Город Птиц [Ольга Нам] (fb2) читать онлайн

Ольга Нам Город Птиц

Глава I

– Хватит вести себя, как полный идиот, – прошипел отец на ухо сына. – Иди извинись.

Сын не ответил.

– Я сказал иди и извинись перед человеком, второй повторять не буду.

Сжав кулаки до боли в костяшках, юноша направился к старику в старомодном черно-зеленом фраке, который явно ждал как минимум хвалебной оды за свое «ангельское» терпение.

Собравшись силами и подойдя поближе к старику, Рэй сказал:

– Господин Врановский, я приношу вам свои искренние извинения.

Старик, окруженный толпой привлекательных девушек, начал искать источник шума.

– Я не расслышал, молодой человек, что вы сказали? – старик повернул свое безобразное лицо с единственным видящим глазом и усмехается.

Девушки захихикали.

– Я сказал, что приношу прощения.

Старикашка расплылся в широкой ухмылке, и парень увидел его редкие зубы.

– За что же, молодой человек?

Дьявол! Когда-нибудь Рэй придушит этого поганца с его глупым гербом Ворона, пусть этот гад будет хоть трижды Врановским!

– Я прошу прощения за то, что нечаянно разлил на ваш парадный костюм вино.

Тут мимо прошло какое-то платье и лицо Врановского выражает что-то вроде потери интереса к разговору. Посчитав это за знак прощения, Рэй поспешно отошел подальше.

Он представляет, как идет по улице, и купол здания Ассамблеи волдырем возвышается над остальными строениями Норт-Бротера. Сейчас внутри этого купола проходил праздник, на котором ежегодно объявляют результаты выборов, и приглашаются на это ежегодное событие только семьи членов Совета и семьи претендентов.

Рэй нахмурился, попивая вино из стеклянного бокала в виде крыла птицы, пытаясь сделаться невидимым и равнодушным среди этого беспорядка. Все до единого существа: мужчины и женщины, старики и старухи, слуги и даже статуи – точно пытаются перещеголять один другого. По отделанному серым мрамором залу гордо вышагивали высокие шляпы, бархатные накидки, сапоги-галифе, черно-белые штиблеты и фраки всех расцветок. Все эти фраки, платья и накидки вели светские беседы, интересовались самочувствием родственников, пили алкоголь или танцевали под игру модного за границей джазового оркестра, гордостью самовлюбленных Врановских, которые всегда хвалились своими связями со знаменитостями.

Из толпы к Рэю пробился огромных размеров мужчина, и юноша понял, что все его попытки сделаться незаметным не увенчались успехом, несмотря на довольно невысокий для своего возраста рост.

– О, здравствуй, отец, – произнес Рэй так, будто только сейчас заметил родителя.

– Ты извинился за вино?!

Видно, из-за этих выборов и высшего общества нервы у отца были совсем на пределе. Парень решил проигнорировать вопрос о старикашке, и сказал что думал:

– Даже если ты не станешь членом Совета, жизнь на этом не остановится…

Отец проворчал что-то себе под нос и ушел. Вот умора! В обычной жизни Рэю влетело бы по первое число, а при народе ему все с рук сходит!

– Рэй, привет! Как здорово, что я тебя заметила!

– А, Юста… – пробормотал парень. Видеть ее здесь и сейчас не особо хотелось, как и вообще видеть ее где-либо, но нынешним вечером Юста была невероятно красива в бордовом платье с вплетенными в волосы рубинами, поэтому Рэй невольно смягчился.

– Пойдем танцевать!

– Ну… Э-э-э… сейчас музыки нет.

И как назло, начал играть оркестр.

Сообщив Рэю о том, что ему не отделаться от танца с ней, Юста потянула юношу прямо в эпицентр этого идиотизма. И как вообще можно любить танцевать? Держишь руку на талии девушки и пытаешься не встречаться с ней взглядом, а она все так и норовит приблизиться, спросить что-нибудь, заглянуть в глаза. Отвечаешь на ее вопросы, а сам не знаешь, как же побыстрее избавиться от ее общества.

Поводив в вальсе кокетливую и заигрывающую со всем, что только есть в поле зрения Юсту, Рэй с облегчением подметил, что она стреляла взглядом в сторону другого танцора, на что он быстро попросил извинений, мол, так и так, вынужден удалиться. Она, кажется, только обрадовалась этому факту и бросилась в пляс с другим партнером, даже не останавливаясь.

Оставшись в одиночестве (ровно настолько, насколько это было возможно в переполненном зале), Рэй подумал, чем можно занять оставшиеся несколько часов. Делать ему здесь было решительно нечего – ну не вести же высокие беседы о политике в этом возвышенном обществе. Его ровесников здесь было предостаточно, но особым желанием заводить дружеские отношения парень не горел, поэтому он планировал просто посмотреть на результаты выборов и ускользнуть как можно скорее.

Кстати, о ровесниках. Люди, которым едва-едва можно дать двадцать, вели себя абсолютно также, как и старшее поколение, поэтому сейчас их было не отличить от многоуважаемых дам и господ. Рэй не был очень хорошо знаком с ними, даже фамилии запомнились в весьма смутном виде, хотя очень удобно посмотреть на тотемных птиц, которые являлись гербом семьи и вспомнить, как кого зовут. Но нужно было видеть их высокопарность, с которой они вышагивали по залу и разговаривали о великом, пытаясь походить на взрослых. Иногда Рэю нравилось наблюдать за той искрой в глазах молодых, той молодой горячностью, тем юношеским энтузиазмом, остатками мечтательности и детского баловства, которые невозможно спрятать за фраком и сигарами. Таких людей Рэй любил разглядывать через лупу отстраненности и гордости за себя, как существ более примитивных, чем он сам, заслуживающих разве что покровительственного снисхождения и чисто научного интереса.

Хотя, с другой стороны, они в каком-то смысле и правда были взрослые: почти все двадцатилетние господа пришли со своими женами или невестами, ведь родителям очень выгодно выдать замуж шестнадцатилетнюю дочь за парня из богатой семьи. Наверное, в мире есть место, где выйти замуж в тридцать не считается позором, но Норт-Бротер – точно не одно из них.

Рэй почесал затылок и сразу чертыхнулся. На торжествах он вечно забывал, что его волосы покрыты слоем лака и тщательно зачесаны по последней моде. Облегающий фрак сковывал движения и Рэй невольно вспомнил своего слугу Танвина. Когда Рэю сшили этот фрак, Танвин долго молчал, качая головой и смотря на юношу, а потом громко рассмеялся.

– Что же в этом смешного? – спросил Рэй, застегивая пуговицы на рукаве и глядя на себя в зеркало.

– Господин, вы похожи на кузнечика! – Танвин частенько заливался смехом после шуток, не особо смешных для всех, кроме него самого, но почему-то именно это вспомнилось сейчас Рэю.

Танвин еще в далеком детстве был привезен из Лиады в Норт-Бротер, и на первый взгляд являлся самым обычным рабом, коих в мире бесчисленное множество. Но из-за того, что Рэй большую часть своей жизни сидел дома за книгами, этот лиадец стал товарищем для юноши. Собственно, поэтому Танвину разрешалось чуть больше, чем остальным рабам.

Рэй вспомнил, что одним из единственных плюсов этого вечера было то, что здесь можно встретится с Эмили, дочкой тети. Его двоюродная сестра была в общем-то неплохой девушкой, хоть и имела не очень адекватную мать, которая спала и видела, как ее дочь выходит замуж за какого-нибудь Врановского. Именно поэтому в свои семнадцать Эмили всегда ходила на все балы, торжества, приемы и еще черт знает куда, только ради показа себя.

Как обычно, кузина легка на помине: он только подумал о ней, и тут же ее лучистые голубые глаза уже заблестели где-то в толпе. Вот и сейчас Эмили, как всегда красивая и открытая для общения, стояла рядом с матерью и какими-то господами. Наверняка это важные шишки, которые остановились в Норт-Бротере проездом.

Словно почувствовав на себе взгляд, Эмили обернулась и встретилась взглядом с юношей, потом незаметно помахала ему рукой, облаченной в ажурную перчатку, и слегка кивнула на мать, мол, извини, не могу подойти. Рэй краешком губ улыбнулся и кивнул, как бы прощая ее.

Что, если ее матери, уважаемой в обществе даме, все-таки удастся найти кого-нибудь для Эмили? Что тогда? Неужели она превратиться в копию светских дам, которая будет носить все темное, наигранно улыбаться, рожать детей и молится два раза в день? Перестанет тайком читать детские сказки, грызть карамель, спорить до потери пульса о всяких пустяках и ругаться на высоту каблуков? Рэй не мог представить себе такую возможность, поэтому просто отмахнулся от такой мысли как от надоедливой мухи.

Не успел парень оглянуться, как пролетел час: Рэй как заведенный здоровался с кем-то, пожимал кому-то руки, с кем – хоть убей, не помнил.

«Проснулся» он только когда увидел у себя перед глазами увесистый медальон размером с пол ладони, на котором выгравирован стервятник и который висел на шее весьма плечистого мужчины пятидесяти лет.

– Очень рад знакомству, – мужчина пожал руку юноше, и у Рэя перехватило дыхание: перед ним стоял сам Фалькус Волтур, один из пяти членов Совета.

– Я тоже… – боясь встретится с ним взглядом, Рэй исподтишка посмотрел на стоящего рядом отца и заметил, что около господина Волтура стоял, сложив руки за спиной, до изнеможения худой молодой человек.

Он, как и многие здесь присутствующие, был одет в черный фрак, на его груди красовался искусно вылитый из золота стервятник, а его аккуратно зафиксированная гелем прическа наполовину состоял из белых и серебристых прядей. На вид ему лет двадцать, но Рэй знает, что седые волосы могут старить своего владельца.

– Это мой племянник, Генри, – господин Волтур представил парня, пока молодые люди обменивались рукопожатиями.

Смешно вытаращив глаза и понизив голос, отец спросил:

– Неужели сын того самого Волтура?

Фалькус кивнул.

– Заслугами отца он не хвалится – у самого-то наград за войну не меньше. Генри учится в военном училище – идет по стопам отца. Помнится, во время войны в Бринале, он…

Рэй заметил, что с каждым словом лицо Генри из заинтересованного превращалось в ненавистно-равнодушный. Он и сам не понимал, как можно вот так в открытую обсуждать человека в его же присутствии. Все это выглядело так, будто господин Волтур специально злил своего племянника, играя в какую-то запутанную и бессмысленную игру, а отец просто подобострастно поддакивал в такт такому важному человеку.

– Неплохое местечко, – наигранно-фамильярно сказал отец, делая глоток из бокала.

– О, согласен с вами, – Волтур кивнул, и тут же перевел тему разговора. – А вашему сыну, насколько я знаю, уже шестнадцать?

– Да, и…

– И как давно он переступил порог совершеннолетия?

– Месяц назад, – опережая отца, сказал Рэй со свойственной ему угрюмостью.

– И вы этому не рады, молодой человек? Разве вы не хотели вступить во взрослую жизнь с раннего детства, как все остальные?

«Никогда не мечтал о том, чтобы стать таким, как вы».

Что-то в этой беседе сильно напрягало Рэя. То ли тот снисходительно-саркастичный тон, с которым Волтур чеканил слова, то ли жалкое кряканье отца, который обливался потом в своем тесном фраке, пытаясь заправить третий подбородок под воротник, то ли присутствие в крови непривычного для тела алкоголя.

Племянник Волтура все это время молчал, ища кого-то в толпе взглядом. Ну и черт с ним, подумал Рэй, пусть ищет, кого хочет, главное, чтобы этот неудобный разговор сам сошел на нет.

Старшие еще какое-то время обсуждают погоду, северо-восточную башню здания Совета, виды мрамора, которые использовались для отделки главного зала при строительстве. В общем, беседа эта была на первый взгляд нейтральная, смущали только постоянные вопросы о Рэе, которые возникали то тут, то там абсолютно не к месту, но все делали вид, что не замечают этого. Ну как смущали – отца смущали, а Рэя выводили из себя. На очередной нагло вставленный не в тему вопрос о состоянии здоровья Рэя, парень уже кипит от злости, словно чайник. Пара разве что не хватает.

Положение спас какой-то юноша с длинными сальными волосами и россыпью прыщей всех оттенков по периметру лба. На юноше была синяя жилетка с серебряным узором на воротнике – форма тех, кто возится с бумагами Совета. Он вежливо обратился к старшим тоненьким ломающимся голоском:

– Господин Волтур, господин фон Элбатт. Сейчас начнется объявление результатов.

– Спасибо, Карина, – поблагодарил Фалькус. – Господин фон Элбатт, нам пора. Было очень приятно познакомится с вашим сыном.

– Мне тоже, – быстро сказал Рэй. Слишком быстро, чтобы это звучало как правда.

Вокруг пяти главных членов Ассамблеи неохотно собиралась толпа людей, которая, если абстрагироваться, напоминала одну большую черно-золотую массу. Или рой пчел.

Слово взял Александр Врановский, весьма скользкий тип с мерзкой привычкой хищно смотреть всем в глаза. Его же глаза, напоминающие две пугающе-бездонные дыры, желтизна зубов, сухая кожа, обтягивающая костлявое тело, высокий рост и привычка стоять, слегка сгорбившись, заведя руки за спину – все это отталкивало и притягивало одновременно.

Но это пустяки.

Его безграничные возможности в этой стране, его власть, его репутация, заработанная годами, легенды, которые ходили вокруг него – вот что производило по-настоящему сильное впечатление.

Брат Александра – Филипп – не выглядел так угрожающе, не горбил спину, не имел таких же черных дыр-глаз, не останавливал сердце одним взглядом, но лично Рэй опасался Филиппа гораздо больше, чем кого бы то ни было в Ассамблее. В народе Филипп давно еще получил прозвище Палач.

И не просто так.

Являясь противоположность своему вечно сдержанному и чопорному брату, Филипп вмиг поднимал скандал в ответ на любое мнение оппозиции, мог посадить официанта на пару лет за съехавший галстук или нечеткую речь, не щадил провинившихся и не прощал мелких ошибок, таким образом держа в страхе полстраны.

Может, поэтому народ обожал Александра? Может, все это – просто спектакль, сыгранный на контрасте?

Семейка Врановских, по субъективному мнению Рэя, вообще не отличалась адекватностью. Каждый Врановский как минимум владел прибыльным бизнесом, ради процветания которого он шел по любым головам. Как максимум люди с такими связями могли сесть в кресло члена совета и больше из него не вставать, что успешно претворяли в жизнь Александр и Филипп. Помимо прочего, семейство имело не одно разветвление, разрастаясь с каждым новым поколением и пуская корни в каждый аспект жизни маленького государства.

Рэй содрогнулся от мысли о том, что его отец, войдя в состав Совета, постепенно станет похожим на них.

– Еще раз приветствую вас, дорогие друзья, – Александр, весьма бледный на фоне своего черного одеяния, произнес эти слова скорее как угрозу, а не как искреннее приветствие. Хотя, если задуматься, то ждать чего-то искреннего от политиков – занятие неблагодарное. – Сегодня мы пригласили под этот купол наши семьи, а также семьи кандидатов на место нашей драгоценной госпожи Роберты Свон – это господин Аарон Грей-Врановский, господин Джеймс Свон, господин Арчибальд фон Элбатт и госпожа Дамиана Врановская. В течении вчерашнего дня мы подсчитывали результаты голосования, но не будем объявлять их, не выслушав речь нашей дорогой Роберты – сегодня она покидает пост.

В толпе людей Рэй чувствовал себя очень неуютно, потные тела касались его плеч и запястий, кто-то явно пьяный дышал Рэю в затылок.

– Эй, – белые цепкие пальцы схватили Рэя за локоть. Парень обернулся и подавил раздражение.

– Чего тебе, Юста? – разговаривать с ней второй раз за день – это уже перебор.

– Почему ты вечно такой недовольный? – Юста надула красные губки, вставая рядом и следя за шагающей в центр зала старухой с густо наложенным макияжем поверх морщинистой кожи. – Как думаешь, кто из них получит место в Совете? – она осекается, но продолжает настойчиво шептать чуть ли не прямо в ухо Рэю. – Извини, я забыла, что твой отец баллотируется.

«Угу, забыла».

– Мой отец все равно не получит место. По многим причинам, – как можно тише и равнодушнее прошептал Рэй. Все-таки в этом роскошном зале есть пара-тройка журналистов, которые гонятся за такими вот высказываниями. Парень не хотел предоставлять им возможность озаглавить своими словами скандальную статью, поэтому говорил это как можно без звучнее.

Юста некоторое время хлопала длинными ресницами, одновременно наблюдая за тем, как старуха Роберта пожимала руки каждому из бывших коллег своей клешней с красным лаком на ногтях.

– Думаю, ты прав по поводу своего отца, – наконец ответила она, – лично я ставлю на Дамиану Врановскую.

– Ты так говоришь, как будто это скачки.

– Я видела, как некоторые ставили деньги на исход этих выборов.

– Знаешь, я скорее склоняюсь к тому, что выиграет Грей-Врановский. Во-первых, он тоже Врановский отчасти. Ведь Грей-Врановские – это ответвление от их семьи, верно я понимаю?

– Ага, – Юста кивнула. Старуха где-то далеко произносила на удивление проникновенную речь. – Они разветвились всего пару поколений назад.

Юста откровенно строила Рэю глазки в течении всего диалога, поэтому парень просто очередной раз разочаровался в общении с ней и полностью перевел внимание на происходящем в центре зала.

Когда объявили результаты голосования, Рэй даже обрадовался такому исходу событий: избиратели, хвала Птицам, не отдали свой голос его отцу.

Парень почувствовал, что даже не удивлен: пятым членом Совета стал тот самый Грей-Врановский, человек с каменным лицом и дымчато-серебристой Вороной на фраке.

Глава II

– Это отвратительно! – кричал Рэй. – Как ты могла на такое согласится!? Он просто отвратительный. Гадкий! Мерзкий! Глупый!..

Эмили со скучающим видом крутила глобус, читая глазами мелкие надписи.

– Перестань драть глотку, – прервала она ругательства кузена, – не будь таким дураком.

– Я буду драть глотку, пока ты не откажешься от этого!

– Перестань.

– Нет!

– Это уже все равно не исправить.

– Ты все еще можешь отказаться!

Эмили устало вздохнула, рассматривая стену. Их бесполезный спор продолжался уже какое-то время, но, очевидно, никак не приходил к мирному разрешению. Комната Рэя, как и у всех из семьи фон Элбатт, была доверху наполнена картами, глобусами, чертежами и книгами, количество которых увеличивалось с завидной скоростью.

Небольшой особняк, находившийся в часе езды от здания Совета, являлся поместьем всей семьи фон Элбатт, хотя по сути здесь жил только Рэй с шестью слугами и тремя рабами в придачу. Это здание было весьма скромных, по меркам буржуйского Норт-Бротера, размеров – всего десять комнат и один небольшой сад, но все в городе знали, что основное состояние фон Элбаттов, как владельцев кораблестроительной компании, находилось около моря, в Нест-граде.

Рэй перестал бросаться ругательствами и сел рядом с девушкой за свой письменный стол. Кузина почувствовала, что сейчас парень уже мог адекватно воспринимать информацию.

– Знаешь, – сказала она, – ты ведь с детства знал, что унаследуешь корпорацию отца и будешь строить корабли. И ты не сопротивлялся этому, потому что не представлял свое будущее никак иначе. Когда думать о предопределенной судьбе настолько привычно, то это перестает казаться страшным, – голубые глаза Эмили пытались заглянуть прямо в душу парня, но тот сопротивлялся. – Помнишь, ты хотел стать художником? – Рэй скривился, будто от зубной боли. – Ты мечтал путешествовать и рисовать, но отец быстро опустил тебя с небес на землю, ведь ты – его единственный сын, единственная надежда. Поэтому тебя быстро переубедили и продолжили готовить для работы руководителя…

– Единственное утешение! Эмили, что ты несешь! Он держит меня как можно дальше от себя, здесь, в Норт-Бротере, где все чокнутые на голову! А сам он вечно работает в Нест-граде и приезжает сюда пару раз в год…

– Я знаю, знаю, – ласково произнесла Эмили. Рэй вдруг подумал, что она ведет себя так, как ведут себя матери со своими маленькими детьми, но быстро отмахнулся от этой мысли. – Я говорю это к тому, что со мной всю жизнь было то же самое. Меня готовили на роль идеальной жены, и сейчас я должна ее исполнить.

– Эмили…

– Я буду счастлива. Или ты не хочешь, чтобы я была счастлива?

Рэй снова вскочил из-за стола и принялся шагать по комнате.

– Я как никто другой хочу твоего счастья, но выходить замуж за такого, как он – это… это… Твоя тупая мамаша, что, не нашла никого другого?!

Рэй тут же понял, что наговорил лишнего, но держать злость в себе больше не было сил. Он давно уже хотел высказать все, что думает о чопорной тете Шарлотте с ее стереотипным мышлением и постоянными претензиями к отцу.

– Как ты можешь такое говорить… – лицо Эмили покраснело, а на ее глаза навернулись слезы. Кажется, он попал в самую точку, заговорив о матери. – Вчера, когда твой отец проиграл, она договорилась с таким важным и уважаемым человеком…

– А она не пошевелила мозгами на тему того, что этот важный и уважаемый человек – вор, обманщик и… и… да ты же ему во внучки годишься!

Последние слова он кричал уже в стену.

Эмили ушла.

Черт с ней, не поедет он на ее свадьбу.

                                    ***

Конечно же, Рэй поехал. Правда, перед этим ему пришлось отправить Эмили короткое послание со словами: «Мне очень жаль. Прости. Беру свои слова обратно».

И естественно, ему совершенно не было жаль. Он никогда не ставил под сомнение свою правоту, а в этом случае так вообще считал, что имеет полное право обрушить гнев на двоюродную сестру, не понимая, почему все остальные не поддерживают его. Но сегодня Рэй не хотел портить день старой обидой, поэтому пришлось отправить телеграмму.

Наверное, Эмили права, и ее свадьба с Альбертом Врановским и правда была предопределена с самого начала. Ничего не исправить. Эх, жизнь не с таким человеком он желал любимой кузине, но это ее дело. Пусть делает, что хочет.

За окном машины вот-вот начнется ливень. Тучи наливались свинцом, вокруг темнело, словно вечером. На протяжении двух предыдущих недель облака, сомкнутые в плотное непроглядное полотно, по вечерам приобретали причудливые розовые оттенки, так что Рэй завел вредную привычку сидеть на ступеньках дома и смотреть на небо. Знай отец об этом, он тут же пришел бы в ярость, мол, штаны просиживать нечего, уже шестнадцать стукнуло. Но в силу того, что юноша редко видел солнце, те странные вечера казались для него волшебными, хотя он прекрасно понимал, насколько все это было глупо.

И вот сейчас Норт-Бротер погружался в привычную серость, на улицах сгущался туман. Те две недели прошли. Хватит мечтать, пора браться за работу. В будущем корпорация отца сама за себя корабли не построит.

Как сказал бы Танвин: «Отдых без причины должен сопровождаться регулярными пощечинами».

(Как утверждал сам Танвин, эту народную мудрость изрек какой-то лиадский святой).

Танвин вообще был очень набожным, и несмотря на то, что он не помнит саму Лиаду, знал наизусть молитвы на лиадском, ходил в церковь раз в семь дней и носил на шее веревочку с кольцом, которое дал ему священник.

Но сейчас Рэя ожидало еще одно испытание: свадьба двоюродной сестры, которая пройдет в поместье Альберта Врановского. На ней наверняка появятся расфуфыренные индюки во фраках. Что, если в течении всех восьми дней носить пиджаки в яркую клетку? Вот их лица вытянутся…

– Рэй, – позвал его отец. Парень был так погружен в свои мысли и так привык к одиночеству, что чуть не забыл о присутствии родителя в машине. Правда, довольно сложно позабыть о человеке весом с центнер, особенно когда качество сельских дорог оставляет желать лучшего.

– Да?

Отец еще некоторое время курил сигару, пуская колечки дыма в открытое окно. Он делал так всегда – сначала привлекал внимание, а потом молчал.

Рэй терпеливо ждал начала разговора, стараясь дышать через рот, чтобы не чувствовать тошнотворный запах дыма, от которого у него кружилась голова.

– Знаешь, – наконец произнес он, – дом, в котором ты сейчас живешь, я построил еще до твоего рождения. Просто чтобы не жить в гостиницах, когда буду останавливаться в Норт-Бротере проездом. Но потом твоя мать умерла, а через несколько лет республика Регорд развязала войну почти со всем миром. Сам понимаешь, от места баталий лучше держаться подальше, – отец вздохнул. – А еще я решил оставить тебя в Норт-Бротере, так как он является местом, куда регулярно съезжается весь высший свет твоего поколения, где собираются те, с кем тебе в будущем придется жить и работать.

Отец докурил и закрыл окошко кабины. Сельские пейзажи сменяли один другого, небо все больше темнело. Рэй достал часы и мельком посмотрел на время – почти полдень.

– И я впрямь полагал, что ты будешь общаться с ровесниками, ведь это очень важно.

Рэй нахмурился.

– Важно? Извини, я не понимаю.

Мужчина повернул голову и посмотрел на сына. Машину трясло из стороны в сторону, так что Рэй схватился за ручку и пытался не упасть на Элбатта-старшего.

– Дело в том, что в нашем мире все зависит от связей, – произнес он.

– Даже…

– Но если в обществе тебя будут знать, как угрюмого молчаливого поганца, то в решающий момент, ты… – отец указал своим толстым пальцем на Рэя. – Ты, – для убедительности повторил он. – Останешься. Ни с чем. Общество не доверяет тем, кто всегда молчит. Такие люди – самые опасные люди на свете.

Прогремел гром, и начался дождь. Отец все так же пристально смотрел на Рэя, ожидая хоть кого-нибудь ответа.

– Я… я понял тебя, – Рэй отвел взгляд и развернулся к окну. Спорить было бесполезно. Струйки воды бежали по стеклу, образовывая странную схему пересечений и развилок. Парень не собирался продолжать разговор и следил за молнией, сверкнувшей где-то вдалеке белой лентой. Ибо о чем можно говорить с почти незнакомым тебе человеком, которого ты видишь раз в полгода.

– Нельзя вечно быть одному.

– Я знаю. Я не буду один, – ответил юноша, но на душе появилось гадкое ощущение того, что он только что соврал.

Глава III

Как бы ни хотелось, но Рэй не мог не отметить, насколько у Альберта Врановского хороший вкус. Его поместье отличалось удивительно красивым особняком, в котором царили неторопливые светские беседы, карты до глубокой ночи, дорогой алкоголь и пение прекрасных дам. Холодные бескрайние поля с рыжей травой встречали приезжих задувающим в уши ветром, а слуги – теплыми напитками. Постройки кофейных и кремовых тонов напоминали миниатюрные готические соборы – в общем, все вокруг располагало к себе.

Их с отцом разместили в крыле, предназначенном для родственников невесты. Здесь будут проживать всего каких-то сорок человек – ерунда по сравнению с количеством друзей со стороны жениха.

Отведенная Рэю комната была весьма скромных размеров, как почти все комнаты в старинных жилищах (если это готическое произведение искусства вообще можно назвать жилищем), так как раньше никто не заморачивался с электрической системой отопления: действительно, зачем, если есть камины и алкоголь? Но будет неправдой сказать, что размер комнаты хоть сколько-нибудь расстраивал Рэя. Ссора с Эмили тяготила гораздо больше.

По традиции свадьба праздновалась ровно восемь дней (Рэй был не слишком силен в символических значениях каждого из дней, но про себя решил разобраться с этим получше как-нибудь в будущем), и парень прекрасно понимал, что эти восемь дней нужно провести с пользой. Сразу после отъезда отец планировал заняться профессиональным обучением сына, так что после заселения парень засел за книги. Вообще механика была интересна Рэю не только со стороны инженерии, но и с точки зрения графики и истории, поэтому он с особым трепетом относится к чертежам ученых прошлого.

Следующие несколько часов пролетели незаметно: сначала фон Элбатт-младший вникал в главу, посвященную гидростатике, потом занялся черчением и домашним заданием учителя – в общем, дел навалом.

И только Рэй дошел до темы гидравлических устройств, как в дверь постучал отец.

– Можно?

– Конечно, заходи.

Парень оторвал взгляд от тетрадей и увидел, что отец переоделся из дорожного костюма в повседневный: теплый драпированный плащ сменился на камлотовый сюртук с рукавами-буфами.

– Тетя Шарлотта пригласила нас в крытый сад на цикорий, – сказал он.

Парень кивнул. Ему не помешает смена обстановки и чашка цикория, поэтому он схватил пиджак и вышел к отцу в общий коридор.

– Гидромеханика? – полу улыбаясь, спросил отец. Видимо, фон Элбатт-старший мельком изучил чертеж в тетрадке, пока сын искал нужный пиджак.

Рэй снова кивнул.

Преодолев лестницу и холл первого этажа, господа попали в крытый сад с большими стеклянными окнами и какими-то изогнутыми деревьями, который по размерам достаточно большой для того, чтобы считаться красивым, и достаточно маленький, чтобы быть уютным.

А еще здесь, как затерявшаяся статуя, сидела мама Эмили.

Тетя Шарлотта, родная сестра отца, всегда была, есть и будет истинным консерватором: она сильно затягивала корсет, носила блузу с высоким воротником, клинообразную юбку, спускающуюся ниже лодыжек, а поверх накидывала меховое манто; меняла одежду пять раз в день; молилась святым Птицам перед сном и едой; вышивала крестиком; читала зарубежные романы; жила на шее мужа; но самое главное и ужасное заключалось в том, что она воспитывала дочь.

– Арчибальт, Рэймонд, – сказала она и вздохнула на манер трагичных дам из тех самых зарубежных романов. Рэя это немного развеселило, но инстинкт самосохранения подсказал, что смеяться вслух при тете Шарлотте лучше не стоит. А над тетей Шарлоттой тем более. – Я уже заждалась вас. Присаживайтесь. Прикажите слуге принести вам чего-нибудь согревающего, здесь прохладно, как в Бринале.

Рэй с разочарованием заметил, что Эмили рядом со своей матерью не было, но все равно сел.

Они с отцом попросили по чашке цикория, а через некоторое время уже пили его с молоком и ореховыми круассанами. Тете, как и многим воспитанным дамам, было присуще в любой ситуации находить темы для беседы, поэтому их разговор тек быстро и непринужденно. Рэй лишь успевал подмечать, как бринальский климат сменяет морской флот, на их смену пришли воспоминания о далеком беззаботном детстве, строгой няне и пансионате на берегу моря. Глаза тети и отца, одинаково карие и обрамленные сетью морщинок, их лоб, брови и ресницы, были как под копирку одинаковы. И пусть пропорции их лиц совсем не похожи, – женственные, смягченные жиром черты отца были противоположны острым, как под линейку отточенным чертам тети – но было видно, что они брат и сестра. Рэй вдруг подумал, что был бы не против иметь человека, смотря на которого, ты видишь отголоски самого себя и своего детства, чтобы в преклонном возрасте собраться в крытом саду после долгой разлуки и просто выпить чашечку цикория.

Разговор о неизвестных Рэю людях тянулся бесконечно долго, отчего парень почувствовал себя лишним. (Стоит сказать, что это ощущение возникало у него довольно часто, но именно сейчас оно чувствовалось особенно явно и неприятно).

– А где Эмили? – не выдержал Рэй.

Брови тети Шарлотты стремительно поползли вверх, да так, что чуть не достигают огромных полей ее шляпы.

– Пока не начнется восьмидневное празднование, невесту не должен видеть никто, кроме прислуги и жениха, – деликатно пояснил отец, тем самым спасая положение.

До парня почему-то только сейчас дошло, что на верхних этажах разместились его дяди, тети, их жены и мужья, его двоюродные братья и сестры, и вообще почти все его близкие и дальние родственники.

– Не волнуйся, завтра начнется восьмидневное празднование, и тогда ты сможешь с ней увидеться. Таковы традиции.

– Эти традиции являются знаком высшего происхождения и должны быть соблюдены. И они были соблюдены, – произнесла тетя Шарлотта. – Два дня назад мы прибыли сюда, и господин Врановский официально познакомился с Эмили, – сказала тетя она, буквально светясь от счастья, а может от самодовольства. Хотя в случае с ней это скорее всего одно и то же.

– Ясно, – пробормотал Рэй. – Извините меня, я, пожалуй, пойду.

В глазах отца и тети читался явный упрек, но, хвала Птицам, правила, запрещающего кому-то выйти из-за стола, не было, поэтому Рэй быстрым шагом покинул крытый сад. На мнение тети Шарлотты ему почти плевать, а отец сделал укорительный взгляд только из-за ее присутствия, и парень это прекрасно знал.

Очутившись в коридоре, Рэй стал искать комнату связи. А, вот же она!

Зайдя внутрь, он подошел к телефону и приложил трубку к уху.

– Что вам угодно?

– Соедините с госпожой Эмилией фон Элбатт. Два-семь-девять-семь-три-пять.

– Соединяем…

Послышались какие-то звуки… то ли мыши шуршали, то ли горох сыпался…

– Алло? – наконец послышался тихий голос в трубке.

– Эмили! Это ты?

– Да, Рэй. Что тебе надо?

– Я… Я хотел извинится за те свои слова, которые я сказал…

В трубке молчание.

– Я был неправ, – выдохнул он.

– Извинения приняты. До завтра, Рэй.

– Эмили…

Связь оборвалась.

Рэй вышел в коридор, а потом на улицу.

Дьявол! И нужно же было такое ляпнуть! Придется надеяться на то, что завтра Эмили будет пребывать в хорошем расположении духа и в круговороте событий забудет о ссоре. Да и у нее наверняка будет множество других дел помимо незадачливого двоюродного брата, что он о себе возомнил!

Глубокая и сильная обида на себя, на Эмили и на весь мир терзала его изнутри. Он вдруг подумал о том, есть ли в мире место, где нет ярлыков и формальностей, секретов и недосказанности, обычаев, традиций, приемов, выборов в Совет, обязанностей, сожалений, речей и стереотипов. Ему не пришла в голову мысль о том, что останется от его жизни без этих самых аристократических формальностей и традиций, что останется от него самого, если это все убрать. В тот момент хотелось отменить все и всех.

                                    * **

После дождя на улице было прохладно и сыро. Тучи уже не сгущались прямо над головой, небо постепенно рассеивалось. Рэй ушел подальше от ухоженных дорожек около зданий и бродил по осеннему полю. Его голова была забита осколками мыслей, которые разлетались на кусочки при каждой попытке собрать их воедино.

Вдруг где-то вдалеке, совсем около горизонта, Рэй увидел два силуэта: оба тонкие, как жерди, вытянутые вверх, как деревья, один почти на голову выше другого. Тот, что выше, был одет в простой мундир, который уж никак не подходил к всеобщей роскоши этого поместья. Такие мундиры предпочитали рабочие, хотя выправка у силуэта была скорее военная. Тот, что пониже, небрежно нахлобучил на себя берет и свободное мешковатое пальто – скорее всего, это была девушка.

Они собирали последние полевые цветы, неторопливо отходя все дальше и дальше от особняка Врановского. Ветер вокруг задувал свои холодные струи за шиворот, всклокочивал волосы и неумолимо резал слух своим диким свистом. Рэй стоял неподвижно, наблюдая за силуэтами, пока фигурка в берете не обернулась в его сторону. Конечно, он не мог видеть ее глаза, но знал, что она смотрела на него. Какое-то время они стояли так, и наконец она развернулась на носках и побежала ко второй фигуре.

Рэй шел о хлюпающей земле, почти не обходя лужи и думая о своем.

***

Когда парень плюхнулся на свою кровать, уже начало темнеть, а гости все прибывали и прибывали, словно мухи, которые слетались на мед. Он выглянул в окно, снимая пиджак и причесываясь. Во двор въехала еще одна машина, и из нее вышел Филипп Врановский, которого Рэй сразу узнал по шарообразной фигуре и пышным седым усам.

– Как прошла прогулка, господин Рэй?

– Неплохо, Танвин. Почему ты не предупредил меня о том, что будет такой ужасный ветер? И почисть мои ботинки, после дождя в поле была грязь.

Рэй отошел от окна и его глаза зацепились за строчки, недавно написанные в тетради. Вычисления седьмой задачи выглядели как-то криво, надо пересчитать…

Танвин почему-то молчал.

– Танвин?

– Господин, Танвина здесь нет.

Рэй тут же поднял глаза и увидел перед собой Йоста, сорокалетнего камердинера своего отца. И как он мог не различить голоса? Не стоило гулять так долго.

– Я приехал сюда вместе с Биллом два часа назад, – тем временем сказал Йост, раскладывая вещи Рэя по полкам. – Меня ознакомили с этим домом, приказали принести в вашу комнату багаж, разложить вещи, а также ваша тетя лично приказала мне заварить для вас травяной отвар, когда узнала, что вы ушли на улицу в такую ветреную погоду.

Рэй осмотрел стол и заметил кружку с горячим отваром. От нее поднималась ароматная дымка пара (запах которой напомнил юноше о доме тети Шарлотты), и он отодвинул ее подальше от своих тетрадей и книг.

– То есть, вы мой камердинер?

– Да, господин.

– Но почему отец не взял для меня Танвина?

– Потому что рабы не могут быть камердинерами господ, – деликатно ответил Йост. – Раньше вы фактически сами управляли слугами и рабами и, наверное, привыкли к другому, но сейчас господин фон Элбатт хочет, чтобы все было… – Йост запнулся.

– Правильно, – договорил за него Рэй. – Он хочет, чтобы все было правильно. Что ж, я его понимаю. Но давайте договоримся: вы не одеваете меня, не подбираете одежду, не причесываете, не умываете и не контролируете мои сон. С этим я справлюсь сам.

– Конечно, господин Рэй.

– Отлично. Надеюсь, вы будете сносной заменой Танвина.

Рэй сделал глоток горячего отвара и снова прочитал написанное.

Вдруг в дверь постучали, Йост оторвался от раскладывания вещей и вышел в коридор.

– Господин Рэймонд фон Элбатт здесь живет? – пропищал за дверью детский голосок.

– Именно так.

– Это ему.

– От кого?

– Там все указано.

– Благодарю. Передам.

Йост зашел обратно в комнату и передал Рэю записку. Парень взял ее и только диву дался: почерк незнакомый, да и сама записка написана на клочке бумаги.

«Доброго вечера! Нужна помощь механика. А нет, сначала нужно сказать, что мы не знакомы лично, но мне известно, что вы разбираетесь в механизмах. Так вот, нужна помощь механика. Переписал бы записку еще раз, но другой бумаги тут нет. В общем, мы готовим нечто очень крутое, и если хотите присоединиться, то приходите в восемь часов в главный корпус. Там на первом этаже есть коридор со стеклянными витринами. Ждите около картины с блондинкой тети Мэри, которая держит яблоки. Вы не пройдете мимо – у тетушки Мэри было косоглазие».

И внизу совсем другим почерком:

«Ничего опасного не затевается, об этом не волнуйтесь. Если все получится, будет очень здорово».

– Что за черт? – воскликнул Рэй. – Это вообще от кого?

– Случилось что-то плохое, господин? – спросил Йост. Рэй знал, о чем он подумал: сейчас, после поражения отца на выборах, Врановские особенно горды и заносчивы. Рэй даже боялся, что здесь их не примут как ровню.

Писал первую часть этой записки наверняка ребенок – слишком уж сумбурно подобраны слова. Может, это какой-то розыгрыш? Двоюродные братья или сестры решили пошутить?

Немного подумав, Рэй решил пойти. В худшем случае, если это все будет дурацкой шуткой, что он потеряет?

***

Рэй зашел в главный корпус, чувствуя при этом себя не в своей тарелке в окружении высоких потолков, бежевых колонн и хрустальных люстр. И хоть по стилю все здесь напоминало корпус для гостей, очутившись в таком месте сразу понимаешь – здесь живут хозяева.

– Вам чем-нибудь помочь, молодой человек? – спросил швейцар. Он был одет в красно-бархатную форму, белые лайковые перчатки и начищенные до блеска черные туфли. Его голову украшала фуражка – ее лакированный черный козырек был обрамлен медными оковками, а околыш украшен переплетенными серебряными галунами в виде Ворона.

– Я просто осмотреться, – вежливо поблагодарил Рэй, ища взглядом нужный ему коридор и шагая вперед. Швейцар вернулся на свой пост, вытаскивая и разворачивая недочитанную газету.

Все здесь – стены, полы, ковры, светильники, колонны, лепнина, окна – дышало стариной и традициями (любимое слово тети Шарлотты!), словно всем своим видом говоря: «Обладатель этого дома – истинный Врановский». Каждый узор на кофейно-бежевой стене складывался в изображение Ворона. Каждый кран в ванной комнате выполнен в виде этой же птицы. Каждая картина, возникающая то тут и там на пути, висела в обрамлении дорогой рамы, собранной из сотен серебристо-черных кусочков, а каждый такой кусочек был выполнен в виде небольшого темного крыла.

Стоит ли говорить, что у входа в особняк построен огромный многоярусный фонтан в виде черного Ворона, укрывающего под своим исполинским крылом город. Символа яснее придумать трудно, но Врановские смогли. Эта семья укрывают всю страну, и в скором будущем могут устроить правящую династию или же, на худой конец, установить диктатуру.

Вот и картинная галерея. Рэй отвлекся от мрачных мыслей и принялся рассматривать все вокруг. С полотен, заключенных в «фирменные» рамы, грустно смотрели красивые и не очень люди, какие-то странные фигуры, части тел, здания и еще не пойми что-то.

– А, вот ты где… – пробормотало парень блондинке с яблоками в руках. – У тебя и правда косоглазие…

– Это вы? – послышался знакомый голос прямо у Рэя за спиной, и парень обернулся.

Глава IV

– Волтур? – удивлению Рэя не было предела. – Генри Волтур? Вы передали мне записку?

Генри коротко рассмеялся и по-дружески пожал Рэю руку. Его седые волосы были волнами взвихрены вверх и в стороны, незастегнутый пиджак свободно висел на исхудавшем от войны теле, а глаза излучали искреннюю радость и простодушие. Рэй только диву дался: неужели это тот же самый человек, которого он видел в день выборов?

– Записку не я писал, – Генри приглашающим жестом указал на лестницу, ведущую на второй этаж. – По вашему выражению лица я понимаю, что мелкий не умеет правильно подбирать слова. Не волнуйтесь, в жизни он довольно вменяем.

Рэй не спросил, о ком именно шла речь: какой смысл заваливать незнакомого человека вопросами, если через пару минут ответы сами придут?

Они шли по пустому коридору и их шаги тихим эхом отражались от стен. Парень почему-то думал, что здесь, в главном корпусе, должны расхаживать гордые, скрытные и сказочно богатые Врановские, но, как оказалось, это было не так.

– Все в восточном крыле, – сказал Генри, будто прочитав его мысли. – Там сейчас танцы, пляски, карты… Видимо, жених хочет оторваться по полной напоследок.

– Ну естественно… – пробормотал Рэй. – Значит, Волтуры тоже приглашены?

– Конечно, – ответил Генри таким тоном, будто это самая элементарная и само собой разумеющаяся вещь.

Они подошли к двери с висящей на ней табличкой, на которой была изображена скрипка и ноты, и Генри повернул круглую ручку.

– Музыкальная комната? Видимо, вы и правда задумали что-то особенное.

Генри едва заметно усмехнулся (или показалось?), и парни зашли внутрь.

Внутри комната представляла из себя небольшой склад музыкальных инструментов: посреди стояла ударная установка, на стенах были прикреплены скрипки нескольких размеров;где в углу примостился большой контрабас; белый рояль со своими черно-белыми зубами-клавишами как караульный замер на своем месте; на полках, выстроившись в ряд, пылились флейты, кларнеты и деревянные дудки.

Девушка, сидевшая спиной к Рэю, от скуки напевала какую-то мелодию. Рядом, склонившись над столом, стоял пухленький шарообразный мальчик двенадцати лет. Он был похож на принца из сказки, который случайно забрел в реальный мир, настолько его лицо был детским и добродушным.

Услышав шум, мальчик отрывается от дел и буквально бежит к Рэю.

– Добрый день, господин фон Элбатт, – он долго тряс пальцы Рэя, в то время как парень изо всех сил старался освободить свою ладонь из его скользкой руки. – Я Врановский. Филипп.

– Да, я уже понял… Постойте, вы случайно не…

– Да-да, я Филипп Врановский-младший, сын члена Совета. И прошу, давайте перейдем на «ты».

– Ладно, – ответил парень. – Тогда я Рэй.

– А я тогда Фил, – представился мальчик. – И тогда это Паулина, – он указал на девушку с черными, как смоль волосами, которая уже перестала напевать и внимательно рассматривала Рэя. – А это Генри. Но вы, наверное, уже давно знакомы, так что глупо было вас представлять…

Паулина пристально смотрела на Рэя своими черными глазами, иногда хитро прищуриваясь и немного изгибая правую бровь, но Рэй, понимая, что это по идее должно было его смутить, сразу же принял «игру» и ответил не менее пристальным взглядом.

Она была худощавой, с мальчишеским телосложением и тонким длинноватым носом, а глаза у нее были большие и темнеющие, как у лани. Зубы немного выдавались вперед, но их не было видно, так как девушка держала тонкие губы плотно сомкнутыми. Сухие, не доходившие до плеч аспидно-черные волосы были небрежно заправлены за уши, а на мертвецки-белой коже не было следов косметики или кремов. Она была одета во все новое – дешевое, но новое. Белая рубашка, слишком широкая ей по всем параметрам, переходила в штаны-шаровары, которые, наоборот, были коротки и узки. Она была похожа на ведьму, только на очень молодую и чем-то знакомую.

Парень вдруг осознал, насколько глупо все это смотрелось со стороны. Он тут же повернулся к Филиппу, закрывая дверь и проходя вглубь комнаты, двигаясь при этом подчеркнуто свободно и легко.

– Так зачем вы меня позвали? – Рэй краем глаза заметил разные детали, разбросанные по столу.

– Точно. Приступим. Ты, видно, человек деловой, не стоит тебя задерживать, – сказал Фил. – Итак. Мы все знаем, что скоро будет концерт, поэтому мы хотим показать этим старикам современные технологии.

– Вижу, дела обстоят не очень.

Филипп почесал затылок:

– М-да… ну, как есть. В общем мы собрались для того, чтобы записать песню на эту пластинку, – мальчик кивнул на большой черный диск у себя в руках, – но столкнулись с некоторыми проблемами…

– Давайте говорить проще, – перебил Генри. – У кого-то – не будем показывать пальцем – руки растут не из того места.

– …Зато представляешь, Рэй, как круто будет, когда завтра мы включим граммофон и старики услышат музыку, не издаваемую человеком? Ты поможешь, приятель?

Рэй чуть не поморщился от такого панибратского отношения, но сдерживается.

– Десять процентов от прибыли – тебе.

– От прибыли? Вы это на черный рынок собрались продавать? – нелегальных махинаций Рэй всегда опасался, так как отец утверждал, что его двоюродный дедушка сел за это в тюрьму.

Видя, что собеседник колебался, Врановский-младший запустил крючок:

– Ведь госпожа Эмилия любит музыку, верно? Представляешь, как она обрадуется такому подарку, дружище?

«Слишком дешевый трюк».

– Все любят музыку, – фыркнул Рэй, складывая на груди руки. – Ладно уж, помогу, чем смогу.

«Принц» расплылся в сладкой улыбке:

– Прекрасно! Помощь будущих родственником – такая прелесть!

Паулина закатила глаза, беззвучно смеясь, и полностью развернула тело в сторону Рэя. В черных глазах вспыхнула едва заметная заинтересованность.

Рэй закатил рукава и особой тщательность, словно вор, прикидывающий сумму дохода, осмотрел рабочее место, цепляясь взглядом за каждую видимую деталь.

Вот был граммофон с выкрученной под странным углом иглой. Блистающие новизной черные диски – грампластинки – были распакованы, лежали на столе (хозяева, видимо, не знали, что с ними делать). Шурупы, гайки, винтики, отвертки и даже пара огромных кривых гвоздей, были высыпаны в одну кучу на стол.

И, конечно, полное отсутствие инструкции (действительно, кому она нужна?).

– Так… – протянул Рэй. – И откуда у вас все это?

– Граммофон был моим подарком на день рождения, – торопливо пояснил Фил. – Мне подарил его дядя, но мой отец сказал, что фигня все, типа и так эти песни слышал.

– Ясно… А откуда возьмется звук, который будем записывать? Ты споешь?

– Паулина споет. Генри сыграет.

Рэй слегка кивнул, берет блестящую гайку и кладет на другую, а потом еще и еще, выстраивая башенку.

– Думаю, это все не понадобится.

Парень подошел к граммофону и увидел, что сломан он явно с чьей-то помощью.

– Твоих рук дело? – строго спросил он у младшего Врановского, не отрывая взгляда от бедного граммофона и даже чувствуя какую-то личную обиду: такую красивую работу, можно сказать произведение искусства, испортил какой-то богатенький малец.

– Только прикоснулся, – невинно ответил мальчик.

– Угу… – пробормотал Рэй, с силой выкручивая держатель иглы в нужную сторону. Каким-то образом Филу удалось даже повернуть раструб немного влево, и до этого момента Рэй даже не подозревал, что это возможно.

Еще несколько сильных, но аккуратных движений рук юноши, и граммофон стал таким, каким и должен быть. Рэй отошел чуть-чуть назад, любуясь на свою работу в полном удовлетворении.

– Вижу, пора тряхнуть стариной. Надеюсь, я еще не разучился играть, – сказал Генри и сел за белый рояль, разминая шею, пальцы и спину. Рэю показалось, что хруст его позвонков слышен даже за пределами комнаты. – И я, конечно, ни на что не намекаю, но кажется кому-то пора распеваться.

– О, чудесно. Без тебя бы не догадалась. Где эти несчастные ноты?

Так как до этого девушка молчала, сейчас Рэй не мог не отметить, насколько у нее был чистый и звонкий голос, чуть-чуть низкий, контрастирующий с детской внешностью, но нежный и переливчатый. Также возраста добавлял грубоватый акцент, очень похожий на тот, что был у Генри. В это время Паулина с Генри тихо обсуждали нотную партитуру и Генри для пробы взял несколько аккордов, на бумаге исправляя что-то карандашом.

– Вы что, сами песню придумали? – из любопытства спросил Рэй.

– Ну да, – ответил Генри, почесывая карандашом затылок. – А иначе старик скажет, что он это уже слышал, верно?

– Верно, – ответил Врановский-младший, видимо радуясь, что разговор наконец-то снова сошелся на нем. – Но мы также запишем и кое-что из классики. Отрывок из “Города Птиц”, тот, что самый известный.

– Отлично, – пробормотал Рэй, ярый ненавистник этой оперы. – Можно спросить, Фил?

– Да?

– Чего ради ты пытался вывернуть кишки бедному устройству?

– Просто я слышал, что чтобы записать музыку, нужно поставить пластику и просто повернуть иглу наоборот, – пожал плечами мальчик. – Ну что, Рэй, дружище, как мы будем записывать?

– Думаю, для записи нужно собрать рекордер, – тихо сказал Рэй скорее самому себе, чем кому-либо в этой комнате, тем более что слушал его только Филипп: Генри и Паулина увлеченно обсуждали песню. – Нужно взять вертушку, на столик положить чистую пластинку, установить над ней аппарат, поставить иглу на место и резать дорожки.

– Звучит здорово. И просто.

– А чтобы сделать аппарат, нужен механизм для резки, алмазный резак, микроскоп с 40-кратным увеличением, лампы, несколько кабелей и адаптеров, пустая пластинка… – Рэй еще некоторое время перечислял предметы, о которых читал в книгах и о которых рассказывал ему учитель, с каждой секундой все больше осознавая, что ничего из этой затеи не выйдет, так как даже он не совсем понимал, что скрывается за некоторыми умными словами. – А специального рекордера не прилагалось? Просто вдруг мы зря заморачиваемся и на самом деле у тебя случайно где-нибудь завалялась такая штука, с помощью которой нормальные люди записывают?

– Э-э-э… Завалялся специальный что?

– Понятно… Кажется, это будет сложно.

***

До поздней ночи Рэй возился с рекордером, про себя проклиная все на свете, в то время как Генри с Паулиной уже давно болтали на какие-то отвлеченные темы, а Филипп стоял прямо у парня над душой и с детским восторгом наблюдал за работой. Рэя немного напрягало поведение мальчика, слишком уж он не был похож на своего отца, знаменитого “Палача”. Складывалось ощущение, что мальчишку впервые выпустили на волю спустя много лет, и теперь он пытался попробовать все и сразу. Особенно все, что запрещено.

В итоге рекордер получился немного хлипкий и кривой, но несмотря на то, что его собрали на коленке из того, что смогли натаскать из лабораторий и комнат, Рэй знал, что результат получился вполне качественным.

– Смотрите, – сказал он ребятам, закрепляя аппарат над пустой пластинкой, – я подам вам знак, когда можно начинать. Попытка у вас всего одна, так как больше свободных пластинок у нас нет.

Паулина слегка улыбнулась, в глазах плясали чертики. Она демонстративно скрестила руки на груди и заправила за ухо прядь коротких волос:

– Мы и так все сделаем с первого раза, уж об этом не переживай.

Рэй прокрутил ручку, пластинка приходит в движение, и парень осторожно поставил иглу рекордера на дорожку. Запись пошла. Рэй подал знак ребятам, мол, чтоб начинали.

Генри взял первый несколько аккордов, и Паулина начала петь…

С первых же нот, с первого звука она пленит Рэя, захватывает в свою власть, прекрасно зная, что ему уже не выпутаться из нее. Ее голос глубокий и сильный, и поет она, будто бы не замечая людей вокруг, а звук идет от самой души, проникая внутрь и полностью охватывая разум. Песня, невероятно серьезная и в то же время увлекающая, написана на неизвестном Рэю языке, оттого становясь еще более загадочной, но певица словно заново проживает каждое спетое слово, делясь со слушателями чем-то личным и сокровенным, тем, что люди обычно прячут далеко в себе. Рэя охватило странное чувство, будто он залез в душу незнакомого человека, подслушал личный разговор или прочитал дневник у всех на виду, словно узнал то, что не имел права знать… поэтому сначала он не мог оторвать взгляда от пола, всем своим видом показывая безучастие и отстраненность… Но вот уже спустя пару мгновений он любуется ею, не в силах отвести глаз.

Один мимолетный взгляд – и целая беседа проносится в этом взгляде. «Я знаю, что ты восхищаешься мной, – будто говорит она. – Я все про тебя знаю».

А девушка все поет и поет, исполняя голосом самые сложные и красивые пируэты, то беря низкие бархатистые ноты, то неожиданно поднимаясь высоко вверх, будоража сознание, в то время как пальцы Генри летают по холодным клавишам рояля, и его мелодия рассказывает какую-то свою историю, замедляясь и ускоряясь, то споря со звонким голосом Паулины, то стремясь слиться с ним воедино.

Прошло несколько минут, а может полчаса – парень потерял счет времени – когда Рэй понимает, что слушал, затаив дыхание и позабыв обо всем на свете.

Музыка замедляется, и Паулина замолкает, прикрыв глаза и тихо переводя дыхание, а Генри аккуратно берет последний, заключительный аккорд – и чары рассеиваются.

Кивнув, Рэй убирает иглу от поверхности пластинки, приводя дыхание и мысли в порядок.

– Ну что, получилось? – спросила Паулина, подходя к Рэю поближе. Странно, но сейчас она казалась во много раз красивее: на белой коже проступил румянец, а черные глаза были такими живыми и манящими, что парень мысленно дал себе пощечину.

– Думаю, да, – ответил он, снимая пластинку и окончательно просыпаясь.

– Эй, кто-нибудь будет чай? – Генри встал на ноги и снова прохрустел всеми суставами, которыми только мог. У Рэя от этого звука мурашки по коже побежали, настолько этот звук противен. – Мы же хорошо поработали?

Как оказалось, этот вопрос был адресован Рэю.

– Да, конечно. Вы свободны.

– Прекрасненько, – хлопнул в ладоши Фил, обматывая пластинку защитной пленкой и беря с собой. – Спасибо, Рэй, дружище. Ты очень помог. Давай встретимся завтра и проверим ее работу.

– Ладно…

– Тогда в одиннадцать здесь же. А теперь вынужден откланяться, господа, – мальчик снимает воображаемую шляпу и слегка кивает. – До новых встреч, друзья мои.

И с этими словами мальчик хлопнул дверью музыкальной комнаты.

– До чего же странный тип, – сказала Паулина, смотря на то место, где еще пару секунд назад находился Врановский-младший. – У меня такое ощущение, что он специально чудит. Видимо, у богатых свои заморочки.

Генри помог Рэю собрать инструменты, разбросанные по столу и полу.

– Хочешь с нами?

– Чай попить? – не понял Рэй. Все, что он сейчас хотел, это просто побыть в тишине.

Генри кивнул.

– Ну вообще-то я спать хочу, – пусть это была не совсем правда, но все же. – Я работал почти всю ночь.

– Вот именно поэтому уже бесполезно ложится! Уже почти утро!

– Не бойся, мы не укусим, – Паулина скорчила рожицу. – Мы добрые, особенно в гостях.

Видя, что они все равно не отстанут, Рэй поднял руки в примирительном жесте:

– Ладно, ладно. Сдаюсь. И это при том, что я не любитель чая!

Глава V

Кухня слуг, находившаяся в полуподвальном помещении, освещалась электрическими лампами, что по меркам современных стандартов считалось признаком богатства. Примечательно, что старинные люстры с сотнями свеч, как все осветительные приборы главного корпуса Альберт Врановский так и не решался обновить. Оно и понятно – не хотел портить жилище своей священной семейки. Все равно придется, злорадно подумал Рэй, делая вид, что рассматривает длинный деревянный стол, за которым скорее всего обычно едят слуги и за которым в данный момент располагались незваные ночные гости.

Ребята с удовольствием ограбили шкаф со сладостями: там были и огромные куски нуги со всевозможными добавками, и мармеладки со всеми фруктовыми вкусами, и медовые ириски, о которые скорее зубы сломаешь, чем прожуешь, и конечно, штабели плиток шоколада с разными начинками.

– Мы возьмем совсем немного отсюда, – сказала Паулина, хитро улыбаясь и вставая на цыпочки, пытаясь дотянуться до коробки с ирисками.

– Давай помогу, недотепа, – Генри подошел девушке, и, будучи выше той почти на голову, легко достал коробку. – Держи, только не съедай все.

– Ладно уж, оставлю вам по кусочку.

Пронзительно засвистел чайник, Генри снял его с плиты и потушил огонь. Быстро разлив кипяток по чашкам, он положил туда чайные листы, а Паулина кинула сладости в большую миску и подала на стол.

– Ну, – обратился Генри к Рэю, когда все расселись, – чем же господи фон Элбатт занимается, когда не возится с механизмами?

– Пытается наладить контакт окружающим его миром, – уклончиво ответил Рэй и отпил из чашки. – Ой, какая гадость! Похоже на отвар, которым меня пытается напоить тетя, когда думает, что я болен. А в последнее время она думает так довольно часто.

– Ну да, логично, – хмыкнул Генри.

– По-моему, чай это просто чудесно, – сказала девушка, зажмурившись от удовольствия и протяжно вздохнув. – Возьми шоколадку, – добавила она и подвинула миску в сторону Рэя. – И расскажи еще про свою тетю.

Рэй в изумлении посмотрел на нее.

– Неужели тебе и правда интересно? Человека скучнее, чем моя тетя, я в жизни не встречал!

– Да Паулину хлебом не корми, дай послушать про чью-нибудь скучную тетю, – вставил Генри и подмигивает девушке. – И чем скучнее, тем лучше!

Паулина тут же толкнула его локтем в бок, но парень ловко увернулся. Оба захихикали, кидая друг в друга обертки от ирисок и шоколадных конфет. Как дети малые, честное слово!

Наконец успокоившись, Паулина снова обратилась к Рэю с просьбой рассказать про тетю.

– Хм… – Рэй задумался, не зная, с чего начать. – В семье моего отца было шестеро детей: он, тетя Шарлотта, дядя Эверт, тетя Далия, дядя Гарольд и дядя Рэймонд…

– В честь которого тебя и назвали, я так понимаю, – вставил Генри, на что Рэй кивнул.

– Все они росли в очень строгих условиях, так как семья была аристократическая, и ожидания нужно было оправдывать… В основном их воспитанием занималась няня, но их мать всегда была невероятно строга с ними – живая глыба льда и равнодушия, так сказать. Настоящая железная леди. Я никогда не видел свою бабушку, но отец как-то говорил мне, что тетя Шарлотта – ее чистая копия.

– Значит, она что-то вроде современной средневековой дамы? – уточнила Паулина, задумавшись. Видимо, пыталась представить себе портрет тети Шарлотты.

– Средневековой дамы? – улыбнулся Рэй. Он вдруг представил тетю в высоком остроконечном колпаке и со сбритыми бровями, отчего его улыбка стала еще шире. – Да, может быть… Главное, чтобы она этого не услышала.

Паулина и Генри тут же одновременно изобразили, что зашивают себе рты невидимой иглой и Рэй аплодирует им, как в театре.

– Даже знать не хочу, сколько вы тренировались, чтобы делать такую фигню синхронно! – рассмеялся он, и вслед за ним девушка разошлась громким хохотом, отскакивавшим от стен старой кухни и проникавшим в сознание Рэя. Генри тоже отпустил смешок, спрятав в чашке улыбку.

– Кстати, Рэй, – сказал Генри, вставая и наливая себе еще кипятка (и как он так быстро проглотил целую чашку этого отвратительного пресно-горьковатого отвара? Вот что значит военная закалка). – Неужели ты думаешь, что я не замечу, как ловко ты увернулся от вопроса о том, чем ты занимаешься? Нет, с Волтурами такое не прокатит.

– Вот именно, колись, чем еще занимаешься, – подперев кулаком голову, Паулина убрала за уши и без того короткие волосы и посмотрела на Рэя, как маленький ребенок смотрит на взрослого, когда ждет продолжения сказки.

– Давайте сначала вы, – Рэй решил, что всеми правдами и неправдами будет тянуть время, чтобы поменьше рассказывать им о себе, и побольше узнать о них. Он не привык говорить о себе с незнакомцами. – Мне, например, очень интересно знать, как преподают в военном училище. Ты ведь там учишься, верно?

– Ну да, – неохотно ответил Генри и почесал затылок.

Рэй вдруг вспомнил их знакомство: достопочтенный племянник члена Совета Фалькуса Волтура, прошедший войну и вышедший из нее героем, такой напряженный и загадочный, вечно высматривающий кого-то в толпе. А сейчас Рэй понял, что это человек с простой бринальской душой, открытый ко всем, кто открывается ему. Не простак, а скорее мудрец, почему-то моментально располагавший к себе.

– Военное училище место не из приятных, скажу я вам. Сигарет стрельнуть не у кого, зато кормят регулярно. Конечно, кулинарных изысков, поданных на серебряной тарелочке, ждать не приходиться, – Генри многозначительно посмотрел на Паулину, а та в ответ высунула язык. – Но по сравнению с военным временем это настоящий пир. И ребята есть нормальные – с кем покурить во время занятий, с кем байки потравить, с кем военные времена вспомнить… ну, сами понимаете. Есть правда и паршивцы редкостные, но…

– Но ты и сам не подарок, – кивнула девушка.

– Ну да, спорить не буду. Но знаешь, еще четыре года в этом училище, и все – пиши пропало.

– У вас обоих очень хороший нестминский, – вставил Рэй, и это являлась чистой правдой: для людей, всю жизнь говоривших на бринальском, Паулина и Генри очень бегло использовали нестминские выражения и почти никогда не просили повторить сказанное.

– Я билингв, – пожала плечами Паулина. – Так что ничего особенного, разве что странная каша в голове была в детстве, даже интересно вспоминать.

Генри улыбнулся:

– А я в школе учил ваш язык. У вас все так сложно, непонятно, совсем по-другому. Когда я год назад приехал сюда, то думал, что свихнусь раньше, чем дядя Фальк заведет себе новую подружку.

– А это будет скоро? – спросил Рэй, открывая шоколадку с фруктовой начинкой. Апельсин и горький шоколад оказывается отлично сочетаются, кто бы мог подумать.

– Не сомневайся, скоро. Та девушка, с которой он… гхм… общался в последние несколько месяцев, она ему уже поднадоела. Думаю, появления новой подруги – лишь вопрос времени.

– Ты говоришь про ту, которая на празднике в честь выборов сидела в самом углу? – спросила Паулина. – Та малышка с томным взглядом? На вид твоя ровесница. Как там ее зовут? Марилла, Мавра, Маришка?

– Ребекка, – ответил Генри. – Ты с ней общалась?

– Нет. Она дымила, как паровоз, – на лице Паулины появилось выражение брезгливости, но, впрочем, тут же исчезло. – Сидела такая вся в дорогом платье с дорогой сигарой в руках, а на столике у нее коньяк, который стоит больше, чем две мои зарплаты. Вокруг нее сидят такие же в блестящих платьях и кивают, а она говорит еще так жеманно, аж злость берет. Рэй, помнишь, мы еще разговаривали с ее отцом, тогда, на празднике?

Рэй сконфуженно опустил глаза, желая скрыть замешательство.

«Выходит, она тоже была на том дурацком празднике, – подумал он. – Неужели мы уже были знакомы? Ничего не помню»

Паулина поняла его мысли сразу и немного поникла, приветливая улыбка сползла с ее лица.

– Ты был пьян, что ли?

– Я никогда не напиваюсь. Только вина глотнул, – будто бы пытался оправдаться Рэй. – Тот праздник был невероятно скучным, я вообще мало что оттуда помню. Такие мероприятия не по мне.

– Ну, то, что тебе было скучно, видели все. Зато у тебя получается молчать с очень умным видом, – дружелюбно сказал Генри. – Мы с Паулой тоже совсем недавно в высшем обществе. И тоже не знали куда себя деть. Хотя нет, вру. У Паулины отбоя от поклонников не было, – попытался подколоть ее друг, но девушка только хмуро промычала что-то в ответ.

– Твой дядя упомянул, что ты совсем недавно приехал из Бриналя. Такое ощущение, что он очень гордится тобой.

– Не знаю как там все у него в голове, но, по правде, я был вынужден попросить у него помощи, – неохотно протянул Генри, давая понять, что это не самая удачная тема для разговора.

Рэй съел еще одну шоколадную конфету, вдруг подумав о том, что завтра кто-то будет эти сладости искать. Внезапно в душе зародился страх перед наказанием, и тут же Рэй понял, насколько это глупо, ему же не шесть лет, в конце концов. Но желание заплатить за украденные сладости или хотя бы возместить убытки никуда не исчезло. Паулина с Генри молча пили чай и грызли карамель.

– У Альберта, по-моему, нет наследника, верно?

Рэй промолчал. Он вдруг понял, насколько ему жаль кузину. Это они сидят тут на кухне, свободные, как птицы, едят сладости и философствуют, а следующие восемь дней она должна будет провести в обществе своего жениха, которого хочется припереть к стенке и спросить, далеко ли ушла его совесть и когда она к нему снова вернется. Одна надежда на то, что самодовольный сыч загнется как можно раньше, и тогда Эмили станет богатой вдовой. Видимо, расчет тети Шарлотты был именно на такой ход событий. А может и нет. Кто ее знает, эту тетю Шарлотту.

– Ты приходишься двоюродным братом невесте, да? – спросил Генри, наверное, желая немного сменить тему, и когда Рэй кивнул, парень спрашивает: – А какая она?

Рэй на минуту задумался. В голове замелькали картинки и послышались звуки: смех Эмили, тихое хихиканье ее симпатичных подруг, цикорий, вечно слишком сладкий или наоборот – слишком горький, скучнейшие разговоры о моде. Сейчас бы он многое отдал бы, чтобы просто посидеть в уютной беседке и послушать самый скучный из таких разговоров.

– Она… добрая и умная. И еще понимающая, в отличие от своей матери, – парень запнулся, но потом продолжил. – Ведь это тетя Шарлотта решила, что ее дочь должна связать себя «священными» узами брака с таким… кхм-кхм… человеком, – последние слова Рэй, не сдержавшись, произнес с издевкой, и только потом сообразил, что сидел напротив почти незнакомых ему людей. Кто знает – вдруг они не терпят такого тона в адрес уважаемого в обществе сыча или просто считают свадебную церемонию чем-то, над чем нельзя иронизировать?

Но две пары глаз – одни черные, другие серые – так же внимательно смотрели на парня, и в этих глазах не было ни капли осуждения, поэтому Рэй продолжил:

– Когда я в последний раз разговаривал с ней, она сказала, что будет счастлива с этим типом. Не думаю, что она реально так считает, просто у нее нет выбора.

– Да… Не повезло девчонке. Сколько ей?

– Год назад переступила порог совершеннолетия.

– Семнадцать, значит. А она в принципе хотела выходить замуж в таком возрасте или..?

Но, увидев в секунду помрачневший взгляд Рэя, парень осекся.

– Понятно…

Какое-то время они сидели молча, погрузившись в свои мысли. Тихо тикали деревянные часы с кукушкой, висевшие на стене. Пару раз быстро моргнула лампочка, отчего все трое подняли головы вверх, но тут же опустили. Вдруг Рэй вдруг почувствовал запах, который не спутаешь ни с каким другим – запах типографской краски и дешевой тонкой бумаги, которая шелестит, когда ее складываешь.

На столе, недалеко от руки парня, лежала вчерашняя газета.

«Семнадцатого сентября Виссарион Драгомиров, глава Бринальской Республики, приехал на деловую встречу с правительством Нест-Града для обсуждения создания новых торговых путей между державами».

Слева, в верхнем углу страницы, расположилась фотография – кто-то из политических деятелей Нест-Града жмет руку гордому, абсолютно уверенному в себе Драгомирову. Несменяемый правитель Бриналя одет в строгую военную форму, седина лишь немного касается темной шевелюры, а густые усы плотной щеткой располагаются над верхней губой. Непонятно как, но даже через фотографию Рэй почувствовал ту неописуемую словами и пугающую энергию, которая исходит от этого человека. От этих мыслей у фон Элбатта-младшего по спине пробежали небольшое стадо мурашек.

– Что пишут? – спросил Генри, увидев, что глаза Рэя бегают по строчкам газеты.

– Да так, ерунду всякую, – отмахнулся парень. – Драгомиров приехал в Нест-Град и все такое… Ты чего?

Рэй заметил, что взгляд Паулины стал отрешенным, серьезным. Тут ее губы изогнулись в легкой ухмылке, будто девушка вспомнила что-то невероятно приятное, но ровно через секунду она нахмурилась и перевела взгляд на содержимое чашки. Да и Генри как-то притих, видимо, после упоминания о Драгомирове, а может, и нет.

– Я… просто вдруг о доме вспомнила, – наконец ответила Паулина на вопрос Рэя.

– Ты живешь в Нест-Граде?

– Нет, даже никогда там не была. Я родилась в Бринале, в Бердсбурге, – ее взгляд снова стал каким-то отстраненным и немного печальным.

– Я понимаю, можешь не продолжать, – сказал Рэй. – Я искренне сочувствую бринальскому народу. В нелегкие времена получить такого тирана, как Драгомиров, да еще и у власти… Такого даже врагу не пожелаешь. То, что он сделал с некогда процветающей страной, это же уму непостижимо. Это хорошо, что вы сбежали.

Рэй чисто машинально сделал небольшой глоток чая – и все равно, пресная гадость. Теперь он понял, что с этими двумя он может быть откровенным, и ему нравится это чувство – чувство свободы, раскрепощения, что ли…

Однако реакция на его слова показалась парню странной: Генри, опустив глаза, ковыряет ногтем фантик от конфеты, а Паулина…

– Что ты хочешь этим сказать?! – яростно прошептала она, сжимая дрожащие кулаки. – Ты, как и все остальные идиоты говоришь, что понимаешь нас, потому что сейчас так сейчас модно. Мол, да, мы вас понимаем, вы такие бедные-несчастные. Но при этом ты смеешь унижать нашего вождя. Человека, который вывел нас из войны победителями. Человека, который от чистого сердца хочет добра Бриналю, в отличие от вас, поганых… – тут она привела такое слово, которое не принято печатать на бумаге, и ее голос сорвался на крик. – Если бы я могла, я бы осталась дома, это отец меня вытащил! Но сейчас я уже могу уехать назад, что я и сделаю, только бы не видеть ваши надменные рожи!

– Скатертью дорожка, – прошипел Рэй. – В родную бринальскую тюрьму.

– Да как ты смеешь! Ты даже там ни разу не был, – Паулина так крепко выругалась по-бринальски, что даже Рэй понял, что она сказала. – Этот человек спас моему народу жизнь! Спас мне жизнь! Генри, почему ты молчишь?! Скажи ему! А лучше – набей морду!

В этот момент Рэй даже на секунду испугался, что Генри так и поступит (все-таки Рэй участвовал в драках лишь пару раз в жизни, и чутье подсказывало ему, что эти драки сильно отличались от настоящих ожесточенных боев на неблагополучных улицах Бриналя), но Генри лишь продолжил ковырять шелестящий фантик, не поднимая головы и как будто ничего не слыша.

– Да что это с тобой… – ошарашенно пробормотала Паулина. Она вскочила и очень резким движением вырвала фантик из руки Генри, а потом порвала обертку на кусочки и бросила их на пол.

Потом, переведя дыхание, снова посмотрела на друга.

– Как ты можешь позволить кому-то говорить такое… Я не понимаю, почему ты…

– Потому что он адекватен, – злорадно усмехнулся Рэй и встал из-за стола. – Он понимает, что Драгомиров – монстр, из-за которого сотни тысяч бринальцев заняты лежанием в могилах. А тебе прочистили мозги.

Дальше Рэй только помнил то, что девушка, словно бешеная кошка накинулась прямо на него. Она так сильно вцепилась ему в волосы и с таким остервенением царапала шею и лицо, что от боли из глаз шли искры. Впрочем, продолжалось это недолго – Рэй сбросил ее с себя, и та с грохотом упала на стол. Вступать в драку с девочками, да еще и с такими мелкими, абсолютно не хотелось.

Однако эта девушка так не считала – она с новой силой бросилась на врага, который выше ее на полголовы, да и весил больше килограмм на двадцать. Билась она так, будто вмиг озверела, и, к несчастью Рэя, ее маленький кулак прилетал в основном в лицо.

Он изо всех сил блокировал удары, пытаясь сдержаться и не ударить в ответ, но Паулина била ловко и в самые болезненные точки – явно был опыт покруче. Так что все слабые попытки блоков оказались провальными.

Тут терпение Генри лопнуло, и он не без усилий, но расцепил их, крепко схватив девушку за кисти. Паулина извивалась, как скользкая змея, говоря при этом такие слова, которыми пользуются разве что сапожники в десятом поколении. В ответ ей Рэй тоже сыпал ругательствами – не так витиевато, но весьма грубо.

– Да как ты смеешь! – орала она, тяжело дыша.

– А так и смею, – передразнила парень и перевела дыхание, а потом внезапно замолчала, прищурившись, и всматриваясь в лицо девушки. – Я вспомнил, кто ты такая и почему показалась мне знакомой.

Паулина на секунду застыла, словно испугавшись, но потом вмиг вернула себе прежнее самообладание.

Поздно.

Рэй на много лет запомнил этот взгляд – мимолетная, но неподдельная тревога, испуг. Дикий, почти неконтролируемый ужас. Все страхи, которые она так тщательно скрывала годами, все, о чем хотела забыть, отразились в ту секунду на ее лице – и тут же исчезли.

– Ты Паулина Грей-Врановская, дочь новоиспеченного члена Совета, – сказала Рэй. – Твой отец вспомнил о тебе только после окончания войны, и ты с недавних пор играешь второстепенные роли в одном из театров Норт-Бротера. Наверняка папочка пристроил, да? – мстительно продолжил парень, видя, как с каждым его словом болезненно-белое лицо девушки краснело от гнева, и с какой силой она брыкалась, пытаясь вырваться из рук Генри. – Ты такая же тупая выскочка, как и все Врановские…

– Зато я родилась в Бринале, и сама видела, сколько хорошего Драгомиров сделал стране, – прошипела девушка. – Так что не тебе об этом рассуждать! Ты вырос на всем готовом, а мы, мы…

– Так. Все. Хватит на сегодня, – Генри легонько встряхнул Паулину за плечи и наклонился к ее уху, что-то шепча.

Она посмотрела на друга, как на врага народа, и вырвала из его хватки. Потом быстрым шагом пошла по направлению к лестнице и уже у самого дверного косяка показала Рэю весьма неприличный жест. Тот, не оставаясь в долгу, сквозь зубы прошептал ответ, зная, что она его обязательно услышит.

Генри, погруженный в свои раздумья, почесал седую макушку и вздохнув, уже стоя допил чай.

Он намеренно игнорировал взгляд Рэя, оба молчали.

– О, святые! – вдруг послышался тонкий женский голос.

На пороге кухни, держа руку у выключателя света, стояла молодая служанка. Она была одета простое платье с длинным фартуком, а на светлые волосы, собранные в тугой пучок, повязана косынка.

Несколько секунд они трое смотрели друг на друга – должно быть служанка не ожидала увидеть на кухне кого-то из гостей. Хотя сейчас они выглядели не очень презентабельно: рубашка Рэя была порвана, на лице скорее всего набухали синяки, волосы были всклокочены вверх и в стороны, а Генри… Генри в принципе одевался так, словно он слуга, чего уж говорить.

– Доброе утро, милейшая из милейших дам! – сказал он и взял грязные чашки, сполоснул их под водой, а потом поставил их в сервант. – Простите за шум, который мы учинили. Честное слово, не специально. И если вы уже встаете, то нам самое время ложится.

Они с Рэем зашагали вверх по винтовой лестнице (Генри значительно отставал, но все равно торопился), а служанка какое-то время молча смотрела им вслед, и только потом принялась за свои дела.

Парни шагали по коридору и Рэй заметил, что Генри хромал, хотя шли они не очень быстро. Рэй чувствовал себя крайне неуютно, и его не покидало ощущение горького разочарования в людях. Он вспомнила афишу нового спектакля с участием Паулины Грей-Врановской, где он впервые увидел ее лицо, сплетни о ее жизни, которые передавали друг другу Эмили и ее подруги. А ведь сначала Паулина показалась ему хорошим человеком, а на деле она оказалась такой же, как и все Врановские – гордой, заносчивой, не терпящая других мнений.

И все же в этой ситуации что-то не давало Рэю покоя.

Количество мраморных статуй, на плечах и руках которых сидит большой ворон, постепенно увеличивалось, значит, они приближались к парадному входу.

– В общем, спокойной ночи, – пробормотал себе под нос Генри и завернул за угол. Не успел Рэй ничего ответить, как Генри исчез за одним из поворотов, зато рядом, косо поглядывая на парня, уже суетились слуги.

Рэй посмотрел на часы: почти пять. Обычно, если они находятся в гостях, в половине девятого Танвин будит парня, чтобы к девяти Рэй успел на завтрак с тетушками и дядюшками. Дома Рэй вставал рано и одевался (без помощи камердинера), что тщательно утаивалось от отца, ведь тот после своей смерти хочет оставить на этой грешной земле свою копию – желание многих людей, эдакая иллюзия бессмертия. Но и Рэй, и Танвин считали традицию утреннего одевания более чем отвратительной, поэтому еще пару месяцев назад, когда Рэю исполнилось шестнадцать и когда отец гордо сообщил: «Теперь твой личный слуга будет помогать тебе одеваться каждое утро», они по обоюдному согласию решили отказаться от этих замашек прошлого и жить, как это было еще давно заведено Рэем.

Отец приезжал в Норт-Бротер раз в месяц и останавливался на несколько дней, поэтому в остальное от уроков с личными учителями время Рэй жил в свое удовольствие: читал, гулял по городу, рисовал, слушал радио, частенько заезжал в гости к Эмили и по праву заслуживал звание бесполезной ячейки общества, которая только-только готовилась перестать быть таковой.

Вообще Норт-Бротер является самостоятельным государством с традициями, религией и культурой, которые, несмотря на все попытки Совета утвердить обратное, не сильно-то и отличаются от традиций, религии и культуры Нест-Града. Разве что погода всегда оставляет желать лучшего, да и парламент в Нест-Граде, не приходится по душе чопорным консерваторам из Совета, которые давно присвоили всю власть себе, а так все одно и то же, чего уж врать.

Если по поводу форм власти специалисты могли бы еще долго вести дискуссии, то насчет климата Рэй всегда был неуклонен. Зеленые, как глаза дворовых котов, холмы, гладкие, как зеркальная гладь, озера, и белые, как школьный мел, облака, сопровождали его с самого рождения, и Рэй никогда по доброй воле не променял бы их на ужасную жару Нест-Града. Впрочем, у отца на этот счет были другие планы…

Погруженный в себя и в свои раздумья, Рэй вернулся в свою комнату, отведенную ему в корпусе для семьи невесты. Мысль о ссоре с Эмили больно колола его самолюбие, и он быстро открыл дверь, надеясь вздремнуть часиков до одиннадцати. Завтрак пропустит, ну и дьявол с ним, с этим завтраком.

Однако на его кровати сидел отец. От неожиданности Рэй застыл, не зная, что сказать, а мужчина в это время оценил состояние лица парня. А потом вздохнул:

– Ну, и что с тобой стряслось?

Глава VI

Семь лет назад

При слове «детство» у каждого человека, какого бы возраста, пола и вероисповедания он ни был, в голове начинают мелькать яркие образы этого странного, но по-своему прекрасного этапа жизни.

Кому-то в первую очередь вспоминаются жаркие дни и сладкие фрукты, кому-то однотипные купе поездов, кому-то начищенные до блеска витрины магазинов детских игрушек, кому-то друзья со двора, кому-то запах домашней еды, уют семейного очага, голоса родителей, а кто-то просто отмахивается, пытаясь выкинуть из памяти воспоминания о том времени.

Одно слово, но зато какое!..

Услышав это слово, первое, что пришло бы на ум Паулины, был бы Бердсбург. Этот холодный северный город, расположенный около Бринальского залива, много раз видел, как маленькая девочка с двумя черными, как смоль, и тонкими, как крысиный хвост, косичками бродит по его тихим закоулкам и просторным скверам, не боясь встретить самых необычных его обитателей.

Кого только не видела девочка на мощеных улицах Бердсбурга: и деловых офисных работников с кожаными портфелями, и молодых модниц, чем-то похожих на маму, и уличных музыкантов, играющих на изогнутых золотых трубах, и иностранных туристов, которые вечно передвигаются по городу группами, и грязных бездомных, спящих в темных закоулках, и даже людей с зелёными, красными и синими волосами, которые были для девочки самыми удивительными людьми на свете.

Но гораздо больше ей нравился сам город – он скрывал столько тайн и видел столько на своём веку, что завораживал, а потом медленно растворял в себе каждого, кто готов был отдаться его тайнам. Нарядные фасады старинных зданий провожали прохожих взглядом своих глаз-окон, где-то в парках укрылось лето, словно не желая появляться в этом городе, по старым крышам гуляло солнце, а все кофейни звали к себе. По пятиугольным, квадратным и восьмиугольным дворам-колодцам летало эхо паулининых шагов, а медные памятники подмигивали девочке, пытаясь стряхнуть с себя надоедливых голубей.

По вечерам в Бердсбурге было еще красивее: на набережных толпились люди – в основном туристы – чтобы посмотреть, как разводят мосты. Какие-то мосты разводились в стороны, а какие-то – вверх, и на те, что разводились вверх, всегда приходило смотреть больше туристов, чем на те, что разводились в стороны.

А еще, когда темнота накрывала город, словно черное одеяло, маленькая Паула любила просто медленно гулять по улицам и смотреть в окна домов. У кого-то горел желтый свет, у кого-то красноватый или белый, а кто-то повесил на окна шторы, но сквозь них все равно просвечивал свет квартирных ламп, как днем сквозь лист дерева просвечивает свет солнечных лучей, отчего видны его жилки. Паулу это почему-то завораживало. Она шла и думала о том, что прямо сейчас кто-то ложится спать, кто-то только с работы пришел, где-то в обнимку сидят влюбленные, где-то ребенок, забившись в угол, плачет, кто-то собирает вещи, чтобы уехать отсюда навсегда, кто-то бурно ссорится, а кто-то мирно пьет чай со своими детьми. У кого-то горе, у кого-то радость.

А вон за тем окном, возможно, сидит такая же девочка, как Паула, и мечтает о своем. Может, в одну из этих квартир только переехал молодой парень, который через пару лет станет знаменитым певцом и будет гастролировать по миру со своими песнями, а сейчас про него никто еще не знает. А тот маленький мальчик, которого мать кормит с ложечки ужином, через двадцать лет станет обычным офисным работником, и проживет жизнь несчастную и полную одиночества.

Может, с кем-то из них Паула когда-нибудь будет дружить, а кого-то так никогда и не узнает. С кем-то случайно столкнется на улице плечами, и кто-то из них скажет: «Осторожнее, девочка».

И пойдет дальше.

Странные ощущения. Столько разных людей, столько разных судеб, и все они отличаются друг от друга, но все равно чем-от похожи.

Вернувшись поздно вечером домой, девочка на цыпочках заходила в свою комнату и запирала дверь на замок, а потом без сил валилась на кровать, и, завернувшись в одеяло, как в кокон, засыпала. В своей угловой комнате, вопреки логике, она не чувствовала себя уютно.

Защищено – да. Уютно – нет.

Но если Паула по каким-то причинам оставалась дома, то непременно много мечтала. Одно из самых странных и сокровенных желаний – жизнь в хрустальном доме среди переливающихся лучей света. Девочка просто обожала прозрачные предметы (наверное, потому что ни в городе, ни дома таких почти не было).

Прозрачная зубная щетка, стоящая в прозрачном стаканчике на хрустальной полке, светильники с переливающимся на солнце гранеными подвесками, хрустальный журнальный столик, прозрачная посуда на кухне и хрустальная люстра в гостиной – настоящий волшебный сон.

В один прекрасный день, когда родителей как обычно не было дома, девочка на свой страх и риск решила зайти в мамину спальню, ведь остальной дом девочка исследовала вдоль и поперек. До чего же возросло ликование маленькой Паулы, когда в мамином комоде с украшениями, на самом дне ящика, среди скучных бриллиантов и жемчугов девочка увидела хрустальные бусы, повязанные прочной серебристо-белой нитью.

Паула рассматривала каждый шарик и уже представляла, как заходит в свой волшебный дом, садится на стул с прозрачными ножками, и слушает постукивание бусин у себя в руках, видя, как мерцает отражение ламп и в самих бусинах, и в их отражении на поверхности стола…

Вдруг на девочку упала чья-то длинная тень.

– Ты чего здесь делаешь?

О, нет…

Прямо за ней стояла тощая фигура на каблуках-шпильках.

– Мама? – Паула разворачивается, глядя на женщину снизу вверх. На ней короткое обтягивающее платье сиреневого цвета, невероятно модная в то время темно-фиолетовая помада, а темные волосы были уложены волнами и закреплены лаком.

– Я еще раз повторяю свой вопрос, – холодно сказала женщина, чеканя каждое слово. – Что ты здесь делаешь?

– Я просто увидела у тебя это, – пролепетала Паула, съежившись под пристальным взглядом матери и протянув той самые чудесные в мире бусы.

– Это что? – тонкая бровь изогнулась немного вверх, в то время как остальные мышцы лица, казалось, остались равнодушными.

– Это… это твое.

Белая клешня забрала бусы у девочки из ладони и только тогда девочка осмелиласьснова посмотреть на мать: снизу ее лицо казалось каким-то устрашающим, хотя и привлекательным по современным стандартам красоты.

«Как человек может быть одновременно так красив и так отталкивающе страшен?» – подумалось девочке.

– Мусор какой-то, – сказала женщина, и, небрежно кинув украшение на кресло, отошла к зеркалу.

Паула так и осталась стоять на месте, переминаясь с ноги на ногу.

Женщина на секунду скосила взгляд на девочку, отвлекшись от своего идеального отражения, а потом, закатив глаза, хмыкнула.

– Можешь взять, если хочешь, – договорив, она вернулась к комоду и достала оттуда диадему, отделанную белым золотом с вкраплением бриллиантов. Медленно закрепив у себя на голове украшение, она достала широкий жемчужный браслет, ажурной подвеской соединенный с элегантным колечком, и надела его.

Паула быстро схватила бусы с кресла и так же быстро направилась к двери.

– Паулина, – послышалось сзади, и девочка в изумлении и страхе остановилась: на ее памяти это был первый раз, когда к ней обратились полным именем. – Не смей больше заходить сюда.

– Хорошо, – одними губами ответила девочка, и, сжимая покрепче свое новое сокровище, выбежала из маминой спальни.

Глава VII

– Ну, и что с тобой стряслось?

Этот вопрос застыл в воздухе, и Рэй честно не знал, что ответить. Сказать, что его побила девчонка? Ведь на деле это не совсем так. Сказать, что он ударился или упал? Да, на маленький кулак поклонницы Драгомирова.

– Одна компания попросила меня о помощи с одной вещью. С одним из людей я… не очень поладил. Но все хорошо, – как ни странно, это было первое, что пришло Рэю на ум. В общем-то, он сказал правду, лишь немного обобщив и не рассказав о сделке.

Отец встал и подошел к письменному столу Рэя, на котором стоял непонятно откуда взявшееся ведерко со льдом. Он взял полотенце, завернул в него несколько уже подтаявших кусочков и протянул сыну.

– Приложи к синяку на лбу. Надо было сразу же холод приложить, но теперь уже ничего не поделаешь. Зато впредь будешь знать, что делать в таких ситуациях, – на озадаченное выражение лица парня, фон Элбатт-старший добавил: – Йост сообщил мне о том, что тебе передали некую записку от неизвестной личности, поэтому я попросил его сообщить мне, когда ты вернешься. И когда ты зашел в этот корпус, дворецкий тут же передал это Йосту, а Йост – мне.

Рэй лишь что-то промычал в ответ. Холод приятно облегчил участки отекшей кожи, под которой сгустилась кровь. Парень подошел к зеркалу и увидел, что половина лица была бордово-красной, и лишь потом вспомнил, что один из ударов пришелся в нос и тут же принялся вытирать щеки, подбородок и губы. Всего лишь кровь, размазанная по лицу, но вид весьма ужасающий – и он так на людях ходил! Теперь ясно, почему слуги на него косились. И ведь никто ничего не сказал.

А вот того, что отец так спокойно отреагирует на утренний приход, Рэй точно не ожидал, так что он просто стоял перед зеркалом и усердно вытирал кожу, не зная, что сказать.

Хвала Птицам, фон Элбатт-старший взял эту заботу на себя:

– Думаю, тебе сегодня можно пропустить завтрак. Скажу тете Шарлотте, что ты неважно себя чувствуешь, но к ужину ты должен прийти. Вечером Йост принесет тебе костюм, а синяк не очень виден, только лед прикладывай. Я волновался, что это какая-то провокация или угроза, но хорошо, что все обошлось.

Рэй провожал отца взглядом, и как только дверь издала громкий характерный щелчок, парень одним движением повернул замок и, на ходу выпрыгивая из туфель, свалился на кровать.

Проснулся он ближе к полудню. Проснулся вялым и помятым, с настроением, не предусматривающим никакой активной деятельности, да и деятельности в целом. Невероятным усилием воли он поднялся с кровати, взял учебник по физике и, прикладывая новый холодный компресс к лицу, погрузился в чтение, но уже спустя минуту обнаружил свою голову уткнувшейся в рисунок гидравлического поршня.

– Так не пойдет, – решительно сказал он самому себе, – пора вставать.

Сперва фон Элбатт-младший снял вчерашнюю перепачканную в крови одежду и отправился в ванную. Он открыл кран с горячей водой и просто стоял, наблюдая, как белый полупрозрачный пар, исходящий от струй воды, сначала поднимался у него над головой, а потом уже застелил всю ванную. Наконец Рэй залез в воду и тут же его мышцы сводит приятная судорога – первые секунды горячей ванны всегда самые сладкие и расслабляющие.

От теплой воды сердце билось чаще, каждый вдох приходилось делать полной грудью, и какое-то время он просто лежал в горячей воде и не думал ни о чем, слушая стук своего сердца и эхо собственных выдохов, отражавшихся от стен. Как ни странно, спать уже абсолютно не хотелось.

Рэй открыл глаза, протер запотевшее зеркало мокрой рукой, и на белой глади появилось маленькое окошко обычной зеркальной глади.

В нем Рэй увидел хмурого молодого парня. Его темные волосы немного завились от влаги, карие глаза напряженно смотрели из-под угрожающе нахмуренных бровей, а грубые черты лица только усугубляли образ. Шея и плечи были весьма крепкими, да и весь он был каким-то твердым и чересчур серьезным, словно готовился к атаке. Хотя при невысоком росте и отсутствии подготовки он проиграл бы любую драку, и, казалось, от осознания этого факта парень становился еще мрачнее.

Но тут паровое облако снова заволокло зеркальную гладь, и портрет исчез.

Странно. Не таким Рэй представлял себя. Ведь внутри он был другим – веселым, компанейским, жаждущим приключений и романтики, до безумия влюбленным в кораблестроение и полным нерастраченной энергии. Но остальные видели только молчаливого и местами даже агрессивного человека. Что же с ним происходит? Почему на людях он вел себя не так, как, возможно, хотел бы?

Понятно, что, получая образование дома, он привык к затворническому и уединенному образу жизни. Он много общался с Танвином, регулярно переписывался с отцом и совсем редко – с остальными родственниками, временами заезжал к Эмили, иногда беседовал о влиянии флота с учителем истории, перекидывался слухами с поварихой. Но этого было мало. Все равно о жизни он знал только в теории, на практике представляя из себя полный ноль, начиненный сухими фактами.

Паулина Грей-Врановская… До чего же странная. Она ведь отнюдь не была красавицей – маленькая ростом, худощавая, сутулая, с огромными глазами-бусинами, со стороны она напоминала неокрепшего зверька. Но синяки на лице не давали парню забыть, как яростно она дралась и с каким рвением могла отстаивать свои взгляды.

Эта черноволосая бринальская девчонка, кричавшая о величии Драгомирова, ее задумчивый седовласый друг, сын великого генерала Волтура… Рэй вдруг понял, что завидовал им. Быть такими открытыми, яркими, столько всего повидать… и пусть Паулина оказалась типичной Грей-Врановской, жаждавшей внимания и не видевшей дальше своего носа, но нельзя отрицать, что личность она очень запоминающаяся. А Генри? Почему же он не полез в драку? Неужели после шести лет борьбы с регорцами он не поддался пропаганде бринальских политиков и считает лидера своей родины тираном? Или он промолчал, что избежать конфликта?

Сегодняшняя ночь была полна событий, знакомств и интересных разговоров, но после такого Рэй чувствовал себя уставшим, словно какой-то тяжелый груз опустился на его душу.

Ссора с Эмили из-за замужества, драка с Грей-Врановской из-за политичестких взглядов, весьма резкое поведение с тетей Шарлоттой, равнодушие к отцу, грубость Йосту…

Да что же это такое?

Хотя бы с некоторыми из них нужен мир. Ну, или же почтительный нейтралитет.

***

Учебники по физике составляли компанию Рэю ровно до того момента, пока в шесть часов не появился отец с Йостом, и пока первый не напомнил Рэю о том, что он близкий родственник невесты, а значит, он приглашен на традиционный ужин, а второй не спросил, какой фрак Рэй предпочитает.

– У меня всего один фрак, Йост.

– Ах, да. Как я мог об этом забыть.

С этими словами Йост вышел из комнаты.

– А этот малый умеет подначить, – усмехнулся отец. – И чем ты ему не угодил?

– Наверное тем, что не являюсь тобой. И тем, что не хожу во фраках.

– Не смотри на меня так, Рэй. Я пытался объяснить ему, что в тех старых традиционных фраках уже никто не ходит.

Отец уселся в кресло и издалека разглядывал книги, которые лежали на столе сына.

– Готовлюсь, – пояснил парень.

Рэй ждал от отца слов о том, когда же они в следующий раз поедут в Нест-Град, или же наставлений на тему хорошего поведения. Но вместо этого фон Элбатт-старший спросил:

– Ты рисуешь?

– Нет.

– Понятно.

И добавил после некоторой паузы:

– Пожалуйста, не расстраивай тетю.

– Попытаюсь.

Мир так мир.

***

Богато украшенный цветами стол, свечи, сложенные пирамидкой салфетки, господа во фраках, дамы в длинных платьях и перчатках, блеск заколок, выглядывающих из-под сложных причесок – при таких обстоятельствах несложно почувствовать себя настоящим бароном прошлого века. Дух канувшей в лета эпохи витал где-то в воздухе, за него хотелось схватиться и рассмотреть поближе, но он так и остался на уровне ощущений.

Лепет смутно известных дам погружал Рэя в сон. Никто из них не посмел оспорить устав – все пришли в традиционной одежде, положенной на первом совместном ужине двух семей: женщины – в длинных приталенных платьях с древними узорами, посвященными свадьбе, мужчины – в выглаженных до идеала фраках.

Напротив него сидел сын дяди Рэймонда, Хэмиш, статный военный тридцати лет; рядом болтала кузина Дженни, недавно родившая тройню; через несколько стульев расположилась тетушка Далия, пытавшаяся украдкой сорвать лепестки с цветка, украшавшего стол (говорили, она варит из лепестков какие-то настои от болей в спине); сыновья дяди Эверта, учившиеся в университете Нест-Града на экономическом факультете, общались на нестминстком с миловидной девушкой из Врановских; через несколько стульев сидел отец, ведя какую-то дискуссию с человеком весьма преклонного возраста; тетя Шарлотта, по традиции давящая присутствующих своим ледяным спокойствием, сидела ближе всех к пустующей части стола, место в которой уже совсем скоро должны были занять жених и невеста.

Рядом, по правую руку тети Шарлотты, безмолвной тенью примостился ее супруг – лысеющий мужчина средних лет, всегда носивший монокль и имевший привычку поглаживать свои безупречно белые усы. Он задумчиво смотрел на гостей, словно они занимательный музейный экспонат, и когда они с Рэем встретились взглядами, мужчина улыбнулся парню краешком уса. Старый добрый дядюшка Ник! Рэй улыбнулся ему в ответ и слегка кивнул в знак приветствия.

Так как дедушка Ника фон Элбатта являлся родным братом дедушке тети Шарлотты, то говорят, что их брак не одобрялся семьей. Интересно, а как относились бабушка с дедушкой к маме? Понравилась ли она им? Наверняка понравилась.

Все находились в нетерпеливом ожидании еды, разговоры о погоде постепенно сходили на нет, кто-то громко барабанил пальцами по столу. Чтобы не уснуть окончательно, Рэй посчитал количество пришедших. Тридцать один. Тридцать один близкий родственник, и большинство из них фон Элбатты, по причине весьма немаленького возраста жениха.

Рэй почувствовал, как урчит его живот, и он тут же невольно проклял непунктуальность виновников торжества.

– Жених с невестой, – на весь стол сказала тетя Шарлотта, – явятся с минуту на минуту.

– Поскорей бы уж, – пробубнил себе под нос полный мужчина шестидесяти лет, сидящий рядом с Рэем.

– Идут! – нервно вскрикнула кузина Дженни, куда более громко, чем стоило. – Я слышу шаги.

Все как по команде замолчали и обернулись к дверям.

Несколько неловких секунд молчания, и двери распахнулись.

– Господин Альберт Джеймс Врановский с невестой, госпожой Эмилией Катериной фон Элбатт.

«Мир или хотя бы нейтралитет» – еще раз мысленно повторил себе Рэй, за секунду до того, как увидел Эмили.

Она была одета в длинное платье под старину, волосы были убраны в сложную прическу, состоящую из завитков и нынче немодную, в ушах сияли крупные серьги из бриллиантов, а на груди расположилось дорогое колье с увесистыми камнями.

Рэй удивился, какой неожиданно взрослой она показалась, и с какой надменностью и хладнокровием она подала себя в первые же секунды своего пребывания. Словно с тех пор, как они виделись, прошло не несколько дней, а несколько лет, за которые она успела остепениться и превратиться в статную женщину.

Альберт на фоне своей сияющей и приковывающей внимание невесты выглядел бледной тенью.

***

Рэю не так часто приходилось посещать такие ужины, но оказалось, что ничего страшного в них нет. Вот Врановские, вот фон Элбатты. Кто хочет, тот говорит, кто хочет, тот молчит. Хвала Птицам, оба соседа Рэя не стремился заводить диалог, с завидной скоростью уплетая деликатесы за обе щеки, а парень с нескрываемым интересом слушает общий разговор за столом.

– Переход от войны к миру будет болезненным и длительным процессом как для стран победивших, так и для стран побежденных, – сказал кузен Хэмиш, принимаясь за суп. – Экономика всех участвовавших в войне стран выглядывает из-под обломков некогда царившего процветания, война разрушила многие устои, обострила социальные проблемы и вывела на обсуждение множество новых вопросов…

– Не будь сентиментальным, Хэмиш, – раздался нежный лепет его сестры, которая сидела напротив. – Не все страны вышли из войны разоренными.

– Ну да. Кто-то на этом заработал, – хмуро ответил военный, – и мы все прекрасно знаем, кто.

– Война помогла выявить сильнейших и уничтожить слабейших. Бриналь, Нест-Град, Тайлин – лидеры, а все остальные пусть подтягиваются. Естественный отбор необходим так же, как и конкуренция.

– Хотел бы я видеть, как бы ты рассуждала, если бы жила не в огромном особняке с видом на зеленый лес, а в разваливающемся государстве, потрясенном войной и революциями.

– Тогда хвала Священным Птицам, что я, как ты выразился, живу в огромном особняке с видом на зеленый лес, – с легким снобизмом и наигранной беззаботностью сказала женщина, двигая к себе салат.

– Эта война хоть и была долгой, но все же это просто вооруженный конфликт, – произнесла старая вдова, сидящая рядом с отцом. – Люди восстановят свои разрушенные дома, правительство построит новые заводы, и через несколько лет все будут снова готовы к бою за передел мира.

За столом тут же поднялся шум, а Эмили, до этого сидевшая молча, прикрыла рот ладонью и ахает:

– Не говорите такого, кузина Виолетта!

– Старая карга, совсем выжила из ума, – послышался чей-то шепот.

Кузен Хэмиш, видимо почувствовавший поддержку, отложил столовые приборы и произносит:

– Кузина Виолетта, вы, наверное, не знаете, что на наш век пришлась самая кровопролитная война за всю историю человечества. Мир перевернулся. Люди осознали, что натворили, и больше таких масштабных трагедий не будет, уж поверьте.

– Поверьте мне, молодой человек. Я старше вас и могу судить о мире трезво, – как ни в чем не бывало ответила старуха, – без ветра в голове и юношеских идей.

– Юношеских?! – распаляется военный. – Мне тридцать семь!

– Я слышала, – деликатно прервала разгорающеюся ссору тетя Шарлотта, – что вы, адмирал фон Элбатт, только вернулись из кругосветного путешествия. Мы все в ожидании вашего рассказа.

Атмосфера за столом была накалена, поэтому слова тети Шарлотты прозвучали ужасно не к месту. Хэмиш, оскорбленный и обиженный на старуху, несколько секунд смотрела прямо на нее, но вдова, полностью поглощенная разрезанием огромного куска мяса, казалось, уже забыла о споре.

– Адмирал фон Элбатт? – настойчиво напомнила о своем присутствии тетя Шарлотта.

– Да-да, путешествие, – переводя взгляд на женщину, ответил военный. – Вообще-то оно было не таким кругосветным, как мне бы этого хотелось. Я взял отпуск, намереваясь посетить Нест-Град, Бриналь, Лиаду, Тайлин и Сан-Монтис, но в итоге побывал лишь в половине из этих мест.

– Что же помешало вам? – вежливо спросил Альберт.

– Повлияли разные факторы, господин Врановский. В Нест-Граде я провел пару дней, прежде чем началась ужасная жара, какая бывает у них в середине лета.

– Мы с сыном тоже находились в Нест-Граде летом, – сказал отец, – Но так как мы были в Порту, то есть в Северной части, ужасная жара почти не коснулась нас. А где были вы?

– Я остановился на границе, планируя с каждым днем продвигаться к югу в течении недели, чтобы ровно через неделю достичь Порта и оттуда отплыть в Бриналь, но, как я уже говорил, началась такая омерзительная жара, что я думал, что сварюсь заживо!

По столу прошелся вежливый смешок.

– Мне пришлось сразу ехать в порт, а оттуда я направился в Бриналь.

– Зачем? – спросила младшая сестра Альберта, привлекательная и деловая женщина сорока лет, сидевшая напротив Рэя. Парень помнил, что ее зовут Адриана, и что она претендовала на место в Ассамблее, которое (по просто невероятному стечению обстоятельств!), получил Аарон Грей-Врановский. – Неужели вы хотели своими глазами увидеть последствия войны, закончившейся лишь год назад? Разруху и бедность?

– Смею напомнить, госпожа Врановская, что по профессии я военный, поэтому мне уже приходилось видеть все перечисленное: и самую страшную разруху, и самую крайнюю бедность.

– Но все-таки зачем вы поехали туда? Смею предположить, что это не самое лучшее место для туриста.

Тут в беседу вмешался дядя Ник:

– На самом деле Бриналь – отличное место для путешествия. Природная красота этого края поражает. Я бывал там до того, как в туда перестали впускать туристов.

– Это же сколько тебе было лет? – спросила Эмили. И тут же добавила: – Не в обиду тебе сказано, папа. Просто въезд запретили уже очень давно.

– Мне было лет десять или двенадцать, – ответил ей отец. – Может, меньше. Но воспоминания о той поездке с родителями не сотрутся из моей памяти. Я помню минеральные воды, горячие источники, гейзеры, горы… Прекрасное было время. И, насколько мне известно, регордцы разрушили только центральную часть Бриналя, а до отдаленных от крупных городов мест не дошли.

– Именно, – подтвердил Хэмиш, смотря на Адриану, – природа в Бринальской республике просто изумительная. Поэтому я хотел попасть в страну под предлогом деловой встречи, но не тут-то было. Я почти не надеялся, но все же…

– Вам удивительно не везет, – хмыкнул кто-то.

– Я тоже думал так, когда плыл в мой следующий пункт маршрута – в Лиаду. И знаете, все мои разочарования были напрасны, потому что благодаря лишнему времени я смог насладиться экзотикой этой страны.

– Неужели вид местных жителей так очаровал вас? – хихикая, произнесла девица в ярко черном платье – кузина Дженни. Сказала она это омерзительным и вызывающим тоном, но, несмотря на это, некоторые за столом усмехнулись и улыбнулись этой «шутке»! Из-за этого Рэю стало вдвойне обидно – все-таки его лучший друг именно из Лиады, и Рэй иногда задумывался, дружил ли бы с ним Танвин, не будь он рабом.

И ладно, если бы слова Дженни не вызвали бы смех (сама она никогда не могла похвастаться выдающимся интеллектом), но ведь многие поддержали шутку о том, что лиадцы уродливы!

Конечно, в способностях рабов к грамоте парень всегда сомневался, ведь их мозг, говорят, устроен как-то по-другому (не очень понятно, в чем различие, но ведь грамотных лиадцев пока еще никто не видел), но вот ни моральными, ни физическими уродами Рэй их точно не считал.

– Зря ты так, Джен. Когда-нибудь тебе это аукнется, – серьезно сказал Хэмиш, на что девушка лишь ухмыльнулась и стала перешептываться с дамой, сидевшей неподалеку. Через несколько секунд они обе начали тихо хихикать. Рэю хотелось сказать кузине что-нибудь весьма грубое, но, поймав умоляющий взгляд отца, вернул себе равнодушный вид и стал с усилием резать ножом бараньи ребрышки, остывавшие на тарелке.

– На мой взгляд рабство – непозволительная роскошь для нашего века, – сказал какой-то мужчина на другом конце стола.

– И что же вы предлагаете? – спросил неизвестный Рэю старик с рыжеватыми бакенбардами. В его голосе прозвучала легкая усмешка, которая, впрочем, не получила одобрения или смеха.

– Освободить их.

– Экономически это невыгодно, – заявил старик. – Эти реформы будут тяжелыми и бесполезными, и вскоре их все равно отменят. Зачем лишний раз думать о рабах, если можно подумать…

– …О себе, – завершил за старика Рэй.

Старик с бакенбардами презрительно посмотрел на парня.

– Вот молодежь развелась нынче, – злобно огрызнулся он. – Все лезут поперек старших, а посмотреть на вас – пьяницы и бездельники, вот вы кто. В последнее время только и вижу, как собираетесь по углам, да пляски свои пляшете день и ночь. У девиц платья аж выше колен, а парни только и делают, что умничают. Яйца курицу не учат…

– Флин, – весьма резко прервал рыжего Альберт и с упреком посмотрел на него. Они обменялись недовольными взглядами, но в итоге рыжий сдался и замолкнул.

– Отвлечемся от политики и проблемы поколений, – миролюбиво пролепетала Эмили. – Адмирал фон Элбатт, что же было дальше?

– Боюсь я не смогу продолжить свой рассказ, – ответил Хэмиш. – В нем будет слишком много политики и проблем поколений, так как я не смог попасть в Сан-Монтис из-за того, что там началась гражданская война.

Повисла долгая тишина.

Рэй посмотрел на Эмили. Ее лицо странно застыло – накрашенный рот скривился не то в отвращении, не то в удивлении, голубые глаза равнодушно сверлили взглядом салфетки и столовые приборы, а на идеально напудренных и нарумяненных щеках не было ни улыбки, ни разочарования. Неприятно было видеть ее такой неестественной, такой кукольно-глупой. Или, быть может, она всегда была такой?

Впрочем, легко эту тишину прервала тетушка Далия:

– Если мне не изменяет память, то пятый день празднования приходится как раз на День Алконоста. Хорошая примета для молодоженов.

– Безусловно, – улыбаясь, ответил Альберт. – Неудивительно, что сезон свадеб приходится как раз на октябрь. В День Алконоста мы устроим большой праздник с лучшими мятными венками, танцами, песнями и увеселениями.

Народ одобрительно зашумел.

– Кстати об увеселениях, – добавил жених и повернулся к будущей супруге: – Эмили, дорогая, зная, что тебе нравится театр, я заранее заказал у Томаса Аделла написать адаптацию для постановки твоей любимой легенды.

– Для «Города Птиц»? – лицо Эмили вновь просияло фальшивой, как показалось Рэю, улыбкой.

– Он же и поставит спектакль прямо здесь на Шестой День.

– Сразу же после Сириновской Ночи, – недовольно проворчала Виолетта. – Юные леди не должны выходить в свет в этот день, Эмилия.

Девушка сделала вид, что не слышала этого замечания, а вместо этого промурлыкала:

– Альберт, спектакль самого Томаса Аделла будет отличным подарком для наших гостей. Но для такого великого драматурга нужны подобающие актеры.

– Я позаботился об этом, – ответил Альберт. В его голосе сквозила гордость за себя. – Я пригласил на празднование самых талантливых и знаменитых актеров Норт-Бротера и Нест-Града. Аскольд Гейнор, Паулина Грей-Врановская и Гарри Свон приехали на нашу свадьбу.

От неожиданности Рэй громко подавился куском мяса, но за столом поднялся такой переполох, что даже если бы где-нибудь рядом выстрелила бы пушка, маловероятно, что кто-нибудь обратил бы на это внимание.

– Не может быть, – казалось, еще чуть-чуть, и Эмили лопнет от счастья. – Такие люди! Я же смогу с ними познакомиться?

– Конечно, – с довольной улыбкой сытого удава ответил старик. – Большую часть дня они будут репетировать, но ты обязательно с ними познакомишься.

«Угу, – хмуро подумалось Рэю, и он невольно коснулся синяка на лице, на который смотрели искоса все собравшиеся, когда думали, что он не видит их взгляда, – Познакомился я уже с одной…»

– Не нравится мне эта Грей-Врановская, – проворчала вдова, еще недавно спорившая с Хэмишем.

«Поддерживаю».

– …Какая-то она слишком вызывающая, да и появилась не пойми откуда. В последнее время только о ней и говорят.

– Конечно, – с жаром ответила Эмили, – конечно говорят! А как не говорить? Талант в таком молодом возрасте! В столице она давно признана гением актерской игры!

– Девочка признана гением театра или ее отец признан гением политики? – съязвил Хэмиш, который этим вечером очень точно озвучивал мысли Рэя. – Все мы знаем, как это бывает с детьми политиков и их «талантами».

– Ах, адмирал фон Элбатт, – вздохнула женщина с крупной серебряной брошью в виде Ворона, – если бы вы видели ее на сцене, то ваши ехидные намеки испарились бы по щелчку пальцев, – женщина громко щелкнула, – Пуф! И всё.

– О, боюсь билеты на постановки с ней настолько нарасхват, что я не смогу насладиться этим зрелищем.

– Ну так я предоставляю вам такую возможность, – вмешался Альберт. – Совершенно бесплатно и без лишних затрат вашего драгоценного времени, которое вы могли потратить на поиск билетов, я предоставляю вам возможность воочию понаблюдать за юной звездой, о которой так много говорят. Доверяя мнению своей будущей супруги, я предполагаю, что даже если госпожа Грей-Врановская обладает хотя бы половиной того таланта, о котором так много пишут газеты, то спектакль будет настоящей сенсацией.

– Только из-за того, что слабую актерскую игру дочки Аарона будут вытягивать профессионалы, – сказал Рэю его сосед, на что парень не ответил.

– Кстати, – не унимался Альберт, – чуть не забыл сказать, что с завтрашнего дня каждый вечер будут проходить танцы.

Эти слова были встречены всеми с явным одобрением.

– Это замечательно, – подхватила Эмили, мечтательно хлопая накрашенными ресницами в сторону будущего супруга. – Так давно не была на настоящих танцах…

Рэй тяжко вздохнул, потеряв всякий интерес к разговору. Ужин только начинался.

Глава VIII

Рэй медленно брел вдоль особняка, который еще днем казался небольшим ажурным замком цвета слоновой кости, а в вечерних сумерках скорее выглядел как огромная черная крепость. Парень шагал по идеально-выверенным дорожкам, а из окон на землю лился желтый свет от комнатных электрических ламп или же помпезных люстр, конструкция которых пугала Рэя в детстве. Откуда-то слышалась музыка – видимо, скучающая молодежь не дождалась завтрашних танцев и закатила небольшую вечеринку у кого-то в комнате.

Пожалуй, тот рыжий старик в чем-то был прав – танцевальное сумасшествие, которое охватило нынешнее поколение, просто поражало своим размахом. Стоит Рэю выйти из своего дома и пройти пару улиц в сторону центра, как из каждого закоулка тут же слышатся доносящиеся из граммофонов звуки фокстрота и свинга, в кафе и клубах джазовые музыканты наигрывают новые модные мотивы, а молоденькие танцовщицы шелестят бисерной бахромой, выбивая туфельками чечетку. На все это Рэю нравилось смотреть, но особой любви к такому стилю жизни он, прямо скажем, не испытывал.

Парень взлохматил волосы, на которые Йост так старательно наносил гель, чтобы они ровным слоем, волосок к волоску, темный зеркальной гладью лежали у Рэя на голове. Затем он снял надоевший фрак, расстегнул пуговицы на манжетах рубашки и, держа фрак в руках, продолжил свой путь, отсутствующим взглядом рассматривая свою старомодную пару туфель и гальку под ними. Ветер крутился где-то под ногами, словно пес, просящий поиграть с ним, но, не находя поддержки от Рэя, резко взмывал ввысь беснующимся серпантином, приятно охлаждая кожу. Парень поднял голову – звезд видно не было. Небо окрасилось в глубокий пурпурно-синий цвет, и сквозь беспокойное движение облаков можно было разглядеть слабое бело-серое свечение луны, которая безуспешно пыталась попасть на небосвод.

Рэй вдохнул воздух полной грудью. В этом году сентябрь выдался теплее и дождливее чем обычно, поэтому днем иногда бывало душно, как в парилке.

Недавно отец объявил, что по причине окончания войны готов забрать Рэя на постоянное проживание в Нест-Град, и после этого заявления парень уже не мог думать ни о чем другом. Вот и сейчас мысли снова вернулись к тому разговору, не желая отпускать юный разум. Рэю было искренне жаль, что он не встретит еще одну снежную зиму в своем уединенном от большого мира уголке, но, с другой стороны. с нетерпением ждал нового этапа своей жизни. Жизнь там, где десятки поколений его семьи строили огромную корпорацию по производству кораблей, прельщала и дарила приятные надежды.

Вообще-то в Нест-Граде не было войны, но иногда случались налеты регордских самолетов и, как говорил сам отец: «Крайне неспокойная ситуация по причине войны», из-за чего Элбатт-старший упрятал своего отпрыска в Норт-Бротер.

«А что, если бы война длилась не шесть лет, а двадцать? – подумалось Рэю. – Или он просто хотел дождаться моего совершеннолетия?»

Когда он переедет в Нест-Град, то ему придется жить рядом со всеми своими родственниками, ведь почти все Элбатты испокон веков обитают именно там. Разве что Эмили с тетей Шарлоттой и дядей Ником останутся в Норт-Бротере.

Когда-то родители Эмили переехали сюда из-за того, что тетя Шарлотта и бабушка Агнесс, две гордые упрямые женщины, не терпящие долгих споров, так и не смогли прийти к общему мнению (отец говорит, что бабушка Агнесс до конца своей жизни считала брак дочери с троюродным братом незаконным, а дядю Ника называла не иначе как «тот господин»). Помирились они только на смертном одре Агнесс, которая при виде дочери кивнула ей, Шарлотта кивнула в ответ, после этого бабушка покинула этот мир.

По крайней мере на таком варианте событий настаивал отец. Рэю казалось это странным – с чего он взял, что за несколько минут до того, как отправиться к Птицам, бабушка вообще была в здравом уме? И даже если так, то тот кивок мог быть судорогой мышц перед смертью, а не знаком прощения. Но Рэй знал, что отцу гораздо легче думать, что его мать ушла из жизни, не будучи в ссоре ни с одним из ее детей – заблуждение, помогающее пережить горе, так называемые «розовые очки».

А как отец переживал потерю мамы? Любил ли он ее, или это был брак по расчету? Как она выглядела, откуда была родом? Почему он молчит о ней?

Рэй ведь не помнит эту женщину, следовательно, и любить он ее не может, но этот ореол секретности, образованный вокруг ее персоны, тайна за семью печатями, которую фон Элбатт-старший может, но по каким-то причинам не хочет открывать сыну… все это с каждым годом давило на психику все сильнее и сильнее.

Рэй глубоко вздохнул для успокоения участившегося сердцебиения, а похолодевшие от волнения пальцы засунул в карманы. Он обязательно задаст эти вопросы отцу, обязательно задаст.

– Невеста – просто чудо, – отвлекла парня от своих раздумий пожилая женщина, проходившая мимо под руку с супругом. – Видел ее?

– Видел мельком, – ответил старик, – молоденькая, чем-то на Юнити похожа.

– Правда? А я заметила, что у нее кольцо было точь-в-точь как у Вайолет, только вместо изумруда у нее был рубин…

Продолжение этого разговора Рэй не слышал и слышать не хотел. Внезапно у него появилось острое желание уехать, чтобы не терпеть весь этот цирк. Смотреть, как семнадцатилетняя девушка строит глазки старику – что может быть противнее? А все эти беседы о моде, женитьбе, сплетни о знаменитостях, которые с таким придыханием передаются из уст в уста… Цирк, да и только.

Щелк.

Одновременно зажглись фонари, и теперь Рэй стал четко видеть дорожку, по которой шел, бежевые стены особняка, скамейки, деревья, поля вдалеке… и фигуру, стоящую рядом с ним.

От неожиданности Рэй отпрянул, испугавшись. Фигура курила, прислонившись к ближайшему фонарю, наблюдая за пятном луны и вовсе не замечая парня.

– Черт, – с акцентом сказала она, повернув голову на загоревшийся фонарь. – Ну и зачем ты загорелся, спрашивается?

Фигура эта, безусловно, принадлежала Генри Волтуру. Он отпустил еще пару крепких ругательств в адрес фонаря на нестминском вперемешку с бринальским, прежде чем заметил Рэя, стоящего рядом в некотором оцепенении.

– Привет, – сказал Генри и улыбнулся краешком рта.

– Доброго вечера, – вежливо ответил Рэй, растерявшись.

– Сигаретку?

– Не курю.

– Вот и хорошо… – Волтур снова повернул голову к луне, слабые блики света которой виднелись на небе.

Рэй так и остался стоять со своим фраком в руках, а Генри, казалось, уже забыл о нем. Фон Элбатт прекрасно понимал, что этот человек имеет полное право не разговаривать с ним из-за того, что случилось ночью. Все-таки Рэй вступил в драку его боевой подругой, а это уже повод игнорировать друг друга до конца своих дней.

Парень уже собрался сделать шаг чтобы идти дальше, как вдруг Генри спросил:

– Скоро полнолуние, да?

Рэй подошел поближе и запрокинул вверх голову.

– Полнолуние всегда приходится на Ночь Сирин.

– Да, точно.

Затянулось долгое молчание, в течении которого оба смотрели на то, как ветер гоняет облака, сейчас оказавшимися какими-то серо-синими.

Рэй искоса глянул на Волтура. Тот был высок и широкоплеч, но слишком уж худощав для парня такого роста – казалось, в этом человеке мышц не больше грамма, одни только кости. На лице была едва заметная щетина, под глазами появились сиреневые мешки от недосыпа, а сами глаза были блекло-серыми, абсолютно безжизненными и ничего не выражающими.

Кажется, именно так в газетах обычно описывают убийц.

Генри поймал взгляд парня и усмехнулся, выдыхая через нос очередную порцию дыма.

– Хочешь что-то спросить? – он снова перевел взгляд на небо и, видя, что Рэй колеблется, равнодушно добавил: – Спрашивай.

Фон Элбатт хотел спросить что-нибудь про прошлое собеседника, про войну, про Бриналь или Нилатса, но поняв, что от серьезных разговоров его мозг скоро превратится в овсяную кашу, он отбросил сложные формулировки и спросил:

– Твои волосы всегда были такими?

И только когда этот вопрос вырвался из его уст, парень осознал, насколько глупыми и бестактными были эти слова.

– Имеешь в виду, всегда ли они были полуседыми? – Неожиданно быстро и живо ответил Волтур. А потом, выдержав привычную паузу, ответил: – Конечно, нет. Но это долгая история.

– На самом деле, у меня есть время.

– Хм… – задумчиво тянет Генри, бросая окурок в урну и зажигая следующую сигарету. – Тогда слушай…

***

Шесть лет назад, в июльское воскресенье, я, озорной тринадцатилетний мальчишка, главный деревенский хулиган, побежал в лес, который находился неподалеку от дома. Большой, красивый был лес. В нем всегда было много людей: кто грибы собирал, кто гулял, кто, сидя в беседке, к экзаменам готовился. Мы с друзьями вечно играли там. Конечно, пару раз кто-то из нас терялся, но через несколько часов находился, ничего страшного.

Вот и тогда, в то воскресенье, я оббегал, наверное, весь периметр леса, и только поздно вечером вернулся домой, и то, только потому, что темнота была непроглядная, жутко, да и холодно.

Папа обычно сидел на диване в гостиной и читал маме выдержку из какой-то научной статьи. Они оба были фанатам космоса – вечно ищут что-то про него целыми днями, а потом читают друг другу, обнявшись или взявшись за руки. А потом смотрят так друг на друга, аж мурашки по коже. Я всегда знал, что именно так смотрят, когда любят…

Вечер того дня я помню буквально по секундам. Папа сидел в гостиной и читал, а мама держала сидела рядом и внимательно слушала – в общем, все как обычно. Рядом сидела моя старшая сестра, а мама плела ей косу – косы у мамы получались страсть какими красивыми, особенно когда она по праздникам вплетала в русые волосы Сони синие цветы или ленты и прикрепляла сверкающие заколки.

Тут глава семейства на секунду отвлекся от чтения и увидел на пороге комнаты меня: одежда вся в грязи, в некоторых местах порвана. Лесные игры ничем хорошим для моего внешнего вида никогда не заканчивались.

– Генри, переоденься во что-нибудь почище и спускайся к нам. У тебя есть все шансы успеть к статье об астероидах.

Все правильно. Папа никогда не ругал меня, мама лишь изредка упрекала. В основном этим занимались воспитатели или старушки, живущие в деревне.

Я несся вверх по лестнице, слыша беззаботный смех сестры, хихиканье матери и низкий бас отца – почему-то этот момент я потом вспоминал как последний счастливый момент из прошлой жизни.

А все потому, что когда я, чистый и причесанный, спустился назад в гостиную, то услышал обрывок мужского голоса по радио. Отец отложил журнал и выключил радио, мама беззвучно заплакала, а сестра так и осталась сидеть на полу, смотря на меня каким-то странным опустошенным взглядом.

На вопрошающий взгляд мой отец, генерал Ингмар Волтур, лишь прошептал:

– Началась война, сынок.

***

Следующий год я провел в страхе за отца. Тот отправился на фронт восьмого июля, на следующий день после объявления войны Регордской республикой Бриналю, и все понимали, что он оттуда может уже не вернуться.

Знаешь, а ведь у моей семьи было довольно много денег, даже дом наш был во много раз больше, чем у остальных, да и война пока не дошла до нашего небольшого городка. Казалось бы, живи и радуйся. Но я вдруг почувствовал, что хочу быть нужным своей стране, и в своем небольшом городе делал все, чтобы поднять настроение горожанам: распространял листовки с лозунгами о бесстрашие, играл с соседскими детьми, пока их родители были на работе, делился едой с теми, чьи отцы тоже ушли на фронт…

Мы с ребятами, бывало, собирались небольшими группами и обсуждали те новости, что приходили оттуда. А новости эти были весьма невеселыми: республика Регорд вела ожесточенные бои на границе, продвигаясь все больше и больше вглубь страны. Вторая столица Бриналя, дивный старинный город Бердсбург была потеряна. Говорили, что город превратился в сплошное кладбище, что от страшных зимних морозов и голода люди умирали прямо на улицах, и что ни город, ни его жителей уже не спасти.

Это я узнал это от соседки бабы Вари, к которой приходил, чтобы отнести ей двухлитровую банку молока, что передавала ей моя мама в качестве помощи.

Но в тот день дверь мне открыла не баба Варя, а какая-то незнакомая женщина. У этой женщины было красное опухшее лицо, бесцветные глаза, седые растрепанные волосы с большими колтунами, и вся она была какой-то серой, невзрачной. Я невольно ужаснулся и чуть не выронил банку: в этой человекоподобной тени я узнал бабу Варю, которая тянула трясущиеся руки к банке, еле сдерживая всхлипы.

Я знал, что ее сын еще в два года назад уехал на учебу в Бердсбург и поступил в летное училище, чем жутко гордилась вся его семья. Я прекрасно помнил его – высокий, крепкий, местным девчонкам нравился. Алексеем его звали, кажется, а может Александром.

– Алешка-то мой совсем пропал там, – плакала баба Варя. – Писем не писал уже давно, но я не волновалась, большой уже, дела у него… Но потом я волноваться начала, ведь ни слуху ни духу… А потом пришел мне документ, мол, так и так, пропал без вести…

Женщина разрыдалась прямо у меня на глазах. Я поставил молоко на землю и неуверенно погладил ее по плечу:

– Все будет хорошо. Найдется ваш Алешка, – прошептал тогда я, хотя никакой уверенности в этом не было.

А поздним летом, чуть больше, чем через год после того объявления по радио, тот дурак, которого звали Генри Волтур, твердо решил, что отправится добровольцем в армию.

Для этого я подделал некоторые документы, всерьез полагая, что они смогут кого-нибудь обмануть, и ночью, когда мама и сестра ушли спать, тихо прокрался в гардероб отца и взял его строгий пиджак, чтобы казаться старше. Потом зачесал волосы назад, и пару раз посмотрел на себя в зеркало: в свои четырнадцать я вполне мог сойти за шестнадцатилетнего, а с некоторой натяжкой можно было дать и больше. А в армию брали с шестнадцати.

Я тихо спускался по лестнице родного дома, в котором родился и провел всю жизнь, думая о том, что возможно вижу все это в последний раз. Мне было жаль покидать дом так, посреди ночи, скрываясь, как жулик. В груди щемило от стыда перед мамой за то, что я не предупредил ее о своем решении, но я отступать уже мог. Чувства долга и рыцарского благородства во мне было навалом, а вот ума гораздо меньше. Поэтому, взяв сумку с заранее собранными вещами, я побежал на вокзал.

Как сейчас помню: из многих окон лился желтый свет, растворяясь в темноте улиц. Фонари работали далеко не везде, но я знал все вокруг до такой степени, что смог бы добежать до вокзала и в кромешной темноте, если бы потребовалось.

– Мне билет в Фрибрен, – сказал я в круглое окошко, протягивая деньги. Фрибрен был ближайшим городом, где велись сборы призывников.

Работник вокзала недоверчиво посмотрел на меня.

– Один?

– Что?

– Билет будешь брать один?

Я кивнул.

–Твой поезд через пятнадцать минут.

Это я, конечно же знал, ведь специально прибежал, чтобы успеть на этот рейс. Я поблагодарил продавца и пошел на платформу, откуда через пятнадцать минут сел на поезд.

В поезде я сидел почти один – где-то в углу, закутавшись в плащ и сопела некая фигура, в других вагонах виднелось еще пару рабочих, возвращавшихся со смены домой. Уставшие, они все спали, положив голову на спинку впереди стоящего кресла или просто ложились на несколько мест. Я и сам клевал носом, а потом ненадолго задремал и от этого больно ударился лбом, когда состав резко остановился на одной из станций.

В Фрибрен я приехал уже под утро. Это был довольно крупный город – меньше, чем, например, Бердсбург, но больше, чем остальные в округе.

Я пешком пришел в то место, откуда забирали солдат, а там творилась сплошная суматоха: сотни людей что-то проверяли, кого-то строили в колонны, и куда-то увозили тех, кто уже служил в армии и у кого была хоть какая-то подготовка.

На меня никто не обращал внимания, и я уже начинаю волноваться. Конечно, им не до меня было.

Но через некоторое время ко мне подошел какой-то молодой сотрудник в военной форме и сказал:

– Давайте вашу повестку.

– У меня ее нет. Я доброволец.

Молодой сотрудник посмотрел на меня как на ненормального и приказал ждать здесь. Прошло довольно много времени, он вернулся, но уже вместе с более пожилым мужчиной, и было видно, что этот второй выше по званию, чем первый. Я опять начал ему объяснять, что мол, так и так, повестки нет, доброволец, на что пожилой военный нахмурился и весьма недружелюбным тоном ответил:

– Никаких указаний о добровольцах мы не имеем, поэтому я рекомендую вам вернуться домой и ждать повестки…

Тут глаза мужчины расширились, и он попросил молодого оставить их наедине. Я жутко испугался – вдруг кто-то узнает во мне сына генерала?

Собственно, это и случилось:

– Генри, это ты? – мужчина подошел ко мне поближе, воровато оглядываясь по сторонам, чтобы никто не услышал наш разговор. Я не ответил, лишь чертыхнулся про себя пару раз. – Прошу тебя, мальчик мой. Возвращайся назад. Тебе еще рано участвовать в этом всем, поверь.Я знаю твоего отца, с ним все хорошо…

– Откуда вы знаете, что с ним все хорошо? Может именно сейчас его убивают регордцы? Может, именно сейчас он в плену? Я не хочу просто сидеть и ждать, пока…

– Очень благородно, – неожиданно грубо сказал военный. Его мягкий тон сменился на жесткий, приказной. – Быстро возвращайся. Не заставляй свою семью волноваться за тебя. Вот тебе деньги на билет.

– Не буду. Запишите меня в армию. Я знаю, что вам людей не хватает.

– Подумай сам. От таких, как ты, толку мало. С оружием обращаться не умеете, только страху нагонять будете.

– Но мой папа…

– Вряд ли обрадуется, если узнает, что его друг отправил его несовершеннолетнего сына на фронт. Сколько тебе? Четырнадцать? – тут мужчина, понизив голос, серьезно прибавил: – Знаешь, мне кажется, война будет длится дольше, чем обещают. Успеешь еще…

Может, мне и показалось, но мужчина говорил это с грустью, а грусть и военные – несовместимые тогда для меня вещи.

Делать нечего, я сел в поезд и поехал в родной городишко. Конечно, я был расстроен и разочарован, и даже не думал о том, как оправдаюсь перед матерью дома. Мои мечты о бравой службе рассыпались в прах, и сейчас, через много лет, я вспоминаю лицо того самого пожилого военного и благодарю судьбу за то, что меня, мелкого идиота, не записали тогда в ряды армии.

Домой я вернулся только к вечеру. Так как я никогда не проветривал свою комнату, слуги в мое отсутствие открывали окна настежь, поэтому я забрался по рядом стоящему дереву на подоконник.

Как оказалось позже, это было совсем необязательно: прошлой ночью мама слегла с температурой и поэтому целый день провела у себя в спальне, а сестра уехала к подруге на несколько дней, так что я мог войти и через парадный вход.

Моему отсутствию также никто не удивился, ведь иногда я уходил из дома рано утром, а приходил только после наступления темноты. Я лежал у себя на кровати и думал о том, что случись со мной что-нибудь, меня начали бы искать только через несколько дней, а то и позже. И что бы тогда со мной было?

– Ты не болен? – спросила горничная, когда увидела меня лежащего и смотрящего в потолок. Я усмехнулся: конечно, обычно меня за уши не оттащишь домой, а сейчас я просто тихо отдыхаю у себя в комнате.

– Думаю, нет. – Я потрогал свой лоб. – Нет.

Горничная, естественно, не поверила моим словам и потрогала сама мой лоб.

– Я принесу градусник. Ты оставайся здесь.

Я кивнул, а потом перевернулся на другой бок и уснул крепким сном уставшего человека.

***

В сентябре, когда война шла уже полтора года, я сидел в гостиной вместе с мамой и сестрой и читал вслух. В последнее время я стал редко выходить из дома просто ради прогулок или распространения листовок. В основном это были вынужденные походы в школу, хотя почти всех учителей-мужчин отправили на войну, а оставшиеся женщины преподавали как-то пассивно и неохотно, сразу после работы уходя на почту – проверить, нет ли писем от мужей, отцов, сыновей и братьев.

Я читал с выражением, проникаясь каждой строчкой той истории. Именно тогда я обнаружил, что в книгах можно найти массу интересной информации, да и это был неплохой способ отвлечься.

– Госпожа Волтур, – сказал кто-то из слуг. – Извините, что прерываю, но вам письмо от супруга.

Я и Сонька одновременно подняли взгляд на маму. Она вскрыла конверт – я видел, как дрожали ее руки – и в следующую секунду замерла.

– Что там? – сестра бросила на стол кисточку с краской и подошла к дивану.

– Он возвращается, – ответила женщина, бегая глазами по строчкам, – Его ранили два дня назад, поэтому его отпускают домой на несколько месяцев.

Через неделю, как и обещал, отец вернулся домой и весь день напролет рассказывал о войне: о том, какое оружие сейчас в ходу, о новой форме и о неудачных боевых действиях.

– Откровенно говоря, дела сейчас идут скверно. Со стороны регордцев много потерь, но с нашей больше.

Помню, я тогда не мог поверить собственным ушам, ведь по радио говорили совсем противоположное. Когда я сообщил об этом отцу, тот горько усмехнулся и ничего не ответил, лишь погладил меня по волосам.

Я не мог не заметить, насколько его движения и речь стали медленными из-за слабости после перенесенной раны. Пуля, попавшая в живот, задела печень, но, когда мы с Соней расспрашивали его о болезни, папа лишь отшучивался. В конце концов сестра сама намекнула мне, что пора на сегодня отстать от него с расспросами.

Потянулась череда скучных однообразных дней: отец сидел в своем кабинете, разбирал какие-то бумаги, часто звонил по телефону, который установили на первом этаже еще до войны.

Наступила осень, потерявшие свой зеленый цвет листья опадали на грязный асфальт, дома, фонари. Я все чаще пропускал школу, по утрам уходя домой к тогдашнему другу.

Он жил в одной комнате с мамой и братом, и я приходил к нему на время школьных уроков. Смена его матери начиналась в пять утра и заканчивалась через восемь часов, так что она жила в неведении о том, что делает ее сын. Мы играли в карты, пили чай, болтали, и беседы наши тянулись так же вяло, как моросил дождь на улице.

После полудня я шел домой, обедал в кругу семьи и после еды оставался у папы в кабинете. Генерал разбирал бумаги, подписывал договоры и отчеты, а я читал, изредка бросая на него взгляд. Сейчас уже не смогу вспомнить, о чем были те книги – то ли приключения, то ли что-то про историю Бриналя, но такие моменты были лучшими моментами дня, хоть и омраченными войной и осознанием того, что через несколько недель отец снова уедет на фронт.

На улицу я старался вообще не выходить без особой надобности. Теперь вне дома я чувствовал нависшую угрозу войны, и необъяснимое желание забиться в угол и вообще не выходить на люди с каждым днем овладевало мной все больше и больше…

***

Генри осекся, нахмурившись, резко передумав говорить дальше.

– А остальное как-нибудь потом, – словно просыпаясь от гипноза и жалея о том, что позволил себе этот порыв откровения, сказал Волтур. Помолчав, он вернул себе равнодушный вид и заговорил снова: – Думаю, уже пора идти назад, а? Время позднее, мало ли кто тут ходит, да и я уже спать хочу.

Это было скорее утверждением, нежели вопросом, поэтому не успел Рэй ничего ответить, как Генри уже выкинул окурок и быстро, даже немного нервно зашагал по тропинке, приглашая Рэя последовать его примеру.

Всю дорогу назад они шли молча, думая каждый о своем, а уже у самого входа, когда равнодушные пожелания спокойной ночи растворились в ночном воздухе, а Рэй, развернувшись на носках, успел пройти пару шагов по направлению к своему корпусу, Генри негромко произнес:

– Не злись на Паулу. В вашем споре она была не права, но все мы иногда заблуждаемся, верно?

И, не сказав больше ни слова, он скрылся за высокими входными дверями.

Глава IX

На следующее утро, сразу после плотного завтрака, Рэй по своему обыкновению засел за книги. Учитель по физике расписал парню задания на каждый день, так как Рэй заверил его, что на этой свадьбе делать будет решительно нечего и что лишняя нагрузка перед переездом в Нест-Град лишь пойдет на пользу. Чтобы понять длинные формулы, расплывающиеся пред глазами стадом диких оленей, требовалось немало усилий, отчего парень потерял счет времени. Когда от длительного неподвижного положения тела перед глазами закружились звездочки, а шея окончательно затекла, в комнату постучали.

– Господин Рэй, – на пороге комнаты топтался Йост, – простите за беспокойство, но я считаю своим долгом рассказать вам о случившемся.

– Одну минутку, – Элбатт сделал вид, что не может оторвать взгляд от книги, с умным видом бегая глазами по строчкам. Камердинер стыдливо стоял около двери, рассматривая стены. Через некоторое время парень с шумом захлопнул книгу и выпрямился: – Слушаю.

– Несколько минут назад в корпус для родственников невесты попытался зайти некий персонаж бандитской наружности, – отчеканил Йост. – Когда дворецкий остановил его, он ответил, что разыскивает вас. Это конечно не мое дело, но смею предположить, что это главарь банды, после встречи с которым вы вчера утром вернулись со следами побоев. Думаю, вам нужно рассказать о случившемся вашему отцу…

– Йост! – разозлился Рэй. – Какая банда, что ты несешь? – парень вскочил со своего стула и принялся за спешные поиски пальто. – Ты вообще в своем уме? Танвин бы никогда такого не сделал… – приговаривал он, переодеваясь.

Под недоумевающе-пристыженный взгляд камердинера Рэй пулей вылетел в коридор, а меньше, чем через полминуты уже был на улице, где гуляло несколько пожилых пар, а воспитательницы с недовольными лицами следили за детьми, которые гонялись за породистыми собаками. В общем, поместье Эльберта Врановского начинало еще один день.

Как и рассчитывал Рэй, Генри не успел уйти далеко – он стоял около фонтана в виде Ворона, внимательно рассматривая это творение, засунув руки в карманы старых брюк и насвистывая какую-то песенку. Услышав торопливые шаги за спиной, Волтур обернулся, и его тонкие губы тут же растянулись в улыбке.

– Привет, – сказал Рэй, переводя дыхание.

– Доброго утра, – ответил Генри. Улыбка не сходила с его лица. – А ты у нас оказывается важная шишка, раз тебя так стерегут.

– Нет, – возразил парень. – Просто это Йост, он вечно такой.

– Йост?

– Мой камердинер.

Глаза Генри округлились, и Рэй понял, что сказал что-то не то.

– Ну ничего себе, – присвистнул Волтур, – точно шишка.

Развивать тему не стали. Фон Элбатт еще раз взглянул на величественное сооружение, стоящее около парадного входа. Этот огромный Ворон, укрывающий под своим крылом других птиц, был откровенным намеком на будущее господство.

– Это похоже на чью-то больную фантазию, – поставил диагноз Генри.

– Фантазию ли? – усмехнулся Рэй, сложив руки на груди. – Эта семейка и правда близка к тому, чтобы установить в Норт-Бротере диктатуру. Александр и Филипп вот недавно продвинули своего родственника в Ассамблею Правительства… Ах, да, забыл, что это был отец нашей общей знакомой.

Какое-то время Генри молчал, обдумывая услышанное и разглядывая Ворона, а потом, словно очнувшись, повернулся к парню и сказал:

– Пойдем подальше от этого ужасного фонтана. Например, вон к тому озеру, – когда они развернулись и прошли пару шагов, он продолжил: – Ты должен рассказать мне все, что здесь у вас творится.

– В каком смысле?

– Политика. Врановские хотят захватить власть? При чем тут отец Паулы? Только говори помедленнее, все-таки нестминский мне не родной.

– Ну смотри, у нас тут правит Ассамблея, состоящая из пяти правителей. Каждый из них сидит в своем кресле ровно пять лет. Состав всегда меняется постепенно. Например, пяти лет назад Роберта Свон вошла в состав, а в этом году, как ты помнишь, истек ее срок, и вместо нее поставили Грей-Врановского.

– Получается, в следующем году уйдет тот, кто пришел четыре года назад? – помолчав, спросил Генри.

– Угу, типа того. Шестое октября – день выборов, в седьмое – день оглашения результатов. В этот день каждый год в здании Ассамблеи устраивают традиционный праздник и приглашают на него семьи тех, кто входит или хочет войти в правительство. Такая себе частная вечеринка.

– Погоди-погоди, – перебил Генри. – Понятно, что делал на этой вечеринке я, у меня троюродный дядя в вашей Ассамблее. С Паулой тоже все предельно ясно. Но что ты там забыл? Филипп говорил, что твоя семья кораблями занимается.

Рэй с досадой вздохнул и пнул камешек, валявшийся на дороге.

– Занимается. Испокон веков. Мы вообще все родом из Нест-Града, там выход к морю. Не знаю, с чего отец вдруг полез в политику. – И, расценив обстановку, добавил: – Думаю, ему заплатили, чтобы изобразить конкуренцию на этих выборах.

– Хм, по моим наблюдениям с деньгами у вас все в порядке. Камердинер… – он что-то задумчиво пробормотал на бринальском, но тут же поправился и перешел на нестминский. – Я, честно говоря, даже смутно представляю, что входит в его обязанности. Да и девушка из вашей семьи выходит замуж за Врановского. Подумать только, через пару дней это все, – Генри обвел рукой все вокруг, – будет принадлежать семнадцатилетней девчушке. Нехило, а?

Рэй не ответил.

– Как я понимаю, записать свое имя в Книгу этой семейки мечтает любая здешняя девчонка.

– Надеюсь, что нет. Потому что если это так, то мир сошел с ума, – а потом, помолчав, задумчиво протянул: – Книга…

Ему вспомнилось, как он пятилетний бежит по коридору, забегает в библиотеку, прячется за дальним стеллажом и, затаившись, ждет.

– …три, два, один… – слышится из коридора. – Кто не спрятался, я не виновата! Я иду искать.

Мальчик хихикает, но тут же прикрывает рот ладонью, чтобы не издавать лишних звуков. Слышаться медленные тяжелые шаги, и тетя Далия открывает дверь в комнату.

– Так-так-так, где же Рэй, где этот негодный мальчишка… – приговаривает она. – Может быть, он за шкафом? Нет, тут никого. А может, он под ковром? И тут пусто. Как же так? Куда же делся этот ребенок…

Тут Рэй не выдерживает и громко смеется:

– Я здесь, тетя! Как ты меня не нашла? Я хорошо спрятался!

– Хорошо, хорошо, – отвечает она и широко улыбается. – Ой, отойди подальше от той полки.

– А что на ней? – спрашивает ребенок.

– О, на ней самые старые экземпляры Книги. Смотри, – она взяла самую большую и старую, – здесь записано, кто на ком женился, и кто у кого родился. Вся наша родословная с начала поза позапрошлого века.

Мальчик посмотрел. На одной из хрупких от времени страниц было написано: «Артур фон Элбатт», «Агнесса де Вайтенберг», рядом красовались две замысловатые подписи, стояла дата, и в углу была приложена старая затертая фотография.

– Это бабушка и дедушка? – спросил Рэй.

Тетя Далия кивнула.

– Но ведь фотография чужая.

– Как чужая? – удивилась женщина. – Приглядись, это они, только гораздо моложе.

Мальчик упрямо замотал головой.

– А почему нет, мальчик мой? Все люди, даже самые старые, когда-то были молодыми. Взгляни на меня: сейчас мое лицо в морщинах, руки в пигментных пятнах, а суставы уже никуда не годятся. Но раньше я была недурна собой, что бы там не говорила Шарлотта. Конечно, она всегда была первой красавицей нашей семьи, но и я, бывало, блистала на балах не хуже – а может даже и лучше – нее.

Тетя Далия рассмеялась, вспоминая прошлую жизнь, навсегда застывшую на фотокарточках. Войны тогда еще не было, и мальчик вместе с отцом жил в Нест-Граде. После переезда в Норт-Бротер он уже никогда больше не видел тех старых томов, исписанных именами и подписями.

– У вас же тут есть Книги? – видимо для уточнения спросил Генри, приняв долгую паузу за непонимание.

– Да, есть конечно, – очнулся Рэй. – Наверное, раньше это был единственный способ задокументировать брак, а сейчас это скорее красивая традиция.

– Ну не скажи, – возразил Волтур, – у нас в Бринале в большинстве деревень этот способ до сих пор единственный. Знаешь, что меня удивило, когда я только переехал сюда, к вам? То, что вроде бы вы такие злые, прям враги для бринальского народа, как пытается уверить нас Драгомиров, а по сути все одно и тоже. Я раньше и правда думал, что все за границей нелюди, черти и масоны. Только и думаете, как нас уничтожить. Поэтому поначалу побаивался всего вокруг. Но потом понял, насколько у Бриналя, Норт-Бротера и Нест-Града похожие традиции. Те же Дни Алконоста и Ночи Сирин каждый год, восемь дней свадьбы, Книги у каждой семьи, да и языки родственные… конечно, у нас все выглядит не так богато. Правительство пропагандирует скромность. Но все же кажется, что меня полжизни… как бы это сказать…

– Дурачили? – осторожно предложил Рэй.

– Да, именно. Хотя, может, во время войны так даже лучше…

Генри задумался о чем-то, и его взгляд вновь стал отсутствующе-грустным. Чтобы отвлечь его от мрачных мыслей, Рэй попросил:

– Скажи что-нибудь на бринальском.

Генри оживился. Сначала посмотрел на собеседника с удивлением, словно искал подвоха, а потом, убедившись, что тот не шутит, опустил взгляд на землю и произнес что-то. Его речь прозвучала мягко, и даже голос немного изменился, словно его хозяин на пару секунд превратился в самого себя, открылся этому миру, но, замолчав, снова построил эту стену, отделяющую его от здешнего общества.

Неожиданно Рэй понял, что Генри всю жизнь ассоциировал себя с тем голосом, который застыл в воздухе пару секунд назад. Семья, друзья и знакомые, оставшиеся в прошлом, слышали его по-другому, слышали настоящего Генри, который только что появился вновь, но тут же скрылся, побоявшись. Чего он боялся, этот парень? Что он видел в своих самых ужасных кошмарах?..

Рэй понял, что сейчас должен сказать хоть что-нибудь.

– Все-таки не зря говорят, что нестминский по сравнению с бринальским звучит гораздо грубее, и что бринальский акцент самый красивый. Я вот из языков только тайлинский учу, но, кажется, особых способностей к этому у меня нет.

– Мне бы выучить ваш, и уже будет счастье. Ну и сбежать из этой поганой академии. И денег, больше бы денег…

– Насчет твоей подруги… – начал Рэй, осторожно перебирая слова в голове, пытаясь найти наиболее подходящие. – Мне жаль, если я ее обидел или еще что-то в этом роде… Просто мы… не сошлись характерами.

– Не означает ли это, что ты предпримешь попытку перемирия?

– Нет, – тут же выпалил Рэй и прикусил язык. Наверное, нужно было ответить: «Возможно потом, как-нибудь в другой раз…», но врать не хотелось. Он не пойдет на перемирие, только не с ней.

С одной стороны, он сам понимал, как неприятно находиться между двумя воюющими сторонами: учитель Рэя открыто презирал Танвина, а тот вечно исчезал из дома как раз в то время, когда подошвы кожаных туфлей педагога соприкасались с паркетом дома фон Элбаттов. Но, с другой стороны, Рэй не обязан общаться с кем-то только из-за Генри. Кто знает, что он в ней нашел. Может его прельщает внимание, прикованное к ней? Или, если верить слухам, их объединяет военное прошлое в Бринале? Или он просто влюблен в нее и поэтому не замечает ее недостатков? В любом случае, идти на перемирие он не собирается.

– Что ж, жаль, – сказал Генри. – Вам просто не повезло неправильно начать знакомство.

Рэй только пожал плечами. На его взгляд нельзя было начать знакомство правильно или неправильно, можно было просто познакомиться и сделать для себя выводы.

– Понимаешь, она довольно остро реагирует на всякие политические противоречия. Как и все, кто жил в Бринале, она не может принять другого образа мышления. Ей нужно время.

– Ну и пусть, я-то тут причем, – бурчит Рэй. И, чтобы сгладить острые углы этого разговора, добавляет: – Но я признаю, что, когда я разозлился и вспомнил, кто она такая, мне нужно было просто встать и уйти.

– Неужели ты не узнал ее сразу же? Еще до каникул, когда яе был в академии, то от количества ее фотографий в газетах мне становилось плохо.

– Я не читаю ни желтую прессу, ни журналов про новинки искусства.

– Даже колонки про театр в обычных газетах пропускаешь?

– Даже их.

– Из принципа?

– Нет, просто не интересно.

– Не интересно искусство? Музыка, театр, живопись?

– Живопись, – ухватился за мысль Рэй. – Живопись – интересно, – и, немного помолчав, продолжил: – Но не современная.

– Серьезно? – удивился Генри. – Первый раз вижу человека, который бы не радовался изменениям, которые внесла новая эпоха в живопись.

– А вот я не радуюсь. Пошлость, скрытые смыслы, абстракция – мол, додумывай сам, а я тут быстро денег получу.

– Для такого богатого человека ты довольно много думаешь о заработке других, – вставил Генри как бы между прочим.

– Не думаю, когда это честный заработок, а не мошенничество. Классический стиль прошлого, его прямота линий, рассчитанная с математической точностью – вот что по-настоящему прекрасно. Я не оскорбляю людей с другим мнением и не навязываю никому свое. Но колонку читать не буду.

– Точные расчеты в искусстве? По-твоему, во все сферы жизни должна вмешиваться математика?

– Вовсе нет. Просто в данном случае мне больше нравится консервативный взгляд.

– Ну как знаешь. На мой взгляд это мир нуждается в чем-то новом… как бы это сказать… свежем, что ли. Ну да ладно. В живописи ты консерватор, а что насчет театра, музыки, танцев, кино?

– А это и не искусство вовсе. Это развлечение, которое помогает занять скучный вечер, – отрезал Рэй.

– Категорически с тобой не согласен.

– И кино тому яркое доказательство. Глупые кривляния, из которых оно состоит, созданы просто ради зрелища и все.

– Ладно, может быть про кино ты прав, но вот согласится с тобой насчет музыки, театра и танцев я не могу, слишком уж ценю их. А, кстати. Литература. Что у тебя с ней?

– Да, забыл про литературу, виноват, – кивнул парень. – Литература – это, без всяких сомнений, искусство.

– Хвала Птицам! Наконец-то мы пришли к единому мнению! Это свершилось! – для пущего эффекта Генри даже пожал Рэю руку.

– А ты что читаешь в газетах? – спросил Рэй.

– Все, – быстро ответил Волтур. – Я, как ты можешь помнить, живу в военной академии далеко в горах и там не получаю ежедневной прессы, поэтому если удается хватануть газетку, зачитываю ее до дыр, хотя предпочел бы что-нибудь из художественной литературы… Что-нибудь про нормальную жизнь, про обычные проблемы…

Парни замолчали, думая каждый о своем.

Фон Элбатт оглянулся. Все вокруг: затуманенное поле, озеро, как зеркало отражавшее светло-серое небо, белое солнце, зелено-оранжевая трава, последние полевые цветы, запахи сыроватого утра – словом, все было родное.

Ветра не было.

Стояла идеальная тишина.

Исчезли звуки резвящихся на свежем воздухе детей, не слышно было, как мельтешат в полуподвальных помещениях слуги, и, казалось, не существовало в мире комнат, где после пьяной вечеринки избалованные господа пытаются побороть жуткую головную боль. Все это осталось там. Все было нереальным.

Последнее время Рэя часто посещало странное чувство того, что его жизнь состоит из череды повторяющихся изо дня в день сцен. Вот он просыпается: за окном еще темно, повсюду витает приятная утренняя тишина, хрупкая, как стекло. Боясь спугнуть ее, парень лежит на кровати и смотрит в потолок, лениво размышляя о том, как ему неохота вставать. Наконец он поднимается и прямо в пижаме идет на балкон, усаживаясь поудобнее в плетенном кресле и наблюдая за тем, как темное облачное небо с каждой минутой все больше приобретает бело-жемчужный оттенок. Солнце в Норт-Бротере появлялось редко, но холодно не было – даже зимой трескучий мороз был редким гостем, а снег был липким и держался не дольше месяца. Рэй любовался зелеными холмами, далекими горами и озерами, не понимая, как где-то в большом городе люди живут в тесных квартирах с видом на грязную кирпичную стену. Позже Танвин приносил ему утренний цикорий, и фон Элбатт упрашивал его остаться с ним, на что раб сначала вежливо отказывался, но в итоге всегда поддавался просьбам. Так они сидели и беседовали о своих планах, о новостях, о прошлом и будущем. Зная, что друг любит историю, Рэй подробно пересказывал свои уроки с господином Триллоном. Раб слушал внимательно и лишь изредка задавал вопросы, ответы на которые сам Рэй не всегда находил у себя в голове. В таких случаях приходилось спрашивать у самого господина Триллона, а после удивляться тому, как странно устроено мышление Танвина. Весь оставшийся день парень видел на лице раба крайнюю задумчивость, и фон Элбатт знал, что его разум находится в далеких временах и чужих странах. Когда Рэй спускался в столовую, Мидж, пятидесятилетняя кухарка, работавшая в их доме еще со времен жизни матери Рэя, подавала завтрак, после чего Рэя ожидали уроки физики и математики, а следом история, тайлинский язык и экономика. После обеда, кое-как справившись с домашним заданием, парень отправлялся в долгую прогулку или же находил лекарство от скуки в библиотеке. Если же и это надоедало, то он ехал к Эмили. Вечером звонил отец, и они подолгу беседовали о разных пустяках, а засыпая, Рэй знал, что все это будет повторяться изо дня в день.

Снова и снова.

– Я знаю, в чем твоя проблема, – нарушил молчание Генри. – Вот скажи, что тебе нравится больше всего?

Рэю показалось, что он очнулся от долгого сна.

– Корабли, – не задумываясь ответил он.

– Вот видишь, – сказал Генри. – Ты уперся в корабли и не замечаешь ничего вокруг.

– Неправда.

– Правда, – словно вредный ребенок передразнил Волтур. – Оглянись вокруг! За пределами твоего маленького мирка столько всего! Не представляешь, сколько можно для себя открыть, начав интересоваться чем-нибудь, не связанным с кораблестроением и физикой.

Рэй упрямо мотнул головой и сказал:

– Я не хочу интересоваться тем, что мне не нравится. И тем, что нынче диктует мода.

Генри вздохнул и промолчал.

– Как знаешь, – произнес он через несколько минут. – Однажды сам для себя все поймешь. Главное, чтобы это случилось раньше, чем окажешься на смертном одре.

И снова погрузился в молчание.

– Ну и что ты хочешь этим сказать? – недовольно пробурчал Рэй. Ему не нравилось, что Генри начал его учить жить, хотя был всего на три года старше.

– Я хочу сказать: попробуй что-нибудь новое.

– Например?..

– Танцы. Сегодня вечером они будут. Сходи туда, развлечешься, с людьми познакомишься.

– Но там будет много человек, которых я ненавижу. Набитых глупыми мыслями сычей. Зачем мне туда идти?

Генри закатил глаза, сдерживая смешок.

– Сходи один раз, а там уже посмотрим. Тебе одного вечера жалко, что ли? Ну что, договорились?

Рэй закатил глаза и раздраженно хмыкнул, сам не зная, зачем соглашается.

Глава X

Пять лет назад

– Передай мне сахар, – мама подняла встревоженный взгляд на Генри. – Ты что, не выспался?

– Не особо, – пробурчал мальчик, поглощая кашу с изюмом. – Всем приятного аппетита.

– Спасибо, – ответили родители с сестрой в унисон.

– Кстати, – Волтур-старший принялся за кофе с двойной порцией молока и сахара, – сегодня к нам в гости приезжает мой давний друг.

– Надолго?

– Думаю, на пару часов, не больше. Мы обсудим кое-какие дела, и угостим его обедом, – ответил Ингмар, и в его голосе прозвучала вполне объяснимая радость.

***

– Неплохо ты живешь, приятель.

Герман, высокий мужчина с лохматыми бровями и большими грубыми руками, осматривал просторный дом, широкие окна, деревянную мебель, люстры, ковры. Казалось, ничего не ускользало от его цепкого взгляда.

– Мне самому нравится, – ответил Ингмар, провожая гостя к своему кабинету.

– Не многие могут позволить себе такой дом в военное время, скажу я тебе.

– Знаю. Но война пока не дошла до сюда, верно? – мужчины заходят в кабинет. – Присаживайся на диван. Я пока найду нужные тебе документы.

– Я постою.

Герман все так же пристально бегал глазами по кабинету, особенно по текстам, лежащим у Волтура-старшего на столе.

– Кажется, они в шкафу, – сказал Ингмар. – Я только найду их и сейчас пойдем пить чай. Расскажешь мне, что происходит сейчас в столице…

Герман натянул улыбку на губы и кивнул. Тут его взгляд зацепился за один любопытнейший договор… Мужчина не мог поверить своим глазам, настолько совпадение было невероятным!

«Любопытненько…» – злорадствуя, подумал гость. По его телу растеклась приятная опьяняющая гордость.

А когда Волтур-старший отвернулся, чтобы достать папку с верхней полки, Герман непринужденным движением взял со стола одну из бумаг, и, сложив ее вчетверо, сунул себе в карман.

***

Генри сидел в своей комнате и старательно переписывал диктант по бринальскому, намеренно делая ошибки то тут, то там, а потом зачеркивал неправильно написанное красными чернилами. После этого он буквально каллиграфическим почерком оставлял рядом записи от лица учителя. Например: «Молодец, что стараешься, но выучи правило о запятых». Или: «Вижу успехи, Генри».

И вот, в очередной раз без зазрения совести подделывая подпись учителя по бринальскому, Генри представлял себе свою старшую сестру, год назад корпевшую над этим диктантом в школе. Ее идеальная выправка, какая бывает только у уверенных в себе девочек-отличниц, морально давит на соседей по парте, и они так и норовят хоть глазком заглянуть ей в тетрадь, уж больно велик соблазн халявной аттестации. Но Софья, откинув назад русую косу и сверкнув ясными голубыми глазами, принимает давно отработанную позу, которая со стороны выглядит вполне естественно и даже как-то непринужденно, но на самом деле таким образом сестричка ловко прикрывает ладошкой свои записи. А в конце года она гордо приносит домой исписанные аккуратным круглым почерком тетради и, связав их красной лентой, кладет в шкаф.

Сколько должно быть приятного самодовольства она испытывала каждый год, когда отрезала эту красную ленту и перетягивала ею тетради…

– …Генри, зайди ко мне в кабинет.

От неожиданности мальчик опрокинул чернильницу, и густая красная жидкость вылилась на стол. Он тут же приложил промокашку к той странице, где так тщательно выводил буквы, но красные щупальца было уже не остановить – диктант был безнадежно испорчен.

В дверном проеме стоял Ингмар, и лицо его было как никогда серьезным.

– Генри, мне нужно срочно с тобой поговорить.

– Я сейчас приду, отец, – молниеносно выпалил в ответ мальчик, неуклюже закрывая телом тетрадь Софьи и пытаясь расставить все письменные принадлежности на столе.

– Это не может ждать.

– Минутку, отец.

– Никакой минутки! – неожиданно рассвирепел мужчина. А потом, нервно озираясь по сторонам, он скороговоркой добавил: – Ты не знаешь, где Софья?

– Она, кажется, в гостях у подруги…

– Дьявол! – Ингмар широким шагом зашел в комнату и начал рыться в вещах мальчика. Генри еще никогда не видел отца таким нервозным и дерганным, его словно колотило изнутри, но не успел мальчик ничего возразить против обыска в личных вещах, как из недр бардака мужчина достал школьный портфель сына.

– Держи. Сложи сюда самое необходимое. Теплую одежду. Деньги, сколько есть. Карту. Хлеба. Блокнот с адресами наших родственников. В общем, самое необходимое. Самое необходимое, понял? Самое…

– Я понял, – перебил его мальчик. – Что происходит?

– У какой из подруг сейчас Софья?

– Думаю, у Аси Свиридовой.

Мужчина кивнул и тут же вышел – нет, вылетел – оставив сына в замешательстве напополам с нарастающим чувством испуга.

На диктант Ингмар даже не обратил внимания.

Генри метался по комнате, собирая вещи и ломая голову над тем, что же происходит. В это время до него доносились обрывки разговора отца по телефону. Клочки фраз летели по коридору первого этажа, и, взмывая вверх, просачивались через окно или щель под дверью, так, что Генри слышал непривычно подрагивающий и срывающийся голос отца.

«Свяжите меня, пожалуйста, со Свиридовыми… Доброго дня, позовите Софью к телефону… Это не может ждать… Передайте ей, чтобы она как можно скорее возвращалась домой… Да, я ее отец…»

Ингмар очутился перед сыном также неожиданно, как и исчез. Несколько секунд он смотрел на мальчика, будто бы видел его первый раз в жизни, и пытался получше запомнить каждую деталь его лица. Потом он достал из кармана кошелек, вытащил из него пару купюр, но, подумав, отдал весь кошелек.

– Держи… – голос мужчины прозвучал тихо-тихо, словно шелест травы. Ингмара было не узнать – его как будто лихорадило, все его движения были беспокойными. Казалось, от уверенного в себе военного не осталось и следа. – Беги как можно быстрее на вокзал, а с него покупай билет в самый дальний город, который только есть в Бринале. Вот твои документы, – отец достал из кармана на жилетке красную книжечку с вложенными туда бумагами. – Пока не закончиться война, отсидись в тихом месте, лучше где-нибудь на севере, около Холодного океана. А сейчас пойдем вниз, каждая минута у нас на счету. Я проведу тебя через черный ход…

Внизу их ждала мама. Ее глаза были красные, лицо опухшее, и она всеми силами старалась подавлять всхлипы. Генри нахмурился – все это ему не нравилось, хотя он был тем еще любителем приключений.

– Я должен уехать? А почему не вместе с Софьей?

– Софья уже едет сюда, но мы не знаем, когда именно она здесь будет… Сейчас каждая минута на счету, мы дождемся ее и она тоже уедет.

– А ты?

Из глаз отца хлынули слезы, он крепко прижал мальчика к себе и погладил по волосам. Агата нежно поцеловала сына в макушку, ничего не сказав, но Генри чувствовал, как быстро билось ее сердце и как срывалось дыхание.

– После войны мы обязательно встретимся, – прошептали родители.

И именно в этот момент Генри понял, как ему страшно.

Глава XI

Перед самым выходом Рэй остановил взгляд на своем отражении: волосы, разделенные пробором сбоку, напоминали недавно сжатое поле, только-только сшитый костюм сидел как вторая кожа, элегантная бабочка узелком устроилась на шее, а пара черно-белых штиблет, отражавших свет ламп, была новой и неимоверно модной. Парень усмехнулся, внезапно чувствую прилив сил, и, не теряя больше ни минуты, отправился в главный корпус.

Уже у входа юноша понял, что к этим танцам все подготовились больше, чем основательно: бокалы с искрящимся шампанским чудом удерживали равновесие на подносах официантов в белых лайковых перчатках, а свет люстр и торшеров бил в глаза с особой силой.

Не увидев в парадной ни одного знакомого лица, Рэй вместе с толпой последовал в главный зал, высокие двери которого сегодня были распахнуты. Оттуда жаркой волной лились звуки светской вечеринки.

Первое, что он почувствовал, как только перешагнул черту, отделяющую парадную от зала – аромат женских духов, сильный и приятный. Второе – дым от сигарет, едкий и раздражающий. Третье – невероятную суетливость, столь непривычную Рэю. Жизнь здесь била ключом, быстро и стремительно увлекая всех прибывших своими джазовыми мелодиями, алкоголем и иллюзией беззаботного существования.

А люди…

Старики, мужчины и молодые парни, расхаживающие в дорогих костюмах и рассуждающие о проблемах современного общества. От их лиц пахло лосьоном для бритья и напускным самодовольством. Многие из них вели в танце своих дам. Дамские платья, кокетливо приоткрывающие коленки своих обладательниц, были украшены у кого летящей бахромой, у кого изящной бисерной вышивкой, у кого кисточками, бантами или шелковой драпировкой. Береты и повязки, затейливо отделанные декоративными строчками, атласными лентами, цветами, стразами, перьями и брошами, держались на уложенных аккуратными волнами волосах.

– Потанцуем? – говорит какая-то рыжая девица и, не дожидаясь ответа, берет Рэя за руку и тащит на танцплощадку.

Оказавшись в самом центре, парень чувствует себя неуютно.

– Да расслабься ты, – произносит девица, перекрикивая музыку. – Поверь, чувак, здесь всем на тебя плевать.

И она отошла на шаг, а потом, закрыв глаза, сделала несколько простых и быстрых движений в такт музыке. Рэю повторять два раза было не надо: сначала он, стесняясь, неуклюже пытался повторять за рыжей, а через минуту понял, что окружающим и правда на него плевать: многие пары даже не смотрят друг на друга. Осознание этого факта снимает барьер стеснения, и когда девица снова открывает глаза, ее красные губы расплываются в довольной ухмылке.

Секунда – и перед парнем стоит другая девушка. Она одета в блистающее зеленое платье…

Еще секунда – и третья приходит ей на смену. Ее серые глаза ярко подведены снизу, отчего взгляд кажется грустным…

Еще одна – в серебристой шляпке и дорогих кольцах, но как выглядело ее лицо, черт его знает…

Калейдоскоп из яркой одежды, тонких цветных чулок, браслетов, глаз, губ, носов, подбородков и музыки крутиться с бешеной скоростью и Рэй почти теряет ощущение реальности.

Шестая танцевала лучше всех, кого он видел. Рэй едва успевал подмечать, как ее короткие темные волосы касались шеи, в то время как элегантные туфли-лодочки черного цвета резво отплясывали чарльстон на дорогом паркете. Она была одета в маленькое черное платьице с летящей бахромой, которая подчеркивала каждое ее движение. Ей было все равно, с кем танцевать – на партнера она почти не смотрела, как волчок кружась и пружиня в самых сложных маневрах. Но на самом деле к этому моменту Рэй уже слабо понимал, кто вообще является его партнершей, так как танцующие пары превратились в одну сплошную танцующую толпу, поэтому он просто отдался ритму, отдался этой толпе и ее безумию.

Вдруг темп мелодии начал снижаться, песня из зажигательной превратилась в нежную, неспешную. Кавалеры обхватили своих дам за талии, дамы приобняли их за шеи.

Рэй оторвал взгляд от пола, впервые посмотрев на лицо девушки-волчка. Она открыла глаза и оглянулась в поисках партнера, и оба тут же застыли на месте.

– Да ладно, быть этого не может, – нахмурилась девушка. – Кто угодно, только не ты.

– И я о том же подумал, – едко ответил Рэй, в недовольстве сложив руки на груди. – Неужто Драгомиров одобряет танцевальные вечера?

– Еще одно слово, и ты… – начала было она, как осеклась и перевела взгляд на что-то за спиной парня. Он обернулся: вдалеке, за столиком в самом углу, сидел Грей-Врановский и с явным недовольством смотрел на дочь.

– Боишься гнева папочки? – произнес Рэй, вложив в свой голос столько яда, сколько только смог.

Тут Паулина зло и решительно зыркнула на парня и, сделав к нему шаг, словно змея обхватила его шею локтем и положила его руку на свою талию.

– Ты чего творишь?! – взбесился Рэй, пытаясь высвободиться из ее хватки.

– Спасаю нашу репутацию, идиот, – прошипела в ответ девушка.

– Чего?

– Посмотри на столики.

Рэй посмотрел. Добрая половина гостей глядела на них, словно ожидая продолжения представления. От раздражения он чуть не вскипел. Грей-Врановская права: если они продолжат устраивать ссору, то желтая пресса раздует это до вселенских масштабов. Парень уже почти видел это заголовки: «Дети политиков поссорились из-за соперничества родителей», «Фон Элбатт настроил своего сына против члена Ассамблеи?», «Грей-Врановские и фон Элбатты – враги?»

– А теперь может перестанем обниматься на месте? – напомнила о себе Грей-Врановская. Рэй проглотил едкий ответ и, вытянув руку с ее ладошкой в сторону, ввел их в круговорот танцующих пар.

– Ты можешь отлепиться от меня? Не обязательно находиться так близко, и убери подбородок с моего плеча, бесишь.

– Это единственный способ не видеть твоего мерзкого лица, – тут же парировала она. Ее слова и дыхание щекотали ухо. – Жаль, что я вовремя не заметила, с кем стою в паре, иначе бежала бы из этого зала как можно быстрее.

– Мне тоже жаль. Платье и макияж даже из самого гадкого утенка сделают нормального человека. – процедил Рэй.

– Чудесно, рада, что ты оценил, – фыркнула девушка.

Некоторое время они кружились молча. Фон Элбатт рассматривал изысканные наряды гостей, замечая, что многие искоса смотрят на девушку, видимо пытаясь понять, точно ли это она.

Ее весьма близкое нахождение было настолько противным, что в какой-то момент Рэй даже удивился: еще ни разу в жизни он не испытывал такой сильной неприязни. От всего, что было связано с ней, парню становилось тошно: от ее глупого пера, заколотого на повязке, от тихого сопения ему на ухо, от того, что сегодня она и правда была до безобразия хороша. Всеобщая любовь отталкивала сильнее и вызывала странное чувство ненависти, а воспоминания об унизительной драке только подливали масла в огонь.

Приглушенный свет зала, оркестр, небольшие столики, фуршет с алкоголем и сладостями… Рэй вдруг вспомнил, почему никогда не посещал такие мероприятия. На них обычно чувствуешь себя лишним и никому ненужным, и, что бы там не говорил Генри, этот вечер не стал исключением.

«Странно, – подумал парень, – как можно чувствовать себя никому не нужным, когда обнимаешься с театральной дивой у всех на виду? Многие полжизни бы отдали только за то, чтобы с ней поговорить…»

Парадокс, однако.

***

Казалось, прошло полчаса, не меньше.

– Когда же этот чертов танец уже закончится, – недовольно прошептал парень. К этому моменту все свелось к медленному топтанию на месте.

Грей-Врановская не ответила – ругаться просто надоело.

Наконец музыка начала постепенно стихать, кавалеры принялись галантно целовать руки своих дам, и вдруг Рэй увидел то, чего не хотел бы видеть больше всего на свете. Парень застыл, не заметив, как черноволосая отстранилась и, проследив за взглядом Рэя, нашла причину его шока.

Вдалеке, у самых столиков, Альберт увлеченно целовал руку Эмили, а та, зардевшись от удовольствия, звонко смеялась. Оба выглядели неимоверно довольными.

Рэй отвел взгляд, ожидая от Грей-Врановской ехидного выпада или хотя бы ухмылки, но та лишь смерила будущих супругов презрительным взглядом и отошла.

Глава XII

Семь лет назад

Однажды, гуляя на улице, которая гордо носила звание одной из самых главных улиц города, Паула остановилась чтобы получше рассмотреть шляпу одного из памятников, вокруг которого и день и ночь бродили толпы туристов. Шляпа эта уж больно была похожа на шляпу папы, которая вечно висела в коридоре на крючке для одежды, и папа никогда не носил ее – наверное, не считал модной.

Папа всегда одевался, как это говорится в книгах, с иголочки, и не позволял себе никаких промашек вроде щетины, мятой рубашки или грязных туфель. Но дочь предпочитал не замечать.

– Доброе утро, – говорила Паула, если заставала отца в прихожей рано утром, когда он уходил на работу (на самом деле она не знала, куда он уходил, но в книгах отцы вечно уходили по утрам именно туда).

Мужчина немного недоуменно оглядывался по сторонам, словно не понимая, откуда идет звук, а потом, когда находил его источник, его губы искривлялись, и он поспешно покидал квартиру. Какое-то время Паулина даже считала его немым, что многое бы объясняло, но однажды, услышав, как он громко ругается с кем-то по их собственному домашнему телефону, она отставила эту догадку.

Тогда, во время ссоры по телефону, его голос звучал жестко и раскатисто, как гром во время грозы, но один раз, когда Паула заболела гриппом и не отправилась с утра пораньше гулять по Бёрдсбургу, до ее комнаты донеслись два звучных мелодичных голоса – один мужской, другой женский. Приоткрыв дверь, сквозь щелку девочка увидела, то папа стоял в коридоре и галантно снимал пальто с рыжеволосой незнакомки, которая, хихикая, старалась прижаться к нему и чмокнуть в щеку.

Паула тихо закрыла дверь и лишь подумала о том, что тоже хотела бы себе такие волосы, как у той барышни: медно-рыжие и объемные, а не темные и безжизненные, как у нее самой. А вот у мамы красивые волосы: густые иссиня-черные, струящиеся по спине и прекрасно сочетающиеся с ее зелеными глазами.

Так вот, однажды, рассматривая шляпу памятника, так похожую на папину, девочка почувствовала, что кто-то положил руку на ееплечо.

Паулина тут же обернулась и увидела перед собой женщину весьма крепкого телосложения, рядом с которой стоял высоченный мужчина с огромными ботинками. Таких высоких людей и таких больших ботинок, как у этого мужчины, Паула еще не видела, это точно.

– Девочка, ты потерялась? – спросила женщина, не снимая руки с ее плеча. – Где твои родители?

На этот часто задаваемый обеспокоенными прохожими вопрос она сама не знала ответа, ведь утром родители уходили из дома по своим делам, и где они пропадали целыми днями – одним святым известно.

– Я не потерялась, – мотнула головой Паула, высвобождаясь от руки женщины. Она вообще не привыкла, чтобы ее кто-нибудь трогал, поэтому лишние и совсем необязательные прикосновения незнакомых людей старалась избегать. – Я живу здесь с рождения и абсолютно точно не смогу потеряться.

Сказав это, девочка вдруг подумала о том, как же странно звучит ее собственный голос, когда она говорит вслух. Словно это сказал какой-то другой человек, а не она, как же необычно!

Женщина крепкого телосложения и мужчина с большими ботинками переглянулись. Потом женщина нахмурила ярко-накрашенные брови и спросила:

– Сколько тебе?

– Девять.

Мужчина незаметно вздохнул и обратился к женщине, только уже не на бринальском, а на нестминском. Конечно, он и не подозревал о том, что Паула неплохо знала язык Нест-Града, ведь папа разговаривал исключительно на нем (что давало повод думать, что он родом из тех краев), да и книги у них дома были в большинстве на нестминском, а не на бринальском.

– Бедный ребенок, – сказал он. – Война отнимет у нее юность, а может и жизнь.

– Нет, – угрюмо ответила женщина, все так же думая, что девочка ее не понимает. – Драгомиров костьми ляжет, но Бердсбург защитит. Этот город – символ Бриналя. Бринальцы падут духом и не смогут продолжать войну, потеряв вторую столицу. И Драгомиров это прекрасно понимает, – женщина наклонилась к Паулине, рассматривая ее лицо. – Только взгляни на эти волосы —черные, как крыло Сирин.

– И правда, как в сказке, – грустно улыбнулся мужчина.

– Девочка, – обратилась к Паулине женщина, уже перешедши на бринальский, – иди к себе домой и постарайся выходить оттуда как можно реже.

– Это почему еще? – брякнула та, скрестив руки на груди. Прогулки по городу – фактически вся ее жизнь, а бездействие дома сравнимо с адским наказанием. Даже читать девочка предпочитала на улице, усевшись на кованной скамейке или одиноком фонтане.

Несмотря на резкий тон, женщина не сменила своей печальной улыбки, а лишь ответила:

– Видишь ли, по всему миру уже год как идет война. Страшная война, уничтожающая все на своем пути. Бриналя она пока не коснулась, но я уверена, что скоро она придет и сюда. Пожалуйста, маленькая Сирин, отнесись к моим словам серьезно. Будь осторожна и не ходи по улице без взрослых.

Паулина коротко кивнула и скрылась в толпе туристов, так как продолжать этот разговор почему-то чертовски не хотелось.

В начале июля ситуация в стране изменилась – говорили, будто бы и правда началась война, но она будет недолгой. Будто бы Драгомиров, как правитель Бриналя, давно уже знал про планы регордцев и точно знает, что его народ одержит победу. В середине сентября говорили, что железнодорожные пути на север закрыты, а в конце – что выехать из Бердсбурга почти невозможно, из-за этого почти все вокзалы пришли в запустение. Будто бы фруктов, овощей и молока в городе уже не осталось, а новых поставок нет. Говорили, будто во всех городах Бриналя на фонарные столбы вешают громкоговорители, и в отличие от остальных слухов, ползающих из ушей в уши по мощеным улицам Бердсбурга, металлические громкоговорители Паулина видела собственными глазами – их и правда развесили по всему городу.

Но время шло, а ситуация не двигалась с места, по крайней мере, так казалось со стороны. Жизнь Паулы почти не изменилась, разве что теперь некоторые красивые фасады старинных зданий были испорчены броскими, режущими глаза плакатами, на которых написаны непонятные Паулине слова. Эти слова теперь встречались даже в подъездах, только на этот раз написанные от руки, да еще и смешанные с запрещенными обществом выражениями. Родители все так же уходили рано утром, а возвращались поздно вечером, или же не возвращались вовсе. Правда теперь из продуктов в шкафу лежали в основном овсянка, ржаной хлеб, мед, варенье и консервы, и не было больше ни шоколада, ни мандаринов с апельсинами, ни мясных рулетов.

А в ноябре, когда в Бердсбург вновь погрузился в привычную темноту и холод, произошло нечто такое, что изменило всю жизнь до неузнаваемости.

***

Ночью Паулина металась в беспокойном сне из одного угла кровати в другой, крича и зовя родителей и не зная, куда деться от своих кошмаров. Ей снились крики людей, просящих о помощи. В нос, словно острый кинжал врезался запах дыма. Выли пожарные сирены, трещал огонь, будто бы злобно смеясь над жизнями, которые он уносит.

– Мама! – кричала Паула, сжимая в руках одеяло, словно пытаясь защититься им от окружающего ее ужаса.

«Это не сон», – мелькнула в голове страшная, запоздалая мысль и девочка тут же распахнула веки.

Она выдохнула, а вдохнуть уже не смогла.

Перед ней возникла ужасающая картина: ее родную и до боли знакомую комнату стремительно заполнял густой серый дым, вокруг было темно, и лишь немного света исходило из окна, и свет их был явно не солнечный. Дом напротив, узорчатую лепнину которого Паула так любила рассматривать по утрам, горел.

И ее дом тоже.

«При пожаре нужно найти ткань, намочить ее любой жидкостью и защитить дыхательные пути от дыма», – вспомнила девочка слова, написанные в брошюрах, которые всегда лежали у входа в подъезд.

Быстро вытащив из шкафа первую попавшуюся на глаза рубашку, Паула выплеснула на нее воду из графина, стоявшем на прикроватном столике и спешно приложила ее к носу и рту.

Где-то совсем рядом угрожающе хрустел огонь, стремительно распространяя свое пламя по дому, на улице что-то кричали люди, истошно вопили дети, и вся эта отвратительная симфония резала слух и вселяла в душу какой-то необъяснимый животный страх.

Паулина не помнила, как перебежала коридор, но оказавшись около гостиной, замерла. Почти вся гостиная полыхала оранжевым пламенем. Горело все – от дорогих деревянных стульев с витиеватой резьбой, до тяжелые штор на окнах. Девочка развернулась и побежала по коридору обратно к своей комнате, понимая, что толкнуть входную дверь, выбежать на лестничную площадку и перебрать под ногами шесть пролетов скользких ступенек уже не получиться – все это в огне.

Придется вылезать через окно.

«Мамина спальня» – догадалась девочка и рванула туда.

Та комната располагалась дальше всех от гостиной и ее окна выходили на другую сторону улицы, а в ту часть квартиры пожар скорее всего еще не добрался.

Девочка что есть сил бежала по скудно освещенному коридору, спотыкаясь, падая, но вновь вставая и продолжая свой путь. Глаза слезились то ли от страха, который мешал думать и двигаться, то ли от едкого дыма, окружавшего ее повсюду, смешиваясь с чистым воздухом.

Паулина мельком осматривала комнаты, оставшиеся у нее позади – родителей нигде не было.

«Они меня бросили, – с болью осознала Паулина и остановилась прямо возле двери, ведущей в мамину спальню. Ноги вдруг стали ватными, тело обмякло и двигаться дальше вовсе расхотелось. – Они убежали, а меня оставили дома, даже не разбудив. Они не хотели, чтобы я жила».

Что, если исполнить волю родителей и погибнуть прямо здесь?

На мгновение страх отступил, будто сдав позиции, но потом тут же накатил с двойной силой. Нет, она так не может.

Ей слишком страшно умирать.

Поднявшись с пола, Паулина повернула медную ручку скользкими от холодного пота пальцами и закрыла за собой дверь. Все в маминой спальне было… естественно. Духи и украшения лежали в чуть приоткрытых ящиках старинного комода, кровать аккуратно заправлена, но уголок покрывала небрежно свисал до пола, а со стен нее смотрели застывшие лица неизвестных девочке мужчин и женщин, запечатленных на фотографиях. Но здесь не хватало самой мамы, которая красилась бы перед зеркалом, напевая тихую мелодию и делала бы вид, что не замечает дочь. Если бы она просто была здесь…

Девочка громко всхлипнула и вытерла глаза своей мокрой рубашкой, которую все еще прижимала к лицу. Скорее по инерции, а не от сильного желания выжить, она повязала рубашку на затылке крепким узлом, став похожей на ниндзя, и резким движением открыла окно. Высота третьего этажа пугала до дрожи в коленках, но Паула понимала, что если будет медлить еще хотя бы минуту, то сгорит заживо в обнимку со своим страхом высоты.

Ничего страшного, родители ждут ее внизу, нужно только спуститься.

Вдохнув поглубже для успокоения, девочка встала на подоконник и принялась изучать окружающую ее обстановку и свыкаться с непривычным ощущением высоты.

Родная улица выглядела непривычно: отвратительная, вязкая тьма подступала до неприличия близко – по какой-то причине не горели своим желтым светом фонари. Брусчатку отсюда видно не было, но девочка догадывалась, насколько она твердая и проверять на практике ее твердость не мечтала.

Даже без нормального освещения Паула знала, что фасад с этой стороны ее дома пестрит лепниной и украшениями, такими пыльными и шершавыми, что схватиться за них не составляет особого труда. Кажется, внизу нет людей – видимо, все они с другой стороны дома, около парадного входа.

Девочка поставила босую ногу на холодный лепесток каменной лилии, украшавшей стены третьего этажа, и ловко ухватилась руками за рельефный герб Бердсбурга, который заботливые зодчие решили прикрепить к фасаду. Правая нога, которая все еще опиралась на подоконник, никак не хотела оттуда отрываться, и тогда девочка рывком перенесла вес на левую ногу, изо всех сил стараясь сохранить равновесие.

На деле высота давила на сознание гораздо сильнее, чем Паула могла себе предположить, лилия на гербе в каких-то местах была слишком шершавая и до крови царапала кожу, а в каких-то, наоборот, была очень скользкая и гладкая, так как разные части цветка те же заботливые зодчие отделали разными материалами. Небо заволокло то ли дымной завесой, то ли плотным одеялом облаков, отчего не было видно ни белой луны в серых яблоках, ни серебристых звезд, поэтому девочке пришлось прощупывать стену почти вслепую, лихорадочно думая, что делать дальше.

Вдруг из окна маминой спальни донесся громкий треск – для того, чтобы понять, что и эта комната горит, даже не надо поворачивать головы. Но девочка сделала это неосознанно и в ту же секунду потеряла и без того хрупкой равновесие.

Пытаясь вновь ухватиться за выступ, она еще больше оцарапала руки и, падая вниз, проехалась по шершавым лепесткам лицом.

***

Очнулась Паула уже тогда, когда почувствовала прикосновение чьих-то рук, облаченных в грубые перчатки. Она лениво открыла один глаз, чтобы посмотреть на своего спасителя: сильные руки, яркая куртка с золотыми пуговицами, шлем и маска, защищавшие голову и лицо… Пожарный.

«Но куда же я упала?» – так же лениво подумалось девочке. Ноющие раны на лице, животе, руках и ногах тревожили гораздо больше, чем все, что происходило вокруг. Ее спасли. Что может быть важнее…

Следующие десять минут она помнила смутно – врачи, перевязь, маска, которая помогала дышать, всеобщая тревога, странные жужжащие звуки, мужской голос, который доносился из громкоговорителей…

– Из какой ты квартиры, моя хорошая?

Паула сфокусировалась на лице, повисшем прямо перед ней. Карие глаза. На высоком лбу капельки пота. Широкий подбородок. Нижняя губа гораздо больше, чем верхняя.

– Глаза бегают. Взгляд осознанный, – одобрительно сказала девушка-врач и погладила Паулу по волосам. Девочка не стала сопротивляться.

Разум постепенно возвращался, сонливость и головокружение от потери сознания уже прошли, дышать через маску с кислородом стало приятно. Врачи прямо на улице оказывали первую помощь – перевязывали и обеззараживали раны – а тех, кому повезло меньше, клали на носилки и увозили на машинах с мигалками. Спасатели на руках выносили людей из полуразрушенного здания, и Паула невольно нашла глазами остатки той самой лилии, за которую так отчаянно хваталась, а прямо под ней… ну конечно! Балконы на втором этаже! В темноте их не было видно, но скорее всего она свалилась прямо на такой вот балкон.

Паула посмотрела на свои руки – белоснежные повязки ровным слоем прилегали к кистям, на коленях и животе красовались точно такие же, и, хотя Паула их не видела, зато прекрасно чувствовала.

Кареглазой девушки рядом не было – наверное, убежала помогать другим.

Девочка сидела на тротуаре, прижавшись спиной к стене соседнего дома и равнодушно наблюдала за тем, что творится вокруг. Паулина смотрела на пожарных, тушащих жалкие остатки огня, которые плясали на руинах. Неожиданно для самой себя она поняла, что эти руины – все, что осталось от ее дома. Но слез не было. Для подтверждения она провела ладонью по щеке – точно, никаких слез. Никакого сожаления. Ни. Че. Го.

– Ну что, тебе лучше?

Та самая кареглазая девушка в узнаваемой форме врачей скорой помощи погладила Паулу по спине и села на корточки, так что их лица теперь снова были на одном уровне. Девочка поняла, что от нее ждут ответа, поэтому растерянно кивнула.

– Откуда ты? – спросила врач и забрала кислородную маску.

– Что? – не поняла Паулина.

– С какого ты этажа?

– С третьего.

Девушка записала что-то в блокнот, который она достала из-за пазухи. Людей на улице становилось все меньше и меньше.

– Какая квартира?

– Тридцать четвертая.

Врач медленно оторвала взгляд от блокнота. Он был таким напряженным, что девочке стало неуютно – создавалось такое ощущение, что она сказала что-то не так. Девушка смотрела то на лицо Паулины, то на ее растрепанные черные косички, то на блокнот, видимо, что-то прикидывая и вспоминая.

– Ты уверена?

Паулина кивнула. Что-то, а номер своей квартиры она знала наверняка. Видя, что девушка ей не верит, она сказала:

– У меня дома пять комнат, и одно из окон выходит на ту улицу.

Девушка отрицательно покачала головой и пощупала Паулинин лоб.

– Дорогая, ты что-то путаешь.

– Почему же? – резко спросила девочка. Она не любила, когда взрослые разговаривали с ней как с младенцем.

– В тридцать четвертой жила семейная пара, – тут же пояснила девушка, – Они выбрались одни из первых, и им даже не понадобилась медицинская помощь. И они сами сказали спасателям, что у них нет детей, поэтому пожарные не обыскивали тридцать четвертую. Ты точно что-то путаешь…

Но увидев взгляд Паулины, полный слез, она осеклась. Это были слезы боли, слезы отчаянья, слезы злости. Они жгучим ядом застилали глаза, щеки, подбородок и капельками стекали на руки, обжигая и их. Это было хуже рыжего огня посреди ночи, хуже вечного одиночества, хуже кашля в солнечный день, хуже, чем порванные ботинки посреди зимы. Они сказали, что у них нет детей.

– Извини, это я что-то не так записала…

Не чувствуя земли под ногами. Паулина кое-как поднялась с брусчатки, и, шатаясь, побрела в сторону какого-то из переулков. Ей было все равно, куда идти.

Они сказали, что у них нет детей.

– Стой! – кричала девушка, пытаясь догнать Паулину, но та уже перешла на бег. Ей кричали что-то вслед, но все было бесполезно – бегала Паулина быстро.

Уже через много лет окажется, что спасатели ошиблись, в суматохе записав неправильный номер квартиры. Несостыковку в отчетах о том ужасном пожаре обнаружит сам Аарон Грей-Врановский, когда, попивая виски в своем особняке в Норт-Бротере и готовясь к избирательной кампании, будет перебирать свои документы из старой полузабытой жизни.

Глава XIII

Утром Рэй почувствовал что-то странное. Внутри, в области грудной клетки, разрасталось тяжелое, но очень приятное нечто. Всю ночь оно сидело внутри и ожидало, когда парень проснется, откроет глаза поймет, что попал под власть.

Он лежал и прислушивался к тому, как это невероятное ощущение разливается по телу словно горячий глинтвейн в холодную погоду, прислушивался, как быстро бьется его сердце и как разум заполняет одна яркая, четкая мысль.

– Не может быть… – счастливо прошептал Рэй, не в силах поверить в происходящее.

Лежать он больше не мог. То, что властвовало, кричало, что пора действовать. Стремительно сбросив одеяло, парень нашел бумагу и черница. Сел за стол. Отдышался. Потом аккуратно, пытаясь унять дрожь, – сердце билось как бешенное – провел ровную линию вдоль края листа. Потом еще одну. И еще. Снова и снова. Вдоль и поперек. Плавно и резко. Линии складывались в здания, улицы, дороги, машины, корабли и механизмы.

Где-то в районе уха что-то жужжало. Рэй отвернулся, но звук не исчез, а только стал навязчивее. Наконец он настолько надоел, что Рэй бросил грязную тряпку куда-то в его сторону.

Оказалось, что источник раздражения был сорокалетним камердинером. Рэй кое-как извинился, сконфузившись, но слова давались с трудом, никак не хотели складываться в предложения, разлетались по голове и заплетались в непонятный узел. Поняв, что этот лепет просто жалок, Рэй замолчал и вернулся к рисункам.

– Господин Рэй, – откашлялся Йост, делая вид, что не обращает внимания на странное состояние парня, – вы пропустили завтрак, и я подумал, что может быть, вы захотите отведать ланч.

– Захочу. – Выпалил Рэй, вновь обретая дар речи. – Я сейчас спущусь… Х-м… А впрочем, не могли бы вы собрать мне еду в корзину для пикника?

***

В тот день все получалось удивительно легко: пейзажи, витиеватые украшения стен особняка, фигуры прохожих, деревья, скамейки и фонари переносились на бумагу с невероятной скоростью. Мысли не докучали своим пессимизмом, голова была пуста, а разум чист и свеж. Давно уже Рэю не было так легко. Весь мир свелся к деталям, и все волнения отошли на второй план.

Вдалеке он услышал звуки выстрелов, ржания лошадей и громкие крики. Охота. Теперь ясно, почему ему встретилось так мало людей – все были увлечены поистине аристократическим занятием.

Зная, что в полях и лесах его ждет толпа охотников, он пошел в противоположном направлении. Дойдя до ближайшей деревни, парень уже было принялся за полуразвалившийся домик, стекла которого были так живописно выбиты… как вдруг кто-то потянул его за рукав. Рэй повернулся, готовый огрызнуться на того, кто посмел нарушить его покой, но это оказалась маленькая деревенская девочка. Она, невероятно смущаясь, попросила нарисовать ее куклу. Рэй не смог отказать ей, и девчонка, взяв рисунок с радостным криком: «Клава, теперь и у тебя есть портрет!», убежала. Рэй еще долго смотрел ей вслед, размышляя о том, где эта девчонка живет, и кто ее родители, а потом пошел прочь от деревни и сел под кроной большого дуба.

До самого вечера парень ходил по окрестностям и рисовал, не желая упускать день вдохновения. Он прекрасно знал, что завтра, проснувшись, это желание пропадет. Завтра бумага и карандаш будут вызывать отвращение. Завтра вернутся мрачные мысли и не дающая покоя наблюдательность. А сегодня можно смотреть на все, отстранившись. Сегодня можно отдохнуть, отдаться этой странной волне. А завтра… Будь что будет.

***

После столь увлеченной работы на Рэя накатила ужасная лень, поэтому после возвращения с прогулки он чувствовал, что готов предаться лежанию на кровати и не вставать как минимум до завтра. Парень еще какое-то время разбирал свои рисунки, потом спрятал их подальше и лег на кровать. Сквозь полудрему он слышал звонок телефона, и все гадал, кому он предназначен. Спустя минут пять никто так и не соизволил подойти к нему, звук продолжал сотрясать стены коридора.

Рэй вышел из комнаты и в крайнем раздражении поднял трубку.

– Алло? Кого вам нужно?

– Добрейший вечерочек, – в весьма нахальной манере поздоровался некий мужчина, – нет ли там уважаемой госпожи Паулины поблизости?

– Говорите, что вам нужно, и я ей передам.

– Нет-нет, боюсь, эта беседа весьма личная, – снова ухмыльнулся он.

Тут будто бы из ниоткуда возникла Грей-Врановская, взволнованно глядящая то на трубку, то на Рэя.

– Тут тебя к телефону. – Холодно резюмировал Рэй.

– Чудесно. Я разберусь без тебя. Можешь идти, – съязвила она, но обычной уверенности в ее голосе не было.

Он передал ей трубку, но уходить не собирался. Слишком уж любопытно было узнать, что же за делишки такие у дочки Грей-Врановского, из-за которых она так переживает.

– Тебя не учили, что чужие разговоры подслушивать неприлично? – яростный взгляд черных глаз молнией сверкнул в сторону Рэя, но тут послышался голос в трубке, и девочка, казалось, от страха забыла даже собственное имя.

Какое-то время она напряженно вслушивалась в слова, и с каждой секундой ее и без того бледное лицо теряло последние краски. Ее руки начали дрожать, а взгляд нервно забегал из стороны в сторону.

Рэю не нужно было много времени, чтобы догадаться: явно происходит что-то нелегальное, скорее всего связанное с ее отцом.

– Дай сюда, – настойчиво прошептал парень и вытащил из негнущихся холодных пальцев телефонную трубку. Паулина лишь вытаращила на него испуганные глаза, но промолчала.

–…верно? Мы с тобой договорились по-моему по хорошему тогда. Я свою часть выполнил, верно? А ты че? Или ты хочешь по-плохому? По-плохому мы можем…

– Значит так, – максимально грубым и внушительным голосом начал Рэй, – послушай меня сюда: либо ты сейчас прекращаешь, либо мне придется доставить тебе столько неприятностей, сколько ты еще не видел.

– Че? Это кто?

– Тот, кто сдаст тебя в полицию и у кого там есть неплохие связи. Один мой звонок, и ты и все твои дружки сядут очень надолго. Забыл, что ты позвонил в поместье Альберта Врановского? Сказать тебе, кто я, или уже сам догадался?

Ну другом конце провода повисла тишина.

– Извините, господин, но она мне задолжала… По договору…

– По какому договору?

– Ну…

– Я спрашиваю, по какому договору?!

– Э-э-э… Девчонка знает.

– Может быть и меня просветишь, а? – ухмыльнулся Рэй. – Или нервы сразу сдали?

– Но девчонка…

– Забудь про нее. Повторяю последний раз: если ты еще раз вздумаешь заработать пустыми угрозами, то это будут твои последние дни на свободе.

На другом конце провода послышалось какое-то шуршание, и связь оборвали.

Рэй повесил трубку и искоса глянул на Паулину. Она опустила глаза, и в этот момент была похожа скорее на безмолвного грустного мима, чем на знаменитую актрису.

– Заслуживаю ли я пояснения этой истории?

Девушка молча кивнула.

                              ***

Величественная библиотека семейства Врановских, которая пополнялась семьей уже не первое столетие, было идеальным местом для разговора без лишних ушей. Среди бесконечных рядов книжных полок легко затеряться двум маленьким, по сравнению с этим грандиозным местом, людям. Но кедровые резные шкафы с религиозными сюжетами, старинная люстра, мягкие ковры и два яруса старинных книг были лишь фасадом, вдоль которого любили прохаживаться гости Альберта. Настоящей жемчужиной этого места было нечто другое.

– Куда мы идем? – прошептала Паулина, хотя никого рядом не было.

Рэй лишь приложил палец к губам и начал подниматься по винтовой лестнице на второй ярус. Там они прошли до самого конца и свернули в лабиринты со старинными томами на древних языках.

Там, в неприметном уголке, находилось скрытое от посторонних глаз место – большое окно с видом на холодные бескрайние поля и леса. А вот если залезть на высокий подоконник, то открывался чарующий вид на всю библиотеку, при этом со стороны заметить сидящего здесь было почти невозможно.

Рэй уселся на подоконник и жестом пригласил девушку. Он сам не очень понимал, почему делает все это. Почему открывает ей это тайное место, где любит сидеть, когда хочется одиночества и избавления от вечного наблюдения слуг. Неужели отсутствие Танвина и Эмили так сильно его поменяло, что он готов говорить с этой чокнутой? Хотя надо признать, что мало что может пересилить любопытство, которое возникло в связи с этой странной историей.

– Ого, – от удивления Паулина даже присвистнула, – как ты нашел это место? Оно просто чудесное.

– Разве это важно сейчас? – Рэй вспомнил, что пару дней назад позволил ей избить себя, и это неприятно задело его аристократическую гордость. – Выкладывай, что этот тип от тебя хотел?

Девушка вмиг стала серьезной, недоверчиво поглядела на Рэя, поправила рукав белоснежной рубашки, и только потом сказала:

– Ты будешь думать, что я дура, если я тебе расскажу.

– Я и так так думаю, – вырвалось у Рэя, но он тут же прикусил язык: все-таки это уже перебор, если так продолжиться, то он никогда не узнает истории. – В смысле буду так думать, если не расскажешь.

Она закатила глаза и скрестила руки на груди, но начала:

– В общем, когда меня пригласили на роль в театре Норт-Бротера, я была конечно же очень рада… Но дело в том, что мне прежде никогда не доводилось подписывать договоры, особенно на такую большую сумму.

До Рэя медленно начало доходить, что эта ситуация совсем не так проста, как показалось ему на первый взгляд.

– В общем, я подписала почти не глядя, – в ее голосе было столько грусти, что Рэй невольно почувствовал сожаление. – Да-да, не смотри так удивленно. Это таких как ты наверное с раннего детства учат читать то, что написано мелким шрифтом внизу страницы, а обычных медсестер нет.

– Медсестер? Ты во время войны была медсестрой?

– В общем, – настойчиво продолжила Паулина, проклиная себя за то, что проболталась о прошлом, – когда нам после первого спектакля должны были выплачивать обещанный гонорар, оказалось, что по договору я обязана большую часть отдавать тому, кто помог мне устроиться. Поэтому по сути весь театральный сезон я играла почти за бесплатно, – она пожала плечами и заправила короткие черные волосы за ушко.

– Дай угадаю, после окончания сезона те агенты требовали еще больше?

– Они сказали, что если я не продолжу работать там на таких же условиях, то тогда они уничтожат мою карьеру, ведь это им я обязана в первую очередь. А еще это плохо скажется на моем отце, а этого я точно не хочу. Он может быть не ангел, но не сделал мне ничего плохого…

– Тебе может быть нет, а вот людям Норт-Бротера еще как.

– Они угрожали, что устроят скандал, да такой, что меня больше ни в один театр не возьмут, – закончила Паулина, игнорируя слова Рэя. – Да еще и не будут принимать в «приличном» обществе. Хотя это я могу пережить.

Выражение лица Паулины было настолько печальным, что Рэй даже удивился такой искренности, пускай и в таком проявлении. Видимо, эта история была действительно болезненной для нее.

– Чудесно! Теперь ты вправе назвать меня полной дурой, – обреченно произнесла девушка и отвела взгляд.

Но после всего сказанного ему, как ни странно, не захотелось этого делать. Наоборот, возникло желание подбодрить собеседницу. Так как тишина затягивалась, а она явно ждала хоть какой-нибудь реакции, Рэй сказал:

– А у меня уже был опыт разговора с мошенниками. Не так давно меня шантажировали какие-то мелкие журналисты из желтой прессы, что, мол, опубликуем какие-то там слухи и фотографии. Это было из-за отца, он тогда баллотировался в Совет.

Паулина нахмурилась, но ничего не сказала.

– Пресса обожает сплетни о роскошной жизни детей политиков. Ну ты сама знаешь, – он вспомнил прошлый вечер, когда они танцевали под пристальными взглядами десятков взрослых, и от этого воспоминания стало не по себе.

Паулина, видимо, подумала о том же. Мысленно Рэй пообещал себе никогда больше не пить ни капли алкоголя в публичных местах.

– Я помню, что про тебя писали недавно в каком-то девчачьем журнале. В заметке про возможных женихов Юсты Врановской.

Рэй поморщился:

– Перестань, это даже не смешно, – Паулина весело изогнула бровь, но ничего не ответила. – Тоже мне, уже не знают о чем сплетничать. Тогда, во время предвыборной кампании, мне помог Танвин. Я был напуган, думал что угрозы этих недожурналистов действительно что-то значат. Но он объяснил мне как надо общаться с подобного рода людьми, так что конфликт был улажен.

– Ты правда дружишь с рабом? Или он бывший раб? – внезапно перевела тему Грей-Врановская.

– Да… У нас с ним неплохие отношения. Он умный, несмотря на то, что ни дня не ходил в школу.

Паулина смерила его гримасой и слезла с подоконника. Рэй понял, что ее терпению подошел конец и мысленно приготовился к тираде.

– Я тоже не ходила в школу. Как и многие мои друзья, – на этом моменте она запнулась, но продолжила: – Но такие как ты постоянно думают о людях как о равных себе только если у них была такая же жизнь, наполненная дорогими вещами и кучей денег. И тебе не обязательно было мне помогать, но спасибо. Больше слов благодарности ты от меня не услышишь, идиот.

– Я знаю, что было не обязательно тебе помогать, дурочка, – парировал Рэй, при этом не испытывая особой злости, а просто развлекаясь, глядя на ее реакцию. – Просто такие как я могут отложить свои эмоции в сторону, когда это важно. И между личными отношениями и законом я всегда выберу закон.

Последние слова Рэй договаривал, когда Паулина уже стремительно спускалась по лестнице, но он прекрасно знал, что она все услышала.

Глава XIV

Если бы у Эмили спросили, чего она действительно хочет прямо сейчас, то она без раздумий бы ответила: спать. Остаться в мягкой кровати еще на часик, а лучше на два, и чтобы никто не доставал. Но ее бесцеремонно разбудили в половине одиннадцатого, чем она была жутко недовольна. Две приставленные к ней служанки лепетали что-то насчет дня Алконоста, приготавливая все для утреннего туалета. Эмили еще раз лениво потянулась, приказывая взять себя в руки. Она не дома. Пора за работу.

Умывание, подбор комбинации нижнего белья, затягивание корсета, одевание платья, плетение прически, выбор обуви, парфюма, браслета, сережек, перчаток, накидки и шляпки. С этим она справилась всего за час. Ожидая, пока горничная уложит прическу по последней моде, она размышляла о девушках, которые ходят без корсетов, ярко красятся, носят платья выше коленей, а некоторые даже работают. Эх, вот бы и ей стать такой же. Не работать, конечно, но быть сильной и не боятся экспериментировать…

Сама того не заметив, она оказалась в коридоре, ведущем в столовую.

– Эмили, дорогая!

На горизонте замаячила фигура ее пожилого жениха. Он шел, опираясь на трость, хотя еще пару дней назад передвигался на своих двоих. Сердце девушки забилось быстрее от волнения – вдруг прямо сейчас сломается каблук, она нелепо упадет, и свадьба отменится? – но лицо выразило очаровательную улыбку, которая предназначалась специально для утреннего приветствия.

– Доброго утра, Альберт, – Эмили хотела сделать реверанс, но в последний момент вспомнила, что несколько дней назад они договорились обойтись «без всего этого». – Вы идете на ланч?

– Именно туда и направляюсь. Надеюсь, вы составите мне компанию.

Она кивнула.

По дороге он рассыпался в комплиментах ее внешности, которые, впрочем, юная госпожа пропустила мимо ушей. Ее поклонники, бывало, придумывали комплименты в сотню раз изобретательнее, так что вымученные фразы старика, которые он говорил уже явно не одной, и даже не двум женщинам, были просто жалки, хотя и лестны. Эмили вспомнила те витиеватые выражения, которые когда-то заставляли ее краснеть, и позволила себе хищно улыбнуться. Вдруг в памяти всплыл образ ее кузена Рэя – тот всегда только кивал, смотря в глаза и слушая каждое ее слово, а вовсе не оценивал наряд, прическу или фигуру. Конечно, Эмили никогда не хотелось его обожания, но мысль, что кто-то считает ее не особо привлекательной, была ужасна. Ей хотелось нравиться всем и всегда, хотя где-то внутри себя она и понимала, что это глупо.

– Эмили, дочка, съешь что-нибудь.

Мать сидела напротив, и ее взгляд говорил том, что она снова о чем-то забыла. Ах, да, нужно есть. Она принялась за салат, удивляясь, насколько странно сегодня течет время. За неделю, проведенную здесь, Эмили привыкла к нереально долгому дню, который все тянется-тянется, а закончиться никак не может. Здесь она не занималась ни иностранными языками, ни математикой, ни историей, ни каллиграфией. Почти не читала – только однажды погуляла по библиотеке и взяла томик новомодного женского романа, но за все эти дни так к нему и не притронулась. Здесь, в поместье Врановских, ей не нужно было отвечать на письма поклонников, ходить в магазин одежды, ездить на танцы в другой конец города – словом, основные ее занятия ушли в прошлое. Она только слушала чужие, абсолютно непонятные ей разговоры, гуляла по окрестностям, вышивала узоры и сплетничала с подругами, которых, впрочем, в последнее время словно подменили. Эмили пока не могла четко сформулировать, что же поменялось в их дружбе, но почему-то знала, что формулировка эта ей не понравится.

Сегодня же время текло быстро, даже слишком. Не успевает она оглянуться, как видит, что сидит на мягком диване и плетет мятный венок ко дню Алконоста. Рядом расположились Алиса и Хельга, которые тоже с усердием плетут свои венки, обсуждая модный журнал, в котором сказано о том, что талия платьев теперь должна быть почти на бедрах. Эмили этот разговор заинтересовал, но стоило ей вставить слово, как он тут же сошел на нет. Подруги как заводные куклы кивнули и опустили головы.

Эмили знала, что свадьба не продлится долго, так что нужно просто капельку потерпеть. Сегодня пятый день из восьми, то есть уже через три дня она будет предоставлена сама себе. Все эти бескрайние леса и поля, этот особняк и люди в нем – все будет ее. Она сможет делать то, чего пожелает ее душа. Например, быстро попрощается с Алисой, Хельгой и всеми подобными. Проведет электричество в особняке. Чтобы продолжить заниматься любимым предметом – каллиграфией – пригласит на постоянное проживание какого-нибудь иностранного учителя (желательно молодого и симпатичного, чтобы, так сказать, убить двух зайцев одним разом), а еще пригласит учителей музыки и рисования. Мать всегда запрещала заниматься чем-то творческим, но, выйдя замуж, Эмили наконец-то будет жить вдали от такого рода запретов. Альберт вряд ли запретит ей все это, так что с ним проблем не должно возникнуть.

Она с наслаждением кивнула своим мыслям, вплетая цветы в свой роскошный мятный венок.

***

В день Алконоста все становятся какими-то светлыми и беззаботными. Незамужние девушки перед началом гуляний плетут венки из мяты и цветов, а волосы распускают, борясь с желанием уложить их модными волнами. Люди молятся перед едой, поют песни и дарят друг другу подарки.

Утром Рэй увидел, что все коридоры особняка украшены золотистыми виноградными лозами, которые змейками ползут по стенам, обвивая белые колонны и сплетаясь в величественное изображение Вечных Птиц. Вино, виноградные пироги, соки, мятные чаи, всевозможные сладости, огромная ежегодная ярмарка – вот за что все так любят этот день. А если ко всему этому прибавить роскошь и размах, который так присущ семье Врановских… Отличный день, в общем-то.

– Тоже мне, меткий стрелок, – усмехнулся Генри. – Отдай рогатку, только людей пугаешь.

– Отстань, – Рэй прищурился и оттянул резинку, – никого я не пугаю.

Он расцепил пальцы. Камешек улетел сильно вправо, стукнулся о стену и упал, звонко отскочил от пола и отлетел куда-то в сторону.

Генри за спиной Рэя кашлянул, сдерживая смешок.

– Ладно, держи, – Элбатт с неохотой отдал рогатку и пододвинул оставшиеся камешки ближе к приятелю.

– Благодарю.

Генри пару секунд подумал, а потом обратился к парнишке, которому принадлежала эта лавка. Сегодня на ярмарке в честь дня Алконоста поляна около особняка буквально наводнилась такими лавками – кто игры предлагал, кто сладостями или напитками торговал.

– А что, если я собью все пять мишеней? – спросил Генри лавочника с отстраненным и задумчивым выражением лица, спрашивая как бы между прочим.

– Главный приз – бутылка вина, – ответил тот с явной догадкой в голосе.

– Отлично, – Генри как будто оживился, беря в руки первый камешек, – кажется, я знаю, чем займусь сегодня.

                              ***

Рэй с Генри сидели в просторной беседке, рядом бегали дети, прогуливались рабочие из деревни, и даже важные господа в дорогих традиционных костюмах сегодня были какими-то позитивными. Рэй и сам сегодня был в приподнятом настроении, а утром он чуть ли не впервые в жизни радовался, когда Йост принес ему светлый парадный костюм и новую шляпу, а после искренне поздравил всех с праздником, не узнавая самого себя. Оранжевые виноградные лозы обвили перила и крышу беседки, пряча ребят от любопытных глаз и прохладных осенних ветров. Генри разлил вино по бокалам и откинулся на спинку скамейки.

– За что выпьем?

– Может быть за праздник? Чуть ли не впервые в жизни по-настоящему отмечаю его.

– Может быть за мир во всем мире? – предложил Генри и улыбнулся.

– Зачем было спрашивать, если у тебя уже был тост?

– Хотел узнать, что предложишь ты.

Парни выпили и погрузились в свои мысли. Генри грелся на солнышке и чем-то напоминал довольного сытого кота, а Рэй наблюдал за какими-то деревенскими девушками, которые всерьез пытались выиграть игрушку на ярмарке, не понимая, что все устроено так, чтобы они не выиграли ни при каких условиях. Он и сам не заметил, как уголок его рта пополз вверх.

– Я не держу тебя, – сказал Генри, не открывая глаз, но хитро улыбаясь, – иди познакомься. Я понимаю, что моя компания не настолько интересна.

Рэй смутился и сразу отвел взгляд.

– Нет-нет, я лучше тут посижу.

– Страшно? – с каждой секундой выражение лица Волтура становилось все лукавее.

– Я хотел попросить тебя кое о чем, – настойчиво перевел тему Рэй, чтобы пресечь все дальнейшие пререкания. – Тебе не трудно будет передать вот эту книгу Паулине?

– Ты сам ей передай. Или тоже страшно?

– Она не послушает меня, выбросит или сожжет как только я отвернусь.

Рэй протянул Генри книгу, которую отыскал вчера в библиотеке, после того, как она ушла.

– «Истоки тоталитаризма, том первый», – прочитал вслух Генри и сложил брови домиком. – Ты точно уверен, что она поймет это? Политология, экономика, да еще на нестминском. Я бы не понял.

– Это лучшее собрание, что я читал, – постарался убедить его Рэй, хотя никакой уверенности в лице собеседника не видел. – Здесь девять томов, все замечательные!

– Девять томов… – эхом отозвался Генри, глядя в одну точку.

Словно почувствовав, что говорят о ней, в беседку вихрем ворвалась Паулина. Ее окружали подруги из театральной труппы, которых она представила как Мария и Римма. Все трое выглядели невероятно довольными и веселыми, а их кремовые кружевные наряды придавали обстановке еще большей торжественности.

Когда ребята по-бринальски обменивались поздравлениями, Паулина так нежно и тепло улыбалась Генри, что Рэю стало немного не по себе. При виде него никто никогда так не улыбался…

– А он что тут делает? – тут же помрачнела девушка, заметив Рэя. – Не мог себе другого приятеля найти?

Рэй понял, что она специально сказала это на нестминском, чтобы уколоть его. Ну ничего, за такое он в долгу не останется…

– Если ты…

– Хватит! – перебил Генри, поочередно глядя на них обоих. – Я этих разборок не потерплю, только не сегодня! Вы оба уже надоели! Дамы, проходите к нам, не обращайте внимания на этих упрямых баранов.

Мария и Римма прошли в беседку, и так как Паулина быстро юркнула на скамейку рядом с Генри и потянула Марию за собой, Римме ничего не оставалось, кроме как сесть рядом с Рэем. Трудно сказать, какие эмоции у нее вызывало такое соседство, но Рэй лишь удивился ее внезапному румянцу.

Генри разлил всем присоединившимся вина.

– Выпьем за театр, который так прекрасно собрал нас всех, – предложила Мария.

– Ну, во-первых, он собрал только вас троих, – перебил Рэй, – а во-вторых, думаю, есть более важные поводы. Например, чтобы в мире больше никогда не было такой ужасной войны. Да и никакой войны вообще. Как вам тост за мир?

Они с Генри весело переглянулись. Паулина серьезно поглядела на Рэя, а потом сказала:

– А молитву читать не будешь? Я видела, у вас так делают.

– Я не сильно религиозен. Точнее, совсем не религиозен. Так что не умею, извините, госпожа Грей-Врановская.

– Тогда за мир! – подняла бокал Паулина.

– За мир! – дружно повторили все остальные.

***

Весь остальной день компания провела за играми, болтовней и прогулками по поместью. К ним присоединялись все новые и новые парни и девушки, имена которых Рэй к своему удивлению сразу запоминал. Он весело проводил время, удивляясь, почему при каждой игре во время разделения на команды он постоянно оказывался в паре с Риммой. Генри часто оставался при играх наблюдателем, ссылаясь на больную ногу, а с Паулиной Рэй держал холодный нейтралитет.

Ближе к вечеру парень вспомнил, что опаздывает к традиционному ужину, да и все остальные хотели отпраздновать в близком кругу семьи.

Быстро переодевшись, Рэй пришел под купол сада. Там уже был накрыт стол и его ждали отец, тетя Шарлотта, дядя Ник и Эмили, которая в последний раз отмечала этот праздник не в семье мужа. Этому невероятному факту посвящался почти каждый тост, но никакого отторжения или злости Рэй в себе не находил, напротив, искренне поздравлял ее и радовался вместе со всеми (к счастью Элбатта-старшего, который больше всего на свете переживал, что его сын будет в обыкновенно мрачном расположении духа). Как и полагается в канун ночи Сирин, они вспомнили всех ушедших членов семьи, помолились за их покой и выпили праздничного вина, а потом долго болтали на отвлеченные от реальной жизни аристократические темы.

Вечер пролетел незаметно, и Рэй, попрощавшись со всеми и пообещав тете Шарлотте помолиться перед сном, пошел розыскивать Генри. Они с другом договорились сыграть еще пару партий в шашки и дообсуждать недавние новости из города, раз уж они оба не верят в сверхъестественные свойства ночи Сирин.

Внезапно Рэй услышал душераздирающий вопль. Парень резко вздрогнул, озираясь по сторонам.

– А-а-а-а-а-а! На помощь! ПОМОГИТЕ!

Первое, что захотелось Рэю, это убежать.

Возможно, помолиться.

Но тут он внезапно понял, что кричит кто-то именно в комнате Генри. Рэй побежал туда и остановился у двери.

Сомнений не осталось – звук исходил оттуда.

Рэй сильно толкнул дверь и ворвался в комнату.

Глава XV

Пять лет назад

Генри застыл, услышав, как звук метронома участился: воздушная тревога. Лишь на мгновение паника вытеснила разум, но этого мгновения хватило, чтобы он попал в толпу людей, стремящихся к спасению.

– Все в укрытие! – крикнул кто-то, но это было лишним: толпа и так чувствовала, чтодвигаться надо в бомбоубежище.

Генри настолько стушевался, что просто двигался за толпой, испуганно глядя по сторонам. Звук метронома пульсировал в голове, и кроме этого звука не было больше ничего, ни одной мысли.

Он и сам не заметил, как все расположились в старом подземелье и стихли. Десятки людей думали о своём, переговаривались и просто пытались дремать, укутавшись в свои пальто.

Генри прислушался к своим ощущениям: раньше страх никогда не окутывал его так сильно. Даже в свой первый день скитаний, когда он впервые уехал от родителей, парень не чувствовал ничего подобного. Тревога маячила где-то в туманном будущем, а здесь и сейчас все было под контролем. К своему удивлению, он не испугался судьбы даже когда по адресу, данному родителями, не оказалось его родственников, а соседи лишь перешептывались и кивали головой при упоминании их имен. Дороги назад не было, так что это означало, что отныне ему придется жить самому. Но почему-то осознание полного одиночества не показалось таким страшным, как частый звук метронома.

Тут сверху послышался внезапный взрыв, будто гром сотряс все вокруг. Генри отвлекся от своих мыслей. Кто-то закричал, парень невольно перевёл взгляд на людей рядом с ним и заметил в углу маленькую фигурку. Мальчик, с виду лет десяти, обнял колени и руками и тихо плакал. Генри сел к мальчишке поближе и похлопал его по спине, пытаясь успокоить.

– Не бойся… Где твои родители?

Фигурка подняла голову и испуганно посмотрела на Генри. Тут он понял, что ошибся: это была девочка, кажется даже младше, чем он изначально предположил.

Тут девочка подняла голову и посмотрела на него.

Генри навсегда запомнит этот взгляд – чистый концентрат страха.

Время остановилось.

В бледном свете керосиновой лампы ее лицо дрожало каким-то странным, почти болезненным волнением, и парень замер, словно все его ночные кошмары воплотились в жизнь в лице этого ребенка. В этих угольно-черных глазах Генри увидел отражение собственного ужаса перед будущим, как будто случайно заглянул в потайной уголок своей души. Он смотрел на нее и не мог оторвать взгляда от ее темных глаз, обрамленных прозрачными слезами, и внезапно для себя он почувствовал, что внутри оборвалась последняя ниточка, которая связывала его с его прошлым.

Генри вдруг понял, что сейчас, ровно в эту секунду, все изменилось навсегда. Он никогда больше не увидит родителей и сестру, никогда не вернется к прежней жизни. Будет нечто другое, нечто куда более сложное и куда более непредсказуемое. Он смотрел на эту несчастную напуганную девочку и видел себя, свои разрушенные детские мечты и ужасное осознание одиночества. Что он мог сделать? Что поможет ему не сойти с ума?

И тут ответ пришел сам собой: успокоить ее, дать понять, что она не одна. Быть рядом с ней, пока эта уничтожающая война не закончиться. Делать счастливым этого ребенка, чтобы самому не превратиться в бездушного монстра. В одно мгновение все стало так просто, что Генри сам удивился, как он раньше позволял страху проникать так глубоко в подсознание.

– Как тебя зовут?

Девочка замешкалась, вытерла рукавом слезы, но ответила:

– Паула. А тебя?

Глава XVI

То, что увидел Рэй, повергло его в ужас.

В комнате не было никого, кроме Генри, который в припадке валялся на полу и звал на помощь на всех известных ему языках. Его глаза были выпучены и он кричал, глядя на кого-то в углу. Но там, куда указывал его взгляд, было абсолютно пусто. Он пытался рвать на себе одежду и бился об пол, пока не заметил Рэя.

– Папа… – прошептал парень и разрыдался.

Рэй плотно закрыл дверь и попытался успокоить колотившиеся сердце. Потом осторожно подошел к другу и положил руку ему на плечо.

– Генри, – обратился он, пытаясь придумать слова утешения, – все хорошо.

Волтур поднял заплаканные глаза на Рэя.

– Тебе надо быстрее уходить, – ответил он, глядя сквозь юношу. – Иначе они убьют тебя также, как и меня! Меня уже не спасти, а ты убегай!

– Генри…

– А-а-а-а-а-а! Не убивайте меня! А-а-а-а-а-а-а-а!

– Тут никого нет, слышишь?

Но Генри только крепче вцепился в рукав Рэя и, крепко зажмурив глаза, продолжал кричать:

– ОНИ УБЬЮТ НАС ВСЕХ! МЫ ВСЕ МЕРТВЫ!

В этот момент Рэя отвела в сторону чья-то цепкая рука.

Это была Паулина, которая села на колени перед другом и прижала его к себе. Она громко начала повторять что-то на бринальском, шептала ему на ухо слова утешения, и не отпускала его из своих объятий, даже когда он пытался вырваться.

Через какое-то время парень положил голову ей на плечо и продолжал тихо выть, словно от нескончаемой боли. Но позже она стала напевать ему колыбельную, и постепенно он погрузился в тревожную дремоту.

– Помоги мне, – прошептала Паулина Рэю, взглядом указывая на кровать.

Рэй подошел ближе и подтянул весьма тяжелого парня к кровати. Они вместе уложили его, а после девушка еще долго аккуратно поправляла подушки и нежным материнским голосом уверяла проснувшегося Генри, что за ним никто не придет, и что все позади.

Рэй все это время сидел в другом конце просторной комнаты и смотрел в окно, пытаясь унять дрожь. Он никогда не думал, что увидит подобное, тем более на этой свадьбе. Его сердце сжалось при мысли о том, почему это происходит с Генри, а может быть и с Паулой тоже. Будь проклята эта война.

Он не заметил, как девушка подошла к нему и села напротив, расположившись в маленьком кресле. Она откинула голову и закрыла глаза, переводя дыхание. Только бессмысленно глядя на ее небесно-голубое вечернее платье, Рэй осознал, что они оба были в вечерних костюмах – не самая подходящая одежда для такого события. Шов на его рукаве разошелся, про существование пиджака парень и вовсе забыл.

Паулина сняла длинные перчатки и устало потерла лоб. Потом еще раз посмотрела на Генри: тот крепко спал. Прикроватная лампа освещала только его часть комнаты, а Рэю с Паулиной оставалось только тихо сидеть в темноте около окна. Днем из него открывался вид на пруд с парком, зато сейчас можно было видеть яркую полную луну, какая бывает только в ночь Сирин.

– Он поспит, и все пройдет, – сказала девушка, прикрыв глаза.

Рэй понимающе промолчал.

– А ты почему вообще здесь оказался? Что, шпионил, Элбатт?

– Мы с ним договорились встретиться, после того как закончатся семейные встречи. Сыграть в шашки…

Тут же со стороны Паулины послышался тихий переливчатый смех, в котором, однако, Рэй не уловил привычной издевки.

– Тебе надо было знать заранее: Генри всегда засыпает, когда договаривается о чем-то подобном, – хихикнула она, – всегда. Так что если он предлагает встретиться попозже вечерком – не верь. Будь дрыхнуть без задних ног.

– Он говорил довольно убедительно, – улыбнулся Рэй.

– Это всегда так! Ты не представляешь, сколько раз это срывало нам планы. Однажды, когда мы еще были в приюте, то разработали целый план как оттуда сбежать. И прикинь, он проспал собственный побег.

– И поэтому ничего не получилось? – осторожно поинтересовался Рэй.

– А, это. Сбежали в другой день, – махнула рукой Паула, – только на этот раз я внимательно за ним следила. Даже работать в военном госпитале лучше, чем сидеть в этой детской тюрьме.

Повисло молчание. Однако не такое, какое бывает между незнакомцами, а скорее молчание двух перенасытившихся впечатлениям людей. Рэй хотел посидеть тут еще и совсем не хотел, чтобы она прогнала его спать, поэтому спросил:

– Как прошел твой ужин? Успешно?

Паулина выгнула спину и потянулась в кресле, а потом ответила:

– Отец с мачехой почти все время говорили с детьми о празднике. Были еще какие-то ее родственники, но я все равно не понимаю, о чем они говорят. Толку от меня, конечно, ноль, – она тяжело вздохнула. – Генри днем дал мне книгу, и я обещала, что прочитаю. Но понимаешь…

– Да?

– Она такая скучная! Просто у-у-ужас. И сложная. Даже название понять не могу, – с каждым словом Рэй чувствовал, как ее настроение ухудшалось. – Я знаю, тебе не понять. Ты подобных книг, наверное, десяток в день читаешь. А я не могу…

– Я тоже не все книги понимаю, – ответил Рэй, аккуратно подбирая слова. – На иностранных языках вообще почти никаких. Так что это нормально, все мы учимся.

– Рэй… – взгляд черных глаз направился на его руку.

Парень увидел, что шов на его рукаве разошелся, и он тихо чертыхнулся. Должно быть, это случилось когда Генри пытался удержать его. Что подумает Йост? Не может же Рэй рвать каждый комплект одежды, что он за аристократ тогда такой.

– Не переживай, я сейчас все починю, – быстро сказала Паулина и вскочила с места.

Она включила еще одну лампу и начала рыться по ящикам в шкафу Генри.

– Где-то должно быть… Куда он все девает?

– Ты не разбудишь его?.. —прошептал Рэй.

Паулина лишь отмахнулась:

– Он солдат, его может разбудить только сигнал тревоги… Нашла! – она села на место рядом с Рэем с лицом победителя, держа в руках иголку и нитки. – Раздевайся.

– Чего?

– Нельзя же зашивать на человеке. Не волнуйся, я же несколько лет была сестрой милосердия, так что уже тысячу раз зашивала одежду, – Паулина закатила глаза, начиная раздражаться. – Ты невозможный! Как твои родители с тобой общаются, ты же как упрямый осел.

Рэй не хотел с ней ругаться, поэтому, когда она отвернулась, послушно снял рубашку. Вообще после увиденного сегодня вечером он подумывал совершить перемирие. Такие мелочные обиды показались ему особенно глупыми на фоне реальных проблем, с которыми приходится сталкиваться другим людям.

– Во-первых, я с родителями по сути не общаюсь: отец постоянно работает, а мама давно умерла. Во-вторых, буду признателен, если ты не будешь раскидываться оскорблениями.

– Извини.

Какое-то время они молчали, пока Рэй не заметил валяющуюся на полу книгу. До боли знакомую, надо сказать.

– Да, это та самая, о которой я говорила, – кивнула Паулина и вздохнула. Рэй поднял книгу и раскрыл на первой странице, делая вид, что видит впервые. – Я хотела занести обратно и признать, что не могу это осилить.

– Ну почему же не можешь, – возразил Рэй. – Она довольно специфическая, но…

– Какая? – переспросила Паулина.

– Специфическая. Значит особенная, отличная от других.

– Хм… Понятно.

Рэй прочитал вслух первые несколько предложений и остановился, глядя на Паулину. Она зашивала рукав и выглядела при этом очень серьезной.

– Здесь, например, есть незнакомые слова?

– Было что-то… начиналось на «ко»…

– «Кооперация». Значит сотрудничество.

Рэй продолжил читать дальше, а Паулина все также внимательно слушала и через какое-то время уже не боялась перебивать, чтобы спрашивать незнакомые слова, которых было немало. Он был терпеливым учителем, потому что когда-то ему приходилось подолгу рассказывать Танвину о том, как устроен мир, ведь тот не видел ничего, кроме пары улиц их города. Тогда Рэй совершил много ошибок, пытаясь объяснить все так, как объяснял бы себе, и в этом случае старался их избегать. Несмотря на все это, в какой-то момент Рэй и правда начал сомневаться в том, что книга будет девушке по силам, но Паулина с такой неистовой настойчивостью старалась понять услышанное, что Рэй мог только только позавидовать такому упорству.

– Вот, держи, – девушка отвернулась и передала рубашку. – Я конечно не такая хорошая швея как, скажем… кхм… Римма, но, думаю, это тоже довольно сносно.

Рэй закрыл книгу и посмотрел на Паулину.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего особенного, – пожала плечами девушка, не скрывая хитрой улыбки. – Лишь то, что в мире есть много охотниц за богатыми мужьями. Но это так, интересный факт, ни к чему не относящийся.

Рэй закатил глаза и натянул рубашку. Любит же Грей-Врановская лезть не в свое дело. А еще больше – выдумывать.

– Будешь слушать дальше или как?

Паулина удивленно посмотрела на парня.

– А ты разве не идешь спать? Я-то тут буду еще долго – после припадков Генри часто просыпается. Нужно проследить, чтобы он уснул крепко, иначе все может повториться. Ты можешь идти.

– Никуда я не пойду. Моя помощь может пригодиться, если что, – сегодня Рэй не узнавал самого себя.

– Но…

– Тем более я не хочу слухов в случае, если кто-то увидит тебя, выходящей из его комнаты. Сейчас это в это крыло уже должны возвращаться люди с праздника, тебя могут заметить.

Брови Паулины поползли вверх, она настолько опешила, что не сразу подобрала слова.

– Ты так много думаешь о репутации… – удивленно выдохнула она. – Я к такому еще не привыкла. Могу держать ухо востро на всяких мероприятиях, но чтобы волноваться об этом постоянно, всю жизнь… Почему вы не можете жить, наплевав на то, что скажут другие?

– Наверное, такова человеческая природа, – Рэй пожал плечами. – Когда в собственной жизни не происходит ничего примечательного, это единственный выход почувствовать себя значимым. Они обожают уничтожать друг друга в глазах общества, таковы правила игры. И я думаю о репутации, потому что терпеть не могу грязные скандалы и слухи. Так что я буду сидеть тут столько, сколько понадобится.

Паулина посмотрела на Рэя, будто видела его впервые, но потом отвела взгляд.

– Что ж, чудесно. Тогда почитай мне еще, – она помолчала, но потом прибавила: – Пожалуйста.

Глава XVII

Полгода назад, после окончания войны

Паулина смело поднималась по лестнице, прокручивая в голове слова, которые произнесет. «Здравствуйте, я тут жила, помните?». «Я Паула, а вы не слышали что-нибудь о моих родителях?».

Все варианты получались вымученными и нелепыми, и она чувствовала, как быстро начинает биться сердце вопреки ее воле.

И вот, поднявшись на родной этаж, она с грустью осознала, что тут почти ничего не изменилось. Ноги сами повели ее к нужной двери, и в нерешительности Паулина нажала на кнопку звонка.

Ответа не было.

Однако было очевидно, что квартира обитаема. Девушка видела много заброшенного жилья, и точно знала, что это место к такому не относится.

Вдруг на той стороне послышались торопливые шаги, и дверь открыли, но при не сняв с нее цепочки.

– Вы кто? – спросил незнакомый женский контральто.

– Здравствуйте, – вмиг севшим голосом произнесла Паулина.

– Вам к кому?

– Я… понимаете… Я раньше жила тут, – Паулина шагнула вперед, чтобы увидеть лицо собеседницы сквозь проём. Та моментально отшатнулась и даже порывалась закрыться, но замерла. Эта была абсолютно незнакомая женщина средних лет, в фартуке поверх простого рабочего платья, которое походило скорее на форму.

Через пару секунд женщина полностью открыла дверь и принялась с головы до ног осматривать девочку.

– Ты ее дочь? – она недовольно изогнула бровь и фыркнула. – Ну наконец-то хоть кто-то из родственничков заявился. Проходи давай.

Паулина молча сделала шаг внутрь, прислушиваясь к своим ощущениям. К собственному удивлению, ностальгия или тоска не наполнили ее сердце при виде того самого коридора, тех самых окон и тех самых стен. Вообще это место пришло в запустение по сравнению с тем, каким она его помнила: деревянная мебель, обои, картины, предметы декора – все это скорее всего было продано или использовано как дрова. Остались лишь самые необходимые для жизни вещи. Находясь этой квартире, Паулина вновь почувствовала себя маленькой и ничтожной, и от этого ощущения захотелось избавиться как можно быстрее.

– Я Фарида, ее сиделка. Она уже совсем плоха, так я все гадала, когда уже кто-нибудь из родственничков заявится сюда за наследством, – сиделка косо разглядывала изумленную гостью, пока она шли по опустевшему от вещей коридору.

В первые секунды, как только Паулина увидела мамину спальню, она не поверила своим глазам. Эта комната словно машина времени перенесла ее в довоенное время, когда мама красилась перед походами в ресторан и театр, курила на балконе и не спеша листала модные журналы. Все здесь осталось также, как будто с момента, когда Паулина покинула этот дом прошло пару часов, а не шесть лет.

К горлу подкатил ком, и она на негнущихся ногах подошла к кровати, на которой бледной тенью среди пышных белых подушек лежала тонкая фигура. Внешнее убранство будто бы было давило на больную, она терялась на фоне помпезных подушек, люстр и штор, становясь похожей на призрака.

Девушка подошла ближе, пока Фарида раскладывала вещи. Перед ней лежала старуха, абсолютно седая, изнуренная войной и болезнью, морщинистая и тощая. До этого момента Паулина не думала о том, что ее мать может постареть. Она вообще никогда не знала, сколько ей лет, и сейчас определить это было еще сложнее. Перед ней предстал совсем другой, незнакомый доныне образ, без макияжа, роскошных платьев и статной походки.

Тут старуха открыла глаза и долго смотрела в пустоту, не обращая внимания на слова сиделки о том, что пришла ее дочь.

– Я же говорила, она совсем плоха. Можешь попытаться с ней поговорить, но она все равно никого не узнаёт.

Как оказалось, это была чистая правда. Следующие два дня Паулина жила в комнате матери. Ухаживала за ней, кормила, пела песни, а по ночам спала рядом на диване. Рассказала ей про всю свою жизнь со дня пожара, про то, как скиталась по городу со другими беспризорниками, о том, как встретила Генри в бомбоубежище и как на следующий день их поймали и засунули в мерзкий интернат. О бесконечной череде серых голодных дней среди грязных беспризорников и отчаявшиеся от горя воспитателей. О том, как под покровом ночи они с Генри поклялись защищать друг друга до конца войны, и как сильно мечтали попасть на фронт. Рассказала и о том, как Генри подделал ее документы, чтобы ее взяли на службу вместе с ним и как тяжело было на душе каждый раз после того, как в их госпитале умирал очередной солдат. Как они с ребятами плакали от счастья, когда объявили об окончании войны, и со скорбью вспоминали тех, кто не застал этот день вместе с ними.

Однако больная не реагировала, иногда только властно требовала виски и после стакана воды успокаивалась, а потом снова надолго замолкала и продолжала смотреть в потолок. Пока мать не видела, Паулина осматривала невероятное по военным меркам количество вещей, украшений и бумаг, которые пылились в комодах и шкафах. Все это пришлось привести в порядок, протереть, убрать, что-то выбросить. Среди писем от неизвестных мужчин она нашла переписку с отцом и совершенно без зазрения совести прочитала ее всю. Почти все они были наполнены обвинениями и сухими фактами из жизни друг друга. Судя по всему, в начале войны его бизнес разгромили и он решил переехать в Норт-Бротер, на что мать не хотела идти ни при каких условиях. Дочь они оба считали погибшей, что отец упоминал почти в каждом письме, видимо надеясь задеть ее за живое, не понимая, что для нее это никогда не было важно. За последние два года нашлось лишь два письма с сухими поздравлениями с днем Сирин и равнодушными вопросами о здоровье. Там же лежало много черновиков ее писем, в которых она подбирала самые грязные и извращенные оскорбления бывшего мужа, ехидное злорадство из-за политических неудач, вырезанные отрывки из газет, где рассказывалось о нем.

Паулина написала длинное письмо на тот адрес, который был указан в его письмах. Пару раз звонил Генри, убедиться, что все хорошо. Фарида совсем расслабилась и привыкла к присутствию Паулины, а мать все чаще мучилась от приступов. Паулина успела обновить свой гардероб, подшив под себя некоторые ее платья, а вот к остальным вещам притронуться не посмела.

Поздним вечером второго дня, когда девушка уже расплетала косы чтобы ложиться спать, со стороны кровати послышался жуткий крик.

– Почему так?! Почему?! Почему?!

Только через несколько минут Паулина и Фарида выяснили, что дело в том, что любимая фотография, которая прежде стояла на прикроватном столике, упала на пол. Всю ее кровать окружали ее же портреты разных лет. Еще пару месяцев назад, когда мать только начинала терять связь с реальностью, Фарида поняла, что ее пациентку радуют фотографии, где она еще была красавицей, и расставила их возле кровати. Со временем без них уже не могли обойтись, так как она отказывалась есть, пить и принимать лекарства, если рядом нет ее портретов.

После этого мать громко потребовала принести все ее драгоценности, а Паулине ничего не оставалось как долго наряжать ее во все бесчисленные кольца, браслеты, колье, диадемы и серьги. Только после этого она успокоилась и притихла, а Паулина попросила Фариду выйти, так как какая-то неведомая сила подсказала, что следующего дня ее матери уже не будет.

Паулина смотрела на старуху, крепко держа ее за руку, словно та висела над пропастью. Ее веки, покрытые морщинами, трепетали как светлые бабочки, а глаза под ними двигались, словно она пыталась что-то рассмотреть. Ее губы шелестели тысячами деревьев – она говорила что-то, говорила с жаром, который так давно не слетал с ее уст. Казалось, в эти последние минуты ее душу подхватил кружащий за окном листопад и легким ветерком унес в прошлое, чтобы на несколько мгновений она стряхнула с себя тяжесть слишком рано наступившей старости, подобно дереву, которое с наступлением осени скидывает листву, и вновь почувствовала себя молодой. Оранжевый листопад унес ее туда, где она была сильной и беззаботной, где всякое препятствие превращалось в очередное приключение, туда, где казалось, что жизнь только начинается и что все еще впереди. В прошлое. Именно там осталась ее семья, муж, друзья… и сейчас она бежала по залитому солнцем тротуару, прощаясь с каждым, кто был ей дорог… Но вот ее туфелька последний раз делает шаг, глаза в последний раз видят солнце, легкие вдыхают свой последний воздух – и тут же хоровод шуршащих листьев подхватывает ее, и несет, несет обратно…

Старуха отпустила руку Паулины, отдаваясь шелесту листопада.

И только почувствовав, что она в комнате одна, Паулина дала волю слезам.

***

Громкий гудок паровоза заставил Паулину очнуться от тревожной дремоты. Люди в купе уткнулись в свои газеты, иногда с нетерпением поглядывая на часы. Она находилась в пути уже третий день, и это путешествие было изматывающим, в основном из-за томного ожидания. За полдня на поезде, многочасовые проверки и обыски на границе Бриналя и двое суток на корабле, она успела много раз подумать о том, правильным ли было писать отцу, придумать себе много отговорок о том, почему она должна вернуться, поменять свое решение на диаметрально противоположное, перенервничать, осознав, что в Норт-Бротере говорят на нестминском, который она практиковала слишком мало, и, наконец, успокоиться, когда после пересечения границы она поняла речь людей и заголовки газет.

И вот за окном купе показался чужой пейзаж бескрайних полей, зеленых лугов, гор, аккуратных домиков неизвестного ей архитектурного стиля и низко опустившихся серых облаков.

Паулина попыталась представить себе людей, которые живут в этих домах с видом на гладкие луга, но почему-то не смогла.

                              ***

Паулине на всю жизнь запомнился тот момент, когда она вновь увидела отца. Он сильно изменился, немного поседел, но в целом оказался именно таким, каким она его представляла долгие часы дороги: сосредоточенного на своих мыслях и делах.

Аарон же с первой секунды убедился, что это и есть его «погибшая» дочь, а не самозванка, которая охотится за наследством, как он поначалу опасался. Она была в своем лучшем платье, с убраными по бринальской привычке волосы, как и в детстве непохожая на мать. Он лишь понадеялся, что характером она тоже пошла не в нее.

– Поговорим в гостиной.

Вчера Паулина легла спать сразу после приезда и поэтому не успела как следует рассмотреть особняк отца, но сейчас убедилась в том, что его карьера точно дала свои плоды. Все здесь было дорого, минималистично, со вкусом, и абсолютно в другой манере, нежели чем в Бринале.

Гостиная тоже оказалась куда менее роскошной, чем девочка предполагала. Он жестом пригласил ее на диван, а сам сел в кожаное кресло.

Разговор Грей-Врановский сразу начал в приказной манере, словно разговаривал с подчиненными:

– Расскажи, чем ты занималась все это время.

– Я пыталась не умереть, – честно сказала Паулина, так как считала это самым кратким ответом.

–Что еще? Школу закончила?

– Нет, было не до этого… – она замялась.

Аарон недовольно изогнул бровь, но ничего не сказал. Чтобы лучше сформулировать свои мысли, она перешла на бринальский:

– Я просто имела в виду…

– В этом доме никто не говорит на этом языке, – жестко отрезал отец, – и правильно ли я понимаю, что ты бродяжничала все это время?

– Не совсем, – растерялась Паулина, – но я жила под другим именем.

– Это хорошо.

Он еще долго допрашивал ее, но, поняв, что она не была никем завербована и не сотрудничала с бринальской разведкой, успокоился.

– Ты можешь жить в этом доме, – наконец сказал Грей-Врановский. – Только при нескольких условиях. Первое: ты обязана будешь получить достойное образование, хотя бы базовое для своего возраста. Второе: до определенного момента ты не сможешь выходить за пределы ворот. Мне нужно подготовить все до объявления о тебе, а сейчас не лучшее время. Третье: ты не будешь делать ничего, что может опорочить мое имя.

                              ***

В середине весны Паулина побывала на первом званом ужине, который устроил отец несмотря невероятное количество работы перед началом его избирательной кампании. Ужин был приурочен к шестнадцатилетию Паулины, и поэтому все гости вежливо поздравляли ее с совершеннолетием и даже дарили подарки. Девочка уже долго тренировалась, чтобы скрыть свой бринальский акцент, хотя прекрасно понимала, что это невозможно в такой краткий срок. В доме жили ее младшие брат и сестра, пятилетние близнецы, привыкшие ко множеству чужих людей вокруг них. Паулина в начале вечера держалась ближе к ним и их няне, но, увидев раздраженный взгляд их матери, решила не подливать масла в огонь и отошла.

Также получилось поговорить с местными барышнями, которые показались Паулине не с этой планеты, потому что она не могла поддержать разговор ни на одну тему. Девочка мысленно поставила себе заметку как-нибудь в будущем разобраться в именах местных знаменитостей.

В какой-то момент к ней подошла девушка, представившаяся Эмилией, и, дежурно поздравив с днем рождения, спросила разрешения именинницы сыграть для гостей на рояле. Паулина немного растерялась, ведь обычно все распоряжения отдавал отец или мачеха, но кивнула.

Эмилия поблагодарила сладкой улыбкой и направилась к роялю, привлекая к себе внимание окружающих. Потом она долго играла какой-то громкий и явно специально заученный вальс, а после нее за рояль садились все новые и новые гости, так что девочка поняла, что не сделала ничего неправильного.

– Может быть госпожа Паулина споет нам что-нибудь? – предложила какая-то неизвестная дама. Судя по напряженному взгляду отца, это предложение явно не пришлось ему по душе.

Все собравшиеся дружно поддержали это идею, и вот Паулина уже сидит за роялем, затылком чувствуя недовольство отца и хорошо помня третье условие их договора.

Она судорожно вспоминала песни, понимая, что с детства не играла на рояле. Наконец в памяти нашлась одна подходящая, в которой акцент делался на вокал, а не аккомпанимент.

– А у вас тут есть что-то вроде… – она смутилась, поняв, что забыла правильное название.

Спустя несколько минут ей принесли струнный инструмент, похожий на гитару, и к этому моменту уже многие гости с любопытством наблюдали за ней.

Она закрыла глаза и начала.

Лишь только она спела первую строчку, то осознала, что баллада эта написана на бринальском, но отступать было уже поздно. Паулина представила, что сейчас канун ночи Сирин и она играет для Генри и остальных раненых солдат эту трагичную историю о тоске по родине, предательстве и неудавшейся любви. Ее подруги сидят рядом с ней, живые и невредимые, подпевают на припеве, и их голоса сплетаются в звонкий серебряный хор. Рядом старшие по лазарету смотрят на них, вспоминая свою молодость, ради праздника оставляя строгость и распорядок. Вокруг идет война, и многие из них погибнут, но прямо сейчас, пока мелодия заполняет их сердца, они все живы как никогда.

Только в тот момент девочка в полной мере осознала, насколько она скучает по своему не родному брату, друзьям, с которыми уже никогда не увидится, родным улицам, знакомому наизусть городу. Она вспомнила мать, как кукла увешанную бриллиантами и золотом, с грязными растрепанными волосами и безумным взглядом, одно за другим надевающую кольца по два на каждый палец. Вспомнила детство, когда никто не замечал ее среди толпы, когда она хранила свою грусть много лет и не знала как правильно выразить то, что на душе.

Внезапно Паулина поняла, что больше не сможет жить как прежде. Что сейчас ей также необходимо говорить, как раньше было необходимо молчать.

Если сейчас от нее отвернутся, то это будет равнозначно смерти. Равнозначно отсутствию воздуха, яду или ножу в спину.

Когда последние звуки растаяли в пространстве зала, несколько секунд стояла оглушительная тишина. Но после этих нескольких чарующих мгновений послышались оглушительные аплодисменты со всех концов комнаты, и до Паулины медленно дошло, что во время ее пения стихли абсолютно все разговоры. Переводя дыхание, она прислушивалась к этим аплодисментам, впитывала их всем телом, чувствуя небывалый прилив сил, как от сильного наркотика.

Аарон Грей-Врановский, явно не ожидавший в дочери-бродяги такого успеха в высшем свете, казалось, впервые за долгое время выглядел изумленным.

В тот вечер никто не обратил внимания на мужчину, стоявшем поодаль от всех и внимательно следившем за девочкой. Но именно он, знаменитый театральный постановщик, на следующий день напишет деловое письмо, в котором пригласит Паулину Грей-Врановскую попробоваться на роль в главном театре Норт-Бротера.

Глава XVIII

Прошел седьмой день празднования свадьбы Альберта и Эмили. Рэй без сил упал на свою кровать прямо в одежде и смотрел в потолок, моргая, чтобы не уснуть в таком виде. Нужно бы встать и переодеться, но как же лень…

«Сегодня был хороший день, – с улыбкой подумал он, вспоминая прогулки, игры, танцы, кино, большую шумную компанию ровесников и разговоры с Паулиной и Генри, скрытые прохладным осенним садом. – У них обоих столько историй, столько трудностей за плечами, а они вот так просто обо всем рассказывают. Какие-то они другие…»

После ночи Сирин Паулина уже разговаривала с Рэем как со старым другом, она во многом жила по закону «друг Генри – мой друг», и Рэй не сомневался, что Волтур руководствовался той же установкой, может даже неосознанно. Между этими двумя была какая-то странная, до этого невиданная Рэем, связь, которая была крепка, но неосязаема. Они были друзьями, но при этом братом и сестрой, отцом и дочерью, сыном и матерью, учителем и учеником. Их связывало трудное прошлое, они оба начали новую жизнь в Норт-Бротере, их образ мысли отличался от того, как думают люди тут, в спокойной стране, которую не затронула война. Они оба понимали (хоть и каждый по-своему), что эта новая жизнь будет совершенно другая, и оба умели подстроится под здешние нормы поведения, как бы маскируя свою чуждость. Они могли понравиться кому угодно, и в то же время кто-то угодно мог их возненавидеть. Они прощали с наивной быстротой, ведь выросли в том месте, где не было возможности долго обижаться из-за резкого слова. Вещи они берегли, но при всем этом, если это были не вещи первой необходимости, относились к ним либо как к отягощающим обстоятельствам, либо как к побрякушкам, которые можно отдать, не задумавшись.

Рэй, как и все остальное общество, был почти уверен в том, что между ними есть какая-то симпатия. И хотя все судачили об их отношениях, предсказывая время, оставшееся до их помолвки, находясь с ними, Рэй не чувствовал себя мешающим общению двух влюбленных. Даже наоборот, они были рады ему, и сами приглашали провести время вместе. Иногда Паулина казалась Рэю совсем маленькой девочкой, сидящей рядом с хромающим седым стариком Генри, а иногда Генри, рассказывая дворовую байку, оживлялся настолько, что выглядел на свой возраст. И тогда все трое вдруг становились почти ровесниками.

Рэй вспомнил, как Паулина выглядит, когда играет на сцене – совершенно другой человек! Вчера, в день спектакля, он очутился в этой полузабытой атмосфере чуда, когда зал погружается в таинственный мрак, шепот зрителей стихает. Тут вместе с музыкой открывается занавес, и видна яркая, светлая сцена. Люди на ней кажутся какими-то нереальными, почти воздушными, неземными.

Постановка называлась «Город Птиц» – по мотивам баллады, которую, как всем известно, обожала Эмили. Странник попадает в заброшенный город со своей историей и с разными призраками прошлого, которые постоянно мерещатся ему и рассказывают истории своей жизни. Все эти истории очень запутаны и в добавок ко всему всех призраков объединяют непростые отношения. В общем, муть мутная, но многим нравится. Хотя все-таки Рэй признал, что спектакль получился славный, даже несмотря на хитро сплетенную взаимосвязь всех героев (хоть ему были и не по душе подобные сюжеты), адаптация, постановка, актеры – все это было волшебно.

Дуэт главного героя-странника и служанки (которую играла Паулина) прозвучал настолько проникновенно и трагично, что когда отыграла последняя нота оркестра и занавес резко опустился, Рэй почувствовал мурашки на своей спине. Зал взорвался овациями, люди начали восторженно переговариваться между собой, а Рэй подумал, что ему стоит чаще ходить в театр.

– Это было великолепно! – Заявил Генри, когда они с Рэем ввалились в гримерную к девочке. – Просто невероятно!

– Ты замечательно поешь, – улыбнулся Рэй, протягивая заранее подготовленный ими букет, – поздравляю.

От комплиментов Грей-Врановская слегка покраснела, и, позабыв о своей ехидности, приняла букет и тут же выгнала ребят из комнаты, сказав, что ей срочно нужно переодеться. Троица еще долго и бурно обсуждала спектакль, и разошлась ближе к утру.

Сегодня же все были заняты тем, что готовились к завтрашнему дню. Восьмой День, заключительный и самый важный. День Согласия, когда все должно стать официально и задокументировано. Сегодня Рэй не видел вездесущую тетю Шарлотту, которая, как он слышал, настолько сильно переживала из-за каких-то появившихся проблем с платьем невесты, что весь день нюхала табак, а к вечеру слегла и не появилась на ужине. В поместье в течении всего дня свозились какие-то огромные коробки с украшениями, продуктами и прочими вещами, которые туда-сюда таскали слуги. Особняк почти опустел: традиционно, чтобы гости не видели всех этих приготовлений, им предлагалась поездка на природу, так что ребята шатались по почти безлюдным владениям, радуясь невозможности встретить кого-то из взрослых господ.

Этим вечером Рэй много рассказывал о Танвине: кто он такой, откуда он, какие приключения им удалось пережить вместе.

– Рабство само по себе отвратительно, – покачав головой, серьезно произнесла Паулина. – Мы в Бринале давно от этой дряни избавились, не понимаю, что вам мешает.

Рэй грустно задумался над очевидным ответом: кто-то делает на этом большие деньги. Но говорить об этом не стал.

– Танвину повезло, что он живет в твоем доме, – продолжила она, – я слышала столько ужасов о жестокости некоторых хозяев, что уже думаю о том, что лучше еще пару раз войну вытерпеть, чем всю жизнь быть рабом.

Фон Элбатт размышлял о том, как было бы здорово познакомить своего старого друга с Генри и Паулиной, они бы точно нашли общий язык…

– Рэй!

Дверь открылась, и в комнате появилась неожиданная гостья. Парень нахмурился и сел на кровати, возвращаясь в реальность.

– Я пришла, потому что не могу больше! – воскликнула она, закрывая за собой дверь и подбегая к нему. Ее лицо было опухшим от слез, чистую голубую радужку обрамлял покрасневший белок. Фон Элбатт предложил девушке место в кресле и подал плед, лежавший на подоконнике.

– Что с тобой?

– Я не хочу, Рэй! – всхлипнула она. – Не хочу!

– Стой, стой. Ты что, прибежала из главного корпуса сюда в одной сорочке? На улице десять градусов! Ты в своем уме? Как тебя вообще выпустили?

– Меня не выпускали, я сама ушла, – ответила Эмили, переводя дыхание. Она вытерла нос об плед (от чего Рэй пришел в состояние шока) и пристально посмотрела на него. – Ты, наверное, думаешь, что так мне и надо, верно? Всегда во всем слушаюсь свою безумную мать, не могу слова сказать в ответ, вот и получила по заслугам. Но я тоже хочу жизни, Рэй, тоже хочу, слышишь? Не могу я за этого старикашку выйти, просто не могу!

Она снова зашлась в истерике, скрывая лицо в пледе.

– Эй, ну ты чего? Ты же ведь сама хотела, помнишь? Да и вообще, многие девушки хотели бы оказаться на твоем месте. Альберт козел, я согласен, но он скоро умрет, и у тебя будет огромное состояние.

Рыдания только усилились. Рэй внезапно осознал, что он не очень хорош в утешении юных и не очень адекватных девиц.

– Даже ты знаешь об этом плане! Как ты догадался, тебе кто-то сказал? Ах, да, я дура, это и так всем понятно! Всем понятно, что это все ради денег, все деньги, деньги, деньги… А я, может, не хотела, чтобы моя свадьба была такой мерзкой, все на деньгах…

– Мерзкой? Ты серьезно? Все так старались ради твоего довольства, Эмили. Он тебе и спектакль, и платье какое хочешь…

– Заткнись, заткнись, заткнись! Слышать не могу!

– Тише, пожалуйста… Кто-нибудь услышит, все же спят… – Рэй умоляющим жестом попытался вразумить кузину, но все бесполезно.

– Мне эти все разговоры уже вот где сидят, – она показала на горло, – слышала это уже тысячу раз от матери. «Эмили, вот посмотри, что для тебя делают, ты только подумай…» Сама-то в молодости не хотела такой судьбы, а меня сейчас заставляет.

– Ты сама в это ввязалась, – ответил Рэй и скрестил руки на груди, – у тебя была возможность отказаться.

– Я не могла! Мне все говорили какая эта выгода, говорили, что богаче жениха просто не будет, что это последний шанс…

– Последний шанс? Ты так молода!

– Говорили, что если я не соглашусь, то Врановские мне все пути закроют, ведь в их руках большая власть. Моя мама очень хотела, чтобы этот брак состоялся, я тут ни при чем. Почти… Я сказала ей об этом, она на меня разозлилась, сказала, что я дура и все такое… Я разрезала платье и сказала, что завтра не соглашусь.

– Эмили…

Он вдруг подумал о том, что после того случая на вечере танцев он больше не искал ее компании. У него появились друзья, он совершенно забыл про кузину. Он не думал о том, что она думает о Дне Алконоста и как она его провела, не гадал, волнуется ли она перед завтрашним днем, не размышлял о ее настроении. Она стала для него какой-то чужой и непонятной, и, если бы кто-то поставил на место Эмили Хельгу или Алису, ничего глобально не изменилось бы.

Ему вспомнился вечер, когда они с отцом поехали в город пообедать. Тогда были холодные праздничные дни, а в ресторане, где они остановились, стояла елка. Ее скорее всего украшали работники ресторана, и она получилась красивой. Но больше о ней сказать было нечего. Она не была веселой, искрящейся радостью. Не смотрела на всех прохожих с детской наивностью и взрослой прямотой. От нее не пахло праздником, улыбками, поздравлениями, подарками, красивыми нарядами. До нее не хотелось дотронуться, погладить, зарыться в глубину ее мягких ветвей, чтобы ощутить терпкий еловый аромат, который был вкуснее самых дорогих на свете духов. Ее не хотелось рисовать, она не давала энергию и вдохновение. Не хотелось, скрываясь в темноте ночи, прятать под ней подарки самым дорогим в жизни людям. Рядом с ней не возникало желания проводить вечера, наслаждаясь уютом хорошей книги и попивать крепкий чай. Глядя на нее, в голове не звучала музыка, симфонией разливаясь по телу и стуча сотнями маленьких молоточков прямо в сердце.

С ней не хотелось провести всю жизнь.

Она просто была красивой.

– Почему ты молчишь, Рэй? Я тебе противна, да?

– Нет, что ты… – пробормотал парень, задумчиво глядя на кузину.

– Тогда помоги мне! Ты единственный, кому я доверяю, ты один можешь помочь…

– Хм, я бы рад конечно, но это невозможно, ты сама это понимаешь, – почти равнодушно ответил Рэй. Внезапно в голове возник образ Паулины, играющей на сцене, но он его быстро отогнал.

– Да очнись ты! Почему ты вдруг стал таким… сонным? – девушка перестала плакать и продолжила: – Ответ же очевиден: давай сбежим вместе!

– Что?!

– Ну да, – девушка немного смутилась, но все же настаивала на своем, – ведь мои родители так сделали, чем мы с тобой хуже?

– Но твои родители были… э-э-э…

– Они любили друг друга, поэтому этот брак стал удачным! Мы ведь сможем также, Рэй. Мы тайно обвенчаемся в соседней деревушке, а потом сбежим в Нест-Град на ближайшем поезде. Там ведь у вас с отцом корабли и…

– Эмили.

– …И потом мы проживем там какое-то время, а когда нас найдут, то будет уже поздно…

– Эмили.

– …Потому что мы скажем, что это все серьезно и вообще…

Она замолкла. Несколько минут они молчали, девушка переводила дыхание, глядя в одну точку.

– Иди к себе, завтра у тебя важный день.

Тишина.

– Я тебе противна, верно?

Рэй промолчал, но через какое-то время (показавшееся Эмили вечностью), тряхнул головой и отвернулся. Он слышал, как девушка открыла дверь, но остановилась в проеме.

– Я надеюсь, что сделаешь правильный выбор. И что через какое-то время станешь… – он долго подбирал слово, – …другой.

Дверь бесшумно закрылась.

***

Полгода назад, после окончания войны

Вокзальная суматоха была для Генри почти приятной: можно было усиленно делать вид, что ищешь путь на платформу, проверяешь билеты, следишь за багажом (одним рюкзаком у него, и потрепанным чемоданчиком у нее), вместо того, чтобы придумывать слова утешения на прощание. Паулина притихла и молча двигалась за ним. Наконец они вышли на платформу, где грозных размеров черный поезд готовился к отправлению, а люди суетливо проверяли билеты.

– Ты там точно не потеряешься? – в сотый раз спросил Генри, скорее ради того чтобы заполнить неловкое молчание, чем из-за беспокойства. Кто-кто, а уж Паулина сориентируется где угодно.

– Отец забирает меня к себе, – прошептала девушка, с серьезным выражением лица опустив глаза. – Он довольно решительно настроен меня отыскать после того, как он столько лет считал погибшей. Так что даже если бы я хотела потеряться, боюсь, не получится.

– Удачи тебе там в новом мире, – выдавил Генри, сдерживая желание обнять ее.

– А ты? Какие планы?

– Есть у меня еще пару дел…

Они еще немного неловко мялись на месте, не зная, как сказать те самые прощальные слова, будто каждый из них в тайне боялся, что после этих слов судьба навсегда разнесет их по разным странам и уже никогда не пересечет вновь.

– Я напишу тебе, – пообещала Паулина, и,крепко пожав ему руку, скрылась в вагоне, тем самым предпочтя не устраивать долгих прощаний.

Генри еще долго сидел на перроне и курил в задумчивости. До самого последнего момента он не был уверен, что его план того стоит, но сейчас он уже не представлял другого выхода. Когда он увидел, как девушка исчезла в глубине вагона, то сразу же почувствовал, что должен ехать за ней. Боязнь потерять ставшего уже родным человека не оставила ему иного выхода, кроме как написать троюродному дяде.

Этот загадочный человек, которого парень видел только на семейных фотографиях, совсем недавно прислал свои соболезнования насчет родителей и прибавил, что военная академия Норт-Бротера невероятно заинтересована в том, чтобы принять Генри в ряды своих воспитанников. Поначалу он даже не думал о том, чтобы покидать родину, ведь в планах было строить новую жизнь именно тут, где все так знакомо и понятно. Родители, старшая сестра Софья, друзья по армии, девчонки, в которых он когда-то был влюблен – все они были родом отсюда. Но сейчас, сидя в одиночестве и наконец в полной мере осознавая, что все они мертвы, он готов был побежать за уходящим поездом и отдать все на свете за билет рядом с младшей сестрой.

Парень посидел еще пару минут, размышляя о том, что военная академия – это не такой уж и плохой вариант, заодно он познакомиться со своими дальними родственниками и будет следить как там Паула начинает новую жизнь. Правда оставался тут один незакрытый гештальт…

***

На следующий день, когда поезд остановился на знакомой платформе, Генри уже успел прочитать последнюю страницу самого дешевого женского романа, из тех, что были на вокзале. Читать детективы про убийства он, как бывший солдат, не хотел, а вот любовная драма пришлась весьма кстати одинокому и скучающему человеку. Позже Генри пристрастится к подобному низкопробному чтиву и уже в академии будет мучиться от неопределенности между главной героиней и ее возлюбленным, в тайне от всех пытаясь достать себе томик с продолжением, впрочем, безуспешно.

Парень оторвался от книжки и посмотрел в окно. И тут же из головы вылетели все лишние мысли.

Он приехал домой.

Генри нерешительно вышел из вагона, осторожно вдыхая здешний воздух, как будто бы не был уверен, что случайно не оказался на другой планете. Вот оно, то самое место, которое каждую ночь являлось ему во снах, самых прекрасных и самых кошмарных.

Он сразу же направился к тому месту, где раньше жила его семья, надеясь встретить хоть кого-то из знакомых и в то же самое время боясь этого больше всего на свете.

Но когда он наконец дошел до любимой улицы, на которой играл с дворовыми мальчишками будучи еще мальчишкой, что-то внутри дрогнуло от разочарования, а к глазам подступили слезы злости.

На этом месте не было ничего. Ровным счетом ничего.

Генри понял, что наверняка дом пострадал за время войны, и даже мысленно дал себе пощечину – на что он надеялся?!

***

По дороге назад Генри сел в старый трамвай, устроившись на последнем ряду. Вагон был пуст. Солнечный свет апельсиново-оранжевым соком лился в кабину, заполняя все вокруг, и даже пыль, витавшая в воздухе, светилась.

Парень откинулся на спинку сиденья и прислушался. Все было как раньше.

Трамвай здесь, и только здесь, шумит по-своему. Брызжет электрическими искрами. Плывет, тарахтя на свой лад, по серебряным рельсам. Манерно выдвигает подножку на остановках. Дома, построенные на разный вкус, совершенно несочетающиеся, и оттого очаровательные. Люди, такие же бедные и простые, с бедной и простой душой. Дороги, грязные и неровные. Коровы, гуляющие то тут, то там. Скромные магазинчики с выцветшими вывесками. Модные журналы, давно вышедшие из моды. Овощные и фруктовые лавки с задушевными продавцами.

Вдох. Звук.

Весна, деревня. Ему десять лет. Дед взял его с собой на выгон коров. Зеленые овраги, по которым бегут ручьи, полевые тюльпаны, ящерица, которую дед принес в фуражке, запеченная картошка с салом, зеленым луком и яйцами, самый вкусный чай из термоса. Пес Варка лежит на траве, а папа рассказывает, как шкодничал в детстве.

Еще вдох, еще звук.

Сестра расслабленно лежит на спине, скрестив ноги и смотря в потолок. На ней домашняя рубашка, в руках она вертит ожерелье с маленьким камешком, которое подарила ей бабушка. Девочка грызет карамельку и слушает радио, иногда скашивая взгляд на украшение, но, завидев брата, она быстрым движением заталкивает в рот оставшуюся карамель, не успевает он и пискнуть. Генри расходится громким плачем. Она вскакивает, оглядываясь по сторонам, боясь заметить родителей, начинает его успокаивать. Приговаривая что-то, показывает тетради, чернильницу и портфель, который недавно купили для школы. Он не понимает. Она рассказывает, что школа – это такое место, куда дети приходят, чтобы учиться писать и читать, а еще считать и красиво рассказывать стихи. Заметив, что он успокоился, она удовлетворенно кивает и делает радио погромче.

Вдох – и он начинает задыхаться. Пылью, слезами, светом, воспоминаниями. Звук – и он слышит трамвайный гудок, голос мамы, свои рыдания, радио, игравшее в тот день. Прекрасные, прекрасные мгновения! Непереносимая горечь вперемешку с опьяняющей сладостью. Все накатило в один момент. Все вдруг стало значительным, и все стало бессмысленным…

Вдох. Звук.

Мама. Папа. Школа. «Я Паула, а ты?». Фронт. Бесконечные луга. Солнце. Бердсбург. Драгомиров. Чернила. «Я Генри». Домашняя работа. Служба в армии. Боль в ноге. Боль…

Генри представляет, как около их дома останавливается машина, и из нее выходят мужчины в темной форме. Отец выходит им навстречу и приветствует их с уважительным холодом, но строгий взгляд из-под темной фуражки дает понять, что это уже ни к чему. Отец пытается завести разговор, чтобы дать еще немного времени маме с Софьей, но его грубо хватают и связывают руки за спиной. Через несколько дней, за много километров от их спокойного дома, в темном полуподвальном помещении раздаются выстрелы…

Но вот трамвай замедлил свой ход, и машинист по громкой связи объявил, что они прибыли на конечную. Генри открыл глаза и оглянулся. Обычный вагон. Нет ни звуков, ни запахов.

Внезапно прошла горечь, прошла сладость. Все, что давило, отпускает.

И тогда Генри поднялся и навсегда покинул этот трамвай.

Глава XIX

– Согласен ли ты, Альберт Джеймс Врановский, связать себя брачными узами с Эмилией Катериной фон Элбатт…

Монотонный, но торжественный голос священника придавал этой минуте невероятную важность. Гости, одетые в самую роскошную одежду по случаю дня Согласия, восьмого и заключительного этапа свадьбы, неотрывно смотрели на виновников торжества. Рэй находился в состоянии некоего транса, невозмутимо разглядывая гостей, убранство главного зала и просто смотря перед собой. Паулина с Генри сидели где-то далеко, зато Филипп Врановский с сыном занимали соседние с Рэем кресла, что не приводило его в восторг, но уже не могло вывести из себя. В последнее время он вообще стал каким-то другим, более позитивным и менее раздражительным.

– Да, согласен.

С утра ходили слухи о том, что ночью невеста пыталась сбежать, и что остановили ее в ближайшем городке вместе с кем-то из ее поклонников. Правда это или вымысел – вряд ли кто-то узнает. В любом случае, платье сидело на ней как влитое, свадебная диадема с драгоценными камнями сверкала, будто императорская корона, а лицо ее было непроницаемо.

– Согласны ли Вы, Эмилия Катерина фон Элбатт, связать себя узами брака с Альбертом Джеймсом Врановским…

Тишина.

От напряжения Рэй невольно задержал дыхание. Что происходит сейчас в голове кузины? Хочет ли она сбежать, продолжит ли совершать неожиданно безумные поступки, или поддастся матери?

– Согласна.

Парень кивнул самому себе. Чуда не случилось, что это неудивительно.

– Отныне и навсегда, союз этот охраняется Священными Птицами. Альберт и Эмили, обменявшись клятвами, вы объявили о своём твёрдом намерении жить вместе в любви и согласии на протяжении всех дней, отведенных вам судьбой. Теперь же, дабы навеки закрепить ваш союз, распишитесь в семейных Книгах.

Книги Врановских и фон Элбаттов лежали на богато украшенных подставках неподалеку от священника. Рэй посмотрел на тетю Шарлотту и дядю Ника. К его удивлению, на лицах обоих было волнение и грусть.

Альберту с Эмили были вручены невероятной красоты перья, которыми они, с медленной торжественностью, расписались в обеих Книгах. После этого Альберт закрепил свое перо на диадеме у Эмили, а она свое – на его фраке.

Они повернулись к фотоаппарату, застыли с каменными лицами (Рэй вдруг вспомнил свадебную фотографию тети Шарлотты и дяди Ника: молодые влюбленные улыбаются друг другу), и после вспышки зал взорвался аплодисментами и поздравлениями.

Вот и все. А сколько нервов.

***

– Ой, я не так сходил, можно переходить?

– Еще чего? – ответил Рэй. – А ну-ка, вот так… шах!

– Блин…

– Твой ход, – Рэй скрестил руки на груди и усмехнулся.

– Рэй, честно, я не знаю, как тебя победить. Можно мне подписать капитуляцию?

– Конечно.

Ребята сидели в комнате Рэя уже второй час, так как разговоры в высшем свете однообразны и утомительны, а танцы были заявлены только вечером. После венчания погода неожиданно испортилась, а ведь всем известно, что нет ничего приятнее, чем остаться в теплой комнате в дождливый день и вместе с друзьями пить цикорий.

– Я вижу, ты гений в шахматах, – внезапно сказала Паулина. Ее черные глаза хитро прищурились. Белая, как мел, кожа порозовела от теплого напитка.

– Ну, на самом деле не только в шахматах, но, если ты хочешь сыграть – милости прошу.

Рэй с Паулиной наспех стали расставлять фигуры, подкалывая друг друга и смеясь. Генри некоторое время сетовал на свое неумение продумывать тактику и на то, что у него настроения на игру не было, но потом уселся в мягкое кресло и только ухмылялся, думая о чем-то своем.

Через десять минут с начала партии Паулину ждал полный разгром. Она, конечно, пыталась делать умный вид и отпускать не менее умные комментарии, но играть совершенно не умела. Иногда она даже путала правила, так что Рэй, который учился шахматам долгие годы, попросту не мог проиграть.

Рэй провел еще пару партий с Паулиной и Генри, которые вместе играли в разы хуже. Потом они достали карты, в которых Генри не было равных. Рэй пытался мухлевать, но никогда не признавал этого, за что получал шутливые подзатыльники от Паулины.

– Господин фон Элбатт! Вас к телефону! – послышался из коридора голос камердинера.

– Наверняка какой-нибудь важный министр звонит, – хихикнула Паулина.

– Не подглядывайте в мою колоду, – Рэй встал, отряхиваясь от крошек. – Надеюсь, что министр не задержит меня надолго.

Выходя из комнаты, он слышал, что ребята отложили игру и начали разговаривать о чем-то, перейдя на родной язык.

Рэй спустился по лестнице и приложил трубку к уху.

– Алло?

– Алло. Это господин фон Элбатт?

– Да… – у парня перехватило дыхание, – Танвин? Это ты? Что ты делаешь у телефона? Тебя могут наказать, если узнают!

– Рэй, – Танвин впервые обратился к нему по имени. Его голос был невероятно серьезным. – Я звоню тебе, потому что хочу попрощаться.

– Что?..

– Нет-нет, подожди. Я звоню, потому что знаю, что ты был единственным, кто обращался со мной хорошо. Вы не давали меня в обиду всем этим камердинерам, кухаркам, и даже господам. Вы рассказали мне о разных людях и землях. – его голос прерывался, чтобы парень мог подобрать нужные слова на нестминском. – После того, как я придумал все, я подумал, что вы будете злой на меня.

– Танвин…

– Но потом я понял, что вы не будете злой на меня. То есть… – от спешки Танвин начинал сбиваться с мысли, и Рэй понял, что лучше всего просто молчать. – Вы будете не радостный, но и не будете злой. Потому что я знаю вас, и я знаю, что вы будете еще более безрадостный когда я живу у вас дома.

Они оба молчали. Рэй слышал тяжелое дыхание на том конце провода.

– И что же ты будешь делать дальше? – прошептал парень.

– Сейчас тут творится полная суматоха, у меня есть шанс убежать.

– Куда? – Рэй сильно прижал трубку к уху.

– Я не могу говорить тебе, Рэй. Но, возможно, мы встретимся, когда я буду свободным человеком. Я хочу думать, что мы встретимся. Но еще я хочу посмотреть те места, о которых было написано в твоих книгах!.. Прости.

Они оба замолчали, не зная, что добавить. Однако молчание затягивалось, и парень понимал, что должен сказать хоть что-то.

– Удачи… И прощай, – единственное, что смог выдавить из себя Рэй, чувствуя, как в носу предательски защипало.

– До встречи.

Трубку на другом конце провода повесили, и фон Элбатт застыл на месте в полном опустошении. Конечно, он был рад тому, что Танвин начнет новую жизнь. Конечно рад. Он вспомнил, как друга задирали слуги, как презрительно смотрели некоторые прохожие. Как Эмили делала вид, что Танвина не существует и использовала деланную улыбку, когда Рэй рассказывал о нем. Но, будучи аристократом в консервативной стране, юноша даже не думал, что это можно и нужно менять. И как эта простая мысль не приходила ему в голову?

Он кивнул своим мыслям и выдохнул: иногда стоит забыть о своем эгоизме и отпустить человека. Даже если это означает потерю лучшего друга.

***

– Тебе звонил кто-то из дома? – буквально из ниоткуда возникла фигура отца.

– Ну, в общем… – Рэй отчаянно чесал затылок, стараясь скрыть свою рассеянность.

– В городе утром началось восстание. – Произнося эти слова, Фон Элбатт внимательно следил за выражением лица сына. – Поэтому завтра поедем сразу в порт. Твои вещи заберем позже, когда все уляжется.

– Ладно…

Молчание затягивалось. В своей голове он уже был дома, прокручивал все возможные варианты, как Танвин мог сбежать из города: через горы, по главной дороге в какой-нибудь повозке, или, может быть, поездом…

– Что-то не так?

– Все хорошо, – быстро выпалил Рэй.

– Ты чем-то расстроен, я же вижу.

Обычно отец не славился своей проницательностью или чувствительностью к проблемам, не связанным с кораблестроением. Рэй вспомнил, что теперь у него есть друзья, которые ждут его в его же комнате, но в этот самый момент его почему-то тянуло остаться с отцом, поговорить…

Видя, что сын колеблется, Элбатт-старший открыл дверь в свои покои. Они прошли в богато украшенный кабинет с резным дубовым столом, сели друг напротив друга и вдруг, неожиданно для самого себя Рэй разрыдался на плече отца и рассказал ему про звонок Танвина, про его надежду на свободу, про их уроки истории, про то, как он привязался к этому рабу. Рассказал про их вылазки в горы и про все детские приключения, про то, что даже выучил лиадский язык за время их дружбы. Рэй чуть ли не на коленях умолял отца не посылать за Танвином розыскные отряды, потому что знал, что в наказание за побег забивают до смерти. В пылу он начал доказывать, что необходимо избавиться от рабского труда в их компании, а если этого не сделает отец, то…

– Я понял, – Элбатт-старший погладил сына по голове и взглядом указал на место около себя. – Пускай будет свободен.

– А остальные? Ты отпустишь их? Конечно, для этого надо будет переделать всю систему, потребуются большие реформы… – Рэй сел на диван и вытер слезы.

– Есть вещи, которыми суждено заняться тебе. Пока я управляю в меру своих сил, но скоро придет твое время.

Рэй кивнул. Он понял, что этот момент просто идеален для того, чтобы задать тот самый вопрос. Либо сейчас, либо никогда.

– Кем была моя мама?

Элбатт-старший, видимо, был давно готов к этому вопросу. Он не спеша встал, спокойно открыл ящик и достал из его глубины небольшой потрепанный альбом. Протянул сыну. Рэй дрожащими от волнения руками открыл его, и на первой же странице увидел молодую женщину, одетую по моде двадцатилетней давности. Он была серьезна и грустна, как и все люди на старых фотографиях. Внезапно Рэй понял, что где-то уже видел эти черты лица, этот нос, этот изгиб бровей, этот взгляд. Да, на нее он был похож гораздо больше, чем на отца.

Рэй пролистал дальше – там были некоторые фотографии детства, открытки, подписанные ее почерком, фото со свадебного путешествия, и даже запечатленный момент, где она стоит напротив их особняка в Нест-Граде.

Фон Элбатт-старший тяжело вздохнул. Для него эта женщина, на свадьбе с которой настояла мать и которая умерла в родах шестнадцать лет назад, была просто воспоминанием, причем не всегда самым приятным. Ее резкость, странные бринальские привычки, грубый акцент и переменчивость были для него частыми поводами не возвращаться домой по ночам. Семейная жизнь не задалась с самого начала: она не хотела быть замужней женщиной, считая свадьбу самой большой ошибкой в своей жизни, а ему было плевать на все желания, кроме своих. Ей хотелось писать музыку, но каждый раз ее рукописи возвращались с отказом, что вводило ее в глубокую депрессию. Ничем другим заниматься она не желала, да и не могла, а успехи мужа в его любимом деле вызывали только отвращение и черную зависть. Но иногда случалось так, что она сменяла гнев на милость, а он поддавался этой игре, и несколько дней они жили как настоящая семья. Но вскоре они снова ссорились, он уезжал поближе к морю и кораблям, а она в клочья рвала свои пьесы и ночами пыталась писать новые.

После трагической смерти она оставила в доме дух вины и сожалений, который повис в воздухе и впитался в каждую вещь в особняке Норт-Бротера. Понимая, что стоит оставить сына там, в самом безопасном месте мира, Элбатт-старший все порывался продать старый особняк и купить другой. Но каждый раз ему мешала то ли вина, то ли ностальгия, то ли нерешительность. Так и получалось, что каждый год он с невероятным рвением пытался забыть ту женщину, которая когда-то была душой этого места, но каждый раз не мог перебороть свою слабость и ради собственного комфорта жертвовал временем с Рэем, уезжая из Норт-Бротера как можно быстрее.

Он не стал рассказывать, что война сильно ударила по их компании, которую мужчина так мечтал передать своему сыну в идеальном состоянии, как когда-то это сделал его отец. Но два года назад, когда доходы продолжали неумолимо ползти вниз, а конца этой разорительной войны еще не было видно, к нему в кабинет заявились Аарон и Филипп Врановские, которых он давно на дух не переносил, однако отказать в беседе не смог. Предложение, с которым они пришли к нему, было весьма соблазнительным: взамен на небольшую услугу в виде участия в выборах они готовы были не только выплатить приличную сумму, но и снизить налоги, а также недвусмысленно намекнули, что в их власти значительно уменьшить влияние конкурентов на рынке судостроения.

Роль политика ему явно не шла – мало кто поверил в его внезапную заинтересованность жизнью Норт-Бротера, сестра стала бояться за репутацию своей юной дочери, а сын и вовсе начал отдаляться, словно не желая ассоциироваться с таким отцом. И даже несмотря на то, что бюджет пополнился в разы и семейный бизнес стал процветать как никогда прежде, мужчине слишком уж часто приходилось успокаивать себя отговорками о том, что сделал это ради семьи и что любой на его месте поступил бы также.

Также он решил немного придержать информацию о том, что во время восстания мародеры разрушили часть их особняка в Норт-Бротере. Народный гнев смогли остановить только рабы и слуги, которые многие годы работали на Элбаттов – они встали на защиту хозяйского дома, и поэтому здание осталось почти невредимым, в отличие от других аристократических домов, которые, по словам помощника, превратились в руины.

В этот момент, сидя напротив внезапно повзрослевшего в его глазах сына, который впервые увидел лицо своей матери, он решил рассказать совсем другую историю. Историю невероятной любви, приключений, совместных трудностей – ту историю, которой никогда не было.

– Мы с Мари познакомились двадцать один год назад, когда она еще была выпускницей бринальского института…

                                    ***

– Твои важные переговоры задержались, – хихикнула Паулина. – Ну что, продолжим партию?

Она взяла было свои карты, но, увидев растерянность, с которой парень озирался по сторонам, быстро отложила.

– Что-то случилось? – немного встревоженно спросил Генри. Волнение друзей приятной волной разлилось по душе Рэя, и он обнадеживающе улыбнулся, чтобы успокоить их.

– Ничего.

Но Генри с Паулиной не оставили Рэя в покое, пока не узнали все подробности о восстании в его родном городе, Танвине и о странном прощальном звонке.

– Вот оно значит как… – Генри в задумчивости потер подбородок.

После разговора с отцом у Рэя в голове было столько мыслей, что они перебивали одну другую и мешали думать. Он устало снял пиджак и кинул его на кресло.

– Это твоя девушка? – вдруг спросила Паулина, разглядывая фото, которое выпало из кармана его пиджака.

Рэй, сбитый с толку неожиданным вопросом, застыл. Генри искоса поглядел на ребят и тихо хихикнул.

– Так, меня в северном крыле ждет дядя. Вроде как хотел обсудить со мной что-то о-о-очень важное и неотложное.

Выходя, он хитро улыбнулся Рэю и подмигнул Паулине.

– Это моя мама, – пояснил Рэй, забирая у девушки фотографию, которую отдал ему отец. – Она умерла, когда я только родился.

Паулина сконфуженно улыбнулась. Рэй подсел к ней на диван.

– Какие планы на будущее?

– Скоро еду в Норт-Бротер. Там скоро начинается новый театральный сезон, но я не думаю, что стоит продлевать контракт после того, что было… – девушка на секунду задумалась о чем-то, но потом решительно тряхнула головой. – Но в любом случае, придумаю, чем заняться. Отец сказал что я, мол, все равно в наследницы не гожусь. Благо, у него достаточно кандидатов на эту роль.

Паула хихикнула каким-то своим мыслям, и Рэй невольно улыбнулся, глядя на нее.

– Свобода, значит?

Паула кивнула.

– Как только подписываешь отречение от наследства, в твоей жизни становится в разы меньше забот. И “дружелюбных” родственников. Можешь взять себе на заметку.

Неловкая пауза. Паула опустила глаза, несколько раз открывая рот, чтобы что-то сказать, но не решалась. Тут она резко вскочила и нервно зашагала по комнате из стороны в сторону.

– Черт бы тебя побрал, Рэй! У меня из рук вон плохо получается извиняться, но… – Она остановилась, чтобы перевести дыхание и тихо выругаться на своем родном языке. – В общем, я это… Я… Кажется, я была неправа насчет Драгомирова. Я прочитала некоторые документы, и оказалось, что все это было огромным обманом…

– Это ничего, – остановил ее мучения Рэй, едва сдерживая самодовольную улыбку. – Я совсем не обижался, – тут же соврал он.

– Ну ты и жук! Я вижу, тебя прямо разрывает от довольства! Я тут извиняюсь, а ты ёрничаешь… Знаешь, я думаю, я уже не буду такой доверчивой, – грустно покачала головой она. – Особенно после того, как я получше узнала отца. Все эти методы тайных махинаций, манипуляций… А потом говорят, что это в театре сплошной обман…

– Не переживай, все не так плохо, – попытался подбодрить юноша. – В мире достаточно честных людей, которые готовы бороться.

– Думаешь?

Паулина посмотрела на него своими черными, как смоль глазами, в которых застыло столько надежды, неисполненных желаний и тяги к жизни, что у Рэя перехватило дыхание. Он вспомнил, что она выросла в эпицентре войны, а после ее передали в руки деспотичному отцу, в то время как сам Рэй нежился в мирном Норт-Бротере. Его внезапно охватило непривычное чувство благодарности к отцу и ужасная тоска по дому, который обустроила его мать. Вдруг захотелось рассказать Паулине все-все истории, которые произошли с ним за его короткую жизнь, поделиться всеми мыслями, даже самыми противоречивыми, раскрыть ей те секреты, которые, как казалось раньше, невозможно открыть никому. Ровно в этот момент Рэй ощутил, что она точно поймет. А еще ему так сильно захотелось узнать о ней побольше,

– Да, в мире полно абсолютно разных людей. В том числе и хороших, – он замолчал, но потом продолжил, потому что она смотрела все также пристально. – Хотя еще неделю назад я бы сомневался в этом.

– Неделю назад ты бы со мной не общался, господин зануда! – фыркнула Паулина, показательно скрестив руки на груди и задрав нос.

– Я хотел попросить тебя об одном очень важном одолжении. Закрой глаза, – лукаво попросил Рэй.

– Зачем?

– Просто сделай и все, хватит уже пререкаться.

Когда Паулина послушно закрыла глаза, Рэй достал из шкафа маленький бархатный мешочек и вложил в его девушке в ладошку.

Она открыла глаза и ее лицо изобразило такое глубочайшее удивление, какого он не видел даже во время театральной постановки.

– Рэй, я…

Он жестом остановил ее, и она, косо поглядывая на Элбатта, вытащила из мешочка изящные хрустальные бусы с тончайшей гравировкой.

В безмолвной оторопи она находилась всего пару секунд.

– Ну так и о чем ты меня хотел попросить? – деловито спросила она, отрывая взгляд от сверкающих бусин.

– Возьми, – улыбнулся Рэй, любуясь тем, как она невольно отвела взгляд. – В качестве извинения с моей стороны.

– Что ж, теперь я знаю цену извинениям. Как бы не продешевить в следующий раз… – пробурчала Паулина со свойственным ей сарказмом, но по всему ее виду было понятно, что неожиданный подарок пришелся ей по вкусу. – Но Генри, конечно, тот еще болтун, ему это просто так с рук не сойдет.

Потом они еще долго болтали о будущем, о театре, об искусстве и просто о жизни. Грей-Врановская размышляла о том, на что она потратит свой доход от продажи пластинок (вчера Фил заявился к ним в беседку и на удивление всех выложил приличную сумму). Рэй словно музыку слушал её акцент (мягкая “л”, но грубое “э” вместо “е”), и мысленно умилялся, когда она забывала слова или использовала не те предлоги. Он смог наконец признаться самому себе, что хочет не только рассказать ей о себе, но и узнать как можно больше о ней, научиться понимать ее с полуслова и как можно больше слушать ее удивительные истории.

Незаметно прошел час, солнце село за горизонт и в комнате создалась совсем уютная домашняя обстановка.

– Слушай, приезжай как-нибудь в гости, – внезапно для самого себя предложил Рэй. – Я теперь буду жить в городке около порта. И Генри с собой зови, я буду рад.

– Не знаю, поедет ли он. Может быть, захочет на каникулах провести время со своей новой подружкой, зачем ему компания надоедливой младшей сестры. А может быть и нет, кто его поймет… Знаешь, все так запутано!

– Ну прямо “Город Птиц” какой-то! – улыбнулся Рэй. – В любом случае, увидимся позже?

Паулина хитро подмигнула:

– Раз уж ты приглашаешь…

Оглавление

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Глава XVII

Глава XVIII

Глава XIX