Монах Ордена феникса [Александр Васильевич Новиков писатель] (fb2) читать онлайн

Александр Новиков Монах Ордена феникса

Часть 1

Ай да и давно это было, во времена древние, лютые. Посмотрел Агафенон Великий на пустое, мрачное ничто: мрачен мир, пусто в нем, нет в нем ничего, и решил он создать Мир, чудес великих полный. И взял он тарелку со стола своего, и сотворил Землю из нее. Разлил он воду, вокруг тарелки – и разлились по около Земли окианы да моря, реки и озера. Но не хватало в нем чего то. Тогда создал Агафенон Великий травы да дерева, кусты и цветы всякие – раскрасился Мир красками небывалыми, а чтобы освещать сие убранство, зажег Агафенон Великий Солнце. Накрыл Землю Агафенон Великий Небом голубым. Но все равно пусто и мрачно было в этом Мире. И создал Агафенон Великий тварей разных, расселил по лесам, горам и рекам, а чтобы главенствовать над тварями – создал самую главную тварь – человека, и стал человек главенствовать на Земле, почитая Агафенона Великого да ухаживая за Землей. И возгласил Агафенон Великий:

– Да будет Вам полная власть на Миром, да будут Вам дерева в тепло, а животные и растения – в пищу, живите, где хотите, только одно место не смейте посещать – Ядро Земли, ибо сила там Земли сокрыта, простому люду неподвластная, в злое искушение вводящая.

И воскликнул люд людской:

– Ой да славься, Агафенон Великий во веки веков и правь всем Миром, не нужны нам силы, всего у нас предостаточно.

И сказал Агафенон Великий:

– Да будет так.

Но не весь люд благодел Господу искренне, утаил обиду на могущество один человек – Сарамон, не послушал он глас Господа, нашел он Ядро Земли прикоснулся к нему. И стал Сарамон черен помыслами своими, возыграло в нем тщеславие великое, воскликнул он тогда:

– И да стану я могущественным, сродни Агафенону Великому, и создам свой Мир, Мир черноты и злобы.

Восгневался Агафенон Великий лютым гневом:

– Как посмел, ты, прикоснуться к Ядру Земли. Услышь же гнев мой лютый.

И бил Агафенон Великий Сарамона молниями и громом, да только силен стал Сарамон, силу набрал сильную, и началась война страшная, война многоубийственная, Война Богов. Много людей пошло за Сарамоном, прельстившись силой могучей но много было и почитателей Агафенона Великого, и никто не мог победить в той битве Великой, и разделили тогда Боги Землю на две части. Создал тогда Сарамон пристанище демонов и ведьм, чудовищ и упырей разных, сокрыл все это за деревами большими, поселился в нем, назвал Лесом. Страшен был Лес для правоверных, отделились они от него Стеной Великой, дабы не проник Сарамон и демоны его в лоно царства Агафенона Великого. Стал тогда Сарамон солнце прятать за Тьмой Великой, да тучами Небо закрывать. Возопили люди православные:

– Ой еси, Агафенон Великий, славим тебя во веки веков, да только страшна Ночь лютая, мысли темные приносящая.

Услышал вопли правоверных Агафенон Великий, и создал Луну, дабы освещать Тьму Великую.

Ай да идет Битва великая, да по сей день, и тщится Сарамон власть захватить, да души, людские, пожрати, но не дремлют православные, ибо силен и могуч дух Господа нашего Агафенона Великого.

Великая Книга Богов,

часть первая – Битва Богов.

Эгибетуз,

дата написания не известна.

Ослик никогда не жаловался на свою судьбу, ибо думал, что так оно и должно быть. Всю свою долгую, ослиную жизнь он возил тележку, на которой была закреплена бочка с водой, и если бы кто-то сказал ему, что ослы не рождаются для этой работы, он не поверил бы, а возможно, подарил бы этому открывателю истины свой самый лучший удар задним, стоптанным и растрескавшимся копытом. Привычно скрипят колеса повозки, привычно опущена голова ослика, привычно шлепают обвислые уши по глазам, привычно натирает упряжь старые ослиные бока. Ослик видел еду – и ел, ослика били кнутом – и он шел, ослика тормозили вожжами – и он останавливался. Ослики должны жить по другому? Что за ересь?

Во времена смутные, грозные, ай да и вознамерилось войско Сарамоново учинить Битву последнюю, наслать чудовищ лютых на православных, сломать Стену Великую. И появляться начали чудовища, пожирати людей православных, и возопили люди:

– Ой ты гой еси Агафенон Великий, спаси нас от чудищ лютых.

И посмотрел Агафенон Великий на чудовищ войска Сарамонова, и подумал: надо что то делать. Внял Агафенон Великий просьбам людским, снизошел на Землю дух Благодатный, поселился он в чреве младенца – сына кузнеца Акиры дэ Эгента и швеи Марты дэ Эгента. И назвали они младенца Алеццо и растили в любови и радости, иногда даже гиперопекой баловали…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 1 стих 1

1

Крестьянин сидел на жесткой, деревянной лавке и смотрел на ослиный зад, распугивающий мух грязным хвостом. Время от времени он вожжами посылал волну, стукая по заду осла кожаными ремнями, но на скорость последнего это не влияло, лишь менялась амплитуда движения хвоста, и животное делало рывок вперед, словно осел собрался побежать, но быстро устал. Ослик не хотел бежать, но он сделал вид, что попытался, и этого хватит. Однако крестьянин злорадно улыбался: сзади, в бочке, замаскированной под водовозку, сидели трое бедолаг, которые тихо и безбожно матерились, при каждом рывке слышны были гулкие удары частей тела о дерево, ругань, и даже, скрип зубов.

Солнце уже оторвалось от горизонта и поднималось все выше, обливая лучами поляну с прекрасными цветами слева от дороги, облако серой пыли сзади повозки, и серую громаду Стены справа.

– Здесь, – подумал крестьянин, нагнулся к оси переднего колеса, вынул стратегически важный болт, и переднее колесо поскакало по дороге, обгоняя телегу, потом покатилось, потом упало. Телега злобно скрипнула, и, пропахав оголенной деревянной осью борозду на коже гладкой, укатанной дороги, наклонилась вперед и замерла.

Сверху, со стены, послышался гогот дежуривших на Стене солдат, оттуда, как камни, полетели слова:

– Ты что же дед, так отожрался, что тебя телега не выдержала?!

– Беги за колесом, дед, быстрее, а то не догонишь.

Дед поспешно соскочил с покосившейся повозки: он ругался так громко и так виртуозно, что моментально привлек к себе публику, и все часовые Стены наблюдая за ним, громко смеялись, не видя при этом, как в бочке открылась маленькая дверка, и наружу выползли трое мужчин в черных куртках, повалились на землю, жадно вдыхая свежий воздух вперемешку с пылью и радуясь тверди земной. Порадовавшись немного, один из мужчин быстро посмотрел вверх, и убедившись, что на них никто не смотрит, плюнул в воздух слово «пошли», и быстрым шагом перебежал дорогу, внимательно поглядывая по сторонам.

– Смотрите под ноги, – бросил он своим спутникам, и тут же, споткнувшись, рухнул в траву, после чего послышался треск сломанных сухих стеблей, приглушенная ругань, в воздух взлетел небольшой рой ос. Идущих сзади мужчины обменялись взглядами, полными презрительного недоумения, синхронно, как на смотре, пожали мощными плечами, медленно и вальяжно спустились в траву.

От дороги до сплошной полосы деревьев, раскинулось цветочное поле – высокий ковёр из зелёной травы, раскрашенный яркими пятнами разномастных цветов, которые, казалось, соревнуются между собой в желании выделиться из тысяч таких же, как они ярких пятен. Ошалевшие от красок пчелы, носились от цветка к цветку, осыпанные пыльцой и трудолюбием, пели на разные голоса птицы, летали от куста к кусту со своими птичьими делами.

Первый из идущих мужчин вынырнул из пестрящего ковра, выплюнул нежные, трепещущие на ветерке лепесточки сирени изо рта, и быстрым шагом, граничащим с медленным бегом, побежал, увязая по пояс в красках. Добежав до деревьев, он ловко и быстро пролез в непролазную чащу кустарника, и, спрятавшись за деревьями, пытался отдышаться.

Здесь, у больших, раскидистых дубов, начинался лес.

Двое других были менее расторопны; они двигались медленно, и небрежно, почти прогулочным шагом, попытались продраться через кустарник и запутались в паутине тонких, но прочных и гибких веточек. Треск разрываемой ткани, стук падающих тел, ругань и проклятья, разорвали тишину, объясняя всему лесу, что его соизволил посетить человек. Первый пришедший недовольно морщился: лес не любит шум и не накажет тебя за нарушение спокойствия только в том случае, если в тебе полтонны веса и шкура толщиной в два пальца.

– Поздравляю Вас, господа, дальше начинается лес, – это сказал тот мужчина, который призывал двух других к осторожности, личным примером показывая, что будет, если ею пренебрегать. Он скинул плащ, скомкал его в неправильной формы шар и куда то с ним пошел.

– Что ты делаешь, Альфонсо? – с подозрением спросил второй мужчина, глядя как Альфонсо что-то усердно раскапывает в листьях, – я надеюсь ты не станешь шутить с нами шутки?

– Шутки с вами будет шутить лес, – он выпрямился: в одной руке у него был коротенький арбалет, в другой – кинжал. Арбалет он закинул за спину, и тот там как то закрепился, кинжал поехал в ножны; следующим предметом в руках Альфонсо оказался колчан с маленькими, коротенькими стрелами, который был закреплен рядом с арбалетом с помощью ремня. Он резко и быстро выхватил кинжал из ножен, засунул его обратно, выхватил арбалет, прицелился, моментально закинул его за спину, попрыгал, и вдруг упал на землю сначала на живот, потом перевернулся на спину. Вскочив на ноги, Альфонсо что –то поправил, снова попрыгал, и успокоился.

Двое остальных пришельцев оторопело посмотрели на эти упражнения, затем нехотя, скинули плащи: все они были одеты в черные, кожаные штаны, белую, заправленную в пояс рубаху и черные кожаные куртки. На ногах блестели начищенные салом черные, высокие сапоги. Прекрасное одеяние, чтобы порадовать летнее, жаркое солнышко.

Альфонсо недовольно посмотрел на них; «черный отряд”– мысленно назвал он их, поскольку уже забыл, как кого зовут.

– Проверьте оружие. Барзигер, ты что приволок? – сказал Альфонсо одному из мужчин, взглядом показывая на меч, который тот извлек из ножен, радужно сверкающий на солнце искристыми бликами. – Зачем ты припер эту кочергу? Что я сказал взять?

– Я Зигербар. И я никогда не расстаюсь со своим мечом. Это мой талисман: много сотен голов срубил он, одним ударом. Ему не страшны любые хищники.

– Какие к черту хищники? Ты в чаще леса им даже размахнуться не сможешь, он у тебя в ветках застрянет.

Зигербар смотрел на него молча, исподлобья, и взгляд этот не понравился Альфонсо. Впрочем, в этом походе ему не нравилось абсолютно все; мысленно, он уже похоронил этих двух самоуверенных бедолаг, причем они даже до хищников не дойдут.

– Как хочешь. Смотри только не подари свой меч какому нибудь дереву. Все, пошли.

–Значит так. – Альфонсо сделал театральную паузу, потому что ему казалось, что так он придает больше веса сказанному дальше, хотя на самом деле эта пауза только раздражала слушателей. – Наша задача – добраться до зарослей шиповника, на той стороне луга. Я пойду первый, вы наступаете туда, и только туда, куда наступал я. Я замираю, вы замираете. Дыхание сдержанное, лучше вообще не дышать, глазами не шевелить. Не двигайтесь ни в коем случае, пока я не разрешу. Ясно?

Ответом ему было молчание, громко кричащее Альфонсо, о том, что ничего им не ясно. Это явно были два опытных воина побывавшие во множестве битв, поэтому пересечь луг с травой им казалось простой задачей, а опасности леса сильно преувеличенными. Лес такого к себе отношения не прощал.

– Ясно тебе, Пукеррог?

– Я Цукердрог.

«Кто вам имена раздавал?» горестно подумал Альфонсо. Последний раз он осмотрел своих горе попутчиков, словно хотел запомнить их напоследок, и аккуратненько шагнул в траву.

Шел он очень медленно и осторожно, внимательно прислушиваясь и разглядывая те травинки, что выбивались из общего ритма движения, который диктовал ветер – безобидный с виду луг с сочной травой по пояс и разноцветными пятнышками цветов, был на самом деле поселением сотен земляных змей, зубастых и очень прыгучих. Уникальность этих рептилий была в том, что они, выпрыгивая из травы, впивались в шею (по крайней мере пытались попасть именно туда) стараясь вырвать кусок мяса побольше, и отваливались обратно в траву, глотая целиком все, что урвали и нападая снова. Различить их в траве было очень сложно. Но можно.

Прошли они не много, конкретно- два с половиной шага, когда Альфонсо услышал звук царапающей землю змеиной кожи, сравнимый, по ощущениям, со звуком лопающихся нервов, и остановился. Он остановился, двое остальных-нет и под разрушающий надежду спокойно пересечь луг грохот сапог– один из его спутников чуть не врезался в Альфонсо, второй – в первого. Альфонсо замер неподвижно, не моргая, не вращая глазами; как стоят его спутники с извращенными именами, он мог только догадываться, так как не видел их, но судя по тяжелому дыханию и скрипу кожи – стояли они плохо. Тем более, они не видели в поле травы ничего опасного, и не знали, чего они стоят. Змея, услышав шорох, ползла на них; приближалась к Альфонсо двухметровая борозда из шевелящейся травы.

Она вынырнула из травы прямо у его ног, большая, с ладонь взрослого мужчины, голова, с маленькими, черными глазками и розовым, раздвоенным языком, сладко и лениво зевнула, обнажив великолепные, острые, как ножи, зубы, лизнула сапог-не живой-пошуршала дальше, изгибая зелёное, полосатое в зигзаг тело.

«Здоровая какая. Ее шкура стоит огромных денег –подумал Альфонсо, глядя, как огромные деньги уползают к его спутникам. Там в траве, в засаде, ждут своего часа с пяток змей поменьше, Альфонсо это знал, но вот знали ли его спутники?

Змеи были глупыми созданиями, которые бросались и на кинутую палку, превращая её в щепки, видели только движущиеся предметы, слышали только в радиусе метра, прыгали, иногда, вообще не понятно куда, но их было много и они были ужасно злые и голодные. Всегда.

Сзади раздался звон меча и скрип кожи, следом за этими звуками резанул ухо крик.

– Хорошо, что я деньги вперед взял, – подумал Альфонсо, и услышал леденящий кровь вопль – одна из змей впилась одному из спутников куда то (целились змеи в горло, но попадали куда надо редко), и, скорее всего, вырвала из него кусок мяса. Теперь полосы пригнутой травы скользили мимо Альфонсо и вопль сзади стал нечеловеческим: мимо него, чудом не задев, пробежал Зигербар, облепленный змеями, словно волосами с толстенными волосинками, от которых он безуспешно пытался отбиться. Кровь вырывалась из него впечатляющими брызгами, взлетала вверх фонтанами, когда на него прыгали все новые и новые рептилии, руки, очень быстро лишившиеся кожи и части мяса, сверкали на солнце обнаженными участками желтой кости, глаза с бешено вытаращенными зрачками, контрастно белели на окровавленном лице. Зигербар отчаянно махал своим большим мечом, и время от времени в стороны разлетались разрубленные змеи, но в какой то момент вопль его сменился хрипом, он упал, и пропал в траве, накрытый сверху зеленым клубком извивающихся змеиных тел, из которого периодически взлетали вверх небольшие косточки.

– Боже, – еле слышно донес ветерок слова Цукердрога.

Луг снова превратился в спокойное, изумрудное травяное море, только теперь с большим пятном окровавленной травы – змеи разобрали горемыку полностью, пропали даже кости. Альфонсо долго смотрел вокруг и приглядывался; по лугу полз череп без нижней челюсти- одна из змей застряла в глазнице, и волочила его по кустам, пока не вылетела и не спряталась в нору. Путники стояли молча, долго в их жизни ничего не происходило. Зато на этот раз Цукердрог стоял идеально – он даже дышать перестал от ужаса.

«Сейчас опять проблемы начнутся, – подумал Альфонсо, – теперь он от страха пошевелиться не сможет. Беда с этими туристами: то не остановишь, то с места не сдвинешь».

Наконец очень медленно он пошел дальше – носком сапога он с силой нажимал на землю, прежде чем сделать следующий шаг – не хватало еще провалиться в змеиную нору. Зигербар, в приступе паники, побежал прямо, чем заслужил посмертное проклятие, ведь это значит, что где то впереди, как раз на их пути, место, кишащее злобными змеями, которые его переваривают, и его нужно обходить, причем обходить далеко. Мог бы и подальше в сторону убежать, хоть увёл бы змей – сделал бы доброе дело напоследок.

Дальше шли долго и медленно, постоянно останавливаясь, осматриваясь, замирая на месте. Первым из травы вышел Альфонсо, долго отряхивал штаны от налипшего репейника, вытаскивал из головы неизвестно как туда попавшие травинки, затем, на трясущихся от напряжения и страха ногах вылез Цукердрог , в изнеможении рухнул на землю.

Чего это ты уселся, как на пикнике? – удивленно спросил Альфонсо.

– Ты что, не видел, что случилось с Зигербаром? Его на куски порвали! Боже, как он кричал…

Ну да, орал как оглашенный. Мог бы сдохнуть тихо, а то его, наверное на Стене услышали.

Цукердрог остолбенел. Он поднялся на ноги-медленно, постепенно меняясь в лице, трясущимися руками пытаясь нащупать рукоять меча.

–Тварь!! – вдруг заорал он, – это ты, ты нас сюда завёл!!! Ты хочешь меня убить, скотина…

Дальше он матерился, время от времени задыхаясь, переходя на рык, двинулся было на Альфонсо с кулаками, так и не достав оружие, передумал, облокотился на дерево (к счастью, не липкое), пытаясь отдышаться. Альфонсо наблюдал за истерикой молча, внешне спокойно, но руку держал на рукояти кинжала, а то мало ли что.

– Пошли, – времени мало сказал он – после того, как стало тихо.

– Пошёл к черту!

Цукердрог резко повернулся спиной, двинулся вглубь леса не оглядываясь. Шёл он твёрдо и быстро, безжалостно и злобно растаптывая сухие ветки.

– Стой!! – закричал Альфонсо, и резко отпрыгнув в сторону упал на землю, предварительно рефлекторно посмотрев, куда падает. Раздался резкий щелчок, над головой, свист рассекаемого воздуха, прямо перед лицом в земле заиграли фонтанчики, брызнув в лицо Альфонсо грязью.

– Повезло, не повезло, – подумал он про себя вставая; Цукердрог лежал на спине с широко открытыми глазами, и со стороны казалось, что он был жив, но несколько шипов в черепе и пять штук в боку не оставили ему шансов. Молодой, дерзкий, здоровый воин шел в лес покорять диких животных и страшных демонов, сражаться, не боясь боли и смерти.

– Поздравляю, – это Альфонсо сказал вслух, – тебя убил шиповник.

2

Двадцать лет и три года рос Алеццо, почитая Создателя своего. На двадцать четвертый год снизошел на него дух Агафенона Великого, услыхал он глас с небес:

– Ты рожден, чтобы исполнить великую миссию, Алеццо дэ Эгента. Встань на путь Истинный, борись со злом и несправедливостью людской, будь первым мессией на Земле, чтобы создать орден могущественный, Орден Света и одолеть чудищ Сарамоновых.

И услышал Алеццо глас Создателя, и сказал батюшке с матушкой:

– Ой вы гой еси батюшка с матушкой. Был мне слышен глас Создателя нашего, зовет он меня в путь – дороженьку, ума набраться, зло людское поискоренить. Благословите же меня, родители любимые, на путь дороженьку долгую, судьбу опасную, да Богу угодную.

И благословили его батюшка с матушкой, и взял он посох осиновый, да узелок фланелевый, да отправился по Свету, ума набираться, чудовищ Сарамоновых искоренять…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 1 стих 2

Для простых жителей, родившихся и выросших за Стеной, напичканных высокопарными, полными духовного бреда словами священников, лес был исчадием ада, королевством бога смерти Сарамона и его слуг – демонов. Полуразложившиеся мертвецы, призраки неуспокоенных, заблудших душ, черти, ведьмы, оборотни – все они находили себе пристанище среди деревьев и кустарников, устраивали шабаши, воровали людей, варили в котлах, ну или ели живьем, если было лень разводить костер. Тех, кто переходил за черту, между лесом и нормальным миром, считали продавшими душу Сарамону, и этих «счастливчиков» ожидал спасительный огонь. Иногда, правда, спасительный огонь ожидал и тех, кто вознамерился посадить у себя в саду не то дерево, или лечил травами болезни, изготавливал настойки, пил, и поил других, или просто по каким то причинам был похож на ведьму. Когти Сарамона старались проникнуть за Стену, сквозь стойкую оборону из священников, попов, верующих, сквозь их молитвы, самоотречение, духовную целостность, взращивая в сердцах неверных еретиков зерна сомнений и сатанизма.

Таких людей очищали огнем.

Впрочем, всегда находились люди, которые плевали на бога и дьявола и использовали силу леса в своих целях. Лесные травы и ягоды спасали от многих болезней, равно как и калечили или убивали, звериные шкуры были лучше всякой брони, если удавалось уговорить зверя подарить её. Были люди, которые не боялись леса, собирали его дары, продавали в городе, рискуя быть схваченными стражей и умереть в страшных муках. Таких людей называли “ходоками”-многие люди в них не верили, про них рассказывали легенды – тихо, ибо одно упоминание про них было преступлением против бога, а бог преступлений против себя не прощал.

Альфонсо открыл глаза, и стал смотреть в небо, внимательно прислушиваясь к гулу в своей голове. Звуки, удивительно похожие на гром молнии, стучали внутри черепа, сотрясая бедный больной мозг, заставляя его пульсировать. Нельзя долго лежать в лесу на открытом месте – неподвижное мясо в лесу надолго не залеживается, но этот гул Альфонсо знал – каждое движение будет болезненным, поэтому долго собирался с духом, прежде, чем пошевелился. Часто – часто дышал. Медленно, периодически болезненно морщась, он нащупал кусок сухой ветки, сунул себе в зубы, сомкнул посильнее -до ломоты в челюстях, обреченно посмотрел на небо-синее, бездонное море воздуха, с размазанными китами-облаками, безмятежными странниками, которым земные страсти ни почем. Собравшись с духом, Альфонсо резко вскочил на ноги и быстро огляделся, ища безопасную опору – не напороться бы на липкое дерево или не наступить в чертополох. Боль взорвалась жуткими стуками в ушах, оглушающим звоном; ощущения были такие, что мозг разорвался на куски, и каждый этот кусок рвут когтями сотни маленьких звериных лап. Мгновенно потемнело в глазах, ноги словно лишились костей, но Альфонсо знал: если он сейчас упадет, то уже не встанет. Очень быстро считал он до миллиона, мыча как дефективная корова с палкой во рту, прислушивался к ошалевшему сердцу, держась дрожащими пальцами за шершавую кору мятой сосны. С трудом передвинув ноги, пока они слушаются, следующим болезненным рывком Альфонсо вплотную приблизился к сосне, ставшей ему на эти вечно длящиеся секунды родной, обнял ее, как можно крепче и начал дергаться, словно в конвульсиях. Сверху что то капнуло, и это показалось ему ударом кувалды по голове. Начал раздражать громкий, назойливый хруст, и понадобилось много времени, чтобы понять, что это хрустит что – то у него во рту, то ли ветка, то ли зубы. Внезапно начали нагреваться щеки – через несколько секунд они полыхали жарким пламенем, Альфонсо даже показалось, что запахло шашлыками; он прижался щекой к холодной, нежной, как терка для овощей, коре дерева, и впервые за все время почувствовал хоть какое то облегчение.

– Надо бежать, – подумал он про себя, когда миллион кончился – если сердце не разорвется, то надо бежать.

Даже думать было больно. Тем более, думать о том, чтобы пошевелиться, но выбора не было: тьма сгущалась над деревьями, и так эгоистичными по части распределения света. В темных провалах между стволами начали мелькать неясные тени, тихий шепот множества голосов становился все ближе и ближе, охватывал кольцом, приближаясь. Альфонсо резко оторвался от дерева и, не обращая внимания на новый приступ острейшей боли, пошел вперед. Поначалу выходило плохо – ноги почему то решили разойтись в разные стороны, а тяжелое тело понесло налево. Руки, болтаясь, как плети, мешали сосредоточиться на ходьбе, стукая по заднице каждый раз, как Альфонсо пытался идти туда, куда хотел. В ступни и ладони кололи маленькие раскаленные иглы, прожигая мышцы до самой кости, и каждый шаг стал пыткой, ставящей под сомнение саму необходимость в ходьбе, да и жизни в целом, но потом, вдруг, резко полегчало. Альфонсо увидел глаза. Два красных, горящих пятна мелькнули между деревьями, в мозг стали врезаться шорохи длинных когтей, царапающих корку земли. Где –то в темноте, сквозь колючие кусты, ядовитый плющ, не снижая скорости, не таясь и не прячась ломилось большое, тяжелое животное, и Альфонсо прекрасно знал, что это волк. Он мгновенно забыл про боль и самоубийственные мысли – теперь он хотел жить так, как никогда раньше. Теперь тело бил в конвульсиях жуткий страх, растущий из самых глубин болезненно корчащейся души, леденил кожу, заставлял сердце разрываться от бешеного стука, а ноги – бежать, хотя Альфонсо прекрасно понимал – бежать бессмысленно. Нет в лесу зверя страшнее волка: шкуру его не пробивали даже созревшие шипы шиповника, хотя шипы шиповника пробивали стальные латы не очень хорошего качества. Своими десятисантиметровыми когтями волк легко срезали деревце одним ударом, если его диаметр не превышал девяти сантиметров, а бегал он очень быстро не из-за развитых мышц или длинных ног, а из за нехитрой траектории движения: если любой зверь, в том числе и человек, вынужден был петлять по лесу, огибая ядовитые растения, норы подземных червей или липкие деревья, то волк просто бежал напролом вперед, нередко принося с собой на шкуре куски коры или челюсти от почившего в бозе червя на ноге.

На последней секунде Альфонсо перепрыгнул через корни амалины – дерева, которое подрывало корнями землю вокруг себя, устраивая скрытую под слоем земли яму – ловушку, с сюрпризом в конце полета – острейшими корнями. Он едва успел заметить пятно особой травы, обозначающей границы ямы, чтобы не угодить в нее, как из кустов, не рыча, выпрыгнула большая черная туша.

Под самым ухом оглушающе звонко клацнула челюсть, и тут же затрещало на весь лес дерево – волк провалился в яму передними лапами, ударившись головой о край, отчего его пасть захлопнулась быстрее, чем он планировал ее закрыть.

Альфонсо на бегу достал нож – и бросился в заросли амалины, туда, где виднелась целая роща плотоядных деревьев – это был единственный шанс спастись, ну и отличная возможность напороться на острые корни. Он судорожно сжал рукоять короткого кинжала – такое оружие, конечно, волка только насмешит, но сдаваться совсем без боя, если дело дойдет до драки, Альфонсо не собирался.

Красно коричневые стволы спасительных деревьев были уже совсем близко, когда Альфонсо вдруг сжало легкие словно тисками, сильнейшая резь пронзила ноги от ягодиц до ступней, и он упал, не стесняясь орать от боли на весь лес. Снова ледяной волной ударил по голове ужас, потушил дикий крик, и Альфонсо захрипел, пополз в сторону зарослей, собирая руками и грудью павшую листву в кучу, словно лопатой. Затылком почувствовал он прерывистое сипение зверя, повернулся на спину, и огромная лапа наступила ему на грудь, четыре когтя прошли между ребер, в лицо дохнуло теплое, пахнущее дохлятиной, дыхание. Волк стоял прямо над ним – из ноздрей его вырывались фонтаны огня, глаза горели красной, бесконечной злостью, лапы и тело, покрытые большими буграми мышц, туго обтянутыми черной шкурой, чернеющей даже в темноте, с висящей из разорванной кожи гниющей плотью, роняли на Альфонсо больших, белых червей. Из обрамленной огромными зубами пасти вывалился синий, вонючий язык, с кончика его капнула слюна, зашипела на коже, прижигая словно тлеющим угольком.

Кариизий. Этим словом священники пугали прихожан заставляя нести денежку в копилку церкви за спасение от него. Это слово вселяло дикий ужас в любого, самого прожженного убийцу, маньяка, каннибала. Это слово, из-за которого преступники охотнее выбирали смертную казнь, чем час, проведенный в лесу.

Кариизий был домашним животным Сарамона, его самым жестоким убийцей, самым непобедимым демоном. Считалось, что от одного его жуткого воя, у самого храброго воина останавливалось сердце, ведьмы не появлялись в его присутствии, а остальные демоны его побаивались.

Альфонсо прекрасно знал, что это чушь: из- за деревьев, шевелящимися, черными пятнами, начали появляться и те и другие, наполняя полянку истошным, гортанным криком, воплями, смехом, улюлюканьем. Рогатые, двухголовые, покрытые бородавками, волосатые существа окружали его, скребли когтями землю, наполняли смрадом свежий лесной воздух. Одна ведьма-самая мерзкая, склонилась над Альфонсо – оторванные от ее страшной рожи лоскутки гниющей кожи щекотали ему лицо, пачкали теплой, шевелящейся слизью. Красными, кровоточащими глазами долго она смотрела на него, наслаждаясь его страхом, потом нижняя половина лица ее разорвалась, за хлопьями треснувшей кожи показались гнилые пеньки зубов.

– Боже, это рот! – вдруг подумал Альфонсо, хотя рот у ведьмы оказался там, где он и должен был бы быть, просто изначально его не было видно. Его уже не трясло от страха, его парализовало, кровь отхлынула от лица и пальцев рук. Альфонсо уже не боялся умереть, но что-то ему подсказывало, что простой смертью здесь не обойдется.

Кариизий наконец – то выдернул когти из Альфонсо – полилась теплая, густая кровь, затекая под одежду, поливая шевелящихся там червей.

– Не дергайся, сладенький, – гнилой, покрытый слюной и гноем рот ее прижался ко рту Альфонсо, кусая ему губы до крови, одновременно с этим он почувствовал удары ее острых когтей в живот. Задыхаясь затекающей в рот слизью, изо всех сил сдерживал он тошноту и рвотные позывы, и не мог пошевелиться, чтобы сбросить с себя костлявое, разлагающееся тело, которое вцепилось в него мёртвой хваткой. Вокруг оглушающе визжали ведьмы, хрипели демоны, облизывала тело Альфонсо ведьма, пока вдруг не зарычал Кариизий, и тогда все резко смолкли. В оглушительной тишине мерно раздавались гулкие шаги, от которых подбрасывало землю, повеяло жаром, запахло сладко – противным запахом горящего человеческого тела.

– Сарамон, – подумал Альфонсо. Страх постепенно оставлял его, поскольку жизнь его оставляла вместе с вытекающей кровью, и окружающие его создания казались не детищами ада, а просто уродливыми, недопохороненными недочеловеками. Он даже умудрился сесть, облокотившись на дерево, несмотря на угрожающий рык пса.

– Тихо, псина, – сказал он исчадию ада – почему то ему стало неимоверно хорошо и даже весело. Особенно смешили волосы в ушах пса-демона, словно у столетнего старика, они торчали куцыми пучками, колыхались на ветру.

Сарамон хоть и оказался горящим скелетом, обтянутым скворчащей кожей, пузырившейся черными волдырями, которые постоянно лопались с раздражающим звуком, но был совершенно не страшный, где то даже забавный, несмотря на то, что время от времени кидал в разинутый рот оторванную человеческую голову и дробил ей череп большими зубами. Был он ненамного больше просто высокого человека, но обладал поистине огромной, и очень эластичной пастью.

– Альфонсо дэ Эстеда, – голос его был похож на грохот камней, катящихся по склону скалы, – неужели ты думал, что можешь безнаказанно бродить по моим владениям?

– Сарамон, какая встреча! Полтора года брожу по лесу, все никак с тобой не встречусь. А насчет наказания не бойся – меня поцеловала твоя подружка, хуже уже ты мне точно ничего не сделаешь.

Альфонсо рассмеялся веселым, заливистым смехом, настолько заливистым, насколько позволяли больные ребра и сдавленные удушьем легкие. Все, что он сказал, казалось ему ужасно смешным, хотя все же где-то, далеко в чертогах разума, притаилась мысль о том, что все происходящее вокруг несколько странно, но она была робка, слаба и молчала в тряпочку.

– Помолись своим богам, ведь в том котле, где ты будешь купаться в своих горящих внутренностях, такого шанса у тебя уже не будет.

Сарамон взял в руки копье и указал ведьмам острием на Альфонсо: – он ваш!

– Ха-ха-ха, – смеялся Альфонсо, и не мог остановиться, пока сотни зубов и когтей рвали его на части, визжали от жадности, брызгали друг в друга кровью Альфонсо, балуясь с едой, рычали и вырывали сердце из лоскутов окровавленной плоти. Все это время он хохотал противным хрипом, прерывая смех затяжным кашлем, пока кто то из демонов не догадался выломать ему челюсть и заткнуть…

Солнце слепило даже сквозь закрытые веки, разбрасывая жаркие лучи свои по всей комнате, пропихивая их сквозь дорогущее Тистакское стекло. Ноги горели огнем, а голова мерзла, нижняя челюсть стукала об верхнюю и раздражала клацающим звуком, но хотя бы не было бредовых, хоть и отменно реалистичных видений, связанных с отвратительным интимом с ведьмами. Все тело болело, но болело глухо, скорее ныло, совершенно не хотело сохранять форму сидящего человека, и только прикованные к дубовым брусьям руки, ноги и голова позволяли, хоть и против воли владельца, сохранять полувертикальное положение. Шевелиться совершенно не хотелось, даже открыть глаза казалось все равно что совершить подвиг, но это сделать было надо, ведь этот подвиг ты должен был совершить во имя себя, а лучшей мотивации действовать нет и никогда не будет. Альфонсо разодрал слипшиеся веки, и даже попытался хорохориться – поднять голову, но бросил эту попытку, и смотрел исподлобья, выгнав глаза на лоб.

Напротив него стоял старый мужик, лет двадцати трех, обросший, в мятой, местами грязной рубахе, подпоясанной, надо думать, поясом, широких шароварах из мешковины, заправленных в сапоги из дешевенькой собачьей шкуры, и целился из арбалета Альфонсо прямо в голову, положив свою щеку на ложе, глядя прищуренным, сосредоточенным взглядом поверх стрелы.

– Кто ты такой? – медленно, раздельно, с паузами проговорил старик так, словно говорил с юродивым.

Альфонсо хотел было сбалагурить, сказать какую-нибудь дурацкую шутку, типа «зашел на блины», как это делают все отважные рыцари, глядя в глаза смерти, в выдуманных былинах, но вовремя одумался – все таки не то время и не то место..

– Я Альфонсо дэ Эстеда, ходок, мне двадцать пять лет, не женат, детей нет.

Коротенькая получилась характеристика, но больше Альфонсо не нашел что сказать. Тем более и эти слова дались ему очень тяжело, поскольку распухший язык очень болезненно стукался о небо и не мог улечься во рту, норовя вывалиться на воздух.

– А я кто?

– Ты – Гнилое пузо, мой помощник.

Арбалет медленно опустился, но Гнилое пузо не стал далеко его убирать – положил на плохо соструганную тумбочку из тополя на расстояние вытянутой руки, чтобы быстро схватить его и всадить стрелу в лоб Альфонсо, если понадобится. Мысленно Альфонсо одобрил его действия, глубоко в душе даже гордился, что так хорошо его обучил поведению во время лечения обколотых чертополохом. Он посмотрел вниз, настолько, насколько мог нагнуть голову, то бишь, ненамного.

– Сколько времени перевязаны мои ноги?

– Не бойся, всего две щепотки, – ответил Гнилое пузо, и оба они машинально посмотрели на часы, на то узкое место, где песок из одного сосуда, толкаясь песчинками, перетекает в другой. – Через пять щепоток нужно будет их снимать. А пока…

– Нет, – Альфонсо резко дернулся, звеня цепями, пытаясь высвободиться из кандалов, выдернуть проклятые гвозди, забитые насквозь дубового бруса и загнутые с другой стороны стены избушки, громко, надрывая горло, заорал, – тварь ты не посмеешь, отойди!!!

Гнилое пузо стоял с кружкой самого отвратительного пойла, которое можно было найти во всем белом мире – он стоял с кружкой чистой воды. Сейчас будет ужасная пытка: Альфонсо будет пить.

– Ты прекрасно знаешь, что вода сейчас необходима тебе.

Да, Альфонсо прекрасно это знал. Как знал он и то, какие ощущения будет испытывать.

– Отстать, урод, отойди!!! – кричал он, вырываясь изо всех сил, дергая цепями. В один из криков во рту его оказалась деревянная воронка; он попытался разгрызть ее зубами, но в этот момент в рот полилась вода, и он забулькал нечеловеческим криком, мотая головой, пытаясь от неё избавиться. Выжигая воспаленное горло, внутрь полился раскаленный свинец, загорелся желудок, волна жара ударила в голову. Содрогаясь от боли, Альфонсо пытался достать своего мучителя ногой, ножка воронки треснула, разлетелась в щепки, и вода полилась мимо горла на грудь.

В Алексии был один из ритуалов посвящения в воины – парень должен был стоять на раскаленных углях, не проронив ни звука. Стон, считался слабостью, а крик был позором на всю семью. Наблюдая за этим посвящением, Альфонсо недоумевал: почему нужно терпеть боль именно без звука, если орать легче? Где применять такие навыки?

Альфонсо не боялся своих слабостей – он рыдал, кричал, молился, рвался разорвать помощника на куски, ругал Гнилое пузо всеми самыми богохульными словами, которые знал, иногда даже придумывая их на ходу. Потом он резко обмяк, повиснув на цепях, потому что устал. Глухо стучало надорванное сердце, гудела голова, а острая боль пронзила даже ногти. В одной из самых сильных пульсаций казалось, что болят даже сапоги.

Все это время Гнилое пузо смотрел на его муки направив на него арбалет, когда же приступ ярости прошел, он снова положил свое оружие на коряво сколоченную тумбочку, и начал запихивать в рот Альфонсо грязными пальцами лохмотья травы, прямо вместе с ползающими по ней жуками.

Все правильно, мысленно одобрил Альфонсо. Уколотые чертополохом люди вели себя не предсказуемо – обычно очень агрессивно, сражаясь с демонами из своих видений нападали на всех подряд, иногда умирали от страха, были инциденты (редкий случай) когда уколотый безудержно смеялся, причём даже тогда, когда настоящие звери рвали его на куски. Выглядело это со стороны и смешно и жутко одновременно. Иногда уколовшись, не проявляли себя вообще никак, набросившись совершенно неожиданно и не сразу понятно с чего вдруг.

Времени осталось мало – песок почти спустился вниз весь, и он работал челюстями быстро, как мог, пережевывая траву, как корова сено. Иногда трава выпадала у него изо рта, и тогда помощник поднимал ее с пола, и запихивал ее обратно.

– Все, проглотил?

Альфонсо кивнул, и, словно выплевывая воздух, прошелестел: развязывай.

– Десять щепоток терпи.– Гнилое пузо сунул в рот Альфонсо кусок дерева, чтобы тот не мог сломать себе зубы или откусить язык, подтянул цепи ног так, чтобы он не мог ими его ударить, и резким движением сдернул стягивающие сосуды ног веревки. Кровь прилила к ногам, и их словно окунули в кипяток. Порой Альфонсо казалось, что он потеряет сознание, сломает себе руки, пытаясь вырваться, или вывернет дубовые балки. Десять щепоток казались вечностью, песок не торопился падать, словно зависая в воздухе, но наконец, пытка кончилась, Гнилое пузо ловко и быстро затянул ноги веревками, и вместе с онемением ног боль начала постепенно уходить. Альфонсо снова обессиленно повис на цепях; все самое болезненное кончилось, дальше будет легче.

Снова во рту оказалась воронка, уже новая, но на этот раз он только болезненно морщился, стараясь выпить как можно больше воды, и замычал лишь тогда, когда больше не смог терпеть боль. Минут пять он пытался отдышаться, прежде чем смог заговорить:

– Господи, что ж так больно…Что со мной случилось?

– Ты наступил в чертополох. – Гнилое пузо выудил из угла комнаты маленький стульчик и, придвинув его поближе к Альфонсо, оседлал, широко растопырив ноги.

–Это и ежу понятно. Как я мог его не заметить? Как я мог в него наступить?

– Судя по количеству уколов, ты по нему отплясывал.

– Что?

– Четырнадцать уколов на двух ногах.

Альфонсо откинул голову назад и стукнулся затылком о дерево. И не обратил на это внимания.

У чертополоха были мясистые, крупные листья, которые пользовались успехом у травоядных всего леса, являясь вкуснейшей травой, если, конечно, получалось полакомиться ею, умудрившись не уколоться маленькими, тоненькими ядовитыми иголками. Уколотый один – два раза человек, в зависимости от здоровья, попадал в мир бреда, боли и страха, где все живое вокруг стремится тебя убить, не узнавая никого, дрался со своими видениями, попадало при этом иногда и реальным существам, которым посчастливилось оказаться поблизости. Альфонсо иногда казалось, что чертополох обнажает самые сильные страхи человека, ведь именно после первого укола он, пообщавшись с бредовыми ведьмами, перестал испытывать религиозный страх перед лесом, или, ему казалось, что перестал. Но один раз в бреду на него напали трухлявые пеньки, и его теория сильно пошатнулась – трухлявых пней Альфонсо не боялся.

Куда после укола попадали животные было не понятно, но лучше было в этот момент не попадаться им на пути.

– Я не выдержал бы четырнадцать уколов. Я умер бы.

– И все же ты жив, и самое худшее пережил. Если ты еще как то умудришься поесть, то и поправишься скоро.

– Где ты меня нашел?

– Недалеко от нашей точки входа. Найти тебя было не трудно – ты так орал, что деревья гнулись, а вот тащить…Вот это была задачка. Что тебе хоть привиделось? Сарамона видел?

– Видел. И с ведьмами целовался. И пес этот проклятый…Ты сказал недалеко от нашей точки входа, то есть не там?

– Нет, чуть ближе.

– А как я попал на ту сторону? Как я через шиповник прошел?

Шиповник-кустарник высотой с рост человека, закрывал вход в лес словно забор, произрастая по всему его периметру. Казалось бы, что сложного-взять топор и порубить проход? Но шиповник отстреливал десяти сантиметровые иглы, едва к нему кто-то прикасаться, пробивая насквозь даже латы рыцаря, оставляя в теле жертвы семечко. Потом из трупа вырастал куст с очень красивыми цветами и полезными при простуде ягодами. Ну и огроменными шипами, конечно.

– Подожди, ноги, – Гнилое пузо снова подтянул ноги Альфонсо к столбу и отпустил веревки.

– Не так больно, как раньше, – подумал Альфонсо, чувствуя, как пот струится у него по лицу. Потом он тихонечко завыл. По истечении десяти минут, помощник хотел было перевязать ноги снова, но Альфонсо промычал отрицательно – чем лучше кровоток у мест уколов, тем быстрее они заживут. И еще полезно для самооценки было наблюдать, как Гнилое пузо, кинул уважительный взгляд в его сторону, отбросил веревки в угол, хоть Альфонсо и рыдал от боли, как девчонка, пару минут назад.

– Это самое интересное, – продолжил помощник так, словно и не прерывался. – Кто-то сделал новую точку входа.

– Как? Выламывал шипы по одному, как мы? Но это можно сделать только весной пока шипы не созрели. А сейчас середина лета.

– Просто. Просто протаранил своим мощным телом полосу, шириной в метр, переломав все ветки шиповника. Все иглы сработали, но крови я не нашел, а это значит …

– Волк! Кто еще мог так пропороть через шиповник? Но волки не выходят из леса. Или теперь выходят?

– Ветки там сломаны сначала водну сторону, потом, некоторые, загнуты в другую. Следы лап ведут по траве до дороги. Потом он вернулся обратно.

Альфонсо даже забыл о боли. Волки стали нападать на людей на дороге? Или это отдельная особь? Но обычно все волки ходят стаями, кроме одного… Кариизий.

– Тьфу блин, бред.

– Ты о Кариизии? – словно прочитал его мысли Гнилое пузо. – Ты вроде не веришь в его существование, но вдруг он существует? Тем более, ты его видел.

– Это действие яда. Вообще, половину легенд о лесе родило действие чертополоха на человека. Сарамон, черти, ведьмы – это все россказни тех, кто выжил после укола.

– Кстати, насчет ведьм. В просеке через шиповник, в сторону дороги вели женские следы.

– Женские?

– Да.

– Может карлик?

– В лесу?

– Может, ребенок?

– В лесу?

– Что ты заладил, «в лесу, в лесу»! – Взорвался Альфонсо, – Откуда женщина в лесу?!! Сними меня лучше с этой дыбы, я прилягу.

Гнилое пузо освободил кандалы и поймав рухнувшее на него ослабевшее тело Альфонсо, потащил его в другой угол комнаты, где и уложил на лавку, покрытую свежей соломой. Будучи не раз в положении уколотого, он прекрасно понимал, насколько важны для самочувствия больного приятные мелочи, особенно для такого больного, который не должен был выжить, по этому старался сделать что-нибудь хорошее.

Вдыхая запах свежего сена, пока еще без клопов и вшей, Альфонсо и правда расслабился.

– Как же я все таки выжил? – вопрос был риторический, направленный в основном на то, чтобы подчеркнуть свою силу и исключительную выносливость, но Гнилое пузо ответил, и Альфонсо помрачнел

– Кто-то дал тебе анеэстеду зеленую, причем лошадиную дозу. Причем рассчитав ее так удачно, что будь доза чуть меньше – и у тебя разорвалось бы сердце от боли и страха, а чуть больше – остановилось бы от анаэстеды.

Гнилое пузо отвернулся от печки, в которой беспокоил какое-то отвратительное варево деревянной поварешкой, и, посмотрев на Альфонсо сказал:

– Твое видение спасло тебе жизнь.

– Что за черт? – выругался Альфонсо так, как ругался всегда, когда перед ним появлялось что то неизвестное, или непонятное. Или, как в данном случае и то и другое. – Кому надо было меня спасать? Лес не спасает никого и никогда, он может только убить…

– Может быть, ты приглянулся той ведьмочке, которая тебя поцеловала?

– Да пошел ты… Это был чертополочный бред.

Внезапно Альфонсо осекся на полуслове, и, словно вспомнив что то, резко задрал на себе рубашку. На груди виднелись четыре воспаленные раны от когтей волка-самые настоящие.

– От когтей настоящего волка, – произнес вездесущий и везделезущий Гнилое пузо, – он положил на тебя лапу и не убил? Надо бежать из этого леса, я перестаю понимать, что здесь происходит.

Альфонсо проснулся рано утром, чуть позже, чем проснулось солнце, и раздраженно почесал бок, разгоняя трапезничающих на нем клопов. В спину впилась соломина из дырки грязного матраса, а в опухшую ото сна, мятую щеку – перо, вылезшее из шелковой ткани подушки. Настроение было паршивым – ему снова снился Волшебный город – город, построенный целиком из камня, город, где во всех окнах домов блестели на солнце стекла, зловонный поток нечистот не растекался по всей дороге, а тек под землей, в специально выкопанной для этой цели канаве, дорожка выложена брусчаткой, а по улицам ездили телеги без лошадей.

В общем снова снилась дурацкая сказка, несбыточный бред!

Но в глубине души он мечтал о Волшебном городе и всегда злился, когда после прекрасного сна оказывался снова в реальности. Спать больше не хотелось, стало грустно, и Альфонсо, скинув на лавку кусок мешковины, служивший ему одеялом, тихо и медленно вышел из избушки во двор – небольшую, покрытую мелкой, дохлой травкой площадку, огороженную огромными бревнами мятой сосны. Все крупные звери в лесу были очень ловкими быстрыми и сильными – иные просто не выживали, но прыгать высоко, в большинстве своем, не умели, и их фантазии хватало лишь на то, чтобы царапать когтями древесину снаружи забора. Проходя мимо Гнилого пуза, Альфонсо посмотрел на него завистливо вздохнул: Гнилое пузо был в самом расцвете сил – ему было восемнадцать лет (хоть и выглядел на двадцать три), он спал, глубоко и ритмично всасывая спертый воздух избушки внутрь себя, и выбрасывая его обратно с таким шумом, что дрожали стены. Услышав неслышные шаги Альфонсо, он открыл один глаз, но убедившись в отсутствии опасности, закрыл его снова, при этом так и не проснувшись. Это сон леса – глубокий, но чуткий.

Кроме травы с проплешинами во дворе были еще и постройки – колодец с чистой, вечно холодной и пахнущей прелыми листьями водой, таулет и сарай, забившийся в угол двора, с огромным, амбарным замком на двери. Вход в этот сарайчик был строго настрого запрещен Гнилому пузу, но тот туда и не рвался, и так прекрасно зная, что там находится. Ключ от замка Альфонсо всегда носил при себе – на шее.

Он спускался в этот сарай всегда, когда его одолевала кручина, и всегда это был чарующий ритуал, сакральное действо, начиная от знакомого до боли, и до нее же родного жалобного скрипа механизмов замка, до волшебного запаха бумаги. В отдельном помещении, расположившись комфортнее, чем жители дома, на полках аккуратно лежали книги и рисунки, обломки неизвестных деталей, листы с непонятными символами – все то, за что в городе можно было нарваться на святую инквизицию. Дрожа от предвкушения, Альфонсо запирался изнутри на засов, садился за плохо отёсанный изначально, но отполированный локтями потом, стол и брал листочки в руки нежно, словно лепестки мака, и разглядывал их. Эти листочки, эти книги, вещи, все были волшебными, покрытыми неизвестными символами и рисунками из странных чернил, которые не смывала даже вода. Альфонсо мог часами разглядывать эти рисунки, пытаясь понять, что на них изображено – несомненно, это было мощнейшее оружие, созданное богами, изготовив которое можно было обрести власть над миром. Или пройти глубже в лес до болот. Или даже дальше…

Альфонсо почувствовал, как у него защемило сердце. Вот бы разгадать эти символы! Вот бы узнать эти великие тайны! Вот бы сейчас поесть.

Альфонсо вздрогнул, очнувшись от мечтаний, и вынул из деревянной коробочки самую ценную свою вещицу – рисунок с изображением Волшебного Города. На картине были нарисованы замки – квадратные, огромные по сравнению с малюсенькими человечками, дороги были гладкими из сплошного камня, так точно собранными, что не видно было швов, и двигались по ним существа непонятного вида и происхождения. Город был нарисован душераздирающе реалистично, красиво сверкал огнями, как настоящий, а огромное количество крепостей самой разной конфигурации и формы, поражали воображение. Вздохнув, Альфонсо аккуратно положил рисунок в коробочку и вышел из сарая.

– Ну и что те двое? – спросил Гнилое пузо, усердно разминая деревянной ложкой картошку в чугунке, периодически подливая туда топленого молока.

– А, – Альфонсо махнул рукой, – даже через шиповник не прошли. Одного змеи сожрали, другого шипами застрелило. Чуть меня не зацепило.

– Деньги хоть отдали?

– Да, деньги я теперь вперед беру.

– А чего ты их фиалкой не накормил? Она успокаивает нервы, возможно они бы даже и прошли.

– Слишком много чести,– Альфонсо запустил ложку в чугунок и, вытащив ложкой комок картошки, начал усердно на него дуть. Когда же ему надоело напрягать щеки, он стал напрягать язык и заговорил:

– Сам я наелся.

– Случайно упал?

– Да. Споткнулся.

Гнилое пузо отправил в рот дымящуюся картофелину, и, громко чавкая, проглотил горячую порцию даже не поморщившись. Ел он всегда как в последний раз: быстро, громко и все подряд, плотно и тщательно набивая щеки, не оставляя во рту ни капельки свободного пространства. И ухитрялся говорить при этом.

– А кто они были?

– Представились проигравшимися в наперсток крестьянами, которым одна дорога – либо самоубийство, либо стать ходоками, заработать денег и отдать долг. Ребята даже не заморочились с легендой; дураку было понятно, что они солдаты, причем солдаты одни из лучших – поскольку очень тупорылые и самоуверенные. На самом деле скорее всего степейцы – говор больно похож на тамошний.

–Ты хочешь сказать, что это шпионы?

– Скорее всего. Видимо не хотели попасться кому либо по дороге, попытались пройти лесом к себе обратно.

Гнилое пузо бросил ложку на стол и, достав с ближайшей полки, висевшей прямо над столом, глиняный кувшин с молоком, начал усердно и очень настойчиво пить, так что кадык его, казалось, не успевал возвращаться обратно. На просьбу Альфонсо оставить ему молока, в кувшине гулко булькнуло – вероятно, это был положительный ответ. Наконец Гнилое пузо оторвал от себя крынку, протянул ее Альфонсо и громко отрыгнул воздух. В лесу, за забором из массивных бревен, раздалась какая то возня, окончившаяся злобным рыком, потом звонким лаем – лиса напала на енота, и, судя по всему, огребла за свою жадную дерзость. Лес жил, и эта жизнь прочно, двумя ногами стояла на смерти.

– Нашел кому травы сбагрить? – спросил Гнилое Пузо.

– Есть один виконт среди местной знати который поставляет в высшие круги анаэстеду. Обещает проход через ворота без проблем, но берет дешево. Есть еще некий Волк – самый опасный вор и разбойник, негласно управляет тамошними разбойниками, без него в них ничего не делается.

–Отлично, тогда я буду работать с Волком, а ты с виконтом.

– Как всегда, самые лакомые кусочки тебе достаются.

– Ну да, я как всегда на самое людское дно.

Альфонсо промолчал.

Лес был мощным оружием, страшной силой, дающей почти безграничную власть, но отдавал он ее крайне неохотно, расплачиваться приходилось кровью, страхом и болью. Для человека решающей силой в лесу являлась, за отсутствием толстой шкуры и сильных мышц, знания, за каждую крупицу которых приходилось платить очень дорого.

Альфонсо вышел во двор и поплотнее затянул веревку на штанах – жизненно важная процедура, если учесть, насколько быстрее и маневреннее становится человек, когда с него не спадают штаны, философски прищурился на солнце и взял в руки большой камень, килограмм на пять, который лежал у двери.

– Девять кругов, – сказал он Гнилому пузу.

– Десять, – ответил тот категорично.

Альфонсо вздохнул, поднял камень на уровень груди, и побежал вокруг избы.

– Все отлично, – подумал он на девятом круге, – можно идти. Но на повороте Альфонсо вдруг почувствовал слабость – он сжал зубы, чтобы не уронить камень, но отравление чертополохом прошло не до конца – голова кружилась все сильнее, и лишь избавившись от груза, не добежав полкруга, Альфонсо смог кое-как отдышаться.

– Вот и результат – еще пару дней придется поваляться здесь, – резюмировал Гнилое пузо. Он пошел в избу, провожаемый ненавистным взглядом, собираться в путь, и вскоре из избы стали доноситься проклятия, грохот немногочисленной посуды, скрежет печной заслонки. Что то звонко упало на пол.

Альфонсо прекрасно знал, чего стоит малейшее недомогание в лесу, чего стоит медлительность, отсутствие выносливости, неспособность быстро бегать. И все равно он ненавидел Гнилое пузо, потому что тот был прав, и выходить наружу было смертельно опасно. Даже опаснее, чем обычно. Да, знания в лесу были страшной силой, но этой силы катастрофически не хватало.

– Смотри не чуди, – сказал Гнилое пузо, выходя из избы запихивая кинжал в ножны. Одет он был в стандартную для разгуливания по лесу экипировку: хлопковая рубаха, черная, кожаная куртка, ужасно теплая в такую жару, плотные штаны из бязи, подпоясанные конопляной веревкой с заправленными кончиками – что бы не цепляться ими за каждый репейник, черные сапоги без каблуков, из дорогой свиной кожи, намазанные жиром и сажей. Из – за спины торчала ручка арбалета, закрепленная так, чтобы ее можно было легко и быстро вытащить, и при этом он не отвалился бы во время акробатических номеров, неизбежных в лесу. Гнилое пузо был молод, подтянут, мускулы его рельефно бугрились под одеждой, и если бы не позорное имя, которое ему дали из за его нищей семьи, которая не смогла купить имени получше, то Альфонсо весь извелся бы от зависти.

Гнилое пузо попрыгал на месте проверить, не звенит ли где что, не вываливается ли нож, хорошо ли прикреплен арбалет, и, махнув Альфонсо рукой, легко водрузил свое плотное тело на двухметровый забор (дверей в заборе не было), с другой стороны забора глухо бухнуло.

– Удачи, – крикнул ему Альфонсо. И ответа не услышал. Так и должно было быть.

3

Два года бродил Алеццо по странам разным, многотрудным и опасным был этот путь, но спасали его молитвы и дух Агафенона Великого от разбойников, собак бродячих, да чудищ Сарамоновых. И услышал он как то глас Агафенона Великого:

– Пришла пора тебе выполнить миссию свою, Алеццо. Злое дело хочет Сарамон учинить: наслать он хочет пса своего злобного, Кариизия на семью царскую Эгибетуза – страны богоугодной и глубоко меня почитающей. Возьми же меч этот Светлый, да срази пса адова. И послушал Алеццо Агафенона Великого, и взял меч громы извергающий, и сразился с псом Сарамоновым, псом черным, псом адовым. Три дня и три ночи дрались они не на жизнь а насмерть, и возопил тогда Кариизий:

– Пощади меня, монах Ордена Света, будешь ты у Сарамона в почестях, власть и силу великую пожалует он тебе. Все что хочешь проси, все исполнится.

– Не нужно мне твоей силы черной, – молвил Алеццо, не нужно мне никаких почестей от Вероотступника – умри же, исчадие адово.

И поразил он Кариизия мечом своим, и спас семью королевскую от погибели черной.

– Благодарствую, спаситель наш, – молвил на то король Аэрон,– говори чего хочешь, ничего не пожалею для тебя, ни золота, ни почета.

Да только молвил на то Алеццо:

– Пожрать бы супу горохового, постного, кушать хочется, а больше ничего не надобно мне. Но помните – Агафеноном Великим послан я на спасение к Вам, почитайте его да благодарите. А я, скромный монах Ордена Света, лишь орудие Его.

– Так стань нашим новой мессией, – молвил на то король Аэрон, – отстроим церковь тебе златоглавую, будешь сеять ты зерна Света в этой стране Великой, да последователей своих соберешь, будет у нас Армия Света.

Послушал слова его Алеццо, и увидел, что хорошо это, богоугодное дело это, и остался в Эгибетузе – основал Церковь Света…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 2 стих 1

Альфонсо проснулся ближе к обеду уже на бегу. Кое – как попав спросонья в дверь, он выскочил во двор и ринулся к сараю, споткнулся на ровном месте, едва не упав и не сломав себе шею, трясущимися от нервного возбуждения руками расковырял ключом замок, распахнул дверь, чуть не сорвав с петель. Шмякнув, с размаху, пятой точкой об захрустевшую от нагрузки табуретку, Альфонсо схватил перо элитной Агатской курицы, и, разбрызгивая направо и налево дорогущие Степные чернила, начал ими пачкать дорогую Степную ивовую кору. Щедрыми, размашистыми движениями, сотрясая стол, он фанатично рисовал, прикусив от напряжения губу, когда же вдохновение схлынуло так же внезапно, как и накатило, Альфонсо остановился и долго смотрел на получившиеся каракули: он видел этот предмет во сне, даже стрелял из него синими стрелами по зеленым собакам, и теперь сравнивал изображение этого предмета, нарисованном на коре, с изображением, оставшимся в памяти. Смотрел он долго, но на что это похоже не мог понять даже приблизительно. Потом он упорно листал древние книги, которые имел – по пять раз просматривал все пять штук, смотрел на картины, нарисованные несмываемыми чернилами, но рисунка такого предмета не нашел, и вышел из сарая удрученный и задумчивый.

Пробежав с камнем десять кругов, Альфонсо бросил булыжник к порогу дома и стал собираться в Эгибетуз. И первым, что он сделал – плотно поел, завалился на свою лавку и уснул. За день перед походом в лес принято было есть до отвала и спать до посинения – выходить в лес уставшим или голодным было опасно –ведь неизвестно, сколько придется просидеть на дереве, если кто либо туда тебя загонит. Толстый усохнет, худой – сдохнет. Сквозь сон Альфонсо услышал скрежет – кто-то скреб когтями деревянный забор снаружи, потом начал скулить, возиться, потом убежал. Вокруг все было спокойно.

На этот раз Альфонсо проснулся до рассвета – предстояли долгие, последовательные, тщательно выверенные и продуманные сборы даже для того, чтобы просто выйти из дворика, остаться живым и с конечностями. Он позавтракал, собрал ценные, дорогие травы, оделся, прицепил к ремню нож, так, чтобы его легко и быстро можно было бы достать, и при этом он не вылетел при движении, прикрепил арбалет к спине, вместе с колчаном, чтобы не мешался, попрыгал, пробежался по двору, опять поел, потом залез на забор и осмотрелся. Вокруг все было спокойно.

После прыжка с забора человек менялся в корне – расслабленный, ленивый, вялодвигающийся организм превращался в сжатую пружину, ежеминутно готовую к бегу, драке или смерти. Альфонсо превратился в слух и внимание, постоянно прислушиваясь и разглядывая все вокруг себя, подсознательно отмечая про себя все звуки, которые он слышит и объекты, которые видит.

В лесу он старался идти знакомыми тропами, и знал, где обходить липкие деревья, где растет чертополох, где подземный лес, по этому шел более менее уверенно. Но ощущение тревожности не покидало Альфонсо – лес был насторожен, как то по опасному спокоен, тих и, уловив это настроение, он подсознательно пригнулся, съежился, насколько мог съежиться, стал максимально тихим и незаметным.

И тут же предельная концентрация внимания дала о себе знать незамедлительно: едва опасный звук достиг ушей Альфонсо, он уже отпрыгнул в сторону, в прыжке вытащил из ножен нож, и только через секунду понял, кому принадлежит этот нескромный шум. Пение певчих птичек (очень, кстати, вкусных) и шуршание листьев на летнем ветерке заглушило утробное хрюканье, тишину леса разорвал треск кустов. Ветки дикой сливы попытались задержать кабанью тушу, цепляясь за жесткую, грязную шевелюру, но деревцу пришлось пожертвовать ветками – кабан чуть не вырвал кустарник с корнем.

Он вывалился из кустов заспанный, облепленный грязью с прилипшими к ней листочками и веточками, замотал головой, видимо, пытаясь сообразить, что происходит, потом глаза его остановились на Альфонсо и конкретно – на его блеснувшем на солнце клинке. Был он не очень крупный – всего килограммов сто, и какой то подранный, с торчащими клочками шерсти, пыльный и грязный – видимо крепко досталось ему от одного из своих сородичей.

– Дрых, гад, в кустах, – услышал свою мысль Альфонсо, и потом она пропала, как не существенная в данный момент. Кабан смотрел на Альфонсо, Альфонсо смотрел на кабана – и тот уже видимо собирался удалиться мирно – он неопределенно хрюкнул, не то жалобно, не то угрожающе, понюхал землю, даже что то на ней лизнул. И бросился вперед. Альфонсо бросился бежать.

Через две секунды погоня начала становиться бессмысленной – четыре ноги, даже с копытами, не оставляли шансов двуногому. Альфонсо рефлекторно перепрыгнул через нору подземного червя, увернулся от колючих веток смородины – с очень большими ягодами – такими огромными, которых он не видел никогда –которые чуть не хлестанули по глазам, обогнул липкое дерево, кусты чертополоха. Бежал Альфонсо не оборачиваясь – все, что происходило с кабаном было понятно из грохота, который тот создавал. Вот он врезался в куст шиповника, который Альфонсо перепрыгнул, взвизгнул от попавших в него шипов, злобно запыхтел. Вот хруст коры – кабан прилип к липкому дереву, оставив тому в подарок клочок курчавых, вонючих и грязных волос. Альфонсо дождался, пока пыхтение не приблизится, и резко поменял направление бега на почти противоположное. Один из длинных, желтых клыков чиркнул его по ребрам- голову свою кабан повернуть смог, но тело находилось во власти инерции – пытаясь тормозить, копыта кабана вспороли землю, фонтаны земли полетели в разные стороны а туша покатилась по земле с диким рыком.

– Разозлил, – подумал Альфонсо. Он выиграл десять секунд. Развернуться и встретить кабана лицом к лицу – самоубийство, которое в планы Альфонсо не входило. Куда ножиком не ткни – везде кость, которую не прошибешь кувалдой, попасть в глаз – реально было бы, только если бы кабан не шевелился, а для этого он должен быть уже мертв. Убежать нельзя кабан – быстрее и выносливее. Исхитриться, и попасть ножиком в бок – это значит разозлить кабана еще больше, потерять нож, умереть от клыков, а потом, если удар был удачный, может кабан и сдохнет от потери крови. Можно было бы залезть на дерево, но тут была небольшая проблема – как ни странно, в этой части леса не было ни одного достойного, крепкого дерева, которое кабан не смог бы раскопать и уронить. Тем более, ничем не занятый зверь мог жить под деревом сколько угодно времени, а Альфонсо не мог.

Единственный шанс – подземный лес – амалиновая роща.

У дерева, кстати, были сочные, красные плоды, похожие на яблоко, но любое животное, прельщенное сводящим с ума ароматом, проваливалось в яму, где и погибало, пронзенное прочными, острыми ветками с длинными шипами, которые впивались в кожу как гарпуны. Потом эта яма зарастала густой травой, тоже плотоядной, готовой быстро прикрыть своими быстрорастущими стеблями ловушку за небольшую долю гнилой тухлятины. Хотя нет, не любое животное погибало в яме.

До самой ближайшей ямы – сложно, но все же различимой от остальной травы, осталось несколько шагов – как кабан злобно хрюкнул, и Альфонсо отпрыгнул в сторону, почти вовремя – кабанья туша с рыком пронеслась в стороне, но кабан успел подцепить клыком штанину Альфонсо и, уронив его, потащил за собой. Волочась по земле Альфонсо попытался остановиться, воткнув нож в землю; от резкого удара чуть не вывернулись сустав руки из плеча, лезвие ножа сломалось, и он пропахав борозду на девственно чистой поверхности дикого леса обломком клинка, остановился на краю ямы, когда порвалась штанина, упершись лицом в горку сорванных им по дороге трав. Кабан, прокатившись на жирном боку, рухнул в яму лавиной земли, визга и хруста веток, достигнув дна гулким ударом; облако пыли, похожее на гриб, быстро взвилось над землей и медленно поплыло на летнем ветерке.

Альфонсо вытащил ноги из ямы, сел на землю стараясь отдышаться, вытащил листья и ветки из штанов, проклял “поганую свиноту” за испорченный гардероб.

Мерзкое кабанье визжание резало уши. Обмотанный хлыстами колючих веток, кабан метался по дну ямы; освирепев от боли, грыз корни дерева, закидывал передние ноги на край ямы, пытаясь выбраться. Альфонсо выстрелил из арбалета в открытую кабанью пасть и увидел, как стрела пропала где то в темноте чрева. Кабан подпрыгнул и, обвалив край ямы, зарычал диким рыком, пытаясь клыками достать мерзавца.

Больше Альфонсо стрел не тратил, хотел было убраться подальше, пока этот зверь ненароком не выбрался, но, похоже, сегодня фортуна решила посмеяться над ним вдоволь. Пока Альфонсо разглядывал мечущегося в яме кабана, пытался отдышаться, успокоить бешено стучащее о ребра сердце, он находился в сладостном неведении того, что происходило за спиной, но обернувшись от ямы понял – вот теперь это конец.

Прямо перед ним сидел огромный, волк с любопытством разглядывающий происходящее. Сидел он совершенно неподвижно, сияя на солнце шелковистой, черной шерстью, сдвинув уши в сторону визжащего кабана, но глядя на Альфонсо, как зритель в театре, который ждет, чем закончится спектакль.

Поймав на себе взгляд Альфонсо, волк медленно, словно не решив – встать, или еще посидеть, поднялся на ноги, сморщил свой черный, слюнявый нос, обнажил большие, белые зубы, тоже слюнявые. Рык, негромким рокотом, прилетел из его пасти вместе с ветром, и после этого звука стало очень тихо, даже кабан в яме на секунду успокоился и вопросительно хрюкнул, словно пытаясь спросить, что там происходит на верху. Первой реакцией Альфонсо при встрече с опасностью всегда было действие – быстро бежать, или драться – это был первый порыв, идущий в обход мышлению, которое начинало работать уже после определения степени опасности. Волков он видел немало, отметин от их зубов имел множество, существ, которые предпочитали замирать при опасности наблюдал и до, и после разрывания оных волком на несколько частей.

Но сейчас Альфонсо сидел, не шевелясь, ошеломленный тем, что видит перед собой.

На голове у волка, прямо между ушей, алел бант, собранный из красивой, шелковистой ленты, подвязанный на шее прямо под мощной нижней челюстью пасти.

Злобные глаза убийцы, мощные, мускулистые лапы, с острыми когтями, способными за секунду разорвать человека пополам, большие зубы, жестоко контрастировали с бантиком, которым мамаши завязывали косички девочкам. Даже в страшном сне Альфонсо не смог бы себе представить картину, в которой жертва волка, в предсмертных судорогах, уже видя перед собой свои внутренности, вдруг решила бы, что волк слишком некрасивый, и перед мучительной смертью завязала бы ему на шее бант.

Бросился волк на Альфонсо внезапно, резко и беззвучно, но, не заметив подземного червя, угодил передней лапой ему в нору.

Подземный червь рос и развивался в земле, выставив на поверхность земли свой зубастый, круглый рот, которым легко мог сломать, или даже оторвать ногу человеку. Много раз видел этих червей в норах Альфонсо, и научился их быстро отличать от земли, но он никогда не видел их целиком, и никогда не видел, чтобы кто то смог их выдернуть. Однако волк смог. Подпрыгнув от боли, он вырвал из земли порядочный ком, который осыпался, обнажив повисшего на лапе червя. Похож червь был на серо – зеленую колбасу, перевязанную ниточкой, как это делали мясники, с длинными шипами по всему телу, которыми тот держался за землю, чтобы его ненароком не выдернули; увидел его Альфонсо мельком, поскольку волк мгновенно разорвал червя на кусочки. Лапа волка вся покрылась кровью – видимо рана была глубокой, но не настолько, чтобы отказаться от пищи в лице Альфонсо. Лапы подняли два центнера волчьих костей и мяса легко, но немного криво – больная лапа не сработала, как здоровая, и Альфонсо умудрился увернуться от новой атаки, в полете резанув по волчье морде клинком. Клинком, которого не было больше. Он бросился бежать, оправившись от «бантичного» изумления, но удар когтистой лапы по спине, сравнимый мощью с бесполезностью сопротивления, ударил Альфонсо об землю с такой силой, что тот крякнул от внезапного сокращения легких и раскинул руки. Еще он успел перевернуться на спину, когда увидел перед собой оскаленную, злобную морду волка, карие, хищные глаза, нитку вязкой слюны, сползающей с вонючего языка и проклятый бантик, завязанный, наверное, самим Сарамоном. Зверь поставил на Альфонсо свою больную переднюю лапу, легонько, чтобы не раздавить, но острые когти впились в грудь, а прижатый к земле Альфонсо не мог дышать. В спину впился своими железными детальками арбалет, покалывали сквозь куртку острыми наконечниками сломанные стрелы. Но в данном положении все это были мелочи.

– Медлит, – подумал Альфонсо.

И тут в бок волка врезался кабан: окровавленный, злой, с застрявшими в шкуре ветками и комьями земли, обиженный, наверное, что про него забыли, словно таран снес он зверя с Альфонсо, чудом не понаделав в несчастном ходоке новых дырок копытами. Они вместе покатились по поляне, ломая деревья, кусты и поднимая в воздух листья и землю. В пыльном облаке мелькнули задние ляжки кабана, показалась когтистая волчья лапа, что то хрустнуло, взвизгнуло, захрипело, на весь лес. Икнув от боли в голове и ребрах, Альфонсо вскочил на ноги – очухиваться времени не было, выстрелил из чудом уцелевшего арбалета в возящийся, рычащий клубок двух тел одной из двух оставшихся целых стрел – пусть знают, кто здесь хозяин леса! Вместе со стрелой в сторону отлетела какая то железка – чуда не случилось – от перенесенных жизненных коллизий арбалет сломался.

Альфонсо бросился бежать, и не останавливаясь бежал до самого шиповника, где и упал, задыхаясь от быстрого бега и боли во всем теле. Некоторое время он сидел на прохладной, зеленой траве, приходя в чувство – все таки возраст двадцатипятилетнего старика давал о себе знать – натирал подорожником раны на теле, осматривал свое снаряжение, одежду, сумку с травами. Все это находилось в плачевном состоянии, кроме сумки – сделанная из хорошей, телячьей кожи, она даже не протерлась до конца, хотя и носила на себе следы волочения по земле. Травы, деньги в карманах, были целы. Хоть здесь повезло.

Кое –как отдышавшись, медлить было нельзя, Альфонсо поднялся, и пошел вдоль баррикады из шиповника искать точку входа – узенькую тропинку, где аккуратно и кропотливо были вырваны смертельные шипы этого колючего растения. До точки оставалось метров пятьдесят, однако идти до нее, рискуя снова оказаться в чертополохе не пришлось – Альфонсо открылась целая дорога – кто-то своим мощным телом пропахал кусты шиповника, переломав все ветки, расчистив путь шириной в метр. Вокруг валялись отстрелянные иглы, но крови нигде не было, шипы не только не убили это чудовище, они еще и не пробили ему шкуру. На крайней от дороги ветке колыхались на ветру, словно флаг на башне крепости, чьи то штаны, с порванной штаниной и испачканными коленками. Альфонсо мысленно посмеялся: снова какой то преступник сбежав, пытался спрятаться в лесу, хотя большинство самых отъявленных негодяев предпочитало смерть на медленном огне, однако расстался со штанами, и, скорее всего, с жизнью. Он уже хотел пройти мимо, но что-то его остановило – он посмотрел на штаны внимательней, потом постучал по ним палкой – мало ли какая мерзость в них спряталась, и сунул руку в карман. То, что он вытащил из кармана, заставило его сердце отчаянно колотиться, хотя он и не знал, что он вытащил. Это была вещица, изготовленная из неизвестного материала, прямоугольная, с закругленными углами, непонятными символами и знаками, на которые можно было нажимать, если хотелось заняться действительно чем нибудь бесполезным. Пользы от этой вещи было меньше, чем от камешка – она была слишком легкой, кинуть ею в кого нибудь было нельзя, но Альфонсо обомлел от радости – это был артефакт из Волшебного города. Это было мощнейшее оружие, которым можно было покорять целые страны, подчинять себе тысячи людей одним движением руки, лечить болезни, проходить сквозь стены, а может и летать. Правда, как этим пользоваться, Альфонсо не знал, но разгадав символы в волшебных книгах, можно было бы заставить артефакт работать. Пачка песедов, извлеченная из другого кармана, была лишь жалкой пародией на тот успех, который ощутил Альфонсо до этого.

– Черт, – вдруг подумал Альфонсо, – а ведь это мои штаны.

Он посмотрел на них внимательно – форма растяжек на штанах идеально совпадала с формой ног Альфонсо.

– Это что же Пузо меня, без штанов что ли тащил? А зачем я их снял? Откуда у меня эта вещь?

Чертополох, кроме своего яда, боли бреда и смерти дарил еще один “подарок”– забвение: уколотые обычно не помнили, что с ними было, просыпаясь (если повезло проснуться, конечно) удивленно разглядывали свои окровавленные руки, не понимая, что произошло. Альфонсо же помнил то, что лучше бы забыл-поцелуй ведьмы и Сарамона, но не помнил то, что хотел бы помнить – как попал в лес, почему потерял штаны и откуда у него волшебный артефакт.

Альфонсо потряс головой и спрятал артефакт в карман- время для разгадывания загадок было совершенно неподходящее. Нужно было пройти полянку со змеями, пока волк не заставил его пробежать ее в темпе.

В уши верующих, которые заполняли церкви по воскресениям, из уст святых отцов, вместе со слюной и запахом кагора, летели душещипательные проповеди о демонах, пожирающих душу неправедных, о Сарамоне – алкающим разума слабых верой в Агафенона и волей к спасению, о ведьмах с их проклятиями ритуалами и конечно же, о страшнейшем из когда либо созданных существ – о Кариизии. От леса отгородились длинной, высокой Стеной и молитвами, но щупальца скверны все равно проникали из леса в лоно просвещения и очищения, и иногда, вышедшего из леса могли просто поднять на вилы сами местные жители, если заподозрили в связях с лесом, дабы эти щупальца оборвать. Альфонсо был одним из таких щупалец, но обрываться на вилах он не хотел.

Выходили из леса ходоки обычно рано по утру – когда, после нападения Черных птиц на дежурных на Стене, вместо охраны висели кровавые ошметки от охраны, но сегодня Альфонсо, из – за возни с живностью леса, опоздал до смены караула, и теперь там стояла целая охрана, которая, к тому же, неотрывно пялилась на дорогу.

Альфонсо полз до дороги на коленках, скрываясь в высокой траве; время от времени он останавливался, осматривался, потирал ушибленные ребра, затем полз дальше. Вылезать из травы на дорогу он не решился – стража словно смотрела прямо на него (хотя, похоже, высматривала кого то на дороге), по этому пришлось лечь в траву, проклиная жаркое, июньское солнце, кожаную куртку, натертую свиным салом – чтобы не скрипела, и того, кого так высматривали на стене.

Хорошо хоть ждать пришлось не долго – на горизонте появилось и стабильно начало расти облако пыли, потом в ней возникла черная точка, которая и стала увеличиваться, принимая форму лошадей, усердно и отрешенно тянущих дорогую карету.

Засуетились стражники: поднялся дикий ор командира, все забегали, чуть не сталкиваясь лбами, впопыхах натягивая на себя шлемы, поднимая щиты и копья, сверкали на солнце начищенными доспехами. Солнышко заботливо ласкало лучами света и их, и Альфонсо, который, сомлев от жары в своей кожанке, глядя на железные костюмы солдат, мысленно отвесил им поклон. Он сам был какое то время пехотинцем в армии, и ощущения карася на раскаленной сковородке ему были вполне знакомы.

Альфонсо наблюдал за ними еще минут пятнадцать, пока что-то не заставило его обернуться. То ли сработало звериное чутье, то ли всплыла шальная мысль, которую надо было проверить от нечего делать, но как бы то ни было, волка Альфонсо заметил вовремя, хоть и случайно. Тот стоял у края травы, на выходе из леса и нюхал воздух. На лбу, свисая прямо на глаза, мотался из стороны в сторону рваный, испачканный бант, и никогда в жизни, при встрече с волками, Альфонсо не испытывал такого страха, как от этого, невинного куска тряпки, на макушке огромного зверя. Волк настроил уши в сторону приближающего топота копыт, внимательно посмотрел на стену, как понимающий чего то в людских порядках, увидел Альфонсо, пригнулся к земле и пошел сквозь траву. Альфонсо вжался в землю, скукожился, как мог, притворился пеньком, но нюх лесного зверя обмануть невозможно, и вскоре волчья голова вынырнула из травы неподалеку и оскалилась, злобным рыком, приближаясь медленно и неотвратимо. Одновременно с этим на дороге загудел стук множества копыт, воздух разорвал скрип колес и свист кнута, вперемежку с криком кучера, матерящегося на вечно медленных, по его мнению, лошадей, и остальными звуками быстро едущей кареты. Вырвались из пылевого облака рыцари в чёрных, как мысли самоубийцы, доспехах, с позолоченными гербами на щитах, и стягах на длиннейших древках копий. Огромные лошади, вколачивая копыта в камень дороги, тащили за собой богато украшенную вензелями, белую карету, сверкающую золотом, роскошью и богатством. Волк посмотрел на кортеж, неуверенно оскалился, и большими прыжкам бросился к Альфонсо. Альфонсо, резко вскочил на ноги, и быстро перебежав дорогу прямо перед передними всадниками, побежал к воротам крепостной стены. Расчет был прост, как палка без сучков – волки обычно не выходили из леса и не нападали на большое скопление людей, однако это был какой то странный волк. Едва не получив копытами по пяткам – так близко он пронесся перед экипажем, Альфонсо намеревался бежать в город не останавливаясь, чтобы благополучно спрятаться, пока есть время, но услышал позади такие звуки, что остановился и посмотрел назад.

Волк побежал за Альфонсо и черная туша его громадным камнем влетела в экипаж, прямо в толпу копьеносцев, сбив двух из них с лошадей. Раздалось такое дикое ржание, что оглох бы, наверное, сам Сарамон; лошади, обезумев от ужаса, вскакивали на дыбы, роняя оставшихся рыцарей на землю с жутким грохотом, словно перевернулась телега с медными тазами. Лошади, которые тащили карету, в панике ринулись, кто куда и моментально запутались в упряжи, попытались разбежаться в разные стороны, выламывая оглобли, потом все же обрели единство и, волоча одного своего несчастного упавшего собрата, понесли карету с дикой скоростью, прямо по ошеломленным копьеносцам, сбив с ног волка, проминая копытами и колесами кареты доспехи. Мясистые зады рыцарей не простили карете такого издевательства: подпрыгивая на таких ухабах, она несколько раз подлетела, и, исторгнув откуда то изнутри себя дичайший женский визг, с хрустом грохнулась на дорогу. С этих пор пути кареты и ее левого, заднего колеса разошлись – колесо покатилось прямо, а карета, вместе с кувыркающимися лошадьми и вопящим кучером улетели в канаву рядом с дорогой.

Первым из кучи тел, оставленной лошадьми на дороге, выскочил волк – с окровавленным боком – подарком кабана, окровавленной лапой – подарком червя, с пыльными следами колес кареты поперек спины и красным бантиком на макушке – он действительно казался выходцем из ада. Копьеносцы повскакивали на ноги, на секунду замерли, ошеломленно глядя на зверя, и черная масса клыков, зубов и шерсти бросилась на солдат со всей яростью Леса, дающей право на свое существование. Сначала показалось, что латники нанижут волка на копья, как мясо на шашлык, но шкура его была непробиваема, мощные лапы ломали древки, как прутики, и осиротевшие железки копий взлетали вверх для того, чтобы бесполезно звякнуть о землю и скромно затихнуть. В агонии битвы волк кружился, как заведенный – удары сыпались на него со всех сторон, но и когти зверя сшибали с воинов шлемы, вместе с головой, ломали пополам щиты, массивными челюстями волк вырывал руки из плеча, дергая головой из стороны в стороны выламывая их из суставов. Последний рыцарь бросил оружие и попытался сбежать, но черная туша пригвоздила его к земле лапой: сквозь лязг раздираемого металла и вопль размазанного ужасом человека, взлетел в небо громкий рык, резанул ухо хруст сломанной шеи.

Среди дороги, в луже крови, в клочках разорванных доспехов и тел, стоял волк, весь с ног до головы покрытый кровью, стоял, тяжело дыша, почти задыхаясь. Пламя боя в глазах его погасло, ноги почти не держали его тело, лишь привычно застыл оскал на исцарапанной, избитой чёрной, окровавленной морде.

Все произошедшее заняло несколько секунд, и эти несколько секунд превратили грозного волка в слабую собаку, бегущего Альфонсо в нападающего Альфонсо. И правда, тот сделал то, что никогда бы не подумал сделать в здравом уме – он побежал на поле битвы, схватил меч, выдернув его из спазмически сжатой руки командира отряда, и бросился на волка. Тяжело дыша, вывалив язык, ждал волк новой драки не на жизнь, а на смерть; он был слаб от потери крови, обессилен от битвы, но он живет по законам леса, а там – нет благородства, нет слабых, там есть мертвые и живые.

По этим же законам жил и Альфонсо, и рассуждал он просто: другого шанса уничтожить врага, который, почему то, начал его преследовать, у него не выйдет. Ничего личного, песик, просто суровая правда жизни.

Однако правда жизни Альфонсо оказалась в том, что дорога была вымощена камнем, а кровь на камне хорошо скользит; замахнувшись Альфонсо поскользнулся на крови и упал, едва не получив по голове своим же (присвоенным) мечом. Моментально волк прижал его к земле лапой, в открытой пасти его виднелись застрявшие в зубах остатки плоти убитых стражников, и зубы эти уже почти раздробили череп Альфонсо, сжавшись на голове со всей звериной мощью, но Альфонсо нащупал скользкую, окровавленную рукоятку меча и со всей, хотящей жить, силой, рубанул волка по шее.

Зверь взвизгнул, как получивший пинка щенок, и бросился бежать в лес, поджав шикарный, лоснящийся на солнце черный хвост.

Альфонсо лежал в луже крови, глядя на небо, чувствуя, как утекает из тела агония битвы и, держась за больные ребра, наслаждался неподвижностью и тишиной. Наслаждался он не долго; медленно поднялся, находя огромное наслаждение в громком кряхтении и богохульной ругани, подошёл к валявшейся на боку карете, волоча, зачем то, меч, по дороге, постучал по крыше:

– Есть кто живой?

В ответ он услышал шорох, странный вздох, но никто не ответил. Альфонсо попытался провести операцию по спасению содержимого кареты, вцепившись в крышку, закрывающую пассажиров от кучера, но ребра пронзила острая боль, и он обиделся на того, кто сидел в карете – не хотят выходить – и не надо.

Он сел на траву, держась за бок, считая звезды, мерцающие в закрытых глазах и проклиная проклятого кабана, ударившего его и не услышал топота копыт, грохота десятков доспехов, крика, и не заметил целую орду наездников, окруживших карету, пока его не отшвырнули в сторону чьи то железные руки.

– Отойди в сторону, холоп – на землю с черного, огромного коня спрыгнул латник – в черных доспехах, покрытых везде, даже на коленках, золотыми вензелями, с гербом на груди, красным плащом и круглым шлемом, с павлиньим пером на макушке. Альфонсо такие шлемы не нравились – они напоминали ему чугунок, в котором Гнилое Пузо варил картошку, но о вкусах не спорят. От удара этого латника, который отшвырнул Альфонсо в сторону, боль в ребрах заиграла новыми красками, а из глаз посыпались искры, и Альфонсо скрючился на земле, корчась от боли, пока железные ноги солдат топали вокруг него, едва не наступая.

Тем временем воин с гербом, судя по всему, главный среди всех остальных, забрался в карету через окошко со стороны козел, отломав закрывающую его доску, потом вылез с молоденькой девушкой на руках, каким то чудом не наступив на подол её длинного платья. Вслед за ним, опираясь на одну из десятка протянутых рук, не твёрдо ступая красивыми туфельками по не красивым обломкам кареты, вышла женщина в некогда шикарном, белом платье с витиеватыми, вышитыми позолотой узорами, богатыми перстнями и кольцами на всех пальцах рук, которые у неё были и диадемой, запутавшейся в волосах и сломавшейся пополам. Испуганный, потерянный взгляд её заскользил по окружающим фигурам, и, увидев знакомые лица, мгновенно стал властным и надменным. Моментально появилась величественная осанка, присущая людям из высшего сословия, тонкие губы сжались в чуть насмешливую улыбку привыкшего к власти человека.

– Ваше Величество, как Вы себя чувствуете? – латник в черном аккуратно, словно стеклянную, положил девушку на землю, сбросил шлем с головы, встал на одно колено, склонил голову так низко,насколько позволяла земля. Зазвенело вокруг, словно в кузнечной мастерской – это попадали ниц остальные солдаты.

– Спасибо, граф дэ Эсген, все хорошо, встаньте – сказала королева и склонилась над девушкой, – бедняжка упала в обморок.

– Лекаря!! – повернувшись в сторону замка, закричал дэ Эсген, причем так громко, что девушка открыла глаза.

– Не удивительно, – подумал Альфонсо, наблюдая за всем происходящим, забыв о своей боли, хотя и не убирая руку с больного места – рука же каким то образом лечит, – От такого ора она бы и мертвая очнулась.

– Граф – прошелестела девушка. Медленно, с помощью десятка услужливых рук, она села на землю, осмотрелась, удивленно, словно только что родилась, ахнула, картинно прикрыв рот маленькой ладошкой:

– Ах, боже мой, какой ужас! Сколько смертей! Мамочка!

– Перестань, дитя мое, не плачь, все уже позади, – королева обняла девушку, – великий Агафенон спас нас от этого ужасного демона. И этот человек…

И тут все вспомнили про Альфонсо. Альфонсо, который поднялся на ноги, пытаясь отряхнуть штаны, нагнулся, неучтиво предоставив ЕЕ Величеству обозревать его филейные части, в такой позе и стал, по негласным законом природы невезения, центром внимания. Впрочем, услышав, что оживленные разговоры затихли и, почуяв на себе пристальный взгляд, он тут же выпрямился и повернулся к королеве.

– Подойди, благородный рыцарь, – вроде ласково, а вроде и властно приказала – попросила королева, и тут же в спину Альфонсо ткнули копьем, придав ему скорости.

– На колени, холоп! – зарычал дэ Эсген и, встретив Альфонсо в конечной точке пути, швырнул за шкирку чуть ли не носом в землю.

– Встань, храбрый муж. Скажи мне, кто ты и откуда?

– Я странник – монах, Ваше Величество, – проговорил Альфонсо первое, что пришло в голову, – я путешествую по миру в поисках умиротворения и спасения души. У меня нет крова, нет родины, моя крыша – голубое небо, постель –Мать сыра…

Альфонсо перебил шум подъехавшей кареты, храп загнанных лошадей. Из кареты выскочил – почти вывалился- маленький, толстенький человечек, с деревянным ящиком в руках, и сразу, с порога кареты, принялся разорять природную тишину летнего поля громкими, визгливыми криками:

– Ваше величество! Ваше Величество!!– бежал он голося все громче и тоньше, – какое счастье, что вы и принцесса Алена живы! Боже, какой ужас! Какой ужас!

– Все в порядке, Дюпон, не стоит так беспокоиться. Посмотрите Алену, ей не хорошо.

– О боже, о боже! – Дюпон бросился к принцессе, – как Вы бледны! Вам нужно срочно, срочно в постель. И принять успокаивающие капли. Срочно, подальше от этого жгучего солнца!! Столько страданий, бедная девочка!!

– Граф, соблаговолите принять странника как гостя во дворце и обеспечить ему покои. Я хочу еще поговорить с ним.

– Но Ваше величество, это опасно, приглашать во дворец всяких оборванцев!

– И все же он спас жизнь мне и моей дочери.

– Но Ваше величество, долг любого человека отдать жизнь за Вас и любого из члена королевской семьи. Он просто исполнил свой долг.

– А где же Вы были, сударь, когда на охрану напал волк? – бесцеремонно вмешался в беседу Альфонсо, которому надоело, что о нем говорят так, словно его и нет рядом, – чего ж Вы свой долг не исполнили?

– Ах ты, смерд, я научу тебя почтению! – в запальчивости дэ Эсген выхватил меч, замахнулся на Альфонсо, но не ударил, как планировал, поскольку тот стоял не шелохнувшись, глядя графу прямо в глаза, точнее – на густые, почти слившиеся в одну брови, надвинутые почти на самые глаза.

У дэ Эсгена было красивое, круглое лицо, которое светилось мужеством и потом, длинные, русые волосы его свисали почти до самых плеч, глаза, если их конечно было видно из под бровей, пронзали мозг стальными стрелами несгибаемой воли, а фигура говорила о благородстве и силе, и если первое качество Альфонсо считал бесполезным, то второе уважал.

– Очень благородно, – холодно, с легкой усмешкой, твердо и с паузами, для веса, проговорил Альфонсо, – нападать на уставшего, безоружного странника. Вашу бы удаль, граф, да на защиту королевы, но, что то я не видел Вас в битве с волком. Что жаль, ведь когда он сбежал, Вы оказались весьма расторопны в спасении…

– Ах ты тварь! – вскипел дэ Эсген, снова схватился за меч, но королева остановила его движением руки:

– Хватит!

Голос ее звучал строго, хотя ее глаза едва заметно улыбались, похоже что то королеву развеселило, то ли остроумие Альфонсо, то ли она просто любила смотреть на ругань.

– Довольно перепалок. Странник поедет в моей карете. Надеюсь, я узнаю, наконец, как зовут нашего спасителя.

И она поплыла к карете, на которой приехал лекарь, в которую уже погрузили принцессу, и на которой Альфонсо отправится в свое светлое, полное денег, титулов, связей и власти будущее. Сейчас, пока, его не волновало ни то, ни другое, ни третье – он устал, смертельно устал. Глухая боль расползлась по всему телу, пульсировала при каждом биении сердца, при этом хотелось есть, а этот дубина граф пристал со своей злобой.

– Когда Вы поправитесь, – тихо сказал он, – я буду искать с вами встречи, дабы отомстить Вам за Ваши оскорбления. Имейте это в виду.

– Если Ваш меч также ловок и быстр, как Ваш язык, то, боюсь, у меня нет шансов,– ответил Альфонсо, и захлопнул дверь кареты.

4

Приглашение королевы быть гостем в замке считалось огромной честью, о которой не могли мечтать даже некоторые крупные дворяне с сотнями тысяч душ крепостных, чести кататься в одной карете с королевскими особами редко удостаивались только самые влиятельные министры (дэ Эсген вообще маячил где то позади злой, в пыли от колес королевской кареты). О такой чести грезили высшие чины страны. А вот Альфонсо, никому не известный, грязный, ободранный, исподтишка смотрел на неподвижный, строгий взгляд королевы и мечтал бы оказаться где – нибудь в другом месте, невольно сжимая в руках сумку с травами, за нахождение рядом с которыми его легко отправили бы на костер. И не шашлыки жарить.

– Значит, Альфонсо дэ Эстеда – вы отшельник – странник?

Альфонсо вздрогнул от неожиданности, буркнул «да, Ваше Величество», попытался поклониться, передумал, разогнулся, и увидел насмешливый взгляд королевы.

– Впервые вижу странника в черной куртке и арбалетом за спиной.

– Собаки, Ваше величество, – выпалил Альфонсо, – собаки и разбойники, весьма мешают духовному просветлению. И вот…

Он не договорил, потому что подавился слюной. Альфонсо становилось все больше не по себе – ему казалось, что королева видит его насквозь, играется с ним перед тем, как отправить на дыбу святой инквизиции, и что из кареты его уже будут вытаскивать большие дяденьки из дворцовой охраны. Она не показалась Альфонсо красивой, как все королевы, которых описывают летописи: высокая, с прямой осанкой властного человека, длинными, густым волосами, которые в данный момент ниспадали до пояса распущенные и всклокоченные, как пакля, тонкими руками и тонкой талией, большими глазами и маленьким, курносым носом. Что это за баба, если нос не как картофелина? – подумал Альфонсо, поймав себя на том, что пристально разглядывает высокую королевскую грудь и ту часть королевского тела, которая соприкасалась с сиденьем кареты. Потом он почувствовал на себе пристальный взгляд королевы и попытался сесть так, чтобы закрыть дырку на штанах.

Принцесса Алена смотрела на спасителя неотрывно, лишь заметив на себе взгляд Альфонсо, стыдливо опускала глаза, нервно теребила пальцы, перебирая кольца на руке. Была она, как ни странно, похожа на мать, только поменьше размером и Альфонсо она тоже не понравилась: тоненькая, словно точеная фигура, миловидное лицо с курносым, маленьким носиком, большие, наивно распахнутые зеленые глаза, и вечно поджатые, тоненькие губы, в общем шестнадцатилетняя женщина, которой пора было уже иметь двух – трех детей, но которая сама больше смахивала на ребенка. Она явно стыдилась своего разорванного и испачканного платья, и от этого Альфонсо немного полегчало – не он один чувствует себя здесь неловко.

– Разбойники – собаки, – задумчиво проговорила королева, и отвернулась к окну, рассматривая, как выгнанный из кареты королевский врач обиженно мотыляется верхом на лошади, стукая ее, на каждой кочке, своим ящичком по крупу. Она начала задумчиво теребить оторвавшийся лоскут своего порванного, испачканного платья и больше не сказала ни слова всю оставшуюся часть пути.

Высокая, толстая Стена, призванная защищать души праведных от демонов Сарамона, ну и еще, немного, от набегов соседних стран во время войны, услужливо распахнула ворота – пасть, пустив королевский кортеж в страну, под названием Эгибетуз.

Эгибетуз был страной маленькой – самой маленькой страной на Великом континенте. Также как и во всех других странах, жилье здесь стоило тем дешевле, чем ближе оно находилось к Стене – дома под самой Стеной вообще пустовали, бродяги предпочитали замерзать в снегу на улице, чем селиться на окраине страны у Стены, по этому путника, заехавшего в страну через Главные ворота, встречала удручающая картина. Появлялись поселения с маленькими, полуразваленными домиками, больше похожими на кучи мусора, плотно прижавшимися друг к другу, с такими же людьми внутри: нищие, покрытые струпьями чумы, грязные, нередко покалеченные – серые кучки лохмотьев, с бессмысленным взглядом, обтянутые кожей, не везде целой, скелеты. Они не обращали внимания на ручьи зловонной жижи помоев, в которой копались дети с вздувшимися животами, хлюпая в ней по щиколотку, едва переставляя ноги; увидев карету, нищие кланялись, прожигая пассажиров ненавидящим взглядом. Кроме некоторых пьяниц – те неуважительно игнорировали появление вельможной особы, преспокойно пуская пузыри в лужах, и белых, абсолютно голых мертвецов.

Альфонсо брезгливо морщился, глядя на это убожество, не столько от запаха, который почти чувствовался во рту и резал глаза, сколько от презрения к этим существам – ждут, что кто то вытащит их из дерьма, злобно ненавидят тех, кто этого не делает, то есть всех вокруг, не желая что то делать самим, пытаться выбраться из грязи, предпочитая опускаться на дно. Он мельком посмотрел на королеву-она словно не замечала эти подобные людям тени, она жила в другом, совершенно другом мире на другой планете.

Но чем дальше от стены, тем становилось веселее – появлялись домики побогаче, попросторнее и поопрятнее, затем особняки, потом и вовсе – каменные. Спины прохожих становились все прямее, манеры вальяжнее а животы толще – пахло булочками, сытостью и довольством – даже не верилось, что эти разные миры находились на одном континенте, в одной стране, в получасе езды от чистилища.

Королевский замок находился всего в часе езды от стены, что Альфонсо удивило, ведь короли обычно старались строить замки подальше от леса и скверны, проникающей оттуда но, видимо, врагов – соседей здешние правители боялись больше, чем слуг Сарамона. Замок стоял на высоком утесе, как бы возвышаясь над размазанным под его «ногами» городишкой с единственной возможностью попасть туда – каменным мостом, повисшем над глубокой пропастью. Похож он был на пень, обросший грибами – круглыми башенками, балюстрадами, смотровыми площадками, но пень мощный, мрачноватый и серьезный, как и положено быть замку, готовому отбить многочисленные атаки врагов, либо нападки взбунтовавшейся человеческой грязи, которая могла вдруг решить, что достойна чего то большего, чем нищета. Единственными яркими пятнами на сером теле каменного гиганта были крыши из синей черепицы и флаги, развевающиеся на макушках золотых крестов. Встречать королевский кортеж собрался весь замок, чествуя чудом спасенную королевскую семью и спасителя, и вся эта братия издавала много шума – дико много шума, каждый радовался и ликовал так, чтобы максимально перерадоваться и переликовать соседа перед королевой.

Карета заехала во внутренний двор и остановилась, Альфонсо выпрыгнул наружу на мягкую, красную ковровую дорожку, получив свою порцию звукового удара в виде бурных оваций, подал руку королеве и принцессе – как и положено делать рыцарю. Вложив свою маленькую ручонку в руку Альфонсо, Алена густо покраснела, опустила глаза в землю, прошелестела «спасибо» так тихо, что услышал, наверное, только ветер. И королева.

Она помахала рукой придворным и слабо улыбнувшись, теряя позолоченные бантики, но не теряя достоинства, проплыла к входу в замок. Алена пошла следом, низко опустив потрепанную голову, рассматривая свои ноги, Альфонсо, на миг потерявшись, поплелся следом, потом остановился, думая, что может ему не надо туда идти. У лестницы замка королева обернулась и сказала ему:

– Я думаю, – глаза ее прожгли Альфонсо стальными иглами, – нам всем нужно отдохнуть. Дворецкий проводит тебя в твои покои, монах. Пойдем, Алена.

Дюпон скорчил недовольную мину, брезгливо ткнул Альфонсо в бок пальцем, закрыл свой деревянный чемоданчик, обитый стальными уголками, который не понятно зачем открывал, на том осмотр и закончился. Он пробурчал что то на мычащем нечленораздельном, смысл его фразы был где то рядом с фразами “ребра целые” и “да что ему сделается”, и быстро убежал к своей ненаглядной принцессе, которую не кормил какими то каплями уже целую щепотку песка в своих маленьких песочные часах.

Вскоре чистого, накормленного Альфонсо в новеньком, серебристо – черном камзоле, чистом белье и штанах из королевского гардероба, проводил в выделенные ему покои дворецкий, услужливо, но немного пренебрежительно открыл дверь, пожелал приятного отдыха, поклонился и испарился тихо и незаметно.

Альфонсо зашёл в свои покои и увидел её. Она стояла посередине комнаты: прекрасная, как утренний луч солнца, манящая и чарующая, пьянящая, словно вино – каждый изгиб её обещал рай, полный неги и блаженства. Альфонсо нетерпеливо скинул с себя одежду, бросился к ней: мягкое, нежное облако ласково обняло его, прикоснулось ко всему телу, наполнило мышцы дрожью до самых кончиков пальцев.

Кровать. От одного этого слова человеку, привыкшему спать на лавке с подстилкой из гнилой соломы, становилось тепло и спокойно, мир останавливался, проблемы пропадали, а сон дарил излечение от любой болезни.

Шелк. Он ласкает слух также, как ласкает и кожу – на шелковой постели не лежат, в шелковой постели плавают, как в облаке. Солома пахнет клопами, грязью, нищетой. Шелк пахнет богатством, сладким сном, красивой девушкой. Даже клопы на шелковой простыне кусаются нежнее. Альфонсо ложился на кровать с мыслью о том, что шёлковая простыня теперь – это его мечта, и с кровати он теперь никогда не слезет, и эту мысль он не успел додумать до конца, потому что моментально уснул. Он наслаждался своим счастьем здесь и сейчас, не думая о будущем, жил настоящим моментом, ведь неизвестно, где он окажется завтра – в лесу, на ветке дерева, в могиле? Но наслаждался недолго.

Постучались в дверь, разлучив Альфонсо с небытием сна и лаской шёлка.

– Ее Величество просила Вам передать, что ждет Вас в тронном зале как только Вы отдохнете, – сказал из- за двери, не решаясь войти, дворецкий, что в переводе с королевского на язык слуг означало то, что прибыть нужно немедленно.

Дверь в тронный зал была огромной, тяжелой, открывалась со страшным скрипом двумя стражами в латах, украшенных позолоченными узорами, гербами, до блеска начищенные и сверкающие – они должны были услаждать взор верховных людей так же, как и огромный стол из редкого карминового дерева, золотые подсвечники, тяжелая золотая люстра на уходящем в небо потолке. В громаде тронного зала королева казалась хрупкой и нежной, с тоненькими, маленькими ручками, и казалось странным, как самое слабое из присутствующих людей может одним движением руки убить самого сильного в тронном зале. Даже сидящие рядом с ней мужчины казались гигантами, и все же…

– Почему столь слабое создание, как королева, управляет сильными людьми, – думал Альфонсо, шагая по гулкому полу тронного зала, под пристальные взгляды сидящих за столом. – Я могу убить ее за секунду. Я сильнее ее. И все же, я пресмыкаюсь перед ней. Вот у волков, кто сильнее, тот и вожак. А здесь, кто решает, кто будет править? Она сама? На каком основании? И как так получилось, что тысячи других людей с этим смирились?

– Ваше величество, – Альфонсо в поклоне встал на одно колено и внутренне усмехнулся своим мыслям.

– Господа это – монах странник, который спас нам жизнь. Его зовут Альфонсо дэ Эстэда. У него нет таблички с подтверждением благородного происхождения – говорит что, потерял в битве с волком, есть только благородное имя.

Голос королевы затих и тишина стала просто оглушающей. Справа от нее сидел старый, тощий старичок в черной рясе, с огромным золотым крестом на цепочке (Агафенон же очень любит золото, ему медь не подходит), черной скуфье, похожей на маленькое, круглое ведро. Из под скуфьи на Альфонсо смотрели маленькие, зажатые складками дряблых старческих век глаза, глаза жестокого человека, питающегося слабостью других людей. Ниже под глазами находился длинный, старческий нос, похожий на клюв, и множество морщинистой, бело – синей кожи, которой было слишком много везде, где не надо было, но не хватило на щеки, и они были впалыми, как у не умершего ещё мертвеца.

Слева от королевы сидел толстый, заплывший жиром чиновник, в зеленом, расшитом серебряными нитками камзоле, с огромным орденом на груди, казался сонным, глупым, закупоренным в одежды куском теста, которого мужественные петельки камзола из последних сил сдерживали от эпичного расползания. После слов королевы он едва приоткрыл веки, затем только, чтобы снова их закрыть, и с тяжким вздохом уложить щекастую голову на жесткий воротник так, словно ему было скучно.

– Приветствую тебя, честной брат Альфонсо, – сказал старик спокойно, вроде даже миролюбиво, но интонация голоса показалась Альфонсо слащаво фальшивой, как ласковый голос любовницы перед тем, как она всадит нож в сердце. От сравнения старика с любовницей Альфонсо внутренне покорежило, и, видимо, это отразилось на лице в виде гримасы отвращения, которая появилась как раз после слов старика. И старик удивленно поднял брови.

– Я Бурлидо Аск Эгет Мелисский, – патриарх всея Эгибетуза, милостью божьей.

Альфонсо склонил голову.

– Бурлилка багет склизкий, – мысленно окрестил он епископа, поскольку знал – по другому он не запомнит.

– Ты можешь обращаться ко мне «Ваше высокопреосвященство».

Какой мерзкий старикашка с противным голосом, – сказал Альфонсо сам себе в своей голове.

– Знакомство с вами для меня честь, Ваше высокопреосвященство – сказал Альфонсо вслух и снова склонил голову. Он старался держаться уверенно, но подумал, что возможно у него в покоях уже провели обыск, нашли травы, и теперь медленно, с наслаждением тянут на костер, стало жутковато. Альфонсо, на всякий случай, начал незаметно осматриваться – как, если что, сбежать, но сбежать отсюда можно было только через огромную дверь, предварительно пооткрывав, если делать это в одиночку, ее полдня. За это время стражников набежит тьма со всей страны, они еще и пообедать успеют.

– Значит ты монах, – скучно проговорил толстый словно сквозь сон, едва приоткрыв щелочки за которыми скрывались глаза. Твердый, надменный, стальной взгляд. Который тот час же скрылся за жировыми складками век.

– Да, Ваше высокоблагородие.

– Ваша светлость. Монах, убивший волка, зверя, который укокошил десятерых лучших воинов страны?

– Не убил, а прогнал, Ваша светлость.

– Все равно, – отрезал толстый, – десять вооруженных солдат не прогнали, а ты прогнал. Не слишком ли сильно, для монаха с арбалетом за спиной?

– Арбалет поможет против собак, но не против исчадия леса. Стрелами шкуру демона не пробьешь, – Альфонсо улыбнулся –чуть заметно – и спокойно посмотрел толстому в глаза. Однако внутри, в голове металась буря, разрывающая на куски мысли, ломающая способность слышать и думать, буря из старого, доброго животного страха. «Благодарность» за спасение жизни в виде очищения огнем не редкость в среде высшей знати, и теперь шесть пар глаз очень внимательно изучали неизвестного отшельника монаха, который так удачно оказался в нужном месте в нужное время. Альфонсо начал волноваться, появилось ощущение, что он начинает тонуть в чем то липком и вонючем, без возможности вылезти, а эти три фигуры: баба, жирдяй и тощий старик, беспомощные в лесу, но сильнейшие среди людей, топят его ради своих интересов.

– Сторонники нашего ордена сильны верой, но не оружием…– Альфонсо запнулся поняв, что сболтнул лишнего, но было уже поздно.

– Ордена? Какого ордена? – оживился епископ.

– Ордена света, – не моргнув глазом ответил Альфонсо, и закатил глаза, словно молясь про себя. Он чувствовал, что ложь тащит его все глубже и глубже куда то в опасный мрак, ему казалось, что все уже все о нем знают, и только издеваются над ним. Но звериная повадка бороться до конца превратила липкий страх в звериный оскал, слабость трусости в жажду крови и драки. Его не уведут отсюда, его унесут мертвым. И Альфонсо обязательно прихватит кого нибудь с собой. Наверное, того, тощего.

– Не слышал о таком, – сказал епископ и переглянулся с королевой.

– Мы не распространяемся о существовании нашего ордена, – Альфонсо говорил громко, твердо, словно сам верил в то, что городил придумывая на ходу, – члены нашего ордена бродят по свету, сражаясь с демонами силой веры, ибо только вера, повторюсь, способна их одолеть.

– Значит мы не достаточно сильны в вере, раз не смогли его победить? – в словах епископа послышалась угроза, такая, что для Альфонсо ощутимо запахло жареным.

– Выйдите с волком один на один. Там и посмотрим.

Очень сильно не стоило так говорить. От дерзости Альфонсо у епископа аж нос почернел. Как слабая личность, он ненавидел тех, кто сильнее его по характеру, а как наделенный властью, уничтожал их с особой жестокостью, наслаждаясь при этом страданиями своего врага.

Справедливости ради надо сказать, что сам бы Альфонсо, конечно, один на один против здорового волка по своей воле никогда бы не вышел. Он не мог назвать себя верующим, но и неверующим тоже – слишком много неопределенности, не понятных явлений окружают наш бренный мир, но одно он знал совершенно точно – волку без разницы, кто во что верит – он любит мясо. В том числе и вкусное человеческое мясо.

– Да как ты смеешь, еретик!? – епископ вскочил с места подброшенный вверх, видимо, припадком ярости.

– Правильно, пора заканчивать, – сказал толстый, и открыл (почти) глаза, – на дыбу его, там он все расскажет – кто он, где он, откуда он.

– Довольно, – королева подняла руку и два этих источника звука разом погасли. – Ваш орден света охотится за нечистой силой, так ведь? Волк, которого ты прогнал, появляется на дороге уже много дней, каждый день, нападая на простых крестьян и дворян, проезжающих по дороге. Торговля с другими странами под угрозой, дипломатические отношения нарушены – мы можем остаться в одиночестве в эти неспокойные времена. Великий король Аэрон отправился на охоту за этим волком.

– Твоя помощь, честной брат, – королева вперила в Альфонсо свой жесткий, не терпящий возражений взгляд, – в уничтожении этого демона нам необходима. Вот так и проверим, сильна ли твоя вера, и посланник Агафенона ли ты, или нет.

– Ваше величество, я скромный монах, какой такой посланник?…

Но королева уже поднялась с трона, а это значит – слова бессмысленны, аудиенция закончена.

– Лекарь Дюпон осматривал Ваши раны и не нашел их серьезными, по этому, я думаю, можете отправляться через день, с утра. Начальник королевской стражи, граф дэ Эсген выделит Вам для похода двадцать отборных воинов. Все, что нужно спрашивайте у дворецкого.

–Если ты одержишь победу, – холодно сказала королева, глаза ее обернувшись напоследок, – милости королевской семьи будут безграничны. Если же нет… Лучше не возвращайся в Эгибетуз. Мы безмерно благодарны тебе за спасение: моё, и моей дочери, но если ты не тот, за кого себя выдаёшь тебя ждёт позорная смерть на виселице.

– И не пытайся сбежать, – прокаркал Бурлидо, – стража предупреждена и пристрелит тебя как собаку, при любой попытке выйти за пределы замка без разрешения королевы.

Потом он мило улыбнулся беззаботной стариковской улыбкой:

–Удачи.

Альфонсо еще раз, наверное уже в сотый, осмотрел свой арбалет – благодаря стараниям дворецкого, его починили, вынул из ножен новый, инкрустированный драгоценными камнями, кинжал из лучшей степейской стали, вздохнул и полез на коня. Лошадей Альфонсо не любил, и предпочел бы идти пешком, тем более идти надо было не далеко, но не хотелось позориться перед двадцатью конниками, которые стояли двумя рядами, сверкая на солнце копьями, красным стягом и молодецкой удалью.

Видимо, особых надежд никто на этот отряд не возлагал: благословить воинов приковылял какой то толстый, как бочка, дьякон, побормотал, побрызгал святой водой и скоренько уехал. Королева сказала коротенькую речь и небрежно махнула рукой: мол, выдвигайтесь, и отряд двинулся.

Обнаружить стоянку короля проблем не составило – густой, черный дым поднимался над лесом там, где организовали огромный кострище, видимо, чтобы испугать самого Сарамона, или спалить весь лес дотла. От седла у Альфонсо болела филейная часть организма, и долгое время он был сосредоточен именно на этой проблеме, и немного на том, чтобы сбежать в лес, но этому мешало наличие двух десятков воинов, приставленных, скорее всего, чтобы Альфонсо не сбежал, ведь половина из них была вооружена луками – оружием бесполезным против волка, но эффективным против бегущего Альфонсо. Эти размышления моментально кончились, когда вдруг дунул ветерок, швырнув в лицо вместе с воздухом еще и облачко дыма. Альфонсо насторожился – засвербело в носу, нестерпимо захотелось чихнуть – а этот чих мог легко разрушить хрупкий баланс, который обрел он на спине у скакуна, но не это заставило Альфонсо усиленно волноваться. Запах был знакомый, причем знакомый опасно.

Внезапно Альфонсо резко сорвался с места, оставив остальной отряд недоуменно переглядываться – он хлестал своего коня, словно желая убить его, еще толком не понимая, какая грозит опасность, но как всегда у лесного жителя, привыкшего к постоянной опасности, движение тела у него обгоняло мысль.

Проблему с прыгающими змеями король решил радикально – он просто выжег траву вдоль деревьев, получилась черная земная лысина шириной метров в пятьдесят, до самого шиповника, у которого уже валялось с десяток трупов, и по этой лысине мчался Альфонсо, поднимая облака золы, всеми силами цепляясь за гриву, воздух, вожжи, молясь всем богам, которых знал и не знал, чтобы не грохнуться на землю на полном лошадином ходу.

Лагерь короля был скромен – кроме костерка, практически равного высотой с деревья, и своими нежными, жаркими языками облизывающего синее пузико небушка, походной кухни и двух телег с крестьянами, в нем не было ничего – все равно до дома рукой подать. Альфонсо разглядел короля – огромный, квадратный, в островерхом шлеме, разглядел свиту – человек тридцать в узорчатых латах, с гербами, плащами и перьями на шлемах – больше походили не на войско, а на франтов, которые собрались на парад, стремясь перещеголять друг друга в пышности доспехов. До появления Альфонсо они, видимо, соревновались в умении накидывать лассо на трухлявый пень неподалеку: у одного рыцаря из свиты в руках была веревка с петлей, с которой он так и застыл, увидев скачущего всадника.

Один из солдат тащил бревно, увидев которое Альфонсо сразу перехотел скакать туда, куда скакал. Бревно полетело в костер, и у него по спине пробежал холодок.

Были в лесу такие деревья – с черными, очень гладкими стволами, красивой древесиной и узкой, вытянутой в небо кроной. Дрова из этого дерева горели жарким, синим пламенем, горели долго, до того момента, пока дерево не нагревалось, лопалось и не загорался сок. Сок вспыхивал моментально, разрывал деревяшку на части, разнося все вокруг в щепки, с гулким, громким хлопком, обливая все вокруг пламенем, которое прилипало к чему угодно и не тухло очень долго.

– Бегите отсюда!! – закричал Альфонсо, едва доскакав до костра, – живо, спасайтесь!! Быстрее!

Но посмотрев на удивленные лица свиты и тупое лицо самого короля, понял – быстро не получится.

– Ты кто такой? – рявкнул король Аэрон и тут раздался треск. Звук, который впечатался в память Альфонсо ожогами, криками боли, запахом жареного мяса. Звук, который заставлял его хотеть бежать не оглядываясь куда подальше.

Он выхватил лассо из рук рыцаря свиты, который так и стоял, как памятник, накинул на шею королю и, обмотав второй конец веревки вокруг луки седла, стеганул коня. Конь рванул со всей силы, опрокинул короля и потащил его по полю, хрипя от напряжения. Подобно быстрому кораблю, дробящему форштевнем морские волны на сотни блестящих брызг, так и Аэрон сравнивал своим островерхим шлемом все кочки, периодически пропадая в облаке фонтаном взмывающей в небо пыли, листьев и травы; по просторам девственно чистой, лесной тиши понесся отборный мат, прерывающийся диким ревом раненного лося. – Давай, родной, тащи! – кричал Альфонсо хрипящему на последнем дыхании коню, но тут лопнула подпруга, седло слетело, и конь выскочил из под Альфонсо как стрела из лука. Альфонсо грохнулся на землю; раздался жуткий грохот, со свистом мимо уха пролетели горящие щепки, чья то голова, которая, как показалось, ещё что то говорила в полете и тут же волна горячего пламени ударила Альфонсо по спине словно огромной лопатой, гигантской рукой швырнув прямо лицом в траву, впечатала в землю.

Если бы Альфонсо не швырнуло на землю со всей силы, не раздавило череп мощным ударом, не оглушило мощнейшим громом, то он увидел бы, как содрогнулась земля, как безумный огненный вихрь прокатился по поляне, поглощая свиту короля, заволакивая небо, вырывая с корнями маленькие деревца и кусты, причесывая травяной покров земли ураганным ветром. Увидев такое, ужаснулся бы сам Сарамон, а черти и ведьмы бежали бы куда подальше от этого ада. Однако Альфонсо пропустил такое зрелище, потеряв сознание, и пробуждение его не было легким. С трудом разлепив глаза, не соображая, что он делает и где находится, он зачем то встал, шатаясь как пьяный, держась за голову, слушая сильный звон в ушах, глядя на стены огня окружающие его повсюду. Потом упал.

Обезумев от жгущей боли в спине, Альфонсо полз куда то, через кусты репейника, проваливаясь в брошенные змеиные норы обожженной рукой, роняя слюни, смешанные с грязью, на обгоревшую землю. По пути он наткнулся на одного рыцаря из свиты – пробитый щепкой чуть меньше детской руки – сквозь латы, он отлетел на двадцать пять метров и теперь дымился, лежа на боку, раскидав руки и ноги в неудобной для живого позе.

– Развели вы костерок, козлы – проскрежетал зубами Альфонсо незнакомому трупу. Потом у него от боли закружилась голова, а потом он утонул в блаженном мраке.

5

Свет прожигал глаза через маленькое, зарешеченное окно высоко под потолком, освещал на каменном полу четыре квадрата—остальная часть помещения терялась во мраке, который в купе с запахом гниения и фекалий казался твердым, а от жгучей боли спины и шеи еще и колыхался. Альфонсо долго соображал, где находится, кто ползает по его спине и лицу, что колет в щеку и откуда такой странный запах гнилой травы, пока медленно, кое как собрав в кучу разрозненные, бегающие в голове мысли, понял, что находится в темнице. По спине бегают блохи, куда же без них. В щеки колет солома, кстати, не первой свежести. Он попытался передвинуть голову, чтобы лечь поудобнее, и тут же осознал, что нуждается в громком крике от боли, в чем не смог себе отказать.

– Он очнулся, – сказал мужской голос где то над ним, – скажи его высокопреосвященству.

– Будет сделано, – голос, который это ответил, судя по грохоту ног в гулком коридоре, быстро убежал.

– Не к добру это, – подумал Альфонсо, и с этих самых пор зарекся спасать кого то королевской крови, хоть для этого и не нужно было бы пошевелить даже пальцем.

Вторично зарекся он спасать кого бы то ни было и тогда, когда двое стражником потащили его по коридору казематов, спускаясь по винтовой лесенке все ниже, в самый ад. От боли Альфонсо периодически терял сознание, и в последний раз очнулся уже на столе, когда его окатили холодной водой, лишенный возможности двигаться, зато способный созерцать темный, закопченный потолок, с висящими на нем ржавыми крючьями, на одном из которых висело что то чёрное и засохшее-то ли оторванный язык, то ли тряпка.

Пыточная. Руки и ноги разведены в виде креста, на котором повесили мессию Агафенона – Кералебу, привязаны по углам стола крепкими веревками.

– Здравствуй, честной брат, – сказал Бурлидо и физия его появилась в виде черного силуэта в поле зрения, заслонив потолок.

Альфонсо не ответил. Сначала потому, что хотел прокричать стандартную фразу, типа “Какого черта меня связали? ”, но ответ напрашивался сам собой – месть, а потом ему вдруг пришла светлая мысль изобразить горячечный бред, поскольку, если бы он был в добром здравии, то что бы он не сказал, все бы кончилось казнью. Допросная работала эффективно, все, кто сюда попадал, признавались во всех смертных грехах, даже в тех, которых не существовало в природе, в любом случае.

Альфонсо изобразил самый бессмысленный взгляд, который смог, открыл рот, пустил слюну.

– Демон!! – заорал он вдруг со всей силы, глядя на Бурлидо, так громко и неожиданно, что двое стоявших позади священника подпрыгнули, – демон, изыди, бес!!

Альфонсо дёргался на веревках, временами подавляя приступы рвоты, головокружение, и с жуткое желание поскорее умереть, лишь бы не было того огня, от которого сползала лохмотья кожа спины, орал благим матом, призывая ангелов Агафенона спасти его от демонических притязаний на его душу. Крик приносил некоторое облегчение, отражаясь от закопченого, деревянного потолка, ударяя по ушам немного отвлекая от боли. Бурлидо терпеливо ждал, пока Альфонсо не замолчит, улыбаясь сладострастной улыбкой, и, как показалось Альфонсо, пуская на пол тоненькую ниточку слюны.

– Человек, представившийся как монах ордена света, по имени Альфонсо дэ Эстеда, ты обвиняешься в колдовстве, связи с лесом и пособничестве демонической силе, – заговорил епископ, едва услышал тишину .

– Нашли, все таки, – подумал Альфонсо и захрипел со всей силы, – Псина, убери свою вонючую пасть, силой Агафенона и посланника его Каралебу, Кариизий, призываю тебя, отправляйся обратно в ад!!!

Тут он захохотал, поскольку полностью копировал поведение уколотых чертополохом, и хохот звучал в этом месте жутковато, так жутковато, что даже палач на секунду перестал шерудить в камине, хоть и был привычен к разного рода реакциям на пытку.

–Какой ты тощий, как скелет, – смеялся Альфонсо, иногда срываясь в кашель, – бог что то тебя совсем не любит, из остатков наверное лепил…

– Ваше высокопреосвященство, он не в своем уме, – сказал кто то, кто стоял рядом с епископом – возможно палач, но вряд ли – орудие не разговаривает. Скорее всего это был один из священников – помощников епископа.

– Он притворяется, – ответил епископ, но Альфонсо все же уловил в его голосе некую долю сомнения.

– Кариизий, чертов демон, охотится за его величеством, королем всея Эгибетуза, – бормотал Альфонсо, полузакрыв глаза, – нужно уничтожить его, иначе конец всем… Тьма, тьма поглотит всех…

– Действуй, – сказал Бурлидо.

Палач безразлично воткнул в бок Альфонсо раскаленную на огне спицу, и оказалось, что спина не так уж сильно была обожжена – сквозь лопнувшую кожу внутрь тела проникла такая боль, что вокруг стало темнее.

Огонь, огонь горит во мне!!! Он пожирает а-а-а-а, всех а-а-а-а!!! Бегите, бегите пламя а-а-а-а-да-а-а-а!

Тошнотворно запахло жареным мясом, и Альфонсо снова почувствовал приступ рвоты, одновременно с этим он стал задыхаться . Он дышал – часто –часто, глотая жаркий, затхлый воздух пыточной, словно это могло спасти от боли, только воздуха все равно не хватало.

–Ну что проходимец, ты признаешь себя виновным?

–Изыди, Сарамоново исчадье.... А-а-а…

Палач спокойно достал из очага сверкающую красивыми искрами железку, посмотрел на переливающимся малиновым цветом пруток (совсем, недолго, но очень поэтичным взглядом), сквозь две неровных дырки в островерхом колпаке, и прижал его к пяткам Альфонсо.

– Признавайся, падла!!

Может быть Альфонсо и признался бы, только он уже не слышал голоса Первосвященника, блуждая где то между кошмарными видениями, которые кусались и плевались огнем, пока все вокруг красиво и болезненно горело. Он гулял по горящему полю, точнее – бежал по нему сожженными до мяса ногами, за ним бежал злой и пылающий король, похожий на Сарамона, и материл все время, пока катарсис прохлады не выдернул его из лап придуманного чудовища и вернул в лапы настоящего. Не тем богам поклоняются глупые люди – ведро холодной воды – вот истинный спаситель. Последние капли его стекали на пол, унося с собой блаженство, обнажая мучительной жар.

– Ну как тебе, еретик, божий суд? – хищно оскалился Бурлидо, прикрыв масляные глазки, хотя садистический огонёк было видно, кажется, даже сквозь веки.

– А ты бог что ли, что бы судить? – отчётливо и ясно сказал Альфонсо. Вообще то он особо не понимал, что говорит: слова в его голове с трудом пробивались сквозь пульсирующие спазмы огня, ломаясь на куски не рожденными, – Ведро с водой – вот бог....

– Давай, прижигай железом, только смотри, не убей ненароком – сказал Бурлидо, палачу.

– Признайся, что ты чертов ходок, паскуда, – сказал Бурлидо Альфонсо, – и все тут же закончится.

И снова красное железо прикоснулось к белому животу, оставив на память чёрный, вздувшийся гноем поцелуй.

–Ну!!!

– Пламя, Кариизий придет, он уже у порога… Сарамон здесь…

– Ваше высокопреосвященство, это бессмысленно, он свихнулся, он не подпишет признательную.

Это вякнул один из священников.

– Нужно выбить из него признание, пока не очнулся король – сказал Бурлидо. – Крепко держится, гад видимо, огонь на него не действует. Ломайте кости.

– Ваше высокопреосвященство, – в камеру вбежал кто то, кто не привык бегать, и теперь тяжело дышал от нагрузки, зато умел пресмыкаться, одной даже интонацией голоса, и теперь делал это мастерски. – Его величество очнулся.

– Черт, – выругался епископ, – не успели. Если бы он признался в ереси, его бы точно отправили на костер. А теперь…

–А теперь он все расскажет королю, и его величество будет в ярости, раз мы судили спасителя королевской семьи без его ведома.

– Не расскажет. Этот монах спятил, отвяжите его.

– Что было в той сумке, что за травы? – спросил Бурлидо одного из своих помощников.

– Мускусиада, гексаметан, анаэстэда зеленая, голубика, черника – все травы из леса.

– Королева хочет представит его посланником божьим, ангелом спасителем королевской семьи, упавшим с небес. Этот ублюдок поставит под угрозу всю нашу церковь, всю мою власть… Отвязывайте его и тащите в его покои.

– Альфонсо лежал на животе, на огромной кровати в королевском дворце, предоставив свою обожженную спину и пятки ласкам летнего ветерка, залетающего из открытого окна проведать больного. Проведать больного прилетали и мухи, которые беззаботно и безнаказанно лазили по всему телу и надоедливо жужжали, чем сильно досаждали больному. Альфонсо лежал, стараясь не шевелиться -каждое движение причиняло боль, не соизмеримую с необходимостью двигаться, хотя тело и чесалось, невыносимо от мух, жары и ожогов.

На спине лежали мокрые, а самое приятное, холодные тряпки, которые ненадолго, но уменьшали зудяще – жгучую боль, ставшую до тошноты надоедливой и мучительной. Когда тряпки нагревались, снова начинало жечь спину и тогда Альфонсо тихо орал:

– Гнилуха!! Гниль!! Где ты, ведьмино отродье!!

Прибегала девушка, осчастливленная честью ухаживать за капризный монахом, и бегать с мокрыми тряпками по жаре каждые пять минут к колодцу, извиняясь за то, что что долго бегала, задыхаясь лепетала оправдания тоненьким голоском, кланялась, наверное – Альфонсо этого не видел, но все равно ему было приятно. Приятно было чувствовать себя выше другого человека, готового служить, безропотно выслушивать оскорбления, благодарно хлопать глазами, если их не было, угадывать желание, или подстраиваться под настроение. У волков тоже была строгая иерархичность, но там вожаком в стае был самый сильный волк, и он не требовал себе служить, он просто съедал лучшие куски мяса и забирал лучших самок.

Рабство – великое изобретение человечества, – думал Альфонсо, после речи, колеса и стекла.Если, конечно, раб не ты, а кто нибудь другой. И он наслаждался этим изобретение во всю, находя удовольствие в том, чтобы недовольно кричать на весь дворец:

– Ну осторожнее, курица криворукая, больно же! – когда несчастная снимала со спины тряпки и укладывала новые, только остуженные в колодце, хотя прикосновения ее рук были не чувствительнее упавшего лепестка ромашки.

– Простите, святой отец, – чуть не плача говорила Гнилушка, невольно, по незнанию, причислив простого монаха к лику святых.

Как и во всех остальных странах, имя ребенку при рождении выбирал писарь, который и выдавал новорожденному ребенку дощечку, с выцарапанным на ней именем, датой рождения, титул, если таковой имелся. Детишкам, которым посчастливилось родиться в богатой семье, торжественно дарили золотую табличку, присваивая имя, за которое родители щедро заплатили, и потом статус человека можно было узнать по имени. Бедным же семьям писарь «дарил» те имена, на которые ему хватало фантазии, вот и ходили по свету «жирные коровы», «пердуны», «склизкие выкидыши» и прочие творения богатой фантазии писаря. Так что, можно сказать, Гнилушке еще повезло с именем.

– Гнилушка!! – закричал Альфонсо, едва девка убежала снова мочить тряпки. От вынужденной неподвижности ломило все тело, мокрая, липкая простыня противно хлюпала при дыхании, к тому же было скучно, а всем известно, что унижение того, кто не может ответить, лучшее лекарство от скуки. Хотелось на кого то поорать, и раболепная Гнилушка была для этих целей идеальна.

– Где ты, срамная баба?

Послышался шелест платья, торопливые, легкие шаги, призрачное дуновение ветерка оповестило о присутствии еще кого -то в комнате.

– Где тебя черти носят, чучундра?! – Я тебя что, полдня кликать буду? Вазу мне ночную принеси, дела у меня появились…

– Простите, я… – услышал Альфонсо голос где то возле окончания своих ног и поперхнулся.

– Ваше величество, – испытав все муки ада, кусая губы от досады и боли, он перевернулся на спину, предварительно неловко побарахтавшись в кровати и посверкав голым задом,попытался встать, но поскольку форма больного не предполагала наличие приличного костюма, сел на кровати и натянул на себя одеяло, всё ещё не решив, каким образом нарушить этикет: не встать в присутствии особы королевских кровей, или оказаться перед ней же в чем мать родила. Сидя на кровати, натянув на себя одеяло, Альфонсо неловко поклонился, едва не стукнувшись лбом о колени.

Алёна неуверенно остановилась на пороге покоев, отвернув голову в сторону, красная, словно ошпаренная, стыдливо опустила глаза, тщательно рассматривая свои туфельки. Она была похожа на любопытного олененка, который вот – вот готов сбежать при первом шорохе, но все равно стоит и смотрит на непонятную ему вещь – разрываясь между страхом и любопытством.

– Простите, честной брат, если побеспокоила Вас, – пролепетала принцесса.

В покоях жужжала муха, и из за этого половину ее слов вообще не было слышно. Альфонсо пристально наблюдал за этой жужжащей тварью (в смысле, мухой), и лихорадочно соображал, что бы такое сказать, чтобы разорвать проклятую, неловкую тишину.

– Я… Мне нельзя было приходить сюда одной, но я отослала девушку, я просто не могла не поблагодарить Вас за столь мужественное спасение, ведь если бы не Вы, то я, мы с мамой, наверное…

Голосок ее был тоненький, еле слышный, в конце вообще иссяк, словно принцесса лишилась сил. Алёнка нервно теребила ленточку на платье, грозя её оторвать дрожащими руками. Только сейчас Альфонсо обратил внимание на её наряд – белое, расшитое вдоль и поперёк золотом, сапфирами и бриллиантами платье, изумрудные перстни и браслеты, усевшиеся на тоненькие ручки, сверкающие на солнце бриллиантовые серьги, свисающие чуть ли не до самого плеча, подведенные углем брови, раскрашенные вишневым соком губы. А сложность сооружённой на голове причёски, расшитой серебряными нитками с восседающей над чёлкой диадемой, соперничала, разве что со сложностью возведения замка с башнями.

– Вот чего припёрлась? – злобно подумал голый, больной, жалкий сам для себя Альфонсо, сидящий на горе съехавших под зад мокрых полотенец, – Ещё и вырядилась, как на бал.

По сравнению с этим сверкающим великолепием, прекрасный, в своем воображении, Альфонсо был просто убогим, нищим крестьянином, вернувшимся из купания в грязной луже. Принцесса не смела поднять взгляд, чтобы увидеть результат своих стараний (точнее, результат стараний кучи придворной прислуги), но кокетливо, хоть и неосознанно, повернулась в профиль, чтобы выгоднее продемонстрировать свой силуэт. Получивший свободу висеть как ему хочется локон, не остался без внимания, и был также кокетливо намотан на усыпанный перстнями палец.

Тишина затягивалась, нужно было что то сказать, что то галантное, но, к сожалению, в лесу Альфонсо не научился разговаривать с высокопоставленными особами.

– Да ладно, чего уж там…– пробормотал он, еще и рукой махнул, и только потом, вдруг понял, что сотворил вопиющую бестактность, – торопливо добавил: в смысле… я бы с радостью отдал бы жизнь за Вас. Ну и за остальных тоже… Надеюсь, Ваше Величество не сильно побились… то есть, пострадали, пока кувыркались (шумный вздох)… То есть в аварии?

Он мог поклясться, что глаза у принцессы стали в два раза больше, чем были изначально. Даже диадема немного съехала вперёд, посмотреть на олуха, который так разговаривает с особой королевской крови. Альфонсо стало стыдно, и стыд, как это у него всегда было со страхом, разозлил его.

Вот чего вылупилась? – подумал он, – корявой речи никогда не слышала что ли?

К счастью, мы с матушкой отделались ушибами и, благодаря Вашему героизму и отваге … Ещё раз, спасибо – пискнула принцесса и торопливо повернув голову на шум, раздавшийся в коридоре, быстро выбежала из покоев.

– Королевская кровь, – подумал Альфонсо ей в след, – Гнилое Пузо молчит громче, чем она разговаривает.

Спустя неделю Альфонсо начал потихоньку ходить, морщась от боли и стараясь не наступать на пятки. Отвыкшее от движения тело не особо радовалось такой ходьбе – хорошо же лежалось, а вот получивший свободу мозг радовался тем приятным мелочам, которые дарили человеку ноги: бродить, туда сюда, самостоятельно ходить по нужде в другую комнату, оставаясь в гордом одиночестве при деликатном процессе, разминать ноги. Альфонсо хорошо кушал, сладко спал на мягкой постели, не хватало только женщины и тогда его жизнь полностью бы достигла той цели, которую закладывала природа в человека при рождении – есть, жить и размножаться. Это было светлое время, и оно не могло продлиться долго.

Однажды вечером в покои ворвался дэ Эсген с двумя стражниками, которые и заковали Альфонсо в кандалы, запихнули в черную, наглухо задрапированную занавесками карету, сами сели по бокам. Дэ Эсген примостился напротив.

– Готовься к смерти, проходимец, – сказал он, – великий государь Аэрон будет тебя судить за спасение короля особо унизительным способом. Завтра – дэ Эсген чуть-чуть пододвинулся и приподнял кусты своих бровей, – тебя четвертуют.

–За какое оскорбление? За что меня судить? – Альфонсо опешил, чем явно доставил графу удовольствие, – я, вообще то, всю королевскую семью от смерти спас!

Я бы сам тебя придушил, гаденыш, – прорычал дэ Эсген, не давая себе труда отвечать на вопрос, – только мне строго-настрого запретили тебя хотя бы пальцем трогать. Но я с удовольствием подержу коней, чтобы они разрывали тебя на части как можно медленней…

Но Альфонсо его уже не слушал, он слушал свое дико бьющееся сердце, странный шум в голове и смотрел на свои трясущихся руки, хоть и не видел их в темноте.

В абсурдности правосудия и ее гибкости по отношению к власть имущим и богатым людям, способным растоптать из –за своей выгоды десяток людей поменьше рангом, Альфонсо был наслышан- богатые всегда правы, но до конца не верил, что это произойдет с ним. Не укладывалось это у него в голове и тогда, когда посредством открывания огромными стражниками в богато украшенных золотом доспехах, его втолкнули в тронный зал – настолько огромный, что трон в нем нужно было постараться найти. Звуки шагов и лязг кандалов стены и высоченный потолок услужливо возвращали обратно в виде эхо, которое било по ушам и казалось громче, чем исходные звуки.

Тронный зал был не только огромен – он еще был шикарен в смысле украшений – все вокруг блестело золотом и драгоценными камнями: драпировка из красного бархата, канделябры со множеством свечей из дорогого воска, способных избавить от лучин небольшую деревню, рамы огромных картин – на одну из них, там, где был изображен Аэрон на коне в натуральную величину – Альфонсо даже засмотрелся, пока его не толкнули в спину, стимулирую к движению вперед. Если задрать голову, то там, высоко-высоко под потолком, можно было видеть, как болтаются люстры из драгоценного металла, но он голову задирать не стал – одной стимуляции ему показалось достаточно.

А вот трон у Аэрона вроде бы и был роскошным, где то, может быть, даже слегка красивым, в некоторых местах, но достаточно поистрепался и, видимо, уже порядком устал нести на себе ношу в виде королевской задницы. По правую сторону от короля, тоже на видавшем виды кресле, сидел толстый «его светлость» и казалось, спал, но Альфонсо показалось, что это только показалось. Что то нехорошее чудилось ему в глубине этой головы, прилепленной к слишком большому, для одного человека, телу.

С сидевшем по левую сторону Бурлилкой все было проще – тот прожигал Альфонсо взглядом, полным ненависти, смешанной со злорадством, причем пропорции этих чувств постоянно менялись, и из-за этого губы его то презрительно опускались, то злорадно поднимались.

Альфонсо дотолкали до нужного места, толкнули так, чтобы он упал на колени, где, по идее, он должен был склонить перед королем голову. Но он это сделать забыл, поскольку почувствовал резкое жжение в желудке, и отвлекся на него; момент был упущен а король уже нахмурился.

– Значит, Альфонсо дэ Этеда? – грозно спросил он.

– Да, Ваше величество, – робко ответил Альфонсо. Потом ему показалось, что голос его звучит слишком жалко и он внутренне собрался, сжал поплотнее губы и прямо посмотрел на Аэрона.

– Табличка, доказывающая твое право носить благородное имя, у тебя есть?

– Я потерял ее в битве с волком, Ваше величество.

– Значит, ты можешь быть кем угодно, откуда угодно, а имя твое может быть выдуманным?

– За меня может поручиться только моя честь, Ваше величество.

Аэрон хмыкнул, толстый издал звук, одинаково похожий и на фырканье, и на хрюканье, и на то, что он просто всхрапнул. Бурлидо же просто стукнул рукой – веткой по подлокотнику кресла:

– Ваше величество, разве Вы не видите, это демон Сарамона, в обличии человека, посланный расправиться с Вашим величеством и вашей семьей…

Альфонсо опешил. Толстый приоткрыл один глаз – наверное, тоже удивился сказанной глупости.

– Зачем тогда я всех спас? – озадаченно спросил Альфонсо, – легче было просто постоять в сторонке и посмотреть, как умирает вся королевская семья.

– Да, это как то глупо, – сказал Аэрон, – спасать кого то, чтобы потом убить.

– А потом чтобы судили за то, что спас не так, как надо было, – подумал Альфонсо.

–Ваше величество, Вы недооцениваете силы зла. О, они коварны – они не интересуются телом – им нужна душа, а какая душа чище, чем душа наместника Бога на земле – короля? Или – сразу три священных души? Посеять зерно зла в самое сердце веры, в священный сосуд религии, в души особ королевской крови, чтобы взрастить черный лес Сарамонова царства – вот их цель. Десять отважных воинов пали, в борьбе с черным волком, несомненно подосланным Сарамоном, и кто его прогнал? Причем один!

Бурлидо начал говорить проникновенно, медленно и тихо, но постепенно ускорялся, наращивал громкость голоса, привставая при этом с кресла, и в конце своей пламенной речи уже почти стоял.

– Этот коварный бес пришел забрать ваши священные души с помощью трав и заклинаний, и только спасительный огонь поможет нам, – проговорил он устало, словно обессилил и плюхнулся в кресло.

Звуки извне не проникали в тронный зал и по этому стало тихо – так тихо, что казалось, будто слышно как Аэрон думает. Но это, конечно, было не так – судя по скукоженному лицу Его Королевского Величества, тот терпел муки обгорельца, у него жутко чесалась спина и не было настроения судить кого бы то ни было, тем более, что при этом нужно было думать.

– Впервые мне приходится проводить столь странное судилище, – брезгливо сказал он, – с одной стороны – ты спас всю королевскую семью, с другой – ты нанес тяжкое оскорбление мне, когда волочил за конем словно разбойника. Что скажет первый королевский советник?

Этой фразой он обратился к сидевшему справа толстому мужчине.

– За спасение королевской семьи, – раздался сонный голос откуда то из недр сальных складок висящих щек, – полагается награда – титул и земли. За оскорбление короля, найденные травы, присвоение себе благородного имени – наказание: четвертование, сожжение на костре, выжигание глаз каленым железом…

Альфонсо похолодел. Живот скрутился в комочек, пытаясь спрятаться, а глаза наоборот выпучились, словно это не их хотели лишить права на существование каленым железом.

Аэрон просиял. Во первых, потому что, незаметно, как ему показалось, почесал спину, во вторых – сказанные слова лишили его тяжкого труда напрягать свою голову, разложив все по полочкам.

– Решено, – король встал с трона, – Альфонсо дэ Эстэда – за спасение королевской семьи, тебе присуждается титул графа со всеми вытекающими из этого полномочиями, а также возможность выбрать себе благородное имя, земли, которые будут указаны тебе особо, а за оскорбление короля, ты будешь четвертован, затем сожжен, затем тебе выжгут глаза каленым железом.

Тут Аэрон замолк, потому что задумался, а говорить и думать одновременно он не мог. Он вообще не мог ничего делать, когда думал, даже думать у него в этот момент получалось не очень хорошо. Возможно, пришло ему в голову, что нужно было бы поменять последовательность наказаний, но тогда пришлось бы признать то, что король ошибся, признать то, что король – обычный человек, а это – не во власти монарха. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

– Уведите, – бросил он страже и повернулся спиной.

– Да Вы чего, ошалели что ли все!!? – Альфонсо услышал свой голос с удивлением, и сам ошалел от сказанного. В пасти врага только ярость – твой лучший союзник, и этот друг схватил его за голову, овладев ею полностью. Ярость, рожденная страхом.

– Вы сами слышите, что говорите?!! Как я должен был Вас спасать – уговорами? Да нас разнесло бы к чертям собачьим по всему полю!! А травы мне ваш священник подкинул, а потом меня же и пытал!! Да он меня сразу возненавидел, я один сделал больше, чем все его слезливые молитвы вместе взятые за всю его жизнь…

Если бы у могильности тишины была бы степень, то это была бы могильная тишина крайней степени. Больно и страшно было даже тем, кто не причастен был к такой дерзости и стоял в стороне; даже Аэрон вздрогнул. Он поворачивался – медленно – медленно, и озадаченное, еще не тронутое жутким гневом лицо его открывалось всем постепенно. Король еще не успел схватиться за меч, кинуться на дерзкую пыль у его ног, разрубить паскуду на куски, как дэ Эсген опомнился первым, выхватил у стражника алебарду и под визг Его высокопреосвященства «да как ты смеешь, еретик!!?» треснул с размаху древком по спине Альфонсо. Первый раз он попал хорошо – хруст костей по громкости мог конкурировать с треском сломавшегося дерева, но Альфонсо отреагировал моментально, от второго удара увернулся и, ударив дэ Эсгена по ногам, уронил латника на спину. Все произошло так стремительно, что когда остальная стража сподобилась что то предпринять, под ударами своего же собственного оружия (древка алебарды) шлем начальника дворцовой стражи стал похож на попавший под телегу самовар. Альфонсо отдался процессу раздробления дэ Эсгеновской головы всей душой, получая удовольствие, несоизмеримое с будущим наказанием (да и что можно еще сделать с четвертованным безглазым пеплом?) пока железный вихрь опомнившейся стражи не снес его с бедняги графа.

Били Альфонсо не долго – чтобы превратить его в скрюченное, окровавленное существо не понадобилось много времени, даже учитывая то, что множество ног, которые участвовали в избиении, попадали не всегда туда, куда хотели, а туда, куда попадали. Один жест Аэрона – и разом все стихло.

– Я отменяю все предыдущие наказания, – тихо проскрипел Аэрон, – Альфонсо дэ Эстэда, я приговариваю тебя к трем ночам дежурства на Стене. Уведите эту тварь.

– Ты легко отделался, мерзкий Сарамоновский выродок, – проскрежетал Бурлидо, – благодари нашего милостивого короля.

Альфонсо не благодарил. Он был сильно занят тем, что тщательно и сосредоточенно пускал кровавые слюни на пол и находился без сознания.

6

…И воскликнул Алеццо: Да изыдет бес из несчастной ведьмы, пусть же освободится душа несчастной, от демона, поглотившего ее. И захохотала ведьма голосом демоническим, но взмахнул перстами Алеццо, и стала корчится бесноватая, освобождаясь от власти Сарамоновой, а позже упала на колени, возблагодарила Алеццо, за спасение души, и горела в огне очистительном, с улыбкой на лице, ибо отправлялась она в царство светлое, царство Агафенона Великого, становясь слугой его – ангелом…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 2 стих 3

Стекло… Стекло не было произведением этого мира, оно было подарено людям богами, поскольку и существовало, и не существовало одновременно – оно было словно застывшая вода, только твердая. Производство листа стекла размером метр на метр требовало огромных затрат и стоило невероятно дорого (около ста сорока коров), и позволить его могли себе только очень богатые люди – люди, зарабатывающие деньги точно не своим трудом.

Волшебный город весь был сделан из стекла.

Огромные башни пропадали в облаках, щекотали небо квадратными макушками где то между звезд, торчали столбами, наверное, в облаках, дома у самого Агафенона. Солнце било по ним лучами, лучи разлетались брызгами в разные стороны, искрясь умирали в агонии на зеркально гладкой поверхности дороги. По чистым, до блеска, прямым и ровным улицам ходили боги – в тонких, разноцветных одеждах – счастливые, улыбающиеся, чистые и здоровые, ступали они легко по ровным дорогам, либо катались в роскошных каретах без лошадей, и, соответственно, без лошадиного ржания, топота копыт и производного их жизнедеятельности.

Волшебный город окутывал, манил, растворял в себе шумом, гамом, доступностью всего, что пожелаешь, окружающими красивыми лицами и фигурами, блеском и разноцветными огнями.

– Оставьте все, что вы принесли с другого мира, пожалуйста, вот сюда – сказал архангел в белой одежде, и указал рукой на блестящий, полированный металлический столик.

Альфонсо выложил на столик все, что было, нет, не просто выложил – он очистился от темноты прежнего мира, с каждой новой вещью, покинувшей его, его покидала и мрачность бренного бытия, появлялась легкость. Он был очарован городом, заворожен его красотой и блеском, хотел поскорее нырнуть в него с головой, став частью этого прекрасного мира, хотел так, что в нетерпении переступал с ноги на ногу. При этом, прежде чем раствориться, пришлось проходить через золотой портал – при входе он светился красным светом, на выходе загорелся зеленым.

– Добро пожаловать в Волшебный город, – улыбнулся Архангел.

Альфонсо боязливо ступил на заветную территорию, потом пошел вперед, робко переставляя ноги – улицы были настолько чистыми, что по ним хотелось ходить разувшись. Он шел между огромных башен, поражаясь их высоте, где двери открывались сами, едва к ним подходишь, а когда ему надоело стаптывать свои ноженьки, он сел в карету – без лошадей, кучера, вообще без людей, и она повезла его туда, куда он сказал. Внутренняя бочка восторга переполняла Альфонсо, с каждым новым чудом, с каждым новым цветным огоньком на столбе, с каждым новым метром пути по Волшебству, по миру, который так прекрасен, что его не мог существовать. В один миг бочка взорвалась, не выдержав напора эмоций. Альфонсо не поверил глазам – он вывалился из кареты, едва та услужливо остановилась и открыла дверь, он подбежал к чуду, он прикоснулся к нему, оставив на нем жирный след от пальца.

Он увидел самое прекрасное, что есть на свете.

Он увидел себя.

– Зерцало, – ошеломленно прошептал Альфонсо и Город пропал.

Альфонсо любил жизнь, не спрашивая её, за что он её любит: как и для любого другого зверя, любовь к жизни была для него данностью, как рука, нога или, например, ноготь. В чем смысл жизни он никогда не задумывался – голодный никогда не задумывается, зачем он хочет есть, он ищет способы покушать, и только потом, если не захочется поспать, может и подумает, зачем вообще нужна жизнь. В этом отношении Альфонсо был всегда голоден: он любил жизнь, не всегда взаимно, но всегда самозабвенно и преданно.

Но даже у него были моменты в жизни, когда ему не хотелось просыпаться.

Горечь от увиденного сна слилась с глухой болью во всем теле, и если по отдельности эти две неприятности были слабоваты, для создания угнетенного состояния, то вместе портили настроение изрядно. Голова была пустой, казалось, что отшибли даже мысли, при этом чесалась спина и по телу кто то ползал, нагло и безбоязненно, а шевелиться не хотелось. Ну и ладно – клопы и блохи не из злости кровь сосут, они просто тоже жить хотят, чего на них злиться.

Альфонсо лежал на спине, глядя в черноту вверху темницы – где то там жужжали мухи, оттуда же свалился паук (кстати, ядовитый) и наслаждался пустой головой, пока она не начала наполняться. Гулом, болью, запахом сырости, гнили, несвежей соломы, и тревожный чувством, что он здесь не один.

Темница, в которой очнулся Альфонсо, была маленькой, и все в ней было маленькое – окошко под низким потолком, столик, лавка для сна с противоположной стороны от него, желание жить в этом склепе, и надежды на хорошее будущее. Большими были только глаза, которые смотрели на него из темноты не мигая.

–Ты кто такой? – спросил Альфонсо глаза, получилось хрипло – голос сорвался, и выяснилось, что в горле пересохло, словно в пустыне.

–Не сдох, – сказали глаза женским голосом, а потом добавили, наверное, использовав при этом женский рот:

–А так старался.

Особо опасных (как Альфонсо) преступников сажали в одиночную узницу, где спустя долгие годы обитания в них, страдалец (если его, конечно, не казнили быстро – тогда считай повезло) обретал себе друзей, любовницу или бога, благодаря постоянной тишине, однообразной жизни в каменной коробке и неумной человеческой фантазии. В одиночных камерах разыгрывались настоящие драмы с предательством, изменами, братоубийствами и прочими изобретениями человеческого бреда и галлюцинаций. Бывали и счастливые пары, которые жили счастливо, рожали детей, и умирали все в один день – и настоящий узник, и вымышленные.

Фантазия у Альфонсо была плохая – благо, в лесу она была не нужна особо, но все равно, появление сокамерника было вопросом времени. Но не так же быстро.

Мысли наполняли голову Альфонсо, но наполняли медленно, больше раздражая, чем проясняя, что происходит.

–Ты кто такая? – вывалился вопрос у него из головы, – ты чего делаешь, в моей камере?

–Кто я? – сказал голос, ставший, почему то, более глухим, грозным и милым одновременно. – Я твой кошмар наяву, я твои муки и страдания, я…

–Ведьма! – выкрикнул Альфонсо. Первым его прорывом было бежать, куда не важно, хоть сквозь стены, но порыв был сдержан тем обстоятельством, что бежать было некуда.

Окошко под потолком в страшных муках рождало минимум света, неравномерно распределив его по полу, ровно посередине комнаты четырьмя квадратиками. Именно в ручеек этого света и вышла ведьма: всклокоченные, черные волосы, вместо заколок в них висели черепа каких то грызунов, наверное, мышей, и конопляные верёвочки, глаза утопали в темных глазницах, блестели откуда то из глубины адским пламенем, платье из дешёвого сатина украшали символы древнего языка, за один только взгляд на которые люди отправлялись на костер. На шее, как ожерелье, висели зубы разных животных: некоторые из которых Альфонсо не раз чувствовал на себе: кабана, волка, енота и лисы. Некоторые Альфонсо не признал.

Альфонсо дэ Эстеда, спаситель королевской семьи, м-м-м какое сладкое мясо наверное на твоих костях, как же вкусно будут ломаться пузыри ожогов на твоей коже…

О ведьмах, как и о ходоках, легенды ходили всякие: расчленение людей, пожирание внутренностей, превращение детей в оборотней – вот список обычных ведьминских развлечений, не считая самого основного – похищения души, превращение в раба Сарамона, совокупление с одновременных поеданием в процессе …

Тонкие пальцы скрючились в форму когтей, тонкие, белые губы обнажили ряд чёрных зубов, глаза лишали сил и воли странным демоническим блеском.

Ведьмы опаивали травами, утаскивали в лес, использовали как пищу для разных животных, отправляя души несчастных прямиком к Сарамону в ад…

Альфонсо затрясло от страха: ведьма медленно приближалась, сворачивался в комок живот, Альфонсо затрясло от гнева: проклятый Бурлилка, это его рук дело: посадить монаха Ордена света в одну камеру с ведьмой.

Дверь узницы открылась с диким лязгом – так, наверное, пел Сарамон, когда был в хорошем настроении, вошёл стражник с подносом, остановился в нерешительности у двери.

–Ты что, корм для могильных червей, стучаться разучился? – рыкнула на него ведьма, и беднягу затрясло от ужаса, а звук словно оттолкнул его к стене, к которой он и прижался, пытаясь сквозь неё просочиться.

– Простите, миссис Лилия, я не мог… Я… Руки заняты.

– Мисс Лилия, ущербный.

Ведьма подскочила к стражнику, схватила пальцами за горло, и тот моментально побелел, став более отчетливым в темноте. Зазвенел кувшин на подносе, рискуя упасть и встретиться с полом.

–Ты что, хотел посмотреть, как вырывается душа из человека? Ты знаешь, что от этих криков ты сам будешь просить меня тебя прикончить… Или… Ты тоже хочешь поучаствовать в ритуале?

–Нет, мисс Лилия, пожалуйста, у меня дети, не надо…

Ведьма отошла, скрылась в темноте, села, судя по скрипу досок, на лавку, и уже оттуда донёсся её зловещий голос:

– Мне нужно новое платье. Шёлковое, красное. Возможно, тогда я тебя прощу… Возможно…

Стражник рыдал. Причём рыдал, уже стоя на коленях, шмыгая носом, молился при этом, и говорил одновременно:

–Вы же знаете, мисс Лилия, это запрещено, меня самого в кандалы закуют…

–Бартарее самфоне разежерна…

–Ладно, ладно, простите, только не забирайте душу, умоляю…

– Свободен.

Стражник бежал так быстро, что едва не забыл закрыть дверь, и на секунду появилась надежда сбежать из этого смрадного погреба, но лязг замка её убил.

Слова древнего проклятия, произнесенного ведьмой, вогнали Альфонс в дрожь, но страх был со странным послевкусием, неявным чувством презрения и жалости к бедному стражнику, столь жалко унижающимся перед… Кем? Стало стыдно, ведь возможно, со стороны, он выглядел так же жалко миг назад.

–Ну что, мяса кусок, что мне с тобой сделать? – спросила ведьма, захохотала, и хохотала она жутко. – Гнойные язвы, харкание кровью, а может – хвост собаки тебе наколдовать?

Альфонсо судорожно сглотнул и поежился. Где правда, где ложь – решает каждый сам, только ни досужие разговоры и ни внутренние страхи не советчики в этом деле. Альфонсо сглотнул еще раз.

– Давай хвост.

Шаг сделан, полет в пропасть начался, что там в конце – приземление на мягкие травы или на острые камни?

–Что? Что ты сказал, грешник? Разве твои попы тебе не говорили, что с тобой может сделать рядовая, среднестатистическая ведьма?

Вот тут чутьем зверя Альфонсо впервые почувствовал что то вроде неуверенности в её словах, и медленно встал с пола, на котором лежал. Он подходил к ведьме медленно, с замиранием сердца – может и вправду проклянет, кинется на него, разорвёт горло, вырвет сердце и заставит его съесть? Но ведьма дрогнула, подалась назад – совсем чуть- чуть, и это решило все.

–Ну раз так хочешь, давай поиграем, – прошипела она и зарычала:

–Батраррее самфоне реззражина, нет садинаени…

Не те слова. Не то, чтобы Альфонсо свободно понимал язык древних, но первые сказанные ею слова он запомнил на всю жизнь – они звенели у него в голове не спрашивая, хочет он того или нет. Ведьма сама не помнила заклинание наверняка, и придумывала его на ходу, не запоминая потом, что говорит.

–Именем Сарамона, будь же ты проклят навеки, – заговорила она на понятном уже языке, – гарбаххала артготф трипио…

На “трипио” Альфонсо схватил ведьму за запястье, резко дёрнул на себя.

– Ай яй, мразь, что ты делаешь? Будь же ты проклят…

Альфонсо сжал ей руку ещё сильнее, резко дёрнул вниз, заставив ведьму рухнуть на колени с хорошим таким стуком оных по полу.

– Чего то я не вижу разницы, проклят я, или не проклят, – усмехнулся Альфонсо, – что ж ты за ведьма такая?

– Ах ты гад, – ведьма попыталась его укусить, уже чисто по-женски, но он дёрнул руку вверх и она получила по зубам своим же запястьем.

– Ну хвост то хоть будет? – Альфонсо начал заламывать ведьме руку, – я всегда кошачий хотел, чтобы по деревьям легче было лазить…

– Больно, пусти, – пискнула ведьма, и он отбросил ее руку от себя. И моментально глубинный религиозный страх вдруг стал смешным, страшное исчадием ада превратилось в обыкновенную, увешанную костями девку лет шестнадцати, заигравшуюся на страхах людей, и теперь плачущую тоненьким голоском, растирая больную руку.

– Хамло деревенское, – всхлипнула ведьма, – здоровый лоб справился со слабой женщиной, гордись теперь собой.

– Зато теперь не будешь корчить из себя черти что, заставляя реветь как баба, тюремную стражу.

– А я не заставляла. Они хотят бояться, и я им помогаю. Не хотели бы бояться, не боялись бы. Если они придурки, верят во всякую чушь, то сами виноваты.

Тонким лезвием насмешки прошлись по кровоточащей ране самолюбия Альфонсо слова ведьмы – ведь он сам недавно боялся её, не замечая, как глупо выглядит измазанное сажей девичье лицо за загородившим взор животным страхом.

– Морду помой, ходишь, как чучундра, – злобно прикрикнул он на неё и сел за столик – ужинать. Надсадно бьющееся за жизнь сердце он пытался заглушить громким стуком ложки, трясущиеся руки успокоить привычным делом – едой, хотя аппетита и не было.

– Тоже мне чучундровед отыскался, – обиженно пробухтела ведьма, но выудила откуда то гребешок и начала старательно причесываться.

Альфонсо лежал на полу у стены, на тощей прослойке из гнилой соломы и тщательно закрыв глаза, упорно и настойчиво пытался поспать. Развлечений в камере было немного: лавка (одна на двоих) чтобы спать, ведро в углу, для естественных нужд и столик, в данный момент пустой и бесполезный. Попытка уснуть и ходьба по кругу были единственными занятиями, которые можно было делать бесконечно .

Может он и уснул бы сладким сном младенца, но ведьма не спала, и спать не собиралась: сначала Альфонсо слышал, как она пыхтит, наклонившись прямо над ним, затем разговаривает с ним, спящим, потом ходит по узнице и шелестит не понятно чем, создаёт стуки не понятно каким образом, предметами, которых в тюрьме быть не должно. Что то с грохотом упало, раздались тихие, приглушенные женские матюки, потом скрип досок – вроде стало тихо, улеглась. Но вот послышались шаги, вошёл стражник, и узница наполнилась голосами, звоном металла, мольбами и угрозами, лязгом закрывающейся двери. На звуках льющейся воды и фальшивом, но очень старательном пении Альфонсо не выдержал, и открыл глаза.

Ведьма стояла в медном тазике абсолютно голая, поливала себя ковшом из ведра водой, пела и фыркала, одновременно, расплескивая воду, уничтожая блаженную тишину.

–Ты чего это делаешь? – удивился Альфонсо.

В темнице для приговоренных к казни любые личные вещи были под запретом, не говоря уже о том, что вода давалась строго по кружке в день, а некоторые сидельцы не видели и этого, развлекая себя целый день тем, что пытались напиться, облизывая мокрые стены. У ведьмы же был даже тазик. Тазик, черт побери!!!

– Моюсь, – ведьма посмотрела на него через плечо, принялась втирать в волосы какой то отвар, пахнущий травами, потом долго массировала голову пальцами, тщательно выжимала волосы, не переставая при этом петь, – и тебе советую.

Она повернулась к Альфонсо передом, раскинула руки:

– Ну как тебе?

– Что, «как мне»?

– Как я тебе, нравлюсь?

– Измазанной в саже тебе было лучше.

– Урод, – буркнула ведьма и начала одеваться – в красное, бархатное платье, которое ей купила и принесла под риском самой оказаться на костре, напуганная до смерти ведьмой стража.

Альфонсо она не нравилась: маленькая, стройная, с длинными, черными волосами до пояса, курносым носом и большими глазами, чем то похожа была на принцессу Алёну, только лицо поострее и характер ведьминский. Ни складок кожи на боках, ни округлого, большого живота у девки не было, как не было и приятных ямочек целлюлита на ягодицах – все упруго, подтянуто, ничего возбуждающе лишнего и висячего, словно создатель пожалел на неё материала, или слепил из остатков.

–Хорошо, что тебя сожгут, – подумал Альфонсо и где то даже пожалел её, – не видать тебе нормального жениха с такой фигурой.

– Значит ты Лилия? Какое то дурацкое имя.

– Сам дурацкий. Лилия – это прекрасный цветок, который растёт посередине болота, среди мерзких водорослей и лягушек, и это полностью соответствует моей жизни.

– За что же такую прелесть всея белого света в узницу заперли – массово ослепляла людей своей красотой?

– Я из леса.

– Чего?

– Я пришла из леса. Всю жизнь жила в лесу. Попалась в городе с травами, вот меня и закрыли.

– Значит все таки ты ведьма: может – слабая, может – неумелая, но ведьма?

– Я не ведьма. Я фиминима.

– Кто?

– Фиминима – жительница лесной деревни.

Ведьма посмотрела на монаха ордена света и, увидев в его глазах непонимание, вздохнула:

– Далеко отсюда, в глубине леса, есть поселения – множество деревень, в которых и живем мы – лесные жители. Мы вот, например, охотимся, а в соседней деревне – Залучине – выращивают зерно и кукурузу, кукуруза так себе, а зерно хорошее, разваристое, и мука чистая, не то что…

– Как далеко отсюда деревня, – перебил Альфонсо Лилию, потеряв надежду дождаться конца ее звукового фонтанирования.

– Далече, ты не дойдешь.

– Откуда ты знаешь? Ты же дошла, а ты баба.

– Я лесная, я жила и родилась… в смысле родилась и жила в лесу, а ты кто – ходок? Походил и снова в город, под стенку вашу, ягодками торговать. Ну и куда ты там ходил, ходок, до болот то хоть дошел?

– С чего ты взяла, ведьма! Я монах Ордена света, и ничего против веры не делал никогда.

– Ой, развлеки меня балладами! Да видела я, как ты по лесу, без штанов, по чертополоху бегаешь, с воздухом дерешься, на ветки кричишь. Я так смеялась, что чуть в плющ не уронилась. Ой, а объятия с деревом – как мило и романтично, думаю, не красиво подглядывать, но позавидовала сосне – тоже хочу, чтоб меня так щечкой по животу…

Альфонсо нахмурился. Теперь ему становилось понятно, почему его посадили вместе с ведьмой – возможно, за ним сейчас наблюдают, слушают их разговор, чтобы Бурлилка мог сказать: вот, ваше величество, я был прав, демон он из леса, не зря я свой хлеб золотой ложкой ем. С другой стороны, зачем все это, если его и так казнят, не понятной, но очень страшной казнью. А может и вправду его высокопреосвященство верит в ведьмистость всех лесных жителей и ждет, что ведьма его сожрет? Вернувшись из своих мыслей, Альфонсо обнаружил, что Лилия уже подсела к нему, прижалась своим тельцем, и, глядя в глаза, что то быстро, долго и очень подробно ему объясняет.

– Сожрать, не сожрет, а мозги вытряхнет своей болтовней, – угрюмо подумал Альфонсо.

–Ты вот меня спрашиваешь, а чего же ты в лес пошла – одна, на костер, практически?

– Да мне плева…

– Ну так от одиночества. У нас женщин много, а мужиков – мало. Мужчин вообще можно по пальцам сосчитать, и все разобраны, у кого то даже по одному на двоих. А у королевы нашей – шестеро – это что, справедливо? А мне уже шестнадцать лет, мне рожать давно пора, вон, Кабаниха, уже троих выплюнула, а ей четырнадцать, конечно если по двое за раз… Так они же охотницы – шарятся по лесам, находят себе мужиков, к себе в дом тащат, а мне за пределы деревни, дальше чем на километр, запрещено ходить – я ведь травница, лечу после охоты всех, кого звери не добили. А где я там себе мужика найду, на сто километров все заняты?… Вот, пошла…одна…через весь лес… Знаешь, кто у нас больше всех мяса получает? Ну кроме королевы и ее поддакивалок? Сизая (ударение на «а»). А знаешь, что она делает? Она поет. Я вот, жизни спасаю, мне одни кости и глаза, а она поет – ей лучшие куски отдают, и мужчин у нее много – «спой еще» кричат, горлодерка чертова. Это разве справедливо?

Лилия всхлипнула, и, наверное, пустила слезу, не упустив при этом момент прижаться к Альфонсо еще сильнее.

Альфонсо она не нравилась, но во первых, – в темноте ее было видно мало, а в четвертых – он был мужчиной, причем долгое время не контактировавшим с женщиной, по этому некоторые процессы в его организме происходили без согласия хозяина.

– Не хватало еще, чтобы меня верхом на ведьме застали…– подумал, он.

–…Шарахаются, как от прокаженной, – шептала Лилия ему в ухо и сладкий мед ее прикосновений обжигал и манил к себе одновременно, требуя продолжения тогда, когда следовало бы отпихнуть ее от себя. Лилия была маленькой, легкоотпихуемой, но легче было бы оттолкнуть от себя сто килограммового мужика, чем лишить себя красок женской ласки и снова оказаться в сером каменном мешке в аскетическом одиночестве.

Все решила дверь камеры, которая распахнулась с душераздирающим хрипом, пропустила в камеру дэ Эсгена, и двух стражников, которые спрятались за его спиной.

– Граф Альфонсо дэ Эстеда, я пришел…

Рывок был настолько резкий и быстрый, что в лучах заходящего солнца, в скудном отблеске дня из маленького окошка удалось разглядеть только мелькнувшее тоненькое тело: Лилия вскочила на ноги, бросилась на дэ Эсгена, оглушила его словами, каждое из которых было похоже на удал хлыста, и сотворено с неподдельной яростью:

– Как ты посмел ввалиться сюда, ублюдок?!! – она вытянула руки, изогнув пальцы так, словно изображала кошку, – или кровавые гнойные язвы по всему телу сейчас привлекают женщин?!!

Дэ Эсген отшатнулся, но, к чести его надо сказать, он быстро взял себя в руки, схватился за рукоять меча одной рукой и распятие креста другой:

– Отойди от меня, ведьма!! – зарычал он и выставил распятье вперед настолько, насколько позволяла толстая, золотая цепь, – иначе ты почувствуешь на себе острие моего меча…

– А может, ты почувствуешь, как черти разрывают твое нутро, кусок верующего мяса?!!

– Отойди, ведьма!! – рявкнул дэ Эсген еще грознее.

– Гори в аду!! – закричала (практически завизжала) Лилия.

– Сядь на лавку и не отсвечивай, – тихо сказал Альфонсо, которому надоели эти крики, ведьме.

– Хорошо, – кротко сказала Лилия, моментально успокоившись, отошла и уселась на единственную скамью. Молча. Видимо, этот момент произвел впечатление на стражу, поскольку брови начальника дворцовой стражи полетели вверх, грозя из одной превратиться в две, а стражники позади и вовсе вылупили глаза и открыли рты, едва не выронив свои алебарды.

– Что то хотели, граф дэ Эсген, – спросил Альфонсо и улегся на солому, повернувшись к нему спиной, – говорите, я слышу.

– Я буду говорить только с вашим лицом, а не с вашей задницей, граф дэ Эстеда!

– Хорошо, тогда до свидания.

Дэ Эсген очень явственно и громко заскрипел зубами, но вернуться, не выполнив задание, он не мог.

– Так и быть, поскольку повернись ты лицом, я бы все равно не заметил разницы. Граф Альфонсо дэ Эстэда, Вам величайшим королевским указом, даруется титул графа с вручением соответствующего документа и Вы приговариваетесь к трем ночным сменам дежурствам на Стене. За сим, грамота на владение землей и титулом Вам будет вручена после исполнения наказания, а первая ночь дежурства состоится завтра, после заката. Удачи, граф Альфонсо дэ Эстэда.

Альфонсо видеть этого не мог, но он мог бы поклясться, что дэ Эсген на последней фразе злорадно усмехнулся, по крайней мере, интонация была издевательской.

– Ой ей, плохо тебя приговорили, – сказала Лилия, когда закрылась дверь темницы, – а нечего было спасать короля. Говорят, его после тебя кроме как «ослик на веревочке» его в народе по другому не называют.

– Себя пожалей, – буркнул Альфонсо стене, в которую смотрел, – будущая головешка.

– Они меня боятся трогать – даже сам Бурлилка боится, вот и маринуют уже почти два месяца. А дежурство на Стене – страшная казнь, вопли по ночам раздаются – на весь город, что уж там делают – не известно, никто же не возвращался, а вот что по утру находят – рассказывают. Знаешь, какая самая частая травма у дежурных, что с утра приходят на смену? Ушиб копчика. Знаешь почему? На кишках поскальзываются. Говорят, после черных птиц ступить на стене некуда – везде внутренности и кровь, сплошным слоем… Да и с ума сходят, конечно, от увиденного…

– Хватит, заткнись, – не выдержал Альфонсо, – тебя тоже как черта боятся, а кто ты на деле? Простая вздорная девка, у которой рот не закрывается, ни на миг.

– Посидишь тут один два месяца, в этом склепе, и ты сболтаешься, – насупилась, судя по интонации голоса, Лилия. – Я вообще слова больше не скажу.

– А знаешь, – сказала она через пять секунд, – у нас в деревне бабка одна жила, ну, может живет до сих пор, так она бредила напополам с криками… А меня с детства заставляли к ней ходить, еду приносить – старая ходить не могла. Как же она на меня орала запросто так! Ох как я ее ненавидела, потому что боялась. А сейчас скучаю. Как бы я хотела оказаться снова сейчас у нее в избе – я бы хоть часами ее слушала: и про понос от кабачков, и про войны богов на железных колесницах, и про летающие между звезд камни, и про Волшебный город, и про молодежь, что нынче не та…

– Что ты сказала? – встрепенулся Альфонсо и, повернувшись к Лилии лицом, впился взглядом в ее глаза.

– Да полоумная была, – охотно пояснила Лилия, расценив его поворот как призыв к действию и медленно, словно боясь спугнуть соседского кота, приблизилась к Альфонсо. – Все молодежь не та, все раньше, во времена ее молодости лучше было… Во времена ее молодости Сарамон еще в пеленках обкакавшись лежал…

– Да отстань ты от Сарамона, – взъярился Альфонсо и сел на своем ложе, – что она про Волшебный город говорила?

– Говорила, что башни там из стекла сделаны, что высотой они в облаках теряются. Боги в них живут, на каретах без лошадей катаются, свет у них везде – словно бы как солнечный, только без костра и свечек. И лучин. В общем, бредила бабка, пока отвара жимолости не напьется, только тогда успокаивалась…

– Ты сможешь меня туда отвести?

– Куда?

– К этой бабке. Она знает где находится Волшебный город?

– Говорит знает. Отвести тебя к ней? Легко, только быстренько на костре погорю, и в путь. Ты что, дурак? Мы, так то, в узнице…

– Иди спать, – буркнул Альфонсо вместо ответа, улегся обратно и повернулся к стенке. Сгорит или не сгорит – неизвестно еще, целая же пока.

– Волшебного города не существует, – сказала Лилия, – это все сказки для маленьких детишек.

Но Альфонсо ее не слушал: в своей голове он уже был в Волшебном городе.

Первый крик был коротким, и даже членораздельным – в нем явственно угадывалось слово “спасите”, повторяющееся несколько раз с разной интонацией и степенью сумасшествия. Альфонсо проснулся моментально, уже готовый куда то бежать и с кем то драться, ещё правда не понимая, куда и с кем. Луна на небе была полной и светлой, лучи её света, словно серебряными занавесками, неслись от окна к полу узницы, делая обстановку в ней контрастно чёрной, но с хорошо различимыми силуэтами предметов.

Вопль шёл со Стены – это Альфонсо понял секундой позже, когда отдельно выкрикнутый, одинокий вопль обрёл себе друзей, потерявшись в диком хоре. Крики со Стены летели непрерывно, словно разрезая тихий ночной воздух и мозг слушающего их ножами, сливаясь в непрерывный оркестр дикого страха и боли; иногда один из голосов обрывался предсмертным хрипением, бульканьем, рычанием и стоном раненного животного. Где то внизу тюрьмы, наверное этажом ниже, кто то протяжно завыл, а в узнице справа закричал, и, судя по звукам, начал биться головой о стену. От этих воплей застывала в венах кровь, а сердце, усиленно стуча, пыталось протолкнуть через себя не жидкость, а жижу изчёрного, сковывающего мышцы ужаса, работая надсадно и самоотреченно, умирая ради жизни человека – носителя. Альфонсо боялся старым добрым животным страхом, который заставлял его что то делать, куда то бежать, а поскольку бежать было некуда, то просто носиться по узнице кругами, сшибая все, что попадалось на пути.

Последний вопль оборвался также резко, как и появился, и в возникшей тишине по ветру понеслись другие звуки: лязг разрываемого металла, хруст костей, треск рвущейся ткани, лопающихся мышц, чавканье, падение с высоты чего то с глухим звуком. Альфонсо подскочил к окошку, вцепился в решётку руками, пытаясь разглядеть, что там происходит на стене, когда услышал тихий, бесцветный и испуганный голос Лилии:

–Не подходи к окну, они тебя почуят.

Альфонсо отцепился от окна, сел на свою солому, и услышал тихий, жалобный голосок, Лилии, больше похожий на мышиный писк:

– Обними меня, мне страшно…

Делать этого не стоило, это было понятно изначально, на всем протяжении пути к лавке – все три шага, но умный мозг проигрывал мозгу древних животных, который заставлял людей сбиваться в стаи при опасности. Ширина лавки не позволяла комфортно расположиться даже одному человеку, по этому Лилию пришлось сдвинуть так, что она практически уперлась носом в стену, а многочисленные волосы ее накрыли голову Альфонсо шелковистой чернотой, и все равно почти половина его тела висела в воздухе, балансируя на грани жизни и падения. Он вцепился в хрупкое девичье тело, обхватив его за талию; бедняжку Лилию трясло от страха, словно в лихорадке, она вцепилась в его руку мертвой хваткой и моментально перестала дрожать. Альфонсо попытался изменить неудобное, висячее положение и случайно толкнув ее, припечатал лбом в стену.

– Ай, – вякнула ведьма, и вцепилась в руку еще сильнее.

Альфонсо не хотел это признавать, даже сам себе, но факт остается фактом – ему стало не так страшно слушать омерзительный хруст костей, который услужливо приносил им ветер и впечатывал прямиком в голову, вот только часть мужского организма отреагировала на такой тесный контакт с дамой по своему, не вовремя но закономерно, и Лилия это почувствовала. Она вдруг снова начала дрожать, гладить держащую ее руку, и ничего хорошего это не предвещало.

– Спасибо, – выдохнула она на сбивающемся дыхании, – ты не представляешь, как страшно быть одной в этом склепе, слушать эти крики каждую ночь…

– Очень хорошо представляю, завтра я будут там в качестве непосредственного участника.

– Это жутко. Завтра я буду слушать твои вопли…

А потом у ведьмы словно плотину прорвало: резко повернувшись, она снесла Альфонсо с лавки, и не успела пройти боль от удара обожженной спины о каменный пол, как Лилия уже сидела на нем сверху, крепко сжав бедрами, словно боялась, что он сбежит.

– Альфонсо, я люблю тебя, – затараторила ведьма громким, горячим шепотом, – люблю с того самого момента, как увидела в лесу – такого красивого, беспомощного и в бреду…

Не успел Альфонсо очнуться, как она вцепилась своим ртом ему в губы, едва не прокусив их, попыталась разорвать на нем камзол – его единственную одежду, но сил ей не хватило, и Лилия принялась расстегивать его дрожащими руками.

– Чего ты делаешь, ведьма?

– Какой же ты все таки болван тупой.

И она принялась покрывать поцелуями его шею и грудь, чмокая при этом так, что казалось, в темноте, что она что то ест.

– Чертова ведьма, – бессильно и обреченно подумал Альфонсо, – все бабы – ведьмы…

И он вцепился в теплое, тонкое тело ведьмы так сильно, что та взвизгнула, прижал ее, уже себя не контролируя, к себе, сладкий запах женщины ударил в ноздри и даже умный мозг захлебнулся кровью и жаром, отпустил свои мысли.

– Помнишь, как ты лежал там, у дерева, – шептала Лилия, срывая с себя шелковое, в темноте черное, а на свету красное платье, – беспомощный, слабый, дрался с воображаемыми демонами, ты умирал, а я сразу тебя полюбила, и это был бы мой самый первый раз, и ты был бы у меня первый…

– Постой, – Альфонсо замер, застыла и Лилия, возбужденно сверкая глазами при призрачном лунном свете, – ты хотела меня трахнуть, пока я умирал от чертополоха?

– Нет, я хотела тебя любить…

– Да хрен редьки не толще…

– Толще… То есть, при чем здесь овощи? Ты бы все равно умер, так принес бы пользу перед смертью, тебе то уже было без разницы. Кто же знал, что на уколотых чертополохом мужская трава действует по другому – вместо всплеска мужской силы ты вдруг начал отчаянно и самозабвенно блевать.

– Так это ты меня травой накормила? Ты мне жизнь спасла?

– Не специально, конечно, но да. И был бы ты в сознании, черта лысого я бы поперлась в этот дурацкий город…

– А поцелуй?

– Я не забуду его никогда…

И Лилия снова впилась губами в губы Альфонсо.

– Я тоже, – подумал он.

Уколотые чертополохом люди обычно не помнили, что видели, с кем дрались и что с ними происходило – и если удавалось очнуться от отравления – то растерзанные трупы товарищей, родственников или просто случайных людей становились для них сюрпризом. Альфонсо помнил все, до того момента, как потерял сознание, и руки его, сжимающие упругую грудь Лилии задрожали.

Он помнил, как покрытые гнойными струпьями руки вырывали его сердце грязными когтями с зазубринами, как черный провал рта прижимался к его лицу, роняя в горло подгнившие лохмотья кожи, как затекала в рот густая слизь, похожая на сопли или сок сгнившего трупа, помнил этот запах…

– Возьми меня, – шептала ему на ухо та самая ведьма, и проникала своим языком ему прямо в душу.

Живот скрутило в тугой узел, и места для содержимого желудка в нем не оставалось. Альфонсо рукой столкнул с себя Лилию так сильно, что та покатилась по полу, взвизгивая на каждом обороте, подскочил к отхожему ведру. Тошнило его долго и упорно, выжимая изнутри даже то, чего там не было, когда же Альфонсо кое как отпустило, он вытер рот рукавом и мельком посмотрел на ведьму. Она сидела на полу ошеломленная, раздавленная, белое голое тельце ее сгорбилось и стало жалким, даже густые, черные волосы сбились в клочья и повисли сосульками.

– Почему? Почему так? – тихо прошептала она, – неужели я такая омерзительная? Можно же было просто сказать, я бы поняла, я привыкла к этому… Что для вас всех я просто ведьма… Зачем так жестоко?

Медленно, словно во сне, натянула она на себя красное, бархатное платье, которое заставила купить стражников, единственно, для того, чтобы покрасоваться перед Альфонсо, села на лавку, подтянула к подбородку колени, и так и просидела, не шевелясь, до самого утра, не обращая внимания на текущие по щекам слезы.

Альфонсо может быть и дал бы себе труд объяснить ей такую реакцию, но ему было настолько плохо, настолько каждая попытка заговорить была чревата новыми рвотными позывами, что он тоже пролежал на соломе до утра не шевелясь, отчаянно стараясь забыть то, что так неожиданно и не вовремя всплыло в его памяти.

Солнце застало обоих в абсолютной, не свойственной этой темнице тишине – Лилия за ночь так и не сдвинулась с места, не сделала ни одного движения, только перестала плакать и бессмысленным взглядом смотрела, как на стене темницы растет трещина. Альфонсо все еще мутило, и, хоть жалость к бедной глупой девке все же пробивалась сквозь белесую пелену тошноты, но выражалась она по своему – в таком настроении ведьме будет проще умирать, нежели в той постоянной жажде жизни и молодой тяге к светлым эмоциям, которые она проявляла, не смотря на бесконечные, для привыкшего к свободе человека, два месяца. Ни страх перед смертью, ни дни заточения в каменном мешке, не бессонные ночи в одиноком ужасе не лишили ее веселого, вздорного и боевого нрава.

–А я смог одним моментом, – подумал Альфонсо, – сломал ведьму…

Он хотел было успокоить ее, что то приятное сказать, а потом подумал – все равно же сожгут, какая разница, в каком состоянии, и не стал себя утруждать болтовней.

Утром раздался стук, вошел стражник с подносом в руке, боязливо покосился на Лилию, очень тихо и осторожно поставил поднос на столик и удивленный выскочил из темницы; никто из узников не шелохнулся.

Чудные мгновенья тишины, а затем, где то выше начал орать какой то заключенный. Его успокоили, судя по доносившимся звукам, матом и пинками, и ненадолго стало тихо.

И снова открылась дверь.

–Да что же это такое, – не выдержал и крикнул Альфонсо, – не тюрьма, а проходной двор какой то?!! Дайте перед казнью отдохнуть нормально.

–В гробу отдохнете, ваше благородие граф Альфонсо дэ Эстеда, времени у вас будет предостаточно для этого.

Это было сказано голосом дэ Эсгена.

–Тебе если так понравилось здесь находиться, можешь остаться на недельку, граф, – раздраженно буркнул в стену Альфонсо, – чего трудиться приезжать сюда наездами?

–Мне поручено объявить Вам, граф о том, что Вы приглашены на пир по случаю торжественного вручения Вам грамоты владения землями и присуждения титула графа. К полудню Вы должны уже быть готовы.

–Я могу не появляться?

–Это приглашение короля, конечно же от него нельзя отказываться.

–А если я не пойду? Что в четвертый раз меня казните?

–Мы потащим Вас силой, граф, и привяжем к столу для пира как собаку, цепью.

Медленно, кряхтя, как древний старец, шурша соломой, поворачивался Альфонсо к начальнику дворцовой стражи, бурча и чертыхаясь, проклиная, не разборчиво, всю королевскую семью до истока их проклятого рода, сел на свое ложе и уперся взглядом в стоящего с дэ Эсгеном священника. Тот в свою очередь, с нескрываемым любопытством разглядывал Альфонсо.

–А это что за крестоносец? – удивленно спросил Дэ Эстэда.

–Я Скефаим, священник церкви Пятого холма, послан с поручением его высокопреосвященства дабы изгнать беса из тела бедной женщины.

Он посмотрел на это тело, которое так за все время и не пошевелилось ни разу, оставаясь безучастным ко всему, что происходит вокруг и обратился к дэ Эсгену:

–Мне говорили, она бесноватая?

–Она притворяется, – ответил дэ Эсген,– вам ли, святой отец не знать, как эти ведьмы коварны.

–Не притворяется, – вклинился в разговор Альфонсо, который до этого был занят вставанием на ноги и в разговоре не участвовал. Теперь же, обретя неустойчивое – его все еще мутило – но все же относительно вертикальное положение, он вставил свои пять песедов в беседу: я уже провел сеанс экзорцизма, теперь она чиста, можете ее отпустить.

–Это не вам решать, граф, – сказал дэ Эсген и покосился на Лилию, – это решит божий суд. Но, черт возьми, она и впрямь какая то тихая…

7

Прошло совсем немного времени, и грязный, вонючий, спавший на соломе, блевавший над отхожим ведром и разговаривавший с ведьмой узник Альфонсо превратился в помытого, постриженного и побритого графа Альфонсо дэ Эстэда в красном камзоле с золотыми пуговицами и новых штанах из гардероба королевского замка. Черная, наглухо задрапированная черными занавесками карета привезла его на территорию замка, в королевский сад, где собралось много высшей знати, праздно прогуливающейся по роскошным аллеям, тренируя языки бесполезными разговорами. Любой из этих высокопоставленных людей прекрасно знал, как вести себя с монахами и графами, дворянами, попавшими в немилость или наоборот, в фавор, но никто не имел понятия, как вести себя с человеком, совмещающем в себе все эти статусы сразу, по этому пройдя через череду поздравлений, осторожных рукопожатий и лицемерно – дружелюбных улыбок множества герцогов, виконтов, графов и прочих “овов”, Альфонсо оказался в одиночестве, отдаленно от всех прогуливаясь вдоль клумбы гиацинтов. И все равно он был центром внимания – постоянно чувствовал на себе брошенные украдкой взгляды, слышал обрывки фраз, относящиеся к своей персоне: кто то его жалел, кто то злорадствовал, большинство же вообще не понимали как реагировать.

– Граф Альфонсо дэ Эстэда, звучит красиво для проходимца, не правда ли? – услышал Альфонсо позади себя злорадный голос и сразу его узнал, по этому и не перестал пинать комок земли, которым в течении нескольких минут старательно пытался сбить майского жука.

– Добрый день, ваше высокопреосвященство, – буркнул он, не поворачиваясь к первосвященнику, – не зазорно Вам разговаривать с проходимцем на глазах у всех?

– Ничего страшного, вера не имеет сана, а исповедь перед смертью может принять любой служитель церкви. Никто не может упрекнуть меня в том, что я хочу наставить умирающего на путь истинный и вот тебе мое наставление: не пытайся сбежать – королевский двор окружен охраной, на воротах все в повышенной готовности, а на стене все готовы стрелять в любого, кто движется в сторону леса. Да-да, паскуда, я знаю, что ты чертов ходок. И вот еще что… Прежде чем когти черных демонов будут рвать тебя на куски, наматывая твои кишки на свои руки…лапы…или что там у них, сделай милость спрыгни со стены – высоты в пятнадцать метров вполне хватит, чтобы сдохнуть быстро, и не пугать город своими мерзкими воплями.

По телу Альфонсо пробежала дрожь, похолодели кончики пальцев, так быстро, словно кровь моментально кончилась, но не один мускул не дрогнул у него снаружи – огромным усилием воли сдержал он свой страх, а когда повернулся, чтобы достойно ответить, понял, что зря сдерживался – Бурлидо уже пропал, нырнув в это озеро блеска золота, драгоценных камней, лицемерия и достатка, которое в народе именуется высшем обществом. Настроение у Альфонсо испортилось окончательно – за всю историю Эгибетуза (как очень красочно, эмоционально и злорадно объяснил дэ Эсген, когда вез его в карете ко дворцу) ни один дежурный ночью не вернулся со стены, а его приговорили к трем таким самоубийственным ночам. Может, лучше попытаться сбежать и погибнуть на алебардах стражи, чем в когтях неизвестно каких существ?

Дэ Эсген еще много рассказывал про трудности утренних дежурств: про то, как сгребают внутренности несчастных граблями, собирают поломанные кости, конечности и разорванные внутренности (те немногие, что остались) в бочку из под пива, которую опускают вниз на веревке, про то, как смывают кровь с каменной ограды Стены и сходят с ума занимавшиеся этим делом люди.

Альфонсо начал осторожно осматриваться, стараясь определиться, как можно получше сбежать, но стражи оказалось и вправду очень много, и все они смотрели на него, и смотрели, в отличии от придворных, не отводя глаза. Вверху, на одной из башен замка дежурил небольшой отряд стрелков, который мог бы засыпать стрелами весь королевский двор, если бы это понадобилось. В черной судьбе несчастного Альфонсо не осталось ни проблеска надежды: только затянутое черными тучами небо будущего и ураганный вихрь черных мыслей, готовящих бренную Альфоносовскую оболочку к мучительной смерти.

Неожиданно в беспросветный мрак мучительно агонизирующей жизни ворвался луч солнца и ослепил Альфонсо так, что сбилось дыхание и застучало о ребра сердце, но теперь уже не страхом, а раболепным восхищением.

Она шла, нет, она плыла через сад появившись внезапно и ошеломляюще, словно русалка из моря и потащила Альфонсо на дно самого глубокого чувства, которое он не в силах был осознать сразу.

Сначала была видна лишь полная, шарообразная фигура, со свисающими по бокам складками, которые колыхались при каждом шаге толстых ног, и их было заметно даже через грязное, мешкообразное черное платье, с изначально белым, но потерявшим белизну воротником. Ошеломленно, забыв про все на свете, прощупывал Альфонсо взглядом каждый сантиметр ее круглого лица со свисающими щеками и большим количеством подбородков, толстые, колышущиеся при движении руки, держащие ведро с перегноем на круглом плече, манящие груди, болтающиеся на уровне живота. Она шла (почти катилась) к нему, и у него внезапно ослабели ноги, его начало трясти, голова наполнилась страшным жаром и стала тяжелой.

– Богиня, – прошептал Альфонсо, не слыша, что что то говорит.

Богиня громко охнула, снимая ведро с плеча и рассыпая перегной в клумбу; Альфонсо неотрывно смотрел на ее сарделькообразные, красные пальцы с желтыми, обломанными ногтями, как ласково и нежно разравнивают они удобрение по земле; он мечтал быть той соломинкой, которая прилипла к ее руке, мечтал быть ведром, чтобы иметь счастье хотя бы прикоснуться к ней…

– Богиня, – вырвал у него из уст этот вздох ветер и понес по саду, унося вверх. – Что за чудесное создание возникло передо мной?

Альфонсо обнаружил себя идущим к этой женщине, и остановился в метре от нее, не решаясь подойти ближе. Мучительный страх быть отверженным, услышать в свой адрес презрительный смех, отказ разрывал ему голову на части, терзая адской болью, но бездействие было хуже всего, и вот он уже слышал свой робкий, тихий голос.

– Простите мне мою назойливость, о прелестная богиня. – пролепетал он, сам не веря, что это говорит он – голос казался чужим и дико раздражал.

«Богиня» сидела на корточках; услышав эти слова, она подняла на Альфонсо удивленный взгляд, причем один глаз смотрел на него прямо, не мигая, а второй в сторону.

– Чаво?

Сладкая музыка, блаженный нектар полился в уши Альфонсо и сделал его еще слабее, практически, на грани потери устойчивости.

– Как тебя зовут, прелестница из свиты ангелов Агафенона?

– Иссилаида, ваше гдрафское высочество…

Иссилаида неловко поднялась, корявенько сделала поклон, кое как согнувшись в талии (где бы она ни находилась), и снова уставилась на Альфонсо.

– Иссилаида… – Альфонсо произнес это слово медленно, словно пробуя его на вкус, смакуя каждый звук. И тут его понесло, словно телегу с горки:

– Божественное, прекраснейшее имя, о красивейшая из всех существ, небесное создание, прелестный цветок, взлелеянный теплыми лучами солнца…

– Граф…

– Позволишь ли ты с благоговением лобызать землю возле твоих ног, позволишь ли ты сотни раз умереть за один волос на твоей голове…

– Граф Альфонсо…

– Только прикосновение, о нет, я прошу слишком многого – прикоснуться к совершенству, и все же что мне отдать за этот сладостный миг?…

– Граф Альфонсо дэ Эстэда…

Кто то тронул Альфонсо за руку, резко сорвав с облаков и швырнув на землю. С огромным удивлением слушал он то, что городил, не понимая откуда берутся эти слова в его голове, но еще больше изумил бедную служанку, которая вцепилась в свое, пустое уже ведро и выпучила глаза.

Альфонсо повернулся на звук – злой, готовый разорвать дерзкого нарушителя его беседы, но осекся, едва не выронив изо рта грубые слова, когда увидел перед собой лицо принцессы, искаженное злобой настолько, насколько вообще Алена могла злиться.

– Прочь, девка – сказала она мечте Альфонсо, и Иссилаида быстро убежала, семеня толстыми, короткими ножками. Слишком грубые слова принцессы, сказанные совершенству покоробили его, он уже готовил ей словестный укор – королевская кровь, не королевская, ему было все равно, но она спросила первой:

– О чем это вы здесь беседовали с моей служанкой, граф?

–Какое твое дело? – подумал он, и спасло его то, что он сначала подумал, ведь эти слова, подуманные сгоряча, уже почти сорвались с его губ. Но интонация голоса принцессы насторожила его – в ней сквозила злость, обида и что то связанное с душевной болью, и сочетать в себе все эти чувства могло только одно чувство – ревность. Это было непостижимо, глупо и не вовремя, и Альфонсо не мог в это поверить, но все же принцесса – женщина, хотела она того, или нет.

– Ваше Величество, – поклонился Альфонсо, ваша служанка не правильно сыпет перегной, и я указал ей на это.

– А вы у нас мастер в этом вопросе? – сердито бросила Алена в лицо ему словами, – я искала Вас по всему саду, чтобы лично выразить Вам свое восхищение вашем мужеством и храбростью, перед…перед…И как вижу, помешала Вам приятно проводить время в женской компании.

– Помешала, не то слово, – угрюмо подумал Альфонсо. Ожидание неминуемой, как говорили ему все кому не лень говорить, смерти, может развязать как руки, так и язык –а что терять, все равно умрешь, но в глубине души Альфонсо не верил в смерть, не мог с ней смириться, и даже уже оторванная от остального тела голова его, катящаяся по земле в кусты, не поверила бы, что умерла, пока не умерла бы. По этому он сдержался. А еще потому, что Лилия научила его странной вещи – видеть сквозь сотни слоев одежды, украшений, статуса и лживых слов человека, с его человеческими потребностями, чувствами, страхами и болью, такого же голого, под одеждой, как и все остальные люди.

Через высокое положение королевской особы, привыкшей к обожанию и раболепству окружающих, через дорогое платье, увешанное сверкающими нитками бриллиантов, золотыми узорами, драгоценными камнями, он вдруг увидел слабую, маленькую и хрупкую женщину, наивную и глупую, со своей дурацкой ревностью, которая появилась так не вовремя, и которую она так безуспешно пыталась скрыть. Альфонсо почувствовал жалость, и эта жалость разозлила его: его скоро на лоскуты порвут, а эта испортила последние радостные минуты его жизни из за своей эгоистичной симпатии.

– Прошу нижайшего прощения, – язвительно ответил он и отвесил низкий поклон,– не знал, что мне запрещено разговаривать с теми людьми, которых Вы даже не считаете за людей.

Бедная принцесса в богатом платье вздрогнула, словно ее кольнули чем то острым, пальцы ее задрожали, возможно, что задрожала она и вся целиком, но за пышными слоями дорого сатина этого видно не было.

– Ой, простите, конечно, Вы вольны разговаривать с кем хотите…просто, скоро пригласят к столу, а Вы первый гость, и там…

–О, какая честь! – воскликнул Альфонсо, – пир в честь того, что завтра с утра меня будут соскребать граблями со стены. Его величество король несказанно щедр, позволяя мне умереть в страшных муках, но в таком высоком звании. Надеюсь, что могильные черви будут есть меня с особым почтением, ведь я, как никак, граф.

Это было грубо и не благородно, но с другой стороны, на кого еще вываливать свои обиды, как не на беспомощную (хоть за ней и стоит вся армия страны) и слабую (хоть и наделенную недюжинной властью) молодую женщину? В прочем, жизнь поставила Альфонсо в такую позу, стоя в которой он в любом случае не выглядел благородно.

Принцесса распахнула свои огромные глаза, заморгала – часто – часто, своими длиннющими ресницами и побледнела как снег.

– Простите, граф мне так жаль, я пыталась спорить с папенькой, кричала, но меня только выпороли розгами, как ребенка… Три раза… Он ничего слушать не хочет, хотя он добрый, я знаю, просто у нашей страны такие трудные времена, ему так тяжело… – быстро- быстро залепетала Алена, словно боясь, что ее не дослушают, но совершенно не заботясь о громкости и слушаемости своей речи.

– И он решил сделать так, чтобы тяжело стало всем остальным, – хотел сказать Альфонсо, но слова застряли у него в горле: не было смысла говорить это принцессе, единственному человеку, который отблагодарил его за свое спасение, но не мог ничего сделать, ни смотря на свою королевскую кровь. Власть не бывает абсолютной, всегда есть кто то выше тебя. Особенно, если человек верующий.

– Вы самое доброе и светлое существо, которое я видел, – вместо этого сказал Альфонсо, неожиданно даже для самого себя. Алена была какой то поникшей, опустила голову, даже бриллиантовая диадема грустно съехала на бок с красивой, сложно сконструированной прически и была такой жалкой, что Альфонсо даже забыл, от чего она его отвлекла. При том, что все сказанное им было чистой правдой.

– Правда? – Алена подняла взгляд на Альфонсо – оказалось, она успела даже заплакать, улыбнулась и просияла, быстро, по детски, переходя от грусти к радости.

– Ага, Ваше величество…

– Граф, я Вам тут приготовила подарок…– принцесса долго шебуршила в складках платья, иногда доходя до такого момента, что Альфонсо приходилось отворачиваться (то есть, обнажала щиколотки) и наконец, извлекла из недр одежды кинжал в кожаных ножнах.

– Я не знаю, не уверена, хороший ли это кинжал… Но он красивый…

Рукоятка кинжала, что торчала из ножен, была сделана из драгоценного, розового самшита, украшенного золотой инкрустаций в виде распятого на кресте Кералебу – сына Агафенона; из головы у него торчало лезвие, в ногах сверкал огромный рубин, а там, где руки были прибиты гвоздями к перекладине креста, которые служили еще и упором для руки, зеленели чистейшим светом изумруды и бриллианты, которые Альфонсо с удовольствием бы выковырял, поскольку они слишком сильно блестели на солнце и были видны за километр.

С каким то странным благоговением вытащил он это произведение искусства из ножен, с детским восторгом смотрел на самого себя, отражающимся в полированном до блеска лезвии – рожа получилась кривой, но и само лезвие по конструкции не должно было быть ровным. Альфонсо нежно обхватил полуголого Кералебу за талию, почувствовал, как точно сделана рукоять по руке, как идеально выверен баланс между лезвием и рукояткой, позволяя наносить удары не напрягая излишне кисть руки.

– Ой, как красиво он сверкает! – восхищенно воскликнула Алена, – было очень трудно объяснить папеньке, почему мне нужен именно такой нож для обработки ногтей. Он очень острый, я три пальца порезала, пока доказала ему, что он для этого очень удобен…

И принцесса продемонстрировала свои маленькие, розовые пальчики, на которых был едва заметен тоненький шрам.

– Королевские пальцы можно и ветром порезать, – подумал Альфонсо, – если их в окно высунуть.

И он попробовал остроту лезвия на своем ногте – толстом, желтом, корявом и грязном, но по мужски прочном ногте, который кинжал даже не заметил, легко срезав его вместе с куском пальца.

– Ой, у Вас кровь! – Алена всплеснула руками. – Почему Вы не попробовали его на ветке дерева?

– Пустяки, – восторженно прошептал Альфонсо, – это, видимо, самая маленькая травма, которую я получу сегодня. – Ваше величество, это самый прекрасный кинжал, который я когда либо видел. Моя благодарность безмерна…и…нет слов…

– Ой, пустяки какие, – Алена покраснела до корней волос и опустив голову, принялась усиленно и внимательно рассматривать свои туфельки из белой кожи с бриллиантовыми пряжками. – Я боялась, Вам не понравится. У кузнеца был еще с большим изумрудом, но там ручка в форме женщины…

Быстро осмотревшись, нет ли кого поблизости, принцесса прошептала, еле слышно даже ей самой: – Она там не совсем одетая…Такой срам… А Вы монах…

– Алена! Вот ты где!

Принцесса быстро повернулась на звук, испуганно прошептала:

– Если маменька меня с вами увидит, мне конец…

– Мне тоже, – подумал Альфонсо.

Но королева уже увидела – она недовольно скривила лицо, скрестила руки на груди, сердито проговорила Алене, пока Альфонсо кланялся ей:

– Вот вы где, Ваше величество. Я Вас по всему саду ищу. Идем, пора рассаживаться по местам.

– Иду, маменька, – пролепетала Алена, обернулась на Альфонсо так, словно хотела еще что то сказать, и пошла к замку. – Удачи Вам, граф…

– Тебя тоже приглашаю – Эгетелина обожгла Альфонсо холодным, подозрительным взглядом, который скользнул и по глупой, восторженной мине и по дорогому кинжалу.

– Почту за честь, Ваше величество, ответил Альфонсо и почему то улыбнулся. Странное поведение для смертника.

-Да, королевский повар знает свое дело, ужин был на славу, – Альфонсо довольно улыбнулся, погладил живот и отрыгнул воздух – улеглось, наконец то. Стопка пустых тарелок, гора костей и набитый под завязку живот улучшили настроение, внедрив в него толику оптимизма. Слабость аппетита никогда не была чертой Альфонсо, и ожидание казни на нем никак не сказалось.

После пира с вялыми, формальными поздравлениями, вручением грамоты и почти издевательского пожелания «долгих лет жизни, и процветания», которые не смутившись, все находящиеся за столом прокричали дружно и весело, Альфонсо заковали в тяжелые, ржавые от множества рук цепи, посадили в черную карету – извечный страх на колесах, как для настоящих преступников, так и для невинных – то есть, для всех людей города – и повезли на Стену.

– Признаться, самообладания Тебе не занимать – обычно кроме крепчайшей водки приговоренным к Стене ничего больше в горло не лезет. -заметил дэ Эсген, разглядывая приговоренного с любопытством, которое и не собирался скрывать.

– Вы, королевские прихвостни, не цените простых вещей – Вам все мало денег, мало власти, простые блюда – слишком простые для Вас, и в итоге – все имеете, а все равно не хватает. Какое же это иногда удовольствие, хорошо покушать. Я бы еще хорошо поспал, вот это было бы вообще сказочно…

–Поспишь, в деревянном ящике.

И тут, внезапно, в голову Альфонсо ударило мальчишеское хвастовство:

– Смотри, что мне подарила принцесса.

И он вытащил из за пояса кинжал, который был прекрасен даже в наглухо задрапированной карете, прекрасен настолько, что Альфонсо залюбовался им снова, и начал крутить в руках, забыв про начальника дворцовой стражи. Когда же он очнулся и увидел дэ Эсгена, то сразу забыл про кинжал – лицо графа посерело, как то осунулось, поникло, веселый взгляд потускнел, став каким то грустно-разочарованным.

– Этот кинжал подарила…Алена? – подавился он словами, едва справившись с чем то похожим на конвульсивное волнение, – Сама, лично?

– Ага. Смотри, какой острый, – Альфонсо махнул рукой и от занавески на правом окне отвалилась половина, открыв взорам тонущую в закатном мареве улицу города, испуганные лица людей, которые старались отвернуться и заглянуть в карету одновременно, рынки с торговцами, прохожих… Как хотелось напоследок увидеть лицо Иссилаиды, каким бы чудом было бы, если бы она мелькнула среди люда своим прекрасным, пухлым красным ликом…На секунду Альфонсо подумал было даже перерезать глотку дэ Эсгену, угнать карету, добраться до замка, чтобы увидеть ее и…о боже, страшно даже представить… взять ее за руку. Наверное, после этого Альфонсо умер бы от страха, но умер у ее ног.

Вышел Альфонсо из кареты звеня кандалами – та самая восьмая башня, на которой он будет отбывать наказание, уже чернела на фоне потухшего неба, впечатляюще грозная и угнетающая, раздавливающая надежду на спасение. На площади перед входом в башню уже собрались все сопричастные к действу: четверо осужденных в разноцветных латах, двое из которых рыдали, умоляли пощадить их и разорвать лошадьми, а два других стояли столбами, отрешенно и бессмысленно глядя в одну точку – прямо перед собой. Гудя монотонным, жирным шмелем, махал кадилом перед ними поп в черной рясе, плескал святой водой из деревянного ведерка, вешал на шею медные кресты, для чего двоих пришлось держать восьмерым стражникам.

– А им за что такое счастье? – спросил Альфонсо.

– Зеленый – маленьких деток сильничал, красный – троих топором зарезал, белый и синий – разбойник и шпион иностранного государства. Ваши доспехи позолоченные – в соответствии с положением.

– Я буду без доспехов.

В упавшей на площадь тишине повисло без движения кадило в руках у застывшего попа, открылся рот у одного из отрешенных, обнаружив во взгляде что то похожее на осмысленность, даже перестали стенать насильник и убийца.

Дэ Эсген сдержал удивление, однако заметил:

– В доспехах у тебя хоть какой то шанс будет от когтей спастись, и потом – если на тебе не будет доспехов – что же мы будем класть в гроб, ведь потом собрать, кое как, можно только доспехи – не целиком, но в достаточном для отпевания количестве.

– Это Ваши проблемы, что Вы будете хоронить, – раздраженно отрезал Альфонсо, – и крест Ваш золотой мне не нужен, дайте деревянный…

Священник в нерешительности остановил руку в воздухе: позолоченное лицо распятого на кресте Кералебу страдальчески смотрело в лицо Альфонсо, тоже не понимая, что происходит. Бог любит золото, зачем ему деревяшка?

Но Альфонсо руководствовался крайне практическими соображениями – все уходили на стену в доспехах, никто не вернулся, следовательно, они ни отчего не защищают, а вот движения стесняют сильно, еще и нарушают благословенную тишину ночи противным лязгом, а благословенную черноту ночи – видным издалека блеском. А от золотого креста вообще толку никакого, кроме болтающейся на шее блестящей тяжелой железки.

–Как знаете, граф, – пожал плечами дэ Эсген, – добро пожаловать на Стену…

8

…И молвил тогда Алеццо: – Доколе люд честной эти Птицы адовы будут тиранить? Есть ли управа на злодеев?

И взял он тогда, меч свой громовой, поднялся на Стену, и был бой великий, с Черными Птицами не на жизнь, а на смерть. Три ночи бился с Черными Птицами Алеццо, покуда не убил он всех, проклятых Черных птиц.

Славили люди православные подвиг Алеццо, да только говорил им на это он:

– Славьте Агафенона Великого, ибо я всего лишь орудие Его, да поклоняйтесь Ему.

И стали правоверные воздавать молитвы Агафенону Великому, а Сарамону злобному – сулить хулу и погибель…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 3 стих 3

Вид со Стены на лес был божественен – зеленый (в сумерках, конечно, черный, но можно было представить, что зеленый) сплошной ковер деревьев стелился до самого горизонта, скрывая в своих недрах мощь и силу дикой природы – ядовито-зубасто-опасной, но прекрасной и завораживающей, как защищающая своего младенца разъяренная женщина с ножом. Черные, с красными вершинами, пики деревьев пронзали бездонное небо, казалось, цеплялись за облака, качались в такт ветру важно и с благородством титанов этого мира. Лес был безмолвен и внешне спокоен, но Альфонсо знал – там, среди деревьев – смерть забирает слабых и медленных и отдает их во славу жизни сильных и быстрых. В отличии от города, – подумал Альфонсо, – который забирает не пойми по какому принципу и отдает во славу жизни всех подряд.

Завороженный, смотрел он на лес – никогда раньше не видел он его с высоты, и мысленно прикидывал расстояние до земли – лететь и лететь, целым не приземлишься. Обернулся назад – массивная, толстая, поцарапанная сотнями вопящих дежурных, но неприступная дверь с щеколдой толщиной с руку с обратной стороны, тоже не способствовала побегу. Дэ Эсген протянул Альфонсо его отремонтированный арбалет и колчан стрел на новехоньком ремешке.

– Удачи, честной брат.

– До встречи в этом или ином мире, граф дэ Эсген.

Дверь захлопнулась с таким звуком, с каким захлопывается крышка гроба заживо похороненного человека.

Альфонсо снова посмотрел на лес со стены и сморщился от досады – из – за деревьев вылез огромный, черный волк, понюхал воздух и посмотрел точно в сторону Альфонсо. Тот показал ему кулак, пытаясь хоть как то выместить злость на проклятого зверя, который караулил его у полянки с цветами.

Волк сел на задницу, вытянул морду к небу и протяжно, громко, а главное очень тоскливо, завыл.

– Мы все умрем, – прошептал насильник, потом ринулся к двери, закрывающей выход со стены, стал колотиться в нее, орать, вопить, проситься наружу.

– Да заткнись, ты!! – рявкнул другой, подошел к первому, попытался его успокоить.

– Пошел к черту!! – взвизгнул тот и оттолкнул второго, – мы все просто корм, тупое ты создание, просто жрачка для демонских птиц!!!

И тут же получил по шлему кулаком в стальной перчатке. В прохладном воздухе, сотканном из заходящего солнца и кристально чистой тишины раздался металлический гонг.

Завязалась драка.

– Хватит, прекратите!!! – третий попытался их разнять, тоже получил удар, который откинул его в сторону, поднялся, и принялся лупить дубиной по дерущимся, насилуя уши Альфонсо не гуманным грохотом железа.

– А вот зачем нужны доспехи, – подумал Альфонсо. Он зажег факел от костра – единственного источника света в сгустившейся ночи, сел спиной к Стене башни и левым боком к каменной ограде, решив таким образом исключить вероятность нападения сзади, если конечно, они и вправду не демоны, тогда уже ничего не спасет.

Каторжники, перестав драться, принялись ломать дверь. Делалось это фанатично, похвально упорно и жутко громко, хотя и совершенно безрезультатно. Вообще, странная потребность людей везде и всегда, в самый опасный момент издавать много шума удивляла Альфонсо, и с этой точки зрения у него пользовался симпатией каторжник шпион – тот лежал без чувств прямо около костра – тихий и недвижимый, ко всему безучастный, и, возможно, самый мудрый из всех.

Что испытывает человек перед обещанной страшной и мучительной смертью? Если бы Альфонсо спросили в тот момент, когда прижавшись к Стене, закрыв тело коленками, сидел он вглядываясь в ночь и стараясь определить, с какой стороны будет нападение, что он чувствует – он бы ответил – страх. А вот если бы его спросили, чего конкретно он боится, он бы раздраженно послал спрашивающего подальше, поскольку не любил ковыряться в своих чувствах, а чего он боялся конкретно, не знал. Страх неизвестности натянул его нервы до предела, но странное чувство противоречия заставляло его не бегать по стене с диким криком, как трое остальных страдальцев, а сидеть тихо, наблюдая и пытаясь понять, как сладить с этими существами.

Внезапно Альфонсо вспомнил Иссилаиду, ее прекрасное, круглое лицо с приятно колышущимися щеками, и защемило сердце – неужели он никогда больше не увидит ее? Неужели толстый слой земли над его могилой скроет от него миг фантастического блаженства, когда он прикоснется к ее шершавой коже, почувствует тепло ее красных, толстых рук, прижмет с себе… Нет, о таком страшно даже мечтать. Неожиданно для себя Альфонсо заметил, что его трясет, трясет от мучительного волнения, каким то нудным пережевыванием кромсая мозг и осмотрелся – все трое притихли, странно озираясь, словно увидели мир впервые и боятся всего незнакомого. Страх рос, и было не понятно, отчего он так внезапно возник, набегая волнами, и только потом Альфонсо услышал гул, настолько тихий, что сначала он засомневался в его существовании.

И тут же ударила волна ужаса, стремясь разорвать мозг изнутри. От этой волны закружилась голова, мир перед глазами поплыл, начал проваливаться вниз, вместе со Стеной, орущими в дикой панике дежурными, которые срывали с себя шлемы, метались по стене, побросав оружие. Убийца прыгнул вниз, с пятнадцатиметровой высоты, но стука падения не было – три огромных тени подхватили его, подняли в воздух, с диким лязгом и треском лопающихся мышц и кожи разорвали на куски. С неба водопадом пролился кровавый дождь, едва не залив костер, и покореженные железки разорванных доспехов, упавшие вниз.

Жутко хотелось вопить, хотелось бежать не известно куда, сжать в руках пульсирующую голову, раздавить ее, наконец, казалось, что крик принесет облегчение, но что то в голове сковало тело Альфонсо, заставило онеметь.. Пришла отличная идея избавить себя от дикого ужаса, перерезав вены на руках кинжалом, но едва Альфонсо отнял руки от ушей, как дикие вопли чуть не раздробил ему мозг так, что перехватило дыхание.

Черные птицы прилетали неизвестно откуда и улетали неизвестно куда до той поры, пока одна из них не схватила каннибала за голову и не утащила; оглушающий вопль, переходящий в булькающий крик оборвался где то вверху хрустом, а безголовое тело полетело вниз, но до стены не долетело – его поймали три птицы и разорвали на три неровных части с мерзким треском.

Разбойник, задыхаясь от крика, бросился на Альфонсо, вцепился корявыми пальцами в ворот новенького камзола, принялся нечленораздельно вопить в лицо, наверное, прося о помощи. В эгоистичной агонии, он оторвал руки Альфонсо от ушей, гул залез Альфонсо в голову с новой силой и стал не выносим – казалось, мозг подпрыгивает в черепе, стукаясь о него сразу всей своей поверхностью. Обезумев от ужаса, бил Альфонсо кинжалом по кричащему лицу: по вытаращенным глазам, один из которых вытек сразу после первого удара и повис на рукаве его камзола, по брызгающему кровью рту, сделав его больше, чем он был сначала, потом просто по лицу, рисуя на нем кровавые узоры. Сзади у разбойника мелькали черные птицы, вырывая куски мяса со спины; создавая изрядный ветер крыльями, потащили они разбойника вверх, а так как тот вцепился мертвой хваткой в Альфонсо, то вскоре и он почувствовал себя в воздухе. Очень быстро головы у разбойника не стало, а еще через миг, мерзким лязгом рвущихся доспехов, хрустом разрываемой плоти и ломающихся тканей, его разорвали пополам, и облепленный кишками, с двумя чужими руками в руках, полетел Альфонсо вниз, проломил деревянный настил и упал в кучу хрустящих, острых предметов. На миг он потерял сознание, но очнулся тут же – черная тень кинулась на него, выставив вперед огромные когти, но обо что то стукнулась, кувыркнулась в воздухе и кое как умудрившись выровняться в полете, все же промахнулась – когти одной лапы скользнули по боку Альфонсо, а вторая лапа подвернулась и сломалась, когда птица рухнула на нее всем своим весом. Накрыли огромные крылья Альфонсо словно одеялом; ощерилась мерзкая клыкастая голова, едва не вцепившись ему в нос, но он среагировал моментально – всадил кинжал птице туда, где подозревал у нее наличие головы. Всю свою силу вложил он в этот удар, но не ожидал такого результата – кинжал прошел сквозь твердую кость легко, словно через помидор так, что даже голова Кералебу оказалась в черепе. Наверное, он там бы весь оказался, если бы не гарда. Альфонсо выдернул кинжал из птицы – вышел он так же легко, как и зашел, приготовился в новой атаке, но птица была мертва, а в том темном мешке башни Стены, где он оказался, было оглушающе тихо, и смотрела на него большая, яркая луна через дыру в поломанных досках крыши…

Очнулся Альфонсо уже в сумерках зари, долго смотрел на светлеющее небо через дыру пробитой крыши башни, в которой оказался; не хотелось ни шевелиться, ни думать, но, к сожалению, нужно было делать и то и другое. Черная птица накрыла его собой, словно одеялом, и теперь с нее текло что то склизкое и холодное прямо на шею. В рождающемся утреннем свете ее черная морда постепенно становилась различимой, отчего не становилась красивее, наоборот становилась все более мерзкой. У нее были длинные клыки, которые не помещались в пасти, по этому торчали на улице, над этими клыками топорщился большой, складчатый нос, усевшийся на морду гигантской крысы и большие уши, закрыть которые не смогла бы ладонь крупного мужчины.

Задыхаясь от резкого, режущего глаза смрада, скинул с себя Альфонсо тушу птицы, которая на поверку оказалась гигантской летучей мышью с костистыми, длинными лапами и кожистыми крыльями, осмотрелся вокруг. Оказалось, падение Альфонсового тела приняла на себя куча костей, вперемешку с рваными кусками доспехов, обломками оружия и несколькими частями человеческого тела, не успевшими еще сгнить. Остальные мыши, которым посчастливилось не пытаться закусить Альфонсо, висели вверх ногами, зацепившись огромными когтями за балки крыши,закрывшись крыльями, словно в коконе и, видимо, спали. Осталось их девять штук, и какое то время Альфонсо хотел перерезать их всех, пока они спят, но передумал – знание секрета черных птиц может пригодиться потом. Самый страшный людской кошмар, жестокую и кровавую расправу над людьми, каждоночные вопли и крики, мольбы о пытках и любой другой, самой страшной казни, можно было бы прекратить, просто убив всех птиц пока они спят. И Альфонсо мог это сделать, став навеки героем. Но, как показала практика, быть героем в этой стране опасно, да и потом… Сколько всего пережил он до того, как убить хотя бы одну летучую мышь, и вот так просто подарить людям избавление от страха? Хотите бояться – бойтесь, не хотите – деритесь со своими страхами сами, а не ждите героя.

От убитой птицы Альфонсо оторвал коготь, долго выламывая его из лапы, положил в карман куртки, ощущая его впоследствии при каждом движении: то он, развернувшись к телу, колол в бок, то, развернувшись от тела, дырявил карман, отчего кончик когтя торчал наружу. Он осмотрел кинжал, насколько позволяло освещение – на лезвии чудесного оружия не осталось даже царапины, а вот рубин из ручки вылетел, оставив в ней дырку. Ювелир его делал отвратительный, а вот кузнец был мастером своего дела.

Необходимость выбираться из этого склепа породила необходимость думать, как это осуществить, а вот думать не хотелось совершенно, поскольку голова отменно выдавала нудное гудение, но не сколько не продуктивные мысли. Летучие мыши попадали в башню через дыру в гнилой крыше, не понятно каким образом залетая сюда со своими огромными крыльями, умудряясь переворачиваться в этой тесноте кверху лапами, и не известно как вылетали потом отсюда. Крыша была на высоте человеческого роста, по этому Альфонсо подпрыгнул вверх, схватился за стропилу, намереваясь ее оседлать и с ее помощью выбраться наружу, но соскользнув, упал на пол. С оглушающим грохотом ноги его прошли через пол, проломив гнилые доски, и в водопаде костей, оружия, щепок и пыли, летел он вниз, навстречу подземному мраку, пока твердая поверхность не остановила его падения – он приземлился на ноги, упал на задницу, покатился по ступенькам (оказалось, это была лестница) и кое как остановился на краю пропасти, которая, судя по звуку падающих обломков, доходила до дна башни. Это была каменная лесенка без перил и права на неверный шаг.

Некоторое время Альфонсо смотрел вниз, в черную бездну, и отчаянно блевал, сводя на нет усилия повара замка угодить его высочеству графу. Его тошнило от ночных воплей разрываемых дежурных, от кровавых брызг и оторванных конечностей, от запаха тухлятины, которой он уже почти не чувствовал, от падений и несправедливости жизни. Кое как поднявшись на ноги, он посмотрел на верх – дыра свободы в крыше, манящая новорожденным солнечным светом, была недосягаемо далеко: каменная лесенка доходила до выхода из башни на стену, но выход был заложен кирпичом, а на верх вела простая приставная деревянная лестница, которая перестала быть целым объектом, образовав собой гору дров. От взгляда вниз Альфонсо снова стало мутить, но тут он случайно наткнулся на вставленный в подставку на стене факел – древний, как сам замок, с застывшей как камень смолой, и заботливо положенным кремнем и кресалом. Загорелся факел не сразу, но все же под усердным стуком и громкими ругательствами сдался, полыхая неуверенно, нещадно чадя черным дымом и воняя, но все же давая свет и надежду не пропасть в этом темном подземелье.

Лезть туда ужасно не хотелось, но назад дороги не было, и гулкая тишина обняла странника, чьим единственным другом было пятно колышущегося пламени в упругой тверди мрака. Горела висящая занавесками паутина, бегали по ногам ошалевшие крысы, а если осветить стену, то можно было увидеть и множество тараканов, но Альфонсо посмотрев на них один раз, больше к стене не подходил, и руками к ней не прикасался. Много, наверное, еще живности скрывала тьма, ведь везде здесь что то скрипело, шуршало, постоянно кто то падал на голову, поспешно убегал за шиворот, бегал по спине. Сначала Альфонсо давил насекомых рукой, стукая ладонью по хребту, а потом перестал обращать на них внимание – не кусаются и ладно.

Спустя какое то время лестница кончилась в квадратном помещении у подножия башни – предполагалось, что Альфонсо находится уже на уровне земли, и здесь даже был выход на улицу, но его тоже заложили кирпичом, чем вызвали у него праведный гнев. Где то там, за метром прочного кирпича, люди дышали свежим воздухом, жмурились на солнце, гуляли по траве, не подозревая, каким счастьем они обладают. Как дикий зверь бродил он вдоль стен этого каменного мешка, в отчаянии пытаясь найти выход, пока не провалился одной ногой в деревянный люк, который не выдержал напора времени и веса тела Альфонсо. Свет факела говорил только об одном – единственный путь отсюда находился еще ниже пола, в подземелье замка, там, откуда несло сыростью, отбросами и могильным холодом. Скрипнув зубами, он спрыгнул вниз, осмотрелся, насколько это было возможно сделать, и пошел вперед по гулкому, темному коридору, периодически пиная толстых, ленивых крыс, которые даже не пытались убегать от удивления, путаясь под ногами. В конце коридора Альфонсо обнаружил мощную, дубовую дверь, которая сорвалась с ржавых петель, едва он к ней прикоснулся, и грохнулась на пол. От жуткого грохота подпрыгнул пол коридора, чуть не погас факел, стало темно от пыли, а самого Альфонсо чуть не придавило – он едва успел отпрыгнуть назад. Впредь он был осторожнее, но следующие двери открывались нормально, хоть и с треском и лязгом, обнаруживая комнаты: обеденные – с сидящими на лавках скелетами за столом, уставленным кружками и бутылками, оружейные со старинным и ржавым оружием, погреба с вином, сыроварни без сыра, дровяные, с трухой вместо дров. Подземелье скрывало в себе почти город, со своей брошенной когда то жизнью, вмурованными иногда прямо в стену скелетами, ржавыми цепями под потолком, и этот город заложили кирпичом, оставив его жителей умирать в нем от голода. Бесконечные коридоры имели множество дверей, скрывающих различные виды смерти представленные в разных позах. Заблудиться в этом подземелье было легко, и Альфонсо не преминул этого сделать: вскоре он перестал понимать, куда идет и стал просто идти куда глаза глядят, совершенно потеряв даже приблизительно направление и представление о том, куда идти. Факел почти погас, но было множество других, висящих на стене на подставке, это позволяло бродить по коридорам бесконечно, но через какое то время у Альфонсо началась паника. Чернота, каменные стены, могильная тишина и останки тех, кто здесь раньше пил, ел, стирал одежду, умирал, причем внезапно, порой даже за столом – все это начало давить на Альфонсо. Всеми силами старался он сдерживаться, но порой ему казалось, что сам он мертв, что скелеты его приветствуют, что сам он жил здесь всегда, нет никакого солнца, звуков голосов, есть только тьма, и от этого становилось еще страшнее.

– Успокойся, – принуждал он себя, сжимая зубы, чтобы они не стучали.– Подумаешь, горстка костей. Мертвые безопаснее живых. Однако старался убраться подальше от этих “безопасных”, холодея от мысли стать одним из них и остаться здесь навсегда.

Очередная дверь просто развалилась и помещение удивило Альфонсо – это была баня. Кому придет в голову строить баню под землей? Но другая мысль была ценнее – баня –это жар, жар – это огонь, – огонь – это вентиляция, ведь куда то дым должен уходить. Вряд ли через нее можно вылезти, но глоток свежего воздуха вместо этой почти твердой, затхлой субстанции, которой он дышал, был уже сокровищем.

Запинаясь о черепа, раздраженно отпинывая их в сторону, Альфонсо долго исследовал, маленькую комнатку, так и не раскрыв секрета вентиляции, но зато сначала не поверил ушам – раздались голоса. Человеческие голоса. Жадно вслушивался он в эти волшебные звуки, едва не плача от счастья. Ведь где то там, наверху, всего лишь в паре тысяч тонн каменных глыб от него были живые люди.

– Мы на грани мировой войны, – донеслось сверху. Голос был искажен, но Альфонсо его узнал – первый советник короля. – Один единственный конфликт, и все страны сцепятся, как собаки друг другу в глотку. И тогда нам не выжить – с нашей маленькой страной, побитой голодом, чумой, нищетой, еще и на грани бунта – нас просто раздавят, как котят.

– Я понимаю тебя, – это голос королевы. Какой, однако, он приятный, хоть гулкий и глухой, как из колодца.

– Но наш дурак король уперся в союз с этой Эстерией, как баран в новые ворота, и слушать ничего не хочет. Вот только они предадут нас, как только запахнет войной и лягут на спину перед любой страной побольше.

Эстерия – маленькая– чуть побольше Эгибетуза, страна на севере.

– Степь, – задумчиво проговорил Минитека– союз с ней наше единственное спасение. Принц Расих согласился взять Аленку в жены и стать нашими союзниками. Теперь дело за нашим величеством…

Та поездка в Степь была куда как успешна, – сказала королева, – но нападение черного волка меня испугало – а не знак ли это свыше? Если бы не этот монах, не известно, чем бы все это кончилось… От него осталось что нибудь?

– Ни кусочка. Там, на стене, была просто адская бойня, но ни клочка кожаной куртки, ни пучка волос. Он словно исчез. Проклятая Аэронова гордость – протащили его на веревке, экое оскорбление. Можно было сделать из него посланника господа, спасителя человечества, святого, наконец, заткнуть глотку обнаглевшему Бурлидо, который возомнил себя второй властью. И марионетку, которая поведет серую массу толпы в нужную нам сторону. Теперь все пошло прахом…

Разговор продолжился, но Альфонсо услышал звуки поинтереснее – где то, очень тихо, прошипел поток воды, сверху капнуло, и его осенило – куда должна стекать вода из бани? Вода стекала в желоб, продолбленный в полу через всю парную и теряющийся за стеной; Альфонсо уже хотел кричать от отчаяния, когда обнаружил дверь в соседнее помещение. Где то там, впереди, буйным потоком шумела вода, пахло сыростью, тиной, фекалиями и свободой. Продолбленный желоб впадал в подземную реку – пугающую своим ревом и чернотой, смрадную – видимо, все отходы замка попадали сюда- но дарующую надежду на выход из подземелья, на свет и воздух. Судорожно вздохнув, Альфонсо шагнул вперед в холодную воду. Пшикнул на прощанье факел и погас. Его, как и Альфонсо, быстро понесло вперед, стукая о стены, разворачивая на поворотах, затягивая в какие то тоннели. Но если факел плыл по течению не сопротивляясь, то Альфонсо всеми силами пытался выгрести на поверхность: плавать он не любил, соответственно делать этого не умел и бесполезные его движения руками и ногами позволяли ему вынырнуть лишь на жалкие мгновенья. Потоком его постоянно переворачивало вверх ногами, стукало о стены, несло куда то с бешеной скоростью, заливая уши, глаза и нос, и когда обессиливший, ушибленный и окоченевший Альфонсо уже смирился со смертью, когда сильной рукой потока его потащило на самое дно, он вдруг всплыл, и ударил по глазам солнечный свет, цепкие лапы потока разжались и бурная река- убийца стала покорной и спокойной, к тому же мелкой.

Кашляя противной, горькой водой, одновременно жадно глотая воздух, выполз Альфонсо на берег, не веря, что живой, ослепший от света, оглохший от разнообразных земных звуков, мокрый и счастливый. Почувствовав под собой земную твердь, упал он на спину, долго-долго пытался отдышаться, щурился на белые облака, не имея возможности встать. Перед ним, на другой стороне реки, возвышалась громада Стены, такая красивая и монументальная днем…

Сначала из кустов появился ободранный нос, который повернулся по ветру сморщился, был облизнут языком, затем вышел из кустов и весь остальной пес – грязный, ободранный, награжденный, словно медалями, сотней колючек и сверкающий лысинами лишая, осмотрелся и рыкнул. Белоснежная, грациозная собачка вышла – нет выгорцевала следом, чеканя точеными ногами каждый шаг, сверкая на остатках солнца блестящей шерстью, и скалясь при этом довольным оскалом. Следом покатились щенята – бело серые, с уродливыми, висящими ушами, как у отца, и серо- белые – с признаками породы как у матери. Пес посмотрел на Альфонсо, и видимо счел его безопасным и не вкусным, поскольку отвернулся, и все семейство принялось грызть чью то руку у берега речки.

– Твари счастливые. Поганые шавки и те вместе, – злобно подумал Альфонсо, глядя на довольные собачьи рожи. Красное, щекастое лицо ее всплыло в памяти, и эти глаза…Они узкие, их почти не видно, но то, что видать – прекрасно, хоть и не симметрично.

От счастливой собачьей семьи защемило сердце – плешивый пес живет с собакой королевской породы, невольно Альфонсо провел аналогию между собой и Иссилаидой ведь он, какой то захудалый граф был также не достоин этого божественного существа, и загрустил. Прощай прелестница, прощай ангел прекрасных сновидений, я уйду из этой проклятой страны навечно…

Со всей злостью любовного отчаяния швырнул Альфонсо камень в плешивого пса, поднялся на ноги, побрел в клоаку социальной жизни, на людское дно – в Нижний город. Появляться там, в новой кожаной курке, хоть и драной, грязной и вонючей днем, было сродни самоубийству, по этому пришлось ждать ночи, и в итоге в Нижний город он пришел в темноте – грязный, облепленный репьями, поцарапанный ветками, злой и голодный.

То, на что падал скудный лунный свет сложно было назвать домами – скорее это было похоже на наваленную кучу гнилых досок, коры, мотающейся на ветру, пакли и еще чего то такого, неопределимого в темноте. Тем удивительнее было увидеть в этом малоупорядоченном наборе хлама дверь, которая еще и не развалилась от стука. Ответом было отборное ругательство, какой то грохот и крик пьяного мужика, что то стукнулось об дверь, едва не сломав ее. Альфонсо побрел дальше, хлюпая по щиколотку в дурно пахнущем ручье – главной артерии этой деревни, около которой валялись тела – тощие, оборванные, не всегда живые, и не все трезвые. У одного из них ковырялся человек – оказалось, девочка лет семи, кряхтела и плакала, пытаясь перевернуть труп какого то мужика. Увидев Альфонсо, она замерла на месте, не сводя с него взгляда – блестели в свете луны огромные на осунувшемся детском лице глаза – даже в темноте голодные и испуганные. Она дрожала, от страха, но не уходила – еще и стояла не ровно, шатаясь из стороны в сторону.

– Чего она там ковыряется, – подумал Альфонсо, подошел поближе, перевернул труп – и сначала не понял, зачем это сделал. А потом, оказалось, что в руке у счастливчика, испачканная грязью и еще бог знает чем нехорошим, была зажата кость – наверное, собачья, но наверняка сказать было трудно. Да и не зачем.

– Ты это, что ли хотела забрать?

– Дяденька, оставьте немножко…– слабо прошелестела девочка.

– Чего оставить? Чего тут есть?

Вообще то хлюпанье раздалось задолго до нападения, по этому слабый крик и взмах топором не были неожиданными – Альфонсо обернулся на звук, легко увернулся, треснул нападающего кулаком по затылку, и тот упал, выронив топор, поползал по грязи, рыча в лужу, затих. Обернувшись, Альфонсо увидел, что девочка времени зря не теряла – она пыталась выдернуть кость из задубевших пальцев трупа, однако когда поняла, что времени нет, принялась грызть ее прямо на месте. Альфонсо поморщился, отпихнул невесомое тельце в сторону, отрезал кинжалом пальцы мертвому мужику, отлепил их от трофея, выкинул в сторону.

– Ешь, – протянул он кость ребенку.

– Ты знаешь, что один единственный пир в королевском замке мог бы накормить десять деревень, таких как ваша?– спросил он девочку, глядя, как та грызет грязный, протухший кусок собачьей ноги, вгрызаясь зубами в кость. – А еще они выкидывают утку, если ее всего один раз укусили на помойку, даже если она целая.

Даже если бы девчонка его и слушала, то не поверила бы. Она, скорее всего, утку то целую не видела никогда, не говоря о том, чтобы додуматься выкинуть то, что можно съесть.

Альфонсо пожал плечами, похлюпал дальше туда – где зажравшиеся люди не едят простое мясо, а с особых мест животных особой породы, ведь оно сочнее и вкуснее, – выкидывая остальное свиньям, туда, где нищета и голод не раздражают масляный взор объевшегося в очередной раз графа, а значит их и не существует. Туда, где люди не знают, чего бы такого съесть, что им еще не надоело.

Дальше становилось все лучше и лучше – домики стали походить на маленькие, но все же домики, даже потянуло дымком, и едой, так, что Альфонсо подавился слюной, долго кашлял. Жутко хотелось есть, до той поры, пока посреди ночи вдруг со Стены не раздался вопль – в звенящий тишине ночи он был словно удар молотка по голове – запахло сырой кровью, внутренностями, человеческой болью и страхом – Альфонсо поежился, и, хоть и не ел уже сутки, потерял аппетит, едва сдерживая порыв к рвоте, судорожно стараясь забыть то, что он там видел. Говорили, что если не оставлять людей на Стене, то черные птицы начнут летать по городу, и что для них проломить крышу или выбить дверь не составляет особого труда. Побывав на Стене, Альфонсо этому верил, по этому спрятался под один из домов- он знал, что птицы наедятся дежурных, и что он далеко от Стены, но беспокойство… Оно жило само по себе и захватывало организм тогда, когда ему было надо без разговоров.

Агафенон хоть и был всемогущим богом, но тоже не мог целыми сутками освещать людям жизнь, понимая, что людям надо спать, по этому на ночь покидал небесную твердь, оставляя Валеуту – бога луны и по совместительству – главного бога мира в ночное время, следить за ночным светильником – луной. Иногда Сарамон поднимал ветер, облака и грозу, которые заслоняли ночной фонарь Валеуты и начиналась битва не на свет, а на тьму. Но сегодня такого не случилось – луна была яркой, как никогда, красиво мерцая на спокойной глади рек, золотых куполах богатых церквей и стеклянных сосудах в домах у тех счастливчиков, у которых оные были. Валеута уже собирался гасить луну – сдавать смену Агафенону, но, последним хозяйским взглядом окинув землю увидел кое что интересненькое, а именно служителя Ордена света, притаившегося в кустах графа, который внимательно осматривал двор церкви на наличие собаки или не спящего человека.

Вокруг все было тихо, и голодный, злой и грязный Альфонсо выполз из кустов, пригнувшись, постоянно ожидая лая собаки или окрика, перебрался через ветхий забор, пробежал через двор и стянул с бельевой веревки рясу священника. Впору бы бежать обратно, но неожиданно забурлило в животе, и где то рядом, в сарае, кудахтнула курица и план сформировался моментально, резко переходя в действие, опять опережая разум и чувство самосохранения. Двор просто разорвало диким куриным криком, но Альфонсо было уже все равно – со своей добычей он несся через двор, полоща на воздухе плащ; курица болталась из стороны в сторону – он держал ее за то, за что схватил – то есть за горло. Из церкви выскочил святой отец с дубинкой, проклял наглого воришку всеми карами небесными, возможно потом пошел считать ущерб – Альфонсо этого не видел. Он бежал сломя голову навстречу с жаренной курицей и сытой жизнью.

Жизнь прекрасна…Естественно, жизнь Альфонсо была прекрасна во многом благодаря тому, что жизнь курицы кончилась, он съел ее полусырой, и теперь блаженствовал, лежа на ворованной рясе на берегу реки, наблюдая восход солнца. Смачно отрыгнув, пожевав соломинку, он начал готовиться к новой жизни- содрал с себя дорогую, королевскую богатую шкуру попавшего в опалу графа, с наслаждением искупался в речке, выстирал там же свою куртку, насколько смог, и уже одевшись в личину никому не известного монаха вошел в город. Рваную, потертую и грязную куртку он продал задешево, хоть та и стоила, новая, баснословных денег. Продать кинжал не поднялась рука, хоть он и хотел полностью порвать с этой дурацкой страной, но, как оказалось, это произведение оружейного искусства можно было вырвать у него только с сердцем, и он оставил его у себя – на память.

На лезвии, не смотря на все приключения, не осталось даже царапинки – каленая сталь блестела, как новая, словно и не бывала в прочном черепе летучей мыши, камни, те, что остались, несомненно, настоящие, богато и красиво переливались на солнце. Когда Альфонсо рассматривал свою прелесть, он почти любил принцессу.

Рассматривая непревзойденно красивое оружие у прилавка торговца, Альфонсо словно ушел в другой мир, любуясь все таким же сияющим, хоть и испачканным кровью и грязью Кералебой, недоумевая, как он вообще мог даже подумать продать его. Мир пропал, пропал и кинжал, оставив озадаченного Альфонсо смотреть на свои пустые руки.

Он среагировал мгновенно – кинжал сверкнул в руках воришки, спину которого Альфонсо моментально запомнил на всю жизнь и бросился в погоню, путаясь в полах рясы. Тот обернулся, на всякий случай, обычно монахи толстые и ходят то с трудом, не то, что бросаются в погоню, и тут же прибавил прыти, едва не получив кулаком по голове – Альфонсо был рядом, едва его не настиг, но паренек увернулся. Он бежал быстро – не слишком быстро для лесного жителя, но все же, ловко обходя телеги с продуктами, расталкивая людей, переворачивая коробки и бочки, заставляя Альфонсо их перепрыгивать. Уходя от преследования, воришка запрыгнул на дом, побежал по покатой, соломенной крыше, рискуя провалиться вниз – туда то преследователь точно не полезет. Альфонсо и не полез – зарычав от злости, он схватил с телеги торговца яблоко (тот начал было громко кричать, но Альфонсо его не слышал), швырнул его со всей злостью в паренька – в голову не попал, но попал в спину, с такой силой, что тот всплеснул руками и покатился по крыше, вместе с заветным кинжалом. Альфонсо не особо соображая, что делает, пробежал дом насквозь – дверь была заперта, но напора Альфонсова тела не выдержала, выпрыгнул в окно с противоположной стороны дома, ободрав руки и ноги, сорвал на ходу с себя вонючий бычий пузырь и бросился на воришку со всей яростью зверя. Паренек как раз поднялся на ноги после падения с крыши, но только для того, чтобы получить оглушительный удар по голове и отлететь в сторону, врезавшись в лавку с рыбой. Сориентировался он моментально, увидев бегущего на него врага, схватил первое, что попалось под руку, и Альфонсо, не ожидавший подвоха, получил по лицу огромной рыбиной (судя по запаху, это был небольшой сомик), полетела в стороны рыбья слизь, а Альфонсо упал в грязь. Воспользовавшись моментом, воришка схватил валяющийся в грязи кинжал и попытался сбежать, но на него с кулаками накинулся продавец рыбой, заодно прибежал и владелец покалеченного дома, который не разобравшись в ситуации, кинулся на первого попавшегося. Альфонсо вскочил на ноги быстро, но опасность миновала – воришку усердно пинали четверо, вокруг стояли люди, с любопытством смотря на происходящее. Кинжал поднял и удивленно рассматривал один из зрителей – Альфонсо вырвал оружие у него из рук, сунул кулаком ему по зубам, едва тот открыл рот, чтобы выразить недовольство, поспешно спрятал в ножны. Уже уходя подальше от свары, он оглянулся – воришка, свернувшись калачиком, под ударами сапог, неожиданно, пнул ногами торговца, отчего тот упал на землю, быстро откатился в сторону, резко вскочил на ноги. Двое сыновей торговца бросились в погоню – первый от удара кулаком упал навзничь, раскинув руки, словно обнимая небо, второй успел замахнуться, но от удара по лицу развернулся в обратную сторону и упал на бок. Дольше всех продержался владелец дома – потому что никуда не побежал, а удивленно стоял и смотрел, как летит ему в грудину нога, как тускнеет мир, проваливаясь куда то в черную бездну. Воришка пропал, словно растворился.

– Черт, тебя бы в лес… – пробормотал Альфонсо.

– Да, помотало тебя, – сказал Гнилое Пузо, – так что тебе действительно лучше свалить, пока не поздно.

– Как у тебя то? – спросил Альфонсо.

– Я у Волка правая рука – грабежи, разбои, деньги, девки, вино… Кстати, Волк планирует вылазку в лес – его очень сильно интересует контрабанда трав и ягод, и я у него – первый претендент на главу банды.

– Смотри, чтобы тебя стража не поймала.

– Там у Волка все шито крыто – кто то из высших чинов прикрывает его делишки. Периодически казнят пару тройку страдальцев, но это – плохие разбойники, и из банды их сливают стражам.

– Тогда удачи. Смотри, не попадай на Стену – место жуткое.

– Встретимся в лесу. Не поймают тебя у ворот?

– Они думают, я мертв. Даже сегодня месса по умерщвленным на стене будет, меня искать не станут. Так что, пока.

– Счастливо.

Они пожали друг другу руки и Гнилое пузо ушел – растворился в толпе людей. Альфонсо был свободен, но странная тоска грызла его, врезаясь зубами в душу тем сильнее, чем ближе он подходил к воротам. Вон, там, на той стороне дороги, за Стеной – виден лес, простор, там дом. И там тихо, пусто и одиноко.

– Я должен увидеть ее еще раз, хоть одним глазком…

Через час к одному из стражей дворца подошел монах в грязной, порванной, воняющей рыбой рясе, сказал позвать графа дэ Эсгена.

– Пошел прочь, попрошайка, милостыню подают в полдень, с другой стороны дворца, – рявкнул стражник.

– Зови начальника дворцовой стражи, остолоп, большего от тебя не требуется. И расскажи ему, что ты видел вот это.

И в руках у монаха появился кинжал неслыханной красоты и богатства.

– Вор. Не иначе, как у какого дворянина спер, – подумал стражник, увидав оружие, облизнувшись на драгоценные камни.

– Не отпускай его,– сказал он напарнику, а сам побежал за вестовым в свою охранную будку.

Дэ Эсген прискакал спустя некоторое время злой, спрыгнул с коня, бросился на стражников:

– Вы что же, сволочи, из –за каждого оборванца будете беспокоить!! Гоните его в шею копьями.

– Ваша светлость, он ножик показал – не иначе ворованный, не иначе как у господина какого…– забормотал один из стражей, вытянувшись, словно палка.

– Ты, кто таков? Палками давно не колотили? – накинулся дэ Эсген на Альфонсо.

– Мне ваши палки, граф, уже не страшны, – усмехнулся Альфонсо, снимая с головы капюшон, – видал я кое что пострашней сухого дерева…

Сначала начальник дворцовой стражи долго стоял, не веря глазам и не понимая, кого видит перед собой. Потом, кровь с его лица начала медленно пропадать, делая его мертвенно бледным.

– Твою мать! – выругался дэ Эсген, – этого не может быть!! Да как ты?!…

– Вестовой, к королю, срочно, – крикнул он только что вернувшемуся вестовому – молодому пареньку, который старательно пытался отдышаться, – да живее, черт, скажи – граф дэ Эстэда вернулся.

9

Если ради чего и стоило страдать на стене, то именно ради того, чтобы увидеть глаза главного королевского советника, которые тот выпучил на один единственный миг, всматриваясь в Альфонсо повнимательнее, чем всматривался раньше. Альфонсо добился даже большего – он добился того, что в глазах главного королевского советника зашевелилась эмоция – то ли удивление, то ли голод, но так или иначе на непродолжительное время она все таки мелькнула.

Аэрон в припадке ошеломления, ходил по тронному залу из стороны в сторону, уродуя скипетром прекрасный пол из розового дерева:

– Это невозможно! Этого не может быть!

– Как ты выжил, черт тебя разрази?!! – выкрикнул он, и ткнул монаршей палкой чуть ли не в лицо Альфонсо. Очень хотелось соорудить на голове строгое, каменное лицо с таким выражением, мол: «Это был сущий пустяк, пара птичек – что за напасть?», но у Альфонсо так не получилось, он старался сдержать оскал дикой гордости за себя, но не мог не улыбаться. Особенно глядя на едва сдерживаемый ужас в глазах королевы, откровенный страх во взглядах придворных, слушая крики толпы, собравшейся у дворца – весть о выжившем на Стене разлетелась по городу мгновенно.

– Моя вера и господь бог помогли мне, – кротко, словно агнец, проговорил Альфонсо, и ухмыльнулся помимо воли.

– Как ты смеешь, еретик, упоминать Бога?!! – взвился Бурлидо, вскочил с кресла, затряс тощими ручонками так, что казалось, они вот-вот отломятся, – ты проклятый бес, Сарамоново отродье, потому они тебя и не тронули!! Ваше величество, разве вы не видите – это же демон перед нами, он издевается над нашей верой!!…

– Ведь и вправду, где же тебя носило целые сутки, монах ордена света? – произнес первый советник, пока его величество мучительно соображал, что говорить, а главное, что теперь делать.

– Птица унесла меня в небо, и бросила в Нижний город, откуда я и пришел, пообщавшись с местными жителями…

– Ложь, наглая ложь!! – взвизгнул Бурлидо, – ты просто, я не знаю как, спустился со Стены!! Чтобы черная птица отпустила кого нибудь… Никогда такого не было!!

– У меня есть кое что, что понравится его высокопреосвященству…

Расторопные слуги вытащили в тронный зал столик – не кидать же это кое что на пол, поставили перед королем, и звонко цокая по поверхности полированной столешнице из черного мраморного дерева поскакал коготь черный птицы, который Альфонсо уже возненавидел, поскольку замучился его носить и об него колоться.

– Что это? – брезгливо поморщился Аэрон.

– Это коготь черной птицы, которой он больше в этом мире не понадобится. Я убил ее и оторвал ее коготь.

Если бы в тронный зал ударила молния, она вызвала бы меньше звуков, чем появление этой кривой, длинной косточки с зазубренными краями. Долго под высоким сводчатым потолком гуляло разноголосое эхо, а когда затихло, отчетливо послышался тоненький голосок принцессы Алены:

– Ой, мамочки!

Оберегая дочурку от превратностей и реалий жизни, королевская чета, по сути, заперла богатую пленницу в замке, не разрешая ей выходить наружу и соприкасаться с грязной стороной жизни, и, естественно, ее не пустили в тронный зал. По этому она подглядывала через боковую дверь, идя на поводу у своего любопытства, и не сдержав эмоций, выдала себя.

–Ну ка марш в свои покои! – рявкнул на нее Аэрон, – стража, заприте ее в комнате!!

Двое стражников быстро, но явно нехотя кинулась выполнять приказ – все самое интересное только начиналось, а их отправили сопровождать малолетку на кроватку.

– Какая наглая ложь, – заговорил Бурлидо, уже тише, – это коготь обычного орла, только огромного, ведь всем давно известно, что любой человек, едва коснувшись черной птицы, падает замертво, …

Но сам неосознанно отодвинулся подальше от черного, грязного предмета, в зазубринах которого еще остались кусочки боли и страданий жертв этого когтя.

– Откуда это известно Вашему высокопреосвященству? – усмехнулся Альфонсо, – я видел их, как вижу Вас (нет, ближе, конечно), я даже взял одну за горло, и, как видите, не пал замертво.

– Говорят, – сказал Минитэка, воспользовавшись тупиковой тишиной, – коготь черной птицы режет сталь, как масло.

– А эти слова мы можем проверить здесь и сейчас, ваша светлость, – ответил Альфонсо.

Он подошел к столику, взял в руки коготь, повернулся в поисках жертвы. На эту роль отлично подошли пустые латы, собранные на железных прутках и приколоченные к стене гвоздями для украшения. На самом деле Альфонсо не был уверен в положительном результате, но назад дороги не было, пан, или пропал– коготь погрузился в металл. Звук раздался такой, что сначала ему показалось, что пилят его голову, зазвенело в ушах и непроизвольно сморщилось Альфонсово лицо, но результат превзошел все ожидания – коготь не просто разрезал сталь, он еще делал это без значительных усилий, оставляя рваные края и неизгладимое впечатление на зрителей. Даже усиление в виде полоски металла на поясе не стало сопротивляться, позволив грудной части доспехов, ценой равной цене небольшой деревни, дружелюбно раскрыться с громким лязгом.

– Да чтоб меня…– выдал Аэрон в полнейшей тишине, и то не договорил, потеряв мысль, – да как же ты это сделал?

–Тот, кто силен в вере, не видит особых трудностей в борьбе с демонами, – самодовольно ухмыльнулся Альфонсо. – Для меня это не было трудной задачей.

Это была полная победа гордости Альфонсо над богатыми, заносчивыми, увешанными побрякушками жирными дворянами, которые смотрели на него разинув рты, откровенно боялись его и теперь боготворили. Медленно, преисполненный восторга, с чувством сошедшего с небес божества, протер Альфонсо коготь об рукав своей грязной рясы, и положил в карман. Проклятый кончик когтя моментально нашел дырку и вылез наружу, испортив достойный описания в летописи момент, но этого никто не заметил.

Это не было трудной задачей.

Только, вдруг, острой резью скрутило живот – затрещал в ушах ужасающий гул, раздались в голове вопли уже почти разорванных людей, запахло кровью. Липкое месиво на лице, скользкие от выпавших внутренностей камни Стены, лопнувшая в длинных когтях голова – раздавленный предсмертный крик, все это помнила голова, а хотел исторгнуть из себя желудок. Альфонсо не знал о будущих кошмарных снах, не замечал, что теперь его руки сильно дрожат при воспоминаниях о первом дежурстве, не видел свою белую, захваченную сединой макушку головы…

Это было просто. Сложнее было бороться с рвотными позывами и такими воспоминаниями.

– Уведите, – махнул Аэрон страже рукой, не уточнив при этом, кого уводить. Прикоснуться к Альфонсо побоялись, по этому просто шли рядом, пытаясь всеми силами состряпать грозный вид.

На этот раз Альфонсо не заперли в темнице – позволили свободно бродить по территории замка под неусыпным наблюдением дворцовой стражи, ошивающейся неподалеку. Но это все было мелочью, главное, в саду была она – прекрасная, как заслоняющая жаркое солнце прохладная тучка (причем и по форме была похожа), с походкой, похожей на походку гуся, порхала она от цветка к цветку с лейкой… Богиня создательница, она даровала жизнь самым прекрасным (после нее конечно) созданиям на земле – цветам, поливая их водой. Вот капелька воды попала ей на руку, заискрилась, на солнце, вот ветер поднял вверх прядь ее сальных волос, вот пятнышко грязи на щеке – Альфонсо ловил каждое ее движение, и не мог отвести взгляд. Физически не мог.

– Скажи хоть слово, я умру за тебя, – метался он в пожаре своих мыслей, больше похожих на агонию любви, мечтал подойти к ней и боялся до дрожи – прошлый опыт подхода страшил его.

–Только бы не выползла королевская дочурка, только бы не выползла, – молил Альфонсо всех богов на свете, которых знал и которых не знал, но мгновения сгорали быстро, а счастье не могло длиться вечно. Замок стал готовиться к пиру по случаю победы над демонической птицей: притащили столы, накрыли их прямо в саду, под старыми липами, расставили лавки, выгнали (о, сволочи) Иссилаиду, и мир померк.

Расфуфыренные лживые «леди» со своими толстыми, утрамбованными в дорогущие камзолы мужьями – блестящие, увешанные драгоценностями, с лицемерными улыбками, прячущими страх и ненависть, поздравляли они «героя Стены», пожимая руки, думая, что делают честь «проходимцу».

Соизволила явиться и королевская чета, притащили и Аленку, и сад наполнился тостами, стуком бокалов, звуками разрываемой на куски дичи , разговорами.

– Расскажите, граф, – пропыхтел один из стариков, устав жевать и отложив кроличью ногу в сторону, – как же вы умудрились убить эту птицу?

Все вмиг затихли и повернулись, отчего Альфонсо тут же стал центром внимания. Впору бы гордиться – тебе оказала честь разговорами самая высокая знать в стране, даже сам король и королева внимательно слушали, но, боже, как же он их всех ненавидел, ведь они отняли его Иссилаиду, которую прогнали из сада, дабы, очевидно же, знатные дамы не чувствовали себя страшилами по сравнению с ней.

– Сила духа и истинная вера помогли мне, – хотели они услышать от него, и Альфонсо хотел им это сказать, но эти слова застряли в горле, зато вылетели другие:

– Кинжалом. Продырявил ей голову насквозь.

– Но говорят, Черных птиц нельзя убить человеческим оружием? – спросила графиня, сидящая через двух виконтов от Альфонсо.

– Кто говорит?

– Священники, – графиня замялась, сказала робко, словно стесняясь.

– А кто из них пробовал? – спросил Альфонсо и остервенело принялся за утку, кулинарно униженную яблоками. Мельком он посмотрел на Бурлидо и со злорадным удовольствием отметил про себя, как лицо его почернело от злости из-за сказанных слов.

– Феноменально, – крикнул один из герцогов, – так весь секрет легендарного убийства заключается в том, что надо было ударить птицу в голову кинжалом!

– Как оказывается просто, – улыбнулась королева. – И неужели не было страшно?

Альфонсо бросил ножку утки, угрюмо оглядел присутствующих – белые, холеные лица, которые за всю свою жизнь палец о палец не ударили и почему? Благородная кровь от рождения. В чем заслуга, родиться в нужной семье? Откуда столько гордости в этих кусках человеческого мяса, запакованных в дорогую одежду? Хотите сказку, благородные, пафосные речи, героизм и отвагу? Извольте.

– До жути. Просто птицы разрывают людей в воздухе – рвут на части так, что те лопаются, как пузыри, и тогда сверху льется дождь из крови, кишок и дерьма. На мне повис глаз, затек за воротник, а вот оторванная рука, прилетевшая сверху, сжимающая распятие, чуть не стукнула меня по голове торчащей костью.

Вкушавшая жареного соловья виконтесса за другим концом стола подавилась и закашлялась, Аленка побелела, готовясь падать в обморок, ее увели вызванный Дюпон и двое стражников, остальные напряженно молчали. Альфонсо же продолжил есть, как ни в чем не бывало, хотя есть уже не хотел.

– Это чудовищно, да упокоит господь души падших, но как же граф, вы схватили демона, если он нечеловечески быстр и сверхловок, как и положено исчадию ада? – елейным голосом, вкрадчиво спросил Бурлидо.

– Никак, – спокойно ответил Альфонсо, – это он меня схватил, поднял в воздух и потом мы вместе упали в реку – когда я ее ударил ножом.

– Вы безусловно, самый храбрый человек, которого я видела, – сказала графиня, пытаясь заполнить гнетущую паузу, возникшую после резких слов Альфонсо и спасти пир от смерти, и этим комплиментом заслужила несколько ревнивых взглядов в свою сторону. Видимо, она была красива по современным меркам, поскольку даже угрюмый Аэрон, сверкнул на нее глазами и стал еще угрюмее. Королева перехватила этот взгляд и сильнее поджав губы, уткнулась в тарелку, ковыряясь в ее содержимом. Ненависть придворных мужчин к Альфонсо, появившаяся после слов красавицы, была настолько сильной, что казалось, была видна в воздухе, хотя, конечно же, это был просто туман.

– Давайте же выпьем за столь храброго и отважнейшего победителя черной птицы, – а вот графиня ничего не замечала, по этому и не останавливалась, усугубляя обстановку своим вниманием к “победителю”. Тот посмотрел на ее шею, потом ниже, вздохнул внутри себя – до прелестницы Иссилаиды – как ослу до лучшего скакуна, и поднял бокал с вином.

– Если Ваше величество не возражает, – сказал Альфонсо медленно, глядя на короля, – я хотел бы сказать тост.

Королева почуяла неладное и замерла, с вилкой в руке, переглянулась с первым советником. Бурлидо выпрямился. Король кивнул, пока еще вообще не чувствуя ни атмосферы пира, ни грядущей на него смертельно-бестактной катастрофы.

– Я хочу, – Альфонсо остановился. Можно было еще передумать, но нет, он продолжил, тщательно пытаясь сдержать ненависть к собравшимся, которая все равно протекала сквозь дружелюбный тон голоса, – выбить за настоящих дворян по крови, за благородных, воспитанных людей, являющих собой цвет человечества. Когда я убил птицу, мы с ней упали в реку – я выплыл, а она утонула, и мне пришлось пройти через Нижний город…

Альфонсо посмотрел на стол: сверкали жиром недоеденные заячьи почки в тарелках графинь, лежала на боку несчастная истерзанная утка с обнаженными ребрами, плавал в листьях капусты осетр, рядом со своим несостоявшимся потомством – красной икрой, благоухал над столом паштет из печени гуся, растопырил обугленные уши зажаренный молочный поросенок на огромном блюде, лежали невостребованными кабачковая икра (тазик), соленья, грибы…

– Я проходил через Нижний город, и видел там девочку – посреди ночи она пыталась перевернуть лежащий в канаве труп, чтобы выдернуть у него из рук обглоданную собачью кость… Выпьем же за то, что мы оказались на нужной стороне, что родились в нужном месте, за то, что традиции позволяют быть богатыми только из за происхождения, отбирать пищу у сотен людей и съедать одному не ударяя при этом палец о палец… Выпьем за то, чтобы серая масса нищих никогда не поднимала головы, всегда боялась нас, позволяя пировать на фоне криков разорванных бедолаг со Стены, которых мы скармливаем Черным птицам, чтобы они не сожрали нас. Выпьем за то, что не мы погибаем в войнах, а другие, менее нужные этой земле люди, за то, чтобы никогда не становиться той грязью, которая покрывает социальное дно и кормит нас своим рабским трудом, пока мы пируем и устраиваем балы… За то, чтобы, не дай бог, люди не начали жить в достатке только благодаря своему таланту и уму, иначе большинство из нас умрет в нищете …

Следовало еще сказать «За короля!», но в этот момент Аэрон с размаху разбил деревянный стакан о столешницу стола, резко поднялся на ноги:

– Довольно! Надеюсь, Черные птицы, пожалевшие тебя прошлой ночью, вырвут тебе твой поганый длинный язык, чтобы мне не пришлось это делать самому раскаленными щипцами. Стража, дайте ему любое оружие, которое пожелает и к черту, на Стену!

10

На Стену Альфонсо вышел первым, неся в руках самый дальнобойный лук, который смогли найти и который он мог осилить натянуть, сразу подошел к ограде, посмотрел на Лес. Увидев черного волка, со всей своей силы он натянул лук, отпустил стрелу на свободу. Волк, услышав стрекот тетивы, посмотрел на Альфонсо, и потом оба они смотрели на дугообразную ниточку летящего смертоносного снаряда, который не был смертоносным, поскольку даже не долетел. не говоря уже о том, что его унесло ветром далеко в сторону. Альфонсо выругался, Волк завыл и неспешно спрятался в Лес.

Позади него стража выталкивала остальных четверых осужденных – ровно столько нужно было людей, чтобы накормить птичек, и тогда они не разлетятся по городу. Точное число нужных людей было выяснено множеством экспериментов. Замыкали колонну слуги, которые тащили небольшой стожок соломы, кучу тряпья, и сами удивлялись такому выбору предметов загадочного и страшного монаха Ордена света.

– Надеетесь хорошенько выспаться, граф, – съязвил дэ Эсген, глядя на тряпки. Альфонсо выстрелил из лука в Кариизия, сматерился, повернулся к начальнику дворцовой стражи:

– Буду проводить ритуал. Хотите поприсутствовать? Или страшно?

– Стану мерзким преступником, обязательно поучаствую. А пока – удачи граф.

Едва закрылась дверь, как четверо приговоренных бросились умолять Альфонсо спасти их, иногда переходяна угрозы, иногда на слезы, иногда на объятия с его ногами.

–Да что б Вас, пшли прочь! – разозлился Альфонсо, сел у ограды стены, задумался.

Тактический расчет его был прост: видимо, птицы реагируют на шум, которого, благодаря их ужасающему, сводящему с ума пению, предостаточно, и слух у них настолько хороший, что они слышат дыхание и биение сердца, по этому находят и спящих. Так рассуждал Альфонсо, полагавший, что солома и тряпки смогут заглушить эти звуки, и тогда птицы отсюда улетят, чтобы сожрать кого нибудь другого.

– Жить хотите? – спросил он остальных ближе к полуночи.

– Говорите, что делать, Ваше сиятельство, – ответил один из них.

– Стойте молча.

Альфонсо подошел к первому, с размаху треснул по голове осужденного припасенной дубинкой, добавив ему в коллекцию травм сотрясение мозга и отправив за грань сознания.

–Какого черта творишь, паскуда? – заорал самый здоровый преступник и схватился за алебарду- грозное, смертоносное, красивое и совершенно бесполезное в битве с птицами оружие.

– Делаю так, чтобы вы не вопили, как девки, – бросил ему Альфонсо и уложил второго – быстро, качественно и неожиданно для того; тот только рухнул, как столб, не успев даже раскинуть руки.

– Только тронь меня, – крикнул здоровый, – и птицы тебя целого не увидят.

– Меня тоже не трогай, – неуверенно сказал второй, глядя на первого и два лежащих тела рядом.

Из глубины леса снова раздался заунывный, отчаянный волчий вой. Альфонсо скрипнул зубами, махнул рукой и, оттащив два тела в сторону, стал производить странные и непонятные манипуляции: он связал им руки и ноги веревками, заткнул рты тряпками, искренне надеясь что у них не заложены носы, они не задохнутся, и эксперимент не провалится, закидал соломой и тряпьем, потом передумал, разворошил все обратно и положил сначала тряпье, потом накрыл все соломой.

Лица наблюдающих каторжников являли собой прекрасный образец полного недоумения и изумления. В городе поговаривали, что после ночи на стене монах Ордена света сошел с ума, стал разговаривать с духами, а также видел самого Сарамона, и даже выбил у него зуб, который прячет в тайном месте, поскольку тот обладает чудовищной силой. И проводимые сейчас манипуляции нисколько не опровергали эти слова.

Альфонсо разжег факелы – множество факелов по всему участку Стены, лег в свой любимый угол и моментально уснул – до полуночи делать было нечего, а разговаривать с двумя арестантами не получилось – те упорно придумывали способ, как слезть со стены, не поломав организма, пытались выломать дверь и просто тряслись от страха.

Альфонсо снился сон, в котором он знал, что это сон – не могут деревья быть разноцветными, Сарамон наряжен в скомороха, а ведьмы танцевать и петь народные песни под разливающийся хохот Бурлидо. Альфонсо каким то чудом оказался на Кариизии, и тот скакал вокруг огромного костра, гавкая от восторга на ветер как маленький щенок. Беспокойство проникло в этот бред в тот момент, когда Сарамон дудел Альфонсо дудкой прямо в ухо, а ведьмы затащили в круг и принялись тереться о него, призывая тоже танцевать. У одной из ведьм появилось лицо принцессы, которая оскалилась… и он проснулся.

Трясущимися руками Альфонсо запихал себе в уши кусочки кожи, утрамбовав их поплотнее – из-за лесного слуха он услышал гул раньше остальных – с заткнутыми ушами стало полегче, но не сильно. Ужас проникал сквозь тело и впитывался в кости, отчего их начинало ломить, мышцы сводило судорогой, а голова начала раздуваться, словно пузырь. Альфонсо сунул себе в рот заранее приготовленную веточку, чтобы не стучать зубами, заодно посильнее сжал челюсти, чтобы его не тошнило – хоть королевский обед и настойчиво просился обратно.

Двое стражников орали так, что казалось глотки их разорвутся; один остервенело бился головой о дверь, к чему та привыкла, второй бросился к Альфонсо, с мольбой о помощи, потом принялся на него орать, проклинать и бросился со Стены, захрипел, потеряв голос где то посередине пути вниз.

Теперь Альфонсо чувствовал, как шевелятся волосы у него на голове. Перелетев через факелы, вернулась на стену голова самоубийцы – одна без тела, покатилась, сверкая глазами и шевеля болтающейся нижней челюстью, словно что то говорила.

Того бедолагу, который бился головой о стену подхватила самая большая птица, но, почему то не вырулила, а ударилась головой о козырек крыши башни, выбив пару черепиц, вырвав из спины ноши два куска мяса и уронив добычу. Приговоренный упал, задыхаясь от крови и вопля, вскочил на ноги, собираясь бежать, но умер на первом шаге –накинувшись, птицы рвали на куски уже труп.

Смолк хруст костей, треск рвущихся мышц и кожи, черные твари приземлились, цокая длиннющими когтями по камням, принялись подбирать остатки обеда. Гул становился все громче, страх все невыносимее, и уже даже жажда жизни почти отступила перед этой пыткой – Альфонсо приготовился заорать со всей силы, чтобы быстрее умереть, как вдруг зашевелилась куча соломы, изнутри нее послышался стон и стожок мгновенно облепили черные, шевелящиеся тени. Полетела в разные стороны солома, раздался изподтряпочный вопль, черные птицы (по факту, конечно, черные летучие мыши, но не до терминологии сейчас) разрывали тряпки на куски, полетели из под острых когтей куски ткани, как хлопья снега, попадая в пламя факела, сгорали светлячками в темноте ночи. Не понятно, как так получилось, но одна птица, вдруг, взлетела в небо, мотая лапой из стороны в сторону силуэтом видимая в ярком, лунном свете: пытаясь сбросить с себя прицепившуюся полоску ткани, закружилась она в воздухе, завертелась клубком и заверещала так, что у Альфонсо изо рта палка вылетела. Стая резко взмыла ввысь, взмыла ввысь и куча тряпок, цепляясь за крылья, мотаясь на сморщенных мордах, вихляясь кусками на когтистых лапах – пытаясь все это стряхнуть с себя, птицы выписывали немыслимые пируэты, сталкиваясь друг с другом, падая на Стену, врезались в башни, и голосили тонюсенькими голосами так, что Альфонсо невольно поморщился – жуткий страх сменился новой напастью – жутким смехом.

От рвущегося наружу хохота просто разрывало на части, настолько писк напуганных тварей был тоненьким и веселым, словно голос карлика на ярмарке. Две из птиц умудрились поджечь тряпки от факелов и теперь метались по воздуху словно фениксы, воняя паленой шкурой и визжа еще более тоненьким, испуганным писком. Визг прекратился только тогда, когда все тряпки вернулись на землю, двух птиц со сломанными крыльями разорвали и сожрали в воздухе свои же соплеменники, а затем, остальные, обиженно ругаясь, вернулись в башню.

Солнышко вышло из – за города, посмотрело на Стену, и увидело странную картину – монаха Ордена света, прижимающего себе нижнюю челюсть к верхней руками, двух оглушенных дежурных – которые медленно, хватаясь за головы, словно с жуткого похмелья, выбирались из кучи тряпья все в нитках, соломе, но невредимые и ошеломленные.

– Мать твою, что здесь было?! – воскликнул один из очнувшихся.

Альфонсо отпустил руки и расхохотался. Он смеялся и не мог остановиться, периодически задыхаясь, жадно хватая ртом воздух, держась за больные бока, и какое то время искренне считая, что еще чуть – чуть, и умрет от смеха.

– Боже мой мы живы… Мы живы!! – заорал второй, подбежал к ограде стены, крикнул в сторону города дурным голосом: я жив!!!

Альфонсо лежал на животе, прикусив ладонь и стараясь не смеяться. Шумно и мощно всасывал он в себя пыль Стены, представляя что нибудь мерзкое и страшное, чтобы избавиться от этого верещания, звеневшего у него в голове.

Один из стражников подошел к дэ Эсгену:

– Это просто чудо, ваше сиятельство, выживших – трое, причем ни на одном ни царапинки, только граф Альфонсо…

– Ну! – надвинул на глаза брови дэ Эсген, – чего с ним?

– Он не может самостоятельно передвигаться….

– Почему? Ему что, ноги оторвали?

– Нет. Он не может встать, он все время падает… от смеха.

11

Весть о выживших на Стене распространилась быстрее чумы, собрав на площади перед дворцом огромную толпу народа, и эта толпа бесновалась в безумном восторге, приветствуя пришибленных каторжников, которые до сих пор не могли поверить, что это происходит с ними. Мужики кричали им «виват победителям», женщины кидали им цветы и воздушные поцелуи, которые падали и на конвоировавших их стражников, висели на их могучих плечах, прилетали в глаза. И вся эта братия приглушенно затихла в тот момент, когда в поле зрения попал виновник победы – монах Ордена света, который пластом лежал на носилках бездыханный и недвижимый.

Точнее, так казалось со стороны, на самом деле Альфонсо конечно дышал, но старался это делать максимально редко и не глубоко – от продолжительного смеха у него болело все: ребра, живот, спина, челюсть, даже голова гудела, и он старался не шевелиться напрасно.

– Кому расскажу, не поверят, – болезненно морща внутри себя свою душу, думал Альфонсо, – что можно так серьезно пострадать от смеха…

Только спустя сутки неподвижного лежания на шелковых простынях, попытках поесть полулежа- полусидя и мучительных походов в туалет- мучительных как для Альфонсо, так и для таскавшей его Гнилушки, он медленно вышел в сад, кряхтя и хромая, наслаждаясь воздухом и еще…

Он шел прижимаясь к кустам сирени, чтобы ненароком не напороться на принцессу, когда сквозь тонкие веточки и нежные листики растения, увидел ее платье и насторожился. Рядом стояла Иссилаида – с цветком в руках –богиня созидательница, с грязными по локоть руками, и, видимо, собиралась, под чуткими указаниями принцессы, запихать цветочек в землю.

– Это будет самый прекрасный цветок на свете, – искренне подумал Альфонсо, мониторя процесс через кусты, хватаясь за сердце, пытаясь сжать его через ребра, чтобы хоть как то успокоить любовный зуд.

– Никогда бы не подумала, что столь благородный муж любит подглядывать за дамами, – внезапно услышал он у своего уха голос королевы и, повернувшись, покраснел, затем поклонился:

– Толком то и не видать ничего…

– Дурак! – возопил он себе в лицо в своей голове, – блаженный! Сказал бы: « сад в это время года прекрасен, вот хожу, любуюсь». Ой дурак!

Королева едва заметно улыбнулась – наверное, была того же мнения.

– Она прелестна…Да-да, не отпирайся, я – женщина, и все прекрасно вижу, но…Граф, ты, безусловно, один из самых храбрых людей, которых я знаю, ты столько сделал для нас, и наша благодарность безмерна, но, пойми, ты, граф ей не пара.

– Я знаю, Ваше величество, – вдруг отчаянно воскликнул Альфонсо. Почему то ему показалось, что здесь он встретит поддержку; утопая в своем горе, он забыл, что ищет тепла у голодного медведя: я знаю, я не достоин ходить по одной с ней земле, но что мне делать, если без нее нет ничего, кроме пустоты и мрака? Я готов умереть ради нее, сидеть на Стене вечно, только ради прикосновения к ней, но она так божественно прекрасна…А я…Кто я?

– Это очень трогательно, граф, – холодно произнесла королева, и сверкнула глазами – еще холоднее, – но не смей больше морочить голову Алене, тем более, у нее есть муж…Будет муж…Я знаю, что глупая девчонка влюблена в тебя по уши, так будь благоразумнее.

– Какой Алене? Причем здесь Алена? Да сдалась она мне, ходит за мной по пятам. Я про Иссилаиду – нимфу этого сада…

– Служанку? – королева Эгетелина вскинула брови так, что они пропали за челкой, – за тобой хвостом бегает королевская дочь, а ты сохнешь по служанке, которую любой может затащить на сеновал за триста песедов? Ты либо действительно блаженный монах, либо ведешь очень тонкую, умную игру, сути которой я не понимаю. Так или иначе, держись от принцессы подальше, иначе тебе не сдобровать.

Королева ушла. Иссилаида ушла. Даже Алена ушла. Одна тоска – самая верная из подруг, напополам с недоумением остались.

12

В третий раз на Стену Альфонсо провожал весь город – те люди, которые смогли поместиться на площади, занятой каретами всей высшей знати города. Стоял неимоверный шум, летели вверх шапки, летели в Альфонсо цветы, восторженные крики, слова, которые по задумке автора должны были подбадривать, а по факту – раздражали, признания в любви (и не всегда от женщин). Проводить на стену явился даже Аэрон с королевой, притащили и принцессу – бледная, тряслась она от страха, глядя на Стену с ужасом… Ужасом за свою любовь, тайную (как она думала), вечную (как ей казалось), обжигающую нежное девичье сердце, мешающее спать и думать. Эту сладкую боль носила она в себе, плача по ночам от отчаяния и одиночества. Молилась она за Альфонсо, едва шевеля губами, скрывая ото всех свои чувства, хоть и так все обо всем догадывались. Кроме Аэрона. С искаженным завистью и вселенской тоской лицом, смотрел дэ Эсген то на принцессу (тогда на лице преобладала тоска), то на Альфонсо (тогда изгиб бровей к носу указывал на власть на на лице зависти), мечтая, чтобы Альфонсо разорвали на куски, но так, чтобы Алена при этом не страдала.

Альфонсо всего этого не замечал, не обратил он внимание и на толпу людей, прослушал пафосные, нудные речи короля о долге, храбрости и чести, напутствие королевы и другие многочисленные речи власть имущих. Он отстранился от мира, катая в голове одну и ту же мысль без остановки: он же имеет титул графа, а как граф, он имеет право покупать крепостных людей! Он мог купить Иссилаиду, любовь всей своей жизни, как же ему, остолопу, сразу не пришло такое в голову? Сколько потеряно счастливого времени! Как же эта запоздавшая мысль сейчас выжигала ему мозг.

Правда, у графа дэ Эстэды не было ни гроша денег, но можно было уговорить короля подарить ее в подарок! Ну или попросить скидку за заслуги перед страной. В любом случае деньги на любовь всей своей жизни всегда можно найти.

Благословить Альфонсо на Стену пришел сам Бурлидо – старый пройдоха понял, что люди теперь считают Альфонсо чуть ли не святым, по этому церковь была просто обязана примазаться к нему, в противном случае она теряла бы массу прихожан, терпела бы конкуренцию с новым популярным монахом, и деньги за связь с богом не текли бы в карман назначенных им представителей на земле. Но Альфонсо сделал страшную дерзость: задумчиво опустив голову, прошел он мимо его высокопреосвященства, не обратив на оного никакого внимания, нанеся тем самым такую страшную рану его гордости, и так пришибленной, что не было и речи о том, чтобы помириться. Бурлидо так и оцепенел в глупой позе, с дымящимся кадилом в одной, и сосудом со святой водой в другой руке. На глазах у всех.

–Есть ли у тебя какое либо желание? – спросил Аэрон. Он встал в королевскую, властную позу, поглядывая искоса вокруг чтобы понять, как ее находят окружающие. Окружающие придворные всем своим молчаливым восторгом показывали восхищение, простой рабочий люд скрытно и молча не любил короля в любой позе одинаково.

– Да… Хочу пойти на Стену один, надоело слушать истошные вопли.

Даже многоликая толпа с тысячей голосов затихла, создав идеальную тишину. Остальные приговоренные так вообще челюсти уронили от удивления, глаза их загорелись надеждой, что их просто четвертуют, вместо ночи с птицами.

– Это не по закону, – сказал после долгой, тяжелой для него паузы, Аэрон.

– Пусть идет, Ваше величество, – пропел Бурлидо, – думаю, такому герою можно сделать небольшое послабление.

– Больше шансов, что он сдохнет, наконец, – злорадно подумал он про себя, глядя на Альфонсо с лютой ненавистью и сладко улыбаясь, уже отпевая в своих мыслях те лохмотья, что от него останутся. В его голове новоявленный соперник на религиозной почве отлично смотрелся разорванным на кусочки на глубине полутора метров под землей.

– Ладно, будь по твоему.

Из оружия Альфонсо взял только крюк с пятью метрами веревки – больше не дали, боясь, что он слезет со Стены и сбежит, и свой любимый кинжал, хотя и десять метров, при недюжинной удаче, можно было бы пролететь почти безболезненно. Если повезет.

К черту прежние планы по сохранению популяции черных птиц – теперь Альфонсо не хотел рисковать, по этому залез на башню, перерезал глотки всем летучим тварям пока они не проснулись (которые остались висеть даже мертвые – не оторвешь), спустился обратно и лег спать до утра.

В первое утро дэ Эсген проводил со Стены Альфонсо, поседевшего от страха, вторую – еле живого от смеха. Что будет после третьей ночи, спрашивало любопытство дэ Эсгена своего носителя, и ответ, который дала открытая дверь на стену, был поразителен: Альфонсо спал. И спал так крепко, что его пришлось будить.

Естественно чуткий слух Альфонсо разбудил его задолго до того, как открылась дверь, поскольку он услышал шаги, но он хотел произвести впечатление и своего добился – дэ Эсген был впечатлен, хотя виду не подал.

– В обязанности дежурного также входит также рубежей государства от шпионов и нападения других стран, – хмуро заметил начальник дворцовой стражи, глядя на зевающего дежурного.

– Ага, и для охраны рубежей собрали весь цвет нации – разбойников, грабителей, шпионов, – буркнул Альфонсо.

Со Стены он сошел уже героем. Героем, который победил черных птиц – ни воплей, ни криков, ни трупов ночью не было впервые за всю историю Эгибетуза. Ликованию народа не было предела, каждый хотел прикоснуться к святому так, что бедную стражу, конвоировавшую Альфонсо чуть не разорвали на куски, благо у них были мечи и доспехи. Черная карета долго не могла проехать через запруду человеческих тел, стража разрезала пласты серых тел кнутами и копьями, при этом их едва не снесли с лошадей.

– Короля на коронации так не приветствовали, – невольно изумился дэ Эсген, хотя должен был сохранять невозмутимость.

– Сделает что нибудь для народа, а не только для себя, и своих прихвостней, будут приветствовать, – пожал плечами Альфонсо.

– Все таки надо было тебя четвертовать, – злобно ответил начальник дворцовой стражи.

А в королевском замке от слуги Минитэки Альфонсо узнал, что тот купил Иссилаиду и с утра забрал к себе в замок. Жизнь остановилась.

Лошади неслись по улице со всех пар ног, обливая прохожих водой из луж и угрожая смести их с дороги, если те не пошевелятся. Лошади неслись со всех пар ног, но все равно эти волосатые клячи еле ползли, даром, что королевские. Кучер, стегавший их кнутом, замучился так, словно стегали его самого, но Альфонсо все равно орал на него матерными словами с таким напором, что тот едва не спрыгнул на землю на ходу и не принялся подталкивать карету сзади.

Замок первого советника был огромен, как и честолюбие владельца, грозен и сер, как старая ворона – потрепанная, но бесстрашная и готовая дать клювом отпор любому, кто к ней сунется. Замок, как и королевский, тоже сидел на огромной скале, и дорога к нему была извилистой, граничащей с обрывом без шансов на благоприятное приземление, она заканчивалась в красивом, идеально ухоженном саду, до которого Альфонсо пока не добрался, упершись в стену с подъемными воротами и хмурой стражей.

– К старшему советнику короля! Живее! Срочное дело государственной важности! –стрельнул он словами первому попавшемуся стражнику в лицо, отчего тот мигом напрягся и вытянулся.

– Ты кто такой, чудик? К его высочеству захотел? А короля тебе не позвать, смерд?

– Начальника охраны позови, болван, большего от тебя не требуют!

Когда появился начальник дворцовой стражи, горцуя на красивейшем скакуне замка, Альфонсо уже кувыркали в пыли, массируя древками копий: сначала попытались прогнать словами, но в запале Альфонсо бросился в драку, и теперь, под ударами ног, думал о том, что этого делать не стоило. Так же как и не стоило приезжать к замку первого советника в старой, поношенной рясе, сворованной у монаха и пережившей страшные вещи.

– А ну хватит! – крикнул прискакавший начальник смены охраны, спрыгнул с коня, – стоит отлучиться ненадолго, как уже бьют кого то.

– Ты кто таков будешь, монах?

– Я граф Альфонсо кхе-х… дэ Эстеда… тьфу… кхе-х, пришел по важному… чтоб вас, козлы…

– Чтоб вас черти съели, недоумки!! – накинулся на стражей начальник, поднимая графа на ноги, отряхивая с него пыль – возвращая, ее, так сказать, обратно домой, на дорогу.

– Какой же это граф, бродяга обычный, – пророкотал стражник, оторопевший от нагоняя на пустом месте, – одет, как нищий, их тут сотни блаженных шляется целый день.

– Он монах, он и должен быть одет как нищий. И граф. Ступайте за мной, ваше сиятельство, его светлость ждет вас.

Советник сидел в огромном кресле, в огромной комнате, перед огромным камином, огромным столом, с огромной тарелкой яблок на ней, и казалось, дремал, впрочем, всегда так казалось. Когда в палаты залетел Альфонсо, Минитэка щелкнул пальцами – все слуги и стража растворились в мгновение ока, закрыв массивные двери с грохотом, свойственным массивным дверям.

– Граф Альфонсо, поздравляю с исполнением наказания. Теперь ты свободный человек.

– Премного благодарен, ваша светлость. Не хотел Вас беспокоить пустяками, но дело пятиминутной важности для Вас. Это дело…

– Я ждал тебя, Альфонсо, – перебил его Минитэка, – и знаю про твое желание. Я купил ее по дешевке, за десять тысяч песедов – за обедом я съедаю на большую сумму…

– Я готов отдать за нее двадцать! – встрял Альфонсо, -тридцать. Сорок?

– Это забавно. Неужели ты думаешь, что я купил ее потому что у меня некому ухаживать за садом?

– Это вряд ли, – подумал Альфонсо. И вправду, зачем ему она? Тоже влюбился?

Это было самое вероятное предположение (как в такую не влюбиться?), но нутром Альфонсо уже чуял подвох, а тут еще всплыли слова про святого марионетку – кукловода, услышанные в подземелье замка, готового вести за собой серую массу, именуемую народом. Этого еще не хватало!

– Мы стоим на пороге мировой войны. Зажатые с одной стороны лесом, с другой – океаном, мы расплодились так, что теперь нам не хватает территории. Мы как сельди в бочке. Все страны, словно злобные псы, только и ждут, как их спустят с цепи и тогда начнется драка не на жизнь, а на смерть за каждый клочок грязи, который мы зовем землей. И в этой своре Эгибетуз – маленькая, слабая шавка, которую разорвут одной из первых, если она не найдет себе мощного союзника, к которому присоединится. Аэрон глуп и носится со своими понятиями о чести и достоинстве, как курица с камешком, не понимая, что нам не устоять в любом случае.

Альфонсо не верил своим ушам так же сильно, как и не хотел бы все это слушать. Купить себе Иссилаиду – что может быть проще, но теперь он понимал, что сможет сделать это только пройдя через самую темную, противную, неблагородную клоаку, когда либо созданную богами – политику, нырнув в нее с головой.

– Не беспокойся, – изобразил Минитека на лице что то типа , немного раздвинув щеки, – никто нас не услышит. Мы можем говорить свободно.

– Я не понимаю, при чем здесь я? Вояка я так себе.

– Я поясню. Пока Аэрон сражался с деревьями в лесу, королева возила на смотрины свою дочь– Аленку в Степь, и та понравилась местному принцу – Донису. Теперь все готово к тому, чтобы заключить союз между Степью и Эгибетузом, но Аэрон уперся, как бык рогом и ждет поддержки от другой страны на севере – Эстерии – такой же маленькой и хилой, как Эгибетуз, к тому же – она бросит нас на произвол других стран при любой опасности.

– Тебе, – произнес Минитека после небольшой паузы, – нужно будет свергнуть короля.

– А, только и всего! – ошеломленно, а потому не контролируемо воскликнул Альфонсо, – А я то думал: птицы мертвы, волка я отогнал, чем же мне теперь заняться? А свергну ка я короля с престола!

– Потрясающая дерзость, – сказал Минитека бесцветным голосом, – которую я оправдываю только твоим дикарским лесным происхождением.

Альфонсо вздрогнул, но внутри себя, по крайней мере он надеялся, что снаружи этого не было заметно.

– Не удивляйся, – Минитека вскинул руку, и на стол брякнулась вещица – артефакт Волшебного города, который Альфонсо нашел у себя в штанах в лесу. – Мои люди обыскали твои покои раньше людей Бурлидо, и я прекрасно знаю, что ты ходок. В отличие от повернутого на религии короля, и ненавидящего тебя первосвященника. Ты знаешь, что за эту штучку из Волшебного города, тебя будут жечь очень долго и очень мучительно?

– Волшебного города не существует, – твердо, как мог, сказал Альфонсо, хотя сердце у него бешено заколотилось – это легенда. А эту штуку можете показать кому угодно – я понятия не имею, что это.

– Я тоже. Однако в таких вопросах король непреклонен- гореть тебе ярко и долго, как бы ты не отпирался, и Бурлидо мне в этом поможет – уж он то напоет королю про демона из Леса, про пророчество из Священной книги. Наплетет с три короба – не унесешь. С ходоками король даже не разговаривает.

Это было весьма убедительно сказано – кому поверит король: своим подданным, или какому то проходимцу, не понятно откуда вылезшему, не понятно кем являющимся. Ответ очевиден.

– А от меня то что требуется?

– Повести за собой людей – невежественную толпу, которая считает тебя мессией на Земле, повести туда, куда скажу я, и когда Аэрон падет, ты получишь все, что пожелаешь – власть, деньги, положение, и свою садовницу.

– А если я откажусь и доложу королю о Вашем предательстве? – спросил Альфонсо просто так, на всякий случай, хотя ответ знал заранее.

– Король тебе не поверит, он поверит мне. А я просто уничтожу тебя и твою любовь. Если ты сбежишь или предашь меня – она умрет. Да и ты тоже. Ну так что? Согласен?

Сможет ли он предать короля, обречь тысячи людей на смерть ради одной Иссилаиды, возможно, даже, уничтожить целую страну? Альфонсо задумался, и думал не долго: конечно сможет, что тут и говорить. Людей на свете много, а Иссилаидушка – одна.

– Да вариантов то не много, – пробурчал Альфонсо.

– Это умное решение. Значит сейчас ты выйдешь отсюда живым. До поры до времени ты мне не понадобишься, позже, я пришлю человека и он тебе все расскажет. Пока – свободен.

Из замка первого советника Альфонсо вышел предателем, сел в свою (королевскую) предательскую карету, одолженную у того, кого должен был свергнуть.

– Ой, и ладно, мне что Аэрон – отец родной? Кто мне вообще все эти люди? Никто. – думал он, глядя на работающих в полях крестьян, которым земли вполне хватало, чтобы замучиться на ней работать.

13

…Но было, помимо зла Сарамонова, было еще и зло людское. Окружили разбойники Алеццо, угрожая посечь его, ибо требовали их души черные золота блестящего. И молвил тогда Алеццо:

– Глядите на солнце жаркое, творение Агафенона Великого, разве не ярче золота блестит оно. Смотрите на траву зеленую, на скот тучный, на древа, плодами обремененные – разве не лучшая пища для голодного это. Так чего же желаете вы еще, души злобные, души заблудшие. Что вам, металл этот презренный? Покайтесь, встаньте на Путь истинный, славьте Агафенона Великого, да довольствуйтесь малым, ибо чрезмерная роскошь и довольство – есть путь в царство Сарамоново.

И сказали на то разбойники:

– Прав ты, монах Ордена Света. Возжелали мы лишнего себе, чинили кручину люду православному, как искупить теперь вину свою пред народом?

– Покайтесь, просите прощения у Агафенона Великого, а как попросите – творите добро везде, где только можете, воздержитесь от лишнего, жизни мешающего, делитесь с ближним последней рубахой своей.

И благодарили разбойники Алеццо, и стали на Путь истинный они, а позже, стали самыми ярыми последователями Ордена Света…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 4 стих 6

Страшная алкогольная битва оставила на новеньком, дорого обошедшемся казне камзоле Альфонсо кроваво красные пятна от вина – раны борца с коварным, зеленым змием. Торчал из под него подол грязной рубахи, топорщилась в разные стороны давно не бритая борода и не систематизированные гребешком волосы, чернели на штанах следы множества королевских канав, из которых его периодически доставала стража. Две недели запоя сделали с Альфонсо то, что не смогли сделать Черные птицы – превратили в слабого, шатающегося старика с трясущимися руками и опухшим лицом. Что происходило в это время он помнил смутно – какие то пиры в каких то замках, графини, виконтессы, побеги от их разъяренных, мужей, даже стрела в спине, удаленная Дюпоном – все это было блеклой картиной с мутными пятнами вместо людей, красной нитью через которую ярко проходила непроходимая тоска.

– Как же меня угораздило так влюбиться? – болел Альфонсо от любви и похмелья в королевском саду, поближе к фонтану с карасями – источником воды, прохлады и жирными, успокаивающими своей медлительностью рыбками.

Многие знатные особы почли за честь лечь с ним в кровать, сама принцесса караулила его в саду, наблюдая за ним украдкой, тяжко и томно вздыхая, плача по ночам, а единственная любовь его, доступная (чего уж лукавить) всем за горсть монет, не доступна ему одному. Что же за мерзкий извращенец пишет судьбы людей, запутывая их, как веревки в канате? Почему нельзя все сделать так, как написано в былинах: с героизмом, взаимной любовью, долго и счастливо на всю жизнь? Зачем все эти сложности?

В голове у Альфонсо била в колокол не переставая маленькая церковь, а тело не хотело принимать форму и висело на цепи садовых качелей, цепляясь за звенья пальцами. Принцесса возникла у качелей бесшумно, присела рядом с Альфонсо, аккуратно расправляя голубое многослойное платье на тоненьких коленках.

– Вам нехорошо, граф? Вы нездоровы? – сочувственно спросила принцесса, посмотрев на Альфонсо, таким тоном, словно у нее тоже болела голова.

– У меня похмелье, Ваше величество, – промычал Альфонсо, и закрыл глаза от вездесущего солнечного света, да и принцесса его раздражала.

– С похмелья хорошо помогает ромашковый чай, так наш конюх говорит. Хотите, я его Вам принесу?

– Кого, конюха? Ваша забота не стоит меня… ик… ой… Не стоит беспык… Вашечество…

– Ой, да мне не трудно…– принцесса вскочила на ноги, пропала, правда, ненадолго, и появилась действительно с каким то варевом – вонючим, горьким, заботливо остуженным в холодной воде чаем, который Альфонсо глотал, едва сдерживая рвотный позыв.

– Вам уже лучше? – впились в него большие, искрящиеся на солнце девичьи глаза, полные надежд, высоких чувств и какого то томления, которое Альфонсо не сулило ничего хорошего. Он осмотрелся – не видит ли их королева, хотя, конечно же, ей уже слуги доложили об этой встрече во всех подробностях, которых даже и не было. Но плевать, Альфонсо все равно не мог ходить, даже если бы и дал себе задачу куда то уйти.

– Намного, – соврал он этим глазам, – моя благодарность Вам, Ваше величество не знает границ.

– Ой, ну не стоит, мне не трудно… Еще он успокаивает…

– Жаль, что не навсегда, – подумал Альфонсо с искренним, как ему показалось на тот момент, сожалением.

– Граф…Честной брат…я… я хочу исповедаться перед вами…

Альфонсо смотрел на колышущуюся траву, которую нежно ласкал полудохлый летний ветерок, на золотые, на солнце, брызги фонтана, блюющие размытой радугой, голубое небо, белые, рваные лохмотья облаков, и ему хотелось выть. Лечь на прохладную, зеленую траву, повернуться на спину и орать на солнце – без слов, просто, чтобы придумавший ему такую судьбу извращенец Агафенон вздрогнул на небе, увидел своего сына, о котором, видимо, забыл давно, и ему стало стыдно за то, что он сделал с его жизнью.

– Я всего лишь монах, Ваше величество.

– Это не важно, Вы – посланник бога на земле, Вы ближе к нему чем любой из нас…

– А бог об этом знает? Что он меня посылал? – в отчаянии подумал Альфонсо. Он прекрасно понимал, что сейчас последует, не знал только, чем все это кончится. Единственная надежда на то, что хуже, чем есть сейчас, уже быть не может

– Я слушаю Вас, Ваше величество.

Ему было уже все равно. Смотри, Эгетелина, как твоя дочь признается в любви проходимцу, как королевская кровь тянется к непонятно кому, мешается с человеческим мусором. Даже весело стало – злорадно весело – отшить принцессу, поставить на место члена царской семьи, отвергнуть ее. А потом предать ее отца, возможно, со смертельным для него исходом. Хотя, почему возможно?

– Я грешна. Я ужасная грешница. Мне так тяжело это говорить…

– Можете не говорить, Ваше величест…

– Ах, нет, носить в себе такой груз. О боже, я, наверное, уйду в монастырь… Это так стыдно… Мне снился сон… Где я… О, прости меня Господи, и Вы… Мы… Мы поцеловались…

Последние слова Алена еле прошептала – так тихо, что они едва набрали скорость долететь до Альфонсового слуха.

– Господи, какой стыд. Какой стыд, – принцесса покраснела, спрятала лицо в ладонях, а, поскольку ладоней на все лицо не хватило, глаза, сквозь растопыренные пальцы, остались наблюдать, как отреагирует Альфонсо.

Альфонсо подумал, что ему нужно прилечь. Может тогда мир перестанет вертеться вокруг него с бешеной скоростью?

– Куда поцеловались? – услышал Альфонсо свой голос – и болезненно морщась внутри своей головы, спросил себя, зачем он это спросил.

– В щечку, – сказала Алена вообще без звука, одними губами, – Господи, я падшая, падшая женщина. Вы же монах, вы давали обет, а я… поцелуй до свадьбы…Как мне могло присниться такое? Как, как искупить этот тяжкий грех, как вымолить у Бога прощение?

– Покайся, дитя. Думай о духовном, о спасении души, а не о поцелуйчиках. Я отпускаю тебе этот грех, больше так не делай.

Потом Альфонсо немного подумал, и добавил “Аминь”, хотя тут же и пожалел об этом.

Может, стыд Алены и был искренним (а так скорее всего и было), но не таких слов ждало ее сердце. Принцесса вскочила на ноги, по лицу ее пробежала судорога, выжавшая из глаз несколько капель слез:

– Граф, я…Вы… Я…

– Спасибо за отпущение грехов, – почти выкрикнула она, почти плача, и ушла так быстро, что почти убежала.

– Не за что, – буркнул Альфонсо и качнулся на качели, неловко пошевелившись, отчего его не слабо замутило. А когда мир снова обрел резкость, перед ним стояла Эгетелина – королева Эгибетуза – глаза ее сверкали злобой, а губы были сжаты так, что побелели.

– Я хочу, чтобы ты покинул дворец. Немедленно. Дэ Эсген отдаст тебе грамоту на титул и полномочия владеть городом.

Весь мир ненавидел Альфонсо, всячески пакостил ему и издевался над ним так, как хотел. Издевалась над ним дорога, собранная целиком из кочек, валяющихся веток и страданий путешественника; издевалась проклятая карета, дающая поджопник каждый раз, как подпрыгивала на ухабе так, что не спасали подушки – потому что их и не было, не королева же в ней ехала. Проклятая трижды стража звенела доспехами, проклятые четырежды лошади топали, словно непосредственно по голове Альфонсо, проклятые один раз птицы свистели своими мерзкими, пилящими мозг голосами, проклятое каждый миг солнце слепило глаза и прожаривало темный воздух деревянной коробки на колесах, и страдающее похмельем тело в ней заодно.

Все жутко раздражало, ото всего жутко тошнило до того времени, как Альфонсо по стуку бутылок не определил в карете наличие ящика с вином. Манящий, запотевший и все еще холодный после ледника глиняный сосуд удобно лег в руку, и сразу слюна перестала помещаться во рту. Восковая пробка услужливо открыла врата в мир грез, наслаждений и забвения, и эта красная река уносила Альфонсо все дальше в идеальный мир, раскрашивая реальный в яркие цвета. Славься человек, положивший сюда вино.

Поездка сразу перестала быть мучительной. Мир перестал издеваться и начал радовать. Первая бутылка выполнила свой долг до самого дна, вторая бутылка, лишившись сургуча, открыла волшебный эликсир, уже почти исторгла из себя волшебный напиток, переместив в трепещущий желудок страждущего.

Почти.

Среди мутного тумана похмельного мира сверкнула молния – настораживающая, не ясно чем, но чем то тревожным и далеким. В дебрях разрозненных ощущений формировалась мысль – полудохлое, слабое существо, которое своим ядовитым жалом внезапно смело пелену с глаз.

Альфонсо протрезвел мгновенно, точнее почти протрезвел почти мгновенно. Во второй бутылке вино пахло гексаметаном – соком плода лесного плюща, растения, которое любило укладывать живых существ на землю: либо спать на время, либо спать навечно, в зависимости от количества сока. Судя по едва уловимому запаху – не лесной житель на него вообще внимания бы не обратил (тем более –пьяный), хотели усыпить, а не отравить. Это и логично – отравление вызовет кучу вопросов и подозрений, а вот нападение разбойников в лесу … Разбойники грабили и убивали людей часто и весьма успешно, никому и в голову не придет, что убийство заказное.

Альфонсо похолодел при мысли о том, что умудрившись насолить стольким людям (высокопоставленным, причем) он проявил потрясающую халатность, забыв, что его могли прикончить в любой момент времени в процессе бурных алкогольных приключений. При этом не нужно было обладать какими бы то ни было бойцовскими навыками – достаточно было перетащить из лужи помельче в лужу поглубже, и он сам прекрасно бы захлебнулся. Достойная смерть для героя – монаха и графа.

Вот теперь Альфонсо протрезвел окончательно, быстро осмотрелся по сторонам, проверил кинжал, достал из под сиденья арбалет – в колчане было всего четыре стрелы, и это было печально. Интересно, подкуплена ли стража?

Когда раздался свист, Альфонсо был к этому готов, держа на коленках заряженный арбалет – все четыре стрелы ушли в магазин, так что даже колчан не понадобился. Разбойники хлынули со всех сторон с бесовским рыком, воем и криками, да и на людей были мало похожи: кто волосатый полуголый, кто в лохмотьях, кто то с тряпкой на голове, кто то в кожаной куртке. Вооруженные чем попало: дубинками, мечами, саблями с кривым от жизни, а не от задумки кузнеца, лезвиями, какими то ножами – такими ржавыми и убогими, что Альфонсо невольно почувствовал себя оскорбленным от того, что его пришли убивать какие то отребья. Отребья облепили стражу, пытаясь их скинуть с лошади и уничтожить, впрочем, что они пытались сделать, было вообще не понятно: нападение было похоже на бегущее стадо лосей, больше мешающих друг другу, чем достигающих цели, какой бы она ни была.

К чести королевской стражи, одни из лучших солдат страны не растерялись, и полудикие лешие, выкатившиеся из леса, врезались в железный забор из щитов, копий и отваги, отчего тут же половина дикарей полегла на месте.

Дверь кареты распахнул разбойник – довольный, беззубый, жутко смрадный и волосатый с минимумом одежды на поясе, вооруженный палкой (ПАЛКОЙ, черт его дери!!) и зарычал. Он тут же получил стрелу между глаз, причем, прежде чем упасть, закрыл дверь обратно, инстинктивно закрываясь от удара, хотя было уже поздно, и улегся под дверью кареты широко раскинув руки.

Альфонсо брезгливо поморщился, выглянул в окно и понял: дело плохо. Охранники рубились на славу, но лес продолжал кровоточить разбойниками, и вскоре из десяти стражников, пятеро легли на землю. Наполовину высунувшись из переднего окна, Альфонсо стегнул лошадей по крупу – кучер сразу после нападения куда то сбежал – и лошади понесли вперед, сбивая разбойников с ног, качественно уничтожая карету бешеными скачками по кочкам, превращая ее в маслобойку, где Альфонсо был кусочком масла, прыгая по полу и мучительно лязгая челюстью.

Оставшиеся пятеро стражников скакали за ним, оставив нападающих позади. Неужели отбились?

Мысль о том, что в любой нормальной засаде поперек дороги должно лежать поваленное дерево, отрезающее путь к бегству, пришла Альфонсо раньше, чем он в него врезался. Взбешенные лошади, перепрыгивая через огромный ствол, подняли переднюю ось кареты над землей оглоблями, отчего она ударилась ими о дерево со страшной силой. От удара упряжка лошадей вырвала всю переднюю стенку кареты, и понеслась к горизонту, а резко оглохший Альфонсо вылетел на улицу, кувыркнувшись через голову сквозь ветки поваленного дерева, с арбалетом в руках, которым и получил по зубам приземлившись на коленки. Долго скулил он от боли, не смея двигаться, чтобы ненароком не потревожить ушибленные ноги, долго пятеро королевских стражей держали оборону, возведя собой стену из мертвых тел, защищая доверенное им лицо с нечеловеческой отвагой. Но силы их были на исходе, и Альфонсо, пока есть время, бросив их, сбежал в лес.

Боль в коленях была жуткой – словно их полосовали раскаленным ножом, и долго так бежать он не мог. Со здоровыми ногами удрать в лесу от преследователей было бы проще жареной картошки, но сейчас Альфонсо уже начинало мутить от боли, и он просто упал, выбрав кустарник погуще и стараясь не заорать. Видимо, стражники кончились, поскольку наполняя диким криком девственную тишину леса, разбойники ломились сквозь чащобу леса, ломая по дороге ветки, продираясь сквозь кустарник, скашивая мечами траву, матерясь и переговариваясь между собой, как на пикнике. Кого то даже рвало в кустиках.

– Он не мог далеко уйти, – кричали поблизости, – ищите его. За его башку дают сто тыщ на рыло!

– Твари сколько наших положили, – рычал кто то вдалеке, я сам лично найду его – кишки выдерну и на палке…

Что там будет с палкой Альфонсо не расслышал, он услышал главное- целиком он им не нужен, достаточно будет головы, а это значит, что драться нужно будет до последней капли крови.

– Ну, скоты, один я здесь не лягу, – злобно скрипел зубами Альфонсо, чувствуя, как закипает кровь от охотничьего азарта, даже стало весело – по злому весело, захотелось драки и крови. Инстинкт убийцы, испокон веков вырывающий у смерти свое право на жизнь, пульсировал в мышцах, сжал плотнее челюсти, приготовил все тело к смертоносному броску. Пока, правда, смертоносное тело тщательно пряталось в кустах, но к броску оно было готово.

Разбойники не давали себе труда скрываться – топот их был слышен за километр, и обыскивали лес они по всем правилам охоты, в том смысле, что делали все так, как не надо было делать. Не надо было расходиться так, чтобы не видеть друг друга, орать на вес лес, думать, что ты бессмертный и не ждать опасности. К лежавшему в кустарнике Альфонсо приближались двое, но один рявкнул второму, что нечего, мол, толпой ходить, и выгнал его подальше, заставив Альфонсо облегченно вздохнуть. Разбойник не дошел до кустарника метров пять, достал фляжку из тыквы, спустил штаны и осуществил круговорот воды в природе, принимая дар природы, одновременно отдавая природе сдачу. Содержимое фляжки маняще булькнуло, Альфонсо облизнулся – он только сейчас понял, как пересохло у него в горле. Он быстро осмотрелся – нет ли кого поблизости; быстро распрямилась тетива арбалета, быстро долетела стрела до горла разбойника, только падал тот долго, держась за шею, удивленно глядя на Альфонсо, который выдирал флягу у него из рук.

Альфонсо сделал смачный глоток из фляжки, выплюнул то, что пил – это оказался самогон. Они еще ипьяные! Никогда в лесу не следовало пить что то крепкое – это Альфонсо знал назубок. И залпом выпил всю фляжку до самого дна. Как ни странно, в критической ситуации самогон не подействовал так, как должен был подействовать, но ушибленные колени притихли настолько, что позволили почти без зубовного скрежета оттащить тело и спрятать в траве.

Стрела не пробила горло насквозь- она застряла в позвоночнике шеи, выдергивалась с хрустом, пришлось еще помогать кинжалом – кромсать горло, разбрызгивая в стороны холодеющую кровь, но в конечном итоге извлеченную стрелу снова можно было использовать. Оставаться на месте было опасно, по этому, став слухом, зрением и самой концентрацией, при этом пригибаясь, двинулся Альфонсо вслед за разбойниками – и получилось так, что он начал преследовать своих преследователей. Вначале, правда, он хотел вернуться туда, откуда пришел – к карете, но услышал где то там лошадиное ржание – наверное у разбойников там был разбит лагерь , и сколько их там осталось, было не известно, по этому идти туда было опасно.

Следующую свою жертву Альфонсо обнаружил по храпу – бедолага скатился в овраг, и, видимо отчаявшись встать, решил поспать, так и не выпустив фляжку из руки. И, да, она была разочаровывающе пустой.

– Господи, что за шуты гороховые, – думал Альфонсо, выбрасывая флягу обратно и втыкая кинжал спящему в печень, – что за сброд меня убивать пришел?

Понятно, что это было глупое чувство, но он почувствовал себя оскорбленным: за его заслуги могли бы и получше кого нанять, уж потратились бы. Этот хоть был в одежде, в связи с чем пришла гениальная мысль: Альфонсо содрал с трупа его грязные, вшивые, вонючие лохмотья, надел на себя, спрятал свой камзол в трухлявый пень, чтобы потом его никогда не найти, арбалет закопал в павшей листве, испачкался грязью, забрал у мертвеца кривую, ржавую саблю, и превратился в разбойника. Хромая, попеременно, то на одну, то на другую ногу, пробирался он через чащобу, следуя за разбойниками и тщательно имитируя поиски самого себя.

Хоть и замаскированный, Альфонсо все же старался избежать встречи с преследователями, но растянувшихся на сотню метров бандитов с большой дороги обходить было бы долго, боль в коленях стала совсем невыносимой, и он решил залечь до темноты где нибудь в густом кустарнике, когда неожиданно напоролся на одного из разбойников. И очень сильно этому удивился: не склонные скрывать себя разбойники были шумными, где они находятся, даже что делают и с каким результатом, было слышно за километр, однако этот парень был совершенно незаметен. Он стоял около дерева, почти слившись с ним, с огромным луком, который очень удачно спрятал, и очень внимательно прислушивался ко всему, что происходило в лесу. От него за версту разило опасностью, и Альфонсо это напрягло.

– Тихо, – прошептал он Альфонсо, – спрячься – он обязательно здесь пройдет, если судить по траектории его движения…

Альфонсо стало не по себе: в свою очередь расслабившись, он легко мог бы стать мишенью, если бы не переоделся и не испачкал лицо – если разбойники вообще знают, как он выглядит, а то, может, ориентируются на дорогую одежду, полосуя мечами всех встретившихся богатых людей. Он залег в овражек, с наслаждением вытянул ноги, внимательно посмотрел на парня. Тот был высоким, мускулистым, но при этом стройным, как человек, готовый к резким, стремительным движениям. Смущал лук – чтобы натянуть тетиву такого нужна была сила; а потом паренек повернулся, и у Альфонсо екнуло сердце: это был тот самый вор, который украл у него кинжал в городе.

– Вот, черт, – выругался он мысленно. Этот разбойник мастерски вел себя в лесу, словно всю жизнь был ходоком, лишая Альфонсо преимуществ опыта блуждания по лесу, хоть этот лес и был, по сравнению с настоящим лесом, прогулочным парком для маленьких детишек, и это было плохо. Очень плохо.

Альфонсо сжал рукоять кинжала, спросил:

– С чего ты так думаешь?

– Ты видел, с какой скоростью он вылетел из кареты? Он в любом случае повредил себе башку, а с разбитой башкой не будешь вилять по лесу – пойдешь прямо к дороге, чтобы быстрее попасть в деревню. От того места, где он сбежал, по прямой это самый короткий путь.

– Может, его тогда лучше на дороге стеречь?

То, что где то неподалеку есть дорога радовало, теперь Альфонсо хотел бы попасть на нее, и если бы разбойник его на нее вывел, это было бы прекрасно. Парень задумался.

– Там сейчас весь цвет разбойничьего дна его стережет и пьянствует. Тем более, по моим расчетам, где то здесь у него кончатся силы и он вынужден будет залечь в траву.

– Сволочь какая, – с ненавистью подумал Альфонсо. Если бы вместо сотни отбросов был хотя бы десяток таких разбойников, он бы уже давно без головы кормил ворон своим телом.

– Я пойду схожу на разведку, – сказал он, вылез из своей засады, вытащил кинжал и бросился на паренька, однако не добежал двух метров, как в его сторону уже смотрел кончик стрелы, глаза молодого разбойника и смерть, которая раздумывала, отдать ли руке команду отпустить два пальца, держащие тетиву.

– Куда ты сходишь? Это в какой банде такие слова знают то вообще? Местная шушера таких слов не знает точно.

И тут он увидел кинжал. И тут же его узнал и все понял.

Альфонсо среагировал чуть быстрее, и палка с железкой на конце лишь царапнула его плечо; он бросился на разбойника с кинжалом, увернулся от удара плечом лука по голове и Кералебу снова отведал крови, теперь человеческой, правда не там, где надо было– парень ловко увернулся, отчего удар кинжала мимо сердца пришелся в торс, скользнув между ребер, не задел никаких важных органов, зато продырявив разбойника насквозь.

Мощный удар кулаком в щеку, которого Альфонсо вообще не ожидал, отбросил его в сторону: он упал в траву, прокатился по ней же и резко вскочил на ноги, готовый убегать от стрелы или защищаться, в зависимости от ситуации, но только услышал крик:

– Сюда, он здесь!! Он здесь!! – кричал разбойник, держась за бок. Мгновение нужно было, чтобы лишить крикуна жизни, но этого мгновения не хватило: лес просто разбух от множества тяжелых шагов, хруста веток, диких криков охотничьего запала и пьяного энтузиазма. Лешие, тролли, гремлины возникали из-за деревьев в великом множестве, и Альфонсо понял – это конец.

Через миг он уже бежал к ним навстречу, размахивая руками, с истошным криком:

– Быстрее!! Он туда побежал!!! – и показал пальцем противоположное направление от того, куда собирался бежать сам.

– Придурки!! – слышал он в спину крики раненного парня, но только он один и слышал – остальное дикое племя рвануло догонять свою жертву, сметая лавиной мощных тел всю растительность, которая попадалась на пути.

Альфонсо бежал в другую сторону, хотя бежал громко сказано – ковылял вернее. В какой то момент он с удивлением заметил, что до сих пор держит кинжал в руке – сверкающее дорогущее оружие, которое могло бы выдать его с головой, и спрятал в ножны, внутренне содрогаясь от того, что снова чуть так глупо не попался. А вот сабля осталась лежать в овраге.

Красные, распухшие колени начали хрустеть так сильно, что казалось, легче было бы отрезать себе ноги, и было бы не так больно. Она отдавалась в каждом нерве тела, снова вызывая тошноту, и обессиленный, близкий к обмороку Альфонсо уже собирался сдаться и упасть – а там, будь, что будет, но вдруг услышал самый приятный звук на свете, который можно было услышать в таком положении.

Скрип колеса телеги. Значит, неподалеку дорога.

Альфонсо выскочил из леса прямо на телегу – едва не врезавшись в нее – запрыгнул на борт, упал в кузов. Уснувшая бабка – возница вздрогнула, обернулась на него и завизжала так, что даже безразличный ко всему ослик остановился и повернул ушастую голову на крик.

– Заткнись, калоша старая! – рявкнул Альфонсо, угрожая кинжалом, – гони что есть мочи!

– Госпади, родненький не губи, нетути у меня ничего, последний осел – старый хрен с голоду пухнит, пожалей бабку старую…

Свист летящей стрелы, а затем и сама стрела прервали эту тираду; стрела воткнулась в задний борт кузова с омерзительно сочным хрустом, таким, что Альфонсо невольно поежился. Раненный парень – разбойник догонял его, и догонял на лошади, натягивая лук и морщась от боли при этом. Он и сидел то в седле криво, и бок у него был красным от крови, несмотря на то, что он попытался залепить рану листьями и глиной. Однако следующая стрела не долетела всего полметра.

Альфонсо спихнул бабку в кузов, схватил вожжи и хлестанул ими осла, для верности кольнул ослиную задницу кинжалом. Осел лягнул ногой воздух, побежал галопом, и надсадно заревел; скрипя каждой досточкой на каждой кочке, поскакала телега вперед, превратив поездку в ад для всех, кто в ней сидел.

Парень догнал телегу быстро, натянул последнюю стрелу, целясь в упор прямо в голову Альфонсо, но тому повезло – лошадь преследователя споткнулась, с отчаянным ржанием кувыркнулась через голову, едва не раздавив разбойника, который успел откатиться в сторону каким то невероятным способом. Злорадный, презрительный смех Альфонсо прервал хруст дерева: задняя ось телеги переломилась, задом она рухнула на землю и от удара тут же разлетелась на исходные доски, выгрузив почти бездыханную от тряски бабку, вилы, косу и Альфонсо на середине дороги.

– Ну все, конец тебе, козлина! – просипел Альфонсо пареньку – достал кинжал, и бросился бежать в обратную сторону; вдалеке маячили силуэты обманутых, злых, пьяных и обеспеченных лошадьми разбойников, которые быстро приближались, затянув горизонт густыми клубами пыли, дикими, воинственными проклятиями и обещаниями неестественной и очень мучительной смерти тому, кто их так глупо обманул.

Первым порывом Альфонсо было снова прятаться в Лесу, но впереди уже виднелись домики какой то деревни, а совсем близко, на краю леса, блестела железной крышей колокольни церковь, дырявя небо ободранным крестом. Альфонсо побежал к ней, хромая на обе ноги; разбойник побежал за ним, шатаясь и держась за бок, и со стороны, наверное, эта погоня двух убогих была бы смешной, если бы на кону не стояла жизнь одного из них.

Церковь была, по-деревенски скромна почерневшим от времени деревом стен часовни и облупленной крышей, пахла внутри человеческими надеждами, верой в лучшее, избавлением от страхов, псиной, но бедность этого прихода с лихвой искупало то ее качество, которое было сейчас наиболее полезным. Она была открыта.

– Здрав буде, сыне, – раздалось откуда то сверху, когда, тяжело дыша, почти задыхаясь, в открытую дверь часовни ворвался Альфонсо.

– Сдохну щас, – Альфонсо и вправду упал на пол, стиснул зубы от жуткой боли, разжигавшей в глазах сотни разноцветных огоньков и желание забыться, хоть на мгновение. Перевернувшись на спину, он увидел источник голоса – на тощей, танцующей лесенке, на самом верху, стоял большой, круглый поп, в черной рясе, белом переднике на ней и закатанными по локоть рукавами; судя по всему он снимал паутину с потолка, и в процессе остановился, чтобы посмотреть на завалившегося в часовню Альфонсо с любопытством. Хруст лестницы на грани разрушения, грузные шаги, ощущение присутствия над самой головой:

– Ого, с ножками у тебя беда. Вон как распухли.

– Да я знаю, – скрежетнул зубами Альфонсо. Он лежал с закрытыми глазами, так казалось легче терпеть боль, но с усилием открыл их, посмотрел на бородатое лицо попа, нависшее над ним:

– Спрячь меня, поп, за мной разбойники гонятся.

– Разбойники сюда не сунутся, сыне, нешто они дурные совсем, посреди дня в деревне лиходейничать?

– Дурные, не то слово, поп. Спрячь.

Альфонсо медленно сел, настолько медленно, чтобы не потревожить коленки, и все равно чуть не потерял сознание Открылась дверь, в церковь вошел преследовавший его разбойник – белый, как молоко, слабый, как молодая осинка, шел не прямо… Но шел.

– Сейчас…Ты… Умрешь…Након…

Раздался долгий, затяжной кашель, который сотрясал стройное, мускулистое тело парня лихорадочными спазмами. Облепленный грязью, в крови наполовину бока, пыльный, всклокоченный, как вороненок – он был похож на пришибленного лешего, только с лютой ненавистью в глазах, и этот леший достал нож, ухмыльнулся, обнажив окровавленные зубы, шагнул к своей жертве и упал.

– Ага, сейчас я тебя кокну, доползу только, – просвистел злорадно Альфонсо, достал кинжал, но услышал позади голос:

– Окстись, сыне мой, здесь храм божий.

– Он меня убить хотел. А раз не смог, то я тоже имею право…

– Не в моей церковке. Оставь ненависть и злобу, впусти в себя благодать и прости слабости окружающих тебя людей.

Но Альфонсо не слушал. Уже не рискуя вставать, полз он на руках к упавшему, волоча ноги, и уже почти дополз, как снова, с громким грохотом расхлебенилась дверь церкви и в ней появились трое разбойников. Остальные, как и сказал поп, войти в деревню не решились – их тут не особо любили местные жители, но трое самых упорных, пьяных и, судя по комплекции, самых дохлых из всей шайки, решили рискнуть.

Альфонсо быстро развернулся и пополз обратно, стуча коленками по полу.

– Нашелся, паскуда! – крикнул один воодушевленно, – долго же мы тебя искали!

– Смотри, – буркнул второй, – он Тощую задницу уложил.

– Теперь поплатишься и за это, – сказал первый.

Но перед ними появилась фигура попа, который преградил им путь к ползущему Альфонсо.

– Вход в дом Агафенона только без оружия, други мои. Положите ваши игрушки туда, на полочку, очистите сердце от ненависти и греховных мыслей и добро пожаловать в дом божий.

– Отойди, священник, покуда рядом не лег.

–Еще раз, не гневите бога, бросьте братоубийственные мысли, обретите…

– Довольно, – обрубил третий, который молчал и меньше всех шатался, по этому эта болтовня ему первому надоела. Он достал меч – когда то обломанный и переточенный под меч покороче, двинулся на попа, и, судя по всему, ему было все равно сколько и кого резать – два трупа, так два трупа.

– Святые апостолы, образумьте заблудших, наставьте на путь истинный. Петр, Фома!

Альфонсо, который наблюдал все происходящее, скрежет когтей по дереву показался скрежетом по его мозгу, две большие, черно – рыжие туши пронеслись мимо него настолько быстро, что показались мутными пятнами, с характерным узнаваемых запахом. «Апостолы» в виде огромных собак просто снесли с ног разбойников, которые даже взмахнуть оружием не успели, прежде чем мигом его лишились: собаки очень быстро и ловко вырвали мечи и сабли из рук, у некоторых заодно прокусив руку, не порезав при этом пасти, и отшвырнули в сторону. От рыка затряслась вся постройка божьего филиала, разбойники завопили от страха, и даже Альфонсо вздрогнул, хотя по сравнению с лесными волками, эти собачки были просто щенками. Собаки прикусили двоим разбойникам горло – не смыкая челюсти, ждали команды; третьему собаки не хватило, но он на всякий случай тоже лежал неподвижно. Вполне возможно, что оправившись от испуга, он и попробовал бы дотянуться до своего топорика, чтобы помочь товарищам, но вовремя появилось еще три пса – поменьше, и топорик остался лежать в зоне досягаемости, но невостребованным.

– Буся, девочка моя, – поп потрепал одну из собак по голове, отчего та стала просто куском щенячьего восторга: тело ее изгибалось вслед за быстро мотающимся хвостом, появился оскал, изображающий улыбку, и повизгивание, обозначающее высшую степень блаженства.

– Святой отец, скажи псам отойти, – сказал один из разбойников, как то даже жалостливо.

– Фома, Петр, ко мне. Хорошие мальчики.

«Хорошие мальчики» просто засветились собачьей гордостью, с презрением глядя на остальных псов, которым похвалы не досталось, и которые ревниво и исподлобья смотрели на похваленных счастливчиков.

– Товарища своего в келью несите.

– А ты? Сам дойдешь? – спросил он у Альфонсо.

– Доползу.

Угрюмые, уже трезвые разбойники тащили раненного паренька молча, не глядя на Альфонсо.

– Кто заказал меня, сволочи? – спросил у них Альфонсо, когда они проходили мимо.

– Нам это неведомо, это Волк награду объявил, а кто ему платит, того он нам не докладывает. Но, видимо, правильно молва идет, будто знак на тебе Агафенона. Не злись на нас, не допусти гнева божьего, больше неприятностей от нас ты не увидишь…

–Поздно о боге вспомнили, уроды…

Больше Альфонсо эту троицу не видел.

– Жалуются на тебя люди, – сказал Альфонсо поп, отрывая ногу у пережаренной утки, окропляя стол брызгами жира. Звали попа Боригердзгерсман, и в связи с этим делил он людей на три категории: те, кто был ему симпатичен, могли называть его Боригом, кто был нейтрален – Боригердманом, те же, кто вызывал неприязнь, мучительно напрягаясь пытались выговорить имя без ошибок, поскольку ошибки наказывались криком его праведного гнева. Альфонсо, услышав как зовут священника, произнести все это не рискнул, и называл его просто- «поп».

– Чего случилось? – спросил Альфонсо. Пролежав три дня на тюфяке с соломой, пока не прошли колени, он только-только начал вставать и ходить, но со двора церкви не уходил, опасаясь нового покушения.

– Телегу Большой дуры ты разломал, а новую она где достанет? На какие шиши купит? Теперича ей в город ездить, молоко продавать, не на чем.

Альфонсо не ответил- он сосредоточенно жевал, да и что ответишь: денег у него самого не было ни песеда? Даже одежды своей у него не было, а одежду разбойника пришлось выкинуть, и носить старую рясу Бориса, которую пришлось ушивать два раза. За камзолом же он идти не решился, как и к карете, когда вспомнил, что оставил там грамоту на владение городом. Не помнил только, каким.

– Что с Тощим, не сдох еще? – спросил он попа.

Разбойник, который так долго и упорно преследовал Альфонсо, все три дня провалялся в бреду, и был настолько слаб, что даже стонал еле-еле. Ухаживала за ним деревенская девушка, которая параллельно с ухаживаниями влюбилась в него, тщательно пытаясь это скрыть, хотя все было написано у нее на лице. Все свободное время проводила она у постели больного, меняя компрессы, запихивая в горло какие то порошки, выносила утку, хотя Альфонсо и предлагал ей прикончить его, и не мучиться.

– Только тронь, парня, – погрозил Бориг, – и мои апостолы из тебя кишки выпустят.

– Я таких щенков, пачками в детстве топил, – презрительно фыркал Альфонсо, но к разбойнику больше не подходил, вполне, впрочем уверенный, что он умрет сам.

– Жив еще. Дышит. Сильный чертяка, не зря Отрыжка (девушка, которая за ним ухаживает) втюрилась в него по уши.

Боги подарили Альфонсо еще неделю тишины и спокойствия, хоть в Теподске (деревня, в которую он угодил) за инцидент с телегой его невзлюбили. Разговоры с попом ни о чем, спокойствие тихого места, близкого с природой и далекого от столицы, запомнились ему как одни из самых счастливых дней в его жизни. Не хватало лишь ее, но Альфонсо воспрял духом, хоть и точил это счастье надоедливый червяк – мысль о том, что эта идиллия не будет продолжаться вечно.

Чистое летнее небо закрыло солнце ватным одеялом облаков, резко лишив мир той насыщенности красок, которое дает нам человеческое зрение, еще и собираясь, судя по настроению Агафенона, помочить его мелким противным дождиком. Разбойник с именем Тощая задница пришел в себя, чем немало огорчил Альфонсо, но обрадовал Отрыжку. Бориг долго молился за спасение его души, предлагал монаху Ордена света присоединиться, но тот отказался – нудное, монотонное говорение на коленках он если и не отвергал полностью, то и не приветствовал как способ лечения. Альфонсо вышел на улицу чтобы прогуляться, и увидел карету главного советника, с множеством богато украшенной охраны, которая подъезжала к церкви, быстро исчерпав всю площадь двора своими лошадьми. Вышел и намолившийся поп, увидев кавалькаду, нахмурился.

– Ваше высокопреосвященство, старый друг Боригердзгерсман! – крикнул, даже не запнувшись ни разу, выкатившийся из кареты первый советник собственной персоной, – как же давно я тебя не видел !

– Сам явился, – буркнул себе в бороду Бориг, – мог бы и прислать кого.

Поп поклонился первому советнику, причем сделал это так, что это больше походило на паясничание, чем на уважение; сам Альфонсо, впервые увидев, что Минитэка может ходить, поклониться забыл.

– Чем обязаны появлению столь высокопоставленной особы? – осведомился Бориг.

– Нужно вернуть заблудшую овцу. Разве эту деревню , граф, мы подарили тебе высшей королевской милостью?

– В лесу на меня напали разбойники, – ответил Альфонсо, – и ранили. Добрый священник приютил меня и дал кров. А то, где я нахожусь, я вообще понятия не имею. Ваша светлость.

–Добрый священник? – язвительно повторил Минитэка и едва заметно растянул губы – это в его исполнении была широкая улыбка, возможно даже заливистый смех. – Ну-ну.

Борис нахмурился еще сильнее.

– Прошлое в прошлом, ваша светлость.

– Граф, надеюсь собрать вещи много времени у тебя не займет. Время пришло. – обратился Минитэка к Альфонсо.

– Нехорошее дело замышляешь, советник. – угрюмо проговорил Бориг, глядя себе под ноги, – парня на злое подбиваешь.

Не понятно было, откуда Бориг узнал про будущее предательство, хотя, возможно, он и не знал, что конкретно замышляется, но зная Минитэку полагал, что ничего хорошего. В любом случае, после приезда первого советника короля, простой деревенский поп из нищего прихода превратился в темную лошадку с каким то туманным прошлым.

– Истинно ли? Хорошее, не хорошее, увидит история. А парень твой, ходок, прямую связь с лесом имеет.

От того, что Минитэка так открыто об этом говорит Боригу, Альфонсо не поверил своим ушам. А после сказанного Боригом не поверил своим ушам вторично, только теперь с еще большим удивлением:

– Лес средоточие зла, только в головах ваших. Легче отгородиться от страшного, назвав злом, чем узнать страх и победить его. Ваши священники быстры на язык, ведь чтобы что то сказать, не нужно прилагать таких усилий, как если бы нужно было что то сделать, а религия не требует доказательств, религия требует послушания.

– Ты не изменился, Бориг, – усмехнулся Минитэка, – все так же хочешь, чтобы Бурлидо поджарил тебе пятки. Что ж, рад был повидаться.

– Идем, – сказал он Альфонсо, – нас ждет переворот.

14

У Минитеки был огромный замок – сродни амбициям владельца, со множеством гулких коридоров, огромных зал, с массивными колоннами, которые держали сводчатые потолки. Бросалась в глаза роскошь каждого помещения: роспись на стенах перламутровыми красками, картины, янтарь, серебро, и, конечно же, огромное количество золота. Альфонсо эту страсть к золоту не понимал – для оружия, оно слишком мягкое, и чего с ним делать, кроме как носить на пузе в виде цепи и хвастаться, он не знал. Мимо янтарных панелей с резным орнаментом он проходил совершенно спокойно – вот уж смолы он насмотрелся в разном виде, тем более от липких деревьев, смола которых приклеивала жертв к стволу намертво и медленно пожирала, пуская в несчастную ростки.

– Итак, граф, твоя задача – настроить толпу людей против короля, – сказал Минитека, раздражающе постукивая жирным пальцем по дорогой столешнице своего огромного стола – разозлить их, поднять восстание. Как только королевская стража – большая ее часть – покинет замок, отряды солдат, во главе с верным мне виконтом Леговски штурмом захватят замок короля, убьют его и всю его семью. Как только это случится, войска Степи пересекут границу страны, присоединят земли Эгибетуза к своим землям. Король Степи Алкер не пожалеет ни титулов, ни власти для тех, кто окажет ему услугу, и у тебя будет все, чего ты захочешь: власть, деньги, твоя садовница, титул.

Минитэка замолчал резко, как будто в его легких кончился воздух. Он понимал, какие терзания происходят в голове у Альфонсо, точнее, думал, что понимает, поскольку когда то, сделав свои еще не опытные, робкие шаги в карьере предателя, он сам эти чувства испытывал. На самом деле мысли Альфонсо были далеки от смятения, жалости к незнакомым людям, гибели чужой страны, смерти Аэрона, который вообще ничего хорошего для него не сделал. Он смотрел на пламя камина, на то, как жаркие языки его поглощают росшее годами деревья, никогда не насыщаясь, разрушая тонко настроенный организм и думал о том, где же он, тогда в лесу, свернул не туда. С какого момента прекрасная жизнь ходока превратилась в жизнь человека, задачей которого было способствовать уничтожению целой страны.

– Это все ведьма, – пришел он к неожиданному выводу, – это ее проклятье, с ее поцелуя в лесу вся моя жизнь полетела к чертям.

– У нас все готово, – убил тишину Минитека спокойным, даже вроде бы, уставшим голосом, – и начинать будем завтра с утра.

На стол перед первым советником запрыгнул (не с первого раза и не без труда) огромный котяра, посмотрел на Альфонсо, потом повернулся к нему задом, задрал хвост и, подогнув короткие лапы под свой висячий живот, шмякнулся на стол явно быстрее, чем изначально планировал, потому что крякнул, когда приземлился. А потом он заурчал, и начал царапать когтями стол, стоивший больше десяти среднестатистических домиков в Среднем городе, за что и получил в награду ласковое поглаживание между ушами второго, после короля, человека страны. Кот заурчал еще сильнее, почти захрипел.

– Что будет, если народ не взбунтуется? – спросил Альфонсо. – Что если их все устраивает?

Голос его повис в тишине, и повис надолго, лишая надежды на ответ, и когда уже Альфонсо забыл свой вопрос, мысленно мечтая выбраться из этого каменного хранилища огромного Минитэковского эго на свежий, уже глубоконочной воздух, то вдруг заговорил:

– Вот смотри, граф это – народ, – и Минитека показал на кота, который даже приостановил процесс наведения гигиены между своими задними ногами, и вопросительно посмотрел на хозяина.

– В каком смысле, Ваше превосходительство? Такой же жирный? Чего то я жирных особо то и не видел, особенно в Нижнем городе, – не понял Альфонсо.

– Ваша светлость, запомни, дикарь из леса. Нет, не жирный, кота зовут – Народ. Я нашел его в подворотне и раз покормил – куском хлеба, который он сожрал даже не прожевав. Потом я взял его себе и кормил – сначала простой рыбой, потом вареной, потом мясом, теперь он ест только вареную куриную грудку и, знаешь что? Воротит нос и от нее, она ему надоела. Я дал ему все, и в благодарность – постоянное мяуканье, поскольку он думает, что я обязан его кормить, хоть я и дал ему кусок хлеба из жалости. Он ленив, неблагодарен и вечно недоволен.

Альфонсо посмотрел на кота нехотя, как то это получилось само собой, и отметил про себя, что может быть Народ ленив и неблагодарен, но он явно не недоволен. Блаженство прописалось на его морде до такой степени, что отражалось даже в кончиках усов, и сильно захотелось по этой морде треснуть – слишком она раздражала своим блаженным выражением.

– Люди тоже такие же – вечно ноющие, вечно недовольные, им всего мало. Они должны заплатить за свои желания, понять, что блага жизни не плывут к кому то сами по себе и никто не обязан о них заботиться, кроме них самих.

– Ну не знаю, Ваше пре…светлость, – усмехнулся Альфонсо, – вот вашему коту плывет…

– Он животное, он не человек – голодных людей не подбирают на улицах, не кормят просто так. Тем более, посмотри на эту мордаху…

Альфонсо на мордаху не смотрел – Народ повернулся к нему задом, и на то, что он ему показывал, смотреть не хотелось. Завтра, если все получится, начнется бунт, погибнет множество людей, страна захлебнется в крови и завалится трупами, а они обсуждали кота.

– Людям нужна война, чтобы они не наглели, чтобы поняли, насколько может быть хуже, чем сейчас, чтобы поспали на голой земле, пожрали гнилой картошки и поняли, как хорошо они живут сейчас. Да, Народ? Выгнать тебя снова на улицу, чтобы ты снова вспомнил вкус сухой корки хлеба? До завтра ты свободен, граф.

Альфонсо поклонился, и, поворачиваясь, чуть не врезался в пришедшего его проводить дворецкого. Ступая по гулким лестницам этого огромного, для одного человека, замка, он думал о том, кто заставит Минитэку перестать требовать больше, чем ему нужно для жизни, когда случится тот момент, когда этот человек может сказать: у меня есть все, мне больше ничего не нужно, теперь я могу поделиться с тем, кому не хватает.

– Наверное, в наше время невозможно такое, – думал Альфонсо, – но в будущем, лет через двести… Люди станут мудрее, честнее и точно перестанут думать только о том, как бы одеться побогаче и пожрать посытнее.

Стеклянные дворцы Волшебного города, города, где каждый может получить все, что захочет, едва махнув рукой, всплыли в его воображении сверкая на солнце громадами замков. В нем нет вшей и блох. Нет нищих и прокаженных, бродящих по улицам. Там не нужно бежать к реке, чтобы набрать воды, бежать в лес, чтобы разжечь печь в избе, гнуть спину в огороде, чтобы поесть. Там в каждом доме – шелковая кровать.

Что вообще еще нужно человеку?

Центральная площадь была забита людьми до отказа – было воскресенье, день, когда глашатый короля зачитывал указы, чаще всего нехорошие, и Альфонсо понял, почему Минитэка так торопился: сегодня зачитывался указ о повышении податей в казну, и так непомерных для большего числа ремесленников и крестьян, день, когда люди становятся злыми. Голос глашатого погряз в ропоте толпы: слышались сначала робкие, неуверенные единичные голоса, но постепенно их становилось больше, они становились громче и громче, разрастаясь, как огонь свечи на сухой соломе, и вот уже указ не было слышно. Отчетливо слышались проклятия, пока не известно кому, но стража напряглась, схватилась за мечи.

– Люди!! Доколе нас будут обдирать, как липку!? – возопил в толпе голос – несомненно проплаченный пособниками Минитэки, – детям малым жрати нечего, все забрали нехристи!!

Реакция была очень бурной, площадь захватил вихрь негодования, и Альфонсо уже начало казаться, что бунт начнется без него, но он недооценил ту громадную пропасть между человеческим нытьем и действиями. Железным клином вонзившись в толпу, стражники вычислили крикуна, вытащили на трибуну, привязали к колоде, принялись бить палками по спине.

–Люди-и-и-и, – визжал крикун, но люди мигом затихли, стояли и смотрели на наказание молча – никто не решался быть вторым, а действовать всем одновременно мешал старый, добрый животный страх. Вот если бы не высказанная злость убивала, то Аэрон давно бы уже был в гробу, но крики ярости сквозь толстые стены в замок не проникали.

– Твой выход, граф, – сказал Альфонсо барон, (Альфонсо забыл его имя) сидящий с ним в карете, призванный проследить за исполнением условий договора, – толпа должна взбунтоваться, и ты должен ее к этому подтолкнуть.

–Я знаю, что я должен делать, – буркнул Альфонсо.

–Только не знаю как, – добавил он про себя, уже выйдя из кареты.

Альфонсо прошел к противоположному краю площади, подальше от глашатого и стражи, совершенно не зная, что сказать. Точнее, ему примерно накидали текст, который он должен был говорить, но стройное здание красивой речи развалилось под ураганом странных ощущений и дурацких мыслей, не запомнившихся, но удивительно разрушительных. Толпа глупа, жестока, многолика, податлива на пустую болтовню, но не стабильна в настроении, опасна и непредсказуема. Альфонсо выбрал себе место у небольшого винного кабака, залез на стоящую на торце бочку с вином и перестал видеть отдельных людей, только серую, злобную лужу , которая смотрела на него сотнями глаз с надеждой, что он сделает их жизнь лучше, и им не придется для этого ничего делать самим.

– Люди. Меня зовут Альфонсо дэ Эстеда, я монах Ордена света, спаситель рода королевского, победитель черных птиц, и…

И тут регалии кончились.

– И все, – выдохнул Альфонсо. – Мой орден призван защищать люд…э…народ…э…людской от нечисти всякой и угнетения. То, что я увидел здесь – нищета, голод, рабский труд, в то время, как в замке пируют, выбрасывая свиньям…э…свиней, в то время, как в нижнем городе дети обирают трупы…

– Зачем же ты спас угнетателей наших? – крикнул кто то из толпы. – Если ты за нас, зачем королевскую семью сохранил?

– Случайно, – злобно рявкнул Альфонсо.– кто ж знал, что вы тут как грязь для них. Я призываю вас восстать, бороться за свою жизнь, показать королю, что с ним нужно считаться! Точнее ему с вами нужно считаться…Хватит горбатиться на зажравшихся вельмож, возьмитесь за мечи и скиньте с себя ярмо гнета и… нищету.!

Последние слова Альфонсо прокричал как можно громче, полагая, что так лучше подействует на людей. Вроде бы концовка получилась более-менее сильной, но после нее создалась мертвая тишина. Искра революции потухла в сыром мхе человеческого страха сделать первый шаг, зато глашатый очнувшись от изумления, крикнул на всю площадь:

– Измена!! Измена!! Что стоите, остолопы, схватить изменника!!

Железные зубы стражи врезались в тело толпы, расталкивая людей направо и налево; черные полосы латников чертили свои линии к Альфонсо, напоминая прыгающих змей, ползущих в траве. Ему аж зубы свело от злобы – ни один из толпы не пошевелился помешать страже, почтительно расступаясь перед ней.

– Мало вас стригут, бараны, – крикнул он толпе в порыве ненависти, – мало с вас шкур спускают. Живете как скоты, трясетесь над своей убогой жизнью, а свою правду железом каленым надо завоевывать. Мало с вас налогов дерут, ваше место в канаве, ваш корм – отбросы, а смысл ваших жизней – дохнуть за зажравшихся дворян, отдавать им своих дочерей на потеху, а сыновей – на войну, чтобы они там за их богатство умирали…

Альфонсо еще много бы чего мог сказать, но стража уже почти приблизилась, и надо было уходить. Куда – не известно, ведь карета с бароном скрылась, как только раздались крики о измене, а люди вокруг все таки разозлились, только не на того, на кого надо было злиться.

– Иди сюда, монах, сейчас мы тебя к создателю отправим, – раздались вокруг злобные выкрики, потянулись руки к бочке, стараясь схватить оратора за ноги и скинуть вниз, похоже, тут и стража подойти не успеет. Шальная мысль мелькнула мгновенно и пропала, но оставила яркий след идеи в голове: резким движением кинжала Альфонсо выдернул пробку из бочки, спрыгнул с нее так, чтобы она опрокинулась. По площади поплыл сладкий вкус винограда, помешательства, пьяного угара и веселья: хлынувшее вино из бочки было хорошим, дорогим, и вызвало настоящую драку в желающих его пригубить. Передние отбивались от задних, задние напирали- толкучка создалась такой, что в ней даже стража потерялась , нескольких латников уронили, и прижали ногами к земле так, что те уже не могли подняться.

Альфонсо ринулся в кабак, ударил по голове кабатчика, который хотел было ему помешать, и бочки вина покатились по площади, орошая рты страждущих храбростью и боевым задором. Остатки стражников попытались отбить мужиков от бочек с вином, заготовленным для короля и его вельмож, мелькнули мечи, взметнулся в небо первый фонтан крови, смешался с божественным напитком, полетела вверх первая отрубленная рука, раздался вопль.

Это была ошибка. Телами толпы стражу сковало так, что они даже вздохнуть не могли, не то что махать чем бы то ни было; по железным доспехам стучали кулаки, палки, летели крики проклятий, визг свободы угнетаемого народа, нашедшего выход в исполнителях королевской воли. От ударов стражники не сильно то и пострадали, но сминались их доспехи под напором народной мести, плющились, раздавливали им ребра –медленно, мучительно, хрипели они и захлебывались кровью, пытаясь дышать. Тех, кто их сдавливал, тоже сдавили в ужасной давке, прижимая к железным телам задними рядами, но они умирали быстро, поскольку на них не было доспехов.

Винное озеро расползалось по площади, хлебали его люди, как собаки, вставая на четвереньки, дрались за каждую кружку, каждый глоток, размешивая упавших и мертвых ногами в мясной фарш.

– Мы не трусы!– орали пьяными голосами вскоре, – долой тиранию!! Хватит им жиреть за наш горб, нелюдям!! К лошадям их привязать да по полю пустить!!

Альфонсо смотрел на все это со смешанным чувством ужаса и восхищения, причем ужас стал преобладать в тот момент, когда раздались крики, касающиеся конкретно его самого:

– Веди нас вперед, Альфонсо, свергнем царя, долой Минитэку и его жирных прихвостней, к черту Бурлидо, у нас новый святой!!

Злобные, краснолицые, разгоряченные люди обступили графа, который уже пожалел, что вовремя не убежал. Огромная, неуправляемая толпа требовала вымещения злости, хотела громить, убивать всех, кто по их представлению, был виноват в их бедах, а точнее всех, кто жил лучше, чем они.

– Вот чего советник не учел, – подумал Альфонсо, – что его народ тоже захочет уничтожить.

– Люди! Долой угнетение, поборы, долой рабский труд! За мной, в бой за свободу!!

Альфонсо взмахнул кинжалом, и выглядело это со стороны, наверное, жалко, поскольку ему тут же сунули в руки меч, конфискованный у одного из стражников.

– Что вы делаете, нехристи. – закричал, вдруг, глашатый на другой стороне площади, и зря он это сделал: через миг он уже висел на копье с вытаращенными глазами.

Большая река серой массы народа хлынула по улицам города, снося все на своем пути: кабаки, рынки, оставленные кареты. Поскольку четких указаний, куда направить свое войско Альфонсо не получил, то решил направить свой успех себе на пользу – и ведомая им толпа, топорщась факелами (днем), вилами, топорами, палками, заполнила двор тюремной башни – самого ненавистного места бедного населения страны. Альфонсо приготовился к драке, но охрана тюрьмы даже драться не стала, поспешно бросив свои посты. Загрохотали двери тюрем, высвобождая всех подряд с радостными криками, все четыре этажа заполнились топотом, проклятьями, связанными с возмущением условиями содержания. Добрались и до оружейной, и в босой армии появились луки, мечи, копья, щиты, даже были алебарды .

Альфонсо подошел к решетке узницы, где раньше сидел; Лилия вернула себе прежний, ведьмачий вид, навесив крысиных голов на волосы и одежду, только глаза ее померкли, лишившись того задорного, неугасаемого пламени жизни, волосы спутались, топорщась как пакля, платье было грязным и рваным.

Даже самые пьяные остановились в немом молчании.

– Быстрее, дайте ключ от камеры, – крикнул Альфонсо, – ведьма, именем революции, мы освобождаем тебя.

– Ты что, граф, она же ведьма! Не трожь ее, она бесноватая. – выкрикнул кто то не очень пьяный.

– Она не бесноватая, я изгнал из нее демона, когда… На досуге в общем. Эй, ведьма!

Лилия скользнула по разбойникам бессмысленным взглядом, который уперся в Альфонсо, и застыл на нем. Вспыхнувшее пламя в ее глазах он увидел чуть раньше, чем она прыгнула к нему, как кошка, вцепилась в решетку, заорала, брызгая слюной, словно змея ядом:

– Будь проклят!! Будьте вы все прокляты!! Ненавижу вас, всех, горите в аду!!

И все в таком смысле. Излияния ее были долгими, страшными для бунтовщиков, которые резко отшатнулись в суеверном страхе, перекрестили ее крестами, бросились бежать из тюрьмы. Альфонсо хотел остаться, образумить ведьму, но толпа утащила его почти насильно, угрожая прикончить, если он хоть притронется к одержимой. В какой то момент руководитель бунта стал его заложником, управляя толпой, делал так, как она захочет, под угрозой впасть в немилость к этой вздорной, капризной и скорой на расправу стерве.

– Где эти долбанные стражники, – думал Альфонсо. Подавлять бунт никто не торопился, отчего можно было сделать вывод, что замок решили захватить без отвлекающего бунта, и теперь там идет бойня, в которой занята вся королевская стража

– Вперед, на приступ замка! – крикнул Альфонсо, взмахнув мечом, – искореним это зло!

Вообще то, штурмуя замок, он надеялся скинуть с себя это злобное, неуправляемое, переменчивое в настроении ярмо, которое медленно, но верно выходило из под контроля; Альфонсо надеялся, что всех их (кроме него, конечно же) перебьют при штурме замка, но люди все прибывали и прибывали, делая армию бунтовщиков все больше, а солдат короля все не было, так что теперь он уже сомневался в успехе своего поражения.

Разъяренные и пьяные вояки пожирали город, как саранча, оставляя после себя обломки, пустые бочки из под вина и водки, разоренные дома и, иногда, трупы. Толпа, не видя выхода злости, бурлила, как герметично кипящий котел, который грозил разорваться в любой момент- и он разорвался. До замка не дошли и половины пути, как где то в середине марша вспыхнула драка внутри толпы, переходящая в бойню. Над бунтовщиками, словно архангел, взлетел человек, с проткнутым вилами подбородком, посмотрел на все сверху выпученными глазами, рухнул на головы дерущимся. Что там происходило точно, Альфонсо не видел – но крики, грохот, летящие осколки и щепки чего попало, разлетающиеся в стороны отчетливо дали понять: нужно бежать отсюда, пока не поздно.

– Свое дело я сделал, – подумал он, – теперь заберу Иссилаиду, и деру отсюда подальше.

Он побежал к замку первого советника, но после нескольких метров бега, скрипя сердцем смирился с мыслью: без лошади не обойтись. Благо, по городу их шаталось много, даже оседланных, правда в большинстве своем напуганных, брыкающихся и кусающих, почем зря, но была и одна, которая проявляла полное безразличие к происходящему. Правда, когда Альфонсо на нее воодрузился, она упала, захрапела и сдохла, потому что оказалась раненной, едва не придавив ему ногу своей тушей. От злости Альфонсо пнул ее по мертвой голове, и тут же увидел нормального коня, привязанного около ворот дома – оседланного и спокойного, несмотря на то, что он только что видел.

Город бился в агонии битвы, город кричал, разрывался на куски, умирал, под разрушительным действием бунта, никем не контролируемого, по этому страшного вообще для всех. Город горел, и со стороны шлейф дыма выглядел особенно впечатляющим, настолько, что на секунду, обернувшись, Альфонсо почувствовал тонкий укол вины – ведь по сути, это его рук дело.

– Да ладно, сами виноваты, – подумал он тут же, – дорвались до бесплатного винишка. Да и Аэрон бодрее будет, а то довел людей до нищеты, озлобил.

Если его еще не прикончили.

Замок уже виднелся в дали, призывно махая флагами, мол, скачи сюда быстрее, здесь любовь всей твоей жизни, когда перед ногами лошади, поперек дороги, вдруг натянулась веревка, подняв вверх гряду пыли, и лошадь рухнула на землю головой вперед, прочертив мордой борозду на дороге. Альфонсо мордой ничего не прочертил: он покатился кубарем, едва увернулся от падающего сверху крупа лошади, чертыхнулся, вскочив при этом на ноги, и тут же его скрутили две пары рук, связали веревками, кинули в телегу.

–Даже не разоружили, придурки, – подумал Альфонсо, – но тут же почувствовал на себе чьи то руки, почувствовал, как лишился своего любимого кинжала, услышал восхищенный возглас по поводу находки.

Замок первого советника почти не уступалкоролевскому, ни по уровню богатства, ни по размеру, ни по оборонительной способности. О залежах вина, золота, драгоценных камней этой крепости по стране ходили легенды, о чем, несомненно, знали разбойники, которые, воспользовавшись смутой в городе, расположились лагерем около замка, надеясь взять его приступом. Однако, кроме жалкой попытки открыть ворота, потери десятка разбойников, и пикника с шашлыками, кострами, вином и казнью нескольких предателей, на безопасном расстоянии от замка дело не пошло. Ну, еще организовали наблюдение за дорогой, сшибли Альфонсо с седла и притащили в лагерь.

Кто его скрутил, Альфонсо так и не увидел, но силу их на себе болезненно ощущал, пока его вели через лагерь с разномастными оборванцами, галантными модниками с саблями и даже с несколькими латниками в полных доспехах, не особо, впрочем, дорогих. Одет был каждый в то, что своровал, по этому среди пестрого сброда дырявые штаны прекрасно сочетались с камзолом виконта, или даже графа. Пахло жареной свининой, квашеной капустой, луком, и от этого захотелось есть. Что и говорить, хоть в городе бунт и масштабнее, зато здесь он проходит веселее.

Альфонсо дотащили до мужика, одетого в дорогой, черный камзол, даже была у него шляпа с пером, которую он держал в руке. Мужик был большого роста, с широкими плечами, не длинной бородой на квадратном, скуластом лице, хитрыми, злобными, пронзительными глазами и дважды сломанным носом – сбитым на бок и расплющенным. Рядом с ним стоял Гнилое пузо, что то ему объяснял; увидев Альфонсо, он не повел и глазом. Альфонсо отмстил ему тем же, едва заметно скользнув по поправившемуся слегка, новоявленному разбойнику, и уставился на богатого мужика, которого идентифицировал как руководителя данной шайки, то бишь Волка.

– Шеф, смотри, нашли на дороге, – буркнул сзади гулкий бас. – И вот, при нем было.

Великолепный клинок перекочевал из грязных лап оборванного амбала в руки Волка, тоже не ахти какие чистые, и затрепетал лучами солнечных бликов, жалобно просясь обратно к хозяину.

– Господи, кого я вижу, – радостно заговорил Волк, разглядывая кинжал, – сам граф Альфонсо пожаловал. Это же граф – монах Ордена света, так ведь, Печенка?

Гнилое пузо лениво кивнул, небрежно бросил:

– Похож.

– Отлично. Ты мой самый…

– Ты кто такой будешь? – перебил Волка Альфонсо. Еще он хотел спросить, какого черта его сбили с лошади и связали, но удар кулаком по лицу затолкал его слова обратно туда, откуда они хотели вырваться.

– Я Волк, и когда я говорю, ты должен заткнуть свое хлебало, тебе ясно?

Альфонсо кивнул – лучший способ показать, что все понял, не раскрывая при этом хлебало вообще.

– Мне тебя заказали, по очереди, десять высокопоставленных особ, ловили тебя, устроили засаду, из которой ты сбежал, утруждали себя и вот – теперь ты сам сюда явился. Неужели из-за своей проститутки, о твоей любви к которой, гудит весь город?

– Не смей называть ее проституткой, ты, тварь! – дернулся было Альфонсо, но сильные руки дернули его обратно, едва не сломав при этом ключицы.

– А то что? Проклянешь? Порчу нашлешь? Хватит, мне некогда с тобой развлекаться. Печенка, вешай графа, только делай это с уважением, все таки легендарная личность.

Гнилое пузо едва заметно пожав плечами, спокойно и деловито нашел веревку, соорудил петлю, накинул на шею Альфонсо, и его потащили к первому попавшемуся подходящему дереву, на которое конец веревки и закинули. Попытайся он спасти своего друга – погибли бы оба, и оба это понимали, и Альфонсо, не приветствуя бессмысленного благородства, сам в такой же ситуации поступил бы также, что совершенно не мешало ему ненавидеть предателя и шипеть ему, тихо, едва слышно, пожелания поскорее сдохнуть.

– Есть последнее слово? – поинтересовался Волк, не осознавая, на тот момент, что спасает жизнь монаху Ордена света. Не спроси он ничего, болтался бы Альфонсо сейчас на ветке.

– Есть. Ты дурак, Волк. Тебе в жизни не взять приступом этот замок, даже если там остался гарнизон меньше трети людей. Но я могу тебе помочь. Минитэка меня знает, он дал мне кольцо с печатью, и меня он пропустит. Только торопись с решением, пока король не очухался и не появились воины с дальних застав. Тогда ты со своей шайкой здесь просто ляжешь.

– Отлично. Ты пройдешь, и что дальше? Сбежишь, а мне тебя потом ловить?

– Куда я сбегу? Со скалы сигану, что ли? Наряди несколько человек в доспехи, посади на коня, разыграем битву, в которой мы, якобы, вас прогнали, нас примут за союзников, пропустят внутрь, тогда мы откроем ворота. Главное – не медлите, врывайтесь быстро, иначе нас просто перебьют.

Волк задумался. Но думал он не долго.

– Ладно, провернем дело, потом посмотрим, может, оставлю тебя в живых…

Кавалерия ложных конников врубилась в лагерь разбойников, притворившихся пьяными с такой убедительностью, что даже зарубила некоторых по настоящему. Имитация паники удалась на славу: кто то хватался за оружие и, якобы раненный, падал на землю, в картинной позе раскинув руки, кто то орал как пришибленный, кто то из латников вообще ржал как конь, догоняя убегающих, которые не успели надеть штаны после похода в кусты. После жуткой бойни осталось много «мертвецов», облитых свиной кровью и ждущих сигнала, чтобы восстать из мертвых и снова драться за самое святое во все времена: деньги, вино и золото.

Альфонсо подъехал к воротам с замиранием сердца: он был без доспехов, в отличии от всех остальных, потому что в доспехах он бы просто упал с лошади, крикнул дозорных.

– Кто такие? – долетело со стены.

– Я граф Альфонсо дэ Эстэда с союзными войсками. У меня есть печать его высочества первого советника.

Кто то из «союзных войск» смачно рыгнул прямо себе в шлем.

Под ворота просунули листик бересты, на котором печатью на кольце Альфонсо сделал оттиск и после, видимо, небольшого совещания, ворота открылись, решетка начала подниматься вверх.

– Входите.

Отряд медленно въезжал в пределы замка, тревожно рассматривая окружившую их стражу. Ощетинившись алебардами, копьями, мечами и угрюмыми, недоверчивыми взглядами, смотрели они на прибывших настороженно, готовясь разорвать в любой момент, еще при этом поглядывая на лучников, засевших на стене.

– Чего приперлись, почему не в замке короля, там сейчас битва идет? – спросил один из стражи, наверное, дружинник, хотя внешне особо ничем не отличался от остальных, кроме возможности безнаказанно фамильярно разговаривать с графом.

– Я буду разговаривать только с первым советником. У меня для него важные новости, – важно ответил Альфонсо.

–Хорошо, Янге, Туве – проводите графа.

Минитэка сидел в своих покоях, казалось, спал, казалось, что важнейший исторический переворот не в его стране происходит, однако палец его стучал по столешнице дорогого стола, выказывая этим самым страшное волнение.

Народ же мирно спал у него на коленях, сыто урча толстым пузом.

– Какого лешего ты сюда приперся, да еще с какими то отбросами? – сбросил он в лицо Альфонсо слова, по интонации, похоже, выражающие раздражение. Хотя полной уверенности не было: звук из толстого горла шел слишком искаженный, даже для слуха Альфонсо, и мог выражать все, что угодно, от восторга, до паники.

– Я сделал все, как договорились – бунт поднят. Где Иссилаида?

– Ты сподобился слишком поздно, наши союзники не стали ждать, и осадили замок без отвлекающего маневра. Аэрон заперся в главной башне и теперь там идет настоящая бойня. Так что, твои усилия напрасны.

– Это ваши проблемы, я свое дело сделал. Где моя Иссилаида? Отдай ее мне, и творите, что хотите меня вы больше не увидите.

– Иссилаида. Хм…Дело в том, что я ее не покупал, а просто обманул тебя, чтобы тобой манипулировать, так что скорее всего эта садовница в замке с принцессой. Алена очень сильно привязалась к этой жирдяйке и ни на шаг ее не отпускает от себя. А ты мне больше не нужен.

– Падла! – рванулся Альфонсо в жгучем желании раздавить Минитеке голову собственными руками, но порыв его сдержала стража, скрутив в косичку до ломоты в теле. Старший советник лениво махнул рукой и его потащили во двор, где, поставив на колени, собирались отрубить голову. Но не отрубили.

Стрела свистит тихо, словно игривым шепотом призывая смерть пировать, но втыкается с сочным звуком, словно смерть, пируя, чмокает от удовольствия. На Альфонсо и его охрану обрушился град стрел, вспарывая воздух мерзким свистом; он упал лицом в пыль – хотелось зарыться в землю, спрятаться поглубже, от смертоносных кусков железа на палке, но единственное, что Альфонсо мог сделать – это распластаться по земле и накрыть голову руками. Стражники лежали мертвыми, утыканные стрелами, как ежики, пускали кровавые пузыри, цепляясь за жизнь: разбойники брали не меткостью, а количеством стрел, не особо стараясь попасть в какое то определенное место человека. Два трупа и усыпанная стрелами площадь говорили об этом очень красноречиво.

Случилось так, что пока Альфонсо был занят, разбойники вступили в бой со стражей: практически все они были перебиты, но успели открыть ворота, чтобы впустить оживших «мертвецов». Тех, правда, тоже перебили, сделав их настоящими мертвецами, но они умудрились продержаться да тех пор, пока основной отряд разбойников не выскочил из засады и не бросился в атаку. Перебив всю стражу, ватага принялась грабить замок, не удосужившись даже закрыть ворота, хотя, может это было сделано и специально, чтобы можно было оперативно сбежать.

– Все прошло замечательно, – довольно сказал Волк. – Свою часть уговора ты выполнил. Можешь пока идти, но учти – охота не закончена, будет возможность, я тебя все равно прикончу. Только…

Два здоровых разбойника подошли к Гнилому пузу сзади, скрутили его.

– Только дружка твоего, я все же повешу.

Теперь петля оказалась на шее Гнилого пуза, вызвав у него неподдельное удивление. Разбойники потащили его к дереву, и во время всего путешествия, тот пытался что то сказать, оттягивая веревку, но, кроме хрипа, так ничего и не сказал.

– Ты рехнулся, Волк, – попытался спасти Гнилое пузо Альфонсо, – я знать не знаю этого оборванца…

– Хватит лжи, монах, иначе повиснешь рядом. Думаешь, я не знаю, что вы оба ходоки? Думаешь, я не знаю, что это он сорвал мне покушение на тебя, отобрав для дела самых отвратительных разбойников и напоив их до тошноты? Он предатель, и будет казнен. Хочешь, посмотри…

Перекинутую через ветку дерева веревку дернули вниз, Гнилое пузо взлетел в верх, болтая ногами и дергаясь в конвульсиях. Альфонсо быстро осмотрелся: вот оседланная лошадь, не привязана, около нее по близости в никого нет, и миг для безумного поступка настал. Выхватив свой же кинжал из своих же ножен у Волка, он быстро и резко перерезал тому глотку, рванулся к лошади, вскарабкался на нее, пнул пятками по бокам. Пока не очухались разбойники, он хотел выдернуть Гнилое пузо из петли и посадить позади себя, но ошалевшая лошадь заржала, встала на дыбы, и Альфонсо покатился с нее назад, рухнул на землю. План молниеносного побега был хорош, но реализация подкачала.

Волк упал в пыль, от неожиданности палачи выпустили веревку, и Гнилое пузо тоже упал в пыль. Альфонсо же в пыли уже кувыркался.

– Волка убили, – сказал кто то из разбойников. – Светлый монах пришил Волка…

Альфонсо вскочил на ноги, приготовился дорого продать свою жизнь, отбиваясь от нападающих мстящих за смерть босса разбойников, но нападающих не было. Было много недоумевающих, растерянных, кто то даже голову чесал, надеясь, что она заработает, как положено. Но желающих мстить за смерть шефа, как ни странно, не оказалось.

– И че теперь делать? – сказал кто то.

– Че делать, че делать? – прохрипел Гнилое пузо, он же Печенка, потирая горло в том месте, где его украшала красная полоса от веревки, – быстро уносим все, что сможем и валим.

Караван разбойников покидал разоренное гнездо первого советника на украденных лошадях, скрипучих телегах, кто то семенил на осле, но самые везучие, визжа как бабы от восторга, ехали в богатых каретах, набившись в них так, что она трещала по швам. Альфонсо не стал брать золото, а его было очень много, а просто набил карманы деньгами, прихватил несколько камзолов – неизвестно чьих, но точно не Минитэки – в его одежде Альфонсо бы просто утонул. Гнилое пузо в карете ехать отказался, взяв одну из лучших лошадей в конюшне; Альфонсо, чтобы не позориться, тоже выбрал верховую езду, и теперь жалел об этом, получая по заднице каждый раз, как лошадь делала шаг.

– Его высокоблагородие сбежал. Нигде его не было, все обыскали, – сказал Гнилое Пузо.

–Значит, сбежал. Наверное, через подземный ход какой нибудь секретный…

– Подземный? Или подскальный? Он, вообще то, на скале стоит.

– Слушай, нужно бежать отсюда, – добавил Гнилое Пузо, помолчав немного, – Волк договорился с Алексией, и умудрился спрятать среди своих людей около десятка сотен алексийских воинов по всей стране. И это не считая шпионов, шныряющих через границу. Если смута быстро не закончится, этот отряд подтянется в столицу, а Алексия вышлет еще войска. Начнется война, здесь будет жуткая каша, в которой мало кто выживет.

– Забавно, а Минитэка спелся со Степью. Вот смешно будет, когда войска этих двух интервентов встретятся. В любом случае, без нее я не уеду. Я должен найти Иссилаиду.

– Далась тебе эта… В замке Минитэки ее не было.

– Она в королевском замке. И мне нужно ее оттуда вызволить.

– Это в том замке, где сейчас королевская армия воюет с армией первого, теперь уже бывшего, советника? Куда собирается добраться пьяная бунтующая толпа? Как ты туда попадешь то вообще?

– Есть идея. Нужно только попасть на Стену.

– Тогда удачи. Люди Волка обещались открыть ворота, и я воспользуюсь этим, чтобы уйти в лес и переждать там всю эту катавасию.

15

Как Альфонсо попал на Стену, прибив по дороге пару перепивших бунтовщиков, получил по голове тухлым огурцом, прилетевшим с неба, когда пробирался через бурлящий разорением город, прятался от мародеров в подвале кабака – это отдельная история, не увенчавшая славой в веках ее главного героя, зато приблизив его к долгожданной цели. Повезло в том, что охраны на Стене не было, да и запирать ее никто не стал – впервые, за всю историю страны, на Стену в эту ночь не вывели никого, по этому Альфонсо спокойно на ней расположился, развел там костер, приготовил принесенной снизу еды – как можно больше заталкивая ее в себя, оставил про запас, на всякий случай вместе с изрядным запасом воды.

В прошлый раз, попав в подземелье случайно, Альфонсо бродил в нем целый день, каким то образом попав в замок, который стоял на скале, окруженный пропастью, не особо, впрочем, глубокой. Как так получилось, Альфонсо ответа дать не мог, как не мог он и хоть примерно предположить, в каком направлении идти в этом темном лабиринте, по этому готовился долго бродить среди мертвецов, крыс, не понятно чем там питающихся, и запаха отходов человеческой жизни.

Солнце уже заходило за горизонт, окрашивая землю в черный цвет, и, посмотрев в провал, ведущий в подземелье, Альфонсо не смог себя заставить туда лезть в темноте, хотя там, внизу, время суток не играло вообще никакой роли. Тем более, надо было выспаться, отъесться и очистить желудок, свесив филейную часть тела со Стены.

В проклятые тенета Сарамона Альфонсо спустился на рассвете, содрогаясь от ужаса, при мысли о том, что снова придется там бродить среди мертвых, в полной темноте и тишине, не известно сколько. Может, на этот раз даже вечность. Чтобы не сходить с ума от плохих мыслей, Альфонсо напевал песенку – без слов, без какой либо упорядоченной мелодии, дикую и аморально громкую для этой могильной тишины, но веселую, и хоть как то отгоняющую твердую, как кирпич, тьму.

Сначала он шел туда, где по его мнению было направление на замок, но быстро запутался в куче коридоров, комнат, забрел в какой то склеп, с положенными в штабеля скелетами, потом уперся в подземную речку, и пошел вдоль нее, думая, что она течет под замком, и услужливо принимает на себя труд уносить все отходы его жителей. Шел он долго, очень долго, но не видя солнца сложно было сказать, какая сейчас хоть примерно часть дня, и Альфонсо стал измерять время песнями.

По истечении двадцать третьей песни, он зашел в тупик, тщательно обшарил его, стараясь найти выход, но увы- его не было, а это значит, что нужно было долго тащиться обратно. Петь уже не хотелось – хотелось глотка воздуха и лучика солнечного света, любого звука, отличного от звука капающей воды и монотонного, выжигающего мозг гула шагов. Стены подземелья начали смыкаться, и нужна была титаническая выдержка для того, чтобы убедить себя, что это происходит только в голове. Альфонсо уже собрался идти обратно, когда вдруг насторожился: что то его смутило. Точнее, сначала его что то щекотнуло по лицу, и потом уже это его смутило.

Корни. С потолка, над самой головой свисали корни растений – маленьких, судя по размеру, а это значит, что поверхность не далеко. На этот раз Кералебу на кинжале оказался по пояс в земле, но он открыл портал провалившейся внутрь земли, обнажив слепящий, божественный свет, впускающий в тишину склепа сотни звуков существ, кощунственно живых для этой огромной могилы. Не веря своему счастью, обляпанный землей, вылез Альфонсо на поверхность, огляделся, изумленно замер.

Он был в Лесу.

16

Как же сильно не хотелось опять лезть под землю, как же пьянил голову этот сладкий воздух лесной свежести, свободы, животного естества, и все же, глубоко вздохнув напоследок, Альфонсо опять нырнул во мрак и смрад. Оказалось, что речек под землей много, есть еще и озера, даже маленький водопад, и куда идти, Альфонсо не знал, пока не додумался идти на запах. Он выбрал самую вонючую речку, и шел вдоль нее, иногда думая, что сейчас задохнется, что упадет здесь, и останется навсегда в этом чистилище, но стоявшая в глазах Иссилаида вела его, давала силы, не спасла, правда, от приступа рвоты, но в остальном была полноценной звездой, ведущей его к счастью. И когда, уже взвыв от отчаяния, зайдя в очередной тупик, Альфонсо в последний момент увидел малюсенькую дверку, вылез через нее в какую то палату, он едва не заплясал от радости, совершенно серьезно считая случившиеся чудом. Освещая факелом темень, пыльные полки и огромные бочки, он обнаружил, что вылез в винный погреб; мгновенно вспыхнули приступы жажды и голода, не пристававшие раньше, потому что было не время, зато накинувшиеся с чудовищной силой сейчас. Иссилаида ждала, но Альфонсо не смог побороть себя: он присосался к одной из бочек, жадно глотая нектар мертвого винограда, закусывая куском сыра, найденным на одной из полок, и блаженствовал, урча как сытый кот на солнышке. За таким занятием его и обнаружили солдаты, скрутили, потащили к своему главарю.

– Граф Альфонсо, какая неожиданность! – воскликнул Леговски, – как же вы сюда попали? Эй, да отпустите же вя его.

Альфонсо отпустили, и он вытер губы от вина, обнаружив себя при этом стоящим с куском сыра в руке. Сначала он хотел его выкинуть, но вспомнил об этом, уже когда почти доел его.

– За каким стоящим занятием мы Вас обнаружили, граф. Когда вся страна обливаясь кровью, дерется за свое отечество, Вы, граф, упиваясь винишком, жрете королевский сыр!

– Я поднял восстание, я сделал все, что от меня требовалось, – промычал Альфонсо, прожевал, заговорил четче: – Вы сами виноваты, что не дождались беспорядков и начали штурм.

– В любом случае, мы победили. Король с семьей заперся в королевской башне, но еще немного времени, и она падет, всю его семью вырежут, вместе с прислугой, а когда с дальних застав сюда явятся войска, им уже ничего не останется, как присягнуть на верность Минитэке.

Глаза виконта горели победным огнем, речь была восторженной, сильной, он светился счастьем и гордостью за себя и победу, которую считал своей. О том, что замок первого советника взяли штурмом, а сам Минитэка пропал, он не догадывался, и держал гонца наготове, чтобы как можно скорее доложить его высочеству прекрасную новость о взятии королевской башни.

– Мы победим! – в запале крикнул Леговски.

– Ага. Только есть проблема. Бунт, который я поднял, не знает, что власть сменилась, и идет штурмовать замок короля. Впрочем, все вы для них хуже бешеных собак: виконты, короли, графы, все вы им донельзя опротивели, я думаю, они будут резать вас, не разбираясь в титулах.

– Черт побери! – моментально рассвирепел Леговски так же ярко, эмоционально и мощно, как за миг до этого торжествовал: – Вам ничего доверить нельзя граф, Вы вечно все портите, монах Ордена света. Нужно срочно закрыть въездные ворота.

– Тогда нас закупорят надолго – в своей стране они могут держать осаду долго, может, месяцами, а там и войска подоспеют, увидят бунт, скажут – измена, перебьют нас, как котят. Нужно срочно подавить восстание, представить смерть короля – его одного хватит – как трагическую случайность, королеву с дочкой – в монастыре закрыть, чтобы не вякали, а его высочество Минитэку – к власти, и все шито крыто.

Если виконт и был вспыльчивым и эмоциональным, то на быстроту мышления это не распространялось. Он думал долго – слишком долго для нервничающего Альфонсо, любовь которого вот-вот схватят враги. Дотронутся своими мерзкими ручонками до ангела. Если она в замке, конечно.

– Нужно спросить его высочество первого советника Минитэку, что делать дальше. – родил, наконец, в муках, мысль Леговски.

– Некогда, – отрезал Альфонсо, – действовать нужно быстро. Нужен быстрый, точный и сильный удар прямо в тыл восстания, появившись, неожиданно, в Нижнем городе. Паника будет неимоверной, кучка черни просто разбежится в стороны от неожиданности…

– Как мы там окажемся, черт Вас подери?! – взвизгнул Леговски, – мы в другом конце города!

– Есть один секрет.

От масштабов открытой тайны, виконт потерял дар речи, когда, стоя среди винных бочек, смотрел вниз, во вход в подземный город.

– Это невероятно! – воскликнул он. – Легенды, говорящие о подземелье под замком не врут. Но это не возможно, мы на скале стоим, и кругом пропасть!

– Значит не кругом. Значит, лазейка есть. Спускайтесь, виконт вниз, смелее. Это подземелье может вывести нас куда угодно.

Виконт презрительно фыркнул, как ничего не боящийся, шагнул во мрак, от которого у Альфонсо мурашки пошли по телу. Коридоры подземелья наполнились несдержанными восторженными криками, возгласами, проклятьями виконта, по этому горло ему Альфонсо перерезал даже с удовольствием, лишь бы тот наконец заткнулся. Еще один предатель и организатор переворота канул в лету, умерщвленный другим предателем и организатором переворота. Здесь тело Леговски никогда не найдут.

Штурм королевской башни находился на последней стадии – входная дубовая дверь в королевскую башню трещала под ударами тарана – совсем чуть – чуть и она вылетит внутрь, как вдруг, осада остановилась. Разгоряченные близкой победой воины недоуменно замерли, когда раздалась команда отступать от не менее удивленных дружинников. Удрученные, собирались они на площади, где уже вещал Альфонсо, второй раз за день вынужденный выступать перед толпой и в третий раз поменять сторону, на которую нужно было бы встать в этом перевороте.

– Славные воины Эгибетуза! Победа, казалось бы, близка, вот – вот падет королевская башня, вот – вот мы победим. Но победу отдалило предательство – виконт Леговски пал, сраженный рукой предателя, кроме того, в городе вспыхнул бунт. И да, они прутся сюда. Поскольку я теперь командую восстанием (вот кольцо с печатью Минитэки, кто плохо видит – подойдите, посмотрите), то я приказываю вам – бунт нужно срочно подавить, смердов усмирить, к приходу войск с дальних застав подготовиться, иначе поляжем здесь, как…как…как рожь перед косой.

Альфонсо иссяк, воцарилась озадаченная тишина, испачканная недоуменным рокотом и удивленными вопросами. Альфонсо стало страшно – на него смотрело несколько сотен воинов – окровавленных, в помятых доспехах, злых в запале битвы, смотрели они как то странно, словно насторожившись, и сердце у него замерло. Сейчас крикнут «предатель» и сомнут его железные люди, просто разнесут на кусочки. Но этого не случилось: один из дружинников крикнул «вперед, робяты, успокоим смердов», и этот возглас подхватила буря военного энтузиазма; затрясли воины мечами, копьями, закричали «ура» и двинулась орда, лязгая металлом, усмирять бунт по приказу того, кто его и устроил.

– Доиграешься ты, Альфонсо, – стараясь успокоить трясущиеся руки, – думал Альфонсо, не рискуя сходить с места, пока войско не удалилось, – как узнают правду, так повынут все косточки, по одной. Чего мне в лесу не сиделось, угораздило же так попасть.

Оставшийся десяток воинов смотрели на графа растерянно, ожидая его команды, и она поступила – ломать дверь дальше. Пока кряхтя и надрываясь, солдаты ломали дверь, Альфонсо обнаружил пленных стражников замка, с несчастным видом сидящих у стены, скованных одной веревкой, похожей на бельевую. Великолепный кинжал с распятым Кералебу расправился с ней в два счета, а вот затекшие от долгого сидения ноги и руки слушаться освобожденных не хотели, и богатыри, огромные, рослые, сильные мужики, неловко пытались встать, как годовалые малыши, едва не скуля при этом от боли. Тут же раздался грохот выломанной двери, крики ура – жалкие, тихие – народу ведь мало, и Альфонсо поспешил в замок, бросив пленников кувыркаться в пыли.

– Обыскать казармы и оружейные, всех найденных – в плен, всех баб – во двор. И чтобы пальцем ни одной не тронули. – приказал Альфонсо, удивляясь, как быстро он вошел во вкус – управлять людьми. И воины, которые были сильнее него, могли его спокойно убить, слушались его приказов, исполняли их, боялись наказания. Это было заманчивое чувство, распаляющее эго, чувство собственного превосходства, собственной значимости, пренебрежения к другим. Не привыкнуть бы.

Сам он бросился наверх, в опочивальню к принцессе, естественно никого там не нашел, бросился в тронный зал. Дверь в тронный зал он хотел распахнуть эффектно, пнув ее ногой, как это делают богатыри в популярных былинах, которые ему читала в детстве мама, но не смог – она была слишком тяжелая, по этому долго скрежетал ею, пытаясь открыть силой мускул и крепкого слова, когда же открыл – чуть не напоролся на острие меча.

– Очень интересно – сказал дэ Эсген, направивший на него свое оружие. Позади него стоял король, загородивший свою семью, в доспехах, с мечом в руке, рядом с ним стояли оставшиеся два воина – побитые, испачканные кровью и грязью, и тоже удивленные внезапным появлением графа Альфонсо.

– А вот и наш предатель, – скрежетнул зубами дэ Эсген, – готовься к смерти.

Но тут произошло неожиданное – из-за Аэрона выбежала принцесса, крикнула «Альфонсо» на весь тронный зал, бросилась на шею Альфонсо и зарыдала, содрогаясь в судорогах у него на груди.

– Это было ужасно! Как хорошо, что Вы нас спасли! Они хотели убить нас всех, – ощущал он на своей щеке ее горячее дыхание и мокроту от слез, судорожно думая, как бы поделикатнее стряхнуть ее с себя. В конце тронного зала виднелись слуги, все, что остались, и, о боже, там была Иссилаида, прекрасная, как заря нового дня.

– Не переживай, моя душа, я наконец то здесь, – тихо, сказал он ей, хотя Иссилаида ничего не услышала. Алена перестала рыдать, посмотрела в лицо Альфонсо, внимательно, пристально, ловя малейший оттенок эмоций на его лице.

– Это правда? – одними губами прошептала она, принимая сказанное на свой счет.

– Ваше величество, отойдите от предателя, – мрачно и глухо, словно из преисподней сказал дэ Эсген, – он может быть опасен.

– Что здесь, черт побери, происходит?– включился Аэрон, бросив тщетные попытки что-то понять, – ты нас завоевывать пришел, один с кинжалом, или снова спасать? На чьей ты стороне?

– Ваше величество,– ответил Альфонсо слегка оттолкнув принцессу и поклонившись, – любой, кто усомнится в преданности Вам, обречен впустить в себя лезвие моего меча (тут дэ Эсген насмешливо фыркнул, и Альфонсо подумал, что фраза “впустить в себя” прозвучала как то глупо и двусмысленно, да и меча у него уже не было, но было поздно, к тому же…) Времени мало – войско предателя может в любой момент вернуться, а остатки его рыщут по замку. В городе бунт, нужно срочно закрыть ворота замка, пока смерды не проникли сюда.

В ответ ему прозвучал грохот поднимающихся ног, в тронный зал вломились воины, бывшие пленные, попадали ниц.

– Ваше величество, слава богу…

– Времени нет, – оборвал Альфонсо их славабоготочивую речь, – в замке неприятель, около десятка – найдите и уничтожьте их. Вы, пятеро – ткнул он пальцем в первых попавшихся людей, – заприте ворота замка.

17

… И взволновался люд православный, и взяли они пики вострые и мечи булатные, стали смуту учинять, царство короля Аэрона шатать. Радовался Сарамон, на это глядучи, да только и Царство Света не дремлет. Встал перед толпой Алеццо, выпрямил спину прямо, посмотрел в глаза смерти, молвил люду:

– Не убоюсь я смерти, ибо верю в справедливость судилища Агафенона Великого, и умру я за люд православный, с душой спокойной, да только одно скажу перед кончиною: дурное дело мыслите, правоверные. Сарамоновы козни вижу я в поступках ваших, смутил вас демон власти его, навел мысли черные. Окститесь, люди добрые, растерзайте меня, если хотите, да только покайтесь Агафенону Великому, просите прощения от содеянного, откажитесь от бунта разрушительного…

И побросали пики вострые люди добрые, молвили:

– Не нужно жертвы нам такой, о, Монах Света. Избавил ты нас от помутнения, поставил на Путь истинный, не будем больше смуту наводить, попросим короля о прощении, авось простит нас, грешных.

И сказал на то король Аэрон:

– Все мы грешны ошибками своими, все мы можем стать жертвой козней Сарамоновых, но блаженны те, кто в грехах своих честно покаялся, и да пусть будут прощены оне, и поступками добрыми впредь горды…

– Благодарствуем тебе, справедливый и великий король Аэрон, – ответили на то люди добрые и разошлись по домам, не помышляя более о расправе над ставленником божиим.

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 7 стих 15

Дэ Эсген был красив, сидя на лошади и глядя в даль: мужественное, квадратное лицо его испускало невидимые лучи силы, отваги и мощи, идеально подогнанные латы блестели на солнце, вселяя уверенность в его непобедимости, взгляд был тверд как сталь, правда, особо не виден из под бровей. Даже боевой конь его, заразившись мужеством седока, стоял на земной тверди, словно скала, и тоже смотрел в даль, прядая уши назад.

– Чего эта дура принцесса ко мне пристает, – подумал Альфонсо, глядя на начальника дворцовой стражи и невольно залюбовавшись его статью, – вот богатырь какой. Стоит. Голову чешет. Забыв, что на ней шлем.

– Идут, – сказал он, опуская руку со лба, которой прикрывал глаза от солнца, – отряд из Лесовска, по стягам вижу. Только мало их, почему то.

Альфонсо тоже подошел к парапету, с которого хорошо просматривался город, точнее, хорошо просматривался бы, если бы его не заволокло дымом. Благо еще, что боги подарили два дня безветрия, иначе огонь поглотил бы его весь , превратив в золу, а так, горели отдельные домики, которым просто не повезло там стоять. Поднятый бунт так и не добрался до дворца, бесчинствуя в городе, а отряд Леговски, отправленный их усмирять, так и не вернулся.

– Черт, как их мало! Не больше двух сотен. Если они пойдут напрямик через город, их просто уничтожат бунтовщики, – сказал Альфонсо, и отошел от парапета: пора было завтракать, а потом, живот требовал уединения в туалетной комнате, а голова – прикосновения шелка к щеке, дабы встретить новый день бодрым утренним сном. Запертый в каменной ловушке, окруженной бунтующей чернью, он впервые, за долгое время чувствовал себя счастливым: он вкусно ел, сладко (правда маловато) спал на шелковых простынях, и видел каждый день ее. А личное счастье на фоне общей разрухи (в которой сам же частично был виноват), придавало этому чувству особую остроту, как перчик в супе – вроде мелочь, а вкус меняется незабываемо. Альфонсо чувствовал себя счастливым до этих самых слов дэ Эсгена:

– Граф, нужно встретить их, провести в обход города к замку. Займись этим.

– Почему я? Я монах, если что, – удивился Альфонсо, – Хочешь, могу помолиться за успех твоей миссии, перед завтраком?

– Гнойная язва ты на теле религии, а не монах, вскрикнул дэ Эсген, – Кто то должен остаться, защищать королевскую семью.

– Вот я и останусь. Тем более, от толпы пьяных, разъяренных людей вы их втроем все равно не спасете. Так и быть, за них тоже помолюсь…

Дэ Эсген задумался.

– Верно, поедем вдвоем, будет больше шансов доскакать до них. Вперед выходим.

– Выходи, – крикнул в сердцах Альфонсо, которому совершенно не хотелось выходить оттуда, куда он только сутки назад зашел. – Чего раскомандовался, я тоже граф, если что, и не обязан тебе подчиняться.

– Ты гнойная язва на теле дворянства!! – взревел дэ Эсген, – чёртово трусливое недоразумение!!

Аэрон план начальника дворцовой стражи поддержал, и вскоре «гнойная язва на теле религии и дворянства», щурясь на солнце недовольной миной, вцепившись в поводья черного скакуна судорожно сжатыми пальцами, вышла из дворцовых ворот.

– Быстрее, – дэ Эсген быстро и ловко взлетел на лошадь, стегнул ее вожжами, и унесся галопом в сторону бунтующего города. Альфонсо смотрел на своего скакуна с опаской, но со стены за ним наблюдала вся королевская семья, двое оставшихся защитников королевской семьи и несколько слуг, среди которых – о, как пережить этот позор, красавица Иссилаида, одним глазком. Стремена качались, конь нетерпеливо топтался на месте, отчего он вскарабкивался на него невыносимо долго, едва не упав на каменный мост, но все же влез, стегнул по шее вожжами и полетел на крыльях мощи и скорости скакуна в дымные объятия переворачивающейся столицы.

Какое то время, он не мыслимым способом, чуть ли не ногтями, держался в седле, матерясь и молясь одновременно, потом попытался коня остановить, поднял на дыбы и, прокатившись по мускулистому конскому крупу, упал на телегу, наполненную бочками с квасом. Конь треснул задними копытами по телеге на прощание и ускакал.

В этот момент у дэ Эсгена наверняка екнуло сердце, ведь именно сейчас, единственный в мире монах Ордена света, лежа на бочках с квасом, на краю разгромленного города, проклял его самого, его родню до пятого колена в обе стороны, и его дурацкие идеи страшнейшей клятвой, которую только мог придумать.

Город был страшен своей похмельной разрухой. Не было целой ни одной тележки (кроме той, на которую повезло упасть Альфонсо), товары с рынков и всякая снедь покрывали улицы, валялись в грязи, иногда, пугливой тенью, подбирали объедки грязные дети, снова прятались в недрах куч мусора, и снова становилось смертельно безлюдно. Лежали во множестве вздувшиеся трупы вперемешку с пьяными, некоторые наполовину свешивались с окон на улицу, как занавески. Временами раздавался женский визг, иногда слышался детский плач, потом попался ряд повешенных на стропилах полусожженного дома людей. Альфонсо аккуратно обошел труп с вспоротым животом, едва не наступив в кроваво- слизистую лужу кишок, обошел мимо воина, насаженного сразу на несколько копий, чуть не запнулся о отрубленную голову молодой женщины. Где то неподалеку кто то что то громил, в другой стороне кто то кого то резал, не заботясь приглушить громкий, нечеловеческий вопль. Тянуло дымом, горелым мясом, холодным, не смотря на жаркий, летний день, запахом смерти и разрухи.

– Определенно, в замке было лучше, – подумал он, вырвал из задубевших, синих рук воина меч, и тут же убедился в правильности своего поступка.

Трое подобных людям существ громили лавку бакалейщика, выкидывая в окна тряпье, посуду, не заботясь о ее целостности, вывалили на улицу и труп самого хозяина лавки. Альфонсо хотел пройти мимо не заметно, но не смог – опухшие, лохматые, побитые, расцарапанные рожи увидели его, его одежду, даже богатый кинжал разглядели в ножнах.

– Громи угнетателей! –просипел один из мародеров хриплым, похмельным голосом. Двое остальных напали молча.

До того, как стать ходоком, Альфонсо был пехотинцем в королевском отряде (в другой стране), мечом владел не плохо, но это было давно, впрочем, эти люди вообще дракой на мечах не занимались. Жадные глаза их блестели наживой, а вот пропитой мозг не соображал, на кого нападал, по этому, даже когда первый из них упал с огромной раной поперек груди, это остальных не остановило. Меч врезался в черепушки с звонким хрустом, от которого вываливались глаза, а у одного убиенного вся макушка головы, от неудачного удара, подпрыгнула вверх целиком, брызнув вокруг грязновато – серым веществом мозга. Все трое отправились к Агафенону на суд быстро, и, что самое жуткое, молча, словно не желая тревожить поселившуюся здесь сейчас костлявую с косой. Альфонсо вытер меч о солому – заученным годами походов движением положил меч в ножны – но ножны он не взял, по этому поднял упавший на землю меч, понес его в руке.

На этот раз он старательно обходил всех, кто хотя бы дышал, шел по краю города, подальше от групп людей, прячась в развалинах домов, кучах мусора, просто в грязи, притворяясь трупом. Где то продолжали громить то, что еще не догромили, где то восстание собиралось в организованные кучки людей, жгли костры, назначали главных, обсуждали планы нападения, строили баррикады из всего, что валялось под ногами, собирали оружие. Альфонсо попытался пройти мимо одной такой группы, но его окликнули:

– Эй, ты! Кто таков будешь?

– Я Тощая задница, – живо откликнулся Альфонсо, замерев на месте. Сердце стучало сильно, сердце готовилось к драке, руки дрожали, а запах крови пьянил, но, видимо, бунтовщики и предположить не могли, чтобы здесь, по городу, свободно разгуливала знать, и, видимо, приняли за своего. Потом он посмотрел на себя – грязь очень хорошо закрывала дорогой королевский камзол с золотыми узорами и пуговицами, а висящие на плечах остатки помидоров и подгнивший капустный лист, оставшиеся с того времени, как он прятался в куче гнилых овощей, делали его удивительно похожим на нищего оборванца, и удивительно не похожим на графа.

– Хорошо, что ты теперь с нами, брат. Смерть угнетателям, смерть высокопоставленным паразитам голубых кровей. Иди к командору, он тебе покажет твое место на баррикаде.

Следы ночной пьянки на командоре не отразились – он был свеж, целеустремлен во взгляде, смел и тверд, как камень, отчего его настроением заразились и подчиненные. Мощные мускулы рук его сжимали рукоять копья так, словно пытались раздавить, а квадратные челюсти не говорили – они нарубали слова как фанатичная маньячка – повариха кровяную колбасу.

– Ты, – ткнул он пальцем в Альфонсо, – сюда. Вот тебе копье, скоро здесь появится королевский отряд. Всем держать строй, не пускать их внутрь гряды.

Альфонсо хотел было что то возразить, но не смог. Почему то ему показалось, что без стрелы в спине из этого отряда не сбежишь, что, находясь в первом ряду, когда в затылок дышат сотня оборванцев, повернуться и сказать: “о, нет, ребята, я пойду наверное” без смертельного исхода не получится. Шершавая рукоять копья, с пятнами чужой крови на древке, родила в нем странное чувство предателя, предателя по неволе, который сейчас будет драться со своим же отрядом, меняя сторону, на которой воюет, уже в четвертый раз. При том, что плевал он на судьбы всех королей, стран и людей этих стран всех вместе взятых. Альфонсо осмотрелся вокруг: бежать – это безумие, и, тяжко вздохнув, встал в строй.

Это было давно забытое чувство азарта и страха, боевой ярости и предчувствия боли или смерти, скованные ожиданием мышцы, через миг работающие на полную катушку. Лесовский отряд был дисциплинирован, закален в боях, храбр и смел, а самое главное – бой для них был делом привычным. Сотня закованных в железо солдат приближалась неумолимо, сулила смерть и разрушение, была страшна топотом мощных копыт и лязгом металлических доспехов. Отряд врезался в баррикаду, как кувалда в песок: полетели телеги – основа баррикады- доски, бревна, врезались каленые, пятикилограммовые мечи в кричащие головы, падали лошади, вылетали из седел воины, где их и месили бунтовщики чем попало. От первого удара мечом Альфонсо отбился с трудом, хотел было вылезти из боя, но мешали зажавшие его тела бунтовщиков, рвущихся в атаку, навязывая свою волю и унося с собой в драку. Летели в латников вилы, камни, факелы; пытались их крестьяне стащить с седел – некоторым это удавалось, но большинство воинов срезали их мечами, словно траву косой, и вскоре вся земля переулка была залита липкой кровью – приставучей и очень скользкой. Альфонсо развернулся к своим невольным союзникам – он видел их лица – лица простых крестьян и ремесленников, которые хотели жить, трудиться, создавать семьи и растить детей, видел лица простых людей, когда разрубал их на кусочки, пытаясь выбраться из гущи битвы. Отряд бунтовщиков дрогнул, побежал один, затем второй, и вот уже все защитники баррикады, спотыкаясь на трупах своих товарищей, бежали прочь.

– В погоню, за ними, – услышал Альфонсо голос дэ Эсгена.

– О, граф, ты, оказывается, тоже принимал участие в этой стычке! А где твоя лошадь? И почему ты весь грязный? – увидел дэ Эсген графа. К счастью, он не видел, на чье стороне тот дрался изначально, да и что можно было достоверно понять в той хаотично текущей свалке?

– Лошадь мою убили, а грязный я, потому что испачкался, – пробурчал Альфонсо. – А ты, я смотрю, опоздал?

– Нет, просто сотня отборных вояк легко усмирит кучку смердов с вилами.

Сотня закаленных в бою солдат стоила тысячи не опытной в бою черни, но черни было больше, чем тысяча. С призывом к уничтожению дворян на корню, бунтовщики хлынули со всех сторон, заполняя разъяренными, больными с похмелья людьми улицы; толпа ударилась о железный отряд с яростью штормовой волны, так сильно, что закрывшись щитами, те вынуждены были отступить.

Серая масса бунтовщиков загнала солдат в тупиковый переулок, посыпались со всех сторон на головы обороняющихся камни, факелы, ударялись о щиты нападающие, лопались с хрустом тела первых рядов, прижимаемые последующими рядами. Гора тел бунтовщиков росла, через нее уже надо было перелазить, но их было слишком много – один за одним падали воины короля и тут же им дробили головы, резали лица, протыкали все, что не было защищено железом.

Альфонсо тоже рубился – он бил наступающих мечом по головам, по телам, куда придется, кровь застилала глаза, а рука начинала ныть от напряжения. Воины медленно отступали назад, оставляя мертвых товарищей, и вскоре уперлись в стену дома,стоящего поперек улицы. Дальше отступать было некуда.

– Конец, – подумал Альфонсо. Он уже задыхался, удар становился все менее четким и сильным, меч все чаще застревал в костях, и выдергивать его становилось все труднее, а нападавшие только прибывали,

Братцы, постоим за короля, пусть даже мы погибнем в бою! – крикнул дэ Эсген и в порыве патриотического энтузиазма, с новой силой набросился на бунтовщиков. Сквозь оглушающий грохот железа, лязг мечей, криков раненных, запаха крови и летающих в воздухе внутренностей и конечностей, прилетел в голову Альфонсо камень, сбил его с ног и шум стал тихим, а картинка в глазах запрыгала мутной дрожью, смазалась и потемнела.

– К черту вашего короля, – подумал Альфонсо. Он лежал в ручье, текущем посреди улицы – освежающе прохладным, но ужасно вонючем. Зачем то проследив за ним отуманенным взглядом, Альфонсо увидел, как тот пропадает под стеной дома, пополз вдоль него, нырнул под дом и провалился в яму, заполненную водой и человеческими отходами. Барахтаясь в смрадной жиже, нащупал он кое как дно, провалившись в мягкое, липкое месиво по щиколотки, вынырнул наружу, шумно вдохнул в себя воздух. И не только.

Дом был, скорее всего, бараком для нищих ремесленников, потому что был длинным, поставленным на сваи поперек улицы и с огромной ямой под полом, куда стекалось все дерьмо Нижнего города. Битва в переулке подходила к концу – последние воины падали замертво. Упал, оглушенный, дэ Эсген, пополз, не понимая, где находится, обратно в бой, не заботясь даже стереть кровь с головы. Альфонсо не особо любил дэ Эсгена, но уважал его силу и характер, тем более, он бы еще пригодился на время бунта, по этому, поддавшись какому то внезапному порыву, Альфонсо схватил его за ноги, стащил в яму, зажал мычащему начальнику дворцовой стражи рот.

Бунтовщики ликовали. Отряд Лесовска был уничтожен ценой десяти бунтовщиков на одного воина. Переулок опустел, оставив горы трупов. Дэ Эсген медленно приходил в себя. А полностью очнувшись, обнаружил себя стоящим в сливной яме по пояс в дерьме.

Альфонсо выбрался из ямы с трудом, цепляясь за окровавленные, а потому скользкие трупы склизкими руками, балансируя на краю ямы с риском нырнуть обратно. Дэ Эсген вылез, остановился посередине переулка, молча, как истукан, глядя на павших воинов, и своей неподвижностью сначала испугал Альфонсо.

– Боже, – как во сне проговорил дэ Эсген, прохлюпав полными сапогами вперед два шага, потом развернувшись, обратно два шага, словно не мог определиться, куда конкретно он хочет пойти. – Они все мертвы…

– Угу, – не открывая рта, промычал Альфонсо, занятый тем, что пытался найти в этой социальной клоаке хоть немного чистой воды. Не обнаружив оную, начал уничтожать ни в чем не повинную, и так побитую жизнью и скудную местную растительность, оттирая ею хотя бы рот. За таким занятием истерика начальника дворцовой стражи его и застала:

– Бог мой, когда воины погибали в бою, я прятался в помойной яме, как крыса, как последний трус! Какой позор, я обесчещен навеки!!

– Это все ты, мерзкий выродок, стащил меня в яму, не дал умереть в бою, опозорил на всю жизнь!!!

Дэ Эсген в порыве злости, схватил Альфонсо за воротник, брезгливо одернул руки, вытер о штаны, и тем самым испачкал их еще больше.

– Я спас тебе жизнь. Не благодари.

– Ты сломал мне жизнь!! Столько оскорблений ты мне нанес, и это – последняя капля. Возьми меч и сражайся, сейчас я отомщу тебе за весь позор, что ты мне причинил!! Я тебя убью!!

Альфонсо перестал вытирать руки, повернулся к дэ Эсгену, внимательно посмотрел ему в глаза. Видимо, угрозы были вполне реальными. По крайней мере, тот выглядел решительно и жалко одновременно, и очень быстро разозлил Альфонсо. Бунтовщики могли вернуться в любой момент, нужно было срочно выбираться из города, а этот эталон порядочности разорался на всю улицу так не вовремя.

– Ты трус, граф, – Альфонсо подошел к дэ Эсгену вплотную, посмотрел ему прямо в глаза, едва сдерживая кипящую внутри него злость, – твоя задача не сдохнуть, твоя задача – защита королевской семьи, а ты в какашке измазался и разрыдался, как баба. Что толку, что они все мертвые лежат, что толку было бы, если бы ты рядом лег? Дохлый ты свою принцессу не спасешь. Позора он испугался. Испугался того, что люди про него будут говорить, трус. Обосранный, опозоренный, раненный, уставший, голодный – да все равно какой, свою задачу выполни, пока твою Аленку мятежники по рукам не пустили, а потом дохни, хоть до посинения, черт тебя подери!!

Последние слова Альфонсо уже кричал, поскольку гнев все же нашел выход наружу – через рот. Резким движением выдернул он у одного из воинов меч из задубевших рук, потрогал лезвие – тупое, выдернул другой, пошагал, оставив дэ Эсгена одного в переулке. Противно и громко хлюпало в сапогах, от жуткого запаха уже подташнивало, хотелось лечь, и спать, спать, проснувшись – снова спать вдалеке от всего этого, когда начальник дворцовой стражи догнал его, злобно прошипел в лицо:

– Только попробуй рассказать об этом кому нибудь.

– Пошел к черту…

Когда они вышли за город, окунувшись в благословенную, но пугающую своей степенью тишину брошенной деревеньки, солнце уже приближалось к домам, собираясь ложиться спать. Раздевшись до гола, они пытались отмыться в речке, за этим занятием их и застала разведка с Дмитровской заставы – десять всадников, которые увидели такую картину, которую не видели больше никогда в жизни. Позже подошел и основной отряд, три сотни пехотинцев встретили который хоть и мокрые, но уже одетые графы. Граф Ненский, приведший сюда это войско, посмотрел на них с нескрываемым любопытством, совершенно не тактично при этом понюхав воздух – дэ Эсген при этом покраснел, а Альфонсо почесал голову, с удивлением обнаружив, что ее покинули вши. Хоть какая то радость.

В этот день в город входить не стали, благоразумно решив разбить лагерь в двух шагах от дома, расставив по дорогам дозорных и заняв почти все брошенные дома в деревне. Дэ Эсген рассказал о том, что происходило во время бунта, упустив из виду некоторые незначительные происшествия, и объяснил ситуацию, сложившуюся в городе, которую, как оказалось, сам не до конца понимал. Альфонсо мог бы многое добавить, но его никто не спрашивал, к нему старались даже не подходить, и к тому же он начал ощущать беспокойство – если вскроется вся правда о том, что он трижды (четырежды почти) предатель, его точно разорвут лошадьми. Все старания, все невзгоды, все пойдет прахом, и он даже не сможет прикоснуться к той, ради чего все это было сделано. С наступлением ночи это беспокойство становилось все сильнее, разъедало душу в клочья, становилось почти физической болью, выгнало его в поле (а не плохо прожаренная свинина, как он думал вначале), под звездное небо, где он и просидел в неубранной пшенице, почти до рассвета, впервые в жизни вплотную пообщавшись с ее величеством бессонницей.

С утра к деревне подошли еще два отряда, которые и поведали о нападении степейских воинов на Эгибетуз. Услышав эту новость, Альфонсо помертвел – все новые и новые препятствия на его пути к цели – такой простой для графа, и не достижимой по какой то извращенной прихоти судьбы, стали выбивать его из колеи, казалось, что счастья и Иссилаидой он не увидит никогда. Проходя вместе с отрядом через разорванный, подпаленный, усеянный вздувшимися трупами уже не бунтующий город, он ждал расплаты, и мысль сбежать в лес, хотя бы на время, возникала все чаще, и цеплялась за мозг все крепче и крепче, Альфонсо все время собирался бежать, заранее зная, что никуда не убежит.

В дворце его ждала новая новость – бунт кончился. Пропившиеся, побитые, оставшиеся без управления, единства, целей и главного топлива бунта – вина, склонили люди головы, смиренно перенося показательные казни, сотни повешенных наугад людей, избиение розгами и тюрьмы. Крестьяне с болью в груди смотрели на поля пшеницы – урожай был на удивление хороший, не смотря на засушливое лето и страшную жару – как сиротливо склонили головы колосья хлеба, скучая по рукам человека, который срубал им головы серпом, размалывал их детенышей в муку, сдирал с них кожу, развеивал по ветру.

Альфонсо с содроганием ждал своей очереди на расправу, и дождался: его признали героем, участвовавшем в подавлении бунта, нацепили орден на новый, уже, наверное, десятый камзол, дали новую грамоту на город (Альфонсо выбрал Теподск, чем несказанно всех удивил выбором одного из самых захудалых городов с всего тремя одноименными деревнями вокруг), подарили Иссилаиду и отправили подальше от дворца.

Часть 2

…И сказал на то король Аэрон:

– Все мы грешны ошибками своими, все мы можем стать жертвой козней Сарамоновых, но блаженны те, кто в грехах своих честно покаялся, и да пусть будут прощены оне, и поступками добрыми впредь горды…

– Благодарствуем тебе, справедливый и великий король Аэрон, – ответили на то люди добрые и разошлись по домам, не помышляя более о расправе над ставленником божиим.

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 7 стих 15

Впервые за долгие, страшные, тяжелые, порой довольно унизительные дни, полные абсурдных и глупых событий, боги сжалились над Альфонсо, подарив ему мгновения высшего блаженства. Он ехал к себе во владения по разбитой дороге – карету нещадно мотало из стороны в сторону, щедрое летнее солнце, обязанное через пару дней быть осенним, не сбавляло темп: было жарко, было много надоедливых мух, особенно в городе, был жуткий смрад от множества трупов, даже казалось, будто воздух твердый, и застревает в горле.

Аэрон, для профилактики последующих мятежей, не стал измудряться, придумывать что то новое, и снова залил страну кровью и насилием, как делалось всегда, во все времена истории, не начинать же думать теперь о народе и попытаться облегчить жизнь своим подданным. По всей столице, там и сям, появлялась королевская стража, вся, что осталась, строго системно хватая всех, кого подозревали в измене, то есть, всех подряд, и правых и не правых, тех, кто не успел спрятаться. На придумывание новых наказаний, ни у короля, ни у малочисленных оставшихся подданных не хватило ни фантазии, ни времени, поэтому казнили несчастных старинными, проверенными способами: разрывали лошадьми на части, сажали на деревянный кол, протискивая его через все тело, варили в котлах, но такие казни были честью, и такая честь доставалась только сколько-нибудь значимым особам. В основном же, за недостатком времени и палачей, массово рубили мечами, топтали лошадьми, а то и запирали в сараях и жгли живьем сразу помногу. Быстро, продуктивно и с множеством воплей – все как нравится любому нормальному правителю.

Забавно было осознавать, что настоящие основатели бунта так и не были наказаны: ни Минитэка, который пропал, ни Альфонсо, который призывал к восстанию открыто, на площади, при тысячах свидетелей. Он же еще и награду получил за подавление мятежа, который сам же и развязал. И осознание того, что несправедливость, наконец то, повернулась к нему нужным местом, придавало особую остроту хорошему настроению.

Альфонсо был счастлив. Он ехал в свои владения, удачно избежав наказания: даже длинные ряды повешенных крестьян, укоризненно высунувшие разбухшие, синие языки, выпучившие глаза, на которых гнездились большие, зеленые мухи, не портили ему настроение, хоть и изрядно портили воздух. Иссилаида сидела напротив, напуганная до ужаса честью ехать в карете с графом, да еще с самим героем Стены; глаза ее, обычно заплывшие, сейчас были огромны и дико смотрели: один на Альфонсо, один в сторону, за окно.

– Не бойся, мое солнце,– думал Альфонсо, глядя на нее исподтишка. Мозг его все еще робел перед ней, отказываясь, почему–то, говорить своей любви хоть сколько-нибудь членораздельные фразы, – мы будем счастливы с тобой.

Прочь из душного, залитого кровью, заваленного трупами, разрушенного города в страну бесконечных зеленых полей, свежего воздуха, свободы и тишины.

1

Две недели новой осени пролетели, как один день: длинный, шумный, спорно счастливый день. Ласковый ветерок был похож на теплый, но уже становился злее, обидчивей и капризней и едва заметно холоднее. Облака чаще плакали дождиком, закрывали солнце тучами, делая пока еще зеленые листья деревьев и травы блеклыми.

Грязищи было по уши.

С довольно надоедающей частотой, целую неделю, каждый день, Альфонсо просыпался от гневного окрика, который слышно было за двенадцать комнат из тринадцати их особняка.

– О, смотгхите, его высочество еще изволит дгхыхнуть. Я там бегаю, по всему двогху, управляю этим жалким гогходишком, пока ты тут пгхохлождаешься!!!

Иссилаида ощутила себя графиней очень быстро. Ощутила, но не стала ею; натянуть на себя, усилием пяти деревенских девок, красивое платье, повесить на шею (примерно там, где она должна быть) золотую цепочку и нацепить кольца на пальцы оказалось не достаточно. Как не прискорбно это было осознавать, но необходимость иметь мозги, способные воспринять хоть какие то манеры, многим не оставляли шансов быть по настоящему благородными людьми, сколько бы денег у них не было. Альфонсо болезненно и тяжело давалось осознание того, что его дарованная силами свыше любовь, обыкновенная хабалка. А вот Иссилаида вполне себя равняла с остальными графинями, ведь для того, чтобы понять, что у тебя нет мозгов, как ни странно, нужны мозги. Еще летом Альфонсо смеялся над ставшим теперь модным, смешным словом: «образование» – сразу представлялся прыщ или фурункул, а теперь, оказалось, что это нужная вещь.

Иссилаида проснулась рано, в плохом настроении, и с ходу пустилась в кипучую деятельность: наорала на всех, кого встретила, надавала подзатыльников девке – прислужнице, основательно поела, пыхтя за графским столом в одиночестве, умудрилась испачкать только недавно купленное, с помощью жестоких поборов со всех трех деревень, и так нищих, платье, и теперь пришла донимать Альфонсо.

– Иссилаидушка, солнышко, что так рано поднялась? – слышал со стороны Альфонсо свой голос, и не узнавал. Только с утра он, махая воображаемым мечем мужской гордости и жесткости, собирался поставить свою возлюбленную на место и вот, сам себе удивляясь, мямлил:

– Ты хорошо покушала?

– Тебе бы лишь бы жгхать!– взвилась Иссилаида и дернулась так, что показалось: платье разорвется пополам. Но нет, все складочки героически держали оборону, – Не дом, а халупа, жалкая лачуга. Это каким надо быть дугхаком, чтобы выбгхать во владения такое захолустье? Другхим гхафиням в глаза стыдно смотгхеть!

– У тебя и не получится, чудо ты косоглазое, – угрюмо подумал Альфонсо. Но вслух, конечно, этого не сказал. А то его солнышко и сегодня к себе в спальню его не пустит.

В обеденную залу, низко поклонившись господам, зашел Микула – так то он был дворецким, но, поскольку, дворца у Альфонсо не было, то он его называл особняцким – и передал послание соседнего землевладельца – герцога, с приглашением на охоту. Альфонсо согласился: охоту он не особо любил, да и герцога со странным, труднопроизносимым иностранным именем Иван тоже, но он ни за что бы себе не признался в том, что все это был просто повод выбраться из дому и перестать быть поленом, которое пилят пилой с тупыми, скрипучими, картавыми зубами.

Герцог Иван был старым, сухим, сморщенным высоким старичком, с торчащими из головы ушами; если кто-нибудь посмотрит на него, а потом попробует его описать – ничего, кроме ушей вспомнить не сможет, поскольку человек тратит все внимание на вещи особо примечательные, не замечая остального, а вот уши опишутся в красках. Был он старым, но раздражительно бодрым, веселым и добрым старичком, который, в отличии от остальных владельцев соседних земель, не считал зазорным вести дружбу с «проходимцем» ниже себя по положению, да еще с женой- садовницей, на которой он даже еще пока не женился. Да герцог Иван плевал на все условности, и сам женился на пастушке, которой было семнадцать лет от роду. Еще Альфонсо дал себе задание, не смотря на ненависть к лошадям, научиться на них ездить, и в тайне радовался, когда герцога – прекрасного наездника, но подслеповатого ездока, эпизодически сшибало с лошади веткой дерева. Это было очень смешно, и полезно для самооценки.

И да, фамилия Ивана была Морковкин, а полностью титул его звучал Герцог Иван ибн Морковкин.

Охотиться они предпочитали во владениях Альфонсо, потому-что ехать было не далеко, да и заблудиться в этом лесу нужно было постараться – лес был маленький, кончался рекой и владениями соседей. Дичи в нем особо много тоже не водилось: Альфонсо начал подозревать, что оголодавший от поборов люд в тайне, несмотря на запрет, промышлял дичью в хозяйском лесу, и все планировал поймать таких наглецов, чтобы наказать. Проехав лес сначала вдоль, потом поперек, охотники с трудом обнаружили одного единственного тощего, зачуханного волка, который, увидев столько людей и лошадей (его потенциальная пища), даже бежать не пытался, решив смириться с судьбой. Естественно, это не был волк из настоящего леса, этот размером был чуть больше овчарки, и вызывал больше жалость, нежели желание бежать подальше; поймав несчастного зверя, долго думали, что с ним делать, потом связали, покатали на лошади, планируя сначала отвезти домой и похвастаться добычей перед дамами, но передумали и отпустили.

Герцог Иван, судя по всему, любил охоту не ради охоты, а просто ради досужей болтовни. Вот и сейчас, усердно растягивая старческие щеки, он рассказывал свою жизненную позицию по какому то вопросу:

– Раньше, когда я был молодым (-До начала времен, видимо, – злорадно мысленно вставил Альфонсо) – я был обидчивым. Гордость, честь, достоинство – сколько дуэлей я пережил, ради этих слов, но потом, получив мечом по плечу, едва очнувшись от беспамятства, я задумался, а что же это все таки такое – достоинство…

Альфонсо эта болтовня не интересовала: он с предвкушением смотрел, как герцог едет прямо на раскидистое дерево, еще чуть-чуть… Но нет, Иван не вовремя нагнул голову и, просто причесав ему лысину, ветка проскочила мимо.

…– Просто, если так подумать, ну назовут меня дураком. Ну глупее же я не стану, ведь верно? Тогда почему я должен обижаться?

– Потому что относиться будут, как к дураку, будь ты хоть семь пядей во лбу, – вставил Альфонсо. – А так, по зубам разочек, и все будут считать тебя умным.

– Умно, ум силой доказывать, – хмыкнул герцог. Потом он хмыкнул повторно, сопроводив неопределенный звук более связными словами:

– У тебя, кажется, гости, граф. Бог ты мой, да это же королевская карета…

Все когда то кончается: и счастье и боль и жизнь, с этим ничего не сделаешь, можно только смириться, но все равно Альфонсо вздрогнул. Его счастливая (как он ее называл) семейная (как он считал) жизнь кончилась, так он предчувствовал, поскольку королевская карета никогда ничего хорошего привести не может. Они с герцогом едва успели заехать во двор – свита герцога, которая ехала позади, еще даже не доехала, когда карета остановилась напротив особняка, открыла свое черное чрево, исторгнув из него Альфреда дэ Эсгена.

Из особняка вышла жена Ивана, направилась к мужу. Звали ее Милаха, и сам герцог рассказывал, что это имя ей купили, а сама женщина – пастушка, была из бедной семьи и имя носила не совсем цензурное. В детстве, опять же по рассказам Ивана, она попыталась укусить королевского писаря, и хотя зубов у нее, в силу возраста, не было, сама попытка писаря разозлила (потому что была бедная, была бы богатая, его этот факт его умилил бы), отчего тот и присвоил ей имя кусачей самки собаки. Интересна была реакция женщины, когда он это рассказывал: Лилия рассказывала бы эту историю с нарочитым вызовом, Алена сгорела бы со стыда, а Милаха смущенно прикрыла глаза ладонью, но смеялась вместе со всеми.

Вслед за Милахой, переваливаясь с боку на бок и скрипя ступеньками крыльца, вышла Иссилаида, сладко зевнула – видимо, спала, не смотря на присутствие гостьи. А что, если организм требует, чего терпеть? Увидев королевскую карету, она замерла и побледнела, так и оставшись круглым, бледным памятником.

– Граф Альфонсо дэ Эстэда, Вам его величеством, королем Эгибетуза, славным королем Аэроном Первым приказано прибыть в столицу немедленно, – торжественно прочитал дэ Эсген приказ, написанный на ивовой коре, когда подошел поближе. Потом он увидел Милаху и, забыв про приказы, согнувшись в поклоне, поцеловал ей руку:

– Добрый день, мадам. Теперь понятно, почему сегодня такой хмурый день- солнце стыдливо прячется за облаками, ведь вы своей красотой затмеваете его. Герцог ибн Морковкин, Ваше превосходительство.

Милаха слегка поклонилась дэ Эсгену, без тени смущения сказала « Вы слишком добры, граф».

– А я? – подошла Иссилаида тоже попыталась поклониться, протянула пухлую руку с грязными, желтыми ногтями.

– Вы тоже…кхм…затмеваете…

Иссилаида засветилась подлинным счастьем, приняв это за комплимент, а Альфонсо, чутким слухом влюбленного узрел в этой фразе скрытую насмешку.

– Граф дэ Эсген, какая неожиданность. Я думал тебя все таки отпустили на войну, а нет, поди ж ты, без тебя бунт не усмирить никак. Ну что, всех стариков и детей перевешали, или кого то еще догнать не можете?

Альфонсо прекрасно знал, что дэ Эсген просился на войну со Степью, но король ему запретил, и это на графе отразилось очень болезненно. И сейчас Альфонсо, не скрывая своей злости, хорошенько прижег открытую, кровоточащую рану самолюбия графа. Однако дэ Эсген не подал виду, что уязвлен:

– Я жду в карете две щепотки песка – достаточно, чтобы захватить узелок с запасными портками, или потом, я потащу тебя на веревке за каретой как непокорного осла.

– Как же так, граф, – молвила Милаха, – вы даже не окажете нам чести позавтракать с нами?

Вообще то, это, как хозяйка дома, должна была говорить Иссилаида, дабы проявить гостеприимство, но она до этого не додумалась, максимум, на что ее хватило – стоять с открытым ртом. Альфонсо недовольно скривился: когда это в его доме стала распоряжаться какая то гостящая в нем девка?

– Увы, мадам, я всю жизнь буду жалеть о том, что не злоупотребил Вашим прекрасным обществом, но его величество не терпит задержек. Вы просто не представляете, как же жаль, что…

– Да пошли уже, – бесцеремонно перебил Альфонсо дэ Эсгена. Он уже надел свой лучший камзол, и взял еще один старенький и выцветший–про запас, помня, что обычно происходит с его одеждой после королевских приказов.

2

…И воскликнул Алеццо: Да изыдет бес из несчастной ведьмы, пусть же освободится душа несчастной, от демона, поглотившего ее. И захохотала ведьма голосом демоническим, но взмахнул перстами Алеццо, и стала корчиться бесноватая, освобождаясь от власти Сарамоновой, а позже упала на колени, возблагодарила Алеццо, за спасение души, и горела в огне очистительном, с улыбкой на лице, ибо отправлялась она в царство светлое, царство Агафенона Великого, становясь слугой его – ангелом…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 2 стих 3

Многие высокопоставленные вельможи годами ждали чести удостоиться аудиенции короля, и некоторые так никогда и не удостаивались. Вельможа, которого приглашал сам король, становился объектом усиленной зависти соседей, считался приближенным короля, а перед такими нужно было пресмыкаться, льстить ему, всячески угождать. Кому не нравятся лесть, угождения и зависть?

Однако Альфонсо всей душой желал бы не ехать к его величеству, всю дорогу терзался он беспокойством: не особо сильным, но утомительно нудным, щемящем сердце и туманящим голову. Тут же его разозлил и дэ Эсген, совершенно не расположенный к беседе, который плавал в своих мыслях и всплыл на поверхность реальности только для того, чтобы в ответ на вопрос Альфонсо о его будущем, вонзить в Альфонсо жесткий, злобный взгляд, от которого тот сразу сник.

– Вот и спасай теперь жизнь всяким, – буркнул он и отвернулся к окну.

Он знал, что простые воины за глаза дэ Эсгена теперь называли «Вонючий генерал», или «Начальник смрадных войск», памятуя о неблагородном амбре, исходящем от одежды графа во время встречи с Дмитровским отрядом. Как называли самого Альфонсо, Альфонсо не догадывался, но он знал, что многие его боятся почище ведьмы, а еще, краем уха слышал о себе несколько легенд: об умении летать, читать мысли, проходить сквозь стены и колдовать.

Альфонсо предполагал две возможных причины столь скоропостижной аудиенции: либо Аэрон узнал, кто затеял бунт, после которого началась война со Степью, либо снова прикажут убить черного волка (Кариизия). Однако речь короля немало его удивила.

Альфонсо предстал перед королем, согнулся в почтительном поклоне. Перед ним сидели трое: собственно, его королевское величество, король Эгибетуза Аэрон Первый, его высокопреосвященство Бурлидо Аск Эгет Мелисский – патриарх Эгибетуза, отчаянно старающийся не замечать Альфонсо, и последний – Минитека??? Но нет, показалось, это был полный мужчина в зеленом камзоле, с огромным орденом на толстой, золотой цепи, застрявшей между складками подбородка и жиром груди. Толстые все так друг на друга похожи! Перед приходом Альфонсо, точнее, перед тем, как его привели практически под конвоем, первые люди государства что-то бурно обсуждали, не отвлеклись они и на пришельца, и тот смиренно стоял, слушая жаркий спор, нисколько им не интересуясь и дожидаясь своей участи.

– И так, Альфонсо дэ Эстэда, – услышал Альфонсо свое имя из уст короля, вздрогнул от неожиданности, поскольку задумался о своем, поклонился:

– Рад видеть Вас в добром здравии, Ваше ве…

– Да-да, отлично. И так, граф, теперь ты прекрасно знаешь, что от тебя требуется. Свободен.

Альфонсо опешил.

– Ваше величество…– он запнулся – спорить с королем плохая затея, но выполнять что-то, не зная что – еще хуже. Или нет? – Я понятия не имею, что от меня требуется…

– Какого черта, граф! Мы полдня уже здесь мусолим эту тему, а ты не знаешь своей задачи?

– Я только приехал, Ваше величество.

Аэрон замер, а это значило – он думал, а это значило, не надо ему мешать, и по этому стало очень тихо, все вокруг старались даже громко не дышать.

– Объясни ему, Бурлидо…

– Мы знаем, кто стоит за всеми волнениями народа, – зловеще прокаркал его высокопреосвященство, и уперся взглядом в Альфонсо. Ненавистным, полным черной злобы взглядом. Альфонсо помертвел, ему стало холодно, по спине побежала дрожь. Они узнали о его измене. Только причем здесь задание…?

– За всеми кознями, взбаламутившими народ, вызвавшими войну с могущественным государством, стоит ведьма, которая сидит в нашей темнице уже три месяца и умудряется пакостить нам своим колдовством.

– Ведьма!? – вскрикнул Альфонсо он неожиданности. Не скотское отношение к людям, нищета, голод, рабский труд на зажравшегося феодала, жадность обнаглевшего правительства, а …ведьма? Это было настолько неожиданно, странно и абсурдно, что Альфонсо потерял дар речи, кроме, собственно, выкрикнутого само собой слова и нескольких горловых звуков, имеющих весьма отдаленное сходство с речью. А потом он, вдруг, подумал, что очень удобно иметь ведьм, чтобы обвинив их в колдовстве, свалить все проблемы государства на них. Не может же король признать, что это он во всем виноват.

– Это чушь, люди не поверят, снова будут бунты (уже без моего участия), – подумал Альфонсо, а потом подумал еще раз и понял – поверят. Крысиные черепа, намазанное углем лицо, не понятные слова и страх – простой религиозный страх перед будущим, взращенный проникновенными проповедями священников, и люди поверят во все, что угодно, лишь бы перестать бояться. Людям не нужна правда, людям нужно спокойствие.

– Ведьма, – проскрипел Бурлидо, – та самая, с которой ты, по ошибке (кривая усмешка), оказался в одной темнице. Тебе нужно, в предельно сжатые строки, отправить ее на костер.

– Я не совсем понимаю, Ваше высокопреосвященство… Да, черт, я ничего не понимаю, почему я? Вроде бы и без меня воскресные казни проходили вполне…э-э-э… нормально. Почему этим не занимается Святая инквизиция?

– Потому что она не признается в содеянном, – сказал Аэрон и посмотрел на Бурлидо таким взглядом, что тот опустил глаза.

Альфонсо открыл рот, одновременно попытался сформулировать новый вопрос, но не смог. Когда это власти нужно было чье то признание, чтобы приговорить к наказанию? С каких пор суды стали справедливыми и перестали быть реализацией амбиций и идей одного или нескольких, пусть даже больных на голову, но власть имущих людей? А потом до него медленно, но неотвратимо дошло: все они, боялись Лилии, все, в том числе и Бурлидо, который понимал, что на этот раз, вместо несчастных женщин, сожженных за сомнительные подозрения, они поймали настоящую ведьму из настоящего Леса. И теперь боялись своей узницы.

– Ведьма должна пойти на костер добровольно, только тогда она очистится и войдет в царство Агафенона. Она должна покаяться в своих грехах, – сказал Бурлидо, – и ты должен ей об этом рассказать.

– А почему я? Сами расскажите… Ваше высокопреосвященство…

– Потому что любой, кто к ней прикасается, умирает! – взорвался Аэрон и стукнул кулаком по подлокотнику трона, отчего тот жалобно скрипнул, – у нас от ее проклятия умерло уже десять стражников. Даже палачи, под страхом смерти, боятся к ней прикоснуться.

– И потому что, – добавил он, медленно и твердо выговаривая каждую букву, – если ты ослушаешься, тебя четвертуют. Да, твою садовницу тоже. На твоих глазах. Сожжение должно состояться на следующее воскресение, к этому времени подписанное признание должно быть у Бурлидо. Вот теперь – свободен.

Только свобода была относительной – до тюрьмы и обратно – в замок. Круглая башня тюрьмы, обнесенная стеной, была черной даже в самый погожий день, казалось, солнце никогда не касалось своими лучами ее каменных, мрачных стен. Возможно, так ее раскрашивал человеческий страх, тем не менее, хоть Альфонсо и не собирались туда сажать (пока), он внутри себя содрогнулся, ощущая, как съежилась самая трусливая часть его организма – желудок. Гулкие коридоры, казалось, долбили по голове своим эхо, стоны лишенных свободы, разума и воли к жизни людей пропитывали воздух, и он тяжело, со скрипом, засасывался в легкие, вообще не снимая одышку.

В допросную Альфонсо не пошел, и на вопрос палача, что ему понадобится из пыточного инвентаря для «уговоров» ведьмы, ответил, едва выплевывая слова: «выбери на свой вкус». Так и пошли они к Лилии, поднимаясь по каменной лестнице гуськом: Альфонсо, самый первый, за ним дэ Эсген, с парой перепуганных стражников, затем Бурлидо с парой священников и писарем, и палач, любовно несущий клетку с крысой, пару брусочков свинца, веревки, воронку, металлический ковшик и машинку для ломания пальцев.

Король был прав только отчасти: не десять стражников, а шестеро скончались от контакта с ведьмой; Альфонсо поспрашивал Дюпона, от чего они умерли, и тогда королевский медик, совершенно серьезно ответил, соорудив удивленные глаза: « Как отчего? От проклятия, конечно. От прикосновения с ведьмой, волдырями пошла кожа, потом покраснело все тело, и удушье через два дня»

– Интересно, – сказал тогда Альфонсо, – а если я тоже умру?

– Тогда мы сожжем ее прямо в тюрьме, – успокоил его Бурлидо, – но ты же в ней в одной темнице сидел, и тесно (ехидная ухмылка) с ней контактировал. Не умер же. Значит, ничего тебе не будет.

И вот сейчас, ступая по каменному полу тюрьмы, Альфонсо вспоминал все эти разговоры, хотя и не хотел этого; чувство беспомощности, как тогда, когда собираясь устроить бунт, продирался он к бочке с вином, не зная, что будет делать и говорить, охватили его, и заставили волноваться. Сейчас он будет пытать Лилию.

Палач передал Альфонсо клетку с крысой, он вошел в узницу, и дверь, со знакомым до боли скрипом, закрылась за ним.

– Только не прикасайся к ней, – напомнил ему Бурлидо. Все они остались за дверью.

Ведьма сидела на лавке, в углу, поджав под себя колени и положив на них подбородок; услышав скрип двери, она, не меняя позы, прорычала « убирайтесь».

– Ведьма, я пришел… – сказал Альфонсо и замолк, поскольку не мог подобрать слова. А вот, потому что надо было прежде порепетировать, теперь было поздно.

Лилия вздрогнула. Подняла взгляд, вскочила на ноги, сделала рывок на два шага вперед, потом, словно врезавшись в невидимую стену, отскочила на шаг обратно.

Она была неимоверно худа, казалось бы, куда худее, но теперь кости от воздуха отделяла лишь тонкая кожа, рельефно их обтянув. Огромные глаза ее, на осунувшемся лице, изначально тусклые, лихорадочно загорелись огнем. Платье на ней было многократно разорвано и испачкано, волосы – ее шелковистая гордость цвета черной ночи, торчали всклокоченные, и сейчас она была похожа на ведьму, как никогда.

– Зачем ты пришел? – в абсурдном сочетании сплелись в этих словах и надежда и угроза, и боль и облегчение, и болезнь и выздоровление.

– Пытать тебя буду, – подумал сказать Альфонсо. Но почему то этого не сказал.

– Ты должна покаяться в грехах…

Тишина.

– Вознести молитвы к этому… (как же его зовут, черт его дери!) Агафенону, Богу нашему, просить прощения… у него… и..

– И отправиться на костер с улыбкой, да? – Лилия улыбнулась, нет, она оскалилась, и ее белые зубы жутковато засверкали в полумраке темницы.

– Ну да.

– И в чем я должна покаяться? Я убила кого то? Да нет, вроде. Украла что то у кого то? Тоже вроде нет… Что ж тогда? А, просто потому что я ведьма. А кто это решил? Ты? Кто решил, что Лес – проказа, что он творение зла, и все, кто там живет – демоны?

– Это откровения пророка Агафенона, Кералебу, который, будучи распят, воскрес, дабы нести Миру слово Божье. – раздался из- за двери глухой голос Бурлидо, избавив Альфонсо от необходимости объяснять то, что он сам не особо понимал.

– И ты сам его слышал, первосвященник? Или видел? Или это был бред сумасшедшего, который все подхватили, в который все поверили?..

– Да как ты смеешь, еретичка? – взорвалась дверь праведным гневом, однако не открылась, чтобы обрушиться на ведьму праведным же наказанием.

– И представляешь, жива, никто меня громом не поразил…

– Вообще то, – встрял Альфонсо, потому что вспомнил про стражников. Он был еще в том месте разговора, где ведьма спросила, убила ли кого-нибудь, там он задумался, а потому отстал от диалога. – Вообще то, от прикосновения к тебе, умерло шесть стражников…

Ну так не прикасались бы! – вскрикнула ведьма, – я не виновата, что лесные жители в меньшей степени болеют красной волчанкой, чем застенные слабаки!

Красная волчанка.

Альфонсо такой болезни не знал. Но пришла мысль: если ведьма, приперлась из леса за женихом, то он, получается, заразился бы и умер? А потом пришла другая мысль – он прикасался к ведьме, но не заразился, можно ли из этого сделать вывод, что он тоже из Леса? Альфонсо сделал вывод, что сделать вывод можно, и помертвел – ведьма выдаст его с головой, и гореть они будут вместе, на соседних столбах. Он хотел сжать руки в кулаки, но что-то мешало; Альфонсо удивленно увидел, что в руках у него все еще клетка с крысой. Крыса удивленно посмотрела на Альфонсо.

– Не сваливай всю свою вину на неведомые болезни. Покайся, иначе мне придется…гхм…

– И ты сможешь? – жалобно спросила Лилия, и глаза ее наполнились слезами. Посередине фразы голос дрогнул, и стал хриплым.

– Да, – сказал Альфонсо и показал ей крысу. Лучше было бы показать ей ломалку для пальцев, но почему то палач сунул ему в руки крысу, а идти за дверь за другим инструментом показалось слишком глупо. Альфонсо тут же разозлился: все в этой ситуации ему казалось абсурдным и глупым.

– Я покаюсь, – тихо всхлипнула ведьма и заговорила, отрешенно, тихо, севшим голосом: – Я Лилия, ведьма из Леса, пришла, чтобы украсть душу у человека, утащить его в царство… кто он там у вас?… Сарамона. Я хочу войти в царство Агафенона, просить святую церковь спасти меня очистительным огнем… Где там подписать?

Под дверь пролезла тоненькая, березовая кора, с написанным на ней признанием. Гадкое чувство налипшей на душу грязи, внутренней мерзости и жалости ощущал Альфонсо, когда протягивал ее ведьме на подпись. Конопляное масло, смешанное с сажей, оставило на бересте крест, который решил судьбу человека, приговорив к смерти.

– Скажи мне, ведьма, – вдруг спросил Альфонсо тихо, как только смог, – как найти Волшебный город. Расскажи, где та деревня, где та бабка?

– Не смей, – вдруг испугалась Лилия, – не смей ходить туда, ты же умрешь. Лес поглотит тебя. Слышишь? Скажи мне, что не пойдешь вглубь Леса, скажи.

– Да ладно, ладно, чего ты? – переполошился Альфонсо. – какая тебе теперь разница?

– Пошел ты к черту, идиот, – отвернулась ведьма. Она медленно, села в свою любимую теперь позу, беззвучно роняя слезы, плакала, периодически всхлипывая, и Альфонсо, постояв с глупым лицом, решил, что большего он не узнает. Да и спрашивать было опасно.

Он постучался в дверь, ему боязливо отворил стражник, Бурлидо поспешно спросил: «подписала?», крикнул Лилии о том, что в воскресенье она будет сожжена. Реакции он не дождался, да и не жаждал дождаться – главное дело сделано, перед Богом он чист, и со спокойной душой может избавиться от беспокойства трехмесячной давности.

Альфонсо тоже мог бы радоваться: он своего добился, даже крыса не понадобилась, но на душе было муторно, противно и гадко.

– Проклятая ведьма, – тоскливо подумал он, – так меня любит, что больше о моей жизни беспокоится, чем о своей. Так любить жизнь, и пойти на это самоубийство, только от безответной любви – глупо. А чего я переживаю, я же не виноват, что она в меня влюбилась. И вообще, ее любовь – это ее проблемы, а не мои.

Все верно. Но на душе было муторно, противно и гадко.

3

Война со Степью протекала интенсивно в том плане, что Степь интенсивно теснила Эгибетуз, ломая жиденькую оборону без особых затруднений и ощутимых, похоже, для той страны усилий. Зато из Эгибетуза, из последних сил выжималось все, что можно было выжать: люди, деньги, золото, металл, еда и даже живность. Все это рекой утекало на поле брани, где и пропадало с такой легкостью, словно все это просто скидывали в бездонную пропасть. Альфонсо даже не хотел появляться в своих владениях – местные жители его ненавидели из-за постоянных поборов, и ненавидели Иссилаиду, которая не считала людьми людей ниже своего положения. Желания ее были постоянны и нескончаемы, при этом не приносили удовлетворения больше, чем на два дня, по истечении которых ей хотелось еще больше. Альфонсо прекрасно видел, во что превращает свои деревни, сотни раз, после очередного упрека в нищете его владений и требования новых подарков, ставил он на место Иссилаиду, громко и сильно стукая по столу кулаком – но это было только в его мыслях, которые пугливо прятались вглубь головы, едва до ушей долетал скрипучий, картавый голос.

А тут еще пошли очередные наборы в армию, и в конец уборочной страды на поля вышли только женщины, дети, от семи лет и старики, от семидесяти, без лошадей, быков, надежд на сытую зиму и светлое будущее.

Приспичило Степи нападать в начале осени, когда один день год кормит. И тут, неожиданно, оказалось, что бунт был полезен, поскольку если бы не болезненные воспоминания о прошедших казнях и неудачном восстании, то теперь все оставшиеся калеки точно взбунтовались бы.

Альфонсо скакал во весь опор, морщась от летящего в лицо песка и боли в филейной части тела: его упорные потуги научиться ездить на лошади принесли плоды, позволяя ему не молить Богов о сохранении хрупкого баланса даже при быстрой езде, но к продолжительным поездкам он все еще не привык. А тут еще разозлилось громом небо, сверкнула молния (да, конечно, наоборот, сначала сверкнула молния) и полился дождик – слабый, моросящий, но противный и нудный, как простуда.

Шпиль церкви Альфонсо узрел с явным облегчением, с лошади слез, неловко выскользнув ногой из стремени, отчего пришлось прыгнуть, и он едва не упал на попу в грязь. Настроение испортилось окончательно, хотя, казалось бы, куда больше, но постучав в дверь часовни, оказалось, есть еще границы плохого настроения и дальше.

– Добрый день, граф Альфонсо, – сказал Тощая задница и посторонился, дабы впустить путника внутрь.

– Ах ты ж гад, не сдох что ли? – разочарованно, и при этом, неожиданно для себя, воскликнул Альфонсо.

– Милостью божьей, – ответил Тощая задница, – входите, граф, сейчас начнется ливень.

И тут же начался ливень.

– Граф, я должен просить прощения за то, что пытался убить Вас, я был ослеплен жаждой наживы. Теперь я ежедневно замаливаю этот грех, как сотни других грехов, и уверяю Вас – во мне вы найдете самого смиренного вашего союзника.

Тощая задница даже голову склонил, чтобы показать, как он смиренно просит прощения.

– Отлично, – воскликнул Альфонсо, – сначала чуть не убил, а потом «ах, простите, я молюсь за этот грех».

– По моему, «чуть не убил» было взаимно, – ответил Тощая задница, чуть усмехнувшись, – но я надеюсь, все разногласия между нами улажены. Вы голодны, граф? Могу я пригласить Вас к нам на скромный обед…

Боригердзгерсман и так был не особо разговорчив, а когда ел, вообще предпочитал не занимать рот ничем, кроме еды. Впрочем, уставший, промокший, голодный Альфонсо тоже налегал на постные щи, закусывая кислой капустой и ржаным хлебом без охоты до бесполезной болтовни, так что здесь они сошлись во мнениях. А после трапезы вообще расхотелось говорить, а захотелось спать, но тут поп перестал поглощать и спросил:

– Благословение Богу за трапезу нашу воздадим. Что привело тебя в нашу скромную обитель, Альфонсо?

– Помощь твоя нужна, поп. Только, убери уши лишние, – кивнул Альфонсо на Тощую задницу, – слышишь, Задница, унеси пока на время свою задницу куда-нибудь.

– У меня нет секретов от послушника своего, – сказала Боригердзгерсман, а Тощая задница вклинился:

– Я отказался от своей разбойничьей клички и теперь отзываюсь на имя данное при рождении – Тупое рыло.

– У меня есть секреты, поп. И тупорылый их знать не должен.

– Он знает и про твои лесные подвиги, и про бунт, и про Минитэку. Я все ему рассказал, – сказал Боригердзгерсман, и, увидев отвисшую от удивления челюсть Альфонсо, добавил:

– Не переживай, никто ничего не узнает. Это были тайны исповеди, и они только между нами и Богом, которой и есть нам судья. Так с чем пожаловал ты, граф?

– С просьбой. Помощь твоя нужна мне…

Боригердзгерсман повернулся к Тупому рылу, многозначительно на него посмотрел. Потом изрек:

– Вот видишь, я же говорил, что скоро ему придется скрываться. Бурлидо просто так такой дерзости не простит.

– Нет, Это барон Гуальдост. После знаменитой речи на пире после первого дежурства на Стене, онбольше всех возмущался, – ответил Тупое рыло.

– А может, это Лис – новый вожак разбойников…

– Да и сам Аэрон может приказать. Я вообще удивлен, как он Альфонсо еще в масле не искупал…

– Да хватит вам! – не выдержал Альфонсо. Слушать о том, сколько народу желало его смерти сначала было интересно, но когда посыпались имена людей, которых он даже не знал, стало немного жутковато, – Не нужно меня укрывать.

– Тогда излагай, сыне мой, – сказал Боригердзгерсман.

– Нужно ведьму украсть, – сказал Альфонсо.

И повисла тяжелая, словно чугунная тишина, которую Альфонсо сломал хрустом квашеной капусты. А перестав жевать понял: дождь на улице закончился, и капуста ему его излишнего чревоугодия не простит.

– Интересно Вы живете, граф, – сказал Боригердзгерсман в конце паузы. Он старался говорить невозмутимо, и на уровне интонации ему это удалось, но, сам не заметив этого, он назвал Альфонсо на «вы», выдав свое замешательство. Тупое рыло так и вовсе открыл рот и уставился на графа.

– И зачем же тебе понадобилась ведьма, друже? – спросил Боригердзгерсман, видимо взяв себя в руки.

– Она одна знает бабку, которая знает, где находится Волшебный город. И ведьма меня туда проведет.

– Господи, спаси и сохрани, это же чудовищное богохульство! – воскликнул Тупое рыло, и перекрестился.

– Ну да, как и людей за деньги резать, – огрызнулся Альфонсо.

– Послушай, сыне, признаться, ты меня удивил. В очередной раз. Волшебного города не существует, это все сказки для маленьких детей, – задумчиво проговорил Боригердзгерсман.

– Можно спорить, есть Бог или нет, – сказал монах Ордена света фразу, которая мигом могла бы отправить его на костер, – проверить мы все равно не можем. Но есть ли смысл спорить о том, что может быть можно проверить. Может он есть, может, нет, я дойду туда и посмотрю.

– Господь всемогущий! – снова воскликнул Тупое рыло, – спасение ведьмы – чудовищный грех против Бога! Это же прямое услужение Сарамону!

– Она такая же ведьма, как и ты, – злобно проговорил Альфонсо, – а Лес – такая же обитель Сарамона, как и королевский парк. Тебе, тупорылый, может и сложно это представить, но что если, а вдруг, все суждения о Лесе и аде – просто фантазии проповедников?

– Нет! – Тупое рыло вскочил с места, – я не желаю это слушать. Я был восхищен твоими подвигами, монах Ордена света, но, как оказалось, Бурлидо был прав, называя тебя посланником Сарамона.

– Да ну! Я спас всю королевскую семью, я уничтожил гнездо Черных птиц, я убил главаря разбойников, и, кстати, именно благодаря стремлению меня прикончить, ты оказался здесь и стал первой на деревне монашкой, а так бы и был разбойником, вором и убийцей. Я, богохульник, сделал больше для верующих, чем все сопливые молельщики вместе взятые, да только люди, вроде тебя, не способны смотреть на дела, они способны только слушать духовную болтовню и пускать слюни перед разрисованными досками!

Под конец своей, возможно самой длинной речи в жизни, Альфонсо уже кричал, отчего слюни его разлетались по всему столу, застывая на деревянной столешнице пузырями.

– Довольно, – сказал Боригердзгерсман. – Учитывая, что Эгибетуз все равно не выдержит ни одной войны с любой страной на востоке, нам нечего терять. Может, Волшебный город существует, может, его Боги помогут нам. Тупое рыло, я благословляю тебя на то, чтобы помочь несчастной избежать огня.

– Нет! – вскрикнул Тупое рыло так резко, словно его ножиком ткнули, – Батюшка, это же жуткий грех! Я даже слушать ваши богохульные речи не хочу.

Тупое рыло вытер рот рукой и резко поднявшись, вышел из –за стола так быстро, словно от малейшего промедления грех будет расти с течением времени.

– Молиться, наверное, пошел,– подумал Альфонсо. И тут же ему пришло на ум, что он, монах- основатель Ордена света, ни разу за всю жизнь не преклонял коленей, не взирал в небо и не просил Бога о чем – нибудь. А может, стоило? Может тогда, тот, кто пишет его судьбу в священной Книге жизни, сжалится и перестанет издеваться над ним, подкидывая разные несуразные ситуации в его скромную жизнь?

– С каких это пор он стал таким набожным?– спросил Альфонсо вслух.

– С тех пор как всевышний подарил ему чудесное исцеление, – ответил Боригердзгерсман.

– А по моему с тех пор, как начал сладко есть и вкусно спать…то есть…ну отожрался нормально в общем. А что, вози коленками по полу, ничего больше не нужно: ни думать, ни делать, и сыт при этом, и одет… Человек духовная личность когда сытый и в безопасности, а когда голодный и в опасности– то же животное, что и все остальные животные…

– Ты не прав, сыне, – задумчиво ответил Боригердзгерсман. Но в чем Альфонсо не прав не сказал, думая, видимо, о чем то другом.

–Что стоят сотни верующих душ перед одной, спасенной из лап Сарамона душой? Я с Тупым рылом поговорю, он силен верой, ловок мыслями, он сможет наставить заблудшую на путь истинный. Только, как все это будет выглядеть?

Воскресенье, по расчетам Альфонсо, должно было наступить через три дня, и за эти три дня нужно было спланировать, подготовить, и осуществить похищение ведьмы. Альфонсо мрачно прохаживался около тюрьмы: множество охраны на выходе, которая почтительно кланялась графу и бывшему заключенному, как только видела его фигуру, маячившую неподалеку, лишила его хорошего настроения. Подкупить королевскую стражу? У него денег не хватит, особенно если учесть, что их было катастрофически мало. Придется умыкнуть Лилию по пути на костер.

– Я все узнал, – сказал Тупое рыло, и Альфонсо вздрогнул: мало кто мог подкрасться к нему бесшумно, а Тупое рыло смог, и это раздражало.

– Ведьму, и еще четверо еретиков повезут под усиленным конвоем. Напасть на него нет шансов, даже если бы разбойники согласились атаковать королевскую стражу, они в жизни не согласились бы даже приближаться к ведьме. А когда назначено сожжение?

– В воскресенье в полдень, через три дня, – задумчиво ответил Альфонсо.

– Воскресенье сегодня.

Сначала Альфонсо даже не уловил смысла сказанного, по этому окунался в оторопь постепенно, холодея медленно, от головы к пяткам.

– Как сегодня? – упавшим голосом спросил он, и оба неосознанно посмотрели на небо, на высокое, жадное на тень, солнце.

– Разрази меня черт! – Альфонсо побежал. Он бежал, на ходу придумывая, куда бежит, и что дальше делать; до сожжения осталось совсем мало времени, если осталось вообще. По пути его чуть не сбила повозка; он посмотрел в глаза лошади, лошадь посмотрела в его глаза, сердце Альфонсо бешено заколотилось, ноги закинули его в повозку, легкие, на последнем дыхании, вытолкнули из горла слова:

– На площадь, живо!

И хорошо было, что он был в своем старом, стоившем некогда казне страны много денег камзоле, подтверждающем его статус, иначе бы возница стал бы объяснять, что он не извозчик, что едет по своим делам, причем, кулаками. Он, в принципе, и хотел это сделать, но, увидев решимость Альфонсо, передумал. Спорить с вельможами, как с пьяными или сумасшедшими, себе дороже. Тупое рыло запрыгнул в повозку, сел рядом.

– Гроб, – услышал Альфонсо его голос, и, обернувшись, увидел гроб. Массивный, плохо подогнанный деревянный ящик подпрыгнул на кочке, и ткнул своим углом Альфонсо в спину.

– Ты что, гроб с собой возишь, что-ли? – недовольно буркнул он, отодвигая гроб туда, откуда он приехал, – блаженный, что-ли?

– Я гробовщик, вот, изготовил людям, доставляю, Ваше превосходительство.

И тут только до Альфонсо дошло, куда он сел. И тут открылась главная площадь города (а, поскольку город был столицей, то и всей страны), на которой стояли столбы для сожжения. Меланхоличные, угрюмые, и, наверное, не совсем трезвые люди, кидали к подножию столбов дрова и ветки, подпихивая под них солому. Вообще, из-за угрозы пожаров, все это предприятие было довольно опасным, но раз Агафенон сказал, что только огонь очистит душу, то ничего не поделаешь, не топить же теперь несчастных заблудших овец в озере, как котят.

– Поздно, – сказал Тупое рыло, а потом, неожиданно для всех, спросил возницу: – А где здесь можно труп купить?

– В леднике, – ошарашенно отозвался возница, и тут же, пока никто не видит, получил от Тупого рыла по голове, мягко сел, прислонившись к своему гробу. Тупое рыло перекрестился, бесшумно что- то прошептал, наверное, помолился. А потом водрузил возницу на свои могучие плечи, стащил с телеги и посадил в укромном проулке, прислонив спиною к стенке.

– Так, телега есть, гроб есть, теперь нужно быстро достать труп…

Народ толпился на площади, использовав всю ее территорию полностью, каждый сантиметр, и сотни глаз смотрели на столбы с ожиданием главного воскресного развлечения. В пяти метрах от столбов стояли деревянные лавки и стол, накрытый красной, бархатной тканью. Именно за этим столом протопресвитер столицы Эгибетуза с двумя протоиреями будут долго и нудно читать молитву, упаковывая души грешников в удобную для доставки Богу упаковку даруя ворам ведьм драгоценное время.

– Труп то тебе зачем? – дивился Альфонсо, но потом вдруг его осенило: если, каким то непостижимым образом, удастся отвлечь всю огромную толпу от, непосредственно, сожжения, то можно, пока никто не видит, отвязать Лилию от столба и привязать труп из ледника – кто обгорелые кости потом опознает. С другой стороны, если останков не найдут, возникнут подозрения, что она улетела, или сбежала, и будут ее искать. И перевозить ведьму удобнее всего будет в гробу, никто ничего не заподозрит, гроб около места сожжения – это нормально. Наверное.

– Быстрее, к леднику, – бросил Альфонсо. И началось нервное, сопровождающиеся криками, матом и угрозами жизни и здоровью продвижение через забитую людьми площадь на телеге с гробом в кузове. Стража уже начала выводить несчастных «сожженцев» на помосты: четыре женщины лет двадцати, вместе с Лилией и один мужчина, одетые в рубахи из мешковины, перевязанные на поясе конопляной веревкой, с деревянными крестами на шеях и босые.

– Заноз наверное, нахватаются, пока по помосту пройдут, – не к месту подумал Альфонсо, глядя на всю процессию. Первым шел мужчина, точнее, его почти волокли, поскольку отсутствие целых костей в ногах не способствовало его самостоятельному движению. Лицо его было… правильнее было бы сказать, лица не было, просто мясное месиво с разорванной кожей и одним заплывшим глазом: видимо, «уговаривали его долго», зато, судя по виду, ему уже было все равно, что с ним происходит, благо он не соображал, где находится. Вторую девушку волокли два стражника, несчастная дико кричала, упиралась, молила о пощаде, что то вещала о сыне, и, когда ее, наконец, привязали к столбу, сунули один виток веревки в рот, чтобы она замолкла. Две других смотрели на площадь с ужасом, застывшем на белых, окоченевших лицах. Даже привязанные к столбам, они, похоже, не до конца верили в происходящее, думали что это сон, а может, тоже не сразу сознались в своих грехах. Лилия шла последней, и ее единственную не вели под руки – только иногда угрожали ткнуть копьем в спину с безопасного расстояния. Ведьма, внешне, была безразлична к своей судьбе, но глаза ее просто сверкали застывшей в них злостью на всех этих людей, всю их глупую, не гуманную и кровожадную религию, но больше всего на того, кого она искала глазами. И нашла моментально. Взгляды их встретились, и Альфонсо, не придумав сделать ничего лучше, подмигнул ей. И, наверное, это вышло больше озорно, чем заговорщицки, поскольку Лилия побелела, вцепилась в столб ногтями, словно пытаясь его раздавить, и опустила голову. Толпа неистово улюлюкала: в привязанных полетели тухлые яйца, помидоры, камни, грязь и оскорбления. На некогда шелковистых, длинных волосах Лилии цвета вороного крыла, повис капустный лист, стекал с них тухлый желток, капая на рубашку. Из глаз текли слезы.

Служитель ледника, или, как по старому его еще называли – морга, он же писарь, он же учетчик трупов и свидетель опознания, склонился в почтительном поклоне, увидев королевский камзол.

– Чем могу быть полезен его превосходительству?– осведомился он еще в тот момент, когда лицо его было расположено параллельно полу.

– Мне нужен труп, и поскорее, – выкрикнул Альфонсо. Он с опасением ожидал реакции на такие слова: что подумает служитель, узнав, что графу нужен труп. Предполагалось множество неудобных вопросов, на которые нужно было придумать ответы, но…

– Какой труп вас интересует?– не моргнув глазом спросил служитель, – мужской, женский? Может, мальчик? Или девочка?

Альфонсо открыл рот, с трудом переваривая услышанное. Жалко оставшийся охранять гроб и телегу Тупое рыло не слышит эти слова.

– А что, раньше уже покупали что-ли?

– Частенько заглядывают, и даже сановитые бывают, и церковные люди…

Служитель открыл массивную, железную дверь и они с Альфонсо начали опускаться в подвал: холодный, темный, забитый лежащими друг на друге трупами разной степени свежести. Некоторые лежали на скамьях, некоторые – свалены как попало на полу. И по углам, в которые едва доставал жадный на свет факел, виднелись заготовленные еще с зимы огромные глыбы льда.

– Так что желаете? Вот, хорошенькая девушка, только – только почила… А вот свежий мужчина…

– Мне нужна женщина, маленькая, метр шестьдесят, с черными волосами, худая, как оглобля.

Альфонсо едва договорил, потом поперхнулся и в конце сорвался на грубую, резкую речь, которая служителя не смутила совсем.

– Есть как раз такая, только она без глаз. О а вот, – показал факелом служитель на труп, – тоже подходящая, она, правда, без руки, но можем пришить…

– А целая есть? – прохрипел Альфонсо, чувствуя тошноту, подступающую к горлу. С этого момента он точно определился, что ненавидит подвалы, особенно глубоко под землей. Особенно со скелетами и трупами, хотя казалось, бы просто мясо… И все же, жутко хотелось наверх, впитывать в себя солнце и прогонять сквозь свои легкие синее небо (которое сейчас было пасмурным, но пасмурное небо не подходит для метафорического описания).

– Вот, смотрите, ваше превосходительство, как раз, то что нужно, только она уже недельная, в тепле надо быть с ней поаккуратнее.

Альфонсо сделал над собой усилие и посмотрел на стеклянные, мутные глаза, синее с зеленоватым оттенком лицо, круглое, как луна, немного не похожее на лицо Лилии и вздохнул. От тела уже ощутимо попахивало. А ладно, кто там видит, издалека, что там к столбу привязано.

– Эту беру.

– Отличный выбор, ваше превосходительство, и всего пятнадцать тысяч…

Альфонсо поперхнулся. Пятнадцать тысяч – это были все его деньги, но торговаться в леднике, среди гор трупов, он не хотел. И все же сказал:

– Пятнадцать тысяч? А чего так дорого, за просроченное тело?

– А как же, Ваше превосходительство, – удивленно воскликнул служитель, – все же головой рискую. К тому же, конфиденциальность гарантирую.

И тут только Альфонсо подумал о том, о чем надо было подумать с самого сначала- о том, что служитель запросто может рассказать кому то, что Альфонсо покупал труп, и тогда это будет подозрительно, начнутся вопросы с пристрастием к и так донельзя подозрительному монаху Ордена света. Правда, служителя за это самого на кол наденут.

– Ладно, беру.

Альфонсо тащил деревянное, холодное тело, взвалив его на плечо по каменной лестнице подвала и вновь думал о превратностях своей судьбы, подкидывающей все новые и новые дурацкие ситуации. Вот он без штанов разговаривает с Сарамоном, вот по уши в дерьме прячется от бунтовщиков, которых сам же и подбил на бунт. Теперь он купил труп и несет его сжигать. Что же дальше, господа Боги Вы там придумаете?

– Она же не похожа, – заметил Тупое рыло, взглянув на женщину, которая при свете солнца и вправду оказалась совсем не той внешности, что Лилия, – и она в платье.

Платье. Альфонсо в отчаянии хлопнул себя по лбу, разве что чуть не завыл от досады. Он уже хотел отказаться от всего, вернуть труп обратно, забрать свои деньги, жить, как раньше, в своем особняке и будь, что будет, но оказалось, что у служителя были еще и разные наряды. Рубаха грешника обошлась еще в пятьсот песедов, за которые заплатил уже Тупое рыло, и вскоре он с монахом Ордена света, в безлюдном переулке переодевали труп, сдирая ткань с не сгибающихся рук. Тупое рыло постоянно крестился, но работал руками ловко и быстро. Переодетое тело кинули в гроб, повезли прямиком к месту сожжения.

– Граф, нужно отвлечь толпу, – сказал Тупое рыло, – и я поменяю… их местами…

– Ладно, я пошел.

Протопресвитер уже заканчивал читать проповедь, скоро будет окропление сожженцев святой водой, напутствие, отпущение грехов и, собственно, поджог.

– Славься извечная человеческая любовь к продолжительной торжественной болтовне и куче символических ритуалов при всяком торжественном случае, которые дали нам время, – думал Альфонсо, продираясь сквозь тела крестьян, рабочих, ремесленников и других горожан. Когда то он уже испытывал это чувство: полная беспомощность, не знание, что делать, а главное, что говорить. Как отвлечь толпу? Как и в прошлый раз, ноги привели его к алкоголю, только не к винному магазину, а к кабаку, и у него тоже стояла большая бочка, которой судьбой было уготовано стать трибуной. И трибуной она была не очень: оказалась пустой, еще и кривой, отчего шаталась, пока Альфонсо покорял эту высоту, продумывая каждое свое движение, вплоть до чихания, чтобы не грохнуться. Кто то дернул его за рукав, сломав весь эквилибристический план своим вмешательством, и Альфонсо не упал на задницу чудом, чудом, которое вытянуло его ноги в нужном направлении.

– Граф Альфонсо дэ Эстеда? – спросил глухой голос за спиной.

– Чего? – Альфонсо повернулся, и понял, что у него проблемы. Понял это еще до того, как вместо одного, закутанного в черный плащ, одетого в черную маску с черной шляпой на голове, человека его окружили еще десятеро таких же.

– Граф Альфонсо дэ Эстэда, – торжественно-пафосно- выспренно и уже утвердительно произнес неведомый господин, подняв при этом подбородок, – по мудрейшему решению Отцов Основателей Ордена Тамплей, Вы обязаны проехать с нами для присутствия…

И тут раздался женский крик и возбужденный вопль толпы – подожгли первую женщину. Из-за голов можно было увидеть, как она корчится, пытаясь ногами сбить пламя, потом ноги ее чернеют, лопается кожа огромными волдырями, слышать, как вопль становится диким, сменяется хрипом. На всю площадь запахло горелым мясом. Потом на «ведьме» загорелась одежда, занялись длинные, белые волосы, съежились в паклю, лопнули и вытекли глаза.

…на Божьем суде в качестве обвиняемого в ряде грехов, а именно: связь с Лесом, пренебрежение и презрение основных религиозных канонов…

– Идите вы к черту, господа, кто вы там? Мне некогда с вами разговаривать, – нервно вскрикнул Альфонсо, глядя, как летит в небо столб дыма, закрывая облака. Первая женщина умерла слишком быстро, и толпа, а также, наверное, и церковные представители, остались этим недовольны. К тому же, чего то сожженка не улыбалась, предчувствуя скорое появление в царстве божьем.

– Мы Тампли…

– Да хоть сопли, мне плевать! – закричал Альфонсо, прекрасно понимая, что криком уже не поможешь. Он быстро оглянулся: «черные люди» окружили его полукругом, около кабака, из которого приятно пахло жареной картошкой и крепкой водкой, слышались голоса множества смеющихся, веселых людей.

– Граф дэ Эстэда знаменит своим пренебрежением к благородству, мужественности и чести, главных достоинств рыцаря. Что ж, граф, если вас не могут убедить мои слова, Вас может убедить моя шняга.

И неизвестный, а точнее, все одиннадцать неизвестных, достали из ножен оружие, напоминающее собой длинную, плоскую ветку с тарелкой на конце, из под которой торчали упоры для рук. Оружие бы это показалось смешным, если бы не метровый, обоюдоострый клинок, сверкающий на солнце своим острым кончиком. Единственным оружием, которое было у Альфонсо, это его любимый кинжал, и, коготь черной птицы с приделанной к нему ручкой пьяным кузнецом, единственным в своем роде не побоявшимся к нему прикоснуться. Потому что был пьян и не боялся бы прикоснуться хоть к самому Сарамону. И взял недорого.

Раздался вопль, теперь мужской. Еще немного, и все пойдет прахом из-за кучки неизвестных сектантов, о существовании которых Альфонсо до этого момента и не подозревал. А вот, успел и их оскорбить, каким то образом. Впрочем, он был практически уверен, что за всем этим стоит Бурлидо.

– Господа, Вы сейчас крайне не вовремя. Давайте завтра, мы с Вами встретимся и обо всем договоримся, а сейчас, уберите Ваши шняги обратно в ножны.

– Да он издевается! – крикнул кто-то позади. Вскоре, оказалось, что Альфонсо не расслышал, и это были не шняги, а шпаги: о существовании такого оружия он и не знал.

– Раз не хочешь умереть как муж, – зарычал первый неизвестный, – умри как собака, заколотый нашими ШПАГАМИ!

Взвился третий столб пламени – подожгли не дожидаясь, пока догорит второй, скучно горевший мужчина, и женщина начала биться так, что столб закачался, рискуя вырваться из крепления. И он вырвался: с громким хрустом выворотил он крепления, на которых держался, и женщина, вместе со столбом, головой вперед полетела в толпу, отхлынувшую назад. Огонь быстро потушили, поставили столб назад, но на шее у женщины уже было раздробленное, кровавое месиво, не похожее на голову даже формой. Упавший сверху на макушку столб раздробил ей череп: Бог не принял ее в свои владения.

Все это время Альфонсо, и его новые враги смотрели на это происшествие; как и положено лесному жителю, Альфонсо очнулся от созерцания первым, бросился в кабак, как единственный путь к спасению. Он бежал по узкому коридору куда то вверх, наверное, на второй этаж, слушая топот ног по деревянным ступенькам позади, чертыхание, ругань, звон стальных клинков, длинных и задевающих за все подряд. Дверь на второй этаж была закрыта; Альфонсо выбил ее плечом, но на это ушли ценные мгновения, за которые первый тампль успел схватить его за камзол. Альфонсо среагировал моментально; он пнул цепляющегося ногой назад, как лягающаяся корова, попал во что то мягкое, но сам не удержался на ногах и упал, проехав по полу. Он с содроганием, целый стук сердца ожидал удара шпагой (так вроде правильно?) в спину, но не дождался, а вскочив на ноги увидел: схвативший его неизвестный получил ногой в пах, и упал, скрючившись, остальные, запнувшись о него, попадали на пол и скатились обратно в коридор.

– Что такое, господа?– услыхал Альфонсо голос, обернулся, уже готовый вцепиться в глотку источнику, но это оказался кабатчик. Вокруг, с ошарашенными лицами сидели графы с графинями, герцоги с герцогинями: в красивых, богатых платьях, расшитых золотом и бриллиантами камзолах, пили они дорогое вино, ели дорогую еду и смотрели на сожжение с высоты второго этажа, откуда все было прекрасно видно.

– Ну все, гнида, теперь ты сдохнешь? – выдохнул главный тампль, появившись в двери первым. Он выставил вперед шпагу – метровое лезвие не давало шансов подойти даже на расстояние вытянутой руки, не говоря уже о том, чтобы драться с ним смехотворным кинжалом. Тамбль бросился с ревом дикого кабана; Альфонсо бросился к прилавку кабатчика, не соображая, что делает, он схватил что-то, и это что то полетело в тампля. Глиняный сосуд угодил метко в грудь, разлетелся красными брызгами вина. Разогнанное вихрем битвы сердце Альфонсо накачивало его голову кровью, руки метали все, что под них попадало; в нападающих летели бутылки с вином, водкой, тарелки, мешочек с деньгами, грустно звякнув тускло – желтой латунью в кого то прилетел самовар. Сквозь летящие предметы, крики графов и герцогов, визг их жен (любовниц) и возмущенно испуганный крик лавочника, мокрые, злые, воняющие виноградом, обляпанные капустными листами и какими то помоями, прорывались тампли, захлебываясь криками ярости. Не так себе представляли они захват знаменитого монаха Ордена света, не так его должны были описывать в книге героев могучего ордена. Главный тамль, взревел с новой силой; не взирая на летящие бутылки, продвигался он к Альфонсо, и почти уже уколол его шпагой, но тот нащупал бочонок и метнул не задумываясь. В запале опасности, Альфонсо не чувствовал веса предметов, которые кидал, равно как и не смотрел на них. Все происходящее произошло очень быстро, и он не заметил, что схватил бочонок двумя руками, а увидел того лишь в полете и когда тот разлетелся на дощечки, стукнувшись и могучую грудь вожака тамплей. Следующей в руке Альфонсо мелькнула свеча в стаканчике, и она отправилась в полет, прежде, чем до его носа дошел крепкий запах спирта.

– Да нет, зачем…– крикнул он себе и синие пламя, огромным, мгновенно появившимся облаком окутало всех тамплей, пожрало их с жутким хлопком, сметающим со своего пути осколки бутылок. Волна жара и грома отбросила Альфонсо на стол с вкусной курочкой в пропаренном рисе, (в нее он упал спиной), за которым сидела почтенная пара, вылетевшая со своих стульев без всякого почтения. Тампли корчились, объятые пламенем, тонул второй этаж кабака в огне (уже желтом), дыму и визге женщин, когда раздался голос кабатчика:

– Остальные бочонки!!…

Он первый прыгнул в окно. Альфонсо бросился за ним, но схвативший его за ногу тампль – обгоревший, без шпаги, выползший из ревущего пламени бушующего пожара, словно демон, бормотал что то грозное, уронил его на пол, вцепился корявыми пальцами в штанину.

– Да отцепись, придурок, – крикнул ему Альфонсо и пнул его ногой по лицу.

На площадь, крича и захлебываясь визгом, из окна второго этажа прыгали люди: графы, графини, герцоги, герцогини, падая на камень площади, ломая руки, ноги, украшения и свое благородство. Альфонсо выпрыгнул последним, и его полет совпал с диким криком «Пожар!!», раздавшимся на площади. Он рухнул на площадь на ноги, попытался кувыркнуться, чтобы снизить нагрузку на нижние конечности, но врезался в какую то графиню, пытающуюся встать. Жуткий грохот сотряс землю, синее пламя выбросило своей могучей, жаркой рукой кучу щепок, осколков бутылок, жареных остатков еды, осыпав этим всем головы и спины всех, кто валялся под кабаком.

Альфонсо поднялся на ноги, несмотря на отшибленные – его слабое место- колени, посмотрел на последний инквизиторский костер: ярко и весело, не смотря на моросящий на улице дождик, горело на нем тело, не известно чье. Вот перегоревшие веревки освободили его и оно, сложившись пополам, упало на край платформы.

– Граф, с вами все в порядке? – это появился Тупое рыло, схватил Альфонсо, под руки, – пройдемте к Вашей карете. Содрогаясь от боли в коленях, залез на телегу Альфонсо, хрипло спросил:

– Снял?

– Да, это ведьма. Отвлекли толпу Вы лучше некуда, граф.

– Что, никто ничего не видел?

– Пара десятков человек. Но им все равно никто не поверит.

– Надеюсь.

Тупое рыло гнал бедного рысака со всей силой своих рук: оба, с трупом ведьмы в гробу чувствовали себя в городе неуютно, хоть повозки с гробами здесь и не были редкостью. И все же, выехав за город, они вздохнули облегченно, Альфонсо захотел есть, пить, и по нужде, но на это решили не останавливаться- потерпится.

– Черт, она хоть жива, – всполошился Альфонсо, обеспокоенный тишиной, не свойственной для ведьмы. Он приоткрыл крышку гроба – Лилия лежала, скривив голову на бок, на желтое лицо ее упали несколько спутанных прядей волос. Край платья опален, ступни ног обгорели до волдырей – все же ей пришлось не сладко.

– Она жива?– спросил он.

– Да, дышит. Только дыма наглоталась, в обмороке: поздно вы пожар устроили, граф. Хотя придумано гениально, я о таком и не подумал. Благо, дождь пошел, пламя немного потухло – это Божий знак, значит, праведное дело делаем…

–Ну думай так, если тебе от этого легче, – подумал Альфонс и улегся на соломе телеги рядом с гробом.

4

…Но хитры и опасны были ведьмы, что рождены были преисподней, ибо были они зубасты и когтисты, да и заклинаниями черными владели. Но не дрогнул Алеццо перед напастью колдовской, поднял, высоко, голову, кинул клич, по всему Континенту Великому:

– Ой вы, гой еси люд добрый. Ищите слуг Сарамоновых, изобличайте их, обращайте в веру праведную, а не покается ведьма злобная – уничтожайте силу темную…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 14 стих 245

Чем должен заниматься основатель ордена, ответственного за изничтожение злобной Сарамоновой силы? Наверное, изничтожением этой самой силы. Если бы Агафенон, разорвав пленку серо-сине- черных облаков, направил на грязную дорогу, зажатую с двух сторон лесом, свой солнечный светильник, он бы увидел странную картину. Он бы увидел, что пророк его, его избранник на должность основателя Ордена света, сладко спит, обнявшись с гробом, в котором едва дышит ведьма, украденная с костра.

На самом деле, Альфонсо не спал, точнее, почти не спал; отрешившись от всего суетного, он слушал надоедливый звон в голове, ноющую боль в коленях и наслаждался свежей соломой, покрывающей дно телеги. Удобной, кстати, телеги – в рейтинге самых удобных повозок, по версии Альфонсо, гробовозка обогнала даже королевскую карету, поскольку была длинной, и позволяла вытянуть ноги. Несмотря на боль, Альфонсо был доволен: ведьму спасли, неведомые сектанты (кто они там: сопли, вопли?) получили свое, к тому же, в начале путешествия, он сказал Тупому рылу: «на этой дороге смотри повнимательней, а то шарятся тут разбойники всякие». Это было очень остроумно, чедь именно в этом месте Тупое Рыло (А на тот момент Тощая задница)пытался убить Альфонсо. Тупое рыло не отреагировал, но Альфонсо его подколка все равно понравилась, и он пережевывал ее в своих мыслях снова и снова. И улыбался.

Что может случиться плохого? Оказалось, что угодно.

К приближающемуся хлюпанью копыт по дороге Альфонсо не прислушивался: все таки, это дорога, и по ней, по определению, кто то должен периодически хлюпать, по этому выпал из прекрасного забытья только тогда, когда услышал крик:

– Альфонсо!

Альфонсо открыл глаза и увидел карету, карету герцога Морковкина, из которой вылезал и он сам.

– Скажи мне, судьба, зачем так делать? – с тоской подумал Альфонсо, глядя на герцога, потом, на появившуюся Милаху, на ее прислужницу девку, округлившую глаза от любопытства, и с пяток сопровождающих слуг на лошадях, которые тоже нисколько не стеснялись вылупить зенки.

– Ваша светлость, какая приятная встреча, – Альфонсо поднялся с соломы, отряхнул опухшее, помятое лицо от прилипших соломинок, спрыгнул в жижу грязной дороги, – неожиданно встретить Вас здесь. Миссис Морковкина, безумно рад.

Альфонсо поцеловал протянутую руку Милахи, и, случайно взглянув в ее глаза, подумал, ненароком, что она тоже рада. Он и раньше замечал в ней эти признаки проблем с любовными чувствами к нему, но старался не обращать на них внимания. Милаха была маленькой, тоненькой женщиной, постоянно носила длинную косу из белокурых волос, и обладала большими, умными глазами, при взгляде на которые Альфонсо становилось не по себе. Если Лилия была боевой, озорной, наглой девкой, а принцесса Алена – сверхскромной, стеснительной и робкой, то Милаха находилась где то посередине между ними, сочетая в себе периодические смены скромного озорства, и смущенного напора. Она никогда не повышала голоса, но к ней всегда прислушивались, никогда не спорила, но всегда выигрывала в спорах. Первый раз увидев ее, Альфонсо недовольно подумал:

– Чего это все девки такие стали субтильные? Год что ли неурожайный был?

И самое обидное было то, что такие маломощные липли к нему, как грязь к алкоголику, а Иссилаида, божественно прекрасная, совершенная женщина, отвергала.

И вот опять, Милаха повела себя как настоящая дама, не смотря на просто распирающее ее любопытство, стояла молча и ждала, пока заговорит герцог Иван. Иссилаида бы уже давно влезла в разговор, как корова в камыши.

– Боюсь показаться нескромным…– замялся герцог Иван, оглядывая обожженного, маленько подранного и грязного Альфонсо в королевском камзоле, вылезшего из гробовозки, – но что с вами приключилось?

– Я объезжал свои владения, мне кажется, кто то охотится здесь помимо меня, я хотел поймать их и наказать, но конь понес, сбросил меня с седла и я плутал в лесу, пока этот послушник не подобрал меня. Вы же знаете, Ваша светлость, какой я плохой наездник.

– Господи, граф, надеюсь, с вами все в порядке? – ахнула Милаха с непритворным испугом. Этот ее испуг был приятен, и раздражал одновременно. – У вас совершенно пропали с лица ресницы и брови, да и камзол обгорел…

– Я пытался развести костер. Но, не стоило так близко к нему ложиться, спать, наверное.

– Ух ты, как же складно я вру, – восхитился собой Альфонсо. Четыре месяца общения со знатью, и я уже профессиональный лицемер и лгун!

– Мои соболезнования, – произнесла Милаха, обращаясь к Тупому рылу.

– Благодарю Вас, Ваша светлость. Но эту женщину я не знаю, я просто везу ее отпевать.

– Мы хотели нанести тебе визит, Альфонсо, но не застали тебя дома по вполне понятным теперь причинам, – сказал Иван, – мне ужасно любопытно, как все прошло у короля, и какие теперь новости в стране. Но я вижу, что ты порядком устал и поистрепался, нам проводить тебя до твоего особняка?

– Не стоит беспокоиться, Ваша светлость, – почти явно испугался Альфонсо того, что они прицепятся к нему. –Мы уже почти приехали.

Герцог хотел еще что то сказать, но не успел. Жуткий женский визг, срывающийся в надсадный хрип резанул по ушам всех, кто их имел, заставив дернуться. Милаха, так вообще, как и положено женщине, завизжала в унисон. Телега заходила ходуном, лошадь с испугом обернулась: Лилия колотила ручонками по крышке гроба так неистово, что та подлетела вверх и упала в грязь; с новым приступом жуткого крика, рыданий, задыхаясь от страха, она села в гробу, глядя перед собой и ничего не видя.

– О, очнулась, – произнес Тупое рыло.

– Матерь божия, – прошептал герцог Иван.

Лилия билась в истерике, содрогалась от рыданий, производя потоки слез, на все это было жутковато смотреть даже Альфонсо, Милаха же и вовсе грозила упасть в обморок. Нужно было срочно что-то делать, но что? Он подошел к Лилии, взял ее за плечо, подумал, потом нежно и успокаивающе, насколько мог, заговорил:

– Да чего ты так орешь то!

– Я думала… меня живьем… это страшно… – рыдала ведьма.

– Ну ладно, ладно, успокойся, солнышко, – Милаха бледная, сама как из могилы, едва очнувшись от шока, подбежала кЛилии, обняла ее, погладила по плечу, по волосам, обняла. Восстание из мертвых не было обычным развлечением для людей, но и похороны человека заживо, с той медициной, какая в то время была, не были редкостью.

– Красная волчанка, – вдруг подумал он, глядя, как Милаха успокаивает Лилию. – А интересно, насколько она заразная?

– Простите нас, Ваша светлость, что так бесцеремонно прощаемся, но у нас тут казус с покойной произошел, так что… прощайте, – сказал Альфонсо в слух.

– Да-да, конечно, – пролепетал герцог. В карету он залез не сам, а с помощью Милахи, которая не позволяла слугам помогать Ивану, поскольку любила ухаживать за ним сама. Альфонсо смотрел на их теплые отношения с завистью: если бы Иссилаида была такой же заботливой, как Милаха, он был бы самым счастливым человеком во всем мире, но все отношения со своей возлюбленной у него сводились к периодическому гавканью с ее стороны, и он искренне надеялся, что Милаха просто ждет, когда герцог откинет копыта, чтобы завладеть его землями и богатством. Но суровая правда была в том, что Милаха и вправду заботилась о Иване, и, похоже, любила этого старого хрыча по настоящему.

– Где я? Что происходит? Что случилось? Это что, такой рай что ли? – затараторила Лилия.

– Да успокойся ты, тараторина! – вскрикнул Альфонсо, – мы тебя спасли, едем в Теподск, спрятать нужно потому что… тебя. Лезь в гроб обратно.

– Не полезу, -закричала Лилия в истерике, и стала вылазить, – ни за что! Никогда больше!

– Тебя не должны видеть в деревне, дура! Тогда тебя точно сожгут, повторно.

– Нет, мне страшно. Там жутко.

Препирались долго, и результатом переговоров был компромисс: ведьма согласилась лечь в гроб, когда ей положили туда соломы, но крышку оставили приоткрытой, решив закрыть ее непосредственно в деревне.

–Разве это способ путешествия для благородной дамы, – донеслось из гроба брухтение, и Альфонсо с трудом поборол в себе жуткое желание закрыть ее сейчас же и заколотить гвоздями побольше.

Боригердзгерсман неторопливо вышел встречать въезжающий гроб: торопиться ему не позволяла сановитость, а усидеть на месте не позволило любопытство. Кустистые брови его были сдвинуты и заползли на глаза, рот был сжат в невысказанном гневе, а вся мощная, переваливающаяся походка говорила: на Лилию надвигается буря праведного укора за служение Сарамону.

Ведьма села в гробу бледная, трясущаяся от страха, с плотно сжатыми губами, и увидев попа, перестала трястись. Оглянулась вокруг.

– Вы что, издеваетесь, что ли? – воскликнула она удивленно-испуганно-настороженно глядя на Альфонсо, – вы меня зачем в церковь привезли, олухи?

– Не бойся, дочь моя, здесь тебе ничего не угрожает…

Альфонсо от удивления перестал слазить с телеги, посмотрел на попа, потом на Тупое рыло, и, наконец, на Лилию. Тупое рыло тоже замер в изумлении: в Боригердзгерсмане только что словно что-то сломалось, что-то, что было его несущей конструкцией, основой его твердости и непреклонности. Стальной взгляд моментально стал мягким, губы затряслись, в голосе сквозило столько нежности, сколько не поместилось бы в самой лучшей матери. Он только что не заплакал.

– Поп, ты что, я ведьма, – недоверчиво сказала Лилия. Вот ее голова даже не пыталась понять, что происходит, поскольку кружилась, страдала от запаха гари, въевшегося в горло, и ноги… Ноги словно продолжали гореть до сих пор.

– Это не правда, – прошептал поп, – ты ангел. Я вижу, пламя огня все же добралось до тебя, позволь, я отнесу тебя в келью – тебе нужно намазать стопы перетертой свеклой и замотать портянками.

– Лучше соком облепихи. Или алое. – пролепетала Лилия, которой голос такого грозного человека показался странным. С другой стороны, вот висишь на столбе, горишь, потом бах-просыпаешься в гробу, а потом тебя привозят в церковь- в организацию, которая пыталась тебя сжечь. Механизм восприятия странного у бедной Лилии сломался, потому что зашкалил.

– Стой, – крикнул Альфонсо,– не прикасайся к ней, у нее красная волчанка…Ты можешь умереть. А потом, почему то посмотрев на опешившего Тупое рыло, добавил:

– А можешь и не умереть…

– Господи боже, почему же Вы мне не сказали, что она заражена? – закричал Тупое рыло, даже, в порыве праведного гнева, подскочил к Альфонсо, сделав пару шагов. Тот невольно положил руку на кинжал, покосился на Боригердзгерсмана; страшно не любил поп оружие на территории своего прихода, но сейчас не обращал внимания ни на кого. Он нежно, словно ребенка, взял Лилию на руки, болезненно морщась от страданий за нее, когда она болезненно морщилась от страдания за себя, и понес к своему дому рядом с часовенкой.

– Да потому что терпеть тебя не могу, чертов ты убийца, а еще…

А еще Альфонсо просто забыл про это, и вспомнил, только когда увидел объятия Милахи с ведьмой. Впрочем, даже от чумы умирают не все, причем, не все еще заражаются, возможно, красная волчанка тоже не всех убивает.

– Нет, – взвизгнула Лилия и тем самым вырвала Альфонсо из объятий своих мыслей. Он отмахнулся от Тупого рыла, хотевшего еще что-то сказать, но понял, что устал, проголодался, и кроме горизонтального положения, пусть даже на тюфяке с соломой уже ничего не хочет.

– Нет, не хочу в дом! Хочу в сад, хочу видеть деревья! – истерила Лилия, и послушный раб ее, смущенно и обреченно пробормотал:

– У меня нет сада, дитя мое. И нет деревьев, есть только огород и помидоры…

– Пусть, пусть помидоры, – Лилия дрожала, глаза ее покраснели, готовясь снова слезоточить. Потом она всхлипнула, а когда Боригердзгерсман выгрузил ее на грядку помидор которые, стояли уже подвявшие, без ягод и по размеру были похожи на деревья, только привязанные к палкам. Едва коснувшись земли, Лилия зарыдала, обняла первую попавшуюся помидору, дотронулась пальцами до поникших цветков, всхлипнула.

– Ты чего это? Мало тебе на площади помидоров накидали? – спросил Альфонсо, и Боригердзгерсман наградил его таким лютым взглядом, что он мигом заткнулся. Лесной, свободный житель, привыкший к простору, деревьям, живущий в полной гармонии с природой, просидел три месяца в полутемном, каменном мешке в ожидании смерти. Лилия уже не надеялась увидеть небо, растения, пощупать траву, под ногами, вдохнуть свежего воздуха, не пахнущего тухлятиной, дерьмом, безнадегой и мучительной смертью.

– Боже, как же красиво, – повторяла она сквозь слезы, глядя на небо, которое, кстати, было похоже на серую, ползущую к горизонту кашу.

– Пошли, оставим ее одну, – сказал Боригердзгерсман и потянул Альфонсо за руку, словно из боязни, что тот останется и снова скажет какую-нибудь гадость.

5

Среди многотрудных, изматывающих дух и тело обязанностей, помимо покрикивания на слуг, организацию пиров и балов, а также поездок на охоту, у дворян была еще и необходимость объезжать свои владения со всевозможным пафосом и важностью. Зачем это делается, Альфонсо не знал, и делать этого не любил, но в разное время, от разных дворян, он то и дело слышал фразу «объезжая свои владения», и думал, что делать это нужно обязательно. Тем более, учитывая площадь последних, процесс этот не был долгим. Однако каждый раз возникала проблема организационного характера: для пафоса и важности нужна была карета и свита, а у Альфонсо не было ни того, ни другого. Вместо кареты он трясся на старой, скрипучей телеге, одолженной у управляющего, она громко грозила в любой момент развалиться, и в ней постоянно догнивала какая то трава. Сам управляющий городком и тремя селами, преисполненный гордости и важности, сидел рядом, непрестанно рассказывал что-то, показывая рукой куда-то и время от времени потряхивая вожжами для стимуляции движения старенькой лошадки, которую эти стимуляции ни мало не беспокоили.

– А вот в энтом доме крыша проломилася, а скоро зима, ваше превосходительство – мужчин в деревнях позабирали всех, дети мал мала и бабы с утра до ночи в полях, да только не успеем все убрати до заморозков.

Альфонсо мрачно отмалчивался. Денег у него не было, он все их тратил на Иссилаиду, жестоко ругая себя после каждого ублажения ее хотелок, но сделать ничего не мог. Телегу провожали злобными взглядами бабы в ободранных платьях, тощие, изломанные тяжелой работой и угрюмые, не скрывая ненависть к своему помещику. Из униженных временем и непогодой избушек выползали голодные дети, с голодными же глазами, тощие, полуголые с вспученными животами, и это былосамое неприятное, на что приходилось смотреть.

У управляющего было круглое лицо (отнюдь не голодное), узкие глазки и значительно заметные, красные щечки, которые он не жалел совершенно, как и слух Альфонсо, совершенно непрерывно рассказывая о проблемах всех четырех населенных пунктов.

Приехал в имение Альфонсо грустный, усталый, а, насмотревшись на нищету, которую сам же и создал, еще и голодный, но, едва успев получить новую порцию упреков от своей ненаглядной, как во двор завалилась свита и королевская карета. Был жуткий соблазн притвориться мертвым, как это делали жуки при опасности, но это бы все равно не помогло – дэ Эсген уже стучался в сени, и ему уже с поклоном открывал двери Микула. Альфонсо даже не встал из-за стола, как, впрочем, и не пригласил отведать скудных яств явившегося начальника дворцовой стражи.

– Граф Альфонсо дэ Эстеда, его величеством, королем Эгибетуза, Аэроном Первым, Вам предписывается, в связи с интенсивными военными действиями, отдать королевской казне полтора миллиона песедов и предоставить в войско короля пять сотен подготовленных бойцов в течении недели…

Альфонсо поперхнулся, кашлял долго и интенсивно, параллельно с этим приходя в ступор. Полтора миллиона песедов! Да он в жизни столько не видел, не говоря уже о том, чтобы взять и отдать. Да даже если он обчистит каждый двор, заберет каждую монетку, то останется отдать полтора миллионов песедов.

…– Также, во владение королевской армией, предписывается предоставить сотню лошадей, пятьдесят волов, тысячу тонн зерна, или семьсот тонн муки…

– Да вы рехнулись что-ли, – взорвался Альфонсо, и медная ложка, которой он ел, полетела на стол, – какая тысяча солдат!? Какие триста тонн муки? У меня урожай не собранный, одни старики, бабы и калеки остались, и те с голоду пухнут?!

– Далее, – злобно улыбнулся дэ Эсген, – графу Альфонсо дэ Эстеде приказывается возглавить собранный им полк (издевательская улыбка) и отправиться на Постгиванский фронт, дабы всеми силами остановить силы неприятеля. Не исполнение приказа карается виселицей.

Перед мысленным взором Альфонсо предстала эпическая картина: кое-как ковыляющие старики, оборванные и напуганные бабы и калеки, кто без руки, кто без ноги, в мощной атаке смешат прекрасно организованную, сильную армию Степи. И во главе всей этой клоунады его превосходительство граф-монах Альфонсо дэ Эстеда, на телеге с полудохлой лошадью машет своим кинжалом.

Чтобы вывести из себя злобу и досаду, кипевшую в голове, как в котле, одного рта стало не хватать, и Альфонсо начал интенсивно махать руками и стучать кулаками по столу.

– Да, граф, перед этим его величество король хочет дать тебе задание по твоему профилю- монашескому.

Много хочет. Альфонсо вдруг успокоился: да воевать за кого то, что может быть глупее: по уши в грязи, голодный, замерзший, весь в репьях и ранениях, будет он рисковать жизнью ради чего? Ради короля? Который, сидя в замке, в тепле, даже потом «спасибо» не скажет? Пусть сам за себя рискует, в любом случае какая разница, в какой стране жить, и какому царю лицемерить?

– К концу недели, до заката, тебе, граф, нужно предстать перед его величеством Аэроном первым, – договорил дэ Эсген и наконец то стало тихо.

– Все? До свидания. Может теперь, вместо работы глашатого, займешься наконец своими непосредственными обязанностями охранника? – сказал спокойно Альфонсо, поднял с пола ложку и продолжил трапезу, аппетит к которой, правда, уже потерял.

– До заката, – проговорил дэ Эсген, развернулся, и вскоре его свита перестала мелькать перед окнами. Зато тут же замелькала свита князя Морковкина, расположившись на весь двор своей громадной каретой и десятком прислуги верхом на лошадях.

–Да что Вас разорвало! – чертыхнулся Альфонсо, – дорогой граф, миссис Морковкина, какая честь видеть Вас… Снова… Прошу, присаживайтесь, к столу, я позову Иссилаиду…

– Не стоит беспокоиться, Альфонсо, – сказал князь, покосившись на стол с порушенными закусками, сморщенными, съежившимися солеными огурцами, погрызенным жизнью хлебом, – мы только пообедали.

Альфонсо кликнул Иссилаиду, вполне себе бесполезно, даже Микула не знал, где она ходит, а если и он был в неведении, то и сам Сарамон бы ее не нашел.

– После встречи нашей и вашей ожившей покойницы, я думал, что меня ничем нельзя удивить, – воскликнул герцог Морковкин, а Милаха кивнула. Ну либо отмахнулась от последней осенней мухи, вялой и сонной, но все равно надоедливой.

– Впрочем, в наши времена закапывают множество людей живьем, и бедной девушке еще повезло очнуться вовремя, – продолжил герцог.

– Как она себя чувствует? – встряла Милаха, чем заслужила недовольство Альфонсо. Он невольно сравнивал ее и свою ненаглядную, которая бы и не додумалась беспокоиться о ком то, кроме себя, и Иссилаида вечно проигрывала идеальной Милахе, которая с каждой сказанной фразой казалась все совершеннее, чем, безусловно, раздражала и злила.

– Да ничего, наверное, – ответил Альфонсо, – ревела всю дорогу, а так… Да и реветь – нормальное бабское дело…

– Да уж, с этим не поспоришь, – сказал Иван.

– Скажи, Альфонсо, ты не знаешь последние новости? Например, про пожар на главной площади? – продолжил он после некоторого молчания.

– Что –то слышал. А что?

Альфонсо насторожился, неосознанно выглянул во двор, сколько с собой свиты притащили Морковкины. Шесть конников без доспехов, трое с луками, в отличие от тупорылых, полупьяных разбойников, этих победить будет проблема. Да просто убежать от них будет проблема.

– Что-то слышал? Он что-то слышал! – воскликнул Морковкин и подпрыгнул на стуле, – Господи, да вся столица гудит о том, как монах Ордена Света прикончил семерых сторонников ордена Тамплей! Да как? Сжег, кинув в них бочонком со спиртом! Это непостижимо уму!

– Они хотели меня убить, – как можно спокойнее ответил Альфонсо, хотя сердце его начало колотиться. Узнали ли они все про подмену ведьмы? А потом он вспомнил, что насчитал одиннадцать нападавших, значит- логика на помощь- сгорели не все? Жалко.

– Ну тогда считайте, Вы покойник, граф дэ Эстеда, – удрученно воскликнул Морковкин, от волнения начав называть Альфонсо на «Вы» – объявить войну ордену Тамплей, все равно что подписать себе смертный приговор, ибо этого ордена боится даже сам его Высокопреосвященство, настолько он могущественный, многочисленный и влиятельный.

– Может боится, – подумал Альфонсо, – а скорее всего, сам его и подговорил на этот шаг. День, начавшийся так тускло и мрачно, становился все грустнее и грустнее, еще и обеспокоенные глаза Милахи добавляли злобы и раздражали.

– Мне неловко просить о помощи, Ваша светлость… – Альфонсо выбрался из своих мыслей, чтобы задать этот вопрос.

– Конечно, я попытаюсь предоставить Вам убежище, возможно, я смогу отыскать место…

– Чего? Зачем мне убежище? Ваша светлость, дайте в долг пятьсот солдат, пятьсот тонн муки и два миллиона песедов.

Морковкин опешил.

– И пятьдесят волов, – вспомнил Альфонсо. Потом он вспомнил про лошадей, но не вспомнил, сколько надо, да и влезать в долги особо не хотелось. Может, этого и так хватит и его не повесят.

– Граф, Вас убьют! – воскликнула Милаха, с таким отчаянием, что развеялись все сомнения, по поводу ее чувств. Страдания были написаны на ее лице так явственно, что Альфонсо подумал что граф все поймет, – какие волы, если Вам угрожает смерть!?

– Да любые сойдут, я так думаю, – ответил Альфонсо, старательно изображая дурачка, который не понимает столь откровенных взглядов, – про качество животных разговора не было.

– Это невозможно! – воскликнула Милаха и, вскочив со стула, выбежала из особняка.

– Очень лестно, что Ее светлость так переживает за мою жизнь, – удивленно произнес Альфонсо, глядя ей вслед. Потом он посмотрел на герцога: возможно, тот уже все понял, почернел от гнева, и тянет свои старческие ручонки, чтобы впиться в Альфонсово горло; но нет, герцог как то странно улыбался, улыбкой, которая одинаково подошла бы и блаженному и отцу, смотрящему, как его ребенок мило играет с еловой шишкой.

– Просто она любит тебя, Альфонсо, – просто сказал Иван.

Он это сказал настолько спокойно, насколько Альфонсо опешил от таких слов, судорожно пытаясь придумать что сказать в таком случае. А, придумал.

– Но она замужем! За Вами, ваша светлость!

– Да какой я муж. Так, одно название, как деревянная лошадь: залезть можно, но поскакать не получится. Я женился на ней формально, чтобы передать ей свое имущество, так как наследников у меня нет, а милее женщины я на своем веку не видел. И как она ухаживает за мной, это так трогательно, ведь она и вправду меня любит, как родного дедушку, такого счастья я не знал всю свою жизнь. Я мечтал о такой дочери и жене, но она без ума от тебя, это видно, и я хочу, чтобы она была счастлива.

– Послушай, Альфонсо, – герцог заговорил быстро, глотая слова, зато очень эмоционально и вдохновенно, – будь с Милахой. Я спрячу тебя в своем замке, а после смерти, ждать которую осталось недолго, ведь я уже дряхлый, пятидесятилетний старик, женишься на ней и станешь обладателем моих владений.

Капнула последняя капля в общий котел отвратительных новостей, которую могли выдержать нервы Альфонсо. Презрение, отвращение, с которым Иссилаида, любовь всей его жизни, относилась к нему, плюхнулась в тот же котел, вызвал волну обиды, от которой защемило сердце. Почему, почему в него влюбляются все подряд, только не ОНА? Боль в душе загорелась, перерабатываясь в ярость.

– Да что Вам всем от меня надо то!!! Да что ж Вы мне все спокойной жизни не даете, то а!?? Принцесса со своими соплями, ведьма, гори она в огне, эта теперь?!! Чего эти мелкие бабы липнут ко мне, как мухи на мед?!! Отвяжитесь от меня все со своими дурацкими любовьями, оставьте меня в покое!!…

На фразе «дурацкими любовьями» Альфонсо встретился глазами с вошедшей только что, и замершей на пороге Милахой. Кровь отхлынула от ее лица, потемнели глаза, готовые к производству огромного количества слез, но он не остановился, не осекся, он продолжал орать, глядя прямо на нее:

– Идите все к черту, со своими соплями, тамплями, королем и принцессу с собой туда заберите!!

Что он кричал дальше, он особо не помнил. Что сказал граф, когда, подхватив почти бесчувственную, словно получившую удар ножом, Милаху, он не расслышал, знал только, что это что-то очень злобное, и что волов теперь ему не видать. Граф со своей челядью уехал, но исступление Альфонсо не прошло, и он выскочил во двор, от души кричать в небо и со всей силы швырять по курам камнями, пока в какой то момент не обнаружил внутри себя странную, звенящую пустоту, словно злость выжгла все эмоции, оставив обгорелую пустыню души наедине со всеми проблемами. И от этой болезненной пустоты было только одно лекарство, и Альфонсо не преминул им воспользоваться.

Он напился водки и пошел спать.

6

А и множество врагов было у Алеццо дэ Эгента, множество врагов, приспешников Сарамоновых, пытались изничтожить слугу Божия, но проникалися Верой и Духом Божия, ибо не мечом, но словом разил Алеццо врагов своих, изничтожая Силой духа свояго власть Сарамонову…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 23 стих 33

Все таки у лунного света свое очарование, словно скупой купец, по крупице дарит он свет каждому предмету, покрывая серебром но не разрушая ту загадку, ту манящую тайну, которую дарует темнота. Вот неведомое чудище распустило свои щупальца, и лишь прикоснувшись в нему, становится ясно, что это просто куст, который днем был просто кустом изначально, а в темноте – мог быть всем чем угодно.

Прошло трое суток. Альфонсо шел по полю – одинокий черный силуэт среди бескрайних черных просторов, убеждая себя в том, что выполз на ночную прогулку не потому, что боится нападения тамплей, а потому что выспался днем, а арбалет и плотницкий топорик взял для защиты от собак. Они, правда, на него и не нападали, но кто эти собачьи души сможет предугадать? Да и странное волнение сжимало грудину нудной тоскою.

Топот копыт по ночной дороге не стал сюрпризом, скорее, сбывшимися отрицательными прогнозами, а движение скачущих всадников в черных плащах Альфонсо встретил, наблюдая из кустов. Всадники кончились, грохот – остался, потом появилась карета, удивившая Альфонсо: какой дурак на убийство приедет в карете? Но потом екнуло сердце – Иссилаида осталась в доме, сотрясать храпом стены, они, конечно, скорее всего, ее не тронут, но мало ли?

И все же Альфонсо бежал домой так быстро и осторожно, как только мог, прикрываясь кустами, стараясь не шуметь, периодически продираясь через заросли крапивы и грязные лужи с противным илистым дном. Когда он приблизился к своему особняку, в доме уже во всю распоряжались налетчики, мелькали в окнах факелы, стоял грохот падающих вещей, грубые голоса, но визга слышно не было, может, даже они не смогли разбудить Иссилаиду посреди ночи, а повариха и служанка… Ну тоже не подавали голоса.

Карета осталась на въезде во двор, и Альфонсо решил захватить ее пассажира в заложники: справиться со всеми людьми в доме он не сможет, и будет угрожать налетчикам расправой над, несомненно, важной персоной, которая сидит в карете.

Альфонсо бесшумно подкрался, открыл дверцу кареты, выставив вперед топорик, тихо сказал:

– Спокойно, без глупостей и резких движений.

– Здравствуй Альфонсо, – сказала тень, – я так и думал, что какой нибудь демон Сарамона предупредит тебя о нашем визите.

– Герцог Морковкин?! Какого рожна Вы вламываетесь в мой особняк?

– Я хочу убить тебя.

– За что?

– Милаха покончила с собой. Сбросилась в реку, вскоре после того, как мы были у тебя. Она любила тебя, любила так сильно, что не побоялась разгневать Бога. И теперь, граф Альфонсо дэ Эстэда, ты мой личный враг, и я не успокоюсь, пока не уничтожу тебя. Пока не увижу, как твое тело засыпают землей, как будут засыпать землей тело Милахи, самого дорогого мне человека на всем белом свете.

Из особняка начали выходить силуэты с огоньками, а между ними, светлея белыми пятнами, в ночных рубашках шли: Иссилаида, повариха, служанка и Микула, в полном сонном недоумении.

– Жива, – облегченно вздохнул про себя Альфонсо.

– Ваша светлость, его нигде нет, – сказала одна из теней, – и баба его не знает, где он.

– Конечно его там нет, идиоты, – спокойно, и как-то немного грустно сказал Иван, – потому что он рядом со мной стоит.

– Стойте там или я прикончу герцога! – крикнул Альфонсо и для убедительности поднял топорик, – отпустите Иссилаиду.

– Да никто ее не держит, – буркнул кто то из теней.

– Ваша светлость, в том, что произошло, я не виноват. То, что она влюбилась – это ее проблемы, я не обязан был с ней вошкаться только потому, что она, видите ли, так захотела. Убирайте своих людей, пока я горло Вам не перерезал, старый ты, хрыч!

Последние слова Альфонсо почти выкрикнул. Теперь, когда не было необходимости осторожничать, его снова распирала злость, и старческое, сморщенное горло графа очень хорошо подходила для ее вымещения.

– Ты дурак, граф, – скорбно усмехнулся Иван Морковкин, – ты меня уже убил. Ты лишил меня всего, ради чего я жил.

– Тогда найди другую девку-пастушку, их тут пруд пруди, или отправляйся вслед за своей ненаглядной, тебе и так недолго осталось.

– Ты ублюдок, граф. Видимо, Бог не хотел, чтобы я марал руки твоей кровью. К счастью, тампли не так щепетильны, как я, и вскоре они до тебя доберутся, и тогда, Бог воздаст тебе по заслугам.

Граф оттолкнул Альфонсо – не сильно, но тот, сам не особо сопротивляясь, легко оттолкнулся, закрыл дверь кареты и крикнул «по коням». Ну и, соответственно логике развития событий, вся кавалькада уехала, оставив домочадцев озираться в недоумении.

На следующий день Альфонсо, во многом благодаря Микуле, обнаружил на заднем дворе (куда Альфонсо никогда не заглядывал) своего особняка побитый жизнью и ветрами сарайчик, в котором, о чудо, обнаружилась карета. Настоящая. От предыдущего феодала.

Попытки отмыть колесницу от многовековой пыли привели к тому, что она покрылась многовековой грязью, но, запыхавшийся таскать ведра с водой, вместе с несчастным Микулой, Альфонсо счел что карете, которая поедет по грязи, приличествует быть грязной, и оставил ее так. При попытке пришпандорить к карете последнюю во всех владениях Альфонсо лошадку, оказалось, что у кареты не хватает запчастей в упряжи, и в ход пошли палки, веревки, тряпки и фантазия Микулы. Ливрею тоже нашли в шкафу, она была немного дырявая, но зато она была.

В итоге, уже после обеда, Альфонсо собрался в столицу, как положено: в карете, с одним единственным кучером (он же слуга, он же свита, он же помещицкий, он же Микула), зато тот был в ливрее, старательно придавая важность своему лицу и прикрывая места одежды с прорехами. И все было более- менее нормально, пока карета не тронулась с места. Ужасный, тоненький пронзительный скрип, треск гнилого дерева и грохот чего то где то болтающегося, оглушили Альфонсо. Карету Монаха Ордена света можно было услышать за километр. Ко всему прочему, одна из опор оси посередине дороги сломалась, и карета легла боком на ось, отчего скособочилась и стала мотаться из стороны в сторону, угрожая отвалиться совсем.

Дежурившая у ворот замка королевская стража повидала многое на своем служебном веку, но в этот день к их впечатлениям о службе прибавилось еще одно. Грязная, ободранная, скособоченная карета, от которой оторвалась и волочилась по дороге какая то доска с гвоздями, приводимая в движение одной единственной лошадью, покрытой пеной (хотя карета еле ехала), подползла к королевским воротам, оглушая всех слышащих звуки мерзким скрипом. Стража смотрела на сие чудо больше из любопытства, чем по долгу службы– много отрепья совалось к королевскому замку, но чаще всего они уезжали побыстрее и подальше, после короткого разговора с дружинником смены, однако, на сей раз, к всеобщему изумлению, карету пропустили. Еще и заставили стражу отдать честь, пока она медленно хлюпала внутрь двора.

– Граф Альфонсо дэ Эстэда, его величество, король Аэрон Первый объявит Вам, когда наступит время аудиенции.

Это был один из многочисленных слуг замка, которых король, не смотря на наличие у них всех частей тела, не стал отправлять на войну, потому что причинять неудобства другим легко, а причинять неудобства себе – тяжело. Не сам же он теперь будет встречать новоприбывших вельмож и объяснять, где они могут оставить свои кареты.

Королевский тронный зал был полон людей: в мундирах, в камзолах, сверкающих бриллиантами, золотом, драгоценными камнями; все они уставились на Альфонсо с нескрываемым любопытством и удивлением, пока тот, после объявления о своем прибытии дворецким, проходил через живой блестящий коридор из сиятельнейших людей Эгибетуза. В конце коридора Альфонсо поклонился, потом подумал, подошел поближе к трону, как положено по этикету, поклонился второй раз. В воцарившейся тишине у него, вдруг, сильно заурчало в животе.

– Граф Альфонсо, сказал Аэрон, – ты собрал войска, согласно приказу?

– Нет, Ваше величество, – ответил Альфонсо, опрометчиво решив не врать. – У меня в деревнях не осталось ни мужиков ни лошадей…

– Тогда торопись, если не хочешь болтаться на виселице.

– Но Ваше величество…

– Теперь, другой вопрос, – повысил голос Аэрон и Альфонсо заткнулся. – Черный волк, которого ты так храбро отогнал от моей королевы и дочери, вернулся. Собственно, он и не уходил. И теперь, союзные нам страны не хотят посылать нам помощь, пока эта угроза терроризирует дороги. Я приказываю тебе убить его, снять с него шкуру и принести мне – говорят, шкуру волка не способно пробить даже копье, и я сделаю из нее кирасу. Дэ Эсген даст тебе людей и все, что тебе понадобится для охоты, а после – приводи людей и скот и собирайся на войну. На убийство волка тебе – неделя. Теперь, свободен.

Может быть Альфонсо и хотел бы еще что то сказать, повозмущаться, но его грубо оттеснили – прибывших по приказу было очень много, и времени у Аэрона не было.

–Сколько надо тебе солдат? – спросил дэ Эсген.

– Сотни три.

– Дам двадцать отборных воинов с копьями и десятерых с дальнобойными луками: эти, чтобы ты не подумал сбежать куда нибудь в другую страну.

Задача была предельно ясной: убить волка, которого невозможно продырявить никаким оружием, содрать с него шкуру посреди Леса и принести ее Аэрону, хотя она и весит, скорее всего, килограмм сто.

И тут Альфонсо осенило: коготь Черной птицы! С приделанными к нему рукоятью и с ножнами, это оружие черта лысого на куски порежет, благо, если верить местным священникам, и то и то является произведением Сарамона. Где то в поместье он валяется, у него на полке (в смысле коготь, а не Сарамон).

Глубоко задумавшись, и частично оглохнув, после короткой аудиенции, скрипел Альфонсо на телеге обратно в свой особняк.

Странное создание – человеческий организм. Вроде бы ничего не произошло, но при виде своего особняка, Альфонсо почувствовал тревогу, не понятную, но зудящую и неприятную. Едва он заехал во двор, как навстречу выбежала повариха, со съехавшим набекрень колпаком и грязным фартуком, подбежала к карете.

–Ваше превосходительство, ваше превосходительство, графиня Иссилаида изволили…пропали в неизвестном направлении…

Повариха задохнулась словами, Альфонсо перестал дышать предчувствуя катастрофу. Он слез с подножки кареты медленно – медленно, словно во сне, так же медленно, не желая встречаться с неотвратимым, стремясь оттянуть этот обрывающий жизнь момент, он постоял на пороге особняка, потом зашел внутрь. Иссилаида вынесла из особняка все подчистую, вплоть до мебели, имеющей хоть какую то ценность; со всех сторон смотрела на Альфонсо пустые полки, раскрытые сундуки, перевернутые и пустые шкатулки из-под драгоценностей, даже посуда на кухне пропала. Дом звенел оглушающей пустотой.

– Ее светлость просили передать, – говорила повариха, – что нашли себе другого графа, побогаче, и что не намерены прозябать в этой дыре, ведь они молоды и красивы… Сказали, что боятся тамплей, собрали вещи в телегу и уехали.

Это был конец всего. Эта новость, словно удар молнии, разорвали в клочья душу Альфонсо, оставив уныние и боль, боль и дикую слабость. Хотелось выть, как зверь, хотелось быть зверем – лесным волком, лишенным всех этих забот с неразделенной любовью, королевскими поборами, дворцовыми интригами и проблемами с церковью. Волк ест, когда хочет, волк спит, когда хочет.

Потом появилась мысль- найти, догнать, вернуть обратно силой, вот только он тут же вспомнил, что подписал ей вольную в знак своей огромной любви и теперь над ней не властен.

–Позови Микулу. И девку – слугу, тоже, – хрипло приказал он поварихе, потом сел за стол и начал писать. Точнее, не писать, конечно, писать он не умел, но ставить подписи на берестяных свитках, заполненных особым образом.

– Вот Вам Ваши вольные, – сказал он собравшимся. Все трое недоверчиво покосились на графа: вольные феодалы как обычно, продавали за большие деньги, которых, как правило, у простых смертных не было, и потому слуги отнеслись к столь широкому жесту с опаской-не ловушка ли это? Но вольные были настоящие, а благодарности ошеломленных радостью слуг самыми искренними.

– Теперь, прощайте. Освобождайте помещение, найдите себе феодала побогаче, – оборвал Альфонсо их бурные возлияния. Они ушли, он остался один. В пустом доме.

Оборвалась последняя ниточка, привязывающая его к этой стране и решение далось легко, слегка приглушив разъедающую мысли дикую тоску. Надо действовать, надо что-то делать, хоть через силу, хоть и потеряв смысл действий… Да и смысл жить тоже.

Альфонсо закрыл все окна ставнями и заколотил их длинными гвоздями, забил дверь черного выхода, оставив один, парадный, на который и прикрутил огромную щеколду снаружи. На верхних этажах оставил амбразуры для арбалета, люк, ведущий на чердак, укрепил поперечными брусками и тоже прикрутил к нему щеколду. На втором этаже собрал все оружие, которое смог найти, привез из деревни несколько бочонков со смолой, спрятал их в сарае. У торца дома наложил сена, чтобы можно было спрыгнуть с крыши, даже, рискуя шеей, прыгнул пару раз в целях эксперимента, остался цел и доволен.

Тампли появились лишь через день, причем посреди светового дня –они и вправду никого и ничего не боялись -двадцать конных всадников, со своими нелепыми шнягами (тьфу, черт, шпагами), сверкающими на солнце безобразной тарелкой на рукояти, черные, как ночь, в плащах, но с золотыми крестами на груди, на больших, черных лошадях.

Они свободно въехали во двор, совершенно ничего не опасаясь, подивились странному виду дома с заколоченными окнами, но подумать об опасности им не пришло и в голову: слишком могущественны они были, слишком сильно их боялись все, кто умел бояться.

– Граф Альфонсо дэ Эстэда, именем Великого магистра ордена тамплей, Верховным судом правительства старейшин, ты приговорен к смертной казни за преступления против религии, связях с Лесом и ведьмами, а также убийством семерых наших братьев. Выйди сюда, и прими благородную смерть посредством отрубления головы, иначе будешь повешен, как поганый разбойник.

Это сказал первый, въехавший всадник, внешне не отличимый от остальных, но, видимо, руководитель нападения.

Альфонсо понравилась фраза «благородная смерть». Что это значит? Смерть есть смерть, умри ты хоть от переедания арбузами, вряд ли нелепо умерших не пропускают в рай. А если пропускают, что, смеются потом над ними вечность? Или благородно умерших черви в могиле едят благородно?

– Заманчиво, черный плащ, – крикнул Альфонсо в амбразуру, – ваши братья сами на меня напали, что хотели, то и получили. Семеро на одного, да деревенские бабы опаснее ваших «братьев», которых от дела отделяет море пустопорожней болтовни.

Альфонсо хотел разозлить тамплей, и он этого добился: тампли разозлились.

– Ну так подохни, как собака!– вскрикнул главный, и слез с лошади, этим, видимо, дав команду, спешиться и остальным. Стрела арбалета прилетела ему в глаз и воткнулась с громким хлюпаньем; тампль прошел еще два шага, словно и не заметил ее, и только потом упал. Налетчики замерли, как полевые собачки, удивленно уставившись на труп своего начальника, не веря, что кто-то посмел оказать сопротивление ордену, и это промедление позволило Альфонсо взвести арбалет снова и выстрелить. И только после второго убитого тампли очнулись, и попрятались в укрытия.

– Я тебя на ремни порежу, чертов ты ублюдок! – крикнул кто-то. Но это был акт бессильной злобы: чтобы порезать Альфонсо, его еще надо было достать, а луков у тамплей, не привыкших к сопротивлению, не было.

Альфонсо вылез на крышу вместе с арбалетом и кучей стрел в колчане. Крыша не была плоской, но и не была покатой, на ней, в принципе, можно было устоять, если внимательно следить за предательски вылетающей из под ног черепицей. Но самое главное, с крыши можно было отвесно стрелять вниз.

Кто то из-за укрытия кинул в Альфонсо камень, надеясь, видимо, сшибить его с крыши, или просто от злости и бессилия.

– Сдавайся, ты не просидишь там долго!– крикнули из-за стены сарая.

– Чего это? У меня припасов на три месяца.

Это была ложь, но тампли же этого не знали. Организовав экстренное совещание за сарайчиком, они решили было поджечь стог, в который собирался прыгнуть Альфонсо, но отказались от этой мысли пару трупов спустя. Сарайчик зашатался, потом скособочился: тампли оторвали от его стены деревянный щит, прикрываясь им, побежали к входной двери и принялись ее курочить, пытаясь попасть внутрь. Как ни странно, массивная, укрепленная дверь открылась легко, тампли ринулись внутрь, оставив двоих налетчиков сторожить у входа.

Это было самое слабое место в плане Альфонсо. Оставь тамли половину людей во дворе, особенно возле стога с сеном, это был бы конец. Альфонсо не подумал о том, что не все тампли могли забежать в особняк; но, к счастью, тампли не подумали, что он будет прыгать, они подумали, что прижали его на крыше как крысу в углу, и он там будет сопротивляться до последней капли крови. Даже те двое, что остались у входа в особняк, не получив должных инструкций, смотрели, по не понятной логике, внутрь дома, прислушиваясь к происходящим там событиям. Видимо они боялись, что Альфонсо попытается выбежать из дома, и ждали его у выхода. В любом случае, прыгнувшего в солому и подошедшего к ним сзади Альфонсо они не слышали, и пинки под зад, откинувшие их внутрь дома, стали для них сюрпризом.

– Он здесь!– крикнул один из стражей, стукнувшись лицом о пол, после чего дверь за ними закрылась с предсмертным грохотом .

Часть тамплей упорно принялась выламывать входную дверь, изощренно, совсем не по монашески матерясь, часть – выламывать люк, ведущий на чердак, остальные не занятые пытались разломать окна. Из особняка доносился жуткий грохот, угрозы, крики, пока безразличный ко всему Альфонсо обливал смолой весь периметр здания.

– Эй, сопли! Или как вас там! Я как действующий монах, дарую Вам благословение и предоставляю шанс отправиться в царство божие. Покайтесь в своих грехах, и горите в священном огне с улыбкой на устах.

Это было невозможно понять, но, как ни странно люди, рьяно защищающие обычай сжигать на костре, не хотели гореть сами. Оказывается, навязывать другим жестокие законы легче, чем самому их исполнять. Может, и вправду, секрет успешности закона в том, чтобы правитель пробовал его сначала на себе, а потом, если не погибал, предлагал его народу?

Именно с этой шальной мыслью Альфонсо стучал трутом о кресало. Из искры возродилось пламя, оно подожгло солому, загорелась смола, а потом быстро занялся и весь особняк.

Сгорел последний мост, дающий возможность отступить назад.

Первым на пожар прибежал управляющий, боевой его пыл, направленный на бой с пожаром, потух при взгляде на Альфонсо. Тот спокойно стоял и смотрел на полыхающий особняк, как смотрят на свою полыхающую прошлую жизнь; Иссилаида его не любит, король все время что то требует, люди его ненавидят, как и нормальные дворяне.

– Ваше превосходительство, граф, с вами все в порядке? – обеспокоился управляющий.

– Да…,– Альфонсо не мог вспомнить его имени. В голове до сих пор стоял вой, крики, и визг заживо сгорающих тамплей, и он немного плохо слышал.

– Здесь двадцать лошадей, – проговорил Альфонсо, немного помолчав, – одну я возьму себе, остальные, раздай тем, кому тяжелее всего, только хорошенько спрячьте от королевских поборщиков. В войне им эти лошади все равно не помогут.

– Но здесь двадцать семь лошадей!

Значит, в его особняке сгорело двадцать семь тамплей. Интересно, насколько многочисленный у них орден, а то может пару-тройку десятков отсутствующих они не заметят?

7

Где то в другом мире, где царила идиллия, все было спокойно и тихо: там не горели дома, не пытались никого убить религиозные фанатики, никого не обдирал как липку король, там сидели возле костерка, жарили на нем сосиски и смотрели на небо. И Альфонсо нырнул в этот мир, присев возле костерка, и, как брошенный уголек в сухую солому, невольно должен был этот мир разрушить.

– Я же говорила тебе, Вася, припрется, – недовольно буркнула Лилия и отвернулась к костру.

Вася?

– Мы рады графу Альфонсо в любое время, Лилечка, – проговорил, нет, промурлыкал поп. – Что привело тебя в нашу обитель, сыне?

Лилечка? От теплого голоса всегда сурового, особо важного священника текла такая карамель, что Альфонсо невольно отшатнулся, даже сосиску попридержал на костре дольше на миг. А еще потому что она своим запахом напомнила сгоревших тамплей, и, на некоторое время, отбила аппетит. Но не надолго.

– Ну много чего…

–А ясно, Бурлидо до тебя добрался, – сказала Лилия.

– Нет, это король прознал про его организацию бунта, – возразил Боригердзгерсман.

– А может, королева за свою принцессу переживает? – ответила Лилия. Альфонсо показалось, или глаза ее злобно сверкнули, – говорят она, ну принцесса, просто прелестна, прямо раскрасавица.

– Ты в сто раз прелестнее ее, дочь моя – не помедлил вставить Боригердзгерсман, – и по красоте тебе равных…

– Мы идем в Лес, искать Волшебный город, и ведьма идет с нами – вывалил Альфонсо, и уже аппетитно чавкая, наслаждался возникшей изумленной тишиной.

– А чего вдруг ни с того ни с сего? – спросил Боригердзгерсман. Альфонсо показалось, или голос его стал глуше? Впрочем, чего отрицать очевидное: поп был без ума от Лилии. Религия снова дала сбой, прогнувшись своей железной верой под обычные человеческие потребности; в данном случае веру сломала симпатия к ведьме. Агафенон, подвинься.

– И с того и с сего. Я поссорился с тамплями, сжег свой особняк, король требует от меня денег и людей и… Иссилаида меня бросила.

– Бросила, и правильно сделала, – едко, злобно вставила Лилия, – может, теперь поймешь каково это…

– Как ты с тамплями поссорился? – спросил Боригердзгерсман, – может, еще можно полюбовно решить этот вопрос, сыне мой?

– Я убил больше трех десятков тамплей…

– Матерь божия, – перекрестился поп, – теперь не факт, что ты даже в Лесу от них спрячешься. Это самый могущественный орден всего Великого континента, как ты умудрился с ними поссориться, сыне неразумный?

– Я принесу вина, – сказала Лилия. Альфонсо посмотрел ей вслед: ведьма уже довольно быстро передвигалась, значит, ноги ее зажили и проблем с ней в Лесу не будет. Что-то в изменившемся голосе Боригердзгерсмана ему не нравилось, а что, выяснять он не хотел, думая о другом.

Медленно на землю спускался сумрак – Сарамоново время, время прохладной, спокойной, звездной темноты, в которой не верилось, что пару часов назад была битва с налетчиками с крестами. Тишина – самое великолепное создание Бога. И поп ее убил.

– Ты знаешь, что раньше, до Бурлидо, я был первосвященником? – начал он, глядя на звезды. Альфонсо этого не знал, но, по некоторым признакам, подозревал не простое прошлое попа. В любом случае, он уже не чувствовал себя связанным с этой страной, а значит, и с теми, кто в ней жил. А значит, ему было совершенно плевать. Все это попахивало душевным разговором, а это было именно то, что сейчас не нужно было Альфонсо абсолютно. Еда, сходить по нужде, прилечь хоть на тюфяк с соломой, забыться на пару часов – тот набор, который принес бы ему хоть какое то облегчение, и, маловероятно, конечно, но и прибавил бы душевных сил.

– Знаешь, сколько таких как Лилия я отправил на костер? Я лично смотрел, как корчатся они в муках, и думал, что делаю что-то хорошее. Самое поганое в том, что я был уверен, что прав, у меня даже сомнений не было, что так хочет Бог. И вот, Бог дал мне свое знамение: у моей жены и моей дочери нашли травы из Леса… Возможно, что так жена пыталась вылечить болезнь своей подруги, а дочь ей помогала, а возможно, Бурлидо ее подкинул, страстно желая быть первосвященником. В любом случае, меня заставляли пытать свою семью, чтобы они пошли на костер. С улыбкой. Добровольно.

Боригердзгерсман осекся, потом всхлипнул, и, в темноте не видно было, но судя по издаваемым им звукам, он плакал. Плач раздражал Альфонсо не так сильно, как задушевный разговор и вкрадчивый, придавленный горечью шепот, но поп продолжил, и надежда на тишину скончалась в зародыше:

– Конечно, я отказался. Конечно, меня признали сподручным Сарамона. Конечно пытали, пытаясь выбить признание…

– Раскаленным прутком по пяткам? – вдруг спросил Альфонсо.

– Чего?

– Пытали как? А, впрочем, не важно…

– Меня должны были сжечь вместе с женой и дочерью, но Бурлидо посмеялся надо мной. Он оставил меня в живых. А их сжег…

–И зачем ты мне это все рассказываешь? – раздраженно спросил Альфонсо, – тебе прилетело по голове тем же камнем, которыми ты кидался в других, и понял, что делал больно, только тогда, когда сам получил. Ты больший слуга Сарамона, чем все ведьмы вместе взятые.

Боригердзгерсман уничтожено опустил голову. Религия требует веры и не разрешает рассуждать, и он не рассуждая отправлял людей на костер, даже не сомневаясь в пользе содеянного. Пока не лишился своих любимых. А почему нельзя было подумать заранее?

– Лилия так похожа на мою дочурку, мою Дианочку… И теперь ты хочешь забрать ее у меня? Последний кусочек счастья, дарованный мне Богом, под конец жизни, сыне?

– Да. Она лесной житель, и не сможет сидеть в твоих десяти сотках, как птица в клетке, при том, что ее в любой момент могут насадить на вилы местные. А твоя любовь просто эгоизм: ведьме в Лесу будет лучше, а ты ее не хочешь отпустить, потому что тебе будет без нее хуже.

Правда – хуже ножа – резала Боригердзгерсмана по его чувствам, а Альфонсо совершенно не расположен был сглаживать углы и размахивал правдой направо и налево.

– Ты прав, сыне, – упавшим голосом проговорил поп, – Я слишком сильно полюбил Лилию, но это эгоистичная любовь. Она должна пойти в Лес… Домой.

Боригердзгерсман резко встал и пошел, немного качаясь, наверное, отдаваться своему горю полностью в одиночестве. Удивительно, как ведьма умудрилась превратить массивного, твердого мужчину в ноющего, жалкого старика всего за две недели.

Альфонсо, лег на траву, стал смотреть на звезды; прохлада приятно щекотала нос, ветер ласково шептал ему что то на своем ветринском, не понятном человеку языке, но успокаивающем своим шуршанием.

Возможно, погори Бурлидо на костре сначала сам, то и ведьм было бы в стране меньше, если бы были вообще. Возможно, если бы садист и насильник ощущал ту же боль, что и жертва, то может ни того, ни другого бы не существовало.

– В любом случае, – думал Альфонсо, глядя на звезды, – лет через тысячу люди изменятся. Цивилизация выйдет на новый уровень: появятся новые породы лошадей, у всех будут стеклянные окна (ну нет, это, конечно, фантастика), пропадут эти дурацкие, уродливые шпаги, как бесполезная ерунда. А главное, люди станут людьми: без насилия друг над другом, без войн, и без оружия, ибо, если всего хватает, чего ради воевать? А где-нибудь, ну скажем, в 2022 году всем всего будет…

– А где Вася? Ты и его из себя умудрился вывести?

Это пришла Лилия с кувшином, терпко пахнущим перебродившим виноградом. Еще она принесла кружки. У Альфонсо тут же пересохло в горле от этого запаха.

Она села рядом, набулькала себе вина, отхлебнула, утробно дыша в стакан. Ведьма молчала, но Альфонсо знал, долго это не продлится. Грядет еще один душевный разговор, и если после этого к нему подсядет и Тупое рыло (если он не подох от волчанки), то это будет просто издевательство.

– А кстати, он не подох? – спросил Альфонсо.

– Кто? – хрюкнула в кружку Лилия.

– Тупорылый, тот. Кто тебя уложил в гроб.

–Нет, я его вылечила. Волчанку легко вылечить, если знать как, да и не все заражаются. Вот Вася не заразился даже.

– А интересно, Милаха заразилась? – подумал Альфонсо и сразу забыл про эту мысль. Не откапывать же ее теперь, чтобы посмотреть.

– Зря ты его вылечила – сказал Альфонсо вслух.

– Зачем ты меня спас? – спросила Лилия, и в голосе ее чувствовался страх и надежда. Он даже немножечко сорвался. Кружка дрожала у нее в руках на фоне огня костра.

– Ты проведешь меня к бабке, которая знает где Волшебный город.

– И все? Только для этого?

– Скажи, – спросила Лилия, помолчав. Совсем немного, но для нее это был титаническим усилием полученный рекорд, – я вправду тебе так противна, что тебя аж тошнит от меня?

Она замолчала, ожидая ответа, напряженно, даже спина у нее распрямилась. Почему она, почему не Иссилаида смотрит такими глазами, ловит каждое слово, любит так, что готова пойти на костер ради любимого? Тут же всплыло в памяти лицо Милахи. Да, он не обязан был потакать ее любви, но мог бы и помягче ей все объяснить. Да, ей было бы больно, но боль со временем бы утихла, а не так отказать, что она аж в речку бросилась.

Альфонсо почувствовал себя уставшим – смертельно. Еще сильно приспичило, о таком в летописях не пишут, герои по нужде не ходят, но целый день терпеть…

– Ты знаешь, что бывает с уколотыми чертополохом? – спросил Альфонсо.

– Конечно, сама сто раз кололась, только причем здесь?… А, вот я дура! Боги милосердные, какая же я дура! Кого же ты там видел, вместо настоящей меня?

– Откопай труп двухнедельной давности, поваляй в грязи, положи сверху на себя и поймешь…

– Перкун всемогущий, какая гадость! Какое счастье…

Лилия резко обернулась посмотреть, видел ли Альфонсо на ее лице радость, которую она не могла скрыть, слышал ли он последние слова, и к счастью, он их не слышал, поскольку уже бежал трусцой через дворик и был далеко…

8

Предстал Алеццо дэ Эгента перед троном Аэроновым, поклонился в ноги ему, молвил: прости меня король Аэрон, за неблагодарность за приют твой и кров твой, да только был мне глас Божий, что должен я в путь- дорогу отправляться: ибо готовит Сарамон битву страшную, битву жестокую. Отправляюсь я в самое чрево Сарамоново, дабы вести с нечистью битву жестокую, битву страшную…

И молвил в ответ Аэрон:

– Да благословит тебя Дух Божий, да спасет тебя святость Господа нашего, ибо дело праведное измыслил ты. Иди с Богом…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 107 стих 11

На следующее утро никто никого не будил, но все встали возбужденные, еще до рассвета, кроме Альфонсо, которого выдернул из сна гвалт мечущихся в сумерках людей. Выдернул- по другому не скажешь. Он был зол, хмур, несчастен, а еще болели мышцы и немного ныла душа после предательского поступка подаренной ему королем невесты. Что, если Волшебного города не существует? Или Боги откажутся ему помочь влюбить в себя Иссилаиду и предотвратить Мировую войну?

Масса неразрешимых сомнений точили его нервы, как термиты точат дерево, и избавиться от этого поганого чувства прямо сейчас было нельзя.

– Я думаю, – сказал Боригердзгерсман, – Тупое рыло должен пойти с Вами.

– Нет! Это не возможно, – Тупое рыло перекрестился, – я ни за что не войду в Сарамоново царство. Хватит с меня греха похищения ведьмы, и причинения увечью невинному человеку!

– Что, – съязвил Альфонсо, – боишься? Боишься что твоя вера перед соблазнами не устоит? А вдруг, эта ведьмочка самая страшная из всех, и там есть посимпатичнее? Заманят в свои похотливые сети и прощай Агафенон.

– Заткнись, дурак, я там самая красивая, – крикнула Лилия. Она как раз спускалась со второго этажа пристройки к церкви, где спала. Одета она была в новенькую, заячью шубку, из под которой виднелись полы зеленого кашемирового платья; красные сапожки из телячьей кожи звонко стукали деревянными каблуками по уставшим от жизни ступенькам лестницы. Каждым своим шагом, каждым движением демонстрировала ведьма то одну, то другую деталь своего наряда, улыбаясь настолько счастливой улыбкой, что несчастномуАльфонсо мигом захотелось испортить ей настроение.

–Какой красивый у тебя наряд, – хмуро проговорил он, – теперь снимай его, ты в этом не пойдешь.

– Это почему?

– Потому что королю я не объясню зачем взял с собой в поход бабу, и ты нарядишься маленьким дохлым мужичком. Еще усы тебе приклеим, вон, у собаки хвост оторвем… Буся, а ну ка подойди.

– Отстань от Бусечки, – крикнула Лилия, и, судя по тону голоса, настроение ее испортилось, – садист. Буся, иди ко мне моя собачка… Хорошая… Я мужскую одежду не надену.

Ведьму незнакомые ей собаки сразу полюбили, то ли следуя примеру своего хозяина, то ли у ведьмы и вправду было животное обаяние, но стелились шавки перед ней охотно и с удовольствием.

– Наденешь, – сказал Альфонсо. И, почему то, хоть это и было сказано тихо, но прозвучало так угрожающе – зловеще, что ведьма замолкла.

– Я не совершу богохульства, отец, – сказал Тупое рыло, – верующим нельзя входить в тенета Сарамоновы.

– Хорошенько ты устроился в борьбе со злом, – злобно проговорил Альфонсо, – сидишь себе, в церкви, коленки протираешь, чистеньким остаться хочешь? Да? А кто же будет демонов Сарамоновых уничтожать? Иди в дерьмо, в клоаку, иди в Нижний город, помогай там, если Лес для тебя слишком страшен, толк то от твоих молитвенных завываний должен же быть хоть какой то?

– Хватит, граф! – оборвал Альфонсо поп.

– Сыне мой, я благословляю тебя на этот поход, и прошу тебя проводить Лилию до ее дома, ибо, как гласит Святая книга, только испытанная вера может считаться настоящей верой. Иди и пройди испытание с честью.

– Или умри в челюстях волка, – вставил Альфонсо.

– Будьте любезны заткнуться, граф Альфонсо, – рыкнул Боригердзгерсман. Он перестал быть плачущим попом и снова приобрел свою сановитость и внутреннюю силу, хотя и несколько поблекшую. Расставание с Лилией очень ударило его по сердцу, но не замечать ее радость при упоминании о Лесе было не возможно, радость и предвкушение снова там оказаться просто поджигало голос ведьмы подлинным, чистым счастьем, и делало его более звонким.

– Будь по Вашему, отец, я пройду это испытание, как истинный верующий. – торжественно проговорил Тупое рыло.

Альфонсо презрительно фыркнул, подавившись ячменной кашей от пафоса этих слов, но благоразумно промолчал.

Посмотреть на новый подвиг великого Монаха ордена света, церкви которой никто не мог найти (возможно, потому, что ее не существовало в природе) собралась вся столица, заполонив телами людей улицы, площади и дороги, расступаясь неохотно и создавая толкучку. Все ожидали увидеть богатыря героя с величественной осанкой, на огромном, непременно белом коне, с мечом наперевес в сияющих доспехах гордо смотрящим в даль. Вот маленькая девочка бежит подарить герою букетик полевых цветов, она едва не попадает под копыта коня, но герой- богатырь останавливает процессию, слезает с лошади, красивым жестом сажает дочку простого крестьянина на плечо, а цветы прикалывает к сверкающей кирасе. Волк будет повержен от одного только вида героя, ибо узрев такого богатыря, по законам жанра, он должен был умереть от одного лишь восхищения.

Что ж, публика жестоко ошиблась. Победитель Черных птиц, подавитель (если можно так сказать) бунта сидел хмурый, на козлах скрипучей телеги, с которой летела солома, оставшаяся на дне. Вместо блестящих доспехов на нем была коричневая куртка с поясом вместо костяных пуговичек, штаны, потасканные и много пережившие, зато теплые, ботинки из мягкой собачьей шкуры и соломенная шляпа. Все, что удалось найти из мужской одежды в нищих поселках. Вместо булатного меча в ножнах лежал любимый кинжал, кинжал – символ удачи, без пары самоцветов, но с таким же острым лезвие, как раньше, коготь Черной птицы, тоже в ножнах, с приделанной к нему костяной ручкой и арбалет со стрелами, который бряцал на дне повозки на каждой кочке. Свита героя состояла из одного мужика и тощего подростка, почти мальчишки, тоже похожих на крестьян, только одежда была других цветов.

Вся эта процессия прискрипела на королевский двор и встала посреди него, под удивленными взглядами вельможной знати, приехавшей на такое событие.

Тупое рыло натянул поводья, возможно, слишком резко, лошадка махнула хвостом, тоже возможно, слишком резко, отчего прилипший к прекрасному черному хвосту кусочек испражнений отлетел в сторону и прилип к карете какого то герцога. Альфонсо хмыкнул: в летописи об этом инциденте не напишут.

– Тебе будет дано время до завтрашнего утра подготовиться, – сказал дэ Эсген, вместо приветствия, подозрительно – презрительно посмотрев на прибывших, – это что за хуторяне? Зачем ты взял с собой подростка?

– Это, – показал Альфонсо на Тупое рыло, – лучший загонщик волков, – а это, – показал он же на побелевшую от страха, но гордо выпрямившую спину, от него же, Лилию, – лучший лекарь.

– Лучший лекарь? – удивился дэ Эсген.

– В моих владения да. Единственный остался – Альфонсо слез с козел и пошел в замок – мимо начальника дворцовой стражи, как к себе домой. Тупое рыло и Лилия в замешательстве переглянулись: они тоже слезли с телеги, остановились, не зная что делать; хорошо хоть Тупое рыло догадался поклониться, что повторила и Лилия, нагнувшись, от волнения, слишком резко.

– Крестьянин и сопляк, – выплюнул через зубы дэ Эсген, – что там будет за охота, мать ее растак… Гнездо (вообще то, конюха звали Гнездо Вшей, но это было слишком длинно), отведи этих на конюшню, пусть ночуют там.

Пафосные слова, длинные речи, пожелания удачи, благословение Бурлидо прошли. Каждый из членов королевской семьи пожелал сказать пару напутственных слов:

– Надеюсь, что шкура волка будет скоро в моих руках, а сама тварь сгинет на веки, – сказал Король Аэрон

– Надеюсь, у тебя хватит благоразумия не возвращаться в Эгибетуз, – сказала королева, тихо, чтобы никто ничего не слышал и мило при этом улыбаясь.

– Надеюсь, Вы в скором времени вернетесь в Эгибетуз, – прошептала принцесса Алена и задрожала, когда губы Альфонсо коснулись ее руки. Глаза ее протекли, как и нос, который начал предательски шмыгать.

– Надеюсь, ты сдохнешь в этом Лесу, – сказал Бурлидо, тоже тихо, тоже мило улыбаясь, крестя Альфонсо и брызгая на него святой водой.

– Двадцать семь тамплей Вы не досчитаетесь, Ваше высокопреосвященство, – не удержался Альфонсо (должны же быть хоть когда то светлые моменты в жизни) и поцеловал старую, сморщенную руку.

Скрипя сердцем, Лилия нацепила мужские «лохмотья», но все свои обновки, со словами: «Я что, как чучело в свою деревню приду» сложила в мешок, который и привязали к спине лямками из веревок, и на этот метод переноски вещей солдаты смотрели с удивлением и одобрением. Никто из солдат не имел опыта хождения по Лесу, поскольку ходить по Лесу было запрещено религией, но, если очень хотелось царю, то религия могла немножечко подвинуться; никто не знал, как одеваться и какое брать оружие, по этому каждый взял что- то на свое усмотрение. Они нарядились в синие, мешковатые бархатные куртки и штаны, посчитав, что демоны и ведьмы боятся бархата и синего цвета. Альфонсо, Тупое Рыло и Лилия, одетые в черные кожаные куртки и черные же кожаные штаны (благородно одолженные у короля), смотрели на новоиспеченных ходоков скептически.

До Леса пошли пешком – благо, нужно было всего то перейти через дорогу. Проблему с земляными змеями решили радикально: залили смолой большой участок травы и подожгли заранее, отчего сейчас ловцы волка шли по выжженной земле. Лилия, увидев такую разруху, покачала головой; не смотря на все старания скрыть свои эмоции, на лице ее поселилась радостная улыбка, сменившая грусть от прощания с «дядей Ваней», а сердце билось так сильно, что, казалось, мотается голова. Тупое рыло непрестанно молился и держался за огромный, медный крест, без которого отказался даже приближаться к Лесу. Остальные двадцать воинов шли озираясь по сторонам, кто-то из них явно вел борьбу со своими страхами, и не страхами смерти, к которым они привыкли на поле боя, а страхами потери души. Кто то шел с любопытством рассматривая проклятое место. Кто-то бесстрашный, читай, глупый, первым дошел до кустов шиповника, не нашел ничего лучше, чем подергать за перезрелый шип. Альфонсо услышал щелчок и рухнул в землю еще до того, как понял, что услышал. Рядом брякнулась, матюкнувшись, Лилия, упали еще пятеро солдат. Из них поднялись трое.

– Это что за чертовщина! – воскликнул кто-то. Одному солдату шип попал в глаз, прошел через весь мозг и застрял в черепе в затылке, показав кончик наружу. Второй корчился на земле, утыканный шипами, как ежик, но потом затих, окончательно превратившись в пищу для растения.

– Внимательно смотрите, куда идете и за что дергаете! – недовольно крикнул Альфонсо. Черный пес выслеживает его, не давая возможности пройти к домику, и если останется мало народу, волка нечем будет отвлечь от себя, пока Альфонсо сможет сбежать. Еще и с ведьмой.

– Как скажете, Ваше превосходительство, – откликнулся старший, и тут же кто-то в отряде дико заорал – это орал один из солдат глядя на свою ногу, которую жевал подземный червь. Он уже перекусил мясо, и теперь ломал кость –долго, поскольку был маленьким и слабым. Смачный хруст кости, и солдат отполз, кровоточа культей, испуская разнообразные дикие крики и звуки, захлебываясь и визжа.

– Лекарь!– крикнул один из солдат, – сюда, быстрее. Что делать?

– Добейте, – ответила Лилия, пожав плечами. Потом она спохватилась, и проговорила, уже голосом, который она посчитала за мужской:

– Можете перетянуть рану портянкой, и вытащить подальше из Леса, только он все равно кони двинет от гангрены.

– Ты, травник чертов, сделай что-нибудь!! – заорал другой солдат и кинулся было на Лилию, еще и меч вытащил. На половине пути он вдруг упал: Альфонсо извернулся и ударил его палкой по голове, отчего по всему Лесу раздался треск, согнавший любопытных птиц с ближайших деревьев.

– Успокоились, все, – зарычал он. – Вы в Лесу, здесь свои законы, и нужно идти быстро, тихо, очень осторожно и быть все время на чеку, а то вы все до волка передохнете! Можете тащить раненного, если нет мозгов, рискуя своими жизнями до того момента, пока он все равно не умрет.

А еще, здесь каждый сам за себя, – подумал Альфонсо, но вслух этого не сказал.

К счастью, солдат без ноги быстро умер, сделав возникший по его поводу конфликт безосновательным; его наскоро присыпали листьями –похоронили, и двинулись дальше удрученные неудачным началом охоты, зато напряженные и внимательные.

Альфонсо не знал, как кого зовут, да и знать не хотел, по этому мысленно называл людей по особенностям одежды или оружия, или выдающимся личным качествам.

Поскольку в Лес ходоки зашли не в точке входа, расположение которой Альфонсо открывать кому попало не хотел, то и участок Леса, по которому они шли, был ему не знаком. Следовало быть предельно внимательным и полагаться на везение, которое могло сделать этот участок легким для прохождения. Могло, но не сделало: экспедиция охотников уперлась именно туда, куда меньше всего хотелось бы упираться – в заросли липких деревьев.

– Долго мы еще будем идти? – задал резонный вопрос Черный плащ.

– Почему мы не караулили его около дороги, если он все равно там появляется? – вдруг задал он вопрос еще резонней.

–На дороге Вы уже с ним дрались, – ответил Альфонсо, только сейчас сообразив, что проще было бы действительно выкопать яму у дороги, заманить туда зверя, а потом… Да просто сжечь, закопать живьем, забить дубинами: делай с ним что хочешь, с беззащитным то. Он осмотрел присутствующих – никто ничего не ответил, по этому посчиталось, что все приняли его слова за аргумент.

– Идем дальше. Здесь должны быть деревья с уже выкопанной ими самими ямой. Туда его и заманим.

– Откуда ты знаешь, что здесь есть такие деревья? – подозрительно спросил Длинный меч.

– Знаю, – отрезал Альфонсо, – а еще я знаю, что к этим деревьям нельзя прикасаться. И первое же, что сделал Большие уши – это врезался в черный, истекающий липкой (очень липкой) смолой ствол дерева и прилип. Сначала он чертыхнулся: мол, испачкал смолой новую куртку, но попробовав освободиться, прилип еще сильнее, использовав весь свой правый бок для плотного контакта с деревом.

– А-а-а-, – заверещал он, потом начал материться, потом дергаться, потом снова заверещал: А-а-а-а-!!

– Что смотрите, придурки, отдирайте его, пока смола не пропитала одежду, – крикнул Альфонсо.

Если путешествовать в одиночестве, то прилипнув к липкому дереву, не оторвавшись через несколько секунд, несчастный был обречен либо умереть мучительной смертью, чувствуя, как кора дерева прорастает внутрь тела, высасывает из него кровь и разъедает кожу, или, оставив часть кожного покрова в подарок дереву, продолжить путь уже без нее. В данном случае было проще, поскольку народу было много: в ход пошли ножи, кинжалы, кто- то орудовал топором, и, по прошествии некоторого времени, оставив на дереве три рукава куртки, два кинжала и один меч, прилипшего оторвали вместе с изрядным куском коры на боку. Смола застывала быстро, и вскоре «отодранный», благодаря доспехам из коры, не мог сгибать правую руку и правую ногу.

– Скоморохи, – сквозь зубы фыркнула Лилия, очень тихо, но очень эмоционально.

Зато после этого происшествия солдаты обходили в Лесу (насколько это вообще возможно) все деревья подряд, смотрели под ноги, но вот не смотрели по сторонам и не слушали Лес. Хотя Лес мог много рассказать своим молчанием.

Что-то Альфонсо не нравилось, зрело какое то нехорошее предчувствие, и, чтобы успокоиться, он посмотрел на Лилию, определяя по выражению ее лица, паранойя это, или нет. Но ведьма тоже выглядела напряженной, словно пес, почуявший опасность и внимательно прислушивалась и приглядывалась ко всему вокруг, перешагивая через подземного червя даже не глядя на него.

Экспедиция вышла туда, куда Альфонсо бы очень не хотелось выходить: на пустырь с высокой, густой травой, практически, зарослями, и он заволновался еще сильнее, в отличии от солдат, которых пустырь, почему-то, приободрил.

– Кошки – облачки! – взвизгнула Лилия.

Еще прежде чем заметить глаза в зарослях травы, увидеть ее легкое шевеление там, где животное виляло задницей, готовясь к прыжку, Альфонсо зачем то задумался: что это за кошки такие? Что за чисто бабское название? И еще раньше, чем подумать об этом, он отскочил от кустов, фактически, спрятавшись за шедшего рядом солдата, для которого этот маневр был чем-то совершенно неожиданным. Да и нападение стало для него сюрпризом: из кустов вылетела огромная, полутораметровая меховая варежка с утробным рыком, уронила его на землю с громким хрустом ребер. У варежки оказались когти, и если волк старался сразу перегрызть жертве шею, то кошка со всей силы ударила солдата по лицу когтистой лапой, лишив глаз, расширив рот, разрезав кожу на лбу и разделив нос поперек пополам. Солдат закричал, точнее, забулькал кровью, но булькал не долго- следующий удар пришелся ему по горлу и приглушил звук. Примечательно, что первой от ступора очнулась Лилия, и первой же, со всей своей женской силенкой, ставшей в момент опасности силищей, обрушила на кота всю мощь и разрушающую силу толстой ветки дерева. Первый удар кошка приняла с кошачьим взвизгом, от второго быстро и ловко увернулась, оскалив длинные, острые зубы и пригнувшись к земле; нападения было не избежать, но тут уже стрела из арбалета вонзилась ей в бок, прямо между ребер. К счастью, кошка оказалась пробиваемой, с мягкой шкурой; взвизгнув уже совсем по человечески, она рванула в кусты, откуда и напала. Минус одна стрела.

–Что за тупая кошка, – от волнения Лилия забыла свой мужской голос, и говорила как обычно, и от волнения на это никто не обратил внимания, – обычно они не нападают на стаю животных.

И людей, надо было добавить и людей, но, либо ведьма приравнивала их к животным, либо, в Лесу ни так много было людей, чтобы образовать из них стаю.

– Сзади, – раздался голос Тупого рыла, и почти совпал с тем моментом, когда когтистая тварь прижала его к земле; тот же удар когтистой, чуть меньше мужской руки, лапы по лицу, но в Тупом рыле сыграл инстинкт: он мало того, что прикрыл голову руками, так еще в процессе полета на землю, умудрился полоснуть кошку по морде кинжалом – не особо навредив последней, но изрядно поостудив ее пыл. А потом Лес наполнился урчанием, визгом, пушистые твари вылетали из кустов, нападая со спины, вгрызались в шею, быстро отскакивали в сторону. Один за другим падали солдаты; одна из кошек напала на Альфонсо сзади в тот момент, когда он пытался выстрелить из арбалета в одну из тварей. Когти вонзились ему в спину, земля с размаху ударила по всей передней части тела (кроме головы, которая откинулась назад сама собой), а арбалет полетел вперед, выстрелив куда то при этом. Тяжелая туша придавила Альфонсо к земле, острые зубы вонзились в шею, намереваясь сломать позвоночник, и он, не имея возможности двигать руками, неосознанно согнул правую ногу, со всей своей сгибательной способностью; она погрузилась во что то мягкое, что- то болтающееся –кошка оказалась самцом, который от удара по своим причиндалам, подлетел в воздух. Этого мига хватило, чтобы перевернуться на спину, однако желающих нападать больше не было. Три мертвых кошки лежали на полянке, четверо солдат мертвых и еще четверо малость обгрызенных, отходили от испуга.

– Какие красивые кошечки, – восхитилась Лилия, и ее восхищение сейчас было настолько неуместным и диким, что все недоуменно уставились на нее. Эти твари хотели их убить.

– Ну да. Но не убили же. Тем более, они, наверное, жутко голодные, раз напали стаей, так еще и на такое большое количество жертв. – сказала Лилия

– Ой, да мы все равно умрем, рано или поздно, – философски добавила она, посмотрев на окружающие ее угрюмые лица, с таким выражением на них, которым смотрят на агрессивного сумасшедшего.

– Вы если смерти боитесь, то нечего было рождаться, – сказала ведьма тишине, и надула губы. Не всем пришлась по вкусу ее философия преждевременной смерти, точнее, никому.

– И так, – успокоив трепещущее сердце и горевшую яростью боя голову, сказал Альфонсо, – из двадцати пяти нас осталось двенадцать человек.

– Нас осталось семнадцать, ваше превосходительство, – сказал Тупое рыло, и это было первое, что он сказал в Лесу. Точнее, второе, после крика «сзади», – да и было нас двадцать три.

– Опаньки, наш великий победитель Черных птиц, монах основатель Ордена света, граф всея Эгибетуза считать не умеет? – воскликнула Лилия, – как так то?

– Умею я считать.

– Какая цифра идет после восьми?

– Шесть.

– Одиннадцать, грамотей. Деревенский пастух и то бы лучше коров посчитал – рассмеялась Лилия.

– Ой, а ты вообще баба! – рявкнул Альфонсо и обиженно-униженно пошел поднимать свой арбалет.

–Вообще то, после восьми девять, ведьма. Сарамон тебя что, считать не научил? – проговорил Тупое рыло.

– Может, оставите свое обучение счету на другое время? – раздраженно сказал Длинный меч, – я уже потерял семерых своих солдат убитыми, а мы волка еще даже не видели. То есть, что значит баба?

– Увидишь, не переживай, – буркнул оскорбленный и уязвленный Альфонсо, – и это будет последнее, что ты увидишь в своей жизни.

Вопрос про бабу он проигнорировал, а остальные настаивать не стали: было уже как то все равно, откуда граф столько знает о Лесе и откуда здесь баба, лишь бы выбраться живыми.

На самом деле четкого плана, как поймать волка у Альфонсо не было, да ему в горячечном бреду не пришло бы в голову самому искать встречи с этим зверем, но, раз уж эта черная тварь с бантиком на башке почем-то начала за ним охотиться, то ее необходимо прикончить, пока есть народ. На шее у нескольких солдат были веревки, почти канаты, кто то нес железные крючья – возможно удастся поймать волка как рыбу, один из солдат нес приманку – огромный кусок сырого мяса.

– Хотя сырого мяса в синей одежде мы и так притащили много, – усмехнулся в своих мыслях Альфонсо. Остальные шли, внимательно озираясь, слушая Лес, одновременно глядя во все стороны; он же при всем этом еще примечал хорошие деревья, на которые можно было бы, если что, залезть.

Продираясь сквозь кустарник, Альфонсо вывел экспедицию на свою тропу, по которой частенько попадал в лесную избушку: до нее уже было не далеко, и по этому засаду решил организовать здесь. Остальные не спорили: никто не знал, что дальше делать, по этому слушались человека, у которого был, по их мнению, хоть какой то план. Никто не спрашивал больше, откуда у монаха Ордена света такие обширные познания в области Леса, когда тот подробно, с кровавыми подробностями, объяснял, что будет с человеком, который провалится в яму амалины, и как отличать твердую землю от скрытой угрозы по форме листьев маскирующего плюща.

– Я заманю его в эти заросли, – сказал Альфонсо. Не то чтобы он хотел быть героем, просто он считал себя единственным, кто на бегу может на уровне рефлексов смотреть, куда наступает и не провалиться. – Как только он свалится в яму, бейте его, чем попало, цепляйте крючья за пасть – привязывайте к деревьям.

Как это будет выглядеть, Альфонсо себе даже не представлял, но чем черт не шутит, а вдруг что-то и получится?

– Да уж, вот это засада, берегись, волчара, – усмехнулась Лилия, а потом крикнула одному из солдат: – Ну куда полез? В эти кусты нельзя лезть. Лезь вон в те.

И на вопросительный взгляд Альфонсо, не находящего в кустах ничего страшного, ответила:

– Арбузики.

Потом, когда взгляд стал еще недоуменнее, добавила:

– Они ядовитые…

И только тут до Альфонсо дошло, что она говорит про паучков в зеленую полоску, которых он видел не раз, даже ползающих у него по ноге, правда ему и в голову не приходило, что они ядовитые. Арбузики, что за дурацкое название?

Арбалет на изготовку: всегда есть вероятность, пусть ничтожная, но обнадеживающая, засандалить стрелу волку в глаз, тогда охота благополучно завершится досрочно. Оглянув свою чудо засаду, Альфонсо внутренне горестно вздохнул: ни один лесной житель в здравом уме не приблизился бы к этим шуршащим синим пятнам в кустах, но, наступающая осень – время голодных зверей, и кошки–варежки тому подтверждение, по этому волк может и клюнуть на приманку и попасть в засаду.

Лес был тих и свеж, по дикарски прекрасен и первозданен, едва стоило отойти от людей на десяток метров.

Лес просто разорвался дикими криками, едва стоило отойти от людей на десяток метров. Кричали позади: громко, до хрипоты, и, судя по этим крикам, об какой либо организации боя, речи даже не шло. Волк неожиданно напал с другой стороны.

Десяток метров Альфонсо пробежал быстро, а потом остановился в ступоре. Битва, открывшаяся перед ним была уже в самом разгаре: солдаты окружили огромного лося с двухметровыми рогами, которые он еще не сбросил. Огромный Нос прыгнул на лося с топором, по дурости, конечно, но цели не достиг, пронзенный одной костяной веткой насквозь, мотался он на лосиных рогах, поливая кровью землю и остальных охотников. Лось мотал головой, и его рога оказывались везде, куда пытались подступиться солдаты.

– Сзади подходите, дубины!! – кричала Лилия, и кто-то, внял ее совету. Этому кому то копытом задней ноги вдавило нос в череп и отбросило назад на два метра. Кто то умудрился зацепить лося за рога крюком, отчего зверь вконец рассвирепел. Он перешел в наступление, прыгая, дробя передними копытами всех, кто попадался на пути, обмотанный мотающейся веревкой, с окровавленными рогами; каким то чудесным образом он не провалился ни в одну из ям, даже сровняв с землей несколько кустов амалины, разрезав рогами троих человек, бегая за солдатами по всей поляне.

Потом он остановился, опустив голову, выпучив красные от ярости глаза. Бока его были все исполосованы резаными ранами, шкура изуродована крючьями, из шеи торчала стрела. С размаху, со всей яростью лесного зверя, Большое пузо всадил топор лосю прямо между глаз, отчего у того подогнулись передние ноги. А потом в Большое пузо словно вселился демон: рыча, как дикий зверь, он раз за разом рубил уже бездыханного лося, дробя ему череп, проклинал Лес, проклиная всех его жителей, захлебываясь своей слюной и лосиными брызгами крови и мозгов. Дав выход эмоциям, он обессиленно бросил топор и сел на землю.

– Прошла истерика? – бросил ему Альфонсо.

– Что? – Большое пузо уставился на него не видящим взглядом. – Да пошел ты к черту, ты и твой растреклятый волк! Ты гребаный Сарамоновский выкормыш, продавший душу, это ты нас сюда заманил!!

Солдат осталось пятеро. Самое удивительное, в живых остался Деревянный, тот, который прилип к липкому дереву, и теперь ходил, не сгибая руку и ногу. Удар рогом сковырнул ему часть его неожиданных доспехов и распорол щеку, но зато кожа под смолой осталась целой.

– Я вас сюда не звал. Если боитесь, проваливайте домой. Женам под юбки…

Альфонсо был зол, настолько зол, что опасности сказанного не осознавал, и вообще потерял чувство края и самосохранения. Неудачи валились на него с щедростью водопада, и эта охота, похоже, была создана для того, чтобы его окончательно доконать. Он не стал волноваться и тогда, когда пятеро оставшихся – побитые, исцарапанные, оборванные и уставшие, угрожающе двинулись на него с оружием наперевес; Альфонсо был готов разорвать их всех не думая о том, что сам может быть ими разорванным.

– Мужики, хватит, – быстро выпалил Тупое рыло и встал между ними, – неужели вы не видите, что именно этого и хочет Сарамон? Чтобы души праведных в его владениях убивали друг друга.

– Отойди, ты… – сказал Тонкий. И тут раздался дикий вой.

Вздрогнули все.

Вой был протяжный, отчаянный, потом перешел в стон, плач, потом в смех.

– Никогда не слышал волчьего смеха, – выронил фразу Альфонсо, и тут же она ему показалась очень глупой и несуразной.

– Да нет, что за… – начала Лилия, и тут понесся крик:

– Демоны!! Кругом демоны!! Прочь, проклятые!! Отойдите, черти!! А-А-А!!!

Солдаты едва успели повернуться на крик, когда Ушастый в порыве болезненного бреда, рубанул Большому пузу по лицу, разрубив голову пополам.

– Ведьма, ведьма, – орал он со всей силы, – про-о-очь!!

Длинный что-то хотел сказать, но меч проткнул его насквозь, а потом Ушастый впился ему в лицо зубами, разгрызая щеки, нос, оторвав ухо. Легкий свист – стрела из арбалета пронзила ему глаз- тут Альфонсо попал метко, но Ушастый вообще не обратил на нее внимания, обгладывая своего товарища, пока, вдруг, не замер и не упал, вместе со своей жертвой.

– Что это за дьявольщина здесь творится? – воскликнул Тупое рыло и поцеловал крест.

– Это чертополох, – сказала Лилия. – Вон видишь, листики с острыми иголками? Вот в них наступать нельзя.

– Но из него, если хорошенько его варить, очень вкусный супчик получается, – почему то добавила она. – А еще он полезный, если на рану…

– Идите вы все к черту! – заорал Чернобородый, – со своим Лесом, волком, шкурой. Я ухожу подальше из этого ада!!

Он и вправду развернулся, решительно, резко и быстро.

– Стой, дезертир, – крикнул ему вслед Черный плащ, – Нам нужно добыть шкуру, и без нее мы не уйдем.

Этот крик не возымел действия – Чернобородый мигом пропал из поля зрения. Если его и не сожрет Лес, то за неподчинение приказам, его запорят палками до смерти, однако, по видимому, его это меньше пугало, чем нахождение в Лесу.

– Возьми лосиную, – усмехнулся Альфонсо, – король в жизни ее от волчьей не отличит.

– Очень смешно, граф. Только не забывайте, что Ваша жизнь тоже зависит от успеха нашей охоты. Тем более, лось коричневый, а мы охотимся на черного волка.

– Тогда удачи.

Альфонсо забросил арбалет за спину и пошел вглубь Леса, оставив оставшихся солдат в недоумении. Возможно, нужно было прикончить их обоих, не дай Бог все же выберутся из Леса и все доложат Аэрону, но он устал, устал смертельно и хотел только одного- лечь на жесткий соломенный тюфяк и забыть про все драки, запах крови, успокоить бьющееся сердце, поесть, наконец. Он слышал, как позади него раздавались шаги: Лилия и Тупое рыло шли за ним, параллельно ругаясь друг с другом на весь Лес, благо, им тоже нужна была эмоциональная разрядка. Вот показалась берестяная крыша, вот и сам домик, собранный из старых, но крепких бревен мятой сосны – островок безопасности, отдыха, спокойствия.

Черная, двухметровая туша вылезла из кустов лениво, словно нехотя, посмотрела на Альфонсо щелками коричневых, волчьих глаз и оскалила прекрасные, острые зубы. Рык был тихим, и оттого более страшным. Грязная, черная лента на шее порвалась в нескольких местах, колыхалась при каждом движении мощного, мускулистого тела.

– Да как же это… – проговорил Альфонсо. Кинжал вылез из ножен с легким звоном, когти волка царапнули землю легким шорохом.

– Иди сюда, тварь, – почти тоже зарычал Альфонсо. Страх бил его изнутри, заставляя дрожать от ярости, но сейчас, так или иначе, все кончится, и азарт выжить туманил голову. Он сжал сильнее рукоять кинжала.

– Песико! – Лилия пробежала мимо Альфонсо, едва его не толкнув, прямо к волку, прямо в огромную, зубастую пасть. Ошеломленно смотрели мужчины, как юное женское тело бежит навстречу лютой смерти, разорванное на куски полетит оно…

– Моя песика! – взвизгнула Лилия и кинулась волку на шею, обхватила руками, повиснув на этом чудовище. Волк заскулил, волк подпрыгнул в подлинном щенячьем восторге, тоже взвизгнув от радости, огромный хвост его замолотил по воздуху с неимоверной силой, шлепая по волчьим бокам. Язык, размером с мужскую ладонь, прошелся по лицу Лилии, засмеявшейся от восторга.

– Хватит, хватит, слюнявый, – смеялась она. Гладила громадную волчью голову по длинной, шелковистой шерсти, – как ты тут без меня? Скучал, да, скучал, мой хороший? Что у тебя с бантиком, непоседа?

Волк подпрыгнул еще раз, ошалев от радости, потом вытянул передние лапы, которыми мог запросто снести ведьме голову, словно в поклоне, пока Лилия пыталась снова примотать ленту так, как ей было положено.

– Это уму непостижимо, – проговорил Тупое рыло, – она и вправду ведьма, кто бы мне что ни говорил.

Альфонсо промолчал, но на сей раз, в данный конкретный момент, он был с ним согласен.

9

И прошло три лета и три зимы, и доносили ветры отголоски Битвы той страшной, и возносили молитвы священники за победу Великую, и укрепляли дух Алеццо, дабы не победили его силы темныя….

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 127 стих 31

Странно, что именно Гнилое Пузо проявил тот прагматизм, который больше всего был присущ Альфонсо: выслушав рассказ пришельцев, которые попеременно перебивали друг друга (особенно влезала Лилия), и, прослушав конец, спокойно сказал:

– Так этот твой волк что, прирученный?

Прирученный! Люди приручали животных испокон веков, и в собаках, бывших раньше волками, добились самых лучших результатов, так почему Альфонсо поверил в мистику, когда увидел объятия волка и Лилии, вместо того, чтобы предположить, что она приручала его с детства? С другой стороны, если бы Гнилое Пузо там присутствовал, ему бы его логика тоже отказала, уступив место эмоциям. Эмоции – вот самый главный двигатель всех человеческих верований.

– Это не волк, а самый настоящий пес, – заявила Лилия, – и мой друг.

Пес- друг, естественно, во двор не пролез; подвергшись нападению «мохнатых тварей», как выразился Гнилое Пузо, которые запрыгивали на забор вполне себе непринужденно, ему пришлось наколотить гвоздей по всему его периметру, а, поскольку эти гвозди с откусанными шляпками, одинаково не давали перелезть через забор ни кошкам, ни людям, пришлось вырубать калитку, с хитрым засовом, который можно было открыть снаружи и только обладателю нормально развитых рук. И в эту калитку волк не пролез.

Предполагалось, что поход в Волшебный город начнется через неделю: есть время приготовиться, отъесться, да и ноги у Лилии все еще болели, хотя она и натирала их какой то особо вонючей травой, от которой хотелось блевать. Ее злобно выгоняли на улицу, пока не проветрится, да она особо и не любила сидеть в избе: после отсидки у нее появился странный страх, что стены вокруг нее смыкаются, пытаясь ее задавить, и почти каждую ночь она просыпалась с криком, заодно будила и всех остальных. Частенько ей снилось, что она еще сидит в темнице, и тогда приходилось, посреди ночи, долго доказывать ей, что она уже не сгорит заживо. По этому ведьма предпочитала спать за забором у костра, прямо на лапе волка – пса, и тот, вечно преисполненный бесконечной собачьей благодарности, не шевелился всю ночь, боясь потревожить свою хозяйку.

Однажды Альфонсо приснилось, что он летел на чем то по небу, прямо мимо облаков, а Бог, который управлял этой железной каретой, объяснял ему смысл символов Священных книг, и тогда, во сне, смысл писаний стал для него так ясен, что он подпрыгнул на кровати прежде, чем проснулся, и побежал в свой сарайчик. И чуть не сшибся с Лилией – та стояла у колодца, абсолютно голая, поливала себя ледяной водой из ковшика и фыркала, как злобная кошка.

– Смотри, куда бежишь!– вскрикнула она, поскольку от удара чуть не улетела в колодец вниз головой.

– Ты какого…голая… тут стоишь? – Альфонсо даже остановился, более того, он совершенно забыл, что ему говорил Бог.

– Я моюсь. Что, одетой мыться что ли?

– Да ты хоть спрячься, вон, за сарай, чего телесами сверкаешь, как…стыдно же!

– Чего стыдно? Что у меня такой организм? Перкун создал меня такой, а значит, стыдиться мне нечего. А тебе, если не нравится, не смотри. Или вон, встань на колени рядом со святошей и тоже молись, если для тебя желание к женщине тоже запретно и карается…чем там вас пугают…адом. Бедные, затюканные запретами люди.

А по вечерам Альфонсо часто слышал ее рыдания. Там, за забором, бедная женщина вспоминала весь ад в темнице, изливала душу псу и трогала рукой, траву (не чертополох), деревья (не липкие). В заключении бедняжка не верила, что когда-нибудь еще прикоснется к нежным лепесткам ромашки, дотронется до шершавой коры березы, чмокнет в мокрый, но такой преданный нос своего любимого волка. Сам по себе ее рев не волновал Альфонсо – на то они и бабы, чтобы реветь по поводу и без, но он вспоминал Иссилаиду, скучал по ней, хватаясь за болезненно сжимающееся сердце, и ему тоже, иногда, самую малость, хотелось плакать.

В общем, неделя была тяжелой.

А спас его мочевой пузырь.

Лага – прекрасная страна с большими лесами полными зверей и птиц, с полноводными реками, полными рыб и лягушек, с прекрасными людьми – полными и не очень и удобной системой налогообложения, оставляющей шанс даже рабочим и крестьянам не помереть с голоду. Лага – большая страна, зажатая тремя еще большими странами с трех сторон и с одной стороны Лесом, извечным источником Черного зла. Легуфельд Великий, правитель Лаги, был мудрым правителем, считал людей опорой всей экономики, и, если и не жалел о каждом потерянном холопе, то хотя бы создавал такие условия, при которых люди живут и размножаются, как, примерно, создают условия для жизни свиньям на ферме, понимая, что от их здоровья и благополучия зависит и твое богатство. Однако и Легуфельд не был лишен недостатков; как и во всех странах мира, религия прогнулась под правительство, и, по желанию его величества, благословила отряд пехотинцев на поход в Лес, туда, куда идти было грех. Страшный грех.

Альфонсо пробыл в пехоте всего два года, успел побывать в трех малозначительных битвах, скорее, пограничных стычках, и шел одним из последних. Дань, которую отдал отряд земляным змеям был не большой – маленькие не прогрызали доспехи хорошего качества, в лицо попадали змеи редко, а большие, способные смять железо, ребра и жизнь человека попробовали нападать, но их быстро порубили в куски.

Это было первое знакомство Альфонсо с Лесом. От шиповника тоже погибло не много – шипы пробивали доспехи не везде. Трупы погибших сложили кучкой, начали интенсивно вырубать деревья, отвоевывая у Леса территорию, часть которых положили в огромный костер. Снять с намокшей от пота головы шлем, присесть на прохладную, мягкую траву возле костра, пожарить на ней мясо, запечь картошку, потравить байки и втайне порадоваться, что шип с куста попал не тебе в глаз – вот отрада и радость простого солдата. Но удовольствие будет не полным, если будет полным мочевой пузырь. На вырубленной поляне диаметром в пятьдесят метров, разместилось порядка трех сотен воинов, отчего пришлось идти далеко в кусты, после быстрого обзора, обнаружить черное дерево с красивой текстурой и полить его – расти деревце большим и красивым. Позади, в костре что- то щелкнуло, но никто не обратил внимания: это нормальное поведение для костра. В следующий миг поляна превратилась в огненный ад, в грохоте небес которого слышался дикий хохот Сарамона. Пламенные грибы вырастали выше деревьев, разбрасывая щепки деревьев, пронзающих, словно стрелы, огненные щупальца хлестали по людям, обезумевшим в испепеляющем урагане, кричали, хрипели разлетались на горящие куски… Альфонсо бежал, подальше от грохота страшного суда, глубоко в Лес, сшибая траву, царапаясь о ветки, позади него бежали остальные оставшиеся в живых.

Альфонсо зацепился за корягу, упал носом в землю, с диким воплем пронесся мимо него солдат, едва не наступив ему на ногу, пронесся и моментально пропал. Альфонсо пополз по траве, приблизился в краю образовавшейся ни с того ни с сего впереди ямы, посмотрел вниз, на распятое на острых ветках, захлебывающееся кровью тело своего товарища. Бывшего товарища.

От трех сотен молодых, богатырски сложенных мужчин осталось два десятка испуганных, обожженных и исцарапанных людей, озирающихся на безмолвно –грозные деревья, напряженные, дергающиеся от каждого шороха.

– Всем стоять на месте! – крикнул громовой голос, и все сразу узнали воеводу. И всем сразу стало легче, когда появился командир, ведь кучка испуганных солдат превратилась в боевую единицу.

– Оружие к бою! Образовать круговую защиту, смотреть под ноги. Мы должны выбраться из Леса, быстро, но очень осторожно – не известно что еще за чертовщина здесь есть.

Если бы в жизни была справедливость, именно он бы выжил, поскольку единственный умудрился сохранить присутствие духа в нестандартной ситуации, когда все остальные, включая дрожащего от страха Альфонсо, совершенно растерялись и не знали, что делать и куда идти. Но волки ничего не знали о справедливости, один из них прыгнул на воеводу, первому из отряда снес лапой шлем, заодно оторвав голову. От обороны мигом не осталось и следа: пять волков разбросали отряд как кукол, разорвал стальные доспехи как кору дерева, доставая человеческое мясо из доспехов, как достают раков из панциря. Альфонсо первым бросил меч и бежал, бежал, задыхаясь, спотыкаясь об кочки, слыша хруст веток позади себя, стук когтей по земле, дыхание огромного, двухметрового зверя. Альфонсо споткнулся о ветку, упал, кувыркнулся и пополз – страшно хотелось жить, во что бы то ни стало. Он заполз в какую то нору, прижался к задней ее стенке, клацая зубами от ужаса. Дикий вопль пронесся по Лесу, знакомый голос; перед норой упал его друг по оружию, Курст, огромная волчья пасть раскрылась перед ним, но он ударил волка по морде мечом, отчего тот отпрыгнул. Курст увидел нору, пополз к ней; волк снова прыгнул на уползающую закуску, но снова получил мечом, уже по лапе. Курст полез в нору, волк полез за ним. Обезумевший Альфонсо смотрел на волчью тушу, на его огромные мускулы, длинные зубы, он уже чувствовал, как они разрывают его конечности…Именно в этот момент проходило его крещение Лесом, именно в этот момент Сарамон ждал жертвы.

Альфонсо взвыл; он пинал ногой по голове Курста, выталкивая его из норы, выталкивал человека, с которым прошел три битвы, с которым делил еду и небо над головой, которому мог доверить свою жизнь в бою. Он бил по лицу ногой своего лучшего друга, по его удивленным глазам, кричащему рту. Волк выдернул Курста за ноги, огромные зубы сомкнулись на его горле, крик его замер в ветках деревьев, отдав свою силу Лесу.

Тогда Альфонсо последний раз рыдал навзрыд, глядя, как в метре от него, волк вынимает кишки из его друга, наматывая себе на красную от крови морду, дробит его кости, проглатывая их. Тогда волк не полез в нору за Альфонсо- Сарамон принял жертву, он был доволен.

А может просто волк не хотел рисковать и так порезанной мордой, наевшись Курстом.

Альфонсо проснулся в холодном поту, еще засветло, и больше не мог уснуть. Проклятый Курст, лицо которого стерлось из память и теперь было расплывчатым пятном, дрался с ним за место в норе, которая была огромной, на целую дружину. Но Курст все равно вытолкал Альфонсо, как делал это раз за разом, в каждом сне, и смеялся над ним, когда волк грыз Альфонсовы ноги. Внезапно и совсем болезненно на душе, вспомнились родители Альфонсо; после трех дней в норе, на диете из червей и капающей сверху грязной воды, он все же решился вылезти, едва управляя трясущимся от страха телом. Он чудом вернулся в Лагу, чтобы узнать, что он выжил один единственный, что позорный поход отряда пытаются стереть из истории страны, стирая с лика земли участников похода. Его прокляла церковь, как продавшего душу Сарамону, его искала Великая инквизиция, и он едва спасся в Лесу, в том самом, в котором все потерял.

Люди отвергли Альфонсо, но Лес его приютил, дал ему контрабандные травы – деньги, для того, чтобы купить себе имя в любой стране, роме родной.

По подсчетам Лилии, путь он домика до ее деревни составлял около двадцати дней, причем в пути можно было как замедлиться, попав в болото, так и ускориться, если бы стая волков взялась бы их подгонять. Никто не совершал ранее столь долгую прогулку кроме нее, и не знал, как к ней готовиться и что брать, поэтому изначально ориентировались на ведьму, но та наварила отваров для волос, чтобы не секлись кончики, наготовила мазей для кожи, чтобы не обветрилась, и наковыряла сажи для глаз, чтобы «как лохудра, не накрашенная, в свою деревню не заявиться». При упоминании еды и воды махнула рукой – Лес прокормит.

Так и получилось, что все пошли в том и с тем, в чем пришли в домик, только Лилия, всю неделю издевалась над «мужицкими» штанами, пытаясь их ушить так, чтобы «булочки обтягивало».

– Гы-ы-ы, – заржал Гнилое Пузо, увидев результат ее работы, – булочки обтягивает что надо.

– Смотри, чтобы между твоих булочек шов не разошелся, – едко добавил Альфонсо.

– За своей задницей следи, – огрызнулась ведьма.

– Ха-ха-ха, он и без штанов может по лесу бродить, опыт имеется, – снова заржал Гнилое Пузо.

Великое путешествие, как окрестил его Тупое рыло, началось спозаранку, перед самым рассветом. Настроение было у всех, кроме Лилии, настороженное и сосредоточенное, а ведьма, всегда бывшая эпицентром вихря болтовни и шума, так просто разошлась, едва не приплясывая подороге.

– Ведьма, уймись! – попытался урезонить ее Альфонсо.

– А то так широко шагаешь, что штаны порвешь, – заржал снова Гнилое Пузо, после неожиданно для всех, в том числе и для самого себя, споткнулся и упал. Встать самостоятельно он так и не смог – правая нога его совершенно отказывалась шевелиться, словно превратившись в тряпку.

– Вот так больно? – Лилия кольнула Гнилое пузо кинжалом (у нее был свой, больше похожий на грибной ножичек).

– Нет.

– А так? – и кольнула в другую ногу.

А потом, прослушав долгую тираду по поводу варварских методов ее диагностики болезни, заключила:

– Гумусик.

– Чего? – не понял Альфонсо.

– Гумусик. Гусеничка с большими ножками. Только коричневая. Ой, у вас здесь они такие маленькие, и не видно, вот у нас гумусики, с руку длиной, но и парализуют все тело, даже сердце и легкие. Вообще зачем ты в розмарин полез, они обычно там гнезда делают?

– Это смертельно? – спросил Гнилое Пузо.

– Не страшно, если получится дня три не дышать и обойтись без биения сердца…

– Не глупи, ведьма, – взорвался Гнилое Пузо, – я не подохну? Я вообще ноги не чувствую!

– Не подохнешь. Только дня два ходить не сможешь.

И все разом оглянулись назад на домик, из которого только что вышли: до него было всего десять метров. Мужчины схватили Гнилое Пузо и потащили обратно в дом. Таким образом Великий Поход превратился в Невеликий.

– Может, подождем до лета? – спросил запыхавшийся Гнилое Пузо, бросив на землю проверочный камень, с которым пробежал заветные десять кругов, – это безумие, грести в такую даль осенью, когда скоро будет холодно…

–И зверям голодно… -вставила Лилия.

– Нет времени, – отрезал Альфонсо. Сколько понадобится Степи, чтобы стереть с лица Великого континента Эгибетуз? А что будет с Иссилаидой, и где она сейчас? И с кем? Мысль о том, что какая то тварь сейчас обнимается (или, о боже, целуется) с ней, приводила его в ярость и отчаяние, способное довести его хоть до края Земли. Да и потом, год в одном помещении с ведьмой…

– Это нас Бог предупредил, о грехе, – уверенно сказал Тупое рыло, – это было знамение.

– Это была чья то глупость, – резко сказал Альфонсо, – совать ноги, куда не следует. Смотри, куда идешь, и никакие тубусики…

– Гугусики, – влезла ведьма.

– Хренусики! – взорвался Альфонсо, – не лезь, когда тебя не спрашивают, баба!

– Не лезь к вам, так Вы еще до болот все поляжете! – крикнула ведьма и, надув губы, пошла жаловаться на грубость Альфонсо волку.

– Великим не знаю, а скучным поход точно не будет, – бросил Гнилое Пузо.

Переняв опыт Лилии, путники повесили свои котомки с вещами за спину, наслаждаясь полной свободой рук. У всех в мешках лежали плащи, прятаться от дождя, у Альфонсо еще лежала веревка, топорик и крюк от прежней охоты, кресало и огниво, болтался арбалет и полный колчан стрел к нему. Гнилое Пузо тоже обзавелся кресалом и огнивом, взял рыболовную сеть, медный котелок, которым и бренчал на весь Лес, четыре ложки и немного соли. Тупое рыло тоже нагрузили веревкой с железным крюком, навалили сухарей, а еще он взял с собой Великую книгу и запас наконечников для стрел, поскольку планировал в ближайшем будущем сварганить себе лук. Ведьма набрала косметики, на замечания взять что-нибудь полезное, высунула язык и фыркнула.

Пройдя десять метров от домика, все невольно оглянулись назад, а потом посмотрели на Гнилое Пузо, отчего тот пошел нарочито твердой походкой. А после того, как домик пропал из виду, Лес обнял путников своими могучими лапами – деревьями, растворил в себе, сделав маленькими песчинками огромного организма, под названием Лес.

Пять часов ходьбы прошли на удивление спокойно, хотя мужчин и не покидало ощущение тревожности, постоянной опасности, казалось, звери смотрят на них из всех кустов, сверкая красными глазами, облизывая слюнявые клыки. Лес был насторожен, опасен, таинственен и величественен настолько, что невольно приходило в голову его божественное происхождение, даже Перкун переставал быть таким уж нереальным.

Только Лилия шла легко, постоянно вертела головой, восхищалась всем подряд, и вообще, чувствовала себя как дома.

– Ой, шубка! – вдруг вскрикнула она ни с того ни с сего. «Шубка» услышала ее возглас, замерла на полусогнутых ногах, посмотрела на путников, облизнула свою лисью морду и прыгнула в заросли.

– Лисья шкурка красивая. И теплая. И воню-ю-ю-ючая! Шкурку в вине неделю отмачивать надо, а то задохнесся…

– Давай из твоего пса шубку сделаем, – обронил Гнилое Пузо.

– Сделай, -равнодушно сказала Лилия, – если договоришься с Песико, чтобы он отдал тебе свою шкуру…

Именно в этот момент Песико зевнул, расщеперив поистине огромную пасть, в которую пролезла бы голова человека. Гнилое Пузо заткнулся.

– Все, привал, – сказал Альфонсо.

– Чего это? Вы чего, слабачки, устали что ли? Мы прошли всего полдня!

При этом, через пять минут она взгромоздилась на волка, потирая больные ноги, и поехала на нем верхом.

– Э, ведьма, а можно я тоже на нем покатаюсь? – крикнул Гнилое Пузо.

– Заведи своего и катайся. Ему нельзя двоих катать, он еще маленький…

Огромное чудовище, длиной почти два метра оказался щенком. «Щеночком» как назвала его ведьма, ласково трепля за шею, отчего пес только что не описался в приступе блаженства. Эта дружба была странной, для Альфонсо – волк убивал и ел, волк боялся только силы, а перекусить пополам Лилию ему ничего не стоило, и все же огромный зверь так легко, еще и с удовольствием, преклонялся перед своей маленькой, хрупкой хозяйкой.

– Это любовь, – сказала Лилия, – чувство, которое тебе не знакомо. Вы все воспринимаете Лес как врага, а воспринимать его надо, как живое существо со своим характером, своими законами, порядками. И если Лес примет вас, вы поймете его законы и примете их, станете частью…ой, какие ромашки огромные!…Леса, то он станет вам…ой, нет, у нас в деревне ромашки больше… родным домом.

Полянка, в которую уперлись путники, не представлялась опасной для непосвященного – красивая, еще зеленая трава, пока высокая, но уже склоняющая головы перед осенним холодным ветром и жадным солнцем. Но для посвященных путников полянка была опасна: на ней не было деревьев, а значит…

– Ага, земляные змеи, – озвучила Лилия то, что только хотел сказать Альфонсо, но не успел и информация стала не актуальной, – дай ка веревку и крюк.

Посланный кривой кусок железа, заневоленный веревкой, полетел со всей силы, на которую были способны ведьминские ручки; крюк даже до земли не долетел, как огромные кожаные «чулки» повыпрыгивали из травы, хватая его зубастыми пастями. От количества змей у Альфонсо потяжелело на душе – поляна был огромной, долгообходимой (если ее вообще можно было обойти), так еще и змеи были огромные – самая маленькая, которая промахнулась и со стуком упавшего деревянного ведра, шлепнулась в траву, была двухметровой. Лилия резко дернула за веревку и куча змей вдруг сбилась, часть разлетелись в стороны, а две огромных змеюки, насаженные на крюк, полетели в сторону ведьмы. Это был первый случай из жизни Альфонсо, когда змеи, приземлившись, пытались удрать от добычи, особенно осенью, когда пора было набивать желудок и ложиться спать; Лилия уперлась ногами со всей силы в землю, но змеи потащили ее в траву.

– Песика, помогай!

Пес схватил веревку пастью, и выдернул и ведьму и змей, и огромный кустарник, за который они пытались зацепиться, играючи и взвизгнул, ожидая похвалы.

– Куда поползли, сапоги, – крикнула ведьма захлебнувшись азартом, и схватила одну из змей – самую огромную- за хвост, отчего та моментально обвила ее тело, стремясь раздавить. Кинжал Лилии оказался у змеи в черепе точно между глаз за миг до того, как Тупое Рыло дернулся ее спасать, и за полтора до того, как стальные змеиные мышцы начали бы, ломая ей кости, уменьшать Лилию в толщине. Вторую змею за хвост тащил пес, та тоже, не надеясь вырваться, моментально окрутила его, сжала так сильно, что даже волчьи ребра захрустели, а пес завизжал от боли, пытаясь схватить змеиное тело зубами. Так получилось, что спас его Альфонсо, отрезав змеюке голову одним ударом кинжала.

– Ух ты, какой ножик! – восхитилась Лилия кинжалом, когда тот блеснул на солнце – и красивый!

– Принцесса подарила.

– А, эта фифа изнеженная. Конечно, денег полно, людей то обирать…

И ведьма нарочито резко отвернулась к улову – две змеи, одна шесть, другая пять метров.

– Хорошие, – приговаривала она, ловко быстро и точными движениями потроша рептилий,– у нас в деревне давно всех поубивали: на кошельки, сапоги, сумочки. Моя Песика самую большую поймал! Хороший мальчик! Все, привал, шкурки нужно проветрить и просушить.

– Какой привал? – вскрикнул Тупое Рыло. Альфонсо промолчал, но сказать хотел примерно то же самое, – не приведи Господь здесь привалиться, с этими тварями по соседству.

– Эти твари из травы не вылезают, – сказала Лилия, стряхивая с себя кровь, кишки и остальные внутренности змей, – а мы пока еще наловим. Да и звери, с той стороны, незамеченными не подкрадутся, а с другой костерок разведем. Только это,– добавила ведьма, – до ветру по одному не ходите, и сторону не перепутайте.

– А ты когда через Лес одна шла, с кем до ветру ходила, ведьма? – спросил Альфонсо.

– С Песиком. Держи крюк, кидай и тяни, только резче, мясо у змей вкуснючее, только надо базилика надергать, укропа, ой, а если гвоздика обнаружится… О, пальцы себе пооткусываете…

Проснулся Альфонсо от отборного мата, сопряженного с истерическим смехом Лилии, поднялся с плаща на котором спал, и обнаружил, что кто-то накидал на его ложе травы. Вонючей, жесткой, колючей травы. Этот «кто- то» нарывался на взбучку, но, посмотрев на орущего на весь Лес Гнилое Пузо и сконфуженного Тупое Рыло, осекся. Покрытые красными точками, с ног, до головы, прилагая титанические усилия, чтобы не расчесывать эти укусы, оба бедолаги не могли терпеть и чесались, как обезумевшие, которые пытаются содрать с себя кожу.

– Какого черта они не покусали Вас! – это несправедливость злила Гнилое Пузо сильнее всего.

– Видишь, травкой мы обложены, – выдавала Лилия по слову после каждого приступа смеха, – полынь, называется.

– Кто их покусал? – спросил Альфонсо, едва очнувшийся ото сна.

– Блохи, – сказала Лилия.

И гнев от травы в постели испарился. И вправду, лучше мятое лицо от жестких стеблей, чем такое приключение, которое чесалось весь день до вечера.

Змеи и вправду оказались вкусными, хотя гвоздики и не нашлось, зато Лилия откопала дикий чеснок, а развешенное на ветках мясо за ночь подвялилось, образовав собой стратегический запас пищи на два – три дня, если не удастся поохотиться.

Альфонсо собрался обходить поляну, возможно, несколько дней, но ведьма, услышав такие его слова, фыркнула, закинула котомку за спину, и шагнула прямиком в заросли. Пес, нисколько не сомневаясь, двинулся за ней, а вот остальные смотрели на нее с ужасом и недоумением. Однако змеи не нападали.

– Чертова ведьма, – проскрежетал Гнилое Пузо, – да они ее боятся, она сама кого хочешь сожрет.

– Не боятся. Тут что то другое. Почему она идет не прямо, а петляет, как заяц? – спросил Альфонсо.

Альфонсо вообще сомневался, чтобы змеи кого-нибудь боялись, если вообще приспособлены были это делать. Но увиденное у него не находило объяснения, пока не встрял Тупое Рыло:

– Она по тем желтым кустам идет. От куста к кусту.

– Правильно, Тупорылый, – крикнула Лилия уже почти на другой стороне поляны, – это зверобой, и змеи его не любят. А зря, отвар из него облегчает менопаузу.

– Очень полезная информация, – буркнул Альфонсо и полез в траву. Вид огромных змей все еще стоял перед его глазами, а еще он знал: если змея его схватит, никто не придет ему на помощь, так же как он не придет на помощь другим, иначе – всем смерть. Он шел очень осторожно, единственно из-за мужской гордости и насмешек Лилии, потому что если бы не она, он бы ни в жизнь не сунулся в эти заросли. Однако змеи и вправду боялись этих кустов: ползали рядом, даже страшно и жутко целились, казалось, прямо в лицо, но не прыгали, а шипели и уползали.

– А почему они боятся этой травы? – спросил он у Лилии, когда пересек поляну.

– Поймай одну, спроси, – усмехнулась ведьма.

Альфонсо этого делать не стал. Некоторые вещи нужно просто принять как данность, и тогда легче живется.

А все таки, почему, интересно?

10

Следующие четыре дня путники прошли относительно спокойно, это даже казалось странным. Однако на пятый день спокойствия небо затянуло низкими, противными тучами, которые и начали поливать землю дождем, превращая пыль в грязь, просто прохладные ночи в промозглые холодные мокрые ночи, а приятную прогулку в жестокую борьбу с грязью.

– Скоро будут болота, – предупредила Лилия, выдергивая из жижи свою ногу. Грязь громко чмокнула, брызнула ведьме в лицо, оставив на нем крупные черные капли. По земле стекали ручейки воды, ноги разъезжались, увязая на половину голени, и каждый шаг давался путникам титаническими усилиями, даже волк, взявший Лилию на буксир, позволяя ей держаться за свой хвост, заметно устал, и дышал тяжело, вывалив язык. Воздух был сырым и тяжелым, и вскоре все промокли насквозь, не смотря на плащи, надетые на голову. Тупое рыло поскользнулся, рухнул, со всего своего роста, прямо в самую большую лужу, которую нашел, долго выкарабкивался из нее, сдирая ногтями слой хлюпающей жижи с краев лужи.

– Нужно развести костер, – проговорила Лилия, – иначе мы все тут окоченеем.

Она сама давно уже висела на своем Песико, который и пропахал ее волочащимися ногами приличную борозду.

– Легко сказать, – простучал зубами Альфонсо, – здесь сейчас веточки сухой не найд-е-е-е-ешь, твою мать!

Альфонсо шел первым, по этому, не увидев обрыва, заросшего кустарником, первым же и скатился по нему вниз, жестко упав на задницу. Ехал он сначала ногами вперед, но потом его развернуло, стукнуло лодыжками и дерево, и закинуло в какие то кусты спиной вперед. Острые шипы вонзились ему в спину так, словно ему на спину высыпали десяток напуганных котят. Гнилое Пузо приехал следом, жестоко матерясь, пытаясь тормозить кинжалом; тот мало, но помог – он остановился прямо у кустарника, не доехав до него совсем чуть-чуть. Волк, а соответственно, и висящая на нем Лилия спустились спокойно, благодаря огромным волчьим когтям, а вот Тупое рыло, побрезговав, по религиозным соображениям прикасаться к зверю и ведьме, прикатился, всем телом влетев в кусты. Вытащили его исцарапанным и грязным (хотя грязными были все абсолютно).

– Это всего лишь крыжовник, он не ядовитый. О, ягодки еще не опали, – сказала Лилия, сунув в рот одну из ягод. А потом лицо ее скрючило так, что Альфонсо просто разорвало от смеха, не смотря на исколотую спину.

А потом он перестал смеяться. Все необозримое пространство, перед которым они остановились, закрывал непроходимый бурелом, заросший крыжовником, плющом, кучей переломанных, переплетенных между собой деревьев с торчащими из грязи корнями.

– Черт возьми, сколько же мы через это продираться будем? – воскликнул Гнилое Пузо. – Ведьма, как ты пошла через эту чащобу?

– По тропинке, – невозмутимо ответила Лилия.

– И где эта тропинка? – спросил Альфонсо.

– А я знаю? – взорвалась ведьма, – я вообще случайно на нее попала. А сейчас ее возможно даже и нет уже.

Впервые за долгое время у Альфонсо опустились руки. Полное бессилие перед этими непроходимыми зарослями, отчаяние, внезапная слабость и головная боль свалились на него резко, словно камни с горы и что-то в нем сломали.

– Ну и что нам теперь делать? – спросил он жалобно, и все удивленно на него посмотрели: как то само собой разумелось, что он руководит походом, и такой вопрос от лидера означал крах. Минуту сидел Альфонсо в грязи, не обращая внимания на немое удивление его спутников, а потом, поразмыслив, понял, что ответ на этот вопрос очевиден. Идти дальше, назад дороги нет.

–Ладно, привал, – сказал Альфонсо, и, превозмогая объятия притяжения земли, обещающее отдых, встал на ноги, – найдите место посуше, натяните над ним плащи, разведите костер. А я пойду посмотрю, нет ли где поблизости тропинки. И, сделав два шага, упал в изнеможении.

– Ладно, – булькнул он в грязь, – немного отдохну.

Трясущимися от холода руками, исколовшись и исцарапавшись вволю, путникам кое-как удалось натянуть на заросли плащи, образуя что-то вроде укрытия. Долгое время, по очереди, задыхаясь от усталости, мужики рубили ветки, бросали под ноги, утрамбовывали и приминали, пытаясь сделать место, где можно было бы отдохнуть не в грязи. Нудный, противный дождик лил не переставая, отчего с сухими ветками возникли серьезные проблемы: битый час Тупое рыло сдирал кору, состругивал намокший слой дерева, колотил, со всей силы, кресалом по кремню, пытаясь поджечь стружку; долго и упорно все дискутировали, какой толщины, длины и из какого дерева должны быть стружки, пока, в результате множества криков, брани, угроз и оскорблений на грани ссоры, из кучки опилок не вырос маленький огонек. Маленький язычок тепла в мокром, холодном мире, маленький язычок надежды в море отчаяния и безысходности, хрупкий, слабый, но такой долгожданный и оберегаемый. Только сухие ветки, только тоненькие прутики, четыре руки держали над ним плащ, защищая от воды, все лучшее, только чтобы этот светоч не умер, едва рожденным. Впрочем, вскоре этот светоч разгорелся так, что плевал на дождь, грыз даже сырые огромные поленья с таким жаром и хрустом, что обжигал даже в полуметре от него. У костра установили дежурство, чтобы неустанно кормить ненасытного проглота. Время едва перевалило за полдень, нужно было идти, но ни сил встать, ни желания покинуть этот теплый мир и снова окунуться в этот мокрый и грязный не нашлось. Горячее змеиное мясо и вовсе разморило всех.

Ближе к вечеру дождь кончился. Ночь еще не наступила, но все равно было темно, и в темноте, Альфонсо услышал голос Лилия:

– Дождь кончился, раздевайтесь.

– Я не против, конечно, но время не подходящее, – хмыкнул Гнилое Пузо.

– Одежду надо сушить, дубина, – рыкнула Лилия. Она совершенно не стесняясь разделась до гола, повесила свои вещи на палку, накрыла волка своим плащом, залезла под плащ к Альфонсо.

– Куда ж ты лезешь то?

– Успокойся, нужен ты мне. Просто так быстрее согреемся и меньше вероятности заболеть.

Нет лучшего источника тепла, чем голое человеческое тело, и замечания Лилии были более чем резонны. Но все равно, не слишком ли сильно она к нему прижалась? С другой стороны, голый Гнилое Пузо тоже прижался не хило.

– Ой, нет, похоже, это был все таки ложный крыжовник, – встрепенулась вдруг Лилия, выбралась из под плаща, экстренно натянула на себя клубящуюся паром одежду и скрылась в хлюпающем мраке.

Солнце слепило даже сквозь закрытые веки, едва только оно вылезло из-за деревьев, согревало лицо и душу. Альфонсо открыл глаза и оказался в ярком, залитом красноватым светом мире, где черные, мрачные деревья становились убежищем от дурных мыслей, увядающая трава – мягким ковром, синее, кристально чистое небо – гарантом прекрасного будущего. Невозможно поверить в то, насколько лучше становится настроение в зависимости от того, снизойдет ли Агафенон зажечь свой фонарь и явить людям тепло, или Сарамон затянет его, спрячет кашей унылых, серых облаков.

Даже впившиеся во все участки кожи ветки, служащие кроватью, не испортили настроение, даже утреннее пение ведьмы, которая, уже поднялась и ковырялась в зарослях травы в поисках съестного.

– Нет, черт возьми, только не это! – заорал Гнилое Пузо на весь Лес. Штаны, которые он повесил сушиться, как это сделали и все остальные, ночью слетели с ветки в костер и сгорели, оставив, на память, только поясок. Прыгающий вокруг костра в чудом сохранившихся подштанниках Гнилое Пузо, рвал на себе волосы, проклинал Богов, сыгравших такую злую шутку, но сделать ничего не мог.

–Кто должен был следить за костром? – грозно спросил Альфонсо. Настроение его моментально ухудшилось: смех-смехом, но без штанов поход дальше был невозможен, и, самое поганое это то, что среди массы благородных причин прекратить поход, как то болезни, хищники, плохая погода, отравление, это будет самый смехотворный повод из всех возможных. Черт, да в подштанниках Гнилое Пузо даже обратно не дойдет.

– Что ты за дубина? – орал Альфонсо, – ты должен был в это время следить за костром, какого рожна ты улегся спать, придурок? Как ты теперь без штанов по Лесу пойдешь?

– Ты же ходил, – огрызнулся Гнилое Пузо. Он был зол, он был оскорблен, но сказать ему в оправдание было нечего: он и вправду заснул почти сразу, как только принял вахту. И не важно, что все вымотались настолько, что не спать было не возможно, не важно, что все остальные тоже проспали свою вахту, потому что Гнилое Пузо их не разбудил. Причины не важны, важно следствие, а следствие таково: Гнилое Пузо пойдет через Лес в одних подштанниках, и замерзнет через пол дня пути. Впрочем, он уже трясся, очень хорошо ощущая температуру воздуха через тонкую ткань.

– Это было летом!! – взорвался Альфонсо и сжал кулаки, – это было в безумном бреду и я шел двести метров до домика, черт тебя дери!!

Тупое Рыло скривился в очередной раз при упоминании черта в его же собственной обители, но ему хватило чувства самосохранения не влезать в разговор и не злить Альфонсо еще больше, чтобы еще и получить под горячую руку. А вот Лилия, с ее чисто женским мозгом, краев не видела совершенно, и моментально встряла:

– Вот вы ходоки, я конечно, поражаюсь…

– Заткнись, дура!!! – это был просто звуковой вихрь, оглушивший бедную ведьму и откинувший ее на шаг назад. Песико грозно зарычал, но, увидев глаза Альфонсо, тоже как то скис.

Альфонсо тяжело дышал, собираясь с мыслями, которые собираться не хотели.

– На пустом месте, черти вас разорви, на пустом месте проблему создали, – грыз он слова. А потом, вдруг, посмотрел на Лилию таким взглядом, от которого ей стало не по себе:

– Ведьма, отдай тупице свое платье.

– Нет! Не дам! Оно мое, он его растянет, испачкает, в костре сожжет…

– Платье!! И заглохни, псина!!

Утренний Лес застыл в тишине, и в ней, сквозь слезы, но беспрекословно, смотрела бедная женщина, как трещит по швам ее красивенькая обновочка на крупном мужском теле.

– Я в этом ходить не буду, – заявил Гнилое Пузо.

– Тогда иди голый. Лишних штанов у нас нет.

Сжимая зубы, надевал Гнилое Пузо платье, сверху надел свою куртку, попробовал пройтись. Платье сильно жало на попе, немного – в талии и опасно порвалось в плечах. Руки в рукава поместились кое –как.

– Что может быть унизительнее, – проскрипел Гнилое Пузо.

– А что, тебе идет, – сказала Лилия, и вдруг ее сорвало: она смеялась, как безумная, катаясь по накиданным веткам и задыхаясь от смеха, иногда захлебываясь, даже. Это напомнило Альфонсо ту ночь, когда он смеялся от голоса Черных птиц, и у него заболел живот.

– Ладно, дровосечиха, – сказало он Гнилому Пузу как можно строже, чтобы не расхохотаться самому, и протянул топорик, – нужно поскорее продираться через кусты, и ты руби первый, а мы пока погреем завтрак.

– Ничего, Пузико, – утешила Лилия несчастного Гнилое Пузо, – здесь зайцев очень много, мы тебе, потом, заячьи штаны сошьем.

Это было серьезным упущением, взять в дорогу только один топорик, который, кстати, легко было потерять. Один воевал с колючим кустарником, раздирая в кровь руки и лицо, остальные смотрели на этого несчастного, следили за костром и бурно обсуждали его манеру рубить ветки, кто бы этим в тот момент не занимался. Потом Лилия встрепенулась, со словами « чего это я расселась» пошла искать вкусные травы, а Альфонсо, последовав ее примеру, пошел охотиться на зайцев, которых оказалось и вправду очень много. Тупое рыло, оставшись следить за костром, воспользовался минуткой, чтобы помолиться за свою душу и души остальных, даже ведьмина душа, так и быть, была упомянута.

Альфонсо вернулся к костру с метровой тушей зайца, и застал всех остальных в сборе: Лилия, безумно гордившаяся откопанной ею дикой свеклой, похожей больше на дикого, дохлого червяка, Тупое рыло, заготовившего дров для костра и Гнилое Пузо, который едва мог отдышаться от борьбы с колючими растениями. Платье его было изодрано, Лилия смотрела на него тоскливо, едва не плача, но старалась не подавать вида, хотя вид прекрасно подавали ее глаза.

– Мы такими темпами здесь надолго застрянем, – изрек Тупое рыло и подкинул дров в костер. Все остальные путники подпрыгнули на месте, потом, рискуя кожей рук, Альфонсо вытащил из костра черную полешку:

– Никогда не кидай это в костер.

– Почему? Горит замечательно.

– Смотри, – Альфонсо надрезал полешку, посмотрел, как вытекает из нее прозрачный, сладковато-кислый сок, поджег от горящей веточки и кинул в заросли.

– Ну и… – громкий хлопок, похожий на гром, заглушил слова Тупого рыло, из зарослей вдалеке полетели в разные стороны ветки, облепленные пламенем, как кометы, взвился в небо дымный гриб. Волк испуганно взвизгнул.

Тупое рыло долго молчал. Трое остальных путников наслаждались произведенным на него эффектом, до тех пор, пока он не открыл рот:

– А почему, мы вместо того, чтобы рубить заросли, просто не сжигаем их этими… черными кусками?

Ответа никто не предъявил, потому что никто его не знал.

– А где ты это дерево нашел? -спросила Лилия.

– Да там, целый лес таких.

Гнилое Пузо шумно вздохнул, грязно выругался. Испытания первого взрыва показало: разорванная полешка черного дерева среднего размера, оставляет за мгновение плешь из зарослей в метр диаметром, при том, что усилия на взрыв были минимальными. Огромные фонтаны грязи, вместе с несчастными лягушками, разлетались по всей поляне, но кого это волновало?

К обеду «методом подрыва», как его обозвал Гнилое Пузо, путники продвинулись метров на сто, с ужасом осознав, что конца поляне не видать. Липкая жижа, смешанная с ветками и травой, была уже по колено, выдирать из нее ноги было все труднее, и сейчас всем стало понятно, что прорубаясь одним единственным топориком, путники померли бы от усталости метров пятьдесят назад.

– Я, конечно, не знаток в походах по Лесу, – заметил за обедом Тупое Рыло, глядя на Гнилое Пузо, точнее, на его платье, – а почему у нас платье ведьма не надела, а ему бы свои штаны не отдала?

Эта мысль была настолько правильной, логичной и простой, что никто даже не подумал ее подумать. В ступор встала даже Лилия, жевать кролика перестал даже волк, хотя и не понимал ни слова, просто, все резко перестали и он напрягся.

– Да мать вашу…– выругался Гнилое Пузо. Штаны Лилии, на которой они болтались, были ему малы – чуть-чуть, но и это он принял с радостью:

– Господи, как же хорошо. А то все время снизу поддувает…

– В голове у тебя поддувает, – буркнула Лилия, – оттого у нас и такие дурацкие проблемы. Все платье мне изорвал и испачкал.

К вечеру путники прошли еще метров сто, и, наконец, увидели конец поляны. А еще они увидели огромные, непостижимые в своей мощи деревья, придавливающие человека своим могуществом, даруя ощущение ничтожности и малозначительности в это мире. Раскидистые ветки не давали солнцу пробиться через них, равно как и не давали шансов зарослям на жизнь, а значит, там можно было пройти относительно спокойно, если вероятность падения сверху шишки размером с голову человека, не особо беспокоили путника.

– Кедры, – восхищенно проговорила Лилия, задрав голову к солнцу так, что у нее хрустнула шея, – очень вкусные орехи. Сейчас как раз созрели. И для мужской силы (многозначительный взгляд на Альфонсо) полезны. Только головы берегите, ни знаю только как, одна шишка весит килограмм пять, падает метров с восьмидесяти… Да все части тела берегите, чего уж там…

11

Как привычно и умиротворяюще шуршит ветер в перьях, ползет под серым пузом серая масса обнаженных холодом деревьев, летят, пытаясь догнать, серые, низкие облака. Ничего необы… А это что такое? Трое неизвестных вороне существ, сидят рядом с жаркой смертью, не пугаясь, не убегая от нее, еще и чавкают на весь Лес. Странно и любопытно. Они издают непонятные звуки, а в конечностях… ой, какая красивая, блестящая вещь. Все три неизвестных существа имеют странные шкуры: грязные, ободранные, с пятнами засохшей крови; шерсть на двух из троих длиннющая, но только на голове, совсем другого цвета, чем на остальном теле. С ними волк, мирно дрыхнет, не нападая. Вот это уже ни в какие ворота не лезет. Нет, стоит рискнуть, уж больно сверкает штука красиво…

– Ах ты гадина! –все мужики едва успели обернуться на этот крик, и только мельком увидели ворону, которая выхватила у Лилии из рук медную ложку и уселась на ветке кедра, внимательно, черными глазами глядя на реакцию человеков. Реакция была предсказуемой: в ворону полетели камни, ветки, проклятия, ругань, и та поспешила удалиться на другое дерево, подальше.

– Ну и подавись!– крикнула ей вслед ведьма.

– Ну ты лапоть липовый, – вскрикнул Гнилое Пузо, хотя бы и должен был молчать в тряпочку, – теперь суп руками будешь хлебать, когда остынет.

– Молчал бы, девка в платьице, – огрызнулась Лилия, – я себе новую, вон, с кедра выстрогаю, а ты попробуй, штаны себе выстрогай.

Гнилое Пузо вскочил еще на словах «девка в платьице», дабы показать ведьме «девку», но волк оскалился, едва подняв свою верхнюю губу, показал всем, чем будет грызть каждого, кто обидит его хозяйку, и на словах «штаны себе выстрогай» Гнилое Пузо уже сидел, злобно облизывая свою ложку.

Идти между деревьями было невыразимо проще, чем хлюпать через заросли по непролазной грязи, и несмотря на то, что снова начался мелкий, противный дождик, настроение у всех улучшилось, ведь даже с костром, под огромными ветками раскидистых деревьев проблем не было. Раз встретили кабанью семью, решили не воевать с голодными зверями, отсиделись на кедре, почти с комфортом. Кабаны – вепрь и его подружка, караулить их не стали, погоняли волка вокруг дерева, что тот воспринял больше как игру, чем как опасность и отправились дальше, готовиться к зиме.

Жалко только, что кедры быстро кончились, и начался лес, заросший Амалиной.

–Эх, видел бы ты свою рожу, когда в платье был, – Лилия совершенно не желала отставать от Гнилого Пуза, который не мог ей ничем ответить, кроме грозного, униженного молчания: – Фтопопарапы не было.

– Чего не было? – спросил Альфонсо

– Фтопопарапы.

– А что это?

– А я не знаю. Что –то на языке древних. (Господи, прости, – перекрестился Тупое Рыло) Так наша старая бабка – отшельница говорила, каждый раз как меня первый раз за день видела. «Ну и рожа у тебя» – говорит, «страшная, фтопопарапы нет»

– Даже она заметила, – брякнул Гнилое Пузо.

– Заткнись, сам урод! – аж подпрыгнула Лилия, – я у нас самая красивая!

– Тогда понятно, чего у вас в деревне мужиков нет. Лучше уж с собой покончить, чем с такой рожей…

– Ах ты гад, заткнись, тебе сказали!

– Все заткнитесь! – грозно крикнул Альфонсо. Перед ними стояла лиса – большая полутораметровая рыжая туша, не проявляя агрессии, смотрела на спорящих путников, навострив уши. Коричневые глаза ее с вертикальным, по кошачьи, зрачком светились любопытством. Просто любопытством, и все же что-то в ней Альфонсо не нравилось.

– По сторонам смотрите, – тихо сказал он, – может она не одна.

– Лисы стаями не охотятся, – фыркнула Лилия.

– Про мохнатых кошек ты так же говорила.

– Это да…

Лилия впервые в жизни с кем то согласилась, и это было самое жуткое в этой ситуации. Пока сбоку от ведьмы не раздался звук:

– А пуф –пыф –пыф- пыф!

Лилия набрала воздуха, раздув щеки настолько, насколько можно их надуть не порвав, крикнула «помогайте», выпустив запасенный воздух, и надула их снова.

– А что ты делаешь? – поинтересовался Тупое рыло, уже потеряв интерес к лисе.

– Пугаю лису.

Лиса сделала шаг назад, и, похоже, немного испугалась. Но только немного.

– Сзади! – крикнул Тупое рыло. Из кустов выпрыгнуло пять (а по версии Лилии, семь) лис, надеясь застать жертвы врасплох, но, увидев, что их заметили, остановились в нерешительности. А потом рыжее племя кинулось на путников со всех сторон, выпрыгивая из кустов. В первую очередь накинулись они, конечно, на самую слабую жертву – на Лилию, и конец бы был ведьме, но черная мощная волчья пасть волка появилась перед ней, превращаясь в мясорубку. Тяжелые удары мощных лап дробили лисам головы, зубы ломали хребты и отбрасывали покалеченных, умирающих животных в сторону, однако когти у лис оказались тоже острыми: мгновенно и морда и лапы волка покрылись кровоточащими порезами. Одна из лис кинулась на Альфонсо, гавкнув, по собачьи, уронила на землю, прокусила плечо, но тот умудрился проткнуть ее кинжалом, попав в шею; потекшей за воротник куртки лисьей крови он не заметил; еще две твари хотели достать его из-под навалившейся на него туши, пытаясь скинуть ее с него. Прямо перед лицом щелкнула лисья пасть, Альфонсо ударил туда кинжалом наугад на звук, похоже, попал куда то. Задыхаясь, выполз он из-под лисы, ударил одну из нападающих зверушек в морду, очень удачно выбив ей глаз, быстро вскочил на ноги, схватил арбалет, выстрелил в сторону Гнилого Пуза, отбивающегося от двух лисиц. Первая, услышав звук выстрела, повернула голову, и стрела пронзила ей, бок. Вторая, резко отскочив, скрылась в зарослях.

И Лес снова стал тихим и спокойным, являя собой разительные и моментальные перемены настроения: вот он хотел всех уничтожить, а вот, через какой то миг, уже обнял своей ласковой, шуршащей на ветру тишиной.

– Все живы? – крикнул Альфонсо, пытаясь отдышаться.

– Тупое рыло провалился в яму, – прохрипел Гнилое Пузо. Весь правый бок его был залит кровью, дыхание стало хриплым и прерывистым. Ноги его подогнулись, уронив тело на землю, где он и сел, тяжело дыша, отрешенно глядя на кровь, которая струилась у него между пальцами.

– Не ложись на землю, уснешь, – крикнула ему Лилия, подбежала к Альфонсо, бегло (слишком даже, на взгляд Альфонсо бегло) осмотрела его рану, – выживешь, приложи руку к ране и держи пока.

Потом она бросилась к Гнилому Пузу – зубами лиса вырвала у него кусок мяса из груди, когтями порезала лицо, едва не вытянув глаза.

– А черт, это плохо, – проговорила она, разорвав одежду, обнажив кровоточащую рану, – ты теперь не только без штанов остался, но и курточке твоей конец.

– Сука, – выхрипел Гнилое Пузо, но даже через такую адскую боль улыбнулся.

Лилия нарвала какой то засохшей травы, помыла в первой же попавшейся луже, дала пожевать волку. Гнилое Пузо может и попытался бы сопротивляться слюнявой траве, но так ослаб от потери крови, что даже не смог поднять руку. Однако у него хватило сил заорать на весь Лес, когда жеванную слюнявую траву Лилия сунула ему в рану а затем, безжалостно разорвав плащ, на котором всю дорогу спала, завязала рану полоской ткани.

– А-а-а-а (матершина, матершина, матершина) Как больно!! А-а-а-а.

– Больно, да, но если не умрешь от боли, то выживешь.

И тут вопль резко оборвался: Гнилое Пузо упал, стукнувшись головой о землю.

– Умер? – спросил Альфонсо, трясясь от боли, прижимая мокрую от крови руку к плечу.

– Дышит, – выстрелила словом Лилия, – где Тупой?

Тупое рыло лежал на дне одной из многочисленных ям на спине; обычно, провалившиеся в яму тонкошкурые животные (такие, как человек), были пронзены множеством тонких, острых веток без шансов выжить, но Тупое Рыло упал на лисий труп, и был пронзен одной, здоровой веткой сбоку.

– Жив, – сказала Лилия, посмотрев на него с края ямы, – но бочина хорошо продырявлена. Нужно его вытащить оттуда.

– И черт с ним, пусть дохнет, – проскрипел зубами Альфонсо, но все равно, шатаясь, поднялся на ноги. Порезанный, изорванный когтями и зубами волк тоже был не в лучшей форме: тяжело дышал, качался, рискуя упасть, тихонько скулил. И все же, без него операция вытаскивания бы не удалась: осторожно Лилия, единственный невредимый член отряда, спустилась в яму, зацепила крюками Тупое рыло за куртку и штаны, аккуратно отрезала ветку, на которую он был насажен, и Альфонсо с волком, почти падая от напряжения и усталости, зеленея от боли и усилий вытащили тело стонущего в беспамятстве Тупое рыло.

Лилия осмотрела его рану, замотала слюнявой (волчьей слюной) тряпкой вместе с веткой, потом сказала фразу, которая могла убить почище ран:

– Нужно срочно уходить отсюда. Лисы вернутся, увидят нас, покалеченных, и тогда мы уже не отобьемся.

Странное создание, организм: вроде бы казалось уже все, нет больше сил и лучше умереть, чем бороться дальше, но всегда оказывается, что силы есть, и кончаются они тогда, когда обстоятельства позволяют им кончаться. Нечеловеческими усилиями волка, Лилии и Альфонсо, вытащили они бессознательные тела своих товарищей из леса амалины на поляну, где Альфонсо и рухнул без памяти.

12

Через три дня, отсрочившие и так затянувшийся поход, Гнилое Пузо очнулся, по крайней мере, подал голос, сказав что-то типа:

– Мама…мамочка…

На большее его сил не хватило.

Лилия подскочила к нему, наклонилась над ним. Альфонсо думал, что она посмеется над ним, прищучит острым словцом, но ведьма аккуратно, не задевая вспухшие красные раны, погладила его по голове:

– Мамочка здесь, все хорошо.

Сначала Альфонсо подумал, что Лилия просто издевается на Гнилым Пузом, но та, зачем то, пояснила свое поведение, хоть ее никто ни о чем и не спрашивал:

– Пускай думает, что я его мама, какая разница, главное, чтобы спокойнее себя чувствовал. Хорошо хоть из беспамятства вылез.

– Вылез, только не весь, – подумал Альфонсо, слушая горячечный бред больного, но вслух, по этическим соображениям, этого не сказал. Рана его болела так, что темнело в глазах при каждом движении, и уже начинало серьезно подташнивать от нескончаемой нудной рези в плече, дошедшей до самой головы. Как будет болеть Гнилое Пузо страшно было даже себе представить.

– На, ешь, – Лилия сунула под нос Альфонсо ложку какого то дурно пахнущего отвара, – только не выплевывай.

Если сунуть в рот старую, ношенную по очереди в непрерывном годичном походе дружиной солдат портянку, и сказать «не выплевывай», то толку от этих слов не будет вообще, едва вкус дойдет до языка. Скрутило живот тугим узлом, он чуть сам не вылез через горло, чтобы помочь языку вытолкать эту дрянь изо рта.

– Глотай сразу! – кричала Лилия, – ну куда ж ты…– крикнула она, когда все потекло по груди наружу. Судорожно сглотнув, Альфонсо, со второй попытки, мужественно проглотил эту дрянь, мужественно сдержал рвоту, а потом у него онемела челюсть. Это было странно, пугающе, ему на секунду показалось, что ведьма решила его отравить, но немота пошла по телу, сковала не проходящую боль в плече, и мир без боли расцвел яркими красками, не смотря на хмурую погоду.

– Боже, у меня ничего не болит. Как же здорово, что у меня ничего не болит, – думал он. – Всем, кто рвется к власти, хочет море денег или недоволен жизнью, нужно, чтобы у него что нибудь сильно и долго болело. А потом прошло, и тогда он будет счастлив.

– Я не буду есть травы из Леса, особенно из рук ведьмы, – кричал (хотел кричать, но по факту, хрипел) Тупое Рыло. – Бог исцелит меня и без демонических произведений…

– Здесь, в Лесу, только один Бог: травы, крепкий сон и собственное здоровье… Жри, давай!

– Это три Бога получается, глупая ведьма. Отстань от праведного…

– Ах ты…Да что ж я с тобой нянчусь…

Лилия заботилась о своих больных больше, чем о себе самой, вне зависимости от верований и отношения больного к ней, и эта забота носила насильственный характер. Попытка сопротивления была чревата и каралась по законам болезненного времени.

Она нажала Тупому Рыло на рану, а пока тот орал, извиваясь в судорогах, натолкала ему полный рот травы, сменив дикий вопль на болезненное мычание. Впрочем, вскоре Тупое рыло уснул.

– Вот и поспи, праведник хренов, – тяжело вздохнула Лилия.

И только сейчас Альфонсо заметил, как сильно она похудела и побледнела. Три дня носилась она по поляне, выкапывала какие то травы, одна горше другой, варила вонючие отвары, следила за костром, рубила дрова, носила в котелке воду, выгребала из под больных испражнения, в конце концов, умудрилась снять шкуры с четырех лис, кое как, слабыми ручонками, очистить их от жира. Теперь больные лежали на дурно пахнущих, плохо очищенных, но потрясающе мягких и теплых лисьих шкурах. Надергав из своего плаща, приходившего к концу, ниток, зашила она лицо Гнилого Пуза, превратив его раны из пугающе страшных, в пугающе очень страшные.

Кроме того, бедняжке приходилось каждый день осматривать три раны, и просыпаться ночью по несколько раз, не давая Гнилому Пузу ворочаться во сне, успокаивая его, словно и вправду была его матерью.

То ли ослабленный потерей крови, то ли от собственной беспомощности, а может, от нескончаемой боли, но Альфонсо стал сентиментальным, и теперь он увидел ведьму с другой стороны: он видел заботливую, какой может быть заботливой только женщина, умелую знахарку с несгибаемой волей, всеми правдами и неправдами вытаскивающей из могилы их троих, обреченных без нее на смерть. Дрожащими от усталости руками, с сочащимся по ним желтом гное, разматывала она раны больных, не морщась принюхивалась к нестерпимому запаху тухлятины, снова прикладывала травы, снова рвала на полосы свой плащ, пока он совсем не кончился. Спала она теперь вместе с Альфонсо под одним плащом, прижавшись к нему всем телом, положив голову на здоровое плечо; от этого сильно к утру немела рука, и волосы постоянно попадали то в нос, то в рот, Альфонсо, в зависимости от того, чем тот вздумал было дышать, но Альфонсо терпел – он то днем выспится.

Оправившийся быстрее всех пес – волк принес глухаря, заслужив премию «лучший хороший мальчик года», отчего совершенно не скрывал своих эмоций, раскапывая землю когтями задних лап от восторга. Лилия принялась его потрошить (глухаря, конечно же) , но нож выпал у нее из рук, и она упала прямо в грязь. Волк всполошился, гавкнул в испуге, лизнул ей лицо, сел и заскулил.

– Черт, подери, – подумал Альфонсо, – умотали девку. Так и сама, не дай Бог, кони двинет.

Лилия попыталась встать, но попытка получилась слабой, безрезультатной. Бледное, тонкое до каждой косточки тело Лилии дышало слабо, прерывисто, словно у нее и на это не было сил. Боль будет адской, но выхода не было: Альфонсо попытался встать, нещадно воюя с головокружением, стараясь не двигать правой рукой; ему казалось, что его протыкают раскаленными прутьями в награду за каждое движение, которое он делает. Шаг – мир стал темным, мутным, тошнотворно шатающимся. Где то, в котелке, вонючий отвар; Альфонсо выпил его весь, до капли, стоял неподвижно, дожидаясь блаженного онемения; без отвара он бы просто даже не дошел до Лилии. А так, кое как приподняв верхнюю ее часть, волоча по грязи ее синие ногив стоптанных и разорванных сапогах, он уложил ее на лисью шкуру, сам упал рядом, тяжело дыша. Отвыкшие от работы мышцы болели, хотя весила Лилия, наверное, килограмм сорок.

– Тебе нельзя вставать, – отчетливо, но, не открывая глаз, сказала ведьма. Даже попыталась приподняться, но не смогла.

– Спи, – выдохнул болью Альфонсо. Он знал, что нужно будет рубить дрова, думал об этом с содроганием, готовясь к аду, но… После того, как пес поделился пищей с Лилией, а получив от нее косточку от добычи, которую сам же и добыл, разлаялся от счастья, Альфонсо думал, что его больше ничем нельзя удивить. Но пес удивил. Он ломал своей лапой ветки, выдергивал из земли мощными челюстями, приносил к костру деревца, складывал в кучу. Пес, конечно, не особо различал сырое дерево и сухостой, выдергивая все подряд, отчего костер стал дымным, но разве можно много требовать от животного, которое просто копирует поведение людей, не зная толком, для чего нужны эти действия?

– Какой хороший пес, – в приливе восторга проговорил Альфонсо. Он бы его даже погладил, но побоялся.

Лес жил. Появлялись хищники: росомахи, лисы, мелькнула и пропала в кустах рысь, но, к счастью, звери боялись огня, и близко не подходили.

Пес снова притащил целое дерево, с листьями и хорошей корневой системой, облепленной грязью. Его стараниям угодить Лилии можно было только подивиться, а над гордостью и осторожностью, с которой носил порванный красный бант между ушами, можно было бы посмеяться. Прошла неделя, в течении которой Альфонсо начал потихоньку вставать, морщась от боли; он воткнул четыре ветки в грязь, положил на них перекладины. Сверху набросали сухой травы, придавив ее глиной, и теперь затяжные дожди обтекали своими мокрыми руками – струями этот навес и больных в нем, вместе с костром по сторонам. Делал он его долго, постоянно отдыхая, но Лилии помогать запретил, пытаясь как то облегчить ей жизнь. Пес в навес не помещался, влезала только голова, которая ложилась на колени ведьме, заставляя ее ноги хрустеть суставами.

– Почему ты лис не заколдовала, ведьма? Чтобы они нас не тронули?– спросил Тупое рыло. С того момента, как он стал более менее мобильным, он воспылал к Лилии странной ненавистью, стараясь нагрубить ей на каждом шагу, не позволял к себе прикоснуться (дождавшись, правда, пока не затянется рана), постоянно ее поддевал. Лилия относилась к этому спокойно: «постдраматический скирдом» говорила она. А на вопрос, что это значит, отвечала – это язык древних для знахарей, и нечего лезть своим тупым рылом в ту область, в которой ничего не понимаешь. Короче, она сама не знала, что это значит.

– Это как это? – удивилась ведьма.

– Как то же ты заколдовала пса. Он от тебя не отходит.

– Ты чего, дурак? Пса я с детства знаю, я его еще щенком к себе забрала, когда его из помета выбросили, поскольку самый слабый был. Тряпочку мочила молоком и поила его, потом учила охотиться, на коленках у меня спал… До определенного момента. Да он мой самый лучший друг.

– Твой лучший друг караулил меня в Лесу и пытался убить, – сказал Альфонсо.

– Хотел бы убить, убил бы, – пожала плечами Лилия, – а караулил он не тебя, а меня. И я каждый вечер слышала его призывный вой, сердце прям из груди выскакивало от тоски, я думала, не увижу больше моего Песико…

Лилия гладила пса по мокрой, огромной голове и плакала. Пес посмотрел на нее снизу вверх, сочувствующе выпучив глаза, лизнул руку, проскулил, что-то на своем, щенячьем, мол, не плачь.

– А чего он тогда за мной гонялся? – спросил Альфонсо.

– Он видел тебя со мной…

– Тебя на нем, – злобно вставил Тупое Рыло.

– А еще он хотел притащить тебя ко мне в деревню…

Альфонсо закашлялся. Безучастный к разговору Гнилое Пузо, которому больно было открывать рот, неопределенно и опрометчиво хмыкнул, а Тупое Рыло перекрестился.

– Это еще зачем?– спросил Альфонсо.

– Ну, он животное…Самке нужен самец, вот он и хотел принести мне самца, чтобы я без самца не… хм-хм-м… осталась.

– И что, много принес самцов? – спросил Тупое Рыло. Показалось, или глаза его сверкнули злостью?

– Ну…много…Только целого ни одного не было. Он просто быстро бегает через кусты, деревья, по этому до меня доходила обычно только половина мужика…

Последнее время Альфонсо начал присматриваться к Тупому Рылу: в его отряде что-то происходило, а когда в отряде что-то происходит, это всегда не к добру. Человеческое общество, пусть даже самое маленькое, никогда не может просто довольствоваться своим статусом, выполнять свои функции, и быть простой системой, вечно начинаются какие то шевеления, брожения, споры и ссоры, стремясь неимоверно все усложнить и запутать.

А тут и так все было сложно: приближался второй месяц осени, часто лили дожди, кругом бродили огромные, голодные звери, а идти, судя по словам ведьмы, нужно было еще столько же, не говоря о том, что двое из четверых ходили кое как, а один вообще не вставал.

– Вам нельзя напрягаться еще как минимум две недели, – заявила Лилия, – иначе можно слечь с лихорадкой. А пузу так вообще еще месяц лежать надо.

– Какой месяц? Мы что здесь до зимы сидеть будем? – возмутился Альфонсо, прекрасно понимая, что ведьма права, и от этого разозлившись на нее еще сильнее, – а если снег пойдет?

– Да вы даже от подземного червя не убежите. А если зверь какой? Сейчас не нападают – костра боятся, но потом, мы что его с собой в руках понесем? Лучше пока зверей наловим, хоть одежку какую сошьем из шкур.

Альфонсо только зубами скрипнул. Решение подождать пару недель, пока Гнилое Пузо хотя бы ходить не начнет, далось нелегко. Зато Лилия, казалось, была вполне довольна, особенно когда залезала к Альфонсо под плащ, прижималась к нему, дышала в ухо нежными, и утомляющими словами.

– Я люблю тебя, – шептала она ему особосладким голосом, от слащавости которого даже подташнивало. Если бы в свое время ему так шептала на ушко Иссилаида, он бы просто умер от счастья, но Лилия…

– А я тебя нет, – брухтел Альфонсо.

– Да я знаю, – вздыхала ведьма, – скажи, а та принцесска, ну как ее, Аленка- мокрая пеленка, как она? Красивая? Говорят первая красавица Эгибетуза. А что, там за ней когорта слуг, ухаживают, вензелям, всяким учат. Грамоте… Это, если бы я в замке жила, я бы тоже белокожей неженкой бы была…

В шелестении осеннего ветерка скрипел зубами Тупое Рыло, усиленно и отчаянно молился, отчего у Альфонсо начали возникать подозрения. Он усиленно старался отогнать их от себя, но они были прилипчивей чумы, потому что постоянно находили себе подтверждение.

Через две недели, выбрав более менее погожий день, путники тронулись в путь – медленно, трудно, постоянно останавливаясь, но, по странной прихоти судьбы, никто больше на них не нападал. Раз попалась двухметровая росомаха – все звери В Лесу были намного больше, чем в лесу за Стеной.

– Смотрите по сторонам, вдруг она не одна, – проговорил Альфонсо.

– Росомахи стаями не охотятся…– начала Лилия, но Альфонсо ее оборвал:

– Ой, молчи лучше. У тебя и лисы не охотятся, и кошки мохнатые…

Но на этот раз все обошлось: росомаха связываться с псом не стала, пошла своей дорогой. Путники ответили взаимностью, и связываться с когтистым, агрессивным и ужасно ловким хищником тоже не стали, хотя шуба ушла хорошая. Дальше, какое то время, все было нормально, и кончилось все словами Лилии:

– Ой, как писилинами пахнет!

– Чем пахнет? – спросил Гнилое Пузо и зашмыгал носом, отчего закашлялся.

– Писилинами…Я не знаю, что это такое, просто знаю, что писилины…

Альфонсо принюхался: и вправду, запах шел отменный, выдавливающий в рот слюну, манящий, сладкий и незнакомый…

– Шоколаем пахнет, – сказал Гнилое Пузо.

– Адскими муками на Сарамоновом костре тут пахнет, – прорычал Тупое Рыло и перекрестился.

И тут понеслась.

– Чертова ведьма, чтобы ты сдохла, корчась в мучительной агонии!!– заорал он вдруг, на весь Лес, чем ввел в ступор всех, даже волка, – подстилка Сарамонова, ненавижу тебя, ненавижу!!!

И тут он вынул нож, и кинулся на Лилию так стремительно, что почти пырнул ее. Почти.

Альфонсо среагировал быстрее, ударил Тупое рыло в нос, остановив его импульс но не убавив пыла; Тупое Рыло закричал, нет, он просто завизжал, бросился на Альфонсо, пытаясь его прирезать, но безрезультатно. Дергаясь, как в конвульсия, он не мог себя контролировать, двигался рваными движениями, а когда, в процессе драки, лишился ножа, пытался задушить Альфонсо руками. Альфонсо и Гнилое Пузо скрутили извивающегося Тупое рыло, прижали к земле и уставились на ведьму:

– Это что это с ним? Чертополох?

– Чего то не похоже… – неуверенно проговорила ведьма.

А Тупое рыло начал плакать. Сначала тихо, булькая в грязь обиженными словами, а потом его прорвало на настоящий поток слез.

– Я ничтожество, – бился он в агонии. Для эксперимента ему освободили руки, и он начал колотить ими в землю, причитая:

– Я червь! Растопчите меня, я просто не достоин валяться в этой грязи…

И тут из этой самой грязи он поднял грязное лицо, посмотрел на всех широко, по детски вытаращенными глазами, и тоненько заверещал:

– Простите меня, пожалуйста…Ну пожалуйста, я не буду больше…

На неистовых попытках пуститься в пляс по всей поляне, решено было его связать и устроить привал. Ведьма долго выбирала какое то дерево, потом долго обжигала его на костре, а потом, общими усилиями, получившиеся угли затолкали Тупому рылу в рот. Отсутствуя, похоже, вообще в этом мире, сидел он, чмокая черными губами и с вниманием гениального мудреца созерцал первый попавшийся на глаза пень, пока не уснул, неожиданно свалившись на бок.

– Уснул, это хорошо, – сказала ведьма.

– Ты так думаешь? – спросил Гнилое Пузо, подумал, потом повторил: Ты так думаешь?

А потом его словно заклинило на этой фразе: он повторял ее не останавливаясь, с разными интонациями, в разных позах, то ложась на живот, то на бок, то начиная прыгать на месте.

– Ты так думаешь, ты так думаешь, ты так думаешь, ты так думаешь? – тараторил он не переставая, уже явно утомившись. Челюсть его сводило, слова вылетали неровные и нечленораздельные, ноги подгибались, но Гнилое Пузо не переставал прыгать, хотя это было последнее, что нужно было бы делать для его полного выздоровления.

– Да успокойся, блаженный! – вскрикнула Лилия.

– Успокойся, успокойся, успокойся, – мгновенно затараторил Гнилое Пузо, словно обрадовавшись новому выученному слову.

А потом он очень четко, твердо, с нерушимой бескомпромиссной решимостью заявил:

– Я хочу лизать костер.

Упал и уснул.

– Перкун всемогущий, что это такое? – воскликнула Лилия. – отоспятся, или это навсегда?

– Не знаю. Пойду поохочусь.

Альфонсо не заметил подозрительного взгляда Лилии. Не заметил, что вел себя странно в такой ситуации; он в принципе ничего не замечал: сладкий запах проник в мысли, расплылся сахаром на языке, он манил к себе, тянул за собой. Сопротивляться? Можно, но зачем, если можно насладиться чем то божественным. Альфонсо встал на коленки, на сырую землю, прямо в лужу (какая мелочь) взял в руки нечто, вдохнул аромат. Как палкой по затылку ударил его запах, разнесся звоном по мозгу. Еще вдох…

Запах тухлятины, дружины немытых годами солдат, фекальной ямы шибанул в нос, едва не заставив желудок выпрыгнуть.

– Какого черта? – чертыхнулся Альфонсо, увидел Лилию с палкой в одной, и пучком какой то травы в другой руке. А потом он увидел в своих руках гриб, красный, в белую крапинку, пахнущий счастьем и блаженством, но, теперь его перебивала вонь ведьминой травы.

– Помогло? – спросила Лилия, – отпустило? А палка не помогла…

– Что это? – спросил Альфонсо, хотя и так было все понятно. Он выбросил гриб, с сожалением, требовавшим всей силы воли на его уничтожение, или, хотя бы, пренебрежение им.

– Мухомор, – сказала Лилия. – Пошли, охотник. Вот тебе ведьмина трава, если будет совсем тяжко, нюхни, а то отправишься в мир к червю и костролизу…

Дальше все шли хмурые, уставшие; постоянно застревали в грязи, быстро уставали. Приходилось еще и тащить на себе лисьи шкуры, надев их поверх плаща. Альфонсо время от времени то сбивал с ветки глухаря, то подстреливал зайца из арбалета, попадались также сонные, еще опасные, но ужасно вкусные и большие змеи. Но дичи становилось все меньше и меньше.

– Вот костер, полизать не хочешь? – подтрунивала Лилия над Гнилым Пузом.

– Отцепись, ведьма, – бурчал Гнилое Пузо и отворачивался. Он совершенно не помнил, как вел себя под грибами, но ему услужливо, во всех красках об этом рассказали, добавив напоследок, что если в Лесу пахнет «шоколаем» (или «писилином», что бы это не значило, вставила ведьма) то надо бежать оттуда подальше.

На стоянках Лилия упорно и мучительно пыталась сотворить Гнилому Пузу новые штаны из шкур огромных зайцев; кряхтя и тихо матерясь, протыкала она слабыми руками дырки костяной иглой, засовывала жилу, пока та не высохла, тяжело вздыхала, поднимая голову в небо.

– Скажите, а клей черного дерева крепко клеит? – спросил ни с того, ни с сего Тупое рыло, глядя на ее усилия.

– Не оторвешь, – бросила Лилия, опередив открывшего рот Альфонсо, – а чего это ты… ах, черт тебя дери!!

Оказалось, что шкуры проще склеивать соком Липкого дерева – быстро, крепко, а главное, оказалось, что оно совершенно не боится воды, чем существенно снижало риск того, что Гнилое Пузо внезапно останется голым во время дождя. Когда он одел свою обновку, Лес просто разорвало диким смехом, даже злой, почти агрессивный Тупое рыло смеялся, держась за рану на боку. Штаны сгибались непредсказуемыми складками, шерсть на них топорщилась пучками, но Гнилое Пузо довольно улыбнулся: пусть пугало в штанах-трубах, пусть посмешище, но насколько же тепло стало ногам. А потом, когда отряд углубился в поле репейника, оказалось, что к этим штанам он прилипает очень мало, немного объясняя поразительную способность огромных лесных зайцев пролетать со свистом через самые густые заросли, будь то хоть ветки, хоть кусты крыжовника.

Идти через высохший репейник оказалось еще утомительнее, чем утопать в грязи. Стебли и листья нещадно кололись, обдирали руки, цеплялись за одежду, а к тому же, среди него часто попадались кусты пожухшего, но еще немного колючего чертополоха.

Где то после десяти метров мучений, вдруг раздался визг Лилии. Примечательно, что пока Альфонсо еще только собирался отражать атаки страшного зверя, Тупое рыло уже подскочил к ведьме, заслонил своим телом, вытащил кинжал и проткнул им воздух.

– Где, кто? – крикнул он, готовый к драке.

– Там, внизу, – фальцетом взвизгнула Лилия и затопала ногами. – Мышь!!

– Чего? Ты боишься мышей?

– А чего они…противные. Фу!

– Тогда тебе это не понравится, – проговорил Альфонсо. Он уже смотрел на огромную крысу, размером с двухмесячного поросенка, мелькнувшую толстым задом среди кустов репейника.

Всю оставшуюся дорогу по высохшей траве Лилия ехала на волке, тщательно рассматривая землю под его ногами. А волк, довольный такой честью, ловил полуметровых крыс, рвал на куски и ел прямо на ходу, потом скалился, довольный, окровавленной пастью. Вид его пасти одновременно был и жутким, и восхищал.

– Поаккуратней, псина, – недовольно буркнул Альфонсо, когда в него прилетел крысиный хвост, и тут поле репейника кончилось. Обрывом, который на этот раз удалось вовремя увидеть.

– Чего, и не свалится туда никто, что ли? – спросила ведьма, восседая на волке, – а то вы, я вижу, любители покататься по горам на попе.

На дне оврага текла речка, мелкая, но очень широкая.

– Вот, а за ней болота, – сказал ведьма.

– Я думал, мы по ним шли все это время, – ответил Тупое рыло угрюмо глядя на то место, где его надежды на сухие ноги снова растаяли, как дым.

– И как ты здесь прошла? – спросил Альфонсо.

– Легко. По тропинке.

– По какой тропинке? Где эта тропинка?

– Здесь, у ваших ног. Весной здесь было сухо.

Форсировать реку решили поутру, предварительно отдохнув и хорошенько покушав. Воды в реке было по колено, и она была ледяной; хотелось пройти ее быстро, но дно было ужасно липкое, ноги в нем вязли, тем более они очень быстро окоченели.

– Только в воду не упадите, а то конец, замерзнете- выстучала зубами Лилия, выдергивая ногу из жидкого рта дна. Грязными брызгами обдало всех.

– Ой, спасибо что сказала, я как раз поплавать хотел, – огрызнулся Тупое Рыло. Гнилое Пузо шел молча, тяжело дыша. Он уже был весь белый, шел, видимо, из последних сил, остановившись как раз посередине речки, чтобы отдышаться, замер, глядя на исполинские горы, в которые, далеко-далеко, прятался речкин хвост.

– Хорошо хоть по горам лазить не пришлось, – просипел он тяжело, и закашлялся. И горы ответили ему.

Гул был сначала угрожающим, но потом сменился грохотом, треском и шипением воды, слышимым отчетливо и здесь, хоть горы были и в километре отсюда.

– Что это? – спросила Лилия. Ей никто не ответил, но все моментально двинулись вперед, шлепая по реке со всей возможной скоростью. Что бы это ни было, ничего хорошего это не предвещает.

– Волна!! – закричал Гнилое Пузо и все разом остановились, остолбенев в жутком восхищении. Грязное, высокое дитя грязевой сели, быстро неслось по реке, подминая под себя пятидесятиметровые деревья, кувыркая их, как палочки, ломая тугими вихрями воды. Ощущение неизбежной смерти, полная невозможность что либо сделать, чтобы спастись, сделали путников простыми наблюдателями мощной стихии, которая на них надвигалась. Шум уже вдавливал барабанные перепонки в череп, треск уже, казалось, был в самом мозгу, а они все стояли и смотрели, завороженно, как на них надвигается смерть.

Впрочем, волна быстро уменьшалась; Альфонсо хлебнул напоследок холодного воздуха, и ледяные руки воды ударили по его телу со всех сторон, сбили с ног, перевернули вверх ногами, протащили затылком по дну реки, снова перевернули. Уже не в силах удержать выдох, крутясь в взбалмошных потоках воды, решил он что захлебнется, как, судорожно вздохнув, неожиданно оказался головой в воздухе. С огромной скоростью неслось на него дерево кедра, но поток снова спрятал Альфонсо на дно; дерево пронеслось над головой, раздирая дно ветками в метре от него. Альфонсо снова вынырнул, уже по своему желанию, получил по затылку каким то поленцем, потерял сознание, а очнувшись тут же, вцепился в огромное, с метр в диаметре, шершавое дерево сосны. Кто то схватил его за штаны, едва их с него не сдернув; появилась на поверхности голова Тупого рыла – грязная, исцарапанная, соответственно, мокрая, но живая. Судорожно задыхаясь, полез он на бревно, цепляясь за корни дерева. Альфонсо вылез из воды тоже, оседлал ствол, тяжело дыша и начал мерзнуть так, как никогда раньше не мерз. Воздух сжал тело острыми иглами холода, пронзающими до самой кости, и попытки организма разогреться, тряся тело и зубы в ознобе, были смехотворно бесполезными.

– Смотри, – просвистел Тупое Рыло. Посреди успокоившегося, почти, потока, прямо посередине речки, корнями вверх торчало здоровое дерево, воткнутое верхушкой в дно под острым углом. На самой верхушке этого дерева, словно замерзшая, посиневшая от холода и усталости русалка, дрожала ведьма, рядом с ней бултыхался волк. Гнилое пузо врезался в корни дерева тут же, застрял в них, повиснув, словно носок на вешалке; признаков жизни он не подавал, но и признаков смерти увидеть отсюда было нельзя.

– Быстрей, к ним, – проскрежетал Альфонсо, и, внутренне содрогаясь, снова нырнул в ледяную воду. И моментально начал тонуть: намокшая шкура придавила его с неимоверной силой, и, кормить бы лихому монаху рыб на дне реки, если бы его ноги вдруг не коснулись дна. После того, как волна ушла, воды оказалось по пояс.

– Все в сборе? – продребезжал он зубами, когда влез на кедр – остров. Тупое рыло пришел – приплыл следом, вместе они втащили бесчувственного, но дышавшего, вопреки всему, Гнилое Пузо, разделись, сбились в кучу, накрывшись мокрыми лисьими шкурами. Дерево покачнулось, приблизившись к воде: это на него влез волк, едва его не уронив. Накрыть его всего лисьими шкурами не получилось, но и морда зверя, оказавшись в относительном тепле вместе со всеми была этому благодарна.

– Мы сд…д…д…д…д…о…о…хнем, от…т…т…т холо…д…д…да, – отстучала Лилия зубами. Тело ее было холодным, почти ледяным, и мало согревало, также как и тела остальных. Тепло уходило стремительно, несмотря на издевательски выглянувшее из каши облаков солнце. Мимо проплывали бревна, ветки, кусты, грязь – поток ослаб, но течение никуда не делось.

– Камыш! – воскликнул Тупое Рыло так, словно перед смертью только и мечтал его увидеть. Он выскочил наружу – голый, прыгнул в воду, куда то пошел, а потом вернулся, волоча за собой дерево, корни которого были облеплены сухим (СУХИМ, о чудо!) камышом.

Альфонсо моментально все понял. А потом понял еще кое – что: вода забрала у него котомку, вместе с огнивом, кресалом, арбалетом, плащом и стрелами. Кресало и кремень остались еще у Гнилого Пуза, чудом не потерявшего свой заплечный мешок. В агонии, растрачивая последние остатки тепла тела, молотил он по сырым инструментам, пытаясь высечь искру.

–Высушить, надо, – прохрипел Тупое Рыло.

–Сдохнем раньше, – выдохнул Альфонсо. Он уже не чувствовал рук. Не чувствовал холода, и не боялся смерти – просто хотелось спать. Стало даже тепло, не смотря на то, что от его кожи, еще теплой, шел пар.

Спать…

– Дай, – Тупое рыло выхватил у Альфонсо его любимый кинжал из пояса штанов.

– Опять спереть хочет, -подумал Альфонсо, но Тупое рыло был загадочен: он раскрутил ручку кинжала и достал оттуда кресало и огниво, сухие. Содрав с дерева кусок коры, собрал он его в трубочку, накрошил туда камыша, и принялся чиркать: сноп искр ослеплял своим сиянием. Дым, потом угольки, потом огонек – маленький, как надежда на жизнь, но он был, а Тупое рыло все молотил по кремня, пока и у него не отказали руки. Тогда он в изнеможении бросил нож, к счастью, тот не упал в реку.

Альфонсо кидал в огонек камыш и наслаждался крохами тепла. Огонек облизывал сырые веточки, пока еще тонкие, фыркал и жаловался, но он рос, рос посередине реки в корнях воткнутого в дно дерева. А потом он окреп, набрал силу, и уже полыхал во всю мощь, грозя спалить весь островок, на котором гнездились путники. Подтащили Гнилое Пузо, подтянули полусонную Лилию. Казалось, она не проснется уже, не разомкнет синие губы, но она открыла глаза, посмотрела на костер. Одежда висела на ветках, исходила паром, избавляясь от воды, пока голые путники, прижавшись друг к другу, жмурились на огонь, иногда выныривая из под шкур для того, чтобы выловить проплывающее мимо полено, благо их было много.

– Это уже за гранью фантастики, – проговорила Лилия. – Между веток огонь развести. Посередине реки.

Альфонсо зауважал птиц. Птицы ели, сидя на ветках, птицы спали, сидя на ветках, птицы строили на ветках дома.

Птицы жили на ветках.

Путники сгрудились на неудобных, грязных, тесных корнях огромного кедра в неудобных позах (иные там и не получались), любое шевеление кого либо грозило падением дерева. Совершенно не хотелось ни двигаться, не думать, только спать, спать, а поспав – еще раз поспать. И все же, разрушив пленку теплой дремоты, нужно было выплывать из нее, что то делать, так говорил неуемный мозг, часть него, отвечающая за построение планов на будущее. Костер не мог гореть вечно – скоро он прожжет корни и провалится в воду, путники тоже не смогут сидеть вечно, по крайней мере у Альфонсо уже болело все: от лодыжек ног до самой макушки головы. Попытка встать с первого раза позорно провалилась: каждая мышца напомнила о себе жуткой, затекшей болью, дерево опасно наклонилось, Тупое рыло, едва разлепив глаза, чуть не грохнулся в воду. Гнилое Пузо замычал, отчего встрепенулась и Лилия.

– У него жар, – она потрогала лоб мычащего, и выдала эту фразу. А потом она очнулась полностью; натянула на себя почти высохшую одежду, взяла котелок, зачерпнула из реки коричнево – мутной, жижеобразной воды, принялась кипятить на остатках костра.

– Нужно выбираться отсюда, – сказал Альфонсо и посмотрел вниз. – Воды по пояс, нужно выходить на берег.

– Мы не дойдем, мы окоченеем, – сказал Тупое рыло, натягивая на себя одежду. Он хотел сказать что-то еще, но закашлялся хрипом.

– Тебе нужно больше всех кипятка выпить, – заметила Лилия.

– Отстань от меня, ведьма!

– Ты чего на нее крысишься? – спросил Альфонсо, совершенно не интересуясь этим вопросом. Он витал в других проблемных областях их положения, и ответ его не интересовал, хотя, не смотря на это, он зачем то добавил:

– Ты что, влюбился в нее что ли?

Это был детский вопрос, однако Тупое рыло почернел от нахлынувших на него эмоций.

– Да упаси Бог связаться с этой Сарамоновой подстилкой! – сказал он слишком резко, после долгого онемения и замешательства с видом человека, которого застали за самым страшным на его взгляд преступлением, – я человек божий, я предан вере в Бога.

А потом он отвернулся.

– Да твою ж мать, – подумал Альфонсо, чуть не сказав все это вслух. – Этого еще не хватало.

Воды по пояс, но речка словно издевалась над бедолагами, застрявшими на дереве. Возможность дойти до берега, которого, кстати, залило водой, превратив в болото, была где то в пределах от очень опасного, до невозможного. Тут еще пошевелился свернувшийся клубком пес, отчего всех на дереве зашатало, а Лилия прикрикнула на волка, чтобы тот не шевелился.

– Нам в любом случае придется строить плот, – задумчиво проговорил Альфонсо.

– Причем большой, чтобы Песико тоже влез, -сказала Лилия.

– По воде дошлендрает, ничего ему не будет, у него шкура, – ответил Альфонсо.

– У тебя тоже шкура, шлендрай давай, по воде. А как через двадцать метров конечности перестанешь чувствовать, так может и мозги заработают. Песико не шевелись! Вот, лежи, хороший мальчик.

По очереди с Тупым Рылом, бросали они крюк в воду. Подтаскивая к себе бревна; чтобы пол тонны «псины» не утопили их «корабль», деревья пришлось вылавливать большие, примерно полуметровые в диаметре, отчего иногда казалось, что скорее оторвется «островок», и поплывет к бревну, чем бревно приплывет к «островку». Уставали быстро, стало тепло, даже жарко, однако дал о себе знать голод, который становился все сильнее, параллельно тому, как организмы, в которых он рос и развивался, становились все слабее. Когда два почти целых дерева с ветками и корнями, оказались у «островка», Альфонсо просто упал на корни, обессилев от усталости и голода. Тут еще начало постепенно темнеть. Тупое Рыло тоже задыхался в изнеможении, но все же влез на эти бревна, подтащил одно к другому, сцепил корнями и ветвями, связал их ивовыми прутьями. А потом тоже упал на сотворенное им плавательное средство.

– Еще пару бревен, и можно плыть, – сказал Альфонсо, хлебнув из глиняной кружки (которая сохранилась чудом одна на всех) бодрящей, очень вкусной и сытной кипяченой воды из речки, от которой захотелось есть еще больше.

На новом плоту организовали кучу дров, перенесли туда костер и на ночь расположились там: на четверых людей там места хватало, а вот пес, грустно глядя большими, коричневыми глазами на отделившуюся компанию, остался сидеть на дереве, поскольку плот из двух свежевырванных бревен его не выдерживал, точнее, все подумали, что не выдержит и не пустили на борт.

– А как мы эту чушку будем двигать? – спросил Тупое Рыло, – парус поставим?

– Шестами будем волочить, – ответил Альфонсо. Течение реки было не сильным, однако предстоящие трудности его беспокоили – предстоит титанически тяжелый, мокрый, а, самое главное, голодный и холодный труд.

Но это будет завтра.

13

На следующий день, до обеда (обеда, как такового, конечно же, не было) плот был готов. Торжественно и осторожно, ступил пес на шаткое дерево, недоверчиво его обнюхивая («ну ползи давай, че ты там вынюхиваешь!» крикнул ему Альфонсо), улегся у корней, вытянув лапы. Сначала показалось, что хруст скрепляющих плот веточек и лыка – нарезанной полосками ивовой коры, осевшая в воду корма, не предвещали ничего хорошего, однако плот под названием «Спасение», не развалился, не утонул, был относительно комфортен, но абсолютно не управляем, цеплялся ветками за дно, постоянно застревал. Ценой долгих, упорных, болезненных трудов судно «Спасение», принадлежащее к классу «не плот, а ублюдочный кусок дерьма» прочертило десять метров дна, взбаламутив воду. Альфонсо и Гнилое Пузо выдохлись по полной, отчего голод снова схватил их за желудки, которые, казалось, уже начали переваривать сами себя.

– Черт возьми, – взорвался Альфонсо, – надо было обрубить ветки и корни снизу!

– А чего ж ты не обрубил? – огрызнулся Тупое рыло. Как то само собой разумелось, что он перестал называть Альфонсо на «Вы» и именовать «графом»; беспощадный и не цивилизованный Лес плевал на звания и титулы и слово «граф» звучало среди деревьев очень нелепо. После этих слов Альфонсо взялся за шест, попытался сдвинуть «Спасение» ближе к спасению, и на том плот плотно застрял, не желая двигаться ни на миллиметр.

Снова всплыло на обсуждение предложение идти пешком, но берега видно не было ни с той, ни с другой стороны, хотя Тупое Рыло и божился, что видит вдалеке на горизонте ветку камыша. Кроме того, ухватистое и жадное дно очень качественно засасывало в себя ноги идущего, отчего продвижение вперед даже на десять метров по пояс в ледяной воде могло затянуться на вечность. На холодную и мокрую вечность.

Пытались загнать в воду пса, используя его как буксир; ну как пытались: было предложение. Полтонны псины не смогли бы спихнуть в воду около трехста килограмм голодных людей, даже если не учитывать когти и зубы объекта спихивания. Естественно, если бы Лилия попросила пса, он бы ринулся в воду с радостью, но ведьма наотрез отказалось, мотивировав свой отказ тем, что у «щеночка слабые легкие».

– Да пошли вы все к черту! – не выдержал Альфонсо. Он разделся до гола, уже нисколько не стесняясь наготы, не обращая внимания на заблестевшие и ставшие масляными глаза ведьмы. От предчувствия будущего контакта с водой, организм сжал в комок все, что мог сжать, но вздохнув, судорожно, он мужественно схватил топорик и нырнул в воду. К черту протыкающий кожу, сжимающий голову холод, Альфонсо кое как видел в мутной воде ненавистную ветку, толщиной с две руки взрослого мужика, остервенело рубил он ее, преодолевая сопротивление воды, как вдруг, резкая боль пронзила его ногу, его уронило на дно, поволокло по глине, обдирая спину об утонувшие ветки. Впереди мелькнула чешуйчатая спина, мельтешил перед глазами хвост, взбаламучивая и так мутную воду. Рыбина отпустила ногу Альфонсо, развернулась, направилась прямо к его голове; длинная, похожая на клин голова с выпученными глазами, открыла огромную, больше всего остального тела, пасть, ринулась в атаку. Именно в голову, куда то за глаз, за торчащие во все стороны мелкие зубы воткнул Альфонсо топорик со всей силы, порядком убавленной водой, и тут же увидел вторую рыбину, побольше. И тут же вспомнил, что нужно дышать и начал задыхаться.

Рывком вскочил он на ноги, взлетел на плот, счастливо избежав еще одного укуса; следом за ним всплыла рыбина, двух метров длинной, с топориком в голове. И тут же ее начали рвать на куски две трех метровые рыбины того же вида.

– А ну пошли! – заорал Альфонсо, выдернул из головы рыбы топорик, начал рубить им воду. Одна рыбка вздумала было сопротивляться, обнажив зубки, и тут же всплыла рядом со своей коллегой, получив топориком прямо за жабрами.

– Щуки! – воскликнула ведьма, отчего Альфонсо сначала послышалось, что она сматерилась.

Выловленные туши хотели сначала разорвать голыми руками и съесть сырыми, но встряла Лилия, пообещав, что рыба от них не уплывет, а вот паразиты в желудке и понос сейчас будут совершенно ни к чему. Ничего, кроме как облизываться и трястись от голода ни Альфонсо, ни Тупое Рыло больше не могли делать, и наблюдали, захлебываясь слюной, как ведьма медленно (о-о-очень медленно), снимает с улова шкуры, рубит мясистые, жирные тушки на кусочки, жарит на прутиках в костре.

– Господи, из тебя кровища хлещет! – воскликнула Лилия и бросила рыбу.

– Да все равно, жарь дальше! – вскрикнул Альфонсо.

– Да, конечно, сейчас рухнешь здесь, будет два бревнообразных болезных лежать, – Лилия безжалостно оторвала от своего ненаглядного, зеленого платья, переставшего быть зеленым, целым и ненаглядным, полоску ткани, волк ее пожевал, как следует («У собак самая чистая слюна» – заявила ведьма, вытаскивая из пасти пса комочек пузырившейся слюнявой пеной ткани), и примотала к ноге Альфонсо.

Рыба таяла во рту. Костлявое, плохо очищенное от шкуры и чешуи, пахнущее тиной мясо щуки без соли и специй было самым вкусным блюдом, которое ел Альфонсо в жизни. Воистину, вкусность еды очень во многом зависит от голодности едока. Даже пес, который терпеть не мог рыбу, мужественно грыз ее хвост, сначала вяло, поморщившись обнюхав и уныло облизнув его.

– Больше я в воду больше не полезу, – заявил Альфонсо, нечеловеческим усилием воли заставивший себя не набивать желудок полным. Как приятно быть сытым (полусытым, хотя бы) лежать в тепле, под шкурой, у костра, смотреть на небо.

– Отдохнем сегодня до утра, – сказал он, – а завтра новый плот построим.

– Ага, и Гнилое Пузо, глядишь, на ноги встанет, – Лилия нырнула к Альфонсо под шкуру, прижалась всем телом и тут же уснула.

Тупое Рыло скрипнул зубами и тихо выругался. Или послышалось? Тот отвернулся к воде, подставив костру спину, но спина дергалась, словно он дрожал от…злости?

– Неужели ревнует? – подумал Альфонсо, удивляясь тому, как он, хороший, в общем то, человек, умудряется сделать так, что его все ненавидят, хотя совершенно в этом не виноват. На мысли «не виноват» он уже спал.

Далеко-далеко на горизонте, Агафенон (по версии Лилии – Перкун) снова воевал с Сарамоном (по версии Лилии ссорился с Геаей, богиней Земли): злобно и устрашающе громко грохотали молнии, распарывая черные тучи сверкающими полосками. Точнее, можно было представить, что устрашающе громко, на самом деле звук до «рекоходов» не долетал, а долетал лишь ветер, поднимающий волны и беспокойство за состояние погоды. По этому плот начали строить с энтузиазмом; всем донельзя, особенно волку, вынужденному почти постоянно лежать на брюхе, осточертела эта островная жизнь посередине реки. Работали молча, громко стукая затупившимся уже топориком по толстым веткам выбранных для нового плота стволов деревьев.

Гнилое Пузо тоже попытался было влезть и поработать, болезненно ощущая свою беспомощность, но Лилия запретила ему вставать, на что он запретил ей так с ним разговаривать, «еще баба мне будет указывать, что мне делать!», за что и был облаян ведьмой, которая в весьма эмоциональной форме привела аргумент, что «будешь напрягаться, рожа разойдется, я снова ее зашивать не стану!». После бурного обсуждения сошлись на том, что Гнилое Пузо будет рыбачить, и рыбачить будет молча.

Гнилое Пузо насадил на крюк хвост, оставшийся от одной из рыбин: он уже был не очень свежий, и есть его побоялись, закинул в воду и…все. Периодически летал хвост туда сюда, плескаясь в воде, а потом, за бесполезностью занятия, Гнилое Пузо привязал веревку к ветке плота и прилег, потому что устал.

К полудню плот был готов. При его создании были учтены все ошибки прошлой постройки плота, чтобы не повторять их, а наделать новых, и получил название «Второе пришествие», данное Тупым Рылом, ловко воспользовавшимся тем, что остальным было все равно, как его называть. Плот, он и в Степи плот.

– Все, немножко отдохнем, и будем переселяться, – сказал Альфонсо, и что то ему тут же не понравилось. Что то было не то.

– А чего это у нас веревка натянулась? – спросила вдруг Лилия, и Альфонсо моментально прозрел: по веревке на плот передавались вибрации, а это значит…

– Клюнула! – крикнул Гнилое Пузо, и вскочил, на ноги (поморщился от головокружения), схватился за веревку. Сильный удар дернул веревку, едва не обрезав пальцы рыбаку, она звонко запела, резко натянувшись, а потом… То, что сидело на крючке, резко дернуло за «удочку», отчего плот носом ушел под воду почти на треть; от толка все попадали с ног на бревна, зубами и ногтями вцепившись в ветки, полетел мимо висевших костер, разбрасывая угли, подлетело вверх пол тонны псины, рухнув, туша почти полностью притопила плот.

–Вот это улов! – заорал Гнилое Пузо. Улов отпустил веревку, а потом дернул с новой силой.

– Вещи! Соберите вещи!! – орал Тупое Рыло, но было поздно. Плот нырнул еще раз, потом еще, а потом, сдирая со дна ил и выковыривая застрявшие в глине палки ветками, плот поплыл вперед, причем не чувствовалось, что «улов» прилагает сколько-нибудь заметные для него усилия. Веревка потащила плот под воду, понесла по реке на бешенной скорости, отрывая потоком воды судорожно вцепившихся в свой «корабль» «моряков».

Ледяная вода, разошлась над головой, позволяя судорожно сжавшимся от холода легким глотнуть воздуха; Альфонсо крикнул « руби ветку!» и снова плот понесся в воду, демонстрируя перед глазами дикий танец бешенных пузырей.

Когда плот вынырнул снова, на нем не было ничего из вещей: ни шкур, ни котомок с вещами, ни, естественно, костра. Альфонсо, почему то, увидел пса: вода стекала потоками с его повисшей сосульками шерсти, а мощные лапы бугрились мышцами – настолько сильно вцепился он когтями в бревна плота. А потом плот снова нырнул, на этот раз, надолго, после чего всплыл и затих, дрожа мелкой дрожью. Рыбина устала.

– Рубите ветку! – заорал Альфонсо, вскочив на ноги, едва не поскользнувшись на мокрых, и скользких бревнах. Топорика не было –топорик успокоился на дне речном. Гнилое Пузо остервенело пилил ветку своим кинжалом, когда веревку снова натянулась.

– Твою мать! – вскрикнул Тупое Рыло и, выхватив у него кинжал, резанул им по веревке –от сильного удара рыбины та со звонким, почти веселым щелчком лопнула.

Тишина. Лилия вступила первая:

–К-к-к-к-аж-ж-ж-жись, п-п-п-риплыли, – простучала она зубами, не понятно выразив свою мысль: то ли она радовалась, что они оказались у берега, то ли считала потерянные вещи катастрофой. – Снова н-н-надо г-г-греться…

–К черту греться! – рыкнул Альфонсо, – до берега десять метров. Гребем и убираемся с этой чертовой реки!

В этой реке плавало много бревен, веток, пеньков, даже протухшая туша лося была, хоть в этом повезло. Гребли тем, кто что выловил, остервенело, со всей силы, пока плот не уперся в камыши и там не застрял, снова отказавшись плыть дальше. Альфонсо прыгнул в воду, оказавшись в ней по пояс, цепляясь за камыши, пошел он вперед, увязая в глине, плотно сжав зубы, задыхаясь от напряжения. Ни секунды он больше не проторчит на этой поганой деревяшке – либо выберется на сушу, наконец то, либо сдохнет в этом болоте разлившейся реки. Остальные плюхнулись за ним в воду, и путники поползли (если говорить о скорости передвижения) медленно, быстро теряя силы, задыхаясь холодным воздухом. Ноги у Альфонсо окоченели, потом заболели, потом он перестал их чувствовать, мышцы ныли, все до одной, разрываясь болью, но он упорно шел вперед, озлобленный постоянными неудачами, препятствиями на его пути к счастью. Через десять метров он провалился в яму и, казалось, уже не выберется, но все же выскребся, пошел дальше, почти падая. Позади пыхтели его спутники; упорство Альфонсо воодушевило их, тем более, они обходили те ямы, в которые он проваливался, и они шли, не смотря ни на что, хотя предел человеческих возможностей у них был давно исчерпан.

Пройдя двадцать метров Альфонсо понял: это конец. Дальше он уже не сможет ступить ни шагу, не сможет даже двинуть ватными, бесчувственными ногами. Тяжело дыша в воздух облачками пара, его спутники остановились рядом, безнадежно глядя в горизонт, до конца залитый водой.

– Господи, наконец пришли, – прошелестела синими губами Лилия. Она не могла идти, висела на волке, вцепившись побелевшими руками ему в шерсть, ноги ее волочились по воде.

– Куда пришли? Вода кругом, – в отчаянии прохрипел Альфонсо. Было жутко холодно, жутко не хотелось умирать.

– Калина…красная… не растет в болоте, – прошипела Лилия. Она засыпала и уже почти не тряслась.

Альфонсо растерянно оглянулся: он подумал, что ведьма спятила, и, что ей повезло умереть в забытьи, в отличии от всех остальных, но они бросились в глаза красными пятнами, не смотря на мутное, плавающее в судорогах биения сердца изображение в глазах. Ягоды. Они сверкали, как маяк, дарующий кораблям спасение от рифов, только не отталкивал от себя, а наоборот, манил к себе, на островок твердой земли.

Десять метров до заветных кустов – непреодолимое расстояние. Пришлось идти не прямо, а вбок, до чего бы никогда не додумался обессиленный, отупевший мозг – искать сушу не перед собой. Но с каждым шагом уровень воды все опускался, становилось идти все легче и легче, и вот грязь, наконец то, отпустила, вода осталась позади, ноги уверенно попирали твердую поверхность. Альфонсо упал. Жутко хотелось уснуть, избавиться от чудовищной боли в мышцах, но мозг зудел, мозг знал то, чего не знали остальные органы – если сейчас уснуть, то уже не проснешься никогда. Он с жутким скрипом зубов оторвал себя от земли, сел – на большее он просто не был способен. Гнилое Пузо, весь сине – белый, сдирал с себя мокрую, а потому бесполезную одежду, Тупое рыло ломал ветки деревьев, хрустел камышами, дергая сухие листья, обрезая об них руки. Трясущимися руками достал Альфонсо свой кинжал – трут в нем и кресало были единственными источниками огня, притом, не намокаемыми. Камыши, растертые в труху, загорелись сразу, занялись ветки, сначала тонкие, потом потолще, и вот костер горит в полную силу, обливая жаром кожу, которая почти трещала от тепла, но требовала его еще больше.

Последним усилием оттащили костер к поваленному дереву, раздели и поднесли к огню Лилию; сердце ее билось едва-едва.

Потом все, вместе с псом, сгрудились в кучку, и Альфонсо выкинуло из реальности.

На четверых людей осталось два кинжала, и пес, который в ноже не нуждался, таская свое оружие всегда с собой. Альфонсо все время кашлял, стараясь, похоже, выплюнуть свои легкие, Лилия все время дрожала, хотя и сидела почти в костре, закутавшись в свою черную курточку (заячью шубку унесло вместе с рюкзаком). Гнилое Пузо то ли спал, то ли дремал, иногда открывая глаза, которые явно ничего не видели и смотрел взором, который явно ничего не понимал. Тупое Рыло молился какому то кусту.

Именно по этому пес выглядел особо раздражающе, когда, едва просохла его шкура, начал весело бегать по земле за всем подряд: листьями, ветром, своим хвостом, скуля от счастья размять лапы. Потом пропал («наверное, сдох, где-нибудь», – злобно подумал Альфонсо) и притащил косулю, настолько свежую, что та была еще живой, и мигом, по итогам единодушного голосования искренне стал лучшим псом насвете.

Лилия встрепенулась. Она встала, качаясь, как молодая осина на ветру, и понеслась заботиться обо всех подряд, при этом создавалось ощущение, что выдернуть из лап смерти своих «папицентов», как она их называла, было важнее ее собственной жизни. Лилия заставила всех по очереди выпить полную кружку крови косули, потом надергала ягод калины, и все это ели, морщась на горькую, красную дрянь. Мало помалу, все оживились – жизнь течет, а если не течет, то это не жизнь. Тупое рыло делал себе лук, выдернув жилы из несчастной косули, стрелы из камешков и веток, Альфонсо снимал шкуру, а Лилия жарила мясо на прутиках. Гнилое Пузо сооружал себе копье: корявая палка с острым камнем на конце, затачивать который было тяжко, муторно и утомительно.

– Удочку сделай, порыбачь, сходи, – злобно проговорил Альфонсо.

– Обязательно, как найдем город, которого не существует. Обратно, я полагаю, мы на этой же рыбине и поплывем, – огрызнулся Гнилое Пузо.

Чтобы сделать так, чтобы человеку было хорошо, нужно сделать ему так, чтобы стало хуже, а потом все вернуть обратно, как было. Пусть болит все тело, пусть нестерпимый кашель раздирает горло, пусть хмурится небо, обещая облить холодным дождиком, но под ногами – твердая земля, которая не засасывает по колено, не делает каждый шаг победой над усталостью, не провалится, неожиданно, вниз.

– Долго нам еще топать, ведьма, – брякнул Тупое Рыло. Он был не в таком хорошем настроении, как остальные, срывался на грубость, особенно доставалось Лилии.

–Топай. Чего, перетопать боишься?

– Каждый шаг в этой клоаке Сарамона разрушают мне душу…

– А по мне, так Лес – это прекрасно! Вот смотрите, какой он красивый! – сказала Лилия и обвела вокруг хлысты голых веток с редкими, и оттого более жалкими, коричневыми листиками на них, – а воздух какой…

И тут же, как это постоянно с ней происходило, развернулась в настроении на 360 градусов.

– Все, дальше прямо нельзя. Там Мертвый лес начинается.

– Мертвый лес?– это синхронно спросили три ее спутника. – А о том, что придется идти через Мертвый лес, не нужно было говорить перед началом путешествия? – добавил Тупое Рыло.

– А почему он Мертвый? – добавил Гнилое Пузо.

– Потому что мертвый! Чего не понятного? Там нет зверей, все деревья сухие и безжизненные, а все, кто туда попадает, умирают. Ну, или, болеют, как организм согласится.

– И мы туда не пойдем, – добавила она, – его мы будем обходить.

– Глупости, – сказал Альфонсо. – Терять время на ваши дурацкие суеверия.

– Это не суеверия, это правда! – горячо заговорила Лилия, – в этом Лесу была главная битва Богов за Мир, здесь Перкун дрался с Ярдилой, грохотали громы, метались вихри, умирало все живое… Нельзя туда ходить, там воздух – смерть!

– Чушь. Быстро пройдем и все, – отрезал Альфонсо. – А ваши сказки про пердуна и пердилу я даже слушать не хочу.

– Я не пойду. И ты не ходи.

– Ну тогда шлепай в обход и догоняй нас.

Альфонсо упрямо пошагал вперед – какие то досужие россказни, которых он наслушался уже по самое горлышко не станут препятствием на пути в Волшебный город. Он залез на холм, и, посмотрев вниз, получил сильный удар по упрямству. Перед ним открывалось огромное поле испаханной, словно огромным плугом земли, с горелыми, переломанными стволами деревьев; ни единой травинки не было тут, видимо, сотни лет и местность и вправду выглядела устрашающей. Идти туда было не охота даже на уровне инстинктов, но рядом встала Лилия, сказала:

– Видишь? Страшное место…

И эта фраза решила все.

– Пошли, – бросил Альфонсо остальным и решительно, чтобы не передумать, шагнул вниз, в долину.

– Вернитесь, – жалобно, совсем по детски, сказала тоненькая фигурка Лилии, стоящая на холме. Но никто не вернулся, хотя и очень хотелось повернуть назад, обойти это место.

Этот Лес был и вправду мертвым, ни птиц, ни зверей, ни травы, ни даже насекомых, которые хоть и должны были спать уже, но хотя бы оставили бы следы своей жизнедеятельности. Даже ветер, казалось, боялся здесь гулять.

Путники шли тихо; «хотя бы звери здесь на нас не нападут» – попытался было убить напряженное молчание Гнилое Пузо, но осекся – таким несуразным и нелепым казался здесь голос живого человека. Потом они добрались да валуна странной формы, словно маленький камень с торчащей из него гнутой палкой, которая на поверку оказалась полой, положили на камень побольше. Камень был рыжим от покрывающего его мха; Тупое рыло зачем то подошел к валуну, провел по нему пальцем:

– Мужики, он железный. И это не мох, это ржавчина.

– Не может быть, – ответил Гнилое Пузо, тоже подошел. Валун оказался полностью сделан из железа, при том еще имел и колеса, обмотанные странной формы лентой, наполовину закопанные в землю.

– Это колесница богов, – прошептал Тупое рыло. – А там, вдалеке, еще одна…

Однако вдалеке оказалась не одна колесница, а сотни. Все поле было усеяно изуродованными, словно помятыми огромной рукой каретами, телегами, и еще чем то, вообще не поддающемуся описанию, железными корявыми палками, колотушками и скелетами. Скелетов было море, кости их, разрозненные, валялись везде, черепа, с дырявыми лбами, с котелками на головах, щерились отовсюду, словно усмехаясь над живыми, нелепо попавшими в этот мир Смерти. Путники остановились перед пещерой, черным провалом уходящей в землю; на входе, перед пещерой, валялись груды костей и черепов, стояли гнилые, железные ящики, из которых высыпались железные цилиндрики, похожие на ягоды…

– Все железное. Откуда вообще в мире столько железа? – тихо проговорил Альфонсо.

– Это творения Богов, не иначе, – уверенно сказал Гнилое Пузо, – ведьма была права. Он хотел что-то добавить, но его вдруг начало рвать.

– Ладно тебе, просто скелеты, – проговорил Альфонсо. Ему припомнилось подземелье замка – целый мертвый город, задушенный затхлостью старинных, каменных стен. Здесь все не так страшно, здесь хотя бы видно небо. Однако ему вдруг стало нехорошо; появился противный привкус крови на губах, захотелось пить, закружилась голова. А потом и его желудок не стал все в себе сдерживать.

– Нужно отсюда бежать, как можно скорее, это – проклятое место, – сказал Тупое Рыло, и все развернулись назад. Никакая гордость не заставила бы их идти вперед, в гущу разрушенных карет, скелетов, телег и прочих не понятных вещей. Лилия сидела на том же месте, откуда их и провожала; прошло час или два, когда бледные, кашляющие и блюющие спутники ее взобрались на холм и рухнули ей под ноги.

– Говорила вам, придурки! – укорила их ведьма, протянула кружку с родниковой водой, – быстро пейте. Нужно убираться отсюда. У меня здесь уже голова болит стоять…

У Альфонсо носом хлынула кровь, тело разбила слабость и боль. Однако он шел.

Три луны увидели путники, пока обошли Мертвый лес, причем настолько мертвый, что даже на расстоянии ста метров от края поляны не появлялись звери, не пели последние осенние птицы, даже вороны не каркали, хотя, казалось бы, вороны каркали вообще везде.

– Дальше, – сказала ведьма на одном из привалов, – будет Озеро крови.

Альфонсо поперхнулся – он пил кипяток и обжег себе область паха, пролив напиток на штаны.

– Озеро крови? – то ли спросил, то ли подтвердил Тупое рыло.

– Озеро крови Богов. Здесь был ранен Ярдило, прежде чем Перкун сослал его в Бесконечную пустоту, разжигать свет Солнца…

– Скажи еще, что после Поля брани Богов, за Озером крови Богов, следует Гора трупов Богов, – сказал Гнилое Пузо.

– И дай угадаю,– влез Альфонсо в разговор, вытирая штаны ладонью, – его мы тоже будем обходить?

– Конечно! Это же кровь Богов, для простого смертного она – чистый яд, к ней прикасаться даже нельзя! Сразу смерть!

На этот раз решили ведьму послушать и сразу Озеро крови обойти, но мало ли что они решили? Солнце светило, но не грело, листья шуршали под ногами, а куцые заросли травы и кустов пели о приходящей к ним смерти скорбную, шелестящую песню. Путники были оборваны, куртки во многих местах порезаны, лица поцарапаны, грязь свисала комьями с одежды. У мужской части экспедиции лица заросли густой бородой, волосы отросли до плеч, свисая тонкими сосульками; даже у Лилии, склонной к чистоте, волосы сбились в колтун на голове, а ее силы воли человека, привыкшего с детства умываться даже в ледяной воде, хватило только на то, чтобы помыть лицо – долго еще холодная вода вызывала у нее приступ страха и учащенное сердцебиение. Не изменился только пес – как блестел черной, шелковистой шерстью, таким и остался, разве что она стала еще гуще и длиннее.

– Мы как чухонцы, – огорченно проговорила Лилия, критически осмотрев своих спутников, – нет, нам определенно надо помыться и постричься.

– Мойся и стригись, – буркнул Альфонсо, – я лично в речке намылся на всю жизнь.

И тут зарычал пес, и это не сулило ничего хорошего. Кинжалы, самодельные копья с каменными наконечниками, луки и стрелы – всем этим мгновенно ощетинился отряд, инстинктивно сбившись в кучу, глядя сразу во все стороны. Из кустов выпрыгнул большой, трехметровый, полосатый кот, начавший полет в прыжке для нападения, но приземлился передумав, неуверенно зарычал.

– Тигр, – прошептала Лилия.

Тигр заходил вокруг замершей компании: он любитель нападать сзади, не мог найти у странной добычи зад – везде ему попадались лица, нападать на которые зверь не любил. А может просто…

– Сзади, еще один! – услышал Альфонсо голос Тупого рыла, который, почему то, всегда смотрел в другую сторону от находящегося в непосредственной близости врага, и тут же понял его слова, как слова «нам конец».

Еще два тигра уже бросились в атаку: один кинулся на волка, другой на замерших путников – когти его большой лапы уже рассекли воздух с мерзким свистом, задев пышную шевелюру Тупого рыла; сама жизнь в стенках бьющегося сердца его среагировала молниеносно, отчего тигру прилетело каменным топором прямо по полосатой морде. Трехметровые (плюс–минус полметра) кошки кинулись все сразу, когтистые лапы замелькали в воздухе, рык оглушал и приводил в ступор. Прыгнувший на Альфонсо тигр оскалил пасть; копье Альфонсо воткнулось ему в шею, не давая подойти ближе, при этом Лилия обрушила на зверя удар толстой веткой дерева; тигр дернул головой в ее сторону, ударил ее тыльной стороной лапы, отбросив от себя как мягкую игрушку. За эти сверхкороткие мгновения Альфонсо ударил тигра копьем еще раз, брызнула звериная кровь, копье разлетелось на куски, перекушенное клыкастой мордой, туша поднялась на задние лапы, оказавшись почти в два раза выше Альфонсо, обнажив мягкое, розовое пузико (черт, это оказалась самочка), и со всей своей мощью обрушилась на землю. Если бы Альфонсо попал под эти лапы, его ребра сломались бы как стебельки травы, а раздавленные легкие брызнули бы в стороны, перестав быть органом, но размер животного сыграл против него самого; Альфонсо скукожился, передние ноги тигра взрезали когтями землю, а Альфонсо, оказавшись между передних и задних лап, не преминул всадить кинжал в живот тигру. Но расширить рану не смог, едва успев выпрыгнуть из под зверя, пока тот его не задавил задними лапами.

Это был конец.

Каким то чудом Гнилое Пузо отбился от одного тигра, побежал к дереву, чтобы на него залезть, но не успел, обернулся на шелест звериных лап, со всего размаху ударил каменным топором по морде тигра, после чего просто влетел на дерево. Однако, как оказалось, кошки прекрасно лазают по деревьям.

Две кошки полезли снимать Гнилое Пузо с дерева. Две кошки (или кота) дрались с псом, вырывая из него клочки черной шерсти и щенячий визг. Лилия не подавала признаков жизни после удара лапой, как и Тупое Рыло, лежавший на поляне с располосованной когтями грудью, весь в крови.

Остальные обречены, лишь Альфонсо остался невредим, и только один верный путь подсказывал ему инстинкт обреченного – бежать, пока кошки не обращают внимания на тех, кто не представляет для них угрозы. И Альфонсо побежал. Он бежал со всей силы, получая по лицу ветками, не задумываясь перепрыгивая через норы змей, крыс, или червей – может кого еще. Стоило ли погибать вместе со всеми, когда есть возможность хоть кому то избежать смерти? Стоит ли чувства предательства принимать во внимание, если никто не узнает о случившимся? Альфонсо часто снился Брукс, но по этому и снился, потому что предательство дало ему возможность жить и, в том числе, видеть сны.

Решение не заняло у Альфонсо ни доли мгновения, мозг не родил ни тени сомнения, вот только…

Он оглянулся: возбужденные ускользающей добычей, тигры побежали за ним – всего трое, кроме той, раненной в живот, и предательство стало бессмысленным. Четыре лапы несли полосатые туши со скоростью ветра, вот они уже в метре от жертвы, бросок… И тут земля ушла у Альфонсо, из под ног, а прыгнувший на него тигр перелетел через того, на кого прыгал: оба они полетели вниз, в огромную яму, наполненную черной жижей, кувыркаясь по склону, влетели в затхлую, воняющую кровью, тухлыми яйцами и тленом воду (или что это такое? ). Тигр улетел дальше – он был тяжелее, да и кувыркался эффектнее, и брызг от него было в разы больше. Облепленный маслянистой жидкостью, барахтался он в ней в агонии, весь черный и похожий на грязевого монстра; жижа не держала тигра, и тот пропал, изрыгнув из себя рык скорби напоследок.

Альфонсо влетел в черную воду с разгону, и она моментально залепила ему глаза, попала в рот, нос, запретив дышать, осквернив горло вкусом Сарамонового дерьма. Он кашлял, он рыгал, он с пылом пытался высморкаться, горло его горело огнем. Перед глазами плыли круги, а еще он задыхался смрадом. Тигры спустились к озеру, но подойти боялись: носы их морщились от запаха, глаза горели осенним голодом.

– Идите сюда, суки! – заорал Альфонсо, и кошки, как один, вздрогнули, – ну, твари, идите, сожрите меня!

Твари стояли в нерешительности, Альфонсо, не смотря на запал ярости и злости, все же тоже не выходил, стоя по пояс в том, что ведьма называла «Кровью Богов». И он не нашел ничего лучшего, чем набрать этой жижи в ладонь, швырнуть ее в морду ближайшего тигра; Альфонсо не попал, но звери испуганно отпрыгнули, поджав хвосты, сбежали.

Альфонсо выполз на берег полуживой – сильно тошнило, лес вокруг него крутился, а потом его очень сильно и болезненно рвало. Казалось, его живот разорвется, казалось, вывалится желудок, казалось, он исторгнет из себя душу.

– Господи, да как ты умудрился то? – это воскликнула где то рядом Лилия – самая живая, – срочно, к воде его неси…

Альфонсо умирал. Он умирал не в пасти зверя, как ему казалось, он умрет, не в лапах святой инквизиции, не от холода в реке, не от голода. Он умирал нахлебавшись черной жижи, к которой, судя по рассказам Лилии, жителям ее деревни запрещено даже подходить под страхом смерти. Не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к ней.

Альфонсо пил воду из ручья, и блевал, раздирая и так разорванное горло, дышал мерзким смрадом, содрогался от жуткой боли в животе. Периодически он терял сознание, тогда Лилия стукала его по щекам, умывала холодной водой, потом он снова пил, снова блевал…

Гнилое Пузо сдирал с него одежду, скоблил голую кожу дощечкой, сдирая черную гадость с тела. Лилия совала в руки какую то сушеную траву.

Голый, облеванный, молящий о смерти, лежал на берегу ручья монах Ордена света, жуя сухую траву, как корова, с невыносимой болью проталкивая ее в горящее огнем горло, пока не потерял сознание.

14

Солнце светило неимоверно сильно, отчего было жарко, как в печке и ветерок эту жару нисколько не побеждал, по той простой причине, что ветерка не было. Вообще никакого. Кругом был песок и синее, совершенно безоблачное небо.

– Дурацкий песок, – отплевывался Альфонсо, – дурацкая жара…

– Дурацкая жизнь, – добавил Брукс.

– Сам дурацкий. Если тебе жизнь не нравится, чего ж ты тогда в нору ко мне полез?

У Брукса не было глаз, точнее, не было в том месте, где они должны быть у человека – в глазницах, а висели на груди, ссохшись в маленькие, сухие комочки. А еще у него был сломан нос, и под ним словно кто то мазнул его красной краской, был поток засохшей, черной крови.

– Больно было, когда из меня волк ноги выдергивал. Мы бы в норе спокойно поместились вдвоем, почему ты меня выгнал?

– Потому что зверь бы не отстал. Он раскопал бы нас, и сожрал обоих, а так, тобой он, в принципе, накормился…

– Ты мерзкая сволочь, Альфонсо дэ Эстэда…

Альфонсо разозлился, и от этого стало еще жарче.

– Я нашел нору, и я в нее залез. Хотел бы жить – нашел бы свою, и сидел бы там, а ты, вместо того, чтобы искать спасения, только орал и бегал. Каждый заслуживает того, что…э-э-э заслуживает.

– Чего ты с ним разговариваешь? – спросила Милаха. Она недовольно надула сине- зеленые, вздувшиеся щеки, сняла впившегося в ее раздутое тело рака, который пытался оторвать себе от нее кусочек. – Он всегда думает только о себе.

– А ты вообще не лезь, – огрызнулся Альфонсо, – ты сама виновата. И тебя выловили раньше, чем ты так раздулась, не ври мне. Вы если появляетесь в моем бреду взывать к моей совести, то будьте хотя бы правдоподобными, а то, как трупы с кладбища… Раздражаете меня.

– Это бесполезно, – сказала Милаха отрыгнув немного воды изо рта, – ты бросил своих друзей умирать…

– …И тем спас им жизнь… – вставил Альфонсо.

– …Хотя и предал их, – сказал Брукс.

– Вы зациклились на способе спасения, а не на результате. Я не хотел погибать вместе со всеми, я не герой былин – жизнь, не чертова книга, где мы бродим по Лесу, побеждая зубы и когти непрекращающейся храбростью и сверхпафосным благородством. Но в результате я всех спас, хоть и случайно.

– Ты не задумывался о том, что Боги умеют управлять временем? – спросила вдруг Милаха.

– Это ты о чем? – спросил в ответ Альфонсо, а потом до него, вдруг, что-то начало доходить. Если всемогущие Боги могут управлять временем, есть возможность повернуть его на тот момент, с которого начались все его несчастья, и изменить то событие, которое ко всему этому привело.

– Если всемогущие Боги могут управлять временем, есть возможность повернуть его на тот момент, с которого начались все его несчастья, и изменить то событие, которое ко всему этому привело, – сказал Брукс.

– Да понял я уже, – раздраженно бросил Альфонсо. – Подите прочь из моего горячечного бреда, оставь меня одного…

…А значит, и встречи с Иссилаидой никогда не будет, – подумал Альфонсо, и стало грустно. Надсадно грустно: заныло где то в области сердца тупой болью, которая пропала, точнее, растворилась в той кошмарной боли, в которой пылало все Альфонсово тело. Казалось, его положили в костер, накрыв, для полноты ощущений, еще и железным, раскаленным и с множеством острых игл одновременно одеялом. Костер горел еще и внутри, создавая впечатление, что в горло ему заливали кипящий свинец. Мутные пятна перед глазами были не различимы, но все равно били по голове своей яркостью, обжигая. И сквозь этот ад слышалось завывание Кариизия, заманивающего души праведных в Сарамоново царство.

– Господи, он умирает, а я ничего, ничего не могу сделать! – рыдал Кариизий знакомым голосом. А, это ведьма.

– Ну ты… ну успокойся… – это бормотал, несвязно, Гнилое Пузо.

– Он нас всех спас! Если бы не он, мы бы все погибли! А сейчас, посмотрите на него! О великий Перкун, это еще что за две новые язвы?!!

– Это он глаза открыл, – донесся голос Тупого Рыла.

Вскрик, мутное пятно, сопровождаемое шумом бегущего тела, упало рядом с Альфонсо.

– Альфонсичек, милый, ты очнулся! Слава Богам! Теперь все будет хорошо!– запричитала Лилия.

Впервые в жизни Альфонсо, считавший свое имя, которое на языке древних, наверное, значило что-то очень сильное и мужественное, самым лучшим на свете, покривился, внутренне, услышав это «Альфонсичек». Впервые в жизни Альфонсо задумался о том, что это имя красиво слышится в строю, при раздаче титулов, в геройских летописях, но чрезвычайно нелепо звучит в уменьшительно- ласкательной форме. Альфонсичек? Фонся? Альфа, черт возьми? Альфуся? Казалось бы, куда хуже, но и здесь Лилия умудрилась все испортить:

– Афончик, как ты себя чувствуешь? – нежно спросила она.

– Не дождетесь, – твердо, громко и злобно сказал Альфонсо, но с удивлением услышал только хрип, с нотками жалкого свистящего всхлипа. А потом от боли в горле потемнело в глазах, и больше он лишний раз шевелиться не рисковал.

Самое приятное в неимоверных страданиях – это неимоверное облегчение, которое так или иначе, но приходит со временем, и Альфонсо испытывал на себе все это свойство страданий в полной мере. Вот он не спал ночами, все тело чесалось, болело, резало и жгло огнем, а вот, он, вдруг, уснул, и сон придал ему новых сил. А вот, с утра, он смог – невыносимо тяжким усилием воли, повернуться, немного, но уже лежал не на кровавых пролежнях от впившихся в тело травинок, а на свежей (относительно) коже. А однажды он просто пришел в восторг от того, что больше не болел желудок, точнее, болел, конечно, но глухо, словно ворчливый дед после ругани, все еще брухтит, но уже почти успокоился. Это был прекрасный день: хмурый, холодный, ветреный и ненастный, но свободный от боли, и можно было просто лежать под шкурой, пялиться на огонь, иногда переворачиваться.

– Афоня, что ты за человек? – говорила Лилия, когда в свободные минуты (а все свободные минуты она проводила с Альфонсо), гладя его по длинным, сбившимся в колтун волосам, в которых прятались сухие листья, ветки, и комья грязи, – чертополох тебя может убить- давай в него наступим несколько раз, Черные птицы могут тебя убить – давай три ночи дежурства на Стене, самый могущественный орден Великого континента – отлично, надо поубивать несколько десятков их членов, Кровь богов смертельно опасна – сразу нужно в ней искупаться… Может хватит играть со смертью, Альфонсик?

– Я вообще с ней не играю, просто так получается, почему то, – Альфонсо не нравилось, что Лилия гладит его по волосам, но и шевелиться лишний раз, чтобы убрать ее руку, он не собирался.

– И вот опять, идешь в Волшебный Город… Ты знаешь, что там за Лес, дальше, за моей деревней? Эти полудохлые кошечки не чета тамошним зверям… Останься со мной в деревне, Альфонсик? Будешь моим мужчиной, а?

– Ты ополоумела, ведьма? – ответил Альфонсо. – Я не люблю тебя, ты это знаешь, и быть с тобой не хочу.

– Знаю, – тяжко вздохнула Лилия и убрала руку с головы Альфонсо. – Тебе не обязательно любить меня. Я могу любить нас обоих за двоих…

– Отстань от меня, ведьма! – взъярился Альфонсо ровно в той степени, в которой он мог взъяриться, – ты просто бредишь.

Назойливое чувство бедной женщины раздражало его, а раздражало потому, что болезненно отражалось в его собственных чувствах к Иссилаиде. Он скучал, скучал безмерно и болезненно, и тоска ныла у него в сердце, не переставая. Проще было, когда кругом то и дело что-то случалось- боль по утрате и предательство Иссилаиды молчали, пока тело боролось за жизнь – мозг любого животного, в том числе и человека, очень правильно, обычно, расставляет приоритеты, но стоило появиться свободному времени, как спасу от этих чувств совсем не стало. Альфонсо вздохнул; Лилия ушла – пошла жаловаться псу, которому, кстати, тоже серьезно досталось от двух тигров.

В одно замечательное утро Альфонсо прозрел. Нет, зрение не было четким и ярким, как обычно, но его вполне хватило, чтобы увидеть Тупое Рыло, задумчиво нависшего над Альфонсо с ножом.

– Ты если прикончить меня хочешь, – сказал Альфонсо, – то задуши лучше, а то узнают, что это ты меня убил, увидев ножевое.

Тупое Рыло вздрогнул.

– Ты видишь…

– Вижу.

– …Что со мной сделал этот проклятый Лес… Я хочу убить тебя, поскольку ревную, к кому, к ведьме! Я, едва обрел веру и теперь чернота сомнений раздирают мою душу…

– Что мне делать, граф Альфонсо? Что мне делать? Я не могу больше терзаться, видя как она сидит возле тебя, как она гладит твои волосы, как она вытаскивала тебя с того света, рыдала от отчаяния, когда думала, что ты умрешь! – возопил, ни с того, ни с сего Тупое рыло, подняв голову к небу.

– Ну во первых, ножик положи, – сказал Альфонсо.

Кинжал полетел в траву. Тупое рыло схватился за голову, прижал ее к земле, стоя на коленях, словно молился кому то внизу, не знаю, кротам, что ли?

– Я не могу предать веру. Я не могу отойти от Бога… Но и без проклятой ведьмы тоже не могу. Я думал, твоя кровь облегчит мои страдания, но убийство – тяжкий грех… Все же, не такой тяжкий, как мой крест…

Солнце светило ярко, небо было синим –синим, облачка бесшумно плыли по этой синеве – не тревожимые ничем, не беспокоясь ни о чем, и, уж тем более, не выслушивая эти пафосные стенания, достойные подмостков театра – новомодного явления, смысла которого Альфонсо понять не мог. Люди показывают то, что заведомо придумано, и все об этом знают, что это обман, а актеры просто играют, и все равно…

– Что мне делать, честной брат?

– Что делать? Иди к своей ведьмочке, нарожаете… этих… ведьмочат.

– Но я же верующий?

– Ну, значит, плохой ты верующий, раз в ведьму влюбился.

– Боже… Я покончу с собой.

– Слушай, ты, верующий, – взорвался вдруг Альфонсо и почувствовал всю боль своего истерзанного горла, – глаза открой, наконец! Тебе твои попы говорили, что здесь ад, а здесь просто Лес, тебе говорили, что здесь демоны и черти – ты видел, хоть одного? Огромные, да, опасные, да, но демонические – нет, просто кучка животных, которые хотят жрать. Тебя трахали в уши, играя на твоих страхах, перед будущим и смертью люди, которые дальше кельи из монастыря не вылазили, а ты и уши развесил. Я божественный, я божественный! Да если бы Бог захотел, чтобы у людей не было влечения друг к другу, он бы просто тебе яйца оторвал бы, легко бы это, между прочим, сделал, раз такой всемогущий! И эта девка, такая же ведьма, как и ты. К тому же…

Здесь Альфонсо дико закашлялся, выплевывая из горла хлопья засохшей крови.

– Но она… Он же любит тебя, – проговорил Тупое Рыло, ошеломленный этой отповедью. Думать тяжело и страшно, а верить легко и успокоительно.

– Она баба, – прохрипел Альфонсо, – откуда она знает, кого она любит и чего она хочет?

– Гореть мне в Геенне огненной, – прошептал Тупое Рыло.

Прошла неделя, по истечении которой Альфонсо мог начать ходить, нормально видеть и без содроганий смотреть на свою кожу, покрытую зарубцевавшимися язвами. У Лилии были такие же, но только на руках, и она их старалась прятать, если не забывала этого сделать. Вынужденный простой был тем обиднее, что до деревни ведьмы осталось всего два дня ходу.

– Что там дальше по дороге? – спросил Лилию Альфонсо, – Поле смертельных зарослей, Кладбище оживших мертвецов, сами Боги твои объявятся?

– Да нет, просто Лес. Все нормально будет, если на нас не нападет кто нибудь снова.

Но никто не напал. Звери, как оказалось, вообще старались обходить их стороной, едва почуяв: – «это запах Крови Богов» – сказала Лилия, – они ее боятся. Даже волк все время поскуливал, глядя на Альфонсо испуганными глазами и стараясь лечь от него подальше.

На следующие сутки Лилия, неожиданно, начала прихорашиваться: попыталась зашить и постирать свое платье, принялась намываться в ручье, не смотря на жуткий холод, долго полоскала свои волосы. Бородатые, обросшие спутники ее, двое из которых были в самосклеенной смолой одежде из сморщившихся от тяжкой жизни, плохо выделанных шкурах (одежду Альфонсо пришлось сжечь и клеить ему новую из зайцев) и вправду выглядели как лесовики, после недельного запоя. Попытка обрезать бороду и патлы свои привела мужиков к виду использованных щеток для чистки печных труб. Лилия вздохнула – горько, тяжко и подчинилась судьбе.

– Только не вздумайте говорить, – предупредила она их всех, что мы были у озера с Кровью Богов, а то сразу отправят к Зверю.

– К кому? – спросил Гнилое Пузо, – к главной вашей что-ли? – и он хрипло рассмеялся.

– Не смей смеяться над королевой! – вскрикнула Лилия. – И вообще, будьте повежливей, иначе… У нас законы суровые.

Деревня была близко, но ничем абсолютно себя не выдавала: Лес вообще не изменился, ни словом не говоря о присутствии где то поблизости людей (Или хотя бы женщин, – посмеялся Гнилое Пузо), только Лилия шла все быстрее и быстрее, соорудив на лице блаженную улыбку.

– Привет, осинка, – сказала она.

–Привет, березка, – сказала Лилия метров через пятьдесят.

– Может перестанешь с деревьями здороваться? – рыкнул Альфонсо. Тревога съедала его, она была тихой и вялой пока шансов дойти было мало, но последние дни она выросла, окрепла, подружилась с волнением и они обе начали грызть Альфонсо душу. Все решится в несколько дней, а эта ведьма ходит тут, скалится, раздражает своей веселой рожей.

– Ой, а в этом овраге я впервые кость вправила. Мне тогда семь лет было.

– А чего, повзрослее никто вправить не мог? – спросил Тупое Рыло.

– Мог. Но это же ее сломала.

– И ты сама себе кость вправила? – с сомнением в голосе спросил Гнилое Пузо.

– Ага. Не себе, а подружке… Ой, а у этого пня я впервые в жизни сотрясение головы лечила.

– Тоже подружке? – спросил Тупое Рыло.

– Той же? – добавил Гнилое Пузо.

– Нет, другой.

– Да, – ухмыльнулся Гнилое Пузо, – тяжко им давалась дружба с тобой.

Альфонсо в этой беседе не участвовал –он превратился в слух и зрение, поскольку признаки деревни должны были уже быть, а он их не видел, и это, его как прекрасного, в своей собственной голове, охотника, задевало. Неужели в глухом Лесу можно организовать поселение но не выставить никакую охрану. При том, что он ожидал появление поселка вот-вот, тот все равно появился неожиданно, очень ловко «выскочив» из-за деревьев уже тогда, когда путники подошли к трехметровому забору, собранном из заостренных бревен.

– Вот я и дома- выдохнула Лилия, – упершись носом в забор, – ей, там, дрыхните что-ли?

– Какого… Мать честная! Лилька, это ты что-ли никак из царства Смаргалы явилась?

Забор распался воротами, которые открыли две дородные девки с копьями. Одеты они были в беличьи шубы, меховые шапки, и в черных сапогах из змеиной, наверное, кожи. Круглые, полные лица были во всей боевой раскраске: губы подведены свекольным соком, брови – углем, на щеках – румянец (но это свой, родной), в глазах – чудовищное любопытство, особенно когда взгляд уперся в мужчин.

– А это кто с тобой? Опоила, все таки, или безумные привязались к тебе?

– Мужики мои, – гордо сказала Лилия, и нос ее задрался до самых небес, – из Города. Этот, – ткнула она пальцем в Альфонсо, – граф, этот, – палец уперся в Тупое Рыло, – вообще церковник, а этот… Ходок. Добровольно пришли со мной…

Глаза Лилии просто светились чувством собственного превосходства и гордости ровно настолько, насколько в охранявших ворота бабах светилось чувство нескрываемой зависти.

– Ладно, – буркнула одна из, – покажи их королеве, может, она тебя и простит за самовольный побег. Осинку и Березку видела?

– На постах. Идемте, мужики…

И Лилия пошла, нет, она поплыла по деревне в компании своих спутников. Все взрослые жители деревни замерли на местах, кто где был, смотрели на нее удивленно, словно на призрака, а дети подбежали к ней гурьбой, захлебываясь криками и радостными возгласами. Долго Лилия обнимала каждого ребенка, здоровалась с людьми, отвечала на вопросы, которые сыпались как горох из дырявого мешка. Остальные стояли потерянными, не знали, что предпринять, а когда не знаешь, как действовать – стой и жди, пока о тебе вспомнят. Вот они и стояли, настороженно оглядываясь по сторонам.

Деревня представляла собой огромную, расчищенную поляну с построенными по кругу избушками из массива мятой сосны, с дранкой из коры на крыше, разной степени красивости и разного размера. Посередине стояла самая большая изба, претендующая на роль «дворца», и перед ней была площадь, видимо, для выступлений ораторов или королевы, с каменной площадкой для жертвенного огня. Весь этот участок был обнесен забором, что не удивляло, удивляло другое – это волки. Они бродили по поселку совершенно свободно: огромные, страшные, как смерть, даже Песико по сравнению с ними был маленьким щенком; на некоторых катались дети, на некоторых спали кошки, по некоторым топтались даже куры, не причиняя, видимо, собачкам вообще никаких неудобств, и нимало их не беспокоя.

– Вот это да! – восхитился Гнилое Пузо. Все песики разом, как по команде, обратили взоры к пришельцам, понюхали воздух, но сидели, лежали, или стояли не двигаясь в направлении к пришедшим. Это было жутковато. Да что там, это было страшно.

– За мной, – скомандовала Лилия своим спутникам голосом, который сильно насторожил Альфонсо. Он изменился от женско-ласкового, иногда ехидного и насмешливого до стального, требующего беспрекословного подчинения без разговоров. Эта перемена была поразительна и отворила сознание для понимания окружающей обстановки: вокруг были одни бабы, причем, крепкие, в основном мускулистые и высокие, совершенно уверенно держащие оружие, как копье, так и топоры. Мужиков не было совсем, хотя нет, вот виден был один – замухрышка с поникшими, тусклыми глазами, боязливо озирающийся по сторонам, поправлял дранку на крыше. Вышла баба из избы, что-то ему крикнула, а когда он спустился с крыши, треснула по голове ладонью, пнула под зад, таким образом запихивая его в избу.

– Мы, кажется попали, – сказал тихо Тупое Рыло, – не знаю точно, куда мы вляпались, но точно ни во что то благоухающее цветами…

Место, куда они так долго и упорно шли целых десять шагов оказалось площадью. Прямо напротив крыльца избы –дворца, стояли две самые громадные бабищи, которых вообще Альфонсо видел в жизни. Вышла третья, поменьше, в платье из красного крепдешина отороченное мехом (зимнее платье) и в лисьей шубе, поправила, легким движением руки, прическу, поплыла к Лилии. Звонко цокали каблуками высокие, красные сапоги из кожи теленка.

– Ой, оделась, как всегда не вкуса, ни фантазии, – чуть слышно прошептала Лилия, а вслух, заливая медом слов тишину, запела:

– Розочка, как тебе идет это платьице! Сама сшила?

– Да. Лилька, совсем не ожидали уже видеть тебя живой, да еще с кадровым пополнением…

«Кадровое пополнение» стояли озираясь; бабы окружили их плотным кольцом, без смущения внимательно рассматривая масляными. вожделеющими глазами, как голодный кот на кусок мяса.

– А вот у того задница ничего, – сказала одна позади, – я бы пожамкала…

– Зато у этого плечи, как у воина. Как за сиську схватит… Ух…

Кому достались плечи, кому задница, Альфонсо не знал, да и это сейчас было не важно.

Отворилась дверь дворца, вышла женщина в белом платье, в шубе из белой лисы, красных, намазанных до блеска сапожках, чеканя шаг и играя бедрами, спускаясь по ступенькам. Большие глаза и брови она подвела углем, губы – каким то соком, а на голове соорудила волнисто – пышную конструкцию из волос, на которую сверху уселась диадема с бриллиантами. Она спустилась с крыльца высоко подняв голову, остановилась перед Лилией, осмотрела ее, потом перевела взгляд на спутников. Соизволила изречь:

– Почему эти еще с оружием?

Королеве никто не кланялся, видимо, здесь было так не принято, по этому Альфонсо подумал, что зря он начал наклоняться в почтительном поклоне. Еще он попытался начать говорить, но не успел – удар чего –то по спине и одновременно под колени, злобный женский голос прямо в голову: «На колени, мужик, когда Великая разговаривает с тобой!» уронил его на землю. Мигом вытащили все оружие, забрав и любимый кинжал с возгласом восхищения. Рядом грохнулись Гнилое Пузо и, с особым кряканьем, Тупое Рыло, тоже безоружные.

– Какого черта? – выкрикнул Альфонсо и тут же получил еще раз по хребту с дельным советом: «Заткнись, когда тебя не спрашивают!»

– Великая Королева, привет! – сказала Лилия, – ой, какие у тебя волосы пышные, отваром из ромашки ополаскиваешь?

– Да, и кончики не секутся, – ответила Великая и поправила рукой копну длинных светлых волос, – мы уже и не надеялись видеть тебя живой. Помнится, я запретила тебя уходить далеко от деревни под страхом страшного наказания.

– Это так, Великая, но смотри, я привела мужиков. Все они из Города.

– Похожи на оборванцев, – сказала Великая.

– Путь был трудный, на нас много раз нападали звери. А этот вообще в костре штаны свои спалил…

Все вокруг стоящие рассмеялись, королева улыбнулась:

– Мужики, что с них взять, – презрительно сказала она. – Сегодня у меня баня, я хочу, чтобы ты отдала мне их на ночь.

– Великая, это честь для меня, только… Кроме вот этого, – ткнула она пальцем в Альфонсо,– он отравился поганками и весь покрыт коростой. Пусть сначала придет в подобающий вид…

– Хорошо – подлечишь, и отдашь потом…

– Подождите, черт возьми! – вдруг закричал Гнилое Пузо, внимательно рассматривая землю у своих коленей, – что здесь происходит? Что значит отдашь, я что Вам- предмет, что ли? С каких пор какая то баба распоряжается мной, как… как… да как предметом?

По толпе пробежал возмущенный ропот, Лилия проскрипела, еле слышно: «Заткнись», но проскрипела поздно, звук уже врезался в уши всех вокруг.

– Что ты посмел сказать? – злобно процедила Великая, – ты назвал меня бабой?

– Прости, Великая, они из далека, и не знают наших порядков. Там, откуда они пришли, «баба» – это не оскорбление, это почти комплимент, -торопливо заговорила Лилия.

– И там это терпят? Какая дикость. Я надеюсь, ты воспитаешь их как следует, и я больше не услышу подобной дерзости. Приведи их в порядок и приведи ко мне к вечеру…

– Да иди ты к черту, вздорная стерва! – вскрикнул Гнилое Пузо и вскочил на ноги,– ни одна чертова баба не посмеет распоряжаться мной, как потаскушкой! Ваше бабье дело – детей рожать, да мужа ублажать, а не с копьями ходить…

Дикий рев сотряс деревню, сильный удар древком копья, обрушил Гнилое Пузо на колени, но следующий удар он уже парировал, откатившись в сторону, поймал дерево копья, рванул на себя, а когда баба от рывка дернулась к нему, пнул ее ногой в живот, отбросив в сторону. Две бабищи кинулись к нему, но он уже оказался у королевы, приставил ей копье к животу, крикнул:

– А ну отошли, сучки, иначе я ее как корову на копье насажу.

– Опомнись, презренный мужик, пока еще есть возможность, – сказала королева, нисколько не испугавшись, как будто ее угрожали убить каждый божий день, и она к этому привыкла. Впрочем, все королевы мира обречены скрывать свои эмоции, особенно когда на тебя смотрят подчиненные. – Еще миг, и ты со своими дружками отправишься на съедение к Зверю.

– Да я лучше к Зверю отправлюсь, чем с тобой в баню пойду, он всяко посимпатичнее будет…

И тут же он получил очень сильный удар ногой в пах от Великой. То, как самозабвенно и тщательно его били потом, он уже не чувствовал, поскольку был занят, корчась от боли с ладонями между ног. Уже синего, с разбитым глазом, опухшим лицом и множеством ссадин, его связали, потащили в избу для преступников, видимо, поскольку она была пустой, холодной и смахивала на тюрьму, с клочком сена на полу и без окон. Альфонсо и Тупое рыло тоже связали, тоже кинули в узницу, правда, не побили.

– Завтра, с утра, все трое отправитесь к Зверю, – холодно и жестко сказала королева и дверь захлопнулась с приговаривающим к смерти стуком.

– Да пошла ты, сука, – брызнул ей вслед кровью из разбитых губ Гнилое Пузо. Альфонсо думал, что сейчас вернутся бабы – костоломы, и добавят ему огонька, но этого не произошло.

– Я вот что-то не понял, а почему мы тоже пойдем к Зверю? – нарушил тишину Тупое Рыло.

Альфонсо сел на пол в углу, поджал связанные колени к подбородку, положил на них связанные руки. Избавиться от веревок не составило бы труда, но это делать строго настрого запретила делать охранница, стоящая за дверью, да и смысла в этом не было – как отсюда сбежать, никто не имел понятия. От волков даже на десять метров не убежишь. Да с волками даже из деревни не выйдешь. Или даже из избы. Дверь резко распахнулась, вихрем влетела Лилия, принялась кружиться по узнице и орать:

– Да что вы за идиоты такие!! Да как можно было тявкальники раззевать, то, а? Было у меня вас трое, теперь ни одного мужика не будет!!!

– Хоть тебя я придушу перед смертью, тварь! – взъярился Гнилое Пузо и вскочил на ноги. Лилия взвизгнула, вылетела за дверь, быстро ее закрыв.

– Могли бы жить нормально, я бы вас даже на цепи бы не держала, так нет, сразу все надо испортить, сволочи!! – прокричала она за дверью, а потом, судя по топоту ног, яростно убежала.

15

Солнце проснулось веселым, ярким, но холодным, а Альфонсо проснулся от смеха, рождающего страх, иногда доходящий до ужаса. Ему снились Черные птицы с горящими хвостами, и этот сон, искаженный забвением, но все равно пугающе смешной, заставил его валяться по полу от хохота. И, казалось, смех не кончится, пока не разорвет внутри все мышцы, до одной.

Гнилое Пузо, весь заплывший, синий от побоев, хмурый, злой, как собака, смотрел на него с холодным спокойствием смирившегося со всем человека.

– Чего это с ним? – спросил Тупое рыло, зябко поежился – в узнице было холодно. Очень холодно.

– Сбрендил, – хмуро процедил Гнилое Пузо.

Также подумали и все остальные женщины – вся деревня пришла их проводить к пещере, в которой обитал Зверь – страшное порождение Смаргалы. И смех Альфонсо звучал так дико и не к месту, что его даже хотели прибить, чтобы блаженный не мучился, но он, к своему счастью и облегчению, кое – как сумел успокоиться.

– Сегодня я добра, как никогда, – торжественно объявила Великая, когда узников снова связали и подвели к ее крыльцу, – если смиренно и покорно попросите прощения, то я вас прощу, так и быть. Целуйте носок сапога и можете жить дальше.

– Целуйте, убогие, – шепотом проскрежетала Лилия, где то позади.

Гнилое Пузо плюнул Великой под ноги. Альфонсо не был столь принципиален, и может, будь он один и поцеловал бы, но, почему то, впервые в жизни постеснялся быть трусом, и потом, быть трусом перед бабами страшно, ведь они не видят края в унижении, если только почувствуют слабость. Так подумал он. А еще Альфонсо подумал о Звере: его пугали Черными птицами, которые оказались просто огромными летучими мышами, потом пугал Кариизий, который оказался домашним псом. Вон он, ногу себе вылизывает, тряся бантиком на ушах. Страх все делает большим и страшным, так может и Зверь – это какой – нибудь волк переросток?

Что до Тупого Рыла, то тот вообще, похоже, не прочь был умереть. Запутавшись в своих чувствах, разрываясь между верой в Бога и неожиданной и неудачной любовью, он решил, что это перст судьбы, ниспосланный как избавление от мук.

Пещера, в которой жил Зверь, была высоко в горах удачно, словно специально, обложенная острыми, неприступными скалами и имеющая один вход и опасную для жизни тропинку к нему.

– Здесь будет стоять охрана на случай, если вы вздумаете сбежать, – сказала Великая, – и сидеть в пещере вы будете сутки, хотя Зверюхватит и пяти минут, чтобы успеть переварить вас.

– Ой, мама, – всхлипнула Лилия.

– Последний раз спрашиваю, поко…

Гнилое Пузо молча развернулся и пошел к пещере, все свои усилия направив на то, чтобы не дрожать и не показывать страха.

– Нет, каков нахал, – восхищенно-возмущенно удивилась Великая. Именно в этот момент проницательные люди, которые хорошо знали королеву, отметили про себя блеск в ее глазах – признак зарождающейся симпатии к Гнилому Пузу.

– А вы? – спросила королева Альфонсо и Тупое Рыло.

Альфонсо посмотрел на Лилию – сколько мольбы и ужаса было в ее глазах.

– Вернись, прошу, – говорил ее взгляд, – не ходи, умоляю.

– Тогда я буду в твоих глазах трусом, – ответил Альфонсо молча.

– Мне все равно, лишь бы ты был живой…

Альфонсо тоже повернулся и полез по тропинке к пещере. Он бы может и хотел что-то сказать, но, почему то, защемило сердце – ведь он тоже любил, тоже без ответа, и тоже болел своей любовью без надежды вылечиться. А может Зверь – это и вправду решение всех проблем – мертвые не страдают, не болеют, им плевать на войны… И не любят… Зачем тогда все так хотят жить?

– Лилия я… я хочу сказать, что люблю тебя, – сказал Тупое Рыло, – и когда когти Зверя будут терзать меня, окровавленными губами я буду шептать твое имя. Я знаю, ты любишь Альфонсо, боль разрывает мое сердце, я предал ради тебя свою веру и все же… Знай, что ты была в моей жизни самым ярким лучом, моим солнцем, моей путеводной звездой и тот миг, когда мы погибали от холода вместе под одним одеялом, был самым лучшим в моей жизни… Прощай…

– О боже, – вскрикнул кто-то из толпы и всхлипнул, – не дайте ему уйти, не дайте ему умереть… Они должны быть вместе…

Лилия стояла ошеломленная, неподвижно, с таким лицом, словно вообще ничего не поняла из сказанного, и не видела откровенно завистливых глаз других фимиам, пожирающих ее глазами.

Тупое рыло повернулся и ушел, не дождавшись ответа, слыша, как за спиной рыдает кто-то навзрыд. Он догнал остальных – те стояли у входа в пещеру, ожидая третьего метрах в пятидесяти от процессии. Оружия им не дали, хотя Альфонсо и вспомнил про коготь птицы, который, почему то, никто никогда не отнимал, в отличии от кинжала, и про который он благополучно забыл.

– Ну вот, у меня коготь есть, – сказал Альфосно.

– Отлично, теперь нам все волки Леса не страшны, – буркнул Гнилое Пузо и шагнул во мрак.

Пещера была огромной, с высокими потолками, уходила далеко вглубь скалы, где разветвлялась лабиринтом, и в каждом тоннеле лабиринта хрустели под ногами кости, как человеческие, так и нет.

– Вот и я с оружием, – Гнилое Пузо поднял с пола берцовую кость с остро обломанным суставом. Тупое рыло поднял меч – ржавый, легкий – бабский, что-ли?

– Ну все, где зверушка? С таким оружием нам сам Сарамон не страшен, – нарочито бодро сказал Гнилое Пузо и пошел вперед, в один из тоннелей. Речи о том, чтобы идти скрытно, даже быть не могло – хруст костей был слышен за километр, но от этого был и положительный эффект – тогда и приближение зверя было бы слышно. Но было тихо, как в склепе. Может, он призрак и способен выпрыгивать неожиданно, может, сидит в засаде – все трое были напряжены до предела, ожидая, каждое мгновение злобного рыка и удара когтей по голове, но ничего не было, и тишина становилась все невыносимее.

– О, а тут кто- то костер разводил, – Альфонсо нащупал скелет, который и отшвырнул ногами подальше, рядом с ним пару факелов, огниво, трут, и даже дрова готовые. Он зажег факел, и, неся перед собой этот светоч, осторожно, прислушиваясь и готовясь ко всему, стал осматривать тонущие во мраке ветки лабиринта. Остальные тоже похватали палки, обшарили пещеру, и она кончилась быстро, огорошив всех пустотой.

– Пусто, – сказал Тупое Рыло, – значит Зверь на охоте и еще не пришел.

– Он, похоже, и не придет, – отозвался из темноты Гнилое Пузо. Озадаченно и внимательно осматривал он лежащий скелет – большой, пятиметровый зверь, чем то похожий костями на собаку, только с более плоской мордой, почил в бозе. Если бы он был жив, шансов бы было ничтожно мало – лапой, шириной равной двум мужским ладоням, зверь легко бы мог разорвать пополам даже тигра, о чем свидетельствовали многочисленные покалеченные скелеты разных животных вокруг, но смерть – самый справедливый и беспристрастный судья, не щадит никого, сколь выдающимся бы он не был.

– Может, это не Зверь? Может, Зверь еще больше? – предположил Альфонсо, глядя на скелет. Если это правда, то волноваться вообще не о чем – они трупы в любом случае.

– Вряд ли, – сказал Тупое Рыло задумчиво, – видимо, просто сдох от старости, наверное, давненько никого сюда не посылали.

–Я эту черепушку Великой сучке под ноги кину, – злобно вскрикнул Гнилое Пузо,– пускай познакомится со своим Зверем.

– Нет, – Альфонсо наблюдал зарождение мысли в своей голове и всеми силами старался не потушить ее, оберегая от внешних воздействий, – так не похоже, что мы его убили – ни крови, ни шкуры, ни клочков мяса, если мы принесем просто черепушку сдохшего от старости зверя, это не будет эффектно…

– Правильно, надо его кровью хоть испачкать, – сказал Тупое Рыло, – а спросят, почему голову целиком не принесли, скажем… Скажем что у нас так не принято. Главное, чтобы они сюда проверять не пришли.

Эта идея понравилась всем, но никто не хотел делиться своей кровью и кожей для подготовки бутафории, и все бы сорвалось, пока Гнилое Пузо, вдруг, не вспомнил про летучих мышей – их в пещере было в избытке. Долгое время «обреченные на смерть» мужики занимались тем, что сбивали костями спящих летучих мышей с потолка, обмазывали кровью череп, полы, стены пещеры, имитируя великую битву, лепили лоскутки черной шкурки, догадались, потом, спрятать остальной скелет Зверя, чтобы его не нашли.

Затем развели костер, уселись вокруг и поняли, что жутко хотят есть: отправили на смерть голодными, и еды с собой не дали, не допуская мысли даже, что оттуда кто то выйдет живым, не говоря уже о том, что кто то будет там обедать. Хотели лечь спать прямо на голом камне, как вдруг, Тупое Рыло спросил:

– А нам здесь сутки в любом случае сидеть, или, если мы, как будто прикончили Зверя, можно слезать?

– Хм…– задумался Альфонсо, а Гнилое Пузо сказал:

– Пошли, отнесем черепушку, может, хоть пожрать дадут, а если что, придем и досидим до конца.

– Точно, – сказал Альфонсо, поднимаясь. А потом он достал коготь, поцарапал себе руку, улыбнулся, глядя на недоуменные взгляды спутников:

– С таким зверюгой дрался и не повредился –неправдоподобно.

Было холодно, но, поскольку череп весил килограммов двадцать, было жарко всем по очереди.

– Зачем мы череп понесли? – спросил Тупое Рыло, глядя на прихваченные когти Зверя, которые он взял на память, – а чего лапу не взяли?

Великая сошла с крыльца сонная, но при параде – накрашенная, причесанная и удивленно – раздраженная.

– Я же сказала – сутки. Какого вы позволили им спусти…

Поставленные охранять наказанных, опустили головы, расступились, открыв пришедших из пещеры. К ногам Великой, хлюпнув в грязи, грохнулся череп, облитый кровью, облепленный, кое –как, черными шкурками, кое-где даже с жиденькими волосиками.

– Это вам на память, черепушка вашего зверька, – насмешливо проговорил Гнилое Пузо, потом все трое повернулись и молча, твердой геройской походкой пошли. Куда они пошли никто не знал, даже они сами, но как бы то ни было, они туда не дошли: их связали, заковали в цепи и передали на руки Лилии.

Деревенька Аббусино (так она называлась) была одной из множества Лесных деревенек, рассыпанных, соответственно, по Лесу, и у всех у них была общая черта – полное и удивительное для Альфонсо властвование женщин- фимиам. Особи мужского у фимиам делились на два типа – мужики, практически рабы, и мужчины – практически равные женщинам в правах. Мужики обязаны были выполнять любое желание хозяйки, которой они принадлежали; их могли дарить, давать на время за плату, убивать (но этого никто не делал, потому что мужиков было катастрофически мало) ну или бить, за непослушание или просто так. Мужчины были вольными – они сами выбирали себе жену, могли охотиться наравне с женщинами, в принципе, были свободными, только не могли участвовать в собраниях и занимать руководящие посты. Разговаривать с мужиком для мужчины было зазорно, и они, по этому, этого и не делали, чем очень сильно бесили Гнилое Пузо. Он долго не мог смириться с положением раба (Лилия утверждала, что они не рабы, но в чем разница между ними и рабами объяснить толком не смогла: не рабы и все – вот был ее аргумент), и его часто колотили. Вскоре всем стало ясно, что Великая положила на него глаз, часто забирала его к себе, попользоваться, отчего Лилия из простой знахарки, питающейся объедками со стола нормальных охотниц, превратилась в чуть ли не первую подругу королевы, а там и понеслись всякие блага: маленькую полуразвалившуюся избу ей поменяли на хоромы с пристройкой, мясо теперь не выводилось у нее со стола, да и курносый нос ниже глаз не опускался никогда. Именитые охотницы, швеи, мастера по изготовлению причесок, не снисходившие раньше до разговора с Лилией, теперь постоянно забредали к ней в избу, выпрашивая победителей Зверя на ночь за хорошую плату.

В одну из холодных (настолько холодных, что даже вода в лужах замерзла) ночей, Гнилое Пузо снова притащили от Великой, Тупое рыло пришел сам от Кабанихи с ее подругами (естественно, под конвоем), но упал на тюфяк с соломой и больше вечером не вставал. Жили все трое в отдельной, маленькой пристройке, что было неимоверной роскошью для мужиков, которые ютились, обычно, на чердаках и в подвалах, прикованные цепями. Дверь пристройки расхлебенилась, в проеме показалась Лилия, прислонилась к косяку, повисла на нем.

– А-а-а-альфонси-и—и-и-ик, – пропела она, и икнула, затем рассмеялась. Лилия была пьяна, и Альфонсо понял – пришла его очередь. Она редко давала фимиамам попользоваться Альфонсо – точнее, никогда, предпочитая пользоваться им самой. Много побоев назад мужское начало Альфонсо бунтовало против противоестественного насилия, но оно быстро закончилось – непослушание мужиков в деревне каралось строго. Но сегодня он был зол. Очень зол.

– Ты предала нас, ведьма, – прорычал он.

– Не –не- не, хозяйка. Называй меня хозя –ик-а, непослушный муж…ж…ик.

– А что если я тебя придушу сейчас, а?

– Тогда ты умрешь. Тебя отдадут собакам, не охотничьим, а маленьким, которые будут рвать тебя на куски… Или засунут в червя наполовину… По кускам начнут резать… Ну, придумают что- нибудь…

И тут Лилия подошла, совсем трезвым шагом, вплотную к Альфонсо, дыхнула в лицо вином, сказала, очень четко и прочувствованно:

– Альфонсо, оставайся со мной. Зачем тебе Волшебный город, у нас у самих будет Волшебный город, мы сами себе создадим Волшебный Город. Идти туда – самоубийство, даже для меня. Оставайся… Я сделаю тебя мужчиной, вместе мы будем счастливы…

– Сделаешь мужчиной? А если я сбегу?

– Тогда станешь опять мужиком.

– А я думал мужчины вольны идти куда угодно.

– Ага, вольны… Если возвращаются. А если нет, то их ловят и делают мужиками. Хочешь стать мужчиной? Пообещай, что женишься на мне и будешь только со мной.

– Обещаю…

То ли Альфонсо сказал это слишком быстро, то ли все это был обман, только ведьма треснула его маленьким кулачком по груди, крикнула:

– Не верю! Врешь, только и мечтаешь, что к своей принцессе сбежать, скотина! Ненавижу, тебя, ненавижу, всю душу мне вымотал, гад, лучше б ты тогда в чертополохе сдох!!

И Лилия резко кинулась на Альфонсо, вцепилась зубами ему в губы с яростью голодной кошки, и ярость мужика, забитая древками копий глубоко в самооценку, вскипела, как расплавленный метал. Он со всей силы оттолкнул Лилию от себя, припечатав спиной об стол, разлив и уронив все, что на нем стояло на пол, заорал, проснувшимся мужским ором:

– Иди к черту, тварь!! Ты предала нас, хотя мы спасли тебе жизнь!!

Лилия схватила кочергу, бросилась на Альфонсо, но тот перехватил ее руку, треснул ладонью по щеке наотмашь, почти выкинув ее из избы на улицу. По деревне полетел пронзительный визг, как огонь, вспыхнул оглушительный лай собак, ворвались фимиамы, штук от пяти до девяти – Альфонсо наконец то признался себе, что считать не умеет, с дубинками, копьями и веревками. И тут же, по отлаженной уже тактике, в них полетели бутылки – первые попавшиеся с полок Лилии, как у знахарки, у нее было много разных трав. Теперь визг звучал, как целый оркестр, в избе завоняло попеременно то шалфеем, то спиртом, то еще неопределенного состава дрянью, а потом в воздухе повисло красное облако. У Альфонсо заслезились глаза, в нос ударил резкий запах, горечь осыпалась даже во рту, обжигая горло, выдирая из легких кашель.

– Придурок, перец то зачем?!! – завопила Лилия и выскочила из избы. Она знала, что это, успела сбежать на воздух. А остальные нет.

Резь в глазах, боль в горле, пожаром доходящая до самых кишок, безудержный кашель – все это заиграло Сарамоновым оркестром, когда все синхронно начали чихать и кашлять, параллельно вываливаясь из избы на улицу. Долго потом всем табором вымывали избу, проветривали комнату, а затем привязали Альфонсо к столу, и теперь уже Лилия не пользовалась Альфонсо самолично – ей помогли усмирить непослушного мужика и ей этим мужиком пришлось делиться. А на утро, в качестве наказания, привязали бунтаря к столбу возле «дворца» на сутки. Веревки резали руки и ноги, тело онемело и жутко ныло, но в голове Альфонсо уже зрел план побега, основанный на том, что он абсолютно не чувствовал запахов и не очень четко видел окружающий мир.

16

План зрел три месяца и вот, наконец, обсужденный со всех сторон до мельчайших подробностей, он предстал в головах заговорщиков во всей своей красе – взрослый и безупречный. Осталось только подождать лета – никто не хотел снова шкрябать по болотам по пояс в ледяной воде и отбиваться от голодного зверья, впрочем…

– Наберем Крови богов, тогда к нам ни один зверь не пристанет, – предложил Тупое Рыло.

Настал праздник Первого дня Лета – праздник, во время которого всех мужиков заставили рубить дрова для огромного костра – подарку Ярдиле, богу – солнцу, и нашим заговорщикам. Они пытались подговорить других мужиков на побег, но встречали испуганные, удивленные взгляды – привыкшие к такой жизни с детства (а многих воровали с других поселков в детстве), они не могли понять, что есть другая жизнь, где мужиков не используют, как рабов. Решили бежать втроем, ни в коем случае никого не убивать – чтобы не казнили в случае провала операции; пронесли под рубахами полешки черного дерева, спрятали в ветках костра. За несколько ночей добровольной любви с Лилией, Альфонсо натаскал перца, его разложили по мешочкам, напихали в карманы, чтобы отбиваться от волков в случае чего.

В праздник Первого дня Лета Лилия была особо веселой, поскольку вообще ничего не подозревала, и, не смотря на то, что с утра чем то отравилась и ее тошнило. Был погожий летний день, солнце подбадривало беглецов жаркими руками –лучиками, облачка плыли по небу, звали за собой на свободу.

– Нам главное до Озера крови добежать, чуть –чуть испачкаться и они за нами не погонятся, – прошептал Альфонсо.

– Если, конечно, не пристрелят, – пробурчал Тупое Рыло.

– Помнится, три месяца назад ты хотел умереть у ее ног, – усмехнулся Гнилое Пузо и Тупое Рыло поморщился: ему было до сих пор стыдно за ту пафосную речь, которую он тогда сказал. Если бы он потом умер – она была бы милой, но поскольку он вернулся, то получилось глупо. Странно, что после этого Лилия стала как то отстраняться от него, не заговаривая с ним лишний раз, стараясь не замечать, и, вроде даже с радостью, отдавала его кому ни попадя при первом удобном случае. Но иногда, когда она думала, что он не видит, Тупое Рыло краем глаза замечал на себе ее пристальный, словно изучающий взгляд со странным блеском- безусловно, такое признание в любви не получала ни одна фимиама от своего мужика, да и от мужчины тоже. И все Лилии завидовали до судорогах в скулах.

– Может, еще представится случай, псина у нее подросла, так то, – хмуро проговорил Тупое Рыло.

Праздник начинался с первых лучей солнца. На площади собрались все фимиамы: в присутствии своих мужчин, мужиков, мужей – все, кто мог похвастаться их наличием, и те, кто одиноко и завистливо наблюдал такую роскошь со стороны. Королева вышла на трибуну: безупречно одетая, в белом платье, в белых сапожках, с безумно сложной прической и во всех местах сверкая бриллиантами, она славила Ярдилу, бога тепла, света, жизни и жениха богини Земли Агеи – тоже богини жизни, но по женской части.

– Этот костер мы зажигаем в честь тебя, Ярдило, – крикнула она и пламя взлетело вверх стремительно, видимо, не без помощи хорошей порции спирта. К костру понесли туши кабанов, косуль, оленей, зайцев, собрав вокруг себя всех истекающих слюной собак. Такой удачи быть не могло.

– Язычники, – брезгливо прошептал Тупое Рыло и быстро перекрестился.

– Сейчас будет вам Пердило, – злорадно проговорил Гнилое Пузо.

– Приготовились, – сказал Альфонсо.

И раздался грохот. Костер словно подлетел вверх на пол метра, и уже там, в воздухе, разлетелся фонтаном огненных струй, поливая визжащую женскую толпу липучим огнем. Собаки повскакивали, да нет, повзлетали со своих мест, рванули кто куда, сталкиваясь между собой, врезаясь в избы сбивая людей.

– Бежим, – крикнул Альфонсо и не услышал себя, поскольку с удовлетворением понял, что оглох. Что стало с чувствительным слухом собачек, даже представлять не хотелось. Заготовленные заранее и тщательно спрятанные вещи, нужные в лесу, они прихватили с собой, также Альфонсо с огромным удовольствием забрал у Лилии с полки свой любимый кинжал –кинжал, который она так ненавидела. И мир с этим кинжалом сразу стал безопаснее, а Альфонсо увереннее в себе.

Последнее, что увидел Гнилое Пузо – это жалкое, грустно – тоскливое лицо королевы с всклокоченной прической и прожженным пятном на подоле красивейшего платья. Он специально взглянул на нее, поймал ее взгляд, показал средний палец – зачем, не зная. Может, в будущем, он сделает это своим оскорбляющим жестом, чтобы не тратить слова, особенно когда их и не слышно.

Бежали со всех ног, перепрыгивая через кусты, ветки, ямы. Переполох в деревне дал им метров сто форы, но бежать пришлось против ветра –опасность прибежать в другую деревню оставила беглецам на выбор только одно направление – то, откуда они пришли полгода назад. Впрочем, бежать долго они и не собирались.

–До озера – два дня, мы не убежим, – сказал Альфонсо, – они нас поймают, они охотницы и в Лесу, чего уж там скрывать, ориентируются лучше нас. На кустах оставили клочки ткани, волосы, ветки были сломаны в нужном направлении – четкий след, для хорошего охотника, который указывал, куда направились беглецы, был создан, после чего в конце он был тщательно засыпан перцем. Беглецы добежали до речки- еще одно везение, побежали по ней в бок, затем спрятались в первой попавшейся норе, вытолкав палками ошалевшую от такой наглости лису – хозяйку норы, просидели там до полудня, потом, решив, что охотницы уже порядком рассеялись по Лесу, осторожно и тихо пошли обратно по направлению к деревне.

Деревня пустовала, это было понятно из царившей там тишины; естественно, что заходить туда они не стали, но залезть на дерево и посмотреть, как там дела сподобились; лишь две фимиамы охраняли вход, остальных постов не было, хотя и должно было быть семь штук вокруг деревни. Даже собак не было. И по дороге в пещеру никто не попался, никто на их след не напал.

– Осталось поторчать в пещере дня три – четыре, пока все уляжется и обойти, аккуратно, это бабье гнездо, а там озеро и свобода, – сказал Альфонсо у входа в пещеру.

– Думаешь, они сюда не пойдут? – спросил Тупое Рыло.

– А зачем? – спросил в ответ Гнилое Пузо, – они не все до конца верят, что мы убили Зверя. Тем более, они думают, что мы бежим по старой дороге, кому придет в голову, что мы вернулись? Было бы что пожрать, а просидеть в пещере можно было бы и неделю, благо, что дыма от костра здесь не видно.

Альфонсо заботливо готовил дрова – за ними приходилось спускаться со скалы, потом тащить по узкой, извилистой тропинке наверх, но делать все равно было нечего, раскладывал еду, наворованную на первое время, напевал незамысловатую песенку свободного самца… Когда вспыхнувший костер оборвал ее.

Во тьме пещеры, отражая желтый свет костра, блеснули глаза. А затем и сами волки стали видны во всей своей красе – две неподвижные, большие серые туши с любопытством, уже долгое время совершенно бесшумно рассматривали пришельцев, так нагло и неосторожно зашедших в их логово. Рядом замерли около пяти – шести щенят – маленькие, пушистые комочки апрельского помета с черными, мокрыми носами и глазами бусинами.

– Твою мать, – прошептал Альфонсо. В пещеру, с новой порцией дров зашел Гнилое Пузо, засмеялся:

– Вот эти дуры сейчас по Лесу шастают, ищут нас. А мы тут, прям под боком.

Волк – наверное, самец, встал на ноги и зарычал. Более эффективного способа быстро заткнуть смех Гнилого Пуза не существовало в природе.

– Спокойно, мы уйдем, – тихо проговорил Альфонсо, медленно поднимаясь на ноги, пятясь назад. Злобный рык – волк бросился на него, но не прыгнул, а побежал, оскалив зубы; Альфонсо пнул ногой костер – попал удачно, парой полешек прямо по носу волку, отчего тот взвизгнул и отпрыгнул назад. Оба побежали из пещеры, едва не сбив Тупое Рыло, который оправдывал сейчас свое имя, глядя на своих путников удивленно непонимающим взглядом. Впрочем, он сориентировался быстро и тоже побежал за ними, не зная, правда, отчего бежит.

– Что? – крикнул он на бегу.

– Волки, – выдохнул Альфонсо. Он надеялся, что семейная пара сыта и за ними не погонится, и какое то время надежды оправдывались, но потом послышался топот волчьих лап. Точно нужно было рассчитать время – вот стук шагов затих и тут же Альфонсо прыгнул вбок – волчья туша едва его не сбила, но пролетела мимо, в прыжке расставив когтистые лапы, с рыком врезалась в какоф то кустарник.

Бежать от волка по Лесу бесполезно, единственный шанс – деревня. Забор Аббусино вырос как спасение – трехметровая стена обещала безопасность. Сходу Альфонсо запрыгнуть на нее не смог бы, но вот залезть на дерево и спрыгнуть вниз с ветки смог.

– Что смогут сделать и кошки, – подумал он, оказавшись снова в деревне. Можно было бы залезть на дерево и сидеть там, в роли птички, пока от усталости и голода не свалишься вниз – волки умели долго по очереди дежурить около своей добычи, иногда целой стаей, иногда вообще разбив около дерева лагерь.

– Зато живой, – услышал он тяжкий вздох. Гнилое Пузо и Тупое рыло спрыгнули следом, тяжело дыша, стараясь успокоиться.

– Ну что, щенки, нагулялись на свободе? – насмешливый голос Великой, смех двух ее громил – охранниц. И он резко оборвался, когда о ворота стукнулось тело.

– Волки!– закричали на воротах. Сильный удар распахнул ворота, волки – уже целая стая из семи штук, прыгнули во двор.

– Быстро, в замок! – Гнилое Пузо схватил королеву в охапку, потащил в ее избу; один из волков настиг их в два прыжка, но Гнилое Пузо , неожиданно для всех, развернулся – точно во время перед укусом за задницу, и швырнул мешочек с перцем прямо волку в морду. Волк аж подлетел от боли, запрыгал на месте, стал кувыркаться по земле, стараясь лапами содрать с себя эту чертову дрянь, наглядно показав остальным озадаченным хищникам, что нужно поостудить пыл.

– Сколько охотниц в деревне? – крикнул Альфонсо, закрыв за собой дверь на засов уже в замке.

– Четыре, – пролепетала королева и прижалась к Гнилому пузу, вообще не осознавая, что делает, – остальные вас ищут.

– Лучше бы они нас здесь искали, – буркнул Тупое Рыло.

От резкого и сильного удара хрустнула дверь, покосился вывернутый косяк. Охрана королевы выставила копья – смешное оружие против шкуры волка.

– Быстро, на крышу, – скомандовал Гнилое Пузо. И тут дверь слетела с петель, да нет, не слетела – разлетелась в щепки; волк влетел в избу, охрана бабы – громилы бросились на него с копьями, но два удара – и обе отброшены в стороны, словно мешки с соломой. Волк раскрыл пасть – огромную, словно проход в ад, Великая завизжала в предсмертном визге – первый укус предназначался ей, но Гнилое Пузо, вместе с кинжалом в кулаке, выставил руку вперед, и она пропала в пасти волка. Можно считать, что руки уже не существовало, как органа, теперь она стала пищей, но произошло удивительное –волк захрипел и сдох. Причем сделал это очень быстро, так и оставшись лежать с раззявленной пастью, уронив и Гнилое Пузо, который смог вытащить руку только уже лежа на полу. И она была целой. В крови, слюнях, но целой.

– Как ты его продырявил, у него шкура непробиваемая? – сколько Альфонсо ни старался, скрыть свое восхищение не смог.

– Шкура да. А вот от неба до мозга – мягонькое мясцо. Легко, кстати, протыкаемое.

В проеме двери появился другой волк, оскалился и зарычал, но залезать в избу, почему то, побоялся.

– А вот и мой прием, – крикнул Альфонсо, схватил бутылку водки с полки, швырнул в волка. Почему то он подумал, что это именно водка. Хотя…

– Моя ароматическая вода!– вскрикнула Великая, и тут же все почувствовали, как волк заблагоухал чарующим и нежным ароматом полевой ромашки, отчего скуксил морду и чихнул .

– На вот, лучше спиртом, – Гнилое Пузо протянул Альфонсо другую бутылку, благо, всю географию бутылок у королевы он знал наизусть. И, чтобы отогнать стаю, понадобился целый ящик крепких спиртных напитков.

– Спасибо за спасение, Пузечко, – трясясь от пережитых мгновений, королева потерялась, превратилась в слабую женщину, повисла на Гнилом Пузе, на глазах у изумленной охраны ворот и прибежавшей Лилии.

– Скажи спасибо своему алкоголизму, – пробурчал Гнилое Пузо, за грубостью пытаясь спрятать свое нервное возбуждение, трясущиеся руки и постепенно отстающий от мозга страх.

Охрану королевы тащили четверо мужчин, бросили на стол к Лилии, которая стряхнула на пол все свои тарелки, дорогущий кувшин, еду и вино.

– Быстро, ты, – ткнула она пальцем в первого попавшегося, – и это была Великая, – теплой воды, ты –второй попавшийся, крепкую водку, что осталась, чистые тряпки, вы четверо, держите вот здесь… Да сильнее прижимайте, черти!!

Первую громилу держали вчетвером – легким взмахом лапки, волк оставил на ее животе четыре глубоких пореза, почти выпустив кишки наружу. Корчась от боли, с палкой в зубах, билась бедняга в агонии, пока Лилия, не торопясь и совершенно не обращая внимания на душераздирающие стоны болезной, внешне спокойно запихивала внутренности в охранницу обратно, довольно приговаривая:

– Ладно-ладно, кишки целые, солнышко, терпи. Главное, кишки не порваны, кровь не испачкается, а шкуру зашить – плевое дело… Да держите крепче, уроды!

И она также спокойно, словно зашивая плед, но быстро и четкими движениями заштопала живот охранницы. От обработки водкой раны, та потеряла сознание.

– Выживет? – спросила Великая Лилию, стоя рядом с ведром в руках, в котором осталось немного воды.

– Если гнить не начнет…

Второй охраннице повезло больше – ей волк распахал оба бедра, отчего пришлось пережать ей обе ноги веревками; от боли она тяжело дышала, дожидаясь своей очереди, а дождавшись, потеряла сознание от потери крови, и ее Лилия зашила молча.

– Ладно, оставляйте обеих здесь, – вздохнула Лилия, мгновенно, после последнего шва, превратившись из собранной, властной и решительной знахарки в уставшую маленькую и слабую девчонку, – буду вытаскивать их из под носа у Смаргалы…

…Вот, а дерево стонало и не хотело рубиться, уворачивалось от топора и просило пить.

– Да стой же ты на месте, – сказал Мескотудиандо, размахнулся топором с красной, похожей на ветку дерева ручкой и отсек дереву руку –хлынула кровь, а дерево заорало, как резаное, и было любопытно, откуда летит такой громкий крик из полена, лишенного рта…

– Опять снились какие то бредни, которые услужливо сочиняла голова, и в эти бредни клином влетел крик, пронзительный, визгливый крик:

– Проспали!! Сволочи!! Хорош дрыхнуть, дармоеды, – по спинам спящих, точнее, резко выдергиваемых из объятий Бога сна Амордея, начал гулять веник, хрустя соломинками своих веточек – ручек, – скоро суд, а вы тут!!…

Альфонсо открыл глаза, перестав быть… как же его звали во сне… короче тем, кем он там был, и широко открыл глаза, чтобы практически ничего не увидеть. Солнце еще не почтило Землю своим светом- теплом, потому было темно, и Лилия, мечущаяся по пристройке, виднелась только силуэтом.

– Окстись, ведьма, – крикнул Альфонсо, – суд в полдень, а сейчас еще даже не рассвет!

– А сейчас вы еще даже зенки не продрали, а столько нужно сделать! Вставай, тело на тюфяке!

Понеслась карусель, инициатором и главным организатором которой выступила Лилия: пинками выгнала всех троих мужиков купаться, ни свет ни заря, потом заставила бриться, стричься. потом достала новую одежду из сундука: широкие у бедер штаны, вышитые рубахи с красными воротами, новые сапоги из телячьей кожи, кожаные куртки коричневого цвета; в общем, ведьма неплохо разжилась за последние полгода. Двух охранниц королевы вынесли, едва им стало лучше, чтобы обеспечить покой, и Лилия засуетилась еще пуще прежнего: теперь она одевалась сама. И это было страшное испытание для сундуков с одеждой, одежды и самой Лилии. Летели в стороны платья, юбочки, сарафанчики; блестели, сиротливо, брошенные украшения на разных полках, мощно и быстро, на грани насилия, влезали ноги в сапоги, туфельки, тапочки, все потом летело вверх, разлеталось по углам.

– О господи, эти сапоги с этой юбкой… Ну куда ты пошел, в новой рубахе, а? Какая улица, там пыль и грязь?… Я тебе сяду! Помнешь… Нет, этот браслет не смотрится… Сапоги все начистили салом?

Дальше пошла кропотливая и сложная работа по рисованию лица и сооружению прически. Много нервов ушло, чтобы уложить достойно шикарные, черные локоны, не выпустить в свободное висение ни одной волосинки. Казалось, что и вправду времени не хватит – солнце поднималось отрешенно от земных проблем, быстро и беспощадно.

– Фух, все готово, – выдохнула Лилия. И выпрямила спину.

– Лилька, ты просто богиня красоты, – услышал Альфонсо свою речь, и сам ей удивился. Странно, но глухая, скрытая, словно полупотухший вулкан, ноющая, казалось, задавленная боль по утраченной любви вновь сделала его мягким и сентиментальным, нашла выход странным способом. Альфонсо стал жалеть Лилию, ведь она тоже любила его, любила обреченно, без надежды на ответные чувства, и все же легко могла пожертвовать даже своей жизнью ради… И почему нельзя сделать ей что-то приятное, особенно если это не сложно.

– Черт, я становлюсь бабой, – подумал Альфонсо, – надо бежать отсюда срочно…

Лилька отскочила назад, словно ее ударили по лицу, выпучила глаза и покраснела до самых кончиков ушей.

– Что правда? – прошептала она еле слышно и начала теребить себе пальцы.

– Правда, – влез Гнилое Пузо, – ты самая красивая ведьма из всей деревни. Да чего уж там, даже из всего Леса.

– Ты просто божественна, – тоже прошептал Тупое Рыло. Пылавшие внутри него противоречивые чувства остыли, как он сам говорил, возродив его еще большим верующим, позволив пройти испытание, хотя это и было тяжело. Тяжело настолько, что Тупое Рыло даже стал бледнее, больше проводил времени на коленках, успокаиваясь в молитвах.

– Ой, ребята, я вас так люблю, – вдруг, ни с того ни с сего, зашмыгала носом Лилия, – простите, что держала вас всех в рабстве… Хотя у нас это честь – служить женщине…

И в тот же момент, пока никто не успел даже среагировать, бросилась на шею к Альфонсо, с целью «обнимашков», как она их называла, потом к Гнилому Пузу, потом к Тупому Рылу. Тот, прикоснувшись к ее тонкой, хрупкой талии, дернулся так, словно в него засадили гвоздь, прямо в позвоночник, и кровь, и так не жалующая его лицо в последнее время, совсем его покинула. Тот разрушающий весь его мир огненный смерч, бушующий в его голове, разносил его мир в щепки, ломал жизненные устои, веру, жизнь. Но Лилии и этого было мало.

– Спасибо, спасибо, что спас мне жизнь, – проплакала она тихо, и поцеловала Тупое Рыло в щечку. Ему проще было бы пережить удар кувалды по голове – и то не так бы подогнулись ноги, не так бы разрывались легкие, в бесплодной попытке насытиться воздухом, не так жестоко подвинулся бы Агафенон, перестав быть центром жизни Тупого рыла.

Лилия, красная от нахлынувших на нее чувств, пряча мокрое от слез лицо, словно что- то вспомнив, выбежала из избы, потом забежала обратно, крикнула «быстрей, на площадь» и снова убежала.

– А завтракать мы чего, не будем? – спросил Гнилое Пузо. Лилия забыла нацепить на них кандалы, и пришлось это делать самим, поскольку мужикам без кандалов ходить по деревне без конвоя не полагалось.

Королева на суд тоже прихорошилась, как только могла; даже глядя на остальных женщин, очень сложно было представить их в лесу, свежующих кабана или дерущихся с волком, хоть и были они почти все крепкие, полные, дородные и рослые. Все, кроме Лилии, которую за глаза называли мелкой, и при этом совершенно не ошибались, а ее это прозвище все равно бесило.

Великая вышла на помост, посмотрела на присутствующих странным, отсутствующим взглядом, вздохнула, глянув мельком на Гнилое Пузо и, собравшись с духом, сказала, вздохнув так, словно бросилась в ледяную воду:

– Сегодня мы судим троих мужиков, которые пытались сбежать в Лес…Лилька, иди сюда.

Лилия встала рядом с Великой, став больше ростом, от такой чести. Она в жизни бы никогда не подумала, что будет вот так стоять, перед всеми, и потому нервничала, постоянно поправляя платье.

– За такое преступление полагается порка палками по спине и сутки позорного столба. Но эти три мужика вернулись, чтобы спасти меня и остальных от нашествия волков…

– Не льстите себе, Ваше величество, – язвительно усмехнулся Гнилое Пузо, особенно язвительно сказав «Ваше величество», – мы просто сами от них спасались, потому и…

Тут он получил древком копья по спине, совет заткнуться, и действительно заткнулся. Можете бить меня до смерти, говорил его взгляд, но все равно я не буду подчиняться бабам.

Но все же не стоит лишний раз попусту открывать рот, сказал хруст его позвоночника.

– Так, или иначе, – как то даже грустно сказала Королева, – своей жизнью я… то есть мы, обязаны вам.

– Они и мне жизнь спасли, от костра, когда меня сжечь хотели, под страхом смерти, прямо с креста сняли, почти задохшуюся… – затараторила вдруг Лилия, – великий, Перкун, я уже думала все – конец тебе, солнышко, уже пятки подгорали, так больно было…

– Лилька, умолкни…

– Ага, – Лилия оборвала свою тираду и надула щеки так, как делала всегда, когда рот ее успевал закрываться раньше, чем воздух из легких прекращал поступать, создавая во рту избыточное давление.

– В гробу вывезли… – пискнула напоследок Лилия и затихла, опустив глаза вниз, смущенно рассматривая свои новые сапоги, начищенные сажей и свиным салом.

–И какое наказание или же награду ты предлагаешь своим мужикам? – спросила Великая.

– Пускай катятся на все четыре стороны. От них одни беды – я одна через весь Лес прошла, хоть бы одна зверушка огрызилась, а с этими – все кому не лень на нас нападали, даже щуки были. Ни одного проклятья Леса не упустили, везде вляпались…

– Но тогда ты останешься одна?

– А их все равно силком не удержишь. Не привычные они к нашим обычаям, да и потом…– Лилия нежно погладила живот, – я уже не одна…

Великая смотрела на Лилию сначала удивленно, потом грустно, потом в глазах ее явственно показалась тоска, которая предназначалась известно кому. С такими чувствами добровольно позволяют вырвать себе сердце: Королева была женщиной, и эта женщина безумно влюбилась.

–И вправду, сколько от них беспокойства, – думала она, глядя на Гнилое Пузо, сколько лет все было предельно ясно и легко- женщина властвует, мужчина подчиняется, и вот, появились эти, и теперь мне хочется подчиняться… Вот почему он не хочет склонить голову, почему эта его жесткость и гордость так меня пленит, и вот, задница, тоже красивая?… Не смотрит на меня даже, козлина, ненавижу его, всю душу мне измотал… Боги, что вы за люди такие, за что такие мучения?

– Быть посему, – Великая изначально планировала сказать это твердым, властным голосом, но вырвался тяжкий вздох. Фимиамы вообще своих эмоций скрывать не умели. – Вы свободны и вольны идти, куда хотите…

У человека всего шесть эмоций – казалось бы, все должно было быть предельно просто, но нет же – эти сволочи так смешиваются, что порой вообще не понятно, как описать свое внутреннее состояние. Альфонсо легко получил то, к чему стремился – вот тебе радость, радуйся, но нет, было еще и грустно, и как то странно тяжело на душе.

– Что мне мешает остаться здесь, жить в деревне, с Лилией, ведь там я все потерял? – подумал он. Ответа не было. Но было осознание, того, что здесь он все равно остаться не сможет, его не покидала надежда найти Волшебный город .

– Отведи меня к Отшельнице вашей, пусть расскажет мне, как пройти в Волшебный город, – сказал он Лилии, как только с него сняли кандалы. Та не понимающе посмотрела на него:

–Что? Отшельни… А, эту бабку мерзкую? Так она умерла год назад.

Тут надежда и сдохла.

– Что-о-о-о? Какого черта ты мне раньше не сказала, тварь?!!

– А если бы сказала, где бы я была? Пеплом в земле?

– Я убью тебя, ведьма!!

– Не сметь, – взвизгнула Лилия, и тут же зарычал волк, приподнявшись на лапах, – ты прекрасно знаешь, что сам бы так же поступил, если бы тебе нужно было бы.

– Конечно знаю, ведьма, но от этого не легче! Ты разрушила все мои надежды, все теперь пойдет прахом!

–Ну, значит нужно было иметь надежду попрочнее, если она у тебя чуть что – сразу разваливается, – спокойно сказала Лилия. Потом она продолжила, уже нежно:

– Послушай, прости меня за все. Вали к своей принцессе, пусть ей повезет больше, чем мне и ножик свой любимый не забудь, только не злись… Пройти туда, дальше в Лес – самоубийство, и эти мелкие зверушки не чета тамошним тварям.

– Иди к черту, ведьма, – буркнул Альфонсо, но уже почти успокоившись. Все рухнуло, но, с другой стороны – он жив, хотя и мог умереть сотню раз в Лесу, а пока есть жизнь, все можно поправить. Только надо придумать, как.

После столь длительного суда готовился праздник – бабы строгали салатики, нарубали и жарили мясо, подразумевались танцы, чего Альфонсо не понимал – что за удовольствие лишний раз двигаться просто так под барабаны. На правах мужчины, он теперь мог танцевать с любой женщиной, может, даже с несколькими.

– Великая, я прошу слова, – вдруг изрек Тупое Рыло и все приготовления к празднику замерли. Застыли ножи в женских руках, оборвались разговоры в женских ртах, устремились на него женские глаза.

– Великая, я хочу остаться в деревне на правах мужчины.

– Э-э-э, ну ладно…

– Лилия, – Тупое Рыло перевел взгляд на ведьму и та замерла, почуяв неладное, – я люблю тебя всем, что у меня есть – сердцем, душой, мозгом…

– Яйцами, – вставил Гнилое Пузо.

– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж…

По деревне пронесся умилительный вздох – свадьбы в деревне редкость и чудовищное счастье для всех ее обитателей, кто, естественно, не был мужиком.

– Вот повезло дуре, – выронила изо рта одна из баб.

Тупое Рыло трясло, а Лилию, как назло, заклинило на тишине, и она молчала. Потом, посмотрев на Альфонсо долгим, внимательным взглядом, коротко сказала:

– Ладно…

Свадьба была такой, что даже сотня волков побоялись бы ненароком завалиться в деревню. Гуляли неделю, каждодневно осуществляя попойки, пиры и поздравляя молодых, фальшиво радуясь за них и откровенно завидуя. Альфонсо и Гнилое Пузо через неделю беспробудного пьянства засобирались в путь.

– Не бойся, я воспитаю твоего ребенка настоящим мужчиной, – Тупое рыло пожал руку Альфонсо.

– Даже если это будет дочь, – добавил Гнилое Пузо и тоже протянул ладонь, – вот не ожидал от тебя, святоша. Украла твою душу все таки ведьмочка…

– Если ради Лилии нужно идти в ад, то я готов, – Тупое рыло сжал его руку, – тем более, православную веру можно и здесь распространять, среди язычников.

–Подумайте, – обреченно сказала Великая, вроде бы как и всем, но глядя на одного единственного, – здесь у вас будет все, чего вы захотите…

Пока, Великая, – сказал Гнилое Пузо.

– Пока, ребята, – рыдала Лилия, – возвращайтесь, если вас там снова захотят прикончить.

– Тогда долго ждать не придется, – Альфонсо обнял Лилию, – всего доброго, – сказал он всем остальным, полупьяным, опухшим бабам, которые собрались их проводить, – будете в городе в лапах инквизиции, обращайтесь…

– К кому-нибудь другому, – добавил Альфонсо уже в виде своих мыслей.

Через пару десятков шагов, Лес спрятал от них деревню в своем деревянном чреве, оставив на душе легкую грусть, подарив сотни километров опасного пути и придавив грузом бесконечной свободы.

Часть 3

Эмгарст был полностью доволен жизнью, когда окидывал своим суровым взглядом необозримое поле, полностью занятое и изувеченное армией – его армией. Мощные мускулы тысяч солдат, стальные клинки тысяч мечей, наконечники тысяч стрел и копий, сверкающих на солнце опасностью, разящая сила топоров и алебард несли смерть и разрушение всему живому, вставшему на пути этой армии, а командовал этой армией он – Эмгарст Хладнокровный, генерал всея Степи, и по его указу эта безудержная, словно бурная река, мощь будет крушить, ломать, убивать все на своем пути. Впрочем, сейчас это было совсем не трудно: покочевряжившись, для виду, Эгибетуз выдохнулся после первой же серьезной битвы, и теперь те смешные, очень храбрые и мужественные, но маленькие отряды, которые, зачем то, продолжали нападать, служили больше для развлечения, чем представляли из себя что-то опасное.

Добавив толику хорошего настроения, вылезло солнышко и от того было тепло для осени, но не жарко.

Мумгальд Храбрый тоже особо не суетился: потряхивая сальцем на подросшем от привольной жизни, пузиком, не спеша приближался он к своему военоначальнику, улыбаясь улыбкой сытого кота.

–Какие новости, Мумгальд? – спросил его Эмгарст больше с целью почесать язык от скуки в период привала между маршами, чем действительно что-то узнать. Что в его (ладно, так и быть, еще немного короля) армии могло произойти такого важного, о чем бы ему моментально не доложили?

–Подводы с фуражом опять застряли в грязи, Ваше сиятельство. Провиант не успевает за армией, что не удивительно, если учесть, что сопротивление нам оказывают больше кусты репейника и лужи, чем враг.

–К концу осени Эгибетуз будет нашим, -поделился планами генерал.Пахло славой, новым богатством, новыми почестями от короля… В принципе, их и так хватает, но разве всего этого может быть мало?

–Все это в порядке вещей, – продолжил Эмгарст, вынырнув из мысленной церемонии своего награждения на той стадии, когда он говорил длинную, прочувствованную и торжественную речь, – неужели нет больше вообще никаких новостей? Аэроша не собирается сложить оружие?

– Аэроша будет биться до последнего, ваше сиятельство, ему что на войне погибнуть, что так мы ему голову отрубим, если он сдастся, все равно не жить. Другое дело, что он все еще надеется на помощь того монаха Ордена света, о котором гудит весь Эгибетуз.

–Что за монах? – лениво спросил Эмгарст, не столько заинтересованный монахом, сколько от безделья.

–Проходимец, явившийся из ниоткуда, и, являющийся, якобы, посланником Агафенона со всеми полномочиями оного. После своего появления, он только и делает, что совершает подвиги: говорят, он спас всю королевскую семью от смерти, изничтожил самого Кариизия, разорил гнездо Черных птиц, убил тридцать тамплей, а еще, что он летает по ночам в поисках ведьм, может одним пальцем уничтожить целую армию и проходит сквозь стену. Говорят, кстати, это, ваше сиятельство, Минитека говорил, он убил главного пособника нашим шпионам – Волка, просто зарезав кинжалом посередине его шайки. И никто из разбойников даже не шелохнулся гада покарать.

–Занятно, – усмехнулся Эмгарст. Пророков в те времена была тьма, а святые появлялись, как грибы после дождя – работа не пыльная, ходи, да проповедуй, болтай все, что в голову придет. Чем не синекура? – И где же сейчас этот святой?

–Говорят, он отправился на битву с Сарамоном. По крайней мере, сейчас он пропал.

–Как пропадают все генералы Аэрона, разбегаясь, как крысы в разные страны. Жалко, мне было бы интересно самолично прикрутить этого святошу к кресту и посмотреть, как своего посланника будет спасать Агафенон.

–Не стоит богохульствовать, Ваше сиятельство. Болтают многое, да только, ведь, не спроста идут разговоры.

–Успокойся, Мумгальд, много “пророков” повесил я на своем веку и ничего, как видишь жив…

Это было вчера. А сегодня Эмгарста поразил враг, против которого было бессильно оружие, мускулы и, судя по всему, молитвы, в принципе, тоже не помогали. Может, просто совпадение, явление это в те времена было не редким, может просто боги, которые пишут Книги жизни, решили проучить богохульника, но так, или иначе, в армии разразилась чума. И смерть, потирая руки с ехидным смехом, забирала всех подряд: и молодых и богатых, и умных и красивых даже без необходимости Сарамона организовывать битву.

Эмгарст умер.

Мумгальт перекрестился.

1

…Коль скоро голод и холод сотворили недруги Аэроновы; подступили силы черные к самой сердцевине веры праведной, и возопил тогда король Аэрон:

– Ой да смилуйся над нами, Агафенон Великий, да возверни нам посланника своего – одолевают нас силы Сарамоновы, коим сопротивляться силы нету более.

И услышал Агафенон молитвы Аэроновы, и появился снова Алеццо на четвертый день пополудни, весь в доспехах сверкающих, с мечом в одной длани и розой в другой…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 245стих 115

Что же должен делать монах – пророк- избранник самого Агафенона в яростной битве с силами зла? Естественно, как и перед любой наиграндиознейшей битвой, нужно было сначала основательно покушать и хорошенько отдохнуть. Монах – основатель Ордена света, полусвятой полуколдун граф Альфонсо дэ Эстеда, в героической и упорной битве с перепелиной тушкой, обжаренной с рисом и луком, победил злой и коварный голод и сейчас продолжал побеждать усталость, проминая тюфяк с соломой своим могучим торсом. Не смотря на великую битву с ленью, он слышал, как матерится Гнилое Пузо, вернувшийся из Эгибетуза, пытаясь открыть калитку, которую сам же и сотворил. Альфонсо не пошевелился, когда грязный, уставший, обросший и ободранный напарник его ввалился в дом, тяжело дыша, не шевельнулся и тогда, когда услышал громкий крик:

– Вот это я понимаю – графская жизнь! Чего я к графьям не подался?

– Потому что там тебя, с такой рожей никто не примет, – недовольно буркнул Альфонсо стене. Едва пришел Гнилое Пузо, как сон пропал, а как пропал сон, так и тюфяк, бывший сначала нормальным, сразу стал колючим и не удобным, в какую позу не ляг – все равно болит то спина, то шея, то самоуважение.

– Фу-у-ух, есть что пожрать? – по дому загрохотали котелки, горшки, тарелки, упала ложка, Гнилое пузо с проклятиями полез за ней под стол.

– Ты хоть помой сначала что-нибудь, – сказал Альфонсо, открывая, наконец глаза, – руки, там, морду свою.

– Ага, сейчас – Гнилое Пузо уже чавкал, – о, курочка с рисом… Мелкая какая, курица, больная, что ли была?

– Я тут в Эгибетузе был,– громко прочавкал Гнилое Пузо с набитым, под завязку, ртом. Не долго он продержался кушать молча; принесенные им вести из города рвались наружу, и если бы он не открыл рот, разорвали бы ему голову.

– Его там еще с землей не сравняли? – хмуро спросил Альфонсо. Он попытался спросить это равнодушно, но сердце екнуло, больно кольнуло воспоминанием, и хмуро получилось, потому что не получилось равнодушно. Впрочем, Гнилое Пузо был далек от различения оттенков эмоций. Он ел, и ел самозабвенно, полностью отдаваясь этому процессу.

– Нет. И все жители считают, что это твоя заслуга.

– Опа! Причем здесь я, если я вообще туда больше не совался?

– А чтобы брехня про тебя росла и развивалась, ты там и не нужен теперь. Поговаривают, что командующий армией Степи… Эграст… Пераст… Педе… в общем, не суть важно, главное, что его воевода, Муг… Мук… Господи, что за имена то такие?…в общем, его «служанка» говорил ему о тебе: мол, святой, пророк Агафенона, все дела… И командир, якобы, посмеялся над тобой. И прямо на следующий день армию начала косить чума, и сам начальник помер в первых рядах. В итоге победоносная армия, не встретившая сколько-нибудь серьезного сопротивления, бежала обратно к себе в Степь, причем на две трети сокращенная. Все люди- и наши и степейцы- уверены в том, что это ты их проклял.

– Ну да, конечно, а до меня чумы не было? Мойся чаще, и болеть не будешь, – злобно ответил Альфонсо, потом добавил, объясняя свою злость: – Как меня раздражают неправильные выводы, основанные на обычном совпадении.

А потом, подумав, снова добавил, хотя его никто и не спрашивал:

– В любом случае – плевать. Я больше туда ни ногой.

И Альфонсо отвернулся к стенке, чтобы нарочито громким храпом имитировать сон, который скрыл бы его смущение и волнение.

– А, да, если тебе интересно… Видел Иссилаиду… Теперь она продает себя за деньги…

– Плевать, – зевнул Альфонсо .– пусть хоть все в этом Эгибетузе подадутся в потаскухи, пропади он пропадом…

На следующее утро Альфонсо быстро и агрессивно, под издевательские усмешки Гнилого Пуза и постоянно натыкаясь глазами на его «противную, ехидно ухмыляющуюся рожу» засобирался в Эгибетуз.

“Посмотреть только одним глазком, ведь ничего страшного не произойдет. Только убедиться, что от чувств осталось одно горькое разочарование своей бывшей любовью" так говорил чувствующий мозг. А умный мозг, усмехаясь, заранее знал, что едва Альфонсо увидит Иссилаиду, как снова бросится к ее ногам, но умный мозг если что и говорил, то его не было слышно.

Укутавшись в плащ из грубой мешковины с ног до головы, Альфонсо шел по базарной площади, вдыхая полной грудью весь спектр ароматов: от гнилой рыбы и обвеса, до запаха грубого воровства, лошадиных “подарков” и немытых тел, пролезть через которые оказалось еще тем приключением.

ОНА была прекрасна , как никогда, она забила в его сердце огромный гвоздь трепетного волнения, болезненно сжала глупый чувственный мозг, размыв в глазах мир, заставив его кружиться. Прикоснуться к ней и умереть от блаженства, вот все, чего страшно желал Альфонсо.

Иссилаида лежала в грязи в обнимку со свиньей и, филосовски игнорирую громкую, толкающуюся вокруг суету, безмятежно спала, соревнуясь по мощности храпа со зверушкой. Как она оказалась в таком положении, Альфонсо мог только догадываться: купив себе ее на ночь, клиенты напоили Иссилаиду, а потом, попользовавшись, по велению пьяного угара, просто выбросили туда, куда выбросили. Либо она куда то шла очень навеселе, и не все, что она задумала, у нее получилось.

–Бедная моя девочка, – молча страдал Альфонсо. Попав в руки гнусных ублюдков, она молила о помощи всем своим грязным и оборванным видом, даже складки жира уменьшились в количестве (или так кажется?) от жестокой несправедливости жизни, схватившей ее своими щупальцами.

К Иссилаиде подошли двое мужиков: бородатые, в грязных и порванных рубахах, с испитыми, рябыми лицами и красными глазами, не достойные дышать с богиней даже одним воздухом, грубо начали ее пинать, пытаясь разбудить (о, наивные, ее трезвую то не добудишься). Этого Альфонсо не выдержал:

–Уберите от нее свои грязные грабли, пока я их не повыдергивал, убогие ублюдки! – зарычала кипящая в нем злость, опрометчиво не учитывая ни их число, ни большие фигуры.

Двое “убогих” тупо и недоуменно замерли на месте, словно не доверяя слуху, потом посмотрели на Альфонсо, сжали кулаки.

–Что ты протявкал, монашка? – спросил один, и оба двинулись на Альфонсо явно не с дружественными намерениями.

–Я сказал оставьте мою жену в покое, пока не захлебнулись своими воплями.

Кровью, надо было сказать "пока не захлебнулись своей кровью”, так было бы эффектней! Но что сказано, то сказано .

–Это баба нашего хозяина Плута. Если хочешь взять ее себе, то плати пятьсот песедов в час, если денег нет, проваливай, пока не огреб…

Крича от дикой боли, окровавленными губами жрали эти двое свои языки, посмевшие произвести звук так дерзновенно оскорбляющий ангела, закусывая грязью из под свиньи. То есть, жрали бы, наверняка, если бы к ним, нутром почуяв свару, не подошла патрулирующая базар стража. А, выслушав обе стороны конфликта, посудили, что Альфонсо не прав и, “шел бы он, пока его в тюрьме не сгноили за хулиганку”.

–Да вы знаете, кто я такой?!! – взорвался Альфонсо, с этого момента потеряв управление и своими эмоциями, и своими словами и ситуацией в целом. – Я граф Альфонсо дэ Эстэда, победитель Черных птиц, основатель Ордена света…!

–Слышь ты, основатель, пятый на этой неделе граф Альфонсо, – зарычал один из стражников, и его копье, намекая на проблемы, прикоснулось острием к шее Альфонсо.

В этот момент базар дрогнул, затих, люди расступились, толкая друг друга, перед королевской каретой, осветившей своим появлением базар. Двадцать конников в сверкающих на солнце доспехах, окружили карету, расчистили перед ней площадь, убрав из нее не достойных, то есть всех. Какой то мужик в черном, расшитом золотом камзоле, в шляпе с перьями, выскочил из кареты, открыл дверцу, и на покрытую рыбьими потрохами, давленными овощами и грязью землю ступила хрупкая ножка принцессы Алены в сверкающей бриллиантовой пряжкой туфельке. Это был шанс, шанс получить удар копьем от ее стражи прежде, чем его узнают, шанс отправиться на костер за ересь, быть казненным не понятно за что, или шанс получить назад титул и земли, предстать перед Иссилаидой не жалким ходоком, но настоящим графом, а там и выкупить ее. Мысль Альфонсо металась между казнью и графством, не зная, как поступить, но судьба решила все за него: вслед за хрупкой ножкой принцессы, на землю ступила и вся принцесса целиком, мельком осмотрела базар и, сквозь могучие торсы своей охраны, среди сотен людей, сразу повернула голову в сторону Альфонсо, уперлась в него взглядом. Дыхание ее остановилось, кровь отхлынула от лица, и все, казалось, она упадет в обморок, но нет, наоборот, пренебрегая королевским достоинством, она вскрикнула:

–Граф Альфонсо! – растолкала свою опешившую стражу, не обращая внимания на изумленную безмолвную толпу, бросилась к Альфонсо на грудь, роняя слезы:

–Я знала, знала, что вы живы! Я знала! Даже когда мы Вас хоронили, я все равно верила, что Вы вернётесь…

Она всхлипнула.

–Безумно рад Вас видеть, Ваше величество, – пробормотал Альфонсо, почти даже не лицемеря. Впервые в жизни появление принцессы было как нельзя кстати.

То есть как, похоронили?

Я знала, я чувствовала, что это ангелы зовут меня сюда, пусть папенька отпустил меня на рынок с жутким скандалом. Ах, какое счастье! Пойдемте скорее в карету, папенька так обрадуется, увидев Вас, ему сейчас так тяжело…

Сию же минуту, Ваше величество, только позвольте уладить кое что…

Где найти Плута? – спросил он двоих мужиков, которые, поклонившись принцессе, так и стояли в позе виселицы, не смея выпрямиться.

Он владелец кабака “Три свиньи” здесь, за углом, ваше превосходительство, – ответил тот, который до этого разговаривал с Альфонсо. Не понятно почему, но его манера выражения своих мыслей (когда таковые присутствовали) сразу сменилась с откровенно угрожающей на откровенно раболепную.

Отлично, – сам себе сказал Альфонсо. Если Аэрон будет рад его видеть, то возможно, ему вернут титул, а значит, он вернется к Иссилаиде и выкупит ее уже в титуле графа. И это будет неимоверное счастье.

Поздравляю, – усмехнулся умный мозг, – сейчас ты опять, медленно, но верно, куда то вляпаешься.

Дэ Эсген погиб. Король все же отпустил его на войну, и в первой и последней же более-менее серьезной битве, он отдал жизнь, пав смертью храбрых (но тупых, внутренне хмыкнул Альфонсо). Минитека получил титул при дворе в Степи, в которой, кстати, свирепствует чума, которая, кстати, спасла Эгибетуз от гибели. Все это, глотая от нервного возбуждения слова, рассказала Альфонсо принцесса, громким для нее, и обычным для нормального человека, голосом.

–Скажите, граф, – покраснев, смущенно глядя в пол, спросила Алена, когда поток ее слов иссяк и воцарилось долгожданное для Альфонсо молчание, – это же вы просили Агафенона помочь Эгибетузу и прокляли Степейцев?

Манеры принцессы, особы королевской крови, обращаться к какому то графу на “Вы” смущала всех, кто об этом знал, и Алене частенько попадало от матери за такое нарушение регламента общения, но принцесса не могла ничего с собой поделать. В ее голове Альфонсо был грозным, могучим воином, загадочным и явно связанным с высшими силами, и рядом с ним она в полной мере чувствовала себя маленькой, напуганной жизнью девочкой, а не власть имущей особой. И ощущение своей слабости рядом с Альфонсо приносило Алене болезненное, но очень сладкое удовольствие.

–Нет, это не я, – сказал Альфонсо, но потом, подумав, решил что зря отказывается от лишней легенды про себя и таинственно добавил:

–Высшие силы настолько могущественны, что наивысшим благом считают скромность и…

И все, дальше он не придумал, что сказать. Если бы он услышал эти слова от кого то другого, он бы не понял, что этим хотел сказать автор. Эта фраза отменно напустила тумана, а в тумане каждый видит то, что хочет. И принцесса увидела, что Альфонсо и есть спаситель, но своими вопросами она касается таких сфер, которых простой смертный знать не должен, и, испугавшись, мысленно попросила у Агафенона прощения за свою дерзость.

Аэрон и вправду обрадовался появлению Альфонсо. Часть его знати, что была ему верна, как, например, дэ Эсген, погибла на войне, часть – большая часть, предала и просто бросила своего короля, едва запахло жареным. Бурлидо подался в Лагу, королева Эгетелина сбежала в Степь, оставив своего мужа с обескровленным, голодным и злым народом один на один. Новый первый советник оказался верен, но туп, тупее даже, самого короля, и все его советы считал глупыми даже Аэрон. Все, на что способна была фантазия Аэрона при управлении государством, это были казни, дополнительные налоги и репрессии, но проблема была в том, что репрессировать было некого: народ был изможден настолько, что это дошло даже до опытного в притеснении народа монарха. Даже в его монархической голове, всю жизнь считавшей свою челядь просто источником дохода, чуть ли не скотом, появилась дикая мысль, что придется придумывать что-то другое, помимо новых репрессий. Тут нужно было думать, а Аэрон этого делать не умел.

–Степь отступила, но это не надолго, граф, – король ходил по приемному покою, сейчас пустому, как желудок Альфонсо. Как намекнуть королю, что он голоден, и плевал на проблемы Эгибетуза с высокой башни? Ну, наверное, никак не стоило сейчас этого делать.

–Казна пуста. Впереди уборочная страда, а из мужиков остались одни калеки и старики. Урожай убирать некому. Степь вот-вот снова пойдет войной, а армии почти нет.

–Единственный путь спасения Эгибетуза-это союз с крупной страной, например…

Альфонсо почему то решил, что король спрашивает его мнения, но ошибся. Аэрон его перебил:

–Граф, своим новым указом, присуждаю тебе титул герцога и дарую во владение земли Левании, также, даю тебе отряд в пятьдесят копий, и двадцать миллионов песедов серебром. Левания на грани бунта, люди недовольны, и бузу нужно пресечь. Отправляйся немедленно.

Из королевского дворца граф Альфонсо дэ Эстэда вышел голодным, сбитым с толку резким переходом от нытья к его назначению, герцогом Альфонсо дэ Эстэда.

Алена нашла новоявленного герцога в королевском саду, на королевских качелях, перед королевским фонтаном в совсем не королевской позе, раскинувшей ноги и руки в стороны. Увидев принцессу, Альфонсо, нехотя, но быстро, принял подобающий вид, и даже выпрямил спину, приготовился к какой-нибудь болтовне о чувствах, как это всегда бывало, но на этот раз Алена тащила какую то книгу, сгибаясь под тяжестью знаний.

– Герцог Альфонсо, позвольте поздравить вас с новым титулом, – книга упала на качельку рядом с Альфонсо и тот закачался.

–Вы слишком добры ко мне, Ваше величество, – поклонился Альфонсо, с опаской косясь на стопку исписанной березовой бересты.

– Я хочу показать вам вот это.

– А что, это?

Книга, ясно же, что это книга, чего спрашивать?-тут же подумал Альфонсо.

– Это летопись ваших подвигов.

Оказалось, королевские писцы вели жизнеописание деяний великого монаха Ордена света, о чем самого монаха предупредить не соизволили. С болезненной гордостью и детским, трепещущим восторгом перевернул скрепленную конским волосом страницу книги Альфонсо и уперся взглядом в набор черточек и кругляшков. Читать он не умел.

– Хотите, я вам почитаю? – деликатно спросила Алена, увидев замешательство Альфонсо.

– Вы слишком добры…

Алена улыбалась той блаженной улыбкой, которой улыбаются дурачки и влюбленные, что суть одного и того же. Она смотрела на Альфонсо неотрывно, потом, вдруг, очнулась, и смущённо опустив глаза, начала читать, почему то с середины:

…И молвил тогда Алеццо: – Доколе люд честной эти Птицы адовы будут тиранить? Есть ли управа на злодеев?

– Простите, Ваше величество,– перебил Алену Альфонсо, – а почему Алеццо? Это же мое жизнеописание?

– При дворе посчитали, что это имя красивее звучит. Слушайте дальше, это моя любимая часть:

И взял он тогда, меч свой громовой, поднялся на Стену, и был бой великий, с Черными Птицами не на жизнь, а на смерть. Три ночи бился с Черными Птицами Алеццо, покуда не убил он всех, проклятых Черных птиц.

Славили люди православные подвиг Алеццо, да только говорил им на это он:

– Славьте Агафенона Великого, ибо я всего лишь орудие Его, да поклоняйтесь Ему.

И стали правоверные воздавать молитвы Агафенону Великому, а Сарамону злобному – сулить хулу и погибель…

– Скажите здорово, да? – начиная читать, Алена говорила тихо, но по мере чтения проникалась действием, в конце же она просто светилась восторгом ровно настолько, насколько Альфонсо светился разочарованием. Нужно было лицемерить:

– Так там же не так было, -слицемерить он не смог, – я не говорил, что я орудие! Да и этот современный стиль написания мне что-то не нравится…

–Ну, может чуть приукрасили, что страшного? Ой, да кому нужна правда, – махнула рукой Алена, – людям нужен герой- спаситель, и здесь он есть. Правда, мурашки бегут по коже?

– Правда, ваше величество, – сказал Альфонсо, а потом подумал: а что, действительно, дает людям правда? Во что бы верили люди, если бы видели, как он, задыхаясь от ужаса и крови, бил ножом прицепившегося к нему человека на Стене в лицо, пока того разрывали на куски Черные птицы, пытаясь спасти свою жизнь? Или купался в дерьме. Или про свои множественные предательства.

Правда тяжела, правда губительна, так ее еще и нужно умудриться обнаружить.

Нет, но Алеццо? Почему Алеццо?

2

Ярко светило солнышко, обволакивая жаркими объятиями. Мелодично пели птички, выводя заковыристые трели. Дорога была долбанной Сарамоной теркой для белья, но карета была королевской, мягкой, еще и – о чудо цивилизации, колеса ее были приделаны не прямиком к геморрою, а к полоскам пружинящего металла, которые в узких кругах специалистов назывались рессорами. А еще тешила взор и раздувала самолюбие небольшая армия из пятидесяти копий, королевская, а потому сильная, профессиональная, и пугающая для разбойников. Даже тампли, наверное, не посмели бы на нее напасть, тем более они дали деру из страны вместе с Бурлидо.

Иссилаиду Плут подарил сразу, как только прознал, что грозный маг и волшебник Альфонсо дэ Эстеда вернулся, хотя и не без сожаления – любимая женщина такого человека (если он человек) пользовалась бешеным спросом у низших слоев населения, к тому же оказалась совершенно не требовательна к клиентам. Сама Иссилаида, когда протрезвела, уже в королевском замке, увидев Альфонсо обрадовалась, моментально превратилась снова в графиню, нагло полезла в карету, но, от удара по щеке наотмашь, отлетела и упала задницей в грязь, изумленно таращась на старого- нового хозяина. Ударить свое солнышко было страшно и болезненно, Альфонсо легче было бы отрезать себе руку, но, внезапно, вспомнилась деревня фимиам, это бабское рабство, и рука вылетела сама собой, раз мозг решил все расставить по своим местам раз и навсегда, здесь и сейчас. И то, что впоследствии Иссилаида стала покорной и даже чуть зашуганной, несказанно обрадовало и удивило Альфонсо, и чем грубее он с ней обращался, тем ласковей она становилась. Это было сказочно. И странно. Невыносимо было смотреть, как трясется по дорожным ухабам самое дорогое для него существо на свете в телеге с багажом, но результат воспитания был просто прекрасен.

Левания была большим городом, столицей целого региона с тремя городами поменьше, двумя сотнями деревень и поселков, необозримыми лесами, реками и полями. Многообещающе красиво колосились бескрайние поля рожью, овсом, просом, серели загнувшимися в них буквой «Г» крестьянами. В Левании даже был замок, огромный, страшный и мрачный, как нахмуренный злой дед, как все замки Эгибетуза, с десятиметровой стеной и рвом вокруг, правда, без воды, но зато обильно заросший камышом. Враг не пройдет.

Но до замка еще надо было доехать; может быть, Альфонсо и оставил бы без внимания какое то собрание на дороге, но настроение его, благодушно хорошее, приказало кучеру остановиться – его светлости приспичило познакомиться с местным населением. Он вышел из кареты и моментально стал объектом беззастенчивого разглядывания толстого мужика в красном камзоле, черных, кожаных сапогах, черных штанах. Шестеро солдат с мечами неподалеку от него, скрутили мужика, по виду, крестьянина, точнее, продолжали скручивать, остановившись в тот момент, когда остановилась королевская карета. Неподалеку, запряженная тройкой лошадей, на обочине дороги стояла богатая повозка с мягкими сидениями.

– Что у вас здесь? – по герцогски лаконично и строго спросил Альфонсо, и увидев вопрос в глазах человека, несомненно, сановитого, поспешно (слишком поспешно для герцога) добавил:

– Я герцог Альфонсо дэ Эстеда, прислан указом короля владеть…э-э-э владениями… этими. Вот грамота.

Но грамота не понадобилась: королевская карета и мощная королевская охрана говорили сами за себя и мужик в камзоле нижайше поклонился:

– Премного рады видеть Вас, Ваше сиятельство (боже, как приятно звучит: спина сама собой выпрямилась от важности). Вот, крестьянина поймали – без разрешения охотился в лесу вашего сиятельства.

– Почему без разрешения охотился? – обратился он к крестьянину. Альфонсо только потом понял, почему на него тогда все смотрели изумленно и ошеломленно: герцог никогда не снизойдет до разговора с простым крестьянином. Это все равно, что разговаривать с грязью. Фраза « повесить» – вот максимум того внимания, на которое мог рассчитывать несчастный, и то, это было честью для него. А тут…

Крестьянин смотрел на Альфонсо как на приближающуюся ходячую виселицу и молчал; он сначала и не подумал, что герцог соизволил обратиться к нему.

– Потому что жаден до халявы, Ваше…– начал было вельможа, но Альфонсо его оборвал:

– Да обожди, не тебя спрашиваю. Скажи, холоп, чего в моем лесу охотился без разрешения?

Мужик молчал, пока его не ткнули копьем в спину.

– Деньгов нету, Ваше сиятельство, на разрешение.

– Раз нет «деньгов», так нечего охотиться, дома сиди…

– Доколе сидеть, Ваше сиятельство, – угрюмо сказал крестьянин, – дети мал мала меньше, жрати нечего… С голоду пухнут, воем воют… Жена с проказой не расстается от голоду…

– Ах ты ж рожа ненасытная, – начал было вельможа, даже рукой замахнулся, но Альфонсо его остановил:

– А ну ка, стоять!

Он моментально все понял. Все повторялось как и в столице: нищий, голодный народ, заворовавшиеся, жадные чиновники, бедность, злость на власть и отчаяние. Может, плевать на всех этих людей, на их беды, на их голод, но проблема была в том, что во время следующей войны, эти люди просто перейдут на сторону врага, надеясь на лучшую жизнь, а то и прикончат угнетателей сами.

– Отпустите.

– Что, Ваше сиятельство? – обомлел вельможа. Он уже нутром почуял что-то неладное в новом герцоге, но до какой степени он странный, тогда даже еще и не предполагал. Да если бы из под земли демон вылез, вельможа меньше бы удивился. Впрочем, как и заволновался.

– Отпустите, я сказал. (Ой, как же все таки приятно, когда можно вот так рыкнуть и тебе сразу подчиняются.).

– Ты, – ткнул Альфонсо пальцем в крестьянина, который тоже почувствовал что-то странное. В своих мыслях крестьянин уже привыкал к веревке на шее, а теперь ему казалось, что простой петлей не отделаешься. По закону герцог не имел права пытать холопов-это можно было делать только королевской власти, но законы соблюдают только те, у кого не хватает денег их не соблюдать, – много наохотился?

– Две перепелки и куропатку…

– Много ли у меня в лесу дичи?

–Пропадает живность помаленьку… – неопределенно буркнул крестьянин.

– Не в том Лесу вы охотитесь потому что, – подумал Альфонсо, но вслух этого, конечно, не сказал. Он позвал крестьянина:

– Идем за мной, в карету. Есть что под зад подстелить, больно ты грязный?… Да, и дичь ему верните.

Было жарко, хотелось пить, и это было достаточно веской причиной отхлебнуть из бутылки вина, разбавленного водой. Крестьянину, которого, кстати, звали Зеленая отрыжка, Альфонсо вина не предложил, потому что посмотрел на его грязные губы и побрезговал, а еще потому что комфорт и удобства-для богатых. Он, в принципе, уже пожалел, что потащил Отрыжку с собой в карету – хватило бы ему и телеги: от крестьянина дурно пахло… крестьянином, и тяжко было смотреть, как задняя часть его грязных, драных штанов, не скрывающая волосатых ног в некоторых местах, соприкасается с красным бархатом обивки сидений чудесной королевской кареты, пусть даже через мешковину, постеленную под низ.

Отрыжка тоже чувствовал себя не ахти как комфортно, это видно было по его скукоженной, деревянной манере сидеть, стараясь соприкасаться с поверхностями кареты как можно меньше; да он с большим удовольствием устроился бы лучше на полу, а с еще большим – шел бы пешком. Подальше отсюда.

Альфонсо намеревался поспрашивать Отрыжку, как живется его простому люду один на один, без вмешательства вельможной особы, которая, кстати, оказалась губернатором столичного города Пертки, и звали особу граф Муслим ит Акайо. То, что вместо себя, герцог посадил в свою карету какого то холопа, поразило Муслима и обидело до всей глубины его организма, даже скрип колес его кареты, которая тряслась позади, казалось, был обидчивым. Альфонсо не задумывался о том, что кого то обидел, по той простой причине, что этого не знал, следовательно, и последствий обиды просчитать не мог. Хотя даже если бы и додумался подумать о результатах своих действий, это был бы недолгий процесс-после Черных птиц, отсидки в темнице и тамплей, Альфонсо уже ничего не боялся.

Отрыжка делился информацией неохотно: он до сих пор не понимал, что происходит и был готов ко всему плохому; лишь когда лишившийся терпения Альфонсо (а это произошло спустя три вопроса), погрозил ему хорошей поркой, диалог сдвинулся с мертвой точки и Отрыжка, обронив знаковую фразу «эх, все равно отчего помирать, от палок или от голода» начал рассказывать, постепенно распаляясь все больше. Вскоре дальше уже можно было и не слушать: про чудовищные поборы чиновников, непомерные налоги и голод красноречиво говорили мелькающие за окнами кареты убогие, покосившиеся хибары, грозившие умереть от старости в любой момент времени, просто устав оставаться целыми. Деревня Ровная, как она называлась, была кривой, как сабля, потому что, как и все деревни, плотно прижималась к реке, и поражала своей пустотой: ну ладно, все люди в поле (кроме Отрыжки, который пошел охотиться, обезумев от голода и отчаяния), но животина? Ни курочки не пронеслось по безбрежной грязи единственной деревенской дороги, ни одной утки, не говоря уже о веселом крякании утиной семьи, ни вездесущих коз, ни лошадей ни коров, ни одного цыпленка не превратили в фарш колеса кареты… Только тишина и огромные лужи.

Зайти в дом к семье Отрыжки Альфонсо смог через силу – изба грозилась его убить своими гнилыми стенами, дранка крыши показывала синее небо, стропилы трещали от боли и старости. Жена Отрыжки, увидев графа, попыталась встать с печи, но покрытые язвами ноги ее не послушались и держать ее отказались, отчего она и упала обратно.

– Чего избу не починишь? – спросил Альфонсо Отрыжку, внутренне содрогаясь от ужаса и злости: если все его владения в таком состоянии, а, судя по этой деревне, так оно и есть, то о войне не может быть и речи – эти люди сами с удовольствием всадят нож ему в спину. По крайней мере, на их месте Альфонсо бы так и сделал.

Отрыжка промолчал

– Ясно… – коротко бросил Альфонсо потупившемуся Муслиму, который тоже долго собирался с духом, но все же залез в избу.

– Год был не урожайный. Ваше сиятельство, – проговорил он быстро, – война… Одни бабы остались в деревнях…

– Собирайся, – сказал он Отрыжке, – едем ко мне в замок.

– Жену грузите в телегу, – приказал он стражникам, – ей лекарь нужен.

Стражники удивились, по крайней мере, мелькнули удивленные рожи, но только на миг – королевская стража привыкла ко всему, кроме рассуждения над приказами.

– А дети? – обреченно спросил Отрыжка?

Дети вылезли из –за печки – две девочки и мальчик, лет пяти, где прятались, подобно брошенным котятам: грязные, тощие, до каждой косточки, напуганные непонятными событиями, происходящими вокруг и с минимумом одежды на детских тельцах.

– Твою мать! – выругался Альфонсо, – вы как собираетесь зимовать?

Отрыжка пожал плечами: видимо, он сам не раз задавался этим вопросом, каждый раз, стабильно, не находя на него ответа.

Не говоря ни слова, Альфонсо вышел из избы, злобно аккуратно, чтобы не сломать, прикрыв покосившуюся дверь, заглянул еще в несколько изб: ситуация Отрыжки была типовой, где то лучше, где то хуже, но в целом, приди сюда степейцы, воевать было бы не с кем.

Хорошее настроение моментально улетучилось, а плохое прилетело и плотно угнездилось в голове. Громада замка, выросшая посреди поля, показалась настолько вычурной, до неприличия богатой и не скромной, по сравнению с теми убогими наборами дров, в которых жили люди, что Альфонсо, невольно, стало стыдно, хотя стыд был самым редким из его чувств. Выйдя из кареты, он посмотрел на остальных: ни Муслиму, ни Отрыжке, никому другому, видимо, ни казалось странным, что один человек получает больше, чем несколько сотен вместе взятых, видимо, все привыкли, что богатые должны быть богатыми.

Залы замка были роскошны: полы были отделаны красным деревом, на постаментах стояли золотые статуэтки, серебряные кубки, украшенные драгоценностями, на стенах, в некоторых местах задрапированных коврами и красным бархатом, висели огромные картины прежних владельцев замка, с одной пустой рамой в конце, приготовленной, видимо, для портрета нового владельца. Альфонсо просто посерел от такой разницы в условиях проживания между ним и всеми остальными, Иссилаида просто взвизгнула от восторга, Муслим не отреагировал – он здесь был частенько и ко всему привык, замечая только про себя, что большую часть богатств прежний владелец вывез с собой. Отрыжка остолбенел и долго боялся идти по дорогущему полу, глядя на свои грязные, босые ноги, и к столу его пришлось гнать чуть ли не пинками. Он начинал подумывать, что новый герцог просто издевается над ним и его семьей, и это убеждение окрепло, когда принесли обед: блюда появлялись нескончаемой вереницей, одно за другим, закрывали собой длиннющий стол, слуги, когда наконец закончили все это тащить, остались стоять позади, наверное, облизываясь – Альфонсо этого не видел. Впрочем, некоторые блюда слуги незаметно попробовали, наверное, по дороге, по крайней мере Альфонсо был в этом уверен- он бы точно попробовал бы.

– Да отстань, я не безрукий, – выругался Альфонсо на служку, который прицелился было налить ему вина, – сам напрудоню… налью себе.

Обед проходил в угрюмом молчании. Отрыжка, едва сев на дорогущий, обитый парчой стул, не смотря на голод, прикасаться к еде боялся, даже дети его, сверкая голодными глазами, сидели неподвижно и дрожали. Альфонсо мог бы приказать, но он придумал идею получше: повернулся к слугам, сказал «садитесь тоже обедать» и, посмотрев на реакцию, рявкнул « быстро жрать сели, уроды!» и пошло полегче, когда грязный, ободранный Отрыжка оказался не один из низших людей за столом в роскошном замке.

А вот прибывший в замок лекарь Бультекс Альфонсо понравился: приехав, он вообще не удивился статусу той, кого должен лечить, по крайней мере, эмоций он не проявил; пациент для него был пациентом, грязным он был, или нет не важно, важно было вступить в схватку со смертью, выдернуть человека из лап костлявой, оставить ее с голодной рожей скулить от досады – вот гордость и честь лекаря, и этим подходом он Альфонсо очень сильно напомнил Лилию.

– Истощение, крайней степени, – важно изрек он то, что и так все знали, осмотрев отрыжкину жену – немного хлеба с водой, потом через пару дней, начните добавлять мясо, только понемногу, чуть –чуть молока и вина. Овощей тоже не забудьте. О, а детишек нужно срочно брить наголо и в баню, вши с них так и сыплются…

Альфонсо спал сразу с двумя любимыми вещами – шелковой простыней и Иссилаидой. Нет, не так. Альфонсо спал сразу с двумя любимыми… Двумя любвями… В общем, он проснулся на шелковой простыне, в обнимку с Иссилаидой. которая вчера на ночь не хотела появляться в постели своего господина, но ее особо никто ни о чем и не спрашивал, пока по коридорам замка тащили за волосы в спальню. Альфонсо вообще не интересовался мнением Иссилаиды и ее желаниями; поначалу это было страшно мучительно, он уже почти бежал целовать ей ноги, просить прощения, жить ради нее, дарить подарки, обдирать ради нее людей, которых уже дальше обдирать нельзя. Но потом Альфонсо начал замечать в себе странность: все больше к страданиям за любимой примешивалась толика удовольствия от своей силы и власти над ней, еще страннее было то, что Иссилаиде, похоже, нравилось такое обращение: такой нежной и кроткой Альфонсо ее не видел никогда. Страсть в нем к ней просто разрывала ему вены, он заламывал ей руки, тащил к себе, не обращая внимания на ее стоны и крики. А утром, лежа на кровати, несколько минут перед тем, как одеться и окунуться в герцогскую суету, был предельно счастлив.

Сегодня страсть воспылала в нем уже с утра – Иссилаида раскинулась соблазнительными складками, груди вывалились на одеяло – никакая сорочка не могла их удержать в себе, и Альфонсо уже собрался ее будить, но тут запел свою песню мочевой пузырь.

– Вот же ж поганый орган, – разозлился Альфонсо, а потом, пока шел босыми ногами по каменным плитам в соседнее помещение, где стоял стул с дыркой и горшок под ним, захотел пить, чертыхнулся, поплелся обратно. Он шел в кухню; конечно, можно было бы разбудить дворецкого, поварих, конюха, или еще кого из сорока слуг во дворце, но Альфонсо этого не сделал: привыкший сам о себе заботиться, он ощущал себя беспомощным, когда кто- то делал за него вещи, которые он мог сделать сам. Например, он мог и сам добраться до кухни и налить вина себе из кувшина, без приторной лести и лицемерного пожелания доброго утра от придворных. Хлебая дорогое вино из кружки, Альфонсо услышал шум у ворот замка, посмотрел в окошко. Где то у поварих был сыр, только не найти его… Ага, стража пинками выпроваживает старика, который о чем то их просит. Даже умоляет. Интересно.

Не особо, конечно, интересно- рядовая ситуация, но Альфонсо, зачем то, высунулся в окно наполовину, крикнул страже:

– Ей, вы там, что там происходит?

– Простите за беспокойство, Ваша светлость, – стражники поклонились, – этот дерзкий старик пытался пробраться в замок и обратиться к Вам со своими презренными просьбами.

– Пустите, – крикнул Альфонсо. Он посмотрел на солнце, потом на нагретый им подоконник, оставивший на руках красные следы кирпичной пыли, потом на тощего, изможденного старика, которые еле-еле поднялся на ноги, и добавил:

– Дайте старику попить, что ли. Покушать там…

Он вернулся в опочивальню – так по новомодному называли спальню – не гоже являться подданным в ночной сорочке, крикнул проснувшейся Иссилаиде «лежи и никуда не уходи», натянул свое герцогское одеяние, вышел во двор. Старик удивленно что-то жевал, запивая это водой; увидев его светлость, торопливо засунул пищу себе в рот, пал ниц, аппетитно чавкая, промычал:

– Пусть множатся дни Ваши, Ваша светлость и здрав буде ныне и в будущем во веки веков…

– Чего хотел дед? – нетерпеливо перебил его Альфонсо. Сам он тоже захотел есть, а потом еще вспомнил, что по нужде так и не сходил и эти чувства омрачили чело его светлости.

– О милости прошу, Ваша светлость, – и старик, вдруг, ни с того, ни с сего, зарыдал, утирая рукавом рубахи старческие сопли- последнюю корову нашу за долги забирают – нет больше сил платить налоги, нищета сковала…

Дальше шли рыдания, даже отдаленно не напоминающие известные Альфонсо слова.

– Кормилица наша, внучки, мои, с голоду помрут, ежели корову заберут…

– Да оставь ты себе свою корову, – нетерпеливо бросил Альфонсо, – почему приперся спозаранку, что, попозже не мог прийти?

– Третий день тут живу, Ваша светлость, милости жду, когда карета ваша появится, дабы кинуться под колеса ей, авось, смилуется ваша светлость…

А потом, из дальнейшего разговора выяснилось, что стража наотрез отказывается пускать просителей к Альфонсо, чтобы не беспокоить вельможного холопскими проблемами. Альфонсо почернел- настроение его испортилось, солнце из согревающего друга превратилось в жгучую поганую блямбу. Опять двадцать пять, все повторяется сначала.

– А чего ко мне пришел, у нас вроде в чиновниках недостатка нет?

– Пинками гонют, Ваша светлость, сколь старосты ходили, все ответ один – копьем по рылу и гнать до самой речки.

– Ладно, дед, прощу тебе долги, только звать то тебя как? И где обитаешь?

– Благодарности моей нет конца, Ваша светлость, – поклонился старик, впрочем, не особо обрадовавшись –явно в слова герцога не поверил, – а сами мы из села Кривное, звать меня Сын Потаскухи.

– Иди…э-э-э- Сын. Подожди, что значит мы?

– Я не один здесь, Ваша светлость.

И тут оказалось, что просителей пруд пруди. Оборванные и жалкие, твердили все практически об одном: о непомерных налогах, о голоде, гнилых избах…

– Ладно, кривые (Альфонсо хотел сказать Кривные, но поперхнулся, и сказал, как сказал), – указом освобожу вас от налогов и долги прощу. А потом назначу просильный день, и все являйтесь в этот день после полудня. Все, свободны…

– И я свободен, – подумал Альфонсо. Но обернувшись, понял: никто ему не верил, все просители уходили жалкие, согбенные страшной ношей, которую им подарила та страшная и жестокая ведьма, которая нещадно издевается над людьми, но за которую все все равно так судорожно цепляются – жизнь.

Альфонсо разбудил всех, кого мог; сразу прошел в свои покои, приказал, чтобы обед принесли туда и через два часа, после усердного царапания гусиным пером берестяной дощечки писарем, родился новый указ, освобождающий крестьян, рабочих и ремесленников от уплаты налога в казну.

Это был небывалый случай в истории… Да вообще в истории всего Великого континента, последствий которого Альфонсо не мог предугадать, поскольку ничего не смыслил в управлении чем либо вообще. По этому он диктовал свою волю твердо и четко, не замечая ошеломленных лиц вельмож, которые присутствовали на оглашении указа, и совершенно ничего не боялся. А зря.

В просильные дни обычно люди толпились многочисленно, толкаясь руками и ногами, создавая шум, драки, крики. То и дело стража утаскивала самых страждущих, немного рихтовала их ногами, после чего побитый возвращался в конец очереди. Эти дни Альфонсо переживал болезненно: просьбы лились потоками жалобных слов, и в большинстве своем были об одном и том же: о голоде, о нищете, о том что нет лошадей для пахоты, нет коров для молока, нет свиней для расплода. Однажды, разрывая пленку дремотной усталости, через которую до слуха Альфонсо доходили монотонные завывания об одном и том же, явилась группа деревенских баб, бухнулась в ноги:

– Здрав буде, Ваша светлость, да снизойдет до тебя Агафенон…

– Чего вам, бабы? –оборвал их Альфонсо. Все эти льстивые слова, желающие ему всего подряд, надоедали ему пуще горькой редьки в сладком салате, поскольку смысла он в них не видел.

– Просим нижайше, Ваша светлость, мужиков нам достать, ибо…

– Чего достать? – Альфонсо аж на месте привстал, поскольку подумал, что ослышался. Может, «нужников»? Так в деревнях каждый угол – нужник.

– Мужиков нет, Ваша светлость, – самая крупная, а соответственно, самая храбрая баба низко, до земли, поклонилась, – все в избах разваливается, поля не ухаживаются, руки твердой нет, также и внимания мужского бабам нет… Один старый пес на всю деревню, и тот совсем затрепыхался…

– А… ко…м…А я вамчто сделаю, черт возьми?! – изумленно проговорил Альфонсо, – я чего их вам, нарожаю что ли?

– Вот и рожать не от кого, всех на войне порезали, – пискнул кто то позади в толпе длинных кос, больших глаз и лиц, осветленных надеждой на то, что герцог, наконец, найдет им мужиков.

– Пошли вон!!!– заорал Альфонсо и пальцем, для верности, показал куда идти, – я вам чего, сваха что ли!! Нет, ты посмотри, может мне еще свечку подержать, может самому на вас залезть?!!

– Я герцог, а не чертов сводник!! – еще долго горячился Альфонсо, плюясь в лицо капюшону. Человек в капюшоне стоял вроде бы и почтительно, в поклоне, а вроде бы и смеялся, только лица его не видно было.

– Вильгельм! Вильгельм, мать твою!! Виль… Где тебя черти носят?

Дворецкий подошел, как обычно, спокойно, хладнокровно выслушивая брань по поводу своей медлительности. Они были не справедливы, обидны, но, такова одна из обязанностей дворецкого – самого главного слуги замка, служить мальчиком для битья, и лучше, когда на тебя орут, чем когда вообще не проявляют эмоций. На безмолвный столб орать долго не сможет даже сумасшедший. Альфонсо же и так быстро иссяк:

– Вилли, друг мой, – это было сказано уже спокойно, но не с той интонацией, с которой разговаривают друзья. Это была немного издевательская интонация.

– Скажи, Сколько у меня слуг в замке?

– Сорок. Ваша светлость.

– Зачем мне столько людей?

– Для удобства Вашего, Ваша светлость.

– Мужского полу из них – сколько?

– Двадцать три, Ваша светлость.

– Значит так, слушай приказ. Оставишь одного, какого -нибудь смышленого, остальных… Да, пошли этого избранного за теми бабами, которые, наверное, не далеко ушли, спроси, с какой они деревни и этих туда отправь, пусть… понюхают крестьянской жизни.

Сам Альфонсо, наверное, не хотел бы нюхать крестьянскую жизнь, но и герцогом быть он уже тоже не хотел. Глядя на толпу оборванных, тощих, побитых жизнью и болезнями людей, он вдруг очень сильно захотел в Лес, в тишину шелеста листьев на ветру, звон пения комаров, запахов трав и цветов… Как все просто там – убил – съел, не убил – тебя съели, жестоко, но просто…

Иссилаида не захочет жить в Лесу, а заставить ее он не сможет, потому что его просто сожгут, когда она его сдаст королю. Потому что в Лесу он уже не герцог, а простой еретик.

– Чего ты ржешь, холоп? – разозлился Альфонсо на капюшон.

– Весело у тебя тут, – тихо ответили оттуда.

Гениальная идея, как комета, озарила изможденный мыслительный орган Альфонсо, разорив в ней беспросветный мрак. И ухмылку эту поганую, нужно стереть с лица.

– Стража! Повесить. Посмотрим, как ты теперь посмеешься, – и он указал пальцем на Гнилое Пузо, который ожидал чего угодно, только не этого. У того аж капюшон упал на спину.

– Ты чего, совсем…? –начал было он, но Альфонсо заорал, как можно сильнее:

– Ты, что думаешь, герцог без тебя не знает, что голод, нищета и…и лошадей не хватает!!! – орал он как можно громче, чтобы заглушить возмущенного Гнилое Пузо.– Как посмел ты, смерд, обратиться ко мне со столь мелочной просьбой!! Заткните ему пасть!!

Стража накинула веревку на горло Гнилого Пуза, поволокла к первому попавшемуся подходящему дереву, Альфонсо пошел следом, ехидно улыбаясь. Потом он оглянулся – да, так и есть, народу поубавилось в разы, и из тех, кто пришел просить, остались только те, для кого это был вопрос жизни и смерти, либо, совсем тупые или бесстрашные.

Веревка перелетела через ветку, стражник резко дернул и Гнилое Пузо просто взлетел на ноги.

– Стой, – приказал Альфосно, – я тебя помилую, если ты мне будешь говорить «Ваша светлость».

– Какая же ты сука, – просипел Гнилое Пузо, но поскольку веревка на горле не располагала к хорошей дикции, то издалека эти слова можно было принять за «Вашу светлость».

– Отпустить, – приказал Альфонсо и заржал, как конь. Он не мог остановиться, несмотря на то, что сильные приступы смеха у него вызывали панику. Стражники смотрели недоуменно – чего тут смешного, понять они не могли; Гнилое Пузо тоже шутки не понял, но ему хватило мозгов понять, что с Альфонсо надо разговаривать почтительно хотя бы при подчиненных.

– Ваша светлость само милосердие, – прохрипел он, потирая горло.

– В замок, его отведите. Пожрать дайте, в баню там, вина налейте… И ко мне в кабинет проводите. Я освобожусь, приду…

3

Альфонсо сидел в своем приемном покое, теперь почти пустом, на своем кресле и смотрел в пустоту. Гнилое Пузо ему не мешал, он был занят тем, что осматривался вокруг, громко и матерно восхищался, трогал руками золотые кубки, оставляя на них следы своих грязных пальцев.

– Да, не бедно устроились, «Ваша светлость», – вздохнул он, наконец, и выдернул Альфонсо из такой прекрасно бесшумной, тупой, а потому простой задумчивости. В реальность, которая снова надавила на мозг своими проблемами.

– Вот жизнь, да, – продолжил Гнилое Пузо и стал вертеть в руках золотой канделябр, – у тебя одного добра больше, чем у всех двухсот деревень вместе взятых. Почему так, кому то все, а кому то ничего?

– Потому что люди не умеют останавливаться в своих желаниях, – задумчиво произнес Альфонсо, не особо утруждая себя тем, чтобы вдумываться в то, что говорил, – и понятия не имеют, сколько им нужно для счастья, но в любом случае этого мало.

– Ты хочешь сказать, что тебе для счастья не нужны вот эти побрякушки? – это Гнилое Пузо достал горсть драгоценных камней из шкатулки, которую вытащил не известно откуда. Он их рассматривал долго, любуясь их сверканием, хотя, так могло показаться со стороны, что он любуется, на самом деле для Гнилого Пуза у вещей были две ценности: то, что можно съесть и то, что можно продать подороже. То есть, он просто считал, сколько песедов это все стоит. И посчитать не мог.

В шкатулку камни вернулись не все, часть оказалась липкой и прилипла к рукам Гнилого пуза.

– Не нужны. У меня все есть: замок с четырьмя этажами и сто тремя палатами, еды по десять блюд на один присест, сорок душ слуг… а да… (про слуг Альфонсо забыл), ну и ладно, трое – тоже не плохо.

– Ну так продай и раздай людям. Вот ты с жиру бесишься, и остальные недоедают.

– Вот и продам, -запальчиво крикнул Альфонсо, а потом его словно молотком по голове ударили, и он закричал раньше, чем полностью осознал свою идею:

– Вильгельм!! (Гнилое Пузо вздрогнул и выронил один из бриллиантов) Виль… Гелик!! Где ты ходишь, морда… а вот ты где. Купца Яхонта мне позови, чем быстрее, тем лучше… Чего мнешься?… Ну хватит кланяться, хочешь сказать – изрекай, не тяни кота за… хвост.

– Не извольте гневаться, Ваша светлость, – Вильгельм все же поклонился, несмотря на то, что его освободили от этого только что, – конюх Криворукий Пень нижайше просит оставить ему в помощь хотя бы трех помощников, один он со всеми лошадьми не управится.

– Чего так? А сколько у меня лошадей?

– Две сотни голов, почитай…

– Сколько?!! – вскрикнул Альфонсо и вскочил с кресла. Он понимал, что это много, но не понимал, сколько, и представить себе хоть приблизительное их число не мог. По этому, увидев свой табун, оставшийся от предыдущего хозяина, герцога (как же там его?), который сбежал в другую страну, едва началась война так быстро, что даже не все ценности забрал, он просто остолбенел. Все необозримое поле занимали эти животные, которые просто жрали и испражнялись, иногда переговариваясь на своем, конском, противным ржанием.

– Да твою же налево! Да что же это такое, а? Я там голову ломаю, где в деревни лошадей добыть, а тут, целое стадо! Стадище!

– Да, запасливый здесь жил мужичок, однако, – усмехнулся Гнилое Пузо, потом, потер рукой след от веревки на горле и быстро добавил:

– Ваша светлость.

– Очень уж лошадей любили, – произнес Вильгельм.

– Оставьте мне три штуки, остальных раздайте наиболее нуждающимся в деревни.

– Как же можно, Ваша светлость, – воскликнул Вильгельм в глубочайшем и широчайшем изумлении, – редчайшие породы, десятки лет выводили?

Альфонсо посмотрел на ближайших лошадей, тех, которых были лучше видны, теперь по новому, и все равно не увидел чего то особенного. Тупые, лошадиные морды, жесткие гривы, насиженные мухами потные конские спины. Чего породистого, лошади, как лошади?

– Осмелюсь вклиниться в разговор… Ваша Светлость, – вклинился в разговор Гнилое Пузо, – но не лучше ли их продать? Может, если они редкие, за одну лошадь три можно попросить?

– Да кому они нужны? – удивился Альфонсо и оказался неправ. Пришедший по зову Яхонт, вожак гильдии купцов, едва взглянув на лошадей Альфонсо, увидел в них что то такое, за что вызвался выторговать по пять ломовых лошадок за одну породистую. Потом он с радостью согласился продать все драгоценности в замке, причем с такой радостью, с которой стал подозрителен для Альфонсо. Он давно подозревал, что купцы накручивают на свои товары слишком большие проценты, но, поскольку даже считать не умел, лезть в высшую (как там, эта новомодная наука, называется?) математику не хотел. Куда продадутся товары, Альфонсо не спрашивал, но это и так было понятно: хоть торговля со Степью и была запрещена, то это не означало, что ее не было. Альфонсо, как неожиданный представитель дворянского сословия, по идее должен был эту торговлю с недружественной страной подавлять, но по его логике от этой торговли выходила одна польза: на бесполезное золото и ненужные камни покупались товары необходимые для жизни и войны. Когда в Степи начнется голод, посмотрим, как они золотом будут питаться и чем отстреливаться.

– Слушай, Пузо, будешь графом? – спросил Альфонсо, когда они возвращались с загона для лошадей. Идея эта пришла ему недавно, Альфонсо ее долго пережевывал в голове, и получалось по всем параметрам, что идея хорошая.

– А чего делать то надо? – зевнул Гнилое Пузо.

– Из дерьма Леванию вытаскивать.

– Ну можно попробовать…

– Ну ты попробуй. Дам тебе три деревни и городок, составлю петицию Аэрону, он даст тебе титул и табличку… Кстати, с таким именем тебе нельзя быть графом, какое имя себе хочешь?

Гнилое Пузо как зевал, пытаясь бороться с накатившей сонливостью, так и замер, к удовольствию Альфонсо, с открытым ртом. Поменять свое имя на более менее красивое было его давней мечтой, почти открытой раной, прикасаться к которой он боялся даже сам, по этому спросил предельно недоверчиво, чтобы не обмануться разбушевавшимися не на шутку, ожиданиями:

– И ты можешь?

– Я нет. Король – да. И судя, по тому приему, который был во дворце, он согласится. Так кем будешь? Может, Игнасио иф Дэлавар?

– Нет. Я хочу быть Василием. Василием Пупкиным.

– А? – Альфонсо поднял бровь, выражая эти свое удивление. Ему вспомнился граф Морковкин – на его взгляд это имя тоже звучало нелепо. Да и вообще, эта мода на непонятные, заморские имена была какой то смешной и странной. Пупкин! А чего не…

– А чего не Попкин? – хмыкнул Альфонсо. – Можно тогда с таким именем и свое старое имя не менять, оно все равно не лучше.

– Тогда Пушкин, – подумав, изрек Гнилое Пузо, – Василий иф Пушкин. Звучит? Чего ржешь, Светлость? А мне нравится.

– Но Ваша светлость, это же крестьяне, они для того Агафеноном и созданы, чтобы в поле батрачить! – это был первый случай, как Муслим возразил герцогу так дерзновенно, но и указ был совсем уже сумасшедшим: делать выходными днями каждый шестой и седьмой дни недели, отсчет начиная с сегодняшнего дня. Это немыслимо!

– Они дохнут, как мухи, – сказал Альфонсо, а потом вспомнил, что по кодексу герцога следует разозлиться на попытку, хоть и жалкую, возразить, и разозлился:

– Плетей хочешь, рожа?

А поскольку в отрыве от контекста, без объяснения причины гнева, будь он хоть сто раз понятен, эта фраза выглядела как предложение, то, подумав, он добавил:

– Смеешь мне перечить, гад?

Муслим не смел. Хотя сказать мог многое: он не считал крестьян за людей, но их психологию знал неплохо: эти реформы, направленные на облегчение жизни простого люда, простой люд расценит как слабость, и благодарности не будет- народ будет недоволен всегда, когда за них никто ничего не делает. И в этом отношении он был прав, и правота его не заставила ждать много времени, чтобы подтвердиться: на взмыленном коне, буквально через месяц к замку прилетел воевода местной военной части, спрыгнул, а точнее, сбросил со спины коня свое круглое, колыхающееся во всех местах тело, и побежал, а точнее, покатился прямиком к Альфонсо. В замке он был не часто, но даже при всей срочности дела, он нашел время, чтобы удивленно осмотреться: пустые полки, раньше служившие пристанищем несметных богатств, камин, сиротливо и грустно блестящий толстым слоем пыли, ободранные стены, раньше бывшие одеты в парчу и шелк, навели его на мысли, что и этот владелец собрался смываться из страны. И уже запаковался.

– Беда, Ваша светлость, бунт у нас! – брякнулся в ноги Альфонсо воевода. Изначально он планировал просто поклониться, но, споткнувшись, упал. – Кривное взбунтовалось!

В отличии от большинства дворян, Альфонсо не испытывал страха перед бунтом. Он испытывал злость. Жгучую, болезненную, как больное горло или воспаленные легкие ярость и знал, что если ее не выместит на ком-нибудь, то она его сожжет. Казна пустела на глазах, замок, требующий ремонта и денег, разваливался, лошадей, коров, волов, еды, мужского населения катастрофически не хватало, на пороге война, а тут еще это. Всю дорогу, сотрясая потроха в дубовой по своей конструкции повозке на грандиозных колдобинах отечественной дороги, уговаривал он себя немножко поостыть, и немножко получилось, по крайней мере, внешне он был спокоен. Как задремавший вулкан.

Деревня гуляла. Точнее, сначала она гуляла, сейчас же, воодушевленная пьяными речами одного из местных ораторов, искала выхода своему гневу на несправедливости жизни, в грозных криках и отказе выйти в поле на работу.

– Что здесь происходит? – крикнул Альфонсо, едва вышел из повозки, подошел к люду и глянул на них. В принципе, он и так все понял, но вопрос обратно в рот не затолкаешь. Первой на подавление бунта явилась королевская дисциплинированная стража, которая и стояла, в полной боевой готовности, ожидая приказа, еще и ровными рядами. Местная же дружина имела вид удручающий: мятые, не первой свежести вояки, еще и не все экипированные: кто в рубахе, вместо кирасы, кто с палкой вместо меча, сбились в кучу, как стадо овец. Прикатился воевода, весь мокрый от натуги, красный от нее же.

– Доколе… – крикнул пьяный голос и подавился, закашлялся: доколе будет несправедливость длиться, а люди честные? Почему мы, как свиньи, ботву капустную жрем, пока там вельможи мясо хрупают, а люди?

Начальник дворцовой стражи поднял меч, но Альфонсо его остановил, подняв руку. Гнев. Гнев требовал выхода, он бурлил, просясь наружу и скоро его никто не будет трудиться сдерживать.

– Вы что же, твари, – тихо проговорил Альфонсо, ведь открой он рот пошире, и волчья стая его эмоций вырвалась бы наружу, помимо его воли – почему в поле не вышли, а? Я вам выходной дал? Дал. Я вас, скотов, от налогов освободил? Освободил. В своем лесу охотиться разрешил? Да вроде бы. Лес рубить разрешил бесплатно? Разрешил… Заткнись, – это Альфонсо предотвратил попытку одного из бунтарей что-то сказать.

– Вы что же, суки, деньги появились, так за самогон взялись? Вот ты, тварь, пьешь и гуляешь, вместо того, чтобы избу себе поправить?

– Голод людей морит, Ваша светлость, – закричал один из мужиков. Остальные, почуяв твердость в словах Альфонсо, молчали, уже не зная, как выпутаться из этой опасной ситуации. Люди, что волки –если почуяли в ком то слабость, так и будут его гнобить до самой смерти. Вот только слабости у Альфонсо не было- весь его альтруизм имел чисто прагматический характер (хоть он, конечно, и словов то таких не знал), и теперь его твердость и бесстрашие стало очевидным недалеким, но очень чутким к определению слабака в стае людям. Тем более, еще более- менее трезвым, в отличии от оратора, которого чуткости лишил самогон. Да и чувства края тоже.

– Последние кожаные сапоги доедаем! – мужик не останавливался, надрывая глотку, его даже полная, убийственная тишина не смутила. – Я тоже, может, графьем хочу быть, почему одним все, а другим ничего, а?! Все мы перед Богом равны, так почему кто-то ровнее, а?

– Ах ты гнида, – сказал Альфонсо. Он взял меч у первого попавшегося воина, твердым шагом направился к толпе, которая, повинуясь скорее инстинкту, чем реальным желанием драки, ощетинилась вилами и косами. На пол пути Альфонсо остановился: неосознанным движением давно похороненного внутри него пехотинца, который все же иногда проявлялся, он пощупал лезвие меча, вернулся обратно, кинул это оружие под ноги того, у кого его взял, взял меч у воеводы королевской стражи. И пока шел к бунтарям, которые от неожиданности и нетипичности ситуации вообще перестали соображать, что делать дальше, ему пришла в голову другая мысль. В каком то смысле, спасибо бунту.

– Бейте королевского прихвостня, да здравствует свобода от батрачества! – крикнул пьяный, вскинул вилы, как копье на турнире, и бросился на Альфонсо. Тот хотел эффектно срубить у мужика черенок вил и уронить на землю, но навык воина был немного подзабыт, он промахнулся, и получилось еще эффектней: с звонким звяканьем меч разрубил железку вил наискосок, оставив на ней два зуба. Мечи у королевской стражи были отменного качества. Мужик от удара упал, сверху на него упали обрезанные вилы.

– Повесить, – коротко приказал Альфонсо. И тут вулкан, неожиданно, даже для самого вулкана, проснулся:

– Твари!! Уроды!! Козлы!! У нас жрать нечего, я все что в замке было, продал, лишь вас, ублюдков, накормить, а вы так мне отплатили, да!??

Меч, повинуясь траектории сильных взмахов, начал быстро ударять в визгнувшую толпу: и прежде чем она развалилась, спасаясь бегством, он успел раскроить две головы, разрубить пополам лопату, отрубить две руки и разрубить одного крестьянина пополам.

– Сволочи!! – метался Альфонсо в фонтанах кровавых брызг, почти ослепший от ярости и крови. Несколько женщин кинулись ему в ноги, умоляя пощадить мужей, но едва первая коснулась его сапога, как развернувшись, Альфонсо стеганул мечом по увенчанной русой косой голове, и та полетела в поле, все еще причитая в полете и моля о милосердии. Альфонсо посмотрел на срез отрубленной шеи – на красное мясо, на желтую косточку позвоночника, на бьющий ключом кровавый ручей из аорты, на осиротевших за один миг двух детишек, стоявших поодаль совершенно молча, и захрипел:

– Всем бунтарям по пятьдесят палок. Не убивать. И еще раз увижу хоть одного пьяного, либо, с самогоном в руках, да даже если просто рядом с ним стоит – прикажу повесить. За изготовление самогона – повесить всю семью.

Впоследствии, конечно, он изменил закон, разрешив пить только строго по выходным, иначе чего теперь, весь Эгибетуз что ли вешать?

– Так с ними и надо, Ваша светлость, – бесновался Муслим в полном восторге, – эти смерды кроме как силы ничего не понимают. Бить их, как собак, только так они спокойны и довольны жизнью.

Несмотря на всю неприязнь к Муслиму, Альфонсо был с ним согласен, во всяком случае, сейчас. Так бы все и кончилось благополучно, если бы губернатор не решил прогнуться и не пригласил Альфонсо на обед и баньку с девками, а тот, желая скорее смыть с себя холопскую кровь, согласился.

Роскошь особняка Муслима поразила Альфонсо. Губернатор показывал ее с гордостью, ничего не подозревая, не замечая хмурого взгляда новоиспеченного герцога, который становился все мрачнее и мрачнее, по мере того, как Муслим становился все веселее, показывая новые и новые драгоценности. Альфонсо же вспоминал свой пустой замок, голые, каменные стены, при взгляде на которые, было холодно даже летом, как отправил всех слуг по деревням, оставив одну служанку, которой не под силу было вымыть сто три палаты даже за сто три года.

Обед был раскошен, приготовлен на славу и вкусен, и этим Муслим подписал себе приговор.

– Показывай погреба, – почти прорычал Альфонсо, утерев губы рукавом камзола, и губернатор заволновался. Он волновался все больше и больше, пока они с герцогом проходили мимо бесконечных рядов мешков с пшеницей, кое где подгнившей от времени, наваленными горами капусты, картошки, лука, ящиками с гречкой и перловкой. Это были огромные барханы еды, которая портилась, не съеденная, но все равно лежала. Ледник с огромными, длинными рядами свиных туш, лишил Альфонсо равновесия.

– То есть, пока все остальные голодают, у тебя тут мясо тухнет? – спросил он губернатора.

– Да слушайте больше смердов, Ваша светлость, они только и знают, что ноют и…

– А вот ты и узнаешь, ноют они, или вправду помирают с голоду…

– Не понял, Ваша светлость…

– Теперь ты не губернатор. Теперь ты холоп, паскуда, и с завтрашнего дня будешь жить в деревне, в избе, работать в поле и жрать то, что жрут все остальные.

– Как это? Что это?

– Будешь холопом, я тебе говорю…

Муслим потерялся. Долго он не мог найти слов, чтобы описать свои чувства, поскольку сам не мог в них разобраться. Это дурацкая шутка, и этого не может быть, вот две мысли, что крутились у него в голове, более –менее целые, остальные вообще не поддавались опознанию.

– Вы не имеете права, Ваша светлость, – наконец выдавил он из себя, – я граф, титул мне присуждал сам Его величество, и не Вам, простите за дерзость, его меня лишать…

– Стража, – крикнул Альфонсо, едва вылез из подвалов, – этого (палец указал на губернатора) в Кривное, поселить в избе, да следить, чтобы работал, как все остальные. Узнаю о поблажках, встанете с косой рядом косить. Ясно?

В течении долгих дней королевская стража обыскивала всех высокопоставленных особ Левании, вытаскивая из подвалов, чердаков, сараюшек и других построек множество телег с крупами, мясом, хлебами, мукой. Потянулись в подпольный рынок Степи вереницы породистых лошадей, караванами потянулись в деревни волы и коровы, нахапанные жадными слугами короля. Альфонсо хватался за голову: сколько голову он ломал, чтобы накормить народ, а оказалось, все есть. Только не у всех.

– Ну вот, и жрачка нашлась, – сказал Гнилое Пузо, – может, по подвалам пошерудить, там еще и мужиков много наберется.

– Хотя, мужиков по шкафам их жен надо шерудить, – добавил он и захохотал.

Альфонсо тоже улыбнулся. Тогда он еще не знал, что в столицу Эгибетуза отправился первый гонец с жалобой вельможной знати на Монаха ордена Света.

Солнце, как и смерть, самое справедливое создание на Земле (образно, конечно же, ведь оно же не на Земле, нечего придираться к словам), ведь справедливый свет свой дарит оно всем: и безмолвным кончикам копий, сеющих смерть безрассудно и беспощадно, и дрожащим пальцам рук, способным пощадить врага, или быть более жестоким, чем бездушная железка, и крестьянам, молящим о хорошей погоде и тепле и воинам, проклинающим этот поганый светильник Агафенона, превращающий их доспехи в самую настоящую железную печь.

Альфонсо был доволен. Могучая стать воинов, в не блестящих, но внушающих уверенность в силе, сокрытой под этими листами железа, их отважные взоры, огромные кулаки, сжимающие древки копий с уверенностью бессмертных – все это радовало его и восторгало. Когда то он и сам был таким. Не в первом ряду, конечно – его и видно то никогда не было на всех двух смотрах, на которых он успел побывать, но себя он представлял на параде именно таким. Хоть и был на голову ниже любого из этих воинов.

Альфонсо был доволен ровно пятьдесят человек, после чего королевская стража кончилась, и начались воины разочарования. Ладно, их не выбирали как лучших из лучших, не муштровали в королевском замке, и они не были все одинаковые, как оловянные, да и оружие их видало виды и получше, но все же…

Гумболь – дружинник столичной заставы, втянул живот, насколько смог, не поломав при этом позвоночник и спину, поднял подбородок – самый ближний ко рту, не обнаружив, все равно, признаков шеи, и отрапортовал, что мол, доблестные воины построены. Альфонсо и сам был пехотинцем, по этому о строевой этой кухне был прекрасно осведомлен: сделав жест руками, словно собрался нырнуть в море построившихся воинов, и по образовавшемуся коридору направился вглубь отряда – к самым последним рядам.

Гнилое Пузо, присутствовавший при этом смотре, отошел от повозки, подошел поближе к Гумболю –он ждал потеху и предвкушал взбучку; напуганный донельзя легендарным новым герцогом, поведение которого вообще никак нельзя было предугадать, Гумболь потащился за Альфонсо с видом напуганного теленка, который не может бросить мать. Звали его, кстати, Гумболь ифт Азаусскитр и Альфонсо, узнав, как его зовут, схватился за голову – ни запомнить, не выговорить он это не смог бы никогда в жизни. Он выплыл из моря голов и подошел к дружиннику.

– Скажи мне, Гембель…

– Я Гумболь, Ваша светлость, – выпрямился в струнку дружинник, отчего ровнее не стал.

–– Пусть так, – вздохнул Альфонсо, – скажи мне Гумболь, почему у тебя у некоторых солдат нет кирасы? У некоторых – шлема, а пятеро вообще с деревянными мечами, покрашенными серой краской?

Гумболь был туп, и благодаря своей тупости был счастлив, поскольку не знал о своей тупости- у него не хватало мозгов это понять. Кто его назначил дружинником столичного отряда в городе, который почти граничит с враждебной страной, оставалось загадкой. Гумболь был тучен очень счастлив и очень туп, по этому вообще нисколько не стесняясь и не меняя выражения серьезного лица, ответил:

– Никто не предполагал, что вы пойдете в тыл отряда, Ваша светлость. Спереди то все в порядке.

– Сейчас ты у меня пойдешь в тыл отряда, придурок!!! – мгновенно переходя от ленности и медлительности, связанной с жарой, хотя и не хотел этого, к вполне энергичному крику, заорал Альфонсо:

– Ты со Степейцами чем, палками воевать будешь!? Что толку в этой чертовой красоте, если Вас всех поубивают к чертям собачьим!! Заткнись!!

Последнее слово он адресовал Гнилому Пузу, который героически хоть и пытался, но не мог не заржать.

– Прошу прощения, Ваша светлость, – ответил он, медленно отошел за повозку и уже из-за повозки по бескрайнему полю понесся его заливистый и безудержный смех.

– Виноват, Ваша светлость, – побелел Гумболь, – денег нет, оттого и в снаряжении неполадки.

Денег не было, это было правда. Гумболь был туп, тучен любил выпить, но не был вором, поскольку, воровать тоже нужно уметь, а чтобы научиться, опять таки, нужны были мозги.

–Это просто катастрофа. Гебельс, ты у меня в рядовые пехотинцы пойдешь, понял, лапоть?-спокойно, а потому особо зловеще процедил Альфонсо.

– Но позвольте, Ваша светлость, как же так? Чем я вам не угодил? – засуетился Гумболь. Толстые ручки его не находили себе места, и летали вокруг круглого, трепещущего тела.

– Жирный больно, – хотел сказать Альфонсо, но прикусил язык – форма тела не показатель силы. Он молча взял меч у начальника отряда дворцовой стражи, сунул острие оторопевшему дружиннику под нос:

– Победишь меня в поединке – воеводь дальше, а нет – я дам тебе деревянный меч и деревянный шлем, и ты пойдешь воевать со Степью в нем рядовым.

Гумболь помертвел. Гумболь задрожал. Но оружие взял обнадеживающе быстро, двинулся вперед обманывая сам себя, уверенно, хоть даже и не успел ударить, как сразу лишился половины меча. Альфонсо, стукнув не со всей силы, такого результата не ожидал, и смотрел на воеводу так же удивленно, как тот смотрел на обрубок лезвия.

– Что это? – спросил Альфонсо. Воеводе дали другой меч, и его постигла та же участь.

– Альгердо, дай свой меч, – Альфонсо взял оружие у начальника дворцовой стражи, и оглушительный звон, с которым соприкоснулись при ударе оба меча, вполне себе достаточно оповестил о хорошем качестве клинков. Альфонсо давно не дрался на мечах, но Гембель, похоже, о драке на мечах знал только то, за какой конец меча нужно хвататься. И то, после первого же удара он его отпустил. Меч улетел далеко в поле, его долго искали всей дружиной, а вернувшись с поисков, Гумболь был уже не воеводой воинов, а их рядовым товарищем.

– Вниманию, солдаты, – крикнул Альфонсо как можно громче, – с сегодняшнего дня я объявляю о начале турнира. Победитель будет воеводой.

– Это не справедливо, – крикнул кто- то из строя и все притихли, прибитые необыкновенной дерзостью крика.

– Кто там голосит, выйди сюда, коли не трус.

Отряд мгновенно расступился, оставив в гордом одиночестве одного из воинов. Увидев на себе грозный взгляд нового герцога, тот сначала было дернулся назад, но взял себя в руки, твердым шагом подошел к герцогу, поклонился:

– Не гневись, Ваша светлость, да только товарищ мой, Эгель, в темнице томится, а он один из самых лучших воинов. Без него турнир – не турнир, а детский лепет.

– За что его упрятали, Гумболь? – спросил Альфонсо.

– – Дерзок на язык был, Ваша светлость, – ответил бывший воевода.

– Посмотрим, – сказал Альфонсо.

Эгель и вправду был лучшим воином, но удаль его, стать и сила с лихвой компенсировались его вызывающей дерзостью, врожденной самоуверенностью и высокомерием, вполне, впрочем, оправданным, и у Альфонсо часто возникало желание затолкать острослова обратно в узницу. Но он этого не сделал, хотя для этого и понадобилась изрядная доля терпения. Эгель моментально вжился в роль воеводы, чутко найдя нужную грань, между чопорностью начальника отряда и панибратством так, что его и любили, и боялись воины. Даже начальник королевской стражи Альгедро проникся к нему уважением настолько, что согласился провести вместе с ними учения, разделившись на два лагеря в почти шуточной битве.

– Что же ты такого сказал герцогу, что он тебя в темницу посадил? – спросил Альфонсо у Эгеля как то раз.

– Я отказался выполнить приказ. Нас хотели заставить закопать ров, будто мы не славные воины, а презренные крестьяне или рабочие.

И тут Альфонсо пришла идея о том, что ров вокруг замка действительно никуда не годится. Да, его очень сильно полюбили утки и ужи за изобилие камыша и лягушек, а так же туда частенько приходили попить и помочиться коровы, но врага этот ров остановить был не способен. Рассмешить – это да, остановить – это нет.

– То есть, если я прикажу копать ров, ты откажешься?

– Да Ваша светлость. Настоящий воин должен драться, а не ковыряться в земле, аки червь…

– Настоящий воин должен уметь все, – заявил Альфонсо, – и воевать, и копать землю, и даже, если приспичит, подоить корову.

– Ваша светлость, – вспылил Эгель, – испытайте меня в бою и вы увидите, что лучшего воина вам не найти во всей Левании! А может, и во всем Эгибетузе! Не пристало доблестному рыцарю заниматься делами холопов. Я победил в турнире – найдите мне достойного соперника, дабы я мог Вам показать, что значит настоящий воин!

Был такой у Альфонсо один знакомый, который слишком сильно зацикливался на пути достижения цели и ограничивал себя рамками абстрактных понятий о чести, посему, отказался лезть в дерьмо и тем спасти себе жизнь. Его, правда, тогда и не спрашивали, но отказался бы точно, поинтересуйся, кто нибудь тогда его мнением. Как же его звали? А, не важно…

– Будешь драться со мной, – сказал Альфонсо, – победишь – черт с тобой, проиграешь – будешь делать все, что я прикажу. Согласен?

Эгель подозрительно осмотрел Альфонсо; о его славе непобедимого победителя, о том, что он великий маг и колдун и ему помогает сам Агафенон, он был наслышан, презрительно про себя фыркал, когда при нем рассказывали эти сплетни, как он их считал, но мало ли… Однако, увидев усмешку на лице Альфонсо, его гордость крикнула «Да» быстрее разума, поскольку была и крикливее и громче.

И Альфонсо пожалел о своем турнире сразу, как только, парировав первый удар, упал на землю, едва не получив своим же мечом по голове. Он поднялся еще раз, потом еще, но это было бесполезно: Эгель был не просто хорошим воином, он был быстр и ловок – в Лесу ему бы не было цены. Сильным ударом выбил он меч из рук Альфонсо, торжествующе направил было острие своего меча к его горлу, но не достал: Альфонсо присел на землю, кинул в Эгеля пыль, и пока тот с удивлением пытался протереть глаза, удар под дых обрушил его на землю, где после пары смачных герцогских пинков в живот он больше подняться не смог.

– Черт возьми, Ваша светлость! – воскликнул друг, вызволивший Эгеля из темницы, – это подло! Это же не благородно!

–Будешь у врага просить благородства, – отряхиваясь, сказал Альфонсо, – ваша задача не сдохнуть за Родину. Ваша задача – убить за Родину, и как вы это сделаете – плевать, главное – чем больше, тем лучше. А если ради страны и короля, (и меня тоже, – мысленно добавил он про себя) вы не готовы опозориться, то грош Вам цена, как воякам. И если надо будет копать, чтобы уничтожить врага, или косить сено, чтобы выжить самим, то вы будете делать и то и другое.

Альфонсо ненавидел суды и не только в качестве подсудимого, но и в качестве обвинителя. Однако, пройдясь по тюрьмам в то время, когда он вытаскивал оттуда Эгеля, Альфонсо обнаружил, сколько мужчин сидит в темницах, вместо того, чтобы работать на благо страны. И понеслась череда утомительных, скучных и долгих судилищ, после которых Альфонсо любил приложиться к винишку, отмечая освобождение людей, на которых ему было плевать совершенно.

В один из погожих летних деньков Альфонсо судил очередную очередь из осужденных, страдая, неимоверно, от духоты, запаха немытых неделями тел и страшного похмелья, которое делало жизнь в сотни раз мучительнее, чем она была на самом деле. На суде присутствовал начальник тюрьмы, местный епископ, представляющий церковь, секретарь и пара тройка присяжных, не понятно зачем присутствовавших, но положенных по правилами. Они все равно молчали в тряпочку и были нужны больше для массовки и придания важности моменту.

– Далее по списку, – торжественно провозгласил начальник тюрьмы, – осужденный по имени Инженер. Осужден за шпионаж в пользу Степи.

Альфонсо оживился. Не настолько, чтобы проявить интерес к происходящему, а настолько, чтобы проявить интерес к имени осужденного. Этот мужчина лет восемнадцати был щуплым, тощим, изможденным и совершенно белым, как все сидельцы с долгим сроком. Однако взгляд у него был какой то странный, такой, как будто он видел мир впервые и ему, как ребенку, было все интересно, даже за долгие дни за решеткой блеск любопытства в его глазах не пропал. Потускнел маленько, это да, но не умер в рутине напряженного ожидания суда. А еще он светился живым и въедливым умом, а Альфонсо таких недолюбливал.

– Виновен, – недовольно подумал он, не узнав еще, правда, в чем суть дела.

– Зачем шпионил? – спросил Альфонсо строго. И едва не зевнул при этом, разрушив всю строгость.

– Я не шпионил, Ваша светлость, я рисовал землю…

Бывает так: идешь по болоту, и думаешь – сейчас оно станет мельче, стоит только сделать шаг, я выберусь и будет сухо. Если бы попытку разобраться в данном вопросе можно было бы сравнить с ходьбой по болоту, то понятно было бы его внутреннее состояние ума Альфонсо. Он ничего не понял, и задал вопрос, который должен был все прояснить:

– Зачем ты рисовал землю?

– Чтобы знать куда идти, – ответил Инженер и этим вообще ничего не прояснил. Альфонсо окончательно увяз в вопросе настолько, что даже не знал, что еще спросить.

– Виновен, – подумал он. Это было бы просто-обвинить и все, это было легче, чем разбираться в какой то бредятине, и пусть сидит, пока не помрет, виновен он там или нет. Альфонсо рот открыть успел, а вот слово сказать нет, потому что его перебил шум. Прибыл гонец, который отправлялся к королю с просьбой дать Гнилому Пузу титул и новое имя с ответом, суть которого, ссылаясь на секретность грамоты, сказать не мог. Альфонсо сломал сургуч, развернул грамоту и уперся тупым взглядом в черточки и палочки. Нельзя сказать, что бы он совсем не умел читать: он в совершенстве владел опознанием двух букв – «Ф» и «В», но этого оказалось недостаточно для понимания всего текста. Этих букв было в тексте маловато.

– Скажи мне, Инженер, где ты родился и кто твои родители? – Альфонсо отодвинул грамоту. Зачем он это спросил? А, узнать, откуда такое имя странное – и не благородное, и не холопское.

– Родился я в Агате, отец мой, Амфилат, был рыбаком, а матушку свою я никогда не видел.

– А здесь как оказался?

– Пять лет назад я понял, что Великой континент ни есть вся Земля, а за Великим морем есть еще суша, за что меня начала преследовать церковь, как еретика. Из Агаты мне пришлось бежать в Степь, где меня продали в рабство, из которого я сбежал вместе с караваном купцов. Здесь меня приютила одна женщина, которой…

– А землю то рисовал зачем? – оборвал его Альфонсо, – ты чего и так не знаешь, куда идти, что ли? Ну так спросил бы кого-нибудь.

– Я составлял рисунок местности, где указывал деревни, села, горы, реки. Чтобы другой человек, который здесь никогда не был, мог бы по моим рисункам знать, где что находится и куда идти.

– Это как это? – теперь Альфонсо завяз в болоте непонимания по самые уши, – впрочем… где эти твои рисунки?

Рисунки бросился искать начальник тюрьмы, который поблагодарил Агафенона за то, что не выкинул их тогда, хотя, был бы он честнее с собой, то благодарил бы свою лень и забывчивость. А пока он загонял бедную, ни в чем не повинную лошадь, наминая ей сапогами бока, суд застопорился. Альфонсо развернул грамоту снова, посмотрел на нее так, словно надеялся, что там что нибудь прояснится, вздохнул:

– Что за имя у тебя странное – Инженер? Благородный, или… что это вообще такое?

– Писарь, дававший мне имя, не умел писать, точнее, писать умел, а что он пишет, прочитать не мог, Ваша светлость. Когда я вырос, то увидел на моей табличке надпись АГорнкрлоьа Инженер.

– Прочитал? Значит, умеешь читать? – Альфонсо оживился, сунул Инженеру грамоту, на которой первое, что тот прочитал, но о чем не сказал вслух, это была надпись «Секретно. Только для герцога Альфонсо дэ Эстэды лично в руки».

– На прочитай, а я тебя проверю…

Запыхавшийся, пыльный, потный но довольный начальник охраны привез рисунки – главную улику в шпионаже, хотя что там нарисовано, разобраться никто не удосужился. Не понял в этих каракулях ничего и Альфонсо, хотя при первом же взгляде его пронзила через весь позвоночник острая дрожь. Что- то бабахнуло в его голове, только что, было пока не ясно.

– Суд окончен, – медленно проговорил он всем.

– Объясни мне, что здесь нарисовано, – приказал он Инженеру.

– Вот холм. Вот река Ровная – тут написано, а вот Ваша светлость, вот этот квадрат, Ваш замок.

– Что за глупость. Мой замок в длину метров сто. А здесь какая то букашка.

– Ваша светлость, Ваш замок сто метров, а я нарисовал сто миллиметров. Река Ровная шириной пятьдесят метров, а у меня пятьдесят миллиметров. Если в голове увеличивать миллиметры в метры, то можно понять, по ориентирам, куда идти. Например, мне нужно попасть вон на тот холм…

Инженер еще что-то говорил, но Альфонсо его уже не слушал. От осознания новой мысли стало холодно и его стало трясти, как в лихорадке. В своем лесном домике он видел такой же странный рисунок, только нарисованный цветными красками, которые не смывались. И если предположить, что это рисунок земли, а точка в начале желтого пятна – это Волшебный город, то… То можно найти его по рисунку, если еще разобраться в нем, черт возьми.

– Ваша светлость, я прибыл по вашему приказу, – это голос Гнилого пуза выдернул Альфонсо из глубокого озера мышления. Убей Бог лаптем, он не помнил такого указа, но это было не существенно. Альфонсо протянул грамоту Гнилому Пузу:

– Поздравляю, Феликс ибн Энмундов с присвоением титула графа.

– Чего? Кто я? – Гнилое Пузо, он же Феликс ибн Эдмундов схватил грамоту, покувыркал в руках, дав понять всем вокруг, что тоже не умеет читать, и, видимо, отчаявшись прочитать самостоятельно, поверил на слово:

– Почему Феликс? А как же Пушкин?

4

Реформы Альфонсо дали о себе знать очень быстро: к концу лета казна была пуста, кроме того сундука с двадцатью миллионами песедов. Как же красиво золотые монетки, номиналом в две тысячи песедов каждая, лежали в сундуке, так красиво, что не хотелось их тревожить, тем более, была у Альфонсо мысль сбежать с этими деньгами. Сбежать он, конечно, не сбежал, но такой вариант развития событий нельзя было не предусмотреть, по этому денежки лежали не троганные. Казна был пуста, но Левания потихоньку вылезала из той клоаки, в которую их загнали воры – вельможи: отстраивались новые избы из леса Альфонсо, снимались урожаи с полей, и урожаи хорошие – хоть в этом повезло, появилась какая – никакая скотина, лошади, быки. Потянулись в Леванию со всех сторон беглые холопы – как из соседних регионов, так и из соседних стран, и всех их, негласно укрывая от крепостной стражи, оставляли у себя жить, помариновав немного в узнице, для вида. Случилось так, что Инженер стал придворным советником; а поскольку он умел считать, то и объяснил герцогу, какую сильную накрутку на товары делали обнаглевшие купцы. Прошел беззаконный и беспощадный рейд по рынкам, усадьбам купцов, вследствие чего самых зажиточных, по сути, просто ограбили, отобрав у них все, что Альфонсо посчитал для них лишним, то есть, почти все. Яхонт был в ярости, долго брызгал слюнями в приемной Альфонсо, и тот только потом узнал, что в столицу Эгибетуза отправился второй гонец с жалобой на самоуправство монаха Ордена света. Примазался к этой жалобе и Гумболь, которого загоняли почти до сердечного приступа; впрочем, с его комплекцией, достаточно было просто заставить бывшего воеводу быстро пройти двадцать метров.

– Поймали еще одного Степного перебежчика, – заявил Феликс, и брякнулся в кресло, – и тоже говорит, что Степь собирается напасть в следующем году.

– Да неужели? – съязвил Альфонсо. Конечно, ведь только -только все начало налаживаться, притом, что урожай, как ни странно, должен был быть отменный, люди перестали дохнуть, как мухи, даже король не доставал всякой ерундой и жизнь становилась приятной. Обязательно должно было что-то случиться. – Гелик! Гели… А вот ты… Позови моего советника.

Инженер тоже отъелся, теперь он не был тощим и бледным, теперь глаза его блестели не только любопытством и тягой к знаниям, но еще сытостью и довольством. Впрочем, свои обязанности он выполнял хорошо, так хорошо, что начинал раздражать Альфонсо тем, что Альфонсо начинал зависеть от Инженера. Вот и сейчас, едва советник приземлил на кресло свое тело и услышал новости, как сразу навалил кучу идей:

– Во первых, нужно укрепить замок для долгой обороны – биться в открытом поле со Степью мы просто не сможем. Нужно, пока не наступила зима расширить и углубить ров, сделать его со стороны замка пологим, а со стороны поля – обрывистым. Нужно запастись продуктами, нужно сделать так, чтобы при случае, все могли укрыться в замке вместе со своим скарбом, при этом свои запасы еды моглиперевезти в замок. Колодцы нужны. Стены крепости нужно ремонтировать. Войска у нас мало, по этому нужно обучать крестьян драться… И начинать нужно будет сразу, как закончится уборочная страда.

– Научить их драться, – буркнул Альфонсо, – они что, в своих кафтанах в драку полезут? У нас у дружины мечи как из воска, и доспехов на всех не хватает, не говоря уже о лошадях, а ты крестьян учить.

– Ну, есть еще места, где мы золотишко не повыгребли… – проговорил Феликс и многозначительно поглядел на остальных. С этой фразы и начались поборы по правоверной церкви: уносились иконы, продавались золотые кресты, сдиралось сусальное золото с куполов. Епископы ободранных церквей хватались за голову, проклинали монаха Ордена света, который плевал и на Бога и на веру.

–Агафенон учит смирению и скромности, а у тебя крест золотой с бриллиантами, – кричал Альфонсо на епископа, когда тот кричал на Альфонсо за его поборы, – вам, монахам вообще положено босиком в одной рубахе с котомкой по Земле ходить.

Воины Левании, впервые увидев новое оружие, без которого, если они его потеряют, им советовали лучше вообще не возвращаться с поля боя, несколько дней боялись его даже испачкать и дрались, не ударяя им друг о друга.

Когда, после третьего гонца от жалующихся теперь уже епископов, король послал нарочного посмотреть, что там в Левании происходит, нарочный увидел картину, которую не мог бы увидеть в самом изощренном сне: солдаты дружины копали ров вокруг замка, тогда как крестьяне и ремесленники, под жуткий хохот присутствовавшего там Феликса, воевали с тюками с соломой под руководством отряда королевской стражи.

– Это что-то немыслимое, – сказал Альфонсо нарочный до того, как попал к нему в замок. А попав в замок, увидев всю его бедность, скромность убранства, пообедав простыми щами с осетриной, больше ничего не сказав, отправился докладывать обо всем его величеству. Больше Альфонсо не трогали, но, получив урок на будущее, он приказал Феликсу наладить связь с разбойниками Левании, дабы те шпионили за дорогами, останавливая всех гонцов, которых он не посылал. А потом дал Феликсу поручение, отмеченное особой секретностью: исследовать подземелье замка и выкопать пути отхода из него на случай, если придется бежать. Выкопавших тоннели далеко за пределы территории замка узников, порешили прямо в том тоннеле, сам же вход в него заложили кирпичами, после чего про этот тайный проход остались знать только двое: Альфонсо и Феликс.

Зимнее время – всегда самое увлекательное время для герцога – войн нет, уборочной страды нет, даже разбойники меньше лиходейничают, больше сидят по норам и греются возле костров. Можно заниматься своими любимыми делами: например, ходить по замку, затем, лежать в замке, смотреть из замка на улицу и ждать лета. Альфонсо выбрал еще один вариант: он пил. Как то так вышло, что буран неотложных дел стих неожиданно и моментально, оставив странную пустоту и патологически много свободного времени. Заунывный ветер, беснующийся за окнами замка и романтичный, в совокупности с испускаемым им теплом, камин, сделали все возможное для того, чтобы красная кровь Агафенона прельщала монах Ордена света своим виноградным запахом. И он не устоял, потому что и не хотел воздерживаться. Вино запрещало ему управлять своими угодьями, окунаться в проблемы, которые росли, если ими не заниматься, но были не видны за туманом алкогольных испарений, запрещали грустить, относиться к людям по-людски, скромничать и от чего то оказываться.

Фактически, управлять всеми владениями стал Феликс, бывший вор, у которого на пути великолепной карьеры висельника в свое время неожиданно встал Лес, собственно, бывших воров не бывает. Глядя на него, очнулись из спячки другие вельможи, потекло золотишко оседать в особняках и сундуках тех, кто мог запустить липкие ладошки в эту золотую струю. Все пошло по воровской спирали – люди не меняются, люди априори, почти все, хотят жрать как можно больше не останавливаясь. На золото Альфонсо было плевать, на роскошь (кроме, естественно, шелковой кровати) тоже, но у него было желание пить, и самое страшное- была такая возможность.

Первый день весны герцог Левании, монах Ордена света, победитель черных птиц и усмиритель «самого кровавого и жестокого бунта в мире» встретил тем, что, спустив штаны, пытался помочиться на голову утки, не подозревающей опасности сверху и плавающей себе в жиже околозамкового рва. Ветер отвел от нее эту унизительную беду. Однако, он пнул под зад Альфонсо ровно в тот момент, когда тот потерял баланс, нагнувшись, пытаясь дотянуть штаны до нужного уровня, отчего герцог Леванский, кувыркаясь, сверкая белым задом, полетел в ров. Воды там было по колено, но она была по мартовски холодна, и Альфонсо, сидя в воде, почти протрезвел почти сразу.

И тут он услышал гул. Гул, который в его памяти запечатлелся как беспощадная, неконтролируемая игра со стихией , с которой невозможно было бороться, перед которой можно было только смириться, и молить, всех подряд, чтобы она тебя пощадила. Это был гул воды; сидя по пояс в луже, Альфонсо, еще пьяным мозгом, не мог понять, как он снова оказался на плоту в Лесу, посередине реки, как волна со страшным ревом показалась перед его глазами; весело крутились ее руки – волны сверкающими брызгами, сдирая землю с краев рва. Перед волной, обгоняя ее, сначала весело крича, потом, увидев герцога во рву, сменив веселость на ужас, заорав « Закрывай!!!», несся всадник – один из дружинников королевского отряда. И на этих словах волна накрыла Альфонсо леденющим ударом, подняла, покрутила, влепила спиной в дно, выкинула наружу, на берег. Альфонсо даже не помыслил бежать куда то; наученный горьким опытом, он сжался в комочек, спрятав голову в коленях, и накрыв ее руками, а потом, после нескольких головокружительных кульбитов, едва почувствовав землю под руками, вцепился в нее ногтями, пополз, дрожа от холода и страха.

– Это немыслимо, – шептал он, вот теперь уже точно трезвый, имея в виду то, что мог так погибнуть, около своего замка, посередине рва. Даже не в Лесу. Однако, жизнь иногда бывает еще более немыслимой, чем можно предположить. В этом убедился мокрый, замерзший, посиневший герцог Левании, когда, сидя на берегу около замка без штанов (вода забрала их у него) смотрел на кавалькаду статных воинов, в блестящих, позолоченных доспехах, с красными перьями на шлемах (что за мода такая?). Их было много, больше трех, и принадлежать эти воины, также, как и самая роскошная карета Эгибетуза, могли лишь королевской семье. Альфонсо мысленно молил, чтобы это был не Аэрон, но Агафенон был глух. Агафенон издевался над своим посланником. Был еще шанс, что они проедут мимо… нет, они остановились прямо напротив Альфонсо. Прискакал верхом Инженер, кинул взгляд, на карету и солдат, крикнул замершему в ужасе солдату:

– Ну как? Здорово? – и только потом он увидел Альфонсо на берегу.

– Твою мать, – выругался придворный советник, развернул лошадь и бросился скакать обратно.

– Стой, гад! – крикнул Альфонсо. Открылась королевская карета, из нее, сверкая бриллиантами на синем платье с меховой оторочкой, с помощью руки пажа, вышла принцесса. Аэрон вылез с другой стороны кареты, подошел к дочери, уставился на Альфонсо.

– Простите, что отвлекли Вас от вашего купания, – нарушив этикет и заговорившая первой, сказала Алена, увидела, что герцог без штанов, отвернулась, покраснев, как вареный рак. Или красный осенний лист. – В отличии от других вельмож, очень сложно предугадать, чем Вы, герцог, в данный момент, занимаетесь.

Зато уже было не до холода. Было стыдно, омерзительно стыдно, немного страшно, а еще давило чувство безумной нелепости ситуации. Но не холодно.

– Чего это ты делаешь, герцог? – уставился Аэрон на Альфонсо. Тот не знал, что ответить, однако ляпнул:

– Проверяю оборону замка, Ваше величество. Инженер!

– Да Ваша светлость, – Инженер поклонился Альфонсо. Перед этим он поклонился королю и принцессе.

– Нужно оба края рва сделать крутыми. И колья набейте на дно. И штаны мне принесите, кто-нибудь, эти смыло.

– Какого черта меня не предупредили, что король припрется?! – очень гневно и злобно шептал Альфонсо своему верному графу Феликсу и первому советнику Инженеру. Инженер побелел в испуге – Альфонсо был скор на расправу по пьяни, да и так, по трезвому, стал нервным и вспыльчивым. Феликс же совершенно ничего не боялся, как человек, с которым у герцога были совместные, страшные секреты и множество пережитых приключений. Потому и ответил, усмехаясь:

– А мы говорили. Только в той стране, Винляндии, ты нас услышать не мог, алкаш.

– Позор какой, – взвыл Альфонсо в очередной раз, хватаясь за голову.

– Позор, не смерть, – ответил Феликс, – сам так го…

Речь его резко оборвалась. Аэрон вышел из отведенных ему покоев, Алена вышла из своих, взяла под руку отца, и вместе они подошли к разговаривающим:

– А, в штанах, уже хорошо, – сказал Аэрон, – помнится мне, обстановка раньше здесь была гораздо богаче. А сейчас, как будто обокрали тебя, герцог.

– Скромному монаху много ли надо? Позвольте представить Вашим Величествам моих верных вассалов:

– Граф, Феликс ибн Эдмундов…

Аэрон кивнул. Феликс должен был поклониться, как только его представили, но он не только не поклонился, он просто одеревенел. Еще и замер, вылупив глаза, отчего удивил Альфонсо – скорый на болтовню Феликс, впервые в жизни словно язык проглотил, таким Феликса Альфонсо еще никогда не видел.

– Очень приятно, граф Феликс, – прошелестела принцесса и подала ручку.

– А… пр… гыдык, – что- то примерно такое изрек граф Феликс, тупо уставившись на сверкающие перстнями маленькие пальчики.

– Он у тебя что, слабоумный? – со всей своей бестактной прямолинейностью спросил Аэрон Альфонсо.

– Просто он потерял разум от красоты Ее королевского величества, -хмуро ответил Альфонсо, не подозревая, насколько был близок к правде.

– А это мой главный советник, Инженер. У него там продолжение имени есть, но оно непроизносимое… Прихоть богатого отца, что скажешь, – представил Альфонсо Инженера.

И если Феликса при виде принцессы, в которую он моментально влюбился по уши, заклинило, то Инженера, который при виде принцессы, моментально влюбился в нее по уши, нещадно понесло:

– Премного благодарен оказанной мне честью стоять со столь деятельной и исторически значимой фигурой, как Вы Ваше величество, ведь Ваши заслуги перед этой замечательной во всех отношениях страной, просто неоценимы…

При этом он кланялся после каждых двух- трех слов, отчего даже у Альфонсо, глядя на него, заболела поясница.

– Ладно-ладно, я всего лишь просто король, – даже привыкший к бесконечной лживой лести придворных Аэрон, не допускающий даже мысли, что все это неправда, поморщился от приторности этих слов. Его фраза вызвала бы еще одну хвалебную тираду, но вмешалась принцесса и Инженер переключился на нее:

– Очень рада встречи, – она улыбнулась и снова протянула руку, уже с явной опаской. И не зря.

– Ваше величество, – заверещал Инженер, – о Вашей красоте ходят легенды, и я думал, что они неправдоподобны, но, как оказалось, они неспособны описать и сотой доли Вашей несравненной красоты, из-за которой сходят с ума от зависти богини и феи…

При этом он с той же интенсивностью, что и кланялся, прижимал руку принцессы к губам, словно хотел ее съесть.

– Оч-ч-чень лестно, спасибо, – Алена попыталась было выдернуть руку из слюнявого плена, и ей это, после пятой попытки, удалось.

– Граф не покажешь нам свои владения? – обратился Аэрон к Альфонсо.

– С удовольствием. Только я думал, Вашим величествам нужно отдохнуть с дороги.

– И то верно. Тогда позже.

Альфонсо поклонился. Аэрон повернулся к нему спиной, потащил за собой принцессу, говоря ей в тот момент, когда думал, что его никто не слышит:

– Этот герцог сам с прибабахом, и подчиненные у него такие же. Еще скоморохов мне в вассалах не хватало.

– Клоуны, – бросил своим вассалам Альфонсо, едва король пропал из виду; от злости у Альфонсо дрожали губы и руки, и жутко захотелось выпить. Водки. И тем больше он понимал, насколько сейчас нельзя пить, тем сильнее прозрачная жидкость манила заманчивым забытьем. Инженер и Феликс – теперь оба – виновато опустили головы.

–Но ты ведь тоже с прибабахом, – вот мог Феликс смолчать, раз был виноват, но нет же… Хотя нет, мог бы смолчать– смолчал бы.

– Странно, вчера там вроде было больше воды, – задумчиво сказал Аэрон, глядя в глубину рва. Для этого ему пришлось нагнуть вперед королевский торс, и у Альфонсо, на миг, возникла мысль пнуть его под зад, чтобы он скатился в ров, бултыхался в грязи. Остановила мелочь- неминуемая после этого долгая и мучительная пытка, которая кончилась бы казнью. Если бы Альфонсо до нее дожил. Злой и не выспавшийся Альфонсо, которому всю ночь объясняли, что происходило в его герцогстве, пока тот был в… э… отлучке, злорадно, внутри себя, улыбнулся. Мысль о пинке короля согревала и радовала, но от нее пришлось отказаться.

– Просто вода в ров подается из соседней реки через дамбу, которую мы можем открывать и закрывать. Это сделано для того, чтобы враг, обманутый легкостью переправы, не стал бы сколачивать переходные мостики, а попытался переправиться так. Для этого с одной стороны ров выкопан обрывом-чтобы нельзя было вылезти обратно, а к стене– пологим, чтобы отрезать переднюю часть войск, уже переправившихся, от задней части войск, еще не переправившихся, Ваше величество- пояснил Альфонсо то, о чем сам узнал только вчера.

– Посредством утопления средней части войск, – улыбнулась Алена, потом тут же взяла себя в руки, – очень умно придумано граф.

– Это не я придумал, это придумал мой советник, Инженер.

– Похвально. Побольше бы нам таких Инженеров, очень нашей стране их не хватает.

У стоявшего рядом, бедного Инженера перехватило дыхание: он попеременно то бледнел, то краснел, то, спохватившись, скрючился в низком поклоне, забормотал, глядя в землю:

– Благодарю Вас, Ваше Величество. Еще снизу, по ходу потока, мы установим колья, чтобы катающихся по дну врагов разрывало на куски, насаживая их на дерево…

– А почему колья вбивают в землю солдаты, а не крестьяне? – спросил Аэрон. Алена побледнела, и, хотя, ее отец и был туп и не внимателен, про чувствительность своей дочери к кровавым событиям знал, и распоясавшегося Инженера быстро перебил, желая сменить тему.

– Потому что крестьяне обучаются ратному делу, – беззаботно ответил Альфонсо.

Весь день, на протяжении которого Альфонсо несколько сот раз подряд спрашивал небо, «Господи, какого черта он приперся, еще и дочурку притащил, зачем то», королевская чета со своей свитой осматривали владения Альфонсо, удивляясь всему, что там происходит. В своих владениях их встретил Феликс, разодетый в роскошные наряды, усыпанный бриллиантами, в огромной шляпе. Альфонсо был поражен, увидев этого «недобитого графа» столь щегольски одетого. Золотые чаши, шкатулки с бриллиантами, мраморные статуи, шелк и парча – все это украшало особняк Феликса, все его сорок комнат, в которые он посмел пригласить королевскую семью. Блюда выносились из кухни десятками слуг, манили гостей, уставших постоянно есть у Альфонсо капусту и щи, своим роскошным запахом, истекающими жиром, поджаренными боками, свежей зеленью. Феликс выставлял свою роскошь напоказ, глупо, по влюбленному, пытаясь впечатлить Алену своим богатством, человека, который бывал на приемах в роскошных замках почти во всех странах Великого континента.

– Никогда такого не видел, – покачал головой Аэрон, – у вас в регионе самый богатый урожай, богатые вельможи, самый сытый народ и самый нищий герцог.

– Я монах, Ваше Величество, – Альфонсо кинул на Феликса такой взгляд, что тот понял: скоро и он станет монахом, – скромность – лучшая добродетель монаха. –

А двадцать миллионов песедов золотом, что лежат у меня в сундуке в замке – это скромно, – добавил Альфонсо про себя.

– Даже учитывая то, что у тебя все происходит через задницу, как обычно, самый подготовленный к войне регион – это твой, – сказал Аэрон на прощание, перед тем, как сел в карету и уехал куда подальше, – шпионы, пойманные на границе со Степью, все как один твердят, что Степь мобилизует войска. К началу мая они будут уже в Эгибетузе. Левания, как я теперь увидел, идеально подходит под плацдарм для мобилизации наших войск здесь. Вскоре сюда приедет генерал Эмфель ит Залесский, обеспечь его всем необходимым для того, чтобы собрать всю нашу рать здесь.

– Слушаюсь, Ваше Величество, – с послушанием в голосе и отчаянием в мыслях, поклонился Альфонсо. Скоро здесь будет целое море проглотов, которые пьянками и дебошами сотрут с лица Великого континента герцогство Леванское, так кропотливо и трудно восстановленное из руин.

– Странно, – добавил Аэрон, уже поставив ногу на подножку кареты, – все три гонца, посланные отсюда с жалобой на тебя, твердили невероятные вещи: мол, губернатора ты превратил в холопа, дружинника в рядового солдата, а бывшего узника – в воеводу. Я думал брешут, а оказалось, что все это правда.

– Губернатор вор, он жировал, когда вокруг был лютый голод, а воевода… Как воевода он был бесполезен, Ваше Величество…

– А ты знаешь, чей он сын?

– Нет.

– Сын двоюродной сестры герцога (Аэрон назвал чье то имя, которое Альфонсо тут же забыл), соседних с тобой владений. И этот герцог затаил на тебя злобу.

– Пусть встанет в очередь, – подумал Альфонсо. А вслух сказал:

– Когда Степейцы нападут на нас, их вряд ли остановит тот факт, что он чей то там сын. Они просто воспользуются бездарным руководством и разгромят нас.

– Истину глаголешь, честной брат, – усмехнулся король, – нужно назначать людей по их способностям, а не по кумовству: будь то хоть брат, сват, дочь или… друг, который вообще не известно кто. Губернатора верни на место-он особа древней, благородной крови, а с такими дворянами так обращаться нельзя. А я попытаюсь замять конфликт с его родней.

Дверь кареты захлопнулась, процессия, взлохматив землю клубами пыли, убежала догонять горизонт.

– Это ты не знаешь, кто он, – угрюмо проговорил Альфонсо вслед, имея в виду Феликса – а если бы знал, сжег бы нас всех, и потом еще пепел прокоптил получше, на всякий случай.

На следующий день выяснилось, что губернатор “случайно” повесился в избе, в которой жил.

5

Ни тени страха не показалось во взоре Алеццо- презрел он и страхи и боли, вел он воинов своих к победе и бил врага своего, не щадя живота своего. Дрогнули недруги, бежали они с поля ратного, да по кустам ковыльным попрятались.

– Не числом да силою побеждают врага злобного, – изрек Алецо, на своем боевом коне сидючи, – а духом крепким да помощью Агафеноновой…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 304 стих 2

Все свое свободное время монах Ордена света проводил в молитве: никогда его больные колени столько времени не контактировали с твердым, деревянным настилом полов, никогда еще не цепляли столько заноз, никогда еще Альфонсо так не корчил из себя монаха, чтобы избежать участи отправиться в поход драться со Степью. Однако это не помогло: Эмфель ит Залесский приехал с мощной армией, амбициями победителя и приказом, по которому объявлялось военное положение, а также приказом поменьше, в котором Альфонсо надлежало приступить к командованию дружиной, которую он соберет в Левании и находиться в распоряжении генерала всея Эгибетуза, и не важно, монах он там или кто. Жизнь обитателей замка, окрестных деревень и городов превратилась в ад: стоял постоянный шум тысяч голосов, бездонные глотки солдат, словно саранча, поели все, что не успели спрятать, дебоши и пьяные драки стали нормой жизни. Альфонсо носился, как укушенный: то не подвезли фураж, то нужно было повесить пару дебоширов, то ловили дезертиров, а то и проблемы с разбойниками начались. Однажды опять пришла вереница баб, жаловались на то, что солдаты их обрюхатили, а жениться не хотят.

Альфонсо тогда орал, как не в себя. У него шла голова кругом от ежедневных, бесконечных проблем, и пришедшем бабам пришлось несладко: их поспешное отступление к себе домой стимулировали огромные земляные комья, в избытке валявшиеся на дороге. Стража, которая должна была их вытолкать копьями, больше прикрывала их от кидающегося Альфонсо, нежели выпроваживали их. Хотелось бежать в Лес, хотелось спрятаться от всех в тишине деревьев и пении птиц, но среди мрака нудных и тяжелых обязанностей сверкнул яркий лучик света: Иссилаида забеременела. Пол Эгибетуза проводили с ней ночи на сеновале и ничего, а тут… В мире Альфонсо просто зажглась новая звезда, которая и осветила ему смысл его существования, смысл борьбы за чужую, но ставшую своей Родину, за свою семью.

–Это только начало, -ликовал он, – я хочу десятерых мальчиков и пятерых девочек. Тогда это будет семья.

Феликс хмуро отмалчивался, но его тоскливая рожа нисколько не волновала Альфонсо, не беспокоило его и то, как болезненно переживал бедняга свою неразделенную любовь к принцессе.

Все когда-нибудь кончается, кончился и ад с мобилизацией. Начался ад с походом. Шпионы все сказали верно: Степь напала в середине мая, впрочем, не особо скрывая того, что нападет. На встречу Степейской армии выдвинулась армия Эгибетузская, состоящая из пятидесяти тысяч вооруженных ртов.

Палящее солнце, дожди и ветры, постоянный грохот тысяч ног, бесконечные дни, проведенные в седле лошади превратили жизнь Альфонсо в нескончаемые мучения, которые усугублялись еще и тем, что Феликс ибн Эдмундов переносил все это слишком просто.

– Я думал ты в Лес свалишь, – сказал ему Альфонсо, – с каких пор ты стал патриотом чужой страны?

– Я хочу порвать на клочки ту проклятую страну, которая угрожает моей принцессе… Я вернусь в орденах и медалях, или не вернусь совсем…

– Какой твоей принцессе, очнись? Ты бывший разбойник. Да будь ты хоть герцогом, она даже не посмотрит на тебя. У нее куча женихов королей и принцев в крупных странах, ее, во благо государства точно продадут подороже какому нибудь правителю .

– Это неважно. Настоящая любовь пробьется через камень любых предрассудков и домыслов. Я добьюсь ее, или умру за нее, как подобает настоящему рыцарю…

– У-у-у-у-у, как тяжко то, – присвистнул Альфонсо, а потом подумал, что сам испытывал то же самое, когда впервые увидел Иссилаиду. Но там была другая ситуация: она была богиней, а он каким то захудалым графом, и все же, через кучу терний, они, наконец то, вместе и она беременна от него. Кто теперь может быть счастливее?

– Умереть тебе будет проще всего, похоже, – сказал Альфонсо подумав, – но есть вариант, связанный (он понизил голос) с Волшебным городом…

– Спасибо, ходили уже черт знает куда за волшебной болтовней, – угрюмо пробурчал Феликс,– по моему мы прекрасно доказали, что все это выдумки.

– В том то и дело, что не доказали. Мы же тогда не дошли, потому что не знали, как туда идти.

– А теперь знаем?

– Теперь – да.

И Альфонсо подстегнул лошадь, чтобы ускориться и отъехать от Феликса на этой интригующей ноте; в ускорении, конечно, необходимости не было, но так было более интригующе и эффектно. Степь сотрет в порошок всю армию Эгибетуза, после чего армия, например той же Либеразы, сотрет в порошок армию Степи, а ту армию – другая страна, а ту – другая, и так до бесконечности, пока либо не поубивают всех людей на Великом континенте, либо выживет одна страна с кучкой особо везучих людей.

Альфонсо себя к особо везучим не причислял, тем более теперь, когда отвечал не только за себя, он просто не мог полагаться на везение.

Солнце жгло неимоверно, задница, от постоянной езды верхом, горела огнем, а тут еще Феликс принялся восхвалять свою принцессу, детально, в ярких красках, описав ее с ног до головы, причем даже ногти не забыл. Не подозревал Альфонсо в таком необразованном, нисколько не утонченном бывшем воре такую романтическую натуру и такого влюбленного зануду. Не знал он и такого количества эпитетов, которыми можно было бы описать волосы над глазами (брови, то бишь).

– Скорее бы же уже эти чертовы Степейцы меня пристрелили, только бы не слушать этот любовный бред – с тоской думал Альфонсо.

Тем не менее разведка доложила, что Степейцы недалеко, и бой был назначен завтра на рассвете, если враги не нападут раньше. Генеральный штаб долго совещался по поводу стратегии боя; Альфонсо, как герцог, мог внести предложение, но присев на такой удобный, твердый, широкий, а главное, неподвижный стул, начал, помимо воли, проваливаться в дрему, иногда выныривая в реальность на самых громких вскриках. Предложений у него все равно не было: в организации боя он имел поверхностное представление, и потом, по его опыту двух боев, организованный бой быстро превращается в обычную свалку, в которой первой же погибает организация. Единственно, на что ему хватило выдержки, так это выслушать его роль в этой грандиозной битве, поставившей на кон жизнь и благополучие Эгибетуза.

– И так, мы с десятью тысячами солдат кавалерии должны обойти вражеский корпус и ударить в тыл и фланг, окружив тем самым Степейцев и внеся в их ряды панику, – объяснил он Феликсу диспозицию.

– Какой то простенький и бесхитростный план, – ответил на то Феликс.

Солнце поднималось издевательски медленно, словно специально раздражая медлительностью десятки тысяч человек, готовящихся к смертельной битве. Грозно и громко ломало тишину звяканье железа, всхрапывали лошади, вспарывая землю острыми копытами, колыхались на ветру стяги и флаги, готовились к подаче сигнала горнисты с рожками. Воеводы и дружинники, графы и герцоги, генерал и его свита – все успокаивали свое бьющееся галопом сердце перед тем самым решающим мигом, когда лавина тел превратит поле битвы в кровавую мясорубку. Но это все было где то позади.

А здесь, утопая по колено в болотной жиже, шагали, понурив уставшие головы, лошади кавалерии, на которых сидели кавалерийцы – они не спали, но очень хотели.

– Я говорю тебе, мы заблудились, – тихо прошептал Феликс.

– Ничего не заблудились, вон полярная звезда, мы шли правее…-тоже тихо, чтобы никто не услышал, ответил Альфонсо.

Однако он знал, что они сбились с маршрута и ушли далеко в сторону. И расчет был до простого прост – повернуть в нужном направлении и вступить бой в тот момент, когда он будет подходить к концу и уже не будет таким смертельно опасным. Либо не вступать в бой совсем, если Степейцы порубят остальную армию в капусту. Чересчур воинственный Феликс рвался в атаку – не влюбись он тогда в принцессу, он признал бы эту уловку гениальной, но сейчас настолько сильно рвался в бой за ранениями и орденами, что Альфонсо даже ему ничего не рассказал, хотя язык и чесался. А главное, можно хлопать потом невинными глазами и говорить, мол, заблудились, с кем не бывает, я монах, а не воевода, и избежать тем самым позорной казни дезертира.

– Солнце встало, мы уже пятый раз через этот куст проезжаем, – бесновался Феликс.

– Ладно, мы заблудились, – согласился Альфонсо, подумав, что, скорее всего, самая опасная часть боя уже кончилась, пора бы и появиться, а то повесят за предательство. Вон лесок, за ним повернем влево и…

И тут просвистела стрела. Альфонсо даже увидел ее, а потом услышал, как она чмокнула, сочно вцепившись в чье то тело, и это тело издав стон, рухнуло с лошади.

– Засада!!!– услышал он свой голос, а потом стрелы понеслись из леска впереди целыми пучками. Странным было то, что единственный способ спастись от смерти, это было идти к ней навстречу, в лесок: укрыться посреди поля было негде.

– За мной!! – орал Альфонсо, и не мог вспомнить, когда это он успел прикрыться щитом. Он скакал во весь опор, впервые в жизни не боясь упасть- не до того было; лошадь под ним убили, но он удачно упал на ноги, пропустил под ногами шею кувыркающегося животного, успел убежать так, чтобы его не накрыло огромным лошадиным крупом и со всей яростью дикого зверя влетел в лесок. Каждое шевеление среди веток сопровождалось ударом меча: вспорхнувшая птичка, колыхнувшаяся веточка, шевельнувшийся враг – получали свой удар, поскольку где на самом деле враг и сколько их разбираться было некогда. Втыкались стрелы в его щит, и так утыканный ими, как ежик, но отточенная железка меча хорошего качества рубила врагов не запинаясь, одинаково разделяя кожу, стальные кирасы, кости и черепа, молодые деревца. Безумно долго – целых два биения сердца, остальной отряд добирался до леска, но добравшись, врезался в него диким криком, боевым кличем и жутким хрустом, сметая врага вместе с большинством растительности леска.

В крови, листьях и запале битвы, Альфонсо остановился осмотреться и отдышаться, когда вдруг, резко, битва кончилась.

– Вы в порядке, Ваша светлость? – это подскочил воевода, восседавший на боевом коне.

– Вроде, – Альфонсо осмотрел себя: частенько вошедшие в раж воины не замечают ранений до тех пор, пока не истекут кровью. Но эта кровь не была кровью Альфонсо, по крайней мере, ранений видно не было.

– Ваша светлость, – это прискакал Феликс, – впереди отряд противника.

Феликсу хватило мозгов послать вперед разведчиков, а вот Альфонсо забыл это сделать, отчего помрачнел.

– Доставайте луки, арбалеты и в засаду. Ты, – ткнул он пальцем в воеводу, – собери отряд в тысячу человек и… будешь приманкой.

Отряд противника был многочисленный, уж точно, как посчитал Альфонсо, больше трех человек. Умевший считать воевода не посчитал, а исходя из опыта зрительно определил количество врага в двадцать тысяч человек, хотя как он это сделал, было не понятно – всего войска целиком даже не было видно. Вылетевшая из кустов банда конников (иначе не назовешь) показалась по сравнению с этим войском маленькой компашкой самоубийц, которые с храброй наглостью влетела в армию врага, снимая головы оторопевших воинов, а потом также вылетела из боя, направившись обратно в лесок. Потом она резко рассеялась, разбежавшись в разные стороны и преследующую их кавалерию встретил целый рой стрел. Поредев наполовину, отряд врага врезался в лесок, где половина половины воинов напоролись на копья; остальные бились яростно, но не долго: разрубленные и окровавленные тела их лишь продолжили ту красную полосу смерти, которая тянулась через все поле и кончалась среди деревьев.

Установившуюся тишину нарушали крики и стоны; ползая в грязи из земли и крови своих товарищей, раненные зачем то куда то ползли, пытаясь перелезть через трупы и спрятаться, отчего только что выросший в поле лес из стрел, похожий на заросли странных растений, шевелился.

– Уходим, быстро, – сказал Альфонсо, глядя на армию врага: те вроде не собирались атаковать не известный отряд, который уничтожил их разведку, прорядил кавалерию и так и не открыл тайну, сколько их на самом деле скрыто среди деревьев.

– Я прихватил их стяг, Ваше высочество, – сказал воевода, ткнув грязной, порванной тряпкой чуть ли не в лицо своему герцогу. Альфонсо примостился сзади Феликса на его коне, отчего чувствовал себя глупо, тем более, так было еще неудобнее, чем раньше. Посмотрев на воеводу – бородатого, мускулистого мужика с огромным мечом и маленькой булавой на поясе, из под бровей которого виднелись добрые, по сути, глаза крестьянина, Альфонсо сказал, искренне и, что было для него не свойственно, прочувствованно:

– Награду бы тебе, за храбрость…

Вернувшись в свой лагерь, Альфонсо не мог не заметить ненавистных взглядов остальных солдат, и почуял неладное. Однако глядя на его войско, глаза остальных воинов смягчались, сменившись с презрительных на удивленные. Судя по виду лагеря, Степь не разгромила его полностью – множество раненных стонало в тени каждого дерева, носились лекари, санитары с водой к речке, тут же счастливые живые стирали портки, разводили костры, дожидались обеда и громко балагурили, иногда распевая песни.

– А, вот и наш дезертир! – это виконт Как Его Там только вышел из штабной палатки – в подпитии, увидел Альфонсо, потом направился к кустам озлить им свою душу.

–Генерал тебя ждет не дождется, – добавил он уже в процессе, стоя спиной к герцогу, повернув голову.

За такую дерзость при обращении к герцогу обычно убивают, но Альфонсо не удостоил его даже словом – еще дуэли с пьяным виконтом ему не хватало, тем более, плевал он на честь- придуманную людьми эфемеру, от которой практической пользы не было. Альфонсо предстал перед Эмфелем держа в руках грязную, драную, но очень важную тряпку, которая служила доказательством того, что он тоже участвовал в битве, и которая могла спасти ему жизнь.

– Потрудитесь объясниться, герцог Альфонсо дэ Эстэда, – проговорил Эмфельд. Говорил он ровно и твердо, но был в подпитии, и ровность и твердость речи давались ему явно тяжело. Несколько пар глаз штабных вельмож смотрели на Альфонсо с усмешкой и презрением – теперь не выкрутишься, герцог дэ Эстэда, проклятый дезертир.

– Потрудитесь объясниться, почему в процессе боя мы не наблюдали ни Вас, ни вашего отряда, герцог? – зловеще спокойно спросил генерал, однако глаза его уже натягивали веревку на шею бедного монаха.

– Мы встретились с противником и вступили в бой, Ваше сиятельство.

– С каким, к чертям собачьим противником!! Весь противник навалился на нас целой ордой, пока ты шлялся неизвестно где!! – закричал, вдруг Эмфельд. И по его крику стало понятно – бой был очень тяжелый и полегло очень много людей.

– С этим противником, Ваше сиятельство.

Альфонсо развернул стяг, который умудрился забрать дружинник во время своей вылазки. На миг Альфонсо охватила паника: гербов всех соединений он не знал, что если они напали на своих, но это был только миг – Эмфель изменился в лице.

– Какого черта… – выкрикнул он, но выкрикнул неуверенно. – Где вы напоролись на этих солдат, вашу мать!?

Альфонсо перепугался. Он старательно не подавал виду, очень сильно надеясь, что никто не видит, как он дрожит, но вельможи, окружавшие генерала, уже не смотрели на него. Они просто выпучили глаза и открыли рты.

– Все чего-то знают, один я не понимаю, что происходит, – подумал Альфонсо.

– Покажи место вашей битвы и расскажи, как все дело было. Лейгель, отправь отряд разведки с ним, пусть все расскажет и покажет…

Лейгель был графом – не ахти, конечно, какая должность, но все равно общаться с ним было не зазорно, потому Альфонсо и сказал ему, когда оба вышли на улицу

– У меня лошадь прикончили.

А потом спросил то, что так давно жгло его душу любопытством:

– Чем битва кончилась? Мы победили?

– Да, Ваша светлость. Сеча была жуткая, две трети нашего войска полегло, но Степь отступила.

– Это хорошо. Чего тогда так все перепугались из-за отряда, который я встретил? Какой то особенный? Их там не так уж и много осталось.

Лейгель посмотрел на Альфонсо удивленным взглядом, мол, как такое можно не знать, но дерзнуть в открытую, усмехнувшись, не мог – он все же графишка какой то там, по этому со всей возможной почтительностью ответил:

– Это не степейский отряд, Ваша светлость. Это отряд Алексии.

Это было плохо. Это было очень плохо: пока Эгибетуз разбирался со Степью, Алексия, другая крупная страна- сосед Эгибетуза, потихоньку заняла ее приграничную территорию, собрав на границе пока только передовой отряд, в битву с которым, уклоняясь от битвы, вступил отряд Альфонсо, сорвав план алексийцев напасть неожиданно. Посланные разведчики доложили, что оставшихся войск Алексийцев было… сколько их было Альфонсо не знал, поскольку на доклад его не пустили и персонально ему объяснять секретную информацию не стали – а он особо и не жаждал ее услышать. Ему было предельно понятно, что нужно бежать подальше, сверкая пятками, пока все эти войска не очухались и засесть в замках, стараясь продержаться в осаде хотя бы до зимы. А там….

В штабной палатке было тихо и тепло. Альфонсо всеми силами старался не уснуть, но, поскольку не спал двое суток, периодически проигрывал этой войне со сном, причем незаметно теряя позиции, просыпаясь удивленным от того, что оказывается, он спал.

– Выступать сейчас против двух стран – самоубийство, – изрек Эмфельд таким тоном, словно сказал что-то сложное для понимания, – единственный шанс хоть как то продержаться – отступить и занять замки и крепости, отбивая атаки противника.

Видимо дело было серьезно, раз сам генерал, по сути, не трус и не паникер, сказал такое при всех. Возражающих не было, и сильно поредевшая армия поплелась обратно этой же ночью, и, хоть и была победителем, но настроение у всех было как у проигравших: даже доспехи, снятые и погруженные на телеги, звенели уныло, а тут еще дождь пошел, ноги у лошадей и людей разъезжались, одежда намокла, настроение вконец упало.

– Это трусость, – бесновался Феликс, – мы вернемся презренными трусами! Нужно вернуться и дать бой, пусть это будет последний бой в жизни!

И это говорил бывший Гнилое пузо, человек, который слинял бы с поля боя первым, едва там запахло бы жареным.

– Пошли гонцов вперед, пускай готовят замок к длительной осаде, – устало сказал Альфонсо ему, только чтобы Феликс чем то занялся и заткнулся, ведь он мог сказать это первому попавшемуся солдату и сам. – Через десять дней мы будем дома.

Сейчас Альфонсо, сидя на мокрой лошади, укрывшись плащом, который укрывал далеко не все места, куда могла залиться вода, чувствуя прилетающие на лицо комья грязи из под копыт лошадей, представлял себе свой уютный замок. Теплый камин, Иссилаида сидит на коленях (хотя нет, пусть лучше сидит рядом, а на коленях сидит сын) и ему Альфонсо рассказывает, как героически повел свой отряд прямо под стрелы (не упомянув, конечно, что сделал это из страха умереть), первым врубившись в засаду, обнаружил войска неприятеля, врезался в их отряд на лихом скакуне, вырезал половину, умчался вдаль… Разве нельзя немного приврать?

Скоро гонец достигнет замка. Скоро там начнется суета: жители окрестных городов и деревень соберут свой скарб, провизию, погрузят на телеги и спрячутся за крепкими, после ремонта, стенами замка. Теперь сто комнат, наверное, окажется мало. Большинству придется спать прямо на улице.

– У нас нет шансов, – Альфонсо сбросил с колен сынишку, существовавшего только в его голове, поцеловал там же Иссилаиду, и распрощался с мечтами, вернувшись в мокрую ночь к упавшему духом Феликсу, – нужно искать Волшебный Город. Только с его силой мы сможем восстановить мир на этой земле.

– Давай, – согласился Феликс, – больше вариантов, действительно, нет. Или перейти на службу к более сильному правителю, предать Эгибетуз, предать принцессу… Раз десять предавать придется…

– Там первый раз тяжело, а потом нормально пойдет, – невесело усмехнулся Альфонсо.

Замок, готовящийся к осаде, можно было бы сравнить, ну не знаю, с лежащей собакой, которая ела и тут же избавлялась от еды; в первые ворота замка вереницей, не переставая, текли телеги с провизией, скарбом, понурыми (понурее даже, чем обычно) людьми, а с черного выхода, прямо противоположного входу, вереницей вытекали женщины, старики и дети, и отправлялись вглубь страны.

Родимый дом манил к своему недолгому уюту руками – флагами, которые полоскались на сильном ветру, и Альфонсо невольно пристукнул лошадь пятками, чтобы побыстрее шла, и, невольно, чуть не улетел вперед, когда оная споткнулась о кучу земли.

– Какого черта здесь происходит? – задал он вполне себе резонный вопрос, поскольку вся площадка перед замком была перекопана траншеями, словно резвились огромные черви; из некоторых ям до сих пор вылетала земля.

Вереницей поползла змея встречающих герцога карет и телег, дабы торжественно поздравить его светлость с победой, сохраненной жизнью и целыми конечностями. При этом вереница не поехала прямо, как было бы логичнее и быстрее, а принялась петлять по голому полю.

– Это сюрприз для врагов, Ваша светлость, – пояснил Инженер, который, верхом, и возглавлял всю процессию, – ямы мы накроем ветками и забросаем землей, чтобы их не было видно.

Казавшийся огромным и величественным для одного герцога замок моментально стал маленьким и каким то жалким для пяти тысяч человек, набившихся куда только можно, и все равно большая часть из них расположилась на улице.

– На сколько у нас хватит провианта? – спросил Альфонсо, брезгливо морщась, пока пробирался среди толпы разно пахнущих людей, лошадей, скота, костры и кухни, словно через базар.

– Пока на три месяца осады, – пожал плечами Инженер, – а там как умирать будут.

– А вода?

– Есть колодец– воды хватит, благо, неподалеку речка. Металл, весь, что нашли в округе свозим сюда, все кузнецы уже здесь и полностью лишены водки и вина. Иначе не наконечников у нас не будет, ни мечей ни копий. Провиант, скот, все, что удалось забрать, заперто здесь, в замке.

Спустя две недели из королевского замка прилетел голубь – принес неожиданную весть – Алексия объявила войну с Эгибетузу и было приказано армии – победителю (так и было написано) расформироваться по крепостям.

Люди точили ножи, варили смолу, заготавливая ее в бочках, коптили и солили все, что не докоптили и не досолили раньше, квасили капусту, укрепляли стену, устраивали в башнях места для стрелков.

Прощались с солнцем. Не все, но некоторые.

Несмотря на постоянный говор тысяч глоток, нескончаемый шум посуды, драк, звона доспехов, криков, несмотря на постоянные запахи костров, тухлятины, немытых тел, навоза, рыбы, еще не известно чего, Альфонсо был по настоящему счастлив. Иссилаида округлилась, то есть, на ее фигуре – шаре, появился свой отдельный шар, в добавок она стала молчаливой, боязливой и ласковой. После деревни феминим, Альфонсо со своей возлюбленной не церемонился, сделав ее покорной и робкой, отчего не так сильно бросалось в глаза отсутствие как ее воспитания, так и инстинктивного понимания, что нужно говорить, а где лучше промолчать. Однако, увидев ее после долгой разлуки, еще и в положении, еще и в предчувствии последних, самых сладких мгновений их счастья, Альфонсо больше не мог обходиться с ней грубо. Просто не мог. И весь поток ласки и нежности, на которую он только был способен, обрушился на покатые плечи Иссилаиды. И счастье его становилось все сильнее, особенно при виде того, как жестоко мучается Феликс по принцессе.

Вернувшись с позорного, как Феликс его назвал, похода, после которого не зазвенело ни одной вшивой медальки не его груди, Феликс стал молчалив, задумчив, еще стал быстро худеть и побледнел. Часто его видели на крепостной стене, смотрящим вдаль, даже по ночам; бедняга стремился к уединению с тем же успехом, с каким можно было бы уединиться в бочке с килькой. Чтобы запечатлеть образ любимой, Феликс даже пытался рисовать: Альфонсо видел только один рисунок – пучеглазое лицо с кривым носом, огромным лбом и мольбамио смерти во взгляде смотрело на него из под всклокоченных нетвердой рукой недоделанного художника волос – пакли, не признающих никакого насилия над собой в виде прически.

– Господи, – молил Феликс в отчаянии, – дай только мне возможность умереть у ее ног…

День выдался жаркий, скудный на ветерок, но щедрый на веселое птичье пение и хорошее настроение: именно в такой светлый, солнечный день должен был зазвонить колокол – единственный колокол, избежавший участи быть переплавленным в оружие. Пыль от тысяч вражеских всадников поднималась высоко в небо – наверное, сам Агафенон задыхался ею, звон тысяч лат глушил даже на расстоянии в километр. Стены крепости моментально забились людьми, желающими посмотреть на приближающегося врага – пришлось даже приказать вытолкать всех лишних вниз.

– Приготовиться,– сказал Альфонсо, – лекарей, носилки. Лучники на стену, крестьянам – варить смолу, готовьте ведра. Оденьте латы, у кого есть.

– И еще, – добавил он, подумав немного, – всем в доспехах – при ранении не падайте за стену, падайте внутрь крепости, ваши доспехи пригодятся другим.

Приближение вражеской армии было страшным – как приближение огромной волны на не очень крепкий маяк, казалось, что смерть неминуема. Однако Эгель, посмотрев на располагающихся поудобнее солдат, сказал что их «как то унизительно мало» и «видимо они думают , что нас так легко сломать».

Потом Альфонсо, от волнения, неловко балансируя на лошади, участвовал в первой своей встрече парламентеров; ничего особенно, просто предлагали сдаться, тогда, возможно, сохранят жизнь кому то. Был соблазн у Альфонсо так и сделать, но неожиданно проснулась гордость: парламентером прислали захудалого графишку, да и командовал осаждающими воевода, всего лишь герцог, от этого стало обидно. Ни к чему не договорившись, разъехались в разные стороны. Полутораметровые стены крепости – его крепости, обняли Альфонсо, обещая защитить.

То, что увидел воевода Алексии по утру не могло уложиться у него в голове. Его армия готовилась взять крепость штурмом – задача для них и вправду не казалась сложной – вместо рва – болото с утками, вместо нормального полководца – монах, который об осаде замка знал лишь то, что в этом лучше всего не участвовать ни с той, ни с другой стороны. Из- за стены, сиротливо и жалко, выглядывал один единственный лучник.

А тут еще открылись главные ворота крепости, упал скрипя, словно со вздохом отчаяния, перекидной мост, вышел испуганный, неловкий отряд крестьян – половина в доспехах, половина в фуфайках, встал посередине моста, озираясь по сторонам так, словно не зная, что делать.

– Это про этот замок говорили наши шпионы, что там около двух тысяч солдат? – спросил воевода своего дружинника.

– Да, Ваша светлость, – пожал плечами дружинник.

– Кавалерию в атаку, быстро. Удерживайте ворота, не давайте поднять мост, пока не подоспеет пехота. В бой…

Феликс стоял на подъемном мосту самый первый, одетый в фуфайку, с вилами, вместо меча – так он, очень глупым способом, хорохорился перед Аленой, которой даже не было в Ливании, показывая, как он презирает и смерть, и врага. Вдали, на расстоянии большем расстояния полета стрелы, загудел рожок, вызывая невольный сердечный трепет, и Феликс не осознанно обернулся посмотреть на цепи подъемного моста – не лопнут ли при экстренном подъеме. Это был бы крах.

Нет ничего хуже для опытного седока, уверенного в себе, в своем коне и скачущего во весь опор по прямому, ровному полю, чем ситуация, в которой конь, вдруг, пропадает под задницей. Кавалерия врага давила на череп топотом копыт, страхом и мощью лошадиных мускул, звоном стали – звуком смерти. Ураганная лавина врага казалась непобедимой, как вдруг, упорядоченная стихия превратилась в кошмарный хаос. Первая лошадь нашла свою яму, провалилась, ударилась о противоположный край головой, сломав шею, прочно легла на воткнутые на дне острые колья. Она умерла быстро. Скачущий на ней всадник какое то время еще летел без лошади, но недолго – он со звоном, хрустом и резко оборвавшимся криком врезался в землю, переломал себе ребра и разбил лицо, потеряв шлем. Пару ударов его сердце еще выдавливало кровь сквозь разорванные раны на лице, пока острые копыта скачущих лошадей за ним не превратили бедолагу в фарш.

Кони спотыкались, кувыркались и падали. Взлетали всадники, теряя сабли, копья, щиты, жизни, дробили их копыта лошадей. Это при том, что основная масса всадников даже до ям не доскакала – после первого же упавшего солдата, всадники попытались остановиться, добившись того, что арьергард со всей скоростью врезался в авангард, смешавшись в стонущую, лязгающую, дико и страшно ржущую кучу человеческого и лошадиного мяса с примесью мятого железа.

– Это что за…– воевода не договорил. Да, он ожидал, что отряд просто заманивает врага под стрелы, для чего и приготовил лучников – выбивать стрелков со стены. Он мог бы понять, если бы кавалерия вся полегла под стрелами, а отряд – приманка скоренько спрятался в крепости, но потерять половину конников при том, что враг даже ни одной стрелы не выпустил – это совершенно поразило его.

Бились в агонии лошади. Ползли куда то окровавленные, переломанные всадники. Висели на кольях в ямах уже мертвые солдаты и лошади .

Альфонсо хохотал до слез. Он старался успокоиться – паника душила его теперь каждый раз, когда ему было смешно, но кувыркающиеся зады лошадей, летающие шлемы и мат опешивших всадников стояли у него перед глазами (и ушами), заставляя прижимать нижнюю челюсть рукой, чтобы не смеяться.

Отряд Феликса, так и стоящий на мосту, не видел всего этого так эпично: лишь серая полоска конников со злобными лицами, которая превратилась в кашу с уже изумленными лицами. Пелена густой пыли быстро спрятала и эту невзрачную картину. Едва ленивый, жаркий ветер разогнал пыль, он направился к валяющимся в разных позах всадникам, добивая раненных, спокойно, нагло и на глазах у ошарашенного противника, снимая доспехи с мертвых. Вот крестьянин в кафтане поднял саблю, пощупал – туповата, выкинул, поднял другую – их много осталось.

Не выдержав такой моральной пощечины, воевода Алексии просто взорвался криком, отправляя пехоту прогнать наглецов. Хоть он и подозревал, что это не первая подлянка от знаменитого монаха Ордена света, стерпеть такого унижения он не мог. Наученная горьким опытом, но озлобленная пехота шла медленно, прощупывая под ногами твердь земную древками копий, с болью глядя на своих мертвых товарищей и с ненавистью на отряд Феликса, который, как ни в чем не бывало, продолжал обыскивать трупы. Впрочем, люди быстро заволновались и пришлось ретироваться – быстрее, чем хотело достоинство Феликса, но зато и быстрее, чем до них долетела первая стрела.

Стены замка, вдруг, перестали быть пустыми – тысячи голов высунулись из-за острых зубцов, ощетинилась стена тысячами стрел, которые, описывая дугу, обрушились на пехоту черной острой массой, втыкаясь в глаза, череп, щит, шею – везде, где не хватало стали для защиты. Лучники Алексии дали ответный залп – малоэффективный, поскольку стрелять приходилось не сверху вниз, а снизу вверх, и пехота, унося раненных, отступила.

Взошедшее над Леванией солнце сгорало от любопытства, как сгорало, вот уже более пяти ста лет, зажженное уставшим от мрака Агафеноном на колесах своей колесницы, посмотреть, что там дальше будет происходить в битве между посланником Агафенона и Алексийским воеводой. И было немало удивлено тем, что ночная чернота была уничтожена массовым пожаром, прекрасно осветив черноту ночи и лишив солнышко работы и смысла существовать. Перед главными воротами крепости горело все, что могло гореть, воняло дымом все, что могло вонять, и прочихавший всю ночь Альфонсо проклинал всех, кого мог вспомнить, дабы облегчить свою жизнь, избавив от раздражения.

Он вышел на стену ни свет ни заря, и все равно оказался на ней одним из последних людей, оказывающих влияние на ход битвы со стороны замка, увидел под замком огненное поле, почти, впрочем, уже потухшее, почувствовал запах горелого мяса и захотел есть.

– Чего там выглядываете? – недовольно буркнул он, влез в самый центр толпы, хотя мог встать и с края, растолкал всех локтями, и моментально ослеп от едкого дыма.

– Поле жгут, Ваша светлость, – ответил Эгель.

– Да ну, не может быть! А я подумал, затопить нас пытаются…

А потом он подумал, что, может и вправду догадаются, когда-нибудь… Но замок, вроде, стоит на вершине бугра.

– Все наши ямы открылись, – сказал Инженер, – теперь их хорошо видно…

И их было много. Сотни кубометров земли было выковырено из шкуры матушки Земли и отнесено… А куда, кстати, дели землю?

– Это не осада, это какая то ерунда, – сказал Эгель. Естественно, он не «ерунда» сказал, он выразился покрепче, в духе сурового воина, но суть не поменялась.

– На нашу крепость отрядили столько мало солдат, что они нас даже окружить не могут.

Где то далеко, в стане врага загудел рожок – звук был особомерзкий, поскольку прогудел с раннего утра и отнял у Альфонсо шанс позавтракать. И тут же ударил колокол на главной башне замка, началась суета, похожая на суету котят в мешке: вот все спали, а потом один чего то зашевелился и вот уже мешок, почти лопаясь, наполнен брыкающимися, толкающими, царапающими друг друга копьями и кончиками мечей котятами, наступающими чуть ли не на голову соседу. Долго и упорно боролся Альфонсо с искушением отправить половину населения крепости на бой с Алексией, дабы просто сделать укрепление посвободнее, но все же он набрался терпения и, соответственно, терпел. Враги скоро сами проредят его армию так, что мало не покажется.

Время замерло, сердца тысяч людей бились в волнении: в крепости все были уже на постах, но враги шли медленно, огромной толпой. В массе черных доспехов, со стены похожих на черных тараканов, блеснуло что-то светлое – это был таран, длиной метров десять и толщиной в полметра.

– Что у нас с дамбой? – спросил Альфонсо Инженера.

– Люди готовы открыть ее как только мы дадим сигнал – пять ударов колокола.

Дамбу построили далеко по течению реки, чтобы, не дай Бог, при окружении, она не попала в руки врага, и при ней всегда дежурили двое стражников, готовые открыть ее по сигналу просто так или отдать жизни открывая ее, если рядом будет враг, хоть о последнем условии они и не знали.

– Лучники, стрелы экономить, стрелять прицельно. Как только они положат таран на край рва, стрелять во всех, кто будет рядом с ним, – скомандовал Эгель.

Ровно на расстоянии полета стрелы, Алексийцы побежали, прикрываясь щитами. Бежали люди с лестницами, бежали с тараном, крик тысяч глоток потряс небо, землю, крепость. Со стены крепости стреляли лучники – стрелы скромными черточками, жиденьким дождиком, полетели на осаждавших так, что таран скоро оказался утыканным стрелами, как еж. Десять человек, что его тащили, часто теряли двух трех – таран падал, подбегали новые солдаты, и бревно, с железным конусом на конце, продолжало свой путь, падая, периодически, через каждые два – три метра.

Латники прыгали в ров, не всегда удачно, но всегда с громким грохотом, брели, по колено в грязной жиже, выкарабкивались, принимали десятиметровые лестницы, приставляли к крепостной стене. Потом догадались перекинуть лестницу через ров, попытались по ней пробежать, но она не выдержала веса и сломалась, быстро доставив всех пятерых пехотинцев на колья на дне рва.

– Как они с такими хрупкими лестницами на стену полезут? – спросил Альфонсо Инженера.

– Прислоненная к стене под тупым углом лестница не испытывает таких изгибающих нагрузок, поскольку вектор силы, в основном, уходит на силу сжатия, а не на изгиб. Причем, чем тупее угол, тем меньше сила изгиба и больше сила сжа…

– Все, заткнись, – раздраженно оборвал его Альфонсо. Все, что он понял – это то, что его обозвали тупым, но в этом он был не уверен, иначе болтался бы Инженер уже в петле на стене, испытывая растягивающие его шею нагрузки.

Тем более первая лестница коснулась стены, по ней полезли пехотинцы, обнажив мечи.

– Багры готовься, – скомандовал Эгель, а Альфонсо сказал:

– Подожди…

Лестница была длинновата, кончики ее торчали над стеной крепости – и это была ошибка – так лесенку легко можно было оттолкнуть бревном. Нет, конечно, не так легко, бревно было метров десять в длину, и держали его десять человек.

Альфонсо взял камень – килограмм пятнадцать, (их приготовили специально для того, чтобы кидать сверху на врага) и швырнул прямо в лицо первому пехотинцу, который уже почти залез наверх. Пехотинец как раз посмотрел вверх, именно для того, чтобы заорать от ужаса в предсмертном крике, инстинктивно поймать камень, который продавил ему грудь до самого позвоночника и потом, уже сбивая с лесенки лезущих за ним солдат, рухнуть на землю.

– Лесенку забирайте, – крикнул Альфонсо и лестница поползла вверх, оставив тех, кто хотел попытать удачу вместо погибших, удивленно смотреть наверх.

– Пускай новые строгают, – пояснил Альфонсо Феликсу, хотя тот ничего и не спрашивал. Впрочем, скоро Алексийцы догадались делать лесенки короче, и тогда их приходилось вытаскивать веревкой с привязанным к ней крюком. Очень быстро на стене появилась стопка лестниц, занимая много места и мешая в этом и так, по истине, непроходимом столпотворении.

Таран переправлялся через ров интереснее. Сначала его положили поперек рва, часть солдат использовала его, как мост, продираясь с боем через торчащие в нем стрелы. Пятеро пехотинцев, под градом стрел, подняли его на плечи, потащили к стене, пока остальные пятеро спускались в ров… Люди падали, пронзенные стрелами, на них летели камни, смола, проклятия. Вспыхнул пожар, копошащиеся в нем люди погрязли в адской боли, криках, забегали по дну рва горящие, вопящие факелы. Лучники Алексийцев принялись усердно обстреливать стену над воротами; один из лучников упал на стену со стрелой в глазнице. Рухнули еще пятеро: двое бились в агонии, трое умерли сразу.

– Снимите с них доспехи и сбросьте со стены туда, к врагу, – приказал Альфонсо.

– Ваша светлость, – Эгель посмотрел на герцога злобно, но сдержался, видимо, из последних сил. Как и большинство воинов, связанных с постоянным и плотным общением со смертью, он был ужасно суеверен, потому возмутился, до глубины души:

– Это не по правоверному. Не по христиански! Мы их похороним, потом…

– Где? Где ты их похоронишь?!! Нам тут самим не развернуться. Кидай, давай!!

Это было тяжелое зрелище, но Альфонсо был прав. Тела погибших полетели прямо на головы Алексийцев, прямо в костер. Впрочем, Алексийцы уже потушили пламя, притащили огромный, наспех сколоченный деревянный щит, которым и прикрылись от всего, что летело сверху.

– Ваша светлость, дамба открыта, – сказал Инженер.

Альфонсо кивнул. Где то там, в полукилометре от замка, вверх по течению реки, освобожденная вода стремительно бежит по реке, распугивая чаек глухим, грозным рокотом старого барбоса. Алексийцы вытаскивали свое злосчастное бревно, наступая в обожженные трупы и своих и чужих, напрягая последние силы, обливаясь потом в железной печке на ставшем злым и горячем летнем солнце.

Волна смела все их усилия в один момент. Полетели люди, державшие заднюю часть тарана, свалился горящий, избитый камнями щит, покатился, влекомый потоком воды, полетел в воду и сам таран. Атака захлебнулась. Точнее, часть атаки захлебнулась.

– Открывайте ворота, отряд под стену, – сказал Эгель.

Оставшиеся под стеной пехотинцы изумленно смотрели на другую сторону рва, с которой на них изумленно смотрели их коллеги. Те, кто был во рву, даже не пытались плыть, пригвожденные к дну массой доспехов. Пока несли толстые бревна, чтобы использовать их в качестве мостов, внезапно и вероломно открылись ворота замка, порубили всех алексийцев, бывших под стеной на глазах у их братьев по оружию, которым ничего не оставалось больше делать, как кусать от досады и отчаяния свои стальные локти.

Рожок протрубил оступление.

– Наконец то можно и пожрать, – подумал Альфонсо. Он ничего не делал, но сильно устал.

Второй день осады был прожит.

6

Ой да и не счесть было врагов лютыя, затмили они поле ратное черными телами своими; но не дрогнул ни единым мускулом Алеццо, не испугался рати черной, простел длань к небу ясному и изрек:

-Коль сами на погибель свою идете, так от меча и погибнете, так решил Агафенон Великий, и да будет так.

И бились о крепость вороги тридцать три дня и три ночи, но не могли победить духа воинов славных, пока не нашелся предатель среди воинов Алеццо, открыл он ворогам ворота тихой ночью за мзду невелику…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 400 стих 127

Ранним, солнечным утром, не понятно для чего: то ли встретить рассвет в романтическом месте, то ли просто остынуть после душной ночи в каменном мешке с большой, круглой печкой по имени Иссилаида под боком, вышел на стену герцог Альфонсо дэ Эстеда. После неудачной попытки штурма осада застопорилась (целую неделю враги просто сидели на расстоянии полета стрелы и смотрели друг на друга) было одновременно и тревожно – спокойно и скучно. Маршрут герцога не был разнообразен – от главной башни, где, за неимением свободного места в замке, он ел и спал у себя в спальне до наблюдательного поста на башенке, где сидел дежурный лучник.

– Все спокойно, Ваша светлость, – доложил лучник. – Ночью, в темноте, опять делали вылазку и закапывали ямы.

Ямы были для воеводы степейцев не только болезненным напоминанием позора первого штурма, но и серьезным препятствием для штурма второго, тем более, они были удобными могилами для павших солдат, которые вздулись на солнце и причиняли запах тлена той или иной стороне, в зависимости от направления ветра.

Потом на башенку поднимались, в разное время, Эгель, Феликс, Бультекс и Инженер, и начиналось утреннее совещание, если не было штурма.

Сегодня Инженера не было.

– А где этот умник? – спросил Альфонсо хмурого Феликса, поскольку тот пришел раньше воеводы. Феликс пожал плечами. А потом пришел хмурый Эгель и у Альфонсо упало настроение совсем, хоть его и так было мало.

– Докладывайте, – коротко бросил Альфонсо. Хотя и так примерно все знал.

– Ночь прошла спокойно, Ваша светлость, – начал первый Эгель, – алексийцы снова делали выползку ночью, в темноте закапывали ямы. По Вашему приказу никто по ним не стрелял – берегли стрелы.

– Ага, дальше…

– С провизией все в порядке, Ваша светлость, вода в колодце не пересыхает, да там, вся речка так то должна пересохнуть, оружия всем не хватает – мало металла. Дров катастрофически мало. Лесенки, оставшиеся после первого штурма бережем на древки копий и стрел.

Феликс замолчал.

– Много людей в одном месте, Ваша светлость, – сказал Бультекс, когда увидел, что герцог перевел взгляд на него, – дрова кончатся, скоро придется есть сырую пищу – будет много болезней. Медикаментов нет, травы полезные – на вес золота.

Альфонсо повернулся в сторону лагеря алексийцев – сейчас эти гады вырубают его лес, жрут его дичь (если там еще не все сожрали), и лечатся его травами.

– Нужно делать вылазку из задних ворот, – сказал Альфонсо.

Он знал, что алексийский воевода со стороны черного входа в замок, оставил группу людей, которых было мало, фактически, они просто наблюдали за ними. За задними воротами тоже все было перекопано, но, поскольку там еще не нападали, то там ничего и не сожгли – трава там росла по пояс, манила своей зеленью и цветочным духом всех коров, лошадей, коз и прочей скотины, которые были заперты в крепости.

– Очень много дерьма, Ваша светлость, скапливается, – сказал Лекарь, вырвав Альфонсо из задумчивости. Он никогда бы не подумал, что будет решать такие вопросы, но в той толкучке, которая была создана в крепости, эта проблема была вполне серьезной, – Это вероятность кишечных болезней.

Отходы жизни деятельности как людей, так и скота собирали в бочки и сваливали за стену, где те и пахли, отнюдь не запахом роз. Одно было хорошо – тем, кто вздумает штурмовать крепость, придется либо разгребать все под стрелами врага, либо лазить по колено в навозе.

– Ваша светлость, – раздался крик снизу, с ведущей в башню лестницы. А вслед за криком вылез и Инженер, запыхавшийся и очень обеспокоенный:

– Ваша светлость, сигнал с дамбы – приближается крупная армия со стороны задних ворот. Я приказал уничтожить дамбу и вернуться в крепость.

И вот началось самое удивительное действо за всю осаду: открылись задние ворота, вышла цепочка пехотинцев, которая, став полукругом, защищала высыпавших крестьян. Быстро-быстро падала трава под острыми косами косарей, оставляя земле прическу в виде лысины, пока удивленные наблюдатели смотрели за этим действом. Много прошло времени, прежде чем армия алексийцев с другой стороны крепости притопала для того, чтобы хотя бы спугнуть обнаглевших осажденных, запасающихся сеном и соломой для скота.

А потом горизонт наводнила армия, пришедшая с запада, задымились костры лагерей, выросли палатки из шкур и ткани, запахло жареным мясом.

– Это очень интересно, – проговорил Эгель, глядя из-под поднятой к лбу руки на пришедшую армию.

– Чего интересного? – спросил Альфонсо. Ему было тревожно, поскольку теперь шутки и игры кончились: двух армий хватало для того, чтобы полностью окружить крепость, атакуя ее сразу со всех сторон. Много было людей в крепости для того, чтобы отбиться, но это было не надолго.

– Это не алексийские флаги, это степейцы… А вот и парламентер.

Повозка с одной лошадкой и двумя кавалеристами лениво приближалась к воротам, белея грязноватым флагом. Парламентер был тучен, с высоты стены краснел своим роскошным, вышитым серебром камзолом, голос его резанул Альфонсо ухо знакомыми интонациями:

– Добрый день, граф Альфонсо дэ Эстэда.

– Я давно уже герцог, Минитека, – крикнул Альфонсо, свесившись со стены над задними воротами.

– Поздравляю, теперь мы с тобой одного положения.

– А, так вас сильно понизили!

– Зато сейчас я не сижу в крепости, в ожидании неминуемой смерти.

Здесь Альфонсо не мог ничего возразить. Мысленно он сделал себе пометку попросить Феликса проверить, как там подземный секретный ход: не обвалился ли, не затопило его? Хотя, как проверить, он же замурован?

– Чего хотел, предатель? – крикнул Альфонсо.

– Хотел предложить сдаться. Тогда вам всем гарантируется жизнь, а тебе – спокойная жизнь, чин графа, небольшое имение… Зачем эта бессмысленная борьба, если вы все равно рано или поздно падете?

– Минитека, а ты за другую сторону крепости не заглядывал? Там, вообще то, стоит войско Алексии.

– Мы давно с Алексией в мире. Точнее, Степь это теперь алексийская провинция.

Переделка Великого континента началась. Крупные страны будут драться между собой, пока разбираются мелкие, а потом, оставшаяся крупная страна поглотит оставшуюся мелкую. И будет одна страна. Или, люди просто поубивают друг друга, не будет вообще цивилизации, а будет кучка разрозненных и одичавших племен, пока их уровень развития не дойдет до постройки новых городов. И снова будет Мировая война.

– Только попробуй согласиться, – вдруг, услышал он скрежещущий шепот Феликса. Нож сверкнул в руке у помощника, и его появление он прокомментировал так:

– Ты первым же улетишь со стены с перерезанным пузом.

Кто из них был сильнее, Альфонсо не знал: Феликс был моложе, Альфонсо – опытнее, но он и не хотел выяснять. Своего помощника он не боялся; сдать крепость было бы логично и правильно, но… В обещания жизни Альфонсо мало верил, тем более, его просто заставят воевать снова, просто уже на другой стороне, потом снова на третьей, пока удаче не надоест играться с ним и она не оставит свою игрушку с пробитым копьем черепом на радость воронам.

Тем более, из крепости всегда можно сбежать, и мало ли, что произойдет: чума, холера, или просто всемирное побоище обойдет Эгибетуз стороной. Кто знает.

– Ладно, герцог, вот мое последнее слово. Доверия к тебе у меня нет, кто вообще додумался послать тебя, человека, который меня обманул? – крикнул Альфонсо. И от крика у него заболело горло.

– Как знаешь, монах Ордена света, – сказал Минитека и парламентеры удалились.

– Вот теперь начнется, – проговорил Альфонсо.

И началось… Прямо с раннего утра, колокол тревожным и оглушающе противным боем вышвырнул Альфонсо из кровати, а когда он появился на стене, все уже были готовы к отражению нападения. Серая масса штурмующих словно лавина ринулась в атаку. Из-за ям перед воротами, похожее на рваное полотенце полотно наступающих пошло некрасивыми пятнами, обходящими ловушки, но в остальных местах поле было залито врагами сплошняком. Стрелы сыпались на нападающих пучками, в ответ летел целый рой дальнобойных стрел, по размерам почти сопоставимые с копьями; они были мало эффективны – попробуй, попади в бойницу размером с два лежащих друг на друге кирпича, но все же, время от времени, некоторые солдаты падали, пронзенные. Поперек рва ложились мостки – настоящие, не халтурные, как из лесенок; они прогибались под тяжестью бегущих по ним тел, но все же выдерживали. К обоим воротам побежали воины с тараном, накрытые щитами; огонь моментально сконцентрировали на них, враги падали, быстро менялись, снова падали, но оказались под воротами, с размаху ударили в дубовые створки, и их тут же начали заливать кипящим маслом.

Кругом царил хаос, сотканный из грохота доспехов, криков боли, крови, громогласных команд дружинников, и в этот хаос, особо выразительным соло, врезался душераздирающий крик горящих носителей тарана.

Враги наползали сразу со всех сторон – приставляли лестницы, ставя их в зловонную жижу, кувыркаясь, чуть ли не по пояс, в навозе. С другой стороны, туда было мягче падать, когда огромным камнем воина сбивали с лестницы.

– Камни кончаются, Ваша светлость, – доложил Инженер.

– Прикажи крестьянам ломать второстепенные постройки в крепости. Смолу берегите, ее тоже мало, бросайте только на большое скопление людей.

– Как скажете, Ваша светлость.

Потом на врагов начали падать раздетые трупы их противников, лопаясь на островерхих шлемах и осыпая штурмующих кровавым душем и гирляндой распоротых внутренностей. Часть таких солдат, увешанных кишками, красных, с ног до головы и уже обезумевших, все же залезла на стену, завязался жестокий бой. Напавших все же скинули вниз, лесенки, по традиции, вытащили на стену, скидывая их во внутренний двор, не считаясь с судьбами тех, на чьи головы они падали. И на этот раз дров оказалось много.

Возня перед воротами не прекращалась до последнего; полотно подъемного моста изрядно трещало, но не сдавалось, сыпало на горы мертвых и постоянно умирающих живых хлопья сажи со своего обожженного бока там, где дерево не было обито железом, которое, кстати, штурмующие пытались оторвать.

Бой окончился только после полудня, оставив со стороны штурмующих горы свежих трупов, и залитую кровью стену со стороны замка. Бультекс бегал от раненного к раненному, давая указания по лечению; то тут, то там, прямо на стене, пилили руки и ноги, зашивали раны, раздевали, добивали и скидывали со стены тех, кто был обречен. Горы окровавленных доспехов мерзко звеня вырастали на стене и Альфонсо, на правах руководителя, пошел к себе в спальню в башне, просто для того, чтобы отупело смотреть в потолок, отходя от видений отрубленных голов, размазанных камнями внутренностей, валяющихся в навозе, криков, запаха крови и обгоревших тел.

– Гелик, дай распоряжение графу Феликсу пересчитать, сколько погибших…

– Слушаюсь, Ваша светлость…

Иссилаида вошла тихо, как тень, нерешительно остановилась у кровати, а потом, попытавшись аккуратно в нее сесть, плюхнулась так, что подлетел Альфонсо.

– Можно, Ваша светлость? – робко спросила она.

Альфонсо не ответил. Ему не хотелось как и не издавать звуков, так и не слушать их, даже свой собственный голос раздражал бы. Иссилаида чутьем пришибленной этот момент уловила и тоже молчала, только сопела, как корова.

Вот оно – лекарство от смерти. Альфонсо молча, пачкая испачканной в крови рукой (в бою он не участвовал, но где то все равно испачкался (о чем не знал, сначала)) рубашку своей купленной любви всей своей жизни, погладил ее живот, там, где зарождалась новая жизнь.

Солнце поднималось высоко в небо, обещая новый день и обещая, что быть ему солнечным. Смрадные испарения от навоза, трупов, крупные, зеленые мух, настолько ленивые, что почти не летали, встретили Альфонсо на стене, усилив его и так сильную тошноту. На стене сидел, печально глядя в даль Феликс – несчастный страдал о своей принцессе, и совершенно не обращал внимания на смрад и мух, при этом, пряча от всех свое творение, царапал что-то на березовой бересте угольком, хотя Альфонсо точно знал – писать он не умеет. Раньше бы Альфонсо спросил, что это он делает, но сейчас он ненавидел его также, как ненавидел всех – боль в живот не давала ему спать, есть, пить, жить и дышать. Еще трясло от температуры, а желудок не минуты не хотел ничего в себе держать. Альфонсо не выдержал, свесил заднюю часть тела со стены, посмотрел на Феликса – тот тактично отвернулся.

Когда Альфонсо, дрожа и держась за живот, принес свое тело на башню, хоть и жутко хотелось лечь, все уже собрались и смотрели на герцога с сочувствием: с бесящим, бессмысленным и унизительным сочувствием.

– Что у нас? – спросил Альфонсо.

– Степалексы (так Эгель называл теперь своих объединенных врагов) готовятся к нападению. Всю ночь шли приготовления.

– Вот скоты, – проскрежетал зубами Альфонсо, – мало им было.

– Дрова на исходе, смолы осталось двадцать бочек, число погибших в битве – не известно, да и нет смысла считать их сейчас, накануне новой битвы. Но то, что потери врага как минимум в три раза выше – это точно, – сказал Феликс.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что их стало в три раза меньше, – пожал плечами Феликс и больше никто ничего не стал спрашивать. Да это и не имело значения, когда Инженер объявил о сдаче четырнадцати крепостей на западе, и падении двадцати семи на востоке, о чем его известил принесший письмо от короля голубь.

– Мы остались одной единственной не захваченной крепостью в тылу врага. Алексийцы двигаются к столице, и мы у них как заноза в спине, – сказал Инженер, а потом добавил:

– Король приказывает держаться до последнего как можно дольше.

Альфонсо выругался, даже не пытаясь сдержаться перед своими вассалами. Потому что всем было понятно, что вассалить скоро будет некому.

– Черт, скоро вся армия Алексии и Степи будут здесь, – сказал Эгель таким тоном, что Альфонсо услышал нечто вроде сильно замаскированного «А не сдаться ли нам? Игра все равно кончена»

Из оставшихся тридцати пяти воинов королевской стражи ни один бы и не подумал о сдаче – чувство патриотизма вколачивали им в головы с самого их благородного, дворянского детства. Насчет Эгеля Альфонсо был не уверен, да и насчет себя – тоже. Если бы не было Иссилаиды, точнее, ее ребенка (еще точнее, их ребенка) он бы уже давно бросил крепость и сбежал тайным ходом в Лес, наблюдая, как рушится цивилизация из укрытия вековых деревьев, но для Иссилаиды Лес был геенной огненной, адом на земле и страх оказаться там, если бы Альфонсо вздумал тащить ее насильно, лишил бы ее плода болезненным способом. С другой стороны, всегда можно зачать другого.

– Ваша светлость, -сказал Бультекс, – я принес вам порошок семян подорожника от поноса. А еще у нас, у некоторых крестьян, отмечены признаки чумы. Сейчас они изолированы в одном из подвалов замка, но я боюсь…

Крестьяне сидели на половинном пайке, при этом воду теперь не кипятили, поскольку берегли дрова. В большом скоплении людей болезни неизбежны, а чума… Чума это конец.

– Ну отлично, – буркнул Феликс, – теперь чумовое время будет у нас.

В прошлом году чума нас спасла, а в этом.... погубит, – подумал Альфонсо, и тут его осенило такой гениальной мыслью, что снова скрутило живот.

– Враг наступает, – крикнул Эгель.

– Да, звоните в колокол, – приказал Альфонсо.

Как с неистовой яростью штормовые волны, бьют своими хлыстами – брызгами бедный, одинокий маяк, уместившийся на клочке голой скалы посреди океана, так и Алексийцы остервенелыми волнами, рвались на стены крепости, расцветая кровавыми ранами на теле серой толпы. Раз за разом они взбирались на стену, раз за разом скидывали их обратно вниз, оставляя на стене крепости лужи скользкой крови, руки, ноги, головы. Защитники крепости спотыкались о валяющиеся трупы и доспехи– Альфонсо приказал крестьянам убирать их, и тут началась настоящая сумятица. К счастью, крестьяне, за полгода обучения, тоже кое – как научились махать мечом; не закаленные в боях воины, но все же и не трусливые мишени для копий.

Феликс рвался в самую гущу битвы, словно желая покончить с собой от тоски по принцессе; возможно он надеялся на то, будет воспет в былинах славным воином, возможно, думал, что чем больше прикончит врагов сейчас, тем меньше будет угрожать принцессе опасность потом; в любом случае, логикой и здравым смыслом его деаяния и не пахли. Зато мужество было на высоте, если бы не…

В одном из прорывов его ударили мечом по голове, уронили на стену, и, почитая за мертвого, принялись по нему топтаться. Богатые его доспехи, гордость, которую он наотрез, даже под страхом казни отказался продавать, безжалостно испачкали кровью и навозом, нещадно помяли, порубили мечом. Феликс вылез из стычки отнюдь не в геройском виде, держась за ребра, спотыкаясь на чужих внутренностях и сел в сторонке, совершенно перестав обращать внимание на бой.

Тяжело дрожала крепость, принимая на себя удары тарана по мощной двери – подъемному мосту – нечем было уже поливать наступающих и те беспрепятственно толпились под воротами. И ничего не могли сделать.

Сборной армии Алексии – Степи более не существовало. Внезапно и очень быстро серая каша нападающих превратилась в маленькие группки людей, изможденных, израненных и лелеющих одну единственную мысль – бежать. Напрасно бесился у себя в палатке Минитека, выражая это тем, что чуть чаще дышал и чуть шире открыл глаза – он снова потерпел поражение.

– Проваливайте! – орал Альфонсо вслед убегающим. В порыве угара битвы, еще не отпустившего его голову, он выплеснул весь придавивший его страх и напряжение тем, что со всей силы пнул чьи то внутренности, валявшиеся на стене и крикнул:

– И кишки свои заберите!!

Потом он сел также, как Феликс, схватился за живот и злобным рыком посылал далеко всех, кто останавливался помочь ему дойти до своей спальни.

– Отбились, твою мать, отбились! – кричал Эгель, размахивая мечом, разбрасывая в стороны кусочки прилипшей к лезвию кости и кожи.

– Заткнись Эгель!! – рявкнул Альфонсо, – распорядись отправить отряд больных чумой на вылазку добивать Алексийскую армию.

– Чумных, Ваша светлость? – изумился Эгель, – они же больные. И их мало, они все погибнут!

– Выполнять! – крикнул Альфонсо, – совсем потерял страх? Кто здесь герцог, холопина?!

Назвать Воеводу холопом было тяжким оскорблением. Но после кровавой бойни нервы у всех были на пределе, по этому Эгель не обратил на крики никакого внимания, как не обратил Альфонсо внимание на то, что тот не сказал «Да, Ваша светлость» Какая это глупость – титулы, кучка букв для поддержания болезненного эго их владельца. Костлявая с косой заберет тебя –да хоть бы и с помощью этой позорной дизентерии, и плевала она на титулы и положение.

«Чумовой отряд» был просто жалок, с одним единственным стягом, и то дырявым, своей сотней пеших людей, половина из которых были работяги и крестьяне. Даже с высоты стены были видны их растерянные лица, неловкие движение и полное не понятие, что делать. Альфонсо смотрел на них свысока и блевал; жутко хотелось куда то деться от мерзкого смрада, но деваться было некуда – он был везде.

Естественно, когда опешившие алексийцы увидели отряд, они даже мечи из ножен доставать не стали. Естественно, потерянные Эгибетузцы даже и не подумали напасть, они просто сдались.

– Сучьи предатели, – скрипел зубами Эгель, сатанея от невозможности наказать гнид. Он достал дальнобойный лук, одну единственную длинную стрелу – хоть одного, но он накажет; наказал бы, если бы Альфонсо, не остановил его слабым движением руки.

– Это даже хорошо, что они сдались, – просипел он пересохшим горлом.

– Почему? – удивился Эгель.

Боль в животе была нестерпимой, словно Альфонсо проглотил кинжал и он уплыл вниз живота, кувыркаясь там, разрезая, периодически, кишечник. Слабое дуновение ночного ветра из окна приносило тошноту, сверчки раздражали неимоверно, даже мелодичный, сотрясающий стены замка храп любимой Иссилаиды не услаждал слуха. Не помогало даже осознание того, что в крепости эпидемия дизентерии, и множество людей мучаются также, как он, только на голой земле, а не на кровати с шелковой простыней – единственным уцелевшим очевидцем былой роскоши. Угнетал также страх, что его сподвижники бросят его и сбегут через подземный ход, а его болезненное тело достанется Минитеке на потеху.

Ночь Альфонсо не спал. Утром в спальню попросился Феликс, на правах долгой лесной дружбы разговаривавший с Альфонсо запросто, да и на людях особо не трудясь проявить уважение сану, заорал так, что заглушил даже храп Иссилаиды, хотя казалось, что это не возможно:

– Ваша светлость, ты должен это видеть!!

– А-а-а-а-а!! Чего орешь!? Ты видишь, я болею? Я даже встать не могу…

–Ты это увидишь, ты побежишь как миленький…

Во все стороны, куда не посмотри, везде были враги. Сотни флагов, сотни гербов разных вельмож, тысячи солдат окружили крепость плотным кольцом, закрыв весь горизонт серой массой людей.

– Доброе утро, Ваша светлость, – хмуро поприветствовал герцога Эгель, – похоже теперь мы приплыли. Сам генерал Мумгальд Храбрый, собственной персоной объявился. Видать, совсем мы им здесь как кость в горле.

–Ваша пфпыфпыф, – на стену вбежал запыхавшийся Инженер, который проглотил какое то слово, задыхаясь от бега. Пфпыфпыф все расшифровали как «светлость» и переспрашивать, что он хотел сказать, не стали.

– Сигнал с дамбы не отвечает. Более того, река пересыхает – они, видимо, перекрыли ее.

Река текла за крепостью, неподалеку, питая водой ров, который скорее всего обмелеет и колодец, сообщенный с речкой подземным каналом. Всем были известны немалые старания шпионов Алексии найти слабое место в обороне крепости, но не нашли: канал к колодцу был скрыт рекой, а канализации в крепости не было. Можно было сделать подкоп, под вражескими стрелами, прокопав вглубь земли метра три и упершись в дубовые полы, но этого, почему то, никто делать не стал.

–Интересно, когда они начнут осаду – сегодня, или завтра, – спросил сам себя Эгель. Наверное, ему любопытно было, сколько он еще проживет дней – один, или два.

– Скорее всего, ни сегодня ни завтра, – задумчиво проговорил Инженер, и, увидев вопросительные лица собеседников, молча указал куда то. Сначала Альфонсо не понял, на что он хотел обратить внимание, а потом разглядел конструкции, метров десять в высоту, от которых даже забыл про жуткие рези в животе. Деревянную раму поставили горизонтально, прикрепили железными скобами, гвоздями, черт знает чем еще к горизонтальной раме, у которой были колеса. На вертикальной раме торчала в небо огромная балка с противовесом на одном конце и веревочной пращей на другом, прикрепленная шарниром к верхней перекладине рамы. Десять таких уродцев тащили по колдобинам лошади и скрип этих штуковин доходил даже до стен крепости.

– Что это за черт? – вскрикнул Альфонсо.

– Я что-то слышал о таких механизмах… – начал было Инженер, но бросил договаривать свои слова. Молчание, как ни странно, было самым подходящим звуком в данный момент.

Первую «балку» поставили в выкопанную яму, закопав огромные колеса наполовину в землю. Пять человек потянули балку на себя, положили в нее камень весом килограмм в пятьдесят, отпустили веревку… Вопреки всякому своему желанию, по спине Альфонсо пополз мерзкий холодок, а руки затряслись от ужаса: булыжник пролетел над головой, пропев в небе «вы все умрете» мерзким свистом и рухнул где то в крепости, гулким грохотом сотрясая землю.

– Это конец, – совершенно спокойно сказал Эгель и тем самым дал понять всем, что он тоже до смерти напуган. Следующий булыжник упал недалеко от стены, в толпу людей, что-то готовящих возле костра: взлетели вверх дрова и брызги пламени, пропорол землю камень, размазывая попавших под него несчастных ровным слоем по грязи, остановился в мокрой красной жиже с вкраплениями в ней лоскутков одежды. Третий камень не долетел и упал в поле перед воротами.

– Да сделайте же что нибудь! – вскричал Альфонсо. Его страх требовал действий, но что делать он не знал, по этому просто метался по стене, рыча от бессилия и злости и орал на всех, кого видел.

Между тем Алексийцы установили остальные девять штук своих машин и камни полетели с пугающей частотой. Оставшиеся чудом постройки разлетались в пыль при встрече с таким летуном, крепость наполнилась криками ужаса и стонами; по какой то прихоти страха люди решили, что камни не попадают в стену, толпой ломанулись наверх, создавая давку, когда в одну из лестниц камень врезался с таким хрустом, что можно было оглохнуть. Следующий попал в стену, вырвав из его толстого тела кусок, который осыпался вниз водопадом кирпичей.

– Лучники, стреляйте в эти!– крикнул Эгель, но это было бесполезно – стрелы не долетали.

– Черт, был бы лук побольше, – воевода смачно выругался.

– Точно! – вдруг вскрикнул, вдруг, Инженер и убежал вниз. Эегель ринулся за ним, в надежде организовать что-то более упорядоченное, чем тот невообразимый хаос, царивший в крепости.

– Надо бежать отсюда, – сказал Альфонсо, с замиранием сердца глядя, как очередной камешек летит прямо в него. Сейчас он… нет пролетел мимо.

– Беги. Я останусь защищать крепость до последнего, – проговорил Феликс.

– Чего защищать? Они тут камня на камне не оставят! Ты со своей любовью совсем сума сбрендил. Забудь о…

– Забудь о своей потаскухе садовнице!! – заорал Феликс. Глаза его стали красными, надувшиеся жилы во лбу пульсировали дикой злобой, такой же сильной, сколько и беспомощной, – Мы из –за нее чуть в Лесу не подохли, шкрябая в город, которого нет. Я умру здесь, и умру героем ради нее.

– Умри героем в столичном замке. Заодно и увидишься с ней.

Феликс вздрогнул. Феликс задрожал и побелел. Увидеться с принцессой – выпить нектар из цветов райского сада, хлебнуть сладкого запаха блаженства, услышать пение ангела. Увидеть его…

– Но я вернусь трусом.

– Все трусы уже сдались. Вся армия двух стран здесь, около нашей долбаной Левании и мыпросто бессмысленно умрем.

Возможно, залитый чувствами мозг все же вспомнил чуть- чуть, как мыслить разумно, во всяком случае, Феликс задумался.

– Возможно, ты прав… Боже, я смогу ее увидеть. О, Боже!

На стену вбежал Инженер, руководя тремя солдатами, которые тащили огромную палку – почти бревно, моток веревки и два копья. За ними бежал Бультекс – весь ободранный, с ног до головы покрытый грязью и кровью, он крикнул, еще даже не добежав:

– Ваша светлость, у нас катастрофа!

Но что это была за катастрофа, никто не узнал: с жутким, лишающим слуха грохотом пролетающий камень пробил бортик и снес лекаря со стены во двор крепости. Брызнули осколки кирпичей, взлетело облако пыли, а когда ветер поигрался с ним и унес, Феликс и Инженер остались лежать.

Инженер поднялся первым, осмотрелся удивленным взглядом словно вспоминал, где он и что здесь делает; на лбу у него, прямо по центру, краснел кровавый синяк. Феликс корчился от боли, сцепив зубы и стараясь не стонать – осколок кирпича попал ему в помятые ребра, и теперь граф стоически терпел адскую боль. Альфонсо давно заметил: после встречи с принцессой, все его действия были сделаны с преувеличенным героизмом, как напоказ, словно Алена постоянно наблюдает за ним. Вот и сейчас: что тебе мешает орать на всю крепость, все же легче станет, так нет же, поднимается – белый, как облако, напряженный, как коровье пузо, но упорно корча из себя героя.

– Что он в этой бздыке нашел? – удивлялся про себя Альфонсо.

Принесенную корягу засунули между трех зубцов крепостной стены, натянули на ней веревку, получив на выходе корявое подобие трехметрового лука. Зарядили в него целое копье, тянули веревку три пехотинца: отпустили двое сразу, второй замешкался, и чуть не улетел вслед за веревкой.

– Недолет, – крикнул Инженер, – в палатку Мумгальда, кстати, зарядили… Может… А нет, вышел.

С предсмертным свистом пролетел над головами очередной камень, попал в главную крепостную башню, отломил от нее кусок.

У Альфонсо защемило сердце.

– Иди, скажи всем, чтобы прятались в подвалы, – сказал он Феликсу.

– Все не поместятся… А хотя теперь то, наверное, поместятся….

И он убежал. Главное, уберечь Иссилаиду, это, он, скорее всего, понял и ее спрячет первой.

Второй выстрел перекинул копье дальше, чем нужно, разрушив очаг полевой кухни. Удар был такой силы, что пробил бочку с водой насквозь, сорвав ее с телеги, попутно перевернув оную.

– Мы так скоро без копий останемся, – хмуро заметил Альфонсо, когда стража принесла еще сколько то штук. Следующий выстрел убил одного из рабочих машины, пригвоздив его к земле.

Четвертое копье прилетело прямиком в машину – та аж покачнулась, но все равно выстрелила, как и собиралась – эффекта не произошло.

– Нужно поджечь копье, – сказал Эгель.

– Нужно сделать лучше, – загадочно обронил Инженер и снова пропал со стены.

То ли показалось, то ли и вправду, но вроде бы машины стали стрелять реже и как то не так уверенно?

Инженер, с помощью двух пехотинцев принес ящик бутылок и бочонок; наконечники копий поснимали, насадив на них бутылки, предварительно наполненные смолой, обмазанные смолой. Пехотинцы, тяжело дыша, уперлись ногами в пол стены, Инженер поджег снаряд и чертя желтую кривую полоску в безупречно синем своде неба, летящий факел пропал из виду, родившись, потом, вдалеке, огненным фонтаном.

– Опять в палатку генерала попали, – констатировал Инженер, глядя, как штабная палатка пропадает в снопах пламени, – чуть сильнее натягивайте, олухи…

Попали в цель именно тогда, когда рабочие машины тянули пращу вниз, чтобы положить в нее камень; снаряд упал рядом, но горящей смолой попал и на людей и на машину, та загорелась, веревки лопнули, балка упала на землю.

– Наконец то ответили! – возрадовался Альфонсо, – о, и земля загорелась.

Соорудив еще три лука, к вечеру машины были уничтожены. Равно как и все постройки крепости, которые раньше не разобрали на камни. Вся крепость представляла из себя горы руин, из которых торчали ноги, руки, по дорогам, в бороздах от камней стояли черные лужи закисшей крови, из некоторых торчали сломанные кости. Посреди этого хаоса, как случайно выжившая мать, оплакивающая своих мертвых детенышей, стояла обгрызенная камнями башня, жалко мотая флагом на слабом ветру.

– Всем же понятно, что следующей атаки, а она будет завтра по утру, мы уже не переживем, – устало сказал Альфонсо, упав в свое кресло. Его сильно знобило, била поганая слабость, а тут еще рези в животе, о которых он забыл во время боя, снова дали о себе знать.

Все молча понурились.

– По этому я предлагаю ночью начать отходить в сторону столицы.

– Как отходить, Ваша светлость, мы же окружены? – спросил Эгель.

– Через подземный ход. Феликс, распорядись, чтобы начали его освобождать…

На этот раз все было просчитано до миллиметра. Все были проинструктированы, кто где должен быть, кто куда идет, кто что несет.

– На этот раз мы должны взять эту поганую крепость,– сказал Мумгальд своему адъютанту, – мы и так здесь слишком долго с ними возимся. Адъютант промолчал. Ему было любопытно посмотреть, какую подлость придумает на этот раз этот монах, и на эту последнюю битву он смотрел с волнующим интересом.

Едва зашло солнце, как пехотные войска, лавиной ринувшись к воротам, к стенам, неся лестницы, перескочили через обмелевший ров, облепили стены шевелящимися, серыми насекомыми.

– Что –то опять не так, – заволновался Мумбальт, – они не отвечают.

– Это ловушка, Ваше сиятельство – уверенно, но почтительно сказал адъютант, – они заманивают наши войска в крепость, они хотят…

Из крепости прискакал гонец, спрыгнул в пыль, не дал адъютанту договорить мысль, которую он не успел додумать:

– Крепость взята, Ваше сиятельство.

– Потери?

– Двое упали с лестниц. Там никого не было, ваше сиятельство, они все ушли куда то…

Более герцог Альфонсо дэ Эстэда не руководил армией, он руководил организацией, которая больше напоминала разбойников. Без доспехов, грязные и оборванные, прятались они по лесам днем, лишь изредка нападая на все, что двигалось вражеского по дороге, особенно на телеги с провизией и брели по степи ночью, без факелов, с караваном телег, на одной из которых ехала Иссилаида на сундуке с двадцатью миллионами песедов. Через неделю голодная орда из пяти сотен солдат и около тысячи крестьян появилась у стен столицы Эгибетуза, ни мало поразив всех ее жителей. Сочувственные взгляды, полные одновременно и уважения и жалости, провожали понуро идущий по улицам отряд до самого дворца.

– Вы предатели!! – Аэрон ходил из стороны в сторону, крича на весь тронный зал. Альфонсо, Феликс и Эгель стояли молча опустив головы. Феликс дрожал – он впервые в жизни узнал, что такое быть обесчещенным, хотя полгода назад сам бы презрительно смеялся над этим выражением.

– Всех, кто сдал крепость, будут казнены немедленно! Уведите дезертиров!

Снова стража схватила Альфонсо за руки, только теперь как то поуважительнее, чем раньше снова злость на королевскую тупость забурлила в голове герцога – он устал быть бессильным, устал воевать с обстоятельствами, устал от этой жизни не в Лесу. Усталость сделала его злым, усталость выплеснула его слова на короля до того, как осторожность успела ее остановить:

– Ты дурак, Аэрон!

– Что?

Стража замерла, оторопело выпустив руки Альфонсо, отчего тот, зачем то, пошел прямо к побелевшему королю:

– Ты дурак старый, тебе крышка скоро будет. Там войска немерено, две армии обложили нашу крепость так, что просто руками бы ее разобрали, и когда мы, умудрились сохранить тебе хоть какие то силы, чтобы попытаться сохранить хотя бы столицу, когда каждый человек на счету, когда все остальные бросили тебя, ты хочешь нас казнить? Да надо было присоединиться к Минитеке, чтобы радоваться жизни, глядя, как тебе отрубают твою пустую башку!

Альфонсо бы и дальше разорялся, в порыве гнева не думая о последствиях, но Аэрон неожиданно, с размаху ударил его в челюсть, да так сильно, что Альфонсо моментально пожалел, что вообще открыл рот.

– В темницу, всех!

7

…Славно бился король Аэрон, много ворогов положил он перед собой – несчесть числа, но одолели вороги силу великую, и возопил Аэрон, мечами израненный:

– О Алеццо, всегда ты был мне другом верным и слугой покорным, не оставь же теперь, дочь мою в беде лихой, уведи ее от ворогов. Оставь меня им на поклание, но дочь мою – сбереги!

И ответил на то Алеццо:

– Нет лучшей смерти, чем в битве лютой, у ног господина своего; нет более презрения, чем бросить короля своего на поле ратном, но коль Агафенон Великий так желает, то прощевай Аэрон, король всея Эгибетуза, видать, не свидимся более мы с тобой.

– Прощай и ты, Алеццо, спасибо за службу верную, за все спасибо тебе…

И погиб Аэрон в сиречи славной – сиречи лютой, под мечами десятерых ворогов, подло со спины подкравшихся.

– Пойдем принцесса Алена, есть место одно, где под защитой Агафенона Великого спрячешься ты, но придется покинуть мне тебя, призывает Повелитель мой меня к себе обратно.

И безутешна была принцесса, но смиренно приняла она волю Бога нашего, Агафенона Великого, приняла сан монашеский и благословила Бога, до конца дней своих.

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 1000 стих 1

Много раз (точно больше трех) солнышко поднималось над зарешеченным окном, гуманно пытаясь пропихнуть в непроглядный сумрак несколько своих ярких лучиков, чтобы все получше осветить, но всегда получалось лишь маленькое сконцентрированное пятно на полу, вокруг которого плясали черные силуэты узников.

В камере пахло сыростью, тухлятиной, отхожим ведром (опять крышку неплотно положили), безнадегой и смертью. Она была огромной по камерной мерке- пять на пять метров, но в ней, из-за предосадочной суеты и путаницы, сидели все трое главных «предателя», двое из которых, правда, на данный момент лежали.

Альфонсо блаженствовал там, где обычно люди сходят с ума, потому что он недавно сходил с ума там, где обычно умирают. Рези в животе угасли. Слабость еще осталось, чуть шумела голова, но это были пустяки, ведь теперь не летают камни над головой, не режут остервенелые Алексийцы его солдат, вспарывая им животы, да и запах тюрьмы, по сравнению с запахом в крепости, был просто ароматом розы. Еще было тихо, относительно тихо: только храпел на соломе Эгель, бормотал про себя что-то Феликс.

Феликс сидел как раз под решетчатым окном; он сочинял речь – премного выспреннюю, героическую и пафосную до тошноты, чтобы в следующий раз, увидев Алену, не показаться ей косноязычным идиотом, хотя, по мнению Альфонсо, как раз как идиот Феликс себя и вел.

Эгель спал, потому что когда он не спал, он возмущался оказанным приемом, тем, что их называли предателями: к «справедливости» и своеобразному мышлению королей (а особенно Аэрона, перещеголявшего всех королей и тем и тем) он еще не привык, как не привык он и к тому, что люди для любого правительства – это просто способ достижения своих целей, а не самоцель. О казни никто не думал: Альфонсо привык, что его периодически приговаривают к смерти, остальные были заняты своими эмоциями и концентрировались на наказании. Здесь костлявая не вкусила сладости человеческого страха, здесь она грустно помахивала косой и скучала.

В один из прекрасных, солнечных дней, прямо перед завтраком, открылась, с диким лязгом дверь, и в камеру вошел новый начальник дворцовой охраны – крупный, пузатый, но не тот пузатый, у которого трясется сало и которого душит одышка, а тот пузатый, у которого трясется сало, но он неимоверно силен физически. Лицо было крупным – наверное, поскольку большую часть его занимала борода и брови.

– Герцог Альфонсо дэ Эстэда… – начал он.

– Началось, – вздохнул Альфонсо.

– Королевским приказом Вам предписывается явиться перед королем, дабы смиреннейше просить прощения его Величества и молить о пощаде.

Другими словами, Аэрону что то понадобилось, но, просто так простить такую дерзость он не может, по этому придется поунижаться.

Альфонсо унижался без содрогания в сердце – страх, что о тебе подумают люди, как было у дэ Эсгена, тоже слабость, мешающая достижению цели. Перед всеми оставшимися вельможами, под жалостливым взглядом принцессы, встал он на колени перед пыльным сапогом короля, ударился лбом о каменный пол, долго просил о пощаде, пустил слезу и был милостивейше прощен.

– Герцог Альфонсо, ты предал свою страну, ты предал своего короля, но у тебя есть шанс искупить свою вину, – важно проговорил Аэрон, и замолк.

– Ты знаешь, что со вчерашнего дня замок столицы находится в осаде (это откуда, интересно? – подумал Альфонсо). Армия объединившейся Степи и Алексии многочисленна, вот-вот подгонят требушеты, и тогда крепость не устоит долго.

– Ваше величество, позвольте спросить, а сколько подгонят требушетов?

– По данным наших шпионов – десять штук.

– А, тогда не подгонят, – протянул Альфонсо, – мы их уничтожили…

Повисла тишина. А после нее у Альфонсо потребовали подробного рассказа, как они уничтожили те страшные машины, и потом снова повисла тишина. Возможно, засунуть ствол небольшого дерева между зубцов крепости и использовать его как лук, было не так сложно придумать, но этого этого никто, кроме Инженера, не придумал. Правда, до этого эти требушеты использовались только пару раз.

– Найдите этого Инженера, – приказал король кому то.

– В любом случае, что им помешает построить их еще? – сказал король, сам себе видимо, потому что смотрел куда то мимо всех, хоть это было и непросто.

– Единственное спасение Эгибетуза – просить помощи у нашего союзника – Эстерии.

Эстерия была маленькой страной, не такой маленькой, как Эгибетуз, но все равно ее тоже рано или поздно (а скорее рано) сотрут с лица Великого континента. До сих пор эта страна никак не показывала своих союзнических намерений, очень ловко прогибаясь под все страны и дружа со всеми.

– Дабы закрепить наш союз, принцессе Алене надлежит выйти замуж за принца Эстерийского Алета Великолепного.

Альфонсо не хотел этого делать, но его шея не интересовалась мнением мозга, и он все же посмотрел на принцессу: та сидела со стоическим, для нее, выражением лица, хотя губы ее дрожали а глаз – один, блестел слезой. Она тоже посмотрела на Альфонсо с каким то странным выражением лица: то ли спасите, то ли отпустите меня, я должна это сделать для страны, и он поспешно отвернулся.

– Твоя задача, граф, скрытно провести принцессу через укрепления врагов в дворец Эстерии и передать на руки Эстерийскому королю с просьбой прислать войска нам на подмогу. На приготовление даю два дня – больше нет времени. Теперь свободен.

Король торопливо кивнул и все трое сели на роскошные кресла, обитые красным бархатом. Феликс, хоть и хорохорился в необычной обстановке, но было заметно, что ему явно не по себе, руки его дрожали, и Альфонсо сразу почувствовал себя свободнее, даже вальяжнее сел в кресло, чем остальные. Эгель сел прямо, словно проглотил меч и сидел неподвижно, изображая статую, стараясь даже не дышать. Роскошь королевского замка придавила их всех, а суровый взгляд Аэрона, направленный, куда-то мимо этого мира, заткнул глотки и поломал языки.

– Итак, принцессу нужно незаметно доставить в Эстерию. Для того, чтобы пробиться через врага, мы дадим Алексийцам бой и устроим тем самым отвлекающий маневр. Я дам вам три сотни лучших солдат и самую быстроходную карету с лучшими лошадьми.

Аэрон замолк с важным видом: этот многоуровневый, сверхсложный план был лучшим изобретением его мощного мозга и он ждал выражения немого восхищения на лицах слушателей этого гениального детища королевской мысли, но увидел два лица изумленных и одну кислую рожу. И кислая рожа принадлежала Альфонсо, который уже привык к тому, что его постоянно посылают на самоубийство.

– Ваше величество… Мы готовы с радостью умереть за отечество, но… но я боюсь, что принцесса окажется в руках Алексии, веди их там много, есть риск…, – промямлил он. Как красноречиво и убедительно он разговаривал в своей голове, и как жалко мычал что – то на самом деле!

– Придется рискнуть.

– Но Ваше величество…

– Что нам ее теперь, по воздуху переслать, с голубиной почтой?!!! – заорал, вдруг Аэрон, и Эгель с Феликсом подпрыгнули, только что с кресел не попадали.

– Нет, мы можем пройти через Лес…

Вероятность оказаться на костре пугала Альфонсо меньше, чем попытаться прорваться через кучу людей Минитеки. Он умолк, а сердце его застучало по ребрам, толчками, вместе с кровью, посылая сигнал мозгу: «ты что, смерти моей хочешь?» Феликс помертвел, а Эгель, если не касаться прекрасного чуда словесности презренной грязью нецензурной брани, просто очень сильно удивился. Те же чувства испытал и король.

– Что это значит? Лес это черное место, исчадие ада, вход в сам ад, и нельзя православному появляться там.

– За волком же Вы нас посылали, – подумал Альфонсо, но звуки этой речи застряли в его горле и рассыпались на кашель и хрип.

– Ваше величество, это единственный шанс…

– Нет! Вы там все погибнете, демоны сожрут Ваши души.

– Ваше величество, представьте, хоть на миг, что, вдруг, религия ошибается? Нет там демонов, просто огромные животные навевают страх и ужас на трусов до такой степени, что они готовы приписать им демонские качества…

– Откуда ты знаешь? Если ты был там всего один раз? И то пропал на год неизвестно куда? Откуда мне сейчас знать, что ты не демон, который стремится заманить мою дочь в тенета Сарамона?

Перед решительным шагом нужно помолчать, все обдумать, и только потом…

– Потому что я ходок.

Если бы здесь был Минитека, он бы чуть пошевелил складками губ – то есть, улыбнулся бы, если бы была королева Эгетелина, она сказала бы: «я так и знала» своим спокойным голосом, если бы был Бурлидо, орал бы, в исступлении: “я же говорил!! Говорил!!, но Аэрон был просто прибит этой новостью – для негоэто было полной неожиданностью.

– Значит, Бурлидо был прав! Ты выходец из Леса!

– Бурлидо был прав в том, что я ходок, но он ошибался в том, что Лес – исчадие ада. Я пробыл в Лесу год и не встречал Сарамона ни разу…

– Не мыслимо. Не возможно. Это проклятие на весь наш род…

Аэрон еще может бы что-то сказал, но не сказал, потому-что не успел, а не успел, потому-что в палату ворвался генерал, крикнул, едва не упав, пока кланялся:

– Ваше величество, Алексия нападает. Они лезут на стену!!

– Этих в темницу, – крикнул Аэрон страже, – срочно на Стену.

Аэрон сидел, не снимая доспехов, в крови, пыли и отчаянии. Штурм врагов не удался, но замок отбился чудовищно дорогой ценой для Эгибетуза, а Алексийская армия выросла в разы. Оставшиеся крепости пали, страна была практически под властью Алексии и падение королевской крепости был вопросом времени. Недолгого времени.

– Нужно торопиться, – сказал, после долгого молчания, Аэрон, и, словно с разбега ныряя в ледяную воду, с тяжким вздохом сказал:

– Придется и вправду идти Лесом. Только теперь вы и до Леса не доберетесь.

– За это не беспокойтесь, Ваше величество, – сказал Альфонсо, – Я знаю проход через подземелье…

Где то там, за крепкими стенами королевского замка на фоне прелестного пения птиц и шума ветра в уже полинялой от солнца, но еще дарующий ощущение жизни всем, кто на нее смотрел, листве, раздавались крики боя, крики осады. Там ломались люди, судьбы, кости, там творилась история. В пыльном подвале королевского замка тоже творилась история, только без шума, крови и насилия. В этот момент истории в подвале присутствовали только пятеро: Аэрон, Алена, Альфонсо, Феликс и Эгель. Аэрон единственный пришел проститься со своей дочерью – нужно было сохранять строгую секретность; он был силен, широкоплеч, статен, но в данный момент выглядел жалко беспомощным, обреченным отдать дочь неизвестно кому, чтобы ее отправили неизвестно куда. Можно ли им доверять? Да нет, конечно. Есть ли другой выход? Тоже нет. Даже Аэрон со своей непроходимой тупостью уже понимал – Эгибетузу крышка, сегодня, в лучшем случае – завтра, а занятная традиция победителей в войне казнить всю королевскую семью, которая не сдалась сразу, не оставляла шансов ни ему, ни Алене. Король Эстерии слаб и воевать не станет, может, тогда он и принцесса выживут. Будут захудалыми герцогами…

Алена была бледна, дрожала и одета, как мальчик – черные штаны, белая рубаха, курточка из кожи, волосы прибраны и заколоты тщательнейшим образом. Так настоял Альфонсо. В руках у нее был узелок с вечерним платьем и женскими принадлежностями для наведения красоты – не пристало знатной даме показываться при королевском дворе одетой, как крестьянин. Казалось, она вот-вот рухнет в обморок, но Альфонсо злобным окриком приказал ей (королевской дочери!) не падать, и она закусила губу.

Альфонсо уже все продумал. Новая попытка добраться до Волшебного города была его единственным шансом спасти свое счастье с Иссилаидой; Инженер научил его читать рисунки, на которых изобразил местность, и Альфонсо надеялся суметь прочитать те, что были у него в сарайчике.

Феликс был вне себя от счастья. Он видел Алену, он слышал ее голос, он даже чуть инфаркт не схватил от блаженства, когда случайно коснулся ее курточки. Пытаясь с ней заговорить, Феликса опять заклинило, и теперь он тщательно молчал, думая, что так будет выглядеть и умнее и благороднее.

Эгель, как истинный солдат, всего лишь исполнял приказ, как истинный солдат не был особо религиозен, просто потому что о вере не задумывался – есть- хорошо, нет – ну и ладно, как истинный солдат надеялся умереть с честью, руководя отрядом пехоты не стене крепостного замка. Накануне вечером король позвал его к себе и приказал присматривать за Альфонсо и его «дружком, черт знает откуда появившимся». Создалось впечатление, что своему герцогу и его другу графу Аэрон не доверяет, во многом благодаря тому, что тот так и сказал: «я им не доверяю». Убил бы Эгель их обоих при первом подозрении на измену, не смотря на все, что они прошли при осаде замка? Да, конечно.

Люк в винном погребе открылся с тихим скрипом, от которого Альфонсо содрогнулся. Подвал дышал ему в лицо часами его прежних, полных отчаяния и страха прогулок, и ой как не хотелось туда лезть. И именно страх заставил его сказать:

– Я пойду первый, Вы за мной.

И он нырнул во мрак, чуть не обжегшись при этом своим факелом.

– Осторожно здесь ходите, – крикнул он наверх и тут же наступил в чей то скелет, чуть не упал. Хруст костей оглушил его – это изменник Леговски, в большинстве своем поеденный крысами, приветствовал своего убийцу. И получил в ответ раздражительный пинок по грудной клетке.

– Ваше величество, теперь Вы, – крикнул Альфонсо наверх и протянул руки, чтобы поймать принцессу.

– Хорошо хоть она легкая, если бы я Иссилаидушку должен был бы поймать, я бы тут со сломанной спиной остался, – мысленно усмехнулся Альфонсо.

– Папочка, я обязательно уговорю принца прислать армию, ты продержись только. Мы будем бежать со всех ног, – пролепетала принцесса, вытирая слезы.

– Прости меня, дочь моя, – Аэрон, внезапным порывом бросившись к Алене, обнял ее, со всей силы прижал к себе, – мы обязательно с тобой увидимся, я приеду к тебе на свадьбу, поведу тебя к алтарю, буду качать внуков на руках…

Чтобы не становиться свидетелем королевской слабости, Эгель прыгнул в люк – Альфонсо его поймал и оба они рухнули на пол – один матерясь, другой громко крякнув.

Принцесса спустилась в подземелье, Феликс за ней и, закрыв дорогу назад, со звуком смертного приговора, сверху захлопнулась крышка люка.

Альфонсо старался идти подальше от стен – о разнообразии насекомых на них он хорошо помнил, и то, как они лазают по загривку тоже, остальные инстинктивно держались такой же дистанции, как и он. Алена моментально прижалась к Альфонсо, мешая идти, и дрожала так сильно, что трясся факел у него в руках . Феликс, от зависти и ревности, скрипел зубами – он шел последним и был единственным, кого страхи подземелья не коснулись.

– Убить их обоих, признаться в любви принцессе, бежать с ней в Лес, – вот что предлагал ему больной мозг во время его лихорадочных приступов ревности. В его голове у них с принцессой было уже пятеро детей и счастливая семейная жизнь, поперек которой стоял этот ублюдок Альфонсо дэ Эстэда.

Альфонсо подозревал что-то такое в голове своего напарника и, может даже где –то, друга, и побаивался слепой и сумасшедшей ревности, а потому старался отпихнуть от себя Алену – слегка, ненавязчиво. И безрезультатно.

– Вы знаете, куда идти, Ваша светлость? – спросил Эгель, зябко поеживаясь.

– Конечно, – когда руководитель врет, он должен это делать уверенно, – еще десять песен вперед и будет река.

– Десять чего? – удивился Эгель.

То, что будет река, Альфонсо знал наверняка – их тут сотни на каждом шагу, а вот куда они идут – нет. Главный принцип его ориентирования был такой – самая вонючая речка ведет под Стену, в Нижний город, а это значит, нужно повернуть направо и идти по какому либо ответвлению. Все взяли с собой оружие – даже принцессе всучили ножик, о который она тут же порезалась, – и немного еды с водой-кто знает, сколько времени придется бродить по этому лабиринту?

– Легенды гласят, что под королевским замком целый город подземелий, – тоненьким голоском, робко пугаясь своего собственного эхо, пропищала Алена, – сюда затащили всех больных чумой во время Великой эпидемии, и замуровали. И они здесь жили.

– Как бы нам здесь не остаться с ними, – сказал Эгель.

– Фу, что за запах, – снова пискнула Алена.

– Мы на верном пути, – подумал Альфонсо.

Темнота пугала, тишина глушила, стены раздавливали, хоть их и не было видно, а трижды проклятые пауки падали сверху за шиворот и ленивые жирные крысы вообще не хотели уходить из под ног. Чтобы заглушить бьющий по голове гул шагов, путники сначала пытались разговаривать, но голоса звучали в этом склепе как то кощунственно, и все замолчали, даже Алена, которая сначала визжала периодически по разным причинам, потом вздрагивала, а потом потеряла сознание. Феликс нес ее на руках, рискуя оступиться и уронить ее в сточные воды, с такой нежностью и осторожностью, словно она была стеклянной, что совершенно не мешало ему иногда прикладывать принцессу головой об стену.

– Да разверни ты ее головой к каналу, а то сделаешь из нее дурочку, – не выдержал Альфонсо и врезался в столб. Это был последний столб – дальше шел только не обложенный кирпичом тоннель, который Альфонсо счел за хороший признак.

– Мы на верном пути, – сказал тогда он.

– Мы уже полдня на верном пути, – буркнул Феликс, – бедняжка совсем бледная…

Тоннель кончился тупиком, но Альфонсо это не смутило – с видом опытного лазальщика по подземельям, воткнул он свой любимый кинжал в потолок тупика; потолок развалился, комья земли полетели на голову герцогу, а сверху еще, вдобавок, грохнулась ошалевшая лисица, вскочила на ноги, попирая барахтающегося в земле монаха Ордена света, уставилась на стаю невиданных ею зверей. «Стая зверей» от неожиданности, тоже уставилась на два горящих в темноте красных глаза.

Лисица выпрыгнула из тоннеля, Альфонсо встал на ноги, отряхнулся, как мог и полез за ней.

– Вырыла, тварь, нору, нашла место, – ругался он, отплевываясь от земли – кормилицы, которая покормила его не тем, что нужно.

Чистый воздух – это богатство, яркое солнышко – это богатство, свобода – богатство, и это те ценности, которые начинаешь воспринимать таковыми только тогда, когда походишь несколько часов в вонючем, темном и страшном подземелье.

Солнце было уже очень высоко, Лес ударил по исстрадавшимся легким знойным воздухом и приятным, теплым ветерком, от которого очнулась принцесса. Она медленно, осмотрелась, распахнула огромные глаза, словно только родилась и прошептала:

– Ой, это Лес… Я думала, он другой…

– Вы в порядке, Ваше величество? – осведомился Феликс настолько участливо и заботливо, что Альфонсо закашлялся. Бесстыдного вора, бесстрашного разбойника, лихого ходока скрутила в бараний рог маленькая женщина, не способная сломать ему даже палец. Десятки матерых баб не смогли сделать то, что Алена сделала, вообще этого не желая.

– Благодарю Вас, граф Феликс, – пролепетала Алена, – все в порядке.

– Граф, – усмехнулся Альфонсо. Здесь, среди образованных желанием кустарника жить и размножаться зарослях, сидя в траве и глядя на деревья, титулы были очень сильно не к месту и вспоминать их было смешно и нелепо. – Главное, чтобы нас не нашел пан кабан, или кто еще похуже, виконт волк, например.

После небольшой передышки и перекуса без костра, стандартных ритуалов подготовки к дороге, от которого Эгель пришел в ступор, путники пошли дальше. Экипировка Альфонсо был обычной для него: арбалет, любимый кинжал, стрелы и коготь черной птицы, который болтался на поясе. Он шел со странным чувством нереальности происходящего: вот месяц назад он руководил обороной крепости, а вот идет по Лесу, как в старые добрые времена, и казалось, что тот герцог дэ Эстеда был кем то другим.

Феликс шел рядом с принцессой, стараясь уберечь ее от всего, что можно, и все время слышались фразы типа:

– Осторожно, Ваше величество, не наступайте сюда – это нора червя…

– Ой, осторожнее, это крапива, она жжется…

– Ваше величество, это чертополох, осторожнее… Ай, это шиповник. не касайтесь его, он стреляет иглами…

– Господи боже, куда же мне наступать то! – взмолилась принцесса, пройдя десяток метров, – везде опасности… Как же вы вообще в Лесу выжили, не зная всех этих опасностей.

– Случайно, Ваше величество, – хмыкнул Альфонсо, потом добавил: – и поверьте, опыт был весьма болезненным. Да и не про все опасности мы знаем, кстати…

А вот Эгеля никто не контролировал, на него никто и не смотрел. Да про него и забыли вообще. Может, не молчи он все это время, или, хотя бы, дыши погромче, этого бы не случилось, но причина не важна – набросился он неожиданно. Наброситься он попытался на принцессу, и это спасло всех, в совокупности со звериным рыком, который он издал прежде, чем напасть.

– Ведьма!!! – оглушил он Алену голосом, тяжелый меч сверкнул над ее испуганной головкой.

– Умри, тварь Лесная!! – орал Эгель уже с кинжалом в печени – Феликс отреагировал молниеносно, успев и нанести смертельный удар и оттолкнуть Ее величество в руки Альфонсо, который, едва обернулся и не успев ничего сообразить, все же поймал ее, рефлекторно обняв. Меч разрубил воздух, Эгель упал замертво.

– Что это? Измена? – вскрикнула Алена.

– Чертополох, – ответил Альфонсо. – Наступил, наверное. Почему ты за ним не следил?

– А ты? – огрызнулся Феликс.

– Потому что я главный.

– Вот и следил бы за ним, главнюк, – буркнул Феликс, пряча кинжал в ножны. А потом он хрюкнул… А хотя нет… А черт возьми…

Альфонсо с Феликсом даже сговариваться не стали: схватив принцессу, как мешок с венценосной картошкой, закинули ее на ветку дерева, едва успели вспрыгнуть сами, как огромная (по меркам этой местности) туша кабана вылетела из зарослей, вспорола клыками землю, злобно захрюкала, передними ногами вскарабкалась на дерево, противным и громким хрюканьем пытаясь, видимо, сбить сидящих на ветке путников.

– Ой мамочки, поросенок!– взвизгнула Алена и вцепилась в ветку дерева, так, как ее и закинули, согнувшись пополам лежа на животе поперек ветки.

Килограмм двести «поросенка» довольно успешно качали дерево, вырыли глубокие ямы клыками, пытаясь подрубить корни, но выбранное молниеносно, но отнюдь не случайно, дерево не поддавалось. Моталась Алена, вися на дереве, дразня болтающимися ногами кабана, но дальше качания дело не пошло.

– Скотина, иди траву пожри, – скрипнул зубами Альфонсо и, не выдержав беспомощности, выстрелил из арбалета в кабана. Он не целился: чего толку целиться, если глазки малюсенькие, а кость черепа и бока стрелой не прошибешь, но стрела, по не виданному закону подлости – удачи, попала прямо кабану в глаз, пропала в голове наполовину, и более того, убила его. Кабан способен пробежать сто метров с пробитым сердцем; этот кабан умер не сразу: приняв стрелу, он ринулся бежать, но врезался в дерево, а потом упал на бок и начал биться в конвульсиях, издавая противный визг на весь Лес. Ничего не видящая принцесса, судорожно вцепившаяся в ветку руками, ему «подпевала» в унисон.

– Поверить не могу, – сказал Феликс, – ты ему в глаз попал. Ваше величество, все в порядке, кабан мертв…

– В порядке!!! В порядке!!! – визжала Алена и рыдала одновременно, – а сколько еще кабанов там бродит, по кустам!!? Мы и ста метров не прошли, а Егель сошел с ума, и на нас напали!!! Я с этой ветки не слезу, никогда!!!

С этими словами она упала с дерева – прямо в объятия Феликса, прижалась к нему и начала реветь, содрогаясь в судорогах. Рожа Феликса выражала настолько много сострадания и блаженства, что нехотя Альфонсо заревновал его к принцессе, хоть и тяготился всегда ее вниманием.

Пришлось остановиться на ночь здесь, разжигать костер, долго успокаивать ее Величество, объясняя, что звери боятся огня и к нему не подходят. О том, что некоторые ненормальные росомахи иногда и огня не боятся, они оба, конечно, умолчали. Альфонсо разделывал кабана, отрезая от волосатой животины самые лучшие куски мяса, Феликс, насколько мог деликатно объяснял принцессе, как выбирать место для туалета, соблюдая приватность и при этом находясь на виду, в какие кусты лучше не лезть, какую траву не брать, и как заправить одежду так, чтобы разного рода жучки не заползали куда не надо.

– Если увидите гадюку, Ваше величество, главное – не шевелитесь, тихонько скажите нам.

– А как выглядит гадюка? – робко спросила принцесса. Лицо ее было красным до самых кончиков ушей – после разговора о таких интимных вещах, как человеческая нужда. С Лилией в этом отношении было гораздо проще.

– Небольшая, метра два длиной, змея, черная, с зигзагом на спине.

– Небольшая двухметровая змея? – Алена оробела настолько, что даже скукожилась, испуганно посмотрела вокруг – в ее воображении, в лучах падающего во мрак солнца, змеи уже ползли со всех щелей, прямо к ней.

– Иногда три, – влез Альфонсо, преподнося остальным на кусках бересты куски ароматного, дымящегося мяса, – размер вообще не имеет значения, в ней столько яда, что она и дружину солдат укокошит.

– Спасибо, – через силу улыбнулась Алена, – мне стало легче…

Странное удовольствие находил Альфонсо в том, чтобы пугать принцессу. Возможно, это была месть за то, что он так неловко и глупо чувствовал себя в ее среде, и, попав в свою родную стихию, наслаждался ее страхом, поскольку чувствовал себя увереннее, чем даже если бы Алены не было. Это было подло и низко, Альфонсо это понимал, но… Приятно было все же осознавать, что сколько на шелковых простынях не спи, даже особу королевской крови жизнь иногда заставляет спать на голой земле посреди Леса. И это еще Феликс в нее влюбился, нарвал ей полыни, наученный горьким опытом, а так Алена проснулась бы еще и красная, как помидор, и весь день потом чесалась, после общения с лесными блохами. В общем, несчастная маленькая женщина отдувалась за всех богатых и зажравшихся вельмож, которым полезно было бы провести в Лесу хотя бы недельку, дабы Лес отшиб у них такое ненужное для жизни чувство, как снобизм.

Впрочем, Алена и не спала. Скорчившись на своем пледике, положенном на траву, она испуганно дышала, глядя в темноту и вздрагивала от каждого шороха, коих в Лесу множество. Сердце ее билось судорожно, даже чуть-чуть покалывало, а губы бесшумно и быстро молились Агафенону, прося его вывести его из этого ада живой и невредимой.

Зато следующий день – день бесконечной ходьбы, постоянного перепрыгивания через пни и поваленные деревья, продирания через колючие ветки, вымотали Алену до такой степени, что даже страх устал. Едва успев поужинать ножкой глухаря с диким чесноком, даже не успев ощутить вкуса еды, она провалилась в сон глубокий и крепкий с одной стороны и тревожный и чуткий с другой.

Затем дни потекли один за другим. Постоянная усталость притупила страх, даже выползшая из под пня гадюка не вызвала у принцессы сильных эмоций. Спокойно проползла черная колбаса мимо ног Алены, пока та, стоически стояла не шевелясь, только закусив губу, чтобы не кричать. Лес не просит соблюдать его законы, Лес требует это делать, и наказание за преступление против этих законов всегда одно – смерть. Зато и поощрение соответствующее – жизнь.

И чем меньше Алена боялась, тем больше сил давал ей Лес, побеждая природную робость, пробуждая придавленное светской условностью и строгими родителями природное происхождение. Все ближе и ближе, сначала краснея и дрожа всем телом, потом увереннее, присаживалась она к Альфонсо на привале у костра, все чаще и откровеннее глядела в его сторону совершенно определенным взглядом.

Феликс тоже смотрел на Альфонсо совершенно определенным взглядом, только далеким от старого, доброго любовного влечения, а полный старой, доброй ревностной ненависти. И это было плохо.

– Еще прикончит меня, – думал Альфонсо, пытаясь отстраниться от принцессы, избежать якобы случайных прикосновений, найти себе занятие, лишь бы рядом с ней не сидеть. Убить в Лесу кого-то – проще некуда, Лес любит убийства, он питается ими, и спокойно спрячет труп, сохранит тайну смерти до конца веков, и никто никогда не узнает, что Орден света загнулся по тому, что главного (и единственного, пока) его основателя прикончил ревнивый друг из-за женщины, которую тот даже не любил. Сам Альфонсо так бы и сделал, будь он на месте Феликса, по этому и подразумевал такую возможность. Позже он узнал от самого источника такой опасности, что был очень недалек от истины – Феликс почти собирался прикончить Альфонсо уже в конечной точке пути, но не сделал этого. Почему? Потому что в приступообразных проблесках разума вспыхивала мысль, что это бесполезно – принцесса не достанется никому из них, по этому просто ходил, едва сдерживаясь, чтобы не завыть от отчаяния, злобно сжимая зубы до ломоты в челюсти. Принцесса с каждым днем становилась все грустнее и молчаливее, по ночам, стараясь делать это бесшумно, плакала по своей любви, которую неумолимо отбирало пролетающее вихрем время. В итоге поход скатился к походу трех угрюмых, молчаливых и грустных путника, которые вечером смотрели на костер и в тишине пережевывали каждый свою боль. Кроме Альфонсо, конечно, тот пережевывал свои опасения. А хотя боль тоже – что стало с его Иссилаидой в этом осажденном замке? По идее, ее не должны были бы тронуть враги – она не вельможа и не королевская кровь, но война есть война. Тем более, она беременна. Как там ребенок?

Алене про змей не сказали – накормили фиалкой, отчего у нее онемела челюсть и пропали тактильные ощущения, сказали идти след вслед, а поскольку зверобоя в месте выхода на дорогу было хоть отбавляй, то на шевелящуюся не по ветру траву можно было даже не смотреть.

Солнце скинуло одеяло тьмы и облило Стену города своим светом, обнажив страшную правду. Черные птицы селились и здесь, по этому прямо над городскими воротами стекали на вниз землю ручейки крови, лежала под Стеной половинка человека, больше похожего на огромный кусок кровавого фарша с двумя белыми пятнами глаз в области головы. Феликс спрятал голову принцессы у себя на плече, заставив ее отвернуться, а Альфонсо затрясло: словно только вчера вылез он со Стены, словно прямо сейчас слышит он этот жуткий гул, проникающий в самую душу и выворачивающий ее на изнанку. С грохотом опустили подъемный мост, вереница телег, всадников и пешего люда потянулась в город, стараясь не смотреть на итоги кровавой кормежки Черных птиц, отводя взгляд в сторону.

– Кто такие, куда идете? – строго спросил стражник ворот и взял таблички у всех. Для Феликса это был знаменательный момент: впервые он предъявлял не свой изначальный кусок дерева с постыдным именем, а золотую, инкрустированную изумрудами пластинку, на приобретение которой ему пришлось тайком обобрать пару поселений. Но зато сейчас он мог стоять с прямой спиной, наблюдать, как стражник моментально становится уважительнее и не позориться перед принцессой.

– Мы посланники Его величества, короля Эгибетуза: Ее королевское величество принцесса Эгибетуза Алена аск Перегильд, герцог Альфонсо дэ Эстэда и граф Феликс ибн Эдмундов, пришли с предложением союзничества к Его величеству королю…

Сказав это, Альфонсо сделал шаг, после которого не было пути назад. После этих слов Феликс тяжко вздохнул, теряя все, чего не имел. После этих слов все завертелось быстро и суетно: подали экипаж, назначили стражу, быстро в богатой карете повезли в королевский замок. Когда Альфонсо вылезал из кареты, красная дорожка ко входу в замок была постелена, королевская чета уже стояла на парадной лестнице, готовясь к встрече со столь высокопоставленными гостями. Множество вельможных особ увидели непритязательный вид послов, но даже через мужскую одежду, даже с всклокоченной прической, с пыльным лицом, принцесса Алена внушала дамам зависть к ее красоте, а мужчинам восхищение и обожание. Принц так и вовсе пожирал принцессу глазами, и Альфонсо подумал, что задуманное им предприятие получится.

– Ваше Величество, – он поклонился всей королевской чете сразу, миг послушал глухо бьющееся сердце, затем продолжил, – простите нас за наш непритязательный вид – нам пришлось выбираться из страны тайно, под покровом ночи.

– Ничего страшного, герцог, – ответил король. Безусловно, он уже был осведомлен о том, кто к нему приехал, – Ваше появление для нас – это удовольствие. Чувствуйте себя здесь, как дома.

– Принцесса Алена, теперь я в полной мере понимаю, насколько бессильны были попытки людей описать вашу красоту, – выдохнул принц на волне вдохновения. Прежде, Алена покраснела бы от смущения от этих слов. Но сейчас она лишь слегка поклонилась.

– Вы слишком любезны, принц, – грустно сказала она.

Алена весь день была задумчива, грустна и словно была не в себе. Прощание с любимым Альфонсо словно казнь для осужденного, висела над ее душой смертельным приговором, и по этому она не смотрела ни на замок, ни на флаги, ни вообще вокруг. Только случайно, перед входом во дворец , скользнула она взглядом по распятому на двери полотну герба, сначала не обращая на него внимания, но потом, вдруг, замерла.

– Что это значит? – изумленно- испуганно спросила она.

Альфонсо не ответил. Феликс опустил взгляд.

– Простите, Ваше величество, мы прошли долгий путь, и принцесса устала, она не в себе, – сказал Альфонсо королю.

– Ничего, конечно, стража – проводите принцессу в ее палаты…

– Стойте! – закричала принцесса, – куда в палату!? Это не Эстерия, это Лага, это же не та страна!!

– Ну-ну,деточка, не горячитесь, – сказала королева, – вам у нас понравится, у нас прекрасная страна.

– Нет… – Алена прошептала это совсем не слышно, – герцог Вы меня предали… Вы предали моего отца, весь Эгибетуз…

– В первый раз, что ли, – подумал Альфонсо с горечью. Он не думал, что все пройдет так гладко, как прошло: что принцесса не поймет, что все это время они шли в другую сторону, что не увидит флаги другой страны, что ее не придется тащить силком. Теперь, когда принц Лаги увидел свою будущую жену, король ни за что не отпустит невестку, ведь мнение женщин в таком вопросе не играет никакой роли. Любовь – это слишком роскошно для королевской особы. Возможно, узнай Аэрон о таком предательстве, он отправил бы на войну с Лагой всю свою армию, но король Эгибетузский уже скорее всего мертв. Как и весь Эгибетуз.

– Сколько Вам заплатили за меня, герцог? – холодно и спокойно, глотая ручьем текущие слезы, проговорила Алена.

–Пока нисколько, – спокойно сказал Альфонсо, глядя прямо ей в глаза.

– Сволочь. Скотина. Предатель…

– Довольно, – король поморщился, видя, что спектакль начинает затягиваться. Он покосился на вытянувших головы от любопытства вельмож и сказал:

– Вы видите, принцесса утомилась, проводите ее…

Всю дорогу, пока стража вела ее под руки в свою очередную золотую клетку, принцесса проклинала Альфонсо, заодно и полностью уничтоженного, поникшего и почерневшего Феликса, который, отлично ориентируясь в Лесу, не мог не знать, что они не туда идут и был посвящен в детали плана.

От щедрых подарков короля Феликс отказался и, оказавшись в Лесу, вздохнул с облегчением и несвойственной для него грустью. У Альфонсо на душе скребли кошки, но все же он не без восхищения рассматривал подаренный благодарным королем лук из прочнейшего самшита с позолоченной рукоятью, блестящий на солнце бриллиантами и сапфирами меч и прекрасного качества боевой топорик, который не преминул метнуть в дерево и, промахнувшись, едва не потерял.

– Ты думаешь, Лага меньше всего пострадает в Мировой войне? – спросил Феликс.

– Думаю да. У них мощная армия, патриотичное население и за свою землю будут драться до последней капли крови. Это при том, что король Лаги мудр и полезет в драку только в самом крайнем случае. Если у Алены и есть шанс где то выжить, то там его больше всего.

– Не знаю, ее проклятие до сих пор стоит у меня в ушах…

– Найдем Волшебный город, попросим богов помочь нам избежать войны, а там вызволим твою принцессу и живите долго и счастливо, – сказал Альфонсо.

– Если Волшебный город вообще существует, – задумчиво добавил Феликс и замолчал.

8

Если он вообще существует. Это был болезненный и животрепещущий вопрос, который больше не поднимался ни во время подготовки, ни во время путешествия в деревню фимиам Аббусино. Смысл было преодолевать тяготы пути, если ты не веришь в конечную его цель? Альфонсо не давал думать о том, что возможно, они тащатся невесть куда зря даже себе, Феликс, частично лишенный разума своей любовью, вообще хватался за Волшебный город, как за спасительную соломинку.

Лес баловал своей погодой – солнечной и теплой, и было очень странно брести по почти сухому болоту, дарующему, теперь, облегчение прохлады, и вспоминать, как осенью, замерзшие и обреченные на смерть, боролись они с щуками и накрывало их волной селевого потока. Подгнивший, почти развалившийся плот так и валялся возле камыша, теперь уже на сухом месте.

– Это чертово корыто даже весеннее половодье не смогло сдвинуть, – насмешливо сказал Альфонсо, едва его увидел. Он не признавался себе в том, что скучает по Лилии, как и не допускает мысли, что с ней поход был веселее. И безопаснее. Она хотя бы знала, какие травы рвать, а какие нет – познания остальных путников в этой области оставались весьма ограничены. После ряда экспериментов, наевшись чего-то горького, просидев в засаде несколько часов в кустах, пережив несколько приступов острого отравления, Альфонсо и Феликс решили больше не рисковать, и ограничились тем, что приправляли свои мясные блюда только диким чесноком и укропом. Еще осмелились раздербанить кедровую шишку.

Зверье на них не нападало, более того – не голодные и не такие агрессивные, как осенью, они старались избегать путников, носивших на шее по бутылочке Крови богов. Однажды только на них напоролась стая волков, но кроме, больше испуганного, чем грозного, рыка, конфликт развития не получил и все мирно разошлись.

– Мы, похоже, где то рядом с деревней, как там ее называли? – сказал Феликс. И тут же, прямо перед его носом, в дерево воткнулась длинная стрела, задрожала хвостовым оперением, словно предупреждала: «не шевелись».

– Косой,– крикнул Альфонсо в кусты в ту сторону, откуда, как он думал, стрела прилетела.

– Или, скорее всего, косая, – добавил Феликс.

Позади себя они услышали шорох шагов, но оборачиваться не стали – если шаги прирожденных Лесных охотниц слышны, значит, они сами хотят чтобы их слышали, и точно держат на мушке.

– Кто такие? – раздался позади низкий, грудной голос, – зачем пришли?

– Осинка? – спросил Альфонсо, не оборачиваясь.

– Нет, Березка, ее голос, как из бочки, – ответил ему Феликс.

– Эта которая та толстая?

– Да, эта которая если на тебя залезет, то в сознании не отпустит.

– Заткнитесь, мужики!! – рявкнул позади голос и придал веса словам, треснув обоих по спине плечом лука, – березка, кстати, похудела, если что… Ведите их к Великой.

Аббусино открылась, как и в прошлый раз, неожиданно, но теперь она была обнесена забором покрепче, все деревья вокруг него были срублены, и перелезть по ним в деревню теперь было нельзя. Путники пришли днем, по этому деревня была практически пуста, кроме нескольких сонных, обмякших охранниц, любопытство которых просто исказило их расслабленные монотонной охраной лица, но долг не давал покинуть пост. Это была жестокая пытка для женщин – не дать возможности удовлетворить свое любопытство (это при том, что мужиков могли начать делить между собой без них), пришлось даже немного поплакать, но совсем чуть-чуть.

Великая вышла в легком, летнем платье и соломенных туфельках: как всегда причесанная, накрашенная, пахла фиалками, от запаха которых Феликса завалило воспоминаниями и он поморщился. Лицо Великой вспыхнуло удивлением, потом радостью, но только на миг. Статус не позволял королеве испытывать эмоции, а нутро фимиам не умело их скрывать, и на протяжении всего диалога, в жестокой битве между природой и человеческими предрассудками побеждала то одна, то другая сторона.

– Гнилое Пузико! – радостно сказала Великая.

– Зачем пожаловал? – холодно добавила она.

Феликс небрежно поклонился. Альфонсо поклонился уважительно, но на него никто внимания не обратил.

– Мы мимоходом. Идем в Волшебный город, – сказал Феликс так, словно не с королевой разговар вал, а с подружкой.

Великая дернулась, как от удара, долго боролась с собой.

– Зачем? – безразлично -испуганно спросила она.

– Ваше величество, – вклинился Альфонсо в разговор, начиная подозревать, что разгоняющаяся телега их диалога скоро улетит на обочину, – мы направляемся искать Волшебный город и просим у Вас приюта и крова буквально на пару дней. Потом он подумал о том, что если сказать «приют», то можно было не говорить «кров», ведь, по сути, это одно и то же, по этому первую часть ответа Великой пропустил.

–… рогим гостям. Располагайтесь здесь, как дома, если только, конечно, вы не притащили с собой стаю озлобленных волков.

– Безмерно благодарны Вашему гостеприимству, – поспешно ответил Альфонсо, поскольку увидел, что Феликс открыл рот. Он явно собирался сказать что-то язвительное, и это могло осложнить поход, который и так прошел подозрительно гладко. А так не бывает в жизни, по крайней мере, в жизни Альфонсо.

Лилия сидела на земле на корточках, около дома, и учила маленького ребенка сажать цветы. Дети цивилизованных богатых вельмож с детства были лишены счастья бегать по улицам с голой попой, и уж тем более по уши в грязи; измазанный мальчик был настолько счастлив и так много смеялся, что невольно приходила мыль о том, сколько всего люди потеряли, ступив на путь цивилизации.

– Писилин, зачем ты топчешь гиацинт? – спросила Лилия грозно – шутливо, и тут увидела подошедших путников. И замерла с пучком цветов в руке. И тут же превратилась в сопливо – мокрый плачущий от радости вихрь, который налетел на Альфонсо (в основном) и немного зацепил Феликса. Она была беременна, и Альфонсо это покоробило – Тупое рыло времени не терял, и от этого Альфонсо почувствовал странную ревность, от которой скривило душу и растянуло губы в радостной улыбке.

– Ребята! Альфонсик, Пузико, как же я рада вас видеть!!

– Если позволите, мадам, я теперь не, как вы изволили выразиться, «Пузико», а граф Феликс ибн Эдмундов, – важно проговорил Феликс.

– О-о-о-о, – проговорила Лилия, – Ваше превосходительство, теперь к Вам и на сраной козе не подъедешь?

– Только на чистой, – рассмеялся Феликс.

– Приютишь нас, ведьма? – спросил Альфонсо.

– А то ж. Только теперь ваша пристройка переделана под детскую. Ну чего стоите, живо в дом. Писилин, идем, тебя помыть надо, может, хоть до обеда чистым походишь…

Тупое рыло вернулся с охоты днем с несколькими глухарями и пучком какой-то травы; Альфонсо ожидал увидеть ревность и злость в его глазах, но встреча получилась очень душевной, причем такого проявления своих собственных теплых чувств Альфонсо не ожидал. Он был рад вернуться, и рад искренне, что было для него очень странно.

Фимиамы закатили пир на весь свой микромир; в замкнутой деревушке, в которой появление заблудшего около чужой деревни другого племени – целое долго обсуждаемое во всех гранях событие, возвращение убийц Зверя стало сенсацией, причем, настолько грандиозной. что прибежали даже охотницы с самых дальних уголков охотничьих угодий. Резались целые кабаньи туши, благо, время года позволяло, костры горели пожарами, поварих, бурливших котлов и овощей было не меряно, приправы лежали стогами сена. Волки ходили обожравшиеся, осоловелые, что совершенно не мешало им скулить и клянчить добавки. Для Альфонсо, хоть он и прожил в деревне фимиам пол года, это зрелище все равно было диким: огромные, практически не убиваемые волки скуля выпрашивали еду у маленьких, по сравнению с ними, женщин, которых могли разорвать одним движением. Песико, тот вообще не отходил от Лилии, когда был не на охоте, а от Писилина (ее сына) взвизгивал, восторженно, особенно когда тот пытался оторвать ему лапу. И странным до определенного момента: до тех пор, пока вино и разгульный пир не сделали пьяных баб опаснее волков всего Леса всех вместе взятых. Такие пирушки в роли мужика Альфонсо помнил хорошо, и делал это с содроганием; сейчас, в роли мужчины, и не просто мужчины, а почетного гостя, ситуация стала немного безопаснее, но все равно. В какой то момент Альфонсо, тоже весьма нетрезвому, пришлось уединиться от эпицентра разгула фимиам. Он сидел на пороге лилиного дома, прекрасно понимая, что едва он оказывается наедине с самим собой, как появляется экс-ведьма и начинается тягомотный задушевный разговор о чувствах. На этот раз пришлось пойти на такие жертвы – нужна была информация по поводу Волшебного города.

Однако на этот раз вместо Лилии вокруг Альфонсо организовалась толпа детишек неопределенного возраста, которые беззастенчиво, пугливо и очень внимательно его рассматривали, раздражающе не произнося ни звука и не шевелясь. Чтобы случайно не инициировать разговор с детьми, Альфонсо усердно начал их игнорировать, достал из кармана рисунок земли, нарисованный, несомненно, богами, который принес из своего сарайчика. Он долго и внимательно рассматривал рисунок: пятна синие, пятна зеленые, желтые с белым пятна, какие то символы. Рассматривал бы и дальше, но тут поток детского любопытства сломал плотину детского страха.

– Мужчина (это было самое уважительное звание для мужского пола в деревне, можно было гордиться таким обращением), – пролепетал робко один из детей. Он посмотрел на рисунок так, как крестьяне смотрят на приготовление магического зелья, то есть со страхом и восхищением в глазах.

– А, правда, Вы убили Зверя? Мне мама рассказывала.

Детям не нужда правда. Детям нужны эмоции, пример для оттачивания своей храбрости, по этому следовало быть максимально героическим, то есть, посмотреть на спрашивающего максимально грозным взглядом, небрежно ответить, словно слова для тебя – это деньги и ты скупердяй, каких мало:

– Сходи в пещеру, проверь.

Это было эффектно: в пещеру никто не совался из соображений традиционного страха.

– А расскажи, какой он был?

– Да, да, расскажи, – нестройно зазвенели голоса позади отряда детей.

– Он был, – тут Альфонсо задумался, делая вид, что вспоминает столь малозначительный факт из огромной коллекции его героических подвигов, хотя на самом деле судорожно придумывал лютого монстра, и в голову ничего не шло, кроме одного слова:

– Он был огромный, метров (пять, – подумал он) десять в длину.

По детской стайке прошелестел изумленно-испуганный вздох; сколько это- десять метров, никто не знал, но это, несомненно, больше волка.

– А зубы у него какие были? – спросил то же самый храбрый мальчик.

– С мою руку.

Потом Альфонсо представил себе десятиметрового монстра с такими зубами, и понял, что описал непропорциональное чудовище – видимо, врать тоже надо с умом, не Великую книгу же сочиняешь. Но дети, как и верующие, не обременили себя анализом, и просто доверчиво и громко восхитились.

– А на кого он был похож? – спросила девочка из задних рядов.

На кого был похож тот скелет? На собаку с расплющенной мордой.

– На огромную (собаку, хотел сказать Альфонсо, но потом подумал, что огромных собак они не боятся, а вот змей) змею. Только с лапами. Больше на ящерицу. С огромными когтями.

Тут вспомнился самый страшный кошмар – Черные птицы.

– А еще у него были крылья и он мог летать.

Дети испуганно сжались в комок.

– Какой стлашный, – пискнул кто-то внутри комка.

– Да и он плевал огнем, – добавил Альфонсо, ведь огонь, сродни хищникам, был и страшен и знаком детям.

– Как это? – спросил кто-то.

– Как слюнями. Только они горели. Зеленым пламенем.

– И вы его не испугались? – спросила одна девочка.

Альфонсо презрительно фыркнул.

– Нет, конечно, настоящий мужчина ничего не боится.

– Здолово, – воскликнула, не сдержав эмоций, маленькая девочка лет пяти, – я тоже хочу быть мужчиной.

Альфонсо усмехнулся: если родилась женщиной, то мужчиной не станешь никогда – так создано природой и ничего здесь не изменить – пол не жена, его не поменяешь.

Лилия появилась неожиданно, подошла, шатаясь, прикрикнула, пьяным голосом на «мелких дармоедов», призывая их «рассосаться по домам и вообще пора спатеньки» и тяжело вздохнув, грохнулась на лавку рядом с Альфонсо.

– Лиличка, лиличка, дядя глаф лассказывал нам про Звеля! Он стлашшный, я его боюсь, – маленькая девочка с торчащими косичками говорила очень эмоционально, и эта информация была в ее понимании настолько важной, что не могла держаться в ее голове не высказанной вслух ни мига.

– Не бойся, Пелька, дядя граф тебя не обидит, – сказала Лилия и захихикала, – дядя граф добрый.

– Вообще- то я герцог, – буркнул Альфонсо.

– Вообще-то, мне плевать, – сказала Лилия, – скажи, зачем ты вернулся? Неужели по мне соскучился?

– Соскучился, – совершенно искренне ответил Альфонсо, прежде, чем подумал, что сказал. А потом задумался о сказанном.

– Прости, Альфонсик, но время прошло, – сказала Лилия так серьезно, что, если бы не винные пары, пронзающие воздух, можно было бы подумать, что она трезвая, – Тупое рыло (теперь его, кстати, зовут Зверобой) прекрасный муж…

А потом она что-то долго говорила, но Альфонсо отвлекся, вспомнив рисунок земли, который он давеча рассматривал. Его осенило так внезапно, и так сильно, что он чуть не вскочил с места – синие полосы и пятна – реки и озера, они же синие, ну как он сразу не понял!! Зеленые пятна –это Лес. Белые… Если соотнести рисунок с местностью, то один миллиметр на рисунке может быть шагом по настоящей земле. Или двумя шагами. А может, и километром, кто знает, через зеленое пятно размером три сантиметра они шли тогда несколько дней.

– представляешь… И не дал мне ей руку отпилить, говорит, тебе, беременной, нельзя напрягаться. И сам ножовку забрал, и сам пилил. А что, я же беременная, не больная… Вот и говорит, вино ребенку вредно, а как может быть вредно то, что приятно его мамочке?

Альфонсо включился в разговор и обнаружил, что Лилия прижалась к нему, и теперь говорила прямо в ухо. Он слегка отстранился, чем мотивировал пьяную бабу прижаться еще сильнее – алкогольное влечение было неостановимо.

– Пойдем к ней, – прошептала Лилия на ухо Альфонсо.

– К кому?

Избушка бабки отшельницы была за периметром деревни, стояла на высоком утесе и сейчас смотрела на пришельцев недобрым взглядом пустого окна. Вся избушка в наступающих сумерках была похожа на старого, настороженного зверя, пригнувшегося для прыжка, только у зверя съехала на бок крыша, и прогнулась стропила спины. Ветер зловеще трепал последние клочки соломенной шерсти на крыше, обдирая избу для того, чтобы звезды могли туда заглянуть.

Лилия задрожала, но глаза ее вспыхнули ярким пламенем, и чем больше она дрожала, то ли от страха, то ли от чего то еще, тем сильнее тащила Альфонсо туда, прямо в недра черной развалины.

– Пришли, – выдохнула Лилия.

Видимо, звери тоже посещали избушку – высохшие веники трав, разбитые кувшины, какие то кости, ложки, стол и табуретки – все валялось в беспорядке, все было покалеченное и сломанное. Не тронутой осталась только кровать и, Альфонсо едва сдержал себя от вскрика, увидев скелет, видимо, той самой бабки, которая смотрела на пришедших злобно, черными провалами глазниц.

– А ее что, не похоронили? – спросил он. Хотя и так было понятно, что нет.

– Нет, сюда боятся заходить – с бабкой никто не общался. А меня заставляли к ней ходить. Ну что, старая кочерга, ты говорила, что с такой рожей, на меня даже больной сифилисом мужик не запрыгнет, да? Помнишь? Теперь ты, наконец, сдохла, а я беременна вторым ребенком.

Лилия показала скелету свой маленький кулачок, а потом ее сорвало с петель: она бросилась на Альфонсо, вцепилась зубами ему в губы, принялась их прикусывать, одновременно умудряясь при этом бормотать:

– Скотина, я все равно люблю тебя. Ну что стоишь, как столб, неужели снова я тебе противна? А? Неужели ты не можешь потерпеть ради беременной женщины?

– Да подожди, – Альфонсо оторвал ее от себя, посмотрел на скелет, – у тебя же муж.

– Он поймет. Тем более, сегодня он сам спит с Валенси.

– И ты так спокойно об этом говоришь? И он не захочет меня придушить если узнает, чем мы тут занимаемся?

Лилия остановилась, удивленно посмотрела на Альфонсо. В полумраке, конечно, он выражения ее глаз особо не рассмотрел, но блестели они, вроде, удивленно.

– А он знает. Точнее, ну, конечно, догадывается. То, что мы муж и жена не значит, что нельзя любить кого-то еще, если хочется, если бы боги хотели такой привязанности на всю жизнь, то не делали бы людям влечения к другим, кроме как к своим женам.

– А как детей воспитывать, если появятся чужие, не твои?

– У нас нет чужих детей, всех их воспитывает деревня. И, заткнись, болтушка…

Порывистым движением руки, Лилия смела останки бабки с кровати, тоненькими ручонками, усиленными страстью, опрокинула Альфонсо на пыльную, скрипяще – дребезжащую кровать, залезла сверху.

– Это как то ненормально, – подумал Альфонсо. Кости улетели не все, часть ключицы отшельницы лежала рядом с ним. При том, мощная волна страсти и возбуждения в смеси со страхом и странным кощунственным чувством, обострившим все остальные, захлестнула его с головой, обвила обручем его череп, заставила тело биться в конвульсиях.

– А не все ли равно, – подумал он тут же и вцепился в мягкие, теплые и уже обнаженные бока ведьмы (именно ведьмы, сейчас ее, в этой обстановке, нельзя было назвать иначе) со всей силы рук, – бабке же уже точно без разницы…

Альфонсо проснулся от голосов: говорила Лилия и Зверобой.

– Ну как ты вчера с Валенси? – спросила Лилия и застучала ножом по разделочной доске – она что- то готовила.

– Так разжирела, еле шевелится, как корова, ей богу. А вы как?

– Да так… Средненько…

Средненько?! Лилия орала так, что казалось, развалится избушка. Как там только бабка – отшельница не ожила. Средненько!

Альфонсо разозлился. И тут же успокоился: возможно, все это было сказано из вежливости, чтобы намекнуть, мол, со сколькими не спал, лучше тебя все равно нет. И странное свойство лжи – все знают, что лгут и при этом все равно приятнее слушать ложь, чем правду.

Прощаясь с ними Лилия плакала. Великая плакала тоже. Обе упрашивали Альфонсо и Феликск остаться Лилия – Альфонсо, Великая, которая все таки затащила Феликса к себе в кровать, уже пьяного до беспамятства, сделала ему предложение.

– Наши лучшие охотники не заходили так далеко в Лес, как вы собираетесь, – рыдала Лилия, – вы же погибните.

Альфонсо обещал вернуться. Феликс угрюмо молчал. Возможно, когда занавес из Лесной листвы закрыл собой ограду деревни, он и почувствовал тоску – Альфонсо так почувствовал точно, но ни одним словом ни обмолвился об этом. Раньше беззаботный, вечно скалящийся Гнилое пузо превратился в молчаливого, угрюмого Феликса, преодолевающего тяготы похода не проронив ни звука. Лес снова обнял их, еще более дикий, еще более злой и опасный.

И неизвестный.

9

И какой то странный. Несколько дней запутанных, как жизнь, опасных, как жизнь, полных всякой противной дряни (как в жизни) зарослей сменились бором из чахлой травки и удивительно кривыми деревьями, завязанными, чуть ли не в узел, со стволами разной толщины, наплывами на них и покрытые невиданным раньше мхом. Если Лес до этого жил, издавал звуки, шевелил, пытаясь напугать, кустами, в нем постоянно кто-то выл, скребся, рычал и свистел, то теперь он стал молчалив и сумрачно насторожен.

– Ого, грибочки тут, однако, – сказал Альфонсо и пнул подосиновик, поскольку есть его не хотелось ни сейчас, ни в будущем, – сидеть на них можно, как на табуретке.

Слова его утонули в угрюмой тишине. Феликс был молчалив- в таком месте вообще не хотелось разговаривать, это уже просто, совсем ошалев от гнетущей тишины, Альфонсо попытался пошутить, но тут же пожалел об этом.

Тем более, у него начались головные боли, и это настораживало. Слабые, пульсирующие, периодически пропадающие ощущения ножа в голове наступали, неожиданно, и отступали, также, оставив противное слабое головокружение. Альфонсо начал замечать, что стал быстрее уставать; сначала он думал, что это возраст, но потом заметил, что и Феликс тяжелее дышит, шаг его уже не такой легкий, как был раньше, да и вздыхает он чаще. И от этого хотелось казаться выносливее другого, отчего оба путника попали в странное, негласное соревнование, кто быстрее сдуется, доводя себя до, почти, изнеможения.

Они шагали по мягким иголкам, стараясь не прикасаться даже к веткам этих уродливых деревьев, когда в нос ударил запах тухлятины, а потом, посреди поляны, обнаружился и ее источник.

Мертвое животное было целым, но путники, сколько не старались определить его вид, так и не получилось: похож зверь был на лисицу, но с плоской мордой и вывернутой челюстью, при этом имел горб, а ноги его были вывихнуты в стороны, причем не насильственным вмешательством, а самой жизнью при рождении. Шерсть торчала клочками, чернела лысая шкура, покрытая язвами и рубцами.

– Что бы это ни было, ему повезло, что оно сдохло, – задумчиво изрек Феликс. Он сказал это спокойно, растягивая слова, отчего стало понятно, что ему страшно, и он пытается подавить в себе этот страх.

– А нам повезло, что оно сдохло раньше, чем мы сюда пришли, – добавил Альфонсо. Почему то ему стало мерзко при одной только мысли о том, что ему бы пришлось драться с этим убожищем, мало того, была вероятность вообще оказаться у него в кишечнике.

– Думаешь, оно здесь было одно такое?

И оба, рефлекторно, посмотрели вокруг.

К счастью, Лес просматривался далеко, а шорох игл не давал шанса зверям подойти незаметно, но были и минусы…

Черную фигуру путники увидели задолго до появления ее на опасном расстоянии, и времени приготовиться бежать было предостаточно. Однако и зверюга увидела их издалека, и ничего не помешало ей, отматывая пространство огромными прыжками, прискакать на свой обед.

Альфонсо и Феликс уже сидели на большом, раскидистом дубе, на котором, при желании, можно было бы и отразить атаку животного, если бы оно лазило по деревьям, что было очень кстати, потому что оно лазило. Похожее на трех метровую кошку, абсолютно черное создание лезло на дерево не без труда: лапы ее бугрились крупными мышцами, но когти были вывернуты в сторону, цеплялись за кору плохо, спина ее была горбатой, еще и изогнутой так, что таз отходил вбок, и видно было, как позвонки животного двигаются под кожей наезжая друг на друга. Ни о какой кошачьей грациозности речи не шло; вскарабкавшись на дуб, кошка посмотрела на путников, облизнулась и замерла. Альфонсо, посмотрев на нее, похолодел настолько, что чуть не выронил кинжал.

У кошки было две головы. Одна, рабочая, смотрела на свою еду в перспективе нормальными глазами, а вторая торчала сбоку из шеи, шевелила ушами, моргала глазами невпопад, словно жила своей жизнью, и, сколько не пыталась скосить глаза в сторону, что там происходит не видела.

– Бог, мой, – прошептал Феликс.

Кошка подошла, нерешительно, зарычала, неуверенно, получила по морде ногой и, завизжав, спрыгнула с дерева. Затем убежала.

– Сильный был бой… Что с тобой, ты что, ранен? – спросил Альфонсо.

– Нет, но у меня кружится голова, – ответил Феликс, и если он признался в своей слабости, то значит это было серьезно. Кое – как спустившись, путники решили устроить привал, развели костер. Оставшуюся зайчатину, насмотревшись на местных уродов, ели неохотно, после чего Альфонсо долго блевал. Вернулся к костру он едва держась на ногах, вытирая идущую носом кровь.

– Это Мертвый Лес, – сказал он Феликсу, – помнишь, мы в такой уже ходили? Нужно убираться отсюда как можно скорее.

Нехотя, через силу, едва переставляя ноги, бросив и костер, и заготовленные дрова, путники поплелись дальше, уже не вперед, а вправо, надеясь обойти эту мертвую зону. Феликс догадывался, что Альфонсо не знает, куда идти, что рисунок, который он все время разглядывает, не говорит ему ровным счетом ничего, но он молчал: назад ему дороги не было, жизнь без принцессы была бы не жизнью, а без волшебства Богов не видать ее было Феликсу, как своего затылка без зеркала. И он шел вперед с тем упорством обреченного, которое дарит эта великая женщина – надежда.

К сумеркам оба выбились из сил, но стало легче, хоть головы пульсировали и шумели, как речной поток, но сон все же подарил силы и немного хорошего настроения.

Несколько дней прошли в относительном спокойствии: среди множества неясных шорохов, непонятных, даже для опытных ходоков, звуков, мелькающих теней и блестящих в темноте глаз. При этом Альфонсо постоянно ощущал какую то противную слабость и надоедливое головокружение, связанное, при этом с нетвердой походкой и рваными движениями. Все же хорошо, что никто не нападал: отбиться или убежать в таком состоянии было бы трудно; бесконечное, неясное шевеление поначалу настораживало, но в конце-концов, стало все равно. Осталась только усталость.

Волк напал неожиданно, выбрав для нападения большую поляну, выпрыгнув из кустов – жестких, как сама жизнь, страшных, как сама смерть, с висящей клочками корой; зверь попался под стать – с торчащими костями, словно сломанными в обратную сторону лапами, на которых непонятно вообще, как он ковылял, и сломанными коричневыми зубами. Был он небольшой, метра два в длину. Но если Альфонсо, столкнувшись с хищником, обычно смотрел на зубы оного, то этот привлек взгляд своей лапой – пятой лапой, торчащей посередине грудной клетки. И она настолько завладела его вниманием, что Альфонсо даже впал в ступор, то есть, сделал то, чего раньше обычно не делал.

Волк даже не зарычал. Он бросился вперед на своих кривых костылях, не показывая того дикого задора и быстроты движений, коими славились его собратья; казалось, что если и не убегать, то зверь передумает нападать, как та черная кошка, Альфонсо даже поймал себя на мысли, что волку тяжело шевелиться, но это оказалось не так. Корявая, уродливая, но все же смертельно опасная туша требовала к себе уважения.

Прыжок волку не удался особо – Альфонсо увернулся в сторону, полоснув кинжалом при этом зверя по морде; Феликс отбежал в сторону, кинул в волка камнем, чтобы отвлечь его внимание, и тут же на него бросился второй волк, сбил с ног, оба они покатились по земле. Новоявленного графа спасло то, что он, перекувыркнувшись через голову спиной вперед, умудрился встать на ноги, а волк упал набок.

Первый зверь отвлекся на камень всего на миг, но и этого мига было достаточно, чтобы Альфонсо, отчаянным движением, засадил кинжал ему в глаз по самую рукоятку – острота качественного лезвия нисколько не затупилась за все время тяжких испытаний. Волк даже не взвизгнул: он рухнул так быстро, как будто всю жизнь только и ждал, когда же его, наконец, прикончат.

Второй волк уже стоял на ногах; Феликс уже удирал от него в сторону большого, раскидистого дуба – отсидеться. Альфонсо бросился за ним, а волк догонять их двоих, и непременно сделал бы это, но, почему то, запнулся о какой то пень и, заскулив, упал, стукнувшись челюстью о землю.

Альфонсо остановился и обернулся посмотреть на этот казус. Он еще успел посмеяться – что за волки здесь убогие, как и сам Лес, о чем уже через мгновенье пожалел. Еще два волка выпрыгнули из засады; первый стукнулся о второго и отлетел вбок, второй зацепил Альфонсо когтем, располосовав руку четырьмя кровоточащими ранами. Следующий удар лапой прямиком в грудную клетку от второго волка он не надеялся пережить, но, по счастью, тот зверь тоже был не нормальной анатомии – удар пришелся по касательной, всего лишь отбросив Альфонсо на метр назад. Насколько больно было падать на прикрепленный на спине арбалет, несмотря на деревянную подкладку, он уже знал, но сейчас не обратил внимания на боль: вскочив на ноги, оглушенный, он побежал; до подходящего дерева оставалось метров пять – расстояние огромное для убегающей жертвы и преодолеть его у нее не было времени. Тем более, успеть залезть на дерево.

Альфонсо приготовился отражать удары когтей, прекрасно зная, что Феликс ничем ему не поможет – сам бы он ни за что не спустился с дерева лишь для того, чтобы умереть от приступа бесполезного героизма. И тут, краем глаза, он увидел пятно, отличное по цвету от остальной земли – логово подземного червя, и, судя по размеру пятна, просто огромного. Безумная мысль и дыхание волков не дали времени даже посомневаться: Альфонсо бросился к подземному червю, прыгнул туда, почему то вниз головой. Три похожих на когти зуба червя обнажили огромную пасть, едва Альфонсо коснулся чувствительных волосков, торчащих из земли, как черная утроба с покрытыми слизью складчатыми стенками предстала перед взором Альфонсо, вогнав ему в нос такой запах мертвечины, что он сразу передумал туда нырять. Однако он сгруппировался так, чтобы влететь в червя со свистом; по ощущениям было похоже, что его засунули в вонючий, теплый, пропитанный соплями носок с рубцеватыми стенками, который сразу стал обволакивать его со всех сторон.

– Лучше бы я от волков сдох, – подумал Альфонсо. По не понятной ему причине он был абсолютно спокоен, даже когда зубы челюсти червя сомкнулись за его ногами, чиркнув по сапогам. Утроба червя начала пульсировать – червь пытался отрыгнуть свою пищу, чтобы хоть немного пожевать сначала, но Альфонсо уперся ногами в зубы червя. Он попытался пройти пищеварительный процесс в ускоренном темпе: что происходило позади него, Альфонсо не видел, но, судя по звуку, волки пытались выдернуть червя из земли. Цепляясь руками за мерзкую кожу желудка червя, задыхаясь, сдавленный толстой оболочкой, полз он вперёд, прорезая себе дорогу кинжалом на ощупь; от желудочного сока щипало кожу, щипало даже плотно закрытые глаза. Казалось, щиплет даже волосы на голове.

Это был самый последний прием пищи в жизни червя. От боли он пытался, зачем то, выползти наружу, пульсируя и дергаясь всем телом, чтобы избавиться от острой пищи; даже когда Альфонсо, благодаря безупречной остроте кинжала и мягкости червя, вывалился из него, упав на дно глубокой норы, червь был еще жив. Но недолго – волки выдернули его из земли, посмотрели в нору, даже попытали подцепить Альфонсо когтем, но нора червя глубока, и потом, волки уже нашли себе пропитание, а потому схватили свою добычу и, напоследок взглянув в яму снова, ушли.

Альфонсо выполз из норы грязный, покрытый желто – зеленой слизью, весь в фекалиях червя и земле, не без помощи Феликса, поскольку открыть глаза не мог. Озеро спасло его от жуткого жжения, открыло ему мир со зрением – мутным, но все же достаточно информативным, чтобы знать, что происходит вокруг.

– Вот такого я никогда не видел, – сказал Феликс, – да и червь такого не ожидал, наверное.

– В следующий раз я лучше дам растерзать себя волкам, – буркнул Альфонсо. Во рту у него был такой привкус, словно он сам съел этого червя вместе его экскрементами.

Феликс запнулся, чуть не упал, а потом показал пальцем на огромного змея – тот лежал на ветках липы, к счастью, все его метров десять длины были предельно мертвы и смердили.

– Не дай Бог такого живого встретить, – сказал Феликс.

И они пошли дальше шлепая по пояс в болоте, долго, нудно и трудно обходя бесчисленные озера, форсируя реки, балансируя на бревнах, продираясь через колючие заросли разных кустарников и бурелома. Распухшие от сырости ноги облепили пиявки размером с палец руки, комары размером с ноготь вообще, не щадя своих жизней, лезли куда попало, образовав вокруг путников жужжащее и кусающееся облако. Путники обмазались грязью – единственным спасением от комаров и теперь по Лесу шли грязевые чудовища – уставшие, шатающиеся. угрюмые и злые, но упорные и… Да и очень часто Альфонсо подумывал о том, чтобы вернуться назад, бросить эту дурацкую затею с Волшебным городом, которого может даже и не существует, но мысль о том, что придется идти обратно заставляла мозг сжиматься от отчаяния, а голову хотеть выть. Да обратно они просто не дойдут.

Однако, помимо рек с огромными, семиметровыми рыбинами, которые очень сильно любили таранить бревна, на которых путники переплывали, стремясь столкнуть их в реку, непролазных дебрей, через которые приходилось пролазить и болот, в которых в любой момент можно было утонуть, было еще кое что. Огромным, массивным камнем придавливали надежду добраться хоть куда-нибудь, были нависающие над всем Лесом горы, которые словно смеялись над ходоками. Альфонсо смотрел на них всегда, когда путники забирались на какой-нибудь холм или гору и до сих пор не представлял себе, как они через них будут перелазить.

Однако, произошло чудо. Спустя сотни подъемов и восхождений на бесконечные холмы и спусков в долины, Лес, вдруг, стал ровным, а потом и вовсе поредел, открыв просторы степи с редкими деревьями и жуткой пылищей при малейшем ветерке. Пропали болота, пропали комары, пропало желание бросить все и утопиться, к чертям собачьим, в первом попавшемся озере – идти стало легко и споро, после чего вообще путники обнаружили то, чего не ожидали обнаружить.

– Нет, это явно была дорога, – сказал Феликс. Сложно было с первого взгляда определить это – настолько дорога была заброшенной, но кривая линия травы и кустарника, так удачно петляющая между гор, не могла быть случайностью.

Если бы путники не были такими уставшими, если бы беспощадное солнце не сжигало так жестоко их макушки, путая мысли, если бы глухарь, съеденный накануне, был нормальной пищей, а не уродливой, как всякая живность в этом проклятом месте, то вид гор привел бы их в безумный восторг. Огромные тысяча тонные массивы скал, по сравнению с которыми вековые деревья были лишь волосинками на боку у мясника, целовались прямо с синим небом, щекотали его пузико и смеялись над букашками – людьми, которые ползли между двух великанов – двух «морщинок» матушки Земли.

Альфонсо же с тоской думал о том, что бы они делали, если бы не нашли дорогу. Да ничего – перелезть через эти горы – самоубийство самым издевательским, над самим собой, способом. А «дорога», хоть и не отличалась, особо от леса, зато прорезалась сквозь горы, стелясь по дну ущелий, поднимаясь вверх на холмы, стелясь под ногами скал и, в общем, не была особо трудной.

Если бы не одно «но»

– Проклятое место, – сказал Феликс, вдруг, на одном из привалов, – нужно как можно быстрее бежать отсюда.

Альфонсо эти слова удивили: за многие дни Феликс проявлял себя изрядным молчуном, выдавая слова по капле, тем более речи не было о том, чтобы проявить слабость – и так было тошно, без бесполезного нытья. Оба прекрасно понимали, что назад уже дороги нет, и если нет Волшебного города, то нет и будущего. Альфонсо посмотрел на Феликса и увидел, что у того течет кровь из носа прямо на заячью лапу, которую он ел. Путники за долгое время ходьбы привыкли ко всему: к огромным волдырям на ногах, которые болезненно лопались, постоянной ломоте в ногах, бесконечному головокружению, вкусу крови во рту, множеству кусачих насекомых, неизвестным видам растений, которые они обходили, на всякий случай. Но только теперь они на самом деле поняли, что проклятие этого Леса убивает их медленно и мучительно.

– Неужели, – думал Альфонсо, – все, что говорит церковь про Лес – правда? Неужели это и есть ад, жилище самого Сарамона? Неужели мы идём прямиком к нему в логово?

Если это так, то скоро они встретятся с ним. Церковь говорила, что Земля – это тарелка Агафенона, и, что если дойти до края этой тарелки, то можно упасть в Великое Ничто. Правда, как Агафенон оказался в своей собственной тарелке, церковь не говорила. Если это правда, то Агафенон изрядный обжора, раз у него такая гигантская тарелка.

С каждым пройденным километром пути становилось все хуже и хуже. Дни проносились в монотонной ходьбе, постоянном головокружении и боли в спине и ногах, а горы все не кончались, сжимали пространство своими массивными тушами, а еще постоянно роняли сверху огромные камни, чуть ли не на голову. То близко, то вдалеке, с оглушающим грохотом проносился булыжник, сметая все на своем пути, ломая деревья, как прутики, пытаясь докатиться до бурлящей по правую сторону реки. И иногда получалось.

– Смотри, – Феликс, вдруг, остановился. Альфонсо, который плелся позади (его тошнило) не внял, поначалу, его словам, поскольку не понял, чего это вдруг ему приспичило на что-то смотреть, но, подняв голову от земли, обомлел.

День был ничем не примечательный – как десятки других, теряющихся между деревьями на закате солнца, но этот был особенный: он открыл зеленые занавески Леса и показал город. То, что это город, сомнений не было: заросшие руины непонятных строений, были словно изломаны вихрем чудовищной силы, куски их стен раскиданы в разные стороны, странной формы кареты целиком из металла (это путники потом установили) перевернуты, покорежены, скручены винтом.

– У этой кареты лист железа толщиной с палец, – сказал Феликс, подойдя к одной из железных громадин длиной метров пять.

– Какие же лошади ее тащили? Сколько она весит? – спросил Альфонсо и остался без ответа. Впрочем, он его и не требовал.

Словно перепаханный плугом городок вмещал в себя множество железных чудовищ, заржавевших, проросших травой и деревьями; вид их был страшен и удручал, наводил на мысли о смерти и торопил покинуть это место как можно скорее. А огромная яма, глубиной метров десять и в диаметре метров двадцать посередине наводила на мысли, что город был расположен крайне неудачно – наверное, вся вода гор собиралась в этой яме.

– Надеюсь, это не твой Волшебный город, – сказал Феликс, глядя на вросший в дерево человеческий череп. Череп посмотрел на него пустыми глазницами, как бы говоря «ничего тут нет волшебного, одна смерть и разрушение».

– Пошли отсюда, – предложил – утвердил Альфонсо, хотя ходьба – это было последним, чем хотелось сейчас заняться. Кожаные сапоги у обоих давно кончились, а собранные из плохо (а точнее, вообще никак) выделанной заячьей шкуры тапочки натерли ноги до кровавых мозолей. Но все равно боль в ногах была слаба против жгучего желания уйти отсюда подальше.

На следующий день горы кончились, оставшись позади незыблемыми великанами, охраняющими… Тот же самый Лес, что и с другой стороны гряды.

–По моему, он бесконечный, сказал Альфонсо, а потом добавил:

– Хорошо хоть, что мы в прошлый раз сюда не поперлись…

– Лилька говорила про каких – то огромных зверей, – ответил Феликс, осматриваясь по сторонам, – Великая тоже все плакала и твердила про смерть, якобы все слуги Смаргалы здесь бродят.

– Не знаю, уроды – это да, но такого же размера, как и…

Мощный рев, который, казалось бы, должен был разбить этот мир и потрясти Землю, не дал досказать мысль Альфонсо, одновременно сделав ее как и не актуальной, в данный момент, так и неинтересной, уже. Интереснее стало узнать, кто это ревел так, что путники аж присели от неожиданности.

– Может, пронесет, – прошептал Феликс одними губами.

Но тут же раздался треск ломаемых деревьев, грозное, громкое пыхтение, попеременно прерываемой глухим рыком – зверь (если это был вообще зверь), их почуял и явно бежал к ним на рандеву. И Кровь богов его не смущала нисколько.

– Бежим! – крикнул Альфонсо, когда уже бежал. Причем Феликс бежал рядом. Топот тяжелого, явно мощного тела следовал за ними, бежал успешнее их, продираясь, напрямик (судя по треску) через кустарник, ломая пеньки и ветки. На что надеялись путники? На удачу – на вырытую нору, в которой можно было спрятаться, на огромного червя (Альфонсо теперь передумал, он лучше снова через него пролезет, чем окажется в пасти того, что за ними бежало), на мощное дерево, в конце концов. На озеро и то, что зверюга не умела плавать.

Ничего этого не попалось, более того: Лес, внезапно, кончился, открыв последними деревьями бесконечную равнину с тощей, сухой и куцей травкой. Здесь не было ничего, даже нор змей, даже холмика, хоть копай себе убежище прямо в сухой, потрескавшейся земле ногтями.

– Это конец, – эти слова Альфонсо услышал от себя самого. Пробежав метров десять, оба, не сговариваясь, обернулись: падали небольшие деревья, зверь приближался – вот он вырвался на равнину…

Поначалу Альфонсо показалось, что бежит огромная пятиметроваяшуба с ногами, отчего даже захотелось нервно рассмеяться. Но шуба остановилась метрах в десяти, повела носом, втянула воздух .

– Может, убежит, – подумал Альфонсо. – Испугается запаха Крови богов. Или просто…

Было немало случаев, когда большие в несколько раз животные капитулировали перед меньшими, но более отчаянными или агрессивными –никто не смеялся над трусостью в Лесу – жизнь дороже глупых людских условностей.

Альфонсо зарычал. Сначала тихо, потом громче, а потом заорал на все поле, освобождаясь от всего: бесконечного страха перед зверями, разбухших от болот и окоченевших от тупой боли ног, отчаянного страха не найти Волшебный город, умереть, посреди Леса, который на самом деле окажется бесконечным… Крик был внутренним ураганом, вихрем, вычищающим душу от грязи и мусора, от него становилось легче, его боялся даже сам страх.

Но, у зверя с огромной, чем то похожей на собачью, но более широкой мордой, видимо тоже накопилось: он сначала отшатнулся, но потом поднялся на задние лапы, раскрыв свою могучую грудь, и, задрав морду кверху, зарычал, оглушая и лишая воли.

– Шансов убежать нет, – спокойно, только побелев, как полотно, сказал Феликс, – придется драться.

Шанс есть. Зверь рухнул на передние ноги, так, что подпрыгнула земля, побежал вперед с такой скоростью, которую в таком тучном и массивном теле вообще нельзя было предугадать.

Шанс есть только один.

Альфонсо вынул кинжал – свой любимый кинжал, воткнул Феликсу в бок:

– Прости…

– Сука, – охнул Феликс, уже с лицом Брукса, – будь ты проклят…

– Уже, – печально, потратив столь ценное время, ответил Альфонсо и побежал.

Расчет был прост и ненадежен: предполагалось, что увлекшись Феликсом, зверь задержится, а может даже не станет его преследовать– просто, а зачем, если еда уже есть? И на какое то время это сработало: Альфонсо даже успел обернуться, опять, вопреки здравому смыслу, теряя драгоценное время; Феликс упал на колени, а потом, легко и непринужденно, ударом лапы, в которую явно были вложены даже не все силы, зверь разорвал его пополам, и верхняя половина графа взлетела вверх, чертя кровавыми струями в воздухе спираль.

Альфонсо побежал вперед – скрыться, спрятаться, не слышать треска разрываемых кишок – все таки, столько вместе пережили… И чуда не случилось, задержавшись на минуту, зверь снова начал его преследовать пятиметровыми прыжками. Альфонсо резко обернулся, достал из ножен кинжал: коричневая туша прыгнула вперед, лапа вонзила пятнадцати сантиметровые когти в кожу, ломая ребра; от удара Альфонсо отбросило метра на полтора – зверь перестарался с агрессией и не рассчитал силу, когти задели ребра лишь кончиками. Впрочем, и этого хватило: глядя, как из перепаханной когтями груди вытекают ручьи крови, Альфонсо мог только наблюдать, как закрывает солнце коричневая туча, раззевается зубастая пасть, над которой блестели довольно таки маленькие, но очень злобные глазки. Не было даже боли, не было даже страха.

–Конец, – как то отстраненно, словно смотрит на все со стороны, подумал Альфонсо.

Но тут раздался гром. Но тут зверь, вдруг, замер. По лбу у него, из дыры в голове, потекла кровь, прямо на оскаленную морду. Снова раздался гром, еще более страшный, чем рык зверя и вторая дыра, появилась в животном, уронив его назад.

Зверь упал.

Не веря своим глазам, Альфонсо пополз, вернее, собирался ползти, подальше от зверя, кто бы он ни был; но мозгу крови уже не хватало, и тьма закрыла ему глаза.

10

А свет открыл снова. Белый, яркий, казалось, он выжжет глаза. Еще и светил из небольших прямоугольных окошек, проделанных, почему –то, прямо в потолке, и не имеющих ничего общего ни с солнечным, ни с факельные светом. Такого света Альфонсо вообще в жизни никогда не видел. Да ещё светил прямо в глаза.

Рай (а это, безусловно, был он) был каким-то очень странным: Альфонсо, почему-то, был привязан к кровати, по рукам и ногам, и мог только, пригнув голову к груди, лицезреть свое голое тело, нижняя часть которой была прикрыта белой простыней. Причем, не просто белой, а потрясающе белой.

Сама палата замка тоже была выбелена, наверное, известкой, имела огромное, нелепое при осаде, окно с огромным же… о, боже, стеклом! Альфонсо никогда не видел таких огромных стекол, еще и таких прозрачных, обрамленных в такое белое – белое дерево не известной текстуры. Видимо, тут вообще голяк по части ярких красок. С другой стороны, если он попал на небо, то из чего же еще строить замки, если не из облаков. Как минимум подушка под головой была точно из них сделана.

В руку Альфонсо была воткнута… Альфонсо не мог понять, что это за прозрачная змея, прикрепленная к стеклянной бутылке, висящей на железной вешалке, которая, судя по всему, высасывала из него душу, потому что он грешник, убийца и предатель, потому что прикидывался монахом, пренебрежительно относился к вере. Теперь его ждёт Судилище, хотя, чего судить, если Агафенон настолько могущественный, что и так все про Альфонсо знает и ему осталось только довести приговор до слуха проговариваемого?

Мысленно Альфонсо молился и просил прощения за грехи, параллельно прося пощады и второго шанса всё исправить, и, видимо, Агафенон его молитвы услышал, поскольку…

Сбоку раздался скрип – это открылась дверь, вошла богиня в белом, коротком платье, в белой шапочке и ярко красными губами. Изо рта она выпустила клуб дыма, закашлялась, подошла к окну, вынула изо рта палочку, потрясла на улицу. Снова закрыла окно.

–Демон, – в ужасе подумал Альфонсо, -огнедышащий. При этом он совершенно лишне и некстати отметил про себя, что демон симпатичный, скользнув глазами и по попе, и по груди.

Альфонсо лежал не шевелясь, лишь наблюдая за всеми манипуляциями демона; если бы не дым изо рта, то демон ничем бы не отличался от обычной женщины. Безусловно, она проводила какой то магический ритуал, ругаясь на своем демонском.

– The lights are on again.? – сказал демон, на непонятном языке, кинул взгляд на бутылочку с плескающейся в ней жидкостью, потом увидел Альфонсо.

– Oh, you're awake, shredded, – удивленно воскликнул он совершенно женским, абсолютно не громоподобным, голосом. Но и не особо, конечно, приятным, если быть честным. Демон выглянул за дверь, оставив Альфонсо в полной мере наслаждаться ее торчащей из дверного проема филейной частью, но недолго, она просто крикнула, куда-то:

– Lizzie, get the man in charge!

А потом он повернулась к Альфонсо, растянул губы во что-то похожее на улыбку.

– Hello my name is Malka.

Альфонсо смотрел на него молча, не шевелясь и не имея сил отвести взгляд, хоть и чувствовал, что демон может рассердиться. Он не знал, как вести себя, что говорить, языка богов не понимал, и единственное, на что его хватило, это глупо пялиться демону на грудь.

–Don't be afraid you're safe, – сказал демон и оскалился еще раз.

– Теперь ты ответишь за все грехи, которые сотворил – услышал Альфонсо и сжался в комок. Комок был и в горле, отчего первые слова его были сопровождены сиплым свистом:

– О, Великие боги…

А потом он осекся. Грудь словно начали пилить пилой сразу в четырех местах, и Альфонсо подавился болезненным кашлем. Демон приложил палец к губам, мол, не разговаривай, это было понятно без слов.

Религия Эгибетуза гласила, что демоны не имеют пола, из головы их растут рога, а между ягодиц – хвост. Ничего этого у этого демона не было, по крайней мере в районе хвоста Альфонсо все просмотрел; напротив, у демона были большие глаза, которые смотрели на Альфонсо с любопытством, и не испускали пламя, как того требовали правила. Тут, видимо, либо религия ошибалась, и демоны вполне себе симпатичные, либо это не демон, а ангел. Но ангелы не испускают изо рта дым. Ведьма? Им по статусу не положено жить в Волшебном городе.

В палату вбежал еще один демон – в белых одеяниях, с каким то предметом на шее, описать который Альфонсо был не в силах. Единственное, что Альфонсо бросилось в глаза – это черная, очень упругая веревка с до блеска полированными штуковинами на концах.

–Чего это они, повесить меня хотят? – мелькнула в голове Альфонсо мысль, – Меня что в мире, что в раю все стремятся извести.

–You're awake, you laggard – сказал демон – мужчина, – I didn't think he'd survive those wounds. Он сел на край кровати, снял со своей шеи прибор для, безусловно, пыток, обратился к Альфонсо.

– How are you feeling?

– Великие боги, простите меня, – прохрипел Альфонсо, хотя каждое слово давалось ему дикой мукой, – я много грешил…

– He doesn't understand anything, – сказала демон – баба и выпустила изо рта клубы дыма. Наверное, очень сильно злилась на Альфонсо за все его прегрешения.

– Right. I'll call Wilhelm, he's an expert on languages. Listen to his heart, but don't scare him. And throw the cigarette away, it's a hospital after all.

Демон-мужчина ушел, оставив свою веревку с железными штуками. Демон – баба засунула два конца веревки себе в уши, железная штука потянулась к Альфонсо: сейчас она вытащит у него из головы все, что он сам знает, и ей даже не надо его ни о чем спрашивать. Альфонсо затрясло от страха – настоящего, религиозного страха; впервые за долгие годы ему захотелось рыдать от отчаяния. Холодная железка коснулась его изрезанной груди.

– Do not be afraid, – сказала богиня.

– Покайся, – услышал Альфонсо. Спекшиеся кровью губы его шевелились, но он не мог сказать ни слова – не хватало сил, все кружилось, голову словно сжимали стальные обручи, выжимая из нее сознание. Альфонсо провалился в небытие.

Очнулся Альфонсо от дикой боли в животе, словно ее продолжали резать до сих пор, и, наверное, сильно кричал, потому что появилась демон -баба, воткнула, что-то в руку. Альфонсо подумал, что его уже судили Страшным судом, и начинают пытать, но, внезапно, боль утихла, мало того, стало даже немного хорошо, хоть страх и не покинул бедную, измученную голову бедняги.

Демоны смилостивились над ним. Теперь их было трое: один, виденный прежде, демон- баба, и неизвестный полный демон. Примечательно, что дыма изо рта они не пускали, да и демон-баба это делала не всегда, при этом никто из них не выглядел злобным и страшным, во всяком случае, видал Альфонсо рожи и пострашнее. Может, это все- таки бог волшебного города, просто одна богиня с дымком попалась?

–Too much morphine, – недовольно сказал виденный бог, – too happy face.

– He won't become an addict?– поинтересовался толстый бог, судя по интонации.

– Hello, – сказал он, посмотрев на Альфонсо. Под жгущим взглядом внимательных, хоть и узковатых глаз, Альфонсо съежился и задрожал. Он был все еще связан, как тогда, когда его пытали на дыбе, и эти воспоминания не добавляли храбрости. Зато храбрости добавило злорадство: не на том языке молились в Эгибетузе – боги нашего языка не знают. Они, впрочем, никогда и не помогали этой проклятой стране.

– Bonjour, – опять что-то спросил толстый бог.

– Сiao,– и снова Альфонсо не понял, что-он спросил, хотя и чувствовал, что нужно что-то сказать.

– О, Великий бог… – произнес он и подавился слюной.

– O, hell Old Slavic.! – воскликнул бог, – I can't stand him.

– Зодорарствук, – медленно, по буквам, останавливаясь на каждом звуке, проговорил бог.

И тут Альфонсо увидел капельку пота, стекающую у него со лба – бог потел. Значит, богу было жарко. А как ему могло быть жарко, если он мог управлять погодой и солнцем? Или не мог – управлял другой бог, самый главный? Неужели Лилия права и богов много?

– Здравствуй, – Альфонсо, хоть и был монахом, но как общаться с богами не имел понятия. То, что он услышал и расшифровал, было похоже на приветствие, и он решил копировать манеру разговора богов – кто знает, как тут принято себя вести?

– Here, he said hello, – обрадовался полный бог другим богам.

– Are you sure, Wilhelm? It's more like he threatened to kill you, – это сказала женщина бог, глядя на Альфонсо явно с опаской. И вправду, недели путешествий не добавляют красоты никому, особенно если кто-то долго шел по болотам, обмазанный грязью, не стригся и не брился. И все же, страх у богов? Пусть даже бабы – бога.

– Квак ты сюбия чвувствуваешь? – спросил толстый бог Альфонсо. Видимо, он тут был главный по разговорам со смертными, и то, его корявую речь Альфонсо распознавал с трудом. А потом еще оказалось, что и бог его понимал, только чрезмерно нагружая свой мозг.

– Благодарю, о Великие, за чудесное спасение мое, – с чувством сказал Альфонсо.

– Thankful for his salvation and for some bike, – сказал полный бог и нахмурился- видимо, благодарность была не достаточно искренняя.

– What kind of bike? – воскликнула богиня, – Look at him, he's like from the Stone Age! It's good if they invented the wheel.

– Рьясскожжи, ном, who, ты? –спросил полный бог.

– Ask if he is allergic to phenobarbital, – впервые вмешался другой бог. И, почему то, заслужил презрительный взгляд, видимо, был из низших богов.

Если пропустить непонятное «ху», то в принципе, посыл фразы был ясен. Боги не знали, откуда он пришел, и все чаще в голову Альфонсо закрадывались мысли о том, что это не боги, а просто какое то племя, способное делать белоснежную одежду и добывать свет из ниоткуда. Да и потом, зачем всемогущим богам связывать какого то простого смертного человека? С чего бы это они его боялись.

– Расскажите мне, сначала, кто вы такие, и почему связали меня?

От собственной дерзости, Альфонсо помертвел. Сколько раз хотел приструнить он свой наглый и бездумный язык? Но гнева, как ни странно, не было – боги восприняли фразу спокойно, только ничего не ответили, переглянувшись между собой.

– Рьярсскажжи поначалу ко ты гой? – спросил полный бог (или уже не бог?)

Рассказывал о себе Альфонсо долго: во-первых, язык его слушался плохо, говорить было больно, а во вторых, приходилось говорить медленно- слушатели понимали его плохо, часто переспрашивали такими словами, которые он не сразу понимал. Постепенно хорошее настроение улетучивалось, постепенно возвращалась боль в животе – сначала скромно покалывающая, затем требующая к себе полного внимания. При этом, от неподвижности окоченели и руки и ноги. Его пообещали развязать при условии, что он не будет проявлять агрессию (долго боги подбирали слова, чтобы объяснить ему, чего они хотят) и Альфонсо охотно согласился: у него кружилась голова от боли, от усталости и ему не то что агрессию – ему вообще ничего проявлять не хотелось. Хотелось, чтобы оставили его в покое и странные создания поняли его желание прекрасно и ушли, на всякий случай закрыв дверь на замок –если судить по звуку.

Больше полный (Бог?) не приходил, остальные с Альфонсо если и разговаривали, то не надеясь на ответ – знали, что ни он их, ни они его не понимают. Больше общались жестами, и то их было не много: «не вставай», «прими вот это» (и заставляли съесть что-то круглое, белое и мерзкое на вкус), и еще Альфонсо научился жестом показывать, чтобы вынесли «судно» (так оно называлось).

Время текло долгими, болезненными мгновениями ровно до того момента, когда Альфонсо, презрев резь и боль, повернул голову на бок, посмотрел в окно. Через кучку деревьев и поле, вдалеке, виднелись домики – все сплошь каменные, с красивыми, цветными крышами – видимо, жили здесь богатые крестьяне, или бедные графы. Перед домиками была дорога – каменная, серая, ничем не примечательная, до того момента, пока по ней не проехала… Карета?

Крытая карета была не похожа ни на одну повозку, виденную Альфонсо раньше, но, (сердце его усиленно забилось от волнения) походила на одну из повозок на картинке у него в сарайчике в Лесу. Позади кареты валил дым – горела она, что-ли? Но самое странное – не было лошадей, и это при том, что летела карета с такой скоростью, на которую не способны были бы даже королевские скакуны, способные на что угодно.

Альфонсо не мог оторвать глаз от увиденного и побороть волнение: неужели это и вправду Волшебный город? Безлошадная карета не могла быть произведением рук человеческих, при том, что их оказалось очень много, разных цветов и формы, сверкающих на солнце, ревущих, как сам Сарамон. Снова религиозный страх охватил Альфонсо: все таки это были боги, все таки, они над ним смеялись, разыгрывая непонимание, чтобы сбить его с толку. Все таки, неизвестный зверь убил его, и теперь он в чистилище.

Пару недель спустя Альфонсо, с помощью полного бога, разрешили вставать, и здесь его ждало новое изумление: вода, которая текла прямо из стены. Не просто холодная вода в замке, в отдельной палате, а еще и горячая, хотя Альфонсо нигде не видел открытого огня и не ощущал запаха дыма (кроме как изо рта богини). Ему дали ножницы, странный кусок пакли, розовое мыло и непонятную жидкость, в бутыли из непонятного, голубого материала, похожего на стекло, который сжимался в руках, но не лопался. Альфонсо отпил немного из бутыли – горечь была страшная, изо рта пошла пена, и больше он так не рисковал, вылил все, сделав вид, что выпил, чтобы не обидеть богов. Побритый и постриженный, днями сидел он у окна, разглядывая неведомые телеги, некоторые из которых были похожи на огромных, страшных чудовищ с длинными лапами, огромными глазами, круглыми колесами, сделанными, почему то, из камня, веревками, крюками, огромными ковшами и черт знает чем еще.

Однажды полный бог пришел не один – еще один бог в пятнистой одежде, зашел в палату твердым шагом, со строгим, но не скрывающим любопытства лицом, долго смотрел на Альфонсо, отчего тот внутренне похолодел.

– Дьебрый дьень, Альфенсо, – сказал толстый бог. Говорил он уже почти сносно, по крайней мере, что-то можно было разобрать.

– Здравствуйте, о Великие, – Альфонсо поклонился, отчего пятнистый бог несказанно удивился – как минимум глаза его стали больше, выпучившись на красном, полном лице.

– Зьёви менья Вильгельм. А это подполковник Марш, – сказал полный бог.

– Just March.This is your Savage? – сказал пятнистый бог.

– Yes. Says he walked through the taiga and crossed the Chersky Range.

– Very curious. In what language does he speak?

– A mixture of Slavic languages: Russian, Byelorussian, Ukrainian. And also Chinese and Japanese, but, a little bit… Probably…

– He will not die? – спросил пятнистый бог полного бога.

– Probably not.

Боги ушли, оставив Альфонсо в недоумении. Впрочем, с того момента, как он очнулся, он пребывал в таком состоянии постоянно. Его, похоже, пытались лечить, убивать, видимо, не собирались, но что происходит вокруг, Альфонсо понять не мог и решил пока просто не суетиться и не злить богов. Только спустя неделю он снова решился задать дерзновенный вопрос…

11

Нет, они не были ни богами, ни демонами. Они были просто людьми, которые, по словам Вильгельма, ушли далеко вперед по уровню развития цивилизации.

Первый раз на улицу из больницы Альфонсо вышел с жадным любопытством, суеверным, самым стойким и въедливым страхом и Вильгельмом, который стал, на долгое время, его проводником в этот странный мир будущего, поскольку первое время только он понимал Альфонсо, и то не всегда. Этот мир было полон звуков: страшных, рычащих, бьющих по ушам и мозгу, запахов неизвестного происхождения, процессов и действий, проникнуть в которые средневековый мозг просто не мог.

–Да и современные люди мало что знают о том, как что работает и как что устроено, усмехнулся Вильгельм. Несмотря на долгие беседы, дружеские увещевания и длительную подготовку к выходу на улицу, он прекрасно понимал, насколько Альфонсо страшно и тяжело ко всему привыкнуть. Да просто, не сойти с ума.

–Просто мы то с детства привыкли к машинам, интернету, сотовой связи, – добавил Вильгельм, подумав.

Альфонсо не до конца доверял этим людям- богам, демонам или кто они там были. Рыча и воя, как вестники Апокалипсиса, проносились по дороге железные кареты на бешеной скорости, не доступной людям, да ещё и дым у них валил, из задницы, правда, но валил же.

–А это что за чудище, оно на нас точно не кинется?– спросил Альфонсо. Всеми силами он старался удержаться от того, чтобы не задрожать от страха и не рвануть, куда нибудь, бежать, сломя голову. Впрочем, от этих тварей убежишь, пожалуй: лошадь и та не убежит.

– Это комбайн, – сказал Вильгельм. Он говорил на языке Альфонсо почти без акцента – быстро учился, но второе слово точно исковеркал, потому что, что оно значило, Альфонсо не понял.

– Это какая то колесница военная? – спросил Альфонсо.

– Нет, зерно убирает.

– А у нас зерно убирают крестьяне. Как же она едет? Внутри сидят лошади и толкают ее?

– Ее толкает двигатель внутреннего сгорания…

Дальше последовали объяснения, что такое ДВС, от которых у Альфонсо помутился рассудок. Что-то в этой машине горело – единственное, что он понял из всего рассказа.

– Когда что-то горит, оно расширяется, – говорил Вильгельм, уже теряя терпение и начиная плеваться. – Когда топливо горит, оно расширяется…

– Когда у нас что-то горит, оно не расширяется, – в ответ кричал Альфонсо. Его раздражало то, что он совсем ничего не понимает, чувство собственной глупости и невежества, столь тщательно им скрываемые от самого себя, заявили о себе в полный голос, и Вильгельм никак не давал шанса их заткнуть, рассыпаясь целыми гроздьями непонятных слов.

– Когда у нас что-то горит, оно разваливается, – бурчал Альфонсо. А потом он подумал про печь – та горела и не разваливалась, если была сделана хорошо. Но она и не двигалась, и не расширялась.

– Да все расширяется! Возьми котел, налей полный воды, завари его и нагрей. Он взорвется же!

– Что сделать с котлом? Сварить? Варят в котле, а не сами котлы…

Дальше пошло объяснение, что такое электросварка, затем, что такое электричество, дальше, что такое гидроэлектростанция, после чего Альфонсо сдался. Он понял, что иногда вещи нужно принимать такими, какие они есть и не пытаться понять, как они работают, поскольку, все равно не поймешь, а голова разболится. Спать он тогда лег, полный впечатлений, непонятных, трудных слов, уставший и слегка униженный своей дремучестью. На тот момент Альфонсо еще и не предполагал, что только едва–едва прикоснулся к тем знаниям, которые были даны цивилизованному человеку от рождения. Он был в счастливом неведении до тех пор, пока кто-то не додумался показать ему компьютер…

Несравненно лучше стало общаться с Вильгельмом, когда тот научился говорить без ошибок, но еще лучше стало, когда Альфонсо сам изучил язык людей, к которым попал. Не в совершенстве, конечно, но все равно можно было поболтать о том о сем.

Вильгельм рассказал Альфонсо о том, что раньше весь мир (точнее, почти весь) был примерно на одном уровне развития – автомобили, самолеты, ракеты, полеты в космос (иногда он забывал, с кем разговаривает, и говорил ему о тех вещах, о которых Альфонсо и не знал еще). Рассказывал о Первой мировой войне – что там погибло девять миллионов человек, рассказывал о Второй мировой войне, в которой погибло около восьмидесяти миллионов человек, и рассказывал о Третьей мировой войне, в которой погибла цивилизация.

– Как погибла, вот же, она у вас: машины, ком…комтрпутер…

– Жалкие остатки, – с горечью вздохнул Вильгельм, – и мы пользуемся последними технологиями прошлых веков вот уже пятьсот лет. И все пятьсот лет ведутся бесконечные войны за каждый клочок земли.

–В моей эпохе тоже все воюют. И я надеялся найти Волшебный город и попросить богов помочь мне сотворить мир на Великом континенте, -сказал Альфонсо. – Вы же поможете?

–Поможем, – задумчиво проговорил Вильгельм, – Теперь Дальний восток может быть нам интересен. Из-за своих постоянных конфликтов, отсутствия дальней авиации и спутников, мы пока ещё не обращали внимания на ту часть континента, тем более, во время войны его очень сильно бомбили ядерными бомбами, уничтожая отступающие вглубь тайги войска- предков ваших, между прочим, и мы думали, что там до сих пор сильный уровень радиации. Но ведь ты прошел как- то, несмотря на сильнейший фон, без защитного костюма и счётчика Гейгера.

–Вот что городит? – подумал Альфонсо; он и половины слов не понял, отчаявшись уловить смысл сказанного уже на слове “ядерными”. Да и потом, ну разве не могут столь разумные существа, придумавшие такие мощные, быстрые штуки, договориться и поделить Землю поровну. Впрочем, основной посыл был ясен: у них есть бомбы, и, возможно, если прихватить парочку, можно будет установить мир на Великом, а точнее, как оказалось, на не таком уж и великом континенте.

–Эта твоя бомба может разрушить крепостную стену, например?– спросил Альфонсо.

–Ну, думаю да… Если учесть, что ядерная бомба способна уничтожить город.

Город? Как можно одной бомбой уничтожить город?

–А ты мне парочку достать не можешь?

И вот тут то Альфонсо и утонул в бездонной пропасти информации, поскольку Вильгельм решился на отчаянный шаг. И показал Альфонсо интернет. То, что видел Альфонсо, не укладывалось у него в голове, особенно поначалу. Вгрызаться в современный мир было трудно и болезненно: все, что он думал о мире, оказалось ошибочным, все его мировоззрение покатилось псу под хвост, и именно тогда он понял, почему религия это такое стойкое явление, почему люди дерутся, и даже умирают за свои убеждения: мир, основанный на знаниях, а не на домыслах, сложен и страшен. Мир, основанный на религиозных сказках прост и безопасен.

–Интересно, если бы эти знания внести сейчас в твою эпоху, как быстро вы бы нас догнали в развитии?-спросил Вильгельм, с любопытством наблюдая за реакцией Альфонсо на ролик с видом на Землю, снятый ещё до войны со спутника.

–Никак. Если бы инквизиторы узнали, куда я попал и что видел, меня бы на костре сожгли, – хмыкнул Альфонсо. Интернет- изобретение Сарамона. Земля – круглая! Космос – пустой, а солнце – горящий газ! Бурлилка не знает, он бы с катушек съехал.

Иссилаида была прекрасна, но не похожа сама на себя – расплывчатая, невнятная и бесформенная больше, чем обычно, она звала Альфонсо к себе, в крепость, которую собирались атаковать волки. Крепость была похожа на пятиэтажный дом, собственно, этим она и являлась.

–Альфонсичек! – звала Иссилаида голосом Лилии. А потом она завыла, завыла таким криком, что волосы встали дыбом.

Альфонсо не просто упал с кровати – его снес с нее звук, похожий на вопли самой смерти, или пение Иссилаиды, когда она была под градусом. Он врезался в мозг, минуя уши, прямо в душу, рвал ее на куски, оставляя покинутое разумом тело метаться в агонии и куда то бежать. Навстречу Альфонсо попадались люди: главврач, медсестра, санитарки, больные – все пытались его удержать в больнице, но звук заставлял его расталкивать их всех, страх заставлял его бежать. Только страх не знал, куда.

Альфонсо выбежал на улицу и замер. Потом ему объяснили, что очень сильно не надо было этого делать, что он сделал ровно то, что максимально приближало его к смерти. Но это было потом. А сейчас…

Сейчас небо расчертили дымные следы – стреляли подожженными камнями, только не известно откуда. Один из булыжников упал на здание – грохот сотряс землю до основания, фонтан пламени и пыли разбросал вокруг камни и доски, клубы дыма и горящие части человеческих тел, в мгновение ока превратив упорядоченную постройку в беспорядочную кучу камней, одновременно лишив Альфонсо слуха. Пыльное облако вихревой волной ударило по нему, забравшись в нос и горло для того, чтобы начать раздирать их изнутри.

Камни продолжали сыпаться: взлетали вверх машины, дырявились дороги, пропадали в огне и дыму, комья грязи и свист закрыли от оторопевшего Альфонсо все, что он не хотел видеть.

Не надолго, правда.

По изувеченным улицам бежали люди – солдаты – это Альфонсо уже знал, не знал только, что за железки у них в руках. С диким ревом за ними неслись железные машины с огромными палками, торчащими из смешного нароста наверху; Альфонсо узнал их, такие же они видели в Лесу с Лилией и Гнилым пузом, и старались обойти их подальше. Но те были мертвые, а эти шевелились, бежали, воняя дымом.

– Воздух!! – крикнул кто-то из солдат и все солдаты упали на землю. Без звукового сопровождения,которое пробивалось сквозь гул едва -едва, огненный смерч не был таким эффектным, однако возникнув внезапно прямо в середине отряда солдат, разбросал их, уже не целых, в разные стороны как тряпки. Альфонсо отбросило в фойе больницы, сверху засыпало битым стеклом и штукатуркой, еще и стукнуло по голове чьей то оторванной рукой. Очнулся он тут же, сел, потерянный, тупо посмотрел на дорогу перед больницей – отряд солдат просто разорвало на куски, которые горели мерзким дымом; горела и одна из машин, чем удивила оглушенного и потерянного Альфонсо – как может гореть железо? Именно эта больная мысль занимала его все время, пока он полз по осколкам вглубь больницы, почему то считая, что там безопаснее. Потом кто- то его начал трепать, попытался поднять на ноги, сквозь бесконечный гул в ушах пробился голос Вильгельма:

–…мать твою, какого ты не убежал в убежище!!?

– Что это? Что это такое? – бормотал Альфонсо, чувствуя кровь на губах. Его куда то тащили за рукав куртки, что то кричали, но бешеной пляской в голове у Альфонсо кружилась только одна целая мысль: боги хотят его покарать за богохульство.

Вильгельм заорал, очевидно, напрягая всю мощь своего голоса:

– Артобстрел!!! Бежим, сейчас будет наступление!!!

А потом он крикнул:

– Поздно!

Раздался треск, снова что-то грохнуло, только тише, чем падение камней. Железные машины с длинными палками снова понеслись по улице, только с другой стороны; не останавливаясь, перемешивая в консистентную массу тела мертвых солдат, изрыгали они палками огонь, оставляя за собой две широких кроваво–красных полосы из внутренностей погибших.

– Танки, – сказал Вильгельм, – быстрее, прячемся…

И он потащил Альфонсо за собой, а тот потащился, поскольку в этом хаосе адского шума перестал соображать, что происходит-мозг жаждал одного: забиться куда нибудь в щель, спрятаться, да хоть сквозь землю провалиться.

– Арбалет, – вскрикнул Альфонсо, – мне нужен арбалет. Танк можно пробить из арбалета?

– С ума сошел? – Вильгельм даже остановился на миг, а потом нервно рассмеялся, – его из РПГ не всегда пробьешь…

Стоило ли смотреть в бешенные глаза Альфонсо, видеть его трясущиеся руки, посеченное осколками лицо, чтобы спрашивать его о безумии? Мысли его смешались в кашу, которая не могла предложить ничего путного, кроме отчаянной агонии перед смертью. Вильгельм уверенно тащил Альфонсо куда то, а тот даже не соображал, куда, он думал только об одном: если бы танки появились перед ним до того, как он увидел хотя бы комбайн, он умер бы от страха. И тут Альфонсо захихикал мерзким, даже для него самого, смешком.

– Ты чего? – спросил Вильгельм.

– Мне бы один танк при осаде замка в Ливании. Я бы весь Эгибетуз освободил.

– Если бы солярки хватило, – Вильгельм тоже засмеялся как слабоумный дурачок.

Они оба спустились в убежище, где уже сидели остальные жители городка. Темный подвал с красной лампочкой был оплотом безопасности: звуки войны доходили сюда только в виде глухого гула, периодически сверху сыпалась земля, как раз тогда, когда медсестра начала раздавать кофе.

– Oh, just in time, – сердито буркнул главврач, но чашечку взял – от очередного взрыва в нее насыпалось немного земли и главврач выругался.

– Sorry, John, no vodka, – язвительно и нервно ответила медсестра Лиззи. Альфонсо она тоже протянула стаканчик; тот кофе не любил никогда, но прикосновение чего то теплого и аромат, хочешь не хочешь, а все же на подсознании связанный с уютом, напомнил ему, что мир – не только смертельно грохающая бойня, а еще и кофе.

– А ты, Вильгельм, разве не должен воевать идти? – спросил Альфонсо.

– Я кандидат исторических наук, а не солдат.

– А, – Альфонсо не знал, что значит «кандидат», но спрашивать не стал, – у нас при осаде крепости все воевали, даже бабы.

– Ну хочешь, иди.

– К черту! Когда я бился с врагом, я хотя бы его видел! Когда мне в голову летели камни, я хотя бы знал, откуда они. Катилась бы она, ваша цивилизация, с такими войнами.

Вильгельм рассмеялся. Подвал содрогнулся, Альфонсо тоже, но, поскольку, больше никто не проявил признаков страха, даже бабы, то постарался сохранить невозмутимость.

– Это – не война. Это – локальный конфликт между двумя кое-как вооруженными бандами. У нас даже бомбардировщиков нет. Даже ядерного оружия, не говоря уже о термоядерном…

Только позже, уже после стычки, выйдя на разрушенные, облизанные огнем и исковерканные разрушением улицы городка, Альфонсо вспомнил ту огромную воронку, мимо которой они проходили с Феликсом. Он не верил Вильгельму – мощь такой силы не могла быть доступна простым людям, не должна быть доступна, но в глубине души его уже начал зарождаться страх, похуже религиозного.

– Это не тот Волшебный город, который я искал, – думал он, лежа на своей кровати в больнице. Звенело в ушах, стекол в его палате не было, а потому жужжали комары, но это были маленькие, жалкие заморыши, по сравнению с Лесными насекомыми.

Зверюга смотрела на Альфонсо своими злыми, квадратными глазищами и неотрывно следила за каждым его движением. Да, она была неподвижна, внешне, спокойна, но внутренне напряжена, глухо рокотала и готовилась к атаке…

Вильгельм знал Альфонсо уже слишком долго, чтобы не заметить его замешательство и не рассмеяться:

–Да, ладно, садись, она тебя не покусает.

Альфонсо это знал, как знал и то, что зверюга вообще не живая, ему это объяснили, но объясните теперь это подсознанию, которое выбросило в кровь адреналин, разогнало сердце и мнения обладателя данного организма не спросило. Да Альфонсо все это знал, но все равно ехал в машине до военной части не без внутреннего содрогания.

Военная часть поразила Альфонсо, даже теперь, прожив в “современности”три месяца, он удивился, сколько металла, огня, мощи и скорости умудрилось обуздать человечество, при том, что, если верить Вильгельму, все это были жалкие остатки от того, что было раньше. Рядами стояли танки, бронетранспортеры, гаубицы, не все целые, но по настоящему страшные и неуязвимые на вид.

Вильгельм проводил Альфонсо в одну из множества военных палаток, отдал честь стоявшим там возле стола офицерам.

–Генерал......... это тот ди… человек, который пересек перевал Черского.

Генерал оторвался от бумаг, на которые до этого задумчиво смотрел и уперся в Альфонсо долгим, пронзительным и строгим взглядом, от которого тот оробел, а потому выпрямил спину и придал своему лицо насмешливо-скучающее выражение. Благо, когда тебя периодически хотят то четвертовать, то сожрать, выдержка появляется сама собой.

Генерал был сухопарым, староватым на вид мужчиной с седыми волосами, строгим и презрительным взглядом, похожим на взгляд боксера, до которого докопался пьяный бомж.

–Занятно, – усмехнулся генерал. – Я генерал Джусеску, ты будешь звать меня сэр.

–Это, – показал пальцем на полного, розовощекого офицера, – полковник Зальцман, а рядом с ним майор разведки Шуберт.

–Герцог Ливании Альфонсо дэ Эстэда, -Альфонсо поклонился тем небрежным поклоном, который применялся тогда, когда вельможа не знал, выше него по рангу человек, с которым он говорит, или ниже.

–Ты был герцогом, – насмешливо сказал Джусеску, – сейчас ты всего лишь обуза для нашего города. Никто не собирается тебя кормить просто так, тем более, что ты и так нахлебничал здесь три месяца.

–Я премного Вам благодарен за спасение моей жизни и приют, господа, – слегка поклонился Альфонсо.

Сэр, – поправил его генерал.

–Да, и ему тоже. Отдельное спасибо снайперу, уложившему медведя за секунду до того, как тот меня разорвал. Смею заверить Вас, что как только наступит весна, я перестану утружд…

–Перестанешь, – резко и громко оборвал Альфонсо генерал.

За три месяца жизни в «современности» Альфонсо неплохо выучил язык «современников», хотя некоторые слова до сих пор не понимал. Да что там, даже не смотря на частые продолжительные беседы с Вильгельмом и Лиззи (которая, почему то, живо заинтересовалась Альфонсо), он и половины слов не знал. Однако эти слова понял.

Генерал начал ходить по палатке, отчего всем в ней сразу стало тесно, офицеры неловко уворачивались от тонкого, но быстрого «снаряда», и все равно сталкивались с ним.

– Что за жидкость была у тебя в бутылочке? – резко спросил Джусеску, остановился, тоже резко, и вцепился взглядом прямо в Альфонсо. Тот потерялся, на миг, потом лихорадочно начал соображать, что имел в виду генерал, вспомнил про одну ночь хорошей пьянки с одним из больных.

– Водка. Но он сказал, что ему можно, что язва уже зажила…

– Сэр!! Говори «сэр», или я тебя на гауптвахту отправлю!! – заорал генерал, и Альфонсо, вдруг, разозлился.

– Тебя спрашивают, что за черная дрянь была у тебя в бутылочке на шее, когда тебя притащили к нам?

– И не вернули, кстати, ни ее, ни кинжала, – подумал Альфонсо. А вслух сказал, твердо нарубая слова, сухо переплевывая их через зубы:

– Кровь Богов.

– Чего?

– Позволю напомнить, сэр, что Альфонсо пришел к нам из другого времени, даже, другой эпохи, – включился Вильгельм в разговор. Он почувствовал раздражение (пока еще) своего подопечного и попытался не дать разговору двух резких на действия людей перейти к оным. – И это эпоха суеверий и большого влияния религии на людей.

– Я понял, – сказал Джусеску таким уверенным тоном, что стало понятно – ни черта он не понял.

– Это феноменальное явление в истории человечества. После «ядерной перестрелки» европейских и азиатских альянсов, часть уцелевшей Армии Азии отступили за перевал Черского, где в тайге их продолжали добивать альянсы Европы, переставшей на тот момент быть мощной армией, а ставшей просто кучкой недобитых бандформирований, грызущими друг другу глотки за любой плодородный не зараженный кусок земли. Видимо, часть отступающих все же не погибла, как думали мы, а перешла через тайгу и, осев на дальнем востоке, начала путь развития цивилизации с самого начала и теперь находится на уровне среднего века.

– Ты хочешь сказать, что на берегу Тихого океана расцвела и растет средневековая цивилизация? – недоверчиво, даже как то чуть-чуть обиженно спросил генерал.

– Невероятно, сэр, согласен, но, видимо, да. Мы считали Дальний восток непригодным для жизни, и, как оказалось, ошибались.

– А мы думали, что Лес бесконечный, и тоже ошибались, – подумал Альфонсо. – Я думал, что нашел в Лесу, у себя в штанах мощное оружие, способное восстановить мир на Великом континенте, а это оказался… как он там говорил…плауер…

– Расскажи нам все от начала до конца, – потребовал Джусеску от Альфонсо. И тот начал говорить.

Странно было рассказывать о своих приключениях – казалось, это было с кем то другим – так давно это было. Иссилаида уже, наверное, родила чудесного (несомненно) мальчика, Эгибетуз сровняли с землей, а в его крепости в Ливании сидит какой то другой герцог, пьет вино, молится Агафенону, не зная, что в примерно полутора тысячах километров от Великого континента есть танки, артиллерия, снайперские винтовки, бомбы.

На моменте встречи с двухголовой пантерой (так называлась эта кошка), Альфонсо подумал, что ему не поверят, настолько невероятные вещи он рассказывал, но генерал выдал совершенно неожиданную фразу:

– Пантеры? В тайге? Откуда они там?

– Сэр, следует отметить, что после ядерной войны, климат в тайге мог существенно измениться. По словам Альфонсо, зима, в которой вода покрывалась коркой льда у них считалась суровой, хотя до войны температура в Якутии в январе могла опускаться до минус сорока градусов… Не удивительно, что сбежавшие из зоопарка звери могли вполне прижиться наряду с Уссурийскими тиграми и даже львами, – вклинился Вильгельм.

Альфонсо Вильгельм рассказывал, что с Третьей мировой войны прошло около пяти ста лет, а на вопрос, кто же все таки победил, ответил с горькой усмешкой: «те, кому посчастливилось умереть». Сколько это – пятьсот лет, Альфонсо не знал – со счетом у него было плохо, даже с чтением и письмом было лучше, но Вильгельм сказал ему: это где –то порядка десяти поколений. Всего десять поколений понадобилось отлученным от электричества людям, чтобы опуститься опять в начало цивилизации.

– Дикарь говорит, в тайге есть целый полк разбитых танков? Хорошие танки до войны делали, раз за пятьсот лет они не сгнили к чертям, собачьим.

– Значит, – сказал он Альфонсо, – вы прошли с вашим Феликсом (в честь Дзержинского его назвали, что-ли? – спросил генерал.– Понятия не имею, кто это, – пожал плечами Альфонсо) по трассе Р-504 через Сусуман и Ягодное? Говорите, плевались кровью, но прошли? Значит, радиационный фон там не такой сильный, как мы думали. Говоришь, Кровь богов была прямо на земле?

– Ну да, – сказал озадаченный Альфонсо, потом подумал, добавил: это…сэр.

– Ты должен будешь отвести нас к этому озеру. Мы специально снарядим отряд разведчиков с счетчиками Гейгера, пусть проложат маршрут и принесут дополнительные образцы.

– Так значит все-таки нефть? – спросил Вильгельм.

– Да, – кивнул Джусеску, – не очень хорошего качества – много сероводорода, но зато не придется бурить дырку глубиной в десять километров, чтобы ее достать.

– Ты, – тонкий палец показал желтым ногтем на Альфонсо, – останешься на довольствии в казармах. Зальцман обеспечит отряд всем необходимым для похода, командовать отрядом будет майор Шуберт. Об обстановке и особенностях пути он тебя расспросит особо, о результатах и соображениях доложите отдельно, майор.

– Так точно, сэр, – отстучал майор словесную чечетку, хоть по его мине и было видно, насколько сильно не в восторге он от этого задания.

– Свободны. Зальцман, распорядись пристроить Дикаря.

Странное чувство охватило монаха – герцога, средневекового дикаря, как его здесь прозвали, когда проходил он через поле ревущих танков, грохочущих огнем зениток, стрельбы автоматов, от которой все еще вздрагивал. Это был не тот Волшебный город, которого он ждал, город, в котором люди живут в согласии и мире, довольствуются малым, уважают еще кого-то, кроме себя. За несколько месяцев он прошел путь в пятьсот лет, и обнаружил, что люди совершенно не изменились, как были жестокими и эгоистичными, так ими и остались, изменились только масштабы войн и вооружение. Люди не стали богами, не построили Волшебных городов.

– А если пройти дальше, там, наверное, люди еще на пятьсот лет современнее. Может, там все по другому?

И все же он понимал – и через пятьсот лет ничего не изменится.

– И ладно, – думал Альфонсо, – мне бы всего пару пулеметов и вагон патронов – и я живо объединю весь Великий континент, и тогда будет мир. Пока патроны не кончатся.

12

Было принято решение идти в поход в начале лета, чтобы не мерзнуть на холоде и не тонуть в болотах больше, чем это было необходимо. Обратного пути Альфонсо ждал с нетерпением и содроганием: снова бесконечная ходьба до кровавых мозолей, продирание через заросли и переплетения плюща, вездесущие и везделезущие насекомые, постоянная сырость, а теперь еще и радиация. Вильгельм объяснял ему, что это такое, но уложить квантовую механику в средневековый мозг оказалось непросто, да нет, невозможно. Тем более, что радиация разрушает ДНК, а объяснять Альфонсо что такое ДНК, значило окончательно сломать его разум. Зато это был путь домой в родное и понятное время.

Обратныйпоход был страшен как раз тем, что Альфонсо уже заранее понимал, чего ожидать. Если бы он знал о всех тяготах тогда, перед походом, он бы в него вообще не пошел. Однако разведку Шуберта эти трудности не беспокоили: от насекомых был репеллент, от болот- болотные сапоги, от дождя палатки, от зверья – оружие, да такое, что жалко стало даже медведя. Даже средство для розжига было, тогда как из средств для розжига огня у Альфонсо было кремень, кресало, упорство и желание жить. И все эти инструменты становились инструментами добровольной пытки, если дрова были сырыми.

После пробного недельного похода через перевал, Альфонсо окончательно загрустил. Постоянно балансируя на грани жизни и смерти, даже отдав за свою жизнь жизнь самого лучшего друга, проходил он этот путь в условиях чудовищного напряжения, тогда как разведотряду поход дался с легкостью пикника. Тем более, у них были карты, тем более, они знали, как ими пользоваться.

– Так не интересно, – пробурчал Альфонсо, возвращаясь в казарму, – не героический поход в Лес, а избиение слабых зверюшек.

– Как хочешь, – сказал Шуберт, вернул Альфонсо его арбалет, кинжал и плащ, – развлекайся опасностью, Дикарь.

Поход «отряда Х», как окрестили их все, кто знал о походе, а это были все, был строго секретен, в той его степени секретности, когда все в округе знали, куда, кто и зачем идет, но болтать об этом в открытую было нельзя. Провожать разведку никто не пошел, даже Вильгельму запретили появляться, что немного расстроило Альфонсо. Через поле отряд провезли на рассвете на автомобиле – Альфонсо невольно отвернулся от того места, где Феликса разорвало пополам медведем, но что-то насильно повернуло его голову чтобы хоть глазком увидеть место гибели своего друга. Друга он не увидел, а медвежьи кости так и торчали посреди поля – желтые, засохшие, на них очень удобно располагались птички.

Помимо Альфонсо и Шуберта, в походе участвовали еще четыре разведчика, имен которых Альфонсо не узнал, зато знал их позывные – читай, прозвища. У Шуберта было прозвище – и тут, неожиданно- музыкант (почему, Альфонсо не знал). Вторым разведчиком был Крюгер маленький, скрюченный атмосферным давлением сварливый и вечно всем недовольный мужик, похожий больше на старичка, однако с несвойственной его фигуре силой, тем более опасной, что ее было не сразу видно. Был он снайпером, из-за его горбатой спины постоянно торчала огромная, для него, винтовка, калибром 12,7, которую Крюгер называл «болталкой». Что это значит, Альфонсо не знал, а когда спросил, ему ответили, что это «болтовка», а когда он спросил, что значит «болтовка», грубо – раздраженно ответили, что это винтовка с продольно- скользящим затвором, технология изготовления которой была известна еще задолго до Третьей мировой войны. И больше Альфонсо ничего не спрашивал.

Вторым разведчиком был Вальтер – большой, жирный, казалось бы, неповоротливый, но на самом деле – поворотливый и сильный – по крайней мере пулемет, казалось, нисколько его не тяготит, даже с двумя пулеметными лентами за спиной. Вот Вальтеру, в отличии от Крюгера, Лес казался прогулкой, отпуском от постоянного мелькания перед глазами картины, когда сквозь дым и треск пулемета, видно, как твои пули за секунды разрывают на куски сотни тех созданий природы, которые росли и развивались годами. За постоянной веселостью и громким, неестественным для Леса, смехом, скрывался гноящийся нарыв боли от постоянного нервного напряжения войны и видов убийств. Вальтер тщательно скрывал эти чувства даже от себя, но Альфонсо понимал его, почувствовал его состояние моментально, поскольку, в глубине души, сам был таким же.

Третьим солдатом был Веник – он был поваром, а значит – знатоком, что можно есть в Лесу, а чего нельзя. Спокойный, рассудительный, склонный к анализу всего и вся, он, как ни странно, был фанатично верующим, то есть, верил в то, что никак не поддается анализу.

– Как так, – удивленно спрашивал его Альфонсо, – я думал, что молнии- это Агафенон бьется с Сарамоном, но я тогда знать не знал про электрический ток. Я думал радуга – это у Агафенона хорошее настроение, я знать не знал, что такое дисперсия воды. (Дисперсия, правильно, да?) Я думал на облаках живут ангелы, а оказалось это спрессованная давлением вода, что за облаками живут боги, а на самом деле там пустота космоса. Я столько раз ошибался, что мне невольно приходит на ум мысль: а не ошибаюсь ли я опять всякий раз, как что-то предполагаю? А ты, зная историю человечества, когда жизнь столько раз совала нас носом, как котят в дерьмо, в наши ошибки, все равно слепо веришь, не допуская даже мысли, что ошибаешься?

– А потому что так спокойнее, – это ответил за Веника Черный – четвертый разведчик. Не нужно думать, рассуждать, бояться смерти, верь – и все, бородатый дядька за тобой приглядывает, а если сам не может – ангела хранителя подошлет – тому же больше в жизни делать нечего, как твою нереально важную персону охранять.

Черный был зол, резок, не разбирал дорог в поведении и не чувствовал эмоции собеседника. Но он был таким не всегда, а половину своего бодрствования, вторую половину которой он был грустно – веселым, блаженно улыбался, всем старался угодить и любил тишину, рожденную в одиночестве.

– Заткнись, Черный! – крикнул Веник, – уважай чужую веру, а если не согласен – то молчи!

– В моей эпохе отправляют на костер только за то, что был в Лесу, потому что он считается пристанищем черных сил. А ещё мы думали, что солнце – это карета Агафенона горит святым пламенем, и, как оказалось, все ошибались,– сказал Альфонсо.

– Потому что вы дикари средневековые – хмыкнул Вальтер, – темные, невежественные. Ничего, мы там освоимся, принесем вам наши знания…

– И ничего не изменится, – сказал Музыкант, до этого в споре не участвовавший, но внимательно его слушавший, поскольку он пытался решить- полезны такие разговоры для задания, или нет, и неожиданно сам увлекся темой.

–Тысячи лет развития цивилизации развили технологии, но не поменяли, в корне, принципа человеческого мышления. Как люди заполняли пробелы в знаниях ничем не доказанные домыслами, так и будут заполнять ещё тысячи лет.

– Религия жила, живет и будет жить потому, что есть фанатики, готовые умереть за веру, но нет атеистов, готовых умереть за неверие, – сказал Черный. Альфонсо не понял, при чем здесь аисты и не ответил, разговор умер в надрывном рычании мотора автомобиля, и больше религиозных тем не поднималось. Ведь были темы поинтереснее.

Альфонсо было жутко страшно, но таким страхом, при котором захватывает дух от восторга, и испытываемый восторг побеждает страх. Хоть он и жуткий.

Гидросамолет тарахтел и чихал, иногда проваливался, куда-то вниз, но все равно упорно поедал расстояние, хоть и жаловался при этом на жизнь. Он был ржавый, старый, дырявый, свистел ветром из неплотно закрытых люков, но отрядить самолет получше возможности не было – шла война, и, хоть она и не была такой масштабной, как война послевоенных стран в бывшей Европе, но люди цеплялись за жизнь и дрались за свое место под солнцем с тем же рвением и упорством. А может даже с большим.

Внизу проплывал Лес – зеленая каша сверху казалась маленькой, смешной и не опасной; даже монументальные кедры были веточками и не восхищали размерами так, как восхищали снизу. Очень сильная досада грызла мысли Альфонсо- за секунды они пролетали то расстояние, которое он с Феликсом преодолевал за часы, при том с неимоверными усилиями продираясь через заросли и буреломы, с котомками на спинах, стирая ноги в мозоли да еще и под гнетом опасности быть сожранными зверьми. А в этом походе разведотряд спал все время полета. А полет занял всего два с половиной часа, после чего пилот сообщил Музыканту, что видит деревню.

– Значит ищем озеро и сажаем птичку, – сказал Музыкант, – только оттарахти подальше, а то всех баб распугаем.

Да уж, что подумают Фимиамы, если увидят самолет? Что бы подумал сам Альфонсо, если бы увидел самолет? Подумал бы, что это Агафенон полетел куда то, упал бы перед ним на колени, склонил голову. Или, изумленный и напуганный, прятался бы куда-нибудь.

– Да что врать то самому себе, я бы от страха помер бы, прям на месте. А если бы эти вояки высадились рядом со мной, вообще бы с ума сошел, – думал Альфонсо. Еще он думал про Лилию, которую, как это ни глупо и странно, ревновал, и по которой (он и себе не признавался в этом) скучал.

Гидросамолет плюхнулся на поплавки, распугав уток, медленно и натужно, накренившись на бок, поплыл к берегу, до которого все равно не доплыл, и выбираться пришлось по пояс в воде.

– Ты че Макс, с нами? – спросил Музыкант пилота.

– Не-а, дозаправлюсь, почавкаю и обратно. Наслаждайтесь видами, а мы там повоюем…

– Ну досвидос, тогда.

– Удачи, парни, – помахал рукой пилот.

– Удач нужна слабакам и трусам, – ухмыльнулся Вальтер и красноречиво потряс пулеметом, – а у нас стволы и гранаты.

Отряд двинулся в деревню Фимиам – чтобы не расчищать местность и не ставить палатки, решено было воспользоваться их гостеприимством, тем более, Альфонсо не разбирался в картах, где они нашли нефть, показать не мог, и найти дорогу вызвался только от деревни.

– Только я первый пойду, – сказал он отряду, – а то они, чего доброго, пристрелят Вас.

Крюгер хмыкнул. Отряд, кроме Альфонсо, был одет в бронежилеты и каски – легкие, но все равно вряд ли бы их пробила стрела.

Сердце Альфонсо бешено стучало, и отбивало в ребра тем сильнее, чем ближе он подходил к деревне Фимиам. Вполне вероятно, что они попали на другую деревню – кто их с воздуха различит, но нет, раз в жизни Альфонсо повезло, ведь он увидел Кабаниху, казавшуюся статуей на вершине стены из частокола. Альфонсо уже открыл рот, чтобы поприветствовать ее, но тут услышал голос справа позади:

– Е-е-е-ху, привет, крошка, – это присвистнул Вальтер. Он один из отряда был обманчиво беспечен и весел, остальные были напряжены, внимательно осматривались вокруг, как бы невзначай положив руки на приклады оружия. Как пользоваться огнестрелом они Альфонсо не объяснили – не доверяли ему полностью, но цепкий глаз воина, мельком наблюдавший за стрельбой в казарме и действиями при стрельбе, выучил, как ведется огонь из автоматов. Теоретически. И сейчас Альфонсо знал – оружие разведки не на предохранителях.

– Кого это ты привел, брат Альфонсо? – Кабаниха попыталась говорить спокойно и важно, но фимиамы не умели скрывать свои эмоции, по этому все равно получилось очень сильно удивленно.

– День добрый, сударыня, – крикнул Музыкант, – мы посольство из страны Сингассии, разрешения просим пустить нас на постой.

Альфонсо разозлился – его опять опередили, не дав сказать и слова. И потом, он впервые узнал, что был в Сингассии. После Третьей мировой большинство городов взяли названия довоенных стран, а это смотри ка – Сингассия.

– Мы пришли с миром, – сказал Альфонсо, – эти люди…

И тут он вспомнил, что для фимиам Кровь богов священна и проклята и лучше о ней не заикаться.

– Это люди из Волше…

– Да ты не бойся нас, детка, мы люди смирные, – снова вклинился Вальтер, – мы за любовь, а не за войну.

– Да заткнитесь вы, – не выдержал Альфонсо и тут ворота открылись. И тут, образовав живой коридор, вооруженный копьями, стрелами, дубинами и настороженными взглядами, собрались все, кто был не на охоте.

– Какие цыпочки, – прошептал Вальтер.

– Папуаски чертовы, – поморщился Крюгер и поправил винтовку.

Великая стояла в конце этого коридора, накрашенная, причесанная, как всегда, в красном платье с обнаженными плечами и, судя по выражению ее лица, совершенно не знала, как реагировать на пришельцев. Альфонсо заволновался: будучи обмануты их малым числом, Великая могла дать приказ заковать разведчиков в цепи, дабы попытаться сделать их мужиками, и тогда один единственный пулемет положит всю деревню. Однако королева определилась, и сказала:

– Добро пожаловать в Аббусино. Будьте же дорогими гостями.

Только Альфонсо знал о «дорогих гостях» всю правду. Фимиамы окружили пришедших плотным кольцом, а потом, как то само собой получился пир, пошла гулянка с песнями, танцами у огромного костра, криками и множеством мяса. Уже ближе к полуночи, подпитый, уставший от шума Альфонсо сидел у избушки Лилии, обнимал ее уже чуть располневшее тело, рассказывал о своих похождениях.

– Как же жалко Феликса, Альфонсичек, – вздыхала Лилия, – но ты не виноват, ты не мог утащить его раненного на спине, хоть и пытался. Медведь здорового то догнал бы, а тут оба раненные.

– Это да, – прошептал Альфонсо. Жгучий стыд схватил его за голову, пронзил болью, но и стал возбуждающим вместе с этим. Чувство грешника, совершенно отдающего себе отчет в том, что собирается сорвать запретный плод, прижало Лилию к его телу, впилось губами в ее рот, уронило ее на кровать. Вернувшийся с охоты Зверобой поздоровался с Альфонсо, погремел мисками, ложками, взял лучину, ушел в соседнюю комнату. Подросший на год Писилин тоже тихо вошел в избу, проскочил к отцу, и там они принялись разговаривать, пока Альфонсо, слыша все это краем уха, пытался потушить в себе пожар жуткой страсти.

– Я люблю тебя, проклятая ведьма, – шептал он Лилии прямо в ухо.

– Иди к черту, поздно очухался, – Лилия кусала его за губу, скребла ногтями кожу на его спине, пока не начала кричать так, что Альфонсо оглох.

– Ну что, нашел ты свой Волшебный город? -спросила Лилия, – расскажи, как там?

За дверью избушки гудела деревня – взрывались пьяные голоса –мужские и женские, иногда гавкали волки – собаки, стучали миски, ложки, кто – то пел, кто-то танцевал. Избушка освещалась одной единственной лучиной, а вскоре и вообще ничем, и глаза Лилии блестели в свете луны. Она стала какой-то другой – повзрослела, перестала быть импульсивной и вспыльчивой, в голосе появилось больше философии и едва заметной насмешливости. Вот и сейчас она смотрела на Альфонсо влюбленными глазами, но теперь, когда он уйдет, она не побежит реветь на реку, как раньше, а, прижмёт руку к груди и спокойно немного холодно скажет «пока».

– Словно не она прижималась ко мне тогда, в нашем первом походе, – думал Альфонсо.

– Нет никакого Волшебного города. Есть мир, в котором люди ушли дальше нас в развитии технологий, но не изменили мышление, войны, войны, войны, все время – только разные масштабы и способы убийства…

– Ой, какой ты зануда, я половину слов не понимаю. Расскажи лучше, что там бабы носят?

– Одежду они там носят, -буркнул Альфонсо. Столько можно рассказать: про компьютеры, про машины, про смартфоны и самолеты, а она: «что бабы носят». Бабы тоже не меняются, что в этом, что в другом времени.

За избой на площади раздался визг. Потом Альфонсо узнал голос Вальтера – пьяный, как и его источник, грубый и невменяемый. А потом стрельба…

Пулеметная очередь рвала ночной воздух Леса не боясь ничего и никого. Не щадя никого и ничего. Визг усилился стократно в тот момент, когда Альфонсо уже выскакивал на улицу.

– Здесь сидите и не высовывайтесь. Ни в коем случае не стреляйте, иначе они вас точно прикончат,– крикнул Альфонсо, обернувшись у двери. Зверобой уже сжимал в руках лук, и похоже, не особо поверил Альфонсо, однако притормозил, поскольку вообще не понимал, что происходит.

Вальтер стоял посередине площади в трусах и бронежилете, с пулеметом наперевес; он стрелял во все, что движется, крича что-то нечленораздельное, и не смотря на то, что был пьян, стрелял все равно хорошо, в этом не откажешь. Полуголые и пришибленные звуком фимиамы разбегались, кто куда; часть из них схватилась за оружие, но и те и другие падали с криком на землю пачками, не успевая даже почувствовать боль. Крупный калибр рвал женские тела на части, даже лежащие неподвижно на земле.

– Вальтер, дэбил, прекрати огонь!!! – орал Музыкант, но высовываться из – за двери одной из изб побоялся. Только когда кончилась лента и Вальтер, рваными движениями, качаясь от потери баланса при взмахах рук, попытался запихать в коробку пулемета вторую, Крюгер и Черный подбежали к нему и уронили на землю, где после непродолжительной драки сцепили ему руки за спиной.

– Мать твою, ублюдок, что ты творишь?!! –орал Музыкант – тоже изрядно подвыпивший, но внешне адекватный.

– Эти суки посмели смеяться надо мной! – орал в землю Вальтер, – надо мной, солдатом!!

А дальше было не понятно, что он кричит.

–Тварь, – сплюнул Музыкант, посмотрел по сторонам. В свете огромного костра, на котором подгорала туша кабана, виднелись трупы фимиам – одной очереди хватило больше чем на пол деревни, включая волков, часть из которых сбежала, часть лежала, дрыгая ногами, часть просто неподвижно с пробитым черепом.

Альфонсо стоял в двери избы, находясь в ужасе от произошедшего: бессмысленная бойня просто стерла с лица земли несколько десятков человек нажатием спускового крючка. Музыкант осмотрелся и принял логичное, правильное, и оттого самое страшное решение, какое только можно было принять:

– На нас теперь все Амазонки тайги охотиться будут, если узнают, что мы натворили. Веник – закрыть ворота и никого не выпускать, Крюгер – Вальтера запри в сарае и следи за ним, Черный со мной – нужно зачистить деревню…

– А Дикарь? – спросил Черный. Он думал что спросил тихо, но Альфонсо все расслышал. Холод прошел по его спине, сдавил виски, скрутил живот, парализовал ноги.

– Нужен, – бросил Музыкант.

Альфонсо ринулся обратно в избу: лихорадочно пульсирующий мозг бросал отрывочные обрывки фраз сжавшимся в комок, ничего не понимающим людям.

– Бегите в Лес, прячьтесь… Живо!!

Это была агония, отчаяние- бессмысленная попытка предотвратить катастрофу.

Из избушек выглядывали дети, привлеченные и напуганные громкими звуками.

–Да чтоб вас, это немыслимо!– крикнул Веник.

–Успокойся, это всего лишь папуасы, – скрежетал зубами Шуберт.

Мучительно слушать детские крики.

Но хуже, когда они умирают молча.

–Сука, я пристрелю этого…,– рыдал Крюгер, разряжая пистолет. Ни одного свидетеля не должно остаться в живых, и плевать, если он ещё даже не умеет разговаривать. Рисковать нельзя.

–Отставить! – грозно рявкнул Музыкант

Мужчин, которые попытались сопротивляться, уже не осталось ни одного, мужики, трясясь, покорно выходили из домов под дулами автоматов, получали пулю в лоб, падали на кучу тел.

–Писилин, как только я тебе скажу “беги”, то беги со всех ног в Лес, как можно дальше и прячься, понял? – сказал Зверобой.

–Зачем? -пискнул ребенок. Он почувствовал неладное и беспокоился, казалось, что он сейчас разревется.

–Делай как говорю!– почти зарычал Зверобой голосом, не терпящим возражения, -Лилька – за ним!

Лилия только всхлипнула.

Если бы Альфонсо мог нормально соображать в тот момент, он бы возразил против такого плана. Впрочем, все было бессмысленно, лишь жажда жизни, доставшаяся от предков-зверей, заставила попытаться Зверобоя отвлечь на себя огонь солдат и тем самым спасти свою семью.

Он успел крикнуть “беги!”, успел даже выстрелить из лука в Крюгера, но пули слишком быстры.

–Контакт, два часа, – крикнул Черный и Зверобой упал.

Писилин пробежал метров десять и умер уже у тела Песико, лежавшего у самого забора.

– Писилин! – услышал Альфонсо крик Лилии и все понял только тогда, когда мальчик выбежал из избушки. Рванувшую за ним Лилию Альфонсо поймал было за руку, но получил коленом между ног так быстро и неожиданно, что согнулся больше от удивления, нежели от дикой боли. Выстрел – Писилин упал быстро и резко, словно выключился; выстрел- Лилия долго скребла землю ногтями в луже крови, не желая расставаться с жизнью и пытаясь доползти до сына.

Стало тихо.

Полыхала деревушка фимиам, полыхала голова Альфонсо, сжигая черным пламенем его душу.

– Ты пойми, Дикарь, это же всего лишь аборигены. У нас война, а на войне потери неизбежны, – Музыкант, подошел к Альфонсо, положил руку ему на плечо, разыгрывая дружеское отношение. То, что другая рука его лежит на рукояти армейского ножа, Альфонсо заметил сразу – столько раз его пытались прикончить, что у него выработался нюх на западни и опасные моменты. Резко достать кинжал из ножен, вспороть Музыканту глотку, кромсать тварей на части – вот что хотелось Альфонсо до изнеможения, а потом сесть у трупа Лилии и выть, выть так, чтобы взорвались глаза и порвались связки горла.

– Да, кучка баб, подумаешь, – рассмеялся Альфонсо, едва сдерживая порыв тошноты от своего собственного мерзкого смеха, – у вас выбора не было…

– Ну и славно, что ты все понял! – похлопал Музыкант Альфонсо по плечу и отошел к своей группе.

Идти к озеру Крови богов, которая оказалась никакой ни кровью, а самой прозаической нефтью, группа сподобилась ближе к обеду: хмурые, больные с похмелья, а Вальтер получил еще и за целую истраченную ленту патронов. Альфонсо шел как в полусне, в котором кричат диким молчанием дети, разрываемые пулями; чувство вины, что это он привел сюда этих чудовищ, жгло до такой степени, что хотелось тоже застрелиться, но он уже знал, что нужно делать, знал, на что потратит свою жизнь.

– Недолго осталось до озера, – беспечно сказал он спутникам. Спутникам, которые убьют его, как только доберутся до нефти – ведь он тоже свидетель.

Впервые Лес был бессилен против человека. Впервые все его смертельные ловушки перестали пугать двуногое существо: волки, пантеры и манулы («пушистые облачки») пугливо бежали при звуке одного единственного выстрела, а если не бежали, то укладывались спать навечно с пробитой черепушкой, шиповник не пробивал бронежилеты и каски, а чертополох ломал свои шипы о резину высоких, болотных сапог. Червей и ямы амалины высокоразумные человеки научились быстро обнаруживать и просто обходить, а насекомые вообще боялись лезть на них из-за репеллента. Лес беспомощно смотрел, как чужаки хозяйничают в святая святых, и сам Сарамон, наверное, не смог бы ничего поделать.

Солнце вот только вообще никого не щадило, особенно нагруженных, одетых как на войну путников, которые уже хлюпали своими сапогами.

– Твою мать, ну и жарища, – Крюгер вытер лоб рукой и поправил свою винтовку, которая торчала из- за спины, собирала очень много листвы и застревала во всех ветках подряд.

Озеро Крови богов появилось во всей красе к полудню второго дня. От вида черной, маслянистой жидкости у Альфонсо заболел живот, от легкого запаха сероводорода закружилась голова. Ему хотелось бежать подальше отсюда, туда, где прохлада листвы скрывает только запахи цветов и травы, но разведчики думали иначе. С минуту они стояли, разинув рты. А потом их как сорвало с цепи; крича и улюлюкая, скользя по пыли на склоне, падая на задницы, побежали они к озеру, размахивая оружием и руками.

– Сколько нефти!!– орали они, наперебой, – мы богаты, богаты!!

И без разницы было, кто во что верит и не верит – мысль о деньгах, заставляла всех кричать от восторга одинаково. Даже оружие побросали, забыв, где находятся, зашли, по колено, в черную дрянь, которую всякое зверье стороной обходит, принялись набирать ее в ладони.

Альфонсо стоял на берегу, поодаль, наблюдая эту картину и чувствуя гнев, нарастающий внутри черепной коробки. Они называли его Дикарем, но были не лучше, были просто опаснее, и не дрожь в руках, ни дико бьющееся сердце не кинули даже тени сомнения в том, что нужно предпринять. Альфонсо поднял сиротливо брошенный пистолет Музыканта – тот даже его потерял, обезумев от радости. Теоретически, он знал, как им пользоваться – много наблюдал за учениям новобранцев, но оружие ему никогда не давали, и теплая, тяжелая сталь не желала с ним сотрудничать, заставляла руки привыкать к весу и форме. Альфонсо делал все медленно, осторожно, как во сне, выводя на одну линию мушку с целиком, останавливая эту линию на уровне груди Вальтера, который стоял спиной и плескался в нефти, как ребенок в луже, со всей силы сжал рукоять в руках, посмотрел предохранитель, нащупал спусковой крючок.

И выстрелил.

И вспомнил, что Вальтер, как и все остальные, был в бронежилете.

Альфонсо показалось, что его самого ударили по ушам. Он знал про отдачу, напрягал руки со всей силы, но все равно пистолет дернулся неожиданно и огрызнулся дымом слишком громко.

Пуля не пробила бронежилет, но Вальтер все равно упал в нефть, вопя от боли, вызванной ударом пули, пока вопль не превратился в бульканье. Долгую секунду остальные четверо смотрели, как он барахтается, пытаясь встать. Черный и Веник бросились его поднимать, Музыкант и Крюгер обернулись к Альфонсо.

– Дикарь, какого лешего? Положи ствол, – больше изумлённо, нежели испуганно сказал Музыкант. Крюгер стоял молча, но по его взгляду было понятно – он понял, что разведчики слишком расслабились, понял, что совершили большую ошибку и понял, что им всем хана.

– Вас нельзя пускать в нашу страну, вы страшнее Леса, – гнев сказал губами Альфонсо эти слова очень спокойно, наслаждаясь страхом и болью ненавистных варваров. Он снова прицелился, выстрелил и попал музыканту в ногу, выбив колено. Крюгер, рыча как зверь, попытался было броситься, но выстрел в голень остудил его пыл, уронил в нефть; Черный и Веник замерли с Вальтером на руках. А потом Альфонсо стрелял: остервенело, злобно, словно добавляя скорости пуле своей ненавистью и жаждой мести, с удовлетворением глядя на то, как разведчики падают в свою дорогую черную лужу, барахтаются в ней, дышат ею, и жрут ее. Горячий, дымящийся пистолет отрекся от своего занятия, известив об этом щелчком затвора, и только тогда Альфонсо опустил руки.

Крюгер, рыча от боли, оставляя за собой черные полосы, полз по берегу в сторону Альфонсо. Точнее, в сторону своей винтовки. Остальных видно не было – нефть их поглотила.

– Куда ползешь, змейка? – Альфонсо наклонился над раненным.

– Я тебя прикончу, сука, – Крюгер отрыгнул черную, маслянистую жидкость вместе со словами, долго кашлял, не собираясь, видимо, претворять в жизнь свою угрозу.

– Маловероятно.

Альфонсо пинком перевернул храпящего снайпера на спину; сначала он хотел перерезать ему глотку кинжалом, но в нос ударил запах сероводорода, его затошнило, и он выстрелил Крюгеру в горло из арбалета.

И остался один на берегу озера.

Сильные эмоциональные переживания всегда оставляют после себя пустоту, когда уходят, и Альфонсо не стал исключением. Лилия была отомщена, но не восстала из мертвых от этого, не пропела, протяжно, свое детское «Альфонсичек», и черный мрак в душе Альфонсо не рассосался. Он стоял, не зная, что делать, пока не начал собирать оружие, разбросанное по берегу. Гранаты остались только на поясе у Крюгера, и когда Альфонсо их снимал, с ним вдруг заговорил голос, заставив его вздрогнуть.

– Птенец, птенец, я гнездо, прием. Птенец, птенец, я гнездо, прием…

Среди брошенных на берегу вещей, вдруг, заговорила рация.

– Паскуда какая, напугала, – вслух, сам себе, сказал Альфонсо и усмехнулся. Если бы он услышал этот голос, из непонятной коробки года два назад, он принял бы его за глас божий и умер от сердечного приступа. А так, просто выкинул железку подальше в озеро нефти, собрал оружие, и побрел в свою эпоху.

13

В харчевне «Скотское состояние» не было веселого пьяного гама, дыма табака, извечных запахов жареной рыбы, мяса, капусты и пива; был только хромоногий, угрюмый владелец, ленивым движением протиравший чистую, от отсутствия посетителей, стойку, и одно спящее тело, храпящее за дальним столом в полумраке. Свет из дверного проема померк – его заслонила фигура вошедшего, и трактирщик оживился, но увидев священника в старой, поношенной рясе, стал еще угрюмее. У него была надежда, что зазвенит денежка, и теперь она умерла.

Священник был явно не в лучшей форме – ряса залатана во многих местах и испачкана, из под капюшона, помимо черных курчавых волос и сверху и снизу головы, виднелись только глаза и нос, сморщившийся в брезгливые складки. Священник осмотрелся так, словно бывал в таком заведении впервые и, хромая, подошел к стойке. Он заказал мяса, вина, картофеля – все, что в теперешнем положении Импереды было неслыханной роскошью, мало того, по стойке покатилась монета – еще Эгибетузская, золотая, осчастливив темную тишину помещения приятным, мелодичным звоном.

– Мать честная, это откуда такая прелесть? – не сдержался трактирщик, вцепившись в монету так, что ее, наверное, не выдернули бы у нее и у мертвого.

– Заначку распотрошил, – сказал священник.

Он вел себя странно. Протер пальцем стойку, подозрительно посмотрел на вино, сказал: «настоящее», потыкал пальцем в мясо, а потом, словно решившись, отнес за столик и начал есть. Трактирщик – сам голодный – смотрел на едока удивленно – смотреть больше было не на что, а потом, не выдержав, подсел к странному священнику. И оказалось, что священник вообще словно из другого мира: последних новостей не знал, и стал благодарным, хоть и невольным слушателем.

За два года союзные страны Алексия и Степь разнесли бывший Эгибетуз в пух и прах, казнив Аэрона на дворцовой площади, после чего пала Истерия, Либераза, объединившись в империю, название которой и было- Импереда. Выжимая из страны последние остатки денег, людей, скота и ресурсов, Импереда вела кровопролитные войны со всеми соседними странами, которые тоже объединились в союзы, и теперь эти союзы претендовали на главенство над миром.

– Либо получится Великая объединенная страна, либо, и скорее всего, люди просто перебьют друг друга, – вздохнул трактирщик, – как не стало великого Алеццо, так все наперекосяк пошло…

–Кто такой Алеццо? – спросил священник.

Рассказ про святого Алеццо дэ Эгента затянулся на пару часов, в течении которых в кабаке не появилось никого нового. Священник поел, распрощался с кабатчиком, и, с явным облегчением, вышел на воздух.

Эгибетуз был другим. Величественная ранее Стена мрачно и гнетуще висела над дорогой, ворота поднимались с противным скрипом. Столица была пустой, грязной, кругом воняло тухлятиной, немытыми людьми, лошадьми, посередине улицы текли сточные воды, дома, даже каменные, стали уродливыми, темными и топорно- примитивными сооружениями.

Людные некогда улочки пустовали, разрушали пустоту лишь изредка проходящие старики, калеки или женщины – тощие, шатающиеся и безразличные ко всему. Базары с вечно шумящими на них скоморохами оглушали тишиной, как в пустыне, зато виселицы по хозяйски расположившиеся на площадях и вдоль домов, были заняты истлевающими телами – все как один обворованными и раздетыми.

– Тяжелехонько после белых палат больницы привыкать к этим рассадникам клопов, – думал Альфонсо. Сингассия (она же, по старому, Хандыга), не была оплотом чистоты и порядка, но там, по крайней мере, не вляпаешься в лошадиную лепешку, не ходят коровы по главной площади, есть канализация и не воняет так сильно.

Еда в кабаке была подозрительной, но зато, стопроцентно натуральной –от слова «консервант» кабатчика бы разразил удар, а если ему рассказать из чего, лет через пятьсот, будут делать колбасу, то он бы точно сдал Альфонсо инквизиции. Да и желудок не хотел знать, что такое анти санитария до тех пор, пока не ощутил себя полным.

Как сказал кабатчик, дочь короля пропала из осажденного замка, не понятным образом, и в этом видели последнее деяние святого Алеццо, также пропавшего без вести; всех слуг казнили вместе с королем, он даже объяснил Альфонсо, где находится общая могила, и теперь, стоя у памятного камня, Альфонсо в полной мере чувствовал черную пустыню внутри себя, а еще пистолет, который он нацепил под рясу, шесть магазинов к нему, четыре гранаты на поясе и бронежилет, который был хоть и лёгкой серии, нотяжело прижимал к земле своим весом.

Иссилаиду повесили что стало с его ребенком было неизвестно. Альфонсо не смог ее спасти. Даже ценой смерти лучшего друга.

Одиночество и тоска сжали голову Альфонсо, выжимая из нее слезы – но слез не было, была горечь, чувство вины, слабость, да еще и живот заболел – ввернул свои низменные ощущения в святой мрак высоких экзистенциальных переживаний. Стоя у могилы, Альфонсо потерял чувство реальности, замкнулся в себе, но все равно услышал топот стражи, нутром почуял, что это за ним, и даже не сопротивлялся, когда королевская стража скрутила его, решительно, но, впрочем, осторожно, чтобы не сломать чего, а, увидев, что он не сопротивляется, вообще отпустила.

– Простите, герцог дэ Эстеда, – мужчина в зеленом камзоле, странной, сплюснутой шляпе с двумя перьями на ней, подошел к Альфонсо и слегка поклонился.

– Я начальник дворцовой стражи, граф Дрюон. Нижайше прошу меня простить, но ее королевское величество велела привести Вас к ней как только Вы появитесь.

– Раз велела, то веди, – хмуро сказал Альфонсо. Ничего хорошего он не ждал, но вороненая сталь пистолета за поясом придавала уверенности, обещала безопасность и силу, не доступную всем остальным.

Его правда отняли, когда обыскивали, как и гранаты, которые, если бы знали, как они действуют, даже не взяли бы в руки. Да даже не подошли бы к ним – дураков нет.

– Кольцо только не трогайте, иначе нас всех на куски разнесет – сказал Альфонсо, с тревогой глядя на то, как гранаты поплыли в руки стражи. Впрочем, стража рассматривала невиданные штуковины не с меньшим опасением, причем именно за кольца их и хотела взять, думая, что их приделали для того, чтобы было удобнее носить.

– Черт возьми, дайте сюда, я их сам в сундучок положу, и пистолет давайте, не то пристрелите, кого-нибудь, ненароком…

Альфонсо раньше никогда не испытывал столь сильного чувства вины, тем более, чувства покорности; никогда бы он не отдал добровольно, без боя оружия, способного сохранить ему жизнь, но теперь, шагая по гулким, потускневшим от горя и разрухи дворцовым коридорам, он с парадоксальной радостью желал себе наказания, желательно, с пытками. Почему то ему казалось, что чем сильнее он будет страдать, тем легче будет у него на душе, как будто мертвые будут меньше на него злиться.

–Я вестник смерти, – думал Альфонсо, все, кому я был дорог-умирают.

– Вы желали меня видеть, Ваше величество, – Альфонсо поклонился королеве. Та слегка кивнула головой и стража отошла на два шага назад.

– Значит, ты снова вернулся из небытия, – сказала Эгетелина, и чуть дернула губой. Она была бледна, худа, худее, даже, чем раньше, под глазами темнели синяки, а коже на лице и шее обвисла. Волосы потускнели, а глаза блестели усталостью. И…Неужели тревогой и страхом?

Как там Лиззи говорила – келлоган? Что там, в коже, придает ей упругости? Что-то связанное с калом, это точно. Что там за мази у нее были, против мимических морщин?

– Да, Ваше величество.

– Ты, вопреки приказу Аэрона, передал ее в руки правителя Лаги, тем самым предал ее. И, при этом, спас, угадав самую безопасную страну, каким то чудом. Отведи ты ее в Истерию, ее зарубили бы на площади. Видимо, мы с ней должны быть тебе благодарны. Но, к сожалению, теперешняя королева Импереды приказала заковать тебя в цепи в темнице, едва только ты объявишься. Никто, впрочем, кроме нее не ожидал, что и на этот раз ты всплывешь, как…

– Да понятно, как что, – раздраженно, подумал Альфонсо, – опять все сначала. Только теперь у меня нет стремлений, нет цели, не ради кого жить и мне плевать на свою судьбу.

–…как щепка в проруби. Всей душой я с тобой, но невыполнение приказа королевы – смерть в жутких мучениях. Так что… стража, уведите.

– А кто королева то? – спросил Альфонсо, уже когда его уводили под руки.

– И почему не король? Здесь что, тоже матриархат, как в Тайге у амазонок? – подумал Альфонсо, уже сидя в темнице. И если бы его хотели пытать побольнее, то лучше пытки придумать бы не смогли: его заперли в ту же темницу, в которой он сидел с Лилией – остался даже тазик, в котором она мылась, сиротливо лежало платье на лавке; Альфонсо лег на солому, сжался в клубок у стены, не смея тревожить лежащую красную тряпку; на полном серьезе он вот-вот ожидал услышать бесконечную, бойкую болтовню ведьмы, отчетливо, впрочем, понимая, что просто сходит с ума.

– Сволочи, – рыдал Альфонсо внутри себя, – лучше бы на дыбе пытали. Все не так было бы больно.

–А впрочем, – подумал он, немного успокоившись, – дойдет и до этого.

Никогда бы, еще два года назад, не подумал бы он о том, что будет желать пытки, как избавления от страданий.

Где то в мрачных недрах башни – тюрьмы, кто-то надсадно выл, стучал по прутьям решетки чем то твердым – наверное, головой, кричал, чего-то. Иногда страже надоедало его слушать и узник получал ногами по… не известно по чему, но крик осекался, и на время переставал быть слышимым. А потом начиналось все сначала. Луч солнца, умудрившийся протиснуться через маленькое окошко, попал Альфонсо прямо в глаз, и пришлось двигать телом на целый сантиметр, чтобы его не слепило.

Это были его единственными заботами. Ну и вши, конечно, с непривычки, вызывали брезгливость своим шевелением под одеждой.

В узницу, в сопровождении запыхавшейся стражи влетел Дрюон:

– Ваша светлость, не извольте гневаться, но мне приказано срочнейше доставить Вас во дворец. Вас желает видеть сама королева Импереды.

Последнее, про королеву Ипереды, он сказал полушепотом, при этом вздрогнул – боялся ее что-ли?

– А покушать, дадут? – Альфонсо и не подумал встать с соломы, лишь соизволил повернуть голов, оторвавшись от философского созерцания потолка в сторону созерцания ужасно взволнованной физиономии Дрюона, и снова попал в луч солнца левым глазом.

– Покушать? – Дрюон был озадачен, – как вы можете думать о еде, когда Вас ожидает суд Самой…?

– И что теперь, голодным идти? Меня, может, прикончат сегодня, а я пожрать не могу, напоследок…

Альфонсо, конечно, лукавил: последнее, что он хотел сделать напоследок, так это пожрать, но то, что он понял про эту страшную, жестокую и сверх великую королеву, заставляло его относиться к ней с протестующим пренебрежением. «Плевал я на все авторитеты мира, смерть, и та меня не пугает» – вот что он хотел сказать великой королеве.

И похоже, ему удалось донести свою мысль куда надо. По крайней мере карета неслась с поразительной скоростью, либо сбивая, либо унижая грязью из под колес зазевавшихся прохожих. По дворцу Альфонсо протащили за руки чуть ли не бегом, под осторожный, но интенсивный шепот собравшихся вельмож, и пройти небрежной походкой ему не удалось, зато, когда его швырнули на колени, он посмотрел интригующей королеве прямо в глаза, и усмешка застыла на его губах. По толпе прокатился изумленно- испуганный вздох.

Королева была невысокой, стройной женщиной с тонкими руками, длинными волосами и голосом, стальным оттенком которого отбивал охоту спорить с ним. Эгетелина, сидевшая по правую руку с королевой, явно боялась ее, как и сидевший по левую руку мужик, белый, как мел, дрожащий, как лист на ветру и заикающийся от волнения. Видимо, старший советник, хотя, судя по тону разговора, королева явно с ним никогда не советовалась.

– С организаторов бунта содрать кожу живьем, прилюдно, на площади. Дезертиров отловить и повесить, только так, чтобы пальцами ног они касались табуретки, стоя на носочках. Пускай эти твари, которые шатаются по городу и ноют, что им нечего есть, поймут, что сейчас война и некогда сопли распускать, когда кругом враги.

– К-к-конечно, Ваше величество, в-в-все исп-п-п-олним…

Великая повернулась к Альфонсо, и злое выражение ее глаз стало еще злее. Из противоречивого бесстрашия Альфонсо улыбнулся еще наглее, даже попытался встать с колен, но получил кулаком по макушке от стражника с яростным указанием: «сидеть, пока тебе не позволят встать, холоп».

– Так это правда, – сказала Алена, нынешняя королева Ипереды. Черты ее лица сквозь маску жесткости и жестокости были едва различимы, но еще не были стерты, и Альфонсо ее узнал. Он заметил и смятение, и вспышку в ее глазах, и то, что она осеклась на первом звуке своей фразы.

– Добрейшего утра, Ваше величество, – сказал Альфонсо.

Алена молчала в гробовой тишине. Знавшие ее вельможи думали, какую страшную кару готовит Великая королева своему главному преступнику, не знавший ее теперешнюю Альфонсо, видел, что она не может совладать со своими эмоциями. Наконец:

– Дамы, господа, – громко крикнула Алена, – сегодня свершилось одно из самых богоугодных дел в истории Импереды!

– Переды, переды, переды, – отразилось эхо от потолков и Альфонсо, невольно, прыснул со смеху. Дебильное все-таки название дали они новой стране.

Большие глаза королевы сузились, а губы искривились в особо гневном оскале, обнажившим белые, маленькие зубки. Даже солнце потускнело, даже стоящие в третьем ряду зрители от эпицентра бури злости, мысленно крестились, чтобы она пронеслась мимо них. Лишь Альфонсо, по незнанию, продолжал улыбаться, как дурак. Приговоренный к жуткой смерти дурак.

– Сегодня в наши руки попал самый злостный, самый опасный богохульник, еретик, слуга самого Сарамона – Альфонсо дэ Эстэда! В минуты самой страшной опасности, он предал нас всех, бросил на произвол судьбы и теперь, явился, трусливо поджав хвост, умолять о пощаде!

– Что-о-о-о? О какой пощаде? Да я…

–Заткнись, демон! – крикнула Алена и Альфонсо, получив пинок в спину от стражника, распластался на полу.

– Я прошу нашего архиепископа вынести вердикт по поводу сего исчадия ада!

Из толпы вышел –точнее, его вытолкали, сутулый, запуганный старичок в не очень чистой мантии, загнанно огляделся, тихо проговорил:

– Конечно, столь сильные прегрешения…заслуживают сурового наказания… дабы отвести души колеблющиеся от… деяний Сарамоновых и позволить душе еретика отправиться в царствие небесное.

– Какое наказание следует применить к этому исчадию ада? – Алена говорила столь грозно, что Архиепископ чуть не упал, побледнев до полного отсутствия цвета на лице. Эх, был Бурлидо, где он теперь? Уж он умел приговаривать еретиков к пыткам.

– Сож…жение на костре… Конечно, с предварительным отрубанием пальцев рук и ног, оскоплением, выжиганием глаз, прижиганием каленым железом, дроблением костей кувалдой…

– Быть посему, – удовлетворенно сказала Алена и откинулась на спинку трона своего отца своей прямой, как палка, спиной. Причем, при слове «оскопление», ее лицо исказила улыбка, едва заметная, но красноречивая. – Завтра на рассвете, приговор начать приводить в исполнение, чтобы к полудню уже очистить душу еретика священным огнем.

– В кого же ты превратилась, принцесса Алена? – тихо, глядя ей в глаза, прошептал Альфонсо.

– В кого ты меня превратил, – также тихо проскрипела Великая королева, а потом крикнула:

– Стража! Хорошенько покормить, напоить, и не дай бог он покончит с собой в узнице – тогда его место займете вы все, во главе с начальником тюрьмы. Свободны.

К приговору Альфонсо отнесся равнодушно, также как и к материнской опеке всей стражи тюрьмы, вплоть до начальника, вкусной еде и отправлению естественных нужд человека под пристальным взглядом нескольких людей,как в театре. И эти люди готовы были вытащить его из отхожего ведра, если бы Альфонсо предпочел захлебнуться дерьмом, нежели терпеть все наказания. Однако спокойствие приговоренного привело стражу в ступор и шок: Альфонсо поел, посидел на ведре, и теперь, насвистывая мелодию, ковырял соломинкой в зубах. Никто не видел, какой ад творился у него в душе, а посему, никто не видел истинной картины его внутреннего состояния и не знал того, что, по сути, его казнили ещё там, в Аббусино, когда застрелили Лилию.

В их глазах Альфонсо дэ Эстэда был святым мучеником, презирающим пытки и смерть, и таким остался навсегда, замерев героем в лживых легендах и не менее придуманных рассказах болтунов.

Лязг ворвался в мысли Альфонсо посреди ночи, едва он только задремал. Снилось что-то мутное, не различимое, но приятное и раздраженный крик: «да оставьте меня в покое до рассвета, козлы!» сорвался с губ сам собой. В узницу вошла – влетела Алена, в черном, как ночь, плаще, за ней спешил начальник тюрьмы:

– Ваше величество, он опасен, Ваше величество, позвольте хотя бы мне защитить Вас!

– Прочь! Оставь нас наедине!

– Ваше вели…

– Пшел, сказала!

Начальник тюрьмы поклонился, удалился. Алена остановилась, словно не зная, что дальше делать.

– Ну как Вам, герцог дэ Эстэда, Ваш приговор? – от волнения, которое явно прорывалось наружу, Алена снова стала называть Альфонсо на «Вы», не замечая этого.

– Суд Вы, конечно, сильно упростили, – ни слова мне сказать не дали, ни адвоката ни позвали…

– Скотина!! Тварь!! Ублюдок, мразь, козел!! – Алена, вдруг, словно сорвалась с цепи, принялась молотить сапогом Альфонсо в живот, – встать, когда с тобой разговаривает королева!!

– Да иди ты к черту!! – Альфонсо поймал ее за ногу, дернул на себя; дорогой, кашемировый сапог слетел с ноги, королева грохнулась на пол, на спину. Альфонсо прыгнул на нее сверху, с намерением успокоить ее и тут же получил удар кулачком по лицу, потом еще раз, еще раз…

– Всю жизнь мне испортил!! Ненавижу тебя!! Ты предал меня, предал отца, предал Эгибетуз!!

– Да успокойся, уже истеричка!!– возопил Альфонсо, поймал мелькающие в темноте руки королевы, прижал к полу: и твой отец и твой Эгибетуз были обречены, как и ты!

– Знаешь, под скольких королей мне пришлось лечь, чтобы выжить в этом аду? Меня передавали победителю, как знамя, как ключи от города, пока я не прирезала этого жирного борова, короля Алексии!!

Алена начала задыхаться, потом пинаться ногами, но это было бесполезно и она быстро устала.

– Я знала, что ты вернешься! Знала, что ты придешь за своей садовницей, этой шлюхой! Мир катится в пропасть, кругом война, калеки, смерть, голод, болезни…

Теперь она уже рыдала, судя по звуку.

– Ну в этом я не виноват. Я хотел все это предотвратить, но оказалось, что это особенности человеческой сущности – постоянно хотеть большего и со всеми подряд воевать…

–Слезь с меня, – крикнула Алена, – иначе я позову стражу!

– Да нужна ты мне. Я сдохну завтра, мне уже плевать на то, что будет с Дальним Востоком…

–С чем?

– С Дальним… а, долго объяснять. Да и не зачем.

– Иссилаиду повесили через два дня после казни отца. Ребенок родился мертвым, – сказала Алена и всхлипнула.

Альфонсо молча сел на свое ложе из соломы. Алена села на пол, покосилась на платье, лежащее на лавке:

– Не знала, что монахи носят платья. Тем более, оно уже не модное, – Алена поднялась с пола, отряхнулась, как могла, пошла к двери.

– Пока, королева, – буркнул Альфонсо, – прости меня за все.

Алена судорожно вцепилась в решетку двери, долго стояла, кусая губу. А потом кинулась к Альфонсо на грудь, зашептала, прямо в ухо, обжигая страстными словами:

– Спаси меня, Альфонсо. Они убьют меня, я это знаю, я это чувствую. Они готовят восстание, смуту, засаду, я не знаю точно, что, я даже не знаю, возможно, моя мать в сговоре с ними, но мой советник, мои министры, даже этот заморыш архиепископ – все против меня.

Это было неожиданно.

– Кругом война, кровь, смута, болезни. Я не могу так больше жить…Давай сбежим, вместе, куда нибудь далеко –далеко. Хоть в Лес, к диким зверям, все равно они не такие жестокие, как эти люди. Пусть ты меня не любишь, пусть никогда не любил, но я умоляю тебя – спаси меня. Пусть я буду даже собакой, лежащей у твоих ног, но это все равно лучше, чем здесь…

– Э, мать, как тебя припекло! – проговорил Альфонсо, пытаясь оторвать от себя королеву, – мы так-то, в узнице.

– Ты прав, – всхлипнула Алена, – они не выпустят нас с тобой. Я сама приговорила тебя, и теперь, способствуя побегу страшного еретика, тоже отправлюсь на костер…

–Ну и пусть! – решительно крикнула Алена, – пускай меня сожгут, только рядом с тобой. Пускай пытают, пусть рвут на части, лишь бы перед смертью видеть твое лицо…

– Есть вариант видеть мое лицо и без пыток, – задумчиво произнес Альфонсо. – Ты знаешь, куда дели те вещи, которые я принес с собой?

В узницу вбежал начальник тюрьмы, с факелом, готовый рвать на куски всех, кто причинит зло его королеве, позади толпилось пять человек стражи, которые вытягивали головы, пытаясь разглядеть, что происходит за широкой спиной начальника.

– Ваше величество, с Вами все в порядке? – обеспокоенный начальник тюрьмы остановился, в нерешительности. В свете факелов стало видно, что в всклокоченных волосах королевы застряла солома, отчего она была похожа на жертву изнасилования.

– Что со мной может случиться? – раздраженно кинула в него словами Алена.

– Мы услышали шум…

– И полдня решали, посмотреть или нет?

– Ваше Величество, вы сами… – попытался оправдаться начальник тюрьмы, но Алена его оборвала:

– Мне нужны вещи, которые этот еретик принес с собой, я хочу, чтобы он показал мне их действие.

– Ваше величество, это опасно…

– Живо! – крикнула Алена и двое стражников, спотыкаясь, побежали исполнять волю королевы.

– За кольцо только не дергайте, – крикнул им вслед Альфонсо. Он ждал безрезультатности сказанного, ему почему – то казалось, что сейчас рванет, на всю тюремную башню, но этого не произошло: стражники несли гранаты так осторожно, что даже страх перед гневом Алены не смог их ускорить. Впрочем, Великая королева всея Импереды тоже неосознанно отошла в сторону.

Альфонсо взял в руки не пистолет – он взял в руки власть над шестью жизнями. Не спеша, проверил он обойму, снял пистолет с предохранителя – чтобы не опозориться, одел бронежилет. Стражники смотрели с недоумением – им и в голову не могло прийти, что то, что не имеет длину полметра, может убить шестерых здоровых мужиков за пять секунд.

– Иди сюда, – Альфонсо спрятал Алену за спину.

Он выстрелил; уже спуская курок, он вспомнил, что надо было Алене сказать, чтобы она уши заткнула, и тут же оглох сам – звук в замкнутом пространстве бил по голове и без пули. Звон пробиваемых пулями кирас смешался с диким, истошным женским визгом – Алена упала на колени посередине узницы и орала, совершенно не жалея своих голосовых связок.

– Да успокойся ты! – прикрикнул Альфонсо, поднял ее за руки, треснул по щекам.

– Они мертвы! Все до одного! Ой, сколько крови! – Алена прижалась к Альфонсо, стесняя его движения, начала дрожать, – как ты это сделал?

– Это не я, это калибр 9 миллиметров. Пошли, сейчас сюда все сбегутся.

Во дворе тюрьмы зазвонил колокол – собрат его ответил ему где –то в городе, а это значило, что теперь весь город знает, что сбежал преступник. Никто не знает пока точно кто и как, но что что-то случилось уже известно.

Они бежали по темным коридорам башни, спотыкаясь на ходу. Впереди, на лестнице, засверкал свет, затопали ноги тяжелых стражников которые поднимались на второй этаж, махая факелами, звеня мечами и матерясь, проклиная сорванную ночную смену.

– Нам конец, их там человек двадцать, – прошептала Алена.

– Вот сейчас закрой уши и не ори, чтобы не случилось, ясно?

Алена кивнула, но это ничего не значило. Граната покатилась по лестнице, насмешливым стуком издеваясь над хрупкостью человеческой жизни; даже сквозь прижатые к ушам ладони в головы ворвался вихрь адского грохота, свиста осколков и лязга разрываемых доспехов. И стук падающего тела – Алена упала в обморок, едва вскрикнув.

– Да черт возьми! – выругался Альфонсо, и схватил легкое, мягкое тело на руки. Вместе с королевой пробирался он через окровавленные, посеченные осколками тела с вырванными клочками доспехов, кожи и мяса; чья то рука висела на держателе для факела, кровь забрызгала все стены и пол абстракционистскими пятнами. Ну и хорошо, что Алена всего этого не видела, а Альфонсо на всем этом не поскользнулся.

У крыльца тюрьмы стояла королевская карета – теперь пустая, поскольку королевская стража смешалась с гарнизоном тюрьмы в прямом смысле этого слова. Альфонсо положил Алену в карету, сам сел на козлы и стеганул лошадей. Эх был бы автомобиль – самый слабенький, и никто бы их даже не успел увидеть, не говоря о том, чтобы догнать, а так… Город засуетился, две светящихся змеи солдат, мелькая факелами, шевелились по улицам, разбивая мостовую надсадным стуком копыт. Королевские лучники, пикинеры, конники – в большом количестве гнались за королевской каретой, которая отставала, несмотря на то, что ее тащили лучшие лошади страны.

– Они нас догонят, Альфонсо, – раздалось из кареты: Алена, от тряски, упала с сиденья на пол и очнулась – как раз вовремя, чтобы увидеть всю безнадежность их положения, – и на воротах полно стражи…

– Значит будем пробиваться.

Жалко пулемет под рясой нельзя было спрятать. Жалко глушитель Альфонсо не догадался взять.

Конники обступали карету с двух сторон – вот уже целятся в Альфонсо из арбалета, что не просто делать на ходу. Штук пять стрел пролетели мимо, три вонзились в саму карету, нещадно расколупав дорогую позолоту, две – в самого Альфонсо, но от него они отскочили – спасибо бронежилету- чем немало поразили лучников.

Альфонсо выстрелил в первого попавшегося всадника, который, на свою беду, поравнялся с ним – всадник упал, но от выстрела взбесились лошади – все, что участвовали в погоне, и организованная погоня превратилась в хаос дикого ржания, мата падающих воинов и лязга оружия. Обезумевшие лошади разбегались, перемешивая копытами и седоков, и своих упавших сородичей; лошади кареты понеслись, надсадно храпя от страха и усилия. Альфонсо вцепился в козлы чуть ли не зубами, но это не помогло: упряжь разорвалась, оглобли уперлись торцами в земля, и с жутким хрустом проломили переднюю стенку кареты, чудом не пробив Альфонсо насквозь. А чудо произошло потому что он еще раньше слетел с козел и покатился по земле, умудрившись не выронить пистолет (но случайно, пальнув пару раз в воздух) и не растеряв висящие на поясе гранаты.

Карета, лишившись передних колес, улетела в кювет, в темноте напоминая собой потрепанную ураганом собачью будку; избитый, исцарапанный Альфонсо бежал, несмотря на жуткую боль в коленях, к карете- в его воображении Алена уже была мертва, пронзенная оглоблями, как умирали все, кто хоть как то был связан с ним. Однако королева была не только не мертва, она еще и легко отделалась одним единственным порезом через всю щеку и, почему то, улыбалась, как дурочка.

– Жива? – спросил Альфонсо, заглядывая в карету.

Алена, висевшая как раз на оглоблях, рассмеялась.

– Жива, опыт каретных аварий уже есть.

– Бежим, некогда…

Великая королева Импереды, в разорванном, испачканном платье с оторванными, вихляющимися бантиками, сидела возле костра и смотрела на небо, на звезды.

– Интересно, а на звездах кто-нибудь живет?– спросила она никого, просто так рассуждая сама с собой в припадке романтичного настроения, которое накрыло ее после пережитого волнения. Страх смерти, королевские интриги, войны, погоня – все это сменилось пьянящей тишиной, уютным костром на берегу реки и звездами.

– Нет там никого – это же просто сгусток раскаленной плазмы, – сказал Альфонсо и пошерудил в костре. Пойманная, украденная курица не жарилась с той быстротой, на которую рассчитывал его голодный желудок.

– Я иногда не понимаю, что ты говоришь, – сказала Алена, – Скажи, нас не будут искать?

– Будут. Днем. Нас будут караулить у ворот, но мы не пойдем туда – мы залезем на Стену, и через подземелье попадем прямо в Лес, как в тот раз. Нужно только тебе рясу какую-нибудь приватизировать, не в платье же тебе идти.

– Что сделать? Притизи…Что там дальше?

– Спи. До рассвета.

– А как мы проберемся на Стену? Там стража.

– С боем. Патроны еще есть.

– Это здесь, сюда я в прошлом году их привозил, – сказал через плечо пилот, и начал снижаться.

Гидросамолет облегченно брякнулся на воду и поплыл к берегу, но не доплыл, метров пять, и группе солдат пришлось вытаскивать свой скарб по пояс в тине и грязи.

– Надеюсь, крокодилов тут нет, – сказал один из здоровых мужиков, который тащил рацию и рюкзак с патронами.

– Нет в Тайге крокодилов, это северное полушарие Земли, – ответил его товарищ, который брел вслед за ним.

– Ага, пантер здесь тоже нет.

– Отставить разговоры, – это сказал командир своим командирским голосом, – у нас контакт.

«Контакт», в виде мужичка с арбалетом на спине, смотрел на прилетцев из кустов, видимо, оценивая степень исходящей от них опасности, и, похоже, оценивая ее как нулевую. По крайней мере, испуга на лице видно не было, да и агрессии тоже.

– Ладно, ареведерчи, – сказал пилот, постучав ногой по поплавку своего самолета, который, судя по крену “летучей железяки”, начал протекать.

– Бывай, – отсалютовал пилоту командир, и самолет, отчаянно и натужно борясь со старостью и земным притяжением, вышел победителем из этой схватки и улетел.

Мужичок смотрел на эту картину не двигаясь с места, не крича от страха, не пытаясь пристрелить «большую, серую птицу».

– Моя твой – друг, не бойся – сказал ему командир, подняв руки вверх, чтобы продемонстрировать свое дружеское отношение.

– Не надо, ребят, я понимаю по английски.

– Оп – па, – сказал третий мужик, совсем почти паренек, убирая свой автомат за спину, решив, похоже, что опасности нет. Тем более, их пятеро в бронежилетах, против одного с арбалетом аля средние века. И то, не новым, судя по многочисленным зазубринам на прикладе.

– Скажи, ты здесь не видел год назад…

А потом командира осенило:

– Слушай, а это не ты член отряда Альфа, позывной «Дикарь»?

– Я.

– Твою мать! Что случилось с отрядом,– он не выходит на связь с прошлого лета? – крикнул один из солдат, за что получил подзатыльник от соседа– не лезь вперед командира.

– С отрядом ничего. А вот рация разбита, – пожал Дикарь плечами.

– А запасная, что, не работает?

– Работает. Только у нас ее не было, а вай-фай здесь не ловит. Вот мы и приходим сюда дежурить, думая, что вы все равно рано или поздно прилетите.

– Привал час, затем – веди нас к отряду Альфа.

– Лагерь неподалеку, – сказал Дикарь. А затем солдатам открылось черное, тягучее озеро, которое лениво колыхалось на ветру, маня себя тысячами кубометров энергии, за которую люди заплатят тысячами тысячами денег. И жизней.

– Нефть, – молодой не сдержался первым, и бросился вниз. Он даже под ноги не смотрел, и едва не упал, – сколько нефти, сколько бабла!

Командир не побежал, но восхищенно сматерился. Этот отряд, отряд «Бета» был организованнее, профессиональнее, и оружие не бросил, однако, все равно потерял бдительность, повернувшись спиной к прирученному и униженному силой цивилизации Лесу.

– Сколько бабла! – сказал один из солдат, закинул пулемет за спину, чтобы не мешал пощупать свои деньги. Выстрел сорвал с него шлем и жизнь одновременно, черная жижа обняла его и спрятала ото всех – пулеметчик упал не в сторону берега, а в сторону глубины. Второй успел повернуться на тридцать градусов, третий – наполовину, четвертый – командир-получил пулю прямо в глаз. Автоматический пистолет стреляет быстро.

– Дикарь, ты что? – больше не испуганно, а удивленно спросил пятый солдат. Он даже за автоматом не потянулся, он даже не подумал о нем и это продлило ему жизнь на пару минут.

– Ничего личного, ребята, – сказал Дикарь, – только нельзя вам сюда прилетать—слишком сильные Вы со своими железками, вы мне весь Лес уничтожите, да и мое средневековье тоже.

– Но… Ты же понимаешь, что исследование Дальнего востока – это вопрос времени? Ты сам сообщил нам, что жизнь там возможна, теперь мы будем посылать сюда отряд за отрядом.

– Вся наша жизнь – вопрос времени. Но пока я жив , я вас всех в свою эпоху не пущу.

И Дикарь выстрелил.

Альфонсо не любил Алену, но он любил созданный ею мир, любил в него возвращаться и в нем находиться. Чувство уюта и спокойствия согревало его всякий раз, когда он видел из дали дымок над своим домиком, чувствовал собирающий волков со всего Леса запах приготовленной дичи.

Алена всегда выходила к нему навстречу; внешность Алены никогда ему не нравилась: даже во время беременности она так и осталась худой, стройной, грудь не обвисла, лицо не округлилось. За год жизни в Лесу, она из злобной, жестокой королевы всея Импереды, превратилась в королеву шести соток – стала серьезнее, взрослее, превратилась в женщину, ревностно защищая от всего на свете свое любимое и еще не родившееся дитя, но иногда губы ее снова складывались в губы той, прежней Алены, а глаза по детски искрились озорством.

– Опять со своими железками пришел, – сказала Алена, обнимая Альфонсо, – сколько можно сюда тащить свои втоматы?

–Эта пулемет, я его час их нефти доставал. Ещё полдня отмывать придется.

–Господи, что ж ты никак не успокоишься то, а? У тебя ребенок скоро будет, а ты все воюешь и воюешь.

Этот разговор проходил во время перемещения из Леса в избушку, умывания Альфонсо в колодце, посадки за стол, накрытия Алёной этого самого стола. Она села напротив своего мужа, подперла подбородок рукой и стала смотреть ему в глаза, улыбаясь улыбкой ребенка, которому обломилась лишняя конфета. Человек, управлявший половиной континента, имевший власть, деньги и кучу раболепных подчинённых, оказался счастлив в простой избушке в глуши Леса.

–Здесь так спокойно, – говорила Алена не раз,– знаешь, что заснешь ночью, и тебя никто во сне не прирежет. Или не казнит на площади во время переворота.

– Ты просто их не знаешь. Они сильны, как боги, но жестоки, как люди и если они попадут на Великий континент, они его уничтожат. – сказал Альфонсо, усердно потребляя утятину с картошкой, – я создам новый орден-Орден Барьера и целью которого будет защита Великого континента.

– И будешь монахом Ордена Барьера? МОБом? – спросила Алена и рассмеялась, да ещё так весело, что Альфонсо жутко обиделся, как тогда, когда по глупости объяснил ей, что значило слово «альфонс» на довоенном, древнем языке, а она потом смеялась целый час. Алена вообще, чего то, часто в последнее время смеялась и загадочно улыбалась, как блаженная. До этого момента создание своего ордена он считал делом сакральным и такое отношение к его творению его оскорбило.

– Кто бы говорил! Назвала страну Импередой. А вторую страну наверное, назвала бы Имперзадой, какой-нибудь.

– Импереда от слова «империя». И нормальное название для страны, -разозлилась Алена и пошла злобно сидеть в углу вышивать, как всегда делала, когда обижалась на Альфонсо, время от времени замирая, когда ее маленький ребенок пинал ее в живот.

А Альфонсо уже думал о своем, забыв и про ссору и про обиду. Орден Барьера и вправду какое то дурацкое название.

– Аленка, как тебе Орден Феникса? Феникс же – крутая птичка? – он вскочил, подброшенный вверх новой идеей, бросив ложку на стол. Ссориться и злиться на Альфонсо было сложно, и бессмысленно: он быстро забывал, что на него обижаются и вел себя так, как будто ничего не случилось. Первое время Алена по десять раз повторяла, почему на него злится, пока не поняла, что это бесполезно и злилась сама с собой без его участия.

– Здорово, – пробухтела она, наклоняясь над затухающей лучиной, – мало люди орденов напридумывали.

Балаково,

23.07.2022

Оглавление

Часть 1

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

Часть 2

  1

  2

  3

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  Часть 3

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13