Бог в меня верит [Лиана Рафиковна Киракосян] (fb2) читать онлайн

Лиана Киракосян Бог в меня верит

Квартира Марии отличалась особым беспорядком, бардаком и ощущением отсутствия жизни в ней. Запах в ней был затхлый, напоминал горелую фасоль. Наверняка это место стало бы замечательным пристанищем для тараканов, если бы раз в месяц сюда не приходила уборщица Антонина и не превращала это место во что-то более похожее на человеческий дом.

В этот день квартира казалась особенно грязной – кругом валялись бутылки, фантики, бумажки, стояли грязные кружки, постель уже давно была не меняна, а одеяло с простыней и подушками поменялись местами. В этой куче лежала Маша. Наверное, ее футболка и штаны приросли к ней, потому что она и сама не помнила, как давно меняла их, да и не особо хотелось ей об этом помнить. На голове ее волосы представляли нечто более похожее на гнездо кукушки, казалось, вот-вот там появятся птенцы, но взяться им там было неоткуда. Во всем пространстве, окружающем Машу, не было ничего, что указывало бы на присутствие жизни. Все было тихо, спокойно и безучастно. Вдруг покой нарушила трель будильника. Она звонко била по голове девушку. Маша нехотя потянулась к тумбе, взяла в руки телефон и отключила будильник. Решение опоздать пришло быстро.

Через какое-то, как казалось девушке, недолгое время, она уже лениво поднималась на второй этаж здания, в котором не было лифта, и кляла тех, кто его не установил. Нехотя она взглянула на золотую табличку с надписью «Вениамин Альбертович Корчанский – психотерапевт». Маша безучастно постучалась в дверь для приличия и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет. Из одного угла в другой по нему выхаживала напряженный мужчина пятидесяти лет с седым волосами, уложенными в стильную прическу и небольшим возрастным животом. Одет он был так, как обычно одеты все психологи – темно-синие джинсы, бордовая водолазка и синий пиджак.

Мужчина оглянулся на звук открывающейся двери, обратил свой раздраженный взор на того, кто вошел, но когда увидел на пороге Машу, взгляд его смягчился, и создалось даже впечатление, что некий груз упал с его сердца. Он облегченно выдохнул, расслабился и, разведя руками, упрекая, проговорил:

– Маша, ну, что же это такое? Вы опоздали на три часа, не предупредили меня об этом. Что я должен думать, объясните мне?

– Если я отняла ваше время – извините меня, – девушке было абсолютно все равно на то, что этот немолодой мужчина сейчас был готов вылить на нее огромное количество негативных слов и высказываний. Она лишь хотела присесть, поэтому быстро прошла в кабинет и уместилась в просторном кресле. Вениамин все еще стоял в той же позе.

– Послушайте, Мария, мне не жаль времени, дело здесь совсем в ином. Нельзя же вот так безответно пропадать, откуда же я могу знать, все ли с вами в порядке? Может, вас по дороге машина сбила, или еще чего хуже? Впредь, будьте добры, предупреждайте меня о таких опозданиях, – в конце доктор даже пригрозил девушке пальцем, но ее это совершенно не тронуло.

Мужчина присел напротив Маши, поправил волосы, оттряхнул пиджак и с невозмутимым видом начал сеанс терапии, так, будто ничего до этой минуты и вовсе не было.

– Итак, Маша, вы опоздали на три часа. Что же случилось? – он упорно вглядывался в ее глаза, но найти что-либо в них было занятием тщетным. Знал он это уже полгода, но все же не терял надежды.

– Пробки, – она не смотрела ни на доктора, ни на окно, находящееся за ним, она смотрела в пустоту, которую ощущала вокруг себя уже и не помнит сколько времени.

– В метро?

– А хоть и в метро… Откуда вы знаете, может я на автобусе ехала? – девушка устало перевела взгляд на репродукцию «Купчиха на пикнике» и, казалось, бездумно устремила свой взгляд на ее полную руку, держащую блюдце.

– Маша, – доктор безнадежно вздохнул. – Мы здесь собрались для откровенного разговора, поэтому будьте честны. Вы опять спали?

Девушка, казалось, и не слышала вопроса: она продолжала рассматривать картину, но теперь на ее лице прослеживалась гримаса некоторого недовольства. На самом же деле, Маша услышала вопрос, но ей было настолько лень отвечать на него, потому что она прекрасно знала, что Вениамин Альбертович сам в состоянии ответить на него.

Но мужчина упорно ждал слов девушки и надеялся хотя бы на каплю ее откровенности.

– Вы абсолютно точно спали, это я могу уверенно заявлять, – доктор не выдержал. – Маша, речь уже идет не о простой апатии. Я искренне не понимаю, почему вы не хотите лечиться. У вас откровенная депрессия, но медикаменты вы принимать не хотите. Вам назначаешь альтернативную терапию, вы и ее не соблюдаете. Господи, да вы даже не звоните мне между нашими сеансами и не делитесь своими переживаниями. Скажите, они у вас вообще есть?

Вениамин Альбертович выжидающе смотрел на девушку. И хоть надежд на нормальный разговор в нем практически не осталось, он поднял брови в одновременно умоляющем и недовольном виде. Ответ Марии все же последовал, но через некоторое время:

– А где «Блудный сын»? – девушка пальцем показала на картину на стене. Она прекрасно помнила, что на месте этой самой «Купчихи» раньше весела иллюстрация к библейскому сюжету, которая вызывала у Маши большее доверие, чем довольная жизнью женщина, попивающая чай из блюдца на балконе с видом на Волгу.

Доктор лишь осознал свою никчемность в случае с этой бедовой пациенткой. Он не смог сдержать поверженного стона и его тело тучно упало на спинку кресла, в котором он сидел, а глаза крепко сомкнулись. Мужчина не верил, что человек может быть безразличен к собственному состоянию, но не безразличен по отношению к обычной картине на самой обычной стене белого цвета. Он и раньше сталкивался с непростыми пациентами, но те, несмотря на свою нелюбовь к жизни и полное отсутствие интереса ко всему, пытались хоть что-то делать и как-то окупить потраченные средства, они хотели лечиться. Маша же была полна безразличия ко всему. Кроме картины на стене.

Через десять минут девушка уже шла домой с новым заданием от доктора – убраться дома самой. Вениамин Альбертович и сам не понимал, как это может помочь Маше, но ничего, кроме как действовать «на авось», ему более не оставалось. Девушка же ехала на метро с твердым убеждением в том, что это задание она точно выполнит, потому что сегодня утром она от злости чуть не разбила французский торшер, подаренный ей подругой, потому что никак не могла найти ключи от квартиры. Казалось бы, очень хорошо, что Маша заботится о сохранности своей квартиры, раз так твердо была настроена на поиски ключей, чтобы закрыть ее. Но на деле она лишь думала о том, как из нее выйти. В какой-то момент она подумала о том, чтобы выбраться из квартиры через балкон, но это ей показалось еще более сложной и муторной задачей, чем поиски железяк.

Однако данные мысли испарились уже на подходе к магазину около дома. В самом деле, Антонине она платит не за то, чтобы убираться самой. Зайдя в магазин, девушка сразу же отправился к стеллажам с алкоголем. После стресса, испытанного сегодня, а именно выхода из квартиры, ей хотелось расслабить себя чем-нибудь крепким, а потом вновь провалиться в многовековой сон.

Мария уже рассматривала этикетку какого-то армянского коньяка и вычитывала его крепость и количество звезд, когда почувствовала, что кто-то пихнул ее в плечо. Мимо прошел парень, который вовсе этого не хотел и даже тихо извинился за неудобство, но Маша уже не слышала его. Глаза покрылись пеленой, желваки зашевелились, агрессия взяла верх над девушкой. Она даже не помнила, как развернулась и ударила этого парня бутылкой по голове, не помнила, как кинула в него оставшееся в руках горлышко и как начала бить ногами по всем частям его тела. Осознание пришло лишь тогда, когда ее везли в бобике и она почувствовала запах недавно побывавшего здесь бомжа. Только тогда она поняла, что произошло. Но ничего, кроме злости за испорченный вечер и сон, не почувствовала.

В полицейском участке ее посадили в одну камеру с проституткой, очень толстым мужчиной, от которого пахло потом, и алкашом, спящим под лавкой в позе эмбриона. Девушка презрительным взглядом окинула всех присутствующих и забилась в угол, будто ограждая себя от этой грязи. Маша смотрела на то, как размеренно полицейский, сидящий за столом напротив клетки, записывает что-то в тетрадь. Ей хотелось спать, и твердая поверхность лавочки и решетки не помешала ей в этом. Девушка лишь слышала непрекращающееся чавканье девицы, сидящей напротив и тяжелое дыхание толстяка, когда погружалась в сон.

Звон. Красиво шумят церковные колокола. Маша проснулась от этого чистого и приятного звука, а еще от запаха блинов. Она повалялась еще немного на жесткой перине, но под плюшевым одеялом, а когда терпеть казалось невозможным, соскочила с кровати и побежала на кухню. Вот же она. Халат в цветочек, шумные резиновые тапочки на танкетке, согнутые локти подпирают округлые бока. Она проворно переворачивает блины на двух чугунных сковородках и мажет новую партию топленым маслом.

– Привет! – радостно крикнула Маша и заглянула в тарелку с блинами.

– Привет, уже проснулась? – ей ответил родной тонкий голос. Бабуля. – Чего ты волосами над тарелкой трясешь? Давай, скорее умывайся, позавтракаем и в церковь пойдем.

– Зачем в церковь?

– Как зачем? Пасха же!

– Ладно, сейчас соберусь…

Звон. Маша с трудом открывает глаза, немного съеживаясь от нежелания просыпаться. Полицейский сильно стучит дубинкой о клетку, что бьет глухим звоном по голове. Девушка уже хотела выразить свое недовольство по этому поводу, но человек в форме ее опередил:

– Водянова! На выход, – он открыл калитку, которая произвела характерный скрип и Мария, нехотя поднявшись, устало зашагала на выход, тяжело вздыхая. Ей так хотелось покоя, но его не мог гарантировать даже обезьянник в полицейском участке. Она искренне не понимала, за что ей все эти мучения, связанные с бытом и повседневностью, а найти ответ даже не пыталась. Ей это неудобно и не охотно.

Уже на крыльцах участка девушка поняла, что спокойно дожить этот вечер ей не суждено. Облокотившись о большой черный внедорожник, недобрым взглядом на нее смотрел Вениамин. На его лице нельзя было разобрать грань между злостью, отчаянием и желанием все бросить, но отчетливо читалась некая решимость. Это и не нравилось девушке.

В машине, по пути к дому Маши, царила напряженная атмосфера. Все казалось неловким в ожидании необратимой реакции. За окном мелькали машины, люди, яркие вывески магазинов и рекламных баннеров, накрапывал дождь. Все было в какой-то ужасно давящей динамике, от чего рябило в глазах и смотреть туда совершенно не хотелось, но еще более не хотелось поворачивать голову в сторону доктора, потому что не хотелось слышать его злостную речь, и вообще мало что хотелось. Разве что упасть в кровать и больше никогда с нее не вставать.

– Я не понимаю, я искренне не понимаю, за что вы так со мной поступаете?– голос Вениамина звучал взволновано и возмущенно, но Мария взгляд на него так и не перевела. Лишь обреченно закрыла глаза. – Мы уже битые полгода с вами работаем, и вы так ничего и не поняли! Вы понимаете, что ситуация ускользает из-под нашего контроля? Вы ударили человека бутылкой по голове, и слава Господу-Богу за то, что он остался жив! Но завтра вы можете кого-нибудь убить, что вы будете делать тогда, скажите мне на милость? Так больше нельзя, нужно принимать срочные меры.

Вениамин говорил это с таким запалом решительности, что с трудом могу усидеть на месте, поэтому его корпус постоянно двигался из стороны в сторону, а одна рука то и дело отрывалась от руля. По этому человеку было видно, что он устал от бесполезной траты времени, но оставить пациента – это бесчеловечно.

– Что вы предлагаете? – она сказала это настолько лениво, что было понято: она рассчитывала на то, что конкретного плана мужчина не предоставит. Однако Вениамин был готов к этому вопросу, он даже ждал его.

– Я долго об этом думал, и теперь ситуация не оставляет мне выбора. Многие мои пациенты уже проходили этот метод лечения, и вроде даже получалось. В общем, у меня есть давний друг, его зовут Петром, но это в Миру. Крещен он Христофором. Он монах.

– Безумно за него рада, – Мария посчитала своей обязанностью выказать недовольство из-за уже затягивающейся речи. Но Вениамин был настолько взволнован тем, что хотел ей предложить, что впервые за всю свою карьеру повысил голос на больного.

– Дослушайте! Так вот, он сейчас служит под Псковом в монастыре, с ним еще один послушник. Я предлагаю вам пожить там какое-то время, чтобы отдохнуть от суеты и рутины, которая вас окружает, – он поглядывал на нее так, словно предложил что-то очень неприличное и боялся отказа. На самом же деле он понимал, что деваться девушке некуда, так как в ее случае со всеми отягощающими обстоятельствами ее жизни и характера, это действительно единственный выход. Маша же, нахмурившись, все же перевела взгляд на доктора. Девушка не крещеная, да и вообще не любит церкви с детства.

– Вы шутите?

– Ну, Мария! Ну, какие могут быть шутки? Вы понимаете, что в нашем с вами положением надеяться больше не на что? Если вас признают опасной для общества, вас просто на просто закроют в больнице, и от туда я выкупить вас не смогу. Решайтесь: сейчас, или никогда! – это был самый настоящий отчаянный крик, взывание человека к разуму. На секунду девушке даже показалось, что доктор действительно волнуется за нее, но она быстро откинула от себя эти мысли. О ней вообще никто не заботится, даже она сама. Это она знает, как отче наш. Однако слова, сказанные Вениамином буквально пару минут назад заставили ее задуматься: «отдохнуть от суеты и рутины», «отдохнуть»… Да, сутки на поезде с людьми… Пожалуй они того стоят. Именно поэтому ответ Марии привел доктора в шок.

– Ладно…

Размеренный стук колес о рельсы и монотонные покачивания убаюкивали. За окном быстро сменялись деревья с сочной зеленой листвой, но сама картина оставалась прежней: долгая, казалось, нескончаемая лесополоса. Мария выкупила все места в своем купе, чтобы спокойно и без лишних проблем доехать до Пскова. Она ничего не пила, не ела, даже не постелила белье на спальное место, девушка вообще по возможности старалась лишний раз не двигаться, потому что хоть и не долгие, но все же сборы в дорогу, потратили последние запасы энергии в организме на ближайшие два дня. Ни ее голове, ни ее телу не хотелось ничего делать. Может быть, поэтому она либо спала, облокотившись на руки, сложенные на столе, либо смотрела в окно, подпирая щеку ладонью и нехотя борясь со сном.

Незаметно для самой себя Мария прибыла на нужный ей вокзал, об этом ее оповестила молодая девушка, видимо, студентка колледжа РЖД на практике. Маша устала от дороги, от стука колес, от однообразного пейзажа и от себя самой, поэтому движения ее были ленивыми: она медленно подняла сумку с вещами, почему-то ощущая ее более тяжелой, чем она была в Москве, и, пошаркивая обувью о пол, неторопливо поплелась к выходу из вагона. Огромная очередь людей, толпившихся у дверей, и встречающих, решивших, что обниматься с родственниками прямо у лестницы в вагон – хорошая идея, противный голос девушки-практикантки – все это раздражало Марию с каждой секундой все больше и больше. Лишь удивительно сильное нежелание что-либо делать любой частью тела предотвратило жуткую драку, которую могла затеять девушка.

Она жадно вздохнула свежий, насколько это возможно на кишащей людьми платформе, воздух, немного постояла с закрытыми глазами, считая в голове от одного до двадцати, чтобы успокоиться, как учил Вениамин Альбертович. Лишь полностью абстрагировавшись от всего происходящего вокруг, Мария пошла к выходу из вокзала, чтобы найти таксиста, который сможет отвезти ее в монастырь.

Яркое солнце радовало всех прохожих на улице, но только не Машу. Для нее этот животворящий диск был лишь очередным источником раздражения: на улице стояла ужасная жара, еще палящее солнце, заставляющее щурится и буквально прожигающее темные джинсы. Она с трудом добралась до стоянки таксистов и сразу же начала искать потенциального обладателя кондиционера в машине. Ее выбор пал на синий Рено Логан. Девушка валко подошла к водителю, скинула с плеча сумку на пол прямо перед его ногами и устало, чуть шевеля челюстью проговорила:

– Спасо-Преображенский Мирожский монастырь. Повезете?

Таксист округлили глаза, чуть выпрямился, выпячивая грудь вперед, а таз – назад, прокрутил ключи на пальце и, присвистнув, деловым тоном сказал:

– Ну, это тыщи три, не меньше.

– Поехали.

Маше было все равно, сколько стоит поездка и как далеко ей придется держать путь. Единственное, чего ей хотелось, это поскорее скрыться от жары. Когда удивленный щедростью пассажирки таксист положил ее сумку в багажник, поспешно сел в машину и спросил, нужна ли музыка, Мария лишь лениво покачала головой и протяжно промычала: «Не».

Путь был долгий, и для таксиста, скорее всего, очень скучный: музыку включить нельзя, пассажир неразговорчивый, а кругом лишь высокие деревья и редкие попутные машины. Мария же периодически прерывала свое наблюдение за зеленой лесополосой дремом. Ее голову наполняли мысли о скором приезде. И нет, ей не было интересно, с кем она будет жить все это время, ей было интересно, насколько твердые кровати в монастыре.

Наконец, такси остановилось у ворот большого и красивого храма с огромной зеленой территорией вокруг. Водитель быстро достал багаж Марии, получил деньги и поспешил скрыться из виду, потому что терпеть эту смертную скуку больше не представлялось для него возможным. Он лишь перекрестился, прежде чем сесть в машину.

Навстречу девушке шли двое: оба в черных одеяниях, одному было около пятидесяти лет, а другому едва можно было дать тридцать, он нес в руках книгу.

– Здравствуйте! – к ней с улыбкой обратился тот, что постарше. Мария несколько смутилась такому радушному приёму, поэтому смогла вымолвить только неловкое:

– Здрасьте, – почему-то ее голова судорожно сделала пару наклонов в низ. Она ощущала некое в о л н е н и е.

– А вы, я так понимаю, Мария? – мужчина выглядел щупловатым и уставшим, а сутулость придавала ему еще более измученный вид.

– Она самая, – на лице вновь показалось отрешенное выражение, без толики намека на интерес к этим гостеприимным людям.

– А я отец Христофор, мне Вениамин звонил, говорил о вас. А это отец Яков, – монах показал на того, что помладше. Несмотря на молодой возраст, на его макушке уже появлялась лысина, а борода все же походила больше на подростковую. – Вы будете под нашим присмотром здесь. Проходите, пожалуйста. Чай, устали с дороги? – все трое начали проходить вглубь двора.

– Ну, вроде того.

– Мы вас сейчас накормим.

В монастырской кухне было тесно, серо и однообразно: неподалёку от каменной дровяной печи стоял простой деревянный стол, ни чем не покрытый, стены были выложены мелкой серой плиткой, а на них весело множество одинаково закоптелых от долгого использования сковородок, а на лавочке, приколоченной чуть ниже, стояли чугунные кувшины. Свет в комнату проникал лишь из маленького оконца, расположенного прямо под потолком, и печи. Мария сидела на приколоченной к полу лавочке за столом и, не торопясь, ела пресную вареную картошку, заедая ее черным хлебом, свежим огурцом и зеленым луком. Ей вся эта обстановка была очень непривычна, поэтому она даже ощущала некую неловкость, в первую очередь оттого, что оба монаха сидели рядом, спокойно смотрели на нее, но при этом ничего не ели. Казалось, они боялись шевелиться, чтобы не показаться гостьей опасными людьми.

Не выдержав этой эмоциональной пытки, которую Мария сама для себя устроила, она все же спросила:

– А вы чего не едите? – не смотря на то, что внутри нее даже проскользнул некий интерес к происходящему, голос и тон оставались все такими же безучастными.

– Мы не ужинаем, – Христофор слегка потер колени, когда говорил это, будто куда-то спешил.

– А… Фигуру бережете? – Мария слегка ухмыльнулась и направила свой взгляд и внимание исключительно на картофель в мундире, снимая с него тонкую кожуру.

– Соблюдаем заповеди и сторонимся чревоугодия, – старший монах пытался мягко, но при этом уверенно вводить девушку в монашескую жизнь и ее правила.

– М-да… Ну, какое же это чревоугодие? Картошка, да зелень. Ели бы вы лобстеров… Это я понимаю, – Мария взяла новую картошку и немного призадумалась. Ей вспомнилось детство, хотя этот период ее жизни ей совершенно не хотелось прокручивать в своей голове. Она все же решила сказать о своей давней ссадине, – Отец у меня такую картошку любил.

Яков заметно заинтересовался темой папы девушки, так как она явно нехотя об этом говорила. Она вообще обо всем безразлично разговаривала, но эта тема будто была запретной для нее.

– Где же он сейчас? Жив ли? – отец Яков решил мягко развить эту тему.

– Батя-то? Жив, еще как жив. «Рвет цветы удовольствия». Лет восемь не видела и не слышала его, – Мария закинула последний кусок картошки в рот и начала вставать из-за стола, только чтобы не продолжать эти разговоры.

Комнату Марии выделили такую же, как и все остальные – темную, серую, маленькую. В углу стояла деревянная кровать с тонким матрасом на ней, рядом со спальным местом прямо под маленьким окном, расположенным под потолком, стоял грубый письменный стол, а на нем керосиновая лампа. В этих четырех голых стенах не было больше ничего. Первым в помещение зашел Христофор с подушкой и покрывалом и подготовил для девушки спальное место. Она долго стояла в дверях и рассматривала комнату: даже такая пустая она казалась ей намного наполненнее, чем другие. После Мария медленно подошла к стулу и аккуратно на него села, также с интересом разглядывая пустые стены.

– Вот, пожалуйста. Доброй ночи вам, храни ваш сон ангелы, – хриплый голос отца Христофора вывел Марию из некого транса, но ответить на его слова она ничего не смогла.

Монах уже ушел, когда девушка, плохо отдавая себе отчет, переползла на кровать и, еле распознавая все, что было вокруг нее, начала плакать. Все это ей казалось другим миром, ей было страшно что-то в себе менять, страшнее было оставить все как есть, еще страшнее стало после того, как она поняла, что плачет. Значит, в ней все же что-то есть? Хоть капелька чувств помимо агрессии в ней осталась? Она испугалась собственных слез и начала плакать еще сильнее, сворачиваясь на кровати калачиком и сжимая в зубах серую тонкую подушку.

На следующий день девушку разбудили с трудом. Христофор буквально причитал ей над ухом о том, что Бог любит трудящихся, и о том, что необходимо встать пораньше, ведь у них еще много дел. И вот Мария уже пилит двойной пилой на пару с Яковом бревно. К слову, давалось ей это занятие с трудом. С одной стороны, она давно отвыкла от физического труда. С другой стороны, она искренне не понимала, как этим двоим удалось заставить ее не то, что что-либо делать, – вообще встать с кровати. И чем дальше она уходила в свои размышления, тем больше не понимала, что с ней происходит. Вообще, это место очень странно на нее влияло с самого ее приезда сюда. Почему? Загадка.

Девушка заметно вспотела и еле держалась на ногах, глаза закрывались от усталости. Она казалась изнеможённой, и Якову стало жаль ее. Он остановился и решил узнать о причинах плохого самочувствия девушки.

– Плохо спали? – спросил монах, вытирая лоб полотенцем.

– Нет, что вы? Вы же разбудили меня в 7 утра! Как можно, я очень хорошо выспалась. У нас в Москве люди обычно в пять встают, здесь хоть выспалась у вас, – Мария и не думала сдерживать злость. Она в открытую издевалась над человеком в саркастическом тоне, ей казалось это правомерным. В это время к ним подошел Христофор.

– Да? Не знал, что там все так устроено. Работящие все же люди, – Яков взял в руки бруски и пошел к сараю. Он действительно не уловил такой явный сарказм. Молодой человек был слишком простым и мало социализированным, все его детство прошло в церкви, да и в целом был очень закрытым, что и привело его в монашество в таком молодом возрасте, поэтому порой он не понимал многие вещи, вызывающие смех у его сверстников.

Мария, все еще задыхаясь от непривычной нагрузки, сложила брови домиком и одновременно с удивление и возмущением посмотрела на мужчину. Ей стало даже несколько неприятно, что она не смогла задеть кого-то своим едким юмором, хотя это было ее основной целью в разговоре с Яковом.

– Он либо слишком глупый, либо слишком умный, – она аккуратно обратила внимание Христофора на свое негодование, все так же продолжая смотреть вслед монаху.

– Да, Яков редко шутки понимает, в этом плане с ним сложно. Но Бог терпел и нам велел. Чего желаете отужинать? – Христофор задал этот вопрос с притворной обходительностью, будто выводя Марию на какие-то действия, известные только ему. Девушку этот тон никак не задел, потому что она и без того была зла на равнодушного до чужих издевательств Якова.

– Да плевать, – она проговорила это особенно глухо и грубо, но без злости, которая и так была доведена ею самой до предела. Девушка решительно взялась за пилу, чтобы успокоить свои нервы, но попытавшись сделать режущее движение, свернула инструмент в дугу. Неудача лишь подлила масла в огонь, и Маша с усилием вынула пилу из бревна и с силой швырнула ее куда-то в сторону, и направилась в храм.

Христофор на такое поведение лишь ухмыльнулся так, словно ожидал этого.

После ужина в комнате Марии царила неловкая атмосфера. Она лежала на кровати и жутко хотела спать после тяжелого дня. Но таким он казался не из-за эмоциональных проблем девушки. Впервые она чувствовала утомление, вызванное не скукой от жизни, а физической нагрузкой. Мария буквально прилагала последние усилия, чтобы глаза не сомкнулись во сне, потому что вот уже пять минут, как в ее комнату зачем-то пришел Яков. Он сидел на стуле напротив кровати девушки, молчал, но как-то умно молчал. Маше захотелось сделать так, чтобы он побыстрее ушел. Она могла бы сказать об этом напрямую, но почему-то захотела завести с ним диалог, направленный на выкуривание монаха из спальни девушки. Однако Яков ее опередил, обращаясь к ней своим доверительным голосом:

– Если вам будет плохо на душе – вы всегда можете обратиться к Господу Богу. Если же вам нужно человеческое плечо, обратитесь ко мне, я буду рад помочь.

– Яков, вот, вы говорите: «Господь, Господь». Но почему же он, видя мои мучения, не может мне помочь, – она завела больную для самой себя тему, чтобы вновь съязвить монаху.

– Значит, он знает, что вы и сами в состоянии найти силы для жизни, – он был невозмутим, перебирал четки.

– Но я полгода ищу, и никак найти не могу. Вот ничего не хочу и не могу. Жить не хочу, понимаете? Зачем же продолжать, если желания нет? Что на это ваш Господь скажет? – девушка повысила голос и, кажется незаметно для самой себя, сказала правду. Вслух озвучила мысль, которая съедает ей мозг вот уже второй месяц. Это кошмарно, страшно, но необходимо в озвучении.

– Мария, послушайте. Если завтра вы проснетесь, значит, Бог в вас верит, – одной своей фразой он прервал все предстоящие аргументы и тезисы Марии в споре, который она собиралась развязать.

Монах достал из кармана серебряный крестик на обычной нитке и положил его на стол девушки, а после встал и молча, не прощаясь, ушел.

Мария чуть не дышала. Она устремила свой взгляд, полный слез, в потолок, уставившись в одну точку. Эти слова Якова заставили ее мозг снова работать, она впервые за полгода долго размышляла. Она поняла для себя, что найти плечо, в которое можно поплакать, и которое не требует от тебя ничего взамен, очень сложно. Она вдруг осознала, что все это время лишь отмахивалась ненужностью своей жизни, по причине отсутствия чьей-либо поддержки, чтобы не начинать решать свои проблемы. А ведь такие люди действительно были. Уборщица Антонина, которая и посоветовала девушке услуги Вениамина Альбертовича, потому что переживала за состояние хозяйки. Сам доктор, который из последних сил и нервов пытался вытащить девушку из омута и заставить ее поверить в необходимость жить и лечиться. Эти люди были, но Марии было просто удобно не замечать их, чтобы не начинать решать свои проблемы. Почему? Потому что страшно. Ей было страшно что-то менять не только в жизни, но и в себе. Больную себя она знала вдоль и поперек и предугадывала свои действия и реакции, но в последнее время ее наплевательское отношение к себе и страх перед переменами стали выходить из-под контроля. Это стало ясно ей самой, когда она ударила человека бутылкой по голове. Но даже тогда она неохотно согласилась на предложение Вениамина Альбертовича о реабилитации в монастыре, ей было страшно. Просто ощущение этого чувства скрылось за огромным слоем наигранного безразличия ко всему, и эта наигранность перешла грань с реальностью.

А тут Яков говорит: «Если завтра ты проснешься, значит, Бог в тебя верит». Вера. Она поняла суть религии, которую всегда высмеивала. Вернее, трактовала ее для себя по-своему. Речь здесь не о вере человека в нечто сверхъестественное. Речь о том, чтобы обрести пусть даже не ощутимую, но сущность, которая верит в тебя. Ей не нужны были советы и помощь, ей нужна была собственная убежденность в том, что есть кто-то, кто верит в нее, и кого она не может подвести.

Чудо это, или нет, не известно. Но Марии точно не хотелось уезжать отсюда в ближайшее время. Он бы провела всю ночь в раздумьях, если бы не усталость, клонившая в сон. Но ей хотелось провести еще хотя бы одну ночь, которая позволит ей переосмыслить свою жизнь и свой внутренний мир.

А между делом прошло два месяца. Нужно сказать, что монастырская жизнь пошла девушке на пользу. Она стала лучше выглядеть, добрее и проще общаться и поняла цену человеческому труду. Здесь она приобщилась к природе и сельскому хозяйству. Она никогда бы не могла подумать, что с таким удовольствием будет кормить кур и гусей, ласково зазывая их на прием пищи.

Монахи подружились с девушкой очень крепко. Они действительно открывали друг другу новые грани жизни, делились опытом и любопытными историями, и знали практически все о биографии друг друга. С ними Мария впервые без злости и страха смогла поговорить о своем отце.

Что нужно знать о нем? Он убил мать Марии. Это если ссылаться на мнение самой девушки, а если констатировать факт: человек сел за руль в нетрезвом виде, и когда фура, выехавшая на встречную полосу для обгона, не успела завершить маневр, он не смог справиться с ситуацией и врезался в грузовик левой частью машины. Автомобиль был праворульным. Мама Маши погибла сразу же. Девушка потеряла своего лучшего друга, а от отца отказалась сама. Они не разговаривали даже на похоронах. После мужчина стал закрашивать свое горе и чувство вины яркой наполненной жизнью. Стал путешествовать, нашел большое количество хобби, завел новую семью. А воспоминания о дочери ушли вместе с воспоминаниями об ужасной аварии.

Но то ли старость это, то ли былые раны все еще саднят, то ли давно закопанная совесть вновь вылезает, но мысли его часто стала посещать с трудом забытая дочь.

– Мария, знаете, человеку нужно уметь прощать. Обиды, злость, ненависть, мстительность – все это лишь отягощает ваше бытие, повышает вашу греховность. Нужно любить своего ближнего и давать второй шанс, – говорил Христофор, перебирая гречу на заднем дворе монастыря. Мария сидела напротив смешивала зерно с песком, чтобы идти кормить птицу. Она уже давно это поняла, но только умом, а не душой. И девушке хотелось понять, что она ощутит, когда лишит себя ненависти к другим людям.

– Я понимаю, отец Христофор. Мне нужно поговорить с теми, на кого я держу зло. Особенно с отцом. Я думаю, из этого выйдет что-то хорошее.

– Ну, слава Богу!

Мария встала с пенька, на котором сидела напротив монаха, и пошла в курятник. Нужно сказать, что она полюбила животных в этом месте. Раньше она была равнодушна к сельскохозяйственному скоту, но здесь поняла, что не только собакам и кошкам нужна человеческая любовь и забота. Барашки, коровы, козы, куры, индюки тоже в этом нуждаются, они это действительно заслуживают. Они тоже могут искренне любить людей. Но по отношению ко всем животным человек всегда будет эгоистом. Мы пользуемся абсолютно каждым животным на этой планете, как бы мы не кричали о любви к ним. Любишь свою собаку или кошку? А не потому ли это, что только они могут скрасить твое одиночество и создать видимость твоей необходимости? Любишь домашний скот? А кто не любит свежую свинину, баранину, говядину и яйца? Любишь лошадей? Твои предки подчинили их себе, как средство передвижения, а теперь они служат развлечением для людей и способом показать свое финансовое и статусное превосходство перед другими. И так со всеми живыми существами на этой планете. Может ли человек научиться любить их бескорыстно. Вряд ли, но он может хотя бы попытаться относиться к ним с уважением, как с равными себе. Может тогда на Земле будет хоть чуточку больше добра.

У девушки было много времени, чтобы все это для себя открыть, и сейчас она с любовью и заботу раскидывала по курятнику зерно с песком, чтобы молодые цыплята учились переваривать не только пищу для дальнейшего поиска пропитания самим.

Все было тихо, спокойно и умиротворенно. Приятный теплый ветерок ненавязчиво обдувал силуэт Марии, а ранее солнце приятно грело. Стоял запах свежескошенной травы.

Послышался звук подъезжающей к монастырю машины. Мария посмотрела на открытые ворота и увидела в них тёмно-синий автомобиль. Он остановился и оттуда неспешно вышел мужчина пятидесяти лет в пиджаке и со стильной стрижкой на седых волосах. Он был подтянут, высок и не по годам привлекателен. В нем была видна деловитость и непреодолимая жажда жизни, выдаваемая его живыми глазами. Мужчина обвел изучающим взглядом монастырский двор и остановился взглядом на Марии. Она сразу его узнала, но не могла понять, какие чувства она к нему испытывает: невозможность, но желание ненавидеть, или ненависть, упорно борющаяся с желанием простить. Все внутри нее смешалось, а взгляд был испуганно неопределенным. Мужчина тоже узнал ее. Она показалась ему такой взрослой, такой красивой, но такой отдаленной. Он все еще чувствовал родственную связь с ней, но эмоциональная связь давно была оборвана. И он боялся, что навсегда.

Мужчина аккуратно стал заходить во двор, приближаясь к Марии. Он боялся напугать ее, вывести из себя, а вдруг она вообще его не узнала? Сомнений в голове было много, но ноги сами вели его к девушке. Она и сама боялась, потому что не понимала себя, внутри бушевал ураган из эмоций, девушку начало потряхивать. Она даже уронила таз с зерном, от чего еще больше испугалась и сильно вздрогнула.

Из мутного маленького окна монастыря за этой сценой наблюдали Христофор и Яков. Они не знали о приезде мужчины, но когда увидели его, сразу поняли, зачем он здесь. Они понимали, что Мария сделает правильное решение. Знали, что вскоре они будут прощаться с ней. И даже немного жалели, что все так быстро закончилось, хотя были очень рады за свою новоиспеченную подругу.

– Отец Христофор, так нельзя, давайте уйдем отсюда.

– Ну, подожди. Досмотрим, и уйдем.

Когда они оказались рядом, мужчина не сразу начал говорить. Он долго рассматривал девушку, замечая все изменения в ее лице. Какой же другой она стала. Не такая беззащитная, какой она ему казалась, когда он уходил. Серьезная, сильная, грубая. Но единственное, чего ему хотелось, – попытаться распить лед в ее сердце по отношению к нему и искренне, как умеет, извиниться. Он осторожно, слегка запинаясь заговорил.

– Прости меня, дочь. Я и не претендую на любовь твою. Знаю, что никудышный отец. Но ты попробуй простить. Хотя бы ради себя, – он заплакал. По-настоящему, без притворства. То ли от волнения, то ли от осознания своей неправоты и бессовестности.

– Долго речь придумывал? –сухо, безжизненно, сквозь зубы проговорила она.

– Долго.

Мария обняла его. Крепко, так, как хотела тогда, когда он был ей нужен больше всего, кода она нуждалась в его поддержке. Потому что сейчас был ровно такой же момент. Она простила. Благодаря ему она поняла, что значит простить. Именно с этого момента началась ее новая жизнь, воскрешение ее души.

В монастыре после встречи отцом она пробыла недолго, может, неделю. Ей хотелось попрощаться с этим местом и от души поблагодарить двух монахов, которые так неожиданно появились в ее жизни и так круто в ней все изменили. Девушка решила оставить щедрое подаяние на храм, помогла собрать весь урожай с монастырского огорода и закрутить соленья. Мария действительно облегчила работу мужчинам, так как трудно им справляться со всеми мирскими обязанностями, постоянно думая о Боге и спасении души. Но Господь любит труд.

Трое выходили из ворот монастыря, там их ждал тот же таксист, который привез девушку сюда. Он даже немного расстроился, когда увидел ее, потому что в воспоминаниях сидели те унылые три часа, которые провел он с неразговорчивой и скучной девушкой. Он открыл багажник и, подхватив чемодан девушки из рук Якова, начал скорее его укладывать, в надежде быстрее уехать.

Трое с грустной улыбкой смотрели друг на друга. За это чудотворное время они стали роднее и ближе друг другу, и теперь совсем не хотелось расставаться, менять уже сложившийся распорядок жизнь. Но все понимали, что там, где заканчивается что-то хорошее, начинается что-то лучшее.

– Домой? – в голосе Христофора промелькнула печаль.

– В Псков, хочу оставить Москву. Буду здесь жить, – это решение пришло к ней совершенно недавно, но девушка все же предвкушала нечто очень приятное от смены мегаполиса на один из древнейших городов России.

– Воля ваша. Скажите, мы помогли вам? – Яков вновь стоял с четками и библией и искренне вглядывался в глаза Марии, надеясь на ее искренний ответ.

– Да, я вам очень благодарна. Спасибо.

Христофор крестит девушку. Она подходит к машине, открывает дверь и с улыбкой обращается к мужчинам.

– Прощайте.

– Храни тебя Господь, – Яков так же окрестил девушку, слегка улыбнувшись.

Мария села в машину и уже хотела закрыть дверь, но Христофор ее остановил и, слегка наклонившись, так, чтобы слышали только он и она, спросил:

– Мария, так чем же пожалуете отужинать, как в Псков прибудете? – мужчина хитро улыбнулся, и эта улыбка передалась и Марии.

– Чем Бог пошлет, – она улыбнулась еще шире, а Христофор на это лишь еле заметно кивнул. Теперь он был уверен, что они действительно ей помогли.

Такси тронулось. Вокруг машины – только зеленый, свежий, красивый лес, в котором хочется заблудиться. За спиной место, в которой уже не хочется возвращаться для решения проблемы. В машине – непринужденный разговор с таксистом, который так и повеселел, когда девушка с ним заговорила, понимая, что дорога будет нескучной. А впереди – новая жизнь, наполненная яркими красками и незабываемыми впечатлениями. Впереди новая Маша.