Кривые зеркала [Дин Власов] (fb2) читать онлайн

Дин Власов Кривые зеркала

Пролог

Свет поскрипывавшего на ветру фонаря выхватывал из темноты вплотную подступавшие к дороге широкие стволы сосен. Усыпанные пушистыми иголками смолистые ветки создавали своими покачиваниями завораживающую игру теней. Помутневший от времени стеклянный колпак был испещрён изнутри множеством чёрных точек, оставшихся от неосторожно забравшихся поближе к источнику света мошек. Фонарь был очень старым, как и державший его железный, местами покрывшийся рыжеватыми пятнами, столб. Если бы он мог что-то чувствовать, то в эту ночь ему, наверное, было бы очень одиноко. Ведь его ближайший сосед и соратник, который стоял дальше по дороге, погас несколько дней назад, уступив в неравной борьбе с подступавшей тьмой. Конечно, был ещё другой сосед, но его скрывал от глаз крутой изгиб узкой лесной дороги. А низко нависавшие тучи, грозившие в любой момент обрушить на землю потоки воды, спрятали за своими могучими телами и звёзды, и луну. Даже верные друзья – мотыльки, обычно проводившие ночи напролёт в его рассеянном свете, куда-то попрятались, и от того вплетавшееся в нараставший шум ветра тихое поскрипывание было похоже на печальные вздохи старого воина.

Тоскливое, предвещавшее долгую ночь под холодным дождём одиночество старичка неожиданно было нарушено приветливым светом двух неспешно ползущих по старому разбитому покрытию огоньков. Фонарь даже хотел было помахать им, но вспомнив, что у него нет рук, лишь приветливо покачал своей продолговатой головой, наблюдая, как они скользят мимо, готовясь нырнуть в поворот, скрывшись за деревьями. Внезапно стало светло, как днём. Новая вспышка, грозовой молнией вылетевшая навстречу неторопливым огонькам, залила всё вокруг ослепительным светом. За молнией, как и положено, прогремел гром. Ужасный странный гром, взорвавшийся скрежетом сминающегося металла и звоном бьющегося стекла. Разразившаяся почему-то не на небе, а на земле какофония дополнялась треском ломаемых сучьев и молодых деревьев, оказавшихся неосмотрительно близко к серой асфальтовой ленте. Резкий взрыв этого странного грома вспугнул спящих на ветках птиц, которые поспешили убраться подальше от такого необычного явления, и тут же стих. Снова стало темно и только одинокий огонёк, замерший среди пораненных деревьев, зачем-то светил в глубину ночного леса. Тишина сначала показалась оглушающей. Разразившийся гром словно вытянул из окружающего мира все прочие звуки. И лишь ритмичный, хлюпающий звук падающих в лужу крупных капель нарушал воцарившееся безмолвие. Но тут уже сверху прогрохотало раскатистое эхо, и непроницаемой стеной хлынули потоки воды.

Глава 1 Добро пожаловать

Это было похоже на странный затянувшийся сон. Я куда-то летел в темноте, а может, падал. Ощущение верха и низа отсутствовало, поэтому не было никакой возможности определить, что же со мной происходит. Закончилось это падение довольно неожиданно. Просто в какой-то момент обнаружил, что сижу на ровной твёрдой поверхности.

– Добро пожаловать, Константин Викторович, – скрипучий, словно железом по стеклу, голос исходил от долговязой фигуры в бесформенном чёрном балахоне. Это он мне что ли? Имя показалось незнакомым, даже каким-то чужим. Я оглянулся, но никого больше не увидел, точнее, не было вообще ничего, кроме непроницаемой черноты, единственным островком в которой была висевшая прямо в воздухе тусклая лампочка без проводов. Под этой самой лампочкой и восседал мой собеседник, прятавший лицо в тени огромного капюшона.

– Да, да, дорогой мой, я к вам обращаюсь, – из широкого рукава выскользнуло что-то похожее на белые тонкие щупальца, обладавшие выпуклыми острыми суставами, и одно из них нацелилось на меня своим длинным чёрным ногтем, – позвольте вас поприветствовать, – существо издало странный звук, то ли усмехнувшись, то ли кашлянув, то ли чем-то подавившись.

– Мы разве знакомы?

– Ну что вы! – щупальца опустились, скользнув в лежавший на земле небольшой мешочек и, выудив оттуда золотую монету, стали медленно переплетаться в гипнотическом танце, перекатывая её между собой. – Мы прежде не встречались, хотя вы вполне возможно могли обо мне слышать.

– Но тогда откуда вы знаете моё имя?

– Я знаю всех, кто попадает в Лабиринт, – монета замерла между двух щупалец, –работа такая, – существо пожало плечами, разведя руки в стороны. – Итак! – щупальца двух рук переплелись между собой – Что вы для меня приготовили? Быть может, прекрасную чеканную монету? Или какое украшение? Уж вы-то, дорогой мой, не оставите бедного привратника без подарочка?

Я внимательно осмотрел себя, но карманы брюк оказались пустыми, а в свитере и надетой под него футболке их вообще не оказалось.

– Ничего, – он как будто даже растерялся.

– Ну, вот что с вами прикажете делать? – он был явно раздражён. – Раньше монеты из чистого золота приносили, а то и две! А теперь? Что за народ пошёл! Даже сраной пивной крышки не принесут! Все традиции позабыли! Неужели совсем ничего нет?

Я покачал головой.

– А что это за Лабиринт такой? – Я вновь огляделся, надеясь увидеть хоть что-то новое; не было похоже, что вблизи есть какие-то стены. Стены ведь подразумевают определённую акустику, но слова словно вязли в чёрном воздухе без какого-либо намёка на эхо. Если это комната, то она значительно больше, чем можно себе вообразить.

– Лабиринт, как Лабиринт. Как в парке развлечений. Полный набор всяких интересных и не очень вещей на любой вкус и цвет и на все случаи жизни, – я продолжал беспомощно озираться, пытаясь угадать хоть какие-то ориентиры.

– И куда мне идти?

– Да куда хочешь, туда и иди.

– Как это? Должно же быть какое-то хотя бы начальное направление, какой-то вход? Ты же тут привратник.

– У этого Лабиринта только один вход, и ты уже вошёл, – похоже, мой переход на «ты» взбесил его окончательно, – а что касается выходов, то их тут огромное количество, и каждый выбирает себе по вкусу. Есть правда и такие, кто не хочет выбирать, но это уже их проблемы. У нас тут, знаешь, демократия, что хочешь то и делаешь, хочешь – идёшь, не хочешь – не идёшь.

– Но как мне понять куда идти? Как я найду свой выход?

– Да мне насрать! Хоть здесь оставайся и сопли жуй! – Из темноты капюшона выскользнуло белое, непропорционально большое, лицо, похожее на вылепленную из потёкшего парафина маску, которой забыли приделать нос. Из двух глубоких впадин меня сверлили два круглых, похожих на маленькие чёрные бусины, глаза. – Или можешь вон, на лампочку медитировать, пока не надоест. – Узкая, похожая на резаную рану щель, служившая существу ртом, стала шире, обнажив два ряда острых треугольных зубов, закусивших зажатую в пальцах-щупальцах монету. – Некогда мне тут с тобой, – монета взлетела и, сделав несколько кульбитов, нырнула обратно в мешок.

Я поднялся. Сомнительная перспектива – оставаться в компании такого урода, да и весь этот разговор уже порядком надоел. Похоже, что без платы этот чудик мне ничего особо не расскажет, а заплатить ему было попросту нечем. Оглядевшись в который уже раз и снова убедившись в полном отсутствии чего-либо, зашагал в темноту, подальше от этого попрошайки и его щупалец.

Что тут вообще происходит? И что это за Лабиринт такой, в котором даже стен нет? В голове всплыла сказанная кем-то фраза, что дорога появляется под ногами идущего. Кто бы это ни был, уверен, что говорил он именно об этом месте. Действительно, прежде непроницаемо-чёрная поверхность постепенно преобразилась в похрустывающий под ногами гравий. Спустя какое-то время полоски мелких камушков стали чередоваться вкопанными поперёк дороги здоровенными брусками, а после и вовсе по бокам этой странной тропинки протянулись массивные, отливавшие синим цветом полосы. Вот ведь чудики! Зачем так делать? Без всех этих брусков и полос идти было значительно удобней. Хотя сквозило во всём этом что-то смутно знакомое. Кажется, это было как-то связано с моей работой. Только вот каким образом? Вообще что-то странное творилось с памятью, она словно плавала на поверхности мутного водоёма, не в силах нырнуть в глубину и довольствуясь только тем, что всплывало само по себе. Ведь что-то же было до этого полёта в темноте. Точно знаю, что было! Чувствую. Опять поймал себя на том, что поглаживаю основание безымянного пальца. Как будто чего-то не хватает. Когда этот чудик под лампочкой стал клянчить монету, рука непроизвольно накрыла это место, словно там должно было быть что-то, что могло привлечь его внимание. Вот только что? И куда это что-то делось? Сверлящая боль в голове сделалась невыносимой. Пора завязывать, может позже что-нибудь и вспомнится. Пока оставалось только идти непонятно куда и непонятно откуда. Ни неба, ни звёзд, одна лишь темнота и эта странная дорога с металлическими лентами. И… take me dancing tonight… Хорошо хоть музыка есть. Похоже, у кого-то дискотека… Музыка?!

Застыв на месте и вскинув голову, я на мгновение ослеп от яркого света, мигавшего и переливавшегося всеми цветами радуги. Всего в нескольких метрах от дороги стоял огромный дом, сияющий сотнями ярких огней. В груди что-то радостно заколотилось, наконец, хоть какие-то признаки жизни в этом мрачном царстве. Я даже опомниться не успел, как уже бодро шагал через порог гостеприимно распахнутой двери.

Вечеринка явно была в самом разгаре. После царившей за пределами дома темноты в глазах рябило, а голова шла кругом от обилия льющегося отовсюду света, но ещё больше от огромного количества наполнявших дом людей. Радостных людей! Почти все они были голыми, но это никого не смущало, даже наоборот. То там, то здесь мужчины и женщины, а то и несколько сразу сплетались между собой влажными клубками, лаская друг друга и наполняя пространство перекрывающими музыку стонами и криками блаженства.

Я так и стоял с бешено колотящимся сердцем и открытым ртом, ошалело вращая глазами, когда что-то нежное, похожее на дуновение ветерка, скользнуло по спине. Девушка была миниатюрная. Даже успел поймать себя на мысли, что она просто идеальна, как раз в моём вкусе, когда, проскользнув под рукой, она прижалась своим горячим, нежным телом к моей ходившей ходуном груди. Почти невесомые, тонкие руки ручейками стекали с моих плеч, а столь близкое дыхание алых губ обжигало даже через одежду. Кажется, я отключился; заторможенное сознание, так и не подобравшее отвисшую нижнюю челюсть, словно со стороны наблюдало, как подхватив на руки гибкое тело, ноги сами устремились в ближайшую открытую дверь. Только уложив свою невесомую ношу на кровать, я увидел её глаза. Огромные голубые озёра, в которых не было ни капли сомнения или страха, в них читались лишь жгучее желание и абсолютное доверие. Этот влажный, зовущий взгляд окончательно утопил последние обрывки разума в своей бездонной глубине. Как дикое животное или скорее, как умирающий от жажды, я впился в это мягкое, покорное тело, в безудержном стремлении вобрать его в себя или раствориться в нём, слиться в одно целое каждой пылающей диким огнём клеточкой… Не помню, сколько это продолжалось. Мы вновь и вновь сплетались в нечто безудержное и неразрывное, и никак не могли насытиться друг другом. Мне кажется, раньше я не знал, что у запаха может быть цвет. Теперь я это знаю. Потому что пахла она нежно-розовым цветом. И запах этот был покруче любого наркотика. Когда же, наконец, тяжело дыша и поедая друг друга уже только глазами, мы смогли оторваться друг от друга, мне показалось, что после такого пожара было бы неплохо сделать паузу и подышать свежим ночным воздухом. И это была первая осознанная мысль с того момента, как я перешагнул порог. С огромным трудом натянув свою одежду и пьяной походкой просочившись сквозь текучие реки обнаженной плоти, я, наконец, вывалился в тёмную свежесть улицы.

– Прикольно, – я вопросительно уставился на подпиравшего стену худощавого парня, на котором из одежды были только огромные красные шорты, отлично сочетавшиеся с таким же красным лицом. – Волосы, – наклонив свою абсолютно лысую, как мяч голову, он покрутил вокруг неё рукой, прочертив красную дугу зажатой в кулаке папиросой. – Люблю рыжих – он хохотнул – в смысле девушек, но тебе так тоже прикольно.

– Травка? – кивнул я на окурок, от которого разливался кисловатый запах, приятно щекотавший нос, и провел ладонью по волосам, слишком коротким, чтобы увидеть их без помощи зеркала.

– Родная. – Промурлыкал он и, прижав кулак к губам, втянул щёки, заставив огонёк на конце вспыхнуть ярко-красным.

Тем временем, сияя до самых ушей блаженной улыбкой и преодолевая разливавшуюся по всему телу сладкую истому, я спустился с крыльца, разминая ноги.

– Ай! – боль была такой неожиданной, что я едва не повалился на землю, мой новый друг сложился пополам, выпустив огромное облако сизого дыма и зайдясь диким хохотом вперемешку с кашлем.

– Недавно тут? – слова вырывались толчками в промежутках между всхлипами.

– Ты о чём? – в пару прыжков на одной ноге я достиг крыльца, и присев на ступени задрал штанину.

– Кусты, – утирая катившиеся по щекам слёзы, он показал на сочащуюся кровью полосу чуть выше лодыжки, – мелкие ещё, – просто царапина, не смертельно, но от недавнего блаженного состояния не осталось и следа. Что за ерунда?

Оглядевшись, я обнаружил, что земля вокруг дома покрыта невысоким, примерно до колена, сухим кустарником, жесткие ветви которого были покрыты длинными острыми шипами. Когда они успели тут появиться? Сколько я тут уже? Часа может два, ну или три, да даже если четыре.

– Терновник. Тут, бро, со всеми так. Пока ты находишься внутри, он растёт. Причём у каждого свой, персональный. – Он хитро подмигнул. – Мой вон уже выше головы вымахал, – рука с папиросой взмахнула вверх, описав широкую дугу, видимо указывая на высоту окружавших дом кустов, которые мне были не видны. – А твой походу мелкий ещё – у некоторых вон уже так разросся, что они и из дома выйти не могут, главное, что в дом не лезет, да и хрен с ним. – Он глубоко затянулся, задержав дыхание. Где-то внутри головы я отчетливо слышал нарастающий вой тревожной сирены, но моего нового друга вся эта ситуация похоже очень веселила.

– На тюрьму смахивает, колючка по кругу.

– Бро! Ты в какой тюрьме видел, чтобы так жилось? К тому же никого здесь не держат, и в любой момент можешь уйти, если захочешь.

– Почему бы тогда не уйти?

– А куда?

– Туда, например, – я махнул в сторону светлого пятнышка, горевшего вдалеке, и сам удивился. Это светлое пятно на общем чёрном фоне было там постоянно, но почему-то я только сейчас обратил на него внимание, – кстати, что это там?

– Трамвай, – он пожал плечами, скорчив кислую рожицу и сделав очередную глубокую затяжку.

– Трамвай?

– Блин! Ну, такая большая железная штука, которая по этим, по рельсам ездит. – Точно! Та дорога, по которой я сюда пришёл – это рельсы, а там вдалеке есть трамвай, на котором можно поехать… Куда?

– И куда он едет?

– Домой, куда же ещё? – Выкуренный до самой бумаги бычок полетел в сторону. Похоже, его искренне удивляла моя тупость. Дом… В груди что-то засаднило, а в голове с бешеной скоростью замелькал калейдоскоп смутных, неуловимых образов.

– А ты почему не едешь? Через кусты не пробраться?

– Делать больше нечего! Нафига вообще отсюда уходить? Дом не дом, мне тут прикольно, понял! Тёлки, травка, выпивка. Всё, что хочешь и как хочешь. А там ещё неизвестно что. Может мне там и рад никто не будет, а здесь мне все рады. Во как. Так что ну его нафиг. А кусты ерунда, хоть сейчас через них пролезть могу, да не охота. Ладно, бро, пойду я. На вот, – он выудил из кармана шорт мятую пачку и, вытряхнув из неё новую папиросу, протянул её мне, – покури лучше, расслабься, а то гляжу, тебе всякая хрень в голову лезет.

Подтянув ноги к груди, я механически сунул папиросу за ухо. В голове царил натуральный хаос, два голоса рвали меня на части, один вопил, что это ловушка и надо скорее отсюда сваливать, другой убеждал, что никуда этот трамвай не денется, и дом тоже, можем ещё потусить, ведь здесь так здорово, когда ещё так отдохнёшь. А до трамвая этого ещё топать поди километров дцать, а значит по любому надо сил набраться!

Так я и сидел, качаясь из стороны в сторону, обхватив руками согнутые в коленях ноги, но ни один из голосов не хотел уступать, и эта пытка становилась уже совершенно невыносимой. Казалось, ещё немного и они реально разорвут меня на две половинки. Стараясь не слушать этот неумолкающий спор, я медленно поднял чье-то чужое тело на непослушные ноги и заставил его сделать шаг. Затем ещё один. И ещё…

Когда я вышел на рельсы штанины до колен были изорваны в лоскуты, кровь из множества порезов противно хлюпала в кроссовках, а пот катился по телу таким ручьями, что насквозь пропитал и футболку и остатки штанов, сброшенная кофта осталась висеть на одном из шипастых кустов. Зато голос, звавший вернуться, стал значительно слабее, и его кривые когти уже не впивались крючьями в моё тело, а беспомощно соскальзывали прочь. Хотелось, упав на шпалы, обнимать и целовать эти синие полоски, даже удивительно, как долго пришлось до них пробираться. А может за время пребывания в доме росли не только кусты, но и расстояние до дороги? Ведь когда я увидел дом, он был всего в паре-тройке метров от путей.

Я обернулся, чтобы оценить пройденное расстояние, на глаз показалось метров сто, и кофта так и висела где-то на половине пути, но вот сам дом! Он почему-то больше не сиял огнями, а выглядел теперь как вырезанный из цветного картона макет, муляж, готовый рухнуть даже от лёгкого ветерка.

Повернувшись к четко различимому маячку света, я двинулся дальше. С каждым шагом, с каждой каплей пота, упавшей на дорогу, остатки рычащего, исказившегося до неузнаваемости голоса, убеждавшего пожалеть себя и насладиться всеми удовольствиями, доступными гостям дома, становились всё тише и тише, пока не исчезли совсем. Другой же голос, призывавший скорее выбираться из опасной ловушки, убедившись в моих намерениях, торжествующе молчал. Мне были безразличны оба. Если уходя от привратника я не знал, куда собственно иду и зачем, то теперь я точно знал куда. Я, наконец, чётко понял, чего я хочу. Я хочу домой! И этот грёбаный трамвай меня туда отвезёт.

Глава 2 Трамвай

Злость была почти осязаемой, она обжигала вены, пульсировала в висках и ломала изнутри рёбра. Злость на эту грёбаную черноту, пропитавшую здесь всё и вся, на весь этот лабиринт, на урода – привратника. Злость на дом удовольствий с его кустами, исполосовавшими мне ноги, из-за чего они невыносимо зудели. Злость на укурка в шортах, за его довольную красную физиономию и за то, что он сейчас, в этот самый момент, там кайфует. Злость на трамвай, который почему-то не мог оказаться поближе, чтобы до него не нужно было столько топать. Злость на шпалы, по какой-то непонятной прихоти лежавшие на разном расстоянии друг от друга, из-за чего не получалось поймать какой-то постоянный ритм движения, часто сбивая шаг, что очень изматывало. Но самая сильная злость была на себя. На то, что ничего о себе не помню, на то, как меня вообще угораздило оказаться в таком гнилом месте. От этой злости, сводившей скулы и крошившей зубы, рябило в глазах, расцвечивая унылое однообразие ненавистного пейзажа разноцветными бликами. До нестерпимого зуда в руках хотелось что-нибудь сломать, разрушить. Хотелось бить даже этот проклятый дистиллированный воздух, лишённый какого-либо запаха, рвать его на лохмотья… Не в силах больше терпеть эту клокотавшую, разъедавшую изнутри ярость и не находя ей выхода, я остановился и заорал. Упиравшись ладонями в дрожащие колени, я орал до хрипа, до рвущей горло боли, пока крик не перешёл в какое-то утробное рычание. По щекам обильно текло что-то такое же злое, словно кислота, разъедавшая кожу.

Как же до боли обидно. Обидно, что здесь, похоже, все знали гораздо больше меня даже обо мне самом! Обидно, что кроме своего имени я пока так ничего и не узнал. До меня только сейчас дошло, что я не знаю имени ни одного человека, с которым успел здесь познакомиться (если это можно считать знакомством): ни привратника (если он человек), ни того лысого парня… Никого. Почему так? Я не догадался об этом спросить или мне было попросту безразлично, как их зовут? А может у меня вообще такая привычка, характер такой – не интересоваться никем, кроме самого себя? Может мне в принципе плевать на всех остальных? От этой мысли становилось тошно.

Оглядываться не хотелось, позади не было ничего, о чём можно скучать. Разве что та девчонка из дома, от воспоминаний о которой злость немного притихала, и даже теплело в животе; её имени я тоже не спросил, мы вообще и парой слов-то не обмолвились. Зато её нежный вкус до сих пор ощущался на губах. Может она – самое приятное, что со мною здесь случалось. Хоть уже и закрадывалось сомнение – а не привиделась ли она мне. Была ли она реальной или всего лишь иллюзией, единственная задача которой удерживать меня в доме как можно дольше? Да какая теперь разница! Пятно света впереди постепенно росло, и становилось страшно оторвать от него взгляд, мало ли какие ещё сюрпризы могут здесь приключиться. Посмотришь, например, не в ту сторону, и ищи потом куда шёл, если вообще вспомнишь, что шёл куда-то. Какое-то внутреннее чутьё подсказывало, что здесь это вполне обычное дело, и что всё это унылое, тихое однообразие весьма обманчиво. Стоит лишь немного отвлечься, утратить бдительность, потерять свою цель из виду, как заправляющий здесь шулер тут же выбросит из рукава какую-нибудь пакость.

Достав из-за уха папиросу, о которой только сейчас вдруг вспомнил, озадаченно повертел её в руках и бросил на рельсы. Какой смысл в куреве, если всё равно нет ни одной спички. Стекавшая по лицу едкая смесь из пота и слёз разъедала глаза. Растерев зудящее лицо краем мокрой футболки убедился, что свет впереди никуда не делся и даже значительно вырос в размерах. Ну ничего, посмотрим ещё кто кого…

Железный сарай вытянутой формы, из огромных окон которого лился свет, был покрыт замысловатыми узорами, в которых с трудом угадывались какие-то птицы, цветы и, кажется, что-то похожее на разноцветного единорога. Сейчас растрескавшаяся во многих местах краска вздувалась рваными угловатыми краями и осыпалась огромными кусками, обнажая ржавое, кое-где прогнившее насквозь железо. Даже прижавшиеся к рельсам диски колёс щеголяли матовым медным цветом. Все три двери были гостеприимно распахнуты. Вот, значит, какой ты – трамвай, который едет домой.

Я устало плюхнулся на первое попавшееся сиденье и с наслаждением вытянул ноги. Открывшаяся в салоне картина оказалась ещё менее обнадёживающей, чем остатки единорога. На одном и передних сидений спиной ко мне развалилось безжизненное тело в мятых джинсах и таком же мятом засаленном пиджаке. Грязные желтовато-русые космы, поблескивавшие множеством серебряных нитей, свисали длинными нечёсаными прядями. В проходе рядом с креслом, в котором расположилось тело, зияло чернотой прямоугольное отверстие. Я ошалело таращился на всё это, блиставшее в ярком свете, «великолепие» – грязный, волнистый пол, потрескавшаяся кожа сидений, черневшая множеством щелей обшивка стен.

Сиденье передо мной страшно взвизгнуло, когда я взялся за него, чтобы подняться. И тут же в проход откуда-то из-под кресел соседнего ряда выкатился лопоухий, бело-рыжий клубок шерсти с чёрным пятном на боку и, внимательно поглядев на меня карими глазками, звонко тявкнул и завилял маленьким хвостом.

– Опять ты! – Я, выпучив глаза, смотрел, как ещё минуту назад безжизненное тело выросло в проходе, раскачиваясь с такой силой, словно находилось на палубе попавшего в сильнейший шторм корабля. Бурый огрызок, кажется от яблока, просвистел мимо щенка и со смачным всхлипом впечатался в спинку одного из кресел. Щенок обернулся на захлёбывавшегося потоком ругательств зомби и снова с любопытством уставился на меня.

– А ты ещё кто такой?! – Из-под спадавших на лоб патлей на меня смотрели налитые кровью глаза в обрамлении опухших, тёмно-синих век.

– Костя. – Я растерянно ожидал, что сейчас какой-нибудь очередной огрызок, а то и что потяжелее отправится в мою сторону. Он долго молча смотрел на меня, видимо пытаясь переварить услышанное. Я даже успел подумать, не заснул ли мой собеседник ненароком в таком вот положении, когда он снова ошарашил меня, разразившись низким утробным хохотом.

– Это до такого теперь мода дошла что ли? – хохотал он, тыча пальцем в болтавшиеся у меня ниже колен лохмотья. – Мало стало дырки на коленях делать, теперь вообще в лоскуты рвать стали?

– Типа того, – огрызнулся я, отворачиваясь к окну и подавляя желание выплеснуть ещё не до конца остывшую злость на этого типа.

– Да ладно, не бычься, – голос был примирительным, хотя язык у него заплетался порядочно, из-за чего фраза звучала как: «длыдн нэее быщси». Больше всего меня изумляло, как он умудряется сохранять равновесие, так сильно раскачиваясь из стороны в сторону. – Ща, погодь.

Опираясь на дужки кресел, зомбяк опустился на колени перед провалом в полу и, качнувшись вперёд, повалился в него. Я даже рефлекторно подскочил, чтобы ловить этого несчастного, понимая, что не успею добежать. Однако в яме он исчез только наполовину, ноги оставались лежать на полу, уцепившись ступнёй за ножку кресла. Свалившаяся вниз тельняшка обнажила грязную тощую спину, густо заросшую чёрными волосами. Спустя минут пять шебуршания внизу на свет появилась его рука, уцепилась за край проёма и вытянула в салон остальное тело. Во второй руке он сжимал огромную зелёно-жёлто-коричневую тряпку.

– В армии служил? – налитые кровью глаза впились в меня так, что казалось, от этого ответа зависит вся моя дальнейшая судьба, а то и сама жизнь.

– Без понятия, – пожал я плечами и для убедительности постучал пальцем по голове, – вообще ничего не помню.

– Да. Бывает, – в голосе появились сочувственные нотки, – ну держи тогда, будем считать, что служил.

Я поймал брошенную тряпку, оказавшуюся мятыми, но вполне себе крепкими штанами странной пятнистой расцветки, и стал поспешно переодеваться, пока он не передумал. Сидевший всё это время на задних лапах щенок тут же принялся обнюхивать брошенные прямо на пол старые брюки.

– Спасибо. А как вас зовут? – ну хоть его я догадался об этом спросить.

– Пётр Иванович, – зомбяк гордо выпятил впалую грудь, обтянутую под пиджаком грязной майкой, не замедлив с громким хрустом почесать её волосатой пятернёй. Бросив мне штаны, он так и остался сидеть на краю ямы, свесив ноги вниз, – но можешь звать меня просто Иваныч. Лады?

– Лады. И давно ты тут, Иваныч?

– Да давненько уж, а что?

– Спросить хотел, а трамвай когда поедет? А то мне домой надо.

– Ишь ты какой, домой ему надо, – потянувшись куда-то в сторону, он подтянул к себе пузатую бутылку, в которой плескалось что-то мутное, и железную кружку, напоминавшую своими стенками облезлый борт самого трамвая. Тут же нацедил в кружку содержимого бутылки, от которого даже на таком расстоянии в нос ударило резким спиртовым запахом. – Никому не надо, а ему вдруг надо стало!

– Ну, он же вроде туда едет, – даже уже зная, что он скажет, я продолжал с надеждой смотреть на это пропитое до самых костей существо, отказываясь признавать всю очевидность окружавшей меня действительности. То, что я итак уже знал с того самого момента, как вошёл в салон.

– Может когда и ехал, – пробурчал Иваныч, – только это было давно и не правда. – Он залпом опрокинул в себя вторую порцию, даже не поморщившись.

– Как это? – мой мозг бился в конвульсиях, отчаянно сопротивляясь безжалостной очевидности того факта, что трамвай никуда не поедет, как бы мне этого ни хотелось.

– А вот так! – он рубанул воздух ладонью и, опустив голову, уставился в чёрные недра ямы. – Никому это стало не нужно, ехать некому, – кружка со звоном ударила в раму ближайшего сиденья. Этот звон эхом метался внутри моей головы, пока перед глазами медленно вращалась карусель светящегося салона с чёрными окнами. Хотелось сесть на пол, а лучше лечь. И так, чтобы всё это исчезло. Так, чтобы я не только забыл себя, но чтобы меня вообще не было. Чтобы не было вообще ничего. Вся эта история с трамваем казалась какой-то изощрённой глупой шуткой. Какой к чёрту Лабиринт, если вот так всё и закончилось. Все мои усилия обернулись тем, что я оказался в полнейшем тупике под яркой неоновой табличкой «Закрыто». А под этой табличкой, вдобавок к обычным для русского настенного творчества трёх буквам, были приписаны ещё и три слова: «Трамвай не едет». Какой-то хриплый, заплетающийся голос рассказывал о ворюгах – чиновниках, постоянно поднимавших цены на электричество и понижавших и без того мизерную зарплату.

– Я что ли виноват, что пассажиров нет? – я почувствовал у ног какое-то движение и, опустив голову, увидел, как на колено легли две мохнатые лапки, а чем-то озабоченная мордочка старательно ловила мой мутный взгляд. Где-то на грани слуха Иваныч вещал что-то про то, какая жизнь к нему не справедливая, и что он вообще-то художник, самый настоящий. Ещё что-то про то, что жизнь – говно, а этот трамвай он сам расписывал вот этими вот руками, и место ему в Лувре, а он тут застрял.

– Иваныч, у тебя воды не найдётся? – чей это сиплый голос? Неужели тут кто-то ещё есть?

– Может, что посерьёзней? – Он протянул в мою сторону горлышком стеклянной бутылки, но я отрицательно покачал головой. – Ну как знаешь. – Мятая пластиковая бутылка, кувыркаясь, полетела в окно рядом со мной. Я неловко поймал её предательски дрожавшими белыми пальцами. Вода в бутылке оказалась тёплой и вонючей, но состояние значительно улучшилось, по крайней мере, я стал узнавать свой голос.

– Получается, домой никак теперь не добраться? – он посмотрел на меня долгим немигающим взглядом, перевёл взгляд на бутылку, снова на меня.

– Почему?

– Но ты же сказал, что травмай… – вздох был таким, словно он уже несколько часов объяснял круглому дебилу, почему два плюс два равняется четыре.

– Костик, – в голосе появились покровительственные нотки, – ты дебил? – Ну вот. Челюсть моя так и застыла в открытом положении. По крайней мере, я начинал себя таковым ощущать. – Трамвай не едет, но рельсы то никто не отменял. И если тебе за каким-то хреном надо этого, – он пощёлкал пальцами, – домой, то кто тебе блин мешает? – опрокинув в себя новую дозу мутной жижи, он уронил голову на грудь, и замурлыкал в лацкан пиджака. – А я по шпалам, опять по шпалам иду… – Щенок что-то тявкнул, перебирая лапами по моей ноге. Я, наконец, смог подобрать с пола свою нижнюю челюсть.

– Так я это… Пойду что ли?

– Дело твоё, – пожал он плечами, – и псину свою забери!

– Так это не моя собака, – я даже растерялся.

– А чья?! Моя что ли? Ненавижу собак… Гадят везде… – настроение Иваныча стремительно менялось не в лучшую сторону, и я решил, что пора сваливать. Хоть ноги отдохнули.

После проспиртованного салона трамвая уличный воздух показался обжигающе холодным, но очень бодрящим. Оказывается, я успел принюхаться к тому, что пил трамвайщик, и уже начал хмелеть от этого въевшегося даже в кожу сидений запаха. Из открытых дверей неслось что-то про то, что ходят тут всякие, мешают нормальным людям жить… Щенок семенил рядом, явно радуясь новой компании. Я присел на корточки, потрепав его по холке. Ошейник у щенка был обычный кожаный, без бирок и надписей.

– Ну, и как тебя зовут? – он покрутил головой, разметав мягкие лопасти ушей и, облизнувшись, преданно уставился мне в глаза.

– Будешь моим другом? – Умные глазки преданно смотрели прямо в сердце, дополнив этот умилительный взгляд утвердительным (как мне показалось) тявканьем. – Значит, буду звать тебя Дружок, – заключил я, потрепав его по мягкой шёрстке.

Взгляд на синие ленты рельс вызывал желание пнуть что-нибудь посильнее, но возле ног теперь крутился, виляя хвостом, маленький комок шерсти, и не хотелось его задеть. Если выберусь отсюда, никогда больше и близко не подойду ни к трамваям, ни тем более к шпалам. В памяти всплыла фраза, что все дороги ведут в Рим. Ну, посмотрим, куда нас заведёт эта тропка.

Глава 3 Лика

Не знаю, как выглядит Рим, но уверен, что он сильно не похож на эти нагромождения серых блоков на фоне трёх высоченных труб, исторгавших в небо клубы белого дыма. Но это определённо был город и довольно большой, насколько я могу судить. Особого доверия открывшийся глазам пейзаж не внушал, но хотя бы успокаивало его разительное отличие от дома удовольствий. Не сказать, что мои рельсы (и когда это они успели стать моими?) вели прямо в него – город растянулся по левую сторону пути, однако тут была даже самая настоящая трамвайная остановка с лавочкой, обшитая волнистыми листами металла.

– Привет! – девчонка была невысокого роста с короткой стрижкой смоляных волос. Чёрные обтягивающие джинсы подчёркивали изящные изгибы обутых в ярко-красные кроссовки ног, а из-под расстёгнутой рокерской косухи выглядывал короткий красный топ с треугольным вырезом; в аккуратных маленьких ушках поблескивали серьги-гвоздики, а по тонкой шее наискосок вилась чёрная татуировка гласившая: «My life – my rules». – Ну и заставил же ты меня поволноваться. Ты вообще в курсе, что это неприлично – заставлять девушку ждать себя, да ещё так долго, – маленький кулачок, увешанный кучей цепочек и браслетов, ткнулся мне в плечо, на что Дружок ответил сердитым лаем. – Ух ты! Надо же, какой милашка! – она присела на корточки, чтобы погладить щенка, но Дружок отпрыгнул от неё, спрятавшись за моими ногами. – Твой пёсель? Как зовут?

– Мы типа знакомы? – где-то внутри я безуспешно бился головой в глухую серую стену, заслонявшую от меня всё, что было до этой гнетущей темноты Лабиринта. Но всё-таки, я был уверен, что нахожусь тут впервые и чего точно не ожидал, так это встретить кого-то, кто может быть лично знаком со мной. Привратник не в счёт, у него «работа такая».

– Ну конечно мы знакомы, что за вопрос? И даже довольно близко, – она игриво подмигнула серо-голубым глазом в густой чёрной подводке, приложив к губам изящный пальчик, второй её глаз был медового цвета. – Кастетик, родной, мы с тобой были практически неразлучны.

– Были?

– Ну, до всего этого Лабиринта, – она покрутилась из стороны в сторону, раскинув руки, – ты совсем-совсем ничего не помнишь? – в глазах промелькнуло что-то похожее на сочувствие, – бедненький.

– И что же ты обо мне знаешь?

– О тебе, сладкий, я знаю… – острый ноготок упёрся мне в грудь и заскользил вниз – всё… – её непринуждённый, лёгкий смех переплетался с лаем Дружка, которому девчонка, похоже, не очень понравилась.

– Хорош придуриваться. Я тебя не знаю.

– Вот сейчас было обидно, – губки надулись, а рука в чёрной коже вытянулась вперёд, – я Лика, – светлая, почти бледная кожа, изящные суставчики, розовый маникюр. Рука застыла в вытянутом положении, ожидая то ли рукопожатия, то ли поцелуя. Но я сделал вид, что вообще её не замечаю.

– А что это за город?

– Ооо! Это отличный город! Город огромных возможностей! – она едва не подпрыгнула, – и у меня как раз есть одна офигенно крутая тема, как по быстрому поднять кучу бабла. Тебе понравится! Но сама я не справлюсь, вот и тусуюсь на этой тухлой остановке, дожидаясь своего Кастетика.

– А я уж было подумал, что ты по мне соскучилась, – я и сам не понял, была это ирония или мне и правда хотелось, чтобы кто-то ждал меня не ради какого-то там дела, а просто так…

– Конечно, соскучилась! Без тебя вообще не круто!

– И всё-таки это без меня. У меня сейчас другие планы.

– Какие ещё планы? По шпалам гулять?

– Типа того, – я сделал несколько шагов.

– Блин, Костечка! Не кидай меня, пожалуйста! Если хочешь, давай я тебя сама в депо отведу после того, как дело сделаем.

– Да с чего ты вообще решила, что мне это интересно? Не нужно мне никакого бабла, я домой хочу.

– Домой! – она скривила презрительную гримасу. – И что там делать, дома? У тебя же, небось, вообще ничего нет. Угадала? Ну, придёшь домой, и что? В карманах-то пусто, а так хоть прибарахлишься. Я же о тебе забочусь. – Где-то внутри вновь звучала тревожная сирена… Мне казалось или всё это действительно очень походило на развод?

– Как-нибудь переживу, – я повернулся, чтобы уйти.

– Ну и катись! – за спиной раздавались всхлипы. – Только о себе и думаешь! А мне что делать прикажешь?! Меня-то в этом твоём доме никто не ждёт! Мне без этих денег вообще вилы, хоть на рельсы под трамвай ложись.

– Трамвая не будет, – бросил я через плечо. В ответ она лишь громко разревелась.

Наверное, всё-таки разводит… Однако теперь я мог с уверенностью сказать, что кое-что о себе всё-таки понял. Оказывается, я не переношу женских слёз. Совсем. Обернувшись, я увидел, что она и вправду сидит на рельсах и, вздрагивая всем телом, плачет, спрятав лицо в худеньких ладошках. Да что ты будешь делать…

– А что ты там про депо говорила?

– Отстань!

– Лика, я серьёзно. Куда ты там меня отвести собиралась?

– Рельсы, – она ещё отрывисто всхлипывала, но плакать всё-таки перестала.

– И что рельсы? – её лицо, исполосованное чёрными потёками туши, выглядело очень жалобным и беззащитным.

– Ты идёшь туда, куда ведут рельсы, а рельсы ведут в депо. Вовсе не обязательно шлёпать по этим шпалам, есть и другие пути.

– Понятно, – об этом я как-то не подумал, – а что у тебя там за тема?

– Да вообще плёвое дело, сейф один подломить надо и всё.

– Я вообще-то не медвежатник, ты в курсе?

– Да блин! Не надо его взламывать, я код знаю! Просто там бабло в золотых слитках, я одна их тупо не утащу! Врубаешься? – по щекам ещё текли слёзы, но в разноцветных глазах уже сверкали сердитые искорки.

– А без ограбления вообще никак?

– И когда это ты успел стать таким правильным?! – она размазала растёкшуюся тушь по щеке, что в паре с сердитым взглядом делало её вид довольно забавным. – Раньше с тобой веселее было. Если ты мне покажешь, где ещё можно нарыть столько золота, можем и не ходить к этому сейфу. – Она выжидательно сверлила меня немигающим взглядом, скрестив руки на груди. – Так ты мне поможешь? – я посмотрел на щенка, словно ища у него ответа, но он лишь преданно смотрел мне в глаза, склонив голову на бок. Присев на корточки, я потрепал его за ушками.

– Что думаешь, дружище? – Дружок облизнулся и ткнулся влажным носом мне в лицо. Неужели я и раньше кого-то грабил? Почему-то же она уверена, что мне это ничего не стоит… Знать бы ещё, какие законы правят в этом мире. Хотя казалось, что никаких законов здесь нет, а балом заправляет его величество хаос, но так ведь быть не может? В любом случае должны быть какие-то правила, как и границы у Лабиринта. Тревожные нотки всё ещё звучали в голове, настаивая, что это очень плохая затея. Но каким-то внутренним чувством я прекрасно понимал, что решение уже принято… Не самое лучшее решение. И наверняка не самое правильное… Оставалось только поскорее с этим покончить… – Ладно, – сказал я, обращаясь к Лике, но глядя в блестящие глаза Дружка. После такого ответа Лика аж подскочила, захлопав в ладошки и одарив меня ослепительной улыбкой.

– Ура! – она подхватила с лавки кожаный рюкзачок и, стоило мне выпрямить ноги, тут же повисла у меня на шее, оставив на щеке красный отпечаток своих губ. – Кастетик, милый, я всегда знала, что могу на тебя положиться. Ты самый-самый крутой!

***

Это было похоже на подземный переход, только очень старый, пахнущий сыростью и плесенью. Где-то под потолком перемигивались длинные трубчатые лампы, выхватывая из темноты разбросанный вдоль стен непонятный хлам, какие-то картины, обломки мебели, куски колючей проволоки, местами даже оружие, судя по виду пролежавшее тут лет двести не меньше. Трамвайная остановка с ведущими от неё круто вниз ступенями осталась далеко позади, как и довольно большой прямоугольный вход в эти обложенные керамической плиткой галереи. Разрисованные чёрными маркерами и краской из баллончиков, словно покрытые жуткими шрамами, стены во многих местах потрескались и обвалилась. Я задумчиво водил рукой по шероховатым выбоинам, а Дружок семенил рядом, обнюхивая обстановку и иногда забегая вперёд.

– Просто рай для дигеров, настоящие подземелья драконов, – блуждавший по местным достопримечательностям взгляд, то и дело возвращался к туго обтянутым джинсами бёдрам, плавно покачивающимся впереди.

– Согласна, но это даже круче! Подземные катакомбы, через которые можно попасть почти в любую часть города. Такой лабиринт в миниатюре. Лабиринт внутри Лабиринта, – теперь она подмигнула мне карим глазом.

Странное эхо, сопровождавшее нас уже какое-то время, становилось всё громче и громче, когда за очередным (кажется уже десятым или одиннадцатым) поворотом приняло вид деревянного ящика с широкой пастью медной трубы и крутившимся на нём чёрным пластиковым диском. Коротенькая мелодия звучала ровно один оборот пластинки, после чего игла соскакивала, и всё повторялось снова. Возле граммофона, привалившись к стене, сидел человек, точнее оставшийся от него скелет, который безучастно взирал на нас своими пустыми глазницами.

– Нравится? – Лика пнула в сторону скелета какой-то, попавший под ноги камень. – Я зову его Жорик. Жорик – диджорик, настоящий меломан, – она прыснула в кулак. – А вообще тут много таких.

– В смысле?

– Скелеты. Их тут больше всего, хотя ещё есть тараканы и крысы самого разного размера, – она развела руки в жесте, каким обычно рыбаки показывают размер пойманной рыбы. – Полно всякого хлама.

– И откуда здесь всё это?

– Люди тащат, – она пожала плечами, – слышал, что у каждого человека есть свои скелеты в шкафу? Так вот эти катакомбы и есть тот самый шкаф, – она закружилась, словно вальсируя с невидимым партнёром под звуки повторяющейся мелодии, – один на всех. Здесь и копится всё, что мешает им спокойно жить, всё то, что приличные люди никому не показывают. Все их грязные секретики, – она заговорщицки приложила палец к губам, – тут, кстати парочка и твоих скелетов обитает, хочешь, покажу? – Взгляд хитрых разноцветных глаз искрился озорством.

– У тебя вроде дело какое-то было? Или ты уже успела передумать? – заевшая музыка старой пластинки начинала действовать на нервы.

– Да ладно, сладкий, не сердись. Мы почти пришли.

Это продолжалось ещё несколько часов, сопровождавшихся огромным количеством поворотов и коридоров со множеством ответвлений. Мерцающие под потолком лампы временами сменялись развешанными по стенам чадящими факелами, от едкого дыма которых становилось тяжело дышать. Здесь действительно оказалось очень много всякого хлама и валявшихся повсеместно костей, даже целых скелетов. А шебуршание чьих-то мелких лап в темноте наводило на мысли о всякой нечисти. Впрочем, к нам эти лапы не приближались, явно стараясь держаться подальше, искоро я перестал обращать на них внимание. Дружок гордо семенил возле моих ног уверенный, что это он охраняет нас от местных обитателей своим звонким лаем и рычанием, а стройная фигурка впереди двигалась быстро и уверенно, легко огибая маслянистого вида лужи.

– А это здесь откуда? Не знал, что в месте, где нет неба, бывают дожди, да и тут вроде ниоткуда не капает?

– Лужи-то? Это долги, – она легко перешагнула через маленькую лужицу, – забытые долги. А размер лужи зависит от величины такого долга. Тут одна из галерей вообще затоплена, видел бы ты, сколько там всего плавает в этом озере. Ух! Если бы ещё не воняли, но с этим ничего не поделаешь – чем больше лужа, тем больше от неё вони, хорошо хоть этот запах не покидает пределы катакомб. Ведь на то они и забытые, чтобы о них не вспоминать. – Она снова подмигнула, приложив палец к губам. Похоже, она тут себя как дома чувствует, даже фонариком не пользуется, просто размахивая им в руке.

– Может тогда, расскажешь что-нибудь обо мне, раз уж так хорошо всё знаешь?

– А что ты хочешь услышать, сладкий?

– Если бы я знал. Как, например мы познакомились?

– А мы и не знакомились, мы едва ли не с пелёнок вместе, можно сказать выросли бок о бок. Я даже всех твоих тёлочек могу по именам перечислить, хочешь? – она постреливала на меня глазками через плечо, тут же отворачиваясь.

– А я был женат? – рука снова потянулась к пальцу, на котором (я уверен) было кольцо. Спина под чёрной кожей явственно напряглась.

– Ну да, женился там на одной. Я так и не поняла прикола, ладно если бы по залёту, а то вообще ни с того ни с сего. Такая ещё невзрачная, скучная, а ты такой бац и всё – женюсь. И сам после этого скучный стал, во всём правильно поступать старался, беее – она сделал вид, что её тошнит – как будто если правильно поступать, то кому-то от этого сразу хорошо. Чтобы ты знал – от этих всех таких правильных больше вреда, чем пользы. И жизнь скучнее. Ты после женитьбы даже со мной практически перестал общаться, а мы, между прочим, раньше очень круто время проводили, я же говорю, были не разлей вода. Так что не скрою, бывшая твоя мне совсем не нравится. Кайфоломная она. Лучше бы на той рыжуле женился, с ней-то уж точно не соскучишься, у вас даже цвет волос одинаковый. Наш человек!

– А почему бывшая? – в груди метались противоречивые чувства.

– Потому что это было там – за порогом Лабиринта. С этой чертой всякие родственные связи, привязанности, кончаются, и человек, наконец, обретает свободу. Ведь этого все хотят по жизни – свободы!

– Но ты-то тогда как здесь оказалась? И почему наша связь не оборвалась?

– Потому что гладиолус! – Она фыркнула. – Тоже мне! Нашёл с чем сравнивать! Наша связь – это тебе не колечки с цветочками и рюшечками, она глубинная, на самом тонком уровне, поэтому мы никуда друг без друга, куда ты – туда и я, хоть в самое пекло. К тому же я здесь неплохо ориентируюсь, куда хочешь знаю дорогу. Цени!

– Понятно. – Хотя на самом деле ничего понятно не было, но мне нужно было время, чтобы переварить услышанное.

– А кому принадлежит тот сейф с золотом?

– Мэру, кому же ещё?

– Мэру?

– Мэру города. Типа тут самый главный и богатый. Тот ещё засранец, так что не переживай, от него не убудет.

– А фамилия у тебя случайно не Гуд?

– Смешно, – она и вправду расхохоталась, – но раздавать бабло кому ни попадя в мои планы не входит. Не мой стиль.

Наконец ровная поверхность пола приобрела небольшой уклон. Коридор плавно сужался, всё круче и круче поднимаясь куда-то вверх, пока не замер, уперевшись в массивную железную дверью, похожую на вход в кладбищенский склеп, ну или на выход из него, как в нашем случае.

– Послушай, – она перешла на заговорщицкий шёпот, – твой пёсик реально очень классный, но будет совсем не круто, если он нас там выдаст случайно своим лаем или ещё чем.

– И что ты предлагаешь? Оставить его здесь?

– Если хочешь, можешь привязать его к чему-нибудь, чтобы не убежал…

Глава 4 Ужин при свечах

Обсидиановые статуи, каких-то невиданных существ, расположившиеся на одинаковом расстоянии друг от друга, тускло поблескивали в мягком свете сотен свечей. Они были похожи на почетный караул, расставленный вдоль занавешенных гобеленами стен залы. Низкий, чуть выше колен, длинный стол был заставлен всяческими блюдами, настолько разнообразными, что глаза просто разбегались от такого обилия деликатесов. Яркие краски сочных фруктов, различное жаркое, огромные, запечённые с овощами рыбины, даже зажаренный целиком поросёнок с яблоком во рту. Соответствующим обстановке был и костюм – классическая рубашка из тёмно-синего шёлка с тонкой серебряной вышивкой, стекавшей на грудь с левого плеча, и такие же классические штаны из серебристого кашемира, подпоясанные ремнём из крокодиловой кожи. Лика же блистала в изысканном вечернем платье тёмно-бордового цвета с глубоким декольте и открытой спиной, её шею украшало роскошное ожерелье из рубинов, а гвоздики в ушах сменились золотыми подвесками, также усыпанными рубинами, похожими на маленькие капли крови. Она полулежала, опираясь локтем на стопку разноцветных подушек и подобрав по себя ноги, я же просто сидел на предложенной мне подушке из тёмного бархата, скрестив ноги по-турецки и стараясь не горбиться…

Сейф находился в подвале роскошного двухэтажного особняка. Я поначалу думал, что он будет в кабинете или ещё в какой-либо комнате наверху, но когда увидел его, понял свою ошибку. Где же ещё можно было поставить такую махину, которая сама оказалась размером с приличную комнату, как не в специально выделенном под это огромном подвале? Насчёт кода Лика не обманула, как и насчёт золота. Поблескивавшие в свете фонаря магическим сиянием ровные стопки золотых слитков вытягивали из лёгких воздух и могли, наверное, даже ослепить, если смотреть на них слишком долго. И я действительно на какое-то время ослеп, только от внезапно вспыхнувшего яркого света.

– И что это мы тут делаем? – мужчина в ослепительно-белом костюме и сорочке цвета тёмного изумруда, ворот которой украшала крупная, усыпанная бриллиантами, брошь, восседал в глубоком кресле в углу комнаты, внимательно изучая нас своими светло-серыми, казавшимися почти прозрачными глазами, на которых яркими чёрными точками выделялись зрачки. И как мы его не заметили? В таком-то костюме! Из своего кресла он явно наслаждался произведённым эффектом, с видимым удовольствием наблюдая за нашим замешательством. Вдоль стен и перекрывая собой двери, через которые мы совсем недавно вошли, стройной шеренгой стояли здоровенные, метра под два ростом, похожие друг на друга детины. Их было человек двадцать. Лика тихо выругалась сквозь зубы, но деваться было некуда.

– Дорогие мои! Ну что же вы сразу в подвал? Даже не поздоровавшись. И бедного Арно лишили возможности представить вас подобающим образом, – при этих словах один из верзил что-то обиженно заворчал – к тому же – он развёл руки в стороны – это, право, одна из самых скучных комнат в нашей скромной обители. – Так вот значит, как выглядит мэр. На вид лет пятьдесят, хотя не похоже, чтобы лоснящаяся белизна гладко зачёсанных назад волос была как-то связана с сединой. – В этом доме есть и куда более приличные апартаменты, гораздо более подходящие для приёма дорогих гостей. – Мэр замолк, видимо ожидая какого-то ответа, но мы лишь угрюмо молчали, озираясь по сторонам. – Ну да ладно, это уже практически история. Но я всё же смею надеяться, что вы не откажетесь по достоинству оценить наше гостеприимство. Наш дорогой Арно скоро будет подавать ужин (вот уж не ожидал, что здесь есть какое-то отличие между утром и вечером). Быть может, вы окажетесь столь добры, что разделите с нами (это он про свой отряд охраны?) эту скромную трапезу? Право, своим согласием вы окажете мне честь и доставите исключительное удовольствие. – Неожиданно дружелюбный голос мэра, совершенно сбивал с толку. Когда стало понятно, что мы попались, я уже было готовился размазать хотя бы один из окружавших нас приплюснутых носов. Может, если повезёт, даже выбить его обладателю парочку зубов, прежде чем меня втопчут в витиеватый узор ковра. Но, видимо, расправа с наглыми воришками не входила в планы хозяина дома, по крайней мере, пока. Похоже, что наше наказание за эту нелепую попытку ограбления если и не отменялось совсем, то на какое-то время откладывалось. – Хотя, признаюсь, вид у вас несколько… – он поморщился, помахав перед лицом ладонью с длинными пальцами – уставший. По катакомбам гуляли? Та ещё достопримечательность, – было непонятно, то ли он брезгливо фыркнул, то ли усмехнулся, – впрочем, это дело поправимое. Уверен, мы сможем подобрать что-нибудь более приличествующее таким дорогим гостям, – ладони плавно опустились на подлокотники, – мои гардеробные полностью к вашим услугам. Эти господа, – рука вновь взмыла с подлокотника и изящным жестом указала на верзил, – проводят вас. – Голос его был вкрадчивым, однако хищная улыбка и холодный пронзительный взгляд не давали усомниться в том, что предложение не обсуждается…

Он и сейчас был одет в тот же костюм, словно специально облачился в него, к нашему приходу. Только улыбка стала немного теплее, или мне так показалось. Он так же полулежал на подушках во главе этого довольно большого, застеленного спадавшей с него изящными драпировками бархатной скатертью, стола. Не возникало никаких сомнений, кто в этой комнате главный. Хорошо, хоть из верзил в комнате присутствовал только Арно, который не назойливо, но с видимым подобострастием, предлагал различные блюда и готов был незамедлительно наполнить тарелку любым блюдом, на которое укажут, а бокал напитком. Остальные его клоны остались за дверью, вероятно, чтобы у нас не возникло неожиданного искушения стукнуть хозяина дома чем-нибудь тяжёлым и свалить по-тихому.

– Ну и как же вас зовут, молодой человек? – Сидевшая по левую сторону от мэра Лика сверлила сердитым взглядом стоявшую перед ней тарелку, похоже, намереваясь проделать в ней отверстие. Сам же мэр неотрывно смотрел на меня. Получается, что с ней он уже познакомился, и сейчас его интересует моя персона.

– Костя, – слово пришлось проталкивать через засевший в горле ком, отчего голос звучал сипло и сдавлено.

– Константин, значит. Хорошее имя. Можно сказать, царское. Стойкий. Постоянный. – Он словно смаковал слова на вкус. – Ах, как это было бы прекрасно, хоть какое-то постоянство в таком непостоянном и изменчивом мире. Вы не находите?

– Ну… Может быть. – Я старался не смотреть на него, скользя взглядом по расшитым яркими нитями гобеленам с изображениями диковинных чудовищ, сцен охот и военных баталий. Было очень светло, хотя кроме свечей в комнате не было других источников света. Зато свечи горели буквально повсюду – на высоких подсвечниках, на столе, они стекали восковыми слезами с оснований обсидиановых статуй, свисали на изящных цепочках с потолка и даже просто стояли на полу. Комната, как и весь дом мэра, после жутковатых катакомб впечатляла обилием света, красок и множества прекрасных произведений искусства. Даже огромная старинная ванна, которую мне предложили для купания перед ужином, оказалась из чистой меди.

– А меня вы можете называть Луций, ну или господин мэр, если вам угодно. – Говорил он легко, а улыбка, похоже, была довольно искренней. – И как вам у нас нравится, Константин?

– У вас – это у вас дома или вообще? – Я развёл руками, описав перед собой окружность. Мне никак не удавалось вспомнить хоть что-то о себе, однако я, кажется, начинал что-то осознавать относительно того места, в которое попал. И что я понял точно, это то, что в этом грёбаном Лабиринте ничего не бывает простым и часто оказывается не тем, чем может казаться. Как-то так. В доме удовольствий ты можешь пребывать в полной эйфории, сколько захочешь, но при этом, чем дольше там находишься, тем меньше шансов когда-либо оттуда выбраться. Опять же этот лабиринт в Лабиринте, эти гнилые катакомбы полные старых скелетов и забытых долгов… Лика, крутая девчонка, которая хотела, чтобы я помог ей вынести золото, и хорошо знала, каким образом этого от меня добиться. Ещё бы знать, что из сказанного ею, правда… Единственным островком чего-то настоящего во всём этом бреду был трамвай, но толку от него тоже сейчас мало, потому что ни он, ни его спившийся от тоски трамвайщик оказались никому не нужны. Ещё оставались рельсы, но я сам ушёл от их успокоительной синевы, поддавшись на уговоры. Оставалась, правда, слабая надежда на депо…

Я ведь и не заметил, как позволил втянуть себя в какую-то игру, в которой даже правил-то не знаю. Причём складывалось ощущение, что играть в неё мне предстоит с опытными шулерами. А может игра началась с того самого момента, как я здесь оказался? Или даже ещё раньше. Очень странное чувство – вроде сижу на удобной мягкой подушке, а кажется, словно повис над бездной, которая уже разинула пасть, чтобы проглотить меня. Понять бы ещё мотивы этого мэра. Он-то какую цель преследует? Чего хочет добиться?

– А разве есть разница? – он рассмеялся приятным бархатным смехом, – весь этот город и есть мой дом, – он с улыбкой пожал плечами.

– С самим городом я ещё не имел чести познакомиться, а вот то, что успел увидеть в лабиринте, выглядит довольно – я закусил верхнюю губу, подыскивая нужное слово – однообразно. Зато ваш дом весьма впечатляет. Любите искусство?

– Очень рад, что хоть кто-то смог это оценить, – он даже хлопнул в ладоши от удовольствия, – но вы ничего не едите, разве вы не голодны?

– Благодарю, но я действительно не голоден – это было чистейшей правдой, голода я не ощущал, к тому же живот сводило спазмами. Да и сомневаюсь, что смог бы протолкнуть еду через засевший в горле комок, хорошо, что хоть говорить получалось.

– Может тогда вина? Лично я предпочитаю бургундское, а вы? – Арно тут же наполнил поднятый бокал тёмно-алой жидкостью.

– Честно говоря, без понятия.

– Ах! Ну да, ну да! Ох, уж эти особенности перехода, – он покачал головой, указав Арно вилкой на какую-то запечённую птицу, кажется утку, – но это даже хорошо. В нашем замечательном мире каждый может начать абсолютно новую жизнь, какую сам захочет. Так сказать с чистого листа. – Оторвав у утки (или это была индейка?) внушительных размеров окорок, он швырнул его на пол, рядом со столом. – Уверен, привратник упоминал, что у нас тут настоящая демократия. Было бы весьма любопытно узнать, какую жизнь хотели бы для себя вы? – из-под спадавшей до самого пола скатерти вылезла тощая, похожая на мумию, рука и, схватив окорок, нырнула обратно под стол, откуда тут же донеслось приглушённое жадное чавканье. Ком в горле явственно вырос в размерах, я старался никак на это не реагировать, но, кажется, всё-таки немного вздрогнул от неожиданности.

– Вообще, я думал о том, чтобы найти выход из Лабиринта, так сказать вернуться домой. – Я поймал себя на том, что непроизвольно поглядываю на лежавший у моих ног край скатерти, словно ожидая, что из-под неё вот-вот кто-то выскочит.

– Неужели привратник опять травил эти глупые байки? – расхохотавшись, мэр замахал руками. – Ох, уж этот старый маразматик, только не говорите, что и вы поверили во всю эту чушь, – он промокнул салфеткой скатившуюся из глаза слезу, – выход из Лабиринта. Вот ведь насмешили, право. Уверяю вас, что всё это не более, чем фантазии. Нет никакого дома и выхода из Лабиринта тоже нет. Да и не было никогда. Точнее, выходов конечно огромное количество, но все они такие же частички Лабиринта, как и эта зала – он покрутил в воздухе вилкой – всего лишь кусочки одного и того же паззла. Если угодно, выход – это то место, где вы захотите остаться. Там же соответственно будет и дом. Причём такой дом, который вы сами для себя захотите, а не какой-то выдуманный, который в глаза никто не видел.

– А что по поводу… – не в силах более точно сформулировать вопрос, я кивнул в сторону стола – этих? – Лика, гонявшая по своей тарелке несколько маслин, впервые за всё это время покосилась на меня. Может, она просто не заметила? Ведь мэр бросил окорок по другую от неё сторону стола.

– А что с ними? – мэр был явно озадачен. – Они тоже выбрали дом по своему вкусу – он развёл руками – здесь каждый выбирает то, что ему по душе, чего ему больше всего хочется. Вот и эти господа так же. Больше всего им хотелось лакомиться деликатесами, вот они и выбрали у нас место максимально близкое к самым изысканным блюдам. – Я потянулся к краю скатерти, желая заглянуть под стол. – Костя. – В голосе появились властные нотки, но когда я поднял на него глаза, они сразу исчезли. – Можно я буду называть вас Костя? – Я кивнул. – Уверяю вас, зрелище, на которое вы хотите сейчас взглянуть, совершенно не так изыскано как, к примеру, эти статуэтки. Не думаю, что оно может доставить вам хоть какое-то удовольствие. Однако, как вам угодно.

Я отпустил край скатерти и выпрямился на подушке.

– Но как же тогда трамвай? Он же куда-то ходил? Раньше.

– Ну конечно ходил. Катался себе по Лабиринту, пока были желающие. У нас даже и трамвайное депо – значит, депо действительно существует – если хотите, можете называть домом его.

– Получается, нет никакого смысла куда-то ходить? Можно просто оставаться в том положении, в котором находишься, и незачем что-то искать, куда-то стремиться. Если куда-бы ты ни шёл, по сути, остаёшься там же, где и был.

– Ну почему же. Смысл конечно не большой, но он всё-таки есть. – Вино в высоком бокале как-то уж очень сильно походило на кровь, или это из-за освещения? – Ведь у каждого из нас есть свои желания: кто-то стремится накопить побольше золота, кто-то вкусно покушать, а кто-то, например, очень любит играть в войнушку. Если желание достаточно сильное, оно уже само создаёт для нас смысл, становится нашей целью. Если мы следуем за этой целью, развиваем её в себе, она становится жгучей страстью, источником наслаждения, становится неотъемлемой частью нас самих. И достаточно логично, на мой взгляд, что впоследствии и мы становимся частью нашей страсти. Так мы и обретаем свой дом. – Лицо горело, казалось, откуда-то изнутри поднимается волна нестерпимого жара, и я всерьёз опасался, что меня вот-вот может стошнить. – В конце концов, что нами движет, как не наши желания. Вы вот, например, сказали, что хотите домой. Но я предполагаю, вы плохо представляете себе, как он вообще выглядит, этот ваш Дом. Как по мне, это больше похоже на смутное желание обрести какое-то своё место в этом мире. Но ведь у вас есть и другие желания? Что-то подсказывает мне, что если бы не эта нелепость с колючками, вы могли бы надолго задержаться в том доме – впервые за всё время он, как-то игриво подмигнул мне. Значит, он всё обо мне знает? По крайней мере, некоторые подробности моего пребывания в Лабиринте ему известны. Может даже думает, что видит меня насквозь? – Если вы хотите понять себя, узнать себя, а мне кажется, вы очень этого хотите, то не следует пренебрегать своими желаниями. Что ещё может рассказать нам о нас больше, чем наши желания? Ведь именно наши самые сильные желания становятся привычками, а не зря же говорят, что привычка – вторая натура. Вы ведь ещё не поняли, чего вам хочется больше?

– Я как раз в процессе, – кажется, в комнате становилось душновато. Раскалённый воздух с оглушительным свистом врывался в лёгкие, наполняя их песком и пеплом.

– А как вы относитесь к Лике? – Один из охотников с огромным белым пером на шляпе уже занёс своё копьё для броска. Только непонятно, является ли его целью изображённая на гобелене лань, или же он целится в меня? Судя по напряжённой позе, лань уже почуяла опасность и готова в любой момент сорваться с места, а вот мне со своей подушки деваться было некуда…

– В каком смысле?

– Как я понимаю, вы с ней практически неразлучны? Не сомневайтесь, я вас нисколько не осуждаю. Напротив, я нахожу, что вы прекрасно смотритесь вместе.

– Может быть. Я как-то не думал об этом.

– Но ведь она вам нравится? – он снова подмигнул, поскрипывание вилки по тарелке с маслинами резко оборвалось, а разноцветные глаза заметались из стороны, в сторону косясь то на меня, то на мэра.

– К чему вы клоните?

– Признаться, меня беспокоит её судьба, – он глубоко вздохнул, скрестив пальцы и задумчиво опустив взгляд, – она чудесный ребёнок, но эта её ветреность, все эти затянувшиеся подростковые бунты… Мне как отцу, – кажется, я глотнул слишком много воздуха. Комок из горла провалился куда-то в область солнечного сплетения, – хотелось, чтобы она как-то остепенилась, обрела своё маленькое счастье. И насколько я успел понять мою девочку, все её желания связаны исключительно с вами, дорогой мой Костя – брошенная вилка со звоном заплясала по тарелке. Лика в явном бешенстве сверлила взглядом мэра, который продолжал непринуждённо смаковать вино, не обращая никакого внимания на её попытки прожечь большущую дыру в белоснежном костюме… отца.

– Я…

– Прошу вас, – он замахал руками, – не надо ничего говорить. Я не жду ответа прямо сейчас! Что вы! Я лишь смею надеяться, что её чувства не так уж и безответны. Если у вас вдруг возникнет желание задержаться в этом доме, то это сделает меня несказанно счастливым человеком. Будьте уверены! Вы правда не хотите вина? – я замотал головой – ну что ж – он залпом осушил бокал – тогда прошу меня извинить – глубокий вздох – огромное количество неотложных дел также требуют к себе внимания мэра города и вынуждают меня, хоть и неохотно, покинуть вас, – он заговорщицки подмигнул, прикрывшись ладонью так, чтобы Лика этого не видела, – оставляю этот уютный домик в вашем полном распоряжении. Если вам что-либо понадобится, наш милый Арно всегда к вашим услугам, – толстые губы здоровяка расплылись в подобострастной улыбке, – был очень, очень рад знакомству.

Наверное, вежливость требовала от меня ответить ему что-то в том же духе, о том, как я обрадовался нашему знакомству, но я не мог выдавить из себя ни слова, и лишь промычал что-то невразумительное, вызвав на его лице очередную улыбку.

Глава 5 Кто враг твой?

– Блин, да не знаю я, куда он мог деться! Может он убежал! – Лика подпирала обнажённым плечом чугунный косяк тяжёлой кованой двери, через которую мы вышли к особняку мэра. Признаться, в изысканном вечернем платье и на каблуках она двигалась так же легко и свободно, как и в джинсах с кроссовками.

– Он не мог просто взять и убежать! – я действительно не верил, что Дружок куда-то уйдёт без меня, потому даже привязывать его не стал. Я попросил его подождать меня здесь, и отчётливо видел в его умненьких глазках, что он меня понял. Я точно знал, что он меня дождётся. Но его не было. Я психовал и метался в проходе, не находя себе места. Потеря щенка казалась мне самой большой катастрофой, которая могла со мной приключиться. За время нашего совместного странствия я успел очень к нему привязаться.

– Костечка, милый, ну что ты так переживаешь? Может он просто это, по делам своим собачьим отошёл. Может, вернётся ещё. Я же предлагала привязать его, ты сам не захотел. – Её невозмутимое спокойствие нервировало ещё сильнее.

– Это тебя привязывать надо! – кулак с силой врезался в кладку стены.

– Значит, теперь я во всём виновата? – она обижено надула губки.

– Вилы говоришь без этого бабла? – я вонзился в неё своим взглядом, надеясь, что он окажется достаточно испепеляющим, чтобы выжечь эти разноцветные глаза, которые она тут же опустила вниз, изучая острые носочки своих туфель.

– Нууу… Может я слегка преувеличила, – она свела большой и указательный пальцы, оставив между ними небольшой просвет, – совсем капельку, но ты же на меня не сердишься, правда?

– А ещё он твой отец! – у меня вырвался истеричный смешок.

– Не родной, – она пожала плечами, – да и что в этом такого? В конце концов, родственников не выбирают.

– Да ты блин меня подставила!

– Вовсе нет! – её удивление выглядело очень искренним – Я правда не ожидала, что Луций устроит что-то подобное, обычно он по уши в делах. Да ведь ничего страшного и не произошло. Было даже круто, скажи. Неужели тебе не понравилось? А золото?

– Да срал я на твоё золото!

Внутри поднималась неудержимая волна ярости, словно какое-то страшное чудовище рвалось наружу. Я снова и снова бил по стене, не чувствуя боли, пытаясь хоть так выплеснуть эту злобу, рвущую своими острыми когтями мои внутренности. Но с каждым ударом злоба росла и становилась сильнее. Ликино лицо оказалось неожиданно близко, обдав ароматом цветочных духов.

– Котик, я бы никогда не причинила тебе ничего плохого, – её шёпот обжигал лицо, – я хочу тебя, хочу безумно. Я всегда хотела только тебя, – клацающий зубами монстр уже добрался до горла и рвал на куски лёгкие, – как же я завидовала тем девицам, которые оказывались рядом с тобой. Но их больше нет, а я есть, и я исполню любое твоё желание, сделаю всё, что захочешь. – Её голос доносился словно издалека, хотя влажные губы шевелились совсем рядом. Через заполнявший галерею багровый туман я увидел, как сведённые судорогой пальцы сомкнулись на тонкой шее, накрыв чёрную надпись татуировки.

– Мой… – в меня плеснуло новой волной испепеляющего жара. Закрыв глаза, она запрокинула голову, губы чувственно приоткрылись. – Сделай… Это… – Слова вырывались из неё толчками, языками неистового пламени, пожиравшими всё на своём пути. – Убей… Меня… – Я видел, как участилось её дыхание, одна из лямок платья соскользнула с плеча, почти полностью обнажив белоснежную грудь. Видел, как пальцы на горле сжимаются все плотнее, вдавливая её в холодную стену. Перед глазами всё плыло в багровых волнах, а тело жило своей жизнью, и я не мог это контролировать, не мог остановиться. Все мои мысли и чувства безнадёжно тонули в бушующем урагане дикой животной жажды. Ещё немного и этот зверь вырвется наружу… – Покажи… Мне… Да… – В доносившийся издалека голос стали вплетаться частотные помехи, превращая его в неразборчивый хрип.

Меня словно выбросило из собственного тела. Всё происходило, как в замедленной съёмке, и я знал, что будет дальше. Сейчас эти руки свернут тонкую шею, а потом начнут рвать её на куски, выплёскивая захлестнувшую всё существо ярость. Но в ней не было ни капли страха или сомнения. Она повисла на сжимавших её руках, скользя пальцами по обнажённой груди, словно испытывала сейчас не боль, а невероятное наслаждение. Она тоже знала, что сейчас будет и… Хотела этого! Словно бы сейчас она испытает не мучительную смерть, а сильнейший оргазм. Почему-то схватившее её тело (моё тело?) напоминало куклу-марионетку, подвешенную на невидимых ниточках, а от Лики словно тянулись такие же невидимые щупальца, дёргающие за эти самые ниточки.

Ну уж нет!…

– Показать… – через плотную пелену тумана медленно проступали широко раскрытые глаза, в которых читалось неподдельное изумление. – Говоришь… – слова больше походили на рычание, но я увидел, что левая рука, оставив шею, вжималась ладонью в стену над её плечом. Рубашка прилипла к телу, по лицу непрерывными потоками стекала густая солёная жижа. Зверь внутри давил изо всех сил, не желая отступать, но правая рука уже медленно соскальзывала с прочертившей белую кожу широкой багровой полосы. – Тебе… – сжатый кулак впечатался в стену рядом с её головой, расколов плитку. На левом ухе и на щеке проступили несколько алых штрихов, прочерченных брызнувшими осколками.

– Котик? – получилось сделать один шаг назад.

– Ты… – ещё шаг – больная.

– Конечно, – Лика скользнула следом, прижалась к мокрой рубашке, оплела шею тонкими руками, – и это так сладко… – от сильного толчка она снова впечаталась обнаженной спиной в покрытую паутинами трещин и выбоин стену. Её глаза смотрели не моргая. Каждое движение давалось с огромным трудом. Монстр внутри продолжал рваться наружу, но застилавший глаза туман постепенно слабел, и я снова мог управлять своим сведённым судорогами телом.

– Я знаю, что тебе нужно… – она сбросила с плеча вторую лямку, отчего лишённое последней опоры платье упало к её ногам бесформенным куском ткани. Зверь рванулся изнутри с новой силой, схватив меня за горло… И тогда я побежал. Побежал прочь от увитых кованым плющом дверей склепа, прочь от роскошных, набитых золотом апартаментов господина мэра, прочь от этого сочащегося страстью и похотью и неотрывно стоявшего перед глазами обнажённого тела. Не разбирая дороги, но как можно быстрее и дальше от всего этого.

Липкий багровый дурман, всё ещё цеплявшийся за моё тело, неохотно соскальзывал рваными хлопьями от несущегося навстречу влажного воздуха. С каждым поворотом, с каждой вспышкой света он облетал с меня сухими осенними листьями, оставляя после себя боль. Чем дальше я бежал, чем тише звучало внутри злобное рычание клыкастой пасти, тем сильнее становилась эта боль. Она была повсюду. Она разлилась в вонючем воздухе катакомб. Пропитала мокрую, облепившую тело, одежду. Чёрным ядом струилась под кожей вместо застывшей и свернувшейся прямо в жилах крови. Барабанной дробью стучалась в виски и рёбра, ломая кости. Сводила с ума.

Впереди надо мной всплывала восковая морда привратника, она вязкими серыми каплями стекала по разрисованному кафелю стен, с жадным хлюпаньем ныряла в блестящую поверхность долговых луж, взрывая их испуганными брызгами.

– Какая встреча! Константин Викторович, – когтистое эхо скрипело по размалёванному кафелю стен, – теперь-то у вас есть для меня монетка?.. Разве может быть что-то прекраснее золота?.. – голос скрежетал в голове, царапая перепонки, – ну хотя бы колечко-то у вас есть?.. Нет?.. – похожий на визг цепной пилы хохот становился всё громче. – Как же так, Константин Викторович?.. Как же так?.. Стены вздрагивали и расходились огромными трещинами, из которых стремительно ползли толстые сухие, усыпанные длинными кинжалами шипов, ветви. Они тянулись к одежде, бросались под ноги… Поворот. Ещё поворот…

– Ваш билетик?.. – синюшное лицо трамвайщика с огромными чёрными провалами вместо глаз. – Пожалуйста, оплатите проезд… – костлявая рука в засаленном, похожем на старую гармошку рукаве тянулась к горлу. – Мы безбилетников не возим!.. – его вопль перешёл в визг и скрежет металла, словно кто-то дёрнул стоп-кран. Попавший под ноги скелет с сухим хрустом распался на отдельные части, а его беззубый череп, примеривший на себя роль футбольного мяча, укатился куда-то в угол. Снова поворот. Тёмная галерея, без ламп и факелов, с единственной приютившейся в углу свечкой.

– Куда же вы, Константин?.. – две чёрные точки на бледно-сером фоне, узкий кровоточащий разрез рта. – Вы же так ничего и не съели!.. Быть может, желаете бокальчик красненького?.. – Неожиданно глубокая лужа плеснула вверх, до ремня забрызгав бесформенными чёрными пятнами серую ткань штанов. – Вас ведь мучает жажда, не так ли?.. – голоса пронзительными визгами метались в углах и черных провалах ответвлений. – Мы можем удовлетворить даже самый взыскательный вкус… – Расплывшиеся в подобострастной улыбке толстые губы плотоядно причмокивали на мясистом лице, то ли протягивая мне похожий на шипастую дубину окорок, то ли замахиваясь им. – Любое желание, Костя… – Слова оседали едкой смолистой копотью, забивались в глаза и уши…

– Любое твоё желание… – огромный жёлто-карий глаз мигнул, сменившись серо-голубым, тонкие, похожие на щупальца пальцы с длинными розовыми ногтями скользили по моей шее. – Это всё твоё… – голос шипел и извивался под кожей, а в лицо неслись два белоснежных холмика идеально-округлой формы с ярко-алыми вершинами, которые тут же расплылись сизоватым туманом. – А хочешь, я буду твоей собачкой?.. – чьи-то волосы заструились по лицу упругими чёрными кольцами. – Гав… – пламя потревоженного костра заметалось по стенам яркими бликами.

– Держи, бро… – дым факелов сгустился в тлеющий кончик папиросы, – расслабься, а то забегался, поди… – из огромной, туго обтянутой алым латексом лысой головы без лица в нос ударила струя сизого дыма с запахом гниющей плоти. – Расскажешь как там дома?.. – кашляющий хохот взорвался огненной каруселью…

Всё перемешалось. Стекавшие по лицу липкие струи чёрного пота разъедали глаза. Ощущение пространства растворилось в безумной пляске огней и неоновых вспышек. Галереи превратились в американские горки, где плавный спуск сменялся резким подъёмом и наоборот. Я не знал бегу ли ещё сам, или меня просто несёт вперёд неуправляемая вагонетка, и только жесткая подошва туфель отдавалась болью в ногах. В кроссовках бежать было бы удобней, но они так и остались в особняке. Морок и бред настолько перемешались с реальностью, что граница меж ними, если она вообще когда-то была, совершенно стёрлась. Иногда я слышал собачий лай и тут же поворачивал туда, откуда он доносился. Или мне казалось, что я его слышу? Думать об этом было некогда. Я чувствовал, что кто-то или что-то гонится за мной. Это была не Лика, нет. Она осталась стоять там, прижавшись к разбитой стене дрожащим от возбуждения телом. Это было что-то другое. Какой-то новый зверь. Более опасный. А может этот тот самый монстр, рвавший меня изнутри, каким-то образом выбрался наружу? Но как бы быстро я не бежал, он бежал быстрее. Он выскакивал на меня из метавшихся беспорядочно теней, завывал под потолком и улюлюкал голосами местных обитателей. Его длинные когти тянулись ко мне из тлевших фитилей и клубов дыма. Медленно отступавшая боль сменялась страхом. Страх шёл не изнутри, он был внешним, осязаемым, он липкой слизью шевелился в корнях волос, хлюпал в лакированных носках модных туфель, залитых маслянистой грязью. А ещё у него было лицо. Я увидел его в прислонённом к стене обломке большого зеркала. Его протянутая ко мне чёрная когтистая лапа, вздыбленная красная шерсть, налитые кровью глаза, тёмно-синяя рубашка в черных разводах свисала выбившимися из-за пояса мятыми краями, узкие алые губы кривились в злорадной усмешке на белом лице. На МОЁМ лице…

Внезапно лишившиеся костей ноги мгновенно забились ватой, едва не бросив меня на колени, но каким-то чудом мне удалось удержаться на дрожащих, подкашивающихся верёвках. Его улыбка гипнотизировала, в голове слышалось змеиное шипение, вещавшее, что мы – одно, что бессмысленно бежать от себя, что всё это не имеет никакого смысла. Я смотрел на его когтистую лапу и гадал, почему она такая чёрная? Я понимал, что сейчас он набросится на меня, поглотит, превратит в ещё одну груду валявшихся повсюду костей… Но я не мог перестать думать об этой протянутой ко мне, похожей на обугленную ветку, руке… Торжествующая ухмылка, сочащиеся кровью глаза… Я чувствовал, что начинаю проваливаться вперёд, в огромное, заполнившее всё видимое пространство зеркало. Или это я вдруг стал очень маленьким?.. Мысли тянулись медленно, как кисель… Зачем вообще думать?.. Это так утомляет… Ещё этот зуд в ушах… Что-то настойчивое пыталось пробиться сквозь толстую кожу перепонок. Какой-то навязчивый прерывистый звук рвался в сознание, требуя к себе внимания… Такой резкий… Высокий… Лай! Чужое ватное тело неожиданным рывком устремилось в проход, из которого только что отчётливо слышался знакомый голос. Сознание ещё только пыталось переварить произошедшее, но тело уже бежало. Заплетающимися ногами, постоянно заваливаясь вперёд и едва удерживая равновесие, но бежало. Даже то, что лай резко прекратился, уже не могло остановить движения постепенно набиравших прежнюю силу ног.

Погони больше не было. Мой злой двойник остался там, у зеркала, и больше не имел надо мной власти. Теперь я бежал не от чего-то, а к чему-то. Не знаю, в чём тут разница, но она имела место, и это было важно. Голова прояснилась, и ноги явственно чувствовали опору пола. Меня всё ещё окружали те же катакомбы, но теперь самым опасным в них было разве что заблудиться, свернув не туда. Но заблудиться я не боялся, я откуда-то знал, что Дружок укажет мне выход. Даже то, что я больше не слышал его голоса, никак не могло поколебать этой уверенности. Я просто знал, что если вдруг и собьюсь с пути, он подскажет верное направление. Мысль о том, что он где-то рядом придавала уверенности.

Очередной коридор неожиданно оборвался глухим тупиком. Я влетел со всего разбега в выросшую передо мною стену, которая от удара расступилась, втягивая меня из наполнившегося треском прогнивших досок коридора в свою раскрытую, оскалившуюся множеством острых щепок пасть. Лишившиеся какой-либо опоры ноги взмыли вверх, и я провалился в бездонную тьму поглотившего меня чрева.

Глава 6 Поиграй со мной

От неё исходило мягкое сияние, словно вся она была соткана из чистого света. Светилось буквально всё: и тонкие нежные руки, и шелковистые складки одежды. Этот свет оказался настолько ярок, что в его сиянии я не мог разглядеть какие-то детали, лишь силуэт, но при этом он был таким мягким, что не слепил и не причинял никакой боли или беспокойства. Напротив, этот свет и её скользившие по моим волосам руки вселяли покой и умиротворение. Так, пожалуй, может выглядеть ангел, а ещё она. Ведь для меня она поистине подобна светлому спасающему ангелу. Какое это странное состояние. Хоть я по-прежнему ничего не помнил, откуда-то у меня была абсолютная убеждённость, что это именно она. Быть может, из-за касавшихся моего лица длинных шелковистых локонов? Очень хотелось увидеть её лицо. Снова. Я точно знаю, что уже когда-то видел её, но почему-то забыл. Я даже не помню, почему и как такое вообще возможно, но сейчас это было уже не важно, ведь она была рядом. Живое воплощение любви и всего самого лучшего и светлого. Только это имело значение. Ещё мне очень хотелось снова заглянуть в её глаза. Полные любви, тепла и понимания. Я с абсолютной точностью знал, что можно провести целую вечность, вглядываясь в них. Но я лежал на её коленях таким образом, что не мог видеть лица. Оно пряталось от меня за густыми волнами светящихся волос. Я боялся пошевелиться, чтобы не нарушить это волшебное мгновение, но желание вновь заглянуть в её глаза было таким сильным, и так овладело мной, что, не выдержав, я немного приподнялся с её коленей, выворачивая шею. Источаемый ею свет стал сильнее, скрыв даже различимый прежде силуэт, а потом и вовсе затопил всё видимое пространство, окутав меня теплом и нежностью…

Я лежал на внушительной куче песка, насыпанной посреди небольшого дворика. Прямо надо мной нависала бетонная стена со множеством заколоченных окон, одно из который щерилось острыми зубьями обломанных досок, обрамлявших чёрный проём. Мозг с явной неохотой возвращался к окружающей действительности. Я зажмурил глаза, надеясь таким образом вернуться к оборвавшемуся видению, вернуться к ней. Но ничего не произошло. Видение улетучилось, растворилось. Я снова был в треклятом Лабиринте. Приняв сидячее положение и отряхиваясь от налипшего повсюду песка, я с тоской оглядывал серые облезлые стены домов и такой же уныло-серый булыжник брусчатки с зеленеющим между камнями мхом. Вся эта «красота» рождала во мне чувство исключительной признательности к тому неизвестному, который догадался насыпать здесь эту песочницу. На минуточку, окно, из которого я выпал, находилось аж на четвёртом этаже. Оказывается, катакомбные коридоры могут заканчиваться не только арками подземных переходов и могильными склепами, но даже окнами жилых (или не очень жилых) домов. Начинаю подозревать, что у затеявших эту игру шулеров (кем бы они ни были) вообще нет ни одной одинаковой карты, а вся колода набита сплошными джокерами, один из которых, кстати, как раз зарулил во двор и неспешно катился в мою сторону. Я так и замер с правой рукой в волосах в безуспешной попытке вытряхнуть оттуда белый, словно с морского побережья, песок, который никак не соглашался покидать мою взъерошенную голову.

Мальчишке на вид было годика три, одет в сиреневый комбинезончик на пуговках, похожий на ползунки в какие обычно одевают новорожденных, с таким же сиреневым галстуком-бабочкой и вышитой на груди серебристой короной. Больше всего в его внешности изумляла широкая марлевая повязка, туго обмотанная вокруг головы в несколько слоёв так, что полностью скрывала глаза. Я усердно моргал, пытаясь избавиться от наваждения, даже больно ущипнул себя за руку, но маленький велосипедист даже и не думал никуда исчезать. Он остановил свой трёхколёсный чопер в нескольких метрах от меня и стал сосредоточенно прислушиваться. Похоже, из-за повязки на голове он ничего не видел.

– Привет. – Наверное, я бы мог сказать что-то лучше, но слово само слетело с языка прежде, чем я успел об этом подумать.

Мальчишка от неожиданности подскочил на своём кресле и стал спешно выворачивать руль с явным намерением поскорее уехать.

– Подожди, – я растерялся, не зная, что сказать, – не бойся.

– А я и не боюсь. – Мальчуган выпятил грудь колесом, голос испуганный, но ножки на педалях замерли. Он напряжённо смотрел на меня своими невидящими глазами. – А ты, ты кто?

– Я? Я Костя.

– Костя. – Он задумчиво почесал щёку. – А что, что значит Костя?

– Ну, это я. Это моё имя, так меня зовут. – Моя растерянность росла в геометрической прогрессии. – А как твоё имя? Тебя же как-то зовут?

– Неее. Меня никто, никто не зовёт. Я ведь потерялся. – Малышу видимо было скучно просто стоять на одном месте, и он начал крутить педали вперёд-назад. – А кто тебя зовёт?

– Люди. – Его вопросы были до боли простыми и до невозможности сложными. – Разные люди. Наверно.

– А зачем? Зачем они тебя зовут? – На это мне уже совершенно нечего было ответить. Я смотрел на его маленькие, прятавшиеся в штанишках комбинезончика ножки, на пухлые розовые пальчики, обхватившие руль, на странную повязку на голове, которая почему-то не имела никаких узелков, за которые её можно было бы развязать. Малыш выглядел таким беззащитным, но почему-то рядом с ним я сам казался себе ещё более слабым и уязвимым. Я никогда ещё не ощущал себя таким никчёмным и беспомощным.

– А ты, ты поиграешь со мной?

– Как же я с тобой поиграю, если ты не видишь?

– А кто, кто такой видишь? – в голове нарастал странный гул, словно что-то там готово вот-вот взорваться.

– Ну, это не кто… Это когда… – Я так и не смог подобрать слов, лишь беспомощно размахивая руками. – А давно ты здесь?

– Я же только, только что приехал. – Сложно сказать, кто из нас удивлялся больше, он моим вопросам или я его ответам. Мои мысли бешеной каруселью вращались в голове, завязываясь множеством узлов и запутываясь похлеще рыболовной снасти. Мне становилось всё труднее подбирать слова, ведь каждый его ответ озадачивал даже больше, чем сам вопрос. Похоже, этот мальчуган и не знает другой жизни, кроме слепого катания по Лабиринту. У него нет имени, и он никогда ничего не видел. Разум отказывался признавать такую реальность. Этого не могло быть! Просто не могло быть. И точка! Даже в этом царстве хаоса, абсурда и безумия. Такого. Быть. Не могло! Но было. Явскочил и стал бродить из стороны в сторону. Сидеть на песке на одном уровне с ним и смотреть в непроницаемую марлю повязки казалось какой-то изощрённой пыткой, от которой мягкий, прохладный песок превращался в раскалённую сковородку. Как такое возможно?! Ведь у каждого есть имя! В конце концов, даже у животных есть клички, а у растений –названия! Откуда вообще в этом проклятом месте могли взяться дети?! Кто умудрился их тут потерять? Именно дети, а не один ребёнок, потому что во двор, окончательно лишив меня дара речи, только что въехали ещё два чопера с такими же карапузами в креслах и в таких же комбинезончиках-ползунках нежно-розового и салатового цветов. У малыша в розовом комбинезоне в левой ручке был зажат маленький латунный колокольчик на палочке, которым он тут же замахал, наполнив двор оглушительным звоном.

– Я тута! Тута! Сюда! – Было очень странно видеть, как мальчуган зовёт своих друзей, даже не пытаясь помахать им рукой, хотя всё тут же встало на свои места. Зачем ему махать, если ни он, ни его товарищи ничего не видят. Двор начинал медленно вращаться перед глазами. Малыши шустро крутили педали, в нашу сторону, и я даже испугался, что они могут врезаться друг в друга, но, несмотря на ослеплявшие их повязки, они похоже отлично ориентировались на слух. А что если есть и другие? Неожиданная мысль пронзила голову раскалённой спицей. Сколько же их таких катается вслепую по этому городу? – У меня новый друг! Он Костя, и он обещал поиграть со мной! – Мальчуган в сиреневом взахлёб рассказывал о нашем знакомстве.

– Это, это мои друзья. – Мой знакомый (если так можно сказать) гордо представил мне новых велосипедистов. – Они тоже потеряшки.

– А со мной! – Поддержал его обладатель колокольчика.

– И, и, и со мной тоже поиграй! – Они обступили меня, голося наперебой и аккомпанируя этому хору радостным перезвоном.

Горло сдавило тугой удавкой. Хотя, что я вообще мог им сказать? Я даже не понимал, как они общаются между собой, если у них нет имён. Не находя себе места, я просто схватился за торчавшую позади сиденья перекладину и принялся быстро катать велосипед со всадником вокруг песочницы. Малыш радостно смеялся, вцепившись в руль и подняв ножки над педалями. Потом второго. Третьего. Я катал их по двору и не мог остановиться, пока окончательно не выбился из сил. Плюхнувшись на холодный камень брусчатки, я смотрел на них снизу вверх и чувствовал, как по лицу текут жгучие слёзы, уже давно текут, но заметил я их только сейчас.

– А с тобой весело играть! – Мальчуган с колокольчиком подъехал вплотную, так, что касался моего бедра пластмассовой педалькой. – Тебе больно? Мне кажется, что ты грустный.

– Нет, мне не больно, я просто плачу.

– А я думал, ты Костя. – Он почесал голову свободной ручкой. От этих слов внутри потеплело, а губы невольно растянулись в слабой улыбке.

– Да, я Костя… Костя я… И я плачу. – Мне кажется, раньше я бы ни за что в таком не признался, но сейчас всё было иначе. Я сидел и смотрел сквозь слёзы на слепого трёхлетнего малыша без имени, который не понимал моих слов, и сам чувствовал себя маленьким ребёнком. Мне чудилось, что это я тут маленький и слепой, что это я на самом деле ничего не понимаю.

– Странный ты, Костя плачу. – Колокольчик вздрагивал от каждого движения маленькой ручонки. – А может ты тоже потерялся?

– Да, малыш, всё верно, я очень потерялся. А ещё я потерял друга и никак не могу его найти. Мы шли домой, но я потерял его, а потом и вовсе заблудился, и не знаю теперь куда мне идти, в какую дверь стучаться.

– В дверь? – Его пухлые губки округлились в большую букву О. – Значит, ты можешь входить в двери и выходить из них? Здорово! – Он аж надулся от восхищения и какой-то детской гордости. Словно в одно мгновение я стал для него настоящим супергероем.

– Ты знаешь, что такое двери? – Наверное глупый вопрос, но и я не чувствовал себя сейчас особенно умным, смирившись с тем, что какие-то вещи возможно так и останутся за пределами моего понимания. Двое других ребят тем временем затеяли игру в догонялки.

– Мы знаем, что они есть. – Колокольчик звякнул, описав широкую дугу. – Нам про них куколки рассказывали и ещё тот дядя, который подарил мне колокольчик, чтобы мы всегда могли находить друг друга. – Он наклонился вперёд и перешёл на громкий шёпот. – А иногда мы даже слышим, как они открываются и закрываются. Но мы не можем входить в двери, мы только по улице можем кататься.

– Но почему? – Словно мутная плёнка медленно сползала с глаз, позволяя увидеть окружающее яснее и шире. Постепенно до моего сознания стала доходить вся абсурдная и вместе с тем фатальная безысходность их положения. Привратник говорил, что для каждого в этом Лабиринте есть свой выход, но если эти дети не могут воспользоваться ни одной дверью, то для них никакого выхода не существует? Но тогда получается, что этот уродливый нумизмат бессовестно соврал мне. Может тогда прав был господин мэр? Может, отсюда действительно нет никакого выхода, и всё, что нам остаётся – это лишь выбрать то, чего нам больше всего хочется и, отдавшись выбранному желанию, стать частью Лабиринта? Но эти мальчишки! Они ведь и частью Лабиринта не являются! Сомневаюсь, что у таких крошек вообще есть какие-то конкретные желания, тем более, настолько сильные, чтобы называться страстями. Разве только чтобы кто-то поиграл с ними. А это значит, что они здесь как пленники. Заложники Лабиринта, не принадлежащие ему и не имеющие никакой возможности из него выбраться. Погружённые в темноту бесприютные странники.

– А я не знаю. – Он пожал розовыми плечиками. – Просто не можем. Вот. – Вот так вот. Всё просто и понятно. – А кто твой друг, которого ты ищешь? Он тоже Костя плачу? – Гонявшиеся друг за дружкой малыши, теперь встали поближе и внимательно прислушивались к разговору.

– Мой друг – чудесный и очень добрый щенок. А ещё он так звонко гавкает, прям как твой колокольчик. – Молчавший до этого велосипедист в салатовом ползунке что-то радостно зашептал на ухо моему первому знакомому, энергично ёрзая в своём креслице.

– Он говорит. Говорит, что слышал такие звуки, как колокольчик, из домика куколок. – Мой знакомый подъехал ближе.

– Гав! Тяв! Гав! – Подтвердил малыш в салатовом, старательно изображая услышанное.

– Он сначала подумал, что это наш колокольчик, но когда услышал, что он доносится из-за двери, тогда, тогда он понял, что это кто-то другой.

– Я раньше не был в этом городе и не знаю, где этот домик куколок находится.

– Там же где и куколки. – Его голос словно говорил мне – ну это же так просто, ты чего? Колокольчик звякнул, вытянувшись в сторону просвета между домами, откуда приехали малыши. – А мы можем сходить туда с тобой, если хочешь.

– Это было бы чудесно! – Я вновь увидел себя со стороны. Взрослый, зрячий мужчина, окружённый маленькими потерявшимися детками, которых никто не ищет. Осознание собственной беспомощности захлёстывало сознание, порождая чувство вины перед этими малышами. Я ничем не мог им помочь, даже не видел никакого способа избавить их от этих намертво приросших к детским головкам тугих повязок. А они, маленькие, слепые, не знающие, где находятся, и многого не понимающие. Они могли мне помочь, делали это. Не раздумывая и не сомневаясь, они уже поворачивали туда, куда указал их колокольчик. – Вы очень добрые. – Голос был чужим, сиплым. Не уверен, что сказал это вслух.

– Пойдём, пойдём скорее, мы познакомим тебя с куколками! – Малыш в сиреневом катился впереди всех.

– Гав! Тяв! Мы, мы, мы едем к куколкам! – Радостно заливался их друг, который слышал голос Дружка. – Гав! Тяв! Гав! Ура! – Вот бы их познакомить с Дружком. Уверен, что щенок с радостью поиграл бы с ними.

– А ты тоже добрый, Костя плачу. – Всё-таки я сказал это вслух. Прижатый к рулю колокольчик ласково позвякивал на неровностях брусчатки. – Ты им понравишься!

***

Надо признать, что вид города изнутри оказался ещё более унылым, чем снаружи, когда я лицезрел его издалека, шлёпая по шпалам. Нависавшие над головой линии крыш на однообразно-чёрном фоне, вымощенные брусчаткой улочки в обрамлении серых обшарпанных стен. Столбы с прилепившимися к ним ошмётками старых выцветших объявлений и мигающими фонарями, половина которых не светила вовсе, чернея разбитыми стёклами в ржавой оправе. Однако, в отличие от непроглядных пустошей, расстилавшихся за пределами города, здесь текла жизнь, если это можно было так назвать. Своеобразная, нелепая, немного жутковатая. Скорее даже некая пародия на жизнь. Больше всего это походило на какой-то спектакль абсурда, в котором похожие на чучела актёры усердно старались имитировать подсмотренные где-то сцены. Причём каждый из них смог запомнить только одну небольшую роль, которую и повторял раз за разом, словно заевшую пластинку. Мимо меня широкими шагами стремительно прошествовал всклокоченный мужчина в явно маленьком ему костюме, огромных очках и длинном галстуке, который почему-то свисал по спине. Волоча за собой помятый дипломат и останавливаясь у каждой прилепившейся к стене или столбу бумажки, он внимательно их разглядывал, часто посматривая на разбитый циферблат наручных часов, бормоча что-то про важную работу, нехватку времени, из-за которой ничего не успевает, и какие-то платежи по кредиту. Несколько усевшихся прямо посреди улицы зомбяков с тёмными провалами глаз, как близкие родственники пропитого трамвайщика, погромыхивали жестяными кружками, пытаясь что-то цедить в них из насквозь проржавевшего и явно пустого бидона. Один из них хотел было что-то крикнуть проезжавшим мимо малышам, но, увидев с ними меня, передумал и, уставившись на висевший над головою фонарь, стал грозить ему костлявым синюшным кулаком, бормоча что-то про дорогое электричество и воров-чиновников…

Домик куколок, к которому мы направлялись, возвышался посреди широкой круглой площади. Двухэтажное, такое же серое, как и всё в этом городе, здание с треугольной крышей и покосившейся надписью «Театр» обрамляли по периметру несколько рядов высоких круглых колонн, облепленных ободранными лоскутами старых афиш. Вокруг колонн действительно валялось множество различных кукол, были даже тряпичные куклы-перчатки, какие используют в детских театрах, а ещё отдельные куски поломанных манекенов и кукол-марионеток. Моё внимание привлёк огромный плюшевый медведь с облезлой шкурой и оторванной лапой, из которого торчали свалявшиеся грязные ошмётки ваты-наполнителя. Он так печально смотрел на меня чёрными бусинками глаз, что казалось ещё немного, и из них потекут настоящие слёзки.

– Куколки говорят. Говорят, что ты не можешь их слышать, потому что ты уже большой и взрослый, Костя плачу. – Увлечённый разглядыванием достопримечательностей, я даже не заметил, что малыши что-то тихонько шептали приютившимся у оснований колонн куклам. – Но ты им нравишься.

– А они случайно не видели моего щенка?

– Нет, но они, они тоже слышали его голос из домика.

– Спасибо вам, ребята. Огромное спасибо. И куколкам вашим тоже. – Я положил руку на плечо маленького велосипедиста с колокольчиком, не зная, каким ещё образом выразить свою признательность.

– А тебе обязательно туда идти? – Малыш выглядел несколько встревоженным. – Сейчас твоего друга не слышно, он ведь мог уйти в другое место? – В голосе читалась слабая надежда, что я передумаю и, возможно, останусь с ними. – А куколки говорят, что этот домик очень плохое место.

– Мне кажется, в этом городе вообще нет хороших мест. – Мне тоже было грустно прощаться. – А если даже Дружок и ушёл оттуда, то только там я смогу понять куда именно. – Я пожал плечами. Мне и самому не особенно хотелось идти в этот жутковатый театр, но других вариантов всё равно не было, а сидеть без дела и ждать, когда всё как-нибудь само разрешится, меня не устраивало. Я покосился на распахнутые двери театра, из-за которых на меня смотрела всё та же непроницаемая до времени чернота.

– Но ты, ты же ещё вернёшься? – Малыш в сиреневом всё также нетерпеливо прокручивал педали взад-вперёд. – И мы, мы снова поиграем?

– Мне бы очень этого хотелось. – Я говорил совершенно искренно и лишь надеялся, что в голосе не промелькнёт закравшееся в сердце то ли сомнение, то ли предчувствие, которое нашёптывало, что больше мы с ними не увидимся.

– А если снова потеряешься, иди на звон колокольчика – Радостно воскликнул мальчуган в розовом, взмахнув рукой и огласив пустую площадь ярким переливом.

– Хорошо. – Опустившись на колено, я крепко обнял его. Кажется, ещё немного и я уже не смогу уйти. Решительно поднявшись, я повернулся ко входу в театр и едва удержался от сильного желания опять отвернуться от этого распахнутого жадным ртом провала, словно только и ждавшего возможности поглотить меня. Надо идти. Непонятно только, кому это всё блин надо, но раз надо, ничего с этим не поделаешь. Как там говорится? Где только наша не пропадала! Ну, а поскольку наша ещё нигде не пропадала, то может и тут не пропадёт.

Глава 7 Твой мир – твои правила

Фойе театра представляло собой прямое продолжение того, что творилось снаружи. Тусклый свет, исходивший от редких, прилепившихся к стенам шарообразных светильников, как-то вынужденно и очень неохотно выхватывал из темноты всё те же разбросанные повсюду куклы, разве что здесь их было гораздо больше. Большие и маленькие, целые и по частям, изображавшие людей, животных и всяких сказочных персонажей. Даже несколько бутафорских рыцарей в латах тускло поблескивали у стены рядом со входом. Они валялись под ногами, стояли на подставках и подпирали такие же, как и снаружи, только без афиш, колонны. Безучастно и как-то обречённо вглядывались в видимую только ими одними даль своими нарисованными глазами. С потолка на тоненьких тросиках свисали несколько полноразмерных кукол-манекенов, облачённых в просторные балахоны, а огромная, словно из прошлого века, хрустальная люстра валялась на полу в груде собственных осколков. Пустая гардеробная с несколькими забытыми кем-то костюмами и парой полуистлевших пальто. Огромный рыжий клоун с жёлтыми глазами и злобной усмешкой багрово-чёрных губ возвышался над заваленной пластиковыми стаканчиками и грязными салфетками мраморной стойкой буфета, приютившейся возле противоположной от входа стены. Он прислонился спиной к выраставшим прямо из стены пустым полкам, упёршись в стойку буфета своей единственной рукой в красную и белую полоску. Просторный вестибюль расходился по сторонам двумя тёмными коридорами. Было непросто справиться с пугающим чувством, что сейчас какая-нибудь из этих жутких кукол оживёт и набросится на заявившегося к ним незваного гостя. Особенно этот однорукий клоун с его мерзкой ухмылкой, словно следивший за каждым моим шагом.

– Дружок?! – Наверное, глупо рассчитывать на то, что он просто выскочит мне навстречу с радостным тявканьем. Если Дружок и был тут, то вероятно уже ушёл. Я ещё несколько раз позвал его, опасливо поглядывая на местных обитателей, но ответом мне было только приглушённое эхо моих же слов. Да и мог ли он надеяться, что я буду искать его здесь. На его месте я тоже не стал бы задерживаться в этом театре.

В коридоры идти совсем не хотелось, а значит остаётся только вперёд. Борясь с тошнотой и постоянно озираясь, я осторожно пробрался через это кукольное кладбище к располагавшемуся рядом с буфетом огромному арочному проёму с массивной гардиной, на одной стороне которой свисала тяжёлая тёмно-синяя портьера. Вторая такая же валялась на полу по другую сторону арки. Приблизившись к ним и удивляясь тому, что никто не схватил меня за ногу, не набросился со спины и не вцепился деревянными или пластиковыми пальцами в шею, я поспешил поскорее проскочить в эту разинутую пасть, пока клоун-буфетчик не решил вдруг, что я пришел разнообразить собой его небогатое меню.

Надо признать, что открывшееся зрелище разительно отличалось от того, что творилось в фойе, и оказалось действительно впечатляющим. Внутри театр оказался значительно больше, чем можно было предположить глядя на него снаружи. Огромный круглый зал представлял собою что-то похожее на колизей в миниатюре. Кольцевые ряды деревянных, обитых красным кожзамом кресел со складывающимися сиденьями крутыми ступенями спускались вниз к расположившейся прямо в центре театра круглой сцене. Металлические фермы под потолком были, как гирляндами, увешаны множеством фонарей, прожекторов и каких-то пушек. Некоторые из них даже работали, выхватывая из общего мрака и окрашивая центральную часть зала желтовато-оранжевым цветом. Всё в этом амфитеатре было устроено так, чтобы приковать внимание присутствующих к этой круглой площадке внизу. Даже сейчас, в полной тишине, пустая, без актёров и декораций, она манила к себе, притягивала словно магнитом. Возле передних (или правильнее сказать нижних) рядов теснились металлические рамки стоек, на которых висело огромное количество разнообразных костюмов. В отличие от вестибюля, в амфитеатре царил относительный порядок, даже костюмы на вешалках выглядели как новенькие. По крайней мере, здесь не было никаких кукол, что радовало уже само по себе. Отсутствие этих жутких местных обитателей успокаивало и даже придавало уверенности.

– Привет, сладкий. – Я вздрогнул от неожиданности, резко обернувшись на голос. – А со мной поиграешь? – В глаза бросилась ярко-фиолетовая шляпа-цилиндр, дополнявшая облегавший стройную фигурку, и такой же фиолетовый фрак. Её наряд был похож на костюм циркового фокусника, даже тонкая чёрная трость с белым кончиком в обтянутых белыми перчатками руках смотрелась неотъемлемой частью костюма. Высокий воротник белой накрахмаленной сорочки поднимался до самого подбородка, скрывая шею. Удивительно, но даже в таком, казалось бы, нелепом костюме она умудрялась выглядеть очень сексуально. Я только сейчас заметил, что стою посреди круглой сцены, а на месте нескольких кресел в третьем ряду расположился широкий стол, всю поверхность которого занимал здоровенный пульт с огромным количеством кнопок и ручек. От пульта стекали вниз и прятались в истёртом паркете пола десятки проводов. Наверное, он использовался для того, чтобы управлять всеми этими разноцветными светильниками наверху. Лика непринуждённо сидела верхом на этом пульте, на самой границе льющегося сверху света, закинув ногу на ногу и вертя в руках свою похожую на волшебную палочку трость.

– Шея не болит?

– Ооо. – Она прижала руки к груди – Это так мило, что ты обо мне беспокоишься.

– Не обольщайся. – У меня вырвался нервный смешок, но внутри опять начало расти раздражение. – Следила за мной? – Вопрос был скорее риторический, потому что какое-то внутреннее чутьё подсказывало, что ей вовсе не обязательно за мной следить, чтобы знать, где я нахожусь.

– Ну что ты! – Она изящно поменяла местами ноги в фиолетовых брючках со стрелочками, сверкнув чёрным лаком элегантных туфель. – Я же уже говорила, что мы с тобой неразлучны, как огонь и дым, как ниточка с иголочкой. – Она явно наслаждалась произведённым эффектом. – Нам с тобою никак друг без дружки. – Честно говоря, её компании я бы с большим удовольствием предпочёл общество синюшного трамвайщика. Да даже страшиле-привратнику я бы обрадовался куда больше, чем этой сексапильной бестии.

– А ты у нас значит иголочка? – Мои попытки язвить, казалось, нисколько её не трогали. Губы в алой помаде расплылись в очаровательной улыбке.

– Если ты этого хочешь. – Она подмигнула голубым глазом. – Для тебя, Костечка, я буду, кем скажешь. – Мне трудно было поверить, что она снова непринуждённо кокетничает после того, что произошло в нашу последнюю встречу.

– Говоришь, что сделаешь всё, что я хочу? Тогда как насчёт того, чтобы ты свалила, и как можно дальше от меня? Можешь устроить?

– Ты разве не рад меня видеть, котик? – Она деланно обиделась надув губки и изогнув домиком тонкие чёрные брови, но тут же состроила грустную мордашку. – Только это желание я не могу исполнить. – Она вздохнула с деланным сожалением. – Всё, кроме этого. Не дуйся, сладенький, я ведь правда для тебя стараюсь.

– Иди в жопу. – Грустное выражение сдуло с её лица волной звонкого смеха.

– Достаточно и того, сладкий, что, судя по твоему виду, ты сам уже побывал в этом замечательном месте. – Она немного успокоилась, глотая смех и сдержанно похихикивая. – Ну а раз ты оттуда ушёл, значит, и для меня там нет ничего интересного. – Её трость окинула широким взмахом стойки с одеждой. – Не хочешь переодеться? Костюмчики на любой вкус. Какой нравится?

– Это не мои вещи.

– Да брось! – Её лицо вдруг стало очень серьёзным. – Здесь всё твоё! – Вот так новость. А я-то думал, что я здесь гость.

– Что, даже себе ничего не оставишь? – Я беспомощно оглядывался, выискивая, куда бы можно было уйти от этого разговора. Но ряды багровых кресел окружали плотными кольцами, и пробираться через них на потеху дочке мэра выглядело не очень хорошей идеей. Единственный рассекавший эти ряды широкий проход поднимался обратно к арке входа, но тогда пришлось бы пройти мимо неё, а сокращать между нами дистанцию очень не хотелось. И как я не заметил её присутствия, когда спускался?

– Я серьёзно. – Кончик трости описал круг над её головой. – Весь этот мир твой. Здесь ты можешь всё. Можешь быть, кем захочешь. Хочешь быть героем? Легко! Разбойником, рыцарем, художником, философом? Пффф. Да хоть королём.

– А папочка не обидится, если я тут королём заделаюсь? – Она снова рассмеялась.

– Папочка всего лишь мэр этого города, а Лабиринт – это не только город, Лабиринт гораздо, гораздо больше. Намного больше, чем ты думаешь. И ты, крутышка – его Цезарь. – Положение, в котором я оказался, стоя посреди сцены нравилось мне всё меньше и меньше. Словно актёр на кастинге, от которого зависит его дальнейшая судьба. А в роли компетентного жюри – Лика. Неужели всё-таки придётся идти обратно по проходу мимо неё? Сама она явно не собиралась никуда уходить. Но грудь словно упиралась в невидимую стену. Мне никак не удавалось заставить себя преодолеть этот барьер и сделать даже один шаг в сторону выхода. В её сторону.

– А если я не хочу быть Цезарем? Что если мне не интересно быть ни королём, ни прынцем, ни вообще кем-либо ещё? Что если я просто хочу быть собой?

– Быть собой совсем не просто, сладкий. – Она развела руками. – Обычно люди предпочитают быть кем угодно, но только не собой. Все хотят быть круче, чем они на самом деле являются. – Она ухватила себя за мочку уха с рубиновой серёжкой-гвоздиком. – Да и как-то странно – хотеть быть тем, кого ты совсем не знаешь, тебе не кажется?

– Это лучше, чем пытаться быть тем, кем ты не являешься и кем никогда не был.

– Так в этом же самый сок. – Она поставила цилиндр на пульт рядом с собой и взъерошила волосы. – Стать кем-то новым, кем-то великим или даже ужасным. Это не просто роль в спектакле, ты действительно можешь выбрать, кем тебе быть. Быть на самом деле. – Она даже раскраснелась от возбуждения. – Ты так и не понял? Этот Лабиринт – это абсолютно новая жизнь, в которой нет тебя прошлого. Нет вообще никакого прошлого. Есть только ты и твои желания.

– А ещё ты. – Я постарался влить в эти слова всё своё раздражение и неприязнь, которые сейчас испытывал.

– Ну конечно. – Промурлыкала она, склонив голову на бок. – Кто же ещё тебе всё тут покажет. Кстати, здесь ты можешь делать всё, что захочешь. – Она подалась вперёд, прищурив глаза и облизнув приоткрытые губы. – И тебе за это ничего не будет. – Эти слова она выдохнула с таким жаром, что находись я ближе, наверняка не обошлось бы без ожогов и опалённых волос.

– Отлично. Тогда я хочу быть самим собой.

– Уверен? – Эта кислая гримаса говорившая, что она растеряна и очень разочарована таким ответом, была, наверное, самым приятным из всего, что я увидел в этом театре.

– Уверен. – Наверное, всё-таки стоило пройти через некоторые трудности, ради такого момента. Ради того, чтобы увидеть на её мордашке такое замечательное выражение. Меня прямо-таки распирало от самодовольства.

– Как знаешь. – Кислое выражение неожиданно сменилось задумчивостью. – Но тогда тебе придётся как-то познакомиться с собой, что ли. – Она словно размышляла вслух, обхватив пальцами острый подбородок. – Надо же хоть что-то узнать о том, кем ты хочешь быть.

– С этим уж я как-нибудь без тебя…

– А не боишься? – Она втянула ноги на пульт, скрестив их по-турецки. Глаза превратились в узкие щёлки. – Быть собой – дело весьма не простое, где-то даже опасное.

– Кто не рискует, тот дома ночует. – Спина под тонкой рубашкой намокла. Что-то здесь было не так… Волосы на затылке начали приподниматься, словно предчувствуя, что сейчас на чёрное сукно стола ляжет очередной джокер.

– Ну, круто. – Она вздохнула, видимо приняв какое-то решение. Я явственно ощутил во всём этом подвох. Серьёзный подвох. – До встречи, сладкий. – Ощутил слишком поздно… Она с улыбкой махала мне пальцами, надавив тростью на какой-то рычажок. А вместе с ней мне в лицо ухмылялся однорукий буфетчик, щерясь гнилыми обломками зубов в чёрном провале клоунского рта.

Да вы издеваетесь?! Ещё секунду назад я стоял на чудесной, залитой приятным мягким светом сцене, и в одно мгновение эта крепкая, застеленная прекрасным паркетом и казавшаяся незыблемой опора просто исчезла из-под ног. Беспомощно хватая руками воздух, я полетел вниз. Опять… Кажется, я как-то говорил, что ненавижу рельсы, шпалы и не хочу никогда их видеть, тем более по ним передвигаться, даже на трамвае. Так вот, прошу не считать меня какой-то там капризной девчонкой, но я тогда явно погорячился. Можно даже сказать, что я уже успел по ним соскучиться, по рельсам этим. Лучше уж иметь под ногами пусть и неудобную, а иногда даже ненавистную, но твёрдую, незыблемую опору, чем не иметь вообще никакой. А вот полёты эти реально достали.

Глава 8 Имя нам – Страх

В этот раз полёт оказался на удивление коротким, зато жёсткое приземление едва не выбило из меня дух. Благо упал я на спину, успев прижать подбородок к груди, однако рёбра вместе с ушибленным копчиком возмущённо ныли. В глаза ударил яркий свет. Оказывается, при падении я непроизвольно зажмурился и теперь, открыв глаза, увидел над собой белый светящийся потолок. И никакого отверстия, через которое я сюда провалился. Ловушка захлопнулась. Вот ведь гадина! Взрыв неистового хохота был оглушительным. Девятибалльные волны ураганного смеха сотрясали моё тело, вырываясь наружу. Не переставая смеяться, я перекатился на живот. Из глаз тут же брызнули слёзы, скорее от смеха, чем от вспыхнувшей в рёбрах боли. Я даже уже не злился на Лику и на то, что меня тут швыряют, как тряпичную куклу по всяким закоулкам. Мне было просто смешно. Или это была истерика? Вспомнились слова гадинки про то, что я тут типа самый главный. Это воспоминание тут же выплеснулось новой вспышкой хохота.

Приняв наконец сидячее положение и утирая рукавом лицо, я смог таки немного осмотреться. На этот раз меня забросило в просторное круглое помещение с гладким белым полом и белыми, украшенными чёрным повторяющимся узором винтажного кружева, стенами. Это театральное подполье (если так можно выразиться) резко контрастировало с господствовавшим в Лабиринте мраком и разрухой. Этакое светлое пятно в недрах окружающего мрака. Хоть какое-то разнообразие. Пришлось прижать ко рту ладонь, чтобы снова не зайтись в рвущемся наружу диком хохоте.

– Не ушиблись, молодой человек? – Низкий, мужской голос раздался прямо за спиной. Я обернулся на голос, но никого не увидел.

– Такой симпатяшка! – Теперь женский голос. Я снова обернулся на звук. Или говорившие были невидимками, или очень хорошо умели прятаться. Зато обнаружилось, что комната вовсе не пустая, как мне вначале показалось. Я потёр глаза, но ничего не изменилось. По всей комнате как на выставке, были расставлены двери. Добротные, двухметровые, поблескивающие золотом ручек и лакированной резьбой. Готов поклясться, что ещё минуту назад никаких дверей в комнате не было. Их оказалось штук двадцать. К тому же находились они не в опоясывающей комнату стене, а просто стояли на полу в своих аккуратных коробках. Только теперь я сообразил, что в самой стене дверей не было. Вообще ни одной. Забавно. Но ведь должен же быть отсюда какой-то выход, или как? Обратно наверх у меня вряд ли получится запрыгнуть.

– Гы! Может он немой? – Третий голос прозвучал прямо над головой.

– К-кажется м-м-молодой че-человек с-слегка н-н-не в с-себе. – Да сколько же невидимок обитает в этом подвале?

– Здрасте. – Я озирался по сторонам начиная подозревать, что эти голоса попросту звучат в моей голове. Предположение выглядело пугающе правдоподобным.

– Ула, Ула! У нас новый длуг! – Детский голосок заплясал вокруг переливчатым эхом.

– Да сколько же вас тут? – Хорошо, что приняв сидячее положение, я не спешил вставать на ноги. Голова шла кругом то ли от падения, то ли от происходящего.

– Мы тут один. – Таким голосом, с гулким, раскатистым эхом впору было читать страшные заклинания из огромной толстой книги в кожаном переплёте.

– Это как? – Ну точно, я тут один, а голоса всего лишь плод моего разыгравшегося воображения или сумасшествия. Кому как больше нравится.

– Осень плосто!

– Нас тысячи, но мы суть одно. – Действительно, куда уж проще. Теперь ещё и среднего рода.

– Круто! А имён у нас, у вас тоже тысяча? – На этот раз смеялся не я. Я лишь глупо улыбался во весь рот.

– Какое чудесное дитя. – Она продолжала беззаботно хихикать. По голосу я бы не сказал, что его обладательница значительно старше меня, хотя кто их разберёт.

– Имя у нас одно. – Снова таинственный заклинатель.

– Имя нам. – Поддержал его первый голос.

– Страх. – Закончила за них любительница «чудесных деток». Прикольное имечко. В комнате так никто и не появился. Значит, голоса действительно звучат в моей голове, разве только двери вдруг научились разговаривать. Видимо при падении я ей всё-таки стукнулся. И довольно сильно. Или это Лабиринт так меня доканал, что у меня окончательно поехала крыша. Вот и белая палата для нового психа. Нет, нет, не беспокойтесь, в скорую звонить не нужно. Пациент уже доставлен по назначению.

– П-п-приятно п-п-познакомиться. – И когда это я стал заикаться?

– Эт-т-то в-вы с-случаем не д-дразниться уд-д-думали? – Я сжал зубы, проглотив подкативший к горлу смех и, рискуя свернуть себе шею, сильно замотал головой.

– Наш милейший гость просто слегка растерян.

– Ага, бро. Ну, обосрался чутка, с кем не бывает. – Уши заложило от гомерического хохота целого хора голосов. Кажется, это называется получить контузию. Я старался вспомнить, как это называется, когда в человеке живут несколько личностей. Есть же у психов какой-то диагноз на этот счёт. Интересно, это у меня давно или только сейчас появилось? Может раньше я просто этого не замечал?

– А давайте его оштавим? Он такой шлавный!

– А может, я лучше пойду? Не подскажете, где тут у вас выход? – Ну а что? Не обязательно же всё всегда должно быть сложно.

– Конечно, бро.

– В любой удобный для вас момент.

– А может этому щеглу к глазнюку сходить? Зрение там проверить?

– А может, вы перестанете морочить мне голову?

– Друг мой чудесный, любая из этих дверей к вашим услугам.

– Н-но т-т-только од-дна.

– Не ошибись, дитя.

– Каждая из них ведёт к своему. – А это ещё как понимать? К какому ещё своему?

– А мозет он останетса? – Малыш явно приуныл.

Я ухватился за ручку ближайшей двери, чтобы найти дополнительную точку опоры, потому что комната возомнила себя каруселью и плясала перед глазами в каком-то бешеном вальсе, опутывая меня чёрной паутиной змеившихся по стене узоров. Всё происходящее воспринималось, как очередная нелепая игра, своеобразная шутка Лабиринта. Карусель, карусель, кто успел, тот и сел… Дверь отделилась от коробки и поплыла мне навстречу. Пытаясь устоять на ногах, я все-таки нажал ручку.

– А теперь записываем условие задачи! – Я едва не свалился в открывшийся за порогом провал, вцепившись обеими руками в ручку покачивающейся на петлях двери. С обратной стороны ручки не было. Пол за дверью уходил круто вниз. Точнее, пола просто не было, а на глубине в пару метров темнел земляной подпол. Вытянутое прямоугольное помещение походило на школьный класс, точнее на то, что от него осталось. Там, где должны были располагаться парты, теперь находилась здоровенная яма, заполненная множеством копошащихся, измазанных грязью и глиной тел. В основном детских. С развешенных по стенам портретов на них злобно смотрели учёные, математики, поэты. Их лица напоминали растрескавшиеся бледные маски, за которыми проглядывали жуткие очертания чудовищ. Только в дальнем конце этого класса, там, где на противоположной от двери стене висела огромная зелёная, исписанная мелом доска, сохранился участок застеленного линолеумом пола. На этом возвышающимся над ямой подиуме стоял учительский стол со стулом, а у доски горбилась с огромной, похожей на бильярдный кий указкой костлявая фигура в клетчатой серой юбке до пола и жутком вязаном свитере, усеянном разнокалиберными комками катышек.

– Из точки Ааа! – Чтобы заткнуть уши, мне пришлось бы выпустить ручку двери, но я, скрипя зубами, вцепился в неё, как утопающий в протянутое весло. Визгливый голос, казалось, сдирал кожу, вгрызаясь до самых костей. – В точку Бэээ! – И тут она обернулась. Жёлтое, покрытое бурыми пятнами, болезненное лицо, исполосованное сетью глубоких морщин. Круглые очки в роговой оправе с толстыми линзами, за которыми налитые кровью глаза выглядели просто огромными. И сейчас эти глаза вонзились в меня.

– Опаздываем на мой урок?! – Вслед за глазами на меня нацелился острый, словно жало, кончик копья-указки. – Сейчас же к доске! – Благо в этом классе не было окон, потому что если бы они были, то разлетелись бы сейчас на множество мелких осколков. Достигший ультразвука визг превысил все мыслимые параметры. Он странным образом втягивал меня внутрь, подобно мощному пылесосу. Оторвав от ручки одну руку и уперевшись в косяк, я попытался сопротивляться этому напору.

– Родителей в школууу! Немееедленнооо! – Мне-таки удалось оттолкнуться от косяка, с силой захлопнув злополучную дверь, которая от удара накренилась и, оторвавшись от пола, повисла в воздухе.

– Ай!

– Что это блин было? – Меня трясло мелкой дрожью. В ушах звенело, а сиявшую на моём лице всё это время идиотскую улыбку бесследно сдуло.

– Вот именно! Что это только что было?! – Дверь хныкала голосом обиженного подростка.

– Вам никто не говорил, уважаемый, что в приличном обществе не принято так сильно хлопать дверью? Полагаю, вам не понравится, если вас самого приложить таким вот образом.

– Точняк, бро. Можно же просто закрыть, если что не так. – Ну, хоть определился источник голосов. Точнее источники. Значит у меня не множество личностей в голове, а всего-навсего глюки. Я всего лишь разговариваю с дверями, ничего не обычного. Прямо вот сразу полегчало.

– Это какое-то безумие! – Я неистово тёр лицо ладонями, пытаясь привести себя в чувство.

– Вообще-то Страх. – Ах, ну да, так ведь их зовут, дверей этих.

– А вы, собственно чего ожидали? Лазурного побережья с полуголыми красотками?

– У к-каждого с-с-свои ос-собенности.

– Выбор за тобой, дитя. – Это «дитя» начинало нервировать, интересно, она всех так называет?

– А попроще чего не найдётся?

– Вы сами решаете, какую дверь открыть.

– Понятно с вами всё. – Ну, хоть карусель прекратилась, и комната вновь приняла чёткие неподвижные очертания. Я прошёлся между дверей, стараясь держаться подальше от так и висевшей в воздухе двери-школьника с сумасшедшей училкой. На всякий случай. Мало ли, как они тут работают, вдруг эта бешеная сирена как раз собирается сейчас выскочить оттуда, чтобы затащить меня в свою выгребную яму. Даже передёрнуло от воспоминания.

Ситуация осложнялась тем, что внешне все двери были абсолютно одинаковые. Красноватый, тускло поблескивающий лак, золотистая поверхность ручек, выпуклые филёнки, даже покрывавшие их резные узоры были одинаковыми и располагались на тех же самых местах. Я приоткрыл одну из дверей, оказавшуюся прямо передо мной, но увиденная картина ужаснула меня ещё больше, чем класс с ненормальной училкой. Ну и как тут выбирать? Не узнаешь, что за дверью, пока не откроешь. Остановившись возле одной, я глубоко вдохнул и осторожно потянул на себя, сразу же прильнув глазом к образовавшейся щёлке. Не уловив никакого движения, я осмелился открыть пошире. В лицо ударило потоком холодного ветра. Передо мной расстилалась просторная, застеленная чёрным рубероидом площадка с металлическими скелетами антенн и провисшими жгутами проводов. Похоже, эта дверь вела на крышу. На замечательную пустую крышу без какого-либо намёка на чьё-то присутствие.

Я с жадностью втягивал в себя этот дистиллированный, ничем не пахнущий воздух, казавшийся сущим блаженством после пыльного театра и душного подвала под его исчезающей сценой. Отличный шанс оказаться на высоте? Рука неуверенно ёрзала по золотистой ручке, не решаясь отпустить её. В чём же тут подвох? То что подвох есть не вызывало никаких сомнений. Они тут повсюду, подвохи эти, за каждым поворотом, за каждой долбаной дверью, говорящей или нет. Так что лучше уж никем не занятая крыша, чем психованные монстры-училки или кто там ещё мог оказаться? Замок сухо щёлкнул за спиной. Какое-то время я просто стоял, раскинув руки и подставив лицо хлёстким, бодрящим порывам ветра. Больше всего я наслаждался тишиной. Вот что меня сейчас особенно радовало – здесь не было этих безумных голосов, от которых и самому недолго поехать крышей, но вместо этого я оказался на крыше. Кто бы мог подумать, что через небольшой промежуток времени я буду неистово ломиться обратно в уже захлопнувшуюся дверь, пока оторванная ручка не останется у меня в руках бесполезным куском металла. Дверь словно заварили – в ответ на все мои усилия она даже не пошевелилась.

На самом деле с этой крыши был ещё один выход – металлический мостик, перекинутый на соседнюю крышу, на которой в квадратной постройке чернел пустой провал дверного проёма без двери. Этот мостик метр в ширину и примерно метров сорок в длину выглядел довольно крепким. Вот только здания эти оказались настоящими небоскрёбами. Не припомню, чтобы видел в городе здания такой высоты, но за краем крыши разверзалась настоящая бездна глубиной в несколько километров. Одного взгляда вниз было достаточно, чтобы понять, что я панически боюсь высоты. В глазах всё поплыло, колени подогнулись, а пальцы судорожно вцепились в перекладину ограждения.

Трудно сказать, сколько я так просидел, прижавшись спиной к глухой, обитой листом жести двери, стучась в неё затылком, и фантазируя о том, как она вдруг откроется с той стороны. Хотя более реалистичной выглядела фантазия о сказочном Аладдине, который прилетит сюда на своём ковре-самолёте… Может проще спрыгнуть вниз и не мучиться? Я с тоской смотрел в разверзшуюся за ровным краем пропасть и не мог заставить себя даже пошевелиться. Уже облазив и изучив каждый сантиметр этой огороженной площадки, я убедился, что в сложившейся ситуации у меня есть только два выхода – либо оставаться здесь, либо шагать через узкий мост на крышу соседнего небоскрёба. Третий вариант – лететь навстречу серой брусчатке, видневшейся далеко внизу тонкой ленты улицы, как-то не очень вдохновлял.

Вспомнились слова мэра о том, чтобы выбрать место по вкусу и там остаться. Получается, если я останусь здесь, то стану частью этой крыши? Стану частью этого овладевшего мною страха, пока окончательно не растворюсь в нём? Так себе перспектива… Холод тонкими иглами вонзился в ладонь. Посмотрев на неё, я с удивлением обнаружил, что вцепился в ребристый край моста. Но ведь я не могу через него перейти! Или могу? Оглянувшись на глухой, тускло поблескивавший на серой стене постройки металлический прямоугольник, я перевёл взгляд на черневший впереди проём без двери. Не узнаешь, пока не попробуешь. Главное не смотреть вниз, так говорят. Что-то звякнуло. Я удивлённо уставился на зажатую в руке дверную ручку долго пытаясь понять? что это и как у меня оказалось. Отбросив этот бесполезный кусок металла в сторону, я едва удержался, чтобы не проследить за его полётом и скорее вцепился в другой край моста освободившейся рукой…

Если бы на моём месте была гусеница, она проделала бы этот путь намного быстрее, возможно даже в несколько раз быстрее. Я полз на четвереньках со скоростью несколько миллиметров в час, часто просто застывая на месте. Взгляд привязался к чёрному прямоугольнику впереди и больше ничего не видел. Всё остальное плавало в кружащихся серых волнах, от которых так сдавливало внутренности, что они подкатывались к горлу, норовя выплеснуться наружу. Приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы проглатывать их обратно. Я вспоминал Лику, Дружка, слепых велосипедистов… Что-то рычал, иногда даже с кем-то разговаривал, ругался. Иногда словно отключался на какое-то время, вновь и вновь обнаруживая себя лежащим ничком на холодной стреле моста, с вцепившимися в него посиневшими пальцами. Я совершенно потерял счёт времени, даже перестал смотреть вперёд, уткнувшись взглядом в синеватую поверхность, по которой пытался двигаться. Этот мост казался бесконечным. Разум безнадёжно тонул в трясине беспросветного кошмара, который всё глубже вонзал в меня свои когти, оплетая липкой паутиной безумия. Бесконечные рельсы пути. Бесконечный мрак Лабиринта. Бесконечные игры в желания. Бесконечная пропасть внизу. А ещё это бесконечное упорство, из-за которого я никак не мог успокоиться. Когда всё внутри вопило о том, что хватит уже, лучше сдаться, остановиться, не думать, я как заведённый робот механически двигал непослушные конечности вперёд. Снова и снова. Уже даже не помня себя, не понимая, зачем я вообще всё это делаю. Просто так надо, и точка. И неважно, кому и зачем…

Когда холодный металл под пальцами сменился чем-то липким и тёплым, я неожиданно перевалился через край головой вперёд. Всё-таки сорвался. Ну и ладно. Мне было уже всё равно, и я лишь ждал, когда же оборвётся этот мой последний полёт. Интересно, я успею что-нибудь почувствовать? Ожидание приземления начало порядком утомлять, когда до моего сознания стало доходить, что я никуда не лечу. Я просто лежу на спине с закрытыми глазами. А потом я бесконечно долго пытался заново научиться дышать. Подо мною снова был треклятый рубероид, тёплый и липкий. Мне стало казаться, что я что-то напутал и в какой-то момент повернул не туда, вернувшись на ту же крышу, с которой и полез непонятно куда и зачем. Как вообще можно было куда-то повернуть на такой узкой площадке? Это оказался всего лишь замкнутый круг страха, как таяма в школьном классе, из которой невозможно выбраться, если ты в неё попал. Просто ловушка. Последняя. А постоянно стоявшая перед глазами в виде чёрного прямоугольника цель – на самом деле иллюзия, которая уже давно рассеялась. Хотя нет, она никуда не делась. Она там же, где и была. Стоит открыть глаза, и она всё так же будет манить недостижимой мечтой на другом конце непреодолимого, бесконечного моста над бездной. Так зачем открывать глаза? Лучше так и лежать в блаженном неведении. Можно даже представить себя где-нибудь… Не здесь.

Спину и затылок жгло, словно по ним проводили наждачной бумагой. Оказывается, заведённая внутри пружина продолжала работать. Нижние конечности попеременно сгибались и разгибались, проталкивая присоединённый к ним мешок с костями, больше похожий на труп, куда-то вперёд. Руки, как и положено у трупа, безвольно волочились за телом, но ноги продолжали жить. Зачем? Какой в этом смысл? Вот опять колено разогнулось, толкнув тело ещё на несколько сантиметров, а голова упёрлась во что-то твёрдое. Ну конечно! Я начал этот путь у запертой двери, вот к ней же и вернулся. Логично. Но всё равно бессмысленно.

Когда, наконец, я смог разлепить глаза, то нависший надо мной огромный чёрный прямоугольник в обрамлении деревянных брусков с облезшей краской, показался гильотиной, приготовленной для моей казни. Я только никак не мог понять, зачем из неё вытащили нож и куда подевался палач? Перевернувшись на живот и заглянув через невысокий порог, я даже не удивился, обнаружив знакомые очертания. От порога вниз вела небольшая металлическая лестница, а за ней всё тот же мерцавший в глубине свет, всё та же побитая временем, разрисованная жуткими граффити плитка стен. Эта дверь вела в катакомбы. Рискуя посадить себе занозу, я прижался лбом к обшарпанному дереву порога. Всё-таки получилось. Не было ни радости, ни каких-либо других эмоций. Вообще ничего. Только холодное осознание сложившейся реальности. Если уж эти коридоры могут оканчиваться окнами домов, то почему бы им не выходить и на крышу небоскрёба? Я медленно поднялся на колени. По крайней мере, катакомбы были уже чем-то знакомым, почти родным, и не внушали такого ужаса, как разверзавшаяся под ногами бездна. В любом случае, это уже был путь, а значит, ещё есть шансы выбраться из этой заварушки.

Глава 9 В один конец

Не думаю, что Лабиринту надоело швырять меня словно мячик при любом удобном случае, но в этот раз обошлось без полётов и падений. Свет в конце тоннеля плавно спускался в этот самый тоннель по растрескавшимся бетонным ступеням с торчащей в крупных выбоинах арматурой. Лестница была похожа на ту, по которой я впервые оказался в катакомбах, только та была немного шире. Когда же это было? Неделю назад? Месяц? Может год? По ощущениям прошло всего несколько дней, хотя с тем же успехом могло пройти и несколько лет. Не уверен, что в этом мире время имеет какое-то значение. Если здесь вообще существует понятие времени.

В этот раз меня ждали. Они сидели на верхней ступеньке по разные стороны лестницы. Слева Лика, снова одетая, как при нашей первой встрече, в чёрную косуху и джинсы. А справа… Оставшиеся ступени я просто перескочил одним прыжком и подхватил на руки зашедшегося радостным лаем Дружка. Глотая подступившие к горлу слёзы, я крутился на месте, прижимая щенка к себе, а он вылизывал моё счастливое лицо.

– Я же говорила, что он вернётся, никуда не денется. – На её шее ещё синели неровные полосы, но выглядела она совершенно невозмутимо, впрочем, как и всегда. Ответить мне было нечего, да и не хотелось, поэтому я просто проигнорировал её. Крепко прижимая к груди бело-рыжий комочек чистого счастья, я оглядывал пустынный перекрёсток, на котором оказался, решая, в какую сторону двигаться теперь.

– Котик, ты же на меня не дуешься? Я ведь всего лишь делала то, что ты просил. – В её голосе проскользнули извиняющиеся нотки? Такое разве возможно? Показалось, наверное. – Ты говорил, что хочешь узнать себя, быть собой, вот я и направила тебя к Страху. Ведь узнать себя можно либо через познание своих желаний, либо через свой страх, это же очевидно. – Я вышел на перекрёсток, задумчиво вглядываясь в одну из сходившихся здесь дорог, как мне казалось, ведущей к той остановке, с которой и началось это затянувшееся блуждание по городу. – Я ни на мгновение не сомневалась, что ты сможешь оттуда выбраться. Эй! – Она махала руками, пытаясь привлечь к себе внимание. – И куда ты теперь собрался? – Это уже прозвучало мне в спину.

– Туда. – Не глядя на неё, я кивнул в сторону дороги.

– Туда это куда? Куда глаза глядят?

– Туда это обратно. К остановке. – Я погладил Дружка за рыжим ухом.

– Круто! Ну, попробуй. – Неужели я так похож на клоуна? С чего она опять развеселилась? – Будет интересно на это посмотреть.

– Вообще-то тебя никто не приглашает.

– Вообще-то остановка в другую сторону, если тебе интересно. – Я присел на корточки, поставив щенка на землю.

– Ну что, Дружок, вернёмся к началу? Покажешь мне обратную дорогу? – Собаки же лучше ориентируются в пространстве. По крайней мере, раньше я так думал. Но, видимо, не в случае с Лабиринтом, потому что щенок только тихонько заскулил с виноватым видом, положив лопоухую головку мне на колено. Его печальные глазки смотрели на меня, словно извиняясь.

– Даже твоя тупая псина знает, что в Лабиринте нет обратной дороги. Никто здесь не может вернуться туда, где уже был. Это закон.

– Не знал, что в Лабиринте есть законы. – Я всё-таки одарил её уничтожающим взглядом через плечо снизу вверх. Прикидывая, чем бы в неё кинуть.

– Их не очень много, но они есть. – Она пожала плечами. – Конечно, ты можешь попытаться, и при определённом везении даже, наверное, сможешь выйти к остановке, вот только это будет уже совсем другая остановка. В этом мире одностороннее движение. – Поглаживая гладкую шёрстку Дружка, я пытался придумать, что нам теперь делать. Верить её словам не хотелось, но внутреннее чутьё и грустная мордашка Дружка подсказывали, что о намерении вернуться к началу можно забыть. А значит, нужен новый план. Надо же куда-то идти. Вот только куда? – Вообще я всего лишь хотела выполнить своё обещание. – Как же я от неё устал. – Я как-то обещала отвести тебя в депо, если тебе это всё ещё интересно. – Об этом я как-то успел позабыть.

– Что скажешь? – Я смотрел в умные карие глазки, сомневаясь, стоит ли мне вновь довериться этой гадине после всего? Щенок звонко тявкнул, выжидательно сев на задние лапы, даже показалось, что он слегка пожал плечами. Я погладил его по голове. Вот уж кто никогда не указывал мне, что делать. Он, наверное, единственный, кто всегда предоставлял мне самому решать куда идти, а сам просто шёл следом. – Понятно. Только давай теперь всегда держаться вместе, ты не против? – В ответ он снова тявкнул и, виляя хвостиком, потёрся о моё колено. – Ну, пошли. – Я одарил её равнодушным взглядом. – Посмотрим на твоё депо.

– Мир? – Она протянула мне узкую ладошку, которую я проигнорировал, демонстративно отвернувшись в сторону.

Больше мы не разговаривали. Лика шла впереди, а Дружок семенил рядом со мной. Глядя на плавно покачивающиеся из стороны в сторону бёдра, туго обтянутые джинсами, я поймал себя на том, что не испытываю абсолютно ничего. Не только никакого желания, но даже интереса. Отвернувшись, я стал смотреть по сторонам.

Наверх смотреть не хотелось. Я уже столько раз бросал туда косые взгляды в надежде, что хоть на мгновение мелькнёт какая-нибудь звёздочка или что-нибудь похожее на маленькую тучку. Но непроницаемая чёрная пустота в том месте, где должно было находиться небо, была неизменной. Она словно низкий глухой потолок давила на голову, вызывая желание втянуть её в плечи. Серые стены пустующих зданий с чёрными провалами вместо окон медленно проплывали мимо нас. Иногда нам попадались всё те же зацикленные в своих коротких эпизодах зомбяки. Смотреть на эти «островки жизни» не хотелось даже больше, чем наверх, и я спешил скорее отвернуться, предпочитая упереть взгляд в ложащийся под ноги булыжник или в противоположную стену, внимательно изучая изгибы змеившихся по ней трещин или пробивавшиеся в щелях и стыках серо-зелёные полоски мха. Было не совсем понятно – эти трещины, этот мох, они всегда тут были такими или появились со временем? Время… Может ли вообще пространство существовать без времени? А время без пространства? Какое-то понятие времени здесь всё-таки присутствует. Но оно сугубо индивидуально. Прошлого здесь в принципе нет ни у кого, оно существует только в качестве размытых, а то и вовсе забытых воспоминаний. Может потому и невозможно вернуться обратно. Просто ничего из того, что ты помнишь, уже нет. Но пока ты движешься, у тебя ещё остаётся какое-то подобие будущего, есть что-то впереди. А вот если остановиться, тогда и будущее для тебя перестанет существовать, время замкнётся в настоящем, а сам станешь таким вот зомбяком, бесконечно запертым в каком-то одном моменте. Снова и снова проживающим этакий день сурка. Хотя, точнее сказать, час сурка, или даже пятиминутка сурка. Продолжительность этого лупа вероятно тоже сугубо индивидуальна. А поскольку такая перспектива меня пока нисколько не прельщает, то главное сейчас не останавливаться. Меня передёрнуло от неожиданных воспоминаний о доме мэра, точнее о его странных обитателях, поселившихся под столом. Было странно, что я не испытываю голода, учитывая, что кроме взятой у трамвайщика вонючей воды я за всё время в Лабиринте ничего не ел. Но мне это почему-то не казалось странным, напротив, воспринималось как само собой разумеющееся. Возможно, эта ситуация со временем как-то влияет и на весь организм. Я не чувствовал никакой потребности в еде или во сне. Сколько я уже не спал? Можно ли считать сном ту недолгую отключку после побега через катакомбы? Я даже физической усталости не чувствовал, несмотря на то, что пройденное расстояние впору было измерять километрами, а то и десятками километров.

Подобия жилых кварталов плавно сменились таким же подобием промышленной зоны с серыми, полуобвалившимися цехами и ангарами. Этот полуживой, похожий на забытые театральные декорации мир, изо всех сил старался быть похожим на какой-то другой, настоящий. Как отражение в черно-белом зеркале или обесцвеченная лента кинохроники с её застывшими, мёртвыми кадрами чего-то живого. Тут даже был небольшой, но довольно широкий мостик, перекинутый через неглубокий овраг пустого русла вероятной речушки. Я даже приостановился на нём, вспомнив совсем другой мост…

Я словно вновь очутился в комнате Страха. Снова передо мной поблескивала красным лаком филенчатая дверь с золотистой ручкой, ничем не отличавшаяся от других. Через узкую щёлку я видел салон замершего на таком же мосту старинного автомобиля с широкими кожаными сиденьями. Четверо ребят затащили на задний диван до смерти перепуганного крепыша в спортивной куртке. Они глумились над ним, а после, переглянувшись, стали по очереди стягивать с себя лица, словно надетые на головы маски, под которыми открывались пугающие черепа, облепленные кровавыми ошмётками обожжённой плоти. Невозможно описать тот ужас, который читался в выпученных глазах спортсмена. Он завопил, и его вопль переплёлся с их нечеловеческим, потусторонним, холодным хохотом. А потом они начали рвать его на части, выбрасывая оторванные куски плоти в открытые окна автомобиля. От этого зрелища меня обдало могильным холодом, парализовав всё тело. Только навалившись плечом, я смог закрыть эту дверь, придавив её к косяку всем своим весом. Но мой страх был вызван даже не тем, что они сделали с несчастным подростком, хотя его участь была действительно ужасной. Кровь в моих жилах застыла от того, что среди этой четвёрки я увидел себя. Не тот клыкастый образ, который тянул ко мне из зеркала свои когти во мраке катакомб, а именно самого обычного себя. Самого обычного, пока вслед за остальными не снял своё лицо, как надоевшую маску, обнажив то, что было под ней. Может быть, я на самом деле не человек, а ужасное чудовище, лишь прячущееся за человеческой личиной? Или же я попросту умер, а всё окружающее – это мой персональный ад? Хотя для персонального, пожалуй, он будет большеват. Больно ущипнув себя, я посмотрел на бегущего рядом Дружка, то и дело поднимавшего белую с рыжими пятнами мордочку, чтобы заглянуть мне в глаза. Он задорно тявкал и энергично махал хвостиком из стороны в сторону. Его присутствие внушало надежду, что я всё-таки не настолько ужасен, как может показаться. Собаки ведь чувствуют, хороший ты человек или плохой. Даже в Лабиринте. Вряд ли он пошёл бы со мной, если бы во мне не было ничего хорошего, а значит, есть ещё шансы, что я не так уж и безнадёжен. Конечно слабенькое утешение, но лучше уж такое, чем признать себя каким-то монстром, а всё это унылое безобразие – единственной возможной реальностью.

Лика периодически поглядывала через плечо, вероятно проверяя, иду ли я за ней, но почему-то больше косясь на Дружка, чем на меня. Может, ревнует? Или увидела в нем конкурента? Ведь с ним я общался с удовольствием, а её старался по возможности максимально игнорировать. Хотя если вдуматься, она всё время добивалась от меня проявления каких-то негативных качеств, провоцировала меня на злость. Возможно, ей как раз и хочется, чтобы я был злобным чудовищем, в то время как этот маленький щенок пробуждает во мне самые светлые, тёплые чувства. Тогда получается, что выбор между монстром и человеком вполне реален. И желания тут не причём. Всё дело в выборе. Ведь можно, вовсе не желая зла, причинять невыносимые мучения. А можно наоборот, всем своим существом желать кому-нибудь страдания или даже смерти, но при этом спасать их от такой участи. И кто я такой, в Лабиринте или где-либо ещё, решать только мне и никому другому.

Справа от нас потянулся высокий забор из бетонных плит, увенчанных мотками колючей проволоки. К чему бы это? Не похоже, чтобы за забором были какие-то строения. Может, так здесь обозначается граница города? А колючка натянута для тех, кто хочет залезть сюда или выбраться отсюда? Что-то мне подсказывало, что второй вариант больше похож на правду. Иногда место очередной бетонной плиты занимала железная сетка ромбиком, так же увенчанная завитками колючей проволоки. В отличие от глухих бетонных плит, за ней можно было разглядеть круто спускающуюся вниз насыпь, вдоль которой синели поблескивая две узкие полоски с частоколом шпал. Рельсы бежали параллельно нашей дороге в ту же сторону. Значит, теперь у нас по плану депо. Откровенно говоря, я уже сомневался, что это депо является именно тем, что я ищу. А зная Лику, можно с уверенностью предположить, что там вполне может ожидать какая-нибудь подстава. В любом случае, обратного билета нет, а значит – только вперёд. Я подмигнул Дружку, улыбнувшись тому, как он запрыгал вокруг меня. Что бы нас ни ожидало впереди, с такой поддержкой мне и море по колено.

Глава 10 Ваш билет?!

На натянутом над входом большом красном баннере крупными белыми буквами было выведено: «ДЕПО». Ни «трамвайное депо», ни железнодорожное, ни какое бы то ни было. Только лишь «ДЕПО». Видимо, в этом городе других вариантов попросту не существовало. Бетонный забор, вдоль которого мы шли уже довольно долгое время, вплотную примыкал к серой стене одноэтажного здания, украшенного такой многообещающей вывеской.

Внутри здание больше походило на пустующий ангар. В правой стене красовались широкие, поднятые вверх ворота, через которые внутрь заходила линия рельс, располагаясь в небольшой ложбинке и обрываясь в тупике у противоположной стены. В той же тупиковой стене белели облезавшей краской две двери, ведущие, наверное, к офисам или раздевалкам. В центре этого подобия вокзального перрона возвышалась квадратная фанерная будка со стеклянным окошком на уровне груди, в котором было прорезано полукруглое отверстие. В будке похрапывала огромная тётка. Меня искренне удивило, как она вообще смогла залезть внутрь этого ресепшена, скорее, саму будку собрали вокруг её необъятной туши. Похоже, что она занимала своим огромным, оплывающим складками телом всё доступное пространство. Такие же огромные, увенчанные сардельками пальцев руки покоились на маленькой, врезавшейся в складки груди полочке, голова же покоилась на спрятавших под собою шею нескольких подбородках, как на подушках. Лицо покрывал яркий, аляповатый макияж, а окрашенные в блонд волосы старательно завивались в торчащие во все стороны пружинки.

Когда я постучал в стекло, женщина вздрогнула, создав ощутимую волну, пробежавшую по всем её складкам, так что будка задрожала, жалобно поскрипывая. Сначала открылся один глаз, и когда стало понятно, что я никуда не исчезаю, с тяжёлым вздохом открылся и второй.

– Простите, я бы хотел…

– Билет! – Уши заложило от визгливого, отдававшего прокуренной хрипотцой голоса.

– Мы тут…

– Я сказала! – Маленькие буравчики заплывших жиром глаз пытались просверлить меня насквозь. – Предъявите свой билет!

– Какой билет? – Раз она не хочет ничего слушать, может, получится сыграть на дурачка.

– Билет на трамвай! – Стекло будки дрожало от её визгов.

– Какой трамвай? – Я почти с искренним удивлением оглядел пустые рельсы. – Здесь нет никакого трамвая.

– Не морочьте мне голову! – Её желтоватая кожа быстро окрашивалась в багровый оттенок. – Давайте сюда свой билет!

– Какой билет?

– Значит, билета нет. – Вопли неожиданно сменились злобным шипением. – За дуру меня держишь, зайчик?

– Что вы! У меня и в мы…

– Безбилетник! – Я вдруг понял, что до этого момента она вовсе не вопила, а просто громко разговаривала. Всё окружающее пространство затопило блуждающим эхом этой взорвавшейся сирены. А откуда-то из-за будки неожиданно появились двое здоровяков в тёмно-синих спецовках и оранжевых светоотражающих жилетах.

– Кто это тут за проезд платить не хочет? – Один из здоровяков пьяно растягивал слова, причмокивая при этом толстыми губами.

– Не знаю. Мы очень, очень хотим. – Я прижал ладони к груди, глядя на них самым искренним взглядом, на который был способен. – Может, вы подскажете нам, где этот самый проезд найти? Мы с огромной радостью заплатим за него.

– Раньше думать надо было. Теперь придётся штраф оплачивать. – Узкие синие губы второго расплылись в плотоядной ухмылке, только своими прищуренными, налитыми кровью глазами он смотрел почему-то не на меня, а на переминающегося внизу и сердито рычащего Дружка.

– Да мы бы рады заплатить, вот только нечем. – Я вывернул пустые карманы брюк, разведя их в стороны. – Мы тогда пойдём и поищем, чем заплатить и сразу вернёмся. Ага?

– Да ты не переживай. – Губастенький почти дружелюбно заулыбался. – Мы и так договоримся.

– Псину свою отдашь и можешь валить на все стороны. – Второй даже облизнулся, не отрывая глаз от щенка.

Так вот оно что. Изображая непонимание, я сделал полшага назад, чувствуя, как расслабляется моё тело, при этом внутри словно закручивалась стальная пружина.

– Ребят, вы нас только не трогайте, ладно? – Ощущение было смутно знакомое и очень приятное. Я почувствовал, что расплываюсь в улыбке, когда губастенький, вероятно неверно расценив моё отступление, шагнул вперёд, оказавшись аккурат между мной и своим коллегой, он даже слегка наклонился, протягивая свою руку к Дружку. Ну разве можно быть таким самоуверенным? Угораздило же его оказаться в такой непозволительной близости ко мне, при этом абсолютно игнорируя моё присутствие. Как неосмотрительно. Даже стало немного жаль, что, поедая глазами щенка, он не мог видеть моей очаровательной улыбки, когда его всё ещё наклоняющаяся вниз голова врезалась в основание моей ладони. Даже не ожидал, что звук будет таким громким. Пожалуй, теперь бедолаге придётся сесть на жидкую диету, потому что кушать он не сможет ещё довольно долго, по крайней мере, пока не вставит новые зубы. А ведь казался таким приятным человеком. Я даже подхватил обмякшего здоровячка, чтобы он ненароком не ушибся об бетонный пол. Когда же его напарник, наконец, подоспел к нам, то я с радостью отправил эту довольно тяжёлую тушу прямиком в его объятия. Сам тем временем шагнул вперёд и вбок, и пока красноглазый в обнимку со своим бесчувственным напарником пытался удержать равновесие, отправил и его в чудесное путешествие по миру грёз. Ну, а поскольку человек я не очень сильный и не смог бы удержать сразу двоих, то просто позволил им прилечь прямо на пол.

Оторвавшись от любования этой парочкой, я встретился взглядом с вылезшими из орбит глазами толстухи. Её широко открытый рот безуспешно пытался втянуть в себя воздух, которого ей вдруг резко стало не хватать. Я упёрся ногой в маленькую полочку, приделанную чуть ниже окошка, и хорошенько навалившись, опрокинул будку вместе с её обитательницей. Сама будка такого потрясения уже не выдержала и разошлась по углам на отдельные фанерные секции. Оказавшаяся на спине кассирша (или кто она там такая), беспомощно дёргала в воздухе руками и ногами, не в силах перевернуться.

– А-а-а! – Всё-таки ей удалось глотнуть воздуха. Теперь можно не беспокоиться, что бедняжка задохнётся. – А-а-о-а-о-о-а! – Ни одного членораздельного слова. Вот только звук вопля начал набирать такую громкость, что я невольно схватился за уши. Надо же, какой талант пропадает в таком захолустье. Такую вокалистку в какую-нибудь бы оперу, на радость меломанам в смокингах. Однако и в этом бестрамвайном депо оказались свои поклонники вопящей горы и её бессвязных завываний.

Неожиданно одна из белых дверей распахнулась, и на перрон выскочили ещё трое здоровяков в спецовках и оранжевых жилетках. Вот только в отличие от первых, эти были вооружены. Теперь настала моя очередь выпячивать глаза из орбит. В руках местных тружеников оказались вовсе не биты или монтажки, и даже не разводные ключи. Они размахивали поблескивающими воронёной сталью пистолетами. Вот так поворот. Хозяевам Лабиринта таки снова удалось меня удивить. Да ещё как! Но думать, и особенно много думать в такой ситуации было очень вредно, поэтому я быстро подхватил Дружка на руки и метнулся к рельсам, нырнув, как в окоп, в ложбинку. Пули чиркали, выбивая искры по углу бетонного возвышения перрона, и взрывали фонтанчики гравия совсем рядом с нами. Некоторые со звоном сплющивались о стальные рельсы, но мы находились в относительной безопасности. Пока. Толстуха, так и барахтавшаяся на полу, похоже набрала слишком много воздуха, потому что её непрекращающийся вой почти перекрывал по громкости даже грохот выстрелов. Когда троица отстреляла свои обоймы, и быстро затопала тяжёлыми ботинками в нашу сторону, я вскочил и, перепрыгивая через шпалы, побежал к воротам. Близко знакомиться с этими представителями железнодорожного хозяйства мне совсем не хотелось. Снова раздались выстрелы, но залегать на рельсах теперь было непозволительной роскошью, потому что ворота уже начали опускаться. А здоровячки с пистолетами вовсю пыхтели, стараясь сократить дистанцию. Местная братия никак не желала с нами расставаться и собиралась отрезать нам единственный выход из своих владений. Дружок взвизгнул, едва не вывернувшись из моих рук, и тут же моё плечо обожгло огнём, но мы уже нырнули вниз, прокатываясь под опускающейся тяжелой створкой. Спина и рёбра взвыли от такого кувыркания, но больше всего досталось локтям, которые я растопырил, в надежде защитить малыша от удара. Благо, головой ни обо что не стукнулся. Створка за нами с грохотом опустилась на рельсы, с той стороны в неё несколько раз что-то со звоном врезалось, и всё затихло.

– Умеешь ты развлекаться. – Я вывернул голову и с удивлением уставился на запыхавшуюся Лику. Вот уж точно привязалась, не отвяжешься. Я о ней и думать забыл, а она сидит себе на рельсах и куртку отряхивает.

– Можешь обратно. – Я кивнул в сторону ворот. – Постучи, вдруг откроют. Уверен, они то точно будут рады твоей компании. – Дружок дрожал, поскуливая на моих руках, пуля угодила ему в заднюю лапку и похоже сильно разворотила её, возможно, даже повредила кость. Но самое паршивое то, что его рана обильно кровоточила.

– Не, было круто! На самом деле. Только теперь-то что? – Я сжал зубы, чтобы не огрызнуться в ответ. Сейчас было не время для бесполезных споров и обмена любезностями. Оторвав рукав рубашки и скрутив его жгутом, я затянул его на основании раненой лапки, чтобы остановить кровотечение. – В город теперь через забор полезем?

– Если тебе надо в город, тебя никто не держит. – Осмотрев своё плечо, я убедился, что там действительно незначительная царапина, которая даже почти не кровоточит, и бережно подняв щенка на руки, пошёл прочь от ворот. Мы снова были на рельсах, и они снова куда-то вели. Но на этот раз мы пройдём по ним, не сворачивая, куда бы они нас не привели. – А мне туда не надо.

– Да брось! Ты же не серьёзно?! – Лика была явно не в восторге, и в другой ситуации я бы наверняка порадовался такому повороту, но сейчас мне не было до неё никакого дела. Все мои мысли занимал истекающий кровью Дружок.

– Потерпи, братишка, мы что-нибудь придумаем. – Щенок доверчиво ткнулся мне в шею влажным носом, по его рыжей с белым мордочке скатилась одинокая слеза. – Прости, что я втянул тебя в такую передрягу. – Чувство вины разрывало мне сердце. Я гладил его по голове, оставляя на мягкой шёрстке бурые пятна. Его кровь была на моих руках и в прямом, и в переносном смысле. Как бы мне сейчас хотелось обвинить в произошедшем зачем-то плетущуюся за нами следом Лику, но это было бы неправильно. Даже если она и знала о том, что происходит в депо и чем это может обернуться, пойти туда было моим выбором. Я сам туда пошёл и сам потащил за собой единственного друга. Билет им, видите ли, нужен. Злость на себя тугим комком подкатила к горлу, а глаза обожгло едкой солью. Опомнившись, я подавил в себе все эмоции, которые были ничем иным, как проявлением жалости к самому себе. Такой роскоши я точно не заслуживал, тем более сейчас, когда мне во что бы то ни стало нужно помочь раненому Дружку. Но поскольку всё, что я могу – это идти вперёд и надеяться на чудо, то я буду идти. Идти, пока не найду выхода для нас с Дружком. Даже если придётся для этого перевернуть весь этот Лабиринт вверх дном.

Глава 11 Лево – Право

Время. В некоторых случаях оно имеет критическое значение. В сложившейся ситуации эта непонятка с местным временем была очень некстати. Как бы сейчас пригодились хоть какие-нибудь часы. Да даже песочные. Но их не было. Не зная, как ещё засечь время, я стал считать шаги с расчётом, что на один шаг тратится примерно одна секунда. Следовательно, шестьдесят шагов – это одна минута. Таким образом, отшагав примерно час, я останавливался и ослаблял рукав-жгут на лапке Дружка, а когда рана снова начинала кровоточить, перетягивал заново. Перевязать саму рану было нечем, поскольку вся моя одежда была для этого слишком грязной. Щенок на руках дышал тяжело и отрывисто, не открывая глаз, молча перенося ту боль, которую ему наверняка причиняли мои действия. Вот ведь угораздило меня, едва найдя потерянного друга, тут же втянуть его в такую заварушку. А всё из-за самоуверенности! Возомнил, что никакой реальной опасности обитатели Лабиринта представлять не могут, и на тебе. Значит, в этом мире можно не только переломать кости или свернуть себе шею, свалившись откуда-нибудь, но и получить вполне реальные пулевые отверстия в различных частях тела. Казалось, что Дружок постепенно становился легче, словно его вес вытекал из него вместе с отмечающими наш путь по шпалам каплями крови. Или это руки у меня стали постепенно затекать, теряя чувствительность? Трудно сказать. Всё, о чём я мог думать – это маленький шерстяной комочек, истекающий кровью у меня на руках. По моей же вине. Даже если у меня совсем откажут руки, я его не отпущу и не перестану идти.

После третьей остановки у меня всё-таки появилась маленькая надежда в виде мерцающей зелёным светом точки. Этот горевший впереди огонёк напомнил мне увиденную когда-то давно маленькую светлую точку старого трамвая, и я сразу же ухватился за него, как за спасательный круг. Даже пришлось сдерживать себя, чтобы не побежать к нему со всех ног (излишняя тряска могла только навредить малышу).

Огонёк надежды оказался возвышавшимся рядом с рельсами двухцветным светофором с безучастно темневшим красным и непрерывно горевшим зелёным фонарём. Чуть впереди нам открылась просторная, слегка возвышавшаяся над рельсами бетонная площадка, рядом с которой расположился одноэтажный бревенчатый домик. Это было похоже на миниатюрную железнодорожную станцию. С другой стороны рельс возвышался всё тот же городской забор с колючкой. Разве что напротив этого подобия станции он казался даже выше обычного. Света в окнах не было, но я разглядел за ними белые кружева занавесок. Наверное, в нём живёт какой-нибудь местный станционный смотритель. Или просто электрик, приглядывающий за светофором. Было совершенно неважно, есть в доме кто-нибудь, или он просто стоит здесь ничей. Главное, что в нём обязана находиться аптечка или хоть что-нибудь, что позволит помочь раненому. Я так решил, и пока мы шли к дому, твердил себе это как заклинание. В противном случае я пущу на повязки эти самые занавески. Слабая надежда, рождённая далёким огоньком, приобрела реальные очертания. Она гнала меня вперёд, и думать о том, что в доме могут находиться коллеги тех здоровяков из депо, было просто некогда. Да даже если это окажется их филиал, и в доме действительно находятся люди в синих спецовках и светоотражающих жилетах… Тем хуже для них.

Дверь открылась сама, когда до неё оставалось сделать пару шагов. Я успел прикинуть, как разобраться с тем, кто из неё выйдет, используя только ноги, но тут же забыл об этом. В открывшемся проёме стоял высокий старик. Открытое, исполосованное мелкими морщинками лицо, седая, аккуратно подстриженная бородка. Его длинные, стянутые на затылке седые волосы спускались за спину. Черные резиновые шлёпки на босу ногу. Серая, просторная рубаха без воротника свободно свисала поверх темно-синих шаровар. Но самым удивительным в его внешности были светло-голубые глаза. Точнее, их выражение. Он смотрел так, словно всю свою жизнь ждал нашего появления. Я даже остановился в удивлении, таращась на него с открытым ртом. Наверное, хотел что-то сказать, но забыл, что именно. И рот закрыть тоже забыл. Но когда я так остановился, он замахал руками.

– Не стойте. Что же вы. Входите.

– Простите, нам нужна… – Я всё-таки вспомнил, что хотел.

– Несите его в дом. – Он с такой теплой заботой смотрел на вздрагивающего на моих руках Дружка. – Ох, и досталось же вам. Проходите скорее.

Старик исчез в проёме, и я поспешил следом.

– Погоди! Это может быть ловушка! – Прорезалась-таки. Что-то раньше она такой заботы не проявляла. Когда мы заходили в депо, сама вела нас туда без тени сомнения. В любом случае мне было неинтересно с ней спорить. Да и некогда. Поэтому я просто проигнорировал её замечание и поспешил за стариком.

Комната оказалась очень просторной, хотя и весьма аскетичной. Стены дома изнутри не были ничем отделаны, красуясь, как и снаружи, округлостями плотно подогнанных брёвен. Мебелью здесь служили несколько табуретов, расположившихся вокруг широкого дощатого стола, и приютившаяся в углу аккуратно заправленная раскладушка. В дальней стене виднелись ещё две двери, между которыми возвышался массивный шкаф. Старик уже достал из шкафа блестящий металлический ящик с округлыми краями и повернулся к нам.

– Кладите его на стол. Сейчас посмотрим. – Я с сомнением посмотрел на белоснежные кружева покрывавшей стол скатерти (наверное, из той же ткани, что и занавески на окнах) – вряд ли получится отстирать с неё кровь. – Кладите, не сомневайтесь. Другого стола здесь всё равно нет. – Железный ящик со стуком опустился на столешницу, и из него стали появляться бинты, пучки ваты, жгут, какие-то склянки и блестящие инструменты. Пришлось приложить над собой усилие, чтобы разжать сжимавшие Дружка руки. И ещё большее усилие потребовалось, чтобы сделать шаг назад и дать старику склониться над раненым щенком. Напряжение последних часов и сдерживаемые всё это время эмоции неожиданно накатили неудержимой лавиной. Ноги подогнулись, и я опустился на пол мимо стоявшего рядом табурета, на который тут же облокотился рукой. Краем глаза отметил, что Лика тоже вошла в дом, и сейчас подпирает косяк двери, скрестив на груди руки. Её разноцветные глаза превратились в узкие злобные щёлки, через которые она внимательно следила за стариком. Я тоже снизу вверх смотрел на его широкую спину. Хвост волнистых седых волос спускался ниже пояса, почти достигая украшенного простенькой вышивкой края рубахи. Несмотря на явно значительный возраст, его движения были быстрыми и точными. Он что-то бормотал вполголоса, колдуя над лежащим на столе щенком, но я не мог разобрать, что именно. Да это было и не важно. Важно, что он обязательно поможет Дружку. Не знаю, откуда у меня взялась такая уверенность. Я просто знал, что могу ему доверять. А ещё я точно знал, что здесь мы в безопасности, и плевать на то, что там думает себе эта гадина. Скорее даже её поведение только подтверждало мою уверенность. Учитывая, сколько раз она сама намеренно или ещё по каким-нибудь причинам заводила меня в опасные ловушки.

Что-то влажное неприятно коснулось плеча, и я с удивлением уставился на старика, который уже стоял возле меня на одном колене. Он протёр мою рану комком влажной ваты, окуная её в глубокую пиалу, которую держал в свободной руке. Я посмотрел на стол, где на бело-красных кружевах скатерти лежал перебинтованный Дружок.

– Что это за место? – Я так и не решился задать тот единственный вопрос, который меня сейчас волновал.

– Трамвайная остановка. – Старик пожал плечами. На его сосредоточенном лице неожиданно расцвела улыбка. – А вы что думали?

– Не знаю. – Теперь была моя очередь пожимать плечами. Я вздрогнул от неожиданного жжения, когда он протёр края прочерченной в плече кровавой бороздки другой ваткой. – На другой трамвайной остановке не было ни светофора, ни домика.

– Лучше, конечно, зашить, но можно и просто забинтовать. Само заживёт. – Я махнул рукой, и он, правильно расценив мой жест, принялся бинтовать обработанную рану. – Я допускаю, что вы уже много где побывали, но в Лабиринте есть только одна трамвайная остановка. – Я покосился на застывшую у входной двери напряжённую фигуру.

– Как это? Там, где начинается город, была вполне себе реальная остановка. И ещё в депо была платформа… – Он потрепал меня по волосам, улыбаясь так, как родители улыбаются своему маленькому ребёнку, когда он задаёт глупый вопрос.

– Вы же видели трамвай? – Тон старика был терпеливо-наставнический, но я решил не обижаться и просто кивнул. – И с какой стороны у него находятся двери?

– С правой. – Моё подсознание, кажется, начинало что-то понимать.

– И если трамвай едет в эту сторону. – Он провёл рукой по полу, изображая движение воображаемого трамвая. – То с какой стороны от него будет располагаться та остановка, о которой вы говорите?

– Слева. – Получается, та остановка была обманкой?! Но для чего? Чтобы заманивать путников в город? Или как?

– Теперь вы понимаете?

– Да. – Если депо было конечной точкой трамвайных линий, то его платформа тоже располагалась по левую сторону от трамвая. – Только здесь остановка находится с правильной стороны. Значит, это и есть Дом?

– Ну что вы! – Улыбка старика стала ещё шире. – Это ещё не дом. Это только выход из Лабиринта. Дом там. – Он кивнул в сторону стены со шкафом. – За дверью.

– Как он? – Я всё-таки смог задать мучивший меня вопрос. С лица старика исчезла улыбка, а седые брови озабочено сошлись на переносице, прочертив глубокую вертикальную складку.

– Плохо. Очень плохо. Боюсь, что я сделал всё, что мог. Но… – Он замолчал.

– А я могу взять его… Домой? Может там ему станет лучше?

– Боюсь, что нет. Дальше вам придётся идти уже без него.

– Но как же так? Неужели совсем ничего нельзя сделать? – Я умоляющим взглядом впился в присевшего на табуретку старика. – Как же быть? Я же не могу его оставить. Снова…

– Дорогой мой друг, только здесь ты и можешь его оставить. Сам же остаться здесь ты не можешь. Тебе следует завершить свой путь. Но, как и всегда, у тебя есть выбор. – Он снова пожал плечами. – Ты можешь пойти в эту дверь. – Рука усталым взмахом указала налево от шкафа. – И найти то, чего желаешь. Щенок вряд ли выживет, но там ты очень скоро забудешь о нём. Так же, как ты забыл обо всём, что было до Лабиринта. – Старик тяжело вздохнул, опустив голову и разглядывая половицу под ногами. – Или ты можешь выбрать вторую дверь. Это спасёт малыша, но… Не тебя. Она, так сказать, даёт возможность обменять жизнь на жизнь.

Я тяжело поднялся на ноги и подошёл к столу. Дружок так и не открывал глаз. Его рыжая шёрстка стала очень светлой. Дыхание было ровным, но очень слабым. Бок словно неохотно приподнимался и тут же резко опускался, выталкивая из себя слабую волну горячего воздуха.

– И что там? Что за этой второй дверью? – Я даже не смотрел в сторону дверей, не в силах оторвать глаз от маленького шерстяного комочка, жизнь в котором теплилась едва-едва.

– Огонь. – Я ждал продолжения, но его не последовало.

– И всё? – Непослушные пальцы гладили обвисшие ушки, а глаза избегали смотреть на аккуратно перебинтованную лапку. Прости меня, брат.

– И всё.

– И что там надо делать? В этом огне. – Лежащий без движения хвостик казался чем-то неправильным. Даже когда сам Дружок неподвижно сидел или стоял, его хвостик никогда не знал покоя, постоянно виляя по сторонам. А теперь он безучастно лежал на перепачканной кровью скатерти, и сознание отказывалось признавать такую действительность.

– Если пойдёшь туда… Просто идти. Идти до конца. Это всё.

– Чушь! – Я с недоумением уставился на ожившую статую Лики. – Он тебя просто разводит! Такого не может быть, чтобы было только две двери! Сто процентов, есть ещё варианты!

– Конечно. – Старик даже не пытался с ней спорить. – Разумеется, здесь есть и третья дверь. Та, через которую вы вошли. Она рядом с тобой.

– Костик! Давай уйдём отсюда! – Я со странной отчуждённостью смотрел на это неожиданное оживление. – Это всё фигня какая-то! Уверена, мы сможем найти нормального доктора, который починит твоего пёселя.

Наверное, надо было что-то ей ответить, но это не имело смысла. Да и времени на препирательства не было. Решение уже принято, а значит, у меня осталось только одно дело. Остальное уже неважно. Надо только успеть, пока эта дверь ещё открыта, пока это ещё возможно. Что-то подсказывало мне, что если дыхание Дружка остановится, то и дверь эта навсегда останется закрытой. А значит пора идти. Давно уже пора.

В лицо полыхнуло жаром. Старик сказал правду. Оглядываться назад не было смысла, и я просто шагнул вперёд. Одна сплошная огненная пелена, за которой ничего не было видно. С каждым шагом жар становился всё сильнее, а боль всё нестерпимее, и я зажмурил глаза, от которых всё равно не было никакого толку.

– Вернись! – Голос пробивался через грохот бушующего вокруг пламени. Вот ведь неугомонное создание. – Мы ещё можем вернуться! – Мы? Она-то какого ляду сюда попёрлась? Ладно, это её проблемы. Я её с собой не звал. – Это не стоит того! Пожалей себя! – Глупость какая.

Каждый новый шаг давался всё труднее. Я чувствовал, как горят на мне остатки одежды, а кожа вздувается волдырями. Какая-то часть сознания в панике металась в голове, вопя и не находя выхода. Воздуха здесь не было, и с каждым вдохом я лишь втягивал в себя чистый огонь. Шаг. Чувствовал, как в груди обугливаются мои лёгкие, как полыхают остальные внутренности. Чувствовал, как слезает с лица сгоревшая кожа. Ещё шаг. У каждого свой болевой порог. Мой, кажется, уже давно был пройден. Я не мог терпеть то, что со мной происходило. Я и не терпел. Просто делал то, что должен был делать – шёл вперёд. По всем правилам мне уже давно полагалось валяться бесчувственной кучей обугленной плоти. Ещё шаг. Чей-то голос сзади продолжал что-то кричать. Кажется, что-то про то, как меня кто-то видит… Или не видит? И ещё что-то про то, какой я хороший человек. Или не очень хороший. Это было не важно. И даже боль уже не важна. Важно только одно – сделать следующий шаг. Мне неожиданно захотелось рассмеяться. Каким-то невероятным чудом мне удавалось вновь и вновь заставлять своё тело делать очередное движение, продвигая его ещё немного вперёд. В самую гущу огня. Жар был таким сильным, что удивляло и то, как он может становиться всё сильнее с каждым сделанным шагом. Но это было реальностью. Я явственно чувствовал, как моя плоть медленно облезает с костей. Ещё шаг. Всё медленнее и медленнее. У меня даже возникли сомнения, а двигаюсь ли я, или это только моё сознание продолжает рваться вперёд. Я уже жаждал, чтобы огонь был сильнее. Когда он уже станет достаточно сильным, чтобы остановить меня? Шаг. Мне хотелось крикнуть: «Давай! Чего ты тянешь?! Забери меня уже!», но кричать было нечем. Не было ни губ, ни языка, ни лёгких. Только за спиной ещё слышались булькающие полу-вскрики, полу-всхлипы. Похоже, мы действительно были каким-то образом связаны. Иначе, зачем она тащится за мной в это пекло?

Боль исчезла неожиданно. Я верил старику и точно знал – теперь с Дружком всё будет хорошо. Даже успел улыбнуться. Мысленно. Кажется, на мне не осталось ни клочка плоти. А потом наступила тьма.

Глава 12 Ариэль

Свет был очень яркий. Он проникал даже сквозь закрытые веки. Удивляясь тому, что у меня снова есть глаза и веки, я открыл их. Солнца видно не было, но яркий свет заполнял всё видимое пространство. Казалось, что светился сам воздух, однако, несмотря на яркость, этот свет не доставлял никакого неудобства. Напротив, от него делалось очень радостно и спокойно.

Приняв сидячее положение, я с удивлением стал осматривать свои руки, совершенно целые и без какого-либо намёка на ожоги. Ощупав себя и убедившись, что всё остальное тоже цело и находится на своих местах, я уставился на смотревшего на меня с улыбкой молодого парня в рыжей футболке и свободных белых штанах. Он сидел на самом краю ровной площадки, на которой мы находились, поджав одну ногу к груди, а вторую свесив вниз.

– Я же вроде умер? – Его улыбка сделалась ещё шире, а в больших карих глазах заискрились озорные искорки.

– Ты как-то не очень похож на мёртвого.

– Нет. Даже наоборот. Это странно, но кажется, я ещё никогда не чувствовал себя таким живым. – Я снова ощупал себя, с тем же результатом. – Но ведь огонь и всё такое, и авария…

– Да, авария. Однажды ты попал в аварию и оказался в Лабиринте. А затем ты пошёл в огонь ради того, чтобы спасти друга. И снова умер. Но задолго до этого умер один лихойпарень по прозвищу Кастет, а на его месте родился любящий и заботливый муж. А ещё раньше сам Кастет появился на месте умершего в тебе наивного мальчишки, который верил в сказки и в то, что все люди добрые и честные. Почему-то все так уверены, что смерть – это что-то окончательное. Что-то страшное. Люди часто не замечают, по сколько раз они умирают только за одну свою жизнь в земном мире.

– Может, им просто очень хочется, чтобы был какой-то конец всему. Чтобы раз – и нет ничего.

– Может быть. Хотя ваши физики давно уже сформулировали закон сохранения энергии. Также и в отношении жизни и смерти. Никто и никогда не умирает окончательно, и ничто не исчезает бесследно. Любой конец – это всего лишь новое начало. Главный вопрос в том, ради чего человек умирает, и какое начало полагает такой конец. – Он говорил, а я всё смотрел в его глубокие, полные какой-то детской радости глаза. Такие знакомые…

– Д-д-дружок? – Он рассмеялся добрым, заразительным смехом.

– Так ты меня называл.

– А как твоё настоящее имя?

– Дружок мне тоже очень нравится, но вообще меня зовут Ариэль.

– Как русалочку? – Наверное, так могут смеяться только дети. Так искренне, чисто и беззаботно.

– Вообще-то это мужское имя.

– Я рад, что ты жив.

– Это благодаря тебе, и надо сказать, что я тоже очень этому рад. – Я подошёл к нему и сел рядом, свесив ноги вниз.

– Здорово выглядишь.

– Здесь мне хорошо. – Он пожал плечами. – В этом Свете никто не может притворяться. Внешность каждого находящегося здесь соответствует тому, кем он на самом деле является.

– А что это за место? – Площадка была похожа на вершину высокой горы, с которой, казалось, можно увидеть весь мир. Только горизонта здесь видно не было. Может, так выглядит бескрайность? Я смотрел вниз и удивлялся тому, что не испытываю ни малейшего страха.

– Это и есть тот Дом, о котором ты говорил с трамвайщиком. – Он развёл руками. – Твой Дом.

– Но старик вроде говорил… Куда же тогда ведёт та вторая дверь?

– Скажем так, она ведёт в другое место. Не сюда.

– А, просто другой выход из Лабиринта?

– Нет. Из Лабиринта есть только один выход. Всё остальное просто ответвления.

– Я не понимаю.

– Ты заметил, что в Лабиринте тебя старались убедить в том, что нас определяют наши желания? Когда старик говорил про вторую дверь, он не говорил, что она ведёт Домой. Он сказал, что за ней ты найдёшь то, что желаешь. Лабиринт по своей сути – этакий исполнитель желаний. Он готов исполнить любое желание лишь для того, чтобы попавший в него человек так в нём и остался.

– Но ведь бывает, что желания противоречат друг другу.

– Именно. Но на самом деле нас определяет наш выбор, а не желания. Ты, например, встречал много людей, которые хотели бы бросить курить. Таково их желание, но так же они испытывают противоположное этому желание курить. Каждый день они делают выбор, снова и снова продолжая втягивать в себя никотиновый дым. Причём, многие из них убеждены, что просто не могут иначе. В этом они убедили себя сами. Примерно так же работает Лабиринт. В основном он состоит из зеркал. Кривых зеркал, как на ярмарках. Только если зеркала на ярмарках искажают твой внешний облик, выделяя и усиливая какие-то части, то зеркала Лабиринта отражают то, что внутри тебя. Они выискивают самые негативные стороны личности. Страхи, комплексы, сомнения и прочее. Всё, что смогут найти, тут же отражают в искажённом, усиленном виде, так, чтобы казалось, что только это и есть, и нет ничего другого. Помнишь комнату под сценой театра, в которой живёт Страх? На самом деле в этой комнате нет никаких дверей. Она пустая. Но когда ты там находишься, они есть. Это тоже кривое зеркало. Каждая дверь, которую ты там видел – это какой-либо из твоих собственных страхов. Сколько страхов в тебе живёт, столько для тебя будет и дверей.

– Но зачем?

– Чтобы попавший в него человек поверил, что по-другому невозможно. Как те курильщики уверены, что не могут не курить. Чтобы убедить в том, что на самом деле выбора нет, и всё определяют только желания. Потому что найти выход из Лабиринта можно, только совершая осознанный выбор, очень часто противоречащий собственным желаниям.

– А как же дети с повязками на глазах? Можно что-то сделать? Как-то помочь им? – Улыбка сошла с лица Ариэля, а взгляд сделался печальным.

– Боюсь, что нет. Ты ведь и сам уже понял, кто они. Бедняжки никогда не видели земного мира, не дышали его воздухом. – По его щеке покатилась слеза. – Они вкусили смерти и перешли в Лабиринт, даже не начав жить на земле. Потому они навсегда остаются слепы и лишены какого-либо выбора. Они просто не знают, что это такое…

Я молча смотрел в расстилавшуюся передо мной светлую бескрайность и вспоминал. Теперь я помнил всё. Вспомнилось чудесное видение после побега через катакомбы. Было удивительно, как её любовь пробилась даже через непроницаемый мрак Лабиринта. Моя Танюшка. Она сидела сейчас в раскладном кресле на балконе нашей уютной однушки и читала какую-то книжку. Она была прямо передо мной, и я с улыбкой любовался её сосредоточенным лицом, освещённом тёплым летним солнышком. Обычно она заплетала волосы в косы, но дома всегда распускала. Вот и сейчас её светлые локоны свободно струились по плечам. На тонком безымянном пальчике поблескивало золотое обручальное колечко. Я откуда-то точно знал, что прошло уже несколько месяцев с той аварии, которая разлучила нас, но она не стала снимать кольцо. Это было так на неё похоже. Верность и любовь, несмотря ни на что.

– Какое прекрасное видение. – Я обернулся на улыбавшегося Ариэля.

– Это не видение. Это происходит прямо сейчас.

– Но как это возможно? Ведь она осталась… Там, в земном мире. Нас же разделяют… – Я хотел сказать километры, но осёкся. Почему-то упоминание о километрах показалось нелепостью.

– Все разделения остались за тем порогом, который ты перешагнул. Здесь нет ни расстояний, ни границ. И смерти тоже нет, сколько бы раз не приходилось умирать прежде в земном или каком-то другом мире. Здесь только Свет, Жизнь и Безграничность. Ни время, ни расстояния также не имеют здесь никакой силы.

– Так это же просто мечта каждого! – Улыбка Ариэля стала неожиданно печальной.

– Увы, но это далеко не так. Далеко не каждый человек захочет, чтобы другие видели его таким, каким он на самом деле является. Намного проще когда «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженным» – всего лишь утопичная фантазия. Как это ни парадоксально, но далеко не все люди хотят быть счастливы. Многие просто хотят осуществления своих желаний. Потому и трамвай в Лабиринте стал никому не нужным. Ведь у Луция для каждого найдётся уголок и даже работёнка. Никуда ехать не надо. Как, например, те бедолаги, которые, стоя на четвереньках, держат на своих спинах стол в его трапезной. Они просто очень любили много и вкусно кушать, соответственно и желание у них было – постоянно находиться в окружении всяких вкусностей. Теперь их желание исполнилось.

– Лика! – Я уже и забыл об этой надоедливой гадине. – Она ведь зачем-то пошла за мной в тот огонь!

– Ну а как же. – Ариэль развёл руками. – Она действительно связана с тобой, так же как и я. Можно сказать, что мы в некоторой степени зависим от тебя.

– И где она теперь?

– А где ей быть? – Он кивнул мне за спину. – Вон сидит себе, что ей ещё остаётся делать.

Я обернулся и увидел, что возле противоположного края площадки находится дверь. Самая обычная дверь в раме, стоявшая сама по себе. И возле неё действительно сидела закутанная в белоснежную простыню фигура. Только узнать в этой фигуре прежнюю Лику было невозможно. Она куталась в эту простыню, как замерзающий человек кутается в одеяло. Из-под простыни было видно только лицо. Угольно-чёрное лицо без единого блика, с горящими красными глазами. Искажённое гримасой боли.

– Что с ней? – Вид такой Лики меня очень шокировал.

– Плохо ей здесь. Она здесь даже говорить не может. В этом свете лгать невозможно, вот он и обжигает её. Так что двигаться она тут тоже не может. Вот и остаётся ей только сидеть, прячась от Света в эту пелену. Я же говорил – далеко не всем хочется, чтобы их видели такими, какие они на самом деле.

– Значит, она теперь так вечно будет мучиться?

– Это тоже зависит от тебя. Ты можешь оставить её в таком положении или можешь отпустить обратно. Ты же знаешь, куда ведёт эта дверь. И только ты можешь её открыть.

Я действительно знал. Это была та самая дверь. Дверь справа от шкафа в домике старика. Дверь, за которой был огонь. Теперь огня не было, но вид у Лики был таким, словно она до сих пор горит в том пламени, через которое я прошёл. Дверь открылась внутрь всё той же комнаты с широким столом и раскладушкой. Старик сидел на табурете с книжкой в руках и, улыбаясь, смотрел на меня. Всё было таким же, как и при нашем появлении. Только следы крови исчезли, а кружевная скатерть вновь сияла белизной. Взглянув на дрожащую Лику я убедился, что сама она не сможет сделать даже один этот шаг. Без труда подняв оказавшееся почти невесомым тело, я толкнул её в открытый проём. Лёжа на половицах, она перестала дрожать и молча смотрела на меня. Чернота постепенно сходила с её лица, а красные глаза вновь обретали прежние краски. Вероятно, только в Лабиринте она и могла чувствовать себя хорошо. Быть такой, какой ей хочется. Пусть тогда там и остаётся. Какое-то время мы ещё смотрели друг на друга, а потом я закрыл дверь. Я мог бы и сам пойти обратно. Но это было ни к чему. Никто, оказавшись на свободе, не захочет обратно в клетку. Ну, или почти никто. А вытащить из Лабиринта кого-то из застрявших там бедолаг я тоже не смогу. Нельзя просто взять и притащить человека к нужной двери и заставить войти в неё. Это дело исключительно личного выбора. В одной старой песенке есть очень точные слова: «Каждый выбирает для себя». Ну а я для себя уже выбрал.

Оглавление

Пролог

Глава 1 Добро пожаловать

Глава 2 Трамвай

Глава 3 Лика

Глава 4 Ужин при свечах

Глава 5 Кто враг твой?

Глава 6 Поиграй со мной

Глава 7 Твой мир – твои правила

Глава 8 Имя нам – Страх

Глава 9 В один конец

Глава 10 Ваш билет?!

Глава 11 Лево – Право

Глава 12 Ариэль