сохранности.

Однако предложение подчиненных тронуло его до такой степени, что он не мог рассказывать о нем без умиления.

Но как все же чеченцы, находясь в меньшинстве, решились напасть на нас? Не будь среди них абрека, они наверняка затаились бы в своем укрытии.

Однако абрек, находившийся вместе с ними, в силу данной им клятвы счел бы себя опозоренным, если бы, находясь так близко от опасности, он не бросил ей вызов.

Ведь абреки, как уже говорилось, дают клятву не только не отступать от опасности, но и идти ей навстречу.

Вот почему, когда его товарищи уклонились от схватки, показавшейся им чересчур опасной, он отважно эту схватку провоцировал.

Я не мог позволить себе уйти оттуда, не взглянув вблизи на его тело.

Он лежал ничком. Пуля вошла пониже его левой лопатки и вышла под правым соском. При виде такой раны можно было подумать, что его застрелили, когда он бежал с поля боя. Это огорчило меня: мне не хотелось, чтобы отважного абрека оклеветали после смерти.

Что же касается пистолетной пули, то она раздробила ему руку.

Казак осмотрел добычу, доставшуюся ему от горца: довольно красивое ружье, шашку с медной рукояткой, отнятую, скорее всего, у какого-нибудь казака, скверный пистолет и неплохой кинжал.

Что до денег, то, без сомнения, одним из обетов абрека был обет бедности: у него не нашлось ни копейки.

Кроме того, на нем был пожалованный ему Шамилем знак отличия — круглая серебряная бляха размером с шестифранковое экю, отделанная чернью и несущая на себе надпись: «Шамиль-эфенди».

Два слова разделялись изображением сабли и секиры.

Все эти предметы казак продал мне за тридцать рублей. К сожалению, я потерял в болотах Мингрелии ружье и пистолет, но кинжал и награда у меня сохранились.

Я уже говорил, что линейные казаки — великолепные воины. Именно они вместе с покорными татарами составляют охрану всех дорог на Кавказе.

Линейные казаки разделяются на девять бригад, пополняющих уже сформированные восемнадцать пол­ков.

Во время моего пребывания там формировались еще два полка.

Эти бригады разделены следующим образом: на Кубани и Малке, то есть на правом фланге, находятся шесть бри­гад; на Тереке и Сунже, то есть на левом фланге, три бригады.

Когда хотят сформировать новый полк, то начинают с создания шести станиц.

Каждая станица выставляет свое войсковое подразде­ление.

Хотя это войсковое подразделение состоит из ста сорока трех человек, не считая офицеров, или из ста сорока шести, включая офицеров, оно называется сот­ней.

Эти новые станицы создаются из казаков, взятых из старых станиц; их переселяют с Терека или Кубани, где они жили, и в количестве не свыше ста пятидесяти семей привозят к новому месту назначения.

К ним присоединяют сто семей донских казаков и от пятидесяти до ста семей из внутренних областей России, прежде всего из Малороссии.

Каждый казак должен прослужить двадцать два года, но он может быть заменен на два—четыре года одним из своих братьев.

В двадцать лет казак начинает службу и покидает ее в сорок два года; в этом возрасте он переходит с действи­тельной службы на службу станичную, то есть делается чем-то вроде нашего солдата национальной гвардии.

На пятьдесят пятом году он полностью оставляет службу и имеет право стать церковным старостой или станичным судьей.

В каждой станице есть атаман, избранный станични­ками, и двое судей.

В выборах участвуют все жители.

Каждый казак — землевладелец: станичный атаман имеет тысячу арпанов земли, каждый офицер — двести, а казак — шестьдесят.

Таким образом, станицы — это одновременно земле­дельческие и военные поселения.

Каждый казак получает сорок пять рублей серебром годового жалованья и всем обеспечивает себя сам; мы уже говорили, что за убитую или раненую лошадь он получает двадцать два рубля.

В случае нападения на станицу сто сорок три человека, составляющие ее гарнизон, производят вылазку, а прочие станичники выдерживают осаду, расположившись за изгородями, как за крепостной стеной.

В этих обстоятельствах, когда существует опасность пожара, каждая женщина должна иметь под рукой ведро воды. Через несколькоминут после того, как пушечный выстрел и колокольный звон возвестят тревогу, все уже находятся на своих постах.

То, что мы рассказывали в предыдущей главе о Черв- ленной и о паломничестве молодых офицеров в эту ста­ницу, могло бы навести на мысль, что женщины этого восхитительного селения имеют в своей истории лишь страницы, достойные, как выразились бы поэт Парни или шевалье де Бертен, быть перевернутыми рукой аму­ров.

Но не заблуждайтесь: как только представляется слу­чай, наши казачки становятся настоящими амазонками.

Однажды, когда все мужчины станицы были в походе, чеченцы, узнав, что в станице остались лишь женщины, совершили налет на Червленную.

Женщины собрались на военный совет, и на нем было решено защищать станицу до последней капли крови.

Они собрали все оружие, весь порох и весь свинец.

Имевшиеся в селении мука и домашний скот обеспе­чивали осажденным достаточное количество провизии, чтобы они могли не опасаться голода.

Осада длилась пять дней; около трех десятков горцев пали, но не на подступах к крепостным стенам, а на под­ступах к изгородям станицы.

Три женщины были ранены, две убиты.

Чеченцы были вынуждены снять осаду и с пустыми руками, как выражаются охотники, вернулись к себе в горы.

Червленная — самая старая станица на линии гребен- ских, то есть горских казаков; они ведут начало от рус­ского поселения, происхождение которого историками не установлено. Легенда гласит, что, когда Ермак отпра­вился завоевывать Сибирь, один из его ближайших спод­вижников, звавшийся Андреем, отделился от него с несколькими людьми и основал селение, получившее по его имени название Эндирей — Андреева деревня. Однако достоверно известно, что когда Петр I задумал создать первую линию станиц, то граф Апраксин, на которого он возложил это поручение, нашел в этих краях какое-то количество соотечественников и поселил их в Червлен- ной.

От того далекого прошлого тут остались любопытные документы и знамена.

Что касается мужчин этой станицы, то почти все они фанатичные раскольники, сохранившие старорусские нравы.

Вернемся, тем не менее, к ее женщинам.

Женщины станицы Червленной составляют особый тип, унаследовавший качества одновременно русского и горского народов. Красота этих женщин принесла селе­нию, где они живут, славу кавказской Капуи; овал лица у них русский, но им присущ стройный стан жительниц высокогорья, как называют такие края в Шотландии. Когда казаки — их отцы, мужья, братья или возлюблен­ные — отправляются в поход, казачки вскакивают на стремя, которое всадник оставляет свободным, и, обхва­тив его за шею или за стан одной рукой и держа в другой руке бутылку местного вина, которое они наливают ему на всем скаку, в ходе неистовой джититовки удаляются на три-четыре версты от деревни.

По окончании похода они выбегают навстречу его участникам и подобным же образом возвращаются в ста­ницу

Такая легкость поведения жительниц Червленной составляет странный контраст со строгостью русских нравов и суровостью нравов восточных; некоторые из этих женщин внушили офицерам любовную страсть, завершившуюся супружеством, а другие подали повод для забавных историй, не лишенных своеобразия.

К примеру, поведение одной из жительниц Червлен­ной дало обожавшему ее мужу настолько веские основа­ния для ревности, что он, не имея более сил оставаться свидетелем счастья бесчисленных соперников, с отчая­ния бежал в горы и начал воевать против русских.

В одной из схваток его взяли в плен, опознали, судили, приговорили к смерти и расстреляли.

Мы были представлены его вдове, и она сама расска­зала нам свою плачевную историю, изложив подробно­сти, несколько лишавшие этот рассказ драматизма, кото­рый ему вполне можно было придать.

— Самое ужасное в этом деле, — говорила она нам, — что в ходе следствия он не постыдился упомянуть мое имя. Во всем остальном, — добавила она, — он вел себя молодцом. Я видела его казнь; бедняга сильно любил меня и хотел, чтобы я присутствовала на ней, а я не сочла возможным омрачить последние его минуты своим отказом. Умер он очень достойно, тут ничего не скажешь. Он попросил не завязывать ему глаза и получил как милость право самому командовать своим расстрелом; когда же он подал команду «пли!» и упал замертво, это, уж не знаю почему, произвело на меня такое сильное впечатление, что я тоже повалилась на землю. Но я-то поднялась, хотя, наверное, какое-то время была без сознания, ибо, придя в себя, увидела, что его уже почти целиком засыпали землей, так что из-под нее торчали лишь его ноги. Они были обуты в красные сафьяновые сапоги, совершенно новые; я была так взволнована, что забыла снять их с него, и они пропали.

Эти пропавшие сапоги вызывали у бедной вдовы даже не сожаление, а угрызения совести.

В ту минуту, когда мы прибыли в станицу, могло пока­заться, что она опустела. Все жители станицы перемести­лись на другую ее сторону, противоположную той, откуда мы въехали.

И в самом деле, в это время там происходило чрезвы­чайно важное событие, в определенной степени сходное с тем, о котором мы только что рассказали, хотя излагать этот рассказ стоило бы не раньше, а позднее того, какой вы сейчас прочитаете.

Событием этим стало не что иное, как смертная казнь.

Червленский казак, женатый и имевший двух детей, был за два года до этого взят в плен чеченцами. Он остался жив благодаря мольбам красавицы-горянки, про­явившей к нему участие. Обретя свободу под свое чест­ное слово и под поручительство брата горянки, он влю­бился в свою освободительницу, платившую ему, со своей стороны, полной взаимностью. Однажды казак к своему великому огорчению узнал, что вследствие переговоров, начавшихся между горцами и русскими, он вместе со своими товарищами будет обменен; эта новость, пере­полнившая радостью других пленников, ввергла его в отчаяние. Тем не менее он возвратился в станицу и явился в супружеский дом, но, преследуемый воспоми­наниями о прекрасной возлюбленной, оставленной им в горах, не смог снова привыкнуть к жизни на равнине.

В один прекрасный день он покинул Червленную, вер­нулся в горы, сделался мусульманином, женился на своей красавице-чеченке и вскоре прославился смелостью своих набегов и жестокостью разбоев.

Однажды он принял перед своими новыми товари­щами обязательство сдать им Червленную, стойкую в обороне станицу, которую, как Перонну, никто никогда еще не захватывал.

И потому, пообещав им открыть ворота станицы, он проник внутрь ее ограды.

Но как только он там оказался, ему стало любопытно узнать, что происходит в его собственной семье; напра­вившись к своему дому, он перепрыгнул через стену и оказался у себя во дворе.

Там он подобрался к окну спальни жены, приник к нему и увидел, что она стоит на коленях и молится Богу.

Это зрелище произвело на него настолько сильное впечатление, что он тоже пал на колени и принялся молиться.

Закончив молитву, он ощутил невыносимые угрызения совести и вошел в дом.

Жена, молившая Господа о возвращении мужа, закри­чала от радости и благодарности, заметив его, и кинулась ему в объятия.

Он обнял ее, нежно прижал к груди и попросил пока­зать ему детей.

Дети были в соседней комнате; мать разбудила их и привела к отцу.

— А теперь, — сказал он, — оставь меня с ними и сту­пай за сотским.

Сотский — это начальник сотни.

Жена повиновалась и вернулась с сотским, прежде состоявшим в близкой дружбе с ее мужем.

Сотский пришел в сильное удивление, увидев своего бывшего друга, объявившего ему, что этой ночью на ста­ницу должно быть совершено нападение, и посоветова­вшего готовиться к обороне.

После чего, заявив, что Бог внушил ему раскаяние в совершенном им преступлении, казак сдался в плен.

Разбирательство было недолгим, подсудимый при­знался во всем и попросил предать его смерти.

Военный трибунал приговорил его к расстрелу. Мы прибыли в Червленную как раз в день казни. Вот почему станица казалась опустевшей, вот почему все станичники собрались на другом ее конце, противоположном тому, откуда мы въехали.

Именно там должна была происходить казнь.

Часовой, поставленный у ворот и крайне раздосадо­ванный тем, что он не может оставить пост, сообщил нам все эти подробности и посоветовал поспешить, если мы хотим прибыть вовремя.

Казнь назначили на полдень, а было уже около чет­верти первого.

Однако казнь, видимо, еще не совершилась: ружей­ного залпа, по крайней мере, слышно не было.

Мы пустили наших лошадей рысью и пересекли всю станицу, защищенную обычными здесь укреплениями из заборов, решеток и палисадов, но, тем не менее, отли­чающуюся красотой облика, которой я не замечал в дру­гих казачьих селениях и, похоже, обнаружил в этом.

Наконец, мы добрались до места казни: происходить она должна была на лужайке, расположенной за преде­лами станицы и прилегающей к кладбищу.

Осужденный, человек лет тридцати—сорока, стоял на коленях возле свежевырытой ямы.

Руки у него были свободны, глаза не завязаны; из всего военного мундира на нем оставались лишь штаны.

Он был обнажен от плеч до пояса. Священник, нахо­дившийся возле него, слушал его исповедь. Когда мы подъехали, исповедь заканчивалась и священник гото­вился отпустить осужденному грехи.

В четырех шагах от них, наготове, с заряженными ружьями, стоял взвод из девяти солдат.

Мы остановились позади толпы, но, сидя в седлах, охватывали глазами всю сцену и, хотя и находясь дальше других, не упустили ни одной ее подробности.

Как только отпущение грехов было дано, атаман ста­ницы подошел к осужденному и сказал ему:

— Григорий Григорьевич, ты жил как вероотступник и разбойник, умри как христианин и храбрый человек, и Господь простит тебе отступление от веры, а твои бра­тья — измену.

Казак смиренно выслушал обращенные к нему слова, а затем поднял голову.

— Братья, — сказал он, поклонившись своим товари­щам, — я уже просил у Господа прощения, и Господь простил меня; теперь я прошу прощения у вас: простите же и вы меня в свой черед.

И, точно так же, как он опустился на колени, чтобы получить прощение у Бога, он снова опустился на колени, чтобы получить прощение у людей.

Вслед за тем началась сцена, исполненная необычай­ного величия и высшей простоты.

Все, кто имел основание пожаловаться на осужден­ного, поочередно подходили к нему.

Первым приблизился старик и промолвил:

— Григорий Григорьевич, ты убил моего единственного сына, опору моей старости, но Господь простил тебя, и я тоже тебя прощаю. Умри с миром.

И старик, подойдя к осужденному, обнял его.

После старика подошла молодая женщина и сказала:

— Ты убил моего мужа, Григорий Григорьевич, ты сде­лал меня вдовой и превратил моих детей в сирот, но, раз Господь простил тебя, должна простить и я. Умри с миром.

И, поклонившись ему, она удалилась.

Затем к осужденному приблизился какой-то казак и сказал:

— Ты убил моего брата, ты убил мою лошадь, ты сжег мой дом, но Господь простил тебя, и я тебя прощаю. Умри же с миром, Григорий Григорьевич.

Так подходили к нему один за другим все, кто мог упрекнуть его в злодеянии или кому он принес горе.

Потом к нему в свой черед приблизились жена и двое его детей и простились с ним. Один из детей, едва ли двух лет от роду, играл в камешки, перемешанные с зем­лей из ямы.

Наконец подошел судья и объявил:

— Григорий Григорьевич, пора!

Признаться, ничего другого из этой страшной сцены я уже не видел. Я из тех охотников, кто безжалостен к дичи, но не может видеть, как перерезают горло цыпленку.

Развернув лошадь, я вернулся в станицу.

Десять минут спустя послышался ружейный залп: Гри­гория Григорьевича не стало, и народ молча потянулся в станицу.

Одна из кучек людей двигалась медленнее и была плотнее, чем другие: она сопровождала тех, кого людское правосудие сделало вдовой и сиротами.

Хотя и мало расположенный в эту минуту к веселости, я, тем не менее, поинтересовался, где находится дом кра­савицы Евдокии Догадихи.

На меня посмотрели так, словно я с луны свалился.

Евдокия Догадиха умерла еще лет пять назад! Но, подобно тому как на одном из надгробий кладбища Пер- Лашез начертано: «Его неутешная вдова продолжает его торговое дело», к сказанному добавили: «Юная сестра Евдокии заменяет ее, и вполне успешно».

— А их почтенный отец? — спросил я.

— Он все еще жив, и с ним благословение Божье.

И мы отправились просить у Ивана Ивановича Догады, почтенного отца Евдокии и Груши, гостеприимства, которое было нам оказано на определенных условиях и напоминало то, какое получил Антенор в доме у грече­ского философа Антифона.

Возвращение наше совершилось без всяких происше­ствий. Ночью, как и предсказывал начальник конвоя, тело абрека было похищено.

XI РУССКИЕ И ГОРЦЫ

На другой день после возвращения из Червленной я, прежде чем явиться к полковнику Шатилову, послал за нашими ямщиками.

Муане оказался прав: по их словам, подморозило еще сильнее, и теперь они требовали уже тридцать рублей.

Я взял папаху, пристегнул к поясу кинжал, ставший моим обязательным спутником при каждом выходе из дома, и отправился с визитом к полковнику Шатилову.

Он ждал меня с той самой минуты, когда ему передали мою визитную карточку. Накануне он лег спать около полуночи, рассчитывая все же, что я появлюсь у него еще вечером, а поднялся на рассвете.

Полковник с трудом говорил по-французски, но, пред­упрежденная о моем прибытии, пришла его жена, кото­рая и послужила нам переводчицей.

Такой факт лишний раз удостоверяет превосходство в этом отношении женского образования над мужским в России.

У полковника не было никаких сомнений, что я обра­щусь к нему с какой-нибудь просьбой, и он сам пред­ложил мне свои услуги. Я объяснил ему, что мне нужно шесть лошадей, чтобы доехать до Хасав-Юрта, ну а в Хасав-Юрте князь Мирский, которому я был рекомендо­ван, возьмет на себя труд отправить меня в Чир-Юрт, где я снова найду почтовых лошадей.

Как я правильно предугадал, полковник предложил мне всю свою конюшню, однако при этом он заявил, что лошади будут готовы к отправке лишь после того, как я вместе с ним позавтракаю.

Я согласился, но с условием, что приглашение будет повторено мне милым десятилетним мальчуганом, кото­рый слышал о г-не Дюма и читал «Монте-Кристо».

Когда отворили дверь в его комнату, оказалось, что он стоит, припав глазом к замочной скважине, так что оста­валось лишь впустить его в гостиную.

Удивительнее всего было то, что он не говорил по- французски, а «Монте-Кристо» читал на русском языке.

За столом разговор зашел об оружии. Заметив, что я большой его любитель, полковник поднялся и принес мне чеченский пистолет, оправленный в серебро и, помимо материальной ценности, имеющий еще и цен­ность историческую.

Это был пистолет лезгинского наиба Мелкума Рад­жаба, убитого на Лезгинской линии князем Шашковым.

Во время завтрака полковник отправил за нашим тарантасом и нашей телегой шесть лошадей и приказал снарядить конвой из пятнадцати человек, из которых пять были донскими казаками, а десять — линейными.

Повозки и конвой ждали нас у ворот.

Я простился с полковником, его женой и сыном, выра­зив им искреннюю признательность. По мере того как я приближался к Кавказу, русское гостеприимство не только не изменяло себе, но явно становилось все более щедрым и предупредительным.

Полковник осведомился, вооружены ли мы и в исправ­ном ли состоянии у нас оружие, затем лично дал краткое напутствие конвою, и мы отправились в путь, сопрово­ждаемые пятью донскими казаками, которые составляли наш авангард, и десятью линейными казаками, которые скакали по обе стороны наших повозок.

Двое наших вчерашних ямщиков с удрученным видом смотрели, как мы отъезжаем; они явились с предложе­нием отвезти нас за восемнадцать рублей и даже за шест­надцать, но Калино повторил им на чистейшем русском языке то, что я уже высказал им на ломаном, и на этот раз они окончательно приняли сказанное к сведению.

Тогда ямщики решили удовлетвориться молодым офи­цером из Дербента, с которым у них вначале была дого­воренность о плате в двенадцать рублей, но потом они соглашались отвезти его лишь за восемнадцать. Теперь, опасаясь, что он ускользнет от них, как и мы, они вер­нулись к первоначальной цене.

В итоге молодой офицер, распорядившись поставить свою кибитку между тарантасом и телегой, сел вместе с Калино на переднюю скамью тарантаса, и наш конвой увеличился не только на одного храброго офицера, но еще и на хорошего товарища.

И это не считая его повара-армянина, так прекрасно приготовлявшего шашлык.

В пятистах шагах от окраины Шелковой мы снова встретились с Тереком, с которым мы никак не могли расстаться и который в последний раз преградил нам путь, указывая границу земель, полностью покорных рус­ским.

На другом берегу мы будем уже во вражеской стране: не завоеванной, но близкой к тому, чтобы ею стать.

Стоит нам переправиться через мост, находящийся у нас перед глазами, и любой встречный сможет без всяких сожалений пустить в нашу сторону пулю из своего ружья.

И потому в конце моста, построенного графом Ворон­цовым и отличающегося необычайной крутизной, рас­положена застава, около которой стоит караульня и дежурит часовой.

Никакой путешественник не едет дальше один: если это знатная особа, ему полагается иметь конвой, если же он принадлежит к числу простых смертных, ему полага­ется ждать оказии.

За мостом вы пересекаете линию.

Линия проходит по Кубани и Тереку, то есть двум большим рекам, которые стекают с северных склонов Кавказа и, имея почти одни и те же истоки, тотчас раз­деляются и впадают: Терек — в Каспийское море, а Кубань — в Черное.

Представьте себе протянувшуюся у основания горной цепи огромную фигурную скобку, начинающуюся у под­ножия горы Кубань и оканчивающуюся: на востоке — в Кизляре, на западе — в Тамани.

На обеих ее половинах через каждые четыре льё стоят крепости.

Посредине, то есть у основания этой скобки, образо­ванной двумя реками, расположено Дарьяльское уще­лье.

По мере того как завоевание ширится, небольшие форты отделяются, так сказать, от крепостей и продви­гаются вперед; посты отделяются от фортов и тоже про­двигаются вперед; наконец, от постов отделяются часо­вые и в свою очередь продвигаются вперед, знаменуя достаточно неопределенную границу русского владыче­ства, которую каждую минуту накрывает кровавой вол­ной очередной набег горцев.

От Шемахи, где лезгины в 1721 году захватили триста купцов, до Кизляра, где Кази-мулла в 1831 году отрубил семь тысяч голов, на всем этом огромном поясе нет ни единой сажени, которая не была бы обагрена кровью.

Если там, где вы проезжаете и где вы рискуете в свою очередь погибнуть, пали татары, то на месте их гибели установлены плоские продолговатые камни, увенчанные чалмой и несущие на себе арабские письмена, которые содержат хвалу умершему и одновременно призывают к мести его семью.

Если же там пали христиане, то над ними ставят крест, служащий, напротив, символом прощения и забвения.

Но христианский крест и татарский могильный камень так часто встречаются по дороге, что от Кизляра до Дер­бента вы словно идете по обширному кладбищу.

Если же в каких-то местах их нет, как, например, от Хасав-Юрта до Чир-Юрта, это объясняется тем, что там чрезвычайно велика опасность и никто не осмеливается идти туда рыть могилы для убитых и ставить над ними камень или крест.

Мертвые тела оставляют там шакалам, орлам и стер­вятникам; человеческие кости белеют там посреди скеле­тов лошадей и верблюдов, и поскольку голова, эта отли­чительная примета мыслящей породы живых существ, унесена убийцей, то не сразу, а лишь после короткого осмотра, продлевать который всегда опасно, становится понятно, с чьими останками ты имеешь дело.

Нельзя сказать, чтобы горцы не захватывали пленни­ков: напротив, на этом они строят все свои финансовые расчеты, всю свою торговлю; кабардинские шашки, чер­кесские бурки, чеченские кинжалы и лезгинские сукна для них всего лишь второстепенные промыслы.

Они держат у себя пленников до тех пор, пока их семьи не заплатят выкуп; если же пленники теряют тер­пение и пытаются бежать, то у горцев есть почти верное средство предотвратить повторение подобных попыток: они рассекают бритвой ступни пленнику и каждую рану набивают рубленым конским волосом.

Если семья пленника отказывается платить выкуп или она недостаточно богата, чтобы удовлетворить требова­ния горцев, пленника отсылают на рынок Трапезунда и продают как невольника.

Вот почему в этой смертельной войне и та, и другая сторона показывает примеры удивительной доблести.

На всех почтовых станциях можно увидеть гравюру, изображающую подвиг, который в России пользуется такой же известностью, как во Франции — наша оборона Мазаграна.

Эта гравюра изображает полковника, который, укры­вшись вместе с сотней солдат за завалами из убитых лошадей, обороняется против полутора тысяч горцев.

Генерал Суслов, в ту пору подполковник, находился в станице Червленной. 24 мая 1846 года его известили, что полторы тысячи чеченцев спустились с гор и овладели деревней Акбулат-Юрт (в буквальном переводе — «деревня Стальных клинков»).

Командующий левым флангом генерал Фрейтаг был в крепости Грозной, построенной генералом Ермоловым.

Обычно, когда горцы действуют настолько значитель­ным числом, что небольшие казачьи посты не в состоя­нии оказать им сопротивление, генерала ставят в извест­ность о нападении и ждут его приказов.

Подполковник Суслов получил из Грозной приказ дви­нуться навстречу чеченцам; одновременно ему было обе­щано подкрепление из двух батальонов пехоты и двух пушек.

Когда этот приказ пришел, было собрано уже семьде­сят лошадей и казаки готовились выступить.

Подполковник отправился с этими семьюдесятью казаками. Но, когда после тридцати одной версты беше­ной скачки он подъехал к переправе у Амир-Аджи-Юрта, в его отряде остались лишь те тридцать казаков, у кото­рых были хорошие кони, а все другие отстали по пути.

На переправе оказалось семь донских казаков и сорок линейных. Эти сорок семь человек присоединились к тридцати прибывшим казакам и вместе с ними преодо­лели переправу.

Неприятель уже оставил деревню Акбулат-Юрт, уведя с собой пленных; он прошел в версте от переправы, и пять крупнокалиберных пушек обстреливали его через Терек.

Подполковник переправился на другой берег, распола­гая отрядом из девяноста четырех человек, среди кото­рых были семь офицеров, в том числе его адъютант Федюшкин и его товарищ по оружию майор Камков. Осуществить переправу его побудили главным образом услышанные им пушечные выстрелы, доносившиеся со стороны Куринского: он подумал, что их произвели обе­щанные ему два батальона пехоты и два артиллерийских орудия.

Хотя канонада вскоре прекратилась, подполковник Суслов бросился со своими девяноста четырьмя казаками преследовать полторы тысячи чеченцев.

Заметив, однако, что пушки смолкли и дыма больше не видно, он, пытаясь выяснить, что происходит вдали, отправил двадцать пять человек на небольшой холм, высящийся над равниной.

При виде этих двадцати пяти разведчиков, появи­вшихся на возвышенности, чеченцы бросили против них восемьдесят человек, опрокинули их и погнали вместе с командовавшим ими офицером обратно к основному отряду.

И вот тогда чеченцы, преследовавшие разведчиков, увидели, с каким малым числом врагов они имеют дело, и с этим известием вернулись к своим товарищам.

Тотчас было принято решение истребить эту горстку русских, и командир чеченцев отдал им приказ сделать крутой поворот и очистить равнину от любопытных и неблагоразумных гостей.

Подполковник Суслов заметил приближение крупного вражеского отряда.

Он тотчас собрал военный совет; вопрос о бегстве не стоял на нем и минуты, однако девяносто четыре чело­века, ожидая нападения полутора тысяч, вполне могли посовещаться, как им следует умереть.

Итогом совета, которым руководили адъютант и майор, стало решение образовать из лошадей большой круг, а людям укрыться за ними и, чтобы обеспечить точное направление огня, опереть ружья о седла.

После того как этот маневр был выполнен, подполков­ник крикнул во весь голос казакам:

— Стрелять только за пятьдесят шагов!

Чеченцы неслись как вихрь. Когда они оказались на расстоянии около пятидесяти шагов, подполковник ско­мандовал:

— Огонь!

Команда была исполнена, и маленький отряд окутало облаком дыма, начавшим затем медленно подниматься вверх.

О последствиях залпа нельзя было судить до тех пор, пока воздух не прояснился.

Когда же взгляд смог проникнуть сквозь дымовую завесу, казаки увидели, что они окружены со всех сторон, кроме одной: в правилах чеченцев всегда оставлять вра­гам возможность для бегства, чтобы не доводить их до отчаяния.

К тому же, имея превосходных коней, горцы твердо уверены, что им удастся настигнуть беглецов и, когда те бросятся врассыпную, легко с ними справиться.

Никто из казаков не двинулся: этот открытый выход был явной западней.

Чеченцы имели дело с людьми, которые, если бы даже их спасение было в бегстве, не хотели бежать.

И тогда противники начали с равным ожесточением обстреливать друг друга, но со стороны чеченцев выстрелы не были смертоносными, так как лошади осаж­денных служили им заслоном.

Через полтора часа лишь двадцать лошадей остались на ногах.

Круг сжимался, но люди, заключенные в нем, продол­жали отстреливаться. Тогда чеченцы ползком приблизи­лись к казакам на расстояние в двадцать—двадцать пять шагов и стали целиться в ноги людей, видневшиеся между ногами лошадей.

Именно в это время адъютант Федюшкин был ранен пулей в бедро.

Суслов увидел, как адъютант дернулся от боли, и понял, что его задела пуля.

— Ты ранен? — спросил он его.

— Да, бедро раздроблено, — ответил адъютант.

— Ничего! — сказал подполковник. — Уцепись за меня, уцепись за свою лошадь, уцепись за что можешь, но только не падай: тебя знают как одного из самых сме­лых среди из нас, и, если наши люди увидят, что ты упал, они сочтут тебя убитым, а это подорвет их дух.

— Будьте спокойны, — ответил раненый, — я не упаду.

И в самом деле, Федюшкин остался на ногах; однако точку опоры он обрел исключительно в самом себе — в собственном мужестве^[18].

В начале боя неприятельская пуля попала в ружье под­полковника Суслова: сломавшись прямо в его руках, оно стало бесполезным.

После двух часов сражения у казаков осталось лишь по два патрона на человека и еще сорок патронов, которые Суслов поневоле сберег.

Взяв у мертвых и раненых, выведенных из строя, патроны, их заново разделили между собой.

Каким-то чудом подполковник Суслов и майор Кам- ков не получили ни единой раны.

Чеченцы пришли в ярость от того, что им не удава­лось захватить, расстрелять, истребить эту горстку людей.

Они приблизились к живому заслону и, хватая лоша­дей под уздцы, старались прорвать хотя бы одно звено живой и непреодолимой цепи, которую те составляли. Урядник по имени Вилков отрубил шашкой руку чеченцу.

Подполковник Суслов, у которого не осталось ника­кого другого оружия, кроме шашки, защищал не себя, ибо он совершенно забыл о себе, а свою любимую лошадь. Животное получило семь пуль. Он поддерживал голову лошади левой рукой, а правой, держа в ней свою грозную шашку, поражал всех, кто к нему приближался.

Правда, это был необыкновенный клинок, один из тех клинков, какие в шестнадцатом столетии привезли на Кавказ венецианцы^[19].

Из девяноста четырех казаков подполковника пять человек были убиты и шестьдесят четыре ранены, но они сами перевязали себе раны своими изорванными руба­хами и, пока могли продолжать стрельбу, оставались на ногах.

После двух часов и восьми минут этой беспримерной борьбы, за которой подполковник следил по часам, чтобы знать, на сколько времени и на сколько пуль у него еще хватит людей и лошадей, послышался пушечный выстрел со стороны Куринского.

В то же самое время галопом прискакали выбившиеся из сил казаки, отставшие у переправы возле Амир-Аджи- Юрта.

Примерно сорок человек, услышав ружейную пере­стрелку и догадавшись, что это их товарищи оказывают сопротивление чеченцам, поспешили присоединиться к сражавшимся и бросились в железный круг, а лучше ска­зать, в огненное пекло.

Пушечный выстрел, послышавшийся перед этим, про­извел отряд генерала Майделя, который прежде по ошибке двигался в другом направлении.

— Смелей, ребята! К нам с двух сторон идут подкре­пления! — воскликнул Суслов.

И в самом деле, подкрепления подошли, причем вовремя: из девяноста четырех человек шестьдесят девять уже были выведены из строя.

Чеченцы, видя вдали колонну генерала Майделя и слыша пушечные выстрелы, которые ободряли обороня­вшихся и раздавались все ближе и ближе, в последний раз бросились в атаку и после этого, словно стая стервят­ников, унеслись в свои горы.

Когда генерал Майдель пришел на выручку храбрым казакам подполковника Суслова, они уже полностью израсходовали порох и пули и почти истекли кровью.

Лишь с его приходом они перевели дух, лишь тогда адъютант Федюшкин, три четверти часа остававшийся на ногах, хотя у него было раздроблено бедро, позволил себе опуститься на землю, но не рухнул на нее, а при­лег.

Из казачьих пик сделали носилки для тех, кто из-за тяжести своих ранений не мог вынести перевозку на лошади, и двинулись в Червленную.

Лошадь подполковника, его несчастная белая лошадь, так любимая им, получила тринадцать пуль, и ее привели обратно короткими дневными переходами.

Пятеро раненых умерли на следующий день.

Лошадь издохла лишь три недели спустя.

Подполковник Суслов получил за это блистательное дело орден Святого Георгия.

Но этим милости начальства не ограничились, хотя в России орден Святого Георгия значит много. Граф Ворон­цов, наместник Кавказа, написал Суслову следующее письмо:

«Любезный Александр Алексеевич!

Позвольте мне поздравить Вас с получением ордена Святого Георгия и просить Вас принять мой крест, пока Вы не получите Ваш из Петербурга.

Вследствие рапорта генерала Фрейтага о Вашем геройском подвиге с гребенскими казаками, состоящими под Вашим начальством, радость и восхищение распро­странились в Тифлисе, вслед за чем кавалеры ордена Свя­того Георгия единодушно просили наградить Вас этим орденом, столь уважаемым в российской армии. Я поста­раюсь наградить всех, кто был с Вами, и при этом под­разумеваю прежде всего почтенного майора Камкова.

Прощайте, любезный Александр Алексеевич. Моя жена сейчас вошла ко мне в комнату и, узнав, что я пишу Вам, просит меня засвидетельствовать Вам ее глубочай­шее почтение».

Я собрал и записал эти подробности на том самом месте, где все это происходило; я взбирался на тот небольшой холм, что один на тридцать верст в округе высится над равниной; наконец, сопровождавшие меня казаки, которые хранят благоговейную память об этом блистательном подвиге, показывали мне место этого вто­рого Мазаграна, а когда позднее, посетив весь левый фланг Кавказской линии, я прибыл в Тифлис, проехав перед этим через весь Апшеронский мыс, посетив Баку, Шемаху и Царские Колодцы, на повороте какой-то улицы французский консул барон Фино, с которым мы шли рука об руку, спросил меня, раскланявшись с повстречавшимся нам офицером:

— Знаете, с кем я раскланялся?

— Нет. Я только третьего дня сюда приехал; как же мне здесь кого-нибудь знать?

— Ну, этого человека, я уверен, вы знаете хотя бы по имени: это знаменитый генерал Суслов.

— Как! Герой Шелковой?

— Вот видите: вы его знаете.

— Еще бы! Конечно, знаю! Я записал всю его историю с чеченцами. Скажите ...

-Что?

— А можем мы нанести ему визит? Можно мне про­читать ему то, что я написал о нем, и попросить его поправить мой рассказ, если я в чем-то отклонился от истины?

— Разумеется; по возвращении я напишу генералу, чтобы спросить его, какой день и час он назначит для этого визита.

В тот же день барон получил ответ: генерал Суслов примет нас завтра в полдень.

Генерал — человек лет сорока пяти, небольшого роста, но широкоплечий, крепкий и очень простой в обраще­нии; он крайне удивился, что я так восхищаюсь столь обыкновенным делом, в котором ему довелось уча­ствовать.

Записанный мной рассказ оказался точен, и генерал добавил к подробностям, которыми я к тому времени располагал, лишь письмо графа Воронцова.

Уже расставаясь с генералом, я, по своей скверной привычке, подошел к собранию оружия, привлекшему мое внимание; это собрание включало, в частности, пять шашек.

Генерал снял со стены шашки, чтобы показать их мне.

— Какая из них была с вами в Шелковой, генерал? — спросил я его.

Он указал мне на самую простую из всех; я вынул шашку из ножен, и ее клинок поразил меня своим ста­ринным видом. На нем были выгравированы два девиза, почти стертые от времени и от заточки: на одной сто­роне — «Fide, sed cui vide»^[20], на другой — «Pro fide et patria»^[21].

Мои археологические познания позволили мне разо­брать эти восемь латинских слов, и я разъяснил их гене­ралу.

— Ну, раз вы разобрали то, что мне никогда не удава­лось прочитать, — промолвил он, — шашка принадлежит вам.

Я хотел было отказаться и упорствовал в этом, говоря, что никоим образом не достоин подобного подарка.

— Вы повесите ее на стену крест-накрест с саблей вашего отца, — сказал мне генерал, — это все, о чем я вас прошу.

Так что мне пришлось принять подарок.

Однако у горцев тоже есть свой календарь памятных дат, не менее славных, чем у русских.

Одно из отмеченных в нем событий — тот самый захват Ахульго, когда Шамиль был разлучен со своим сыном Джемал-Эддином, кого мы еще увидим возвра­щающимся на Кавказ, после того как его обменяли на княгинь Чавчавадзе и Орбелиани.

Своим живым и глубоким умом Шамиль понял пре­имущество европейских оборонительных сооружений перед азиатскими, возводимыми, кажется, лишь для того, чтобы они служили мишенью для пушек; он избрал своей резиденцией аул Ахульго, расположенный на уединенном утесе среди головокружительных пропастей и скал, под­няться на вершину которых, как считалось, было невоз­можно.

На этом уединенном утесе польские инженеры, кото­рые намеревались продолжить на Кавказе войну, нача­вшуюся в Варшаве, построили систему оборонительных сооружений, от которой не отреклись бы даже Вобан и Аксо.

Помимо этого, в Ахульго имелось большое количество провизии и боевых запасов.

В 1839 году генерал Граббе решился атаковать Шамиля в этом орлином гнезде.

Все считали, что подобная попытка обречена на не­удачу, но генерал Граббе сделал в этот момент то, на что смелые врачи идут в безнадежных случаях: он взял на себя ответственность.

Генерал поклялся своим именем — а «Граббе» означает «могила», — что он возьмет Шамиля живым или мерт­вым, и выступил в поход.

Когда лазутчики донесли Шамилю о наступлении рус­ской армии, он приказал чеченцам беспрестанно напа­дать на нее вдоль всего ее пути, начальнику крепости Аргвани велел задержать русских как можно дольше у ее стен, а аварским командирам, на которых он более всего полагался, отдал приказ отстаивать каждую пядь пере­правы через Койсу.

Сам же он намеревался ждать неприятеля в своей кре­пости Ахульго, до которой русские, вероятно, не дойдут.

Однако Шамиль ошибся: чеченцы смогли задержать русскую армию от силы на один день, Аргвани заставил ее потерять лишь два дня, а переправу через Койсу, счи­тавшуюся непреодолимой, русские форсировали после первой предпринятой ими атаки.

С вершины своего утеса Шамиль следил за приближе­нием неприятеля. Генерал Граббе взял крепость в осаду, надеясь удушить Шамиля голодом и принудить его к сдаче.

Осада продолжалась уже два месяца, когда генерал Граббе узнал, что Шамиль имеет съестных припасов еще на полгода.

Так что следовало отважиться на приступ.

Во время осады генерал не тратил время напрасно: он продолбил дороги посреди гранитных скал, построил бастионы на уступах утесов, считавшихся неприступ­ными, перекинул мосты через пропасти.

Однако ни один из пунктов, которыми русским уда­лось пока овладеть, не господствовал над цитаделью Шамиля.

Наконец генерал обратил внимание на уступ, куда можно было подняться, лишь взобравшись с противопо­ложной стороны на гору, а затем спустить на него с помощью веревок пушки, зарядные ящики и канони­ров.

Однажды утром эту площадку заняли русские, которые дали знать о своем присутствии там, обрушив на цита­дель пушечный огонь.

После этого был отдан приказ идти на приступ, и 17 августа русские саперы преодолели укрепления Ста­рого Ахульго.

Русские оставили у подножия только что взятых ими укреплений четыре тысячи человек убитыми.

Но оставался еще Новый Ахульго, то есть крепость.

Генерал Граббе дал приказ идти на приступ.

Шамиль в своем белом одеянии находился на стенах крепости.

Каждый из них жертвовал собственной жизнью: гене­рал — по одну сторону, имам — по другую.

Тот день был днем кровавой сечи, какой ни орлы, ни стервятники, парившие над вершинами Кавказа, никогда еще не видели.

Противники буквально плавали в крови; все ступени, с помощью которых наступающие преодолевали брешь в стене, были сложены из трупов.

Не слышно было больше воинственной музыки для воодушевления сражающихся: она умолкла.

Ее сменило хрипение умирающих.

Когда целый батальон взбирался вверх по крутой тропе, огромная скала на самой ее вершине, сдвинутая с места человеческими руками, внезапно отделилась от своего гранитного основания, как если бы и гора тоже стала сражаться на стороне горцев, и с ревом и страш­ным грохотом скатилась вниз по тропе, унеся с собой треть батальона.

Когда те, кто остался в живых, уцепившись за выступы утеса, за корни деревьев, подняли голову, они увидели на вершине горы, откуда обрушилась гранитная лавина, полураздетых женщин с растрепанными волосами, раз­махивающих саблями и пистолетами.

Одна из них, не находя более камней, чтобы скатить их на врагов, и видя, что они продолжают подниматься вверх, бросила в них своего ребенка, перед этим размоз­жив ему голову о скалу.

Затем с последним проклятием она ринулась вниз сама и рухнула среди них, все еще дыша.

Русские продолжали подниматься все выше; наконец, они достигли верха укреплений, и Новый Ахульго был взят так же, как и Старый.

В трех батальонах полка генерала Паскевича, полка, носившего название Графского, личного состава оста­лось лишь на один батальон, да и то для его формирова­ния все равно не хватило сотни солдат. Русское знамя развевалось на Ахульго, но Шамиль не был схвачен.

Его искали среди мертвых, но он не был убит.

Лазутчики уверяли, что он укрылся в пещере, и указали ее; пещеру обыскали, но Шамиля в ней не оказалось.

Каким путем он бежал? Как он исчез? Какой орел унес его в облака? Какой подземный дух открыл ему путь сквозь недра земли?

Никто никогда этого не узнал.

Но вдруг каким-то чудом он появился во главе авар­цев, во главе самых преданных своих наибов, и русские чаще, чем когда-либо прежде, стали слышать, как кругом них повторяют: «У Аллаха лишь два пророка: первый зовется Магомет, второй — Шамиль».

Не стоит и говорить, что почти все без исключения кавказские народы отличаются храбростью, доходящей до безрассудства, и потому в жизни, проходящей в вечных сражениях, у горца нет иных трат, кроме как на оружие.

Черкес, лезгин или чеченец, одетый почти что в лох­мотья, имеет ружье, шашку, кинжал и пистолет, стоящие двести или триста рублей. И потому ружейные стволы, клинки кинжалов и шашек непременно несут на себе имя или вензель сделавшего их мастера.

Мне дарили кинжалы, стальной клинок которых стоил двадцать рублей, тогда как их серебряная оправа стоила всего лишь четыре или пять рублей.

У меня есть шашка, которую я выменял у Мохаммед- хана на револьверы и клинок которой прямо здесь, на месте, был оценен в восемьдесят рублей, то есть более чем в триста франков.

Князь Тарханов подарил мне ружье, один ствол кото­рого, без оправы, стоит сто рублей, вдвое больше, чем спаренные стволы Бернара.

У некоторых горцев есть прямые мечи, доставшиеся им от крестоносцев; кое-кто из них носит к тому же кольчуги, щиты и шлемы тринадцатого столетия, а у дру­гих на груди красный крест, с которым — о чем они совершенно не знают — их предки взяли Иерусалим и Константинополь.

Эти клинки высекают огонь, как огниво, и срезают бороду, как бритва.

Но то, чему горец отдает все свои заботы, — это его конь. И в самом деле, конь горца — важнейшее его ору­жие, как оборонительное, так и наступательное.

Наряд горца, пусть даже обращенный в лохмотья, всегда если и не изящен, то, по крайней мере, живопи­сен. Он состоит из черной или белой папахи, из черке­ски с двумя рядами патронных гнезд на груди, из широ­ких штанов, стянутых начиная от колена узкими двухцветными гетрами, из красных или желтых сапог с бабушами того же цвета и из бурки — своеобразного плаща, непроницаемого не только для дождя, но и для пуль.

Некоторые доводят свое щегольство до того, что зака­зывают себе в Ленкорани бурки на пеликаньем пуху, обходящиеся им в шестьдесят, восемьдесят и даже в сто рублей.

Одну из таких бурок, дивной работы, подарил мне князь Багратион.

И когда одетый таким образом горец выезжает на своем низкорослом неутомимом коне, порода которого, как считается, происходит из Неджда или из Сахары, выглядит он действительно превосходно.

Есть немало свидетельств, что черкесские отряды про­бегали за одну ночь сто двадцать, сто тридцать и даже сто пятьдесят верст. Их лошади поднимаются и спускаются, причем всегда галопом, по склонам, которые кажутся непроходимыми даже для пешехода. Поэтому преследуе­мый горец никогда не смотрит перед собой. Если какой- нибудь глубокий овраг пересекает ему дорогу и у него есть опасение, что вид этой пропасти испугает его коня, он снимает с себя бурку, накидывает ее на голову коня и с криком «Аллах! Иль Аллах!» бросается, причем почти всегда без всяких серьезных последствий для себя, в ров глубиной в пятнадцать—двадцать футов.

Хаджи-Мурад, историю которого мы позднее расска­жем, совершил такого рода прыжок с высоты в сто два­дцать футов.

Правда, он поломал себе обе ноги.

Горец, подобноарабу, до последней возможности защищает тело своего убитого товарища, но напрасно говорят, что он не покидает его никогда.

Мы видели в овраге близ аула Гелли тело чеченского командира и трупы четырнадцати его соратников.

Я храню у себя ружье этого командира. Оно было подарено мне полком местных горцев, находящимся под начальством князя Багратиона.

XII ТАТАРСКИЕ УШИ И ВОЛЧЬИ ХВОСТЫ

Вернемся, однако, к нашему мосту.

Благодаря конвою мы без всяких затруднений пере­ехали его, задержавшись рядом с ним лишь на те несколько минут, какие понадобились Муане, чтобы сде­лать с него зарисовку.

Тем временем казаки ожидали нас на самой высокой точке моста и, отчетливо выделяясь на фоне снежных вершин Кавказа, составлявших задний план картины, выглядели чрезвычайно эффектно.

Мост этот поражает своей смелостью: он поднят не только над рекой, но и над обоими ее берегами на высоту более десяти метров. Эта мера предосторожности при­нята на случай паводков; в мае, июне и августе все реки здесь выходят из берегов и превращают равнины в огром­ные озера.

Пока длятся такие наводнения, горцы редко спуска­ются на равнину; однако некоторые из них, более сме­лые, чем другие, и в это время не прекращают свои набеги.

Вместе с лошадьми они на бурдюках переплывают вышедшую из берегов реку. В бурдюк, помогающий дер­жаться на воде лошади, укладывают сабли, пистолеты и кинжалы.

Ружье, которое горец никогда не выпускает из рук, он держит, переплывая реку, над головой.

Это самый опасный для пленников момент: привязан­ные недоуздком к хвосту лошади и оставленные без вни­мания горцем, который вынужден заботиться о своей собственной безопасности, они почти всегда тонут в ходе переправы через разлившуюся на целую версту реку.

Переехав мост, мы оказались на обширной невозде­ланной равнине: никто не осмеливается обрабатывать эту землю, которая уже не принадлежит горцам и еще не принадлежит русским.

Равнина изобиловала куропатками и ржанками.

Поскольку дневной переход составлял не более три­дцати пяти—сорока верст, мы сочли возможным доста­вить себе удовольствие охотой.

Сойдя с тарантаса — Муане в одну сторону от дороги, а я в другую, причем каждого из нас сопровождали четыре линейных казака, — мы отправились добывать в поте лица свой обед.

Через полчаса у нас было уже четыре-пять куропаток и пять-шесть ржанок.

Тем временем на другом конце равнины показался небольшой отряд из десяти—двенадцати вооруженных человек, и, хотя он двигался слишком медленным для вражеского отряда шагом, мы все же снова забрались в тарантас и заменили в ружьях дробь на пули. Нередко горцы, чья одежда в точности та же, что и у татар, обитающих на равнине, не дают себе труда устро­ить засаду; они следуют по дороге и, в зависимости от представившихся обстоятельств, либо остаются безобид­ными путниками, либо совершают вооруженное нападе­ние.

Отряд, ехавший нам навстречу, состоял из татарского князя и его свиты.

Князю было около тридцати лет. Два нукера, следова­вшие за ним, держали на руке по соколу.

Чуть подальше виднелся еще один отряд, следовавший той же дорогой и в том же направлении, что и мы. И поскольку он состоял из телег и пехотинцев, идущих шагом, нам вскоре удалось догнать его, и дальше мы двигались вместе.

Те, кому эти пехотинцы служили конвоем, были инже­неры, направлявшиеся в Темир-Хан-Шуру строить там крепость.

Кольцо вокруг Шамиля сжимают все теснее и теснее, надеясь удушить его в конце концов в каком-нибудь узком ущелье.

Прибыв в Хасав-Юрт, мы оказались в полульё от сто­рожевых охранений имама и в пяти льё от его резиден­ции.

После Кизляра дорога, вслед за окружающим пейза­жем, полностью изменила свой характер: она уже не была ровной и прямой, как та, что привела нас из Астрахани в Кизляр, а изобиловала поворотами, неизбежными из-за тех складок земли, какие всегда встречаешь на подступах к горам, и состояла исключительно из подъемов и спу­сков. Однако эти подъемы и спуски были столь крутыми и каменистыми, что европейский кучер счел бы дорогу непроезжей и повернул бы назад, тогда как наш ямщик, ничуть не беспокоясь об осях нашего тарантаса и о позвонках наших тел, пускал на каждом спуске лошадей в такой галоп, что они с разбега преодолевали следующий после спуска подъем.

Чем круче был спуск, тем сильнее окриком и кнутом ямщик погонял лошадей.

Нужно иметь железную карету и стальное тело, чтобы переносить подобную тряску.

Около двух часов пополудни вдали показался Хасав- Юрт. Ямщик помчался еще быстрее; мы переправились вброд через реку Карасу^[22] и оказались в городе.

Находясь еще в четырех или пяти верстах от Хасав­юрта, мы отправили вперед одного из конвойных каза­ков, чтобы справиться о квартире.

Он ожидал нас при въезде в город. Вместе с ним были два молодых офицера Кабардинского полка, которые, узнав, что пристанище ищут для меня, не позволили казаку идти дальше и заявили, что у нас не будет иной квартиры, кроме как их собственной.

Не было никакой возможности отказаться от столь любезно сделанного предложения. Они уже вынесли свои вещи из двух самых лучших комнат, чтобы предоставить эти комнаты нам.

Я занял одну из них; Муане и Калино расположились в другой.

Офицеры крайне сожалели, что князя Мирского не было в Хасав-Юрте, но не сомневались, что и в его отсут­ствие командир полка сделает для нас все, что сделал бы и князь.

Вопрос состоял в том, чтобы достать лошадей, кото­рые довезут нас до Чир-Юрта. В Чир-Юрте я должен был

найти князя Дондукова-Корсакова, чье имя и обходи­тельность были мне известны. Во Флоренции я дрался на дуэли с его братом, умершим потом в Крыму, и это обстоятельство, учитывая рыцарский характер князя, добавляло мне уверенности, что я встречу у него добрый прием.

Я пригладил себе волосы щеткой, в то время как ден­щик одного из наших офицеров привел в порядок мои сапоги и одежду, и в сопровождении своего друга Калино отправился к подполковнику.

Подполковника не оказалось дома, и я оставил у него свою визитную карточку.

Перед домом подполковника находился необычайной красоты парк, который с населявшими его лебедями, журавлями, цаплями, аистами и утками показался мне своего рода ботаническим садом.

Решетчатая калитка парка была незаперта, а лишь притворена с помощью подпорок; я толкнул ее и вошел внутрь.

Как только я шагнул туда, ко мне подошел какой-то молодой человек лет двадцати трех—двадцати четырех.

— Вы, должно быть, господин Дюма? — спросил он меня.

— Да, сударь.

— А я сын генерала Граббе.

— Того, кто взял Ахульго?

— Того самого.

— Примите мои поздравления.

— Ваш отец, насколько я могу вспомнить, сделал в Тироле то, что мой сделал на Кавказе, и это должно избавить нас от всяких церемоний.

Я протянул ему руку.

— Мне только что стало известно о вашем прибытии, и я вас искал, — сказал он. — Князь Мирский будет очень огорчен, что его не оказалось на месте. Но позвольте мне в его отсутствие оказать вам гостеприим­ство.

Я рассказал ему, что со мной приключилось, какую я нашел себе квартиру и как мне только что не удалось застать дома подполковника.

— А видели вы свою хозяйку? — с улыбкой спросил меня молодой человек.

— Разве у меня есть хозяйка?

— Да. Так вы ее еще не видели? Это очень хорошень­кая черкешенка из Владикавказа.

— Слышите, Калино?

— Если вы ее увидите, — продолжал г-н Граббе, — попробуйте заставить ее станцевать лезгинку: она пре­лестно ее танцует.

— В этом отношении у вас, вероятно, возможностей больше, чем у меня, — сказал я ему. — Будет ли невеж­ливо, если я попрошу вас предоставить эти возможности в мое распоряжение?

— Изо всех сил постараюсь сделать это. Куда вы теперь направляетесь?

— Возвращаюсь домой.

— Хотите, я провожу вас?

— Буду рад!

Я вернулся домой.

Через несколько минут нам доложили о приходе под­полковника Коньяра.

Это имя показалось мне счастливым предзнаменова­нием: его носили двое моих друзей.

Предчувствие меня не обмануло: если кто-нибудь и мог помочь мне унять сожаление, испытываемое мною из-за отсутствия князя Мирского, о котором мне столько говорили, причем с такой доброжелательностью, так это тот, кто его замещал.

Он просил нас не беспокоиться по поводу нашего отъезда, назначенного на следующий день: все было в его власти — и лошади, и конвой.

Кабардинский полк, находящийся под командованием князя Мирского и подполковника Коньяра, его замести­теля, занимает самый передовой пост русских на враже­ской земле.

Часто горцы, даже непокорные, просят разрешения прийти в Хасав-Юрт и продать там своих быков и бара­нов.

Это разрешение им всегда дается; однако покупать, напротив, им упорно запрещается.

В день нашего приезда двое горцев явились в город, имея охранное свидетельство, выданное подполковни­ком, и продали тридцать быков.

Помимо скота, они доставляют в город мед, масло и фрукты.

Платят им, естественно, наличными.

Прежде всего они хотели бы купить здесь чай, но его строжайше запрещено им продавать.

Вот почему, назначая выкуп за пленных, они всегда оговаривают, чтобы кроме денег им давали еще в качестве подарка десять, пятнадцать, а то и двадцать фунтов чая.

Впрочем, набеги горцев распространяются даже на город: редкая ночь проходит без того, чтобы они кого- нибудь не похитили.

В конце лета солдаты и дети купались в Карасу. Было три часа пополудни, и подполковник прогуливался по крепостному валу.

В это время около пятнадцати всадников спустились к реке и стали поить своих лошадей прямо посреди купа­ющихся.

Внезапно четверо из них схватили двух мальчиков и двух девочек, бросили их на седельную луку и стреми­тельно унеслись прочь.

Услышав крики детей, подполковник увидел, что про­изошло, и отдал стрелкам приказ преследовать татар.

Стрелки спрыгнули или скатились с крепостного вала и погнались за похитителями, но те были уже далеко.

Однако один из захваченных мальчишек так больно укусил за руку своего похитителя, что тот выпустил его.

Мальчик соскользнул на землю.

Оказавшись на земле, он стал подбирать камни и с их помощью обороняться.

Татарин направил на него свою лошадь, однако маль­чик змеей проскользнул между ее ног.

Татарин выстрелил в него из пистолета, но промах­нулся.

Мальчик, более ловкий, попал ему камнем в лицо.

Стрелки тем временем приближались. Горец понял, что ему придется плохо, если он будет упорствовать; повернув коня, он оставил ребенка, и его подобрали стрелки.

Трое других все еще находятся в плену; вначале горцы запросили за них тысячу рублей, однако это были дети солдат, а у солдат нет возможности собрать тысячу рублей; выкупать же пленников за казенные деньги запрещено.

И тогда дамы Хасав-Юрта стали собирать пожертвова­ния. В итоге набралось сто пятьдесят рублей. Их пред­ложили горцам, уже снизившим выкуп с тысячи рублей, которые они требовали вначале, до трехсот.

Подполковник уверен, что в конце концов горцы согласятся и на сто пятьдесят.

В сделках подобного рода посредником обычно служит какой-нибудь татарин из числа жителей города. Посред­ника подполковника Коньяра зовут Салават.

Каждая из сторон имеет своих шпионов, однако и на той, и на другой стороне разоблаченных шпионов рас­стреливают.

Не так давно один из лазутчиков подполковника был схвачен; его отвели на возвышенность, которая видна из русского лагеря, и пистолетным выстрелом разнесли ему голову.

Через два дня нашли его тело, наполовину изглодан­ное шакалами.

Именно из Хасав-Юрта был послан к Шамилю полко­вой штаб-лекарь Пиотровский, а в полульё от Хасав- Юрта происходил обмен княгинь Орбелиани и Чавча- вадзе.

Пока подполковник Коньяр рассказывал нам все эти подробности, кто-то подошел к нему и сказал ему на ухо несколько слов.

Подполковник рассмеялся.

— Не позволите ли вы мне принять здесь одну особу? — спросил он меня. — Вы станете свидетелем одного из проявлений местных нравов, что будет для вас небезын­тересно.

— Еще бы! — отвечал я. — Пусть войдет.

Татарская женщина, укутанная так, что видны были лишь ее глаза, спешилась у ворот и вскоре показалась в дверях нашей комнаты.

Узнав подполковника по мундиру, она направилась прямо к нему.

Подполковник сидел за столом.

Татарка остановилась по другую сторону стола, развя­зала небольшой мешок, висевший у нее на поясе, и вынула оттуда два человеческих уха.

Концом трости подполковник удостоверился в том, что это были два правых уха. После этого он взял перо, бумагу и чернила и выписал чек на получение двадцати рублей.

Затем, оттолкнув концом трости уши, он произнес по-татарски:

— Ступай к казначею!

Положив уши и чек в мешок, амазонка снова села на коня и во весь опор поскакала к казначею, чтобы полу­чить у него свои двадцать рублей.

За каждую отрезанную голову горца назначено возна­граждение в десять рублей. Князь Мирский, несомненно питавший отвращение к этим кровавым трофеям, решил, что отныне достаточно будет приносить лишь правое ухо.

Однако ему не удалось добиться, чтобы его охотники придерживались этого нововведения. С тех пор как эти солдаты воюют с татарами, они взяли себе в привычку отрезать у убитого врага голову и продолжают поступать таким же образом, ссылаясь на то, что им неизвестно, где право, где лево.

Это вознаграждение в десять рублей, которое дают за правое ухо каждого убитого горца, напомнило мне исто­рию, услышанную мною в Москве.

Из-за великого множества волков, опустошавших некоторые уезды в России, властям пришлось установить вознаграждение в пять рублей за каждого убитого волка.

Выдавалось оно при предъявлении волчьего хвоста.

В ходе ревизии 1857 года было обнаружено, что на эти цели израсходовано сто двадцать пять тысяч рублей.

Это составляет полмиллиона франков.

Так что волков набиралось чересчур много.

Было предпринято расследование, и выяснилось, что в Москве существует фабрика по производству поддель­ных волчьих хвостов, настолько похожих на настоящие, что лица, которым было поручено выплачивать это воз­награждение, не могли догадаться, что перед ними под­делка.

Теперь вознаграждение понижено до трех рублей и выдается только по предъявлении всей головы целиком.

Возможно, однажды вскроется, что в Кизляре, Дер­бенте или в Тифлисе существует фабрика по производ­ству поддельных чеченских ушей.

Подполковник Коньяр пригласил нас отобедать у него в пять часов, а капитан Граббе — мимоходом зайти к нему в комнату.

Он намеревался показать нам свои рисунки, которые, по его словам, непременно должны были нас заинтере­совать.

XIII ГОЛОВОРЕЗЫ

Пока мы беседовали с подполковником Коньяром, Калино, имевший перед нами два больших преимуще­ства, а именно, знание языка и молодость, отыскал нашу хозяйку-черкешенку и уговорил ее войти в гости­ную.

Это была прехорошенькая особа лет двадцати­двадцати двух, одетая по владикавказской моде и, на мой взгляд, осознавшая, что куда приятнее иметь дело с голо­вой, которую кружишь, чем с головой, которую отреза­ешь.

Калино, еще не зная, что мы приняли приглашение на обед к подполковнику, склонил нашу прекрасную черке­шенку к решению отобедать вместе с нами.

Нам оставалось лишь весьма сожалеть о таком совпа­дении, но мы уже дали слово. К счастью, Калино и наш молодой дербентский офицер никому ничего не обе­щали; они могли остаться и, имея в своем распоряжении повара, с успехом заменить нас.

Мы принесли извинения красавице Лейле (так звали нашу хозяйку) и пообещали ей вернуться тотчас после обеда, если она, со своей стороны, соблаговолит станце­вать для нас. Договорившись об этом, мы вместе с капи­таном Граббе вышли из дома.

Капитан ввел нас в свою небольшую милую квартиру, окна которой выходили в тот самый ботанический сад, и стал показывать нам свои зарисовки.

Не будучи профессионалом, он явно обладал большим дарованием, в особенности по части портретов.

Среди этих портретов было три-четыре, к которым, по-видимому, он питал особое пристрастие. Те, кого капитан запечатлел на них, были изображены по пояс. Их лица на портретах, размером всего лишь с монету в десять су, поражали своей выразительностью.

Что же касается их одежды, то все они были облачены в одинаковые мундиры.

— До чего же красивые бороды, и какие великолепные лица! — воскликнул я. — Но кто эти славные малые?

— Лучшие сыны земли, — отвечал он. — Однако у них есть одна странная причуда.

— Какая?

— Они поклялись отрезать каждую ночь хотя бы по одной чеченской голове и, подобно горским абрекам, неукоснительно исполняют свою клятву.

— Ну и ну! Да ведь это же получается выгодное заня­тие! По десять рублей за голову, итого три тысячи шесть­сот пятьдесят рублей в год.

— О, они делают это не из-за денег, а ради удоволь­ствия. У них есть общая касса, и, когда речь заходит о том, чтобы выкупить какого-нибудь пленника, они всегда первыми вносят пожертвования.

— Ну а горцы, что они говорят по этому поводу?

— Они как могут отплачивают им подобным же обра­зом; вот почему у тех, кого я здесь изобразил, такие кра­сивые бороды и такие красивые шевелюры: это, по их собственным словам, для того, чтобы чеченцы, отрезая им голову, знали, за что ее схватить.

— И у вас целый полк таких удальцов?

— О нет! Пришлось бы обыскать всю русскую армию, чтобы собрать полк из подобных солдат. Этот отряд был основан князем Барятинским в бытность его команди­ром Кабардинского полка. Он и вооружил их караби­нами. Вот взгляните: это превосходные тульские ружья, двуствольные, приспособленные под обычные солдат­ские пули и со штыком длиной в шестьдесят сантиме­тров.

— Штык — немалая помеха хорошему стрелку: это линия, по которой взгляд невольно скользит, отклоняясь в сторону.

— Штык складывается под стволом ружья и возвраща­ется в первоначальное положение лишь по воле стрелка, при нажатии на пружину.

— Прекрасно! Ну а возвращаясь к этим портретам?

— Это портреты трех из них: Баженюка, Игнатьева и Михайлюка.

— Я полагаю, вы выбрали самых красивых?

— Нет, уверяю вас, я взял их наугад.

— А можно нам увидеть их?

— Мне кажется, подполковник намерен устроить сегодня вечером небольшой праздник в вашу честь, кото­рый пройдет в нашем клубе, хотя это просто-напросто лавка бакалейщика. Ну а поскольку ни один стоящий праздник не проходит без охотников, вы их там и уви­дите.

— Но, стало быть, в эту ночь они не смогут совершить свою экспедицию?

— О! Они все равно совершат ее, чуть попозже, только и всего.

В эту минуту в голову мне пришла мысль, которая меня больше не оставляла: ближайшей ночью отпра­виться вместе с охотниками в экспедицию.

По-видимому, такая же мысль пришла в голову и Муане: мы переглянулись и рассмеялись.

Впрочем, ни он, ни я не обмолвились об этом ни еди­ным словом.

В эту минуту пробило пять часов.

— А как же подполковник? — произнес я.

— И все же мне очень хотелось бы снять копию с ваших рисунков, — сказал Муане, обращаясь к г-ну Граббе.

— В котором часу вы завтра уезжаете? — спросил капи­тан.

— Нас ничто не торопит, — живо откликнулся я. — Нам предстоит проделать отсюда до Чир-Юрта всего лишь тридцать или тридцать пять верст.

— Что ж, — сказал капитан Граббе, — вы увидите наших удальцов сегодня вечером и укажете тех из них, кто вам понравился, а я пришлю их к вам завтра утром. Уверен, что вам не приходилось иметь дело с более тер­пеливыми моделями: эти молодцы будут позировать вам целый час и при этом ни разу не моргнут.

Успокоенный таким обещанием, Муане без всяких возражений отправился в гости к подполковнику.

На протяжении всего обеда разговор шел о местных нравах, обычаях и легендах. Подполковник Коньяр, француз по происхождению, на что указывает его фами­лия, — человек тонкого ума, очень наблюдательный и говорящий по-французски так, будто он всю свою жизнь прожил в Париже.

Так что обед прошел столь же быстро, как проходили те знаменитые обеды Скаррона, на которых умение его жены вести разговор служило тому, чтобы заставить забыть об отсутствующем жарком.

К восьми часам нам следовало явиться в клуб офице­ров Кабардинского полка. Обед закончился в двадцать минут седьмого. Мы попросили у подполковника разре­шения исполнить обещание, данное нами нашей хозяйке, и провести с ней час, который она, со своей стороны, обещала использовать для того, чтобы познакомить нас с черкесским и лезгинским танцами.

Получив разрешение, мы тотчас вернулись к себе. Трое сотрапезников уже приступили к десерту.

Прекрасная Лейла была в праздничном наряде: на голове у нее красовалась маленькая шитая золотом шапочка с длинной газовой вуалью, ниспадающей до бедер; на плечах ее было длинное платье черного атласа, обшитое золотым сутажом; поверх этого платья, широ­кие рукава которого значительно превосходили длиной руки, она надела небольшую шелковую тунику бело­розового цвета, облегающую плечи, облегающую стан и облегающую, а скорее, обрисовывающую бедра и ниспа­дающую до самых колен.

Талию подчеркивал серебряный пояс, на котором висел небольшой кривой кинжал из инкрустированной золотом слоновой кости; его ножны служили одновре­менно футляром для чрезвычайно изящного маленького ножа. Весь этот наряд, скорее, я полагаю, грузинский, чем черкесский, завершался остроконечными расшитыми золотом бархатными туфельками, лишь изредка выгля­дывавшими из-под длинных складок черного атласного платья, чтобы показать очаровательную ножку.

Говорят, что черкесы — самый красивый народ на свете.

Возможно, это справедливо в отношении мужчин, однако спорно в отношении женщин.

По моему мнению, грузин все же может поспорить с черкесом в красоте.

У меня навсегда осталось в памяти впечатление, кото­рое посреди татарско-ногайских степей произвел на меня облик первого встреченного нами грузина.

В течение трех, а то и четырех недель мы путешество­вали среди калмыков и монголов, вид которых являл нашему взору два бесспорно самых ярко выраженных типа человеческого безобразия, каким оно представля­ется нам, жителям Запада: желтый цвет лица, лосняща­яся кожа, узкие глаза, приплюснутый или почти отсут­ствующий нос, клочковатая борода, нечесанные волосы, вошедшая в поговорку неопрятность — вот все, что с утра до вечера радовало наш взор.

Но вдруг, приехав на какую-то почтовую станцию, мы увидели человека лет двадцати пяти—тридцати, который стоял на крыльце, изящно прислонившись к дверному косяку; на голове у него была шапка, похожая на персид­скую, но не такая высокая; его матовое лицо обрамляли прекрасные блестящие волосы, мягкие как шелк, и чер­ная борода с красноватым отливом; его брови казались нарисованными кистью, а черные блестящие глаза с выражением отстраненности затенялись бархат­ными ресницами; нос его, казалось, послужил моделью для носа Аполлона Пифийского; алые как коралл губы, видневшиеся сквозь черную бороду, оттеняли перламу­тровые зубы. И при всем том этот греческий бог, сошед­ший на землю, этот Диоскур, забывший взойти на Олимп, был в изорванной чохе и обратившемся в лохмотья беш­мете, а его голые ноги выглядывали из-под широких штанов лезгинского сукна.

Муане и я невольно воскликнули от восхищения, настолько ценится красота у цивилизованных народов, настолько бесполезно ее оспаривать, настолько невоз­можно не распознать ее, в чьих бы чертах она ни про­являлась — мужчины или женщины!

Я поинтересовался у молодого человека, к какой народности он принадлежит, и услышал в ответ, что он грузин.

Так вот, на мой взгляд, единственное преимущество, каким в отношении красоты черкес обладает перед гру­зином, заключается в том, что всегда будет в выгодную сторону отличать горца от городского жителя, то есть в живописности, дополняющей совершенство внешнего облика.

Черкес со своим соколом на руке, с буркой на плечах, с башлыком на голове, с кинжалом за поясом, с шашкой на боку, с ружьем за плечом — это возродившееся Сред­невековье, это пятнадцатое столетие, явившееся в сере­дину девятнадцатого.

Грузин в своем красивом наряде, сплошь из шелка и бархата, — это цивилизация семнадцатого столетия, это Венеция, Сицилия, Греция, это то, что вы видели наяву.

Черкес — это то, что вы видите в грезах.

Что же касается черкешенок, то, возможно, слава об их красоте, чересчур превозносимой, вредит им, осо­бенно при первой встрече с ними. Правда, те черкесы, каких мы видели, не были горными, и вполне вероятно, что изначальная красота их женщин оскудела, когда они сошли на равнину. Впрочем, чтобы составить себе поня­тие о красоте черкесских женщин, оценить ее и выска­зать о ней суждение, надо иметь возможность изучить ее так, как сделали это некоторые путешественники и как, видимо, сделал это Ян Стрейс, на кого, мне кажется, можно положиться тем более, что он принадлежит к народу, который не так уж легко воспламеняется.

Ян Стрейс, как это заметно по его имени, голландец.

Мы приведем здесь выдержку из того, что он говорит о черкешенках: порой менее затруднительно и, главное, менее стеснительно цитировать другого, чем писать самому.

«Все кавказские женщины, — говорит Ян Стрейс, — обладают приятностью и чем-то таким, что заставляет их любить. Они красивы и белотелы, и к этой белизне при­мешиваются такие прекрасные краски, будто лилии и розы соединились в нужном месте, чтобы сделать красоту еще совершеннее. Чело их высокое и гладкое, и без всяких ухищ­рений брови у них столь тонки, что похожи на загнутую шелковую нить. Глаза большие, кроткие и полные страсти; нос правильный, уста алые, рот маленький и улыбающийся, а подбородок такой, каким он и должен быть, чтобы довер­шить идеальный овал лица. Шея и грудь отличаются белиз­ной и полнотой, которая требуется знатокам совершенной красоты, а на плечи, пышные и белые как снег, падают длинные черные как смоль волосы, то распущенные, то заплетенные, но всегда красиво подчеркивающие округлый контур лица.

Говоря об их персях, я уделил этому так мало времени, как если бы речь шла о чем-то обыкновенном, а между тем нет ничего столь же редкого и заслуживающего большего внимания. Два эти шара превосходно расположены, пре­красны по форме и обладают невероятной упругостью, и я могу сказать без преувеличения, что нет на свете ничего белее и чище, ибо их обладательницы считают одной из главных своих забот мыть эти прелести каждый день, опа­саясь, как они говорят, из-за пренебрежения такой обязан­ностью сделаться недостойными тех милостей, какими одарило их Небо. Стан у этих женщин прекрасен, высок и легок, а движения всего тела выглядят свободными и непри­нужденными.

Наделенные столь прекрасной внешностью, они не жестокосердны, не боятся любезностей мужчины, из какой бы страны он ни прибыл, и, если даже он приближается к ним и касается их, они, никоим образом не отталкивая его от себя, совестятся помешать ему сорвать при этом столько лилий и роз, сколько нужно для букета правильных размеров. И если женщины эти сговорчивы, то мужья их, со своей стороны, весьма покладисты и с равнодушным видом наблюдают за тем, как обхаживают их жен, из-за которых они не впадают ни в безумие, ни в ревность, ссы­лаясь на то, что женщины подобны цветам, чья красота была бы бесполезна, если бы не было глаз, чтобы смотреть на них, и рук, чтобы дотрагиваться до них».

Вот что слогом, вполне достойным Бенсерада, написал в Амстердаме в 1661 году, в начале царствования Людо­вика XIV, галантный путешественник Ян Стрейс.

Поскольку исследования, проведенные им в отноше­нии черкешенок, явно глубже, чем мои, я ограничусь тем, что присоединюсь к его мнению и посоветую моим читателям поступить так же.

Впрочем, слава о красоте черкешенок утвердилась настолько, что на рынках Трапезунда и на базарах Кон­стантинополя за них платят почти всегда вдвое, а порой втрое больше, чем за женщину, красота которой на пер­вый взгляд показалась бы нам равной их красоте или даже превосходящей ее.

Кстати, это отступление вовсе не удалило нас от нашей хозяйки, а напротив, приблизило к ней.

Она обещала нам станцевать и сдержала слово. Однако, поскольку мы не позаботились привести с собой какого- нибудь музыканта, ей пришлось танцевать под аккомпа­немент ручной гармоники, на которой она сама и играла, что лишило танец изящных движений ее рук.

Тем не менее увиденный нами танец был настолько очарователен, что мы обязались привести с собой после клуба какого-нибудь музыканта, чтобы прекрасная Лейла могла снискать успех, во всем достойный ее мастерства.

В восемь часов капитан Граббе пришел за нами: все уже собрались в клубе и ждали нас.

Как нас заранее предупредили, клуб этот был просто- напросто лавкой бакалейщика. На прилавке, который тянулся во всю ее длину и позади которого могли нахо­диться лишь привилегированные лица, были расставлены сыры всех видов и разнообразные фрукты, как свежие, так и засахаренные.

Но что пугало взор, так это двойной ряд бутылок шам­панского, протянувшийся от одного конца прилавка до другого с правильностью, которая делала честь русской дисциплине.

И в самом деле, ни одна из них не выступала вперед, ни одна не соприкасалась с другой.

Я не считал их, но наверное, здесь было от шестиде­сяти до восьмидесяти бутылок.

Таким образом, на гостя приходилось по две или три бутылки, и то при условии, что не понадобится посылать в погреб за подкреплением.

Столько, сколько пьют в России, не пьют нигде, разве что в Грузии.

Было бы весьма любопытно увидеть состязание между русскими и грузинскими любителями выпить. Я держу пари, что число опорожненных бутылок достигнет дюжины на человека, но не берусь сказать заранее, за кем останется победа.

Впрочем, сам я уже закалился в такого рода битвах. В обычной своей жизни я пью лишь чуть подкрашенную вином воду, а если вода хорошая, то я пью ее чистой.

Полный невежда в сортах вин, способный спутать бордо с бургундским, я, напротив, могу очень тонко улавливать вкус воды. Когда я жил в Сен-Жермене и мой садовник, проявляя лень, ходил набирать воду в ближнем источнике, а не в том, водой какого я обычно утолял жажду, мне тотчас удавалось распознать эту подмену.

Однако, как и всех тех, кто пьет мало, меня очень трудно довести до опьянения, хотя сказанное и выглядит парадоксом.

Легкость, с какой хмелеют те, кто пьет много, зиж­дется на том, что у них всегда остается хмель от выпи­того накануне.

Так что я с избытком воздал должное восьмидесяти бутылкам шампанского, оказавшимся на празднике, героем которого мне довелось стать.

Тем временем в соседней комнате стали раздаваться звуки татарского тамбурина и лезгинской флейты. Это наши головорезы, охотники Кабардинского полка, пришли показать нам образчик своего танцевального мастерства.

Как только дверь отворилась и мы в качестве зрителей вошли в комнату, я узнал оригиналы увиденных мною портретов — Баженюка, Игнатьева и Михайлюка. Они крайне удивились, когда я обратился к ним по имени, и то, что я был осведомлен о них заранее, немало способ­ствовало ускорению нашего знакомства.

Минут через десять мы были уже лучшими друзьями на свете и они подбрасывали нас на руках, словно детей.

Каждый танцевал как умел: кабардинские охотники исполняли черкесский и лезгинский танцы; Калино, один из лучших и, главное, неутомимейших танцоров, каких я когда-либо знавал, отвечал им трепаком. Еще немного, и я тоже вспомнил бы дни своей молодости и, затянув кавказцев в канкан, показал бы им образчик нашего народного танца.

В десять часов вечеринка закончилась; мы попроща­лись с подполковником, назначившим наш отъезд на следующий день, на одиннадцать часов утра, ибо ему нужно было время, чтобы предупредить одного татар­ского князя о том, что по пути мы заедем к нему пообе­дать; затем мы попрощались с молодыми офицерами, среди которых выделялись трое или четверо в солдатских шинелях, причем те, кто носил эти шинели — я чуть было не написал по ошибке «кто имел эти шинели»: сол­дат не владеет ничем, даже своей шинелью, — показа­лись нам такими же веселыми и свободными в обраще­нии со своими начальниками, как и все прочие.

Это были молодые офицеры, за политические престу­пления разжалованные в солдаты. В глазах своих товари­щей они совершенно ничего не теряют вследствие этого разжалования и, благодаря людской сердечности, кото­рая должна была бы восхищать русское правительство, но с которой, я полагаю, оно всего лишь мирится, имеют на Кавказе то общественное положение, какого их лишили в Москве и Санкт-Петербурге.

Уходя, мы попросили у подполковника разрешения взять с собой Баженюка, Игнатьева и Михайлюка, что и было нам позволено, но при условии, что к полуночи они будут свободны.

Дело в том, что на это время был назначен секрет.

Так называют ночной поход против похитителей муж­чин, женщин и детей.

Мы пообещали трем нашим кабардинцам вернуть им свободу в любую минуту, когда им это будет угодно. Они вполголоса обменялись несколькими словами со своими товарищами, и мы вернулись в свою квартиру, где, как нам было известно, нас ожидала хозяйка, как исполни­тельница получавшая от танца столько же удовольствия, сколько она доставляла его нам как зрителям.

XIV СЕКРЕТ

Среди трех кабардинцев, которых мы привели с собой, один оказался не только замечательным танцором, но еще и отличным музыкантом. Это был Игнатьев.

Толстый, коренастый и, при всей своей приземисто­сти, сложенный как Геркулес, он в своей огромной, как его плечи, папахе, кудрявая шерсть которой доходила ему до носа, и со своей рыжей бородой, которая дохо­дила ему до пояса, являл собой одну из самых забавных и в то же время одну из самых устрашающих личностей, каких мне когда-либо доводилось видеть.

Своими короткими и сильными руками он играл на скрипке, причем особенность его игры заключалась в том, что скрипка была у него в правой руке, а смычок — в левой.

Этим смычком он водил по струнам скрипки с такой же силой, какая понадобилась бы, чтобы заставить скре­жетать пилу, вгрызающуюся в кусок железного дерева.

Теперь наша хозяйка могла танцевать не только ногами, но и руками.

Вначале нам подумалось, что ее охватит легкий испуг при виде физиономий трех кабардинцев, которых мы к ней привели, однако они, несомненно, были ей знакомы, ибо она приняла их с милой улыбкой, протянула руку Баженюку и обменялась несколькими словами с Игна­тьевым и Михайлюком.

Игнатьев вынул из-под своей черкески скрипку и при­нялся наигрывать на ней лезгинку.

Не заставляя себя никак иначе упрашивать, Лейла тот­час начала танцевать, а Баженюк составил ей пару.

Я уже говорил о глубочайшей заунывности русского танца: он напоминает те погребальные танцы, какие совершали греки у могил усопших. Восточные танцы ничуть не веселее, если только, как пляски любовников и баядерок, они не становятся бурными.

Но пусть и безудержные, даже бесстыдные, они все равно никогда не бывают веселыми.

Это никоим образом не танцы, а медленное хождение взад и вперед, в котором ноги ни на мгновение не отры­ваются от пола; руки, куда более вовлеченные в это дей­ствие, чем ноги, двигаются так, будто они кого-то при­тягивают или отталкивают; мелодия, всегда одна и та же, продолжается до бесконечности, так что музыкант, тан­цоры и танцорки наверняка могут совершать подобного рода движения целую ночь, не ощущая утром ни малей­шей усталости.

Бал продолжался до полуночи, причем одной и той же танцорки оказалось достаточно и для Баженюка, и для Михайлюка и для Калино, который время от времени, не в силах удержаться, переходил от лезгинского или кабар­динского танца к русской пляске.

Что же касается Игнатьева, который вроде бы должен был утомиться больше всех, поскольку ему приходилось больше всего отдаваться этому увеселению, то он казался неутомимым.

В полночь какой-то шум послышался во дворе, а затем в коридоре: это за нашими охотниками явились их това­рищи. Пришедшие были в походной одежде, то есть вме­сто праздничных черкесок, в которых они еще совсем недавно принимали нас, на них были оборванные черке­ски.

Эти черкески, служившие охотникам боевым нарядом, обтрепались во время их ночных походов среди колючих зарослей; между ними не было ни одной, на которой не виднелось бы следов пули или кинжала, ни одной, на которой не осталось бы пятен крови.

Если бы эти обтрепанные наряды могли говорить, они рассказали бы о смертельных боях, рукопашных схват­ках, криках раненых и последних проклятиях умира­ющих.

На долю полкового знамени приходятся героические истории дневных боев, на долю этих черкесок — крова­вые легенды ночи.

У каждого охотника имелся двуствольный карабин за плечами и длинный кинжал за поясом; среди этих кара­бинов не было ни одного, пули которого не принесли бы кому-нибудь смерть; среди этих кинжалов не было ни одного, лезвие которого не отделило бы от плеч даже не одну, а десяток голов.

Никакого вспомогательного оружия у охотников не было.

Товарищи Баженюка, Михайлюка и Игнатьева при­несли им походные черкески и карабины.

Что же касается кинжалов, то охотники никогда с ними не расстаются, ну а патронные сумки у них всегда наполнены порохом и пулями.

Двое наших танцоров и музыкант облачились в свои боевые наряды; тем временем Муане, Калино и я тоже вооружились.

Мы успели приготовиться одновременно с ними.

— Пойдем! — сказал я по-русски.

Охотники удивленно взглянули на меня.

— Объясните им, — сказал я Калино, — что мы отправ­ляемся вместе с ними и хотим участвовать в ночном секрете.

Калино перевел им мои слова, кивком подтвержден­ные Муане.

Баженюк, который был унтер-офицером и привык командовать в подобных экспедициях, сделался очень серьезен.

— Правда ли то, что сказано французским генералом и его адъютантом? — спросил он Калино.

Ничто не могло бы разуверить их в том, что я фран­цузский генерал, а Муане — мой адъютант.

— Полнейшая правда, — ответил Калино.

— В таком случае, — продолжал Баженюк, — обоим французам следует знать наши правила; впрочем, оба, поскольку они не из нашей команды, вольны и не сле­довать им.

— И что же это за правила? — спросил я.

— Два охотника никогда не нападают на одного чеченца: противники стоят друг друга и, стало быть, сра­жаются один на один. Два человека могут наброситься на одного лишь в том случае, если прозвучит призыв о помощи, однако на помощь здесь никто никогда не зовет. Если одного охотника атакуют два, три или четыре горца, то на выручку ему приходят столько же охотников, сколько на него напало горцев, — ни больше, ни меньше. Если убить можно издали, тем лучше, ведь карабин берут с собой для того, чтобы пускать его в ход. Ну, как теперь намерены действовать французы?

Калино перевел нам этот вопрос.

— Точно так же, как действуете вы, и никак иначе.

— Вы засядете в засаду все трое вместе или размести­тесь, как мы, и сообща с нами?

— Мне хотелось бы, — отвечал я, — чтобы каждый из нас мог находиться рядом с одним из ваших, и я пола­гаю, что таково же желание моих товарищей.

— Хорошо; я беру на себя генерала, Игнатьев возьмет на себя адъютанта, ну а вы русский, так что поступайте по своему разумению.

Калино непременно хотел быть там, где было опаснее всего: если ему удастся по своей охоте сразиться с чер­кесом и убить его, он вправе будет рассчитывать на Геор­гиевский крест, то есть самый высокий из русских орде­нов.

Когда пробило полночь, мы были полностью готовы и тотчас отправились в путь. Вначале ночь казалась темной до такой степени, что ничего нельзя было разглядеть в четырех шагах перед собой, но, когда мы сделали шагов сто, наши глаза уже свыклись с темнотой; на улице не было ни одного мужчины, ни одной женщины, только собаки временами приподнимались у порога домов, мимо которых пролегал наш путь, но, видимо, инстинкт под­сказывал собакам, что они имеют дело с друзьями, и ни одна из них не залаяла.

Мы вышли из города и оказались на правом берегу реки Ярак-су; возле реки шум гальки, перекатываемый ее водами, заглушал шум наших шагов.

Впереди, напоминая собой какую-то черную громаду, виднелась гора.

Ночь была великолепна, все небо было расцвечено алмазами, и никогда еще прекрасный стих Корнеля

Темный свет, исходящий от звезд,^[23] не претворялся в жизнь точнее.

Мы прошли примерно четверть льё, когда Баженюк подал знак остановиться.

Невозможно повиноваться с большей беспрекословно­стью, чем это было проделано.

Он прилег, припал ухом к земле и стал слушать, а затем, поднявшись, произнес:

— Это татары с равнины.

— Как он это может знать? — спросил я Калино, после того как он перевел мне эту фразу.

Калино передал Баженюку мой вопрос.

— Их лошади бегут иноходью, — отвечал Баженюк, — горские же лошади вынуждены передвигаться посреди своих скал обычным шагом.

И в самом деле, минут через пять-шесть мимо нас проехал в темноте небольшой отряд, состоявший из семи или восьми всадников.

Они не заметили нас, поскольку Баженюк велел нам спрятаться за выступом, образованным правым берегом Ярак-су.

Я поинтересовался причиной такой чрезмерной предо­сторожности.

Оказывается, горцы нередко имеют шпионов среди жителей равнин, так что один из тех людей, которые только что проехали мимо нас, вполне мог быть таким шпионом и, отделившись затем от своего отряда, сооб­щить татарам о нашем присутствии здесь.

Поэтому мы переждали, пока они полностью не скры­лись из вида, и лишь после этого снова пустились в путь.

Через полчаса ходьбы мы увидели какую-то постройку, белевшую по левую руку от нас.

Это была русская крепость Внезапная, то есть передо­вой пункт всей Кавказской линии.

Склон горы заканчивался у самых стен крепости, и с этих стен до нас доносился голос часового, время от вре­мени кричавшего: «Слушай!»

Мы тоже прислушались, но этот возглас, повторенный сначала одним часовым, потом вторым, потом третьим, вскоре затих, не получив четвертого отклика, и растаял в воздухе, словно крик ночного духа.

Мы продолжали идти еще минут десять, затем почти посуху пересекли Ярак-су и сквозь колючий кустарник двинулись вдоль горного склона, пока не оказались на берегу другой реки, столь же пересохшей, как и первая; переправившись и через нее, мы пошли по проложенной пастухами тропе, которая привела нас к третьей реке, болееширокой и явно более глубокой, чем две первые.

Это был Аксай — один из притоков Терека.

Другая река, которую мы только что перешли почти у самых ее истоков, называлась Яман-су.

Прежде чем я начал обдумывать, каким образом мы будем переправляться через эту третью реку, Баженюк сделал мне знак, чтобы я забрался ему на плечи.

Точно с таким же предложением Игнатьев и Михай­люк обратились к моим спутникам.

Мы заставили упрашивать себя ровно столько, сколько было нужно, чтобы не выглядеть нескромными, и сели на них верхом.

Вода доходила охотникам до колен.

Наши носильщики ссадили нас на другом берегу.

Затем, храня молчание, Баженюк вновь отправился в путь, следуя на этот раз вниз по течению реки, по левому берегу Аксая.

Я не мог разгадать смысла этого маневра, но молчал, понимая, что необходимо соблюдать тишину, и оставляя за собой право спросить о нем позднее.

По мере того как мы спускались вниз по течению Аксая, он становился все шире и, должно быть, глубже.

Один из наших охотников обменялся знаками с Баже- нюком и остановился.

В ста шагах дальше в свой черед остановился второй.

Еще в ста шагах дальше то же самое сделал третий.

Я понял, что они собираются засесть здесь в засаду.

На протяжении всего своего течения в горах река была проходима вброд. Так что чеченцы, возвращаясь из своих ночных набегов, не теряли время на то, чтобы подняться вверх по ее руслу, а прямо верхом бросались в нее там, где они оказывались; вот почему охотники разместились вдоль реки через каждые сто шагов.

Все они останавливались один за другим. Баженюк, шедший во главе отряда, остановился, естественно, последним.

Я остановился вместе с ним.

Он прилег на землю, подав мне знак сделать то же. Поскольку он не говорил по-французски, а я по-русски, объясняться мы могли лишь знаками.

Последовав его примеру, я укрылся под кустом.

Вдали, похожий на детский плач, раздавался лай шака­лов, рыскавших в горах.

Лишь этот лай и рокот вод Аксая нарушали безмолвие ночи. Мы были слишком далеко от Хасав-Юрта, чтобы слышать бой часов, и от Внезапной, чтобы слышать голоса часовых.

Все звуки, доносившиеся до нас сюда, в горы, куда мы поднялись, исходили от неприятеля, и их могли произ­водить или люди, или животные.

Не знаю, что происходило в эту минуту в душе моих спутников, но меня поразило тогда, как мало требуется времени, чтобы в жизни произошли странные и резкие изменения.

От силы два часа тому назад мы находились в городе, в теплой, прекрасно освещенной комнате, в дружеской обстановке: Лейла танцевала, изо всех сил кокетничая глазами и руками; Игнатьев сопровождал ее танец игрой на скрипке; Баженюк и Михайлюк плясали вместе с ней, а мы били в ладоши и притопывали ногами, и в голове у нас не было ни одной невеселой и безрадостной мысли.

Прошло всего лишь два часа, а нас уже окружал холод­ный ночной мрак, мы были на берегу какой-то неведо­мой реки, на вражеской земле, лежа с карабином в руке, с кинжалом за поясом, но не в засаде на дикого зверя, что мне доводилось испытывать раз двадцать, а в засаде на людей, созданных, подобно нам, по образу Божьему, и поджидая этих людей, чтобы убить их или быть уби­тыми ими, причем мы со смехом включились в это пред­приятие, словно потерять собственную кровь или про­лить чужую не значило бы ровным счетом ничего!

Правда, те, кого мы поджидали, были бандитами, людьми, живущими грабежом и убийствами, оставля­ющими позади себя отчаяние и слезы.

Однако эти люди родились за полторы тысячи льё от нас и их нравы были отличны от наших; они делали лишь то, что до них делали их отцы, до их отцов — их деды, а до их дедов — их прадеды.

Так можно ли было искренно просить Бога о помощи, если мне угрожала опасность, которую я столь тщетно и столь неблагоразумно искал?

Неоспоримо, однако, было то, что я укрывался под кустом на берегу Аксая, выжидая там чеченцев, и в слу­чае нападения на нас моя жизнь зависела от верности моего глаза или от силы моей руки.

Так прошло два часа.

То ли потому, что ночь посветлела, то ли потому, что, вглядываясь в окружающий мрак, мои глаза привыкли к темноте, я в конце концов стал отчетливо различать дру­гую сторону реки.

Я не выпускал из виду противоположный берег, как вдруг мне показалось, что по правую руку от меня послы­шался какой-то слабый шум.

Я бросил взгляд на своего спутника; но либо потому, что он ничего не услышал, либо потому, что этот шум показался ему не заслуживающим внимания, он, по-видимому, не придал ему никакого значения.

Шум становился все явственнее; мне показалось, что я слышу шаги нескольких человек.

Я осторожно приблизился к Баженюку, положил свою левую руку ему на плечо, а правую протянул в ту сто­рону, откуда до меня теперь совершенно отчетливо доно­сился шум.

— Ничего, — сказал он мне.

Я уже знал русский достаточно, чтобы понять значе­ние слова «ничего».

Тем не менее я продолжал неотрывно смотреть в ту сторону, откуда шел этот шум.

И тогда я увидел в двадцати шагах от себя крупного оленя с великолепными развесистыми рогами; за ним следовала оленья самка и два олененка.

Олень спокойно подошел к реке и принялся пить.

— Ничего, — повторил Баженюк.

В самом деле, это была не та дичь, какую мы поджи­дали.

Однако я не мог удержаться и взял оленя на мушку. О, если бы я мог выстрелить, он точно достался бы мне.

Внезапно олень поднял голову, вытянул ноздри в сто­рону противоположного берега, вобрал в себя воздух, испустил нечто вроде крика тревоги и бросился обратно в горы.

Я был слишком хорошо знаком с повадками диких зверей, чтобы не увидеть в этой пантомиме, исполнен­ной оленем, указания на то, что на другой стороне реки происходит нечто необычное.

Я повернулся к Баженюку.

— Смирно! — произнес он.

Я не понял значения этого слова, однако понял жест, повелевавший мне не двигаться с места и как можно плотнее прижаться к земле.

Я повиновался.

Баженюк проскользнул как змея вдоль берега реки, продолжая спускаться по ее течению и, следовательно, удаляясь от меня.

Я следил за ним глазами, сколько мог.

Когда же я потерял его из виду, то взгляд мой, есте­ственно, перенесся на другую сторону Аксая.

И тогда, одновременно с тем, как до меня донесся топот мчащейся вскачь лошади, я различил в темноте какой-то расплывчатый силуэт, никак не напоминавший очертания обычного всадника.

Фигура приближалась, не становясь при этом яснее. И скорее даже не по тому, что мне удалось разглядеть, а по биению своего сердца я понял, что перед нами враг.

Я посмотрел в ту сторону, где был Игнатьев: там никто не пошевелился, и берег реки казался пустынным.

Я посмотрел в ту сторону, где был Баженюк, но он уже давно исчез из виду.

Переведя взгляд на другую сторону реки, я застыл в ожидании.

В эту минуту на берегу Аксая, наискось от меня, по­явился всадник, и мне удалось разглядеть, что он тащит за собой пешего человека, привязанного к хвосту лошади.

Человек этот был пленником или пленницей.

В ту минуту, когда горец пустил своего коня в воду и тот, кого он тащил за собой, был вынужден войти туда вслед за ним, раздался жалобный крик.

Это был крик женщины.

Всадник и его пленница находились уже в реке, в двух­стах шагах ниже меня по течению.

Что делать?

Пока я задавал себе этот вопрос, берег реки внезапно осветился, послышался выстрел, лошадь судорожно забила в воде ногами, и вся группа скрылась в снопе брызг, взметнувшемся посреди реки. Прозвучал второй крик — как и в первый раз, это был крик отчаяния, и кричала, судя по голосу, все та же женщина.

Я кинулся в ту сторону, где разыгрывалась драма. Посреди этого вихря, продолжавшего вздыбливать реку, сверкнуло пламя и громыхнул второй выстрел.

Затем со стороны берега раздался третий выстрел, и вслед за тем я услышал, как кто-то бросился в воду. Было видно, как некая тень направляется к середине реки. Послышались крики и проклятия, а затем шум и движе­ние внезапно прекратились.

Я огляделся вокруг себя: те из охотников, что находи­лись ближе всего к нам, присоединились ко мне и застыли в неподвижности, как и я.

И тут мы увидели, что в нашу сторону движется какая-то масса: в темноте ее невозможно было распо­знать, однако с каждым мгновением она вырисовывалась все яснее.

Когда она оказалась не более чем в десяти шагах от нас, мы разглядели ее и поняли, что это такое.

Ее движущей силой был Баженюк: держа в зубах кин­жал, он нес на правом плече потерявшую сознание жен­щину, которая, тем не менее, не выпускала из рук ребенка, сжимая его в объятиях; в левой руке у него была наполовину погруженная в воду голова чеченца, которую он держал за единственную прядь волос на ее макушке.

Он бросил голову на берег, положил на землю жен­щину с ребенком и голосом, в котором нельзя было заме­тить ни малейшего волнения, произнес:

— Братцы, у кого из вас найдется глоток водки?

Но не подумайте, будто он просил водку для себя: она понадобилась ему для женщины и ребенка.

Два часа спустя мы вернулись в Хасав-Юрт, с триум­фом приведя с собой ребенка и мать, уже полностью пришедшую в сознание.

Однако я все еще спрашиваю себя, вправе ли люди устраивать засаду на человека, подобно тому как они устраивают засаду на оленя или кабана?

XV КНЯЗЬ АЛИ-СУЛТАН

На следующий день, в одиннадцать часов, как и было условлено накануне, за нами пришел подполковник Коньяр.

Муане употребил утро на то, чтобы сделать зарисовку Баженюка; в течение первого получаса тот позировал, стоя как статуя, но затем вдруг его начала бить лихо­радка, и он заявил, что, при всем его желании, у него нет больше сил держаться на ногах.

Он простудился.

Мы заставили охотника выпить стакан водки, в послед­ний раз пожали ему руку и отослали его спать.

Пока он позировал, я с помощью Калино расспросил его о подробностях вчерашнего дела.

Разумеется, я ухватил вчера суть случившегося, но его подробности от меня ускользнули. Вот как все происхо­дило.

Едва заметив чеченца, Баженюк побежал, а лучше ска­зать, проскользнул к тому месту, где, по его предположе­нию, этот человек должен был переправиться через реку.

Баженюк прекрасно видел, что горец тащит за собой женщину, привязанную недоуздком к хвосту лошади.

Тогда охотник рассудил, что если вначале он убьет всадника, то лошадь, предоставленная самой себе, поне­сет и, когда с ней это случится, удушит женщину.

И потому он принял решение прежде убить лошадь, а потом уже человека.

Так все и было сделано. Его первая пуля попала лошади прямо в грудь: вот тогда мы и увидели, как она яростно забила по воде передними ногами.

В то время как лошадь чеченца билась в агонии, он в свою очередь выстрелил из ружья и сшиб папаху с Баже­нюка, но не задел его.

Тогда Баженюк во второй раз выстрелил из карабина, убив или смертельно ранив чеченца.

После этого он тотчас бросился в воду. Речь шла о том, чтобы спасти женщину, прежде чем она будет уду­шена или утонет.

Он достиг середины реки, где в предсмертных судоро­гах билась лошадь.

Ударом кинжала охотник обрезал недоуздок и вытащил женщину из воды. Лишь тогда он заметил, что она дер­жит в руках ребенка.

В это мгновение он почувствовал острую боль в икре — это умирающий горец изо всех сил впился в нее зубами.

Чтобы заставить его разжать эту хватку, Баженюк отру­бил ему голову.

Вот почему мы увидели его возвращающимся с кинжа­лом в зубах, с женщиной и ребенком на плече и с голо­вой горца в руке.

Все произошло, как видите, весьма просто, а точнее говоря, Баженюк рассказал нам о случившемся, как о самом простом деле.

Мы простились с нашей хозяйкой, унося с собой не только воспоминание о ее гостеприимстве, но еще и ее портрет, написанный Муане накануне, когда она вместе с Баженюком танцевала лезгинку под звуки скрипки Игнатьева.

Чтобы попасть на обед в аул татарского князя, нам предстояло проехать через владения Шамиля, если только мы не хотели проделать длинный крюк. Подполковник Коньяр не скрывал от нас, что мы имели десять шансов против одного подвергнуться нападению. Но он проявил любезность, предоставив в наше распоряжение конвой из пятидесяти солдат и всех входивших в командный состав молодых офицеров, устроивших для нас накануне пиршество.

Выехав из Хасав-Юрта, вы вступаете на Кумыкскую равнину, великолепную пустынную местность, где трава, которую никто не косит, растет высотой по грудь лошади. Эта равнина, по правую руку от нас упира­вшаяся в подножие гор, за которыми обосновался Шамиль и с высоты которых за нами следили его кон­ные часовые, слева простиралась насколько хватало глаз и была настолько параллельна плоскости горизонта, что какое-то время я думал, будто она ограничивается Каспийским морем.

Кумыкская равнина, где царствует один лишь ветер и где никто не засевает землю и не снимает с нее жатву, изобилует дичью; вдали мы видели скачущих косуль и важно ступающих огромных оленей, в то время как из-под копыт лошадей нашего конвоя и перед упряжкой нашего тарантаса взлетали стаи куропаток и разбегались стада зайцев.

Время от времени князь Мирский, взяв с собой сотню солдат, отправляется вместе с ними охотиться на эту рав­нину и убивает до двухсот штук дичи.

В двух льё от Хасав-Юрта, на повороте дороги, мы вдруг заметили двигавшийся в нашу сторону отряд при­мерно из шестидесяти всадников.

Вначале я подумал, что нам предстоит вступить с ними в схватку.

Но я ошибся.

Подполковник Коньяр спокойно поднес к глазу лор­нет и произнес:

— Это Али-Султан.

И в самом деле, татарский князь, догадавшись, что мы выберем кратчайший путь, и также полагая, что на нас могут напасть, во главе всей своей свиты выехал нам навстречу.

Мне не приходилось видеть ничего живописнее этого вооруженного отряда.

Князь скакал впереди вместе со своим сыном лет двенадцати—четырнадцати; оба были облачены в роскош­ные наряды и увешаны великолепным оружием.

Рядом с ними, но чуть позади, ехал татарский дворя­нин по имени Чубан. В двенадцатилетнем возрасте, ока­завшись в крепости, осажденной черкесами, он занял место ее начальника, убитого первым же залпом, и отбро­сил врага.

Император, узнав о нем, призвал его к себе и наградил орденом Святого Георгия ... в двенадцать лет!

За ними следовали четыре сокольника и шесть пажей.

Позади них ехали пятьдесят—шестьдесят татарских конников, которые были облачены в самые красивые свои боевые одеяния, размахивали ружьями, поднимали на дыбы своих коней и кричали «Ура!».

Оба отряда соединились, и теперь в нашем распоряже­нии оказался конвой из полутораста человек.

Признаться, радость, испытываемая мной при виде этого зрелища, поднялась на высоту гордости.

Стало быть, творческий труд вовсе не бесполезное занятие, а известность — не пустой звук! И, стало быть, тридцать лет борьбы за дело искусства могут быть по-королевски вознаграждены!

Разве сделали бы для какого-нибудь короля больше того, что сделали здесь для меня?

О, боритесь, не падайте духом, собратья! И для вас тоже настанет день, когда в полутора тысячах льё от Франции люди другого племени прочтут на неведомом наречии написанное вами, вырвутся из своих аулов, воз­веденных на вершинах скал, словно орлиные гнезда, и с оружием в руках придут преклонить физическую силу перед мыслью.

Я много страдал в своей жизни, но Господь Бог, вели­кий и милосердный, порой в одно мгновение доставлял мне куда больше светлой радости, чем мои враги и даже мои друзья причинили мне зла.

Мы во весь опор проделали так два или три льё. Повозка катила по высокой траве, как по ковру, проез­жая мимо скелетов людей и лошадей, лежавших по сто­ронам дороги.

Наконец мы достигли такого места, где земля, каза­лось, обрывалась у наших ног: перед нами открылась огромная лощина. На ее дне бурлила река Акташ; на вер­шине горы, напротив нас, высился аул князя; справа, в глубине, в голубоватой дымке долины виднелись белые стены вражеской деревни.

За неделю до нашего приезда сюда чеченцы предпри­няли нападение на аул, но были отброшены.

На склоне, где мы находились, возвышалась крепость, которую полковник Чубан защищал, когда ему было две­надцать лет, и которая была не чем иным, как цитаделью Святого Креста, построенной Петром I во время его путешествия по Кавказу.

Мы начали крутой спуск вдоль отвесных скал. При этом картина местности, раскинувшейся от одной горы до другой, представала нашему взору с самой выигрыш­ной стороны.

На минуту мы остановились, чтобы Муане мог зарисо­вать этот пейзаж.

Тем временем наш конвой являл собой чрезвычайно живописное зрелище: одни всадники спускались по двое, другие — группами, третьи переходили реку вброд и поили в ней своих коней, тогда как авангард уже под­нимался по противоположному склону.

Как только Муане закончил рисунок, мы снова трону­лись в путь, в свою очередь переправились через реку и стали взбираться по крутой тропе, которая вела в аул.

У въезда в деревню нас ожидал комендант крепости.

Это был первый по-настоящему татарский аул, в кото­рый мы въезжали.

Нет народов красивее тех, что обитают вблизи гор; имея монгольское происхождение, то есть изначально отличаясь неприглядной внешностью, все пришельцы, продвинувшиеся к Кавказу, смешались с местными наро­дами и вместе с их женщинами получили в приданое красоту.

Особенно замечательны их глаза; у женщин, у которых большую часть времени нельзя увидеть ничего, кроме их глаз, эти глаза — словно два огня, две звезды, два черных алмаза. Возможно, если бы была видна и остальная часть лица, глаза женщин лишились бы своей прелести, но, видимые лишь вместе с нижней частью лба и с перено­сицей, они выглядят очаровательно.

Мальчики тоже очень красивы в своих огромных папа­хах и со своими большими кинжалами, которые приве­шивают им на бок, как только они начинают ходить самостоятельно. Мы нередко останавливались перед стайками ребятишек в возрасте семи—двенадцати лет, игравших в бабки или какую-нибудь другую игру, и при­ходили от них в полное восхищение.

Какая разница по сравнению со степными татарами!

Правда, степные татары вполне могут иметь монголь­ское происхождение, а татары, живущие у подножия Кавказа, — тюркское.

Эту проблему я предоставляю решить ученым. К несча­стью, ученые всегда ведут споры в своих кабинетах и редко отправляются изучать вопрос прямо на том месте, где он возникает.

Мы въехали в аул князя Али-Султана; там, как и повсюду, нас поразила красота людей.

Но мы были поражены и тем, как озлобились против нас собаки: эти проклятые четвероногие словно распо­знали в нас христиан.

Что нас еще поразило, так это лошадиные головы, обратившиеся в голые черепа и выставленные на забо­рах, чтобы отпугивать птиц.

Мы подъехали ко дворцу князя: это был дом, устроен­ный как крепость.

Хозяин вышел нам навстречу и ждал нас на пороге.

Там он лично снял с нас оружие, что значило: «С той минуты, как вы пришли ко мне, я отвечаю за вас».

Зал для приемов представлял собой вытянутую в одном направлении комнату. По левую сторону, в специально устроенных в стене нишах, были свернуты по отдельно­сти шесть полных наборов постельных принадлежно­стей — матрасов, перин и одеял, то есть всех тех пред­метов, которых мы не видели так давно, что они стали нам почти незнакомы. На стене висело разного рода ору­жие; наконец, в самом дальнем конце комнаты, напро­тив входной двери, стояли два больших зеркала с верх­ними полками, заставленными фарфоровой посудой.

Пространство между двумя зеркалами было затянуто золотой парчой.

Аул носит европейское название Андрей. Это тот самый аул, который мы упоминали, рассказывая о Черв- ленной.

В ожидании, когда будет подан обед, князь предложил нам осмотреть селение.

Мы согласились и в сопровождении князя и его сына вышли из дома.

За исключением дома князя, все дома здесь одноэтаж­ные, с террасой на крыше; эта терраса обычно так же заполнена людьми, как и улица: она является собствен­ностью, личным владением и, главным образом, местом прогулок женщин. Они ходят там в своих длинных сет­чатых покрывалах и смотрят на прохожих сквозь похо­жее на бойницу отверстие, оберегающее их от чужих глаз.

Терраса служит и другим целям.

Именно на террасе чаще всего складывают запасы сена для скота и именно здесь обычно провеивают кукурузу.

Кукурузу здесь развешивают гирляндами перед домами, используя вертикальные шесты и горизонтальные веревки, и ее золотые початки выглядят чрезвычайно красиво.

Андрей-аул известен своими оружейными мастерами: они изготовляют кинжалы; выкованные ими клинки несут на себе особое клеймо и славятся по всему Кавказу. Если лезвие такого клинка приложить к копеечной монете, то простое надавливание оставляет на ней настолько глубокий надрез, что, когда клинок затем под­нимают, он поднимает с собой и монету.

Однако кавказские мастера никогда не имеют в своих лавках ничего кроме того, что они изготавливают сами.

Так, у оружейников есть клинки, но нет рукояток; у рукояточников есть рукоятки, но нет клинков.

Поэтому вам приходится покупать клинок у одного мастера, приделывать к нему рукоятку у второго, а затем относить его к третьему, чтобы тот изготовил ножны.

Мечта, которую наши рабочие вынашивали в 1848 году, уже осуществлена.

Здесь нет посредников.

В итоге проезжающий через эти края иностранец почти никогда ничего не может тут купить. Необходимо, чтобы он сделал заказ и подождал, пока заказанную вещь изготовят.

Более того, если он заказывает такие предметы, для изготовления которых необходимы предварительные затраты, эти предварительные затраты должен понести он сам. Предполагается, что у татарского ремесленника нет ни копейки.

Мы побывали у четырех или пяти оружейников, и только у одного из них нашелся кинжал, оправленный золоченым серебром с голубой эмалью. Я справился у хозяина о цене кинжала, хотя, сочтя его оправу довольно безвкусной, не возымел большого желания купить это оружие.

Хозяин ответил, что кинжал уже продан.

Наша прогулка по аулу продолжалась до тех пор, пока нам не сообщили, что нас уже ждет обед.

Мы возвратились в дом.

На столе стояло только четыре прибора.

Они были приготовлены для подполковника Коньяра, меня и моих спутников.

Князь, его сын и придворные стояли вокруг стола, в то время как пажи подавали нам кушанья.

Было бы затруднительно сказать, что мы тогда ели: исходные продукты, предназначенные в пищу человеку, подвергаются в татарской кухне такой обработке, что благоразумнее всего, если вы голодны, спокойно есть, не тревожась о том, что вы едите.

Тем не менее я предполагаю — но не утверждаю, — что мы ели суп из курицы, заправленный яйцами.

Затем были поданы отбивные котлеты с медом.

Затем рябчики с вареньем.

Завершением обеда служили яблоки, груши, виноград, квашеное молоко, сыр и еще какое-то блюдо, распознан­ное мной по косточке, которой я чуть было не подавился, как рыбное кушанье.

Обед кончился в два часа. Мы поднялись из-за стола и хотели было попрощаться с князем, который, однако, чрезвычайно учтиво заявил, что, выйдя нам навстречу и приняв нас у себя, он, по его мнению, не до конца исполнил свой долг хозяина.

Ему еще оставалось проводить нас.

И в самом деле, лошади все еще стояли оседланными. Князь с сыном, полковник Чубан, пажи и сокольники снова заняли свои места вокруг нашего экипажа, и весь караван снова двинулся в путь так же, как и прибыл, то есть во весь опор.

В пяти или шести верстах от аула мы сделали оста­новку.

Нам пришло время расставаться.

Там нас ждал новый конвой из пятидесяти человек, выехавших, вероятно, накануне вечером из Хасав­юрта.

Подобные расставания — это единственные огорче­ния, какие случаются во время путешествия. Вы видите столько радушия в оказываемом вам приеме и столько искренности в часы, проведенные вместе с теми, кто вас принимает, что невольно спрашиваешь себя, как можно расставаться после того, как вам было так хорошо вме­сте!

Перед тем как проститься со мной, молодой князь подошел ко мне и, протягивая кинжал, который я утром выторговывал у оружейника, подарил мне его от имени своего отца.

Как выяснилось, кинжал был продан князю, купи­вшему его для меня.

Мы сердечно обнялись; подполковник и я пожали друг другу руки, надавав друг другу тысячи обещаний уви­деться снова или в Париже, или в Петербурге; затем мы простились с сопровождавшими его офицерами и расста­лись с ними, чтобы, вероятно, никогда больше не встре­титься.

Мы продолжили путь до Чир-Юрта, тогда как князь вернулся в свой аул, а подполковник Коньяр — в свою крепость.

Лишь к вечеру мы увидели впереди Чир-Юрт.

В то самое время, когда показался Чир-Юрт, мы отчет­ливо разглядели на вершине горы примерно в полуверсте от нас чеченского часового.

Он расположился там, напоминая сидящего на дереве стервятника, готового броситься на добычу, если эта добыча будет ему по силам.

Но с нашим конвоем из пятидесяти человек нас было бы трудно переварить.

Чеченец, исполнявший у своих товарищей одновре­менно обязанности часового и телеграфа, принялся ходить на четвереньках — это, вероятно, означало, что у нас есть кавалерия, — и пять раз поднял вверх обе руки, что можно было перевести так: эта кавалерия состоит из пятидесяти человек.

Мы предоставили ему возможность подавать эти сиг­налы, а сами поторопили нашего ямщика, который, в свою очередь, поторопил своих лошадей.

Было семь часов вечера, когда мы въехали в Чир- Юрт.

XVI ТАТАРЫ И МОНГОЛЫ

Мне вспомнилось, что в предыдущей главе я совершил серьезную ошибку.

Говоря о татарах и монголах — впрочем, нам следовало бы сказать «о монгалах», и сейчас станет понятно, по какой причине, — так вот, повторяю, говоря о татарах и монголах и подчеркивая разницу между обликом двух этих народов, я заметил, что, хотя они и происходят, воз­можно, от одного и того же корня, татарский народ, ско­рее всего, изменился от соприкосновения с кавказскими племенами, если только кавказские татары изначально не были тюрками, а вовсе не монголами.

Потом с небрежностью и чуть ли не с презрением, от которого за целое льё несло романистом, я добавил: «Эту проблему я предоставляю решить ученым».

Однако главное правило состоит в том, что никакие проблемы нельзя предоставлять решать ученым, поскольку они ничего не решают.

Если бы Эдип предоставил решать загадку Сфинкса беотийским ученым, то Сфинкс еще и сегодня пожирал бы путников на дороге из Авлиды в Фивы.

Если бы Александр Македонский предоставил развя­зывать гордиев узел греческим мудрецам, то этот узел еще и сегодня связывал бы дышло и ярмо колесницы царя Гордия, а сам македонский царь не завоевал бы Азию.

Расскажем же то, что нам известно о татарах и монголах.^[24]

Еще в восьмом веке первыми заговорили о татарах китайцы; словно дети, которые еще говорят запинаясь и плохо произносят имена, они называют их «тата».

Для них «тата» — это ветвь великой монгольской семьи.

Мэн Хун ... Но вы ведь ничего не знаете о Мэн Хуне, не правда ли, дорогой читатель? Успокойтесь: я не в обиде на вас за это; я и сам знал бы о нем не больше вашего, если бы мне не пришлось свести с ним знаком­ство. Так вот, Мэн Хун, подобно Ксенофонту и Цезарю, это полководец и историк. Умер он в 1246 году. Мэн Хун командовал китайским войском, посланным на помощь монголам в их борьбе с цзиньцами.

По его словам, часть татарской орды, покоренной некогда киданями, народом, обитавшим к северу от китайских провинций Чжи-ли и Шин-Шин, провинций сказочно плодородных, орошаемых рекой Ляо-Хэ и ее притоками, покинула горную цепь Инь-Шань, которая простирается от северной излучины Желтой реки до истоков рек, впадающих в западную часть Пекинского залива, и укрылась там, соединившись со своими сопле­менниками — белыми татарами, дикими татарами и чер­ными татарами.

Все это не слишком ясно, не правда ли? Но кто в этом виноват? Виноват в этом Мэн Хун, китайский историк и полководец.

Обратимся же к Джованни да Плано Карпини, монаху ордена францисканцев, архиепископу Антиварийскому. Это вполне уместно, так как в 1246 году, то есть в том самом году, когда умер Мэн Хун, этот францисканец был послан Иннокентием IV в Кыпчак к татарскому хану, чтобы просить его прекратить гонения на христиан.

Вот что он рассказывает о монголах, или, точнее, монгалах.

«Есть некая земля в этой части Востока, именуемая Монгол, В этой земле обитают четыре народа: один назы­вается йека-монгал, что значит «великие монголы»; вто­рой — су-монгал, что значит «водные монголы», но сами себя они именуют татарами, по имени реки, пересекающей их страну».

Как видите, все начинает проясняться.

«Третий народ, — продолжает он, — называется мер- кит, четвертый — мекрит. Все эти народы имеют один облик и говорят на одном и том же языке, хотя они раз­деляются по различным областям и управляются различ­ными государями».

Но погодите, это еще не все: Джованни да Плано Кар­пини приезжает в Кыпчак через двадцать лет после смерти Чингисхана. Сейчас он расскажет нам то, что ему известно об этом великом властителе народов:

«В земле великих монголов родился некий человек по имени Чингис^[25]. Начал он с того, что был сильным звероло­вом перед Господом. Он научил людей захватывать и отби­рать добычу, он ходил в чужие земли и брал там все, что можно было взять, никогда не продавая взятое им. Так он привлек к себе своих единоплеменников, охотно следовавших за ним как за вождем на всякое злое дело. Вскоре он стал воевать с су-монголами, то есть с татарами, и, поскольку многие из них присоединились к нему, он убил их предводителя и в конце концов покорил и обратил в раб­ство всех татар. Когда они были покорены, он так же поступил с меркитами и мекритами».

А вот как решает этот вопрос современная наука.

Йека-монгалы, называемые ею монголами, иными словами великие монгалы, среди которых родился этот некий Чингис, то есть не кто иной как Чингисхан, это как раз и есть черные татары, а су-монгалы — это белые татары.

Впрочем, всего любопытнее то, что йека-монгалы, уничтожив белых татар, сами начали носить имя побеж­денных и называться татарами, а лучше сказать, их стали называть татарами, хотя они всегда гнушались имени побежденного народа.

Татары неизвестны арабским историкам десятого сто­летия.

Масуди, написавший в 950 году общую историю самых известных царств в трех частях света и назвавший ее «Золотые луга и россыпи самоцветов», не говорит ни о монголах, ни о татарах.

Ибн-Хаукаль, его современник, автор географии, оза­главленной «Китаб масалик», тоже не говорит о них ни слова.

Д’Оссон в своей «Истории монголов» приводит корот­кую цитату из сочинения, посвященного всеобщей пер­сидской истории, где татары именуются народом, извест­ном во всем мире.

Так что же общего было у татар и монголов?

Да то, что все тот же Джованни да Плано Карпини говорит нам в одной фразе и самым простым образом, начиная свою историю монголов следующими словами: «Incipit historia Mongalorum quos nos Tartaros appelamus», что значит: «Сим начинается история монгалов, которых мы именуем татарами».

Из этой фразы следует, что в середине тринадцатого столетия, иначе говоря в то самое время, когда Джованни да Плано Карпини писал свое сочинение, монголы уже именовались татарами, то ли потому, что монголы и татары всегда составляли один и тот же народ, а скорее, являлись, как утверждает Джованни да Плано Карпини, двумя ветвями одного и того же народа; то ли потому, что, хотя это и были два разных народа, победившие приняли имя побежденных.

В итоге сложилось так — вероятно, благодаря автору, которого мы только что цитировали, — что имя «мон­голы» получило преимущественное распространение в Азии, а имя «татары» — в Европе, хотя после поражения су-монгалов, или белых татар, йека-монгалами оба народа составляли один.

И вот, продвигаясь с востока на запад, из Китая в Персию, Чингисхан увлек за собой, вполне естественно, и народы Туркестана, которые он встретил на восточном берегу Каспийского моря. Эти народы, словно волны потопа, разбились о подножие гигантской скалы, име­нуемой Кавказом, между тем как отступающие воды этого потопа накрыли Астрахань и Казань с одной сто­роны, Баку и Ленкорань — с другой, расходясь двумя огромными потоками: один в сторону Крыма, другой в сторону Армении.

Само собой разумеется, что тюрки, пришедшие из менее далеких краев, остановились первыми.

Но завоеванные народы не делали различия между завоевателями. Все были для них монголами, или тата­рами, а так как в Европе название «татары» одержало верх над названием «монголы», то все они стали имено­ваться татарами.

Это были те татары, что основали между Днестром и Эмбой Кыпчакское царство, называвшееся Золотой Ордой, от слова «орда», означающего «шатер».

Вот почему тюркский язык остался преобладающим во всем Кыпчаке, у башкиров и чувашей, а монгольский язык там исчез, и потомки победителей не могут более ни говорить, ни читать на языке своих предков.

В 1463 году, в то время когда Россия, в княжение Ивана III, начала бороться с татарским нашествием, тяготившим ее более двух веков, Кыпчакское царство, или Золотая Орда, разделилось на пять самостоятельных ханств:

ханство ногайских татар, располагавшееся между Доном и Днестром, который не следует смешивать с Дне­пром;

Астраханское ханство, располагавшееся между Волгой, Доном и Кавказом;

Кыпчакское ханство, располагавшееся между Уралом и Волгой;

Казанское ханство, располагавшееся между Самарой и Вяткой;

и наконец, Крымское ханство.

Крымское ханство сделалось данником России при Иване III, в 1474 году.

Кыпчакское ханство было уничтожено тем же царем в 1481 году.

Казанское ханство было покорено Иваном IV в 1552 году.

Астраханское ханство подчинилось тому же царю в 1554 году.

Наконец, ханство ногайских татар было покорено в восемнадцатом веке Екатериной II.

Впрочем, пусть те из наших читателей, которые не будут удовлетворены только что данными нами объясне­ниями, обратятся к сочинениям:

«Asia polyglotta»^[26] Клапрота,

«История России» Левека,

«История казаков» Лезюра,

«История монголов» д’Оссона

и, кроме того, как сказано выше, ознакомятся с кни­гой «Степи» нашего соотечественника Омера де Гелля.

Мы просим прощения у наших читателей за то, что эта глава получилась такой короткой, но, поскольку она нам самим кажется несколько скучноватой, мы придержива­емся мнения, что чем она короче, тем лучше.

Вернемся же к Чир-Юрту, куда мы как раз намерева­лись въехать, когда нас вдруг охватила злосчастная мысль высказать в свой черед собственное мнение о монголах и татарах.

XVII НИЖЕГОРОДСКИЕ ДРАГУНЫ

Мы осведомились, где находится дом князя Дондукова- Корсакова, и нам указали на верхний город, то есть на другой конец Чир-Юрта, противоположный тому, через который мы туда вступили.

Начиная с Шелковой мы беспрестанно слышали имя князя Дондукова-Корсакова: оно звучало по любому поводу и всегда с похвалой.

Существуют реки, города и люди, имя которых дохо­дит до твоего слуха прежде, чем ты их увидишь.

Имя князя Дондукова-Корсакова — одно из подобных имен.

Мы даже не стали никого посылать к князю, чтобы справиться у него, где нам можно будет остановиться. Уже привыкшие к русскому гостеприимству, самому

широкому, самому блестящему из всех гостеприимств, мы направились прямо к дому князя.

Посреди казарм Нижегородского драгунского полка виднелось большое и великолепно освещенное здание; мы догадались, что это и есть жилище князя, и велели доставить нас к крыльцу.

Слуги вышли нам навстречу, словно нас здесь ждали, а мы, со своей стороны, сошли с повозки, словно нас сюда пригласили.

Как только мы вступили в первую гостиную, к нам подошел какой-то старший офицер. Не зная князя в лицо, я решил, что этот офицер и есть князь, и обра­тился к нему с приветствием.

Однако офицер остановил меня на полуслове: как выяснилось, передо мной был не князь Дондуков- Корсаков, а его преемник, граф Ностиц.

Князь только что был произведен в генералы, и граф Ностиц сменил его на посту командира Нижегородского драгунского полка.

Так что это он предложил нам теперь гостеприим­ство.

Князь был предупрежден о нашем прибытии курьером, посланным к нему из Хасав-Юрта, и вот-вот должен был прийти.

Не успел граф Ностиц договорить, как князь уже по­явился и протянул мне руку.

Другая его рука была на перевязи: рана, полученная в последнем его походе против чеченцев, обрекала князя на бездействие.

Это был именно такой человек, каким я его себе пред­ставлял: гордый взгляд, улыбка на губах, открытое лицо.

Нас провели во вторую гостиную, которая вся была обвешана великолепными персидскими коврами, приве­зенными из Тифлиса графом Ностицем.

В большой гостиной мой взгляд прежде всего при­влекла довольно хорошо исполненная картина, изобра­жающая черкесского командира, который вместе со сво­ими людьми обороняет вершину какой-то горы.

Я поинтересовался, что это за горец, удостоенный чести стать героем картины.

Оказалось, что это был Хаджи-Мурад.

Тот самый Хаджи-Мурад, которого, как вы помните, дорогие читатели, мы видели играющим важную роль в сцене трагической смерти Гамзат-бека.

И действительно, имя Хаджи-Мурад — одно из самых известных имен на Кавказе. Это герой легенды. Чем больше пройдет лет, тем крупнее будет представляться его образ.

После того как Шамиль стал главой имамата, Хаджи- Мурад поссорился с Шамилем или сделал вид, что поссо­рился с ним, и поступил на русскую службу. В 1835 и 1836 годах он был офицером милиции.

В это время у коменданта крепости Хунзах полковника Лазарева появились основания думать, что Хаджи-Мурад тайно поддерживает сношения с Шамилем. Он приказал арестовать его и под сильным конвоем препроводить в Тифлис.

На вершине горы, где конвой сделал короткий привал, Хаджи-Мурад верхом приблизился к составленным в козлы ружьям, выхватил оттуда ружье, затем вырвал патронную сумку у солдата и бросился в пропасть.

Падая, он сломал себе обе ноги.

Солдаты получили приказ преследовать его; четверо бросились вслед за ним в лощину; он же, хотя и пере­двигаясь ползком, четырьмя выстрелами убил четырех солдат и сумел присоединиться к Шамилю.

Это с его помощью Шамиль смог снова захватить Хун­зах и совершить знаменитую кампанию 1843 года, столь роковую для русских.

Однако в конце 1851 года, когда Шамиль обвинил Хаджи-Мурада в провале одного из его набегов, они опять поссорились, и Хаджи-Мурад направился в Тиф­лис, чтобы отдаться под покровительство графа Ворон­цова.

Но там на него снова пали те же подозрения, что и в Хунзахе. Граф Воронцов, убежденный, что Хаджи-Мурад явился лишь с целью разведать местность, дал ему почет­ный конвой, который был не чем иным, как стражей.

Вероятнее всего, Хаджи-Мурад, имевший широкие связи с лезгинами, хотел добраться до крепости Закаталы на границе Кахетии и стать независимым как от русских, так и от Шамиля.

В начале апреля 1852 года он прибыл в Нуху. Князь Тарханов, комендант города, был предупрежден об этом и отдал приказ следить за горцем строже, чем когда бы то ни было.

Двадцать второго апреля Хаджи-Мурад выехал из дома в сопровождении солдата, полицейского офицера и трех казаков.

Как только они оказались вне города, Хаджи-Мурад убил солдата выстрелом из пистолета, полицейского офицера заколол кинжалом и тем же оружием смертельно ранил одного из казаков.

Два остальных казака спаслись и дали знать князю Тарханову о трагическом происшествии.

Тотчас же князь, встав во главе всех тех солдат, каких ему удалось собрать, бросился преследовать Хаджи- Мурада.

На следующий день он настиг его между Беляджиком и Кахом.

Хаджи-Мурад вместе со своим нукером сделал привал в лесу.

Преследователи окружили лес и открыли по ним огонь.

После первого же выстрела нукер упал замертво.

Но оставался еще Хаджи-Мурад.

Он убил четырех человек, ранил шестнадцать, сломал свою саблю о дерево и пал, получив шесть ран.

От его мертвого тела прямо на месте отрезали голову, в Закаталах ее забальзамировали, а затем отвезли в Тиф­лис.

У меня есть рисунок этой отрезанной головы, сделан­ный с натуры.

Таким был человек, портрет которого находится в гостиной графа Ностица.

А вот в связи с какими обстоятельствами этот портрет был написан.

Преследуемый русскими войсками, Хаджи-Мурад укрепился в Хартма-Тале, на берегу Каспийского моря. С ним было восемьсот человек.

С разных сторон туда были направлены войска, в том числе нижегородские драгуны; два эскадрона поравня­лись с противником и, не дожидаясь пехоты, спешились, а затем под командой майора Золотухина пошли на при­ступ и атаковали редут. Восемьдесят солдат из ста сорока и шесть офицеров из семи пали, не успев добраться до горцев.

Майор выхватил знамя из рук Хаджи-Мурада; броси­вшись на него, Хаджи-Мурад получил удар саблей, но сумел убить майора выстрелом из пистолета. Однако майор, уже умирая, успел бросить знамя солдатам, шед­шим вслед за ним.

Тем временем подошла пехота. Лишь пятьдесят драгун уцелели, но знамя осталось в их руках.

У меня есть лоскут этого знамени, который мне пода­рили граф Ностиц и князь Дондуков-Корсаков.

Хаджи-Мурад, входивший в число любимейших наи­бов Шамиля, получил от него один из тех знаков отли­чия, какими имам награждает самых преданных своих сподвижников. Эта наградная бляха была послана в Тиф­лис вместе с головой Хаджи-Мурада.

Теперь эта голова в Петербурге, а бляха, остававшаяся в Тифлисе, была подарена мне князем Барятинским.

Картина, находящаяся в гостиной графа Ностица, изо­бражает Хаджи-Мурада как раз в ту минуту, когда он обороняет редут Хартма-Тала от нападения нижегород­ских драгун.

Этот прославленный полк, числящий в своих анналах единственный в своем роде пример — полк восемь раз формировался заново и восемь раз терял в боях своего командира и своих старших офицеров, существует со времен Петра Великого.

В 1701 году царь приказал боярину Шеину сформиро­вать драгунский полк на Украине. В 1708 году, во время формирования русской армии, этот полк находился в Нижнем Новгороде и получил свое название по имени этого города.

Нижегородский полк стал ядром шести русских кава­лерийских полков, сформированных в период с 1709 по 1856 год.

Вот ужесорок шесть лет он находится на Кавказе.

Целая стена в гостиной князя украшена почетными знаками, полученными полком.

Его штандарт, а лучше сказать, его штандарты, — все Георгиевские. Они были пожалованы ему за кампании против Турции в 1827, 1828 и 1829 годах.

Вслед за знаменами идут шлемы.

Шлем каждого солдата несет на себе надпись: «За отличие».

Кроме того, за подвиги, совершенные в 1853 году, ему пожалованы серебряные почетные трубы, украшенные крестом Святого Георгия.

Наконец, в 1854 году, не зная уже, чем еще наградить полк, император Николай постановил, чтобы каждый солдат носил особое шитье на воротнике своего мун­дира.

Все эти знаки нам показывали князь Дондуков- Корсаков и граф Ностиц, проявляя при этом истинно отеческую нежность.

Первый из них был глубоко опечален более высоким назначением, вынуждавшим его оставить командование подобными храбрецами, другой был чрезвычайно горд тем, что его сочли достойным стать преемником князя.

Пока мы осматривали это собрание почетных знаков, гостиные графа постепенно наполнялись офицерами.

У князя Дондукова-Корсакова была привычка еже­дневно, в восемь часов вечера, накрывать ужин, на кото­рый приглашали всех офицеров полка: приходил кто хотел.

Граф Ностиц перенял эту привычку.

Слуги доложили, что ужин готов, и мы перешли в обе­денный зал, где был накрыт стол на двадцать пять- тридцать персон.

Полковой оркестр играл на протяжении всего ужина.

Затем, после того как музыканты в свою очередь по­ужинали, начались танцы.

Это было дополнительное развлечение, устроенное специально в нашу честь.

Были приглашены лучшие танцоры полка и испол­нены одна за другой все пляски горских и равнинных народов: кабардинская, лезгинская и русская.

Тем временем граф Ностиц показал Муане альбом видов Кавказа, которые он, будучи превосходным фото­графом, сделал сам. Тифлис, где граф Ностиц жил до приезда в Чир-Юрт, обеспечил особенно интересную часть этого собрания живописных видов и портретов красивых женщин.

Так что не было ни одной красавицы-грузинки, с кото­рой мы не свели бы знакомство еще за три недели до того, как нам довелось познакомиться со столицей Гру­зии.

В особенности здесь я заметил разницу, существующую между русским солдатом в России и русским солдатом на Кавказе.

Русский солдат в России выглядит чрезвычайно уны­лым; ремесло, которым он занят, ему претит; рабство, в котором он находится, его тяготит; расстояние, которым он отделен от своих начальников, его унижает.

Русский же солдат на Кавказе — веселый, живой, шут­ливый, даже озорной и во многом похожий на нашего солдата; носить мундир для него честь; у него есть шансы на продвижение по службе, на награды и на опасность. Опасность облагораживает его, сближая его с команди­рами, создавая некое панибратство между ним и его офицерами; наконец, опасность бодрит его, заставляя ощущать цену жизни.

Если бы нашему французскому читателю стали известны подробности какой-нибудь военной экспеди­ции в горы, он поразился бы, до чего могут доходить лишения, какие испытывает русский солдат, который ест черный сырой хлеб, спит на снегу, проходит с артилле­рией, поклажей и пушками по дорогам, где никогда не ступала нога человека, куда не забирался ни один охот­ник и где только орел парит над снегами и гранитными утесами.

И во имя какой войны он все это делает? Во имя войны без пощады, войны без пленников, где всякий раненый уже считается мертвым, где самый жестокий из противников отрубает тебе голову, а самый добрый — руку.

У нас в Африке на протяжении двух или трех лет было нечто подобное, за исключением трудностей местной природы, но наши солдаты, получавшие хорошее жало­ванье, хорошую пищу и хорошее обмундирование, имели столь обнадеживающую, хотя нередко и призрачную воз­можность неограниченного продвижения по службе.

Однако у нас, повторяю, такое положение длилось всего два или три года.

У русских оно длится более сорока лет.

У нас почти невозможно обокрасть солдата; в России все кормятся за счет его нищенского пайка, не считая орлов, стервятников и шакалов, пожирающих его труп.

Так, правительство предоставляет ежемесячно каждому солдату тридцать два фунта муки и семь фунтов крупы.

Капитан получает эти продукты натурой и с казенного склада. Ему полагается вернуть их крестьянам, которые кормят его солдат.

Каждый месяц, когда приходит время расплатиться с деревней, капитан приглашает к себе на вечеринку мир, то есть совет общины. Там гостям подносят кружки зна­менитой русской водки, до которой так падки русские крестьяне.

Все пьют. Капитан, который сам водку не любит, огра­ничивается тем, что подливает ее своим гостям. Стоит только миру захмелеть, и капитан получает от него нуж­ную расписку.

Таким образом, крупа и мука обратились в несколько кружек скверной водки.

На следующий день капитан относит расписку, полу­ченную им от совета общины, своему полковнику. По правде сказать, крестьянин, заранее уверенный, что его издержки никогда не будут возвращены, плохо кормит солдата, но капитан, предъявляя полковнику расписку об израсходовании тридцати двух фунтов муки и семи фун­тов крупы на человека, доказывает ему, что солдат жил в довольстве.

В военное время солдату полагается съедать ежедневно капустную похлебку, или щи, и кусок говядины весом в полтора фунта.

Эти щи готовятся впрок, как наши консервы.

И вот одному дельцу пришла в голову мысль заменить при изготовлении щей мясо коровы или вола, состав­ляющее самую питательную часть солдатской похлебки, вороньим мясом.

Надо сказать, что ворон в России имеется в избытке: они летают здесь тысячами, миллионами, миллиардами и превратились чуть ли не в домашних птиц, как голуби, мясо которых в России не едят. Вороны стаями бродят на улицах, нападают на детей, которые в это время едят, и выхватывают у них из рук хлеб. В некоторых уездах Малороссии от ворон получают пользу, заставляя их высиживать куриные яйца, которые подкладывают им в гнезда вместо их собственных яиц.

В противоположность голубю, считающемуся здесь священной птицей, ворону русский народ считает пога­ной тварью.

Однако любой охотник знает, что из вороньего мяса можно приготовить превосходный суп. Так что щи из вороны, вполне вероятно, были лучше, чем щ и из коровы или вола.

Однако кто-то случайно проговорился, правда о повседневной похлебке стала известна, и солдаты, вме­сто того чтобы съедать свои щи, в течение всей кампа­нии выливали их.

Что же касается полутора фунтов мяса, причитающихся солдату ежедневно во время военных действий, то вот что рассказал мне об этом один молодой офицер, уча­ствовавший в Крымской войне.

При той ежедневной норме питания, какую мы только что назвали, одним волом можно накормить от четырех­сот до пятисот человек.

В Калужской губернии капитан купил вола.

Вола этого вели вслед за ротой.

Увидев его, полковник поинтересовался:

— Что это за вол?

— Этот вол предназначен послужить сегодня пропита­нием моим солдатам, — ответил капитан.

Вол шел так от Калужской губернии до Херсонской, то есть два с половиной месяца.

Вы, возможно, думаете, что по прибытии в Херсон солдаты съели, наконец, своего вола.

Ничего подобного: капитан его продал, а поскольку вол, в отличие от солдат, чрезвычайно хорошо питался по дороге, то капитан немало на этом заработал.

Впереди каждой роты, примерно в двух-трех переходах от нее, идет офицер, которому полковник выдает деньги на покупку дров и муки и выпечку хлеба.

Этого офицера именуют хлебопеком. Как-то раз моему молодому офицеру было по большой милости поручено всего один день исполнять эту обязанность, и он сумел безгрешно — такое выражение используют в России, когда хотят сказать о более или менее честном барыше, — заработать за этот день сто рублей, то есть четыреста франков.

Правительство закупает в Сибири большое количество сливочного масла; это масло, предназначенное для Кав­казской армии, стоит до шестидесяти франков за сорок фунтов. Выходя из рук сибирского продавца, оно обла­дает превосходными вкусовыми качествами; поставщику это прекрасно известно, поскольку он распродает его в розницу в Таганроге и заменяет самым дряным маслом, какое ему удается отыскать.

Так вот, это масло, каким бы дряным оно ни было, в свою очередь продается, и даже оно не доходит до сол­дата.

Посудите же, как рады и веселы должны быть солдаты в тех полках, которые имеют счастье находиться под командованием таких людей, как князь Дондуков- Корсаков и граф Ностиц.

В ту ночь я спал в постели: такого со мной не случа­лось уже около двух месяцев.

XVIII ПЕСЧАНАЯ ГОРА

На следующее утро нам предстояло расстаться с нашими превосходными хозяевами и тем самым в очередной раз испытать огорчение. Я не могу не повторять снова и снова: гостеприимство в России отличается какой-то особой прелестью и непринужденностью, которых не встретишь ни у какого другого народа.

Муане увозил с собой пять или шесть фотографий, а я — прижизненный портрет Хаджи-Мурада. Мне было известно, что в Тифлисе я найду зарисовку его отруб­ленной головы.

Кроме того, двое наших полковников подарили мне на память о нижегородских драгунах и от их имени лоскут знамени, отбитого ими у любимого наиба Шамиля.

Более того, мы отправились в путь на казенных лоша­дях, так как почтовое сообщение было устроено лишь до Кумтер-Кале, находящегося примерно в сорока верстах от Чир-Юрта.

Нам выделили конвой из двадцати пяти человек, но они стоили пятидесяти: это были линейные казаки.

Наши кони мчались как ветер. Час спустя мы уже были в какой-то крепости.

Татары, входившие в эту крепость, оставляли свое ору­жие у ворот.

В крепости царило волнение, затронувшее как ее насе­ление, так и ее солдат. Все находившиеся в ней линей­ные казаки приготовились выступить в поход: лазутчики, прибывшие утром, сообщили, что около шестидесяти лезгин — а мы находились как раз на границе Чечни и Лезгистана — выступили из Буртуная с намерением совершить набег.

В какую сторону направились грабители, никто не знал, но было точно известно, что они уже спустились с гор.

Нам предоставили шесть донских казаков; со своими длинными пиками, не выдерживавшими никакого срав­нения с легкими ружьями линейных казаков, эти бедо­лаги имели самый жалкий вид.

Мы снова осмотрели свое оружие, оказавшееся в пол­ном порядке, и тронулись в путь.

Наши лошади, отдохнувшие на конюшне у Али- Султана и досыта накормленные там овсом, во весь опор мчались по протяженной равнине, тянувшейся вдоль подножия гор. Без сомнения, их бег был слишком быстр для лошадей сопровождавших нас казаков, ибо одна из них вскоре осталась позади, потом ее примеру последо­вали две другие, а затем, наконец, последние три в свою очередь отстали от нас, и с какой-то возвышенности мы увидели, как эти лошади, собравшись с силами, чтобы вернуться в конюшню, развернулись и вскачь понеслись по направлению к крепости.

Таким образом силы, которыми мы теперь распола­гали, свелись к нашим собственным; однако нам было известно, что место смены лошадей и казачий пост мы найдем в селении Кумтер-Кале.

Нам было известно также, что, помимо этих лошадей и этих казаков, мы повстречаем на своем пути, по пра­вую руку от себя, одно любопытнейшее чудо природы.

Дело в том, что на этой равнине, где нет ни песчинки, высится песчаная гора высотой в шестьсот—семьсот метров.

Вскоре мы начали различать ее золотисто-желтую вер­шину, выделявшуюся на сероватом фоне окружающего пейзажа.

По мере того как мы приближались к ней, она будто поднималась из земли, тогда как земля, со своей сто­роны, словно опускалась; гора росла на наших глазах, простираясь как небольшая гряда, служащая отрогом последних склонов Кавказа, примерно на две версты.

Она имеет три или четыре вершины; одна из них выше остальных: это та самая, которая, возможно, имеет в высоту шестьсот—семьсот метров. Впрочем, нужно нахо­диться возле нее, чтобы составить себе представление о ее высоте. Пока эта гора не заслоняет собой Кавказ, она кажется пригорком.

Я вышел из тарантаса, чтобы подойти к ней поближе и рассмотреть песок; песок оказался самым мелким и самым красивым из всех, какие позволено было бы насы­пать в чернильный прибор, стоящий на письменном столе какого-нибудь столоначальника.

Песок этот подвижен; после каждой бури гора меняет форму, но, как бы ни сильна была буря, она не может разметать песок по равнине, и вершина горы сохраняет свою обычную высоту.

Татары, неспособные понять это чудо природы и незнакомые с вулканическими теориями Эли де Бомона, сочли, что гораздо проще сочинить предание, чем оты­скивать подлинную причину явления: у них, как и у нас, поэт опережает ученого.

Вот что они рассказывают.

Два брата влюбились в одну и ту же княжну; княжна жила в замке, построенном посреди озера; однако, поскольку ей наскучило, что из ее дома можно выбраться только на лодке, а у нее была страсть к верховой езде и соколиной охоте, она объявила, что ее супругом станет тот из братьев, кто превратит озеро в твердую землю.

У каждого из братьев были свои собственные сообра­жения по поводу того, как это можно сделать, но их планы, хотя и отличаясь друг от друга, вели к одной цели.

Один из братьев отправился в Кубачи заказать саблю такого закала, что она могла бы рассечь утесы.

Второй направился к морю, взяв с собой такой огром­ный мешок, что, наполнив его песком, можно было бы засыпать им озеро.

Старшему посчастливилось найти уже готовую саблю, и, так как от замка княжны до Кубачей было ближе, чем до моря, он уже вернулся оттуда, тогда как его младший брат успел к этому времени проделать лишь половину обратного пути от Каспийского моря.

Внезапно до младшего, который шел, согнувшись под тяжестью мешка, едва переводя дух и обливаясь потом, и при этом измерял глазом высоту горы, какую ему пред­стояло преодолеть, прежде чем добраться до замка княжны, донесся страшный шум, как если бы сто тысяч коней вскачь бросились в море.

Это его брат рассек скалу, это шумели волны озера, взметаясь и раскатываясь среди гор.

Горе младшего брата было так велико, что он рухнул под тяжестью мешка. При этом падении мешок лопнул, песок высыпался на беднягу, и он, словно титан Энке- лад, оказался погребен под горой.

Объяснение ученого было бы логичнее, но стало бы оно лучше этого?

— Да — скажут ученые.

— Нет, — ответят поэты.

За горой, по мере того как мы продвигались мимо нее, перед нами поднимался и вырастал Кумтер-Кале — татар­ский аул, покорный русским.

Подобно Константине, он построен на вершине огром­ной обрывистой скалы.

Небольшой ручей, почти пересохший, но становя­щийся грозным при таянии снегов и, должно быть, явля­ющийся притоком Сулака, катит у подножия этой гигант­ской твердыни прозрачную рокочущую воду: он носит название Озень.

Мы сделали остановку на острове, усыпанном галькой. Не имело смысла подниматься к почтовой станции по дороге, огибавшей аул и имевшей длину более версты: лошади сами спустятся к нам сверху, и мы продолжим путь, поставив целью остановиться на ночлег в селении Гелли, а возможно, даже и в Темир-Хан-Шуре, если нам это удастся.

Ямщики отпрягли лошадей, которые привезли нас и должны были без конвоя возвратиться в Хасав-Юрт — напомним, что казаки расстались с нами, — получили на водку и во весь опор ускакали.

Было очевидно, что набег лезгин, о котором шли раз­говоры, не выходит у ямщиков из головы.

Итак, мы остановились посреди русла ручья. Нас было пятеро: Муане, молодой офицер по имени Виктор Ивано­вич, поручик Троицкий, инженер из Темир-Хан-Шуры, с которым мы познакомились в Хасав-Юрте, Калино и я.

Вокруг нас скопилось несколько татар довольно подо­зрительного вида, разглядывавших нашу поклажу алчным взором, который не предвещал ничего хорошего.

Мы решили, что Калино и инженер отправятся на почтовую станцию и приведут лошадей, а Муане, Виктор Иванович и я будем стеречь нашу поклажу.

Несколько минут мы развлекались тем, что смотрели на татарских женщин и девушек, которые спускались по крутой тропинке к ручью, чтобы набрать в нем воду, а затем с трудом поднимались с огромными кувшинами на спине или на голове.

Калино и Троицкий не возвращались.

Чтобы отвлечься, я начал зарисовывать Песчаную гору, но, поскольку мне никогда не приходилось обманываться относительно моего таланта пейзажиста, вскоре закрыл свой дневник и, спрятав его под подушку тарантаса, направился к аулу.

— Оставьте ружье и кинжал, — сказал мне Муане, — а то вы выглядите, как Марко Спада.

— Дорогой друг, — отвечал я ему, — мне не так уж льстит сходство с героем моего собрата Скриба, но я всегда вспоминаю совет госпожи Полнобоковой: «Никогда не выходите без оружия; если оно и не послу­жит тому, чтобы защитить вас, то, по крайней мере, заставит уважать вас». Так что я оставлю при себе ружье и кинжал.

— Ну а я, — промолвил Муане, — ограничусь альбо­мом и карандашом.

Тем временем я уже ушел вперед; у меня правило: оставлять каждому полную свободу не только мыслей, но и действий.

Муане снял с себя ружье, отстегнул кинжал, извлек из-за пазухи альбом, из альбома вынул карандаш и после­довал за мной.

Он догнал меня у окраины аула.

Мы вступили в какое-то ущелье, отдаленно напоми­навшее улицу, и вошли в чей-то двор.

Однако стало понятно, что я ошибся, и мы возврати­лись назад.

Нам удалось отыскать какую-то другую дорогу, но она привела нас во второй двор.

Собаки из первого двора следовали за нами, злобно ворча.

Татарские собаки обладают необыкновенным инстин­ктом, позволяющим им распознать христиан.

К следовавшим за нами собакам присоединились собаки из второго двора, однако, вместо того чтобы огра­ничиться ворчанием, они принялись лаять.

Услышав этот лай, из дома вышел хозяин.

Разумеется, мы поступили неправильно, это правда, но ведь мы попали к нему во двор по ошибке.

Я вспомнил, как по-русски называется почтовая стан­ция, и спросил его:

— Почтовая станция?

Но татарин не понимал по-русски или делал вид, что не понимает.

Он отвечал ворча, как собака, и если бы умел лаять, то залаял бы, а если бы мог укусить, то укусил бы.

Я понял его ответ ничуть не лучше, чем он понял мой вопрос, но по его жесту легко было догадаться, что он указывает нам дорогу, по которой можно было выйти с его двора.

Ничего не оставалось, как воспользоваться этим ука­занием, но собаки, увидев, что я поворачиваюсь к ним спиной, решили, что я обратился в бегство, и бросились вслед за мной.

Я обернулся, зарядил ружье и взял собак на прицел.

Собаки попятились, но хозяин сделал шаг вперед.

Тогда мне пришлось взять на прицел хозяина вместо собак.

Он вернулся к себе в дом.

Мы начали отступать, следуя по указанному нам направлению.

И в самом деле, проход выводил на улицу, но улицы татарского аула образуют лабиринт похуже Критского, и, чтобы выбраться из него, нужно иметь Ариаднину нить.

Но у нас не было нити, я не был Тесеем, и сражаться нам предстояло не с Минотавром, а с целой сворой собак.

Признаться, на память мне пришла плачевная участь Иезавели.

Муане оставался позади меня, шагах в четырех.

— О, черт побери! — воскликнул он. — Стреляйте же, дорогой мой, стреляйте: меня укусили.

Я сделал шаг вперед: собаки отступили, но скаля зубы.

— Послушайте, — произнес я, обращаясь к Муане, — я обшарил сейчас свои карманы и нашел там лишь два патрона; еще два есть в моем ружье, значит, всего их четыре. Так что речь может идти о том, чтобы убить четырех человек или четырех собак. Мне кажется, что выгоднее убить четырех человек. Вот мой кинжал: при­режьте им первую же собаку, которая вас тронет, а я ручаюсь, что убью первого же татарина, которому, в свой черед, вздумается прирезать вас.

Муане взял кинжал и повернулся лицом к собакам.

Теперь он был бы весьма не прочь и сам походить на Марко Спада.

В то время как мы совершали свой стратегический маневр, наша несчастливая звезда привела нас к мяснику, торговавшему под открытым небом.

Татарские мясники выставляют свой товар на ветвях искусственного дерева, вокруг которого собираются собаки, алчным взглядом взирающие на мясо. Вокруг этого мясника скопилось около дюжины собак, тут же присоединившихся к тем десяти—двенадцати, что состав­ляли наш конвой. Положение становилось тревожным. Мясник, принявший, естественно, сторону собак, под­нялся и, подбоченившись, с насмешливым видом смо­трел на нас.

Вид мясника раздражал меня еще больше, чем лай собак.

Я понял, что стоит нам продолжить отступление, и мы погибнем.

— Сядем, — сказал я Муане.

— Полагаю, что вы правы, — ответил он.

Мы сели на скамью, стоявшую у ворот.

Подобно Фемистоклу, нам довелось сесть у очага своих врагов.

Из дома вышел его хозяин.

Я протянул ему руку.

— Кунак, — сказал я, обращаясь к нему.

Мне было известно, что это слово означает «друг».

Какое-то время он колебался, но затем, в свою оче­редь протянув руку, повторил:

— Кунак.

С этой минуты нам нечего было бояться: мы находи­лись под его защитой.

— Почтовая станция? — спросил я его.

— Хорошо, — ответил хозяин дома.

И, разгоняя собак, он пошел впереди нас.

Теперь ни собаки, ни татары на нас больше не вор­чали.

Мы добрались до станции. Калино и поручик уже побывали на ней и ушли оттуда вместе со смотрите­лем.

Станция располагалась на широкой дороге, по кото­рой мы не стали заставлять наших лошадей подниматься, а вот спускаться по ней было одно удовольствие.

Хотя путь нам был уже известен, я сделал нашему татарину знак следовать за нами.

Он пошел позади нас.

На повороте дороги мы заметили в глубине лощины наших спутников в полном составе и станционного смо­трителя.

Вскоре мы присоединились к ним.

Мне хотелось сделать какой-нибудь подарок моему кунаку за оказанную им услугу, и я поручил Калино поинтересоваться у него, что он хотел бы получить.

Татарин, как греческий мальчик из «Восточных моти­вов», без запинки ответил:

— Порох и пули.

Я высыпал на дно его папахи весь запас пороха из своей пороховницы, в то время как Муане, порывшись в патронной сумке, вынул оттуда горсть пуль.

Мой кунак был в восторге; он приложил руку к сердцу и, не забыв обернуться два или три раза по дороге, чтобы снова попрощаться с нами, вернулся к себе домой, при­обретя двух новых друзей, которых ему не суждено было больше увидеть, полфунта пороха и два-три фунта свин­цовых пуль.

Смотритель пришел заявить нам, что у него в конюшне только одна тройка, тогда как нам нужно было девять лошадей.

В ауле распространились слухи о набеге лезгин. Мили­ционеры покинули селение, чтобы выступить в поход, и забрали лошадей. Когда они вернутся, известно не было.

Я предложил поставить палатку, развести костер и ждать возвращения лошадей.

Однако мое предложение было единодушно отвергнуто Муане, спешившим ехать вперед, г-ном Троицким, спе­шившим прибыть в Темир-Хан-Шуру, и Калино, всегда спешившим приехать в какой-нибудь город и имевшим на то причины, излагать которые моим читателям я счи­таю безнравственным.

Один лишь Виктор Иванович хранил молчание, за­явив, что он поступит так, как решит поступить боль­шинство.

Большинство же решило запрячь тройку, имевшуюся у смотрителя, в наш тарантас. Муане, Троицкий, Калино и я поедем в тарантасе; что же касается Виктора Ивано­вича и его слуги-армянина, так хорошо готовившего шашлык, то они останутся охранять нашу поклажу и свою собственную повозку вплоть до возвращения лоша­дей.

Присоединятся они к нам в Темир-Хан-Шуре, где мы будем ждать их весь день.

Конвой из четырех казаков останется с ними.

Пришлось уступить. Лошадей запрягли; мы сели в тарантас и отправились в путь.

С наступлением темноты мы прибыли на казачий пост. Казаки, сопровождавшие нас от этого злосчастного Кумтер-Кале, помчались, как всегда, во весь дух обратно, а Калино вошел во двор небольшой крепости, чтобы изложить казачьему офицеру наше требование предоста­вить нам новый конвой.

Офицер вышел из крепости вместе с Калино, чтобы лично переговорить с французским генералом.

Он был в отчаянии, но у него не было возможности дать нам для конвоя более четырех человек: все казаки были в поле; только шестеро оставались при нем, и двоих из них он должен был удержать при себе, чтобы вместе с ними охранять пост. Разумеется, этого было маловато в обстановке, когда ожидалось нападение лезгин.

Нам пришлось согласиться на этих четырех человек; они нехотя сели на лошадей, и мы продолжили путь.

У нас остававалось от силы полчаса светлого времени; начал накрапывать мелкий дождь; в четверти версты от казачьего поста, по правую руку от себя, мы заметили небольшую рощу и насчитали в ней двадцать пять кре­стов.

До тех пор мы привыкли видеть татарские надгробные камни, а не христианские кресты. Эти кресты, сдела­вшиеся в сумерках и под дождем еще более мрачными по виду, словно преграждали нам путь.

— Поинтересуйтесь историей этих крестов, — сказал я Калино.

Калино подозвал казака и перевел ему мой вопрос.

О Бог мой, история этих крестов была крайне проста.

Двадцать пять русских солдат только что отконвоиро­вали оказию. Был полдень, стояла жара; кавказское солнце, на северной стороне нагревающее воздух до три­дцати градусов тепла, а на южной до пятидесяти, своими отвесными лучами сильно припекало голову солдатам и унтер-офицеру, который их вел. Они увидели эту очаро­вательную рощицу, кто-то предложил вздремнуть там, и все на это согласились. Выставили часового, после чего двадцать три солдата и унтер-офицер прилегли в тени и уснули.

Никто так и не узнал, что затем произошло, хотя все случилось в разгар дня и в полуверсте от поста.

Около четырех часов пополудни были найдены два­дцать пять обезглавленных трупов.

Солдат застигнули врасплох чеченцы, и двадцать пять крестов, увиденных нами, стояли над двадцатью пятью обезображенными трупами, дожидаясь, когда там устано­вят памятник.

Мы проехали еще шагов сто по направлению к Темир- Хан-Шуре, но, без сомнения, мрачная история не выхо­дила из головы казака, рассказавшего нам эти подроб­ности, и ямщика, который нас вез, ибо ямщик, ничего не говоря нам, остановил тарантас и стал о чем-то сове­щаться с казаком.

В итоге совещания нам было заявлено, что ночная дорога чрезвычайно вредна для экипажа и чрезвычайно опасна для путешественников, имеющих конвой всего лишь из четырех казаков. Разумеется, наши четыре казака пожертвовали бы своей жизнью; разумеется, с таким оружием, как наше, мы могли бы долго обороняться, но из-за этого опасность для нас только увеличилась бы, ибо тогда нам пришлось бы иметь дело с людьми, дове­денными до ожесточения.

В обычных обстоятельствах простой казак и скромный ямщик ни в коем случае не позволили бы себе сделать подобное замечание моему превосходительству, но мое превосходительство было осведомлено, что лезгины выступили в поход.

Сам я ни за что не стал бы делать такого замечания, но, коль скоро оно было высказано людьми из нашего собственного конвоя, воспринял его без гнева.

— Но ты не уедешь ночью с казачьего поста и мы вы­едем завтра на рассвете? — спросил я ямщика.

— Будьте покойны, — ответил он.

Услышав это заверение, я дал приказ развернуться, и мы двинулись в обратную сторону, к казачьему посту.

Десять минут спустя мы въехали в укрепление, у ворот которого стоял часовой.

XIX АУЛ ШАМХАЛА ТАРКОВСКОГО

Нам не угрожала теперь опасность, но мы оказались на простом казачьем посту, а надо знать, что такое для цивилизованных людей пост на Кавказе.

Это дом, построенный из земли и выбеленный изве­стью; летом, занявшись добросовестными поисками, вы обнаружите в его щелях таких тварей, как фаланги, тарантулы и скорпионы, к разговору о которых у нас еще будет случай вернуться.

Зимой эти умные гады, полагающие, что в столь суро­вое время года подобное жилье для них непригодно, уда­ляются в убежища, известные только им, и в уюте пере­жидают там ненастные дни, чтобы вновь появиться лишь весной.

Зимой там остаются одни только блохи и клопы; на протяжении четырех месяцев несчастные насекомые вынуждены присасываться лишь к задубелой коже линей­ных казаков или, изредка, к чуть менее жесткому кож­ному покрову донских казаков.

Дни, а лучше сказать, ночи, когда они нападают на донского казака, для них праздничные.

Но если им случается напасть на европейца, то это для них свадебный пир, разгульная масленица, всеобщее торжество.

Своим появлением мы уготовили им одно из подоб­ных торжеств.

Нас провели в самую лучшую комнату поста.

В ней имелись камин и печь.

Обстановка состояла из стола, двух табуреток и доски, прикрепленной к стене и служащей походной кроватью.

Самое время было подумать о пропитании.

Рассчитывая заночевать в Гелли или в Темир-Хан- Шуре, мы не взяли с собой никакой провизии.

Конечно, у нас была возможность послать в аул казака, но это означало подвергнуть человека опасности лишиться головы, ради того чтобы доставить себе на ужин такую радость, как дюжина яиц и четыре отбивные котлеты.

Калино уже смирился со своей участью: ему, русскому человеку, вполне хватило бы пары стаканов чая — в Рос­сии только женщины позволяют себе роскошь пить чай из чашек, мужчины пьют его из стаканов, — так вот, повторяю, чтобы усыпить, а точнее, утопить чувство голода, Калино хватило бы пары стаканов чая, этого напитка, вызывающего ощущение пустоты даже в тех французских желудках, у которых нелады с пищеваре­нием.

В том же настроении находился и поручик Троицкий.

Слава Богу, у нас имелся дорожный несессер с чаем, самоваром и сахаром.

У нас имелась и походная кухня, состоящая из сково­роды, решетки для жаренья, котелка для приготовления бульона, четырех тарелок из луженого железа и такого же количества вилок и ложек.

Однако от кухонной утвари бывает польза, когда есть что варить или жарить, а у нас решительно нечего было положить на решетку или в котелок.

Калино, который мог изъясняться с местным населе­нием, что составляло его преимущество перед нами и одновременно его беду, был отправлен на поиски чего- нибудь съестного.

Ему был открыт кредит на сумму от одного до десяти рублей.

Но все оказалось тщетно: ни за какие деньги невоз­можно было найти ни дюжины яиц, ни ведерка карто­феля.

Он принес лишь немного черного хлеба и бутылку скверного вина.

Мы с Муане переглянулись, отлично поняв друг друга: в сумеречном мраке нам почудилось, будто на лестнице, ведущей в сеновал, сидит петух.

Муане ушел.

Через десять минут он вернулся со словами:

— Казаки ни за какие деньги не хотят продать петуха, поскольку он служит им часами.

— Часами? Прекрасно! Но в моем желудке другие часы, и они возвещают голод, вместо того чтобы отби­вать время. Ричард Третий предлагал свою корону за коня; Калино, предложите мои часы за петуха.

И я приготовился достать часы из кармана.

— Не нужно, — промолвил Муане, — вот он.

— Кто?

— Да петух.

И Муане извлек из-под пальто великолепного петуха. Голова у петуха была подвернута под крыло, и он не шевелился.

— Я усыпил его, чтобы он не кричал, — пояснил Муане, — и теперь, когда мы у себя, нам остается свер­нуть ему шею.

— Черт возьми! — воскликнул я. — Это гадкая работа: я за нее не берусь; из ружья я убью кого пожелаете, но ножом или руками ... нет уж, увольте.

— Ну и я точно так же, — заявил Муане. — Вот птица, пусть с ней делают что угодно. У меня просили петуха — вот вам петух.

И он швырнул птицу на землю.

Петух не шелохнулся.

— Вот так так! Да не загипнотизирован ли ваш петух? — спросил я Муане.

Калино пнул петуха ногой; тот распустил крылья и вытянул шею, но оба эти движения были лишь след­ствием полученного им толчка.

— Э, нет, это больше, чем гипноз: это каталепсия! Вос­пользуемся же этой летаргией и ощиплем его; он про­снется жареным, и если тогда начнет жаловаться, то будет уже поздно.

Я взял петуха за лапы: он не был усыплен, не был загипнотизирован и не пребывал в состоянии каталеп­сии, а просто издох.

Муане, поворачивая ему голову, чтобы засунуть ее под крыло, сделал, по-видимому, один лишний оборот и, вместо того чтобы повернуть петуху шею, свернул ее.

Было проведено судебное разбирательство, и петуха признали виновным.

В одну минуту он был ощипан, выпотрошен и опален.

Однако у нас не было возможности положить его на сковороду, так как мы не запаслись ни сливочным мас­лом, ни растительным; у нас не было и возможности положить его на решетку для жаренья, поскольку в очаге пылал огонь, а нам нужны были раскаленные угли без пламени.

Так что мы вбили в камине гвоздь и повесили на него птицу, бечевкой перевязав ей лапы, а затем, позаботи­вшись подставить под нее одну из наших железных таре­лок, чтобы собирать капающий сок, если он окажется в мясе, придали петуху вращательное движение, заставля­вшее его попеременно подставлять огню все части своего тела.

Через три четверти часа петух был изжарен.

На дне одной из бутылок нашего чайного несессера нашлось немного оливкового масла, купленного еще в Астрахани, и, за неимением сливочного масла, мы оро­сили приготовленную птицу оливковым.

Петух был бесподобен. Лишенный общества кур, он разжирел и напоминал мне прославленного холощеного петуха, о котором говорит Брийа-Саварен.

Вот что такое слава! Вот что такое гений! Мы произ­несли имя достойного судейского чиновника за полторы тысячи льё от Франции, у подножия Кавказа, и все здесь знали это имя, даже Калино.

В России нет истинных гастрономов, но русские, будучи людьми весьма просвещенными, знают иностран­ных гастрономов.

Да внушит им Господь мысль сделаться гастрономами, и тогда в их гостеприимстве не будет больше никаких недостатков!

После того как петух был обглодан от гузки до головы, мы приступили к обсуждению другого вопроса, не менее важного, чем проблема ужина.

Речь шла о том, где мы будем спать.

Трое могли лечь на печи, при условии, что эти трое будут самыми худыми из нас.

Четвертому, естественно, досталась бы походная кро­вать.

Не стоит и говорить, что походная постель была еди­нодушно предоставлена мне, иначе я один занял бы половину печи.

Двое первых влезли на печь, помогая друг другу, а затем подтянули третьего. Задача была не из легких: между лежанкой и потолком было не более восемнадцати дюймов.

Мне удалось подсунуть под голову моим товарищам пучок соломы, ставший для них общим изголовьем.

После этого я закутался в шубу и бросился на ска­мью.

Не прошло и часа, как трое моих соседей захрапели один громче другого. По всей вероятности, они находи­лись на такой высоте, куда блохи, при всей их прытко­сти, не добирались и где температура была такая, что у клопов происходило кровоизлияние в мозг.

Но я, оставшись в умеренном климате, не мог сом­кнуть глаз и буквально ощущал, как мех моей шубы шевелится от вторжения всевозможных насекомых, кишевших в нашем жилище.

Я вскочил со своей скамьи, зажег свечу и принялся одной рукой писать, а другой чесаться.

Ночь тянулась, а у меня даже не было возможности различать время. Часы мои остановились, а петуха не было больше на свете; но, какой бы долгой ни казалась мне эта ночь, рано или поздно она все равно должна была кончиться.

Начало светать, и я позвал своих товарищей.

Первый, кто проснулся, стукнулся головой о потолок, что послужило предостережением двум другим.

Все трое ловко перевернулись на живот и без всяких происшествий спустились на пол, напоминая, однако, трех пьеро, возвращающихся из Ла-Куртиля на следу­ющее утро после масленичного карнавала.

Вооружившись всеми щетками, какие удалось найти в несессерах, все принялись чистить одежду друг другу, и вскоре она восстановила свой первоначальный цвет.

Затем мы разбудили казаков, разбудили ямщика, запрягли лошадей и тронулись в путь, причем никто, по-видимому, не заметил, что с петухом случилось несча­стье и что с ночи эти часы уже не возвещали время.

Погода стояла туманная. Моросил мелкий дождь, гро­зивший перейти в снег. Обернув голову башлыком, я попросил разбудить меня лишь на следующей станции или в случае нападения на нас чеченцев.

Я проспал почти два часа, когда меня разбудили. Поскольку тарантас остановился, я решил, что мы при­были на почтовую станцию.

— Что ж, — сказал я, — надо купить петуха и четырех кур и подарить их этим славным людям взамен того петуха, что мы у них съели.

— Ну да, — произнес Муане, — самое время думать о петухе и курах.

— Уж не лезгины ли? — спросил я.

— Если бы это.

— Так что же тогда?

— Разве вы не видите: мы увязли в грязи.

И в самом деле, наш тарантас погрузился в глину по самую ось.

Вдобавок шел проливной дождь.

Муане, не боявшийся чеченцев, ужасно страшился дождя.

У него уже дважды из-за простуды начиналась лихо­радка: один раз в Петербурге, другой — в Москве, и, хотя у нас были с собой всякого рода предохранительные и даже исцеляющие средства от лихорадки, он все время опасался заболеть снова.

Я осмотрелся по сторонам: окружающая местность показалась мне великолепной, однако не время было говорить с Муане о пейзажах.

Мы находились в середине восьми или десяти карава­нов, увязших, подобно нам, в грязи.

Не менее двадцати пяти повозок, запряженных по большей частью буйволами, пребывали в одинаковом с нами положении.

Должно быть, я спал мертвым сном, если раздава­вшиеся вокруг дикие крики не разбудили меня.

Крики эти испускали татары. Мне оставалось лишь пожалеть, что я не был знаком с языком Чингисхана. Думается, я обогатил бы словарь французских ругательств определенным количеством выражений, замечательных по своей силе.

Хуже всего было то, что мы находились у подножия горы, что эта гора, по-видимому, размокла от основания до вершины и, ступая по грязи, даже в своих высоких сапогах, я вряд ли бы выпутался из этого положения.

Калино воспринимал происходящее, сохраняя свое обычное философское спокойствие. По его словам, он еще и не такое видел во время оттепелей в Москве.

— Ну и как же выкручиваются в таких случаях в Москве? — поинтересовался Муане.

— А никак и не выкручиваются, — спокойно ответил Калино.

Между тем дождь мало-помалу превратился в снег.

Вскоре снег повалил так, что высота снежного покрова вполне могла составить на следующее утро футов шесть.

— Остается только одно, — сказал я Калино. — Надо предложить рубль или два этим молодцам, если они согласятся запрячь в тарантас четырех буйволов; если четырех недостаточно, пусть запрягут шесть; если мало и шести, пусть запрягут восемь.

Наше предложение было принято. В тарантас запрягли сначала четырех буйволов, потом шесть, потом восемь, но все было тщетно: бедные животные скользили по грязи своими раздвоенными копытами и, издавая жалоб­ные стоны, падали на колени.

После получаса безуспешных попыток пришлось отка­заться от их продолжения.

Тем временем снегопад усилился и превратился в настоящую метель.

Несмотря на ужасающую погоду, я не мог оторвать глаз от аула, высившегося по другую сторону лощины.

Мне казалось, что сквозь снежную пелену, застлавшую все кругом, я различаю нечто удивительное.

Я хотел поделиться своим восторгом с Муане, но минута для этого была неподходящая: он дрожал, и, по его словам, охвативший его холод коренным образом отличался от обычного, который проникает снаружи внутрь.

Холод, которым он был охвачен до мозга костей, шел, казалось, изнутри наружу.

Ничего не оставалось, как выпрячь буйволов: все их усилия не подвинули тарантас ни на шаг вперед.

Внезапно в голову мне пришла мысль:

— Калино, спросите, как далеко отсюда до Темир-Хан- Шуры.

Мой вопрос был передан ямщику.

— Две версты, — ответил тот.

— Пусть тогда один казак помчится вскачь на почто­вую станцию в Темир-Хан-Шуру, взяв с собой нашу подорожную, и приведет оттуда пять лошадей.

Мысль была так проста, что каждый удивился, как это не он до такого додумался.

То было очередное яйцо Христофора Колумба!

Казак помчался галопом. Теперь поневоле приходи­лось его ждать.

Между тем немного прояснилось, и я умолил Муане хотя бы взглянуть на сказочный аул.

— Только не требуйте, чтобы я делал вам зарисовку этого аула, — произнес он. — Я не ощущаю своих паль­цев: скорее вы заставите морского рака подцепить иголку, чем меня — держать в руке карандаш.

Возражать не приходилось: сравнение, не оставлявшее желать ничего лучшего в отношении красочности, не оставляло и никакой надежды в отношении зарисовки.

Тем не менее он взглянул в сторону аула и сказал:

— Да, жалко такое упустить, черт побери! При хоро­шем освещении картина, наверное, очень красива; заме­чательная страна Кавказ, вот если б только снег здесь не был таким холодным и дороги не были такими сквер­ными. Бррр!

И в самом деле, посреди моря домов, каждый из кото­рых казался волной этого моря, высилась огромная, гигантская, неприступная скала, а на вершине этой скалы был построен дом-крепость, чей владелец, стоя на пороге, спокойно смотрел, как мы барахтаемся в непролазной грязи.

— Поинтересуйтесь, — сказал я Калино, — кто этот смельчак, возымевший мысль поселиться на такой высоте.

Калино передал мой вопрос ямщику.

— Шамхал Тарковский, — ответил тот.

— Слышите, Муане? Потомок персидских халифов времен Шах-Аббаса.

— Плевать мне на Шах-Аббаса и его халифов; надо совсем обезуметь, как вы, чтобы интересоваться подоб­ными вещами в подобную погоду.

— Муане, а вот и лошади прибыли!

Муане повернулся: и в самом деле, к нам приближа­лись пять лошадей, скакавших во весь опор.

— Какое счастье! — воскликнул он.

— Гей! Кони, гей! Поскорее! — принялся кричать я.

Лошади примчались. Уставших лошадей отпрягли, запрягли свежих, и им удалось тотчас, словно перышко, сдвинуть с места тарантас.

Нам оставалось лишь забраться в него, и четверть часа спустя мы уже были в Темир-Хан-Шуре, а наш кон­вой ехал в обратную сторону, увозя с собой петуха и четырех живых кур взамен той несчастной птицы, какую мы съели накануне.

На месте нас ожидал жаркий огонь. Поручик Троиц­кий жил в Темир-Хан-Шуре вместе с другом. Через казака, отправленного за лошадьми, он предупредил этого друга о нашем прибытии, и тот распорядился зато­пить печь.

Муане стал согреваться, и, по мере тогокак он согре­вался, в нем все больше начал вновь одерживать верх художник.

— Послушайте, а ваш аул и в самом деле очень кра­сив, — заметил он.

— Не правда ли?

— А что это за господин, который смотрел на нас, стоя у порога?

— Шамхал Тарковский.

— Неплохо он поселился. Калино, передайте-ка мне мою папку.

Калино передал ему папку.

— Надо поскорее нарисовать его голубятню, прежде чем меня начнет трясти лихорадка.

И он начал рисовать, приговаривая:

— Я чувствую тебя, проклятая лихорадка, ты уже на подходе; лишь бы она дала мне время закончить рису­нок.

И рисунок, словно по волшебству, появился на бумаге, более точный, более внушительный и более величествен­ный, чем если бы он был сделан с натуры.

Время от времени рисовальщик щупал себе пульс.

— Все равно, — говорил он, — мне кажется, что я успею закончить; времени хватит, я вам за это ручаюсь. Кстати, есть ли врач в этом городе?

— За ним уже послали.

— Лишь бы хинин не остался в телеге.

— Будьте покойны: хинин был в тарантасе.

— Ну что ж, рисунок я все же закончил, и, признаться, он будет не из самых плохих моих рисунков, так что стоит его подписать.

И он поставил на рисунке свою подпись: «Муане».

— А теперь скажите, поручик, — спросил он, — есть ли у вас кровать? У меня зуб на зуб не попадает.

Муане помогли раздеться и уложили его в постель. Как только он лег, появился врач.

— Где больной? — спросил он.

— Покажите-ка ему вначале мой рисунок, — сказал Муане, — посмотрим, узнает ли он аул.

— Узнаёте вы этот пейзаж, доктор? — спросил я врача.

Он бросил взгляд на рисунок и произнес:

— Еще бы, это аул шамхала Тарковского.

— Ну что ж, я удовлетворен, — промолвил Муане. — А теперь пощупайте мой пульс, доктор.

— Черт побери! Ну и пульс: сто двадцать ударов в минуту.

Несмотря на эти сто двадцать ударов, а может быть, как раз благодаря им, Муане на глазах у нас создал луч­ший рисунок из всех, какие он сделал до этого за все время нашего путешествия.

Решительно, искусство — великая сила!

XX ЛЕЗГИНЫ

Сильная доза хинина, принятая Муане тотчас после при­ступа лихорадки, словно по волшебству прервала его болезнь. Лихорадки у него не было ни вечером, ни ночью, ни утром.

Я осведомился, есть ли в Темир-Хан-Шуре достопри­мечательности, которые стоит осмотреть, и получил отрицательный ответ.

И в самом деле, Темир-Хан-Шура, или, как ее назы­вают коротко, Шура, возникла совсем недавно. Это место расположения Апшеронского полка.

Князь Аргутинский, видя, что оно находится среди непокорных и воинственных народов, превратил его в штаб-квартиру Дагестана.

Во время нашего приезда сюда командовал этой штаб- квартирой барон Врангель.

К сожалению, в те дни барон находился в Тифлисе.

Шура была блокирована Шамилем, но на помощь ей пришел генерал Фрейтаг, и Шамиль был вынужден снять осаду.

Однажды ночью Хаджи-Мурад ворвался на улицы города, но тревога была поднята вовремя, и Хаджи- Мурад, получив отпор, возвратился в горы.

Предание гласит, что на том месте, где теперь нахо­дится Шура, некогда было озеро.

На следующий день после нашего прибытия ничто не вызывало большего доверия, чем это предание: весь город буквально обратился в огромную лужу.

С той минуты, когда выяснилось, что осматривать в Шуре больше нечего, а лихорадка у Муане прошла, нам оставалось только проститься с нашим хозяином, побла­годарить доктора, припрятать хинин для другого случая и уехать.

Мы потребовали лошадей и конвой и около восьми часов утра выехали.

Я забыл сказать, что ближе к ночи к нам присоеди­нился Виктор Иванович вместе с багажом.

Около десяти часов утра туман рассеялся и установи­лась великолепная погода. Снег, вызвавший у Муане лихорадку, исчез, как и сама лихорадка. Ярко светило солнце, и, хотя октябрь был уже на исходе и мы находи­лись на северном склоне Кавказа, в тело проникало бла­годатное тепло.

Примерно в полдень мы прибыли в Параул — простую почтовую станцию, на которой недоставало лишь одного — лошадей.

Естественно, мы не стали полагаться на слова смотри­теля и отправились обследовать конюшни, но они дей­ствительно оказались пусты.

Возражать не приходилось. Однако проехать в день лишь двадцать верст было весьма досадно.

Так что пришлось, вынув из несессера перья, бумагу и чернила, а из папки — карандаши и бристольский кар­тон, приняться за работу. Во время подобных задержек она был главным нашим развлечением.

Ночью лошади возвратились, но это были только две тройки. Так что бедному Виктору Ивановичу пришлось снова остаться позади.

Мы выехали в десять часов утра. Однако ночью случи­лась тревога, о которой мы ничего не знали. К воротам деревни подошли два человека и заявили, что им удалось выскользнуть из рук лезгин; но так как лезгины часто прибегают к такого рода хитростям, чтобы проникнуть в аулы, пришельцам пригрозили, что в них начнут стре­лять, и они удалились.

Нам предоставили конвой из десяти человек, и, тща­тельно осмотрев все свое оружие, мы двинулись в путь.

После часа езды среди клочков густого тумана, реде­вшего с каждой минутой, мы остановились в четверти льё от селения Гелли.

Он чрезвычайно напоминал аул шамхала Тарков­ского.

Весь передний план, то есть пространство, где находи­лись мы, занимала прелестная роща из великолепных деревьев, и среди их подножий струился настоящий идиллический ручей, Вульсия бедного Эжезиппа Моро.

В теплые летние дни эта часть окружающей местности должна была представлять собой восхитительный оазис.

Ну а дальше, под лучами солнца, проникавшими сквозь два облака тумана, который еще не полностью рассеялся, виднелось селение Гелли — великолепный татарский аул, раскинувшийся на высоком холме, между двумя еще более высокими горами, подножия которых отделялись от подножия холма двумя очаровательными долинами.

Селение, располагавшееся уступами и потому полно­стью открытое нашему взору, явно пребывало в сильном возбуждении. Площадка минарета, высившегося над аулом, и вершина горы, высившейся над минаретом, были заполнены множеством людей, подававших друг другу сигналы и, казалось, смотревших в одну и ту же точку.

Мы остановились минут на десять, чтобы Муане мог сделать зарисовку, а затем, когда рисунок был закончен, крупной рысью двинулись по направлению к Гелли.

Было очевидно, что там происходило нечто чрезвы­чайное, и мы спешили узнать причины этого волнения.

Обстоятельства и вправду были серьезными.

Мы наконец-то услышали известия о набеге лезгин, о котором нам говорили вот уже три дня как о чем-то непонятном, но угрожающем.

В это самое время милиционеры из Гелли должны были вступить с ними в схватку. Известно к этой минуте было лишь следующее.

На рассвете в Гелли пришли двое пастухов со связан­ными руками и рассказали местным жителям, что отряд из пятидесяти лезгин под предводительством известного абрека из Губдена, по имени Таймаз Гумыш-Бурун, нака­нуне утром захватив в кутане^[27] баранов, которые там содержались, и двух охранявших их пастухов, заблудился в тумане и ночью почти что наткнулись на Параул, где мы ночевали. Горцы поспешно удалились, но наскочили на другой аул, носящий название Гиллей. И тогда, созна­вая опасность своего положения, они бросили скот и пастухов и направились в горы, покрытые лесом, кото­рый соединяет Гелли с Карабудахкентом.

Очевидно, как раз эти двое пастухов и приходили в Параул.

Однако в Гелли, поскольку это был крупный аул с населением в три тысячи душ и поскольку уже рассвело, к их рассказу отнеслись с большим вниманием.

Тотчас же есаул^[28] Магомет Имам-Газалиев собрал всю татарскую милицию аула Гелли, примерно двести человек, и заявил, что ему нужны еще сто добровольцев, готовых идти вместе с милиционерами. Сто человек тут же явились.

Со времени их отъезда прошло уже три часа. Близился полдень, когда вдруг стали видны клубы дыма, которые поднимались в стороне ущелья Зел и-Кака, находящегося примерно в двух льё от Гелли, справа от дороги на Кара- будахкент.

Это была наша дорога: именно в Карабудахкент мы и направлялись.

Лошадей нам переменили предельно быстро. Что же касается конвоя, то двенадцать человек были готовы пре­жде, чем мы успели их потребовать. Впрочем, если бы мы захотели, в нашем распоряжении было бы пятьдесят человек, а то и вся деревня, включая женщин и детей.

Женщины находились в особенно невероятном воз­буждении. Они дико размахивали руками и издавали невообразимо свирепые крики.

Дети, которым у нас не позволяют взять в руки нож, опасаясь, как бы они себя ни ранили, держали обнажен­ные кинжалы и, казалось, были готовы наносить ими удары.

Мы помчались во весь опор, сопровождаемые завыва­нием этой стаи гиен.

Когды мы выезжали из Гелли, нашим глазам откры­лась вся равнина и вся горная цепь, где в это время про­исходила схватка. Нам казалось, что мы видим, как там с невероятной скоростью двигаются какие-то существа, но на расстоянии, отделявшем нас от них, нельзя было различить, были это люди или животные, скопление всадников или стадо баранов либо быков, — виднелись только черные точки.

От дороги, по которой мы следовали, до подножия гор тянулась примерно на льё совершенно гладкая равнина; с согласия двух своих спутников я приказал ямщикам направить наши экипажи прямо по этой равнине, к уще­лью Зели-Кака.

Наш конвой громкими криками приветствовал такое решение: тем, кто нас сопровождал, не терпелось узнать, что стало с их братьями и друзьями, участвовавшими в бою с лезгинами.

Так что наш тарантас и телега съехали с дороги и стре­лой помчались прямо по равнине.

Однако, в силу обычного закона перспективы, по мере того как мы двигались вперед, первая гора вырастала у нас на глазах, тогда как другая, вторая, напротив, словно опускалась позади нее.

Поэтому, достигнув подножия первой горы, мы совер­шенно потеряли из виду то, что происходило на вершине второй.

Меня удивило, что не было слышно никаких выстре­лов и не было видно никакого дыма.

Наши татары пояснили мне, чем это объясняется: горцы и милиционеры стреляют друг в друга из ружей и пистолетов лишь в первую минуту схватки; затем они обнажают кинжалы и шашки, и все решает холодное ору­жие.

Так что выстрелы уже отгремели, дым рассеялся, и теперь настал черед кинжалов и шашек.

Свою работу делало холодное оружие.

Обе наши повозки остановились у подножия горы: дальше они продвигаться не могли.

Мы обратились к нашим татарам с предложением пре­доставить нам трех верховых лошадей, с тем чтобы остальные девять всадников поднялись на гору вместе с нами, а трое спешившихся охраняли экипажи.

В случае, если бой продлится, подкрепление из девяти человек — у нас достало скромности не взять в расчет себя — могло оказаться полезным милиционерам.

Предложение было принято. Трое спешились и отдали нам своих лошадей. В качестве генерала я самочинно назначил командиром того, кто показался мне самым толковым из всех, и мы тронулись в путь, держа ружья на коленях.

Поднявшись на первое плато, мы увидели, что впе­реди, выше нас, мелькают верхушки папах конного отряда, ехавшего, по-видимому, нам навстречу.

Сопровождавшие нас татары с одного взгляда узнали своих и с громкими криками пустили коней вскачь.

Наши лошади последовали за ними. При этом нам не так уж хорошо было известно, куда мы направляемся и являются ли те, кого мы видели перед собой, друзьями или врагами.

Однако люди в папахах тоже узнали нас, а точнее говоря, узнали своих друзей. Они в свою очередь закри­чали «Ура!», а кое-кто из них вскинул вверх руку, пока­зывая предметы, в которых нам виделось что-то знако­мое.

Послышались крики: «Головы! Головы!»

Не нужно было больше доискиваться, что держали в руках люди в папахах и что они показывали своим това­рищам.

К тому же они мчались в нашу сторону с такой быстро­той, что у нас, даже и без всяких объяснений, не оста­лось вскоре никаких сомнений по этому поводу.

Оба наших отряда соединились, но позади медленно двигался третий отряд.

Этот отряд казался не победоносным войском, а погре­бальным кортежем: он вез мертвых и раненых.

В первую минуту ничего нельзя было понять из слов, которыми обменивались люди вокруг нас. Вдобавок, они разговаривали на татарском языке, а Калино, наш рус­ский переводчик, совершенно его не знал.

Но что было вполне понятно, так это четыре или пять отрубленных кровоточащих голов и нанизанные на вере­вочные кончики нагаек уши, выглядевшие не менее кар­тинно.

Тем временем подъехал и арьергард; он вез трех мерт­вых и пять раненых. Трое других раненых сами могли держаться в седле и ехали шагом.

Было убито пятнадцать лезгин. Их трупы находились в полульё от нас, в ущелье Зели-Кака.

— Попросите сотника предоставить нам милиционера, который проводил бы нас на поле сражения, и поинте­ресуйтесь у него подробностями боя, — обратился я к Калино.

Сотник взялся сам отвести нас туда. Он был украшен Георгиевским крестом и в рукопашной схватке собствен­норучно убил двух лезгин. В пылу сражения он отрубил им головы и вез их теперь с собой.

Кровь текла с них ручьем.

Всякому, кто убил горца, достаются, помимо его головы и ушей, и все вещи убитого врага. В руках одного из милиционеров было великолепное ружье. Я не осме­лился попросить татарина продать мне это ружье, как ни хотелось мне заполучить его.^[29]

Отряд продолжал двигаться к аулу. Я разрешил сот­нику распоряжаться двумя нашими повозками, если бы они понадобились ему для раненых или даже для мерт­вых. Он сообщил об этом разрешении своим людям.

После этого мы разъехались в разные стороны: участ­ники сражения направились в селение, а мы продолжили свой путь к полю боя.

Вот что рассказал нам Магомет Имам-Газалиев.

Собрав свою сотню и взяв в проводники пастухов, он направился по дороге на Биллей. Возле Гиллея он обнаружил стадо баранов, которое горцы бросили, чтобы дви­гаться быстрее.

Он оставил пастухов собирать их баранов, а сам при­нялся отыскивать следы горцев.

Вскоре эти следы были найдены.

Отряд милиционеров, который вели два искусных сле­допыта, проделал три версты и подъехал к ущелью Зели- Кака, затянутому в этот час густым туманом.

Внезапно им показалось, что в глубине ущелья видны какие-то движущиеся люди, и в тот же миг на милицио­неров обрушился град пуль; этим первым залпом были убиты один человек и две лошади.

И тогда Имам-Газалиев крикнул:

— Ружья отставить! В шашки и в кинжалы!

И прежде чем горцы, устроившие в ущелье привал, успели сесть верхом на своих лошадей, милиционеры ринулись на врагов, и завязался рукопашный бой.

С этой минуты Имам-Газалиев, сражавшийся в оди­ночку, уже не видел, что происходило вокруг.

На него один за другим напали два горца, и он в руко­пашной схватке убил обоих.

Однако сражение, должно быть, было страшное, ибо, оглядевшись вокруг себя, он насчитал тринадцать мерт­вых горцев, так что вместе с двумя, убитыми им, получа­лось пятнадцать. Другие горцы обратились в бегство.

Как он и приказал, милиционеры сражались холодным оружием и не сделали ни одного ружейного выстрела.

Имам-Газалиев излагал нам всю эту историю по-русски, и по ходу рассказа Калино переводил ее мне на француз­ский.

Пока длился рассказ, мы проделали всю дорогу. Боль­шая лужа крови указывала нам на то, что мы прибыли на поле сражения.

Справа, в овраге, лежали голые или почти голые трупы. Пять из них были обезглавлены, а у всех, у кого голова осталась на плечах, недоставало правого уха.

На раны, нанесенные кинжалами, страшно было смо­треть.

Пуля пробивает отверстие в теле и убивает. Рана, в которую можно просунуть мизинец, посинение вокруг — вот и весь след, оставленный ею.

Но кинжальные раны — это точь-в-точь, как если бы кто-нибудь потрошил человеческое тело. У некоторых трупов были полностью раскроены черепа, руки почти отделены от туловища, а грудь рассечена так глубоко, что можно было увидеть в ней сердце.

Почему ужасное имеет такую странную притягатель­ную силу и, начав смотреть на него, хочешь видеть его до конца?

Имам-Газалиев показал нам тела двух убитых им гор­цев, которые он узнал по оставшимся на них ранах.

Я попросил его показать мне то оружие, каким он так умело поработал. Это был наипростейший кинжал с костяной рукояткой. Однако клинок был куплен сотни­ком у хорошего мастера и надежно оправлен. Все это обошлось ему в восемь рублей.

Я спросил его, не согласится ли он уступить мне это оружие и если да, то за какую цену.

— За ту же цену, какую он мне стоил, — без всяких уловок ответил Имам-Газалиев. — У меня теперь три кинжала, поскольку два я взял у убитых мною лезгин, и этот мне больше не нужен.

Я вручил ему десятирублевую купюру, а он мне — кин­жал.

Этот кинжал вошел в коллекцию оружия, привезенную мной с Кавказа и почти целиком состоящую из предме­тов, которые имеют историческое значение.

Мы подождали, пока Муане зарисует овраг, где лежали трупы, и, уступив место пяти или шести орлам, с явным нетерпением ожидавшим нашего отъезда, стали спу­скаться обратно на равнину.

У подножия горы мы увидели наши повозки: ими не сочли нужным воспользоваться.

Мы простились с Имам-Газалиевым и, видя, что сопро­вождавшие нас татары жаждут возвратиться вместе с ним в Гелли, чтобы вместе со своими товарищами отпраздно­вать победу, отпустили их.

Было маловероятно, что после полученного ими урока горцы снова появятся в скором времени в окрестностях аула Гелли.

И в самом деле, мы без всяких происшествий прибыли в Карабудахкент.

Там нам сказали, что князь Багратион только что про­ехал мимо, спрашивал о нас и отправился вдогонку за нами.

Нам ничего не оставалось, как отправиться вдогонку за князем Багратионом.

Приехав в Буйнаки, мы увидели на крыльце человека лет тридцати—тридцати пяти, одетого в черкесское пла­тье, которое он носил с изумительным изяществом.

Это был князь Багратион.

XXI КАРАНАЙ

Он и в самом деле отправился вдогонку за нами.

Я уже знал князя заочно как одного из самых храбрых офицеров русской армии. Это несомненно так, ведь он командует полком местных горцев.

Командующий горцами грузин, то есть житель рав­нины, должен быть храбрее самого храброго из своих солдат.

Что же касается благородства его происхождения, то Багратион — потомок древних грузинских царей, пра­вивших с 885 по 1079 год.

Упоминания о его древнем роде встречаются в хроно­логии Кавказа за семьсот лет до Рождества Христова.

Это, как видите, оставляет далеко позади знатность герцога де Леви.^[30]

Как я уже говорил, князь Багратион отправился вдо­гонку за нами.

По его словам, он имел право упрекнуть меня: я про­езжал через Шуру и не предупредил его об этом.

Но у меня была веская причина на то, чтобы не пред­упредить его о своем приезде: я решительно не знал, что он находился в это время в Шуре.

Кроме того, я рассказал князю обо всем, что с нами произошло: о метели, о городе, превратившемся в озеро, и, наконец, о болезни Муане и о его желании поскорее оставить место, где пульс у него доходил до ста двадцати ударов в минуту.

— Это досадно, — сказал князь, — но вам придется туда вернуться.

— Куда? В Шуру? — спросил я.

— Нет, нет и еще раз нет! — воскликнул Муане. — Спасибо, я по горло сыт этим городом.

— Но чем вы еще не насытились, господин Муане, — сказал князь, — так это панорамой Караная.

— А что такое Каранай? — спросил я князя.

— Попросту говоря, это самое красивое из всего, что вы встретите на своем пути.

— Черт побери! Муане, вы слышите?

— Представьте себе гору ... Хотя нет, не представляйте себе ничего. Я вас привезу туда, и вы все сами увидите.

Муане покачал головой.

— Поедемте, господин Муане, и вы еще будете благо­дарить меня за такое насилие над вами.

— А это очень далеко отсюда, князь? — поинтересо­вался я.

— В сорока верстах, то есть в десяти льё. Вы оставите здесь ваш тарантас и вашу телегу, и мой слуга будет их стеречь; мы поедем в моем экипаже и через два с поло­виной часа будем на месте; там мы поужинаем — ужин уже заказан, и спать вы ляжете тотчас после ужина; вас разбудят в пять часов утра, и мы поднимемся на высоту в две тысячи метров: на хороших лошадях это пустяки; и тогда ... тогда вы все сами и увидите.

— Так мы никогда не доедем до Тифлиса! — со вздохом произнес Муане.

— Друг мой, это задержит нас на сутки, зато мы уви­дим самое красивое из всего, что нам дано увидеть в жизни. И князь проводит нас до Дербента.

— Да, разумеется, именно так; если вы возвратитесь со мной в Шуру и проведете со мной весь завтрашний день, я обещаю доставить вас завтра к вечеру на ночлег в Кая- кент.

— Но вы же знаете, князь, что после шести часов вечера нам не дадут лошадей.

— Со мной вам будут давать их до полуночи.

— И завтра мы будем ночевать в Каякенте? — спросил Муане.

— Завтра вы будете ночевать в Каякенте, — ответил князь.

— Едем, Муане, едем!

— Едем, но предупреждаю вас, что я терпеть не могу панорам.

— Эта вам понравится, господин Муане.

— Раз так, князь, то не стоит терять время. Вы гово­рили об ужине: у нас уже разыгрался аппетит.

— В таком случае не будем тратить время напрасно. Заложим в мой тарантас пять лошадей — и в путь!

Пока в экипаж закладывали лошадей, я развлекался тем, что рассматривал оружие князя:

— У вас великолепный кинжал, князь.

Никогда не говорите ничего подобного грузину, ибо он в ту же минуту сделает то, что сделал Багратион.

Князь снял кинжал с пояса и произнес:

— О, черт возьми! Я очень рад, что он вам нравится; возьмите его: он работы Муртаз-Али — первого оружей­ного мастера на Кавказе, сделавшего его специально для меня. Посмотрите, вот татарская надпись:

«Муртаз-Али сделал этот кинжал для князя Баграти­она».

— Но, князь ...

— Берите, да берите же! Он сделает для меня другой.

Я взглянул на свой кинжал: это тоже был прекрасный дагестанский клинок, но его рукоятка из свежей слоно­вой кости с золотой насечкой никак не годилась для князя.

К тому же дарить кинжал в ответ на подаренный кин­жал было нелепо.

Тогда я вспомнил о своем карабине, рассчитанном на разрывные пули.

Это был тот самый карабин, который вместе с револь­вером принес мне накануне моего отъезда из Парижа наш великий мастер оружейного дела Девим.

«Вы ведь едете на Кавказ?» — обратился он ко мне.

Я кивнул в знак подтверждения.

«Это такая страна, куда не приезжают без того, чтобы не пострелять. Вы любитель хорошего оружия: примите в подарок от меня вот это».

И он подарил мне, как я уже сказал, карабин, рассчи­танный на разрывные пули, и револьвер.

Я взял свой карабин и вручил его князю, объяснив ему устройство этого оружия. Князь много слышал об этом новом изобретении, но не был знаком с ним.

— Хорошо, — сказал он, осматривая карабин, — теперь мы кунаки, как говорят на Кавказе: впредь вы не имеете права ни в чем мне отказывать, и, поскольку я опреде­ленно ваш должник, вы позволите мне рассчитаться с вами.

Тем временем нам доложили, что лошади запряжены. Кучер князя остался, как и было условлено, охранять наши вещи.

Мы сели в тарантас, и упряжка понеслась во весь опор.

— Черт побери! Похоже, вас здесь все знают, князь.

— Еще бы! — отвечал он. — Я постоянно курсирую между Шурой и Дербентом.

И в самом деле, князя знали здесь все, даже маленькие дети: в Карабудахкенте, пока перепрягали лошадей, он заговорил по-татарски с двумя или тремя малышами и, уезжая, бросил им горсть абазов^[31].

По дороге я рассказал ему, что произошло с нами утром и в какой сумятице мы побывали часом раньше. Я показал князю кинжал, купленный мной у Имам- Газалиева, и выразил сожаление, что не поинтересовался у него, продается ли ружье, снятое его милиционерами с лезгинского командира.

— Оно уже куплено, — сказал князь.

— И кем же?

— Да мной; оно пойдет в придачу к моему кинжалу, так что считайте его своим.

— Но оно, вероятно, уже далеко.

— Возможно, но в таком случае за ним отправятся вдогонку. Говорю вам, вы можете считать его своей соб­ственностью. Какого черта, князь Багратион не бросает слов на ветер! Вы же видите, — добавил он смеясь, — что мы едем достаточно быстро и вполне можем догнать ружье.

— Я полагаю, что мы можем догнать даже пулю!

В восемь часов вечера мы въехали в Шуру, покинутую нами накануне в десять часов утра.

За три с половиной или четыре часа мы вновь проде­лали путь, на который в первый раз у нас ушло полтора дня.

Через десять минут после нашего прибытия был подан ужин. Ужин на французский лад! Это вполне естественно привело нас к разговору о Париже. Князь покинул его всего два года назад. Он знал там всех.

Если бы б а р ы ш н я м, о которых мы беседовали, ска­зали, что на берегах Каспийского моря, у подножия Караная, между Дербентом и Кизляром, разговор шел о них, они были бы крайне удивлены.

Мы легли в настоящую постель: это было во второй раз после Елпатьева.

Первый раз такое случилось у князя Дондукова- Корсакова в Чир-Юрте.

В пять часов утра нас разбудили.

Стояла еще непроглядная тьма, но небо блистало звез­дами. Слышно было, как у ворот топчутся и ржут лошади.

Князь вошел в нашу комнату.

— Ну вот, — сказал он, обращаясь к нам, — вначале вы выпьете, по вашему выбору, чашку кофе или чая, затем мы увидим восход солнца на Каспийском море, поза­втракаем в крепости Ишкарты, куда все мы приедем со зверским аппетитом, а потом, потом вы увидите ... Впро­чем, я не хочу лишать вас удовольствия, которое достав­ляет сюрприз.

Мы выпили по чашке кофе и вышли из дома. Сто человек полка князя Багратиона ожидали нас у ворот.

Я уже говорил, что этот полк состоит из местных гор­цев. Вы могли бы подумать, что эти местные горцы — покорившиеся лезгины, чеченцы и черкесы.

Однако вы ошиблись бы.

Местные горцы — это бедняги, которые, как говорят на Корсике, продырявили кое-кому шкуру.

Когда горцу угрожает кровная месть, он покидает род­ные места и вступает в полк Багратиона. Вы понимаете, как эти молодцы должны драться: у них нет ни малей­шего шанса стать пленниками.

Сколько захватят людей, столько же будет и отрублен­ных голов.

За исключением охотников-кабардинцев, я не видел никого, кто мог бы сравниться с этими исчадиями ада.

Около получаса мы ехали среди лесистых холмов. Понемногу светало. Только один отрог горного хребта мешал нам видеть Каспийское море, которое в трех вер­стах от Темир-Хан-Шуры мелькнуло перед нами, как огромное голубое зеркало; по другую сторону долины, лежавшей у наших ног, в первых лучах солнца белели оштукатуренные казармы крепости Ишкарты, которые можно было принять за дворцы из белого мрамора.

Мы пересекли небольшую лощину, где из-под копыт наших лошадей взлетали целые стаи куропаток и фаза­нов.

В половине восьмого утра наш отряд прибыл в Ишкарты, проделав пятнадцать верст.

Командовавший крепостью полковник, предупрежден­ный накануне Багратионом, ожидал нас; завтрак был готов. Пятьсот человек, которым предстояло сопрово­ждать нас, были уже под ружьем.

Завтрак прошел быстро, что не помешало всем хорошо позавтракать; затем мы отправились дальше; было девять часов.

Вплоть до полудня мы поднимались в гору; за это время пехота трижды делала привал, каждый раз на десять минут, чтобы отдохнуть. И каждый раз по прика­занию князя солдатам раздавали по стаканчику водки: за отрядом следовал бочонок водки, который везла на себе лошадь.

После того как мы проехали восемь или десять верст, леса закончились, сменившись поросшими травой хол­мами, беспрерывно и бесконечно следовавшими один за другим. Взбираясь на вершину каждого из этих холмов, мы думали, что он будет последним, но ошибались: нашим глазам представал новый подъем, на который нужно было взбираться, как и на все предыдущие.

Однако до развалин огромного селения, разрушенного в 1842 году русскими, мы следовали почти по наезжен­ной тропе. От домов селения осталось едва ли по паре стен, но полуразрушенный минарет выглядел чрезвы­чайно живописно.

Оттуда тропы уже не было, а тянулась лишь все та же череда холмов.

Наконец мы взобрались на последний холм. И тут каждый из нас невольно попятил своего коня. Земля, казалось, ушла у нас из-под ног. Отвесная скала была высотой в семь тысяч футов.

Я спрыгнул с коня. Легко поддаваясь головокружению, я испытал потребность ощутить у себя под ногами землю.

Но этого оказалось недостаточно; тогда я лег ничком на землю и закрыл руками глаза.

Нужно самому пережить это необъяснимое безумие головокружения, чтобы составить себе представление о страданиях, какие испытывает охваченный им человек. Бившая меня нервная дрожь словно передавалась земле, и я ощущал, что она живет, колышется, трепещет подо мной: на самом же деле это билось мое сердце.

Наконец я поднял голову. Мне пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы заглянуть в пропасть.

Вначале все подробности ускользнули от меня. Я уви­дел лишь долину, которая простиралась насколько хватало глаз и в глубине которой змеились две серебряные нити.

Эта долина была всей Аварией целиком; две эти сере­бряные нити были Андийским Койсу и Аварским Койсу, слияние которых образует Сулак.

У наших ног, на правом берегу Аварского Койсу, вид­нелся, подобно точке, аул Гимры, место рождения Шамиля, со своими великолепными садами, плоды из которых русские отведали лишь однажды. Это там, обо­роняя аул, был убит Кази-мулла и впервые дал знать о себе Шамиль.

По другую сторону Аварского Койсу, расположенное на довольно высоком плато, будто двигалось нам навстречу селение Унцукуль: в нем каждый дом укре­плен, и оно окружено каменной стеной.

На горизонте еще просматривались развалины Ахульго, хотя это селение уже совершенно опустело.

Именно в этом селении был взят в плен юный Джемал- Эддин; позднее мы расскажем его историю, и она повле­чет за собой рассказ о похищении грузинских княгинь.

Слева, едва видимое отсюда, высится селение Хунзах. Дальше, в глубине долины, у истоков Аварского Койсу, виднеется почти неразличимая точка: это аул Карата, куда, по всей вероятности, удалится Шамиль, если его одолеют в Ведене.

Справа от Караты, в направлении Андийского Койсу, сквозь узкий просвет виднеется синеватое ущелье, где все подробности смешиваются в дымке. Это края тушин, христианского народа, союзника России, пребывающего в вечной войне с Шамилем.

Поднимавшийся там и сям дым указывал на присут­ствие невидимых селений, чьи названия я тщетно пытался выяснить.

Ниоткуда, кроме вершины Караная, нельзя увидеть это безжалостное разрушение, это неслыханное опусто­шение, которое являет собой Кавказский хребет. Ни одна земля в мире не была так истерзана вулканическими извержениями, как Дагестан. Горы, словно люди, кажутся измученными беспрерывной и яростной борьбой.

Старинная легенда рассказывает, что дьявол постоянно приходил терзать одного славного отшельника, чрезвы­чайно любимого Богом и жившего на самой высокой горе Кавказа в те времена, когда Кавказ еще представлял собой череду плодородных, покрытых зеленью и доступ­ных человеку гор. Отшельник попросил у Господа дозво­ления раз и навсегда наказать Сатану за его соблазны.

Господь дал на это свое согласие, не поинтересова­вшись у отшельника, каким образом тот рассчитывает взяться за дело, чтобы достичь своей цели.

Отшельник раскалил добела каминные щипцы, и, когда, по своему обыкновению, дьявол просунул голову в дверь, святой человек призвал имя Божье и раскален­ными щипцами ухватил Сатану за нос.

Ощутив нестерпимую боль, Сатана совершенно обе­зумел и принялся прыгать по горам, ударяя своим хво­стом по всему Кавказу от Анапы до Баку.

От каждого удара его хвоста и возникали эти долины, ущелья, лощины, перекрещивающиеся настолько слож­ным и беспорядочным образом, что разумнее всего согла­ситься с легендой и признать, что так все оно и было.

Около часа мы оставались на вершине Караная. В конце концов я мало-помалу свыкся с этим величествен­ным ужасом и должен признаться, вслед за Багратионом, что мне не приходилось видеть ничего подобного ни с высоты Фаульхорна, ни с высоты Риги, ни с высоты Этны, ни с высоты пика Гаварни.

И тем не менее, признаюсь, я испытал невыразимо приятное чувство, отвернувшись от этой поразительной бездны.

Но перед этим нас ожидал последний сюрприз: наши пятьсот пехотинцев, проявив русскую точность, произ­вели залп из своих пятисот ружей. Никогда ни буря, ни гром, ни вулкан не гремели с большим грохотом между безднами неба и глубинами земли.

Против моей воли меня подвели еще ближе к пропа­сти, и я мог видеть, как в семи тысячах футов подо мной жители аула Гимры, настолько напоминавшие муравьев, что лишь с великим трудом можно было распознать в них человеческие существа, в тревоге выбегали из своих домов.

Они должны были вообразить, что Каранай вот-вот обрушится на них.

Этот залп был сигналом к нашему возвращению.

Мы начали спуск. К счастью, он оказался достаточно легким, чтобы от начала и до конца быть одним лишь наслаждением.

Это наслаждение было вызвано сознанием того, что каждый шаг коня увеличивал еще на один метр расстоя­ние между мной и вершиной Караная.

Однако, говоря «каждый шаг коня», я ошибаюсь, ибо до разрушенного селения мы спускались, держа коней на поводу, и, лишь оказавшись на более пологой тропе, решились снова сесть в седло.

Мы пообедали в крепости Ишкарты и, строго говоря, могли бы ехать ночевать в Буйнаки, однако нами овла­дело такое утомление, что мы сами предложили князю Багратиону отправиться в путь лишь на следующее утро.

Когда мы пили чай, меня пригласили перейти в мою комнату, где, как мне было сказано, находится какой-то человек, у которого есть ко мне дело.

Этот человек оказался полковым портным, пришед­шим снять с меня мерку для полного офицерского мун­дира: по предложению полковника я был единогласно избран солдатами почетным членом полка местных гор­цев.

Оркестр играл весь вечер, чтобы торжественно отме­тить мое вступление в полк.

XXII ДЕРБЕНТ

Выехали мы на рассвете. Погода вновь стала превосхо­дной; снег и гололедица исчезли, и нас заранее изве­стили, что по дороге на Дербент мы встретим лето.

Мы снова проследовали через Гелли. Князь обменялся несколькими словами с начальником наших милиционе­ров Имам-Газалиевым, разговаривая с ним по-татарски, и, казалось, был удовлетворен его ответом. У меня не было сомнений, что речь шла о моем ружье, и потому я не проронил ни слова.

В Карабудахкенте мы остановились, чтобы позавтра­кать. Тарантас был набит провизией.

Муане сделал три рисунка. Окружающая местность была необычайно живописной: можно было бы останав­ливаться на каждом шагу и все зарисовывать.

В Буйнаках мы нашли наши повозки и слугу князя. Я остался с Багратионом в его тарантасе; Муане и Калино разместились в нашем экипаже. За несколько минут лошади были запряжены, и наш караван тронулся в путь.

В двухстах шагах от аула мы подняли целую стаю куро­паток, опустившуюся затем в пятидесяти шагах от того места, где она взлетела.

Остановив экипажи, мы бросились преследовать куро­паток, и я убил одну из них. Стая перелетела через небольшой холм, закрывавший мне горизонт. Я последо­вал за ней.

Но, поднявшись на вершину холма, я забыл о куропат­ках: передо мной открылось Каспийское море.

Оно было цвета синего сапфира, и никакая рябь не пробегала по его поверхности. Однако, подобно степи, продолжением которой оно казалось, море было пустынно.

Нет ничего более величественно печального, чем это Гирканское море, как называли его древние, почти бас­нословное до Геродота море, протяженность и пределы которого Геродот первым установил и которое сейчас ненамного известнее, чем во времена Геродота.

Таинственное море, принимающее в себя все реки Севера, Запада и Юга, а с Востока не принимающее ничего, кроме песка; поглощающее все и не исторгающее ничего; теряющее свои воды, хотя никто не знает, каким подземным путем они уходят; заполняющееся мало- помалу песком и грозящее превратиться в конце концов в огромное песчаное озеро или, по крайней мере, в одно из тех соленых болот, какие встречались нам в киргиз­ских и ногайских степях.

Впрочем, положение местности и направление дороги ясно давали понять, что море уже не потеряется у нас из виду до самого Дербента.

Мы спустились с холма и снова сели в тарантас, кото­рый преодолел последнюю складку местности и снова оказался в степи.

Дальше уже не было ни тех невыносимых подъемов, ни тех безумных спусков, на какие кавказские ямщики даже не обращают внимания, поднимаясь и спускаясь по ним во весь опор и не замечая, что между подъемом и спуском протекает река.

Правда, в течение полугода река отсутствует, но она оставляет, чтобы напоминать о себе, гальку, на которой экипажи пляшут, совершая такие прыжки, о каких не имеют представления во Франции, но какие следует иметь в виду, когда изучаешь конструкцию тарантаса.

Тарантас — это символ борьбы человека с невозмож­ным.

И вот человек побеждает невозможное, он прибывает к месту назначения: правда, человек всегда разбит от усталости и тарантас зачастую сломан, но что за беда, коль скоро путь проделан, расстояние преодолено, цель достигнута!

Нашей целью на этот раз был Каякент.

Мы прибыли туда около четырех часов пополудни. Извлеченная из тарантаса провизия послужила нам обе­дом. В дороге, особенно в такого рода путешествиях, обед становится чрезвычайно важным делом.

Правда, чаще всего дело это обречено на провал.

Я не устаю говорить снова и снова всем тем, кто наме­рен предпринять путешествие наподобие того, что совер­шил я, и совет этот распространяется на представителей всех народов: от Астрахани до Кизляра надо возить с собой все без исключения, а от Кизляра до Дербента надо запасаться провизией в городах или аулах, через которые вам случится проезжать.

В Италии едят плохо, в Испании едят мало, но в сте­пях не едят вовсе.

Впрочем, русские, по-видимому, менее всего на свете испытывают потребность в еде, и, судя по тому, что они чаще всего едят, еда у них не только не считается искус­ством, но не является даже делом привычки: лишь бы кипел самовар и дымился чай в стаканах, а будет это желтый чай китайского императора или калмыцкий чай князя Тюменя, не имеет для них никакого значения; рус­ские поступают так же, как поступают арабы, съедающие один финик утром и один финик вечером: они чуть потуже стягивают свой пояс, на котором висит кинжал, и, в состоянии обычной своей полноты отправившись в путь, прибывают к месту назначения, имея талию воде­вильного героя-любовника.

Но с князем Багратионом, который жил во Франции, любил Францию и так хорошо оценил ее продукты рас­тительного и животного происхождения, ее четвероногих и двуногих, голода страшиться не приходилось.

Я до сих пор спрашиваю себя, где он раздобыл паштет из гусиной печени, который мы в первый раз отведали в Каякенте, а прикончили лишь в Дербенте.

Ведь если считать по прямой, то мы находились на расстоянии около тысячи двухсот льё от Страсбурга.

Правда, мы находились еще дальше от Китая и пили при этом отличный чай.

Главное преимущество русских постелей состоит в том, что они не побуждают человека к лени. Мало найдется на свете сибаритов, готовых и после своего пробуждения по-прежнему лежать на простой еловой доске, на кото­рой для уже разбитых в тарантасе костей нет другой под­стилки, кроме слоя краски цвета старого дуба. Первый луч света беспрепятственно проникает в комнату, не встречая на своем пути ни ставней, ни занавесок, и, как выражаются поэты, играет на ваших ресницах; вы откры­ваете глаза, исторгаете стон или брань, в зависимости от того, склонны ли вы по характеру к меланхолии или к грубости, а затем соскальзываете со своей доски, и дело кончено: вы уже обуты, одеты, вычищены и, если только у вас нет желания чрезмерно настаивать, чтобы вам при­несли воду, даже умыты.

Я купил в Казани три медных таза. Когда мы вытаски­вали их из нашего тарантаса, они вызывали удивление у станционных смотрителей, которые вплоть до той минуты, когда мы начинали мыться, тщетно спрашивали себя, для чего эти тазы могут пригодиться.

Но князь имел свою походную кухню, свой чайный набор и свой туалетный несессер. Вот что значит поез­дить по Франции, где на каждой почтовой станции най­дутся и кувшины с водой, и тазы!

Мы встали на рассвете. На рассвете погруженный в туман аул Каякент, который был ярко освещен на перед­нем плане, а на других планах менял свои оттенки от розового к фиолетовому и в конце концов терялся вдали в голубоватой дымке, являл собой настолько восхити­тельную картину, что Муане сделал ее зарисовку не только карандашом, но и акварелью.

Впрочем, у нас было на это время: мы находились всего лишь в пятидесяти верстах от Дербента и были уве­рены, что если обойдется без происшествий, то нам удастся прибыть туда в течение дня.

Но в дороге, особенно на Кавказе, всегда можно рас­считывать на какое-нибудь происшествие. И происше­ствие случилось: в восемнадцати верстах от Дербента, на Хан-Мамед-Калинской станции, не оказалось лошадей.

Однако рядом с нами находился Багратион, и потому беда эта была не так уж велика: князь встал посреди дороги, остановил шесть или восемь первых же проез­жавших мимо арб и наполовину шутками, наполовину угрозами, говоря по-татарски и суля деньги, обратил воз­ниц этих повозок в ямщиков, а их клячи — в почтовых лошадей.

Мы снова двинулись в путь.

По мере того как по дороге нам попадались возвра­щавшиеся на станцию лошади, мы отпускали на свободу татарских возниц с их тройками и двигались вперед все более быстрым шагом.

Около двух часов пополудни показалось татарское кладбище, давая знать о близости Дербента, скрытого от нас за изгибом горы.

Склон холма, имевшего форму амфитеатра и высивше­гося над морем, на протяжении целой версты ощети­нился надгробными камнями, обращенными к востоку.

Багратион обратил мое внимание на стоявший среди этого леса надгробных камней небольшой памятник, игриво окрашенный в розовый и зеленый цвета.

— Вот могила Султанеты, — сказал он.

— Я стыжусь своего невежества, — отвечал я, — но кто такая Султанета?

— Этолюбовница или жена, как вам будет угодно, шамхала Тарковского. Вы помните тот дом на вершине скалы?

— Еще бы! И Муане тоже помнит его; не правда ли, Муане?

— Что? — переспросил Муане, сидевший в другом экипаже.

— Да ничего: я просвещаюсь.

И я обратился к Багратиону:

— Так вы говорите, князь, что о ней существует какое-то предание, какая-то легенда?

— Лучше того: подлинная история, и вам расскажут ее в Дербенте. На свете нет ничего более романтического.

— Прекрасно, я сделаю из этого целый том.^[32]

— Вы сделаете из этого четыре, шесть, восемь томов — сколько пожелаете. Но неужели вы думаете, что ваших парижских читателей так уж заинтересует любовь авар­ской ханши и татарского бека, даже если он и потомок персидских халифов?

— Почему бы и нет? Сердце везде сердце — во всех странах света.

— Да, но страсти проявляются по-разному. Нельзя судить обо всех жителях Азии по Оросману, не жела­вшему, чтобы Нерестан превзошел его в благородстве. Аммалат-бек — Аммалат-бек это возлюбленный Султа- неты — так вот, Аммалат-бек, убивший полковника Вер­ховского, который спас его от виселицы, вырывший труп Верховского из земли, чтобы отрубить ему голову, и при­несший эту голову Ахмет-хану, отцу Султанеты, который назначил такую цену за руку своей дочери, — вряд ли все это будет вполне понятно графиням из Сен-Жерменского предместья, банкирам с улицы Монблан и княгиням с улицы Бреда.

— Это будет ново, дорогой князь, а я рассчитываю на новизну. Но что это там показалось?

— Да это Дербент, черт побери!

И в самом деле, это был Дербент, то есть огромная циклопическая стена, которая загораживала нам дорогу, протянувшись от вершины горы до самого моря.

Лишь массивные ворота, принадлежавшие, судя по их форме, к той мощной восточной архитектуре, которой предназначено бросать вызов векам, стояли открытыми перед нами и, казалось, втягивали в себя воздух и загла­тывали дорогу.

Возле этих ворот возвышался фонтан: он был построен, по-видимому, еще пеласгами, и к нему приходили чер­пать воду татарские женщины в своих длинных накидках в яркую клетку.

Вооруженные до зубов мужчины стояли, прислони­вшись к стене, неподвижные и важные, как статуи.

Они не говорили между собой и не смотрели на про­ходивших мимо них женщин: они грезили.

По другую сторону дороги тянулась одна из тех раз­рушенных стен, какие всегда есть возле ворот и фонта­нов в восточных городах и, по-видимому, находятся там для того, чтобы произвести впечатление на приезжих.

Внутри стены, там где, без сомнения, некогда стоял какой-то дом, росли огромные дубы и ореховые деревья.

Мы велели остановить экипажи.

Так редко можно встретить город, соответствующий тому представлению, какое вы составили себе о нем по его имени, по истории его возникновения и по сверши­вшимся на его глазах событиям!

Но Дербент в самом деле таков; и это не просто город с железными воротами: он сам не что иное, как желез­ные ворота; это огромная стена, призванная отделить Азию от Европы и остановить своим гранитом и своей медью вторжение скифов — этого ужаса древнего мира: в его глазах они представляли собой живое варварство, и само их имя напоминало свист их стрел.

Наконец, мы решились въехать в город.

Это в самом деле пограничный город, стоящий на стыке Европы и Азии, одновременно европейский и ази­атский.

В верхней его части находятся мечеть, базары, дома с плоскими крышами и крутые подъемы, ведущие в кре­пость.

Внизу — дома с зелеными кровлями, казармы, дрожки и телеги.

Однако кишевшая на улицах толпа являла собой сме­шение персидских, татарских, черкесских, армянских и грузинских нарядов.

И посреди всего этого неторопливая, невозмутимая, ледяная и белая, как привидение в саване, армянка, задрапировавшаяся в длинное белое покрывало, словно античная весталка.

Ах, как же все это было красиво! Мой бедный Луи Буланже, мой дорогой Жиро, отчего вас не было с нами! Ведь мы с Муане оба звали вас с собой.

Экипажи остановились перед домом губернатора, гене­рала Ассеева; сам он был в Тифлисе, но слуги ждали нас на крыльце и обед был подан на стол: Багратион протя­нул свой волшебный жезл от Темир-Хан-Шуры до Дер­бента, и все было готово к нашему приезду.

Мы поели как можно скорее, ибо нам хотелось вос­пользоваться последними лучами солнца, чтобы спу­ститься к морю, находившемуся всего лишь в двухстах или трехстах шагах от нас.

Багратион взялся быть нашим проводником. Дер­бент — это его город, а точнее, его царство; здесь все его знали, все его приветствовали, все ему улыбались; чув­ствовалось, что все эти жители любят его, как принято любить все расточительное и благодетельное, как свой­ственно любить родник, изливающий свою воду, или дерево, отряхивающее свои плоды и дарующее тень.

Просто невероятно, как же легко быть добрым, если ты силен.

Огромное впечатление на нас произвело здесь в пер­вую очередь небольшое земляное строение; его защи­щали две пушки, и оно было окружено цепью, на двух каменных столбах которой были выбиты две даты: «1722» и «1848», а также надпись:

«ПЕРВОЕ ОТДОХНОВЕНИЕ ВЕЛИКОГО ПЕТРА».

В 1722 году Петр посетил Дербент, а в 1848 году была установлена эта ограда вокруг землянки, в которой царь жил.

Третья пушка защищает землянку со стороны моря.

Эти пушки были привезены Петром; их отлили в Воро­неже на Дону, и они несут на себе дату «1715».

Та из трех пушек, что помещена позади землянки, лежит на лафете того времени.

Вот еще одно место, в котором останавливался этот гениальный человек и которое освящено признательно­стью народов. Русские восхищают тем, что полтора сто­летия, прошедшие со времени смерти Петра, ничуть не уменьшили почтения, которое они испытывают к его памяти.

Царь увидел там море и побережье, но, к своему огор­чению, не обнаружил там гавани.

Дербент не имеет даже рейда; суда подплывают к городу по каналу шириной в пятнадцать футов. За исклю­чением этого прохода, море тут везде бьется о прибреж­ные скалы.

Часто, когда оно немного штормит, люди вынуждены бросаться в воду, чтобы направить свою лодку в этот узкий проход, где вода доходит только до пояса.

Нечто вроде мола, который морская вода заливает при малейшем движении волн, выдается в море шагов на пятьдесят. Мол этот служит для того, чтобы сесть в судно, находящееся за линией бурунов.

Стена, защищающая город с южной стороны, вначале тянется вдоль этого мола, но вскоре отходит от него, оставляя его одиноко выдаваться в море. Однако, чтобы уменьшить сопротивление волнам, в основании мола проделаны отверстия, напоминающие огромные бой­ницы: через них во время бури вода может входить и выходить; мы не говорим о приливах и отливах, так как в Каспийском море их нет.

С берега моря превосходно просматривается весь город, расширяющийся с каждым уступом. Это каскад из домов, спускающийся с первой цепи холмов к самому побережью. Но чем ближе эти дома к берегу, тем более европейский у них облик.

В верхней части города вы находитесь в татарском ауле.

В нижней части города вы находитесь в русской казарме.

С берега город предстает в виде вытянутого прямо­угольника, который напоминает развернутый и провис­ший посередине ковер. С южной стороны стена имеет нечто вроде вздутия, как если бы она уступила давлению со стороны города.

Везде, где стена остается нетронутой, легко распо­знать, что она циклопической постройки; в тех местах, где стена обрушилась, она восстановлена из обычного камня и по нынешним правилам каменной кладки.

Однако я сомневаюсь, что стена восходит ко временам пеласгов; если бы у меня хватило смелости высказать свое мнение по поводу столь трудного вопроса, то я за­явил бы, что Хусрав Великий, которого мы называем Хоеров, укрепил их, в соответствии с принятыми у пелас­гов правилами, около 562 года, во время своих войн с Юстинианом.

Южные ворота могут служить, мне кажется, подтверж­дением этого мнения: они увенчаны знаменитым персид­ским львом, которого сын Кавада избрал своим симво­лом и который выделяется среди различных пород львов, придуманных ваятелями, той характерной чертой, что его голова имеет вид погремушки.

Ниже льва начертана надпись на древнеперсидском языке, которую никто из нынешних персов прочитать не может. Багратион пообещал мне сделать оттиск с этой надписи, ну а я пообещал ему заставить моего ученого друга Соси сделать ее перевод.

Только ночь вынудила нас возвратиться в дом, а лучше сказать, в наш дворец, и мы обратились к ней с мольбой, чтобы она прошла столь же быстро, как проходят летние ночи.

Ведь мы так жаждали обозреть Дербент, который пред­стал перед нами в волшебстве вечерних сумерек и, конечно же, должен был являть собой самое любопытное зрелище из всего, что нам доводилось увидеть когда-либо прежде.

XXIII ОЛЬГА НЕСТЕРЦОВА

С рассветом мы были уже на ногах. Не будем, однако, неблагодарны к постелям дербентского губернатора и засвидетельствуем, что уже в третий раз, теперь в Дер­бенте, мы спали на чем-то, напоминавшем тюфяк, и укрывались полотенцами, напоминавшими простыни.

Русское гостеприимство опередило наше пробуждение: коляска, запряженная, вероятно, еще с вечера, ожидала у ворот.

Необходимо ежеминутно повторять, хотя этого все равно будет недостаточно, что ни один народ на свете не способен так понимать все тонкости гостеприимства, как русский народ.

Оставляя в стороне его второстепенные улицы, Дер­бент, подобно романским церквам, перерезан кресто­образно двумя главными улицами, из которых одна про­дольная, а другая поперечная.

Продольная улица идет от моря к персидско-татарскому городу, однако она вынуждена остановиться у базара, поскольку пересеченность рельефа не позволяет ей под­ниматься выше.

Поперечная улица идет от Южных ворот к Северным, или, если предпочтительнее воспользоваться другими названиями, от ворот Льва к воротам Фонтана.

Обе стороны улицы, идущей в гору, застроены лав­ками, причем почти все они принадлежат медникам и кузнецам. В глубине каждой из этих лавок выдолблена ниша, и в ней неподвижно, с важностью, присущей его породе, на жердочке восседает сокол.

Во все дни праздников и отдыха кузнец или медник, словно знатный вельможа, доставляет себе удовольствие поохотиться с соколом на жаворонков и других мелких птиц.

Осмотрев базар, мы отправились в мечеть. Мулла ждал нашего прихода, чтобы помочь нам осмотреть ее. Я хотел было по восточному обычаю снять сапоги, но он не позволил это сделать, так что в итоге там просто убрали священные ковры и нас провели по каменным плитам.

Когда мы покидали мечеть, в глаза мне бросилось нечто вроде надгробного столба. Мне подумалось, что этот столб должен иметь отношение к какой-нибудь легенде.

И если я и ошибся, то лишь отчасти: это оказалась не легенда, а подлинная история.

Около ста тридцати лет тому назад, когда Дербент, персидский город, находился под властью Надир-шаха, местные жители восстали против шахского наместника, весьма мягкосердечного и миролюбивого, посланного им судьбой, и выгнали его из города.

Однако Надир-шах не мог позволить, что перед ним, властителем Азии, закрыли ворота в Европу; взамен миролюбивого наместника он послал в Дербент самого жестокого из своих фаворитов, приказав ему любой ценой снова захватить город и оставив на его усмотрение выбор наказания, которому следовало подвергнуть мятежников.

Новый хан двинулся к Дербенту, взломал его ворота и овладел городом.

На другой день после того, как хан взял в свои руки власть в Дербенте, он приказал всем правоверным отпра­виться в мечеть.

Благонамеренные мусульмане явились туда, неблаго­намеренные остались дома.

Каждому из тех, кто явился по его приказанию, хан повелел вырвать при входе в мечеть один глаз.

Что же касается тех, кто остался дома, то им вырвали оба глаза.

Глаза всех этих кривых и слепых взвесили: по персид­ской мере их набралось семь батманов, по русской — три с половиной пуда, по французской — сто десять фун­тов.

Все эти глаза погребены под столбом, стоящим напро­тив ворот, между двумя платанами.

Мы как раз выслушивали эту историю, весьма похо­жую на одну из сказок султанши Шахерезады, как вдруг я увидел приближающуюся ко мне группу примерно из двадцати персов, во главе которых шел двадцать первый перс, по-видимому их начальник.

Я был далек от мысли, что они ищут меня, но уже через минуту все мои сомнения на этот счет рассеялись.

Персы явно нацелились на меня.

— Что это значит, дорогой князь? — поинтересовался я у Багратиона.

— Ну, — отвечал он, — мне кажется, что это депута­ция.

— А вы не думаете, что они идут для того, чтобы вырвать у меня глаз? Я не имею никакой охоты быть вла­стелином царства слепых.

— Не думаю, чтобы вы имели повод опасаться чего- либо подобного; к тому же мы здесь для того, чтобы защищать вас: нельзя ведь так вот взять и вырвать глаз у почетного члена полка местных горцев. Во всяком слу­чае, я знаю главу этой депутации: он порядочнейший человек, потомок того, кто в свое время преподнес ключи от города русскому императору; его зовут Кавус-бек Али- Бен. Сейчас я узнаю, что им от вас надо.

Багратион направился к Кавус-беку Али-Бену и спро­сил у него, чего тот хочет.

— Все очень просто, — пояснил мне князь, верну­вшись. — Этот славный человек, который изъясняется по-русски, читал ваши книги в русском переводе; он пересказал их — вы же знаете, что персы прекрасные рассказчики, — так вот, он пересказал их своим друзьям, и люди, которых вы здесь видите, — это почитатели «Мушкетеров», «Королевы Марго» и «Монте-Кристо».

— Послушайте, дорогой князь, я приехал из Парижа в Дербент совсем не для того, чтобы рисоваться. Поэтому скажите откровенно, чего на самом деле хотят от меня эти люди?

— Да я же объяснил вам, честное слово! Только не показывайте, что вы в этом сомневаетесь, а то они очень огорчатся; ну вот, они подошли: примите важный вид и слушайте.

И в самом деле, глава депутации приблизился к нам, положил руку на сердце и обратился ко мне со следу­ющей речью на русском языке:

— Прославленный путешественник!..

Мне перевели это вступление, и в ответ я поклонился со всей важностью, на какую был способен.

Кавус-бек продолжал:

— Прославленный путешественник! Ваше имя известно нам благодаря вашим сочинениям, переведенным на рус­ский язык. Уже давно газеты возвестили о чести, которой вы пожелали удостоить нас, посетив наш город. Уже давно мы ждем вас; теперь мы лицезреем вас и посему пребываем в счастье. Позвольте же, ваше превосходи­тельство, выразить вам радость и признательность пер­сидского населения Дербента, а также высказать надежду, что вы не забудете наш город, как ни один из его жите­лей никогда не забудет день вашего приезда к нам.

Я поклонился.

— Примите, — сказал я ему, — самую искреннюю бла­годарность человека, который всю жизнь стремился быть собратом Саади, никогда не имея надежды стать его соперником.

Князь перевел мой ответ, точно так же как перед этим он перевел обращенную ко мне речь; Кавус-бек повторил мои слова всей депутации, которая, по-видимому, оста­лась чрезвычайно довольна ими.

— Теперь, — сказал мне князь, — я полагаю, что было бы правильно пригласить его на обед.

— А вы не полагаете, что шутка несколько затяну­лась?

— Но, клянусь вам, это вовсе не шутка.

— Куда же, по-вашему, мне пригласить его на обед? В «Парижское кафе»?

— Нет, к себе домой.

— Но я здесь не у себя дома: я в доме генерала Ассе- ева, дербентского губернатора.

— Нет, вы у себя дома. Выслушайте то, что я скажу, и запомните это: на Кавказе, причем всюду на Кавказе, вы можете войти в первый встречный дом и сказать: «Я иноземец и пришел просить у вас гостеприимства». Тот, кому вы окажете эту милость, уступит вам свой дом, удалится со всей своей семьей в самую маленькую ком­натку и будет каждый день заботиться о том, чтобы у вас ни в чем не было недостатка; и, когда по проше­ствии недели, двух недель, месяца вашего пребывания у него, вы соберетесь покинуть его дом, хозяин будет ждать вас у порога, чтобы сказать вам: «Продлите еще на день честь, которую вы мне оказали, и поезжайте завтра».

— В таком случае пригласите его от моего имени, дорогой князь, но с одним условием.

— Каким?

— Что он подарит мне перевод своей речи на персид­ский язык: я намерен вставить ее в рамку.

— Это большая честь для него: он принесет вам этот перевод, когда придет на обед.

И князь передал мое приглашение Кавус-беку Али- Бену, пообещавшему мне прийти на обед и принести с собой текст своей речи.

Пока все это происходило, привели четырех лошадей.

— А это еще что такое? — спросил я Багратиона. — Неужели эти лошади обучены грамоте и тоже прочли мои книги?

— Нет, это всего-навсего четыре лошади, верхом на которых мы поднимемся в крепость, куда невозможно доехать в экипаже.

— А нельзя ли нам отправиться туда пешком?

— Если у вас есть желание оставить свои сапоги в грязи, а вслед за сапогами оставить там и носки, то да; но если вы намерены прибыть туда так, чтобы иметь воз­можность познакомиться с комендантом крепости, с его женой и дочерью, ожидающими вас к себе на завтрак, то поезжайте верхом.

— Так комендант ждет меня к завтраку?

— По крайней мере, он дал мне знать об этом. Но, в конце концов, если вам этого не хочется, вы вольны отказаться.

— Да нет уж, черт побери! А вы уверены, что все эти люди не принимают меня за потомка Александра Вели­кого, построившего, по их мнению, этот город?

— Берите выше: они принимают вас за самого Алек­сандра Великого, победителя при Арбелах! А вот и Буце­фал. Садитесь!

Я оседлал Буцефала и, попросив Багратиона занять место во главе колонны, двинулся вслед за ним.

Мы приехали в крепость.

Следует думать, что достойный комендант наблюдал за нашими передвижениями, пользуясь подзорной трубой: он и его адъютант ждали меня у ворот.

Обменявшись с комендантом первыми приветствиями, я попросил у него разрешения обернуться назад.

Отсюда город представал передо мной совершенно иначе, чем я видел его накануне, и мне хотелось позна­комиться с ним и с этой стороны.

Теперь, вместо того чтобы взбираться на вершину горы, Дербент спускался к морю, имея в ширину около одного километра, а в длину — три километра; оттуда, где мы находились, виднелись крыши домов с просве­тами улиц между ними и, на всем пространстве города, лишь два массива зелени.

Один из них был городским садом.

Другой — платанами мечети, под сенью которых были погребены глаза жителей Дербента.

Муане сделал мельчайшую зарисовку города, рассчи­тывая увеличить ее потом в размерах в десять раз.

Мне редко доводилось видеть что-либо величествен­нее картины, расстилавшейся перед моими глазами.

Багратион обратил мое внимание на то, что завтрак, по всей вероятности, остывает и нам следовало бы войти в дом коменданта.

Мы нашли там все очаровательное семейство, ожида­вшее нас: жену коменданта, дочь и сестру; все они гово­рили по-французски.

На берегу Каспийского моря — вы можете представить себе такое? — это казалось каким-то чудом.

За завтраком комендант рассказал, что Бестужев- Марлинский по возвращении из Сибири жил в этой кре­пости.

— А знаете ли вы, — добавила супруга коменданта, — что Ольга Нестерцова похоронена в пятистах шагах отсюда?

— Нет, — отвечал я, — не знаю.

Зато я превосходно знал, кто такой Бестужев.

Бестужев-Марлинский приходился братом тому Бес­тужеву, которого повесили в Санкт-Петербургской кре­пости вместе с Пестелем, Каховским, Рылеевым и Мура­вьевым за участие в заговоре 14 декабря.

Будучи декабристом, Бестужев, как и его брат, был приговорен к смертной казни, но император Николай смягчил наказание, и Бестужев был сослан в сибирские рудники.

Спустя два года он получил разрешение отправиться рядовым солдатом на Кавказ, чтобы принять участие в войне с Персией. Именно тогда он и жил в этой крепо­сти, и его снова произвели в прапорщики.

Я немало говорил о нем в Нижнем Новгороде с Аннен­ковым и его женой — двумя героями моего романа «Учи­тель фехтования», которые после декабрьских событий стали изгнанниками и, проведя в Сибири тридцать лет, лишь недавно вернулись в Россию. Графиня Анненкова, наша соотечественница Полина Ксавье, показала мне крест и браслет, которые Бестужев выковал из куска кан­далов ее мужа.

Эти две драгоценности — я говорю так потому, что в руках искусного кузнеца звено железной цепи преврати­лось в настоящие драгоценности, — были материальным символом поэзии, преобразующей все, к чему она при­касается.

Так что я знал Бестужева-Марлинского как декабри­ста, как изгнанника, как железных дел мастера, как поэта и как романиста.

Но, повторяю, все это нисколько не подсказывало мне, кто же такая Ольга Нестерцова, чья могила находи­лась всего лишь в пятистах шагах от крепости.

Я попросил рассказать мне о ней.

— Сначала мы покажем вам ее могилу, — сказала мне супруга коменданта, — а потом расскажем ее историю.

С этой минуты меня охватило желание как можно быстрее покончить с завтраком. Я очень люблю хорошие завтраки, но еще больше люблю хорошие истории, и если бы мне довелось жить во времена Скаррона и бывать на его обедах, то всем блюдам там я предпочел бы жар­кое, поданное его женой.

Когда завтрак кончился, дамы пожелали проводить нас на христианское кладбище.

Мы поднялись еще шагов на сто, чтобы выйти из кре­пости, и оказались на площадке, которая с одной сто­роны господствовала над громадным обрывом, а с дру­гой стороны, напротив, переходила в отлогий склон горы.

С этой стороны стены крепости были изрешечены пулями; осажденная в 1831 году Кази-муллой крепость устояла, но она сильно пострадала от соседства башни, захваченной горцами.

Так что башня теперь срыта, чтобы подобное не повто­рилось.

Эта башня являлась частью системы укреплений, свя­зывающих первую крепость со второй; кроме того, она соединялась с той знаменитой стеной, что была соперни­цей Китайской стены и, по словам историков, простира­лась от Дербента до Тамани, пересекая весь Кавказ и отделяя Европу от Азии.

Не будем долго распространяться об этой стене, ста­вшей предметом стольких научных споров, и скажем лишь то, что нам о ней известно.

Мы верхом проехали вдоль нее от первой крепости до второй, то есть около шести верст.

Там она прерывается, уступая место непреодолимой пропасти, где ее нельзя было продолжить; однако по дру­гую сторону пропасти она вновь появляется, и мы про­следовали вдоль нее, все так же верхом, еще двадцать верст: вот все, что мы самым искренним образом сочли своим долгом сделать в честь науки.

Татарский князь Хасай Уцмиев, с которым мы позна­комились в Баку, проехал вдоль этой стены на двадцать верст дальше нас, то есть всего он проделал сорок семь верст и ни на минуту не терял из виду ее следов.

Местные жители уверяли его, что она простирается бесконечно.

Мне известно, что мой ученый и прославленный друг г-н Жомар придерживается того же мнения, и если, на что у меня есть надежда, мне удастся застать его, верну­вшись в Париж, в добром здравии, я дам ему о знамени­той Дербентской стене все сведения, какие он поже­лает.

Но в ту минуту меня занимала вовсе не эта древняя стена, какой бы протяженной она ни была и какие бы споры она ни вызывала, а могила Ольги Нестерцовой.

Мы направились к ней, выйдя из ворот, обращенных к горам, и свернув влево.

Немного в стороне от небольшого кладбища, располо­женного высоко над Каспийским морем, стоит надгроб­ный камень предельно простой формы. На одной из его сторон выбита надпись:

«Здесь покоится прах девицы Ольги Нестерцовой. Родилась в 1814 году, умерла в 1833 году».

На другой стороне вырезана роза: сломленная роза, с осыпавшимися лепестками, сраженная молнией.

Снизу начертано: «Судьба».

Вот история бедной девушки, или, по крайней мере, вот что о ней рассказывают.

Она была любовницей Бестужева. Около года они жили счастливо, и ничто не нарушало их согласия.

Но как-то раз, на затянувшейся сверх меры пирушке, на которой кутили Бестужев и трое его друзей, разговор зашел о бедной Ольге. Уверенный в ней, Бестужев изо всех сил восхвалял ее верность.

Один из его сотрапезников предложил держать пари, что он заставит девушку нарушить верность, которой так гордился Бестужев.

Бестужев принял пари: по-видимому, счастливый чело­век более всего на свете устает от своего счастья.

Ольга, как говорят, была соблазнена, и Бестужеву представили доказательства ее неверности.

На следующий день девушка вошла в комнату поэта. Что там произошло, не знает никто.

Внезапно послышался выстрел, потом крик, затем из комнаты выбежал Бестужев, бледный и растерянный.

В комнату вошли люди.

Ольга лежала на полу, умирающая, залитая кровью: пуля пронзила ей грудь.

Рядом валялся разряженный пистолет.

Умирающая могла еще говорить: она послала за свя­щенником.

Через два часа она умерла.

Священник подтвердил под присягой, что Ольга Нестерцова рассказала ему, будто пистолет выстрелил случайно в ту минуту, когда она попыталась вырвать его из рук Бестужева. Этот выстрел смертельно ранил ее, но, умирая, она простила Бестужеву это невольное убий­ство.

Против Бестужева началось следствие, однако, благо­даря показаниям священника, он был оправдан.

Это он поставил над могилой Ольги памятник, велел выбить на нем надпись и вырезать на его обратной сто­роне сраженную молнией розу — страшный символ судьбы несчастной девушки.

Но с этого времени Бестужев совершенно переме­нился: им овладела черная меланхолия, он искал опас­ностей и жаждал смерти.

По собственному желанию он отправлялся во все экс­педиции и, как ни странно, всегда первым бросаясь в огонь и последним выходя из него, всегда возвращался невредимым.

Но вот в 1837 году была предпринята экспедиция на земли абадзехов; наступление шло на селение Адлер; в тот момент, когда русские собирались войти в какой-то лес, стало известно, что лес этот занят горцами, которых было втрое больше, чем наступающих.

Кроме того, горцы имели преимущество и в позиции, поскольку они окопались в этом лесу.

Полковник приказал трубить отступление.

Прозвучал сигнал к отходу.

Бестужев вместе с другим офицером, капитаном Аль- брандом, командовал стрелками.

Вместо того чтобы подчиниться поданному сигналу, оба они углубились в лес, преследуя горцев.

Капитан Альбранд возвратился, но Бестужев так и не появился.

Князь Тарханов, от которого я узнал все эти подроб­ности, послал капитана Альбранда и пятьдесят мингрель­ских егерей на поиски Бестужева.

В то время, когда капитан Альбранд и его пятьдесят егерей искали Бестужева, генералу Эспехо принесли какие-то часы.

Они были опознаны как те, что принадлежали знаме­нитому романисту.

Ничего другого тогда найдено не было, и ничего дру­гого о нем так никогда и не узнали.

Я оставил Багратиону четыре стихотворных строки и попросил его выгравировать их, в память о моем пребы­вании в Дербенте, в самом низу надгробного камня бед­ной Ольги Нестерцовой:

Увы, ей в двадцать лет пришлось навек уснуть,

Любовь и красоту вмиг забрала могила.

Холодная земля, ей не дави на грудь,

Ведь землю теплую она не тяготила!^[33]

XXIV ВЕЛИКАЯ КАВКАЗСКАЯ СТЕНА

Я уже намеревался было написать о нашей поездке вдоль этой загадочной гранитной стены, как вдруг мне вспом­нилось, что князь Тарханов, у которого мы жили в Нухе, дал мне прочитать собственноручное письмо Бестужева, содержащее в себе все подробности точно такого же путешествия, которое он совершил за двадцать лет до меня.

То, что я рассказал в предыдущей главе о поэте, рома­нисте, заговорщике и изгнаннике, должно было внушить читателям определенный интерес к нему. Поэтому я помещу здесь его рассказ взамен моего; это рассказ чело­века, который провел на Кавказе не три месяца, как я, а прожил там целых пять лет.

Вот письмо отважного офицера.

«Сейчас из седла пишу к вам. Я ездил осматривать отрывок той славной стены, которая делила древний мир с миром неведомым, то есть с Европою, которая построена была персами, а может быть, и медами, от набегов нас, варваров ... Какое чудное превращение мыслей и событий!

Если вы охотники чихать от пыли старинных рукописей и корпеть над грудами ненужных книг, то советую вам выучиться по-татарски и пробежать "Дербент-Наме"; вспомнить латынь и прочесть "De muro Caucaseo"^[34] Баера, заглянуть в Емелина; пожалеть, что Клапрот ничего не писал об этом, и вдвое пожалеть, что шевалье Гамба напи­сал о том чепуху; наконец, сличить еще дюжину авторов, которых я забыл или не знаю, но которые знали и упоми­нали о Кавказской стене, и потом, основываясь на неоспо­римых доказательствах, сознаться, что время построения этой стены неизвестно. Что ее выстроил, однако ж, Хозрев, или Нуширван, или Исфендиар, или Искендер, то есть Александр Македонский ... это ясно, как солнце в час затмения! Наконец, что стена эта соединяла два моря (Каспий с Эвксином) и разделяла два мира, защищая Азию от набегов хазаров, как говорят европейцы, урусов, как толкуют фарсийские летописи. Дело в том, что благодаря разладице исторических показаний достоверного про Кав­казскую стену можно сказать одно: она существовала. Но строители, хранители, обновители, рушители ее — когда-то знаменитые, а теперь безымянные — спят давным-давно сном богатырским, не заботясь, что про них бредят. Я не потревожу ни их пепла, ни вашей лени; я не потащу вас сквозь туманную ночь древности отыскивать пустую кубышку ... Нет! Я приглашаю вас только прогу­ляться со мной прекрасным утром сего июня, чтобы посмо­треть почтенные или, если угодно, даже почтеннейшие развалины Кавказской стены. Опояшьте саблю, бросьте за спину ружье, крякните, опускаясь в седло, махните нагай­кой — и марш в горы.

Железные ворота Дербентские распахнулись, едва заря бросила на барабан свои розовые перстики, и наш поезд загремел под древними сводами. Я прикомандировался для этого живописного путешествия к дербентскому комен­данту майору Шнитникову. С нами был еще один капитан Куринского полка, и этим ограничивалось число русских любопытных, и мудрено ли? Со времени Петра Великого, знаете ли, сколько раз русские осматривали Кавказскую стену? Только трижды! Первый был Петр Первый в 1722 году. Второй — полковник Верховский, тот самый, кото­рого изменнически убил Аммалат-Бек в 1819 году; третья очередь выпала нам. Может быть, вы подумаете, что путь до нее многотруден, далек, опасен? Ничуть не бывало: стоит взять с собой десяток вооруженных татар, сесть с левой стороны на коня и поехать, как сделали мы, — вот и едем.

Утро было будто нарочно выдумано для пути. Туманы раскинули над нами дымку свою, и палящие лучи солнца, сквозь нее просеянные, лились на нас тихою теплотой и светом, не оскорбляющим глаз. Дорога вздымалась в гору и опять ныряла на дно ущелий. Поезд наш, огибая какой- нибудь дикий обрыв Кавказа, стоил кисти Сальватора. Выразительные физиономии татар под нахлобученными шапками, оружие, блестящее серебром, лихие кони их, и горы, и скалы, и море вдали: все было так ново, так дико, так живописно — хоть сейчас на картину. Комендант хотел сначала осмотреть все достойное замечания в окрестности, и мы начали розыски пещеры дивов верстах в пяти от Дербента к югу, в ущелье, называемом по-старинному Коге-Каф (каф — "теснина", коге — "духи").

Невдалеке от урочища Даш-Кессен ("Каменоломня") гор­ные воды, пробив громады, вырыли себе уютную дорогу, по дну которой струится теперь скромный ручеек. В этом-то ущелье поселило предание дивов (татары выговаривают "дев") для домашнего обихода дербентских сказочников. Дивы, как вы знаете, исполины, чада ангелов и людей — я не говорю женщин, ибо теогония Востока предполагала самих ангелов женщинами (о блаженные времена!). Маго­мет очень вооружился против сего верования, но сам выду­мал почти то же; населил рай свой вечно девственными гуриями зеленого, синего и розового цветов. Сколько вол­шебных замков построила индийская и фарсийская поэзия из туманов басни! В какие живые краски облекло, в какую радужную, очаровательную атмосферу погрузило восточ­ное воображение этот исполинский, хоть мыльный, шар поэзии! Не сытая былью, подавленная существенностью, лишенная надежды на завтра, она кинулась в бездну неве­роятного, несбыточного и создала из ничего мир небывалый, невозможный, но пышный и пленительный. Как Мильтонов сатана, которого одно крыло просекло уже свод ада, а дру­гое было еще в небе, она связала рай и ад на земле, населила ее существами дивными, изумляющими, коих лица и дела имеют одно земное лишь то, что они осуществились в уме человека. Этого мало: поэзия семитическая, скучая землей, как золотой клеткой, ударила пятой в темя гор и дерзко ринулась в пространство; облетела поднебесье и занебесье, облекаясь то в синеву дали, то в радугу дождей, веялась, как опахалом, облаками, освежала чело свое в лоне бурь, пила росу со звезд, рвала солнцы, как ягоды, и снова, подобно райской птице, утомленная полетом, свивала кры­лья свои и отдыхала на земле, изукрашенной чудесами. Для нас непонятны красоты поэм арабских, где простота вос­ходит до ребячества, страсти до бешенства, жестокость до бесчеловечия, и между тем все дышит высокой дев­ственною природой!.. Отчего это? Мы вылощены и окру­глены потоком веков, подобно валунам речным; но разве от того менее красив зубристый обломок гранита! Для нас, поклонников логики и арифметики, не существует и чудес­ного мира Гиндустана и Фарсистана; нибелунги и саги Севера, наши бабы-яги и богатыри-полканы нам кажутся только любопытными карикатурами; мы потеряли чув­ство, которое в старину оживляло народам образы их — у нас нет веры в ч у д е с н о е ! В волшебной поэзии мы видим лишь прекрасного мертвеца, и разбор красот ее для нас урок анатомии — ни больше ни меньше. Искусственное удивление не заменит нам тех порывов восторга, когда у людей сердце и ум значили одно и то же, когда самая наука была плодом вдохновения, а не вдохновение — плод науки. Творец даровал дитяти-человечеству какое-то предугада- ние всего, что истинно и прекрасно, дозволил ему, пользуясь всеми причудами младенчества, занимать в долг у будущего мужества, а нас лишил способности отпрядывать в мину­вшее и облекаться в верования по произволу!

Со всем тем воображение, не вовсе простылое, любит и старается хоть в половину обманывать себя и воздвигать из обломков если не целые дворцы, то живописные разва­лины дворцов.

Так было и со мной, когда, отстав от поезда, съезжал я по обрывистому ущелью. Я не мог закружить мечтаний моих до того, чтобы наяву видеть кругом себя создания причудливого воображения восточных поэтов: по крайней мере, я припоминал известные мне из переводов отрывки восточных поэм, как прелестный балет, как игру калейдо­скопа, как испаряющиеся призраки обаятельного сна.

Надо мной широкими кругами плавал орел; горный ключ невидимо журчал глубоко под ногами, и на востоке синелось необъятное море, облитое морем туманов ... и кругом утесы, опоясанные зеленью, венчанные гранатником с пла­менными цветами ... какие рамы для фантазии!

Проводник заблудился — так мало любопытны татары до подручных мест, освященных преданием! Наконец, устав продираться верхом сквозь дубняк, и колючку, и терны, мы бросили коней и по крутизне спустились на дно ручья — это единственный ход к "Дому дивов" ("Девын-эв"), который иначе называют "Гибель визиря" ("Визирь-гран"), убитого тут во время какого-то нашествия персиян. Мы шли под сводом ветвей, по мшистым каменьям — и вот пещера пред нами. Ручей образовал тут широкое колено, и огромная скала, упавшая с вышины отвесных берегов ущелья, стоймя стоит у входа, словно на страже. Жерло этой пещеры, закопченное дымом, не более восьми шагов поперек и двух с половиной в вышину ... Входим: пещера немного расширяется овалом, сзади ее другая, поменее, в боках выбиты ясли для коней ... помост усеян тысячами костей, ибо это место — всегдашний притон разбойников и плотоядных зверей. Один из бывших с нами есаулов рассказывал, что он в прошлом году убил тут гиену. Вообще должно признаться, что пещера дивов обманула наше ожидание: в ней тесно и душно жить не только великанам, да и обыкновенным смертным; одно лишь преддверие ее, заключенное утесами, заросшее деревами, заплетенное кружевом плюща и дикого винограда, стоило взгляда, даже избалованного красотами природы.

Вперед!

За горной деревней Джалганны взялись нам показать еще диковинку: это пещерка, известная под именем Эмджекляр- пир, то есть "Святых сосцов". За крутизной надо было слезть опять с коней и, хватаясь за корни дерев, спу­ститься в глубокую долину ... Спустились, огляделись: при подошве скалы, под шатром тутовых дерев, указали нам небольшую впадину, разве сажень в диаметре, с округлого потолка которой висели каменные сосцы, весьма похожие на женские груди, и из каждого ниспадали капли воды, звуча на чаше, выбитой ими. Дождевая влага, растворяя известковые слои и потом процеживаясь сквозь трещины пластов более твердых, мало-помалу образовала эти натеки, оставляя по закону сцепления добычу свою кругами около скважин. Впрочем, я видал тысячу разновидных ста­лактитов и — никогда подобного. Вероятно, особенная клейкость составных частей раствора была виной этой странной игры случая. Женщины окрестных гор веруют крепко в целительную силу воды, истекающей из сосцов матери-природы. Когда в груди их иссякнет молоко, они издалека приходят сюда пешком, приносят в жертву барана, мешают с землей воду каменных сосцов и набожно пьют ее. Если вера не всегда спасает, зато всегда уте­шает, а это разве безделица!

И мы напились чудесной воды, и мы полюбовались диким удольем; вскарабкались вверх и, снова проехав деревню, ударились прямо к западу; нам должно было объехать недо­ступную коням крутизну, по которой спускалась Дагбари ('Торная стена") от четырехугольной крепостцы, на самом обрыве ее стоящей; но прежде чем приблизиться к желан­ным развалинам, нас повели на северную сторону горы — посмотреть чем-то знаменитый ключ.

— Вот он, вот Урус-булах ("Русский родник"), — сказал татарский бек, бородатый наш чичероне, привстав на стременах и подымая папах свой. — Из него пил русский падишах Петер, когда впервые взял Дербент!

Мы спрыгнули с коней и с благоговением черпали горстью воду. Сколько лет протекло с тех пор, как он утолил жажду величайшего из царей и величайшего из людей (две доблести, редко между собой смежные)! Но он все еще журчит неизменно — зато как много изменились с тех пор русские! С каким самосознанием нравственной и политиче­ской силы попирали мы Кавказ, на который первый нало­жил пяту преобразователь России! Я воображал себе дер­жавного великана в толпе его сподвижников и кавказских наездников, дивящихся друг другу и еще более дивящихся быть вместе! О как бы дорого дал я, чтобы угадать, какие мысли звездились во всеобъемлющей голове Петра в ту минуту, когда, припав к этому ключу, глотал он кровавым потом своим купленную влагу! Сомнение ли волновалось в душе его об успехе зачатого им дела или великая мысль величия России и тогда явилась в его уме, как Минерва из головы Юпитера, в полной силе и в полном вооружении?..

Правда ли, что

... Заране слышит гений Рукоплескания грядущих поколений!

Князь Дмитрий Кантемир был в поезде Петра Великого и передал рассказ о Кавказской стене Баеру.

И наконец мы приблизились к развалинам Кавказской стены, примыкающей к крутизне. Какое величавое и с тем вместе какое печальное явление предстало очам нашим ... победа природы над искусством, времени над трудом чело­века! Там виделась постепенность разрушения a priori^[35] и a posteriori^[36], так сказать, поколение веков, работающих на судьбу. Слабое зерно, запав в трещинку, в спай камней, и разрастаясь деревцом, инде выдвинуло корнями плиты вон из средины стены, раскололо другие, разорвало, сбросило их долой ...и вот воздух, питатель жизни, грызет их; дожди, живители злаков, точат их, и разрушение не щадит лежа­щих во прахе. Ветер засыпает, растение дробит самые останки, застилает коварной зеленью листов раны, про­резанные его корнями.

Лишь один сострадательный плющ, как песня баянов, свивает две половины времени, вяжет, будто узами род­ства, стоящих и падших — еще целые и уже разбитые гро­мады. Дубы, грецкие орешники, тут и чинары шумят внизу, торчат из боков, гнездятся на верху развалин, сидят на них, опустив крылья подобно орлам, вцепясь когтистыми корнями, и нередко, опрокинутые бурею, держат на воздухе свою добычу. Но не везде время победило твердыню. Во мно­гих местах, сбросив с чела зубчатую корону бойниц, она еще гордо вздымается над народом дерев, ее осаждающих отовсюду, и лишь столповидные тополи помавают наравне с ней кудрявыми головами, гордясь одним ростом, не крепо­стью. Мелкие поросли и седой мох, эта пена столетий, лепятся по груди великанов древности и наводят на нее свою мрачную краску. Инде зелень проседает по швам кам­ней узорчатою вышивкой. Инде плющ распустил с башни зеленое знамя свое, но верх стены даже с целыми бойни­цами всегда увенчан кустарником, и между него стоят молодые деревья, будто на страже. Глядя на свежесть этой стены, подумаешь, что она сто лет назад построена и едва ль пятьдесят назад брошена на съедение пустыне. Дожди не размыли, а только выгладили ее, и перуны будто сплавили ее в одну толщу. И какая тишь, какая глушь в окрестности! Изредка разве прощебечет птичка. Роскош­ная трава ложится на корень нетронутая, и только копыто коня табасаранских разбойников топчет поляны, багряные земляникою!

Но к делу. Кавказская стена начиналась у южного угла крепости Нарын-Кале и шла прямо от востока на запад по холмам и оврагам непрерывно. До обрыва, который мы объ­ехали (это верст пять от Дербента), видны еще развалины четырех небольших крепостей, из коих крайняя цела. Таких крепостец впоследствии проехали мы много. Они стоят друг от друга на неровном расстоянии (вероятно, для воды), и сами разной величины, от 120 до 80 шагов длиной; шириной всегда менее. Иногда с четырьмя круглыми наугольными башнями, иногда с шестью. Укрепления сии, примыкавшие к стене, вероятно, служили главными караульнями, скла­дочными местами для оружия и запасов, местом житель­ства начальников и точками сбора и опоры вслучае про­рыва. Самая стена вышиной, и толщиной, и образом кладки совершенно сходная с дербентскою. Первая, правда, изме­няется иногда, смотря по игре почвы, ибо старались, сколь возможно, сохранить горизонтальность короны. Но там, где стена должна идти по наклону, верхние и прочие ряды плит идут уступами, так что каждая плита вырублена наугольником. Плиты почти все 2 42 футов длины, 1³А ширины, а толщиною около одного. Кладены две плиты вдоль стены, а третья между ними ребром и вовсе без цементу; зато внутренность стены сбита из булыжника и обломков, связанных глиной с примесью известки. Башни маленькие, и всегда набиты землей, и всегда головой своей в уровень со стеною — отличительная черта азиатской фортификации от готической, в которой башни высоко вздымаются над стеной, пусты и потому в несколько рядов прорезаны стрельницами (meurtrferes). Но всего замечатель­нее и всего более доказывающее незапамятную древность этой стены есть неизвестность сводов: явление, которое заметил Денон в пирамидах фараонов. С опасно­стью сломать голову или задохнуться в ямах, ползал я по всем тайникам, в каждой крепостице к воде ведшим, и уверился, что сводный замок строителям Кавказской стены был неведом, хотя в Дербентских воротах, вероятно после и в разные времена, выведены своды, и не острые (еп ogive), но всегда круглые (plein-cintre), вопреки арабской архитек­туре, распространившейся вместе с исламизмом. Коридоры накрыты или широкими плоскими плитами, или плитами в выступ, или, наконец, кровлею из плит, сложенных, как на карточном домике, треугольником. Кровли в выступ иногда снизу округлены, что и дает им ложный вид свода, но малейшее рассмотрение разуверяет тем скорее, что они почти все от тягости, на них лежащей, треснули и рас­щепились веером. Камень сечен был, вероятно, в близких каменоломнях, теперь забитых и заросших дебрями; но пре­дание уверяет, что его возили с морского берега. Отсут­ствие в нем раковин, составляющих основу приморского каспийского известняка, опровергает это лучше трудности перевозки в бездорожные горы.

Посмотрев и осмотрев Кеджал-Кале, крепостицу, отстоящую верст на двадцать от Дербента, и подиви­вшись ее целости, несмотря на то что вековые дерева завладели ее верхом и внутренностью, мы воротились по другой стороне стены, чтобы выехать на аробную дорогу. Кази-Мулла, нынешний пророк гор, отбитый в прошлом году от Дербента, хотел укрепиться в Кеджал-Кале. Когда я был еще мальчиком, сказал он, я лазил в ней за грушами; но оказалось, что родник, в средине ее бывший, засорился, и потому держаться в ней было бы невозможно.

Мы отобедали в деревне Митаги, расположенной на высокой горе, на самом прелестном местоположении, и потом чрез Сабнову счастливо доехали до Дербента, только искоса взглянув на башни исторического, теперь исчезну­вшего города Камака, на высоком каменном мысу виднею­щегося. Старинная слава его заменилась теперь другой: камакли (то есть житель деревни Камака) значит в окрестности "дурак". Уверяют, что между ними, как меж абдеритами, нет ни одного умного человека.

Но где, но как, но далеко ли шла Кавказская стена? Далеко ли остались ее развалины, не расхищенные на постройку деревень, как во многих местах, очевидно ? Вот вопрос, который, может быть, век останется задачей. Весть между двумя намазами (то есть около шести часов) перелетала по этой стене от моря до моря! — говорили мне татары. Теперь мы не знаем вести о ней самой, и при­знаться, это не много делает чести русской любознатель­ности^[37].

Как бы то ни было, этот образчик огромной силы древ­них властей существовал и теперь дивит нас и мыслью, и исполнением. Подумаешь, это замыслили полубоги, а построили великаны. И сколь многолюдны долженствовали быть древле горы Кавказа! Если скудные граниты Сканди­навии названы officina gentium^[38], как же не дать Кавказу имени колыбели рода человеческого? На его хребтах бро­дили первенцы мира; его ущелья кипели племенами, которые по ветвям гор сходили ниже и ниже и наконец разошлись по девственному лицу земли куда глаза глядят, завоевывая у природы землю, а потом землю у прежних пришельцев с гор, вытесняли, истребляли друг друга и обливали потоками крови почву, над которой недавно плавали рыбы и бушевал океан^[39]. Положим, что персидские или мидийские цари могли волею своей двинуть целые народы для постройки этой стены; но вероятно ли, чтобы сии народы могли жить несколько лет в пустыне малонаселенной, лишенной избы­точного землепашества? Вероятно ли, чтобы гарнизоны крепостей и стража стены, всегда ее охранявшие, имели продовольствие из Персии? Не правдоподобнее ли поло­жить, что горы сии, тогда мало покрытые лесом, были заселены многолюдными деревнями, золотились роскошными жатвами и что для сооружения этого оплота от северных горных и степных варваров употреблены были туземцы ? Не правдоподобнее ли ... но что такое подобия правды, когда мы не знаем, что такое сама правда?.. Я кончил».

Через двадцать лет после прославленного изгнанника мы совершили такую же поездку, какую совершил он. Однако наша была на семь верст длиннее его.

Мы, как и он, посетили пещеру дивов и грот Святых сосцов; как и он, мы распознали подземные резервуары, откуда гарнизоны, находившиеся в башнях, черпали воду.

Наконец, перечитав это описание, мы нашли его настолько точным, что решили поместить его здесь вме­сто нашего, будучи уверенными, что читатель ничего от этого не потеряет.

Но теперь, когда прах его соединился с прахом Искан­деров, хосровов и нуширванов, узнал ли он о Кавказской стене больше, чем знал о ней при жизни?

Или душа его озабочена лишь одним — как ответить на вопрос Господа: «Что сделал ты со своей сестрой Оль­гой Нестерцовой?»

Будем надеяться, что на Небесах, как прежде на земле, кроткое существо молится за него.

XXV КАРАВАН-САРАЙ ШАХ-АББАСА

Наступило время расставания — самый грустный час в путешествиях. Уже четыре дня мы ездили с Багратионом, не разлучаясь с ним ни на час; он был для нас всем — нашим проводником, нашим переводчиком, нашим хозя­ином. Он знал цену всему и имя всего; проходя мимо сокола, он тотчас определял его породу; взглянув на кин­жал, он тут же оценивал его закалку; на любое высказан­ное желание он давал лишь один ответ: «Хорошо, будет сделано». Так что впредь мы уже не осмеливались выска­зывать при нем свои желания. Короче, это был образец грузинского князя — храброго, гостеприимного, щедрого, поэтичного и красивого.

Перед самым отъездом я, как обычно, хотел запастись какой-нибудь провизией, однако Багратион остановил меня:

— В вашем тарантасе уже есть курица, фазаны, крутые яйца, хлеб, вино, соль и перец; помимо того, завтрак и обед заказаны для вас по всему пути до Баку.

— А в Баку? — со смехом спросил я, не предполагая, что предусмотрительность князя шла дальше Баку.

— В Баку вы будете жить у господина Пигулевского, уездного начальника. Вы встретитесь там с очарователь­ным мужчиной, очаровательной женщиной и обворожи­тельной девушкой.

— Не смею спрашивать вас, что будет дальше!

— Дальше? В Шемахе в вашем распоряжении будет превосходный казенный дом и превосходный человек, комендант города. В Нухе вы найдете князя Тарханова; таких, как он, у вас во Франции называют, если не оши­баюсь, сорвиголовами. Князь покажет вам алмазный перстень, пожалованный ему императором взамен два­дцати двух голов разбойников, которые он имел честь поднести государю. Что поделаешь: самая красивая жен­щина на свете может дать лишь то, что у нее есть. Попутно поцелуйте от моего имени его сына, ребенка лет двенадцати, говорящего по-французски не хуже вас, да вы и сами увидите, какого удивительного ума этот очаровательный мальчуган. В Царских Колодцах вы встретите князя Меликова и графа Толя, которые дадут вам лошадей, чтобы вы отправились осматривать один из сотни дворцов царицы Тамары, лежащих в развалинах. Наконец, в Тифлисе вы остановитесь у вашего консула, барона Фино. Не знаю, первый ли он консул, которого Франция имеет в Тифлисе, но уж наверняка единствен­ный. Там вы будете себя чувствовать, точно на Гентском бульваре. Ну а что будет после Тифлиса, меня уже не касается, это дело других.

— И все эти господа предупреждены?

— Курьер отправился еще три дня тому назад. Впро­чем, до самого Баку в вашем распоряжении будет нукер, которому поручено заботиться, чтобы в дороге у вас не было недостатка ни в чем. В Баку вам предоставят вза­мен него другого сопровождающего — до Шемахи, а в Шемахе еще одного — до Нухи.

Поистине, никакой признательностью нельзя ответить на подобные заботы и, как философски выражается наш друг Нестор Рокплан, отплатить за них можно лишь неблагодарностью.

Однако я подожду другого случая, чтобы воспользо­ваться этим советом.

Наконец, наш караван тронулся в путь, и мы еще долго в знак прощания махали друг другу папахами, когда наших голосов уже не хватало, чтобы обмениваться сло­вами.

Когда мы увидимся снова? Да и увидимся ли вообще?

Один лишь Бог знает!

Но вот мы повернули за угол какого-то дома, и я пере­вел взгляд на улицы Дербента, на его великолепные ворота, построенные, по всей вероятности, Хосровом Великим.

Это были ворота Азии!

Мы вступали во вторую часть света.

Калино, который и не догадывался, что в эту самую минуту мы совершали столь поэтический переход, с огромнейшим интересом читал, насколько ему позволяла тряска экипажа, небольшую книжку, по-видимому пол­ностью поглощавшую его внимание.

Всегда пребывая в поисках того, что могло бы допол­нить мое путешествие и доставить мне в пути сведения, касающиеся истории, науки или искусства, я позволил себе спросить его, что он читает.

— Вздор, — ответил он.

— Что значит вздор?

— Легенду.

— Легенду! О ком?

— О знаменитом разбойнике.

— Как! Легенда о знаменитом разбойнике — и вы называете ее вздором?

— Да в этих краях их сколько угодно.

— Легенд?

— Нет, разбойников.

— Так вот, друг мой, именно потому, что здесь много разбойников и мало легенд, я отыскиваю легенды. Что же касается разбойников, то я придаю им меньшее зна­чение; к тому же, у меня всегда есть уверенность, что с ними я встречусь. И как называется эта легенда?

— «Снег с горы Шах-даг».

— А что это за снег с горы Шах-даг?

— Сначала вам следовало бы спросить меня, что такое гора Шах-даг.

— Вы правы. Так что же такое гора Шах-даг?

— Это небольшая гора, чуть выше Монблана, и на нее даже не обращают внимания, поскольку она всего лишь часть Кавказа. Мы увидим ее на пути в Кубу. Однажды утром она потихоньку выросла между верховьями рек Кусар и Кудиал-чай; высота ее четыре тысячи триста метров.

— Ну, а снег, которым она покрыта?

— Вот это совсем иное дело: татары приписывают ему необычайное свойство. Когда лето стоит чересчур засуш­ливое и слишком долго не бывает дождя, выбирают тата­рина, слывущего самым храбрым во всей округе, и посы­лают его в горы, чтобы он, не страшась пропастей и разбойников, принес в медном кувшине фунт или два этого снега. Татарин приносит снег в Дербент, находит мулл, собравшихся в той самой мечети, где перед вами держали речь, и оттуда все в торжественном шествии, с бесконечными молитвами идут к Каспийскому морю, чтобы бросить в него снег.

— Ну, а затем что?

— Затем идет дождь.

— Дураки, — произнес Муане.

— Это ненамного глупее, дорогой мой, чем рака с мощами святой Женевьевы.

— Что правда, то правда. А то, что вы читаете, это история горы или история снега?

— Нет, это история молодого человека, отправивше­гося за снегом, рассказ об опасностях, которым он под­вергался и так далее, и тому подобное.^[40]

— Кто же вам дал эту книгу?

— Разумеется, князь. Он сказал мне: «Переведите-ка это для Дюма: я уверен, что он найдет тут кое-что инте­ресное».

— Милый князь! Мало того, что ему приходится забо­титься о пище для тела, так он еще принялся отыскивать пищу для ума. Калино, читайте. Я расскажу вам потом обо всем, что мы увидим по дороге, а вы переводите поскорее, мой мальчик. Если Багратион сказал, что это хорошая книга, значит, она действительно хорошая.

— Да, неплохая.

— Так вы довольны?

— Доволен.

— Ничего другого и не нужно. Ну же, ямщик, айда- ай д а!

«Айда-айда!» на татарском языке соответствует рус­скому «Скорей-скорей!».

Нашему ямщику было тем более непростительно засы­пать, что дорога, по левую сторону которой простиралась степь, а по правую тянулось подножие гор, была велико­лепна.

Огромная стая пеликанов резвилась в море, проявляя, разумеется, грацию, присущую стае пеликанов. Внезапно почтенные пернатые стали выказывать сильное беспо­койство; их полет, обычно столь размеренный, стал бес­порядочным; вместо того чтобы прижиматься к самой воде, они с громкими криками поднялись в небо. Такой маневр заслуживал внимания. Я начал пристально смо­треть в их сторону и вскоре опытным взглядом охотника различил две или три почти незаметные черные точки: именно они и стали причиной всего этого волнения.

То были два или три сокола, преследовавшие целую сотню пеликанов, которым пришла в голову пагубная мысль обратиться в бегство и броситься на восток.

Вскоре черные точки исчезли вовсе, и между лазурью неба и синевой моря остались видны лишь белые пятна. Какое-то время они еще летели, уменьшаясь, словно хлопья тающего снега, и, наконец, совсем растаяли в воздухе.

Наш конвой поступил почти так же, как пеликаны.

При выезде из Дербента с нами было пятьдесят мили­ционеров и шесть линейных казаков. Некоторые из этих милиционеров, облаченные не в форменную одежду, а в какие-то причудливые наряды, выглядели в высшей сте­пени живописно. Для татар нет ничего важнее оружия: те, что входили в наш конвой, были одеты в лохмотья, но носили пояс, стоивший пятьдесят рублей, кинжал и шашку ценой в сто рублей и патронташ ценой в двадцать пять рублей.

На второй станции, то есть в Куларе, наш конвой состоял всего лишь из пятнадцати милиционеров и трех казаков.

Впрочем, наш первоначальный конвой был просто- напросто почетным эскортом: хотя от Дербента до Баку вы следуете все время вдоль Лезгинской линии, на кото­рую вступают чуть выше селения Эндирей, никакая опас­ность здесь вам не угрожает, что не мешает местным путешественникам отправляться в поездку вооружен­ными до зубов, а иноземным путешественникам, если они не удостоились конвоя, ожидать, как уже говори­лось, оказии.

Вскоре после третьей станции мы прибыли на берег Самура.

Этот грозный поток — мы не хотели бы оказывать ему честь, называя его рекой, — который в мае приобретает гигантские размеры и на восемь—десять футов заливает пространство в полверсты, сейчас ужался до ширины обычного ручья, что, впрочем, не мешало ему громко шуметь и создавать препятствие путникам. Мы дерзко перерезали его надвое нашим тарантасом и нашей теле­гой. Он клокотал, выл, пытался взять приступом наши экипажи, но так и не сумел в этом преуспеть.

Изо всех сил подгоняя лошадей ударами кнута, мы во весь опор взлетели на противоположный берег Самура, представлявший собой почти отвесный скат высотой в двадцать или двадцать пять футов. Выше уже говорилось, что на Кавказе именно таким способом преодолевают препятствия в виде складок местности.

Если лошади повалились на спуске, седоки погибнут.

Если лошади попятились на подъеме, седоки опять- таки погибнут.

Однако лошади не валятся и не пятятся, так что никто не погибает.

Ну а если такое случается, что ж, человеческая жизнь так мало значит на Востоке: как мне говорили в Кон­стантинополе, это товар, дешевле которого нет ничего.

К вечеру мы прибыли в Кубу. Было уже совершенно темно, когда мы въехали в еврейскую слободу, служащую предместьем города.

Здешние евреи, что бывает редко, скорее земледельцы, чем торговцы. Они происходят, как и воинственные евреи Лазистана, от пленников Синаххериба. Их пред­местье ведет к мосту, переброшенному через речку Кудиал-чай, над которой Куба возвышается более чем на сто футов.

Этот подъем по дороге без ограждения, которой ноч­ной мрак придавал фантастический вид, был невероятно страшным.

Оставив позади узкие ворота, мы въехали в Кубу.

Однако нам подумалось, что мы въехали в озеро, островами в котором были дома: улицы города весьма напоминали каналы Венеции.

Наш тарантас погрузился в воду по самую ступицу.

Определенно, я предпочел бы оказаться в Самуре со всей его яростью и всем его шумом: по крайней мере, сквозь его воду, чистую как хрусталь, была видна галька, которую он катил.

Командир конвоя повел нас прямо в квартиру, где нам уже был приготовлен ужин.

Кубинское ханство было одним из самых значитель­ных в Дагестане. Оно заключает в себе приблизительно десять тысяч семей, что составляет от шестидесяти до шестидесяти пяти тысяч душ.

В самом городе насчитывается до одной тысячи семей, то есть около пяти тысяч жителей.

Впрочем Куба, по крайней мере сам город, пользуется чрезвычайно дурной славой в отношении воздуха, кото­рым там дышат. Это своего рода Террачина Каспийского моря. Для русских солдат трехлетнее пребывание в гар­низоне Кубы означает смертный приговор: как показы­вает вскрытие, почти у всех трупов печень и легкие пора­жены гангреной, а это доказывает, что несчастные умирают от малярийной заразы.

Однако здесь наблюдается некое странное явление, не укладывающееся ни в какие предположения ученых: оно состоит в том, что евреи, которые живут в долине и кото­рым, следовательно, приходится дышать более скверным воздухом, чем обитателям Кубы, живущим на горе, не знают лихорадок, от каких умирают их соседи на правом берегу Кудиал-чая.

Главными предметами торговли в Кубе являются ковры, которые ткут женщины, и кинжалы, которые про­изводят оружейники, соперничающие между собой в славе. Я хотел купить пару этих кинжалов, но щедрые подарки князя Багратиона и князя Али-Султана сделали меня привередливым, и мне не удалось найти здесь достаточно красивых или интересных в историческом отношении кинжалов, чтобы пополнить ими мою кол­лекцию.

Из Кубы видны многие высочайшие вершины Кавказа, в том числе и вершина Шах-дага, этого снежного вели­кана из легенды, на которую мне посоветовал обратить внимание князь Багратион.

В восемь часов утра лошади были запряжены и конвой приготовился к отъезду; уездный начальник, г-н Коцей- овский, с радушием предоставивший нам превосходную квартиру, счел себя свободным от обязательств перед нами, лишь усадив нас в тарантас.

Какая-то маленькая девочка, прятавшаяся, подобно Галатее Вергилия, только для того, чтобы быть на виду, сопровождала нас более чем на пятьдесят шагов, пере­бегая с крыши на крышу.

Крыши заменяют в Кубе улицы, имеющиеся в других городах: только по крышам здесь можно ходить, почти не замочив ноги.

Выехав из Кубы, мы снова встретили на своем пути череду русских горок, и нам приходилось спускаться с них и подниматься на них под привычный аккомпане­мент криков и хлопанья кнутом. Среди этих подъемов и спусков протекают три реки: Кара-чай («Черная река»), Ак-чай («Белая река») и третья — Вельвеле («Шумная река»).

По мере того как мы продвигались вперед, огромный Апшеронский мыс вытягивался все дальше по правую руку от нас: на каждой версте мы надеялись увидеть его оконечность, но всякий раз какой-нибудь очередной мыс возникал вслед за тем, что оставался у нас позади. Впро­чем, погода стояла великолепная, воздух был просто по-летнему теплый, а листва на деревьях словно распу­скалась с каждым нашим шагом вперед.

Ночью мы прибыли на станцию Сумгаит. В пятистах шагах от нас слышались жалобные стоны Каспийского моря, какое-то время тому назад скрывшееся из наших глаз. Чтобы взглянуть на него при свете звезд, я под­нялся на песчаный бугор, круто обрывавшийся к берегу.

С моря, спокойного и гладкого как зеркало, взгляд мой перенесся на степь, простиравшуюся между нами и оконечностью Апшеронского мыса. Пять или шесть огней, светившихся в двух-трех верстах от станции, ука­зывали на то, что там находится татарское кочевье.

Я живо спустился с бугра и бегом бросился на стан­цию.

Лошади еще не были распряжены.

Я предложил Муане и Калино проехать на пару верст дальше и воспользоваться этой прекрасной ночью, чтобы поспать еще раз в собственной палатке, остававшейся без дела со времени нашей поездки к киргизским соле­ным озерам, и поближе посмотреть на татарское коче­вье.

Предложение было принято. Ну а когда мы предло­жили ямщикам рубль на водку, это второе предложение было принято с еще большим восторгом, чем первое. Мы расправились с ужином, с утра положенным в телегу, сели в тарантас и отправились в путь, сопровождаемые татарином, который должен был служить нам переводчи­ком, помогая объясняться с новыми знакомыми, какими мы намеревались обзавестись.

Это был тот самый татарин, которого нам дали в Дер­бенте, поручив ему заботиться о том, чтобы в пути у нас не было недостатка ни в чем. Следует сказать, что пору­чение это было важное и исполнял он его добросо­вестно.

Весь день он скакал во главе конвоя; за три версты от станции, где нам предстояло остановиться, он ускорял бег своего коня и исчезал, а потом мы обнаруживали его у ворот этой станции, где он сообщал нам, что стол для нас уже накрыт. После этого он снова исчезал и появ­лялся нам на глаза лишь на следующий день — верхом и снова во главе конвоя.

Где и как он ужинал? Где и как он ночевал? Это оста­валось тайной, которая не должна была нас заботить.

Он возникал снова, словно черт из табакерки.

Итак, мы тронулись в путь и десять минут спустя уви­дели по правую руку от себя татарское кочевье.

Оно располагалось вокруг развалин огромного здания, казавшегося еще больше при свете луны и высившегося посреди пустынного пространства.

Прежде всего мы поинтересовались, что это за здание. Нам ответили, что это один из караван-сараев, которые Шах-Аббас оставил у себя за спиной после своих завое­ваний.

Развалины состояли из большой стены с боковыми башнями, которые, обрушившись и заполнившись изну­три собственными обломками, образовали террасы.

При свете дрожащих огней кочевья можно было раз­личить на этой стене нечто вроде иероглифических фигур, выдолбленных в камне и, должно быть, служи­вших архитектурным украшением.

Помимо этой большой стены и башен, сохранились еще три свода, дугообразные проемы которых оказались почти вровень с землей; туда можно было спуститься по склону, усыпанному обломками, и там устроили себе жилище несколько татар, которые были видны в свете костров из хвороста.

О нашем прибытии задолго до него возвестил лай собак, а после того, что произошло в Кумтер-Кале, Муане был решительно не в ладах с этими четвероно­гими, столь неточно называемыми друзьями человека. Так что мы вышли из тарантаса, лишь когда по призыву нашего татарина, представившего нас как друзей, его соотечественники из кочевья подозвали к себе своих собак и успокоили их.

Едва сойдя на дорогу, вооруженные на этот раз ружьями и кинжалами, что, впрочем, было совершенно излишне, мы задали татарам два вопроса.

Во-первых, можно ли стать лагерем возле них.

На это они ответили, что мы вправе расположиться там, где нам будет угодно, ибо степь принадлежит всем.

Во-вторых, можно ли посетить их в кочевье.

На это они ответили, что мы будем желанными гостями.

Пока четыре казака вытаскивали нашу палатку из телеги и устанавливали ее по другую сторону дороги, возле высохшего колодца, камни которого были укра­шены такими же фигурами, какие были замечены нами на стенах караван-сарая, мы подошли к ближайшему кочевью, а именно к тому, что примыкало к развалинам большой стены.

Впрочем, оно казалось главным.

Те, кто его составлял, сидели кружком на мешках, которые они перевозили и в которых была мука, посту­павшая из Баку и предназначавшаяся для Кавказской армии. Заняты они были тем, что пекли себе на ужин хлеб.

Происходило это очень быстро: они отрезали от огром­ного куска сырого теста кусок величиной с кулак, клали его на нечто вроде железного барабана, разогретого углями, раскатывали его по этому барабану деревянным катком, как делают наши кухарки, когда они приготов­ляют хлебные или сдобные лепешки, оставляли его испе- каться на одной стороне, через минуту переворачивали, чтобы он испекся на другой стороне, и передавали друг другу обжигающе горячим.

Эти лепешки своей формой и корочкой напоминают те хрустящие на зубах тонкие пряники, какие продают на наших деревенских праздниках.

Как только мы приблизились к этому кругу, один из кочевников, выглядевший в нем главным, поднялся и подошел к нам, протягивая хлеб и каменную соль — знак гостеприимства, которое он нам предлагал.

Мы взяли хлеб и соль и сели вокруг очага, располо­жившись на мешках с мукой.

И тогда, поскольку кочевники подумали, вероятно, что гостеприимства в виде хлеба и соли будет недоста­точно, один из них подошел к висевшей на стене чет­верти конской туши, отрезал от нее ломоть, порубил его на небольшие кусочки и положил их на тот железный барабан, на каком только что пекли хлеб; мясо начало дымиться, шипеть и скручиваться; через несколько минут мясо было изжарено, и нам подали знак, что оно при­готовлено специально для нас. Мы вытащили небольшие ножи, которые именно для этой цели оружейники при­соединяют к ножнам кинжала, стали подцеплять ими кусочки превосходно зажаренного мяса и есть его с хле­бом и солью.

Нам часто доводилось намного хуже ужинать за сто­лом, накрытым куда лучше!

Правда, в этой стоянке под открытым небом была своя особая романтика.

Ужинать с потомками Чингисхана и Тимура Хромца, в прикаспийских степях, возле развалин караван-сарая, построенного Шах-Аббасом; видеть на горизонте, с одной стороны, горы Дагестана, откуда каждую минуту могут выйти разбойники, от которых пришлось бы защи­щать свою свободу и свою жизнь, а с другой — это огромное озеро, так редко посещаемое европейцами, что оно почти столь же неизвестно еще и сегодня в Европе, несмотря на рассказы Клапрота, как некогда оно было неизвестно в Греции, несмотря на рассказы Геродота; слышать вокруг себя звон колокольчиков полусотни верблюдов, которые щиплют иссохшую траву или спят лежа, вытянув голову на песке; находиться одному или почти одному в стране, по своей природе враждебной Европе; наблюдать, как полощется твоя одинокая палатка, напоминающая точку в беспредельном про­странстве; развернуть над палаткой, на ночном ветру, трехцветное знамя, которое, быть может, развернуто здесь впервые, — такое не каждый день происходит, такое оставляет глубокое впечатление на всю жизнь, такое видишь снова и снова, закрывая глаза каждый раз, когда хочешь увидеть это опять: настолько огромно обрамление подобной картины, настолько поэтичны ее дали, настолько живописны на ней фигуры, настолько четки на ней линии.

Мы расстались с нашими хозяевами, пожав им руки. Главный кочевник, который уже поднес нам хлеб, при­урочив этот дар к нашему прибытию, дал нам еще один хлеб, в предвидении нашего отъезда, ибо у этого коче­вого племени не принято заботиться лишь о вечернем ужине: эти люди заботятся и о завтраке, который будет на следующий день.

Я спросил того, кто поднес нам хлеб и соль, как его имя: он назвался Абдель-Азимом.

Да хранит Господь Абдель-Азима!

XXVI БАКУ

На рассвете мы проснулись и осмотрелись кругом, оты­скивая взглядом татар и их верблюдов, но никого не было: наши татары снялись ночью, и степь была так же пустынна, как и море.

Я не знаю ничего печальнее моря без кораблей.

Пока мы еще спали, наш татарин привел лошадей; оставалось лишь запрячь их в экипажи и отправиться в путь.

Голубоватая дымка, стлавшаяся по земле, обещала нам великолепный день. Невидимо для нас касаясь земли, сквозь эту дымку проходили стада диких коз, столь бес­покойных, столь пугливых, столь боязливых, что я никак не мог приблизиться к ним на ружейный выстрел. Гор­ные вершины были розового цвета, склоны гор — фио­летового с лазурными тенями, степь — золотисто­желтого, а море — темно-синего.

Нам предстояло расстаться с этим бедным Каспием — пустынным, затерянным, забытым, неведомым и, веро­ятно, оклеветанным, — чтобы снова увидеть его только в Баку.

В самом деле, мы прибыли в ту точку Апшеронского мыса, где дорога, которая от Кызыл-Буруна следовала вдоль морского берега, круто поворачивает вправо, углу­бляется в степь и покидает мыс, уходящий, словно острие пики, в Каспийское море.

Первые пять-шесть верст мы следовали по ровной дороге, пролегавшей по степи; потом нам стали попа­даться каменистые бугры, представлявшие собой первые складки гористой местности; наконец, чередование подъ­емов и спусков начало ощущаться сильнее: мы пересе­кали последние отроги Кавказа.

На этих плоскогорьях, в этих глубоких долинах, вид которых напоминает пейзажи нашей Бургундии, видне­лись небольшие селения, где спокойно дымились печные трубы и мирно паслись стада.

Взошедшая пшеница местами набрасывала на серый фон гор свой зеленый покров с неровно обрезанными краями.

Из собственной ли прихоти кто-то обрезал его таким образом? Или же притязания соседей придали ему такую форму?

Во всяком случае, этим удостоверяла свое присутствие цивилизация.

Из груди у меня вырвался вздох: я уже так давно ничего не слышал о ней и поэтому так хорошо себя чув­ствовал!

Неужели мы завершили самую красочную и опасную часть своего путешествия?

Однако наш татарин, к которому мы обратились с рас­спросами, успокоил нас. По его словам, на другом склоне Кавказа, между Шемахой и Нухой, и красочности, и опасностей у нас должно было быть сколько угодно.

Опасность — странный спутник в дороге; сначала ее боятся, всячески ее избегают, потом свыкаются с ее соседством и, наконец, желают ее присутствия: это воз-

буждающее средство, которое удваивает цену всего. Опасность появляется, и ее встречают, как желанную гостью; затем она мало-помалу удаляется, покидает вас и исчезает, и тогда вы сожалеете о ее отсутствии, призы­ваете ее и, если даже вам придется ради этого свернуть с дороги, готовы идти туда, где она есть.

Мы были бы рады сказать ей не «прощай», а лишь «до свидания».

Дорога оставалась почти все такой же, подъемы чере­довались со спусками, и так продолжалось до тех пор, пока перед нами не предстал подъем более крутой и более обрывистый, чем все предшествующие; мы выпрыг­нули из тарантаса, сделав это не столько ради того, чтобы облегчить нагрузку на лошадей, а ради того, чтобы побы­стрее взобраться на вершину последней горы, скрыва­вшей от нас Баку, и стали пешком подниматься по ее склону.

Взобравшись на самую высокую ее точку, мы снова увидели Каспий, но между нами и морем, видневшимся, впрочем, лишь на некотором расстоянии от берега, лежал Баку, спрятанный в складке местности.

Но вскоре город предстал перед нами, словно по вол­шебству: мы, казалось, сходили с неба.

На первый взгляд есть два Баку: Баку белый и Баку черный.

Белый Баку — это расположенное вне города предме­стье, застраивавшееся в основном с того времени, когда Баку стал принадлежать русским.

Черный Баку — это старый Баку, персидский город, местопребывание ханов; он окружен стенами менее кра­сивыми и менее живописными, чем стены Дербента, но, тем не менее, исполненными своеобразия.

Разумеется, все эти стены были воздвигнуты, чтобы противостоять холодному оружию, а не артиллерии.

Посреди города, заключенного в этих стенах, своим цветом, более темным, чем у других зданий, выделяются ханский дворец, разрушенный минарет, старая мечеть и Девичья башня, подножие которой омывается морем.

С этой башней связана легенда, давшая ей название, удивительное для сооружения такой высоты и такой тол­щины, — Девичья башня.

Один из ханов Баку имел красавицу-дочь; в полную противоположность античной Мирре, влюбленной в сво­его отца, тут отец был влюблен в свою дочь. Упорно пре­следуемая своим родителем и не зная, как отвергнуть его кровосмесительную страсть, девушка поставила хану условие: она уступит ему, если в доказательство своей любви к ней он велит построить самую высокую и самую крепкую городскую башню, чтобы дочь устроила там свое жилище.

В ту же минуту хан собрал своих рабочих, и они при­нялись за дело.

Башня начала быстро расти: хан не жалел ни камней, ни людей.

Однако, на взгляд девушки, башня все никак не дости­гала достаточной высоты.

«Еще один ярус», — говорила она всякий раз, когда ее отец уже считал работу законченной.

Так что ряды кладки ложились один на другой, и башня, хотя ее возводили на берегу моря, то есть в ниж­ней части города, уже поднялась на высоту минарета, находившегося в его верхней части.

И вот настала минута, когда пришлось признать, что башня достроена.

Теперь следовало заняться ее убранством.

Башню убрали самыми богатыми персидскими тка­нями.

Когда же там был разостлан последний ковер, дочь хана, сопровождаемая своими придворными дамами, в первый раз поднялась на вершину башни, заявив, что она желает насладиться открывающимися оттуда видами.

Поднявшись на верхнюю площадку башни, она помо­лилась, препоручила свою душу Аллаху и, перепыгнув через стенные зубцы, бросилась в море.

На пути к этому памятнику девичьего целомудрия вам встретится другой памятник, напоминающий о преда­тельстве.

Это посмертный памятник русскому генералу Цициа- нову.

Генерал Цицианов, управлявший Грузией, осаждал Баку.

Хан, заявив, что он желает выставить условия, на которых город будет сдан русским, попросил о встрече с генералом Цициановым.

Армяне, друзья русских, предупредили генерала, что хан намерен убить его во время этой встречи.

Он ответил, как Цезарь: «Они не осмелятся», — отпра­вился на встречу и был убит.

Жители Баку, страшась возмездия, которое должно было обрушиться на их город, подняли восстание и изъ­явили желание выдать убийцу русским.

Однако тот сумел ускользнуть от них и укрылся в Пер­сии. Так что русским был отдан лишь город.

Баку, главные здания которого были построены Абба­сом II, во все времена считался священным местом для гебров. Ханство, вначале независимое, позднее стало вассалом Персии, которая в 1723 году уступила его Рос­сии, в 1735 году возвратила его себе, но в конце концов, вследствие вероломного поступка последнего хана, утра­тила окончательно.

Гробница генерала Цицианова воздвигнута на склоне холма, посреди пустыря, протянувшегося между городом и предместьем. Она построена на том самом месте, где генерал был убит.

Тело его покоится в Тифлисе.

Въезд в Баку такой же, как у самых неприступных средневековых крепостей. Единственные ворота, позво­ляющие преодолеть три ряда крепостных стен, настолько узкие, что экипаж не сможет протиснуться сквозь них, если не отпрячь пристяжных лошадей тройки и не запрячь их цугом. Проехав через северные ворота, вы оказываетесь на площади, где архитектура домов тотчас же выдает присутствие европейцев.

Справа от площади высится христианская церковь.

Мы велели отвезти нас к уездному начальнику, г-ну Пигулевскому, который поспешил встретить нас у дверей своего дома и пригласил прийти к нему в тот же день на второй обед.

На первом обеде, проходившем в то самое время, когда мы прибыли в город, нам нельзя было присутствовать, поскольку за столом там были две татарские княгини, мать и дочь, а религиозные и общественные обычаи запрещают магометанским женщинам поднимать свои покрывала перед посторонними мужчинами.

Даже сам г-н Пигулевский не был допущен к устроен­ному им застолью, на котором присутствовали лишь его жена и дочь. Так что он приберег свои силы для обеда с нашим участием.

Нам выделили есаула, который встал во главе колонны и двинулся впереди нашего тарантаса, сопровождая нас в отведенную нам квартиру. Эта квартира, расположен­ная возле католической церкви, состояла просто- напросто из гостиных клуба, то есть представляла собой лучшее в городе жилое помещение, которого лишили себя члены клуба, чтобы отдать его в мое распоряже­ние.

Я уже даже не выражаю больше никому свою благо­дарность, а лишь удостоверяю, что на протяжении всего путешествия нам оказывали подобное щедрое гостепри­имство.

Мы были чрезвычайно рады отсрочке, предоставлен­ной нам г-ном Пигулевским, поскольку благодаря этому у нас появилось время ополоснуться, но, как только мы стали барахтаться в наших тазах, он явился собственной персоной.

Как выяснилось, обе татарские княгини решили отсту­пить ради меня от своих национальных и религиозных обычаев: они хотели непременно повидаться со мной. Повар тут же принялся за работу, так что второй обед уже готовили и его должны были подать через четверть часа.

Два экипажа г-на Пигулевского ждали нас у ворот, а сам он, намереваясь увезти нас с собой, ждал, когда мы приведем себя в порядок.

Скажу отдельное похвальное слово г-ну Пигулевскому: он этого вполне заслуживает.

Господин Пигулевский — уездный начальник, полиц­мейстер и, вероятно, судья — сорокалетний мужчина ростом в пять футов восемь дюймов, скроенный в ширину соответственно своему росту, облаченный в русский мун­дир и с татарской папахой на голове.

Невозможно увидеть сквозь космы меховой татарской шапки блеск глаз более умных, более понятливых и выразительных.

Остальная часть лица — полные щеки, белые зубы, чувственные губы — удивительно вяжется с этими гла­зами.

Господин Пигулевский ни слова не говорит по-фран­цузски, но каждое русское слово он произносит с таким искренним выражением, с такой яркой интонацией, что вам становится понятно все, о чем он хочет сказать. Бла­годаря своему радостному и открытому лицу он нашел основы алфавита всеобщего языка, который наши уче­ные ищут со времени разрушения Вавилонской башни.

Мы сели в экипаж и возвратились к дому г-на Пигу­левского.

Едва войдя туда, я понял, отчего по радостному лицу нашего хозяина разлито выражение счастья: дочь шест­надцати лет, мать тридцати двух—тридцати четырех лет, казавшаяся скорее сестрой своей дочери, обе восхити­тельные красавицы, два-три других ребенка, едва нача­вшие подниматься по ступеням жизни, — такова была семья, с дружески протянутыми руками вышедшая нам навстречу.

Две татарские княгини и муж младшей из них допол­няли круг, куда нас допустили с сердечным радушием и где, судя по тому, какой прием нам здесь оказали, нас ждали, я бы сказал, с нетерпением.

Одна из княгинь была жена, а другая — дочь Мехти- Кули-хана, последнего хана Карабаха.

Матери на вид было лет сорок, а дочери двадцать. Обе были в национальных одеяниях.

Дочь была очаровательна в этом наряде, скорее бога­том, впрочем, чем изящном.

Маленькая девочка трех или четырех лет, одетая в такое же платье, как и ее мать, с удивлением смотрела на нас большими черными глазами, в то время как между коленями бабушки прятался мальчик пяти-шести лет, на всякий случай или инстинктивно сжимавший рукоятку своего кинжала.

Это был, клянусь, настоящий кинжал, острый, как игла, и заточенный с обеих сторон, словно бритва, кин­жал, который французская мать никогда не оставила бы в руках своего ребенка и который татарские матери вкла­дывают в руки своих детей как первую игрушку.

Отец семейства, князь Хасай Уцмиев, родившийся в Андрей-ауле, где мы недавно побывали в такой славной и приятной компании, — это красивый, степенный муж­чина тридцати пяти лет, который говорит по-французски, словно парижанин, одет в красивый черный с золотом наряд, на голове носит остроконечную грузинскую шапку, а на боку — кинжал с рукояткой из слоновой кости и в позолоченных ножнах.

Признаться, я вздрогнул, услышав его чистое и безу­коризненное французское произношение.

В Санкт-Петербурге, насколько я понял, князь позна­комился с моим добрым другом Мармье, и теперь он тот­час принялся говорить мне о нем то доброе, что я и сам о нем думаю, а в заключение попросил меня передать от него привет ученому-путешественнику, как только я вер­нусь в Париж.

Поскольку я не знаю, где теперь пребывает Мармье — в Танжере или в Томбукту, в Мехико или в Дамаске, — и поскольку, вполне естественно, он не находится в библи­отеке Министерства народного просвещения, я начинаю прямо сейчас исполнять возложенное на меня поруче­ние, но не потому, что мне хочется побыстрее отделаться от него, а потому, что я спешу передать Мармье привет от друга.

Дамы, уже отобедавшие, оставались за столом во время нашего обеда. Дочь г-на Пигулевского, прекрас­ная голубая гурия, как назвал бы ее Магомет, прекрас­ный лазурный ангел, как назовет ее однажды Господь Бог, была нашим переводчиком на протяжении всей тра­пезы.

Когда обед закончился, выяснилось, что экипажи уже запряжены.

Речь шла о том, чтобы отправиться смотреть знамени­тые бакинские огни.

Бакинские огни известны всему свету, но, естественно, куда меньше о них знают французы, то есть народ, путе­шествующий менее всех других народов в мире.

В двадцати шести верстах от Баку находится знамени­тое святилище огня Атеш-Гях, где пылает вечный огонь.

Этот вечный огонь питается нефтью.

Нефть — это горное, или каменное масло, способное воспламениться в любое мгновение, легкое и прозрач­ное, когда оно очищено, но испускающее густой дым даже в очищенном виде и обладающее неприятным вку­сом, что не мешает ее бытовому использованию от Лен­корани до Дербента. Ею пропитывают бурдюки, служа­щие для перевозки вина, что придает вину особый вкус, который чрезвычайно ценим знатоками, но к которому я никак не мог привыкнуть. Ею смазывают также колеса телег, что избавляет возчиков от необходимости притра­гиваться к свиному жиру, к которому они, в основном мусульмане, питают отвращение. Наконец, из нее изго­тавливают цемент, который, будучи прародителем древ­неримского цемента, использовался, как уверяют, при постройке Вавилона и Ниневии.

Нефть образуется вследствие распада твердой горной смолы, производимого подземными огнями. Ее находят во многих местах земного шара, но в самом большом изобилии она обнаруживается в Баку и его окрестностях. Повсюду вокруг города, по всему берегу Каспийского моря вырыты колодцы различной глубины — от трех до двадцати метров; проходя сквозь глинистый мергель, пропитанный нефтью, в ста из них выделяется черная нефть и в пятнадцати — белая нефть.

Ежегодно там извлекают примерно сто тысяч центне­ров нефти; ее отправляют вПерсию, Тифлис и Астра­хань.

Если вам будет угодно бросить взгляд на карту Каспий­ского моря и провести вдоль параллели, на которой стоит Баку, прямую линию до противоположного берега, то почти рядом с побережьем, где обитают кочевые турк­менские племена, вы обнаружите остров Челекен, или Нефтяной остров.

На противоположном берегу в море вдается Апшерон- ский полуостров, где на той же самой линии находится большое количество источников нефти и битума. У око­нечности Апшерона, образуя пролив, располагается остров Святой, именуемый так гебрами и парсами, поскольку на нем тоже есть газовые и нефтяные колодцы.

Так что есть все основания полагать, что огромная залежь нефти проходит под морем, простираясь до земель туркмен.

В настоящее время создается крупная компания для производства свечей из нефти. Самые чистые свечи, сравнимые с нашими стеариновыми свечами, обойдутся в семьдесят пять сантимов за фунт вместо двух франков, которые они стоят в Тифлисе, и одного франка шестиде­сяти сантимов, которые они стоят в Москве.

Так что нет ничего удивительного в том, что парсы, маджусы и гебры избрали Баку своим священным местом.

Угодно ли читателям услышать от нас несколько слов об этих славных людях, самых безобидных и самых гони­мых из всех последователей какой-либо религии?

Понятие «гебр» происходит от слова «гяур», что на тюркском языке означает «неверный».

«Маджус» — от слова «маг», наименования священно­служителей зороастрийской религии.

«Парс» — от слова «Фарс», или «Фарсистан», названия древней Персиды.

Как видите, у нас есть преимущество перед многими этимологами, заключающееся в умении изъясняться коротко и ясно.

Зороастр (на пехлевийском языке Зарадот, на авестий­ском — Заратуштра, на персидском — Зардушт) — осно­ватель, а точнее, реформатор религии древних персов. Родился он, по всей вероятности, в Мидии, в Адербей- джане (то есть Атропатене), в царствование Гистаспа, отца Дария I.

Видя, что религия мидян преисполнена суеверий, он решил преобразовать ее и двадцать лет странствовал, совещаясь с самыми знаменитыми мудрецами своего времени. По возвращении из своих странствий он затво­рился в пещере, потом был взят на небо, как Моисей, лицом к лицу узрел Бога и получил от него повеление проповедовать в Иране, то есть в Персии, новую рели­гию.

Первым совершенным им чудом стало обращение в свою веру царя Гистаспа и его сына Исфендиара, а с ними и всего Западного Ирана.

Это обращение в новую веру сильно взволновало Вос­точный Иран, который отрядил против Зороастра целое войско брахманов — как говорят, их было восемьдесят тысяч.

Зороастр вызвал смятение в их рядах, и при виде такого замешательства вся страна вплоть до Инда при­няла новое учение.

Зороастр умер на горе Альбордж — если только он умер, — дожив до весьма преклонного возраста и оставив после себя двадцать одну книгу своего учения, которые именуются н а с к и и из сохранившихся отрывков кото­рых была составлена «Зенд-Авеста», то есть «Живое слово».

Культ огня господствовал в Персии вплоть до завоева­ний Александра Македонского, однако во времена цар­ствования его преемников — Селевкидов и парфянских Аршакидов — он был запрещен. Через двести двадцать пять лет после Рождества Христова этот культ вновь вос­становил Ардашир Папакан, основатель династии Саса- нидов в Персии. Однако в 655 году, после арабского нашествия и замены зороастризма исламом, культ огня был снова запрещен и его приверженцы, гонимые и пре­следуемые, рассеялись по свету: одни перешли в Гуджа­рат и на берега Инда, другие поселились на берегах Каспийского моря.

Теперь двумя главными отечествами несчастных пар­сов являются Бомбей, где они живут под покровитель­ством англичан, и Баку, где они живут под покровитель­ством русских.

Как утверждают парсы, у них сохранилось истинное предание о культе Митры, признанном и усовершенство­ванном Зороастром, они владеют подлинной «Зенд- Авестой», написанной рукой самого основателя религии, и согреваются тем же огнем, каким согревался Зоро­астр.

Как видим, мало на свете религий, столь же безобид­ных, как эта.

Потому мало на свете и людей, более кротких и более смиренных, чем парсы.

Вот этих людей мы и намеревались посетить в их свя­щенном месте, в святилище огня Атеш-Гях.

Потратив примерно два часа на дорогу, причем в тече­ние первого часа наш путь пролегал по берегу Каспий­ского моря, мы добрались до вершины небольшого при­горка, откуда нашим взорам открылось целиком все множество огней.

Представьте себе равнину площадью примерно в ква­дратное льё, где из сотен беспорядочно расположенных отверстий вырываются снопы пламени, которые ветер раздувает, развевает, сгибает, выпрямляет, валит на землю, взметает в небо, но никак не может погасить.

А среди всех этих огней, освещенное ими и словно колышущееся, подобно свету, который они отбрасывают на его стены, виднеется квадратное здание, беленное известью и окруженное стеной с зубцами: каждый из них горит, как огромный газовый рожок, а за ними высится купол, у четырех углов которого пылает яркое пламя, хотя и менее высокое, чем то, что поднимается у глав­ного входа, обращенного к востоку.

Поскольку мы прибыли с западной стороны, нам при­шлось объехать кругом этот монастырь, ворота в который были лишь с восточной стороны.

Зрелище было великолепным и непривычным, но такая повсеместная иллюминация монастыря происходит только в праздничные дни.

Господин Пигулевский заранее объявил о нашем при­езде, и это стало поводом к праздничному дню, а вернее, к праздничной ночи для несчастных людей, которые, подвергаясь преследованиям на протяжении двух тысяч лет, спешили повиноваться властям, оказывающим им поддержку.

Увы, тем, кто хотел бы вслед за мной увидеть гебров, парсов и маджусов, следует поспешить: в монастыре теперь живут только три огнепоклонника — старик и двое мужчин лет тридцати—тридцати пяти.

Да и то, один из этих двоих прибыл из Индии всего лишь пять-шесть месяцев тому назад. А до появления в монастыре этого третьего солнцепоклонника их остава­лось здесь всего двое.

Мы сошли у ворот, украшенных султаном пламени, и вступили во внутреннюю часть монастыря. Она состоит из огромного квадратного двора, посреди которого воз­вышается алтарь, увенчанный куполом.

В центре алтаря горит вечный огонь. У четырех углов купола, словно на четырех гигантских треножниках, пылают четыре огня, питаемые подземным пламенем.

К алтарю поднимаются по пяти или шести ступеням. Около двадцати келий примыкают к внешней стене, однако двери их открываются внутрь двора. Кельи эти предназначены для учеников Зороастра.

В стене одной из этих келий устроена ниша, и на ее полке стоят два маленьких индийских идола.

Один из парсов облачился в жреческое одеяние, дру­гой, совершенно нагой, накинул на себя нечто вроде рубашки, и индусское богослужение началось.

Это богослужение состояло из бесконечно нежных голосовых переливов и пения, которое было построено всего на четырех-пяти нотах хроматической гаммы, при­мерно от «соль» до «ми», и в котором имя Брахмы повто­рялось каждую минуту.

Время от времени священнослужитель простирался ниц, а его помощник тотчас бил в кимвалы, издававшие резкий, дрожащий звук.

Когда богослужение закончилось, жрец дал каждому из нас по маленькому кусочку леденца, а взамен получил от каждого по рублю.

По завершении обряда мы отправились осматривать расположенные снаружи колодцы.

Самый глубокий из них уходит вниз на шестьдесят футов; некогда из него черпали воду. Вода эта, правда, была солоноватая, но однажды она внезапно исчезла. Туда бросили зажженную паклю, желая узнать, что слу­чилось с водой: колодец тотчас воспламенился и с тех пор уже не гаснет.

Если вы пришли сюда один, то было бы опасно черес­чур наклоняться над этим колодцем, чтобы взглянуть на его дно: от паров у вас может закружиться голова, а когда голова закружится, земля может уйти у вас из-под ног, и вы живо станете топливом для подземного огня.

Так что колодец окружен перилами.

Другие колодцы находятся вровень с землей. Над их отверстием кладут решетку, а на решетку помещают камни, менее чем за двенадцать часов превращающиеся в гипс.

Пока мы наблюдали за тем, как происходит это пре­вращение, чиновник, под управлением которого находи­лось селение Сураханы, расположенное в версте от мона­стыря, явился пригласить нас к нему на чай.

Мы согласились и отправились вслед за ним.

Однако чай был лишь предлогом.

В прекрасной комнате, убранной так, чтобы она могла служить нам спальней, нас угостили превосходным татар­ским ужином, составленным из плова, шашлыка, груш, винограда и арбузов.

Мы оставались там до одиннадцати часов. Мне очень хотелось остаться там до следующего утра, но у нас не было возможности отпустить г-на Пигулевского одного в Баку.

И мы возвратились с ним через эту сольфатару, имеющую перед неаполитанской Сольфатарой то огром­ное преимущество, что она никогда не затухает.

XXVII ГОРОД, БАЗАРЫ, МЕЧЕТЬ, ВОДА И ОГОНЬ

На следующий день после нашей поездки к парсам, около девяти часов утра, нас известили о приходе князя Хасая Уцмиева: проявляя более чем европейскую пункту­альность, он пришел нанести нам визит и предложить свои услуги.

Говорить парижанам о татарском князе значит гово­рить им о каком-то дикаре, наполовину закутанном в овчину, а скорее, даже в две овчины, из которых одна служит папахой, а другая — буркой; изъясняющемся на грубом, гортанном и непонятном языке; повсюду таска­ющем с собой целый арсенал из сабель, кинжалов, шашек и пистолетов; ничего не знающем о нашей политике, нашей литературе и нашей цивилизации.

Но когда речь идет о татарском князе, который зовется князь Хасай Уцмиев, ничего похожего вы не увидите.

Что касается наружности князя, то, как я уже гово­рил, это очень красивый тридцатипятилетний мужчина, с правильными чертами лица, с живыми и умными гла­зами, в глубине которых блестит почти незаметный луч неугомонности и необузданности, с прекрасными белыми зубами, с черной бородой, отливающей красным из-за хны, которой татары и персы имеют обыкновение красить бороду; он носит очень легкую и изящную шапку из черного каракуля, своей остроконечной формой напо­минающую грузинские головные уборы; длинную чер­ную черкеску, украшенную лишь простым золотым кан­том; на груди у него два ряда патронных гнезд, а в них серебряные патроны с золотыми узорами; на поясе кушак с золотым позументом, какой делают исключи­тельно на Востоке — той части света, где лучше всего умеют изготавливать золотую пряжу, кушак, на котором висит изящный кинжал с рукояткой из слоновой кости и с золотой насечкой на ножнах и клинке; довершают этот наряд, а вернее этот мундир, черные штаны из пер­сидского сукна, стянутые ниже колена горскими гетрами: из-под их нижнего края выступают узкие и изящные сапоги, облегающие ступни всадника, которые не раз­дались в ширину от соприкосновения с землей, ибо почти никогда ее не касались, и кажутся ступнями ребенка.

Князь Уцмиев, как и все жители Востока, большой любитель оружия, причем не только того оружия со свер­кающей рукояткой и почерневшим клинком, вместе с которым из ножен извлекают и чью-то смерть, но и нашего европейского оружия — простого, прочного и надежного.

Он осмотрел мои четыре или пять ружей, тотчас отли­чил ружья Девима от тех, что затесались в их компанию, и в конце концов обратился ко мне с просьбой выслать ему в Баку, если это возможно, револьвер, изготовлен­ный нашим искусным оружейником.

Как раз накануне моего отъезда из Парижа Девим навестил меня и принес мне, как я уже говорил, кара­бин, предназначеный для стрельбы разрывными патро­нами, и револьвер — и то, и другое, разумеется, было из его собственного магазина. Карабин я еще прежде пода­рил князю Багратиону, и теперь, как мне показалось, настал момент пристроить и револьвер.

Так что я попросил принести мне этот револьвер и вручил его князю Хасаю Уцмиеву.

Час спустя я получил записку; это написанное на без­упречном французском языке послание, в котором не было ни единой орфографической ошибки, содержало следующее:

«Вы владеете, сударь, слишком хорошим оружием, чтобы я мог позволить себе что-либо прибавить к Вашей коллекции; но вот кошелек и два архалука, принять которые просит Вас княгиня.

Кошелек вышит ее собственными руками.

Князь Хасай Уцмиев».

Этот прелестный подарок был получен мной в ту минуту, когда я выходил из дома, чтобы отправиться к г-же Фрейганг.

Когда князь Тюмень устроил в своем степном дворце празднество в мою честь, я совершил на борту парохода адмирала Машина поездку из Астрахани в загородный дом, принадлежащий князю Тюменю, вместе с двумя очаровательными дамами, которых звали г-жа Петри­ченко и г-жа Давыдова, и юной девушкой, которую звали мадемуазель Врубель.

Даже в подобной праздничной обстановке бедная девушка была грустна и носила траур: ее отец, казачий атаман, умер за восемь месяцев до этого.

Госпожа Петриченко, жена морского офицера, жила в течение двух лет в Астрабаде, в Персии, и в течение пяти или шести месяцев в Баку, городе ныне русском, но оставшемся таким же персидским, как Астрабад.

В Баку она познакомилась с г-жой Фрейганг и много рассказывала мне о ней, так что, встретив накануне в доме у г-жи Пигулевской г-жу Фрейганг, которая превос­ходно изъясняется по-французски, я вступил с ней в раз­говор, как со старой знакомой; она же, со своей стороны, предупрежденная г-жой Петриченко о моем приезде, воспользовалась случаем увидеться со мной и пришла к г-же Пигулевской вместе со своим мужем, начальником порта.

В это время и было условлено, что на другой день г-н Фрейганг приедет за мной в экипаже и мы встретимся на базаре с г-жой Фрейганг, которая будет ждать нас там.

Население Баку состоит преимущественно из персов, армян и татар.

Да будет нам позволено обрисовать в нескольких сло­вах трех типичных представителей этих трех народов, насколько, конечно, одна личность может представлять целый народ, а один человек — людей вообще.

Ну а поскольку прежде всего мы назвали персов, то и начнем с перса.

Однако, как нетрудно понять, мы говорим не о персе из Персии, известном нам лишь по одному из самых блистательных образчиков, какие только можно уви­деть, — я имею в виду персидского консула в Тифлисе, — а о персах завоеванных русскими провинций.

У перса смуглый цвет лица, рост у него средний, а тело довольно худощавое; его лицо, продолговатое само по себе, кажется еще более вытянутым вверх из-за остро­конечной косматой шапки и вниз — из-за бороды, неиз­менно выкрашенной черной краской, какого бы цвета ни была эта борода от природы; походка у него скорее непринужденная, чем живая, однако порой он ходит быстро, а при необходимости даже бегает, чего никогда не делали на моих глазах турки.

Уже более столетия кавказский перс, привыкший видеть свою страну завоеванной то туркменами, то тата­рами, то русскими и проникнутый идеями неотвратимо­сти судьбы, которые он усвоил из магометанской рели­гии, стал в конце концов смотреть на себя как на жертву, обреченную на неволю и угнетение. Из-за отсутствия исторических книг воспоминания о прошлом изглади­лись из его памяти; новые же воспоминания постыдны; сопротивляться кажется ему неблагоразумным и беспо­лезным, ибо, как это запечатлелось в его памяти, всякое сопротивление было наказано: он видел, как были раз­граблены его города, уничтожено его имущество, пере­биты его соотечественники, и потому, чтобы спасти свою жизнь, сохранить свое богатство, сберечь свое имуще­ство, ему приходится пускать в ход все средства, не гну­шаясь ни одним из них.

В итоге первые слова, которые вы слышите, въезжая в Дербент — первый из персидских городов, какие встре­чаются вам на пути из Астрахани в Баку, — так вот, повторяю, первые слова, которые вы слышите, въезжая в Дербент через его северные ворота, чтобы потом выехать оттуда через его южные ворота, таковы: «Не верьте персу, не верьте его слову, не верьте его клятве; его слово, кото­рое он всегда готов взять назад, целиком зависит от пре­следуемой им выгоды; его клятва, которой он всегда готов изменить, окажется твердой, как камень, если она будет способствовать какому-нибудь улучшению в его общественном или коммерческом положении, и хрупкой, как солома, если ему придется, чтобы сдержать свое обе­щание, перепрыгнуть через какую-нибудь яму или пре­одолеть какую-нибудь преграду; смиренный перед силь­ным, он будет жесток и суров по отношению к слабому. В делах с персом проявляйте все меры предосторожно­сти; его подпись сама по себе не даст вам никаких гаран­тий, она лишь засвидетельствует вероятность исполнения ваших договоренностей».

Армянин примерно такого же телосложения, что и перс, но он склонен жиреть, чего никогда не происходит с персом. У него, как и у перса, удивительно правильные черты лица, чудесные глаза, взгляд, который присущ только ему и который в одно и то же время заключает в себе, словно три изломанных луча молнии, рассудитель­ность, серьезность, печаль или покорность, а может быть, и то, и другое. Он сохранил нравы патриархов. Для него Авраам умер вчера, а Иаков еще жив; отец — это неогра­ниченный повелитель в семье; после него власть принад­лежит старшему сыну: младшие братья — его слуги, сестры — его служанки; однако старший сын вместе с братьями и сестрами всегда почтительно склоняется перед неоспоримой и несгибаемой волей отца. Они редко обедают за столом своего отца, редко позволяют себе сесть в его присутствии: для того, чтобы они сделали это, нужно не просто приглашение со стороны отца, а его приказание. Если в дом придет желанный или достойный уважения гость, что для армянина значит одно и то же, в доме устраивается праздник. Режут — правда, не откормленного теленка, ибо телята стали редкостью в Армении; не потому ли, хотя я в это не верю, так часто встречаются там теперь блудные сыновья? — режут барана, готовят баню и приглашают всех друзей на тра­пезу; чуточку воображения, и ничто не мешает предста­вить себе, что на эту трапезу сейчас придут Иаков и Рахиль, сядут за стол и будут праздновать свою помолвку.

Такова внешняя, видимая сторона характера армян, с их строгой бережливостью, удивительной собранностью ума и невероятной торговой хваткой.

Другая же сторона, та, что остается в тени и стано­вится видимой только после продолжительного знаком­ства с армянами и глубокого их изучения, сближает армянскую нацию с еврейской, с которой она свя­зана преданиями и историческими воспоминаниями, восходящими к началу мира. Ведь это в Армении нахо­дился земной рай; это в Армении брали свое начало четыре ветхозаветные реки, орошавшие землю; это на высочайшей горе Армении остановился ковчег; это в Армении началось новое заселение уничтоженного мира; это, наконец, в Армении патриарх Ной, покровитель всех пьяниц на свете, насадил виноград и испытал силу вина.

Подобно евреям, армяне были рассеяны, но не по всему свету, а по всей Азии. Там они побывали под вла­дычеством всякого рода, но всегда деспотическим, всегда иноверческим, всегда варварским, имеющим лишь соб­ственные прихоти в качестве правил, лишь собственные желания в качестве законов. В итоге, видя, что принад­лежащие им богатства служат предметом домогательства, они стали скрывать эти богатства; осознав, что откровен­ное слово — это слово опрометчивое и что оно может привести их к гибели, они сделались молчаливыми и лживыми. Поскольку они рисковали бы головой, выра­жая признательность своему вчерашнему покровителю, им пришлось стать неблагодарными; и наконец, не имея возможности быть честолюбивыми, ибо всякое поприще, кроме торговли, было для них закрыто, они сделались торговцами, усвоив всю хитрость и всю мелочность, при­сущую этому сословию. Тем не менее слово армянина почти не ставится под сомнение, а его подпись под тор­говым соглашением почти священна.

Что же касается татарина, о котором у нас уже шла речь, то смешение его с кавказскими племенами укра­сило его изначальный облик. Он был завоевателем и остался воителем; был кочевником и сохранил любовь к странствиям; он охотно трудится табунщиком, пастухом, скотоводом. Он любит горы, долгую дорогу, степи и, наконец, свободу; весной мужчина покидает свою деревню и возвращается туда лишь осенью, а его жена тем временем прядет шерсть овец, которых он пасет, и ткет кубинские, шемахинские и нухинские ковры, кото­рые бесхитростностью орнамента, очарованием цветов и прочностью нити соперничают с персидскими коврами и имеют перед ними то преимущество, что продаются за вполовину меньшую цену.

Татары делают также кинжалы с закалкой высочай­шего качества, ножны с богатыми украшениями и те ружья, инкрустированные слоновой костью и серебром, за какие горский вожак дает четырех лошадей и двух женщин.

Когда имеешь дело с татарином, нет нужды в его под­писи: достаточно его слова.

Вот среди этого населения, которое состоит из трех разных народов и с которым мы впервые встретились в Дербенте, нам и предстояло отныне жить. Так что было неплохо получше изучить его, чтобы получше его знать.

Я ни слова не говорю здесь о грузинском народе, кото­рый не встретишь нигде вне Грузии и которому, впрочем, надо посвятить — настолько он прекрасен, благороден, честен, отважен, щедр и воинствен — отдельный очерк.

В Баку торгуют в основном шелком, коврами, сахаром, шафраном, персидскими тканями и нефтью.

О торговле нефтью мы уже говорили.

Торговля шелком весьма значительна, хотя она и не может сравниться с той, что ведется в Нухе. В Баку соби­рают от пятисот до шестисот тысяч фунтов шелка, кото­рый, в зависимости от своего качества, продается по цене от десяти до двадцати франков за фунт.

Русский фунт состоит из двенадцати унций.

За шелком следует шафран; его собирают от шестна­дцати до восемнадцати тысяч фунтов в год. Он продается по цене от восьми до двенадцати и даже до четырнадцати франков за фунт.

Из шафрана, замешенного на кунжутном масле, делают плоские лепешки, удобные для перевозки.

В Баку продают два сорта сахара: один сорт, превос­ходного качества, ввозится из Европы; другой, изготав­ливаемый в Мазендеране, продается в виде небольших брусков и по цене нашего сахара-сырца.

Понятно, что из всех этих товаров мне было любо­пытно увидеть лишь ковры, персидские ткани и ору­жие.

Однако г-жа Фрейганг, как истинная дочь Евы, начала с того, что повела меня к своему ювелиру. Это был очень искусный финифтянщик, перс по имени Юсуф.

Какое счастье, что я начал свое путешествие со Штет­тина и Санкт-Петербурга, а не с Поти и Тифлиса, ведь тогда мне точно не удалось бы побывать дальше Дер­бента.

Да и как бы я вернулся в таком случае домой?

Какая прелесть для воображения художника все эти восточные драгоценности, ткани, ковры, оружие!

У меня хватило мужества сопротивляться соблазнам и купить лишь коралловые четки, сердоликовый розарий и ожерелье из татарских монет.

После чего я убежал от волшебника с золотой палоч­кой, не беспокоясь о том, следует ли за мной г-жа Фрей- ганг.

Самое любопытное, что эти люди, имеющие дело с жемчугом и алмазами, эти Бенвенуто Челлини в остро­конечных папахах, живут в лачугах, куда к ним надо взбираться по полуразвалившимся лестницам и где улич­ный ветер, проникающий сквозь разбитые стекла окон, раздувает плавильники.

Госпожа Фрейганг догнала меня: она подумала, что я укушен какой-нибудь фалангой.

— На базар, на базар! — воскликнул я, обращаясь к к-же Фрейганг. — Иначе мы никогда не уйдем от вашего финифтянщика.

И в самом деле, он показал нам чаши, какие можно увидеть только в «Тысяче и одной ночи», головные уборы султанш и пояса пери.

Все это было сделано с помощью удивительно простых инструментов: молотка, пробойника и резца.

Конечно, эти изделия не столь законченны, как те, что выходят из магазинов Жаниссе или Лемоннье, но зато сколько в них своеобразия!

А среди этой грязи, бегающих тараканов, скребущихся мышей, копошащихся детей поднимается дым из медной курильницы, и вам кажется, что вы перенеслись во вре­мена Шардена.

Да, таков Восток: благовония, драгоценности, оружие, грязь и пыль.

Мы направились к базару.

Там вас подстерегают искушения иного рода. Персид­ские шелка, турецкий бархат, карабахские ковры, ленко­ранские подушки, грузинское шитье, армянские покры­вала, тифлисские позументы и другие Бог весть какие вещи — все это привлекает, соблазняет, останавливает.

О бедные мои парижские друзья, кому Господь Бог вложил столько света в глаза, что вида одной восточной ткани достаточно, чтобы унять вашу досаду из-за того, что вы за полцены продали свою картину: будь я богат, сколько сокровищ повесил бы я на стенах ваших мастер­ских, сколько чудес разложил бы у ваших ног!

Я вернулся к г-же Пигулевской лишь к самому обеду.

Дул шквалистый ветер, и на море все утро было силь­ное волнение, но затем ветер стих, море успокоилось, так что г-н Фрейганг надеялся показать нам уникальное, сказочное зрелище, какое можно увидеть только в Баку.

Речь идет о морских огнях.

Вместе с тем нам нужно было посетить мечеть Фатимы.

Мы торопились, поскольку что-то нам предстояло увидеть днем, а что-то — ночью.

Днем нам предстояло увидеть развалины караван- сарая, который покрыт в настоящее время морем и башни которого в тихую погоду выступают на целый фут над поверхностью воды.

Башни связаны между собой еще сохранившейся сте­ной.

Эти развалины, погруженные на двенадцать или пят­надцать футов в море, являют собой удивительную загадку, которую еще не удалось разрешить.

Ученые утверждают, что Каспийское море отступает с каждым годом и что промеры глубины, показывавшие в 1824 году от восемнадцати до двадцати футов, сегодня показывают от двенадцати до пятнадцати футов.

Какая же была здесь глубина моря, когда этот караван- сарай, чьи башни едва выступают из воды, стоял на суше?

Разумеется, караван-сарай не был построен на мор­ском дне; он простирается более чем на версту, и это ясно свидетельствует о том, что море, омывающее сегодня стены Баку, некогда находилось в версте от города.

Не происходит ли это оттого, что пески, наносимые ветром, и камни, прикатываемые Тереком, Уралом и Курой, мало-помалу поднимают уровень моря?

Но в таком случае оно не должно иметь того подзем­ного канала, который связывал бы его с Черным морем и Персидским заливом?

Для меня-то это совершенно безразлично, но бедные ученые! Им придется оставить попытки найти ответ на этот вопрос.

Мы зажгли нечто вроде ракеты Конгрива, приготов­ленной из нефти и пакли и утяжеленной свинцовыми пулями, и бросили ее в одну из башен; дно башни осве­тилось к великому ужасу дюжины рыб, обосновавшихся там и отчаянно бившихся носом о стену, не в силах найти проход, через который они туда проникли.

Этот греческий огонь приготовили татары. Он напом­нил мне рассказ Жуанвиля о том греческом огне, кото­рый метали турки и которые, пылая в водах Нила, при­водил в такой страх крестоносцев.

Проведя этот опыт, мы двинулись дальше.

Попутно удостоверим, ибо мы забыли это сделать раньше, что наши матросы безуспешно пытались с помо­щью багров и железных крюков оторвать хотя бы один камушек от башен или стены караван-сарая.

Мы вышли в открытое море, оставив справа по борту шхуну капитана Фрейганга. Она была построена в Або, и, если вам угодно иметь представление о том, насколько отличаются по цене суда финской и нашей постройки, скажем, что эта шхуна, обшитая медью и скрепленная медными гвоздями, с двойным комплектом парусов, сто­ила, спущенная в море, три тысячи рублей, то есть две­надцать тысяч франков.

Десять минут спустя мы обогнули Баиловский мыс и причалили возле Шиховской косы.

По пути капитан обратил наше внимание на бурление воды. Эта дрожь на гладком как зеркало море напоми­нала кипение, которое могло придать ему какое-то под­земное горнило.

Высадившись на берег, мы оказались в ста шагах от мечети. Нам удалось распознать ее в темноте по изящ­ному минарету, с высоты которого муэдзин созывает правоверных на молитву.

Хотя было уже шесть часов вечера и стояла непрогляд­ная тьма, мечеть нам отворили. Несколько абазов сде­лали свое дело, и для нас зажгли нефтяные лампы ста­ринной формы: впереди шли два дервиша. У дверей мы хотели было снять свои сапоги, но, как и в Дербенте, нам не позволили это сделать, и наши проводники ограничи­лись тем, что убрали священные ковры, чтобы они не осквернились от прикосновения к ним ног неверных.

Нас привели к гробнице Фатимы, которая дала свое имя Фатимидам и во время гонений, воздвигнутых Йази- дом, удалилась в изгнание и пришла умереть близ Баку.

Это событие дает повод ежегодно устраивать любопыт­нейший праздник, рассказу о котором найдется место в нашем повествовании.

Мечеть эта служит местом паломничества бесплодных женщин. Они приходят сюда пешком, исполняют то, что у нас называется девятидневным молитвенным обетом, и затем в течение года рожают ребенка.

Супруга князя Хасая Уцмиева, с которой мы обедали накануне, какое-то время назад находилась как раз в этих обстоятельствах. Она совершила паломничество в святую мечеть и в тот же год родила мальчика.

В благодарность за этот небесный дар князь проложил на свои собственные средства дорогу от Баку до мечети.

Несмотря на эту огромную славу и это ценное свой­ство, мечеть Фатимы не показалась нам очень богатой. По-видимому, татарские женщины, живущие в Баку и его окрестностях, редко испытывают нужду прибегнуть к влиянию, которое имеет на Аллаха внучка пророка Маго­мета.

Мы снова сели в лодку, в которой нас ждали гребцы, и снова направились к Баиловскому мысу.

Ночь была по-прежнему спокойная и чрезвычайно темная. Несмотря на это спокойствие, на воде поднялась легкая зыбь, шедшая со стороны открытого моря и пред­вещавшая, что в нашу сторону движется ветер. Эта зыбь должна была сделать более живописным предстоявшее зрелище, но нам следовало поторопиться, поскольку из-за ветра, который мог налететь скорее, чем его ожи­дали, спектакль не удался бы.

Нужно было побыстрее отыскать место, где мы заме­тили бурление воды. Впрочем, это место легко удалось найти: путь к нему указывал запах нефти.

Вскоре один из матросов сказал г-ну Фрейгангу:

— Мы прибыли, господин капитан.

— Что ж, делай, что полагается, — ответил капитан, желая доставить нам приятный сюрприз.

Матрос взял в обе руки по пучку пакли, зажег их от фонаря, который поднес ему товарищ, и бросил один пучок у левого борта лодки, а другой у правого.

В то же мгновение море на пространстве в четверть версты вокруг нас воспламенилось.

Представляю, какой огромный страх должен был испытать тот, кто, проплывая по этому месту, первым зажег там от горящей бумаги сигару и, бросив эту бумагу в море, увидел, что море вспыхнуло, словно огромная чаша пунша.

Наша лодка напоминала ладью Харона, пересекающую реку ада; море сделалось настоящим Флегетоном.

Мы плыли буквально посреди пламени.

К счастью, это пламя изумительного золотистого цвета напоминало легкое пламя спирта, и мы едва ощущали его приятную теплоту.

Избавившись от всякого беспокойства, мы смогли с еще большим вниманием наблюдать это сказочное зре­лище.

Море пылало более или менее обширными остров­ками: одни были размером с круглый стол на двенадцать приборов, другие — величиной с бассейн Тюильри; мы плыли в проливах между ними, но время от времени наши гребцы, подчиняясь приказу капитана, провозили нас сквозь какой-нибудь из этих островков пламени.

То было явно самое любопытное и самое волшебное зрелище, какое только можно увидеть и какого, я думаю, не встретишь нигде, кроме этого уголка света.

Мы, несомненно, провели бы здесь всю ночь, если бы не заметили, что зыбь стала понемногу увеличиваться, а затем не ощутили бы первый порыв ветра.

Первыми погасли маленькие острова, потом средние, потом большие.

Только один упорно продолжал гореть.

— Ну, — обращаясь к нам, произнес капитан, — пора возвращаться в Баку, а не то нам придется на дне моря отыскивать причины загадочного явления, только что у нас на глазах разворачивавшегося на его поверхности.

Мы стали удаляться. Ветер, и в самом деле, дул с севера и подгонял нас к мечети Фатимы.

Но руки наших восьми гребцов справились с ветром, как он справился с огнем.

«Скачи, ржи, закусывай удила, мой дикий конь, — гово­рит Марлинский, — ты несешь на своей спине зверя лютее, чем ты, и он укротит тебя».

Таков же был и ветер.

Ветер укротил и погасил последний островок огня, который на наших глазах долго боролся с ним, скрывался в жидких долинах, затем поднимался на вершины волн, снова скрывался, снова появлялся и наконец, как душа, воспарившая в небо, покинул поверхность моря и исчез в воздухе.

Но и мы, в свой черед, укротили ветер.

Решительно, как говорит Марлинский, человек — самый лютый из всех зверей, а я скажу больше — самый лютый из всех стихий.

Когда мы приблизились к порту, один из наших матро­сов зажег запальный факел.

По этому сигналу шхуна капитана Фрейганга озари­лась праздничными огнями.

Это послужило сигналом для всех военных судов, сто­явших на якоре в Бакинском порту. Они тотчас озари­лись подобным же образом, и мы проследовали сквозь настоящий лес факелов.

Госпожа Пигулевская поджидала нас с угощением из персидских засахаренных фруктов.

Вполне очевидно, что никакой самый богатый на свете император, если только это не император Александр II, отправившийся из Петербурга в Баку, не в состоянии устроить себе такое вечернее празднество в своей дер­жаве, какое только что устроили здесь нам, простым художникам.

Дело в том, что искусство — это, попросту говоря, царь над императорами и император над царями.

XXVIII ТИГРЫ, БАРСЫ, ШАКАЛЫ, ЗМЕИ, ФАЛАНГИ, СКОРПИОНЫ, МОСКИТЫ, САРАНЧА, ПОНТИЙСКАЯ ПОЛЫНЬ

Баку, название которого означает обитель ветров, тщетно пытался бы присоединиться к семье европейских городов: судя по его почве, по его морю, по его зданиям, по произведенным в его стенах товарам, по обитающим в его реках рыбам, по ревущим в его лесах зверям, по ползающим в его степях гадам, по живущим под его ска­лами насекомым, по наполняющим его воздух атомам, это город азиатский, преимущественно персидский.

Начнем с тигра: как говорится, по месту и почет.

Там, где обитает тигр, не увидишь львов; редко два тирана правят в одном и том же царстве.

Кура, носившая у древних название Кир, кажется гра­ницей, которую тигр определил себе сам.

Тигр редко встречается на левом берегу Куры, которая берет свое начало в горах, высящихся возле Ахалциха, проходит через Тифлис, Шемаху, Аксабар, в северном углу Муганской степи соединяется с Араксом — Арагом древних, а затем, обогнув эту степь, тремя рукавами впа­дает в Каспийское море, в Кызыл-Агачский залив.

Четвертый рукав отделяется от Куры у Сальян, идет на восток и теряется в море.

Так вот, тигр, весьма распространенный в Ленкорани и в соседних с ней лесах, переплывает Араке, проникает в Карабах, порой отваживается появляться даже в Гру­зии, но, повторяю, редко переходит через Куру.

Однако тигров встречали и на Кавказе: два-три этих зверя были убиты в Аварии.

Пять-шесть лет тому назад один тигр из Ленкорани прославился как грабитель прохожих. Обычно он устраи­вался на дороге между Ленкоранью и Астарой, дороге, которая тянется по берегу моря и вдоль подножия Гилян- ских гор.

Однажды какой-то казак, направлявшийся из одного названного города в другой, увидел зверя, лежащего на дороге; он подошел к нему, не зная, что это за животное. Зверь поднял голову, заревел и оскалил зубы. Ошибки быть не могло: это был тигр.

У казака был при себе хлеб. Он бросил его тигру; тигр протянул лапу, придвинул хлеб к себе и принялся его есть.

Казак миновал зверя, вернулся в Астару и, предупре­див своих товарищей о случившемся, посоветовал им не ездить больше по ленкоранской дороге, не взяв с собой какой-нибудь кусок съестного, который можно будет бросить дорожному стражу.

На другой день тигр был на том же самом месте. Какой-то армянский купец избежал гибели лишь потому, что тигр бросился на его собаку.

С тех пор ни один путешественник не ходил ни из Ленкорани в Астару, ни из Астары в Ленкорань, не взяв с собой, подобно Энею, спускающемуся в преисподнюю, какую-нибудь лепешку для стража прохода.

Вначале все запасались хлебом.

Однако вскоре хлеб показался тигру пищей совер­шенно недостаточной.

Зверь ворчал, ясно давая понять, что он, возможно, еще согласится принять хлеб, но требует, чтобы к этому что-нибудь прибавили.

Под этим «что-нибудь» подразумевалось сырое мясо с кровью.

После этого ему стали приносить кур, индеек, куски говядины, и тигр, всегда проявляя великодушие, пропу­скал путника, лишь бы тот аккуратно заплатил подать.

Слух об этом дошел до русского правительства. Но правительство, какое бы оно ни было, не может допу­стить, чтобы какой-нибудь сборщик налогов обосновался на большой дороге, не имея в своем кармане свидетель­ства, подписанного министром финансов.

Тигр же забыл обратиться с просьбой о таком доку­менте к наместнику Кавказа.

Устроили облаву; вначале тигр не мог поверить, что кто-то питает к нему неприязнь, но, когда полученная в бок пуля не оставила у него больше никаких сомнений на этот счет, он бросился на людей, столь неосмотрительно пришедших потревожить его во время мирного исполне­ния им своих обязанностей, и убил двух охотников.

Третий, который был лишь ранен, едва избежал гибели.

Была устроена еще одна облава, состоявшая на этот раз не из любителей-охотников, а из целой воинской роты.

Тигр, получив еще девять пуль, совершил прыжок на пятнадцать футов вверх, чтобы достать казака, который, забравшись на дерево, как раз и пустил в него девятую пулю; чтобы увеличить по возможности расстояние между собой и зверем, казак уцепился за ветку, находи­вшуюся у него над головой, и хотел подтянуться на ней, но когти тигра остановили его, распоров ему живот и вырвав оттуда половину внутренностей. Тигр сдох, но император Николай заплатил за это жизнью пяти чело­век.

Спустя примерно четыре года после этого одна- единственная женщина одним ударом сделала то же, что тогда безуспешно начала дюжина охотников и с таким трудом закончила рота солдат.

Случилось это в деревне Джангамиран, стоящей посреди леса.

Любая русская или ставшая русской деревня, сколь угодно малая, имеет свою баню. Русский, как бы он ни был беден, не может обойтись без двух вещей: без чая два раза в день и без бани раз в неделю.

Муж с женой содержали деревенскую баню, находи­вшуюся на самой окраине села, уже в чаще леса.

Была суббота, день, когда все в деревне мылись. Бан­щик и его жена начали разогревать банный котел и колоть дрова на дворе, чтобы довести температуру котла до самого высокого градуса, какой он был способен вынести.

В то время как они кололи дрова, на глазах у них в баню спокойно вошел тигр, ступая неспешным шагом зверя, уверенного в собственной силе.

В бане он разлегся на верхней полке. Тигры обожают тепло.

Банщик, топивший баню вовсе не для тигра, побежал, чтобы выгнать его оттуда, как если бы он имел дело с кошкой.

Он нашел зверя лежащим на верхней полке, как мы уже сказали, и, видимо, пребывающим в состоянии пол­нейшего блаженства.

Банщик схватил ведро, наполнил его кипящей водой и выплеснул ее в морду тигру.

Тигры любят тепло, однако терпеть не могут кипятка: всему есть мера! Зверь бросился на банщика.

Но, к счастью, жена шла следом за мужем, держа в руке топор, которым она колола дрова.

Увидев, что тигр бросился на ее мужа, она не задумы­ваясь, со всего размаха ударила зверя топором.

Удар пришелся тигру прямо в лоб и раскроил ему голову, словно яблоко.

Тигр рухнул мертвым, повалив при этом обоих супру­гов, но не причинив им никакого вреда, кроме ушиба, который они получили при падении.

Князь Воронцов, тогдашний наместник Кавказа, вызвал убийцу тигра в Тифлис. Сначала женщину при­няла княгиня.

Притворившись разгневанной, она воскликнула, обра­щаясь к ней:

— Как ты, несчастная, посмела убить царского тигра?!

— Ах, сударыня! — вскричала женщина, введенная в заблуждение тоном княгини. — Клянусь вам, я не знала, что он царский.

Княгиня Воронцова разразилась смехом, и этот смех успокоил бедную женщину.

Потом в свой черед вошел князь и успокоил ее окон­чательно.

Но этим дело не кончилось: князь дал ей в награду тысячу рублей и медаль, которую она носит на груди, словно солдат, награжденный почетным крестом.

Славная женщина сама рассказала нам об этом при­ключении. По ее словам, она до сих пор не может опом­ниться от того, с каким удивлением и восхищением все тогда на нее смотрели. Она не испытала столько волне­ния даже в ту минуту, когда ударила топором тигра, на которого ее муж выплеснул ведро кипятка.

Тигры приняли случившееся к сведению и больше не появлялись в русских банях.

Другой тигр, на этот раз в деревне Шанака, проявил еще большую ребячливость.

Одна женщина стирала белье у родника, в ста шагах от своего дома; с ней был малыш в возрасте четырнадцати­пятнадцати месяцев.

У нее не хватило мыла, и она отправилась за ним домой, а ребенка, рассудив, что не стоит брать его с собой, оставила играть на траве у родника.

Отыскивая мыло, она выглянула из открытого окна, чтобы проверить, не случилось ли что-нибудь с ребен­ком, оставшимся на берегу источника; каков же был ее ужас, когда она увидела, что из леса вышел тигр: он пересек дорогу, направился прямо к ребенку и положил на него свою широкую лапу.

Мать оцепенела, затаила дыхание и побледнела, едва живая.

Но ребенок, по-видимому, принял свирепого зверя за большую собаку: он схватил его своими ручонками за уши и начал играть с ним.

Тигр не остался в долгу: будучи жизнерадостного нрава, он сам принялся играть с ребенком.

Эта страшная игра длилась минут десять; затем тигр, оставив ребенка, снова пересек дорогу и скрылся в лесу.

Мать, потеряв голову, бегом бросилась к ребенку и обнаружила, что он улыбается и на нем нет ни единой царапины.

Эти три случая, о которых я только что рассказал, столь же широко известны на Кавказе, как в Риме была известна история льва Андрокла.

Барсы довольно часто встречаются на берегах Куры и особенно, как я уже говорил по поводу тигров, на ееправом берегу. Они прячутся в тростниках, в зарослях, в густых кустарниках и оттуда бросаются на баранов, на диких коз и даже на буйволов, когда те приходят на водо­пой.

В прежние времена барсов дрессировали, как дресси­руют еще и сегодня соколов, однако, вместо того чтобы охотиться с ними на фазанов, с ними охотились на газе­лей и, вместо того чтобы носить их на руке, их возили на седельной луке.

С упразднением персидского господства в южной части Грузии и с присоединением к России одного за другим различных ханств эта охота, главная княжеская забава ханов, вышла из употребления. Господин Чиляев, управляющий тифлисской таможней, вспоминал, что он, будучи еще совсем юным, был на такой охоте с ханом Карабаха.

Позднее он участвовал в двух или трех охотах на бар­сов. Во время одной из них охотник, стоявший рядом с ним, выстрелил в барса и ранил его, но зверь кинулся на охотника и, прежде чем тот успел сделать второй выстрел, взмахом лапы буквально сорвал ему голову с плеч.

Что касается шакалов, то они водятся здесь в таком количестве, особенно в деревнях, чуть углубленных в горы, что мешают спать тем, кто еще не привык к их лаю. Хотя животное это безобидно и довольно-таки трус­ливо, в его лае есть что-то ужасающее.

Это вызывает в памяти историю, рассказанную Олеа- рием.

На глазах у почтенного немца, посланного герцогом Гольштейнским к персидскому шаху, судно, на котором он плыл, потерпело кораблекрушение у берегов Даге­стана. Его секретарь, собирая травы для гербария, заблу­дился в лесу и, опасаясь быть съеденным хищными зве­рями, влез на дерево, намереваясь провести там ночь. На следующий день, поскольку он долго не возвращался, его стали искать и нашли на дереве. Он совершенно потерял рассудок и никогда уже не обрел его вновь.

Однако из его ответов стало понятно, что случившееся с ним было следствием страха, который вызвали у него шакалы. Он утверждал, что около сотни этих зверей собрались под деревом, на котором он сидел, и, словно разумные существа, важно беседовали по-немецки о своих личных делах.

Что касается змей, весьма распространенных в мест­ности, прилегающей к Баку, то нельзя сделать шага без риска раздавить ногой одну из них или быть укушенным ею, что куда более неприятно, если вы уже ступили в Муганскую степь. Мой добрый друг барон Фино, консул в Тифлисе, проезжая по ней с казачьим конвоем, видел змей целыми сотнями; на его глазах казак проткнул одну из них своим копьем: она была прекрасного золотисто­желтого цвета. Чаще всего встречаются черные и зеленые змеи.

Граф Зубов, начав в 1800 году осаду Сальян, отделен­ных от Муганской степи лишь Курой, решил перезимо­вать в этой степи. Его солдаты, копая там грунт, чтобы установить свои палатки, вытащили на поверхность земли тысячи змей, оцепеневших от холода.

Сама античность удостоверяет этот факт.

Вот точные слова Плутарха:

«После этого последнего сражения — того, что он дал у реки Абант, — Помпей двинулся вперед, чтобы проникнуть в Гирканию и достигнуть Каспийского моря, но из-за мно­жества ядовитых змей, укус которых смертелен, был вынужден оставить свой замысел и повернуть назад, хотя он находился от моря на расстоянии всего трех дней пути. И потому он вернулся в Малую Армению».

К счастью, укус этих змей, хотя и смертельный, если позволить яду распространяться и беспрепятственно воз­действовать на кровь, становится почти безвредным, если облить ранку оликовым маслом или даже просто натереть ее каким-нибудь жиром.

Поразительное явление происходит весной: целые стада кочующих змей движутся из Персии, переплывают Араке и вторгаются в Муганскую степь. Что их ведет? Ненависть или любовь? Любовь змей весьма похожа на ненависть. На протяжении одного-двух месяцев в степи звучит свист, который напоминает шум, производимый эвменидами, и то здесь, то там виднеются огромные реп­тилии золотисто-желтого или изумрудно-зеленого цвета, исполняющие на своем хвосте нечто вроде польки и жалящие друг друга тройным жалом — черным у одних, огненного цвета у других.

В это время никто не отваживается ездить по Муган- ской степи, ибо укус змей тогда оказывается почти неиз­лечимым.

Да будет мне теперь позволено сообщить читателям, настроенным на недоверие, один факт.

Некоторые семьи, главным образом княжеские или находящиеся в родстве с княжескими семьями Грузии и ханскими семьями Баку, Кубы, Карабаха и все такое про­чее, владеют камнем, обладающим свойством легендар­ного индийского безоара.

Этот камень, который отцы передавали детям вместе с самыми драгоценными из своих сокровищ, обладает свойством исцелять от укуса ядовитых животных — змей, гадюк, фаланг, скорпионов; достаточно приложить его к ране, и он притягивает к себе яд, как магнит притягивает железо. Полковник Давыдов, состоящий в родстве с французской герцогиней де Грамон и женившийся в Тифлисе на княжне Орбелиани, владеет одним из таких камней.

Камень этот величиной с яйцо дрозда, пористый, синеватый, не имеющий вкуса и почерневший в некото­рых местах наподобие поджаренного боба. Если кого- нибудь укусила змея, за этим камнем приходят и при­кладывают его к ране; от этого он изменяет цвет и приобретает мертвенно-серый оттенок.

Но едва эта процедура, похожая на ту, что в старину проделывали заклинатели змей, закончена, камень погру­жают в молоко; при этом он выпускает из себя яд и вос­станавливает свой обычный цвет.

Я настойчиво уговаривал полковника Давыдова взять с собой в Париж, в ближайшую же его поездку туда, при­надлежащий ему камень и подвергнуть его научному исследованию.

Что касается меня, то мне не верится, что он природ­ного происхождения. Скорее я считаю его искусствен­ным противоядием, приготовленным древними персид­скими медиками.

Мы сказали, что этот камень действенно исцеляет не только от яда змей, но и от укусов фаланги и скорпиона. Сообщим теперь некоторые подробности насчет двух этих страшных пауков.

Фаланга, phalangium araneoides, очень часто встречается в Баку и его окрестностях.

Вид у нее ужасающий. С первого взгляда видно, что она должна быть отверженным существом среди Божьих творений. Ее тело размером с дюйм поддерживается довольно короткими ножками, но, несмотря на малость этих ножек, бегает она очень быстро. Шея у нее длинная, пасть вооружена зубами, с невероятной яростью схваты­вающими добычу.

Несомненно, своей дурной славой она обязана дур­ному нраву, ибо это самое вспыльчивое животное, какое мне известно.

Две фаланги, посаженные вместе в банку, тотчас бро­саются одна на другую и не расслабляются до тех пор, пока одна из них не окажется мало того что мертвой, но еще и растерзанной на клочки.

То же самое происходит, если запереть ее со скорпио­ном. Скорпион вступает в борьбу, но в конце концов почти всегда становится жертвой.

Что такое скорпион, знают все: здесь он такой же, как и в Европе. Однако красная разновидность скорпионов опаснее желтых скорпионов, а еще одна разновидность, черная, опаснее красных.

Хотя в Баку мы находились ноябре и, следовательно, погода стояла относительно холодная, там в это время вполне можно было доставить себе удовольствие и найти одного или двух скорпионов под любым крупным кам­нем, лежащим у подножия южной части городских стен.

Для путешественников, вынужденных ночевать под открытым небом или располагаться лагерем в палатке, самое верное предохранительное средство от скорпиона, фаланги и даже от змеи — спать на бараньей шкуре.

Дело в том, что баран — самый жестокий враг этих тварей.

Бараны очень лакомы до скорпионов и фаланг: сколько бы стадо баранов ни встретило их на своем пути, все они будут съедены. Летом можно видеть, как они бегут, отсту­пая перед пасущимися баранами, причем в таком коли­честве, что трава кишит ими и колышется из-за этого.

Еще одно существо, не только почти столь же опасное, но к тому же еще более надоедливое и несносное, чем скорпионы, фаланги и змеи, ибо от него невозможно защититься, это москит.

На протяжении пяти месяцев, с мая и до конца сентя­бря, воздух начиная от Казани и вплоть до Астрабада принадлежит москитам.

Неуловимые для глаз, неосязаемые для рук, порха­ющие с помощью двух вертикальных крыльев, они про­никают сквозь тончайшие ткани, целиком забираются в кожу, порождая зуд, такой же болезненный, как ожог, что приводит к появлению гнойничков, которые на три- четыре месяца оставляют на теле почти такие же следы, как оспа.

Существует одна персидская деревня, где никогда не останавливаются путешественники. Деревня эта называ­ется Миана.

Только там, появившись неизвестно откуда, водятся небольшие клопы, укус которых смертелен для иностран­цев. Весьма странно, что местные жители, когда их кусают эти насекомые, не испытывают никаких послед­ствий, кроме тех, что оказывает на них обычный укус.

Ну а теперь, поскольку мы к этому подошли, скажем несколько слов о саранче — седьмой и последней казни египетской.

Саранча совершает настоящее нашествие на Грузию и Персию. Среди ясного неба внезапно появляется на горизонте темное облако.

Вам кажется, что это гроза.

Однако облако приближается чрезвычайно быстро, и вскоре вам становится понятно, что никогда ни один смерч не двигался так стремительно, даже если его под­гонял своим крылом ветер.

К тому же оно свинцового цвета.

Облако это — мириады саранчи.

Везде, где она опустилась, урожай оказывается снят. После нее на поле не остается ни одного хлебного колоса, а в лесу — ни одного листочка на деревьях.

К счастью, эти тучи саранчи, как бы густы они ни были, вскоре тают; их преследуют стаи птиц, которых персы и грузины чтят так же, как голландцы чтят аистов, а египтяне — ибиса.

Этот истребитель саранчи, называемый по-местному «тарби», есть не что иное, как paradisea tristis наших музеев.

Наконец, словно для того, чтобы и животные подвер­гались таким же бедствиям, как человек, по всему про­странству, заключенному между двумя морями, произ­растает растение, смертельное для лошадей.

Это понтийская полынь.

Нередко табун из сорока, пятидесяти, ста лошадей полностью погибает на пастбище, где произрастает эта трава. Генерал Цицианов, о трагической смерти которого во время предпринятой им осады Баку мы рассказывали, потерял таким образом всех своих артиллерийских лоша­дей.

Овцы и быки едят эту траву, не претерпевая никакого вреда.

Кровопускание, кислое молоко и оливковое масло служат хорошим, но не всегда действенным средством против такого отравления.

Мы призываем туристов, которых охватило желание проделать такое же путешествие, какое было проделано нами, запастись в Петербурге или в Москве мешочком персидского порошка.

Этот порошок имеет свойство отгонять от тех, кто рас­сыпает его вокруг себя, большую часть насекомых, о злотворных инстинктах которых мы только что расска­зали.

Впрочем, я везу во Францию пакетик этого порошка, так что его можно будет подвергнуть исследованию. Мои слабые ботанические познания позволяют мне до сих пор считать, что персидский порошок составляется всего-навсего из пестиков ромашки.

XXIX ШАХ-ХУСЕЙН

Рассказывая о нашем посещении мечети Фатимы, я упо- мянул о татарском празднике, устраиваемом в Дербенте, Баку и Шемахе по поводу годовщины смерти Хусейна, сына Али и той самой Фатимы, в мечети которой мы побывали. Так как смерть Хусейна произошла 10 октя­бря, то по чистой случайности нам довелось присутство­вать на этом ежегодном празднике.

Я не могу обещать, что мне удастся рассказать о нем вполне вразумительно, ибо незнание языка вынуждало меня почти все время воспринимать это зрелище как красочную пантомиму, скорее домысливая происходя­щее, чем правильно понимая его суть, или же полагаться на то, что говорили мне, коверкая французские слова, мои услужливые соседи.

Что же касается Калино, то вследствие недостаточного образования, которое получают в русских университетах, он еще больше, чем я, был несведущ в отношении дра­матического представления, разворачивавшегося на наших глазах.

Тем не менее я отважусь на разбор этого спектакля: мой рассказ, при всех его изъянах, покажет читателям, до какой степени развито у наследников Чингисхана и Тамерлана драматическое искусство.

Не знаю, известно это вам или неизвестно, дорогие читатели, — хотя я намерен приступить к рассказу так, как если бы это было вам неизвестно, — что магометан­ство разделяется на две партии: суннитскую партию Абу Бакра и Омара и шиитскую партию Али.

Турки по большей частью принадлежат к первой, то есть они сунниты.

Персы принадлежат ко второй, то есть они шииты.

К чести обоих народов следует признать, что из-за этого религиозного различия они еще и сегодня так же пламенно ненавидят друг друга, как это делали в шест­надцатом столетии католики и гугеноты.

Шииты отличаются особой нетерпимостью: их нена­висть к христианам обычно так велика, что никакой шиит ни за что на свете, даже под страхом голодной смерти, не сядет за один стол с христианином, а если тот будет буквально умирать от жажды, не предложит ему воды, опасаясь осквернить свою чашку.

Шииты — это настоящие правоверные старого закала, живущие по заповедям Магомета.

Татары, обитающие в Дербенте, Баку и Шемахе, в основном принадлежат к этой любезной их сердцу пар­тии, и именно они с особым пылом и рвением отмечают горестную для них годовщину смерти сына Фатимы.

Скажем несколько слов о Хусейне, чтобы, если это возможно, сделать наш рассказ более понятным.

Али, двоюродный брат Магомета, женился на его дочери Фатиме и с этого времени оказался не только двоюродным братом, но еще и зятем Пророка. У Али и Фатимы было два сына: Хасан и Хусейн. После смерти своего старшего брата Хасана, которая произошла в 669 году от Рождества Христова, Хусейн считался имамом, то есть законным главой религии. Одиннадцать лет он мирно жил так в Мекке, как вдруг после смерти Муавии, произошедшей в 680 году, его призвали в Куфу жители этого города, вознамерившиеся провозгласить его хали­фом; он откликнулся на этот призыв, но по неосторож­ности взял себе в сопровождающие лишь сто человек.

Тем временем Йазид, сын Муавии, справедливо или несправедливо подозревая Хусейна в причастности к убийству отца, решил отомстить кровью за кровь. Он напал на Хусейна недалеко от Багдада, на равнине Кер­белы, в месте, которое еще и сегодня носит название Мешед-Хусейн, или Гробница Хусейна.

Таков исторический факт, лишенный всяческих при­крас; посмотрим теперь, как он выглядит, разукрашен­ный воображением татар.

За несколько дней до того, как должны начаться пред­ставления — мы говорим «представления», ибо спектакль длится не два дня, как «Монте-Кристо», и не три дня, как «Валленштейн», а десять дней, — на главной улице города строят театр. Возводят этот театр так, что улица служит его партером, дверной порог — местом для орке­стра, окна — ложами, а террасы — галереей.

В первый из дней, в течение которых происходят эти представления, с девяти часов вечера татарские маль­чишки начинают разжигать большие костры и пляшут вокруг них до одиннадцати часов, крича изо всех сил:

— Али! Али!

Тем временем мечети украшаются флагами, а галереи мечетей — зеркалами, коврами и шитыми шелком и сере­бром тканями, которые берутся для этого из самых бога­тых домов города.

Когда мы находились в Дербенте, в его главной мечети была выставлена написанная на лубяной ткани картина, изображающая смертельный поединок Рустама, леген­дарного основателя Дербента, который оспаривает у Александра Великого честь сооружения городских стен, с Сатаной.

Естественно, Рустам одет по-татарски или почти по-татарски: это своего рода святой Георгий или святой Михаил; что же касается Сатаны, то он выглядит тради­ционно — у него когти, хвост, но сверх того кабаньи клыки, что показалось нам чисто местным атрибутом. На палице, которой вооружен Сатана, четыре мельничных жернова, а между рогами у него подвешен колокол.

Их схватка кончается тем, что Рустам, несмотря на кабаньи клыки, четыре жернова и колокол, одолел Сатану и принудил его построить город Дербент, который, если верить этому преданию, должен являть собой образец архитектуры преисподней.

Около одиннадцати часов вечера начинается представ­ление. Шествие открывают дети, которые несут зажжен­ные свечи. На роль Хусейна выбирают самого красивого мужчину, какого только можно найти; его облачают в великолепный наряд, покрытый сверху богатой атласной мантией. Он шествует в сопровождении двух своих жен, сына, сестер, родственников и свиты. Призванный жите­лями Куфы, он отправляется в путь, но, узнав, что побли­зости находятся вражеские войска, останавливается в деревне Банья-Сал. Предполагается, что сцена изобра­жает эту деревню.

Местные старшины преподносят ему баранов и поздравляют его с благополучным прибытием. Встречу нарушает появление Омара — военачальника халифа Йазида. И тут начинается сражение.

Это сражение, при всех его несходных шансах на успех и на поражение, длится десять дней. Как гласит история, бой продолжался от восхода солнца до полудня, однако, поскольку для татар картина войны — самое увлекатель­ное зрелище, они надолго затянули это сражение, в кото­ром каждый предъявляет такие доказательства собствен­ной ловкости, какие входят в репертуар самых умелых наездников. Капля по капле, если можно так выразиться, зрители наслаждаются этим представлением, развязка которого наступает только на десятый день.

На десятый день огни становятся ярче прежнего, а толпа шумит, как роящийся улей. Плоские крыши домов заполняются зрителями; вначале стайками бегут дети в лохмотьях, затем идут выстроившиеся в круг татары, причем каждый из них держит своего соседа левой рукой за пояс, а правой изо всех сил бьет его в грудь кулаком; попутно они нараспев произносят арабские стихи, кото­рые подсказывают им искушенные в грамоте суфлеры, расставленные в толпе. Пока длится весь этот шум и крик, из мечети приносят гробницу Хусейна, предусмо­трительно изготовленную заранее: она сделана по тому же образцу, что и сама мечеть, с двумя ее минаретами у переднего фасада, и украшена живописью и позолотой, цена которой доходит порой до восьми-девяти тысяч рублей.

Одновременно с другой стороны появляется еще один кортеж. Он несет уменьшенную копию мечети, где Мус­лим, двоюродный брат Хусейна, вступает в брак с его дочерью.

В составе каждого из кортежей идет конь, покрытый богатой попоной, но весь израненный стрелами и зали­тый кровью. На одно несчастное животное навьючены с обоих боков полные доспехи Хасана, сына Хусейна, а на другое — доспехи Муслима, его зятя: оба они убиты в сражении. Когда кортежи встречаются, удары в грудь становятся еще сильнее, а крики переходят в вопли.

После этого, сопровождаемые грохотом ружейных выстрелов, кортежи вместе отправляются к главной мечети, и в ее дворе, перед ней, одну против другой ста­вят обе гробницы. И тогда разворачивается дикая, ужа­сающая, комичная и в то же время страшная сцена, о которой ничто не может дать представления.

Вообразите тысячи татар с их бритыми головами, вопящих, жестикулирующих и наносящих себе удары, и все это при свете нефтяных факелов: красноватые отбле­ски огней играют на правильных, но мрачных чертах этих азиатов, на разноцветных тканях, на складках раз­вевающихся на ветру флагов, на стенах мечети, к кото­рым прислоняются, расположившись в несколько рядов — либо опустившись на корточки, либо сидя, либо стоя, — женщины в своих длинных платьях, оставля­ющих открытыми лишь глаза; все это отчетливо выделя­ется на фоне мха и плюща, покрывающего стены, и листвы огромных платанов, затеняющих балконы. Гале­рея, которая тянется кругом двора, блистает зеркалами и люстрами. Фонтан, стоящий посреди двора, окружен пестрой толпой людей, которые пытаются утолить тер­зающую их жгучую жажду, жадно черпая воду пригорш­нями.

И наконец, добавьте ко всему этому грустный полуме­сяц, ставший символом ислама: скользя сквозь облака, сквозь дым горящей нефти, он, еще более бледный и печальный, чем обычно, словно взирает с удивлением на своих поклонников, смешанных с христианами.

Все это имеет причудливый вид, поражающий одно­временно своей новизной и своей странностью.

Если же от общего впечатления перейти к подробно­стям, то вот что бросалось в глаза.

Ребенок, из непокрытой головы которого струится кровь: в знак покаяния его отец сделал ему надрезы на коже; рядом с ним семидесятилетний старик с крашеной в огненно-красный цвет бородой, размахивающий кин­жалом; по другую сторону покрытый пылью и грязью татарин, опрыскивающий себя, чтобы казаться привле­кательным, розовой водой.

Внезапно представление, на протяжении десяти дней остававшееся одной лишь битвой, возобновляет свой ход: эта битва была всего лишь вступлением. Хусейн берет Аллаха в свидетели честности своих намерений. Напрасно жены и сын пытаются умерить его пыл: он никого не слушает, выхватывает саблю и бросается на Омара. В эту минуту Муслим, зять Хусейна, падает мертвым. Хусейн взваливает его труп на коня и отвозит убитого к его женам, которые начинают вопить тем более ужасно, что их играют переодетые мужчины; при звуках этих стена­ний все зрители разом начинают рыдать.

Наконец Хусейн, собственной рукой убив тысячу девятьсот пятьдесят врагов, в свой черед поддается уста­лости. Он испытывает нужду в отдыхе и к тому же ему надо напоить водой из источника, обладающего целеб­ной силой, своего сына, страдающего грудной болезнью. Прежде о предрасположенности юного Хасана к чахотке и речи не было, однако татарские драматурги не слиш­ком взыскательны в отношении средств, способных зара­нее подсказать дальнейшее развитие сюжета.

Хусейн берет на руки Хасана, как раньше он это делал с Муслимом, и верхом на коне мчится к источнику; однако в ту минуту, когда он должен вот-вот достичь цели, раздается оглушительный ружейный залп, и Хасан, находясь на руках своего отца, получает смертельное ранение.

Когда происходит это неожиданне несчастье, крики, слезы и рыдания усиливаются, прекращаясь лишь на минуту, когда на сцене появляется новый, совершенно незнакомый персонаж.

Это посланец, который явился из Медины и привез письмо от дочери Хусейна.

Он прибыл справиться о здоровье Хусейна и его близ­ких. Минута, как видим, выбрана довольно неудачно, и потому в ответ Хусейн лишь показывает ему на трупы бедного Хасана и несчастного Муслима.

Внезапно толпа расступается, давая выйти на сцену дюжине мальчуганов с вымазанными черной краской лицами. Это джинны: возмущенные жестокостью врагов Хусейна, они явились предложить несчастному отцу свои услуги. Однако Хусейн, будучи слишком благочестивым магометанином, чтобы вступать в сделку с демонами, отвечает, что благодаря Магомету он не нуждается ни в чем, кроме своей правоты и своей сабли. Но едва он про­износит эту похвальбу, как ружейный выстрел сваливает его с коня.

Если скорбь была столь велика из-за смерти сына и зятя, то судите сами, какой она должна была стать из-за смерти отца! Сверху, снизу, справа, слева, из сере­дины — отовсюду раздаются рыдания, стоны, плач, и, что любопытно, из глаз зрителей текут непритворные слезы, причем столь волнующие, что даже барс спуска­ется с соседних скал, чтобы поплакать над телом Хусейна.

Но он лишь опережает двух ангелов: облаченные в белые одежды, с огромными крыльями и в папахах, они спускаются по двум лестницам, чтобы унести на небо душу мертвого.

В ту минуту, когда они ее уносят, в глубине сцены начинают колыхаться большие веера из павлиньих перьев. Впрочем, это проявление небесных сил не мешает Омару завладеть богатой атласной мантией мертвеца и увести в плен жен Хусейна.

Вот так заканчивается эта необычная драма, которая на протяжении целых десяти дней до такой степени занимает население, что все дела оказываются заброшен­ными, поскольку мужчины, женщины, дети и старики проводят все ночи на спектакле, а когда наступает день, спят один крепче другого.

С утра, примерно до полудня, город все эти десять дней похож на царство Спящей красавицы.

Разумеется, за эти десять дней изрядное число кин­жальных ударов и изрядное число пуль, забытых в ружьях, становятся причиной появления у Хусейна и его сына целой свиты мертвецов. Однако общепризнанно, что жертвы таких происшествий являются мучениками и одним скачком перепрыгивают с этой не очень-то достойной сожаления земли в несказанный рай Маго­мета.

Аминь!

XXX ПРОЩАНИЕ С КАСПИЙСКИМ МОРЕМ

Нам оставалось осмотреть еще две достопримечательно­сти: одну в Баку, другую в его окрестностях.

В Баку — ханский дворец, построенный Шах- Аббасом II, персидским царем; в окрестностях Баку — Волчьи ворота.

Ханский дворец, являющийся образцом арабской архитектуры одной из лучших ее эпох, был построен около 1650 года тем самым Аббасом II, который умер в возрасте тридцати шести лет, завоевав перед этим Канда­гар и с почестями приняв в своем государстве Шардена и Тавернье, и, если бы не они, был бы у нас совершенно неизвестен.

Дворец полностью заброшен; сохранился лишь очень красивый по форме портал с великолепными украше­ниями и зал, интересный одной подробностью.

Называется он залом Суда.

В самом центре этого зала вырыта яма, нечто вроде каменного мешка. Некогда, как утверждают, эта яма диа­метром в восемнадцать дюймов закрывалась колонной. Если человека приговаривали к смерти и его казнь должна была совершиться в тайне, его приводили в зал Суда, сдвигали колонну, ставили осужденного на колени и одним взмахом сабли отрубали ему голову, которая, если удар был нанесен искусно, падала в каменный мешок, не задевая его краев. Затем тело уносили, колонну ставили на прежнее место, и на этом все кончалось.

Уверяют, что этот каменный мешок был подземельем, сообщавшимся с мечетью Фатимы.

Что же касается Волчьих ворот, то здесь все обстоит иначе: это странного вида проход, который пробит в скале в пяти верстах от Баку и выходит на долину, весьма похожую на один из уголков Сицилии, опустошенных Этной. Одна лишь Этна со своей беспорядочно разли­вающейся лавой может дать представление об унылости подобного пейзажа: голая земля, лужи стоячей воды, долина, являющая собой некую пропасть между двумя высокими горами и лишенная всяких следов раститель­ности, — но таков вид не самих Волчьих ворот, а пей­зажа, который открывается от них взгляду.

Чтобы мы могли совершить эту прогулку, нам привели трех лошадей: одну белую и двух рыжей масти. Меня соблазнила масть первой из них, и вначале я сел на нее, но, едва оказавшись в седле, почувствовал, что она ослабла под моим весом. Я спешился, отдал ее есаулу г-на Пигулевского и сел на другую.

И правильно сделал! Спускаясь к Волчьим воротам, белая лошадь оступилась и сбросила своего всадника шагов на десять вперед. К счастью, татары настолько хорошие наездники, что даже при падении они не при­чиняют себе никакого вреда.

Наши экипажи, уже запряженные и нагруженные бага­жом, ждали нас у ворот дома г-на Пигулевского; подан­ный на стол завтрак ждал нас в обеденном зале.

Позавтракав и простившись со всеми нашими знако­мыми, появившимися у нас за эти три дня и теперь собравшимися, чтобы устроить нам проводы, мы трону­лись в путь.

Покидая Баку, мы повернулись спиной к Каспийскому морю, которое я никогда не предполагал увидеть, читая его описание у Геродота, самого точного из всех древних авторов, говоривших о нем, а также у Страбона, Птоле­мея, Марко Поло, Дженкинсона, Шардена и Стрейса; мы повернулись спиной к этому морю, о разлуке с которым я никогда не предполагал сожалеть и, тем не менее, с которым мне жаль было расстаться, ибо в моих глазах любое море имеет непреодолимые чары: оно притягивает меня улыбкой своих волн, прозрачностью своих голубых вод. Оно часто сердилось на меня, и я видел его в гневе, но, возможно, как раз тогда оно казалось мне прекрас­нее, чем когда-либо прежде, и я улыбался ему, как улы­баются любимой женщине, даже когда она в ярости.

Однако я никогда не проклинал его, и, если бы даже я был царем царей и оно разрушило мой флот, у меня не хватило бы смелости высечь его розгами.

Вот почему порой я доверялся ему настолько безо­глядно, что обмануть меня было бы предательством. Но ведь не каждая Далила обрезает волосы любовнику, кото­рый засыпает, опустив голову ей на колени. И если дру­гие, прежде чем пуститься вплавь по его изменчивой поверхности, на всякий случай призывают на помощь себе Левиафана, то я бросаюсь в волны моря, словно Арион, восседающий на спине первого попавшегося дельфина. Сколько раз между морем и мною была лишь доска, на которую опирались мои ноги, и крайне редко случалось, чтобы я, наклонившись за борт лодки, уно­сившей меня к беспредельному и зыбкому горизонту моря, не мог ласкать рукой гребни волн, увенчанные, будто прядями волос, его пеной.

Сицилия, Калабрия, Африка, острова Эльба, Монте- Кристо, Корсика, Тосканский архипелаг, весь Липарский архипелаг видели, как я причаливал к их берегам на лодке, которую местные жители принимали за ялик с моего судна, и когда те, кто встречал меня, с удивлением спрашивали, окинув перед этим взглядом пустой гори­зонт: «На каком корабле вы прибыли?», а я в ответ ука­зывал им на мою лодку, легкую морскую птицу, покачи­вающуюся на волнах, — не было никого, кто не сказал бы мне: «Вы более чем неблагоразумны — вы безумец!»

Видимо, им не было известно, что природе вовсе не присуща полная бесчувственность. Греки, эти поэты вся­кого сладострастия, прекрасно понимали это, коль скоро они заставили нимф источников похитить Гиласа, а Феба каждый вечер спускаться в перламутровый дворец Амфи­триты.

Так вот, Каспий стал моим новым другом. Мы только что провели вместе почти целый месяц; мне говорили исключительно о его бурях, а оно показало мне лишь свои улыбки. Один только раз в Дербенте оно, словно хмурящая брови кокетка, принялось колыхать своей широкой грудью и украсило себе лицо пенной бахромой, но уже на другой день стало лишь еще более красивым, кротким, спокойным, прозрачным и чистым.

Мало поэтов видели тебя, о Гирканское море! Орфей останавливается в Колхиде; Гомер не доходит до тебя; Аполлоний Родосский никогда не ступает дальше Лес­боса; Эсхил приковывает своего Прометея цепями на Кавказе; Вергилий останавливается у входа в Дарда­неллы; Гораций бросает свой щит, чтобы обратиться в бегство, но самым коротким путем возвращается в Рим воспевать Августа и Мецената; Овидию едва ли удается увидеть в своем изгнании Понт Эвксинский; Данте, Ари­осто, Тассо, Ронсар и Корнель не имеют о тебе понятия; Расин воздвигает алтарь Ифигении в Авлиде, а Гимон де Ла Туш возводит ее храм в Тавриде; Байрон бросает якорь в Константинополе; Шатобриан черпает в Иордане воду, которой суждено было омыть лоб последнего потомка Людовика Святого; свое паломничество Ламартин окан­чивает у берегов Азии, у подножия креста, но не Хри­стова; Гюго, непоколебимый как скала, твердостью кото­рой он обладает, скитается по морю во время бури, но останавливается у первого же острова, встретившегося ему на пути; Марлинский, еще один изгнанник, первым увидел и полюбил тебя; для него, вышедшего из льдов озера Байкал, ты стало пламенем, и потому он, как и я, в минуту расставания с тобой печалится о разлуке и оплакивает ее; твое побережье оказало ему гостеприим­ство, и он любил и страдал на твоих берегах; мокрыми от слез глазами смотрел он на тебя, стоя у могильного камня Ольги Нестерцовой; покидая тебя, он, как и я, прощался с тобой навеки; он отправлялся умереть — а может быть, как знать, искупить свою вину — в леса Адлера, где так и не был найден его труп. Сохранило ли ты, море Аттилы, Чингисхана, Тамерлана, Петра Великого и Надир-шаха, воспоминание о его прощальных словах? Сейчас я повторю их тебе на языке, который ты редко слышишь. Я повторю их, потому что это слова поэта, потому что поэт этот неизвестен у нас и потому что именно мне, его собрату, следует сказать: «Приветствую его тень! Он при­надлежал к тому великому русскому поколению, которое в равной мере владело пером и шпагой и рисковало своей жизнью в заговорах и в битвах. Оно стремилось к тому, что являет собой день нынешний, но опередило время на тридцать лет».

«Я быстро скакал по берегу, я предался воле бешеного моего скакуна. Прочь с дороги, прочь!.. Брызжут искры, пыль кипит по следу, ветер уносит окрестность! Сладко, легко сердцу лететь с быстротой мысли, отрадно убегать от пространства и времени. О, есть, есть упоение в быстроте, есть поэзия в скачке, когда свет бежит мимо очей и дух занимается будто в восторге любви! Скорость есть сила, механическая сила всех веков, и особенно нрав­ственная сила нашего. Скорость есть уже сила, говорю я, а быть сильным обворожительно! Вперед же, вперед, конь мой!.. А, ты закусил брошенные удила, ты несешь, ты пытаешься сбить меня! Бей, неси! Я найду зверя лютее тебя для твоего укрощения ...

И я направил разъяренного карабахца прямо в прибой Каспийского моря.

Видали ль вы, когда молния падает в волны? Один миг — и она погасла. Один миг — и конь мой стал среди валов, изумленный их ревом и плеском. Как дикие степные кони, разметав гриву на ветер, стадами рыскали, прядали они кругом, набегали, отбегали вдаль; и он строптиво, недо­верчиво поводил своими раскаленными и черными как уголь глазами, вздувал дымные ноздри, обнюхивал незнакомых ему товарищей, и каждый раз, когда всплески расшибались в пену о грудь его, он злобно отряхал брызги с ушей, бил копытом песок и, оскалив зубы, готовился грызнуть неуло­вимых зачинщиков. Я трепал его по крутой шее, и наконец он смирно стоял, лишь повременно вздрагивая от набега всплесков.

Буйный северный ветер гнал волны свистящими крылами своими на берег, как гонит орел лебединое стадо. Серо было небо; лучи солнца рассыпались веером сквозь летучие струи облаков и порой зажигали бисерною радугою брызги над валами. Я склонил навстречу этому приветному дождю лицо свое, я полной грудью вдыхал ветер родины, — и мне чудились в гармонических переливах его говор родных, давно разлученных со мною, голоса друзей, давно погибших для сердца^[41], пение соловьев над Волховом, звон столичного колокола! Мне казалось, он напоен дыханием милой, свеже­стью снегов, ароматом цветов туманной отчизны моей, он веял, пахал на меня поминками юности, и на клич сердца отозвались все любимые мечты былого: они слетелись, как ласточки, засверкали, как звезды, брызнули из земли, как цветы. Вы ли это, яркие чувства, блестящие грезы наяву, огнистые частицы моего бытия, божественные отрывки времени, которые обнял я на миг и потерял навечно? Вы ли?.. Я жадно желал вас, я долго ждал вас ...

Все исчезло! Только ветер шумит, только бушует море.

Что ж воспоминание, как не ветер, веющий из мину­вшего, играющий волнами воображенья! Счастлив, кто поймал на лету хоть один миг этого живого воспоминания, будто воскресшую ласточку после оцепенения зимы.

Праздником моему сердцу было такое самозабвение: то было отрадное чувство, перевитое с горестною мыслию. Последний раз перед разлукой любовался я Каспием: завтра я должен сказать ему последнее прости!

Негостеприимное, пустынное, печальное море! Я однако ж с грустью покидаю тебя! Ты был верным товарищем моих дум, неизменным наперсником чувств моих. В твои горькие воды лились горькие слезы мои; в твоих кипучих волнах охлаждал я пылкое сердце; к тебе уходил от людей, бежал от самого себя. Шум твоих непогод заглушал, без­молвия мои душевные бури; голос человека сникал перед величественным глаголом природы, вечно однозвучным и всегда разнообразным наречием, знакомым и непонятным вместе.

Нет, порой я понимал тебя, море! Душа разговаривала с тобой, погруженная в какую-то магнетическую дрему. Не только отголосок, но и ответ пробуждался в ней на зов твой. Ты шептало мне про свои заветные предания; я про­никал в твои заповедные тайники; я разгадывал чудеса твоих бездн, бегло читал твои дивные руны, которые пишешь ты зыбью на песке взморья, прибоем на груди скал. Лестная, напрасная мечта! С прежней загадкою уходил я с берегов твоих. Многим и часто раскрываешь ты лоно свое, но как могилу, не как книгу. Подобно небу, ты замкнуто для опыта; подобно ему, ты доступно лишь мысли, беспре­станно изменчивой и так нередко обманчивой. Еще-таки человек вооруженным взором проник до Млечного Пути и буравом пронзил глубоко оболочку земную; но чей глаз, чей лот досягнул до дна твоих хлябей ? Кто до сих пор срывал твое влажное покрывало? Бедный человек! Ты осужден собирать раковинки на берегах океана и напрасно расто­чать свою премудрость, разгадывая кусочки морской смолы или зерна жемчуга. Неизмеримый вечный сфинкс пожирает тебя, как скоро ты дерзнешь покататься на его хребте и не сумеешь понять его языка, разгадать его загадок. Везде, всегда любил я море. Я любил и люблю его тиши, когда без­дна, сомкнувшись зеркалом, молчит, словно полная какою-то божественною думою; и дном ее лежат небеса, и звезды плавают в ее влаге. Люблю я зыбь его дыхания и бой жизни в вечно юном, лазуревом его лоне, все обновля­ющем, все очищающем. Люблю его туманы, которые посы­лает оно жаждущей земле через небо, где морские воды теряют горечь свою. Но больше всего, страстнее всего люблю я бури и грозы на море. Люблю их в час дня, когда солнце пробивает лучом черные тучи и огненным каскадом обливает купы валов, рыщущих по влажной степи; другие с боя теснятся в светозарный круг, загораются, воют от ужаса и стремглав окунаются вглубь, чтоб затушить пла­менеющие кудри; другие перегоняются с касатками, чудо­вищами, которые с безобразием моржа соединяют быстроту ласточки. Иные бросают снопы радуг в грудь смелого кора­бля, презирающего все стихии, и землю, от которой отторгся, и воздух, который рассекает, и воду, которую топчет он. Гордо бросается он в битву с валами, режет, расшибает, мнет их, так что кажется, будто великаны зыбей, набегая на него с угрозою, ниспадают с блестящею улыбкой, рассыпаются врозь, как прах, летящий с колеса!

Люблю их и в час ночи, когда бледный месяц подымает из-за туч свой череп, как мертвец из могилы, и неслышно идет по небу, влача за собой через море белый саван. Тогда валы возникают, как тени оссиановских героев, в вороне­ной броне, с белыми кудрями по плечам, со звездами брызгов над шлемом. Яростно бегут они в бой, гонят, достигают друг друга; сшибаются, сверкают сталью и падают в ночь, раздавленные другими ратниками, их настигшими! А там, вдали, грозно гуляют исполины смерти, надев тучу вместо шлема и пеня в молоко бездну моря стопами: еще шаг — и он задавит корабль!.. Но перун грянул, ад и небо дрогнули отголосками; смотрите! — исполин пал, застреленный мол- ниею.

Люблю видеть бессильный гнев твой, море, на каменные берега, не пускающие тебя залить землю. Ты крутишься и шипишь тогда, как змей, уязвляя пяту скал. Ты прядаешь на них и грызешь их, как тигр, с ревом и воем. Как хитрый человек, подрываешься ты под их основы, точишь, пилишь, растравляешь раны, нанесенные временем; неутомимо ра­зишь своими влажными перунами. Ты хочешь поглотить, затопить по-прежнему землю, когда-то в тебе зачатую и потом не раз тобой покрытую. Прочь, второй Сатурн! Тебе не пожрать своего дитя! Ты дал ему лишь тело, но Бог вдохнул в него душу — человека. Ей ли, ему ли быть жерт­вою стихий?..

Да! Я видел не одно море и полюбил все, которые видел; но тебя, Каспий, но тебя — более других: ты был моим единственным другом в несчастье; ты хранил и тело и дух мой от истления. Как обломок кораблекрушения, выброшен был я бурею на пустынный берег природы, и, одинок, я нелестно узнал ее и научился бескорыстно наслаждаться ею. Я не ждал жатвы полей или добычи леса; я не вымучи­вал у моря ни рыб, ни драгоценностей; я не искал в нем средств жизни или светских прихотей; я просил у него советов для разумения жизни, для обуздания прихотей. Не овладеть стихиями, а сродниться с ними жаждал я; и сла­достен был брак сердца — сына земли, с мыслию — дочерью неба ... Здесь человек не заслонял от меня природы; толпа не мешала мне сливаться со вселенною. Она ясно отража­лась на душе моей, я сладостно терялся в ее неизмеримом кругу; границы между я и она исчезали. Самозабвение сплавляло в одно безмятежное, тихое, святое наслаждение частную и общую жизнь, распускало каплю времени в оке­ане вечности.

Но, кроме того, меня влекло к тебе сходство твоей судьбы с моею судьбою. Ниже других и горче других твои воды. Заключено в песчаную тюрьму диких берегов, ты, одинокое, стонешь, не сливая волн твоих ни с кем. Ты не ведаешь ни прилива, ни отлива и даже в порыве гнева не можешь перебросить буруна своего на черту, указанную тебе перстом довечным. И кто знает, как поглощаешь ты столько огромных рек, падающих в жерло твое, столь мало отдавая дани воздуху? И кто разгадал твои огнедышащие подводные волканы, рядом с волканами, извергающими грязь? Кто скажет нам, сколько народов, потерявших имя, протекло по забережьям и по волнам твоим? Сколько безыменных жертв пожрано твоей пучиной? На тебе нет следу первых, нет крови вторых; только где-где обломки, изверженные на берег, знаменуют, сколько драгоценного похоронено в твоей глубине.

Не лета, а бури бросают морщины на чело твое, бури — страсти небес. Страшен, мутен, шумен бываешь ты тогда; зато порой, прозрачный и тихий, ты даешь лучам солнеч­ным и взорам человека купаться в своем лоне и засыпаешь, играя раковинками приморья, как младенец, напевая лепе­том сам себе колыбельную песню!

Да, Каспий! Во мне есть много стихий твоих, в тебе — много моего, много, кроме волн и познания вещей! Ты не можешь быть иначе как есть, — а я мог!.. Скажу вместе с Байроном: "Терны, мною пожатые, взлелеяны собствен­ною рукою: они грызут меня, кровь брызжет. Пускай! Разве не знал я, каковы плоды должны созреть от подобного семени!"

Величествен венец из лучей, пленителен из ветвей лавра иль дуба, мил из благовонных цветов; но чем же не венок из тернов?..

Прощай, Каспий, — еще раз прощай! Я желал видеть тебя, я увидал нехотя. Неохотно расстаюсь я с тобою, но свидеться опять не хочу ... Разве ты постелешь волны свои широким путем на родину!

Я последний раз взглянул на грозную, прекрасную кар­тину бурного моря. Валы широкими грядами катились к берегу, вздымали головы, загибали всплески и, кипя, рас­прыскивались в пену о плиты и башни сбитой ими стены, взбегали на песок и потом далеко обнажали его. Какой-то туманный дождь сорванных вихрем верхушек клубил над поверхностию моря, а оно, яркий хамелеон, зеленело, синело,белелось, сверкало и меркло мгновенно ...

Когда я, скрепив сердце, поворотил коня, мне показалось, будто море и ветер слили свою гармонию в жалобу, будто волны, как маленькие братья, прядали, просились ко мне на седло. Я дал повода, и обрадованный конь одним прыжком вынес меня на сушу ...

Когда я въехал в город, щеки мои были влажны — но не от брызгов моря».

Не кажется ли вам, что эти страницы написаны Бай­роном? И подумать только, что имя человека, написа­вшего их, у нас совсем неизвестно!

Но насколько то будет в моих силах, я исправлю это упущение, являющее собой почти что кощунство.

КОММЕНТАРИИ

Книга Дюма «Кавказ» («Le Caucase»), написанная прямо в пути, по горя­чим следам, на одном дыхании и остающаяся злободневной и через сто пятьдесят лет, после того как она была написана, посвящена второй половине его путешествия по Российской империи, когда с ноября 1858 г. по февраль 1859 г. он то в тарантасе, то верхом, то в санях, то в лодке проехал по маршруту Кизляр — Хасав-Юрт — Дербент — Куба — Баку — Шемаха — Нуха — Царские Колодцы — Тифлис — Кутаис — Марани — Поти, а оттуда морем вернулся во Францию.

Формально эти путевые заметки служат непосредственным продолже­нием его книги «В России», печатавшейся вначале, с 17 июня 1858 г. по 28 апреля 1859 г., в еженедельнике «Монте-Кристо», а затем, после двух­летнего перерыва, с 24 сентября 1861 г., в газете «Конституционалист», однако впервые они были опубликованы еще до ее завершения, сразу же по возвращении писателя в Париж, 16 апреля—15 мая 1859 г., в виде три­дцати брошюр парижского издательства «Театральная библиотека» («La Librairie theatrale»), выходивших одна за одной ежедневно под заголов­ком: «Кавказ: газета путешествий и романов» («Le Caucase: journal de voy­ages et romans»), по восемь страниц в каждой, со сквозной нумерацией, в формате 30,4 х 21,5 см, в две колонки.

Первое книжное издание этого сочинения вышло в том же году в Брюс­селе: Meline, Cans et С°, 3 v., 18mo.

Первое его книжное издание во Франции вышло в свет лишь спустя пять лет, в 1864 г.: Paris, Michel Levy freres, 3 v., 12mo.

Первый, сокращенный перевод этой книги на русский язык, выполнен­ный Петром Никандровичем Роборовским, чиновником дипломатиче­ской канцелярии кавказского наместника, был опубликован в Тифлисе в 1861 г.

Спустя более чем сто двадцать пять лет, в 1988 г., в тбилисском издатель­стве «Мерани», вышло второе издание этого перевода, дополненного М.И.Буяновым.

Новый перевод, подготовленный специально для настоящего Собрания сочинений, выполнен с «брошюрного» издания 1859 г., которое значи­тельно полнее последующих книжных изданий, однако в работе над переводом нами была учтена и та редакторская правка, и те мелкие дополнения, какие в них есть.

Издательство благодарит тех, кто оказал помощь в подготовке коммен­тария к этой книге: историка Дагестана, публициста Анатолия Эрастовича Коркмасова (Москва);

дагестанского историка, д.и.н. Хаджи Мурада Доного (Махачкала); дербентского краеведа, автора «Энциклопедии города Дербента», Гусейн- Балу Яхьяевича Гусейнова (Дербент);

кавказоведа, сотрудника Института языкознания РАН, с.н.с., к.ф.н. Тимура Анатольевича Майсака (Москва);

Лидию Дмитриевну Петрову, главного библиотекаря отдела газет РГБ (Москва);

князя Николая Михайловича Чавчавадзе (Париж).

Общий взгляд на Кавказ

1. От Прометея до Христа

5 ... Мы расскажем сейчас нашим читателям ...о топографии, геоло­

гии и истории Кавказа. — Основным источником, из которого Дюма почерпнул приведенные им ниже сведения о Кавказе, стал обстоятельный очерк «Кавказский край» («Region caucasienne»; рр. 1—48) французского дипломата, историка и литератора Сезара Фамена (1799—1853), входящий во второй том сочинения «Исто­рия и описание всех народов. Россия» («Histoire et description de tous les peuples. Russie»; 1838) французского литератора и перевод­чика Жана Мари Шопена (1796—1871), много лет прожившего в России.

... Кавказский хребет ... простирается от Каспийского моря до Азов­ского, от Анапы до Баку. — Анапа — город на юге России, в Крас­нодарском крае, на берегу Черного моря; в XIV в. генуэзская кре­пость, захваченная османами в 1475 г. и перестроенная ими в 1781 — 1782 гг.; в ходе русско-турецких войн четырежды захватыва­лась русскими войсками; окончательно отошла к России в 1829 г. по Адрианопольскому мирному договору; права портового города получила в 1846 г.

Баку — крупнейший город на Кавказе, порт на западном берегу Каспийского моря, на Апшеронском полуострове; столица Азер­байджана; известен с глубокой древности, с 1747 г. столица Бакин­ского ханства; в 1806 г. вошел в состав Российской империи; с 1806 г. уездный центр, а с 1859 г. — губернский.

... Три наивысших его пика: Эльбрус (высотой шестнадцать тысяч семьсот футов); Казбек, изначально называвшийся Мкинвари (высо­той четырнадцать тысяч четыреста футов), и Шат-Альбрус (высо­той двенадцать тысяч футов). — Высочайшие вершины Кавказа: Эльбрус (5 642 м), Дых-тау (5 204 м), Коштан-тау (5 152 м), Казбек (груз. Мкинвари; 5 033 м), Тебулосмта (4 493 м).

Следует отметить, что у разных народов, населяющих Кавказ, одни и те же горы носят разные названия. Неясно поэтому, какую кавказскую вершину высотой около 12 000 футов, стоящую, по словам С.Фамена, на границе Дагестана, он называет Шат- Альбрус (Chat-Albrouz); Эльбрус, то есть высочайшая гора Кав­каза, стоящая на границе Кабардино-Балкарии и Карачаево- Черкесии, фигурирует у него под названием Elbrouz. Дюма, поза­имствовавший у С.Фамена все эти сведения, использует соответ­ственно транскрипции Chat-Abrouz и Elbrouss.

Заметим, что Ю.Г.Клапрот (см. примеч. к с. 145) сообщает, что на Кавказе есть две горы, носящие название Elbrouz, или Albrouz: одна — это та, где берет начало река Кубань (то есть собственно Эльбрус), а вторая в Дагестане, известная там под названием Chah-Albrouz, или Chalbrouz, и расположенная к северу от лед­ника Шах-даг, название которого, как говорит этот автор, русские переделали в «Шат-даг», или «Шат-гора».

Так что, судя по всему, речь здесь идет об одной из вершин, рас­положенных вблизи Шах-дага (возможно, это находящаяся на тер­ритории Дагестана гора Шалбуз-даг высотой 4 142 м, считающа­яся, по поверьям местных народов, священной).

... Никому еще не удавалось подняться на вершину Эльбруса ... — Официальной датой покорения Эльбруса считается 10 июля 1829 г., когда на его вершину поднялся местный проводник Киллар Хаши- ров, входивший в состав русской научной экспедиции, которую возглавлял командующий войсками на Кавказской линии генерал от кавалерии Георгий Арсеньевич Эммануэль (1775—1837).

...по библейскому преданию, на вершину Эльбруса опустился голубь с Ноева ковчега. — Согласно библейской легенде о всемирном потопе, который Бог послал на землю в наказание за грехи людей, от потопа спасся лишь праведник Ной, погрузившись с семьей в ковчег — судно, построенное по божественному откровению. Бог повелел ему также взять в ковчег по семи пар всех животных и птиц чистых и по паре нечистых. На седьмом месяце потопа ков­чег остановился «на горах Араратских» (вопрос о местонахожде­нии этих гор остается спорным, и вряд ли их можно отождествить с горой Арарат на Армянском нагорье), а еще через несколько месяцев, когда вода начала спадать и показались верхи гор, Ной выпустил в окно ковчега голубя, чтобы узнать, убыла ли вода с земли. «Голубь возвратился к нему в вечернее время, и вот, свежий масличный лист во рту у него, и Ной узнал, что вода сошла с земли» (Бытие, 8: 11).

... Мкинвари ... это та самая скала, к которой, согласно мифологи­ческому преданию, был прикован Прометей. — Прометей — в древ­негреческой мифологии титан (бог старшего поколения), благо­родный герой и мученик; похитил для людей огонь, научил их ремеслам, чтению и письму, за что его сурово наказал верховный бог Зевс: он был прикован к скале на Кавказе, и каждый день орел прилетал терзать его печень.

... Русские назвали ее Казбеком, потому что селение Степан-Цминда, расположенное у подножия этой горы, было с давних времен и оста­ется до сих пор резиденцией князей Кази-беков, охраняющих уще­лье. — Степан-Цминда — старинное селение в северо-восточной части Грузии, расположенное в верхнем течении Терека, у подно­жия горы Казбек, на Военно-Грузинской дороге, у южного края Дарьяльского ущелья, вблизи границы с Россией; административ­ный центр Казбегского муниципалитета, входящего в состав края Мцхета-Мтианети; в 1921—2006 гг. называлось Казбеги, в честь грузинского писателя-классика Александра Михайловича Казбеги (1848—1893), родившегося и похороненного там.

С кон. XVIII в. старшиной в этом приграничном селении был дед писателя — Габриел Казибеков, сын Казибека из рода Чопика- швили, получивший в 1803 г. чин майора русской армии, назна­ченный правителем области Хеви и взявший себе фамилию Каз­беги; его старший сын Михаил Гаврилович Казбеги (Казбек; 1805—1876), унаследовал от отца его должность, дослужился до чина генерал-майора (1859) и в 1850—1859 гг. был главным началь­ником Горского округа в Тифлисской губернии.

... Что же касается горы Шат-Альбрус, высящейся у границ Даге­стана ... — Дагестан (тюрк. «Страна гор») — историческая область в центральной части Кавказа, на территории которой в средние века сложился целый ряд мелких независимых феодальных владе­ний, оказавшихся вовлеченными в многовековое военное проти­востояние России, Турции и Персии; в 1813 г., в соответствии с условиями Гюлистанского мирного договора, завершившего Русско-персидскую войну 1804—1813 гг., отошел к России.

Горы занимают половину территории Дагестана; самая высокая среди них — Базардюзю (4 466 м), находящаяся на границе с Азер­байджаном.

... вершина ее служит гнездовьем Анки — громадной птицы, по сравнению с которой орел кажется птичкой-медососом ... — Анка — в арабской мифологии огромная чудесная птица, враждебная людям.

... над которым возвышались, как острова, не только Кавказ, но и Тавр, Демавенд и Таврида. — Тавр — горная цепь в Южной Турции; тянется вдоль побережья Средиземного моря приблизительно на 600 км, образуя южные окраины Малоазиатского и, частично, Армянского нагорий; максимальная высота 3 756 м (гора Демир- казык).

Демавенд — потухший вулкан в горах Эльбурс на севере Иран­ского нагорья, в провинции Мазендеран; высота 5 610 м; является самой высокой точкой Ирана.

Таврида — средневековое название Крымского полуострова, южную часть которого занимают Крымские горы длиной около 160 км и шириной около 50 км; их максимальная высота — 1 545 м (гора Роман-Кош).

6 ...К какой исторической эпохе ... относится великое стихийное бед­

ствие, разобщившее Понт Эвксинский, Аральское море, Эриванское, Урмийское и Ванское озера ... — Понт Эвксинский («Гостеприимное море») — древнегреческое название Черного моря.

Аральское море — огромное бессточное соленое озеро в Средней Азии, на границе Казахстана и Узбекистана; в настоящее время находится в стадии высыхания: за последние пятьдесят лет пло­щадь его поверхности, составлявшая прежде около 69 000 км², уменьшилась в четыре раза.

Эриванское озеро — имеется в виду высокогорное пресноводное озеро Севан (до 1930 г. — Гекча) на северо-востоке Армении, самое крупное на Кавказе; расположено на Армянском нагорье, в 50 км к северо-востоку от Еревана, на высоте 1 900 м; после осуществле­ния связанного с ним гидроэнергетического проекта уровень озера значительно уменьшился и его площадь составляет теперь 1 240 км².

Урмия — бессточное соленое озеро на северо-западе Ирана; рас­положено на высоте 1 275 м; площадь его около 5 960 км².

Ван — бессточное соленое озеро на востоке Турции, на Армянском нагорье, к западу от Урмии; расположено на высоте 1 646 м; пло­щадь его около 3 700 км².

... и образовавшее Еникальский, Дарданелльский, Мессинский и Гибралтарский проливы? — Еникальский пролив — имеется в виду Керченский пролив (др.-гр. Боспор Киммерийский), разделяющий Керченский полуостров (Крым) и Таманский полуостров (Кавказ); длина его около 45 км, а ширина от 4,5 до 15 км. (Ени-Кале — турецкая крепость, построенная в 1699—1704 гг. в самом узком месте Керченского пролива, на его западном берегу, и контроли­ровавшая проход между Азовским и Черным морями; в 1771 г. она была захвачена русскими войсками.)

Дарданеллы (тур. Чанаккале-Богазы; др.-гр. Геллеспонт) — пролив между Европой (Галлипольский полуостров) и Азией (полуостров Малая Азия); соединяет Эгейское и Мраморное моря; длина его 61 км, а ширина от 1,2 до 6 км.

Мессинский пролив отделяет остров Сицилию от Апеннинского полуострова, соединяя Ионическое и Тирренское моря; длина его около 40 км, а ширина от 3,1 до 22 км.

Гибралтарский пролив отделяет южную оконечность Пиренейского полуострова (Европа) от северо-западной части Африки, соединяя Атлантический океан и Средиземное море; длина его 59 км, а ширина от 14,4 до 44 км.

... К библейскому Ноеву потопу у евреев, или к потопу Ксисутра у халдеев, или к потопам Девкалиона и Огига у греков? — Ксисутр (шумер. Зиусудра) — герой шумеро-аккадского мифа о потопе; мудрый и набожный правитель города Шуруппака, он узнает от Энки, бога-покровителя людей, о потопе, который собираются наслать на людей боги, строит по его же совету ковчег и в нем переживает потоп, длящийся семь дней и семь ночей; после потопа он как спаситель семени человечества получает вечную жизнь и поселяется со своей супругой на острове блаженных Тильмун. Этот миф имеет много параллелей с библейским рассказом о потопе.

Халдеи — семитский народ, в древности обитавший в области устьев Тигра и Евфрата и не раз захватывавший власть в Вавилоне; халдеи, воспринявшие древнюю вавилонскую культуру и игравшие важную роль в администрации Нововавилонского царства (626— 539 гг. до н.э.), где правила халдейская династия, считались в эллинистический период носителями человеческой премудрости. Девкалион — в древнегреческой мифологии благочестивый сын титана Прометея, отец Эллина, родоначальника эллинов; от девя­тидневного всемирного потопа, покаравшего людей, спасся лишь он и его жена Пирра, благодаря тому, что они укрылись в ковчеге, который был построен им по совету Прометея; после того, как супруги высадились на горе Парнас, они по совету богов стали бросать позади себя камни: из камней, брошенных Девкалионом, возникли мужчины, а из камней Пирры — женщины. Легенда о Девкалионе принадлежит к числу сказаний о всемирном потопе.

Огиг (Огигий) — в древнегреческой мифологии царь Беотии в Древней Греции, с именем которого связан потоп, происходивший на его землях за три века до потопа Девкалиона.

... теряет воды, получаемые им из Урала, Волги, Терека и Куры ... — Урал (до 1775 г. носил название Яик) — река на Южном Урале и в Прикаспийской низменности, длиной 2 428 км; берет начало на восточных склонах горного хребта Уралтау, протекает по террито­рии России и Казахстана и вблизи города Гурьева (с 1992 г. Аты­рау) впадает в Каспийское море; по ней проходит условная гра­ница между Европой и Азией.

Волга — река в европейской части России, крупнейшая в Европе; длина ее 3 530 км; берет начало на северо-западе Русской рав­нины, на Валдайской возвышенности, и впадает в Каспийское море вблиз города Астрахани, образуя обширную дельту.

Терек — горная река на Северном Кавказе, длиной 623 км; берет начало из ледников на склонах Главного Кавказского хребта и впа­дает в Аграханский залив Каспийского моря, образуя дельту.

Кура (груз. Мтквари) — крупнейшая река Закавказья, начина­ющаяся в Турции, на Армянском нагорье, протекающая по терри­тории Грузии и Азербайджана и впадающая в Каспийское море; длина ее 1 364 км.

...на поверхности Персидского залива всплывают травы и листва, встречающиеся только на берегах или в глубинах необъятного Каспийского озера. — Персидский залив — часть Индийского оке­ана, связанная с ним через Ормузский пролив, Оманский залив и Аравийское море и отделяющая Иран от Аравийского полуострова; длина его 989 км, а ширина — 56 км; находится в 750 км к югу от Каспийского моря.

... Самые знаменитые вершины северной цепи: гора Лысая, гора Воровская, гора Бурь, Темный лес и Кинжал. — Эти названия С. Фамен почерпнул, вероятно, из книги «Путешествие по Кавказ­ским горам и Грузии» («Voyage au mont Caucase et en Georgie»; 1823; v. I, pp. 121 — 122) немецкого востоковеда, путешественника и полиглота Юлиуса Генриха Клапрота (1783—1835), путешество­вавшего по Кавказу в 1807—1808 гг., ас 1815 г. жившего и рабо­тавшего в Париже.

Здесь, по-видимому, упоминаются возвышенности Приэльбрусья: Караялл (Воровсколесская, или Воровской лес); Свистун (или Шумная, подвергающаяся сильным бурям); Шеб-Карагач (Темно- лесская, или Темный лес).

Гор с названием «Лысая» на Кавказе около двух десятков.

Кинжал — гора в долине реки Кума, вблизи селения Канглы Став­ропольского края, ныне наполовину уничтоженная.

... В этой бесконечной преграде есть только два природных прохода; они известны под названиями Кавказские ворота, Сарматские ворота, Каспийские ворота, Албанские ворота, Железные ворота, ворота Ворот: это Дарьяльское ущелье (Pylae Caucasiae Плиния) и Дербентский проход, по традиции называемый воротами Алек­сандра Македонского. — Сарматскими воротами называет Дарьяльское ущелье древнегреческий ученый Клавдий Птолемей (см. примеч. к с. 7) в своем сочинении «Руководство по геогра­фии»; он же именует Албанскими воротами Дербентский проход. Сарматы — ираноязычные скотоводческие племена, населявшие в древности степи от Южного Урала до Дуная и, в частности, рав­нины Северного Кавказа.

Албаны — союз племен, населявших в древности восточные обла­сти Закавказья, между Иберией и Каспием, по берегам реки Куры.

Дарьяльское ущелье находится в долине реки Терек, в месте пере­сечения Бокового хребта Большого Кавказа, к востоку от Казбека, на границе России и Грузии, между селениями Верхний Ларс и Степан-Цминда; по нему проходит Военно-Грузинская дорога; здесь над руслом реки на протяжении 3 км поднимаются скалы высотой до 1 000 м; древним географам было известно как «Ворота Кавказа».

Плиний Старший (ок. 23—79) — древнеримский военачальник и государственный деятель, писатель, автор «Естественной истории» в 37 книгах, содержащих свод знаний того времени о природе. Плиний упоминает «Ворота Кавказа» (лат. Portae Caucasiae) в шестой книге своего труда (раздел ХП).

Дербентский проход (Каспийские ворота) — узкий, шириной около 3 км проход между предгорьями Кавказа и Каспийским морем, который находился под контролем существовавшего здесь с глубокой древности города Дербента и имел исключительно важ­ное стратегическое значение; по нему пролегал торговый путь из Передней Азии в Восточную Европу.

Александр Македонский (356—323 до н.э.) — царь Македонии, покоритель Греции, Малой Азии, Палестины, Египта, части Индии и других стран; создатель обширной империи, распавшейся после его смерти.

Согласно одной из легенд, Александр Македонский перегородил Дербентский проход стеной с башнями, заперев ее окованными железом воротами; однако, на самом деле, великий полководец никогда не бывал в этих местах.

... Снежные горы состоят из базальтового порфира, гранита и сие­нита. — Базальтовый порфир — разновидность базальта, имеющая хорошо выраженную порфировую структуру, которая характеризу­ется вкраплением более или менее крупных правильно ограненных кристаллов в общую тонкозернистую массу породы.

Сиенит — магматическая горная порода, отличающаяся меньшим, чем у гранита, содержанием кварца.

7 ... Что же касается цепи, именуемой Черными горами, то она обра­

зована известняком, мергельным песчаником и аспидным сланцем со шпатовыми и кварцевыми прожилками. — Мергель (рухляк) — оса­дочная горная порода, смесь углекислой извести с глиной.

Аспидный сланец — разновидность сланца: отличается черным цветом и легко распадается на тонкие твердые плитки.

Шпат — устарелое название различных минералов из класса сили­катов.

... Страбон убедительно рассказывает о золотых россыпях Кол­хиды ... — Страбон (64/63 до н.э.—23/24 н.э.) — древнегреческий историк и географ, путешествовавший по Греции, Малой Азии, Италии, Испании и Египту; автор недошедших до нас «Историче­ских записок» с изложением событий с 146 по 31 гг. до н.э. и про­должающей это сочинение «Географии» (ок. 7 г. до н.э.) в 17 кни­гах, в которой он стремился описать известный ему населенный мир на основе сопоставления и обобщения всех известных к его времени данных.

Колхида — упоминаемая древнегреческими авторами область в нынешней Западной Грузии, лежащая по берегам реки Фазис (или Фасис, соврем. Риони), населенная племенами колхов и богатая корабельным лесом, смолой, льном, коноплей, воском и золотым песком; в античности ее отождествляли со сказочной страной Эя, куда отправились за Золотым руном аргонавты.

О добыче золота в Колхиде племенем соанов Страбон рассказы­вает в книге XI (2, 19): «В их стране, как передают, горные потоки приносят золото, и варвары ловят его решетами и косматыми шку­рами. Отсюда, говорят, и возник миф о Золотом руне».

... сваны, нынешние мингрельцы, собирали его на бараньих шку­рах ... — Сваны (сванеты) — этническая группа грузин, живущих на северо-западе Грузии, в высокогорных Местийском и Лентех- ском районах, которые объединяются в историческую область Сванетия.

Мингрелы (мингрельцы) — этническая группа грузин, которые живут главным образом в равнинных областях Западной Грузии и составляют коренное население одной из ее частей, именуемой Мингрелией (главный город — Зугдиди).

... Отсюда и предание ... о Золотом руне. — Согласно греческим мифам, Пелий, царь города Иолк в Фессалии, желая погубить своего племянника Ясона, законного претендента на трон Иолка (Пелий некогда сверг и изгнал его отца, своего сводного брата Эсона), обещает вернуть ему престол при условии, что тот добудет шкуру золотого барана (золотое руно), находящуюся в стране Эя, или Колхиде. Ясон отправляется с отрядом друзей, славнейших героев Эллады, в поход на корабле «Арго» (аргонавты — букв. гр. «плывущие на "Арго"») и после множества приключений добива­ется своей цели.

... В Осетии, в церкви Нузала, до наших дней сохранилась надпись на грузинском языке, подтверждающая, что некогда самых драгоценных металлов было в этом краю так же много, как сейчас грязи. — Нузал — старинное селение в Северной Осетии, в Алагирском ущелье, на берегу реки Ардон, известное своей древней часовней, которая датируется нач. XIV в. Одна из строк имевшейся в этой часовне древней надписи (она была утрачена еще в XIX в.), содер­жала слова: «Руды золота и серебра имею в таком обилии, как вода». Перевод Нузальской надписи на французский язык опубли­ковал в 1830 г. французский востоковед Жан Мари Броссе (1802— 1880).

... Кубань и Терек на севере и Кир и Араке на юге образуют границы Кавказского перешейка. — Кубань (др.-гр. Гипанис) — река на Северном Кавказе, протекающая по территории Карачаево- Черкесии, Ставропольского края, Краснодарского края и Адыгеи, длиной 870 км; берет начало на склонах Эльбруса и впадает в Тем­рюкский залив Азовского моря, возле города Темрюк.

Терек — см. примеч. к с. 6.

Кир (Cyrus) — античное название Куры: так ее именуют Плиний (VI, 9-10) и Страбон (XI, 3, 2).

Араке — река в Закавказье, правый приток Куры, длиной 1 072 км; истоки ее находятся в Армянском нагорье, в Турции, а устье — в Азербайджане, возле города Сабирабада; в своем среднем течении она служит границей между Арменией и Азербайджаном с одной стороны, и Турцией и Ираном — с другой.

... Араке — Иелис у скифов и Танаис у спутников Александра Маке­донского. — Иелис (Jelis) — никаких сведений о таком топониме найти не удалось.

Скифы — собирательное название кочевых племен индоевропей­ского происхождения, обитавших в VII в. до н.э.—III в. н.э. в сте­пях Северного Причерноморья, на Дону, Днепре и Дунае.

Танаис — древнегреческое название Дона, однако античные авторы, описывавшие завоевательные походы Александра Маке­донского, именовали так же и Сыр-Дарью, которая впадает в Аральское море.

... его иногда путали с Доном, как порой смешивали и с Фазисом — нынешним Риони. — Дон — четвертая по величине река в европей­ской части России, длиной 1 870 км; берет начало на Среднерус­ской возвышенности и впадает в Таганрогский залив Азовского моря.

Риони (Рион; древн. Фазис, или Фасис) — река в Западной Гру­зии, длиной 327 км; берет начало на южном склоне Главного хребта Большого Кавказа, протекает по Колхидской низменности и возле города Поти впадает в Черное море, образуя дельту.

... Вергилий сказал о нем: «Pontem indignatus Araxes». — Вергилий (Публий Вергилий Марон; 70—19 до н.э.) — древнеримский поэт, автор героического эпоса «Энеида», сборника десяти эклог «Буко­лики» («Пастушеские песни») и поэмы «Георгики» («Поэма о зем­леделии»).

В приведенном стихе из «Энеиды» (VIII, 728) «Араке, над собою мостов не терпящий» символизирует обитающие на его берегах воинственные народы, побежденные римлянами и идущие как пленники в триумфе Октавиана.

... Первая из этих рек впадает в Куру выше Муганских степей, зна­менитых своими змеями ... — Муганские степи — равнины в Вос­точном Закавказье, на юго-востоке Азербайджана и северо-западе Ирана, часть Кура-Араксинской низменности, к югу от места сли­яния Аракса и Куры, ограниченная с востока Каспийским морем, а с юга — Талышскими горами.

... вторая — в Черное море, между Поти и Редут-Кале. — Поти — город в Западной Грузии, порт на Черном море, в устье реки Риони, стоящий на месте древнегреческой колонии Фазис; в 1578 г. был захвачен Турцией, превратившей его в крупный неволь­ничий рынок; в 1640 г. был отвоеван грузинами, но в 1723 г. снова оказался во власти турок; в результате Русско-турецкой войны 1828—1829 гг. был присоединен к России и в 1858 г. получил права портового города в составе Кутаисской губернии.

Редут-Кале (соврем. Кулеви) — портовый городок на восточном побережье Черного моря, в Грузии, возникший в 1804 г. как небольшая русская крепость в устье реки Хоби; в 1840 г. получил городские права; с развитием порта Поти потерял свое значение.

... Что же касается Кубани, которую мы оставим по правую руку от себя, то она берет начало у Эльбруса, пересекает Малую Абазу, охватывает всю Черкесию и ниже Тамани впадает в Черное море. — Малая Абаза — верховья рек Кубани и Малки, земли аба­зин, древнейших жителей Кавказа, в XII—XVII вв. пересели­вшихся с южных склонов Большого Кавказского хребта на Север­ный Кавказ.

Черкесия — здесь: древнее название северных предгорий Кавказа, земли черкесов (адыгов).

Тамань — полуостров в Предкавказье, в Краснодарском крае; омы­вается водами Азовского моря на севере, Керченского пролива на западе и Черного моря на юге; образовался из островов, которые ок. V в. соединились между собой наносной почвой; прежние острова представляют собой глинистые куполовидные гряды, на которых располагаются грязевые вулканы; в понижениях между грядами находятся озера-лиманы с горько-соленой водой.

Река Кубань прежде впадала через Кизилташский лиман, ниже Тамани, в Черное море, но, после того как в 1819 г. местные жители прорыли канал к Ахтанизовскому и Курчанскому лиманам, чтобы опреснить их, ее сток был направлен в Азовское море и прежнее ее русло высохло.

... Это Гипанис у Геродота и Страбона и Вардан у Птолемея. — Геродот (ок. 484—425 до н.э.) — древнегреческий писатель, автор «Истории» в девяти книгах, удостоенный Цицероном почетного имени «Отец истории»; основатель нового жанра повествователь­ной историографии.

Геродот многократно упоминает Гипанис в книге IV (17, 18, 47, 52, 53, 81) как реку в скифских землях, но он отождествляют ее не с Кубанью, а с Южным Бугом.

Страбон в книге XI (2, 9) коротко упоминает реку Гипанис, низо­вья которой находятся вблизи Боспора Киммерийского.

Птолемей, Клавдий (ок. 90—ок. 168) — выдающийся античный астроном, математик, географ и астролог; объединил ранние работы греческих астрономов в своем сочинении «Великое мате­матическое построение астрономии в 13 книгах»; обосновал гео­центрическую систему мира, опровергнутую позднее гелиоцентри­ческой системой Коперника; автор «Руководства по географии»; составил общую карту мира; оказал огромное влияние на геогра­фию эпохи Возрождения.

Птолемей упоминает Вардан в книге V своей «Географии», и эту реку отождествляют с одним из рукавов Кубани.

8 ...На Кубани расположены казачьи поселения правой линии. — Речь

идет о Кавказской кордонной линии, которая была призвана охра­нять южные губернии от набегов горцев, держать в повиновении покоренный край и обеспечивать сообщение с Закавказьем; она шла вверх по правому берегу Кубани, затем тянулась короткой сухой границей, а потом проходила по левым берегам рек Малки и Терека. Западное, правое крыло этой линии, достигшей полного развития в кон. 1840—нач. 1850-х гг., состояло из Черноморской кордонной линии и т.н. правого фланга, включавшего Кубанскую и Лабинскую линии.

... Сатурн, изувечивший своего отца и пожиравший собственных детей, был разгромлен в битве титанов своим сыном Юпитером ... — Сатурн — один из богов Древнего Рима, позднее отождествленный с древнегреческим Кроносом, символом неумолимого времени, сыном бога неба Урана и богини земли Геи. Согласно греческой мифологии, Кронос, подстрекаемый матерью, спрятался в ее лоне и золотым серпом отсек отцу детородный член во время сово­купления. Свергнув отца и опасаясь, что с ним поступят так же и его собственные дети, Кронос сразу же пожирал младенцев, рож­денных от него Реей.

Юпитер — вначале местное римское божество, культ которого постепенно слился с культом Зевса, верховного бога древних гре­ков, сына Кроноса и Реи, свергнувшего своего отца и раздели­вшего господство над миром со своими братьями Посейдоном и Аидом; почитался в Риме как божество, ведающее всеми небес­ными явлениями, как покровитель римского государства, главный бог римской религии.

... пасшего свое стадо на горе Нифат, которая отделяет Армению от Ассирии и на которой, согласно Страбону, берет начало Тигр. — Страбон упоминает гору Нифат в книге XI (12, 4) как часть Тавра: «Затем Тавр поднимается еще выше и называется Нифатом. Здесь где-то на южной стороне горной страны находятся истоки Тигра». Ассирия — древняя держава, занимавшая земли Северной Месо­потамии, на территории современного Ирака; возникла в III тыс. до н.э. и в X—VII вв. до н.э. превратилась в гигантскую военную империю, включавшую Междуречье, Сирию, Палестину, юг Иран­ского нагорья и Малой Азии; ок. 609 г. до н.э. была уничтожена соседними Мидией и Вавилонией.

Тигр — река в Турции и Ираке, длиной 1 900 км; начало берет из озера Хазар на Армянском нагорье в Восточной Турции; в своем нижнем течении сливается с рекой Евфрат, образуя реку Шатт- эль-Араб, впадающую в Персидский залив.

... Скифский Фром-Тевт, он же греческий Прометей, был алмазными цепями прикован Вулканом к скалам Казбека ... — Упоминая скиф­ского бога Фром-Тевта (From-Theut), чье имя созвучно с именем Прометея (Prometheus) и, якобы, означает «благодетельное боже­ство», С.Фамен ссылается на немецкого историка Симона Пеллу- тье (1694—1757), автора «Истории кельтов» (1740—1750), проис­ходившего из семьи французских гугенотов.

Заметим, что имя Тевт (или Тот) носил древнеегипетский бог мудрости и знаний, изобретатель письменности, счета и кален­даря.

Вулкан — римский бог очистительного и разрушительного пла­мени, отождествленный с греческим Гефестом, сыном Зевса и Геры, богом-кузнецом, который по воле Зевса приковал Прометея к скале.

... кресту суждено было заменить скалу и Голгофе — затмить Мкин- вари. — Голгофа — круглый холм к северо-западу от древнего Иерусалима, в районе пригородных садов, ставший местом казни Иисуса Христа.

... стервятник, сын Тифона и Ехидны ... должен был ежедневно выклевывать его печень. — Тифон — в древнегреческой мифологии сын Геи и Тартара, чудовище с головой (или множеством голов) дракона, телом человека и змеиным хвостом, олицетворяющее собой разрушительные силы природы; восстал против Зевса, но был побежден им и низвергнут в Тартар.

Ехидна (Эхидна) — в древнегреческой мифологии исполинская полуженщина-полузмея, сестра и жена Тифона, от которого у нее родились чудовищные существа: Кербер, Орф, Лернейская гидра, Химера, Сфинкс, Немейский лев и стервятник Эфон, терзавший печень у Прометея.

... Геркулес, сын Юпитера, убил стервятника и освободил Проме­тея. — Геркулес (Геракл) — сын Зевса (рим. Юпитера), величай­ший герой древнегреческой мифологии, известный своей атлети­ческой мощью и совершенными им двенадцатью богатырскими подвигами.

Геркулес убил стрелой из лука стервятника, прилетевшего на свой кровавый пир, и, разбив цепи, которые сковывали Прометея, освободил титана.

... Прометея посещал Океан и убаюкивало пение океанид ... — Здесь имеется в виду сцена из трагедии Эсхила «Прикованный Проме­тей»: титан Океан, сын Урана и Геи, вместе с другими титанами воевавший прежде против олимпийцев, но теперь покорившийся Зевсу, на крылатом коне прилетает к Прометею, прикованному к скале в далекой Скифии, и уговоривает его смириться, однако тот с презрением отвергает эти советы, а в это время хор океанид, дочерей Океана, которые явились сюда из морских далей, услышав лязг оков Прометея, поет сострадательные песни.

9 ...на скалах Кавказа не было других обитателей, кроме дивов — пле­

мени гигантов ... — Дивы (дэвы) — в иранской мифологии злые духи, противостоящие благим духам (ахурам); многоголовые могу­чие великаны, живущие в горах, в пещерах, в глубоких ущельях, ненавидящие людей и убивающие их.

... отсюда Мальдивы, Лаккадивы и Серендив. — Мальдивы — неболь­шое островное государство в Индийском океане, в 700 км к юго- западу от острова Цейлон (соврем. Шри-Ланка); его территорию составляют 26 атоллов, состоящих из 1 196 островков.

Лаккадивы — островная группа из 27 атоллов в Аравийском море, близ юго-западного берега Индостана; принадлежат Индии.

Серендив (Серендиб) — арабское средневековое название Цей­лона.

... Некий из этих дивов, по имени Аржанг, построил на одной из вер­шин Кавказа дворец ... — Аржанг — в иранской мифологии могу­щественный див, обитавший в горах Кавказа.

... Чужеземец по имени Хушанг, сидя на своем двенадцатиногом мор­ском коне, напал на дивов. — Хушанг — в иранской мифологии родоначальник иранцев, первый царь династии Парадата, герой- цивилизатор и великий завоеватель; совершал свои подвиги, разъ­езжая верхом на чудовищном двенадцатиногом коне, родившемся от совокупления крокодила и самки гиппопотама.

... Скала, сброшенная с вершины Демавенда, раздавила Хушанга ... — Демавенд — см. примеч. к с. 5.

... Черкесы, один из самых воинственных народов Кавказа, еще и сегодня именуют себя адыгами. — Черкесы (самоназвание — адыгэ) — группа народов, с глубокой древности населяющих земли Северо-Западного Кавказа, которые в ходе войн и военных кам­паний кон. XVIH—XIX в. были постепенно включены в состав Российской империи; в результате этих завоеваний, которым они оказывали ожесточенное сопротивление, сотни тысяч черкесов были вынуждены покинуть свои исконные территории и пересе­литься в Турцию и страны Ближнего Востока, составив огромную диаспору.

... Зороастр поселяет на вершине Эльбруса злого духа Ахримана, которого у нас переименовали в Аримана. — Зороастр (Заратуш- тра) — древнеиранский пророк и религиозный реформатор, осно­ватель одной из древнейших мировых религий (зороастризма), живший, согласно преданию, в VI в. до н.э.

Ахриман (Ангра-Майнью) — в зороастризме олицетворение зла, родной брат и вечный враг Ормузда (Ахура-Мазды), высшего божества, первоисточника добра; властелин мрака и смерти, кото­рому покорны дивы.

...на Шат-Альбрусе гнездилась Анка — гигантский гриф, птица Рух из «Тысячи и одной ночи», своими расправленными крыльями затме­вавшая солнечный свет. — «Тысяча и одна ночь» — памятник сред­невековой арабской литературы, сборник сказок, сложившийся окончательно в XV в. Первый перевод сборника на французский язык был выполнен востоковедом Антуаном Галланом (1646—1715) и издан в 1704—1717 гг.

Рух — в арабском средневековом фольклоре огромная птица, спо­собная уносить в своих когтях и пожирать слонов и единорогов. В «Сказке о Синдбаде-мореходе», входящей в сборник «Тысяча и одна ночь», она описана как большая птица «с огромным телом и широкими крыльями, которая ... покрыла око солнца и загородила его над островом» (ночь 543).

... попытаемся уяснить себе историю Кавказа. — Излагая историю Кавказа, Дюма во многом опирается на статью «Хронологическое показание достопримечательных событий в Кавказском и Закав­казском крае», помещенную в «Кавказском календаре на 1858 год» (сс. 211 - 248).

10 ...За две тысячи триста сорок восемь лет до Рождества Христова

ковчег пристает к вершине Арарата ... — Арарат (арм. Масис) — самый высокий вулканический массив Армянского нагорья; нахо­дится на востоке Турции; состоит из двух слившихся основаниями конусов потухших вулканов: Большого Арарата (5 165 м) и Малого Арарата (3 925 м).

... Спустя два века Хайк основывает армянское царство, а Тарга- мос — грузинское. — Хайк — легендарный прародитель армян, старший из восьми сыновей Фогармы (Таргамоса); потомок библейского Ноя, поднявший восстание против вавилонского деспота Бэла, ушедший вместе со своим потомством в Армению и давший начало Армянскому царству; основатель царской династии Хайкидов.

Таргамос — грузинское произношение имени библейского после- потопного патриарха Фогармы, правнука Ноя и родоначальника многих кавказских народов; согласно легенде, один из его сыно­вей, Картлос, брат Хайка, стал прародителем грузин.

... Грузия называлась тогда Иберией. — Иберия — древнее название Восточной Грузии (Картли), использовавшееся античными и византийскими авторами.

... армяне и грузины утверждают, что Хайк и Таргамос были совре­менниками Нимрода и Ассура. — Нимрод (Немврод) — согласно Библии, сын Куша, внук Хама, правнук Ноя, «сильный зверолов ... пред Господом», царство которого «вначале составляли Вави­лон, Эрех, Аккад и Халне в земле Сеннаар» (Бытие, 10: 9—10); жестокий тиран, первым начавший воевать с другими народами; идолопоклонник, руководивший постройкой Вавилонской башни.

Ассур — согласно Библии, родоначальник ассирийцев: «Из сей земли [Сеннаара] вышел Ассур и построил Ниневию, Реховоф-ир, Калах и Ресен между Ниневиею и между Калахом» (Бытие, 10: 11-12).

... проходят, словно почти бесформенные тени, Марпезия и ее ама­зонки. — Амазонки — в древнегреческой мифологии народ женщин-воительниц, живших в Малой Азии.

Марпезия — легендарная царица амазонок, потерпевшая пораже­ние от азиатских варваров; мать царицы Синопы.

... воинственная царица покидает берега Термодона и дает свое имя одному из утесов Дарьяла. — Термодон (Фермодонт; соврем. Терме- Чай) — река на севере Турции, впадающая в Черное море; на ее берегах, согласно легенде, находилось царство амазонок.

... Иордан упоминает царицу, а Вергилий воспевает гору. — Иордан (VI в.) — готский историк, происходивший из знатного рода; по некоторым сведениям, принадлежал к духовному сословию и был епископом Кротонским; автор сочинения «О происхождении и деяниях готов» («De origine actibusque Getarum»; ок. 552), которое возвеличивает это племя и содержит важные сведения о других народах того времени.

Иордан, рассказывая в своем сочинении о царице Марпезии, сообщает (раздел 50): «Она покорила войной различные племена, а иные присоединила, заключая мир, и таким образом дошла до Кавказа; пробыв там некоторое время, она дала тому месту назва­ние "Утес Марпезии", почему и Вергилий говорит: "Точно твердый кремень иль недвижный Марпезии камень"».

Цитата, приведенная Иорданом, взята из «Энеиды» (VI, 471): «Si dura silex aut stet Marpesia cautes».

... Появляется ... Семирамида — дочь голубей. — Семирамида — легендарная царица Ассирии, жена мифического царя Нина, исто­рическим прототипом которой считается ассирийская царица Шаммурамат, жена царя Шамшиадада V (правил в 823—811 до н.э.), регентша в 811—806 гг., в годы малолетства своего сына Ададнерари III (правил в 811—782 гг. до н.э.); древние авторы при­писывали ей основание Вавилона, многие грандиозные постройки, завоевательные походы и многочисленные любовные приключе­ния; имя ее как символ могущественной, но порочной властитель­ницы употреблялось в мировой литературе еще со времен антич­ности.

По преданию, Семирамида была дочь сирийской богини плодоро­дия Деркето и речного бога Каистра, и ее вскормили голуби, при­носившие ей молоко и сыр, которые они крали у местных пасту­хов.

... Она подчиняет себе Армению, строит Артемизу ... — Согласно легенде, воинственная Семирамида завоевала Армению, Мидию, всю Азию вплоть до Инда, Египет и Эфиопию.

Артемиза (Artemisa) — неясно, что здесь имеется в виду. Предание рассказывает, что Семирамида, завоевав Армению, построила на берегу озера Ван город Шамирамакерт.

... видит, как гибнет в битве ее возлюбленный, царь Ара Прекрасный, хоронит его возле Арарата ... — Согласно армянским сказаниям, овдовевшая Семирамида, прослышав о необыкновенной красоте армянского царя Ара Прекрасного, пожелала стать его женой, но, получив унизивший ее отказ, пошла войной на Армению, и в кро­вопролитном сражении с ассирийским войском армянский царь был убит.

... и возвращается в Вавилон, чтобы умереть от руки собственного сына Пиния, этого Гамлета древности, мстящего за смерть своего отца. — Вавилон — древний город на реке Евфрат, на территории современного Ирака (его руины находятся в 90 км к югу от Баг­дада); в XIX—VI вв. до н.э. — столица Вавилонского царства; в 538 г. до н.э. был завоеван персами, в 331 до н.э. — Александром Македонским, затем вошел в состав царства Селевкидов, в кон. II в. до н.э. попал под власть парфянского царя, и с этого времени начался его упадок.

Ниний — согласно преданию, сын Семирамиды и царя Нина, умерщвленного по ее приказу; желая отомстить за убийство отца, он составил заговор против матери, отстранил ее от власти и каз­нил.

Гамлет — главный герой трагедии У.Шекспира (1564—1616) «Гам­лет, принц Датский» (1601), мстящий за злодейское убийство сво­его отца.

...за тридцать пять лет до Троянской войны какое-то судно, дотоле невиданное в Колхиде, вошло в Фазис и бросило якорь под стенами столицы царя Зета, отца Медеи. — Троянская война — одно из центральных событий древнегреческой мифологии, девятилетняя осада и разрушение города Троя на западном побережье Малой Азии ополчением героев Греции; согласно археологическим дан­ным, эти события относятся к сер. XIII в. до н.э.

Эет — царь сказочной страны Эя, которую в античности отождест­вляли с Колхидой; сын Гелиоса и Персеиды, брат Пасифаи.

Медея— в древнегреческой мифологии дочь царя Эета, племян­ница Цирцеи, волшебница, которая, полюбив героя Ясона, помогла ему добыть Золотое руно, бежала вместе с ним из Кол­хиды и родила от него двух сыновей, а когда он задумал жениться на другой, коварно умертвила соперницу, послав ей отравленное платье, и убила собственных детей от Ясона, чтобы отомстить ему за неверность.

... То был корабль «Арго», под началом Ясона отправившийся из Полка в Фессалии за Золотым руном. — Ясон — предводитель похода арго­навтов, сын иолкского царя Эсона, лишенного трона Пелием.

Иолк — древнегреческий город в приморской части Фессалии; находился в глубине Пагасейского залива Эгейского моря, рядом с тем местом, где теперь стоит город Волос; аргонавты отправи­лись в поход из города Пагаса, служившего якорной стоянкой Иолка.

Фессалия — историческая область на северо-востоке Греции; пло­дородная равнина, окруженная с трех сторон горами и с востока омываемая водами Эгейского моря.

... За восемьсот лет до Рождества Христова, согласно Юстину, и за восемьсот двадцать лет, согласно Евсевию, пламя Сарданапалова костра освещает Восток. — Юстин, Марк Юниан — римский писатель II—III вв.; его главное произведение «Эпитома сочине­ния Помпея Трога "Филиппова история"» — сокращенное изложе­ние не дошедшего до нашего времени сочинения по всемирной истории, которое было написано римским писателем Помпеем Трогом (I в. до н.э.—I в. н.э.); о самоубийстве Сарданапала автор сообщает в третьей главе первой книги своего сочинения.

Евсевий Кесарийский (ок. 263—ок. 340) — римский церковный писатель, историк; с 313 г. епископ Кесарии Палестинской; автор «Церковной истории» (324—325) в 10 книгах, охватывающей период от основания церкви до 324 г. и принесшей ему титул «отца истории церкви», «Хроники» (истории от сотворения мира до двадцатого года правления римского императора Константина) и ряда других сочинений.

Сарданапал — легендарный ассирийский царь, историческим про­тотипом которого считается ассирийский царь Ашшурбанапал (Ашшур-бану-апли), правивший в 669—627 гг. до н.э.; согласно античной традиции, Сарданапал отличался развращенностью и изнеженностью, был бездеятелен и забыл о врагах своей страны; когда же они осадили его столицу Ниневию, он повелел сложить во дворе своего дворца огромный костер и сжег в нем свои богат­ства, своих наложниц и самого себя.

... Вслед за гибелью сына Фула, когда в его державе начались раздоры и из ее осколков три царя основали свои государства, Паруйр поло­жил начало независимости Армении. — Фул — легендарный асси­рийский царь, дважды упоминаемый в Библии (4 Царств, 15: 19 и 1 Паралипоменон, 5: 26) и отождествляемый с царем Тиглатпала- саром III, который правил в 745—727 гг. до н.э. и оставил в наслед­ство трон своему сыну Салманасару V (правил в 727—722 гг. до н.э.).

Заметим, что отцом Ашшурбанапала был царь Асархаддон, прави­вший в 680—669 гг. до н.э., правнук Тиглатпаласара III.

Паруйр — легендарный армянский вождь, в союзе с царями Мидии и Вавилона участвовавший в захвате Ниневии, столицы Сарданапала, и в благодарность за это признанный своими союз­никами царем Армении, которая находилась прежде под асси­рийским господством. О родовладыке Паруйре, сыне Скайорди, ставшем первым армянским царем, сообщает армянский историк Мовсес Хоренаци (ок. 410—ок. 490) в своей «Истории Армении» (глава 21).

... вскоре Арцруниды, отпрыски Синаххериба, сто восемьдесят пять тысяч солдат из воинства которого за одну ночь уничтожил ангел- губитель и который был убит в Ниневии двумя своими сыновьями у подножия алтаря собственного божества, приходят в Армению ... — Арцруниды — армянский княжеский род, с кон. VII в. наслед­ственные правители, а в 908—1021 гг. цари Васпуркана, одной из исторических областей Великой Армении (эта область находилась между озерами Ван и Урмия и имела свои центром город Ван).

Мовсес Хоренаци называет родоначальником Арцрунидов стар­шего сына царя Синаххериба — Адрамелеха, убившего отца и бежавшего после этого в Армению (глава 23).

Синаххериб (Син-аххе-эриба) — царь Ассирии в 705—681 до н.э., сын Саргона II (правил в 722—705 гг. до н.э.); грозный завоева­тель, прославившийся патологической жестокостью; персонаж Библии, фигурирующий там под именем Сеннахирим.

В Священном Писании рассказывается о неудавшемся походе этого царя в Иудею и осаде им Иерусалима, по воле Бога чудес­ным образом закончившейся гибелью ассирийского войска: «И вышел Ангел Господень и поразил в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч человек. И встали поутру, и вот, все тела мертвые» (Исаия, 37: 36).

Геродот, рассказывая о гибели войска Синаххериба, дает ей рацио­налистичное объяснение: «Ночью на вражеский стан напали стаи полевых мышей и изгрызли их колчаны, луки и рукоятки щитов, так что на следующий день врагам пришлось безоружными бежать и множество врагов пало» (II, 141).

Ниневия — древний город в Северной Месопотамии, на террито­рии современного Ирака, на левом берегу Тигра, напротив Мосула; со времени царствования Синаххериба столица Ассирийского цар­ства; в 612 г. до н.э. был захвачен и разрушен союзными войсками вавилонян и мидян.

Об убийстве Синаххериба, которое произошло после его похода в Иудею, в Библии говорится так: «И возвратился Сеннахирим, царь Ассирийский, и жил в Ниневии. И когда он поклонялся в доме Нисроха, бога своего, Адрамелех и Шарецер, сыновья его, убили его мечом, а сами убежали в землю Араратскую» (Исаия, 37: 37-38).

... они всего на двадцать лет опережают иудеев, пленников Салма­насара, отправленных этим завоевателем в Грузию и Лазистан. — Имеется в виду Салманасар V (Шульману-ашаред) — ассирийский царь в 725—722 гг. до н.э., сын Тиглатпаласара III (правил в 745— 727 гг. до н.э.); в 724 г. до н.э. предпринял поход против израиль­ского царя Осии (правил в 730—722 гг. до н.э.), отказавшегося выплачивать ему дань, и умер в 722 г. до н.э. во время осады изра­ильской столицы, города Самарии.

В том же году его преемник, ассирийский царь Саргон II (Шаррум- кен; правил в 722—705 гг. до н.э.), захватил Самарию и увел в плен все десять населявших Израильское царство колен, положив тем самым конец существованию этого государства и дав начало еврейской диаспоре.

Переселение пленных израильтян в Гурию (историческая область на западе Грузии) и Лазистан датируется 720 г. до н.э.

Лазистан — историческая область на юго-восточном берегу Чер­ного моря, входившая в Колхидское царство; в 1578 г. была за­воевана турками; в 1878 г. ее восточная часть вошла в состав Рос­сийской империи и ныне относится к Аджарской АР Грузии.

...вы еще и сегодня увидите в Рачинском уезде обитающее там воин­ственное племя иудеев. — Рача — горная область в Грузии, к северо- востоку от Кутаиси, в верховьях Риони, территорию которой в описываемое время занимал Рачинский уезд, входивший в Кута­исскую губернию и имевший административным центром город Они; ныне входит в состав административного края Рача-Лечхуми и Квемо-Сванети Грузии. В Они издревле проживала одна из крупнейших в Грузии еврейских общин.

... они потомки тех, кого победил разрушитель Израильского царства Салманасар. — Имеется в виду Северное царство, возникшее ок. 930 г. до н.э., после раскола объединенного Израильского царства на две части: Израиль на севере и Иудею на юге. Северное цар­ство, в котором проживало десять колен израилевых, было захва­чено Ассирией в 722 г. до н.э., при ассирийском царе Саргоне II, а Южное, в котором проживало два колена, в том числе Иудино, было уничтожено Вавилоном в 586 г. до н.э., при вавилонском царе Навуходоносоре II (правил в 605—562 гг. до н.э.).

11 ... Предки их были современниками старого Товита, чей сын, сопро­

вождаемый архангелом Рафаилом, ходил к Гаваилу, требуя вернуть десять талантов, которые тот взял в долг у его отца. — Согласно библейской Книге Товита, праведник Товит, совершивший немало благодеяний для людей, внезапно ослеп и разорился; его сын, юный Товия, по просьбе Товита отправился в дальний путь, чтобы получить серебро, оставленное когда-то отцом на хранение у Гава- ила, еврея, жившего в Рагах Мидийских (древний город, разва­лины которого находятся вблизи Тегерана); в дороге Товию сопро­вождал нанятый им в спутники Азария, благодаря мудрым советам которого юноша сумел вернуть серебро, выгодно жениться в чужих краях, а по возвращении вернуть зрение отцу. Семья хотела возна­градить Азарию, но тот отказался, открывшись, что он Рафаил, один из семи архангелов, посланный Богом на помощь правед­ному Товиту, на которого обрушились несчастья; объяснив, кто он, ангел исчез.

Талант — самая крупная единица массы и денежно-счетная еди­ница в античности, использовавшаяся в Европе, Передней Азии и Северной Африке и варьировавшаяся в очень широких пределах; у древних евреев в разное время составляла от 33,5 до 36,6 кг.

... Спустя двадцать лет возникает род Багратидов, от которого происходят князья Багратионы ... — Багратиды — древний армян­ский княжеский род, представители которого в 885—1045 гг. были царями Армении. По утверждению Мовсеса Хоренаци, родона­чальником Багратидов был еврейский вождь Шамбат, плененный царем Навуходоносором II и привезенный в Армению (глава 22). Багратионы — древний грузинский княжеский род, представители которого начиная с VI в. были наместниками, а затем царями Гру­зии (вплоть до 1801 г., когда она была присоединена к Российской империи); по некоторым сведениям, род этот является ветвью армянских Багратидов, однако грузинская летописная традиция возводит его прямо к ветхозаветному царю Давиду.

... Скифы вторгаются через Дарьяльское ущелье в Армению, подчи­няют себе Малую Азию и доходят до Египта. — Вторжение скиф­ских племен в Мидию, Сирию и Палестину и их попытка проник­нуть в Египет, о которых рассказывает Геродот (I, 103—106), про­исходили, по-видимому, ок. 630 г. до н.э., однако реальность этих событий оспаривается некоторыми историками.

... Диркан I, которого у нас переименовали в Тиграна и потомки которого, как мы вскоре увидим, воевали с Помпеем, вошел в исто­рию как родоначальник династии армянских царей. — Тигран — име­ется в виду легендарный армянский царь Тигран I Великий Ерван- дид, правивший в 560—529 гг. до н.э., сын ахеменидского сатрапа Ерванда, управлявшего Арменией в 570—560 гг. до н.э.; друг и союзник персидского царя Кира II Великого.

Гней Помпей Великий (106—48 до н.э.) — римский полководец и государственный деятель; консул 70 г. до н.э.; в 66—64 гг. до н.э. одержал победу над понтийским царем Митридатом VI Евпатором (132—63 до н.э.); в 60 г. до н.э. заключил политический союз с Марком Лицинием Крассом (115—53 до н.э.) и Юлием Цезарем, известный как триумвират и сосредоточивший в своих руках пол­ную власть над Римом, а для укрепления этого союза женился на дочери Цезаря — Юлии; в 55 г. до н.э. снова стал консулом, после чего получил в управление Испанию, но командовал своими леги­онами через заместителей, оставаясь в Италии; после смерти Юлии (54 г. до н.э.) и гибели Красса (53 г. до н.э.) вступил в открытую вражду с Цезарем; в 52 г. до н.э., в связи с волнениями в Риме, вызванными убийством Клодия, был назначен единолич­ным консулом и успел провести законы, ущемлявшие интересы Цезаря; в начале января 49 г. до н.э. стал верховным главнокоман­дующим над войсками партии сената и, когда Цезарь, объявлен­ный сенатом врагом государства, начал гражданскую войну, безу­спешно пытался противодействовать его войскам, вторгшимся в Италию; в марте 49 г. до н.э. бежал в Грецию и 9 августа 48 г. до н.э. потерпел от Цезаря сокрушительное поражение при Фар- сале (на северо-востоке Греции), после чего бежал в Египет и был там предательски убит.

В 66 г. до н.э. Гней Помпей, преследуя понтийского царя, вторгся в Армению и одержал победу над армянским царем Тиграном II Великим (ок. 140—55; правил с 95 до н.э.), принадлежавшим к династии Арташесидов (она была ветвью династии Ервандидов, иначе именовавшихся Оронтидами), зятем Митридата VI, заставил его отказаться от всех сделанных им завоеваний и выплатить Риму огромную дань.

... был современником Кира, чью отрубленную голову царица Томирис погрузила в чашу, наполненную кровью. — Кир II Великий (др.-перс. Куруш) — персидский царь, правивший в 559—530 гг. до н.э., сын царя Камбиса I; великий завоеватель, основатель персидской дер­жавы Ахеменидов; захватил Мидию (550 г. до н.э.), Лидию (547 г. до н.э.), подчинил себе Вавилонию (539 г. до н.э.) и включил в состав своей державы Сирию, Палестину и Финикию; погиб в походе против массагетов (кочевого народа, обитавшего в Средней Азии, на восточных берегах Каспийского моря).

Томирис (Томира) — легендарная царица массагетов, правившая примерно в 570—520 гг. до н.э.; одержала победу над Киром в 530 г. до н.э. Согласно Геродоту, она, мстя за гибель своего сына Спаргаписа, после разгрома персидского войска «наполнила вин­ный мех человеческой кровью и затем велела отыскать среди па­вших персов тело Кира. Когда труп Кира нашли, царица велела всунуть его голову в мех» (I, 214).

... Кир захватил Колхиду и Армению. — Сокрушив Мидийскую дер­жаву, Кир Великий подчинил себе и Армению, подвластную пре­жде Мидии, победить которую ему помог его союзник Тигран I Великий.

Колхида, находившаяся у северных окраин Персидской державы, находилась в зависимости от нее, однако вопрос о том, насколько велика была эта зависимость, остается дискуссионным.

... Мы видим здесь Артаксеркса Мнемона, сына Дария II. — Арта­ксеркс II (Артахшасса) — персидский царь из династии Ахемени­дов, правивший в 404—358 гг. до н.э. и получивший от греков про­звище Мнемон («Памятливый»); старший сын Дария II и царицы Парисатиды; в 401 г. до н.э. едва не лишился престола, который оспаривал у него его брат Кир Младший; достигнул ряда успехов во внешней политике (так в 394 г. до н.э. он одержал победу над спартанцами), но в целом его долгое царствование, ознаменова­вшееся неоднократными восстаниями сатрапов, стало временем ослабления Ахеменидской державы.

Дарий II — персидский царь в 423—404 гг. до н.э., сын Арта­ксеркса I (правил в 465—424 гг. до н.э.) и его вавилонской налож­ницы Космартидены.

...Он собственной рукой убивает в битве при Кунаксе Кира Млад­шего, который восстал против него ... — Кир Младший (?—401 до н.э.) — сын Дария II, сатрап западной части Малой Азии, младший брат Артаксеркса II, восставший против него вскоре после его восшествия на трон. Сторонники Кира Младшего навербовали в греческих городах около 13 000 наемников, которые вместе с несколькими десятками тысяч персов совершили под его командованием поход в Междуречье, к Вавилону, в то время одной из столиц Персидской державы, и в 401 г. до н.э. у селения Кунакса, на левом берегу берегу Евфрата, на подступах к Вави­лону, в 70 км к северу от него, нанесли сокрушительное поражение армии Артаксеркса II; однако в этом сражении погиб претендент на престол, что полностью обесценило достигнутую победу.

... и на службе у которого состоял Ксенофонт, спасенный Сократом в сражении при Делии ... — Ксенофонт (ок. 444—ок. 355 до н.э.) — древнегреческий военачальник, писатель и историк; ученик Сократа, написавший воспоминания о нем; участвовал в междо­усобных войнах в Персии в качестве наемника; автор многочис­ленных трудов по военным, философским и хозяйственным вопро­сам; самые известные его сочинения — «Киропедия» (букв. «О воспитании Кира»), в которой он представил персидского царя Кира II Великого идеалом правителя, и исторический труд «Ана­басис» (гр. «Восхождение» — о походе десяти тысяч греческих наемников Кира Младшего в глубь Персидской державы и их обратном пути к Черному морю).

Сократ (ок. 470—399 до н.э.) — древнегреческий философ, афиня­нин; один из основоположников диалектики, почитавшийся в древности как идеал мудреца; участвовал в Пелопоннесской войне (431—404 гг. до н.э.), которую Афины вели против Спарты и воз­главлявшегося ею Пелопоннесского союза; был обвинен в «покло­нении новым божествам» и «развращении молодежи»; приговорен­ный к смерти, он выпил яд цикуты.

Делий — древнегреческий город в Беотии (Центральная Греция), на берегу Эгейского моря, близ границы с Аттикой; в 424 г. до н.э., в ходе Пелопоннесской войны, беотийцы одержали там полную победу над афинянами, в рядах которых сражался Сократ.

Согласно Диогену Лаэртскому (первая пол. III в.), античному писа­телю, автору компилятивного сочинения по истории греческой философии (русский его перевод назван «О жизни, учениях и изре­чениях знаменитых философов»), Сократ «в битве при Делии спас жизнь Ксенофонту, подхватив его, когда тот упал с коня» (II, 5: 25). Об этом же пишет и Страбон («География», IX, 2, 7).

... и с десятью тысячами воинов совершивший от берегов Тигра до Хрисополя то знаменитое отступление, о каком он рассказал сам и какое осталось в истории образцом военной стратегии. — После гибели Кира Младшего царь Артаксеркс II, предложив наемникам- грекам перейти к нему на службу, на что те немедленно согласи­лись, позвал греческих командиров к себе на пир, а затем прика­зал всех их перебить в расчете на то, что, лишившись начальства, греки разбегутся и их можно будет уничтожить поодиночке. Однако греки не растерялись, избрали новых командиров — среди

них был и Ксенофонт, описавший эти события в своем сочинении «Анабасис», — и двинулись на родину. Поредевший в боях отряд (наемников осталось около 10 000, и в истории их поход называ­ется «отступлением десяти тысяч») смог дойти до Черноморского побережья Малой Азии, а оттуда вернуться в Грецию.

Хрисополь Халхедонский — в древности селение на азиатском берегу Боспора, при входе в Понт Эвксинский; место, где совер­шалась переправа из Азии в Европу. О прибытии туда возвраща­вшегося из Междуречья отряда греческих наемников Ксенофонт упоминает в «Анабасисе» (VI, 6).

... Через шестьдесят лет после этого Александр Великий отправля­ется из Македонии, переправляется через Геллеспонт и разбивает на берегах Граника армию Дария. — Македония — историческая и гео­графическая область на Балканах, на территории которой в древ­ности располагалось одноименное царство; теперь она поделена между Грецией, республикой Македония и Болгарией.

Граник (соврем. Бига, или Чанчай в Турции) — небольшая река на северо-западе Малой Азии, в Троаде, впадающая в Мраморное море; переправившись через Геллеспонт, Александр Македонский в мае 334 г. до н.э. разгромил там персидскую армию царя Дария III.

Дарий III Кодоман (ок. 381—330 до н.э.) — царь Персии в 336— 330 гг. до н.э.; последний из династии Ахеменидов, представитель ее боковой линии, правнук Дария II; потерпел поражение от Алек­сандра Македонского в битвах при Иссе и Гавгамелах, после чего он был убит своими приближенными, а Александр Македонский объявил себя его законным преемником.

... В войсках Дария, потерпевших поражение при Иссе и Арбелах, сражались жители Кавказа и Армении, находившиеся под началом Оронта и Мифравста. — В ноябре 333 г. до н.э. Александр Маке­донский разбил армию Дария III возле города Исс (на побережье Киликии, ныне залив Искендерун Средиземного моря) и обеспе­чил тем самым свое господство над Малой Азией как основу для завоевания Сирии и Египта.

Арбелы (соврем. Эрбиль на севере Ирака) — город в Месопота­мии; в расположенном в 75 км к северо-западу от него селении Гавгамелы (соврем. Тель-Гомель) 1 октября 331 г. до н.э. состоя­лось сражение, в котором Александр Македонский разгромил пер­сидскую армию Дария III, что знаменовало крах монархии Ахеме­нидов.

Имена Оронта и Мифравста, военачальников, которые командо­вали армянскими отрядами, сражавшимися при Арбелах на сто­роне Дария III, приводит древнегреческий историк Луций Фла­вий Арриан (ок. 85—175) в своем сочинении «Поход Александра» (HI, 8).

... Магомет освящает в Коране это предание ... — Магомет (или Мухаммад, Муххамед; араб. «Восхваляемый»; ок. 570—632) — араб­ский религиозный и политический деятель, основатель ислама и первой общины мусульман; по мусульманским представлениям, посланник Аллаха, пророк, через которого людям был передан текст Корана; незаурядная личность, вдохновенный и преданный своему делу проповедник, умный и гибкий политик, он добился того, что ислам, вначале одно из многих идейных течений, пре­вратился в одну из самых влиятельных мировых религий.

Коран (араб, «кур’ан» — «чтение вслух») — священная книга мусульман, содержащая изложение догм и положений мусульман­ской религии, мусульманских мифов и норм права.

... ибо оно вышло из-под пера Пророка. — Коран представляет собой собрание проповедей Мухаммада. Согласно мусульманской бого­словской традиции, Коран был ниспослан Аллахом через архан­гела Гавриила (Джабраила) Мухаммаду в форме откровений. Каж­дое откровение называется «сура». Первоначально суры передава­лись устно (сам Мухаммад был неграмотным), но между 650 и 655 гг., после смерти пророка, началась запись и кодификация его речений. Записанный Коран разделен на главы, которые также называются сурами.

12 ... взгляните на монеты Александра Великого, на которых он как сын

Юпитера—Амона носит отцовские рога, и вы получите объяснение имени Зу-л-Карнайн. — Амон — древнеегипетский верховный бог, которого греки отождествляли с Зевсом, а римляне — с Юпите­ром; изображался в виде человека с закрученными бараньими рогами.

По преданию, Александр Македонский, которого в арабских пре­даниях именуют Зу-л-Карнайн («Двурогий»), завоевав Египет, посетил святилище бога Амона, находившееся в оазисе Сива в пустыне к западу от Нила, и там храмовый оракул назвал его сыном Амона. Тем самым египетские жрецы как бы объявили Александра законным фараоном, а происхождение его царской власти — божественным. Это объявление Александра Македон­ского сыном бога повысило авторитет царя среди народов Вос­тока, но вызвало недовольство его приближенных, а также нема­лой части его войска.

На античных монетах Александр Македонский изображен в про­филь, в диадеме и с бараньим рогом бога Амона.

... Вот что говорит Магомет ... — Далее Дюма приводит легенду, изложенную в Коране (18: 92—98), однако он почерпнул ее не из первоисточника, а из статьи С.Фамена.

... Йаджуджи и маджуджи грабят наши земли. — Йаджуджи и Мад­жуджи — в мусульманской мифологии народы, живущие на дале­ком востоке и распространяющие нечестие по земле, олицетворе­ние запертых до поры до времени сил зла; соответствуют библей­ским Гогу и Магогу; в Коране сказано, что накануне Страшного суда они прорвут плотину, которую построил Зу-л-Карнайн, и «устремятся с каждой возвышенности» (21: 96).

... Полвека спустя после этого мнимого прихода сюда Александра Македонского царь Фарнаваз освобождает Грузию от владычества персов и составляет грузинский алфавит. — Фарнаваз I — первый царь Иберии (ок. 299—ок. 234 до н.э.), основатель династии Фар- навазидов, легендарный создатель грузинской письменности.

... Артаксий и Зариадр пользуются поражением и смертью Антиоха Великого для освобождения Армении из-под сирийского ига. — Артак­сий I (Арташес) — полководец Антиоха III, селевкидский прави­тель Северо-Восточной Армении с 200 г. до н.э., в 189 г. до н.э., после сокрушительного поражения Антиоха III в битве при Маг­незии (осень 190 г. до н.э.), возглавивший восстание против Селев- кидов и провозгласивший себя независимым царем; значительно расширил затем свое царство, которое получило название Великая Армения, и правил до 160 г. до н.э.; основатель династии Артак- сиадов (Арташесидов).

Зариадр (Зарех) — селевкидский правитель Юго-Западной Арме­нии (Софены), в 190 г. провозгласивший себя независимым царем.

Антиох III Великий (ок. 242—187 до н.э.) — сирийский царь с 223 г. до н.э. из династии Селевкидов; сын царя Селевка II (ок. 265—225; правил с 246 г. до н.э.); завоеватель, пытавшийся восстановить империю Александра Македонского в ее первона­чальных пределах, но потерпевший неудачу; в конце жизни всту­пил в конфликт с Римом и, потерпев поражение в Сирийской войне (192—188 гг. до н.э.), потерял свои владения в Малой Азии; был убит в начале июля 187 г. до н.э. при попытке ограбить храм верховного бога Бэла в Элимаиде (историческая область на юго- западе современного Ирана).

... Эта смерть лишает Ганнибала поддержки, и вскоре Армения видит, как в ее пределы является тот, кто одержал победу при Тра- зимене и потерпел поражение при Заме. — Ганнибал (ок. 247— 183 до н.э.) — карфагенский полководец и государственный дея­тель, непримиримый враг Рима; с 225 г. до н.э. командовал карфа­генской конницей в Испании; с 221 г. до н.э. главнокомандующий карфагенской армией; в 219 г. до н.э. спровоцировал Вторую Пуническую войну (218—201 до н.э.), напав на союзников Рима; в 218 г. до н.э. с большой армией перешел через Альпы и, вторгну­вшись в Цизальпинскую Галлию и Италию, победил в трех бит­вах — на реке Требии (соврем. Треви, приток По; 218 г. до н.э.), при Тразименском озере в Средней Италии (217 г. до н.э.) и при местечке Канны в Южной Италии (216 г. до н.э.); с 212 г. до н.э. уступил инициативу в войне римлянам; в 207 г. до н.э. шедшая на помощь Ганнибалу армия его брата была разгромлена; в 203 г. до н.э. отозван на родину для ее защиты от высадившейся в Африке римской армии; в битве при Заме (202 г. до н.э.) полно­стью разбит римлянами, что вынудило Карфаген принять условия мира, предложенные противником; после войны возглавлял управ­ление Карфагеном; в 195 г. до н.э., подозреваемый римлянами в подготовке новой войны, бежал в Сирию к царю Антиоху III и стал его военным советником; после поражения Антиоха III в войне с Римом победители потребовали выдачи Ганнибала, выну­див его искать убежища в Армении, затем в Вифинии; узнав, что вифинский царь Прусий II готов выдать его Риму, принял яд.

В сражении у Тразименского озера в Средней Италии, западнее Перуджи, в апреле 217 г. до н.э. Ганнибал разгромил римскую армию консула Гая Фламиния, расчистив себе путь в глубь Апен­нинского полуострова.

Зама — древний город в Северной Африке, близ которого 19 октя­бря 202 г. до н.э. римская армия наголову разгромила карфаген­ские войска; следствием этой победы Рима стал крайне невыгод­ный для Карфагена мир, по которому он не только терял все свои внеафриканские владения и утрачивал роль великой державы, но и лишался почти всего флота и должен был выплачивать колос­сальные контрибуции.

13 ...По планам Ганнибала строится город Артаксата, позднее разру­

шенный Корбулоном, но затем восстановленный Тиридатом, который назовет его Неронеей в честь Нерона. — Артаксата — столица Вели­кой Армении, построенная, согласно свидетельствам античных авторов, по планам Ганнибала царем Арташесом I; располагалась в 30 км к юго-востоку от Еревана, на берегу Аракса, на том месте, где теперь стоит город Арташат; хотя подступы к древнему городу были надежно прикрыты естественными горными преградами и одним из рукавов Аракса, его неоднократно завоевывали и раз­рушали; при царе Тиридате I получил наименование Неронея (однако позднее вновь именовался Артаксатой), и к его восстанов­лению были привлечены римские строители.

Корбулон, Гней Домиций (ок. 7—67) — знаменитый римский пол­ководец, консул 39 г.; прославился в войнах, которые римляне вели с Парфянским царством в 58—64 гг. за протекторат над Арме­нией; пользовался огромным влиянием в армии; захватил, сжег и до основания разрушил Артаксату летом 58 г.; по приказу Нерона, завидовавшего его военным успехам, покончил жизнь самоубий­ством.

Тиридат I — царь Великой Армении, правивший в 53, 54—58 и 63—72 гг., представитель парфянской династии Аршакидов, млад­ший брат и ставленник парфянского царя Вологеза I (правил ок. 51—78 гг.); был признан римлянами царем в соответствии с усло­виями компромиссного мира между Римом и Парфией, по кото­рому знаки царского достоинства ему следовало получить от рим­ского императора: в 66 г. приехал в Италию и был коронован Нероном.

Нерон (Клавдий Друз Германик Цезарь; 37—68) — римский импе­ратор с 54 г.; до его усыновления в 50 г. императором Клавдием и провозглашения наследником престола носил имя Луций Доми­ций Агенобарб; отличался чудовищной жестокостью и развращен­ностью; казнил множество своих приближенных, действительных и мнимых врагов и просто богатых римлян, чтобы завладеть их имуществом; выступал публично как актер и певец, что с точки зрения римских нравов было постыдно; в конце концов был свер­гнут с престола и покончил жизнь самоубийством.

... За двести лет до этих восстановительных работ Мириан I осно­вывает в Грузии династию Небротидов, а Вагаршак в Армении — династию Аршакидов, которые вскоре захватывают грузинский пре­стол. — Мириан I (Мирван) — третий царь Иберии, зять предыду­щего царя Саурмага I (правил в 234—159 гг. до н.э.), правивший приблизительно в 159—109 гг. до н.э.; основатель династии Небро­тидов (Небротиани), царствовавшей (с перерывом в 90—33 гг. до н.э.) вплоть до 3 г. до н.э.

Царь Вагаршаг (Валаршаг) — персонаж сочинения Мовсеса Хоре- наци, брат парфянского царя Аршака, поставленный им править Арменией, мудрый и просвещенный царь-преобразователь, назван­ный историком основателем рода армянских Аршакидов; неясно, однако, с каким историческим армянским царем его можно ото­ждествить; в то время, о котором говорит Хоренаци, на самом деле правили Арташесиды, сыновья Арташеса I: сначала Артавазд (ок. 160—ок. 123 гг. до н.э.), а затем Тигран I (ок. 123—95 гг. до н.э.), отец Тиграна II Великого.

Армянские Аршакиды (Аршакуни) — армянская правящая дина­стия, боковая линия парфянского царского рода Аршакидов, основателем которой стал Тиридат I, впервые занявший трон Армении в 53 г.; пала в 428 г.

В 90 г. до н.э., после гибели иберийского царя Фарнаджома, сына Мирвана I, престол Иберии занял Аршак I, зять Мир- вана I, представитель армянских Арташесидов, правивший вплоть до 78 г. до н.э.

... этот Вагаршак, именуемый историками Тиграном I, был отцом Тиграна Великого — того, кто заставлял называть себя царем царей, объявил войну римлянам, вторгся в Каппадокию и захватил Сирию, но встретил на своем пути Лукулла, который его разбил ... — Тигран II Великий (ок. 140—55 до н.э.) — царь Армении с 95 г. до н.э.; сын Тиграна I, самый выдающийся представитель дина­стии Арташесидов, с невиданной быстротой расширивший пре­делы своего государства, которое достигло при нем наибольшего своего могущества и простиралось от Средиземного моря до Каспийского; захватил Софену (94 г. до н.э.), вторгся в Каппадо­кию (93 г. до н.э.); одержал победу над парфянами (85 г. до н.э.), приняв после этого титул «царь царей»; подчинил себе Иберию и Кавказскую Албанию, ок. 83 г. до н.э. завладел Сирией, положив конец Селевкидской державе; ок. 78 г. до н.э. основал новую сто­лицу Тигранакерт; его отказ выдать римлянам бежавшего Митри­дата VI, на дочери которого он был женат, послужил причиной начала войны с Лукуллом (69 г. до н.э.), закончившейся для него неудачей; успешнее он боролся против своего восставшего сына Тиграна и парфян, вторгшихся в Южную Армению, но в 66 г. до н.э. потерпел поражение от Помпея и был принужден отка­заться от захваченных ранее земель и стать союзником Рима.

Каппадокия — историческая область на востоке центральной части Малой Азии, на территории современной Турции, граничившая на востоке с Малой Арменией и Софеной; до 546 г. до н.э. была вла­дением Лидии, а затем стала персидской сатрапией; в 333 г. до н.э. была захвачена Александром Македонским; ок. 302 г. стала неза­висимым царством; в 93 г. до н.э. Тигран II вторгся в Каппадокию, изгнал с ее трона римского ставленника Ариобарзана Филоромана, чтобы восстановить на престоле юного Ариарата IX Филопатора, сына понтийского царя Митридата VI; в эпоху трех Митридатовых войн Каппадокия служила театром военных действий (в 77 г. до н.э. Тигран II снова вторгся в нее и вывел оттуда около 300 тысяч пленников); после поражения Митридата VI в 66 г. до н.э. оказалась в вассальной зависимости от Рима, а в 17 г. стала рим­ской провинцией.

Сирия — здесь: в древности страна, расположенная между Евфра­том и Средиземным морем; в 332 гг. была захвачена Александром Македонским и вошла в состав его огромной державы; после смерти Александра Македонского царем Сирии стал его полково­дец Селевк I Никатор (ок. 356—281 до н.э.), значительно расши­ривший пределы доставшегося ему царства: на востоке границы Селевкидской державы доходили до Аму-Дарьи и Инда; однако его преемники не сумели удержать господство над всей этой обширной территорией и к нач. II в. до н.э. в их руках осталась лишь одна Сирия, которую и захватил в 83 г. до н.э. Тигран II; в 64 г. до н.э., после его поражения, она стала римской провин­цией.

Лукулл, Луций Лициний (ок. 118—ок. 56 до н.э.) — римский пол­ководец, консул 74 г. до н.э.; главнокомандуюший римскими вой­сками в начальной фазе Третьей Митридатовой войны (74—63 гг. до н.э.), проконсул Киликии, Азии, Вифинии и Понта; нанес несколько поражений Митридату VI, вынудив его бежать к Тиграну II, а в октябре 69 г. разгромил Тиграна II в сражении при Тигранакерте, который он захватил и разрушил, завладев при этом царской казной; в 66 г. до н.э., после того как война стала затяж­ной, был смещен с поста главнокомандующего и заменен Пом- пеем; считался одним из самых богатых людей своего времени; после своей отставки жил в Риме и устраивал пышные пиры, вошедшие в поговорку.

... отнял у него Сирию, Каппадокию и Малую Армению ... — Малая Армения — историческая область в верховьях Евфрата, к западу и северо-западу от него, граничившая на востоке с Великой Арме­нией, более крупной частью древней Армении; при Александре Македонском вошла в его державу, а в 322 г. до н.э. стала само­стоятельным царством.

... отступил вместе со своим войском лишь перед змеями Муганских степей. — Перед змеями прикаспийских степей отступил не Лукулл, а Помпей, который намеревался дойти до берегов Каспий­ского моря, но, находясь всего лишь в трех днях пути от него, вынужден был повернуть назад из-за множества ядовитых пресмы­кающихся, — об этом рассказывает Плутарх в своих «Сравнитель­ных жизнеописаниях» («Помпей», 36).

... Два года спустя Митридат, разбитый Помпеем, пересекает Кав­каз, преодолевает Дон и находит убежище в Тавриде. — Митри­дат VI Евпатор (132—63 до н.э.) — царь Понта (государства в Малой Азии, на южном берегу Черного моря) со 121 г. до н.э., весьма расширивший его пределы; сын царя Митридата V (правил в 150—121 гг. до н.э.); в ходе своей территориальной экспансии столкнулся в Малой Азии с римскими интересами; вел три войны с Римом (89—84, 83—82, 74—63 до н.э.); в третьей войне потерпел от Помпея сокрушительное поражение в битве при Никополе (66 г. до н.э.) и после этого бежал сначала в Колхиду, а затем попытался найти убежище в Пантикапее (соврем. Керчь), у своего сына Фар- нака (97—47 до н.э.), наместника Боспорского царства (оно рас­полагалось на берегах Боспора Киммерийского, нынешнего Кер­ченского пролива, и было захвачено Митридатом в 108 г. до н.э.), а когда тот поднял против отца мятеж, покончил с собой.

... Римляне заняли Грузию, Имеретию и Албанию (теперешнюю Кахе­тию). — Имеретия — историческая область в Западной Грузии, в бассейне среднего течения реки Риони.

Албания — здесь: Кавказская Албания, историческая область в Восточном Закавказье, занимавшая часть территории современных Азербайджана и Дагестана.

Кахетия — историческая область на востоке Грузии, в верховьях рек Иори и Алазани, к западу от Кавказской Албании.

... Что же касается Армении, то она была захвачена Марком Анто­нием спустя тридцать лет после смерти понтийского царя. — Марк Антоний (ок. 80—30 до н.э.) — римский политический деятель и полководец, соратник Цезаря, после убийства которого он пытался стать его преемником; в 43 г. до н.э. вместе с Октавианом и Депи- дом составил триумвират, направленный против убийц Цезаря — Брута и Кассия, и в 42 г. до н.э. одержал над ними победу при Филиппах; в том же году получил в управление богатые восточные области Римской державы; женившись в 36 г. до н.э. на египетской царице Клеопатре VII (хотя с 40 г. до н.э. он был женат на Окта­вии, сестре Октавиана), выступил против Октавиана, претендуя на власть в Риме; после вступления войск Октавиана в Александрию покончил жизнь самоубийством.

В 36—34 гг. до н.э., управляя восточными провинциями, Марк Антоний вел войну сначала с Парфией, а затем с Арменией, пле­нил армянского царя Артавазда II (?—31 до н.э.; правил в 55—34 гг. до н.э.), сына Тиграна II Великого, захватил и разграбил армян­скую столицу Артаксату, а затем провозгласил царем Армении своего шестилетнего сына Александра Гелиоса, рожденного Клео­патрой VII.

... Абгар, царь Эдесский, в год смерти Христа принимает креще­ние ... — Абгар V Укама — царь города Эдессы в римской провин­ции Сирия, правивший в 4—50 гг. (с перерывом в 7—13 гг.); согласно преданию, он страдал неизличимой болезнью и, прослы­шав о чудесах исцеления, творимых Иисусом, направил ему, в надежде избавиться от своей болезни, послание, в котором он признавал Иисуса сыном Божьим и приглашал его приехать в Эдессу. В ответном послании Иисус отклонил это предложение, но дал обещание по воскресении своем прислать одного из своих уче­ников к царю, чтобы исцелить его.

... спустя еще семь лет святой Андрей и святой Симон приходят про­поведовать христианскую веру в Месхетию, нынешний Ахалцихский уезд. — Святой Андрей — брат апостола Петра, апостол Андрей Первозванный, первым призванный к служению Христу; по пре­данию, проповедовал христианство народам, жившим на южных, восточных и северо-восточных берегах Черного моря; считается основателем Грузинской православной церкви; был казнен на Х-образном («андреевском») кресте по приказу римского намест­ника города Патры в Греции.

Святой Симон — имеется в виду Симон Кананит, один из апосто­лов Христа, проповедовавший христианство на побережье Черного моря и принявший там мученическую смерть (его заживо распи­лили пилой).

Месхетия — историческая область на юго-западе Грузии, имеющая главным городом Ахалцих (соврем. Ахалцихе); с 1576 г. турецкая провинция (Ахалцихский пашалык), северная часть которой была присоединена к Российской империи в 1829 г. в соответствии с условиями Адрианопольского мира и составила территорию Ахал- цихского уезда, в 1846 г. вошедшего в состав Кутаисской губернии, а в 1865 г. — Тифлисской.

От Христа до Мехмеда II

... Римские императоры сменяют друг друга: Тиберий — Августа, Калигула — Тиберия, Клавдий — Калигулу. — Тиберий (Тиберий Цезарь Август; 42 до н.э.—37 н.э.) — второй римский император из династии Юлиев-Клавдиев (с 14 г. н.э.); пасынок Августа, сын его третьей жены (с 38 г. до н.э.) Ливии Друзиллы (58 до н.э.— 29 н.э.), до усыновления им в 4 г. н.э. носивший имя Тиберий Клавдий Нерон; мрачный и подозрительный тиран, отличавшийся патологической жестокостью; с 27 г. н.э. поселился на острове Капрее, где вел уединенный образ жизни, управляя империей и руководя римским сенатом путем переписки.

Август — Гай Октавий Фурин (63 до н.э.—14 н.э.), римский госу­дарственный деятель и полководец, внучатый племянник и при­емный сын Юлия Цезаря, принявший в 44 г. до н.э. по акту усы­новления имя Гай Юлий Цезарь Октавиан, единолично правивший Римом с 31 г. до н.э. и именовавшийся с 27 г. до н.э. императором Цезарем Августом.

Калигула — Гай Цезарь Германик (12—41), третий римский импе­ратор из династии Юлиев-Клавдиев (с 37 г.), внучатый племянник Тиберия, носивший прозвище Калигула (т.е. «Сапожок»; оно про­исходит от названия солдатской обуви, которую он носил с дет­ства, с ранней юности живя в военных лагерях со своим отцом, знаменитым полководцем Германиком); его правление отличалось деспотическим произволом, растратой государственных средств, притеснениями населения, конфискациями и ростом налогов; вступив в непримиримую вражду с сенатом, был убит заговорщи­ками.

Клавдий — Тиберий Клавдий Нерон Друз Германик (10 до н.э.— 54 н.э.), четвертый римский император из династии Юлиев- Клавдиев (с 41 г.), младший брат Германика и дядя Калигулы; был возведен на престол преторианцами после убийства Калигулы; в годы его правления были основаны многочисленные колонии, даровано полное гражданство внеиталийским общинам и введены новые принципы правосудия, отличавшиеся ярко выраженной гуманной направленностью; был отравлен своей четвертой женой (с 49 г.) Агриппиной Младшей (15—59), сестрой Калигулы, стре­мившейся обеспечить престол Нерону, своему сыну от предыду­щего брака.

... Уже двенадцать лет на троне находится Нерон. — Нерон взошел на трон 13 октября 54 г.

14 ... Виндекс замышляет восстание галлов, а Гальба — мятеж в Испа­

нии. — Виндекс Гай Юлий (?—68) — наместник Лугдунской Галлии в годы правления Нерона, по происхождению галл; в начале 68 г. поднял восстание против императора, в мае того же года был раз­бит его войсками и после этого покончил с собой.

Гальба, Сервий Сульпиций (3 до н.э.—69 н.э.) — римский импера­тор с 6 июня 68 г. по 15 января 69 г.; популярный в войсках воена­чальник, происходивший из знатного патрицианского рода, с 61 г. наместник провинции Тарраконская Испания, поддержавший вос­стание Виндекса и после самоубийства Нерона провозглашенный сенатом новым императором; вскоре после прихода к власти вызвал против себя недовольство войск, введя суровую дисци­плину в армии, и преторианцев, отказавшись выдать им обещан­ные награды; был убит во время восстания преторианцев.

... Корбулон, победитель парфян ... — Парфяне — население Пар­фянского царства, образовавшегося в сер. Ш в. до н.э. в истори­ческой области Парфия на северо-востоке современного Ирана и со временем, в ходе завоевательных войн, превратившегося в огромную державу, которая занимала территорию от Каспийского моря до Индийского океана и от Евфрата до Инда, достигла вер­шины своего могущества в сер. I в. до н.э. и прекратила свое существование ок. 220 г.

В 58—64 гг., в ходе войны, которую Рим вел с Парфянским цар­ством, Корбулон (см. примеч. к с. 13) успешно командовал рим­скими войсками.

... вторгается в Армению, захватывает и разрушает Артаксату, этот новый Карфаген, основанный Ганнибалом ... — Карфаген — древний город-государство, основанный в 825 г. до н.э., одна из самых богатых финикийских колоний; располагался на северном берегу Африки, на территории современного Туниса; вел обшир­ную морскую торговлю, завоевал многие земли в западной части Средиземного моря; его многолетняя борьба с Римом (Пунические войны — 264—146 гг. до н.э.) закончилась в 146 г. до н.э.: Карфаген был захвачен римлянами и полностью разрушен.

Величественную Артаксату, построенную по планам Ганнибала и осенью 58 г. захваченную Корбулоном, который затем ее разрушил и сровнял с землей, в античности сравнивали с Карфагеном.

... Корбулон повинуется, пронзая себя мечом в Коринфе. — Коринф — древний город в Греции, на Истме (Коринфском перешейке), со­единяющем Пелопоннесский полуостров с материковой Грецией; был основан в X в. до н.э.; находился примерно в 6 км от совре­менногогорода с тем же названием; благодаря своему уникаль­ному положению, имея выходы к двум морям — Ионическому на западе и Эгейскому на востоке, стал крупнейшим торговым цен­тром древности на путях из Европы в Азию, поскольку плавание вокруг Пелопоннеса было небезопасным из-за бурь, рифов и пиратов.

Корбулон покончил собой в восточной коринфской гавани Кен- хреи.

... Спустя тринадцать лет на том месте, где Ерванд, отнявший у Арташеса армянский трон, был разбит персами, встает город Эри- вань. — Ерванд — мифический персонаж сочинения Мовсеса Хоренаци («История Армении», II, 37—47), вельможа из рода Аршакуни, захвативший армянский престол, истребивший всех сыновей прежнего царя Санатрука, за исключением юного Арта­шеса, основавший на холме, обтекаемом Араксом и его притоком, рекой Ахурян, столичный город Ервандашат, и после двадцати лет царствования погибший в сражении с Арташесом, которого под­держал в его борьбе за престол персидский царь (место этого сра­жения, происходившего вблизи Ервандашата, на берегу Ахуряна, стало называться Ервандан).

Эривань (в русской транскрипции с 1936 г. Ереван) — древний город в левобережной части Араратской долины, столица Арме­нии; датой его рождения считается 782 г. до н.э., когда на одном из здешних холмов была построена урартская крепость Эребуни; в армянских источниках впервые упоминается в 607 г.; в XVI—XVII вв. служил ареной опустошительных османо-сефевидских войн и многократно переходил из рук в руки; окончательно вошел в состав Персии в 1639 г.; с сер. XVIII в. столица независимого Эри- ванского ханства; захваченный русскими войсками в 1827 г., в ходе Русско-персидской войны 1826—1828 гг., по условиям Туркманчай- ского мирного договора (1828) отошел к России.

... Солдат-наемник, усыновленный Нервой, всходит на римский трон ... — Нерва — Марк Кокцей Нерва (30—98), римский импе­ратор с 18 сентября 96 г. по 27 января 98 г.; правовед-интеллектуал, пришедший к власти после убийства заговорщиками императора Домициана; основатель династии Антонинов, успевший за непол­ные полтора года своего принципата провести ряд прогрессивных реформ, которые были продолжены затем Траяном; в кризисный момент своего правления ввел оказавшуюся очень мудрой систему передачи власти в империи, когда император (август) еще при жизни назначает себе преемника и соправителя (цезаря), основы­ваясь при этот исключительно на личных качествах будущего пра­вителя; таким цезарем он и назначил 28 октября 97 г. популярного военачальника Траяна, легата провинции Нижняя Германия.

... покоряет Армению, Иберию и Колхиду. Он дает албанам царя и удаляется в сторону Евфрата ... — В 114 г., на шестнадцатом году своего правления, император Траян захватил и превратил в рим­скую провинцию Армению, где за год до этого на престол сел пар­фянский царевич Партамасир из династии Аршакидов, а затем, как сообщает в своей «Краткой истории от основания Города» римский историк IV в. Флавий Евтропий, Траян дал царя албанам (лат. albanis regem dedit) и поставил под римскую власть царей иберов и колхов (VIII, 3).

Евфрат — река в Турции, Сирии и Ираке, самая крупная в Запад­ной Азии; образуется слиянием рек Мурат и Карасу и имеет длину 2 780 км; берет начало в Армянском нагорье, а в своем нижнем течении, сливаясь с Тигром, образует реку Шатт-эль-Араб, впа­дающую в Персидский залив.

... где вскоре поколеблет до основанию державу Аршакидов, которая окончательно рухнет лишь три столетия спустя. — Аршакиды — царская династия, правившая Парфянской державой в 247 до н.э.—224 гг.; основателем ее стал Аршак, один из вождей племени парное, завершивший завоевание ими Парфии и поло­живший начало образованию Парфянского царства; последним царем из этой династии стал Артабан V, который правил в 216— 224 гг. и был убит Ардаширом I (ок. 180—241), восставшим против него правителем одной из крепостей в исторической области Парс на юге Ирана, основателем царской династии Сасанидов.

... человек, при котором мир на мгновение обретет покой после прав­лений Калигулы, Клавдия и Нерона. Это Траян. — Траян — Марк Ульпий Нерва Траян (53—117), римский император из династии Антонинов, правивший с 28 января 98 г.; успешный полководец, осенью 97 г. усыновленный своим предшественником Первой и избранный вместе с ним консулом 98 г.; годы его правления, в течение которых значительно расширились пределы империи, улучшилось состояние финансов и выполнялась обширная про­грамма общественного строительства, закрепились в сознании современников и потомков как счастливейший век Рима.

... Это готы, победители скандинавов, кимвров, венетов, бургундов, лазов и финнов. — Готы — германское племя, в начале христиан­ской эры обитавшее на южном берегу Балтийского моря; в III в. вторглись в восточные области Римской империи (на Балканский полуостров и в Малую Азию) и завоевали ряд земель; в сер. IV в. объединились в могущественный племенной союз, разгромленный в 375 г. гуннами; после этого разделились на две ветви — восточ­ную (остготы) и западную (вестготы). В 488 г. остготы, осевшие до этого в Паннонии, двинулись на Италию, в 493 г. завоевали ее и основали там свое королевство, существовавшее до 555 г. и рух­нувшее под натиском византийцев. Вестготы создали ок. 418 г. на территории Юго-Западной Франции королевство со столицей в Тулузе; в царствование вестготского короля Эвриха (правил в 467—485 гг.) в состав этого королевства вошла почти вся Испания (в 580 г. его столица была перенесена в Толедо), но в 711 г. оно было завоевано арабами.

Кимвры — древнее германское племя, обитавшее первоначально в Ютландии; ок. 120 г. до н.э. переместились к югу, в долины Дуная, затем направились в Галлию, потом в Испанию, в 102 г. до н.э. двинулись на Рим и в следующем году в битве при Верцеллах в Цизальпинской Галлии потерпели поражение от римского вой­ска.

Венеты (венеды) — древнее племя индоевропейского происхожде­ния, в I—VI вв. обитавшее на побережье Балтийского моря, между устьями рек Одер и Висла; по одной из гипотез, были протосла- вянским народом.

Бургунды — восточногерманское племя, в древности обитавшее в устье реки Одер; затем переселились в долины Майна; в IV в. потеснили алеманнов, а в 407 г. переправились через Рейн; в 437 г. потерпели сокрушительное поражение от гуннов; в сер. V в. заняли бассейн Роны и образовали королевство, которое в 534 г. было покорено франками.

Лазы — кавказский народ, проживающий на территории истори­ческой области Лазистан (см. примеч. к с. 10), большая часть которой входит в настоящее время в состав Турции; этнографиче­ская группа грузин; в древности были одним из основных племен Колхидского царства.

... они вытесняют аланов ... — Аланы — ираноязычные племена сарматского происхождения, предки осетин; первоначально оби­тали на Кавказе и в степях Южной России, а затем распростра­нили свои владения к северу до Дона; совершали набеги на Арме­нию и Малую Азию; позднее в союзе с гуннами и вандалами уча­ствовали в Великом переселении народов.

... поселяются на берегах Черного моря, где с ними, в свой черед, столкнутся гунны и истребят их. — Гунны — племенной союз, который образовался в Приуралье во II—IV вв. в результате сме­шения тюркоязычных хунну, пришедших из Центральной Азии, и местных угров и сарматов, а в 70-х гг. IV в. вторгся в Европу, дав толчок Великому переселению народов.

... основывается новая столица Армении — Вагаршапат, теперешняя деревня под тем же названием, окружающая Эчмиадзинский мона­стырь. — Вагаршапат (в 1945—1992 гг. — Эчмиадзин) — город в Армавирской области Армении, в Араратской долине, в 20 км к западу от Еревана, один из самых значительных культурных и религиозных центров страны; название получил по имени царя Вагарша I (правил ок. 117—ок. 140), считающегося его основате­лем; во П—IV вв. столица Великой Армении.

Эчмиадзинский монастырь (арм. «Эчмиадзин» означает «сошел Единородный») — духовный центр армян, один из крупнейших храмовых комплексов Армянской апостольской церкви, находя­щийся в городе Вагаршапате; местопребывание католикоса всех армян; основан в нач. IV в., вскоре после введения в Армении христианства как государственной религии, в тогдашней столице страны; включает Эчмиадзинский кафедральный собор (построен в дереве в 303 г., перестроен в камне в VII в.), церковь святой Гаиании (Гаяне; 630 г.), церковь святой Рипсимии (Рипсимэ; 618 г.), резиденцию католикоса (1741 г.), богословские учебные заведения и другие здания.

... в Кавказские ворота ... стучатся хазары. — О полчищах горцев, хазар и басилов, под предводительством своего царя Внасепа Сур- хапа вторгшихся в Закавказье через Железные ворота и хлынувших на другую сторону Куры, где их встретил и ценой собственной жизни обратил вспять армянский царь Валарш (подразумевается Вагарш II, правивший в 186—198 гг.), рассказывает в своем сочи­нении Мовсес Хоренаци (П, 65).

Заметим, однако, что упоминание в контексте событий, которые относятся ко II в., хазар, тюркоязычного кочевого народа, появи­вшегося в Восточном Предкавказье лишь в нач. IV в., является анахронизмом.

... проникают через ущелье Дария (по преданию, Даръялу дал свое имя этот персидский царь) ... — Происхождение названия «Дарьял» доныне является темой дискуссий, но с именем персидского царя Дария оно никак не связано.

... принудив перед этим аваров удалиться в ущелья Гимров ... — Авары — кочевой народ, который в VI в. пришел из Центральной Азии в степи Северного Кавказа, а затем, начав совершать набеги на области Центральной Европы, создал собственную державу — Аварский каганат, охватывавший земли Венгрии, Словакии, Хор­ватии, Румынии, Сербии и рухнувший в нач. IX в.; существуют теории, в которых утверждается, что часть евразийских аваров осела в горах на востоке Северного Кавказа и их потомками являются кавказские аварцы, самый многочисленный народ современного Дагестана, населяющий большую часть его горной территории.

Гимры — старинное аварское село в Унцукульском районе Даге­стана, в долине реки Аварское Койсу, у подножия Гимринского хребта; родина имама Шамиля.

... мы найдем их остатки, взобравшись на вершины Караная ... — Имеется в виду Каранайский перевал (высотой 1 780 м) в Гимрин- ском хребте, соединяющий селение Гимры с расположенным в 10 км к северо-востоку от него аулом Верхний Каранай; с высот этого перевала открывается вид на лежащую к востоку от него Темир-Хан-Шуру (соврем. Буйнакск).

... оказываются свидетелями переворота, возводящего персидских Сасанидов на престол Грузии. — Сасаниды — персидская царская династия, правившая в 224—651 гг., вплоть до арабского наше­ствия; основателем ее стал Ардашир Папакан I (ок. 180—241), сын Папака, правителя города Истарх на юге Ирана; Ардашир свергнул Артабана IV (правил в 216—224 гг.), последнего парфянского царя из династии Аршакидов, одержав над ним 28 апреля 224 г. победу в битве на равнине Хормиздаган, и занял царский престол, приняв титул шахиншаха («царя царей»).

Грузинские летописи XI в. причисляют к роду персидских Сасани­дов царя Мириана III (правил в 284—361 гг.), первого христиан­ского государя Иберии, основателя династии Хосроидов, жени­вшегося на дочери Аспагура I (последнего царя Иберии, который принадлежал к династии Аршакидов и царствовал в 265—284 гг.).

15 ... лев, дремлющий на берегах Тибра, снова протягивает свои когти

к Кавказу. — Тибр — река, на которой стоит Рим, самая крупная на Апеннинском полуострове: длина ее 405 км; впадает в Тиррен­ское море.

... Император Тацит, который, дабы взойти на римский трон, под­черкивал, что он числит среди своих предков великого историка, на семидесятом году жизни был избран на этот пост сенатом. — Марк Клавдий Тацит (ок. 200—276) — богатейший сенатор, консул 273 г., 75-летний старик, которого сенат избрал римским императором в 275 г., после длительного междуцарствия, наступившего вслед за смертью императора Аврелиана (214—275; правил с 270 г.); согласно сведениям античных авторов, называл себя родственни­ком историка Тацита.

Тацит, Публий Корнелий (ок. 56—ок. 117) — великий римский историк, убежденный сторонник республиканского правления; автор трудов по истории Рима, Римской империи и древних гер­манцев.

... Потому его и убили спустя полгода ... — На девятом месяце сво­его правления император Тацит то ли был убит солдатами, то ли умер от лихорадки.

... За полгода своего правления он успел разбить готов и оттеснить аланов в ущелья Кавказа. — Император Тацит, правивший с 25 сен­тября 275 г. по июнь 276 г., в 276 г. отправился в Малую Азию и, лично возглавив римское войско, разгромил готов, захвативших территорию от Черного моря до Киликии, а также вытеснил ала­нов, опустошавших Малую Азию, на их прежние места обитания.

... Пользуясь коротким спокойствием, принесенным этой победой, Тиридат III становится царем Армении. — Тиридат (Трдат) III Великий (ок. 250—ок. 330) — царь Великой Армении с 287 г., при­надлежавший к династии Аршакидов; вступил на престол с помо­щью римского императора Диоклетиана (ок. 245—313; правил в 284—313 гг.), гонителя христиан, и поддерживал Рим в его борьбе с Сасанидами.

... В его государстве утверждается христианство. — Христианство стало официальной религией в Армении при царе Тиридате III, в нач. IV в. (традиционной датой считается 301 г.). Проводником идей новой религии, приобретавшей в то время все большую попу­лярность в народных массах и позволявшей армянскому государю, который в первой половине своего царствования был жестоким гонителем христиан, противостоять идеологическому давлению зороастрийского Ирана, стал выдающийся церковный и политиче­ский деятель Григорий Просветитель (ок. 252—326).

... По слову святой Нины основывается Эчмиадзинский мона­стырь ... — Нина (ок. 280—335) — христианская святая, просвети­тельница Грузии, почитающаяся в лике равноапостольных; согласно церковному преданию, дочь Завулона, военачальника императора Максимиана, и племянница иерусалимского патри­арха, она в юном возрасте отправилась на Кавказ, и там ее пропо­веди и сотворенные ею чудесные исцеления заставили обратиться в христианскую веру иберийского царя Мириана и его двор, а затем под ее руководством началось долгое приобщение всего народа Иберии к новой вере.

К основанию Эчмиадзинского монастыря святая Нина отношения не имела, однако, согласно тому же преданию, она какое-то время жила в окрестности Вагаршапата — до того дня, когда там при­няли мученическую смерть ее спутницы Гаиания и царевна Рип- симия, которые вместе с ней пришли в Армению, спасаясь от гонений, возведенных на христиан императором Диоклетианом, — и уже оттуда отправилась в Иберию, в Мцхету.

... Бакур /, царь Грузии ... ведет войну с персами ... — Неясно, кто здесь имеется в виду (в оригинале Bakhouri): Бакур I из династии Аршакидов правил в 234—249 гг., задолго до царствования Мири­ана III; Вараз-Бакур I (Аспагур II) из династии Хосроидов, прави­вший в 363—365 гг., был ставленником персидских Сасанидов; в царствование Вараз-Бакура II (Аспагура III), которое длилось с 380 по 394 гг., Римская империя уступила персидскому шахиншаху Иберию и значительную часть Армении (387 г.).

... Грузии не существовало до двенадцатого века, и никто не называл ее так до Мехитара Айриванкского, армянского историка, жившего в тринадцатом веке ... — Мехитар Аийриванкский (Мхитар Айри- ванеци; ок. 1222—ок. 1290) — армянский историк, поэт и педагог; с 1279 г. руководитель школы монастыря Айриванк (соврем. Гехард близ Еревана); автор сочинения «История Армении», в котором, в частности, он приводит списки князей и царей Грузии.

... Эти варвары отражены Ваганом Аматуни, разгромившим их возле Вагаршапата ... — Князь Ваган Аматуни — военачальник армян­ского царя Хосрова II Короткого (правил в 330—338 гг.), персонаж «Истории Армении» Мовсеса Хоренаци (III, 9), командующий восточной ратью, разгромивший у стен Вагаршапата, в местности Ошакан, северные племена, которые по наущению персидского царя Шапура II (правил в 309—379 гг.) вторглись в Армению и оса­дили ее столицу.

...на том самом поле битвы, где в 1827 году русские разгромят пер­сов. — 17 августа 1827 г., в ходе Русско-персидской войны 1826— 1828 гг., у села Ошакан (Ушаган) в 15 км к северо-западу от кре­пости Эривань, ставшего в 336 г. владением князя Вагана Аматуни, русские войска генерала Афанасия Ивановича Красовского (1780— 1849), усиленные армянским ополчением, в кровопролитном сра­жении разгромили 30-тысячную персидскую армию, находившуюся под командованием наследного принца Аббас-Мирзы (1789—1833), который намеревался захватить Эчмиадзинский монастырь.

... персы в свой черед проникают до подножия Кавказских гор и строят крепость на том месте, где столетием позже царь Вахтанг заложит Тифлис. — Вахтанг I Горгасал (ок. 440—ок. 502/522) — царь Иберии, сын царя Митридата V (правил ок. 435—ок. 447) из династии Хосроидов и его жены, персидской царевны Сагдухт; унаследовал трон в семилетием возрасте, после смерти отца; само­стоятельно правил с 458 г.; один из основоположников грузинской государственности; в 482 г. возглавил крупное восстание против персидского владычества, закончившееся его поражением; погиб в сражении с карательным отрядом Сасанидов; причислен Грузин­ской православной церковью к лику святых.

Тифлис (с 1936 г. — Тбилиси, что означает на грузинском языке «Теплый») — древний город в долине Куры, который, согласно преданию, был ок. 480 г. основан Вахтангом I Горгасалом в лесах вблизи Мцхеты и при его сыне, царе Дачи II, правившем двена­дцать лет после смерти отца, стал столицей Восточной Грузии; столица единого Грузинского государства с 1122 г. и вплоть до его распада в 1466 г. на три царства (Картли, Кахети и Имерети), затем столица самостоятельного Картлийского царства (1490—1762) и Картли-Кахетинского царства (1762—1801), присоединившегося в 1801 г. к Российской империи; с 1801 г. административный центр Тифлисской губернии; в 1918—1921 гг. столица независимой Гру­зинской республики, затем — Грузинской ССР, ас 1991 г. — неза­висимой Грузии.

... Тем временем в Армении формируется ее нынешний язык ... — Вероятно, имеется в виду грабар — древнейшая письменная форма армянского языка, сложившаяся ок. V в. и наряду с т.н. среднеар­мянским языком, который возник в XI в., использовавшаяся в качестве литературного вплоть до нач. XIX в.; в качестве богослу­жебного применяется по сей день.

... Час Аршакидов пробил ... — О парфянской царской династии Аршакидов см. примеч. к с. 14.

...на смену этой династии ... приходят Сасаниды, ставшие наслед­никами парфянских царей и предшественниками мусульманских хали­фов. — Халиф (калиф) — в ряде стран Ближнего и Среднего Вос­тока феодальный верховный правитель мусульман, соединяющий в своих руках духовную и светскую власть.

... Первый государь этой династии уже видит, как Вахтанг Горгасал всходит на трон Грузии, основывает Тифлис, покоряет Мингрелию и Абхазию, изгоняет персов, подчиняет осов и печенегов. — Первым персидским царем из династии Сасанидов был Ардашир I, прави­вший в 224—240 гг., за двести лет до грузинского царя Вахтанга Горгасал а.

Мингрелия (Мегрелия) — историческая область на западе Грузии, расположенная между реками Риони, Ингури, Цхенисцкали и берегом Черного моря, часть Колхиды; главный город — Зугдиди; с сер. XV в. самостоятельное княжество, владетель которого в 1803 г. вступил в российское подданство и которое в 1857 г., после начавшегося там крестьянского восстания, перешло под россий­ское управление, а в 1867 г. было окончательно включено в состав Российской империи.

Абхазия — историческая область в северо-западной части Закав­казья, между реками Псоу и Ингури и берегом Черного моря, на юго-востоке граничащая с Мингрелией; главный город — Сухуми; со второй пол. XV в. самостоятельное княжество, которое до 1810 г. находилось в вассальных отношениях с Оттоманской импе­рией, а затем — с Россией и было упразднено в 1864 г.

Осы (овсы) — грузинское название аланов (осетин).

По сообщению грузинского летописца XI в. Джуаншера Джуанше- риани, автора сочинения «Жизнь Вахтанга Горгасала», шестнадца­тилетний грузинский царь Вахтанг совершил успешный поход против овсов и освободил свою младшую сестру Мирандухт, за шесть лет до этого взятую ими в плен.

О вторжении царя Вахтанга в земли пачаников (печенегов), гра­ничившие с Овсетией, а затем и в Абхазию, где в течение трех лет он захватил все ее крепости, сообщает все тот же Джуаншер Джу- аншериани; следует заметить, однако, что в те времена в степях Северного Каказа кочевали гунны, а печенеги лишь в кон. IX в. появились в междуречье Волги и Дона, откуда их к сер. XI в. вытеснили половцы.

... Вахтанг I умирает в 499 году, в то время, когда армяне впадают в ересь ... — В 451 г., на IV Вселенском соборе в Халкидоне, Армян­ская апостольская церковь вместе с другими Древневосточными православными церквами разошлась с Римской католической и Греческой православной церквами во мнении о Богочеловеческой природе Иисуса Христа: армяне-антихалкидониты исповедуют доктрину единой природы Богочеловека, что рассматривается их оппонентами как ересь.

16 ... свевы, которые вскоре будут вовлечены гуннами в их набеги на

Запад, появляются в древнем царстве Митридата. — Свевы (свебы) — собирательное название германских племен, обитавших в древности в бассейнах Эльбы, Неккара, Майна и верхнего тече­ния Рейна; в нач. V в. часть их переселилась на Пиренейский полуостров и создала там собственное королевство, просущество­вавшее до 585 г.; в Малую Азию, насколько известно, они не втор­гались.

... Этот народ движется с плоскогорий Тибета, лежащих к северу от пустыни Гоби ... — Тибет — здесь: Тибетское нагорье, находя­щееся в Центральной Азии, к северу от Гималаев, самое обширное и высокое в мире; от пустыни Гоби, расположенной к северо- востоку от него, отделено системой горных хребтов Циляныпань. К северу от Гоби находится горная система Монгольского Алтая.

... люди эти покоряют маньчжуров, вынуждают китайцев постро­ить Великую стену ... — Строительство Великой китайской стены, протянувшейся по северу Китая на протяжении 8 852 км и перво­начально предназначавшейся для защиты его северных границ от набегов кочевого народа хунну, было начато при императоре Цинь Ши-Хуанди (правил в 259—210 гг. до н.э.), основателе династии Цинь, и велось вплоть до XVII в.

... останавливаются на берегах Окса, в нынешнем Туркестане, где их столицей становится древняя Бактра ... — Оке — древнее название Аму-Дарьи, среднеазиатской реки, образующейся слиянием рек Пяндж и Вахш и впадающей в Аральское море (длина ее 1 415 км, а от истока Пянджа — 2 540 км).

Туркестан — в XIX и нач. XX в. общепринятое название Средней Азии (в 1867 г. Западный Туркестан вошел в состав Российской империи).

Бактра (Балх) — древний город на севере Афганистана, в 20 км к северо-западу от города Мазари-Шарифа и в 75 км к югу от Аму- Дарьи; столица исторической области Бактрия; известен с I тыс. до н.э.

... Это — белые гунны, или эфталиты. — Эфталиты (белые гунны) — объединение кочевых племен, в IV в. создавшее на територии Средней Азии, Афганистана и северо-запада Индии обширное государство, которое распалось в VI в. под ударами персидских, тюркских и индийских правителей; происхождение их доныне является предметом дискуссий.

... Другие — черные гунны, или кидариты ... — Кидариты — кочевой народ, обитавший до сер. V в. на восточной границе Ирана и враждовавший с Сасанидами; сведения об этом народе, упоминае­мом в сочинении «Готская история» византийского дипломата и историка Ириска Панийского (V в.), крайне противоречивы.

... преодолеют Меотийское озеро, идя за ланью ... — Меотийское озеро, или Меотийское болото (лат. Palus-Meotides) — так антич­ные авторы называли Азовское море, на восточных и южных бере­гах которого в древности жило племя меотов: оно отличается болотистостью своих восточных берегов и мелководностью (его глубина не превышает 15 м).

Легенду о чудесно появившемся животном-проводнике, указавшем гуннам, которые двигались с востока, дорогу через Меотийское болото или Киммерийский Боспор (Керченский пролив), излагают многие авторы V—VI вв.

... покорив аланов и сокрушив державу готов, они будут разбиты на равнинах Шампани, столкнувшись с умирающей Галлией, с рожда­ющейся Францией. — Имеется в виду кровопролитная битва в 451 г. на Каталаунских полях в Шампани, близ нынешнего города Шалон-ан-Шампань, в которой объединенные войска полководца Западной Римской империи Аэция (ок. 395—454), франкского короля Меровея (ок. 412—457; правил с 448 г.) и вестготского короля Теодориха I (правил в 418—451 гг.) одержали победу над армией гуннов и их союзников, находившейся под командованием гуннского вождя Аттилы (ок. 406—453), и тем самым остановили их нашествие на Галлию.

Галлия — страна, населенная кельтскими племенами, которые занимали области современной Франции, Бельгии, Швейцарии и Северной Италии; к I в. до н.э. была покорена Римом и воспри­няла его цивилизацию; считается исторической предшественницей Франции.

... После них начинается армянское летосчисление и основывается династия Багратидов, известная уже более двенадцати столетий. — Начальной датой древнего армянского летосчисления служит 11 июля 552 г.; она была установлена в 584 г. на церковном соборе, созванном армянским католикосом Мовсесом II Егивардеци (пра­вил в 574—604 гг.).

О Багратидах см. примеч. к с. 11.

... враг, о котором никто и не помышлял, появляется в кавказских краях и захватывает Тифлис. Это император Ираклий, неутомимый спорщик-богослов, сын экзарха Африки ... — Ираклий I (ок. 575— 641) — византийский император с 610 г., основатель Ираклийской династии (610—711); капподокийский армянин, сын Ираклия (?—ок. 611), экзарха (наместника) Африки, вместе с ним возгла­вивший в 608 г. восстание против императора Фоки и в 610 г. занявший его трон; расчетливый политик и умелый полководец, на короткое время восстановивший могущество Византийской империи; в 627 г., в ходе войны с Персией (602—628 гг.), вступив в союз с хазарами, захватил после двухмесячной осады Тифлис; в том же году в сражении при Ниневии одержал решительную победу над Сасанидами, однако потерпел поражение от арабов, в 632—641 гг. отнявших у него Сирию, Палестину, Месопотамию и Египет; в своей церковной политике стремился преодолеть разоб­щенность поместных церквей Византийской империи, порожден­ную богословскими спорами о Богочеловеческой природе Иисуса Христа, которые не прекращались со времени Халкидонского собора (451).

... в 610 году он низложил Фоку и провозгласил себя императо­ром ... — Фока (ок. 547—610) — центурион, который возглавил в 602 г. солдатский мятеж, сверг византийского императора Маври­кия (539—602; правил с 582 г.) и занял его трон; отличаясь необы­чайной жестокостью и неспособностью управлять государством, привел дела империи в полное расстройство, а в начавшейся в 602 г. войне с персами терпел поражение за поражением; 5 октября 610 г. был низложен Ираклием и казнен.

... с 610 по 621 год его царствование было всего лишь одним долгим бедствием. Авары отняли у него Малую Азию, а персы — Египет. — Византия в течение первых одиннадцати лет правления Ираклия I, имевшего противниками одновременно персов, аваров и славян, год за годом теряла свои владения на Ближнем Востоке, на Бал­канском полуострове и в Малой Азии, и нависшая над империей смертельная угроза заставила его в 620 г. заключить мир с аварами, а в апреле 622 г. встать во главе армии и начать контрнаступление против персов.

... стал во главе своего войска, разбил Хосрова II, вернул себе Малую Азию и дошел до подножия Кавказа. — Хоеров II Победоносный (?—628) — персидский царь с 590 г., происходивший из династии Сасанидов; сын Хормизда IV (правил в 579—590 гг.), с помощью византийского императора Маврикия (539—602; правил с 582 г.) утвердившийся на своем троне; после того как его покровитель был низложен узурпатором Фокой и казнен (602 г.), он объявил войну Византийской империи, в 607 г. завоевал Месопотамию, затем вторгся в Сирию и Малую Азию и не прекратил боевые дей­ствия даже когда Фока был низложен (610 г.); в 614 г. овладел Иерусалимом, ок. 617 г. захватил Египет, но в 627 г. потерпел сокрушительное поражение от Ираклия I, а вскоре был свергнут с престола и убит.

... военачальники халифа Абу Бакра отнимают у него Дамаск ... — Абу Бакр (ок. 572—634) — арабский религиозный, политический и военный деятель, первый праведный халиф (с 632 г.); до принятия ислама один из богатейших купцов Мекки, входивший в число самых старых и преданных приверженцев пророка Мухаммада и в 622 г. отдавший ему в жены свою юную дочь Айшу (ок. 613—ок. 678); стал его преемником в руководстве исламской общиной; упрочив свою власть на Аравийском полуострове, начал завоева­тельные войны: вторгся в Ирак (633 г.), в то время одну из бога­тейших персидских провинций, и начал завоевание Сирии (634 г.), входившей тогда во владения Византийской империи и включа­вшей территории нынешней Сирии, Иордании, Израиля, Ливана и юго-востока Турции.

Дамаск — столица современной Сирии, один из древнейших горо­дов мира, известен с XVI в. до н.э.; с 395 г. входил в состав Визан­тийской империи; в сентябре 635 г., уже после смерти Абу Бакра, был после длительной осады захвачен мусульманами, которыми командовал знаменитый арабский полководец Халид ибн аль­Валид (592—642); в 661—750 гг. являлся столицей Дамасского халифата; неоднократно осаждался крестоносцами; в 1516—1918 гг. находился в составе Османской империи.

... Иерусалим сдается халифу Омару ... — Омар ибн аль-Хаттаб (Умар; ок. 581—644) — сподвижник пророка Мухаммада, второй праведный арабский халиф (с 634 г.); заложил основы государ­ственной организации арабов, продолжил завоевательные войны, начатые его предшественником Абу Бакром; победив византийцев в битве при Ярмуке (636 г.), утвердил арабское господство в Сирии; в решающей битве при Кадисии (636 г.) разгромил персидскую армию, что предопределило гибель государства Сасанидов; в 637 г. захватил Иерусалим; в 639—641 гг. покорил Египет, который в то время был византийской провинцией.

Иерусалим, также входивший тогда во владения Византийской империи, с ноября 636 г. осаждало арабское войско, которым командовал полководец Абу Убайда ибн аль-Джаррах (ок. 583— 638), и после четырехмесячной осады город согласился капитули­ровать, но лишь самому халифу Омару.

... Месопотамия, Сирия и Палестина отпадают от его державы. — Эти три богатейшие провинции Византийской империи, входи­вшие в ее диоцез Восток, стали владением арабов уже через несколько лет после начала их завоевательных походов.

... Господь именно для него приберегает честь вновь обрести Истин­ный крест. Ираклий получил его из рук Сироя. — В 614 г. персидская армия царя Хосрова II, находившаяся под командованием полко­водца Шахравараза (?—630), захватила Иерусалим, сожгла храм Гроба Господня (Воскресения Христова) и похитила оттуда т.н. Истинный крест, на котором, по убеждению христиан, был распят Иисус Христос и который, согласно преданию, нашла в 326 г., во время своего паломничества в Иерусалим, мать римского импера­тора Константина I, ревностная христианка Елена (ок. 250—ок. 330), поместившая затем драгоценную реликвию в основанный ею храм. Истинный крест находился в персидском плену до 628 г., а затем Сирой (?—ок. 629), он же Кавад II, старший сын царя Хос­рова II, унаследовавший после его смерти царскую власть и вер­нувший Византии все завоеванные отцом земли, передал христи­анскую святыню императору Ираклию I, торжественно возврати­вшему ее в Иерусалим.

17 ... Овладев Сирией, Египтом и Персией, они движутся через Африку

и Испанию на Францию ... — Завоевание Северной Африки ара­бами, начавшееся в 647 г., было завершено к 709 г.; в 711 г. они вторглись на Пиренейский полуостров и через три года установили контроль над большей его частью, а в 719 г. через Пиренеи хлы­нули в Южную Францию.

... если бы в тот час Господь не предуготовил против них Карла Мар­телла, то голова и хвост восточной змеи рано или поздно сомкнулись бы у Вены, невзирая на усилия Собеского. — Карл Мартелл (от фр. marteau — «молот»; 688—741) — франкский майордом (министр двора во Франкском королевстве, сосредоточивший в своих руках всю военную и административную власть) с 714 г., сын майордома Пипина Геристальского (ок. 653—714) и его наложницы Альпаиды (ок. 635—714); одержал ряд блестящих побед, важнейшей из кото­рых стала победа в сражении при Пуатье 4 октября 732 г., приоста­новившая продвижение арабов в Западную Европу.

Вена — столица Австрии, старинный город на Дунае, в северо- восточной части страны; с 1156 г. столица Австрийского герцог­ства, в 1278 г. попавшего под власть Габсбургов, с 1453 г. — сто­лица Австрийского эрцгерцогства, с 1804 г. — Австрийской импе­рии, а в 1867—1918 гг. — Австро-Венгерской монархии.

Ян III Собеский (1629—1696) — польский аристократ и полково­дец, король с 1674 г.; в годы его правления Польша достигла ряда военных успехов в борьбе с Турцией; 12 сентября 1683 г. находи­вшиеся под его командованием польские, австрийские и герман­ские войска разгромили 300-тысячную турецкую армию великого визиря Кара-Мустафы (ок. 1634—1683), осаждавшую Вену; под­писав в 1686 г. «Вечный мир» с Россией, стал проводить политику сотрудничества со своим восточным соседом; неудачно пытался укрепить королевскую власть и превратить польскую республику в наследственную монархию.

... в то время как Юстиниан II, которому его подданные в день мятежа отрезали нос, скрывается на острове Тамани ... — Юсти­ниан II (669—711) — византийский император в 685—695 и 705— 711 гг., сын Константина IV (652—685; правил с 668 г.), последний из Ираклийской династии; своей жестокостью и военными неуда­чами вызвал восстание жителей столицы (695 г.), был свергнут с престола, обезображен (ему вырвали ноздри, после чего он полу­чил прозвище Ринотмет — «с отрезанным носом») и отправлен в ссылку в Крым, в Херсонес, однако через несколько лет сбежал оттуда и укрылся в Тамани, в Фанагории, у хазарского кагана Ибузира Глявана, а в 705 г. с помощью болгарского хана Тервела (правил в 700—721 гг.) сумел вернуть себе императорский пре­стол.

... в то время как Мурван Глухой вторгается в Армению и Гру­зию ... — Мурван Глухой (груз. Мурван Кру) — Марван II (?—750), внук халифа Марвана I (623—685; правил с 684 г.); арабский пол­ководец, в 732—744 гг. наместник в Закавказье, а с 744 г. халиф, последний из династии Омейядов; в 750 г. потерпел поражение в междоусобной войне, разразившейся в Халифате, и вскоре был убит; получил прозвание «Глухой» из-за своей глухоты к людским страданиям.

... грузины начинают свое летосчисление с праздника Пасхи 780 года ... — 780 год соответствует в древнегрузинском календаре началу 13-го хроникона (532-летнего цикла, связанного с исчис­лением даты Пасхи), а счет хрониконов ведется от «сотворения мира» (5604 г. до Рождества Христова).

... двинувшись из Южной России, они в конце концов заняли все земли, простирающиеся от Архангельска до Каспия ... — Архангельск (до 1613 г. Новохолмогоры) — портовый город на севере России, в дельте реки Северная Двина, в 45 км от места ее впадения в Белое море; основан в 1584 г. по указу царя Ивана Грозного, вблизи Михайло-Архангельского монастыря, от которого он получил в 1613 г. свое название и который сгорел в 1637 г.; в течение полу­тора веков, с кон. XVI до нач. XVIII в., был единственным мор­ским портом России, и через него велась торговля с Западом; в 1708 г. стал губернским городом; начиная с 1713 г., в связи с воз­никновением нового морского порта, Санкт-Петербурга, и введе­нием ограничений на внешнюю торговлю через порт Архангель­ска, экономическая жизнь города претерпела резкий спад.

... Тщетно готы, гунны и булгары в течение четырех веков оспари­вали у них территорию ... — Булгары — полукочевые племена, населявшие с IV в. степи Причерноморья до Каспия и Северного Кавказа; участвовали в Великом переселении народов и этноге­незе нынешних болгар.

... среди этого потопа высятся Новгород Великий и Киев ... — Нов­город Великий — город на северо-западе России, центр Новгород­ской области; один из древнейших и известнейших городов Рос­сийского государства, датой основания которого считается 859 г.; столица Новгородской земли до ее завоевания в 1478 г. Москов­ским княжеством; с 1727 г. центр Новгородской губернии.

... в 862 году славяне призвали на трон своей державы трех варяж­ских князей: Рюрика и его братьев Синава и Трувора ... — Рюрик (?—879) — полулегендарный предводитель варяжской дружины, в 862 г. призванный ильменскими славянами княжить в Новгороде; родоначальник княжеской, а затем царской династии Рюрикови­чей.

Синав и Трувор — братья Рюрика, отправившиеся княжить соот­ветственно в города Белоозеро и Изборск.

... Рюрик вскоре наследовал братьям и умер, оставив регентом при своем малолетнем сыне Игоре другого брата, Олега, человека весьма умного, покорившего Смоленск и Любеч и сделавшего данниками пле­мена северян, радимичей и древлян ... — Игорь Рюрикович (ок. 878— 945) — сын Рюрика, великий князь Киевский, правивший с 912 г.; в 941 и 943 гг. совершил военные походы на Византию.

Олег (?—912) — родственник Рюрика, князь Новгородский с 879 г. и Киевский с 882 г.; считается основателем Древнерусского госу­дарства.

Смоленск — древний город на западе России, областной центр РФ; расположен на Днепре, в 400 км к западу от Москвы; главный укрепленный пункт, прикрывавший столицу с этого направления; известен с 863 г.; с XII в. столица независимого Великого княже­ства Смоленского; с 1404 г. находился в составе Великого княже­ства Литовского; в 1514 г., в ходе Русско-литовской войны 1512— 1522 гг., был присоединен к Московскому государству.

Любеч — в древности город на Днепре, к северу от Киева, в совре­менной Черниговской области Украины; впервые упоминается в летописях в 881 г. как город, захваченный по пути в Киев новго­родским князем Олегом; ныне небольшой поселок городского типа.

Северяне — славянские племена, в древности обитавшие на тер­ритории современных Черниговской, Сумской и Курской обла­стей.

Радимичи — славянское племя, в древности обитавшее в между­речье Днепра и Десны, в бассейне реки Сож.

Древляне — славянское племя, в древности обитавшее в украин­ском Полесье, на территории современных Житомирской и Киев­ской областей.

... с двумя тысячами ратников ... двинувшегося на Константино­поль. — Имеется в виду описанный лишь в русских летописях легендарный поход князя Олега на Константинополь в 907 г.

18 ... Константинополь преисполнился страха, увидев, что те, кого он

называл варварами, кинжалом пригвоздили к его воротам условия своего ухода: Лев VI согласился с этими условиями, и русские удали­лись. — Лев VI Мудрый (866—912) — византийский император с 886 г.; свое прозвище получил за сочинение трактатов, стихов и речей; потерпел поражение от болгар (896 г.) и окончательно утра­тил Сицилию, в 902 г. полностью захваченную арабами.

...по пути они захватили крепость Барду — нынешнюю деревню Ели- саветпольского уезда. — Барда (груз. Бардави, арм. Партав) — сто­лица Кавказской Албании, богатый торгово-ремесленный город, построенный в V в. на пересечении важных караванных путей, в междуречье Куры и Аракса; развалины древней столицы находятся возле одноименного современного города в центральной части Азербайджана, в 75 км к юго-востоку от Гянджи.

Описанный в арабских источниках захват Барды многочисленной русской ратью, сопровождавшийся массовой резней местного населения, происходил ок. 943 г., то есть уже при князе Игоре, через 36 лет после легендарного похода Олега на Константино­поль.

Елисаветполь (Елизаветполь) — название древнего азербайджан­ского города Гянджа в 1804—1918 гг. (в 1935—1989 гг. он назывался Кировобадом), в 1747—1804 гг. столицы Гянджинского ханства, захваченной в 1804 г. русскими войсками, получившей новое имя в честь императрицы Елизаветы Алексеевны, жены Александра I, и ставшей в 1813 г. центром уезда Тифлисской губернии, а в 1868 г. губернским центром.

... через тридцать лет они вторгаются в Табаристан ... — Табари- стан — историческая область на южном берегу Каспийского моря, расположенная между Гиляном на западе и Хорасаном на востоке; с ХШ в. носит название Мазендеран.

... Великий князь Святослав проходит через всю Кубань ... — Свято­слав I Игоревич (ок. 942—972) — великий князь Киевский с 945 г., прославившийся как полководец; сын великого князя Игоря Рюриковича и его жены княгини Ольги (?—969); почти всю жизнь провел в походах, значительно расширив владения Киевской Руси, и погиб в одном из них.

Кубань — здесь: историко-географическая область на Северном Кавказе, которая включает земли, прилегающие к реке Кубань.

... Баграт III, царь Абхазии и Картли, возводит кафедральный собор в Кутаисе. — Баграт III (960—1014) — правитель Картли с 975 г., царь Абхазии с 978 г. и объединенной Грузии с 1010 г., представи­тель династии Багратионов; сын Гургена II (?—1008), царя Картли с 994 г.; приемный сын Давида III Великого (ок. 930—1000), царя Тао-Кларджети с 966 г.; племянник абхазского царя Феодосия III Слепого (правил ок. 975—978 гг.); объединил под своей властью Западную и значительную часть Восточной Грузии; считается основателем объединенного Грузинского царства; столицей его был город Кутаиси.

Кутаисский кафедральный собор Успения Пресвятой Богородицы (храм Баграта), построенный Багратом III в 1003 г., шедевр сред­невековой грузинской архитектуры, был разрушен взрывом пороха в 1692 г., во время вторжения турок в Имеретию; он до сих пор лежит в развалинах, и в нем ведутся реставрационные работы.

Кутаис (соврем. Кутаиси) — древний город в Западной Грузии, на берегах реки Риони; в 978—1122 гг. столица грузинских царей; с XV в. столица Имеретинского царства; в 1810 г. был присоединен к Российской империи, а в 1846 г. стал губернским центром.

... В одной из надписей, высеченных на его стенах, были обнаружены следы арабских цифр. — Дата «хроникой 223» (то есть 1003 г.), сооб­щающая об окончании укладки пола в храме Баграта и написанная арабскими цифрами, а не древнегрузинскими буквами, сохрани­лась на подоконном камне восточной части северного фасада.

... В 1064 году Ростислав Владимирович превращает этот остров во владетельное княжество. — Имеется в виду Тмутараканское кня­жество в Тамани, которое имело столицей город Тмутаракань (др.-гр. Гермонасса, византийская Таматарха), находившийся напротив Пантикапея (соврем. Керчь); ок. 988 г. княжество пере­шло под власть Киевской Руси и до 1036 г. в нем правил князь Мстислав Владимирович, брат Ярослава Мудрого, но в XII в. оно оказалось отрезано от русских земель половцами и постепенно пришло в упадок.

Ростислав Владимирович (ок. 1038—ок. 1067) — сын Владимира Ярославича (ок. 1020—1052), князя Новгородского, внук Ярослава Мудрого, не получивший в удел никакого владения; в 1064 г. захватил Тмутараканское княжество, изгнав оттуда законного князя, своего двоюродного брата Глеба Святославича, но спустя короткое время былотравлен на пиру византийским наместником Херсонеса.

... Это сельджуки, вышедшие из степей Туркестана. — Сельджуки — кочевые тюркские племена, давшие начало нескольким правящим династиям в Азии; получили название по имени Сельджука (?— ок. 1038), одного из первых своих предводителей.

... Предводительствует ими Арслан, племянник Тогрул-бека, неза­долго до этого умершего в Багдаде, который он подчинил своей вла­сти. — Алп-Арслан (ок. 1029—1072) — второй султан государства Сельджукидов, племянник и преемник Тогрул-бека, сын его млад­шего брата и сподвижника Чагры-бека (ок. 990—1060); совершил ряд завоевательных походов в Грузию, Армению, Сирию, Пале­стину и Среднюю Азию.

Тогрул-бек (ок. 990—1063) — с 1038 г. первый султан созданного им государства Сельджукидов, охватывавшего территории Восточ­ной Туркмении, Ирана и Ирака; внук Сельджука; в 1055 г. по при­зыву багдадского халифа аль-Каима (правил в 1031 — 1075 гг.), не имевшего реальной власти и нуждавшегося в его поддержке, всту­пил в Багдад, который с 945 г. управлялся династией Буидов; умер 4 сентября 1063 г. по пути в город Рей на севере Ирана.

Багдад — город на Ближнем Востоке, на берегу реки Тигр, столица Ирака; основан в 762 г. как столица государства Аббасидов; в IX—XIII вв. крупнейший культурный и экономический центр региона, имевший население около миллиона человек; в 1258 г. подвергся нашествию монголов, что положило конец его процве­танию.

... два великана, Геркулес и Антей, схватятся врукопашную ... — Антей — в древнегреческой мифологии великан, сын бога моря Посейдона и богини земли Геи, царь Ливии (так древние греки называли известную им часть Африки), который заставлял всех, кто приходил в его владения, бороться с ним, доводя их до пол­ного изнеможения, а затем убивая. Антей был непобедим в едино­борстве, пока касался матери-земли, от которой он получал все новые силы. Величайший герой Геракл (рим. Геркулес) победил Антея, подняв его в воздух и задушив.

... К счастью для Грузии, на ее престол всходит один величайших царей: это Давид III, прозванный Мудрым. — Скорее всего, имеется в виду Давид IV Строитель (1073—1125) — грузинский царь с 1089 г., сын Георгия II (ок. 1054—1089; правил с 1072 г.); один из самых выдающихся государственных деятелей средневековой Гру­зии, способствовавший объединению грузинских княжеств в еди­ное централизованное государство.

... оставляет престол Дмитрию I, который опустошает город Дер­бент, похищает его железные ворота и привозит их в Гелатский монастырь ... — Дмитрий I (Деметре; ок. 1093—1156) — грузинский царь с 1125 г., старший сын Давида IV Строителя и его жены Русу- дан; вскоре после катастрофического землетрясения 25 сентября 1139 г., до основания разрушившего Гянджу (см. примеч. к с. 18), напал на нее, захватил там богатую добычу, в том числе знамени­тые железные ворота этого города, изготовленные в 1063 г. кузне­цом Ибрагимом ибн Османом, и передал их в дар Гелатскому монастырю.

Гелатский монастырь близ Кутаиси — крупнейший средневековый монастырский комплекс, основанный в 1106 г. царем Давидом Строителем и ставший местом его погребения; в течение многих веков был одним из центров духовной жизни страны; там же был погребен Дмитрий I и многие другие грузинские цари.

... с 1184 по 1212 год правит царица Тамара. — Тамара (1166— 1213) — прославленная грузинская царица, царствование которой, начавшееся в 1184 г., стало золотым веком Грузии; дочь царя Геор­гия III (7—1184; правил с 1156 г.) и его жены, осетинской прин­цессы Бурдухан; значительно расширила пределы государства, смирила внутренних и внешних врагов, обеспечила Грузии господ­ство в Малой Азии, заботилась о духовном развитии страны; легенда приписывает ей сооружение всех замечательных грузин­ских храмов и крепостей; Грузинской церковью причислена к лику святых.

19 ... кончила тем, что вышла замуж за русского князя, сына Андрея

Боголюбского. — Первым мужем царицы Тамары и ее соправителем стал ок. 1185 г. князь Георгий (Юрий; ок. 1160—ок. 1194), младший сын Андрея Боголюбского, однако вскоре отношения между супругами испортились из-за порочного поведения князя, и в 1188 г. он был выдворен из Грузии, а предпринятая им в 1191 г. попытка вернуть себе царский престол силой оружия потерпела провал.

Андрей Боголюбский (ок. 1111 — 1174) — сын Юрия Долгорукого и его первой жены (с 1108 г.), половецкой княжны, дочери хана Аепы (?—ок. 1117); с 1157 г. великий князь Владимирский; вел жестокую борьбу с боярством за укрепление княжеской власти; в 1169 г., после разорения Киева во время княжеского междоусобия, принял титул великого князя и превратил Владимиро-Суздальское княжество в сильнейшее на Руси; был убит в своем замке Боголю­бове под Владимиром заговорщиками-боярами.

... упокоилась в своей достославной гробнице, которую еще и сегодня воспевают грузинские поэты ... — Место захоронения царицы Тамары неизвестно: согласно преданию, после отпевания усопшей царицы, происходившего в Светицховели, кафедральном соборе Мцхеты, оттуда вынесли десять гробов и понесли их в разные сто­роны, дабы враги не знали, где она погребена, и не могли надру­гаться над ее телом.

... Это монголы Чингисхана: завоевав Северный Китай и Восточную Персию, они только что дошли до Тавриза в Иране ... — Чингисхан (собственное имя — Темучин, или Темуджин; ок. 1155—1227) — монгольский хан, в 1200—1205 гг. объединивший под своей вла­стью монгольские племена и в 1206 г. провозглашенный великим ханом основанной им Монгольской империи; организовал завое­вательные походы монголов в Среднюю Азию, Северный Китай, Иран, Закавказье и Восточную Европу.

Тавриз (соврем. Тебриз) — древний город на северо-востоке Ирана, возле озера Урмия; главный город провинции Восточный Азер­байджан; в 1501 — 1548 гг. столица государства Сефевидов.

На протяжении 1220—1221 гг. монгольское войско, во главе кото­рого стояли опытные военачальники Джэбэ (ок. 1181—ок. 1231) и Субэдэй (1176—1248), трижды подходили к стенам Тавриза, но город захватывать не стали, ограничившись данью.

... совсем не так действует Тамерлан, потомок Чингисхана по жен­ской линии ... — Тамерлан (собственное имя — Тимур; 1336— 1405) — среднеазиатский полководец, один из величайших в миро­вой истории завоевателей; с 1370 г. эмир Мавераннахра («Заре­чье» — историческая область в Центральной Азии, между реками Аму-Дарья и Сыр-Дарья), создавший огромное государство со сто­лицей в Самарканде; разгромил Золотую Орду, совершил граби­тельские и завоевательные походы в Иран, Закавказье, Индию и Малую Азию; в 1362 г. в одной из стычек был тяжело ранен в ногу, отчего на всю жизнь охромел, и это принесло ему прозвище Тимур-Ланг (персид. «Тимур Хромец»), которое в европейском произношении стало звучать как «Тамерлан».

... идет же он разрушить Азов. — Азов — древний город на левом берегу Дона, недалеко от места его впадения в Азовское море; начиная с XIII в. входил в состав Золотой Орды и носил название Азак; рядом с ним находилась построенная венецианскими и гену­эзскими купцами торговая крепость Тана, ставшая одним из круп­нейших центров международной торговли и фактически слившаяся с Азаком; в 1395 г. этот богатейший торговый город был захвачен и разорен Тамерланом; в 1471 г. Азак-Тану завоевали турки, кото­рые превратили его в крепость, препятствующую выходу в Азов­ское море; в 1696 г. он был взят Петром I и превращен в военную базу, однако в 1711 г., после неудачного Прутского похода, воз­вращен Турции; в 1736 г. окончательно присоединен к России.

... Потом он направляется в Индию, одерживает победу в Делийском сражении, заливает кровью Индустан ... — В декабре 1398 г., во время своего похода в Индию, Тамерлан разгромил у стен Дели, столицы находившегося на севере этой страны Делийского султа­ната, войско султана, затем с боя захватил город и подверг его раз­граблению, а горожан — массовой резне. Еще до этого он прика­зал казнить сто тысяч пленников, взятых им в разных местностях Северной Индии, и, стремясь устрашить индийцев своей жестоко­стью, возводил башни из черепов убитых.

... в Ангоре побеждает и берет в плен Баязида ... — Ангора (соврем. Анкара) — древний город в Малой Азии, на Анатолийском пло­скогорье, известный с глубокой древности и носивший в антич­ности название Анкира; с 1073 г., когда он был завоеван сельджу­ками, стал именоваться в европейских языках Ангорой; в 1356 г. попал под власть османов и до нач. XX в. оставался малозначи­тельным городом Оттоманской империи; в 1923 г. стал столицей Турции.

Баязид I Молниеносный (ок. 1360—1403) — османский султан с 1389 г., сын Мурада I (ок. 1326—1389; правил с 1360 г.); завоевал Сербию, Болгарию, Македонию, Фессалию, Венгрию и Боснию; 20 июля 1402 г. в битве близ Ангоры потерпел поражение от Тамер­лана, быд взят в плен и умер в заточении.

... становится во главе двухсоттысячного войска и идет в Китай, намереваясь его покорить, но по пути умирает в Отраре, на реке Сейхун. — Отрар — средневековый город на юге Казахстана, у предгорий Каратау, близ впадения в Сыр-Дарью реки Арысь; круп­ный торговый центр, через который пролегал Великий Шелковый путь; к кон. XVIII в. пришел в полное запустение и ныне от него остались лишь развалины. В феврале 1405 г. Тамерлан, готовивший в Отраре поход на Китай, простудился и умер в одном из дворцов этого города.

Сейхун — средневековое название Сыр-Дарьи, одной из крупней­ших рек Средней Азии.

... Тем временем Александр I разделяет Грузию между своими сыно­вьями и кладет начало второму Имеретинскому царству. — Алек­сандр I Великий (1389—1443) — царь Грузии с 1412 по 1442 гг., сын Константина I (1369—1411; правил с 1407 г.); сместил с управления краями непокорных князей и в 1433 г. взял себе в соправители своих сыновей: Вахтанга (ок. 1413—1446), Дмитрия (Деметре; ок. 1413—ок. 1452) и Георгия (ок. 1415—1476), которым было дове­рено управлять регионами и которые еще при жизни отца стали именоваться царями; вследствие этого опрометчивого шага царя к концу его правления произошло ослабление центральной власти, приведшее в итоге к распаду Грузии в 1490 г. на три царства (Карт- лийское — в центральной части страны, Кахетинское — в восточ­ной, Имеретинское — в западной), а сам он в 1442 г. отрекся от престола и постригся в монахи.

Имеретия, историческая область на западе Грузии, в 1259 г., вскоре после смерти дочери царицы Тамары, царицы Русудан (ок. 1194— 1245; правила с 1223 г.), была провозглашена независимым цар­ством со столицей в Кутаиси, правителем которого стал под име­нем Давида I грузинский царь Давид VI Нарин (1225—1293), сын царицы Русудан, до того времени соправитель своего двоюродного брата, грузинского царя Давида VII Улу (ок. 1215—1270; правил с 1247 г.). Однако в 1330 г. она была оккупирована Георгом V (ок. 1286—1346), царем Восточной Грузии с 1318 г., и стала княже­ством в составе единой Грузии; в 1446—1452 гг. ее управлял, нося титул царя, упоминавшийся выше Дмитрий III, сын Александра I Великого и зять князя Дмитрия I Имеретинского (?—до 1445 г.), а в 1490 г., после распада единой Грузии, Имеретия официально, уже во второй раз, приобрела статус независимого царства (поэтому Дюма и говорит здесь о втором Имеретинском царстве).

... Древний Византий, опустошенный и разрушенный Септимием Севером, вновь отстроенный Константином, который дал ему свое имя, вторая столица мира при римских императорах, первая столица Востока при греческих императорах ... — Византий — город, осно­ванный греческими колонистами в VII в. до н.э. на европейском берегу пролива Босфор Фракийский при его впадении в Мрамор­ное море; приобрел большое значение благодаря транзитной тор­говле между Грецией и Причерноморьем; в 74 г. до н.э. попал под власть Рима; в 324—330 гг. император Константин I построил на его месте новый город и перенес в него центр Римской империи. Луций Септимий Север (146—211) — римский император со 193 г.; уроженец Северной Африки, военачальник, сенатор, консул 190 г.; был провозглашен императором после убийства императора Пер- тинакса (126—193), правление которого продолжалось всего восемьдесят дней, во время начавшейся вскоре после этого граж­данской войны, и стал первым из т.н. «солдатских императоров»; пытался преодолеть внутриполитический кризис Римской импе­рии путем установления открытой военной диктатуры; умер во время похода в Британию.

Септимий Север долгое время осаждал Византий, в ходе граждан­ской войны вставший на сторону его конкурента Песценния Нигера (140—194), и после захвата города приказал разрушить его укрепления и отменил все его торговые и политические привиле­гии (позднее, правда, он сменил гнев на милость, отстроил город заново и дал ему в честь своего сына новое имя — Августа Анто­нина).

Константин I Великий (Флавий Валерий Аврелий Клавдий Кон­стантин; ок. 272—337) — римский император с 306 г., сын импера­тора Констанция Хлора и его первой жены святой Елены; был провозглашен августом после смерти отца; после многолетней борьбы утвердился в качестве единоличного правителя; проводил политику веротерпимости, издав в 313 г. Миланский эдикт, урав­нявший христианство в правах с другими исповеданиями; поддер­живал официальную церковь; провел гражданские и военные реформы; вел успешные войны на границах империи; в 324—330 гг. отстроил на месте Византия новую столицу и 11 мая 330 г. на тор­жественной церемонии дал ей имя Новый Рим, которое после его смерти постепенно сменилось на Константинополь.

... завоеванный крестоносцами, которые основывают там Латин­скую империю ... — Латинская империя — одно из государств, которые возникли на развалинах Византийской империи, уни­чтоженной крестоносцами из Западной Европы в результате чет­вертого крестового похода 1202—1204 гг., после захвата ими 13 апреля 1204 г. Константинополя; она охватывала четверть тер­ритории Византийской империи и включала в себя часть Констан­тинополя, прилегающие области Балканского полуострова и острова Эгейского моря; просуществовала до 1261 г., когда ее последний император Балдуин II де Куртене (1217—1261; правил с 1228 г.) был разбит императором Никейской империи Михаи­лом VIII Палеологом.

... отвоеванный Михаилом Палеологом, который восстанавливает там Греческую империю ... — Михаил VIII Палеолог (1224—1282) — византийский император с 1261 г. (никейский — с 1259 г. как соправитель Иоанна IV), основатель последней византийской династии Палеологов (1261 — 1453); 25 июля 1261 г. отвоевал у латинских феодалов Константинополь; пытаясь упрочить свою власть, вел длительные переговоры с Римом о подчинении визан­тийской церкви римской в обмен на политическую и военную поддержку (они закончились подписанием Лионской унии в 1274 г.).

... Мехмед II захватывает его в 1453 году ... — Мехмед II Завоева­тель (1429—1481) — седьмой султан Османской империи, прави­вший в 1444—1446 и 1451 — 1481 гг.; сын султана Мурада II; талант­ливый полководец, завершивший уничтожение Восточной Рим­ской (Византийской) империи захватом Константинополя в 1453 г.; три года спустя взял Белград, а в 1461 г. завоевал Трапезундскую империю; разгромив одного за другим всех своих многочисленных врагов, укрепил границы Османской империи от Дуная до Евфрата.

Здесь имеется в виду заключительный эпизод истории Византий­ской империи, существовавшей в 395—1453 гг., — захват 29 мая 1453 г. турецкими войсками под командованием султана Мех­меда II ее столицы Константинополя. Несмотря на более чем полуторамесячное сопротивление пяти тысяч греков и около двух тысяч иностранных наемников (в основном итальянцев), огромная турецкая армия, оцениваемая в 258 тысяч человек, взяла город штурмом, подвергла его чудовищному разграблению, а местное население — зверской расправе; последний византийский импера­тор Константин XI Палеолог (1405—1453; правил с 1449 г.) был убит во время рукопашной схватки. Турция после разгрома Визан­тии превратилась в одну из могущественных держав, а Константи­нополь стал столицей Оттоманской (Османской) империи — Истанбулом.

От Мехмеда II до Шамиля

20 ... Армяне получают от него позволение учредить в Константинополе

престол своего патриарха. — Через восемь лет после падения Византийской империи, в 1461 г., с разрешения султана Мех­меда П был образован Константинопольский патриархат Армян­ской апостольской церкви, управлявший делами армянской общины и наделенный широкими религиозными и администра­тивными полномочиями; первым армянским патриархом стал Овагим I (Иоаким; правил в 1461 — 1478 гг.), архиепископ Бурсы.

... Кахетинский царь Александр отправляет посольство к Ивану III, занятому изгнанием татар из России. — Александр I (ок. 1445— 1511) — царь Кахетии с 1476 г., сын Георгия VIII (ок. 1417—1476; последний царь объединенной Грузии в 1446—1466 г., а с 1466 г. царь Кахетии под именем Георгия I) и его второй жены Нестан- Дареджан; находясь в зоне интересов своих могущественных и агрессивных исламских соседей, проводил гибкую внешнюю поли­тику, что не раз спасало Кахетию от вражеских нашествий; дважды (в 1483 и 1491 гг.) отправлял посольства к великому князю Ивану III, желая установить дипломатические отношения с усили­вающимся Московским государством и добиться от него помощи в сдерживании агрессивных устремлений Ирана и Турции в отно­шении Южного Кавказа; не получив от Москвы реальной помощи, в 1501 г. признал себя вассалом иранского шаха Исмаила Сефеви, незадолго до этого захватившего Ширван; был убит своим стар­шим сыном Георгием II Злым (1469—1513; правил с 1511 г.).

Иван III Васильевич (1440—1505) — великий князь Московский с 1462 г.; сын великого князя Василия II Темного (1415—1462; князь с 1425 г.) и его жены с 1433 г. Марии Ярославны (ок. 1418—1484); при нем произошло объединение большинства русских земель в единое государство, центром которого стала Москва, принят свод законов, достигнуто окончательное освобождение Северо- Восточной Руси из-под власти ордынских ханов (1480), расширены дипломатические связи с Европой, перестроены стены Москов­ского Кремля (1485—1495).

... Исмаил Сефеви, первый персидский шах из династии Сефевидов, отторг Ширван от Грузии. — Исмаил I Сефеви (1487—1524) — шахиншах Ирана с 1502 г., выдающийся государственный деятель, полководец и поэт, основатель государства Сефевидов и родона­чальник правившей там в 1502—1736 гг. династии; сын шейха Гей­дара, в 1460—1488 гг. наследственного главы суфийского ордена Сефевие, имевшего резиденцией город Ардебиль на северо-западе Ирана; преемник своего старшего брата, шейха Али (правил в 1488—1494 гг.); в 1500—1501 гг., стоя во главе войска кызылбашей (объединение тюркских кочевых племен, консолидировавшихся вокруг ордена Сефевие), юный шейх завоевал Ширван; в 1501 г. захватил и сделал своей столицей Тебриз, провозгласив себя шахом; к 1510 г. завоевал весь Иран, Армению и Ирак; в 1514 г. в битве при Чалдыране потерпел поражение от османского султана Селима I Грозного (ок. 1465—1520; правил с 1512 г.), что остано­вило дальнейшее расширение его державы, простиравшейся к тому времени от Евфрата до Аму-Дарьи.

Ширван — историческая область в Закавказье, на западном берегу Каспийского моря, простирающаяся от Дербента на севере до устья Куры на юге; главные города — Шемаха и Баку; с IX в. само­стоятельное государство, в 1500—1501 гг. завоеванное Исмаилом Сефеви, но окончательно присоединенное к государству Сефеви- дов лишь в 1538 г.; в 1748 г. стала независимым ханством, которое в 1805 г. было присоединено к Российской империи.

... это побуждает обитателей горы Бештау близ Пятигорска под­чиниться Ивану Грозному, всего за год до того, в 1552 году, взявшему Казань. — Бештау — изолированная пятиглавая гора в Предкавка­зье, в Ставропольском крае России, с максимальной высотой 1 402 м, давшая название Пятигорье окружающей местности, где обитали т.н. пятигорские черкесы, или кабардинцы.

Пятигорск (до 1830 г. поселок Горячеводск) — город в Ставрополь­ском крае, основанный в 1780 г. как крепость на Азово-Моздокской оборонительной линии; с 1830 г. уездный центр; ныне крупнеший бальнеологический курорт.

Вступление кабардинских князей в вассальную зависимость от Московского государства, у которого они искали защиты от пося­гательств на их земли крымского хана, относится к 1552—1557 гг. Иван IV Васильевич Грозный (1530—1584) — великий князь Московский (с 1533 г.) и первый русский царь из династии Рюри­ковичей (с 1547 г.); сын великого князя Василия III (1479—1533; правил с 1505 г.) и его второй жены (с 1526 г.) Елены Васильевны Глинской (ок. 1508—1538); крупнейший политический деятель России XVI в.; в своей внутренней политике стремился опереться на широкие круги мелкого и среднего дворянства, составившего социальную основу опричнины, вел борьбу с остатками удельного княжества и боярства за усиление централизации страны, нередко сопровождая свои акции террором и кровавыми расправами с неугодными ему людьми; во внешней политике стремился обеспе­чить выход страны к Балтийскому морю, а также расширить ее территорию на востоке и юге; первого добиться ему не удалось (поражение в Ливонской войне), но Казанское и Астраханское ханства были разгромлены, осуществилось и продвижение в Сибирь.

Казань — старинный город в Среднем Поволожье, на левом берегу Волги, при впадении в нее реки Казанки; столица Татарстана; основан в нач. XI в. как крепость на северных границах Волжской Булгарии; в XIII—XIV вв. крупный торговый и политический центр в составе Золотой Орды; с 1438 г. столица независимого Казанского ханства; в 1552 г. присоединен к Московскому госу­дарству; с 1708 г. губернский центр.

Казань была захвачена войсками Ивана Грозного 2 октября 1552 г., после 45-дневной осады.

... Три года спустя Иван Грозный берет в жены Марию, дочь черкес­ского князя Темрюка. — Мария Темрюковна (до крещения — Куче- ней; ок. 1545—1569) — кабардинская княжна, вторая жена Ивана Грозного, обвенчавшаяся с ним 21 августа 1561 г.

Князь Темрюк Идаров (?—ок. 1571) — владетель одного из кабар­динских княжеств, в сер. XV в. верховный князь Кабарды; стре- милея объединить раздробленные кабардинские земли, чтобы эффективнее противостоять набегам крымских татар; в 1557 г. заключил военно-политический союз с Иваном Грозным, а спустя четыре года отдал ему в жены свою дочь, значительно укрепив благодаря этому свое положение на Северном Кавказе.

... русские основывают на Каспийском море, у подножия Кавказских гор, крепость Тарки. — Тарки — кумыкский аул в Дагестане, в 5 км от Махачкалы, на приморском склоне горы Таркитау; в кон. XV—нач. XVI в. столица Тарковского шамхальства.

Здесь, однако, явно имеется в виду первая русская пограничная крепость на Северном Кавказе, Терки, построенная в 1567 г. на левом берегу Терека, напротив места впадения в него реки Сунжи, русскими воеводами Андреем Бабичевым и Петром Протасьевым и предназначавшаяся для защиты владений князя Темрюка, цар­ского тестя, от набегов казикумухского шамхала; она была остав­лена царскими войсками спустя несколько лет, однако позднее, в 1588 г., русские построили крепость с тем же названием в низовьях Терека.

... персы и турки ... делят между собой равнины и горы. — Имеется в виду Амасийский мирный договор, завершивший Ирано­турецкую войну 1532—1555 гг.; в соответствии с этим договором, подписанным 29 мая 1555 г. в городе Амасья на севере Турции, Оттоманская империя и Иран произвели раздел Грузии и Арме­нии.

... Персы берут себе Шемаху, Баку и Дербент ... — Шемаха — древ­ний город в Азербайджане, в 120 км к западу от Баку; с X в. сто­лица Ширвана, вошедшего в 1538 г. в состав государства Сефеви- дов; в XVIII—нач. XIX в. столица Ширванского ханства, присоеди­ненного в 1805 г. к Российской империи; один из важнейших центров торговли шелком; в 1840—1846 гг. главный город Каспий­ской области, в 1846—1859 гг. — центр Шемахинской губернии.

... Турки же забирают себе Тифлис, Имеретию и Колхиду и основы­вают Поти и Редут-Кале. — Редут-Кале (см. примеч. к с. 7) был основан в 1804 г. русскими войсками, назвавшими его на турецкий манер, и первоначально предназначался для высадки воинских частей, перевозившихся в Завкавказье кораблями Черноморского флота.

... кахетинский царь Александр II ищет дружбы с Федором Иванови­чем — несчастным и недолговечным царем, который вот-вот умрет от лихорадки, угаснув на руках у своего страшного опекуна Бориса Годунова. — Александр II (1527—1605) — царь Кахетии в 1574— 1601 и 1602—1605 гг., сын царя Левана (1504—1574; правил с 1518 г.) и его первой жены Тинатин Гуриели (?—1591); проводил осторожную внешнюю политику, маневрируя между Османской империей и Персией, боровшимися за господство над Закавка­зьем, и стремясь к союзу с Россией; в 1587 г. присягнул на вер­ность царю Федору Ивановичу; был убит по приказу собственного сына, чуть более полугода царствовавшего затем под именем Кон­стантина I (1572—1605).

Федор I Иванович (1557—1598) — третий сын Ивана Грозного и его первой жены (с 1547 г.) царицы Анастасии Романовны (ок. 1532—1560); русский царь с 1584 г., на котором пресеклась москов­ская линия династии Рюриковичей; неспособный к государствен­ной деятельности и отличавшийся слабым здоровьем, он предоста­вил дела правления сначала совету вельмож, а затем своему шурину Борису Годунову.

Годунов, Борис Федорович (ок. 1552—1605) — боярин, шурин царя Федора Ивановича, в 1580 г. женившегося на его сестре Ирине (1557—1603), и фактический правитель государства в 1587—1598 гг.; в 1598 г., после смерти бездетного Федора Ивановича, был избран царем; продолжал централизаторскую политику Ивана Грозного и способствовал упрочению крепостного права в России.

... Шах-Аббас, правивший в области Хорасан, овладевает персидским троном, свергнув с него своего отца, убивает двух своих братьев, появляется у подножия Кавказа, изгоняет турок из Тифлиса, водво­ряется на их месте и заканчивает свои дни в Исфахане, ставшем столицей его державы. — Аббас I, по прозвищу Великий (1571 — 1629) — персидский шах из династии Сефевидов, правивший с 1587 г. и оставшийся в истории Персии как один из самых успеш­ных ее монархов; вел постоянные войны с Турцией, отвоевал Азер­байджан и присоединил к своей державе многие области Среднего Востока, а также часть Армении и Грузии; покровительствовал наукам и искусствам; в 1598 г. перенес столицу из Казвина в Ис­фахан.

Хорасан — историческая область, охватывающая северо-восточную часть Ирана, северо-западную часть Афганистана и южные части Туркменистана и Узбекистана.

Когда принцу Аббасу, родившемуся в Хорасане, в городе Герате, было всего лишь четыре года, его дед шах Тахмасп I (1514—1576; правил с 1525 г.) назначил ребенка номинальным правителем этой области.

Отцом Аббаса I был шах Мухаммад Худабенде (ок. 1532—ок. 1596), внук Исмаила I, сын Тахмаспа I, правивший в 1578—1587 гг.; власть его была чрезвычайно слаба, что привело к межплеменным распрям, мятежам, междоусобицам и крупным военным пораже­ниям, и осенью 1587 г. слепой и бессильный шах был свергнут и принужден передать корону своему шестнадцатилетнему сыну Аббасу, который был ставленником хорасанских эмиров.

После того как старший брат Аббаса, наследный принц Хамза- Мирза (1566—1586), был убит в Гяндже своим цирюльником, кото­рого подкупил кто-то из мятежных эмиров, соперниками Аббаса на пути к власти оставались два его младших брата: Абуталиб- Мирза (1574—1590) и Тахмасп-Мирза (1576—после 1591); он зато­чил юных принцев в тюрьму, где они и расстались с жизнью. Аббас I, поставивший перед собой задачу восстановить в прежних границах огромную державу своего прадеда Исмаила I Сефеви, отвоевал у турок Армению, Грузию и Азербайджан в течение двух лет — с 1605 по 1607 гг. Тифлис турки сдали ему без боя летом 1606 г.

Исфахан — один из древнейших городов Ирана, расположенный в центральной части страны; старинный ремесленный центр; в 1598—1722 гг. столица государства Сефевидов.

21 ... Бутурлин и Плещеев вторгаются во владения шамхала, то есть

на земли, простирающиеся от Темир-Хан-Шуры до Тарков ... — Бутурлин, Иван Михайлович (7—1605) — воевода, начавший свою военную карьеру в царствование Ивана Грозного; в 1604 г. по при­казу Бориса Годунова был вместе с воеводой Осипом Тимофееви­чем Плещеевым (7—1605) отправлен в Восточную Грузию на помощь кахетинскому царю Александру П, владения которого без конца подвергались набегам казикумухского шамхала Сурхая П (правил в 1589—1609 гг.); вступив в Дагестан, он изгнал шамхала из аула Тарки, одной из его столиц, и начал строить там крепость; осажденный в ней многочисленной ратью турок, аварцев, лезгин и кумыков, вступил в переговоры с противниками и получил для своего войска право беспрепятственно вернуться на родину, однако в степи был окружен и атакован кумыкским ополчением, находи­вшимся под командованием военачальника Султан-Мута, и в завя­завшемся сражении погиб вместе с Плещеевым и почти всеми своими воинами. Этот разгром царских войск приостановил на десятки лет русское продвижение на Кавказ.

Темир-Хан-Шура (с 1922 г. Буйнакск) — город в Дагестане, в 40 км к юго-западу от Махачкалы; первоначально входивший во владе­ния шамхала Тарковского аул, на месте которого в 1832—1834 гг. было построено одноименное русское военное укрепление, ста­вшее вскоре местопребыванием командующего русскими войсками в Северном Дагестане; в 1866 г. крепость получила городские права и стала административным центром Дагестанской области.

Шамхал — титул правителя сильного исламского княжества в Дагестане, которое называлось Казикумухским шамхальством и имело столицей аул Кази-Кумух (соврем, село Кумух); в 1642 г. оно распалось на Казикухумское ханство и Тарковское шамхальство, к владетелям которого перешел титул шамхала.

... картлийский царь Георгий начинает платить дань Борису Году­нову. — Имеется в виду Георгий X (ок. 1560—1606) — царь Картли с 1600 г., сын царя Симона I Великого (1537—1611; правил в 1556—1569 и 1578—1599 гг.) и его жены, кахетинской принцессы Нестан-Дареджан; заключил союз с Московским государством и согласился выдать свою дочь Елену замуж за царевича Федора Борисовича Годунова (1589—1605), однако этим планам не дано было осуществиться.

... Шах-Аббас ... опустошает Кахетию до такой степени, что ее царь Теймураз I просит царя Михаила Федоровича — первого прави­теля из дома Романовых — о защите от персов. — Теймураз I (1589—1663) — царь Кахетии в 1606—1648 гг. (с перерывами) и Картли в 1625—1633 гг.; внук царя Александра П, сын царя Давида I (1569—1602; правил с 1601 г.) и его жены Кете ван (1565— 1624); в годы его царствования шах Аббас I совершил несколько опустошительных вторжений в Кахетию (1613, 1616, 1617, 1625 гг.), окончательно разоривших страну, и Теймураз I, возглавлявший вместе с выдающимся полководцем и государственным деятелем Георгием Саакадзе (1570—1629) борьбу с иранской агрессией, не раз отправлял послов в Москву (в 1615, 1618 и 1624 гг.), надеясь заручиться там помощью в этой борьбе, однако все его попытки оказались безрезультатными; в 1625 г. он признал свою вассальную зависимость от шаха и стал одновременно царем Картли, однако в 1633 г. лишился картлийского престола, а 1648 г. и кахетинского; умер в иранском плену.

Романов, Михаил Федорович (1596—1645) — русский царь с 1613 г., основатель династии Романовых; сын боярина Федора Никитича Романова (ок. 1554—1633), ставшего в 1619 г. москов­ским патриархом под именем Филарета, и его жены Ксении Ива­новны Шестовой (?—1631); двоюродный племянник царя Федора Ивановича; в феврале 1613 г. был выбран Земским собором на царствование как ставленник боярства, верхушки казачества и купечества; самостоятельной роли в управлении государством не играл.

... Через двадцать лет Кахетия стала провинцией державы Михаила Федоровича ... — В 1639 г. Теймураз I принес присягу на верность русскому царю, однако Кахетия русской провинцией тогда не стала и на протяжении еще полутора столетий после царствования Михаила Федоровича Романова оставалась в зоне иранского влия­ния: лишь в 1783 г., в результате подписания Георгиевского трак­тата, находясь с 1762 г. в составе объединенного Картлийско- Кахетинского царства, она вместе с ним перешла под протекторат России.

... Георгий III, царь Имеретии, Мамиа II, владетель Гурии, и Дадиан, правитель Мингрелии, заключают с Россией такой же договор. — Георгий III (?—1639) — царь Имеретии с 1605 г., сын имеретин­ского царя Константина III (?—1587; правил в 1585—1586 гг.); в 1621 г. вместе с Мамиа II Гуриели отправил посольство в Москву, чтобы вступить с ней в союз и заручиться ее помощью, однако никаких результатов эта попытка не принесла.

Мамиа II Гуриели (?—1625) — правитель Гурийского княжества с 1600 г.; был убит собственным сыном Симоном (1606—?), захва­тившим отцовский трон.

Гурия — историческая область на западе Грузии, на черноморском побережье, на севере граничащая с Мингрелией, а на востоке — с Имеретией; после 1463 г. независимое княжество, на протяжении многих веков боровшееся с агрессией Оттоманской империи, в 1810 г. перешедшее под протекторат Российской империи и в 1829 г. включенное в нее.

Леван II Дадиани (1591 — 1657) — с 1611 г. владетельный князь Мингрелии, сын князя Манучара I (?—1611; правил с 1590 г.) и его жены, кахетинской принцессы Нестан-Дареджан; энергичный государь и умелый политик, покоривший Гурию, враждовавший с Имеретией и не раз одерживавший победы над ее царем Геор­гием III; в 1638 г. его посол вел в Москве переговоры о принятии Мингрелии в подданство России, но уже в следующем году поли­тическая обстановка в Грузии изменилась, и князь отказался от своего намерения.

... царь Алексей Михайлович ... приезжает в Кутаис и принимает там изъявления в покорности от своих новых союзников, как называют этих царей-вассалов. — Алексей Михайлович (1629— 1676) — второй русский царь из династии Романовых, правивший с 1645 г.; сын царя Михаила Федоровича и его второй жены (с 1626 г.) Евдокии Лукьяновны Стрешневой (1608—1645); отец Петра I; при нем усилилась централизация власти, завершилось оформление крепостного права, была присоединена Левобережная Украина и возросло значение России в европейских делах.

Однако не сам царь Алексей Михайлович, а его посол Никифор Матвеевич Толочанов прибыл в Кутаис и в 1651 г. принял там при­сягу имеретинского царя Александра III (1609—1660; правил с 1639 г.), сына Георгия III, на подданство России.

... кахетинский царь Теймураз отправляется в Россию, где его при­нимают с царскими почестями. — Теймураз I, лишившийся в 1648 г. престола и укрывшийся затем в Имеретии, где царем в это время был его зять Александр III, женатый на его дочери Нестан- Дареджан (?—1688), десять лет спустя отправился в Москву про­сить царя Алексея Михайловича о помощи и 6 июля 1658 г. был торжественно принят им в Кремле, но никакого реального содей­ствия бывшему кахетинскому государю оказано не было, поскольку в это время шла Русско-польская война 1654—1667 гг., отвлека­вшая все силы русского государства.

... Петр Великий, стремящийся присоединить к своей империи два моря. — Петр I Великий (1672—1725) — русский царь с 1682 г. (правил самостоятельно с 1689 г.), младший сын царя Алексея

Михайловича; первый российский император (с 1721 г.); выда­ющийся государственный и военный деятель, реформатор; в результате победы в Северной войне (1700—1721) превратил Рос­сию в морскую державу, получив выход к Балтийскому морю и присоединив к ней значительные территории на его берегах (Ингрию, Эстляндию, Лифляндию, острова Эзель и Даго); в ходе Персидского похода 1722—1723 гг. завоевал все западное и южное побережье Каспийского моря, включая города Дербент, Баку, Решт и провинции Ширван, Гилян, Мазендеран и Астрабад, что откры­вало России торговый путь в Индию (однако в 1732—1735 гг., в царствование Анны Иоанновны, завоеванные им прикаспийские земли были возвращены Персии в обмен на ее участие в коалиции против Оттоманской империи).

... Мусин-Пушкин получает от него приказ установить торговые сношения с Дербентом и Шемахой. — Мусин-Пушкин, Иван Алек­сеевич (1661 — 1729) — боярин (1699), граф (1710), сенатор (1711), действительный тайный советник (1718); с 1695 г. астраханский воевода, получивший упомянутый царский приказ в 1700 г.

...В 1718 году кумыкский шамхал отдает себя под покровительство Петра ... — Шамхал Адиль-Гирей (?—ок. 1731) был по его про­шению принят вместе со всеми своими улусами в российское под­данство в марте 1718 г.; в ходе Персидского похода 1722—1723 гг. он оказал важные услуги русскому царю, однако в 1725 г. совер­шил измену, напал на крепость Святого Креста, вскоре был взят в плен и сослан в Архангельскую губернию, в город Колу, где через шесть лет умер.

... владетели Карабаха отправляют к нему посольство. — Карабах — историческая и географическая область в Закавказье, протяну­вшаяся от Малого Кавказского хребта до равнин у слияния Куры и Аракса; в его западной части, т.н. Нагорном Карабахе, с нач. XVII в. существовало пять небольших княжеств (Джраберд, Полистан, Хачен, Варанда и Дизак), управлявшихся наследственными владе­телями (медиками) армянского происхождения и представлявших собой целостный союз, поскольку медики были связаны полити­ческими интересами и родственными отношениями.

В нач. XVIII в., когда Персидское государство ослабло, медики, являвшиеся персидскими ленниками, задумали создать независи­мое армянское княжество и еще в 1701 г. отправили послов к Петру I, надеясь обрести в нем поддержку своим замыслам; нака­нуне Персидского похода переговоры владетелей Карабаха с царем активизировались, и в ожидании его прихода в Закавказье армяне стали собирать значительное войско, которое должно было при­соединиться к русской армии и сражаться вместе с ней против мусульман. Однако царь на помощь им не пришел, и вскоре Кара­бах и другие армянские области были захвачены османами.

... Россия уже у ворот Дербента ... 23 августа 1722 года ... эти ворота отворяются. — 23 августа 1722 г., в ходе своего Персид­ского похода, Петр I совершил торжественный въезд в Дербент, сдавшийся ему без боя.

... Нам предстоит увидеть в древнем городе Александра Македон­ского небольшой дом, в котором жил полтавский победитель ... — В память о пребывании Петра I в Дербенте там до 20-х гг. XX в. сохранялась небольшая землянка на взморье, в которой, видимо, Петр I провел несколько дней в ожидании, когда город будет сдан. В 1848 г. этот оштукатуренный глинистым раствором домик из саманного кирпича был реконструирован и обнесен оградой из якорных цепей на каменных столбах, на одном из которых была литая чугунная плита с надписью: «ПЕРВОЕ ОТДОХНОВЕНИЕ ВЕЛИКОГО ПЕТРА». В самом Дербенте царь жил в цитадели, занимая ханский дворец.

Полтавский победитель — Петр I, который в сражении близ укра­инского города Полтава 27 июня (8 июля) 1709 г., во время Север­ной войны 1700—1721 гг., уничтожил шведскую армию короля Карла ХП; эта победа привела к перелому в ходе войны и поло­жила конец господству Швеции как главной военной силы в Европе.

... и пушки, которые он привез в Дербент со своего завода в Воро­неже. — В 1848 г. рядом с землянкой Петра I установили три пушки, надпись на которых свидетельствовала, что они были отлиты на воронежском литейном заводе (в своем путевом днев­нике, изданном в Париже в 2006 г. под названием «Из Москвы в Тифлис», Дюма уточняет: одна была отлита в 1715 г., а две дру­гие — в 1718 г.).

Воронеж — город в европейской части России, на реке Воронеж, левом притоке Дона, областной центр; официальной датой его основания считается 1585 г.; с 1715 г. административный центр Азовской губернии, переименованной в 1725 г. в Воронежскую; в 1696—1711 гг. крупнейший кораблестроительный центр, на нужды которого работал и созданный здесь ок. 1699 г. первый в России литейно-пушечный завод, где отливали пушки, мортиры и якоря.

22 ... Петр ... основывает между тремя реками — Койсу, Сулаком и

Аграханью — крепость, которой он дает имя Святой Крест. — Сулак — река в Дагестане, длиной 144 км, образующаяся слиянием рек Аварское Койсу (правая составляющая, 178 км) и Андийское Койсу (левая составляющая, 144 км) и впадающая в Каспийское море к югу от Аграханского полуострова, образуя дельту.

Аграхань — северный рукав нижнего течения Сулака (заметим, что прежде, видимо, название Сулак носил только южный рукав ниж­него течения этой реки, а сама она именовалась Койсу).

Крепость Святого Креста, располагавшаяся в 20 верстах от устья Сулака и основанная в сентябре 1722 г., в 1735 г. была срыта в соответствии с условиями Гянджинского мирного договора, по которому Россия возвращала Персии прикаспийские земли, захва­ченные Петром I в 1722—1723 гг.

... В Дербенте он оставляет командующего прибрежными каспий­скими областями, и в следующем году генерал Матюшкин — так зовут этого командующего — занимает Баку. — Матюшкин, Михаил Афанасьевич (1676—1737) — русский военачальник, спо­движник Петра I, генерал-майор (1711), генерал-поручик (1723), генерал-аншеф (1727); участвовал в Полтавской битве, в 1722 г. сопровождал царя в Персидском походе и был оставлен им в заня­тых провинциях главнокомандующим русских войск; 26 июля

1723 г., после двадцатидневной осады, взял Баку.

... Пока Петр I продвигается к югу, турки вновь поворачивают к северу. Тифлис ... снова взят ими ... — Турки взяли Тифлис в 1724 г., во время Ирано-турецкой войны 1723—1727 гг., в ходе которой, воспользовавшись, как и Петр I, ослаблением государства Сефе­видов, они захватили в Завкавказье обширные территории — Вос­точную Грузию, Восточную Армению и Азербайджан. 12 (23) июня

1724 г. в Константинополе был подписан договор между Россий­ской и Оттоманской империями, разграничивающий сферы их влияния в этом регионе.

... царь Вахтанг VI, сопровождаемый большим числом грузин, ищет убежище в России. — Вахтанг VI (1675—1737) — грузинский госу­дарственный деятель, писатель и законовед; племянник картлий- ского царя Георгия XI (1651 — 1709; правил в 1676—1788 и 1703— 1709 гг.); регент Картли в 1703—1711 гг. и, после вынужденного перехода в ислам, царь Картли в 1719—1723 гг.; в 1722 г. намере­вался выступить на стороне Петра I в его Персидском походе и собрал для этого войско, после чего был лишен трона иранским шахом; в 1724 г., сопровождаемый свитой из 1 200 человек, уда­лился в изгнание в Россию, надеясь с ее помощью вернуть себе престол, но надеждам его не суждено было сбыться; умер в Астра­хани, направляясь на встречу с иранскими эмиссарами, и был похоронен в Успенском соборе этого города.

... Его примеру следует кабардинский князь, который отдает себя под покровительство императрицы Анны Иоанновны. — Император­ский указ о принятии под защиту России кабардинских князей, которым угрожало вторжение крымских татар, вассалов турецкого султана, был подписан 10 июля 1731 г. Старшим кабардинским князем в это время являлся Ислам-бек Мисостов (?—1732), назван­ный в данном указе первым.

Анна Иоанновна (1693—1740) — российская императрица с 1730 г.; племянница Петра I, дочь его брата и соправителя царя Ивана V (1666—1696; правил с 1682 г.) и его жены с 1684 г. Прасковьи Федоровны Салтыковой (1664—1723); с 1710 г. супруга герцога Курляндского Фридриха III Вильгельма фон Кеттлера (1692—1711; герцог с 1698 г.), который скончался спустя семьдесят дней после их свадьбы, не выдержав пиршественных излишеств во время сво­его полугодового пребывания при русском дворе; была возведена на российский престол в результате придворных интриг; фактиче­ским правителемРоссии в ее царствование был ее фаворит Бирон.

... Погонщик верблюдов становится главарем разбойников и, пользу­ясь смутой, которая в 1722 году последовала за свержением Хусейна, с оружием в руках захватывает Хорасан ... — Султан Хусейн I (ок. 1668—1726) — персидский шах из династии Сефевидов, сын и пре­емник шаха Сулеймана I (ок. 1647—1694; правил с 1666 г.), прави­вший с 1694 г.; в годы его правления произошло резкое ослабление центральной власти и участились восстания в провинциях, во многом ставшие следствием проводившейся им жесткой религиоз­ной политики, и в октябре 1722 г. он был низложен афганскими мятежниками под командованием кандагарского шаха Мир Мах­муда Хотаки (ок. 1699—1725), более полугода державшего в осаде его столицу Исфахан и взявшего ее измором; его принудили коро­новать Мир Махмуда шахом Ирана, державшего затем его в плену, где он и был убит спустя четыре года преемником Мир Махмуда — Мир Ашрафом (ок. 1700—1729; правил с 1725 г.). Мир Махмуд убил шестерых сыновей Султан Хусейна, однако один из сыновей низложенного шаха, Тахмасп, сумел бежать в Тавриз и начал оттуда борьбу за престол, которая ввергла страну в кровопролитные войны и междоусобицы и продолжалась до тех пор, пока союзник Тахмаспа, бывший разбойник Надир-кули, будущий Надир-шах Афшар, не изгнал в 1730 г. афганцев из Ирана.

... затем вместе со своей шайкой идет на службу к Тахмаспу, сыну Хусейна ... — Тахмасп II (ок. 1704—ок. 1740) — сын Султан Хусейна I; в 1729 г. с помощью Надир-кули и его дружинников, принятых им на службу, отвоевал отцовский трон; в 1732 г. начал войну против турок, закончившуюся крупным поражением и утра­той территорий, после чего был свергнут своим военачальником Надир-кули, сослан в Хорасан и спустя восемь лет лишен там жизни.

... свергает шаха и сажает на трон его восьмимесячного сына, вскоре умершего; провозглашает себя государем под именем Надир-шаха ... — Надир-шах Афшар (1688—1747) — персидский шах с 1736 г., осно­ватель династии Афшаридов; выдающийся полководец, создавший огромную империю, простиравшуюся от Кавказа до берегов Инда и распавшуюся после его смерти; сын бедного крестьянина из Хорасана, носивший в молодости имя Надир-кули и ставший гла­варем крупной разбойничьей шайки; в 1726 г. поступил на службу к молодому шаху Тахмаспу II, который собирал в то время армию, чтобы изгнать с отцовского престола афганского узурпатора; в сентябре 1729 г. разгромил афганцев в сражении при Дамгане и в течение года вытеснил их из Ирана; в благодарность за это полу­чил от шаха пост губернатора Хорасана и Мазендерана; в 1732 г. сверг Тахмаспа II и посадил на трон его восьмимесячного сына Аббаса III (1732—ок. 1740), провозгласив себя регентом; в 1736 г. лишил трона и четырехлетнего шаха (ребенок был отправлен в Хорасан к отцу и убит вместе с ним в тюрьме) и провозгласил себя шахом, приняв имя Надир-шах.

... карает восставший против него Дербент ... — Дербент, который Россия, выполняя условия Гянджинского мирного договора (1735), возвратила Ирану, уже в следующем году восстал против Надир- шаха, устанавливавшего там свои порядки, однако восстание это было жесточайшим образом подавлено.

... возвращается, чтобы покорить Кандагар ... — Кандагар — круп­нейший город на юге Афганистана, административный центр од­ноименной провинции; основан в 330 г. до н.э. Александром Македонским; к нач. XVIII в. находился под контролем Великих Моголов, но в 1708 г. перешел в руки афганцев; в 1747—1776 гг. являлся столицей Афганистана.

Надир-шах, вторгшийся в Афганистан в 1737 г., к следующему году захватил Кандагар и Кабул.

... нападает на Великого Могола в Инду стане, берет Дели, захваты­вает там добычу ... — Великие Моголы — династия мусульманских правителей Индии (1526—1857), основателем которой стал узбек­ский правитель и полководец Захир-ад-дин Мухаммад Бабур (1483—1530), потомок Тамерлана.

Надир-шах вторгся в империю Великих Моголов, правителем которой в то время был Мухаммад-шах (1702—1748; правил с 1719 г.), и 24 февраля 1739 г. разбил его войско в сражении близ города Карнал в ПО км к северу от Дели.

Дели — древний город на севере Индии, на реке Джамна, правом притоке Ганга; с 1206 г. столица Делийского султаната, а с 1526 г. — империи Великих Моголов; в 1803 г. был захвачен англичанами; с 1911 г. столица Британской Индии, с 1947 г. — независимой Индии.

Надир-шах вступил в Дели 20 марта 1739 г. и, когда три дня спустя город восстал против него, приказал вырезать всех его жителей. Добыча, захваченная шахом в Дели и включавшая знаменитый Павлиний трон Великих Моголов, была столь огромна, что он позволил своим подданным не платить в течение трех лет налоги.

... гибнет от рук убийц в июне 1747 года ... — Надир-шах, на кото­рого в 1741 г. было совершено покушение и последующие годы правления которого стали вследствие этого эпохой сплошных зверств и бесконечных казней, был убит своими приближенными 19 июня 1747 г.

... в то самое время, когда грузинский царь Ираклий разбивает близ Эривани персов ... — Ираклий II (1720—1798) — сын царя Тейму­раза II и его жены с 1712 г. картлийской царицы Тамары II (1697— 1746; правила с 1744 г.); с 1744 г. царь Кахетии, а с 1762 г., после смерти отца, государь Картли-Кахетинского царства; выдающийся полководец и крупный государственный деятель, боровшийся за объединение грузинских феодальных княжеств в одно государство; в 1783 г. заключил с Российской империей Георгиевский договор, установивший протекторат России над Восточной Грузией.

В 1748—1750 гг., после убийства Надир-шаха и распада его дер­жавы, Эриванское, Нахичеванское и Гянджинское ханства при­знали себя данниками грузинских царей, и когда в 1751 г. этим ханствам угрожала многотысячная армия Азат-хана, афганца, пре­жде состоявшего на службе у покойного шаха, а теперь завладе­вшего Тавризом и стремившегося подчинить себе весь Иран и завладеть шахским престолом, Ираклий II одержал над ней победу в сражении у селения Кирбулах близ Эривани.

... картлийский царь Теймураз IIумирает в Астрахани, где он обрел убежище. — Теймураз II (1690—1762) — царь Кахетии в 1733— 1744 гг., а затем, в 1744—1762 гг., — Картли; сын Ираклия I (1642— 1709; царь Картли в 1688—1703 гг. и Кахетии в 1703—1709 гг.) и его жены с 1677 г. Анны Чолокашвили (?—1716); боролся за объедине­ние Восточной Грузии; в 1761 г. прибыл в Санкт-Петербург, пыта­ясь найти у русских властей поддержку в его взаимоотношениях с Ираном, и умер там 8 января 1762 г.; погребен в кафедральном соборе Астрахани, рядом со своим тестем Вахтангом VI.

Астрахань — город и порт в дельте Волги; в 1459—1556 гг. столица Астраханского ханства, взятая русскими войсками и присоединен­ная к Русскому государству в 1557 г.; начало современной Астра­хани положило основание в 1558 г. новой крепости, находившейся в 12 км от прежнего города и вскоре превратившейся в торговый центр; с 1717 г. губернский город.

...на престол всходит Екатерина II, которая учреждает граждан­ское управление в Кизляре ... — Екатерина II Алексеевна (1729— 1796) — русская императрица с 1761 г.; урожденная принцесса София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, старшая дочь князя Христиана Августа Ангальт-Цербстского (1690—1747) и его жены с 1727 г. принцессы Иоганны Елизаветы Голыптейн- Готторпской (1712—1760); с 1762 г., после низвержения, а затем убийства своего мужа императора Петра III (1728—1762; правил с 1761 г.), женой которого она была с 1745 г., правила единолично и старалась всеми силами доказать свою приверженность правосла­вию и идее укрепления российской государственности; наиболь­ших успехов в этом направлении достигла в области внешней политики, расширив границы России путем присоединения терри­торий после победоносных войн с турками (1768—1774, 1787— 1792) и в результате трех разделов Польши (1773, 1793 и 1795 гг.); при ней Россия заявила о себе как о мощной державе, способной оказывать существенное влияние на ход мировой истории; во вну­тренней политике жестко придерживалась курса на усиление кре­постничества, расширение привилегий дворянства и подавление свободомыслия.

Кизляр — город в Дагестане, в дельте реки Терек, в 60 км к западу от морского берега; основанный в 1735 г. как русская крепость генерал-аншефом Василием Яковлевичем Левашовым (1667—1751), постепенно превратился в важнейший торговый центр Северного Кавказа и в 1785 г. стал уездным городом Кавказской области Кав­казского наместничества. Учреждение гражданского управления в Кизляре датируется 1769 г., когда наряду с Гарнизонной канцеля­рией там была создана Гражданская, в ведении которой находи­лись гражданские и купеческие дела.

... переселяет на Терек пятьсот семнадцать семей волжских казаков и сто семей донских казаков, формирует из них Моздокский казачий полк ... — Моздокский казачий полк был сформирован из казаков, в соответствии с императорским указом от 22 января 1770 г. пере­селенных с Волги и Дона на Терек и основавших там шесть ста­ниц — Галюгаевскую, Ищерскую, Наурскую, Мекенскую, Кали­новскую и Луковскую; все эти поселения выставляли 1 000 служи­лых казаков.

23 ... Генерал Тотлебен вторгается в Мингрелию и возле Кутаиса одер­

живает победу над турками. — Тотлебен, Готтлоб Курт Генрих, граф фон (1715—1773) — генерал на русской службе (с 1759 г.), дворянин из Тюрингии, известный своей авантюрной жизнью; прославился взятием Берлина в 1760 г., в ходе Семилетней войны (1756—1763); в 1761 г. был обвинен в сношениях с неприятелем и два года спустя приговорен военным судом к смертной казни чет­вертованием, но, помилованного императрицей и лишенного всех чинов и наград, его просто выдворили за пределы России; с нача­лом Русско-турецкой войны 1768—1774 гг. он вернулся обратно, был восстановлен в прежних чинах и в 1769 г. во главе небольшого конного отряда в четыреста человек отправлен в Грузию, чтобы вести боевые действия против турок; там он одержал ряд побед, в том числе 6 августа 1770 г. захватил Кутаис, более ста двадцати лет удерживавшийся турецким гарнизоном; в 1771 г. получил чин генерал-поручика, в следующем году был отправлен в Польшу для участия в войне с конфедератами и умер в Варшаве.

... Кючук-Кайнарджийский мир избавляет Грузию и Имеретию от ига турок ... — Кючук-Кайнарджийский мир, завершивший Русско-турецкую войну 1768—1774 гг., был подписан 10 (21) июля 1774 г. в деревне Кючук-Кайнарджи (ныне село Кайнарджа на северо-востоке Болгарии); послевоенному положению в Грузии и Мингрелии посвящена 23-я статья этого договора.

... жители Кази-Кумуха подвергаются наказанию за то, что они взяли в плен русского путешественника Гмелина. — Кази-Кумух — аул в Дагестане, на реке Казикумухское Койсу, в описываемое время столица Казикумухского ханства; ныне село Кумух Лакского района Дагестана.

Гмелин, Самуил Георг Готлиб (1744—1774) — немецкий путеше­ственник и натуралист на русской службе, профессор ботаники и доктор медицины, академик Императорской Академии наук; в феврале 1774 г., на пути из Персии, откуда он вместе со своими спутниками возвращался после очередной экспедиции, в селении Берикей к северо-востоку от Дербента был вероломно взят в плен владетелем Кайтагского уцмийства (княжество на юго-востоке Дагестана, со столицей в селе Маджалис, расположенном в 60 км к востоку от Кази-Кумуха) Эмир-Гамзой, враждебно настроенным к России, и увезен в качестве заложника в глухой горный аул Ахмедкент; пленник, за которого потребовали выкуп в тридцать тысяч рублей, через пол года умер в заточении и был похоронен в селении Каякент. Весной следующего года генерал-майор Иоганн Фридрих фон Медем (?—1785), военный начальник Моздокской линии, отправленный по приказу императрицы наказать уцмия Эмир-Гамзу за эту дерзость, разбил отряды кайтагцев и сжег мно­гие их селения.

... В 1781 году Турция окончательно уступает России Крым и Кубань. — Крым и Правобережная Кубань, в соответствии с тре­тьей статьей Кючук-Кайнарджийского мира (1774) признанные независимыми от Оттоманской империи, фактически находились после этого под протекторатом России, а спустя девять лет, импе­раторским манифестом от 8 апреля 1783 г., были официально при­соединены к Российской империи.

...В 1782 году умирает имеретинский царь Соломон I. — Соломон I (1735—1784) — царь Имеретии в 1752—1766 и 1768—1784 гг.; стар­ший сын и преемник Александра V (ок. 1703—1751; правил с 1720 г.) и его второй жены Тамары Абашидзе; упрочил царскую власть, запретил работорговлю, способствовал объединению Западной Грузии; во время Русско-турецкой войны 1768—1774 гг. выступил союзником России, однако по условиям Кючук- Кайнарджийского мира Имеретия осталась под покровительством Оттоманской империи; проводимые им в 1770-е гг. реформы вызвали недовольство знати, и в 1778 г. его собственный сын и наследник Александр (1760—1780) предпринял попытку свергнуть отца, закончившуюся, однако, провалом; умер 23 апреля 1784 г.

... В 1783 году, в то самое время, когда Суворов покоряет орды ногай­ских татар, Екатерина II принимает под свое покровительство Ираклия, царя Кахетии и Картли. — 24 июля (4 августа) 1783 г. в крепости Георгиевск на Азово-Моздокской оборонительной линии был заключен договор между царем Картли-Кахетинского государ­ства Ираклием II и Российской империей о переходе Восточной Грузии под покровительство России.

Суворов, Александр Васильевич, граф Рымникский, светлейший князь Италийский (1729—1800) — великий русский полководец и военный теоретик, генералиссимус (1799).

А.В.Суворов, в августе 1782 г. во второй раз назначенный коман­дующим Кубанским корпусом и имевший тогда чин генерал- поручика, руководил в июне 1783 г. подготовкой и проведением присяги на верность России обитавшего на Кубани кочевого тюрк­ского племени ногайцев; после того как 28 июня эта присяга была принесена, началась подготовка к переселению ногайцев с Кубан­ских степей на новые кочевья в Уральские и Приволжские степи, чтобы отдалить этих новых русских подданных, которым прави­тельство не доверяло, от Турции, однако вскоре, противясь этому переселению, они подняли восстание, осенью беспощадно пода­вленное А. В.Суворовым.

... В 1785 году учреждается Кавказское наместничество, включа­ющее Екатериноградский, Кизлярский, Моздокский, Александровский и Ставропольский уезды. — Кавказское наместничество было учреждено указом Сената 5 мая 1785 г.; оно состояло из двух обла­стей — Кавказской и Астраханской, центром имело город Екате- риноград и включало шесть уездов (здесь не упомянут Георгиев­ский уезд); первым его генерал-губернатором стал генерал-поручик Павел Сергеевич Потемкин (1743—1796); в 1796 г. оно было упразднено.

Екатериноград (ныне станица Екатериноградская в Прохладнен- ском районе Кабардино-Балкарии) — город, основанный в 1777 г. как крепость на Азово-Моздокской укрепленной линии; до 1790 г. центр Кавказского наместничества, затем уездный центр, а с 1802 г. заштатный город; в 1822 г., после упразднения крепости, утратил городские права и обратился в станицу.

Моздок — город в Северной Осетии, на левом берегу Терека, в 90 км к северу от Владикавказа; основанный как крепость в 1763 г., стал самой восточной точкой Азово-Моздокской укрепленной линии.

Александровск (ныне село Александровское в Ставропольском крае, районный центр) — город, основанный в 1777 г. как крепость Святого Александра Невского и входивший в Азово-Моздокскую укрепленную линию; находится в 110 км к юго-востоку от Ставро­поля; до 1830 г. уездный центр, после основания Пятигорска утра­тил свое значение и превратился сначала в заштатный город, затем в станицу, а с 1869 г. — в село.

Ставрополь (гр. «Крестоград») — город на юге России, краевой центр; основан в 1777 г. как крепость на Азово-Моздокской укре­пленной линии.

... в 1801 году император Павел издает указ о присоединении Грузии к России ... — Павел I Петрович (1754—1801) — российский импе­ратор с 1796 г.; сын Петра Ши Екатерины II; проводил политику укрепления административного аппарата, одновременно урезая дворянские вольности; стремился к усилению неограниченного самодержавия; в области внешней политики отошел от экспан­сионистских стремлений Екатерины II, но был сторонником борьбы с революционной Францией, с которой, тем не менее, попав под обаяние Наполеона, вскоре заключил союзное соглаше­ние; недовольство этим соглашением и психическая неуравнове­шенность императора вызвали сильное недовольство российской аристократии, поощряемое английским послом в России, и импе­ратор был убит в результате заговора, составленного в среде при­дворных и гвардейцев.

Указ о присоединении Восточной Грузии к Российской империи был издан 18 января 1801 г.

... его преемник Александр I издает еще один — о назначении генерала Кнорринга правителем Грузии. — Александр I Павлович (1777— 1825) — российский император с 1801 г.; старший сын Павла I, внук Екатерины II; вступил на престол в результате дворцового переворота и убийства Павла I в ночь на 12 (24) марта 1801 г.; начало его правления ознаменовалось некоторой либерализацией прежнего режима, стремлением провести реорганизацию управле­ния, что проявилось в расширении прав Сената, образовании министерств и пр.; развитие России он представлял себе в чисто европейских формах, планировал введение конституции, отмену крепостного права, а в области внешней политики стремился к расширению границ Российской империи, упрочению ее положе­ния в Европе; при нем к империи были присоединены: Восточная Грузия (1801), Западная Грузия (1804), Финляндия (1809), Бесса­рабия (1812), Северный Азербайджан (1813) и часть территории бывшего герцогства Варшавского (1815). Александр I активно уча­ствовал почти во всех антинаполеоновских коалициях, и военные победы русской армии в 1812—1814 гг. сделали его вершителем судеб Европы; он настоял на заграничном походе и окончательном разгроме армии Наполеона, был одной из ключевых фигур на Вен­ском конгрессе 1814—1815 гг., который подвел черту под периодом наполеоновских войн; император стал одним из инициаторов соз­дания Священного союза европейских монархов — своеобразного договора о взаимопомощи против революционных и национально­освободительных движений. С 1815 г. в его царствовании начался новый период, характеризуемый усилением реакции; с этого же времени в его личных настроениях возобладали религиозный мистицизм, пессимизм и подозрительность. Умер он 19 ноября (1 декабря) 1825 г. в Таганроге, заболев лихорадкой во время поездки в Крым.

Кнорринг, Карл Федорович, барон (1746—1820) — русский воена­чальник, эстляндский дворянин, генерал-лейтенант (1798); 12 сен­тября 1801 г. высочайшим манифестом был назначен команду­ющим войсками Кавказской линии, военным губернатором Астра­хани и главнокомандующим в Грузии, однако ровно через год он был освобожден с этих должностей, ибо своей политикой ожесто­чил против себя как грузинскую знать, так и простой народ.

... в то самое время, когда в Санкт-Петербурге был убит в Красном дворце сын Екатерины II... — Красный дворец — имеется в виду императорский Михайловский замок в Санкт-Петербурге, распо­ложенный у истока реки Мойки из Фонтанки и возведенный в 1797—1800 гг. по проекту архитекторов Василия Ивановича Баже­нова (1737—1799) и Винченцо Бренны (1747—1820) на месте дере­вянного Летнего дворца императрицы Елизаветы Петровны, кото­рый был построен архитектором Бартоломео Франческо Растрелли (1700—1771) и в котором родился Павел I; сооруженный по заказу Павла I, замок стал его последней резиденцией: император про­жил в нем всего лишь сорок дней, с 1 (13) февраля 1801 г. до пере­ворота 12 (24) марта 1801 г., приведшего к его убийству и воцаре­нию Александра I. Замок назывался Михайловским в честь архан­гела Михаила, которого Павел I считал своим небесным покрови­телем, но современники иногда называли эту императорскую резиденцию Красным дворцом за ее цвет.

... в Кимрах ... появился на свет ребенок, получивший имя Шамиль- эфенди. Ребенок этот — будущий имам Шамиль. — Шамиль (ок. 1797—1871) — религиозный вождь (имам), глава мусульман­ского военно-теократического государства в Дагестане (с 1834 г.); возглавлял борьбу горцев Дагестана и Чечни против России во время Кавказской войны 1817—1864 гг.; опирался на местных фео­далов и помощь Турции и Англии; в 1859 г. был взят в плен рус­скими войсками и поселен в Калуге; в 1866 г. принял присягу на верноподданство России; в 1869 г. был отпущен в хадж и умер в Мекке.

Современная эпоха

24 ... от Апшеронского мыса до полуострова Тамань ... — То есть весь

огромный перешеек между Черным и Каспийскими морями, на котором находятся горы Большого Кавказа и крайними точками которого являются: на востоке — Апшеронский полуостров, рас­положенный на западном берегу Каспийского моря, в Азербай­джане, и прежде именовавшийся Апшеронским мысом, а на западе — полуостров Тамань.

... удины ... говорят на таком языке, которого не только никто не понимает, но и корней которого нет ни в одном из известных язы­ков. — Удины — небольшой народ Восточного Закавказья, потомки древнего племени утиев, упоминаемого многими античными авто­рами; компактно проживают лишь в нескольких поселениях Азер­байджана и Грузии; говорят на языке, входящем в лезгинскую группу нахско-дагестанского языка.

... Угодно ли читателю, чтобы мы попытались перечислить различ­ные народности и сообщили ему, из скольких душ состоит в настоя­щее время каждая из них? — Все данные о кавказских народностях почерпнуты Дюма из обстоятельной статьи «Краткий обзор гор­ских племен на Кавказе», которая была помещена в «Кавказском календаре на 1858 год» (сс. 267—312) и автором которой был Адольф Петрович Берже (1828—1886), археолог и исследователь Кавказа.

25 ... Абхазская народность обитает на южном склоне Кавказа ... —

Абхазы — один из абхазо-адыгских народов, сложившийся в северо-западной части Закавказья; коренное население Абхазии; во второй пол. XIX в. крупные абхазские диаспоры возникли в Турции и странах Ближнего Востока.

...от Мингрелии до крепости Гагры ... — Гагры (Гагра) — примор­ский город на западе Абхазии, у подножия Кавказских гор, знаме­нитый климатический курорт; известен с нач. XIV в. как генуэз­ская торговая фактория Хакара, разместившаяся, вероятно, в древней крепости Абаата (IV—V вв.); в XVI в. вошел во владения Оттоманской империи, а в 1810 г. — Российской империи, в тече­ние долгого времени фактически не контролировавшей террито­рию т.н. Малой Абхазии, к которой Гагрская крепость относилась; в 1830 г. она была перестроена расположившимся в ней русским гарнизоном, однако в 1854 г., во время Крымской войны, он поки­нул крепость, взорвав все ее укрепления, и восстановлена она была русскими войсками только в 1857 г.; одновременно рядом с крепостью был устроен военный госпиталь, а возле него сложился небольшой поселок, который сильно пострадал в ходе Русско- турецкой войны 1877—1878 гг. и превращение которого в курорт началось лишь в нач. XX в. трудами русского государственного и военного деятеля принца Александра Петровича Ольденбургского (1844-1932).

... Сванская народность обитает вдоль верхнего течения реки Ингури ... — Ингури — река в Западной Грузии, длиной 213 км; в своем нижнем течением является границей между Абхазией и Мингрелией; берет начало в ледниках Главного хребта Большого Кавказа, протекает вначале по Сванетии, затем по Колхидской низменности и возле села Анаклиа впадает в Черное море.

... область ее расселения доходит до истоков реки Цхенис-Цхали. — Цхенис-Цхали (Цхенисцкали) — река в Грузии, длиной 176 км, правый приток реки Риони; берет начало в ледниках Главного хребта Большого Кавказа, в верховьях течет в глубоком ущелье, а в нижнем течении — по Колхидской низменности; впадает в Риони недалеко от города Самтредиа; в верховьях ее расположено сванское село Лентехи.

... земли, которые тянутся в сторону Каспийского моря и состав­ляют Большую и Малую Кабарду. — Кабарда — историческая область на Северном Кавказе, простирающаяся от верховьев реки Кумы на западе до реки Сунжи на востоке; ее западная часть, Большая Кабарда, занимает земли от Кумы и Кубани до слияния рек Баксан и Терек, а восточная, Малая Кабарда, охватывает часть правобережья Терека.

... Убыхская народность обитает между Абхазией и рекой Суэпой. — Убыхи — один из коренных народов Кавказа, проживавший на побережье Черного моря, к северо-западу от Абхазии, между реками Шахе и Хоста, в районе нынешнего города Сочи (террито­рия их расселения именовалась Убыхией); в 1864 г., после оконча­ния Кавказской войны, были насильственно выселены в Турцию русскими властями.

Топоним Суэпа (Souepa) идентифицировать не удалось. Возможно, имеется в виду упоминаемая А. П. Берже река Сюэпсе.

... Осетинская народность обитает между Большой Кабардой и Каз­беком. Дарьяльское ущелье составляет восточную границу ее рассе­ления, а гора Урутпих — западную. — Топоним (Ouroutpich) иден­тифицировать не удалось. Самой высокой горной вершиной на западе Осетии является гора Уилпата (4 646 м).

... Чеченская народность обитает от Владикавказа до Темир-Хан- Шуры и от горы Барбало до Терека. — Владикавказ (в 1931 — 1944 и 1954—1990 гг. — Орджоникидзе, в 1944—1954 гг. — Дзауджикау) — город на Северном Кавказе, столица Северной Осетии; основан в 1784 г. как крепость, стоявшая при входе в Дарьяльское ущелье и предназначавшаяся для защиты Военно-Грузинской дороги; в марте 1860 г. крепость получила права города и стала администра­тивным центром Терской области.

Темир-Хан-Шура — см. примеч. к с. 21.

Барбало — гора высотой 3 287 м на северо-востоке Грузии, вблизи границы с Чечней; относится к Главному Кавказскому хребту, одна из ветвей которого, Андийский хребет, берет от нее начало.

... Тушины обитают между истоками Койсу и истоками реки Поры. — Тушины — этнографическая группа грузин; обитают на северных склонах Большого Кавказа, в верховьях реки Андийское Койсу.

Иора (Иори) — река в Закавказье, правый приток Алазани (ныне впадает в Мингечаурское водохранилище, созданное в 1953— 1959 гг.); берет начало на южных склонах Главного Кавказского хребта и протекает по Восточной Грузии и Азербайджану; длина 320 км.

... лезгинская народность занимает Лезгистан, то есть все про­странство, расположенное между реками Самур и Койсу ... — Лез­гистан — здесь: южная часть Дагестана, населенная лезгинами, одним из самых его многочисленных народов.

Самур — река в Южном Дагестане, на одном из участков своего нижнего течения служащая границей с Азербайджаном; длина 213 км; берет начало из ледника на северо-восточном склоне горы Гутон (3 648 м), относящейся к Большому Кавказу, и к югу от Дер­бента впадает в Каспийское море, образуя дельту.

... Кази-мулла основал мюридизм. — Кази-мулла (Кази-Мохаммед; 1785—1832) — мусульманский богослов, аскет, уроженец аварского аула Гимры; проповедник мюридизма на Северном Кавказе, наде­ленный исключительным красноречием; призвав горские народы к газавату — священной войне против русских, собрал под свои знамена тысячи приверженцев; в кон. 1829 г. на собрании горских старейшин был провозглашен имамом (вождем) Дагестана; после целого ряда предпринятых им дерзких набегов (в феврале 1830 г. его отряды пытались захватить Хунзах, резиденцию аварских ханов; в июне 1831 г. осадили крепости Бурную и Внезапную, а в конце августа целую неделю держали в осаде Дербент; 1 ноября взяли и разграбили Кизляр) был оттеснен русскими войсками в горный Дагестан, укрылся в укрепленном родном ауле и погиб при его штурме 17 октября 1832 г.

Мюридизм — мистическое направление в исламе, требущее от послушника (мюрида) беспрекословного подчинения своему духовному наставнику (мюршиду) на пути постижения Бога; осно-

вателем его считается Бахауддин Мухаммад Накшбанди (1317— 1389), суфийский мыслитель из Бухары; в кон. XVIII—нач. XIX в. оно проникло на Кавказ, где главным его содержанием стала свя­щенная война за веру и где оно служило формой военно­политической консолидации горских народов и идейной основой их сопротивления российскому господству; одним из первых про­поведников этого воинствующего учения был мулла Мухаммад аль-Яраги (ок. 1761 — 1838) из села Яраг на юге Дагестана, идеолог газавата, духовный наставник Кази-муллы, Гамзат-бека и Шамиля.

... Мюридизм, близкий к ваххабизму ... — Ваххабизм — радикальное религиозно-политическое течение в исламе, своего рода мусуль­манское пуританство, которое требует очистить вероучение от всех внесенных в него позднейших нововведений и вернуться к поряд­кам времен пророка Мухаммада; оно оформилось в XVIII в. в Цен­тральной Аравии, и его основоположником был мусульманский проповедник Мухаммад ибн Абд аль-Ваххаб (1703—ок. 1792); одно из главных положений этого течения состоит в пропаганде воору­женной борьбы с неверными, в число которых его последователи включают не только христиан и иудеев, но и мусульман, отступи­вших от морально-этических принципов раннего ислама.

26 ... безоговорочное повиновение приказам вождя, то есть имама. —

Имам — здесь: глава мусульманского теократического государства, боговедомый правитель, соединяющий в своем лице светскую и духовную власть.

... Это сродни слепой покорности иезуита своему генералу, асса- сина — Горному старцу. — Иезуиты — члены Общества Иисуса, монашеского ордена католической церкви, созданного в Париже в 1534 г. испанским дворянином Игнатием де Лойолой (Иньиго; ок. 1491 — 1556) с целью защиты и распространения католичества и обычно называемого орденом иезуитов. Орден, глава которого именовался генералом, был утвержден папой римским в 1540 г. и просуществовал вплоть до своего запрещения в 1773 г. К трем тра­диционным монашеским обетам (бедность, послушание и цело­мудрие) иезуиты добавили четвертый — безусловное подчинение папе римскому. Внутри ордена, сыгравшего большую роль в контр­реформации, существовала сверхстрогая дисциплина: иезуит был обязан добровольно отказаться от собственной воли в пользу воли своих высших начальников и не рассуждая исполнять любую воз­ложенную на него миссию.

Горный старец — европейское наименование Хасана ибн Саббаха (ок. 1051 — 1124), главы воинственной мусульманской секты хаша- шинов и небольшого теократического государства, которое было создано им в неприступных горах на северо-западе Ирана ок. 1090 и просуществовало до 1256 г. Члены секты, безоговорочно повино­вавшиеся своему предводителю, носившему титул шейх аль- Джебель («владыка горы»; этот титул перешел затем к его преем­никам), убивали враждебных им государей и политических деяте­лей, вербуя фанатиков-убийц — «фидаев» («жертвующих жизнью»). По названию наркотика, которым, как считается, опьяняли себя фидаи, их называли «хашашин» — «курильщики гашиша». Евро­пейцы переделали это слово в «ассасин», получившее во француз­ском и итальянском языках значение «убийца».

... 1 ноября 1831 года ...он обрушился на город Кизляр ... — В резуль­тате набега отрядов Кази-муллы на Кизляр 1 ноября 1831 г. в городе было убито и ранено около 180 человек, угнано 170 плен- 331

ных (преимущественно женщин), сожжено 30 домов и три церкви.

... он взял в осаду Дербент ... — Около восьми тысяч горцев, пред­водительствуемых Кази-муллой, безуспешно осаждали Дербент с 20 по 27 августа 1831 г. и отступили, лишь когда к городу, который наряду с его гарнизоном мужественно обороняли и горожане, при­близились войска генерал-майора Семена Васильевича Каханова (1787-1854).

27 ... Шестого сентября 1826 года Турция объявила войну Персии ... —

Здесь явно какая-то ошибка: во-первых, последняя война между Турцией и Персией происходила в 1821 — 1823 гг., а во-вторых, судя по контексту, речь здесь должна идти о войне 1826—1828 гг. между Россией и Персией, однако она началась не 6 сентября, а 16 июля 1826 г., со вторжения персидских войск на российские территории Закавказья.

...13 сентября того же года генерал Паскевич разбил персов при Ели- саветполе ... — Паскевич, Иван Федорович (1782—1856) — русский политический и военный деятель, генерал-фельдмаршал (1829); генерал-адъютант (1825), граф Эриванский (1828), светлейший князь Варшавский (1831); военную службу начал в 1800 г. и спустя десять лет был произведен в генерал-майоры; в Бородинском сра­жении был командиром 26-й пехотной дивизии и, защищая цен­тральный редут, проявил большое личное мужество; командовал войсками в Русско-персидской войне 1826—1828 гг. и Русско- турецкой войне 1828—1829 гг.; в 1827—1831 гг. был главнокоман­дующим на Кавказе; руководил подавлением Польского восстания 1830—1831 гг., а затем, с 1832 г. и до конца жизни, был наместни­ком Царства Польского; в 1849 г. возглавлял экспедиционный кор­пус, разгромивший революцию в Венгрии.

И.В.Паскевич, 22 августа 1826 г. назначенный командиром войск Отдельного Кавказского корпуса, 13 сентября 1826 г., командуя 7-тысячным отрядом, разгромил в семи верстах от Елисаветполя (Гянджи) 35-тысячную персидскую армию принца Аббас-Мирзы и вытеснил персов за Араке. Это была первая крупная победа рус­ских войск в царствование Николая I.

... 28 марта 1827 года он был назначен главнокомандующим на Кав­казе ... — И.Ф.Паскевич, пользовавшийся большим доверием у нового императора Николая I, был отправлен в Закавказье летом 1826 г., сразу после начала войны с Персией, и исполнял там обя­занности помощника (фактически контролера) генерала А.П.Ермолова, а 28 марта 1827 г. по высочайшему указу сменил своего начальника на посту главнокомандующего на Кавказе.

... 5 июля того же года русские разбили Аббас-Мирзу у деревни Джеван-Булак ... — Аббас-Мирза (1789—1833) — наследный принц Персии, сын Фетх Али-шаха (1772—1834; правил с 1797 г.), умер­ший за несколько месяцев до смерти своего отца; талантливый государственный и военный деятель, руководивший внутренней и внешней политикой государства и стремившийся реформировать иранскую армию по европейскому образцу; с детства был намест­ником Иранского Азербайджана; руководил военными действиями в ходе Русско-персидских войн 1804—1813 и 1826—1828 гг.

5 июля 1827 г. отряды И.Ф.Паскевича разбили у ручья Джеван- Булак недалеко от города Нахичевань армию Аббас-Мирзы, кото­рый шел на выручку гарнизону крепости Аббас-Абад, осажденной русскими войсками.

... 7 июля взяли крепость Аббас-Абад ... — Аббас-Абад — персидская крепость на левом берегу Аракса, в 10 км к югу от Нахичевани; построенная перед войной 1826—1828 гг. по приказу Аббас-Мирзы и под руководством английских инженеров, она служила для пер­сов их оплотом в Нахичеванском ханстве, обеспечивая переправу через Араке. Взятая в блокаду войсками И.Ф.Паскевича 29 июня 1827 г., крепость капитулировала 7 июля.

... 20 сентября — крепость Сардар-Абад ... — Сардар-Абад — пер­сидская крепость в Эриванском ханстве, находившаяся в 45 км к западу от Эриванской крепости и служившая ее преддверием; 14 сентября 1827 г. она была блокирована русскими войсками и, после того как на пятый день осады гарнизон скрытно покинул крепость, была занята ими.

... 1 октября — крепость Эривань. — Русские войска штурмом взяли Эривань 1 октября 1827 г., чему немало способствовал вспыхнувший там в этот день мятеж армянского населения города, которое потребовало от начальника гарнизона сдать крепость; вскоре после капитуляции крепости была занята и оставшаяся часть Эриванского ханства. За взятие Эривани генерал И.Ф.Паскевич 15 марта 1828 г. получил титул графа Эриванского.

... русские перешли Араке, захватили города Ардебиль, Марагу и Урмию ... — Ардебиль — древний город на северо-западе Ирана, в Иранском Азербайджане, в 50 км к западу от берега Каспийского моря; административный центр одноименной провинции; был занят русскими войсками 25 января 1828 г.

Марага (Мераге) — древний город на северо-западе Ирана, в про­винции Восточный Азербайджан, недалеко от восточного берега озера Урмия; был занят Нижегородским 17-м драгунским полком русской армии 15 января 1828 г.

Урмия — один из древнейших городов Ирана, расположенный на северо-западе страны, у западного берега одноименного озера; административный центр провинции Западный Азербайджан; был занят русскими войсками в январе 1828 г.

Захват этих трех городов, находящихся к югу от Аракса, открывал русской армии путь на Тегеран, столицу Ирана, и в этих условиях принц Аббас-Мирза был вынужден пойти на подписание крайне невыгодного для него мира.

... 10 февраля 1828 года был подписан мирный договор в Туркманчае. По условиям этого договора Эриванское и Нахичеванское ханства отошли к России. — Туркманчай — деревня на северо-западе Ирана, в 45 км к юго-востоку от Тебриза, на пути в Тегеран.

10 (22) февраля 1828 г. в этой деревне был подписан договор, завершивший Русско-персидскую войну 1826—1828 гг.

... За персами последовали турки; 14 апреля того же года Россия объявила им войну. — Русская-турецкая война 1828—1829 гг., те­атром которой стали Балканы, Закавказье и Малая Азия, началась ровно через два месяца после завершения победоносной для Рос­сии войны с Персией.

...12 июня русские взяли у них крепость Анапу ... — Анапа, в начале мая 1828 г. блокированная русскими войсками и флотом, капиту­лировала 12 июня, и в 1837 г. все ее укрепления были по приказу Николая I срыты.

...23 июня — Карс ... — Карс — город на северо-востоке Турции, на территории исторической Армении; с кон. XVI в. мощная кре­пость, опорный пункт для распространения турецкого влияния на Закавказье; в ходе русско-турецких войн XIX в. один из главных объектов борьбы на Кавказском театре военных действий; в 1878— 1917 гг. входил в состав Российской империи.

И.Ф.Паскевич штурмом взял крепость Карс 23 июня 1828 г., после того как 19 июня он разбил возле нее турецкую конницу.

... 15 июля — Поти ... — Крепость Поти, которую с 28 июня 1828 г. осаждал отряд генерал-майора Карла Федоровича Гессе (1788— 1842), капитулировала 15 июля.

...24 июля — Ахалкалак ... — Ахал кал ак (груз. Ахалкалаки) — город на юге Грузии, в Джавахетском нагорье, на реке Парвана, правом притоке Куры, в 30 км от границы с Турцией, у которой он был отторгнут в ходе Русско-турецкой войны 1828—1829 гг.; населен­ный преимущественно армянами, до революции 1917 года был уездным центром Тифлисской губернии. Ахалкалакская крепость была захвачена русскими войсками 24 июля 1828 г.

...26 июля — Гертвис ... — Гертвис (Хертвис) — небольшая турец­кая крепость, стоявшая на неприступной скале в 25 км к северо- западу от города Ахалкалак, на пути к Ахалциху, у места впадения в Куру речки Ахалкалак-чай; 26 июля 1828 г. была без всякого боя взята отрядом генерал-майора барона Дмитрия Ерофеевича Остен- Сакена (1789-1881).

... 15 августа — Ахалцих ... — Ахалцих (груз. Ахалцихе) — старин­ный грузинский город, в 1579 г. попавший под власть турок и пре­вращенный ими в самую мощную турецкую крепость на восточных рубежах Оттоманской империи; был взят русскими войсками в результате двухдневного кровопролитного штурма 15—16 августа 1828 г. и впоследствии стал уездным центром Тифлисской губер­нии.

... 28 августа — Баязет. — Баязет (с 1934 г. Догубаязит) — укре­пленный город на северо-востоке Турции, на территории истори­ческой Армении, близ границы с Ираном; 28 августа 1828 г. был взят отрядом генерал-майора Александра Гарсевановича Чавча- вадзе (1786—1846).

...20 июня 1829 года генерал Паскевич одерживает у деревни Каинлы решительную победу над турками ... — 19 июня 1829 г. И.Ф.Паскевич разгромил у селения Каинлы, на пути из Карса в Эрзерум, много­тысячный отряд сераскира Хаджи-Салеха, а на следующий день, 20 июня, возле урочища Милле-Дюзе нанес поражение войску Гакки-паши, что открыло русским войскам дорогу на Эрзерум, который был взят ими через неделю, 27 июня.

... 2 сентября подписан Адрианопольский мир ... — Мирный договор, завершивший Русско-турецкую войну 1828—1829 гг., был подписан 2 (14) сентября 1829 г. в городе Адрианополе (Эдирне), располо­женном в европейской части Турции, недалеко от границы с Бол­гарией. В соответствии с его условиями Турция уступала России устье Дуная и все восточное побережье Черного моря — от устья Кубани до форта Святого Николая в устье реки Натанеби, включая прибрежные крепости Анапа, Суджук-Кале и Поти, а также города Ахалцих и Ахалкалак, и обязывалась выплатить ей значительную контрибуцию.

... генерал барон Розен предпримет экспедицию в Дагестан и втор­гнется в Аварию и Чечню. — Розен, Григорий Владимирович, барон (1782—1841) — русский военачальник, генерал от инфантерии (1826); генерал-адъютант (1818); происходил из дворян Эстлянд- ской губернии; участник Отечественной войны 1812 года и загра­ничных походов русской армии в 1813—1814 гг.; в 1812—1820 гг. командир лейб-гвардии Преображенского полка; в 1830—1831 гг. принимал деятельное участие в подавлении Польского восстания; в 1831 — 1837 гг. состоял командиром Отдельного Кавказского кор­пуса и в 1832 и 1837 гг. лично командовал экспедициями против горцев.

... переправившись через гору Каранай, русские предприняли осаду Гимров. — Штурм укрепленного аула Гимры, во время которого которого были убиты имам Кази-мулла и его мюриды, происходил 17 октября 1832 г., в ходе предпринятого бароном Г.В.Розеном генерального наступления на Дагестан.

... среди защитников аула находились Кази-мулла, его помощник Гамзат-бек и Шамиль-эфенди. — Гамзат-бек (1789—1834) — второй имам Дагестана (в 1832—1834 гг.), сподвижник и преемник Кази- муллы, уроженец села Гоцатль; подчинил своей власти все горские общества, окружавшие Аварию, и в начале августе 1834 г. захватил Хунзах, резиденцию аварских ханов, истребив все их семейство, но вскоре после этого, 19 сентября, был убит в соборной мечети Хун- заха приверженцами ханской семьи.

28 ... пригласил всех дагестанских мулл собраться в деревне Кара- дах ... — Карадах — селение в Дагестане, в 15 км к юго-востоку от Хунзаха.

29 ... Мудрые соратники по тарикату ... — Тарикат — в исламе мисти­ческое учение о пути к познанию истинного Бога и достижению нравственного совершенства; в XIX в. на Северном Кавказе полу­чил распространение тарикат накшбандийского толка, ставший идеологической основой мюридизма.

... Мюридизм ... разделяется на две части: шариат и тарикат. — Шариат — совокупность религиозных и юридических норм мусуль­манского феодального права, основанного на Коране.

... того ангел смерти перенесет в объятия счастливых и всегда непо­рочных гурий. — Гурии (араб, «черноокие») — согласно Корану, вечно юные красавицы, услаждающие в мусульманском раю пра­ведников и каждое утро вновь становящиеся девственными.

30 ... этот совет дал Аслан — казикумухский хан, непримиримый враг ханов Аварии. — Аслан-хан (ок. 1775—1836) — племянник Сурхай- хана II Казикумухского (ок. 1744—1827; правил в 1789—1820 гг.), сын Шахмардан-бека (?—1788), правителя Кюры, в 1812 г. постав­ленный русскими властями правителем Кюринского ханства, которое после смерти брата захватил Сурхай-хан, и одновременно получивший чин полковника; тонкий и расчетливый политик, лояльный к царской администрации, назначенный в 1820 г. ханом объединенного Кюра-Казикумухского ханства ив 1821 г. произ­веденный в генерал-майоры, а в ноябре 1834 г., после истребления аварского ханского дома, утвержденный временным правителем Аварии.

Аслан-хан былв обиде на аварскую ханшу Паху-бике, отказа­вшуюся выдать свою дочь Султанету замуж за его сына Мохаммеда- Мирзу, и, как полагают, именно по его наущению Гамзат-бек в августе 1834 г. захватил Хунзах и расправился с ханской семьей.

... То были трое юных братьев, лишившихся отца и воспитывавшихся своей матерью Паху-бике. Звали их Абу-Нуцал, Умма-хан и Булач- хан. — Паху-бике (7—1834) — аварская ханша, дочь Умма-хана Аварского (ок. 1761 — 1801; правил с 1774 г.), жена Султан-Ахмед- хана Аварского (?—1823; правил с 1802 г.), оставшаяся после смерти мужа с тремя малолетними сыновьями и дочерью Султане- той; правила Аварским ханством вплоть до совершеннолетия сво­его старшего сына, сохраняя верность России; была убита после захвата Гамзат-беком Хунзаха.

Абу Султан-Нуцал-хан (1813—1834) — старший сын Султан-Ахмед- хана и Паху-бике, наследник аварского престола; хан с 1823 г, покорившийся России в 1828 г.; полковник русской службы (1830); явившись на переговоры в лагерь Гамзат-бека, осадившего Хунзах, был убит в результате начавшейся там ссоры.

Умма-хан (1816—1834) — средний сын Султан-Ахмед-хана и Паху- бике, погибший вместе со старшим братом во время схватки в лагере Гамзат-бека.

Булач-хан (1820—1834) — младший сын Паху-бике, отданный матерью в заложники Гамзат-беку и убитый позднее по приказу Шамиля.

... братья укрылись в Хунзахе. — Хунзах — крупное аварское селе­ние в центральной части Дагестана, до 1864 г. столица Аварского ханства, затем центр Аварского округа; ныне административный центр Хунзахского района.

... они убили у Гамзат-бека сорок человек, в числе которых был и его брат. — В завязавшейся в лагере Гамзат-бека ссоре с хунзахцами был убит его родной брат Мурад-бек.

31 ... Осман-Сул Гаджиев с двумя своими внуками, Османом и Хаджи- Мурадом ... подготовил заговор против Гамзат-бека. — Хаджи- Мурад (?—1852) — один из самых известных и могущественных горских предводителей в эпоху Кавказской войны, заглавный пер­сонаж повести Л.Н.Толстого (написана в 1896—1904 гг., опублико­вана в 1912 г.); уроженец Хунзаха, молочный брат аварских ханов, вместе со своим братом Османом принявший участие в убийстве Гамзат-бека в 1834 г.; два года спустя пошел на службу к Шамилю, поставившему его вскоре наибом всех аварских селений, и в тече­ние многих лет был ближайшим сподвижником имама, совершив за это время десятки дерзких набегов, которые сделали его имя легендарным; в ноябре 1851 г. вступил в ссору с Шамилем, виде­вшего в нем соперника своей власти, и сдался русским властям, но затем сделал попытку бежать в горы и 5 мая 1852 г. был убит в стычке с казаками и горской милицией.

... Близилось 19 сентября, день великого праздника мусульман. — День 19 сентября 1834 г. был пятницей.

32 ... как если бы ему, подобно Моисею и Самуилу, только что довелось находиться лицом к лицу с Богом ... — Моисей (ок. 1500 г. до н.э.) — пророк, вождь и законодатель еврейского народа, основатель иудейской религии, освободитель еврейского народа от египет­ского рабства; согласно библейскому преданию, получил от Господа десять заповедей и другие законы («Синайское законода­тельство»); считается автором первых пяти книг Ветхого Завета. Как сказано в Библии, на горе Синай Господь говорил с Моисеем «лицом к лицу, как бы говорил кто с другом своим» (Исход, 33: И).

Самуил (XI в. до н.э.) — ветхозаветный пророк, которому Господь являлся в видениях, последний и самый знаменитый из судей Израилевых, сыгравший важную роль в освобождении израильтян от ига филистимлян и помазавший на царство первого израиль­ского царя Саула.

... Юного Булач-хана Гамзат-бек отдал под охрану Иман-Али, своего дяди. — Заметим, что в очерке «Истребление аварских ханов в 1834 году» (1848), автором которого был служивший на Кавказе русский офицер, будущий генерал Александр Андреевич Неверов­ский (1818—1864), Иман-Али назван тестем Гамзат-бека.

33 ... У Иман-Али был сын по имени Чопан-бек ... — Чопан-бек — двою­

родный брат Гамзат-бека, убитый вместе с Мурад-беком в схватке с хунзахцами.

... привел мальчика на вершину горы, высящейся над Койсу. — Речь идет о реке Аварское Койсу, в которую по приказу Шамиля был сброшен одиннадцатилетний Булач-хан.

I. Кизляр

35 ... Это был первый город, встреченный нами после Астрахани. — Дюма и его спутники выехали из Астрахани 2 ноября 1858 г.

... проехали шестьсот верст по степям, не увидев ни одного приста­нища, за исключением почтовых станций ... — Астрахань и Кизляр связывал Линейный (Кизлярский) почтовый тракт, который пред­ставлял собой грунтовую дорогу, проходившую в некотором отда­лении от западного берега Каспийского моря, через безлюдные и безводные степи — Калмыцкую и Ногайскую; длина его состав­ляла около 400 верст; одиннадцать располагавшихся на нем почто­вых станций приходились на Астраханскую губернию, шесть — на Ставропольскую.

... Кизляру — тому самому городу, который в 1831 году был взят и разграблен Кази-муллой, учителем Шамиля. — См. примеч. к с. 26.

36 ... Надо обратиться к полицмейстеру ... — Согласно «Кавказскому календарю за 1858 год» (стр. 462), кизлярским приставом, то есть начальником местной полиции, в это время был коллежский секретарь Николай Родионович Красович. Возможно, он и име­ется здесь в виду.

... мы вручили ему имевшиеся у нас подорожную и открытый лист ... — Открытый лист — документ, выдаваемый государством некоторым иностранным лицам и позволяющий им беспрепят­ственно пересекать границы страны и беспошлинно провозить с собой багаж.

... Кизлярское вино и кахетинское ... это, наряду с вином из оджа- леши в Мингрелии и эриванским, единственные вина, которые пьют на Кавказе ... — Оджалеши — старинный красный винный сорт винограда, распространенный в Мингрелии и используемый для приготовления высококачественных природно-сладких вин.

37 ... В Кизляре ... производят превосходную водку ... — Имеется в виду кизлярка — 40-градусная виноградная водка светло-янтарного цвета, производившаяся в Кизляре и называвшаяся так начиная с 1731 г.

... Муане уяснил это, ударившись головой о притолоку ... — Муане, Жан Пьер (1819—1876) — французский художник, сопровождав­ший Дюма в его поездке по России и Кавказу и ныне почти забы­тый; автор картин, литографий, книжных иллюстраций и теа­тральных декораций; как театральный живописец дебютировал в 1849 г. и вскоре стал сотрудничать с Историческим театром Дюма, театрами Амбигю, Фюнамбюль, Порт-Сен-Мартен, Опера-Комик и др.; автор путевых очерков «Путешествие к Каспийскому и Чер­ному морям, от Баку к Тифлису» («Voyage a la mer Caspienne et а la тег Noire, de Bakou a Tiflis»; 1860) и «Волга» («Le Volga»; 1867), опубликованных в парижском журнале «Вокруг света» (написан­ные прекрасным языком и проиллюстрированные его собствен­ными рисунками, они служат интереснейшим дополнением к кни­гам Дюма «В России» и «Кавказ»); шесть его кавказских акварелей хранятся в Музее изобразительных искусств им. А.С.Пушкина в Москве.

38 ... спросил его Калино ... — Возможно, сопровождал Дюма в его поездке по России и Кавказу в кон. 1858—нач. 1859 г. и служил ему переводчиком Александр Иванович Калино (1835—?) — сту­дент Московского университета, поступивший на его юридиче­ский факультет в 1854 г., в 1855—1857 гг. служивший в армии, в 1857 г. вновь зачисленный в университет и закончивший обучение в 1862 г.

... студент, которого ректор Московского университета предоста­вил мне как переводчика. — Ректором Московского университета в это время, с 1850 по 1863 гг., был известный хирург Аркадий Алек­сеевич Альфонский (1796—1869).

39 ... Стоило мне повесить на мой костюм русского ополченца орден­скую звезду Карла III Испанского, как отношение ко мне коренным образом переменилось ... — Орден Карла III — высшая испанская награда, учрежденная 19 сентября 1771 г. королем Карлом III (1716—1788; правил с 1759 г.) по случаю рождения его внука и в честь непорочного зачатия Богоматери; орденский знак — крест бело-голубой эмали, в центре которого находится изображение Богоматери, стоящей на полумесяце; изначально имел четыре сте­пени; статут ордена был пересмотрен в 1847 г.

Дюма был награжден этим орденом 21 октября 1846 г., во время своего пребывания в Мадриде, куда он прибыл по приглашению герцога де Монпансье (1824—1890), младшего сына французского короля Луи Филиппа, и где он присутствовал на состоявшихся там 10 октября 1846 г. двух свадьбах: испанской королевы Изабеллы II (1830—1904; правила в 1833—1868 гг.) — с ее кузеном Франсиско де Бурбоном, герцогом Кадисским (1822—1902), внуком короля Карла IV; и наследницы престола, младшей сестры королевы, инфанты Марии Луизы Фернанды (1832—1897), — с герцогом де Монпансье.

... открытый лист от князя Барятинского ... — Барятинский, Алек­сандр Иванович, князь (1815—1879) — русский военный и госу­дарственный деятель, генерал-фельдмаршал (1859); в 1856—1862 гг. командующий войсками и наместник Кавказа; в 1859 г. пленением Шамиля закончил покорение Кавказа; в 1862 г. вышел в отставку.

41 ... обогатить им кулинарную книгу, опубликовать которую рано ли поздно входит в мои планы ... — Имеется в виду «Большой кулинар­ный словарь» («Grand Dictionnaire de cuisine»), над которым Дюма работал в последние годы своей жизни и который вышел уже после его смерти, в 1872 г., в издательстве Альфонса Лемерра (1838-1912).

... снимая с вертела мясо, посыпать его сумахом ... — Сумах — вос­точная пряность, придающая блюдам кислый вкус.

42 ...от городничего, только что узнавшего о нашем прибытии, при­несли сливочного масла ... — Городничим Кизляра, согласно тому же «Кавказскому календарю за 1858 год» (стр. 462), в это время был подполковник Александр Федорович Полнобоков (в 1857 г., в чине майора, он был городничим Пятигорска).

... заткнул себе за пояс хорасанский кинжал ... — Хорасан издавна славился производством высококачественного холодного оружия, которое привозили в Западную Европу венецианские и генуэзские купцы.

43 ... Калино взял большую французскую саблю: она досталась ему от отца, подобравшего ее на поле сражения при Монмирае. — Монми- рай — городок на северо-востоке Франции, в департаменте Марна, кантональный центр.

11 февраля 1814 г., во время вторжения союзных войск во Фран­цию, близ этого городка состоялось сражение, в котором Напо­леон I одержал победу над русским корпусом генерала от инфан­терии Фабиана Готтлиба фон Остен-Сакена (1752—1837), поддер­жанного прусской бригадой генерала от инфантерии Иоганна Людвига Йорка (1759—1830).

Вечер у кизлярского городничего

... эта угроза вовсе не бесполезна в краях, где, как сказал Пушкин, убийство — простое телодвижение! — Имеется в виду замечание А.С.Пушкина, высказанное им в главе I «Путешествия в Арзрум» (1836) по поводу черкесов: «Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть им прежде, нежели лепетать. У них убийство — простое телодвижение».

44 ... разбойничьи вертепы, напоминающие даже не Париж времен Буало ...а Париж времен Генриха III. — Этьенн Буало (ок. 1200—1270) — прево Парижа с 1261 г., в период царствования короля Людо­вика IX Святого; на своей должности был одновременно главой полиции, судьей, администратором и сборщиком налогов; отлича­ясь честностью и беспристрастностью, сумел очистить город от всякого рода преступников.

Генрих III Валуа (1551 — 1589) — король Франции с 1574 г.; вступил в непримиримую борьбу с главой Католической лиги Генрихом Гизом и 1 августа 1589 г. был убит доминиканским монахом Жаком Клеманом (1567—1589).

... г-жа Полнобокова говорила по-французски великолепно. — Ника­ких сведений о жене кизлярского городничего найти не удалось.

45 ... трое братьев-армян Каскольт, возвращаясь с дербентской ярмарки, были взяты в плен вместе с одним из своих друзей по имени Бонжар ... — Какие подлинные имена скрываются за этой сомни­тельной транскрипцией (Kaskolth и Bonjar) выяснить не удалось.

... За год до этого полковник Менден и трое его конвойных казаков были убиты на дороге между Хасав-Юртом и Кизляром ... — Воз­можно, имеется в виду граф Магнус Эдуард Оскар Менгден (1828—ок. 1857) — штабс-капитан Нижегородского драгунского полка, офицер охотничьей команды, погибший на Кавказе. (В оригинале — полковник Menden, а в дневнике Дюма — генерал Mainden.)

Хасав-Юрт (Хасавюрт) — город на северо-западе Дагестана, на реке Ярык-су, районный центр; основан ок. 1840 г. как военное укрепление на левом фланге Кавказской линии; с 1857 г. являлся военно-административным центром Кумыкского округа; статус города получил в 1931 г.

46 ... Татарский князь Б***, влюбленный в г-жу М*** — нет нужды говорить, что оба имени записаны в моем дневнике полностью ... — В дневнике Дюма фигурирует имя одного лишь князя: Baltheneff (Р. 35).

... в нескольких верстах от Пятигорска ... — Пятигорск — см. при­меч. к с. 20.

47 ... Похищение совершается в Кисловодске. — Кисловодск — город на юге Ставропольского края, в северных предгорьях Большого Кавказа; сложился как бальнеологический курорт рядом с русской крепостью Кисловодской, основанной в 1803 г.; своим возникно­вением и названием обязан находящимся там источникам кислой минеральной воды нарзан, которые стали известны еще в кон. XVIII в.; городские права курорт получил в 1903 г.

... императорский наместник на Кавказе граф Воронцов, надеясь уменьшить число происходящих там убийств, запретил татарским князьям носить оружие. — Воронцов, Михаил Семенович, граф (1782—1856) — русский военный и государственный деятель, генерал-адъютант (1815), светлейший князь (1852), генерал- фельдмаршал (1856); в 1808—1814 гг. с отличием участвовал в вой­нах с Наполеоном; в 1815—1818 гг. командовал русским оккупаци­онным корпусом во Франции; в 1823—1844 гг. генерал-губернатор Новороссии и наместник Бессарабии; в 1844—1854 гг. наместник Кавказа, добившийся присоединения многих владений к России.

... подобно барону де Нанжи из «Марион Делорм», он явился во главе свиты из четырех человек, причем эти четыре человека и он сам были вооружены до зубов. — «Марион Делорм» — стихотворная драма Виктора Гюго (1802—1885), в которой автор попытался реа­билитировать знаменитую куртизанку Марион Делорм (1613— 1650), подвизавшуюся при французском дворе эпохи Людо­вика XIII и регентства Анны Австрийской; пьеса, написанная в 1829 г., по соображениям цензурного характера была сразу же запрещена к постановке и лишь 11 августа 1831 г., после Июльской революции 1830 года, когда театры освободились от королевской цензуры, поставлена парижским театром Порт-Сен-Мартен.

Маркиз де Нанжи — персонаж пьесы «Марион Делорм», благо­родный старец, обличающий перед королем тиранию Ришелье. Маркиза постоянно сопровождает его стража (согласно ремаркам Гюго — девять солдат, по три в ряд, с алебардами и мушкетами, следующие за ним на некотором расстоянии), символ его феодаль­ных прав, не покидающая его даже в королевском дворце и вызы­вающая в конце концов неудовольствие короля:

К маркизу де Нанжи мы обращаем слово: В осаде ли дворец иль то поход крестовый, Что с гвардией своей сюда явился он? (IV, 7; перевод А.Ахматовой.)

... убегают на гору Бештау ... — Бештау — см. примеч. к с. 20.

48 ... Путешественник сталкивается с ними на каждом шагу, и, если только он не думает, как г-н де Кюстин, что такая предупреди­тельность вызвана его личными заслугами, ему следует быть за это по-настоящему признательным. — Кюстин, Астольф Луи Леонор, маркиз де (1790—1857) — французский литератор и путешествен­ник, по приглашению императора Николая I посетивший в июне- сентябре 1839 г. Россию, хорошо принятый там и опубликовавший в 1843 г. весьма тенденциозную книгу своих записок об этом путе­шествии, «Россия в 1839 году», в которой Россия представлена как страна варваров и рабов, где царит всеобщий страх и господствует бюрократическая тирания.

...я купил в Казани сапоги ... — Дюма провел в Казани несколько дней — с 7 по 11 октября 1858 г., — плывя по Волге в Астрахань.

... именно в России были сшиты семимильные сапоги Мальчика с пальчик. — Имеются в виду волшебные сапоги-скороходы, кото­рые Мальчик с пальчик, заглавный персонаж сказки французского писателя Шарля Перро (1628—1703), отнял у Людоеда: они обла­дали способностью менять свой размер, приспосабливая его под того, кто их надевал на себя, и позволяли этому человеку в один прыжок преодолевать семь льё.

52 ... с тех пор как я покинул Елпатьево. — Елпатьево — старинное

село к северо-востоку от Москвы, в Переславль-Залесском уезде Ярославской губернии, на реке Нерль, примерно в 75 км к северу от Троицкого монастыря; имение Нарышкиных, приобретенное отцом Дмитрия Павловича Нарышкина в 1814 г.; имело площадь около 1 600 десятин, из которых 300 десятин занимала барская усадьба; включало регулярный парк, ипподром и цветники; в селе, состоявшем из 30 изб, проживало около 150 крестьян; к настоя­щему времени из здешних архитектурных сооружений не сохрани­лось ничего, кроме полуразрушенной церкви Воскресения Хри­стова, построенной в 1814—1829 гг.

Дюма гостил в Елпатьеве с 23 по 30 сентября и 1 октября отбыл в Калязин.

... Поместье г-на Дмитрия Нарышкина, где я провел восемь или десять лучших дней своей жизни. — Нарышкин, Дмитрий Павлович (1797—1868) — камергер русского императорского двора, сын камергера Павла Петровича Нарышкина (1768—1841) и его супруги Анны Дмитриевны Нарышкиной (1774—1848); приходился род­ственником Александру Григорьевичу Нарышкину (1818—1864), жена которого, Надежда Ивановна Кнорринг (1825—1895), была сначала любовницей Дюма-сына (с 1852 г.), а в 1864 г. стала его женой; умер в Париже и был похоронен в своем имении Елпа­тьево.

«Гаврилычи»

... мы могли прибыть в Шелковую ... лишь довольно поздно ... — Шел­ковая (в оригинале — Schoukovaia) — одно из названий станицы Шелкозаводской, которая располагалась на левом берегу Терека, напротив Акбулат-Юрта, в 65 верстах от Кизляра, на пути к ста­нице Червленной, и сложилась как слобода рядом с основанным в 1718 г. армянским купцом Сафаром Васильевым заводом по про­изводству шелка-сырца; позднее владельцем поместья Шелковое, находившегося на самой границе с горскими племенами, стал генерал-майор Аким Васильевич Хастатов (1756—1809), женатый на Екатерине Алексеевне Столыпиной (1775—1830), двоюродной бабушке М.Ю.Лермонтова, а затем их сын Аким Акимович Хаста­тов (1807—ок. 1883), прозванный казаками «авангардным помещи­ком»; после разрушительного наводнения 1885 г. станица была перенесена на четыре версты от Терека; ныне относится к Шел­ковскому району Чечни.

... офицер ... не заставший на станции Новоучрежденной казаков, решил продолжить путь ... — Сведений об этой почтовой станции, которую упоминает в своей книге и Гамба (см. примеч. к с. 204), найти не удалось.

53 ... заросли, состоявшие из держи-дерева ... — Держи-дерево (палиурус христова колючка) — колючий листопадный кустарник, образующий непроходимые заросли; произрастает на юге Евразии и на севере Африки; согласно легенде, из него был сплетен терно­вый венец Христа.

54 ...не желала упустить случай увидеть автора «Монте-Кристо» и «Мушкетеров» ... — То есть романов Дюма «Три мушкетера» («Les Trois Mousquetaires»; 1844) и «Граф Монте-Кристо» («Le Comte de Monte-Cristo»; 1844—1846), пользовавшихся огромным успехом в России.

... спела нам несколько прелестных русских романсов, в том числе и «Горные вершины» на слова Лермонтова. — Лермонтов, Михаил Юрьевич (1814—1841) — великий русский поэт и писатель.

«Горные вершины» — вольный перевод стихотворения Гёте «Uber alien Gipfeln ist Ruh ...» («Над всеми вершинами покой ...»); впер­вые напечатан в «Отечественных записках» в 1840 г.

Более сорока русских композиторов написали романсы на слова этого стихотворения, но самыми известными среди этих романсов остаются те, что сочинили Николай Алексеевич Титов (1800—1875) и Александр Егорович Варламов (1801 — 1848).

... скоро мне представится случай поговорить об этом великом поэте, русском Альфреде де Мюссе ... — Мюссе, Альфред де (1810— 1857) — французский поэт, драматург и писатель, представитель позднего романтизма; автор романа «Исповедь сына века» (1836); член Французской академии (1852).

... в то время, когда он еще был совершенно неизвестен во Франции, я опубликовал в «Мушкетере» его лучшее произведение «Печорин, или Герой нашего времени». — «Герой нашего времени» (1837—1839) — роман М.Ю.Лермонтова, впервые вышедший отдельным изданием в 1840 г.; до этого частично печатался в «Отечественных записках» в 1839 г.

«Мушкетер» («Le Mousquetaire») — ежедневная газета, основанная Дюма и выходившая в Париже с 12 ноября 1853 г.; ее первона­чальный тираж составлял 10 000 экземпляров, однако надежды Дюма на большие доходы от этого издания не оправдались, и 7 февраля 1857 г. оно было прекращено.

Перевод романа «Герой нашего времени», выполненный профес­сиональным переводчиком Эдуаром Шефтером и озаглавленный «Petchorine, ou Un heros d'aujourd’hui» печатался в «Мушкетере» с 23 января по 18 февраля 1855 г. (№№23—27, 29, 31—35, 37—44, 46-49).

Следует заметить, однако, что намного раньше, с 29 сентября по 4 ноября 1843 г., в парижской газете «Мирная демократия» («La Democratic pacifique») был напечатан первый французский перевод этого романа, выполненный Алексеем Аркадьевичем Столыпиным (1816—1858), двоюродным дядей и другом М.Ю.Лермонтова, и озаглавленный «Un heros du siecle ou Les russes dans le Caucase»; кроме того, в 1853 г. свой перевод романа издал Жан Мари Шопен, а в 1856 г. — Ксавье Мармье.

56      ... Терек, воспетый Лермонтовым ... — Имеется в виду стихотворе­

ние Лермонтова «Дары Терека», впервые опубликованное в «Оте­чественных записках» в 1839 г.

... опустошающий землю, где властвовала мифологическая царица Дарья. — В первой главе книги «Путешествие в Южную Россию и преимущественно в Закавказские области» Жака Франсуа Гамба (1763—1833), французского консула в Тифлисе, путешествовавшего в 1820—1824 гг. по Закавказью, пересказывается предание о некой княжне Дарье, которая жила в замке, стоявшем в Дарьяльском ущелье, заманивала к себе чужестранцев, заставляя тех, кого она находила привлекательными, разделить с ней ложе, и не угодив­ших ей любовников бросала в Терек.

... В том месте, где нам предстояло переправиться через Терек, он вдвое шире Сены. — Сена — река на севере Франции, длиной 776 км; течет преимущественно по Парижскому бассейну и впа­дает в пролив Ла-Манш, образуя эстуарий; на ней стоят Париж и Руан, а в ее эстуарии расположен Гавр. Ширина Сены в пределах Парижа составляет от 30 до 200 м.

57      ... одно из лучших ружей, изготовленных Девимом ... — Девим, Луи

Франсуа (1806—1873) — известный французский оружейник, в основном изготовлявший оружие гражданского назначения (дуэль­ные пистолеты, охотничьи ружья и т.п.); его изделия пользовались большим спросом, неоднократно экспонировались и награждались на парижских и международных выставках; автор ряда изобрете­ний и усовершенствований в области оружейного производства; кавалер многих орденов.

59 ... похищали девушек, подобно римлянам, смешавшимся с сабиня­нами ... — Сабиняне — народ италийской группы, который в древ­ности обитал на землях, соседних с только что основанным Римом, враждовал с римлянами и был в конечном счете ассимилирован ими.

... голые берега Кумы ... — Кума — река на Северном Кавказе, беру­щая начало на северном склоне Скалистого хребта; имеет длину около 800 км; при выходе на Прикаспийскую низменность рас­падается на несколько рукавов, устремляющихся к северо-западной части Каспийского моря, но, как правило, пересыхающих.

60 ... две укрепленные и обнесенные палисадом станицы — Каргалинскую и Щербаковскую. — Каргалинская — станица, относящаяся теперь к Шелковскому району Чечни и расположенная на дороге из Киз­ляра в Моздок, в 10 верстах к юго-востоку от станицы Дубовской, первой почтовой станции на этом тракте (в 20 верстах от Киз­ляра); второй станцией на нем была станица Щербаковская (в 43 верстах от Кизляра), а третьей — Шелкозаводская.

61 ... У каждого из них своя история — кровавая, убийственная, страш­ная, способная соперничать с теми, какие так поэтически расска­зывал нам Купер. — Купер, Джеймс Фенимор (1789—1851) — аме­риканский писатель, автор серии романов о героических и траги­ческих событиях колонизации Северной Америки: «Зверобой» (1841), «Последний из могикан» (1826), «Следопыт» (1840), «Пио­неры» (1823) и «Прерии» (1827).

... прибыли на почтовую станцию Сухой пост. — Сведений об этом пункте на Кавказской линии найти не удалось.

... Как я сожалел о моем томике Эсхила! — Эсхил (ок. 525— 456 до н.э.) — великий древнегреческий поэт-драматург, старший из трех великих афинских трагиков (Эсхил, Софокл, Еврипид), часто называемый «отцом трагедии». Трагедиям Эсхила (трилогия «Орестея», «Персы», «Семеро против Фив», «Прикованный Про­метей») свойственна своеобразная суровая гармоничность миро­воззрения, строгость и монументальность.

... Гималаи и Чимборасо — всего-навсего две горы ... — Гималаи — высочайшая в мире горная система, расположенная на стыке Цен­тральной и Южной Азии; максимальная высота — 8 848 м (гора Эверест).

Чимборасо — потухший вулкан в Эквадоре, одна из высочайших вершин южноамериканских Кордильер: его высота составляет 6 310 м.

Русские офицеры на Кавказе

63 ...от Твери до Астрахани ... — Тверь (в 1931 — 1990 гг. — Кали­нин) — крупный город на пути из Санкт-Петербурга в Москву, порт на Волге, при впадении в нее реки Тверцы; возник ок. XII в.; в XIV—XV вв. был соперником Москвы; в 1796 г. стал центром Тверской губернии.

64 ... Сальватор Роза при всей его гениальности не достиг бы того вол­шебного сочетания тонов ... — Роза, Сальватор (1615—1673) — ита­льянский художник, литератор и актер; работал в Неаполе, Риме и Флоренции, следовал демократическим традициям; создавал религиозные и мифологические композиции; среди его работ: «Блудный сын», «Саул у Аэндорской волшебницы»; писал жанро­вые и батальные сцены, а также морские и лесные пейзажи.

... проходит в двадцати верстах от столицы Шамиля ... — Имеется в виду Ведено (см. примеч. к с. ПО).

65 ... вытащил из своего ружья Лефошё пули ... — Лефошё, Казимир (1802—1852) — французский оружейный мастер, один из изобре­тателей унитарного патрона, создатель оригинальной системы охотничьих казнозарядных ружей переломной конструкции, в которых применялись такие патроны.

66 ... поручик Нижегородского драгунского полка, прибывший из Чир- Юрта ... — Прославленный Нижегородский драгунский полк, сформированный в 1701 г. и участвовавший во всех войнах, какие Россия вела в XVIII—XIX вв., с 1820 г. входил в состав Отдельного Кавказского корпуса, в 1857 г. преобразованного в Кавказскую армию.

Чир-Юрт — русское военное укрепление в северной части Даге­стана, на левом берегу реки Сулак, построенное в 1845 г. близ аула Чир-Юрт, территория которого вошла в состав созданного в 1963 г. города Кизилюрт; напротив этого укрепления, на другом берегу Сулака, с 1846 г. дислоцировался Нижегородский драгунский полк.

... Кавказ производит на русских офицеров такое же действие, как Атласские горы на наших офицеров в Африке ... — Атласские горы (Атлас) — горная система на северо-западе Африки в пределах Марокко, Алжира и Туниса; состоит из хребтов, внутренних плато и равнин; длина около 2 000 км; максимальная высота — 4 165 м (гора Тубкаль).

Здесь имеются в виду офицеры, служившие во французских коло­ниальных войсках в Алжире, который был захвачен Францией в 1830 г.

Абрек

72 ...Вы помните ... «Десятичасовое увольнение» нашего друга Жиро? —

Жиро, Пьер Франсуа Эжен (1806—1881) — французский художник, жанрист, портретист и гравер; сопровождал Дюма в его поездке по Испании и Северной Африке осенью 1846 г.

Сведений о картине Э.Жиро «Десятичасовое увольнение» («Permission de dix heures»), упоминаемой даже в его некрологе, найти не удалось.

73 ... станица, о какой нам говорил Дандре ... — Сведений о Дандре, управляющем графа Г.А.Кушелева-Безбородко, найти не удалось.

... И как он ее называл? — Червленная. — Червленная — одна из старейших гребенских станиц на Тереке; расположенная на его левом берегу, в 40 км к северу от Грозного, она относится теперь к Шелковскому району Чечни.

Красавицы Евдокии Догадихи. — Евдокия Догадиха (? —ок. 1853) — жительница станицы Червленной, славившаяся своей красотой; согласно легенде, свою «Казачью колыбельную песню» (1837) М.Ю.Лермонтов написал под впечатлением песни, которую в его присутствии напевала над колыбелью ребенка кра­савица Дуня Догадиха.

74 ... Как его зовут? — Полковник Шатилов. — Шатилов, Павел Нико­лаевич (1822—1887) — русский военачальник, участник Кавказ­ской войны и Русско-турецкой войны 1877—1878 гг., генерал от инфантерии (1883); в 1843 г. начал службу на Кавказе; получив в 1856 г. чин полковника, с 1857 г. командовал Белостокским пехот­ным полком; с 1859 г. комендант Эриванской крепости; в 1864— 1866 гг. начальник Сухумского военного отдела (так с этого вре­мени стала именоваться лишенная своей автономии Абхазия).

... Вчера он сопровождал жену на свадебный пир ... — Женой пол­ковника П.Н.Шатилова была Анна Францевна Герарди, дочь тай­ного советника Франца Ивановича Герарди.

... его маленький сын, который на свадьбе не был, уже встал ... — У четы Шатиловых было семь дочерей и три сына: Николай Павло­вич (1849—1910), будущий генерал от инфантерии и с 1907 г. помощник наместника на Кавказе; Виктор Павлович (1850—?), будущий полковник Генерального штаба, и Владимир Павлович (1855—1928), тоже будущий генерал от инфантерии; здесь, скорее всего, имеется в виду старший из них, которому в описываемое время было девять лет.

... Через полтора часа мы прибыли в Щедринскую крепость ... — Щедринская — станица на пути из Кизляра в Моздок, в 20 верстах к востоку от Червленной.

75 ... петербургский комендант Мартынов вызвал его к себе. — Марты­нов, Павел Петрович (1782—1838) — генерал-лейтенант, генерал- адъютант (1825); с 6 декабря 1833 г. комендант Санкт-Петер­бурга.

... Вместо одного года Лермонтов провел там пять или шесть лет. — Лермонтова дважды высылали из Петербурга на Кавказ: первый раз, в марте 1837 г., за стихотворение «Смерть поэта», и до октября 1838 г. он служил там в Нижегородском полку, а второй раз, в апреле 1840 г., за дуэль с Эрнестом Барантом, сыном французского полка, и до дня своей смерти, 15 июля 1841 г., поэт служил там в Тенгинском пехотном полку, но в середине января 1841 г. ему был предоставлен отпуск, который он до середины апреля провел в столице. Так что в общей сложности Лермонтов находился на Кав­казе около двух с половиной лет.

... Одно из них носит название «Дары Терека». — Стихотворение М.Ю.Лермонтова «Дары Терека» впервые было опубликовано в «Отечественных записках» в 1839 г.

Изменник

84      ... Приставом тушин был князь Челокаев. — Своими приставами

тушины традиционно выбирали князей из старинного рода Чело- каевых (Чолокашвили), владевших землями в окрестности Телави, столицы Кахетии.

Один из представителей этого рода, полковник князь Леван Еди- шерович Челокаев, в 1856—1858 гг. был уездным начальником в Телави; в этом же уездном управлении в 1856—1857 гг. служил участковым заседателем отставной подпоручик князь Константин Егорович Челокаев.

86      ...на Кубани и Малке, то есть на правом фланге ... — Малка — река

в центральной части Северного Кавказа, в Кабардино-Балкарии, левый приток Терека, длиной 210 км; начинается на северных склонах Эльбруса и впадает в Терек вблизи станицы Екатерино- градской.

...на Тереке и Сунже, то есть на левом фланге ... — Сунжа — река в восточной части Северного Кавказа, правый приток Терека, дли­ной 278 км; начинается на северных склонах Большого Кавказ­ского хребта и впадает в Терек вблизи станицы Щедринской.

88      ... страницы, достойные, как выразились бы поэт Парни или шевалье

де Бертен, быть перевернутыми рукой амуров. — Парни, Эварист Дезире де Форж, виконт де (1753—1814) — французский лириче­ский поэт, известный своим свободомыслием; уроженец острова Бурбон; член Французской академии (1803); автор сборника «Эро­тические стихи» (1778) и атеистической поэмы «Битва старых и новых богов» (1799).

Бертен, Антуан, шевалье де (1752—1790) — французский поэт; земляк и друг Парни; рано приобрел известность звучностью и легкостью своего стиха; в основном писал любовную лирику, но был также автором стихотворений о природе и путевых заметок в стихах и прозе; автор любовных элегий, опубликованных в трех книгах под общим названием «Любовные страсти» («Les Amours»; 1780).

... когда Ермак отправился завоевывать Сибирь ... — Ермак Тимо­феевич (ок. 1534—1585) — русский казачий атаман, в 1582 г. воз­главивший военную экспедицию в Западную Сибирь и завоева­вший земли по Оби и Иртышу, положив начало колонизации Сибири.

... основал селение, получившее по его имени название Эндирей — Андреева деревня. — Эндирей (Эндери; до 1990 г. — Андрей-аул) — старинное селение в Хасавюртовском районе Дагестана, на правом берегу реки Акташ; существуют десятки гипотез о происхождении его названия, и Дюма приводит здесь одну из них, согласно кото­рой это селение основал один из сподвижников Ермака, беглый донской казачий атаман Андрей.

... Когда Петр I задумал создать первую линию станиц ... — Име­ется в виду кордонная казачья линия, созданная в 1712 г. по левому берегу Терека и включившая в себя пять станиц: Червленную, Щедринскую, Новогладковскую, Старогладковскую и Курдюков- скую; эти станицы были заселены гребенскими казаками.

... граф Апраксин, на которого он возложил это поручение ... — Апраксин, Петр Матвеевич (1659—1728) — российский государ­ственный и военный деятель, сподвижник Петра I; граф (1710), сенатор (1711); в 1708—1713 г. губернатор Казанской губернии, в состав которой входила тогда Астрахань; с 1722 г. президент Юстиц-коллегии; в 1724—1725 гг. генерал-губернатор Санкт-Пе­тербурга; переселив в 1711 — 1712 гг. гребенских казаков на левый берег Терека, положил начало Терской кордонной линии.

... Красота этих женщин принесла селению, где они живут, славу кавказской Капуи ... — Капуя — древний город в Южной Италии, в Кампании, в провинции Казерта, на реке Вольтурно, в антич­ности славившийся богатством и изнеженностью своих обитате­лей; в 215 г. до н.э., в ходе Второй Пунической войны (218— 202 до н.э.), в нем зимовала армия Ганнибала, и считается, что его солдаты, предаваясь там безделию, наслаждениям и утонченному разврату, постепенно утратили свой боевой дух.

...им присущ стройный стан жительниц высокогорья, как называют такие края в Шотландии. — Высокогорье (Хайлендс) — северо- западная, горная часть Шотландии.

90      ... стойкую в обороне станицу, которую, как Перонну, никто никогда

еще не захватывал. — Перонна — старинный город на севере Франции, в Пикардии, в департаменте Сомма, на реке Сомма; крепость, которую в 1536 г. безуспешно осаждал император Карл V и которую героически защищали местные жители, вдохновляемые горожанкой Катрин де Пуа, по прозвищу Мари Фуре.

93      ... подобно тому как на одном из надгробий кладбища Пер-Лашез

начертано: «Его неутешная вдова продолжает его торговое дело» ... — Пер-Лашез — одно из самых больших и известных кладбищ Парижа, открытое в 1804 г. на востоке французской сто­лицы; названо по имени французского иезуита Франсуа д'Экса де Лашеза (рёге La Chaise; 1624—1709), который с 1675 г. был духов­ником Людовика XIV и подолгу жил в находившемся на этом месте в XVII—XVIII вв. доме призрения иезуитов (по другим све­дениям, владел располагавшимся там загородным домом); место захоронения многих выдающихся французов.

Дюма упоминает комичную эпитафию на этом кладбище: «Здесь покоится Фурнье (Пьер Виктор), // Привилегированный изобре­татель ламп, прозванных вечными и //Сжигающих масла на один сантим в час. // Он был хорошим отцом, хорошим сыном, хоро­шим супругом. // Его неутешная вдова продолжает его торговое дело на Медвежьей улице, №19. // Товар отправляется посылками в департаменты.// Пожалуйста, не смешивайте с лавкой напро­тив.// Покойся с миром».

По словам ирландского юмориста и журналиста Френсиса Силь­вестра Мэхони (1804—1866), бывшего католического священника, который писал под псевдонимом «отец Праут» и привел упомяну­тую эпитафию в своей книге «Литературное наследие отца Праута» (1836), это надгробие, украшенное урной черного мрамора, перед которой тусклым светом мерцала небольшая бронзовая лампа, установил в рекламных целях сам хитроумный изобретатель Пьер Фурнье, и никакой неутешной вдовы на самом деле не существо­вало.

... у Ивана Ивановича Догады, почтенного отца Евдокии ... — Дюма приводит фамилию отца Евдокии Догадихи, которую он именует Eudoxia Dogadiska, в транскрипции Dogadisky.

... гостеприимства, которое было нам оказано на определенных усло­виях и напоминало то, какое получил Антенор в доме у греческого философа Антифона. — Антенор и Антифон — персонажи романа «Путешествие Антенора в Грецию и Азию» (1798) французского писателя Этьенна Франсуа Лантье (1734—1826).

Здесь имеется в виду одна из пикантных сцен этого романа: Анти­фон, житель Спарты, шестидесятилетний супруг юной и прекрас­ной Фаргелии, которой он никак не может сделать ребенка, нового гражданина республики, уговаривает молодого Антенора провести с ней ночь, на что тот с великим удовольствием соглашается, хотя и делает вид, что лишь уступает просьбе гостеприимного хозя­ина.

Русские и горцы

94      ... князь Мирский, которому я был рекомендован ... — Имеется в

виду князь Дмитрий Иванович Святополк-Мирский (1825— 1899) — русский военачальник, участник Кавказской войны, Крымской войны и Русско-турецкой войны 1877—1878 гг.; генерал от инфантерии (1873), генерал-адъютант (1866), член Государ­ственного совета (1880); получив в 1855 г. чин полковника, с 6 сентября 1857 г. по 12 мая 1859 г. командовал Кабардинским пол­ком, а с 1858 г. был одновременно начальником Кумыкского округа; в 1863—1867 гг. занимал должность кутаисского генерал- губернатора; был женат на грузинской княжне Софье Яковлевне Орбелиани (1831 — 1879).

... Это был пистолет лезгинского наиба Мелкума Раджаба, убитого на Лезгинской линии князем Шашковым. — Лезгинский наиб Мел- кум Раджаб, известный своими дерзкими набегами, был убит в ночь с 25 на 26 сентября 1850 г. в бою с одним из отрядов генерал- майора Бориса Гавриловича Чиляева (Чилашвили; 1798—1864), начальника Лезгинской пограничной линии; командовал этим отрядом князь Шашков (у Дюма — Chamisoff), штабс-капитан Эриванского карабинерного полка.

96 ... От Шемахи, где лезгины в 1721 году захватили триста куп­цов ... — В августе 1721 г. Шемаха, входившая тогда в состав дер­жавы Сефевидов и служившая одним из важнейших пунктов Вели­кого Шелкового пути, была в результате кровопролитного штурма захвачена войсками лезгинского владетеля Хаджи-Дауда Мюш- кюрского (?—после 1728) и его союзника Сурхай-хана I Казику- мухского (ок. 1680—1748; правил с 1700 г.) и разграблена; при этом были убиты многие купцы — русские, персидские, греческие и индийские — и пропало товаров на сотни тысяч рублей; эти собы­тия стали формальным поводом для начала Персидского похода, предпринятого Петром I в 1722—1723 гг.

97 ... пленника отсылают на рынок Трапезунда и продают как неволь­ника. — Трапезунд (соврем. Трабзон) — город на северо-востоке Турции, порт на юго-восточном берегу Черного моря; основан гре­ческими колонистами ок. 700 г. до н.э.; в 1204—1461 гг. столица греческой Трапезундской империи; в 1461 г. был захвачен осма­нами.

... подвиг, который в России пользуется такой же известностью, как во Франции — наша оборона Мазаграна. — Мазагран — селение на западе Алжира, в 5 км к югу от города Мостаганем, недалеко от морского побережья.

С 3 по 6 февраля 1840 г., в ходе французской колонизации Алжира, осажденный тысячами арабов Мазагран успешно защищали сто двадцать три французских солдата 10-й роты 1-го Африканского батальона, находившиеся под командованием капитана Илера Этьенна Лельевра (ок. 1810—1851).

... Эта гравюра изображает полковника, который, укрывшись вме­сте с сотней солдат за завалами из убитых лошадей, обороняется против полутора тысяч горцев. — Речь идет о гравюре, сделанной по картине известного русского художника, академика батальной живописи Василия Федоровича Тимма (Георг Вильгельм; 1820— 1895), сюжетом которой стало знаменитое «Сусловское дело»; по рекомендации Николая I эта картина была выкуплена цесаревичем и подарена А.А.Суслову, произведенному к этому времени в пол­ковники.

... Генерал Суслов, в ту пору подполковник ... — Суслов, Александр Алексеевич (1807—1877) — русский военачальник, генерал- лейтенант (1858); на Кавказе начал служить в 1842 г. и вскоре, имея чин майора, был назначен командиром Гребенского каза­чьего полка; с 1847 г. занимал должность начальника Сунженской линии; в 1850 г. был произведен в генерал-майоры; принимал уча­стие в Крымской войне; в период пребывания Дюма в Тифлисе состоял по особым поручениям при главнокомандующем Кавказ­ской армией князе А.И.Барятинском; в 1860 г. вышел в запас.

... овладели деревней Акбулат-Юрт ... — Акбулат-Юрт (Акбу- латюрт) — чеченский аул на правом берегу Терека, напротив ста­ницы Шелкозаводской; ныне село Хасавюртовского района Даге­стана.

... Командующий левым флангом генерал Фрейтаг был в крепости Грозной, построенной генералом Ермоловым. — Фрейтаг, Роберт Карлович (1802—1851) — русский военачальник, генерал-лейтенант (1845); активный участник войны на Кавказе, служивший там с 1838 г.; в 1840 г., в чине полковника, стал командиром Куринского пехотного полка; в 1842 г. получил чин генерал-майора и стал начальником левого фланга Кавказской линии; в 1848 г. был назначен генерал-квартирмейстером действующей армии и уча­ствовал в подавлении русскими войсками Венгерской революции 1848-1849 гг.

Грозная (ныне город Грозный, столица Чечни) — крепость на Северном Кавказе, на берегу реки Сунжи, которая была построена в 1818—1822 гг. по приказу генерала А.П.Ермолова и, став одним из важнейших звеньев Сунженской укрепленной линии, закрывала выход с гор на равнину через Ханкальское ущелье; служила место­пребыванием начальника левого фланга Кавказской линии; в кон. декабря 1869 г., утратив стратегическое значение, была преобразо­вана в город Грозный Терской области.

... подъехал к переправе у Амир-Аджи-Юрта ... — Амир-Аджи- Юрт — пост на правом берегу Терека, в нескольких километрах ниже станицы Щедринской, прикрывавший паромную переправу через Терек и дорогу в кумыкские земли.

98 ... его адъютант Федюшкин и его товарищ по оружию майор Кам­

ков. — В официальных реляциях о «Сусловском деле» 24 мая 1846 г. фигурируют как его герои войсковой старшина Камков (войсковой старшина — казачий офицерский чин, приравненный к армейскому чину майора) и полковой адъютант Федул Федюш­кин.

Первый из них — это, скорее всего, Афанасий Федорович Камков, полковник, в 1854 г. командир Гребенского казачьего полка, участ­ник Крымской войны, кавалер ордена Святого Георгия IV класса (1854), а второй, возможно, — Федул Филиппович Федюшкин (?—1881), гребенской казак, дослужившийся до чина генерал- майора и являвшийся в 1871 —1881 гг. атаманом 1-го военного отдела Терского казачьего войска.

... пушечные выстрелы, доносившиеся со стороны Куринского ... — Куринское — укрепление на левом фланге Кавказской линии, на границе Большой Чечни (то есть земель по левому берегу реки Аргун) и Кумыкской равнины, в 25 км к югу от Акбулат-Юрта, построенное в 1842 г. заботами генерала Р.К.Фрейтага возле разо­ренного в 1821 г. и впоследствии вновь заселенного чеченского аула Ойсунгур.

... командир чеченцев отдал им приказ сделать крутой поворот и очистить равнину от любопытных и неблагоразумных гостей. — Нападением горцев на аул Акбулат-Юрт 24 мая 1846 г. командовал наиб Гойтемир Ауховский (?—1852), начальник кавалерии Шамиля.

100 ... вычитал в превосходном сочинении Базанкура о Крымской кампа­нии ... — Базанкур, Сезар де, барон (1810—1865) — французский романист и военный историк, официальный историограф Напо­леона III, участвовавший в нескольких военных кампаниях; автор сочинения «Крымская экспедиция вплоть до захвата Севастополя, хроника Восточной войны» («L’Expedition de Crimee jusqu’d la prise de Sebastopol, chroniques de la guerre d’Orient»; 1856) и ряда других книг подобного содержания, а также большого числа романов.

... вскричал генерал Боске ... — Боске, Пьер Франсуа Жозеф (1810— 1861) — французский военный деятель, маршал Франции (1856), один из самых известных французских военачальников своего вре­мени; в 1834—1853 гг. участвовал в военных действиях в Алжире, а затем, в 1854—1855 гг., имея звание дивизионного генерала и командуя дивизией, — в Крымской войне; отличился в сражениях на Альме, под Балаклавой и под Инкерманом и был тяжело ранен при штурме Малахова кургана; в 1856 г. стал сенатором и получил звание маршала.

... Урядник по имени Вилков ... — Сведений об этом участнике «Сус- ловского дела» найти не удалось. В оригинале он фигурирует как Vioulkoff, так что прочтение «Вилков» весьма условно, хотя такая фамилия встречалась у гребенских казаков. Впрочем, за этой французской транскрипцией вполне может скрываться фамилия Вьюрков, также встречавшаяся у них.

101 ... Пушечный выстрел ... произвел отряд генерала Майделя ... — Май- дель, Егор Иванович (1817—1881) — русский военачальник, герой Кавказской и Крымской войн, генерал от инфантерии (1871); с 1845 г. служил в Кабардинском полку и в 1850—1852 гг. был его командиром; в описываемое время, в 1846 г., имел чин подполков­ника и командовал 3-м батальоном этого полка; генерал-майор (1851), генерал-лейтенант (1859); во время пребывания Дюма на Кавказе командовал 2-й гвардейской резервной пехотной диви­зией; с 1876 г. генерал-адъютант и комендант Санкт-Петербургской крепости.

102 ... Суслов получил за это блистательное дело орден Святого Геор­гия. — Орден Святого Георгия — высшая военная награда Россий­ской империи; учрежден 26 ноября (7 декабря) 1769 г. Екатери­ной II для награждения офицеров за доблесть на поле боя и упразднен в 1917 г., после Октябрьской революции; имел четыре степени; знаком ордена был золотой крест, покрытый белой эма­лью.

Полковник Суслов получил орден Святого Георгия 4-й степени 9 августа 1846 г.

... Моя жена сейчас вошла ко мне в комнату ... — Женой графа М.С.Воронцова с 1819 г. была Елизавета Ксаверьевна Браницкая (1792—1880), внучатая племянница Г.А.Потемкина.

... проехав перед этим через весь Апшеронский мыс, посетив Баку, Шемаху и Царские Колодцы ... — Апшеронский мыс (см. примеч. к с. 24) имеет длину 60 км и ширину около 30 км.

Царские Колодцы (груз. Дедоплис-Цкаро) — село на юго-востоке Грузии, в Кахетии, в 130 км к юго-востоку от Тбилиси; сложилось возле построенного в 1803 г. русскими войсками укрепления в уро­чище Дедоплис-Цкаро, которое носило это название по существо­вавшим там некогда колодцам: близ них, согласно легенде, в древ­ности становились лагерем грузинские цари, защищая свою страну от набегов лезгин; в советское время именовалось Цители-Цкаро (груз. «Красные Колодцы»); в 1963 г. получило городские права; с 1991 г. носит историческое название Дедоплис-Цкаро.

... французский консул барон Фино ... — Фино, Адольф, барон (1821 — 1887) — французский дипломат, консул в Тифлисе и Вар­шаве.

104 ... вы повесите ее на стену крест-накрест с саблей вашего отца ... —

Отец Александра Дюма — Тома Александр Дюма Дави де Ла Пай- етри (1762—1806), мулат, сын французского дворянина-плантатора с острова Сан-Доминго (соврем. Гаити) и рабыни-негритянки; с 1786 г. солдат королевской армии, с 1792 г. офицер армии Фран­цузской республики, с 1793 г. генерал (с 30 июля — бригадный, а с 3 сентября — дивизионный); участник войн с антифранцузскими европейскими коалициями; командовал Западно-Пиренейской (сентябрь 1793 г.), Альпийской (январь 1794 г.) и Западной (август 1794 г.) армиями; в начале 1798 г., в ходе подготовки Египетской экспедиции, был назначен командующим кавалерией Восточной армии; героически воевал в Египте, однако ставил под сомнение цели экспедиции и ее шансы на успех; в марте 1799 г. с разреше­ния Бонапарта покинул Египет, но на пути во Францию попал в плен к неаполитанцам и содержался в тюрьме в Бриндизи, а затем в Мессине, где, по-видимому, был отравлен; из тюрьмы вышел в начале апреля 1801 г. тяжелобольным человеком, вернулся на родину и, уволенный из армии Наполеоном из-за своих республи­канских убеждений и цвета кожи (сентябрь 1802 г.), через несколько лет умер (26 февраля 1806 г.), когда его сыну не было еще и четырех лет.

... захват Ахульго, когда Шамиль был разлучен со своим сыном Джемал-Эддином, кого мы еще увидим возвращающимся на Кавказ, после того как его обменяли на княгинь Чавчавадзе и Орбелиани. — Ахульго — труднодоступный горный аул на правом берегу реки Андийское Койсу, недалеко от места ее слияния с Аварским Койсу, близ села Ашильта в Унцкульском районе Дагестана; в 1837— 1839 гг. укрепленная резиденция имама Шамиля, штурмом взятая русскими войсками под командованием генерала П.Х.Граббе 22 августа 1839 г., после семидесятидневной осады и нескольких попыток, и обращенная в развалины.

Джемал-Эддин (Джамалуддин; 1831 — 1858) — старший сын Шамиля и его первой жены Фатимат, 18 августа 1839 г., во время осады Ахульго, отданный в заложники отцом (это было предвари­тельное условие, которое по требованию генерала П.Х.Граббе при­шлось выполнить Шамилю, чтобы начать с ним переговоры о пре-

кращении осады); воспитывался в санкт-петербургском кадетском корпусе, получил прекрасное европейское образование, служил в одном из элитных гвардейских полков и был произведен в пору­чики, однако 10 марта 1855 г. по предложению Шамиля был обме­нен на княгиню Чавчавадзе и княгиню Орбелиани, которых пле­нили вторгшиеся в Грузию горцы, и спустя три года, в конце июня 1858 г., когда Дюма уже приехал в Петербург, умер от чахотки, находясь в высокогорном ауле Карата, и там же был погребен.

Летом 1854 г. отряд горцев, во главе которого стоял Гази-Мохаммед (1833—1902), второй сын имама Шамиля, совершил дерзкий набег на принадлежавшее семье князей Чавчавадзе поместье Цинандали в Телавском уезде Кахетии, к северо-востоку от Тифлиса, и похи­тил находившихся там в это время княгиню Анну Ильиничну Чав­чавадзе (ок. 1828—1905), жену полковника князя Давида Алексан­дровича Чавчавадзе (1817—1884), и ее родную сестру Варвару Ильиничну Орбелиани (ок. 1831 — 1884), вдову генерал-майора князя Ильи Дмитриевича Орбелиани (1818—1853), а также их детей, домочадцев и слуг; сестры, которые были дочерьми царе­вича Ильи Георгиевича Грузинского (1790—1854) и его жены с 1827 г. Анастасии Григорьевны Оболонской (1805—1885) и прихо­дились внучками последнему грузинскому царю Георгию XII (1746—1800; правил с 1798 г.), восемь месяцев провели в плену у Шамиля, в его резиденции Ведено, после чего с согласия Нико­лая I состоялся обмен знатных пленниц на Джемал-Эддина (вдо­бавок имам требовал выкуп в миллион рублей, но затем удовлет­ворился сорока тысячами).

... польские инженеры, которые намеревались продолжить на Кав­казе войну, начавшуюся в Варшаве, построили систему оборонитель­ных сооружений, от которой не отреклись бы даже Вобан и Аксо. — Имеется в виду Польское восстание 1830—1831 гг., национально- освободительное движение против власти Российской империи, начавшееся в Варшаве 29 ноября 1830 г., под влиянием Июльской революции 1830 года во Франции, и окончательно подавленное 21 октября 1831 г.; охватывало территории Царства Польского, Литвы, а также, частично, Белоруссии и Правобережной Украины; велось под лозунгом восстановления Речи Посполитой в границах 1772 г. После подавления восстания, потребовавшего от россий­ских властей колоссального напряжения сил, Царство Польское лишилось даже видимости самостоятельности и было, по суще­ству говоря, превращено в одну из провинций Российской импе­рии (1832).

Тысячи польских повстанцев были депортированы в 1832—1834 гг. на Кавказ, и многие из них, в том числе специалисты по форти­фикации, артиллерии и вооружению, перешли на сторону непо­корных горцев.

Вобан, Себастьян Ле Претр де (1633—1707) — выдающийся фран­цузский военный инженер, маршал Франции (1703); с 1678 г. руководитель ведомства, отвечавшего за строительство фортифи­кационных сооружений, портов и каналов в королевстве; построил 33 крепости и переделал более 300 других; принимал участие в осаде 53 крепостей.

Аксо, Франсуа Никола Бенуа (1774—1838) — французский воена­чальник, выдающийся военный инженер; дивизионный генерал (1812), барон Империи (1811); отличился во многих военных кам­паниях Революции и Империи, принимая участие в строительстве, усилении, а также штурме и обороне различных крепостей.

... В 1839 году генерал Граббе решился атаковать Шамиля в этом орлином гнезде. — Граббе, Павел Христофорович (1789—1875) — русский военачальник, генерал от кавалерии (1855); сын прибал­тийского лютеранского пастора; генерал-адъютант (1839), граф (1866), член Государственного совета (1866—1875); на военной службе состоял с 1805 г., участвовал в Отечественной войне 1812 года, Русско-турецкой войне 1828—1829 гг., в подавлении Польского восстания 1830—1831 гг., в Кавказской войне и Венгер­ском походе 1849 г.; в 1838—1842 гг., в чине генерал-лейтенанта, командующий войсками на Кавказской линии и в Черноморской области, главным достижением которого стал захват в 1839 г. Ахульго, неприступной твердыни Шамиля; командующий вой­сками в Эстляндии (1854); в 1862—1863 гг. наказной атаман Дон­ского казачьего войска.

... начальнику крепости Аргвани велел задержать русских ... — Арг- вани (Аргуна; ныне относится к Гумбетовскому району Даге­стана) — крупное укрепленное аварское селение на спуске к Андийскому Койсу, в 12 км к северо-западу от Ахульго; 31 мая 1839 г., незадолго до начала осады Ахульго, оно было в ходе кро­вопролитного сражения захвачено отрядом генерала П.Х.Граббе и обращено в развалины.

... отдал приказ отстаивать каждую пядь переправы через Койсу. — Вероятно, имеется в виду Андийское Койсу (см. примеч. к с. 22).

105 ... 17 августа русские саперы преодолели укрепления Старого Ахульго. — Фортификационная система аула Ахульго размещалась на двух неприступных утесах, разделенных глубоким ущельем, по которому протекает горная речка Ашильтинка, и состояла из Ста­рого Ахульго и большего по площади Нового Ахульго; третьим важным элементом обороны Ахульго служила располагавшаяся на господствующей высоте Сурхаева башня.

Укрепления Старого Ахульго были построены Шамилем на месте прежнего аула Ахульго, 24 июня 1837 г. захваченного и уничтожен­ного генерал-майором Карлом Карловичем Фези (1797—1848); одновременно были созданы и укрепления, получившие название Новое Ахульго.

106 ... В трех батальонах полка генерала Паскевича, полка, носившего название Графского, личного состава осталось лишь на один батальон ... — Имеется в виду Ширванский пехотный полк, один из самых прославленных кавказских полков русской армии, сфор­мированный в крепости Баку в 1724 г., сразу после Персидского похода Петра I; с 17 января 1828 г. шефом полка был граф И.Ф.Паскевич, и с 28 сентября того же года эта воинская часть стала официально называться пехотным полком генерал- фельдмаршала графа Паскевича-Эриванского (неофицально — Графским), а после смерти графа (1856) — Ширванским пехотным. Полк, которым в 1837—1841 гг. командовал полковник барон Александр Евстафьевич Врангель (1804—1880), принимал активное участие в штурме Ахульго.

... во главе самых преданных своих наибов ... — Наиб — здесь: в има­мате Шамиля наместник имама, осуществлявший военно­административную власть на определенной территории.

107 ... выменял у Мохаммед-хана на револьверы ... — См. главу ХХХП настоящей книги.

... Князь Тарханов подарил мне ружье ... — Имеется в виду полков­ник, а впоследствии генерал-майор князь Рамаз Дмитриевич Тархан-Моуравов (Тархан-Моурави; ?—?), в 1858 г. военно­гражданский начальник Нухинского уезда.

... один ствол которого ... стоит сто рублей, вдвое больше, чем спа­ренные стволы Бернара. — Леопольд Жермен Бернар (?—?) — все­мирно известный парижский фабрикант ружейных стволов из дамасской стали, фирма которого существовала с 1823 г. вплоть до 1890-х гг.

... заказывают себе в Ленкорани бурки на пеликаньем пуху ... — Лен­корань — старинный город на юго-востоке Азербайджана, в обла­сти субтропиков, на берегу Каспийского моря, вблизи иранской границы; с 1747 г. столица Талышского ханства; с 1813 г. в составе Российской империи; в 1846—1859 гг. уездный город Шемахин- ской, а затем Бакинской губерний; ныне районный центр.

... Одну из таких бурок ... подарил мне князь Багратион. — Багра­тион, Иван Романович, князь (1824—1860) — племянник героя Отечественной войны 1812 года Петра Ивановича Багратиона (1765—1812), сын его младшего брата, генерал-лейтенанта князя Романа Ивановича Багратиона (1778—1834); с апреля 1854 г. командир Дагестанского конно-иррегулярного полка, подполков­ник; 1 марта 1859 г., имея уже чин полковника, стал командиром Северского драгунского полка; через год, 7 июня 1860 г., был убит в стычке с непокорными горцами.

...на своем низкорослом неутомимом коне, порода которого, как счи­тается, происходит из Неджда или из Сахары ... — Неджд (араб. «Возвышенность») — историческая область в центре Аравийского полуострова, которая входит ныне в качестве провинции в состав Саудовской Аравии и главным городом которой является Эр-Рияд, столица страны; территория, где сложилась арабская порода лоша­дей; центр арабского коневодства.

Сахара — пустыня в Африке, крупнейшая в мире (площадью 9 000 000 км²); расположена в пределах нескольких стран, в том числе Алжира и Туниса.

108 ... Хаджи-Мурад, историю которого мы позднее расскажем ... —

Хаджи-Мурад — см. примеч. к с. 31.

... видели в овраге близ аула Гелли тело чеченского командира ... — Гелли — кумыкское селение в 25 км к юго-востоку от Темир-Хан- Шуры (соврем. Буйнакска); ныне относится к Карабудахкентскому району Дагестана.

... Оно было подарено мне полком местных горцев, находящимся под начальством князя Багратиона. — Имеется в виду Дагестанский конно-иррегулярный полк, сформированный в декабре 1851 г. на основе особой воинской части, которая называлась «Дагестанские всадники» и состояла при командующем войсками в Северном и Нагорном Дагестане; со дня своего формирования и вплоть до полного замирения Кавказа этот полк, в котором служили добро­вольцы из числа коренных жителей Дагестана, принимал активное участие в Кавказской войне.

VIIL Татарские уши и волчьи хвосты

ПО ... Прибыв в Хасав-Юрт, мы оказались в полульё от сторожевых охранений имама и в пяти льё от его резиденции. — После разруше­ния Ахульго (1839) политический центр имамата Шамиля пере­местился в Чечню, и резиденцией имама стал вначале высокогор­ный аул Дарго в верховьях реки Аксай, на границе с Дагестаном, а затем, после того как 6 июля 1845 г. этот аул тоже был взят и дотла сожжен русскими войсками, понесшими в ходе этой опера­ции колоссальные потери, — в селение Ведено, расположенное в 50 км к юго-западу от Хасавюрта; там, в Ведено, Шамиль устроил свою новую резиденцию, названную им Новым Дарго, или Дарго- Ведено, и там он находился осенью 1858 г., когда Дюма путеше­ствовал по Кавказу. Однако 1 апреля 1859 г. Ведено было взято русскими войсками, и Шамилю пришлось в конечном счете укрыться в ауле Гуниб, где он и был пленен 25 августа 1859 г.

... переправились вброд через реку Карасу и оказались в городе. — Скорее всего, речь идет о левом притоке Акташа — речке Ярык-су (или Ярак-су), которая берет начало на одном из отрогов Андий­ского хребта и на правом берегу которой стоит Хасав-Юрт; она имеет длину 80 км.

... два молодых офицера Кабардинского полка ... — Кабардинский пехотный полк был сформирован в 1726 г.; неоднократно менял свое название и свою структуру; с отличием участвовал в русско- турецких и русско-персидских войнах, а также в Кавказской войне; с 1848 г. его штаб-квартира и казармы находились в Хасав­юрте; в описываемое время полком, который принимал активное участие в окончательном замирении Восточного Кавказа, коман­довал полковник Д.И.Святополк-Мирский.

111      ... В Чир-Юрте я должен был найти князя Дондукова-Корсакова ... —

Дондуков-Корсаков, Александр Михайлович, князь (1820—1893) — русский военачальник, генерал от кавалерии (1878), генерал- адъютант (1869); военную службу начал в 1841 г.; участник Кавказ­ской и Крымской войн; полковник (1850), генерал-майор (1855), генерал-лейтенант (1861); с 10 июня 1855 г. по 25 октября 1858 г. командир Нижегородского драгунского полка, дислоцировавше­гося в Чир-Юрте; в 1879—1880 гг. командовал русским оккупаци­онным корпусом в Болгарии, а в 1882—1890 гг. был главноначаль­ствующим на Кавказе и командующим войсками Кавказского военного округа.

... Во Флоренции я дрался на дуэли с его братом, умершим потом в Крыму ... — Флоренция — древний город в Центральной Италии, ныне главный город области Тоскана; с 1532 г. столица Тоскан­ского герцогства; в 1859 г. присоединилась к королевству Пьемонт; в 1865—1871 гг. была столицей объединенного Итальянского коро­левства.

Дюма подолгу жил во Флоренции в период с 1840 по 1843 гг.

У князя А.М.Дондукова-Корсакова было четыре брата: Николай (1821-1856), Алексей (1822-1894), Никита (1825-1860) и Влади­мир (1840—1902). Здесь речь явно идет о первом из них.

... я сын генерала Граббе. — У генерала П.Х.Граббе было четыре сына: Николай (1832—1896), Михаил (1834—1877), Александр (1838—1863) и Владимир (1843—1893).

Здесь имеется в виду второй его сын — Михаил Павлович Граббе (1834—1877), участник Крымской и Кавказской войн, а также Русско-турецкой войны 1877—1878 гг.; генерал-майор (1877); воен­ную карьеру начал в 1853 г., с 1858 г. служил в Кабардинском полку и с отличием участвовал в действиях против горцев; в 1862 г. был произведен в подполковники; в 1867—1870 гг., в чине полков­ника, командовал Куринским полком; погиб при штурме Карса. Прославленными офицерами были и два его брата:

Николай Павлович Граббе (1832—1896) — участник Кавказской войны, генерал-лейтенант (1876); военную службу начал в 1850 г.; в 1858 г., имея чин подполковника, состоял при князе А.И.Барятинском; в 1859 г. был произведен в полковники, в 1860— 1863 гг. командовал Нижегородским полком, а в 1864—1869 гг. лейб-гвардии Конным полком;

Александр Павлович Граббе (1838—1863) — с 1857 г. поручик, затем штабс-ротмистр Северского драгунского полка, шесть лет воевавший на Кавказе, а после этого переведенный в Гродненский гусарский полк и геройски погибший в ходе подавления Поль­ского восстания 1863 года.

... Ваш отец ... сделал в Тироле то, что мой сделал на Кавказе ... — Тироль — историческая область в Восточных Альпах; в настоящее время ее большая часть образует федеральную землю Тироль в Австрии, а меньшая, южная, — часть автономной области Трентино-Альто-Адидже в Италии.

В 1797 г. территория Тироля стала ареной боевых действий между наступающей армией Бонапарта и австрийской армией и была оккупирована французами, но по условиям Кампо-Формийского мирного договора (17 октября 1797 г.) возвращена Австрии. В ходе Тирольской экспедиции генерал Дюма командовал французской кавалерией и 24 марта несколько минут в одиночку защищал от наступавших австрийцев мост возле деревни Клаузен, что при­несло ему прозвище «тирольский Гораций Коклес».

112      ... нам доложили о приходе подполковника Коньяра. — Коньяр, Вале­

рий Моисеевич (7—1866) — в 1858 г. заместитель командира Кабардинского полка, подполковник, служивший до этого в чине майора в Тенгинском полку; позднее, будучи уже полковником, исполнял должность начальника Сухумского военного отдела и был убит 26 июля 1866 г. на многотысячном народном сходе в абхазском селе Лыхны, в первый день восстания, охватившего затем всю Абхазию.

... Это имя показалось мне счастливым предзнаменованием: его носили двое моих друзей. — Здесь, скорее всего, имеются в виду братья Шарль Теодор Коньяр (1806—1872) и Жан Ипполит Коньяр (1807—1882) — французские театральные деятели и драматурги, писавшие все свои пьесы совместно; авторы огромного числа водевилей, феерий, фарсов и оперетт; в 1840—1845 гг. вместе управляли театром Порт-Сен-Мартен; в 1845—1854 гг. Ипполит, уже один, был директором театра Водевиль, а в 1854—1869 гг. — театра Варьете.

114      ... Именно из Хасав-Юрта был послан к Шамилю полковой штаб-

лекарь Пиотровский ... — Военный врач С.Пиотровский, отправ­ленный в стан Шамиля для оказания медицинской помощи уми­рающему Джемал-Эддину, опубликовал в 1858 г. в газете «Кавказ» (№№70—71) заметку «Поездка в горы», в которой он рассказал об этой рискованной командировке.

Головорезы

116 ... размером всего лишь с монету в десять су ... — Речь идет о сере­бряной монете номиналом в полфранка (пятьдесят сантимов), чеканившейся в XIX в. во Франции при всех политических режи­мах; имеет диаметр 18 мм и весит 2,5 г.

117 ... Этот отряд был основан князем Барятинским в бытность его командиром Кабардинского полка. — Имеется в виду т.н. охотничья команда Кабардинского полка (своего рода отряд «специального назначения»), которую создал и на свои средства вооружил льеж­скими («литтихскими») штуцерами князь А.И.Барятинский, командовавший этим прославленным полком в 1847—1850 гг.

... Это портреты трех из них: Баженюка, Игнатьева и Михай­люка. — Немецкий художник, баталист и рисовальщик Теодор Гор- шельт (1829—1871), находившийся на Кавказе в 1858—1863 гг. и оставивший множество кавказских рисунков, запечатлел на одном из них Боженюка, охотника Кабардинского полка: возможно, это и был знакомец Дюма — Bajeniok.

118 ... знаменитые обеды Скаррона, на которых умение его жены вести разговор служило тому, чтобы заставить забыть об отсутствующем жарком. — Скаррон, Поль (1610—1660) — французский поэт, дра­матург и романист, женой которого в 1652 г. стала Франсуаза д'Обинье (1635—1719), юная бесприданница, внучка знаменитого поэта Теодора Агриппы д'Обинье; несмотря на тяжелую болезнь, в 1638 г. навсегда приковавшую его к инвалидному креслу, Скаррон славился остроумием и веселым нравом, и их небогатый дом в квартале Маре (на соврем, улице Тюренна), был центром притя­жения для многих известных людей того времени; гости Скаррона ценили красоту, ум, любезность его молодой жены и особенно свойственное ей искусство живой, занимательной беседы, застав­лявшее забывать о порой скромном приеме; через несколько лет после смерти Скаррона его вдова стала воспитательницей детей Людовика XIV и его фаворитки маркизы де Монтеспан, а позд­нее — возлюбленной и с 1684 г. тайной женой короля, давшего ей титул маркизы де Ментенон (в зрелом возрасте она отличалась набожностью и благочестием, доходившими до ханжества, что в немалой степени определило атмосферу придворной жизни позд­него периода царствования Людовика XIV).

119 ... нос его, казалось, послужил моделью для носа Аполлона Пифий- ского ... — Аполлон — в древнегреческой мифологии бог солнеч­ного света, бог красоты, покровитель наук и искусств; сын богини Латоны и Зевса; «Пифийский» — один из эпитетов Аполлона, свя­занный с его победой над чудовищным драконом Пифоном, кото­рый охранял вход в Дельфийское прорицалище.

... этот Диоскур, забывший взойти на Олимп ... — Диоскуры — в древнегреческих мифах братья-близнецы, сыновья Леды, рожден­ные ею от спартанского царя Тиндарея (смертный Кастор) и Зевса (бессмертный Поллукс); прославились своими подвигами и брат­ской дружбой.

Олимп — горный массив в Греции; в древнегреческой мифоло­гии — священная гора, местопребывание верховных богов.

... в изорванной чохе и обратившемся в лохмотья бешмете ... — Чоха — у некоторых кавказских народов верхняя мужская одежда из сукна, напоминающая черкеску, со стоячим воротником и рука­вами до локтя.

Бешмет — верхняя мужская одежда кавказцев, обычно распашная, стеганая, подпоясывающаяся в талии.

120 ... с башлыком на голове ... — Башлык — у горских народов широ­кий суконный или шерстяной капюшон с длинными завязыва­ющимися концами, надеваемый поверх шапки.

... чтобы составить себе понятие о красоте черкесских женщин ... надо иметь возможность изучить ее так, как сделали это некото­рые путешественники и как, видимо, сделал это Ян Стрейс ... — Стрейс, Ян Янсон (ок. 1630—ок. 1694) — голландский парусный мастер и моряк, начиная с 1647 г. состоявший на службе у генуэз­цев, Ост-Индской компании и венецианцев, а в 1668 гг. отправи­вшийся вместе со шкипером Давидом Бутлером в Московию для плавания по Каспийскому морю; проехав все Московское государ­ство от Новгорода до Астрахани, стал свидетелем восстания Сте­пана Разина, в Дагестане попал в рабство и, выкупленный из него, в 1673 г. вернулся в Голландию; свои долгие и опасные странствия по всему свету, длившиеся с 1647 по 1673 гг., описал в книге «Три путешествия ...» («Drie aanmerkelijke en seer rampsoedige reysen door Italien, Griekenlandt, Lijflandt, Moscovien ...»), напечатанной в Амстердаме в 1676 г., пользовавшейся большим успехом и вскоре переведенной на многие языки, в том числе и французский.

Однако Дюма почерпнул приведенный им далее пассаж о черке­шенках не из первоисточника, а из книги французского автора Омера де Гелля (см. примеч. к с. 141) «Степи Каспийского моря, Кавказ, Крым и Южная Россия» («Les steppes de la mer Caspienne, la Caucase, la Сптёе et la Russie nwridionale», 1845, v. 2, pp. 246— 248).

Сам же Омер де Гелль ссылается на амстердамское издание фран­цузского перевода книги Яна Стрейса — «Les voyages de Jean Struys en Moscovie, en Tartarie, aux Indes et en plusieurs autres pays ёtrangers» (1681), — но приводит эту цитату в сильно сокращенном виде (полностью она содержится на стр. 194—195 упомянутого изда­ния — «Третье путешествие», глава XVI).

121 ... Вот что слогом, вполне достойным Бенсерада, написал в Амстер­даме в 1661 году, в начале царствования Людовика XIV, галантный путешественник Ян Стрейс. — Бенсерад, Исаак де (1612—1691) — французский придворный поэт, драматург и острослов, к которому благоволили Ришелье, Мазарини, а затем и Людовик XIV; славился своими постановками придворных празднеств; член Французской академии (1674).

Амстердам — город и столица (с 1795 г.) Нидерландов; торговый, промышленный и финансовый центр страны; с XVII в. один из крупнейших городов Европы; порт при впадении реки Амстел в залив Северного моря Зёйдер-Зе.

Дата «1661» приведена здесь Дюма по невнимательности: Омер де Гелль указывает в подстрочном примечании к цитируемым им сло­вам из книги Яна Стрейса правильную дату ее французского пере­вода, но не ее написания — 1681 г.

Людовик XIV (1638—1715) — король Франции с 1643 г., самостоя­тельное правление которого началось в 1661 г., после смерти кар­динала Мазарини.

122 ... способный спутать бордо с бургундским ... — Бордо — название группы высокосортных вин, в основном красных, производимых в окрестностях города Бордо на юго-западе Франции.

Бургундское — общее название группы красных и белых столовых вин, в том числе высококлассных сортов, производимых в истори­ческой провинции Бургундия на востоке Франции.

... Когда я жил в Сен-Жермене ... — Сен-Жермен-ан-Ле — город в 21 км к западу от Парижа, с которым в 1837 г. его связала железная дорога; известен старинным замком, служившим до сер. XVII в. одной из королевских резиденций.

Дюма жил в Сен-Жермене с мая 1844 г. до весны 1845 г. в т.н. павильоне Генриха IV, а затем до июня 1847 г. на вилле Медичи, наблюдая за строительством своего нового дома («замка Монте- Кристо») неподалеку; затем ему пришлось переехать в свой новый замок, хотя тот еще не был полностью закончен.

123 ... отвечал им трепаком. — Трепак — русская народная пляска в

быстром темпе и с сильным притоптыванием.

... затянув кавказцев в канкан ... — Канкан — здесь: французский танец неистового темпа, с характерным высоким вскидыванием ног; возник в 30-х гг. XIX в. на парижских публичных балах и долгое время считался непристойным.

Секрет

127 ... вышли из города и оказались на правом берегу реки Ярак-су ... — Ярак-су — см. примеч. к с. ПО.

... прекрасный стих Корнеля ... — Корнель, Пьер (1606—1684) — крупнейший французский драматург, представитель классицизма, старший современник Ж. Расина.

Процитированный здесь Дюма знаменитый стих «Cette obscure clarte qui tombe des etoiles» («Темный свет, исходящий от звезд») из трагедии Корнеля «Сид» (IV, 3), написанной в 1636 г., приводится всегда как классический пример оксиморона — стилистического приема, состоящего в сочетании слов с противоположным значе­нием (в данном случае — «темный свет»).

128 ... Это была русская крепость Внезапная ... — Внезапная — кре­пость на левом фланге Кавказской линии, основанная в 1819 г. у южной окраины села Эндирей, на берегу реки Акташ, как главный опорный пункт русских войск в Дагестане; после окончания бое­вых действий на Восточном Кавказе была упразднена.

... Это был Аксай — один из притоков Терека. — Аксай — левый приток реки Акташ, имеющий длину 144 км; начинается на север­ных склонах Андийского хребта и протекает по территории Чечни и Дагестана.

... Другая река ... называлась Яман-су. — Яман-су — правый приток реки Аксай, длиной 75 км, протекающий по территории Чечни и Дагестана; русло его лежит к западу от Ярык-су.

Князь Али-Султан

134 ... Выехав из Хасав-Юрта, вы вступаете на Кумыкскую равнину ... — Кумыкская равнина (Кумыкская плоскость) — равнинное про­странство на северо-восточном краю Кавказского перешейка, у подошвы Андийского хребта; тянется с юга на север на 45—65 км, а с запада на восток, вплоть до Аграханского залива Каспийского залива, — на 60—70 км.

135 ... Это Али-Султан. — В своем дневнике Дюма называет и фами­лию этого местного удельного князя — Khasanolip, так что, веро­ятно, здесь имеется в виду эндиреевский владелец Али-Султан II Казаналипов (ок. 1818—?) — потомок родоначальника кумыкских князей Султан-Мута Эндиреевского, с 1839 г. офицер русской службы; с 3 ноября 1858 г., имея чин майора (1852), исполнял должность помощника начальника Кумыкского округа и впослед­ствии дослужился до чина полковника.

... Рядом с ними ... ехал татарский дворянин по имени Чубан. — Этого персонажа (у Дюма — Kouban) идентифицировать не уда­лось.

136 ... На ее дне бурлила река Акташ ... — Акташ — река в Дагестане, длиной 156 км, берущая начало на одном из отрогов Андийского хребта и ныне впадающая в реку Судак (прежде ее воды доходили до Аграханского залива на западном берегу Каспийского моря).

... крепость ... была не чем иным, как цитаделью Святого Креста, построенной Петром I... — Крепость Святого Креста (см. примеч. к с. 22) находилась на реке Сулак, восточнее Эндирея.

138      ... Аул носит европейское название Андрей. — Имеется в виду селе­

ние Эндирей, или Андрей-Аул (см. примеч. к с. 88).

... Мечта, которую наши рабочие вынашивали в 1848 году ... — Речь, видимо, идет об одном из требований французского рабочего класса накануне и в ходе Февральской революции 1848 года.

Татары и монголы

141 ... Если бы Эдип предоставил решать загадку Сфинкса беотийским

ученым, то Сфинкс еще и сегодня пожирал бы путников на дороге из Авлиды в Фивы. — Сфинкс — в греческой мифологии чудовище с телом льва, птичьими крыльями, головой и грудью женщины, неподалеку от Фив подстерегавшее прохожих и убивавшее всех, кто не мог разгадать его загадку: «Кто ходит сперва на четырех ногах, затем на двух, а потом на трех?» Лишь герой Эдип смог ответить: «Человек», и тогда чудовище бросилось в пропасть.

Фивы — древнегреческий город, столица исторической области Беотия в Средней Греции, центр Беотийского союза греческих городов с VI в. до н.э.; вырос вокруг крепости Кадмея, основан­ной, по преданию, Кадмом — сыном финикийского царя Агенора; в 335 г. до н.э. был полностью разрушен Александром Македон­ским.

Авлида — древний портовый город в Беотии, из гавани которого, согласно преданию, ахейский флот отплыл в Трою; находится в 30 км к северо-востоку от Фив.

... Если бы Александр Македонский предоставил развязывать гордиев узел греческим мудрецам, то этот узел еще и сегодня связывал бы дышло и ярмо колесницы царя Гордия ... — Гордиев узел — согласно древнегреческому мифу, запутанный узел, которым фригийский царь Гордий привязал ярмо к дышлу повозки; предсказание ора­кула гласило, что тот, кто развяжет этот узел, получит власть над миром. По преданию, в 334 г. до н.э. Александр Македонский в ответ на предложение распутать узел разрубил его мечом.

... из превосходного сочинения о степях нашего соотечественника Омера де Гелля. — Гелль, Ксавье Омер де (1812—1848) — француз­ский инженер, геолог и географ, получивший известность благо­даря своим путешествиям в Западную Азию и Южную Россию; автор трехтомного сочинения «Степи Каспийского моря, Кавказ, Крым и Южная Россия» («Les steppes de la mer Caspienne, la Caucase, la Сптёе et la Russie nwridionale»; 1843—1845).

Все приведенные в этой главе сведения о татарах и монголах Дюма почерпнул из этой книги (v. I, ch. XIV, рр. 262—264).

... Мэн Хун, подобно Ксенофонту и Цезарю, это полководец и исто­рик. Умер он в 1246 году. — Мэн Хун (ок. 1195—ок. 1244) — китай­ский военачальник, современник Чингисхана, командовавший сунскими войсками, которые в 1233 г. вместе с монголами дей­ствовали против империи Цзинь, а впоследствии воевавший со своими бывшими союзниками; до 1926 г. считалось, что именно он был сунским послом, направленным в 1221 г. к монгольскому наместнику в Северном Китае и оставившим записки под назва­нием «Полное описание монголо-татар» («Эн-да бэй-лу») — древ­нейший письменный источник о монголах, впервые опубликован­ный в XIV в., однако теперь считается доказанным, что этим послом и писателем был некий чиновник Чжао Хун.

О Ксенофонте см. примеч. к с. 11.

Цезарь, Гай Юлий (ок. 100—44 до н.э.) — древнеримский полко­водец, политический деятель и писатель; в 58—51 гг. до н.э. заво­еватель Галлии; диктатор в 49, 48—46 и 45 гг. до н.э., а с 44 г. до н.э. — пожизненно; автор «Записок о галльской войне» и «Записок о гражданской войне»; был убит заговорщиками-респуб­ликанцами.

... командовал китайским войском, посланным на помощь монголам в их борьбе с цзиньцами. — Речь идет о войне Монгольского государ­ства, основанного в 1206 г. Чингисханом, с чжуржэньской импе­рией Цзинь («Золотая»), существовавшей на севере современного Китая в 1115—1234 гг. и с 1151 г. имевшей своей столицей город Чжунду (соврем. Пекин); Чингисхан, номинально являвшийся данником цзиньцев, начал ожесточенную войну с ними в 1211 г., после долгой военной и дипломатической подготовки, но оконча­тельно разгромил их в 1234 г. его сын и преемник Угэдэй-хан (ок. 1186—1241; правил с 1229 г.). Союзником монголов в войне с цзиньцами была китайская империя Сун, которая существовала в 960—1279 гг. и у которой цзиньцы отторгли в 1127 г. ее северные территории, после чего столицей империи стал город Линьань (соврем. Ханчжоу) на востоке Китая.

142 ... покоренной некогда киданями, народом, обитавшим к северу от

китайских провинций Чжи-ли и Шин-Шин ... орошаемых рекой Ляо-Хэ и ее притоками ... — Кидани (или китаи) — кочевые пле­мена монгольской группы, соседствовавшие с Китаем на его северо-восточных рубежах и основавшие в 916 г. государство Ляо, которое в 1125 г. было уничтожено чжуржэнями.

Чжи-ли — прежнее (до 1928 г.) название китайской провинции Хэбэй, расположенной на востоке страны.

Шин-Шин (Ching-Ching) — возможно, имеется в виду китайская провинция Шаньси, расположенная к западу от провинции Хэбэй.

В 936 г. кидани, вмешавшись в междоусобную войну в Китае, отторгли от него часть провинций Чжи-ли и Шаньси.

Ляохэ — река на северо-востоке Китая, вторая по величине после Сунгари: длина ее 1 430 км; начинается в горах на стыке Большого Хингана и Жэхэ; впадает в Ляодунский залив Желтого моря.

... покинула горную цепь Инь-Шань, которая простирается от север­ной излучины Желтой реки до истоков рек, впадающих в западную часть Пекинского залива ... — Иныиань — горы на севере и северо- востоке Китая, во Внутренней Монголии, к северу от излучины реки Хуанхэ; состоят из ряда хребтов, разделенных долинами; общая их длина 650 км, а высота доходит до 2 187 м.

Желтая река (Хуанхэ) — вторая по величине река в Китае, длиной 5 464 км; берет начало в Тибетском нагорье и впадает в Желтое море; название реки связано с обилием ила, который несут ее воды.

Пекинский залив — имеется в виду Бохайский залив Желтого моря (Бохайвань), который расположен в 180 км к юго-востоку от Пекина и в который впадают реки Хуанхэ, Хайхэ и Ляохэ; прежде назывался Печелийским.

... Обратимся же к Джованни да Плано Карпини, монаху ордена францисканцев, архиепископу Антиварийскому. — Джованни да Плано Карпини (ок. 1180—1252) — итальянский монах- францисканец, уроженец городка Пьян дель Карпине (соврем. Маджоне) близ Перуджи; папский посол, который в 1245 г. был отправлен с католической миссией в Монгольскую империю и стал первым из европейцев, посетившим это государство; по воз­вращении из своего долгого путешествия в 1247 г. стал архиепи­скопом города Антивари (соврем. Бар в Черногории) в Далмации; автор сочинения «История монгалов, которых мы именуем тата­рами» («Historia Mongalorum quos nos Tartaros appelamus»).

... был послан Иннокентием IV в Кыпчак к татарскому хану ... — Иннокентий IV (в миру — Синибальдо Фьески, граф ди Лаванья; ок. 1195—1254) — римский папа с 1243 г., который отдал все свои силы борьбе с германскими императорами, добиваясь верховен­ства святого престола над светской властью; в 1245 г., озабочен­ный вторжением монголов в Европу, отправил в Каракорум, сто­лицу монгольских ханов, дипломатическую миссию во главе с Джованни да Плано Карпини.

Кыпчак, или Кыпчакское царство — одно из европейских назва­ний Золотой Орды, образованное от имени тюркоязычного коче­вого народа кыпчаков, или половцев, который сложился как этнос в VIII в. на землях Центрального и Восточного Казахстана, господ­ствовал, начиная с XI в., в обширных степях, простиравшихся от устья Дуная до низовий Сыр-Дарьи, а в XIII в. был покорен мон­голами.

Онователем и первым ханом Золотой Орды был Батый (см. при­меч. к с. 144); Джованни да Плано Карпини посетил хана Батыя в его столице Сарай-Бату в 1246 г.

... Джованни да Плано Карпини приезжает в Кыпчак через двадцать лет после смерти Чингисхана. — Чингисхан умер в 1227 г.

143 ... Масуди, написавший в 950 году общую историю самых известных

царств в трех частях света и назвавший ее «Золотые луга и россыпи самоцветов» ... — Масуди — Абу аль-Хасан Али ибн Али аль­Хусейн аль-Масуди (ок. 896—ок. 956), арабский историк, географ и путешественник, посетивший Испанию, Персию, Индию и Китай и прозванный «арабским Геродотом»; автор труда под назва­нием «Золотые луга и россыпи самоцветов» (947), посвященного всемирной истории и на протяжении многих веков остававшегося в мусульманском мире одним из главных источников сведений по географии и истории (другой перевод названия этого труда — «Золотые копи и россыпи самоцветов»).

... Ибн-Хаукаль, его современник, автор географии, озаглавленной «Китаб масалик» ... — Ибн-Хаукаль (?—?) — арабский путеше­ственник и летописец X в., совершивший свои многочисленные путешествия в 943—969 гг.; автор сочинения «Китаб масалик» («Книга путей и царств»; 977), представляющего собой перера­ботку труда его современника, арабского историка аль-Истахри.

... Д'Оссон в своей «Истории монголов» ... — Оссон, Абрахам Кон­стантин, барон д’ (1779—1851) — шведский дипломат и востоко­вед, основатель европейского монголоведения; сын турецкого армянина Игнатия Мураджи (1740—1807), дипломата, писателя и историка, который состоял на шведской дипломатической службе, в 1795—1799 гг. являлся шведским посланником в Османской империи и, получив в 1787 г. звание шведского дворянина, взял себе имя д’Оссон; сын, идя по стопам отца, также поступил на шведскую службу, состоял в шведском посольстве в Гааге (1816— 1834) и в Берлине (1834—1850); в 1817 г. стал членом Шведской Академии наук; в 1824 г. опубликовал в Париже капитальный труд «История монголов от Чингисхана до Тимур-бея, или Тамерлана» («Histoire des Mongols depuis Tchinguiz-Khan jusqu'a Timour Bey ou Tamerlan»), написанный с использованием османских, персидских и арабских источников.

144 ... основали между Днестром и Эмбой Кыпчакское царство, называ­

вшееся Золотой Ордой ... — Днестр — река в Восточной Европе; начинается в Львовской области Украины, протекает на Украине и в Молдавии и впадает в Днестровский лиман Черного моря; длина ее 1 352 км.

Эмба — река на западе Казахстана, длиной 712 км; берет начало на южном отроге Уральских гор и впадает в Каспийское море.

Золотая Орда (монг. Алтын Орд; одно из европейских названий — Кыпчакское царство) — монгольское феодальное государство, основанное около 1243 г. ханом Батыем (ок. 1207—1255), внуком Чингисхана, монгольским полководцем и государственным деяте­лем, который сумел присоединить к своим наследственным владе­ниям, улусу Джучи, огромные территории в западном направле­нии, и в 1266 г., в процессе распада Монгольской империи, обрет­шее независимость; в состав этого государства входили Западная Сибирь, Волжская Булгария, Северный Хорезм, Северный Кавказ, Крым и степи от Волги до Дуная, а в вассальной зависимости от него находились русские княжества; первой его столицей стал город Сарай-Бату, находившийся в 80 км к северу от Астрахани; в сер. XV в. оно фактически распалось на отдельные самостоятель­ные ханства.

... В 1463 году ...в княжение Ивана III... Кыпчакское царство, или Золотая Орда, разделилось на пять самостоятельных ханств ... — Великий князь Иван III (см. примеч. к с. 20) правил в 1462— 1505 гг.

Заметим, что распад ослабевшей Золотой Орды происходил не единовременно, а на протяжении 40—60-х гг. XV в.

... ханство ногайских татар, располагавшееся между Доном и Дне­стром, который не следует смешивать с Днепром ... — Имеется в виду Ногайская Орда, феодальное полугосударственное образова­ние кочевников, окончательно выделившееся из Золотой Орды в 40-х гг. XV в.; занимало земли к северу от Каспийского и Араль­ских морей, от рек Тура и Кама и от Волги до Иртыша и было населено тюркоязычными племенами, входившими во второй пол. XIII в. в орду монгольского военачальника Ногая (7—1300), праправнука Чингисхана; в кон. XVI в. в свою очередь распалось на Большую Ногайскую Орду, Малую Ногайскую Орду и Алтыуль- скую Орду.

Днепр —третья в Европе (после Волги и Дуная) река по длине (2 201 км) и площади бассейна; берет начало на Валдайской воз­вышенности, у границы Смоленской и Тверской областей, про­текает по территории России, Белоруссии и Украины и впадает в Днепровский лиман Черного моря.

... Астраханское ханство, располагавшееся между Волгой, Доном и Кавказом ... — Астраханское ханство — феодальное татарское госу­дарство в Нижнем Поволжье, со столицей Хаджи-Тархан близ современной Астрахани, возникшее в 1459 г. при распаде Золотой Орды: его основателем считается хан Махмуд (правил до 1465 г.), бывший хан Большой Орды; в 1556 г., при Иване Грозном, было присоединено к России.

... Кыпчакское ханство, располагавшееся между Уралом и Вол­гой ... — Вероятно, имеется в виду Большая Орда (Сарайское хан­ство), остаток Золотой Орды после отделения от нее всех других ханств; включала земли между Доном и Волгой, Нижнее Поволжье и степи Северного Кавказа; в 1486—1491 гг. была разгромлена и в 1502 г. лишена самостоятельности крымским ханом Менгли- Гиреем I (1445—1515; правил с 1466 г. с перерывами).

... Казанское ханство, располагавшееся между Самарой и Вят­кой ... — Казанское ханство — феодальное татарское государство в Среднем Поволжье, основанное в 1438 г., при распаде Золотой Орды, ханом Улу-Мухаммедом (?—1445) и имевшее своей столи­цей город Казань; с 1487 г., после захвата Казани войсками Ивана III, оказалось в вассальной зависимости от Московского государства, однако в 1521 г., после прихода к власти хана Сахиб- Гирея (1501 — 1551), занимавшего казанский трон до 1524 г., млад­шего брата крымского хана Мехмед-Гирея (1465—1523; правил с 1415 г.), освободилось от нее и в союзе с Крымским ханством стало совершать частые грабительские набеги на русские земли; в результате военных походов Ивана Грозного в 1545—1552 гг. было захвачено и присоединено к России.

Самара — левый приток Волги, в устье которого стоит город Самара; длина 594 км.

Вятка — река в европейской части России, самый крупный правый приток Камы; длина 1 314 км; начинается на Верхнекамской воз­вышенности и впадает в Каму вблизи города Мамадыш в Татар­стане.

... и наконец, Крымское ханство. — Крымское ханство — феодаль­ное татарское государство, существовавшее в 1441 — 1783 гг.; помимо собственно Крымского полуострова, охватывало обшир­ные земли между Дунаем и Днепром, Приазовье и большую часть современного Краснодарского края РФ; первым его правителем стал хан Хаджи-Гирей I (ок. 1397—1466; хан с 1441 г.); в 1783 г. ханство было аннексировано Российской империей.

... Крымское ханство сделалось данником России при Иване III, в 1474 году. — В 1474 г. великий князь Иван III заключил союзный договор с крымским ханом Менгли-Гиреем I, подтвержденный в 1480 г. и направленный против Большой Орды и Великого княже­ства Литовского, однако ни о какой выплате Крымом дани Московскому государству речи тогда не шло.

145 ... Казанское ханство было покорено Иваном IVв 1552 году. — Казань

была захвачена войсками Ивана Грозного 2 октября 1552 г., после 45-дневной осады.

... Астраханское ханство подчинилось тому же царю в 1554 году. — В июле 1554 г. последний астраханский хан Дервиш-Али (?—ок. 1558; правил в 1537—1539 и 1554—1556 гг.), являвшийся московским ставленником, был вынужден признать свою вассаль­ную зависимость от Москвы, но окончательно Астраханское хан­ство было присоединено к Московскому государству 26 августа 1556 г. в результате военных действий.

... ханство ногайских татар было покорено в восемнадцатом веке Екатериной II. — Ногайской государственности не существовало ни в какой форме начиная с первого десятилетия XVII в. Однако в соответствии со статьей 3 Кючюк-Кайнарджийского мирного договора (1774), завершившего Русско-турецкую войну 1768— 1774 гг., ногайцы, кочевавшие в Северном Причерноморье и на­ходившиеся в сфере влияния Османской империи, признавались независимыми как от Турции, так и от России. Тем не менее мани­фестом от 8 апреля 1783 г. о присоединении Крыма императрица Екатерина II ликвидировала эту независимость, после чего была предпринята попытка переселения ногайцев, которых подозревали в симпатиях к Турции, за Урал. Это повлекло за собой восстание ногайцев, следствием чего стало физическое истребление восста­вших, а затем и массовый исход ногайского народа за пределы Российской империи.

... обратятся к сочинениям: «Asia polyglotta» Клапрота, «История России» Левека, «История казаков» Лезюра, «История монголов» д'Оссона ... — Клапрот, Юлиус Генрих (1783—1835) — видный немецкий востоковед, путешественник и полиглот; автор многих трудов; в 1805—1807 гг. входил в состав российского посольства, отправленного в Китай; иностранный член Императорской Акаде­мии наук в Санкт-Петербурге, по заданию которой он в 1808— 1810 гг. путешествовал по Кавказу, собирая этнографические и ста­тистические данные; с 1815 г. жил и работал в Париже. Его книга «Asia polyglotta ou Classification des peuples de lAsie d'apr£s leurs langues» («Многоязычная Азия, или Классификация азиатских народов по их языкам»; 1823) обобщила все научные знания в области восточных языков, накопленные в Европе к нач. XIX в.

Левек, Пьер Шарль (1736—1812) — французский эллинист и исто­рик, член Академии надписей и изящной словесности (1789); в 1773—1780 гг. жил в Санкт-Петербурге и преподавал логику и французский язык в Кадетском корпусе, а также историю и гео­графию в Академии художеств; собрав обширный материал по истории Российского государства, издал в 1782 г. в Париже свою пятитомную «Историю России» («Histoire de Russie»), трижды после этого переиздававшуюся (в 1783, 1800 и 1812 гг.) и на про­тяжении нескольких десятилетий подряд служившую главной кни­гой, по которой в русских дворянских семьях изучали историю своей страны.

Лезюр, Шарль Луи (1770—1849) — французский историк, публи­цист и драматург; чиновник Министерства иностранных дел, пер­вый публикатор подложного завещания Петра I (1812); основатель «Всеобщего исторического ежегодника» (1818); автор многих книг, в том числе «Истории казаков» («Histoire des Kosaques»; 1814).

Нижегородские драгуны

146 ... передо мной был не князь Дондуков-Корсаков, а его преемник, граф Ностиц. — Ностиц, Иван Григорьевич, граф (1824—1905) — рус­ский военачальник, полковник (1855), генерал-майор (1863), генерал-лейтенант (1873); флигель-адъютант (1860); участник Крымской войны; с осени 1857 г. служил на Кавказе; в 1858— 1860 гг. командир Нижегородского драгунского полка, занимавший эту должность после князя Дондукова-Корсакова; в 1889 г. окон­чательно вышел в отставку.

147 ... у коменданта крепости Хунзах полковника Лазарева появились основания думать, что Хаджи-Мурад тайно поддерживает сношения с Шамилем. — Лазарев, Иван Давидович (1820—1879) — россий­ский военачальник, по происхождению армянин; генерал-майор (1860), генерал-лейтенант (1866); генерал-адъютант; один из вид­ных деятелей Кавказской войны; службу начал в 1839 г. доброволь­цем в Ширванском пехотном полку; с 1850 г. управляющий Мех- тулинского ханства, с 1854 г. — Даргинского округа; с 1859 г. ко­мандующий войсками и начальник временного военного управле­ния в Среднем Дагестане.

... с его помощью Шамиль смог снова захватить Хунзах и совершить знаменитую кампанию 1843 года, столь роковую для русских. — Осень 1843 г. ознаменовалась рядом крупнейших успехов Шамиля: захватив целый ряд русских укреплений в Дагестане, уничтожив их гарнизоны и казнив многих местных жителей, он к концу того же года стал властелином не только Чечни, но и Аварии и Нагорного Дагестана, так что дело их покорения пришлось начинать заново; после этой осенней кампании во власти русского правительства остались лишь часть шамхальства Тарковского, побережье Каспия и Южный Дагестан; русские войска лишились двенадцати укре­плений, потеряли убитыми, ранеными и взятыми в плен около ста офицеров и более двух с половиной тысяч нижних чинов.

... Шамиль обвинил Хаджи-Мурада в провале одного из его набе­гов ... — Провал предпринятого Хаджи-Мурадом 12 июля—6 авгу­ста 1851 г. похода на местность Табасарань в Южном Дагестане вызвал размолвку наиба с имамом, и 23 ноября того же года Хаджи-Мурад, опасаясь мести Шамиля, бежал к русским.

... хотел добраться до крепости Закаталы на границе Кахетии ... — Закатали — город в Закавказье, на севере Азербайджана, на южных склонах Главного Кавказского хребта, близ границ с Дагестаном и Кахетией; основан в 1830 г. как русская крепость на месте одно­именного селения; в 1851 г. получил статус города; в 1859—1918 гг. был административным центром Закатальского округа; к Азербай­джану отошел в 1922 г.

...он прибыл в Нуху. — Нуха (до 1840 г. и после 1968 г. — Шеки) — город на севере Азербайджана, с сер. XVIII в. столица независи­мого Шекинского ханства, присоединенного в 1813 г. к Россий­ской империи и вскоре превращенного в одну из ее провинций; издавна славился производимым в нем прекрасным шелком, кото­рый служил основным здешним предметом вывоза.

... Князь Тарханов, комендант города ... — О князе Р.Д.Тарханове см. примеч. к с. 107.

148 ... настиг его между Беляджиком и Кахом. — Ках (Гах, Кахи) —

селение на северо-западе Азербайджана, у подножия южного склона Большого Кавказа, в 35 км к северо-западу от Нухи; рай­онный центр, в 1967 г. получивший права город.

Беляджик (соврем. Билиджик) — селение в Нухинском уезде, в 11 км к югу от Каха, на дороге к Нухе.

... Хаджи-Мурад укрепился в Хартма-Тале, на берегу Каспийского моря ... — Хартма-Тала — располагавшийся на горе вблизи даге­станского аула Атлы-Боюн (в 1934 г. этот аул, находившийся в 10 км к западу от Махачкалы, был ликвидирован, а его жители переселены в построенный рядом с ним поселок Ленинкент) редут, в котором прежде помещалась лесная команда Апшеронского полка.

... под командой майора Золотухина пошли на приступ и атаковали редут. — Золотухин, Дмитрий Матвеевич (7—1851) — подполков­ник, командир эскадрона Нижегородского драгунского полка; погиб 8 апреля 1851 г., возглавив героический, но безрассудный штурм редута Хартма-Тала, в котором засели несколько сотен мюридов во главе с Хаджи-Мурадом.

149 ... Теперь эта голова в Петербурге ... — Череп Хаджи-Мурада долгое время хранился в краниологической коллекции Военно- Медицинской академии в Санкт-Петербурге, а в 1959 г. был пере­дан в Кунсткамеру (Музей антропологии и этнографии АН), где он находится и по сей день.

... Этот прославленный полк ... существует со времен Петра Вели­кого. — Нижегородский драгунский полк был сформирован 8 сен­тября 1701 г. новгородским воеводой Петром Матвеевичем Апрак­синым (1659—1728), именовался вначале «драгунский Морелия полк» и боевое крещение принял уже в следующем году, в одном из боев Северной войны. В 1708 г., когда полки русской армии стали называться не по именам их командиров, а по названиям русских земель, он получил наименование Нижегородского (10 марта).

... В 1701 году царь приказал боярину Шеину сформировать драгун­ский полк на Украине. — Вероятно, имеется в виду Алексей Семе­нович Шеин (1662—1700) — русский военачальник, боярин (1682), первый русский генералиссимус (1696), глава Пушкарского, Ино­земного и Рейтарского приказов; однако он умер в 1700 г., еще до формирования Нижегородского полка.

... император Николай постановил ... — Николай I (1796—1855) — российский император с 1825 г.; третий сын Павла I; после смерти не имевшего наследника Александра I и отказа великого князя Константина Павловича от престола был провозглашен 2 (14) декабря 1825 г. императором под именем Николая I; к этому дню офицеры-заговорщики, которых позднее стали называть декабри­стами, приурочили мятеж с целью захвата власти; после жестокого подавления мятежа и широкомасштабных репрессий Николай I усилил военно-бюрократический аппарат, централизовал админи­стративную систему, учредил политическую полицию (Ш отделе­ние) и установил жесткую цензуру, но вместе с тем провел коди­фикацию российских законов (1833) и стабилизацию рубля (1839), основал новые технические, военные, общеобразовательные школы; он значительно расширил территорию России в результате войн с Персией (1826—1828) и Турцией (1828—1829), но его попытка сделать Черное море внутренним российским морем встретила сопротивление со стороны великих держав во главе с Великобританией; император предполагал вмешаться во внутрен­ние дела Франции и Бельгии после произошедших там революций (1830), но этому помешало Польское восстание, жестоко им пода­вленное; он принял участие в разгроме Венгерской революции 1848—1849 гг.; попытка России, вытесненной с рынков Ближнего Востока Францией и Англией, восстановить и укрепить свое поло­жение в этом районе привела в конечном счете к Крымской войне (1853—1856), в разгар которой Николай I умер (по некоторым све­дениям, покончил с собой, не перенеся позора поражений).

150 ... граф Ностиц показал ... альбом видов Кавказа, которые он, будучи превосходным фотографом, сделал сам. — Граф И.Г.Ностиц был одним из пионеров фотографического дела в России, замечатель­ным фотографом-любителем, входившим в число учредителей Рус­ского фотографического общества (1894); осенью 1859 г. он сделал фотопортрет плененного имама Шамиля, ставший историческим, а также портрет его жены Шуанеты; в 80—90 гг. XIX в. его работы, в том числе пейзажи и жанровые сцены, снятые на Кавказе, неод­нократно экспонировались на российских и зарубежных выстав­ках; в 1896 г. издал альбом «Светописи графа Ностица».

152 ... Вол шел так от Калужской губернии до Херсонской, то есть два с половиной месяца. — Расстояние от Калуги до Херсона, портового города на Днепре, близ впадения его в Днепровский лиман Чер­ного моря, основанного в 1778 г. и в 1803 г. ставшего губернским центром, составляет около 1 000 км.

153 ... распродает его в розницу в Таганроге ... — Таганрог — портовый город на северном берегу Азовского моря, в Таганрогском заливе, в 70 км к западу от Ростова-на-Дону, в соврем. Ростовской обла­сти; основан около мыса Таганий Рог в 1698 г. по приказу Петра I как крепость и гавань для военных судов; к России был оконча­тельно присоединен в 1774 г., в следующем году получил статус города Азовской провинции и вскоре стал крупнейшим внешне­торговым портом на юге России.

Песчаная гора

... Мне было известно, что в Тифлисе я найду зарисовку его отруб­ленной головы. — В путевом дневнике Дюма, на стр. 45, есть крат­кая запись: «У г-на Витте рисунок отрубленной головы Хаджи- Мурада». Вероятно, речь идет о Юлии Федоровиче Витте (1814— 1867), директоре департамента государственных имуществ на Кав­казе, отце знаменитого российского государственного деятеля, первого председателя совета министров Российской империи Сер­гея Юльевича Витте (1849—1915).

Рисунок мертвой головы Хаджи-Мурада, ставший широко извест­ным, сделал Коррадини, офицер Нижегородского драгунского полка, прикомандированный в 1858 г. к кавказскому военно­топографическому отделу.

154 ... почтовое сообщение было устроено лишь до Кумтер-Кале, находя­щегося примерно в сорока верстах от Чир-Юрта. — Кумтер-Кале (в оригинале Unter-Kale, но в дневнике Дюма верно — Kumter- Kale) — принятое в сер. XIX в. произношение названия крупного кумыкского селения Кумтор-Кала в Дагестане, в 16 верстах к западу от Махачкалы и в 40 верстах к юго-востоку от Чир-Юрта, на левом берегу реки Шура-Озень (после того как оно было пол­ностью разрушено в результате катастрофического землетрясения 14 мая 1970 г., его жителей переселили в новый поселок, получи­вший название Коркмаскала).

... Час спустя мы уже были в какой-то крепости. — Вероятно, речь идет о Темиргое — селении в 24 верстах к юго-востоку от Чир- Юрта, следующей после него почтовой станции на пути к Буйна- кам.

... около шестидесяти лезгин ... выступили из Буртуная ... — Бурту- най — селение на северо-западе Дагестана, у подножия Кавказ­ского хребта, в 30 км к югу от Хасав-Юрта, относящееся ныне к Казбековскому району.

... на этой равнине, где нет ни песчинки, высится песчаная гора высотой в шестьсот—семьсот метров. — Имеется в виду одиноч­ный бархан Сары-Кум («Желтый песок»), находящийся в несколь­ких километрах к западу от Кумтор-Калы; его южные склоны при­мыкают к подножию Кумторкалинского хребта; высота его с каж­дым годом катастрофически уменьшается и в настоящее время составляет около 260 м.

155 ... незнакомые с вулканическими теориями Эли де Бомона ... — Эли де Бомон, Жан Батист Арман Луи Леоне (1798—1874) — знамени­тый французский геолог, член Парижской академии наук (с 1835 г.) и ее непременный секретарь (с 1853 г.); автор т.н. контракционной гипотезы (1829), объясняющей процессы горообразования и воз­никновения складчатости земной коры уменьшением объема Земли при ее охлаждении.

... отправился в Кубани заказать саблю ... — Кубачи — горное селе­ние в Дагестане, в нынешнем Дахадаевском районе, в 50 км к западу от Дербента, издавна славившееся своими оружейными мастерами; крупнейший центр художественной обработки металла; находится в 120 км к югу от бархана Сары-Кум.

156 ... словно титан Энкелад, оказался погребен под горой. — Энкелад — в древнегреческой мифологии один из гигантов, сыновей Геи- Земли, вступивших в борьбу с богами-олимпийцами за власть над миром; был сражен богиней Афиной, которая придавила его Сицилией. Согласно преданию, когда Энкелад шевелится, на этом острове происходит землетрясение.

... Подобно Константине, он построен на вершине огромной обрыви­стой скалы. — Константина — город на северо-востоке Алжира, в 80 км от побережья Средиземного моря, центр одноименной про­винции; основанный в 203 г. до н.э., назывался вначале Цирта и был столицей царей Нумидии; в IV в. получил имя в честь импе­ратора Константина I, отстроившего его заново; славился как неприступная крепость; 13 октября 1837 г. после труднейшей осады был захвачен французами.

... Небольшой ручей ... являющийся притоком Сулака ... носит назва­ние Озень. — О Судаке см. примеч. к с. 22.

Здесь имеется в виду Шура-Озень — горная речка в Дагестане, берущая начало на склонах Гимринского хребта и впадающая в Каспийское море к северу от Махачкалы; протекает у южного склона бархана Сары-Кум.

... поставив целью остановиться на ночлег в селении Гелли, а воз­можно, даже и в Темир-Хан-Шуре ... — Заметим, что селение Гелли (см. примеч. к с. 108) находится дальше Темир-Хан-Шуры на пути в Буйнаки.

... поручик Троицкий, инженер из Темир-Хан-Шуры ... — Вероятно, имеется в виду упоминаемый в «Кавказских календарях» того вре­мени инженер-поручик Николай Петрович Троицкий, служивший в конце 1858 г. в Темир-Хан-Шуре.

157 ... я начал зарисовывать Песчаную гору ... — Этот набросок бархана Сары-Кум, сделанный рукой Дюма, действительно занимает стр. 46—47 его дневника.

... вы выглядите, как Марко Спада. — Марко Спада — главарь шайки разбойников, заглавный персонаж трехактной комической оперы «Марко Спада» французского композитора Даниеля Фран­суа Эспри Обера (1782—1871), либретто которой написали драма­турги Эжен Скриб (см. примеч. ниже) и Жермен Делавинь (1790— 1868) и которая впервые была поставлена 21 декабря 1852 г. в парижском театре Опера-Комик (в 1857 г. она была переделана в балет «Марко Спада, или Дочь разбойника»).

... мне не так уж льстит сходство с героем моего собрата Скриба ... — Скриб, Огюстен Эжен (1791 — 1861) — французский драматург и романист, автор многочисленных комедий, драм, 369

оперных либретто и романов; один из самых плодовитых писате­лей своего времени; член Французской академии (1834).

158 ... образуют лабиринт похуже Критского, и, чтобы выбраться из него, нужно иметь Ариаднину нить. — Ариадна — в древнегрече­ской мифологии дочь критского царя Миноса и его жены Паси- фаи, возлюбленная Тесея, которая помогла ему победить чудовище Минотавра и с помощью клубка нити («Ариаднина нить») выбраться из лабиринта, а затем бежала вместе с ним с Крита.

... Я не был Тесеем, и сражаться нам предстояло не с Минотавром, а с целой сворой собак. — Тесей — один из главных персонажей древнегреческой мифологии, царь Афин, сын царя Эгея, совер­шивший множество подвигов, одним их которых стало убийство Минотавра.

Минотавр — в древнегреческой мифологии чудовище с телом человека и головой быка, появившееся на свет от неестественной страсти Пасифаи к посланному Посейдоном быку; чудовище, оби­тавшее в запутанном дворце-лабиринте, построенном искусным инженером Дедалом, каждый год пожирало семь юношей и семь девушек, которых как дань отдавали Миносу афиняне.

... на память мне пришла плачевная участь Иезавели. — Иезавель — библейский персонаж, дочь сидонского царя Ефваала, ставшая женой израильского царя Ахава (правил в 874—852 гг. до н.э.); поощряла культ Ваала и Астарты и совращала своего мужа и народ израильский к отпадению от Бога; когда ее беззакония перепол­нили чашу терпения Бога, царица была по его воле выброшена из окна, после чего ее тело растоптали кони и растерзали псы (4 Царств, 9); имя ее стало символом нечестия.

159 ... Подобно Фемистоклу, нам довелось сесть у очага своих врагов. — Фемистокл (ок. 524—ок. 460 до н.э.) — афинский государственный деятель и полководец периода греко-персидских войн 500—449 гг. до н.э.; основатель афинского флота, одержавший в битве при Саламине победу над персами (480 г. до н.э.); в 471 г. до н.э. был подвергнут остракизму, обвинен в измене и приговорен к смерти, после чего бежал к персам, своим бывшим врагам, и умер в мало- азийском городе Магнесии, отданном ему в управление.

160 ... как греческий мальчик из «Восточных мотивов» ... ответил: «Порох и пули». — Имеется в виду персонаж стихотворения «Ребе­нок» («L'Enfant») из поэтического сборника В.Гюго «Восточные мотивы» («Les Orientales»; 1829), греческий мальчик, исполненный ненависти к туркам, которые предали огню и мечу его родной остров Хиос (т.н. Хиосская резня 11 апреля 1822 г.). Заключитель­ные строки стихотворения звучат так:

Что хочешь ты? Цветок, прекрасный плод, волшебную птицу? // Друг, — отвечает греческий мальчик, голубоглазый ребенок, // — Я хочу порох и пули.

161 ... С наступлением темноты мы прибыли на казачий пост. — В своем дневнике Дюма называет казачий пост, где ему пришлось остано­виться в ту ночь на ночлег: этот пост находился в селении Капчу- гай в 8 км к юго-западу от Кумторкалы, расположенном на левом берегу реки Шура-Озень, на пути в Темир-Хан-Шуру.

Аул шамхала Тарковского

164 ... Ричард Третий предлагал свою корону за коня ... — Ричард III

(1452—1485) — английский король (с 1483 г.) из династии Йорков; боролся с претендовавшей на трон династией Ланкастеров, в конце концов потерпел поражение и пал в бою; заглавный персонаж исто­рической хроники У.Шекспира «Король Ричард III» («King Richard the Third»; 1592—1593), в которой он изображен как злодей, достиг­ший престола после целой серии убийств и предательств; потеряв коня в решающей для него битве при Босворте, где ему суждено было погибнуть, и видя свое поражение, герой Шекспира произ­носит ставшие знаменитыми слова: «Коня, коня! Престол мой за коня!» («А horse, a horse, my kingdom for a horse!»; V, 4).

165 ... напоминал мне прославленного холощеного петуха, о котором гово­рит Брийа-Саварен. — Брийа-Саварен, Ансельм (1755—1826) — французский писатель, политический деятель и крупный судей­ский чиновник; депутат Генеральных штатов (1789), с 1797 г. советник Кассационного суда; известнейший гастроном и остро­умец; автор книги «Физиология вкуса» («Physiologic du gout»; 1825), изданной анонимно и снабженной эпиграфом: «Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, кто ты».

Здесь имеется в виду следующая фраза из «Физиологии вкуса»: «Среди прочего на стол подали огромного холощеного петуха из Барбезьё, до отказа начиненного трюфелями, и страсбургскую гусиную печенку размером со скалу» (глава XIII).

166 ... напоминая ... трех пьеро, возвращающихся из Ла-Куртиля на сле­дующее утро после масленичного карнавала. — Пьеро — персонаж французского народного театра, заимствованный в XVII в. из ита­льянской народной комедии; первоначально был образом хитреца, выдающего себя за простака; позже в пантомиме XIX в. стал воплощением грусти и меланхолии; был неизменно одет в белый балахон и покрывал лицо густым слоем муки.

Ла-Куртиль (Ла-Куртий) — в первой пол. XIX в. злачный район у северо-восточной окраины Парижа, в конце улицы Бельвиль, сре­доточие многочисленных кабачков и с 1822 по 1859 гг. место про­ведения шумных и красочных масленичных карнавалов.

169      ... Шахмал Тарковский ... — Шамхалом Тарковским в это время, с

1836 г., был Абу-Муслим-хан (ок. 1790—1860) — третий сын шам­хала Мехти-хана (ок. 1750—1830; правил с 1797 г.) и сводный брат шамхала Сулейман-паши, правившего в 1830—1836 гг.; генерал- майор (1837), затем генерал-лейтенант (не позднее 1848 г.), а с 1856 г. генерал-адъютант; отличался верностью русскому престолу; после разрушения мюридами его прежней резиденции обосновался в крепости, построенной им в 1846 г. на скале в ауле Кафыр-Кумух (именно о нем и идет речь в этой главе) в двух верстах к северо- востоку от Темир-Хан-Шуры и напоминавшей западноевропей­ский рыцарский замок.

Ему наследовал его сын Шамсуддин (ок. 1836—1874), правивший вплоть до 1867 г., когда Тарковское шамхальство, последнее неза­висимое владение в Дагестане, было упразднено.

... Потомок персидских халифов времен Шах-Аббаса. — Халиф — возможно, здесь это арабское слово используется в его исходном значении «наместник» и речь идет о наместниках персидского шаха.

О Шах-Аббасе см. примеч. к с. 20.

Лезгины

171      ... Это место расположения Апшеронского полка. — Прославленный

Апшеронский пехотный полк, сформированный в 1700 г. и носи­вший такое название с 1832 г., в 1819—1864 гг. участвовал в Кав­казской войне и в 1834—1858 гг. дислоцировался в Темир-Хан- Шуре, а затем был переведен в крепость Ишкарты.

... Князь Аргутинский ... превратил его в штаб-квартиру Даге­стана. — Аргутинский-Долгорукий, Моисей Захарович, князь (1798—1855) — российский военачальник, герой Кавказской войны, представитель древнего армянского княжеского рода; генерал-майор (1842), генерал-лейтенант (1845), генерал-адъютант (1848); с 1847 г. дербентский военный губернатор и командующий войсками в Прикаспийском крае.

... командовал этой штаб-квартирой барон Врангель. — Врангель, Александр Евстафьевич, барон (1804—1880) — русский военачаль­ник, представитель старинного прибалтийского баронского рода датского происхождения; полковник (1837), генерал-майор (1845), генерал-лейтенант (1855), генерал от инфантерии (1866); генерал- адъютант (1857); с 1831 г. сражался на Кавказе, участвовал в штурме Ахульго; с 1858 г. был командующим войсками и управ­ляющим гражданской частью в Прикаспийском крае; вытеснил Шамиля из Аварии, заставил его укрыться в ауле Гуниб, где и вынудил мятежного имама сложить оружие.

... Шура была блокирована Шамилем, но на помощь ей пришел генерал Фрейтаг ... — Осаду Темир-Хан-Шуры горцами, начавшуюся 11 ноября 1843 г., снял 15 декабря пришедший на помощь осаж­денному гарнизону генерал Фрейтаг (см. примеч. к с. 97).

Заметим, что в оригинале здесь фигурирует <^ёпёга1 Scrolof», но это, скорее всего, опечатка: во-первых, потому что в русской армии на Кавказе в то время не было генерала по фамилии Скро- лов (или похожей на нее), а во-вторых, и это главное, потому что на фотокопии стр. 49 дневника Дюма, в надстрочной мелкой правке записи, относящейся к осаде Темир-Хан-Шуры, довольно ясно читается <^ёпёга1 Freutag», что и дает нам право внести в текст перевода это изменение.

... Однажды ночью Хаджи-Мурад ворвался на улицы города ... — Хаджи-Мурад совершил набег на Темир-Хан-Шуру 14 апреля 1849 г.

172      ... прибыли в Параул — простую почтовую станцию ... — Параул —

селение в 20 верстах к юго-востоку от Темир-Хан-Шуры, на берегу реки Параул-Озень, единственная почтовая станция на пути от Темир-Хан-Шуры к Карабудахкенту.

... настоящий идиллический ручеек, Вульсия бедного Эжезиппа Моро. — Эжезипп Моро (настоящее имя — Пьер Жак Руйо; 1810— 1838) — французский писатель, поэт и журналист; последние годы жизни провел в крайней нужде и умер в двадцать восемь лет от туберкулеза, успев издать лишь один сборник своих стихов, «Неза­будки» («Myosotis»; 1838); небольшая элегия «Вульсия» («La Voulzie») была написана им в 1837 г.

... известного абрека из Губдена, по имени Таймаз Гумыш-Бурун ... — Губден — старинное селение в Карабудахкентском районе, одно из крупнейших в Дагестане; находится в 10 км к юго-востоку от аула Гелл и.

Сведений о персонаже, названном в оригинале Taymas Goumisch Bouroum, найти не удалось.

... другой аул, носящий название Биллей. — Гиллей (Guilley) — све­дений о таком ауле найти не удалось. Возможно, речь идет о селе­нии Дургели, находящемся в 10 км к юго-западу от Гелли.

... лесом, который соединяет Гелли с Карабудахкентом. — Карабу- дахкент (в оригинале Karabadakent) — крупное селение на востоке Дагестана, в 12 км от берега Каспийского моря; ныне районный центр; расположено в 15 км к юго-востоку от аула Гелли.

... есаул Магомет Имам-Газалиев собрал всю татарскую милицию аула Гелли ... — Магомет Имам-Газалиев (Магома Имам-Газали; ?—?) — реальный исторический персонаж, есаул Дагестанского конно-иррегулярного полка, награжденный Золотым оружием; биографических сведений о нем найти не удалось.

174      ... в стороне ущелья Зели-Кака ... — Зеликака — селение в 16 км к

северо-востоку от аула Гелли.

178 ... князь Багратион только что проехал мимо ... — О князе И.Р.Багратионе см. примеч. к с. 107.

... Приехав в Буйнаки, мы увидели на крыльце человека лет тридцати—тридцати пяти ... — Буйнаки (Буйнак, или Уллу- Буйнак) — крупное селение на востоке Дагестана, в 15 км к юго- востоку от Карабудахкента и в 6 км от берега моря, входившее во владения шамхала Тарковского; с 1930 г. носит название Уллубий- аул и ныне относится к Карабудахкентскому району.

Каранай

179 ... Багратион — потомок древних грузинских царей, правивших с 885 по 1079 год. — Речь идет о Багратидах (см. примеч. к с. 11) — царях, правивших в армянском Анийском царстве (со столицей в городе Ани, находившемся на востоке современной Турции, неда­леко от Карса): основателем царской династии стал Ашот I Вели­кий (ок. 820—890), представитель армянского княжеского рода Багратидов, способствовавший объединению Армении и доби­вшийся в 885 г. ее независимости от Арабского халифата, а послед­ним царем из этой династии был Гагик II (ок. 1026—1076), кото­рого в 1045 г. вынудили отречься от трона византийцы, захвати­вшие Анийское царство, и который спустя много лет, в 1079 г., был убит ими.

... Это ... оставляет далеко позади знатность герцога де Леви. — Леви — старинная, известная с XII в. французская аристократиче­ская семья, которая чрезвычайно гордилась древностью своего рода и один из представителей которой, маршал Франсуа Гастон де Леви (1720—1787), в 1785 г. был возведен в герцогское достоин­ство. Упоминание об их родстве с Богородицей восходит к анек­доту, рассказанному английской писательницей леди Морган (урожденная Сидни Оуенсон; ок. 1776—1859), которая после вто­ричной реставрации Бурбонов три года прожила во Франции, была принята в свете и выпустила книгу «Франция» («France»; 1817) о своей жизни в этой стране. Она уверяла в этой книге, будто Леви возводили свой род к библейскому Левию, сыну Иакова, и она якобы собственными глазами видела в их замке картину, на кото­рой Дева Мария (также принадлежавшая по матери, согласно пре­данию, к иудейскому колену Левия) обращалась к представителю рода Леви, стоявшему перед ней с непокрытой головой, со сло­вами (приведенными в виде подписи к картине): «Накройтесь, братец!» Эта история получила широкую огласку и вызвала насмешки в адрес тогдашнего носителя титула герцога де Леви — Пьера Марка Гастона, второго герцога де Леви (1764—1830), фран­цузского политического деятеля и литератора, в период Револю­ции члена Учредительного собрания, при Реставрации пэра Фран­ции, члена Французской академии (1816).

... панорамой Караная. — См. примеч. к с. 14.

180 ... обещаю доставить вас завтра к вечеру на ночлег в Каякент. — Каякент (в оригинале Karakent вместо правильного Kajakent) — крупное селение на востоке Дагестана, в 30 км к юго-востоку от Буйнаков; ныне районный центр.

... он работы Муртаз-Али — первого оружейного мастера на Кав­казе ... — Муртаз-Али, по прозвищу Базалай (1790—1880) — зна­менитый оружейник из чеченского селения Старый Юрт (соврем. Толстой-Юрт).

181 ... наш великий мастер оружейного дела Девим. — Девим — см. при­меч. к с. 57.

... бросил им горсть абазов. — Абаз (от имени иранского шаха Аббаса I Великого) — персидская и грузинская серебряная монета; в 1804—1835 гг. русскими властями чеканились на Тифлисском монетном дворе абазы весом 3,155 г. и стоимостью 20 копеек (там чеканились также монеты номиналом в два абаза и полабаза); позднее в Закавказье абазом называли русский двугривенный.

182 ... увидим восход солнца на Каспийском море, позавтракаем в крепо­сти Ишкарты ... — Ишкарты — форт в 15 км к северо-западу от Темир-Хан-Шуры, который был построен 1846—1847 гг. на месте разрушенного русскими войсками одноименного аула, издавна служившего крупным торговым центром и славившегося своим богатством; первоначально форт являлся штаб-квартирой сформи­рованного в кон. 1845 г. Дагестанского пехотного полка, а позд­нее — Апшеронского.

184      ... две эти серебряные нити были Андийским Койсу и Аварским Койсу,

слияние которых образует Сулак. — См. примеч. к с. 22.

...на правом берегу Аварского Койсу ... виднелся ... аул Кимры, место рождения Шамиля ... — Селение Гимры (см. примеч. к с. 14), родина имама Шамиля, расположено в 10 км к юго-западу от селе­ния Верхний Каранай, у подножия Гимринского хребта, высота которого составляет здесь около 1 800 м, тогда как Гимры нахо­дятся на высоте от 500 до 600 м над уровнем моря.

... Это там, обороняя аул, был убит Кази-мулла ... — См. примеч. к с. 27.

... расположенное на довольно высоком плато, будто двигалось нам навстречу селение Унцукуль ... — Унцукуль (в оригинале Ounzoukan) — крупное селение в центральной части Дагестана, расположенное на склонах левобережья Аварского Койсу, на высоте около 1 000 м, в 10 км к юго-юго-западу от той точки гребня Гимринского хребта, с которой Дюма обозревал окрестную панораму; находилось в эпицентре событий Кавказской войны; ныне центр Унцукульского района, к которому относятся и Гимры.

...На горизонте еще просматривались развалины Ахульго ... — Раз­валины Ахульго (см. примеч. к с. 104), ставшие зияратом (местом паломничества мусульман), находятся в 12 км к западу от гребня Гимринского хребта.

... в этом селении был взят в плен юный Джемал-Эддин ... — См. примеч. к с. 104.

... Слева ... высится селение Хунзах. — Хунзах (см. примеч. к с. 30) находится в 30 км к юго-юго-западу от Каранайского перевала.

185      ... аул Карата, куда, по всей вероятности, удалится Шамиль, если

его одолеют в Ведене. — Карата (в оригинале Kabada) — труднодо­ступный высокогорный аул на западе Дагестана, близ границы с Чечней, в 50 км к юго-западу от Каранайского перевала; служил одной из резиденций семьи Шамиля (наибом этого аула ок. 1850 г. был назначен Гази-Мохаммед, второй сын имама), его важнейшим опорным пунктом, местом хранения большой части казны има­мата и главным складом артиллерии мюридов; в этом селении умер и был похоронен Джемал-Эддин; ныне является администра­тивным центром Ахвахского района.

Ведень (Ведено) — см. примеч. к с. ПО.

... мне не приходилось видеть ничего подобного ни с вершины Фауль- хорна, ни с высоты Риги, ни с высоты Этны, ни с высоты пика Гаварни. — Фаульхорн — гора в Бернском Оберланде, высотой

2 681 м, расположенная в 10 км к востоку от города Интерлакен. Риги — горный массив в Швейцарских Альпах, высотой 1 797 м (вершина Риги-Кульм), расположенный в 12 км к востоку от Люцерна, на северо-восточном берегу Фирвальдштетского озера, на границе кантонов Люцерн и Швиц.

Этна — вулкан на востоке Сицилии, самый высокий из действу­ющих в Европе вулканов: в настоящее время его высота примерно

3 340 м.

Гаварни — ледниковый цирк (то есть стена скал, расположенная амфитеатром и окружающая котловину) в Пиренеях, во француз­ском департаменте Верхние Пиренеи, на границе с Испанией; состоит из ряда пиков и грандиозного водопада высотой 422 м; высшая точка цирка — пик Марборе (3 248 м).

XVIII. Дербент

187 ... Гирканское море, как называли его древние, почти баснословное до Геродота море ... — Гирканское море — древнегреческое название Каспийского моря, произведенное от имени исторической области Гиркания на севере соврем. Ирана, центром которой был одно­именный город (соврем. Горган) и которая прилегала к южным берегам моря, охватывая нынешние иранские провинции Гилян, Мазендеран и Голестан.

188 ... калмыцкий чай князя Тюменя ... — См. главу LXIX «Праздник у князя Тюменя» книги Дюма «В России».

189 ... Я до сих пор спрашиваю себя, где он раздобыл паштет из гусиной печени ... Ведь ... мы находились на расстоянии около тысячи двухсот льё от Страсбурга. — Страсбург — старинный город в среднем течении Рейна, имеющий двухтысячелетнюю историю; столица Эльзаса; ныне административный центр французского департа­мента Нижний Рейн.

Одним из символом этого города служит знаменитый страсбург­ский пирог — запеченный в тесте паштет из гусиной печени, вывозившийся в старину во все страны Европы, включая Россию; долгая сохранность этого кулинарного изделия обеспечивалась тем, что образующиеся при выпечке пустоты между тестом и начинкой заливали растопленным свиным салом; изобретателем страсбургского пирога считается французский кулинар Жан Жозеф Клоз (1757—1827), который в 1778—1784 гг. был шеф-поваром маркиза Луи Жоржа Эразма де Контада (1704—1795), в 1763— 1788 гг. губернатора Эльзаса, и придумал это блюдо ок. 1780 г.

190 ... в восемнадцати верстах от Дербента, на Хан-Мамед-Калинской станции, не оказалось лошадей. — Хан-Мамед-Кала (соврем. Мамедкала) — селение на востоке Дагестана, в 20 км к северо- западу от Дербента.

... Вот могила Султанеты ... Это любовница или жена ... шамхала Тарковского. — Султанета (Султанат-бике; ок. 1805—ок. 1845) — аварская княжна, дочь аварского правителя Султан-Ахмет-хана и его жены Паху-бике; персонаж повести А.А.Бестужева-Марлинского «Аммалат-бек» (1832); вторая жена шамхала Абу-Муслима, которая родила ему сына Шамсуддина, ставшего последним шамхалом Тарковским, и двух дочерей, но, утратив свою красоту после пере­несенной оспы, в 1842 г. была изгнана им из дома и умерла в Дер­бенте.

... я сделаю из этого целый том. — На основе повести А.А.Бестужева-Марлинского «Аммалат-бек» Дюма создал свой роман «Султанета» («Sultanetta»), впервые печатавшийся в газете «Всеобщий вестник» («Le Moniteur universel») с 25.03 по 02.06.1859, сразу после возвращения писателя из путешествия по Кавказу.

191 ... Нельзя судить обо всех жителях Азии по Оросману, не желавшему, чтобы Нерестан превзошел его в благородстве. — Иерусалимский султан Оросман и французский рыцарь Нерестан, томящийся у него в плену вместе со своими товарищами, — персонажи траге­дии «Заира» («Zaire»; 1732) французского писателя, философа и историка Вольтера (Мари Франсуа Аруэ; 1694—1778). Оросман под честное слово отпускает Нерестана во Францию, где тот надеется достать деньги, чтобы выкупить всех пленников; не собрав всей необходимой суммы, благородный рыцарь возвращается в Иеруса­лим и просит оставить в плену лишь его одного, но наделенный высокими добродетелями мусульманин Оросман, не желая, чтобы француз превзошел его в благородстве, отпускает на свободу всех пленников, включая Нерестана. Это не мешает затем Оросману убить из ревности свою рабыню Заиру, приняв ее переговоры с Нерестаном за тайное свидание, хотя на самом деле молодые люди были братом и сестрой, но девушка, которую султан любил и намеревался сделать своей женой, скрыла это от султана; узнав правду, Оросман закалывает себя.

... Аммалат-бек ... убивший полковника Верховского ... — Аммалат- бек (Уммалат-бек; ок. 1796—после 1831) — племянник и зять шам­хала Мехти-хана Тарковского, сын его младшего брата Шахбаза (ок. 1766—?), крым-шамхала (то есть вице-шамхала), правителя селения Буйнаки; был женат на дочери Мехти-хана, своей двою­родной сестре, но, когда она ослепла, вернул ее отцу; претендовал на шамхальский престол; в декабре 1819 г., будучи руководителем народного восстания, направленного против шамхала, и действуя в союзе с Султан-Ахмет-ханом Аварским, был захвачен в плен рус­скими войсками и приговорен к смерти, но затем помилован и взят на поруки полковником Е.И.Верховским, которого он спустя четыре года изменнически убил, после чего бежал в Аварию, снова поднял восстание, потом перешел на турецкую службу и воевал с русскими; существует несколько версий обстоятельств и времени его смерти: по утверждению А.А.Бестужева-Марлинского, сдела­вшего Аммалат-бека заглавным персонажем своей повести, кото­рая была впервые опубликована в 1832 г., он умер в Анапе в 1828 г., а по другим сведениям, стал ближайшим сподвижником имама Кази-муллы, присвоившего ему титул шамхала, и воевал вместе с ним против русских по крайней мере до кон. 1831 г.

Верховский, Евстафий Иванович (ок. 1786—1823) — командир Куринского пехотного полка с 1822 г.; уговорил генерала А.П.Ермолова помиловать приговоренного к смерти Аммалат- бека, взял его на поруки, стал его другом и наставником, но затем был вероломно убит им; его трагическая история описана А.А.Бестужевым-Марлинским в повести «Аммалат-бек».

... и принесший эту голову Ахмет-хану, отцу Султанеты ... — Име­ется в виду Султан-Ахмет-хан (?—1823) — хан Аварский, прави­вший в 1802—1823 гг.; сын Али-Султана Мехтулинского и Киста - ман, сестры Умма-хана Аварского, взявший себе в жены его дочь Паху-бике, а затем и его вдову Китлилай-бике, которая расчис­тила мужу Паху-бике путь к аварскому престолу, убив Гебек-хана (?—1802), преемника Умма-хана и его сводного брата; генерал- майор русской службы, в 1818 г. изменивший своей присяге и вме­сте со своим старшим братом Гасан-ханом Мехтулинским (?—ок. 1820) возглавивший восстание против русских властей, которое было беспощадно подавлено генералом А.П.Ермоловым.

... вряд ли все это будет вполне понятно графиням из Сен-Жерменского предместья, банкирам с улицы Монблан и княгиням с улицы Бреда. — Сен-Жерменское предместье — в XVIII—XIX вв. аристократиче­ский район в левобережной части Парижа, южнее снесенных кре­постных стен города; название его восходит к старинному аббат­ству Сен-Жермен-де-Пре, располагавшемуся на его территории и упраздненному в 1792 г.; в этой части города находились много­численные особняки потомственной аристократии.

Улица Монблан — вероятно, имеется в виду Шоссе д'Антен, ста­ринная аристократическая улица Парижа, расположенная в север­ной части города и с 1793 г. по 1816 г. называвшаяся улицей Мон­блан по имени вновь присоединенного к Франции департамента; в 1816 г. ей было возвращено первоначальное название, которым она была обязана находившемуся поблизости особняку герцога д’Антена.

Улица Бреда (с 1905 г. улица Анри Моннье),сформированная в 1830 г. в правобережной части Парижа, примыкает к улице Нотр- Дам-де-Лорет, которая в 40-е гг. XIX в. стала центром квартала, где обитали дамы полусвета и девицы легкого полусвета, именова­вшиеся лоретками.

... Дербент, то есть огромная циклопическая стена ... — Циклопи­ческая (или пеласгическая) стена — конструкция, которая состоит из огромных тесаных глыб, уложенных без связующего раствора, и устойчивость которой достигается исключительно благодаря большому весу этих глыб; сооружение такого рода стен, относя­щихся в основном к бронзовому веку, древние греки приписывали циклопам.

... Лишь массивные ворота ... стояли открытыми перед нами ... — Речь, вероятно, идет о Кырхляр-Капы — главных воротах в север­ной городской стене Дербента, которая на протяжении трех кило­метров тянется от цитадели Нарын-Кала к берегу моря, перекры­вая узкий проход между ним и горами; вблизи этих древних ворот, за городской стеной, находится историческое мусульманское клад­бище Кырхляр.

... Возле этих ворот возвышался фонтан: он был построен, по-видимому, еще пеласгами ... — Имеется в виду водоразборный фонтан Баир-Булагы (или Кырхляр-Булагы), находящийся возле ворот Кырхляр-Капы, вне городской стены; он сохранился до настоящего времени, однако вода, по подземным каналам шедшая туда прежде из родников, теперь в него уже не поступает.

Пеласги — первобытное население Греции, обитавшее там до при­хода эллинов; их следы находят также в Малой Азии.

192 ... Мой бедный Луи Буланже, мой дорогой Жиро, отчего вас не было с нами! — Буланже, Луи (1806—1867) — французский художник, писавший картины на религиозные и исторические темы, и книж­ный иллюстратор, тесно связанный с романтической школой в литературе; с 1860 г. директор Императорской школы изящных искусств в Дижоне; автор портретов Гюго, Бальзака, Дюма-сына; вместе с Жиро (см. примеч. к с. 72) сопровождал Дюма в его путе­шествии по Испании и Северной Африке осенью 1846 г.

... Экипажи остановились перед домом губернатора, генерала Ассе- ева ... — Ассеев, Дмитрий Кузьмич (?—?) — генерал-майор (1858), с 5 мая 1858 г. по июль 1860 г. исполнявший обязаности военного губернатора Дербента (в июле 1860 г. эта должность была упразд­нена и взамен нее ввели должность градоначальника), а затем на­ходившийся в отставке; офицерский чин имел с 1822 г., в 1847 г. был произведен в полковники и до назначения на пост губерна­тора Дербента командовал Апшеронским полком.

Губернаторский дом в Дербенте сохранился: это полутораэтажное здание из тесаного камня, стоящее недалеко от ворот Даш-Капы в северной стене города, на углу нынешних улиц Гагарина и Ш Интернационала, было построено в сер. XIX в. генерал-майором А.И.Гагариным (1801 — 1857), военным губернатором Дербента в 1846—1850 гг., и на то время, по-видимому, являлось лучшим домом в городе, поскольку в нем останавливались все именитые визитеры, включая кавказских наместников и наследника пре­стола великого князя Александра Николаевича, посетившего Дер­бент 16 октября 1850 г.

В годы советской власти в этом доме был устроен пункт приема молока, затем молокозавод, а в 1972 г. в здании раположился кон­дитерский цех.

... Огромное впечатление на нас произвело здесь в первую очередь небольшое земляное строение ... — Уже после пребывания Дюма в Дербенте над землянкой Петра I (см. примеч. к с. 21) был соору­жен каменный павильон под шатровой железной крышей, а вокруг разбит сквер, однако в 20-х гг. XX в. на окружающей местности возникло русское кладбище, которое в сер. 50-х гг. ликвидировали, отдав освободившуюся землю под производственные нужды, а само историческое сооружение приспособили сначала под столо­вую для рабочих, затем — под жилье, и в настоящее время вся территория памятника застроена (его местонахождение соответ­ствует дому №6 по улице Зои Космодемьянской).

193 ...их отлили в Воронеже на Дону, и они несут на себе дату «1715». — См. примеч. кс. 21.

194 ... Хусрав Великий, которого мы называем Хоеров, укрепил их ... около 562 года, во время своих войн с Юстинианом. — Хоеров I Анушир- ван (ок. 501—579; правил с 531 г.) — самый могущественный пер­сидский царь из династии Сасанидов, сын Кавада I; его правле­ние, которое считается золотым веком в истории Ирана, отмечено усилением центральной власти, масштабными строительными работами, развитием наук и искусств, а также частыми военными столкновениями с Византией и завоевательной политикой на юге и востоке; с его именем связано сооружение цитадели Дербента, его городских стен и отходящей от цитадели 40-километровой гор­ной стены Даг-бары, которые защищали с северной стороны Пер­сидскую державу.

Юстиниан I (ок. 482—565) — византийский император с 527 г., племянник и преемник императора Юстина I (ок. 450—527; пра­вил с 520 г.), один из самых значительных правителей поздней античности; при нем была проведена знаменитая кодификация римского права и отвоевана у остготов Италия.

Здесь речь идет о т.н. Лазской войне, которую Хоеров I, завоева­вший Иберию и Армению, вел в 542—562 гг. с Византией и театром которой стал Лазистан (см. примеч. к с. 10); персидский царь не сумел захватить Лазистан и признал его вассалом Византии, однако по миру, подписанному в 562 г., византийский император обязался выплачивать Персии крупную ежегодную дань, которая шла на строительство оборонительных сооружений в Большом Кавказском проходе, в том числе цитадели Дербента и его город­ских стен.

... Южные ворота могут служить ... подтверждением этого мне­ния ... — Вероятно, имеются в виду Орта-Капы — средние, глав­ные ворота в южной городской стене Дербента, датируемые VI в. и украшенные каменным водометом в виде фигуры льва.

... они увенчаны знаменитым персидским львом, которого сын Кавада избрал своим символом ... — Кавад I (449—531) — персидский царь из династии Сасанидов, царствовавший в 488—496 и 499—531 гг.; сын царя Пероза, правившего в 457—484 гг.

... пообещал ему заставить моего ученого друга Соси сделать ее пере­вод. — Соси, Луи Фелисьен Жозеф Кеньяр де (Сольси; 1807— 1880) — знаменитый французской археолог, историк и нумизмат, член Академии надписей и изящной словесности (1840); по обра­зованию военный инженер; с 1840 г. хранитель парижского Музея артиллерии; сенатор (1854); автор сотен трудов, посвященных египтологии, ассириологии, еврейским древностям, восточной нумизматике, древней географии и т.п.

Ольга Нестерцова

195 ... Осмотрев базар, мы отправились в мечеть. — Имеется в виду дербентская соборная Джума-мечеть, старейшая на Кавказе, построенная в 733—734 гг.; представляет собой трехнефное камен­ное здание с кирпичными сводами и куполом; имеет размеры 68x28 м и высоту купола 17 м; на протяжении своей многовековой истории многократно перестраивалась.

... Около ста тридцати лет тому назад, когда Дербент ... находился под властью Надир-шаха, местные жители восстали ... — Речь идет о жестоко подавленном дербентском восстании 1736 г. (см. при­меч. к с. 22) и продолжавшихся затем несколько лет волнениях в городе.

196 ...он послал в Дербент самого жестокого из своих фаворитов ... — Этого жестокого шахского наместника звали Наджаф-султан, хотя в дневнике Дюма он упомянут под именем Мехмет Али-хан.

... по персидской мере их набралось семь батманов ... — Батман — старинная восточная мера веса, значительно варьировавшаяся в разных регионах: на Кавказе — от 12 до 20 фунтов; в Дербенте в сер. XIX в. он равнялся примерно 20 фунтам (точнее, 19 фунтам 90 золотникам 63 долям), то есть половине пуда (пуд равен 40 фунтам, фунт — 96 золотникам, золотник — 96 долям).

... историю, весьма похожую на одну из сказок султанши Шахере­зады ... — Шахерезада — главная героиня «Рассказа о царе Шах- рияре и его брате», обрамляющего арабский сказочный цикл «Тысяча и одна ночь», наложница царя Шахрияра, уверившегося в порочности всех женщин и взявшего за правило каждую ночь овладевать невинной девушкой, а наутро ее убивать, женщина ред­кой красоты и необычайного ума, которая каждую ночь до самого восхода рассказывала своему жестокосердному повелителю увле­кательные истории, прерывая их на самом интересном месте и, поскольку любопытство царя перевешивало его кровожадность, получая отсрочку до следующей ночи.

... он порядочнейший человек, потомок того, кто в свое время пре­поднес ключи от города русскому императору; его зовут Кавус-бек Али-Бен. — 23 августа 1722 г. градоначальник Дербента, наиб Имам-Кули-бек, преподнес императору Петру I ключи от города, за что был пожалован чином генерал-майора, назначен дербент­ским ханом и поставлен начальником местного войска.

197 ... это почитатели «Мушкетеров», «Королевы Марго» и «Монте- Кристо». — «Королева Марго» («La Reine Margot») — роман Дюма, впервые опубликованный в 1845 г.

... всю жизнь стремился быть собратом Саади ... — Саади (Абу Мухаммад Муслих ад-Дин Ширази ибн Абд Аллах Саади Ширази; ок. 1184—ок. 1291) — великий персидский писатель и поэт- моралист, проживший долгую жизнь, тридцать лет которой он провел в скитаниях; его сборник притч «Гулистан» («Розовый сад»; 1258), написанный в стихах и прозе, всегда был настольной кни­гой для каждого образованного иранца, и стихи из нее, которые заучивают наизусть еще на школьной скамье, служили образцом для поэтов последующих поколений.

198 ... Куда же, по-вашему, мне пригласить его на обед? В «Парижское кафе»? — «Парижское кафе» («Кафе де Пари») — известный парижский ресторан, который помещался в 1822—1856 гг. на буль­варе Итальянцев, №24, и который часто посещали многие столич­ные знаменитости, в том числе и Дюма.

... мы поднимемся в крепость, куда невозможно доехать в эки­паже. — Имеется в виду древняя дербентская цитадель Нарын- Кала, стоящая на западном краю города, на высоком отроге Джал- ганского хребта, на высоте 340 м над уровнем моря; от нее тяну­лись к берегу почти параллельно друг другу северная и южная городские стены, в пределах которых и существовал исторический Дербент.

199 ... победителя при Арбелах! — Арбелы — см. примеч. к с. 11.

... А вот и Буцефал. — Буцефал — любимый конь Александра Македонского; как рассказывает Плутарх, юный царевич на глазах у всех сумел укротить этого строптивого фессалийского коня, заметив, что он боится своей тени, и заставив его скакать против солнца («Александр», 6).

... Один из них был городским садом. — Имеется в виду дербентский городской общественный сад, заложенный в 1848 г. военным губернатором А.И.Гагариным и находящийся недалеко от губерна­торского дома; сегодня он носит имя С.М.Кирова.

... Другой — платанами мечети ... — Речь идет о трех огромных тысячелетних чинарах, доныне растущих во дворе дербентской Джума-мечети и высящихся над ее куполом.

... Бестужев-Марлинский по возвращении из Сибири жил в этой кре­пости. — Бестужев, Александр Александрович (1797—1837) — штабс-капитан лейб-гвардии Драгунского полка, член Северного общества, активный участник восстания 14 декабря на Сенатской площади; прозаик, критик и поэт, публиковавший свои сочинения под псевдонимом «Марлинский»; приговоренный к 20 годам каторги, был сослан в Якутск; летом 1829 г., в виде особой мило­сти, отправлен рядовым на Кавказ; более четыре лет, с декабря 1829 г. по апрель 1834 г., служил в Дербентском гарнизонном бата­льоне и жил в это время не в казарме, как полагалось рядовому, а на постое в частном доме, как офицер; в июне 1835 г. был произ­веден в унтер-офицеры, а в мае 1836 г. — в прапорщики; погиб в стычке с горцами.

... Ольга Нестерцова похоронена в пятистах шагах отсюда ... — Ольга Нестерцова (1814—1833) — дочь унтер-офицера Куринского полка, любовница А.А.Бестужева-Марлинского, обстоятельства трагической смерти которой по сей день остаются предметом спо­ров; была похоронена на православном кладбище Дербента, но ее могила не сохранилась (памятник, стоявший на этой могиле, находится теперь в экспозиции дербентского музея-квартиры А.А.Бестужева-Марлинского).

200 ... Бестужев-Марлинский приходился братом тому Бестужеву,

которого повесили в Санкт-Петербургской крепости вместе с Пестелем, Каховским, Рылеевым и Муравьевым за участие в заговоре 14 декабря. — Бестужев — имеется в виду Бестужев-Рюмин, Михаил Павлович (1801 — 1826), декабрист, подпоручик Полтав­ского пехотного пока, один из руководителей Южного общества; вместе с С.И.Муравьевым-Апостолом возглавлял восстание Чер­ниговского полка; осужден вне разрядов и повешен.

М.П.Бестужев-Рюмин и А.А.Бестужев-Марлинский не были род­ственниками.

Пестель, Павел Иванович (1793—1826) — виднейший деятель и идеолог декабристского движения, республиканец; внук саксон­ского дворянина, поступившего в 1751 г. на русскую службу; с 1821 г. полковник, командир Вятского пехотного полка; на воен­ной службе с 1811 г.; участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии в 1813—1814 гг.; член Союза благоденствия, основатель Южного общества и его руководитель; автор «Русской правды»; был арестован по доносу своего подчи­ненного 13 декабря 1825 г., накануне восстания на Сенатской пло­щади, осужден вне разрядов и повешен.

Каховский, Петр Григорьевич (ок. 1797—1826) — декабрист, из дворян Смоленской губернии, отставной поручик; на военной службе состоял с 1816 г., воевал на Кавказе; в 1821 г. был уволен в отставку по болезни; в 1823—1824 гг. лечился за границей; член Северного общества, активный участник восстания на Сенатской площади; на собрании заговорщиков ему было назначено убить Николая I; смертельно ранил военного губернатора Санкт-Петер­бурга графа М.А.Милорадовича (1771 — 1825), командира Гренадер­ского полка Н.К.Стюрлера (1786—1825) и ранил свитского офи­цера П.А.Гастфера; осужден вне разрядов и повешен.

Рылеев, Кондратий Федорович (1795—1826) — декабрист, поэт, отставной подпоручик, правитель канцелярии Российско- Американской компании; участник заграничных походов русской армии в 1813—1814 гг.; с 1818 г. в отставке; член Северного обще­ства с 1823 г., а с конца 1824 г. его руководитель; один из органи-

заторов подготовки восстания 14 декабря; осужден вне разрядов и повешен.

Муравьев-Апостол, Сергей Иванович (1796—1826) — один из руководителей декабристских обществ, подполковник, организа­тор восстания Черниговского полка на Украине (29 декабря 1825 г.—3 января 1826 г.), последовавшего за восстанием на Сенат­ской площади; осужден вне разрядов и повешен.

Все пятеро были казнены 13 июля 1826 г., в Санкт-Петербурге, на кронверке Петропавловской крепости.

...Я немало говорил о нем в Нижнем Новгороде с Анненковым и его женой — двумя героями моего романа «Учитель фехтования» ... — «Записки учителя фехтования» («Мётоиез d'un maitre d'armes») — роман Дюма, вышедший в свет в 1840 г.

Анненков, Иван Александрович (1802—1878) — декабрист, член Северного общества; поручик лейб-гвардии Кавалергардского полка; родился в Москве, в семье статского советника А.Н.Анненкова, в службу вступил юнкером в 1819 г., в поручики был произведен в 1823 г.; 19 декабря 1825 г. был арестован и 1 января 1826 г. помещен в Петропавловскую крепость; осужден по II разряду; 10 декабря 1826 г. отправлен в Сибирь и 28 января 1827 г. доставлен в Читинский острог; от каторжных работ осво­божден указом 14 декабря 1835 г. и отправлен на поселение в село Вельское Иркутской губернии, а в 1839 г. переведен в город Туринск Тобольской губернии; в 1856 г. получил разрешение вы­ехать вместе с семьей в Европейскую Россию; в 1857 г. поселился в Нижнем Новгороде, где и умер.

Женой И.А.Анненкова была Жанна Полина Гёбль (в замужестве именовалась Прасковьей Егоровной; 1799—1876) — француженка, уроженка селения Сампиньи в департаменте Мёз, дочь офицера Жоржа Пьера Виктора Гёбля и Анны Марии Габриель Горси, при­ехавшая в Россию в 1823 г. и поступившая на службу в московский торговый дом Дюманси, где она познакомилась с И.А.Анненковым; последовала за ним в Сибирь, где они обвенчалась 4 апреля 1828 г. в Чите; оставалась в Сибири вместе с мужем до конца его ссылки и родила ему трех сыновей и трех дочерей.

Встреча Дюма с супругами Анненковыми произошла 5 октября 1858 г., во время его путешествия по России, в Нижнем Новго­роде, на приеме у нижегородского губернатора Александра Нико­лаевича Муравьева (1792—1863), бывшего декабриста.

... Если бы мне довелось жить во времена Скаррона и бывать на его обедах, то всем блюдам там я предпочел бы жаркое, поданное его женой. — См. примеч. к с. 118.

201 ... осажденная в 1831 году Кази-муллой крепость устояла ... —

20 августа 1831 г. Кази-мулла во главе 8-тысячного отряда блоки­ровал Дербентскую крепость, целую неделю держал ее в осаде и отступил, лишь когда к городу подошли войска генерал-майора Семена Васильевича Каханова (1787—1854).

... была соперницей Китайской стены ... — О Великой китайской стене см. примеч. к с. 16.

... Татарский князь Хасай Уцмиев, с которым мы познакомились в Баку ... — Хасай-бек Уцмиев, князь (1808—1867) — генерал-майор русской службы, сын кумыкского владетельного князя, с 1837 г. главного кумыкского пристава генерал-майора Мусы Уцмиева, в знак верности отдавшего своего сына в заложники русскому импе­ратору; обучался в Петербургском кадетском корпусе; участвовал в сражениях с горцами, служил в штабе Кавказской армии; в 382

1866 г. был заподозрен в измене в пользу Турции, выслан в Воро­неж, по дороге предпринял попытку самоубийства, ставшую при­чиной тяжелой болезни, от которой он вскоре умер.

... мой ученый и прославленный друг г-н Жомар придерживается того же мнения ... — Жомар, Эдм Франсуа (1777—1862) — французский картограф, инженер и археолог; участник Египетской экспедиции Бонапарта (1798), один из редакторов монументального двадцати­томного труда «Описание Египта» (1809—1828); член Академии надписей и изящных искусств (1818), основатель отдела картогра­фии Королевской библиотеки (1828), хранителем которой он был в 1838—1839 гг.; в 1848 г. президент французского Географического общества; автор многих научных трудов.

203 ... в 1837 году была предпринята экспедиция на земли абадзехов;

наступление шло на селение Адлер ... — Абадзехи (в оригинале Abazertzkys, в дневнике Abazertzi, так что прочтение «абадзехи» условно) — многочисленный адыгский народ, до окончания Кав­казской войны проживавший на территории нынешнего Красно­дарского края, в районе реки Псекупс, а затем вынужденный почти поголовно эмигрировать в Османскую империю. Однако их земли находились достаточно далеко к северу от Адлера, являвше­гося исконной территорией убыхов, которые ожесточенно сопро­тивлялись вторжению туда русских войск и в конце концов, потер­пев поражение в ходе Кавказской войны, почти все эмигрировали в Турцию.

Адлер — селение, основанное как форт возле одноименного чер­номорского мыса (местные жители называли его Артлар, а позднее он стал именоваться Константиновским), рядом с устьем реки Мзымта, 18 июня 1837 г., сразу после успешной высадки там 7 июня мощного русского десанта под командованием генерала Г.В.Розена, и вскоре начавшее именоваться крепостью Святого Духа; во время Крымской войны русский гарнизон был вынужден покинуть крепость, взорвав ее, и русские войска появились там вновь лишь в 1864 г.; русское поселение возле военного поста стало складываться в 1869 г.; ныне является куротным поселком и входит в состав Большого Сочи, располагаясь в его юго-восточной части.

... Бестужев вместе с другим офицером, капитаном Альбрандом, командовал стрелками. — Альбранд, Лев Львович (Альбрандт; 1804—1849) — русский военачальник, генерал-майор (1847); актив­ный участник Кавказской войны, славившийся своим необыкно­венным бесстрашием; военную службу на Кавказе начал в 1832 г.; в 1837 г., имея чин капитана и исполняя обязанности дежурного штаб-офицера, участвовал в высадке десантного отряда на мыс Адлер: он командовал при этом одним из передовых отрядов стрелков, и прапорщик Бестужев находился под его началом; в 1839 г. получил чин полковника, в 1847 г. — генерал-майора; в 1849 г. был назначен эриванским военным губернатором, но умер, едва успев вступить в должность.

... Князь Тарханов, от которого я узнал все эти подробности ... — Имеется в виду князь Р.Д.Тарханов (см. примеч. к с. 107).

... генералу Эспехо принесли какие-то часы. — Эспехо, Яким Михай­лович (Хоакин; 1792—1847) — русский военачальник, военный инженер, генерал-майор (1835); испанский дворянин, по рекомен­дации генерал-лейтенанта Августина де Бетанкура (1758—1824) перешедший в 1818 г. на русскую службу; участвовал в Русско- персидской (1826—1828), Русско-турецкой (1828—1829) и Кавказ-

ской войнах, занимаясь строительством фортификационных соору­жений и прокладкой дорог; в 1837 г. принимал участие в высадке десантного отряда на мыс Адлер и затем возводил на нем военное укрепление; в 1837—1841 гг. управлял Имеретией; в 1847 г. был назначен кутаисским военным губернатором, но вскоре умер.

Великая Кавказская стена

204 ... Я помещу здесь его рассказ взамен моего ... — Далее Дюма дает

перевод очерка А.А.Бестужева-Марлинского «Кавказская стена», не во всем совпадающий с оригиналом.

... советую Вам выучиться по-татарски и пробежать «Дербент- Наме» ... — «Дербенд-наме» («Дербентская летопись») — компиля­тивное сочинение кон. XVI—нач. XVII в., которое посвящено истории Дербента и событиям в прилегающих к нему Дагестане и Северном Азербайджане начиная с кон. V в. вплоть до 1064 г. и автором которого считается Мухаммад Аваби Акташи, житель селения Эндирей, написавший ее по поручению местного князя Чупан-бека; написанное на тюркском языке, оно является извле­чением из более древнего персидского сочинения «Книга по исто­рии Дербента». Рукопись «Дербенд-наме» поднес в подарок Петру I дербентский наиб Имам-Кули-бек. В начале этой истори­ческой хроники — ее первый русский перевод, который выполнил, скорее всего, видный азербайджанский историк и филолог Аббас- Кули-ага Бакиханов (1794—1846), был опубликован в еженедель­ной газете «Тифлисские ведомости» в 1829 г. — довольно подробно рассказывается о строительстве Великой Кавказской стены шахин­шахом Кавадом I и его сыном Хосровом I Ануширваном.

... вспомнить латынь и прочесть «De muro Caucaseo» Баера ... — Байер, Готлиб Зигфрид (1694—1738) — немецкий филолог, исто­рик, лингвист, археолог и востоковед, который с 1725 г. жил и работал в Санкт-Петербурге; академик Петербургской Академии наук, занимавший в ней кафедру восточных языков и древностей; исследователь древней русской истории, основоположник теории о решающей роли варягов в возникновении Русского государства; автор сочинений о варягах, скифах, киммерийцах и гипербореях. «De muro Caucaseo» (лат. «О Кавказской стене»; 1728) — написан­ное на латинском языке сочинение Г.З.Байера, созданное во мно­гом на основе записок Д.К.Кантемира (см. примеч. к с. 208), кото­рый участвовал в Персидском походе 1722 г. и начал переводить на латинский язык «Дербенд-наме», но умер, не успев завершить эту работу.

... заглянуть в Гмелина ... — Имеется в виду главное сочинение академика С.Г.Гмелина (см. примеч. к с. 23) «Путешествие по Рос­сии для изучения трех царств природы» («Reise durch Russland zur Untersuchung der drey Naturreiche»; 1770—1784).

... пожалеть, что Клапрот ничего не писал об этом ... — Скорее всего, имеется в виду двухтомное сочинение Ю.Г.Клапрота (см. примеч. к с. 145) «Путешествие по Кавказским горам и Грузии» («Voyage au mont Caucase et en Georgie»), изданное в Париже в 1823 г.

... вдвое пожалеть, что шевалье Гамба написал о том чепуху ... — Гамба, Жак Франсуа (1763—1833) — французский коммерсант, королевский консул в Тифлисе, путешествовавший в 1820—1824 гг. по Закавказью; автор двухтомного сочинения «Путешествие в Южную Россию и преимущественно в Закавказские области» («Voyage dans la Russie nwridionale, et particulierement dans les provinces siti^es au-dela du Caucase»; 1826). О Кавказской стене он коротко рассказывает в главе XIV второго тома этого сочинения, посвященной описанию Дербента.

205 ... к дербентскому коменданту майору Шнитникову. — Шнитников, Федор Александрович (?—1837) — майор Апшеронского полка, комендант Дербента, опекавший служившего там Бестужева; кава­лер ордена Святого Георгия (1835); скончался после смертельного ранения, полученного им в сражении с горцами.

... капитан Куринского полка ... — Куринский пехотный полк был сформирован в 1802 г. на острове Корфу и участвовал в военных действиях против французов, оккупировавших Ионические острова, в блокаде Измаила и в сражениях Отечественной войны 1812 года; с 1819 г. дислоцировался на Кавказе, принимая участиях в боях Кавказской, Русско-персидской и Крымской войн.

... полковник Верховский ... которого изменнически убил Аммалат- Бек в 1819 году ... — Полковник Е.И.Верховский был убит 8 октя­бря 1823 г. (см. примеч. к с. 191).

... стоил кисти Сальватора. — Имеется в виду Сальватор Роза (см. примеч. к с. 64).

... в ущелье, называемом по-старинному Коге-Каф ... — Этот топо­ним идентифицировать не удалось.

... Невдалеке от урочища Даш-Кессен ... — Этот топоним также идентифицировать не удалось.

206 ... Как Мильтонов сатана, которого одно крыло просекло уже свод ада ... — Мильтон (Милтон), Джон (1608—1674) — английский поэт, публицист, переводчик и историк; принимал участие в Английской революции, был сторонником республики; после реставрации 1660 г., с трудом избежав расправы за свои взгляды, вел уединенную жизнь, осложненную слепотой; признание его как поэта пришло лишь в XVIII в.

Сатана — персонаж поэмы Д.Мильтона «Потерянный рай» («Paradis lost»; 1667), написанной на библейский сюжет и воплотившей многолетние размышления автора о королевской власти, церкви и ее морали, религии, о праве народа на борьбу с тиранией.

... чудесного мира Гиндустана и Фарсистана ... — Гиндустан — уста­релое название Индии.

Фарсистан — историческая область на юге Персии, омываемая водами Персидского залива; главный город — Шираз.

207 ... За горной деревней Джалганны ... — Вероятно, имеется в виду Джалган — селение в 4 км к юго-западу от Дербента, расположен­ное на высоте 500 м.

... пещерка, известная под именем Эмджекляр-пир, то есть «Святых Сосцов» ... — Имеется в виду небольшой грот Эмчекли-пир, нахо­дящийся к югу от Дербента, в одном из отрогов Джалганского хребта; в ней со сталактитов, словно с набухших сосцов, капает прозрачная вода.

208 ... явилась в его уме, как Минерва из головы Юпитера, в полной силе и в полном вооружении ... — Минерва — италийская богиня- воительница, покровительница мудрости, искусств и ремесел; соответствовала греческой Афине Палладе, дочери Зевса (рим. Юпитера) и его супруги Метиды. Зевсу было предсказано, что Метида родит сына, который лишит его власти, и тогда он про­глотил свою беременную супругу, но через некоторое время, почувствовав страшную головную боль, приказал Гефесту раскро­ить ему череп топором, после чего из расколотого черепа Зевса вышла в полном боевом вооружении и с воинственным кличем Афина Паллада.

... Заране слышит гений ... — Заключительные слова из отрывков поэмы «Воспоминания» (1819) Е.А.Баратынского (1800—1844):

Свой век опередя, заране слышит гений Рукоплескания грядущих поколений.

... Князь Дмитрий Кантемир был в поезде Петра Великого и передал рассказ о Кавказской стене Баеру. — Кантемир, Дмитрий Констан­тинович (1674—1723) — молдавский и российский государствен­ный деятель, ученый-энциклопедист; сын молдавского господаря Константина Кантемира (ок. 1630—1693; правил с 1685 г.); в 1710—1711 гг. господарь Молдавского княжества, вассального по отношению к Османской империи; в апреле 1711 г. заключил в Луцке секретный договор с Петром I, направленный против турец­кого господства; после провала Прутского похода 1711 г. эмигри­ровал в Россию, получив княжеское достоинство Российской империи, обширные имения и значительный пенсион; участвовал в Персидском походе 1722 г.

209 ... только копыто коня табасаранских разбойников топчет поляны ... — Табасарань (Табасаран) — местность на юго-востоке Дагестана, к западу от Дербента, в бассейне реки Рубас; примерно соответствует нынешнему Табасаранскому району.

... Кавказская стена начиналась у южного угла крепости Нарын-Кале и шла от востока на запад ... — Великая Кавказская стена, или Даг-Бары, начинавшаяся от дербентской цитадели Нарын-Кала, тянулась на 40 км в западном направлении, в сторону Кавказских гор; в настоящее время от нее остались лишь отдельные фраг­менты.

210 ... явление, которое заметил Денон в пирамидах фараонов. — Денон, Доминик Виван, барон де (1747—1825) — французский дипломат, художник-гравер, литератор и политический деятель; был секрета­рем посольства в России (1773—1774) и Швейцарии (1775); в 1787 г. был принят во французскую Академию изящных искусств; участвовал в Египетском походе Бонапарта; в 1802 г. был назначен директором Музея Лувра и оставался на этом посту вплоть до кру­шения Империи.

... Посмотрев и осмотрев Кеджал-Кале, крепостицу, отстоящую верст на двадцать от Дербента ... — Сведений о такой крепости найти не удалось.

211 ... отобедали в деревне Митаги, расположенной на высокой горе ... — Митаги — горное селение в 8 км к юго-западу от Дербента, на высоте 550 м.

... и потом через Сабнову счастливо доехали до Дербента ... — Саб- нова — селение у западной окраины Дербента.

... взглянув на башни исторического, теперь исчезнувшего города Камака ... — Камак (Камах, Калей-Камах) — старинная арабская крепость в 8 км к юго-западу от Сабновы, входившая в десяток внешних форпостов, которые были созданы ок. VIII в. и защи­щали Дербент от набегов хазар.

... между ними, как меж абдеритами, нет ни одного умного чело­века. — Абдериты — жители Абдеры, древнегреческого города во Фракии (близ соврем, города Авдира), которых в античности счи­тали поголовно глупцами: бытовало представление, что на их умственные способности вредно влияет местный климат.

... скудные граниты Скандинавии названы officina gentium ... — Officina gentium («кузница племен») — так назвал Скандинавию, из которой вышли готы, Иордан (см. примем, к с. 10) в разделе 25 своего сочинения.

Караван-сарай Шах-Аббаса

213 ... В Баку вы будете жить в доме господина Пигулевского, уездного

начальника. — Пигулевский, Лев Викторович (?—?) — в 1858 г. коллежский асессор, уездный начальник в Баку; со следующего, 1859 г., когда Баку стал губернским центром, надворный советник и губернский прокурор.

... В Шемахе в вашем распоряжении будет превосходный казенный дом и превосходный человек, комендант города. — Такой официаль­ной должности в Шемахе в это время не было. Ниже шемахинским комендантом Дюма называет подполковника Г.М.Охицинского.

... В Пухе вы найдете Тарханова ... — См. примем, к с. 107.

... поцелуйте от моего имени его сына, ребенка лет двенадцати, говорящего по-французски не хуже вас, да вы и сами увидите, какого удивительного ума этот очаровательный мальчуган. — Имеется в виду сын князя Рамаза Дмитриевича Тархан-Моуравова — Иван Рамазович Тарханов (1846—1908), с детства проявлявший незау­рядные способности, впоследствии выдающийся российский физиолог, исследователь центральной нервной системы, ученик И.М.Сеченова, в 1877—1895 гг. профессор кафедры физиологии в Петербургской Медико-хирургической академии (с 1881 г. она именовалась Военно-медицинской академией).

... В Царских Колодцах вы встретите князя Меликова и графа Толя ... — Царские Колодцы — см. примеч. к с. 102.

Меликов, Леван Иванович, князь (Меликишвили; 1817—1892) — российский военачальник, один из крупнейших деятелей Кавказ­ской войны; представитель армянской княжеской семьи; генерал- майор (1853), генерал-лейтенант (1859), генерал от кавалерии (1869); генерал-адъютант (1861); с 1858 г. командующий войсками Лезгинской кордонной линии; участвовал в блокаде Гуниба и пле­нении Шамиля; с 1859 г. временный командующий войсками в Прикаспийском крае и равнинном Дагестане; во время Русско- турецкой войны 1877—1878 гг. руководил подавлением восстания в Дагестане.

Толь, Николай Карлович, граф (1819—?) — полковник, флигель- адъютант, в 1857—1860 гг. командир Переяславского драгунского полка; впоследствии генерал-майор.

... в Тифлисе вы остановитесь у вашего консула, барона Фино. — О бароне Фино см. примеч. к с. 102.

... Там вы будете себя чувствовать, точно на Гентском бульваре. — Гентский бульвар — в 1815—1828 гг., в годы Реставрации, название северной части Итальянского бульвара, или бульвара Итальянцев, составляющего часть северо-западного отрезка Больших бульваров Парижа; назывался так в память о бельгийском городе Генте, в котором находился в изгнании в 1815 г., во время Ста дней, фран­цузский король Людовик XVIII.

214 ... Поистине, никакой признательностью нельзя ответить на подоб­ные заботы и, как философски выражается наш друг Нестор Рок- план, отплатить за них можно лишь неблагодарностью. — Рокплан, Луи Нестор Виктор (1804—1870) — французский журналист, писа­тель и театральный деятель; главный редактор газеты «Фигаро» (с 1827 г.), в 1840—1860 гг. последовательно директор нескольких парижских театров: Оперы, Опера-Комик, Нувоте, Варьете, Шатле; образцовый парижский денди и известный остроумец. «Неблагодарность есть независимость сердца» — один из афориз­мов Н.Рокплана.

... И как называется эта легенда? — «Снег с горы Шах-даг». — Речь идет о кавказской повести А.А.Бестужева-Марлинского «Мулла- Нур» (1836), написанной на фольклорной и реально-исторической основе.

Шахдаг (тюрк. «Царь гор») — горная вершина высотой 4 243 м, находящаяся в Азербайджане, в восточной части Большого Кав­каза, в системе Бокового хребта.

... Это небольшая гора, чуть выше Монблана ... — Монблан — гор­ный массив в Западных Альпах, на границе Франции и Италии, и его одноименная вершина (4 808 м), самая высокая в Западной Европе.

215 ... Мы увидим ее на пути в Кубу. — Куба — город в Азербайджане, на северо-восточном склоне горы Шахдаг, на правом берегу реки Кудиал-чай, в 165 км к северо-западу от Баку; основан в XV в.; с 1735 г. столица Кубинского ханства, в 1806 г. занятого русскими войсками и в 1813 г. вошедшего в состав Российской империи; с 1846 г. уездный город в составе Дербентской губернии, а с 1859 г. — Бакинской.

... она потихоньку выросла между верховьями рек Кусар и Кудиал- чай ... — Кусар-чай (в оригинале Koussaer) — река на севере Азер­байджана, длиной 113 км; начинается на склоне горы Базардюзю, на высоте 3 780 м, течет в северо-восточном направлении и впа­дает в Каспийское море.

Кудиал-чай (в оригинале Koudioul-Tchay) — река длиной 120 км, протекающая по Кубинскому району Азербайджана; начинается на склонах Главного Кавказского хребта, течет почти параллельно Кусар-чаю, южнее его, и тоже впадает в Каспийское море.

... Это ненамного глупее ... чем рака с мощами святой Женевьевы. — Женевьева (ок. 422—502/512) — христианская святая, покрови­тельница Парижа; во время вражеских нашествий, моровых по­ветрий и прочих бедствий раку с ее мощами, которые считались способными отвратить от города подобные несчастья, носили по улицам французской столицы (в 1793 г., во время Великой Фран­цузской революции, мощи святой были сожжены на Гревской пло­щади).

... См. «Комок снега». — Имеется в виду роман Дюма «Комок снега» («La Boule de neige»; 1859), созданный им на основе повести А.А.Бестужева-Марлинского «Мулла-Нур».

216 ...На второй станции, то есть в Куларе ... — Кулар (современное правописание — Куллар; в оригинале Koulaze) — селение в 25 км к югу от Дербента; одна из станций на почтовом тракте в сторону Баку.

В своем дневнике Дюма перечисляет почтовые станции на про­деланном им пути к Кубе: Arap-Araskaia (Араблярская?), Koulaze (то есть Кулар), Yalaminskaya (Яламинская).

... прибыли на берег Самура. — О Самуре см. примеч. к с. 25.

217 ... Было уже совершенно темно, когда мы въехали в еврейскую сло­боду, служащую предместьем города. — Еврейская Слобода (с 1926 г. Красная Слобода) — крупное мононациональное селение горских евреев, расположенное на левом берегу Кудиал-чая, напротив Кубы; возникло ок. 1722 г., когда горские евреи получили право селиться в Кубинском ханстве и стали пользоваться покровитель­ством кубинских ханов, благодаря чему в это предместье ханской столицы стали стекаться евреи из других краев.

... Они происходят, как и воинственные евреи Лазистана, от плен­ников Синаххериба. — Здесь явно имеется в виду не Синаххериб (см. примеч. к с. 10), а Салманасар V (см. примеч. к с. 10).

... улицы города весьма напоминали каналы Венеции. — Венеция — город в Северной Италии, в области Венето; расположен на 118 островах Венецианской лагуны в Адриатическом море, разделен­ных 177 каналами.

... Кубинское ханство было одним из самых значительных в Даге­стане. — Кубинское ханство — феодальное государство, которое возникло в 1680 г. на северо-востоке современного Азербайджана и крайнем юге Дагестана и столицей которого с 1735 г. был город Куба; после распада державы Сефевидов в 1736 г. обрело незави­симость и достигло вершины своего могущества при Фатали-хане (1736—1789; правил с 1758 г.); в 1806 г. было занято русскими вой­сками и по Гюлистанскому мирному договору (1813) отошло к Российской империи.

218 ... Это своего рода Террачина Каспийского моря. — Террачина — город в Италии, в области Лацио, на берегу Тирренского моря, на полпути между Римом и Кампанией, у юго-восточного края Пон­тийских болот, которые были осушены в первой трети XX в.; в окрестностях этого города прежде свирепствовала малярия (болот­ная лихорадка).

... уездный начальник, г-н Коцейовский, с радушием предоставивший нам превосходную квартиру ... — Начальником уездного управления в городе Кубе был в это время майор Леопольд Петрович Коцей­овский (?—?).

... девочка, прятавшаяся, подобно Галатее Вергилия, только для того, чтобы быть на виду ... — Галатея — героиня сельской поэмы Вергилия «Буколики», грациозная и красивая девушка; здесь содержится намек на стихи: Галатея игривая тут же

В ветлы бежит, а сама, чтобы я увидал ее, хочет

(III, 64—65; перевод С.Шервинского).

219 ... Среди этих подъемов и спусков протекают три реки: Кара-чай ... Ак-чай ... Вельвеле ... — Дорога, ведущая из Кубы в Баку, последо­вательно пересекает три небольшие реки: Аг-чай, Кара-чай и Вельвеле-чай; все они начинаются в горах Большого Кавказа и текут в северо-восточном направлении, впадая в Каспийское море.

... прибыли на станцию Сумгаит. — Сумгаит (с 1949 г. город) — в XIX в. селение в 30 км к северу от Баку, на побережье Каспий­ского моря, в устье реки Сумгаит, последняя почтовая станция на пути в Баку; ныне один из крупнейших городов Азербайджана.

220 ... один из караван-сараев, которые Шах-Аббас оставил у себя за спиной после своих завоеваний. — Правление Шах-Аббаса (см. при­меч. к с. 20) было отмечено масштабными строительными рабо­тами: по его приказу строились мечети и училища, мостились дороги, укладывались водопроводы и возводились сотни караван- сараев.

222 ... развернуть над палаткой, на ночном ветру, трехцветное знамя ... — Имеется в виду национальный флаг Франции, введен­ный в 1794 г., отмененный в годы Реставрации и окончательно принятый после Июльской революции 1830 года; состоит из трех вертикальных полос: синей, белой и красной.

Баку

223 ... дорога, которая от Кызыл-Буруна следовала вдоль морского берега ... — Кызыл-Бурун (с 1954 г. город Сиазань, районный центр) — станция на почтовом тракте Дербент-Баку, третья после Кубы, в 57 верстах от нее, на побережье Каспийского моря.

... напоминает пейзажи нашей Бургундии ... — Бургундия — исто­рическая провинция на востоке Франции, охватывавшая террито­рии соврем, департаментов Кот-д'Ор, Ньевр, Сона-и-Луара и Йонна; до кон. XV в. — герцогство, фактически независимое госу­дарство, хотя и находившееся в вассальной зависимости от Фран­ции; после 1477 г. вошла в состав Французского королевства.

224 ... Посреди города ... выделяются ханский дворец, разрушенный мина­рет, старая мечеть и Девичья башня ... — Ханский дворец — имеется в виду главное здание дворцового комплекса Ширванша- хов, сооруженного в основном в XV в., при шахе Халил-Улле I (правил в 1417—1465 гг.), после переноса шахской резиденции из Шемахи в Баку, и расположенного на склоне холма, на трех уров­нях; помимо дворца, ансамбль включает также дворцовую мечеть с 22-метровым минаретом, усыпальницу и другие здания.

Девичья башня («Гыз Галасы») — один из древнейших памятников Баку и его символ; представляет собой круглую башню из мест­ного известняка, высотой 28 м и диаметром 16,5 м, построенную на выступе береговой скалы; ни дата ее строительства, ни ее пер­воначальное назначение не известны; в XII в. она вошла в обо­ронительную систему города и стала главной цитаделью Бакин­ской крепости; в июне 1858 г. на ней был установлен маяк, про­служивший до 1907 г.

... в полную противоположность античной Мирре, влюбленной в сво­его отца ... — Царевна Мирра — персонаж древнегреческой мифо­логии, дочь кипрского царя Кинира, которая воспылала грешной любовью к своему отцу и, воспользовавшись чужим именем и тем­нотой, утолила свою любовную страсть; заглавный персонаж тра­гедии итальянского поэта и драматурга-классициста графа Витто­рио Альфьери (1749—1803) «Мирра» («Mirra»; 1784 — 1786).

225 ... Это посмертный памятник русскому генералу Цицианову ... — Цицианов, Павел Дмитриевич (1754—1806) — грузинский князь, российский военачальник, генерал от инфантерии (1804), с 1802 г. астраханский военный губернатор и главнокомандующий на Кав­казе; 8 февраля 1806 г., во время переговоров у стен осажденного им Баку, был вероломно убит Ибрагим-беком, двоюродным братом бакинского правителя Хусейн-Кули-хана.

Памятник П.М.Цицианову — каменный обелиск, обнесенный железной оградой, — был установлен в Баку в 1846 г., в наместни­чество князя Воронцова, на месте гибели генерала, вблизи Шема- хинских ворот; позднее вокруг памятника был разбит Цицианов- ский сквер, находившийся в начале Цициановской улицы (с 1923 г. улица Али Байрамова, с 1993 г. — Тебриза Халилбейли); в первые годы советской власти обелиск был уничтожен.

... Хан ... попросил о встрече с генералом Цициановым. — Имеется в виду последний бакинский хан Хусейн-Кули-хан, правивший в 1792—1806 гг.; в 1806 г. бежал в Персию.

...Он ответил, как Цезарь: «Они не осмелятся» ... — Дюма цитирует здесь фразу из трагедии Вольтера «Смерть Цезаря» («La Mort de Сёзаг»; 1731): Цезарь отвечает так сенатору Долабелле, предупре­дившего диктатора о замысле заговорщиков убить его (IV, 5).

226 ... Баку, главные здания которого были построены Аббасом II, во все времена считался священным местом для гебров. — Аббас П (1633— 1666) — иранский шах с 1642 г., сын Сефи I (1611 — 1642; правил с 1629 г.), правнук Аббаса I Великого.

Гебры — традиционное наименование огнепоклонников в Иране, которые после завоевания этой страны арабами в сер. VII в. не перешли в ислам, сохранив свою прежнюю веру.

... Ханство, вначале независимое, позднее стало вассалом Пер­сии ... — Бакинское ханство — феодальное государство на терри­тории современного Азербайджана, на Апшеронском полуострове, с центром в городе Баку; существовало с первой трети XVIII в. (первым его ханом считаетсяМухаммад Хусейн-бек, правивший в 1718—1723 гг.) до 1806 г., когда оно было захвачено русскими вой­сками и присоединено к Российской империи.

227 ... всеобщего языка, который наши ученые ищут со времени разруше­ния Вавилонской башни. — Вавилонская башня — в Ветхом Завете (Бытие, 11: 1—9) огромная башня «высотою до небес», которую начали возводить одновременно с городом потомки Ноя; предо­стерегающий символ человеческой гордыни, олицетворение могу­щественной силы, противной Богу, который покарал строителей, смешав их языки, так что они перестали понимать друг друга, и рассеяв их по всей земле.

228 ... Одна из княгинь была жена, а другая — дочь Мехти-Кули-хана, последнего хана Карабаха. — Мехти-Кули-хан (1772—1845) — последний хан Карабахского ханства, правивший в 1806—1822 гг.; принадлежал к династии Джеванширов, был сыном Ибрагим-хана (1732—1806; правил с 1758 г.); генерал-майор русской армии (1805); в 1822 г. бежал в Иран, после чего Карабахское ханство (его сто­лицей был город Шуша), с 1805 г. находившееся под властью Рос­сийской империи, было упразднено и стало российской провин­цией; через некоторое время получил разрешение вернуться в Шушу, после чего ему были возвращены его личные владения и чин генерал-майора (1827) и назначено крупное денежное содер­жание.

Женой Мехти-Кули-хана была Бадирджахан-бегим (1802—1861) — внучка правителя Гянджинского ханства Джавад-хана Зияд оглу Каджара (1748—1804; правил с 1786 г.), дочь его сына Угурлу-хана (1781—?), на короткое время, в 1825—1828 гг., восстановившего ханскую власть в Гяндже; после смерти мужа получала пожизнен­ную пенсию от царского правительства.

Единственной дочерью и наследницей Мехти-Кули-хана, послед­ней представительницей карабахского ханского рода была Хуршид- бану (1832—1897) — в первом браке (с 1850 г.) жена князя Хасая Уцмиева (см. примеч. к с. 201), родившая от него двух детей и оставленная им в 1864 г.; известная азербайджанская поэтесса, взявшая себе псевдоним Натаван («Одинокая»), автор лирических стихов; руководительница литературного кружка «Меджлис дружбы», созданного в Шуше в 1872 г.; в 1869 г. вторым браком вышла замуж за шушинца Сеида Гусейна, от которого она родила еще трех сыновей и двух дочерей.

... Маленькая девочка трех или четырех лет ... с удивлением смо­трела на нас ... — Имеется в виду дочь князя Хасая Уцмиева и Хуршид-бану — княжна Хан-бике Уцмиева (ок. 1856—1921), в первом браке (1872) жена Аман-Улла-хана Нахичеванского (1845—ок. 1891), внука последнего правителя Нахичеванского хан­ства Эхсан-хана (1789—1846; правил в 1820—1828 гг.).

... между коленями бабушки прятался мальчик пяти-шести лет ... — Имеется в виду сын князя Хасая Уцмиева и Хуршид-бану — Мехти- Кули-хан II (1855—1900), которому в описываемое время было три года ; впоследствии он стал подполковником русской армии и поэ­том (печатал свои произведения под псевдонимом Вафа).

... В Санкт-Петербурге ... князь познакомился с моим добрым другом Мармье ... — Мармье, Ксавье (1809—1892) — французский писа­тель, путешественник и переводчик-германист; член Французской академии (1870); автор десятков сочинений, в том числе книг, посвященных его многочисленным путешествиям по всему миру.

... не знаю, где теперь пребывает Мармье — в Танжере или в Том­букту, в Мехико или в Дамаске ... — Танжер — крупный портовый город в Северо-Западной Африке, на берегу Гибралтарского про­лива, в составе Марокко; основан в IV в. до н.э.; в 711 г. из этого города арабский полководец Тарик ибн Зийяд начал свой завоева­тельный поход на Пиренейский полуостров.

Томбукту — старинный город на западе Африки, на южной окраине пустыни Сахара, вблизи правого берега реки Нигер, в нынешнем государстве Мали; будучи одним из крупнейших центров караван­ной торговли, издавна служил также исламским религиозно­духовным центром и вплоть до кон. XIX в. был фактически недо­ступен для европейцев, оставаясь для них городом-загадкой.

Мехико — столица Мексики, старинный город, расположенный в центре страны, в южной части Мексиканского нагорья.

Дамаск — см. примеч. к с. 16.

... поскольку, вполне естественно, он не находится в библиотеке Министерства народного просвещения ... — К.Мармье с 1840 г. был библиотекарем Министерства народного просвещения, а с 1846 г. хранителем и главным администратором библиотеки Святой Женевьевы в Париже.

229 ... В двадцати шести верстах от Баку находится знаменитое свя­

тилище огня Атеш-Гях ... — Атешгях («Дом огня») — расположен­ное в 20 км к северо-востоку от Баку, около поселка Сураханы, святилище огнепоклонников, храм неугасимого огня, возведенный на месте выходящего из-под земли горящего природного газа; к этому месту с глубокой древности стекались на поклонение огнен­ной стихии зороастрийцы, но в своем нынешнем виде храмовый комплекс (помимого главного алтаря, он включает кельи, молельни, караван-сарай, зубчатую стену) был построен жившими в Баку индийскими купцами в кон. XVII—нач. XIX в.; храм дей­ствовал до 1880 г., когда последний его жрец, оставшись в одино­честве, вернулся в Индию; в настоящее время является государ­ственным историко-архитектурным заповедником.

... от Ленкорани до Дербента. — То есть по всему западному побе­режью Каспийского моря.

...из нее изготавливают цемент, который ... использовался, как уве­ряют, при постройке Вавилона и Ниневии. — При возведении Вави­лона и Ниневии древние строители использовали в качестве свя­зующей массы в кирпичной кладке горячий асфальт.

... остров Челекен, или Нефтяной остров. — Челекен — крупней­ший остров Каспийского моря, располагавшийся в 20 км от его восточного берега; в 30-х гг. XX в., в связи с понижением моря, превратился в полуостров (относится к Туркмении); изобилует нефтью, промысел которой начал там ок. 1820 г. туркменский старшина Кият-бек.

230 ... У оконечности Апшерона, образуя пролив, располагается остров

Святой ... — Имеется в виду остров Пираллахи (тюрк. «Святилище Аллаха»), находящийся в 2 км к северо-востоку от побережья Апшеронского полуострова (ныне соединен с ним дамбой) и изо­билующий месторождениями нефти; на русских картах XVIII— XIX в. носил название Святой; в 1936 г. был переименован в остров Артем и носил это название вплоть до 1991 г., когда ему было воз­вращено его прежнее имя; испокон веков служил святым местом для огнепоклонников.

... создается крупная компания для производства свечей из нефти. — Речь, видимо, идет о «Закаспийском торговом товариществе» — основанной в 1857 г. акционерной компании, одним из главных учредителей которой был богатый купец-старообрядец, первый русский нефтепромышленник Василий Александрович Кокорев (1817—1889); позднее к нему присоединился предприниматель Петр Ионович Губонин (1828—1892). В 1858—1859 гг. это товари­щество построило на Апшеронском полуострове первый в России нефтеперегонный завод.

... парсы, маджусы и гебры избрали Баку своим священным местом. — Парсы — наименование в Индии зороастрийцев-огнепоклонников, переселившихся туда из Ирана после его завоевания арабами.

Маджусы — арабское наименование зороастрийцев-огнепоклон­ников.

...от слова «Фарс», или «Фарсистан», названия древней Персиды. — Персида — античное название исторической области Фарсистан, или Фарс (см. примеч. к с. 206).

... Зороастр (на пехлевийском языке Зарадот, на авестийском — Заратуштра, на персидском — Зардушт) — основатель, а точнее, реформатор религии древних персов. — Дюма почерпнул приведен­ные им здесь сведения о Зороастре (см. примеч. к с. 9) из статьи «Зороастр», содержащейся в популярном «Всеобщем историческом и географическом словаре» («Dictionnaire universel d’histoire et de geographic»; 1842) французского педагога, переводчика и лексико­графа Мари Никола Буйе (1798—1865).

Пехлевийский язык (букв, «парфянский») — мертвый язык, назы­ваемый также среднеперсидским и являющийся продолжением древнеперсидского языка и предшественником новоперсидского; служил официальным и литературным языком в Персии во вре­мена Сасанидов (III—VII вв.).

Авестийский (от названия священной книги зороастризма «Аве­ста») — древнейший из сохранившихся в письменной фиксации иранских языков; служил для записи священных текстов зороас­тризма.

... Родился он, по всей вероятности, в Мидии, в Адербейджане (то есть Атропатене) ... — Адербейджан — принятое в XIX в. в России название историко-географической области Азербайджан на севере Ирана.

Атропатена (Малая Мидия, или Мидия Атропатена) — в древности государство на севере Ирана, получившее название от имени Атропата (ок. 370—после 321 до н.э.), ахеменидского сатрапа Мидии, которого завоевавший Персидскую державу Александр Македонский оставил в конечном счете на его посту и который после смерти великого завоевателя и распада его империи сохра­нил власть над северной частью Мидии, основав независимое государство, примерно соответствовавшее по территории Иран­скому Азербайджану.

... в царствование Гистаспа, отца Дария I. — Дарий I (ок. 550— 486 до н.э.) — один из величайших царей Персидской державы, правивший с 522 г. до н.э., представитель младшей линии Ахеме- нидов, сын Гистаспа (Виштаспы), сатрапа Парфии; отец Ксеркса I.

Однако современником и покровителем Зороастра считается не сатрап Гистасп, отец Дария I, а живший намного веков раньше легендарный царь Бактрии, носивший созвучное имя Гуштасп и провозгласивший зороастризм государственной религией.

... как Моисей, лицом к лицу узрел Бога ... — См. примеч. к с. 32.

... Первым совершенным им чудом стало обращение в новую веру царя Гистаспа и его сына Исфендиара ... — Исфендиар — персонаж иранской мифологии, герой, борец за утверждение веры Заратуш- тры, коварно погубленный отцом, который опасался его притяза­ний на трон.

231 ... отрядил против Зороастра целое войско брахманов ... — Брах­

маны — высшее сословие древнеиндийского общества: жрецы, ученые, правоведы.

... вся страна вплоть до Инда приняла новое учение. — Инд — одна из крупнейших рек Южной Азии; берет начало в Гималаях, на тер­ритории Китая, протекает по северо-западной части Индии и Пакистана и впадает в Аравийское море недалеко от города Карачи; длина ее 3 180 км.

... Зороастр умер на горе Альбордж ... оставив после себя двадцать одну книгу своего учения, которые именуются нас к и и из сохрани­вшихся отрывков которых была составлена «Зенд-Авеста», то есть «Живое слово». — Альбордж (у Дюма ошибочно Adordji) — в веро­ваниях зороастрийцев святая гора, на которую удалился и на кото­рой умер Зороастр.

«Зенд-Авеста» (букв. «Толкование и канон») — сборник древних священных текстов зороастрийцев, которые на протяжении мно­гих веков после нашествия Александра Македонского сохранялись лишь в разрозненных отрывках и в устной передаче и были собраны, окончательно кодифицированы в виде 21 книги (каждая из них именуется «наск») и снабжены переводом на среднеперсид­ский язык в IV в., при царе Шапуре П (?—379; правил с 309 г.).

... во времена царствования его преемников — Селевкидов и парфян­ских Аршакидов ... — Селевкиды — династия правителей эллини­стического государственного образования, основанного ок. 312 г. до н.э. Селевком I Никатором (ок. 356—281 до н.э.), полководцем Александра Македонского, и простиравшегося в период своего наибольшего могущества от Эгейского моря на западе до Инда и Аму-Дарьи на востоке; однако уже к кон. II в. до н.э. под властью преемников Селевка I осталась лишь Сирия, которая в 64 г. до н.э. была объявлена римской провинцией, и тем самым царство Селев- кидов прекратило свое существование.

О парфянской династии Аршакидов см. примеч. к с. 14.

... Через двести двадцать пять лет после Рождества Христова этот культ вновь восстановил Ардашир Папакан, основатель династии Сасанидов в Персии. — Об Ардашире Папакане см. примеч. к с. 14.

... перешли в Гуджарат и на берега Инда ... — Гуджарат — истори­ческая область на северо-западе полуострова Индостан, омывае­мая водами Аравийского моря и двух его заливов (Камбейского и Кач); на ее территории в древности и в средние века существовал ряд феодальных государств; ныне является штатом Индии.

... Теперь двумя главными отечествами несчастных парсов являются Бомбей ... и Баку ... — Бомбей (с 1995 г. Мумбаи) — портовый город на западе Индии, на побережье Аравийского моря, админи­стративный центр штата Махараштра; один из крупнейших горо­дов мира.

... у них сохранилось истинное предание о культе Митры ... — Митра — индоиранский бог света и разума, выступающий своего рода посредником в споре духа добра Ахуры-Мазды и духа зла Ахримана и устанавливающий согласие и спокойствие в человече­ском обществе.

233      ... имя Брахмы повторялось каждую минуту. — Брахма — один из

трех главных богов индуистского пантеона, бог-Создатель (двумя другими богами индуистской троицы являются Вишну-Хранитель и Шива-Разрушитель).

... селение Сураханы, расположенное в версте от монастыря ... — Сураханы — селение на Апшеронском полуострове, в 18 км к северо-востоку от Баку; в 1859 г. в его окрестностях, рядом с хра­мом огнепоклонников, был построен первый в России завод для перегонки нефти.

... возвратились с ним через эту сольфатару, имеющую перед неаполитанской Сольфатарой то огромное преимущество, что она никогда не затухает. — Сольфатара — вулкан в окрестности городка Поццуоли близ Неаполя, окруженный фонтанами из струй сернистого газа и водных паров; на равнине вблизи него находятся многочисленные серные источники; его последнее извержение происходило в 1198 г.

От названия этого вулкана произошло слово сольфатары — так именуют всякие выходы горячих вулканических газов из трещин и каналов в кратере вулкана и на его склонах.

XXIII. Город, базары, мечеть, вода и огонь

235 ... выходил из дома, чтобы отправиться к г-же Фрейганг. — Имеется

в виду Наталья Алексеевна Фрейганг, урожденная Канеева, жена капитана К.В.Фрейганга (см. примеч. к с. 236).

... князь Тюмень устроил в своем степном дворце празднество в мою честь ... — Церенджаб Тюмень (1824—1862) — калмыцкий князь (нойон), владетель Хошеутовского улуса, входившего в Астрахан­скую губернию; унаследовал свои владения по духовному завеща­нию своего дяди, полковника Сербеджаба Тюменя (1774—1848); командир Второго полка в Астраханском казачьем войске, подпол­ковник; 29—30 октября 1858 г. принимал в своем имении Тюме-

невка (ныне поселок Речное Харабалинского района Астраханской области), на левом берегу Волги, в 70 км выше Астрахани, Дюма и его спутников, о чем рассказано в главах LXVIII—LXXI книги Дюма «В России».

... совершил на борту парохода адмирала Машина поездку из Астра­хани в загородный дом, принадлежащий князю Тюменю, вместе с двумя очаровательными дамами, которых звали г-жа Петриченко и г-жа Давыдова, и юной девушкой, которую звали мадемуазель Вру­бель. — Машин, Ростислав Григорьевич (1810—1866) — русский морской офицер, контр-адмирал (1855); в 1845—1849 гг. начальник Камчатки; военный губернатор Астрахани в 1857—1859 гг.

Госпожа Петриченко — вероятно, имеется в виду Мария Ивановна Петриченко (7—1885), жена морского офицера, капитана Кирилла Никифоровича Петриченко (1822—1895), долгие годы служившего на Каспийском море и командовавшего Астрабадской морской станцией, впоследствии контр-адмирала; занималась журналисти­кой и переводами для литературных журналов.

Давыдова, Екатерина (?—?) — сноха Александра Александровича Давыдова (ок. 1810—1855), морского офицера, дежурного штаб- офицера штаба командира Астраханского порта и капитана пер­вого ранга (1856), впоследствии контр-адмирала (1866) и коман­дира Бакинского порта, вице-адмирала (1874) и адмирала (1885); жена его сына Георгия Александровича Давыдова (?—?).

Мадемуазель Врубель — Мария Михайловна Врубель (1840—1862), третья дочь генерал-майора М.А.Врубеля, впоследствии жена вла­димирского помещика Владимира Ивановича Куруты (1838—1902), умершая от чахотки в возрасте двадцати двух лет.

... ее отец, казачий атаман, умер за восемь месяцев до этого. — Вру­бель, Михаил Антонович (1799—1858) — генерал-майор, наказной атаман Астраханского казачьего войска в 1849—1857 гг.; дед зна­менитого русского художника Михаила Александровича Врубеля (1856-1910).

Врубели и Давыдовы были связаны родственными узами: жена адмирала А.А.Давыдова, Екатерина Григорьевна, урожденная Басаргина, дочь Григория Гавриловича Басаргина (ок. 1790—1853), вице-адмирала, с 1849 г. астраханского военного губернатора и командира Каспийской флотилии, и Анна Григорьевна Врубель, урожденная Басаргина (1836—1859), сноха генерала М.А.Врубеля, жена его сына, офицера Александра Михайловича Врубеля (1828— 1899), и мать художника Михаила Врубеля, были родными сестрами.

... жила в течение двух лет в Астрабаде, в Персии ... — Астрабад (с 1937 г. Горган) — древний торговый город на северо-востоке Ирана, в 30 км от юго-восточной оконечности Каспийского моря; его портом прежде служил городок Бендер-Гяз, стоящий на берегу Астрабадского (Горганского) залива Каспия.

Около 1844 г. на острове Ашур-Ада Астрабадского залива была соз­дана по соглашению с иранским правительством русская Астра- бадская морская станция, входившая в состав Каспийской флоти­лии и просуществовавшая до нач. XX в.; ее первоначальной зада­чей был надзор за морскими разбойниками-туркменами; на острове постоянно находились военные корабли, военная команда и располагалась небольшая русская колония.

236 ... пришла ... вместе со своим мужем, начальником порта. В это

время и было условлено, что на другой день г-н Фрейганг приедет за мной в экипаже ... — Фрейганг, Карл Васильевич (1815—7) — рус- 396

ский морской офицер, вице-адмирал; службу начал мичманом в 1834 г.; в 1850—1853 гг. был начальником Петропавловского порта и помощником камчатского военного губернатора; в 1857—1858 г., имея звание капитана первого ранга, командовал Бакинской мор­ской станцией.

... я имею в виду персидского консула в Тифлисе ... — Персидским генеральным консулом в Тифлисе в 1858 г. был Сартип-Мирза- Хусейн-хан.

237 ... Для него Авраам умер вчера, а Иаков еще жив ... — Авраам — ветхозаветный персонаж, родоначальник многих народов; первый из трех библейских патриархов, живший в эпоху после потопа. Иаков — внук Авраама, сын Исаака и Ревекки, третий библейский патриарх, потомки двенадцати сыновей которого образовали, согласно Ветхому Завету, израильский народ (колена Израилевы). ... телята стали редкостью в Армении; не потому ли ... так часто встречаются там теперь блудные сыновья? — Блудный сын — пер­сонаж евангельской притчи (Лука, 15: 11—32) о молодом человеке, который в распутстве расточил выделенное ему отцом имение, а затем вернулся, попросил прощения и был радостно встречен родителем, который устроил в честь его возвращения веселый пир, заколов для этого откормленного теленка.

238 ... ничто не мешает представить себе, что на эту трапезу сейчас придут Иаков и Рахиль, сядут за стол и будут праздновать свою помолвку. — Рахиль — библейский персонаж; младшая дочь Лавана, двоюродная сестра и любимая жена патриарха Иакова, получи­вшего ее в жены как вознаграждение за четырнадцать лет работы на Лавана, своего дядю. После долгого ожидания она стала мате­рью Иосифа, а затем Вениамина и умерла вслед за его рождением (Бытие, 29—35).

... это в Армении брали свое начало четыре ветхозаветные реки, оро­шавшие землю ... — Имеются в виду упоминаемые в Библии четыре реки, орошавшие рай: Фисон, Тихон, Хиддекель и Евфрат (Бытие, 2: 10-14).

239 ... я начал свое путешествие со Штеттина и Санкт-Петер­бурга ... — Штеттин (соврем. Щецин) — старинный город на северо-западе Польши, порт в устье Одера, вблизи Шецинского залива Балтийского моря; столица Западно-Поморского воевод­ства; расположен в 120 км к северо-востоку от Берлина и в 1 400 км к юго-западу от Санкт-Петербурга; известен с IX в.; с 1309 г. — столица герцогства Померания, в 1631 г. завоеванная шведами; в 1720 г. был захвачен Пруссией и вплоть до 1945 г. при­надлежал Германии, являясь главным морским портом Берлина; в 1945 г. по решению Потсдамской конференции вошел в состав Польши.

19 июня 1858 г. Дюма поднялся в Штеттине на борт русского паро­хода «Владимир», прибывшего через четыря дня, 23-го, в Крон­штадт.

240 ... эти Бенвенуто Челлини в остроконечных папахах ... — Челлини, Бенвенуто (1500—1571) — знаменитый итальянский скульптор и ювелир, автор книги мемуаров «Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции» («La Vita di Benvenuto di Maestro Giovanni Cellini Fiorentino, scritta, per lui medesimo, in Firenze»).

... эти изделия не столь законченны, как те, что выходят из мага­зинов Жаниссе и Лемоннье ... — Жаниссе — известная парижская ювелирная фирма, одним из основателей которой был ювелир Александр Фредерик Жаниссе (1795—1835).

Лемоннье, Александр Габриель (1808—1884) — знаменитый париж­ский придворный ювелир, магазин которого находился на Ван­домской площади, №25.

... вам кажется, что вы перенеслись во времена Шардена. — Шар­ден, Жан Батист (1643—1713) — французский ювелир, путеше­ственник и писатель, протестант; в 1665—1670 гг. по торговым делам посетил Индию и Персию и снискал расположение иран­ского шаха Аббаса II, назначившего его своим поставщиком; в 1671—1673 г. предпринял новое длительное путешествие в Персию, посетив по дороге Константинополь, Смирну, Кавказ, и до 1680 г. жил в Исфахане; в 1680 г. вернулся во Францию, но уже в следу­ющем году, спасаясь от религиозных преследований, которые вел против протестантов Людовик XIV, эмигрировал в Англию, где король Карл II назначил его придворным ювелиром и возвел в рыцарское достоинство; член Лондонского королевского общества (1682); автор многотомной книги «Путешествие господина кава­лера Шардена в Персию и другие места Востока» («Voyages de monsieur le chevalier Chardin en Perse et autres lieux de I’Orient»; 1686—1711), ставшей для европейцев важнейшим источником све­дений о персидской цивилизации того времени.

241 ... нам нужно было посетить мечеть Фатимы. — Мечеть Фатимы (Биби-Эйбат) — шиитская святыня, мечеть у юго-западного края Бакинской бухты, в 5 км от Баку, в Шиховой (Шейховой) деревне, возведенная в XIII в. над древней гробницей, которая слыла чудо­творной и в которой, как считается, была погребена Укейма- ханум — внучка шестого шиитского имама Джафара ас-Садика (702—765; имам с 743 г.), дочь седьмого шиитского имама Мусы аль-Казима (745—799; имам с 765 г.), бежавшая в Баку от пресле­дований халифов; шиитские имамы были прямыми потомками Фатимы, младшей дочери пророка Мухаммада, и потому, видимо, местные жители дали этой мечети имя Фатимы; в 1913—1915 гг. она была отреставрирована и перестроена, в 1936 г. разрушена, а в 1998—1999 гг. воссоздана.

... нам предстояло увидеть развалины караван-сарая, который покрыт в настоящее время морем ... — Имеются в виду руины Баи- ловского (или Сабаиловского) замка — одна из интереснейших достопримечательностей Баку: построенный в 1232—1235 гг. на одном из скалистых островов Бакинской бухты как крепость для защиты города со стороны моря, этот замок уже в следующем веке стал вследствие повышения уровня Каспийского моря затопляться его водами и в настоящее время скрыт ими. Прежде бытовали и другие версии о назначении этого сооружения: в частности, выска­зывалось предположение, что оно служило караван-сараем, но проведенные исследования опровергли эту гипотезу.

... зажгли нечто вроде ракеты Конгрива ... — Конгрив, Уильям, сэр (1772—1828) — английский инженер, подполковник британ­ской армии, с 1814 г. инспектор Королевской лаборатории Коро­левского арсенала, пионер ракетного оружия, изобретатель бое­вой пороховой ракеты (1805), которая была названа его именем, производилась на принадлежащей ему фабрике, основанной в 1817 г., и находилась на вооружении многих государств вплоть до сер. XIX в.

242 ... Этот греческий огонь приготовили татары. — Греческий огонь — зажигательная смесь, применявшаяся в военных целях в средние века и состоявшая, вероятно, из смолы, серы, селитры, горючих масел и других веществ; впервые была применена на море гре­ками, получившими секрет ее приготовления от арабов; использо­валась как в морских, так и в сухопутных сражениях; в военном деле применялась вплоть до XV в.; по свидетельствам современни­ков, ее нельзя было потушить, и она продолжала гореть даже на поверхности воды.

...Он напомнил мне рассказ Жуанвиля о том греческом огне, который метали турки и который, пылая в водах Нила, приводил в такой страх крестоносцев. — Жуанвиль, Жан де (ок. 1224—1317) — фран­цузский рыцарь и историк-хронист; во главе набранного им отряда участвовал в седьмом крестовом походе и стал одним из ближай­ших советников короля Людовика IX (1214—1270; правил с 1226 г.); в 1309 г. закончил большое сочинение «Книга о святых речах и добрых делах нашего святого короля Людовика», восхваляющее Людовика Святого и содержащее ценные сведения по истории Франции того времени.

О том, как в феврале 1250 г., во время осады крестоносцами кре­пости Мансура в дельте Нила, сарацины использовали греческий огонь, уничтожая деревянные осадные башни, Жуанвиль эмоцио­нально рассказывает в главах XXXIII—XLIV своего сочинения. Нил — величайшая река Африки, длиной около 6 700 км; проте­кает в Судане и Египте, впадает в Средиземное море, образуя дельту.

... вышли в открытое море, оставив справа по борту шхуну капи­тана Фрейганга. Она была построена в Або ... — В своем дневнике (стр. 54) Дюма приводит название этой шхуны — «Муха». Шхуна с таким названием действительно входила в это время в состав Каспийской флотилии, и ее капитаном был Александр Самойло­вич Эсмонт (1828—?).

Або (соврем. Турку) — крупный город на юго-западе Финляндии, у места впадения реки Аурайоки в воды Балтийского моря; изве­стен с XII в.; до 1809 г. — центр шведской администрации Фин­ляндии, в 1809—1812 гг. — столица Великого княжества Финлянд­ского; на судостроительных верфях города строились суда для российского военно-морского флота.

... обогнули Банковский мыс и причалили возле Шиховской косы. — Баиловский мыс расположен в западной части Бакинской бухты, а Шиховская коса (Шиховский мыс), крайняя юго-западная оконеч­ность Бакинской бухты, находится в 5 км к юго-западу от него.

... Нас привели к гробнице Фатимы, которая дала свое имя Фатими- дам и во время гонений, воздвигнутых Йазидом, удалилась в изгнание и пришла умереть близ Баку. — Хотя Дюма дальше и называет ту, чью гробницу он видел в бакинской мечети Биби-Эйбат, внучкой пророка Мухаммада, здесь, видимо, все же подразумевается его младшая дочь от его первой жены Хадиджи (ок. 555—619) — Фатима (ок. 606—632), единственная из всех его детей пережившая отца, который горячо ее любил; с 622 г. жена двоюродного брата и спо­движника пророка, Али ибн Абу Талиба (ок. 600—661), будущего четвертого халифа (с 656 г.), родившая от него двух сыновей — Хасана и Хусейна, от которых ведут свой род потомки пророка Мухаммада, и умершая задолго до начала правления халифа Йазида I.

Фатимиды — шиитская династия, получившая свое название от имени Фатимы, дочери пророка Мухаммада, и правившая в 909— 1171 г. в т.н. Фатимидском халифате (его столицей с 972 г. был Каир); основателем династии стал исмаилитский имам Убейдаллах (873—934), объявивший себя потомком Фатимы и создавший путем завоеваний государство, независимое от аббасидского халифа в Багдаде.

Напомним, что в гробнице, находившейся в мечети Биби-Эйбат, покоилась не Фатима (она была похоронена тайно, и где ее могила, неизвестно), а дочь ее дальнего потомка, имама Мусы аль-Казима, жившая спустя полтора столетия после смерти дочери пророка.

Йазид I (645—683) — второй арабский халиф из династии Омейя­дов, правивший с 680 г.; сын Муавии I, захватившего власть в мусульманском мире после смерти четвертого халифа Али ибн Абу Талиба; в сражении при Кербеле (10 октября 680 г.) его войска раз­били ополчение имама Хусейна ибн Али (627—680), сына Фатимы и Али, а сам Хусейн был убит и обезглавлен; по сей день является предметом жгучей ненависти для шиитов, полагающих, что руко­водить мусульманской общиной должны не выбранные лица (халифы), а имамы, потомки пророка Мухаммада.

243 ... Супруга князя Хасая Уцмиева ...в тот же год родила мальчика. — Речь идет о первенце князя Хасая Уцмиева — Мехти-Кули-хане (см. примеч. к с. 228).

... Наша лодка напоминала ладью Харона, пересекающую реку ада ... — Харон — в греческой мифологии мрачный старец, пере­возящий через реку Стикс (по другой версии, Ахеронт) души умер­ших в подземное царство Аид. Ладья Харона — символ смерти.

... море сделалось настоящим Флегетоном. — Флегетон (или Пири- флегетон — «Огненная река») — в древнегреческой мифологии огненная река в подземном царстве, впадающая в Ахеронт.

244 ... величиной с бассейн Тюильри. — Тюильри — здесь: сад в Париже, который начал закладываться одновременно со строительством дворца Тюильри, к западу от него; был отделен от дворца высокой стеной и переулком; расширялся и переустраивался в течение XVI— XVII вв.; ныне представляет собой большой регулярный парк, укра­шенный павильонами, статуями и четырьмя бассейнами, самый большой из которых, восьмиугольный, имеет диаметр 60 м.

... Скачи, ржи, закусывай удила, мой дикий конь, — говорит Марлин- ский ... — Это несколько измененная фраза из очерка «Прощание с Каспием» А.А.Бестужева-Марлинского, которая в подлинном виде звучит так: «Вперед же, вперед, конь мой!.. А, ты закусил брошенные удила, ты несешь, ты пытаешься сбить меня! Бей, неси! Я найду зверя лютее тебя для твоего укрощения ...»

245 ... если только это не император Александр II ... — Александр II (1818—1881) — российский император с 1855 г., старший сын Николая I и его жены с 1817 г. Александры Федоровны (Шарлотта Прусская; 1798—1860); один из самых выдающихся представителей династии Романовых, оставивший в истории российского государ­ства заметный след прежде всего проведенными им масштабными реформами: крестьянской, административной, судебной, военной; погиб в результате террористического акта, организованного пар­тией «Народная воля».

Тйгры, барсы, шакалы, змеи, фаланги, скорпионы, москиты, саранча, понтийская полынь

... на левом берегу Куры, которая берет свое начало в горах, выся­щихся возле Ахалциха, проходит через Тифлис, Шемаху, Аксабар ... — Истоки Куры находятся на северо-востоке Турции, в провинции Карс, в Армянском нагорье, к югу от Ахалциха.

Идентифицировать упомянутые здесь Дюма топонимы Tchemaky и Aksabar не удалось. Название Tchemaky транскрибировано в пере­воде как «Шемаха» условно: во-первых, всюду в этой книге Дюма передает написание имени этого города как «Schoumaka», а во-вторых, древняя столица Ширванского ханства лежит примерно в 60 км к северу от Куры.

... тремя рукавами впадает в Каспийское море, в Кызыл-Агачский залив. — Кызылагач (в 1935—1991 гг. залив Кирова) — мелковод­ный залив у юго-западного берега Каспийского моря; служит зимовьем для водоплавающих птиц; ныне входит в состав Кызыл- агачского заповедника.

Следует заметить, что во второй пол. XX в. география дельты Куры резко изменилась в связи с изменением уровня Каспийского моря и введением в строй Мингечаурского водохранилища (1953); в Кызылагачский залив десятью устьями прежде впадала Акуша, правый рукав Куры.

... Четвертый рукав отделяется от Куры у Сальян ... — Сальяны — здесь: город на правом берегу Куры, около которого от нее отходит ее рукав Акуша; в 1729—1782 гг. столица Сальянского султаната, земли которого вошли в 1813 г. в состав Российской империи; с 1868 г. административный центр Джеватского уезда Бакинской губернии; ныне административный центр Сальянского района Азербайджана.

246 ... он устраивался на дороге между Ленкоранью и Астарой, дороге, которая тянется по берегу моря и вдоль подножия Гилянских гор. — Астара (в оригигале Astarinsk) — самое южное селение Закавказья, располагающееся в 40 км к югу от Ленкорани, на левом берегу реки Астары, у места ее впадения в Каспийское море, вблизи иранской границы; прежде относилось к Ленкоранскому уезду; ныне районный центр Азербайджана, в 1945 г. получивший статус города.

Гилянские горы — имеются в виду Талышские горы, находящиеся на юго-востоке Азербайджана и северо-западе Ирана и отделен­ные от Каспийского моря Ленкоранской низменностью; длина их около 100 км, а максимальная высота 2 477 м (гора Кюмюркёй); состоят из трех хребтов, вытянутых почти параллельно берегу моря.

... не взяв с собой, подобно Энею, спускающемуся в преисподнюю, какую-нибудь лепешку для стража прохода. — Эней — в «Илиаде» Гомера и античной мифологии сын богини любви и красоты Венеры (гр. Афродиты), один из главных участников Троянской войны, союзник троянцев; по преданию, был предком Ромула и Рема, основавших Рим, и аристократического римского рода Юлиев; главный герой эпической поэмы Вергилия «Энеида», посвященной его подвигам и странствиям после падения Трои.

Как рассказывает Вергилий, Эней захотел проникнуть в подземное царство, чтобы встретиться там со своим умершим отцом Анхи- сом, но вход в Аид охранял трехглавый пес Цербер, не дававший выйти оттуда мертвым; и тогда сопровождавшая героя жрица Сивилла, бросив чудовищному стражу медовую лепешку со сно­творной травой, усыпила его («Энеида»; VI, 418—422).

247 ... Случилось это в деревне Джангамиран ... — Джангамиран (в ори­гинале Djemgamiran) — небольшая талышская деревня Ленкоран­ского уезда, на одноименной реке, в 42 верстах к западу от уезд­ного центра (ныне относится к Лерикскому району Азербай­джана).

248 ... Сначала женщину приняла княгиня. — То есть княгиня Е.К.Воронцова (см. примеч. к с. 102).

... на этот раз в деревне Шанака ... — Этот топоним (Chanaka) идентифицировать не удалось.

249 ... Эти три случая ... столь же широко известны на Кавказе, как в Риме была известна история льва Андрокла. — Андрокл — герой трогательной истории, рассказанной римским писателем Авлом Геллием (II в.) в его книге «Аттические ночи» (V, 14); раб, отдан­ный в римском цирке на растерзание африканскому льву, кото­рый, к великому удивлению зрителей, не только не растерзал его, но и стал ластиться к нему, как собака, ибо, как вскоре выясни­лось, Андрокл некогда вытащил из его лапы занозу и три года жил вместе с ним в его логове. Восхищенный император отпустил Андрокла на свободу и подарил ему благодарного льва.

... В прежние времена барсов дрессировали ... — Дюма, скорее всего, ошибается, отождествляя здесь барсов (то есть леопардов — лат. Felis pardus; в оригинале pantheres), несколько особей которых и теперь обитают на юго-востоке Азербайджана, и гепардов, пред­ставителей совершенно другого рода семейства кошачьих, обла­дающих меньшей массой и именовавшихся в старину охотничьими леопардами (нем. Jagdleopard). Именно гепардов, самых быстрых наземных животных, способных развить скорость до 115 км/час, дрессировали, обучая охоте на газелей и зайцев, и эти хищные звери массой от 40 до 65 кг становились настолько ручными, что охотники возили их у себя за спиной на крупе лошади. (Обитав­шие прежде в Прикаспийской низменности гепарды уже, по-видимому, вымерли.)

... Господин Чиляев, управляющий тифлисской таможней ... — Чиляев, Михаил Егорович (?—1878) — выпускник Царскосель­ского лицея (1839), чиновник канцелярии наместника на Кавказе; в описываемое время статский советник, помощник управляющего Закавказским карантинно-таможенным округом действительного статского советника Ипполита Александровича Дюкруасси- Даспика (?—1873); впоследствии тайный советник и управляющий карантинно-таможенной частью на Кавказе и в Закавказье (до 1877 г.).

250 ... Это вызывает в памяти историю, рассказанную Олеарием. — Олеарий, Адам (ок. 1599—1671) — известный немецкий географ, дипломат, ученый и писатель; секретарь знаменитого шлезвиг- гольштейнекого посольства в Персию (1633—1639); автор интерес­нейших иллюстрированных «Заметок о путешествии в Московию и Персию» (первое издание — 1647 г.; второе, исправленное и дополненное, — 1656 г.).

... посланного герцогом Гольштейнским к персидскому шаху ... — Имеется в виду посольство, отправленное в Московию и Персию герцогом Фридрихом III Шлезвиг-Гольштейн-Готторпским (1597— 1659; правил с 1616 г.), который намеревался взять в свои руки сухопутную торговлю шелком-сырцом; посольство отправилось в дорогу в первый раз в 1633 г., а вернулось из поездки в 1639 г.: шахом Персии в это время был Сефи I (1611 — 1642; правил с 1629 г.).

... Мой добрый друг барон Фино, консул в Тифлисе ... — См. примеч. к с. 102.

... Граф Зубов, начав в 1800 году осаду Салъян, отделенных от Муган- ской степи лишь Курой, решил перезимовать в этой степи. — Зубов, Валериан Александрович (1771 — 1804) — русский военный деятель, генерал-аншеф (1796), генерал-адъютант (1796}, граф (1793); млад­ший брат Платона Александровича Зубова (1767—1822), послед­него фаворита Екатерины П, способствовавшего его необычайно быстрому возвышению; участник Русско-турецкой войны 1787— 1792 гг. и Польской компании 1794 г., во время которой ему ото­рвало неприятельским ядром ногу; весной 1796 г., во время под­готовки большого похода в Персию, 24-летний генерал-поручик, благодаря искусному протезу вернувшийся в строй, был назначен командующим экспедиционным отрядом; 10 мая, после семиднев­ного кровопролитного штурма, взял Дербент, после чего русские войска в короткое время захватили Бакинское, Кубинское, Шир- ванское, Карабахское, Шекинское и Гянджинское ханства, овладев всем побережьем Каспийского моря от устья Терека до устья Куры и открыв тем самым путь на Тегеран. 21 ноября 1796 г. В.А.Зубов, назначенный к тому времени наместником Кавказа и пожалован­ный чином генерал-аншефа, подошел к урочищу Джеват у места слияния Куры и Аракса и решил заложить там укрепленный город, назвав его Екатериносерд, а в ожидании этого русские войска встали лагерем на обширной равнине у левого берега Куры, по другую сторону которой уже начиналась Муганская степь. Однако скоропостижная смерть императрицы (6 ноября 1796 г.) и после­довавшее затем резкое изменение внешней политики России оста­новили так успешно начавшийся Персидский поход: указами Павла I всем русским полкам было велено покинуть Закавказье, после чего 6 декабря В.А.Зубов сложил с себя полномочия главно­командующего и вскоре вышел в отставку; позднее он был воз­вращен ко двору и принял активное участие в заговоре, готови­вшем свержение Павла I.

Сведения о зимовке В.А.Зубова в Муганской степи, кишащей зме­ями, Дюма почерпнул из книги шевалье Гамба (v. П, ch. XI), кото­рый ошибочно относит это событие к 1800 г.

... Вот точные слова Плутарха ... — Плутарх (ок. 45—ок. 125) — древнегреческий писатель и философ, автор «Сравнительных жиз­неописаний» знаменитых греков и римлян.

Дюма приводит далее цитату из его «Сравнительных жизнеописа­ний» («Помпей», 36).

... После этого последнего сражения — того, что он дал у реки Абант, — Помпей двинулся вперед, чтобы проникнуть в Гирка- нию ... — В сражении у реки Абант (вероятно, это один из прито­ков Куры) Помпей разгромил многотысячное албанское войско, которым командовал Косид, брат царя.

251 ... свист, который напоминает шум, производимый эвменидами ... —

Эвмениды (эринии) — в античной мифологии богини- мстительницы, гневными воплями и проклятиями преследующие виновного, причем не только при его жизни, но и в преисподней, после его смерти, до тех пор, пока мщение не совершится в пол­ной мере.

... владеют камнем, обладающим свойством легендарного индийского безоара. — Безоар (безоаровый камень) — плотное образование органического происхождения, встречающееся в желудке или кишечнике различных животных и людей; возникает при наруше­нии функции пищеварительных органов; на Востоке считалось сильнодействующим лекарственным средством и эффективным противоядием.

... Полковник Давыдов, состоящий в родстве с французской герцоги­ней де Грамон и женившийся в Тифлисе на княжне Орбелиани ... — Давыдов, Владимир Александрович (1816—1886) — полковник, адъютант князя А.И.Барятинского; сын генерал-майора Алек­сандра Львовича Давыдова (1773—1833) и его жены с 1805 г. Аглаи Анжелики Габриеллы (Аглаи Антоновны), урожденной графини де Грамон (1787—1842), во втором браке супруги французского мар­шала Франсуа Ораса Бастьена Себастьяни де Ла Порта (1772— 1851), дочери герцога Антуана VIII де Грамона (1755—1836) и род­ной сестры герцога Антуана IX де Грамона (1789—1855), с 1818 г. женатого на Иде Гримо, графине д'Орсе (1802—1882), которая и названа здесь герцогиней де Грамон.

Полковник В.А.Давыдов был женат на княжне Елизавете Дмитри­евне Орбелиани (1833—1899), которая в 1862 г., оставив мужа, уехала с князем А.И.Барятинским в Европу, а затем, после завер­шения в 1863 г. шумного бракоразводного процесса, стала закон­ной женой бывшего наместника Кавказа.

253 ... Деревня эта называется Миана. Только там ... водятся небольшие клопы, укус которых смертелен для иностранцев. — Миана (Миане; в оригинале Meahnie, но правильно Mianeh или Miyaneh) — ста­ринный город в провинции Восточный Азербайджан на северо- западе Ирана, в 190 км к юго-востоку от Тебриза; в его окрест­ностях распространен клещ особой разновидности, носящий название Argas persicus («персидский клещ»), или мианский клоп; он паразитирует на домашней птице, но его укус весьма болезнен для человека; в XIX в. среди европейских путешественников быто­вало мнение, что это насекомое ядовито и укус его смертелен, причем исключительно для иностранцев, но на самом деле, оно лишь служит переносчиком клещевого возвратного тифа, к воз­будителям которого местное население приобретает в определен­ной степени невосприимчивость и которым заболевают главным образом приезжие.

... скажем несколько слов о саранче — седьмой и последней казни еги­петской. — Здесь имеются в виду т.н. «казни египетские» — в Вет­хом Завете десять (а не семь, как постоянно утверждает Дюма!) наказаний, которые Бог послал египтянам за отказ фараона отпу­стить из египетского плена народ Израиля: 1) превращение воды Нила в кровь, 2) нашествие жаб, 3) изобилие мошкары, 4) прилет особо злых «песьих» мух, 5) падеж скота, 6) эпидемия болезни, покрывающей людей и скот нарывами, 7) град, прерывающийся огненными ливнями, 8) нашествие саранчи, 9) многодневная тьма, 10) смерть первенцев у людей и домашнего скота (Исход: 7—11).

... Этот истребитель саранчи ... есть не что иное, как paradisea tristis наших музеев. — Paradisea tristis (лат. «темная райская птица» ) — старое линнеевское название афганского скворца, или майны; его современное научное название — Acridotheris tristis («пожиратель саранчи»).

254 ... растение, смертельное для лошадей. Это понтийская полынь. — Ядовита для лошадей не понтийская полынь (лат. Artemisia pontica), а полынь таврическая (лат. Artemisia taurica), произрас­тающая в Крыму, Прикаспийской низменности, на Кавказе и в Средней Азии; значительно реже ею отравляются также овцы, вер­блюды и крупный рогатый скот. Токсическое действие на живот­ных оказывают содержащиеся в ней вещества таурицин и тауреми- зин, а также эфирное масло: лошади погибают через два-три часапосле отравления.

... запастись в Петербурге или в Москве мешочком персидского порошка. — Персидский порошок — старинное средство против блох и клопов, приготовляемое из измельченных головок т.н. пер­сидской ромашки (или пиретрума мясо-красного — лат. Pyrethrum carneum).

Шах-Хусейн

... упомянул о татарском празднике, устраиваемом в Дербенте, Баку и Шемахе по поводу годовщины смерти Хусейна, сына Али и той самой Фатимы, в мечети которой мы побывали. — Имеется в виду Шахсей-Вахсей (от восклицания «Шах Хусейн, вах, Хусейн!» — «Царь Хусейн, ах, Хусейн!»), или Ашура — день поминовения мусульманами-шиитами имама Хусейна, принявшего мучениче­скую смерть 10 октября 680 г.; сопровождается торжественными шествиями, молитвенными песнопениями, самоистязаниями участников шествий, в знак скорби наносящих себе раны кинжа­лами и саблями, и театрализованными мистериями, изобража­ющими эпизоды его гибели.

Хусейн ибн Али ибн Абу Талиб (627—680) — второй сын Али ибн Абу Талиба и Фатимы, третий имам (то есть глава общины) мусульман-шиитов (с 669 г.), младший внук пророка Мухаммада; претендент на пост халифа, призванный в Куфу жителями этого города, которые после смерти узурпатора Муавии I пожелали вер­нуть власть над мусульманской общиной потомку Пророка, и уби­тый в битве при Кербеле посланными против него войсками Йазида, сына и наследника Муавии I; почитается шиитами пра­ведником и мучеником.

Али ибн Абу Талиб (ок. 600—661) — двоюродный брат, сподвижник и зять пророка Мухаммада, муж его дочери Фатимы; сын Абу Талиба (ок. 549—619), главы племени курайшитов, дяди пророка Мухаммада; первый имам мусульман-шиитов, четвертый халиф (с 656 г.).

255 ... магометанство разделяется на две партии: суннитскую партию

Абу Бакра и Омара и шиитскую партию Али. — Речь идет о после­дователях двух главных толков ислама — суннизма и шиизма, коренное отличие которых состоит в отношении к принципам наследования верховной власти в Халифате: сунниты (от араб, «ахль ас-Сунна» — «люди Сунны»; Сунна — священное предание о жизни пророка Мухаммада, дополняющее Коран) считали, что эта власть должна принадлежать самым влиятельным и богобояз­ненным представителям племени курайшитов, а шииты (от араб, «шия» — «приверженцы»; изначально — приверженцы Али) наста­ивали, что правителями мусульманской общины могут быть исключительно родственники пророка Мухаммада.

Абу Бакр ас-Сиддик (ок. 572—634) — ближайший сподвижник, друг и тесть пророка Мухаммада, женившегося в 622 г. на его дочери Аише (?—ок. 678); до принятия ислама один из богатейших купцов Мекки; первый халиф (с 632 г.).

Об Омаре ибн аль-Хаттабе, втором халифе (с 634 г.), преемнике Абу Бакра, см. примеч. к с. 16.

... У Али и Фатимы было два сына: Хасан и Хусейн. — Хасан ибн Али ибн Абу Талиб (624—669) — старший сын Али ибн Абу Талиба и Фатимы, внук пророка Мухаммада; второй имам мусульман- шиитов; после смерти Али (661) жители Куфы, которая была тогда столицей Халифата, провозгласили его халифом, однако уже через пол года, в условиях начавшихся в Халифате мятежей и разложения армии, он был вынужден подписать со своим политическим про­тивником Муавией, наместником Сирии, мирный договор и усту­пить ему пост халифа, но на условии, что власть над мусульман­ской общиной вновь вернется к нему или его брату после смерти Муавии; согласно преданию, был отравлен одной из своих жен, которую подкупил Муавия, желавший оставить пост халифа в наследство своему сыну Йазиду.

... Одиннадцать лет он мирно жил так в Мекке, как вдруг после смерти Муавии, произошедшей в 680 году, его призвали в Куфу жители этого города, вознамерившиеся провозгласить его хали­фом ... — Мекка — город на западе Саудовской Аравии, в котором, согласно преданию, родился пророк Мухаммад; один из религиоз­ных центров ислама, место паломничества мусульман.

И Хасан, и Хусейн после подписания в 660 г. мира с Муавией I жили в Медине, однако, когда Йазид, наследник Муавии I, при­казал наместнику Медины привести Хусейна к присяге или убить его в случае отказа подчиниться этому требованию, тот покинул Медину и направился в Мекку, где прожил четыре месяца.

Муавия I (ок. 602—680) — четвертый халиф (с 661 г.), основатель династии Омейядов, перенесший столицу Халифата в Дамаск; отец Йазида, сын Абу Суфьяна (560—650), правителя Мекки, первона­чально непримиримого врага пророка Мухаммада; талантливый полководец; с 640 г. наместник Сирии и Палестины; родственник убитого мятежниками третьего халифа Османа ибн Аффана (574— 656; правил с 644 г.), обвинивший Али ибн Абу Талиба в причаст­ности к этому убийству и потому отказавшийся признать его хали­фом и начавший против него войну.

Куфа (Эль-Куфа) — город на юге Ирака, в 170 км к югу от Багдада, основанный около 637 г. на правом берегу Евфрата как военный лагерь арабов и сыгравший значительную роль в истории ислама; в 656—661 гг., при халифе Али ибн Абу Талибе, столица Халифата; в 661—750 гг., при Омейядах, резиденция халифских наместников в Месопотамии.

256 ... Йазид, сын Муавии, справедливо или несправедливо подозревая

Хусейна в причастности к убийству отца, решил отомстить кровью за кровь. — Муавия I умер своей смертью 6 мая 680 г., в возрасте 78 лет, в Дамаске; убит же был Осман, третий халиф, принадле­жавший, как и Муавия I, к влиятельному и богатому мекканскому клану Омейядов.

... напал на Хусейна недалеко от Багдада, на равнине Кербелы, в месте, которое еще и сегодня носит название Мешед-Хусейн, или Гробница Хусейна. — Кербела — город в центральной части Ирака, в 100 км к юго-западу от Багдада; 10 октября 680 г. в сражении близ этого города небольшой отряд имама Хусейна, направлявше­гося в Куфу, был уничтожен воинами халифа Йазида, а сам имам убит и обезглавлен; вместе с ним тогда погибла почти вся его семья; шииты считают этот город, возле которого принял мучени­ческую смерть имам Хусейн, священным наряду с Меккой, Меди­ной, Иерусалимом и Наджафом, где находится его мавзолей.

... спектакль длится не два дня, как «Монте-Кристо», и не три дня, как «Валленштейн» ... — «Монте-Кристо» — пятиактная пьеса, написанная Дюма по мотивам его знаменитого романа «Граф Монте-Кристо» (1844—1845); впервые была поставлена 3—4 фев­раля 1848 г. в парижском Историческом театре. Ее продолжением служат пятиактные пьесы «Граф де Морсер» («Ёе Comte de Morcerf») и «Вильфор» («Villefort»), впервые поставленные в парижском театре Амбигю-Комик — соответственно 1 апреля и 8 мая 1851 г.

«Валленштейн» — общее название драматической трилогии немец­кого поэта и драматурга Фридриха Шиллера (1759—1805), создан­ной в 1798—1799 гг. и состоящей из трех пьес: «Лагерь Валлен­штейна» («Wallensteins Lager»), «Пикколомини» («Die Piccolomini») и «Смерть Валленштейна» («Wallensteins Tod»); в основе ее сюжета лежат исторические события, связанные с гибелью Альбрехта Вал­ленштейна (1583—1634), выдающегося полководца времен Тридца­тилетней войны (1618—1648), имперского генералиссимуса.

... картина, изображающая смертельный поединок Рустама, леген­дарного основателя Дербента ...с Сатаной. — Рустам — вероятно, имеется в виду легендарный богатырь, герой персидского нацио­нального эпоса «Шахнаме», совершающий множество подвигов на службе у мифического шаха Кай Кавуса.

... это своего рода святой Георгий или святой Михаил ... — Святой Георгий — христианский великомученик, почитаемый католиче­ской и православной церквами; римский военачальник, ставший проповедником христианства и обезглавленный ок. 303 г. во время гонений на христиан; согласно легенде, убил змея-дракона, истре­блявшего жителей некоего города, и освободил дочь правителя этого города, отданную на съедение змею.

Святой Михаил — библейский персонаж, архангел, предводитель небесного воинства.

257 ... останавливается в деревне Банья-Сал. — Банья-Сал (Bania-Sal) —

этот топоним идентифицировать не удалось. На пути из Мекки в Куфу, который занял у имама Хусейна около месяца и во время которого ему пришлось сделать около полутора десятков остано­вок в деревнях и городах, такого населенного пункта не было.

... Встречу нарушает появление Омара — военачальника халифа Йазида. — Омар ибн Сад (ок. 620—680) — сын Сада ибн Аби Вак- каса (ок. 595—664), основателя Куфы, сподвижника пророка Мухаммада; военачальник халифа Йазида, разгромивший отряд имама Хусейна в сражении при Кербеле.

... Он несет уменьшенную копию мечети, где Муслим, двоюродный брат Хусейна, вступает в брак с его дочерью. — Вероятно, имеется в виду Муслим ибн Акиль (?—680) — сын Акиля ибн Абу Талиба (ок. 590—ок. 686), родного брата халифа Али; доверенное лицо и двоюродный брат имама Хусейна, посланный им в Куфу выяснить настроение местных жителей и убитый там по приказу халифского наместника Убейд Аллаха ибн Зийада.

... доспехи Хасана, сына Хусейна ... — У имама Хусейна было три сына, двое из которых, Али аль-Акбар (ок. 663—680) и младенец Али аль-Асгар (680—680), погибли в ходе сражения при Кербеле, а старший, Али ибн Хусейн (659—712), стал четвертым имамом мусульман-шиитов. В этом сражении погиб также племянник Хусейна — юный аль-Касим ибн Хасан (ок. 669—680), сын имама Хасана.

259 ... посланец, который явился из Медины и привез письмо от дочери

Хусейна. — Медина — город в Саудовской Аравии, второй после Мекки священный город магометан; в нем находится гробница пророка Мухаммада.

Непонятно, о какой дочери имама Хусейна здесь может идти речь: известно, что две его малолетние дочери — одиннадцати и четырех лет — находились при нем во время битвы при Кербеле.

260 ... похож на царство Спящей красавицы. — Спящая красавица — заглавный персонаж популярной сказки «La Belle au bois dormant» (1697) французского писателя Шарля Перро (1628—1703), прин­цесса, заклятием феи погруженная вместе со своим замком в веко­вой сон.

Прощание с Каспийским морем

... В Баку — ханский дворец, построенный Шах-Аббасом II... — Име­ется в виду дворец Ширваншахов (см. примеч. к с. 224), постро­енный задолго до захвата в 1501 г. Баку войсками Исмаила I Сефеви, основателя династии Сефевидов, к которой принадлежал Аббас II (см. примеч. к с. 226).

... в окрестностях Баку — Волчьи ворота. — Волчьи ворота — гор­ное ущелье, расположенное в нескольких километрах к северо- западу от Баку; в XIX в. место прогулок горожан.

... построен около 1650 года тем самым Аббасом II, который умер в возрасте тридцати шести лет, завоевав перед этим Кандагар и с почестями приняв в своем государстве Шардена и Тавернье ... — Кандагар (см. примеч. к с. 22), долгие годы являвшийся объектом борьбы между Сефевидами и государством Великих Моголов, вой­ска шаха Аббаса II захватили в 1648 г.

Шарден — см. примеч. к с. 240.

Тавернье, Жан Батист (1605—1689) — французский купец и путе­шественник, державший в своих руках европейскую торговлю алмазами из Индии; протестант; в 1631 — 1633 гг. впервые побывал в Закавказье и Персии; позднее, в 1638—1668 гг., по торговым делам совершил несколько путешествий в Индию; в 1669 г. полу­чил дворянское звание и, купив в следующем году поместье Обонн близ Женевы, стал носить титул барона д'Обонна; автор сочине­ния «Шесть путешествий Жана Батиста Тавернье» («Les six voyages de Jean Baptiste Tavernier»; 1676).

261 ... Называется он залом Суда. — Имеется в виду Диванхане — при­мыкающий к дворцу Ширваншахов изящный павильон с восьми­гранным залом, служивший местом совещаний хана с его чинов­никами, а также, возможно, судов и даже казней; датируется кон­цом XV в.

... долину, весьма похожую на один из уголков Сицилии, опустошен­ных Этной. — Этна — см. примеч. к с. 185.

... читая его описание у Геродота ...а также у Страбона, Птолемея, Марко Поло, Дженкинсона, Шардена и Стрейса ... — Птолемей — см. примеч. к с. 7.

Поло, Марко (ок. 1254—1324) — венецианский купец и путеше­ственник; в 1271 — 1275 гг. через Малую Азию, Армянское нагорье, Месопотамию, Иранское нагорье, Памир и Кашгарию добрался до Северного Китая, после чего до 1292 г. пробыл на службе у мон­гольского хана Хубилая (1215—1294), а в 1295 г. вернулся в Вене­цию; написанная с его слов «Книга о разнообразии мира» (1298) была в средние века основным источником знаний европейцев об Азии.

Дженкинсон, Энтони (1529—1609) — английский купец, дипломат и неутомимый путешественник, знаток восточной торговли и дипломатии, который на протяжении 1558—1571 гг. четырежды побывал в Московии как посол английских государей и главной задачей которого было установление надежного торгового пути к землям Персии и Индии; первый из западноевропейских путеше­ственников, описавший побережье Каспийского моря, где он побывал во время своей экспедиции 1558—1560 гг.; отчеты о его путешествии в Московию и Татарию вошли в историко­географический сборник «Книга путешествий», изданный в 1598 г. в Лондоне английским писателем Ричардом Хаклутом (ок. 1552— 1616).

Стрейс — см. примеч. к с. 120.

262 ... если бы даже я был царем царей и оно разрушило мой флот, у меня

не хватило бы смелости высечь его розгами. — Здесь намек на то, как персидский царь Ксеркс I (др.-перс. Хшаяршан; ок. 519— 465 до н.э.; правил с 486 г. до н.э.), начавший в 480 г. до н.э. поход против Греции, окончившийся поражениями персидского флота при Саламине (480 до н.э.) и Микале (479 до н.э.) и сухопутной персидской армии при Платеях (479 до н.э.), решил переправить свое огромное войско из Малой Азии в Европу через пролив Дар­данеллы по мосту, наведенному на судах. Мост этот, длиной около 2 км, располагавшийся между городами Сеет и Абидос, строился несколько лет, причем дважды, так как первое подобное сооруже­ние было разбито бурей, за что царь приказал в наказание высечь море плетьми.

... ведь не каждая Далила обрезают волосы любовнику, который засыпает, опустив голову ей на колени. — Далила — персонаж Вет­хого Завета, коварная филистимлянка, обольстившая и предавшая древнееврейского героя Самсона, богатыря, который прославился своими победами над филистимлянами; выведав у Самсона, что источником его силы служат длинные волосы, которые он носит, она усыпила его у себя на коленях и приказала остричь ему волосы, после чего утративший силу богатырь был схвачен филистимля­нами, ослеплен, закован в цепи и брошен в темницу (Судей, 16: 4-21).

... на всякий случай призывают на помощь себе Левиафана ... — Левиафан — чудовищный морской змей, упоминаемый в Ветхом Завете.

... бросаюсь в волны моря, словно Арион, восседающий на спине пер­вого попавшегося дельфина. — Арион — греческий лирический поэт и кифаред из города Метимна на острове Лесбос; согласно рас­сказу, переданному Геродотом (I, 24), Арион, имея при себе боль­шие сокровища, плыл на корабле из Тарента в Коринф, и кора­бельщики, желая завладеть богатствами поэта, заставили его бро­ситься в море, однако он был спасен дельфином, доставившим его к берегу.

... Сицилия, Калабрия, Африка, острова Эльба, Монте-Кристо, Кор­сика, Тосканский архипелаг, весь Липарский архипелаг видели, как я причаливал к их берегам ... — Калабрия — гористая область на юге Италии, южная часть Апеннинского полуострова, омываемая Тир­ренским и Ионическим морями; в 1860 г. вместе с Королевством обеих Сицилий, которому она в это время принадлежала, вошла в состав объединенной Италии.

Эльба — остров в Тирренском море, площадью 223 км², входящий в Тосканский архипелаг; место первой ссылки Наполеона I (4 мая 1814 г. — 26 февраля 1815 г.).

Монте-Кристо (ит. «Гора Христа») — один из островов Тоскан­ского архипелага, расположенный в 30 км к югу от Эльбы и име­ющий площадь около 12 км²; до кон. XIX в. служил пристанищем пиратов и контрабандистов; в настоящее время является заповед­ником.

Корсика — гористый остров на северо-западе Средиземного моря, расположенный к западу от Тосканского архипелага; ныне депар­тамент Франции; главный город — Аяччо; в 1077 г. отошел к Пизе, а в 1284 г. попал под власть Генуи, которая в 1768 г. продала его Франции.

Тосканский архипелаг — группа островов, расположенных между Лигурийским и Тирренским морями, к западу от исторической провинции Тоскана; принадлежит Италии; в него входят семь островов: Горгона, Капрайя, Эльба, Пианоза, Монте-Кристо, Джи- лио, Джианутри, а также несколько мелких островков.

Липарский, или Липарийский архипелаг — группа вулканических островов в Тирренском море, к северу от Сицилии; принадлежит Италии; состоит из десяти мелких и семи значительных островов (Стромболи, Панареа, Вулкано, Липари, Салина, Аликуди, Фили- куди).

... заставили нимф источников похитить Гиласа, а Феба каждый вечер спускаться в перламутровый дворец Амфитриты. — Гилас — персонаж древнегреческой мифологии, сын царя дриопов Феода- манта и Менодики, отличавшийся необычайной красотой; люби­мец и оруженосец Геракла, сопровождавший его в походе аргонав­тов; отправившись за водой во время стоянки корабля «Арго» у берегов Мизии, был похищен нимфами.

Феб — здесь: бог солнца Гелиос, который каждый вечер спускается в Океан, чтобы, объехав землю, вновь выехать с востока на чет­верке запряженных в колесницу огнедышащих коней.

Амфитрита — в греческой мифологии одна из пятидесяти нереид (морских нимф), дочерей мудреца и прорицателя Нерея и Дориды, дочери титана Океана; супруга Посейдона, жившая вместе с ним в сказочно красивом дворце в глубинах моря.

263 ... Орфей останавливается в Колхиде ... — Орфей — в древнегрече­

ской мифологии фракийский певец, сын музы Каллиопы, своим чудесным пением и игрой на кифаре очаровывавший богов и людей, а также укрощавший силы природы: присоединившись к аргонавтам, он вместе с ними добрался до Колхиды.

... Гомер не доходит до тебя ... — Гомер — легендарный странству­ющий слепой поэт Древней Греции; согласно античным источни­кам, жил в период XII—VII вв. до н.э.; считается автором эпиче­ских поэм «Илиада» и «Одиссея».

... Аполлоний Родосский никогда не ступает дальше Лесбоса ... — Аполлоний Родосский (ок. 295—ок. 215 до н.э.) — греческий поэт и грамматик, родившийся в Александрии, долгие годы живший на Родосе, а затем вернувшийся в Александрию и ставший руководи­телем знаменитой Александрийской библиотеки; автор поэмы «Аргонавтика», сюжетом которой стало плавание на корабле «Арго» греческих героев, отправившихся на поиски Золотого руна.

Лесбос (или Митилини) — один из самых крупных островов в Эгейском море, расположенный близ побережья Малой Азии; главный город — Митилини.

... Эсхил приковывает своего Прометея цепями на Кавказе ... - Име­ется в виду трагедия Эсхила (см. примеч. к с. 61) «Прометей при­кованный».

... Вергилий останавливается у входа в Дарданеллы ... — В 19 г. до н.э., намереваясь посетить места, описанные Гомером, и при­дать своей «Энеиде» завершенный вид, Вергилий (см. примеч. к с. 7) предпринял большое путешествие, которое должно было охватить Грецию и Малую Азию, но уже во время осмотра города Мегары, расположенного в 40 км к северо-западу от Афин, забо­лел и был вынужден вернуться в Италию; на корабле его болезнь усилилась, и вскоре после прибытия в Брундизий (соврем. Брин­дизи) он скончался.

Пролив Дарданеллы (см. примеч. к с. 6), соединяющий Эгейское и Мраморное моря, находится достаточно далеко от Афин, став­ших крайней восточной точкой путешествия Вергилия.

... Гораций бросает свой щит, чтобы обратиться в бегство, но самым коротким путем возвращается в Рим воспевать Августа и Меце­ната ... — Квинт Гораций Флакк (65—8 до н.э.) — римский поэт, считающийся одним из трех величайших поэтов эпохи Августа (наряду с Вергилием и Овидием). Первая половина жизни Горация была весьма бурной. Сын вольноотпущенника, он был пламенным республиканцем и после убийства Цезаря принял участие в граж­данской войне, находясь в войске убийцы Цезаря, Марка Юния Брута. Республиканцы потерпели сокрушительное поражение в 42 г. до н.э. в битве при Филиппах; Брут покончил с собой, Гора­ций бежал с поля боя и, воспользовавшись амнистией, вернулся в Италию. Там он познакомился с Меценатом, и тот представил его Августу. Гораций вполне искренне перешел на сторону импера­тора, которому он был благодарен за прекращение гражданских смут. В стихах, написанных после возвращения на родину, Гораций прославлял спокойную мирную жизнь.

Меценат, Гай Цильний (ок. 68—8 до н.э.) — богатый римский всадник, выходец из знатного этрусского рода; приближенный императора Августа (см. примеч. к с. 13), время от времени выпол­нявший его официальные поручения; покровительствовал моло­дым поэтам (Вергилию, Горацию, Проперцию) и помогал им мате­риально, оказывая на них влияние и используя их творчество для прославления Августа; сам был не чужд поэтического творчества, но современники считали его стихи вычурными. Имя его стало нарицательным и обозначает покровительство искусству и литера­туре.

... Овидию едва ли удается увидеть в своем изгнании Понт Эвксин- ский ... — Публий Овидий Назон (43 до н.э.—ок. 18 н.э.) — круп­нейший римский поэт, автор «Любовных элегий», «Науки любви» и поэмы «Метаморфозы»; в 9 г. н.э. был сослан в город Томы (ныне порт Констанца в Румынии), где ему было суждено умереть и где им были написаны «Скорбные элегии» и «Письма с Понта», в которых он жаловался на свою судьбу изгнанника.

... Данте, Ариосто, Тассо, Ронсар и Корнель не имеют о тебе поня­тия ... — Данте Алигьери (1265—1321) — великий итальянский поэт, создатель современного итальянского литературного языка, автор поэмы «Божественная Комедия», стихотворений и научных трактатов.

Ариосто, Лудовико (1474—1533) — итальянский поэт, автор поэмы «Неистовый Роланд» (1516—1532).

Тассо, Торквато (1544—1595) — итальянский поэт, автор поэмы «Освобожденный Иерусалим», впервые опубликованной в 1581 г. Ронсар, Пьер де (1524—1585) — крупнейший французский поэт второй пол. XVI в., основатель и глава поэтической школы «Пле­яда».

Корнель — см. примеч. к с. 127.

... Расин воздвигает алтарь Ифигении в Авлиде ... — Расин, Жан (1639—1699) — французский драматург, наряду с П.Корнелем крупнейший представитель классицизма.

Здесь имеется в виду стихотворная пьеса Ж.Расина «Ифигения» («Iphig6nie»; 1674), близкая к своему основному источнику — тра­гедии Еврипида «Ифигения в Авлиде» (406 до н.э.).

В Авлиде (см. примеч. к с. 141), откуда отплыл в Трою ахейский флот, должна была быть принесена в жертву богине Артемиде, противившейся этому походу, Ифигения, дочь микенского царя Агамемнона, предводителя ахейцев. Однако в самый последний момент Артемида сжалилась над Ифигенией и на облаке перенесла девушку в Тавриду, где та стала жрицей ее храма.

... Гимон де Ла Туш возводит ее храм в Тавриде ... — Ла Туш, Клод Гимон де (1723—1760) — французский поэт и драматург, автор тра­гедии «Ифигения в Тавриде», премьера которой состоялась 4 июня 1757 г. в Комеди-Франсез и была с восторгом встречена зрите­лями.

... Байрон бросает якорь в Константинополе ... — Джордж Гордон Байрон, лорд Байрон (1788—1824) — великий английский поэт- романтик, оказавший огромное влияние на современников и потомков как своим творчеством, так и своей яркой мятежной личностью и стилем жизни; в своих произведениях, особенно поэ­мах, создал образ непонятого, отверженного и разочарованного романтического героя, породившего множество подражаний в жизни и в литературе («байронизм», «байронический стиль»). Байрон прибыл в Константинополь 13 мая 1810 г., во время своего долгого путешествия по континентальной Европе в 1809—1811 гг., когда он посетил Португалию, Испанию, Мальту, Албанию и Гре­цию, и оставался в этом городе, куда он приплыл из Смирны на британском фрегате «Сальсетта», два месяца, до 14 июля.

... Шатобриан черпает в Иордане воду, которой суждено было омыть лоб последнего потомка Людовика Святого ... — Шатобриан, Фран­суа Рене, виконт де (1768—1848) — французский писатель, поли­тический деятель и дипломат; представитель течения консерватив­ного романтизма, автор философских и исторических сочинений, романов и повестей; член Французской академии (1811); сторон­ник монархии Бурбонов; в июле 1792 г. эмигрировал из Франции; в августе того же года сражался против революционной Франции; в 1803 г. первый секретарь французского посольства в Риме; посол в Берлине (1821) и Лондоне (1822); министр иностранных дел (1822—1824); посол в Риме (1828).

В июле 1806—июне 1807 г. Шатобриан совершил путешествие на Восток, посетив Грецию, Малую Азию, Египет и Палестину — места, где зарождалось христианство; впечатления об этой поездке послужили материалом для его книги «Заметки о путешествии из Парижа в Иерусалим» («Ь'Шпёгаие de Paris a Jerusalem»; 1811).

Иордан — река на Ближнем Востоке, длиной 252 км; многократно упоминается в Ветхом Завете и в Евангелии, согласно которому в ее водах принял крещение Иисус Христос; берет начало у подно­жия горы Хермон на границе Сирии и Ливана, протекает через Геннисаретское озеро и впадает в Мертвое море.

Людовик IX Святой (1214—1270) — король Франции с 1226 г.; внук Филиппа П Августа; проводил политику централизации власти, что способствовало развитию торговли и ремесел; отличался бла­гочестием, славился своей добродетелью и справедливостью; воз­главлял седьмой (1248—1254) и восьмой (1270) крестовые походы; умер от чумы во время последнего похода, находясь в Тунисе; канонизирован в 1297 г.

Последним потомком Людовика Святого назван здесь Анри Шарль Фердинанд Мари Дьёдонне, герцог Бордоский (1820—1883), более известный под именем графа де Шамбора, внук Карла X, сын Шарля Фердинанда, герцога Беррийского (1778—1820), убитого в 1820 г. рабочим Лувелем; последний представитель старшей линии Бурбонов; после Июльской революции 1830 года французские легитимисты считали его претендентом на французский престол и именовали Генрихом V; его горячим сторонником был и Шато- бриан.

Из своей поездки на Восток Шатобриан привез бутылку с водой из Иордана, а также тростник, росший на его берегах, и этой водой пятнадцать лет спустя, 1 мая 1821 г., крестили в соборе Парижской Богоматери будущего Генриха V.

... свое паломничество Ламартин оканчивает у берегов Азии, у под­ножия креста, но не Христова ... — Ламартин, Альфонс Мари Луи де (1790—1869) — французский поэт-романтик, историк, публи­цист и политический деятель, республиканец; автор ряда лириче­ских сборников и поэм; член Французской академии (1829); в 1848 г. член временного правительств и министр иностранных дел Франции.

Ламартин отправился на Восток в 1832 г. и провел там более года, посетив Грецию, Ливан и Святые места; этой поездке, которую он совершил на собственной яхте, посвящена его книга «Путешествие на Восток» («\byage en Orient»; 1835).

Во время этого путешествия, в декабре 1832 г., в Бейруте умерла его десятилетняя дочь Юлия, страдавшая туберкулезом; эту траге­дию, пошатнувшую религиозную веру Ламартина, который поте­рял свою единственную дочь, вероятно, и имеет здесь в виду Дюма, говоря о «подножии креста, но не Христова».

... Гюго, непоколебимый как скала, твердостью которой он обладает, скитается по морю во время бури, но останавливается у первого же острова, встретившегося ему на пути ... — Гюго, Виктор Мари (1802—1885) — знаменитый французский писатель, поэт, драма­тург, публицист и политический деятель; глава и теоретик фран­цузского романтизма, друг Дюма; член Французской академии (1841); пэр Франции (1848), депутат Национального собрания (1848), депутат Законодательного собрания (1849).

Дюма намекает здесь на бескомпромиссную позицию В. Гюго в отношении государственного переворота, произведенного во Франции 2 декабря 1851 г. ее тогдашним президентом Луи Напо­леоном Бонапартом (1808—1873), который спустя год объявил Францию империей, а себя — императором Наполеоном III. Эми­грировав и все годы существования бонапартистского режима про­ведя в изгнании, сначала в Брюсселе, а потом на принадлежащих Англии Нормандских островах — в 1852—1855 г. на Джерси, а затем пятнадцать лет на Гернси, — В.Гюго отказался вернуться во Францию после всеобщей амнистии, объявленной в 1859 г. Напо­леоном III, и возвратился в Париж лишь в 1870 г., сразу после падения Империи.

... для него, вышедшего из льдов озера Байкал ... — Байкал — огром­ное озеро на юге Восточной Сибири, одно из крупнейших в мире: его площадь составляет около 32 000 км², длина равна 636 км, а ширина колеблется от 25 до 80 км.

...Я повторю их потому, что это слова поэта .... — Дюма включает здесь в текст перевод на французский язык очерка А.А.Бестужева-Марлинского «Прощание с Каспием» (он датиро­ван автором 2 апреля 1834 г. и написан накануне его отъезда из Дербента), опуская, однако, имеющиеся там подстрочные приме­чания.

264 ... пение соловьев над Волховом ... — Волхов — река на северо-западе

России, длиной 224 км, вытекающая из озера Ильмень и впада­ющая в Ладожское озеро. На ее левом берегу, напротив нынешнего города Кириши, находилось небольшое село Сольцы Новоладож­ского уезда Новгородской губернии (в 1931 г. переименовано в Новые Кириши), имение родителей А.А.Бестужева-Марлинского, где будущий писатель жил в годы своей юности.

266 ... возникают, как тени оссиановских героев ... — Оссиан — леген­дарный герой кельтского народного эпоса, бард, давший свое имя большому циклу поэтических произведений, т.н. поэмам Оссиана; свою вольную обработку этих поэм издавал начиная с 1761 г. шот­ландский поэт Джеймс Макферсон (1736—1796), опубликовавший в 1765 г. сборник «Сочинения Оссиана, сына Фингала, переведен­ные с гэльского языка Джеймсом Макферсоном», и эти «пере­воды», несмотря на то, что они вскоре были признаны литератур­ной мистификацией, оказали огромную влияние на всю европей­скую литературу, включая русскую.

... Прочь, второй Сатурн! Тебе не пожрать своего дитя! — См. при­меч. к с. 8

267 ... Скажу вместе с Байроном: «Терны, мною пожатые, взлелеяны соб­ственною рукою: они грызут меня, кровь брызжет. Пускай! Разве не знал я, каковы плоды должны созреть от подобного семени!» — А.А.Бестужев-Марлинский приводит здесь в своем переводе слова из поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда» (1817), кото­рые в оригинале звучат так:

The thorns which I have reap’d are of the tree I planted, — they have tom me, and I bleed:

I should have known what fruit would spring from such a seed (IV, 10).

Примечания

1

Кавказские теснины {лат.).

(обратно)

2

Араке, над собою мостов не терпящий (лат.). — «Энеида», VIII, 728.

(обратно)

3

Грузия называлась тогда Иберией. (Примеч. автора.)

(обратно)

4

Это путешествие оспаривается некоторыми историками. (Примеч. автора.)

(обратно)

5

Не смешивать со степными ногайцами-татарами, давно уже покор­ными России. (Примеч. автора.)

(обратно)

6

По-грузински «Лошадиная река». (Примеч. автора.)

(обратно)

7

Мюридизм, о котором у нас еще пойдет речь дальше, разделяется на две части: шариат и тарикат; позднее мы разъясним каждое из этих двух понятий. (Примеч. автора.)

(обратно)

8

Возница. (Примеч. автора.)

(обратно)

9

Документ, дающий право брать лошадей. (Примеч. автора.)

(обратно)

10

Разрешение требовать конвой. (Примеч. автора.)

(обратно)

11

Молодой русский студент, которого ректор Московского университета предоставил мне как переводчика. (Примеч. автора.)

(обратно)

12

Нечто вроде складной дорожной сумки с двумя отделениями, хотя скорее это котомка, чем дорожная сумка. (Примеч. автора.)

(обратно)

13

Поместье г-на Дмитрия Нарышкина, где я провел восемь или десять лучших дней своей жизни. (Примеч. автора.)

(обратно)

14

Дурное место (исп.).

(обратно)

15

В наших «Впечатлениях о путешествии по России» мы рассказывали об этой небольшой стычке, ставшей для нас скорее предупреждением держаться начеку, чем серьезным боем. (Примеч. автора.)

(обратно)

16

Название деревянного полукруга, который закрепляется над загривком коренной лошади тройки. (Примеч. автора.)

(обратно)

17

Бог дал, Бог даст (лат.).

(обратно)

18

Русский офицер в этом отношении служит образцом не только муже­ства, но и воли. Этой ночью я вычитал в превосходном сочинении Базанкура о Крымской кампании следующий факт: «Урон, причиненный первым огнем этих батарей, оказался огромен; на таком близком рас­стоянии можно было ясно видеть все происходящее в колонне и наблю­дать беспорядок, внесенный в нее нашей артиллерией. И тогда какой-то русский офицер, находившийся в самом опасном месте, стал с неверо­ятной настойчивостью и немыслимой отвагой перебегать из ряда в ряд, созывая солдат, разъединенных этой неожиданной атакой, хватая их за руки и заново ставя в строй.

— Храбрый офицер! — вскричал генерал Боске, охваченный восхище­нием, которое всегда вызывает истинная смелость. — Будь я возле него, я бы его обнял». (Примеч. автора.)

(обратно)

19

Генерал Суслов подарил мне эту историческую шашку — позже я рас­скажу, где, как и по какому случаю. Один коллекционер оружия, не зная огромной ценности, какую она имела для меня, и видя ее в моих руках, оценил ее в двести рублей. (Примеч. автора.)

(обратно)

20

«Доверяй, но смотри, кому [доверяешь]» (лат.).

(обратно)

21

«За веру и отчизну» (лат.).

(обратно)

22

Черная река. (Примеч. автора.)

(обратно)

23

«Сид», IV, 3.

(обратно)

24

Более полные сведения можно почерпнуть из превосходного сочине­ния о степях нашего соотечественника Омера де Гелля. (Примеч. автора.)

(обратно)

25

Он родился в 1164 году. (Примеч. автора.)

(обратно)

26

«Многоязычная Азия» (лат.).

(обратно)

27

Отгонное овечье пастбище. (Примеч. автора.)

(обратно)

28

Офицер, командующий сотней казаков или милиционеров. (Примеч. автора.)

(обратно)

29

Это ружье теперь принадлежит мне; позднее я расскажу, каким обра­зом оно было мне подарено. (Примеч. автора.)

(обратно)

30

Герцог де Леви держит у себя дома генеалогическое древо с изображен­ной у его подножия Богоматерью, которая, обращаясь к одному из пред­ков герцога, обнажившему в разговоре с ней голову, произносит: «Накройтесь, братец». (Примеч. автора.)

(обратно)

31

Татарская монета, соответствующая нашим двадцати су. (Примеч. автора.)

(обратно)

32

См. «Султанету». (Примеч. автора.)

(обратно)

33

пер Бестужева Н.

(обратно)

34

«О Кавказской стене» (лат.).

(обратно)

35

Предшествующий (лат.).

(обратно)

36

Последующий (лат.).

(обратно)

37

Это письмо, датированное 1832 годом, написано до появления элек­трического телеграфа. (Примеч. Дюма.)

(обратно)

38

Кузница племен (лат.).Почему они себя так называли, мы уже рассказали в начале этой книги. (Примеч. Дюма.)

(обратно)

39

Когда одни выси Кавказа были видимы из-под воды, они необходимо походили на цепь островов, и вот почему, полагаю я, кабардинцы, древ­нейшее племя Кавказа, называют себя адеге — то есть островитяне*. (Примеч. А.А.Бестужева-Марлинского).

(обратно)

40

См. «Комок снега». (Примеч. автора.)

(обратно)

41

Приговоренный в 1826 году к смерти, а затем, вследствие смягчения наказания, к каторжным работам в рудниках Сибири и отправленный в 1827 году рядовым на Кавказ, Бестужев-Марлинский к тому времени, когда он писал эти строки, уже девять лет находился вдали от своей семьи. (Примеч. автора.)

(обратно)

Оглавление

ОБЩИЙ ВЗГЛЯД НА КАВКАЗ I. ОТ ПРОМЕТЕЯ ДО ХРИСТА

II ОТ ХРИСТА ДО МЕХМЕДА II

III ОТ МЕХМЕДА II ДО ШАМИЛЯ

IV СОВРЕМЕННАЯ ЭПОХА

V КИЗЛЯР

VI ВЕЧЕР У КИЗЛЯРСКОГО ГОРОДНИЧЕГО

VII «ГАВРИЛЫЧИ»

VIII РУССКИЕ ОФИЦЕРЫ НА КАВКАЗЕ

IX АБРЕК

X ИЗМЕННИК

XI РУССКИЕ И ГОРЦЫ

XII ТАТАРСКИЕ УШИ И ВОЛЧЬИ ХВОСТЫ

XIII ГОЛОВОРЕЗЫ

XIV СЕКРЕТ

XV КНЯЗЬ АЛИ-СУЛТАН

XVI ТАТАРЫ И МОНГОЛЫ

XVII НИЖЕГОРОДСКИЕ ДРАГУНЫ

XVIII ПЕСЧАНАЯ ГОРА

XIX АУЛ ШАМХАЛА ТАРКОВСКОГО

XX ЛЕЗГИНЫ

XXI КАРАНАЙ

XXII ДЕРБЕНТ

XXIII ОЛЬГА НЕСТЕРЦОВА

XXIV ВЕЛИКАЯ КАВКАЗСКАЯ СТЕНА

XXV КАРАВАН-САРАЙ ШАХ-АББАСА

XXVI БАКУ

XXVII ГОРОД, БАЗАРЫ, МЕЧЕТЬ, ВОДА И ОГОНЬ

XXVIII ТИГРЫ, БАРСЫ, ШАКАЛЫ, ЗМЕИ, ФАЛАНГИ, СКОРПИОНЫ, МОСКИТЫ, САРАНЧА, ПОНТИЙСКАЯ ПОЛЫНЬ

XXIX ШАХ-ХУСЕЙН

XXX ПРОЩАНИЕ С КАСПИЙСКИМ МОРЕМ

КОММЕНТАРИИ

*** Примечания ***