Текущий момент [Ляна Радоман] (fb2) читать онлайн

- Текущий момент 1.48 Мб, 140с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Ляна Радоман

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ляна Радоман Текущий момент

Посвящается моему брату.

Любой момент нашей жизни – бесценен, ведь жизнь – это наше сейчас, без всяких “потом”.

Текущий момент


Истории, рассказанные здесь – реальны.

Имена изменены… по причине женской солидарности.

*****

Жизнь. Внешне – цельная, внутри – раздробленная на несметное число личных историй, пересекающихся с чужими: где-то лоб в лоб, где-по касательной, едва-едва соприкасаясь в одной малюсенькой точке.

Наши истории связаны с другими. Текущий момент сводит части и дроби разных историй в одну, а потом разводит. И снова сводит… Какие-то моменты запоминаются надолго, врезаясь в память, а какие-то – с легкостью забываются, остаются незамеченными, не оцененными.

Странно, но именно из абсолютно второстепенных на первый взгляд ситуаций и соткана наша жизнь. Ты всю жизнь можешь ждать чего-то эпохального, весомого, а жизнь тихим сапом сплетает картину твоей жизни из мелких моментов, которым, зачастую, ты не придаешь никакого значения. Но эти незначительности, по сути, и есть наша жизнь.

“Текущий момент” – мой волшебный миг, где в единой точке каким-то невероятно-непонятным образом вдруг соединились множество моих и чужих простых жизненных историй. Сошлись, переплелись, зафиксировались в “здесь и сейчас”, наследили, наставили клякс, натворили дел и разлетелись в совершенно другие истории…

Вишенки

1

Меня зовут Эмма… И я всегда была не по годам… осторожная. Шел 1982 год. Мне семь лет. В тот год я пошла в школу. Стала первоклассницей, – знаете, такой ответственной девочкой с серьезным взглядом и с огромными белыми бантами, заплетенными в тугие косички, с аккуратно сложенными в портфель учебниками и прописями, в которых старательно и осторожно выписывались палочки, галочки и буквы.

На первых этапах школьной учебы трудных домашних заданий не предполагалось, так что мы, всей нашей дружной дворовой компанией, свободно гуляли на улице. Без забот и без особых хлопот. Легковесное, шалопутное детство, которое никто никогда не ценит. И лишь потом, спустя годы, сожалеет о … О чем? Конечно же о том, что нельзя вернуться, снова попробовать на вкус, посмаковать с высоты прожитых лет свое, такое радостное и такое дурашливо-беспечное детство, в котором еще нет ни жизненного опыта, ни потерь, ни трагедий. Все это еще будет, предполагается, но разве об этом задумывается ребенок? Нет. Конечно нет. И в этом – вся прелесть и мудрость детства.

В начале октября еще стояла относительно теплая погода. Моя мама работала до восьми вечера в продуктовом магазине, недалеко от дома. В тот октябрьский вечер я, как обычно, бегала с подружками во дворе в ожидании возвращающейся с работы мамочки. У нас был такой ритуал: завидев ее на полутемной тропинке, я всегда бежала с распростертыми руками, обнимала с такой силой, словно не видела ее как минимум несколько дней, и мы вместе возвращались в наш уютный дом, готовили ужин и ждали папу с работы. Эх, если б я только знала, что случится потом – то я бы никогда, никогда не отпускала бы ее руку.

Темнота в вечернее время никого из детей не смущала: во дворе горели фонари и нам совершенно не было страшно.

– Девочка! – внезапно услышала я откуда-то из темного закоулка, – Подойди, пожалуйста.

– Вы мне? – удивленно спросила я, оглядываясь по сторонам. Мы играли, кажется, в “Догони меня”. Все дети бросились врассыпную, и я, чуть замешкавшись, в какой-то момент осталась одна.

– Да, милая. Тебе. Помоги мне, детка! – тихим слащавым тоном произнесла женщина. Она была невысокого роста, в каком-то замызганного вида сером плаще. На голове – платок, странно намотанный и закрывающий пол лица.

– Мне надо купить кое-что, – продолжила она и улыбнулась. Улыбка ее показалась мне неестественной, холодной, похожей на гримасы Бабы Яги из фильмов-сказок. Мне вдруг стало как-то не по себе.

– Странно, – сказала я, окинув ее своим привычно-придирчивым взглядом, – Вы собрались в магазин, а сумки-то в руках у вас нет.

Я оглянулась по сторонам. На плохо освещенном клочке улицы по-прежнему никого не было рядом. Только она, непонятно откуда появившаяся. Она и ее надтреснутый голос.

– Какая наблюдательная девочка, – усмехнулась она, – То, что мне надо, я унесу в руках без авоськи,

Секунд десять мы стояли молча, смотря друг на друга: я – с опаской, она – странно-оценивающе.

– А как зовут тебя? – прервала молчание странная женщина.

– Эээ.. – я вдруг остановилась на первой букве своего имени и быстро выпалила: – Настя. Мое имя – Настя.

Я соврала по единственно-простой причине. Мне совершенно не хотелось, чтобы эта тетка узнала мое настоящее имя.

– Настенька, значит, – проговорила она тихо и одобрительно кивнув, добавила, – Хорошее имя. Приятное на слух. Настенька, Настюша, – она произносила придуманное мной наспех имя немного нараспев, словно смакуя его на вкус.

Сделав небольшой шаг в мою сторону, продолжила говорить вкрадчивым тоном:

– Мне необходимо купить сливочное масло. Килограмм. Очень нужно, понимаешь? А в магазине столько много одной мне не продадут. Давай сходим вместе? Ты ведь поможешь мне? На двоих человек как раз выдадут один килограмм. За твою помощь я тебе конфет куплю. Какие ты любишь?

Странная незнакомка проговорила фразы быстро. Они вылетели из ее уст, как заранее заученный кусок текста. Нервно оглянувшись по сторонам, она резко потянула руки в мою сторону. Торопливо поманила меня пальцами.

– Ну! Пошли уже. Давай, девочка! Давай, Настенька, пойдем, – произнесла она нетерпеливо и, как мне показалось, немного раздраженно.

Незнакомая женщина как-будто на несколько секунд вышла из своей роли. Зыркнула на меня недобрым взглядом. И подалась ко мне вперед. Вероятно мне это и показалось (ведь у страха глаза велики), а может так и было на самом деле, но она будто хотела ухватить меня за рукав куртки. Затем, словно опомнившись, она выпрямилась и снова натянула на лицо слишком уж переслащенную, явно фальшивую улыбку:

– Милая моя! Мне очень нужна твоя помощь, Настюша. Ты же хорошая девочка, не так ли? Пойдем, голуба, купим мне масло, – настойчиво произнесла она.

В ту минуту я словно стояла у невесть откуда взявшейся калитки заброшенного сада. Скрипучая дверца в неприглядного вида заборе внезапно открылась передо мной и нарочито-медоточивым тоном предложила зайти внутрь. Пройти дальше по незнакомой тропинке, ведущей незнамо куда, – “темна вода во облацех”…

На меня словно вылили ушат с холодной водой. Признаюсь: испугалась я изрядно. Такого рода страх я испытала впервые. Путь к магазину пролегал через старые наполовину заброшенные гаражи и узкий неосвещенный переулок. Глуховатое, неприятно-безлюдное место. Отскочив как ошпаренная на несколько шагов, я крикнула:

– Не говорите глупости. Сколько масла надо – столько и получите! Моя мама работает в магазине, я точно это знаю! – отчего-то закричала я очень громко, по-видимому, чтобы разбавить настороженную тишину, царящую в округе.

Я резко развернулась и опрометью бросилась наутек. Не оборачиваясь. Как не на шутку перепуганный заяц, за которым гналась оскалившая свои клыки драная лисица. Испуг был нешуточный.

Пулей добежала до своего подъезда. Перескакивая через ступеньку, несясь галопом, точно угорелая, не чувствуя под собой ног, я взетела до восьмого этажа, не дожидаясь лифта. Мое сердце учащенно билось.

Дрожащими от непонятного мне страха пальцами я вставила ключ и открыла замок. Забежала в квартиру. Захлопнула за собой дверь. Проворно защелкнула все замки. Выдохнула. Расплакалась. Успокоилась только в ванне, когда горячая вода (почти кипяток) словно смыла с меня противно-липкий прилипчивый страх. Паника отступила.

Детская интуиция? Осознание неправды в словах этой странной незнакомки? Ее подозрительно-слащавый тон? Платок, прикрывающий часть ее лица? Что конкретно меня так насторожило и напугало – я не могу ответить. Но и сегодня, спустя столько лет, мне кажется, что в тот осенний вечер я себя спасла. Спасла от какой-то нехорошей истории. А может, мне это показалось и никакая опасность мне не грозила? Страх может убедить всякого в чем угодно.

В любом случае, меры предосторожности не бывают лишними. Иногда лучше переборщить и посмеяться над излишней мнительностью, чем беспечно довериться кому-то. Поэтому с тех пор я проявляю осторожность с еще большей силой. И всегда слушаю свою интуицию. Прислушиваюсь к любым ее шепотам. К мало-мальским полунамекам. И к легким толчкам внутри себя.

Может тот самый момент каким-то образом изменил мой взгляд на мир, на жизнь и на людей? Укоренил мою недоверчивость? Ведь внутри-то я была иная: алые паруса, воздушные замки, хрустальная туфелька, аленький цветочек, сказочный принц. Я грезила всем эти наедине с собой. Да уж, внутри я всегда была не по годам… мечтательная.

Я часто представляла себя взрослую. Красивую. Счастливую. Придумывала разные романтические истории о любви. Витала в облаках. Фантазировала.

Мое заветное желание звучало банально: получить от жизни свою прекрасную историю. Волшебную сказку наяву. Ведь когда ты мечтаешь, зачем в чем-то себя ограничивать? В своих мечтах можно ни в чем себе не отказывая, добираться до любых звездных высот, не правда ли?

Да… Я мечтала о звездах. Доверяла лишь этим далеким и прекрасным мерцающим на небе лампочкам, к которым улетала в своих упоительных девичьих грезах. Но я не верила ни в теплоту взглядов, ни в сладкие речи, произнесенные располагающим тоном, ни в слишком уж открытые улыбки, ни в сильные дружеские рукопожатия. Я могла делать вид, что податливо вверяюсь кому-то. Но всегда была начеку, на стороже. Наивность была мне абсолютно не присуща.

– Ты сделала все домашние задания? – строго спрашивал меня отец, если рано возвращался с работы домой.

– Да, все уже сделано! Точно тебе говорю. Ты что, не веришь своей дочурочке? – беззаботно отвечала я.

– Доверяй, но проверяй! А затем – перепроверяй, – твердил мне папа в ответ. И легонько щелкал пальцем по носу.

Мне приходилось снова открывать свой портфель. Доставать тетрадки и дневник. И показывать мои домашние уроки.

Как правило, папа всегда находил недочеты и, указывая на них, заставлял переделывать. Снова и снова. До тех пор, пока придраться было уже не к чему.

Ответы переписывались. Уравнения перерешивались. Схемы дорисовывались. Стихи доучивались и отлетали от зубов без заминок. Теоремы доказывались без запинок.

– Никогда ни в чем нельзя быть уверенной на сто процентов. Всегда имеет место быть определенный процент погрешности, малышка. В большей или меньшей степени, но он есть. И его всегда надо учитывать и держать в голове, – резюмировал отец.

Он был прав. Я соглашалась и фиксировала в памяти его слова.

“Доверяй, но проверяй. А затем – перепроверяй”, – вот чему учил меня мой папа. И часто добавлял: “Иначе однажды можешь влипнуть в какую-нибудь нехорошую историю, детка!”.

Да. Я всегда была не по годам… Может поэтому мне и прилетело от судьбы – больно-пребольно и не по годам много-премного? Может кто-то там сверху взглянул на меня и загорелся желанием узнать: “Вот эта молоденькая девица, которая слишком уж не по годам …, интересно, стерпит ли она то, что мы ей приготовили? Давайте-ка обрушим на нее огромную лавину. И посмотрим: выдержит ли? Переживет? Выберется из-под этого катастрофического потока? Или останется внутри?”.

Ого, как же много вопросов, не правда ли? Большое количество непростых вопросов для одной хрупкой девочки, которая не по годам…

2

Мне было почти девятнадцать лет, когда ко мне вернулся тот противный, липкий страх. Страх, который на этот раз прилип ко мне надолго и я уже не смогла, как в детстве, одним махом смыть его в ванной комнате, включив обжигающе-горячую воду.

В один момент – (как же все-таки всего один текущий момент может перечеркнуть, перелицевать и испоганить жизнь, наполнив ее навсегда ужасными воспоминаниями и непоправимыми, а от того и безусловно – жуткими бедами!) – моя жизнь изменилась.

В какой-то мизерный временной промежуток, в злосчастный миг я потеряла всех, кто мне был дорог. Словно кто-то бездушно нажал на маленькую кнопочку и отключил одним махом всех, кто меня любил. Всех, кого любила я.

Мама и папа забрали бабушку с дачи. На обратном пути в них врезалась огромная грузовая машина. ”Доверяй, но проверяй”, – папины слова, но за других ведь не проверишь. Я знаю, пап, ты ехал осторожно и постоянно перепроверял дорогу, смотря в зеркала заднего вида. Но водителя-лихача на большом грузовике никак не предусмотришь и не проверишь.

Удар был сильным, нашу маленькую машинку развернуло и из багажника высыпался весь садовый урожай. По пыльному асфальту багровыми точками рассыпалась вишня, – в то лето ее было очень много и мы с бабушкой планировали вечером наварить варенья, а мама с утра замесила тесто для вишневого пирога.

С тех пор я ненавидела вишню. И терпеть не могла пироги с вишневой начинкой. К горлу подкатывала отвратительная тошнота при одном только виде этой темно-красной ягоды.

Я осталась совершенно одна. Внезапно и коварно моя судьба сыграла со мной злую шутку: получи, мол, девочка, удар под дых, от которого не спрятаться не скрыться. Получила? Ну а теперь давай-ка посмотрим, как ты справишься.

Несправедливость, вызывающая единственный вопрос: "За что?". Этот психологический удар, я страстно хотела поменять на другой, физический – тот самый, от которого больно-пребольно и вишни в разные стороны. Как же я хотела оказаться в той машине и умереть вместе со всеми, чтобы не чувствовать эту раздирающую боль внутри и отчаянную безысходность! Чтобы перестать думать, перестать скулить в подушку. Чтобы перестать жить.

Я ощущала страх: жуткий, невыносимый. Тот самый, что однажды я уже испытывала в детстве, в один из осенних дней. Но от того страха мне удалось убежать быстро и стоило мне закрыть дверь – он вмиг улетучился. А теперь, стоило мне только открыть дверь и войти в притихший дом, неприятная оторопь нападала на меня и не отпускала.

Помимо этого была еще и пустота. Унылая и зловещая. Она окутала меня своими приставучими объятиями и не давала свободно дышать. Я не понимала ничего. Засыпала и просыпалась. На автомате ходила в институт. Привычно возвращалась домой (у входной старенькой двери моя рука еще какое-то время тянулась к кнопке звонка, но сердце предательски начинало ныть и бешено колотиться, так что рука, едва поднявшись, опускалась и обреченно падала вдоль тела). Я ела, не различая вкус еды. Машинально отвечала на звонки, не понимая сути разговоров. Бессмысленно существовала, короче говоря.

Опустошенная я в неживом, окоченелом доме, где тишина так красноречиво громыхала, что было невозможно засыпать и нестерпимо просыпаться. Хоть волком вой, хоть в петлю лезь. Муторно, солоно, невыносимо.

Я включала свет во всех комнатах. Пересматривала в сотый раз семейные фотографии и перебирала старые вещи. Распахивала дверцы шкафа и уткнувшись носом в родительскую одежду, вдыхала их запахи. Легче не становилось. Только хуже. И время, вопреки общепринятой жизненной мудрости, никак не лечило.

Каждый считал своим долгом посоветовать банальное: “Надо свыкнуться, жить дальше и даже забыть”. Забыть?! Как вообще можно забыть незабываемое? Ну что за дурацкий совет, что за умная глупость?

Я ничего не видела вокруг. Стала слепой, имея оба глаза со стопроцентным зрением. Я не хотела говорить. Была немой, но орала и испускала оглушительные, жуткие вопли внутри себя. Я надеялась на существование загробного мира и рая, куда непременно попала моя семья, но проклинала Бога, которого нет. В моей душе был полный раздрай. В голове – звонкая тишина, от которой лопались перепонки.

3

В тот, самый трудный момент, в моей жизни появился он. Мелкими шажками, аккуратно и ненавязчиво он проникал в мою жизнь, медленно и осторожно продвигаясь вглубь меня. Я привыкала к нему, позволяя всё дальше заходить на мою территорию. Он жалел, помогал, направлял. Успокаивал. Пару раз даже давал звонкую пощечину – чтобы привести меня в чувство.

Я была слаба, не знала что делать. А он был рядом и говорил, как правильно поступать. Держал меня за руку. Убеждал, что знает как будет лучше. Я ведь всегда была недоверчива и осторожничала с того самого октябрьского вечера, а ему доверила и свою жизнь, и саму себя практически без проверок. Поверила на слово, которое никак не перепроверила.

Я кивала головой и соглашалась. Куда делся мой решительный характер? Я ведь всегда была не по годам … упертая. Дерзкая, смелая и придирчивая, не подверженная влиянию других и отстаивающая личную точку зрения до хрипоты. Где были мои стремления на тот момент? Наверное рассыпались на огромное количество маленьких вишенок, безжалостно раздавленных шинами разных рельефов на той злополучной трассе. На той дороге, отнявшей у меня всё, в том числе и мой когда-то боевой и бесстрашный характер.

Он увёз меня. В свой красивый, огороженный высоким забором, огромный дом с камином и садом. С большими окнами в пол, которые почти всегда были зашторены и не пропускали солнечный свет.

Я стала женой, но вот странность: свою свадьбу помню как-то отрывочно-фрагментарно. Мой белый костюм. Его синий галстук. Громоздкий букет лилий с густым, неприятно-одурманивающим ароматом от которого разболелась голова. Моя подпись в книге регистрации браков. Его сосредоточенный взгляд и уверенные движения, без намека на волнительное торжество момента.

Наш ужин на двоих при свечах. На безымянном пальце – классика жанра: красивое кольцо с квадратным бриллиантом. Я даже не особо вспомню его в деталях: доступ к нему был ограничен. Мое украшение всегда лежало в сейфе, так что я к нему так и не привыкла за эти годы. Когда мы выходили куда-то, то муж ставил коробочку передо мной: "Не забудь обручальное кольцо, дорогая!".

Всё, что память сохранила – осталось в ощущениях: мне неудобно в этом шикарном кольце, я боюсь его потерять и всё время трогаю его, ловлю себя на мысли, что хочу поскорее вернуть этот золотой ободок на место – в бархатную упаковку, в сейф, код которого мне неизвестен. Говорят, что обручальное кольцо срастается с тобой, и ты не замечаешь его на пальце, словно это часть тебя. Мое кольцо со мной так и не срослось, оставшись лежать чужеродным предметом где-то в сейфе.

Мой муж богат. Не суетен. И немногословен. Он не принимает отказов. Вообще никогда. Поэтому слово “да” – самое используемое в моем лексиконе замужней дамы. "Да, милый!", "Хорошо, дорогой!" – именно так, и никак иначе.

Три года, прожитые вместе, похожи на молчаливую историю. Мы редко смеемся и не часто разговариваем за столом. Впрочем, мы вообще мало когда обедаем вместе. Только иногда ужинаем.

Наши ужины – совместные и напряженно-немногословные – похожи на поминальные трапезы. Я сконцентрирована на том, чтобы не сказать лишнее. Супруг – сдержан и сосредоточен на чём-то своём.

– Как прошёл твой день? – спрашивает он. Я незаметно хмыкаю: задающий вопрос мог бы и сам на него ответить. Пустой интерес, ведь весь мой день известен мужу поминутно.

– Всё отлично, дорогой. Еще один прекрасный день, – вру я. Хотя какая разница?

Он озвучивает планы на завтрашний день (мои, не свои): что я должна сделать, куда и во сколько приехать, и в чем быть одетой. Его жизнь – вне моей. Его мысли – не для меня. И только его решения – постфактум, для меня. Он решает – я выполняю: “Да, дорогой! Конечно!”.

Как же мне хочется стукнуть кулаком по столу, пролить вино и разбить вдребезги тарелку. Ответить отказом, наконец-то сказать ему в лицо так долго вертящееся на языке: “Нет! Нет! И сто раз нет!”.

Я чувствую непреодолимое желание закричать и раскрошить наконец эту дурацкую тишину. Я хочу сделать хоть что-нибудь, чтобы разрушить идеальную послушность жилища. Мне не терпится сказать, что я – всего лишь декоративная собачка в доме. Не хозяйка (потому что ничего не решаю) и даже не прислуга (прислуга, отработав свои часы, в отличии от меня – свободна и может идти, куда пожелает). Но я молчу. Не могу ничего сделать. Сижу и улыбаюсь. Только давлю зубами на кончик языка: сильно, сильнее, еще сильнее (привычка замужней дамы или непроизвольный мазохизм?). Киваю головой, как китайский болванчик в натертой до блеска стеклянной витрине. Почему я не могу ничего предпринять? По-че-му?

Мой супруг и я. Мы разные. У нас нет ничего общего. Я до сих пор не понимаю, почему он выбрал меня? Зачем ему я? Ведь всё, что близко мне – автоматически далеко для него. Книги, которые с упоением читаю я, кажутся ему бессмысленными. Фильмы, которые ценю я, считаются недостойными внимания. Мир, который люблю я – неприемлемо глуп. Жизнь, которую хочу я, невозможна по определению.

Мои мысли – недальновидные.

Мои чувства – незрелые.

Мои желания – наивные.

Мы всегда завтракаем врозь. Я делаю вид, что крепко сплю, пока он собирается на работу. Как только за ним закрывается дверь, я моментально вскакиваю и бегу на кухню. Включаю музыку с беспечными песенками и пританцовывая, нажимаю кнопку на кофемашине. Мне хочется живого кофе, сваренного в джезве, но я довольствуюсь механическим приготовлением строго выверенной пропорции напитка. Всегда одинаковый на вкус кофе, впрочем, как и многое в этом доме.

В моей нынешней жизни мало что действительно “моего”. Но утро у меня никто не сможет отобрать! Оно моё: лёгкое, радостное, свободное. Распахиваю шторы и открываю окна. Впускаю свет и прохладный воздух в дом. Вдыхаю свежесть ветра. Да здравствует сквозняк, который летает из комнаты в комнату, а вместе с ним порхаю и я!

Ему не нравятся сквозняки. Он ворчит недовольно: "Непонятно, что можно ожидать от сквозняков: простуды, насморка, разбитой вазы, с грохотом захлопнутой двери или с треском бьющейся оконной рамы". Ветер, гуляющий туда-сюда по помещению, невозможно контролировать: создается хаос и разрушается упорядоченность в доме. Муж предпочитает закрытые наглухо и зашторенные до конца окна. Когда он дома, то здесь царит полумрак и отсутствует свежий воздух. “Жарко? Включи кондиционер”; “Темно? Включи свет поярче”.

Внутренности дома контролируются и регулируются. Я оказываюсь в аквариуме. Мы с мужем – по разные стороны. Я внутри, а он снаружи. Наблюдает как я барахтаюсь в аквариуме и бьюсь головой об прозрачные стенки. Мне плохо, а ему – странна и непонятна моя тоска в глазах. Мне должно быть хорошо, ведь вокруг чисто и красиво: “Вот жемчужина, вот игрушка, вот твой садик. Вот твое место: отсюда и до сих пор. А дальше – нельзя: видишь флажки? Это запрет движения. Стоп. Ограничение. Мадам, возвращайтесь-ка в свой аквариум, живите себе спокойненько в своём мирке, который вам определили”.

Но пока мужа нет рядом, я живу и создаю себе иллюзию, что могу позволить все, что захочу. Дышать, ощущать ветер, ходить босиком по траве в саду, пускать солнце и ветер в дом. Впрочем, это мне разрешено в его отсутствие. А вот выйти за ворота – нельзя. Только с молчаливо-услужливым водителем, который отвезет, и проследит, и подождёт.

Я задыхаюсь от тотального контроля. От невозможности высказать свою точку зрения. От тяжеловесных штор, которые я не могу поменять на более легкие; прозрачные. От массивной напольной вазы, которую я хочу переставить в другую комнату, но не могу. От красивых, но жестких диванов. От геометрически выверенных кустарников и эксклюзивных цветов в саду, тогда как мне хочется балагана и хоть парочку сорняков. От изысканной флоры, которую я бы с удовольствием заменила на простые астры и ромашки. Вся эта бездушная красота вкупе с неудобными удобствами окружает меня с утра до вечера. Я ничего не могу поменять в своей размеренной и расписанной чужим человеком жизни. Или всё-таки могу?

Его “любовь”. Да, именно так: в кавычках. Потому что его любовь – это оковы, кандалы, цепи, ограничения и подписка о невыезде. Он выбрасывал всё, к чему я привязывалась и что любила. Безжалостно избавлялся от того, что мне нравилось, к чему я проявляла интерес и что было мне дорого. Он увез моего кота (“У меня аллергия на животных”) и привез взамен попугая, которого лично выпускал из клетки, с интересом наблюдая как он мечется из угла в угол в маленькой закрытой комнате. Мне открывать клетку категорически запрещалось.

Любовь – кабала. Великан и маленькая рыбка в стеклянном аквариуме, которая мечтает плавать в море, но довольствуется пространством от стенки до стенки. Он наблюдал за мной, давая корм и тщательно очищая внутренности моего жилья от лишнего. Иногда выхватывал из аквариума, и показывал мне огромные водоемы и живительные воды, где я могла бы… где я так хочу плавать! Но он не пускал в них, а наблюдал как я трепыхаюсь и задыхаюсь, находясь в двух шагах от свободы. Затем меня возвращали на место, опуская в отфильтрованную воду аквариума.

Я часто вспоминала тот странный вечер из своего детства и противно-слащавую тетку в темноте улицы. То детское ощущение, предчувствие чего-то страшного, неприятного странным образом совпадало с моим нынешним состоянием. Хотя ничего плохого мой муж мне не делал. Он просто сам решал: как мне лучше поступать, как мне правильнее себя вести и вообще, как мне надо проживать свою жизнь.

Единственное место, где я могла проводить время безподконтрольно – это библиотека, в которую я могла ездить в любой день и проводить там столько часов, сколько захочу. Библиотека стала моим океаном свободы: я словно выпрыгивала из аквариума и плавала в просторах нейтральных вод. Моя библиотечная свобода была глотком воздуха, независимостью и волшебной сказкой одновременно. Я ходила между стеллажами, вдыхая запахи книг. Наблюдала за людьми, общалась с кем хотела на темы, интересные мне.

Тихонечко сидела в маленьком библиотечном кафе, жадно вслушиваясь в чужие разговоры, мысленно вступая в дискуссию то с одним, то с другим. И читала, читала, читала…

4

А потом я словно проснулась. И поняла, что мне надо бежать. Бежать незамедлительно, как тогда, в детстве, со всех ног. Иначе случится что-то нехорошее.

Ко мне вдруг вернулась моя решительность и дерзость той бесстрашной “девятнадцатилетки”, которую я почти забыла. Я поняла, что вот он, тот самый текущий момент, в котором можно изменить всё или уничтожить себя окончательно. Я вытащила сама себя из аквариума. И удивилась: отчего не сделала этого раньше?

Я ушла, бросив висеть в шкафу не мои наряды. Убежала, оставив полные бутылочки не моих ароматов в красивых коробочках не тронутыми на туалетном столике. Покинула обручальное кольцо, запертое в мрачном сейфе. Без сожаления я рассталась со всем, что предназначалось мне в этом доме, но, по сути, не принадлежало мне никогда. Прощай, не моя жизнь!

В то утро я просто уехала в библиотеку и не вернулась назад. Мой суверенитет был восстановлен. Моя свобода вернулась ко мне, а вместе с ней и желание спорить, возражать, стоять на своём, топать ногой, не бояться говорить то, что хочется и восхищаться тем, что нравится.

Я вернулась в старенькую квартиру своих родителей. Протерла пыль и открыла окна. Мне было хорошо от свежести, которая ассоциировалась со свободной жизнью. Я дышала, я любила, я жила. И я ничего не боялась: ни развода, ни одиночества.

С грустью в сердце собрала все вещи моих родителей в коробки. Долго смотрела на пустые полки. Затем я прошла на кухню и достав тусклую медную турку, оттерла ее до блеска.

По утрам в старенькой джезве я завариваю кофе, который всегда получается разным: иногда слишком крепким, иногда – немного горьким, иногда – густым и тягучим. Вкус зависит от настроения, внимания или мыслей в те минуты, когда я его варю. Бывает, кофе даже сбегает, внезапно поднявшись пеной и через секунду заливая огонь от газовой плиты. Мой кофе не выверен механически в строгих пропорциях, как в кофемашине. Он живой и поэтому разный. Сегодня не тот, что вчера, но всегда идеальный для меня. Каждый обжигающий глоток такого кофе – признак свободы и новой жизни, которыми я отныне наслаждаюсь.

… Когда-то я ненавидела вишню и вишневые пироги. Но время лечит и возвращает всё на свои места. В духовке покрывается румяной корочкой вишневый пирог по семейному рецепту. Аромат ванили вперемешку с ягодным ароматом, – почти как у мамы.

Я выглядываю из окна, на котором, безмятежно развалившись на солнышке, спит наш белоснежный кот Зефир. Мои чумазые сорванцы мирно сидят на крылечке. Рядом – тазик с вишней, посыпанной сахарной пудрой. Близняшки жуют ягоду и плюют косточки прямо в огород, соревнуясь: чья вишневая косточка дальше долетит. Спорят, смеются.

Этой весной мы высадили в саду новые вишневые деревья, в память о моей семье.

– Эй, ребята, пирог готов! – кричу я и улыбаюсь своим вишенкам-сыновьям, которых я, возможно, спасла от прозрачных стен и отфильтрованных вод аквариумной жизни.

Восемнадцать

1

Можно сказать, что я – сплошной ходячий комплекс в квадрате. Признаюсь: всю свою сознательную жизнь комплексую из-за внешних данных. Меня можно описать так: помпушка с носом-картошкой и яркими веснушками на лице. Пышная румяная булочка-толстушка.

Матушка-природа не одарила меня высоким ростом, узкими бёдрами, острыми коленками, тонкими ручками и аккуратным носиком, – всем тем, чем обычно гордятся красавицы-модели. Зато судьба подарила мне отличных подруг, которые в любых ситуациях и спасут, и поддержат. Они за меня горой (“А мне нравятся твои веснушки!”, “Мужчины любят крутые бёдра. Ты же просто гитара во всей ее классической красе”, “Мдааа, размеру твоей груди только дура не позавидует!”).

Нет-нет, что вы! Я не одинока. И замуж, несмотря на свои комплексы, вышла к удивлению всех рано, – в восемнадцать, тем же летом, когда прозвенел последний звонок в моей школе. Вот так-то.

Антошу я родила через семь месяцев после свадьбы, будучи студенткой первого курса того самого факультета, где “богини-филологини” с упоением читают несколько книг параллельно, пишут стихи о любви, предпочитают тишину библиотек шумным вечеринкам, и дымят в курилке, критикуя или восхваляя очередную литературную новинку-сенсацию.

Мой супруг к литературным изыскам отношение имеет очень далекое, а к поэзии – вообще никакого. Он с отличием закончил физико-математический факультет. Однако разность интересов никоим образом не мешает нам оставаться счастливыми в ежедневной суете: мы любим и уважаем друг друга не за знание ямбов, хореев или интерполяций. Мы – единое целое с моих восемнадцати лет.

Кстати, муж мой такой же пончик, как и ваша покорная слуга, только выше меня на шестнадцать сантиметров. Мы идеально смотримся вместе, хотя бы потому, что на его фоне я выгляжу очень даже ничего, почти Дюймовочка. Сын у нас, правда, совершеннейшая нам противоположность. Иногда мы шутим: “Может, аист перепутал и не на ту крышу прилетел в клюве с нашим Антошкой?”. Каким волшебным образом у таких внешне беспечных, вечно смеющихся родителей-пышечек получился весьма серьезный тоненький щавлик – мы не понимаем.

Наш сын, если честно, никакой не Антошка. Антон и никак иначе. Он у нас парень деловитый. Ему шесть лет: сам читает себе книжки перед сном, занимается по утрам зарядкой, задает много умных вопросов и может часами создавать шедевры дизайнерского искусства из Лего. С моими подругами ребенок может разговаривать долго. Смутить его хитрыми вопросами невозможно: Антон с важным видом хмурит брови: “Дайте-ка подумать…” и плавно меняет тему.

Все мои подруги – младше меня. Кто на год, кто на три, кто на семь. По какой причине так получилось, я не знаю. Видимо, просто таким образом легли карты в разложенном мною пасьянсе дружбы. Не важно какого возраста мои задушевницы, но мне с ними очень повезло: ничто так не защищает женщину, как настоящая подруга.

Муж – это иное. Он, конечно, каменная стена и надёжный тыл, сильное плечо, защита, нежная любовь и все такое, однако ему не откроешь чисто девичьи тайны, согласны?

Этим августовским вечером мы, пёстрым девчачьим коллективом, отмечаем день рождение нашей милой Аллы. Ей восемнадцать и она переступила первый значимый рубеж. За нашим столиком нет ни одного букета: Алла не любит, когда ей дарят цветы.

– Как можно пищать от восторга по поводу букета срезанных, а значит уже умирающих, по сути, цветов? Что приятного в том, чтобы наблюдать как на твоих глазах свежие бутоны быстро чахнут и засыхают в вазе? – удивляется Аллочка.

Поэтому наши поздравления "безцветочные". Мы вручаем ей наперебой кто шоколад, кто коробку конфет со словами: “А это тебе в дополнение к подаркам, вместо цветиков-семицветиков”. Алла широко улыбается. Ей нравится такой подход: сладости она обожает.

“Теперь ты взрослая тётка”, – шутим мы, произносим тосты и пьём за ее здоровье прелестное яблочное вино с пузырьками. Не пробовали? Попробуйте! И если вам моей рекомендации достаточно, то купите сразу бутылки три для начала. Это легкое вино с ненавязчивым яблочным привкусом (которое наша Алла называет “гламурной версией сидра”) – идеальный напиток для девочек-припевочек.

Алла примкнула в наши ряды два года назад: ей было шестнадцать и у неё случилась первая несчастная любовь. Она сидела на лавочке у моего подъезда и ревела. Я спешила на наши девчачьи “сборы выходного дня”, но не смогла пройти мимо этого воробушка с размазанной по всему лицу тушью вперемешку с чем-то блестящим. Я привела её с собой. И ничуть не пожалела. Аллу мы оберегаем и любим всем сердцем.

Виновница торжества сегодня блестит как звезда на верхушке новогодней ёлки: макияж с перламутровыми тенями, заколка со стразами, платье с шикарным ремнем, усыпанным камнями. О, нет! Наша Алла – это не дешевый блеск: стразы – от Сваровски, ремень от Кавалли и даже флакон духов в какой-то золотой пыльце. Алла не позволяет себе носить ерунду. Она у нас “дорогая женщина” (так она говорит сама про себя, – не мы). Меня это забавляет, но я снисходительна к Алле (юный бутон, начало пути). Я списываю ее приверженность к дороговизне на недостаток лет, необходимых для познания мудрости жизни.

Аллу я ценю за открытость миру, честность и надежность. А ещё за то, что можно увидеть в ней, только будучи ее подругой. Она максималистка во всём. Если плачет, то навзрыд (хлюпая носом и подвывая при этом грустную песенку о несчастной любви). Если декламирует стихи, то так, словно испивает каждую строчку до дна: сладостно, чувственно и даже те, кто равнодушны к поэзии, прониклись бы и заслушались. Если танцует, то до последнего музыкального трека на дискотеке (когда в полупустом зале снимает высоченные каблуки и усталая, но счастливая, доплясывает босиком). Если радуется за тебя, то искренне и от души (сжимая твою руку в своей, тихо шепчет на ухо: “Я так за тебя рада!”).

Если к кому и обратиться в трудную минуту – то к ней в первую очередь. Напускная беспечность вкупе с блёсточками и постоянным прихорашиванием перед зеркалом делает её похожей на беззаботную стрекозку лишь для тех, кто знаком с Аллой шапочно. Внутри эта девочка – абсолютная противоположность внешнему. Может поэтому она дружит с теми, кто старше её? “Со сверстницами мне абсолютно не интересно”, – утверждает она.

Помимо того, что Алла хорошо владеет несколькими языками, она прекрасно разбирается в поэзии. Своих любимых поэтов может декламировать наизусть долго. Свой тост: “За себя любимую!”, она продолжает поэтически. И никак иначе.

– Из любимого, – говорит виновница торжества. Поднимает бокал, мгновенно становясь сосредоточенной. Она обводит всех глазами и убедившись, что всё наше внимание приковано к ней, произносит:

–” Были очень детские мечты,

Были нежность, дерзость и тревога,

Было счастье. И со мною – ты:

Было всё, и даже слишком много.

Было нам по восемнадцать лет.

Нам казалось, это будет вечно…” *

Алла читает сроки так искренне, словно ищет в каждой из них себя. Ищет и находит. Отпитый из бокала глоток вина я смакую вместе с приятным послевкусием, оставшимся после стихотворения. Поэзия Штейгера, согласитесь, странный выбор для восемнадцатилетней девушки. Но только не для Аллы.

– Дорогая моя женщина, – произношу я и целую её в нос. Моей иронии она не замечает. Интересно: почему “дороговизна” – чисто женский комплимент? “Дорогой мужчина” – про мужчин ведь так не говорят. Дороговизна как похвала – глупая женская привилегия, не находите? По отношению к мужчине есть иные любезности: богатый или статусный, например. Или породистый. Породистый мужчина – это как вообще? В смысле как породистый кот: с ветеринарным паспортом, с прививками и родословной, в которой указан шоу, брид или пэт-класс? Да ладно!

Наша дорогая именинница сияет. Папа подарил ей путевку в Париж ("Вообще-то, хотелось бы в Испанию, но не сложилось, – сетует Аллочка, – Но в следующий раз точно будет Испания!"). Мама Аллы заказала очередь к крутому и безумно дорогому стилисту в Москве. Ещё одиннадцать часов и наша юная прелестница улетит в Париж (через Москву и столичного стилиста). Она извиняется: ей пора, надо выспаться перед путешествием.

“Хорошего полёта!”, “Вернись с Эйфелевой башней под мышкой”, “Привези нам круассан и пару-тройку холостых французских месье”, “Лягушек не ешь, а то квакать начнешь”, – мы искрим юмором и беззаботно хохочем на весь пафосный ресторан, нарушая его высокомерно-чопорную атмосферу и вызывая явный диссонанс с остальными посетителями вкупе с явно недовольной официанткой. Все они кидают в сторону нашего столика осуждающе-снисходительные взгляды. Но нам всё равно. Сегодня мы веселимся.

Алла уходит, посылая нам изящный воздушный поцелуй на выходе у дверей: “Au revoir, милашки!”. Колокольчик замолкает, дверь медленно закрывается. Мы остаёмся, продолжаем праздновать и пить за виновницу торжества, и за её Париж.

Потом угол нашего не особо трезвого взгляда перемещается в иную сторону: каждый из нас начинает вспоминать свои восемнадцать.

– Эх, девочки, – тихо говорит Эмма, – Я б свои восемнадцать и врагу не пожелала. Но за Алкины восемнадцать выпью!

Эмма пьет до дна и на минуту затихаем. В ее восемнадцать она потеряла свою семью. Нелепая авария, после которой было не менее нелепое, скорее даже удручающее замужество. Мы познакомились с ней уже после этой грустной вишневой истории. И, слава богу, что все уже позади.

Сидящая рядом Маруся обнимает Эмму, наливает себе вина и с тихим: “К черту и мои восемнадцать!” – залпом выпивает фужер. Маруся младше меня на год. И если мое замужество в восемнадцать с самых первых дней было лёгким и ничуть меня не напрягало, то Марусина история была другой. Её путь к замужеству был трудным. В семнадцать лет она влюбилась (я тому свидетель). Впервые и навсегда – так бывает. С первой минуты ее влюбленности до дня ее замужества путь растянулся на долгие годы. Точнее – на пять непростых лет ее жизни.

Конфетно-комплиментный период дружбы продлился год. Как только Марусе исполнилось восемнадцать лет, она переехала жить к любимому и три года покорно прожила с Вовой и его мамой в шикарной трехкомнатной квартире. И ждала предложения руки и сердца. Но всё как-то не получалось, сроки отодвигались на неопределенное время, на “когда-нибудь”.

Марусины желания натыкались на решительные возражения Вовиной мамы. Маруся хотела: а). выйти замуж (“К чему торопиться? Вам нужно подкопить на свадьбу, торжество должно быть шикарным, с голубями и полным рестораном гостей”); б). родить ребёнка и не одного (“Дети – это такие расходы, одного вполне достаточно. Поживите для себя”); в). жить в собственной квартире (“Моя квартира такая большая – зачем вам переезжать? Так глупо брать кредиты на жилье и влезать в долги!”). Потенциальная свекровь вмешивалась абсолютно во все.

Однажды Маруся приготовила плов на ужин в большой сковороде, чтобы осталось на несколько дней. На следующий день, открыв холодильник, чтобы разогреть себе обед, она не увидела ни сковородки, ни плова. На вопрос: “А где плов?”, будущая свекровь без стеснения ответила: “Так мы же плов вчера поели свеженький, а остаток я выбросила, мне сковородка была нужна, чтоб свеженьких и вкуснейших котлеток пожарить”.

Когда на следующее утро, лежа в теплой ванной и наслаждаясь пушистыми облаками душистой пены, Маруся услышала: “Объясни ей, сынок, что ванну принимают на ночь, но никак не утром”, то приняла решение в ту же секунду. Она неспешно вышла из ванны, оделась, собрала свои вещи и от всей души послала к черту и Вову и его маму.

Сняла квартиру. И полгода наслаждалась тем, что никто не следит за тем как она варит суп или моет полы, никто не высказывает ей как долго она красится у зеркала или принимает ванну. Она кайфовала от того, что впервые за последние несколько лет делала дома то, что хотела. Она стала хозяйкой своей жизни и ей это нравилось. По Вовке она, конечно, скучала. Продолжала его любить. Плакала, грустила, но не отвечала на звонки и не шла на контакт. Мы со своей стороны поддерживали ее, как могли.

Спустя полгода, когда жизнь Маруси пришла к единому знаменателю свободы, в дверях квартиры неожиданно нарисовался Вова. Прямо на пороге он сделал ей предложение и вытащил из кармана старое мамино кольцо (“Это наша семейная реликвия”, – не без гордости произнес он). Маруся, не приглашая жениха войти во внутрь, тоже прямо на пороге перечислила список условий, после которых она ответит согласием. Первые два пункта (отдельное от мамы проживание и покупка нового обручального кольца) пересмотру не подлежали.

Наша Маруся в итоге сказала: “Да”. Помпезной свадьбы не случилось (это было третьим пунктом в ее списке). В день бракосочетания не наблюдалось ни белого платья, ни дорогих свадебных подарков, ни голубей в небе, ни танцев с развивающейся фатой, ни постановочных фотографий в так любимом ее свекровью слащаво-романтическом стиле.

Невесте хотелось спокойствия и тишины. Вдвоём. Единственная их свадебная фотография (Маруся смотрит прямо в объектив камеры, а Вова – на неё) стоит в скромной рамке на тумбочке в их спальне.

В прошлом месяце Маруся с Вовой отметили два года со дня свадьбы. У них – прекрасная семья: не ссорятся и живут в унисон. Первой малышке – год и месяц. Идея свекрови назвать внучку Анастасией в честь бабушки успехом не увенчалась. Дочку назвали Эмма (“В честь мадам Бовари” – шутит Вова. “Нет-нет, Госпожа Бовари плохо кончила, – с нотками иронии произносит наша подружка Эмма, – Надеюсь, что дочь вы назвали в мою честь. Поверьте, я намного счастливее героини Флобера”).

Вторая беременность протекает хорошо (“Ещё только пять недель и меня совершенно не тошнит”). Будущая мама считает, что непременно будет мальчик. Она забыла все свои родственные обиды. Единственное, что не может простить – это упущенное время, потому что: “Вместо одного малыша можно было бы родить уже троих”.

Я обнимаю Марусю и говорюей с улыбкой:

– Не знаю, как сложится твоя дальнейшая жизнь, но в одном уверена стопроцентно: когда твой сын вырастет и женится, ты будешь отличной свекровью. Хотя бы потому, что ты прекрасно понимаешь, как это не просто – выйти замуж.

– Необременительной, – задумчиво произносит Маруся, – я буду необременительной свекровью.

Мы шумно покинули пафосный ресторан, оставив щедрые чаевые не особо улыбчивой официантке, но по домам расходиться не спешили. Наш вечер в честь улетающей в Париж восемнадцатилетней прелестницы Аллочки заканчивается в караоке. Мы орём в микрофон веселые песни. Пьем вино. Дурачимся и хохочем. В общем, ведем себя так, словно сегодня не Алле, а всем нам исполнилось по восемнадцать.

* – Анатолий Штейгер.

… А ты помнишь Хорхе?

1

Когда мне исполнилось восемнадцать, то впервые в жизни я отправилась в путешествие одна. Это был прелестный Париж! Столица Франции, которая пленила меня, молодую девицу. Пленила, восхитила, но не более. Без страстей и прочих волнующих душу чувств. В страстях я запутала сама себя пару лет спустя, – видимо подошло мое время влюбиться по-взрослому.

Испания не может не манить. Паэлья, сиеста, гаспачо, фламенко, сангрия, кастаньеты, гвоздика в волосах, коррида, Дали, Дон Кихот – всё это смешивается в одну сплошную фиесту и зовет за собой. Праздник для меня – это Испания, поэтому я выбрала для своего августовского отпуска, приуроченного к моему очередному дню рождения, именно эту страну.

Я прекрасно владею испанским языком. Мне нравится его яркость и экспрессия. Я не знаю так это на самом деле или нет, но мне кажется, что когда я говорю на испанском – я словно становлюсь другим человеком.

В Испанию я влюбилась с такой же яростной страстью, как давным-давно баск Хосе влюбился в цыганку Кармен. Мне хотелось заглотить эту страну всю целиком, без остатка. Я не собиралась делиться своей любовью ни с кем. Но заключить Испанию в объятья возможно лишь крепко и ненадолго. Крепко и навсегда – пустой номер. Эта свободолюбивая страна примет тебя в свои страстно-горячие объятья и пойдёт обнимать других, оставив тебя наедине с воспоминаниями о ней.

Вообще-то сначала я влюбилась в Хорхе, потому что его я увидела раньше Испании, в аэропорту. И он стал моей Испанией. Мы сидели рядом в самолете, который, сам того не зная, вёз нас навстречу нашей любовной истории. Как только я увидела Хорхе, – моментально плюхнулась в омут с головой. Одной минуты, когда глаза в глаза и ничего вокруг, мне хватило, чтобы понять: меня шарахнуло любовной силой напряжения в 220 Вольт, как минимум.

На самом деле я – человек не влюбчивый и та еще своенравная штучка. Но тут все было предопределено: в глазах Хорхе я будто встретила всю Испанию целиком. И поняла, что пропала! Мне двадцать и я влюбилась, потеряла голову. Такое со мной могло случиться только в этой горячей стране, где и столетия спустя все еще витает та смелость и страсть, которая принадлежала матадорам и их возлюбленным.

Хорхе выглядел типичным испанским мачо: загорелый, поджарый, с золотыми цепочками на шее и кучей браслетов руке. Немного отстраненный. И в то же время смотрящий на тебя так, словно в этом мире есть только ты и никто другой. Он носил исключительно белые футболки и белоснежные рубашки, рукава которых всегда были завернуты до локтя, а три верхние пуговицы воротника – расстегнуты.

Хорхе был художником. Он рисовал в основном ночные пейзажи. “Ночью мир намного свободнее”, – говорил он, – “Под покровом темноты мы сбрасываем оковы, нас не сковывает жара, не смущают недостатки внешности, не пугает яркий свет”.

Наш август был полон откровений: мы открывали друг другу свои тайны, признавались в страшных вещах и делились мечтами. Я честно рассказала Хорхе, что совсем не знаю, чего хочу от жизни, что порхаю туда-сюда, не стремлюсь останавливаться на чем-то одном, что мне все быстро надоедает, ведь усидчивость с упорством – не мой конёк. Без обиняков заявила, что не ощущаю потребности иметь детей от слова “совсем”, потому что они будут отбирать у меня время, силы, свободу передвижения и много ещё чего.

Хорхе в свою очередь открыл секрет, что мечтает жить на яхте и плавать куда ему вздумается. Пожав плечами, признался, что жена с детьми никак не вписываются в фривольную жизнь на воде. И добавил, что написание картин не увлекает его, как раньше, поэтому он хочет бросить рисовать и заняться чем-нибудь другим.

“Хорхе, Хорхе”, – страстно шепчу я, опьяненная сангрией. Звуки его имени загадочны, непонятны, но я продолжаю произносить его имя. Шум морских волн поёт сладкую песню, повторяя за мной: “Хорхе, Хорхе”.

Ночью мы купались в море голышом, а потом ложились на прохладный песок и читали друг другу стихи, вглядываясь в темноту неба до тех пор, пока не начинали дрожать от холода. Тогда мы кутались в огромные махровые полотенца и обнявшись, шли домой.

– Наслаждаться жизнью. Каждым ее мгновением. Вот что первостепенно, – говорит Хорхе, смотря на звёздное небо и выискивая там очередное созвездие, – А всё остальное вторично.

– А как же долг? Или работа? Или же данные кому-то обязательства? – интересуюсь я.

– Если работа, долг, обязательства или что-то другое мешает тебе наслаждаться жизнью – нужно от этого освободиться, иначе счастья не будет. Ведь счастье – это когда ничего тебя не держит.

– А любовь? – задаю я вопрос в надежде, что он ответит на него примерно так: “А любовь – это ты, моя голубка”. Но Хорхе отвечает иначе, философски продолжая начатое ранее:

– Любовь входит в число наслаждений. Но когда она начинает тяготить, то от неё нужно избавляться, как от скучной работы или пресловутого долга. Знаешь, моя голубка, трагедии и драмы омрачают жизнь.

Ночью мы вели откровенные разговоры и могли обсуждать все, что угодно: полумрак скрывал выражения наших лиц и самые постыдные мысли произносились легко и без стеснения. Под звездным небом мы были раскованы и счастливы, потому что тьма скрывает любой стыд.

А потом я нашла чьи-то письма. Полные грустных воспоминаний и надежд на возможность вернуть прошлое. Я не знала, что именно писал Хорхе в ответ: может ничего или наоборот, отправлял послания, полные нежности и тепла. Но из ее писем я поняла одно: Хорхе охлаждается так же внезапно, как и загорается.

Писем было много и я едва сдержала свой порыв отправить всю стопку разом в огонь. Я потихоньку вытаскивала по одному конверту и сжигала его, пока Хорхе уходил по делам, оставляя меня одну. За месяц пачка писем стала на порядок тоньше.

Я любила Хорхе. Впервые в жизни эгоистично и неистово, как Хуана Первая Безумная. Мне не хотелось отходить от него ни на минуту! Я желала проводить с ним все двадцать четыре часа, страстно целоваться и полностью завладеть его вниманием. Я была уязвима в своей страсти, но я наслаждалась этой незащищенной ранимостью, погрязая в ней всё больше и больше. И моя живучесть зависела в тот момент только от присутствия Хорхе. Он был моим иммунитетом: когда он был рядом – я расцветала. Но вот вопрос: был ли он моим надёжным героем на самом деле, а не в моих иллюзиях?

Странности случаются. Я полюбила Хорхе, больше, чем свободу. А Хорхе продолжал любить свободу больше, чем меня. Порой мне казалось, что он вообще меня не любит, а просто плывет по течению и наслаждается текущим моментом. От этих мыслей я злилась, бокал за бокалом поглощая сангрию на каве, чтобы меня отпустило и я казалась расслабленной, умиротворенной и, конечно, свободной. Свобода для него была в приоритете.

Как же невыносимо было наблюдать, когда мой (и только мой!) Хорхе нежно и невзначай трогает кого-то за руки при разговоре, открыто улыбается другой или увлеченно наблюдает за кем-то, кроме меня. Он флиртовал, дарил комплименты, целовал кого-то в щёчку, махал руками в баре соседним столикам, полным испанских граций.

О, как же я ревновала! В глубине меня пылал пожар и клокотала буря, но я не показывала того, что чувствовала в действительности, иначе меня сочли бы сумасшедшей! Внешне я старательно играла роль независимой, свободолюбивой и наслаждающейся жизнью синьоритой. Внутри же я стояла на страже, зорко наблюдая за тем, чтобы каждое песо его внимания отправлялось в копилку моей любовной истории.

Мне хотелось заполнить своим присутствием все вокруг. Если я не оставалось ночевать у Хорхе, то опрыскивала своими духами его подушку, чтобы мой аромат присутствовал в его кровати, пока меня нет рядом. Писала записки и расклеивала их по всему дому. Разбросала по комнатам несколько своих вещей, словно забывая забрать. Мои духи соседствовали на полке с его парфюмом. Моя зубная щетка кокетливо прижималась к его. Мои глаза смотрели на него через подаренный мной фотографический снимок в рамке. Я пристально и немигающе наблюдала за ним с фотографии, которую водрузила на самом видном месте в его жилище – на комоде в зале.

– Поедем, Алла, я хочу показать тебе свою Ибицу, – сказал он однажды ранним утром, разбудив меня долгим поцелуем.

Спонтанность, с которой Хорхе принимал решения, отправляясь в путь, восхищали меня. Беспечная легкость, с которой он менял направления и рушил планы, держали в постоянном неведении и волшебстве завтрашнего дня. И это было восхитительно! С Хорхе я никогда не думала о следующем дне. Я просто шла за ним, ослепленная и очарованная.

Ибица. Знаменитая, раскованная, аморальная, безбашенная и бесконечно-разнообразная. Она поглотила нас, завертела и унесла в какое-то иное измерение. Я хотела одного: чтобы его Ибица стала нашей навсегда.

Мы много путешествовали по чудесной Испании. Хорхе открыл мне мир своей страны, приоткрыв тайные уголки и показав мне такие места, о которых ни один турист даже не догадывается. Теперь я знала Испанию не как чужак. Я уже не чувствовала себя чужестранкой: я словно стала одной из испанских женщин: болтливой, яркой и с кучей браслетов на запястьях.

Однажды мы нежились на пляже Коста де Соль, было жарко и я пошла окунуться в море. Заплыв довольно далеко, я помахала Хорхе, приглашая его присоединиться ко мне. Хорхе отрицательно помотал головой и лёг, прикрыв лицо шляпой, продолжая подставлять солнечным лучам свое и без того загорелое тело. Я плавала, наслаждаясь слегка прохладными объятиями воды, но в какой-то момент мою ногу свело. От неожиданности я начала тонуть. Я барахталась и звала Хорхе, но он меня не слышал, оставаясь лениво лежать под своей шляпой. Я быстро шла ко дну, продолжая отчаянно бороться и звать Хорхе.

Меня спасли два американских туриста, плавающих неподалеку и, к счастью, вовремя заметивших сигналы бедствия. Благодарности моей не было предела. Молодые парни помогли мне выйти на берег, заботливо укутали меня полотенцем и убедившись, что я в порядке, тепло попрощались со мной. Я посмотрела в сторону Хорхе. Он продолжал спокойно и безмятежно лежать, ничего не замечая.

Когда я подошла к Хорхе и взволнованно рассказала о том, что со мной произошло, он лениво приподнялся. Погладил мои мокрые волосы, поцеловал меня в щёку и сказал:

– No Pasa Nada, Paloma! No Pasa Nada…

“Ничего страшного, голубка! Ничего страшного…”. Странно, но он почти никогда не называл меня по имени. Мое имя, Алла, отчего-то казалось ему некрасивым. Поэтому я была для него Паломой, его голубкой.

Как бы мне хотелось, чтобы сильные руки Хорхе подхватили меня и вынесли из моря. Мне бы хотелось, чтобы моим спасителем был мой Хорхе, а не два незнакомых студента-американца. Мне бы хотелось, чтобы Хорхе был моим смельчаком-героем, а не ленивцем-утешителем.

В последнюю неделю августа мы оказались в Буньоле: попали на праздник Томатина. Наши белые футболки за секунды окрасилась в красный цвет. Я кидались помидорами во всех подряд, ныряла в кроваво-красные лужи, визжала и целовала Хорхе в губы с привкусом помидорного сока. В этот день “беснующихся томатов” я словно сама превратилась в неистовую томатинку. Я была счастлива, как никогда: мы были вдвоем в незнакомом нам Буньоле и никто не отбирал у меня внимание Хорхе. Я, он и нереальная куча помидор.

А потом наступила осень. Первые дни сентября изменили нас. Хорхе вернулся в Барселону и нехотя продолжил учебу. Он перестал пить со мной вино по вечерам, наслаждаясь закатом. Ранний подъем не предполагал поздний отход ко сну. Мы уже не встречались каждый день, не болтали ночи напролёт и не купались голышом в море. Я редко оставалась у него на ночь. Он по-прежнему шептал мне: "Mi paloma", но уже не страстно, ярко, с жаром, а как-то обыденно, невыразительно, лениво.

Мои летние каникулы закончились, а я всё откладывала свой отъезд, надеясь на что-то, неуловимо-мечтательное, витающее рядом, но не облачённое в слова и мысли. С каким-то непонятным, странным сумасшествием я хваталась за любой шанс побыть рядом с Хорхе.

Неконтролируемая и какая-то отчаянная страсть подстегивала меня любить его еще сильнее, потому что миг, когда он может уйти от меня навсегда, мог наступить уже скоро. Я страстно желала быть с Хорхе каждую минуту, но это вряд ли было возможно. С ним – точно нет. Хорхе любил свободу, и я его уже тяготила. Мне было больно наблюдать, как он отдаляется от меня. Я хваталась за его белоснежную рубашку и тянула к себе, сколько могла, до того момента, пока в моих руках не оказалась лишь скомканная белая рубашка. Без Хорхе.

Сезонный испанский роман, который так молниеносно и красиво начинался, обернулся для меня летним разочарованием. Наверное, эта история могла случиться со мной только в Испании.

Жгучая Испания больше не манит меня, а просто машет иногда и шепчет: “А ты помнишь Хорхе?”.

В Испанию я уже не влюблена яростно и безумно. Теперь я влюблена в Италию, но иначе: вальяжно, слегка лениво и неторопливо. Моя Италия – это стопроцентное сибаритство. Моя Италия, куда я попала спустя несколько лет после своих испанских страстей, научила меня непринужденно относится к любым проблемам, на многое легко закрывать глаза, наслаждаться текущим моментом и с удовольствием плыть по течению. Carpe diem. Лови день.

Мне больше не хочется и страстей ни мучительных драм. Единственное, чего мне хочется – это, наплевав на условности, сбросить одежду, нежно плюхнуться в волну и неторопливо тонуть, зная, что тебя непременно спасёт твой герой, а не кто-то чужой и случайный.

Юля

1

Девятнадцать. Какой же чудесный возраст! Возраст, когда жизнь только начинается, когда весь мир у ног и громадьё планов в голове. Возраст, когда жизнь кружит тебя в быстром темпе, а ты ни на капельку не устаешь и танцуешь, танцуешь… Танцуешь, полный сил, энергии и надежд на что-то неопределенное, но непременно радостно-волнующее, что непременно должно случится. Непременно.

Девятнадцать. Ровно столько ей и было. Юная. Открытая миру. Смелая. С блеском в глазах и по-детски нетерпеливым любопытством (“Ну что там, в моей жизни, будет интересного, яркого, необычного?”) во взгляде. Волнистые волосы каштанового оттенка. Прямая короткая челка чуть выше бровей, которая ей – одной из немногих – действительно шла.

Когда девушка закалывала волосы в высокий хвост, то сразу бросалась в глаза ее длинная хрупкая шея и торчащие острые ключицы. Большие зелёные глаза (она всегда поправляла: “Не зелёные, а цвета болотной тины”) были тем маячком у берега, который притягивает твое внимание с первых секунд и уже не отпускает. Высокая, худющая, стеснительная, с костлявыми коленками и аккуратным носиком.

Юля выглядела хрупким сосудом, который хотелось оберегать. Она казалась слабой, но “казалась” – в этой истории – ключевое слово. Потому что казаться и быть на самом деле – совершеннейшее не одно и то же.

Пока другие девочки прихорашивались у зеркал в ожидании выхода на очередное дефиле, Юля – неизменно с прямой ровной спиной – скромно сидела у окна на стуле и что-то сосредоточенно рисовала в своем блокноте.

Чем-то она походила на маленького ёжика: немного колючая, но очень милая. Однако стоило этой девушке улыбнуться и ты попадал под ее обаяние. Искренняя лучезарная улыбка была такой открытой, приветливой и теплой, что ты невольно улыбался ей в ответ.

Юля училась в институте и подрабатывала моделью. Я была знакома с ней не близко, – шапочно. Встречалась на съемках рекламы, на показах мод. Ее некая отстраненность вкупе с доброжелательной открытостью – такое вот сочетание – меня завораживала. Она была правильной девушкой, без подводных внутренних противоречий. Не злой, не подлой, не завистливой – все отрицательные качества отскакивали от нее. Негативные черты рядом с Юлей моментально соприкасались с частицей “не”.

Я наблюдала за ней. Издалека. Не старалась приблизиться или навязать свое общение. Она была мне интересна и я, по возможности, не упускала ее из виду. Юля цепляла взгляд. Выделялась, светилась изнутри, была наполнена внутренним светом и от этого вокруг нее становилось уютно даже тем, кто, как и я, был знаком с ней лишь слегка, невзначай, поверхностно.

На подиуме – всегда сосредоточена, не улыбчива и немного отстранена от всех, словно играла роль снежной королевы. В косметике девушка не нуждалась: лицо было ярким, запоминающимся. Но модельный бизнес имеет свои законы и в них без макияжа не обойтись. Профессиональные штрихи визажиста усиливали ее красоту: глаза казались ещё больше, высокие скулы приобретали модную впалость, а ярко накрашенные губы вмиг становились вызывающе-притягательными.

Ее фигура, спортивная и подтянутая, вызывала зависть у многих. Всевозможные диеты и “дневники похудений” в силу природных данных, проходили мимо нее. Юля не курила, много двигалась, занималась спортом и обожала кататься на велосипеде по городу. Она вообще любила движение в любом его проявлении. Киснуть, стоя на одном месте? Ну что за глупость! Такой жизненной позиции она не принимала.

Не то, чтобы она грезила о покорении вершин в модельной сфере. Ей нравилось это занятие и у неё хорошо получалось, но мечтала она о другом. Юля любила рисовать. Неважно чем: карандаш, краски, ручка, маркеры – всё, что было под рукой. Неважно что: цветочек, чашку с кофе, окно, небо, снежинку, ёжика – всё, что видела в текущий момент.

Она с необъяснимой даже самой себе, неистово-торопливой жадностью впитывала мир вокруг: наблюдая, запоминая, делая зарисовки. Словно боясь что-то забыть, что-то не успеть, что-то пропустить, Юля порхала рукой по альбомному листу (иногда медленно и плавно, иногда яростно и быстро), оставляя линии, штрихи, точки. И в этих мечущихся туда-сюда, непредсказуемых движениях было нечто вопросительно-завораживающее: "Что же там получится в итоге?".

Каждый раз, с необъяснимым трепетом и легкой опаской, открывая новый альбом для рисования, она испытывала в некотором роде замешательство. Могла долго сидеть, подперев рукой лицо и растерянно смотреть на пустую страницу. “Боязнь чистого листа” в совокупности со “страхом первой альбомной страницы” сковывали ее, но лишь на несколько минут. Затем, словно взяв себя в руки, она собиралась и начинала выводить линии, соединять их, чертить, что-то заштриховывать. И рука ее металась из стороны в сторону, кружилась от одного угла листа к другому, словно скиталась как бродяжка, не зная к какому углу листа пристать на время. На миг Юлина рука замирала и снова начинала лавировать между уже нарисованным на бумаге и теми пустотами, которые только предстояло заполнить. В такие мгновения на ее губах играла едва заметная легкая улыбка – та самая, которая направлена не на кого-то, а внутрь себя. Ах, как же Юле нравился процесс! И конечный результат – тоже.

Юлин дом. В нем было много рисунков. Одни были аккуратно разложены по папкам. Другие – лежали на полках в шкафу. Третьи – хаотично располагались на столе. Четвёртые – прикалывались к холодильнику магнитиками. “Художественный беспорядок – это моё лучшее состояние!”, – она говорила это, как бы извиняясь, любому, кто заходил в ее квартиру.

Как и у каждого человека, у Юли имелась мечта. Она хотела стать художником. Нет-нет, в даже и в мыслях ей не представлялось занимать своими холстами пространства галерей и выставок. Она мечтала о простом: иллюстрировать книги, создавать открытки, придумывать и воплощать в рисунках свой мир таким, каким он ей виделся. Она желала, чтобы ее работы люди брали в руки, рассматривали, гладили и вглядывались в каждую деталь. Ей хотелось, чтобы ее творчество приносило кому-то маленькие радости.

У неё было много планов на жизнь. Она мечтала родить двух сыновей ("Двух богатырей, один за одним. С которыми и на велосипеде покататься, и мяч погонять, и грушу побоксировать непременно!"). Построить дом с террасой и завести лохматую собаку (“Чтоб огромный медведь в доме гавкал и вилял хвостом”). Побывать на захватывающей дух Формуле-1 (“Чтобы ветер в лицо и адреналин от мчащихся с невероятной скоростью машин!”). Встать на серф борд и поймать свою первую волну на побережье Черногории (“Непременно гидрокостюме мятного цвета”, – уточняла она). Покататься на лыжах в снежных горах Швейцарии (“От одного только вида белых вершин дух захватывает!”). Накричаться вдоволь ("Проораться так, чтобы до хрипоты!") на чемпионате мира по хоккею.

Но планы… Планы – хитрые, малонадежные и легкомысленные товарищи, на них нельзя опереться. Планы дают нам ожидание и веру, но не дают гарантий. Они могут меняться, исчезать и отодвигаться вглубь. Отходить на арьерсцену твоей жизни. Отступать на заднюю часть, где планы будут просто копиться в резервном помещении, словно ненужные или утратившие свою актуальность декорации в театре.

2

Осень 2010 года вспоминалась ей болезненной шишкой, и ничем больше. Как-то вечером, расчесывая свои красивые волосы у зеркала, она заметила на шее большую шишку. Она ее трогала, смотрела на неё и не понимала: отчего шишка появилась на ее теле в девятнадцать лет, это же так некрасиво. И непонятно. И страшно.

Стоматолог. Терапевт. Гинеколог. Хирург. Все врачи разводили руками и давали размытые рекомендации. Пункцию Юля решила сделать сама, на всякий случай. Для поддержки взяла папу. Дальше были слезы, крепкое папино сжатие рук (“Прорвёмся, дочь!”), растерянный мамин взгляд, надёжные руки любимого парня и лечение, от которого тошнило и не хотелось двигаться.

Тогда-то в ее доме и появились ёжики. Нет, не настоящие, а плюшевые. Большие, маленькие, толстые и худые, смешные и серьёзные. Когда девушка отправлялась на тяжелое лечение, то аккуратно расставляла ёжиков на полках и тихо говорила им: “Ждите, я скоро вернусь!”. Одного из них Юля непременно брала с собой в путешествие по больницам как друга и как талисман, которому можно рассказать все-все без утайки, и пожаловаться, прижав к груди, и уткнувшись, поплакать, когда уже не в силах сдержаться.

Юля справилась. И даже доучилась в институте. Через год мучений и тяжелого лечения наступила ремиссия. “Это, конечно, не полное стопроцентное выздоровление, но все же”, – улыбнувшись, сказал доктор. Она была счастлива и абсолютна свободна от трубок, капельниц и внутривенных катетеров, от белых халатов, от угрюмых коридоров, от видавших виды старых больничных матрасов и от отталкивающе-тошнотворного запаха химических лекарств.

– Ух, теперь можно методично следовать указаниям врачей и просто ЖИТЬ. Сверкать своей блестящей лысиной, – допускаю, что это совсем не изысканно, но за неимением другого, буду радоваться всему, что у меня есть!

Да, ей было двадцать и она была лысой, но это ее особо не печалило: она могла завязать красивый тюрбан на голове и выглядеть стильно, как с картинки глянцевого журнала о моде. Девушка улыбалась и ощущала полноту жизни. Она радовалась каждому своему дню, каждому текущему моменту, каждой чепуховине. Волосы быстро отрастали. Неприятное – забывалось. Планы на годы вперёд вновь возвращались.

Спустя четыре года в один теплый летний день Юля, с длинными волосами, уложенными в красивую прическу, выходила замуж. Свадьбу она тщательно планировала. Каждая деталь, каждая мелочь – от цвета скатертей и салфеток до букетов на столах и нарядных ёжиков на машинах – контролировалась ей скрупулезно. Юля хотела создать свою идеальную свадьбу, приложила к этому массу усилий и это ей удалось. Счастливый день, в котором она старалась запомнить каждый штрих, каждый миг, каждое слово.

В то, что рак вернулся в виде каких-то шишечек на внутренних органах, они узнали раньше, когда только начинали планировать свадьбу. Тогда, после очередной проверки, словно впав в ступор и как в бреду повторяя десятки раз про себя только одно слово “Рецидив, рецидив, рецидив”, она так не смогла себя заставить зайти в кабинет врача.

Сидела с прямой спиной, уставившись в одну точку, автоматически мяла уголки бумажек с анализами в руках и не понимала одного: почему? За что? И ноги, ватные от страха, и руки с потными ладошками и таким красивым блестящим помолвочным колечком на безымянном пальце, и нервы, натянутые до предела, и удушливый комок, подступивший к горлу, и белоснежные стены, и эта скрипучая дверь врача, и … и все вокруг казалось ей сном. Сном, который еще секунду и испарится, исчезнет – нужно лишь проснуться, побыстрее проснуться!

Собравшись силой духа, в кабинет врача зашел ее будущий муж. Выйдя из кабинета, он тихим и максимально спокойным голосом сказал, что свадьба не отменяется: “Лечение подождет, а мы пока поженимся”. Они не стали давать своим планам возможность разбежаться в стороны, свалить на задний фон. Ну уж нет! Не в этот раз.

Выйдя замуж, Юля продолжила бороться. Как сильный и смелый ёжик, она выставляла болезни свои колючки и продвигалась вперёд. Твердила сама себе: “Далеко не каждый день – прекрасен и пригож, но что-то хорошее непременно есть в любом твоем дне, нужно только не терять силы, не позволять рукам обессиленно болтаться вдоль тела. Надо разглядеть прелесть в каждом миге”.

Сдаваться, вешать нос и опускать руки – об этом Юля и не думала. С фатальной обреченностью, вечным нытьем и отчаянными жалобами этой девушке было совсем не по пути.

3

Книги. Они помогали ей отвлечься, уйти в какую-то другую реальность или найти пример для подражания. Юля выписывала понравившиеся цитаты в специальный блокнотик – чтобы не забыть. Выписывала и обязательно что-то рисовала в тему цитаты.

Благодаря стараниям мамы читать Юля начала с пяти лет и всегда в ее сумке, помимо блокнота с карандашами, лежала какая-то книга. Девушка не признавала электронные варианты чтения. Ей нравилось ощущать гладкую обложку книги, рассматривать оформление, перелистывать страницы. Тактильные ощущения от книги были не менее важны, чем само содержание. “Когда-нибудь я обязательно оформлю несколько книг. Рисунки внутри и необычная обложка, что-то яркое, призывающее взять книгу в руки и не отпускать”, – мысль подлетела к ней легко и словно маленькая птичка села на плечо, предлагая помечтать. И посидев пару минут, незаметно упорхнула.

Юлю отвлек звук чайника, закипевшего и с шумом отключившегося. Чайник, пыхтя, напомнил ей про вкусный чай с алтайскими травами и заботливо замороженной бабушкой черникой. Этот ароматный напиток девушка любила больше, чем кофе. Чай казался ей душевным, добрым, уютно-домашним. А кофе – вкусным, но эпизодическим что ли.

Сказать, что она была оптимисткой – значит не сказать ничего. Юля была героем: хрупкость жизни придавала ей такую силу, о существовании которой многие и не представляют. С того дня, когда в ее молодую жизнь так неожиданно и несправедливо вернулась гадкая лимфома, она старалась не раскисать. Долго унывать и жалеть себя было не в её правилах. Она была жизнелюбива. Иногда шла по жизни как по канату над пропастью с завязанными глазами, доверяя каждому шагу. Но, согласитесь, тяжело шагать вслепую и не подглядывать через повязку. Иногда – быстро бежала, не оглядываясь назад, стараясь пробежать свой марафон и не сойти с дистанции. Однако так трудно бежать, не имея понятия, через сколько километров финиш!

Каждое утро уже много лет подряд она просыпалась и говорила себе: “Юлька, у тебя есть выбор на весь этот день. Точнее, выбора два: плохое или хорошее настроение”. Почти всегда отдавала предпочтение второму варианту, потому что осознавала: настроение на 99 % зависит лишь от тебя и твоего восприятия этого мира.

Несмотря на предательскую сущность планов, Юля любила составлять списки дел, назло и вопреки всему. “Действовать следует согласно плану!” – говорила она и удовлетворенно смотрела на свои исписанные мелким почерком листочки. Отчетливо понимала, что в ее положении нельзя планировать много и на долгий срок, но всё равно продолжала это делать с завидным упорством.

“Мой тариф – настырный! ” – шутила она и продолжала письменно распределять все дела по пунктам. Девушка расстраивалась, когда все шло не так как она хотела и как было расписано в ее ежедневнике. Но снова и снова составляла новые списки и ставила новые цели.

Жизнь научила ее ценить момент и хвататься за любую возможность, так что она тщательно заполняла свой ежедневник, писала на листочках что надо сделать. Момент, который есть – все, что у нее было, все, что она ценила, ведь сейчас, сегодня, сия минута без потом – и была ее жизнь. Она не переставала строить планы на дальнейшие дни заранее и с настойчивым постоянством.

Конечно, иногда случалось, что все ее планы летели в тартарары. Организм уставал от постоянных пребываний в больницах и бесконечного тыканья больнючих иголок. Он уступал натиску химиотерапий, облучений, таблеток, капельниц. И тогда Юля сдавалась (“Смирюсь ненадолго”), отключалась и валялась в теплой постели, ничего не делая и ничего не планируя. Трудно просыпалась, быстро утомлялась, не хотела ни с кем общаться, раздражалась на незначительные мелочи. Но такие периоды были непродолжительными.

Вскоре она снова начинала искать прогрессивные варианты лечения, рассылать свои документы в клиники разных стран мира. Шутила: “Возможно в гостеприимно-шумном Израиле существуют инновационные методы лечения рака терпким гранатовым вином и фалафелем? А может где-то в ярко-солнечной Грузии есть новаторское лечение лимфомы ароматным Киндзмараули? Или в элегантно-вальяжной Италии проводят клинические испытания вкусной пиццей вкупе с яблочным вином?”. И тогда в руках девушки вновь оказывалась ручка, еженедельник и расписание на недели вперед: разобрать-прочитать-приготовить-узнать-сделать-купить-посетить.

Она хотела продолжать жить в здоровом ритме (“Да, были времена, когда я была полна сил!”). Но сейчас эта противная болезнь, так некстати и несправедливо появившаяся в ее жизни, не давала ей могущественной энергии. Наоборот, безжалостно отбирала её. Принимала ли она это? И да и нет. Принятие заключалось в том, что если какая-то часть из списка была выполнена, а на остальное не хватало сил, то Юля хвалила себя и была довольно тем, что сделала. Неприятие заключалось в том, что она жила в тревоге, что дела не сделаны и копятся-копятся-копятся, где-то там, на арьерсцене.

4

Тот Новый год был спокойным. Они с мужем сходили к родителям, вернулись домой, традиционного поели салат “оливье” перед телевизором. Чокнулись предварительно охлажденным “игристым”. И пошли спать.

Она долго не могла уснуть, мысли хаотично появлялись и пропадали. В голове вертелись картинки из жизни, всплывали события и моменты, о которых она давно забыла и сейчас, с радостью, возвращалась к ним: “Ааа, точно! Было же такое! Как я про это могла забыть?”. Маленькие минуты радости, незначительные эпизоды, забавные пустяки…

Под утро, часов в пять, проведя ночь в полудреме, Юля резко встала с кровати, взяла блокнот и, усевшись на пушистый ковер прямо под светящейся гирляндами ёлкой, написала с какой-то отчаянной надеждой в каждом слове:

“Дорогой Дед Мороз, привет!

Мне 26 лет и я до сих пор, как в детстве, верю в чудеса. Не могу не верить, потому что без веры жить невозможно, особенно в моей ситуации. Я верю в то, что окончательно и бесповоротно вылечусь в наступившем году от лимфомы. И кстати, спасибо тебе, Дед Мороз за прошедший год, в котором реально было много хорошего. Как и в любом другом моем году. Я благодарна за каждый год, за всякий (даже самый неудачный и грустный) день в моей жизни! Спасибо за каждый текущий момент, который я, поверь, ценю так, как мало кто ценит – ведь большинство их просто не замечает…

Эверест я еще не покорила, лекарство от рака не придумала, зато прочитала множество увлекательных книг и увидела много интересного. И да! Пожалуй, самое главное: я встретила десятки прекрасных людей, а это тоже очень-приочень важно!

Дед Мороз! Милый, дорогой, волшебный Дед!

Как же было б здорово обнять тебя и уткнувшись в твою пушистую бороду, загадать свое желание. Оно у меня одно: жить. Жить, не думая, что этот день может стать последним. Хочу (и верю в это искренне) жить полной жизнью и чтобы судьба моя шла по пути, который был мне, абсолютно здоровой, предназначен. Пусть моя жизнь потечет по тому руслу, которое мне предначертано, прошу тебя, добрый

Дед Мороз! Я верю в то, что если бревно попало в реку, то в итоге оно окажется в океане. Я недавно и совсем не надолго была на Финском заливе, и за это короткое время далекая Балтика послала мне знак, что всё будет хорошо…

Будет в моей жизни много всего: приятного и не очень, веселого и смешного, – разного. Я хочу быть здоровой и просто жить. Это все, о чём я тебя прошу, милый Дед Мороз”.

5

Время шло. Хрупкая внешне, но сильная внутри, Юля продолжала строить планы. И рисовать. За одиннадцать лет, что Юлия боролась с болезнью, помимо прочего, у неё появилась отдельная папка с рисунками придуманных ей героев, помогающих победить лимфому. Она рисовала комиксы, где гадюка Лимфома (именно так, с большой буквы – как имя злодейки сказок) уступала натиску волшебных героев и исчезала, испарялась, сдавалась, боязливо подняв руки и прижав хвост.

Юля любила грозу, и кратковременные ливни, и мелкие незначительные капли с неба, и слепой дождик. Ей казалось, что она легче дышит во время и после дождя. Она как-будто ощущала такую же чистоту, какую испытывает человек после выхода из прохладного душа. Особенно притягателен был дождь вечером или ночью, когда девушка была дома и укутавшись в вязаный бабушкин кардиган, подходила к окну, ощущая особое настроение. И надежду на лучшее. Уют для неё – это дождь за окном, ритмично стучащий по подоконнику.

Любой, кто видел эту яркую стройную девушку с короткой стрижкой и множеством браслетиков на тонких запястьях, с ярким разноцветным маникюром на ногтях, всегда нарядную и модно одетую, удивился бы, узнав, что переживает эта открыто улыбающаяся всем и всему, громко хохочущая девушка с первой группой инвалидности.

Юле льстило когда ей говорили, какая она невероятно сильная, классная, весёлая и интересная. Что она не унывает, не сидит дома в обнимку со своим диагнозом и позитивно смотрит вперёд.

Да… Мало кто видел ее другой: свернувшейся в клубок на кровати, с красными глазами, “поднывающей” или молча смотрящей в одну точку. Кусающей губы в кровь от изнуряющей боли. И абсолютно вымотанной от долгой борьбы. В такие моменты Юля испытывала отчужденность, словно находилась где-то в ином измерении, за стеклом.

– Я могу видеть людей, они видят меня. Но звуки глухие и тонут в окружающей меня ватной тишине. Долгие разговоры оказываются короткими, потому что быстро надоедают и раздражают. Я словно хочу покататься на сноуборде, забираюсь на верх, отталкиваюсь и “Бац-бабац!”, – врезаюсь лбом в прозрачную стену, – говорила она мужу.

Как же она любила жизнь! Каждый ее миг, каждый маленький момент! А жизнь… Её жизнь почему-то предательски ускользала, растворялась и не дарила ей ответных чувств. Юля с такой яростной силой раздувала огонь, чтобы в полной мере ощутить беспечную полноту жизни. Но жизнь лишь предательски тлела и никак не хотела отвечать взаимностью. "Почему, почему, почему? За что?"; – отчаянно шептала Юля.

6

В больнице Юля окружала себя любимыми вещами и красивыми мелочами, которые ее немного развлекали и хоть чуточку отвлекали от неприятных моментов. Забавные носочки, кружка со смешной надписью, модные заколки и ободки для волос, яркие блокнотики, пара-тройка новых книг с красочными обложками, вкусно пахнущий крем для рук и маски для лица. Лежа под капельницей, хрупкая девушка улыбалась, повторяя: “Я – гурман, ведь в каждой моей капельнице скрыты трюфели, икра белуги-альбиноса, дыня юбари, мышиное молоко, мидии и бутылочка Уинстона Черчилля от “Pol Roger”. Лежу и вкушаю всю эту изысканную мешанину”.

Юля думала о том, как хорошо просто жить и ходить босиком по мягкой летней траве (особенно по утрам, когда роса и земля еще прохладные). Дышать воздухом, – прохладным, свежим, жарким, морозным – неважно каким! Прищуриваясь, смотреть на бескрайнее и такое загадочное бездонное небо, при этом слушая любимые песни в наушниках. Не просто жевать еду, а по настоящему ощущать ее вкус и вдыхать аппетитные запахи. Рассуждала о том, как бесконечны все эти “житейские ништячки”, которые воспринимаются как данность, как что-то обыденное, само-собой разумеющееся в ежедневной повседневности каждого человека. Юля вдруг так ясно и чётко стала осознавать бесценность любого события (пусть и самого ерундового, пустяшного, незначительно-простого). Так торопилась вдохнуть любой аромат, запомнить случайное мгновение, зарисовать все из увиденного! Она старалась не выпасть из настоящего: не вспоминать прошлое и не загадывать будущее.

Всякий раз, возвращаясь домой после больницы, какая бы то ни была бытовая мелочь ощущалась острее и выразительней. Обычные радости оказывались сочнее и многограннее: чай дома ароматнее, подушка намного мягче, вода из крана горячее, одеяло теплее, а таблетки лучше помогают.

– Самая темная, самая страшная и угрюмая ночь всегда бывает перед самым прекрасным восходом яркого солнца! – твердила Юля в свои самые жуткие ночи, свернувшись в клубочек и повернувшись спиной к мужу, чтобы он даже не почувствовал, чтобы ни на секундочку не ощутил ее безумного, всепоглощающего, гадкого на привкус ужаса. Страха, подленько и из-под тяжка противно шепчущего тебе о том, что она не хочет слышать, но всё равно слушает. Отметает мысли, но всё равно думает. Беспомощно опускает руки, но с усилием поднимает их снова. Убегает от неизбежного и бежит пусть к призрачному, но такому желанному, – к жизни.

Жизнь… Она создана из цветных вспышек коротких мгновений. Это смеющаяся мама и улыбающийся папа, это младшая сестрёнка, поющая с ней в обнимку какую-нибудь милую сердцу песенку из их детства. Это шоколадное мороженое, которого можно съесть штуки три за раз. Это бабушкин облепиховый ярко-желтый солнечный кисель. Это книги, которые удивляют и впечатывают в твою голову цитаты, от которых мурашки по коже. Это кино вечером в обнимку с любимым. Это утренний завтрак, вперемешку с разговорами о планах на день. Это разноцветные маркеры и новый альбом на столе. Это мягкие и любимые плюшевые Ёжики, иногда разбросанные по всему дому, иногда – собранные в одном месте ровным строем. Это свадебная фотография в рамке, где они – вдвоём на чистом небесном фоне. Это духмяный чай из яркой кружки. И это дождь, ритмично барабанящий по окнам.

7

Юля родилась летом, практически в самую его макушку, в середине июля. Свой день рождения она любила и начинала ощущать его заранее. За несколько дней “до” её уже охватывало волнительное предчувствие чего-то хорошего, светлого, неожиданного. Перед сном, накануне дня рождения, она садилась в кровать. Медленно, чтобы ничего не упустить и осторожно, боясь не разрушить хрупкие моменты, мысленно пролистывала события уходящего года ее жизни. Максимально вспомнив все-все даже самые мелкие события, она задавала себе один и тот же вопрос: “Будет ли мой новый кармический год безмятежным и спокойным или меня ждут серьезные испытания?”. Засыпая, она представляла пионы (ее любимые цветы), которые волшебным образом оказывались на подоконнике уже с утра.

Почему-то она всегда просыпалась очень рано в свой самый любимый день в году. Не открывая глаз, уже чувствовала приход этого долгожданного дня-предвкушения; дня, полного надежд. В свой 27 день рождения она говорила всем, перебивая: “Давайте, не стесняйтесь, желайте мне много-премного здоровья, и побольше, побольше, чтоб до двадцативосьмилетия хватило с лихвой!”. И ей хватило. До двадцати восьми плюс ещё чуть-чуть.

Юля до последнего боролась и искала новые методы лечения, не позволяя себе сдаваться. Лежа в темной комнате, она смотрела в сторону окна, в котором отражался отблеск уличного фонаря, и шептала:

– "Тогда, когда любовей с нами нет,

Тогда, когда от холода горбат,

Достань из чемодана пистолет,

Достань и заложи его в ломбард.

Купи на эти деньги патефон

И где-нибудь на свете потанцуй…" *

И проваливаясь в беспамятство, вспоминала как танцевала на своей свадьбе с мужем. Смеялась и кружилась. А платье её, белоснежное и ажурное, колыхалось и переливалось на фоне пестрых гостей, нарядных ёжиков и нежных лилий. Но она видела перед собой только наполненный нежностью взгляд своего мужа. В его глазах глубоко и старательно скрывались боль и отчаяние, в которых ее любимый не хотел признаваться даже самому себе.

…Когда муж Юли смотрит на ночное небо из окна их квартиры, которая до сих пор хранит ее присутствие и запахи, то непременно вспоминает, как однажды Юля переписала в свой блокнот из книги, которую в тот момент читала, фразу: “Ах, если бы кто-то придумал, как сохранить воспоминания, запереть их во флакон, как духи. Чтобы они никогда не выдохлись. Никогда не потускнели. А когда тебе захочется, вынешь пробку – и заново переживешь тот миг.”**

Ох, как бы ему хотелось отыскать этот заветный флакон. Найти и вынуть пробку, чтобы хоть на минуту вернуть… Чтобы снова прожить все одиннадцать лет их совместной жизни, не исключая из списка ни одного дня ее жизни. Даже самого последнего.

В память о Юлии Романовой, прекрасной, сильной и смелой.


И с искренним пожеланием сил всем, кто борется и не сдается…

______________________________

*– стихотворение Иосифа Бродского

**– Дафна да Морье «Ребекка»

Счастливая девочка Оля

Так обычно и выглядят счастливые девочки в ее возрасте. Как маленькие куклы. Длинные волосы, аккуратно собранные в хвост. Большой розовый бант. Белые колготки, платье с пышной юбкой и красивые туфельки. Фарфоровая кожа и пухлые румяные щечки. Бархатные ресницы. Все почти идеально. Кроме одного: ее взгляда. Слишком серьезного, пристального, глубокого. Странный недетский взгляд шестилетней девочки по имени Оля.

Она представляла собой яркий пример прилежного ребенка, отличающегося природной застенчивостью тихий голос, искреннее "спасибо"за любую мелочь, спокойные движения и никаких озорных чертиков в глазах. Даже ее улыбка была скромной: Оля никогда не улыбалась широко и открыто, обнажая зубы. Растянутый в улыбке рот со сжатыми губами.

Смех этой девочки был словно спрятан внутри и никогда не выскакивал наружу. Она не хохотала по-детски, – беспечно-залихватски, когда колики в животе, слезы в глазах и нет возможности остановиться. Свой смех она не выпускала на свободу, сдерживая где-то внутри и выражая его лишь в максимально в растянутых сжатых губах. А может быть ей просто никогда не было действительно смешно, так, когда смешинка попадает в рот и ты заливаешься, и падаешь под стол, и громко хохочешь, не в силах остановиться?

Почему я обратила внимание именно на этого ребенка? Уж точно не за ее примерное, фактически безукоризненное поведение девочки-прилежницы. Меня поразили две вещи. Пронзительно-взрослый взгляд на кукольно-детском лице. И абсолютная серьезность. Она сосредоточенно водила пальчиком по строчкам книги, шевеля губами, тогда как другие девочки скакали, кричали и наматывали круги по большой комнате, где стояло несколько шкафов с игрушками и маленький стеллаж с книгами. Оля всегда сидела прямо, положив руки на тонкие коленки. Внимательно слушала, склонив голову к левому плечу. Соблюдала правила и делала то, что ей говорили. Послушная белокурая девочка с пристальным, абсолютно не детским взглядом.

Я выделила ее из всех детей потому, что мне захотелось растормошить эту девочку, отправить ее в страну Непослушания, где бы она вдоволь нашкодила и набедокурила. Я ощущала потребность услышать ее громкий беспричинный смех, увидеть как она балуется и строит смешные рожицы. Мне решительно хотелось увидеть хитрые вспышки и забавных чертиков в ее глазах. Глазах, в которые за шесть лет ее маленькой жизни уже успели заглянуть страшные черти.

На ее глазах повесилась мать. Она и два ее брата смотрели как обмякшее безжизненное тело болтается в комнате. Проснулись утром – и увидели. Сначала тапки, валяющиеся на полу в непонятно откуда взявшейся лужице воды. Затем – босые ноги и болтающиеся вдоль тела руки. Дети, выгнув свои маленькие шейки, пытались разглядеть мамино лицо, такое родное и любимое. Они не понимали: как их мама, ещё вчера такая красивая, сегодня утром висит с устрашающим, даже злобным выражением лица. Ни одной привычно-милой черточки: чужое, страшное, не мамино лицо…

Код МКБ Х-70. Завершенный суицид. Странгуляционная асфиксия. Сухой язык протоколов. Самостоятельное и добровольное лишение себя жизни путем удушения на собственном поясе от халата. Суицид родителя – самая труднопостигаемая утрата для ребенка. Самоубийство, которым самый близкий человек словно говорит тебе: “Я не могу жить с тобой. Я не могу жить для тебя. Мне неважно что с тобой произойдет завтра. Мне безразлична твоя дальнейшая судьба”, – без прости, без объяснений и без прощаний. Неожиданная смерть мамы – это внутренний страх ребенка на всю жизнь. Тоскливый страх, который постоянно нашептывает одно и тоже: “Ничего стабильного не существует. Ничто не вечно. В любой момент тебя могут покинуть. Предать. Оставить. Так зачем же привязываться, прикипать к кому-то всем сердцем?”.

Говорят, что людей убивает необратимость, отчаяние и невозможность что-либо изменить. Но мне кажется, что убивает слабость. Какая может быть необратимость, когда трое детей смотрят на тебя влюбленными глазами?

Кричала ли Оля или так не поняла, отчего мама, такая некрасивая, висит в воздухе? Что вообще чувствует маленький ребенок в такой момент? Психолог из детского дома рассказала мне, что Оля не любила тапки. Она их боялась. Панически. Тапки, стоящие рядом с ней, разом возвращали в ее память то утро и ассоциировались с безжизненно болтающейся на поясе от халата мамой. Оля была единственная в детском доме, кому было позволено не обувать тапки. Она всегда была в туфельках, как принцесса из кино.

У детей этого дошкольного учреждения была хорошая и красивая обувь. Дело в том, что этот детский дом курировала семья известных в городе предпринимателей. Муж с женой всегда приезжали сюда со своими тремя детьми. Садили их рядом с собой и нашептывали им на ухо по очереди: “Смотрите, как живут эти несчастные детки".

Раз в сезон они покупали обувь для всех детдомовцев. И внимательно наблюдали, как весь детский дом примеряет обувь. Они не доверяли персоналу, пристально следили чтобы привезенные сапоги или туфли раздавались всем детям и тогда они, удовлетворенные тем, что каждый ребенок обут в новую пару, уходили, шепча что-то на ухо трем своим дочерям.

"Мы хотим, чтобы детский дом, который мы взяли под опеку, ни в чем не нуждался. И мы хотим, чтобы наши родные дочери видели и понимали что такое счастливое детство и как тяжело может быть детям. Ведь это какая безответственность: нарожать – нарожают, а полюбить забудут", – говорили они в одном интервью. Наверно, им представлялось важным показать родным девочкам несправедливость жизни таким вот своеобразным образом.

Временным пристанищем для этих несправедливо и не понятно за что наказанных судьбой детей от четырех до шести лет, которых "нарожали, а полюбить забыли", служил двухэтажный старый дом, обнесенный забором и скрытый в большом количестве зелени. Деревья словно оберегали жилище от внешнего мира. Защищали их маленьких обитателей. Охраняли от ненужного шума, присутствия лишних людей и любопытно-жалостливых взглядов случайных прохожих. Окна были большие, впускающие солнечный свет с раннего утра, отчего внутри было всегда лучезарно и от этого как-то радостно.

Здесь обитали дошколята. Маленькие и, по сути, ничейные цыплята, которых все опекали и жалели. Конечно, а как иначе? Дети четырех, пяти и шести лет, все как один – милые, беззубые, беспомощные крошки, которых хочется пожалеть, приласкать и взять под свое крыло.

Это потом, когда они уходят в другие, подростковые детдома – все иначе. Полу-взрослыми нескладными прыщавыми подростками с колючими, отчужденными взглядами, как гадкими утятами, интересоваться перестают. Они же уже не беззащитные: сами о себе вполне могут позаботится. А вот дошколята – совершенно другое дело: и смотрят доверчиво, и улыбаются приветливо, и жмутся к тебе, ласкаются, пытаясь получить хоть какую-то, пусть и призрачную, но порцию любви в виде объятий чужих людей. Наверное поэтому спонсоров и опекунов в дошкольных детдомах в разы больше.

Я ни разу не услышала ни от одного из этих ребят вопроса: ”А ты будешь моей мамой?”. Может быть, это выдумки и слезливые ходы киносценаристов? Ведь большинство из этих маленьких детей помнят своих мам и пап, которых они искренне наделяют всеми мыслимо-немыслимыми достоинствами. А возможно, они прекрасно понимают, что такое предательство и поэтому не забывают и не предают своих родителей. Не отказываются от тех, кто отказался от них? И преданно ждут.

Мы приехали снимать репортаж. Обычная рутинная работа журналиста и съемочной группы. Причесанные мальчики, девочки с хвостиками, косичками и непременно – с большими бантами. Хорошие комнаты, чистая аккуратная столовая, вкусная еда. Пахло ванилью и сдобой, как дома в выходные дни. Стандартный режим дня: в 7.00 подъем, в 21.00 – отбой. В меню на день: рисовая каша, пироги с яблоками, кисель, суп и картофельное пюре с котлетами.

Красочные книги, хорошие игрушки, чистые полы и мягкие ковры. Аккуратно застеленные кровати, белоснежные полотенца и шторы в смешных утятах. Маленький уютный микромир: добрые повара, душевные воспитатели, директор с золотым сердцем. Каждый старался “обеспечивать в детском доме благоприятную творческую обстановку, приближенную к домашней”, – так сухо написано в правилах внутреннего трудового распорядка любого подобного учреждения.

Конечно, маленьким воспитанникам здесь давалось максимум из того, что возможно дать. И всегда с тяжелым сердцем воспитатели отправляли их в школьные детдома, дальше по этапу. Там иная жизнь, другие правила, взрослый и совсем не уютный макромир.

Я увидела Олю. И внутри что-то щелкнуло. Другие дети словно перестали существовать. Мое внимание сконцентрировалось на этой чересчур дисциплинированной девочке и не давало мне сосредоточиться на ком-то еще.

Я улыбалась, обнимала детей, с кем-то играла, кому-то читала сказки, но в моем поле зрения всегда находилась Оля. Я не упускала ее из виду ни на минуту. Она была словно перетянутая струна – еще чуть-чуть и лопнет. Сломается.

Мне хотелось ее обнять. Прижать крепко к себе и не отпускать долго-долго. Вдыхать ее запах, обнимать, чувствуя ее детские хрупкие косточки, целовать в макушку, улыбаться и смотреть в ее голубые глаза. Но я не имела права. Не сейчас. Не сегодня. В данную минуту я могла лишь представить как это будет потом, когда-нибудь. Я могла лишь думать о том, что я заберу ее и постараюсь сделать счастливой. Счастливая девочка Оля с искренней улыбкой и радостным взглядом маленькой шалуньи.

Я стала часто заглядывать в детский дом. Под любым предлогом. То пряники завозила для детей – подарок от спонсора, то книги заносила, то игрушки, то большую коробку мороженого, купленного с зарплаты. Я вытягивала из воспитателей – незаметно и ненавязчиво, медленно и по чуть-чуть – фразы и слова про Олю. Жадно вслушивалась в рассказы, в которых каким-то образом фигурировала эта девочка и сохраняла все, что выведала, в своей памяти.

Так я узнала, что очень скоро, через месяц, в конце августа, ее переведут в новый детдом. Первый класс. Другая жизнь. Там находятся ее братья и, конечно же, воссоединение семьи необходимо. Кто станет разлучать родные души? Усыновление? Да, возможно, но всей семьи, как же иначе? Оля скучает по братьям и очень ждет встречи с ними. Всегда спрашивает про них и рассказывает, какие они хорошие, ее старшие братья. Нет, ну теоретически, конечно, можно и попробовать: взять разрешение у братьев или оформить опекунство и над братьями тоже. Есть вероятность забирать их на каникулы, всех вместе. Все возможно. Ведь первым делом исходят из того, что лучше для ребенка.

В последние дни августа шли дожди и солнце уже не так ярко светило по утрам. Назавтра Олю переводили в другой детский дом. Из города в далекий поселок, – туда, где обитал остаток ее семьи. Я посмотрела на эту девочку, которая внимательно рассматривала книжки и подошла к ней. Спросила, что она читает. Не для того, чтобы узнать, а чтобы приблизиться к ней на минуту и приобняв, вдохнуть ее запах. И запомнить.

– Я читаю сказку про Золушку. Вы читали? – спросила Оля и посмотрела на меня внимательным взглядом. Я утвердительно покачала головой и мысленно с ней попрощалась. Навсегда. Так же, как и со своей маленькой тайной мечтой забрать Олю в свою жизнь. В жизнь, которая не станет нашей общей. Все это так и останется мечтой, которую мне так и не хватило смелости осуществить, и поэтому – моей постыдной мечтой, к сожалению.

Обычно из таких историй не выходит ни тортик, ни пряник, ни пирожок. Ничего путного. В моем случае вся история с усыновлением так осталось в моей голове. Невыдуманная и не воплощенная в жизнь. Витающая в воздухе, бесполезная история без мажорной завершающей коды с непременным жизнеутверждающим финальным аккордом в конце.

Дверь железного забора щелкнув, закрылась. Удаляясь от детского дома я понимала, что не вернусь сюда уже никогда. Мне было стыдно и горько. С каждым шагом прибавляя скорость и повторяя про себя как мантру: “Не умеешь – не берись. Не умеешь – не берись”, я ощущала себя нашкодившей кошкой, трусливо поджавшей хвост и сбегающей с места преступления в привычно-уютный уголок. Я уже почти бежала, спотыкаясь каблуками об неровный асфальт: "Трусиха, трусиха, какая же ты трусиха…".

Сев в машину, я вдруг поняла, что не хочу ехать на работу. Вернувшись домой, отпустила пораньше няню и поехала с сыном в парк аттракционов. Я смотрела на счастливое детское лицо моего четырехлетнего ребенка, обнимала его и наслаждалась текущим моментом. Но кошки скребли на душе, потому что я знала, что совсем рядом есть девочка, глаза которой я могла бы постараться сделать счастливыми. Такими же, как у моего сына. Но у меня не получилось совершить даже первый шаг, потому что я испугалась.

Кем я была? Матерью-одиночкой двадцати шести лет, которая подсознательно понимала, что никто не отдаст девочку в неполную семью? Или обыкновенной трусихой, которой не хватило сил побороться за чужого человека и выпрыгнув из своего теплого болотца, войти в незнакомую реку, подводные течения которой наверняка могли быть сильными и сносили бы с ног.

Прошло почти двадцать лет, а я до сих пор помню этот взгляд. Два больших серо-голубых глаза в обрамлении пушистых светлых ресниц серьезно смотрели на тебя, словно прожигали насквозь. Хотелось отвести глаза. Не смотреть. Не думать. Но я смотрела, вдыхала аромат ее волос и ощущала вину за ее непутевую мать и за слабую себя. За то, что не смогла. За то, что не хватило – нет, не сил, а элементарной человеческой смелости одним решением перевернуть свою жизнь. Изменить плавный ход размерности дней. Впустить в дом дополнительные проблемы, трудности и их (вероятнее всего – непростые) решения.

Я не сумела… Но я искренне верю, что у нее самой все получилось. Что ее личной силы, смелости и ума было достаточно, чтобы Оля построила свою жизнь достойно, правильно и благополучно.

Иногда я вспоминаю шестилетнюю девочку Олю и прошу у неба ее защитить. Я надеюсь, что кто-то сделал тебя счастливой, милая! Жаль, что не я. Прости меня за это.

Я представляю себе красивую девушку двадцати четырех лет, с длинными, чуть волнистыми светлыми, как в детстве, волосами. Девушку, которая задорно и громко смеется и открыто улыбается миру. Она не может быть другой, только такой: счастливой девочкой Олей…

Уязвимость нулевого дня

Это были мои первые гастроли. Самостоятельные. Лично запланированные. Тщательно продуманные от А до Я: с выбора спектакля до рекламной стратегии и места проведения.

Я была счастлива. Почти. Шоу-бизнес – штука забавная: прельщает, обольщает, обволакивает, увлекает за собой. Стоит лишь попробовать раз и результат не заставит долго ждать. Ты по уши увяз в этом соблазнительном закулисье.

Ты уже не воодушевлен происходящим на сцене, ты не хлопаешь в ладоши от восторга с восклицанием: “Как же это красиво!”. Ты без ума от другого: восторгаешься процессом, влюблен в схемы, дающие четкое представление о том, как здесь все вертится.

Тебя уже не тянет ни на первый ряд, ни в VIP-зону, потому что по эту сторону сидят гости. А ты – не гость. Ты – тот, кто планирует. Ты тот, кто понимает гораздо больше гостей, даже тех, кому предназначены лучшие места. Поэтому тебе уже не интересно просто сидеть и смотреть, просто быть зрителем.

Тебе хочется по ту сторону баррикад. Тебя тянет туда, где отсутствуют ряды пронумерованных кресел и полно пыли, где все бегают-суетятся, без конца смотря на часы и разглядывают зал через тонкую щелочку между кулис.

Тебе хочется туда, где видна вся нагота праздника. Праздника, который создаешь ты. Изнанка намного интересней картинки, доступной для всех. Нелицевая сторона открывается немногим, тем кто в теме, “тем-кто-знает”.

Договориться о гастролях, дате, месте. Встречать артистов ранним утром на вокзале, дрожа от холода и недосыпа. Везти их в гостиницу, распределять номера, присутствовать на репетиции. Пить кофе со звездами и обсуждать гонорар с продюсером. Разбираться с кассами, платить аренду. Устраивать ужин после представления, и слегка “подшофе” провожать ночью всю труппу на вокзал. Тепло обниматься с людьми, которые еще вчера были тебе абсолютно незнакомыми, как со старинными друзьями, крича им: “Увидимся непременно!”.

А потом, вымотанный до предела, ты плюхаешься в кровать. И засыпаешь с улыбкой, проматывая в голове, как на кинопленке, свою гастроль, вспоминая забавные моменты. Отмечая все недочеты и недоработки, чтобы не повторить в дальнейшем совершенные ошибки.

До того, как я решилась на свою первую гастроль, – долгое время работала “на подхвате”. Однажды мне несказанно повезло: в мое рекламное агентство ворвалась она. Яркая, с глубоким декольте, с красной помадой на пухлых губах и густо накрашенными ресницами, обрамляющими невероятного бледно-серого (словно выцветшего на солнце) цвета глаза.

С ней было интересно. Блондинка, с невероятным количеством золотых украшений на шее, запястьях, в ушах. Но эта чрезмерность совсем ее не портила, а даже наоборот – очень ей шла. В ней и на ней было так много всего, что хотелось смотреть на нее во все глаза. Сотканная из абсолютно разных, никак не подходящих и не сочетающихся по любым параметрам мелочей, она увлекала, притягивала взгляд, манила.

Она буквально на лету перехватывала все твое внимание и не отпускала его ни на йоту. Ее речь, – громкая, богатая на разного рода эпитеты и словечки – держала тебя в напряжении. Говорила она много, выпуская такой огромный поток информации за раз, что ты едва успел запомнить все сказанное. Ее акцент и периодическое “шоканье” выдавало в ней украинские корни. Но как же хороша была эта женщина в своей раскрепощенности, красочности, сочетании несочетаемого, непринужденности и абсолютной дружелюбности!

С ней было уютно. Она незаметно и ненавязчиво окружала, обволакивала тебя какой-то атмосферой заботы. Рядом с ней часы пролетали как минуты. Фужеры вина один за другим незаметно наливались, легко опустошались и снова наполнялись. Темы разговоров не иссякали, а лишь плавно сменяли друг друга. Около нее ты расслабленно утопал какой-то необъяснимой уютности, тебе никуда не спешилось и по сути, ничего не хотелось. Ты словно попадал в комфорт текущего момента и медленно плыл, плыл, плыл…

Скука и меланхолия были ей чужды. Не замолкая надолго, постоянно что-то придумывала и куда-то бежала, при этом словно совсем не уставала, не смотря на свой возраст. Сколько ей было? Думаю, возраст ее обозначался где-то в районе сорока лет – опыт в глазах не скроешь ничем. Она была тот еще стреляный воробей: очень умна и крайне внимательна к мелочам, хотя ее внешность кричала об обратном. На этой смеси, гремучей и противоречивой, многие, думаю, и попадались.

Ее звали Татьяна (“Просто Таня”). Продюсерский центр, принадлежащий двум ее сыновьям, занимался проведением гастролей по всей стране, а она приезжала в разные города контролировать процесс непосредственно на месте. Ей нужна была реклама, поэтому она попала ко мне, – случайно: “Просто шла мимо”.

О рекламных делах мы договорились довольно быстро, четко решив все вопросы. Я предложила выпить по чашке кофе. Так началось наше знакомство.

Тертый калач по имени Таня научила меня хитростям и премудростям шоу-бизнеса, его правилам и нормам поведения. Она раскрыла игру. Указала подводные камни. Предупредила за какие буйки не следует заплывать. Показала весь процесс от и до: распространение и контроль билетов, подсчет прибыли и минимизация убытков, звук и свет, реклама и прочее, и прочее, и прочее.

Думаю, Татьяна чувствовала щемяще-тоскливое одиночество в незнаком городе. Городе, в котором она застряла на несколько гастрольных сезонов подряд. К тому же у нее имелся один недостаток: она много пила. Периодами входила в запои. И поэтому ей нужен был кто-то под рукой, на замену, – тот, на кого она могла бы положиться в любую минуту. И этим кем-то стала я.

Совсем скоро, вникнув во все тонкости шоу-бизнеса, Татьяна все чаще пускала меня на передовую, от которой, видимо, сама уже изрядно устала. Она была уязвима всем этим шоу-бизнесом, который тащил ее непонятно куда, но куда-то за собой, а она, ослепленно-соблазненная, шла, поддаваясь потоку.

С кем только я не общалась за эти два года! Это было захватывающее, блистательное и насыщенное невероятными людьми время. Увлекательное и прелюбопытное. Спектакли сменялись концертами, концерты – творческими встречами, фееричные шоу – камерными вечерами. И нескончаемая круговерть: люди, декорации, билеты, интервью, концерты, спектакли…Все смешалось в одну пеструю афишу.

Я нырнула в воды шоу-бизнеса с таким бесстрашием и азартом, что через какое-то время уже не представляла себе жизни без него. Мне нравилось находится там, где я очутилась по воле случая. Мне импонировал этот бешеный ритм. И мне нравилась Таня. Но однажды она исчезла (внезапно, болезненно, странно-страшно: случился срыв, нервы сдали, болезнь обострилась, психика дала сбой) и я поняла, что шоу-бизнес отныне и моя уязвимость, с которой мне не хочется расставаться. Это теперь и моя слабость, которая, как ни странно, придает мне сил двигаться куда-то. Не понятно куда, но в тот момент это было для меня абсолютно неважно.

Я почувствовал жгучее желание сделать что-то самой. От и до. И начала мучаться первым вопросом: “Кого я привезу?”. После долгих метаний: от рок-концерта до звездного поп-шоу, я решила сделать ставку на ретро, на всякий случай умножив потенциальный успех на два. Две части, две звездные фигуры: популярный киноартист, любимец публики, поющий всегда в шляпе под гитару и звездный ВИА, песни которых были у всех на устах даже спустя многие десятилетия.

Итак, мои первые гастроли состоялись. Была ли я счастлива? О, да! Почти аншлаг, почти полный зал для меня означал стопроцентный успех. Без оглядки на мелкие “почти”. Я просто гордилась: ведь это был мой первый самостоятельный проект.

Поблагодарив и проводив выступающих в обратный путь, мы, полусонные, уютно расположились ранним утром в маленьком ресторанчике у вокзальной площади. Мы – это я и моя приятельница Анка – расслабленно сидели за уютным столиком и со зверским аппетитом поглощали блины.

– Давай, раскрывай секрет: с кем мы будем тусовать в следующий раз? Привези кого-нибудь супер-мега-популярного! – заявила мне Анка.

Она была моей приятельницей, с которой я была знакома много лет. Анка проводила много времени со мной с того самого периода, как я начала заниматься шоу-бизнесом. Ее слабостью были тусовки. Она их обожала: любые, лишь бы было веселье до утра и дым коромыслом. Ну а вечерние ужины с артистами после представления, которые так часто устраиваются организаторами гастролей в знак благодарности и всеобщего успеха, Анка пропустить смогла бы навряд ли.

Анка. Немного грубоватое имя, не находите? Но мою приятельницу это не смущало. Ее так звали все без исключения. И ей это имя подходило. Она была пуленепробиваема по жизни. Броня, идущая напролом. Анка обладала уникальным свойством: безразличным пофигизмом по отношению к другим в сочетании с невероятным самолюбованием применительно к себе.

“Анка-пулеметчица” – называли ее многие. Но ей было все равно как ее называет и что о ней думают. Она шла напролом по своему пути, без сожаления отметая лишнее. Я считала, что таким образом в Анке проявляется ее целеустремленность. В глаза этой уверенной в себе девушки никогда не заглядывала и тень сомненья. В любой ситуации она не только точно знала, чего хотела, но и четко представляла каким образом она это сможет заполучить. Я ценила Анку за это. “Ты всегда идешь напролом к своим желаниям. У меня так не получается. Наверное, этому стоит у тебя поучиться”, – искренне говорила я. На что Анка махала рукой и, подмигивая, отвечала: “Это дело техники, девочка моя. Учись, пока я рядом”.

Анка могла легко завести разговор с любым незнакомым ей человеком. В ней не было стеснений, зажатостей и прочих скромностей. Она всегда улыбалась. напропалую и автоматически строила глазки всем, кто находился в ее поле зрения и громко смеялась. Смотрела на тебя с хитрым прищуром: мол, вижу тебя насквозь.

Она обожала наряжаться. По ее комнате были разбросаны десятки глянцевых журналов. Анка была помешана на фирменных вещах, – нет, не из-за качества продукта, а исключительно из-за надписи. Она несла себя, демонстрируя миру: “Вот, смотрите, на мне не ерундистика какая-то. Это вам не хухры-мухры”.

Выбирая вещь, она перво-наперво обращала внимание на то, чтобы вожделенный лейбл был виден за версту. Она убеждала меня: “Деньги надо платить за то, что заметно всем. Если со стороны никому не видно, что это “Гуччи”, если нет фирменного логотипа, который бросается в глаза – то зачем мне такой “Гуччи”? Тогда ведь никто не распознает, как дорого-богато ты одета. И какой тогда во всем этом смысл?”.

С Анкой было весело. Девушка-праздник, которая всегда куда-то спешила, кого-то непременно теребила и подгоняла. Она любила мечтать и зачастую строила воздушные замки, чем-то легко увлекалась, мгновенно загоралась и также быстро остывала, в кого-то вечно влюблялась, впрочем, тоже ненадолго.

Она не напрягала меня нисколько, а где-то даже и помогала своим присутствием. Разряжала обстановку беспечностью и заражала меня своим залихватским (и часто беспричинным) смехом. На этот раз Анка тоже была рядом (“Куда ты без меня, детка?”), провожая всю многочисленную гастрольную группу ранним утром. Ей нравился весь этот ярмарочный балаган, которым она восхищалась: "О, детка! Как же я люблю тусить и гулять!".

Помимо дорогой одежды, красивых застолий и веселья до утра Анка любила еще четыре вещи. Первое – это золотые украшения: “Терпеть не могу дешевую бижутерию! Только золото!”. Второе – высокие каблуки: "Чем выше, тем лучше". Третье: тонкие сигареты: “Что может быть сексуальнее дамы с сигареткой?!”. И последнее – качественно спиртное: “Нет, пить я никогда не брошу!”.

Как же она любила находиться в центре внимания! Возможно, поэтому она предпочитала все блестящее? Анке нравилось, когда на нее смотрели. Особенно, когда она курила. Это был ее коронный номер. Так, как курила Анка – не курил никто. Сесть, эффектно закинув ногу за ногу, достать золотую зажигалку и медленно прикурить. Затем картинно держать тонкую сигарету между длинных пальцев, унизанных украшениями и задумчиво смотреть вдаль. Дым она выпускала тонкой струйкой, слегка закинув голову вверх и сложив ярко накрашенные губы в трубочку. "Зря ты не куришь, детка, ведь это так сексуально!".

Я поделилась с Анкой своими мыслями на тему вторых гастролей. Окрыленная успехом (о, шоу-бизнес, как же ты умеешь кружить голову!), я решила не откладывать в долгий ящик следующую гастроль. С оглядкой на прошлый успех и сработавшую формулу: две звезды на одной сцене. На этот раз это была театральная постановка. Спектакль-комедия с двумя популярными актерами. Он и она. Звездный, любимый народом дуэт.

– Спектакль? Ты серьезно?! Ты с дуба рухнула что ли? Вот же скукотища! Лучше привезла бы что-нибудь веселое. Танцевательное!

– Театр. Спектакль. Это же так здорово!

– Ну да и ладно, все равно потусим же! – передернула плечиком Анка и милостиво разрешила: – Вези давай спектакль. Хоть с артистами известными сфоткаюсь – уже хорошо. Не скучно.

Билеты шли на “ура”. Все шло как по маслу. И я уже начала задумываться о третьем проекте.

Ранним утром в день спектакля, встречая труппу в аэропорту, меня поставили перед фактом. Одна из двух заявленных в афишах театральных звезд не прилетела: у него накануне случился сердечный приступ.

Директор труппы посоветовал мне не говорить об отсутствии звезды до спектакля: “Плохая примета, да и вообще, поверьте мне, милая леди, на это никто не обратит особого внимания”. Искренность слов зашкаливала, а я, несмотря на все уроки Тани, все еще безоговорочно верила в протянутую руку помощи. Итог предсказуемый для тех, кто в шоу-бизнесе не первый год, и непредсказуемый для меня: половина зрителей после концерта потребовали деньги назад, трое – :подали иски в суд. Не вдаваясь в подробности (да и кому нужны эти подробности!) подытожу: я влетела. Прогорела.

Я была одна, у меня не было никакой заначки под кроватью и никаких сбережений на черный день. Моя финансовая подушка безопасности отсутствовала напрочь. Огромные долги образовались вмиг. Я была один на один с этой проблемой и совершенно не представляла что мне делать.

Вот она: уязвимость нулевого дня в классическом понимании! Я ведь знала, что шоу-бизнес – это риски. И когда-нибудь патовая ситуация должна была наступить, но я не думала, что она произойдет со мной так скоро!

Отступать было уже некуда, да и не собиралась я отступать. Ведь всегда есть еще один вариант. Всегда есть еще одно решение. Проревев (по-женски: горько и в подушку) всю ночь, наутро я проснулась с распухшим лицом, заплывшими глазками-щелочками и с больной головой. Встала под ледяной душ и стояла под холодными отрезвляющими струями до тех пор, пока не пришла в себя. Из душа я вышла, приняв два важных решения: я знала, что с шоу-бизнесом покончено. И знала, как я расплачусь с долгами.

Итак, у меня не было заначек, но у меня было две норковых шубы, новый сотовый телефон, несколько золотых украшений и куча дорогой дизайнерской одежды и обуви.

Да-да, вы правы: это сейчас перечисленное ничего не стоит. Но тогда, в конце девяностых годов все это высоко ценилось и весьма неплохо продавалось. Золото, телефон и шубы я сдала в ломбард. А как продать дорогую одежду – не совсем представляла.

Для начала я решила обзвонить всех своих подруг. Одна из них (это была Анка) громко закричала в трубку: “Как же я тебе сочувствую! Я сделаю для тебя все что смогу. Хочешь, договорюсь со своими знакомыми, чтобы они заняли тебе денег под минимальный процент, если надо. А одежда… Неси мне, я заберу все, что ты еще не успела распродать. Тебе надо было позвонить мне первой! У тебя такие обалденные шмотки! Просто невероятно, что ты их продаешь! Ты же моя подруга. Я тебе помогу. Я куплю все твои платья! Что-то продам своим подруженциям. Не дрейфь. Прорвемся, детка!”.

Переполненная чувством благодарности, тем же вечером я занесла три огромных пакета со своими вещами к Анке домой. Небрежно махнув рукой, она сказала, чтобы я не волновалась: “У нас один размер, детка! Я куплю большую часть, а остальное продам своим подружкам. Дай мне пару-тройку дней и я отдам тебе всю сумму сразу”. Так пакеты остались у Анны, а я в десятый раз сказав “спасибо”, жутко довольная, отправилась домой. Я подумала о том, что Анка, несмотря на всю ее безалаберную беспечность, оказалась хорошим другом, не бросившим меня в трудный период жизни, а пытающимся помочь и поддержать.

Пара-тройка дней прошла, но Анка не звонила. И не отвечала на мои звонки. Спустя неделю я зашла к ней домой. Дверь открыла ее мама. Я спросила не видела ли она мои пакеты с одеждой, мне бы хотелось их забрать. “Да, сейчас посмотрю где”, – ответила мне Анкина мама и прошла вглубь квартиры. Я осталась ждать на пороге. Через пару минут она вернулась с пакетами, из которых торчали мои вещи.

– Вот. Это все, что я нашла.

– Спасибо большое и извините за беспокойство, – сказала я.

И тут из лифта вышла нарядная Анка. В одном из самых дорогих моих платьев.

– Привет, я за своими вещами приходила Я не могу больше ждать, прости, мне надо возвращать долги.

– Я не отдам тебе вещи! Простите-извините, но они мои! Это теперь мои вещи! Мои! – она перешла на крик.

– Аня, мне деньги нужны сейчас.

– Да отдам я тебе твои деньги! Когда-нибудь потом, сейчас у меня нет такой суммы! – прошипела Анка. И не обращая никакого внимания на свою растерянно наблюдающую за происходящем маму, резко выхватила из моих рук пакеты с одеждой, швырнула их назад в квартиру. Затем быстро зашла домой и захлопнула дверь перед моим носом.

Как часто мы считаем людей, с которыми общаемся годами, делимся с ними сокровенным близкими людьми, друзьями, “родственными душами”! А потом – хлоп! И у тебя перед носом закрывается дверь. Наступает нулевой день, потому что все твои прошлые отношения с этим человеком обнулены. И цена им – ноль.

Я справилась с долгами и без этих пакетов со шмотками: помог брат и люди, которые по всем канонам житейского жанра и не должны были мне помогать.

А Анка? После той сцены в подъезде я не видела ее года три, а потом встретила. Случайно. Но случай – дело закономерное, не так ли?

Спускаясь по лестнице торгового центра, я заметила Анку на нижнем этаже. Хотя нет, точнее будет так: я увидела до боли знакомую бордовую кофту с пайетками, купленную мной много лет назад в дорогущем итальянском бутике. Блестящая кофта внимательно рассматривала что-то у ювелирного прилавка с золотыми украшениями.

И я поняла, что и три года спустя в шкафу у Анки висят мои красивые платья и кофточки. Те самые, которые я когда-то отдала ей по ее же просьбе. Которые она хотела купить ("Я помогу тебе, я куплю все твои платья! Ведь мы же – подруги!"), но деньги за которые она так и не отдала. Ни тогда. Не сейчас. Она просто носила мои вещи. И словно не было никаких ссор и предательств, не было выхватывания мешков с вещами из моих рук с криками: "Да отдам я тебе деньги! Это теперь мои вещи!". Словно не было захлопнутой перед моим носом двери.

Иногда я ловила себя на мысли: "А не выдумала ли я эту историю?" И сама же смеялась над собой в попытке выбросить воспоминания из памяти как ненужный хлам, заштукатурить и выбелить те моменты, от несправедливости которых меня и годы спустя не покидало чувство раздражения.

Как же я злилась, что была уязвима! Как долго и жестоко меня жгла, точнее, выжигала изнутри эта разрушительная обида! В тот момент, проходя в магазине мимо нее, стоящей у витрины в моей бордовой кофточке с блестками, я поняла, что наконец-то отпустила ситуацию, обнулила ее. Я больше не ощущала злости. Не чувствовала обиды. Во мне не было той жажды мести, которая еще недавно так безжалостно-противно пилила меня изо дня в день.

Прекрасный момент! Момент, когда мне стало все равно. И смешно от абсурдности ситуации. Спустя три года она все еще носит мою кофточку (как – уверена – носит и другие мои вещи). До сих пор.

Я улыбнулась. Парадоксально, что какие-то вещички, пусть и несправедливо, подленько отобранные, могут так влиять на людей. На меня – морально угнетая своей обидой. И на нее – "получить любой ценой желаемое".

Проходя мимо Анки, так увлеченно рассматривающей вожделенные золотые украшения через стеклянную витрину, я едва сдержалась, чтобы не съязвить и не выдать: "Как прекрасно смотрится моя старая одежда на тебе.". Но я промолчала.

Я уже не была уязвима сама. И мне уже не была страшна уязвимость нулевого дня. Я чувствовала силу внутри себя. И поняла одну простую вещь. Иногда лучший вариант – обнулить свое прошлое и просто пройти мимо. Мимо тех, которые даже и не заметили, что ты прошла рядом.

Если бы…

…В детстве, много лет подряд, каждое лето я проводила каникулы у бабушки в деревне. Если бы мои родители нормально зарабатывали, то мы непременно отдыхали бы на море, в хорошей гостинице, в номере, где вид из окна выходит на синий безграничный простор и по утрам слышны крики чаек и шум прибоя. Но отец мой был простым учителем истории, а мама – чертила чертежи в проектом бюро, так что, сами понимаете, ни о каком шикарном отпуске в нашей семье речи не шло. Выбор для меня был невелик: либо летний лагерь, либо – деревенский отдых. Я выбирала второе, поскольку могла спать сколько пожелаю, делать что захочется, не жить по дурацкому расписанию и закрывая глаза, мечтать, не боясь, что кто-нибудь тебе помешает.

У бабушки был большой просторный дом. Одна из комнат всегда была закрыта на ключ и сколько бы я не расспрашивала старушку, что находится в потайной комнате, она не отвечала на мои любопытства и категорически не позволяла туда заходить. Запретная комната манила меня и занимала мое воображение. Если бы я попала туда, то непременно нашла там сундук с украшениями, магические книги, старинные гадальные карты и приворотные зелья, – так мне казалось. Всё, что под запретом – кажется желанным. Всё, что недоступно – мечтаешь получить. Всё, что под замком – хочется открыть. Обожаю чужие секреты! И люблю придумывать свои.

Однажды случилось чудо: бабушка ушла на почту и забыла взять с собой связку ключей. Почтовое отделение располагалось на другом конце деревни, бабуля ходила медленно, так что времени у меня было предостаточно. Предвкушая познать все тайны загадочной комнаты, я наконец-то открыла дверь. Сердце бешено стучало. Моё воображение рисовало всё, что только может представить себе девочка в двенадцать лет. Ах, это сладостное предвкушение момента, который я рисовала в своем воображении много раз! Но… Увы и ах! Я не увидела там ничего!

Дверь открылась и взору предстало пустое помещение, мрачное и темное. Единственный тонкий лучик солнечного света пробивался в маленьком окне сквозь узкую щель плотных штор и проходил полоской по дряхлому комоду, на котором отчетливо виднелся толстый слой пыли. Серые стены. Одинокий колченогий стул посреди комнаты. И старинная железная койка с панцирной сеткой в углу.

Моему разочарованию не было предела: никаких тебе таинственных амулетов, секретных свертков или семейных тайн. Ничего! Со злости пнув ногой старый никчемный стул, я плюхнулась на обшарпанный деревянный пол посреди унылой комнаты и заплакала от обиды. Оказалось: когда в этой комнате много лет назад умер мой дед, бабка закрыла её на ключ и больше туда не заходила.

В детстве мне нравилось подсматривать в замочные скважины, следить за кем-то через щель в заборе, заглядывать в окна без штор и наблюдать за происходящим. Впрочем, незаметно подглядывать за людьми и представлять себя на их месте нравится мне и сейчас. Но, положа руку на сердце, признаюсь: в большей степени я люблю, когда смотрят на меня, исподтишка разглядывают такую красотку, как я, и, конечно же, завидуют мне. О, как же хорошо я считываю взгляды подобного рода, как женские: ”Какая она красивая! Везет же некоторым!” так и мужские: ”Вот это женщина!”. Обожаю именно такие, направленные в мою сторону, заинтересованные взгляды. Скажу вам по секрету: завистливое восхищение меня будоражит и вдохновляет. Да-да, вдохновляет. На что? На новые истории, полные полунамеков и тайн. Знаете, как я умею сочинять? Ого-го как! С ходу могу придумать такой поворот и сюжетец, что рты раскроются от удивления!

По словам бабушки, в юном возрасте я была большой фантазеркой. “Если бы да кабы, то во рту росли грибы”, – часто говорила мне бабуля. Мне эта присказка нравилась. Может потому, что бабушка всегда произносила её весело, с улыбкой и непременно целуя меня в макушку? А может и потому, что грибы во рту в далеком детстве представлялись мне неким волшебством: внутри тебя во рту – целая грибная полянка!

Ах, если бы… Мне нравится ставить себя на чужое место. Оказавшись на месте другого ты, как по волшебству, видишь, что происходит внутри чужого человека, параллельно наблюдая за тем, что творится снаружи. И тогда, объективно, пусть и мысленно, но ты можешь что-то исправить в нужном моменте так, как тебе покажется правильным.

Когда-то в детстве я придумала игру в “если бы…” и играю в неё до сих пор. Увлекательное, замечу вам, времяпровождение! Что поделать, если я люблю витать в облаках!

Взять хотя бы Катю. Она моя давняя подружка. Высоченная каланча – метр восемьдесят восемь, играет в баскетбол, ежедневно тренируется, не пропускает сборы и получает удовольствие от каждых соревнований. Если бы я была на ее месте, то прямиком отправилась бы в модельный бизнес. Это же так замечательно: носить модные вещи, красивые украшения и ходить с гордо поднятой головой, смотря на всех с высоты своего модельного роста. Пропадать на кастингах. Путешествовать по миру. Сниматься для глянцевых журналов. Непременно участвовать в показах мод где-нибудь в Италии. И найти себе какого-нибудь богатого воздыхателя на безумно дорогой и комфортной машине.

Я бы совершала безумные поступки, капризничала, топала бы ножкой в туфельке на шпильке и с визгом бросалась в объятья любимого каждый раз при виде нового кольца с огромным камнем или другого шикардосного подарка.

У меня непременно имелась бы пара-тройка милых женских чудачеств (я бы придумала что-то сама или подсмотрела бы идеи у неистовой Луизы Казати – уж кто-кто, а она в этом знала толк). Donna capricciosa! Мои невинные причуды мне бы, естественно, прощались: ведь это – всего лишь восхитительные пикантные вишенки на моем очаровательном торте.

Эх! Я бы столько всего натворила на месте Кати! Отчего она, глупая, выбрала спорт? Могла бы блистать на подиуме и улыбаться в камеру, а вместо этого потеет на тренировках. Есть ли предел человеческой глупости, я не знаю. Мне кажется, моя школьная подружка Катя сглупила, не использовав свой шанс стать королевой подиума. Вот я бы на её месте свой счастливый случай точно б не упустила.

Напротив меня живет семья. Он работает детским терапевтом, она даёт частные уроки игры на фортепиано. Молодая пара: ему – 26, ей – 25. У них трое детей: две близняшки-шестилетки Варя и Даша, и крошка Ульяна трёх с половиной лет. Иногда по-соседски меня просят посидеть с детьми вечерами, крайне редко, если у них обоих случается аврал и появляются дела, не требующие отлагательств. Я приглядываю за девчушками, мне это ничуть не сложно. Даже весело: я представляю, что это – мои дети.

Если бы эти три малышки были моими, то я бы непременно поменяла им имена. Зачем девочкам старинные русские имена? Несовременно как-то. И скучно. Вот Вероника и Анжелика – совсем другое дело! Близнецы Ника и Лика – звучит красиво! Созвучно, согласитесь? А третьей, младшей, я бы дала имя, подходящее под ее внешность: кудрявые чёрные волосы, карие глаза с хитрым прищуром, энергия, бьющая через край и лёгкость во всём – настоящая итальянская донна. Я дала бы ей имя Лучианна – “легкая”. Мне нравятся необычные имена, особенно итальянские! Имя должно быть освежающим как капли морского бриза, исключительным и удивляющим всех вокруг, – таким, как моё, например.

Три мои дочки с красивыми именами непременно носили бы одежду в единой цветовой гамме. С утра я бы готовила им три одинаковых по стилю наряда. К примеру, джинсовые курточки с пушистыми юбочками а-ля балетные пачки. Или белоснежные свитера с белыми кроссовками и лосинами неоновых цветов. Обожаю непрактичные, но красивые вещи, чтобы ты в них сияла и бросалась в глаза!

Да будь у меня три дочки, я бы развернулась! Я бы красила им ногти по выходным. Мы бы играли в итальянский ресторан в субботний вечер, непринужденно изучая итальянские слова и поедая приготовленную мной усыпанную сыром лазанью, пиццу с оливками или спагетти с базиликовым соусом. Я бы научила их пить чай, держа в руках чашку и оттопыривать при этом мизинчик (я видела такое в итальянском фильме, мне кажется это забавно-милым).

Уж я бы не заставляла их повторять по десять раз скучные гаммы, учить наизусть стихи и корпеть над букварём. Детям надо подавать знания в легкой игровой форме, чтобы они радостно и не напрягаясь получали необходимое образование! Да и вообще, для девочек главное не учёба, а внешние данные. Красивая bambina – это удачная судьба. Всем мальчикам нравятся красивые девочки. Всем мужчинам хочется эффектно бросить к ногамкрасивой женщины свои богатства. Dolce vita – для красивых девочек, как не крути.

Еще я бы придумала для своих детей праздник “день всего-что-ты-хочешь”. Один раз в месяц мы с утра и до вечера делали бы все, что хотели: покупали любые игрушки, кушали там, где пожелали и посещали те места, куда давно хотели попасть. Эдакий чудесный день, в котором родители в роли волшебников исполняют все детские пожелания.

И если бы я вышла замуж и у меня были три дочки, то муж бы мой был, конечно, не простой детский врач в поликлинике напротив. Он бы был амбициозным и не искал бы себе работу поближе к дому, чтобы если что – всегда быть неподалеку. Отец моих детей если бы и был врачом, то трудился бы частным образом в какой-то престижной клинике с кучей благодарных пациентов. Как можно позволить своим дочерям иметь отца, чьей зарплаты хватает лишь на самое минимальное? И, конечно, уж я бы точно не позволила младшей дочке донашивать старьё после старших. Это неприемлемо, как по мне.

И главное: я бы сто процентов не вышла замуж в восемнадцать лет за студента медицинского института, как это сделала моя соседка. О чем она вообще думала в тот момент? O, mamma mia! Всё-таки женской глупости и недальновидности, порой, нет предела. Простой студент без гроша в кармане – уж точно герой не моего романа!

Сергей. С ним мы учились в одном классе и он всегда помогал мне с уроками в старших классах. Стабильно раз в неделю приходил ко мне домой. Моя мама ставила нам в комнату горячие пирожки с картошкой и мы, поедая эти тёплые жареные вкусняшки, принимались за дело. Не торопясь и не раздражаясь на моё полное непонимание, Сережка объяснял мне алгебру с геометрией, в которых я до сих пор, признаюсь честно, не сильна. Не знаю почему, но он изо всех сил старался мне помочь понять эти формулы, графики, линии и квадраты гипотенуз. Признаю: он был немного занудный, но такой милый!

Что тут скрывать? Мне Сергей нравился. Невысокого роста, спортивного телосложения. С голубыми глазами и светлым кудрявым чубом. Носил рубашки в клетку и джинсы. Любил играть в шахматы, и мне привил к этой игре неподдельный интерес. Шутя, он называл меня “шахматная королева”, и мне это нравилось. Говорил всегда неторопливо и спокойно. Я никогда не слышала, чтобы он когда-то кричал или повышал голос. Мне казалось, что он был в меня влюблен.

Однако в выпускном классе наша “учёба под пирожки” стала делом редким. Иногда одноклассник по привычке забегал ко мне, предварительно предупредив о своем визите по телефону. Я поняла, что Сергей влюбился. В девушку, старше себя на три года, как я потом узнала. Его любовь оказалась для него видимо таким ярким событием, что он, едва окончив школу, женился, не раздумывая. Вместо института, куда бы он с его прекрасным аттестатом непременно поступил, он пошёл работать и учиться на заочном факультете. У Сергея были отличные возможности, а он взял и променял благополучное будущее на непонятные перспективы! Влюбился он, видите ли!

Судя по всему, его красивая жена, его bella donna – особа требовательная и принадлежит к тем дамочкам, которым жизненно необходимо держать кого-то рядом в постоянном напряжении. Серёгина жена, по всей видимости, является той самой “феей из Бомбея”, которая в детстве докучала отцу и досаждала брату, а теперь на законных основаниях играет на нервах мужа (смело предположу, что со временем она переключит своё внимание на зятя и постарается “засесть ему в печенках” на долгие годы). Она из той породы женщин, которые не дают покоя ни одному мужчине, находящемуся рядом, по крайней мере мне так показалось. А я не ошибаюсь. Никогда! Уж поверьте.

Как же много раз я представляла себя на ее месте! Ах, если бы я была женой Сергея! Я закрывала глаза и видела, как оберегаю своего любимого, глажу ему рубашки в клетку и целую его по утрам, заваривая чай. Я заставила бы его очно учиться в институте. Ухаживала бы за ним, встречала с улыбкой по вечерам в красивом шелковом пеньюаре. Мы бы ужинали при свечах, рассказывая друг другу, как прошел день. В выходные гуляли бы в парке, жарили шашлыки и играли в шахматы. А по ночам он бы говорил мне: “Спокойной ночи, моя шахматная королева” и мы бы засыпали с ним в обнимку. Эх, сколько бы ценных моментов мы проживали с ним ежедневно! Почему он этого не понимает, глупый? Да я бы на его месте давно уже бросила стерву-жену и сделала мне предложение, не упустив возможность удачно сложившегося текущего момента, что я ещё не замужем.

Я стою на крылечке, удобно облокотившись на припорошенные снегом ажурные кованые перила. Обожаю Новый год со всей этой сказочной суетой и с верой в волшебство! Наслаждаюсь морозным воздухом, разглядываю снежинки, аккуратно падающие на блестящие новогодние игрушки на елке перед кафе. Я бы хотела оказаться на месте самой красивой игрушки на елке, чтобы ощутить каково это, когда ты (самая красивая среди всех прочих) притягиваешь взгляды и все тобой восхищаются.

Ещё я бы хотела оказаться на месте своей кошки Белиссимы, чтобы почувствовать себя всеми любимой и при этом абсолютно независимой: гулять в любое время суток, возвращаться, когда захочется и спать, сколько влезет.

А ещё я бы хотела оказаться на месте беспечной итальянки на высоченных каблуках (всенепременно – в мехах, небрежно наброшенных на плечи). Представляю: шикарная я сижу за круглым столиком в уличном кафе. Беззаботно болтаю с кем-то, широко жестикулирую и невзначай задеваю рукой бокал красного вина. Смотрю, как разбивается бокал и на белоснежную скатерть проливается насыщенно-красный напиток. Улыбаюсь, хлопаю в ладоши и громко кричу: “Allegria! Где пьют, там и посуду бьют”. Вино течёт по столу и я наслаждаюсь текущим (в данной ситуации – в прямом смысле слова) моментом, ведь в Италии пролить вино – прекрасная примета, это к счастью: “Allegria!”.

– Аллегра! Аллее-е-е-е-е-гра! Где ты? В каких облаках, Аллегра, ты витаешь?

Громкий мужской крик выбил меня из колеи. Своим грубым голосом сердитый хозяин кафе вернул меня в неказистую реальность. Я так отчётливо представила себя на месте прекрасной синьорины, что мне нисколько не хотелось возвращаться в свой нынешний мир, а хотелось продолжать игру в “если бы…”.

Я вздохнула и пошла убирать столик у окна, которые только что освободили три подружки. Дамочки довольно долго о чем-то разговаривали, – наверняка обсуждали мужчин. И руку даю на отсечение: не иначе как у одной из них случилась несчастная любовь, pasticcio amoroso так сказать. Но мне на них на всех наплевать, если честно: пришли, ушли. Лишь бы чаевые нормальные оставляли.

Единственно на кого мне было не наплевать сегодняшним вечером, так это на самый дальний столик в углу. Маленький круглый стол на двоих, за которым сидел мой Сергей (рубашка в клетку) со своей женой (глубокий разрез-декольте, на который все мужики в кафе непроизвольно пялятся). Они пили кьянти и улыбались друг другу так, словно не виделись тысячу лет.

Надеюсь, никто из них не разольет вино на скатерть: ведь счастье, текущее в виде струйки бордового вина по белой скатерти – это исключительно моя мечта! Мечта, которую никто не вправе у меня отнять.

Когда-нибудь я куплю путевку в Италию. И – о, чудо! – я улечу в страну, где все откровенно-смелы в своих желаниях и где мое имя наконец-то оценят по достоинству. Mia fantasia! Если бы я оказалась в Италии, то…

Внутри и снаружи

СНАРУЖИ

Не смотря на сильный вечерний мороз, они неспешно шли по центральной аллее города. Молча. Им предстояло пройти ещё три остановки до дома (впрочем весь их небольшой городок можно было при желании без усилий обойти пешком). Снег медленно опускался и приятно поскрипывал под ногами.

Главный проспект вместил в себя все самое лучшее в этом городке. Город словно приложил все усилия, чтобы хотя бы в одном месте жители забывали об унынии серых улиц, колдобинах на дорогах, обшарпанных подъездах и минимальном количестве хороших мест отдыха. Центральный проспект как прожорливый монстр-гурман, вбирал и поглощал все лучшее в городе, обольщая людей атмосферой праздника, усиливающейся по вечерам благодаря завораживающему свету ослепительных огней. Здесь всегда было эстетично, многолюдно, относительно чисто – словно ты попадал в другой мир. Центральная часть – иллюзия благополучия маленького городка, где жители отвлекаются от хандры и вдруг оживают, на время становясь частью движущейся куда-то жизни.

С двух сторон дороги, освещенной фонарями, сплошной линией шли яркие огни витрин магазинов вперемешку с окнами кофеен. Витрины магазинов, словно соревнуясь друг с другом, наперебой зазывали к себе, мигая разноцветными лампочками и соблазнительными предложениями в виде огромных процентов со скидками. Окна кофеен, напротив, манили приглушенным светом и атмосферой какой-то притягательно-волшебной неторопливости.

Новый год наступал ещё через месяц, но вся окружающая обстановка, особенно в вечернее время, изысканно и изящно обманывала, говоря о том, что праздник наступит чуть ли не завтра. Люди, попадающие под яркие рампы приближающегося новогоднего торжества, непроизвольно улыбались друг другу и наслаждались предпраздничной суматохой.

Двое. Они шли мимо всего этого мерцания, но, в отличии от большинства, не испытывали никаких радостных эмоций. Пара словно и не замечала всего этого разнообразного в своей яркости мерцающего балагана, который лихо увлекал за собой. Праздника никому из них не хотелось, наверное поэтому они и игнорировали атмосферу, пусть искусственно созданного, но все-же предновогоднего веселья вокруг.

Она хотела развода. Он хотел развода. Но они не могли развестись. Возвращались домой от своих друзей, с которыми вот уже десять лет подряд отмечали Новый год. Нынешнее 31 декабря не станет исключением: других вариантов попросту не имелось. Всю дорогу, идя пешком рядом друг с другом, они почти не разговаривали. Шагали рядом, но врозь, как безразличные друг к другу незнакомцы.

Старшая дочь, Кристина, с легкостью согласившаяся остаться с тремя младшими братьями, уже раз пять за вечер успела позвонить родителям на телефоны с единственным вопросом: “Скоро ли вы вернётесь?”. Но в этот поздний час дети уже уснули и можно было бы и не торопиться домой.

Она вдруг подумала о дочери и сердце ее предательски защемило: еще полгода и ее маленькая девочка, ее Кристиночка закончит школу и уедет в большой город, подальше отсюда, поближе к перспективам и настоящей, а не поддельной суматохе жизни. Когда-то и она хотела так: убежать и не возвращаться, но ей не хватило смелости. А Кристине – хватит. Она ей поможет, поддержит и если будет необходимо – насильно выкинет ее из городка, в котором жизнь по сути никуда не движется.

Проходя мимо кофейни, она с завистью смотрела на уютную обстановку, выглядывающую из-за окон, на медленно идущих официантов и на многочисленных посетителей. Ей вдруг так сильно захотелось оказаться там, внутри! Вдохнуть умопомрачительные запахи кофе вперемешку с манящими ароматами ванили, сдобы и корицы. Влиться в беспечные разговоры ни о чем, на фоне то там то здесь возникающих звуков ложечек, стучащих о блюдца и шумом кофемашины, безжалостно молящей зерна кофе в мелкий песок. Стать свободной, легкой и безбашенной, какой она была когда-то давно, до встречи со свои мужем.

Она украдкой посмотрела на супруга: “Может предложить ему заглянуть в новую кофейню? Посидеть, поболтать? Расслабиться хотя бы не надолго? Отвлечься от всей этой домашней рутины?”. Но тут же отогнала от себя эту мысль. Отчетливо поняла: хочет без него, с ним – нет, не хочет.

Он шёл, не глядя по сторонам. Смотрел прямо перед собой, сосредоточившись на чем-то своем. И если бы она спросила мужа в эту минуту: “Милый, а о чем ты сейчас думаешь?” – он бы ответил ей, как всегда с иронией: “О любви. Я всегда думаю о любви”.

Ей вдруг показалось, что вся ее жизнь – череда ошибок, бездумных поступков и абсолютно непродуманных шагов. Она вдруг остро ощутила злость за свое юное безмозглое: «Да!» в ответ на его: “ Может поженимся, а?”. Она согласилась моментально, не раздумывая, мгновенно перерезав нитку к иной судьбе и к шансу даже представить себя в другой жизни (забавно, как всего один маленький, текущий момент может перелицевать судьбу!).

В ее голове вдруг мелькнула шальная мысль: “Интересно, как бы все было без него? Без детей? Какой бы я была? Что бы сейчас делала? Наверняка пила бы кофе в этой кофейне, непременно – в шикарном белом свитере. Хотя – нет. Точно – нет! Уехала бы без сожаленья из этого маленького города куда глаза глядят – в большие города, и в каком-то из них непременно бы наслаждалась наступлением нового года. Подыскивала бы себе туфли на шпильке серебряного оттенка и примеряла бы какое-нибудь умопомрачение в виде облегающего платья до колен”.

Он шел неторопливо и слегка раскачиваясь. Шагал и рассуждал: “Виски надо купить бутылки две, к новому году все подорожает. Младшим – ясен пень, игрушки. Кристинке – телефон новый, уедет ведь летом в свой институт и ищи-свищи, хоть звонить, может, будет часто. Глянет на телефон – отец подарил, и позвонит. И что они все рвутся куда-то к другим берегам? Как-будто тут не жизнь. Такая же жизнь, как и везде… И что-то надо жене купить в подарок на Новый год. Может духи? Или сумочку? Хотя ей к угодишь – всегда недовольна моими подарками: все не то и все не так. Лучше уж денег положу в конверт, а уж Нюся сама разберется каким образом их потратить. Она занавески хотела на кухню новые, вроде… И коробку конфет еще, пожалуй, купить надо, чтоб не просто конверт с деньгами отдать”. Далее его мысли переключились на нечто иное, о чем мужчины не рассказывают женщинам, но о чем им нравится думать, представляя себя в совершенно ином свете и в абсолютно другом варианте жизни.

Двое прошли мимо кофейни, манящей красивой картинкой внутри. Шли и думали каждый о своем. О чем-то, что скорее всего не сбудется никогда, но как приятно было об этом думать каждому из них поодиночке! И эти отдельные, скрытые друг от друга мысли, словно согревая их, не давали ощутить зимний холод, жгучий мороз, а также одиночество вдвоём в бесконечном тупике, с которым оба уже давным-давно смирились.

Виктор и Нина – две половинки одного целого, объединенного детьми, ипотекой на квартиру, кредитом на машину, общими друзьями и пока еще совместными семейными ужинами по выходным.

ВНУТРИ

…На минуту она замолчала. Забросила ногу на ногу. Ее новые сапоги серебряного цвета красиво переливались в полумраке электрического света кофейни. Отметила про себя, что сделала правильный выбор, потратив большую часть своей зарплаты на эти блестящие и такие эффектные сапоги (“На себя надо тратить по полной. Лучшее притягивает лучших!”). Удовлетворившись мерцающим видом новой пары обуви, молодая женщина посмотрела в окно.

Ее взгляд остановился на паре, которая, не торопясь, двигалась по заснеженной аллее: вроде бы вместе, но как-то порознь. Сама не зная почему она зацепилась взглядом и пристально проследила за ними до тех пор, пока эти двое не скрылись из ее поля зрения. Затем, передернув плечами, словно танцуя цыганочку, развела руками и вернулась к основной теме вечерних посиделок.

– Нет-нет, девочки, конечно я за свободные отношения и раскованность чувств. Но, Боже мой, как хочется иногда побыть эдакой строгой пуританкой: нацепить на себя закрытое платье, очки и главное – напялить маску неприступности на лицо. Вдруг почувствовать, что ты ничегошеньки не знаешь ни о сексе, ни о мужчинах. Что все вокруг – в розовом цвете и ароматизировано фиалками! Эх, девчата, вот мне тридцать лет, а я ещё верю в сказки. И в любовь с первого взгляда верю. И мечтаю ехать в машине рядом с Ним и ощущать, что на тебя смотрят как… как на божество. Ой, нет! Скорее, как на прекрасную куклу-невесту в витрине.

Она громко засмеялась, обводя взглядом двух своих подружек. Сегодня говорила в основном она одна. Ее звали Настя. Собственное имя ей не особо нравилось. Она бы предпочитала, чтобы ее звали как-нибудь иначе, необычно: Анджела или Лиора, например. Но ее звали Настя, как какую-то наивную простушку. Что ей, что ее младшей сестре родители дали какие-то слишком простые, народные имена: Настенька и Машенька, – не хватало только медведя из сказки!

Две ее подруги, одинакового возраста, но с абсолютно разным взглядом на жизнь, сидели в открывшемся недавно модном кафе, где подавали особого рода кофе: с черемухой, с сыром, с миндальной крошкой и ещё с каким-то десятком необычностей – такое в их небольшом городе, страдавшем от скудности развлечений, ценилось высоко. Кафе было заполнено до отказа: повезло, что последний свободный столик достался им.

Место в самом конце кофейни за столиком у окна, было идеальным для встречи подруг. Так хорошо болтать и смотреть из окна на освещенный фонарями центральный проспект, по которому, несмотря на поздний зимний час, прогуливалось довольно большое количество людей. Мороз за окнами снаружи контрастировал с теплом внутри. На улицу выходить совершенно не хотелось, хотелось сидеть внутри и болтать, болтать…

Разговор шёл о … мужчинах (о чем еще три молодые женщины могут говорить в столь поздний час?). Настя рассталась со своим очередным (она и сама не помнила каким по счету) женихом, к которому неровно дышала четыре последних месяца.

Она была расстроена и подавлена, но виду старалась не подавать. Ей не хотелось, чтобы даже самые близкие школьные подружки заметилии, как ей хочется зарыдать прямо здесь, в этой разукрашенной мишурой и наполненной улыбающимися людьми кофейне. Настя не хотела показывать, что творится у неё внутри, как ей больно, грустно и дико одиноко. Внешне она хотела казаться беспечной, веселой и вполне себе довольной жизнью.

За ее хрупкими плечиками и тридцати двух летней дорогой жизни было много бурных романов: одни – продолжительные, другие – мимолетные. И каждые новые отношения с самых первых дней развития становились для Насти наиважнейшими. “Это любовь, девочки, точно вам говорю!”.

Анастасия бросалась в каждого нового мужчину с такой энергией, усердием и страстью, что к концу романа всегда была выжата как лимон, с отсутствующим взглядом и депрессией как минимум на месяц. Тут на помощь приходили ее подруги, которые, в общем-то, особо ничего и не делали, – просто собирались и слушали Настю, которой в свою очередь надо было выговориться.

Настя растворялась в мужчинах, отдавая им всю себя без остатка. Уже в начале знакомства с кем-то, она, засыпая по ночам, представляла себя в свадебном платье и думала о том, какая прекрасная жена из нее выйдет. Продумывала свою свадьбу, планировала кого пригласит и какое кольцо будет красоваться на безымянном пальце правой руки.

Любой из ее мужчин моментально возносился на сколоченный из Настиных иллюзий пьедестал и находился там как вы думаете, до какого момента? До момента расставания, – ответите вы. Нет! Каждый Настин возлюбленный стоит на своём пьедестале и по сей момент.

Забавно, но все мужчины оставались в ее мыслях навсегда. А в ее сердце тлел огонек, что кто-то из них может пожалеть и вернуться с букетом белых роз, которые она любила и с кольцом, о котором она не переставала мечтать.

В общем, Настя была особой весьма ранимой и желающей одного: выйти замуж. Эта ее тайная мечта о замужестве (ну стыдно о таком признаваться даже самым близким подругам!) – была ее болью, комплексом и “ахиллесовой пятой”.

Замужество. Заветное желание, идефикс с детства. Все куклы в ее комнате были непременно с фатой, которые девочка шила из любой белой легкой материи. У неё было много кукол, но Настя мечтала лишь об одной: настоящей кукле-невесте. Однажды мама повела ее к зубному. Около стоматологической поликлиники в киоске она увидела своё желание. Мечта стояла в витрине в белоснежных одеяниях и с фатой на кукольной голове. Мама пообещала, что непременно купит куклу на обратном пути, если дочка не будет кричать и плакать у врача. Девочка выдержала все испытания и с радостью подбежала к киоску. Но вожделенную игрушку уже кто-то купил. Как же она рыдала тогда!

В пятом классе Настя прочитала Ги де Мопассана “Милый друг”.. Потом проплакала над “Письмами незнакомки” Цвейга и восхищалась героиней “Ярмарки тщеславия” Теккерея. Она обожала читать любовную классику. Но со многим была не согласна. Например, она считала, что Татьяне Лариной очень повезло, что она вышла замуж за богатого генерала и утерла нос этому Онегину. Но больше всего в ней вызывала восхищение Скарлетт О’Хара. “Унесённые ветром” она считала идеальной историей жизни. Да, Настя с детства хотела лишь одного: выйти замуж. Она мечтала об этом не как все девочки, а каким-то отчаянным внутренним надрывом.

А ведь девушка планировала выйти замуж сразу после школы за соседа по парте – свою первую любовь, но Славка ушёл в армию и остался где-то там по окончании службы. Она уехала в большой город, поступила в университет, где засматривалась на лучших из лучших – студентов юрфака. Однако этот период закончился ничем серьезным для них и тремя трагедиями для неё. Дальше … Все повторялось словно по одному и тому же сценарию.

Университет, кстати, Настя не закончила, поскольку в очередной раз нырнув с головой в любовный омут, вынырнула из него через полгода уже вдали от студенческой жизни. Вместо утренних лекций по экономике девушка предпочитала утро в постели с любимым, вместо вечерних занятий дома – поздние гулянки в баре. Так незаметно промчались шесть месяцев, а когда любовная лодка разбилась по причине его отлета в родные пенаты из долгой командировки, Настя была отчислена из института. Поискав свое счастье и помыкавшись еще несколько лет, красивая разочарованная Настя вернулась домой, в родные пенаты. И вдруг полюбила свой, когда-то нелюбимый городок. Ну или сделала вид, что полюбила.

Она отучилась на курсах парикмахеров и устроилась в элитный салон красоты мужским мастером. Вопрос: ”Где знакомиться с мужчинами?” отпал сам собой. Если мечту о большом городе девушка отпустила без особых трагедий, то мысль об удачном замужестве Настю не покинула.

В любом мужчине она видела потенциального мужа. И это было ее главной ошибкой, которую она упорно не замечала и которая не давала ей войти в жизнь и отношения легко. Впрочем, был у неё ещё один пункт, который предшествовал любому знакомству. Настя любила деньги. И если мужчина был одет не дорого, а его машина была не статусной, – с такими она не знакомилась.

– Ох, девочки, мой муж-богатей непременно будет носить очки с золотой оправой, – вдруг сказала Настя. Подруги по-доброму засмеялись.

Одна из сидевших за столиком подруг, была замужем. Последние полчаса она незаметно поглядывала на часы, прикидывая как скоро девушки выйдут из кафе. Не то, чтобы ей было скучно, нет. Но желание принять душ, забраться в теплую кровать и посмотреть с мужем в обнимку телевизор, было гораздо сильнее. Она поймала себя на мысли, что ей жаль Настю, которую никто и никогда, ни разу в жизни замуж не звал.

Вторая подруга пробыла замужем всего полгода, тогда как в разводе находилась уже третий год. Ее муж банально изменил ей с какой-то танцовщицей из стрип-бара. Она не простила. Собрала вещи и ушла, гордо хлопнув дверью его квартиры. Сейчас, делая вид, что слушает очередную историю Настиного расставания, она думала о себе. Жалела ли она, что не простила тогда своего супруга, поддавшись гордости и обиде? Нет, нисколько. О чем жалела? Пожалуй лишь об уютной квартире в центре города, где сейчас с её бывшим мужем сосуществовал кто-то другой, возможно, менее гордый и более рассудительный. А ещё она думала о своей неустроенности и страхе того, что она останется одна навсегда. И о том, что пора родить ребенка: уж он-то не предаст никогда.

Настя трандычала без остановки и продолжала рассказывать о наболевшем.

– Нет, девочки, вы представляете? И что мне было делать? Я набралась смелости и позвонила в дверь. Открывает какая-то сопливая восемнадцатилетняя и хлопает своими двухметровыми нарощенными ресницами. Я ее отодвигаю и захожу внутрь его квартиры. Говорю, а где Митя? Она мне: “Он вышел по делам”. Я представилась его сестрой, старшей. Она мне: “Ой как вы хорошо выглядите! А Митенька мне про Вас ничего не рассказывал”. Митенька, представляете? Мы попили чай, за которым девчушка рассказала всю их фееричную историю любви. Они, оказывается, уже два месяца встречаются, представляете? За моей спиной, вот урод! Сидим мы, пьем чай, и вдруг ключ в дверь вставляется и входит Дима, собственной персоной. Я встаю, выплескиваю остатки чая ему в лицо и ухожу. И знаете что? Думаю, через пару месяцев он мне позвонит, поймёт что был дурак и осознает на кого меня променял. Будет в ногах у меня валяться. Конечно, я прощу, но нервы попорчу своими капризами. Будет возить меня по ресторанам и клубам и не отходить от меня не на шаг. И туфли мне купит – я вчера в витрине увидела такие шикарные туфли на шпильке со стразами. В этих-то туфлях я и выйду замуж! Надеюсь, их не раскупят. К туфлям, между прочим, сумочка ещё идёт, – просто фантастическая! Отвал башки!

Если бы подруги не знали Настю со школьной скамьи, то в слова, прозвучавшие из её уст так убедительно, поверили бы моментально. Но в этот вечер искренне убеждена в их правдивости была лишь та, что их и произнесла. Девушкам ничего иного не оставалось, как дружно кивать головами (надо же поддержать подругу в беде). Кивали, поддакивали, а сами думали о том, как бы поскорее выполнив свой девчачий долг, свернуть разговоры и наконец-то разъехаться по домам.

Мои города

1

Я всегда хотела уехать из города, в котором родилась. Простора в нем маловато, возможностей – еще меньше. Зато скуки и беспросветности хоть отбавляй. Ну что, скажите, может произойти с тобой в небольшом городке? Что может случиться? Ровным счетом ничего! Место, в котором приходится жить, вызывает депрессию и (уж простите за грубость) ненависть. А ведь, по идее, я должна любить этот городок: малая родина, место, где ты появился на свет. Но любить мне это место не за что.

Мне одной кажется, что маленькие города нужны для одного: чтобы понять, что ты принадлежишь к категории “неудачников”, родившихся в захолустье? И осознав отнюдь не радужные реалии и бесперспективное развитие жизни, быстро собрать чемодан и уехать? Уехать, убежать, ускакать – подальше и навсегда. Ведь как жить, если ни в чем не видишь смысл?

Грязные подъезды, убитые дороги, культурный голод. Перспективы развития – нулевые. Серость, уныние, повсеместный алкоголизм. Отсутствие выбора: вчера как сегодня, сегодня как завтра.

Из развлечений: сходить в потрепанный кинотеатр со старыми неудобными креслами, послоняться без дела по паре торговых центров, съесть мороженное в единственной приличной кофейне, вечером сходить в бар, где никаких новостей и одни и те же персонажи, знающие друг друга с детского сада. Ничего нового: ни свежих лиц, ни новых тем, ни нехоженых троп, ни новоиспеченных друзей, ни неожиданных приключений.

Как любят у нас шутить: "Где бы не застала меня непогода, я всё равно в уездном городе N.". Немногочисленным приезжим, наивно интересующимся, куда можно пойти поразвлечься, мы иронично отвечаем: “На вокзал, чтобы уехать”. Таков наш провинциальный городок с населением чуть меньше двухсот тысяч, из которых половина (если не треть) мечтают, так же как и я, уехать и не возвращаться. В другие города. В другие страны.

Первый город, в который я, не задумываясь, уехала после окончания школы – с численностью населения в четыре с половиной раза больше моего родного городка, располагался неподалёку. Девятьсот с лишним тысяч жителей – почти миллион! Краевой центр, по сравнению с моим предыдущим местом обитания, казался мне огромным. И уж точно не скучным. Я попала в столицу, пусть не в самую главную, а только столицу края, но уже что-то!

Этот большой город не был идеальным, зато был доброжелательным, шумным, аккуратным, пульсирующим. В нем я чувствовала себя как в своей тарелке. Мне вольготно жилось. Я знакомилась с новыми интересными людьми. Наслаждалась разнообразием. Училась в институте.

Я знала где можно позавтракать в ранние часы и где варят самый вкусный кофе. Понимала, в какие клубы ходят для поднятия настроения, а в какие – для знакомств. Была в курсе, где хорошо делают маникюр и где – отличные спа-программы. Список досуга – неограничен. Ночью город не умирает, а живет, движется, пульсирует.

Я любила бродить по вечерней набережной, освещенной неярким светом фонарей, смотреть с высоты моста на широкую реку, на огни ночного города и мечтать о принце. Мне нравилось гулять по городу в его исторической части. У меня появились СВОИ места: любимые магазины, милые сердцу городские уголки, красивые аллеи и приятные для общения кафе. У меня накапливались СВОИ воспоминания, которые я прожила в этом городе, а значит я прирастала и прикипала душой к новому месту жительства.

Я уже знала город не по принципу: здесь расположено то-то, а это улица такая-то. Объем файла с моей личной историей, связанной с городом, увеличивался. В том доме живет моя подруга Катя, в этом университете учился приятель Петя. Бутик “Барышня” на Ленинском проспекте – первая моя зарплата потрачена в нём (“Девочки, белье здесь просто шик, рекомендую!”). По правой стороне центрального проспекта лучше не гулять в начале весны: сосульки падают с крыш прямо на тебя. На этой лавочке у Речного вокзала мы пили пиво в ночь на Ивана Купала – мокрые и веселые. Вон в том доме, за углом – шикарная баня с березовым веником и с сеновалом прямо посредине зала! Самый вкусный плов готовят на Старом базаре. Кофе на вынос лучше покупать в ТЦ “Весна” (там сиропы бесплатные). На йогу – только к Маше (я дам телефончик). А самые вкусные конфеты – в магазинчике у “Старой кондитерской фабрики”. И если уж жарить шашлыки – то в сосновом бору на окраине.

Я наблюдала, как ведут себя обитатели краевой столицы. Рассматривала как одеваются и что модного носят местные светские львицы, в какой манере разговаривают, какие словосочетания у них в ходу. С жадностью впитывала все увиденное. Пропускала через себя мельчайшие подробности, встраивала их в свою модель поведения. И становилась такой же, как они. В скором времени я уже не ощущала себя приезжей.

Чувствуя с гордостью, что становлюсь частью этого города, теперь уже я со знанием дела давала советы вновь прибывшим в столицу края. У меня появилось много знакомых и даже пара близких подруг. Город меня обласкал и принял как родную, подарив не только новую жизнь, но и первую любовь.

В отличии от меня, Фёдор был коренным жителем краевой столицы. Появился на свет в роддоме, старое отреставрированное здание которого пряталось во дворах, напротив центрального проспекта. Большая часть окон роддома, по странному стечению обстоятельств, выходила на внутренний двор, где почти никогда не закрывались двери городского морга. Роженицы предпочитали не смотреть в окна и занавески всегда были плотно закрыты.

Фёдор знал город как свои пять пальцев. Мы объездили его вдоль и поперёк. Мой принц оказался заядлым тусовщиком и каждый вечер пятницы для него был традиционно священен. Это была “пятница-развратница” с непрекращающимися танцами, коктейлями, непременной сменой клубов (минимум два за одну ночь). И ранним (часов в пять утра) завтраком в модном круглосуточном кафе.

Фёдор приучил меня к жизни “от пятницы до пятницы”. В субботу мы отсыпались и продолжали отдыхать, но уже в бане: с бильярдом, пивом и караоке. Мне все нравилось, я жила так, как хотела: в большом городе с любимым парнем. Моя мечта сбылась!

Но мой парень мечтал о другом: уехать отсюда. Далеко и навсегда. Ему город казался скучным, скучным и ещё раз скучным. “Бесперспективняк, понимаешь?” – говорил он, и кривился, как будто съел горсть кислой недозрелой алтайской облепихи. Я спорила с ним и убеждала в обратном.

– Тебе повезло здесь родиться и жить, как ты не понимаешь!? – в отчаянии крикнула я однажды.

– Мне что??? Ты правда считаешь, что мне повезло жить там, где родились, выросли и поженились мои отец и мать? И понимать, что мои дети будут ходить в те же места, что и я когда-то: в садик, в школу, в институт? Это удача, по твоему, ездить по одним и тем же проспектам и срезать дорогу к дому по той же старой тропинке, что и мои родители? Я не хочу, чтобы так продолжалось до конца моих дней: всё то же самое. Те же дома и парки, те же улочки и площади. Те же трамвайные линии и те же перекрестки. С детства до старости жить по одному сценарию. И никаких перемен, разве что отпуск. Но жить ожиданием путешествия от отпуска до отпуска – это что, везение?

Я молчала. Смотрела в окно и не понимала. Может потому, что не хотела его терять? Фёдор обнял меня за плечи. И вздохнул.

– Это не везение, дорогая моя. Это страшно. Это грустно. Это душит тебя ежедневно. Единственная мысль стучит в голове с завидным постоянством: "Уезжай к новым впечатлениям. Пока не поздно". И знаешь что? Многие совершают ошибку, потому что не слушают себя и боятся бросить насиженные места, своё мнимое благополучие. И остаются. Мысль о новой жизни еще какое-то время будоражит их мозг. Потом заглядывает изредка, пока совсем не исчезает из головы незаметно и тихо. А ты остаешься с тоской о чём-то потерянном. Но уже нереальном. Потому что ты упустил тот самый текущий момент, который надо было хватать в охапку и уезжать. Без оглядки. Понимаешь, Кристина?

Мы расстались. Не я тому виной. И не он. А город, в который я была влюблена всей душой, а Феде вконец наскучил. Он решительно собрал чемодан, чмокнул меня на прощание: “Пойми, пупсик, жить здесь невыносимо. Это – не мой городишко. Провинция в глубокой депрессии, это факт! А я хочу жить там, где хорошие дороги, чистота, мегаполис, позитив. Где есть масштабность. Где есть куда расти. И где мысль о том, чтобы уехать, не стучит в твоей голове. Не хочу я так жить, надоело!”.

Он не боялся, что делает мне больно своим уходом. Он не боялся, что потеряет меня. Он вообще ничего не боялся. Потому что не думал ни о чем, кроме своего толерантного перспективного Берлина, куда он улетел однажды утром на ПМЖ.

Мне было грустно. Но я была реалисткой: я не ждала ни встреч с ним, ни его телефонных звонков, ни сообщений. Я хотела лишь одного: чтобы он навсегда покинул мои мысли и исчез из них окончательно и бесповоротно. Я не понимала Фёдора. Искренне. Я удивлялась, как может наскучить краевая столица, ведь это же не мой родной крохотный городишко!

Но через пару лет я уже сама мечтала сбежать из города, который теперь называла “жемчужиной краевой провинции” и выпив рюмочку-другую на набившей оскомину пятничной тусовке в клубе, оглядывала веселящихся вокруг людей, вспоминала Федора, и, ухмыляясь, произносила: “Бес-перс-пек-тив-няк”.

Теперь я не осуждала Фёдора и принимала его правоту. Масштабности здесь было кот наплакал и я взирала на этот город свысока, так же как когда-то давно смотрела на свой маленький родной городочек. Я поняла, что нужно ехать дальше и карабкаться выше.

2

Я написала одному симпатичному мужчине, старше меня, но весьма приятному внешне. На сайте знакомств. Просто так. Может потому, что понравилось его имя – Ноа. А может от скуки и отсутствия масштабности в жизни. Не надеясь на ответ, который, к моему удивлению, пришел довольно быстро. Через пару месяцев переписки я получила билет с приглашением. Так я попала в Швейцарию.

Цюрих встретил меня своим строгим великолепием, приверженностью к традициям и жизнью по-правилам. Компактность города позволяла обойти пешком все его достопримечательности, что мы и делали с Ноа в первые дни моего пребывания здесь. Красота, благородство и виды как на лучших открытках! Чистота и размеренный темп жизни.

Ноа, помимо немецкого и английского, сносно говорил по-русски ("Моя мама – русская!"). Он знакомил меня со своим Цюрихом, гордясь его великолепием, словно этот город был его личным достижением. Естественно, мы побывали у на Шпигельгассе, 14, где жил Ленин со своей женой чуть больше года (“Это часть вашей русской истории – в нашем городе”) и посетили знаменитое кафе “Одеон” (“Здесь помимо Ленина бывал Ремарк, Эйнштейн, Цвейг”). Гуляли по зоопарку, ходили по музеям и наслаждались видами с горы Утлиберг.

Красивый, эталонный и застегнутый на все пуговицы Цюрих. Город, где все предельно вежливы, толерантны и максимально пунктуальны.

Мне показалось, что у швейцарцев нет стремлений: такое чувство, что все жители просто плывут по течению, слегка чопорно и не торопясь. Жизнь здесь не подхлестывает вас к бегу, сломя голову: когда всё вокруг благополучно, тебе не надо торопиться улучшать свою жизнь, тебе надо лишь точно следовать заранее составленному распорядку.

Ноа странно на меня смотрел, когда я заказала в три часа дня кофе капучино.

– Это не корректно, дорогая. Капучино – утренний напиток. В это время, после обеда, принято пить эспрессо, – поучал меня Ноа.

Как оказалось, бытовой консерватизм и преклонение перед традициями здесь – важная часть жизненного процесса. Мне предстояло запомнить, что капучино заказывают по утрам и только на завтрак. В остальное время – предпочтительнее эспрессо. И никак иначе. Далее мне пришлось свыкнуться с мыслью, что душ я должна принять до 22.00. Ни минутой позже. Потому что позже мыться – это no correction: шум может причинить неудобство соседям.

На ужин мы часто ели фондю или раклет. Так заведено. Сыр в Швейцарии – это культ. Швейцарские мужчины любят сыр. Иногда мне казалось, что даже больше чем женщин. Они смотрят как тает сыр над огнем с таким завораживающим видом, с таким вожделением, словно это женщина, а не сыр, плавится и стекает к ним на тарелку. Они вкушают теплый сыр как разгоряченную женщину: не торопясь, смакуя каждый кусочек с закрытыми глазами и явным гастрономическим оргазмом.

Однажды, ближе к вечеру, я открыла холодильник, чтобы что-нибудь перекусить. Ноа строго взглянул на меня и произнёс:

– Кристи, дорогая, это немного не корректно. Сейчас совершенно неподходящее время для еды. Подожди немного, есть мы будем в 19.00, так принято.

Это была моя карма: швейцарский “некоррект” преследовал меня даже у открытого холодильника. Мне захотелось заорать: “Я жрать хочу, понимаешь?”, но я тактично промолчала, захлопнула дверь холодильника и мило улыбнулась.

Швейцарские красоты в целом и Цюрих в частности, быстро мне наскучили. Прилизанные улицы, вымытые чуть ли не с мылом. Пейзажи – словно снимки профессионального фотографа, который тщательно выверяет композицию и отсекает лишнее. Вежливо-отстраненные люди. Отсутствие громкого смеха. Всё чинно-благородно.

Мне предстояло адаптироваться и научиться многим вещам. Например, было непросто привыкнуть к тому, что мусор строго разделяется на картон, пластик, стекло и другие отходы. Для каждого мусорного бака – свой мусор в определенном пакете. Швейцария – лидер в мире утилизации.

Непросто было и приспособиться к режиму стирки. Отныне стираешь не тогда, когда пожелаешь, а исключительно по записи, в свои часы в прачечной в подвале дома. Приглашения в гости – тоже заранее. Записка-объявление для соседей: “Просим нас извинить за небольшой шум и причиненные неудобства в среду с 18.00 до 21.00 потому что у нас будут гости” – обязательна. Мне было не по себе от всего этого четкого следования инструкциям. Но я собиралась привыкнуть к этому, встроить педантичность швейцарского быта в свой мир.

Однажды, прогуливаясь днем по окрестностям, я заглянула в кафе выпить утренний капучино. И за столиком напротив услышала русскую речь. Молодая красивая женщина с двумя детьми разговаривала по телефону с мамой. Дождавшись, пока она закончит разговор, я повернулась к ней, в надежде найти здесь родственную душу и хоть с кем-то подружиться.

– Так приятно слышать русский язык! Вы давно в Швейцарии? Я только приехала, ничего и никого не знаю.

Женщину звали Элла, и она оказалась из одного со мной города, что само по себе было просто невероятно! Мы быстро нашли общих знакомых, что естественно – в маленьком городе все всех знают если не напрямую, то через кого-то. Надеясь увидеть в Элле родственную душу, я без утайки раскрыла ей свои мысли и сомнения по поводу жизни в Швейцарии. В ту минуту я так нуждалась в теплоте и простой поддержке.

– Глупо отказываться от такой удачи! Это же Швейцария, а не какой-то там Тьму-Тараканск! Тебе приплыла в руки золотая рыбка – а ты сомневаешься и хочешь отпустить ее обратно в море? Сумасшедшая, ей богу! – высокомерным тоном сказала Элла. И вкратце поведала мне о всех прелестях жизни в Цюрихе. Затем, взглянув на часы, быстро и холодно попрощавшись, вышла из кафе, держа за руку своих прекрасных близнецов. Свой номер телефона она мне не оставила.

Ноа сделал мне предложение по-швейцарски сдержанно и строго. Я кивнула головой и бесстрастно ответила: “Да”. На следующий день мой жених запланировал для меня приятный сюрприз-развлечение: прогуляться по магазинам.

Шоппинг представлялся мне веселым действием. Выпив свой любимый, но доступный лишь по утрам, капучино, я предвкушала удовольствие от похода по магазинам. Однако, утренне-радужный настрой быстро сошёл на нет. Одежда выбиралась по странным принципам: его вкусам и предпочтениям. Мой выбор практически всегда оказывался “no correction”. Так что ничего из купленного в этот день, мне не понравилось. Пожалуй только бежевое пальто из кашемира свободного покроя полюбилось за его вариативность, мягкость и теплоту, такую нехарактерную для Швейцарии.

Бесспорно, образцовый Цюрих – далеко не упадническая провинция. Центр финансов, банковский рай и колыбель благополучия. Многие позавидовали бы мне, это точно! Но несмотря на все очевидно-бесспорные, понимаемые умом преимущества, место, куда я волшебным образом попала, в скором времени начало вызывать в моей душе грусть-тоску. Своими накрахмаленными и немного монохромными видами Цюрих вогнал меня в депрессию уже через пару недель. Совсем как у Гоголя про Швейцарию: “…виды да виды, скучно!”. Я несколько раз вспоминала случайно встреченную Эллу, но ее слова на меня никакого особого действия отчего-то не произвели.

Шум, гам, орущие дети, яркие ("вырви глаз") одежды, махающие друг другу через дорогу люди, спорящие соседи, перепалка с незнакомцем в очереди, толкотня в автобусе – это всё не про швейцарские будни. Тихий, умиротворенный, чуточку помпезный и при всей своей безупречной красоте: а-эмоциональный, отстраненный и чуждый моему сердцу. Таким оказался МОЙ Цюрих, который не прижмёт крепко и не поговорит по душам, – в лучшем случае, вежливо улыбнется и снисходительно погладит по голове, в очередной раз объясняя мне неправильность моего поведения.

Я поняла, что ни Ноа со своей корректностью, ни ЕГО город, полный монохромной идеальности, мне не подходит. Цюрих, при всей егобезупречности – НЕ МОЙ город. Вот и все дела.

Заранее зная, что меня не остановят (потому что “no correction”), я холодно извинилась за причиненные неудобства. Ноа, как я и предполагала, не уговаривал меня остаться. Он купил билет и проводил до аэропорта, холодно пожав мне руку напоследок. На память о нём и его городе, я положила в свой чемодан игрушечную корову-сувенир, уютное кашемировое пальто и пару плиток швейцарского шоколада, оставив обручальное кольцо, и не мной выбранные наряды в комнате, где я обитала. Я вернулась в Россию. И осталась в Москве.

3

После размерности Цюриха я влетела в сумасшедшую и энергичную, не дающую расслабиться ни на минуту Москву. Масштабность Столицы зашкаливает: 9 вокзалов, 4 аэропорта, 12 линий метро. Пульсирующая многолюдная гигантская Москва хоть и встретила меня характерным для нее безразличием, но зато предложила мне делать то, что я пожелаю, без оглядки на корректную сторону вопроса. Да и безразличие её было каким-то родным и милым сердцу.

Москва – сложный город со своими особенностями. Здесь никто не приходит на встречу во время. Опоздание скорее норма, чем нечто из ряда вон выходящее. Подумаешь, опоздал на полчаса-час, – пробки же! Истерить по поводу пробок так же глупо, как, скажем, высказывать недовольство на тему плохой экологии, большого количества людей в метро, огромных расстояний, густонаселенности или дороговизны жилья. Все это – определенного рода неизбежные условия договора, который ты условно подписываешь между мегаполисом и самим собой. Либо соглашаешься и принимаешь как должное, и тогда этот невероятный город становится твоей естественно-комфортной средой обитания. Либо нет. В Москве жить непросто. А где, скажите, легко жить? Есть такое заветное место на карте?

Мне крупно повезло: практически сразу я устроилась работать. По своей специальности – в библиотеку, где мне нравилось абсолютно всё: от концентрированного запаха книг и тишины рабочего дня до увлеченных людей вокруг. Они спорили, читали, интересовались, спрашивали, размышляли.

Я обожала свою Москву – интеллигентную, разностороннюю, начитанную, душевную и чуткую. Мне, “книжной фее”, не приходилось скучать на рабочем месте, ведь современный библиотекарь не подходит под стереотипное: “выдача книг”. Это и организатор, и блогер, и лектор, и пиарщик, и экскурсовод, и тьютор. Мне задавали вопросы, к моему мнению прислушивались, со мной дискутировали и меня ценили.

Проводя на работе большую часть времени, я познакомилась с огромным количеством потрясающих, разносторонних и тактичных людей. И это была МОЯ Москва, которую я полюбила всем сердцем вкупе с тихими двориками, где по моему мнению обитала старая, спрятанная от сутолоки, душевная Москва. Я не чувствовала себя чуждой этому городу, как в Цюрихе.

По выходным я просто гуляла, как гурман, пробуя Москву на вкус маленькими порциями и смакуя каждую деталь. В один из таких дней я сидела с книжкой в кофейне в самом центре города. Саша сидел напротив. Наша случайная встреча почти сразу переросла в любовную историю. Я не знаю, что нас привлекло друг в друге: мы были совершенно разные. Но, по всей видимости, противоположности банально притягиваются. Мы понравились друг другу. И стали жить вместе.

Александр был другой Москвой: динамичной, дерзкой, жёсткой и сконцентрированной на результате. Он был бескомпромиссным и четко знающим, чего хочет от жизни.

Часто к нам приезжал в гости школьный друг Саши. Вдвоём они много говорили, дурачились и вспоминали юность, проведенную в городе Орле. И Сашка становился другим: смешливым, расслабленным и беззаботным. С него словно спадала вся его броня, и он не стоял в стойке, ожидая удара 24 часа в сутки.

Друга звали Владимир, я быстро нашла с ним общий язык. Он был абсолютной противоположностью Саши: жёсткости в нём было ноль целых ноль десятых. С ним я могла долго обсуждать новинки литературы, поэзию и философию. Нам обоим нравились фильмы шестидесятых, эпоха советской оттепели.

В свой последний приезд Вова задержался у нас ненадолго. Он поговорил с Сашей на кухне и даже не остался на ужин, который я заранее приготовила. Володя просил у друга детства помощи: устроится на работу в его фирму и пожить немного у нас, пока не найдет подходящее жилье в Москве. Саша категорично отказал.

Уходя, Вова скромно протянул мне конверт: “Это тебе. Надеюсь, что понравится”. В конверте лежал билет на субботнюю лекцию известного историка моды “Шестидесятые и шестидесятники”. Я была очень благодарна ему за тот субботний день. Я наслаждалась одиночеством и слушала, слушала, слушала…

Я пыталась поговорить Сашей о произошедшем. Но бесполезно.

– В Москве переконцентрация симпатичных, милых, умных людей. Но ненужных.

– Как это, Саня? В смысле – ненужных? А как же дружба, вы же с Владимиром долгие годы плечом к плечу?

– Природный отбор, знакомо? Естественный отбор: если люди не способны тебя усилить, если они не могут тебе помочь, а твои позиции намного сильнее, то эти люди отправляются в игнор, потому что они – ненужные люди.

Я стояла на своём, пытаясь убедить Александра в обратном:

– Ненужные?! Но он же твой друг! Школьный товарищ!

– Кристина, перестань! Не налегай на эмоции и не распускай нюни, детка. Научись уже жить в Москве! Дашь слабину – и тебя проглотит и унесет в пучину чужих просьб, пустой траты времени и невыгодных обменов. Одним своим видом столица побуждает к действию: работать в сумасшедшем ритме и добиваться успеха. Москва – это проверка на прочность и направленность на свою цель, без отвлечений на иное. Москва – она для сильных, понимаешь?

– Но разве это проявление слабости – помочь другу освоиться в Москве, взяв его к себе на работу?

– Это нецелесообразно, потому что Владимир мне не подходит: слишком правильный, с обостренным чувством справедливости. Он за мир во всём мире. А я – только за мир в СВОЁМ мире, и пусть остальные миры горят, полыхают и летят в тартарары.

Больше мы к этому вопросу не возвращались. Мой Саша вычеркнул своего друга из жизни. Безжалостно и резко.

Тем вечером мы пили за успех. Александр подписал выгодный контракт и его позиции, усиленные этим контрактом, придавали ему еще большей уверенности в том, что он правильно живет и отметая ненужных людей, двигается вперед. Я приготовила жареные стейки, к которым прилагалась бутылка арака. Я пробовала этот напиток впервые. Он был горьким и отдавал анисовым привкусом.

На следующий день я заболела и провалялась всю неделю с высокой температурой. Меня знобило и я спала дни напролёт, а когда становилось получше, то развлекала себя горячим чаем с айвовым вареньем и книгами. Я много размышляла о словах Александра, и когда я пыталась перестроить ход своих мыслей так, чтобы ЕГО город стал МОИМ, то словно падала куда-то вниз, разбивая всё внутри.

После удачно подписанного контракта, дела пошли в гору. Последовали другие договора, новые контракты. Александр все время где-то пропадал: то на работе, то переговорах, то на встречах, то на ланчах с нужными людьми. Зацепиться в Москве и покорить ее было его жгучим желанием.

Когда-то давно, в начале наших отношений, Саша признался мне, что его мечта – купить квартиру с панорамным видом на Кремль. Он стремительно шёл к своей цели и не менее стремительно удалялся от меня. Я за ним уже не успевала.

Мы окончательно расстались спустя еще полгода. Без ссор и разборок. По-деловому сухо.

– Ты меня замедляешь. Притормаживаешь. Мы вроде бы с тобой вместе, но не на одной волне, понимаешь? Ты не стремишься играть главные роли. Не бежишь, чтобы стать первой.

– Но не всегда и не всем дано быть на виду, чтобы играть роли первого плана, главные роли, Саша. У нас ведь просто одна на двоих дорога.

– Одна на двоих дорога, – да, но я ускоряюсь, вижу новую местность, отмечаю перспективные направления и пробегаю массу поворотов, а ты – не спеша и прогулочным шагом. Я теряю время, поскольку мне приходиться возвращаться за тобой, останавливаться, ждать. А потом снова набирать скорость и бежать, в то время как ты остаешься где-то там за поворотом. Мне опять нужно сдавать назад и возвращаться за тобой. Я далеко впереди, а ты плетешься в хвосте.

Я молчала и не возражала. Александр спокойным голосом объяснил мне, что наши отношения сошли на нет и я – не та женщина, которая ему необходима, так как во мне нет запала, амбиций и яростного желания стремиться к тем самым окнам, которые с видом на Кремль. Я не хотела, чтобы ЕГО Москва превратила меня в хищницу со взглядом, направленным поверх людей, а не во внутрь. Я не смогла поставить знак равенства между ЕГО Москвой и МОЕЙ Москвой. И я не хотела играть главные роли в его спектакле.

Так, одним прекрасным майским вечером, я оказалась записана в разряд ненужных людей. Ненужная я, собрав свои ненужные вещи, вышла из квартиры, оставив позади мужчину, в глазах которого никогда не отражалась я, зато четко отражалась амбиции с видами Кремля в окне.

О чем я думала? О том, что так и и не смогла научиться жить таким образом, чтобы, например, твой надежный друг со школьной скамьи, интеллигентный, справедливый, начитанный Вова отправился в группу ненужных людей и был вычеркнут из списка. Я любила Москву, но она была не моей тихой гаванью.

Цюрих величественнее Шпица.

Париж красивее Дижона.

Иерусалим притягательнее Тверии.

Лондон ярче Уитли.

Нью-Йорк круче Элко.

Москва масштабнее Барнаула.

Это факт. Но факт также и в том, что везде есть жизнь, которая прекрасна сама по себе, независимо от места обитания. Мы все разные, и для каждого из нас есть своя лучшая в мире локация. Я поняла одно: мне не нужен самый крутой город на земле. Мне не нужен чей-то город. Мне нужен МОЙ город.

4

Наше сердце определяет место нашего обитания. Кто-то жаждет метрополии, а кому-то по душе вишни в цвету и уют гамака. Одни мечтают о масштабности, а другие – о кустах роз и чаепитии с плюшками по выходным с любимой тетушкой в глухой деревушке.

Необъятные пространства мегаполисов становятся мечтой для многих. Но не для всех. Есть маленькие точки на карте, которые почти не видны, но от этого они не становятся менее любимыми для кого-то.

Я вернулась в город, с которого все начиналось и который когда-то стал моей стартовой площадкой. Я поняла, что скучала по этому, когда-то не оцененному мной по достоинству, городу. И мне было ничуть не стыдно возвращаться, и если кто-то скажет мне при встрече: “О, москвичка, привет! Или что, ты у нас уже не москвичка? Вернулась, несолоно хлебавши и поджавши хвост? Пообломала тебя Столица?” – я даже не обижусь. Промолчу. Потому что я, в отличии от большинства, прекрасно понимаю что такое ДРУГИЕ города. Другие города – твои города. Но не мои…


Тебе не понять, зачем уходить,

К чему всё терять и заново жить.

Лететь вниз с тобой, разбить всё внутри,

Забыть все стихи и все фазы любви,


Вонзить острый нож- а иначе никак…

Попробовать странный на привкус арак.

Хотеть заболеть – до беспамятства чтобы,

Чтоб сутками спать, ощущая ознобы,


А переболев, исключить всех из списка.

И заново всё, но без глупого риска.

Помедленней, тихо, без глупостей что ли:

Не стоит играть только главные роли.


А если вдруг падать, то лишь понарошку,

Но знать: тот, кто рядом подаст вам ладошку.

И все потрясения, что были когда-то

Наверх в антресоли запрятать до завтра.


О завтра не думать, жить здесь и сейчас,

Хвататься за этот единственный час.

И пункт назначенья держать лишь туда:

В СВОИ города. Не в ТВОИ города.


Иногда судьба дарит нам встречу с тем, кто не предаст и подаст руку в трудный момент. С тем, кто дает сил оправиться после болезней и не пропасть в пучине личных разочарований. Может мы и не сразу распознаем этот знак судьбы, не сразу ощущаем его ценность, но главное: рано или поздно понимаем важность этой встречи.

Сегодня я одену платье а-ля шестидесятые. И поеду в аэропорт встречать Владимира. Он летит ко мне из Орла. Я надеюсь, что МОЙ город станет и ЕГО городом. Потому что когда один город на двоих, то и жизнь – одна на двоих.

Несовершенство

1

Несовершенство. Это слово преследовало меня с детства. Точнее, оно каким-то непонятным образом поселилось в моем сознании с первых лет жизни, события которых ты практически никогда не можешь отчетливо вспомнить, но которые во многом определяют твоё направление в жизни.

Несовершенство неказистого мирка, в котором я жила, казалось мне несправедливым и обыденным одновременно. И поскольку в моей не особо привлекательной жизни совершенство отсутствовало, то его я замечала везде и всегда, чуяла за версту и неслась к нему, как гоночный пес к добыче. Я наслаждалась видами безупречности издалека, не особо к ним приближаясь.

Напротив нашего старого пятиэтажного дома, – где я обитала в скромной двухкомнатной квартире с обшарпанными обоями, скрипучим полом и старыми окнами, деревянные рамы которых давно рассохлись и от этого бабушка никогда не открывала их полностью, а только форточки, – строили дом.

Всё своё детство я наблюдала за созданием совершенной жизни. Жизнь, в которой я бы так хотела оказаться, строилась у меня на глазах. Сначала пустырь напротив огородили высоким строительным забором и вырыли котлован. Затем медленно возводили здание с широкими окнами, балконами с коваными перилами и красной черепицей на крыше. И долгожданный финал: дом начал заполняться жильцами, воодушевленными новосельем и красивым местом жительства. Мне казалось, что люди из дома напротив – совершенны. Мои глаза разбегались: меня интересовали все жители нового дома, за каждым из которых я подсматривала из окон своего убогого жилища, пытаясь объять необъятное и уследить за всеми.

Это закончилось утром выходного дня, когда бабушка пекла оладьи на остатках прокисшего молока, а я с грустью рассматривала движения в прекрасном доме напротив и мечтала, что однажды вместо оладьев мой завтрак будет состоять из свежих булок (что по утрам выпекают в кофейне на первом этаже противоположного дома) и дорого сыра с молотым и сваренным в турке кофе.

Этот завтрак я не придумала, а подсмотрела в доме напротив, на третьем этаже: окна на кухне там всегда были распахнуты. Как я смогла рассмотреть вожделенный завтрак? В бинокль, оставшийся мне от деда.

Я точно знала их воскресное расписание: девочка восьми лет спускалась в кондитерскую и покупала булочки, пухлые и свежие, посыпанные сахарной пудрой словно сказочной пылью. Она бежала домой, по дороге откусывая одну из них. Беззаботная девочка из дома напротив жадно откусывала булку, а я повторяла за ней, надкусывая воздух и тщательно пережевывая воображаемую сладкую сдобу. Я ощущала как булка тает во рту, запах ванили наполняет нос, а сахарная пудра распределяется на моих губах и я медленно слизываю ее языком по кругу. На секунды я словно оказывалась в теле этой счастливой девочки, идущей домой. Идущей к маме.

Тем временем отец семейства варил кофе в турке и накрывал на стол, а хозяйка дома курила сигаретку у окна и наблюдала за неспешно возвращающейся дочкой, жующей сдобное волшебство. Потом они садились завтракать, опуская шторы, словно желали отмежеваться и защитить свой трех человеческий мирок от чьего-либо присутствия.

Я переключилась на следующих. Понаблюдала за без конца обнимающейся и целующейся бездетной парой. Далее перевела бинокль на окна многодетной семьи на четвертом этаже, из которых то и дело высовывались забавные детские рожицы. Там постоянно были гости: соседские дети, родственники, приезжали какие-то семьи со своими ребятишками. Дети прыгали, скакали, ели хлеб. Это была не квартира, а муравейник, где все приходило в движение с раннего утра и успокаивалось поздним вечером, когда свет оставался гореть только на кухне и два человека пили чай с вареньем, которое они черпали ложкой прямо из банки. Я так и не смогла посчитать, сколько точно детей там живет: то ли пять, то ли шесть, потому что, как я сказала ранее, в какой-то момент я потеряла интерес ко всем жильцам моего совершенного дома, сосредоточив свое внимание на трех окнах третьего (как и у меня) этажа. Эти окна пустовали полгода, пока одно воскресное майское утро не преподнесло мне сюрприз.

К подъезду подъехало такси, из которого вышел мужчина. А за ним выпорхнуло что-то яркое, красное. И с этой минуты я потеряла из виду всех остальных жителей дома. Она была прекрасна, как единственный мак на зеленом полотне. Выйдя из машины, Она подошла к кусту сирени около подъезда, безжалостно сломала несколько веток. Навряд ли Она думала тогда о том, что сорвав самые пышные ветки, бездумно отобрала у кустарника лучшие цветы. Ее не волновало, что все совершенство сирени Она забрала себе. Ей было все равно, что останется для других.

Подойдя к мужчине и вложив свои руки в его, начала танцевать. Медленно кружась, они вошли, точнее – ““втанцевали” в подъезд. А через минуту я увидела, как ярко-красное пятно поочередно распахивало все три окна, на одном из которых вскоре появился большой букет сирени. Я пожалела, что третья комната, окна которой выходили на другую сторону, была вне моей зоны доступа и что там происходило – я не знала.

С этого момента я стала фанаткой этих окон. Я была словно мышка, осторожно выглядывающая из своей неприглядной норки и наблюдающая за нереально-красивой совершенной жизнью. Это было мое кино. Кино, в котором нельзя посмотреть финал, нажав на перемотку. Кино, сценарий которого невозможно предугадать.

2

Осень подкралась незаметно, уже в августе начались дожди, а первое сентября встретило нас грозой и непрекращающимся ливнем. В школу я пришла промокшей, мои ботинки пропускали воду. Стоя на линейке, я ощущала свои мокрые колготки на ногах и капли на лице, скатывающиеся по челке. Моя соседка по парте и школьная подруга Нина с воодушевлением рассказывала мне все школьные сплетни за лето. Но я думала совсем не о школьных делах выпускного класса, а о том, куда пропала Она.

Все лето в квартире на третьем этаже делали ремонт, заносили мебель, вешали картины, что-то сажали на балконе. В отличии от мужа, Она за все лето не появилась в своем жилище ни разу. Ей, видимо, был не интересен процесс: она наслаждалась итогом ремонта, не вдаваясь в детали.

Итак, Она вернулась в готовое жилище в один из осенних дней. Белоснежный плащ на фоне желтой листвы, серых луж и мокрого асфальта смотрелся возможно неуместно, но очень красиво. Даже в непогожий, слякотный, грязный день Она выглядела идеально. Я только настроила бинокль в предвкушении подольше полюбоваться Ее присутствием в очень красивом доме и рассмотреть тщательно эту совершенную женщину благодаря оптике бинокля, но увы. Я словно увидела белый вихрь, быстро пробежавший по всем комнатам и затаившийся в дальней комнате, скрытой от моего увеличителя. Час или полтора я периодически смотрела на параллельные моему взору окна. Выглянув в очередной раз, я лишь застала задние фонари отъезжающей с ними машины. Я попыталась понаблюдать за другими окнами, но быстро перестала – любопытство ушло: меня привлекали только три стеклянных квадрата напротив. И ничьи другие.

Сентябрь закружил меня заботами. Сначала простыла я, в конце месяца заболела бабушка. И если я вылечилась довольно быстро, то бабушка пролежала в кровати почти два месяца. Окончательно она выздоровела в начале ноября. Будильник зазвонил как обычно в 6.30. Я проснулась и поняла, что бабуля выздоровела. В дом вернулся запах ее оладушек. Бабушка стояла на кухне и готовила мне завтрак перед школой. Я выглянула в окно: белое полотно лежало на земле тонким слоем. “Первый снег”, – грустно сказала бабуля, поцеловав меня в макушку.

В день первого снега умерла мама. Я ничего не знала о ней, но была точно уверена в одном: я несовершенна потому, что у меня нет мамы. И мир несовершенен, потому что он отобрал маму у меня. И еще я знала точно, что такое совершенство: это когда ты знаешь, как пахнет мама и какие запахи впитывает ее фартук.

Я резко развернулась и обняв бабулю, уткнулась в фартук, обхватывающий ее мягкий живот. Вдохнула и ощутила запах подсолнечного масла вперемешку с ванилью. “Интересно, как бы пах мамин фартук…”.

К моему величайшему сожалению только в два из трёх окон я смогла смотреть беспрепятственно. На третье окно повесили тяжелые темно-сиреневые портьеры, которые всегда была полузакрыты, а небольшой промежуток между ними занимала тюль нежно-сиреневого оттенка, через которую если и можно было что-то рассмотреть, то только в поздние часы при включенном ярком свете люстры.

Окно на кухне украшала очень короткая занавеска, скорее похожая на оборку или волан. Шторка была белая, а в середине красовался нарисованный или вышитый алый цветок, похожий на мак. Он напоминал мне хозяйку квартиры в первый день, когда я увидела Её, выпорхнувшую из машины в ярко-красном наряде и безжалостно ломающую сирень.

На втором окне, в гостиной, висела светло-бежевая тюль, но половина окна всегда было открыта: дверь на балкон даже зимней порой часто открывалась.

3

…За неделю до Нового Года они поставили елку. Два дня елка одиноко стояла без всяких попыток быть разукрашенной шарами, гирляндами и мишурой. Эти пару дней я фантазировала, как бы я нарядила их елку: верхушка – с золотой звездой, много золотистых шаров и дождика, и непременно куча обожаемых мной шоколадных конфет “Красная шапочка” на ниточках – их можно снимать прямо с елки и с удовольствием запихивать себе в рот и жующим ртом, полным любимых конфет, ощущать настоящее новогоднее настроение.

Третий день прибытия елки в квартире напротив. Я вернулась из школы, голодная и замерзшая, первым делом разогрела борщ, плюхнула в середину тарелки столовую ложку холодной сметаны, посыпала пригорошную сухариков и, довольная, села за стол у окна. После увлеченного поедания обжигающе-горячего супа я взяла бинокль и посмотрела в окно.

Многодетное семейство во главе с папой строило во дворе горку, бездетная пара наблюдала за ними в окно. Из подъезда выбежала девочка, завтракающая свежими булками по воскресеньям, и присоединилась к строительству горки. Окна, интересовавшие меня, были темными и стали светиться только к вечеру. Тогда-то я и увидела наряженную елку. Часть елки была вся в серебристых коробочках, перевязанных синими бантами, а часть – в таких же коробочках, но с зелеными (под цвет елки) лентами. И всё. Ничего больше. Ни звезды на верхушке, ни блестящей мишуры, ни мигающих лампочек. Я была разочарована. В совершенной квартире с двумя совершенными людьми стояла несовершенно наряженная елка.

В нашей двухкомнатной квартирке мир был разграничен на три зоны: моя комната, бабушкина, и наше общее – кухня. Я могла приходить к бабушке, смотреть телевизор и заниматься на фортепиано. Пианино было маминым, старым, поцарапанным, с костяными, пожелтевшими от времени клавишами, но я его любила. Потому что на нем когда-то играла моя мама.

Новый года в нашей скромной обители был почти незаметен. Елку мы не наряжали. Бабушка приносила несколько еловых веток, ставила их в большую напольную вазу, вешала на них три красных шарика и на прищепке – древнюю фигурку Деда Мороза (Снегурочку я разбила еще в первом классе). Эта ваза стояла в моей комнате у окна. В новогоднюю ночь, когда я засыпала, бабушка оставляла мне подарок на полу у вазы и непременно вешала на зеленые еловые ветки несколько шоколадных конфет на ниточке. Утром я забирала свой подарок и оставляла что-то для нее: в детстве это были в основном рисунки или открытки. На этот Новый год я поднакопила денег и купила ей банку растворимого кофе, который она любила и коробку конфет “Птичье молоко”.

Бабуля была растрогана. Она почти никогда не проявляла эмоций, – про таких, как она говорят “эмоционально скупая”. Утро первого дня наступившего года стало исключением из ее правил во многом.

Во-первых, она так сильно обняла и поцеловала меня, словно это был последний Новый год в ее жизни. Мы долго сидели молча, крепко обняв друг друга, и ощущая, что в этом огромном мире никому, кроме друг у друга, мы не нужны.

Во-вторых, она подарила мне шелковый шарф нереального цвета: этот цвет напоминал мне небо перед грозой. Шарф был совершенен не потому что был из натурального невесомого шелка, и не потому, что завораживал своим загадочным оттенком. Он был совершенен по одной-единственной причине: шарф принадлежал моей маме. Я никогда не спрашивала о маме. И о том, что случилось. Бабушка запрещала мне задавать вопросы. Однако нынешний день стал исключением из многих бабушкиных правил.

В-третьих, накинув на меня шарф, она заплакала. Я никогда не видела бабушку со слезами на глазах. Никогда. Это было впервые.

В-четвертых. Возможно, прочитав в моих глазах все вопросы и просьбы, скопившиеся за мои семнадцать лет, она произнесла тихо:

– Твоя мама была беспечной, но очень доброй девочкой. Она любила веселиться и думала лишь о той минуте, в которой жила. Ее убили. В том пустыре, на месте которого сейчас стоит этот новый дом напротив. В тот день пошёл первый снег и пустырь был идеально белым. Твою маму припорошило снегом, поэтому её нашли не сразу. Тебе было полгода. Мы так и не узнали, что произошло на самом деле и кто ее погубил. Дело осталось нераскрытым.

Бабушка тяжело вздохнула. И, поцеловав меня в макушку, продолжила:

– Дедушка умер через год. Я не могу с этим смириться! И даже сейчас, спустя много лет, я смотрю в окна на этот красивый дом напротив, а вижу запорошенный первым снегом пустырь и слышу громкий вой твоего деда.

Посмотрев в мои глаза, она крепко меня обняла и, словно предугадав мой вопрос, добавила:

– Я не знаю, кто твой папа, детка! Твоя мама не раскрыла нам этот секрет, она говорила, что ребёнок для неё – это важно, а кто отец – значения не имеет. Она и назвала тебя Дарина потому, что считала, что ты – дар.

Бабушка снова обняла меня. А я тихонько прошептала: “Кристина”. Бабушка никогда не произносила это имя вслух, видимо ей было невыносимо больно его произносить. Я же часто шептала три слога, соединенные в красивое имя: Крис-ти-на, но никогда не проговаривала их громко из-за бабули. “Крис-ти-на. Наверное, я назову так свою дочь”. Бабушка встала и вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Это означало одно: тема закрыта.

4

Видимо, он был художником. А может быть – Она? Кто-то из них нарисовал Деда Мороза и Снегурочку с зайцем красками на третьем окне. Это было красиво! Но елка в коробочках меня расстраивала. Я надеялась, что они передумают и ближе к празднику разукрасят елку так, как этого хотела бы я. Однако и в последний день уходящего года все осталось без изменений.

После разговора с бабушкой, я подошла к окну и навела бинокль на интересующие меня окна. На этот раз мне повезло. Они стояли у елки: Она в ярко-красном халате, он – в неприметной футболка и домашних штанах в клеточку. Одну за одной они открывали коробочки, висевшие на елке. Он – зелёными ленточками, Она – с синими. Оказывается, в каждой из них находились подарки друг для друга. Вот глупая я! Это же так трогательно и необычно!

Они обнимались и целовали друг друга после каждой открытой коробочки. Так мило! Я изменила своё мнение по поводу елки: их елка была самой совершенной из всех возможных. Огоньки с мишурой и звезда на верхушке теперь казались мне банальщиной.

Затем они переместились на кухню, где завтракали. Она сидела у него на коленях и кормила его маленькими бутербродами и, если я не ошибалась, – салатом оливье прямо из большой синей салатницы.

Весь следующий день они не выходили из квартиры, смотрели телевизор, ели в гостинной и уходили в дальнюю комнату, доступ к которой у меня был закрыт (видимо, это была спальня). С одной стороны мне хотелось подсмотреть хоть одним глазком как обустроена их спальня, с другой – мысли чем они там занимались заставляли меня, скромную семнадцатилетнюю девочку, опускать глаза и краснеть.

Утром третьего января они уезжали. В отпуск, по всей видимости. Наверняка туда, где тепло и море. Я успела увидеть их чемоданы, которые таксист заталкивал в багажник. Задние фары машины с шашечкой на крыше подмигнули мне напоследок и скрылись, оставляя за собой снежную дорогу и простор для моей фантазии.

Я быстро оделась и вышла на улицу. Двор был тихим, безлюдным и белоснежным. Я слышала каждый свой шаг: звук скрипящего под ногами снега был таким красивым! Моя дорожка, которую я протоптала проходя напрямую по двору к дому напротив, показалась мне почти прямой. Я поднялась пешком по ступенькам на третий этаж. Подошла к заветной двери. Вдохнула всей грудью, глубоко – мне хотелось ощутить аромат Ее духов, но я ничего не почувствовала. Потрогала ручку таким образом, словно я закрываю дверь. Затем вызвала лифт и спускаясь вниз, ощутила терпкий аромат Ее парфюма. Теперь я точно знала, как пахнет Она. Как благоухает Женщина-Совершенство: сладковато-терпко, маняще и как-то … по-восточному насыщенно.

Почему именно эти окна так манили меня? Я не знаю. Я не наблюдала особых событий в этой квартире, не было там ни трагедий, ни комедий. Обычная жизнь. И необычная Она. Думаю, меня привлекла непосредственность, легкость и неординарность ее поведения. Она была свободна в своих мыслях и поступках, в своих движениях и действиях – это невозможно объяснить словами, но это чувствовалось при одном лишь взгляде на эту совершенную женщину.

Они вернулись через три недели. Точнее – Она. Он поднял чемодан наверх и спустившись вниз, сел в ждавшее его такси и куда-то уехал.

5

Февраль оказался лютым. И скучным: вьюги, метели, снег и главное – все окна покрылись инеем. Замысловатые узоры не давали мне никаких намеков на то, что происходит там. Февраль, впрочем, в свой последний день побаловала меня сюрпризом и подарил кроме морозных картин на окнах и скуки, долгожданную встречу.

Я столкнулась с Ней в магазине. Покупая хлеб, я вдруг отчетливо ощутила тот самый аромат из лифта. Резко обернувшись, я увидела Ее: в белоснежной норковой шубе с огромный воротником-капюшоном, отороченным мехом рыси. Секунды две мы смотрели друг другу в глаза: ее взгляд был пьянящим – в огромных глазах коньячного цвета можно было утонуть. Она улыбнулась мне и перевела свой взгляд на прилавок с шоколадом. Я не отрывала взгляда: впервые увидев Ее так близко, мне хотелось рассмотреть эту женщину максимально тщательно. Она была для меня необычной. Словно фея из сказки.

Я пристально вглядывалась в черты лица, тщательно рассматривала одежду, украшения, аксессуары. По дороге домой, восстанавливала в памяти каждую деталь: узкую высокую горловину белоснежного свитера, выглядывающего из под шубы, красные кожаные перчатки, которые Она держала в руке, перстень с большим красным камнем на безымянном пальце правой руки – это такое обручальное кольцо что ли? Крупные черты лица делали Ее яркой: огромные глаза с четко подведенными широкими стрелками и густо накрашенными ресницами, красная помада на пухлых губах, высокие скулы, подчеркнутые щедрым слоем румян. Вьющиеся длинные темные волосы. Что ещё? Ах, да – замшевые чёрные сапоги на шпильке, крупные серьги и красная сумка. Я, словно художник, мысленно рисовала в памяти Ее образ. Ее портрет. Мне Она казалась совершенной. И почему-то похожей на маму.

…Восьмое марта мы с бабулей отмечали традиционно: медовый торт со сметанным кремом и голубцы. Было вкусно. В квартире напротив этим вечером света не было. Я представляла как они танцуют в каком-то дорогим ресторане и чокаются бокалами с шампанским. Она – непременно в красном платье.

На следующий день я увидела их двоих на улице у подъезда дома. Он вышел из машины и что-то говорил, быстро и резко размахивая руками. Она стояла спиной и я не видела ее лица. Вдруг Она закинула руки к небу, и, видимо, что-то ответив, скрылась внутри подъезда. Он сел в машину, но посидев минуты две, вышел из машины и закурил. Пока он курил, Она вышла на балкон и бросила в него снежном, но промахнулась. Он поднял голову и что-то крикнул, затем, бросив сигарету в талый сугроб, быстро вошёл в дом. Спустя минуту в гостиной загорелся свет. Я наблюдала в бинокль как они долго целовались у окна, и это были словно совершенные финальные кадры фильма о любви. О честной, красивой, правильной и невероятной любви между мужчиной и женщиной.

Я пошла спать и, засыпая, думала, что когда-нибудь и в моей жизни будет так же: красивая квартира, страстные поцелуи у окна, елка, украшенная коробочками, танцы вдвоем и белая шуба с рысью.

6

Бабушка умерла летом, не дожив до моего восемнадцатого дня рождения ровно две недели. Вступив в права наследства, я продала квартиру, перебравшись в однокомнатную квартиру совершенного дома. По счастливому стечению обстоятельств я стала соседкой тех, за кем я так долго подсматривала, словно мышка из норки. И моя совершенная когда-то картинка, отражающаяся в бинокле из дома напротив, превратилась в несовершенный обманчивый мирок двух людей, за которым я наблюдала уже через дверной глазок своей квартиры.

Он был приходящим в ее жизнь. С тремя детьми и женой, которая однажды долго звонила и стучала в дверь, крича и обзывая ее грубыми и обидными словами. Рядом находилось трое детей. Двое – мальчик и девочка, по всей видимости погодки, стояли молча насупившись, а младшая девочка, лет пяти, все время плакала. Старшие говорили ей: ”Зоя, не плачь!”, пока их мать, не обращая внимание на слезы дочери, яростно барабанила кулаками в чужую дверь. Обессилев от отчаяния и получив в ответ на свои крики лишь презрительное молчание, вышла на улицу, посадила своих детей в машину и, подняв голову, минуту смотрела на окна. Затем села за руль и уехала. Больше я ее не видела. Странно, но в тот момент в голове вспыхнула картинка из прошлого: женщина в красном и сирень с безжалостно обломанными ветками…

Я уже не мечтала ни о елке с коробочками, ни о страстных поцелуях у окна, ни о красных маках, пожалуй только о шубе, отороченной рысью. И если когда-то окна напротив были для меня верхом совершенства, то дверь напротив оказалась для меня крайней точкой несовершенства.

P.S. И, кстати, имя у Нее действительно оказалось необычным, как у маркизы ангелов. Анжелика. Но фамилия абсолютно не соответствовало имени. Такое вот совершенное несовершенство.

Что случилось потом? Не имею ни малейшего представления. Вскоре я продала квартиру и уехала из когда-то совершенного дома в свою новую жизнь.

“… Я обещаю тебе хорошее лето”

“Я часто вспоминаю наши школьные каникулы, когда мы с утра до позднего вечера слонялись без дела по улицам, загорали на крыше дома и купались в речке. Как же беззаботно мы проводили дни! Знаешь, мы были такими беспечными!

Мы так давно не виделись! Говорят, что школьная дружба проходит после того, как заканчивается школа. Но в нашем случае это не так! Прошло пять лет, после того, как мы сдали выпускные и разъехались: я осталась верна родным пенатам, а ты – год спустя – покинула меня и облюбовала себе новое место. Но то, что между нами расстояния ничего не меняет в нашей дружбе, правда? Ведь мы же до сих пор общаемся: пишем друг другу письма, поздравляем с праздниками, созваниваемся. Это, конечно, здорово, но я бы хотела увидеть тебя на не фото.

Прошу: проведи теплые деньки со мной! Приезжай ко мне! Я обещаю тебе хорошее лето. Обнимаю. Жду. Нина.”

…Она была скромной, застенчивой девочкой. Избегала смотреть в глаза при разговоре: всегда отводила взгляд и отчего-то тушевалась при прямом взгляде. Ей было чуждо впиваться в глаза собеседнику: при общении она обычно глядела мимо тебя, в сторону. Эта ее особенность, наверное, была проявлением определенных черт характера: как маленький зверек, чуяла любой конфликт за версту, и всегда умело обходила его.

Не нравилось ей и спорить. Отстаивать свою правоту не казалось ей важным. Она соглашалась, улыбалась и по-дружески пожимала руки всем подряд, лишь бы была “тишь, гладь да божья благодать”.

Такова была моя школьная подруга Нина. Нинуся, Нюся. Милая и доброжелательная. С ней всегда было легко. Точнее – просто, без каких-либо треволнений, ссор и обид. Она соглашалась со мной. Всегда. И я воспринимала это как поддержку и понимание. Она повторяла мои фразы, и мне казалось, что мы, подруги, говорящие одними и теми же словами, – очень близки. Она копировала мою прическу, макияж, стиль одежды – и я воспринимала ее как свою сестру. Когда я делилась с ней своими мечтами и желаниями, она непременно поддерживала меня: “Ой, я тоже так хочу!”

Мне нравилось, что мы одинаково мыслим, смотрим в одну и ту же сторону. Тогда, в детстве и юности, мне казалось, что подруга должна быть именно такой: схожей с тобой во многом, почти во всем. Словно отражение, словно двойник, словно сестра-близнец. Мы были не разлей-вода с первого класса. Закадычные школьные подруги. Постоянно вместе.

Мы даже дочек своих решили назвать одинаково. С детства я говорила, что если у меня будет дочка, то я непременно назову ее Кристина. И Нина переняла на лету мое восхищение этим красивым именем. Мою маму, которую я совсем не знала, звали Кристина, и поэтому я хотела назвать дочь в ее честь: это имя казалось мне самым лучшим. А Нина… Нина просто со мной соглашалась: “Права ты, права! Лучше имени не бывает!”.

Все, кто был знаком с Нинусей, восклицали: “Какая добрая и славная девочка!”. Она нравилась всем родителям без исключения: мягкая, покладистая, вежливая. Идеальный беспроблемный ребенок. Однако моя бабушка, которая воспитывала меня одна, относилась к ней с прохладцей, без особого тепла и восхищения.

Не знаю почему письмо Нины, полное восклицательных знаков, подействовало на меня таким образом? Что повлияло на мое решение оставить мужа и приехать в гости к школьной подруге, которую я не видела уже как лет шесть? Наверное, память о дружбе и внезапно нахлынувшие воспоминания моей школьной жизни. И что-то еще, неуловимо-теплое и до боли знакомое витало в том письме, но что именно – я не могла понять.

И вот я вернулась в маленький и уютный город своего детства, стою на перроне вокзала и оглядываюсь по сторонам с интересом: узнаю я или нет свою школьную подружку?

Она выглядела так, словно не было этих пяти лет расставания. Такая же как и была.

– Ты изменилась. Стала другой. Не такой как раньше, дорогуша! Подстриглась коротко. Я тоже так хочу! – внимательно рассматривая меня, тихо произнесла Нина. Сказала так, словно была удивлена, недовольна и разочарована одновременно.

– А ты совершенно такая же! Как будто и не было этой пятилетки! Такое ощущение, что мы с тобой расстались только вчера, а сегодня снова встретились. Выглядишь точь-в-точь как на выпускной фотографии, будто бы ты застыла в прошлом времени! – радостно сказала я и обнимая школьную подругу, вдохнула аромат тех самых духов, которыми мы пользовались в выпускном классе.

Остановиться в городе моего детства мне было не у кого, кроме как у подруги, которая была не против: “Я так рада, что ты будешь жить у меня! Будем болтать ночи напролет, как в детстве!”.

Нина жила в двухкомнатной квартире, доставшейся ей по наследству от деда. Я оглядела ее жилище. Однотонные обои, классический паркет. На окнах – цветы, на стенах – картины, на полу – ковры. В шкафу – книги, стройно расставленные в ровные ряды. И идеальная чистота. Словно здесь никто не жил. Ни одной пылинки, ни одного брошенного в спешке предмета, ни одного мятого пледа на диване. Все так, словно ты в мебельном магазине или гостиничном номере.

– Ну что, дорогуша, чай или кофе?

– Кофе, пожалуйста.

– Ой, я тоже хочу кофе, как и ты.

Нина сварила мне кофе в отполированной до блеска джезве и поставила передо мной фарфоровую чашку с блюдцем, на котором лежали два кусочка сахара и маленькая шоколадка на салфетке под цвет посуды. Я почувствовала себя в каком-то кафе, а не в доме у закадычной подружки.

Хозяйка квартиры села напротив, подперев двумя руками лицо – любимая поза со школьных времен – и всматривалась в меня с нескрываемым интересом. Она отмечала во мне каждую мелочь: новую проколотую дырочку на ухе, мою татуировку в виде маленьких иероглифов на спине, оттенок волос и короткую стрижку, яркую помаду и модную форму бровей. Интересовалась, каким ароматом я пользуюсь и в каких магазинах одежды обновляю гардероб. Расспрашивала о муже. Попросила снять с пальца и примерить мое обручальное кольцо (я, конечно, вежливо отказала в этом). В тот момент я почувствовала себя так, будто меня изучают под лупой и от этого мне стало не по себе.

Попытка сменить тему и переключить внимание на что-то другое мне удалась ненадолго. Мы поговорили о ее родителях, вспомнили детские шалости. Но Нина вновь вернулась к тому, с чего начала – беззастенчиво рассматривала меня и выхватывая все то новое, что появилось за эти годы во мне, радостно восклицала: "Ну надо же! Я тоже так хочу!". Она выискивала каждую деталь с таким азартом, словно играла в какую-то игру, понятную лишь ей одной.

Внимательно слушала меня. И к моему ужасу через час нашей болтовни начала говорить моими фразами. Я уже не наслаждалась школьными воспоминаниями, – лишь прилагала все усилия, чтобы сместить фокус общения подальше от моей персоны. Наконец, у меня это получилось. Нина стала рассказывать о себе. Встречается с одним парнем, зовут Виктор, но: “Так, ничего серьезного, ты же понимаешь. Просто проводим время иногда. Он называет меня Нюся, как будто я маленькая девочка”. Устроилась работать секретарем к какой-то важной начальнице, которая ее ценила за умение слиться с офисной мебелью и безропотно выполнять поручения.

– Порой она вообще не замечает меня. Проходит мимо, словно я шкаф или стул. Но мне это нравится: меня никто не трогает, поэтому я это ценю. У нас в офисе идеальная чистота и порядок – моя начальница на дух не переносит, когда что-то не на своем месте. Книги – по полочкам, бумаги – по папочкам, чашки на блюдце с салфеткой под цвет посуды. “Дорогуша, все должно быть идеально, начиная с мелочей”, – твердит мне начальница. Это ее кредо. Так что в офисе у меня всегда полнейший порядок.

– Как и у тебя в квартире, Нина. Безукоризненная чистота и все на своих местах. Образцовый порядок, как в твоем офисе. Я даже боюсь тут жить: а вдруг разрушу эту твою домашнюю безупречность?

Моей иронии подруга не заметила. Она улыбнулась и снисходительно произнесла:

– Да, дорогуша, ты всегда вносила балаган и беспорядок во все, к чему прикасалась. Но это не страшно: я уже предупредила свою домработницу, что у нее в ближайшее время, вероятнее всего, будет больше работы. В моем доме все должно быть идеально, начиная с мелочей.

Теперь я поняла происхождение в ее лексиконе как неприятного для моего уха слова “дорогуша”, так и маниакальной приверженности к идеальному порядку.Обратила я внимание и на другое: Нина неплохо зарабатывала, но непонятно почему экономила на себе. Практически весь ее гардероб, как я успела заметить, состоял, как ни странно, из дешевых вещей.

– Когда-нибудь я сделаю татуировку – хочу такую же, как у тебя. И куплю такие же шикарные туфли – наверняка они стоят далеко не две копейки! Я даже представляю, как поеду отдыхать за границу, вернусь оттуда загорелая, с новой стрижкой от дорогого стилиста и на высоченных шпильках.

– А почему ты все время говоришь в будущем времени, Нюся? Почему не сейчас? Давай-ка завтра поедем в самый дорогой салон и сделаем стрижку. Ну, а затем купим тебе шпильки и какое-нибудь умопомрачительно-шикарное платье. Давай совершим что-нибудь невероятненькое, а? Как это бывает у девочек – спонтанно и весело, – предложила я.

Нина не возражала и сразу согласилась. Ее “да” еще с детства выскакивало из уст легко и без задержки: словно она никогда не думала особо над ответом, – соглашалась, не задумываясь. Мы поболтали еще немного обо всякой ерунде и разошлись по комнатам спать.

На следующее утро я проснулась от стука в дверь. Подружка звала меня на завтрак. На столе стояли блинчики со сметаной и бутерброды с сыром.

– Нинусь, спасибо. Но я не завтракаю по утрам. Только пью кофе, – так уж я устроена.

– Я тоже только кофе по утрам пью, дорогуша. Просто как гостеприимная хозяйка, предлагаю все и сразу. Так уж я устроена.

Я уже не обращала внимания на то, что Нина включает в свою речь мои фразы. У нее еще со школьной скамьи был исключительный навык: она замечала твои словечки и фразы и, беззастенчиво заимствуя их, встраивала в свою речь. Вуаля! – через пару дней казалось, что это ты повторяешь за ней ту самую фразу, а не наоборот. Нина проделывала это филигранно и незаметно: как факир показывает фокус: было ваше – стало наше.

Я почему-то никогда не задумывалась об этом в школьные годы. Да и сейчас мне было это не важно. Я отмахивалась от мысли о том, что кто-то за мной повторяет, присваивая себе мои слова – да какая разница?!

Я взяла чашку кофе и вышла на балкон. Нина, держа чашку в руках, тут же вышла вслед за мной, В воздухе витал запах сдобы. Я словно оказалась на Булочной улице! Аромат был настолько сильным, что мне непременно захотелось съесть пару-тройку свежеиспеченных лакомств. И да ну ее, эту диету!

– Нина! Что за запахи на твоей улице? Они потрясающие! Я что, попала в волшебный сдобный город?

– Это мини-пекарня, в доме напротив. С раннего утра они пекут всякие вкусности. Потом развозят по городу.

– Вкусно у них? Пахнет невероятненько!

– Не знаю, Дарина. Ни разу не пробовала! – пожала плечами Нина.

– Как? Этот рай ванильной сдобы у тебя по соседству, под носом, а ты ни разу там не была? – удивилась я, поймав себя на том, что мыслями я уже нахожусь в этой чудесной пекарне.

– Как-нибудь надо сходить. Когда-нибудь.

– Никаких когда-нибудь. Сейчас! Немедленно!

Я почти насильно вытолкнула подругу из квартиры и через пять минут мы оказались в уютном маленьком помещении с тремя столиками у окна. Несмотря на то, что я предпочитала не есть по утрам – аромат сотворил со мной чудеса и мы съели по еще теплой булочке, припорошенной сахарной пудрой и прячущей сливовое повидло внутри.

– Совсем как в школьной столовой, помнишь?! Тот же вкус, ты не находишь? Невероятненько! – воскликнула я, облизывая повидло на губах.

– Конечно, как в школе. Тот же вкус, – поддакнула подруга.

– Хотя нет, в школе было не так вкусно. И пудрой булочки не посыпали. А повидло было яблочное, точно! – засмеялась я.

– Да, в школе не такие были булочки, – подхватила мои слова Нина, но отчего-то не засмеялась и даже не улыбнулась.

Как же хорошо мне было тем утром в маленькой тесной пекарне! Я смеялась и наслаждалась летним отпуском. Я была рада вернуться в детство и даже была готова без зазрения совести поглощать сладкие плюшки, пусть и не такие, как в школьной столовой.

Наконец мы вышли из мира сдобных удовольствий и отправились в центр города, согласно нашим вчерашним договоренностям.

В салоне красоты Нина сразу же попросила парикмахера в точности повторить мою стрижку. Других вариантов для Нины почему-то не существовало. Но вышло хорошо: моя стрижка ей действительно шла. Лицо Нины сияло ровно до того момента, пока она не подошла к администратору расплатиться за услуги. Она недовольно поморщилась. И перестала улыбаться.

Далее мой план по преображению школьной подруги дал сбой. Дорогие бутики, платья и туфли – мягко отметались. Моя спутница соглашалась, покорно меряла все, что я ей предлагала, кивала головой, но покупать – не покупала.

– Я решила, что дождусь распродаж, дорогуша! Не хочу платить полную стоимость, – шептала мне Нина, – Когда-нибудь я это куплю. Но нужно подождать, пока скинут цену. Так уж я устроена.

Я начинала злиться и закипать. Но виду не подавала. Вдруг я услышала громкий крик:

– Дарина! Даринка, ты? Ого, какая встреча! Я уж думал ты уехала от нас навсегда. А ты, смотри-ка, гуляешь тут с кем-то. Ой, да это же Нинка! Не узнал! Привет, Нинуся!

– Привет, Сергей! Как невероятненько, что мы тут встретились, скажи? В одном городе живем, а годами не пересекаемся, – засмеялась Нина.

– Да уж. Ух, одноклассницы, надо бы эту встречу отметить. Девчоночки – они такие! Их надо любить.

Мы расположились в первом попавшимся на глаза кафе и, благодаря стараниям и телефонным переговорам Сергея, к нам вскоре присоединились еще несколько бывших учеников нашего класса. Мы хохотали, вспоминая школьное время.

Нина сидела, мило улыбалась и кивала головой. Говорила она мало. Я невольно отмечала, как она повторяет не только фразы сидящих, но и жесты. С кем бы она не вступала в диалог, она словно хамелеон мигом перенимала жестикуляцию собеседника и его манеру говорить.

Домой мы вернулись довольно поздно, немного выпившие и возбужденные от школьных воспоминаний. Хозяйка квартиры налила чай и села за стол, подперев двумя руками лицо. Я примостилась напротив.

– Здорово посидели. Было весело!

– Да, Дарина. Было весело.

– А хорошо, что мы встретили Сергея. Без него мы бы навряд ли собрались.

– Без него – навряд ли..

– Слушай, а тебе стрижка новая понравилась? Тебе надо обязательно купить красивое платье к новой стрижке. Мы же девушки – существа нежные: должны себя холить и лелеять.

– Да, холить и лелеять! Тут лучше и не скажешь! “Девчоночки” – они такие! Их надо любить. Невероятненько, но так и есть.

Фраза Сергея с его фирменными “девчоночки” (вкупе с моим “невероятненько”) вылетела из ее уст так непроизвольно-легко, как будто Нина придумала ее сама и произносила уже много лет подряд, а не услышала несколько часов назад от случайно встреченного одноклассника.

Я поймала себя на мысли, что раздражаюсь от манеры подруги копировать слова и словосочетания: мои, чужие. Словно разговариваешь сам с собой, слушая эхо. Теперь я четко осознала, что совершенно не знаю своей школьной подруги.

Абсолютно не понимаю: кто рядом со мной? Она представляла собой беспорядочное нагромождение чужих клише: всех, увиденных и услышанных за позавчера, вчера и сегодня, помещенных в один сосуд под названием Нина.

– Скажи, пожалуйста, а почему ты ничего не купила сегодня? Ни одной шмотки? Ведь я выбирала для тебя красивые вещи, которые тебя действительно преображали, меняли, делали иной…

– Ты что, не внимательно меня слушала? Я же говорила тебе: подожду скидок. Так уж я устроена, – манерно пожала плечами Нина (наверняка скопировала этот жест у кого-то).

Я разозлилась не на шутку и вспылила.

– Послушай меня! Ты экономишь на себе, покупаешь не то, что действительно хотела, а то, что попроще, подешевле, со скидкой. Мысленно убеждая себя (а на самом деле – обманывая) в том, что когда-нибудь ты купишь себе именно то самое, дорогое и лучшее, а пока обойдешься и этим, посредственным и недорогим. И так проходит вся твоя жизнь.

На секунду я замолчала и посмотрела Нине прямо в глаза. Она, как и следовала одидать, моментально отвела взгляд куда-то в сторону. Я продолжила говорить.

– Ты смотришь как другие носят те самые вожделенные кроссовки или туфли, отдыхают в пятизвездочных спа-курортах, достают из сумочки (той самой, которую ты так хотела, но не купила: “Очень дорого!”) бесподобные духи. Годами наблюдаешь, как кто-то носит твои мечты, живет твоим миром здесь и сейчас (а не потом когда-нибудь). Кто-то проживает твою жизнь, которую ты придумала. О которой мечтала.

– Не только мечтала, но и к которой шла, дорогуша, – перебила меня Нина, – просто я медленно иду, понимаешь? Так уж я устроена.

– Да ничего подобного! Обычно ты устроена! И не идешь ты никуда. Ты стоишь на месте и боишься сделать шаг, другой, третий. Ты никуда не двигаешься. Просто фантазируешь на заданную тему, но не делаешь.

– Я планировала. Ждала подходящего момента. А он все не наступал, но когда-нибудь наступит!

– Не правда! Ты никуда не планируешь идти. И ничего не ждешь. Вот смотри: ты живешь на своей дивной улице, которая вся по утрам пропитывается ароматами ванили и сдобы. И что?

– И что? – недоуменно пожала плечами Нина.

– А то! Ты просто каждое утро нюхаешь эти ароматы. Вдыхаешь через ноздри глубоко в себя великолепные смеси запахов из пекарни в двух шагах от тебя и понимаешь как это вкусно. Но ты не идешь попробовать. Ты довольствуешься их ароматом на расстоянии. Почему ты не спешишь их вкусить?

– Когда-нибудь я бы попробовала…

– Но твое когда-нибудь – это никогда, пойми ты наконец! Самый подходящий момент – это текущий момент! Сегодня, в эту минуту, а не когда-нибудь. Завтра – это никогда, вот что важно понять!

– Да ничего подобного! Но я не хочу спорить с тобой, дорогуша! Ведь это не важно. Всё это неважно! Для меня – неважно. Так уж я устроена.

Мне вдруг стало все безразлично. Я не хотела продолжать ни к чему не ведущий, а значит – абсолютно никчемный разговор. Я поняла, что не хочу портить приятное впечатления от замечательного беззаботного вечера с одноклассниками из-за своей школьной подруги.

– Давай-ка спать, уже поздно, – устало произнесла я.

– Ого! Невероятненько, уже ночь! Пора спать. Спокойной ночи, дорогуша! – ответила Нина с (как мне показалось) облегченно-радостными нотками в голосе. Да, споры она всегда обходила стороной. Как и прямые взгляды.

На следующее утро, встав рано, я тихонько выскользнула из квартиры и отправилась к своему дому, где я дружно прожила с бабушкой в старенькой квартире почти восемнадцать лет. Ходила, вспоминала, переводила взгляд с одних окон на другие, в противоположном доме. И понимала, что мне уже совершенно не интересны те, другие окна напротив, которые когда-то так сильно притягивали мое внимание.

Следующая неделя прошла безлико. Или идеально выверенно. Смотря с какого угла посмотреть. Нина планировала день заранее: составляла список дел и развлечений, водила меня в новые – безупречные с точки зрения обслуживания – рестораны. Мы побывали на паре местных спектаклей (“Это лучшие театральные постановки сезона, дорогуша!”).

Мне вдруг стало душно и тесно в том месте, где прошло мое детство и пролетела юность: словно меня загнали в невидимые тиски. Я ощущала местечковость и мелочность родного городка, который когда-то так любила. Как вы понимаете, я уже тяготилась и городом, и летним отпуском, и общением со своей школьной подругой. И, вспоминая бабушку, понимала насколько она была мудра и права в отношении Нины.

Иногда я задавалась вопросом: а было ли вообще и у моей школьной подружки свое личное мнение? Имелась ли хоть какая-то точка зрения и присутствовал ли в ней тот самый стержень, который дает человеку силу и желание что-то доказывать, отстаивая свою правоту?

Я поняла это только отойдя на большое расстояние и посмотрев на нашу дружбу со стороны. Теперь мне было с чем сравнить и я осознала, что дружба – это далеко не всегда кивки и улыбки. Это и бурные дебаты, и обидные ссоры, и долгие споры. Это разность вкусов, но одинаковость отношения друг к другу. Это понимание твоей точки зрения, но не стопроцентное ее приятие (“Ой, я тоже так хочу!”).

Мне было скучно рядом с Ниной. Я заранее знала все ее реплики в ответ на мои вопросы. Понимала что она скажет на то или иное мое замечание. Она фокусировала взгляд на том, что ей близко и даже не пыталась устремиться вдаль. К сожалению, она была близорука по жизни. Дальнозоркость ей претила, она даже отпуск предпочитала поблизости, рядом: никаких дальних странствий и длительных перелетов. И почему я раньше этого не замечала?

Как-то вечером я попросила Нину достать ее детские фотоальбомы. С фотографий на меня смотрела та милая девочка, с которой рука об руку прошло все мое детство и школьные годы. Было много фотографий, где мы вместе: смешные, серьезные, беззаботные – разные. Перелистнув очередную страницу я увидела свою фотографию: я – лохматая, взъерошенная, рыжая, стою босиком в цветастом сарафане с венком из одуванчиков на голове и залихватски смеюсь.

“Я обещаю тебе хорошее лето”. Вот почему та фраза в письме от Нины так заворожила меня! От нее веяло теплом, беспечностью и чем-то еще, таким знакомым, но далеким. И сейчас, впившись взглядом на свою фотографию в старом школьном альбоме, я вспомнила. Меня словно током шарахнуло! Резко перевернув снимок, я увидела несколько предложений, когда-то написанных мной: “Нина, приезжай ко мне в деревню. Проведи эти теплые деньки со мной! Я обещаю тебе хорошее лето! Обнимаю. Жду. Твоя Дарина”.

Мой школьный аккуратный почерк и беспечное деревенское лето после восьмого класса. Те три месяца мы провели с бабушкой в деревне. Яркая картинка из детства: я, лохматая, сижу за столом, поглощая один за одним вкусные бабушкины оладушки, рассказываю о том, что написала Нине письмо и пригласила ее в гости. Бабушка не в восторге.

– Бабуль, ну она же моя подруга!

– Она тебе не подруга. Она твоя тень, химера, обман чувств и зрения. Когда вырастешь, то поймешь.

– Что я должна понять, бабушка? – недоуменно спросила я.

– Тень – это тьма, а тьма тихим сапом желает поглотить свет. Под сурдинку много гадостей творится. Вот так вот.

“Я обещаю тебе хорошее лето…” Я закрыла альбом. Внимательно посмотрела на бывшую школьную подругу и задала вопрос:

– Скажи, Нина, а ты никогда не думала уехать куда-то далеко, где ты никого не знаешь и начать все с нуля? Сначала. Стать собой, перестать повторять чью-то историю и начать писать свою.

Она посмотрела мимо меня, улыбнулась и произнесла:

– Да, конечно. Почему бы и нет? Я тоже хочу, как и ты, дорогуша: уехать и начать с нуля. Стану собой и начну писать свою историю.

Я поняла, что мой бой проигран. Ничего не изменилось. Моя пластичная подруга привычно подстроилась под мои слова. Мне ответило эхо. Она даже не потрудилась изменить фразы, которые я сказала – просто их повторила, не задумываясь над их смыслом. Мне хотелось заорать на нее, взять за плечи и встряхнуть как следует. Дать ей пощечину в конце-концов! Но я понимала, что это ничего не изменит.

Я встала из-за стола, зашла в комнату, безупречно убранную старательной домохозяйкой накануне. Небрежно швырнула в сумку вещи и вышла из ее жилища, не оглянувшись и не сожалея о том, что ушла молча. Я не желала придумывать никаких взятых с потолка причин внезапного отъезда, не хотела фальшивых прощаний, объяснений и бессмысленного потока лицемерных слов.

Мне было ее жаль. Жаль как любого другого человека, который проживает не свою жизнь. Который дарит самую большую ценность – свою жизнь – кому-то. И неважно: достоин этот кто-то твоей щедрости или нет. Без разницы: признает этот кто-то твою жертву или никоим образом не оценит: “ноль внимания, фунт презрения”. Главное, что ты при всем своем потенциальном богатстве становишься безликой, невыразительной, заурядной. Бесцветно проживающей не свою жизнь, пусть внешне и образцово-показательную, упорядоченную, аккуратно разложенную по полочкам. Ведь даже в самом личном и сокровенном – своих мечтах, Нина не была искренней. Может я и ошибалась, но мне показалось, что она по большому счету и мечтать-то не умела. Просто брала чужие мечты и копировала их в свою жизнь (“Ой, я тоже так хочу!”).

Да, я сбежала. Я чувствовала себя нашкодившим ребенком, давшим стрекача. Но мне хотелось быть подальше от всего этого “все-идеального”. Удалиться как можно быстрее на безопасное расстояние, чтобы защитить свое теплое, искреннее, детское и такое лохматое “я обещаю тебе хорошее лето”.

Я заехала на кладбище. Положила цветы на могилу дедушки, бабушки и мамы. И уехала в свою жизнь, которая приготовила мне еще множество сюрпризов. Из прежней жизни в новую я забрала только воспоминания, которые пусть и были несовершенными, но принадлежали только мне.

P.s. Спустя много-много лет я узнала, что Нина вышла замуж за того самого Виктора. Родила дочь, которую назвала Кристиной (я же ни одну из двух своих дочерей не стала называть именем своей мамы, судьба которой не была счастливой, к сожалению). У Нины, помимо дочери, еще трое сыновей. Она живет там же: в нашем маленьком городке и никуда из него не выезжает.

Прекрасная Анжелика

Звучащий в пять утра будильник, когда ты провален в самый глубокий сон, издаёт жутчайшие звуки. И неважно, какая мелодия играет: любимая песенка или трель соловья. В четыре тридцать утра любая музыка кажется ужасной. Но надо просыпаться. Я еду по делам в Горный Алтай: пять часов в пути, лучше выехать пораньше, пока трасса относительно пуста и количество лихачей-водителей, идущих на опасный обгон, минимально.

Со мной едет попутчица: какая-то двоюродная племянница подруги моей соседки – короче, седьмая вода на киселе. Но все-таки вдвоём не так скучно, а доброе дело – плюсик в мою карму.

Я тихонько, чтобы не разбудить своих гавриков, прохожу на кухню. Варю крепкий кофе и через полчаса подъезжаю к указанному адресу. Красивый дом с коваными балконами погружен в утреннюю дремоту, жильцы еще спят и тишина вокруг разбивается громким криком: “ Я здесь,”. Незнакомая попутчица уже стоит на улице и приветливо машет мне рукой.

– Приветики, я – Анжелика. Можно просто Лика, – говорит она.

Запах терпких, скорее насыщенно-вечерних, чем свеже-фруктовых утренних духов, окутывает салон моей машины за считанные секунды. В столь ранний час моя новая знакомая одета так, словно собралась на вечернюю дискотеку. Шикарные замшевые туфли на высокой шпильке подчеркивают красоту ее ног, хоть и выглядят немного неуместно для дальнего путешествия. Да и макияж «смоки-айс» с глубоким вишневым оттенком помады также совсем не подходит для нежного рассвета. Впрочем, надо отдать должное: несмотря на неуместность, выглядит она сногсшибательно. Темные волнистые волосы уложены в высокий хвост так тщательно, словно я забрала ее у салона от парикмахера, а не в пять утра из дома. На безымянном пальце левой руки, вместо обручального кольца – массивный перстень с рубином. На шее и запястьях – множество украшений, нанизанных друг на друга. Крупные черты лица притягивают взгляд, и я ловлю себя на том, что с нескрываемым любопытством разглядываю ее.

Мне становится как-то неудобно за свой внешний вид: из косметики только легкий тональный крем и слегка тронутые тушью ресницы; белая футболка, черные джинсы в облипку и новые кроссовки – скромное обаяние удобства.

– Я приготовила бутерброды и кофе в термосе. Хочешь – наливай, дорога длинная, так что …

– Отличненько! Бодрящий кофеек – это то что мне нужно, – не дослушав, перебивает меня собеседница. Наливает из термоса бодрящий напиток и мы двигаемся в путь.

Как обычно бывает в дороге: один из двоих говорит, другой – выступает в роли слушателя. Я предпочитаю слушать. Спустя час пути я уже знала все музыкальные пристрастия Анжелики, ее любимые фильмы (книги она не читает принципиально: “Слишком много текста”) и модные предпочтения. Заодно, отмечаю ее любовь к словам с суффиксом “енько”: прекрасненько, забавненько, отличненько.

Мы решили остановиться в Сростках – перекусить и выпить по чашке кофе. Остановка здесь – традиционна, мало кто проезжает мимо. Сростки – культовое место всех, кто двигается по маршруту в Горный Алтай. Серединная точка в пути. Веселые бабульки предлагают вам традиционные пирожки большого размера с картошкой, капустой, яйцом с луком, а также блинчики с творогом или мясом, вафли со сгущенкой. Все – домашнее, теплое, недавно испеченное. Длинные ряды с местным медом, ягодой, молодой картошкой, малосольными огурчиками (ах, как пахнут эти огурчики и как хрустят во рту!) – вся эта домашняя гастрономическая вкуснятина вперемешку с сувенирами и поделками развлекает тебя на некоторое время. В приподнятом настроении ты жуешь теплый пирожок, запиваешь его кофе и с интересом поглядываешь по сторонам..

Сростки. Это место знает каждый на Алтае. Родина Шукшина, но для большинства это – пирожки с горячим кофе на полпути до Горного. Рай для водителя, уставшего от дороги.

– А ты знаешь, в детстве я говорила, что никогда сама готовить еду не буду. И с мужем мы будем питаться исключительно в ресторанах, – смеется Лика, садясь в машину и откусывая очередной пирожок.

– Смешная ты была, наверное, в детстве?

– Нет, наоборот. Я всегда прекрасненько знала, чего хочу от жизни. Даже в десять лет отлично понимала, как сложится моя жизнь. Я знала, что выйду замуж по большой любви, что мой муж будет очень богат и влиятелен, и что моя жизнь – это точно не пеленки и постирушки.

– Ну ведь без пеленок и постирушек не бывает детей, например. Так что все в этом мире – взаимосвязано и взаимодополняемо. Разве не так?

– Не знаю. Не уверена, – пожимает плечами Анжелика, – Мой мир – это вечерние платья, дорогие украшения, меха, шампанское и вокруг – красивые люди. Я таю от всего красивенького, просто не могу пройти мимо! И, веришь или нет, но ужасно страдаю, когда нахожусь там, где все безлико, обычно и простенько. Ну, когда не “Вау”, понимаешь? Я страдаю без красоты вокруг. Физически страдаю.

– Жизнь – это далеко не всегда красивая картинка. Чтобы лицезреть красивый цветок, нужно предварительно покопаться в грязи, разве не так? – начала было выражать я свою мысль, чтобы возразить и поспорить, но моя собеседница меня не слушала. Она словно выступала на малой сцене с монологом, который не нуждался в ремарках.

– Моя философия проста: люди должны быть красивыми по определению. Особенно женщины. Дамы должны блистать с утра до вечера, пахнуть дорогими духами и наряжаться в лучшее. Всегда perfect. Женщины должны выглядеть так, словно через пять минут их ожидает прием у королевы Англии, понимаешь?!

Понимаю ли я? Наверное. Хоть я и не согласна с Ликой, мне снова неудобно за свою не идеально выглаженную футболку и старые, но такие удобные джинсы. Я напрягаюсь, вспоминая, когда в последний раз доставала из шкафа длинное платье и дефилировала на высоких каблуках. С моими парнями лучшая обувь – кроссовки, а подходящая одежда – спортивная. Я думаю, что надо, наверное, купить себе атласную шелковую пижаму в кружевах и почувствовать себя “прекрасненько”, как принцесса.

– Красота должна окружать меня всегда и везде, иначе я задыхаюсь. Кофеечек по утрам наливается в фарфоровую чашечку с блюдцем с золотой каемочкой. Туфли расставлены по цветам в шкафу, одежда аккуратненько на полочках разложена. На обеденном столе – свежий букет роз. Пижама – только шёлк или атлас, никаких старых футболок и удобных халатов! Все вокруг – совершенно, чтобы ты проснулась, открыла глаза, – и ап! – сразу видишь вокруг красоту и вдыхаешь приятненькие запахи в доме. Понимаешь?

Анжелика так подробно описала мелочи своей повседневности, что представить все это было не трудно. Но понимала ли я в действительности – как это: когда вокруг красота 24/7? Ведь и совершенство приедается, затирается, перестает быть ценностью, если оно всегда перед глазами, разве нет? Ты уже не замечаешь красоту, воспринимая ее как само собой разумеющееся, как данность.

Если честно, чувства мои в тот момент были двоякие. Я восхищалась попутчицей и в то же время не совсем понимала мир Анжелики. Однако ее жизнь была такой соблазнительной, что хотелось слушать дальше, раскрыв рот.

Мир крутился вокруг Анжелики с первых минут ее рождения. Она была долгожданной дочкой и единственной наследницей деда-генерала и ни дня не работающей бабки со стороны отца. Мамины родители до появления внучки на свет не дожили. Анжелика с детства исполняла свои желания путём их произношения вслух. Этого было достаточно, чтобы кто-нибудь тут же не бросился его исполнять. Ребенка баловали. Ей восхищались. Её любили до обожания. В школе девочки ей завидовали, а мальчики – писали письма с признаниями в любви.

Однажды Анжелику поймали после школы одноклассницы и подстригли ее почти налысо.

– Ох и коса была у меня: толстая, длинная. Срезали, заразы, мою косу и убежали, хохоча. А я стою в школьном дворе. Плачу в три ручья, нюни распустила, а в руке – отрезанная коса. Домой пришла – родители в шоке, бабка причитает. Дед в кабинет ушёл, звонить куда-то. Короче говоря, на следующий день всех этих девочек из школы исключили. Наказали как следует – дедушка постарался. А меня отвезли к какой-то популярной в городе парикмахерше и она меня так красивенько подстригла, что завидовать мне девки стали ещё больше.

Какое-то время мы ехали в тишине. Анжелика закурила и молчала, пока не выкурила сигарету.

– Я была в восьмом классе, когда за мной стал ухаживать старшеклассник. Гроза школы. Бандит такой, что “ого-го”. Но со мной он был тише воды ниже травы. Подарки мне дарил, до дома провожал. А я что? Девчонка совсем была, несмышленыш. «Не буду с тобой встречаться. Другого полюбила», – сказала ему как-то. Захотелось мне разжечь в нем ревность, да такую сильную, чтоб места себе не находил и с ума по мне сходил еще больше. Книжек начиталась. Страстей шекспировских мне захотелось, малолетке дурной А он с моста прыгнул и разбился. Дааа…. вот так бывает.

Когда ей исполнилось восемнадцать – дед подарил ей машину. А в девятнадцать лет – квартиру. А потом она влюбилась. Точнее, – благодарно приняла любовь парня, который ухаживал за ней три года. Они поженились.

Анжелика рисовала картины, сочиняла стихи и танцевала танго по четвергам.

– Мой первый муж делал все для меня. Он меня безумно любил. А я позволяла ему себя любить. Я делала все, что хотела: занималась бальными танцами. Рисовала картины, которые у меня покупались еще незаконченными. Писала стихи. Выучила французский язык. Да, да, я свободненько говорю по-французски, – и замахав руками, добавила: – Только, умоляю, не надо меня просить сказать что-то на французском. Терпеть не могу хвастаться!

На минуту моя собеседница замолчала. Тяжело вздохнула. И снова продолжила:

– Мы много путешествовали. Ах, где я только не побывала! Как-то в Грузии мы катались по горам и у нас закончился бензин. И мы ночевали под открытым небом. Это было безумно романтично! А в Париже все принимали меня за француженку, просто умора! В Италии я не могла выйти одна на улицу – со мной сразу начинали знакомиться, наперебой осыпали меня комплиментами. Божечки мои, а какие в Италии красивенькие люди! Ну и архитектура тоже. А музеи!

Налив себе остатки кофе из термоса в бумажный стаканчик, она неторопливо сделала глоток, и, словно задумавшись о чем-то, улыбнулась.

– Я не придумываю, ты не подумай! Такая у меня судьба, наверное. Как в кино. Все в моей жизни как-то невероятненько получается. Однажды муж в очередной раз сделал мне сюрприз. Привез в аэропорт, без чемодана. И вручил билет на неделю в Грецию. Представляешь?

Она засмеялась.

– Я с маленькой сумочкой спускаюсь с трапа. Первым делом поехала в магазин, накупила себе красивой одежды и косметики. А потом поехала в гостиницу. Отсыпаться.

– И как тебе Греция? Знаешь, я в Греции была дважды и мне эта страна показалась…

– О, Греция! – перебив меня на половине предложения, воскликнула Анжелика и вспелскнула руками, – Греция поразила своими белым домами на фоне голубизны небес и синевы моря! А какие там люди красивые! Мужчины – греческие Аполлоны! Женщины – Афродиты из пены морской рожденные! Достопримечательность этой страны – красота, точно говорю. Я словно попала в волшебненькую сказку, в легендарную и мифическую Грецию и почувствовала себя прекрасной Анжеликой: крутобедрой богиней, осознающей свою власть над мужчинами, которые за один твой благосклонный взгляд готовы на подвиги.

– Наверное, тебе было там грустно одной?

– Что ты! – замахала руками моя попутчица и засмеялась, – Скучно мне не было. Ведь там я влюбилась. В этой стране красивой женщине невозможно не броситься в пучину страстей, это противоречит всему духу Греции! Он был фотограф. Боже, как он меня любил! Страстно, ревностно, яростно. Он пел мне дифирамбы и фотографировал меня днями напролет. Все его стены были увешаны моими портретами. Я была его богиней! Мы выпили нашу любовь также, как в этой стране пьют вино: залпом. До дна, до последней капельки. Оставив послевкусие на потом, на воспоминания, на завтра. Я почти не осталась навсегда жить в этой волшебной стране, обвитой замысловатой спиралью, изящным акантом и символизирующими вечность меандрами. Я ревела, улетая.

– И что потом? Вы расстались? И больше не виделись?

– Он прилетел ко мне через месяц. Не смог без меня. Стоял на коленях, говорил о любви. Но я уже остыла. Греция осталась в Греции. Я пролистала мифы и легенды. Закрыла книгу. И ушла. А он встал с колен и вернулся назад. Наверняка быстро нашел себе новенькую Афродиту. Такая вот проза жизни.

Я поймала себя на мысли, что завидую Анжелике. Столько невероятного происходит в ее жизни, столько интересного и необычного! Еще и картины рисует (любопытно, какие они, ее картины? Светлые или мрачные, полные жизни или холодно-отстраненные?).

Мне вдруг захотелось погрузиться в другое измерение, в жизнь, которая, как у моей попутчицы, каждый день удивительным образом играет новыми красками. Мне снова (второй раз за несколько часов) стало как-то неловко за себя и за свою обычную, ничем вроде как и не примечательную жизнь.

– А что было потом? Твой муж узнал о греческом романе? Простил? Вы до сих пор вместе? – сыпала я вопросами.

– А потом я встретила Игоря. Известный в своих кругах адвокат. Вот бывает так: первая встреча и ты понимаешь, что пропала. И он пропал. В общем, мы оба с разбега прыгнули в омут с головой. Он развелся быстренько, а я прошла все муки ада, потому что мой первый муж не давал мне развод, удерживал меня, умолял, стоял на коленях, угрожал. Даже вены себе вскрывал. Это было тяжело, но моя любовь горела внутри. И я поняла, что лучше любить самой, чем жить с тем, кого ты не любишь. Я развелась через год.

– И потом вышла снова замуж? Уже за Игоря?

– В тот же день, как я развелась – подали заявление в загс. Вскоре вышла замуж. Мы не могли ни дня без друг друга.

– Ты счастлива с ним? Сколько лет вы уже вместе? У вас есть дети?

Анжелика не слушала меня. Игнорировала мои вопросы и продолжала свое повествование. Ее монолог словно не нуждался в дополнительных вопросах из зала.

– Игорь от меня не отходил ни на шаг. Всегда был рядом. И так миленько: он засыпал, держа мою руку в своей, – иначе никак. Говорил мне, что я – его ангельская девочка. А потом…, – Анжелика запнулась на несколько секунд и продолжила быстро, – А потом его убили. Да! Маньяк, которого он защищал, взял и пырнул его ножом. Прямо в сердце.

Сказать, что я была удивлена – ничего не сказать. Я удивлялась жизненным перипетиям все больше и больше, слушая историю жизни прекрасной Анжелики открыв рот.

– Ужас какой! Как ты справилась с этим? Столько на тебя бед и несчастий навалилось разом…

– Я в психушке лежала, не поверишь. Полгода. Потом начала в себя приходить. Помню, открываю глаза в больнице и вижу белые стены, жуткого желтенького цвета шторы, маленький стол и цветы в трехлитровой банке. Я подумала: ужасно, как можно такую красоту поставить в уродскую банку из-под сока! Нет, ну надо же додуматься до такого! И в ту минуту я поняла, что хочу жить дальше, потому что снова ощутила жгучее желание вернуть в каждый свой день красоту. Ожила потихоньку. Снова появились поклонники. И все звали замуж после первого свидания. Все хотели прибрать меня к рукам. Но я всех сравнивала с моим Игорем. И понимала, что буду ему верна до конца жизни. Он – моя красивая история. Моя мечта. К сожалению, недосягаемая. Но я верю в то, что когда-нибудь, когда придет мое время, мы встретимся там, на голубом небосводе. И будем вместе сидеть на облачке, болтая ногами.

Мне на секунду показалось, что я смотрю плаксивый сериал или читаю мелодраматическую книгу. Обрывки фраз, образы, метафоры – ощущение, что все это я уже слышала или видела. Какая-то важная мысль вспыхнула в голове, быстро мелькнула и испарилась в потоке дальнейшего рассказа Лики.

– Я рисую картины, пишу стихи. Разбираю архивы деда, которые, скажу я тебе, занятие весьма интересненькое: военные письма, старые записи, дневники. Хочу издать его мемуары. Я в Горный Алтай еду, чтобы встретиться с человеком, который с дедом вместе служил. Когда-то дед его от смерти спас, но эту историю я рассказать не могу, засекреченные документы, пойми меня. Мне даже как-то звонили, угрожали, когда узнали, что я взялась за мемуары деда. На днях меня чуть не сбила машина, я переходила дорогу по пешеходному переходу, смотрю: машина летит прямо на меня. Какой-то мужчина меня схватил за руку и отшвырнул в сторону. Спасибо ему.

Я молча кивала головой и недоумевала, как одна маленькая женщина могла перенести в своей жизни столько всего. Любви, горя, счастья, невероятных встреч и интересных историй.

Я снова ловлю себя на мысли, что завидую чужой жизни. Странное, нехарактерное для меня чувство. Мне было стыдно, но я честно призналась себе, что моя простенькая жизнь без передряг, ровная и счастливая в чувствах к мужу и детям, кажется какой-то куцей, незначительной, обыденной. Никаких интересных, будоражащих душу перипетий. Никаких вулканов страстей со слезами и щемящими сердце расстованиями. Никаких американских горок с крутыми подъемами и резкими, устрашающими и останавливающими сердце падениями. Все в моей жизни ровно. Просто.

За разговорами мы незаметно приехали в Горно-Алтайск. Я высадила прекрасную Анжелику, которая теперь ассоциировалась у меня со всей ее яркой и необычной судьбой и от этого моя попутчица казалась еще красивее. Мы мило простились. И я двинулась по своим делам.

Возвращалась домой в тишине. Мне не хотелось слушать ни музыку, ни радио-новости. Я ехала и вспоминала свою попутчицу: яркое утреннее пятно в сегодняшнем дне. Поставив машину у подъезда, я встретила на лавочке соседку, которая и попросила меня подвезти Лику. Я поздоровалась и решила попросить телефон Анжелики, испытав вдруг жгучее желание снова увидеть эту женщину и послушать ее рассказы о жизни и возможно, каким-то образом помочь ей в написании мемуаров про ее деда. И купить одну из ее картин.

– Анжелка то? Ничего она не рисует. Раньше она преподавала музыку в школе. Но сейчас вроде как уволилась и занялась какой-то дизайнерской психологией. Что-то больно замудреное, я не понимаю особо. Погоди-ка! У меня вроде ее визитная карточка в сумке была – она всем раздает, направо-налево. Странно, что тебе не оставила визитку.

Пока соседка искала визитку в сумке, продолжала рассказывать про Анжелику:

– Она в молодые годы мечтала стать певицей или актрисой, мир покорить. Но у нее что-то там, видимо, не срослось. Не получилось. Порхала, летала, а ничего в жизни не добилась. Ждала какой-то сказочной любви, как в кино. Но так и не дождалась. Был у нее один. Женатый. Богатый. Любил, на руках носил, как говорится. Но в итоге от жены не ушел – трое детей у него было. Расстался с Анжеликой. Правда, квартиру ей купил в подарок – Лика живет в красивом доме, который когда-то на пустыре посторили. Там еще, на пустыре этом, давным-давно, девушку убили.

– Да, знаю я этот дом. С коваными балконами, – сказала я. И недоуменно переспросила, – А как, Анжелика? Разве замужем ни разу не была?

– Да какой там! Все выбирает. Порхает. А что толку то? Девка видная, красавица. Но одинока. Не всем красота счастье приносит. Так то…

Я ничего не понимала. Не верила. Не могла сложить очевидные дважды два.

– А как же дед, мемуары? У неё же дед – генерал?

– Ох, что ты! Ты путаешь ее с кем-то. Она из обычной семьи. Дед у нее в школе работал, завхозом, бабушка – на почте, как и мать ее. А отец слесарем был. Хороший такой был мужчина, простой и добрый, всем помогал всегда.

Наконец, соседка Марья Антоновна достала из сумки немного помятую визитку и с радостью отдала ее мне. Визитка из бархатной бумаги розового цвета. На ней буквами с золотым тиснением было написано:

Анжелика Морковкина. Дизайн человека.

Все тонкости вашей души от А до Я.

…И номер телефона.

Поднимаясь домой по ступенькам, в третий раз за день мне стало неловко за себя и за то, как я завидовала чужой, наспех нарисованной фальшивыми мазками, выдуманной жизни. Мне вдруг стало смешно за свои глупые порывы что-то поменять в своей спокойно-размеренной настоящей жизни.

Дети спали. На столе стоял букет полевых цветов, собранных сыновьями для меня и поставленных в криво обрезанную пластиковую бутылку, разрисованную красками. Я подумала, что эта ваза – в разы красивее, чем самые дорогие и шикарные розы в хрустале. Потому что все это – мое, настоящее, не придуманное. От сердца, а значит – совершенное.

Не секрет, что у каждого своё понятие красоты. Для меня красота – это внутреннее. Когда ты смотришь на что-то, ты видишь немного «до» – как это что-то создавалось. Я смотрю на букет в своём доме и вижу, как мои мальчики идут по парку и собирают цветы. С любовью, для меня. Я вижу, как они старательно разрезают пластиковую бутылку, чтобы раскрасить ее и поставить туда цветы. И в этом всем – истинная красота.

А люди? Ты смотришь на человека не сквозь призму нарядного внешнего вида. Ты проникаешь внутрь. Вглубь. В его истории. В его прожитую жизнь. И только тогда ты сможешь точно сказать: красив человек или нет.

Иногда люди пускают пыль в глаза. И тогда ты ошибаешься. И даже, признаю, начинаешь завидовать. Но мы все совершаем ошибки, потому что мы – не роботы и не сканеры. Можем пройти мимо и не заметить истинности красоты, а обратить внимание и восхититься фальшивкой. И даже испытать стыд перед поддельной красотой, потому что она покажется тебе верхом совершенства, а ты на ее фоне – человеком неказистым и несуразным. Но если ты – настоящий, то ты все расставишь на свои места вскоре, и тебе станет смешно и за свои ошибочные суждения, и за стыдливое восприятие самого себя.

Засыпая, я сонным голосом сказала мужу:

– Как хорошо, что я могу сказать кому-то: “Мой суслик”. Глупо пошутить. Погладить мускулистую спину и поцеловать тебя в плечо, в полусне. Посмеяться о чём-то, что вызывает смех только у нас двоих. Спеть, не всегда попадая в ноты, но ничуть не смущаясь при этом. Уткнуть свой любопытный нос в твою грудь, вдохнув родной запах твоего тела. Люблю тебя…

– Спи, мой суслик, – прошептал муж, поцеловав меня в макушку.

“Мой суслик’ – прошептала я и улыбнулась, проваливаясь в сон. Как, оказывается важны, такие ничего не значащие слова…

Проснувшись утром, я не хотела открывать глаза. Но кот шумно скрёб в горшке, при этом громко мяукая и сообщая, какой он молодец, совершив великие дела с утра. Желание понежиться в постели преобладало: посыпаться абсолютно не хотелось. В полусне вдруг всплыла вчерашняя поездка. Я вспомнила прекрасную Анжелику и резко сбросила одеяло.

Сварив кофе, я достала из сумки маленький розовый бумажный прямоугольник, снова напомнивший мне про вчерашнюю забавную поездку с Анжеликой Морковкиной. Повертев какое-то время визитку в руках, разорвала ее и выбросила в мусорный бак. Затем улыбнувшись своему по-настоящему прекрасному маленькому миру, я пошла будить детей, готовить завтрак и наслаждаться своим текущим моментом.

*****

Каждый человек оставляет в твоей жизни свою историю. Порой – короткую, недосказанную, порой – придуманную и фальшивую. Бывает, открывает лишь фрагмент и растворяется где-то. А потом внезапно возвращается в твой жизненный рассказ в виде восклицательного или вопросительного знаков, в виде запятой, двоеточия или когда-то не поставленной жирной точки.

Текущий момент сводит и разводит наши истории самым непредсказуемым образом. Все эти многочисленные хитросплетения никоим образом не связаны между собой логически – они лишь хаотично связаны в одном месте. В нашей голове. А значит – впереди еще масса интересных, абсолютно не связанных между собой событий. И много текущих моментов – значимых и не очень, но которые все-таки стоит замечать. Ведь чужие истории помогают нам ценить свои. Как бы эгоистично это не звучало.

В моей голове – масса людских историй. Я их не вычеркиваю – складываю и храню. Может для того, чтобы когда-нибудь, в каком-то текущем моменте, поделиться ими с вами? Как знать…


Оглавление

  • Вишенки
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  • Восемнадцать
  •   1
  • … А ты помнишь Хорхе?
  •   1
  • Юля
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  • Счастливая девочка Оля
  • Уязвимость нулевого дня
  • Если бы…
  • Внутри и снаружи
  •   СНАРУЖИ
  •   ВНУТРИ
  • Мои города
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  • Несовершенство
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  • “… Я обещаю тебе хорошее лето”
  • Прекрасная Анжелика