Чародей из Серого замка [Наталья Борисовна Русинова] (fb2) читать онлайн

Наталья Русинова Чародей из Серого замка

За Богумилом пришли, когда солнце вовсю клонилось к закату, а из-за корявых, как душа грешника, туч выползала чахлая луна. В дверь постучали, точнее, робко поскреблись.

– Милсдарь, там это… стражники внизу, хотят сопроводить вас в усадьбу. Говорят, с вами лично господин Синекур знакомиться желает, – пролепетал стоящий на пороге мальчишка, что час назад подавал ему внизу в трактире запеченное вепрево колено с горчицей, такой ядреной, что от нее до сих пор свербело в носу. Еда была хороша, а малец, которого хозяин отправил обслуживать гостя, трясся так, что Богумил пожаловал ему сверх платы медяшку – за усердие.

Поди не каждый согласится даже за большую мзду обслуживать колдуна, борющегося с нечистью поганой, да чудищами. Богумил понимал – к нему отправили самого бесполезного работника, которого в случае чего не жалко. Видно же: слабый, недокормленный, ключицы из ворота застиранной рубахи выпирают, руки тонюсенькие, как у девки. Но стоит, держится, блюдет лицо трактира. «Золотые головы» в Бродянике не зря считались лучшим заведением в округе.

Богумил невольно вспомнил себя в этом же возрасте. Семью кметов, где праздничными были те редкие дни, когда отчим не пил. Тогда матушка улыбалась чаще, пела детям колыбельные, пекла тестяных «уточек» с собранной в окрестных лесах ежевикой. Были деньки, да…

В подполе, когда отчим впадал в злобное хмельное буйство, они прятались намного чаще.

А потом матушка застудилась, полоща белье на речке, и померла, трех дней не прошло. А через сутки после похорон явились ведуны из Серого замка. Назывался он, конечно, по-другому, но дети, двое темноволосых мальчишек и девчонка – рыжая конопушка, этого не знали. И человек, которого они всю жизнь любили и почитали, хотя, справедливости ради, не за что было его ни любить, ни почитать, продал отпрысков за три злотых чернокнижникам в услужение.

С тех пор минуло почти двадцать лет. Миленка так и осталась в замке, где юнцов растили, как будущих воинов против нежити. И да, учили среди прочего и чернокнижию, ведь надо уметь разбираться и с последствиями наведенных злых чар. Вышла замуж за одного из писарей и, кажется, была счастлива. Во всяком случае, ходила довольной, румяной, справно одетой и не битой. Муж ее хмельным брезговал, потому Богумил был за младшую сестру-егозу спокоен.

Брат Вацлав погиб прошлой зимой случайно – поехал на пару часов в соседние Малые Топи, проредить поголовье болотных кочечников, а нарвался на букавца, насмерть поранившего его огромным изогнутым рогом.

А сам он, Богумил, нынче едет в Чаросвет по указанию повелителя Царьграда, выслеживать штригоя. Проклятый упырь налетел, откуда не возьмись, среди бела дня, что для их кровососьего племени и вовсе дело неслыханное, скогтил младшую дочку короля Феофана и унес в горы. Искали девчонку неделю. Нашли только изуродованную голову.

Феофан чуть с ума не сошел от ярости. Собирался сам ехать за штригоем в поход. Советники во главе с верховным наставником Серого замка Радагастом Мудрым отговорили.

«Тут не грубая сила нужна, повелитель. Погубит вас упырь, коли поедете вдогонку с отрядом, передавит в пути по одному. Сильна тварь, раз уж ей дневное светило не помеха. Тут нужны опыт, хитрость и холодный расчет. Горе же туманит рассудок, заставляя забыть об осторожности. Останьтесь. Я знаю, кого послать, он и один справится. На рожон не полезет, будет внимателен. Привезет вам голову паскудника», – пообещал Радагаст.

И вот теперь Богумил в дороге уже неделю. Ехал в одиночку на пегой норовистой кобыле Жарехе, ночевал один раз в трактире с клопами, которых удалось вывести из одежды только заклинанием Священного Огня, два раза – в избах, что топили по-черному. Селяне боялись нелюдимого черникнижника в зеленом камзоле, подбитом дорогим бархатом (дублет, рукава которого были окованы серебром против нежити и природных нечистецов, Богумил надевал только перед боем), но препятствий не чинили. Отлично понимали: до градоправителей с их защитой далеко, до ксендзов с их молитвами – тоже. А упыри с незаложными покойниками и прочей пакостью – вон, за околицей.

Однако Бродяник оказался селом большим и зажиточным – был здесь и небольшой храм, и неплохая мыльня, и веселый дом с гулящими девками (все заведения находились на одной улице), и даже свой пан, шляхтич Синекур, которому жители платили оброк. Наверняка уже услышал о молодом колдуне, прибывшем в город с королевской грамоткой. В документе наказывалось препятствий обозначенному лицу не чинить и всячески содействовать в его стремлениях. Наверное, одичавший в глуши пан решил на диковинного гостя поближе глянуть. Не каждый день столичные колдуны улочки Бродяника узорчатыми сапогами с серебряными набойками топчут.

Богумил расчесал темно-каштановые волосы пятерней, затянул их кожаным шнурком в короткий хвост и со вздохом покосился на кровать, где лежала чистая рубаха.

«Не сейчас, – думал он. – Пан – не девка, чтобы нарядным к нему идти. Узнаю, какого лешего он хочет, и сразу в бани. А потом – к бабам, злотого хватит, чтобы весь их притон выкупить на ночь. Возьму троих, самых красивых, чтобы зубы были целые, сиськи размером с дыню, и бесы плясали в глазах. Прикажу, чтобы спать мне всю ночь не давали, ласкали без устали…»

Богумил с сожалением вынырнул из сладостных мечтаний, нацепил на еще не снятый камзол пояс с двумя клинками и шагнул к порогу комнаты.

– Ну, малец, веди. Посмотрим, что там у вас за пан Синекур.

*

Усадьба выглядела богато, но запущенно. Вокруг дома с потрескавшимися мраморными ступенями и колоннами загадочно шелестел мрачный сад с давно не стриженными деревьями и кустами, в кронах которых цвиркали горластые птахи. А состояние живой изгороди было таким, что впору заводиться лесовикам. Богуслав на всякий случай перепроверил, точно ли взял с собой вдобавок к обычному стальному кинжалу еще и серебряный.

В подворье около усадьбы пана Синекура играли свадьбу – длинный и сутуловатый конюх Вячко брал в жены кухонную девицу Агнешку, румяную и пухлую, но очень скромную в поведении. В невесть откуда взявшемся белом платье, расшитом жемчугами, она напоминала тестяную опару, грозящую вот-вот выползти из кадушки.

– Папенька ей красоту сию на один вечер пожаловал, из сокровищницы, – шепнул Богумилу сын Синекура, молодой Лешек. Он был уже изрядно пьян, и лицо его, очень похожее на лошадиное, раскраснелось от выпитого. Лешек залпом осушил вторую бутылку вина, стоявшую на праздничном столе, наклонился к сидящему рядом колдуну и смрадно выдохнул в ухо. – Потом сам же с нее это все снимет.

Богумил поморщился. Право первой брачной ночи было не в диковинку не только в Чаросвете и его окрестностях, но и во всем Полесском королевстве. Да что греха таить – он сам родился аккурат через восемь месяцев после того, как мать, совсем еще молодую и красивую, прямо со свадьбы забрал в замок пан Яцек Збруев, владевший их деревенькой, и не выпускал из опочивальни почти шесть недель. Да, нарушил все возможные королевские указы, наплевал на увещевания ксендза, просившего вернуть жену законному мужу. Только шляхтич на своих землях и царь, и Бог, кого бы он стал слушать?

Видимо, от настоящего отца и передался Богумилу магический дар, что позволил ему стать одним из самых толковых охотников за нежитью во всем королевстве. Ни сестра, ни брат колдовское ремесло полноценно освоить так и не смогли. Но благодарности колдун не испытывал. Наоборот – будь его воля, он бы всех этих затрапезных сельских панов перевешал вдоль тракта, ведущего из Царьграда в Чаросвет, и пусть бы висели, пока ноги их не обглодают дикие звери, а глаза не выклюют вороны.

К селянам Богумил, впрочем, тоже не испытывал особой приязни. Дикие, невежественные, боящиеся собственной тени, верящие во что угодно, только бы оправдать собственное скудоумие. А еще терпеливы до тошнотворной одури. Колдун наблюдал, как после венчания Агнешку, едва успевшую охладиться квасом в пристройке около кухни, повели в усадьбу. У дверей ее дожидался пан Синекур, отвратительный толстый старик. Ковылял он с трудом, и подойти к гостю с королевской грамоткой не соизволил, лишь передал заверения в своей приязни и приглашение остаться на празднике.

Однако на пухленькую молодку у него прыти, видимо, хватило. Будет лежать на шелковых простынях, как полудохлый водяник в высохшей от летнего зноя реке, а девчонку заставит себя ублажать, поганец мерзкий. И жених новоявленный стоит истуканом, вслед Агнешке смотрит, лицо каменное, пальцы на руках побелели от напряжения. Сжал бы ладони в кулаки, да нельзя – выпорют на своей же конюшне, не сделают скидку на праздник…

«Сдохли бы вы все поскорее от пьянства своего да мерзости, – думал Богумил, потягивая вино из стакана аккуратными глотками. Подливать себе добавки он строго запретил. – Что я вообще здесь делаю? Лучше бы мне сейчас в мыльне голову и пятки чесали».

На усадьбу тем временем опускались сумерки, густые и влажные, пахнущие медом, смородиновым листом и чубушником. В кронах деревьев за спиной нежно твинькал соловушка. На другом краю длинного стола сидели стражники, хмельного в рот не брали, но яствами угощались наравне со всеми. Напротив них пощипывал за бочок жареного гуся ксендз из ближайшей часовни, приглашенный провести венчание.

Селяне плясали под звуки скрипки, на которой играл полупьяный музыкант, и не обращали никакого внимания на происходящее вокруг. Только около растерянного жениха стояла девочка лет десяти в узорчатом сарафане, поглаживая его по плечу и что-то ласково бормоча.

– А эту уже я возьму, когда чуть подрастет, – тут же похвалился изрядно захмелевший Лешек. – Я таких, как Агнешка, не уважаю, толстомясых. Пусть ее конюх немытый трахает. Я стройных люблю, чтобы титьки в ладонь влезали, а не поперек пуза висели. Есть тут одна такая, третьего дня на службу устроилась, Аннушкой зовут. Не девка – цветочек! Волосья чернющие, ниже пояса, на руку в постельных утехах наматывать – самое оно. Глаза синие, личико – как небо над болотами поутру. Оттащу ее сегодня за косу к себе в опочивальню, погляжу, везде ли она такая сладкая и розовенькая.

И молодой шляхтич с прихрюкиванием заржал. Богумил едва сдержался, чтобы не дать ему в морду.

– А если жених у той девицы есть, не чета конюху? – все же спросил осторожно.

– Ну и что? – фыркнул Лешек. – Перетопчется. Все эти смерды живы только нашей с батюшкой милостью. И бабы их – тоже. Захочу – засеку до смерти, захочу – до смерти же заласкаю. Я шляхтич, имею право. А если и сдохнет к утру – мне-то что? Выплачу штраф в казну, пусть на мои деньги богадельни при храмах содержат, старухи тамошние мне все грехи отмолят…

Скрипач на пару минут перестал играть, опрокидывая в себя кружку с пенной брагой. Селяне остановились, и тут ухо колдуна уловило едва слышимый стон. Кто-то натужно мычал в летней пристройке около кухни, за закрытыми дверями. Богумил вскочил на ноги. Ему не хотелось даже двигаться после дальней дороги, но слушать блевотные речи хмельного паныча не хотелось еще больше.

Селяне опасливо расступились перед худощавым темноволосым мужиком в дорогом узорчатом камзоле и с кинжалами на поясе. Ну его к лешему, чернокнижника, сглазит еще. Посмотрит на бабу какую, а у той речь к утру пропадет или понос с кровью начнется.

Перекосившиеся двери в пристройку были заперты, но Богумил наклонился над замком, прошептал коротенькое заклинание, и тот, щелкнув, отворился.

Внутри было прохладно и пыльно, пахло перебродившим квасом и почему-то пудровым дамским порошком. Богумил заметил неладное еще до того, как один из смердов зажег свечу, и в комнате посветлело.

На стуле, обливаясь слезами, сидела давешняя невеста, а ныне молодая жена Агнешка, с краем собственного свадебного рушника во рту и связанными руками. Колдун видел – обездвижили девицу аккуратно, чтобы не причинить боли. Вместо дорогого, в жемчугах, платья на ней была домотканая рубаха с вышитыми по подолу обережными узорами от зла и нечисти.

Судя по произошедшему, помогали они слабо.

Селяне подошли ближе. Конюх Вячко с громким аханьем бросился вперед, едва не отпихнув Богумила в сторону. Торопливо развязал веревки, освободил рот, прижал напуганную жену к своему плечу.

– Что ззззза бесссовщина тут происходит? – пролепетал сзади пьяный Лешек. – Если толстуха здесь, то… кто с батюшкой в опочивальне? Кто, я вас спрашиваю? Отвечайте, ссссмерды!..

К концу сбивчивой фразы шляхтич сорвался на мерзкий, почти поросячий визг.

– Аннушка, – тихо шепнула Агнешка, поднимая от плеча мужа отекшее и зареванное лицо. – Завела меня сюда, попить предложила, а сама дунула мне в лицо ворожбой, и я заснула…

– Но я же сам видел, как тебя… тебя уводили в усадьбу! – вскричал Лешек, неловко, по-петушиному всплескивая руками.

Пальцы Богумила сомкнулись на рукояти серебряного кинжала. Он выпрямился и обвел взглядом притихшую толпу.

– Вперед меня не высовываться, под ноги не кидаться, не орать, не визжать. Уяснили? Пан Лешек, вас это тоже касается.

И Богумил рванул на улицу, быстро обогнул заставленные едой столы и стражников с хмурыми лицами. Однако колдуна они пропустили без разговоров.

Парадная лестница, ведущая к дверям усадьбы, была окутана странным туманом. Все уже закончилось, запоздало понял Богумил, едва взглянув на зеленоватые всполохи, сияющие в темноте, что сладко пахла медоцветами и соломой. Что бы там не оказалось внутри, оно уже не прячется, не боится и сейчас выйдет наружу.

Через секунду тоненькая девичья фигурка в черном шагнула за порог. Следом показалось тело, которое незнакомка волокла за собой, ухватив за шиворот. Толстый Синекур был раза в два ее крупнее, но злодейка с нежным именем Аннушка будто не замечала этой тяжести.

Дотащив тело до верхнего края лестницы, девица швырнула его на мраморные ступеньки, а затем размахнулась и ударила ногой. Синекур с неприятным влажным шмяканьем покатился вниз, оставляя за собой кровавые полосы.

Сзади раздался хоровой бабий визг. Им вторил мигом протрезвевший Лешек, и получалось у него ничуть не хуже.

А Богумил не сводил глаз с Аннушки. Та спускалась неторопливо, держала голову прямо, не обращая внимания ни на стражников, стоящих внизу с обнаженными мечами, ни на истерику собравшихся. Красивая, как молодой шляхтич и описывал. Глазища синие, огромные, носик чуть вздернутый, пухлые и яркие, как вишневое варенье, губки. Такой бы в королевском дворце за троном Феофана в нарядном платье стоять, а не по усадьбам прятаться, втираясь в доверие к наивным селянам и убивая их господинчиков.

Аннушка поймала его взгляд и улыбнулась насмешливо, а затем склонила голову. И Богумил ответил ей. Мигом раньше он увидел на ладной груди, обтянутой черной тканью, цеховой знак – змею, насаженную на меч. А когда тело Синекура докатилось, наконец, до площадки перед усадьбой, увидел и другое.

Остекленевшие глаза старого пана, глядевшие в небо, были желтыми, с вертикальным зрачком.

– Не трогайте Анну! – вдруг раздался из-за спины голос ксендза. Святой отец шумно дышал, и руки его дрожали. – Это я ее… пригласил.

Селяне замерли, стражники опустили мечи. Только Лешек стоял бледный, как полотно, вздрагивая всем телом.

– Доброго здравия вам, господа, – громко сказала девчонка. – Большинство присутствующих знает меня, как Аннушку, помощницу кухарки, нанятую для работы на свадьбу. А теперь позвольте представиться по-настоящему.

Девчонка подняла руки повыше и обнажила запястья, показывая парные татуировки. Та же змея, нанизанная на меч.

– Люди зовут меня Анной из Реогарда. Я жрица земного храма Безымянной матушки, расположенного в двадцати милях отсюда.

А затем она развернула носком сапога голову мертвого Синекура к собравшимся, и те ахнули, отшатнувшись в стороны.

– Меня зовут Анна, – повторила она. – И я убиваю змеев.

Затем она перевела взгляд на все еще всхлипывающую Агнешку, что стояла за плечом мужа.

– Прости меня, лапушка, что заворожила и твой облик на себя примерила. Иначе бы этот подлец мне в руки не дался. А ты аккурат к следующей весне умерла бы родами, подарив миру уродца, ядовитого и умеющего летать с момента появления на свет. Он давно тебя ждал, такую… пухленькую. Худышки их потомство просто не способны выносить. А ты бы смогла, и все бы надеялись, что беременность от мужа, с одного-то раза мало что получается. И берегли бы тебя, как зеницу ока, позволяя гаду полноценно сформироваться.

Вооруженные стражники синхронно взглянули в сторону Лешека.

– Я не знал, – попятился тот, и голос его дрогнул. – Богом клянусь, не знал!

Тело под ногами Анны вдруг зашевелилось. Снова завизжали бабы, но девчонка оказалась проворнее – она выхватила клинок из-за пояса и одним ловким движением отсекла Синекуру голову.

– Ты глянь, живучий какой, – подивилась она. – Сейчас я тебя…

Анна наклонилась и вспорола толстяку брюхо от груди до лобковой кости. Запахло фекалиями и желчью. На мигом набрякшую от крови рубаху хлынули кишки, которые шевелились, словно живые.

Нет, не кишки – змеи. Жирные, лоснящиеся, гладкие, они терлись друг о друга, сплетаясь в чудовищный клубок.

И вот тут Агнешка, наконец, обхватила руками живот и заревела в голос.

*

Утро оказалось для Богумила недобрым. Накануне он до глубокой ночи следил за порядком на свадьбе, внезапно ставшей кровавой, в сотый раз объясняя напуганным и зареванным бабам, что нет, идолище поганое не воскреснет, а змеи из распоротого брюха, ушуршавшие в траву от греха подальше, совершенно не отличаются от любых других местных гадов. И нет, это не тот упырь, которого он ищет, но бояться нечего – кровосос падок лишь на юных и молодых, в чьей крови есть хоть мало-мальский магический дар. Селяне в итоге перестали бояться залетного колдуна и сами жались к нему поближе. И так надоели своими причитаниями, что Богумил едва дождался отряда солдат из окружного гарнизона в трех милях от сел, и с облегчением спихнул заботу о смердах на них.

«Леший бы пробрал эту королевскую грамотку, – с досадой думал он, забрав вещи из трактира и поднимаясь к мыльне. – Плюнул бы, да уехал давно. Так нет, блюсти репутацию приходится. Начнут потом языками чесать, что Феофан к себе приближает самых негодяйских чернокнижников, которые наплевательски относятся к бедному люду, попавшему в такую беду…»

Потом была баня, где колдун не только трижды намылился и ополоснулся, а затем час лежал в горячей бадье с травами, но и отдал нательное в стирку, получив взамен до утра чистую рубаху и порты. А затем он попал в долгожданный веселый дом, где после пережитого напился, как свинья.

– Ссссталбыть, пан-то ваш не Сссинекур, а Сссинекурва змейская, что невесту толстую ожидала, на заду своем чешуйчатом сидючи! И сделать она хотела с девицей то, шшто я со всеми вами этой ночью буду делать, во как! – вещал он заплетающимся языком, лежа головой на чьих-то голых коленях. – А паныч ваш молодой, сталбыть, синекурвин сын!

Бабы хором хихикали, прижимая пальцы к напудренным щекам. А довольный Богумил лежал, прикрыв глаза, и шарил вокруг себя обеими руками, оглаживая то справный девичий бок, обнятый тугим корсетом, то шелковистое бедро в кружевном чулке, а то и сиськи размером с дыню. Все, как он и хотел.

Расплата наутро была страшной. Головная боль раскалывала череп пополам, да так, что он едва выбрался из пропахшей пудрой и любовным потом постели. Пошатываясь и перешагивая через спящих на полу обнаженных девиц, он добрел до сумки с вещами, достал темный флакон с притертой пробкой, откупорил его и осушил до дна.

Сразу же стало легче. Богумил торопливо оделся, ополоснул лицо и руки в стоящем на табурете тазу с водой и розовым маслом, а затем оттуда же напился. Осталось зайти в мыльню за выстиранными вещами, забрать лошадь из конюшни при трактире и тронуться в путь.

Но провидение распорядилось иначе. Внизу, на мягких диванах в гостиной, его ждала Анна, держащая за шиворот Лешека. Молодому панычу волшебных зелий явно с утра никто не поднес, и выглядел он так, словно на нем всю ночь черти по окрестным полям ездили.

– Тебе чего? – буркнул недовольно колдун вместо приветствия. Жрица раздражала своей красотой и свежестью, словно спала в постели из лепестков роз, и не пила на ночь ничего, акромя эльфской гламарии. Не могут честные люди с раннего утра так выглядеть!

– Да вот думаю, сколько с тебя за выполнение твоей же работы запросить, – хмыкнула она и, дождавшись недоуменно поднятых бровей, пояснила. – Пока ты тут всю ночь проверял, у кого из местных распутниц норка туже да слаще, я следы твоего кровососа в усадьбе нашла.

– Где? – так и вскинулся Богумил, забыв про похмелье. – В подвалах? В опочивальне старика? Среди смердового подворья?

– Хуже, – и Анна кивнула на Лешека, судорожно сжимавшего мягкую узорчатую подушечку, коих в избытке валялось на дорогом мягком ковре. – Заголяйся, паныч.

– Не могу, – проблеял тот, краснея, а затем с обидой выпалил. – Зачем ему рассказала?! Я же к тебе за исцелением пришел, думал, поможешь! Вы же, жрицы, лечить умеете!

– Такое – не умеем, – пожала плечами Анна. – Заголяйся, говорю тебе. Что ж ты вчера не стеснялся, когда обещал меня за косу в опочивальню затащить?

Лешек обреченно шмыгнул длинным носом, но послушался – спустил штанину с одной ноги, а затем раздвинул бедра в стороны, стыдливо прикрывая пах.

Но эта часть тела молодого шляхтича интересовала Богумила меньше всего. Гораздо занятнее были воспалившиеся следы от клыков на внутренней стороне бедра. Колдун изумленно присвистнул и тут же полез в сумку за линейкой.

Сомнений не осталось – укус взрослого, даже зрелого штригоя, вдобавок самца. Тварь явно была крупной, хорошо откормленной на детской крови. Богумил очень хотел сплюнуть на пол, но пачкать мягкий ковер постыдился. Чай, не грязный селянин, сраму не имущий и правил приличия не ведающий.

Из-за многочисленных дверей, ведущих из гостиной в комнаты, начали высовываться женские заспанные мордашки. Некоторые, осмелев, подошли ближе и с хихиканьем наблюдали, как приезжий колдун копошится меж раздвинутых ног местного паныча.

– Ну, рассказывай, – поднял, наконец, голову Богумил, – как давно этот упырь у вас гостил и сколько раз он кровь у тебя пил. Еще и умный, курвеныш, шею не стал трогать, так бы в два счета распознали, что за тварь к аристократу молодому по ночам захаживает. Понятно, что искать его здесь уже нет смысла, он давно в Чаросвете. Но, может, ты его хоть немного помнишь?

– Ккккакой курвеныш? – осоловело хлопая глазами, прошептал Лешек. – Ты что несешь, колдун? Девка это была, красивая, три дня подряд у нас гостила, с батюшкой дела какие-то решали. А ко мне ночами приходила, я и не против был, много ли ей крови надо? Знал бы ты, чародей, какая она ласковая, никто с ней из местных баб не сравнится…

Богумил не выдержал – захрюкал, а затем заржал в голос. Ему визгливо вторили гулящие девки, что прятались в полумраке комнаты.

Лешек затравленным взглядом обвел присутствующих и ахнул, прикрыв рот рукой.

– Так это что… мужик был? Со мной был мужик? Я же чувствовал, я же не мог ошибиться!..

И расплакался, совсем по-мальчишечьи, захлюпал некрасивым носом.

– Мужик, мужик, – нехорошо оскалился Богумил. – И раз ты помнишь лишь девку красивую, то заморочил он тебя на славу. Собирайся, в город со мной поедешь, там у судебных менталистов-дознавателей содействия попросим, чтобы в голову тебе заглянули, да морок сняли. Или хочешь здесь остаться? Я бы не советовал. Тебя собственные кметы на вилы поднимут уже дня через три, как только все, о чем здесь говорилось, за пределы этой развеселой обители выйдет.

По резко посмурневшему лицу паныча Богумил догадался – поедет, и еще как. Дурным богатеньким сопляком, что совращен и околдован злым чудищем, прослыть в собственной деревеньке не так страшно, как содомитом. Тут и после смерти не отмоешься. И через сто лет люди срамными словами будут вспоминать, к имени аристократическому приставку делать обидную.

Правда, собирался паныч в дорогу все равно целое утро. Богумил успел забрать из прачечной при мыльне свои вещи, позавтракать и оседлать вредную Жареху.

Когда он вышел из конюшни на улицу, Анна разговаривала с двумя совсем юными девицами в белых чепцах – подавальщицами из трактира. Жрица храма Безымянной матушки поглаживала их по загрубевшим от работы рукам, а те синхронно стояли и всхлипывали. Вот одна не выдержала и повалилась Анне в ноги. Та присела рядом с ней на корточки и что-то зашептала в ухо.

А затем оглянулась на колдуна и поморщилась. Подавальщицы опасливо покосились на мужчину и тут же исчезли за углом таверны, быстро, как мыши.

– Чего они от тебя хотели? – недоуменно уставился Богумил им вслед.

– Решения целого вороха проблем, которые вы, мужики, им с завидной регулярностью подкидываете, – горько скривилась Анна. – Таких проблем, с которыми они больше ни к кому не пойдут. Ибо ксендз на исповеди осудит, родители дома побьют, а паны типа Лешека с папашей Синекуром и вовсе из села взашей погонят.

Богумил замер, раскрыв рот.

– Ты что же, полоумная, абортивного пессария им дала?! – тут же зашипел он. – Хочешь, чтобы нас стражники поймали, да в яму с кольями кинули?

– Его самого, – даже бровью не повела жрица. – А еще лекарство от стыдной болезни, которой их наградил хозяин таверны, где ты вчера, кстати, ел. И зелья дала, что можно добавить старому козлу в чай, и тогда до скончания жизни не будет ему хотеться юных девиц по углам тискать. Им же шестнадцати нет, ни той, ни другой.

– И что? – хмыкнул колдун. – Вычислят их в два счета, если заподозрят. Обозлится хозяин, да выгонит их, жалованья не заплатив. Работы они себе другой не найдут, слухами-то земля полнится. Значит, дорога им прямая в веселый дом, где они и так умрут через несколько лет от всяческих инфекций. Кому ты лучше сделала, Анна? Испокон веков так заведено, чтобы мужчины всем заправляли, а женщины подчинялись, и не нам ломать этот порядок.

И тогда глаза Анны зло полыхнули синим.

– Какой порядок, чародей? – прошипела она не хуже змеи. – Девчонок наивных, бестолковых брюхатить? Служанок насильничать и не лечить, если кровью наутро изойдут? Старух на улицу выгонять, не заплатив жалования, когда они от трудов непосильных не могут больше спины разогнуть? Или красавиц на костре сжигать, обвинив в черном ведовстве – лишь за то, что отказались лечь с тем, кто им не по нраву? Хорошо ссылаться на то, что испокон веков заведено, когда тебя напрямую оно никак не касается и препятствий в жизни не чинит!

С этими словами жрица развернулась и направилась в конюшню. И лишь у дверей обернулась.

– С вами поеду, – непререкаемым тоном заявила она. – Может статься, твой упырь с моим змеищем сговорились о чем-то до его смерти. Мне надо понять, о чем. Может, пакость какую задумали, от которой добрые люди пострадают. Но если ты еще раз заговоришь со мной о бабском бесправии в тоне, достойном одуревшего от собственной безнаказанности пана, я тебя прокляну.

До Чаросвета оставалось половина дня пути. Ехали втроем – Богумил на Жарехе, Анна на черном вертлявом коньке и паныч, сидевший в седле на огромном гнедом жеребце, как куль с мукой. Молчали всю дорогу. О чем говорить-то настолько случайным попутчикам?

«Что же я упустил? – переживал колдун. – Зачем штригою понадобился змей? И что это вообще за гадина такая, о которой я ни разу не слышал? В тело носителя паразитом подселяется или же просто притворяется человеком?»

Ясно одно: задание будет сложнее, чем он предполагал. Надо бы обязательно по приезду наведаться в городскую библиотеку. Может, в старых фолиантах найдутся хоть какие-то упоминания о гадах ползучих, сотрудничающих с упырями?

*

Чаросвет был известен тем, что в нем уже триста лет стояла магическая школа имени Левии Цинтарской, куда определяли детей с невысоким даром, способных стать сельскими знахарями, заклинателями погоды, повитухами и иже с ними. Ментальников, способных читать мысли, целителей-универсалов, боевых магов и охотников за нежитью обучали в Царьграде.

Идеальное место для штригоя, что черпал силу из молодой крови. Это столичных отпрысков из богатых семей в случае пропажи начинали искать через несколько часов. А здесь студенты попроще, зачастую имевшие за плечами лишь скудный чародейский дар и желание найти себе на задницу всевозможных приключений. Зарабатывали юнцы на кусок хлеба и крышу над головой, чем придется. В лучшем случае показывали по тавернам фокусы и торговали слабенькими зельями от прыщей, в худшем – отдавали себя местным богатеям, охочим до молодого тела. Главное, чтобы сластолюбцы не только платили за утехи, но и учиться при этом дозволяли.

«В школу надо бы наведаться обязательно, поговорить с тамошними преподавателями, не пропадал ли кто из недорослей внезапно и с концами, и не находили ли окровавленных тел учеников в переулках, – думал колдун. – Или Анну заслать? Она с девицами общий язык хорошо находит, может, и разговорит кого. Девки юные – они глазастые, зачастую подмечают то, что взрослые не увидят и под собственным носом».

Для жилья сняли три комнаты в постоялом дворе у городской площади. Лешек, начавший жаловаться на усталость и неудобства еще на въезде в Чаросвет, выбрал большую и удобную спальню, на верхнем этаже и с большими окнами. Богумил только рукой махнул, катись, дескать, с глаз моих, только недалече, к дознавателям ведь идти надо.

Анна непривычно скромным голоском попросила колдуна уступить ей дальнюю комнату, окна которой выходили на сад, и тот согласился, поставив взамен условие – прогуляться после отдыха около школы имени Левии Цинтарской и разговорить тамошних учеников. Сам же заказал и с удовольствием съел сытный горячий обед в трактире на первом этаже, а перед этим сунул подавальщице в декольте медяшку и заговорщическим шепотом попросил принести кружку огуречного рассола. Проверенное средство окончательно сняло похмелье и провело колдуна в доброе расположение духа.

Он как раз заканчивал трапезу, когда за ним пришел посыльный из костела святого Анхеля – местный ксендз приглашал столичного гостя и его сопровождающих на чай. Изрядно удивившись, Богумил все же поднялся на верхние этажи, забрал из комнаты недовольного и заспанного Лешека, заставил того переодеться и прополоскать рот мятным настоем.

Анна уже ждала их внизу. Вместо привычного камзола и мужских брюк на ней были белая рубаха и темно-зеленый корсет со шнуровкой, а также юбка до пола из айлиньского шелка, из-под которой торчали кончики узорчатых дамских сапожек. На плечи она набросила бархатную накидку, отороченную беличьим мехом, а черные волосы заплела в косу и спрятала под атласную шапочку с золотой вышивкой.

– Видишь, веду себя прилично, как порядочная женщина, – усмехнулась Анна.

Колдун лишь оторопело моргнул, не в силах оторвать взгляда от ее декольте. В ложбинке меж небольших, но пышных грудей поблескивала на цепочке вчерашняя змейка, пронзенная мечом.

– Не о том думаешь, – с досадой поморщилась жрица. – Нас дела ждут важные. А у вас, мужиков, только сиськи на уме.

И первой вышла из дверей на улицу, следуя за посыльным.

Чаросвет Богумилу нравился – много юнцов и девиц на улицах, все хохочут, щебечут, о чем-то жарко спорят. Энергия молодости так и бурлила в воздухе, невольно заражая желанием жить, веселиться и дышать полной грудью. Приятно широкие улицы, лавки со сладостями и медовухой. Цену спрашивали невысокую, так что колдун, поддавшись обаянию городка, купил себе и сонному панычу два рогалика с маковой начинкой, а Анне – петушка на палочке. Та недоверчиво хмыкнула, но угощенье приняла.

Ксендз Густав был низковат, полноват и лыс, а в белом одеянии и вовсе походил на большое и добродушное кремовое пирожное из кондитерской на углу. Костел был ему под стать – светлый, просторный, с огромными окнами-витражами, благодаря которым внутреннее убранство сияло причудливыми разноцветными всполохами.

– Мне написал старинный товарищ, служитель из Бродяника, попросил оказать вам всяческое содействие, – объяснил он за чаем. – Я и велел городской страже предупредить меня, как только вы войдете в город. О вашей нужде знаю, чем смогу – помогу.

Он взглянул на развалившегося на стуле Лешека и деликатно кашлянул.

– Если молодой господин захочет исповедаться в своих грехах, я к вашим услугам…

– Не захочу, – мотнул тот немытой головой. – С девицами ложе делить не постыдно, а что это не девица была, так я и знать не знал, и ведать не ведал. Может, и неправ колдун. Пусть дознаватели-менталисты скажут, как оно было на самом деле.

Ксендз укоризненно вздохнул, но настаивать не решился. Вместо этого предложил пройти унизительную процедуру прямо в стенах костела, чтобы стражники при магистрате на смех околдованного юнца не подняли, да на весь город потом не ославили. Анна тут же откланялась и убежала в школу, беседовать с учениками. Богумил остался – он хотел послушать дознавателей.

Те прибыли через полчаса – двое высоких тощих мужиков с гладко выбритыми угрюмыми лицами. Долго держали Лешека то за запястье, то за виски, бубнили молитвы себе под нос. Затем попробовали артефакт, от воздействия которого паныч взвыл, словно огретый по хребту осел, и грязно выругался. Но и тогда деликатный ксендз лишь поморщился, замечание делать не стал.

– Бесполезно, – выдохнул один из дознавателей спустя полчаса. – Разум подчищен на славу, еще и постарались, вместо провала в памяти ту самую девицу красивую нарисовали. Силен, стервь, и умен. Сможете к нам завтра прийти, пан Лешек? У нас еще много артефактов в запасе.

– Не таких болезненных, – добавил его коллега, увидев вытянувшееся лицо шляхтича. – Не переживайте, разум мы вам восстановим в целости и сохранности.

На том и порешили. Лешек, который с утра съел лишь рогалик, запросился назад на постоялый двор и ушел вместе с дознавателями. Богумил остался – в костеле было хорошо и уютно, а ксендз оказался приятным и внимательным собеседником.

– Удивительное дело, – вздыхал преподобный Густав, потягивая чай из фарфоровой чашечки. – Чтобы кровососы среди бела дня шастали у королевского дворца, как у себя дома – разве ж такое возможно?

– Запросто, – пожал плечами Богумил. – Штригой – самый сильный из существующих упырей. Солнце его сжигает, как и всех, но если он выпьет детской крови из нескольких десятков недорослей, то на краткий промежуток времени сможет вести себя, как обычный человек, дневное светило ему не будет помехой. А уж с его нечеловеческой скоростью и силой он такого может наворотить за это время…

Ксендз махом побледнел, под стать своим одеждам.

– А насколько краткий этот промежуток? – тихо спросил он.

– Совсем краткий, – утешил его Богумил. – Плохо другое, что у кровососа два сердца, одно упыриное, одно – человеческое, и поэтому им даже отдыхать не нужно. В темное время суток они могут передвигаться по улицам беспрепятственно. Вы ничего, кстати, не замечали в городе… странного?

– По ночам я обычно сплю, так что не замечал, – улыбнулся священник. – Во всяком случае, ничего страннее вашей подруги.

Он снова деликатно кашлянул.

– Пан Богумил, если вы позволите… будьте аккуратны с пани Анной. Сами понимаете, селяне малограмотны и необразованы, и колдунов навроде вас не любят, хотя сами не могут защититься от чудищ. Но жриц Безымянной матушки, которая на самом деле была обычной ведьмой, они не любят еще больше. Жрицы несут в неокрепшие умы ересь о равенстве женщин и мужчин, хотя во всех священных книгах сказано иначе. А еще дают добрым прихожянкам яды для вытравливания плода и избавления от надоевших любовников.

– Не все любовники просто так надоедают, кто-то ведь издевается и бьет, и насилует, – возразил Богумил.

– Но чем тогда жертва, ставшая палачом, лучше своего насильника? Они могут прийти в лоно церкви и попросить помощи, если местный ксендз не поймет и осудит, то их всегда приветят в соседнем костеле. Бог любит всех своих детей, и добрых, и злых. А людей, решивших взять на себя его функцию казнить и миловать, непременно ждет наказание. Вы мне приятны, Богумил, поэтому прошу вас – осторожнее с пани Анной. Заведет она вас по кривой дорожке в геенну огненную. Вы делаете важное и богоугодное дело, истребляете оживших мертвецов и нечисть, и за это, я уверен, простятся вам и попойки, и веселые дома с распутными женщинами, и сквернословие. Но не усугубляйте свою совесть еще и этим грехом.

На постоялый двор Богумил вернулся вечером. Тихо прошел через общий зал к себе в комнату, бросил сумку и пояс с оружием на постель и только хотел упасть следом, как услышал из-за стенки тихие ругательства. Хмыкнув, он вышел и постучал в соседнюю дверь.

– Боги, ты пришел, наконец! – выдохнула стоявшая на пороге Анна. – Помоги мне расстегнуть этот треклятый корсет!

Девушка схватила колдуна за руку и потянула за собой. Дверь захлопнулась, и Богумил очутился в небольшой, но светлой комнатушке с распахнутыми настежь окнами. Здесь пахло не помоями, которые выливали с верхних этажей прямо на улицу, а скошенным разнотравьем из сада, а еще самую малость – вишневой притиркой для нежности кожи.

– Его не иначе как бесы придумали, этот пыточный костюм, за грехи прародительницы нашей, – прорычала Анна, поворачиваясь к нему спиной. – Наделся нормально, а снять не могу. Рубашка от дневной жары намокла, развернуть эту дрянь шнуровкой на живот не выходит никак.

Богумил шагнул ближе и пробежался пальцами по узорчатой парче, привычным движением расстегивая крючки. Затем наклонился ниже и тихо рассмеялся.

– Ты бы этот узел еще потуже затянула. Теперь только заклинанием придется. Не шевелись.

Он шепнул себе под нос формулу и погладил узел указательным пальцем. Тот зашевелился, как живой, и шелковые шнуры скользнули в стороны – вместе с краями корсета. Рубаха в процессе сползла с плеч и опустилась ниже лопаток.

Как завороженный, Богумил уставился на обнаженную девичью спину с чуть выпирающими косточками позвоночника, на белую шелковистую кожу без единого пятнышка или родинки. За свою жизнь он перетрогал и перещупал десятки баб, но такой нежной, почти лилейной красоты не видел ни у кого и никогда.

А еще от Анны умопомрачительно пахло вишневой кислинкой, и Богумил даже на расстоянии словно бы ощутил этот вкус на языке. От внезапно нахлынувшего, острого, почти болезненного желания потемнело в глазах и он, недолго думая, сделал еще шаг и с шумным вдохом уткнулся носом в мягкий изгиб между плечом и шеей.

Анна изумленно оглянулась.

– Я тебе что, девка гулящая?

– По-почему? – голос у Богумила дрогнул.

Жрица Безымянной матушки повернулась и уперла руки в бока.

– А с чего ты тогда решил, колдун, что я с тобой лягу?

Богумил не сразу расслышал ее слова – он смотрел, не отрываясь, на розовые соски-ягодки, хорошо видные сквозь тонкий дорогой лен. А когда осознал, о чем его спросили, сжал губы и нахмурился.

– А что, нехорош я для тебя, жрица? – ответил он с вызовом.

– Может, и хорош, – пожала та плечами, как ни в чем не бывало. – Да только после всех борделей на пути от Царьграда да Чаросвета на кой черт ты мне сдался? Франц-венерию после тебя лечить или еще что повеселее?

– Ополоумела совсем? – задохнулся колдун от возмущения. – Или я тебе сопляк безусый, который к бабе не знает, с какой стороны подойти, и разрядится себе же в штаны, увидев первую же мокрую… А, чтоб тебя!

Богумил отвернулся и присел на кровать. Руки тряслись от гнева, пальцы то и дело сжимались в кулаки.

– Чтобы ты знала – я тоже в целительстве кое-что смыслю, и уж не допустить до себя заразу всякую смогу, не сомневайся! Тем более, такую… поганую.

– Ладно. – хмыкнула бесстыжая жрица. – А как насчет всего остального? Ты сейчас злишься и готов меня скрутить и кинуть поперек кровати, потому что я тебе отказала, не так ведь?

– Не так! Я силу в отношении женщин в жизни никогда не применял! Ты удивишься, наверное, но до тебя никто мне не отказывал!

– Неудивительно, – снова повела плечом Анна. – В сравнении с вонючим засранцем типа Лешека или его папаши ты хорош, конечно. А по факту – меньшее зло.

– Это почему же? – Богумил так удивился, что на краткий миг прекратил даже злиться.

Анна же надменно задрала островатый подбородок.

– Ты когда в баню ходил в последний раз, колдун? Вчера накануне, перед походом в веселый дом? А теперь лезешь ко мне, немытый после ночи с оравой распутниц и шести часов, проведенных в седле, и думаешь, я от радости тут же упаду перед тобой, на все готовая?

Глаза ее снова сверкнули яростным синим, как утром возле конюшни.

– Вы же девок красивых любите – ароматных, с гладкой кожей, с выщипанными во всех местах волосами, с приятным запахом изо рта и целыми зубами. Без шрамов, порезов, без растянутых после беременностей животов. Потому и лезете в постель даже к недорослым юницам, со своими бородами, в которых застревают крошки со вчерашнего ужина, в нестиранном исподнем, пьяные и заросшие с макушки до пяток. Или неправду говорю?

– Я не… – начал было Богумил, но жрица невежливо его перебила.

– Что – ты? У тебя волосья на груди, как шерсть у медведя, аж из ворота рубахи торчат, смотреть противно! А туда же, женихаться лезет! Держу пари, у тебя кущи в междуножье такие, что сад вокруг Синекурового поместья от зависти бы завял!..

Богумила подбросило с постели, словно чьим-то недобрым пинком.

– Да ты… Ах, ты… Провались к бесам в преисподнюю! Может, там себе как раз мужика по вкусу найдешь!

Разъяренный колдун вылетел из комнаты Анны, как пробка из бутылки с дорогим игристым вином. Промчался по коридору, выскочил на улицу. Его колотило от злости и обиды, и он в сердцах стукнул кулаком по росшему у лестницы в трактир чубушнику. Тот качнулся и осыпал Богумила мелкими жухловатыми листьями.

– Эй, милсдарь! – позвали его из дверей.

Богумил обернулся. В проеме стоял хмурый хозяин.

– Вы за своего паныча платить будете, или как?

– За какого моего паныча? – рявкнул до сих пор не успокоившийся колдун.

– Так за этого, с которым вы упыря ловить приехали, – хозяин взглянул на него с досадой, как на недалекого. – Паныч ваш цельного гуся в одно, извиняюсь, рыло сожрал и бутыль самого дорогого вина в три минуты выдул…

Но Богумил его не слушал, остолбенев от неожиданности.

– А откуда ты знаешь… про упыря?

Хозяин в ответ посмотрел на колдуна еще неприятнее, как на скорбного умом.

– Так от паныча же. Он еще так складно сказывал про ваши злоключения, про свадьбу и змея паскудного, народ в зале аж заслушался! Еще одну бутылку даже вскладчину ему купили и поставили, чтобы не умолкал. Я честный, за вторую с вас высчитывать не буду, токма за гуся мне деньги возверните и за первую бутыль…

Богумил схватился за ближайшую ветку, иначенеминуемо упал бы на землю – так дрожали колени.

– А… много народу было в зале в это время?

– Да почитай, полгорода. Школяров человек десять, кузнец Чащек с Кованой улицы с семейством, толстая Марта из булочной на углу, дровосеки с лесоповала, три матроса с пристани в Уверках, четверо солдат из дальнего гарнизона…

Богумил уже не слушал – он влетел в таверну, едва дав хозяину шагнуть в сторону и уступить ему дорогу, и понесся по лестнице на верхний этаж.

– Убью брехливого курвиного сына! – заревел он, пинком распахивая дверь в комнату Лешека. – Язык вырву и засуну в…

И замолчал, остолбенев на пороге и понимая, что обещания свои, сказанные сгоряча, он уже точно не выполнит.

Потому что молодой Лешек, сын шляхтича Синекура, и без того был мертв. Лежал поперек огромной кровати с вырванным горлом, и кровь успела не только окрасить постель, но и растечься по деревянному полу огромной неряшливой лужей. У лужи был цвет спелых вишен, которые собирают в дни праздника первого урожая. Вот только пахло не горьковатым расколотым ядрышком, не щиплющим нёбо кисловатым соком, не сладкой женской притиркой для нежности кожи, а желчью, испражнениями и дурной смертью. Очень дурной.

Богумил со стоном наклонился вперед, и его вырвало.

*

Конечно, ни воющие в голос подавальщицы, ни вышибала, как раз обходивший с дозором территорию постоялого двора, ни бледный, как простыня, хозяин ничего не видели и не слышали. Да, был паныч на закате внизу, много ел и пил, рассказывал диковинные истории, а потом быстро захмелел и ушел спать.

На прислугу Богумил и не стал бы рассчитывать, как на свидетелей. Хуже было другое – дознаватели из магистрата тоже не нашли никаких следов. Даже попытались допросить самого мертвеца, что вообще-то было запрещено, но весть об упыре быстро разнеслась по всему городку, и бургомистр живо дал добро на черное колдовство. Бесполезно – покойный Лешек, глядя в потолок неподвижными глазами, хрипел лишь о красивой девке, пришедшей его навестить, и о том, как по ней скучал.

Затем тело убрали, комнату вымыли, постель отнесли прачкам на стирку. Богумил сидел внизу в таверне и цедил мелкими глотками сладкий эль, пытаясь унять дрожащие руки.

«Раскис совсем, на титьки загляделся, кобель блудливый, – костерил он мысленно сам себя. – Размяк от восторга, подобно прыщавому юнцу, расслабился и потерял бдительность. Городишко ладный, как шкатулочка музыкальная, крендельки, студиозусы, лавчонки торговые, ратуша, костел с драгоценными витражами. Тьфу ты, пропасть! Один из лучших охотников за нежитью, курва-мать! Радагаст бы меня за такое попер сраным веником из замка, отняв цеховой знак, и правильно бы сделал. Кровищу увидел – и блеванул, словно первокурсник на практике у жальника. Вот так и теряются навыки. Меняются на петушки на палочке, на сытные обеды, да на бабью…»

Додумать неприличное слово колдун не успел – подошла притихшая и опечаленная Анна и без слов вылила ему в кружку зеленоватую жидкость из крохотного пузырька.

– Заснешь быстрее, желудку станет лучше, – пояснила она, не дожидаясь гневных окриков.

Колдун сердито молчал. На жрицу он был обижен донельзя и разговаривать с ней желания не имел. По крайней мере, сию минуту.

Однако, судя по всему, Анне на настроение Богумила было плевать.

– Студенты утверждают, что в их городе ничего плохого не происходит, – сказала она, присаживаясь рядом. – И мне это не нравится. Все как будто сговорились – рассказывают, как здесь хорошо живется, с добрым бургомистром и ректором, и школа здесь лучшая, и в лавках торговых есть диковинки на любой вкус и цвет, и море в двух днях езды чудесное, как в жарком Индостане, только без акул да медуз поганых. И леса родят птиц да зверья немеряно, и поля дают богатый урожай ежегодно, только успевай собирать…

– И кони на мостовую не навозом, а волшебными яблоками гадят, съешь одно – омолодишься на двадцать лет, – хмыкнул, не выдержав, колдун. Хватит пережевывать неудачу. Он и впрямь сюда приехал упыря ловить, а не с девками по койкам кувыркаться. Не хочет – пусть катится к лесовой бабке, он себе после оплаты за голову штригоя десяток таких красоток купит, посимпатичнее, да поласковее. – Плохо дело. Похоже, тут колдовство замешано злое. Пройдусь-ка и я завтра около школы, сам поговорю с юнцами. Прощупаю, нет ли на их разумах какого-либо массового морока.

Но и эти поиски ни к чему не привели. Последующие дни Богумил с Анной честно прочесывали окрестности и опрашивали школяров, лавочников, стражей у здания суда, прихожан при костеле святого Анхеля. Скрывать от населения цель своих поисков уже не было смысла – благодаря болтовне покойного Лешека о ней знал весь Чаросвет. И да, никто из детей или юнцов уже лет пять как не пропадал.

Через пару дней Богумил решил, что хватит с него однообразных прогулок по городу, оседлал Жареху и отправился на окраины. И тут ему пришлось изрядно удивиться. Домишки в деревеньках на границе с лесом были справные, крыши – бревенчатые, стены – крепкие, щедро законопаченные смолой. Кметы смотрели на него с настороженностью, но без неприязни. А улыбчивая молодуха, жена местного старосты, даже пригласила зайти в дом, освежиться с дороги и переждать полуденную жару. Впрочем, муж ее, только отобедавший и теперь стругавший на крыльце узорчатое веретено для прялки, не решился оставлять супругу наедине со столичным колдуном. Выставил Жарехе ведро воды из колодца и тут же вошел следом за гостем.

– Хотел было спросить, нет ли у вас напастей каких или чудищ, что мешают жить, – с улыбкой признался разомлевший от жары Богумил, растянувшись на добротной деревянной лавке после кружки холодного кваску. – Но теперь вижу, что благополучно все.

– Божьей милостью, сударь, – ласково взглянула на него молодуха. – На окраинах давно не водится никакой пакости, даже кикимор.

Вот есть же бабы! Тихие, скромные, смотрят вежливо, подбородок выше носа не задирают. Богумил мысленно выругался, запретил себе думать о чем-либо, кроме дела, и переключился на беседу.

– Быть того не может, – покачал он головой. – Чтобы нечисть лесная даже в коровники не совалась? И подменышей в колыбельках не оставляла? И молоко у скота никто не крадет?

– Нет, господин, – ответил войт. – Женушка моя права – Бог нас хранит. Часовню как в деревне нашей поставили, так и не стало в округе кровопивцев да прочей нечисти поганой. В лесу водится всякое, что есть, то есть. Но мы туда и не суемся поодиночке. Сами знаете, супротив толпы мужиков с вилами да рогатинами даже медведь не выстоит, не то что упырь ваш.

«Ох, не видели вы моего упыря, – усмехнулся мысленно Богумил. – Штригой бы этими же вилами обескровленные трупы к забору приколол, как насытился».

– Пока часовенку не поставили, всякое было, – продолжил староста, почесывая реденькую бороденку. – Вы, наверное, удивляетесь, почему я столь молод и нахожусь на такой должности. Старостой был батька мой, но три месяца назад заела его жерлядь на болотах, когда уток брать ходили. Я давно говорил, надо Божье место в деревне иметь, куда с молитвами обратиться можно, оно защиту несет. А сельчане не слушали, насмехались, думали, ворожбой да амулетами защитными перебьемся. Ну и вот… Я, когда напасть эта приключилась, поехал тут же в Чаросвет, поклоны бить преподобному Густаву, чтобы вмешался, да защитил. Он с бургомистром сначала поговорил, потом с людьми. Уж не знаю, что он им сказал, да только часовенка за следующие пару дней была воздвигнута, а меня вместо батюшки на общем сходе и назначили…

И мужик смутился, словно до сих пор не верил, что люди, когда-то поднимавшие его идеи на смех, вдруг решили выбрать мечтательного паренька старостой.

Богумилу не было никакого интереса ни до возраста хозяина дома, где он находился, ни до его папаши. А вот жерлядь, чей вид промышлял испокон веков в больших и грязных городах, изрядно удивила. Что ей делать на болоте? Ее добыча – подгулявшие граждане в канавах да нищие, орудующие в поисках ценностей на отстойниках для мусора. Топкая трясина, заросшая рогозом да осокой, людоедке ни для чего бы не сдалась. Там своей пакости, жаждущей человечинки, с избытком хватает. Кочечники ей, конечно, ничего не сделают, кикиморы – тоже, а вот с анцыбалов, злобных древолюдей, станется выловить тварь, раскрутить ее за хвост и кинуть в сторону города, откуда пришла. И хорошо, если утекет живой.

Колдун поблагодарил радушных хозяев, отцепил с привязи кобылу и поехал назад в город. Но как только деревня скрылась за поворотом, направился к лесу.

У нечистых тварей всех мастей жесткая конкуренция за кормовую базу. Особенно в виде целой деревеньки, где есть и сладкие, вкусно пахнущие младенчики для питания кикимор с болотницами, и красивые парни, годные мавкам и русалкам для любовных утех со смертельным исходом. А уж заневестившихся девиц, не успевших потерять с женихами невинность, ждала бы с распростертыми объятьями половина лесного и водного бестиария, что охотники за нежитью заучивали в Сером замке наизусть. И не дай боги, перепутаешь одного гада с другим. Радагаст неучей ленивых не терпел и хлестал оных плохо гнущимся прутом-указкой по лбу и рукам до крови, прямо перед остальными студиозусами.

Немыслимо, чтобы одни нелюди хозяйничали на землях других. Если городская нечисть, привыкшая к пропахшим испражнениями и дымом трущобам, ринулась в совершенно иную, недружелюбную, а порой и опасную для нее среду обитания, это могло значить лишь одно.

В городе завелась тварь, которую они боятся больше, чем любых болотников и лесовиков, вместе взятых.

На опушке леса Богумил спешился с лошади, привязал ее к дереву, шепнул на ухо несколько ласковых слов. Жареха покивала головой, словно поняла его речи, и тут же принялась щипать траву. Колдун достал из сумки жестяную коробочку с порошком из толченого чертополоха с опилками серебра, насыпал вокруг кобылы неровный, но хорошо видный круг. Защита поможет защитить животину от лесных тварей на срок примерно около часа.

Значит, времени у него не так уж много.

*

Долго готовиться к встрече колдун не стал. Дублета с серебряными пластинами у него с собой и без того не было, не на охоту ведь собирался. Хотя, после идиотской смерти Лешека нет-нет, да и мелькала недостойная охотника мыслишка увешаться серебром с ног до головы. Но Богумил гнал эти мысли прочь от себя. Лишние цацки в драке только помешают. К тому же, если уж упырь напал среди белого дня, то и серебро вряд ли слишком ему повредит.

Поэтому сейчас он сделал и вовсе неслыханное в лесу, полном, по словам селян, разнообразной нечисти. Достал длинный кинжал из ножен, положил к себе на колени. Не сводя глаз с тропинки, что терялась в чаще, порылся в сумке одной рукой (вторую держал на рукояти) и извлек оттуда темный пузырек с притертой деревянной пробкой и сверток с рогаликами из пекарни у постоялого двора. Богумил брал пахнущую сахарной пудрой и изюмом снедь с собой для перекуса в дороге, но теперь она пригодится на более важное дело.

Колдун аккуратно провел лезвием по ладони, сжал пальцы в кулак. Кровь тут же заструилась на землю, закапала в изумрудную траву. Медленно опустившись на колени, Богумил закрыл глаза и коснулся окровавленной рукой корня дуба, что торчал у него под седалищем.

Нападений чудовищ близ деревни никогда бы не произошло, правь этими землями пан с колдовской силой в крови. Мало кто помнил, что когда-то давно земельные наделы получали не только самые сильные и храбрые в бою, но и те, кто умел говорить с землей. Именно они вдобавок к материальному благополучию заручались поддержкой стихии, именно их угодья и деревни жили богаче остальных. Да, мало хорошего осталось с тех времен. Сейчас шляхтичем можно стать даже не по праву рождения в роду аристократа, а за большой и вульгарный мешок со злотыми. Занес тому, кто имеет право пожаловать акр-другой государственной землицы «за заслуги перед Отечеством», и дело в шляпе. Кто там будет проверять те заслуги?

В озерном краю близ Царьграда, где располагались Острые Углы, родная деревня Богумила, власть все еще находилась в руках аристократов, сохранивших хотя бы отголоски былой силы своего рода. Папаша Збруев был говнюком, коими мир, к сожалению, полнился, но именно эти свои обязанности он знал, как ежевечернюю молитву. Щедро угощал поля во время посевной своей кровью, после чего неделю трясся под одеялом, как осиновый лист, не высовывая и носа. И даже девок к себе в это время не звал. А однажды, когда в длинную холодную зиму полезли на окрестные деревеньки волки да голодные лесные духи, чьи жилища поломала и вырвала с корнем метель, не поленился и самолично проехал по границам своих территорий, разбрасывая небольшие булыжники с отпечатками своего пальца. Конечно, предварительно окунутого в плошку с кровью на донышке.

С тех пор нечисть злая да зверье лютое сидели в лесу и не совались к людям. Чуяли – у земли есть хозяин, которого она в случае чего сама же и защитит. Говорят, лет пятьдесят назад соседский шляхтич пытался отхапать у тогда еще совсем сопливого Збруева кусок леса. И история об оживших деревьях, которые вдруг выползли из почвы и переломали шеи сотне солдат в доспехах, до сих пор была у всех на устах. Людей он защищал с тем же рвением, ибо они тоже приносят пользу – работают и платят оброк.

За эту милость пану прощали и жадность, и скопидомство, и запоротых до смерти служек, что случайно разбили дорогую тарелку или сломали старинный стул, и девок, которых он с удовольствием брюхатил, и рожденных после этого детей, чьей судьбой он интересовался не больше, чем грязью под ногами.

Богумил ненавидел своего родного отца едва ли не больше, чем отчима. Ибо что взять с горького пропойцы? Но именно дар, полученный по праву рождения, сделал его таким, каким он был сейчас. Мастером в деле охотника за нежитью.

Он откинулся головой на ствол дерева, чьи корни поливал кровью из собственных жил, и мысленно позвал живущего в нем духа. Тот отозвался моментально, заплясал перед смеженными веками, затряс лисичкиным хвостом, задергал острыми ушками. Колдун задал вопрос, призрачный зверек кивнул усатой мордочкой, нетерпеливо перетопнул лапками и рассыпался горстью светлячков. Только едва уловимый ветерок по лицу мазнул.

А дальше Богумил открыл глаза, выдохнул и облокотился спиной на ствол. Вокруг все также шумел лес, ему монотонно вторили цикады из кустов. Вдоль тропы убаюкивающе покачивались пушистые веточки мятлика, перемежаясь с белым клевером-«кашкой». После даже небольшой кровопотери очень хотелось зарыться носом в травяной ковер и хоть немного подремать. Вместо этого колдун полил окровавленную ладонь настойкой из бутылочки, зашипел сквозь зубы – спирт и кора ольшанника с лавандой дезинфицировали раны на совесть, но и жгли, можно сказать, до дна души. Затем скрестил ноги, как жители степей, поджал ступни под себя и стал ждать.

Многочисленные представители бестиария делились на два типа. Первые жили лишь для того, чтобы жрать, убивать и мучить, и тем самым продлять свое существование. Вторые – порождения природных стихий, призванные защищать, охранять и упорядочивать. Иногда они тоже начинали вести себя, как упыри всех мастей, и говорить с ними приходилось на языке холодного оружия и колдовства.

Но Богумил не зря считался одним из самых толковых охотников за нежитью и нечистью всех мастей. При том, что даже на своем учебном потоке был не самым широким в плечах, не самым талантливым в чародействе, не самым ловким в бою.

Но он умел говорить и договариваться. И не брезговал общением с потусторонними жителями лесов, полей, рек и болот. А уж тем более, с их властителями. Наверное, потому и находил всегда мудрые решения для любых проблем, даже самых неоднозначных.

Шаги в шуршащей траве Богумил услышал, еще не видя того, кто выходил на его зов. Хорошо. Лесной хозяин, которого кметы называли боровым, не прячется и дает подготовиться к встрече, как следует. Значит, просьба услышана и воспринята благосклонно.

Ростом вышедшее к нему существо было вровень с человеком – красивым, стройным, в длинных зеленых одеждах и с благообразным лицом, какое бывает только у добрых старых чародеев в сказках. Но даже самый эксцентричный волшебник вряд ли бы завел себе глаза-огоньки, зеленоватую бороду до середины груди и ветвистые оленьи рога, торчавшие из густой шевелюры цвета майской листвы.

Богумил тут же вскочил на ноги.

– Благодарю, что отозвался, пан-борута, – с почтением склонил он голову. – Не побрезгуй даром, знаю, вы, лесожители, такое любите.

И протянул боровому бумажный кулек с рогаликами. Из травы по бокам от старика тут же поднялись мордочки зайца и ежика, затрепетали в унисон мягкими носиками.

– Ты нравишься моим детям, колдун, – кивнул в ответ рогатой головой лесной владыка. – Значит, ты не злой. Пришел не с пустыми руками. А оружие, вижу, прячешь, не хочешь показаться наглецом, ворвавшимся в чужой дом с клинком наперевес. Мне приятны твои деяния. Говори, зачем позвал?

Богумил вздохнул и задумчиво поскреб ногтями начавшую пробиваться бороду. Определенно надо сегодня заехать в мыльню. Еще немного, и зарастет так, что станет вровень с лесовиком. То-то жрица языкатая посмеется!

– Что у вас происходит, лесовой господин? – без обиняков начал он. – Почему чудища из города бегут в лес? Что их тянет сюда? И почему вы их не гоните назад?

– Ты ведь знаешь ответ, – борута внимательно смотрел на него горящими глазами. – Просто хочешь убедиться в своей правоте. Что ж, я готов тебе в этом вопросе посодействовать. Городские твари идут к нам потому, что их выгнало со своих кормовых угодий еще более опасное чудовище, нежели они сами. Ты ведь за ним приехал, колдун? Хочешь убить его?

– Хочу, – кивнул Богумил. – Он зверски замучил невинное дитя, не прожившее на свете и десяти зим.

– Думаешь, королевская дочурка была первой? – горько усмехнулся лесной владыка, качая рогатой головой. – Нет, колдун. Боюсь, она одна из последних в череде страшных злодеяний, что замыслил кровопийца. Ты ведь знаешь все эти ритуалы человечьих чернокнижников, когда кровью невинных платят за злую мощь, за возможность противостоять силам стихии, ядовитым металлам да солнечному свету. Многие мои дети боятся выходить под прямые солнечные лучи, хотя они безгрешны и чисты. Они как молодые елочки в густой чаще, как трава под копытом оленя, как сладкая ягода на обласканном солнцем кусте. Но яростное светило несет им боль. Кровосос же давно перестал скрываться по-настоящему, он ходит среди людей, пусть даже не целыми днями.

Богумил задумался на мгновение. Новости ему не понравились.

– Бургомистр? Судья? Начальник городской стражи? Любой богатей, живущий в каменном доме, чьи стены не пропускают вдоволь света?

– Все может быть, – вздохнул борута. – Кабы мог я попасть в город, знал бы ответ. Но – увы, даже для меня путь туда нынче закрыт.

Он шагнул к Богумилу вплотную и взглянул на него в упор тяжелым печальным взглядом.

– Помоги нам, колдун. Иначе будет большая беда.

*

Назад Богумил возвращался, когда солнце начало уже клониться к закату. В лесу было жарко, рана на ладони зажила, но сильно чесалась, и он решил напиться и освежиться в реке, что текла в паре миль от главных ворот Чаросвета. Выбрав место поприятнее, без коров, гусей и кметов с рыболовными снастями, он ополоснул голову и руки от дорожной пыли и присел на теплый камень в камышах, край которого спускался в воду склизким от ряски пологом.

«Плохо дело, – размышлял он, задумчиво пережевывая стебелек сорванной травинки. – Упырь ведь действительно может быть кем угодно. Засядет эдаким купчиком в каменном доме, до обеда спит, вечером – лавки открывает, посетителей приветствует, между служками своими ходит с важным видом. А то и в постоялом дворе гостей принимает…»

И тут же вспомнил, как накануне хозяин орал на мясника, пытавшегося подсунуть ему попорченную коровью тушу. Действие происходило у трактира аккурат в полдень. А погода стояла еще жарче нынешней. Нет, вряд ли является упырем этот рано постаревший, седой и почти беззубый мужик. Зато он вполне может по доброй воле доложить о россказнях пьяного Лешека страже, а та сей же час передаст информацию… кому? Судье? Дознавателям? Бургомистру? Богумил аж заскрежетал зубами от досады. Неужели придется задавить в себе гордость и позвать на помощь товарищей по нелегкой службе из Серого замка?

И тут же представил себе насмешливый взгляд Петра, вечного своего конкурента. Или недоуменный – близнецов Онежи и Филина, прибывших когда-то из земель русичей. Или, что хуже всего, разочарованный – наставника Радагаста.

«Ты не можешь справиться с одним кровососом, Богумил? – тихо спросит он. – Неужто зря я тебя рекомендовал повелителю нашему Феофану, утверждая, что ты способен решить любую проблему?»

Нет, нельзя. Пока нельзя. Сперва стоит подумать над этим вопросом, как следует. И все-таки наведаться в городскую библиотеку, поискать в тамошних книгах что-то путное про змеев. Быть может, кровосос обрел такую силу не без помощи ползучего гада? Нехорошее дело, коль и нечисть всех мастей начала меж собой договариваться.

Богумил перекатился с задницы на колени и уперся руками в камень, желая наклониться над рекой и еще раз напиться перед дорогой.

Колдуну повезло, что он решил не прикрывать веки, защищаясь от холодных брызг. Ровно в тот момент, когда нос почти коснулся водной глади, навстречу ему всплыли сразу две пары желтых глаз с вертикальным зрачком. Глаза сидели на чешуйчатых мордах с длинными, почти собачьими ушами, и кривыми, как у козы, рожками.

Морды синхронно оскалились, приветствуя неожиданную добычу клыкастой улыбкой, которой позавидовал бы и штригой.

– Чтоооб тебя! – Богумил отшатнулся и опрокинулся навзничь, перекатился спиной по камню прямо в заросли камыша и вскочил на ноги. Выхватил клинок и наотмашь полоснул взмывшую из воды тварь.

Это была обычная с виду змея, только вместо хвоста у нее тоже торчала голова. Куцые крылья трепыхались по воздуху, с трудом удерживая жирное тело длиной в полтора человеческих роста. Клинок настиг гадину в полете, и сталь, кованая в трех росах и защищенная тайными рунами, с влажным клекотом располосовала ее на две половинки.

Змея плюхнулась на камень и бестолково забилась, тряся головами. Прежде, чем Богумил успел удивиться, что из тела не вытекло ни капли крови, тварь еще раз судорожно дернулась, соприкасаясь местами пореза – и начала срастаться.

– Что ты, матерь твою ползучую, такое?! – растерянно выдохнул Богумил, пятясь на берег. В промокших сапогах неприятно хлюпало. Змея подняла обе головы и яростно зашипела. Яд, капавший с ее клыков, нехорошо шкворчал на мокром камне. Наверняка прожжет дыру до самой земли…

Твари взлетела и кинулась в атаку. И тогда колдун снова рассек ее клинком, а затем, не теряя ни минуты, бросил нож за плечо и сотворил усиленный знак огня Ириды. В ладонях вспыхнуло пламя, которое он направил на разрезанную плоть.

Гадина открыла рты и завопила так, что у Богумила встали дыбом волосы. Дрожь прошла по телу, но он сдержался и лишь продолжал палить, не давая половинкам подползти друг к другу и соединиться. Пахло горелым мясом и кишками.

Змея дернулась в последний раз и затихла. Одна из голов откатилась к реке, и теперь лежала на воде, как дохлая ворона, что служит приманкой для крупной рыбы. Колдун не стал дожидаться, пока на наживку клюнет еще более опасное чудище, проворно вытащил обе половины на берег, внимательно осмотрел. Снял с седла два мешка, встряхнул, расправляя.

А затем подумал с минуту и тихо рассмеялся. Ему вдруг пришла в голову забавная идея – принести убитую гадину вредной жричке и торжественно вручить ей прямо при людях на постоялом дворе. С намеком, что не только она здесь самая умная и ловкая, успевает и свою работу делать, и чужую.

«Прямо на колени ей вытряхну содержимое, вот визгу-то будет! – мстительно думал он, все еще обиженный за неласковый отказ. – А то ишь ты, нос задрала. Может, такой гадины она и не видела никогда. Я уж точно не видел, а опыта в сражениях с нечистью явно имею побольше».

*

Анну он нашел в таверне постоялого двора за одним из столиков. Жрица как раз заканчивала трапезу, прихлебывая холодный сбитень из щербатой кружки. Рядом стояла тарелка, где на подушке из обрывков зеленого лука покоились рыбьи кости с обжаренной в масле кожурой. Подавальщицы вместо уборки посуды сидели рядом и о чем-то тихо ей рассказывали. Неужто тоже просят снадобий от стыдной болезни или произвола вредного хозяина?

Подумал Богумил, и тут же выкинул эти мысли из головы. Ему-то какое дело?

– Я тебе подарочек привез, как ты любишь, – усмехнулся он, подходя ближе и поднимая мешки, зажатые в обеих руках.

Подавальщицы тут же захихикали, переглядываясь. Анна поставила кружку на столешницу и настороженно нахмурилась.

– Гадость, небось, какую-нибудь притащил. Знаю я ваши подарки, не отдаришься потом.

– И не надо отдариваться, я от чистого сердца, – поспешил заверить колдун, широко улыбаясь. То-то потеха сейчас будет!

Анна огляделась по сторонам, словно бы искала поддержки у других людей. Но у кого? У девок из числа прислуги? У школяров, сидевших в углу и жевавших одну плетенку хлеба с маком на пятерых? Или у пьяненького купца, что неподалеку клевал носом над гороховой кашей?

– Ладно, – с каменным напряженным лицом сказала она. – Но, если пошутить зло замыслил, перед людьми опозорить, я… разговаривать с тобой не буду!

Вот уж напугала так напугала! Богумил едва не расхохотался ей в лицо. А затем с кривой ухмылкой прожженного пирата, хвастающегося добычей перед сопливыми юнцами, вытряс из мешков содержимое.

Половинки змеи плюхнулись на отскобленную до блеска столешницу. Одна упала головой в тарелку с недоеденной рыбой, вторая, перекатившись, уронила вниз кружку с недопитым сбитнем. Звон расколотой посуды прозвучал аккурат в миг, когда по трактиру прокатился слаженный вопль, порожденный глотками девиц и школяров. Пьяненький купчик подскочил на лавке, но тут же упал назад – неловко приложился затылком о висевшую на стене картину.

На шум прибежал с кухни хозяин с полотенцем в руках.

– Это что за паскудство ядовитое?! – взревел он, мигом заглушая визг недорослей и прислужниц. – В моем заведении такое держать не дозволено!

И только Анна сидела тихо, как мышка. Вот она взглянула на колдуна, и тот с досадой увидел, что глаза ее наполняются влагой. Он терпеть не мог женских слез, особенно у красивых девиц, и теперь запоздало понял, что шутка вышла так себе. Но прежде, чем он успел открыть рот для оправданий, а может, и извинений, Анна вдруг заулыбалась. Сначала робко, а затем – с восторгом.

– Это мне? – тихонько выдохнула она в замершей тишине, словно не веря в происходящее. – Это все мне? А ты… не пожалеешь?

И в синих, как лесные озера, глазах вдруг мелькнула тревога.

– Чего не пожалею? – деланно удивился колдун. – На кой бес мне эта пакость нужна? Напала на меня по дороге сюда, когда я напиться хотел. Я и подумал, вдруг тебе для чего пригодится…

И с облегчением выдохнул – все-таки выкрутился, перевел злую шутку в обыденную для их ремесла ситуацию.

Анна моргнула раз-другой, глядя ему в лицо. Неужто расплачется? Все-таки недовольна?

А через миг жрица шагнула к нему, порывисто обняла и расцеловала – сначала в обе щеки, затем в нос. Целомудренно, но крепко и от души. И этого хватило, чтобы Богумил мигом ощутил, как ползет по лицу мучительный румянец.

– Ох, ну будет тебе, – смущенно проворчал он.

Но от неожиданной и непрошеной ласки черноволосой красавицы отшатываться не стал. Не дурак же.

– Это амфисбена, – торопливо принялась объяснять Анна, развернувшись к остальным. – Она живая очень опасна, зато в мертвом виде имеет огромную ценность! Высушенной шкурой можно обернуть дорожный посох, и тогда никакие другие змеи, даже созданные чернокнижным колдовством, незамеченными к тебе не приблизятся. Я с детства мечтала ее поймать, но ученые говорили, амфисбены давно вымерли…

Колдун слушал, не шевелясь. Лишь наблюдал, как доверчиво лежит на его плече тоненькая девичья ладошка.

– Госпожа, при всем моем к вам уважении, свежевать эдакую мерзость у себя на постоялом дворе не дозволю! – сердито заявил хозяин. – А ну как она ядовита без меры или проклятье в себе несет? Чтобы у меня бабы болеть начали или, того хуже, посетители?

– Нет, что вы! – поспешила его заверить жрица. – Яд амфисбены, простоявший хотя бы сутки на свежем воздухе, очень полезен! В отравлениях помогает, при лихорадках и воспалении легких, при тошноте и рвоте, ежели на определенные точки на теле носить. А мясо рептилии, настоянное на зерновом спирте или бренди, на мужское здоровье очень хорошо влияет…

И она выразительно подвигала бровями. И тут же добавила с лукавой улыбкой.

– Не переживайте, я ее отнесу в аптеку у площади, сдам на изготовление снадобий, там же шкуру сниму. Авось аптекарь Сенислав заплатит чего-нибудь, он на этом потом раз в пять больше заработает.

Трактирщик закрыл рот и с минуту помолчал. Богумил едва сдержал смех. Он прекрасно понял, о чем думает хитрый мужик.

– Не надо аптекаря Сенислава, – сообщил, наконец, хозяин доверительным тоном. – Он пройдоха и жулик, каких мир не видывал. Посулит денег столько, что пропуск на небеса купить можно, а даст – со свинячий хвостик. Лучше мы с вами договоримся, господа ведьмаки. Времена нынче сложные, много денег дать не могу, но сочтемся. Комнаты предоставлю получше, в кашу мяса положу побольше, договорюсь с прачками, чтобы белье вам стирали и крахмалили не раз в две недели, а чаще. А шкуру сушить у меня на крыше можно смело, туда ни один воришка не залезет! И разделать можно прямо за амбаром, там честной народ не ходит. Я вам все для работы предоставлю, что пожелаете!

И тут же повернулся к сидящим у двери школярам и строго нахмурил брови.

– А вы чего расселись, никак уши греете, маленькие негодяи? Живо дуйте на занятия, пока преподаватели не прознали, что вы учебу прогуливаете!

*

За амбаром нынче вечером было многолюдно, словно в винной лавке у городской ратуши. У самого забора, коленями на толстой холстине, стояла Анна с окровавленными по локоть руками. Рядом деревянным истуканом возвышался хозяин трактира и постоялого двора – смотрел, чтобы любопытствующие горожане близко не подходили ни с той стороны забора, ни с этой.

Жрица как раз закончила разделывать амфисбену и теперь старательно скоблила ножом обе половинки шкуры, сначала одну, потом другую. Про этом следила, чтобы девки-подавальщицы аккуратно и осторожно укладывали змейские органы в большие бутыли с широким горлом. Яд она сцедила еще раньше, вооружившись широкими чашами и плотно обмотав руки. Теперь пахнущая горечью желтая жидкость стояла на полках вдоль западной стены амбара, подвергаясь одновременно воздействию и воздуха, и закатных солнечных лучей.

Богумил наблюдал за происходящим с качелей, что стояли у зарослей чубушника и липы. Он успел поужинать, и теперь с наслаждением цедил мелкими глотками яблочный сидр из огромной кружки. Мимо торопливо проскочил мальчишка с кухни, толкая перед собой полный бочонок бренди.

Сейчас бутылки доверху зальют крепким хмельным напитком с привкусом дубовых досок, а затем отправят в прохладный погреб, где они будут настаиваться несколько месяцев. А затем наступит зима с ее лихорадками, застудами и чахоткой, и ушлый хозяин начнет предлагать посетителям своего заведения не только пищу, но и лекарство для тела.

«Надеюсь, судить этого пройдоху за злое колдовство не станут, если прознают», – добродушно думал колдун. Мир вокруг был полон долгожданной вечерней прохладой, пах медом, жасмином и терпким яблочным зельем в руках. Богумилу было легко и светло на душе, так, как не случалось очень давно.

Анна подняла голову, словно почуяв на себе его взгляд, и улыбнулась – без капли ехидства, просто и открыто. Подумать только, она и вправду была ему благодарна до слез! За злую шутку, за подарок в виде оскаленной ядовитой хари! Богумил охотно и сознательно таял в ее синих глазах, в этом летнем вечере, в одуряющих густых запахах садовых трав, на которых уже выпала сумеречная роса.

Он только однажды видел подобный взгляд. У младшей сестры Миленки, когда убил свое первое чудище – молодого волкодлака, быстро потерявшего голову от жажды крови, и получил первые же серьезные деньги за выполненный заказ. Монет в бархатном мешочке было столько, что Богумил не знал, на что их потратить. Недолго думая, купил брату расшитый кожаный пояс для серебряных клинков, а сестренке – ожерелье из крупного жемчуга вперемешку с кораллами. Миленка также сначала ахнула от восторга, а затем расплакалась и повисла у него на шее. И эту нехитрую радость селянской дочки, ни разу не носившей в детстве нового платья, он запомнил на всю жизнь.

Другие радовались… не так. Охотно принимали драгоценные дары в виде каменьев, бус и браслетов. В виде шитых золотом платьев, за цену которых можно было купить маленькую деревеньку. Благодарили страстными поцелуями и жаркими ночами, но того ликующего восторга в глазах он больше не видел. «Не тех выбираешь», – проницательно хмыкал наставник Радагаст в ответ на его молчаливое разочарование. Как будто понимал что-то, пень старый. Без малого сто двадцать лет на белом свете живет, что он в женских интересах соображает? Девиц за бока, поди, еще в прошлом веке щупал!

А теперь вот Богумил явственно понимал – да, не тех. Даже Миленка, принеси он ей волкодлачью харю, бранилась бы сердито и гнала его прочь. А Анна радуется так, словно и вправду ей поднесли не дохлую змею, а сундук с сокровищами. Она бы и штригоя, наверное, не испугалась. Подсобила бы в бою, а потом еще и нашла покупателя на мертвую тушу, бойкая девица. Или на эликсиры бы приспособила от бабьих хворей, с нее станется.

«А ведь я бы женился на ней», – вдруг подумал Богумил – и мигом протрезвел, едва не свалившись с качелей. Покрутил растерянно головой. Снова обдумал диковинную мысль о супружеской жизни, посетившую его голову впервые за неполные двадцать шесть лет.

И понял, что ему очень нравится идея приходить домой к жене-красавице, которая делит с ним не только кров и постель, но и профессию. С которой можно говорить даже о чудищах, обсуждая общие победы, способы ведения охоты на нежить и действие тех или иных волшебных эликсиров. И даже мелькнувшая ехидная мыслишка о том, что хозяйством такая супруга заниматься не будет, оказалась отметена за ненадобностью Провались оно пропадом, то хозяйство. Еду и нанятая кухарка приготовит. А вот василиска или амфисбену на органы разделать не каждая красавица и умница сможет.

Богумил встал с деревянной перекладины, шагнул к липовому дереву, у которого висели качели – и на всякий случай плюнул три раза через плечо и постучал по шершавому стволу.

«Придумается же такое, – ошарашенно размышлял он, поднимаясь на крыльцо в трактир, через который был ход в его комнату. – Не иначе, как на солнце перегрелся. Жениться захотел, дурня ломоть! Спать, и как можно скорее!»

*

И с того вечера все пошло наперекосяк. Богумил не стал сообщать о разговоре с лешим никому. А ну как до кровососа дойдет, и тот начнет охоту уже за своим потенциальным убийцей? Да, когда колдун ехал на задание, то прямо мечтал, чтобы штригой не прятался, а лучше бы сразу на него напал. Отсечь клыкастую башку и вручить королю Феофану со всем почтением, не потеряв много времени – может ли быть что лучше?

Теперь Богумил стал гораздо осторожнее, и все чаще задумывался о том, что тварь может оказаться ему одному не по зубам. В конце концов, появление ядовитой змеи, что считалась, по словам Анны, вымершей, само по себе было очень плохим знаком. Беда, коли природный баланс нарушается настолько, что из небытия восстают реликтовые создания. Отчего баланс был нарушен в Чаросвете и окрестностях, понятно даже дураку.

Порой он готов был плюнуть на гордость и позвать товарищей из Серого замка на помощь. Но тут же вспоминал о кривых ухмылках однокашников и отказывался от этой затеи.

А как только он брал себя в руки и гнал тревоги по поводу штригоя прочь, голова заполнялась мыслями об Анне. На нее колдун злился едва ли не больше, чем на упыря. Красивая жрица сделала его слабым за считанные дни. Богумил даже прекратил пялиться ей в декольте, когда они по вечерам сидели напротив друг друга в трактире, обсуждая дела – вдруг обидится?

Еще хуже было то, что желание смотреть в декольте другим девкам пропало вовсе. Богумил на следующий же день после поимки амфисбены хотел наведаться в веселый дом Чаросвета, многозначительно располагавшийся на соседней улице со школой Левии Цинтарской. Думал, чужие прелести помогут ему забыть идею бросить к ногам Анны все, что она захочет. Только бы взглянула с таким же восхищением и трепетом еще раз. Бесполезно – ни одна из продажных красоток, даже самых хорошеньких и молодых, не смогла разбудить в нем и каплю страсти.

«Неудачник, мешок с костями, раскисший болван», – то и дело ругал он себя. Не помогало. Как не помог и разговор с преподобным Густавом за чашкой чая, когда колдун пришел к нему в очередной раз пополнить запасы святой воды, что в бою с нежитью была отличным подспорьем серебряному клинку. Ксендз внимательно выслушал расстроенного охотника и лишь покачал головой.

– Околдовала она вас, Богумил, вы разве сами не замечаете? Госпожа Анна красива, как ангел, но коварна. Есть в ней зло, природу которого я пока понять не могу. Прошу вас, будьте осторожны.

Богумил старался. В наведенное колдовство он не верил, потому как ни один приворот на чародея из Серого замка не подействует. Ведь охотникам за нежитью приходилось убивать и суккубов с инкубами, страшных демонов, что будят в людях самые низменные пороки. Поэтому Радагаст защищал от этой напасти своих учеников сызмальства, проводя над каждым определенный ритуал.

В зло, царившее в душе Анны, Богумил тоже не верил. Или же просто не хотел, потому что надеялся… на что?

Зато спустя ровно пару недель после приезда в Чаросвет колдун вдруг вспомнил, что собирался в библиотеку. Туда и направился в компании жрицы после очередного неудачливого вояжа по ближайшим переулкам и трактирам. Все, как заведенные, говорили одно и то же. Жизнь хороша, никаких кровососов в городе в помине нет, других чудищ – тем более.

– Уму непостижимо! – качал головой колдун, бредя по узенькому переулку и на всякий случай оглядываясь по сторонам – не надумает ли кто недалекий выплеснуть на голову помои с верхнего этажа. – Чтобы простые горожане да селяне искренне верили, что нечисти в округе нет… да они скорее бы утверждали, что соседка приколдовывает и наводит порчу, или домовики молоко у коров воруют, или кикиморы детей чурбанами деревянными подменяют. Такое ощущение, будто все они разумом повредились.

– Не знаю, – пожимала плечами Анна. – Выглядят люди неплохо, не запуганы, не бледны, молодежь румяная, да веселая. Насколько я помню, в городах, где заправляли кровососы, население стремительно редело, а до этого ходило по улицам едва живыми тенями, потому что новые хозяева каждую ночь их хоть сколько-нибудь, да высушивали. Тут же куда ни глянь, все довольны и счастливы…

– Отпустите меня! – вдруг раздался впереди за поворотом тоненький плачущий голосок.

Кричала девчушка лет тринадцати, пытаясь увернуться от полупьяного толстяка в богатых одеждах из бархата да соболиных мехов. И как ему в такую жарищу не тяжко?

Раньше Богумил прошел бы мимо. Ибо справедливости на белом свете и вовсе нет, а его задача – убивать чудовищ, с клыками и когтями. Девицам же, как известно, по природе заповедано страдать, ибо праматерь человеческая поддалась лукавому искушению от змея, и тем самым навлекла беду на всех людей. Вот и несли испокон веков бабы наказание за ее глупый проступок. Кто он такой, чтобы стоять на пути божественного провидения?

Но погода была жаркой, дело не ладилось, и очень хотелось дать кому-нибудь в морду. А мерзопакостный щекастый гад, зажимающий среди бела дня в подворотне девицу раза в три моложе себя, годился для этих целей как нельзя кстати.

– Малявку не трожь, – хмуро сказал колдун, беря толстяка за плечо и отталкивая к стене.

Девица подняла на него зареванные глаза – тощая, угловатая, как только на ногах держится? Одета в поношенную форму ученика школы Левии Цинтарской, что была ей велика размера на три. Ни сисек, ни задницы, да и откуда они в ее возрасте? Видно же, дите совсем. Рванула к Анне, вцепилась ей обеими руками в юбку и захлюпала носом.

Щекастое лицо словно налилось помидорным соком, берет с пером съехал на ухо.

– Тебе какое дело, колдун? – зарычал толстяк. – Ищешь кровососа – и ищи себе, а честных людей не трогай! Ее мать мне целый злотый задолжала, а возвращать не с чего, так пусть хоть дочурка девичеством заплатит. Или думаешь, королевская грамотка тебе права неограниченные дает?

Да, еще неделю назад Богумил бы махнул рукой и не стал ввязываться. Долги надо возвращать, он это прекрасно понимал. Но сейчас за его спиной стояла Анна, обхватив зареванную девчонку за плечи, и сердито сверкала синими глазищами. Вот-вот сама в драку кинется и мужику зенки выцарапает.

– Угадал, – оскалился колдун в ответ. – Я действительно считаю, что королевская, как ты сказал, грамотка дает мне неограниченные права. И потому забираю эту девку себе, потому что так хочу. А если тебе что-то не нравится – можешь идти и жаловаться в магистрат. Только, уж извини, до здания суда прыгать придется, потому что превращу я тебя в жабу богомерзкую прямо сейчас.

С лица толстяка махом схлынула краска. Он опасливо покосился на колдуна, его руки задрожали.

– Но деньги…

– Вот тебе злотый, можешь засунуть себе его в…

Все-таки сдержался. Девицы же рядом.

Щекастый мужик не растерялся, мигом схватил монету, попробовал на зуб и торопливо удрал к выходу из проулка. Богумил повернулся к малявке, которая под его взглядом вся съежилась и попыталась спрятаться за Анну.

– Эй, цыпленочек, не бойся. Не собираюсь я причинять тебе никакой беды. Пойдешь с нами, проводим тебя домой.

– Вы что, не будете требовать с меня за эти деньги… совсем ничего? – пискнула девчонка тихо, как мышка.

– Буду, – кивнул колдун и рассмеялся. – Учись хорошо, егоза. И мамку слушай. И смотри, чтобы она деньги у таких козлов больше не занимала.

– Он снова придет, как вы уедете… – и девочка все же захлюпала носом.

И тогда Богумил сделал то, чего сам от себя не ожидал. Снял с запястья толстый серебряный браслет и щелкнул пальцами, уменьшая его до размера, более подходящего для крохотной, будто и вправду птичьей ручки.

– Держи. Будешь показывать всем, кто тебя домогаться станет. И говорить, что у тебя любовник уже имеется – столичный чародей, который упырей на завтрак, обед и ужинест. И всем желающим сладенькой цыплятины он голову с плеч снимет и к низу живота прирастит, если прознает. Поняла? А теперь показывай дорогу из этого грешного проулка.

Когда они вышли на площадь, солнце уже опустилось за горизонт, и Богумил отправился в библиотеку, оставив девочку на попечении жрицы. Та после случившегося молчала всю дорогу, и лишь у лавок, где торговали сладостями, тихо сказала.

– Ты изменился за эти дни.

И зря. Потому что колдун в ответ тут же зло оскалился.

– Что, и волосья мои тебе уже не так противны, и все остальное тоже?

У Анны обиженно вытянулось лицо, и Богумил почувствовал себя отмщенным. Но ненадолго.

– Будь ты бабой, непременно спросила бы, не начались ли у тебя болезненные лунные дни и не нужны ли мои эликсиры для облегчения самочувствия, – с досадой поморщилась она и ушла.

Городская библиотека занимала огромное здание с полукруглой крышей-куполом. Внутри было тихо и прохладно. Седой худощавый библиотекарь с поклоном принес Богумилу целую стопку тяжелых пыльных книг, и колдун погрузился в чтение.

Труды известных путешественников и научные словари ничем особым ему не помогли, только подсказали, что змеи «зело паскудные создания, коих надлежит нещадно истреблять, не жалея живота своего». А вот в бестиарии, составленном монахами обители святого Доминика, нашлось немало интересного. Искомый гад, вселяющийся в тело человека с помощью собственных чар, нашелся на первых же десяти страницах.

«Гад сей есть тьмы порождение, что в тело почтенного мужа поселяется, на греховные мысли и поступки его толкая. Затем к девицам ночами в спальни входит, выбирая под свои потребности упитанных да благостных, дабы терпели и не жаловались. Девицы, понеся от чудища, в положенный срок рождают ядовитого змея с крыльями, умирая при этом в муках. Юный змееныш ищет себе носителя среди почтенных мужей, и все повторяется сызнова. Среди охотников за диковинками колдовскими и черных ведьмаков ценен тем, что имеет при себе яд, способный заворожить и отнять разум у сколь угодного количества добрых людей, заставив их поверить в любую гнусность и мерзость, или же в то, что они видят благословенный Рай на земле нашей грешной…»

Богумил торопливо пролистнул одну страницу, другую, и в животе зашевелился неприятный холодный комок. Яд змея действовал даже в крохотной дозировке, достаточно было добавить его в воду или пищу. Неужто и впрямь кровосос, живущий в Чаросвете, влияет таким образом на жителей? Но как возможно, чтобы все в городе разом попали под это влияние? Что они делают? Пьют воду из отравленного колодца? Невозможно, город большой, колодцев десятки, все не отравить. Может, в еду какую яд льют? Колдун невольно вспомнил сытные обеды на постоялом дворе и поежился. Нет же, он себя нормально ощущает, да и Анна не проявляла за эти дни никакой дикости. Обычная баба, вредная и строптивая, но здравого рассудка не лишена. А Лешек… тот изначально был идиотом, ему и яд никакой не нужен.

Сзади неслышно возник библиотекарь с ворохом свитков в руках, заглянул чародею через плечо и с пониманием хмыкнул.

– Панночке вашей в ее хлопотном деле помогаете? Удивительный вы человек, сударь Богумил. Выполняя столь важное королевское задание, не забываете и о нуждах тех, кто с вами рядом.

Библиотекарь положил свитки на стол, вытер вспотевший лоб рукавом мантии и тихо рассмеялся.

– Хотя, я бы на вашем месте тоже помогал жрице Безымянной матушки. Удивительный культ, весьма древний и когда-то очень почитаемый. Состоял из небесного и земного круга, и ведьмы из числа последних, говорят, умели ходить меж мирами по Великому Древу, что они называли Карколистом…

– Карколист? – удивился Богумил, напрягая память. – Это ведь у русичей было?

– Не только, образ дерева, держащего на себе миры, есть в культуре многих народов. Но земной круг пошел действительно от русичей, точнее, от одного мальчишки. Незаконный сын мелкого помещика, он участвовал в первой битве со змеем в тринадцать лет. Говорят, влюбился в небесную ведьму по имени Василиса, что была прислана в их край чудище семиглавое одолеть, и решил ей помочь. Затем вырос и стал великим змееборцем, а жена его – первой земной жрицей Безымянной матушки. К сожалению, ее имя в истории затерялось, зато богатыря Овсеня по прозванию Милосердный запомнили на многие века.

– А что же небесная жрица, хоть наградила этого Милосердного за помощь? – хмыкнул колдун. История не произвела на него особого впечатления, хотя была, без сомнения, занимательной. – В тринадцать лет уже почти мужик, могла бы уж уступить разок…

– Что вы, что вы! – замахал руками библиотекарь. – Небесные жрицы не делят ложе с людьми, зачем? Им богатырей и чародеев рожать нужно, потому встречаются они для утех постельных с великими воинами из других миров. Одни умеют превращаться в драконов, другие – в хищных птиц, и магия их не чета нашей. И вот они как раз женщинами человеческими не брезгуют. Говорят, многие сильные правители были их потомками…

Когда Богумил вышел на улицу, уже стемнело, лишь ярмарка на главной площади светилась разноцветными огнями, зазывая подгулявших гостей на медовуху и маковые калачи. Колдун подспудно надеялся, что Анна доведет девчонку до дому и придет за ним, но нет, никто его не ожидал. И он тут же снова упал духом.

«Воины из другого мира, ишь ты! – свирепо думал Богумил, шагая по вымощенной булыжниками дороге к постоялому двору. – Губа не дура у этих жриц! И Анна, небось, такого же ухаря ждет, на кой ей черт земные мужики? Небось, великому витязю из драконов или оборотней-птиц про кущи в междуножье даже бы не пикнула…»

Бездомная собака вынырнула из подворотни с надеждой чем-нибудь поживиться – и отшатнулась с пути колдуна, провожая его испуганным взглядом.

«Пусть катятся козе в трещину, и небесные, и земные жрицы, и Безымянная матушка их туда же. Курвы они все…»

Странное, едва уловимое движение с правой стороны Богумил заметил лишь краем глаза. Но инстинкты не подвели. Он даже не успел подумать, что нужно оглянуться, как тело само отскочило в сторону. Взмах рукой – и сияющий шар, срываясь с кончиков пальцев, полетел вверх, к крышам.

Тварь нырнула в пелену тьмы, отшатываясь от бьющего по глазам света, и испустила леденящий душу вой, который не слышат простые люди, но ощущают все, кто обладает даром убивать нежить. Колдун с криком повалился на колени, зажимая уши. Ну, силен, стервец! Орет так, будто все демоны Ада воедино собрались, народ честной на ножи поднимать. Богумил гаркнул сквозь зубы короткое и злое заклинание, и огненная волна, разошедшаяся в стороны, полоснула тварь по ногам. Та выть прекратила, с яростным шипением заплясала, зашлепала когтистыми лапищами по гладким камням мостовой. Богумил вдохнул, медленно выдохнул и прикрыл веки, проваливаясь за кромку сознания.

И лишь тогда увидел, не глазами – всем телом.

Штригой был ростом не ниже шести локтей. Оскаленная харя с кривыми острыми ушами и копной спутанных белых волос, бугристая серая кожа, дыра вместо носа – и пасть, полная мелких, но очень острых зубов. Красные, словно воспаленные глаза с ненавистью смотрели чародею в лицо.

«Зачем ты пришел в мой город, колдун?! – зазмеились-заползали в голове липкие, омерзительные слова. – Убирайся прочь, иначе сожру тебя, и костей не оставлю!»

– Подавишься, кровосос поганый, – процедил Богумил в ответ, а затем молниеносно выхватил из сумки и швырнул в серую харю флакон со святой водой. Нет, даже сколько-нибудь сносным прихожанином любой из церквей он не был никогда, предпочитая грешить, как последний сукин сын. Но испытанное средство работало супротив кровопийц всех мастей независимо от чьей-либо веры. За то и ценил, и таскал всегда с собой хоть небольшой пузырек.

Вода в полете выплеснулась и залила паскуднику уши, глаза и рот. Колдун было выдохнул с облегчением – но тут тварь высунула жуткий язык, больше напоминавший чье-то щупальце, слизнула жидкость с лица, с шумом втянула в себя и довольно оскалилась.

– Чтооо? – поперхнулся следующим выдохом Богумил. – Но… как?

«Плевать я на твои финтифлюшки хотел!», – взревело в голове, а затем тварь хлопнула в ладоши, и светящийся шар у крыш домов с шипением погас, погружая окрестности во тьму.

*

…Просыпался Богумил тяжко. Голова трещала, как после того вечера в борделе, во рту было сухо и гадко. Вдобавок при вдохе вдруг резануло где-то под ребрами, и колдун сдавленно охнул.

– Милсдарь, чем вам помочь? – тут же зашептал женский голос.

– Эликсиры… мои… в сумке, – прохрипел он и закашлялся.

– Нету сумки, – удрученно прошептал тот же голос. – Кровопивица подрала, флаконы ваши разбила вдребезги…

Кровопивица? Богумил так удивился, что все же разлепил глаза.

– Какая кровопивица?

– Та, с которой вы вчерась дрались ночером, – с готовностью ответила девка в чепце подавальщицы. – В районе Медных Монеток, чутка до нашего двора не дошли. Ох, и шуму вы наделали! Народ когда сбежался, тварь в подворотню утекла, а вы там лежали, весь в крови, с головой отбитой, да в нечистотах по самую макушку…

– В чем? – открыл рот Богумил.

Неужто тварь напоследок решила еще и так гнусно поиздеваться? Колдун рывком сел, закряхтел от боли, провел себя рукой по голове, выругался, нащупав огромную шишку. Нет, ничьими испражнениями от него не пахло.

– Это Марта толстая вас ненароком приложила, – хихикнула девица. – А получилось, что и спасла. Открываю окно, сказывает, горшок опростать, и слышу – колдун заезжий ореть, будто его собаки угрызають заживо. Рука у ей дрогнула, и нечистоты вниз полились, а с улицы как взреветь вторым голосом, нечеловеческим! Марта со страху-то горшок вниз и уронила, он сначала кровопивице по голове попал, а потом по вам отскочил, вы и упали, как подкошенный. Мы вас сюда принесли, раздели и всего вымыли, покуда вы валялись без сознания… Ох, и сильны же вы, как мужик, милсдарь, не подумайте дурного! И шерстисты, как медведь.

И девица захихикала, делая вид, что смутилась.

«И эта туда же, – с досадой подумал Богумил. – Заладили про шерсть, да про медведя. Сговорились, что ли?»

– Красивый вы, милсдарь, – заговорщическим тоном сказала подавальщица, придвигаясь поближе. – Понимаю теперь, почему кровопивица вас выбрала. Непонятно только, почему убить хотела…

_ Да какая кровопивица? – рыкнул, не выдержав, колдун.

– Так ваша панночка же, – девка захлопала глазами. – Она и есть упыриха, поймали ее вчера прямо на месте свершения злодеяния, сталбыть.

– Что ты несешь? – аж зашипел Богумил. – Анна – упыриха? Да не может быть такого! К тому же, там самец был, уж самца штригоя с самкой ни один уважающий себя охотник за нежитью не перепутает! Еще и злодейкой ее выставила, не поленилась!

Завидует, небось. Сама скуластая, конопатая, красота Анны ей глаза и застила. Но нет, подавальщица смотрела на колдуна с жалостью, и это его очень сердило.

– Околдовала вас девка, эвон вы как по ней убиваетесь, еще и защищаете, – с горечью сказала она. – Да только застигли ее прямо у тела господина Куренника, библиотекаря, к которому вы заходили вчерась. Руки по локоть в кровище, книги рядом разорванные валяются, свитки редкие, да дорогие. Мы грамоте не обучены, да все равно жалко, ученые мужи старались, писали…

И девица всхлипнула.

– Не может быть, – прошептал Богумил. – Анна девочку пошла сопроводить, я ее потом ждал, но так и не дождался. Наверное, мы с ней разминулись. А что она рядом с библиотекарем была, так помощь наверняка оказать пыталась, жрицы же лечить умеют. А что не вышло ничего, так не ее вина…

– Ох, грехи наши тяжкие, – всхлипнула еще раз подавальщица и заревела в голос. – Девочку тоже нашли к утру. Жанкой ее звали, единственной дочкой швеи с переулка святого Антония была. Грызанула ее эта стервь прямо у дома, в подворотне. Горло вырвала. Но не наелась, видать, отправилась за вами. Вы ей не по зубам оказались, она господина Куренника со злости и схарчила, упыриха поганая…

Колдун застонал, уткнувшись лицом в ладони.

Но как? На девочке же был серебряный браслет, он защищает от кровососов всех мастей!

Кроме самых сильных, таких сильных, что не боятся ни серебряного клинка, ни стрелы. Ни святой воды. Если штригой будет пить детскую кровь годами, рано или поздно он и солнцу станет не по зубам.

Но Анна?! Нет, Богумил не мог в это поверить. В тот день в ее комнате, когда убили Лешека, он стоял к ней так близко, что явственно слышал стук сердца. Живого, человеческого.

Одного.

У штригоя же два сердца, это каждому охотнику известно. Второе тоже бьется, просто чуть медленнее. Да и укусы он видел собственными глазами, сначала на голове и шее дочери короля Феофана, затем – на молодом Лешеке. Это был самец, Богумил бы руку поставил об заклад. И вчера на него напала именно мужская особь. Да, можно заворожить человека, как тварь и сделала с панычем, но охотники за чудищами не подвержены подобным чарам, по этому принципу их и отбирают в ученики наставники Серого замка.

Что же произошло на самом деле?

Девка тем временем придвинулась к сидящему на постели колдуну вплотную и погладила его пальцами по плечу.

– Понимаю ваши чаяния, милсдарь, – вздохнула она сочувственно. – Вы бы это, сходили на исповедь, облегчили тяжесть греха на душе. Ксендз Густав вас утешит, нужные слова скажет.

– Моим грехам никакая исповедь не поможет, ибо пьяница я, распутник, транжира и убийца чудовищ, – отшутился Богумил. – Но за совет спасибо. Пойду и впрямь к нему, может, что дельное подскажет.

– Сходите, сходите! – закивала девка. – Он святой человек, обязательно вам поможет! Молится день и ночь за грехи наши тяжкие, столько людей к свету вывел, они на небеса вознеслись прямо с земли нашей грешной, сама лично видела!

– Чего видела? – не понял Богумил. – Как люди на небеса возносятся? Невозможно это, ибо не дано живым души умерших видеть. Разве что некромантам, но чернокнижие строго запрещено.

– Страсти какие вы сказываете! – поежилась девица. – Нет, они прямо в костеле его к небесам улетают. Вы бы видели, как это красиво и благостно, аж реветь от счастия хочется! Жаль только, взрослые редко возносятся, грехи тяжкие их к земле придавливают сильно. Дети – почитай, каждую неделю, школяры – тоже. Сироты чаще всего, но это и понятно, они уже настрадались за жизнь, как мало кто страдал, все грехи возможные заранее искупили.

Богумил попытался вдохнуть и закашлялся. Ужас, леденящий и острый, как бритва, пополз из желудка вверх, царапая изнутри горло. Колдун невольно сжал руки у груди. Ладони мигом затряслись, как после хорошей попойки.

– Да вы сами сходите, посмотрите! – добавила девка. – Вечером сегодня ксендз Густав кровососке проклятой будет грехи отпускать и на тот свет ее сопровождать. Это обидно, конечно, что упыриху не на костре палачи сожгут, а менталисты из судейства серебряным кинжалом заколют, но ксендз говорит, что не нашего это ума дело, перед Господом все равны, и каждый должен иметь право грехи свои искупить и на небеса попасть…

Сердце билось в груди так, что казалось, вот-вот выскочит наружу. Богумил медленно дышал, стараясь унять дрожащие руки.

– Схожу, – кивнул он, наконец. – Может, и впрямь наступило время исповедаться. Помоги мне только встать.

Конечно, все имеющиеся эликсиры и оружие колдун с собой в сумке не носил, оставил часть запаса в комнате, в небольшом сундучке под кроватью. Это его и спасло. На месте были кинжалы, парочка колец – накопителей энергии, а еще эликсиры, врачующие раны, притупляющие боль и увеличивающие скорость. Богумил залпом осушил один за другим три пузырька с мерзкими на вкус жидкостями, затем сплюнул за окно горькой слюной и поморщился.

Голова болеть перестала почти сразу. А вот раны на груди еще чесались, покрываясь лечебной коркой, пока колдун шел с постоялого двора к центральной площади, где располагалась ярмарка. Рядом вкруговую стояли дом бургомистра, библиотека, костел святого Анхеля, магистрат со зданиями суда и городским советом. Мысли бегали, как крысы на чердаке, спугнутые хозяйским котом.

Штригоя сначала искали в лесах и горах, на города переключились в последнюю очередь. Как только сигнал поискового магического маячка показал, что тварь в Чаросвете, Богумил выдвинулся из Серого замка на задание. Ехал с легким сердцем, полным радостного предвкушения – убитая тварь повысит плату за его услуги вдвое. Победит кровососа – и начнет работать только на богатых панов, да вельмож, да на самого короля, не занимаясь мелочью типа кикимор, мавок, лесных и болотных тварей. Не будет проводить дни и ночи на трактах, ночевать в селянских развалюхах, где козлята зимой живут и гадят в одной комнате с людьми. Станет селиться исключительно на верхних этажах хороших постоялых дворов, где есть балконы, увитые хмелем, как в замках богатеев. А девицы пригожие сами начнут драться за его благосклонность, готовые на все за колдовской ласковый взгляд, да за золотую монету.

Глупые мечты наивного дурака, незаконного сына, всю детскую жизнь голодавшего и видевшего только пьянство и побои. Мальчишки, злого на матушку, что не могла его защитить от произвола отчима, и на родного отца – что мог бы защитить, но не захотел. На кой ему ублюдок от селянки, пусть даже хорошенькой и юной?

В реальном мире упыри – в человеческих телах, но с гнилой душой -заправляли всем, упиваясь властью, творя беззаконие. И когда среди них затесался настоящий кровосос, хитрый и умеющий притворяться достойнейшим из достойных, никто ничего не заметил. Пропадают дети? Так не пропадают же, возносятся в небеса, прямо к доброму Богу на колени, что утешит их после скорбной земной юдоли. Кто их оплачет? Разве что родственники, да друзья. Расскажут о своей боли на исповеди, а добрый ксендз утешит, успокоит сердце, отпустит грехи, подведет к причастию, вложит в рот крохотный хлеб, вымоченный в вине. А в вине ли? Или все-таки в яде волшебного змея, что способен дурманить разум? Неудивительно, что и святая вода не сработала. Какая святость может быть в месте, оскверненном лютым убийцей и чудовищем?

Богумил сам не понял, как ноги вынесли его к костелу. Стоял, запрокинув голову и глядя наверх, на цветные стекла-витражи, что опоясывали все здание по периметру. Ярость полыхала внутри, не давая нормально дышать.

Они с Анной готовы были искать упыря в темных углах и подворотнях, в злачных притонах, в сырых подземельях. А он засел прямо посреди города, в просторном храме, ближе всего к свету. Колодцы ядом травить вовсе не обязательно. Весь город ходит в церковь, молится, исповедуется, причащается, от бургомистра до последней шлюхи. Ведь добрый ксендз не делит людей на плохих и хороших, он жалеет и привечает всех, кто зайдет в его обитель, залитую солнечным светом. Потому что сам он уже ничего на этом свете не боится.

Колдун не заметил, как ноги подкосились. Очнулся уже сидящим прямо на мостовой. Кто-то осторожно тряс его за плечо.

– Милсдарь, вам дурно?

Рядом стоял хорошо одетый юнец, в дорогом бархатном дублете и в модной шляпе с пером, точь-в точь как у вчерашнего толстяка в переулке. Боги, да лучше бы он тогда не вмешался, девчонка осталась бы обесчещенной, но живой!

– Вы что, плачете? – изумился юноша. Вот ведь настырный засранец.

– Да я так… – Богумил мотнул головой. – Засмотрелся, глаза от солнца заболели. Красивые витражи.

– Отец мой делал десять лет назад, – тут же заулыбался собеседник. – Он лучший стекольщик во всем краю. Жутко дорогие! Преподобный Густав сам лично следил за их изготовлением, смотрел, чтобы нигде ни пятнышка не пропустили, когда специальный состав наносили, чтобы свет солнечный сквозь них проникал лишь на самую малость, но в самом здании при этом было светло. И каждый месяц теперь этот слой обновляем вручную. Сами понимаете, внутри убранство дорогое, яркий свет ему только вредит…

Богумил замер. Затем вытер глаза и с трудом улыбнулся. Невидимая рука горя, сжавшая сердце стальными пальцами, чуть ослабила хватку.

– Спасибо, парень, – сказал он. – А что, упыриху, которая библиотекаря и девчонку заела, сегодня будут казнить?

– Да, милсдарь, прямо в костеле, за полчаса до заката. Говорят, безвинные души уходят в небо на последнем солнечном луче, и надо успеть к этому времени. Только мнится мне, не успеют ей все грехи отмолить, за ее злодеяния поклоны бить надо семь седьмиц подряд, а то и дольше…

Но колдун его уже не слушал.

*

Собирался он тщательно, перепроверил три раза оружие и артефакты. Выпил одно за другим зелья, дающие скорость чуть выше человеческой, а также обостряющие слух и зрение. Смазал лицо, волосы и кисти рук средством от ожогов, сунул в рукава крохотные металлические «звездочки». Усиленные заклинанием, они были способны изрезать живого человека вместе с плотью и костями за пару минут. Кинжал замотал в тряпки и сунул в голенища сапога – вряд ли в храм пустят с оружием, да и упырь не дурак, вдруг почует опасные руны на гравировке лезвия.

Задача была не из простых. Да что там греха таить – в такой заднице Богумил не оказывался с детства, с тех пор, как сидел мальцом в подполе. Но пьяного папашу-селянина он тогда боялся гораздо больше, чем сейчас – штригоя. Смелости придавало ощущение собственной правоты. Будучи сопляком, он переживал, что сам виноват в беспробудном пьянстве отчима, ибо часто плачет, мерзнет и просит есть. Теперь понимал – упырям надобно сносить голову с плеч и вкручивать в сердце осиновый кол с оплеткой из серебра, не думая о том, что их сделало кровососами. И не важно, живут паршивцы в образе людском или же человеками только притворяются. Натура у них одна – жрать, пить, калечить и убивать, наслаждаясь чужой болью.

– Куда идешь? – хмуро спросил у колдуна один из дознавателей на входе. Ишь, охрану выставил, кровопивец. Боится.

– Свидетельствовать против упырихи проклятой, что две невинные души прошлой ночью загубила и меня самого чарами злыми опутала, – склонил голову Богумил.

Любые чары разрушаются, как только наложившая их тварь обретет свой истинный облик, колдун хорошо это помнил по лекциям в Сером замке. Яд змея, поди, не слишком силен, потому как люди прикладываются к нему регулярно, с помощью святых символов. Может, и получится задуманное.

О том, что случится, если из его идеи ничего путного не выйдет, Богумил себе думать строго-настрого запретил.

Анну он увидел прямо со входа – волосы спутаны, одежда изорвана, глаза заплаканы, около рта кровоподтек. Поганец не только скрутил руки ей за спиной и сунул в рот кляп, но и привязал к алтарю, а народ вокруг смотрел на святотатство спокойно, будто так и надо. Некоторые еще и шептались о том, что надобно упырихе выколоть глаза, отрубить конечности, искупать в чане со святой водой и уж потом судить.

«Если силой ее кто взять успел – убью потом, превращу в жабу и раздавлю», – думал колдун, медленно дыша. Не показывать ярости, не поддаваться злобе! Нельзя терять контроль!

Преподобный Густав стоял тут же, в окружении дознавателей. Как всегда, в белых одеяниях, благообразен и чист.

– Вы все-таки пришли, Богумил, – упырь шагнул навстречу и вытянул руки, словно готовясь обнять. – Мы думали, вы тяжело ранены.

– Я сильный, отче, – колдун снова склонил голову. – Готов свидетельствовать против кровопийцы, что своими деяниями злыми загубила кучу людей.

– Похвально, – кивнул в ответ ксендз. – Проходите ближе и начинайте говорить.

Анна глядела на него, не отрываясь, и в глазах ее блестели слезы.

Богумил встал около алтаря, стараясь не смотреть на избитую жрицу.

Люди затихли и приготовились слушать. Колдун поднял вперед обе ладони, демонстрируя, что пришел открытым и вооруженным только правдой, а затем, сделав вид, что произносит молитву, шепнул коротенькое заклинание – и с силой толкнул воздух сначала перед собой, а затем в стороны. Звездочки вылетели из рукава, словно живые, закружились в закатных солнечных лучах, падающих из окон-витражей на узорчатый пол…

Меньше, чем через миг дорогое стекло осыпалось на пол сверкающим водопадом. Колдуну не нужно было резать на части живых людей. Но если диковинное заморское оружие легко вспарывало живую плоть и кости, то разноцветные окошки ему тем более не помеха.

Прихожане закричали. Колдун рухнул вниз, перекатился по другую сторону алтаря и выхватил нож из голенища. Удар сердца – падают на пол срезанные веревки, еще удар – Анна оседает ему в руки и натужно мычит сквозь завязанный рот.

– Задержите его! – рычит Богумил ошалевшим дознавателям, затем хватает жрицу в охапку и бежит, бежит со всех ног сквозь толпу. Только бы успеть. Только бы…

Сзади в широком круге света ревет и дымится чудовище. Кажется, что серое уродливое тело расширяется сразу во все стороны, обрастает когтями, зубами и длинными ушами. На белой копне нечесаных волос издевательски поблескивала белая шапочка ксендза.

Богумил вытек на улицу в середине напуганной и вопящей толпы. Отбежал в сторону от дверей, поставил на мостовую драгоценную свою ношу, осторожно поддел тоненьким лезвием кляп у рта. Жрица выплюнула мокрый и окровавленный кусок ткани, тут же полезла себе в рот, с облегчением выдохнула: «Зубы на месте!» и расплакалась, громко и с облегчением, размазывая грязь по лицу маленькими кулачками.

И тогда Богумил взял ее лицо в ладони и поцеловал в маленький вишневый рот. И Анна замерла в его руках, словно лесной зверек, только сердечко стучало быстро-быстро.

Сзади раздался рев. И замедлившееся время возобновило свой сумасшедший бег.

Штригой вылетел из узеньких окон самой высокой башни костела, закружил в воздухе над площадью.

– Колдун, ты где? – заревел он, да так, что люди, бросившиеся врассыпную, с криками попадали на землю. – Я все равно найду тебя! Отдай жрицу по-хорошему!

– Подавишься, сучий потрох, – рыкнул сквозь зубы Богумил, снова схватил Анну в охапку и пустился бежать.

Тварь оказалась намного сильнее, чем он изначально предполагал. Даже солнечный свет ее лишь покалечил, но сразу не испепелил. Вдобавок этот упырь, скорее всего, не боится и серебра. Ядовитый металл только обожжет гниющую плоть, которая затянется, как только небесное светило скроется за горизонтом и наступит ночь.

И тогда даже десяток ведьмаков, охотников на нежить из давно ушедшего Золотого века, с ним не справится.

Значит, надо его убить до наступления темноты. Иначе к утру кровопивец оставит от Чаросвета гору трупов, а сам станет сильнее всех обитателей Серого замка, вместе взятых.

Впереди запестрели опустевшие ярмарочные шатры. Богумил рванул к тому, где торговали духами и дамскими притирками для наведения красоты. У кровососов всех мастей очень чувствительное обаяние, в эту палатку он носа не сунет.

Анна словно почуяла неладное, завозилась в его руках.

– Колдун, ты что задумал?

– Сиди здесь, – шепнул он, занося жрицу внутрь шатра и ссаживая на стул возле ящика, битком набитого сушеной лавандой. – Кровососы не любят подобных запахов, значит, сюда он полезет только с большой голодухи.

– Богумииил! – раздался снаружи тягучий благообразный говор ксендза Густава. Вот ведь тварь проклятая! – Выходи, охотничек. Давай договоримся, мне – жрицу, тебе – свободу и катись на все четыре стороны.

Колдун молча вытянул руку в сторону входа в шатер и сложил пальцы в неприличный жест.

– Я ее ждал, не тебя! – продолжал говорить упырь голосом преподобного отца на исповеди. – Думаешь, откуда ксендз Бродяника узнал про змея в поместье Синекура? Это ведь я ему сообщил. Зачем бы мне было оставлять следы на теле этого брехливого недоразумения, сыночка пана? Неужели ты думаешь, я идиот? Я просто хотел, чтобы ты встретился со жрицей и доставил ее в Чаросвет. Я знал, что все они глупы, как пробки, кого бы из храма Безымянной матушки не прислали. Так и рвутся спасать других от коварных змеев! И я был уверен, что она обязательно зацепится за идею со сговорившимися гадом и упырем, и приедет. Но боялся, что задержится в дороге или что-то с ней случится. Мне нужен был остолоп типа тебя, чтобы ее охранял. Ты свою задачу выполнил, и я щедро тебя награжу. Отдай мне ее и убирайся восвояси. А нет – я вырежу весь город за одну ночь.

– Не слушай его, – шептал колдун Анне, пытаясь зажать ей уши. – Не слушай…

Но услышал штригой.

– Вы здесь, дети мои? – издевательским тоном продолжил он. – Выходите! Мне не хватает для завершения полного цикла обращения только крови жрицы. Семь раз по семь я пил кровь недорослей, отнимая их жизни. Ее жизнь станет последней в цепочке, после завершения которой я смогу превращаться в человека по желанию своему и перестану бояться солнца окончательно.

– Богумил, отпусти меня, – задергалась в его объятиях Анна. – Надо выйти. Он же всех жителей убьет, сволочь…

– Сиди, – рыкнул колдун, прижимая жрицу к себе еще крепче. – С ума сошла? С твоей кровью он тем более убьет нас всех. Только после притворится мною, явится в Серый замок, передавит остальных охотников поодиночке, а затем в образе Радагаста придет к королю Феофану. И максимум через пару недель кровосос будет править всей страной. Ты этого хочешь?

Анна ничего не сказала в ответ. Лишь снова задрожала и прикусила губу, чтобы не расплакаться.

– Цып-цып-цып, – позвал со смешком упырь, кружа вокруг шатра с притираниями. – Ох, ну и смердит же тут. Ненавижу деревья и цветы! Стану великим правителем, да приберу страну к рукам – прикажу здесь выкосить все к чертовой матери.

Колдун замер на месте.

Деревья. На площади ведь огромное количество деревьев! Да, в них нет той жизни, что была в людях и зверях, но они и не мертвые – растут, размножаются, увядают, затем гниют и рассыпаются прахом, давая почву для семян, из которых потом появятся новые побеги. Живое всегда побеждает неживое, что бы не случилось. Вопрос времени.

А время можно ускорить. Не каждому под силу, и цена велика, но что цена? Не дороже жизни пяти сотен горожан.

Анна снова беспокойно завозилась на стуле.

– Колдун, мне не нравится выражение твоего лица.

– Я думаю, – медленно ответил Богумил. – Ты же знаешь, что я незаконный сын аристократа, появившийся на свет благодаря праву первой брачной ночи? Да, папаша мой, Яцек Збруев – редкостный сукин сын, под стать отчиму. Но магический дар, что позволил стать охотником на нежить, я получил именно от него. А значит, панской крови во мне тоже в достатке. И я могу попробовать… поговорить с природной стихией, что нас окружает. Мой отец понемногу питал землю своей кровью, чтобы та рожала вдоволь, а лесные угодья росли и множились год от года. И урожай в деревнях вокруг замка всегда созревал в избытке. Плохо жили мы потому, что отчим пил, как сатана, но это сейчас не важно…

Анна замотала головой, отчего ее всклоченные волосы еще больше стали напоминать воронье гнездо.

– Нельзя, Богумил. Ты не признанный отцом сын, в тебе не хватит силы рода повернуть стихию против упыря.

– Хватит. Если напоить стихию досыта. Я этот ритуал никогда не пробовал, но в теории хорошо с ним знаком.

– Да ты ума лишился, не иначе! В тебе нет столько крови аристократа, сколько нужно, чтобы поднять лес из земли и сохранить себе жизнь! – ахнула жрица. – Я никуда тебя не пущу! Неужели ты не понимаешь, что…

Колдун молчал, поглаживая ее по плечу.

Глаза Анны расширились, когда она почувствовала странную щекотку в конечностях. Жрица явно хотела что-то сделать, но было уже поздно. Руки бессильно повисли вдоль туловища, хорошенькое личико склонилось на грудь.

– Сиди молча, и тогда он до тебя не доберется. Я уведу его и уничтожу.

– Не смей, – всхлипнула девушка. – Будь ты проклят, колдун, не смей!

– Живи долго, Анна из Реогарда, – криво улыбнулся уголком рта Богумил. – Чары рассеются через половину часа. Голову упыря отправь в Царьград, как все закончится. Скажи, что это прощальный подарок от охотника за нежитью, пьяницы и развратника Богумила королю Феофану. А моим товарищам из Серого замка передай, что они засранцы конченые, но я их все равно люблю.

Едва шагнув за полог, колдун достал нож из голенища и полоснул себя по запястьям. Кровь тут же заструилась по ладоням, падая на землю частыми алыми каплями. Словно дождь в канун Судного дня.

– Эй, кровосос, может, моя кровь тебе сгодится? Я ведь одарен не хуже жрицы. Сисек, правда, таких у меня нет, но тебе ж другое надобно?

Штригой внезапно вырос перед ним, как куст чертополоха из страшной сказки, заревел, мотая уродливой башкой. Колдун кинулся к краю площади, где у здания библиотеки рос огромный раскидистый дуб. Только бы действие зелий не кончилось в самый неподходящий момент!

Но провидение было на его стороне – он успел не только добежать до дерева, но и рухнуть перед ним на колени, щедро окропляя корни своей кровью. Она лилась все сильнее и сильнее, и через минуту у Богумила закружилась голова. Но он запретил себе думать о происходящем, и лишь шептал потихоньку нужное заклинание.

Упырь, прыгая из тени в тень, чтобы не попасть под закатные солнечные лучи, добрался до дерева и злорадно оскалился.

– Молишься, колдун? Правильно делаешь, только тебе это не поможет, на небеса подобных говнюков все равно не берут…

И замолк от неожиданности, а потом взвыл. Крохотные желуди, в изобилии валявшиеся в траве, крепко держали его проклюнувшимися корешками-нитями, совсем тоненькими, но удивительно гибкими. Живое всегда сильнее неживого. Вопрос только во времени.

И в цене.

Богумил продолжал шептать. Сердце судорожно трепыхалось в груди, пытаясь перекачивать оставшуюся в теле живительную жидкость. Колдун скользил ладонями по мокрым от крови корням, но не останавливал ритуал. Все получится, он чувствовал. Все правильно, так нужно. Живое отринет неживое, мать погибшей девочки однажды зачнет и родит новое дитя, а над могилою ее дочери прорастут священные травы, способные исцелять любую женскую хворь.

Круг замкнулся. Упырь поднялся высоко в небо на переплетенных стволах новорожденных дубков, и лишь хрипел, пытаясь выскочить из смертельной ловушки. Закатное солнце щедро одарило его своим светом и теплом, прежде чем окончательно уйти за горизонт. За секунду до того, как последний луч вспыхнул и погас, штригой, погубивший сорок девять невинных душ, осыпался на землю кучей гниющей плоти.

Богумил знал, что умрет не своей смертью, охотники за нежитью редко доживали до теплых постелей в окружении плачущих внуков и правнуков. Но не думал, что перед кончиной может быть так страшно. Леденящий душу холод – это последнее, что он почувствовал, прежде чем провалиться во тьму.

*

Путь за кромку жизни и смерти зачастую короток, один удар кинжалом в сердце. Зачастую длинен и тяжек, словно мучительные роды. А бывает, что валишься за грань быстро, истекая кровью, но сознание твое еще мечется в грешной земной юдоли, где главенствуют скорбь и отчаяние. И держит тебя лишь ярость, лишь желание вычистить из мира, где ты родился и жил, хоть малую толику зла.

Уходил колдун с легким сердцем, ибо явственно видел, что не осталось от штригоя ничего, кроме гнилого мяса. Душа кровососа провалилась в геенну огненную, как только ступила за грань.

Богумил выдохнул в последний раз – и взмыл наверх, к яркому свету. Сияющий поток разом смыл все напускное и надуманное, явил скрытое, показал все его чаяния и мечты, все пороки и гнусности. И сердитый старик у Небесных врат, с ключами и огромной книгой в руках, хмурил брови, глядя на трепещущую перед ним душу.

– Пьянствовал беспробудно, святым ликам до земли не кланялся, жаден был до серебра и злата, стяжал, а потом транжирил, распутствовал… – занудно перечислял старик его прегрешения. Затем поднял глаза от книги и с особым возмущением добавил. – Девок в постельных утехах ублажал противоестественными способами, не ведущими к рождению дитя, безо всякого стыда и совести!

Нет бы рухнуть на колени, просить слезно и умолять, чтобы хоть на краешке святой земли разместиться дозволили. Нет бы вспомнить и перечислить все добрые деяния, что совершил за жизнь. Были ведь они. Были!

– А тебе никак завидно, пеньку замшелому? – зло ощерился в ответ Богумил.

– И даже у Небесных врат богохульствуешь, да поносные речи произносишь! – рявкнул старик, словно гром грянул в ушах. – Грешен, сталбыть, без меры, и каяться не желаешь. Катись в преисподнюю!

И разверзлась земля, и вспыхнул огонь, и взвыли страшные голоса, от которых похолодело внутри. Богумил закричал, тщетно пытаясь вырваться из когтистых лап, но у него больше не осталось ни крепкого тела, которое умело драться и бегать, ни оружия, что могло убивать чудовищ. Лишь душа – обнаженная, открытая, беззащитная.

Муки адовы – вот что его ждало в награду за избавление целого города от поганого кровососа. Нет нигде покоя и справедливости, ни в том мире, ни в этом. Богумил захлебнулся криком, когда огромный волосатый черт занес над ним острый трезубец, как вдруг нечистые снова взвыли и бросились врассыпную.

А затем с неба рухнула девка на огромном коне с огненными крыльями. Красивая – глазам глядеть больно. Шелом на ней был серебряный, как у русичей, с маковкой острой, волосы золотые из-под него толстыми косами падали. Глазища синие, сияющие, и смотреть в них страшно, и не смотреть – невозможно. Кольчуга из чистого серебра ладно сидела на высокой груди, широкий пояс с ножнами обхватывал точеную талию.

Богумил не достал бы этой девке даже до пояса. А она схватила его, как котенка, за шкирку, выдернула в единый миг из огня, кинула впереди себя. Конь всхрапнул, выдохнул носом пламя и взмыл в воздух.

– Кто… ты? – охнул он, приложившись животом о край седла. – Для чего я тебе нужен?

– Мне? – и девка расхохоталась, и смех ее звенел, словно крохотные фарфоровые колокольчики. – Мне ты, колдунчик, ни для чего не нужен, такой мелкий да нахальный. Доченька моя земная за тебя молится, слезами который день умывается, поклоны без устали бьет. Не знаю, что уж она в тебе нашла, в таком… мохнатом?

– Да вы никак издеваетесь надо мной?! – взревел колдун, дрыгая ногами. – Заладили, словно болтливые сороки! Даже на том свете от ваших речей глумливых покоя нет!

Огромная красавица в ответ лишь веселее оскалилась, унося его сквозь облака – пузатые, кудлатые и сердитые, словно старый ворчливый дед. Временами в них что-то сверкало, грохотало, улюлюкало, и в какой-то момент Богумилу внезапно плеснуло в лицо холодным ветром, да так, что закружилась голова и засвербело в носу.

А девка снова приподняла его за шкирку и подняла к своему прекрасному лицу.

– Обидишь ее или обманешь – сей же час назад привезу, будешь с кровопивцем своим в одном котле сидеть до скончания времен. Понял меня? Ах, и главное забыла…

Красавица усмехнулась, показывая белоснежные ровные зубы, один к одному, как жемчужинки в дорогом ожерелье.

– Сам ты курва!

И с хохотом разжала пальцы. Богумил с воплем полетел вниз.

…Очнулся он в ворохе каких-то тряпок, бестолково крича и размахивая руками. Тут же застонал от навалившейся боли по всему телу, словно в ящике с гвоздями неделю сидел.

– Тише, коллега, тише, – успокаивающе забормотал рядом мужской голос. – Вот, выпейте, станет легче.

Колдун безропотно проглотил сладкую тягучую жидкость, что сунули ему под нос в стальной ложке, проморгался и открыл глаза. Вокруг был прохладный полумрак, пахло сыростью, кровью и совсем чуть-чуть – цветущим садом из открытого окна. Сквозь шум с улицы отчетливо слышался голос хозяина постоялого двора, зазывавшего гостей в трактир на обед.

– Вы в лазарете рядом с домом, где снимали комнату, – тут же пояснил худощавый подтянутый мужчина в светло-серых одеждах. – Я Юстиниан, выпускник Цареградской академии целителей, что филиалом вашего Серого замка уже два года числится. Прибыл в Чаросвет вас лечить. Не переживайте, идете вы на поправку хорошо. Король Феофан лучшие снадобья прислал, не поскупился.

– Что… с городом?

– Все в порядке, насколько это возможно, – целитель тут же помрачнел. – Упырь когда рассыпался на части, словно падаль гниющая, люди из домов-то выскочили, вас схватили, да понесли в лечебницу… Весь город знает о вашем подвиге, господин Богумил. Девчонки да бабы столько цветов натаскали, всю вашу комнату на постоялом дворе вазонами уставили. Лучший столичный бард прибыл, чтобы историю с кровососом записать, да песню сложить.

– К черту барда с его песнями, – отмахнулся Богумил. – Вы мне лучше скажите – Анна из Реогарда, жрица Безымянной матушки, жива?

– Жива, – кивнул целитель. – Она нам голову в Царьград и прислала с помощью телепорта, и письмецо приложила, где все подробно рассказала. Правда, с ног сбилась от усталости, осунулась, одни глазища на лице остались. Мы, почитай, вторую неделю завалы разгребаем в костеле святого Анхеля. Подвалы тамошние вскрыли, а там тела и косточки детей, что якобы на небеса вознеслись, а сами в зубах упыря проклятого сгинули. Бургомистра, бедолагу, от увиденного удар в первый же день хватил. А Анна ничего, держится, еще успевает бабьи хвори лечить, если кто к ней обратится, и людей утешает. Только плачет иногда украдкой…

– Ясно, – кивнул колдун. – Скажите, Юстиниан, я ведь могу все эти драгоценные снадобья на постоялом дворе в собственной комнате пить, чтобы здесь зазря не валяться?

– Конечно, коллега, как захотите. Сейчас велю выделить вам провожатых.

С помощью двух крепких парней Богумил добрался до постоялого двора, где хозяин с поклоном принес ему не только огромную кружку с пенной брагой, но и мешочек со злотыми, запечатанный магическим сургучом, что спасал от воров. Оказалось, благодарность от бургомистра и целого ряда зажиточных горожан. Колдун от хмельного отказался, изумленно присвистнул, взвешивая мешочек в руке, и тут же распорядился перенести свои вещи в самую большую и дорогую комнату с видом на сад, с балконом, увитым хмелем, с огромными окнами и – неслыханное дело! – с мраморной ванной, вмонтированной прямо в пол. А когда хозяин убежал выполнять его поручения, сунул вышибале у дверей еще одну монету и заговорщическим шепотом попросил проводить его до ближайших бань.

Анна вернулась на постоялый под вечер, когда закатное солнце золотило макушки деревьев, и вокруг было тихо-тихо, лишь яблоки с веток над балконом с шелестом падали в сухую траву. Богумил, задремавшей в теплой ванне, мигом вынырнул из зыбкого сна, едва услышал торопливый перестук каблучков на лестнице.

Жрица влетела в комнату, словно разъяренная фурия.

– Колдун, я тебя убью! – гневно взвизгнула она прямо с порога. – Ты какого черта ушел из лазарета, как очнулся, предупредив только целителя?! Я захожу тебя проведать, и что вижу? Твоя кровать пуста, ее убирает какая-то ворчливая баба, которая заявляет, что знать не знает, куда ты делся! У меня чуть сердце не разорвалось, я сюда летела, как породистый рысак из королевской конюшни, думала, что ты…

Поперхнулась последним словом. Слезы дрожали в огромных синих глазищах.

– Я думала,что ты… уже все…

Не выдержала, осела на пол, спрятала лицо в ладонях.

– Эй, ты чего? – тут же устыдился Богумил. – Я здесь, меня просто домой отпустили. Я сам запросился, вдруг тебе помощь нужна…

Кряхтя от боли, колдун поднялся из ванны, отжал волосы и сделал шаг наружу, на теплое полотенце на полу. Постоял несколько секунд, дожидаясь, пока вода стечет вниз.

Плачущая Анна, почуяв впереди шевеление, подняла голову и замерла. А затем присвистнула, словно нетрезвый мужик в дверях веселого дома, и выдала с пяток слов, которые добропорядочным жрицам любых мастей, вообще-то, и знать было не положено.

Богумил в ответ лишь осклабился.

– Нравлюсь?

– Ты что с собой сделал, придурок полоумный? – всхлипывала Анна. – Ты… зачем?!

Нет, уже не плачет. Смеется взахлеб, вытирая слезы.

Богумил растерянно заморгал.

– Тебе ж не нравилось, сама говорила, все эти волосья и кущи… Ну и вот, я в банях комнату на три часа снял, и то едва успели. Пока сахар с лимоном варили, пока мыла лучшего с зубным порошком доискались, пока банщик самый рукастый освободился… От меня вдобавок еще ж смердело после лазарета, как от прокаженного, ты бы меня в таком виде из комнаты выставила.

Анна продолжала хохотать в голос.

– Между прочим, жрица, чтоб ты знала, это было больно, – обиделся колдун. – Кровососа оказалось легче убить.

– Знаю, – всхлипнула та, поднимаясь. – Еще бы я не знала. Но какой же ты все-таки придурок!..

И с этими словами Анна ринулась к нему, обхватила за шею и жадно поцеловала. От нее снова пахло вишневой кисло-терпкой горечью, и Богумил уже сознательно зарылся носом в изгиб между плечом и шеей, выдохнул, касаясь губами сладкой разгоряченной кожи.

До кровати добраться не успели. Анна толкнула его прямо на пол, скинула с плеч камзол, потянула кверху подол расшитой рубахи. Наклонилась вниз, проводя сосками по ребристому, как стиральная доска, животу, затрепетала остреньким язычком по гладкой беззащитной груди, а затем ниже и ниже. Богумил тяжело дышал, вздрагивая, и молился лишь об одном – только бы это никогда не кончалось.

Увы, молитвам сбыться оказалось не суждено. Когда девчонка стянула штаны и оседлала его, задвигала бедрами, а затем снова наклонилась, втянула в рот сосок и чуть прикусила его белыми зубками, колдун понял, что не продержится и тридцати сердечных ударов. Он сдавленно охнул, сжал пальцами бедра жрицы, а затем вскрикнул и задрожал всем телом.

– Прости, – выдохнул он, как только все закончилось. – Я никогда так быстро не… Устал, наверное, еще и упырь этот треклятый… В следующий раз все будет лучше, обещаю!

Разрумянившаяся Анна склонилась к его лицу, черные волосы водопадом стекли вниз, укрывая обоих от всего остального мира.

– Я уж надеюсь, колдун, – со смешком шепнула она в перерывах между поцелуями. – Я уж надеюсь.

*

Бургомистр после случившегося удара не прожил и недели. В Чаросвете стремительно менялась власть – король Феофан прислал нового наместника, заявив, что раз уж предыдущий пригрел на груди города упыря, то был он дураком, каких мир не видывал. А глупость, как известно, не заразна, но передается по наследству, потому и его сыновьям тут ловить нечего.

Из подвалов костела святого Анхеля продолжали доставать детские косточки. Лучшие чародеи из Царьграда день и ночь чистили помещение церкви от скверны, помогали гробовщикам опознавать и хоронить умерших, и утешали жителей, которые теперь шарахались от святых мест, как упырь от серебряного креста.

Но все это проходило мимо Богумила, чародея из Серого замка. Ему король Феофан позволил отдыхать в Чаросвете до тех пор, пока тот окончательно не пойдет на поправку. Анна оставалась рядом. Иногда они выбирались на прогулку по окрестным лавкам, дурачились, как дети, измазывали друг друга в сахарной пудре в булочной толстой Марты, наперегонки откусывали с двух сторон огромные витые рогалики с маком. Иногда наоборот, чинно гуляли по центру – под ручку, прилично одетые, как добропорядочные муж и жена.

Но гораздо чаще оставались в комнате, не высовывая носа дальше мраморной ванны и постели. И даже еду из трактира просили оставлять им под дверью.

А еще через неделю Анну срочно вызвали в одну из окрестных деревень, где объявился василиск. И Богумил, которому целители все еще запрещали охотиться, чуть не тронулся умом от беспокойства. Он пытался уснуть, костерил сам себя последними словами, обзывая истеричной глупой девкой, но помогало плохо. До утра колдун глаз так и не сомкнул, бессильно глядел в потолок и – неслыханное дело! – молился. В своем, конечно, репертуаре.

– Ты уж сохрани свою земную доченьку от беды, ведьма, – шептал он в темноте, обливаясь холодным потом. – Иначе на кой черт ты тогда меня спасала.

На рассвете жрица вернулась, грязная, злая и уставшая, и он еще битый час мыл ее в мраморной ванне, ополаскивал черные и гладкие, как шелк, волосы настоями из разноцветных бутылочек, укутывал в горячее полотенце, качал на руках, как маленькую. И выдыхал с облегчением – Анна здесь, рядом, теплая, живая и мягкая. Все в порядке.

А еще через час в окно залетела сова с магическим «разговорным» камнем в лапах. Тот ударился о дубовую столешницу, засиял и раскололся пополам, выпуская из себя туманный образ наставника Радагаста.

– Ты бы хоть срам прикрыл, чай, не на небесах обетованных, – сказал он вместо приветствия.

Анна за спиной Богумила смущенно завозилась, ныряя под одеяло. Бессовестный колдун же просто показал старому наставнику язык, как нашкодивший мальчишка.

– Как был балбесом, так им и остался, – со смешком покачал головой Радагаст, а затем вдруг стал серьезным. – Дело у меня к тебе, государственной важности. Я тебе не говорил, но папаша твой где-то за неделю до твоего отъезда в Чаросвет благополучно преставился.

– Мой папаша преставился от пьянства в канаве у собственного дома еще десять лет назад, – недоуменно вскинул брови Богумил. – Ты что-то путаешь.

– Да выслушаешь ты меня, паршивец, или нет? – рассердился туманный Радагаст. – Папаша твой преставился, а не отчим. Пан Збруев.

– И что, мне обязательно надо всплакнуть по этому поводу? Туда ему и дорога, кобелю старому.

– Плакать не надо. А вот выслушать меня стоит. Ты же в курсе, что аристократы, ежели обладают сильным магическим даром, могут собственную землю не только питать, но и защищать? Не от всех напастей, конечно. Но от лихорадок-лихоманок всяких, от мелких кровососов с кикиморами – вполне. А еще способны утихомирить разбушевавшихся водяниц, болотниц да мавок. Ну так вот, Збруев преставился, а на следующий день и началось…

– Чего началось? – удивился Богумил. – У него три законных наследника, насколько я помню, и еще невесть сколько таких, как я. Они что, справиться с напастью не могут?

– Законных отпрысков приблудные упыри заели в первую же неделю после смерти папаши, – вздохнул Радагаст. – Не было у них дара отца, черт уж знает, почему. А незаконных у него семнадцать, и тут такое дело, мальчик мой… Собирайся, в общем, в дорогу. Нужно срочно замок обживать, да порядок на его землях наводить.

– Чего? – Богумил едва не сверзился с кровати от неожиданности. – Да ты никак спятил, старик?

– Я, может, и спятил, – насмешливо прищурился наставник, – да только король Феофан у нас точно в здравом уме и трезвой памяти. Это его идея ведь была. Он только прознал, что ты на земле чужого пана смог дубы из земли против штригоя поднять, так и распорядился сразу. И грамотку тебе справил, о дворянском происхождении. Просто мы упросили дать тебе время выздороветь.

Туманное лицо кашлянуло и снова стало серьезным.

– Надо, мальчик. Не осталось никого из пановых потомков, кто хоть половину бы твоей силы имел, не говоря уж о большем. Там замок огромный, плюс больше десятка деревень в округе, почти шесть сотен душ. И все они нуждаются в твоей защите. Возвращайся и принимай власть, Богумил Збруев, теперь эти земли – твои.

Камень мигнул еще раз и погас.

Колдун сидел на кровати, уронив лицо в ладони.

– Какой из меня пан? – прошептал он сквозь пальцы через пару минут. – Я же ничего не умею, ни доходы считать, ни казну вести, ни за домом огромным следить!

– Не печалься, – Анна вылезла из-под одеяла, села сзади и погладила его по плечу. – Думаю, ты станешь хорошим господином, не чета Синекуру с Лешеком. И запуганных невест в постель тащить не будешь, пользуясь правом первой брачной ночи…

– Да я скорее себе руку отрежу или еще что, – хрипло выдохнул Богумил, а затем вдруг обернулся. – Анна, поехали со мной? Я не хочу больше… без тебя.

И добавил, смущаясь.

– Ты делаешь меня таким, какой я есть сейчас. И мне это нравится.

Анна смотрела на него ласково и печально.

– Не могу, Богумил. Ты же знаешь, у меня иные задачи. Я не могу бросить храм Безымянной матушки. Я ведь когда-то поклялась служить ей верой и правдой до конца жизни, и бороться с гадами подколодными здесь, на земле.

Чародей тяжко вздохнул. И вдруг ахнул, вскочив с постели.

– Можешь, Анна! Если я поставлю храм Безымянной матушки на своих землях! Неужто ты откажешься стать его настоятельницей? У меня баб с мужиками в деревнях с избытком, а значит, и детей они родят беспрестанно. Их всех надо лечить и защищать. И я думаю, многие сопливые девчонки, чьи родители не имеют за душой ни гроша, предпочти бы уничтожать всяческих гадов, нежели идти в веселый дом или в трактир, в подчинение к старому, жадному и похотливому старику. И вместо одной жрицы убивать змеев отправятся в итоге десятки девиц, воспитанных и наученных тобой. А я помогу тебе во всем, чем смогу. Хочешь – драться их обучу, хоть клинком, хоть врукопашную. Хочешь – приглашу наставников из Серого замка, чтобы магические навыки им передали… И стипендию даже им назначу, дабы родные препятствий в учебе не чинили и работать с малолетства не отправляли.

Анна только сидела, открыв рот, и хлопала глазами.

– Ты же понимаешь, какие проблемы принесет присутствие храма Безымянной матушки на твоих землях, колдун? – наконец, сказала она. – Соседям-шляхтичам может очень не понравиться, что я баб со всех окрестных деревень дурному учу…

– Пусть катятся в преисподнюю, – отмахнулся Богумил. – Там никого сильнее папаши Збруева не было на всех землях от Царьграда до Чаросвета, а значит, и сильнее меня не будет. Кто посмеет жаловаться – получит свору упырей под окнами. Соглашайся, Анна, прошу тебя!

И колдун с жаром ее поцеловал.

– Мне подумать надо, – хихикнула та, обхватывая его за шею и откидываясь на подушки.

– Думай, – ласково шепнул он. – А днем, как проснемся, уж пожалуйста, дай мне положительный ответ. Иного я не приму.

*

Три года спустя

– Далеко ли собрались, милсдарыня? – спросил Ольгу седой старик, согласившийся подвезти хорошенькую девушку до деревни Острые углы на своей телеге.

– Не очень, – улыбнулась та. – В поместье пана Збруева, на службу устраиваться. Говорят, он всех целителей с дипломом охотно привечает, даже только окончивших учебу.

– Ох, верно, – закивал дед, улыбаясь во весь беззубый рот. – За три зимы нанял вашего брата больше двух десятков! Даже бабьих лекарей взял в каждую свою деревню, не поскупился. Велел строго, чтобы весь женский пол к ним ходил минимум раз в год. Мужики сначала ворчали и домашних своих не пущали, думали, что срам какой там с ними сотворят. Так пан молодой сказал, что будет пороть самолично каждого, кто начнет препятствия бабам чинить в их лечебных делах… Детей всех поголовно загнал грамоте учить, вот ужо ревели они первый год! Потом ничо, привыкли. Нас, стариков, велит дровами перед каждой зимой, это, как его… о-бес-печивать! Не хочет, чтобы мы сами в лесу мерзли. Даже скотину приказывает какими-то настоями поить, от лихорадок всяческих да ящура…

– А настои откуда берет? – удивилась Ольга. – Это же не огненный шар одним щелчком пальцев наколдовать, тут наука нужна.

– Так у жрички своей, что Анной кличут, – охотно продолжил рассказ дед. – Храм у нас стоит, этой, как же ее… какой-то матери, в общем. Там девок драться учат супротив гадов подколодных да прочих змеищ. Ух, и страсти же там кипят, скажу я вам! Давеча жричкины малявки испытывали зелье вонючее богомерзкое и два амбара у храма подпалили. Служки замковые говорят, девки с перепугу ревели хором, а пан хохотал, мол, амбары енти все равно старые были и своим уродством красоту природы портили, туда им и дорога.

– И вы довольны своей жизнью? – подивилась Ольга. – Не каждый ведь захочет жить рядом с храмом Безымянной матушки, в котором обучают охотниц на змеев.

Старик сразу не ответил, долго смотрел вдаль, на горизонт, где золотое поле пшеницы встречалось с небесной синевой.

– Я вам так скажу, милсдарыня. Много я панов за свою жизнь перевидал. И все они были навроде упырей. Не знаешь, что и хуже – к настоящему кровососу в лапы попасть или вместо зверя быть затравленным собаками на охоте, потому как у господина твоего нрав дурной и с утра он не с той ноги встал.

Затем вздохнул и договорил.

– А этот пан – человек, человечней некуда. И жричка ему под стать. Мы тут всем селом молимся, чтобы она кочевряжиться перестала и замуж за него пошла, наконец, потому что там ей самое место. И недовольны мы разве что выкрутасами ее бабскими в адрес милсдаря Богумила. Ибо пан наш – как стена каменная, за которой мы от большинства напастей защищены, и другого нам никого не надо. А насчет всего остального пускай Боги решают. Им с небес виднее.

Конец

Рассказ был написан в рамках писательского онлайн-марафона по миру «Ведьмака», затем чуть переделан в повесть. Сроки написания – 8 дней плюс еще 3 на доработку.

https://vk.com/public213217394 – группа автора в Контакте («Коты и тексты»)

Уважаемые читатели, если вам понравилась история, не переключайтесь. Скоро выйдет повесть «Змеевы невесты», где вы узнаете, откуда пошли небесные ведьмы, жрицы Безымянной матушки.

А кто хочет побольше узнать о мире, откуда на землю испокон веков прилетают сказочные герои, среди которых, в том числе, драконы и птицелюди – у меня выложен огромный роман на эту тему под названием «Terra Mirus: Тебе не кажется». Для его создания проделана колоссальная работа по исследованию мифов и легенд, не только славянских, но и северных, и индуистских, и многих других. Как говорится, читать бесплатно, без регистрации и смс)