Скальпель и перо [Леонид Петрович Попов] (fb2) читать онлайн

- Скальпель и перо 10.64 Мб, 67с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Леонид Петрович Попов - Сергей Леонидович Попов

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Леонид Попов Скальпель и перо


Автор этой книги Попов Леонид Петрович,

мой папа, родился в 1909 году на Урале в семье крестьянина.

В 16 лет он приехал в Оренбург, где поступил в школу фельдшеров.

Тогда же начал проявляться его поэтический дар.

Первые стихи были написаны для себя, однако,

потом он стал печататься в местных газетах.

После окончания фельдшерской школы – служба в армии,

позже поступление в Военно-медицинскую академию в Ленинграде.

Но грянула война и после окончания ускоренного курса

он был направлен на передовую – бригадным врачом истребительной противотанковой бригады.

Годы войны оставили глубокий след в его поэтическом творчестве.

Многие стихи посвящены подвигу коллег – военных врачей в этот период,


стихи-воспоминания о пережитом и увиденном.


В тоже время, немалую долю творчества занимают и лирические стихи:

о высокой гуманной миссии медиков, о природе родной земли,

о днях деревенского детства.

В прошлые годы были изданы 4 сборника его стихов.

После смерти Леонида Петровича осталось 19 томов литературных дневников.

Эта книга является последней его рукописью, дополненная мной стихами, раннее не публиковавшимися, из этих литературных дневников.

Эта книга – дань памяти моему любимому папе – полковнику медицинской службы, поэту.

Попов Сергей Леонидович, Москва 2022 г





В людей я должен верить до конца.

Любовь мою ни ветер не остудит,

Ни смертность гиппократова лица,

Ни бой, ни страх, ни тяжкие недуги.

Ничто во мне любовь не оборвёт.

Послушайте!

Друзья мои!

Подруги!

Я с вами здесь.

Любовь моя живёт.


ВОЗМЕЗДИЕ


1 января 1942 года


Ах, Новый год! Ты по-солдатски прост.

И грозен ты. На страх врагам и бедам

Мы, сдвинув кружки, произносим тост

За нашу предстоящую победу.


Горька ты – фронтовая – в блиндаже.

Но мы крепки в любом исчадье ада.

И – нет пощады! – зреет на душе

Народного возмездия громада.


Настал предел! Пришел расплаты час!

О чем орда фашистская орала?

Они хотели сжечь всё до Урала

И в предсибирье уничтожить нас.


О, Родина! Не быть тому, не быть!

Вспять не вернуть истории теченье.

Ведь мы умеем Родину любить!

Готовы к беспощадному отмщенью!

Чтоб сквозь огонь знамёна пронести,

Не осквернить советской нашей чести,

Расти же в нас, великое, расти

Всесокрушающее чувство мести.

Народный гнев! Он так могуч и прост,

Горяч, как молодость, и мудр, как старость.

Вставай, народная, во весь могучий рост,

Священная, торжественная ярость!

Вставай в бою, возмездье соверши,

Пройди в огне полями и лесами,

Коричневую нечисть сокруши,

Суровой правдой в битве потрясая.


Во имя наших гор, лесов, равнин,

За всё, где счастья нашего частица,

Обязан ты – боец и гражданин -

Высоким чувством мести причаститься.


Всё злей лютуют на земле враги…

Чтоб опрокинуть их и раздавить на месте,

Выращивай, лелей и береги

В своей груди огонь железной мести.

Священным гневом сердце разогрей

И мсти кроваво за героев павших,

За наших жён, детей и матерей,

За девушек,

родных,

любимых

наших.


За наш простор, за голубую высь,

За нашу раненую и родную землю.

Народным мстителем ты назовись

И жажду мести знаменем подъемли.

…Вот так писал я много лет назад.

Да, речь была о крови, о возмездье.

Да, дело шло о каре и о мести.

Но это было много лет назад.

Тогда иного не было пути -

Чтоб кровь за кровь!

И смерть за смерть!

Иначе

Зачем наш путь был благородный начат,

Которым надлежало нам идти?!


Ведь им бы надо помнить наперёд

Отнюдь не как слепое наважденье

Истории Российской упрежденье -

Кто к нам с мечом войдёт,

Тот от меча умрёт.

Так нет же!

И не мы тому виной -

Ефрейтор, исходя истошным криком,

Пошёл на нас не как-нибудь -

блицкригом,

Грозя нам истребительной войной.


И получил, как говорят, сполна…

Мы рассчитались по большому счёту,

Отбив у многих лёгкую охоту

Носить за кровь кресты и ордена.


Но мы великодушны. Наш народ

Отходчив. Мы как клятву произносим,

Что камня мы за пазухой не носим.

Воистину великодушен наш народ!


Возмездия карающей рукой

Мы лишь урок явили белу свету.

И это справедливо, ничего ведь нету

Превыше справедливости такой.





БАЛЛАДА

О ПОЛКОВОМ

ВРАЧЕ


Бесценным даром мы награждены -

Листать живую летопись войны.

И в многотомье, между жгучих строчек,

Не раны наши -

Души кровоточат.


… Сечёт огонь кинжальный по врагу.

Солдаты распластались на снегу.

Девятый вал!

Бросок!

… Но так бывает,

Бывает, что тылы не поспевают.

И вот уже на брата – по патрону…

Легли мы в круговую оборону.

Мы бились зло. Огнём снега клубились.

Мы в рукопашный шли. Но как не бились,

Наш полковой медпункт был отсечён

С не отступившим полковым врачом.

И гордость наша, доктор – выпускница,

Душа солдат, весёлые ресницы,

А косы – от природы – завитые,

А руки – от народа – золотые,

Что дни и ночи, в смерчи и бураны

Солдатам перевязывали раны…

Уже в бессмертье шла сквозь пелену

Седых снегов. У нелюдей в плену.

В глухую ночь с конвоем, по этапу

Она была доставлена в гестапо.

Где было всё – угрозы и допросы.

Растрёпаны студенческие косы.

Её пытали. И опять пытали,

Ботинками с подковами топтали

И били в катакомбах каменистых,

Чтоб выдала она им коммунистов.

Но, стиснув зубы, девушка молчала.

И начиналось всё тогда сначала.

И так под пытками она на веки смолкла -

Военный врач – седая комсомолка.

Но дрогнули морозные созвездья -

Врагам неотвратимое возмездье!

С высоток, из-за балки, за рекой

«Катюши» спели им за упокой.

Смели с лица земли, не упустили -

Свершили долг священный – отомстили.


А днём с экскортом на гвардейском танке

Доставили в штакор её останки.

… Прошли года. И мы, однополчане,

В суровом и торжественном молчанье, -

У славы, у могилы на краю ли,

Стоим, застыв, в почётном карауле.

Плечом к плечу, погон к погону, близко

С рукой под козырёк, – у обелиска.


ВОЕНВРАЧИ

СОРОКОВЫХ

ГОДОВ


Живущие!

Извечно их храните

В глазах и в думах

Матерей и вдов.

Храните

В бронзе,

В памяти,

В граните

Военврачей сороковых годов.

С петлицами зелёными

И шпалами,

С глазами утомлёнными

И впалыми,

От яростных бессонниц

Воспалёнными,

С руками,

Терпким йодом

Задублёнными.

В боях! -

С невосполнимыми

Утратами.

В огне! -

С госпиталями,

С медсанбатами.

Бессменно! -

С устремленьями

Высокими.

В борьбе

С кровопотерями

И шоками,

С нехваткой

Инструментов и бинтов.

Поправ в себе

Сомнения и страхи,

Коль надо,

Рвали на бинты

Рубахи

Военврачи сороковых годов.

На их руках

Солдаты умирали.

На их руках

Солдаты выживали.

Дано им знать

Жестокие уроки

Горчайших

Первых месяцев войны,

Как раны сердца -

Чёрные воронки

В снегах

Невероятной белизны,

Застывшие,

Несомкнутые веки

И мёртвый взор,

Идущий из глубин,

Как мрамор -

Отпечатанный навеки

На тех снегах

Живой гемоглобин.

Где битва шла,

В ночи не угасая,

У стен горящих сёл и городов

Стояли насмерть,

Раненых спасая,

Военврачи сороковых годов.

Военной медицины ветераны

Солдатам перевязывали раны,

Не покидая

Тяжкие посты,

Когда, кренясь

С бездонной высоты,

Кресты

Со свастикой

Сквозь жёлтые туманы

Бомбили наши

Красные кресты.


Друзья мои!

Коллеги фронтовые!

Я видел вас

В том праведном бою

В бессмертие идущими,

Живыми…

Я вас пою!

Не реквием пою.




Я вас пою -

Живыми и красивыми!

От имени всех Армий и Фронтов

Я вам поклясться в верности готов

Пред Вашими священными могилами,

Военврачи сороковых годов.


Годы Незабвенные, Великие!

Предо мною эпос их живой.

И стихи, как вещные реликвии,

Всё живут в тетради фронтовой.


Фронтовой газетой напечатаны,

Прочтены на дымных рубежах -

У зениток нашими девчатами

И бойцами в дымных блиндажах.


Может быть, сколочены – не слишком…

Но пред ними голову склонив,

Я их помещаю в эту книжку,

Ни одной строки не изменив.


ХИРУРГИ


Поэма


И снова к вам мой пятистопный ямб.

Давно живу дыханьем этой темы

Ещё никем не созданной поэмы

С высоким посвящением друзьям.


А вам, коллеги, трудно между тем:

Всё поиски и вечные дилеммы,

Как с неба низвергаются проблемы,

И вам тогда совсем не до поэм.


Тернист ваш путь. Всегда дерзать и сметь!

Ведь это мне по опыту знакомо,

Когда в ночи стоишь у Рубикона,

У грани той, где рядом жизнь и смерть.


Но эта жизнь – она в твоих руках!

Ещё идут по нервам биотоки.

Ещё в сосудах теплятся потоки.

И жизнь пока – ещё в твоих руках!


И нет превыше всех земных забот:

Преодолеть тот Рубикон «всесильный»!


Уже сестра салфеткою стерильной

Со лба хирурга вытирает пот.

Обильнейший, почти бессолевой.

От чистоты своей, от правоты – прозрачный.

…Не говори: исход вполне удачный -

Больной живёт, а ты едва живой.


Глядишь, и славы ты хватил сполна.

Судьба твоя, как говорят, при деле.

Успех, почёт, а нервы – на пределе,

И ночи, ночи – напролёт без сна…

Сомнения?..

Не быть у них в плену!

Иначе в жизни устоять едва ли,

Когда тебя под час клянут и хвалят,

И снова хвалят, и опять клянут.

И снова -

Неразведанной тропой!..

Как нелегки подчас все эти тропы,

Судьбы твоей барханы и сугробы!

Но старые наставники -

С тобой.


Они с тобой в сумятице боёв

За жизнь людей, в круговороте беден.

Уже в небытии Бурденко, Юдин…

Но вот уж смена – многие другие

Таланты нашей вещей хирургии!


Читатель скажет: всех не назовёшь.

И нужно ли? И разве в этом дело?

Да, корифеи шли в науке смело

И знали: их продолжит молодёжь!

Безвестная до некоей поры,

Она уже идёт по белу свету,

И смело принимает эстафету,

И открывает новые миры.


Ах молодость! Она своё берёт!

Не надо ей призвания другого -

Уверовав в наследье Пирогова,

Идти вперёд! Всегда идти вперёд!




Ветераны 21-й отдельной истребительной противотанковой артиллерийской бригады после боев.

(Л. Попов первый слева в нижнем ряду)

2


В рентгенограммах строгий кабинет -

Прибежище раздумий и свершений.

Хирург глядит в окно на день весенний,

Смакует привязавшийся сонет.


Вот-вот сквозь солнце

Крупный дождь прольёт.

Колышет шторы ветерок не хлёсткий.

Берёзки под окном. Они -

берёзки -

Стучат листвой в оконный переплёт.


Чем голова седая занята?

Увы, не допустить какой бы промах.

Он мыслит о классических приёмах.

А нынче смотришь – классика не та!

Её ещё не смели описать.

Вот взять хотя б сердечные пороки:

Все знают, что хирурги – не пророки,

Но им дано не только предсказать,

Но и от смерти нас – людей – спасать.

И тут уже себя нельзя жалеть.

Иль вот порок – сердечная триада:

Его пройти – равно пройти три ада!

Но надо ту триаду одолеть,

Порочное в природе покорить,

В неведомое тропы проторяя,

Предшественников в чём-то повторяя,

Идя на риск, искомое открыть.


И вот он, доктор, на своём пути!


Он смотрит ординаторов записки

И тысячу спокойствий олимпийских

Пытается в минуту обрести.


Ему ведь завтра у стола стоять,

Держать в руках трепещущее сердце

И слушать гул его тревожных терций.

А это сердце надобно понять.

Слить воедино волю и талант!

Он пальцы над столом сцепил тугие.

Пред ним оперативной хирургии

Почти непостижимый фолиант.

Он в сотый раз его перелистал

В каком-то неосознанном боренье.

Он до утра был в творческом горенье

И,

Если по-людски сказать, устал.

Но верил: не отрезаны пути!

И за исход уже не беспокоясь,

Решает он: идти на дерзкий поиск!

Навстречу жизни – не страшась! – идти!


Легко ль себя на подвиг побудить?!

Чтоб, голову не посыпая пеплом,

Сознательно идти в такое пекло?

Тут надо проще: надо победить!


Иначе и победы не видать…

И шутит от:

–Ну хватит петушиться!


… От дела на минуту отрешиться

И мир самозабвенно наблюдать!


Пред ним – в окне – старинный русский лес,

Весь солнечными бликами облеплен.

Царит во всём своём великолепье

Под голубою кипенью небес.


Весны вселенской радостный родник.

В распах окна – черёмух дуновенье

Поэта вдохновению сродни.


3


Приют людских надежд, страданий, доль

И чаяний -

Больничные палаты.

Снуют бесшумно белые халаты

И жизнь идёт, превозмогая боль.


И тут порой от аспидной тоски

Бывает нелегко отгородиться…

Но здесь же, видно, суждено родиться

Гуманнейшим традициям людским.


Здесь ждут тебя, надежду затаив,

Твои родные люди – человеки.

В тебя – врача – уверовав навеки,

Тобою исцеляемы,

Твои.


Нельзя здесь человеком пренебречь.

Страдают люди!

Все легко ранимы.

Но волею твоей, тобой хранимы

Они живут!

Коль их, людей, беречь.


В них – в каждой жилке! – теплится борьба.

У каждого – труды, мечты, заданья.

Своё, как жизнь, большое мирозданье.

Своя неповторимая судьба.

Вот у окна лежит старик, сопя.

Врачу он отвечает, чуть помедлив.

Он чуть дерзит.

А этот привередлив.

А тот готов молиться на тебя.


Иной же будто в огненном кольце,

Тревогой раздираемый на части, -

Печать неотвратимого несчастья

Навек застыла на его лице.


А этому чужды тоска и грусть.

Он – средоточье Мысли.

Он – спокоен.

Читает Данте!

День и ночь!

Запоем!

А ведь prognosis pessime…

Ему

Осталось жить не более недели,

И вопреки житейской канители

Он дал простор и чувству и уму.


Вот синенькая девочка лежит

И мальчик – кислорода не хватает.

Над ними детство призрачно витает.

А время беспощадное бежит.


Они ещё пытаются играть

И с лечащим врачом запанибрата.

Они гордятся званьем – октябрята.

Им из больницы хочется удрать.

А вот мальчонка.

Стонет по ночам.

От мук своих серьёзен не по-детски.

Но он ведёт себя по-молодецки:

Стоически готов помочь врачам.

Его снесут в четырнадцать ноль-ноль

На операцию.


Больничные палаты…

Снуют бесшумно белые халаты

И жизнь идёт, превозмогая боль.


4


Давайте будем верить не на час,

Что после, за больничными стенами

Не будет безутешного стенанья -

Прольются слёзы, радостью лучась!


Включите Грига!

Требуется Григ!


Врачи во всё стерильное одеты.

В привычной позе руки их воздеты,

Готовые на подвиг в этот миг.


Как Жанна д Арк,

В готовности сестра.

Смотрю,

Сдержать волнения не в силах -

Хирурги в масках, в голубых бахилах,

Как рыцари Надежды и добра.

Не просто им!

Я это знаю сам.

Они ведь не кудесники, не маги.

Их души не распишешь на бумаге.

Поверим же их сердцу и глазам!


Вот солнце многоцветное зажглось:

Включаются бестеневые лампы.

Они, как титанические лапы,

Простёрты над врачами.

Началось!

Как тот мифологический Морфей,

Стоит у пульта анестезиолог -

Да будет сон спокоен и не долог.

Спи, паренёк, дыши и розовей!

Врачи уже в себя погружены.

Рукотворят спокойно ассистенты.


И звякают о тазик инструменты

Среди насторожённой тишины.


Хирург сосредоточен.

Точен.

Строг.

–Прошу следить за пульсом и давленьем!

Не место здесь тревоге с умиленьем -

Вниманье! Ликвидируем порок.

Вот жилка у хирурга на виске

Напряжена!

А мальчик – без агоний.

Уже трепещет сердце на ладони -

Страдальческий комочек на руке.


-Сестра! Быстрее – кохер и ланцет!

…Последний шов!

А ну, давай живи-ка! -

И вот уже нежнейшая живинка

У мальчика пылает на лице.


Здесь высшая из всех земных щедрот,

И разум до предела щепетильный.

Уже сестра салфеткою стерильной

Со лба хирурга вытирает пот.

Обильнейший, почти бессолевой.

От чистоты своей – как бы кристальный.


Хирург ведёт, как говорят, витальный,

За жизнь людскую вековечный бой.


5


Он в это утро очень рано встал.

И в клинику – в порядке моциона.

И вот обход -

вполне традиционный

И до зарезу нужный «ритуал».

–Сестра! Где доктор? Можно ли к нему? -

Издревле так в больничном обиходе.

Вам отвечают:

–Доктор на обходе.

И это – оправдание всему.


В палатах наступает тишина.

А вот уж гулкий говор в коридорах:

Идут врачи. Целители!

Которых

Все ждут.

И в окна плещется весна!

Здесь будет всё.

Спокойно, не спеша

Поведают вам, как идёт леченье,

И новые предпишут назначенья,

Поговорят по-братски, по душам.


Вот он идёт, опять бубнит сонет!

А за спиной коллеги – целой свитой.


Мальчишка вопрошает басовито:

–Теперь мне, доктор, бегать или нет?

Хирург вполне спокоен до сих пор.

Но вот немного запершило в горле:

«Ещё бы сантименты не попёрли».

И треплет он мальчишку за вихор:

–Теперь футбол считай, брат, пустяком.

Догнавши, дёргай за косы девчонку!

Сосед по койке смотрит на мальчонку

И лезет торопливо за платком.


Мы любим все весеннюю грозу.

Особенно «грозу в начале мая»!


Мать на хирурга смотрит, сына обнимая,

Смахнув с лица счастливую слезу.


Страдалица вчерашняя. Ты – Мать!

Кто не поймёт твоей минувшей муки?!


Всё позади.

Вокруг стоят хирурги.

Она хотела б целовать им руки.

И всем, кто здесь, легко её понять.

«Спасибо, доктор», – люди говорят.

То для врача – бесценная награда.

Хирургу больше ничего не надо -

Ни титулов не надо, ни наград!

Лишь в них награда высшая твоя:

Они уже – не «синенькие дети»!


В них продолженье нашего бессмертья,

Мятущееся счастье бытия.


ВОЕННЫЕ

МЕМУАРЫ


Как читаете мемуары вы?

Лично я -

Будто снова в бою…


Перехвачены лентой муаровой,

Эти книги -

Бессменно в строю.


Книжной пылью не запыленные.

Как солдаты -

За рядом ряд.

И станицы их опалённые

Негасимым огнём горят.


Вот они!, -

С непреклонными лицами, -

Командармы,

Что смотрят на нас.

Безымянные наши рыцари

Принимают свой смертный час.


Карты

Кровью и нервами сотканы,

Мечут стрелы

в обход,

в обхват.

И дымятся ещё за высотками

Пепелища знакомых хат.


И склоняясь над старыми картами,

Отдалённую слыша пальбу,

С теми годами,

Как с курантами

Мы сверяем свою судьбу.


Всё! -

Высокое, сокровенное, -

Жизнь и праведный ратный труд

На века

Мемуары военные

В нашей памяти сберегут.


В них живут боевые реликвии,

В них -

Бессмертное слово: «Вперёд!».

В них -

Свершенья народа великие.

Сам -

Великий советский народ.


В них -

Продрогшего неба созвездия

И огни партизанских дорог

И священное наше

возмездие -

Как эпохи

Предметный урок.

В них -

Осколков кипение ржавое,

Похоронок нещадная весть.

И могущество наше державное,

И высокая наша честь -


Честь народная

И Достоинство.

Кровь на знамени

у древка,

Доблесть нашего

Славного воинства

В бронзе-золоте

На века.


И салюты

Над звёздными башнями,

И последний победный редут.


…Рядовые запаса

И маршалы

Нашу память

В бессмертье ведут.


Эта память -

Как миру послание

И дыханье

Грядущей весны.


В пояс кланяюсь!

В пояс кланяюсь!

Летописцам священной войны.




Леонид Попов, 1952 год


ВМЕСТО

ПОСЛЕСЛОВИЯ


В моих стихах так много седины…

Я не боялся в этом повториться.

Я очевидцем был, как говорится,

До той поры невиданной войны.


За восемь суток часу не поспать

В бою за безымянную высотку.

Казалось, друг мой из железа соткан,

Он поседел в неполных двадцать пять.


Считают: мудрость – спутник седины.

Философы всегда седеют рано.

Я чту в сединах наших ветеранов

Спрессованную мудрость всей страны.


Но здравому рассудку вопреки,

И по наитью странного порядка,

Порою в моду входят парики

С замысловатой проседью на прядках.


А седина – не только за войну.

Она за труд! О том давно известно.

Носите же на славу седину,

Но только заработанную честно.


ИЗ СТРАШНОГО ПРОШЛОГО


Как они людей травили,

Заживо бросали в ямы -

Этот самый Джугашвили,

Им в подмогу Микояны.


Я ничуть не упрощаю -

Нагляделся инквизиций,

Я лишь память укрощаю

С новых, с нынешних позиций.


Что поделаешь с тобою?

Всё, что свято взято с бою?

Эта память сердце гложет.

Буду жить, коль бог поможет,

С этой неусыпной болью.


Неизбежно отраженье -

Всё история восславит.

А за боль и униженье

И его и «окруженье»

По своим местам расставит.


Я лишь совестью болею.

Разве позабудешь это?

Претерплю! Преодолею!

И вперёд! К добру и свету!


***

«Пока я мыслю – я живу» -

Увы, и мудро и банально.

Уж где-то за ночным кордоном

Отгрохотало: «С Новым Годом!..»

А я порою не пойму,

Что переносно, что – буквально?

Живу. А за моим окном -

Небес послойные морщинки.

И засыпают тихим сном

Декоративные снежинки.

И кипень снежная берёз

Застыла будто бы в гипнозе.

И где-то бродит Дед Мороз

Вокруг больницы на морозе.

А лента памяти моей

Течёт отрывочно – кусками.

Как будто тысячи кунсткамер

Калейдоскопом перед ней.

И так до самого утра -

Et cetera, Et cetera…


МОЯ ПРЕДНОВОГОДНЯЯ НОЧЬ


Не жалуюсь. Жестокие уроки…

Ни ёлок, ни бокалов, ни друзей.

Уходит год.

Дежурный пост у койки.

И рушится иллюзий колизей,

Как обречённый Венецианский,

Который воды жаждут сокрушить.

Мне б Вотчала…

Не калий же цианистый!

Поскольку, прямо скажем -

Надо жить!

Как отодвинуть роковые сроки

В ущербно-изнурительной тиши?

И вот пишу, хоть знаю: эти строки -

Не больше чем гимнастика души.

В ушах то гром, а то – пчелиный улей,

То птичья трель, то дальние бои…

…Уснуть бы мне…

Но только б не уснули

Бессонные артерии мои.

Уж за окном и за больничной дверью

В снежинках наплывает тишина…

Я верую,

я верую,

я верю -

Придёт моя Победная Весна.


СЛОВО

О ПРОЛИТОЙ КРОВИ


Вы думаете павшие молчат?

Егор Исаев

Давно оглохли полковые рации,

Простужено кричавшие: «Вперёд»!…

До желтизны повыцвели реляции,

Лишь нашу память время не берёт.


Болит, как рана, память поколения,

…В огне леса,

и хлеб,

и русский лён.

И кажется до белого каления

Над нами мирный воздух раскалён.


Доватор, приподнявшийся на стремени,

Из-под руки глядит на нас в упор.

То не укор. В пространстве и во времени

Мы познаём себя до этих пор.


Казалось бы, вся суть вещей просвечена,

Пронизана священною войной.

Неколебим итог её. Развенчано

Зло на земле. Упрочен шар земной.

Но вот глубинно проникаю в души я

Иных людей. Затем над строчкой бьюсь -

Подспудного боюсь прекраснодушия,

Забвенья, как безвременья, боюсь.


За что казню себя такой нелепостью?

Смотрю на шрамы на седых висках

И всё немею пред громадой эпоса,

Который нам осмысливать в веках.


Как всё объять?

В душе? В архивах рыться ли?

Чтоб истину постичь наверняка -

Кто были те, планеты нашей рыцари,

Пришедшие от плуга и станка,


Богатыри той битвы исторической?

Я перед правдой сердцем не солгу,

Коль так скажу:

–Вопрос не риторический!

Мы перед ними всё ещё в долгу.


Нам отвечать какою правдой-верою

Они служили миру на земле,

Когда пылали их шинели серые,

Как пламя прометеево во мгле.


Как памяти далёкой отражение

Застыл на старой киноленте взрыв…

Ушли они в последнее сражение,

Своею кровью землю обагрив.

Ушли они – далёкие и близкие -

В немеркнущую вечность. В зной времён.

Шумит листва берёз над обелисками.

Солдаты – у прострелянных знамён.

У времени непостижимо быстрого

Есть свой накал и свой девятый вал…

Я эту память тоже кровью выстрадал,

Когда солдатам раны бинтовал.


И до сих пор ищу свои критерии -

Мне кажется на всех материках,

Как дуги вольтовы, ещё гудят артерии,

И кровь погибших – на моих руках,

На травах, на снегу…

Она – не ржавая

От времени, от ливней и ветров.

Она горит!.. Могущество державное

Озарено её огнём,

И отчий кров,

И сон дитя, и нежность женщины,

И налитое радугой зерно,


И всё, что было Родиной завещано, -

Солдатской кровью той озарено.


Века пройдут. Пройдут тысячелетия -

Ни ран, ни нашей славы не избыть.

И в мире нет бесчестнее бесчестия -

Ту кровь людскую хоть на миг забыть.

И вновь, как наяву, – Весна Победная!..

Уже Рейхстаг бризантами секут.

Мне душу опалила кровь последняя

До низверженья зла за пять секунд,

До завершенья боя, до салюта нашего,

Где пал последний вражеский редут.


… Над картами склонясь, седые маршалы

Седых солдат в бессмертие ведут.


И слушая в своей родной обители

Бессмертный гимн – «Священная война»,

На стареньком, видавшем виды кители

Старушка мать целует ордена.


А время набирает ускорение,

Как сны – отгрохотавшие бои…


Наденьте же нашивки за ранения,

Однополчане верные мои.


ДРУГУ, ЖЕНЕ


Надпись на книге стихов

Константина Симонова


Шла страной

Военная страда…

Чтобы лихолетье победить,

Мне Сурков и Симонов тогда

Помогли нежней и злее быть.


Я читал стихи и на пути

Сокровенно думал о тебе,

Чтоб собою быть,

Чтоб обрести

Должную уверенность в себе.


Я тогда, конечно, понимал -

Бой есть бой.

И жизнь и смерть – в бою.

И к груди сильнее прижимал

Карточку помятую твою.


Образ твой томился впереди.

Я шагал сквозь миномётный вой

С автоматом верным на груди,

Со стихами в сумке полевой.





из семейных альбомов. Ида Вениаминовна Попова – жена Л. П. Попова


«Жди меня» -

писал я под огнём.

Жил тобой в решающей борьбе…


… Вот как много сохранилось в нём -

В томике, подаренном тебе.


Май 1945 года


ДУЭЛЬ


Идёт артиллерийская дуэль.

..Рванул снаряд под самый корень ели.

И, ветви распластав, упала ель.

О как они – дуэли – надоели!


Палят без цели. Бьют по площадям.

Вслепую бьют по нашему квадрату.

То здесь султан огня, то там, то сям.

Выматывают душу у солдата.


Я слышу озорной весёлый крик.

Оглох почти, но этот крик приемлю -

Бодрит мне душу боевой комбриг:

–Не бойся, эскулап! Держись за землю!


Вдруг нимбом поднялась седая гать,

Крупнокалиберным рвануло землю с хрустом.

Я смутно начинаю постигать

Азы артиллерийского искусства.


Всё верно: непременный атрибут

Любой войны – огонь, в снаряд обутый.

Признаться, кошки на душе скребут

От этого – будь проклят! – атрибута.

Я мудро философствую: примат

Огня с металлом над живым солдатом.

А в сущности, ведь это – Дантов ад.

И, обозлившись, он, живой солдат,

В казённик вбив очередной снаряд,

Ответным бьёт, покрыв фашиста матом.


О как минуты медленно текут!

Мы на прорыв ждём нового заданья.

И вдруг -

в окоп

прямое попаданье,

Затем -

прямое -

в полковой медпункт…

Заплачет горько по убитым мать,

Счёт потеряв кровавым дням и суткам.

И вдруг, каким-то там

Вторым рассудком,

Я начинаю жутко понимать

Во всей вот в этой беспощадной мгле

Немыслимость того, как говорится,

Чудовищность всего, что здесь творится,

Нелепую жестокость на земле.

Но тотчас мысль становится острей -

Я осенён как благостною вестью:

Из наших справедливых батарей

Ударит всенародное возмездье.

Кляни себя и на судьбу не сетуй!

Я это утро с ночи сторожу.

Бегу в киоск за утренней газетой

И в ней… своих стихов не нахожу.


И я шучу: знать не бывать фортуне…

Но строфы жгут, слова-глаголы жгут.

Стихи мои!

Они страдают втуне.

Их нет пока. Они во мне живут.


***

Памяти друга – капитана медицинской

службы Сергея Алешкевича


…Застыли каски у окопной бровки.

Сигнальная ракета. Всё! Пора!

Конец артиллерийской подготовки -

Рванули наши танки на таран.


Бросок вперёд к блокированным дотам!

На флангах – миномётная пурга.

Идёт большая ратная работа -

Советские солдаты бьют врага.


И вот уже из-за черты багряной

По рации звучит издалека,

Что справа у высотки безымянной

Серьёзно ранен командир полка.


…Кипят в стерилизаторах укладки.

Часы секундам отмеряют ход.

Военной хирургической палатки

Спокойный и суровый обиход.


Людская боль и ранние седины,

И милосердье боевых подруг.

И вот вступает в смертный поединок,

В борьбу со смертью молодой хирург.

Не очень долго поединку длиться.

Здесь каждая секунда на счету.

Дерзает врач. И юная сестрица

Слова-приказы ловит на лету:

–Пинцет Пеана! Кетгут побыстрее!


Но вот внезапный залп из-за реки -

Наш медсанбат жестоко был обстрелян

Конвенции Женевской вопреки.


Хирург был ранен не на поле брани -

И попрана женевская статья.

Какой-то миг он был совсем на грани

Минуты той, того небытия,

Когда в глазах уже не мир телесный,

А пустоты разверзнутая пасть.

И нет друзей, любви, цветов и песен,

И жизни нет! И следует упасть.


Но он стоял. С гудящими висками,

С наплывами мертвящей синевы,

Уже отяжелевшими руками

Последние накладывая швы.

Он пробовал шутить: «Мотор не тянет -

Горючего не следует жалеть».

Теперь сражался он с двумя смертями,

Чтоб первую суметь преодолеть.

Преодолеть! Не допустить утраты.

Стоять! Стоять! Держаться до конца!


И вот с командирского лица

Как тень сползает маска Гиппократа.


А врач, когда свинцом набрякло тело,

Сказал свои последние слова:

–Всё хорошо… Конец венчает дело.

Он будет жить! -

И рухнул у стола.


Враг покидал израненные пашни.

Уж бой гремел у дальних переправ.

Так отдал жизнь мой друг и однокашник,

Свершая подвиг, смертью смерть поправ.




Леонид Попов. Первый орден после форсирования реки Сиваш (1943-1944гг)


ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА


«Дорогой мой сыночек, если

уж так привелось, воюй, род-

ной мой, а допрежь всего, уж

коли Родина-мать выучила те-

бя грамоте и разным наукам, да

ещё повелела быть венным док-

тором, спасай от погибели наших

воинов-богатырей, наших солдату-

шек. Только прошу тебя, ради бога,

не подходи очень близко, где стре-

ляют».

(Из письма матери Еликаниды Дми-

триевны на фронт. 1943 год.)


Бью, осатанев. Свинцом в лицо

Нас из автоматов поливая.

…В этот час пришло мне письмецо -

Удружила почта полевая.

Всё в огне -

Пожухлый сухостой,

Всё в дыму -

Берёзовость да ивость.

Будь же, будь во истину святой

Эта материнская наивность.


Всё как предназначено судьбой.

Что сказать? Нашла коса на камень.

Третьи сутки длится смертный бой.

Что скажу я, что отвечу маме?

Мама, я не лезу на рожон.

Лезет враг. Его мы покараем.

Но чего попишешь? Полк-то окружён.

Стал мой «тыл» теперь передним краем.


Мы попали в жуткий переплёт…

Вот летит стервятников армада.

Бьёт он, гад, остервенело бьёт…

В общем всё как на войне.

Как надо.

Мы врага должны с земли стереть,

А иначе – рухнет мирозданье.

Мы должны сегодня умереть

Или выполнить страны заданье.


Тут, как говорится, быть или не быть,

Раз уж ситуация такая.

Как же близко мне не подходить,

Где солдаты кровью истекают?


Я чуть-чуть сегодня поседел.

Не для красного скажу реченья -

В этом мой священнейший удел,

Высшее моё предназначенье.


Скоро будет перелом в бою -

Мы прорвёмся, грянем в наступленье…


По сыновьи голову свою

Я склоняю на твои колени.


В ГОСПИТАЛЕ ИНВАЛИДОВ

ВОЙНЫ


Хлеба и травы на полях

Цветут, где шли бои-сраженья.

А многие, кто был в боях,

Ещё лежат в госпиталях,

Как будто бьются в окруженье.


Десятки лет.

До этих пор.

В борьбе своей увековечены

И горькой славою увенчаны

Теченье жизни не в укор.

Десятки лет.

До этих пор.

А тишина плывёт окрест

В лесах, в садах, в речных излуках…

Они ж

Несут свой тяжкий крест

В привычно выстраданных муках.


Средь госпитальной тишины

Их память – огненными красками…

Они людьми окружены,

Великой Родиной обласканы.


Их фронтовая седина

В глазах хирургов отражается.

Давно окончена война.

А подвиг…

Подвиг продолжается.


***

А их всё меньше. Время, не спеши!

На площадях, встречаясь в Дни Победы,

Ведут о прошлом жаркие беседы

Седые эти наши крепыши.


С колодками, при полных орденах

На постаревших, выцветших мундирах.

Целуясь, плачут наши командиры,

Не ведавшие, что такое страх.


Тогда – в огне, в дыму сороковых -

Они не раз в глаза смотрели смерти.

Не плакали! Они дрались как черти!

Не многие теперь из них в живых.

Суров и проницателен их взгляд.

И ласков он… Не тужат ветераны!

Хотя нет-нет да вновь заноют раны.

Осколки в их сердцах ещё болят.

А в парках, в скверах буйствует сирень!

Играют дети – продолженье жизни,

Спокойное могущество Отчизны

Царит вокруг, пронизывая день.


У обелиска – молодой солдат…

И снова, вспомнив годы огневые,

Стоят, обнявшись, други фронтовые,

Задумчиво на молодость глядят.

Они «Землянку» под баян поют,

Победные вокруг знамёна рдеют.

Всё множится… А их ряды редеют,

Хотя своих позиций не сдают.


В ТОТ ДЕНЬ


Памяти Георгия Добровольского,

Владислава Волкова,

Виктора Пацаева


Не слёзы!

Нет!

Но боль земли

Сквозь наши души – биотоками…

Уже их трассы пролегли

Перед грядущими потомками.


Стремителен их крыльев взмах.

И в вечности не быть им старыми.

Дано остаться им в веках

Планеты гордыми Икарами.


И я, о чуде не моля,

Клянусь перед судьбой – Фемидою:

–Прости меня, моя земля,

Я даже смерти их завидую.


30 июня 1971 года


В ЦКБ


Б.Н.Полевому


Тяжелеем. Старимся. Тучнеем.

Но лишь пораскинешь головой -

Полевой вы! Точно.

А точнее -

Вы Борис Военно – Полевой…


Остаётесь им, пройдя сквозь годы,

Сквозь огонь бризантный, через дым,

Через безпривальные походы -

Тем же неизменно молодым.


И шагая по высотам-склонам

Дней былых,

Где дали все видны,

Остаётесь верным, непреклонным

Летописцем праведной войны.


Всё – в былом! -

Высотки да овражки,

Где вы шли до мирной борозды

От звезды солдатской на фуражке

До своей – до золотой звезды.


ПОСЛЕ КРИЗА


Тяжело из жизни уходить…

Если впереди лишь ранний вечер,

Если верой в лучшее отмечен,

Ловишь ветер осязаньем губ,

Ты -

неистребимый жизнелюб,

Чем не смог ты жизни угодить?

Тяжело из жизни уходить.


Как назло,

в окне пылают флоксы.

В этот миг себе я не солгу -

Может, просто жизнью я увлёкся?

Может, я у жизни весь в долгу?


Неужель

«не мять травы багряной»?

По Москве вечерней не бродить?

Ранний вечер… Друг мой,

очень рано…

Тяжело из жизни уходить.


Рвётся нитка трепетного пульса -

Я уже в небытие лечу

И кричу:

–Не падай, не сутулься,

Не к лицу

Сутулиться врачу!


ДРУГУ – ПОЭТУ


От всякой скверны душу вычистив,

На мысли той себя ловлю:

Люблю твой стих афористический,

Поэзию твою люблю!

Строку до боли напряжённую,

Звенящую, как тетива,

И душу, факелом зажжённую,

И во плоти – твои слова.

Читаю – и готов на лучшее,

Что можно на земле свершить.

И горд за родину могучую,

Где довелось с тобою жить.

Готов во всех грехах раскаяться

Перед собой, перед людьми -

Сердца их настежь раскрываются.

Ты их в строку свою возьми.

И если стих не очень быстро дан,

Не никни светлой головой.

Уж я то знаю, как он выстрадан

И слит с народною судьбой.

Иди ж тропою неизведанной

Пускай она, строка, звенит.


Поэзии навеки преданный

И твой до гроба -

Леонид.


ИЗ ПИСЬМА ДРУГУ


Уже зима, как видишь, на носу.

Я вспоминаю вновь твою больницу,

Твой кабинет. И тихую денницу

Над окнами. И тишину в лесу.


Который год ты служишь на селе,

В глубинке той, родной и стародавней,

Где, как в Кижах – наличники и ставни,

Где добрый хлеб родиться на земле.


Где кряду, почитай, десятки лет

Ты хлеборобов на селе врачуешь,

В своей больнице днюешь и ночуешь,

Встречаешь голубеющий рассвет.

Завидую, по правде говоря,

Твоим заботам и твоим тревогам,

Полям, хлебам, просёлочным дорогам -

Страничкам твоего календаря.


Коллеги с доброй шуткой нарекли

Тебя – по праву – земским эскулапом.

Привет твоим ухоженным палатам,

Где пахари здоровье обрели.


Где эта дань тебе лишь по плечу -

Нести сельчанам радость исцеленья.

И тянутся соседние селенья

К тебе большому сельскому врачу.

И я, по правде, очень, очень рад,

Что ты теперь Заслуженный России,

Что вопреки годам, ты в полной силе,

Мой дорогой районный Гиппократ.


***

Э.Н.Дадиани


Спасительный рассвет тихонько близится.

И Герман здесь. Он жизнь отвоевал.

И ночь ушла девятым валом кризиса, -

Как говорится, – кризис миновал.


Недуга беспощадная материя

Ушла во мглу. И тихо, и сполна

Пульсирует височная артерия,

Дыхание – как нежная волна.


А ночь врача как подвигом отмечена.

Хвала ему нисколько не нужна -

Лежит спокойно молодая женщина

Уже в спокойный сон погружена.


А были ночи тяжкими, бессонными

И мирозданье было как в аду…


…И вот рассвет с больничными газонами.

Берёзы просыпаются в саду.


ВОЗОБЛАДАЕТ РАЗУМ


…И совершил рывок

В надлунный мир,

И подступил к везувиям.

Но что Везувий? -

Огненный плевок!

Он не сравним

С продуманным безумием…

Егор Исаев


Заря в рассветной поредевшей мгле

К излучине реки подходит близко…

Стою, спокойный, возле обелиска

И думаю о мире на Земле.


Я здесь прошёл через огонь и дым,

Через людские боли, скорбь и через

Седую смерть, которая ощерясь,

Во тьме чернела черепом пустым.


Сквозь свастику взирала на меня.

И на солдат, что шли во имя мира,

Да, именно! – Они во имя мира! -

В пучину шли металла и огня.


И верили -

Наступят времена! -

И, может быть, не в час один, не разом,

Придёт оно:

Возобладает разум -

На смену грому грянет тишина,

Наполненная радугой ветров,

Дождями,

солнцем,

пеньем птиц,

кипеньем

Металла для станков,

сердцебиеньем

Земли спокойной,

гулом тракторов.

И спелостью янтарно-восковой

Прозреют зёрна на волнистых нивах.

В людских глазах задумчиво-красивых

Мир отразится -

Вещный и живой.


Не будут знать грядущего творцы -

Ни злого рока, ни судьбы фатальной!

Ни взрывов бомб, ни койки госпитальной! -

Лишь строек рукотворные творцы.

И сгинет дух,

что над Землёй смердит

Останками коричневой заразы.

И канет в Лету гнилостный маразм.

И день придёт! -

Восторжествует Разум

Народов мира.

Разум победит.


КОНТУЗИЯ


Ударило!.. Рвануло многотонной.

И тишина… Как грохот – с высоты…


И вот уже стонавшие не стонут,

А в лютой жажде раскрывают рты.


И брызгами – перед глазами сразу

Круги, как золотые пятаки.

Лежу. И ставлю сам себе диагноз

С прогнозом: «Слава богу – пустяки…»


Смотрю: синеет небо над Россией!

В какую-то минуту забытья

До капельки всё вспоминаю я:

Зовётся в медицине «амнезией» -

Исчез во мгле кусочек бытия.


Забыл?!

Солдату делал перевязку!

Где край передний? Где КП? Где тыл?

Смотрю на зеленеющую ряску.

И понял, что не всё, не всё забыл!


И рад до слёз: качаются ромашки

У самого, как говорят чела!

По-деловому бегают букашки,

В цветке уже работает пчела!

А муравейник!

Суета, тревога -

Попорчены немного этажи.

Но весело: контуженных не много!

Вот черти! -

Исправляют блиндажи!


Не знаю – далеко ль до медсанбата?

Ещё разок качнуло шар Земной.


И бережно несут меня ребята -

Солдаты,

Забинтованные мной.


СВЕТ

ДАРУЮЩИМ


М.Л.Краснову


Рассвет поблек. Река мерцает мглисто.

Плывя, не вижу радуг на весле.


И вот пришёл я к другу окулисту

И говорю:

–Коллега, я ослеп.

Быть может, не совсем.

В душе – сквозная

Тоска-юдоль по красоте земной.

Пока терплю. Пока жена не знает,

И сам пока не знаю, что со мной.

Не вижу даль,

зарю,

траву колючую,

Росистый луг, куда хочу бежать.

Рассвета нет.

И по такому случаю

Пришёл к тебе консилиум держать.

Польщу:

–К тебе, к светиле – офтальмологу!

А он – светило – скальпелем звеня,

Сказал:

–Глаза беречь бы смолоду. -

И принялся обследовать меня.

Проверил он в своём обычном стиле

Глазное дно… И по глазному дну

Прочёл мои пути – перепетии:

Бессонницы, контузию -

войну…


И понял всё.

Мудрил насчёт прогноза,

Вертел очки, прищуривал глаза.

Затем по-свойски, нарочитой прозой,

Запанибрата вроде бы сказал:


Ну, антропос, нам хныкать не годиться,

Смотри оптимистичнее на жизнь!

Не кисни. А пока давай в больницу,

Ко мне – в глазное, батенька, ложись.


Уже не видя мир обетованный,

Я лёг в больницу. И в больнице той

Был начат бой с непрошеной, незваной,

Быть может с неизбежной слепотой.

Тяжёлый бой – не на живот, а на смерть.


Коллега мой кудесничал, ворча.

И стало ясно -

Слепота подвластна

Возвышенному замыслу врача.

Он был то злым, то ласково-шутливым

Ночами, днями памятной весны.

А я как будто так, со стороны

За вдохновенным наблюдал порывом.

В борьбе с какой-то схемой обветшалой

Порой казалось – он сошёл с ума…

Но нет! Не то! – Поэзия сама

В руках его, в душе его дышала!


И вот уже решающий момент

Он шёл – в который раз! – дерзая снова,

Почти на риск! Почти в эксперимент!

С согласья, разумеется, больного.


Ещё во тьме я открываю веки.

В огне моя пылает голова.


-Повязку снять!


Мне не забыть во веки

Пронзительно-тревожные слова.

Они звучат, как в величавом гимне:

–Сейчас…

увидишь…

светлые…

круги…

Спокойно, мой коллега…

Помоги мне…

Ведь я почти у цели. Помоги! -

И вот свершилось!

Надо мной спокойно

Струится воздух, свеж и ноздреват…

В какой-то миг всем существом я понял:

Весна! Я начинаю прозревать!

Она уже врывается в палаты.

И луч струной скрипичною поёт.

Не чудо, прозренье Иоланты -

Свершается. Прозрение моё!


Я вижу лица,

Буквы на таблице!

Я вижу даль.

Я вижу всё, что ближе.

Я вижу,

Как котёнок лапу лижет,

Изящно растопырив коготки!

Я вижу тень!

Строфу!

Обложки книжек!

И трепетную женственность руки!

Я вижу,

Как фонтан цветастый брызжет,

Я вижу,

Как бежит мальчишка рыжий,

Как девушка -

красивая -

спешит!

Как тополь пух серебряный пушит!

Как синий вечер изумлённо замер

За кронами светящихся берёз…

И щёлкаю я мокрыми глазами

От безупречных, от счастливых слёз.


За всё!

За день пронзительно – лучистый

И за рассвет, дымящийся и мглистый,

И за грозу!

За радугу над лугом,

Повисшую в закате полукругом.


За птичий взлёт над лесом поутру -

Пою ваш труд, коллеги-окулисты,

Пою земной ваш,

Лучезарный труд!


***

Огнём (во сне) из амбразуры дзота

Прошило балку, ослепило дол…


…И вот дышу я закисью азота.

Вливают внутривенно промедол.


И тотчас наступает невесомость.

Как некий космонавт я в ней плыву.

Плыву, плыву. Одолеваетсонность.

(Всё это происходит наяву?)


Не блажь какая! Не души наитье!

А боль – хоть впору пой заупокой,

Хоть вой: коллеги! Чертушки! Спасите!

Они, коллеги, держат смертный бой.


И вскоре боль глубинная тупеет.

Мерцанья нет, но миокард дрожит.

Я думаю: чего же я успею,

К больничной койке надолго пришит?


Весь путь свой вспоминать я начинаю.

О как мне искупить свои грехи?

Кому пишу? Зачем я сочиняю

Свои исповедальные стихи?


***

Забыть…

Забыть?

Наоборот!

В висках кроваво

Бьётся полночь…

Ах, мне вернуться бы на фронт,

Чтоб оказать

Солдатам помощь,

Которые по этот день,

В течение десятилетий

Лежат, беспомощны, как дети

По эту ночь, по этот день.

Герои праведной войны,

Святые мученики века.

Над ними где-то светит Вега

Не нулевой величины.

Они без ног, они без рук,

С осколочно-разбитым зреньем

Живут в далёком озаренье

Своих друзей, своих подруг.




из литературных дневников Л.П.Попова, 1976 год.


***


Когда, склонясь над фронтовой тетрадкой,

Я эту память горькую пою,

Бывает так -

смахнув слезу украдкой,

Я думаю, что я ещё в строю.

Что здесь

И вдохновенье и наука,

Земля и заповедные края,

И вера в жизнь,

И боль моя, и мука,

И исповедь горчайшая моя.


***

По балке разбитой и голой

Мортиры далёкие бьют.

Тревожно-ночные глаголы

Мне снова уснуть не дают.


Пытаюсь подняться повыше -

Откуда все дали видны

(Мои дневниковые вирши

Увы, никому не нужны).


Пред тайной загадкой тупею.

Однако, ей-богу, не лгу:

Чего-то, боюсь, не успею,

Чего-то уже не смогу.


Но всё ж хоть с одышкой, шагаю

До N-ской своей высоты.

Пока что мосты не сжигаю.

Не жгу за собою мосты.


НОЧНЫЕ

ГЛАГОЛЫ


Откуда терпенье берётся

Вести изнурительный бой -

Бороться,

бороться,

бороться

Бороться с самим же собой?


А кроме? Чего же осталось?

Чего не избыть, не забыть?

Такая собачья усталость,

Что в пору по-волчьи завыть.


Почти с отрешённою силой,

Как в грохоте бьющихся льдин,

С ночною своей гипоксией

Борюсь я один на один.


Какая нелепая штука -

Себя самого утешать!

И странно: не дико, не жутко,

Хотя уже… нечем дышать.

Хотя уж сбивается с ритма

Уставшее сердце моё.

И систола будто бы рифма

В груди диссонансом поёт.

Такого нелепого факта

Никак я понять не могу -

Душой исходить от инфаркта,

Когда ты пред жизнью в долгу.

Пред всем, что бесценно и свято

На этом тернистом пути,

Пред тем неизвестным солдатом,

Что в битве не смог я спасти.


Наверно по этой причине

В башке созревает экспромт:

Уж лучше б в былую пучину,

Уж лучше б вернуться на фронт.


К переднему краю поближе,

Где льётся солдатская кровь.

Я вижу,

я вижу,

я вижу

Мои сновидения вновь.


***


Мне кажется, я в суть вещей проник,

Таящихся во мне, увы, подспудно.

И с неких пор, не я веду дневник,

А он ведёт меня дорогой трудной.


Но радостной воистину вдвойне!

Ведь каждый час, что не напрасно прожит,

Что может быть священней и дороже -

Как явь, как сон, как память о войне,


Как ратный бой, как мирный небосклон

В духмянной дымке дремлющих черёмух

И рокот тракторов со всех сторон,

И пенье птиц в лесных своих хоромах.


Тогда я верю: да! Оно грядёт,

Грядёт, так называемое счастье,

Как соучастье в доброте придёт

И снова вспыхнет стих мой в одночасье.


И вот – стихи в моей ночной тиши!

Они, увы, порой чуть-чуть заумны.

Но в них (клянусь!), как исповедь души -

Мои слова, мои дела и думы.

Пусть скромные… Не в этом суть! Но как

Не ложную понять святую скромность?

Ведь в жизни совершается и так:

За скромностью – уже сама огромность.


Огромность наших помыслов и дел,

Огромность мысли, как большого чуда.

Я б высшего удела не хотел -

Причастности к добру, живу покуда.


Пока дышу, пока стихи пишу,

Лопачу память – радости и беды

В душе своей, что было ворошу,

Пласты вздымаю из живой легенды.


Но надо знать – слова пустые мстят.

Пишу лишь суть. Даю обет при этом.

Иначе все друзья мои – поэты

Мне суесловья сроду не простят.

***

Какая-то неведомая сила

Минувшей этой ночью осенила -


Мгновение… Ловлю себя на мысли -

О, господи, уж я – не эгоист ли?


Барахтаюсь. Карабкаюсь. Пытаюсь

Остаться. Выжить. Блефами питаюсь -

Какое блюдо! – Тюря из иллюзий!…


Но по-пластунски я ползу на пузе


До той последней, до моей высотки,

Где в шрамах высятся берёзоньки-

красотки.


А там, глядишь, протягивают руки

Соратники,

военные подруги,

Живущие ещё однополчане

И даже те,

Кто в каменном молчанье…




Леонид Попов с дочерью Людмилой


***

Всем ясноглазым и красивым,

Что нас сменяют на посту,

Хотел бы я изречь,

Как символ,

Свою заветную мечту -

Вернуться вспять,

Чтоб одержимость

Во всех моих мечтах жила,

Чтоб постоянная решимость

На добрые дела вела.

Дерзать!

Не чахнуть в канители.

А коль она гнетёт – гони!

Предать анафеме безделье,

Бездарно прожитые дни,

Бездумно проведённый вечер,

Бессонно прожитую ночь.

И крикнуть: «Homo! Человече!

Ты должен сам себе помочь.»

В застольях званных и незванных,

Кто от христова рождества,

Припомнить всех своих Иванов,

Увы, не помнящих родства.

И тех, кто в страшную годину

Своею дружбой полонил,

Свою, огню подставив спину,

Тебя от пули заслонил…


ВСЁ ДУМАЮ


Всё думаю, – как бес попутал, -

И эта мысль всегда со иной:

Как зыбка истина, что будто

Ничто не вечно под луной.


А красота? В насущной сути,

Она, как в древние лета,

Вы сомневаться не рискуйте -

Она, – извечна, – красота.


Она как солнышком омыта,

Как в небе резвые стрижи.

Лишь при условии, что мы то

Не пошляки и не ханжи.


Вот девушка стоит под веткой,

Вся в знойных зайчиках-лучах,

В ресницах под ажурной сеткой,

С платком ажурным на плечах.


В простые туфельки обута,

Стоит, задумчива, она,

Как будто смущена, как будто

Своей красе удивлена.


ПЫТАЮСЬ ВНЯТЬ


Пытаюсь внять

Земле и небесам.

Себе пытаюсь внять

И добрым людям.

Что, в сущности,

Я должен сделать сам,

Чтоб день светлел

В круговороте буден.

Чтоб явь была

Как сад в ночной тиши,

А ночь была

Души отдохновеньем.

Сиди не только

Дневники пиши,

Пиши поэму

С дерзким вдохновеньем!

Чтобы превыше

Ты сам дерзал,

Пронзая время зреньем,

И чтобы ты был

Хоть чуточку – поэт,

Поэт

В непреходящем озаренье.


***

Ищу великодушия.

Оно

С тоской моей души сопряжено.

С надеждой на грядущее живёт

В глубинных параллелей и широт

Моей Земли и Сердца моего.

Ты лишь окликни, позови его!

И вот, оно, грядущее, грядёт.

Оно, как явь в ночи, произойдёт.

И нет тут ни просчётов, ни тщеты.

Ни духа безысходной нищеты.

Лишь светлое, вселенское звено -

Само Великодушие! -

Оно!..

О, люди, заклинаю вас,

поверьте:

Оно, Великодушье, выше смерти.

Оно, как всеглубинное прозренье -

Ко всем чертям,

Ко всем смертям -

ПРЕЗРЕНЬЕ.

И, может быть, бездушию на зло,

Оно -

Моей натуры ремесло…


***

Конец июня. Тихо вечереет.

Увял цветок на скошенной траве.

А в голове необратимо зреет…

Необозримость мысли в голове.


Перешагнул как маленький порожек

Я этот день.

И в Лету канул он.

О как он просто пережит и прожит

В легенде нескончаемых времён.


А мир огромен в дорогих мне лицах,

В глазах людских – и небо, и поля…

Потом – подспудно – прице во языцах, -

Я что-то жду, надежды затая.


Летят мои нелёгкие мгновенья.

Минувшее, как сказки наяву.

И что ни час – то звенья,

звенья,

Звенья слагаемых, в которых я живу.


Погасли тихо солнечные блики,

Как в изумруде на густой листве.

Повеял ветер запахом клубники,

Увял цветок на скошенной траве.




Супруги Леонид и Ида Поповы. 1941 год, перед отправкой Л.Попова на фронт.


***

Весны наступающей слышится шелест.

А дождь моросит по палатке брезенчатой.

Не ясно – не тоя откуда пришелец,

Не то я – отшельник в избушке бревенчатой.


Небесная роздымь плывёт над полянами

И почки взрываются будто от роздыха.

А я всё барахтаюсь с дальними планами,

Но мне не хватает насущного воздуха.


Как дня не хватает, как хлеба насущного…

А в памяти образы – будто бы амфоры,

Плывут-наплывают от сада Нескучного.

Но ночь не проходит (хоть ночь бы!)

Без камфоры…


И всё же – я верую! – зёрна прогреются,

Хлеба прорастут, зеленя заколышутся.

До боли сердечной к рассвету поверится,

Что как-то раздышется, что-то напишется…


ЭКСПРОМТ

ИЗ БЫЛОГО


Я хочу, чтоб знали Вы об этом -

Так случилось, что на этот раз,

Я почти что сделался поэтом

И, как видно, только из за Вас.


Будь бы я художник, я б в картине

Воплотил полёт своей мечты -

Сколько в Вас слилося воедино

Самобытной светлой красоты…


Сколько умной красоты во взоре,

Трепетной пластичности в руке,

Женственности нежной, о которой

Не сказать никак в одной строке.


Эти ж строки с первобытным жаром

Вспыхнули экспромтами во мне.

…Было б самым лучшим гонораром

Встретить Вас одну, наедине.


Но, увы, по всем приметам судя,

Не поймать счастливую звезду.

Мы ведь с Вами люди разных судеб.

Этой встречи я совсем не жду.

Просто я в плену у южной ночи…

Но сейчас, по правде говоря,

Ради Вас навек запомню Сочи

Первой половины сентября.


На минорный лад в душе настроен,

Я немножко сердцем изнемог,

Неким платоническим героем,

Оказавшись здесь, у Ваших ног.


Дм.Кедрину


Умом, душой и верой светел,

Прозрачен до корней волос,

Ты сам «всем существом в поэте»

Не смог ответить на вопрос.

И я, на горе иль на радость,

Перед собой не согрешу,

К высоким музам не причастен,

Как неприкаянный брожу.

Иду-бреду по травам росным

И слышу-вижу -

вот она!

Вся философия вопроса

Во мне самом -

обнажена.

Болит она! Живёт! Страдает!

И вопрошает! И кричит!

От отрешённости рыдает.

От просветлённости – молчит.


МЕЛОДИИ


Предгорья, заводи, мосты…

Звучат мелодии над ними

От «Безымянной высоты»,

Вплоть до пассажей Паганини.


И в послегрозовой тиши

У стен кровавых медсанбата

Как исцеление души

Всплывает «Лунная соната».


В непостижимости большой

Плывут те звуки убыстрённо.

Всей обнажённою душой

Приемлю я их обострённо.

И в полудрёме, в полусне,

Как сердцу горькая услада

Звучит элегия Массне

За гранью дальней канонады.

Почти до боли и до слёз,

(Отнюдь не слёз сентиментальных,

А тех, что по коре берёз

Струятся тихо в далях дальних).


Затем – торжественный… хорал.

Плывёт в неброском полусвете.

Я не на шутку захворал

Звучанием хоральным этим.


Раскис? А в чём моя вина?

Но как в суровую годину -

Звучит «Священная война»

И я опять в строю едином.




Леонид Попов с товарищем до войны.


ЛУННАЯ

СОНАТА


Снаряды, словно огненные слитки,

Под-над землёй… И взрывы вдоль реки -

Эресы бьют… Мортиры бьют… Зенитки…

На бреющем проходят «ястребки».


Возмездие вершит «одна шестая»

И бог войны – на тысячи стволов.

И мы стоим, от устали шатаясь,

У наших хирургических столов.


Не в клинике, известной на Арбате.

Теперь нам раем кажется Арбат!

Здесь хирургия наша – в медсанбате,

В развалинах развёрнут медсанбат.


В ногах – железо, черепицы груды,

Вокруг – окаменевшая печаль.

И кажется великолепным чудом,

Здесь чудом сохранившийся рояль.

Сыграть на нём бы как-то на досуге.

Но снова бой – и снова недосуг.

Гудит земля по всей её округе.

И снова, снова раненных несут.

Ни роздыха, ни воздуха лесного,

Лишь кровь и кровь – в расщелины полов.

И мы стоим – какие сутки! – снова

У наших хирургических столов.


То был итог. Конец войны. Вершина!

Последняя военная весна!


И нас в ту ночь внезапно оглушила

Волной нахлынувшая тишина.


Та тишина, что не убить набатом.

Она плыла в немую вышину.

И раненные слушали солдаты

Неслыханную эту тишину!

Как музыку! Как свет! Как откровенье!

Как вздох далёких ласковых подруг…

Присел устало за рояль трофейный

Ведущий медсанбатовский хирург.


И как бы в дань нелёгким этим годам,

До спазма в горле радостен и горд,

Он пальцами, пропитанными йодом,

На пробу взял возвышенный аккорд.

И стал играть он раненным солдатам,

Для них, для них -

для раненных солдат! -

Не что-нибудь, а «Лунную сонату» -

Одну из потрясающих сонат.


Ещё вчера моей военной лирой

Владел лишь Марс, ведя в огонь,

и вот -


Над страшными руинами, над миром

Соната величавая плывёт.

И ту сонату слушают солдаты,

Как Родину при шелесте берёз,

Как Ленин слушал «Аппассионату» -

Самозабвенно, искренне, до слёз.

А врач играл, спокойный и красивый.

Достойные хирурга своего,

Солдаты с окровавленных носилок

Смотрели как на бога, на него.


Застыли звёзды над погибшим городом.

Живою жизнью ночь напряжена.

…Звучит финал. Последние аккорды.

И снова в медсанбате – тишина.


Седой солдат, держась за подоконник,

Сказал при всех, не пряча влажных глаз:

–Спасибо вам, товарищ подполковник,

Затихли раны… Полегчало враз…


Поётся в песне: «Где ж однополчане?»..

Ушли в запас военные врачи.

Иных уж нет. Но лунное звучанье

По-прежнему в ушах моих звучит.

Иной раз встретишь боевого друга,

И думаешь: «Пора бы всех собрать

И попросить ведущего хирурга

Ту самую, ту – Лунную сыграть».


ЦИКАДЫ


Из сонма жизней

соткан этот звон.

Иван Бунин


О как бы написать мне про цикад!

Они, цикады, век меня волнуют.

Лишь загрустит дымящийся закат -

Они заводят песенку сквозную.


И как они поют и как звенят!

О чём звенят -

понять не очень просто.

Порой мне кажется, что про меня,

В далёком прошлом

сельского подростка.


Про что-то сокровенное,

про ночь,

Исполненную красоты вселенской,

Когда «своей дремоты превозмочь»

Не в силах я,

про светлый образ женский…


А может, про тревогу той поры,

Когда в чаду военного угара

Цикад я слушал у Сапун-горы

В ночи,

К исходу третьего удара.

Как после миномётного огня

Они – неоглушённые – звенели

Вокруг меня,

где плавилась броня.

И надо мной,

где звёзды зеленели.


Где – помню, помню! -

В круторылый танк

Метнул солдат

Последнюю гранату -

И сам упал.


Я полз к нему в овраг

И раны перевязывал солдату.

А он, солдат, планиду не корил

И, слыша гул ушедшей канонады,

Нет, не стонал, а тихо говорил:

–Послушай, доктор, как звенят цикады…


Идут года.

Уже не про меня -

Про лунные, про чуткие ладони

Они – цикады – всё звенят,

звенят

В Загорске,

в Сочи,

где-то в «Тихом Доне».


ГДЕ ТЫ, ЛЕНА?


Лене Лихачёвой, санинструктору

209-го истребительно-противотан-

кового артиллерийского полка


Вновь припомним рубежи и даты…

Как в далёких ротах и полках

Умирали храбрые солдаты

У девчонок милых на руках.


Сколько было этих добрых рук-то?

Память их доселе сберегла.

Лена, батарейный санинструктор,

Где теперь ты? Как твои дела?


Прошлое всё ярче и острее.

Артогонь… Разбитое село.

Голос командира батареи:

«Санинструктор ранен… Тяжело».

Огневой расчёт спасён тобою,

Зубы сжав, ведёт смертельный бой.

Моё приказ оставить поле боя

Был тогда не выполнен тобой.


Мысленным те дни окину взором,

И живут как всполохи во мне

Дуванкой, Мекензиевы горы,

Ближний бой от бухты в стороне.

…Я живу. Тружусь. Пишу. Старею.

Голова моя уже бела.

Лена, санинструктор батареи,

Где теперь ты? Как твои дела?


У КАРТИНЫ

НЕИЗВЕСТНОГО ХУДОЖНИКА


Чья кисть касалась этого холста? -

Солдат, рванувший гимнастёрки ворот…

Распорота снарядом высота

И божий мир

Напополам распорот.


А он, солдат, как будто в землю врос,

Стоит огромный, плечи в развороте,

Высок, голубоглаз, русоволос -

Живая память матушке-пехоте.


Висок осколком искоса пробит

И сбился бинт на раненой ключице.

Мне кажется, что сквозь присохший бинт

Кровь у солдата до сих пор сочится.


Жестокие мазки.

Не сокрушить

Ту боль мою, которой нет придела -

Быть может, я

Не всё, что нужно сделал,

Чтоб он, солдат, тогда остался жить.


ГДЕ ТЫ, ЛЕЙТЕНАНТ БРАГИН?


Чтоб вспомнить всех,

Хмельной не надо браги нам.

Суровых дней героику пою.

Я вспоминаю лейтенанта Брагина

И молодость военную мою.


Последние эрессы кинув с берега,

Враг уходил под за внутренний обвод.

Этапные бои у Кенингсберга -

Здесь завершался огневой поход…


Его внесли на жухлой плащ-палатке,

Пронизанного очередью пуль.

А он шутил, что всё-де мол, в порядке,

Что в рай отправлен вражеский патруль.


Лицо его как будто бы из мрамора,

Глубокой отливало синевой,

А он острил:

–Обуйте в шину Крамера,

Я снова в бой, не бойтесь – я живой!..

Друзья мои! На мужество равнение!

Катюша, санинструктор, не реви…

Хочу понять – смертельно ли ранение?

И думаю: не умирай, живи…

А враг давил огнём предельной мощности,

Творился на земле кромешный ад,

Смешалось всё, и никакой возможности

Мне с Брагиным пробиться в медсанбат…


И чтоб у смерти лейтенанта вырвать

И веру в жизнь увековечить в нём,

Решил я лейтенанта оперировать

Здесь, на КП, под проливным огнём.


Сказали б мне мои коллеги-скептики,

Что принял я решенье сгоряча.

Здесь никакой классической асептики -

Лишь сумка полевая бригврача,


Лишь вера в человеческое мужество,

Увенчанное славой боевой,

Лишь трудное врачебное содружество

С доктриною военно-полевой.

Мы шли всё дальше по дорогам выжженным,

Теряя след товарищей в пурге.

И вот письмо с единым словом -«Выживем!»

От Брагина пришло из ППГ.


Для нас, врачей, светлее нету чаяний,

Превыше дел и устремлений нет,

Чем бой за жизнь ребят таких отчаянных,

Порой безвестных вестников побед.


Идя сквозь годы, помним мы о раненых,

Их подвигах на боевом пути.

Мы будем вечно благодарны Брагиным

За то, что привелось нам их спасти,


Солдатам нашим, Фронтовому Воинству,

Всё вынесшему на своих плечах,

Всем, кто помог возвысить нам достоинство

И звание военного врача.


ПАМЯТЬ


Коль был в боях,

Наверняка ты

Запечатлел до этих дней

Блиндаж нехитрый в три наката,

Утробный рокот батарей


И гул земли, идущий снизу,

Под настом где-то, под углём,

И ту расплюснутую гильзу

С коптящим мирно фитилём,

И снега вздыбленную заметь,

Песок, что струйкой – по стене…


Жива, неистребима память.

Она – вовне.

Она – во мне.

Как след кровавый на лыжне,

Как росчерк пули на броне.


АВТОГРАФ


Когда, склонясь над фронтовой тетрадкой,

Я эту память горькую пою,

Бывает так -

смахнув слезу украдкой,

Я думаю, что я ещё в строю.

Что здесь

И вдохновенье, и наука,

Земля и заповедные края,

И вера в жизнь,

И боль моя, и мука

И исповедь горчайшая моя.


МЕДСАНБАТЫ


Гореть душа не перестанет.

Забыть вовеки не смогу

Палатки с красными крестами

На окровавленном снегу.


О, эти странные «больницы»!

Рукой подать – передний край.

Больницы, где вокруг – бойницы,

Немолчный орудийный грай,


А рядом крякают снаряды,

Да так, что гул стоит в висках.

А в медсанбатах?.. Здесь – порядок!

Как будто в танковых войсках.


Конечно, доктора – не в касках…

У хирургических столов

Они в традиционных масках

Рукотворят без лишних слов.

Рукотворят!.. И дни и ночи,

Когда свистит бризантный град,

Когда снаряд не очень точен,

Рукотворят! Рукотворят!


В нещадной этой круговерти

И у Днепра и на Дону

Они с коричневою смертью

Ведут священную войну.

Белохалатые герои,

Не первый выдержав удар,

Спасают собственною кровью

Героев ратного труда.


Когда мой смертный час настанет,

И то забыть я не смогу

Палатки с красными крестами

На окровавленном снегу.


***

Кружились головы слегка у нас.

Болтанка жуткая была.

А под крылом качался Каунас -

Его седые купола.


Дымились дальние окраины,

Уже плыла навстречу ночь.

А там – землянках сотни раненых,

Которым должен я помочь.


Ни поля, ни полоски узенькой

Не видно в порыжевшей мгле,

Чтоб приземлиться «кукурузнику»

На огнедышащей земле.


Метались мы под звёздным куполом.

Пилот пытался всё шутить.

А тут зенитка нас нащупала

И стала крылья решетить.


Куда ни сунься: трассы-ниточки!

Мы будто в огненном мешке.

Пилот, перехитрив зенитчиков,

Бросает самолёт в пике.


Какое будет приземление?

Нещадно гаснет высота…

Ещё всего одно мгновение -

И мы у красного креста!


С разлёту плюхнулись у озера.

Наш «кукурузник», как со зла

Поддал изрядного «козла»:

Мы сели! – Два небитых козыря.


Я до рассвета оперировал,

Ни разу не сомкнувши глаз.

И мне заправски ассистировал

Мой юный, поседевший асс.


Мы чаем напоили раненых,

По чарке водки поднесли.

Постели каждому заправили.

А тут и наши подошли.


Той ночью, крепко в память врезанной,

Солдат я слушал голоса…


Горят в моей душе истерзанной

Их благодарные глаза.

Февраль 1945 года


ЗАПИСЬ ВО

ВРЕМЯ УЧЕНИЙ


Не угрожаем никому войной.

Баталия идёт меж «красных» – «синих».

Высотки безымянные России

Как память о войне – передо мной.


На стыке двух соседних батарей

Посредничаю. Вводные комбатам

Даю, чтоб дело кончить поскорей -

Ведь бой рассчитан по часам и датам.


Затем шагаю на КП сквозь дым.

Он будто дым отечества над нами.

И день овеян сказками и снами,

И я шагаю снова молодым.


Деревни среднерусские!

Они

Мне сельщину мою напоминают.

Бреду… Дворняги равнодушно лают.

Так лаяли дворняги искони.

В репьях у них лохматые зады.

И тявкают так – для порядка вроде.

Берёзки – как девчата в хороводе.

От знойных яблок ломятся сады.


Раскрашены наличники окон.

Куда ни глянь – знакомые предметы.

Воскресный день. Народ у сельсовета -

Здесь обсуждают о земле закон.


В повестке: сбережение земли,

Кормилицы, политой кровью нашей,

Первоосновы нашей – наших пашен,

Что вдаль до небосклона пролегли.


О, сельщина!

Мне не забыть её!

Отсюда род мой – коренной и древний.

Деревни, мои милые деревни,

Предание, святилище моё!

Здесь люди с чистой совестью живут.

Пасут стада. Возделывают землю.

Мир на земле как должное приемлют.

И всяческий фрондёрствующий люд

Издревле паразитами зовут.


И поделом. Ей-богу, поделом!

Они правы. Крестьянский род глубокий.

Народ зовёт их: сеятели, боги.

Им и судить. Они правы добром.


…У запылённых танковых колонн

Они солдат встречают хлебом-солью.

А девушки села своей красою

Уже берут дивизию в полон.

…Прощальный залп на ближнем рубеже,

Как упрежденье вражьего удара.

Живите, сёла!

Чуткие радары

Бессонно, день и ночь, настороже.


***

Нет испытанья более жестокого:

Вот благо тщится человек свершить,

А жизнь, простите, – мордой об шесток его,

Об стол… Да в кровь… И нету мочи жить!

И я кричу:

–Не замки строй воздушные,

Не будь доверчив, милым простаком,

Пока средь нас живёт порой бездушие

Корысть и зло в обличие людском.


***

Порой и пустяку не сбыться…

Стоишь у запертых дверей.

И не пробиться, не пробиться

Через кордон секретарей.


На заявленьях – буквы куцые

И подписи не разобрать.

На заявленьях резолюции

С бездушным словом – «отказать».


В какой-нибудь там бухгалтерии

Стоишь, не ведая вины.

Ведь у тебя свои критерии

Добра и зла. Ты – из войны.


А сердце что? Оно – ранимое.

Оно уставшее. И тут -

Обиды явные и мнимые,

Чёрт подери, тебя гнетут.


Ты прибегаешь к чародейке-совести,

В неведомое мысленно плывёшь,

Плывёшь в ночной бессонной невесомости

И никого на помощь не зовёшь.


Как трубный зов во сне! призывы зычные:

–Добро и зло умейте различать…

Вопит во мне моё косноязычие,

Сам крик души -

Бездушье развенчать.


СЛУЧАЙ

В МЕТРО


Июль. Жарища. Станция метро.

Вхожу в его просторное нутро.

Как не бывало городского зноя -

Прохлады дуновение сквозное.

А в мраморном, как сказка, гроте-зданье

Бушует всенародное свиданье.

Вокруг глаза – всё больше голубые,

С глубокой поволокою, любые:

Сирень – глаза, сапфиры и агаты.

О как они цветами глаз богаты -

Все эти лица,

лица,

лица,

лица -

Богатство лиц – лицо моей столицы.

И всё как есть – в стремительном движенье -

Само, – в движенье, – жизни отраженье.

Баулы, чемоданчики, пакеты,

Цветов благоуханные букеты.

На вихревом, как ветер, перегоне

Смотрю -

Чем люди заняты в вагоне…

Одни сидят, прикрыв глаза, мечтают,

Другие же, читать предпочитают,

Листают книжки в такт стальным колёсам

Про даль степей, про облако над плёсом…

И вдруг (да, вдруг!) узнал я по обложке, -

Глаза, как зорьки, – зорки и тихи,

Та девушка, что платьице в горошке,

Мои читает (да, мои!) стихи.

В её лицо я вперился глазами,

Притих, как суслик, притаился, замер…

Бежит вагон, покачивает зыбко.

Страдает нетерпение моё -

Я жажду, тщусь прочесть её улыбку.

Прочесть глаза и губы у неё,

Почуять пламень в сердце

Или стужу,

Когда на свете ничего не жаль.

Постичь её нетронутую душу,

Иль женственную нежность и печаль.

И я лицо у девушки читаю

И по лицу себя прочесть мечтаю,

И всё слежу, слежу, слежу опять.

Проехал лишних станций целых пять.

Но вот -

В глазах восторг и … безразличье

Ужель гнетёт её

Косноязычье?

Затем слеза, – по радужке, скользя, -…

А это значит -

Не писать нельзя.


ЧЕЛОВЕКА

СЛОВОМ

РАНИЛИ


Помню: на одном собрании

В речи звонко-продувной

Человека словом ранили,

Будто пулей разрывной.

Словно бы в своей обители -

Не какие чужаки, -

Смяли, высекли, обидели.

Развязали языки.

Просто – запросто, не думая,

Походя, накоротке,

Наплевав, что он – не мумия

С сединою на виске.

Не подумавши заранее,

С ходу, репликой одной…

Человека тяжко ранили,

Будто пулей разрывной.


Как с недугом – этим недугом

Человеку дальше жить?

Ведь ни шёлком и не кетгутом

Этой раны не зашить.

Всем врачам, при всех усилиях

Не достичь таких высот.

Никакой такой консилиум

Положенье не спасёт.

Где найти лекарство лучшее

От гнетущей маяты?


Исцеленье в этом случае -

В мудром слове доброты.

Для чего в себе нам гнев нести,

Где совсем не нужен гнев -

В обиходе, в повседневности

Добрым чувством обеднев?


Мы в одном всё больше сходимся -

Вплоть до гробовой доски

Пусть в моральном нашем кодексе

Будет правилом людским:

В человека трезво веруя,

В красоту его души,

Всевозможною химерою

Человека не страши.

И за всё, что в жизни пройдено,

За большие рубежи

Не давай ему ты ордена -

Слово доброе скажи.

Ну а если в бестолковости

В деле выявилась брешь,

Поступай тогда по совести:

Смело правду-матку режь!

Выдавай сполна! Сноровисто!

Не «вобче», а имярек.


Но не попирай достоинство:

Пред тобою – Человек!


БОЛЬНИЧНЫЕ СТИХИ


Жизнь, будь она даже одним только

мгновением – высокий долг.

Гёте.


О как же ты, судьба моя, смогла ты

Распорядиться так, чтоб – вновь палаты.

Плывут, как тучки, белые халаты,

Сместились рубежи, часы и даты.

Ну как, ей-богу, всё-таки смогла ты?


Как вспышка магния – ретроспектива:

Себе на утешенье, иль на диво,

Я возвращаюсь, – никуда не деться! -

В мальчишество своё, в деревню, в детство.

И вместо поглощающего тленья -

Такое наступает просветленье!

Такое озаряет озаренье! -

Что звонким спектром ослепляет зренье.

А разве спектр, он звенит? Наверно…

Пускай звенит. Перезарядка нервов.

А в голове – чертоги, дали, судьбы…

…Чёрт подери! Хоть капельку уснуть бы.


***

Отполыхали зори грозовые,

В изломах лета в Лету канул день.

И видятся поэту, как живые

Приметы сна, предзимья свето – тень.


Ах, вот она!

Уж выглядит неброско,

Хотя листву ветрам не потушить,

Ну здравствуй, здравствуй,

мой дружок – берёзка!

Ты знаешь, скоро будешь в книжке жить


Моих стихов…

Ты тот весенний полдень

Конечно помнишь: грузным тягачом

Тебя поранило, сломило комель.

И стал тебе я

Лечащим врачом.


Чтоб было нам с тобой обоим легче,

Я – не лесник – тебя спасти решил.

–Берёзка! Друг!, – сказал тебе -

полечим…

И шину из фанеры наложил.

Есть горести и радости на свете…

Я всё ходил к тебе:

–Не поднялась?..

И наконец

Прозрел, постиг, заметил,

Что ты – ура!, – как говорят «взялась»!

Целебный сок по капельки – на раны!

…На старом пне, в соседстве у ольхи,

Я тут же взял дневник свой неустанный

И, помнишь?, тут же сочинил стихи:


В больничном парке, у ночного плёса,

Где мхами разукрашен бурелом,

Стоит, согнувшись, тонкая берёза

С пораненным, надломленным стволом.


Но вся она пылает хлорофиллом,

Её тепла и света не лишить.

В ней жизнеутверждающая сила -

Надломленная -

Продолжает жить.


Уже сплела зелёную корону

Над сеткой розоватого плюща.

Всё норовит поднять повыше крону,

Листвою изумлённо трепеща.


Пронизанная тонким лунным светом,

Коснулась веткой моего плеча…

…Я нечто символическое в этом

Не только вижу зрением поэта,

Но нахожу в раздумии врача.


ВАМПИР


Звёздочки с заоблачных высот -

Не глаза! И что во сне-то снится им?

Присосавшись кровь мою сосёт

Мой вампир с лучистыми ресницами.


Веки с ключивой голубизной,

Серьги-искорки на мочках с дырками…

Кровь микроскопической волной

Розовеет в ящике с пробирками.


Мне таких не надо бы красот…

Поседел я, полысел я наголо.

А она всё кровь мою сосёт,

Моё Вампир, в обличье нежном ангела.


В чистоте души своей светла,

Всем моральным кодексом оправдана,

Ты бы мне, дружочек, помогла

Душенькой своей – июньской радугой.


И тогда, где тишь да благодать,

В самой ясной, в самой дальней дальности

Буду я тебе стихи слагать,

Не боясь прослыть в сентиментальности.


СКВОРЦЫ


Я вижу из больничного окна

Скворечню. А на ней сидит скворчёна.

Он говорит о чём-то увлечённо -

Клокочет в горле у него весна.

Потом поёт…


Как он, злодей, поёт!

Какой он звонкий, солнечный, весёлый…

Приветствуя пернатых новосёлов,

Больной сосед басит мне:

–Вот даёт!..


Какой же это добрый человек

Тебе, скворчуга, выдумал жилище?!

Мы на земле извечной дружбы ищем,

Чтоб этой дружбе не стареть вовек;

Чтоб бескорыстной дружба та была,

Чтоб в мире здравый царствовал рассудок,

Чтобы с рассвета до исхода суток

Над нами песня вечная плыла.

Так сочиняй же музыку, скворец!

Ты – высоко порядочная птица.

Уж не тебе ли кое-как ютиться!

Располагайся! Вот тебе – дворец!


Давай напишем вместе попурри,

Чтоб улыбнулись голубые своды…

Я вроде бы – по рангу – царь природы,

Но я твой друг. Какие там цари!


Я понимаю: каждому своё,

Но, будь на то моя святая воля,

Я ввёл бы изученье в каждой школе

Программы – про скворцов, про соловьёв,

Про разных всевозможнейших пичуг.

Они ведь, в сущности, народ такой хороший.

И стоит ли на них жалеть нам гроши?

Пора переселять их из лачуг

В хоромы! в виллы! в терема! В дворцы!..


Вот так я думаю, грустя немножко,

Когда смотрю в больничное окошко

На мирозданье,

Где поют скворцы.


НАДЕЖДА, ВЕРА И ЛЮБОВЬ


Поэма


Полному кавалеру орденов Славы

Ивану Ильичу Бокрееву и майору

медицинской службы в отставке

Надежде Николаевне Красовской


1


Всю ночь не спал. Какие – то кошмары

Толклись в палате, громоздясь нелепо.

Дышалось трудно, путалось сознанье.

Сплошным вертепом представлялся мир.


Дежурный врач не отходил от койки.

Вводил ему лекарство внутривенно.

И не было отчаянья и боли.

И было что-то вроде эйфории -

Светлела мысль, и наступал покой.


Тогда казалось – можно примериться,

Коль доктора пока что не всесильны…

Неплохо пожил. Зла не делал людям.

Сражался честно на войне.

Опять же -

Андрейку жалко: малый – маловат.

Его до дела довести бы надо.

Совсем дитя… А между тем, как взрослый,

Ничком в подушку плачет – батьку жалко.

Жена устала. Вечные тревоги:

В Великую боялись похоронки,

А нынче – телефонного звонка.


А он лежит. Уже в палату утро

Вливается светло и говорливо.

И входит врач Надежда Николавна.

Он думает: «Надежда, ах, Надежда!

На что же я надеяться могу?»


Но всякий раз, когда она приходит,

В нём тихо зреет воля к исцеленью.

Глаза Надежды излучают силу

Спокойную. И взор её глубинный

Страдальческой исполнен красоты.


В нём след войны, навек запечатлённый.

Тогда она трудилась в медсанбате,

Теперь у койки старого солдата

Ей привелось быть лечащим врачом.

Она о нём всё досконально знает,

Что он не просто homo sapiens -

он в жизни

Достойнейшее место занимает,

Что Курская его изрядно гнула,

Что был он в ней

Как в вольтовой дуге.

И выдюжил!..

В поре послевоенной

Он жадно жил, возделывая землю.

Любил смотреть рассветы и закаты,

Проникновенней стал любить людей.


И надо ж было в этакую пору

Случиться так, что где-то загрудинно

Кинжально полоснуло… И мгновенно

Померкло солнце. Вместо солнца – звёзды

Рассыпались в кричащей синеве.


Очнулся он в больнице. Подле койки

Толпились люди. Белые халаты

Расплывчато дымились в поле зренья.

В ушах звенело гулкое: «Жуву-у-у!..»

И снова стало легче и спокойней.

Надежда Николавна и сестрицы

Как будто посветлели. День к исходу.

Кленовый лист всей радугой осенней

Прилип, озябший, к мокрому стеклу.

Иван Ильич (так звали нашего больного)

Смотрел на этот лист заворожённо.

И вдруг, как никогда, заговорила

В нём беспощадно и неотвратимо

Сжигающая радость бытия.


И вслед – сиюминутное прозренье:

В нём два противоборствуют начала -

Одно – недуг, другое – жажда жизни

Во всей неистребимости своей.

Ни тени от языческого страха,

Лишь проступало где-то в подсознанье

Пронзительное до испепеленья:

Чудовищной нелепостью казалось

Вот так уйти. В ничто?! В небытие?!


Уж лучше бы на бруствере окопа!..

Когда он, в полный рост поднявшись, с ходу

Увлёк однополчан на ратный подвиг, -

Солдатской Славы полный кавалер.


А тут всего – сосудик коронарный…

Ведь надо же, ей-богу!.. Исстрадавшись,

Должно быть, надлежаще не сработал.

И тут уже в атаку не пойдёшь.


И потекли минуты, точно годы…

Иван Ильич смотрел на лист кленовый.

А он уже примёрз к стеклу всем спектром,

Сияя и звеня, как баккара.

А может, это лишь в ушах звенело?..

Какой хрусталь тут к чёрту? Барабаны

Кругом гремят… А лист кленовый (странно!..)

Осточертел, пристав как банный лист.


Вот раздышаться б чуть!..

У изголовья

Склонясь, сидит Надежда Николавна

И говорит: «Иван Ильич, голубчик,

Поверьте мне, всё будет хорошо.

Вы знаете меня по медсанбату.

Калач я тёртый. И слова на ветер,

Как говорят, напрасно не бросаю.

Вы только, милый, помогите мне.


Представьте на минуту – здесь нас трое:

Вы, я да эта лютая хвороба.

И если на неё вдвоём насесть нам,

Куда одной ей против нас двоих?!


Скажу вам прямо, как солдат солдату:

Нам будет трудно, как в бою, но верьте -

Она отступит…

В солнечное утро


Андрейка с мамкой встретят вас!..

И долго

Ещё смотреть вам зори и рассветы

И хаживать в погожие денёчки

С Андрейкой! С ним! В поход на карасей!»

И вот уже не закисью азота

Дышал Иван Ильич, а бересклетом

И повиликой, на заре промытой

Июльским шалым ветром, и росой.


И слушал он врача не отрешённо.

В груди теплело: вот она – надежда!

Смотрел в глаза Надежды и пытался

Комок, застрявший в горле, проглотить.


И всё не мог… И верил и не верил,

Но вдруг его внезапно осенило

Такое изначально человечье,

До удивленья сущее, простое:

Чёрт побери! Есть на земле Надежда!

И Вера есть ! И есть сама любовь!


Живёт вся эта троица святая!

И есть добро в своей исконной сути,

Коль человек достоин Человека!


Иван Ильич чуть усмехаясь, думал:

«Ведь надо же! Америку открыл!..»


Белым-бело. В оконные проёмы

Уже снежок повеял. И на стёкла

Мороз-художник набросал эстампы:

Застывшие тропические джунгли -

Лианы, фантастические пальмы,

Разлапистые чудо – баобабы.

И в уголке, как будто для контраста,

Одним штришком – берёзку посадил.


Она – бела… Ах, белизна какая!

До боли глаз всё в мире побелело -

Кусочек неба, потолок и стены,

Сестричек белоснежные косынки,

Белы столы, белы полы, и даже

О всём об этом – белые стихи.


Ни дать ни взять – подобье белой розы

Сестричка Нина, хрупкое созданье.

Она хлопочет весело в палатах.

Один больной изрёк не без подвоха:

–Гляжу я на неё, и мне сдаётся,

Что здесь не токмо медсестра по штату,

А прямо сущий ангел во плоти…


А этот ангел носит юбку – мини.

Халатик тоже мини. А причёска! -

Ни Врубелю, ни даже… Кукрыниксам -

Разбейся! – ни за что не написать.


А в сущности, всё в мире преходяще…

И тут лишь дань капризной деве-моде.

Но знали б вы, какое бьётся сердце,

Какое в ней страдает состраданье,

Какая всеобъемлющая нежность

Под этой незадачливой и милой

И столь же эфемерной мишурой!

Такие вот – знавал я их немало! -

В суровую годину испытаний

Бросались в грохот, в огненное пекло

И на себе в укрытья выносили

Истерзанных в бою металлом Круппа,

Отяжелевших, как земля, солдат.

Кричит душа команду строевую:

– Солдаты! Седовласые солдаты!

От рядового до Министра обороны,

Р-р-равнение! На жертвенную память -

На наших милых девушек, которым

Тогда всего лишь было по семнадцать

И так осталось -

в бронзе -

на века!


И тем из них, что чудом уцелели,

Сердечное солдатское спасибо!

Из них немало стало докторами.

Они детей врачуют. А иные,

Пройдя сквозь пламя, вышли в поэтессы

И лечат наши раненые души

Святым огнём поэзии своей.


3


Сегодня в ночь – дежурный пост у койки.

Дежурит Нина. Тишина в палате.

На штифте – кислородные подушки.

Иван Ильич глядит на них сурово.

О как они сейчас напоминают

Ему аэростаты загражденья

В багровом небе над Москвой-рекой!


Комочком белым примостилась Нина

В ажурном полусвете у постели.

В глазах её миндальных, кувыркаясь,

Весёлые танцуют чертенята.

И оттого раздумчиво – покойно

На сердце у Ивана Ильича.


Он в полудрёме слышит голос Нины,

Грудной и близкий, в тишину плывущий:

– Хотите, я вам почитаю Блока,

Его раздумья о Прекрасной Даме?

Надежда Николавна разрешила…


Иван Ильич прищурился лукаво:

–А мне б того… про Тёркина нельзя?


Шутливо улыбается сестричка

И пальцем озорно ему грозится:

–Иван Ильич! В истории болезни

Пока Василий Тёркин не прописан.

Прописан Блок. Его и почитаем,

А Тёркина отложим на потом…


Когда возьмётесь силой хорошенько.

Окрепнете… Ну, а сейчас? Да что вы?

Недавно тётя Паша говорила,

Как вы глубокой ночью, приподнявшись,

Выкрикивали про какой-то дзот,

Командовали нянечкой: «Вперёд!»…


Ишь, тоже мне, какой нашёлся… маршал!

Лежите мне спокойненько. И тихо.

И слушайте, а я вас заколдую

И поведу в страну, что называют

Поэзией – прекрасною страной…

Парит над койкой голос голубиный,

В окне берёза белая искрится.

И вот уж за горами, за долами

В духмяной синеве взлетают чайки

И видится, – ну так и есть! – над морем

Плывёт туман, алеют небеса.


И дышится, как на заре, вольготно…

Но надо ж ведь – стыдоба-то какая! -

Светясь и щекоча у переносья,

Нежданная слезинка набежала.


И шепчут губы: «Доченька, ещё…

Ещё, родная. Боль-то приутихла…

Вот удружила…»

И опять в палате

Царит она – Поэзия! Над миром

Всплывают голубые паруса.


И нет тревоги, Пламя Прометея

Ознобленную согревают душу.

И мир глобальной силой не распорот.

Не воют в нём «фантомы» окаянно.

И – тишина…


Иван Ильич впервые

За много суток мглы и полубреда

Забылся тихо, погрузившись в сон.

Объят извечной тайной сновиденья,

Он видит, будто у речной излуки

На низком берегу стоит Анюта,

Его жена,

А рядом с ней Андрейка.

В глазах Анюты солнечные блики

Мелькают, отражённые водой…


4


Поблёскивая золотом сусальным,

За раму зацепился серпик лунный.

И вздрагивают выпуклые звёзды

В морозной синеве ночного неба…

Пора б уснуть…

Надежда Николавна

Лишь прилегла… И в эту же минуту

Затрясся в нервной дрожи телефон.


Сначала в трубке что-то клокотало.

Нелепо саксофон завыл в эфире.

Затем слова клочкасто прохрипели:

–Скорее приезжайте… Ухудшенье…

Внезапное… Похоже на коллапс…


…Вот так всю жизнь – на сборы полминуты.

И как в провал – в объятья звёздной ночи…


В сугробе у заснеженной калитки

Сопел ветхозаветный «вездеход».


(Откуда он попал в больницу – знает

Один лишь бог. А новая машина

Находится, с тех пор как получили,

Под собственной эгидой главврача.


Пока мотор у «вездехода» кашлял,

Надежда Николовна размышляла

Накоротке, стремясь осмыслить снова

Всю казуистику напластований

Причудливых симптомов и синдромов

Болезни у Ивана Ильича.

И вот уже в ночном калейдоскопе

Под фарами мелькают переулки,

Дома и окна, тени голубые…

Сливаются и время, и пространство,

Когда цена одной минуты -

ЖИЗНЬ.


5


…Превозмогая боль и отрешённость,

Иван Ильич боролся, как на Курской,

Когда на нас стальной лавиной лезли,

Огонь остервенело изрыгая,

В железном лязге «тигры» и «пантеры»

И прочее поганое зверьё.


И снова – рядом, здесь – Надежда Николавна

В палате, как в ту пору, в медсанбате.

И снова! Снова! Взор её глубинный

Страдальческой исполнен красоты.

Он полон веры в старого солдата!

Мучительное творчество Надежды

Свершается как Подвиг Милосердья,

И проблески надежды на спасенье

Уже царят!..

Но в эту же минуту

Оборвалось хрипящее дыханье…

Прервался пульс -

Клиническая смерть…

(Пойми меня, мой добрый друг читатель,

Морального я не имею права

В трагическом своём повествованье

Описывать в деталях бой со смертью,

какой вела она, моя Надежда,

Борясь за жизнь Ивана Ильича.

Я не нарушу клятву Гиппократа,

Не поступлюсь своей врачебной тайной…

То было бы, прости меня, кощунством

Пред всем, что вечно свято на Земле).


6


…Свершение произошло к рассвету.


Надежда Николовна, обессилев,

Склонилась к изголовию больного,

Счастливая, сказала тихо-тихо:

–Иван Ильич, я вас благодарю…

Спасибо вам! Не я ли говорила:

«Вы только, милый, помогите мне,

Представьте на минуту – здесь нас трое:

Вы, я да эта лютая хвороба.

И если на неё вдвоём насесть нам,

Куда одной ей против нас двоих?!»

Сейчас вы ни о чём не говорите…

Всё – позади!..

Анюте и Андрейке

Я позвонила – всё идёт отлично,

И перед нами -

Жизни торжество!..


7


…Мне привелось быть косвеннопричастным

К описанному подвигу Надежды.

И с той поры

Я убеждённо верю

И клятвенно пред всеми утверждаю

(Я не страшусь, коль скажут: «Тривиально!») -

Воистину навеки двуедины

Больной и доктор!

А иных послушать -

Они кибернетической машиной

Уже готовы заменить врача.


Причём, увы, они на всём серьёзе

Твердят о том,

Как прописные технократы,

Заспециализированные эти локалисты,

Всю целостную сущность человека

Готовы по деталям, как машину, -

Вот именно, р а з д е л ь н о! – расчленить.


За множеством забот они «забыли»

Великий опыт русских корифеев

Отечественной нашей медицины,

Классические вещие доктрины

Ей-богу же, бессовестно поправ.


И я порою – что скрывать? Не скрою, -

Нисколь перед наукой не рискуя

Прослыть на мир дремучим ретроградом,

Готовый во всю глотку заорать:

–А ну-ка, дорогие эскулапы,

Достопочтенные мои коллеги

Ну, разумеется, не поголовно! -

Далёк я от тотальных обобщений,

Во имя интересов человека

И в интересах именно прогресса

Передовой советской медицины

Давайте-ка

На переподготовку,

На переучку

К Боткину! Назад!


…Я знал: моя Надежда Николавна

Со мной была согласно безраздельно

И всякий раз наедине с собою

Она клялась:

К больному человеку

Идти во всеоружии Науки,

Но только через собственное «я».

(Со мною размышляя,

я надеюсь,

Читатель мне простит великодушно

За это небольшое отступленье…


Я почему об этом говорю?

Чего греха таить,

иной коллега,

Дотошный эскулап по части знаний!,

Исследуя больного скрупулёзно,

На уровне почти молекулярном,

Лишь «пустяка» он сущего не видит -

Не видит человека самого.

Но как ведёт историю болезни!!!

Гроссбух, а не история! При этом

С больным он говорит, как с манекеном:

Слова – эрзацы,

Голос – деревянный,

Глаза – как Ледовитый океан.


Анализы…Анализы… А – всуе

Он копошится в них

и назначает

Всё новые… И нет тут одного лишь

Анализа -

Анализа души.


Согласен!

Заклинаньями одними

Не исцелить больного. Это верно.

Но я иду к Надежде Николавне

И к моему Ивану Ильичу

В одну из клиник.

И в свою поэму

Их приглашаю, чтобы поразмыслить

И причаститься к их делам и душам,

Обоих взяв из жизни повседневной,

Не изменив им даже имена.)


8


Осмысливая тернии и лавры

В своём труде,

Надежда Николавна

Припомнила студенческие годы,

Своих учителей по институту,

Немолчный гул и тишь аудиторий

И, наконец, последнюю

декана

Предвыпускную актовую речь.


Как говорил он умно и помпезно,

Тепло своих напутствуя питомцев!..

О сколько ж утекло с тех пор далёких

Воды под неусыпными ветрами,

Пронизанной до дна лучами солнца

И обагрённой кровушкой людской!..

За эти годы, что равны мгновеньям,

За эти дали, что равны столетьям,

Надежда шла с коллегами своими

Через людские муки и страданья,

Через людскую скорбь и через радость

Преодоленья смерти и недугов,

Сама страдая горькою любовью

К страдающим

И возвышаясь в этой

Большой всепросветляющей любви.

Устала?..

Да, быть может, и устала…

Но той усталостью, что наполняет

Всё существо твоё

необъяснимым,

Отрадно-благодатным ощущеньем

Исполненного Долга на Земле.


А старость?..

Видно, где-то заплуталась…

К чему она Надежде Николавне?

Лишь где-то рядом – осень золотая,

Да заморозки первые в причёске

Дрожат.

И синеватой паутинкой

Легли морщинки у прекрасных глаз.


Но кажется, что стоит лишь Надежде

Навстречу выйти ветру полевому,

И сразу он смахнёт те паутинки,

И улетят они, как в бабье лето

Летают паутинки над землёй.


9


И вот сегодня вместо эпилога,

Когда я сам давно уже прикован

К больничной койке – и надолго, прочно, -

Хотел бы сокровенно как умею!

Закончить эти

Выстраданные строки,

Быть может, кровью сердца своего.

Из всех высоких первозданных слов

Постичь одно до глубины хочу я…

Вот доктор на земле живёт, врачуя.

Что здесь? Искусство или ремесло?

Иль творчество,

Что выше всех щедрот?

Иль состраданье,

Где людское горе,

Скажу без философских категорий,

За горло вероломно нас берёт.

Ударит молча.

Ни за что.

Сплеча.

Глядишь, ребёнок бездыханно замер.

А рядом мать с кричащими глазами.

И вся надежда только на врача.

А врач?

На что он будет уповать?

Ведь призван он,

Не мудрствуя лукаво,

Приять людьми завещанное право -

Исполнить долг священный -

ВРАЧЕВАТЬ.

И нет другого у него пути,

Превыше нету гордости и чести -

Всечасно быть со страждущими вместе

И исцеленье в каждый дом нести.

За жизнь людей идти на светлый бой,

Быть им отцом,

наставником

и братом,

И Боткиным,

и мудрым Гиппократом,

И сильным быть,

и быть самим собой.

Понять веленье сердца своего

И помнить: здесь высокое призванье!

Призвание всей жизни – врачеванье -

Гуманнейшая миссия его.


Такому слову не сгореть в огне,

Ему царить в больничной тишине…

Стремлюсь постичь его до глубины я.

И как тщета звучат слова иные

В сравненье с ним.

Оно горит во мне!

И тянется к перу моя рука.

Мне не уйти от этой вещей темы.


В крови уже пульсирует строка

Ещё никем не созданной поэмы.


А если я, начав средь бела дня,

Угасну вдруг,

И оборвутся строки,

То жизнь сама,

Не отдаляя сроки,

Поэму ту допишет за меня.


***

Плывёт за рамой театральный снег

Замедленно, как будто бы во сне.

Вокруг, как золотые фонари

На задремавших ветках – снегири.

На тихих ёлках – снежная одежда…

И вижу я на – на голубом снегу

Начертано: «Надежда, ах Надежда! -

На что же я надеяться могу?»

Читаю снег, в свою Надежду верю.

И вот, как рифмы кованной строки,

Я слышу, слышу – за палатной дверью

Уже стучат смешные каблучки.

И входит врач по имени Надежда

(О вот она, сама моя надежда!)

Из глаз её лучится излученье -

Души моей и тела излеченье…




С боевыми товарищами. (Л.Попов – второй справа во втором ряду).


***

Спасительный рассвет тихонько близится

И Герман здесь. Он жизнь отвоевал.

И ночь ушла девятым валом кризиса -

Как говорится, «кризис миновал».


Недуга беспощадная материя

Ушла во мглу. И тихо и сполна

Пульсирует височная артерия,

Дыхание – как нежная волна.


А ночь врача как подвигом отмечена.

Хвала ему нисколько не нужна -

Лежит спокойно молодая женщина

Уже в глубокий сон погружена.


А были ночи тяжкими, бессонными.

И мирозданье было как в аду.

И вот рассвет с больничными газонами.

Берёзы просыпаются в саду.


***

Гляжу на то я тяжким глазом,

Как на привале у реки

Несли чудовищную заумь

Неграмотные политруки.


Политруки – мозги коровьи -

Что мы сознательны, мы бдим,

Что мы-то, мы-то малой кровью

Солдат фашистских победим.


И в прошлой круговерти адской,

Теперь не скальпель под рукой,

А в памяти моей солдатской

Та кровь солдатская – рекой.


А он крестьянский, он такой,

Лишь стоит в прошлое взглянуть,

Предвидел он – поэт Твардовский

Всю эту жуть, всю эту муть.


И знал он: время отзовётся,

Тяжёлой болью, без оков,

…Перестреляли полководцев,

Поразгромили «кулаков».

Казалось бы, пора открыться.

Не позабыть, не замолчать.

В архивах, в памяти не рыться.

Но всё безмолствует печать.


И он писал…Своей судьбою

Безмолвно выстрадав судьбу,

Страдал невыносимой болью

За всенародную борьбу.


Высокой памятью отцовской

И всем застоям вопреки

Хоть под цензурой был Твардовский,

Вошёл посмертно в дневники.


Вот Солженицын в «Новом мире» -

Нахально время обогнав,

Конечно, с этим не жениться нам.

Но в чём-то Солженицын прав?


Не в силу зла, а в силу света

Накоротке я в суть проник -

Вношу великого поэта

В свой затянувшийся дневник.


***

Как будто ни тревог, ни унижений,

Но я с трудом за край земли держусь,

Устав от бесконечных предложений,

Покинув строй, в котором нахожусь.


А для чего? И где под небом синим

Людская чуткость и людской покой?

Весь этот мир – мы все его покинем

Так: не успев друзьям махнуть рукой.


Одни лишь сны об огненном походе

Кровавой строчкой моего пера.

Порой глядишь и года не проходит,

Чтоб не напомнить, что пора, пора.


И вот живу, как белая ворона

Подряд десяток лет под старика,

Как будто в том ни горя, ни урона,

Лишь выручает горькая строка.


Я тщусь: в себя не потерять бы веры.

Неужто впрямь отрезаны пути?

Но как уйти от этакой химеры?

От самого себя ведь не уйти!


***

…И если впрямь поверить в красоту,

Поправ в себе, что в нас рождает пошлость,

Твой разум обретает высоту

Иллюзии, что нас питали в прошлом.


Мы верили лишь культу наготы,

Ещё от тех времён, от пролеткульта,

Не понимая сущность красоты

До самого последнего инсульта.


Листая строгой классики листки,

Красы её, не находя трактовки,

В загадочности тёрли мы виски,

Бродя по тихим залам Третьяковки.


Но вот прозренье, как цветы весны,

Провидческое возникает слово -

Как звёзды мировой величины -

Как Дина Дурбин и Любовь Орлова.


Воображенья нервная игра?

Какое же пленительное дело!

А в сущности давно бы знать пора

Всё совершенство разума и тела.


***

Уже декабрь вступил в свои права,

Во глубине пространства отражаясь.

Луна над лесом медленно снижаясь,

Плывёт, как золотая голова.

Громадой фантастического торса,

Тот, что в соседнюю галактику упёрся,

Застыл в сусальном нимбе над рекой,

Хоть тронь его холодною рукой,

Замри! Застынь!

И обрети покой…


***

Задумчивые звуки фортепьяно

Откуда-то задумчиво плывут.

Они чуть-чуть задумчиво и пьяно

В душе моей встревожено живут.


А надо мной пронзительная просинь,

Как будто безвременья устав,

С грустинкою задумчивая осень,

Плывёт, седые крылья распластав.


***

Как безудержно мчатся дни и ночи!

И путь к бессмертию, что ни ночь, – короче.

Не соразмерен времени итог…

Летят снежинки у окна палаты,

Сестричек белоснежные халаты

Плывут, плывут -

Очередной виток

Безвременья и глубины пространства

И вера в жизнь, как света постоянства.


Да! Вера в жизнь! Светлы её уроки

В наш век, увы, суровый и жестокий -

Противоборства трудная пора…

А муза наши души окрыляет

(Пока, конечно, пушки не стреляют),

Стихи ещё плывут из под пера.

И мир не только грезится. Он с нами,

Как наша суть, и как святое знамя.


***

Венок сонетов? Почему?

Плетётся он в ночи, к рассвету?

И нет дыхания, и нету

Покоя сердцу моему.

Ещё надеюсь на рассвет.

Но вот уж трепет миокарда,

Он будто – полевая карта

В бою, где управленья нет.

Всё спутано… Не избежать

В полях сгоревших окруженья.

Одно земное притяженье

И нечем, стало быть, дышать.

Дымятся на снегу следы…

И сон не сон – исчадье ада!

Не то спасенье от беды,

Не то в самой беде – бравада?


***

Дм. Ковалёву


Почитай, мне Дима, помечтай

Про речужку Сож твою любимую,

Про любовь твою неистребимую

Ради бога, Дима, почитай.


От стихов твоих я просто пьян:

Ходят-бродят сны мои далёкие,

Горы-долы, реки синеокие…

От стихов твоих я просто пьян.


Слушаю и не скрываю слёз.

Будто бы иду в исповедальнюю,

Вспоминаю молодость не дальнюю

Пред «наготой нестыдною берёз».


Будто сбросил три десятка лет.

И живу я не тщетой, не хилостью…

Ты – поэт не только божьей милостью.

Ты – людским велением – поэт.


Почитай же, Дима, помечтай

И про Ветку и про водь глубинную,

Про Серёжу – сердце голубиное -

Ты мне тихо, Дима, почитай.


***

Губ мятный холодок.

И сонная усталость,

И тёплый биоток…

Как просто всё казалось!


Я не могу понять

Чего со мной творится.

И не на что пенять,

И не на что сердиться.


В окошко хлещет дождь.

Не как весной, а в стужу.

Пронизывает дождь

Ознобленную душу.


Гудит весенний лес.

Зовёт меня дорога…

А времени – в обрез.

А, может, ещё много?


НЯНЕЧКИ


Неверно, что они перевелись,

Заботливые эти наши женщины.

От Гиппократа их сердца зажглись,

Судьбой особой навсегда отмечены.


Они у койки – испокон веков.

Нам говорят: мол, вылечится, сбудется.

Погладят наши волосы рукой.

И трудятся, и трудятся, и трудятся.


Подчас, когда тяжёлою порой

Приходит к нам отчаянье минутное,

Вы с нами ночью вместе с медсестрой -

Такие материнские, уютные.


И оттого, что ласково ворча,

Вы лба коснётесь тёплыми ладонями,

Ещё до появления врача

От нас уходят страхи и агонии.


О КРАСОТЕ ЛЮДСКОЙ


Нередко в постиженье красоты

Мы странны и рассудочны бываем.

Подчас её бесстрастно воспеваем,

Не вглядываясь в зримые черты.


А надо просто верить в красоту,

Уметь во всём найти её приметы.

Из чёрточек едва-едва приметных

Слагать её живую простоту.


Я день и ночь среди людей брожу,

Ищу всесветно красоту людскую,

Порой о ней в строфе своей тоскую

И в радостях и в муках нахожу.

Вот человек с глазною синевой,

По красоте своей

Совсем неброский.

Но я наброски,

Беглые наброски

Пытаюсь делать

Именно с него.

Так, про себя стихами бормоча,

Не в профиле

Изысканном и тонком

Я наблюдаю красоту врача,

Склонившегося над больным ребёнком.

Он здесь -

Над хирургическим столом

Творит святое дело неустанно.

О нет!

Он не с классическим челом

И не герой с высокого экрана.


Он просто в созиданье погружён,

И трудится в неистовом упорстве,

Не замечая

Как прекрасен он

В трагическом своём единоборстве.


***

Последние теряя силы,

Металась женщина в жару.

И вдруг, глаза открыв, спросила:

– Скажите, доктор, я умру?


Перед людьми и белым светом

И перед совестью своей

Что ей сказать в минуту эту?

Что – гаснущей – ответить ей?


Во лжи святой укорениться?

Шутя, голубушкой назвать?

Ещё, мол – встречи у криницы,

Ещё, мол, свадьбу пировать…


А может поступить иначе?

Не уходя, не пряча взор,

Сказать ей всё и срок назначить?

И объявить ей приговор?


Отдать измученное тело

На милость злому естеству?

Иль сделать всё, что нужно сделать,

Чтоб был ответ по существу!

Найти незримую удачу

Вело сознание его.

Решить, быть может, сверхзадачу

Ума и сердца своего,


Преодолеть в последнем кризе

Исход летальный до утра.

И как знамение добра! -

Врач понял -

В устном эпикризе

Ответить женщине пора.


И он сказал ей то, что надо,

Ответ свой выстрадав

и вот -

Ему как высшая награда:

Она живёт!

Она живёт!


А после он, халат свой сбросив,

Смотрел на солнечный салют

И думал, думал о вопросе,

Который люди задают…


Он шёл, – куда ведёт дорога, -

Навстречу ветру и весне!

Побыть с собой наедине!


Он поседел ещё немного

И счастлив этой седине.


РАЗДУМЬЯ

О ВРАЧЕ


Всё больше думаю об имени твоём,

О терниях твоих и горьких лаврах,

Порой ненужных спичах и литаврах,

Что мы тебе за труд твой воздаём.


Прекрасен, величав он, этот труд,

По сути и по духу человечен.

Какие-то дела, придя,

пройдут,

А этот труд -

Он бесконечно вечен.


Так волею судеб выпала врачу,

Его в людском сознании возвысив,

Одна из тех непостижимых миссий,

Которая тебе лишь по плечу.


Гордись незаурядною судьбой,

Хоть музами она и не воспета!

Как врач с врачом,

Но качестве поэта

Хотел бы я поговорить с тобой.

Хотел бы я, не ведая покоя,

Воздав сполна и чувству и уму,

Своей проникновенною строкою

Войти в доверье к сердцу твоему.

Воспеть твой подвиг,

Труд воспеть бесценный,

Идя с тобой к страданиям людей

От мудрых врачеваний Авиценны,

От вещих гиппократовых идей,

От разума,

От матери-науки,

Которая вперёд простёрла руки,

Зовя преодолеть людские муки,

Людскую боль

зовя преодолеть.

И мы,

Учёной кастой не похвастав,

Пойдём за ней,

Чтоб на своём пути

Суметь в созвучьях систол и диастол

Поэзию высокую найти,

Возвысится любовью к человеку,

Трудом

И кровью, пролитой в бою.


Коллега мой!

Прими доктрину эту

Как веру в жизнь,

Как исповедь мою.


УЛЫБКА


Как будто надо мной Россия

Склонилась русой головой

Иосиф Уткин


Спокойно и без горькой укоризны

Он произнёс:

–Дожить бы до утра…

Но надежда, как источник жизни

У койки медицинская сестра.


Она устала. Ей сегодня снова

Не прикорнуть до утренней зари,

Хранить покой и выдержку больного,

Светясь ему улыбкой изнутри.


О, сколько надо нежности и силы,

Чтоб в бескорыстье света и тепла

Улыбка та от сердца исходила,

Чтоб в ней святая искренность жила.


Тогда она иных лекарств полезней.

И кажется – больной не обречён.

Хотя в его истории болезни

Улыбка не прописана врачом.

Но как порой светлеют наши лица,

Когда вбежит как будто по пути

Сестра, -

сестрёнка!

Милая сестрица! -

Улыбкой всю палату осветив.


И мой сосед по койке отмечает

Бесхитростно, когда сестра уйдёт:

–Ты понимаешь, как-то полегчает,

Когда она, как солнышко взойдёт…


И впрямь – куда деваются ознобы!

Она – как предвкушение весны.

И несмотря на тяжкие хворобы,

Мы все в неё немножко влюблены.


…Куски картин со скоростью экранной

В моём сознанье:

вот уже она

В атаке перевязывает раны,

Со всех сторон огнём обложена.


Спешит в пургу к окраинной избёнке.

Срезая путь чуть не ушла под лёд.

Склонилась над страдающим ребёнком

И кровь ему по капле отдаёт.


Сквозь беды, стоны и ночные смены

Несёт сестра земную красоту,

Она давно как часовой бессменный,

У изголовья жизни на посту.


ЧЕЛОВЕК УСТАЛ


Бывает, просто человек устал.

И вот, глядишь, заездили недуги.

Он, может, просто сил не рассчитал.

Ведь всякое бывало: штормы, вьюги…


И хмарь была. И слякоть. И мороз.

Хула была. Порой – несправедливость.

И солнце было в белизне берёз!

Всё это долго иль недолго длилось?..


И вот, как видно, человек устал,

Поскольку сил своих не рассчитал.

Его бы в это время поддержать

Без ханжеской опёки не мешало б,

Ему бы руку запросто пожать,

Ему б лесным озоном подышать,

Глядишь бы – и не болей, и не жалоб.


Коль было что – просчёты извинить.

Сказать ему целительное слово.


Держись, мол, друг. А мы – твоя основа.

Меж дел по телефону позвонить.


Чего уж проще – передать привет!

Открытку опустить в почтовый ящик.

Десяток слов душевных, настоящих

Такому человеку – как рассвет!

Однако часто в суете сует

Таких, усталых, люди забывают

Под тем предлогом: всё не поспевают.

А некие «козла» лишь забивают -

Им друга навестить минуты нет.


И вот он, тяжко положив на стол

Немые руки, думает: один он.

Один как перст. Сидит с валокордином.

Считает пульс. Глотает валидол.




Леонид Попов, фото после войны.


ЭКСПРОМТ


Л.И.Толстой


Не от Льва кружится голова…

Я знакомлюсь: милая, простая,

Женственная женщина – вдова

Алексея – классика- Толстая.


Значит, не подвластен человек

(Не всегда, хочу сказать, подвластен!)

Времени

В наш скоротечный век,

Если человек к судьбе других причастен.


Если он причастен ко всему,

Что вокруг свершается на свете.

Легче стало сердцу моему

И уму (душе) – не лихолетье.

Будто сбросил я десятки лет.

Не страшусь я временной химеры.

Будто

В самом деле я – поэт

Полон жажды

и любви, и веры

В лучшее,

Что впереди у нас.

Мысль летит высока и крылата.

Будто я забрался на Парнас.

И самим Толстым -

Запанибрата.


В будущее с радостью гляжу

И на зависть забуревшим внукам,

Я дружу,

По-прежнему дружу

С автором «Хождения по мука».


У ДЕВЧЁНОК МИЛЫХ

НА РУКАХ


Всё припомним: рубежи и даты…

Как в далёких ротах и полках

Умирали храбрые солдаты

У девчонок милых на руках.


Как они, родные, выносили

Из огня, где плавилась броня,

Девушки, красавицы России,

Срезанного пулями, – меня.


Как кипела у мостов взрывчатка,

Бил снаряд по серым валунам,

Как в укрытьях милые девчата

Раны перевязывали нам.


Как они по нивушкам печальным

Раненных, измученных ребят

Вывозили под огнём кинжальным,

Под бомбёжкой в ближний медсанбат…


Кровушкой своею оросили

Родины бескрайние поля…

Девушки, красавицы России,

Благодарна вам моя земля!


ФРОНТОВЫЕ

СЕСТРИЧКИ


Дни пролетают, проходят года,

Но в боевой перекличке

Мне не забыть никогда, никогда

Вас, фронтовые сестрички.


Ранен я был у высотки одной -

Миной меня подкосили…

Вижу мерцают глаза надо мной

Будто бы небо России!


Это – сестрица! Я в небо гляжу,

Слышу сквозь дальние грозы:

«Раны твои повяжу,

Доброе слово скажу,

Песню спою про берёзы»…

Разве забудешь походы, бои

Девушек милой России,

Как бинтовали вы раны мои,

Как из огня выносили.


Вот я в укрытье, воскресший, лежу.

Вижу родные веснушки -

«Раны твои повяжу,

Доброе слово скажу,

Песню спою о подружке»…

Канула в Лету стальная гроза,

Но не забыть вас, подруги,

Вашу улыбку и ваши глаза,

Ваши целебные руки.


Я и теперь как молитву твержу:

–Мы бы вас спеть попросили -

«Раны твои повяжу,

Доброе слово скажу,

Песню спою о России».


СНОВИДЕНЬЯ


Светоблики. Тени. Светотени.

Светопредставленье наяву.

Сновидений трудное сплетенье…

В тишине ночной я в них живу.


Будто бы на облачном экране

Брызжут разноцветные лучи.

Между сном и явью

Ясной грани

Не могу порою отличить.


ФЕЯ

Мальцом деревенским

За сбором шалфея

Однажды я думал…

О чём бишь?

О фее.


Не зная ни в жисть

Никаких мифологий,

Я слышал, что в байках

Такая жила.


А тут я заметил:

На берег пологий

Соседская Нюшка

Купаться пришла.


Я замер!

Как суслик!

От страха и дива

В кустах притаившись,

Совсем не дыша.

Не знал я,

Не ведал,

Как Нюшка красива.

Аж стыдно -

Насколько она хороша!


Смотрел я -

Пока из засады не вылез, -

Как плечи её

Колыхались в воде!

Как тонкие руки

Под солнцем струились! -

Как мир растворялся

В её красоте!


Ушёл я домой,

Не собравши шалфея,

Навек, почитай,

Потрясён оттого,

Что эта курносая

Добрая фея

Чудное свершила

Со мной волшебство.



А. П. Чехов.


ДОКТОР ЧЕХОВ


К исходу дня

С полсотни вёрст проехав,

Он наконец подумал про ночлег.

По сёлам слухи:

–Едет доктор Чехов!

А доктор Чехов – добрый человек.


Он прикорнул на душном сеновале.

В нахлынувшей дремоте,

В полусне

Прислушивался:

женщины сновали.

Тревожился:

не потерять пенсне.


Возница осторожными шажками

Ходил вокруг,

срезая краснотал.

А он уж бредил

«Степью», «Мужиками»,

И думал про холеру,

И не спал.


Он вспомнил лица встречных пилигримов

И тёплый дождик, бьющийся о жесть…

Уже ушли из жизни доктор Дымов

И Рагин

Из палаты номер шесть.

А он, устав, старался,

Не уснуть бы,

Сдержать минут

неукротимый бег,

Понять,

Постичь трагические судьбы

Своих героев

И своих коллег.


***

Мудрим, бывает: чёт или нечёт.

Бывает худшее – брюзжим:

Врачи, мол, черти, плохо лечат.

Не соблюдаем, мол, режим.


И звёзды медленные гаснут…

Тогда готов кричать я ввысь:

–Мгновение! О. Ты – прекрасно!

Чёрт побери, остановись!


Неверно, что друзья уходят -

Они со мной, они со мной!

И кровь во мне хмельная бродит

В своей греховности земной.


И говорю я: «Будь мужчиной,

Не разводи в бессилье рук.

Ищи в себе первопричину

Происходящего вокруг.


Тогда не будет очень нервно.

Не будет вьюга выть в трубе.

Я это знаю достоверно.

По многим людям. По себе…»


КАТЕ


Вот уж год, как нету твоей мамы.

Это очень трудно воспринять,

И понять, выстрадать. Туманы

Будут звёздно над тобой летать.


Это очень больно и жестоко.

Сердце не приемлет пустоту.

Всё случилось будто бы до срока

И смутило жизни красоту.


Многое теперь ты поняла.

Ты прости моё стихотворенье

(То, что называлось «Ускоренье»)

Первое ты место заняла.


А пока – безмерное пространство

Всей душой сердцем принимать

Будешь глубже, ярче понимать

В будущем,

Как женщина и мать…




из литературных дневников Л.П.Попова, 1976 год.


ПРОЩАНЬЕ

С ОСТАФЬЕВО


Загустел у пруда ветер августа,

Нагусто до сини загустел,

Приполынился в закате нагусто,

Под кустами дремлет чистотел.


Старый дуб застыл в тени как амфора,

А над кроной – звёздные миры…

Как бы в эту ночь уснуть без камфоры,

А, точней сказать, – без камфоры.


Тишина вечерняя нахлынула…

Где-то мчится в необъятной мгле

Экипаж полковника Волынова

Метеором огненным к Земле.


Я по-доброму и не с обидою

И не ради золотой звезды,

Экипажу этому завидую

И не вижу в том большой беды.

хотел, скажу, друзья, по совести,

Знать хотя бы, – аж душа поёт! -

Как оно б трудилось в невесомости

Сердце утомлённое моё?


Как оно бы над полями русскими

Одолело б этот смерч и вихрь,

Справилось в полёте с перегрузками?

На земле-то сколько было их?..

И, смешно сказать, с какою рьяностью

Одолела вдруг меня мечта -

Стань же этот миг самой реальностью!

Покорись, мол, сердцу, высота!


А не то -

Засни! Уйди в забвение!

Иль уж так, – презревши маяту, -

Как сказал поэт по вдохновению:

Можешь разорваться на ходу…


СОБАКЕ ИСАЕВА


(в день 50-летия Егора Исаева)


Дай, Рем, на счастье лапу мне,

Такую лапу не видал я сроду.

Не нам с тобою тявкать при луне

Качаловскому Джимчику в угоду.


Теперь совсем другие времена.

Что тявкать-то? Равно плестись в обозе.

А что луна? Распахана она.

И Джим, увы, давно почил в обозе.


Ну бог с ним Джимом… Ныне при луне

С тобой нам, друг, и радостно и гордо,

Когда кладёшь ты на ладони мне

Свою доброжелательную морду.


О, у тебя сократовы глаза!

Вовек я нашей дружбы не нарушу.

Твои глаза! Ну как кремень-слеза

Ознобленную согревают душу.

Хозяин твой и мил и знаменит.

И может и кому-то и на зависть,

Идёт его поэзия в зенит,

Нисколько от земли не отрываясь.


Ты по-собачьи так хорош на вид!

Но может, кто из «прилипал» по лисьи

К тебе в друзья пробиться норовит,

Пробиться норовит не без корысти.


И если он тебя и приласкал,

Погладил шерсть с улыбкой оголтелой

И намекнул… Ты покажи оскал,

Мол, это не твоё собачье дело.


А если он, рассудку вопреки,

Всё прёт и прёт на «творческое счастье», -

Облай его нахальные зрачки.

Мол это, друг, не по собачьей части.


Но наша дружба – сказкою во сне

И – наяву. Как небо голубое

Она чиста. И мы друзья с тобою.

Дай, Рем, на счастье лапу мне.


***

Вот уж скоро пробиваться ландышу.

Март роняет раннюю капель.

Ну а я?

Я, вроде бы, на ладан дышу…

Наплывает на душу апрель

То с надеждой, то с тоскливой радостью.

Очень трудно примириться мне

С этой тяжкой непосильной праздностью,

Душу раскрывать моей весне.

Вот смотрю я на берёзку рослую.

Спит ещё. Но скоро – сок на снег.

Значит всё ещё противоборствуют

Силы тлена и огня во мне.

И опять -

И дышится, и пишется

Вроде бы свободно и легко…


ВЫКОРМЫШ


Из песни слово, говорят не выкинешь.

Историю не взять единым днём -

Вот предо мною самый истый выкормышь,

Из той плеяды культовских времён.


Их ещё много. Как они расстроены:

Ни кресла тёплого, ни звёзд и ни высот.

Всё, чем когда-то были удостоены

Всё прахом, прахом, всё к чертям несёт.


Бывало как: составил околесицу

О достиженьях в целом по стране -

И – дальше, выше по служебной лестнице

Он прёт вперёд по лёгкой целине.


Десятки лет он нюхал конъюнктуру

И влез-таки в неё – в номенклатуру,

Где всё как есть, что надобно душе:

Большой оклад, закрытые пакеты,

Кремлёвка – шоколадные брикеты

И самого закрытое клише.


ПЕРСПЕКТИВЫ


Жду не чуда, не святого дива.

Неисповедимы все пути.

Невозможно жить без перспективы,

Без звезды-надежды впереди.


Взлёты.. Спады.. Мировые сдвиги…

Всё что в силах – подпирай плечом!


Вот уж перспектива новой книги!

Перспектива сына – быть врачом!


Новой строчки трудное рожденье,

Как похмелье на людском пиру…

Перспектива жизнеутвержденья,

Перспектива послужить добру.


Чтение стихов (не просто чтиво!).

Дерзкая мечта – не быть во мгле.

Некая – в задумках – перспектива.

Перспектива мира за Земле.

Вся земля! – что душу обольстила.

Все друзья! – которых обойму.

Всё – во мне! И даже перспектива,

Даже не подвластная уму.


Всё – во мне: надежды и обеты.

Всё влечёт, уставшего, меня -

Перспектива светлого рассвета,

Перспектива завтрашнего дня.


Слушать стародавние мотивы.

Сердце новой песней обогреть.


Надо верить!

А без перспективы

Можно ненароком умереть.


Люди!

Перспективою живите,

Высекая искру из кресал.

«Прописная истина! Простите»,

Как Землянский некогда сказал.

***

Строфу тарю, Благодарю

Своё тяжёлое прозренье.

Смотрю в лицо календарю.

А в нём – мой стих -

Стих-откровенье.


А календарь-то отрывной,

Его листки, как листья клёна

Летят на берег островной,

Мелькают в дымке отдалённо.


И в каждом листике – судьба

Однополчан, друзей и близких

И грусть, и радость, и борьба, -

В снегах Российских – обелиски.


Ах! Календарный листопад,

Попридержать бы как-то надо!

Бессменный промельк дней и дат…

…Пестрит в глазах от листопада.


НОЧНАЯ

ЗАПИСЬ


Я этой грани одолеть не смог,

Постичь истоки юности далёкой

И глубины, и дали синеокой.

…Плывёт аквамариновый дымок

И всё покрыто дымкой-поволокой.


А что за гранью?

И была ли грань?

А может, грань в граните затаилась?

Хоть расшибись, хоть до крови тарань -

Какая заумь? Ну скажи на милость?


То низвергаюсь, то взлетаю ввысь…

То слушаю напев ночного табора,

То вдруг в башке одна абракадабра -

Бредовая алхимикова закись…

Я б ничего не знал,

не появись

Вот эта самая

Моя ночная запись.


***

День выстрадан раздумьями и болью,

Отгрохотал. Затем притих и сник.

Я вновь и вновь перед самим собою

Предстал. Как совесть времени возник.


Судилище ночное. Но за что же?

И за какие тяжкие грехи?

Я вновь своё безвременье итожу -

Пишу исповедальные стихи.


В прожилках промерзающих речушек -

Кристаллики ночной голубизны.

Из дальних далей искони и вчуже

Врываются в мои больные сны.


Я новые перечеркнул чертоги

(Остафьевский отпелся соловей)

И вновь и вновь больничные тревоги

Влекут в неотвратимости своей.


Леса снимают летние одежды…

И в этой круговерти бытия -

Со мною снова новые надежды

В преодоленье собственного «Я».


ОСЕННИЕ

ЦВЕТЫ


…И где-то там – во глубине души,

В первичности не изначальной

О, как они прекрасно – хороши

В своей красе задумчиво-печальной!


Они ещё совсем не отцвели

Живут в моей поэзии (не прозе),

На лепестках – последние шмели.

Хотя они почти в анабиозе…


СОСНЫ


Они, отнюдь, не корабельные,

В преклонном возрасте моём

Поют мне песню колыбельную

О чём-то прошлом, о былом.


И я иду за далью памяти,

Стихи про сосны говорю,

Как будто научились грамоте

Понять вечернюю зарю.


Постичь рассвет и ночи-ноченьки

И где-то, где-то на краю

Земли, где нет уж моей доченьки.

А, может, там она – в раю?


Гляжу, как в детстве, в дали гумные,

Что пахнут сеном (ворошить!),

А люди добрые и умные

Мне помогают видеть! Жить!


Объять на свете необъятное,

Постичь на праведном веку,

Постичь в себе всё непонятное.

Глядеться на Москву-реку.


***

Живём, как будто мы бессмертны,

Теряя дни, порой года.

И ждём, что кто-то нас заметит -

Всё образуется тогда.


Но после сутолоки буден

В тревогах вновь не спится нам,

И беспощаднее, чем судьи,

Себя мы судим по ночам.


Так почему, входя в рассветы,

Под листопад календаря,

Живём, как будто мы бессмертны,

Опять теряем время зря?


***

Такое благо получить

Хочу в тиши лирической

И тихо душу полечить

Картиной идиллической.


Забыть тревоги и войну

И вспомнить пору дальнюю

И погрузиться в тишину

Пускай, в сентиментальную.


Забыть, как плавилась броня,

Как шли страной пожарища.

…Не осуждайте вы меня,

Друзья мои – товарищи.


За эту блажь, за эту боль,

За память искромётную,

За трудный бой с самим собой,

За слабость мимолётную.


***

Откуда-то, из мозговых глубин

Минувшей ночью вспомнилось мне детство.

И небо снова стало голубым,

Но боль души, что никуда не деться.


Я вновь припомнил как детей спасал.

От этого великодушья не легко мне…

Но этих строк я вроде не писал,

А кто их создал, господи, не помню.


Всё повидавший на пути своём,

Изведавший все горести на свете,

Из благ земных молю я об одном -

Пусть никогда не умирают дети.


Я понимаю: этому не быть,

Смерть без разбора расставляет сети,

И всё ж я не устану говорить:

«Пусть никогда не умирают дети».


Не распуститься дереву опять,

Которому зимой весна не снится,

О невозможном если не мечтать,

То вряд ли и возможное свершится!


Я мир воспринимаю без прикрас,

И жизнь не в розовом я вижу свете.

И всё-таки кричу в сто первый раз:

«Пусть никогда не умирают дети!»




16-ти летний Леонид Попов. Учеба в Оренбурге.


***

Всё близкое! И люди дорогие!

Вновь тянется к перу моя рука -

Живёт во мне святая ностальгия -

Непостижимо сладкая тоска.


Я будто вновь седлаю Сивку-бурку

И снова -

По распахнутой земле

Я мчусь и мчусь

К родному Оренбургу

И чуть в глубинку -

К милой Губерле.


МОЁ ЗЕМНОЕ ИЗНАЧАЛЬЕ


П.И. Фёдорову


1


Ах, горы-долы, ковыли, закат,

Черёмуховый дым, яры, да речки.

До этих пор на дедовском наречье

Они со мной по-свойски говорят.


В душе моей по-прежнему живут

Какоё-то сладкой болью неизбывной,

Приходят в сны

То песней заунывной,

То радужной – когда пшеницу жнут.


Весь этот мир рассветом осиян -

С янтарною речушкой Чебаклою,

С нависшею над Чебаклой скалою

По прозвищу преданьему Шихан.


А со скалы – родная Губерля! -

Моя станица распахнёт объятья…

Я был доверчив и хотел объять я

Всё необъятное по имени Земля.

А как её, родимую, объять

Припасть к ней – до сыновьего рыданья?! -

Понять её сказанья и преданья,

Постичь – как душу на кресте распять?..


Увы, такому не было дано

Свершиться просветляющему чуду.

Оно и по сей день со мной повсюду.

Забыть такое – пред людьми грешно.


2


Хмелящий запах первой борозды!..

И вороньё за лемехом – гурьбою…

Да, боже мой! Мне век бы жить с тобой,

Моя земля, где дедовы кресты;


Где горы-долы, ковыли, закат,

Черёмуховый дым, яры да речки,

Которые на дедовском наречье

До этих пор со мною говорят.


…Бывало, в зной – купанье лошадей!

Ребячий праздник. Крик, многоголосье…

У Рыжки в гриву спелые колосья

Вплелись. Он любит эту из затей.


Как старый дед плывёт себе, кряхтит,

Вздуваясь крупом над зеркальной водью.

А я бросаю мокрые поводья

И вижу – Рыжка на меня глядит,

Косится на крутые берега,

Гривастый, сильный, бархатные ноздри.

А над водою – солнечная роздымь

Течёт медово в синий перекат.

И по сей день душа моя поёт…

Мне никуда от этих дум не деться.

О, как бы я хотел вернуться в детство,

В мальчишество станичное моё,

Туда,

В мою станицу Губерлю,

К тем родникам,

в ту даль,

в тот день вчерашний,

В тот сенокос,

в ту молотьбу

да пашни -

Наивно я судьбу свою молю.


Но я молю,

Как зёрнышки мелю

Под жерновами время и пространства.

Да будет свято это постоянство

И преданность тому, что я люблю.


И что любил. Чем в юности жилось.

То самое земное изначалье,

Что радостью и нежною печалью

В душе моей потом отозвалось.


3


Над Чебаклою плыл вечерний дым…

До робости и до сердечной дрожи

Всё пригласить Есенина Серёжу

Хотелось мне к станичникам своим,

Чтоб почитал он нам свои стихи,

Казачьи песни ниши бы послушал -

Не только голоса, а наши души, -

И как горланят наши петухи.


Он был в те годы от стихов хмельной.

А то – счастливый, то, увы, понурый,

С волнисто-золотистой шевелюрой,

С задумчивой глазной голубизной.


И мнилось мне – на сказочной земле,

Не только в Константиново, в Рязани,

Он, обливаясь чистыми слезами,

И здесь творил бы – в нашей Губерле.


Казалось мне – и мы не лишены

Тех образов, что он руками трогал:

«Изба-старуха челюстью порога

Жуёт пахучий мякиш тишины…»


4


А время шло. И Чебакла текла.

По дну янтарно камешки катались…

Однажды вижу – девочка, купаясь,

Коленку вдруг о камень рассекла.

И кровь…

Ну, как расплавленный рубин

В струе прозрачной – иссиня прозрачен…

И вдруг я стал непостижимо зрячим,

Один на всей земле, среди рябин;

Один перед бедой, лицом к лицу

С чужою болью, как с своей судьбою.

Та боль была уже моею болью.

Один я с ней – здесь у воды, в лесу.


Земное чудо. Солнечная дочь.

Под мамкиным, должно быть , полушалком

Калачиком свернулась. Стонет. Жалко!

Я должен этой девочке помочь.


Я ничего девчонке не сказал.

На ранку положил цветок-ромашку,

Порвав свою любимую рубашку,

Коленку девочке перевязал.


А ей?

Неведомо, должно быть, ей,

Той девочке,

Что это было тайной,

Моею тайной – первым испытаньем.

Да!

Первой операцией моей!


Что я живу извечной маятой,

Что было то – не знали и другие -

Моею самой первой хирургией

И смутно-дерзновенною мечтой.


Свершением того, о чём мечтал…

Выходит, я, не написав ни строчки.

Родился в свежевымытой сорочке,

В той самой, что поэт предпочитал

Суетности житейской да рублю…


А я люблю земное изначалье

И с гордостью и нежною печалью

Благодарю родную Губерлю.


Оттуда всё пошло – от ран и до наград!

Ведь после, в сорок первом – сорок пятом,

Я жизнь спасал как мог! Своим солдатам

И подвигом горжусь своих солдат.


России хлеборобы, косари,

На нивах от зари и до зари

Вы трудитесь…

Но пробил грозный час -

Вы грудью защитили нашу землю,

Ту самую, что я душой объемлю.

Я рад, мои станичники, за вас.

Спасибо вам, мои богатыри!




Сергей – сын Л.П.Попова


СЫНУ


Жизнь

Как дважды два

Не подытожишь.

Ты меня за это

Не кори.

Ты лишь

Повтори меня,

В чём сможешь,

И в чём надо,

Просто -

Повтори.


Повтори

В нелёгких испытаньях,

В шорохах и запахах

Зари,

В правде,

В изумленье мирозданью,

В удивленье жизни

Повтори.

Повтори

В любви,

В доверье к людям.

Душу настежь

Другу отвори.

Если путь мой

Был тернист и труден,

Ты его -

не бойся -

Повтори.


Льстивых слов

Не принимай на веру.

Путь к сердцам

Открытым

Протори.

Уважай себя,

Но только в меру.

Не кури.

И в этом повтори.


Если повторенье -

Мать ученья,

За плохое

Слишком не кляня,

Все мои

Грехи и увлеченья -

В самом лучшем

Повтори

Меня.


ПОЛЫНЬ


Густая августовская теплынь.

До синевы наполнен день теплынью.

Мне хочется упасть лицом в полынь

И вдоволь надышаться той полынью.


Пронизан солнцем дремлющий зенит,

Весь мир объят полуденною хмарью.

Сквозь хмарь смотрю я на иван-да-марью.

От гулкой тишины в ушах звенит.


Ах, разве позабыть когда смогу

В полдневье задремавшей деревеньки,

Девчонки босоногой на лугу?!

Мы будто снова с нею вяжем веники.


Она тихонько, про себя поёт

Про даль степную, про любовь, про житце.

Не знаю: от полыни – ль, от неё

Немножко голова моя кружится?


Я сам полынным запахом пропах.

Из глаз подружки зной земной лучится.

Пыльца полыни на её губах

И холодок горчайший на ключицах.

С тех пор воды так много утекло!..

Но вот до боли в сердце

Вдруг нахлынет -

Припомнится родимое село

Со всех сторон продутое полынью.


И ты от этой думы захмелев,

Как будто снова у речной излуки

Жуёшь, – с полынкой, – горьковатый хлеб.

Гудят твои натруженные руки.


Бредут отары, солнечно пыля.

В духмянной дымке зеленеют пажити.

И кажется!

И кажется!

И кажется! -

Бессмертен я, как родина бессмертна, -

Краса моя и боль -

Моя земля.


НОЧНОЕ

В ГУБЕРЛЕ


Припомнишь -

И сердце заноет

Щемящей

И сладкой тоской.

Ночное,

ночное,

ночное! -

Весёлый ты наш непокой.


Деревня родимая.

Травы

В вечернем закате горят.

И вот мы – горластой оравой -

Выводим свой конный отряд.


Визжит подворотная псина.

Мы песню казачью орём

И – мчимся!

Рубахи на спинах

Надуты у нас пузырём.

Полынью настроенный воздух

Ударит прохладой в логу.

И мягкие конские ноздри

Хватают его на бегу.

И вот кавалерия наша,

Ночной развернувши бивак,

Дымами пропахшую кашу

Уже уплетает.

Да как!

С каким аппетитом и смаком!


Котёл в окружение взят!


И звёзды над нашим биваком

Как мокрые вишни висят.


И бродит чудесная сила -

Ночная дремотная хмарь…


В кругу балагур-заводила

И свой губерлинский Щукарь.


Он, морщась от едкой махорки,

Беззубый осклабивши рот,

До самой до утренней зорьки

Истории разные врёт.


Мы смотрим на звёзды.

А кони,

Бывало, к костру подойдут

И с наших ребячьих ладоней

Горбушки губами берут.


ДОЖДИК


Настиг под вётлами в урочище

В июльский предвечерний зной -

Внезапный!

Радужный!

Рокочущий!

Весёлый!

Тёплый!

Проливной!

Дыша озоном, млели тополи,

Спасаясь, взмыли сизари.

И на дорогах звонко лопались

В зелёных лужах пузыри.

Гремя над радугой торжественно,

В раскатах плавилась гроза.

А я смотрел на профиль женщины -

И просто – запросто сказал:

–Чего нам мокнуть под дождём,

Давайте лучше подождём…

И ждали мы, пока он кончится,

Пока он вдосталь наклокочется,

Пока он, схлынув за полянами,

Затихнет в предзакатном пламени,

Пока дрожал осинник розовый

И капал сок с коры берёзовой,

Пока в реке дымились лилии,

Пока цветы нектар не вылили,

Пока закат горел,

пока

Летела песнь издалека…




из литературных дневников Л.П.Попова, 1976 год.


МОСКОВСКИЕ БЕЛЫЕ НОЧИ


А сумерки стали короче -

Вливается вечер в рассвет…

Московские белые ночи,

Московские белые ночи -

В мерцанье далёких планет!


Сквозь клёны, берёзы, рябины

Московская светит земля.

Над ней пламенеют рубины

Седеющих башен Кремля.


В немыслимом зареве этом,

Идущем с большой высоты,

Дымят фосфорическим светом

Почти голубые мосты.


Летят запоздалые чайки,

Куранты рассветную бьют,

И девушек белые стайки

На площади Красной поют.


Мне видится: в мареве гулком

В такие же ночи, один

По белым ночным переулкам

Когда-то Есенин бродил.

И белою ночью московской,

Взирая на ту красоту,

Стоял молодой Маяковский

На старом Кузнецком мосту.


НАЗАРЬЕВО


Закат похож на зарево.

Под заревом – Назарьево.

Сторонкаподмосковная.

Река – подать рукой.

Вдали берёзы светятся.

Уже краюха месяца

Повисла над дымящейся

И дремлющей рекой.


Над балкой, в мелколесии

Уже звезду подвесили.

Здесь вечерами поздними

Среди густых ветвей

Поёт, поёт соловушка,

Весёлая головушка -

Испытанный в поэзии

Российский соловей.


Цветёт к рассвету жимолость,

А донник дремлет с донницей.

И мне бы, разумеется,

Уснуть давно пора.

Но я как одержимый

Брожу вдвоём с бессонницей

До самого рассвета,

До самого утра.


НА КАТКЕ


В морозной дымке лунный вечер,

Неон в сиреневом дыму.

И к вечеру тому навстречу,

А может, к счастью своему

Бежала девушка с коньками

Сквозь блеск снежинок слюдяной.

И вот, как крыльями,

руками

Взмахнув над гладью ледяной,

Она – в стремительном полёте.

И лёд под режущим коньком

На вираже, на повороте

Искрит бенгальским огоньком.

И наяву, а будто снится:

Как чародеем сложена.

Мерцают в инее ресницы,

И вся до капельки она -

Не мимолётное виденье,

Не свет докучливой мечты -

Живое олицетворенье

Непреходящей красоты.




Леонид Попов с супругой Идой Вениаминовной и детьми: Людмилой и Сергеем.


ВАСИЛЬЕВСКОЕ


Я мало видел мест

Изящнее Васильевского

А.И.Герцен


Вот и скоро пробиваться ландышу.

Март роняет раннюю капель.

Ну, а я?

Я, вроде бы, на ладан дышу.


Наплывает на душу апрель

То с надеждой, то с тоскливой радостью.

Очень трудно примириться мне

С этой тяжкой, непосильной праздностью -

Душу раскрывать моей весне.

Вот смотрю я на берёзку рослую,

Спит ещё. Но скоро – сок на снег.

Значит, всё ещё противоборствуют

Силы тлена и огня во мне.

И опять в тоске, в надежде слышатся

Птичьи трели где-то далеко.

И опять – и дышится, и пишется,

Вроде бы, свободно и легко.


ВСЁ ДУМАЮ


Всё думаю, – как бес попутал, -

И эта мысль всегда со мной:

Как зыбка истина, что будто

Ничто не вечно под луной.


А красота?…

В насущной сути,

Она, как в древние лета, -

Вы сомневаться не рискуйте -

Она, – извечна, – красота.


Она как солнышком омыта,

Как в небе резвые стрижи.

Лишь при условии, что

мы то

Не пошляки и не ханжи.

Но вижу я при всём, при этом

Как в затаившейся тиши,

Не только внешние приметы,

Но всю гармонию души.


Вот девушка стоит под веткой

Вся в знойных зайчиках-лучах,

В ресницах под ажурной сеткой,

С платочком белым на плечах.


В простые туфельки обута,

Стоит, задумчива,

она,

Как будто смущена,

как будто

Своей красе удивлена.





Попов Леонид Петрович

Дата рождения: 5 июня 1909

Место рождения: деревня Губерля, Гайского района Оренбургской области

Место призыва: Уральский ГВК, Казахская ССР,

г. Уральск

Воинское звание: майор медслужбы;

капитан медслужбы, полковних тех.службы

Воинская часть: 21-я отдельная истребительная

противотанковая артиллерийская бригада


Награды:

Орден Отечественной войны II степени – 14.05.1944

Медаль за боевые заслуги – 03.11.1944

Орден Красной Звезды – 07.07.1945

Медаль «За победу над Германией в Великой

Отечественной войне 1941–1945 гг.» – 09.05.1945

Медаль «За взятие Кенигсберга» – 09.06.1945

Медаль «За победу над Японией» – 30.09.1945

Орден Красной Звезды – 05.11.1946

Орден Красного Знамени – 15.11.1950

Орден Ленина – 26.10.1955
















Вручение Ордена Ленина, 1955 год