Что-то большее [Роберт Курганов] (fb2) читать онлайн

Роберт Курганов Что-то большее

У тяжелого дня самое изнурительное – это вечер. А утро… Утро, обычно, тревожное.

Вроде бы и погода не угрожала, и сезон морозил мягко – летом даже ночь не схватывала расслезившихся сосулек. Но тревога суетилась среди жильцов, не отпускала и пряталась под дрожащими улыбками.

Ходили к ледовому водопаду каждый месяц, и зимой ходили – попробуй не сходи, и осенью под сырыми ветрами и метелями. А тут-то чего проще? Лето, морозит без припуску, светлынь. Да вот, тревога…

– Ну, – Андрюха проверил прочность крепежа на санках, впихнул оторочку рукавиц под рукава, протянул санки несколько шагов – хороша широкая лямка, в плечо не врезается. Глянул на Николая косым бочком, не передумает ли?

Николай плотно сжал губы, сузил глаза решительными щелками, вгляделся в дрожащие утренние сумерки, твердо рубанул наст лыжными палками:

– Решено – значит решено! В путь!

Санки скрипнули, уже успев пристынуть железом полозьев к влажной наледи, и заскользили за Андрюхой, впряженным тягловым бурлаком. За ним и Николай со своими санями – чуть поменьше, но нагруженными не легче. Дениска пристроился к отцовским санкам приглядным пешеходом – ехать отказался наотрез.

Ольга догнала Дениску, запнула понадежнее край шарфа, чтоб не развязался. Еще бы что сделать для него, да что еще? Так и осталась стоять, чуть согнувшись. Из ямы выскочили и остальные – Пашка, Глеб Борисыч и Семеновна, которая все еще держала в руках запасные вязанные рукавички.

– Не взял запасные, – пожаловалась она чуть не слезливо и, спохватившись, перекрестила путников в дорожку. Олегович вздохнул и развел руками:

– Уж я его уговаривал, да что… Настырился он, фиолетовые, говорит… Я должен, и все тут.

– Ну… – Семеновна утерла детскими рукавичками влажные глаза. – Хоть ожил, а то уж зачах совсем было… Спасибо, фиолетовые попались.

Снегу зима нанесла без жадности, да так причудливо уложила в вихры, что и не знаешь, не по Марсу ли путешествуешь. Лето красоту оплавило и гололедом отлакировало до стеклянного – ходу без когтя не было ни шагу, ни в унте, ни в валенке.

Вскоре обоз вышел из укрытия скал на простор, и влажный ветерок мягко подогнал морозцу с пустой степи – не дремай, путник, лето – это тоже зима. Дениска отвернулся от ветру, прикрыв лицо рукою. Холодно.

Пустыня – как называл верхушку плоскогорья Андрюха, тянулась километров на шесть. И не припомнить, чтоб не баловалась ветром. Разбросилась она гигантски широкой дорогой. Справа ее обрубал рваный каменистый обрыв, спускающийся в долину водохранилища, а слева срезала бездонная и для всякого страшная трещина, оставшаяся после предсмертных встрясок Земли. И, как находилась пустыня на ветряной, сквозной возвышенности, то место это чли дурным, недобрым и смертельным для уставшего или раненого. Коли присядешь отдохнуть, так и замерзнешь до смерти.

Николай крутнулся через плечо назад, глянул на Дениску. Идет, краснощекий, брови сдвинул, упрямится. Откуда только силы?

– Теперь уж половину прошли, – ветер вырывал дыхание у Николая изо рта, и тому приходилось сухо глотать воздух и части слов: – Садись на санки, дальше поедешь. А я тебя тулупом укрою.

Но Дениска, обмотанный платками и шарфами как матрешка, только выпятил сердито нижнюю губу, да мотнул головой. Сам, и все тут!

– Вот ведь! – осерчал отец, но согласился.

К концу пустоши не только малец выбился из тощеньких сил, но и взрослые измаялись. Да вот уж показались и валуны, глыбы, окутанные буграми снега, а там и порода, скалы и любимое дорожное ущелье. Ветра в нем не бывало.

Здесь присели передохнуть, разожгли спиртовку погреть руки, а Дениске полкружки кипяточку согреть – все ж тепло. Николай укрыл сынишку тулупом так, что того было и не разглядеть – уж сколько там росту в семилетке?

– Дойдет, – успокаивающе подбодрил Андрюха и похлопал Дениску по предполагаемой, да не видной в нагромождении старого тулупа, спине. Дениска промолчал.

Николай шумно втянул ноздрями воздуху полную грудь и сжал губы в напряженном обдумывании того, что давно уж передумано не раз. Потом медленно и шумно выдохнул, не разжимая губ, отчего щеки его округлились и на лбу проступила вена:

– Обещал же, – приударил он себя по колене кулаком. – А как же? Она бы смогла его уговорить, а я… Если заставлю остаться, так не будет уважения между нами. А взять с собою – так это не прогулка… И где правильность?

– Да нету ее, идеальной-то правильности, – Андрюха передал спиртовку Николаю – руки грели по очереди. – Я еще студентом это понял. В нашем парке пошел бабочку из паутины вынимать. Помнишь же, каким я был?

Николай кивнул, он помнил дозимнее. Все помнили, теми воспоминаниями только и жили.

– Для девочек старался… Смешно сейчас. Ну, вытащил я ее кое-как, пристроил на ветке. Довольны девчата. А потом смотрю, пока к дереву шел, огромного такого жука раздавил. Красивый жук, крупный, глянцевый, вроде носорога. Были тогда такие…

– Ну, и..? – Николай заглянул к Дениске в домик – тепло там у него.

– Нет идеальной правды, – Андрюха до блеска в глазах пристально всмотрелся в лицо Николая. – Не пройти по траве, чтоб не раздавить кого-нибудь. А идти надо. Вот и не прожить без трудных решений.

Николай кивнул, передал спиртовку обратно, и снова поджал губы. Нужно идти дальше.

Путники легко собрались, впряглись и сунулись по ущелью.

Его высокие бесформенные отвесы походили на стены разрушенного города или древней крепости, щедро увешанные огромными ледовыми сталактитами. Но Дениска не рассматривал их. Теперь он вовсе ослабел и брел, держась за санки. Все такой же молчаливый и угрюмый мальчик, каким его привыкли видеть близкие. Почти уже привыкли.

Вскоре показалась и заветная расщелина, похожая на огромную дверь. Дениска отстал, чтоб больше в нее позаглядывать, чтоб больше чего увидеть за этой дверью. Отец поторопил:

– Это на обратном!

Но малыш встал, как примерзший. Пришлось остановиться и мужикам. Николай присел на корточки, чтобы приблизиться к лицу мальчика, обнял за плечи и по-взрослому серьезно спросил:

– Взялся идти?

– Взялся, – ответил Дениска.

– Так иди, – Николай шуточно сдвинул брови, по-мужски строго и решительно. – Тяжело идти, куда должен. А хочется туда, куда хочется.

– Угу, – буркнул Дениска и покосился на «дверь».

– Сначала дойдем до водопада, обменяемся товарами, торговец уже ждет нас. Мы же для этого ходим? Сначала позаботимся обо всех, а уж потом… Понимаешь? – Николай и сам не удержался, глянул на «дверь». – Мы должны преодолевать, жертвовать чем-то. Понимаешь? Собой жертвовать.

– Зачем так?

– Ради чего-то большего. Есть что-то большее, чем наше. Мы не только для себя живем. Понимаешь?

Дениска медленно кивнул и задумчиво пнул ножкой юркую льдинку, отколовшуюся от одной из роскошных многолетних сосулек. Наконец, решившись, он молча обошел отца и твердо пустился в путь. Николай встал, развернулся, глянул вслед – горе Дениску подломило, что и говорить. Но сейчас в нем мелькнула твердость, будто страдание догрызлось до прочного дна и сломало свои ледяные зубы.

У застывшего ручья свернули вправо и вскоре уперлись в плоское озерцо, когда-то переливающееся водопадом вниз, в долину, теперь такую же скульптурно-недвижимую, как сам водопад, как озерцо, ледовый ручей, скалы, как весь застывший мир. Пришли…

Внизу уже ждал торговец Барышников со своим обозом товаров на обмен. Отсюда его лицо различалось невнятно, и обычно Барыгу узнавали по голосу:

– Синоптик! – крикнул он хрипло, задрав голову и взмахнул правой рукой для приветствия. – Живой?

– Живо-ой! – отозвался Николай. – Там прогнозы смотри среди волчьих шкур! И мой список там же!

Николай с Андрюхой расчистили от снега подъемник, зацепили свою поклажу и спустили на пятьдесят метров вниз. Торговец перехватил, подцепил свое принесенное, заказанное Синоптиком в прошлый месяц, и махнул к подъему.

Товар на продажу у них имелся – волчьи шкуры, иногда и мясо, сосновая ветка с иглою – это от цинги, дубовая кора от кровотечений, да Глеб Олегович резал из дерева фигурки детишкам на забаву, да Николай выдавал погодный прогноз за вознаграждение – грамотный мужик, ну, и луковое перо, конечно.

Лук гнали в бывшей просторной веранде, теперь уж не светлой от солнца, потому как не было солнца, да и дом накрыло снегом почти по самый конек. Окна на веранде еще с самого начала заколотили деревянными щитами, а потом пропаяли отопление – благо, было из чего, навесили светодиодных ламп.

Семена выращивали свои – Николай строго вел собственную селекцию, выводил сорта. Иногда, правда, для «обновления крови» высаживали и чужое семя. Лук кормил, лук лечил, лук потреблял внимание и время, которым нужно было куда-то деваться в подвальной жизни.

Частенько заводили луковые разговоры, и из них даже Дениска знал, что некоторые сорта цветут не белым вовсе, а фиолетовым. Хотя им такие все никак не попадались.

– Фиолетовые… – надрывно вздохнула мама. – Как фиалки.

Уж так блеснули ее глаза в свете тусклой лампы, уж так блеснули воспоминания в этих глазах, уж так горько выдохнул ее голос сокровенное, что все умолки тут же, и каждый погрузился в прошлое, в свои фиалки, тюльпаны, розы и в свое солнце.

Теперь же наступило другое время, и серая мгла укрыла мир от солнца, от света и тепла, и от фиалок.

Сторговавшись, обменялись с Барышниковым новостями и без передыху собрались в обратный путь. Дорога назад всегда шла быстрее – полегче поклажа, да и домой, коли есть кому ждать, шустрее-то идется.

Вскоре подобрались и к «дверной» расщелине, в которую всматривались издалека, как всматриваются в лица близких, встречающих путника на перроне. На этот раз уж свернули в «дверь», протиснулись узким коридором трещины и вышли на «пятачок», похожий на просторную комнату без потолка.

– Ну, что ж … – отец присел на корточки возле Дениски. – Ты только не долго, ладно?

Дениска кивнул, протопал по насту в самый конец «комнаты», к тому месту, где у темной каменной стены высился ледовый холмик прошлогодней могилы, а на стене белела надпись, жирно и старательно начертанная мелом: «Катюша. Помним и любим». Здесь он неуклюже расхристался, закопошился в своей груди, капустными слоями укутанной бесконечными кофтами Семеновны, будто хотел вырвать сердце. Наконец, достал букетик сиреневых, как фиалки, распустившихся луковых соцветий и пристроил на неровности стены, как на полочке.

Потом поднял рукавицу, вынул из нее с вечера, а то и раньше, припасенный мелок, и вывел на стене огромными старательными каракулями: «Мама».

Он не плакал, как ожидали Семеновна и тетя Оля. Он только поглаживал мамину ледовую горку и рассказывал ей, как живой, новости, о которых ей, конечно, хотелось знать.

– Я его сам выращивал. Я увидел фиолетовый и попросил папу, и он разрешил выращивать. И потом разрешил отнести. Я хотел сам отнести. Я хотел тебя увидеть. Я так скучаю …

Он улегся на холодный холмик, обнял его руками и замолчал.

– Вот… ведь, – пробормотал Николай, дернул узел ушанки, душивший горло, стащил ее вперед, чтоб снять, как положено у могил, да надвинув на лицо, так и остался стоять, зарывшись в шапку лицом и тихо вздрагивая. – Что же это…

Андрей отвернулся и вышел в коридор ущелья. Это ничего, если мужики плачут. Есть такие случаи, когда можно.

К вечеру они добрели до дома. Пашка в нетерпении выбежал навстречу, различив в сумерках их темные силуэты. Скарб стащили в яму, которая вела к двери утонувшего в снегу дома.

Дениска, уставший до «спотыкачки», но довольный, сидел за столом на своем обычном месте – поближе к печке, улыбался, болтал ножками и жадно хлебал «горяченькое». Всякий норовил подбросить ему от своей порции, а Пашка даже отдал свою половинку карамельки, которую берег как великую реликвию. А Дениска улыбался и ел. И так от его улыбки посветлело в той темной комнате, что шутили, будто конец зиме, и скоро везде будет светло.

После ужина их мороженных и уставших поклонило ко сну. Улегся и Дениска. Олегович, прижав к себе малыша, вместо обычной сказки или воспоминаний о «тех временах» блаженно вздыхал:

– Вот так ты прогулялся сегодня. И кушаешь теперь с аппетитом, и даже улыбаешься. Видно, надо было их самому отнести, цветы-то эти.

– Конечно, дедушка,– улыбнулся Дениска сквозь дрему. – Я хотел отнести сам, чтобы с мамой повидаться. Я хотел узнать, зачем все… это…

– Да… Нам нужны ответы, без них нам не пережить беды, терпи-не терпи…– Олегович задумался. – Ну и как? Понял, зачем все это?

– Понял, – Дениска улыбнулся. – Мы не для себя живем, а друг для друга. Вот она и отдала мне все, что у нее было. Сама замерзла, а меня спасла. И я остался.

– Не для себя, – задумчиво согласился дедушка. – Для чего-то другого…

– Да, – серьезно подтвердил Дениска. – Для чего-то большего.

Он закрыл глаза, и ему представилась снежная пустыня, скалы, похожие на древнюю крепость, загадочные хрустальные сталактиты и луковые фиалки. Все это существует для чего-то большего, которое без терпения и мужества не получить. Значит, нужно идти, нужно терпеть и преодолевать. Другого пути нет, да и не надо другого. Надо жить. Надо жить! И мы будем, ведь и знаем теперь, для чего.