Я ухожу, Варя [Алиса Носикова] (fb2) читать онлайн

Алиса Носикова Я ухожу, Варя

Глава 1

«Сегодня я ушел от своей жены. Просто взял и ушел, сказав ей пару слов на прощанье. Было ли мне тяжело? Да, было. Наверное, не так тяжело, как можно себе представить, как принято у нас считать, не так, как человек «должен» переживать расставание и прощание с теми, кого когда-то любил. Честно, не кривя душой и возлагая на себя ответственность, я сказал ей, что больше так не могу, что мне нужен перерыв, отдых, нужно пожить для себя. Господи, как приторно и банально это звучит. Она меня не поняла. Мы вместе двадцать лет, но она меня не поняла. Да что со мной? Почему за все время этой скучной «писанины» я так и ни разу не назвал её по имени? Может, потому что мне стыдно за то, что я оставил её одну? Нет, мне не стыдно. Я не чувствую ничего. Мое сердце бьется ровно. Мои руки не дрожат, не потеют, глаза ясные и перед ними нет пелены вот-вот готовящихся вырваться наружу слез. Я не стыжусь. Совсем. И потому мне страшно.

Ах, да. Ее зовут Варя. Мою жену зовут именно так. Я уже сказал, что вместе мы двадцать лет, и, честно признаться, это пугает меня. Все потому, что и мне, и ей сейчас всего тридцать пять. Да, мы полюбили друг друга, будучи глупыми, наивными школьниками, никогда не любившими, да и не умевшими это делать. Я помню тот день, когда впервые увидел ее. Это была ежегодная новогодняя вечеринка, проводившаяся в нашей школе, кажется, с самого её основания. Я терпеть не мог эти вечеринки, хотя бы потому, что двигался как тюлень, развлекающий публику в дельфинарии под громкие восклицания тренера и ожидающий скорого вознаграждения в виде свежей рыбы. Да, танцевать я не умел, даже несмотря на то, что занимался бальными шесть лет. Я приходил на тренировки, делал то, что мне говорили, и уходил поскорее, глубоко внутри надеясь больше никогда не вернуться в этот злосчастный «Дом детского творчества». Приходил домой и садился читать. Я много читал, я читал постоянно: на переменах, пока шел на мои «любимые» бальные танцы, когда ел и ночью вместо сна. Может быть, поэтому я всегда и выглядел немного «как бомж». Ха-ха, не знаю, но так говорили мои друзья, Илюха Вавилов и Мишка Стомин. У нас была прекрасная тройка самых бойких, веселых, классных и умных ребят. Ну, по крайней мере, мы так думали. Смотря на нас со стороны сейчас, уже в осознанном возрасте, я понимаю, что все было по-другому. На нас мало кто обращал внимание, мы просто существовали, мы просто были. Однако я помню эти времена, и я никогда их не забуду. Я никогда не забуду моих друзей, тех людей, которые научили меня жить и научили меня быть Человеком. Наверное, потому что они сами были Людьми.

Да-да, я, кажется, говорил про вечеринку, на которой встретил Варю. Как я узнал уже после нашего знакомства, она перешла к нам в школу еще в сентябре, но заметил я ее почему-то только спустя половину учебного года. Как сейчас помню: она стояла в компании подруг и над чем-то очень громко смеялась. Ее смех был чудесным, детским, таким звонким и настоящим, что любому взрослому, услышав его, хотелось плакать. Хотелось потому, что такой смех мог быть только у детей. Хотелось потому, что они понимали: и Варя когда-нибудь перестанет так смеяться. Не скоро, но перестанет.

Она была в чудесном бледно-желтом длинном, достававшем почти до пола платье. Оно было простым, без дополнительных рюш или узоров. Лишь пояс подчеркивал до ужаса тонкую талию Вари. Да, она была очень худая, но эта худоба нисколько не портила ее. Нисколько. Густые, кудрявые, по пояс волосы закрывали ее плечи и будто служили для нее каким-то защитным головным убором. Она никогда не собирала их в хвостик или пучок, никогда не делала косы. Лишь раз – в день нашей свадьбы – она собрала их, чтобы Катя, наша общая подруга и по совместительству гениальный парикмахер, сделала ей прическу «венок». Да, кажется, так она и называется. Смешно, быть может, но именно волосы Вари заставили меня обратить на нее внимание. Они были прекрасны! Создавалось ощущение, что Варя родилась не в дождливом и печальном Петербурге, а где-то в Бразилии, в Рио, в общем, там, где тепло и никогда не бывает грустно. Она стояла ко мне полубоком, я не сразу увидел ее лицо. Но, даже не видя его, не рассмотрев, я вдруг отчетливо понял, что люблю. Люблю до безумия, так сильно, что мне захотелось вдруг подбежать к ней, встать перед ней на колени и протянуть кольцо со словами: «Ты выйдешь за меня?». Конечно, я не сделал этого. Хотя бы потому, что в кармане у меня было не кольцо, а крышка от бутылки какой-то газировки. Не сделал этого тогда, но сделал пять лет спустя. А тогда, в тот вечер, я просто смотрел. Смотрел долго, всю нашу дискотеку, не решаясь подойти и просто сказать «привет». Я не мог подойти, но и не мог потерять ее из виду. Вернувшись домой, долго не мог успокоиться. Во мне будто извергался вулкан, но лава не обжигала, не ранила, она была мне нужна. С того дня и по сей день я люблю Варю. Люблю всем своим мелким и черствым сердцем. Любил, люблю и буду любить. Да, да, я и сейчас ее люблю, но не так. Совсем не так, как раньше, как на той школьной дискотеке».

Глава 2

«Честно признаться, не знаю, зачем пишу это. Возможно, я когда-нибудь выпущу эти записи как что-нибудь наподобие: «Мой дневник» или «Хроника моих мыслей» или «Моя жизнь». Ха-ха, смешно это. Правда, смешно. Но я писатель, и я должен что-то писать. Я провожу на работе сутки, я часто не сплю, а все пишу и пишу, не могу остановиться. И это хорошо, ведь компания, где я работаю, постоянно требует от меня новых сценариев, идей, историй для фильмов, сериалов, компьютерных игр. Я люблю свою работу, люблю, наверное, больше, чем свою семью. Знаю: звучит ужасно, и я не буду против, если тот, кто читает это сейчас, захочет закидать меня тухлыми яйцами. Но не надо, не стоит переводить на меня продукты, я сам все прекрасно знаю. Я люблю работу и еще люблю себя. Конечно, не приходится говорить о нарциссизме или эгоизме. Нет, ни в коем случае. Я просто люблю себя, в меру и без фанатизма. Я относительно молод, в самом рассвете сил, красив и хорош собой, умен и способен на многое. Я занимаю не последнюю должность в одной из крупнейших компаний США и имею заработок намного выше среднего. Почему я не могу быть довольным собой? И почему я стыжусь говорить о том, что не испытываю к себе отвращения? Наверное, потому что я знаю, как живут в моей стране, как в ней выживают. Зачем я когда-то, будучи двадцатипятилетним молодым человеком, уехал в Америку? Все просто: переехал ради денег, ради работы, ради любимого дела. Правда мне быстро наскучила эта страна и, через пять лет жизни в Лос-Анджелесе, я купил дом на берегу Средиземного моря на острове Сицилия и поспешил окунуться в атмосферу итальянской беззаботной солнечной жизни. Ох, да, я право очень устал и потому видимо совсем забыл, что все это время я был не один. Забыл, что не «уехал», а «уехали», что не «поспешил», а «поспешили». Прости меня, Варя, я, кажется, начал стирать тебя со страниц своей жизни. Я еще обязательно вернусь к своей жене и расскажу о том, почему ушел от нее. Мне просто нужно время, чтобы осознать все произошедшее и успокоиться… Дурак. Кому я вру? Себе? Нет, время мне нужно не для этого: не для «успокоения своих расстроенных нервов» и не для «утирания слез». Конечно, нет! Мне нужно время, чтобы понять себя и, наконец, найти ответ на вопрос: «Почему я ушел?». Я правда не знаю, почему. Правда, не знаю.

Сицилия. Чудесное место. Дивный остров, умопомрачительный край. Я никогда не видел ничего красивее чем то место, где по воле судьбы живу сейчас. Да простит меня родной Петербург, но закаты на Неве ничто по сравнению с тем, что мне приходится видеть каждый день из окон своего дома. Ради этого стоит жить: ради таких заходов солнца, ради такого безоблачного неба, пылающего от погружающегося в сон небесного светила, ради моря, которое вспыхивает, окрашивается красными и желтыми красками, будто дает свободу подводному огнедышащему дракону. Я обожаю Сицилию, итальянцев, их обычаи и устои. Я хотел бы родиться здесь, и я хочу тут умереть. Я работаю здесь на ту же компанию, я вообще не потерял ничего, переехав сюда. Наверное, ничего…

Варя никогда не разделяла моего интереса к сочинительству. Она всегда упрекала меня в том, что вместо экзамена по физике, к которому я готовился несколько лет, я в последний момент передумал и решил сдавать литературу. Я сдал ее на максимальное количество баллов, и я готовился от силы четыре месяца. Никогда не понимал: разве этого факта недостаточно для того, чтобы понять: литература – моя жизнь. Я не физик и не математик, я плохо знаю химию и биологию, я полный невежда в информатике. Я люблю писать. Мне ничего больше не надо. Однако Варя за двадцать лет так и не приняла мою любовь к этой «писанине». Именно так она всегда называла всю мою деятельность, мои работы.

И нет, я не пишу это с целью выставить Варю в плохом свете, оскорбить её или заставить всех думать, что она из тех отвратительных мне женщин, которые только и умеют быть всем недовольны, которые пьют кровь, изводят терпение, тратят деньги. Она не такая, и то, что моя работа ей не по душе, является единственным камнем преткновения в наших отношениях, единственным ее недостатком. Странно: я говорю «жена», «является… в наших отношениях», я говорю в настоящем времени, как будто и не было никакого разрыва. Но надежды нет – я не вернусь. Это было «прощай», а не «до свидания».

Глава 3

«Я заснул вчера, прямо за столом, уткнувшись головой в клавиатуру ноутбука. Прежде чем он разрядился и выключился, я успел напечатать свои лбом несколько тысяч букв «н» и «г», и сегодня утром мне пришлось все стирать. Ха-ха-ха, довольно забавно вышло. Мне безумно хотелось спать и, написав о Варе, я вырубился как ребенок, который весь день провел на площадке и очень устал.

Меня разбудил не будильник, а звонок. Будильники я не ставлю со времен школы. Да, звонок. Звонила Варя. Увидев надпись «Кудряшка» (согласен, довольно своеобразное имя в телефонной книге), я содрогнулся. Я не успел переименовать ее и испугался, что весь разрыв был только сном. В таком случае я бы сильно расстроился и сделал все с точностью так же, как вчера утром. Я также проснулся бы, также подошел к ней и, увернувшись от объятий, сказал бы: «Я ухожу, Варя». Однако, услышав ее дрожащий и беспрестанно прерывающийся рыданиями голос, я понял, что простился с ней на самом деле. Она плакала в трубку, просила меня объяснить, что не так: что не так с ней, с нашей жизнью, со мной. Я молчал. Я ничего не говорил. Я не пытался ее успокоить. И только когда она перестала плакать и закончила свой монолог, я произнес два слова: «Так надо». Вполне ожидаемо за моим коротким ответом подоспел вопрос: «Кому, Женя, кому надо?». Я сказал, что не знаю. Она бросила трубку, но в ту секунду я был уверен, что она перезвонит. Так и случилось. Через полчаса я снова увидел ее фотографию на экране телефона. Быть может странно, но на контакт Вари я поставил ее детскую фотографию. С той самой новогодней вечеринки. Ее подруга, ранее упомянутая мною Катя, принесла в тот вечер в школу настоящий дорогой цифровой фотоаппарат. Из-за этого чуда техники, Катя, чья фамилия, кстати, Белозерова, стала королевой «бала». Все, кому не лень, подходили к девочке и самыми разными способами пытались заполучить хоть ненадолго невиданный аппарат. Точнее, видели его, конечно, все и до дискотеки, однако дома имели единицы. В нашей школе учились дети бедных родителей. Район, в котором я жил, был далек от центра города, до восемнадцати лет я ни разу не побывал на Дворцовой площади, в Эрмитаже, ни разу не гулял по Невскому проспекту. Я боялся выходить на улицу после восьми часов вечера, меня пугало всё: от большого и страшного дуба, который рос прямо около входа в мою парадную, до выброшенных кем-то из окна старых детских игрушек. Они были грязные, порванные, они были одинокие.

Мне было пять лет, когда мы переехали в Ржевку. До этого у нас была большая и светлая квартира в Приморском районе. У нас были деньги, у нас было все. Мой отец, Краснов Владимир Дмитриевич, был успешным и востребованным хирургом, его уважали, к нему обращались. У него всегда было много работы. Наверное, поэтому я не видел его дома. Я не помню его лицо, не помню его руки, я даже не могу воспроизвести в своей голове его голос. Я не знаю, каким он был человеком, что он любил и как познакомился с моей мамой. Я только знаю, как он умирал. А умирал он дважды: сначала морально, потом физически.

Он никогда не ошибался, он напоминал робота, который всегда выполнял свою работу идеально. Но он не был машиной. Он был человеком. К моему огромному сожалению, «человеком» не с большой буквы.

11 сентября 1990 года – последний день «нашей нормальной и счастливой жизни, сынок». Так говорила моя мать, Краснова Людмила Викторовна. В этот день в Центральную городскую больницу на скорой помощи привезли мать с ребенком, девочкой трех лет. Это было поистине страшное зрелище. Это был тот самый случай, когда от ужаса хочется кричать, бежать, не оглядываясь, когда боль за другого человека настолько сильна, что кажется, будто тебе в сердце вонзают кусок стекла. Вонзают медленно, долго, и от этого твои мучения становятся еще невыносимее. Да, именно так чувствовали себя медсестры и врачи больницы. Я уверен, что многие из них до сих пор помнят тот день. Многим он еще долго, а может, и всю жизнь будет сниться в кошмарах.

Двери скорой помощи отворились, и персонал больницы, заранее предупрежденный о «крайне тяжелом случае», увидел следующую картину: на носилках лежала девушка лет двадцати пяти, очень бледная, красивая, с тонкими чертами лица. Точнее, так можно было сказать, если бы лицо ее не было изуродовано и окровавлено до последней степени. Нетронутыми остались только глаза. Они были открыты, и они были пусты. Огромные голубые глаза ничего не выражали, кроме дикого ужаса и абсолютной безнадежности. Пальто этой девушки также было в крови, рукава были изорваны, в некоторых местах прилипли куски грязи. Обуви не было вовсе. Ее волосы, когда-то бывшие светлыми и густыми, теперь стали темно-коричневыми, спутанными и редкими. Она была в шаге от смерти, и никто не мог отрицать этого. На себе девушка держала маленькую девочку. Миловидную и очень грустную. Она была мертва. Она скончалась еще на месте аварии, но мать не соглашалась ехать без нее, она мало что понимала, но на любые призывы выпустить из рук ребенка начинала кричать и махать руками из стороны в сторону.

Их сбила машина, водитель которой заснул за рулем. Банальная до ужаса авария, сломавшая не одну жизнь. Привезенные оказались женой и дочерью известного тогда прокурора, Аркадия Васильевича Городного. Он был настоящим профессионалом своего дела, а также авторитетом в криминальных кругах. Его боялись, презирали и уважали одновременно.

Несмотря на попытки моего отца и проведенную операцию, девушка по имени Елизавета умерла. Отец боролся за ее жизнь двенадцать часов, он сделал все как надо и практически спас жертву аварии от смерти, но в последний момент ошибся. Он просто ошибся. Начав торжествовать слишком рано, отец задел сердце и убил своего пациента. Это было в половине первого ночи, 12 сентября 1990 года. Это был день, когда наша семья лишилась нормальной жизни. День, когда морально умер мой отец.

Не буду вдаваться в подробности, но как нетрудно догадаться, Аркадий Городный обвинил отца в смерти своей жены, пообещал засудить его и посадить на всю жизнь. Не знаю как, но отец оправдался, однако, лишился квартиры и работы. Мы переехали в Ржевку, тот район, в котором я прожил всю жизнь. В самый неблагополучный район Санкт-Петербурга. Отец не смог пережить всего позора, обрушившегося на него, начал пить и скончался через несколько месяцев. Он запил не от горя, не от чувства стыда, а потому, что лишился места и уважения петербургских высокопоставленных лиц. Дома же, как рассказывала мне моя мать, он каждый день проклинал Елизавету Городную и ее дочь. Он проклинал их, жертв несчастного случая, а не заснувшего водителя, и даже не Аркадия Городного. Он ненавидел мертвых людей. И ненависть сожгла его изнутри».

Глава 4

«Вчера я, кажется, начал говорить о Варе и ее звонке. Перечитывая все, что было написано мною об отце, я теперь отчетливо понимаю, что чувствую к нему презрение. Прости меня, Господи, что я терпеть не могу своего собственного отца. Умершего отца.

Так вот, о Варе. Она позвонила мне еще раз, но в этот раз говорила без слез и крика. Моя жена произнесла небольшой монолог: «Женя, я не знаю, что случилось. Да и не могу этого знать, ведь ты ничего мне не объясняешь, ничего не говоришь. Я люблю тебя и всегда буду любить. Я все еще надеюсь, что ты вернешься, что все будет как прежде. Меня убивает мысль о том, что ты, возможно, полюбил другую женщину… Мне легче думать, что ты сошел с ума. Я просто… просто, знаешь, думала, что это на всю жизнь. Тогда, увидев тебя впервые, я и подумать не могла, что когда-нибудь стану твоей супругой. Но так случилось: я приняла из твоих рук кольцо, и я об этом не жалею. Я никогда не буду об этом жалеть, даже если ты скажешь мне, что изменил. Мне просто важно знать: любишь ты меня или кого-то другого? Скажи мне, Женя, пожалуйста, скажи». Я слушал это спокойно, без волнения. Я дождался, когда она закончит и, выждав паузу, ответил без дрожи в голосе: «Я никого не люблю, Варя. И я тебе не изменял». «Если ли шанс, что ты вернешься ко мне?»– последовал ее вопрос. «Нет, никогда». Она бросила трубку. Теперь, кажется, все точно кончено».

Глава 5

«С последней записи прошел год. Даже не знаю, почему я так надолго оставил этот «дневник». Мы с Варей официально разошлись. Мне пришлось вернуться ради этого в Россию, на несколько дней. В ЗАГС Варя, естественно, не пришла. От нее был прислан представитель с нотариально заверенным заявлением на развод. Все прошло быстро и довольно безболезненно. Для меня – безболезненно. Не знаю, правда, как для нее. Я ни разу не пожалел о своем решении. Впрочем, не думаю, что этим стоит гордиться.

После ЗАГСа я пошел на Невский проспект. Зашел в мое любимое кафе, выпил смородиновый чай и съел кусок приторного шоколадного торта. Никогда не чувствовал я себя таким одиноким, как в тот день. Но это было приятное чувство. Мне было хорошо от него. Перекусив, я взял такси и отправился в Ржевку. Что-то непонятное тянуло меня в район моего детства.

Сев в машину, я уже знал, что дорога предстоит скучная, двух-, а может и трехчасовая. Чтобы хоть как-то скоротать время, я достал телефон, открыл «заметки» и стал писать. Писал для работы: один итальянский бизнесмен «по дружбе», которой у нас с ним никогда и не было, попросил меня написать сценарий для клипа своего знакомого «недопевца». Терпеть не могу клипы. Терпеть не могу писать для них сценарии. Они всегда получаются неполноценными, неживыми. Я не могу создать мир, поселить в него людей, с чувствами, характерами, жизнями, не могу начать раскрывать их, не могу заставить их любить или ненавидеть, чтобы потом оборвать и уничтожить все через пять минут. Когда закончится песня. Не могу, не умею и не хочу. Но я согласился помочь своему «другу». И сам не знаю почему.

Возможно, это будет несильно интересно моему читателю, но я, пожалуй, скажу пару слов об этом загадочном человеке. Зовут его Бруно Кавалли, он бизнесмен, как уже было сказано ранее, и истинный итальянец. Честно признаться, я никогда в жизни не встречал человека, который бы настолько любил свою родину. Он весь пропитан Италией, он, кажется, и есть сама Италия. Бруно младше меня на пять лет, но его густая, черная борода и такие же черные, как уголь, усы прибавляют ему возраста, делают его уже очень взрослым мужчиной, за спиной которого и семья, и многолетний опыт работы. Однако первый взгляд чаще всего бывает ошибочным, и этот случай не исключение. Представьте себе человека, который выпивает не менее шести бутылок вина за вечер, не ночует дома на протяжении уже нескольких лет, который по праву именуется «Partito re» (в переводе с итальянского: «Король вечеринок») и который способен проиграть несколько сотен тысяч евро в споре с каким-нибудь французом на предмет того, кто быстрее съест землю из цветочного горшка. Да, это Бруно, мой итальянский «друг». И да, я завидую ему. Завидую черной, прямо как его борода, завистью. Мне не стыдно. Совсем. Наверное, я пропащий человек, коли даже не пытаюсь оправдаться и раскаяться. Впрочем, мне все равно.

Его отец, Фабио Кавалли, в свое время был довольно влиятельным человеком. Его уже давно нет в живых, но о нем часто вспоминают местные жители. Он был владельцем крупнейшей компании по судопроизводству и зарабатывал баснословные деньги. Все нажитое он оставил в завещании жене и сыну. Бруно, достигнув совершеннолетнего возраста, в полной мере воспользовался «подарочком» отца. Помимо миллионов евро, оказавшихся на его счету, Бруно стал полноценным и единственным владельцем бизнеса. Он, будучи еще совсем молодым, хотел, искренне хотел сам взяться за управление компанией, вывести бизнес родителя на новый уровень, стать успешным и принести какую-то пользу. Однако вечеринки и выпивка вскоре выбили из его головы эту «дурь», как он сам говорил позже, и Бруно отдал бразды правления своему лучшему другу и, по совместительству, довольно неплохому, по моему скромному мнению, бизнесмену. Имя его Рик Стефенсон, и он американец. Мне приходилось видеть этого человека несколько раз, и я могу сказать о нем пару слов. Он негодяй. Да-да, действительно пару слов. Впрочем, не думаю, что стоит говорить о человеке, который уехал в Италию и оставил свою больную мать умирать в штате Западная Вирджиния одну, без какой-либо материальной и духовной поддержки.

Рик успешен и богат. Он профессионал своего дела, и только благодаря ему компания бездельника и прожигателя жизни Бруно до сих пор держится на плаву.

Но он мертв. Совершенно мертв изнутри. И вместо сердца у него банка протухших шпрот»

Глава 6

«Я не люблю Бруно. Я его терпеть не могу. И завидую ему, как уже сказал ранее. Однако завидую я вовсе не его богатствам, не его бесчисленным яхтам и особнякам, машинам, бриллиантам. Признаться честно, я и сам не беден, и если я захочу, постараюсь и напрягусь, то смогу обогнать его по количеству цифр на счету. Нет, деньги Кавалли не вызывают во мне пламя зависти, они не разжигают во мне ненависть, вызванную горьким осознанием чьего-то превосходства. Совсем нет. Его популярность – вот что действительно волнует меня всегда, когда мне приходится находиться в компании Бруно. Его любят все. Особенно женщины. И особенно красивые. И это неудивительно, ведь он действительно хорош собой: у него правильный овал лица, ярко выраженные скулы, прямой, чуть вздернутый нос и большие, ярко-зеленые глаза. Его взгляд всегда немного рассеян, но в нем виден огонь жизнь, в нем видна безграничная любовь к себе. Меня поражает его харизма и его чувство юмора. Он способен собирать вокруг себя самых знаменитых, властных, богатых и успешных людей не только Италии, но и всего мира. Я не знаю, сколько людей могли бы пожертвовать для него всем, что у них есть. Сотни, тысячи.

У Бруно нет жены и детей. Я вообще слабо представляю его во главе семейства. Я думаю и даже практически уверен в том, что мой итальянский товарищ умрет в одиночестве, окруженный бесчисленными «друзьями» и «подругами», только и мечтающими поскорее сопроводить его на тот свет. Я знаю многих, очень многих, кто в душе надеется увидеть свою жалкую фамилию в завещании Бруно, мечтает получить от него хоть малую часть его огромного состояния. Какие же они мерзкие люди, право! Они все пропитаны алчностью, их души уже давно сгнили, но они продолжают топтать землю и притворяться живыми. В них нет ничего святого, и я прекрасно знаю, как они закончат. Они будут страдать, прежде всего, от того, что в конце жизни ясно осознают всю свою бесполезность, беспомощность, всю свою грязь. Рик тоже относится к этим людям. Относится даже больше, чем все остальные вместе взятые. Я ненавижу его. Всей душой. Всем сердцем. Разумом. Сознанием. Всем своим нутром.

Я помню день, когда раз и навсегда решил наказать этого проходимца. Сделать так, чтобы он никогда не посмел повторить то, что сделал в ту ночь. В ту летнюю ночь, два года тому назад.

За несколько часов до «того события» мне пришло четвертое за неделю приглашение посетить очередную вечеринку Бруно. Я был тогда жутко уставшим, помню, что писал сценарий для компьютерной игры, разработкой которой занималась одна крупная и весьма известная компания. Я сидел днями и ночами, у меня болела голова, я пил таблетки и постоянно срывался на Варю. То приглашение, запечатанное в золотой, блестящий конверт, на котором печатными буквами было написано «To my Russian doll Eugene», произвело на меня только отрицательное впечатление. Я не хотел вставать со своего дивана. И тем более, ради того, чтобы снова наблюдать за тем, как Бруно напьется и станет раскидываться деньгами, как он станет прыгать в бассейн и корчить из себя тонущего, а потом смеяться над теми, кто поверит и станет его спасать.

Вероятно, того, кто это читает, смутила надпись на конверте с приглашением. Да, мы разговариваем на английском, потому что по-итальянски я знаю только пару устойчивых фраз. И да, он называет меня «матрешкой». Отвратительно и унизительно. Знаю. Терплю. И молчу. А вот почему молчу, понятия не имею.

Пока я читал надпись на конверте, ко мне сзади подошла Варя. У нее в тот день было прекрасное настроение. Она смеялась, танцевала и постоянно лезла обниматься. Я совсем не разделял ее радости. Прыгая и бегая вокруг меня, Варя вдруг заявила, что непременно хочет пойти со мной на вечеринку. Я не сразу сообразил, что она имеет в виду, и с минуту молчал. Когда же, наконец, до меня дошел весь смысл сказанного, я резко вскочил, взглянул на Варю и улыбнулся так, как не улыбался даже в детстве, когда мама раз в год приносила домой пакет конфет. Я готов был кричать от восторга. Моя усталость тут же исчезла, я побежал переодеваться и уже через несколько минут стоял у входа. Моя жена никогда не собиралась долго, и мне никогда не приходилось ждать ее по несколько часов. Варя довольно скоро вышла ко мне. В тот вечер она была особенно чудесна. Волосы, кудрявые и пушистые, ложились мягкими волнами на ее плечи. Она была в элегантном шелковом длинном платье глубокого черного цвета. В правой руке у нее была маленькая, темно-синяя сумочка с серебряным замком в виде сердца, а в левой – сложенный кружевной веер. Мы купили его еще в Лос-Анджелесе. И Варя с ним никогда не расставалась. Она не переносила жару и не могла выйти из дома без бутылки воды и этого веера. Интересно, хранит она его до сих пор или нет. Возможно, он уже лежит на свалке и ждет своего конца.

Варя ни разу не ходила со мной на подобные мероприятия до того дня. Именно поэтому я крайне удивился ее желанию, именно поэтому я был счастлив как ребенок. Я часто уговаривал ее составить мне компанию, но она была непреклонна. Нет, не то, чтобы Варя была упрямой или несговорчивой. Совсем нет. Она просто любила быть дома, в тишине, в одиночестве. Она с самой школы обожала готовить, и я, признаться, не пробовал ничего вкуснее ее фирменного блюда – стейка «филе-миньон» под брусничным соусом, с ломтиками жареного картофеля и свежей зеленью. Это блюдо всегда было превосходным. Я бы душу отдал, чтобы сейчас лицезреть его у себя на тарелке. В эту минуту. Однако я слишком вдаюсь в ненужные подробности своей прошлой семейной жизни и отдаляюсь от основной темы. Да-да, та самая ночь… И тот самый Рик Стефенсон.

В десятом часу вечера мы подъехали к пристани. Яхта Кавалли была в нескольких десятках метров от нас. Оттуда доносилась музыка, голоса и громкий смех гостей. Я позвонил Бруно и сказал, что мы приехали. Он не обратил внимания на «мы» и, как обычно, стал кричать мне в трубку, что я лучший его друг, и что ради меня он готов на все. Так Бруно говорил всем, кто принимал его приглашения. Всем, без исключения. Разве что, обделял вниманием одного немца – Томаса Колманна, человека странного и загадочного. Это был парень лет двадцати, очень худой и некрасивый, с совершенно отталкивающим выражением лица. Когда он грустил, то щеки его неприятно опускались, и он будто становился еще тоще. Его не красила даже улыбка, больше похожая на насмешливую ухмылку, выражающую неприязнь ко всему роду человеческому. Бруно не любил его, он много раз жаловался на Томаса и мечтал поскорее избавиться от него. Однако не мог. Этот странноватый мальчуган был внебрачным сыном отца Бруно и носил фамилию своей матери. Фабио Кавалли изменял жене, и за четыре года до смерти узнал о беременности своей подруги – немецкой телеведущей Скарлетт Колманн. Однако Фабио не бросил «нежданного» сына, он, наоборот, полюбил его. По-настоящему. Как отец. Умирающий Кавалли указал в завещании следующее: «Я прошу тебя, мой сын Бруно, прошу как отец: не оставь Томаса. Я знаю, твоя мать ненавидит его сейчас и будет ненавидеть всю жизнь. Но Скарлетт больна. Она скоро умрет. Прошу тебя, не оставь Томаса. Будь с ним. Прошу и уповаю на твое сожаление к моей грешной душе». Фабио был прав: немка умерла через год после его кончины. Томас был отправлен в детский дом, куда его заранее определил Фабио. На счет своего сына Кавалли положил несколько миллионов евро. Когда Томасу исполнилось восемнадцать, его отправили в Италию, к своему единокровному братцу. Бруно был «в восторге». Он не выходил из запоя три месяца и каждый день придумывал новый план по изгнанию Томаса из своей жизни. Так и не придумал.

Меня всегда интересовало, почему Бруно просто не выставил Колманна за порог, почему не отобрал у него деньги, оставленные отцом, почему не ограничил к себе доступ. Однажды я задал пару подобных вопросов своему «другу», и он ответил весьма неожиданно для своей бунтарской персоны. Бруно сказал, что не может так поступить. Он не любит Томаса, этот парень вообще вызывает в нем только отвращение и ничего больше, но он не может оставить его одного. Не может предать и подвести отца. Никак и ни в коем случае. Я был удивлен такому чистосердечному признанию. Я всегда считал, что Бруно никого не уважает, что он презирает всех, и выше и ниже его стоящих. Но оказалось, что нет. В нем еще есть что-то хорошее, что-то светлое, то, что не съела тьма и то, что, возможно, когда-то заставит его одуматься.

Я не понимаю Томаса. Мне приходилось пересекаться с ним пару раз до «того» случая и, честно признаться, каждый раз, когда я начинал говорить с ним, меня с ног до головы охватывало чувство непомерной жалости. Он работал тогда на Бруно, был его личным помощником: делал всякую чепуху. Конечно, Бруно специально назначил своего братца на эту несуществующую должность, чтобы давать ему самые абсурдные поручения. Однажды, поздним вечером сидя у Кавалли в гостях и обсуждая с ним новости из мира политики, я стал свидетелем следующей сцены. В комнату, в которой мы находились, запыхавшись, вбежал Томас. Он был весь мокрый, грязный, на правой щеке у него была огромная ссадина, из которой сочилась кровь. В правой руке Томас держал ведро, а в левой – удочку. Пока я рассматривал это «чудо», Бруно поднялся с кресла и подошел к своему единокровному брату. Какое-то время я совершенно выпал из реальности: таким удивительным явлением мне показался появившийся молодой человек. Из состояния ступора меня вывел звук хлопка. Это был Бруно. Кавалли ударил несчастного парня по лицу. Дал ему унизительную пощечину. Я скривился, мне было неловко от того, что я стал свидетелем всей этой мерзкой ситуации. Я взглянул на Томаса и увидел в его глазах такую боль, такое отчаяние и разочарование, что мне стало не по себе. Этот взгляд я никогда не забуду. Взгляд человека, которого морально избили, из которого вырвали сердце, растоптали его и бросили на съедение свиньям. Было жутко, но это было только начало. Бруно стал смеяться. Громко, искренне. Он смеялся долго, и я думал, что он никогда не перестанет. Как же жутко мне было в тот момент. Этот смех произвел на меня даже большее впечатление, чем пощечина. Почему он смеялся? Ему было смешно. Смешно, пока другому было больно.

Однако стоит уточнить тот факт, что Бруно в тот вечер был до ужаса пьян. Он выпил в одиночку целую бутылку рома и еле держался на ногах. Впоследствии, он жалел о том, что сделал и просил прощение у своего брата. Просил искренне. Впрочем, мне так показалось. Да, я наблюдал ту сцену раскаяния, и она оставила довольно приятный осадок. Я увидел Бруно с другой стороны, но, честно признаться, не стал относиться к нему лучше.

Однако, что за поручение было дано в тот вечер Томасу, и почему он вернулся грязный, мокрый, с ведром и удочкой в руках? Все просто. Точнее, безусловно, непросто, если ты не знаешь Бруно. Но если ты в курсе, как работает его мозг, если он вообще есть у этого человека, как работает его воображение и что выдает порой его фантазия, то все «элементарно, Ватсон». В тот день, часов в семь вечера, Бруно резко захотел рыбу. Жил он тогда в своем загородном доме, на юге Италии. Дом этот был действительно хорош. Я и сам о таком всегда мечтал. И, наверное, мечтаю до сих пор. Он не был очередной бездушной роскошной виллой, напичканной бесполезной и дорогой мебелью, сделанной без какого-либо вкуса, с бассейном и внутренним двором, размером с мою квартиру в Ржевке. Это был небольшой дом, очень аккуратный и не предназначенный для шумных вечеринок. Фасад дома был отделан кирпичом нежно-кремового цвета, к которому очень подходила черепичная кровля светло-коричневого оттенка. Арочные окна с рамами, сделанными под дерево, придавали коттеджу особый, средиземноморский вид. Со второго этажа можно было выйти на кованый балкон, утопающий в цветах, и насладиться последним лучиком уходящего солнца. За домом был небольшой внутренний двор с беседкой, грилем и садом. Да, это было прекрасное место, где я действительно любил находиться. Это была совершенно другая сторона жизни Бруно. Приезжая к нему в гости в этот дачный поселок, я порой не узнавал своего «друга». Мне тяжело верилось, что человек, который только вчера обливался шампанским у себя на яхте, мог сегодня поливать цветы и попивать свежезаваренный чай на балконе. Правда, мне всегда казалось, что в его кружке что-то покрепче чая…

В нескольких километрах от дачного поселка, в котором жил Бруно, текла река. На ее берегах часто можно было увидеть старых рыбаков, приходящих за добычей еще на рассвете и собирающих свои пожитки уже глубокой ночью. В тот день, как помню, не прекращая, лил сильнейший дождь, ветер ломал ветки деревьев, солнце не выходило совсем. Однако все эти погодные условия не помешали Бруно, резко захотевшему свежей рыбы, отправить Томаса рыбачить. Как я уже сказал, вид его после неудавшейся рыбалки, на которой ему удалось поймать только двух пескарей, был жалок. По дороге домой, Томас заблудился. Путь к озеру лежал через небольшой, но довольно густой лес. Колманн сбился с тропинки и несколько часов проблуждал в темноте. На крутом спуске он поскользнулся, так как земля была мокрая и вязкая от дождя, упал и задел щекой небольшой острый камень, который и оставил на его лице боевую рану. Всю эту нелепую историю Томас рассказал уже наутро, за завтраком. Говорил он спокойно и без какой-либо обиды в голосе: брат уже успел извиниться перед ним за пощечину и смех.

Глупость, откровенная глупость вся эта история. Поведение Бруно и его поручения тоже не представляют собой ничего достойного. Ну что можно сказать о человеке, который просит своего брата найти ему посреди ночи двух петухов и устроить между ними бой, который посылает его за бутылкой рома, а затем выливает все содержимое в аквариум, который приказывает ему разрезать все банковские карты и украсить пирожные, подаваемые гостям, этими кусками. Действительно, что? Я и сам не знаю. Развращенность ли это души, обычное ли легкомыслие? Среда ли сделала его таким, или он сам создал эту среду? Есть ли у Бруно шанс на спасение? Или нет? Пожалуй, на эти вопросы каждый может ответить сам. Как ему хочется, как он считает нужным. Я лишь могу сказать одно: Бруно падает с какого-то жуткого и страшного обрыва. Он летит вниз, в темноту, летит с бешеной скоростью, и кажется, что не упадет никогда. Но это не так. У всего есть конец, у всего есть дно. И Бруно еще не ударился головой о землю, он все еще падает, и его все еще можно спасти. А как, я право не знаю»

Глава 7

«Невозможно передать словами, как удивился Бруно, увидев рядом со мной Варю. Он выпучил глаза, его губы расплылись в улыбке, показывая белоснежные зубы, он подошел к моей жене, поклонился ей и поцеловал ей руку. Я совсем не испытал чувства ревности в этот момент. Ну…может, совсем немного. Варя была наслышана о Бруно от меня. Я умалчивал в разговорах с ней о самых безрассудных выходках этого молодого человека, старался больше говорить о его хороших сторонах, о его добродушии и чувстве юмора. Сам не понимаю, зачем пытался выставить Кавалли в лучшем свете. Наверное, для того чтобы Варя, услышав правду, не подумала, что и я принимаю участие в его безумных поступках. Бруно также имел некое представление о Варе. Он считал ее ангелом и даже в шутку завидовал мне. Впрочем, меня это почти не трогало. Я был уверен, что Бруно не станет флиртовать с моей женой и уж тем более не станет пытаться увести ее у меня. В том, что Кавалли в пьяном бреду не станет кидать в меня дротики, приняв меня за мишень, я уверен не был. Но в его порядочности по отношению к моей жене был.

Когда мы ступили на борт, вечеринка была уже в самом разгаре. На палубе танцевало, общалось, выпивало, развлекалось огромное количество людей. Это была одна большая движущаяся масса. Ко мне стали подходить знакомые, я обменивался с ними несколькими фразами, представлял Варю, слушал их восторженные комплименты и спешил поскорее уйти. Варе нравилось на этом празднике жизни. На нее обращали внимания, в особенности лица мужского пола. Однако я чувствовал себя спокойно на этот счет: во мне никогда не закипала сильная ревность.

Яхта, на которой мы перемещались в тот вечер, была любимой у Бруно. Он дорожил ей больше, чем собственной жизнью, и проводил все самые грандиозные вечеринки именно на ней. Это была большая, длиной около сорока метров, трехпалубная, с дополнительным нижним жилым отсеком яхта, оформленная снаружи и изнутри в лучших традициях стиля «хай-тек». Минимализм в сочетании с шиком и изяществом делал яхту по-настоящему роскошной. Корпус судна, сделанный из стеклопластика, черный, чуть отдающий синевой, глянцевый и блестящий, выглядел эффектно и благородно. Изнутри всё так и кричало о миллионах и миллионах евро, отданных за это морское чудо. В интерьере преобладали темные оттенки, кое-где взгляд ловил белые и серебряные вставки и покрытия. Всюду ярко светили прожекторы, в потолки были встроены светодиодные лампы, которые каждую секунду меняли цвет, отчего создавалось ощущение «вечной дискотеки». В общем-то, так и было. Это судно никогда не засыпало, оно вечно находилось в будоражащем движении.

Наверное, стоит провести небольшую, но очень увлекательную экскурсию по этому плавающему «острову безудержного веселья», как довольно нескромно называл свою яхту Бруно.

Итак, вы поднимаетесь на борт и оказываетесь на первом уровне. Пройдя шагов десять, вы видите перед собой стеклянную широкую дверь, ведущую в ресторан. Свернув налево или направо, вы окажитесь на прогулочных палубах, предназначенных для отдыха на свежем воздухе, приема солнечных ванн, общения и, конечно, употребления спиртных напитков. Однако не хотите ли пройти вперед и открыть ту самую стеклянную, с металлическими вставками по бокам, дверь? Не хотите? Очень жаль. Но, пожалуй, я попытаюсь уговорить вас. Представьте огромный сияющий зал, где играет приятная музыка, не умолкает оживленный разговор гостей, где вас обслуживают официанты и официантки удивительно привлекательной наружности, где витают чудесные ароматы и где чувствуется богатая жизнь. Вы и теперь не хотите окунуться с головой в это место, в эту атмосферу, не хотите испытать на себе, что называется, истинное счастье? Хотите. Я знаю, что хотите. И я вижу ваши глаза, загоревшийся в них огонек, так свойственный всем нам грешным. Конечно, я утрирую. Конечно, я презираю всех гостей этой яхты и этого ресторана. Конечно, я бы с радостью облил это место всем алкоголем, что хранится в подсобных помещениях этого судна, в барах, в руках у «друзей» Бруно и поджег бы. И смотрел бы на пламя долго. Очень и очень долго. Нет, я не псих. Я просто другой человек… Моя душа не такая развратная, не такая пьяная, я люблю, вернее, любил только одну женщину, поэтому я не такой как они… Как бы я хотел так думать. Знаешь, читатель, мне очень трудно писать об этой яхте и о том, что там случилось. Я не возвращался к той ночи два года и сейчас, начиная вспоминать, переживать и осознавать все заново, я чувствую такую дикую боль, такое сильное отвращение, такую ненависть. Я сижу сейчас за ноутбуком, пишу эти строчки, и я плачу. Как маленький сопливый ребенок. Я плачу от осознания того, что все это время, все эти два года я скрывался от самого себя. Я бегал от правды. Как трус, как самый подлый трус. Я настоящий дождевой червь, а то судно, и то, что на нем случилось – это человек, который вот-вот наступит на меня и раздавит. Я чувствую, что именно сейчас это и произойдет – именно сейчас меня раздавят.

Хорошо, я не буду забегать вперед и продолжу свою экскурсию. Ты открываешь дверь, заходишь в ресторан и сразу начинаешь морщиться от яркого, неонового света. Фиолетовые лампы установлены везде, они слепят неподготовленные глаза. Однако затем ты привыкаешь и начинаешь осматриваться. Справа от тебя во всю длину помещения протянулась барная стойка, сделанная из черного металла, со встроенными неоновыми лентами по всему периметру. Барные стулья, с высокими ножками и сиденьями белого цвета, заняты гостями, заказывающими напитки у молодых барменов и отдающих за это по несколько тысяч евро. Настенные стеклянные полки уставлены бутылками с самыми разными напитками: там даже есть настоящая русская водка. Правда, ни разу не видел, чтобы кто-то ее брал. Остальная часть зала представляет собой непосредственно сам ресторан. Около десятка широких, с белоснежной глянцевой поверхностью столов образуют два ряда, расположенные ближе к бару. К каждому столу приставлено по четыре прозрачных стула закругленной формы. Вдоль левой стены, столы расположены на небольшом возвышении. Вместо стульев, тут стоят широкие серые, обитые кожей диваны, на которых помещаются по два-три человека. Практически нет свободных мест, шумно и даже душно. Особое внимание важно уделить украшению столов. На каждом из них, посередине, можно увидеть вытянутую, стеклянную вазу с одной красной розой. Цветы меняют каждый день, поэтому украшение всегда остается свежим и молодым. Почему именно розы? Все просто: мать Бруно обожает этицветы. Правда, она никогда не бывала на этой яхте и вряд ли когда-нибудь появится на ней. Если пройти через весь ресторан, то впереди можно заметить несколько дверей. Две из них ведут в гальюны (так называют «туалеты» на кораблях), одна – в камбуз, или по-другому на кухню, а еще несколько – в специальные VIP-комнаты, предназначенные для особых гостей. Еда в этом ресторане подается до безумия вкусная. Шоколадные вафельные торты с творожным кремом, стейки из мраморной говядины, лобстеры с черной и красной икрой, трюфели в винном соусе, мидии в томатном бульоне, подаваемые с хрустящим картофелем, мороженое, украшенное бриллиантами и хлопьями пищевого золота, выносятся расторопными официантами на серебряных подносах и доставляются гостям. Не знаю, какой средний чек в этом заведении, но помню, что однажды, один нефтяной магнат, гостивший у Бруно, оставил здесь около полумиллиона евро. Да, у богатых свои причуды.

Однако покинем поскорее это злачное место и выйдем через парадную дверь обратно, на свежий воздух. Предлагаю немного прогуляться, отдохнуть от щемящей грудь духоты. Все палубы на яхте оснащены кожаными черными и белыми диванами и креслами, стеклянными журнальными столиками, на которые можно поставить бокал недопитого вина или тарелку с закусками, а также мини-барами. На палубе действительно хорошо, можно поразмышлять в тишине, нарушаемой лишь шумом волн и криками чаек… Именно так было бы на любой другой яхте, но только не на этой. Здесь нет места, где можно побыть наедине с собой. Здесь нет места, где спокойно. Наоборот, прогулочные палубы на этой яхте – это места сбора большинства гостей. Тут происходят самые ужасные и «веселые» вещи, именно здесь Бруно чаще всего в полной мере показывает свою темную сторону. Тут тебе не дадут покоя нетрезвые, лишенные всякого чувства меры, потерявшие рассудок люди. Они, после нескольких бутылок алкоголя и употребления запрещенных веществ, с легкостью смогут спрыгнуть в воду или сбросить тебя самого. Не станем долго оставаться тут и пройдем дальше. На второй уровень. Туда можно попасть по лестнице, расположенной в кормовой части судна. Ты поднимаешься наверх, и голоса с музыкой чуть утихают. Всё потому, что ты оказываешься в зоне «gravemente», что с итальянского означает «шутки в сторону». Согласен: совершенно нелепое название, но такова прихоть хозяина. Второй уровень – это «этаж» для серьезных и влиятельных людей, имеющих на счетах баснословные деньги. Как только ты оказываешься здесь, перед тобой снова открываются три пути: направо или налево – на палубы, вперед – в закрытое помещение. Однако чтобы попасть в это помещение, тебе нужно встретиться лицом к лицу с двумя, довольно внушительных размеров, охранниками в черных одеждах и с настоящим оружием в руках. Лишь предоставив специальный пропуск, выдаваемый только Бруно, можно пройти контроль и заглянуть туда, в мир, который остается тайным для большинства передвигающихся на судне. Да-да, предвещая вопросы, говорю: у меня есть этот пропуск. Я вовсе не влиятельный, у меня нет крупной компании, и я не веду такой отвратительный образ жизни как все те, кто имеют эти пропуска. Однако Бруно по-настоящему любит и ценит меня (право, не знаю, за что), и он считает, что я достоин быть наравне с теми серьезными ребятами, что я достоин иметь возможность быть «там». Хорошо, предположим: и у тебя есть пропуск. Охранник смотрит на тебя суровым взглядом, от которого мурашки идут по коже, перед тобой открываются двери, и ты поскорее заходишь внутрь, только чтоб уйти подальше от леденящих кровь стражей. Ты внутри. Здесь довольно темно, лишь несколько встроенных в потолок светильников освещают твой путь. Откуда-то спереди раздаются голоса, и ты направляешься к ним. Пройдя шагов десять, ты заворачиваешь за угол, и перед тобой разворачивается следующая картина: посреди комнаты стоит большой покерный стол, вокруг него расставлены десять стульев. Овальная столешница, сделанная из ламинированного дерева, выкрашенного в черный цвет, покрыта темным сукном, на котором лежат фишки и карты. Стулья, с тонкими металлическими ножками и высокими спинками, заняты игроками. Серьезными и сосредоточенными. Помимо них, в комнате также присутствует уже немолодой полный, с проседью в волосах человек. Его желтое, неприятное, морщинистое лицо, огромный нос, легкая небрежная щетина, узкие серые глаза вызывают отвращение. Самое настоящее отвращение. По крайней мере, у меня. Это человек не кто иной, как Роб Раскал – известный американский дилер, раздающий карты, следящий за порядком и ходом игры. Роб давно работает на Бруно, я привык к его отвратительному лицу и к его еще более мерзкому смеху. Меня передергивает каждый раз, когда я слышу его смех, и потому я очень радуюсь, когда вижу этого странного человека в плохом расположении духа. Несмотря на то, что Бруно действительно дорожит своим дилером, я считаю, что Роб мошенник и слюнтяй. Возможно, я ошибаюсь.

Комната заполнена дымом. Курят кальян. Сумрачно, почти ничего не видно. Три слабые настенные лампы являются единственными источниками света в этом помещении. Во главе стола восседает Бруно. На другом конце стола – Рик Стефенсон, «герой нашего романа». По одну сторону, справа от Бруно, расположились братья-близнецы Маттео и Бернардо Грассо, невероятно толстые, с белыми лицами и черными, как смола, бровями и усами люди лет двадцати пяти, владельцы крупной сети ресторанов по всему миру, болваны и шулеры; Генри Ру, худой до безобразия француз, с огненно-рыжими волосами и светлыми, почти прозрачными, с зеленым оттенком глазами, владелец одной весьма сомнительной компании по производству часов; Хельмут Нойманн, молодой, довольно интересной наружности немец, с острыми скулами, тонким носом и странными фиолетовыми глазами, абсолютный нигилист, наследник богатых родителей и бизнесмен. Слева от Бруно сидят люди постарше: Пако Антигуо, пожилой человек лет семидесяти, миллиардер, несколько лет назад заявивший, что не собирается оставлять наследство глубоко презираемым им жене, семерым детям и внукам, любитель молодых особ и старого коньяка; англичанин Гален Чапман, спокойный мужчина преклонного возраста, владелец старейшей компании по производству сигар и, пожалуй, самый адекватный человек среди всех присутствующих; Тодд Каннинг, сорокалетний американец из штата Нью-Джерси, желчный, хитрый и алчный мужчина, разбогатевший на незаконном провозе оружия и прикрывающийся компанией по производству мебели, человек некрасивый, даже уродливый, с огромной бородавкой на носу; и, наконец, Джек Дейд, самый известный в преступном мире наркоторговец, однажды отсидевший в тюрьме за избиение соседского ребенка, раздражавшего его своим плачем, человек с черными глазами, мерзкой улыбкой и татуировкой с изображением чёрта на всю спину. Джек – близкий друг Рика, и этим все сказано.

Вот такая компания довольно часто собирается у Бруно, чтобы поиграть в покер. Безусловно, на настоящие деньги. На очень большие деньги. Здесь действительно нет места шуткам, игра ведется серьезная и напряженная. Однако нет, не подумайте, никто в этой комнате не боится потерять свои деньги – у каждого из присутствующих их слишком много. Но каждый боится подорвать свою репутацию, прослыть неудачником или даже «лузером». Каждый боится быть осмеянным за проигрыш, каждый хочет быть лучшим, каждый хочет быть королем. Удивительно, как все эти люди объединились. Они из разных стран, разного возраста, разного культурного уровня и разного социального статуса. Разговор ведется на английском, несмотря на то, что братья Грассо практически его не знают, а француз Генри Ру беспрестанно путается во временах. Эти люди разные и не всегда понимают друг друга. Они разные, но их всех объединяет одно – внутренняя пустота. Чернота души. Смерть. Наступившая или только приближающаяся. Они все гнилые, все до одного. Кого-то все еще можно спасти, все еще можно отвести от него старуху с косой, обмануть ее или попросить прощения. Но некоторых нет, уже не спасти. Никак.

Ты когда-нибудь говорил с живыми трупами? Знаешь, каково это? А я знаю. И скажу честно: это просто омерзительно»

Глава 8

«Продолжим экскурсию. Ты покидаешь комнату и всех присутствующих в ней, проходишь несколько метров, заворачиваешь и поднимаешься по лестнице наверх. Весь третий уровень находится под открытым небом; здесь нет дверей и закрытых помещений. Здесь только веселье, безрассудство и свобода действий. Ты оказываешься на настоящем танцполе. Тебя слепят установленные по всему периметру прожекторы, мигающие разными цветами. Взглянув направо, ты можешь увидеть яркую, светодиодную диджейскую стойку, за которой стоит один из лучших в своем роде – Крис Фортис, молодой парень, вечно одетый в какие-то лохмотья. Слева от тебя – целая стена людей, повернувшихся к тебе спинами. В том месте находится барная стойка – самое привлекательное место для всех гостей на судне. От громкой музыки закладывает уши, немного душно и даже боязно. Звуки отдаются у тебя в груди, пульсируют где-то внутри. Тебе хочется поскорее уйти отсюда и вернуться на первый уровень, на палубу, где более спокойно, или вовсе спрыгнуть в воду, только чтобы не слышать и не видеть всего, что тут происходит. Однако тебя уже пленила толпа, и она не собирается так быстро отпускать свою жертву. Танцующие прижимают тебя, становится тяжело дышать. Ты еле-еле протискиваешься сквозь толпу и оказываешься около двух бассейнов, одного большого и второго чуть меньше. Люди в купальниках прыгают в воду, пьют коктейли, спят на шезлонгах, громко разговаривают и еще громче смеются. Кто – то разбил бутылку дорогого рома, где-то неподалеку завязалась драка, прямо перед тобой парень продал пакетик с белым порошком девушке лет шестнадцати. Здесь же группа молодых людей в уличных одеждах с разбега бросилась в бассейн и весело, со смехом, стала плескаться, обрызгивая всех вокруг. Тебе становится плохо, страшно. Ты приподнимаешь голову, вглядываешься в небо. Ярко светят звезды, и на секунду тревога отпускает тебя. Вдруг твое спокойствие прерывает один из гостей. Он что-то бормочет, предлагает, зовет тебя куда-то, просит помочь или просто выпить вместе. Ты с минуту слушаешь всю эту пустую болтовню, морщишься от всего того ужаса, в котором находишься, отворачиваешься и бежишь. Отталкиваешь людей, кричишь на них, просишь освободить тебе дорогу, слышишь проклятья и нецензурную брань себе вслед. Но, кажется, тебе все равно. Совершенно все равно. Оказавшись на самой нижней палубе, ты идешь в кормовую часть судна, где находится спуск к каютам. Немного кружится голова, тошнит и хочется спать. Тебя слегка покачивает из стороны в сторону, в ушах звенит, в горле стоит ком. Тебе отчетливо кажется, что встретив хоть кого-нибудь сейчас, ты не выдержишь и обязательно ударишь этого человека, а может даже и убьешь. Спустившись вниз и оказавшись в длинном коридоре, ты начинаешь судорожно искать свою каюту. Ты не помнишь, что все каюты пронумерованы и что у тебя в левом кармане лежит ключ, на котором указан номер твоего временного жилища. Да, когда-то давно, Бруно решил присвоить всем каютам номера. Это действительно полезно: так намного проще найти свою каюту, будучи в состоянии сильного алкогольного опьянения. Слева от тебя двери с нечетными номерами, справа – с четными. Прилагая невероятные усилия и чувствуя сильнейшую боль в груди, подступающие слезы, накопившуюся злобу и ярость, ты, наконец, вспоминаешь о заветном ключе и видишь на нем кривую «5». Отыскав свою каюту, ты трясущимися руками вставляешь ключ в замочную скважину, поворачиваешь его три раза вправо и отворяешь дверь. Ноги становятся ватными, они отказываются держать тебя, и ты чувствуешь, что сейчас упадешь. Проходит несколько секунд. Ты берешь себя в руки, переступаешь через порог, закрываешь за собой дверь и, пройдя несколько шагов, падаешь на кровать. Темнота поглощает тебя.

Наутро, проснувшись, ты припоминаешь все то, что было, и списываешь свое странное и болезненное состояние на обычное отравление. Душ освежает, приводит в порядок мысли. Все возвращается на круги своя. Только теперь, окончательно вернувшись в реальность, ты можешь, наконец, осмотреть место, в котором очнулся. Слева от входа стоит большой белый глянцевый шкаф с зеркальными раздвижными дверьми, справа, в нескольких шагах, – круглый стол со стеклянной поверхностью и два стула с чуть выгнутыми спинками серого цвета. Пройдя вглубь каюты, слева, недалеко от шкафа, можно увидеть большую круглую кровать, корпус которой по виду очень напоминает корпус яхты. Белые мягкие подушки, украшенные атласными темно-синими лентами, бежевая простыня и черное, вышитое золотыми нитями одеяло вносят свою лепту в общий интерьер. Две черные прикроватные тумбы украшены стеклянными овальными вазами, в каждой из которых стоит по одной красной розе. В самой глубине каюты располагается санузел, больше похожий по размеру на еще одну каюту. Не буду вдаваться в подробности и рассказывать об унитазе, душевой кабине и прочих вещах. Однако стоит упомянуть о трех иллюминаторах, расположенных над кроватью и столом. А также отдельное внимание заслуживает освещение каюты: кровать подсвечивается снизу светодиодной лентой, в двухуровневый потолок встроены точечные светильники, а у шкафа стоит напольный светильник в виде переплетающихся линий. Да, каюта поистине хороша. Не только интерьером, но и тишиной, которая в ней царит. Здесь совершенно не слышно ночной жизни судна. Да, совсем не слышно…

Кажется, все. Кажется, я закончил свою экскурсию. Именно так я видел эту яхту в первый раз, когда попал на нее. Все было так. Мои чувства были те же. Я рассказал все, как есть. Надо отметить, что ничего не поменялось. На этой яхте и в ту ночь, и по сей день происходит то же самое. Даже игроки в покер остались неизменными. Я много говорил о своем состоянии: тошноте, головокружении, ощущениях, похожих на паническую атаку. Тогда, в свой первый день, а точнее первую ночь, на яхте я подумал, что отравился. Каким-нибудь несвежим блюдом или просроченным алкоголем. Но, безусловно, это такой же бред, как если бы я сказал, что являюсь хорошим человеком. Нет, человек я плохой и даже мерзкий. Но, пожалуй, об этом позже. Я действительно отравился. Отравился обществом, в котором очутился. Обществом, которое держится на разврате, пьянстве, высокомерии, чревоугодии. Я ступил на борт одним человеком, а покинул судно другим. Будто черная густая слизь проникла в мой организм и стала обволакивать органы. Будто что-то новое и страшное стало развиваться в моей груди, расти и подниматься к горлу. Я должен был тогда все осознать, перестать общаться с Бруно и больше никогда не посещать эту яхту. Но я не смог. Я принимал приглашения своего «друга», я ходил на его вечеринки, я жил на этой яхте по несколько дней. Это большое черное судно поглотило меня и сделало своим рабом. Я стал грешен и мерзок как все те, кто развлекался вместе со мной. Я стал как они. Я стал мертвецом. И думал, что Варя сможет спасти меня, сможет разбудить меня, растолкать, дать отрезвляющую пощечину. Но она не смогла, потому что я ей не позволил. Я закрылся от своей жены и сам себя погубил. Раз и навсегда. Спрошу еще раз: вы когда-нибудь разговаривали с живыми мертвецами? Видели их на расстоянии нескольких сантиметров? Я – да. Зеркало не даст обмануть»

Глава 9

«Бруно повел нас в ресторан, в свой личный зал, где он обычно принимал гостей. Официант принес нам меню, и около десяти минут мы решали, что заказать. Мне было, мягко говоря, все равно, что поесть, а вот Варя, наоборот, была в восторге от широкого выбора блюд и старательно изучала все то, что было представлено в меню. Бруно, как обычно, заказал свой любимый стейк средней прожарки с жареным картофелем на гарнир и бутылку шампанского. Варя, приложив невероятные усилия, наконец, решилась на мидии в томатном бульоне, а я выбрал суп из морепродуктов. Сделав заказ, Бруно начал рассказывать о своей жизни, о компании и отце, о своих доходах и вечеринках. В общем, не стал изменять себе и продолжал, как и всегда, нести полную чушь. Помимо увлекательных историй Бруно также много шутил и, надо отдать должное, весьма остроумно. Несколько раз и я не смог удержаться от смеха. Что касается Вари, то она улыбалась всю беседу, слушала с неподдельным вниманием и интересом, заливалась искренним и безудержным хохотом после каждой шутки Бруно. Я не ревновал. Совсем нет. Честно, положа руку на сердце. Вскоре нам принесли наши блюда, мы довольно вкусно поели, и разговор продолжился. Теперь Бруно выступал в роли интервьюера. Довольно плохого интервьюера. Он задавал нескончаемые вопросы о нашем знакомстве, свадьбе, семейной жизни. Я молчал как партизан всю дорогу. Мне было неинтересно принимать участие в этом разговоре трех людей. Точнее двух. Варя охотно отвечала Бруно, вдавалась в различные подробности и вообще вела себя крайне непринужденно. Меня ничего не смущало. Все было хорошо, даже прекрасно. Ровно до того момента, пока дверь не отворилась и перед нами не предстала фигура Рика Стефенсона. Он с минуту осматривал Варю, затем подошел к ней, поцеловал ей руку, бросил на меня презрительный взгляд, коротко поздоровался и уселся рядом с Бруно, прямо напротив моей жены. Его губы расплылись в широкой улыбке. Глаза засверкали. Немного задергался нос. Я не придал этому значения, совершенно. Наверное, потому что изо всех сил старался не смотреть на эту мерзкую рожу. Для меня – мерзкую. Если брать во внимание лишь оболочку, внешность и не думать о том, какой Рик человек, то можно сказать, что он довольно хорош собой. Его волнистые каштановые волосы, большие зеленые глаза, правильный овал лица, прямой и тонкий нос, чуть сплющенный на конце, ярко выраженные скулы и ровный оттенок кожи не могли быть незамеченными представительницами женского пола. Я, со своим худым и чуть вытянутым бледным лицом, темно-серыми глазами, белокурыми прямыми волосами и вздернутым носом, конечно, слыву не таким красавцем. Однако я не хуже. Совсем не хуже. По крайней мере, я в этом глубоко убежден. Однако отбросим эти ненужные заверения и попытки повысить свою самооценку и вернемся к делу. Да, Рик умел обращаться с женщинами. Он ко всем находил подход. Я видел, как он подобрал ключик и к моей жене. Рик стал говорить о кулинарии – о том, чем жила моя супруга. Разговор довольно быстро перерос в легкий дружеский спор: Варя на своем идеальном английском пыталась доказать Рику, почему лобстеры имеют более нежное и вкусное мясо, чем лангусты. Я отключился еще в начале разговора и не слушал, о чем идет речь. Бруно пил и, осушив одну бутылку, заказывал вторую. Он пристально смотрел на Рика, будто следил за ним. В какой-то момент мой «друг» нахмурился, уголки его губ опустились, между бровей образовалась морщина. Я не придал и этому никакого значения. Господи, какой же я был болван. Допив очередной бокал, Бруно резко встал, поставил бокал на стол, повернулся к Варе, сказал ей пару комплиментов, затем обратился ко мне, заявил, что ему пора к «своим», извинился и направился к двери. Перед тем, как выйти, он обернулся, улыбнулся нам и на секунду остановил свой взгляд на Рике. Стефенсон почувствовал этот взгляд, поднял голову и смело взглянул на своего друга. Рик ухмыльнулся и произнес: «Take it easy, my friend» («Успокойся, мой друг»). Я подумал тогда, что эта фраза была обычным ответом на извинения Бруно и его спешность, но, как потом оказалось, я ошибался. Глубоко ошибался. Бруно кивнул головой, сохраняя при этом какое-то странное, несвойственное ему напряжение в выражении лица, отвернулся и вышел. Мы остались втроем. На минуту воцарилось молчание. Возможно, оно и было для кого-то неловким, но для меня – нет. Я был рад не слышать голос Рика. Мои уши отдыхали от его скрипучего тона. Первый паузу прервал Рик. Он предложил нам выйти на палубу, подышать свежим воздухом. Я охотно согласился, потому что начинал ощущать неприятную духоту. Мы вышли из ресторана, достигли палубы, нашли свободные кресла и присели. Легкий ветерок обдавал лицо, развевал волосы, морской воздух приятно действовал на нервы. Варя первая начала разговор. Она обратилась к Рику и стала задавать ему вопросы касательно его жизни, интересов, его желаний и планов на будущее. Стефенсон принимал эти вопросы с заметным удовольствием и отвечал на них подробно, не пренебрегая деталями и уточнениями. Он улыбался, не спускал с Вари глаз, беспрестанно наклонялся к ней и пожимал ей руку. Я наблюдал за этой картиной спокойно, не выказывал и тени недовольства, старался принимать участие в беседе. Однако с каждой секундой моей отвращение к этой персоне усиливалось, и через двадцать минут я был готов задушить мерзавца собственными руками. Но я не ревновал. Я ненавидел Рика в тот момент совсем не за то, что он открыто кокетничал с моей женой. Нет, совсем нет. Я ненавидел его просто за то, что он был. За то, что он существовал. И мне действительно хотелось его убить. Чувствуя закипающую внутри меня злобу и опасаясь возможного выхода ее наружу, я встал, обратился к Рику и сказал, что нам с Варей нужно ненадолго удалиться. Стефенсон даже не взглянул на меня. Варя посмотрела на меня удивленными глазами, встала, улыбнулась Рику и последовала за мной. Я не знал, куда мы пойдем. На секунду остановился, посмотрел на Варю, взял ее за руку и отправился наверх, туда, где были танцпол и бассейны. Моя жена была в прекрасном расположении духа. Она хвалила и Бруно, и Рика, пыталась развеселить меня, шутила надо мной и над моей ревностью. Да, Варя была уверена в том, что я расстроился из-за ее наиприятнейшей беседы с Риком. Мне было откровенно лень реагировать на ее подначки; я просто улыбался. Точнее делал вид, что улыбаюсь. Мы поднялись наверх и оказались в пучине людей, в самом центре ночной жизни судна. Я отошел к бару, пока Варя осматривалась и знакомилась с окружающей обстановкой. Заказать напитки оказалось задачей непростой: меня беспрестанно толкали, пытались обойти, молодая девушка лет тридцати в довольно вызывающем наряде пару раз пыталась со мной заговорить. Спустя десять, а то и двадцать минут я, наконец, взял два коктейля и стал искать Варю. Какого же было мое удивление, когда я нашел ее мило беседующей с Риком у одного из бассейнов. Злоба, дикая злоба исказила мое лицо. Натянув поддельную улыбку, я подошел к ним и пристально, намеренно посмотрел на Рика. Он впервые за вечер ответил на мой взгляд своим, полным насмешки и презрения. Варя улыбнулась мне и стала вовлекать в общую беседу. Я говорил неохотно, не скрывал своего недовольства и желания плюнуть Рику в лицо. Стефенсон понимал это, понимал, что творится в моей голове и радовался этому. Ему нравилось издеваться надо мной, раздражать меня и выводить из себя. Через полчаса нашу компанию разбавили две высокие, модельной внешности девушки. Я узнал их: они часто сопровождали Рика. Одна из них – Аманда Каштру – бразильянка, с кудрявыми эффектными волосами, смуглой ровной коже, невероятно пухлыми губами и яркими голубыми глазами. Вторая – Майя Тарновская – полька, с узкими карими глазами, длинной светлой косой и удивительно большим носом. Обеим девушкам на тот момент было не больше двадцати лет, однако выглядели они намного старше. Совершенно без понятия, как именно Рик познакомился с этими особами, и чем эти дамы занимались и занимаются в жизни. Не знаю и знать не хочу. Девушки подошли к нам, находясь в крайне плачевном состоянии. Их взгляд был пустым, смех неестественным и беспричинным, движения – резкими и чуть лихорадочными. Думаю, не стоит объяснять, что с ними происходило. Меня передернуло, Варя перестала улыбаться, а Рик радостно воскликнул и полез обниматься к своим «подругам». Мы с Варей переглянулись. Я увидел в ее глазах страх и понял, что пора уходить. Рик прошептал что-то Аманде и Майе, повернулся к нам и, светясь от счастья и какого-то неподдельного восторга, заявил, что ему нужно ненадолго удалиться. Демонстративно отвернувшись от меня, Рик обратился к Варе и умаляющим голосом попросил ее «не оставить одних» его спутниц. Варя дрожащими губами пообещала «последить» за девушками и попросила Рика не волноваться. Тот поцеловал моей жене руку и удалился. Я не собирался оставаться с этими дамами, несмотря на то, что знал их. Точнее нет, не так. Именно потому, что я знал их, я не собирался составлять им компанию. Схватив Варю за руку и слегка потянув к себе, я посмотрел ей в глаза и понял, что она действительно намерена сдержать свое обещание. Да, это же Варя. Честная и справедливая, ответственная за свои слова. Мы остались. Я стоял в стороне, пока Варя общалась с «подругами» Рика. Удивительно, но она смогла найти общий язык и с ними. Пока велась эта довольно странная полусветская беседа, я наблюдал за тем, что происходило вокруг. Мое внимание привлек Томас, неожиданно появившийся у большего из бассейнов. Колманн заметил меня, помахал мне рукой, сделал несколько шагов, затем покачнулся и рухнул в воду. Спустя несколько секунд замешательства я бросился к бассейну и, подбежав к нему, увидел в нем лежащего спиной вверх Томаса. Я тут же прыгнул в воду, обхватил парня и вытащил его на «берег». Томас, к моему великому счастью, сразу очнулся. Он убедил меня, что все в порядке, встал, одобрительно потрепал меня по плечу, поблагодарил и ушел. Я был слегка шокирован произошедшим. Что это было? Не знаю до сих пор. Только сейчас, припоминая эту странную сцену, я осознаю одно: ни один человек: ни в бассейне, ни на танцполе не попытался помочь утопающему парню. Никто. Я помню, знаю, что кто-то видел, кто-то заметил. Но они не помогли. И он бы задохнулся, умер, не оказавшись там меня. Это вовсе не гимн моему героизму. Я не герой. Это ужасная и неизбежная реальность. Никто не помог бы. Никто»

Глава 10

«Вернувшись к Варе, я нашел ее в той же компании. Девушки немного пришли в себя и довольно спокойно, без взрывов смеха и странных гримас, разговаривали с моей женой. Я знал, что ни Варя, ни Майя с Амандой не видели падения Томаса: они отошли от бассейнов на приличное расстояние. Я решил не вмешиваться в беседу и не стал говорить про несчастный случай. Через несколько минут после моего возвращения пожаловал Рик. Я удивился, когда он довольно любезно обратился ко мне. Рик заявил, что Бруно зовет меня в покерную и просит явиться как можно быстрее. Стефенсон также добавил, что в случае моего отказа хозяин яхты будет сильно расстроен или даже зол. Я недоверчиво взглянул на Рика: мне казалось абсурдным то, что попросил его передать Бруно. Мой итальянский «друг» никогда не был агрессивен по отношению ко мне. Он никогда не принуждал меня что-то делать, куда-то идти. Рик ухмыльнулся, кинул на меня презрительный взгляд, отвернулся и обратился к дамам. Я понимал, что Варю не пустят без пропуска, даже несмотря на то, что она моя жена. Таковы правила. Варя все слышала и, увидев мое смятение, поспешила уверить меня в том, что «все в порядке». С минуты колеблясь, я все – таки простился на время со своей женой и, не сказав ни слова ни Рику, ни его драгоценным «подругам», пошел к Бруно.

Предоставив пропуск и заявив, что меня ожидают, я снова оказался в скрытой для многих комнате. Было накурено, я видел только слабые очертания сидящих за столом. Компания была та же. Абсолютно все те же игроки, которых я описывал ранее. Подойдя чуть ближе, я заметил Бруно. Он был жутко пьян и еле держался на стуле. Глаза его беспрестанно закатывались, губы двигались слабо и производили какие-то непонятые звуки, руки тряслись. Я понял: Бруно проигрывает. Рядом с его стулом валялись пустые бутылки, кое-где были разбросаны сигареты. Я быстро оглядел всех присутствующих. Большинство из них находилось в приемлемом состоянии: они смотрели в свои карты ясно и осознанно, прямо держались на своих стульях. Лишь француз Ру лежал головой на столе в сильнейшем алкогольном опьянении, временами выкрикивая какие-то фразы на родном языке. Джек Дейд смотрел прямо перед собой и не сводил глаз с противоположной стены. Его зрачки вообще не двигались. Выражение лица было глупым, лишенным всякой эмоции. Я понял все сразу. Не зря же он наркоторговец. Пока я осматривал Джека, кто-то резко схватил меня за рукав рубашки. Я повернул голову налево и увидел смотрящего на меня Бруно. Он немного пришел в себя и спросил, что я делаю в покерной. Отдавая себя отчет, в каком состоянии находится мой «друг», я не поленился напомнить ему о его же собственной просьбе касательно меня. Бруно хмурился, не понимая, о чем идет речь, и отрицал все мои слова. Он на полном серьезе уверял, что не ждал меня. Я начал было говорить о Рике и тут же замолчал. К горлу подступил ком. Помутнел рассудок, и вспотели ладони. Я впал в самый настоящий ступор. Я все понял. Рика не было в комнате. Бруно ничего не передавал ему. Бруно меня не звал. Я понял: Рик был с Ней. А я – нет. Я бросил ее там, с ним, одну. Я оставил ее, зная, какой Рик человек, зная его мерзкое «хобби». Про его пристрастие знали все и даже Бруно. Знали все, но никто ничего не говорил, никто не осуждал. Я вдруг отчетливо припомнил сверкающий взгляд Рика, его хитрую улыбку, странное поведение Бруно. Мой итальянский «друг» понял все еще тогда, когда мы ужинали в ресторане. Он предупреждал Рика своим строгим выражением лица, без слов, одним взглядом, просил его не трогать мою жену. И фраза, произнесенная негодяем в ответ, означала лишь одно: Рику все равно. И он будет делать то, что хочет. Прокручивая это в голове, я все еще стоял неподвижно, в забытьи. Звонкий голос Бруно привел меня в чувства. Я осмотрелся и увидел, что все, включая очнувшегося француза и даже отрезвившегося Джека, смотрели на меня с нескрываемым любопытством. Кто знает, сколько я пробыл в состоянии оцепенения. Бруно еще раз обратился ко мне: он умолял меня сыграть с ними одну партию в покер. Я плохо понимал, что он говорит, я хотел бежать, но собственные ноги не слушались меня. Один из толстых братьев Грассо – Маттео – поддержал Бруно и также позвал меня сыграть с ними «партийку». Остальные гости решили не отставать и стали в один голос приглашать меня за стол. Я прекрасно понимал, что Бруно ничего мне не сделает, если я откажусь. Я знал, что он по-настоящему дорожит мною, а потому не станет злиться на меня, принуждать меня играть с ним, угрожать. Я знал. Но я пошел. Я сел на свободно место Рика. И я начал играть. Начал, зная, что происходит сейчас с Варей. Зная, что она в беде. Я был уверен в этом, потому что слишком хорошо знал природу Рика и его больной развращенный разум. Роб Раскал раздал карты, и игра началась. Не помню, сколько она длилась. Не помню, какие комбинации карт мне выпадали. Помню только то, что выиграл. Однако никто не скалился на меня из-за этой победы: все понимали, что это единичный случай. Забрав выигрыш, довольно небольшой, я встал со стула, оглядел всех присутствующих каким-то бессмысленным взглядом, махнул рукой и ушел, не сказав ни слова. Спустившись по лестнице вниз, я увидел в нескольких шагах от себя Варю. Она шла по палубе медленно, чуть пошатываясь, и смотрела вниз. Дул сильный ветер: он развевал подол ее платья, путал ее кучерявые волосы. Я хотел броситься к ней, но почему-то не мог. Через несколько мгновений Варя подняла глаза и заметила меня. Она ускорила шаг, приблизилась ко мне, обняла и зарыдала.

Варя рассказала мне, что произошло. И я бы хотел передать ее слова точь-в-точь, без тени лжи и выдумок. Надеюсь, что смогу вспомнить весь ее монолог. Все то, что она мне поведала:

«Как только ты ушел, я почувствовала тревогу и беспричинный страх. Рик (тут Варя запнулась и опустила глаза; затем продолжила, чуть медленнее и тише) перестал беседовать со своими подругами и обратился ко мне. Он извинился и сказал, что ему нужно отойти. Я выслушала это с радостью. Мне хотелось, чтоб он ушел. Как только «этот человек» скрылся в толпе, Аманда резко схватила меня за руку и сжала так сильно, что мне стало больно. Я испугалась, но тотчас же отбросила все страхи, потому что была уверена в порядочности этих девушек. Ко всему прочему, Аманда смотрела на меня добрым, дружелюбным взглядом: она не давала мне поводов для подозрений. Молчание длилось около минуты, и Майя первая прервала его. Она стала говорить о моде, брендах, звездах и шоу-бизнесе. Ты же знаешь, Женя, я совсем не разбираюсь в этом. Я отвечала односложно, порой даже глупо. Несмотря на это, разговор успокоил меня. Эти девушки казались мне очаровательными, и мне вдруг резко захотелось помочь им вырваться из этой чудовищной обстановки, указать им верный путь. Я стала говорить с ними о работе, о возможностях и о том, что никогда не поздно все изменить. Аманда и Майя слушали меня внимательно, но с какой-то насмешкой, с чуть заметным в глазах презрением к моим словам. Я не придала этому значения. Спустя время одна из них, я право не помню кто, заметила, что Рика долго нет. Я вдруг вспомнила о нем, и мое сердце бешено заколотилось. Оно все предчувствовало, Женя, абсолютно все. Тогда Аманда предложила пойти поискать «нашего общего друга». Эти девушки схватили меня за руки с двух сторон и потянули за собой. Я пошла, и знаешь, как будто неведомая сила заставила меня это сделать. Я не помню, о чем думала в тот момент. Лишь тревогу помню. И все, больше ничего. Мы направились вниз. Майя всю дорогу пыталась развеселить меня, рассказывала какие-то странные польские анекдоты, значение которых я не могла понять. Мне ничего не оставалось, как делать вид, будто все хорошо. Я не хотела расстраивать этих девушек, я чувствовала что-то нехорошее, но не от них, совсем не от них. Мне они казались такими же милыми и любезными. Наверное, только из-за этого странного доверия к Аманде и Майи, я не вырвалась и не сбежала. Тем временем, мы оказались в той части трюма, где находились каюты. Прошли по коридору несколько метров и остановились около двери с цифрой «5». Дверь открылась, и я увидела Рика. Его лицо сияло от счастья, и.… и… (здесь Варя снова заплакала и спустя время, успокоившись, решила продолжить). Рик жестом руки пригласил нас внутрь. Точнее, меня. Я переступила через порог, находясь в каком-то странном, полусонном состоянии. Ноги подкашивались, и ухудшилось зрение. В моем сознании сверкнула ужасная, отвратительная мысль: в мой коктейль что-то подмешали. Да, я и забыла сказать: перед тем, как отправиться на поиски «этого человека», Аманда угостила меня мохито. Ах, как же страшно мне стало в тот момент. Зайдя внутрь каюты, я совсем ослабла. Помню, что слышала над собой голоса: они о чем-то спорили. Меня схватили, положили куда-то. Затем – лишь темнота и звук захлопнувшейся двери. Я ничего не видела: глаза ослепли. Боже, Женя, мне было так жутко и так плохо. Я умоляла оставить меня в покое, пыталась встать и тут же падала обратно. Я слышала шаги Рика, знала, что он рядом. Что он со мной наедине. Я слышала, что он открывает бутылку и наливает ее содержимое в бокал. «Этот человек» говорил мне что-то ничтожное, что-то по типу: «все будет хорошо». И затем поставил бокал на стол. Я пыталась кричать, но слабительное не давало мне этого сделать. Мне казалось, что я умру. Умру, так и не попрощавшись с тобой, Женя. Рик подошел ко мне, совсем близко. Страх овладел мной, и тут раздался стук в дверь. Очень громкий. Кто-то усиленно бил в дверь кулаком. Рик выругался и пошел открывать. Я не знаю, о чем он думал в тот момент. Я не знаю, почему он не попытался меня спрятать. Дверь открылась, и раздался чей-то голос. Я не понимала, кто говорит. Не понимала, что именно говорят. Однако вскоре голоса затихли. Минуту спустя, раздались шаги: Рик уходил прочь. Еще через пару минут, кто-то подошел ко мне и сказал, что «он» ушел. Я знаю теперь, что это был Томас. Прекрасный молодой человек, который меня спас. Он помог мне выбраться и отвел на свежий воздух. Как только я пришла в себе, Томас отправился за тобой. Мне не сиделось на месте, и я стала бродить по палубе. Затем, Женя, мы с тобой встретились».

Все это Варя поведала мне уже на берегу, на утро после того, что случилось. В ту ночь, будучи еще на судне, я допрашивал ее, просил рассказать мне всю правду, но она молчала, убеждая меня, что ее никто не трогал. Я ей верил: Варя не умела врать. Меня поразила цифра на двери той каюты – «5». Та самая каюта, в которой я оказался в первую свою ночь на этом судне. В ней все началось и в ней же все закончилось.

Быть может, кто-то скажет, что «ничего не случилось», что «все обошлось». Да, вероятно так и есть. Все было бы намного хуже, если бы Рика не отвлек Томас – тощий мальчуган, которого я спас накануне. Интересно вышло, правда? Сначала я спас его, затем он – мою жену, а значит, и меня тоже. Бумеранг добра, так это называется? После рассказа Вари я поехал к Бруно на следующий же день, застал его в весьма ничтожном состоянии и попросил позвать Томаса. Парня дома не было, и Бруно, не понимая, на что мне сдался его брат, отправил меня на пляж. Именно там я нашел спасителя Вари. Он сидел на песке, один, вокруг не было ни души. Он смотрел вдаль и, кажется, не слышал ничего, кроме шума прибоя. Иначе как объяснить то, что Томас заметил меня лишь тогда, когда я подошел и коснулся рукой его плеча. Обернувшись и взглянув на меня, Колманн слегка улыбнулся и молча пригласил меня сесть рядом с ним. Я с удовольствием принял его предложение. Было хорошо, спокойно. Я закрыл глаза и отключился от внешнего мира. Я ощущал лишь легкий ветерок, слышал только звуки моря, вдыхал запах свежести, запах счастья. Не знаю, сколько мы так просидели: минуту, две, час… Спустя время я открыл глаза и взглянул на Томаса. Никогда, никогда в своей жизни я не видел в выражении лица человека такого умиротворения, такого единения с природой. Мне стало совестно, что я могу потревожить его, вывести из того состояния, в котором он прибывал. Однако я рискнул. Наш диалог шел на английском, но я, будучи уверенным в том, что эти мемуары прочитают люди русские, перевожу его на свой родной язык:

–Томас, я пришел поблагодарить тебя. От чистого сердца. Ты помог Варе, очень помог. Да нет, ты спас ее. Да, спас, именно так. Может, я могу сделать для тебя что-нибудь?

Молодой человек выждал паузу и ответил тихим, спокойным голосом:

–Вы уже сделали, разве нет?

Я тут же вспомнил несчастный случай у бассейна и смутился. Я действительно не считал свой поступок особенным и уж тем более геройским. Помолчав несколько минут, я произнес:

–Я не думаю, что моя помощь сопоставима с твоей, Томас. Я делал то, что должен был.

–Я тоже.

Эти слова прозвучали так уверенно, по-своему величаво, что я вовсе растерялся. Не знал, что сказать, и спросил то, что меня интересовало:

–Как вышло, что ты оказался у каюты Рика в тот самый момент?

Томас сидел с закрытыми глазами, и на секунду мне показалось, что он спит. Однако вскоре молодой человек заговорил:

–Я знаю Рика слишком хорошо. Лучше, чем Бруно и лучше, чем вы, Евгений. Вы можете подумать, что я сумасшедший, но я вижу людей изнутри. Не знаю, как лучше объяснить вам, но думаю, все ясно итак. Когда я смотрю на Рика, то не вижу ничего. Совершенно. Передо мной лишь очертание человека, лишь его тень. Внутри совсем пусто. Однако я чувствую его душу, его мысли. Именно чувствую, а не слышу. И я знаю, на что он способен. А способен он на все. Я следил за вашей компанией весь вечер. Заметив, как Рик смотрит на вашу жену, я тотчас же все осознал. И тотчас же решил не допустить того, чего допустить было нельзя. Когда Варвара и те две девушки направились прочь от бассейнов, я пошел за ними. И видел все, что творилось у двери каюты. Все, абсолютно все. Спрятавшись, чтобы меня не заметили, за стеной и, дождавшись, когда дамы уйдут, я подошел к двери с цифрой «5» и постучал в нее. Рик открыл и увидел меня. Я сказал ему, что Бруно ждет его, и конечно, он не поверил. Он замолчал, он понял, что я все знаю, понял, что я просто так не уйду. Предвещая ваши вопросы, почему же Рик не выгнал меня и не захлопнул передо мной дверь или почему не ударил меня, не убил, отвечаю: этот человек не глуп. Он умен, а потому еще более страшен. Зло в сочетании с интеллектом – убийственная штука. Зло в сочетании с глупостью – пустяк. Рик знал, что я все расскажу Бруно, и знал, что мой брат поверит мне. Да, Бруно не любит меня или даже ненавидит, но доверяет. И я это ценю.

Я вижу, Евгений, удивление и смятение в ваших глазах, знаю, что вас напрягает. Вы правы: Рику все равно на чужое мнение. Он никого не боится: ни закона, ни Бруно, ни тем более нас с вами. Но несмотря на то, что он монстр, чудовище, Зло, он все же человек. Не с большой буквы, но все же человек. Как и все мы, он нуждается в любви, в самой настоящей дружбе. Мой брат – единственный, кто действительно любит Рика, кто считает его своим другом. Мой брат видит все то, что творит его товарищ, но он все равно остается с ним. И Рик это ценит. Нет, он не любит Бруно, потому что не знает, как это делать, но он уважает его и дорожит им. Именно поэтому, Рик, зная, что мне доверяют, сдался и вышел из каюты. Он не был готов потерять единственного человека, который действительно любит его. А кто ж готов? Никто, не правда ли?»

Я выслушал этот удивительный рассказ внимательно, не перебивая Томаса и не останавливая его. Речь молодого человека произвела на меня такое сильное впечатление, что я еще много месяцев после не мог прийти в себя. Я правда не знаю, кто он такой, Томас. Я лишь уверен, глубоко убежден, что он не такой же, как все остальные. Он нечто другое, он то, чего нам всем не хватает, то, что способно нас спасти.

Кто же он? Я думаю: он Человек»

Глава 11

«Я, кажется, говорил о том, что во время своей поездки в Петербург решил наведаться в Ржевку – район моего детства. Приехал я туда уже поздно вечером: до самолета оставалось от силы часов пять. Расплатившись с водителем такси, я направился в свой двор, к своему дому. Было ветрено, шел мелкий противный дождь. Я хмурился и начинал жалеть о своем внезапном желании «вернуться в детство». Минут через пять я стоял перед дверью своей парадной. Заходить внутрь не было ни желания, ни надобности, ни возможности. Моя мать умерла три года назад от сердечного приступа. Я пытался уговорить ее переехать к нам: сначала в Америку, затем в Италию, но она была непреклонна. «Лучшее, что ты можешь сделать для меня, сынок, это дать умереть здесь – рядом с отцом». Тогда мне казалось это капризом, я злился, ругался, срывался на Варю, а затем сдался и успокоился. Не знаю, может, и нужно было настоять… Может тогда бы мать была жива. В любом случае, теперь это уже неважно.

Постояв немного у парадной, я повернулся в противоположную сторону и направился к ближайшей скамейке. ЗАГС и дорога вымотали меня не на шутку. Присев, я облокотился на спинку, деревянную и жутко неудобную, закрыл глаза и уснул. Проснувшись ровно через полчаса, я привстал и почувствовал дикую боль во всем теле. Да, скамейки тут были чудовищные. В принципе, как и всё. С того момента, как я уехал отсюда, ничего не изменилось. Те же серые девятиэтажные дома, смножеством окон – глаз, смотрящих на тебя с какой-то лютой тоской; те же поломанные деревья, уставшие от вечных ветров и дождей; старые машины, оставляемые хозяевами везде, даже на детской площадке; качели, одиноко раскачивающиеся от ветра, скучающие и вечно печальные. Во всем дворе не было ни души. Лишь мужчина в каких-то лохмотьях, вероятно, бездомный, ходил туда-сюда. Я сидел и оглядывался по сторонам, пытался вспомнить хоть что-нибудь из далекого прошлого, но ничего не припоминал. Из всего, что было здесь со мной, из всех людей, которые были рядом со мной в те времена, я помню только Мишу и Илью. Друзей моего детства. Друзей безо всяких кавычек.

Мы подружились еще в первом классе и стали неразлучны вплоть до десятого. Мишка Стомин был худенький мальчуган, с веснушками по всему лицу и рыжими кудрявыми волосами. Он всегда носил очки, потому что с детства страдал неведомой мне болезнью глаз, приводившей к быстрому ухудшению зрения. Однажды Мише предложили лечение в Германии, но оно было столь дорогим, что родители мальчика отказались, даже не подумав. Семья Стоминых была чрезвычайно бедна. Отец, Сергей Николаевич, работал грузчиком, а мать, Анастасия Викторовна, учительницей начальных классов. У Миши была младшая сестра Оля, девочка милая, но очень слабая. Помню день, когда Миша зашел в класс, опустив глаза, тихо прошел на свое место, достал учебники, разложил их на парте и вдруг громко зарыдал. Это был первый урок, урок биологии. Мы учились тогда в классе шестом, учителя по каждому предмету были разные, и это нас сильно огорчало. Наталья Вячеславовна, которая вела у нас биологию, была женщиной злой и противной. Ее никто не любил. Она вечно оскорбляла нас, говорила, что мы бездари и «никчемные детишки». Когда Миша заплакал, она посмотрела на него и ухмыльнулась. Никогда не забуду эту ухмылку. Никогда.

–Стомин, хватит сопли пускать как девчонка. Что ты ж разрыдался на весь класс? Не стыдно тебе, а? Умер что ль кто? – сказала Наталья Вячеславовна и громко рассмеялась.

–Да, Оленька умерла, – ответил ей Миша.

Наталья Вячеславовна замолчала, перестала улыбаться, позвонила родителям Миши и сказала: «ваш сын мешает вести урок, заберите его». После этого он еще долго не появлялся в школе. Я думал: не появится совсем.

Илья сильно отличался от нас с Мишкой. Он был крепкий, сильный, жилистый паренек, день и ночь занимавшийся спортом. Одевался он, конечно, как и все – во что попало, однако всегда выглядел более-менее прилично. Илюха вообще не учился, он мечтал стать боксером, выиграть олимпийское золото. Каждый день после школы он шел не домой, а в спортивную секцию, занимался там по пять-шесть часов в день. Никогда не понимал, как он выдерживал. Несмотря на физическую подготовку, Илью в школе не боялись. Его дразнили, как и всех остальных. Не знаю, почему, но Илья дрался только на соревнованиях, но никак не в повседневной жизни.

Однажды, будучи уже в десятом классе, я поздно ночью возвращался домой. Наверное, после прогулки с Варей. Уже и не помню. Проходя мимо детской площадки, я услышал странный смех где-то в глубине двора. Заинтересовавшись, пошел на звук и обнаружил, что он раздавался из подворотни. Было темно, вокруг ни одного человека. Вдруг кто-то резко и очень сильно пнул меня в спину. Я упал лицом вниз, расшиб себе нос. Плохо соображая, я попытался встать, но был тут же повален обратно. Я сделал еще одно усилие, перевернулся на спину и увидел нависшего над собой Гену Поркина – одиннадцатиклассника, учившегося со мной в одной школе. Он был в отличном настроении, смотрел на меня радостными глазами и смеялся. Я знал: он любил издеваться над слабыми и получал от этого неподдельное удовольствие. Пролежав минуту на земле, я снова начал вставать. В этот раз Гена не стал мешать мне и отошел в сторону, с улыбкой наблюдая за моими ничтожными попытками. Я поднимался и тут же падал. Травма была серьезная, мне пришлось долго восстанавливаться после нее. Поркин наблюдал за моими мучениями довольно длительное время, а затем окликнул своего товарища – Рому Вралова. Тот быстро пришел на зов и, увидев меня, слабого и поверженного, громко рассмеялся. Они схватили меня, подняли и понесли куда-то. Я чувствовал боль от каждого потряхивания, стонал и просил меня отпустить. Да, вел себя крайне жалко. Затем я потерял сознание и очнулся уже на земле. Открыв глаза, я увидел перед собой Рому, Гену и Илью. Они стояли в нескольких шагах от меня и о чем-то спорили. Я плохо понимал, что они говорили, но отчетливо слышал, как Илья умолял бандитов отпустить меня:

–Прошу вас, не бейте его. Он вам ничего не сделал. Пожалуйста, отпустите Женю.

–Мы отпустим его только в том случае, если ты согласишься драться с нами. Да, да, Илюха, мы наслышаны о твоих тренировках, о твоих боксерских способностях и о твоем дурацком правиле: «вне ринга не бью». А ты нарушь свое правило ради друга. Ну же, давай. Решайся. Всего один бой, ну чего же ты.

Не знаю, кто это говорил: Гена или Рома. Я жутко разозлился на них и начал дрыгать руками, ногами, пытался закричать. Мне хотелось побить мерзавцев, наказать их и помочь Илье. Однако все мои попытки выглядели крайне жалко. Звуки, произносимые мной, были еле слышны, конечности практически не двигались. Никто даже не заметил, что я очнулся. Помолчав минуту, Илья произнес: «Хорошо, я согласен». И началось это. Бой. Неравный, потому что у Гены оказался нож. Я видел, как он доставал его из-под куртки, пока Рома дрался в рукопашную с Ильей. Во мне открылось второе дыхание. Ко мне вернулись силы, я начал кричать и подниматься. Рома заметил это первый. Он кинулся ко мне, оставив Илью своему товарищу. Перед тем, как меня ударили по голове, я услышал пронзительный крик Ильи и увидел нож, всаженный ему в живот.

Когда я пришел в себя, то все еще лежал на земле. Ужасно болела голова, тошнило и хотелось пить. Повернув голову налево, я увидел рядом с собой Илью. Его лицо было полностью окровавлено, руки были изрезаны, одежда тоже, живот был изуродован. Я не помнил, что случилось, не понимал, почему Илья тут, рядом со мной. Я не понимал, что мой друг мертв. Я приподнялся и стал трясти его, сквозь слезы просил его «проснуться». Я кричал, звал на помощь, рвал на себе волосы. Истерика, самая настоящая истерика овладела мной. Я встал, испытывая дикую боль, и, пошатываясь, направился во двор, надеясь найти там хоть кого-нибудь. Меня лихорадило, я дрожал и еле-еле передвигался. Во дворе не было ни души. Все спали; было еще поздно. Никого не обнаружив, я зарыдал от бессилия и беспомощности, сделал шаг и рухнул на землю. Очнулся только на следующий день, в собственной кровати. Открыв глаза, первым делом увидел маму: она сидела со мной все время, пока я был без сознания. Рядом с ней стоял толстый, с длинной бородой и в белом халате доктор. Он смотрел на меня уставшими глазами и, кажется, был не в восторге от моего пробуждения. Мама стала целовать меня в лоб, щеки, плакала и улыбалась, оглядываясь на врача и говоря ему что-то. Я был еще очень слаб, и потому у меня не сразу вышло спросить о том, что интересовало меня больше всего. «Что с Ильей?». Я двигал губами, произнося какие-то несвязные звуки. Мама заметила мои попытки, наклонилась и стала вслушиваться в мой бессмысленный лепет. Когда она наконец поняла, что я говорю, лицо ее изменилось, его исказила какая-то чудовищная скорбь. Она никогда не скрывала от меня ничего и в этот раз решила не изменять себе. «Он умер, Женя. Умер» – был ее ответ. Я снова потерял сознание.

Мы остались вдвоем с Мишей. После похорон Ильи, до самого конца учебного года, мы не ходили в школу. Мама ругала меня за прогулы, пыталась следить за мной, несколько раз за руку отводила в класс. Однако я сбегал, и Миша тоже. Мы говорили, что идем на учебу, но до школы так и не доходили. Бродили по улицам, сидели в подворотнях, пару раз курили, что уж тут скрывать. Нам было так плохо, так одиноко, так пусто внутри. Я не чувствовал ничего, и Миша тоже. В то время я практически не встречался с Варей: не хотел своими страданиями заставлять ее переживать и мучиться. Однако именно Варя помогла мне справиться со всем тем ужасом, который пришлось пережить. Именно она. И, конечно, Миша.

В последний раз я видел своего друга пятнадцать лет тому назад. Я еще учился в университете, жил в Петербурге. Поздним вечером мне позвонили. Я взял трубку и услышал мужской низкий голос, который сообщил мне о «задержании гражданина Михаила Сергеевича Стомина». Я не сразу сообразил, в чем дело, и только потом, узнав подробности, выстроил перед собой ясную картину произошедшего. В одном из клубов Петербурга накануне случился настоящий скандал: молодой человек, находившийся в состоянии наркотического опьянения, приставал к посетителям заведения и предлагал им пакетики с белым порошком. Люди, привыкшие к такому явлению, не возмущались и не били тревогу. Кто-то отказывался, кто-то доставал кошелек. Все было относительно спокойно, пока молодой человек по своей глупости и незнанию не предложил свой «товар» отдыхавшему в том клубе чиновнику. Да-да, чиновники тоже люди, не правда ли? Не буду называть его имени и места службы. Не думаю, что это необходимо. Чиновник сам потянулся за кошельком, чтобы воспользоваться «выгодным предложением», однако затем передумал. Он вскочил с дивана, накричал на молодого человека и вызвал полицию. Сотрудники правоохранительных органов среагировали быстро. Приехали часа через полтора, и схватили «опасного преступника». Молодым человеком оказался Мишка. Мой Мишка. Все подробности этого дела я узнал из совершенно разных источников: из официальных документов, из показаний свидетелей, со слов моего друга. Безусловно, нигде не было написано о поведении чиновника: о его нетрезвом состоянии, о желании купить «товар». Полицейские называли этого человека «борцом с преступностью и распространением запрещенных наркотических веществ», а его поход в клуб – «работой под прикрытием». Про его нетрезвое состояние умалчивали.

Мишу задержали и отвезли в отдел полиции. Его привели в чувства и предоставили право совершить один телефонный звонок. Миша позвонил мне. А кому еще он мог позвонить? Родители умерли, других родственников не было, из друзей остался только я. Миша не поступил в университет после школы, потому что откровенно плохо сдал экзамены, а затем, похоронив родителей ровно через десять месяцев после своего совершеннолетия, связался с плохой компанией и повел неправильный образ жизни. Я постоянно связывался с ним, просил его одуматься, предлагал ему свою помощь, много раз забирал его из «точек» – мест, где собирались преступные элементы того времени. За год до случая в клубе, Миша пропал. Я долго искал его, разговаривал с его криминальными товарищами, угрожал им полицией и даже умолял их раскрыть местонахождение Мишки. Они говорили, что не знают, что будто сам «Лютый» – предводитель многих известных на том момент преступных группировок – не в курсе, куда «слинял» мой друг. А затем, спустя год, случилось то, что случилось. Я часто навещал Мишу в следственном изоляторе, был с ним на суде и собственными ушами слышал приговор – «десять лет колонии строго режима». Помимо самого факта сбыта, при обыске комнаты, в которой жил Миша, нашли несколько килограммов наркотических веществ. Миша клялся, что его подставили, и во время последней нашей встречи высказал мне все от чистого сердца:

– Меня посадят, Женя. Но я хочу доказать тебе, что не вру. Я никогда не употреблял, никогда никому не продавал эту гадость и уж тем более не хранил ее дома. Меня подставили: сначала подсыпали порошок в мою еду, чтобы завладеть моим разумом и заставить меня пойти в клуб, а затем подложили в мою комнату весь этот товар. Я не как они, понимаешь? Я хотел уйти из банды, перестать вести губительный образ жизни, стать, наконец, человеком. Но эти люди просто так не отпускают, они не прощают тех, кто решается от них уйти. Женя, прошу, поверь мне. Прошу тебя. У меня нет никого, кроме тебя. Умоляю…

Я слушал это с полным осознанием того, что Миша говорит правду. Я верил ему еще с того телефонного звонка и верю до сих пор. И никогда не перестану верить.

Отсидев два года в тюрьме, Миша погиб. Мне сказали: несчастный случай. Несчастный случай…

Район моего детства – суровое место. Я потерял здесь многих близких мне людей. Я пережил здесь самые страшные моменты своей жизни. И я не буду говорить пафосные фразы наподобие: «я обрел себя», «это место закалило меня». Все это полная чушь, и я не стану врать. Возможно, я и правда чему-то научился здесь, может быть, я и стал тут сильнее. Но честно признаться, я отдал бы все свои приобретенные полезные навыки и качества без каких-либо раздумий в обмен на жизни моих друзей. Я бы отдал все: высокооплачиваемую работу, большой дом, возможность путешествовать, деньги за то, чтобы сейчас увидеть Мишу и Илью. Я бы стал бездомным нищим, одетым в одни лохмотья, я бы стал больным и беспомощным, я бы стал кем угодно только для того, чтобы обнять моих друзей. Чтобы знать, что они живы»

Глава 12

«Почему так много людей вокруг? В этом году туристы просто заполонили город; местные жалуются и всеми силами пытаются избавиться от надоедливых приезжих. Гуляя сегодня по городу, я с трудом сумел найти кафе, где мог бы пообедать. Свободных мест нет нигде, особенно в центре. Потратив час на поиски, я забрел в какой-то узкий переулок и нашел весьма интересное заведение под названием «Pasado», что с испанского переводится как «Прошлое». Да, за время, пока я не писал этот «дневник», много чего произошло. Я успел продать свой дом в Италии и переехать в Барселону – город, куда давно хотел попасть. С последних записей прошло около десяти месяцев. Они были трудные для меня с точки зрения душевных переживаний. Я стал тосковать, скучать и начал пить. «Какой кошмар» – скажете вы, а я отвечу: «полностью согласен». Сам не знаю, что со мной происходит, что заставляет меня пребывать в состоянии легкой депрессии. Нет, не Варя. Я не думаю о ней совсем, и это меня пугает. Действительно, я будто забыл о ее существовании, вычеркнул ее из своей жизни, хотя не должен был, не имею на это право. Я даже не пытался связаться с ней, узнать, как у нее дела. Мне просто неинтересно, и я просто не хочу.

Я жду свой заказ – паэлью с курицей и морепродуктами. Кафе находится в подвальном помещении, и потому здесь царит полумрак. Винтажная мебель, белые скатерти, вазы с красными розами, свечи вместо ламп. Мне тут определено нравится, думаю: вернусь сюда еще не раз.

Я снимаю большую светлую квартиру с высокими потолками и широкими окнами, из которых открывается сумасшедший вид на главную достопримечательность Барселоны – Храм Святого Семейства. Вечерами я сижу на ажурном, обставленном цветами балконе, смотрю вниз на прохожих, наблюдаю за ними, любуюсь творением великого Гауди. Я работаю на ту же американскую компанию, параллельно пишу повести и рассказы. По утрам выхожу на пробежку, наслаждаюсь свежим утренним воздухом и пустынными улицами. Друзей в Барселоне у меня нет, дамы сердца тоже. Не буду скрывать: я ходил пару раз на встречи с весьма умными и красивыми девушками, однако быстро терял к ним интерес и больше не выходил с ними на связь. Должно быть, они меня ненавидят.

Последний раз я видел Бруно пару месяцев назад, когда уезжал из Италии. Мой «друг» долго не хотел меня отпускать: закатывал бесчисленные прощальные вечеринки, просил отложить переезд, обещал подарить мне дорогую машину, дом, вертолет и еще какую-то чепуху. Я выслушивал его спокойно, без раздражения, посещал вечеринки, даже несколько раз прокатился на той самой яхте. Однажды вечером, за несколько часов до отлета, в мою дверь постучали. Я открыл и увидел на пороге Бруно. Он весь дрожал и был мокрый до нитки. В тот день, не прекращая, лил дождь. Бруно посмотрел на меня глазами, полными слез, переступил через порог и прошел на кухню. Я – за ним. Он сел за стол и опустил голову. Пытаясь выяснить, в чем дело, я подошел к нему и начал задавать вопросы. Он молчал. Затем он встал, прошелся по комнате и остановился у окна, спиной ко мне. Я выждал минуту, заговорил и был тут же перебит «другом». Бруно тихо начал свою исповедь:

– Я был на яхте. На своей любимой яхте. Она стояла у пристани и будто звала меня к себе, пыталась заманить в свои сети. Я поднялся на борт, затем открыл дверь ресторана, зашел внутрь, посидел на диване, вытащил из вазы розу, повертел ее в руках. Красные лепестки уже завяли и готовы были вот-вот опасть. Ха-ха, роза была почти мертва. Ей оставалось пару часов. И свои последние часы она была вынуждена провести со мной. Ха-ха-ха, смешно, не правда ли? Я вышел из ресторана на палубу; шел сильный ливень, он чуть ли не сносил меня с ног. Я поднялся наверх, зашел в покерную и сел на свое место. Не знаю, сколько минут прошло до того, как я вскочил, взял в руки стоящий в углу кальян и начал бить им по столу. Я никогда в жизни не чувствовал такую дикую, звериную ярость как сегодня. Полетели осколки от стеклянной колбы, я бросил свое оружие в стену, схватил стул и швырнул его на пол. Я не контролировал себя, мной будто овладел сам дьявол. Ха-ха-ха, смешно, да? Что же ты не смеешься, Женя? Ну же, посмейся над психом. Не хочешь? Ну ладно. Затем я взобрался на самый верх, подошел к бару и, ты не поверишь, стал сносить бутылки и бокалы с полок. Я не мог остановиться, во мне что-то менялось, внутри, понимаешь? Я порезался осколками и пошел к бассейнам, чтобы смыть кровь. Приблизившись к воде, я опустил в нее руку и долго смотрел на растекающееся кровавое пятно. Меня завораживало это зрелище. Затем я встал и подошел к краю судна, посмотрел вниз и стал перелезать через стеклянное ограждение. Понимаешь, Женя?! Я хотел спрыгнуть, я хотел утопиться, задохнуться, хотел, чтобы сердце мое навсегда замолкло. Женя!!! Я не успел. Томас сзади схватил меня и оттащил подальше от края. Несносный и глупый братец, ненавистный мне идиот, которого я с огромным желанием бы сам, своим руками сбросил за борт. Он помешал мне, он, как всегда, меня спас. Томас… меня спас. Ха-ха-ха… Несносный мальчишка… Болван…

Бруно запнулся и начал рыдать. Он был в исступление. Я попытался его успокоить, но у меня ничего не вышло. Спустя несколько минут, Бруно продолжил, периодически прерываясь и задыхаясь от волнения:

– Он следил за мной еще с самого утра: чувствовал, что что-то не так. У него всегда были ключи от яхты, сам не понимаю, зачем дал их ему. Он спас меня, Женя. Снова. Он никогда не прекращал меня спасать. Всю свою жизнь Томас пытается воскресить меня из мертвых, пытается отмыть мою душу от черной вязкой слизи, но не может. А знаешь почему, мой друг? Нет, ха-ха, ты не знаешь, откуда тебе знать?.. Откуда тебе знать?.. Ну хорошо, уговорил, раскрою перед тобой все карты. Вот представь себе большой сундук, в котором хранится твоя Жизнь. Тебе обязательно надо открыть этот сундук, чтобы достать содержимое и не умереть, но ты не можешь этого сделать, потому что замок заржавел. Ты пытаешься избавиться от этой несчастной ржавчины, но не можешь. Никак. Силы покидают тебя, и ты так и не отворяешь заветный сундук. Представил, да? Также и со мной. Я тот самый замок, а Томас – тот, кто пытается отмыть меня от ржавчины. И я чувствую, Женя, всем своим существом, что он поставил себе цель – спасти меня, что он будто выбрал жить ради этого. Но он ведь не справится, да? Не справится… Он умрет, спасая меня. Погибнет за мою грешную душу. Мой глупый, ненавистный брат… мой брат.

Бруно замолчал. Он поднял на меня глаза, улыбнулся и рассмеялся. Смех его был не таким, как в тот раз, когда Томас вернулся с неудачной рыбалки. Он был совершенно другим. Это был смех человека, глубоко несчастного. Что может быть хуже смеха, скрывающего боль?»

Глава 13

«Через месяц после моего отъезда, Бруно уехал на остров Крит, в элитный центр для душевнобольных. Он стал особенно плох после разговора со мной: каждый день плакал, бился головой об стену, вставал перед Томасом на колени, несколько раз пытался покончить с собой. Я совру, если скажу, что меня сильно волновало состояние «друга». Однако я лично поговорил по телефону с врачами, убедился в том, что Бруно в хороших руках. Естественно, Томас поехал с ним. Я предлагал ему подумать о себе, заняться собственной жизнью, но молодой человек был непреклонен. Он поселился в небольшом доме, в пяти минутах ходьбы от психиатрического комплекса. Я часто созваниваюсь с Томасом, чуть реже – с докторами, расспрашиваю их о состоянии больного. Нет, я не стану называть Бруно «больным». Звучит просто отвратительно. «Потерянный» подходит больше. Мне сообщают об улучшениях в состоянии «пациента», о его скором выздоровлении. Говорят мне это врачи, но я знаю, что они врут. Томас не умеет лгать и несмотря на то, что он изо всех сил пытается убедить меня в удовлетворительных показателях и результатах исследований, я слышу в его голосе безнадежность. Кажется, от ржавчины действительно уже не избавиться.

Перед тем, как я покину это кафе и отправлюсь домой, мне надо сказать пару слов об одном человеке. Я чувствую, что я обязан это сделать. Речь идет о Рике Стефенсоне. Бруно отдал ему весь свой бизнес, все свое имущество, все то, что у него было. Единственное, что он попросил взамен, – это оплата его лечения и материальная поддержка для Томаса. Бруно не оставил даже свою любимую яхту. Он уверен, что она ему больше не пригодится.

Я ни разу не видел Рика после того случая. Я избегал его, прятался как самый настоящий трус. Я не предпринял никаких попыток поговорить с ним, проучить его, наказать. Я…я просто боялся. Боялся так же, как тогда, находясь в покерной и садясь за стол вместо того, чтобы бежать на помощь своей жене. Я ведь тогда просто испугался. Испугался того, что разозлю Рика, что не смогу ничего сделать, что окажусь слабее его, что у меня не получится спасти Варю. Я трус. Самый настоящий трус. Я презираю себя, я никогда себя не прощу. Я не достоин любви своей жены и, кажется, поэтому я ушел. Ушел, потому что понимал: если бы у меня была возможность повернуть время вспять, вернуться на яхту и все изменить, я бы сделал то же самое. Я бы снова остался на месте. Я бы снова сел за стол. Я бы снова начал играть. Варя, если ты когда-нибудь прочитаешь это, то знай: я трус, который не достоин тебя. Я трус, слишком поздно осознавший свою слабость»

Глава 14

«Сегодня утром мне позвонили. Я взял трубку и услышал до боли знакомый голос. Не сразу признал говорящего, однако через пару минут понял: звонила Катя, наша общая с Варей подруга. Я не общался с ней около пяти лет, с того момента, как ушел от жены. Катя говорила полушепотом, ее речь беспрестанно прерывалась всхлипываниями и вздохами. Я пытался быть вежливым, спрашивал, в чем дело, боролся с желанием бросить трубку. Спустя пять минут, Катя успокоилась и сказала каким-то до ужаса низким голосом: «Вари больше нет». Я замер. Я не понял значения услышанных слов. Помолчав, я попросил повторить сказанное. Катя проговорила: «Женя, она умерла». Я пошатнулся и, еле удержавшись на ногах, переспросил снова. И снова, и снова.

Рак сердца последней стадии – диагноз, который поставили Варе год назад. Она боролась долго и мучительно, пила препараты и проходила химиотерапию. А потом устала. Врачи сказали: «не больше месяца». И она приняла это как должное, как концовку фильма, которую нельзя изменить. Последние дни своей жизни Варя не унывала: она занималась любимым делом, кулинарией, общалась с друзьями и родными, исполнила свою заветную мечту – полетала на воздушном шаре. Она не давала себя жалеть, постоянно улыбалась и веселила окружавших ее людей. Три дня назад ей стало особенно плохо. Она слегла в постель и больше не вставала. Ее терзали невообразимые боли, похожие на удары топора. Умирая, дрожа всем телом, ежеминутно теряя сознание и приходя в себя, ожидая своего конца и понимая, что он неизбежен, Варя улыбалась. Слабой, чуть заметной улыбкой. Она до самой последней секунды повторяла одно и то же: «Я люблю вас». Повторяла, пока сердце ее не остановилось.

Мне рассказала это Катя, находившаяся с Варей с самого начала ее болезни. Я слушал, еле сдерживая слезы, слушал, надеясь, что все происходящее – это сон, шутка, что угодно, но не правда. Перед тем как положить трубку, Катя сообщила, что нашла в компьютере Вари, на рабочем столе, файл с названием «Жене» и сразу отправила его мне на электронную почту. Я кивнул, вспомнил, что говорю по телефону, и, сделав голос как можно более спокойным, произнес: «Да, я понял. Спасибо». Разговор подошел к концу, но я еще долго сидел на полу, приложив телефон к уху. Долго, надеясь, что мне перезвонят и скажут, что это была глупая шутка. Я сидел около часа, не видел ничего из-за заполонивших глаза слез. Я не шевелился, потому что не мог этого сделать. Я перестал что-либо чувствовать, я перестал ощущать себя живым. Кажется, я умер. Душа моя умерла.

Затем я вспомнил о письме. Медленно встал, опираясь на спинку стула, подошел к ноутбуку и открыл почту. Действительно, я увидел файл, названный моим именем, и открыл его, волнуясь, находясь в состоянии, близком к лихорадке. Открыл и прочел это:

«Женя, привет. Это мое прощальное письмо тебе, самое-самое последнее. Надеюсь, ты прочтешь его. Надеюсь, найдешь для этого силы. Мой врач сегодня сказал, что мне остался месяц. Представляешь? Через месяц я перестану существовать, растворюсь, отправлюсь Туда. Через месяц я закрою глаза и погружусь в вечный сон. Мне не страшно. У меня была прекрасная, насыщенная жизнь, полная ярких и незабываемых событий, полная любви, гармонии и мира. Время, проведенное с тобой, – лучшее время. Честно- честно. Ты научил меня быть собой, научил радоваться мелочам, наслаждаться моментом, любить окружающих. Ты подарил мне возможность увидеть красоты этой планеты, показал мне океан и пылающий закат, которого я никогда не забуду. Я не держу зла на тебя за то, что наша история закончилась разводом. Я не обвиняю тебя ни в чем, я все еще люблю тебя и буду любить вечно. Я знаю, Женя, что ты принял верное решение. Знаю, что так нужно было, что по-другому быть не могло. Меня спрашивали, почему я так быстро сдалась, почему так легко согласилась проститься с тобой, почему не пыталась все вернуть. Мне было тяжело отвечать на эти вопросы, потому что я знала: меня не поймут. Я всеми способами избегала их, хотела закрыть тему, не возвращаться к ней, не очернять нашу историю этими бессмысленными обсуждениями и чужими порицаниями. Поговорив с тобой по телефону в тот день, пять лет тому назад, я сразу поняла, что твой вердикт окончателен. Ты не из тех, кто станет бросать слова на ветер, не из тех, кто станет менять свои решения, переигрывать жизненные «партии». Я все поняла и не стала мучить тебя, потому что любила. И сейчас люблю.

Женя, ты прочтешь это, когда меня не станет. Не грусти, не вини себя, не жалей меня. Ты самый светлый, добрый, чудесный, мудрый и великодушный человек в моей жизни. Ты для меня родной, и я забираю свою любовь, пусть и безответную, с собой на небеса. Мне хорошо оттого, что ты остаешься, и я желаю тебе счастья, истинного счастья.

Если сможешь, если захочешь, то возложи на мою могилу одну красную розу, ты же знаешь: я люблю эти цветы. Будь счастлив, Женя. Большего мне и не надо.

Всегда твоя, Варя»

Сегодня, пятого мая, я потерял самого близкого и родного человека. Сегодня, пятого мая, умерла моя жена.

Я люблю тебя, Варя. Я больше никуда от тебя не уйду»

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14