Иржик Рыболов, или Рыцарь Серебряной пряжки [Ирина Югансон] (fb2) читать онлайн

Ирина Югансон Иржик Рыболов или Рыцарь Серебряной пряжки

Неподалёку от крепостных стен старинного города Червен Клодниц, там, где тихая Свратка делает широкую петлю прежде чем слиться с быстрой и глубокой Клодницей, под густыми ракитами, что нависли над самой водой, плотно угнездились юные рыболовы.

Солнце давно поднялось выше замковых башен, хлеб и козий сыр, взятые с собой до крошки съедены, от жирных червяков, накопанных с вечера в огороде, осталась парочка самых завалящих, а у Иржика ни единой поклёвочки, ну ни одной-единственной, хоть тресни! А ведь пришёл он на условное место раньше остальных, и удочку прихватил самую счастливую, ореховую, и пёрышко на поплавок вырвал из крыла самого жирного гуся, и поплевал на крючок, от души поплевал, как положено – все без толку, наглые рыбы скусывали втихаря наживку да посмеивались. Все то и дело вытаскивали кто плотвичку, кто пескарика, а кто и подлещика или даже небольшого щурёнка, а его как заговорили. Уж и макушку напекать стало, уж и домой пора. От горькой обиды защипало глаза.

Вдруг шевельнулось на воде гусиное пёрышко.

– Не зевай, клюёт!

Иржик вскочил как ошпаренный, рванул удилище – пустой крючок.

– Да, брат, похоже, сердит на тебя водяной.

Тут у Мартина, словно в насмешку, задёргался поплавок.

– Попалась!

– Ты води её, води!

– Есть!

Серебристая уклейка описала в воздухе дугу, забилась на траве.

– Вот это рыбина! Есть чем похвастать! – не сумел сдержать раздражения на чужую удачу Иржик.

– Ничего, в суп сгодится.

Дзинь! – у Яриса заплясал поплавок с бубенчиком. Гибкое удилище взметнулось, из воды вылетела ещё одна рыбёшка.

– Карась! С ладонь не меньше! Ей-ей!

– Да что ж ты так орёшь, всю рыбу распугаешь! – Иржик и не хотел завидовать, да как с собой сладишь?

– Эх, люблю карасиков в сметанке! – похвальба приятеля прозвучала злой издёвкой.

– Ха, тут всей рыбы кошке на обед.

– Ничего, и кошке хватит и мне достанется. Мать мелочь на сковороде зажарит, чтобы плавнички хрустели, а щурёнок в суп пойдёт. Ох и хорош супец из щучки – за уши не оторвёшь! Жрать охота, терпежу нет!

– Скажешь, другим не охота? – у Томаша аж в животе заурчало. – Всё, братва, пора по домам. Брось, Иржик, не кисни, твоя щука от тебя не уйдёт.

– Говорил тебе – червей надо за почтовым двором копать.

– Так я за почтовыми конюшнями и копал, да мать углядела: «Опять эту гадость в дом натащил!» – и вышвырнула вместе с плошкой.

Ладно, ты прав, нечего киснуть, мой улов ещё впереди, может, под той корягой.

– Ага, сомище матёрый, эдак с хорошего кабанчика.

– Если очень повезёт, то и сома поймать можно, да разве его удержишь.

– Сом – штука знатная, добыть такого, да в графский замок на кухню отволочь. А за это де-енежку дадут…

– Догонят, и ещё добавят. Размечтались!

– Слышь, а прачки говорили, будто под Гнилыми Мостками рыбина живёт чуть не с лошадь. Вот бы поймать!

– Весу в тебе не хватит эдакую зверюгу удержать. Тут пять взрослых мужиков не справятся.

– Чем ты ловить собрался? Для такого страхолюда что твоя удочка, что соломинка – тут сеть нужна, без сети никак.

– Знаток выискался! – Он твою сеть мигом в клочья порвёт.

– Ага, порвёт, проглотит, да рыбаками закусит – знаешь, у него глотка какая? – Гам, и ты у него в брюхе!

Гнилые Мостки не напрасно так прозвали – здесь давно уже никто не стирал бельё, чёрные брёвна частью обвалились, частью скользким мохом поросли. И вода под ними стояла тёмная, непрозрачная.

– Может, и впрямь, с лошадь та тварюга?

– Кто ж её знает, только прачек туда ни за какие коврижки не заманишь.

– А вот бабка Дранкова…

– Драниха чёрта не испугается.

– Насчёт чёрта не скажу, да только она одна сюда стирать ходила, всё смеялась над глупыми бабами…

– Там же вода мутная!

– Это у берега, а чуток подальше – чистая как стёклышко.

– И что?

– А то. Полоскала она как-то бельё, а кто-то как рванёт простыню у неё из рук, насилу старуха удержалась и в реку не бултыхнулась, и тут из воды зверюга огромЕнная зелёным хвостом плюсь, да тиной вонючей в лицо, да хвать за руку! – Скользкая. Холодная. У Дранихи чуть сердце с перепугу не остановилось, чудом баба вырвалась, а уж верещала – за городской стеной было слыхать.

– Враньё!

– Всё тебе враньё. А Хромой Игнась? Вот, только дня три назад шёл он мимо тех же Мостков…

– Из корчмы?

– А хоть бы из корчмы. Дёрнуло Игнася зачем-то с пьяных глаз на Мостки полезть, а из воды от такая голова как высунется! Как жуткие бельма выпучит! Как пасть зубастую раззявит! Игнась бежать, да его словно кто держит. Как спасся, как вырвался, сам не помнит, только поклялся теперь Гнилые Мостки за три версты обходить.

– Он бы лучше корчму поклялся за три версты обходить.

Под разговоры ребята потихоньку сматывали лески. И тут вдруг у Иржика поплавок резко дёрнулся и ушёл под воду, удилище напружинилось, выгнулось дугой.

– Чё сидишь, разиня! Тяни! Тяни же!

Иржик резко дёрнул ореховый прут, что-то тёмное взлетело в воздух и шлёпнулось на песок… – Видно, водяной и впрямь измывался, потому что это был не лещ, не окунь и даже не пескарь, это был… рваный… размокший… башмак. Вернее – маленький девчоночий башмачок непонятного цвета весь склизкий от налипшей тины. Злясь на весь белый свет, бормоча под нос самые добрые пожелания водяному, Иржик стал отцеплять крючок, башмачок расползся, и в руках у мальчишки оказалась почерневшая пряжка. Ну всё, теперь год вспоминать будут, не отвяжутся. Иржик пнул мерзкие ошмётки в воду.

Ну конечно же, острословы не заставили себя ждать:

– Вот добыча так добыча! Не грех самому графу на кухню!

Иржик уж собирался зашвырнуть пряжку в реку, вслед за башмаком, да от обиды рука судорожно сжалась в кулак.

И тут откуда-то сверху раздался хриплый, непривычно раскатывающий звук «эр» голос:

– Мальчик, погоди, не выбр-расывай, пр-родай мне эту пр-ряжку! Я дам тебе за неё тр-ри гр-роша! Целых тр-ри гр-роша за р-ржавую железку!

Ребята в удивлении подняли головы – прямо над ними стоял незнакомец. Невысокий. Тощий. С чёрными глубоко посаженными глазам, с чёрными, тронутыми сединой длинными волосами. Черты его лица ни разглядеть толком, ни запомнить было невозможно, они словно ускользали от пристального взгляда. Одет незнакомец был не по погоде в чёрный шерстяной камзол и чёрный суконный плащ, в руках держал небольшой баул, похожий на докторский.

Отчего-то тощий сразу не понравился Иржику, а может просто злость ещё не улеглась. Паренёк мотнул головой, что явно означало «нет»..

Человек в чёрном плаще усмехнулся одними губами, словно одобряя упрямство мальчишки:

– Пр-раво, хор-рошая цена! Не согласен? Ладно, я человек щедр-рый, я готов дать тебе двадцать гр-рошей.

Иржик насупился и снова мотнул головой.

– Ты хор-рошо тор-ргуешься, р-рыбак. Что ж, я готов заплатить тебе сер-ребряный талер-р! Тр-ри серебр-ряных талер-ра!

Думай, мальчик, думай, пока я добр-рый.

– Нет!..

– Что ж, на «нет» и суда нет. Не пожалей потом!

Незнакомец повернулся к рыболовам спиной и зашагал в сторону крепостных ворот.

Не успел он скрыться за поворотам, как ребята дружно загалдели:

– Ты что, ты ж её всё равно выбросить хотел?!

– А теперь не выброшу.

– Ты хоть знаешь, сколько можно всего накупить на три серебряных талера? Чёрт знает чего на них можно накупить!

– Уж я бы таким дураком не был.

– Слушай, беги, догони этого в чёрном, может он ещё не передумал!

Но на все разумные советы Иржик только мотал головой.

– Смотри, голова отвалится!

И тут из кустов раздалось хриплое: – Бр-раво! Бр-рависимо!

– О, покупатель вернулся! Иржик, не дури!

Но это был не покупатель. На прогнувшейся ветке раскачивался большой синий попугай. Он глядел на ребят выпуклыми чёрными глазами и повторял: – Бр-раво!.. Тр-ри талер-ра!.. Бр-раво!..

Ребятня тотчас забыла и про пряжку и про странного человека в плаще, настоящий попугай был так близко, что, казалось, поймать его ничего не стоит.

– Ир-ржик дур-рак! Дур-рак! – заорал попугай.

Иржик швырнул в него палкой и не попал Как ни странно, попугай не всполошился и никуда не улетел, только осуждающе взглянул на мальчика и повторил: – Дур-рак!

– Слушайте, – почему-то шёпотом произнёс Ярис, – а попугай-то говорящий! Ему ж цены нет! Вот бы поймать и в замок. Тут уж не тремя талерами пахнет! – Ну-ка давайте, заходите с той стороны, а мы с этой!

– Цыпа-цыпа-цыпа!.. У-тю-тю! Тега-тега-тега!..

– Как ты его достанешь? – Вон как высоко сидит.

– Подманить бы чем. Что попугаи едят?

– Шут их знает.

– Иди сюда, хорошая птичка, иди, не бойся!

Попугай, словно дразня, слетел на самую нижнюю ветку, хоть бери его голыми руками. Но, когда Янек Маленький и Томаш кинулись к нему с двух сторон, он качнул длинным хвостом, взлетел и словно растворился в ясном голубом небе.

– Вот непруха!

– Да ладно, зато поглядели на заморскую диковину. Вот спросят тебя дома: – А где ты, сынок так долго пропадал, где без спросу шлялся? – а ты им – На попугая охотился.

– Домой пора.

Все, будто ждали этих слов, подхватились и заторопились к воротам.

Едва они ушли, в реке что-то плеснуло, словно ударила хвостом тяжёлая рыбина, из-под воды высунулась детская ручка с зелёными перепонками между когтистыми пальцами и снова скрылась в глубине.

Дома Иржика уже поджидали. Мать, едва ненаглядное дитятко переступило порог, отряхнула муку с рук и стала скручивать полотенце:

– Явился? – полотенце со всего маху хлестануло по спине. – Ну, рассказывай, где весь день болтался? Я тебя отпускала на речку? – полотенце хлобыстнуло по загривку. – Я тебе разрешила на рыбалку идти?

– Ма!..

– Что «ма», что «ма»? Бездельник! Двенадцать лет парню! У него усы скоро расти будут, а он всё в бирюльки играет! – полотенце больно садануло по носу. Мать испугалась, выпустив «оружие» из рук, прижала парня к себе:

– Глаз цел?

– Цел.

– Господи, у всех дети как дети, а у меня горе горькое – отцу не помощник, матери не опора. За что мне это наказание? Парню давно пора ремеслу учиться, так за верстак его не загонишь, зато с самого ранья будет с такими же лоботрясами по улице носиться.

Отец с рассвета до заката спины не разгибает, чтобы кусок хлеба в доме не переводился! – Отец, который в это время увлечённо строгал какую-то деревяшку и напевал тихонько себе под нос, нехотя оторвался от любимого дела, но поняв, что и без него спокойно обойдутся, продолжил работу. – Мать готовит, стирает, обшивает, а этот?! Рыбу ловит! Ворон считает!

Кем ты станешь, когда вырастешь? – Нет, ты не в пол гляди, ты на меня гляди! – Бродягой? Попрошайкой? Вором?

Отец, хоть ты скажи ему!..

– Ладно тебе, мать, не шуми, неплохой у нас, вроде,, парнишка.

– Ну потакай ему, потакай, пусть белоручкой растёт у отца с матерью на шее. Столярное дело, видите-ли для нашего барина нехорошо.

– Ма, ну что делать, если не лежит у меня к нему душа.

– А галушки с салом трескать лежит у тебя душа? А рубахи драть по деревьям? А обувку разбивать по камням да буеракам?

– Ма!..

– Ох, сердца на тебя не хватает. Ладно, идите есть оба!

Отец и сын пошли мыть руки над тазом, поливая друг другу из глиняного кувшина и молча перемигиваясь. Потом Иржик помог матери смыть муку с рук, постелил белую скатерть, расставил глиняные миски и водрузил на середину стола тяжёлый горшок с галушками.

Мать всё не могла успокоиться и переключилась на мужа: – Ты хоть стружку с усов стряхни, прежде чем за стол садиться!

Отец безропотно стряхнул стружку и опять подмигнул сыну, мол, погоди, кажется, гроза миновала.

Все сели за стол, отец ласково обнял мать, она его сначала оттолкнула под горячую руку, потом наконец, оттаяла. Иржик осмелел, положил голову матери на колени, та усмехнувшись, дала ему лёгкий подзатыльник и тут же, взъерошив волосы, чмокнула в макушку: – Рыболов ты мой непутёвый!

Жители Червена Клодница гордились своим городом – пусть он не слишком велик, зато здесь варят самое душистое пиво и пекут самые сладкие крендели, плетут самые тонкие кружева и выдувают самое звонкое стекло, не зря его прозвали городом ста двадцати ремёсел. На его кривых улочках, мощёных круглым булыжником, нельзя было найти ни соринки, над его острыми черепичными крышами сверкали позолотой резные флюгера.

И только один человек в городе всегда был им недоволен: – Эти глупые, эти наглые ремесленники слишком возомнили о себе и своих правах! Они небрежно кивают вслед его карете, вместо того, чтобы кланяться до земли. Они одеваются слишком ярко и смеются слишком весело, а главное, они оспаривают его право вводить новые налоги и смеют называть себя вольными жителями вольного города!

Карл-Гельмут фон Аугсброхен, владелец графского титула и огромного замка на холме, считающий себя хозяином этого города а также множества больших и малых деревень, хуторов и поместий, с недовольным видом просматривал принесённые на подпись бумаги. Перед ним навытяжку, не смея лишний раз моргнуть, стоял тщедушный человечек – его доверенный секретарь Иоган Штутц.

Граф был красивым мужчиной – рослым, плечистым, изысканно и богато одетым. Ему бы скакать за оленем на горячем коне или красоваться на балу среди пышно разряженных дам, а он, вместо этого, должен сидеть за столом, заваленным бумагами, и выслушивать нудные объяснения нудного Штутца – почему в графской казне нет денег и отчего долги растут быстрее чем доходы. Граф никогда прежде не думал, даже в плохом сне вообразить не мог, что придётся ему, словно приказчику, высчитывать каждый грош, ломать голову над тем, из какого кармана уплатить ювелиру, портному или каретнику.

– Неужели в казне пусто? – в который раз повторял он.

– Шаром покати, Ваше сиятельство.

– Так займите где-нибудь у кого-нибудь.

– Уже позанимали сколько могли, Ваше сиятельство, больше никто не хочет давать.

– А где те деньги, что прежде «позанимали»?

– Потратили, Ваша милость.

– Так вот просто потратили? Так, что я даже заметить не успел? Не изволите-ли объяснить, на что?

– На то, чтобы оплатить предыдущие долги, Ваше сиятельство.

– Так введите какой-нибудь новый налог. Почему «моё сиятельство» должно само заботиться о таких пустяках? Чего ради я держу пролазу секретаря и свору домашней челяди? Может быть, ради того, чтобы вы разворовывали мою казну?

Штутц раскрыл было рот, чтобы возразить, но граф не дал ему вставить ни слова:

– Послушайте, милейший, я знаю, вы собираете все городские слухи, порой из кожи лезете, чтобы выведать самые незначительные секреты и тайны… Не смущайтесь, я не считаю Вашу любознательность предосудительной, напротив, я нахожу её чрезвычайно полезной, естественно, до тех пор, пока Вы не суёте свой нос в мои дела.

– Как можно, Ваше сиятельство! Вы же знаете, как я Вам предан!

– Хорошо-хорошо, не будем терять времени на поклоны и заверения в безграничной преданности. Я Вам полностью доверяю, потому что в случае надобности могу ухватить Вас за глотку. Меня интересует другое – скажите, Штутц, нет ли в наших землях какого-нибудь колдуна или алхимика?

– О, какого только сброда не водится в наших, то-есть Ваших, краях!

– Я не имею ввиду шарлатанов и базарных фокусников. Тот, кого я ищу, должен быть посвящён в тайны трансмутации металлов. Вы понимаете, о чём я говорю?

– Да, Ваше сиятельство! Речь идёт о превращение заурядного свинца в благородное золото и поиске философского камня.

– Положим, философский камень, если это, конечно не алмаз, мне и даром не нужен, зато свинца в подвалах этого замка более чем достаточно. Кто мне скажет, зачем в моих арсеналах столько свинца, если солдатам платить нечем? Найдите мне алхимика, Штутц, хоть из под земли достаньте, хоть с самим чёртом сговоритесь, и я сумею Вас отблагодарить.

– Я сделаю всё возможное.

– Возможное мы оставим простакам-горожанам. А Вы уж постарайтесь сделать невозможное, если хотите и дальше находиться на этом тёплом местечке.

Хотя мать и перестала сердиться, но, похоже, она всерьёз решила взяться за своего оболтуса – пора парню взрослеть, пора к делу прибиваться. Поэтому, убрав посуду со стола, она спросила:

– Поели? Вот и хорошо. А теперь пусть наш рыболов, хочет он или не хочет, встанет к верстаку – кто лучше отца научит ремеслу?

– Рано ему к верстаку, – возразил отец, – пусть пока сбоку постоит, да глаза потрудит, запомнит что к чему.

– А чего тут запоминать? Тоже мне, велика премудрость! Что я, не видел, как отец работает? Неужто не знаю, как рубанком махать да стамеской ковырять? Я среди стружек вырос, что-что, а любую деревяшку и без всякой науки обтешу!

– Ты как с отцом разговариваешь?

– Погоди, мать. Раз наш сын и без науки всё умеет, мне же проще.

Отец взял Иржика за плечи и подвёл к верстаку.

– Ну, давай, поковыряй деревяшку – вот инструмент, вот дощечка липовая. Твоё дело дерево выровнять, по этому образцу кусок отмерить, лишнее обрезать, а что получится ошкурить чистенько. Всё. Если эта заготовка не нравится, я тебя любую дам, только скажи, для такого случая мне и кипарисовой не жалко.

Идём, мать, не будем мастеру мешать. Идём, посидим в садике, погода-то чудо как хороша.

И они вышли.

Иржик взял дощечку в руки. – Вполне годится – сухая, светлая, да у отца плохих и не водилось. Что там сначала – ножовкой поработать или рубанком пройтись? Вроде бы отец сказал – сначала выровнять? Ну, так мы и выровняем.

Юный столяр уверенно потянулся к инструменту. Тысячу раз парень видел, как отец, играючи, справляется с этим делом, да только, вместо того, чтобы легко заскользить, оставляя позади пахнущую мёдом золотистую спираль, рубанок пошёл вкривь, словно назло Иржику, и застрял так, что ни вперёд, ни назад. Парень приналёг, доска поехала по верстаку. Пришлось выдирать инструмент и начинать сначала. Иржик упарился, гоняя липовую плашку, пока не додумался зажать её в тисках. Он крутанул винт разок-другой – потуже, чтоб наверняка, чтоб не выскользнула, Что-то хрустнуло и доска переломилось надвое.

Иржик в сердцах отшвырнул обломки, отдышался, взял себя в руки и, порывшись среди отцовских припасов, нашёл другую заготовку. Похоже, эта была сосновая, и пахла она не мёдом, а смолой. Одно жаль – дощечка оказалась длинновата, и новоявленный столяр решил сначала отпилить лишнее. Отчертил на глазок линию углём, взял небольшую ножовку, прижал деревяшку локтем, и начал сражаться с пилой. Волосы лезли в глаза, доска ёрзала, ножовка кривилась и застревала. Иржик в сердцах стукнул со всего маху по верстаку и попал кулаком по рубанку. К счастью, уберёгся, не поранился, но рубанок с грохотом полетел на пол.

Мать из-за двери отозвалась на шум:

– Отец, он там тебе инструмент не переломает?

– Переломает – починим, сиди, сказал, что без науки всё умеет, вот пусть и работает.

Час прошёл. Два. Наконец родителям надоело без дела сидеть, дверь отворилась

– Ну, мастер, как успехи?

Иржик протянул отцу дощечку. Кривоватую, шероховатую.

Мать только подняла бровь.

– Нет, жена, ты не права, для первого раза совсем неплохо – руку себе не отпилил, пальцы не отбил, инструмент цел, и дощечка получилась вполне приемлемая. Не скажу, что ровная, не скажу, что гладкая, но на растопку сойдёт.

– А если б я и в самом деле руку отпилил? – пытаясь вытащить занозу из-под ногтя спросил Иржик.

– Так клей столярный на что? Вон, целая банка стоит. Чего в нашем деле не бывает, – порой увлечёшься, не заметишь, как сгоряча кисть там или палец себе оттяпаешь, мазнёшь отрезанный кусок да к месту приставишь – мигом всё срастётся.

– Па, ты только не сердись, ну не лежит у меня к дереву душа. Не собираюсь я бездельничать, но ведь хочется найти что-нибудь для себя, вот как ты нашёл своё, не чужое. Дед пиво варил, прадед кожу дубил – а ты, им наперекор, в столяры подался. Ну не умею я верно сказать… Неужели из ста двадцати ремёсел не найду я того, что будет мне по рукам и по сердцу?

Наступил вечер, в окнах зажёгся свет, люди вышли на улицу просто погулять, поболтать с соседями. Над фонарями закружилась золотистыми искорками мошкара. Кто-то тихо наигрывал на скрипице, По всему городу запахло кофе и сдобной выпечкой.

В двухэтажном кирпичном доме тоже зажёгся свет. Но это в окнах, выходящих на улицу. В тех же, что выходят в сад – темно. Внезапно, одно из этих окон, словно само собой, распахнулось и в тёмном узком коридоре вспыхнул слабый зеленоватый огонёк. Он поплыл в воздухе вдоль оконных стёкол и исчез, свернув на лестницу.

Вот он беззвучно вплывает в большую комнату, где от пола до потолка все стены сплошь заставлены книгами. Вот становится ярче и в его призрачном свете можно различить зыбкую, больше похожую на тень, чем на человека, фигуру. Длинный плащ словно соткан из чёрного тумана, капюшон так низко надвинут, что лицо невозможно разглядеть. Выпростанная из-под плаща рука с сухими и цепкими пальцами достаёт книги с полок одну за другой, одну за другой, быстро но тщательно пролистывает и ставит на место.

– И здесь ничего нет! Опять ничего нет!

Загоняя Иржика в постель, мать заранее пригрозила:

– Вздумаешь завтра опять сбежать на свою рыбалку, домой можешь не возвращаться . С утра пойдёшь со мной к пану Карелу, и никаких отговорок слышать не хочу, если ты ему понравишься, он возьмёт тебя в ученики.

– А если не понравлюсь?

– То пойдёшь в ученики к мусорщику.

– А если пан Карел мне не понравится?

– Пан Карел? Разве может пан Карел кому-то не понравится? Да добрее его человека во всём городе не сыщешь!

– Но я не хочу быть портным! Не хочу всю жизнь горбиться над чужими штанами!

– А чего ты хочешь? Скажи, есть ли хоть какое дело, которым ты хотел бы заняться? Молчишь? Перебирать да раздумывать и до седых волос можно. Нет уж, сыночек, потакать твоей лени я не собираюсь. Сам потом мне спасибо скажешь. Научишься шить жилеты да камзолы, никогда без куска хлеба не останешься.

Мать вышла, расстроенный Иржик подошёл к окну. Тоненький месяц серебрился в лёгких прозрачных облаках. Тихие звёзды мерцали в вышине. Спать совсем не хотелось. Тут он вспомнил о пойманном на удочку башмаке, из-за которого приятели уж точно теперь его задразнят, о пряжке, о странном незнакомце. Он вытащил из кармана грязную железку. Потом зажёг свечу, достал с полки тряпицу, капнул на неё масла, насыпал немного мелкого песка и стал оттирать грязь. Довольно скоро пряжка посветлела, в отчищенных местах проступило серебро и тонкой работы узор в виде листочков клевера.

Мальчик стал тереть ещё яростней, нет, теперь он не жалел, что не отдал свою добычу странному незнакомцу. Да пропади он вместе со своими талерами! Есть в этой вещице что-то таинственное, а таинственное, пока не вызнал, что за ним кроется, нельзя выпускать из рук. Иржик порылся в ящичке со своими сокровищами, достал кожаный шнурок и повесил пряжку на шею.

Из-за стены раздался голос матери:

– Что ты там свечу без дела жжёшь? А ну в постель, живо!

– Сейчас, ма! Уже сплю! – Ещё разок взглянул на пряжку, разделся, задул свечу и укрылся одеялом. Скоро он и в самом деле уснул.

И сквозь сон услышал, как далёкий девичий голос, нежный, словно хрустальный, зовёт его:

– Ир-ржик! Ир-ржик! Спаси меня Ир-ржик! Найди меня! Р-расколдуй!..

Не просыпаясь, Иржик прошептал:

– Кто ты?

И голос отозвался:

– Я Р-розамунда! Пр-ринцесса Р-розамунда! Спаси меня! Найди меня!

– Но где же мне тебя искать?

– Ищи, Ир-ржик! Ищи!

Голос слабел, отдаляясь, и наконец стих.

А в тёмном саду с наклонившейся над окном яблоневой ветки, тяжело взмахнув крыльями, взлетела большая синяя птица.

С утра пораньше пани Катаржина приодела сына понарядней, пригладила расчёской вихры и повела в мастерскую к пану Карелу. Мастерская была недалеко и время вроде бы раннее, но Иржика успели раза три окликнуть: «Эй, Рыболов, как дела?!» и он понял, что прозвище прилепилось к нему надолго, если не навсегда.

Странное впечатление на Иржика произвела портняжья мастерская – посреди большой комнаты стоял невысокий длинный стол, ещё два стола поменьше расположились вдоль стен, и на всех трёх, среди разноцветных лоскутов и обрезков, по-турецки скрестив ноги, сидели сам мастер Карел, два его подмастерья и пять учеников. Кто-то из них резал бледно-голубое сукно длинными острыми ножницами, кто-то, вооружившись иглой и ниткой, сшивал раскроенные куски, кто-то обмётывал петли. Сам Мастер скалывал какие-то детали булавками, при этом булавки он держал во рту. Работа кипела и у Мастера не сразу нашлось время взглянуть на вновь вошедших. Наконец он оторвался от дела, вытащил изо рта булавки и произнёс :

– А, пани Катаржина! День добрый! А это, значит, сынок Ваш, Иржик? Ну что, Иржик, хочешь портняжьему делу научиться?

– А чему тут учиться? – набычился Иржик. – Дело нехитрое – режь ножницами да сшивай иглой. Только на стол я не полезу.

– Что ж, тогда бери стул и садись рядышком. Нехитрое, говоришь, это дело?

Вы, пани Катаржина, не беспокойтесь, оставьте мальчика здесь. Думаю, такой самостоятельный молодой человек и сам вечером найдёт дорогу домой. Посмотрим, на что он способен, а там уж и с паном Якубом, коли доведётся, по рукам ударим.

Мальчики, проводите пани, мне слезть трудновато.

Ну, Иржик Рыболов, тебя ведь так зовут? – кто-то хрюкнул не сдержав смешка, и пан Карел, мгновенно достав из-за спины аршин, легонько «приласкал» нарушителя порядка, – иголку хоть раз в руках держал?

– Держал, – буркнул Иржик.

– Нитку вдеть сможешь?

– Кто ж её не вденет?

– Вот и чудненько! Сегодня всё твоё дело глядеть да на ус мотать. Да принести-подать, коли кому что понадобится. А понадобиться может многое – кому мел, кому утюг…

– Может я лучше откромсаю чего, или пришью?

– Так вот сразу откромсаешь да пришьёшь? Ну что ж… Ножницы я тебе пока не решусь доверить, а вот иголку с ниткой… Мальчики, покажите, как нитку вдевать.

– Велика премудрость! Что я, сам не сумею?

– Ну, сумеешь, так сумеешь. Помнится, где-то здесь лежал мой любимый отрезик… Пан Чеслав так и не удосужился за год хоть разок заглянуть на примерку.

– Он бы, может, и удосужился, да в долговую яму угодил.

– А вам, зубоскалам, что в том за радость? Ага, вот и он! – Пан Карел положил перед Иржиком два канареечно-жёлтых куска ткани. – Запоминай: это – полочка, это – спинка, это – лицо, это – изнанка. Не перепутаешь, разберёшься? Вот нитки, вот игла – дерзай!

– Напортачит! – не сдержался младший из подмастерьев.

– Напортачит – распорем.

Все отложили работу и мастеру пришлось прикрикнуть

– Ну-ка, оболтусы-обормоты-бездельники, за дело, вы сюда не в цирк пришли!

Иржик отмотал от катушки нитку подлиннее и, послюнив конец, вдел её в ушко иголки. Потом, вспомнив, что мать завязывала на конце узелок, покатал нитку в пальцах – получилось нечто вроде лохматого паучка.

Что там пан Карел показывал? Ага, вот это надо пришить к этому. Точно! – Иржик положил ткань на колени поудобней, ткнул иголку, чуть не взвыл от боли, но сдержался. Ничего, он справится, тоже мне – великое искусство! – Иголка вниз – иголка вверх, потянул, иголка вниз – иголка вверх, потянул, нырнула – вынырнула… Гляди-ка, дело пошло! Правда, швы ложились вкривь и вкось, нитка путалась, крутилась, вилась петлями, – ну да ничего, тут оборвём, там откусим и вперёд!

– Ну что, юноша наш самостоятельный, поглядим, как твой шедевр поживает?

– Я только начал.

– Ничего, доброе начало полдела откачало. Давай-ка, давай сюда свою работу.

– Он с ней так сроднился, что оторвать от себя не в силах!

Иржик готов был сквозь землю провалиться. – Ну как? как он умудрился пришить эту тряпку к собственным штанам?!

Сдавленные смешки стихли под укоризненным взглядом пана Карела.

– Подумаешь, перестарался человек, с кем не бывает. Ну-ка, Франтишек, помоги, подпори шов.

Пухлощёкий Франтишек подкатился шариком и, чикнув маленькими ножничками, живо освободил Иржика от ткани и ткань от Иржика.

– Так-так-так, посмотрим, что у нас получилось… – Ага, плечо ты пришил к подолу. Горловину просто стянул ниткой. Крепко стянул, основательно. – А ведь прелестно получилось, и главное – оригинально!..

– А куда теперь пан Чеслав голову просунет?

– Ты уверен, что у пана Чеслава есть голова?

Теперь уже никто не в силах был сдержаться, и оглушительный хохот сотряс мастерскую. Иржик залился краской, буркнул что-то себе под нос и выскочил на улицу, хлопнув дверью.

Дома он на все расспросы матери отвечал одно:

– Нет, ма, ты как хочешь, а я туда никогда не вернусь!

– Что ж, значит завтра отведу тебя к пану ПЕтру. Пусть научит тебя горшки да миски обжигать. Хорошая посуда людям всегда нужна, без куска хлеба не останешься. А пока, раз уж ты дома, поможешь мне по хозяйству.

До позднего вечера в доме находилась работа – это вытри, то принеси, лестницу подержи, ложки оловянные мелом начисть, так что улизнуть к приятелям не удалось.

Похоже, мать здорово на него осерчала. А ночью Иржик всё не мог заснуть, он гладил маленькую серебряную пряжку и слышался ему нежный девичий голос:

– Спаси меня, Иржик! Спаси! Я принцесса Розамунда!

Мастерская пана ПЕтра стояла на низком берегу Свратки. Сразу за забором была выкопана глубокая яма, рядом валялись вёдра и корыта пустые и наполненные глиной, Чуть подальше вросли в землю тяжеленные кадки, где глина отмокала. И чуть не у самого порога в громадном корытище, держась друг за дружку, чтобы не проскользнуться, топтались, толкались и пинались два чумазых паренька. Оба по самые вихры были заляпаны глиной, сходство с поросятами, дорвавшимися до грязной лужи, было поразительным, разве что мальчишки не хрюкали от удовольствия.

В большой комнате красовалась печь, всюду на полках, на лавках и козлах сохли горшки, миски, кувшины, а на кривых табуретах сидели мастер Петр и его подмастерье и босыми ногами крутили гончарные круги. Мастер что-то мурлыкал себе под нос, ну точь-в-точь отец, когда работа ладилась, а подмастерье насвистывал не в лад.

Мастер и подмастерье поклонились в ответ на приветствие, но работу прерывать не стали.

Подбежал конопатый мальчишка, приволок чистый стул и усадил гостью.

– Ну что ж, пани Катаржина, коли лежит у Иржика душа к нашему делу, возьмусь обучать его ремеслу. – Что, парень, не против руки в грязи марать? Говорят, сам Господь такой работы не гнушался.

Тем временем, под руками самого пана Петра поднялась, закружилась высокая широкогорлая крынка. Полюбовавшись на неё с минутку, гончар прихлопнул глину ладонью, скатал в колобок, и, снова крутанув ногой щербатый круг, стал вытягивать стенки новой посудины.

– Что рот раскрыл, галчонок?

– Зачем Вы её так?.. Она была такая красивая!

– А будет ещё краше. – Глина как тесто, любит, чтобы её семь раз осадили да восемь вымесили.

– Но зачем?

– Затем, чтоб посуда вышла звонкая да крепкая.

Вы, пани, не бойтесь, оставьте своего паренька здесь на часок-другой, никто его не обидит.

Ну, а ежели выйдет из смотрин толк, пусть тогда пан Якуб приходит, пива бутылочку приносит, мы с ним по стаканчику светленького разопьём да по душам потолкуем. Зря только мальчонка сюда как в ратушу вырядился, вы ему рваньё какое поищите – у нас, у горшечников, куда ни кинь, всюду глина, ну как с глиной возиться, да рук не замарать?

Едва мать скрылась за дверью, Иржик подошёл поближе к гончарам.

– Ну что, интересно?

– Ничего. Смотрится.

– Да, рыбу ловить куда интереснее, – поддел, не удержавшись, весёлый подмастерье.

– Угомонись, Зденек, всё бы тебе языком молоть.

Вот что, приятель, месить глину тебе пока несподручно, вернее несподножно, за печью следить тоже рановато, что ж, садись рядом, смотри да примечай, как грязь из-под ног посудой становится.

– А чего смотреть, верти себе круг да посвистывай.

– Ну, коли ты и так всё знаешь… – мастер сбил глину в плоский ком и встал с табурета, – садись, дружок, покажи, как ты без науки всё умеешь.

– Тоже мне, наука! – упрямец разулся, взгромоздился на табурет и лихо крутанул гончарный круг. Круг заскрипел, завертелся и бурый ком шмякнулся парню на многострадальные штаны. Да, мать его точно сегодня не похвалит. Иржик отскрёб влажный блин и снова плюхнул на середину круга. Теперь он толкал колесо медленно и осторожно, левой рукой пытаясь придержать глину, чтоб не соскочила, а правой поднимать края. Увы, глина никак не хотела подниматься, снова сползала вниз, кривилась, кринилась. Наконец, с десятого раза, вышло нечто напоминающее кособокую миску.

Когда он оторвал глаза от работы, оказалось, вокруг столпилась вся мастерская – и пан Петр, и насмешник Зденек, и четверо чумазых мальчишек – все ждали, что дальше будет.

– Вот! – Иржик кивнул на корявый плод своих трудов.

– Для первого раза вполне сносно. Ну, хорошо, а дальше что ты собираешься с этой красотой делать? Тише, не подсказывайте, он ведь без всякой науки всё знает.

– А что делать? – Иржик чувствовал в этих словах какой-то подвох, но отступать не собирался. – В печь совать.

– В печь? Где пироги пекут?

– А вот в эту – наш герой кивнул на большое сооружение в центре комнаты.

– Ага, значит, открываем мы заслонку и суём миску внутрь?

– Ну, для начала, конечно, печь растопить надо, прокалить как следует..

– Замечательно! Ну вот мы растопили, прокалили… Что дальше?

– А что? – горшок на лопату и туда поглубже.

– На лопату, говоришь?.. Я бы, пожалуй, не поленился ради такого зрелища, растопил печку, да больно дров жалко, ну и рук своих тоже, ведь только печь раскалишь, как выстужать придётся да осколки прибирать, а то и трубу печную перекладывать – это уж смотря как бабахнет.

– Как это – «бабахнет»? Вы что, в глину порох подсыпаете?

– Порох? Да сырой горшок от печного жара не хуже твоего пороха рванёт! Вот будет салют в честь того, кто и без наук всё знает! Нет, Иржик, мы горшок твой, в печь ставить не рискнём, потому что прежде надо его хорошенечко высушить.

Никто над Иржиком не смеялся, хотя глаза у всех ехидно поблескивали. – Да не переживай ты, с кем поначалу промахов не бывает, мастером никто не рождается.

– А можно, я хоть глину месить помогу, всё равно штаны грязные.

– Грязные? Это ты, дружок, грязных не видел… Ладно, меси, глины на всех хватит. Марек, дай мальцу мои старые штаны, а то мне пани Катаржина голову оторвёт. Да помоги их подтянуть, а то как бы конфуз не вышел.

Несмотря на все предосторожности, домой Иржик вернулся, грязный, как чушка. Мать только руками всплеснула.

– Ма, я сам постираю.

– Ладно, горе ты моё, «сам!». Ты сам хоть отмойся. Ну что, берёт тебя пан Петр?

Иржик задумался, вроде, работа, весёлая, и народ там дружный, а под конец он даже настоящую миску слепил, и доброго слова от мастера дождался.

– Нет, ма, хорошее дело гончарное и пан Петр – мужик что надо, только не хочу я в горшечники, не по мне это.

Мать вздохнула тяжело. – Ты что, и впрямь решил сто двадцать ремёсел перебрать? Кто же тебя теперь в ученики возьмёт?

Ладно, попробую пана Флориана уговорить, он по нашему плохо понимает, может и не наслышан ещё о твоих подвигах?

К пану Флориану, самому известному в городе садовнику, собрались только через день, когда штаны высохли.

Сад пана Флориана не сказать, что был больно велик, но на каждом клочке земли, будь он хоть с детскую ладошку, что-то росло, цвело и плодоносило. Деловито жужжали пчёлы, птицы щебетали в густых ветвях. Несколько ребятишек что-то подвязывали, поливали или собирали в корзины..

– Ради Вас, о белиссима, я посмотреть этот бамбино! – и знаменитый садовник, галантно склонившись, поцеловал пани Катаржине руку.

Едва мать ушла, пан Флориан кивнул Иржику:

– Престо! Идти за мной. Престо-престо! Вот – грядка, вот – лейка. Взяйт лейка – и трам-там-там – он изящно поводил рукой над салатом – вот так поливай грядка. Вода здесь, в этот бочка.

– А как я в бочка лейка запихну?

– Лейка запихну не надо. Взяйт вот эта штука – и трам-там-там – он показал, как зачерпывает ковшиком воду и переливает её в лейку.

Пан Флориан повернулся и ушёл, а Иржик глянул на лейку, глянул на ковшик и понял, что такая канитель не для него. Оглянувшись, не подглядывает ли кто, наш рыбак ухватил лейку за длинный нос и, произнеся «трам-там-там!», затолкал в бочку. Вода забулькала, посудина отяжелела, выскользнула из рук и ухнула на дно – Ничего себе! И как я её теперь оттуда выужу?

Чуть не час плясал он вокруг бочки, пытаясь вытащить неподъёмную «бандуру», вымок с головы до пят, едва не надорвался, но таки достал эту «трам-там-там»!

– Вот так, – знай наших! Ну, какую там грядку надо полить? Вот эту? – Земля быстро впитывала влагу, истомившиеся листья салата на глазах наливались упругой силой. Приятно всё-таки любоваться делом своих рук!

Жёлтая бабочка села на дорожку, улитка высунула рожки навстречу солнышку – благодать!

Иржик даже не услышал, как подошёл пан Флориан

– Где твой работа?

– Так я всё, я полил.

– Полил? Земля совсем сухой! Ты вылить один лейка! Один! Поливайт надо много-много лейка, и не свой штаны, а мой салат!

Парень чуть не взвыл – Господи, неужели теперь он всю жизнь будет ходить от бочки к салату и обратно?!

Потом он таскал какие-то корзины и переставлял ящики, забивал колышки и привязывал к ним верёвки – дню не было конца. Ох-ох-ох – спина гудит, руки отваливаются! Но едва Иржик присел, тут же, словно из-под земли, вырос эдакий журавль весь деловой и важный, глянул сверху вниз:

– Новенький? – Ага, ты-то мне и нужен Пошли, велено прополоть вот ту грядку.

На вон той грядке росло нечто-то ветвистое и кудрявое и запах стоял такой, что голова шла кругом – слишком остро, слишком сладко, слишком непривычно. «Журавль» эту душистую травку как-то весьма заковыристо назвал, в сорняки пальцем тыкнул и исчез. – Ну и ладно – велика премудрость сорняки драть! что он сам не разберётся? – Это что у нас торчит, – крапива? – Точно, крапива, – во какая вымахала! Долой крапиву! Это – лебеда? Или полынь? С корнем полынь с лебедою! Это – лопух? – Сейчас мы его из грядки вон!

Иржик вошёл в раж, сорняки так и летели из-под его рук.

– Баста! Стой! – вдруг услышал он гневный и чуть не плачущий голос. – Откуда ты есть на моя голова?! Ты меня разоряй! Мой пряный трав! Мой редкий пряный трав! Что ты с ним сделай!

– Я крапиву выполол. Лопух. Сорняки.

– Крапива! Лопух! Я дайт тебе «крапива»! Я показайт тебе «лопух»! – Он схватил пук «крапивы» и как стеганёт Иржика по рукам. – Убивайт тебя мало!

– Э-э! Вы чего?! Драться мы не договаривались!

Садовник снова замахнулся и Иржик пустился бежать.

Тем и окончилась его попытка стать садоводом.

Да, здорово проштрафился наш рыбак. Теперь придётся мать задабривать, так что Иржик с показным рвением трудился у верстака. У него даже пила перестала заедать и рубанок скользил ровненько, не артачился, и отец, похоже, был доволен… Только себя-то не обманешь и хорошим мастером без любви к делу не станешь как ни старайся.

Так шёл день за днём. Но однажды пани Катаржина принесла с рынка новость – городской аптекарь, хочет взять в ученики толкового парнишку . «Толковый» – это, конечно не про её оболтуса, но отчего бы не попробовать? Она тут же отыскала пани Гарджину, заправляющую хозяйством в доме мастера Йозефа из Градубец, и обо всём договорилась.

Конечно, Иржик слышал про аптеку, – кто ж в городе про неё не слышал? – А вот бывать там не доводилось ни разу. Рассказывали, будто этот самый мастер Йозеф разве что не колдун, и говорить о нём лучше шёпотом, а то мало ли… Ходит он только в чёрном и никогда не улыбается и не смеётся. А ещё говорили, что в аптеке под потолком висит высушенное чучело крокодила, привезённое из земель царя Фарамона, а к стене прибит огромный витой рог единорога. И это ещё не всё! – там в шкафах заперты пузырьки с ядами, толстой цепью к столам прикованы старинные неподъёмные книги на неведомых языках, а в подвале хранятся не капуста и не репа, а человеческие черепа! – Эх, поглядеть бы на эти чудеса хоть одним глазком!

И вот он стоит у порога самого таинственного в городе места. Мать крепко держит его за руку, и, похоже, ей самой сейчас не по себе.

Так вот она какая – аптека! – Двухэтажный кирпичный дом под черепичной крышей, на крыше резной флюгерный флажок. Над входной дверью золочёная вывеска. За большими окнами первого этажа видны застеклённые шкафы с фаянсовыми банками и стеклянными бутылями. Какой-то покупатель стоит перед прилавком и ему, словно в обычном магазине, упаковывают товар.

За углом оказалась ещё одна дверь и, едва Катаржина дёрнула витую верёвку звонка, где-то в глубине дома отозвался колокольчик. Дверь почти сразу открылась. На пороге их встречала немолодая женщина в строгом синем платье и белоснежном крахмальном фартуке. Это и была здешняя экономка пани Гарджина. Пани Гарджина ободряюще улыбнулась, пригласила войти в дом и провела в комнату, которую назвала малой приёмной. Широкое окно, глядевшее на улицу, было занавешено плотной шторой, зато окно в сад было настежь распахнуто и оттуда доносился птичий свист и грай. На стенах висели изображения людей в чуднОй одежде, животных, каких нет и в графском зверинце, географические карты, испещрённые надписями с названиями стран, городов, рек и морей. Иржик глаз не мог отвести от самой большой, в углу которой красовалась острая восьмиконечная звезда. Когда-то учитель в городской школе показывал им такую и сказал, что называется она розой ветров и что у всех морских капитанов непременно есть карта с таким знаком. Мальчишке словно пахнул в лицо ветер дальних странствий, он видел себя стоящим на палубе пиратского фрегата и ощущал солёные брызги на губах. Он не слышал, что говорила пани Гарджина и очнулся лишь когда мать дёрнула его за рукав, усадив рядом с собой.

Пани Гарджина налила всем из пузатого кувшинчика что-то золотисто-жёлтое, пахнущее лимоном и корицей.

– Угощайтесь, – в такой жаркий день ничего лучше холодного лимонада и придумать нельзя.

Опасливо взяв в руки хрупкие и наверное очень дорогие стаканы, гости церемонно, словно на приёме в ратуше, пригубили «господский» напиток.

– Жаль, конечно, что господин аптекарь вынужден был срочно уехать по делам, но вы можете не волноваться – я успела с ним обо всём переговорить. Он согласен взять Вашего сына на испытание. Если паренёк окажется толковым, если проявит к работе интерес, лучшего ремесла и искать не надо.

Сейчас я позову Берджика, он ровесник Вашего мальчугана, было бы совсем неплохо им подружиться, тем более, что жить они будут в одной комнате.

Берджик, где ты там! Берджик!

На зов в комнату вошёл смуглый тощий паренёк, большеротый, кареглазый. Непослушные лохмы цвета спелого каштана выбивались из-под кипельно-белой шапочки. Чистая белая рубашка с закатанными рукавами, короткие коричневые штаны, белоснежные чулки и мягкие чёрные туфли – барчук да и только Но грубого льна фартук до колен, покрытий разноцветными застиранными пятнами, но руки в мозолях и царапинах… – э, нет, этот парень ктоугодно, только не барчук и, уж точно, не бездельник.

– Берджик у нас уже чуть не год, поэтому всё двери и щели в доме ему знакомы. Думаю, вы прекрасно споётесь.

Мать обняла Иржика, крепко к себе прижала.

– Да не переживайте так, пани Катаржина, сегодня же к вечеру, он сбегает домой и сам перед вами отчитается.

– Идём за мной, не отставай! – Берджик стал подниматься по крутой слегка поскрипывающей под ногами лестнице. Пройдя длинным коридором, он распахнул одну из дверей:

– Залетай! Ничего комнатушка?

– Здорово! – Комнатка оказалась небольшой но очень уютной. Вдоль стен стояли две аккуратно застеленные деревянные кровати. Окно с широким белым подоконником выходило в сад. У двери в простенке притулился двустворчатый шкафчик, а ближе к окну – квадратный стол, покрытый льняной скатёркой. На столе и на двух стульях были разложены толстенные книги.

– Ещё бы не здорово! Мы тобою теперь во как заживём! – а то мне вечерами и потрепаться не с кем. Тебя Иржиком зовут? А я Берджик. Ну, да ты слыхал. Эта кровать моя, – он плюхнулся на постель и мигом вскочил, – а это – твоя.

– А книжки чьи?

– Здешние. Что, читать любишь?

– Спрашиваешь! Про пиратов, про привидения, про чудищ морских!

– Про пиратов и я не откажусь, только эти книженции покруче будут – если в любую из них без подготовки нос сунуть, мозги вмиг сварятся. Да хоть от одной латыни. А их ведь не только прочесть надо, но и наизусть выучить.

– Ничего себе! И ты что, всё это выучил?

– Пока не очень – больно меня от латыни в сон клонит. Как книгу в руки возьму, так глаза и слипаются, хоть распорки ставь.

А ты что стоишь, рот раскрыл, я болтать и до ночи могу, Узелок свой на стул положи, никто не тронет. Одежда в шкафу – вот рубашка, вот штаны, думаю, всё тебе будет по росту, пани Гарджина, небось, твою мать обо всём расспросила. А вот туфли подойдут ли, не знаю. Свои башмаки оставь у порога. Рубашку и штаны на эту полку клади, только комом не бросай.

Руки помой вот над этим тазом, я полью. Знаю, что перед тем, как сюда идти мать тебя надраила до скрипа, но так уж положено.

Коричневые короткие штаны и белая рубашка сели, будто их на Иржика шили. И даже туфли оказались точно по ноге. Берджик помог повязать фартук и спрятать выцветшие от солнца вихры под крахмальную шапочку.

– Оделся, копуша? Тогда пошли с народом знакомиться.

Они спустились всё по той же поскрипывающей под ногами лестнице. На сердце у Иржика было беспокойно – как-то его примут на новом месте?

– Не дрейфь, прорвёмся! – и Берджик втолкнул замечтавшегося новичка в просторный зал. – О, тебе готовится торжественная встреча и приветственная речь!

Им навстречу уже шёл молодой человек лет двадцати, подтянутый и очень серьёзный.

– Это Штепан, наш старший подмастерье. Видишь, у него на лбу написано: – «Я зануда!»

Всё, оставляю тебя в надёжный руках, а я пошёл трудиться аки пчёлка.

Здесь и впрямь всё напоминало улей – каким-то спокойным размеренным гулом, неторопливостью и чёткостью движений, пониманием что когда и кому делать. Несколько парнишек, ненамного его старше, с сосредоточенным видом что-то растирали, толкли, переливали и пересыпали.

Штепан кашлянул и произнёс негромко, но так, что слышно было во всём зале:

– Минутку внимания! Вот ваш новый товарищ, зовут его Иржиком. – Все отвлеклись от дела. – За обедом познакомитесь получше. – Все кивнули и молча продолжили работу.

– Я посажу тебя за стол рядом с твоим соседом по спальне, что станет непонятно, он объяснит, но без дела у нас болтать не принято, так что привыкай работать молча.

Он выдал мальчику ступку, медный пестик и, отсыпав из длинной узкой банки каких-то белых мелких камушков, показал, как надо их толочь:

– Вот так, легонечко, не спеша, сверху вниз, в мелкие-мелкие крупицы, а потом надо будет растереть всё ровными круговыми движениями. Когда получишь порошок очень тонкого помола, я подойду и покажу, как ссыпать его в фаянсовую ёмкость.

Иржик уселся на лавку и принялся ожесточённо стучать пестиком.

Штепан невозмутимо остановил его:

– Не спеши. Спешка хороша при ловле блох. Кисть не напрягай, иначе рука быстро устанет. Мягко и свободно. Вот так. – Он ещё раз показал, как надо перетирать лекарство. Или это не лекарство?

– А что это за штука?

– О, это один из важнейших в фармакологии ингредиентов – кальциум карбоникус вульгарис.

Иржик оторопел от таких непонятных и красивых слов.

Рядом Берджик из такой же узкой баночки ложечкой набирал зеленоватый порошок, насыпал точно отмеренной порцией в крохотные пакетики из тонкой коричневатой бумаги и укладывал в маленькие картонные коробочки. На каждой коробочке была красиво и аккуратно выведена надпись на тарабарском языке. Похоже, здесь без латыни шагу не ступить.

Иржик засмотрелся, что делают другие. Каждый занят был чем-то своим – кто разливал по пузырькам густую и тягучую жидкость, закрывал эти пузырьки тугими пробками, оборачивал сверху бумажной шапочкой и привязывал треугольную бумажку с латинской надписью, кто, как и он сам, стучал пестиком, кто смешивал в фаянсовой мисочке какие-то жидкости и порошки.

– Эй, ты что, а если муха в рот влетит? Кончай грезить!

– Здорово тут у вас!

– Здорово. Только не у вас, а у нас. Фартук нацепил? пестик в руки взял? – значит всё, свой. Ладно, пока тебе простительно по сторонам глазеть, я и сам первый день толком работать не мог, всё на соседей таращился. Но ты всё-таки и о своей работе не забывай, её за тебя никто не сделает.

– Так я уже вроде всё, растёр эту штуку в порошок. Надо пана Штепана позвать.

– Не пана, просто Штепана. Вот как провизором станет, так и в паны произведём.

Берджик сунул нос в ступку соседа.

– О, да тебе ещё тереть и тереть.

На прятелей кто-то шикнул, и всезнайка, приложив палец к губам, замолчал.

У Иржика уже рука отваливалась, но не показать же в первый день себя слабаком! Наконец к нему подошёл Штепан, который ещё не пан, одобрительно кивнул, достал с полки другую узкую банку с серебряной крышкой и показав, как пересыпать в неё порошок, сразу же наполнил ступку новой порцией белых камушков.

Как же хотелось на улицу, там друзья, небось, в речке купаются или в ножики играют, а он в этом фартуке как приговорённый. Мученик науки тайком вздохнул. Приятель, однако услышал.

– Ничего, втянешься. Ты только не торопись, нашу работу нельзя делать кое-как. От нашего внимания и терпения порой зависит жизнь человека! Усёк? – Одну крупинку переложишь вот в такой пакетик – он потряс коричневой бумажкой, – и отправишь человека на тот свет

– Не врёшь?

– Чего мне врать?

– Скажешь, всё это – яд?

– Великий Парацельс изрёк: «Всё есть яд, и ничто не лишено ядовитости, одна лишь доза делает яд незаметным. И всё, что в больших дозах является смертельным ядом, в малых может спасти больного!»

Иржик слушал как завороженный, а руки сами продолжали работу.

– Эй, ты что творишь!

Но было уже поздно – трах-тарарах! – пестик сорвался, долбанул по краю ступки, та перевернулась и весь порошок снежной пеленой покрыл и стол, и пол, и фартук… – Всё, – промелькнуло у Иржика в голове, – теперь если жив останусь, меня точно выгонят.

– Я не хотел! Неужели мы все сейчас умрём? Умрём из-за меня!

– Тихо, не паникуй, ничего ещё неизвестно, может и умрём, а может и выживем. Что ты у нас растирал? – В ужасе Иржик смотрел, как его приятель берёт щепотку порошка и кладёт на язык.

– Ага, кальциум… если не ошибаюсь… карбоникус…

– Вульгарис, – севшим от волнения голосом уточнил Иржик.

– Точно, вульгарис.

– Ну?

– Что «ну»? – плохи наши дела, вряд-ли до утра дотянем.

Из шока новенького вывел громовой гогот, – естественно, все давно оставили свои пестики и пробирки и наслаждались дармовым представлением.

За спиной у Берджика возник Штепан, дёрнул насмешника за ухо так, что тот взвыл.

– Меньше слушай этого болтуна, и иди-ка скорей к пани Гарджине за тряпкий и ведром. Кальциум… Карбоникус… – Это… Мел! А «вульгарис» значит «обыкновенный».

За работой Иржик и не заметил, как наступило обеденное время. Раздался удар гонга, созывая всех к столу, но никто не вскочил с ликующим воплем, напротив, все спокойно навели порядок на своих рабочих местах и только тогда сняли фартуки и тщательно вымыли руки.

В просторной столовой народ чинно расселся за длинным столом, где перед каждым уже стояла тарелка, а от той тарелки дух – аж кишки с голодухи свело – он же с самого утра кроме глотка лимонада в рот ничего не брал. – Суп! с кнедликами! С тмином и гусиными шкварками! Иржик, отбросив всякое стеснение, пошёл наворачивать за обе щеки. Тарелка быстро опустела, но ей на смену пани Гарджина уже несла такие любимые и такие домашние творожники под вишнёвой подливой! – Уф-ф!.. Вот теперь он наелся! Вот теперь, если и предложат добавки, в него больше не влезает. – Разве что водички, а лучше компотику!.. И когда у него перед носом возник большущий стакан того самого господского напитка, Иржик понял – счастье есть!

Покончив с едой и убрав со стола посуду, все дружно налетели на новенького – знакомиться, хлопать по спине, расспрашивать и рассказывать, шутить и толкаться, вознаграждая себя за долгое неподвижное сидение.

Но вновь раздался удар звонкого гонга, и все куда-то заторопились . – Опять порошки тереть? – конечно, ради такого обеда можно и поскучать над ступкой, но разочарования в голосе Иржик скрыть не мог.

– Нет, сколько бы невежда пестиком ни стучал, аптекарь из него не выйдет. На аптекаря учиться надо. Вот сейчас и начнётся ваша главная работа. – Вы должны разбираться в травах и минералах, знать латынь, проштудировать основные труды по фармакологии, уметь пользоваться самыми разными приборами и ещё много-много всего необходимо вам освоить. Тебе, приятель, придётся начинать с самых азов. Я сам тобой займусь.

А сейчас в лабораторию, друзья, будем отмерять и взвешивать жидкости и сыпучие вещества. Сегодня вы узнаете, что такое гран, драхма и скрупул (аптекарские меры веса), научитесь пользоваться аптекарскими весами, освоите пипетку и медицинский пинцет....

Классная комната, или, как её здесь называли «лаборатория» поражала воображение – в стеклянных шкафах в фаянсовых банках, в тёмных стеклянных бутылках и запечатанных красным сургучом ящичках хранились… ах, чего там только не хранилось, может даже живая и мёртвая вода! На полках стояли книги в кожаных переплётах и в каждой из них рассказывалось как и для чего все эти порошки и жидкости смешивать, какую пользу и какой вред могут они принести.

– Ха, – Берджик считал своим долгом ошеломить своего нового друга, – здесь и книг-то всего десяток-другой, а вот в библиотеке, где хранятся манускрипты!.. Там полок до потолка и выше, и на всех – книги, книги… Их там не меньше, чем здесь банок, а то и больше!

Но сильнее всего потряс Иржика стоящий в углу меж двумя книжными шкафами человеческий скелет! Настоящий человеческий скелет с белым голым черепом, рёбрами и тазовой костью! Манящей жутью повеяло из этого угла. А самые обыкновенные ребята, вызванные от своих столов, панибратски касались белых иссушенных костей и словно некое заклинание произносили латинские слова. Некоторых пан Радомир, старший подмастерье, ведущий урок анатомии, поправлял и тогда весь класс дружно повторял за ним: «Данная кость носит название ос сакрум…» (Оs sacrum (лат.) – тазовая кость)

Когда окончились занятия? что он делал потом? что ел на ужин?.. – хоть убей, Иржик этого не помнил – он был словно в чаду. Штепан даже всерьёз забеспокоился – уж не заболел ли парнишка? Но тряпка с уксусом быстро привела того в чувство, а, прочихавшись, новоявленный ученик аптекаря вспомнил, что мать волнуется, что надо бы её успокоить и доложить, что всё у него прям зашибись, так здорово.

Дома он только и успел, что радостно сообщить, что крокодила пока не видел, зато трогал скелет, что знает теперь несколько мудрёных латинских слов, что старший подмастерье назвал его толковым малым, ну и конечно же, расписал убойную кормёжку, важность для человечества аптекарского дела и свою комнату – Представляешь, ма, на нас двоих целая комната со шкафом! – В общем, вывалил всё и сразу. Потом, без особого огорчения, сообщил, что часто прибегать не сможет, так что до воскресенья пусть не ждут. Наскоро обнял отца с матерью и бегом за порог.

В двери аптеки Иржик постучался когда все разбрелись по комнатам. Берджик, конечно же, не спал, он ждал нового своего приятеля, ведь обоим о стольком хотелось поговорить!

Главный иржиков вопрос был: – А когда пан, то-есть господин аптекарь вернётся? А точно ли он меня оставит? А вдруг я ему чем не приглянусь?

– Да не волнуйся ты, меня тоже пани Гарджина привела и тоже учитель был в какой-то поездке и не сразу вернулся, однако, вот он я, уже больше года здесь и никто меня выгонять не собирается, хотя я за это время и порошки на пол просыпал не раз, и колбу стеклянную из рук выронил и вдребезги разбил. Ох, звону было!

– Здорово влетело? – Иржик приготовился услышать о каких-то страшных наказаниях, вроде порки или запирания в тёмной комнате наедине с крокодилом.

– Ага, влетело, – велели все осколки собрать и три раза это место щёткой вымести.

– И всё?

– А тебе мало? Знаешь, как я тогда наползался?

– Даже тумака не дали?

– Даже не прикрикнули.

– И сладкого не лишили?

– За что? Как можно бедного ребёнка сладкого лишать? Это что же должно произойти, чтобы пани Гарджина меня без сладкого оставила?!

Долго друзья трепались, но усталость взяла своё и они наконец-то уснули. И вот тогда сквозь сон или во сне, Иржик снова услыхал нежный зовущий голосок:

– Спаси меня, Ир-ржик! Спаси! Я – пр-ринцесса Р-розамунда! Отыщи записку с заговор-ром, что снимает заклятие! Р-расколдуй меня!

– Но где же мне искать эту записку? Где искать тебя? – прошептал Иржик.

Но его не слышали, девичий голосок продолжал повторять:

– Спаси меня, Ир-ржик! Отыщи! Р-расколдуй! Я пр-рекрасная Р-розамунда, дочь пор-ртугальского кор-роля. Злой волшебник превр-ратил меня в стр-рашное чудище и только ты можешь меня спасти. Только ты!..

– Но почему я?

– Потому что ты нашёл пр-ряжку! Пр-ряжку с моего башмачка! Не потер-ряй её, Ир-ржик, бер-реги!

Берджик вздохнул, повернулся во сне, и нежный голос смолк.

Ночной сад был полон тихих шорохов и скрипов, сонные птахи возились в гнёздах, кошка выслеживала землеройку, пахло левкоями и какими-то терпкими пряностями. С яблоневой ветки, задев листву, тяжело взлетела синяя длиннохвостая птица.

В окно спален светил тонкий серп молодой луны, серебристый свет лился в узкие стрельчатые окна библиотеки, голубоватые блики скользили по высоким шкафам, по корешкам старинных книг. Зыбкий туманный силуэт медленно двигался от полки к полке, взбирался по приставной лестнице под самый потолок, наклонялся к паркетному полу, тонкая сухая рука доставала книги одну за другой и аккуратно ставила на место:

– Опять нет!.. Опять ничего нет!.. Скор-ро р-рассветёт… Нет, одному мне не спр-равится, один я буду блуждать здесь годами!.. Где же спр-рятана эта чёр-ртова бумажка!?

Вот уже три дня, как Иржик растирал порошки, упаковывал их и даже разливал капли по склянкам и закрывал их притёртыми пробками. Вот уже три дня он учил латинские слова, запоминал названия в атласе трав, наименование костей, соотношение аптекарских мер и весов. Три дня Иржик скрывал от новых друзей как боится приезда аптекаря – а вдруг тот возьмёт, да и выставит его за дверь.

И вот аптекарь вернулся. У парня сердце ушло в пятки, едва он его увидел – сухощавый, черноволосый и черноглазый, в чёрном камзоле. Ему показалось, что это человек сейчас скажет: «Ну что, пр-родашь мне пр-ряжку за тр-ри сер-ребрянных талер-ра?»

Но тот глянул на него не узнавая: – Так это и есть наш новый коллега? Тебя как зовут, мальчик?

– Иржи, господин Аптекарь! Иржи Сланчик. – Иржик так тихо прошептал это, что и сам еле услышал.

– Хорошее имя. А кто твои родители, Иржи Сланчик?

– Отец – Якуб. Якуб Сланчик, Ваша милость, он у меня столяр и краснодеревшик, а мать Катаржина Сланчикова.

– Слышал я про твоего отца, хороший мастер. А ты, значит, учиться решил? Что ж, учись, Иржик Сланчик, учись, в хороших руках наше дело много пользы принести может. И порошки тереть не ленись, ты погляди на картинки в книгах, где изображают нашего брата – везде аптекари или растирают снадобья или взвешивают.

Мастер Йозеф, господин Йозеф из Градубец одобрительно похлопал новенького по плечу и пошёл дальше, а Иржик всё не мог прийти в себя, – он, наконец, понял, чего боялся больше всего, он боялся, что тот чёрный незнакомец и аптекарь – один и тот же человек.

– Нет, ничуть не похож он на того, мало ли народу чёрную одежду носит?! Может, аптекарям положено так одеваться, откуда я знаю? Да и лица я в тот день не видел. И голос совсем другой.

Нет, не похож он совсем! – он и не заметил, что последние слова произнёс вслух.

– Ты о чём?

– Так. Я потом расскажу. Чуть позже. Знаешь, мне так нравится здесь! Столько всего интересного, и никто не задирает нос, что знает и умеет больше. Но скажи, а сам пан… то-есть, господин Аптекарь, какой он человек?

– Он такой человек!.. такой!.. Да мы все за него в огонь и воду!.. Ты ещё сам увидишь, какой он человек.

– Говорят, он никогда не улыбается и всегда ходит в чёрном.

– Так и есть.

– Но почему?

– Я потом тебе расскажу. Чуть позже.

Видно, и в самом деле были у Иржика способности к аптекарскому делу. Как иначе объяснить, что латинские слова чуть не с первого раза накрепко застревали в его голове, что пестиком и ступкой он орудовал, словно фокусы показывал, что на второй день перестал путаться в мелких, похожих на зёрнышки ячменя и на рыбьи чешуйки, гирьках?

Иржик занимался за отдельным столом и учил его, стараясь не мешать основному уроку, Штепан. Так здесь было принято – старший, если он хорошо знает предмет, обучает новичка.

Казалось бы, ребята с утра до вечера были так заняты, аж дышать некогда, однако, и на проказы время находилось, и на беготню. Берджик взялся показать другу всё, что считал интересным, то-есть весь дом от чердака до подвала. И конечно же, перво-наперво, повёл любоваться на того самого крокодила, что висел в большой приёмной под потолком.

– А зачем он здесь?

– Шут его знает. Так, говорят, с давних времён принято в аптеках. Чтобы народ понимал – здесь любое снадобье достанут, коли медицина потребует, Нужен будет для лечения пациента крокодил, так это у нас в два счёта. Народ впечатляется и трепещет.

А это, гляди, похлеще крокодила, – Берджик показал на огромный, в два размаха рук, рог над шкафами. – Это – рог Единорога!

Рог был совсем не похож ни на коровий, ни на бараний – он был прямой и, одновременно, закрученный спиралью. Это ж каким должен быть сам зверь, чтобы носить на себе такую махину?

– Штепан говорил, что это был не простой единорог, а морской!

– Можно подумать, простой единорог на каждом углу встречается! Вот бы залезть да потрогать!

– Будем в этой комнате пыль протирать, вот и потрогаешь.

– Хм, – заметил кто-то за их спинами. Ребята оглянулись – вместе с ними рог разглядывал человек в чёрном. – Вероятно, Штепан говорил, что это не рог, а бивень морского животного, живущего среди полярных льдов? Нарвал – зверь редкий, но отнюдь не волшебный.

– Господин Учитель, – осмелел Иржик. – а на самом деле волшебство бывает?

– Бывает, дружок. И к сожалению, не всегда оно служит благим целям. Тайные знания, они ведь тот же самый яд – в руках лекаря яд лечит, а в руках отравителя?..

Задумывайтесь, друзья мои, почаще задумывайтесь. Тот, кто, не думая своей головой, принимает чужие утверждения на веру, никогда не станет хорошим учёным. Впрочем, и человеком от будет никудышним.

– Учёным? Я?..

– Не считаешь же ты, что аптекарь это только растиратель и взвешиватель порошков? Ты же не рыночным шарлатаном собираешься стать?

Впрочем, я отвлёк вас, друзья от важных дел. – И, кивнув на прощанье, аптекарь ушёл.

– Я дышать боялся, думал, вот нам сейчас достанется, что без спросу по дому шастаем.

– А я, ты думаешь, дышал?

– Слушай, наверное, и в самом деле поздно, пора спать, а то мы завтра за латынью клевать носами будем.

А ночью Иржику опять снилась Розамунда. Она была похожа на крокодила в голубом платьице, плавала под потолком, размахивала рогом единорога и звала: – Ир-ржик, спаси меня! Р-расколдуй!

Иржик проснулся как от толчка. На широком подоконнике сидел большой синий попугай, тот самый, которого они пытались поймать, и глядел на него.

Попугай поклонился, словно важный придворный, разве что шляпой не взмахнул, и произнёс:

– Не бойся меня, Ир-ржик! И не буди своего др-руга.

Р-разр-реши пр-редставиться, я Пьер-рот, любимый попугай несчастной пр-ринцессы Р-розамунды! Я пр-рилетел к тебе из далёкой Пор-ртугалии!

– Из Португалии?

– Как же долго я искал тебя!

– Меня? Почему вдруг меня?

– Потому что только ты можешь спасти мою любимую девочку, мою хозяйку, пр-ринцессу Р-розамунду? – в голосе птицы послышались сдавленные рыдания.

– Принцессу Розамунду?

– Я увер-рен, ты уже слышал это имя. Волею судьбы ты обладаешь талисманом, позволяющим найти несчастную… несчастную… – Тут попугай не выдержал и зарыдал в голос. – Только мы с тобой можем её найти и р-расколдовать!

– Но почему надо её расколдовывать?

– Ах, я и забыл, что ты ничего не знаешь… Так слушай же, юный р-рыцарь!

– Я не рыцарь!

– Не пер-ребивай! Р-розамунда – это единственная и любимая дочь пор-ртугвльского кор-роля. Она была так пр-рекрасна…

– Почему «была?»

Не пер-ребивай, я сказал! Она была так пр-рекрасна, что затмевала всех своей кр-расотой, р-розы увядали от зависти, птицы смолкали, когда звучал её голос.

Но однажды во двор-рце, под видом мудр-реца из далёкого Китая, появился стр-рашный чёр-рный колдун Пир-ранор-р! Чёр-рный потому что всегда ходил в чёр-рной одежде, в р-руках у него была чёр-рная книга в чёр-рном пер-реплёте, знания его были чер-рны и запр-ретны, но, главное, у него была чёр-рная душа.

Когда он вошёл во двор-рец, я почуял неладное, я попытался пр-реградить ему дор-рогу, но он взмахнул чёр-рным плащом и меня словно вихр-рем подхватило, отбр-росило в угол и от сильного удар-ра я потер-рял сознание.

А Пир-ранор-р вошёл пр-рямо в кабинет к кор-ролю и не поздор-ровавшись, не поклонившись заявил, что давно наслышан об ослепительной кр-расоте пр-ринцессы Р-розамунды и готов оказать всему пор-ртугальскому кор-ролевству высокую честь – взять её в жёны.

Кор-роль от возмущения побагр-ровел, кликнул стр-ражу и пр-риказал выбр-росить нахала на улицу.

Пир-ранор-р на это лишь р-расхохотался. Он снова взмахнул чёр-рным плащом, и кор-ролевскую охр-рану р-разбросало по всему двор-рцу, словно это были не могучие воины с тяжёлыми мечами, а невесомые соломинки.

И в этот миг в комнату к отцу, ничего не подозр-ревая и не остер-регаясь, вошла пр-ринцесса Р-розамунда.

– А вот и моя милая невеста спешит мне навстр-речу! – ухмыльнулся Пир-ранор-р. – Что, Пр-рекр-расная Р-розамунда, согласна ли ты стать моей женой?

– Никогда! – воскликнула девушка, – лучше стать ур-родиной, чем выйти замуж за чёр-рного колдуна.

– Что ж, – р-рассмеялся Пир-ранор-р, – будь по твоему, стань же ур-родиной, чудищем, котор-рого будут пугаться все, кто бы ни увидел. Кр-расооту ты сможешь вер-рнуть лишь если согласишься выйти за меня замуж.

Пр-роизнеся эти слова, злой волшебник обер-рнуся сизым дымом и вылетел в камин.

А пр-рекрасная пр-ринцесса на глазах потр-рясённого отца пр-ревр-ратилась в большеголовую и пучеглазую твар-рь с зелёной скользкой чешуёй и р-рыбьим хвостом. Она р-разинула пасть с кр-ривыми длинными зубами, Его Величество р-рванулся было к своей любимице, но от ужаса потер-рял сознание. Когда на шум в комнату вбежали пр-ридвор-рные, пр-ринцессы там уже не было, только её голосок откуда-то издалека повтор-рял «Р-расколдуйте меня! Спасите!» Но голос истаял вдали и в полной тишине пр-розвучал жуткий смех колдуна.

– Да, но причём здесь серебряная пряжка? И почему я? Чем я отличаюсь от других, отчего именно я должен спасти принцессу? Я даже толком не знаю, где эта Португалия.

Но тут Берджик заворочался во сне, мгновенно попугай взмахнул крыльями и очутился на яблоневой ветке.

– Я ещё пр-рилечу, Ир-ржик! И тогда ты всё узнаешь. Пр-рощай! Никому пр-ро меня не пр-роболтайся! – и улетел в ночь.

А Иржик до утра глаз не сомкнул.

Утром Берджик встревожился – с другом что-то не так. Да и не он один заметил, что новенький делает всё словно в полудрёме, не понимает, когда его о чём-то спрашивают и отвечает через раз на третий да и то невпопад. Может парень заболел? Может по дому загрустил?

Тут Иржик и сам понял, что в самом деле грустит по дому, по запаху стружек, по отцовскому заговорщицкому подмигиванию, по тёплым материнским рукам, даже по упрямой козе Блонде и нахальному соседскому рыжему коту.

– Так о чём горевать, – утешил его Штепан, – завтра воскресенье.

Воскресенье! Завтра он пойдёт домой, завтра он, приятелям на зависть, пройдётся по улице в синих штанах и… Нет, фартук придётся здесь оставить. Ну ничего, зато столько всего он понарасскажет – все рты раскроют и закрыть забудут!

И вот наступило воскресное утро. В синих праздничных штанах, в новой синей жилетке юный аптекарь стоял посреди комнаты, а мать с отцом вертели его во все стороны, словно не узнавая.

– Гляди-ка, муженёк, а сынок-то наш повзрослел за эти дни!

– Может, скажешь, и ума набрался?

– А может и набрался, – Иржику не терпелось похвастать. – Я скоро на латыни читать смогу.

– Одёжку тебе справили, не хуже, чем у паныча.

– Это вы меня ещё в фартуке не видели! И со ступкой в руках! Знаете, как ловко я научился порошки растирать?! А пилюли катать?! – Как настоящий провизор! Меня сам учитель похвалил! А ещё я настоящий скелет трогал!..

– Свят-свят, какой скелет?

– Обыкновенный, из костей. Без него науке обойтись никак нельзя.

– Вот что, сын, дома ты говори что хочешь, а на улице чтобы никто от тебя ни о каком скелете не слышал. Понял?

– Понял. – Иржик чуток скис, ведь именно разговор о скелете должен был больше всего поразить его друзей-приятелей. Ну да ничего, зато о чучеле крокодила говорить не возбраняется, а уж о том, что он пил лимонад, что листал огромные старинные книги, которые называются фолиантами, что держал в руках пузырьки с ядом, потому что без яда лекарство не лекарство… В общем, рассказать найдётся о чём. Жаль только, мать не пустила на улицу в синих штанах и жилетке – «Ещё порвёшь или измажешь», – ну да все видели, как он домой при полном параде шёл.

Это был день торжества нашего героя, Иржик не замолкал пока не охрип, а друзья смотрели ему в рот.

Домой он заявился лишь поздно вечером, и, перехватив краюху хлеба с молоком, завалился в кровать.

А утром, птицы ещё не встали, как Иржик был на ногах.

– Ты хоть поешь по-человечески, – попыталась удержать его Катаржина.

– А вдруг опоздаю. Нет уж, я лучше выйду пораньше.

– Угомонись, десять раз ещё до своей аптеки слетать успеешь.

Когда он, запихнув в рот всё разом и не жуя проглотив, выскочил за дверь, Якуб обнял жену:

– Что, мать, похоже наш оболтус наконец-то дело по себе нашёл.

Иоган Штутц стоял навытяжку, а граф, красный от натуги и оттого потерявший всю свою импозантность, изливал на его голову бурные потоки своего негодования, метал громы и молнии, и только чудом, дрожащий и весь вспотевший от страха, секретарь не превратился в горстку пепла. Карлу-Гельмуту фон Ауксброхену было отчего гневаться – последняя ревизия казны, проведённая им, показала, что денег нет. Ни гроша! Зато есть копии его долговых расписок.

В казне!.. Нет!.. Денег!.. Ни на пышную охоту, где он собирался блистать этой осенью. Ни на бал в честь его, графских, именин, а ведь на бал должно было съехаться столько влиятельных и нужных людей! Ни на оплату счетов портных и ювелиров – кто ж не знает, модные портные и ювелиры не любят работать за обещание когда-нибудь заплатить. Платить им надо сейчас, иначе придётся появиться при дворе императора в старых, всеми сто раз виденных камзолах, с уже примелькавшимися перстнями на пальцах, а это всё равно, что вслух объявить о своей нищете. Нет, это невозможно! Это никак невозможно! А подарки тому же императору и его супруге? А милые сувенирчики для милой Агнешки? Неужели Штутц такой тугодум и не понимает, что без этих милых сувенирчиков кроткая и восхитительная Агнесс и в сторону его не поглядит и лопнут как мыльные пузыри радужные мечты о её приданном? А статус! Нищий – это никто! Придворная шушера будет усмехаться ему прямо в лицо!..

Несчастный Штутц не смел открыть рот в своё оправдение и только всё глубже втягивал голову в плечи и старался не дышать. Наконец господин и повелитель внезапно замолчал, перестал метаться по кабинету и уставился на него, выпучив глаза.

– Я… – голос секретаря задрожал и прервался.

– Что “я”, что “я”?

– Я обыскал всё графство, но увы, алхимика найти не смог. – он ещё глубже втянул голову, хотя, казалось, глубже уже некуда. – Но… – поспешил сразу же добавить бедняга, чтобы упредить очередной приступ господского гнева. – Но я нашёл кое-кого, кто готов открыть Вашему Сиятельству некие важные сведения.

– И что этот «кое-кто» хочет получить за свою, кхм… информацию?

– Этого он мне говорить не захотел.

– Когда ты можешь его привести?

– Он здесь, за дверью.

– Так зови его, чего ты ждёшь!

В кабинет вошёл невысокий человек неопределённого возраста в чёрном камзоле без единого украшения. Какой формы был его нос, каков был цвет волос и глаз, уловить, а уж тем более запомнить, было невозможно. Незнакомец кивнул на секретаря, и, подчиняясь этому кивку и мановению графской руки, верный слуга вымелся за дверь, он даже не задержался у замочной скважины. Чувство самосохранения оказалось сильнее любопытства.

Граф сел за стол и уставился на гостя:

– Ну?!

В ответ ни “Вашей светлости”, ни поклонов. Гость, не дожидаясь приглашения, подвинул другое кресло и уселся напротив хозяина.

– Вы искали алхимика?

– Можно и так сказать.

– Вы искали того, кто умеет делать из олова и свинца совсем иной металл?

– Допустим. Вы хотите сказать, что Вы и есть этот человек?

– Нет Но я знаю именно такого.

– Имя? Адрес?

– Не спешите, Ваше сиятельство, имя я назову, но сначала надо....

– Договориться о цене? Я хорошо заплачу.

– Я не ищу денег. Должностей я тоже не ищу.

– Чего же Вы хотите?

– Тот, кто Вам так нужен, будет от всего отказываться. Чтобы он согласился Вам помогать, на него надо будет поднажать. Сильно поднажать. И вот пока он будет у Вас, скажем так – в гостях, я погощу в его доме.

– То-есть, в его доме есть некое сокровище, и Вы, в отсутствие хозяина…

– В этом доме есть библиотека. Стар-ринные, р-редкие, р-редчайшие книги. Мне нужно сделать кое-какие выписки из этих книг.

– Всего-то? И ради этого?..

– Р-ради этого можно многим пожер-ртвовать.

– И многими?..

– Мы др-руг-др-руга понимаем.

– Хорошо. Но сначала я прикажу провести в этом доме тщательный обыск.

– Это как Вашему сиятельству будет угодно. Но очень прошу – пусть Ваши люди действуют аккур-ратно.

– Имя.

– Йозеф.

– Вы издеваетесь?

– Аптекар-рь Йозеф из Гр-радубец.

Незнакомец резко встал, коротко поклонился и, не дожидаясь ответа графа, вышел.

Иржик быстро освоился в аптеке. Всё здесь было ему по нраву. Он никогда не думал, что учёба может доставить не меньше удовольствия, чем игра, что заворачивать пилюли в тонкую бумагу ничуть не скучнее, чем копать червей для рыбалки, что латынь – это не тарабарщина, а красивый язык, и, чтобы его выучить, не надо колдовать, а надо лишь немножко напрячь свою память. Он и сам удивлялся, как быстро научился различать по виду и запаху различные снадобья. Всего несколько дней учёбы, и вот уже тончайшей настройки весы, на которые и дунуть боязно, послушно и чётко работают в его руках.

Попугай уже три ночи не прилетал, и принцесса перестала сниться и звать куда-то нежным картавым голоском.

За эти дни, а вернее вечера, Иржик с Берджиком облазили весь дом от чердака до кухонного подвала, где хранились бочонки с маслом, свиные окорока и вилки капусты. Правда в сухом подвале, специально оборудованном для хранения лекарственных компонентов – это красивое слово так нравилось Иржику! – побывать им не удалось, ключ от него был только у мастера Иозефа.

Как-то Берджик повёл друга в дальнюю нежилую часть дома, где они еще до сих пор не были. В пыльном и заброшенном зале на стенах висели три больших портрета, написанных настоящим художником. Таким портретам место в парадной гостиной, а не где-то в угловом крыле, куда ни хозяева ни гости не забредают..

На одной из картин была нарисована совсем юная женщина в светлом жемчужно-лиловом платье. Она держала на руках маленькую лохматую собачку и нежно кому-то улыбалась. На другой портретист изобразил красивого молодого мужчину с умными и весёлыми карими глазами. – Тёмно-синий камзол. Серебряный перстень на левой руке… – На кого-то этот человек был очень похож, на кого-то знакомого… И была здесь ещё одна картина чуть поменьше, с неё, как живая, глядела девочка лет восьми, кареглазая в отца и светловолосая в маму. Казалось, она сейчас выпрыгнет из рамы и побежит по коридору радостно смеясь…

Таких картин Иржик не видел никогда. Вообще-то, если не считать вывесок да росписи в церкви, картины он видел только раз в жизни, когда был с отцом в доме бургомистра. На них тоже были нарисованы мужчины, женщины и дети, только у всех, даже у младенцев был надменный вид, а лица казались деревянными.

– Кто это?

– Ты никого не узнаёшь.

– Нет. Хотя… мужчина… кого-то он очень напоминает…

– Это же наш учитель.

– Не может быть! Да нет же! – Этот совсем молодой!.. И улыбается!..

– Вот тебе и молодой… Всего-то три года прошло. Я сам конечно, его уже таким не видел, но ребята рассказали.

– А девочка? И эта дама? Такая красивая! Такая нарядная и счастливая! Это, наверное, принцесса?

– Принцесса? – нет, это Элишка, жена мастера Йозефа. Они очень любили друг-друга, но однажды она тяжело заболела, и сколько врачи ни бились, каких Учитель лекарств ни доставал, спасти её не удалось. Он так тосковал, что чуть не сошёл с ума, и ушёл бы, истаяв, вслед за женой, – так пани Гарджина говорила, – если бы не дочка. Марушка вернула его к жизни.

И вот, где-то через год после смерти жены, пришёл к Учителю незнакомец – уже в годах, небольшого роста, в чёрной дорогой одежде. Никто не смог запомнить его лица, даже цвета глаз или волос, но всем запомнился тяжёлый властный взгляд. Дверь кабинета осталась немного приоткрытой, говорили оба достаточно громко, и ученикам в лаборатории многое было слышно.

Незнакомец сначала долго распинался о величии чистой науки, – ребята запомнили чуть не каждое слово. – Ах, он так высоко ценит своего учёного собрата! Ах, такой исключительной личности не место в этой глуши! Ах, слава о библиотеке мастера Иозефуса дошла до самых отдалённых мест! – и ду-ду-ду и тру-ту-ту и бочонок патоки!.. – Потом он многозначительно помолчал и выдал главное, ради чего и приехал “в эту глушь” – он готов за любые деньги приобрести записку Бавора Радовского. – Ту самую записку, ну, Вы меня понимаете. (Бавор Радовский из Густиржан – чешский алхимик, живший в 16 веке)

– Нет, я Вас не понимаю. Вы ничего не перепутали? Вы уверены, что это предложение имеет ко мне хоть какое-то отношение? Когда-то я приобрёл кулинарную книгу, принадлежащую перу Бавора из Густиржан, там были весьма забавные рецепты, великий алхимик был не дурак вкусно поесть, но эта книга была отпечатана в Пражской типографии и, конечно же, в ней не было никаких записок.

Незнакомец продолжал упрашивать: – Вам эта бумага не нужна, в вашей библиотеке она будет пылиться забытая всеми, а в моих руках принесёт пользу!..

– Но что такого особенного в этом клочке бумаги?

– Вы ведь держали этот “клочок” в руках, и отлично знаете, что это такое. Вы запиской не воспользовались, значит она вам не нужна. Так продайте её тому, кто не упустит шанса.

– Что же вы собираетесь с ней делать.

– Я найду, что с ней делать, что делать с заклинанием, дающим власть над тайными силами.

– Это совершеннейшая чушь. Прошу простить, но нам придётся прервать столь занимательную беседу, меня ждут дела.

– То-есть Вы предлагаете мне уйти? Уйти с пустыми руками?

– Чего ещё Вы могли ожидать?

– Я мог ожидать, что буду разговаривать с умным человеком. Что ж, я уйду. Но Вы ещё пожалеете, горько пожалеете, что не пошли мне навстречу.

И он вышел, хлопнув дверью.

А на следующий день пропала Марушка. Все с ног сбились, пытаясь отыскать хоть какой след, увы, девочки никто не видел. С того дня господин Йозеф словно состарился, он почернел от горя. Больше никто ни разу не видел улыбки на его лице.

Знаешь, почему он так часто уезжает? – Он ищет. Он надеется.

– Значит, её тоже похитили?

– Тоже? Ну-ка, ну-ка, выкладывай! – Тут-то Иржик и рассказал ему про принцессу Розамунду.

– Наверняка, это тот же колдун! Слушай, познакомь меня со своим попугаем!

– Я попробую. Обещать не стану, уж больно он вредный и обидчивый. Ты лучше, на всякий случай, не показывай, что нас слышишь, притворись спящим, ладно? Если что, можешь быть уверен – я от тебя ничего скрывать не стану.

– Слушай, так ты теперь не просто Иржик, ты у нас – о-го-го! – ты у нас – рыцарь серебряной пряжки!

– А по шапке не хочешь!

– За что?

– За рыцаря.

Граф Карл-Гельмут фон Ауксброхен молча ходил по кабинету. Из угла в угол, из угла в угол. Он думал, но это только называется «думал», потому что никакие мысли не приходили ему в голову. Если бы с кем посоветоваться, но не с Штутцем же!

После разговора с тем странным посетителем, он пригласил городского аптекаря мастера Йозефа из Градубец в замок и теперь очень об этом жалел, потому что Йозеф из Градубец на все его вопросы, просьбы и приказы отвечал искренним удивлением – ни алхимией, ни, упаси господь, колдовством он в жизни не занимался, его дело – изготавливать лекарства. Он, конечно слышал о трансмутации металлов, и даже не считает её шарлатанством, как многие его коллеги, но он уверен, что добытое таким способом золото окажется во много раз дороже обычного. Да, свинец дёшев, но дороги другие компоненты и оборудование. И потом, даже теоретически, он не знает, как к этому делу приступить.

Теперь аптекарь предупреждён и затаится. Надо было слушать знающего человека и брать алхимика тёпленьким прямо из постели, вместе с домочадцами. Протомить пару деньков в тюремном подвале, пригрозить пытками, а в случае, если угрозы не помогут, можно и пощекотать немного и огоньком подпалить – даром что-ли тюремный палач хлеб ест?

Только не всё так просто – Йозеф из Гардубец это вам не пекарь и не башмачник, лучшие врачи города покупают лечебные снадобья только у него. А эти самые врачи имеют такие связи, какие никакому графу не снились!.. И потом, говорят, и сам аптекарь не из тех, кого голыми руками возьмёшь – с кем-то там из знатных умников научную переписку ведёт, кому-то от застарелой хвори помог избавиться, книгу редкую для императора достать сумел – вот ведь пролаза!.. Такого гуся без шума не ощиплешь – заголосят профессоришки, будто это им наступили на мозоль, да и во дворце отыщутся «доброжелатели», намекнут государю, мол, граф фон Ауксброхен зарвался и превысил свои права, потому что арестовать такую фигуру можно лишь по высочайшему приказу. Это же додуматься надо – безродный аптекарь – фигура!

Но ведь деньги нужны, позарез нужны деньги! В конце-концов, можно придумать, что было покушение… На меня, графа фон и так далее… Попытка отравить… – уж яд-то в аптеке запросто найти можно, вот оно и доказательство… Или раскроется некий заговор… Нет, заговор – плохая идея, понаедет свора ищеек, потребует отправить арестованных в столицу, сообщников начнут искать… С другой стороны, я же не собираюсь долго держать столь важную персону под замком, и казнить никого не собираюсь – так только, на испуг взять.

Думай, Карл, думай, время уходит!

Попугай опять пропал на несколько дней, а когда объявился, не захотел ни о каких берджиках даже слушать.

– Запомни, что знают двое, то знают все! Твой Бер-рджик болтлив и нахален! Я, надеюсь, ты ни слова о пр-ринцессе ему не сказал?

Иржик замотал головой, а Берджик затаил дыхание и накрепко зажмурил глаза.

– Вот и пр-рекрасно! – попугай забылся и заговорил чуть не в полный голос, испуганно покосился на спящего, и снова перешёл на шёпот: – А тепер-рь слушай! Я снова летал в Пор-ртугалию и там у стар-рой цыганки, гадающей по пламени свечи, выяснил наконец-то, где находится бумажка с заклинанием, котор-рое поможет р-расколдовать несчастную Р-розамунду. Она находится здесь! Пр-редставляешь, здесь! В этом доме! Не зр-ря сер-ребр-ряная пр-ряжка пр-ришла тебе в р-руки!

– Но я тогда не имел никакого отношения к этому дому! И не бывал здесь ни разу. Я же совершенно случайно сюда попал.

– Тебя вела сама Судьба! А с Судьбой не спор-рят!

– И всё же странно – как оно, это заклинание, оказалось здесь, где о Португалии-то не всякий знает?

– Не заклинание, а бумага, на котор-рой оно записано. Ах, вот это как р-раз пр-росто –однажды у какого-то букиниста ваш аптекар-рь – а его мотает по всему свету – пр-риобр-рёл стар-ринный атлас тр-рав и минер-ралов, а в атлас случайной закладкой между стр-раницами, была вложена маленькая записочка. Ты должен, ты пр-росто обязан помочь мне её найти.

– Я? Но как? Об этом, наверное, лучше поговорить с Учителем.

– Нет! Твой Учитель ничего не должен знать! Я понимаю, ты им очар-рован. Ах, ты ещё слишком юн и довер-рчив! А я, увы, давно научен гор-рьким опытом… О, я дор-рого заплатил за то, что вер-рил людям!.. Возможно, синьор-р из Гр-радубец замечательный человек, но меня он чем-то настор-раживает. Внешне он слишком сильно напоминает мне, – нет я не хочу его обидеть, но и пр-ромолчать не впр-раве, – внешне он напоминает мне пр-роклятого Пир-ранор-ра! Ваш аптекарь тоже всегда ходит в чёр-рном! Ты не забыл ещё того господина, что хотел купить у тебя пр-ряжку?

Никто, слышишь, никто ничего не должен знать ни о пр-ринцессе, ни о заклинании. Ты сам тайком поищешь эту записку ср-реди книг в библиотеке. Её легко узнать – это узкая полоса желтоватой бумаги, сложенная вдоль текстом внутр-рь и немного опалённая по кр-раю, словно кто-то пытался её сжечь. Ты найдёшь эту бумагу и пр-ринесёшь её мне!

– Но это же воровство!

– Не кр-ричи, ты всех пер-ребудишь! Как же с тобой тр-рудно!

Я могу понять твоё негодование. Но никто даже не заметит исчезновения этого кр-рохотного клочка. К тому же, мы ведь вер-рнём записку обр-ратно. Р-расколдуем пр-ринцессу и ср-разу же вер-рнём. Нам чужого не надо.

Тут Берджик вздохнул чуть громче обычного ипопугай, на лету прохрипев: – Пр-рощай, Ир-ржик! – скрылся в темноте сада.

Берджик вскочил с постели и, по пояс высунувшись из окна, долго всматривался в переплетение ветвей. Попугая нигде не было видно.

– Уф, рука затекла, еле выдержал. Ты что, и вправду будешь искать записку. Не по душе мне что-то эта крикливая птица.

– Знаешь, я думаю, обо всём надо рассказать Учителю, а там, как он скажет. Без его ведома я не собираюсь шарить по полкам.

– Это ты верно придумал.

Внезапно громкий стук прервал их разговор. Это колотили во входную дверь. Ребята, как были босиком и в ночных сорочках, выбежали в коридор. В окнах, выходящих на улицу, метался свет – это горели факелы в руках городской стражи. Пани Гарджина, едва успевшая накинуть платок поверх ночного платья, поспешила отпереть, и в дом буквально ворвался вооружённый до зубов отряд. Всех подняли с постелей, хорошо ещё, «милостиво» позволили накинуть на себя кое-какую одежду. Иржик с Берджиком наскоро влезли в штаны, обулись, натянули рубашки, и тотчас их погнали вниз, в большой торговый зал Капитан развернул свиток с красной гербовой печатью и громко зачитал обвинение, предъявленное городскому аптекарю Иозефу из Градубец. Обвинение было более чем серьёзным – попытка покушения на жизнь его светлости графа Карла Гельмута фон Аугсброхена, изготовление ядов, использование чёрной магии и хранение запретных книг.

Всех, словно овец, согнали в кучу, оттеснили к стене и начался обыск. Срывали, вытряхивали, крушили всё без разбору, даже не пытаясь сделать вид, что ищут что-то, и продолжался этот кошмар всю ночь и всё утро. Никому не позволили присесть, не дали выпить и глотка воды. Факелы метались по дому, с грохотом на пол падали фаянсовые банки с лекарствами, бутыли с настойками, книги с полок. Осколки, клочки бумаги, порошки, драгоценные восточные маслА, едкие кислоты – всё перемешалось под ногами солдатни. Иржику показалось, что сейчас вспыхнет пожар и все они сгорят в страшном огне.

Все двери в доме распахнули настежь, во всех комнатах чужие руки рылись в вещах, в дальнем угловом зале полетели на пол портреты и тяжёлые золочёные рамы раскололись от удара. Маленький узенький листок бумаги вылетел из-за разбившейся рамы, гонимый сквозняком вылетел в дверной проём, перелетел под потолком в торговый зал и спланировал чуть не под ноги Иржику. Стража была так увлечена обыском, что не обратила внимания на подобную мелочь. Осторожно, чтобы никто не заметил, Иржик нагнулся, будто бы почесать ногу, и, ловко подхватив записку, сунул её в карман.

Похоже, стражники сами не знали, что они ищут. Зато они знали, что должны внушить этим наглым горожанам. – Страх. Неподдельный, нутряной страх. – Больно уж все образованными стали, скоро никого бояться не будут. А страха не станет, весь порядок рухнет. Вон как этот аптекаришка глядит – так бы и испепелил взглядом! Ничего, найдётся и на его гордыню укорот!

Внезапно, с криком: «Идиоты! Кр-ретины! Что вы твор-рите!» на стражей спикировал синий попугай. Он бил тяжёлым клювом по загребущим рукам, взлетал под потолок и оттуда орал: «Прр-рекр-ратить безобр-разие, ур-роды!» Одному из ретивых служителей закона, ринувшегося ловить говорящую диковину, птичка чуть не продолбила голову, другого едва не оставила без глаза. Но силы были слишком неравны – попугая схватили, скрутили, едва не вывернув крылья, и, сорвав платок с плеч пани Гарджины, обмотали словно мумию египетскую, так что тот не то что орать, сипеть не мог.

Вот это подфартило! Да за такую редкость, как говорящий попугай, какой-нибудь богатенький и тщеславный купчик никакого серебра не пожалеет. Хотя, граф непременно на эту диковину лапу наложит. Жаль. Но что-нибудь и граф даст, хоть пару монет прибавит к давно обещанному жалованью.

Ловлей попугая завершился разгром аптекарского дома, капитан стражи решил, что достаточно поусердствовал, выполняя порученное дело. Факелы к тому времени догорели, да и не было в них больше надобности – солнце давно стояло в зените. Вокруг аптеки собралась толпа, привлечённая ночным шумом. Аптекаря, подмастерьев, старших учеников и пани Гарджину под взглядами чуть не сотни испуганных и любопытных глаз, вывели из дома, а к ничего не значащей «малышне», как презрительно окрестили Иржика с Берджиком графские слуги, было велено выметаться отсюда, пока целы.

Арестованных, подгоняя толчками, погрузили в закрытые наглухо кареты и разогнав толпу, повезли через весь город.

Прячась за чужие спины, вжимаясь в стены домов, друзья побежали следом. Увы, ничего радостного узнать они не смогли. Только увидели, как распахнулись ворота тюрьмы и вновь захлопнулись со скрипом и скрежетом.

Куда им теперь идти? Попадаться на глаза знакомым очень не хотелось. Надо пробираться домой, город, наверняка, взбудоражен слухами, родные не могут не волноваться, надо их успокоить, а уж потом они решат, что делать дальше.

Ребята решили не разделяться, вдвоём они чувствовали себя как-то уверенней. Кривыми переулками, поросшими бурьяном закоулками, немыслимыми задворками ребята пробрались к крохотному, осевшему в землю по самые окна, белёному домику пани Божены. Друзья протиснулись сквозь дырку в заборе к задней стене дома и, словно воры, прокрались к дверям. В крохотном, но ухоженном палисадничке на верёвках сушилось бельё. Молодая женщина с тревогой глядела на дорогу.

– Мам! – окликнул её тихонько Берджик.

– Ох! – только и сказала пани Божена. Приоткрыла дверь, ребята юркнули внутрь, и лишь здесь Божена запричитала – Мальчик мой, что же такое творится! Что теперь будет?

Берджик кинулся обнимать и успокаивать плачущую мать: – Ты что, мам, у нас же всё в порядке, надо только, пока шум не уляжется, где-то отсидеться, а там мы что-нибудь да придумаем.

– Знаю я твоё «придумаем»! Сиди тихо и не высовывайся.

Пани Божена одна растила сына, брала в стирку бельё, мыла в богатых домах полы, крутилась как могла, потому что лет десять назад, когда маленький Берджик только-только говорить учился, забрали её мужа, её любимого Гонзу, в солдаты, и сгинул он непонятно где.

– Ты, мам, только не волнуйся, всё ещё обойдется. Обязательно обойдётся.

– Что же я голодными вас держу?! Сейчас что-нибудь на стол соберу…

– Мам, не до еды сейчас, надо к иржиковым бежать. Ты нам только воды дай – мы, наверное, целое ведро сейчас выпьем, так в горле пересохло. Э, да не плачь ты, ты же у меня не любишь хныкать! Ну, ты же знаешь – я везунчик, быть того не может, чтобы я да не выкрутился! .

– Пани Божена, не переживайте зря, никто нас искать не собирается, кому мы нужны? Денька два где-нибудь перекантуемся, а там видно будет…

У Иржика мать тоже плакала, а отец сидел мрачный.

– Вас бы пока где-нибудь спрятать, хоть в подвале.

– Па, чем подвал лучше тюрьмы, сам подумай? Да не раскисай, ма, – всё уладится, вот увидишь.

– И всё же, лучше бы вам пересидеть где-то эти дни подальше отсюда.

– Вот что, – взяв себя в руки, решила пани Катаржина – отошлю-ка я вас к сестре в деревню. Помнишь тётку Терезу? Впрочем, откуда? – ты был совсем крохой, когда она у нас гостила. Уверена, сестрица только обрадуется, если вы у неё поживёте месяц-другой. Свои детишки у неё выросли, внуки ещё не появились, дом большой… Мы с отцом чиркнём ей пару строк, а то свалитесь как снег на голову… – Слёзы высохли, едва Катаржина поняла, что надо делать, – доберётесь, нам весточку отправьте. А пока отсидитесь в старом сарае, отец вас проводит. – отец молча кивнул.

Заброшенный сарай стоял на холме над излучиной Свратки. Внизу тихо плескалась река, комары назойлива зудели над ухом, солома была жёсткой и исколола все бока, нет никак невозможно было заснуть. Ну хоть тресни! Хотя, если бы на душе у ребят было спокойно, если бы не съедала их тревога за судьбы людей, ставших близкими, чуть не родными, спали бы они давно без задних ног.

Всю ночь друзья шептались, всю ночь ломали головы, как вызволить своих из беды, а под утро кое-что удумали. Теперь всё зависело от везения.

Пани Божену долго уговаривать не пришлось. Она перемолвилась парой словечек со своим двоюродным братом Войтеком, который служил у графа «прислугой на всё», и тот обещал провести «отчаянных сорванцов» в замок и помочь «кому не надо на глаза не попасться». Он и одёжку старую для такого случая раздобыл. – Мало ли народу по замку шляется, на вас и внимания не обратят. – Ребята подвернули рукава, закатали штаны – годится!.

И вот, едва свечерело, друзья пробрались – нет, не к замковым воротам, а к незаметной калитке. Войтек уже ждал их.

–Топайте за мной, след в след как волки на тропе, я остановлюсь, и вы замрите, и без меня чтоб никуда не соваться – запросто заблудитесь.

Уж не знаю, что вы задумали, только ей-ей, у самого давно руки чешутся щёлкнуть по носу нашего надутого красавчика. Вы бы видели, как он на нас глядит – как на грязь под ногами. Мы и взгляда его не стоим. Прислуга для него не люди, нет – что-то вроде скотины

Вчера горничная, девчонка, лет пятнадцати, не больше, расплескала немного кофе, не на скатерть даже, на блюдце, так он приказал её на конюшне кнутом отхлестать! Девочку кнутом! Потом, правда, простил, но для этого она перед ним на коленях ползала. Милосердный он у нас. Жалостливый. Ручку свою барскую для поцелуя сунул и простил. Уйду я отсюда, ей-ей уйду, хоть в солдаты, хоть в повара.

Войтек рассказывал, а сам вёл ребят по каким-то узким коридорам, по витым лестницам, раза два они прятались за тяжёлыми пыльными портьерами. И вот, наконец, пройдя через гардеробную, оказались в графской спальне.

Там, в окружении бронзовых коней, фарфоровых дам и хрустальных флаконов, стояла покрытая шёлковым покрывалом кровать. Над кроватью высилось что-то вроде тяжёлой пышной юбки, какие носят богатые пани, только навряд ли найдётся пани таких габаритов.

– Эта бандура балдахином называется, для чего она, убей бог, не знаю, – говорят, всем знатным господам такие положены. Вы, друзья, меньше глазейте, давайте-ка, залезайте сюда – Войтек показал на портрет немолодой дамы в бархатном чёрном платье. У старушки был строгий холодный взгляд и словно приклеенная к губам снисходительная улыбка.

– Слушай, перед этой бабулей так и хочется вытянуться в струнку и покаяться во всех смертных грехах

– Это прабабка нашего графа, добродетельная и несравненная Августа-Шарлотта фон Ауксброхен. Говорят, добродетельная Августа отравила любимого своего муженька, причём очень вовремя отравила, иначе тот пустил бы и её и маленького сынишку по миру без гроша в кармане. Почему-то этот портрет не поместился в парадной гостиной, и граф велел повесить его здесь, в спальне. По замку ходят слухи, будто граф перед сном советуется с бабкой во всех важных делах.

– С портретом?

– Ну да.

– И та, с портрета, отвечает?

– Кто её знает. Впрочем, думаю, это враки.

За портретом оказалась крохотная ниша, заставленная вениками и вёдрами, видимо, чтобы уборщицам далеко не бегать. Здесь было темновато, но если чуть раздвинуть шторы, в щёлку можно было видеть всю спальню.

–Учтите, сидеть в этом чулане вам придётся довольно долго, наш граф ложится далеко за полночь, правда, он и встаёт чуть не в полдень. А сегодня так вообще куда-то уехал, то-ли в ратушу, то-ли в тюрьму.

Ну, я пошёл, а вы никуда не высовывайтесь.

– А если…

– А если очень подопрёт, вон за той шторкой зелёненький горшок спрятан, ночной вазой называется, так что воспользуетесь графскими удобствами.

Ребята сели на перевёрнутые вёдра и приготовились ждать.

Ждать пришлось долго. Очень долго. У них уже и ноги свело, и в голове туманилось, и глаза сами-собой слипались. Закимарив, Берджик покачнулся, чуть не опрокинув свой насест.

– Тихо ты!

– Я же не нарочно. Слушай, а ведро-то хорошо гудит! Да, ты не злись, я шум подымать не собираюсь. Ты только послушай, что я подумал… – Берджик что-то зашептал приятелю в самое ухо.

– Ничего не расслышал, щекотно только. Да не повторяй ты, понял я всё, понял.

– Тш-ш!

За дверью раздались лёгкие шаги. Вошла служанка, зажгла свечи, сняла и аккуратно сложила покрывало, поправила одеяло и взбила подушки. Вышла.

И снова тишина.

Наконец, шаги, словно сдвоенные, словно кто-то ступал твёрдо и уверенно, а второй семенил следом чуть пританцовывая. Дверь снова распахнулась и в спальню прошествовал граф. Рослый. Внушительный. Самодовольный. А за ним – камердинер. Камердинер помог снять с графа парик и нахлобучил его на деревянную болванку. Потом, вертя графскую персону, словно тряпичную куклу, распустил шнуровку на одежде, расстегнул парадные золотые пуговицы и, точно с малого ребёнка, стал снимать с хозяина туфли с пряжками и бантами, парчовый камзол, рубаху тонкого голландского полотна, плотно облегающие шёлковые штаны, а вместе с одеждой – всю внушительность и самодовольство. А когда графа обрядили в ночную рубаху и ночной колпак с кисточкой, он словно сдулся и стал меньше ростом.

Низко кланяясь и пятясь задом, камердинер вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

– Ну ложись же ты, наконец, засыпай, холера тебя дери! – хотелось крикнуть Иржику.

Но граф словно и не собирался ложиться. Он мерил спальню шагами и что-то бубнил себе под нос. Слов ребята понять не могли, но граф явно был недоволен.

Единственное, что друзья смогли разобрать: – Ничего этим болванам нельзя поручить! Приволокли какую-то щипанную птицу, на кой чёрт она мне сдалась!

Наконец, он лёг, поворочался минут десять, кряхтя и ругаясь, и захрапел.

Заговорщики для верности подождали ещё пару минут, потом ткнули друг друга в бок:

– Пора!

– Пора! – и Берджик с силой ударил в ведро. Ведро загудело не хуже колокола.

Граф с вытаращенными глазами вскочил в постели:

– Где!? Что?!.

Иржик сунул голову в другое ведро и завыл утробным голосом:

– У-у-у!.. Горе тебе, мой маленький Карл!..

Маленького Карла прошиб холодный пот, он хотел заорать, но вместо крика из глотки вырвался придавленный писк:

– Кто посмел! – он протянул руку, чтобы позвать слуг, но рука тряслась и никак не могла ухватить шнур колокольца.

Снова загудело пустое ведро. Снова невесть откуда обрушился воющий голос:

– У-у-у! Горе тебе, горе! Бедный несчастный Карл! Бедный мой внук! Что ты наделал! Теперь тебе не спастись!

– Кто это? – с трудом разлепил дрожащие губы граф.

– Это я, Августа-Шарлотта фон Аугсброхен, твоя прабабка, явилась тебя предупредить, что ты совершил страшную ошибку, страшную ошибку-у-у!..

– Но ты же давно умерла!..

– И ты скоро умрёшь! – Услышав эти слова, граф и в самом деле едва не помер от ужаса. – Знай, звёзды расположились так, что нить твоей жизни зависит от нити жизни аптекаря, и если хоть один волос упадёт с его головы, если хоть одна царапина окажется на теле любого из его домашних, – любого, от подмастерья до кухарки, – ты на рассвете умрёшь в страшных мучениях!

– Умру?..

– Горе тебе, горе!

– Боже, но что я могу, сейчас уже ночь!

– Ты должен успеть, если хочешь жить. До рассвета осталось четыре часа. Спеши! Может быть, это последние часы твоей жизни!

– Господи!

– Спеши, иначе будет поздно. Да, и не забудь объявить на весь город, что аптекарь был арестован по ложному оговору.

– Но бабушка!..

Берджик снова ударил в ведро И «бабушка» всё тиши и тише повторив – «Иначе будет поздно!.. Иначе будет поздно… Иначе будет…» замолчала.

Граф судорожно вцепился в шнур колокольчика и поднял трезвон на весь замок.

В спальню влетел, одеваясь на ходу, перепуганный камердинер.

– Ваше сиятельство!

– Живо, одеваться, закладывать карету. Я еду в тюрьму.

Вышколенный слуга не стал задавать лишних вопросов.

Их сиятельство никак не мог попасть дрожащими руками в рукава, ему казалось, что дурак лакей нарочно долго возится со шнурками и пуговицами, но распекать «бездельника» было некогда. Так, в незастёгнутом камзоле, кое-как натянув парик на голову, он выбежал из комнаты. Камердинер помчался следом, пытаясь на ходу оправить графскую одежду.

Навряд-ли наши друзья смогли бы выбраться незамеченными, если бы не Войтек, ночной замок гудел как потревоженный улей. Никто не мог понять, что произошло, отчего вдруг хозяин выскочил среди ночи как ошпаренный кот, а, главное, чего ожидать от него, когда он вернётся.

Из занавешенной клетки раздавалось: «Кар-раул!.. Гр-рабят!.. Пожар-р-р!..» – видно, птице немалое удовольствие доставлял этот переполох. Наконец, попугай так достал всех, что клетку отнесли в пустую гостевую комнату и заперли там, – пусть орёт сколько влезет, лишь бы людям не мешал. Но, едва в двери повернулся ключ, сквозь прутья клетки поплыл зеленоватый туман, повисел немного под потолком, собираясь в мутное облачко, и потянулся к раскрытому окну.

Ребята ещё не успели добраться до домика пани Божены, когда навстречу им по опустелым улицам от тюрьмы к дому аптекаря прогромыхали кареты в сопровождении всадников с факелами. Кто-то зычным голосом кричал, будя обывателей: «Дорогу Первому городскому аптекарю!» – и кошки, испуганные этим криком, разбегались по подвалам и чердакам.

А вскоре три стражника на трёх безлюдных городских площадях при свете факелов надрывали глотки: «Мы, Карл-Гельмут, граф фон Ауксброхен, доводим до сведения всех и каждого в славном городе Червен Клоднице, что по злому наговору завистников вчера был заключён в тюрьму Первый городской аптекарь мастер Иозеф из Градубец. Мы, зная вышеупомянутого мастера Иозефа как человека кристальной честности и примерного поведения, вмешались и, вовремя разоблачив злодейский замысел, не позволили покарать невинного. Пусть же все и каждый помнит, что правосудие неподкупно и справедливость под нашей рукой торжествует.»

– Быстро граф дела делает. Сколько там до рассвета?

– Да уж почти светает. Успел.

– Жить захочешь, не то успеешь. Ну что, можем теперь спокойно вернуться в аптеку? Теперь уж никто нас пальцем не тронет. – Берджику, разгорячённому пережитым приключением, так хотелось скорей в красках всё живописать друзьям.

Иржик задумался на минуту, а потом, неожиданно для себя самого, выдал:

– Знаешь, Берджик, я решил всё же найти эту Розамунду. А вдруг она и в самом деле меня ждёт?

– Что ей у нас здесь делать? Где эта Португалия, ты хоть знаешь? Нам туда и в пол-года не добраться.

– Принцесса где-то здесь, в наших краях.

– Не дури, откуда ей здесь взяться?

– Мало ли куда мог занести её тот колдун!.

– А что говорит твой попугай?

– Чепуху он говорит. Да обойдусь я без попугая.

– И как же ты её собираешься искать?

– А вот так просто – пойду от деревни к деревне, и всюду буду спрашивать, а не поселилось ли где неподалёку чудище-сташилище..

– Дождёшься, что тебя за ненормального примут.

– А начхать.

– А жрать что будешь?

– Мать мне чуток в кошелёк обещала подбросить, а там что-нибудь заработаю. Была бы голова на плечах да руки не крюки.

– Хорошо, ну найдёшь ты какую-нибудь чучундру чешуйчатую, а как расколдовывать будешь?

– А это видел? – Иржик достал из штанов смятый комом клочок бумаги с обгорелыми краями. – Это я во время обыска нашёл и в карман сунул.

– Что ж ты его смял так?

– Нет, я должен был стражников попросить отвернуться, пока я записочку расправлю да сложу аккуратненько.

Иржик развернул бумажку.

– Тут какая-то галиматья.

– Это не галиматья, это слова заклинания. Их не понимать надо, а правильно и чётко произнести.

– Я иду с тобой.

– Мать-то отпустит?

– А мы скажем, что к твоей тётке пойдём, немного у неё пересидим, пока здесь всё успокоится, и вернёмся.

И вот уже наши друзья, болтая ногами и языком, помогают расторговавшемуся в городе мужичку скоротать дорогу. Телега скрипит, коняга не спеша тащит её по накатанной колее. Жаворонки в небе звенят, травы пахнут аж голова кругом!.. Приволье!.. Благодать!

– И куда ж вы, пацанята, одни направляетесь?

– А к тётке, погостить. Больно звала – говорит: «Хочу на племяшей поглядеть, тощие, небось, надо бы молочком деревенским отпоить.»

– Да, молочко деревенское не чета вашему городскому. Как нацедят тебе полную кружку, а над кружкой пена – аж пар идёт. А к молоку – ломоть свежего хлеба с солью – никаких тебе пирогов не надо.

А правда, что у вас тут в городе чернокнижник объявился? Говорят, чёрные кареты ночью без кучера по улицам мчались, а в них колдун в чёрном плаще без лица. А следом на чёрных конях чёрные слуги с факелами?

– Не, такого не слыхали. Враки, должно быть. А вот слышали мы от верного человека, будто ночью пришла к нашему графу покойная его прабабка – то-ли с портрета сошла, то-ли в трубу влетела, только разбудила она его среди ночи и велела, пока не поздно, невинных людей из тюрьмы повыпускать, иначе мол внучек до рассвета не доживёт.

– Да-ну! И что граф?

– Граф? Подштанников не натянув, помчался в тюрьму запоры отпирать.

– Чудеса! В бабку с портрета с трудом, но верится, а вот чтобы наш граф невиновных спасать помчался!.. Да ещё без подштанников!.. Эх, а у нас в деревне никаких чудес не бывает.

– Что, и чудищ поблизости не водится.

– Никаких, разве что безрогая коза бабки Марты

– Жаль?

– Отчего жаль-то? И без чудищ жить неплохо.

– Хоть глазочком бы поглазеть! Говорят, в здешних лесах кого-только не встретишь!.

– Зайцев встретить можно, оленя, коли повезёт… Кабана… Да хоть волка. А про нечисть какую мы и слыхом не слыхали.

Так, болтая, доехали они до развилки. От развилки телега покатила направо, а мальчишки, сверившись с запиской, которую дала им Катаржина, потопали по левой колее.

Пару раз их перегоняли чьи-то телеги, но никто больше подсаживать попутчиков не спешил.

Так и шли они до самых сумерек, задержавшись только у ручейка, где набрали свежей воды и вволю натрескались растущей вдоль обочины земляники. Больше есть ничего не хотелось – так устали..

Переночевали ребята на опустевшем сеновале. Сначала не давала спать мышиная возня, потом непривычная для горожан тишина.

Утром выпили воды из баклажек, слопали по ломтю хлеба с домашней колбасой. Идти, похоже, оставалось не слишком долго, может, к вечеру уже и до места доберутся.

– Ну, и как ты собираешься искать свою принцессу?

– Откуда я знаю? Там разберёмся. Чтобы мы с тобой да что-нибудь не сообразили – быть того не может!

– Так я не против. Просто, не верю я твоему попугаю. Вот не верю и всё!

– Ты уж говорил. Да и я не особо верю. Только ведь, если мы даже не попытаемся разгадать тайну, мы потом локти себе сгрызём!

– Что-то я сомневаюсь, что «пр-рекр-расная Р-розамунда» на самом дела существует.

– И я бы сомневался, только её голос мне до всяких попугаев слышался. И вообще, – «попугай, попугай!» – мы что с тобой – лопухи безмозглые? Мы, обязаны плясать под его дудку? Он сам по себе, а мы сами по себе. И записку я ему давать не собираюсь, чего ради?

– Похоже, едет кто-то.

Иржик и сам расслышал цокот лошадиных копыт.

– Может прихватят нас по пути?

– Может. А может и нет, может, места на телеге пожалеет.

Они остановились на обочине и, как только гнедая лошадка показалась из-за поворота, замахали руками.

Заполонив пышными юбками чуть на всю телегу, на мешках с мукой восседала розовощёкая молодица, а конягой правил, еле пошевеливая вожжами, парень в нарядной жилетке, в щёгольских штанах с вышивкой и шляпе с петушиным пером.

– Что, подвезём ребят?

– Отчего не подвезти? Далеко направляетесь, пострелята?

– В Загоржаны. – Ребята вскарабкались на телегу, молодица прибрала юбки, чтобы попутчики могли устроиться рядом на мешках, парень чуть дёрнул вожжи, и телега покатила дальше.

– Нас бы хоть чуток подвезти, а там мы сами…

– Зачем же “чуток”? До самых Загоржан и прокатим. А кто вам там надобен, если не секрет.

– Так тётка у меня там. Тётка Тереза, матери сестра родная.

– Пани Грабова? Так ты Иржик, что ли? А я Данка, соседка тётки твоей. А это твой тёзка, Иржи, – возница приподнял в знак приветствия шляпу.

– А это друг мой, Берджик. – Берджик кивнул с достоинством, он очень жалел, что у него нет шляпы с петушиным пером, и он не может так же ловко её приподнять.

– Надолго к нам или так, на денёк-другой?

– Это как придётся.

– А мы вот с мельницы возвращаемся.

– А правда, что на мельнице черти водятся или чудища клады сторожат?

– Мыши там водятся, да коты. А клады? Какие ж клады на мельнице? Не замок, чай.

Слово за слово, тары-бары-растабары, ребята и не заметили, как добрались до Загоржан.

– Ну, вот и дом пани Грабовой, стучите в двери, да погромче.

Белёный дом под дощатой крышей утопал в зелени. Усыпанные спеющими яблоками ветки лезли в самые окна, сливовые деревья под тяжестью плодов клонились к земле. У стен яркими высокими букетами цвела мальва.

Тётка Тереза появилась на пороге, на ходу вытирая полотенцем испачканные тестом и мукой руки. Ну совсем как Катаржина. Она и была очень похожа на свою сестру, только ростом чуть пониже да годами постарше.

– Рябятки, вы к кому?

– Тётя Тереза, это я, Иржик, я со мной Берджик, мой друг.

– Иржик? Что случилось? Дома всё в порядке?

– Не тревожьтесь, тётя Тереза, всё, в общем, хорошо,– вот, мама письмо написала.

Тётка обняла обоих ребят, не разбирая, кто племяш, кто его приятель.

– Просто, у нас с Берджи небольшие неприятности, нам бы погостить у вас недельку.

– Да гостите хоть всё лето. Ондржей к вечеру с охоты придёт, вот будет рад. Скучно вдвоём-то, язык почесать не с кем.

Вы, давайте прямиком за стол, я вас с дороги галушками со сметанкой угощу, от обеда парочка осталась, – и поставила перед друзьями полную миску отварных галушек. – А на меня внимания не обращайте, я вот тесто вымешу, пирог в печь поставлю, а там смогу и рядышком присесть – думаю, вы, от пирога с творогом не откажетесь?

Ну, что там у вас приключилось? Жуйте да рассказывайте, одно другому не помеха, и не смущайтесь, если я порой к вам тылом обернусь.

И ребята за галушками да за домашней простоквашей сами не заметили, как рассказали тётке всё.

Та переспрашивала, охала, ахала. Посыпала доску мукой, раскатывала скалкой тесто, лепила пироги, совала их в печь. Снова ахала и охала, вытаскивала пироги уже румяными да духмяными, сажала в печь новые. Потом пришёл дядя Ондржей, усталый, полный впечатлений, голодный и весёлый, к парусиновому ягдташу были приторочены охотничьи трофеи – два упитанных селезня..

Как-то само собой вышло, что Иржик с Берджиком заново рассказали обо всех своих приключениях, видно надоели им попугаевы секреты.

– Так вы что, и впрямь собираетесь идти искать эту Розамунду?

– А как иначе.

– Вот так, пешим ходом, от деревни к деревне? А ночевать где – в чистом поле? На чужом сеновале? Денег, как я понял, у вас кот наплакал – без еды-питья долго ли протянете?

– Деньги заработать можно. Помочь кому чего…

– Ага! Кому и чего?.. – Косить вы умеете? – Нет? А коз пасти? Тоже не доводилось? Крышу или изгородь подправить? И подступиться не знаете как? – Нет, друзья, работники из вас аховые. Ну, а без дела по дорогам болтаться, так где краюхой хлеба угостят, а где и собак спустят.

– Что же ты предлагаешь, муженёк?

– То и предлагаю, жёнушка, раз мальчишки нам доверились, надо им помочь. Своим-то проще разузнать, не завелось ли где в наших краях чудище-юдище несусветное – мне за кружкой пива, тебе на базаре или у колодца.

А вы, племяннички, пока в огороде поможете покопаться да сливы подвязать.

Постелили друзьям на чердаке, как сказала пани Тереза, – поближе к звёздам. Стрекотали неугомонные кузнечики, какая-то птица шебуршилась в листве. Спать совсем не хотелось, о стольком надо было поговорить.

Сальная свеча, потрескивая и чадя, горела на дощатом столе. Ребята развернули обгорелую бумажку и стали разбирать слова.

– Надо бы их вызубрить, а то мало ли – вылетит записка из кармана и поминай как звали.

– Знаешь, не верю я во всю эту чепуху, только а вдруг… Проговорим эту абракадабру и чёрти в кого превратимся!..

– Не хотелось бы.

– Вот и мне не хотелось бы. Знаешь что – а давай мы этих слов вслух произносить не будем? Даже шёпотом.

– Это как? – «про себя», что-ли? Слушай, а ты – голова!

– Кто бы сомневался!

Слова были заковыристы, аж язык заплетался, и смысла в них не было никакого.

– Всё, больше не могу, я уже выучил эту галиматью наизусть.

– И я – хоть передом-назад, хоть задом-наперёд.

– А задом-наперёд зачем?

– Сам не знаю. Давай-ка спать.

И они погасили уже почти догоревший огарок.

Возиться у тётки в огороде оказалось намного интереснее, чем в саду пана Флориана, можно было сунуть в рот пахучий пупырчатый огурец или обтёртую о штаны морковку с грядки, обломать и очистить стебель кислого до оскомины ревеня.

Пани Тереза колдовала на кухне и никого близко не подпускала, запах по всему двору шёл умопомрачительный – то-есть, ни о чём, кроме еды думать было уже невозможно. И когда, наконец-то, все сели за стол и тётя торжественно внесла королевское блюдо – диких селезней, тушёных с красной капустой и яблоками, народ встретил жаркое восторженным “ура!” Под охотничьи рассказы ребята не заметили, как смолотили по полной тарелке. Животы были полны под завязку так, что вот-вот лопнут, но как отказаться от домашних сосисок с маринованным лучком? Хоть по одной, да не попробовать? Дышать Иржик с Бержиком уже не могли, они готовы были спасаться бегством, пока не закормили до смерти, Но куда убежишь, если в комнату вплывает пани Тереза и ставит на скатерть огромную миску клубники!

Уф, теперь уж друзья при всём желании не смогут вылезти из-за стола, они прилипли к лавке. Их разморило, глаза слипались, и хотелось одного – дремать, дремать, дремать. Где-то далеко жужжала колыбельную песню залетевшая в окно муха, где-то за пологом сна курил свою послеобеденную трубочку дядя Ондржей....

Приятные послеобеденные грёзы прервала тётушка Тереза:

– Ну, помощнички, поели? А теперь давайте-ка разомнитесь, чтоб еда впрок пошла, помогите дяде Ондржею сколотить новую лавку под окно, а пока я схожу, кумушек проведаю, может, что сорока на хвосте принесла.

Сорока принесла на хвосте немало интересного. Ну, во-первых, углежоги болтают, что не раз видели в лесу странную птицу – поболе ворона будет, хвост длинней, чем у фазана, сама вся синяя, а нос как у филина – злым крючком. И будто однажды вылетела эта птица вместе с дымом из трубы над стекольной гутой, и сразу же все бутылки, что в тот день в печи стояли, с грохотом в пыль разлетелись. Правда, парни с самой гуты смеются – мол, брехня это, просто углежоги пива перебрали, вот и напридумывали невесть что. (гута – стекольный заводик)

Во-вторых, хорёк по курятникам стал птицу душить. Хорёк, конечно, зверь пакостный, но никак не редкий, и уж не чудище он, точно. Только все, кто видел его, в один голос твердят, будто хорь этот чуть не вдвое больше обыкновенного, а глаза у него красные, да такие злобные, не то что курице, человеку страшно в них глянуть.

Ну, а в-третьих, тут за лесом в деревушке Зелена Склярня совсем худое дело вышло. Деревушка крохотная и колодец был у них один на всех. И вот залез в этот колодец, уж месяц как, зверь не зверь, рыба не рыба. Голова вроде на щучью похожа, только агроменная, спасу нет, зубы кривые из пасти торчат, что там дальше не разобрать – может, шерсть, а может и чешуя.

Пошли бабы по-утру за водой, да вернулись без воды и без вёдер. Пошли мужики, кто посмелей, с вилами и дрекольем к колодцу, да всё оружие у сруба и покидали – кому охота с нечистью связываться. Один лишь парень смелым оказался – старосты сынок. Ладислав. – Ты зачем, – спрашивает, – нечисть страхолюдная в наш колодец залезла, воду нашу прозрачную мутишь? – А нечисть как рот раззявит, да как заорёт: – Мой это теперь колодец! И вода в нём моя! А другой колодец выроете, так я и туда перелезу.

– Неужто, в самом деле чудище, может пошутить кто вздумал, мало ли умников на свете?

– Какое, “пошутить”, ты слушай:

Велело им уродище рыбьеголовое каждый вечер, как стемнеет, оставлять у колодца поросёнка или ягнёнка, а в полнолуние так и целое теля. И пригрозило, что ежели ослушаются, не видать всей деревне ни капли воды, пусть хоть от жажды поумирают..

– Так противно, небось, теперь колодезную воду пить, в глотку не полезет.

– Вот и перестали люди туда ходить, возят воду с дальнего ручья в большой бочке, в дождь куда можно собирают – по горшкам, по тазам. А тут чуть не неделю как дождя не было и ручей обмелел. Неужто на поклон к чудищу идти? Народ уж готов всей деревней с обжитого места сниматься, в леса бежать.

– И впрямь, худо у них дело.

– А наведаемся-ка мы в ту деревеньку.

– Вы что выдумали? – не выдержал дядя Ондржей, – тут взрослые мужики с перепугу в штаны наложили, куда вам в такие дела лезть?

– А мы и не полезем. Так, поглядим, с людьми поговорим, да головой подумаем. Далеко туда добираться?

– Пёхом далековато, а на телеге… Вот мы соседа, тёзку твоего попросим, он вас и довезёт, а коли надо, так и присмотрит, чтоб вы зря не геройствовали, всё нам поспокойней. С самого утречка по тенёчку и отправитесь.

Ночью, когда друзья крепко спали, в чердачное окно влетел попугай. Тихонечко, стараясь никого не разбудить, сунул клюв к Иржику в карман штанов, что висели на стуле, тихонько вынул записку и вылетел в окно. Опустившись на землю, попугай обернулся синим туманом, туман сгустился, почернел и принял форму человека, правда, не очень чёткого, словно колеблемого ночным ветерком.

Человек этот развернул бумагу, похоже он прекрасно различал буквы в темноте, и стал нараспев читать:

– Ор-р-ра, кор-р-ра, амбр-рамор-р-ра, кведос, гвар-рдос, андар-р-редос!..

Пр-роклятье! Ничего не выходит! Какой идиот в это заклинанье напихал столько “р-р”!?

Он снова обернулся попугаем, ткнул записку в карман иржиковых штанов, взлетел на подоконник и заорал:

– Др-рузья! Пр-росыпайтесь!

Ребята вскочили, не сразу поняв, что случилось, кого спасать, куда бежать?.

– Пр-ривет, Ир-ржик! Пр-ривет, Бер-ржик! Я знаю, этот болтун тебе всё р-растрепал, ну да ладно, я не сер-ржусь. Наконец-то я вас нашёл! Далеко же вы забр-рались!

Ох, устал, не в мои годы так кр-рылья тр-рудить.

Ну, р-расказывайте, что у вас тут пр-роисходит?

И ребята выложили ему всё,что сами слышали о чудище из колодца.

– И вы что, р-решили, что сумеете его р-расколдовать? И каким же, пр-ростите, способом? Оглоблей по чер-репушке.

– А что, хорошая идея!

Тут ребята не удержались, похвастались, что у них есть записка со словами заклинания.

– Ну хор-рошо, есть у вас эта бумажка, но ведь ей надо ещё уметь пользоваться.

– А что, просто прочитать недостаточно?

– Если бы так было, любой пр-рохвост, которому записка случайно попадёт в р-руки, смог бы чёр-рти что наколдовать. Ведь сила такого заклинания огр-ромна! Даже пр-редставить стр-рашно что может вытвор-рить от великого ума гор-ре-чар-родей!

– Так что ж нам делать-то? Может шиворот-навыворот прочитать!

– Не смей даже пр-робовать! – попугай испугался так, что аж перья побелели. – Ты вех нас погубишь! Даже думать об этом не смей! Жутко даже вообр-разить, что тогда пр-роизойдёт, ведь ты запустишь заклинание с обр-ратным воздействием! – Вот станешь р-расколдовывать пр-ринцессу, а заколдуешь уже навеки и безвозвр-ратно! Безвозвр-р-ратно!

Поймите, дур-рьи головы, в колдовских делах следует соблюдать специальный обр-ряд, я вас ему непр-ременно научу. Непр-ременно! Но всё р-равно, я должен быть в это вр-ремя с вами р-рядом.

– Зачем? – не удержался Берджик.

– Затем, чтобы убер-речь вас от глупостей.

Хотя, я очень сомневаюсь, что эта щука-пер-рер-росток и есть пр-ринцесса. Р-розамунда всегда была добр-рой, нежной и чуткой девочкой, она не стала бы запугивать дер-ревню и тр-ребовать на ужин живого пор-росёнка. Она не так воспитана!

Вы, детки, как-то забыли, что есть на земле и настоящие монстр-ры, никто их не заколдовывал, такими они на свет ур-родились, вместе со всей своей злобой и хитр-ростью! И если над таким пр-рочитать заклинание, он из малой нечисти, что сидит себе спокойно в колодце и довольствуется каким-то там ягнёнком-пор-росёнком, пр-ревратится в нечто огр-ромное и всё сжир-рающее о пяти головах. А ведь такое вполне возможно!

Нет, умники вы мои, нельзя вам пользоваться этой бумажкой без моего ведома.

– Но что-то ведь надо делать!

– Зачем? И без вас р-разбер-рутся. Вам-то что до этой дер-ревни? Тоже мне, покор-рители нечисти!

Вот что, ждите меня, я должен кое-что уточнить – далеко на востоке живёт пр-ремудр-рый магр-рибский дер-рвиш, он подскажет, как нам быть.

Ждите, я пр-рилечу и мы отпр-равимся спасать пр-ринцессу!

Попугай взмахнул крыльями и исчез в ночи.

– Ну, будем здесь сидеть и ждать пр-ремудр-рого магр-рибского дер-рвиша?

– Ну уж нет. Не сможем чудище расколдовать, так расколдуем деревню.

– И как мы это сделаем?

– Шут его знает, что-нибудь да придумаем. На что нам головы даны?

В деревушке Зелена Склярня всё оказалось много хуже, чем виделось издали. Чудище голосило из колодца по ночам, народ мучился от жажды и многие уже были готовы пить любую дрянь, лишь бы выжить. Кто-то уже убеждал односельчан, что вода ничуть не испортилась, ну, может, рыбой чуть отдаёт, а поросёнок… Да бог с ним, с поросёнком, и на капусте прожить можно, а без воды жизни нет..

Не смея приблизиться к колодцу, народ толпился поблизости. У самого сруба к колышку была привязана упитанная свинья, и несчастная баба утирая передником слёзы, в голос причитала над бедной хрюшкой.

Поначалу, народ не больно-то торопился рассказывать о своей беде – люди отчаялись, а тут какие-то пришлые сопляки лезут с досужими вопросами, .

Но Иржик отступать не собирался – он залез на перевёрнутую телегу, а перевернулась она точнёхонько, когда народ драпал от чудища, и громко свистнул в три пальца.

– Эй, друзья, погодите всяких колодезных поросятиной откармливать! Мы ученики великого аптекаря, Иозефуса из Градубец, учёного, умеющего усмирить любое чудище. Едва прослышав о вашей беде, он послал нас в вашу деревню, чтобы мы попытались вам помочь.

– А сам что ж не приехал?

– Похоже, вы считаете своего урода самым страшным зверем на свете? Увы, Учитель занят сейчас более важными делами, но об этом мы распространяться не вправе.

– И чем же вы нам помочь можете? Или вы тоже великие учёные?

– Нет, мы не великие учёные.

– Может, колдовством чудище прогоните?

– Нет, не колдовством, ибо колдовству не обучены. Зато нам известен один очень хороший способ борьбы с нечистью.

Тут и Берджик вмешался:

– Верный способ. Испытанный. Вот недавно… Ах нет, об этом вслух говорить нельзя… Но уверяю, чудище было похлеще вашего, и не в колодце оно отсиживалось, а в неприступном каменном замке. Впрочем, не хотите нам верить, не верьте, у вас ведь есть другой выход – бросить родные края и искать доли на чужбине.

Бабы завыли, дети заголосили, мужики насупились:

– Что делать-то надо?

– Поначалу отойдём отсюда подальше, чтобы Это нас не подслушало.

И вот, отойдя не достаточное, с его точки зрения, расстояние, Иржик задал первый вопрос:

– Скажите, тыквы у вас в деревне растут?

– С чего бы им не расти? – нелепый вопрос ошарашил народ.

– И как велики ваши тыквы?

– Да чуть не с бочку порой вырастают. Вот у соседа моего зверюга с прошлой осени в амбаре лежит – с места двум мужикам не сдвинуть.

– Сдвинуть придётся – тыква эта нам очень даже понадобится. Ну а вёдра жестяные, противни, подносы или там тазы медные у хозяек есть?

– Как не быть? Найдутся.

– А сарай пустой?

– И это предоставим.

– Тогда тащите в сарай тележку скрипучую, но крепкую, лохань старую да ту чудесную тыкву, что у соседа в огороде выросла. Ну и помощники нам нужны рукастые, потому что нынче же вечером мы с вами отправимся чудище из колодца изгонять.

.

И работа закипела. Иржи Большой взялся за самое важное: сначала он топором вырубил в тыкве что-то вроде дверцы, потом острой лопаткой выгреб мякоть и семечки в подставляемые хозяйками тазы и кастрюли, ну и, под конец, вырезал в прочной словно кость оранжевой кожуре жуткую зубастую рожу. На тележку водрузили рассохшуюся лохань. В лохань закатили тыкву, укрепили чем смогли, чтоб не свалилась по дороге а внутрь поставили большущий масляный фонарь. Это сооружение обвязали верёвками, покрыли сверху старыми вывернутыми мехом наружу кожухами, сто раз проверили, хорошо ли всё держится, громко ли скрипит, и стали ждать вечера. А вечер всё наступать не торопился.

Но вот, наконец, стемнело, и толпа крестьянок повалила к колодцу, все шумели, галдели, в голос рыдали и яростно спорили:

– А я говорю, наше чудище сильнее!

– А я говорю, что оно пришлому уроду и в подмётки не годится!

– Да о чём вы спорите, бабоньки?

– Ты что, не знаешь? – Одного ирода нам мало – появилась в деревне новая тварь, первой страшнее!

В колодце громко плеснуло, чудище прислушивалось к разговорам.

– Что ж нам делать-то?! Что делать?!

– Поздно что-то делать, пора увязывать узлы и бежать отсюда, потому что ежели меж двумя этими зверюгами начнётся драка, от деревни одни щепки останутся.

Чудище снова плеснуло хвостом.

– Погоди стращаться, может, они, на наше счастье, поубивают друг-друга?!

– Какое, «поубивают», говорю же, наше колодезное – страх божий, а то, пришлое, и не сказать до чего страшнее – зубы как вилы, глаза огнём полыхают! От одного виду замертво можно свалиться!

– Прихлопнет оно колодезного как комара! Туда ему, злыдне, и дорога!

И тут завыло что-то, загрохотало. Крестьянки завизжали так, что у самих уши заложило:

– Спасайся, кто может! Новое чудище идёт!

И бросились врассыпную.

Гром, скрип, грохот – что-то ужасное приближалось к колодцу. Ещё невидимое, оно завыло замогильным голосом – это Берджик загудел в пустое ведро: – У-у-у! Где этот несчастный?! Как он посмел залезть в мой колодец?! А подайте мне его с хреном и яблоками!

Колодезный высунул щучью морду над срубом и обомлел – на него надвигалось нечто огромное, зубастое, с горящими жутким огнём глазами!.

Деревенские мальчишки во всю мочь ударили в тазы и вёдра, парни задудели кто во что горазд, девки затрындели палками по стиральным доскам.

Чудище нырнуло со страху поглубже и из колодезной глубины запричитало:

– Уй-уй-юй! Он же меня сейчас раздавит как мышонка, он же меня проглотит, как пескарика! Бедный я сиротинушка!

Свечой выметнулось из колодца маленькое мохнатое тельце, увенчанное огромной щучьей головой. С криком: «Уй-уй-юй!», Колодезный рванул к лесу, да так шустро, что и на лошади не догнать.

Всю ночь деревня праздновала спасение колодца. Всю ночь возили от дома к дому тыквенное чудище. И в каждом доме считали своим долгом угостить спасителей чем-нибудь вкусненьким – яблочным штруделем, пирогом с тёртым маком, кружечкой холодного компота из привезённой с дальнего ручья воды, ну а Иржи Большому и пива поднести.

А когда наутро наши друзья засобирались домой, в Загоржаны, понесли деревенские на телегу горшки да корзины со всякой снедью – уж какребята ни отбивались, а совсем отвертеться от подарков не удалось.

Тётка Тера как увидала “трофеи”, аж за голову схватилась: – Уж не ярмарку ли вы, голубчики, по дороге ограбили? Куда мне всё это добро деть прикажете? Разве соседей угощать – теперь ведь от любопытных отбоя не будет.

Пару деньков Загоржаны и впрямь гудели, охали-ахали, пиво пили, пирогами закусывали, а там жизнь вошла в обычную колею – огород сам себя не польёт, не прополет, урожай сам себя в корзины не соберёт.

А в конце недели, прослышав об учениках то-ли аптекаря, то-ли чародея, явились просить помощи мужики из Брозан.

Брозаны – село небольшое, но крепкое, и стоял там издавна мост через Клодницу. Широкий мост, основательный, на толстых дубовых сваях. День и ночь по нему телеги скрипели, копыта цокали. И вот, откуда ни возьмись, явился змей рогатый, урод хвостатый, облюбовал себе место под мостом, а как пошли телеги громыхать, рассвирепел: – Ишь, расшумелись человечки, нет на вас угомона, разъездились-расходились! – и пошёл хвостом хлестать, а хвост у него толще пивной бочки Народ еле успел ноги унести, как от моста один остов остался. Стали люди чудище уговаривать, упрашивать, дары сулить, усовестить пытались, а оно ни в какую, – Понравилось мне здесь, здесь и поселюсь, а коли вам на ту сторону понадобилось, в обход езжайте.

А как в обход поедешь? – чуть не пол-дня на такой крюк потратишь. Брод, правда, старый был там неподалёку, так ведь и вброд не даёт людям перебраться, – Моё, – кричит, – это угодье! Я здесь хозяин! Не позволю мою воду мутить, мой ил баламутить!

Лодки в щепы разбивает, коров и овец прямо с водопоя тащит под воду. Ребятне теперь ни рыбу поудить ни искупаться по жаре, да и взрослый люд лишний раз к реке старается не ходить.

– А может это она? Розамунда наша? Мало-ли, что прежде была она доброй да нежной – походишь годик-другой в чешуе да с клыками, не так озвереешь.

– Кто ж знает, давай на месте поглядим.

– Попугая бы спросить.

– Так нет попугая, в Магриб к дервишу усвистал.

Хотя дел в летнюю пору в деревне невпроворот, сосед не смог усидеть дома. Данка уж махнула на муженька рукой, да и пан Ондржей обещался, если что понадобится, ей помочь.

Мужики из Брозан клялись-божились за ребятами присмотреть, в опасные места не пускать, в целости и сохранности родичам возвратить.

Дорога в Брозаны вела просекой через дремучий лес – широколапые ели стеной стояли, высокие сосны в небо тянулись, грибы хороводами прямо к колее выбегали, дуб на поляне рос – сами бы не увидели, ни за что не поверили, что такие деревья бывают – густая крона, словно туча грозовая, неохватный ствол весь в наплывах толстой серой коры под стать кроне. Друзья попросили остановить телегу, попытались обнять лесного великана – куда там! – только птиц насмешили.

Телега поскрипывала перебираясь через ухабы, бесстрашные белки стремительно взлетали по стволам к самым верхушкам деревьев и там, цокая и тенькая переговаривались меж собой, заяц длинными, стелющимися над травой прыжками удирал от какой-то напасти и метнулся чуть не под самые колёса, в кустах мелькнуло что-то огненно-рыжее, уж не лиса ли? Навстречу из зарослей вышла пятнистая лань с малышом, глянула испуганными глазами и, подтолкнув детёныша, снова скрылась за зелёной завесой. Но самой ошеломляющей была встреча с оленем. Олень неподвижно стоял на пригорке, гордо, словно корону, неся ветвистые рога. И был тот олень серебристо-белым, словно из сказки! Телега остановилась, рогатый красавец даже не шелохнулся, позволяя собой любоваться. Остроглазый Берджик шепнул Иржику: – Гляди, гляди! – у него глаза синие! Но такого же не бывает! – Так и стояли они целую вечность, а, может быть, пять минут, потом олень прянул ушами и, спокойно спустившись с горки, растворился в лесу.

У быстрого ручейка сделали привал, развели костёр. Подвесили над огнём старый прокопчённый котелок и, вскипятив воду, сготовили ячневую кашу со свиными шкварками и собранными тут же под ногами рыжиками. В том же котелке, отдраив его изнутри песком и травой, сварили чай из каких-то ароматных травок. Ну а потом, доверившись умной животине, дремали до самой деревни.

В Брозанах, видно, совсем уже отчаялись и глядели на наших друзей как на последнюю надежду:

– Господа ученики аптекаря наверное хотят отдохнуть с дороги?

– Мы не господа и кланяться нам не надо, мы обыкновенные Берджик и Иржик, а хотим мы поглядеть где эта змеюка засела и послушать, что люди скажут.

Дорога, спускавшаяся к реке, обрывалась у полуразрушенного моста, какие-то лодки сиротливо чернели на пустынном берегу.

– А на само-то чудище поглазеть можно?

– Можно-то можно, да только осторожно – как бы оно чего не выкинуло – больно не любит, когда его тревожат.

– А другой брод или мост далеко отсюда?

– Так не сказать, что близко.

– Ну, а если кому на тот берег надо, что он делает?

– Так лодку нанимает.

– Эту? – Иржик показал на лодку, сохшую на берегу.

– Да не, ниже по течению дедок один перевоз держит, там чудище уже не мешается, если кто реку переплыть вздумает. Хотя, кроме того деда смельчаков больше на нашлось.

– Надо бы к вашему дедку сходить. Пусть кто-нибудь нас проводит, а вы пока эти лодки подальше оттащите, да проверьте, не рассохлись ли, может какие надо просмолить-проконопатить.

– Иржик, признавайся, ты что-то задумал?

– Задумал-не задумал, а мелькнуло тут у меня в голове кое-что, надо бы нам с тобой это дело обмозговать.

Дед на перевозе оказался стареньким, лодка и того дряхлей.

– Что молодые люди, на ту сторону прогуляться решили? Только учтите, грести сами будете, ну а обратно уж я потихонечку как-нибудь доволокусь, коли на другом берегу пассажиров не найдётся.

– Не, дедушка, нам пока и на этой стороне неплохо.

– Ну и славно, устал я мотаться меж берегами, годы мои не те – вёслами махать – того перевези, этого перевези, а я не железный…

– Скажи, дедушка, а помог бы ты несколько лодок на ту сторону переправить? Лодки у нас свои и грести кому найдётся.

– Отчего не помочь?

– Дедушка, а можно сговориться с кем-то на том берегу, чтобы ждали нас завтра с подводами?

– Отчего не сговориться? И на том берегу люди живут.

Вернувшись в деревню, ребята потолковали с мужиками, и те за ночь всё провернули – погрузили три лодки на телеги, без единого скрипа довезли их до дедова перевоза, без единого всплеска переправили через реку, там на соседских подводах добрались до разрушенного моста и затаились.

А едва забрезжил рассвет, началось! – Иржик взмахнул большим цветастым платком, и тотчас с правого берега стали спускать на воду лодки, одну за другой, да теперь уже не втихую, а под издевательский гогот и свист:

– Эй, где ты там, скалапендра пучеглазая! Вылезай, не прячь красу свою ненаглядную! Вылезай, мы по тебе соскучились!

Взвилось над водой тело змеиное с лапами когтистыми, с головой зелёной крокодильей, у ребят аж сердце от страха захолонуло. – Ну, глядите, козявки, вот он я, змей речной во всей красе!

Отступили лодки, змей усмехнулся: – Что, испугались?!

Но тут Иржик опять платком махнул, и на левом берегу лодки на воду спускать стали. – Эй, мокрица криволапая, обернись, мы тоже полюбоваться на тебя хотим!

Страхолюд от злости из зелёного бурым сделался, к обидчикам рванул, да на правом берегу народ опять зашевелился. – Ау, ящер, ты про нас не позабыл, так вот они мы! – Он назад кинулся, да на левом шум поднялся, смеются, издеваются, воду баламутят. Так и метался змей от берега к берегу, от берега к берегу, чуть не юлой крутился, песок со дна поднял, воду пеной взбил, да наконец совсем из сил выбился. Только и мог теперь что шипеть еле слышно: – Не пущу! Моё! Я здесь хозяин!

И вот тогда отчалили все лодки с двух сторон разом, и рыбаки, накинув на чудище прочную сеть, спеленали его как младенца. А на берегу уж народ с вилами да кольями хозяина самозваного встречает.

– Ну что, – спрашивает Иржик, – судить змея будем?

– Да что его судить, прикончить злодея-разбойника, да и дело с концом, порубить в крошево, чтоб неповадно было мосты рушить, коров глотать, людей в страхе держать.

Поняло тут чудище, что шуток с ним никто шутить не станет, взмолилось: – Не губите меня, люди добрые, пожалейте, я вам пригожусь! Не буду я больше коров в реку тянуть, лодкам плавать мешать, я мост помогу заново выстроить, дно речное от камней от ила вычищу!..

Покричал народ, побушевал, но увидав, как слёзы по зелёным щекам катятся, пожалел ирода непутёвого, простил, да и в воду отпустил.

Тот нырнул поглубже – только и видно, как хвост длинный под водой вьётся.

А народ пошумел ещё немного, «Ура!» покричал, посвистел-поулюлюкал, да и по домам стал расходиться. И тут вдруг река забурлила, вспенилась и появилась из воды усатая башка и когтистые лапы, а в лапах большущий медный котёл: – Вот! Коли вы ко мне добром, то и я к вам добром.

Люди с опаской подошли, крышку откинули, а там монеты серебряные старинные до самого верха.

Толпа заволновалась, загудела – такая прорва денег! Это ж по скольку каждому достанется? Споры начались да переборы – кто сегодня трудился, а кто за чужие спины хоронился, тут как бы и до драки не дошло. Многие на «спасителей» стали оглядываться, может они что присоветуют?

Берджик с Иржиком переглянулись: – Э нет, ваш это клад, вам и решать. Вон, староста у вас какой головастый, зря он, что-ли в начальниках ходит?

Староста макушку почесал, на односельчан прикрикнул, чтобы думать не мешали, и, наконец, произнёс: – Деньги нам делить ни к чему – как их ни дели – толку не будет, один их по ветру пустит, другой в сундук упрячет, третий скажет, что ему меньше чем соседу досталось… Да что говорить – рассорятся все – это и к гадалке не ходи. А вот мост новый строить надо, дома всем подновить тоже не помешает, корову каждой семье купить…

Кончай без толку горлопанить, утром всё решим, на свежую голову, а пока у нас и поважней дела есть – праздник надо устроить, потому как мы этот праздник заслужили.

Вытащили на площадь лавки да столы, выгребли из погребов окорока да колбасы, распечатали пивные бочонки и пошла деревня гулять – скрипки визжали, цимбалы трещали – где только музыкантов отыскали? Ну а наши друзья так устали, что весь праздник мимо них прошёл – как присели за стол, мигом уснули. Так, сонными, их и перенесли на мягкую перину.

Деревня же гомонила до самого утра – сначала ели, пили да плясали, потом плясали, ели да пили, заодно, языки чесали, дела обсуждали, А как всё обсудили, староста пошёл «спасителей» будить: – Так и так, – народ ждать больше не может. Раз уж все тосты и здравницы в свою честь вы благополучно проспали, придётся вам выслушать всё это на пустой желудок, потому как вся деревня вместе со своей благодарностью идёт сюда.

Благодарность выразилась в длинных горячих и несколько путанных после пива и сливовицы речах, в хлопаньи по плечам, пожимании рук и несчётных корзинах и мешках со снедью.

– И отказываться не вздумайте, иначе обидите всю деревню. Платы вы брать не хотите, так мы ни о какой плате и речи не ведём. Ну а от подарков не отвертитесь.

А это… – на стол перед друзьями легла плотная кучка серебряных монет. – Это ваша доля. И не надо отнекиваться, и не надо отбрыкиваться, потому что денег назад не возьмём, коли вам не надо, так и мы не позаримся – сгребём всё до последнего грошика, да и кинем в реку!

Только на обратном пути, когда все приключения немного улеглись в голове, утряслись под мерное покачивание телеги, друзья чуть пришли в себя.

– Слушай, Иржик, а прибыльное, выходит, это дело, с чудищами воевать. Может займёмся, и да ну его к лешему, учение? Да шучу я, шучу, я ещё с ума не сдвинулся, аптекарское дело бросать.

– Вот и я аптеку ни на каких чудищ не променяю. Клады там искать или принцесс спасать, это весело, конечно, но готовить лекарства, взвешивать, смешивать, наклеивать этикетки – это ж настолько интересней – даже сравнивать нельзя!

– Ты что с деньгами-то делать собираешься?

– Матери отдам.

– И я матери. Пусть бросает, наконец, стирать на чужих людей, а то руки совсем огрубели и болят. Одна она меня тянет. Это счастье, что учитель денег не берёт за учёбу.

– Как не берёт?

– А ты не знал? Ни с кого не берёт.

– Никакого погреба на ваши подвиги не хватит! – тётка Тереза глядела на парнишек, словно парад принимала – Все живы? Все целы? – Давайте-ка живо мойтесь, чуток передохните и помогайте на стол собрать – сорока уже о вас на все Загоржаны растрезвонила, жди к вечеру гостей. И ветчину с колбасами далеко не убирайте – всё на стол пойдёт.

Вечером и впрямь в дом народу набежало – не шелохнутся не вздохнуть. Только ребята к тому времени на ходу спали и как ни тормошили их, ни расспрашивали, лишь угукали да носами клевали.

А ночью, когда друзья дрыхли без задних ног, вдруг чердачное окно распахнулось:

– Им бы только спать, бездельникам! – в оконном проёме красовался их старый знакомец попугай. – Р-радуйтесь, р-радуйтесь, я вер-нулся из Магр-риба, я всё р-разузнал! Завтр-ра, едва р-рассветёт мы пойдём спасать Р-розамунду! Пр-риходите на р-рыбный пр-руд! Не пр-роспите!

И попугай улетел.

– Что ж он такой суматошный? И причём здесь наш рыбный пруд, что там забыли португальская принцесса и «магр-рибский мудр-рец»?

– Кончай трепаться, спать охота, сил нет! Всё завтра – и розамунды и попугаи – всё завтра!

И ребята провалились в мягкие подушки, теперь и сотня попугаев не смогла бы их разбудить. Когда они продрали наконец глаза солнце светило вовсю. Не сразу друзья вспомнили про ночной разговор с попугаем, а вспомнив, вскочили как очумелые, что-то на себя напялили, похватали в сарае удочки и бегом на рыбный пруд. Не успели на берегу отдышаться – из кустов раздался знакомый голос:

– Р-разявы! Пр-роспали! Всё пр-роспали! Я же пр-росил пор-раньше! Удочки вам зачем, вы что, пр-ринцессу на удочку ловить вздумали?

Ладно, вы хоть записку взяли? А пр-ряжку?

Тогда слушайте и запоминайте :

Когда мы добер-рёмся до места…

– А далеко ещё идти?

– Не пер-ребивай!

Когда мы добер-рёмся до места, нужно будет встать лицом к чудищу и, зажав в кулаке сер-ребр-ряную пр-ряжку пр-роизнести чётко, выговар-ривая каждую букву, слова заклинания. из записки. А в конце гр-ромко пр-рокричать : «Пир-ранор!» Запомните, – «Пир-ранор!»

А теперь, за мной! И быстр-рее, быстр-рее, иначе всё окажется напр-расно!

– Но к чему такая спешка? Куда бежать?

– Р-разве я не сказал? За пшеничным полем, за скошенным лугом, за липовой р-рощей лежит СтрАховое болото. И вот в этом-то болоте никого не тр-рогая и не обижая живёт та, кого мы ищем.

– А что же об этом ни одна душа в Загоржанах не слыхала?

– Оттого и не слыхала, др-руг мой недовер-рчивый, что никого чудище не обижает и людям на глаза не показывается. Пока над болотом стелется туман, сидит себе неподвижно на гнилом пне, даже глазом не мор-ргнёт, но стоит туману р-рассеяться…

Да что же я с вами тут болтаю?! Время уходит! Впер-ред, мы должны, мы обязаны успеть!

И рванули ребята вслед за попугаем через поле, через луг, через липовую рощу к Страхову болоту. По каким-то неприметным хлипким жёрдочкам, прыгая с кочки на кочку, пару раз провалившись по колено в зелёную жижу наконец-то дошли до травянистого бугра, поросшего жёсткой болотной травой да бурыми метёлками камыша. А там…

Там на полузатопленной коряге, словно дожидаясь их прихода, сидело нечто несусветное. Его и видно почти не было за клубящимся сизым маревом, разве что смутно проглядывала огромная, как печной чугунок, голова со спутанными зелёными волосами и чёрные, похожие на обгорелые сучья, лапы.

Попугай устроился на соседней кочке и заорал, подгоняя друзей:

– Ну же, начинайте! Что вы там застр-ряли? Р-растяпы!

Ребята пытались отдышаться и унять дрожь в руках. Иржик вытащил из кармана записку, пряж… – А вот пряжки то нет!.. Пропала! Как же так?!

– Потер-ряли? Ар-ртефакт потеряли!.. О, бедная-несчастная моя Р-розамунда!..

Попугай причитал и бранился, друзья хлопали себя по карманам, ища провалившейся за подкладку «ар-ртефакт», солнце подымалось всё выше… Наконец, Иржик вспомнил, что пряжка висит у него на шее, успокоился и открыл было рот, чтобы прочесть заветные слова…

И вот тут приятель схватил его за руку:

– Стой! А ну, погоди-ка минутку! – болотный туман сползал клочьями, и то, что открывалось незатуманенному взгляду, Берджику очень не понравилось: – Что-то здесь не так, что-то мне это здорово напоминает. Правда, для полного сходства не хватает тыквы с фонарём и скрипучей тележки. – Он подобрал какую-то гнилушку и со всей силы швырнул в принцессу. – Оп-паньки! – «Розамунда» покачнулась, чугунок загудел и с него слетели зелёные лохмы. – А скажи нам, милая птичка, что это за представление ты устроил? И для кого?

– А ещё, о друг магрибских дервишей и португальских королей, не ты ли и есть тот самый зловредный «Пир-ранор-р», что бедных принцесс похищает?

Попугай отлетел на безопасное расстояние.

– Всё р-равно будет по-моему, без меня вам не выбр-раться из тр-рясины!

– Ничего, мы постараемся. Пойдём отсюда, Иржик, пусть он сам спасает свою Р-розамунду!

– Нет-нет не уходите! Вы всё не так поняли! Это пр-росто была пр-роверка!

Клянусь! Ир-ржик!.. Бер-ржик!.. Вер-рьте мне!

Я выведу вас отсюда, только пр-рочитайте заклинание! Я озолочу вас! Порт-ругальский кор-роль озолотит вас!

Но ребята его уже не слушали.

– Пошли, Берджик, нечего нам здесь делать

– Пошли, Иржик!

Не час и не два блуждали они по болоту, цепляясь друг за друга, прощупывая удочками зелёные плавучие островки, вывалявшись в тине и ряске с головы до пят, и лишь к вечеру добрели наконец до дома.

Тётка, увидев их, не сразу дар речи обрела:

– Где вы, расскажите, коли не секрет, столько грязи отыскали? Где так изгваздаться умудрились? Такой гадости до самых СтрАховых болот не водится. Или вы и туда забрались в поисках Розамунды своей? Угадала? А не хватит ли с вас, друзья подвигов? – нашлись тут, на мою голову, бродячие рыцари! Ну-ка, живо, мыться, отскребаться и спать, ругать и кормить вас я завтра буду.

А ещё через пару деньков пришло пани Терезе письмо от сестры с припиской для Иржика, где за ласковыми словами стояло: «Вот что, дорогие-хорошие, возвращайтесь-ка, домой, погуляли и хватит, делом пора заниматься.»

Иржиков тёзка и приятель взялся подвезти ребятишек.

И вот на следующий день, обняв и расцеловав тётушку Терезу, крепко пожав руку Ондржею и чмокнув Данку в румяную щёчку, наши герои отправились в обратный путь,

Всю дорогу разговор у друзей вертелся вокруг странного попугая.

– Зачем мы ему? Что он к нам привязался? Вернее, к тебе, Иржик? Неужели действительно, всё дело в этой злосчастной пряжке?

– Ничего не понимаю. Похоже, никакой принцессы и не было никогда?..

– Ладно, теперь нам этого уже не узнать…

– А, всё же, жаль… Знаешь, она мне часто виделась во сне…

– А какая она была?.. Ну, во сне?..

– Как тебе сказать… Помнишь девочку с портрета, дочку нашего учителя?..

– Марушка!.. Что помнить, если и не забывал? Так она, то-есть принцесса была чем-то похожа на Марушку?

– Одно лицо.

– Жива ли она?..

– О принцессе мы хоть знаем, что бедняжка в чудище превратилась…

– Ничего мы о ней не знаем, всё это – враньё вредной птицы. Да и чудищ нет больше нигде.

Они замолчали, расстроенные.

Телега покачивалась и поскрипывала, кобылка на ходу отмахивалась от назойливой мухи, возница в знакомой шляпе с петушиным пером улыбался каким-то своим мыслям и покуривал трубочку – благодать! И тут вдруг Иржик как подскочит, как хлопнет себя по лбу:

– Какой же я осёл! – Есть чудище! Есть! И все о нём знают. И далеко его искать не надо… Да я сам сто раз мимо того места проходил!

– А человеческим языком объяснить можешь?

– Ты ничего не слыхал о страшилище из-под Гнилых Мостков?

– Как не слыхать, прачки о нём каких только историй не рассказывают, и все как одна – враки.

– А ведь недалеко от этих самых мостков я и выловил башмачок с пряжкой. А одно с другим связать мозгов не хватило!

– Значит, идём туда?

– Замётано!

В городе телега перво-наперво свернула к дому Иржика. Пани Катаржина старалась не показать, как испереживалась за эти дни, только обняла детей так, что у бедных рёбра чуть не хрустнули. Отец молча пожал ребятам руки, словно равным – ох, проболтался Войтек о приключениях в замке, как пить дать, проболтался! – Потом мать засуетилась, поспешила накрыть на стол, чтобы всех накормить с дороги, но Иржик остановил её: – Погоди, мам, мы ещё к Берджику заглянуть должны, чтобы пани Божена не волновалась, а потом вернёмся и уж тогда корми нас хоть на убой. Только сначала возьми вот это – он протянул матери туго набитый, явно тяжёленький мешочек.

– Что это?

– Развяжи – увидишь.

Мать развязала шнурок и ахнула:

– Я таких денег сроду в руках не держала!

На все вопросы изумлённых родителей отвечать оставили Иржи Большого. А ребята, наскоро перекусив, отправились к пани Божене.

Там сцена повторилась, – объятия, попытка усадить за стол и, конечно же, выложенный на этот стол тяжёлый мешочек с деньгами.

–Ты бери, мам, я эти деньги честно заработал – не выиграл, не украл, тут долго рассказывать, но уж поверь мне.

– Старые какие монеты, и всё серебро. Клад что ли мой непутёвый сын отыскал? – попыталась пошутить растерянная женщина.

– Отчего же непутёвый? Очень даже путёвый. И это – в самом деле старинный клад. Я тебе всё-всё потом расскажу, только не сейчас, ладно?

Главное, мам, не придётся тебе больше стирать чужое бельё. Этих денег ведь должно нам хватить на жизнь, пока я не вырасту и не стану настоящим аптекарем?

А теперь не обижайся, но нам надо бы ещё в одно местечко прогуляться пока не стемнело.

– И далеко вы решили прогуляться?

– Да не слишком. На речку.

– Рыбки что ли половить?

– Считай, что так. Мам, на всякий случай, нет ли у тебя какой старой рубахи и юбки?

– Где ж я тебе, сынок возьму старые, если эти у меня и старые и новые? И потом, уж не собираешься ли ты моей юбкой пескарей ловить?

– Пескарей – не пескарей, а кой-кого поймать совсем не худо было бы.

– Это кого ж, если не секрет?

– Был секрет, да весь вышел – надоело секретничать. Принцессу заколдованную мы ищем.

– Прямо-таки принцессу!? Да ещё и заколдованную? И, кроме как на нашей Свратке, принцесс больше искать негде?

– А чем плоха наша Свратка?

– Ну конечно, и сомы в ней водятся и уклейки, так отчего б и принцессам не завестись?

– Ты, мам, не смейся, мы уж и сами над своей глупостью ухохотались, только а вдруг?.. Что ж она сюда голая да мокрая пойдёт?

Мать вздохнула, раскрыла старенький сундук, долго что-то в нём искала, наконец вытащила чуть не с самого дна девичью рубашку и юбчонку, цветами вышитые, кружевом льняным украшенные.

– Ух ты! Мам, откуда такая красота?

– Так моя это одёжка. Сама я её сшила, сама цветами вышила, сама кружевце сплела, когда была годков на пять тебя постарше. Гонзе своему хотела понравиться.

– Помереть, как красиво!

– Ты погоди, может, принцесса ваша от такого наряда нос будет воротить, она ведь к шёлку-бархату привыкла…

– Пусть только поворотит! Я её тогда сам обратно в речку запихну!

– Что ж ты у меня такой сердитый?

– Я не сердитый, а тебя обижать никому не позволю!

Пани Божена крепко обняла ребятишек:

– Ну, держите, спасители принцесс! – она протянула небольшой узелок – Я там полотенчико добавила и гребешок, а вдруг и в самом деле пригодятся? .

Чем ближе были знаменитые Гнилые Мостки, тем неуютнее становилось ребятам – одни на берегу, рядом ни души, если что, хоть оборись, никого не дозовёшься. Там, в чужих деревнях, было проще, там всегда рядом толклась целая куча народу, а здесь даже попугая и то нет. А мостки склизкие. А вода чёрная.

Но одно дело бояться, а совсем другое – свой страх показать. Ну уж нет, этого никакое страшилище не дождётся!

– Выше нос, Иржик!

– Хвост трубой, Берджик!

– Сидит, небось, это чудо лупоглазое под мостками, да на нас облизывается.

– Подавится. Хватит болтать попусту, делом пора заняться.

– Слушай, Иржик, а как же мы нашего страхолюда выманим?

– Вот уж это проще простого.

Иржик обломил ивовый прут, счистил листву и, сняв с шеи шнурок с пряжкой, смастерил нечто вроде удочки, подёргал, проверив крепость снасти, потом размахнулся пошире и закинул наживку в воду.

Долго ждать не пришлось – из воды высунулась корявая зелёная лапа с перепонками и вцепилась в добычу. Мальчишки в четыре руки потянули ветку, ветка напружинилась, чёрная вода пошла рябью, и оттуда показалась безволосая голова без шеи, на голове белесые выпученные глаза и огромный, как у жабы, рот.

Неужели это и есть Прекрасная Розамунда?

– Ты кто? – испуганно выдавил из себя Иржик.

– Я Марушка – почти неслышно прошептало чудище.

– Марушка! – ахнули ребята.

– Мар-рушка! Мар-рушка! – прохрипел с ветки невесть откуда взявшийся попугай. – Кр-расавица, не пр-равда ли?! И вы у меня сейчас такими же кр-расавцами станете, если не поспешите пр-рочитать заклинание! То самое, с обгор-релой записки!

– Почему бы тебе самому его не прочесть ?

– Дер-рзите?! Издеваетесь?! Да потому, что этот идиот аптекар-рь пр-ревр-ратил меня, меня, великого Пир-ранор-ра в дур-рацкую птицу. Я не могу нор-рмально пр-роизнести ни одного слова с пр-роклятой буквой «р-р!»

– А Розамунда?

– Дур-раки! Пр-ростаки!.. Р-розамундой я мор-рочил ваши пустые головы, потому что мне нужны были такие востор-рженные, нер-рассуждающие помощнички.

А сейчас, если вы не пер-рестанете задавать глупые вопр-росы и не пр-рочтёте заветные слова, пр-ричём чётко и без ошибок, я пр-ревр-ращу вас…

– Хорошо, я уже достаю бумагу, вот, я уже читаю!..

– Не надо! – в один голос закричали Берджик и чудище.

Но Иржик, не слушая их, начал. Нараспев, не пропуская ни буквы, тщательно выговаривая каждое слово:

– «Соде – радна – содравг… – попугай дёрнулся, словно его ударили палкой и каркнул по-вороньи, – аро-марбма-арок-аро! Супрок суэ муставк!»

– Что ты делаешь!? – в ужасе завопил попугай, и ему было отчего вопить, потому что слова из обгорелой записки Иржик читал шиворот-навыворот.

Попугай рванулся было к мальчику, но без сил повалился на траву.

А Иржик, сделав паузу, чтобы набрать побольше воздуха, громко прокричал: – «Ро-на-рип!»

Едва последнее слово отзвучало, раздался страшный грохот, и на том месте, где только что шипел от злости синий попугай, встал высокий столб синего дыма. Дым густел, чернел, в нём стала смутно обрисовываться фигура огромной крючконосой птицы с красными, горящими злобой глазами, птица металась внутри клубящегося марева, билась, словно о прутья невидимой клетки. Внезапно, дым начал светлеть, истончаться и расползаться рваными клочьями, и чёрная птица стала истончаться, вытягиватся в тонкую чёрную нить, потом натянулась струной и беззвучно лопнула.

«Пир-р-ранор-р», исчез, словно его и на свете не было.

И чудище тоже исчезло. На берегу, рядом с друзьями, стояла девочка с портрета – Марушка. Она была вся мокрая, в перепутанных лохмах буро-зелёных водорослей вместо платья, растерянная, с изумлением разглядывающая собственные руки, обыкновенные человеческие руки, без загнутых когтей и лягушачьих перепонок. Ей было холодно и неловко. Смущённый Берджик развязал узелок и протянул девочке полотенце

– Вот, ты оботрись и переоденься, а мы отойдём в сторонку. Не стесняйся, мы не будем подглядывать. Ты только не реви, ладно. Всё будет хорошо, ты только не реви.

Да, мы же ещё не познакомились. Вот он – Иржик, а я Берджик.

Мальчишки отошли за ракитовый куст и стояли молча, уставившись в речной песок, и только когда Марушка тихонько покашляла и окликнула их, они словно отмерли, круто повернулись и снова обомлели – перед ними стояла, нет не пр-рекр-расная принцесса, а обыкновенная, живая девчонка Туго заплетённая светлая коса было перекинута на обшитую льняным кружевом рубаху. Пышная цветастая юбка прикрывала босые ноги.

Сначала все не могли и слова вымолвить, потом заговорили разом, потом Марушка села на песок и горько заплакала, потом, так же внезапно, вскочила, рассмеялась, закружилась, и пышная, расшитая цветами юбка закружилась вместе с ней.

– Эх, жалко, нет у нас ни башмачков, ни сапожек – не сообразили, да и взять было негде.

– Ничего, по земле я и босиком могу идти. Если бы вы знали, какое это счастье, ощущать землю под ногами!

– Нет, так не годится, босиком пойду я. – Иржик уже разувался. – Мне не привыкать, и, потом, ты всё-таки девочка, а я мужчина. Что великоваты – ерунда, мы сухой травы подложим.

– А я не стану снова?.. Вдруг этот вернётся и меня … меня… – Слёзы мешали ей говорить.

– Не бойся, «этот» никогда больше не вернётся. Ты нам веришь?

Девочка кивнула.

Пошли?!

Иржик и Берджик крепко взяли её за руки.

– Я боюсь!..

– Но чего?

– Не знаю. Просто, мне страшно.

– Мы же с тобой! Ну, смелей, идём!

– Куда?

– Туда, где тебя всё это время ждали.

Ребята переглянулись – надо что-то делать, ведь Марушка отвыкла жить с людьми, зато привыкла ото всех прятаться и опасаться чуть не каждого шороха.

– Хочешь, я научу тебя заворачивать пилюли?

– А хочешь, я расскажу тебе, как первый раз растирал мел в ступке? Это так смешно – обхохочешься! Представляешь, я думал, что кальциум карбоникус – это страшный яд, правда-правда!

Так, развлекая девочку разговорами, вспоминая или на ходу выдумывая смешные истории, радуясь, когда бледное личико озарялось робкой улыбкой, ребята миновали городские ворота. Так, болтая вроде ни о чём, не отвечая на оклики знакомых, не обращая внимания на оглядывающихся на них прохожих, шли они по узким городским улочкам к красному кирпичному дому под аптекарским гербом.

И вот они стоят у входа. Марушка нерешительно протягивает руку и сразу же отдёргивает её, словно боясь обжечься..

– Ну?!

– Ну же!

– Может, лучше вы?

– А давай вместе?

Три руки одновременно схватились за шнур, и тотчас где-то в глубине дома отозвался радостным трезвоном бронзовый колокольчик.

Конец.