Я рассказываю только о том, что сам видел своими глазами. Или слышал своими ушами. Или мне рассказывал кто-то, кому я очень доверяю. Или доверяю не очень. Или очень не доверяю. Во всяком случае, то, что я пишу, всегда на чем-то основано. Иногда даже основано совсем ни на чем. Но каждый, кто хотя бы поверхностно знаком с теорией относительности, знает, что ничто есть разновидность нечто, а нечто это тоже что-то, из чего можно извлечь кое-что… Я думаю, этого объяснения достаточно, чтобы вы отнеслись к моему рассказу с полным доверием. Владимир Войнович«Москва 2042» Глава перваяПредыстория Сам факт появления города Крыжовинска на карте нашей Родины окутан завесой легенд и преданий. Первое упоминание о нем в летописи имело место четыреста лет назад. Само оно занимает ровно полторы строки и сводится к тому, что воевода Бухвостов «велел острог ставить». Можно ли считать это основанием города, неясно. Кое-кто, однако, убежден, что Крыжовинск старше Киева и Новгорода Великого. Насчет того, насколько старше, тоже есть разногласия. Отдельные историки отыскивают даже косвенные указания на Крыжовинск в глиняных табличках Месопотамии, но это, разумеется, чистый вымысел.
Первые годы существования Крыжовинска дают крайне мало информации обществоведу. Аскетизм и суровость воинского быта не позволяли проявиться в полной мере отличительным чертам туземного характера. Однако именно под гнетом караульной и иных служб начало вызревать стихийное осознание крыжовинцами своего высокого исторического предназначения. Так, в годы Смуты город вторично удостоился ссылок в официальных документах. Крыжовинск последовательно поддержал всех самозванцев, какие только объявлялись на Руси, и от них же изрядно потерпел. Последний из воровских атаманов дотла сжег деревянный город. На пепелище московские отцы-командиры произвели примерную экзекуцию над пойманными бунтовщиками, но, так как значение крепости было бесспорным, по завершении экзекуции правительственные силы возвели Крыжовинск заново.
Семнадцатый век не раз еще давал о себе знать проявлениями народного гнева. Крыжовинск восставал при известии о «соляном» бунте на Москве, и воевода Бухвостов-второй палил из пушки, утихомиривая толпу. При возмущении Разина в городе был раскрыт целый заговор. Злоумышленники сговаривались, едва покажутся разинские челны, ударить в набат и идти грабить дома «лучших людей». О том, имелись ли планы обобществить всех жён, как предлагали позднее основоположники марксизма, ничего не известно.
Другая яркая страница в истории города – время петровских реформ. Крыжовинск по праву, наряду с Переславлем и Архангельском, претендует на почетное звание колыбели русского флота. Трудовая доблесть крыжовинцев достойно оценена экспертами. Лишь вине скверных администраторов можно приписать факт, что ни одно судно с крыжовинских верфей так и не ушло в поход на Стамбул. Большую часть флота, опасаясь морской волны, оставили под Азовом. Меньшая сгнила у места постройки.
Итогом петровских преобразований было изведение на корню почти всех лесов, окружавших Крыжовинск. Зато о наличии славного города узнали просвещенные европейцы, а его виды были запечатлены шведским карикатуристом.
С расширением Российского государства оборонная значимость города сошла на нет. Численно возросшее население Крыжовинска переключилось на мирные занятия. Но воспоминания о героическом прошлом побуждали отдельных лиц к повышенной активности. Некто, объявившийся тут в 60-е годы восемнадцатого столетия, провозгласил себя императором Петром Федоровичем, якобы спасшимся от убийц. Проповедуя по кабакам, кандидат на престол обещал мужикам закрыть все парикмахерские, немку Екатерину заточить в монастырь, а столицу империи перенести из Санкт-Петербурга в… Крыжовинск. После ареста в очередном кабаке агитатора опознали. Предтечей Пугачева оказался беглый солдат Семён Голштинцев. Мятежника, по отрезании языка, отослали в Тайную канцелярию для допроса.
Девятнадцатый век, век колониальных захватов, телеграфа и пара, для города Крыжовинска и одноименной губернии протекал на удивление спокойно. Данная эпоха ознаменована для Крыжовинска и крыжовинцев лишь одной загадкой, которая породила дискуссию в академических кругах. По свидетельству старожилов, именно через их город проследовал на Кавказ опальный поэт Грибоедов. Одна коренная крыжовинская семья даже хранит и передает из поколения в поколение металлическую заварницу, будто бы оставленную Александром Сергеевичем в дар приветливым хозяевам. Есть, впрочем, и противоположная точка зрения: что заварница, которую кое-кто неверно именует «чайником» – обыкновенная мистификация.
Ради выяснения истины заседало в новейшее время несколько семинаров и симпозиумов, однако воз и ныне там… Вообще, научная жизнь в Крыжовинске, по сравнению с его соседями, началась необычайно рано. Открыл ее тот же Петр, поручивший рядовому лейб-гвардии Преображенского полка Парамону Разносолову обследовать кости ископаемых ящеров близ деревни Зубёнки. То, кому действительно принадлежали (вернее, от кого остались) эти кости, стало ясно гораздо позже. Тем не менее, день подписания петровского указа считается у крыжовинских археологов праздничным, а Парамон Разносолов – зачинателем всей российской археологии. Сам реформатор, кажется, забыл проверить исполнение своего указа. С реформаторами это бывает.
Освободительное движение, охватившее страну после отмены крепостничества, едва ли могло обойти стороной Крыжовинск. Местное жандармское отделение с поличным схватило трех студентов, собиравшихся на одной из квартир якобы для распития лимонада. На самом деле арестованные изучали и конспектировали Das Kapital.
Самодержавие жестоко расправилось с вольнолюбивой молодежью. Всех троих отчислили из вуза с правом поступления на следующий год. Для подготовки к экзаменам смутьянам разрешено было выехать за границу.
Между тем, в Крыжовинске, как и повсюду, выходил на сцену передовой класс. Естественно, что город как крупный промышленный центр попал в поле зрения вождя мирового пролетариата. Борясь с отзовистами и ликвидаторами, Владимир Ильич выкроил минутку для сочинения такого письма:
«т.Бабаянц!Срочно! Архиважно! Пришлите бандеролью «Справочник животновода». Без статистики за 1905-1907 гг. нам партию не выиграть. И высылайте больше денег. Нужда в деньгах отчаянная!Жму руку.Ваш (подпись, число)». Получателем корреспонденции действительно был крыжовинский мещанин Бабаянц. Десятилетия спустя по материалам этой переписки (все материалы см. выше) было защищено пять кандидатских диссертаций.
Пока здоровые силы в партии теснили отзовистов и ликвидаторов, город постепенно менялся. В обиход вошли газовые плиты, кинематограф и, наконец, два настоящих автомобиля. Оба вызывали обостренное любопытство у жителей всех возрастов и сословий, а однажды устроили первое дорожно-транспортное происшествие. Ни один на узкой улочке не пожелал уступить дорогу другому, в результате произошло столкновение. Водители отделались легким испугом.
Эпизод, казалось бы, мелкий, но в нем превосходно отразилось еще одно свойство знаменитого крыжовинского характера. Притом, из числа ключевых.
Падение монархии крыжовинцы встретили без эксцессов. Горожане, из газет узнав об отречении, тут же украсили свою одежду красными бантами, а добрая половина выпущенных из тюрьмы уголовников записалась в общественную милицию. За решеткой очутились лишь сотрудники жандармского отделения. Через неделю их тоже освободили под честное слово.
Советская власть, как и в столице, установилась в Крыжовинске в темное время суток. Роль «Авроры» исполнил броневичок-грузовичок, управляемый китайским интернационалистом товарищем Сюем. Товарищ Сюй дал пулеметную очередь по крыше губернской управы, отчего спусковой механизм намертво заело. Но произведенного эффекта оказалось вполне достаточно.
В гражданскую войну военное значение города, угасшее с покорением Крыма, возродилось вновь. Как доказал в 30-е годы один местный краевед, затем репрессированный за связь с уругвайской разведкой, в 1919-м на крыжовинском вокзале побывал сам будущий генералиссимус и друг физкультурников. Пока паровозная бригада брала уголь, Иосиф Виссарионович вышел в тамбур, закурил трубку и кинул загадочный взгляд на открывшийся пейзаж.
С прекращением боев страсти скоро улеглись. Быстрый переход от экзальтации к пассивности, вообще, свойственен крыжовинцам. Меньше стало людей в шинелях, опять пустили трамвай, и главная городская гостиница «Ливерпуль», попеременно служившая штабом то красным, то белым, перешла в ведение бесчисленных трестов.
Весьма возможно, что в условиях мирного строительства Крыжовинск сполз бы на глухую периферию, откуда редко возвращаются в число избранных. Такого рода упадок постиг целый ряд древних городов со славной биографией. Но помог НЭП с его экономическими экспериментами. Для оптимизации управления народным хозяйством в одну административно-территориальную единицу было слито несколько соседних губерний. Центром нового образования стал Крыжовинск.
Изменение статуса сильно и, пожалуй, даже необратимо сказалось на менталитете крыжовинцев. В какой-то степени сбылась мечта самозванца екатерининской эпохи: город обрел столичное положение. Пусть не в масштабах страны, а, как выражаются сейчас, на межрегиональном уровне. Всё равно, начало было положено, переход от теории к практике состоялся. Никакие попятные движения не могли уже вытравить этот факт из памяти народной. Вера в то, что наивысший расцвет родимой сторонки еще впереди, получила мощнейший импульс. Даже спустя полвека после НЭПа по Крыжовинску упорно и совершенно серьезно ходили слухи о якобы вот-вот грядущей переброске сюда столицы РСФСР со всей атрибутикой: республиканским ЦК, министерствами, ведомствами и т.п.
Пока же управленческая жизнь била ключом. Пышно расцвели руководящие и координирующие учреждения. Среди гостей Крыжовинска резко возросло количество иногородних ходатаев и просителей. На центральной улице – Большой Дворницкой – по будним дням становилось тесно от бодрой массы совслужащих…
Здесь автор очень просит прощения у читателей. Несколько страниц при подготовке рукописи бесследно затерялись, и найти их я не смог, как ни старался. Глава втораяПерестройка и демократизация в Крыжовинске В 90-е годы столичная пресса единодушно относила Крыжовинск с прилегающей губернией к пресловутому «красному поясу». Но это определение, как обычно бывает в случаях с прессой, довольно условно. Эпоха первоначальной гласности и последующей перестройки показала, что крыжовинцы вполне в состоянии шагать нога в ногу с прогрессом. Особенно, когда указанное направление совпадает с умонастроениями начальства.
Успехи крыжовинцев на поприще демократизации тем ценнее, что самые первые позывы к переменам, происшедшие в руководстве партии и правительства, ими (крыжовинцами) были встречены абсолютно индифферентно. Инициатива Михаила Сергеевича по установлению безъядерного, ненасильственного мира стала тут заурядной темой политзанятий. Единственным предметом более или менее оживленных дискуссий в обществе сделались наряды и, как сразу решила женская половина Крыжовинска, совершенно вызывающее поведение Раисы Максимовны в ходе зарубежных визитов генерального секретаря. Лозунг «ускорения» был жестоко высмеян в курилках. Знаменитая же антиалкогольная кампания завершилась полным исчезновением из продажи любых лосьонов и пятновыводителей.
Как и повсюду в нашем Отечестве, движение к новому светлому будущему в Крыжовинске возглавила интеллигенция. В крупнейшем городском вузе возник кружок, начавший свою деятельность с обсуждения культа личности Сталина и поисков социализма с человеческим лицом. Над ищущей аудиторией шефствовали маститые ученые-обществоведы. Самый маститый из них, профессор Василий Ипатьевич Гундосов, начинал в юности свое знакомство с социализмом где-то у зоны вечной мерзлоты. Обосновавшись по достижении зрелости в Крыжовинске, он защитил диссертацию по материалам переписки тов. Ленина с тов. Бабаянцем (См. главу 1-ю «Предыстория» – Прим. автора). На масло к своему куску хлеба этот труженик науки зарабатывал, проводя экспертизы сочинений, которые изымались у доморощенных диссидентов. Действуя в строго научных рамках, Гундосов с аптекарской точностью определял содержание буржуазного ревизионизма в этих, с позволения сказать, строчках. После чего эстафету перенимали компетентные органы.
Впрочем, при перестройке «серый дом» надежно хранил свои секреты. О прошлых заслугах Василия Ипатьевича публика узнала много позже, когда профессор уже внушал землякам любовь к Гайдару-внуку и капитализму с президентским лицом…
Параллельно с дебатами в обществоведческом кружке, протекавшими под сенью отеческой улыбки профессора Гундосова, в городе мало-помалу активизировались неформалы. Политика их обычно не интересовала. Облюбовав для собраний подземный переход в центре Крыжовинска, они брили виски или, наоборот, отпускали косы, украшали себя цепями с велосипедной свалки и писали на стенах слово «Кино». На всех без исключения пленумах и конференциях докладчики в обязательном порядке говорили о необходимости «работать» с ними.
То, что при ближайшем рассмотрении можно было принять за политику, пытался пропагандировать только один неформал. Стоя в одном и том же месте Пролетарского проспекта (бывшая Большая Дворницкая), молодой человек с бородкой и в ковбойской шляпе распространял самиздатовскую газету «Вечный студент». Тираж расходился плохо. Идеи «Вечного студента» и его изготовителя, Союза непризнанных дарований, народ не зажигали. (Основным программным требованием был неограниченный прием в Союзы писателей и композиторов). В конце концов, распространитель ушел с проспекта, переключившись на торговлю уставами для всевозможных товариществ и обществ.
Последние, кстати, взошли очень бурно, едва позволило существующее законодательство. Быстрее всех развивались видеосалоны, опеку над которыми взял верный резерв и помощник партии – комсомол. Пока он заботился о досуге и воспитании молодежи, подкармливая подрастающих крыжовинцев мягкой порнушкой с боевичками, старшие товарищи тоже не мешкали. Дабы скорее насытить рынок товарами народного потребления, при больших предприятиях появились малые.
Разумеется, чистым совпадением можно объяснить тот факт, что их учредителями и получателями прибыли всякий раз оказывались родные и близкие директора, его заместителей, главного бухгалтера и председателя профкома. Процесс насыщения… вернее, перестройки, как и завещало Политбюро ЦК, вышеуказанные товарищи начали с себя. Однако скучные экономические истины в ту пору большинство крыжовинцев занимали мало. На сонную глубинку накатывал бурлящий политический цунами.
Тяга к настоящей политической борьбе в крыжовинцах пробудилась накануне выборов Съезда народных депутатов. Именно в те горячие дни и недели выковались кадры, решившие всё. Или не всё. Но что-то, безусловно, решившие.
Потенциальные борцы объединились вокруг фигуры народного кандидата Мудрилова. Народным его прозвали сами соратники и сподвижники, подчеркивая свой решительный разрыв с порочной практикой келейных обкомовских выдвижений. Как произошло выдвижение самого Мудрилова, корпевшего младшим научным сотрудником в техническом вузе, ныне объяснить трудно. Соратники и сподвижники ясности в этот вопрос не вносят. Бытует версия такая: пришел (на собрание), сказал (речь), вынесли (на руках). Речь страшно всех увлекла, хотя вспомнить и процитировать что-либо из нее сейчас никто не может.
Обком явно проглядел «феномен мудриловщины», как его впоследствии окрестили партийные идеологи. Первый секретарь Колбасин был как раз занят другой борьбой – против неуклонного исчезновения колбасы с магазинных прилавков. Второй же, третий, четвертый и прочие секретари с референтами либо готовили очередные нужные доклады, либо настраивались на посевную, либо просто ждали руководящих указаний.
Мудриловский актив сложился из джинсовых аспирантов и кандидатов наук. В головах у активистов клокотала причудливая смесь из подпольных произведений Сахарова, Лимонова и Солженицына, а также доклада Хрущева двадцатому партсъезду. По ночам они собственноручно и бесплатно развешивали плакатики-самоделки, днем, отмыв прически от клейстера, бегали по мероприятиям. Сам Мудрилов, являясь народу в потертом пиджачишке, постоянно подчеркивал, что он такой же, как все, ничем не лучше, и движет им одно стремление – исправить «отдельные недостатки».
Молодость и живость кандидата производили приятное впечатление на крыжовинцев. Исправления отдельных недостатков хотел каждый. Правда, каждый по-своему. Но подобные мелочи в ту пору тоже мало кого занимали… И Мудрилов победил, добившись права представлять Крыжовинск в союзном парламенте. Во время прямых трансляций из Кремлевского дворца земляки несколько раз видели его на экранах своих телевизоров, а как-то раз народный избранник даже вступил в спор с самим Горбачевым. Если бы славный сын города Крыжовинска не запнулся от волнения, а конспект речи не застрял у него в кармане, увертливому генсеку точно не поздоровилось бы.
Увы, Мудриловым в Крыжовинске восхищались недолго. Просвистев, как ракета, по политическому небосклону, полномочный представитель народа пропал из всеобщего поля зрения. Одна газета потом глухо упомянула, что парламентарий прописался в Москве, разведясь с супругой и женившись вторично, поступил на службу в министерство и вполне доволен достигнутым.
Итак, блин вышел комом. Несмотря на это, избирательный пыл в крыжовинцах не угас. Оставались кадры, и оставался вошедший в поговорки характер. Как отмечали славные предки, заставь крыжовинца Богу молиться, и результат превзойдет ожидания.
Ждать следующих результатов почти не пришлось. Волна перестройки катилась дальше, и грянули выборы в российские, еще не суверенные органы власти. Силы демократии, быстро очнувшись от замешательства, вызванного бегством Мудрилова, энергично к ним готовились. Лучшие умы прогрессистов понимали, что полагаться лишь на критику идей нельзя. Обычный житель Крыжовинска за годы советской власти воспитал в себе привычку не ввязываться, хотя бы даже и мысленно, в авантюры, способные поколебать доверие к нему любого начальства. Этот мощнейший инстинкт самосохранения надо было обратить на пользу реформам.
Повод подвернулся удобный. Еще при расцвете застоя Крыжовинск сделался местом одной из «строек века». В итоге там, где с летописных времен была река, теперь широко раскинулось рукотворное Крыжовинское море. Сперва им гордились. Изображение водоема украсило фотоальбомы и подарочные открытки. Поэты и песенники, вдохновленные комитетом по культуре, слагали оды в честь покорителей стихии. Несколько краеведов подали, правда, голос в защиту потопляемых ландшафтов с какими-то памятниками, но грохот приветствий заглушил пессимистов.
Застой крепчал и отцветал. А море зацвело. Поверхность покрылась слоем растительности грязно-бурого цвета. Рыба и прочая живность частью вымерла, частью мутировала. Отходы производства, оседая в стоячей воде, вместо плотвы и пескарей породили уродцев с глазами, как чайные блюдца. Глухими ночами, как божились очевидцы, в зарослях плескалось и вздыхало нечто, по всем признакам схожее с чудовищем озера Лох-Несс…
Само собой, антинаучные фантазии были вдребезги разбиты фельетонистом Собаченко в областной партийной газете. Но проблема моря, в котором нельзя купаться и рыбачить, беспокоила все слои населения. И переход от застоя к ускорению совпал с другим грандиозным проектом. Чтобы смягчить суровый континентальный климат и сделать крыжовинские зимы более теплыми, город решили подогреть. Но не с помощью центрального отопления, а напрямую. Роль грелки академики-разработчики отвели неудавшемуся морю. Атомный реактор, возведенный у городской черты, должен был придать гигантскому водному резервуару нужную температуру. Постепенно повышая её, творцы проекта предполагали всего за пятилетку уравнять Крыжовинск по климату с городом-курортом Сочи.
План не вызвал возражений у властей. Казна отпустила средства, и закипела работа. Пока рылись котлованы и закладывались фундаменты, крыжовинские острословы беззаботно упражнялись на тему «житницы-кузницы- здравницы». Однако серый бетонный купол, поверх заборов поднявшийся в небо и видный в хорошую погоду с конечной остановки троллейбуса, заставил призадуматься.
Крыжовинцам, как говорилось, буквально с младых ногтей свойственна рассудительная, сугубо земная осторожность. Невзирая на пол, возраст и образование, всё больше их задавалось одним и тем же вопросом: «А вдруг рванёт?» Обком хранил загадочную тишину. Лекторы отвечали на провокационные записочки одинаково: мол, вся Европа использует мирный атом, и ничего, живут. Пример Европы, которую мало кто видел живьём, почему-то не успокаивал.
Схватка с атомной опасностью и стала стержнем всей предвыборной кампании крыжовинских демократов. На смену первопроходцу Мудрилову спешили герои, доселе находившиеся в тени.
Поскольку экологическое движение противопоставило административному волюнтаризму силу науки, среди его лидеров появились, разумеется, представители естественных дисциплин. Лириков от обществоведения подкрепили физики. Первенствующие позиции в отношении своих коллег тут же занял доцент Абрамкин.
Слывший на родном факультете отчаянным либералом, он порой вел семинарские занятия, сидя на краешке стола, мог запросто уклониться от темы и пуститься в обсуждение шансов местного футбольного клуба, а больше общения со студентами ценил лишь общение со студентками. С одной из них Виктор Евсеевич в итоге сочетался браком, побив аналогичный университетский рекорд, принадлежавший одному профессору-античнику. По возрасту суженая годилась жениху в дочери. О дочерях от первого брака ученый также заботился по-джентльменски… Соседи по микрорайону, знавшие доцента как застрельщика всяческих субботников и воскресников, без затей называли его «Витьком». В карьерные перспективы общественника-одиночки никто, конечно, не верил.
Однако именно раскомплексованный Абрамкин стал председателем предвыборного блока «Если хочешь быть отцом». Перевес при голосовании ему дала наиболее шумная, по сравнению с другими, группа делегатов-физиков. Аргументация впечатляла: Абрамкин, уверяли выступавшие, специалист и профессионал – в том смысле, что угроза радиации ему понятна как дважды два. Студенческая и преподавательская молодежь мужского пола проявила солидарность с доцентом. Ну а что касается слабой половины, то, как уже сказано выше, здесь новый лидер был изначально вне конкуренции.
Заместителем председателя демократы-экологи дружно выбрали другого кандидата наук – Бориса Бубенцова. Выходец из лояльнейшей партийно-советской семьи, он вел курс диалектического материализма в одном вузе со скандально известным Мудриловым. Пройдя тренировку в предвыборном штабе народного кандидата, Борис Андреевич изъявил готовность баллотироваться самому. Смущали два обстоятельства: чрезмерно лояльное прошлое собственных родителей и фамилия. Как назло, тогда в прокат опять вышел популярный у интеллигенции фильм «О бедном гусаре замолвите слово». Там главный герой, тоже Бубенцов, был дрянным актером захолустного театра. По заданию охранки он изображал ярого оппозиционера. Проще говоря, подался в провокаторы. Естественно, могли возникнуть нежелательные аллюзии… От грязных намеков не прикрыли бы даже пышные, действительно гусарские усы молодого философа.
К счастью, пристально исследовать житие перспективного политика ни один делегат не потребовал. Усы покоряли всех без исключения дам, а Борис Андреевич в противоположность говорливому вождю блока предпочитал многозначительно молчать. Лишь иногда кандидат ронял какую-нибудь кудрявую восточную мудрость и вновь умолкал. Само собой, очень скоро его единодушно сочли умнейшим человеком.
Обком, видя, какая мощь поднимается против его всевластия, решил биться всерьез. Чуждым кандидатам в депутаты отвели для изложения биографии и программы по десять строк в ежедневной газете. Ни строчкой больше. Типография экстренно печатала толстую, цветную, с графиками и таблицами, брошюру о пользе и безопасности атомной грелки. Коллективное произведение докторов и членкоров должно было дойти до каждой домохозяйки. Наконец, первый секретарь Колбасин решительно поклялся по радио и телевидению, что колбаса в городе будет.
Велико же было изумление ответственных товарищей, когда выборы в Крыжовинске партия проиграла. Преобладающую фракцию городского Совета создал блок с абсолютно несерьезным названием. Опираясь на волеизъявление народа, депутаты-демократы мигом запретили дальнейшее возведение взрывоопасного объекта. Грохот стройки прекратился, а доски от заборов оказались растащены дачниками. Циклопических размеров корпус для реактора, на который ушел не один миллиард рублей, горсовет рекомендовал использовать под овощехранилище.
Пока партаппарат пребывал в шоке, оппозиция сделала другой важный шаг. Совет учредил свою газету. По настоянию радикального крыла название заимствовали у городского листка, выходившего между Февральской и Октябрьской революциями. «Крыжовинский привратник» сделался трибуной для бичевания номенклатуры и обнародования писем в поддержку. Поддерживали: Ельцина, Хасбулатова, «500 дней», свободу Литвы и т.д., и т.п. Творческий костяк редакции составили бывшие сотрудники комсомольского печатного органа. Сказалось передовое воспитание, упомянутое нами при рассказе о видеосалонах… Бразды же правления получил заслуженный, с двадцатилетним стажем, член редколлегии областной партийной газеты. Валерий Серафимович Задов, не в пример однофамильцу, шефу махновской контрразведки, с людьми был мягок и ласков. Подчас даже излишне ласков, что давало повод к похабнейшим сплетням.
По словам одного источника, вопрос о сексуальной ориентации будущего редактора был как-то поднят в узком кругу. Как уверяет тот же источник, при сем прозвучала историческая фраза: «Человек он наш – будет служить и за совесть, и за страх». Понятно, что документальных подтверждений источник не дает. Но если сведения верны, то ясно, что и среди романтического половодья тех месяцев находилось место трезвому расчету.
Подстегнуть процесс перемен в Крыжовинске попытались и столичные знаменитости. Из всех политвояжей городу особенно запомнился приезд «бабушки российской революции». Единомышленники обращались к ней просто – Ильинична. Явившись к своим сторонникам прямо с вокзала в сопровождении двух адъютантов (один нес чемодан, другой знамя), «бабушка» призвала сейчас же выразить презрение «совку». Процессия из нескольких десятков революционеров гуськом выбралась на Пролетарский проспект. Создав помеху транспорту, с криками: «Даешь Учредительное собрание!» она зашагала к зданию обкома. На полпути к цели подоспел ОМОН. Демонстрантов быстро и без потерь погрузили в зарешеченный автобус.
За хулиганство Ильиничне дали пятнадцать суток. Купаясь в лучах славы, неистовая демократка отсидела пять. Интервью с ней, взятое в застенке, оперативно опубликовал «Огонек».
Полемику об Учредительном собрании, затеянную в местных изданиях, прервало срочное сообщение о пленуме обкома. Первый секретарь Колбасин пал! Подавший заявление «по собственному», он без шума и пыли был переброшен на хозяйственную работу в Москву, откуда когда-то и прибыл руководить Крыжовинском. По слухам, усилил собой пищевую и перерабатывающую промышленность.
В тот же день крыжовинцы узнали имя его преемника. Под пение «Интернационала» в должность вступил Иван Минаевич Шабашкин.
Последний первый секретарь был соткан из противоречий, как сама эпоха. Родившийся в крестьянской семье, он уже в юности решительно и бесповоротно перешел от физического труда к умственному. Путевку в большую жизнь ему дала самодеятельность. За виртуозную игру на гуслях шустрого Ваню стали продвигать по комсомольской линии. Из деревни перебравшись в город, он поступил в институт, на факультет почвоведения. Учился на «три с плюсом», осознанно посвятив себя общественной работе. Слово «осознать» в лексиконе Ивана Минаевича на все последующие времена стало ключевым, знаковым. Уже поднявшись до облисполкома, наш герой защитил кандидатскую диссертацию по научному коммунизму. Так сказать, подкрепил теорией практику. А теория марксизма сурова: свобода есть осознанная необходимость. Осознал – и свободен. Это помогало Ивану Минаевичу выпутываться из любых передряг.
Хотя путь Шабашкина до 1991 года вряд ли можно счесть извилистым. Райком, обком, облисполком… И постоянно своя, родная, крыжовинская земля. Ни других областей или республик, ни, Господи упаси, других стран (естественно, соцлагеря). И всегда Иван Минаевич был по-молодому шустр, ловок, подтянут. Белизной гималайских снегов сияли его манжеты и воротнички. Вот, собственно, и все слагаемые успеха.
Наступление перестройки Шабашкин воспринял, как подобает службисту. Партия сказала «надо». Дальше известно что. Михаил Сергеевич ему даже нравился. Но осознать до конца не получалось, и вполне рыночная фамилия не помогала. Видимо, шестое чувство подсказывало, что очень уж многое рухнет из представлявшегося вечным. Пуще же всего удивляли, настораживали и раздражали новые, незапланированные люди, вопреки директивам хлынувшие откуда-то словно муравьи.
Заняв кабинет первого секретаря, Иван Минаевич от резких движений и заявлений воздержался. Аппаратная привычка диктовала иную тактику: освоиться, осмотреться, расставить кадры. Меж тем, волна перестройки ждать не собиралась. Демократы, обзаведясь атрибутами власти, волей-неволей приняли хозяйственное управление Крыжовинском. Здесь, к всеобщему потрясению, одной беззаветной преданности делу экологии оказалось мало. Джинсово-кроссовочные депутаты, как правило, о механизмах реальной экономики не имели никакого представления. Старые же исполкомовские чиновники под дамокловым мечом реорганизации вовсе перестали трудиться. Колбаса, пропавшая с прилавков при Колбасине, с его уходом почему-то не вернулась обратно. За ней стали исчезать: масло, сахар, мыло… С избытком хватало лишь газет и журналов. По горсовету, где в целях демократизации был снят милицейский пост, бродили, не вытирая ног, многочисленные зеваки. А прямо в приемных располагались со своими раскладушками голодающе-протестующие правозащитники.
Штаб демфракции заседал беспрерывно. Перестройка грозила захлебнуться. Скрепя сердце, лидеры огласили решение о компромиссе со «здравомыслящими хозяйственниками». Оставалось хотя бы одного такого хозяйственника найти. Здесь и всплыла личность того, кто сыграл в судьбе Крыжовинска колоссальную роль.
Его звали Яков Александрович Куманёв. Начинал он по-горьковски, типичнейшим пролетарием в рабочей слободке. Скоро вкусив прелестей пролетарского бытия и поняв, что одной доски почета для его натуры маловато, Яша поставил на партию. Иными словами, на ум, честь и совесть. «У партии этого добра навалом, а мне много не надо», – здраво рассудил новый Павел Власов. Обрядовая сторона тяготила мало, приобрести же, проявив смекалку, можно было весь мир.
Ставка себя оправдала. Со своим четвероногим другом-станком Куманёв распрощался и занялся вопросами снабжения. Преуспел, не забивая голову мелочами и, вообще, лишней информацией. До вузовского диплома и, тем более, до диссертации руки не дошли, но с приходом перестройки к Якову Александровичу фантастически попёрла масть. Наблюдая по телевизору первый союзный Съезд, он вдруг поймал себя на мысли, что большинство посланцев народа ничем не лучше его самого. Мысль так ошеломила, что целую неделю ходил, как пьяный.
Переворот в сознании совпал с выборами на родном заводе. Зам директора по снабжению, выйдя на трибуну, не стал загружать тысячную аудиторию статистикой. «Если рынок – будем жить по-рыночному. На хрена нам Украина с Белоруссией? У меня все связи отлажены. Продукцию погоним в Китай. Всех оденем, обуем!» – и махнул рукой.
За проходную он вышел директором. Спустя полгода все заводчане и их ближние щеголяли в желтых китайских пуховиках, также известных как «шанхайские барсы». Отношения города с великой азиатской державой, завязанные во времена товарища Сюя, были, таким образом, продолжены. (См. главу «Предыстория» – Прим. автора).
В депутаты Куманёв прошел играючи. Но фракций намеренно сторонился: на фоне доцентов-эрудитов тяжело было проявить себя в этом ветреном, переменчиво-капризном собрании. И Яков Александрович ждал. Он чувствовал: нужная карта придет.
Телефонный звонок из Совета застал здравомыслящего рыночника в ванной. Куманёв чистил зубы, готовясь отойти ко сну. Услышав предложение занять пост мэра и сформировать «кабинет народного доверия», он не колебался. К чему это может привести, Яков Александрович предполагал как-то смутно. Знал только, что отказывать сейчас нельзя. Масть пошла – играй. Ввязаться в бой, а там будет видно. Кто-то уже так поступал…
Через день «Крыжовинский привратник» посвятил образу директора-демократа целую полосу. В заголовок скромно и со вкусом вынесли цитату из самого Куманёва: «Несу людям добро». Через пару дней мэр, утвержденный Советом, чуть смущенно принимал поздравления. Демократический штаб вздохнул с облегчением: кредит доверия был продлен. Для дальнейшего поддержания в массах р-революционного энтузиазма борцы с номенклатурой поставили еще одну задачу – шире развертывать митинговую кампанию. Весьма кстати пришлись очередные, российско-президентские выборы.
Местом проведения митингов избрали площадку перед городским стадионом. Депутатам-демократам их лидеры негласно спустили разнарядку: кто и в какой очередности агитирует народ. «Крыжовинский привратник» заранее извещал земляков о времени сбора, печатая затем подробнейшие репортажи. Редкостным пылом у микрофона отличались, помимо Абрамкина, активисты общества «Ритуал». В поисках тайных захоронений жертв коммунизма эта организация разрыла все окрестные леса, уцелевшие от петровских реформ.
За спинами у экспансивных ораторов тихо и с достоинством стоял обязательный участник всех демократических президиумов профессор Гундосов.
Post factum сложно судить о том, куда завела бы Крыжовинск и крыжовинцев разогнавшаяся перестройка, предоставленная самой себе. Что стало бы с новой властью: с депутатами, с мэром? Что еще исчезло бы с прилавков? Какие формы работы с массами изобрела бы демократия? Увы, этого нам никогда не узнать. Выше говорилось, что история беспощадна к сослагательному наклонению.
А к переменам она оказалась милостивой. Манифест ГКЧП подействовал на поборников свободы отрезвляюще. Значительно позже, справляя годовщину своей виктории, вожди крыжовинской демократии подчеркивали, что с первых часов путча между ними шла «напряженная умственная работа». Кое-кто, действительно, так напрягся в первые часы, что даже не нашел в себе сил приехать или дозвониться в Совет… Рядовой состав и сочувствующие, засветившиеся на митингах, спешно уплачивали просроченные партвзносы либо собирали теплые вещи и сухари. С транспарантом «Народ против диктатуры!» на центральную площадь 19 августа в 11.00 вышло ровно семь человек.
В общем, начало героической эпопеи выдалось смазанным. Только после обеда, когда стало ясно, что путч какой-то странный – ни танков, ни ОМОНа, а в «сером доме» тишь да гладь, – демократические силы активизировались. На всякий случай не убирая далеко мешки с сухарями, в горсовет по одному потянулись местные Цицероны и Бруты. Под памятником вождю угнетённых, прямо перед окнами обкома, был разбит палаточный городок. Привязав к бронзовой статуе триколор, энтузиасты сопротивления организовали раздачу ельцинских указов, размноженных на ксероксе. Каждый желающий время от времени брал мегафон и предлагал собравшимся ещё теснее сплотиться.
Обком в лучших своих традициях безмолвствовал. На второй день путча собрался плановый пленум. Иван Минаевич сделал доклад об укреплении дисциплины, также призвав партийцев к еще более тесному сплочению. Стояла дикая жара. В настежь распахнутые окна долетали выкрики митингующей оппозиции. Зал зевал, прикрываясь проектами постановлений, и чего-то ждал. Прений почти никто не слушал. Делегатов, как и их оппонентов на площади, больше занимали карманные радиоприемники.
Утром 21-го по сообщениям из Москвы стало видно, что хунта разбегается. И толпа на площади в Крыжовинске с каждым часом начала возрастать в геометрической прогрессии. Зазвучали крайние лозунги. Демштаб телеграфировал Ельцину в «Белый дом», прося точных инструкций: как поступать. Революцию все давно уже пророчили, но разразилась она всё равно неожиданно. Прежде чем как-то действовать, крыжовинцы хотели заручиться бумагой с исходящим номером и подписью.
В ответной телеграмме «Белый дом» затребовал список членов повстанческого комитета, с именами-отчествами. Крыжовинские демократы, посовещавшись, занесли туда в алфавитном порядке Абрамкина, Бубенцова и мэра Куманёва (Яков Александрович предоставил для нужд свободы заводской ксерокс). Ночь на 22-е тянулась как столетие. С рассветом в Совет пришел факс в виде указа. Вернее, указ в виде факса. Наместником российского Президента в Крыжовинске и губернии назначался Абрамкин Виктор Евсеевич. С функциями надзора за всеми органами власти и их решениями.
Под дружное «Ура!» факс был озвучен у памятника Ильичу. Чрезвычайно разросшаяся к моменту полной победы толпа бросилась качать удалого доцента. Положа руку на сердце, признаем: ликовали не все. Борис Андреевич Бубенцов, ранее живший с Абрамкиным душа в душу, ощутил болезненный укол ревности. Считая себя ничем ни хуже соратника, даже перспективнее, потому что моложе, он был возмущен произволом слепого случая. Всего строкой выше в алфавите и… Бубенцов опасно побледнел, но сдержал эмоции.
Днем с представителем Президента связался первый секретарь Шабашкин. Диалог был кратким. Известие об опечатывании обкома Иван Минаевич воспринял стойко, не запятнав честь большевика. История сохранила для потомков его вопрос торжествующему противнику: «Ключи от сейфа кому сдавать?» Как мы видим, каждое слово здесь дышит незаурядной внутренней силой.
Свергнутая номенклатура без боя покинула кабинеты. Зафиксировано лишь несколько случаев, когда железные партийцы плакали, под присмотром активистов демблока вынося свои кипятильники и подстаканники. По распоряжению Абрамкина со зданий сорвали красные флаги. Пролетарский проспект переименовали обратно в Большую Дворницкую, а чиновникам было велено подготовить докладные записки с указанием, кто чем занимался с 19 по 22 августа. Карьера физика-теоретика достигла апогея. Общественность со дня на день ждала передачи демократу №1 абсолютных полномочий и права распределять национализированное имущество.
Однако в Москве уже поняли, что дальнейшее углубление революции опрокинет государственный корабль. Революцию пора было направить в спокойное русло. Ведь главное свершилось – плохую власть у руля сменила хорошая, народная. Поэтому в Крыжовинске, как и вообще на местах, тотальной чистки не дождались.
Глава третьяНародный губернатор Государственное строительство в новой России из Москвы постепенно распространялось до самых до окраин. Решив, что ситуация в стране сложная, а бюджет не резиновый, народная власть выборы губернаторов отложила. На какой срок, не указывалось. И губернатора в Крыжовинск назначили. Исполнительную вертикаль возглавил Виктор Гаврилович Загашников.
Первый шеф демократической администрации с атомной опасностью никогда не боролся, листовки в троллейбусах не клеил и триколором не размахивал. Предыдущая карьера губернатора была сугубо канцелярской. Ступенька за ступенькой Виктор Гаврилович взбирался на аппаратный Эверест, тщательно заботясь об отдыхе, питании, страховке. Грозовые августовские дни застигли его на посту председателя облисполкома. В Крыжовинске областной Совет, в противоположность городскому, считался глухой заводью. Господствующее положение там занимали депутаты окрестных деревень и местечек, традиционно отличавшиеся повышенной рассудительностью. Поэтому вместо принятия политических деклараций о ГКЧП и т.п. облисполком до вечера 22-го изучал ход уборки урожая. Только сам председатель между обедом и полдником 21-го взял на себя инициативу публичного выступления. Для храбрости надув щеки перед телекамерой, Загашников заявил: дескать, много сейчас разговоров о каких-то чрезвычайных мерах, но мы будем жить по закону, пока нам ничего другого не спустят. А после прибавил, что картошки на зиму хватит.
Радикальные демократы оценили такую позицию как двойственную. Самые неистовые кинулись было уличать Виктора Гавриловича в потворстве путчу, но улик не оказалось. Когда в столице встал вопрос, кому вручать бразды, наскок радикалов был легко отбит.
В пользу кандидатуры Загашникова говорило кое-что посерьёзнее. Незадолго до революции при проезде народного Президента через Крыжовинск именно он взял на себя хлопоты по приему дорогого гостя. Показывая образец борьбы с привилегиями, Борис Николаевич и Виктор Гаврилович вместе с помощниками прямо на перроне сели в «рафик», где и произошло их личное знакомство. Абрамкину с Бубенцовым мест не хватило, из чего прозорливцы уже тогда могли сделать правильные выводы. А как самозабвенно плясали перед «рафиком» румяные девушки в кокошниках! Как вкусно угощали московскую делегацию в охотничьем домике за городом!.. Да, угощениями и теплотой приемов Крыжовинск славился всегда.
Отсюда видно, что равных соперников у кандидата попросту не могло быть.
На подъезде местного «белого дома» переменили вывеску. Вместо серпа и молота сиял на ней теперь двуглавый орел и горели золотом буквы: «Глава администрации» (остряки сокращали просто: «Гад»). Впрочем, следуя ново-российскому обычаю, пресса и нижние чины иначе как губернатором Виктора Гавриловича не называли. А тот немедля приступил к преобразованиям.
Во-первых, пересел на черную«волгу», в которой ездил раньше секретарь обкома Шабашкин. Свою белую отдал на спецавтобазу, где ее закрепили за наместником Президента. Во-вторых, провозгласил сокращение аппарата. Количество структурных подразделений действительно сократилась на десять процентов. Но работников почему-то уже к концу года стало больше на одиннадцать процентов. Озадаченный таким результатом, губернатор приказал создать комиссию по изучению бюрократического чуда. Комиссия самоотверженно погрузилась в разбор дела, который требовал и требовал дополнительного привлечения материалов. Увы, события, речь о которых пойдет ниже, помешали довести исследование до конца…
Однако, прежде чем рассказать об этих событиях, надо взглянуть на судьбу других героев и антигероев бескровной революции. Мэр Куманёв среди карнавала победителей ощутил себя каким-то потерянным. Городской «кабинет народного доверия» никого больше не интересовал. Проблемы латания асфальта и уборки мусора отступили куда-то на шестнадцатый план по сравнению с величием очередных задач советской… то есть, демократической власти в стране и регионах. Исторический компромисс революционеров со здравомыслящим хозяйственником утратил смысл. Покорно идти за выигравшим блоком или встать в оппозицию к нему – эти два варианта не обещали Куманёву ничего.
Яков Александрович природным нюхом выбрал третий. На закате бабьего лета, когда августовский хмель еще не выветрился из голов общественности, журналисты и депутаты получили текст мэрского заявления. Доводя до всеобщего сведения, что процесс демократических и рыночных перемен опять под угрозой, что по-прежнему есть в Крыжовинске силы, тормозящие работу властей, Куманёв призвал горожан к бдительности. И – добровольно подал в отставку. Впрочем, в последнем абзаце содержался завуалированный намек на возможное возвращение: конечно, при определенных обстоятельствах. Заявление множили на ксероксе, выпускавшем когда-то революционные прокламации.
Это была бомба. «Крыжовинский привратник» вышел с аршинным заголовком на первой полосе: «В чьих руках город?» Главный редактор, вызванный штабом демфракции на ковер, получил выволочку за двусмысленную писанину. Публично оппонировать экс-мэру демократия не решилась. Человек же сам объявил, что он за реформы. Да еще предупредил про «силы реванша». На просьбы знакомых и полузнакомых указать конкретных носителей зла Яков Александрович отвечал так: «Еще не время». Социологический центр зафиксировал скачок его популярности. Совет же утопал в дрязгах, ища достойную замену из своей среды.
Тем временем в жизни Шабашкина образовалась пустота. Впервые столь деятельная натура была лишена всякой точки опоры для приложения своей энергии. Какое-то время Иван Минаевич ходил на беседы к прокурору и готовил объяснительные записки. Там он указывал на свою непричастность к попранию свобод, напоминая, что именно обком коммунистической партии стоял у истоков демократизации.
В прокуратуре его принимали ласково. Никто не кричал на подозреваемого и не бил его сводом законов по голове. Разбирательство свелось к подшиванию бумажек и вопросам биографического свойства. Тем не менее, Шабашкин затосковал. Есть мнение, что он всерьез помышлял об уходе от мирской суеты. Говорят, что от этого шага его удержала супруга. Женщина властная и непреклонная, она в быту полностью подавляла партийного лидера. После опечатывания обкома её даже видели ходящей по соседям и собирающей подписи в защиту мужа. Кому эти подписи предназначались, сказать было трудно. Возможно, Европейской комиссии по правам человека.
Наконец, участь Шабашкина прояснилась. Его связь с московскими путчистами осталась недоказанной, и развенчанный первый секретарь побрел устраиваться на работу. Торжественен и тих был Иван Минаевич, снова переступая порог родного института. Ректор собственноручно прикрыл за ним двойную дверь кабинета и попросил секретаршу ни с кем не соединять. При расставании глаза у обоих блестели.
Назавтра приказом по alma-mater Шабашкин И.М. был произведен в замы по внешним сношениям и бойко вел переговоры с друзьями из солнечного Мозамбика. С прежней жизнью его отныне связывали старые знакомства и депутатский значок. (за пару недель до революции первый секретарь на всякий случай избрался в областной Совет – разумеется, в сельской глубинке). Кто мог тогда предположить, что это крошечное изделие, как волшебный амулет, поможет Ивану Минаевичу вернуться в политику!.. Хотя отдельные умы уверены: этот кандидат наук предвидел раскол в стане врага.
Интриг и подвохов, казалось, можно было ждать от уязвленного Бубенцова. Но тот, также будучи обществоведом, понимал, что момент для схватки малоподходящий. Потому, не нарушая пока единства демократических рядов, Борис Андреевич при раздаче портфелей добился создания «под себя» Народного комитета реформ. Комитету по ходатайству представителя Президента отвели помещение, телефон, компьютер, факс и прочие разности. Оплачивалось это из бюджета по статье «непредвиденные расходы». Людей в аппарат Бубенцов подбирал лично. Введя строжайшую секретность и отчетность, философ-марксист поставил боевую задачу – заниматься аналитикой. Проще выражаясь, собирать компромат на всех подряд.
Пока властвующая элита обустраивалась по-новому, по-демократически, процессы экономики развивались своим чередом. После августовской революции прилавки магазинов стали пустеть с поразительной быстротой. Потребительский рынок времен владычества Колбасина мог сойти на фоне переживаемого момента за красивую, добрую сказку. Правда, крыжовинцы в массе своей верили властям. Подписка на газету «Крыжовинский привратник» достигла рекордно высокой отметки. Попутно, не переставая верить, народ подчистую скупал любой товар и обменивался апокалиптическими слухами. И вот пришла эпоха Гайдара…
Спустя какое-то время пресса напишет, что от шоковых реформ крыжовинцы оторопели. Признать, что это утверждение верно для ста процентов населения, конечно, нельзя. Во-первых, к январю 1992 года никуда не исчезли многочисленные кооперативы и товарищества, о которых мы упоминали. Во-вторых, точно зная, что грядет Чубайс А.Б. с его антинародной приватизацией, малые предприятия принялись с особой энергией выкачивать из больших всё, что можно. Поучаствовать в антинародной приватизации хотел каждый. В-третьих, тысячи обитателей Крыжовинска встали в торговые ряды и сели в киоски. Большинство их в голос проклинало Егора-Плохиша, но исправно обвешивало и обсчитывало собратьев по несчастью. Те, кто привыкли радоваться беде соседа, получили мощнейший моральный стимул.
И всё же постепенно верх стала одерживать точка зрения, согласно которой крыжовинцев, как и всех дорогих россиян, обманули. Мол, от социализма хотели взять человеческое лицо, из-за «бугра» – зарплату, а тут вот, пожалуйста… Зря скептики напоминали, что лицо у социализма было не совсем то. Крыжовинцы – натуры увлекающиеся. Найдя себе очередного кумира, они, как правило, никого и ничего больше не хотят слушать.
Крыжовинские политики сделали из гайдаровских реформ прежде всего политические выводы. Каждый – свои. Представитель Президента решил, что приход молодых и образованных министров сулит демократам на местах благоприятные перспективы. Собрав у себя в кабинете ближайший кружок, Абрамкин включил на всю катушку радио и принял таинственный вид. Под аккомпанемент «Лебединого озера» была дана установка: осуществить свой путч.
Сценарий операции был расписан образцово. Миссию могильщика в отношении губернатора Загашникова ни в коем случае не должен был брать на себя Виктор Евсеевич с командой. Вскрыть злоупотребления выпало городскому Совету. Благо, там еще сохранялось здоровое демократическое ядро, в любую секунду готовое кого-нибудь бичевать и разоблачать. Верховодил среди разоблачителей депутат Попугаев. Отставной военный (начальник батальонного склада), он не чурался резких и прямых суждений. К тому же, виды и формы возможных злоупотреблений были им изучены, что называется, вживую. В горсовете Попугаев привык носить цивильный костюм и строго смотреть на собеседника из-под очков. Орфографию и пунктуацию, с которыми у него были трения ещё за школьной партой, он, правда, так и не усвоил, но конспираторам это не помешало. Подписи Попугаева и его коллег-депутатов украсили обширнейшую, с продолжением, публикацию в «Крыжовинском привратнике».
Статья называлась «А инвалиды кто?» Авторы повествовали о делах одного фонда, призванного радеть о вдовах и сиротах. В истории любого такого учреждения, если покопаться, хватает интересных страниц. Данная публикация подробно, со ссылкой на документы, доказывала, что Загашников В.Г. вопреки закону распределил две машины «Запорожец» себе и своему сыну. Дальнейший след этих авто терялся в бумажных джунглях. Наряду с губернатором в деле фигурировало ещё несколько чиновников.
Настоящими сочинителями скандального произведения были референт представителя Президента и сотрудница «Привратника». Тотчас после выхода статьи Абрамкин разослал официальные запросы и проинформировал Москву.
Виктор Гаврилович долго не мог поверить в реальность происходящего. Раньше за ним, как за госслужащим и членом партии, надзирал обком. Теперь власть обкома рассыпалась в прах. Земной шар только-только начал вертеться специально для таких осторожных и предусмотрительных, как он, и вдруг… Хотелось крикнуть, что берут все. Берут и больше! Но ворохом сыпались на его поседевшую голову гневные письма граждан. И молчал, молчал как рыба первый крыжовинский губернатор. И вставал перед ним в коридорах «белого дома» призрак опального Шабашкина.
Президентским указом губернатор Загашников был отстранен от должности. Подобная кара настигла и остальных участников «инвалидного дела». Доцент Абрамкин ликовал, а его аппарат присматривал себе апартаменты попросторнее. Увы, история зло посмеялась над заговорщиками. Их путч отстал от развития государства Российского ровно на один этап. Диплом физика и опыт борьбы за экологию помогли Виктору Евсеевичу решить задачу наполовину. Карфаген был разрушен, однако ценный трофей достался другому.
В столице к претензиям главного крыжовинского демократа отнеслись холодно. Реформаторство Гайдара как раз в те дни вызвало острую неприязнь депутатского съезда. Исполнительную власть для равновесия решено было разбавить хозяйственниками, а назначения, если можно, производить на основе согласия. В Крыжовинск ушла правительственная депеша с предписанием: кандидата в губернаторы определить самим, сообща с Советом. Прочтя ее, Абрамкин стал соображать, куда завела его хитроумная комбинация. Агентура уже доносила ему о контактах Куманёва и Шабашкина. Экс-мэр, хозяйственник и рыночник, похоже, хотел заручиться поддержкой бывшего коммуниста №1. Иван Минаевич время тоже впустую не транжирил, а мало-помалу, держа то за пуговицу, то за рукав, поодиночке обрабатывал товарищей из областного парламента. В знании кадров, поистине, была его сила…
Демштаб снова перешел на круглосуточный режим заседаний. В условиях междуцарствия контроль над ситуацией оказался потерян. Незадачливые путчисты спорили до изнеможения и пришли к выводу, что хотя бы отчасти исправить положение можно, войдя с Куманёвым в коалицию. Предложив Якову Александровичу союз – конечно, в обмен на посты, Абрамкин втайне считал, что между двух стульев союзник долго не усидит. А чтобы будущий губернатор помнил, чьей милостью он допущен к рулю, наместник Президента распорядился провести «профилактику».
Перед процедурой голосования в Совете слова попросил референт Абрамкина. Отказать ему высокое собрание сочло неэтичным – в крыжовинцах всё-таки глубоко сидело административное чинопочитание. Документ, который с трибуны стал зачитывать выступающий, назывался: «Письмо к Совету». Зачин был серьезным. «Товарищ Куманёв сосредотачивает в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сможет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. Товарищ Куманёв слишком груб, – под гул депутатов продолжал читающий, – и этот недостаток, вполне терпимый в общении между нами, политиками, становится нетерпимым в должности губернатора…» Едва дотерпев до конца, зал взорвался. На вопрос, чье мнение отражено в письме, референт невозмутимо ответил, что его личное. Когда присутствующие осведомились, кто позволил, он напомнил: «Вы сами».
От представителя Президента, находившегося тут же, в президиуме, потребовали наказать зарвавшегося подчиненного. Виктор Евсеевич пообещал провести служебное расследование. Куманёв при этом не проронил ни слова, лишь выразительно посмотрел в сторону доцента-физика. Собрание, успокоившись, проголосовало за Якова Александровича и свернуло работу. Избранников народа ждали: буфет со сниженными ценами, устроенный в фойе казенного дома, и дальняя дорога. Желательно было вернуться в родные местечки засветло.
Куманёв из командировки в столицу приехал с готовым указом. Главный подписант скандальной статьи про инвалидов – демократ Попугаев – был тотчас произведен в вице-губернаторы. Других сенсационных перестановок не произошло.
Над Крыжовинском брезжило утро совсем новой эры, которой суждено было продлиться четыре с половиной года.
Правление губернатора Куманёва стало не просто самым продолжительным в пору перемен. С эпитетом «народный» в крыжовинские анналы вошел именно он и никто другой. В первое время явно скептически оцененный чиновничьей средой, Яков Александрович извлек уроки из ошибок предшественников. Главный урок был таким: с народом надо разговаривать. Регулярно, без посредников и в максимально доступной ему, народу, форме. Ограничиваться подписанием бумаг или речами на собраниях-совещаниях, рассудил реформатор, смерти подобно.
Поэтому на Крыжовинском телевидении немедленно появилась передача «У губернатора». От услуг ведущего Яков Александрович отказался. Стол, за которым сидел хозяин города и области, украшали стакан воды, очки и папка со шпаргалками. Из стакана губернатор прихлебывал (раза два или три в течение часа). Очки периодически надевал, а затем снимал, иногда опасно вращая ими в воздухе. Что касается шпаргалок, то, в лучшем случае дочитав первую до середины, Куманёв бросал листок и принимался вдохновенно импровизировать. Тут он не стеснялся буквально никаких вольностей и мог даже ругнуться в пределах, дозволенных нормативной лексикой. Крыжовинск облетела его крылатая фраза: «Если я говорю кому-нибудь, что он сволочь, это же не значит, что мы ссоримся!»
Пространных рассуждений про кредиты, инвестиции, облигации, ГСМ, ГОЧС и ОБСЕ девяносто пять процентов зрителей, как правило, не понимало. Но это был пустяк. Крыжовинцев интересовало не что, а как. Оттого стоило губернатору повысить голос, и земляки замирали, внутренне сжимаясь в предчувствии беды. Снова мерно журчал ручей административного красноречия – и на душе светлело, непонятно даже, почему.
А главное поджидало земляков на завершающих минутах передачи. Как всегда, выразив сожаление, что времени мало, губернатор доставал заветную бумажку. Без нее он в студию не входил и прочитывал до конца, без сокращений. То были «цены от Куманёва».
Все права на это изобретение принадлежат, безусловно, Якову Александровичу. В основе лежала идея всей губернаторской политики – пользуясь высказыванием Куманёва, идея заботы об «усредненном человеке». Символом усредненного человека стала крыжовинская бабушка. Её, точнее их (бабушек) народолюбец-губернатор постоянно выделял из всех половозрастных групп. В отстаивании бабушкиных прав он готов был идти буквально до конца. Яков Александрович до хрипоты спорил с невидимым оппонентом, хмурил брови, стучал кулаком, делал бодательное движение головой. Наблюдая на экране часовые терзания губернатора, бабушки, а иногда и дедушки роняли слезу. Народ понимал, что человек бьется из последних сил. Порой с уст Куманёва слетали (страшно представить!) нехорошие слова в адрес Чубайса и (подумать только!) самого Гайдара. Губернатор клеймил обоих за монетаризм и как бы упрекал за чрезмерную ученость.
Впрочем, пробел в собственном образовании Яков Александрович оперативно восполнил. Не прошло и полгода, как ему без лишней помпы вручили документ об окончании вуза. Дипломная работа свежеиспеченного интеллигента была посвящена внешнеэкономическим связям одного крыжовинского завода. Выручали «шанхайские барсы».
Итак, о ценах. Их губернатор обещал держать. В том смысле, что не пущать дальше определенного предела. Этот предел указывался им в ежемесячных постановлениях. Стоп-приказ по рынку товаров оглашался самим Куманёвым, а затем дикторами в местных выпусках новостей. Буквально все новостные блоки, вообще, открывались словами: «Губернатор Куманёв подписал постановление…» К телевидению скоро перешла основная роль в воспитании масс. Учитывая обвальное падение газетных тиражей, губернатор совершенно правильно расставил акценты.
Цены держались. Правда, подолгу не задерживаясь на одном уровне. И касалась эта мера лишь государственной торговли, которая ходко акционировалась и приватизировалась. Так что бабушкин кошелек тощал все равно. Но старушки на скамеечках у подъездов горой стояли за Куманёва, увлекая за собой соседей. «Видно, мешают ему, раз не получается», – делали заключение политически грамотные пенсионеры. Пищу для подобных суждений давало то же телевидение.
Вторым изобретением Якова Александровича стала передача «Только версии». Отвечал за нее профессиональный обличитель Попугаев. Ранг вице-губернатора позволял ему запрашивать и получать какую угодно информацию – касайся она жилищного строительства, беспроцентных ссуд или налоговых льгот. В штат к Попугаеву перебралась из городского Совета целая когорта бойцов, которые бодро взялись за раскапывание грязи. Добытая фактура сортировалась в нужном порядке и регулярно вбрасывалась в эфир. Вице-губернатор, исполнявший обязанности ведущего, напряженным голосом подчеркивал, что в программе представлены только версии. А решать, кто прав, и кто виноват, имеют возможность сами уважаемые зрители-избиратели.
Передача имела большой успех. Её персонажи – как правило, ими были второстепенные начальники и их приближенные – скрежетали зубами, но молчали в ответ. Когда ажиотаж спадал, и народу подносились новые версии, нарушители этических норм оказывались нормально трудоустроенными в каких-нибудь АО, ТОО или даже СП с долей государства в уставном капитале.
На фронте экономических реформ Яков Александрович внедрил еще одно новшество. Китайские императоры, как известно, для защиты от завистливых соседей возвели стену из камня. Не без пользы для себя посещавший великую страну, Куманёв творчески перенял опыт Востока. Чтобы спасти крыжовинские закрома и, опять-таки, сдержать подлые цены, он установил таможенные границы. На борьбу с нездоровым предпринимательством были брошены силы проверяющих и карающих органов. Здоровых предпринимателей, везущих товар туда или обратно, обложили податью. Местом сбора денег стал именной губернаторский фонд. Сколько перечислять, решали уполномоченные чиновники, а при особо крупных сделках… вернее, в случаях социально значимых, единолично Яков Александрович. Усредненный человек, существуй он в живой природе, мог радоваться и хлопать в ладоши.
Попутно радовались генералы и полковники от карающе-проверяющих органов, рекордно быстро, по евростандарту, сделавшие ремонт в своих офисах. Радовались уполномоченные, тет-а-тет со здоровым частником решая вопросы вывоза-ввоза. Свой шанс порадоваться получал даже усредненный постовой, засевший в кустах у дороги.
Именной губернаторский фонд, разумеется, не пропадал даром. Он был источником гуманитарной помощи. На мероприятия, где одаривались конкретные бабушки с дедушками, пресс-служба созывала журналистов. Последних при Якове Александровиче тоже старались не забывать. Тот же фонд обеспечивал дотациями шакалов пера и гиен ротационных машин. Дотировали на всякий случай всех. И получатели, как правило, не давали повода усомниться в своей порядочности.
Любопытно, что народные манеры народного губернатора пришлись по вкусу даже вечно фрондирующей интеллигенции. Первое свидание с ней в актовом зале администрации оставило, правда, двоякое впечатление. Яков Александрович вел себя скованно, от бодательных движений воздерживался и сгоряча посоветовал крыжовинским писателям перейти на хозрасчет. По его мысли, средства на поддержание писательских штанов могла дать эксплуатация эротической темы. Интеллигенты оцепенели, но потом в лучших традициях пошли за остальным народом. А губернатор лишний раз убедился, что обращаться с ними подобает как с женой: разумная строгость лишь на пользу.
С собственной супругой Куманёв, идя путем «народника» Мудрилова, после взятия власти распрощался. Положение губернатора так скоро и основательно упрочилось, что этот факт нисколько не повредил его репутации.
Политический климат в Крыжовинске после воцарения Куманёва заметно изменился. Глубокомысленный расчет Абрамкина не оправдывался: кресло губернатора стояло крепко, а вот силы демократии начали таять. Первый же серьезный бой радикалы полностью проиграли. На сцену Истории снова открыто выступил бывший первый секретарь Шабашкин.
Специалист по международным сношениям был избран спикером (по-старому, председателем) областного Совета. Августовская революция в городе К. порядком смешала кадровую колоду, и это место вдруг оказалось вакантным. Межфракционные склоки долго не давали решить вопрос, избрание откладывалось и откладывалось. В шуме и грохоте современности все как-то забыли, что экс-секретарь, лишенный телефона-вертушки и персонального авто, остался депутатом. По первости бывалый почвовед не напоминал об этом обществу…
И вот уважаемое собрание на очередной сессии постановило вдруг заполнить давнишнюю вакансию. А кто, как не Иван Минаевич, был знаком всем и каждому? Кто еще совсем недавно брал парламентариев за пуговицы и рукава, проникновенно убеждая выдвинуть в губернаторы Куманёва? И в бюллетенях, конечно же, появилась фамилия, близкая большинству по расширенным и суженным совещаниям партхозактива.
Перед актом депутатского волеизъявления в президиум поднялись губернатор и представитель Президента. Всклокоченный член общества «Ритуал» мгновенно схватил микрофон в зале и потребовал от Якова Александровича ясно сказать, с кем будет работать исполнительная власть, проводя реформы. «Кого выберут, с тем и буду», – лаконично ответил Куманёв. Нечего говорить, как расценило это заявление начальствопослушное крыло. После оглашения результатов голосования Шабашкин, уверенной поступью пройдя к президиуму, сел как раз между губернатором и радикал-демократом. Абрамкин встал и вышел через боковую дверь. За ним выбежал любознательный член «Ритуала». Зал проводил обоих бурными, продолжительными аплодисментами.
«Крыжовинский привратник» в ближайшем же номере воззвал к передовой общественности, скликая сторонников свободы на митинг протеста. Но под бронзовым Ильичем собралась такая жидкая кучка, что к ней, изучив поле брани из окна, не спустился даже темпераментный Виктор Евсеевич. Митинговый период для демократов отходил в прошлое.
Про Куманёва пошла гулять сплетня, что народный губернатор отблагодарил Шабашкина за свое выдвижение в Совете. Бросить такое в лицо кулуарные политологи не отваживались. А свободная пресса, включая и «Крыжовинский привратник», уже успела проникнуться чувством порядочности в отношении Якова Александровича и его фонда.
Следующим этапом кризиса демократического движения стал конфликт внутри его рядов. Трещину дал бастион радикалов – городской Совет. Знамя борьбы поднял широко известный в узких кругах публицист Кренделев. На заре освобождения строчивший статьи против атомной смерти, он с января 92-го полностью переключился на полемику с Гайдаром. Полемика была односторонней, ибо первый вице-премьер не ведал даже о существовании грозного оппонента. Несмотря на это, публицист раз в неделю приносил в редакцию «Привратника» свои рукописи. Поначалу их публиковали в порядке плюрализма и обмена мнениями (депутат всё-таки). Потом, когда напряженность спора возросла, Кренделеву намекнули, что объемов газетной площади недостаточно для выражения всей полноты его эрудиции.
Публицист обиделся. Забрав назад очередную рукопись, он молча удалился. Спустя неделю исправленный и дополненный шедевр Кренделева увидел свет в областном ежедневном органе. В постскриптуме к этой статье «Крыжовинскому привратнику» объявлялся джихад.
У эрудированного публициста нашлись симпатизанты. Редакция уже отказывала кое-кому из депутатов, заворачивая их произведения как мало читабельные. Пресекся и обычай публиковать огромные, как простыни, стенограммы (из них при перестройке избиратели могли убедиться в гражданской активности своего избранника). На упреки товарищи из прессы реагировали так: мол, рынок требует качественной продукции. Обвинения в ангажированности их не смущали. Напоминая, что закон даровал журналисту самостоятельность, «привратники» предлагали депутатам подавать в суд.
Очевидно, памятуя евангельскую мудрость, Кренделев от суда отказался. Вместо этого он приступил к сбору депутатских подписей за рассмотрение газетного вопроса. Энергия публициста била через край. Полемика с Гайдаром была на время заброшена. В редакции только усмехались, однако измена свила гнездо и тут. Главный редактор Задов после каждой выволочки у Абрамкина и Бубенцова делался крайне раздражительным. После одного такого эпизода под горячую руку ему попал один из собственных замов. Скандал завершился увольнением, и сотрудник покинул газету, унося страшную тайну.
Тайна выплеснулась на сессии горсовета. Узнав от Кренделева, что редакция намерена отвергнуть своего учредителя и стать акционерным обществом, депутаты в едином порыве отправили Задова в отставку. Опальный редактор увел за собой половину коллектива и бил челом Абрамкину. Наместник исхлопотал у Москвы дотацию, и в Крыжовинске возникло новое издание – «Независимый привратник». Тиражи обоих «Привратников», даже сложенные вместе, оставляли жалкое впечатление…
Противостояние Президента с парламентом на время возбудило местных политбойцов. Губернатору Куманёву повторно предложили определиться, за Ельцина он или за конституцию. «Жить будем по здравому смыслу», – дипломатично парировал Яков Александрович. Когда на Пресне гремели залпы, он повышал квалификацию где-то далеко-далеко. Такая политика дала демократам достаточный повод развязать «войну записок». Записки, то есть докладные, сочинялись референтами Абрамкина. Виктор Евсеевич бомбардировал ими Москву, настаивая на детальной проверке всей губернаторской деятельности. Среди пунктов обвинения были: сговор с коммунистами, демчванство и фаворитизм.
Насчет последнего в Крыжовинске ходили самые противоречивые слухи. Как при Николае II был Распутин, так при Куманёве объявился Матрасов. Человек с домашней, мирной фамилией был мотором большей части митингов и пикетов как «за», так и «против». При социализме испытав себя в парткоме треста кафе и ресторанов, он создал в 91-м свободный профсоюз. Доступ туда был открыт бесквартирным, беспаспортным, безлошадным и другим потерпевшим от КПСС. Позднее к ним примкнули обманутые вкладчики. Виталий Александрович никому не отказывал в помощи. Выслушав ходока, он коршуном бросался за пишущую машинку и готовил обращение. Сразу делалось пять копий. Кроме начальника ЖЭКа или райотдела милиции, письмо на бланке профсоюза уходило: Президенту, премьер-министру, председателю Конституционного суда и Генеральному секретарю ООН. За день в среднем Матрасов рожал по семь-восемь обращений.
Хотя ответа из Нью-Йорка никто еще, кажется, не удостоился, человека в тужурке остерегались. Письма от него часто приходили и крыжовинским чиновникам. Так как машинка имела дефект – заедала запятая, послания Матрасова впрямь напоминали распутинские («Милай памаги»). Тон профбосса был ультимативным: исполнить, привести в соответствие, доложить. Ослушников он пугал Куманёвым.
Иногда неугомонного Матрасова приглашали на передачу «Только версии». Там он клялся вывести на чистую воду всех саботажников, а Шабашкину советовал покаяться за 1937-й год (Иван Минаевич родился в 39-м).
Что характерно, губернатор от Матрасова не открещивался. Возмутителя спокойствия периодически видели выходящим из куманёвского кабинета. После чего на площади новый пикет кричал «Позор!» или «Ура!», а члены свободного профсоюза собирали подписи крыжовинских бабушек в поддержку Якова Александровича. Замусоленные листы отсылались лично Ельцину в пику докладным от Абрамкина.
Челобитные враждующих крыжовинских партий аккуратно складировались в московских архивах. Москву больше интересовали планы-графики выплат и отчислений. Важность таких бумаг Яков Александрович усвоил давно – как и другой закон бюрократии. Рапортовать об имеющихся успехах он выучился, когда Абрамкин еще скакал в КВНах. Если ревизоры из столицы желали видеть местные достижения, маршрут поездки начинался с охотничьих домиков. После ухода Загашникова часть этих строений была сдана в аренду здоровым предпринимателям. Но командные высоты в этом секторе государство сберегло. Оптимистический взгляд на ход реформ, приобретаемый тут, члены всех комиссий сохраняли до конца смотрин.
В свою очередь, дух оппозиционера и бунтаря совершенно выветривался из Куманёва, едва тот достигал любым видом транспорта Московской кольцевой дороги. Природу этого феномена, видимо, предстоит раскрыть лишь будущим поколениям ученых. Особенности губернаторского организма – непроходимые дебри для современных психологов и парапсихологов.
Глава четвертаяАнтинародный губернатор Долгим было правление губернатора Куманёва. «Война записок» не подорвала его позиции. Наоборот, чересчур старательного Абрамкина перестали серьезно воспринимать «наверху». И, как только подвернулась возможность, вождю крыжовинских демократов предложили уйти. Само собой, на повышение – в парламентскую фракцию горячо любимого им Гайдара. Мысленно видя себя на российском властном Олимпе, Виктор Евсеевич дал согласие. Мнилось доценту, что оттуда сможет он эффективно влиять на процесс реформ в Крыжовинске, а заодно и по всей Руси великой. Тем более что пресса уже стала покусывать его персону: кто-то донес про улучшение физиком-теоретиком своих жилищных условий (домик с огородом в частном секторе, где, борясь с привилегиями, Абрамкин позировал телевидению, молодой жене больше не подходил). Поэтому, собрав вещи, экс-представитель в мягком вагоне укатил в Москву. Соратникам-заговорщикам он обещал помнить.
Сменил президентского наместника демократ №2 Борис Бубенцов. Умение молчать и ждать принесло результат. Всегда лояльного сподвижника Виктор Евсеевич сам рекомендовал на свое место. Приняв дела, Борис Андреевич вычистил из аппарата всю абрамкинскую гвардию и привел за собой тихих старателей из своего комитета, поднаторевших в сборе компромата. Или в аналитической работе. Кому как нравится.
«Независимый привратник», оставшись без дотаций, обанкротился. Радикал-демократия как движение общественности сошла на нет…
А спикера Шабашкина не брали никакие потрясения в стране – даже сплошной разгон Советов. Канули в политическое небытие многие отчаянные экологи, но бывший первый секретарь сохранил статус-кво. Вопреки ожиданиям недругов, Иван Минаевич не впал в отчаяние, вторично уйдя из бывших обкомовских апартаментов. Тем более что и уход-то, по правде говоря, был не совсем полным. Демократы, вторично торжествовавшие победу, оказались милостивы к оппоненту. Шабашкина с его помощниками с пятого этажа переместили на первый, в самый дальний отсек. Там, возле дамского туалета, исстари квартировало одно из архивных подразделений. Так вот, архивистов по указанию губернатора временно уплотнили, и в комнатушку вселился павший спикер. Кроме того, за Иваном Минаевичем оставили телефон-вертушку и казенную «Волгу». Опять же, временно, вплоть до особых распоряжений. Хотя вместо привычной черной «Волги» дали белую, поплоше.
Иван Минаевич, видя такое отношение, закусил губу и твердо решил не сдаваться. Памятуя о том, что расслабление смерти подобно, он сразу установил в полученном закутке стальную дисциплину. Утро безработного Шабашкина начиналось, как и десять, и двадцать лет назад, с просмотра газет. Экс-спикер дотошно выискивал все публикации о себе (преимущественно, критические), читал и подпитывался духом борьбы. Тем временем помощник заваривал чай. Стаканы, сахарница, кипятильник – всё находилось на соседнем столе. Опрокинув двойную порцию, Иван Минаевич подсаживался ближе к вертушке. Как было заведено еще в обкоме партии, лидер собственноручно не трогал диск телефона. Всякий раз номер набирал второй помощник и, проведя предварительные консультации, говорил: «Соединяю!» Только тогда в дело вступал сам абонент.
Звонил Иван Минаевич не только за тем, чтобы обменяться последними новостями. Он и его команда сходу окунулись в предвыборную кампанию. Ибо вместо упраздненного Совета в Крыжовинске должна была появиться областная Дума. Как было обещано избирателям, более компактная и работоспособная. После пожара «Белого дома» в Москве окрылённые торжеством демократии, местные сторонники реформ гурьбой кинулись в кандидаты. О каких-то переговорах и согласованиях никто и слышать не хотел. Каждый считал себя наиболее достойным и уже присматривал пиджак поярче для депутатского значка. Город кипел и бурлил страстями.
Шабашкин, дважды испытавший опалу, не стал искушать судьбу. Местом для очередного старта он избрал тот самый отдаленный район, где когда-то тянул секретарскую лямку. Память об Иване Минаевиче там была ещё свежа. В последний раз он посещал знакомую глубинку во время достопамятного спикерского турне с докладами и песнями. Соискатель мандата и теперь не поленился пересечь свой округ вдоль и поперек. Белая «Волга» кряхтела, но служила исправно. Современное руководство района встречало именитого безработного в полном соответствии с законами гостеприимства. Помитинговав перед трудящимися, Шабашкин и сопровождающий из райцентра уединялись с председателем очередного колхоза. Спустя малое время, как в прежние годы, из отдельной постройки у великой русской реки раздавалось нестройное пение. В зимних сумерках ему вторили потревоженные собаки…
Настал день выборов, и процент голосов, поданных за Ивана Минаевича, оказался рекордно высоким. Горделивые реформаторы, попытавшие счастья в Крыжовинске, наоборот, почти сплошь проиграли. Дума вышла хоть и более компактной, нежели областной Совет, но в смысле качества такая же. Само собой, всех и каждого Шабашкин знал лично, и на первой же сессии первое же предложение было поставить бывшего спикера спикером же.
Правда, отдельные, падкие на гадости писаки принялись было раздувать историю о нарушениях в далекой глубинке. Но волнение в печати улеглось так же быстро, как поднималось. Из предыдущей главы читатель знает, как, благодаря наличию губернаторского фонда, было развито у крыжовинских журналистов чувство порядочности. И Шабашкина без обсуждения и без альтернативы опять утвердили в высоком звании.
Долго правил Куманёв. Казалось, исчезновение главного оппонента сделает народного губернатора еще более неуязвимым. Подача докладных с требованием разжаловать Якова Александровича прекратилась, а усы Бубенцова сделались постоянным украшением самых конфиденциальных планерок. Вдобавок, Борис Андреевич безболезненно улучшил жилищные условия, получив квартиру в престижнейшем доме. Однако разрушение власти началось снизу.
Страстные монологи Куманёва поднадоели крыжовинцам. Росли цены. Росли монументальные особняки на окраине города, иронически прозванной «Санта-Барбара». Всякий раз, анонсируя предстоящее разоблачение их жильцов, телеведущий Попугаев затем совершенно по-куманёвски говорил: «Ещё не время». Наконец, у чиновников и начальников уменьшился административный испуг. На гневные восклицания дедушек и бабушек: «Где моя пенсия?» официальные лица дерзко отвечали: «Спросите у Куманёва!». Директора фабрик и заводов, к своим малым предприятиям после приватизации добавив большие, губернаторские окрики встречали спокойно. Когда Яков Александрович дал команду обнародовать директорские зарплаты, ему резонно возразили: «Это коммерческая тайна».
И губернатор ощутил, что его рейтинг падает.
Проверился у социологов: диагноз оказался точным. Куманёв расширил репертуар телевечеров. Наряду с бабушками в его лексиконе появились дети. Как изящно формулировал Яков Александрович, «маленькое наше населеньице». Одновременно вброшена была козырная карта. Первый секретарь Колбасин клялся когда-то укротить колбасу. Губернатор Куманёв побожился удержать яйцо. В том смысле, что навечно зафиксировать цену этого продукта. Управляющий фирмы «Яйцепром» сам едва не начал нестись после теплого общения с шефом исполнительной власти. Но законы экономики оказались сильнее постановлений.
Губернатор предпринял следующий шаг: распустил слухи. Хорошо информированные источники сообщали, что Якова Александровича вот-вот, с минуты на минуту заберут в Москву. Конечно, чтобы поставить первым вице-премьером или главой сената. На меньшее, как намекали источники, зрелый крыжовинский муж никак не согласен… Увы, сенатские перспективы Куманёва населению с населеньицем, что называется, как шли, так и ехали.
Куманёв еще раз проверил рейтинг и стал сдавать своих. На телевидении закрылась передача «Только версии». Вице-губернатор Попугаев потерянно ждал дальнейших распоряжений. Чуть погодя арестовали Матрасова. Крыжовинскому Распутину заломили руки за спину перед подъездом «белого дома». Уже будучи в стальных браслетах, профбосс предал бывшего покровителя анафеме и напророчил скорый крах режима. Яков Александрович молча закрыл форточку и отвернулся к шкафу с подарками. Сочинителю страшных посланий вменили в вину свободное обращение с деньгами бессемейных и безлошадных.
Вопреки ожиданиям рейтинг не захотел подниматься. Оставшиеся у губернатора сторонники были деморализованы, а противники обрели второе дыхание.
Быть может, усидел бы Куманёв за своим столом со стаканом и на сей раз, если бы не президентские выборы 1996-го. После победных реляций от Якова Александровича «наверху» вполне логично ждали соответствующих электоральных показателей. Вопреки реляциям и ожиданиям крыжовинцы, подвергнутые реформированию по-куманёвски, Бориса Николаевича огорчили. За городом укоренилось прозвище столицы «красного пояса», а губернаторская карьера повисла на волоске.
Ничего этого простой обыватель не ведал. Свободная пресса по-прежнему открывала информационные полосы рубрикой «В понедельник у Куманёва». Яков Александрович распекал своих клерков. На площадях гремел юбилей крыжовинского кораблестроения, и маскарадный Петр подносил чарку таким же боярам. Тем временем фельдъегерь вёз из Москвы указ…
Губернатору, также получившему приставку «экс», предстояло отправиться путем Грибоедова – на Кавказ. Как сказал при расставании с земляками сам Куманёв, Президентом и правительством была учтена его неподкупность. Отпуск перед отбытием к месту новой службы посол отгулял на мексиканском курорте Акапулько. Бросая музыкантам зеленые купюры, павший властитель до утра требовал играть «Ой мороз, мороз…»
Заслугу победы над Куманёвым приписали себе коммунисты. Вообще, левое движение в Крыжовинске прошло в своем развитии несколько этапов. Сразу после разгрома ГКЧП и опечатывания обкома желающих поднять красное знамя не наблюдалось. Пришествие Гайдара и начавшееся брожение умов породили-таки новую оппозицию. Как ни странно, номенклатура не шагала ни впереди ее, ни позади. Ядро тех, кто посещал первые митинги, составили рядовые горожане в основном преклонного возраста. Буквально вчера они запоем смотрели «Взгляд», выписывали кучу газет и сочувствовали Ельцину. Собственно, из этого круга и вышла теория «великого обмана».
Бывшие партработники, опоздавшие уйти в реформаторы, составили свой кружок. Собирался он обычно в Доме политпросвещения, переоборудованном под филиал краеведческого музея. Сгрудившись между экспонатов, подпольщики дискутировали о тактике и стратегии. Не найдя консенсуса, они вполголоса пели «Вихри враждебные…» и по одному расходились восвояси. Главной заповедью было не поддаваться на провокации, беречь силы. Поэтому на митингах убежденные ленинцы забивались в самые дальние ряды, усиленно изображая случайных прохожих.
В таких условиях лидерство над толпой захватили беспартийные популисты. Особенно выделялся пламенный трибун с огненно-рыжей бородой, самый изобретательный по части гневных резолюций. Это был публицист Лев Чемоданов. Как и подобает истинному филологу, его устная и письменная речь изобиловала определениями вроде «мерзавцы», «поганцы», «сволочи». На митингах и вообще везде он не расставался со старым, потертым на углах чемоданом. Когда публика разогревалась до нужного градуса, публицист принимался потрясать своей тарой и кричал, что там-то и спрятан убойный компромат на Ельцина с Бурбулисом. Компромат собирался Чемодановым в рабочее время путем вырезания заметок из центральных газет.
Оратор был интересной личностью. В молодости репортер местного комсомольского органа, он как-то на вечеринке набил физиономию детскому писателю. Чемоданова с треском изгнали отовсюду и предали суду. Попав под амнистию, этот пассионарий долго промышлял случайными заработками, пока не прибился к издательству медицинской литературы. В коллективе Чемоданов держался обособленно, пил мало, а его кабинет представлял собой редкое зрелище. Стены и дверь были густо оклеены изображениями голых девиц и портретами Дзержинского, Андропова и Фиделя Кастро. За глаза поговаривали, что при Льве Дмитриевиче лучше не распускать язык – и, в особенности, не касаться политики…
Митинги, управляемые «товарищем Че», проходили неординарно. То какие-то мальчики и девочки под его реплики жгли чучело министра Козырева. То сам публицист нахлобучивал на голову кастрюлю и колотил по ней половником. Чемодановские шоу пользовались успехом. Крыжовинскиеказаки, одетые в трико с лампасами, кричали ему: «Любо!» Старушки со стеклянными баночками, собиравшие деньги на ремонт мавзолея, выражали восторг тоненьким визгом. Толпа хоть сейчас была готова в поход против Ельцина, Бурбулиса и мирового сионизма.
Президента с его госсекретарем правильные ленинцы также на дух не выносили. Но идти «на вы» с сионизмом музейные заседатели побаивались. Их, к тому же, смущали уравнительные настроения митингующих. Знатоки пролетарской стратегии и тактики еще при перестройке успели обзавестись – кто магазинчиком, кто участком в «Санта-Барбаре», кто автостоянкой. И подпольный обком проявлял законопослушание. Упражняясь в хоровом пении, товарищи настойчиво ждали, когда в стране реабилитируют компартию. Засим должен был произойти вожделенный возврат имущества и финансов.
Когда Конституционный суд вынес историческое решение, в Крыжовинске забурлила работа. Кроме кипятильников и подстаканников, номенклатура в августе 91-го сумела вынести из своих резиденций полные списки бывших членов и кандидатов в члены. Каждому из них (исключая, разумеется, отъявленных демократов) любезно предложили восстановиться. И хотя отдавать процент от своих доходов решилась одна десятая вчерашних партайгеноссе, новый обком торжественно объявил себя преемником старого. Первым секретарем стал историк, профессор Пришельцев.
Свою ученую стезю Руслан Геннадьевич так же, как его коллега Гундосов, начинал с изучения переписки товарища Ленина с мещанином Бабаянцем. Но если Василий Ипатьевич открыл самостоятельные поиски социализма с человеческим лицом, наш герой колебался только вместе с генеральной линией. Да и положение обязывало. В академической среде Пришельцев не задержался, пополнив своими ста пятнадцатью кило интеллектуальный багаж партии. В обкоме КПСС эпохи упадка он ведал вопросами идеологии. Воспитывал, наставлял и вскрывал звериную сущность неформалов… Из всего музейного кружка он был, бесспорно, самым титулованным деятелем. Подобно губернатору Куманёву, Руслан Геннадьевич с особым трепетом говорил о страдающих крыжовинских бабушках.
В партии восстановился и спикер Шабашкин. Как простой делегат, он незаметно, с чёрного хода проник в зал и точно в стиле Владимира Ильича присел на порожек почище. Из президиума конференции его тотчас окликнули: «Иван Минаевич! Куда же вы?» Шабашкин потупил взор и, сопровождаемый овациями, примкнул к членам бюро.
Итак, обком конституировался. Его рупором стала газета «За воздержание». Авторы воздерживались, конечно, от разграбления Отечества. Официозная пресса откровенно глумилась над Пришельцевым и его братьями по разуму. Особенно усердствовали оба «Привратника». Читая комментарии к своим высказываниям, профессор багровел, но продолжал давать интервью. Параллельно шла борьба за овладение митинговыми подмостками. Обком на год вперед оплатил аренду автобуса со звукоустановкой. Чемоданов в ответ уступил право контроля над микрофоном. И уличные радикалы оказались поэтапно оттесненными на дальний план. Теперь в первых рядах, расправив плечи, стояли законопослушные райкомовские функционеры.
Октябрь 93-го притормозил рост передовой партии. Бюро поспешно вернулось в подполье, но гроза миновала. Долго прятаться в музейных запасниках не пришлось…
К возвращению коммунистов крыжовинцы привыкали постепенно. Сначала на компанию взрослых людей, стоящих навытяжку под гимн Советского Союза, показывали пальцами. Потом их, как деталь пейзажа, перестали замечать. По мере того, как народный губернатор тщетно пытался удержать яйцо, к их проповедям стали прислушиваться. Крыжовинцы – приверженцы крайних подходов. Медленно запрягая, они затем быстро ездят. Зная это, вожди обкома не форсировали пропаганду против Куманёва. Ельцин же был далеко и на проклятья не обижался.
Партийная масса бурно приветствовала третье явление Шабашкина. Самые отчаянные энтузиасты грезили о том, как воскресший из пепла член КПРФ одним махом возродит советскую власть в отдельно взятом субъекте федерации. На сходках в бывшем доме политпросвещения уже звучали призывы к объявлению Крыжовинска вольным городом и созданию Крыжовинской Советской Социалистической Республики. Поначалу проповедников суверенитета не смущал даже мерзкий слушок о сговоре Ивана Минаевича с антинародным режимом. Кадровые уступки и словесные увертки спикера они воспринимали как тактические ходы. Однако неделя проходила за неделей, месяц за месяцем, а боевой клич из здания Думы так и не раздавался.
Конечно, Иван Минаевич, верный уставу партии, регулярно уплачивал взносы с заявленной заработной платы и принимал у себя всех соратников из Москвы. Конечно, приезжие соратники, произнося речи в зале областной Думы, клеймили банду Ельцина и Чубайса. Конечно, на Октябрь и Первомай спикер повязывал красный бант и становился во главе колонны. И всё же, и всё же… Чем дальше, тем сильнее становился ропот в низах. Бюро воскрешенного обкома не без труда объясняло своим подопечным, что народно-патриотические силы должны действовать строго по конституции. Однажды, при очередном праздновании Первомая, сразу объяснить это не удалось, и экспансивные старушки забрызгали слюной почти еще нё надеванный костюм Шабашкина.
Недовольство масс (пока поверхностное) стали вызывать и другие приемы Ивана Минаевича. Во-первых, снова перебравшись в подобающий его званию кабинет с двойной дверью, он заметно ограничил общение с крыжовинцами. Ещё на дальних подступах к заветным дверям путь людскому потоку преграждал пост милиции. Во-вторых, если какой-нибудь ходок достигал-таки рубежа приемной, Шабашкин вечно оказывался катастрофически занятым. Перед заветной дверью грудью вставали помощник или секретарши с пышными прическами. Ну, а если просителю чудом удавалось поймать Ивана Минаевича в коридоре, монолог спикера был примерно таким: «А, здравствуй! Ну, как дела? Слушай, заходи в понедельник! Заходи, ладно? Хорошо?» И спикер на скорости, близкой к космической, пропадал в парламентских недрах…
Отношения Ивана Минаевича с исполнительной властью складывались за следующие два с половиной года по-всякому. На совсем отчаянные декларации народно-патриотического лидера здание бывшего обкома отвечало комментарием придворного аналитика. Аналитик посредством телевизора внушал, что в Иване Минаевиче бродит опасная сила реванша. Губернатор в полемику с Шабашкиным очень долго не ввязывался. И, наверное, не ввязался бы вообще, если бы не стало абсолютно ясно, что спикер метит в его кресло.
Прозрение пришло по истечении двух лет после созыва Думы… А саму эту годовщину оба политика встретили и проводили в полном ладу. Здешний парламент, как уже сказано, созывался как раз на два года. Закон требовал заранее объявить дату следующего волеизъявления. Но – о новых выборах все как-то вдруг забыли. Прессу, которая по своему обыкновению попыталась поскандалить, вразумил Иван Миааевич. Дескать, едва достигнуто согласие ветвей власти и на тебе… «О людях чаще писать надо! Когда в последний раз на село выезжали?» –пригвоздил он незадачливых бумагомарак. И депутаты остались заседать дальше.
Поэтому ко дню смены власти обком свил себе вполне уютное гнездышко под крылом спикера Шабашкина. Непримиримые оппозиционеры и патриоты со значением прогуливались по коридорам Думы. Дважды в месяц они выстраивались в очередь за окладами и надбавками от государства.
Согласию ветвей положили конец другие выборы, забыть о которых населению удалось нескоро. В битве за президентство на Руси в 96-м спикер принял сторону Геннадия Андреевича, что, разумеется, прямо перечило курсу бывшего обкома, ставшего теперь администрацией. Тогда-то и раздалось в адрес Ивана Минаевича обвинение в самозванстве. Шабашкин ответил, что разгона не боится. Вспыхнувшая полемика обещала множество интересных подробностей. Однако события внезапно приняли совсем другой оборот.
Уход губернатора Куманёва встряхнул Крыжовинск и крыжовинцев. Обывателям в первый момент показалось, что теперь небо упадет на землю, а цветущее рукотворное море потечет вспять. Отдельные политически подкованные старушки даже затаились по углам, в панике ожидая природных катаклизмов. Однако день проходил за днем, и когда слабонервные поклонницы Якова Александровича высунулись наружу пополнить запасы съестного, выяснилось: город ничуть не изменился. Как и во времена поэта Пушкина, очередная осень заслуживала самых превосходных эпитетов. Жизнь продолжалась.
Правда, чиновная масса всерьёз утратила спокойствие. Вопрос о преемнике был открыт, и Москва держала паузу. Взоры столоначальников обратились тогда к президентскому наместнику. Кого рекомендует Бубенцов? От этого зависело, как выразился один наивный современник, куда бежать сдаваться.
Кандидат философских наук наконец-то ощутил собственную весомость. Усы его, доселе пребывавшие в полуопущенном положении, вытянулись параллельно линии бровей. Грудь по-гусарски выдавалась вперед. В глазах читалась сопричастность Большой Политике. Телефоны представителя были переключены на приемную, и секретарша отвечала, что Борис Андреевич проводит консультации.
Полусонное царство спикера Шабашкина преобразилось полностью. Партийцы радовались, как дети. Куманёв с его бодательными движениями внушал им некую робость, ныне же будущая победа Ивана Минаевича на всенародных губернаторских выборах, по мнению обкома, была обеспечена. (Дату выборов опрометчиво назвал Яков Александрович, надеясь на успех, пока от рейтинга еще что-то оставалось). Сам Шабашкин был настроен не так радужно. Поддавшись слабости, он одно время останавливал в думских коридорах каждого встречного-поперечного и спрашивал совета. Тем временем обком уже превратил местный парламент в штаб революции. Бывшие лекторы заготовили агитку с призывом отвергнуть антинародный курс. Оставалось только проставить фамилию того, кто этот курс проводит.
А спикер мучился не зря. Старые знакомые в Москве, начиная с Колбасина (экс-секретарь перестроился в банкира), обещали повлиять на процесс назначения. Народно-патриотический лидер был готов принять должность губернатора из рук Чубайса. В конце концов, по выслуге лет никто в Крыжовинске не мог сравниться с Иваном Минаевичем…
Всесильный временщик рассудил иначе. Неделя сомнений и тягостных раздумий завершилась пресс-конференцией нового назначенца. Под вспышки фотокамер на публику вышел Николай Александрович Цап-Царапин.
Новый губернатор смотрелся молодцом. Одевался он щеголевато – в модные заграничные пиджаки в крапинку и галстуки от Кардена. Прическе мог позавидовать любой ветеран канцелярского фронта. Над чубом, и без того пышным, каждое утро колдовал цирюльник в салоне красоты. Николай Александрович имел привычку глядеть собеседнику прямо в глаза и говорить даже тогда, когда нечего сказать. При Куманёве он был городским головой (именно так: слова «мэр» Цап-Царапин не любил). На этом посту вышеозначенный государственный муж отличился устройством фейерверков и четкой организацией запуска воздушных шаров.
Биографии антинародного губернатора и народно-патриотического спикера были на удивление схожи. Николай Александрович, буквально шагая по стопам Ивана Минаевича, прошел школу жизни в ленинском комсомоле. Шабашкин, как Садко, играл на гуслях. Цап-Царапин пел. Конечно, до Шаляпина ему было далековато, но в тесных аппаратных застольях мало кто мог тягаться с будущим ставленником Чубайса. Вдобавок, Николай Александрович виртуозно рассказывал анекдоты и поднимал тосты. В общем, с точки зрения публичной политики выбор оказался (или казался?) вполне удачным.
Свою кампанию Цап-Царапин начал без раскачки. Прямо на пресс-конференции он пообещал: рабочим – зарплату, крестьянам – кредиты, старикам – почет, а молодым – дорогу. Солдаты и матросы из этого перечня выпали. За то, как проголосуют первые, уже поручились их отцы-командиры, а матросы со времен петровского кораблестроения в Крыжовинске не водились. Казаки же, одетые в трико с лампасами, с митинговой арены давно сошли.
Собственное политическое кредо губернатор обрисовал так: «Я – коммунальщик». На подленький вопросец, кто вручал ему державу и скипетр, последовал адекватный ответ. По словам Николая Александровича, «рыжий кардинал» тут был не при чем. Рекомендовал-де добрейший Виктор Степанович Черномырдин, а прежде благословили Русская православная церковь и… спикер Шабашкин. «К которому отношусь с глубочайшим уважением», – прибавил мастер анекдотов и тостов.
Иван Минаевич, прознав от доброжелателей о таком заявлении, просто задыхался от негодования. Бюро обкома настаивало на жестком реагировании. «Этак он, подлец, наш электорат переманит», – качали головами старейшины оппозиции. Выслушав товарищей партийцев, Шабашкин велел вписывать в ругательные листки фамилию Цап-Царапина. С другими видами реагирования решено было погодить. Заповедь «Не поддаваться на провокации!» оставалась актуальной.
Кампании обоих главных претендентов стартовали одинаково. Поклявшись лечь костьми за интересы Крыжовинска и поддержать российского производителя, Иван Минаевич и Николай Александрович ринулись в трудовые коллективы. Встречи Шабашкина с избирателями отличались суровостью и аскетизмом. Кандидат в губернаторы и его доверенные лица из обкома партии произносили речи звенящими голосами, будто подавляя рыдания. Слушая их, электорату хотелось сжать кулаки и поквитаться с реформаторами-капиталистами. А заодно с журналистами, иеговистами и прочими лицами легкого поведения. По окончании таких встреч крыжовинцы сплоченно принимали резолюции против Чубайса и его команды. Из автобуса с динамиками лилась песня «Каким ты был, таким ты и остался…» Экспансивные старушки норовили рыдать на груди у Шабашкина. Они простили ему прежние колебания.
Когда в те же коллективы прибывал действующий губернатор, уже спустя пятнадцать минут начинало казаться, что продолжается предыдущее мероприятие. Цап-Царапин проникновенно называл аудиторию «дорогие мои, любимые крыжовинцы» и призывал к тому же, что и народно-патриотический спикер. На любые вопросы и просьбы он без раздумий отвечал: «Порешаем!» И только вместо зачитывания гневных резолюций Николай Александрович спускался в толщу электората и дарил самой красивой даме букет цветов. Поэтому на вопрос председателя собрания: «Кто за предвыборную программу кандидата Цап-Царапина?» зал единодушно поднимал руки. Некоторые присутствующие поднимали обе руки сразу.
На Николая Александровича работало несколько штабов. Пока один, наперехват Шабашкину, проводил народно-патриотическую линию, другой вёл себя исключительно антинародно. Перво-наперво главные магистрали города были украшены транспарантами-растяжками. Транспаранты с изображениями серпа и молота истошно взывали: «Господи, помилуй!» Миловать, само собой, надлежало от наступления коммунизма. Свободная пресса, доставшаяся губернатору по наследству от предшественника, подверглась тотальной мобилизации. Лучшие гиены пера соревновались в том, кто страшнее распишет Шабашкина. За утренним кофе в редакции «Крыжовинского привратника» заключались пари. Абсолютным чемпионом стал газетчик, аргументированно сравнивший милейшего Ивана Минаевича с Гитлером и Чингисханом.
Было временно реанимировано даже общество «Ритуал». Его предводитель изо дня в день настаивал, чтобы красный спикер покаялся не только за 37-й, но также за 36-й и 38-й годы. И на всякий случай за преследования старообрядцев.
Созерцая все эти чудеса, крыжовинские обыватели диву давались. Им ещё ни разу не приходилось воочию видеть схватку двух ветвей власти. (В свое время ссора Бориса Николаевича с Русланом Имрановичем в принципе обошла Крыжовинск стороной…) Между тем, проправительственный лагерь входил в раж, и в город потянулись агитаторы из Москвы. Для поддержки антинародного губернатора в охотничьих домиках поселились эстрадные певцы с певицами, акробаты и юмористы. Ближе к финишу на подмогу к ним подоспела популярная стриптиз-группа.
Город пестрел плакатами. Портреты улыбающегося Николая Александровича смотрели на дорогих и любимых земляков со всех столбов и заборов, с автобусов, трамваев и троллейбусов. Даже с дверей платного туалета на Большой Дворницкой. Спасения от них не было и на сельских просторах. Самолеты местного авиаотряда развеивали бумажную продукцию над полями и лесами. «Дорогие! Любимые! Дорогие! Любимые!..» красовалось на каждой берёзе.
Естественно, такое ведение кампании требовало расходов. Механизм изыскания средств антинародный губернатор перенял у народного визави. В одно прекрасное утро в офисе оптовой базы N*** раздавался телефонный звонок. Сидора Сидоровича вежливо приглашали в «белый дом» обменяться мнениями. Приглашенный кряхтел и ехал. На крыльце уже стоял свежевыбритый порученец. Мягко взяв Сидора Сидоровича под локоток, он провожал гостя до заветного кабинета. Переступая порог, Сидор Сидорович первым делом наталкивался на лучезарнейший взгляд Николая Александровича. По обе руки от хозяина сидели: окружной прокурор, полицмейстер, начальник тюрьмы и налоговый инспектор. Вошедший начинал тоскливо озираться.
– Как самочувствие, Сидор Сидорыч? – осведомлялся полицмейстер.
Негоциант сдержанно благодарил за заботу.
– Как семья, как дети? – подхватывал прокурор.
Сидор Сидорович односложно отвечал, что, дескать, все хорошо.
– Ну, а как бизнес? Процветает? – продолжал налоговый инспектор.
Гость уклончиво говорил, что сейчас, мол, всем трудно.
– Может, помощь требуется? – бойко предлагал начальник тюрьмы. – А то ведь мы всегда готовы…
Николай Александрович, все время хранивший молчание, улыбался при этих словах ещё более лучезарно.
– Благодарю. Попробуем справиться, – напряженно отзывался инвестор.
– И коммунизма не боишься? – весело спрашивал губернатор. – Подумай, Сидорыч.
Сидорыч, подумав, припоминал пленумы обкома КПСС, на которых сиживал невдалеке от Николая Александровича. Но вслух о таком не говорил.
– Оно опасно, конечно, – начинал вслух мыслить коммерсант.
– Защитим. Опасаться не надо! – твердо обещал гарант реформ.
Повисала тишина.
– В общем, давай, помогай детям, – брал быка за рога начальник тюрьмы.
– Детям? – вздрагивал негоциант.
– Ну да, детям. А ты думал, мы на политику просим? – возмущался инспектор. – Вот ведь люди, понимаешь…
– Не стой столбом. Делай это… взносы, – конкретизировал полицмейстер.
Николай Александрович отводил взгляд и с подчеркнутым вниманием рассматривал люстру.
– Сколько платить? Как всегда? – пробовал уточнить подзащитный.
– Сколько совесть подскажет! – пригвождал прокурор.
Сидор Сидорович опять кряхтел и лез в карман за сотовым телефоном. Бухгалтерия оптовой базы N*** сей же час переводила нужную сумму в фонд борьбы с коммунизмом. Гостя провожали лучезарными улыбками все собравшиеся чиновники.
С инвесторами помельче власть обходилась без церемоний. Квартальные надзиратели, обходя торговые ряды, сами облагали купчишек предвыборной данью. Брали и наличными, и векселями, и даже борзыми щенками. Разумеется, не всё поголовно третье сословие пассивно ожидало, когда придут или позвонят. Самые смекалистые частники первыми предлагали губернаторской команде свои услуги. От их пожертвований тоже никто не отказывался, а раздача дивидендов сознательным коммерсантам гарантировалась тотчас после издыхания гидры коммунизма.
Под этим напором обком дрогнул. Лучшие лекторские умы, породившие программу народно-патриотических сил, засомневались в победе. Единожды дав обет воздержания, на встречную пропагандистскую акцию со стриптизом рассчитывать не приходилось. Изменив-таки своим установкам, спикер Шабашкин принялся дозваниваться до Колбасина. Бывший первый секретарь, а ныне банкир сказал «да» и оплатил печатание миллиона цветных афиш с профилем Ивана Минаевича. К счастью, запломбированный эшелон с афишами из-за чьего-то головотяпства застрял у финляндской границы и прибыл в Крыжовинск на следующий день после голосования.
К счастью, разумеется, для самого Шабашкина. Хотя в Крыжовинске и не считается грехом одобрять сразу двух взаимоисключающих претендентов, натуры аборигенов широки отнюдь не до бесконечности. При прочих равных условиях, на родине мятежников и самозванцев перевес получает тот, кто претерпел от начальства. «Вишь ты, как они его, болезного», – приговаривали крыжовинцы, наблюдая, как поднятые по тревоге дворники обдирают со стен серенькие спикерские агитки. Понятно, что поток плакатов «за», выполненных на лучшей глянцевой бумаге, подточил бы образ гонимого Ивана Минаевича.
К тому же цап-царапинские имиджмейкеры переусердствовали. На Руси в ту пору был высок рейтинг рычащего генерала, устроившего переполох на президентских выборах. Одного из спутников Николая Александровича ещё по комсомолу осенило: что, если задействовать знаменитого военного?.. Делегацию от крыжовинского губернатора генерал вначале принял неласково: по обыкновению своему зарычал так, что у бывшего комсомольца расстегнулись запонки. Насладившись произведенным эффектом, страшный политик послал денщика узнать, чего хотят. Комсомолец зашептал что-то денщику на ухо и стал загибать пальцы. Тот, выслушав посла, также на ухо передал предложение генералу. Генерал до предела сдвинул брови, но повторно рычать не стал. Велел ждать три дня. Потом допустил подержаться за руку и снялся на видео. Его рычание в поддержку Цап-Царапина крутили с утра до ночи по всем теле- и радиоканалам.
Имиджмейкеров уже наградили премиями из фонда борьбы с коммунизмом, когда произошел сюрприз. Московский генерал публично поддержал еще двух претендентов поплоше. Те, по слухам, ездили к нему сами и тоже загибали пальцы. Крыжовинский избиратель перед такой гримасой буржуазной демократии здорово смутился.
И всё же социологи предсказывали Николаю Александровичу триумф. Им вторили экстрасенсы, обещавшие три срока подряд и перемены в личной жизни. А закулисная дипломатия под занавес обеспечила губернатору новый прорыв. На милость коммунальщика сдался патриарх крыжовинской демократии – доцент Абрамкин. Воротясь из столицы несолоно хлебавши, Виктор Евсеевич с полгода мыкался без оклада и должности. С объявлением всенародных выборов он выдвинул себя сам (радикал-демократа замучила юная супруга, требуя радикальной смены гардероба). Эмиссары Цап-Царапина мастерски провели трудные переговоры об уступках и компенсациях. Абрамкин снялся с пробега в пользу Николая Александровича и теперь ждал подведения итогов.
Губернаторский марафон завершился, как учили – ударно. Цап-Царапин и Бубенцов торжественно скрепили подписями договор о всеобщей любви. Любить и не бросать друг друга обязывались сподвижники Николая Александровича по работе с антикоммунистическим фондом, они же члены многочисленных штабов и агитбригад… Маршировали гимназические оркестры. В воздухе кружилось конфетти. Под конец губернатор и наместник облобызались, подав сигнал к открытию грандиозного фейерверка.
В ночь на понедельник, одновременно с подсчетом голосов, крыжовинский бомонд собрался у накрытых столов. Местом банкета был выбран, конечно, бывший горком комсомола – ныне бизнес-центр «Ахиллес». Радушные хозяева развернули перед гостями богатейшую панораму напитков и закусок. Губернатор, появившийся во фраке с бабочкой, был в ударе. Тосты, которым позавидовал бы любой тамада, прямо сыпались из Николая Александровича. За тостами перешли к песням. После «Жила бы страна родная…», когда многие полезли обниматься и всплакнули украдкой, настал черед анекдотов. Ставленник Чубайса раскрыл рот, чтобы поразить присутствующих дам последней столичной штучкой. В этот момент к пирующим вбежал с перекошенным лицом недавний посол, навещавший страшного генерала. Веселье вмиг прекратилось. Николай Александрович остался стоять с открытым ртом. В гробовой тишине было слышно, как храпит, лежа лицом в салате, самый молодой имиджмейкер.
Крыжовинцы не читали научно обоснованную программу обкома партии, но выбрали Шабашкина. Лучший за четыреста лет коммунальщик проиграл.
Глава пятаяНародно-патриотический губернатор Из дневника журналиста Летунова Эта глава базируется на записках очевидца событий. Псевдоним «Летунов» использован по его просьбе. Меня в его дневнике привлек бесспорный дар документалиста, а также редкое в наше время простодушие, с которым указанный работник прессы излагает свои мысли. – Прим. автора. День 1-й
00 часов 30 минут. С вечера дежурю в Думе. Шабашкин уединился, к народу не выходит. Народа, вообще, не очень много. Прессы кот наплакал. Коллеги на банкете у Цап-Царапина. Вчера разыграли в «орёл-решка», кому идти пьянствовать. Я пролетел. Буду смотреть, как проигрывают коммунисты.
01 час 15 минут. Первая информация от избиркома. На полстранички текста – сплошные оговорки: «обработано мало бюллетеней», «выводы делать рано», «сведения носят неофициальный характер». Но – Цап-Царапин пока отстает. Народ потихоньку прибывает. Из приемной спикера не уходят, сидят уже на всех стульях, на подоконниках. Секретарь с референтом стоят грудью: «Пускать запрещено!» Только бегает курьером какая-то дама из обкома партии.
01 час 50 минут. Подъехал тов. Пришельцев с членами бюро. Прямо в пальто прошли к Шабашкину. Под спикерской дверью дремлет Чемоданов. Знаменитый чемодан под головой, один глаз у публициста открыт. Уши вздрагивают… Мелькнуло знакомое лицо из губернаторской команды. Покрутилось и исчезло. Народ опять прибывает.
02 часа 10 минут. Звоню в избирком. Данных нет. Неужели?..
02 часа 20 минут. Курьерско-обкомовская дама визжит от радости. Публицист уронил чемодан. Серьезный, как прыгун в воду, выходит Шабашкин. Первым у него на шее виснет лицо из штаба Цап-Царапина. Слышны вздохи: «Кормилец! Отец родной! А мы-то натерпелись…» Новый губернатор кивает.
02 часа 22 минуты и далее. Очень много пьем.
09 часов 15 минут. Очень болит голова. От блокнота пахнет шампанским, водкой и, кажется, хересом. По-моему, ночью обнимался со всем бюро и даже, раза три, с Иваном Минаевичем. Шеф требует подробный репортаж в номер. И комментарий: «Чем грозит возврат коммунизма?»
11 часов 30 минут. Шеф прочел мой материал, вписал что-то про ГУЛАГ. В горле пересохло, очень хочется спать. У шефа поток красноречия. Отпрашиваюсь якобы к стоматологу.
День 2-й
В приемную к Шабашкину не протиснуться. Идут и идут из «белого дома». В руках цветы и «дипломаты». В «дипломатах» что-то булькает. Постоял, понаблюдал минут сорок. Опознал одного вице-губернатора и двух начальников департаментов.
День 3-й
Новый губернатор дал интервью телевидению. Обещает не делить крыжовинцев на красных и белых, взять на работу всех профессионалов и восстановить управляемость. Призвал народ осознать, что оппозиции больше нет.
Спор двух пенсионерок в троллейбусе. Одна: «Ну, теперь точно порядок будет!»
День 7-й
Инаугурация. В городском цирке аншлаг. Пускают по билетам с водяными знаками. Оцепление, овчарки, дубинки. Цены в буфете снижены. После присяги Ивана Минаевича большинство гостей перемещается к столикам. Снова очень много пьем. Слышно, как на арене пляшет самодеятельность. Потом кто-то играет на гуслях, за кулисами ревет тигр. От объятий побаливает спина.
День 8-й
Очень болит голова. Первое назначение новой власти. Шефом канцелярии будет некто Корнеплодов. Роюсь в блокнотах. Упоминался однажды. Аппаратчик со стажем. Как говорят, еще с комсомола был старшим в группах скандирования. Не пропустил ни одной партконференции. При демократии оформил инвалидность и занялся предпринимательством.
День 10-й
Назначения продолжаются. На планерке Шабашкин представил заведующую новым отделом. Это дама из обкома, которая бегала курьером в ту ночь. Теперь на ней подготовка поздравлений и торжеств. Губернатор сказал короткую речь: мол, надо проявлять государственный подход, а этот участок один из важнейших и здорово сейчас запущен. У дамы прическа а-ля Пизанская башня, в глазах ликование. Я так понял, что она будет надписывать открытки. Уточнить было не у кого.
День 11-й
Уволены все куманёвские и цап-царапинские кадры. Звоню Корнеплодову и прошу прокомментировать, как насчет профессионалов и т.п. Предлагает связаться попозже («У меня люди»). После обеда секретарша выясняет, кто я такой, и говорит: «Он уехал». Когда вернется, неизвестно.
День 13-й
Есть первый зам. По развитию, инвестициям и новациям. Начинал тоже в комсомоле, собирая взносы. Если верить слухам, в родном уезде имеет свечной заводик. То ли уже выкупил в собственность, то ли вот-вот. Фамилия новатора – Мокронизов.
День 20-й
Совершенно достоверная сплетня: Цап-Царапина будут «мочить». Нарасхват свежий нумер газеты с детективом Чемоданова. Тот в полухудожественной форме доказывает, что старая власть коррумпирована и город у мафии в кармане. Обещано сенсационное продолжение. Экс-губернатор молчит.
День 22-й
Натыкаюсь на Чемоданова у нас в редакции. Он, как всегда, обходит коллег, бесплатно раздает последние произведения. Бесплатно берут. Публицист жмурится, как кот на сметану. Вместо чемодана у него шикарный кейс: цифровой замок и т.п. Спрашиваю: «Премию получили?» Глаза окончательно становятся, как щелки, публицист бормочет будто невпопад: «Коррумпироваться, коррумпироваться пора…»
День 23-й
Чемоданов отныне штатный советник у Шабашкина. Пресс-секретарем назначен юноша из комсомольской ячейки, заочник журфака. В Думе заваривал чай и ведал подшивками: смотрел, чтобы не растащили по кабинетам.
День 30-й
Трудоустроены все члены бюро обкома. Самая интересная – фигура главного казначея. Финансами теперь ведает доцент Бубликов, бывший дипломник профессора Пришельцева. Кандидатскую тоже защитил по переписке Ленина с Бабаянцем. Командовал стройотрядом, который преобразовался в кооператив. После августа 91-го директор банка «Хлебороб». Набрал кучу кредитов. Сейчас, говорят, банк дышит на ладан.
Звоню в обком, нарываюсь на Пришельцева. «Прокомментируйте, пожалуйста…» – «Если насчет банка, то провокация!» – «Что провокация?» – «От начала и до конца одна провокация!» Бросает трубку. Так и записываю.
День 37-й
Программная речь Шабашкина в Думе. Редактор настаивает провести параллель с 37-м годом, опять напомнил про Соловки и ГУЛАГ. У губернатора об этом ни слова. Опять «профессионалы», «управляемость», «научный подход». Утверждены флаг и герб. На них серп и молот, волны Крыжовинского моря, колосья. Аплодисменты, все встают.
День 38-й
Счета комитетов и департаментов переводятся в банк «Хлебороб». Чрезвычайным и полномочным представителем в Москве назначен Колбасин. С правом подписывать договоры и чуть ли не объявлять войну. Коллеги в кулуарах шепчутся про какие-то плакаты на финской бумаге: якобы колбасинский банк платил за них. (См. главу «Антинародный губернатор» – Прим. автора). Я что-то на выборах таких плакатов не видел…
День 48-й
Найден корень всех бед. Шабашкин сказал по телевизору, что деньги от народа прячут коммерсанты. Мол, его предшественник не работал с частным сектором, поэтому казна пуста. Местные налоги удвоены.
День 50-й
Вышло продолжение чемодановских заметок, полностью в русле новой политики. Губернатор издал постановление. Всем торгующим на барахолке велено купить по кассовому аппарату. Говорят, есть какие-то портативные модели, корейские или японские. Как раз для походных условий, сделаны в форме ошейника. Приказ – носить не снимая.
День 51-й
Выборные от барахолки ходили бить челом Шабашкину. Тот был занят: принимал индийского посла с супругой. Произнес любопытную речь. Смысл: я лидер политический, всенародно избранный, мое дело – стратегия и внешние сношения. Рутиной должно заняться правительство. «Как в цивилизованном мире».
День 52-й
Индийский посол подарил городу слона. Был молебен, ленточка с ножницами, шампанское. Шабашкин опять выступал. Барахольщики сидели в приемной до девяти вечера, губернатора не дождались.
День 53-й
Шабашкин крепит внешние сношения. Посла без супруги увезли в охотничий домик.
День 54-й
Губернатор улетает с ответным визитом в Индию. В нашей делегации то ли восемьдесят, то ли девяносто человек. Едут все вице-губернаторы, начальники департаментов и отделов, комендант служебных зданий. Пресс-служба распространила заявление: «Определенными кругами муссируются слухи, что новая власть устранилась от нужд простого избирателя. Это не так. И углубление дружбы с Индией – лишнее тому подтверждение. Уже есть первые конкретные результаты…»
День 55-й
Барахолка закрылась. Бастует.
День 60-й
Губернатор вернулся из Индии. На планерке очень хвалил тамошний строй. Президент у них фигура чисто символическая, а штатам даны большие права. В заключение коснулся торговли. Дескать, кое-кто не успокоился, жаждет реванша. «Предупреждаю Николая Александровича в последний раз: идите, улучшайте канализацию!» Барахолка бастует.
День 65-й
Барахолка бастует. Народ разделился. Одни говорят: «Давить их, спекулянтов, надо!», другие возражают, что дальше давить некуда. «Белый дом» под усиленной охраной. Чемоданов написал статью про мафиозный путч. Мою сумку обыскали на проходной.
День 66-й
Шабашкин по телевизору объяснил народу, что его неверно поняли. Мол, нельзя уже вслух помыслить, как пресса разжигает… «С прессой, товарищи, обязательно будем работать», – подытожил Иван Минаевич и погрозил кому-то пальцем.
День 67-й
Забастовка окончена. Ошейники отменяются. Шабашкин подписал постановление о департаменте анализов. Туда зачислены лекторы обкома плюс Чемоданов. Первое поручение аналитикам: составить список журналистов, кому дозволен проход в «белый дом». А то много посторонней прессы бродит по коридорам, аппарат парализован.
День 70-й
Опять статья Чемоданова. Стиль витиеватый, но суть понятна: существует новый заговор. Мафия спаивает трудящихся и ворует бюджетные деньги. В «час Икс», разумеется, будет путч.
День 71-й
Вышло постановление о водке. Подать с питейных заведений удвоена.
День 72-й
Покушение на Чемоданова. Со слов потерпевшего было так. Шел с женой, в подворотне напали пятеро. У жены из косметички вырвали пилку для ногтей, нанесли два удара. Попали в пятку… Милицейская собака не взяла след.
«Крыжовинский привратник» намекает, что публициста поранила очень темпераментная супруга.
День 73-й
Первый секретарь Пришельцев начал голодовку! Протестует против вылазок реакции, заодно требует у Чубайса по две «Волги» каждому без исключения трудящемуся.
День 74-й
Отклики в прессе вялые. «Привратник» издевается: «Разгрузочные дни». Обком, со своей стороны, публикует письмо Пришельцева: «Разделяю судьбу обиженных».
День 75-й
Навестил голодающего в номерах. Пришельцев бледен, недвижим. Дама из обкома делится впечатлениями: «Какая сила духа! Потеряно полтора кило, и ни единого стона!» Покидаю номера на цыпочках. Медсестра проносит мимо кастрюльку с бульоном.
День 80-й
Обком готовится к Дню народного гнева. Департамент анализов сообща творит частушки и лозунги. Швейная фабрика получила заказ на красные флаги. Акция всероссийская!
День 81-й
Пришельцев прекращает голодовку. На выходе из номеров его осыпают цветами. Подбегаю с диктофоном. Профессор потерял три кило из ста пятнадцати, говорит сумбурно. «Они моей смерти не дождутся!» Кто «они», уточнить не успел.
День 83-й
Акция состоялась. Шабашкин держал руку в ротфронтовском приветствии. Пришельцев опять поднял вопрос о «Волгах». Чемоданов семнадцать раз употребил слово «сволочи». Какая-то старушка с флагом ударила меня древком по голове. Повод: назвал происходящее «концертом».
Расходились под музыку. Оркестр играл «Поверила, поверила и больше ничего…»
День 84-й
Очень болит голова. Взял бюллетень в поликлинике.
День 88-й
Заседала Дума. Казначей докладывает, что бюджет пуст. Департамент инвестиций просит миллиард на собственное развитие. (Полтора миллиарда уже потратили.) Мокронизов божится, что инвестиции потекут через год-полтора. Для этого он с Шабашкиным вылетает на Кипр, а потом опять в Индию.
День 95-й
Шабашкин с Мокронизовым вернулись из-за границы. Пресс-служба от комментариев уклоняется.
День 96-й
Примирение Шабашкина с Цап-Царапиным. Гуляли тайно в ресторане «Берлин». Пили пиво и не только. Цап-Царапин покаялся за опрометчивое выдвижение и сговор с Чубайсом. Хором спели «Жила бы страна родная…» Иван Минаевич был тронут. Обещал мэру провозгласить его наследником, но попозже, когда страсти улягутся. (Источник надежный. – Прим. Летунова).
День 97-й
Совместная пресс-конференция губернатора и мэра. Оба в галстуках от Кардена. Шабашкин (жестикулируя): «Тут нам подбрасывают сенсации всякие – мол, в Крыжовинске борьба идет, противостояние. Говорю официально: борьбы нет и не будет. Прессе тоже рекомендую осознать и сделать выводы». Цап-Царапин (по бумажке): «Никакого противостояния нет. Все проблемы порешаем вместе. Главное сегодня – стабильность в обществе. Помню о вас, дорогие мои крыжовинцы…»
Совместное постановление губернатора и мэра. Чиновникам строжайше запрещается пить на рабочих местах.
День 98-й
Чемоданов переведен обратно в советники без определенных обязанностей. И тут же переименован в консультанты.
День 99-й
Новый слух: к нам едет Чубайс. В «белом доме» по-прежнему не комментируют.
День 100-й
Пишу второпях, кое-как. В аэропорт успели чудом. На лётном поле – Шабашкин. Без шапки, причесанный и помолодевший. От него пахнет одеколоном…
Здесь вместо связного текста в отрывок из дневника Летунова была вклеена вырезка из газеты. Бумага, к сожалению, сильно выцвела. Лишь с помощью лупы можно рассмотреть очертания двух фигур. По всей видимости, это целующиеся мужчины. За вырезкой следует строка из восклицательных знаков. Завершается отрывок фразой:«ИСТОРИЯ ПРЕКРАТИЛА ТЕЧЕНИЕ СВОЁ». Глава шестаяНародно-патриотический губернатор (окончание) Исторический поцелуй с Чубайсом был, пожалуй, кульминацией правления Ивана Минаевича Шабашкина. То, что произошло впоследствии, явилось сплошным движением по нисходящей линии. Впрочем, движение это продолжалось по бытовым меркам довольно долго, и современники сразу даже не осознали закат эпохи «рыночного социализма».
После отъезда всесильного реформатора вице-губернатор Мокронизов публично объявил, что теперь-то инвестиции в Крыжовинск непременно пойдут. И не просто пойдут, а буквально хлынут. Дав по этому случаю несколько подряд интервью местному телевидению, продвинутый хозяйственник-практик не упустил возможности в который раз посрамить оппонентов, не знакомых с азами экономики…
И, чего греха таить, верить в струю инвестиций действительно хотелось. Даже те, кто изначально не приняли воцарение Шабашкина, в глубине души задавали себе вопрос: «А вдруг?» Поддался золотому миражу и сам народно-патриотический губернатор.
Слушая молодого и современного зама с дипломом то ли Гарварда, то ли Гарлема, тянуло закрыть глаза – и тотчас представлялись потоки инвестиций, наводняющих край. Доллары, фунты стерлингов и мексиканские песо затопляют все складки местности, шелестят о стены обкома, а золотые эшелоны прибывают и прибывают. «Вываливай!» – стоя на крыльце, молодецки кричит Иван Минаевич. Такой или примерно такой грезилась картина.
Увы и ах… Мираж остался миражом. Инвесторы приезжали и уезжали. Изучали обстановку, кивали головами, отпускали комплименты через переводчиков, охотно выпивали и закусывали. Шабашкин и Мокронизов наносили ответные визиты. Иван Минаевич еще неоднократно целовал индийского посла. Но – всё тщетно! Денег в казне так и не прибавлялось. Скорее, даже наоборот.
Визиты и торжества пробили в бюджете заметную брешь, и она была не единственной. Желая прослыть подлинным рыночником, отошедшим от примитивного марксизма, губернатор одно за другим раздавал налоговые послабления. Депутаты, дружно записавшиеся в патриоты, моментально их утверждали. Крепкие хозяйственники, получавшие эти послабления, клялись обеспечить Крыжовинск и окрестности продукцией наилучшего качества. Однако почему-то не обеспечивали. Только всё больше открывалось разного рода дочерних предприятий, иные даже на острове Кипр.
Поэтому трудящиеся, от имени которых выступал на выборах Иван Минаевич, ничего для себя полезного от новой власти не получили. И, совсем уж по правде говоря, даже не ощутили видимости чего-то полезного. От обилия интервью и пресс-конференций жить лучше и веселее не становилось. Наоборот, назревали неприятные вопросы. Отдельные из них начали раздаваться из толпы во время хождений Шабашкина в народ – на те самые предприятия, обласканные налоговыми послаблениями.
Тут и возникла в Крыжовинске новая оппозиция.
Сразу подчеркнем: к тем, кто вслух задавал губернатору неприятные вопросы, оппозиционеры не имели никакого отношения. Более того, на словах они ещё много месяцев хранили абсолютную верность всенародно избранному лицу. Скажем даже всё как есть: почти все они были многим обязаны лично Ивану Минаевичу – кто высокой должностью, кто бюджетными дотациями, а кто теми же налоговыми послаблениями.
Основной штаб-квартирой новой оппозиции стало Крыжовинское телевидение. Точнее, кабинет его главного руководителя, звали которого Михаил Алексеевич Карасин. Хозяин кабинета в прошлом проделал почти такой же славный путь, как Иван Минаевич. Только в обкоме не успел порулить в силу разницы в возрасте. Окружающие всегда знали его как человека осмотрительного и острожного, не склонного рубить сплеча. В свою звезду Михаил Алексеевич верил с младых ногтей. По окончании пятого курса университета он поразил всех членов комиссии своей дипломной работой. Работа была переплетена в сафьян, а название выведено искусственной позолотой… В номенклатурной жизни Карасин ступал мягко, говорил тихо, улыбался многозначительно. Естественно, уже несколько сроков подряд Михаил Алексеевич был депутатом – сначала Совета, затем – областной Думы.
Из-за Думы всё и началось. Придя к власти на волне народного гнева, Шабашкин бросил всесилы своего блока на завоевание большинства в местном парламенте. Завоевал без особого труда, ибо разбитый Цап-Царапин зализывал раны и вообще склонялся к примирению. А больше в ту пору сил сопротивляться ни у кого и не было. От ощущения легкой победы у Ивана Минаевича, видимо, закружилась голова. И он отступил от данного им же обещания. Обещал же ни много ни мало, а портфель спикера – и как раз Михаилу Алексеевичу.
При церемонии открытия Думы все фото- и телекамеры следили за одним Карасиным. Когда начались вопросы претендентам, внезапно стало ясно: что-то не срастается в прогнозах. После слов Михаила Алексеевича о том, что он тоже причисляет себя к народно-патриотическому блоку, с места вскочил депутат Чудаков. Этот коммунист и кандидат философских наук дал громогласный отпор Карасину, потребовав не примазываться к победе народа. Повисла долгая пауза, которую Михаил Алексеевич не смог сгладить даже своей особенной улыбкой.
Вскрытие урны стало для Карасина шоком. За его соперника было подано на два голоса больше, включая один, поданный самим соперником. Михаил Алексеевич снова улыбнулся и молча пересел в самый дальний ряд. Знающие люди только головами покачали…
В первое время оппозиционность несостоявшегося спикера заключалась в прощупывании почвы. Как бы пользуясь случаем, вероятные соратники по завершении очередного эфира навещали Михаила Алексеевича. По официальной версии, заглядывали на чай с бубликами. Пригубив чашку чая и надкусив бублик, переходили к основной теме разговора. О чем конкретно говорили, не слышал никто и никогда. Карасин понижал голос и включал погромче радиоприемник.
Очень скоро эта деятельность стала для Михаила Алексеевича преобладающей. Телевидение работало как бы само по себе, депутат функционировал сам по себе. В перерывах между прощупываниями Карасин всё чаще ездил в Москву. По официальной, опять же, версии – для дальнейшего развития теле- и радиовещания в регионе. По мере продолжения этого развития в Крыжовинске совершенно заглохло строительство нового здания телецентра.
Разумеется, Шабашкину оперативно донесли о подозрительном поведении Михаила Алексеевича. Губернатор, по-прежнему чувствуя себя на гребне волны, махнул на телевизионного начальника рукой. Сам по себе он был Ивану Минаевичу не страшен. Впервые по-настоящему насторожиться его заставило другое событие.
На традиционные понедельничные планерки у губернатора всегда являлись первые лица из всех учреждений и мало-мальски значимых организаций. Здесь делались важнейшие заявления и раздавались ценные указания. Говорил на них почти исключительно сам Иван Минаевич. Говорил подолгу и со вкусом. Перебивать его, отвлекаться и, вообще, вести себя неподобающим образом считалось святотатством.
Здесь же, на планерках, регулярно сиживал и самый главный крыжовинский банкир, чей финансовый потенциал, пожалуй, не уступал потенциалу всей губернской казны. Фамилия у банкира была говорящей для человека его профессии. Звали его Павлинов Александр Филиппович. Многие, очень многие из сильных мира сего стремились заручиться хотя бы незначительной благосклонностью Александра Филипповича. О богатстве и связях Павлинова в Крыжовинске не первый год ходили легенды. Символом его успеха был офис банка – по здешним понятиям, натуральный небоскрёб из стекла и бетона, увенчанный зимним садом. Там, в саду, Александр Филиппович принимал особо избранных гостей. Под пальмами, среди которых журчали фонтаны и прохаживались живые павлины, решались судьбы и крепких хозяйственников, и депутатов, и чиновников.
А начинал ныне могущественный банкир вполне обыкновенно – с комсомола. Ещё в те времена знавал и Шабашкина, и Цап-Царапина, и Карасина. Ездил в колхоз на картошку. Выступал на собраниях. Записался в дружинники и ходил по улицам с повязкой, по мере сил помогая правоохранительным органам. Потом как-то сразу начался карьерный рост: из комсомола в партию, из партии в аппарат. Августовскую революцию Александр Филиппович встретил в команде Виктора Гавриловича Загашникова (См. главу «Народный губернатор» – Прим. автора).
Первый народный губернатор доверял ему всецело и назначил своим заместителем. Падение Загашникова привело к переменам в жизни его «вице». Павлинов неожиданно для всех бросил административную стезю, выбрав бизнес и финансы. Те, кто поначалу улыбались такому выбору, довольно скоро улыбаться перестали. И потянулись в небоскрёб с пальмами и павлинами за материальной поддержкой. А также за советами, к которым было трудно не прислушаться…
Так вот, первым тревожным симптомом для Шабашкина явилось именно поведение Александра Филипповича. Дело было в том, что Павлинов принялся зевать. Да-да, главный крыжовинский банкир сидел и зевал на планерке у губернатора, едва-едва, чисто символически прикрываясь ладошкой. А то и вовсе не прикрываясь. На присутствующих это произвело сильнейшее впечатление. Сразу пошли всяческие толки и пересуды, погасить которые Ивану Минаевичу не удалось даже самыми бодрыми заявлениями о грядущих инвестициях. От попытки встретиться и объясниться Александр Филиппович деликатно уклонился.
Шабашкин занервничал. До следующих выборов оставалось всё меньше времени (время вообще летело удивительно и необъяснимо быстро), а размолвка с Павлиновым могла дорогого стоить. Слегка утешало лишь то, что сам банкир, видимо, баллотироваться не собирался. Крыжовинцы всё-таки в массе своей недолюбливали банкиров, хотя и завидовали им.
Чтобы упрочить свои позиции, Иван Минаевич обратил взор на Москву. Там после знаменитого дефолта бушевали сильнейшие политические страсти. Про слабость и нездоровье гаранта конституции в кулуарах говорили все. Букмекерские конторы принимали ставки на исход поединка «Дума – Президент», а субъекты высокой политики спешили делать свои ставки, пытаясь заранее вычислить фаворита. Шабашкин тоже решился и допустил большую политическую ошибку.
Будучи на заседании сената, Иван Минаевич во всеуслышание призвал глубокоуважаемого Бориса Николаевича уйти, наконец, в отставку, а коллегам-сенаторам предложил гарантировать гаранту спокойную и безбедную старость. Что и было занесено в протокол.
В Кремле и на Старой площади на инициативу крыжовинского губернатора не отреагировали никак. Пресс-секретарь главы государства комментировать это событие отказался. Но самые знающие люди снова покачали головами, и Шабашкин занервничал сильнее.
Дальше случилось страшное. Тихим теплым вечером в пятницу, когда чиновный люд наводил порядок на столах, готовясь к честно заработанным выходным, в приемную вице-губернатора Мокронизова вошли трое в штатском. Или четверо (секретарша от волнения уже не могла вспомнить точнее). Были стремительно предъявлены красные книжицы, и специалист по инвестициям оказался лицом к лицу с незваными гостями. Спустя непродолжительное время чёрная «Волга» с тонированными стеклами увезла его в неизвестном направлении. Вернее, в слишком хорошо известном…
Шабашкин узнал об этом, находясь на даче. Прервав культурный отдых, Иван Минаевич пулей примчался в служебную резиденцию. Увы, звонки в компетентные органы ожидаемого эффекта не дали. Органы ссылались на тайну следствия и подробностей не сообщали. Как выяснилось чуть погодя, за Мокронизовым в тот же вечер последовали несколько сотрудников его департамента. Следствие проявило интерес и к банку «Хлебороб».
Во вторник все газеты вышли с аршинными заголовками, кричавшими о коррупции под крылом у губернатора. Отдельные авторы, намекая на доступ к секретной информации, давали понять, что аресты вот-вот продолжатся.
Чуть бледнее обычного, но все такой же гладко выбритый и подтянутый, Иван Минаевич вышел на очередную пресс-конференцию. Плановая тема была «Животноводство», но все вопросы посыпались про дело Мокронизова. Народно-патриотический губернатор держался стойко и отвечал, что виновным человека может признать только суд. Под конец кто-то ехидно осведомился, почему сегодня товарищ Шабашкин без депутатского значка и кольца на правой руке. «Забыл на другом костюме», – отшутился Иван Минаевич. Так и написали в отчете.
С этого дня рейтинг Ивана Минаевича, и без того уже не слишком высокий, покатился вниз. Пресса как с цепи сорвалась, и аппарат губернатора ушел в глухую оборону. Для информационной контратаки был задействован советник без определенных обязанностей Чемоданов. Довольно долго он пребывал не только без обязанностей, но и без всякой реальной работы. Сидел то у себя в отдельном кабинете, то в помещении пресс-службы, рассматривая в огромную лупу подшивки местных газет и периодически бормоча: «Все сволочи, все…» Народ по возможности обходил его стороной.
Теперь Чемоданов оживился и отстукал на машинке новый публицистический труд, в котором отыскал взаимосвязи между травлей Ивана Минаевича и миллионами некоего банкира. Сюда же, по своему обыкновению, он приплел и водочную мафию. Фемида же и Немезида, по уверениям публициста, были слепы, глухи и немы.
Ни одна из газет публиковать советников опус не захотела. Поэтому в свет он вышел на страницах официозного листка для постановлений и распоряжений.
На войне – как на войне. Руководствуясь этим правилом, Иван Минаевич взялся за поиск внутреннего врага. Который, как известно еще с 30-х годов, опаснее внешнего. И явно двусмысленными Шабашкину показались действия своего чрезвычайного и полномочного представителя Колбасина. Собственно, даже не действия, а бездействие. И даже не бездействие, а скорее образ мыслей. Как-то скептически (по словам очевидцев) посматривал бывший спонсор на новейшие политические виражи Ивана Минаевича. И, прямо скажем, не рвался пропагандировать по всей столице его сенатскую инициативу…
Уединившись и перечитав следующую, пока не опубликованную статью Чемоданова о заговоре и заговорщиках, Шабашкин наконец решился. Назавтра канцелярия губернатора выдала распоряжение уволить чрезвычайного и полномочного представителя без выходного пособия. Крыжовинские чиновники оторопели. Журналисты сначала даже не поверили этой новости и запрашивали подтверждения. Пригласив к себе съемочную группу телевидения, Иван Минаевич лично подтвердил написанное пером и обрушился с гневной отповедью на уволенного Колбасина.
Уволенный Колбасин, из газет узнав об увольнении, сильно удивился. Попробовал дозвониться до губернатора, но тщетно. Мобильный телефон Шабашкин не брал, а секретарши не соединяли. Тогда бывший спонсор и бывший представитель сам прибыл в Крыжовинск и дал обширное интервью газетчикам. Выразив сожаление по поводу кадровой политики Ивана Минаевича, Колбасин посоветовал бывшему получателю финансовой помощи и бывшему шефу подумать о душе и самому достойно подготовиться к пенсии. И вечерним поездом навсегда убыл обратно в Москву.
Покончив с внутренним врагом, Иван Минаевич поворотился лицом к врагу внешнему. Правда, за стенами своей осажденной крепости он, как ни старался, так никого и не увидел. Но это обстоятельство не смутило опытного бойца. Твердо зная, что бить надо по главному противнику, Шабашкин взялся этого противника разыскивать. И надо же было такому случиться: противник почти моментально отыскался, заявив о себе сам.
После долгого-предолгого молчания в Крыжовинске опять объявился бывший народный губернатор Куманёв. Сначала объявился не путем личного присутствия, а через статью за своей подписью в довольно малотиражной газете. Так, не газете даже, а газетке. Яков Александрович захотел поделиться мыслями об истории российской политики на Кавказе. На советников и консультантов Шабашкина, а также на весь штаб народно-патриотического блока это произвело мощнейшее впечатление. Совершенно непонятно было, для чего и зачем экс-губернатор предпринял такой шаг. Вывод напрашивался один: делается попытка реванша.
На ближайшей же планерке Иван Минаевич посвятил этой теме в общей сложности сорок минут. Красноречие его не знало границ. Шабашкин сам предпринял экскурс в историю (только не Кавказа, а Крыжовинска), напомнил слушателям о сомнительных заслугах Якова Александровича на поприще демократии, назвал командировку Куманёва бегством от народа и предрек новоявленному Бонапарту сокрушительный разгром.
Речь подействовала. Но не совсем так, как хотелось автору. Большие и средние начальники, которые слушали и пересказывали её, сделали свой вывод: дыма без огня не бывает. Раз Иван Минаевич так взволнован, значит основания имеются… Кое-кто тайком начал навещать Якова Александровича в его далеком горном пристанище. Беседовать о том и о сём, интересоваться дальнейшими планами. Яков Александрович заподозрил было провокацию, но затем понял, что не всё так однозначно. И послал в Крыжовинск другую статью – уже о ситуации на своей малой родине.
Народно-патриотические аналитики и лекторы обкома буквально взревели от восторга. Жизнь в который раз подтвердила их правоту! Засучив рукава, агитаторы принялись агитировать, а Чемоданов засел за произведение о банкирско-мафиозном ставленнике Куманёве. Чем громче и яростнее агитаторы агитировали против Якова Александровича, тем более теплыми словами начали вспоминать его крыжовинцы. Воды после той отставки утекло немало, былые претензии поросли быльём, и в памяти неискушенной публики сохранились главным образом воспоминания о простых манерах Куманёва, да его строгости к чиновникам. С похвалой вспоминали также трезвый образ жизни бывшего губернатора.
Получая доклады об обстановке в Крыжовинске, Яков Александрович не на шутку задумался о возвращении. Социологи, которых он издавна привечал и к мнению которых прислушивался, давали вполне обнадеживающую информацию. И с благословения Куманёва в Крыжовинске открылся Фонд политических исследований. Теперь статьи и комментарии о текущем моменте шли не прямо с Кавказа, а оттуда. И становилось их всё больше. И Шабашкин окончательно уверился в том, кто его главный противник.
Пока аналитики и лекторы обкома партии переносили огонь на персону бывшего губернатора, в тылу у Ивана Минаевича действительно произошло крайне неприятное событие. Под мэром города Крыжовинска ощутимо зашаталось кресло, и отнюдь не в смысле предмета мебели.
После примирения с Шабашкиным мэр Цап-Царапин успокоился абсолютно. По условиям пакта Иван Минаевич не вмешивался в сугубо городские дела, а Николай Александрович дал зарок не претендовать на более высокие посты. Страшные статейки про связь мэра с водочной мафией перестали появляться на свет, и крыжовинскому градоначальнику представилась возможность без помех заняться улучшением канализации.
Городская канализация, впрочем, от этого нисколько не выиграла. Успокоение Николая Александровича оказалось таким глубоким, что незаметно переросло в полное засыпание. Получив гарантии безопасности, мэр вверил заботы о хозяйстве своему аппарату, а сам отдался стихии праздников и награждений. По части произнесения тостов и рассказывания анекдотов ему по-прежнему не было равных в городе. Цап-Царапин пожимал руки, широко улыбался или мужественно хмурился (в зависимости от ситуации), проникновенно зачитывал поздравления. Казалось, торжествам не будет конца…
Тем временем в городе – а точнее, в городском Совете – возникла своя оппозиция. Костяк её составили сравнительно молодые депутаты, ведшие свою родословную из малого и среднего бизнеса. Кое-чего к этому времени уже добившиеся, но все-таки чужие на местном празднике жизни. Развернуться шире мешало отсутствие комсомольского и партийного стажа. К ним примкнули отдельные внефракционные правдолюбцы, упорно не замечаемые официозом и оттого изрядно ожесточившиеся.
Заговор составился быстро и осуществился еще быстрее. На рутинной сессии, когда пресса и приглашенные уже устраивались поудобнее, чтобы подремать до обеда, к микрофону поднялся депутат Шульц. Носитель четырех дипломов о высшем образовании, судившийся со всеми по любому поводу, он зачитал коллективное письмо о недоверии мэру. «Виктор Олегович, ты своей смертью не умрёшь!» – добродушно подал реплику Цап-Царапин.
Начали голосовать, и выяснилось, что Николай Александрович в меньшинстве. Мэра тут же попросили освободить место в президиуме. Свергнутый градоначальник заикнулся было о нарушении регламента, но слушать его заговорщики не стали. Категорически отказавшись отдать ключи от кабинета и печать, Николай Александрович с приверженцами покинул здание Совета. Оппозиция, не допущенная милицией в мэрию, по телевидению обратилась к народу и объявила Цап-Царапина низложенным.
Скандал получился на зависть всем прочим городам. О Крыжовинске несколько дней подряд трубили российские телеканалы. Тушить пожар междоусобицы в Совет приехал сам Иван Минаевич. Пока шли переговоры, со смутьянами индивидуально работали сведущие люди. Кончилось тем, что один депутат уехал домой на новом авто, другой резко улучшил свои жилищные условия, а третий получил в долгосрочную аренду участок земли – как раз там, где давно хотел открыть продовольственный рыночек.
Повторное голосование о доверии, на котором настоял Шабашкин, закончилось в пользу градоначальника. Самые отчаянные оппозиционеры объявили о непризнании его итогов и бойкотировали заседания Совета. Вместо выполнения своих прямых депутатских обязанностей они занялись обличениями мэра (а заодно и губернатора) во всех смертных грехах, организуя митинги и пикеты. В Совет карбонарии являлись раз в месяц за зарплатой.
Что же та самая глубоко скрытая оппозиция, у истоков которой стоял тишайший Михаил Алексеевич Карасин? Она по-прежнему молчала, ожидая своего часа. Нет, конечно, консультации шли, и прощупывание почвы продолжалось. Ключевой вопрос был, кого выдвигать на царство. То есть, на губернаторство.
Призывать обратно Куманёва, на самом деле, мало кто хотел. Все помнили знаменитое бодательное движение Якова Александровича. Помнили и его крутой нрав при общении с крепкими хозяйственниками. А потом, и сами, пожив без Куманёва, считали себя вполне созревшими для решения всего комплекса задач.
Все или почти все были в принципе не против Александра Филипповича. От Павлинова не ждали болезненных импровизаций. Но главный крыжовинский банкир был стопроцентно неизбираем, хотя без его участия вопрос о власти и не мог быть решен. Тогда всплыла совершенно неожиданная кандидатура.
Кто и при каких обстоятельствах впервые назвал фамилию генерала Мироедова, по сей день остается загадкой. Разные источники приписывают авторство идеи то Павлинову, то Карасину, то некоему человеку в Кремле… Ни одну из этих версий проверить пока невозможно. Не исключено, что лишь будущие крыжовинские краеведы прольют свет на запутанный вопрос. А может быть, и не прольют.
Сам генерал службу свою проходил в Крыжовинске, руководя тем заведением, название которого не принято было произносить всуе. Генеральские погоны (в которых он, впрочем, нигде не появлялся) Григорий Владимирович добывал долго. Как и все современные крыжовинские начальники, жизненный путь начал на селе с его суровым бытом. Оттуда уехал в город за образованием, да так в городе и остался. Дальнейшая его биография была ввиду специфики службы засекречена. В короткой справке писали, что работал и в центральном аппарате ведомства, имеет награды. За что – тоже секрет. До описываемых событий Мироедов давал интервью раза два или три, не больше. Каждое слово и каждая запятая в этих интервью были многократно проверены и согласованы с его помощниками и с ним лично.
В обращении с подчиненными Мироедов был взыскателен и строг. Изъяснялся только в повелительном наклонении, периодически бросая пронзительный взгляд из-под густых бровей. Имел и одну как бы фирменную особенность: давая установку или приказывая, не все слова проговаривал вполне четко. Кто списывал это на особенности дикции, а кто (посмышленее) подозревал и далеко идущий умысел. Переспрашивать грозного генерала все, разумеется, боялись. Но, даже недопоняв, кидались исполнять поручения с удвоенной энергией.
О личной и частной жизни генерала также почти ничего известно не было. Прессе более или менее достоверно удалось выяснить лишь одно: Григорий Владимирович обожал рыбную ловлю. В отличие от партийно-комсомольских кадров, любивших пострелять уток, зайцев и прочую живность, генерал из компетентных органов предпочитал тихо посидеть с удочкой на берегу. Природа как бы замирала в такие часы, и вместе с ней замирал сам Мироедов. Тут главное было – не зазеваться от всей этой благодати, не пропустить единственно верный момент. И наш новый герой достойно справлялся с задачей. Одно ловкое движение – и рыба (когда большая, а когда и маленькая) беспомощно болталась на крючке…
Как выяснилось много позже, уже после очередных радикальных перемен в Крыжовинске, партнером генерала по рыбной ловле частенько бывал могущественный банкир Павлинов. Кстати, впервые пути их пересеклись еще давным-давно, в пору хождений юного Александра (тогда еще даже не Филипповича) с красной повязкой дружинника.
Вхождение Мироедова в публичную политику началось после ареста вице-губернатора Мокронизова. Генерал, доселе молчавший, дал развернутый комментарий о ходе следствия. Косвенных указаний на необычность этого явления было два. Во-первых, комментарий был снабжен громадным поясным фотопортретом. Во-вторых, Григорий Владимирович прямо заявил, что народно-патриотическая власть погрязла в казнокрадстве.
Многомудрые лекторы обкома партии, объединенные в департамент анализов, дружно не придали значения этому факту. Они, набрав уже приличный ход, продолжали изыскивать всё новые компрометирующие материалы на врага № 1 – Куманёва – и в очередных публикациях добрались до его морального облика. Куманёв из своего кавказского далёка ответно обличал команду Шабашкина в беспробудном пьянстве. Тут-то новая оппозиция в Крыжовинске и решила, что её час пробил.
В газете «Крыжовинский привратник» вышел манифест. Один перечень подписей под ним занял добрую четверть газетной полосы. Смысл текста, составленного в лучших традициях местной публицистики, был незатейлив. Шабашкин со товарищи довели процветающий край до разорения, посему его (край) надо срочно спасать. В роли единственного настоящего спасителя (или спасателя) подписанты видели, конечно же, генерала Мироедова. Далее в тексте шли сравнения Григория Владимировича с Де Голлем и Ататюрком.
Под манифестом открыто подписались и Павлинов, и Карасин, и буквально все сколько-нибудь значимые крепкие хозяйственники. А, кроме того, несколько женщин, ветеранов и работников бюджетной сферы. Лекторы обкома наконец-то, увидев это, прозрели. Но было поздно.
Сразу после опубликования манифеста в апартаментах банкира Павлинова состоялся съезд общественности. На нем было образовано Движение за позитивные сдвиги, назвавшее Мироедова своим кандидатом в губернаторы. Генерал поблагодарил за доверие и отправился в путешествие по окрестностям Крыжовинска. До официального старта кампании агитация запрещалась, поэтому целью поездки была объявлена инспекция на предмет выяснения уровня безопасности.
В каждом населенном пункте, куда прибывал будущий Де Голль, навстречу ему выходила процессия с хлебом-солью. Самодеятельность исполняла марши на всех имевшихся в наличии инструментах. Чиновники и директора предприятий всех форм собственности кланялись генералу в пояс, а наиглавнейший местный начальник докладывал о том, что происшествий и самовозгораний не случилось.
Генерал благосклонно кивал в ответ на рапорт, символически пробовал хлеб-соль и шагал к микрофону. Добрую половину произнесенного им доклада собравшиеся не понимали – как из-за особенностей генеральской дикции, так и по причине скверной работы оборудования. Но всё равно сопровождали речь бурной овацией.
Мироедов обещал навести порядок и наконец-таки привлечь реальные инвестиции. Подчеркивал свою смычку с крепкими хозяйственниками и здоровым (неспекулятивным) капиталом. Против хозяйственников, а тем более против неспекулятивного капитала не возражал никто. И по порядку, и по капиталу давно истосковались, хотя порядок все, как всегда, понимали по-своему. Ну, а спорить с хозяйственниками в Крыжовинске и окрестностях как-то не было принято. Подобные споры здесь исстари заканчивались так же, как некое действо, направленное против ветра.
Собственно, и сами крепкие хозяйственники в смысле поведения практически копировали нижестоящих земляков – только делая это в отношении претендента на губернаторство. За годы перестройки, демократизации и рыночных реформ компетентные органы ничуть не утратили своих навыков. История шла своим чередом, а в «сером доме» продолжали собирать и накапливать информацию. Органам по старой привычке было интересно всё. А поскольку, как известно, один Бог без греха, на каждого из хозяйствующих субъектов была заведена и постепенно пополнялась специальная папочка с завязками.
Некоторым, из числа непонятливых, такую папочку предлагали посмотреть. Другие, по натуре более сообразительные, сразу смекали, что к чему, и выражали готовность сотрудничать… то есть, принять участие в предвыборной кампании. По большому счету, Америку тут никто не открыл. Похожим образом с людьми работали и во время неудачных выборов Цап-Царапина. Но тогда объектом воздействия был в основном малый и средний бизнес (пресловутый спекулятивный капитал), да и действовали силовые структуры не столь масштабно и системно.
Иван Минаевич вполне осознал степень опасности. На закрытом совещании в узком кругу доверенных лиц было решено не сдаваться и мобилизовать все силы. (Спустя полчаса о совещании и его итогах уже знали в штабе конкурента). Агитаторы и пропагандисты бросили копаться в славном прошлом экс-губернатора Куманёва и переключились на генерала. Советник Чемоданов, размахивая лупой, поклялся отыскать компромат и на Мироедова, ибо (как уже упоминалось) «один Бог без греха». Атмосфера в Крыжовинске и окрестностях накалялась.
В генеральском лагере тоже не мешкали. Сегодня, глядя на картину тех выборов, так сказать, ретроспективно, легко делать выводы и раздавать оценки. Наверное, Григорий Владимирович победил бы всё равно – при любых раскладах. Но никакое «наверное» категорически не устраивало генерала и манифестантов-подписантов. Тем более что поначалу рейтинг Мироедова рос вяло. И генерал послал в Москву за политтехнологами.
Приезжие политтехнологи вписали новую яркую страницу в историю Крыжовинска. Вообще, десант этих достойных людей высаживался в древнем городе вторично. Первая тропа была протоптана при неудачных выборах Цап-Царапина (см. главу «Антинародный губернатор» – Прим. автора). Как выяснилось, то была простая разведка боем. Ударная группировка двинулась в поход только теперь.
Расквартированием бойцов занялся банкир Павлинов – точнее, его многочисленные службы. С финансированием вышло не столь однозначно. Командующий политтехнологами запросил за услуги такую сумму, что у крыжовинских партнеров потемнело в глазах. Крыжовинцы начали по старинному обычаю торговаться и ничего не выторговали. Главный политтехнолог достал ноутбук и показал прайс-лист. Скидки не были предусмотрены.
Главный генеральский казначей вызвал крепких хозяйственников. Те становились на колени, рыдали, рвали на себе галстуки, выворачивали карманы, портфели и барсетки, уверяли, что землю готовы есть за Григория Владимировича, но средствами более не располагают. То, что осталось – это на поддержание штанов. Далее – полный крах производства и сплошное социальное бедствие. «Мать вашу…» – тихо произнес главный казначей. Пришлось искать дополнительные источники.
Здесь картина по сей день ясна не до конца. Судя по всему, также послали гонца в Москву, но уже за деньгами. Желающие помочь нашлись. Фамилии свои они просили не разглашать (естественно, из соображений скромности), но ещё в те дни по Крыжовинску поползли слухи об участии в деле некоей финансово-промышленной группы с мировым именем. Бюджет для столичных политтехнологов был сверстан тоже с учетом мировых цен.
Наконец все финансово-хозяйственные проблемы были решены. Политтехнологи понавезли гору саквояжей и ноутбуков, обустроились и облюбовали подходящие рестораны для завтраков, обедов и ужинов. Можно было начинать осаду по всем правилам науки, но тут и в генеральском штабе вспомнили про Куманёва. Рассылая подмётные письма из отдаленного убежища на Кавказе и порой наведываясь в Крыжовинск лично, Яков Александрович сумел почти что воскресить свою былую популярность. Во всяком случае, Шабашкина он обогнал точно, а Мироедова опережал и подавно.
К Якову Александровичу отправились эмиссары. Под шум Терека бывшему губернатору попробовали объяснить, что больше баллотироваться не надо. А Григорий Владимирович такой мужественный шаг оценит и готов предложить Куманёву (после победы) пост начальника одного из департаментов. Или даже одного из заместителей.
Терек не потек вспять, и Яков Александрович не принял такой щедрый дар. Генерал Мироедов, получив это известие, глубоко задумался. Пока он думал, в Крыжовинске запахло еще одними выборами. Попытать счастья на всенародном голосовании дерзнул мэр Цап-Царапин. Устав от борьбы с депутатами-заговорщиками, Николай Александрович решил получить мандат из рук горожан – и разом снять все вопросы. Выборы мэра были назначены на один день с губернаторскими.
На берегу Терека снова появились эмиссары. Один из них в портфеле вёз бумажную папочку с завязками. По-восточному долгими были переговоры, из-за плотно прикрытой двери эпизодически доносились слова и выражения, имеющие ярко выраженные тюркские корни. Временами спорившие заглушали собой Терек. Под утро вышли во двор все вместе, раскрасневшиеся, но успокоившиеся. Пожали руки друг другу и расстались. Через три дня на Крыжовинское телевидение была доставлена кассета с обращением Якова Александровича к землякам. Куманёв призывал поддержать генерала Мироедова, а сам объявил о намерении стать мэром.
И грянул бой. По Ивану Минаевичу открыли огонь из всех калибров. С Чингисханом, как в прошлый раз, его теперь не сравнивали, но ситуацию в Крыжовинске и окрестностях разобрали по косточкам. Главным рупором для разоблачений стало телевидение, руководимое Карасиным. Судя по его передачам, всё было плохо или очень плохо. Человек, питающийся только теленовостями, непременно решил бы, что конец света уже наступил. Самым ходовым словом было «разруха». Периодически показывали и осужденного Мокронизова в железной клетке.
Шабашкин пытался отбиваться. Эмоционально восклицал: «А судьи кто?», ссылался на статистику (по ней выходило, что не всё так плохо), сам поехал по селам, где побывал генерал. В селах ему тоже кланялись в пояс и били в бубны, но смотреть прямо в глаза избегали… Партийцы, достав из сундука знамя с кистями, пикетировали Крыжовинское телевидение. Внутрь их не пустили и даже слушать не стали.
Советник Чемоданов раздобыл где-то копию сберегательной книжки генерала Мироедова. Из неё следовало, что нужды простого избирателя для кандидата – понятие довольно отвлеченное. Копию растиражировали для всеобщего сведения, однако и это не помогло. Как уже отмечалось выше, истинные крыжовинцы имели обыкновение очень быстро переходить от любви к ненависти и обратно. Ивана Минаевича, ныне поливаемого всеми возможными субстанциями, больше никто не жалел. Соответственно, мало кто верил и самым убойным фактам из жизни его конкурента. Да и генерал, аккуратно подстриженный и одетый в строгий цивильный костюм, так мужественно смотрелся на плакатах рядом с фигурой Президента-силовика!
А тут еще в Крыжовинске объявился третий кандидат в губернаторы – личность весьма загадочная. Фамилия его была Шмусев, представлялся он крупным предпринимателем из Москвы и развернул невероятно кипучую деятельность. Ролики Шмусева шли по всем телеканалам, тоже обещая навести порядок и сделать всех богатыми и счастливыми. Бесстыдство неслыханное, ибо кто же кроме партии большевиков мог знать дорогу к счастью?..
В самый разгар кампании к Ивану Минаевичу прибыл фельдъегерь. В конверте с двуглавым орлом лежал указ о награждении Шабашкина орденом – за вклад в укрепление российско-индийской дружбы. Губернатор присел на краешек стула и минут пять молча смотрел на документ. Телефон на столе разрывался от звонков и мигал лампочкой, но хозяин не брал трубку. Странная улыбка пробежала по его лицу. Шабашкин поднялся и одернул пиджак. В дверь тихонько постучал заведующий канцелярией.
– Иван Минаевич, вас на митинге ожидают. Бюро обкома уже в сборе.
– В сборе, говоришь? Это хорошо! – и, накинув пальто с красным бантом, Шабашкин быстро, как всегда, зашагал к лифту. Вопросов у него ни к кому больше не было.
По возвращении с митинга Иван Минаевич начал разбирать содержимое своего письменного стола. Назначенную на завтра поездку в село он велел отменить.
Финишный этап выборов прошел как-то по инерции. Штаб народно-патриотического блока и обком партии ещё принимали гневные резолюции и призывали трудящихся не поддаваться на посулы банкиров и их наймитов. Из Москвы проездом прибыл главный коммунист всея Руси, тоже звал и предостерегал. Иван Минаевич, стоя на трибуне рядом с ним, глядел куда-то вдаль. В столе у него к этому моменту оставалась только стопка чистой бумаги.
Первые же данные с избирательных участков показали полный крах «рыночного социализма» по-крыжовински. Это было не просто поражение, это был обвал, какого не знала вся новейшая история города. Перевес генерала Мироедова оказался подавляющим и безоговорочным. Шабашкин же едва не стал третьим, лишь на десятые доли процента обойдя загадочного кандидата Шмусева.
За компанию с Иваном Минаевичем крыжовинцы прокатили и мэра Цап-Царапина. Череда тостов и скандалов плохо повлияла на электорат. Новым градоначальником действительно стал бывший народный губернатор Куманёв.
Глава седьмаяГенерал-губернатор Воцарение генерала Мироедова было поистине триумфальным. Не дожидаясь, пока завершится подсчет голосов, Григория Владимировича показали по Крыжовинскому телевидению как бесспорного и действительно всенародно избранного губернатора. Дума стоя рукоплескала новому герою. Крепкие хозяйственники ели его глазами и хлопали громче всех. В ознаменование разрыва с проклятым прошлым церемония присяги прошла не в здании цирка, а на подмостках местного театра оперетты. Угощение было традиционно обильным и разнообразным.
При закрытии церемонии народный хор спел генералу величальную, и все разошлись, гадая о будущих назначениях. Первая же перестановка оказалась крайне неожиданной. Вице-губернаторскую должность (ту самую, нехорошую – по инвестициям и новациям) занял человек, широкой общественности неведомый, зато хорошо известный в узких кругах. Имя-отчество выдвиженца было Наум Сергеевич, а по фамилии его почти никто и не звал. Как и его предшественник, Наум Сергеевич был менеджером современной формации – правда, без комсомольского прошлого. До наступления эпохи сплошной приватизации работал в симфоническом оркестре: выходя на публику во фраке и бабочке, зычно и звучно объявлял музыкальные произведения. Потом пропал на какое-то время из поля зрения друзей-товарищей по цеху, а вернулся уже в ярко-малиновом пиджаке и новом окружении.
В Крыжовинске современный менеджер отныне представлял интересы одного из капитанов российской индустрии Камышанского. Сам капитан (или как его грубо называли отдельные газеты, олигарх), будучи прописан в столице, здесь почти не показывался. Просто приобрёл по случаю пару или тройку заводов, за которыми теперь нужно было по-хозяйски приглядывать… Пару или тройку, никто не знал точно. Даже налоговая инспекция.
Кое-кто полагал, что взлёт Наума Сергеевича – явление случайное и сугубо временное. Однако скептики были посрамлены. Многие носители малиновых пиджаков довольно скоро сошли со сцены, а он, сменив одеяние на более солидное, продолжал процветать. Его хватка буквально вошла в поговорку среди провинциального бизнес-класса, и частенько господа предприниматели повторяли одну и ту же фразу: «Наум – это голова!».
До сих пор Наум Сергеевич политикой не баловался и не дал ни одного интервью прессе. Одни эксперты объясняли его жизненный успех феноменальной способностью к устному счёту, другие – якобы родственной связью с пожилым олигархом. Камышанского, кстати, очень даже привечали при дворе Ивана Минаевича (злые языки уверяли, что небескорыстно). Владелец заводов этот факт тоже никак не комментировал. Бесспорным являлось лишь то, что свое последнее крупное приобретение он сделал как раз в период правления народно-патриотического губернатора.
Общество, взбудораженное скандальными выборами, с трепетом ожидало чисток и посадок. «Ещё хлебнёте капитализма-то… с генеральским лицом», – в сердцах бросил вождь посрамленного обкома профессор Пришельцев. Но генерал в штатском костюме не спешил громить гнездо коррупции, каковым (судя по его агитации) представлялся «белый дом». Скорее наоборот, по мере заполнения кадровых клеточек всё больше выяснялось, что новые, незапятнанные люди – почти сплошь довольно старые. Разумеется, департамент анализов подвергся реструктуризации и даже был переименован в управление коммуникативных ресурсов. Однако и здесь отдельные позиции сохранили за собой, казалось бы, ярые сторонники свергнутого Шабашкина.
А ещё под могучее генеральское крыло перебрался бывший мэр Цап-Царапин. Его, как знатного коммунальщика, поставили на должность главного контролера за водопроводом и канализацией. И поскольку в прилегающих селах и деревеньках водопровод и канализация утвердились пока не везде, вышло так, что контролировать бывший градоначальник должен был первым делом градоначальника нынешнего. Легко понять, что избранный народом Яков Александрович терпеть подобное положение не собирался. Так между новым мэром Крыжовинска и новым губернатором пролегла первая трещина.
Тут следовало бы сказать несколько слов о героях минувшей эпохи, ещё недавно потрясавших основы и будораживших умы. Их судьбы сложились по-разному. Борис Андреевич Бубенцов при Шабашкине находился в глухой оппозиции. Не то, чтобы он оставался глух к призывам и посулам – его, собственно, никуда и не звали и ничего не сулили. Всё это время Борис Андреевич слал докладные записки «наверх» и на планерки к Ивану Минаевичу демонстративно не ходил. С угасанием института президентских комиссаров салонно-кухонные эксперты прочили ему полную отставку и… просчитались. Шикарные усы Бубенцова были замечены рядом с генералом Мироедовым. Бывший философ-марксист, а затем радикал-демократ стал ответственным за идеологию новых, патриотических реформ.
Впрочем, в этой роли Борис Андреевич особенно не задержался. Открыв однажды газеты, крыжовинцы узнали, что бывший ниспровергатель диктатуры и любимец дам стал очередным московским жителем. Трудоустроила его некая финансово-промышленная группа, по слухам, имевшая отношение к избранию Мироедова. Бубенцову доверили место специалиста по внутрикорпоративной этике.
Карьера другого основоположника местной демократии – Виктора Евсеевича Абрамкина сложилась менее ярко и удачно. Да карьеры, в общем, больше и не было. Депутатство доцента закончилось и не возобновлялось. В чиновники его никто (включая бывших сподвижников) не брал. Компенсации скоро подошли к концу. И вернулся Виктор Евсеевич на родную кафедру, где дали ему кое-какую учебную нагрузку. По привычке, наверное, собирался у него по пятницам тесный кружок ветеранов борьбы с атомной угрозой. Как всегда, спорили до хрипоты. Как всегда, не могли выработать единую резолюцию. А после, опомнившись, по темноте шли домой.
Однажды вроде бы видели Абрамкина в офисе кандидата Шмусева. Что делал там Виктор Евсеевич, и Виктор ли Евсеевич это был – непонятно… Был, опять же, вечер, и было темно.
Банкир Павлинов не получил никакого портфеля. Хотя к чему Александру Филипповичу были все крыжовинские портфели?.. В первую же посевную кампанию у его банка был взят кредит – под хороший, естественно, залог. В числе прочих объектов залога оказались и театр оперетты, где присягал Мироедов, и сама резиденция генерала-губернатора. Само собой, к Павлинову перешли и счета департаментов с комитетами. Банк «Хлебороб», столь любимый Шабашкиным и Пришельцевым, после этого лопнул окончательно и бесповоротно.
Движение за позитивные сдвиги, образованное накануне выборов для поддержки Мироедова, собралось на свою вторую конференцию и объявило устами Павлинова о самороспуске. Мотивировка была простой: главный позитивный сдвиг уже произошел.
Крепким же хозяйственникам, которые по традиции пришли просить послаблений, за Григория Владимировича ответил Наум Сергеевич. (Мироедов как раз убыл в Баден-Баден, поправить здоровье.) Смысл ответа был таким, что пора жить по средствам. «А кто не хочет – заставим!» – подытожил вице-губернатор, и некоторые, выйдя на лестницу, тихо вздохнули об утраченной свободе.
Без подарка не остался и шеф Крыжовинского телевидения, так творчески поработавший над имиджем кандидата Мироедова. Дума, чей состав заметно обновился, дружно избрала его спикером. (Избрала бы и в прежнем составе, но проявить излишнее рвение ей не дали). Михаил Алексеевич улыбнулся как никогда сладко, и глаза его на миг превратились в узкие-узкие щёлочки. Генерал со своего почетного места профессионально оценивающе посмотрел в его сторону.
И наступила вожделенная консолидация. Чиновники клялись в верности генералу-губернатору. Дума подавляющим большинством принимала все предложения, исходившие от Григория Владимировича. Телевидение пело хвалу мудрому руководству. Даже газетчики, вечно настроенные скептически, предпочитали не задевать «дедушку» (так ласково прозвал Мироедова кто-то из репортеров). Прессу, кстати, отныне стали пускать на губернаторские планерки не чаще раза в месяц. В «белом доме» сочли, что в остальное время ей вполне хватит официальных сообщений, рассылаемых по факсу.
Казалось, город наблюдает предсказанный футурологами конец истории. Тем более что бывший главный оппонент генерала товарищ Шабашкин от политики совершенно устранился, и это была не шутка. Иван Минаевич после долгого-долгого отпуска объявился в корпорации «Камышанский и сын». Экс-губернатора, а ныне пенсионера оформили советником на полставки. Его сорочкиотличались той же ослепительной белизной, что и раньше. Шабашкин лихо крутил руль собственной иномарки и проносился по улицам Крыжовинска с абсолютно неунывающим видом.
Народно-патриотические силы, снова оказавшиеся в оппозиции, переживали состояние шока. Отдельные коммунисты из первичной организации предложили отобрать у Ивана Минаевича партбилет, но шок всех остальных (включая бюро обкома) был так велик, что предложение не заметили. На площадь по случаю различных красных дат теперь выходила только горсточка старушек с флагом.
Бывшего вице-губернатора Мокронизова, приговоренного крыжовинским судом, через несколько месяцев после выборов суд вышестоящей инстанции оправдал. Как было сказано, из-за недостаточности доказательной базы. На эту тему лишь в одной газете появилась коротенькая заметка – рядом с объявлениями о потерях и находках.
Сколько бы само по себе длилось это благостное для Григория Владимировича состояние, неизвестно. Но генерала-губернатора, по обычаю всех реформаторов, спустя некоторое время охватило одно очень сильное желание. А именно: прославить (а возможно, и обессмертить) свое имя каким-нибудь грандиозным проектом, который точно переживёт своего автора. И по обычаю многих реформаторов (и некоторых генералов) Мироедов обратил свой взор на сельское хозяйство.
Эта сфера экономики до сих пор как-то практически выпадала из нашего повествования, а зря. Вообще, земли, окружающие этот замечательный город, во все времена отличались плодородием. Но после установления советской власти производительность труда на них стала неуклонно падать. Что только ни делали первые секретари всех обкомов – ничего не помогало. Никакие агитбригады и политинформации, никакие митинги и постановления, никакие разносы и разжалования не производили нужного эффекта. Всем, кто постарше, памятна фраза Егора Кузьмича Лигачёва, брошенная им здесь на заре перестройки: «Ну что, крыжовинцы, опять без урожая?»
Каким был ответ высокопоставленному гостю, история умалчивает. Потом забушевали иные страсти, и сельское хозяйство было надолго забыто общественностью. Однако люди в селах и деревеньках за пределами Крыжовинска продолжали жить. На месте колхозов и совхозов тихо и незаметно образовались акционерные общества и товарищества. Незаметно – потому, что существенных перемен в своей жизни их работники не заметили. Разве что зарплату им стали задерживать: на срок от нескольких месяцев до года. Бывшие директора и председатели поголовно стали генеральными директорами и остались сидеть в тех же креслах. А производительность, если верить отчетности, продолжала падать…
Генеральные директора при этом обзавелись всеми атрибутами цивилизованной жизни и посылали наследников учиться в Париж и Лондон. Сами же регулярно отдыхали на Канарских и Балеарских островах.
Григорий Владимирович, конечно, давно был в курсе происходящего. Папки с завязками хранили в себе достаточно фактов. Тут, кажется, и было самое время пустить их в ход, но… Завсегдатаи экзотических островов так клялись в верности, так добросовестно собирали народ на предвыборные встречи и, наконец, обеспечили такой высокий процент голосов «за»… Короче, всё вышло примерно так же, как с крепкими хозяйственниками от индустрии. Просто непорядочно было бы открывать гонения.
Поэтому генерал-реформатор решил начать с конструктивных шагов. Замысел был таким: создать образцовую экономическую зону, используя передовой европейский опыт. Власть покажет пример, а дальше за ним потянутся все отстающие. Осуществлять проект Мироедов поручил независимому специалисту – Зиновию Моисеевичу Барабулько.
Зиновий Моисеевич был математиком со стажем. До перестройки преподавал, после наступления свободы стал совмещать преподавание с операциями на бирже. Потом открыл свою фирму по оказанию финансовых услуг. Трудовую книжку, на всякий случай, из родного вуза не забирал. Обладая деятельной и кипучей натурой, доцент Барабулько скоро нашёл себе и другое занятие по душе: занялся организацией предвыборных кампаний и референдумов. Разумеется, на возмездной основе.
На предвыборном поприще Зиновий Моисеевич быстро завоевал себе авторитет. Все в Крыжовинске знали, что с малобюджетными кандидатами он не работает. Рано утром доцент-биржевик приезжал в штаб, устраивал всем жесточайшую выволочку (неважно, по поводу или без повода) и моментально уезжал – на биржу, а затем на кафедру. Штабисты тут же развивали безумную активность. Поздно вечером Барабулько возвращался, менял носки, принимал доклады от бригадиров и устраивал новую выволочку. Клиента он с хода забрасывал таким количеством терминов, что тот оставлял всякую попытку возразить. Очередная смета утверждалась без дискуссий.
Строго говоря, положительным результатом увенчалась только одна кампания, проведенная Зиновием Моисеевичем (а именно, первая). Несколько последующих, несмотря на столь же напористый стиль работы, были проиграны вчистую. В этот почти критический момент и прибыли в Крыжовинск московские политтехнологи с ноутбуками. (См. главу «Народно-патриотический губернатор (окончание)» – Прим. автора). Один из них, как выяснилось, когда-то, на заре туманной юности, играл вместе с Барабулько в студенческом театре миниатюр. Так Зиновий Моисеевич оказался в группе поддержки генерала и отшагал с ним всю судьбоносную кампанию.
Словом, кандидатура доцента не вызвала у Мироедова ни малейших сомнений. Под реализацию новой аграрной политики из казны выделялась внушительная ссуда. И под казенные же гарантии Зиновию Моисеевичу дозволялось брать дополнительные кредиты и займы у банкиров-частников. Подписав соответствующее постановление, Григорий Владимирович повторно отбыл в Баден-Баден. Исполнять его обязанности остался верный Наум Сергеевич.
В Баден-Бадене было, как всегда, хорошо. Но с отъездом туда генерал несколько поспешил: на родине явно наметилось некое брожение. Назначение Барабульки произвело всяческие слухи и толки. В частности, остро встал еврейский вопрос. Никогда раньше в Крыжовинске он не стоял, и в «белом доме» подрастерялись.
Откуда взялось проявление мракобесия, определить было трудно. Едва ли Зиновия Моисеевича когда-нибудь знали в широких народных массах, да и о новом его амплуа (по крайней мере, сразу) узнало не такое уж большое количество крыжовинцев. Телевидение о нём скромно умолчало, а тиражи газет упали за последнее время ещё сильнее. Так что налицо была чья-то злонамеренная активность. Чья? Это предстояло выяснить.
Косвенные улики отыскались очень быстро. На очередном заседании Думы группа депутатов потребовала включить в повестку дня вопрос о Барабульке. Вернее, о насущных проблемах реформирования агропромышленного комплекса. Едва прибывший из Баден-Бадена, генерал-губернатор выразительно посмотрел на спикера Карасина. Тишайший Михаил Алексеевич совершенно безмятежно смотрел куда-то мимо. Зал волновался, и пауза явно затянулась. Григорий Владимирович ещё выразительнее поглядел на спикера.
– Ставлю вопрос на голосование. Кто «за»? – наконец откликнулся Карасин.
Желающих заслушать информацию оказалось большинство. Пришлось Григорию Владимировичу подняться на трибуну и сделать краткое сообщение. Не вдаваясь в специальную терминологию, губернатор напомнил интересующимся, что он (губернатор) не так давно получил кредит доверия от населения, а значит, вправе брать к себе в команду тех, кого считает нужным. «Я ему доверяю!» – закончил Мироедов свою речь в защиту Барабульки.
Всё время, пока в Думе шло выяснение еврейского вопроса, само это словосочетание «еврейский вопрос» ни разу вслух упомянуто не было. Говорили о недостатке знаний у претендента в Столыпины, о слабости законодательной базы, о необходимости обсудить кое-какие аспекты дополнительно… В курилке один из генеральных директоров со следами канарского загара на лице рубанул без церемоний: затея правильная, только вот вместо доцента надо бы назначить профессионала. «Да любого из наших», – добавил крепкий хозяйственник.
В общем, идиллия в местном парламенте закончилась. Право губернатора подбирать себе исполнителей сомнению подвергать не стали, но постановили: заслушать лично Барабульку по итогам уборочной.
Чтобы решить, как реагировать на антисемитскую вылазку, Мироедов созвал ближайших советников. Генерала в том ведомстве, где он служил, воспитывали в духе интернационализма, так что требовалась глубокая и всесторонняя экспертная оценка. Мнения разделились. Победила все-таки точка зрения начальника Крыжовинского телевидения. На этом посту он не так давно сменил самого Карасина и буквально рвался в бой за генеральский имидж. Григорию Владимировичу такой энтузиазм понравился больше, чем уклончивые рассуждения других экспертов.
И Крыжовинское телевидение приударило по антисемитам. И крепко приударило! Людей, развязавших грязную кампанию в Думе, громогласно заклеймили позором. За Барабульку и его передовой проект с голубого экрана выступали и доярки, и свинарки, и трактористы. Уверяли, что впервые за многие годы на селе забрезжила надежда. Требовали убрать руки прочь от смелого реформатора.
Так о существовании Зиновия Моисеевича узнало большинство крыжовинцев, доселе пребывавшее в неведении. Только слухи и толки после этого умножились в геометрической прогрессии. Рейтинг Мироедова медленно пополз вниз.
Сегодня, по прошествии ряда лет, мы можем оценивать ситуацию более спокойно, нежели основные участники тех событий. Нам легче окинуть взором все имевшиеся обстоятельства и сделать правильные выводы. Тогда, в ходе напряжённой борьбы за лучшее будущее для крыжовинцев, не каждый, даже будучи в звании генерала, мог сделать абсолютно безупречный ход. Вот и в истории с Барабулькой, наверное, можно было проявить чуть больше хладнокровия, и ничто не вышло бы за рамки думских курилок. Ах, если бы каждый политик заранее знал своё завтра…
Доцент Барабулько очень рьяно взялся за дело. Один за другим брались займы и кредиты. Как по мановению волшебной палочки возник оборудованный по последнему слову техники офис. На закупку всего необходимого для свободной экономической зоны за рубеж устремились многочисленные представители с доверенностями и без. Сам Зиновий Моисеевич в комиссарском пыльном шлеме без устали мотался по селам и деревенькам, лично осматривал коровники и свинарники, давал интервью на фоне громадной кукурузы. Пару раз на том же фоне вместе с ним снялся и генерал Мироедов, подкрепив собственным авторитетом здоровое начинание.
Но отдельные депутаты всё равно не вняли голосу разума. Как только завершилась уборочная страда, преобразователя природы затребовали к ответу. Вернее, пока для отчета. Регламент есть регламент: вооружившись графиками и диаграммами, Барабулько отправился на думскую Голгофу. По такому случаю на места для приглашенных набилось немало крепких хозяйственников из сельской местности.
Зиновия Моисеевича слушали невнимательно, хотя красноречие его не знало границ. Генеральные директора откровенно давали понять, что графики графиками, а уж их-то на мякине не проведёшь… Когда открылись прения, ораторы обращались в основном не к Барабульке, а непосредственно к Мироедову. В крайне деликатной форме они давали понять, что человек не вполне подготовлен к решению задач, и всеподданнейше просили усилить кадровую составляющую проекта.
Барабулько пытался отвечать и раз-другой допустил обидные намеки. Атмосфера мигом накалилась. В зале стало шумно. Тогда реформатор вынул портфель из-под трибуны и заявил, что не держится за него. «Да он депутатов не уважает!» – раздалось под сводами крыжовинского парламента. Спикер Карасин предложил устроить перерыв.
В перерыве доцент бросился к Мироедову. Григорий Владимирович был хмур и зол. В родном ведомстве его не учили торговаться. Возражений и обсуждений там вообще не терпели, поэтому генералу было дико наблюдать этот разгул демократии. Встать и по-военному четко подать команду Мироедов не мог (не имел права), а старший над этой гоп-компанией почему-то помалкивал. По-хорошему следовало бы достать папочку с завязками, и самые оголтелые оппозиционеры сделались бы шелковыми. Однако теперь, когда всё стало достоянием гласности, это выглядело бы расправой за критику.
– Григорий Владимирович, а может быть, лучше… – начал было доцент.
– Нет, Зиновий, – веско произнёс генерал-губернатор. – Иди и работай!
В общем, как-то невзначай дискуссия о Барабульке превратилась чуть ли не в вотум доверия Мироедову. Далее на сессии Григорий Владимирович без обиняков рубанул, что проект – его собственное детище, и сомнений в его значимости (как и в действиях Барабульки) быть не может. После чего предложил народным избранникам определиться. Избранники приняли отчет аграрника-политтехнолога к сведению и этим ограничились.
Придя домой, Мироедов дал волю чувствам. Не поехав на любимую рыбалку, он ходил взад-вперёд по комнате и мысленно прокручивал перед собой характернейшие думские сцены. По мере прокручивания всё яснее проступала предательская роль спикера Карасина. Наконец Григорий Владимирович хватил кулаком по столу. Адъютанту было велено срочно вызвать начальника контрольного управления и шефа Крыжовинского телевидения.
Назавтра в бухгалтерию телецентра явилась проверка. Из шкафов были извлечены все бумаги, касавшиеся периода работы Михаила Алексеевича.
Второй фронт против генерала Мироедова открыл крыжовинский градоначальник. Как уже было сказано, Яков Александрович плохо воспринял назначение своего предшественника главным уполномоченным по водопроводу и канализации. А тут ещё Цап-Царапин стал позволять себе всякие замечания на планерках у губернатора… Куманёв на планерки ходить перестал и откомандировал туда зама по коммуналке. Григорию Владимировичу, само собой, это тоже не понравилось.
Не нравился ему (с самого начала) и стиль работы мэра. Куманёв, едва заняв бывший кабинет Цап-Царапина, сменил всех квартальных надзирателей и управляющих городскими рынками. Свою первую планерку он провёл на крыжовинской свалке, куда пригнал чиновников прямо в лакированных штиблетах. Пресса зашлась от восторга и едва успевала записывать за Яковом Александровичем.
Потом градоначальник испортил отношения с вице-губернатором по инвестициям и новациям. Хваткий Наум Сергеевич дал понять ему, что с рынками-то можно было бы обойтись и помягче. Яков Александрович в ответ дал ему громкий отлуп на публике. Из слов Куманёва ясно вытекало, что в городе со всеми делами он как-нибудь разберётся сам, а некоторые артисты разговорного жанра могут отдыхать.
Подобное заявление означало войну. По крайней мере, так его оценили на экспертном совете у Мироедова. Тон на нём, как и на заседании, посвященном Барабульке, задавал новый начальник телевидения. Солидарность с ним выразил и сам Зиновий Моисеевич, также входивший в состав совета. Телевидение изо всех сил обрушилось на Куманёва, отмечая его непредсказуемость и волюнтаризм. По городу начали ездить съемочные группы, отыскивая всевозможные недостатки.
Как ни странно, рейтинг Якова Александровича от этого ничуть не пострадал. Более того, подрос на несколько пунктов. Эксперты и политтехнологи не учли одну из важнейших особенностей народной психологии в Крыжовинске. В этом городе, как мы помним, всегда с сочувствием относились к бунтовщикам и смутьянам. А претерпевших от высокого начальства даже увековечивали в устном творчестве.
Крах политической стабильности показал, что крыжовинцам надо готовиться к затяжному противостоянию. Готовились и опытные турнирные бойцы. Самый неординарный ход сделал Куманёв. В свои пресс-секретари он произвел Георгия Выручаева – человека, давно и скандально известного в Крыжовинске.
Большую часть своей жизни и уж точно подавляющую часть жизни сознательной Георгий Николаевич ведал молодёжной политикой. Отличаясь невероятной мобильностью и смекалкой, при всевластии КПСС он быстро выдвинулся в секретари райкома комсомола. С подчиненными говорил отрывисто, коротко и неясно. Смотрел при этом куда-то за правое ухо собеседника и считал, что главное – это поддерживать темп. В отношении вышестоящих лиц Выручаев проявлял редкую гибкость и умение найти индивидуальный подход.
Развал старой системы Жору (так его по привычке продолжали называть старшие товарищи) совсем не обескуражил. При народном губернаторе Куманёве он сделался консультантом по делам детей и юношества. Готовил целевые программы и принимал заявки на бюджетное финансирование. Тогдашняя деятельность Георгия Николаевича особой публичностью не отличалась и, наверное, так и не отличилась бы. Но уже на закате правления Куманёва пришли к Выручаеву ревизоры и поинтересовались, как использовалась выручка, полученная от оказания некоторых видов услуг неким молодёжным центром…
Если кто-то хочет разоблачительно-криминального продолжения, то совершенно напрасно. С избранием Шабашкина специалист по детям и юношеству стал редактором губернской общественно-политической молодёжной газеты. В своих передовицах и статьях под рубрикой «Расследование» её авторы периодически поливали грязью крепких хозяйственников и отдельных депутатов (особенно тех, которые голосовали против Ивана Минаевича). Тут же, рядом, под рубрикой «Человек славен делами» воспевались другие депутаты и хозяйственники, прославленные своей платежеспособностью.
Апофеозом этой молодёжной политики стала публикация про… Якова Александровича, вздумавшего вернуться на крыжовинскую арену. В заголовок её было вынесено такое неприличное слово, что мы даже не берёмся его воспроизвести. Поистине, бумага всё стерпит! Стерпел, к всеобщему изумлению, и Куманёв с его горячим нравом. В результате подобием симпатии к нему прониклись даже те, кто никогда не были в восторге от подходов и методов уважаемого деятеля.
Низвержение Шабашкина, казалось, должно было оборвать карьеру Выручаева. Общее мнение было таким: Жоре – конец. Георгия Николаевича нещадно вычистили из газеты. Редакцию возглавил проверенный человек от генерал-губернатора, обнаруживший здесь миллионные долги и букет судебных исков о попрании чести и достоинства. Георгий же Николаевич занялся преподаванием основ рекламного бизнеса студенткам-первокурсницам. Из вузовской аудитории, как вы уже знаете, его извлёк всё тот же Яков Александрович. Выручаев был призван выручить мэра в разгар очередного кризиса.
Пока экспертный совет при губернаторе переваривал случившееся, Георгий Николаевич взял с места в галоп. В крыжовинских газетах одна за другой начали появляться заметки о том, как трудно приходится градоначальнику в условиях, когда нет денег на ремонт крыш (подъездов, заборов, унитазов). Тут же пошла и вторая волна заметок: о том, как черствы к нуждам славного города губернские чиновники.
Начальник телевидения рванул на приём к Мироедову и побожился найти противоядие от вражьих козней. В доказательство своей лояльности он грыз край ковра под ногами у генерала. Был немедленно организован длинный-предлинный прямой эфир с участием Григория Владимировича, по ходу которого генерал долго-предолго объяснял, что на него клевещут. Как всегда, не разобрав добрую половину губернаторской речи, крыжовинцы остались при впечатлении, что дело, видимо, нечисто.
А Выручаев уже запускал третью волну заметок – про то, как деньги из казны утекают к Барабульке в свободную экономическую зону. Мэрский пресс-секретарь сам объезжал все редакции с пухлой папкой подмышкой и запирался один на один с руководством, отключив мобильный телефон. После его отъезда редакторы кривовато усмехались и в ответ на любые вопросы молчали, как партизаны.
Битва разгоралась. К противодействию мэру открыто подключились такие тяжеловесы, как Наум Сергеевич и Зиновий Моисеевич. Вице-губернатор, используя свои не забытые артистические данные, давил на эмоции крыжовинцев. Его любимой темой была безнравственность градоначальника (имелся в виду якобы имевший место подкуп свободной прессы, а не то, что вам почудилось). По словам Наума Сергеевича, долгом каждого чиновника было беззаветно и бескорыстно служить народу. Зиновий Моисеевич, напротив, анализировал политику мэра с точки зрения науки.
Эффект от этих выступлений, наверное, оказался бы мощным, если бы не одно обстоятельство. Вскоре в газетах вышли статейки о личной резиденции вице-губернатора с пятью ванными комнатами из итальянского мрамора и бильярдом по цене вертолёта. «Всё, что нажито непосильным трудом», – гласил один из заголовков. После рассуждений о бескорыстии чиновника это особенно впечатляло. Там же дорогим крыжовинцам любезно сообщали о сугубо деловых, партнерских связях Барабульки и Наума Сергеевича через одно совместное предприятие с общим уставным капиталом. От такой вопиющей безнравственности вице-губернатор по инвестициям на время просто впал в ступор.
Кстати, с инвестициями в Крыжовинске и окрестностях по-прежнему было плоховато. Очевидно, усилия хваткого Наума Сергеевича должны были дать результат в более отдаленной перспективе.
Новый виток борьбы привнёс в крыжовинскую политику нечто новое. (Хотя не зря говорят, что новое – это хорошо забытое старое, и в данном случае в этих словах есть некий смысл). В эпицентре бури впервые после периода перестройки оказалась женщина. Её имя, доселе никому ни о чем не говорившее, скоро стало в Крыжовинске нарицательным.
Галина Арчибальдовна Халявцева своим диковинным отчеством была обязана дедушке (не губернатору, а настоящему, собственному). Свято веривший в мировую революцию, он заблаговременно готовил из единственного сына (папы Галины Арчибальдовны) стойкого борца за интересы пролетариев от тайги до Британских морей. Папе отличиться на ниве политики не удалось, зато внучка революционного дедушки выполнила норму по меньшей мере за двоих. Пора общественной зрелости для неё наступила тогда, когда большинство людей уже само нянчит внуков и готовится оформить заслуженную пенсию.
Детство и юность Галины Арчибальдовны были вполне рядовыми. Она имела самые средние анкетные данные, довольно средне училась в средней школе и ходила в спортивную секцию по художественной гимнастике. В чемпионы не выбилась и в вуз тоже не поступила. Начался фабрично-заводской период жизни, растянувшийся на десятки лет. К старту рыночных реформ будущая народная героиня подошла в ранге специалиста среднего звена. И если бы не отдел кадров, решивший сократить её за ненадобностью, возможно, вся история города Крыжовинска приняла бы иной вид… Но – приказ по заводу был подписан, и в Галине Арчибальдовне проснулся дух сопротивления.
Галина Арчибальдовна, очутившись не у дел, открыла кодекс и взялась читать. А потом нанесла двойной удар: подала в суд на родное предприятие и устроила пресс-конференцию. Перед лицом СМИ она объявила себя жертвой радикально-демократических гонений, в обоснование сказанного помахав красным партбилетом, а на суде произнесла пылкую речь. Журналистов на её сценический дебют явилось откровенно мало, что дало повод виновнице торжества утверждать, будто «жёлтая пресса» её сознательно бойкотирует. Тем не менее, начало было положено. Увидев хороший информационный повод, Галину Арчибальдовну поддержал возрождённый обком. Суд же, найдя какие-то помарки в бумагах отдела кадров, вернул истице незаконно отнятую должность.
К триумфаторше один за другим потянулись обиженные и обездоленные. Галина Арчибальдовна, не ленясь, говорила каждому, что сейчас у неё нет нужных полномочий, но вот если бы, например, она стала депутатом… Авторитет её рос, грозя затмить собой районную парторганизацию. В обкоме, в условиях дефицита боеспособных кадров, решили рискнуть и впрямь двинуть товарища Халявцеву в городской Совет.
Именно в ту кампанию Галина Арчибальдовна нашла и взнуздала того конька, который дальше верой и правдой вёз её через все ухабы Истории. Тягловой силой будущего депутата Халявцевой стало обещание расправиться с коррупцией. Не слушая пустяковых вопросов с мест, Галина Арчибальдовна, держа прямо спину, бичевала и бичевала воров и взяточников (не называя, впрочем, ничьих имён) и призывала на их головы проклятие прокуратуры. Избиратели таяли от гимнастической осанки и шепотом пересказывали друг другу страшные лозунги. «Уж она-то им покажет!» – приговаривали самые подкованные крыжовинцы.
И, став муниципальной советницей, Галина Арчибальдовна действительно показала. Правда, не совсем то, чего так жаждал народ. В тюрьму никто не сел, зато городской Совет составил заговор против мэра Цап-Царапина. (См. главу «Народно-патриотический губернатор (окончание)» – Прим.автора). Депутат Халявцева, само собой, вступила в шеренгу борцов. Работать над постановлениями ей сразу стало трудновато (сказывалась нехватка образования, а тут ещё некоторые бравировали своими дипломами юристов-экономистов), но храбрости было не занимать. Галина Арчибальдовна, глядя немигающим взором в телекамеру, первой всенародно огласила манифест о низложении Николая Александровича.
Цап-Царапин тогда уцелел, но Галина Арчибальдовна вышла из битвы окрепшей. На жалкие подачки она не польстилась и дополнительно выросла в глазах горожан. Пресса изменила своё отношение к ней, так что ответные упрёки в «желтизне» тоже прекратились. Наоборот, «бабушка муниципальной революции» сама зазывала корреспондентов к себе, обещая им компромат на всех и вся. Через это отдельные журналисты, вечно терзавшиеся от отсутствия вдохновения, даже искренне полюбили Галину Арчибальдовну. Тогда же несгибаемая героиня окончательно поверила в своё высокое предназначение. А, поверив, подумала и решила, что теперь может нормально обойтись без партии рабочих и крестьян.
Своими диверсиями Галина Арчибальдовна изрядно подточила рейтинг мэра Цап-Царапина. Поэтому, когда к власти в городе пришёл бывший народный губернатор Куманёв, никто не сомневался: переход местной Пассионарии на высокий пост – дело ближайших дней. Однако новый градоначальник не спешил звать «стальную леди» к себе в аппарат. То ли подходящего места не нашлось, то ли сомнения человека разобрали… В общем, и здесь кроме славы Халявцевой не досталось ничего.
Хотя, говоря «ничего», мы все-таки не вполне точны. Кое-какого видимого возмещения за труды Галина Арчибальдовна добилась. В аппарат городского депутатского собрания был введён любимый племянник революционной бабушки. Способностями, правда, юноша не блистал. Более того, как-то его застали в странной позе: открыв рот, помощник муниципального советника отслеживал полёты мух по кабинету. Дабы избежать дальнейшей огласки, ребёнка экстренно отправили учиться в Европу. С сохранением денежного довольствия и выслуги лет.
Тактическая пауза после избрания Куманёва мэром выдалась короткой. Уже через месяц Галина Арчибальдовна выкрасила волосы в огненно-рыжий цвет. Как бы по инерции она продолжала бомбардировать запросами суды и прокуратуры всех уровней, в частности, затеяв процесс по вопросу о городских дымоходах (было доказано, что обыватели переплачивают по копейке в месяц за каждый дымоход). Но знатоки крыжовинской политики напряглись, ибо понимали: дымоходы – мелковатая мишень для сильной личности.
На сессиях городского парламента депутат Халявцева тянула вверх руку по каждому пункту повестки дня. И каждый раз, когда Галина Арчибальдовна шла к микрофону, пресса оживлялась, а телевидение включало свои камеры. После перерыва на обед, когда телевидение уезжало, напор со стороны «бабушки» резко падал. Иногда и сама она куда-то исчезала. Пару-тройку раз её случайно заставали в депутатском буфете, а однажды увидели… в приемной губернатора. Галина Арчибальдовна в тот момент сильнее обычного выпрямилась и направила взгляд на потолочную лепнину.
Когда на генерала-реформатора и его сподвижников полился девятый вал печатных и непечатных гнусностей, Галина Арчибальдовна буквально взорвалась. Выступив по своему обыкновению за честность и справедливость, она обратила острие гнева… Нет, не на свободные экономические эксперименты Барабульки и не на ванные комнаты Наума Сергеевича. Гнев её целиком и полностью пал на персону градоначальника.
В городском Совете депутат Халявцева сразу и без разбега поставила вопрос об отрешении Якова Александровича от должности. Мотивировала по-своему просто: утратил доверие населения, окружил себя сомнительными личностями, подписывает грабительские постановления. «Я шестнадцать судов выиграла, и еще столько же выиграю!» – подвела черту народная заступница. После её сумбурной речи муниципальные советники переглянулись, но тему отрешения развивать не стали.
Тогда Галина Арчибальдовна обратилась напрямую к массам. Здесь её союзниками (или попутчиками?) внезапно оказались коммунисты. Им, совсем было затихшим после краха губернатора Шабашкина, в охватившей Крыжовинск борьбе всех со всеми привиделся некий шанс на повторное возрождение. Ещё вчера клеймившие позором отступницу и оппортунистку Халявцеву, они образовали на паях с ней штаб народного протеста. Легендарное знамя с кистями было опять извлечено из нафталина и гордо реяло на совместных мероприятиях за спиной у Галины Арчибальдовны.
Главным проводником идеи такого союза в обкоме партии выступил секретарь по идеологии Чудаков. Он упоминался в нашем повествовании как разоблачитель интриг тишайшего Михаила Алексеевича Карасина (См. главу «Народно-патриотический губернатор (окончание)» – Прим. автора). Тогда в виде поощрения за срывание всех и всяческих масок ему поручили разрабатывать социальную политику.
Все годы, пока Шабашкин с народно-патриотическим блоком был у кормила власти, депутат Чудаков с думской трибуны горячо поддерживал начинания Ивана Минаевича. Пуще других он ратовал за вице-губернатора Мокронизова и его инвестиционные планы. Параллельно с этим защитил докторскую диссертацию по философии марксизма, для чего ездил то ли в Ухту, то ли в Воркуту. В Крыжовинске философию марксизма больше не преподавали и не исследовали, а вуза поближе, где занимались бы этим, просто не нашлось. (Потом выяснилось, что ездил он туда почему-то за казенный счёт, но скандал технично замяли).
На социальном поприще Чудаков столь же успешно отметиться не успел. Поэтому новый состав крыжовинского парламента отказал ему в доверии и оставил без портфеля. Философ-марксист объяснил это происками Карасина и всюду стал пропагандировать себя как жертву самовластья.
Халявцева и Чудаков, разогрев публику митингами против американских сосисок, будто бы внедряемых мэром в меню крыжовинцев, на закуску устроили кое-что посерьёзнее. Был брошен клич: не платить за жильё и сопутствующие услуги. Многим горожанам идея показалась заманчивой. «Пущай из Москвы денег пришлют!» – глубокомысленно рассуждали на лавочках у подъездов сторонники такой формы протеста.
Сначала зам по коммуналке, а потом и сам градоначальник попытались объяснить народу, что денег в таком случае ждать бессмысленно, и дождаться можно только полного хаоса. Слушать их, однако, не захотели: агитация поборников справедливости затронула в душах земляков какие-то очень глубинные, потаённые струны… Яков Александрович даже публично отказался от полагавшейся ему льготы по оплате одной из сопутствующих услуг (а именно, канализации). Бесполезно! И городская казна стала тощать буквально на глазах.
Доцент Барабулько и Наум Сергеевич ходили, светясь от счастья. Безнравственный мэр Куманёв получил-таки асимметричный ответ. Генералу доложили, что полная победа над супостатом практически достигнута, остаётся только принять капитуляцию. Тем временем основные народолюбцы решили поставить жирную точку во всей продолжительной кампании – созвать самый массовый митинг за всю историю Крыжовинска. Тут к ним весьма своевременно примкнули профсоюзы.
Бывшая школа коммунизма, а ныне защитники трудящихся после успеха Мироедова на выборах тоже притихли. По-прежнему два раза в год (по графику) устраивались дни народного гнева, но смотрелось это как-то формально и неубедительно. Роль трудящихся исполняли главным образом традиционные пенсионерки под красными флагами. Все остальные дни в году профсоюзных вожаков никто не слышал и не видел. Сдавая в аренду разнообразную недвижимость (так, Дворец культуры стал ночным клубом с гидромассажем и сауной), они обитали в своём тридевятом царстве бумажных циркуляров и ковровых дорожек.
Мэр Куманёв когда-то, будучи еще народным губернатором, попробовал покуситься на это царство. Правомерность такой коммерции была поставлена им под вопрос. Профсоюзы тогда горой встали на защиту сауны с гидромассажем и как-то отбились… Теперь пришла пора отомстить за перенесённый испуг.
Сказался ли на массовости митинга причудливый альянс Халявцевой и Чудакова со столь боевитыми профсоюзами, судить трудно. Что сказалось точно – так это пронесшийся слух о том, что перед крыжовинцами выступит губернатор. Позднее компетентные органы пытались установить происхождение слуха, но проблема оказалась неразрешимой даже для них.
Настал день, объявленный в афишах, и народ валом повалил на площадь. Затопил её всю, выплеснулся на улицы и в соседний сквер, перекрыл всякое движение автомашин и прочих экипажей. Отдельные крыжовинцы сидели на ветвях деревьев подобно сказочной русалке. У бывалых стражей порядка уже тогда возникли тревожные ощущения.
Начало акции как будто развеяло смутные опасения. Вполне дежурно выступила Галина Арчибальдовна. Чудаков, как всегда, пообещал возродить Советский Союз. Профсоюзные боссы напомнили о своих заслугах по спасению очагов культуры и здравниц. Вообще, похоже было, что оппозиционеры сами не ожидали увидеть столько слушателей и не очень понимали, как вести себя дальше.
В массах, пока вожди говорили, протекали свои процессы. Первому докладчику довольно дружно похлопали. Второму хлопали уже вяло. Профсоюзных боссов слушали совсем невнимательно, местами раздавались грязные выкрики. Народ мало-помалу закипал. Самых главных слов (платить или не платить) никто из вождей не произносил. А время летело, и список ораторов наконец был исчерпан.
– Всё, товарищи, – буднично объявил профсоюзный лидер товарищ Полтинников, – позвольте наше собрание считать…
Конец его фразы потонул в рёве крыжовинцев. Толпа качнулась и едва не опрокинула грузовик, служивший трибуной. Запищали милицейские рации. Лица ораторов побелели.
– Даёшь губернатора! – крикнул кто-то из толпы.
Людское море медленно, а затем всё быстрее потекло к парадному подъезду «белого дома». Стражи порядка, не получившие ни щитов, ни касок, попятились.
–Ми-ро-едо-ва! Ми-ро-едо-ва! – скандировал народ.
Далеко за спинами первой шеренги метались в кузове грузовика оппозиционеры. Они хотели подсказать трудящимся, что главный враг не здесь, а по другую сторону площади – в бывшем особняке купца первой гильдии Амфитрионова, ныне мэрии. Увы, трудящиеся оборвали какой-то провод, и микрофон молчал.
Операторы и фотокорреспонденты снимали всё подряд. Из подъезда появился какой-то коллежский регистратор. Чиновник, срывая голос, поклялся, что Мироедов находится в командировке, а по возвращении разберётся во всём и накажет виноватых.
Передние ряды крыжовинцев остановились. В их глазах командировка была все-таки уважительной причиной. Где-то сзади сумятица еще продолжалась, но опасность миновала. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, не состоялся.
Шило в мешке, конечно, утаить не удалось. О крыжовинском безобразии узнала вся страна. «Дедушка» имел пренеприятное объяснение в Москве, и, вернувшись, намылил шеи всему экспертному совету. Социологи, замеряв рейтинги, от комментариев воздерживались. Информационная война с градоначальником приняла затяжной, позиционный характер. Мироедов был просто убеждён, что провокацию на митинге устроили агенты Куманёва, но доказать ничего не мог.
Выступить перед массами ему пришлось – правда, не на площади, а по телевидению и радио. Григорий Владимирович, как мог, довел до сведения крыжовинцев, что платить за вывоз мусора и канализацию надо. Мэру же, по его словам, надлежало бдительнее следить за тем, как расходуется народная копеечка. Сразу после него порцию укоризненных фраз выдал в эфир бывший мэр Цап-Царапин. Укоризна, естественно, предназначалась Якову Александровичу.
И посыпались ответные фразы, и потекли новые потоки компромата… Мэр, совершенно ничего и никого не стесняясь, крыл на планерках матом, и рейтинг его всякий раз подскакивал на несколько пунктов. Наум Сергеевич спустя день-два хорошо поставленным голосом давал отпор. Снова ездил туда-сюда пресс-секретарь Куманёва с пухлой папкой, и крыжовинцы открывали для себя очередные подробности из жизни элиты. В одном из номеров одной из газет они однажды прочли, что дедушка несгибаемой Галины Арчибальдовны, беспощадный боец полка ВОХР и ОГПУ имени Парижской Коммуны, в пору интервенции и гражданской войны собирал коллекцию зубных коронок – естественно, золотых и платиновых. В другом номере другой газеты рисовалась картина приватизации немногих прибыльных заводов на земле крыжовинской. Активы, как намекал неизвестный автор, выводились через Швейцарию в Гондурас. В связи с этим упоминалась фамилия Камышанского, и было обещано продолжение.
Наверное, безнравственная и безответственная выходка с Гондурасом явилась самой последней каплей в затянувшемся скандале. А, возможно, снова имело место обыкновенное стечение обстоятельств. Так или иначе, в Крыжовинске после статьи про Гондурас неофициально побывал сам капитан российской индустрии.
Камышанский прилетел на персональном «Боинге» с вензелем. Самолёт совершил посадку далеко за городом. По объездному шоссе его кортеж проследовал в один из охотничьих домиков. Протокол не вёлся, и прессу не приглашали. Мироедов после встречи от ужина уклонился и отбыл к себе. Глаза Григория Владимировича были непроницаемы, лицо напряжено. Николай Мафусаилович, наоборот, с аппетитом откушал, после чего стрелял куропаток из ружья. Заявлений по итогам саммита не последовало тоже. Собственно, даже сам факт беседы сторонами не подтверждался. О том, что она имела место, можно было понять по ряду косвенных признаков. Кое-что рассказали не пожелавшие назвать себя источники.
Прошло немного времени, и в город по именному повелению из столицы прибыл чиновник по особым поручениям (как утверждали те же источники, в звании не ниже тайного советника). Чиновник посетил совещания у губернатора и градоначальника, послушал разговоры депутатов, далее затребовал к себе в гостиницу генералов из проверяющих и контролирующих органов. И, наконец, гром грянул.
Действие разыгралось на одной из квартир поблизости от бывшего дома купца Амфитрионова. По одной из версий, Выручаев прибыл туда своим ходом. По другой – на служебной машине, а шофёра отпустил. Дело было в обеденный перерыв. Буквально следом за Георгием Николаевичем на этаж поднялся (или поднялась?) некто. Опять же, по одной из версий, дверь квартиры некто открыл (или открыла?) своим ключом. По другой версии, пресс-секретарь сам встретил гостя (или гостью?) на пороге и потом отключил мобильный телефон.
Насчет того, чем они занимались внутри, есть разные предположения. Одно точно: минут через двадцать начался штурм квартиры. Спецназ в масках и камуфляже атаковал со всех направлений, включая балкон. Снайперы прикрывали группу захвата с крыши соседнего здания. Огонь, слава Богу, открывать не пришлось. Высокий уровень безопасности в Крыжовинске получил наглядное подтверждение. Враг стабильности и нравственности сдался без боя, и был взят под белы руки.
Пресс-релиз по итогам операции поступил на Крыжовинское телевидение, когда группа захвата ещё только выдвигалась на исходные рубежи. (Досадная накладка, впрочем, была деликатно не замечена). Сообщалось, что ближайший подручный мэра Куманёва задержан при получении взятки в особо крупных размерах и уже даёт ценные признательные показания.
Так была поставлена точка в знаменитой информационной войне. Яков Александрович молча встретил сенсационное известие. В очередной понедельник планерка в мэрии прошла без него. Комментировать происходящее из-за отсутствия Георгия Николаевича было некому, только в приемной сказали, что градоначальник взял отпуск.
Ровно через двадцать восемь календарных дней в канцелярию городского Совета поступило заказное письмо. Куманёв коротко и ясно известил народных избранников о своей отставке по состоянию здоровья. Это была третья и последняя отставка Якова Александровича в истории Крыжовинска.
Глава восьмаяГенерал-губернатор (продолжение) Уход градоначальника был бурно отпразднован членами экспертного совета при Мироедове. Эксперты приказали подать шампанского и не скупились на похвалы самим себе. Доцент Барабулько и начальник Крыжовинского телевидения даже заспорили, чей вклад в победу больше. Их едва удалось унять. Дальше дело было за малым: на грядущих досрочных выборах провести в мэры правильного человека. Правильные люди уже выстроились в очередь в приемной у губернатора.
Самые сообразительные из них начали осаждать приемную ещё до официальной отставки Куманёва. А самый расторопный из самых сообразительных, Дмитрий Иванович Молодцов, сумел подкараулить Григория Владимировича на улице. Видимо, это и предопределило выбор генерала. Ещё на него произвела впечатление молодецкая манера Дмитрия Ивановича держаться и рапортовать. Этим искусством претендент мастерски овладел давным-давно, в годы комсомольской юности. Именно тогда, на одном из застолий, Молодцов познакомился с будущим антинародным губернатором Цап-Царапиным, в команду которого скоро влился.
При мэре Цап-Царапине бывалый администратор сменил не одно амплуа. Следил за дорожными работами и культурой, отвечал за связи с подшефными овощеводческими хозяйствами и, наконец, руководил канцелярией. Слыл настолько ценным кадром, что надолго нигде не задерживался. В тёплых компаниях идеально дополнял своего шефа, зная на память огромное количество песен и частушек. В частной жизни коллекционировал галстуки с узорами и цветами, которых (галстуков) к моменту внеочередных выборов накопился целый шкаф.
Именно Молодцов стал кандидатом № 1. К нему были прикреплены все имевшиеся у Григория Владимировича эксперты и политтехнологи местного масштаба. (Или он был прикреплен к ним?) Икарусель завертелась.
Губернаторские политтехнологи, руководствуясь старой испытанной практикой, образовали несколько штабов. Один штаб никак не мог вместить всех желающих. Как будто желая сломать нехорошую традицию, для предвыборных нужд сняли этаж в бывшем горкоме комсомола, ныне бизнес-центре «Ахиллес». Перед заселением окропили помещение, где когда-то сам Цап-Царапин дождался гонца с горькой вестью (см. главу «Антинародный губернатор» – Прим. автора). В лагере Дмитрия Ивановича царил бодрый дух, и мыслей о возможности поражения никто не допускал.
Конкуренты подобрались, в общем, нестрашные. Кандидат, несмотря на благословение генерала, слегка побаивался Галину Арчибальдовну, тоже решившую баллотироваться. Однако любительницу буквы закона ждала обиднейшая осечка. Депутат Халявцева прибыла в избирательную комиссию за час до истечения положенного срока. Все справки у неё взяли без проблем, только печать на подтверждающий документ поставить не удалось. Сейф был закрыт, а секретарша отлучилась в магазин и почему-то не вернулась. Галину Арчибальдовну, по-дружески улыбаясь, успокоили: мол, ничего страшного, завтра с утра всё порешаем. С утра же, когда «бабушка революции» снова явилась в комиссию, ей, так же по-дружески улыбаясь, пояснили, что сделать совсем ничего нельзя. Закон суров, но это закон.
Халявцева прокляла избирательную комиссию и попыталась тут же учинить самосуд. Руководство комиссии бежало и заперлось в архиве. Гасить первые предвыборные страсти пришлось наряду милиции, срочно поднятому по тревоге. После трехчасовой дискуссии Галина Арчибальдовна всё-таки освободила кабинет, но громогласно пообещала не забыть содеянного и не простить. Ей только дополнительно поулыбались вослед.
Команда Молодцова с первых минут задала очень высокий темп. Все имевшиеся штабы наперебой взялись планировать и созывать встречи с кандидатом. Дмитрий Иванович не успевал перехватить бутерброд, а иногда (пардон!) даже сходить в туалет: настолько плотным оказался его рабочий график. Так как в сутках было всего двадцать четыре часа, на некоторые встречи он всё равно не приезжал, и вместо него выступали доверенные лица. Публике обещали, что каждая записка и каждое обращение на имя Молодцова непременно попадут лично в руки к адресату. Наиболее искушенные крыжовинцы при этих словах качали головами.
Дабы усилить мощь воздействия на электорат, политтехнологи придумали ещё одну штуку. Было срочно создано общественное движение «За молодцовый город». Его участники (по совпадению, главным образом студенты и студентки) каждый день организованно прибывали к бизнес-центру «Ахиллес». Там они под роспись получали жилетки и накидки с соответствующими обозначениями, а также кирки, ломы и лопаты. С этим шанцевым инструментом молодые люди группами по пять-семь человек занимали позиции на остановках муниципального транспорта. Завидев очередной автобус или троллейбус, юные сторонники и сторонницы Дмитрия Ивановича принимались не в такт махать своим снаряжением, расковыривая сугробы. По завершении рабочего дня инвентарь аккуратно сдавался в штаб, а старосты групп шли прямиком в кабинет казначея.
При виде такого усердия, инициированного движением «За молодцовый город», наиболее искушенные крыжовинцы опять качали головами…
В кампанию Молодцова активнейшим образом включилось телевидение. В эфир посыпались невиданные доселе ролики. Дмитрий Иванович, подобно герою фантастического фильма, оставляя искрящийся след, стремительно перемещался в пространстве – от мэрии к заводу, от завода к помойке, от помойки к банку – и недрожащим голосом убеждал, что знает, где взять деньги. Зрители видели его проводящим планерки, распекающим дворников, лезущим куда-то в трубу отопления или на чердак. Мужские и женские голоса призывно повторяли: «Сделай город молодцовым!» Над фигурой кандидата рисовался профиль губернатора Мироедова.
А ещё в одной из студий был записан музыкальный диск с песней в исполнении Дмитрия Ивановича. Обладавший недурными вокальными данными, соискатель мэрского кресла под аккомпанемент настоящего оркестра пел «Ямщик, не гони лошадей» – любимое застольное произведение крыжовинцев. Именно эту песню почему-то стали вдруг особенно часто заказывать местные радиослушатели. Одновременно с диском в прокат вышла телевизионная версия, в молодёжном стиле снятая на кухне у Молодцова.
Недели через три Дмитрий Иванович сам начал одуревать от такого забега. Встречи и люди путались у него в сознании, поэтому однажды на собрании пенсионеров он поклялся в верности рыночным реформам. Под возмущенный хор голосов пришлось улыбаться и делать вид, что пошутил. В другой раз, на форуме малых и средних предпринимателей, на вопрос о том, как будущий градоначальник намерен взаимодействовать с бизнесом, Молодцов твёрдо ответил: «На субботник! Всех на субботник, нечего по офисам сидеть!» И снова пришлось подавать всё как милую шутку.
Супердинамичная кампания стала давать сбои. Призывы к населению смотреть молодцевато энтузиазма не вызвали. Повсеместное присутствие Дмитрия Ивановича порождало у всё большего количества избирателей изжогу. У кандидата в душе тоже появились некие сомнения, но усилием воли Молодцов гнал их от себя и бойко рапортовал «наверх», что ситуация под контролем. Такие же оптимистические доклады подавали Мироедову политтехнологи. Среди них почему-то необыкновенно пассивным был доцент Барабулько. На заседания экспертного совета он регулярно опаздывал, слушал других рассеянно и почти не разговаривал с коллегами.
Много позже выяснилось, что Зиновий Моисеевич решил в тот непростой момент подработать и консультировал ещё одного кандидата.
Самым последним в реальный предвыборный марафон включился Борис Минаевич Дрынников. Добрую половину кампании этот кандидат провел в абсолютном бездействии. Подписи в поддержку своего выдвижения он собрал не без труда, ссудив деньжат у одного крепкого хозяйственника в Думе. После чего, собственно, и занял выжидательную позицию. Борис Минаевич почти мистически верил в свою звезду, и она (как ни странно) его до сих пор не подводила.
Вера эта базировалась, во-первых, на совпадении отчества кандидата с отчеством первого всенародно избранного крыжовинского губернатора. Ну а во-вторых, для Бориса Минаевича то был самый последний шанс остаться внутри политического бомонда. Хотя начиналась извилистая карьера этого персонажа очень даже славно.
Юность и первую молодость Борис Дрынников провёл вдали от аппаратно-выборных интриг. По примеру многих деятелей демократического движения преподавал в вузе, но сходок и последующих митингов чурался. Больше любил светское общение и пользовался редким успехом у дам. Уделял повышенное внимание здоровому образу жизни и стал мастером спорта по бадминтону. А, кроме того, в качестве модели регулярно участвовал в показах мод, с приходом перестройки завоевав почетное звание «Мистер Крыжовинск». Его последнее дефиле разбирали на партийном собрании, но Дрынников отделался легким испугом. Времена уже были не те…
В политику Бориса Минаевича занесло, когда волна романтизма спала. Предприняв пару экспериментов на почве бизнеса, самостоятельно и с компаньонами (дважды пытались наладить производство табуреток), он понял, что зарабатывать на жизнь надо как-то иначе. И наш герой вместо табуретки оседлал патриотического «конька». Имидж мученика за Россию ему шёл. Выправка в сочетании с аккуратной формы усами производили впечатление чего-то героически-офицерского. Снявшись для плаката на фоне колокольни, «мистер Крыжовинск» двинулся на очередные выборы.
Увы, на выборах (как и в бизнесе), кроме большого желания требовалось что-то ещё. Первый опыт оказался отрицательным. На короткое время Борис Минаевич пропал из поля зрения, а вернулся уже под флагом с серпом и молотом. Обком самой передовой партии тогда остро нуждался в союзниках и попутчиках, и фигура Дрынникова (русский, православный, не замечен, не привлекался) пришлась весьма кстати.
Около года Борис Минаевич проболтался на испытательном сроке. Прилежно ходил на все мероприятия оппозиции, стоял со значительным лицом где-то за левым плечом профессора Пришельцева, от имени и по поручению старших товарищей клеймил позором антинародный режим. Наконец ему поверили и решением народно-патриотического блока выдвинули в депутаты. Дисциплинированный электорат дисциплинированно проголосовал.
Едва очутившись в Думе, патриот и мученик испытал серьёзные мучения. Старшие товарищи, будто в насмешку, дали ему в заведование комиссию по правам человека. О её значении при «красном» губернаторе Шабашкине говорить, пожалуй, не стоит… Сидя на голом окладе, принимать ходоков и убогих было невыразимо скучно. Поэтому Борис Минаевич скоро начал искать новые возможности. Тут-то и пересеклись пути Дрынникова и Карасина. За чаем с бубликами постепенно рождались общие планы.
Депутат сбросил забрало, когда в свет вышел манифест, призывавший Мироедова на царство. Одна из подписей под историческим документом была его. В обкоме и народно-патриотическом блоке оторопели, но ситуация стремительно приобретала черты катастрофы, и вчерашним соратникам стало не до персонального дела Дрынникова… Само собой, что после выборов генерал-губернатор не забыл тех, кто ковал победу. В Думе наш Борис Минаевич был двинут на повышение: отныне он именовался вторым вице-спикером и отвечал за всю социальную политику.
Приняв мебель и кабинет у отстранённого Чудакова, Дрынников огляделся окрест и понял, что кроме звучного титула не приобрёл ничего. Социальная политика всегда была явлением сугубо затратным, финансовые потоки делились и разветвлялись совсем в других местах. Осталось проявить себя на поприще партийного строительства, и свежеиспечённый вице-спикер погрузился туда с головой. Проект был нешуточный – создавалась новая «партия власти», призванная подбирать и расставлять кадры на ближайшую и отдалённую перспективу. Возглавив оргкомитет, Борис Минаевич уже видел себя в роли первого секретаря со всеми атрибутами. Однако и здесь нашлись старшие товарищи, которые перехватили инициативу. Мало того, что одного из отцов-основателей бесцеремонно оттёрли в сторону, его ещё и выставили врагом реформ.
Пуще прежнего мучился Борис Минаевич, а когда отмучился (в смысле, перетерпел), примкнул к возмутителям спокойствия в парламенте. Одним из первых он заострил в Думе еврейский вопрос, а затем солидаризовался с мэром Куманёвым. За это градоначальник бесплатно давал ему места для интервью на страницах подведомственных газет.
Неожиданная отставка Якова Александровича прозвучала набатным звоном для опального вице-спикера. Не за горами были следующие выборы в Думу, и Дрынникову теперь никакой руководящий пост явно не светил. Оставалось напрячь все силы и переизбраться хотя бы рядовым депутатом, чтобы не пропасть во цвете лет.
Пойдя в мэры, Борис Минаевич рассудил вполне здраво: набрав приличный процент голосов, можно потом найти нормального спонсора для будущих думских выборов. Ибо иначе противостоять на них административному ресурсу было нельзя. Вот только процент не хотел набираться сам по себе.
Когда второй вице-спикер совсем приуныл, в апартаментах у него объявился московский гость по фамилии Шмусев. В былинные времена гостями, как известно, именовали заезжих купцов. Купцом, то есть предпринимателем, представился и этот человек. Шмусева, впрочем, никто ещё не забыл после губернаторских выборов, где он потратил немало денег и произвёл немало шума. На сей раз баллотироваться лично гость не хотел, причины свои московские не называя. Но дал понять, что готов понести определённые издержки.
По рукам ударили быстро, и Шмусев разместился прямо за столом у Бориса Минаевича. Почти без передышки нажимая кнопки телефона, он начал процесс переговоров с некими дополнительными инвесторами. Тем временем на первый взнос была выпущена скромненькая чёрно-белая листовочка. В ней кандидат Дрынников обещал доставить народу массу всяких благ, а также обеспечить подъём рождаемости. В штабах у Молодцова, прочтя это, буквально умирали со смеху.
Прошло ещё несколько дней, и вице-спикер начал понимать, что денег у Шмусева, похоже, больше нет (по крайней мере, своих собственных). Более того, создавалось впечатление, что заезжий гость хочет поправить своё материальное положение, пошатнувшееся после неудачного хождения в губернаторы. Открытие было, мягко выражаясь, неприятным. Дополнительные инвесторы всё никак не объявлялись, а предвыборная кампания грозила выйти на финишную прямую. И зловредная типография требовала доплатить за тираж листовки… Вот тут (о счастливая звезда!) к Борису Минаевичу и прибежал муниципальный советник Волдырёв. В мятой куртке-пуховике и без шапки, как обычно растрёпанный и невероятно возбуждённый, он с порога заявил, что судьба города находится в его руках.
Волдырёв вообще принадлежал к тому типу провинциальных политиков, которые берутся за десять дел разом, напускают на себя крайне важный вид и готовы управлять чем угодно и кем угодно в любое время дня и ночи. В противоположность Дрынникову, которого всё чаще одолевала меланхолия, он был кипуч до ужаса. В городском Совете Волдырёв числился уже ветераном и был одним из участников легендарного заговора против мэра Цап-Царапина. Отыскать его по рабочему телефону было совершенно невозможно, трубку всегда брала помощница. Мобильный телефон Волдырёв или терял, или менял раз в два-три месяца. Его прошлая жизнь была сравнительно мало изучена. Говорили, что имела место какая-то купля-продажа каких-то товаров народного потребления (сколь успешная и масштабная, неизвестно). Во всяком случае, в Совет он избирался как независимый публицист. При этом сколько-нибудь заметных публикаций за ним не числилось.
Так вот, этот муниципальный советник привёл Борису Минаевичу и реального спонсора, и политическую союзницу. Спонсор тоже был из числа муниципальных советников, но до поры до времени себя не афишировал. А союзницей оказалась Галина Арчибальдовна Халявцева. Она просто горела желанием расквитаться с городской избирательной комиссией и всеми, кто стоял за её (комиссии, разумеется) махинациями.
С Волдырёвым, правда, Галина Арчибальдовна была одно время на ножах, прямо в зале заседаний называя его дурачком. Но… кто старое помянет, тому глаз вон. Компаньоны ударили по рукам, а не оправдавшему ожиданий Шмусеву без лишних церемоний указали на дверь.
Выборы мэра, между тем, подошли к зениту. Загнанный Молодцов передвигался со встречи на встречу, как в бреду. Бредом всё чаще отдавали и его высказывания. Прочие кандидаты, не питая особых надежд, вели себя по принципу «Не догоним, так согреемся!». Огонь своей критики все они, естественно, направляли на Дмитрия Ивановича. (На кого же ещё его было направлять?) Момент для атаки был исключительно благоприятный.
Атака началась абсолютно неожиданно для политтехнологов Молодцова. В один и тот же день в каждый почтовый ящик каждой крыжовинской семьи легла газета, отпечатанная красной краской. С её страниц к народу взывала депутат Халявцева. По её словам, кандидата лучше и краше Бориса Минаевича здешняя земля ещё не рождала. Только он, по мнению Галины Арчибальдовны, мог создать подлинно честную и справедливую власть, привести в неё профессионалов.
На этих же страницах излагались многочисленные обвинения в адрес Молодцова (самое мягкое из них – в запойном пьянстве). Тут же некий врач Эскулапов констатировал, что у Дмитрия Ивановича под воздействием веселящих напитков уже начался необратимый процесс распада личности. В подтверждение цитировались отдельные фразы, произнесённые перед избирателями.
Газета от Галины Арчибальдовны здорово повлияла на умы крыжовинцев. Своими призывами не платить за вывоз мусора и канализацию «бабушка революции» нашла отклик во многих сердцах. Сформировался контингент, готовый за неё в огонь и в воду. Поэтому любое слово Халявцевой (а тем более, печатное) производило колебания общественной почвы.
Соперники поменять тактику не смогли. Только чаще стали крутить песню в исполнении Дмитрия Ивановича. В пику песне появившийся на экранах Борис Минаевич коротко и понятно говорил о честности и порядочности. О том, что чиновники всех мастей заелись и перепились, и пора призвать их к ответу. Произнося такие слова перед камерой, крыжовинский патриот сильно нервничал, но Волдырёв сумел убедить его, что на самом верху всё поймут правильно и не обидятся.
В последнюю пятницу перед выборами генерал-губернатор опять созвал экспертный совет. Приглашённые социологи мялись и жались, пока Мироедов не повысил на них голос. По всем замерам выходило, что Дрынников почти нагнал Молодцова, и разрыв продолжает сокращаться. Рейтинг же Дмитрия Ивановича устойчиво стремился вниз.
Генерал побагровел. К отчету был затребован Барабулько, приготовиться велели начальнику телевидения. Доцент тоже мялся и явно избегал смотреть в глаза. Из его путаных объяснений следовало, что при научных исследованиях неизбежны погрешности и, вообще, голосование всё покажет. Начальник телевидения, недолго думая, прикрылся коллективными решениями главного штаба.
Григорий Владимирович посмотрел на экспертов долгим взглядом, от которого ученым мужам сделалось не по себе. Встал, застегнул пиджак и произнёс только одно слово: «Посмотрим». И тихо прикрыл за собою дверь.
Утром в субботу повалил снег. Скоро он засыпал весь город Крыжовинск. Обезглавленная с уходом Куманёва мэрия не давала дворникам никаких команд (в мэрию уже просочились секретные данные социологических опросов). Все малые и средние городские начальники ходили и гадали, кто выиграет. Под снегом оказалась даже центральная площадь. Над сугробами возвышались только рекламные щиты, пока не убранные после новогодних празднований. На том, что стоял у мэрии, значилась надпись: «Городок аттракционов». На другом, возле резиденции губернатора, было крупно выведено: «Королевство кривых зеркал».
Воскресное утро выдалось хмурым. Снегопад прекратился, но дворники не спешили выполнять свои обязанности. Энтузиазма не проявляло и население, пропущенное через который уже по счёту предвыборный карнавал. В комиссиях царила откровенная скука, и только ближе к обеду явка стала потихоньку расти. На попытки опросить их сразу при выходе с участков многие горожане отнекивались и закрывались воротниками.
В обед грянул грандиозный скандал. Молодцов, случайно включив телевизор, увидел там… своего конкурента Дрынникова, поздравлявшего крыжовинцев с настоящей русской зимой. Дмитрий Иванович, преодолев первое потрясение, ринулся звонить в избирком. Пока он дозванивался туда, а потом требовал действий от своего штаба, Дрынников поздравил его с экрана телевизора ещё раз. Уполномоченные от избиркома быстрее лани понеслись на телецентр – пресечь вопиющее нарушение. Там их ждали с юристом. Оказалось, что Борис Минаевич обращался к народу не как кандидат в мэры, а в качестве вице-спикера Думы. Письменное поручение ему дал спикер Карасин.
Такого в Крыжовинске ещё не было. Неудивительно, что к вечеру в нехорошем бизнес-центре «Ахиллес» явно сгустилась тревога. Молодцов заскочил на минуту и куда-то уехал. Эксперты то появлялись, то исчезали. Прессу на этаж не пускала охрана.
Первый итог был таким: большинство крыжовинцев на выборы вообще не пришло. Кто потоптался у подъезда и повернул обратно, кто вовсе отдыхал дома. Активно проявили себя сторонники Галины Арчибальдовны, которые упорно карабкались через все сугробы… По городскому уставу, тем не менее, голосование было признано состоявшимся. В своё время об этом позаботился мэр Цап-Царапин, не желавший подвергать себя риску из-за пассивности дорогих крыжовинцев. Цап-Царапину тогда это не помогло, ибо выиграл Куманёв. Не помогло и Молодцову. С перевесом в один процент победил Борис Дрынников.
Новым мэром города стал мастер спорта по бадминтону.
Утром в понедельник Дмитрия Ивановича Молодцова увезла «скорая». Экспертов, не дав им выспаться, генерал собрал на срочное совещание. Отдельные горячие головы предложили Мироедову итоги выборов не признавать и судиться до упора. Губернатор криво усмехнулся. Повторные выборы мэра сразу вслед за прошедшими грозили полной анархией. Вся загвоздка была в том, что, абсолютно не сомневаясь в победе правильного человека, Григорий Владимирович уже дал согласие на свои собственные (раньше положенной даты) выборы. Так присоветовали политтехнологи, которые тоже ни в чём не сомневались. И Барабулько, и начальник телевидения, и другие гиганты мысли считали, что таким образом Мироедов пройдёт на второй срок, упредив любую оппозицию. И согласие Григория Владимировича вторично баллотироваться, ради стабильности в обществе, уже было обнародовано через официозный листок…
За порогом зала для совещаний переминались с ноги на ногу члены городской избирательной комиссии. Им совсем не дали сомкнуть глаз. Наконец вышел адъютант генерала и объявил, что нужда в приглашенных отпала.
– А… как же быть? – спросил кто-то из комиссии.
– По закону, – кратко ответил адъютант.
На этих словах дебаты о том, признавать или не признавать итоги крыжовинских выборов, прекратились. Мироедов сам позвонил Дрынникову и сухо поздравил его. Вся и всяческая оппозиция ликовала.
Перед генералом встала трудная задача: мобилизовать свои силы после глупейшего поражения. И ещё предстояло понять, кто же будет его главным соперником.
В этом вопросе ясность наступила не сразу. Первым делом, конечно же, выдвинулась Галина Арчибальдовна. Учтя предыдущую ошибку, она явилась в комиссию вместе с адвокатом и не удалилась, пока не были совершены все формальности. Долго и муторно собирать подписи избирателей Халявцева не стала, поэтому внесла денежный залог в полтора миллиона рублей. Сумма залога слегка шокировала местных ревнителей справедливости, ибо настоящие борцы за правду такими деньгами обычно не располагают. Сумму за Галину Арчибальдовну перечислило некое товарищество. Кроме юридического адреса (комнаты в общежитии) и банковского счёта, оно не имело больше никаких средств производства.
Вторым желающим оказался марксист Чудаков. Обком постановил, что именно он должен нести в массы свет немеркнущих идей. Тотчас после регистрации доктор философии затянул свою вечную песню о необходимости восстановления Советского Союза. Его (доктора философии) Мироедов нисколько не опасался. В «белом доме» боялись другого кандидата, ждали его появления, готовились, но до конца всё-таки не верили и надеялись, что страхи не подтвердятся…
Надежды рухнули, когда в избирком было доставлено заявление от спикера Карасина. Михаил Алексеевич тоже отказался от сбора подписей и предпочел заплатить. На пресс-конференции после получения мандата он с чувством поведал миру о том, что не мог остаться в стороне при виде того, что совершается дома. Своим домом спикер провозгласил весь Крыжовинск, а также прилегающие сёла и деревеньки. По его словам, кризис зашёл слишком далеко, и молчать далее было невозможно. На провокационный вопрос, почему он молчал так долго (до самых выборов), Карасин нахмурил брови и сказал, что трудился на том посту, который был доверен ему. На ещё более провокационный вопрос, в чём же заключался его самоотверженный труд, Михаил Алексеевич снисходительно пояснил, что для подробного ответа не хватит никакой пресс-конференции.
Мироедов тяжело воспринял самовыдвижение спикера в губернаторы. Именно он, как известно, рекомендовал Михаила Алексеевича в парламентские лидеры. Именно его, Карасина, долго считал своей опорой в этом капризном и непонятном депутатском сообществе. Первый кризис их отношения пережили в пору обострения еврейского вопроса. Тогда Григорий Владимирович всё-таки поверил доводам спикера и вроде бы смирился с тем, что у того не было возможности угомонить оппозиционеров. История с Дрынниковым заставила генерала напрячься не по-детски. Тут уже интрига была налицо: тишайший Михаил Алексеевич начал (или продолжил?) свою игру. И вот теперь – последний шаг…
Тогда же генерал-губернатор узнал о последних проделках Барабульки (донесли доброжелатели). Имел место разговор по душам. Зиновий Моисеевич уверял, что никакого предательства не было и не могло быть, что подрабатывать на стороне был вынужден из-за трудного материального положения в семье, что консультировал второго кандидата крайне ограниченно, и что, наконец, кандидат всё равно не прошёл. В заключение знатный аграрник-политтехнолог пообещал биться на губернаторских выборах до конца. До чьего конца, не уточнил.
Григорий Владимирович, не мигая, слушал этот поток сознания и думал. Барабулькины экономические новации к перевороту в сельском хозяйстве не привели. Под началом доцента коровы не стали доиться лучше, и кукуруза не выросла до размеров баобаба. А займы и кредиты надо было возвращать. Более того, плановая ревизия, придя в офис Зиновия Моисеевича, выявила отсутствие кое-каких документов. И вообще, как установила та же ревизия, реформатор гораздо охотнее вкладывал деньги в акции на бирже, чем в развитие сёл и деревень.
– Ладно, Зиновий. Иди, работай, – повторил генерал свою известную фразу. Но тон был другим, не как в начале славной эпопеи.
Барабульку в штабе произвели в системные аналитики, отведя ему кабинет без подчинённых. По слухам, просить за него ходил Наум Сергеевич, однако Мироедов проявил твёрдость.
Шибко грамотных специалистов из Москвы решили не звать. Второго такого нашествия город Крыжовинск и его окрестности не пережили бы. Генерал-губернатор избрал старый дедовский способ агитации. Он приказал собрать главных чиновников с мест и, выйдя к ним в мундире, доходчиво разъяснил, что бунта не потерпит. «А дальше голосуйте, за кого хотите», – многозначительно добавил Григорий Владимирович. Такой элементарный приём, как ни странно, подействовал не хуже модных пиаровских штучек.
На местах губернаторскую речь поняли, как надо. Перед посланцами других кандидатов никто с хлебом-солью не показывался. Более того, в ответ на просьбы доверенных гонцов созвать народ чиновники лишь крестились и дрожали всем телом. Когда раздавались напоминания о законе и равных возможностях, на непрошеных гостей по-простому спускали собак. Так что пригородную местность удалось довольно эффективно оградить от чуждых веяний. С городом Крыжовинском, где свила гнездо смута, поступить похожим образом, увы, не получалось.
И в городе были применены более совершенные технологии. Начали с Галины Арчибальдовны. «Бабушку муниципальной революции» вежливо пригласили в здание на площади. Там ей задушевно предложили вспомнить про то, какие хорошие были времена, когда между ней и Григорием Владимировичем царило полное взаимопонимание. Халявцева тут же вскинулась и заговорила про честность в политике. В ответ поморщились и предложили ей не быть мелочно-щепетильной. Галина Арчибальдовна снова сделала вид, что не поняла. Тогда собеседник вздохнул и полез в сейф за папкой. В папке лежали фотографии очень милого коттеджа в живописном уголке Крыжовинской губернии (виды снаружи и изнутри).
Наступила тишина. Принимающая сторона заметила, что имеются также копии документов о праве собственности. А, кстати (вот, извольте взглянуть), есть и справочка о состоянии здоровья племянника… Революционерка встала и задвинула за собой стул. Собеседник поспешил заверить, что будут приняты все меры по недопущению утечки этой информации. Ни слова не говоря, Галина Арчибальдовна вышла вон.
На следующий день Крыжовинское телевидение отказало Галине Арчибальдовне в показе её рекламного ролика: по техническим причинам. Халявцева хлопнула дверью и заявила, что подаст в суд. До суда, правда, за оставшийся до выборов месяц она так и не добралась…
Сложнее было с Карасиным. Для него полновесной папки с завязками не нашлось. Из-за этого пришлось начать с переговоров. Эмиссары общались долго, но согласия не достигли. Спикер явно закусил удила. Михаила Алексеевича активно подстрекало окружение, куда влилась целая группа бывших советников Шабашкина (тех самых, которые не успели влиться в окружение Мироедова). И отступнику дали понять, что на пощаду надеяться не надо.
Михаил Алексеевич о пощаде молить не собирался. Наоборот, он очень деятельно приступил к агитации, опираясь на думских борцов с Барабулькой. Борцы принялись со всех трибун гневно вопрошать о судьбе свободной экономической зоны и вложенных в неё средств. Генерал-губернатор в ответ вещал про стабильность и работу на результат (то есть, на перспективу). Ему особенно громко вторил незаменимый Наум Сергеевич. Реакция народа была неясной, народ переваривал итоги выборов градоначальника.
Для нанесения решающего удара спикер отправился в Москву. Там некто в высших сферах ещё до выдвижения намекнул ему, что акции Мироедова сами понимаете, где (следовал выразительный взгляд на небо) упали, а значит, есть шанс добиться полного одобрения кандидатуры Михаила Алексеевича. Само собой, при условии полной лояльности престолу. Спикер немедленно изъявил готовность принести присягу верности. Лицо из высших сфер ответило, что сейчас не время. Ну а после выдвижения – это совсем другое дело… И вот наконец Карасин прибыл в столицу и остановился в гостинице с видом на Кремль.
Весь первый день прошёл в ожидании разговора с давешним собеседником. Лицо было занято, и его мобильный телефон не отвечал. Назавтра всё-таки договорились пообщаться лично. Михаил Алексеевич подъехал в приемную и сел ждать. Ждал почти до вечера, только отлучился в буфет минут на десять. На лестнице померещилась фигура одного из земляков-крыжовинцев, однако проверить свои ощущения не успел: фигура бесследно пропала. Под вечер москвич позвонил сам и назначил аудиенцию на следующее утро.
По московским понятиям, утро начиналось не рано. Но Карасин всё равно точно в девять занял свой пост в приемной. Ближе к полудню стремительно вошёл хозяин кабинета. Михаил Алексеевич вскочил. Лицо кивнуло и проследовало мимо. Спикер из Крыжовинска дёрнулся было за ним, но на пути встал дюжий порученец. «Ожидайте», – лаконично сказал он. У спикера нехорошо заныло под ложечкой.
Ещё через минут тридцать секретарша кивнула: можно. Пока Михаил Алексеевич шёл вдоль длинного стола для совещаний, он по привычке мысленно отметил, что хозяин принимает его сидя и не протягивает руку для приветствия.
– Вы по какому вопросу? – без лирических вступлений спросило лицо.
– То есть… как? Мы же договаривались, – начал Карасин.
– Не помню, – отрезал хозяин кабинета. – Напомните.
– Я по вопросу о выборах, – уже на автопилоте продолжал спикер.
– О выборах? Каких? А, у вас, там… Это вопрос решённый. Мироедов согласован.
Михаил Алексеевич ощутил, как земля уходит из-под ног.
– Что-нибудь ещё? – приподнял брови собеседник.
Целую неделю после поездки Карасин приходил в себя. А затем снял свою кандидатуру во имя спокойствия и стабильности. Голосование в Крыжовинске и окрестностях дало генерал-губернатору мандат ещё на четыре года, хотя и не с таким перевесом, как в первый раз. Удивительным образом выбор народа совпал с решением, принятым в высших сферах. Что в очередной раз подтвердило: власть у нас находится в неразрывной связи с массами.
Едва приняв многочисленные поздравления, Григорий Владимирович уволил Барабульку по собственному желанию. Тогда же бывший пресс-секретарь мэра Куманёва был оправдан судом – за деятельное раскаяние.
Спикера Карасина депутаты дружно отправили в отставку, поставив ему на вид личную нескромность и забвение принципа коллегиальности. Михаил Алексеевич, слушая обвинительные речи, не сопротивлялся. Лучше многих в Думе и за её пределами он знал, что теперь сопротивление действительно бесполезно.
Глава девятаяГенерал-губернатор и честная власть Избрание мэром Бориса Минаевича Дрынникова вызвало сильнейшую волну слухов и сплетен в городских коридорах власти. Новоявленную честную власть обсуждали на все лады и ждали от неё любых сюрпризов. Ждали, как быстро выяснилось, не напрасно.
Первым же своим решением Дрынников назначил заведующего собственной канцелярией. Им был объявлен муниципальный советник Волдырёв, уговоривший Бориса Минаевича баллотироваться. Муниципальный советник сменил свитер на галстук (правда, неряшливо повязанный) и спозаранку явился на службу. Чиновному люду он тотчас роздал анкеты, составленные по передовой американской методике. Всем было категорически сказано, что не прошедшие тестирование от дел будут отстранены. Аппарат мэрии замер…
Пока чиновники пребывали в ступоре, было произведено второе важное назначение. Ведать городским имуществом, движимым и недвижимым, новый мэр поставил другого муниципального советника. По имени и фамилии его звали редко, чаще используя прозвище, пришедшее из малого и среднего бизнеса. А владел тот советник сетями лавок и магазинов «Кум» и «Сват» и слыл социально ориентированным, патриотически настроенным предпринимателем. В лавках его и магазинах продавался обычно уценённый товар, что пропагандировалось как забота о народе. Оптовую же базу предпринимателя охраняли казаки в трико с лампасами.
Хозяин «Кума» и «Свата» в бытность рядовым депутатом эпатировал публику, являясь на заседания бритый наголо и в расписной рубахе. Как и многие народные избранники, он успел побыть в стане оппозиции мэру Цап-Царапину – правда, не выдвигаясь в первые ряды. С мэром Куманёвым «Кум» и «Сват» работал исключительно конструктивно. Данный период его биографии был ознаменован участием в аукционе за право бессрочной аренды главного городского универмага. Разумеется, участием успешным… Став бессрочным арендатором, социально ориентированный бизнесмен тотчас утроил плату для мелких субарендаторов.
Пресса, конечно же, начала заниматься инсинуациями насчет того, что именно эти взносы и составили предвыборный фонд Бориса Минаевича. Сам Волдырёв, приведший коллегу под знамёна честной власти, как намекала та же пресса, свои фонды давно промотал в бесконечных кампаниях и акциях протеста, а посему также давно занимал и перезанимал средства у «Кума» и «Свата». Понятно, что подобные инсинуации никто комментировать не стал. Владелец лавок и магазинов, получив должность, оделся в строгий костюм и от интервью вообще наотрез отказался.
Контролировать связи с прессой в мэрии стал специальный отдел. Возглавить его было поручено старшей кладовщице с оптовой базы «Кума» и «Свата». Она первой с блеском прошла тестирование по американской методике. Самые впечатлительные муниципальные служащие уже ждали полного погрома и избиения кадров, но в очередной раз всё-таки не дождались. Ещё одним знаковым решением стало подтверждение полномочий прежнего вице-мэра, ответственного за водопровод и канализацию. «Таких людей в обиду не дадим!» – заявил новый мэр, и обитателям старинного купеческого особняка малость полегчало.
Так в славном городе Крыжовинске началась эра честной власти. Снег, кстати, с улиц и площадей так и не убрали. Сперва было просто некогда (решали кадровые вопросы), потом пытались сверстать и принять бюджет, а дальше весна пришла. Сугробы, достигшие рекордной высоты, растаяли сами. Мэр ликовал, как ребёнок, и повторял: «Вот видите, я же говорил!» На смену снегу явился разнообразный мусор, начиная с остатков новогодних петард. Его в своё время тоже никто не убирал: то не хватало инструмента, то ждали, чем закончатся выборы, то ждали ближайших последствий закончившихся выборов.
По вопросу о мусоре в мэрии собрался чрезвычайный штаб. Заведующий канцелярией Волдырёв требовал от Бориса Минаевича скорых и решительных действий. Борис Минаевич благодушно взирал на беспокойного соратника. Перенеся напряжение выборной кампании, Дрынников явно не хотел ускоряться ещё раз. Весь его новый рабочий график никак не предполагал суеты и спешки.
В самом деле, в отличие от деятельного Куманёва, Борис Минаевич приезжал в резиденцию довольно поздно: между девятью и десятью часами, причем, как правило, ближе к десяти. Подолгу причёсывался перед зеркалом, выравнивал усы особой щёточкой, пинцетом убирал лишние волоски из бровей. Весь многочисленный секретариат в это время толпился возле шефа, ахая и вздыхая. Борис Минаевич утверждал, что это вдохновляет его на подвиги. Наконец, когда последний волосок становился-таки на место, в кабинет прорывался Волдырёв, по своему обыкновению растрёпанный. За ним молча шествовал «Кум» и «Сват», далее спешила экс-кладовщица. Спустя примерно четверть часа от мэра выносили подписанные бумаги.
После подписания бумаг дальше приемной никого уже не пускали. Борис Минаевич стоял у окна и глядел через площадь куда-то ввысь. Периодически взгляд его стремился ниже, падая на большой рекламный плакат с собственным изображением. Выборы ушли в историю, но плакат Борису Минаевичу нравился и был по его личному указанию оставлен на прежнем месте.
Изредка по прямому проводу звонил вице-мэр, ведавший водопроводом и канализацией. Сбивал с мысли, которая текла так легко и привольно. Дрынников морщился и отвечал коротко, почти односложно:
– Да, Вячеслав Артёмович… Не знаю, Вячеслав Артёмович… Ну, решайте что-нибудь сами… Всего доброго…
Постояв так минут тридцать-сорок, честный мэр вызывал к себе помощницу Фенечку. Помощница раскладывала на журнальном столике вырезки из газет с положительными публикациями о Дрынникове (оплаченными самой мэрией) и громко, нараспев принималась читать вслух. Борис Минаевич откидывался на спинку кресла, жмурился и внимательно слушал. «Вот, могут же, когда хотят!» – иногда приговаривал он.
Потом часы били двенадцать. Борис Минаевич поднимался и открывал ежедневник. Пора было ехать к массажисту, визажисту или дантисту. Оттуда – на обед, а с обеда – в спортзал: играть в любимый бадминтон. К подъезду подавали машину, и мэр, взяв подмышку недочитанные вырезки, отбывал на запланированные мероприятия. Опять появлялся он уже под вечер. В приёмной, дожидаясь его, переминался с ноги на ногу верный Волдырёв. Ещё четверть часа, и новая порция бумаг с красивым росчерком уносилась в канцелярию. Без пяти шесть в кабинете №1 гасили свет…
Раз в неделю, впрочем, сценарий несколько менялся. В продолжение многолетних традиций проводилась большая общегородская планёрка. На ней мэр, по совету Волдырёва, создавал информационные поводы и сыпал откровениями. Пресса, после Куманёва было приунывшая, теперь снова подняла голову и едва успевала записывать.
Поводов и откровений хватало. Так, например, насчёт снега, засыпавшего Крыжовинск, Борис Минаевич дал четкую и недвусмысленную команду: всем квартальным надзирателям строить потешные городки и лепить баб. Наиболее отличившихся дворников было обещано премировать (за счёт спонсоров). Чей-то робкий вопрос, а не лучше ли за счёт спонсоров расчистить снег, мэр проигнорировал.
С наступлением весны градоначальник вернулся к своей старой навязчивой идее поднять рождаемость на вверенной ему территории. Подолгу, опять же, простаивал он у окна, наблюдая за горожанами и горожанками. И мысль свою сформулировал на очередной планёрке коротко и ясно: все беды в экономике и коммунальной сфере – от демографической ситуации. Тут же была учреждена должность ещё одного вице-мэра: по социально-демографической политике. Занял её массажист Бориса Минаевича, заведение которого Дрынников посещал постоянно и регулярно. В новый департамент набрали сотрудниц и стали ждать улучшения показателей…
Что же предпринимал тем временем губернатор Мироедов? В первое время, собственно, практически ничего. Ибо занят был своим собственными выборами, а впоследствии (по их итогам) претворял в жизнь кое-какие судьбоносные решения. Наконец, со всеми горящими проблемами разобрались и, главное, свергли вероломного спикера Карасина. Тут-то отдельные сподвижники, а пуще других – хваткий Наум Сергеевич – и напомнили генералу о вопиющем крыжовинском недоразумении. Иных слов, характеризующих феномен честной власти, в «белом доме» не употребляли.
Григорий Владимирович и сам прекрасно помнил досаднейшую осечку с мэром. Потерпевшего неудачу Молодцова он по принципу «с глаз долой» сослал в комитет по культуре: развивать хоровое и сольное пение. Но где-то в подсознании все равно саднило, и ещё этот плакат по ту сторону площади… Стоило только подойти к окну, как дурацкие воспоминания мешали сосредоточиться.
Приглашать мэра на аудиенцию (и уж тем более идти к нему на поклон) генерал не хотел. Не желал давать повод для насмешек и измышлений ещё живой оппозиции. Поэтому Дрынникову через посредников была вброшена такая информация к размышлению: все прошлые грехи будут прощены и забыты в обмен на добровольную отставку. Больше того, был сделан и такой намёк: Бориса Минаевича не оставят без средств к существованию и даже сохранят за ним кабинет, телефон-вертушку и помощницу (в другом, конечно же, здании). Борис Минаевич, тоже через посредников, дал понять, что серьёзно подумает.
Пока мэр думал над заманчивым предложением, события развивались своим чередом. Падение спикера Карасина коренным образом изменило весь политический ландшафт. Оппозиция всех мастей лишилась своего традиционного убежища и пристанища. И, само собой, стала срочно искать новое. Единственным вариантом виделся бывший особняк купца Амфитрионова, куда и потянулись парламентские ораторы, обещая честному мэру весь свой личный ресурс и любые формы поддержки.
Выбор, перед которым оказался Борис Минаевич, был довольно мучительным. С одной стороны, опасно было прогневать генерала-губернатора. С другой – очень уж хотелось сохранить всё как есть: эти утренние вычёсывания, аханье и оханье, читку газетных статей… Подумав, градоначальник решил не спешить. Посредникам от Мироедова он передал через своих посредников, что почти уже созрел. А оппозиции, тоже через посредников, передал, что готов сотрудничать. Предполагалось, что дальше жизнь подскажет, как быть…
Итак, первое время губернатор пребывал в относительно спокойном ожидании. Посредники, то и дело сновавшие между «белым домом» и бывшим купеческим особняком, уверяли, что вопрос практически уже решён. Посредников хлопали по плечу и напоминали про необходимость ускорить процесс. Те, в свою очередь, божились, что осталось согласовать мелкие технические детали. Наум Сергеевич, взявшийся курировать проект, докладывалгенералу об успешном продвижении вперёд.
Пока шли закулисные переговоры, оппозиция успешно вила гнездо под крылом честного мэра. Пришельцев и Чудаков регулярно проводили в этом гнезде свои пресс-конференции, а Галина Арчибальдовна со всей возможной страстью кинулась убеждать горожан в необходимости платить по счетам за мусор и канализацию. Теперь, по её словам, мэр ни в каком повышении цен виноват не был, а виноваты были исключительно хищники-монополисты. Сам же Борис Минаевич порадовал земляков новой нестандартной инициативой. Согласно его постановлению по всему Крыжовинску начали оборудовать площадки для игры в пинг-понг. Для оказания оздоровительного воздействия на население.
Департамент «Кума» и «Свата», пока инициатива с пинг-понгом обсуждалась в печати, успел дважды поднять плату за аренду всех муниципальных помещений. Арендаторы взвыли и бросились бить челом бывшему собрату по бизнесу. На что бывший собрат отвечал, что деньги пойдут на уборку улиц и ремонт проезжей части. Деньги были собраны, однако грязи на улицах не убавилось, а с проезжей частью вообще вышел конфуз. Машина с самим Борисом Минаевичем попала в выбоину прямо у въезда на площадь и лишилась рессоры.
Наконец где-то в середине лета терпение генерала-губернатора стало истощаться. Дрынникову ясно дали понять, что все сроки давно вышли. Дрынников передал в ответ, что уже пакует чемоданы, только вот гарантии бы желательно получить как можно более надёжные. Ему ещё более ясно заявили, что самой надёжной гарантией всегда было и есть честное слово Мироедова. После такого заявления наступила пауза. Цену чьему бы то ни было честному слову честная власть знала не понаслышке.
В «белом доме» подождали ещё чуть-чуть. В мэрии тем временем произвели следующее назначение. Заведовать финансами был поставлен один из крепких хозяйственников, когда-то в штыки принявших затею Барабульки. Как говорили, именно он ссудил деньжат Борису Минаевичу на самом старте предвыборной кампании. (Это, впрочем, никем документально доказано не было). И, кроме того – правда, на общественных началах – там же пригрели макроэкономиста Кренделева, строчившего злобные фельетоны про уважаемую особу губернатора.
Тогда терпение Григория Владимировича лопнуло. В последний раз через площадь рысцой побежали посредники, неся чёткий и жёсткий ультиматум. Борис Минаевич посредников принял лично, плотно затворил за ними дверь и долго и горячо шептал, что он-то всей душой за генерала, но окружение не позволяет выполнить данное обещание. Посредники воротились не солоно хлебавши и подробно донесли обо всём Науму Сергеевичу. Вице-губернатор скрипнул зубами. Успешный, казалось бы, проект оборачивался неприятной стороной, но идти на высочайший приём было надо.
О том, как объяснялся Наум Сергеевич с Григорием Владимировичем, знали только стены губернаторского кабинета. Сразу вслед за этим разговором был созван экспертный совет. Учёные профессора и прочие консультанты по своему обыкновению стали восторгаться мудростью и прозорливостью Мироедова, но были прерваны окриком. Тогда начальник телевидения в очередной раз повалился генералу в ноги и изъявил готовность кусать ковёр. Однако ему довольно сухо было велено подняться и не паясничать. Боевой задор подчинённых Мироедов оценил, и только. В папке перед ним лежал доклад социологов, и был тот доклад неутешительным.
В случае экстренных, досрочных выборов мэра первое место занял бы кандидат «Против всех». Вторую же позицию с большим отрывом от других вероятных и маловероятных претендентов занимала Галина Арчибальдовна Халявцева. Народную любовь к ней не поколебала даже полная смена вех в вопросе о мусоре и канализации.
Случай оказался крайне тяжёлым. Что делать, никто из учёной публики не знал. Дабы реагировать хоть как-то, было решено развернуть кампанию критики и разоблачений самозваной честной власти, а дальше посмотреть на результат. С тем и разошлись.
Кампания критики в адрес честной власти развивалась, в общем, по тем же лекалам, что и борьба с Куманёвым. Во-первых, исполнители были те же. Во-вторых, изобретать велосипед никто из них не стал. Мэру прямо сразу указали на то, что надо рачительнее вести хозяйство и не винить всех подряд в нехватке денег. Пару-тройку звучных заявлений на эту тему по традиции сделал Наум Сергеевич. Далее поведали всему честному народу о том, как Борис Минаевич строит личный дом с бассейном и кортом для бадминтона, используя казённый транспорт и кирпич. И, наконец, вытащили на свет божий кое-какие постановления, подписанные Дрынниковым. Касались они выделения земельных участков неким фирмам в обход установленной процедуры – причем, одна из фирм ухитрилась получить земельку в аккурат на лужайке напротив одного из административных зданий.
Борис Минаевич по вопросу об удивительных постановлениях разводил руками и, растерянно улыбаясь, повторял: «Да, подпись моя… Но как подписывал – не помню!» Про дом обвиняемый твердил, что строит его путём применения новейших технологий из сэкономленных материалов, не вкладывая буквально ни копейки. Ну а насчет пустой казны кивал на своих боевых заместителей: дескать, вся фактура у них.
Боевые заместители вели себя по-разному. «Кум» и «Сват» по-прежнему отказывался от комментариев, а его департамент принялся срочно готовить программу приватизации подземных переходов и городских кладбищ. Бывший массажист, а ныне ответственный за демографию ездил по загсам и от имени мэра поздравлял молодожёнов. В ответ на ехидные вопросы он только улыбался и велел секретарю записывать фамилии особо ретивых журналистов. Крепкий хозяйственник из числа недавних парламентариев приглашал зайти попозже, так как ему пора на совещание. Отдуваться за экономическую политику пришлось безотказному специалисту по водопроводу и канализации.
Бывалый Вячеслав Артёмович после каждого обвинения произносил долгие речи о себестоимости и тарифах, бюджете и ценообразовании. Изъяснялся он так, что было понятно одно: за любимое население мэрия ляжет костьми, но подорожания услуг, очевидно, не избежать. Сказывался опыт работы бессменного управленца и с Цап-Царапиным, и с Куманёвым, и в сложный период междуцарствия.
А заведующий канцелярией с началом военных действий ощутил себя в родной стихии. Городские печатные листки под его негласной цензурой моментально развернули агитацию против пресловутого генеральского окружения. Вспомнили (и напомнили общественности) про недвижимость Наума Сергеевича, про эксперименты Барабульки на селе, про шибко затратные и малоэффективные выборы кандидата Молодцова. Свою, отдельную газету стал выпускать макроэкономист Кренделев. Писал в неё исключительно он сам, и все статьи были посвящены персоне Мироедова. Их содержание вызывало у Григория Владимировича натуральную изжогу. По официальной версии, газета издавалась на собственные средства учредителя и главного редактора в одном лице, и зимой и летом ходившего в старых кедах…
Через площадь снова побежали посредники. Дрынникову передали губернаторское повеление: прекратить безобразия. Борис Минаевич опять начал каяться и винить во всём аппарат. Пока мэр говорил посредникам о своей глубокой и неизменной любви к Мироедову, в недрах его канцелярии готовился мощнейший пиаровский ход. И в одно тихое, солнечное утро, когда лето ещё не уступило место осени, грянула подлинная сенсация.
От пристани, где швартовались прогулочные пароходики, отчалила целая флотилия. На простор искусственного Крыжовинского моря на катере с флагом вышел сам Борис Минаевич. На лице его не дрожал ни один мускул. Взгляд сквозь бинокль пронзал голубые дали. На борту вместе с мэром находились ответственный за демографию и помощница Фенечка. Прочие суда, шедшие в кильватере, вмещали в себя чиновников помельче и прессу. Куда направлялась эскадра, не знал никто, кроме штурмана.
Суда выстроились в линию и проделали ряд манёвров, чем совершенно запутали непосвящённых. Мальчишки с удочками махали им вслед. Больше часа провели все мобилизованные и приглашённые в томительном ожидании, пока тайна не открылась. Флагманский катер явно держал курс на малоприметные заливчик возле пригородной слободы Окрошки. (Во времена воевод сия слобода славилась своими кулинарами). На берегу, в штанах, засученных до колен, Бориса Минаевича ждал Волдырёв.
По команде был заглушен мотор, и мэр, тоже засучив штаны, полез прямо в воду. Делегация вынужденно последовала его примеру. Помощницу Фенечку перенесли на руках. Волдырёв и Дрынников по-мужски крепко обнялись. Тут же началась пресс-конференция.
Как поведал собравшимся Борис Минаевич, его заведующий канцелярией, находясь в отпуске без сохранения содержания, сделал важное народнохозяйственное открытие. Оказывается, вода Крыжовинского моря, некогда загубленная, теперь снова пригодна для питья и бритья. Волдырёв сам, по словам мэра, неоднократно пил её и абсолютно здоров. Природа взяла верх над экологической опасностью, и по этому случаю здесь будет разбит пляж с фонтанчиками и кабинками для переодевания. Более того, уже развернуты поиски инвестора, дабы осушить часть Крыжовинского моря. На площадях, отвоёванных у пучины, будут устроены развлекательные комплексы, кафе и, конечно, дополнительные площадки для пинг-понга.
Пресса зашлась в профессиональном экстазе. Такого информационного повода ещё не создавал никто. Губернаторские эксперты и консультанты, напротив, позеленели от зависти. Стали искать начальника телевидения, чтобы сообща придумать ответный ход, но тот убыл в Москву, в министерство, и назад не воротился. Как сообщалось, был брошен в другой регион – разносить ценный опыт. Вместо себя незаменимый специалист оставил управлять бухгалтера. Мироедов сгоряча уволил одного из консультантов, но делу это не помогло.
Обсуждение инициативы, связанной с Крыжовинским морем, длилось довольно долго. Само собой, учёные доказали, что для осушения даже малой части указанного водоёма не хватит всех финансовых ресурсов мэрии. Само собой, разговоры про инвестора остались разговорами. Здоровье Волдырёва тоже было подвергнуто серьёзному сомнению (во всяком случае, душевное точно). Но – время шло, и честная власть продолжала править славным городом. Мало того, по стабильности, столь ценимой Мироедовым, был нанесён новый, совсем неожиданный удар.
Губернатору изменил депутат Навозин.
Случилось это после целого ряда лет теснейших и плодотворнейших отношений, полезных обеим сторонам. Случилось, как всегда, неожиданно и в самый неподходящий момент. Депутат Навозин, коренной житель стольного града Москвы, давно представлял Крыжовинскую губернию во всемирно известном здании на Охотном ряду. Малообеспеченных аборигенов из глубинки он пленил и молодостью, и знанием иностранных языков, и смелыми высказываниями в защиту народа.
В первый раз Дмитрий Альбертович прошёл в Государственную Думу под стягом собственноручно сотворённого «Конгресса русских мужчин». Тогдашний губернатор Шабашкин как член самой передовой партии, по идее, должен был помешать конкуренту, но не помешал. Да, по правде говоря, и не мешал вовсе – хотя товарищи из обкома настаивали на решительных действиях. Почему несгибаемый большевик повёл себя так, судить было трудно. То ли видел в Навозине вероятного союзника (попутчика), то ли слишком часто захаживали к нему в кабинет доверенные представители от молодого и перспективного москвича.
Когда власть Шабашкина пошатнулась, депутат Навозин перенёс огонь критики с империализма США на личность Ивана Минаевича. Народно-патриотический губернатор взялся было обличать перевёртыша, но полностью изобличить не успел. В крыжовинский «белый дом» триумфально въехал генерал Мироедов, разумеется, поддержанный Навозиным. Понятно, что на следующие выборы в российский парламент Дмитрий Альбертович выступил как человек из команды губернатора. «Конгресс русских мужчин» был позабыт и заброшен за ненадобностью.
Результат Дмитрия Альбертовича на тех выборах превзошёл все прогнозы и ожидания экспертов. Соперники – и чисто символические, и вполне реальные – были буквально повергнуты в прах. Обитатели крыжовинской глубинки стройными рядами шли голосовать за Навозина. Москвич с румяным лицом едва не побил рекорд депутатской популярности в масштабах страны. С этого, видимо, и начался обратный отсчёт…
В первые месяцы после повторного избрания Навозина крыжовинцы ждали какого-то фантастического взлёта в его судьбе. Поначалу предполагали, что Дмитрий Альбертович возглавит крупнейшую фракцию. Не сбылось. Потом возникли слухи, будто вот-вот сменится министр иностранных дел, и, конечно, прочили на это место полиглота-патриота. Министр сменился, но назначили другого. Наконец, уже довольно робко зашла речь о высокой партийной должности, однако и её депутат Навозин не дождался. И рейтинг Дмитрия Альбертовича при дворе Мироедова потихоньку пополз вниз.
Не привыкнув ещё проигрывать, Навозин взялся сколачивать новый предвыборный блок. Целью была крыжовинская областная Дума, выборы в которую быстро приближались. Понаблюдав немного за его активностью, генерал-губернатор дал понять через посредников, что не особо доволен происходящим. Вниз по вертикали власти, с самого её верха, был спущен тайный циркуляр, согласно которому победить должны были другие силы, и на Мироедова возлагалась обязанность обеспечить плановые цифры. Навозин со своим новым блоком в эти цифры никак не вписывался.
Сделанное в рабочем порядке предупреждение на депутата не повлияло. Навозин не только не смирился, но созвал брифинг для прессы. И созвал не где-нибудь, а в стенах презираемой губернатором мэрии. И на том брифинге безответственно заявил, что окружение Мироедова, мол, пытается поссорить его с Григорием Владимировичем, но он, депутат Навозин, во всём досконально разберётся и отделит мух от котлет. Эти высказывания ясно говорили о том, что Дмитрий Альбертович был захлёстнут манией величия и практически встал на тропу войны.
Генерал отказал Навозину в личном приёме и отдал приказ готовить сценарий противодействия зарвавшемуся депутату.
Те выборы в губернскую Думу стали ещё одним ярким пятном в истории Крыжовинска. Помимо Навозина с его блоком, в бой устремились вечные коммунисты, а также, разумеется, Галина Арчибальдовна. Депутат Навозин агитировал против олигархов и их местных пособников. Депутат Халявцева взывала к честности и справедливости. За честность билась не только она: свою отдельную штурмовую колонну образовала мэрия. Сам Борис Минаевич в кандидаты официально не пошёл (в очередной раз, через посредников заверив «дедушку» в абсолютной лояльности), но благословил выдвижение своего зама по демографии. Рядом с недавним массажистом во главе списка была поставлена лауреатка последнего конкурса красоты «Мисс Крыжовинск».
Пока гремели бои, город дошёл до состояния невиданного упадка. Опять наступила зима, но чистить снег дворники даже не начинали. (Быть может, помня слова мэра о том, что всё равно растает.) Чтобы показать пример, Борис Минаевич объявил субботник и вывел на свежий воздух весь чиновничий аппарат. Мэр, облаченный в яркую жилетку, энергично махал лопатой бок о бок со своим заведующим канцелярией. Экс-кладовщица, а ныне зав отделом взяла в руки лом. При каждом ударе об лёд в стороны летели осколки, и помощница Фенечка нервно взвизгивала.
Пресса, конечно же, снимала весь процесс, но проходивший мимо народ энтузиазма не выказал. У прессы вскоре появился и другой значимый повод: в Крыжовинск повторно прибыл олигарх Камышанский, который захотел увидеть основных обозревателей и комментаторов газетных полос, гиен пера и акробатов ротационных машин. Камышанского разместили во главе накрытого стола. Говорил он крайне мало, предпочитая слушать. Гиен и акробатов угощали, не скупясь. Камышанскому отдельный официант подливал из отдельной бутылочки. В завершающем тосте большой человек напомнил об ответственности и серьёзности, о том, как в прежние времена каждое печатное слово проходило строгий, но необходимый партийный контроль.
Между тем, выборы достигли своего апогея. Губернатор в ответ на неоднократные нападки обвинил Навозина в гнусном политиканстве и забвении интересов народа. Навозин же заявил, что иной результат, кроме положительного для себя, он не признает и призовёт граждан на площадь. Для разминки блок полиглота-патриота провёл пару митингов заодно с коммунистами. Партию власти обвинили в том, что в её поддержку, где-то, мол, раздавали тазики – то ли пластмассовые, то ли даже медные. В «белом доме» занервничали, тем более что дошёл слух: на станции Москва-Сортировочная в некий вагон уже грузят палатки и котелки для бессрочной акции протеста.
В ночь подсчёта бюллетеней все ждали страшного. Наиболее горячие головы заранее предлагали Мироедову оцепить подступы к зданию, а на заднем дворике разместить конный резерв. Григорий Владимирович во второй раз за период губернаторства достал из шкафа мундир с погонами, но вызвать войска отказался. На рассвете избирательная комиссия, выйдя из-за закрытых дверей, известила о полном крахе оппозиции. Блок за демографию был разбит наголову, коммунисты остались при своём обычном проценте, ну а полиглот-патриот из Москвы и основатель «Конгресса русских мужчин» далеко отстал от тех, кто значился в тайном циркуляре…
Страшное, вопреки ожиданиям, так и не случилось. Вместо акции протеста с котелками и палатками Дмитрий Альбертович всего лишь созвал пятнадцатую или шестнадцатую по счёту пресс-конференцию. На ней Навозин сказал, что избирательная комиссия куплена олигархами и пообещал отстаивать правду во всех судах, включая Европейский. Комиссия отвечала ему, что выборов чище и честнее этих крыжовинская история ещё не знала. Прокуратура, которая взялась прояснить историю с тазиками, доложила обществу, что один тазик действительно обнаружен, и действительно медный. Его происхождение, увы, установить не удалось.
После провала оппозиции и торжества «партии власти» знатоки крыжовинской политической кухни авторитетно прогнозировали падение Дрынникова. Уж на что был упорен и силён народный мэр Куманёв, однако и тому пришлось уйти со сцены… Но прогнозы сбываться не спешили. А вот Борис Минаевич, наоборот, поспешил с ответным шагом и в очередной понедельник пожаловал на губернаторскую планерку. Мэр не стал пробиваться в передние ряды, а выбрал себе местечко у стеночки, на приставном стуле. Жест его был оценён, и на следующий день Бориса Минаевича пригласили уже для беседы с глазу на глаз.
Последствия встречи с генералом начали сказываться скоро. Городские печатные листки явно умерили свой пыл, перестав трепать добрые имена Мироедова и Барабульки. Чиновники из мэрии стали по первому зову являться на совещания в «белый дом». И, самое главное, заведующий канцелярией Волдырёв получил полную отставку от службы. Говорили, что после подписания соответствующего документа Борис Минаевич долго никого не принимал и не брал трубки телефонов. Только вернейшая Фенечка несколько раз ходила из приемной в кабинет и обратно, неся на подносе графин с водой и успокоительные таблетки. О реакции отставленного Волдырёва не было известно ничего.
Губернатор же как-то на одном из публичных собраний добродушно дал понять, что мэр у нас, конечно, человек неопытный, но, может быть, чему-то и научится.
Глава десятаяТоржество стабильности Итак, стабильность победила окончательно. Мироедов распорядился отдать свой мундир в химчистку, ибо держать его под рукой больше не было смысла, и решил отныне экспериментов не производить. Реформ по Де Голлю и Ататюрку не получилось, и охота затевать что-нибудь подобное прошла совсем. В конце концов, человека ждала давно заброшенная из-за информационных войн любимая рыбалка…
Мэр Дрынников, попив успокоительных таблеток, скоро удалился в отпуск. За него ценные указания из губернаторского дома смиренно выслушивал безотказный Вячеслав Артёмович. На требование Наума Сергеевича сменить подрядчиков, ремонтирующих легендарные крыжовинские дороги (это благодаря им появилось известное выражение про две беды) вице-мэр отвечал уверениями в полнейшем согласии. За сменой подрядчиков грянуло новое требование: разобраться-таки с квартальными надзирателями и рынками. Вячеслав Артёмович и тут закивал убелённой сединами головой. Канцелярия заработала и выдала на-гора соответствующие бумаги. Наум Сергеевич потирал натруженные руки. Далее начались необходимые по регламенту согласования. На каждом листочке должна была появиться закорючка от каждого отдела и департамента. Но здесь машина дала сбой.
При всех избранных народом вождях аппарат жил своей собственной жизнью. Люди, его составлявшие, переходили из службы в службу, сдавали экзамены на классные чины, ездили в командировки повышать квалификацию, учились в академиях и получали беспроцентные ссуды. Довольно трудно было застать разом всех ответственных работников на их рабочих местах. Поэтому бумаги, предназначенные для согласования и визирования, пустились в долгое-долгое путешествие. Такое долгое, что и слабый здоровьем Борис Минаевич давно вышел из продолжительного своего отпуска, а листки с набором закорючек всё совершали и совершали нескончаемый документооборот.
Наконец, в том, что касалось квартальных надзирателей, вроде бы наступила ясность. Означенные лица подлежали увольнению, и претенденты на их места уже заполняли анкеты и писали автобиографии. Наум Сергеевич не удержался и позвонил генералу-реформатору прямо на рыбалку, порадовал доброй вестью. Из-за плеска воды слышно было плоховато, но Григорий Владимирович сказал в ответ пару ласковых слов.
Настал день, когда увольняемым пришла пора ознакомиться с приказами о себе самих. Увы, как по команде, каждый из этого скорбного списка по примеру градоначальника занемог. Такая вот стряслась беда… Борис Минаевич только руками по привычке развёл. Перезванивать «дедушке» на рыбалку было как-то неудобно, решили ждать. Шли дни, потом пошли недели. Увольняемые на работу не ходили, только дружно продлевали больничные листы. Наум Сергеевич, предчувствуя неминуемый генеральский вопрос, ощущал холодок в спине и пониже спины. Мэру намекнули, что настало время и власть употребить. Мэр отвечал, что, будучи облечен доверием общества, никак не может пойти на попрание закона. О рынках в этой дурацкой кутерьме все временно забыли. А там происходили события не менее интересные.
На городские рынки явились комиссары. Нет, без маузеров и шашек, хотя отдельные в кожаных куртках. То были муниципальные советники и депутаты, тоже облеченные доверием общества. В дополнение к полномочиям принимать бюджет и голосовать за постановления, Борис Минаевич наделил их правом проверять и направлять работу купечества. Об этой сфере деятельности каждый комиссар знал всё или почти всё, поскольку сам занимал ту или иную нишу местной рыночной экономики. Кто кормился с игорных домов, кто двигал недвижимостью, кто содержал магазины и лавки… В общем, новые уполномоченные безошибочно ведали, где что лежит и сколько стоит в твёрдой валюте. В размерах активов они пока явно уступали прославленному Науму Сергеевичу, однако жаждали наверстать упущенное.
Дрынников был выдернут в здание напротив, где ему ясно заявили, что налицо нарушение конвенции. Мэр имел поникший вид и принялся ссылаться на давление со стороны депутатского корпуса. Дескать, очень трудно противостоять, не имея поддержки и опоры. Тогда Бориса Минаевича по привычке пугнули телевидением, но желаемого эффекта не произвели. Бухгалтер, оставшийся рулить творческим процессом, в бухгалтерской своей манере за плату давал эфир всем, а на высочайшем ковре плакался относительно расхождения дебета с кредитом. Мэр это знал и не слишком испугался.
Беседа сделала поворот и вернулась к теме квартальных надзирателей. Строптивцев, не пожелавших уйти подобру-поздорову, было рекомендовано уволить из-за потери трудоспособности. Проще говоря, как инвалидов. Борис Минаевич опять замялся. Не будет ли сей факт истолкован как нарушение международных соглашений и обязательств?.. Наум Сергеевич вытер пот со лба. С такой возмутительной увертливостью ему не доводилось сталкиваться даже в рядах симфонического оркестра.
Дверь открылась, и вошел генерал-губернатор. Все вскочили. Мироедов, не садясь, поинтересовался, как успехи. Григорий Владимирович спешил в аэропорт, а оттуда – в Канны, на транснациональный деловой форум. Предстояла презентация стенда, повествующего о Крыжовинске и губернии, и очень важно было показать мировому капиталу, что с эпохой междоусобиц покончено. После чего, по всем оценкам, должен был всё-таки пролиться поток долгожданных инвестиций.
Наум Сергеевич ввиду безвыходности ситуации доложил шефу о взаимопонимании в главных вопросах повестки дня. Тот кивнул и велел продолжать. К радости вице-губернатора, о квартальных надзирателях Мироедов не вспомнил. После того, как дверь за генералом закрылась, переговоры были свернуты. Бориса Минаевича отправили восвояси, решив понаблюдать за развитием обстановки.
Далее обстановка развивалась тоже странно. Квартальные надзиратели все-таки вышли на службу, предъявив справки о состоянии здоровья. Увольнять их, тем не менее, Борис Минаевич не спешил. Юристы разъяснили, что теперь, по прошествии времени, нужны новые визирования и согласования. Наум Сергеевич только застонал, получив известие об этом.
Комиссары продолжали комиссарить, замкнув на себя финансовые потоки и забрав круглые печати со штампами. Купечество было обложено особым сбором – на улучшение бытовых и санитарных условий. Отдельные рынки пошумели, но заплатили. Самые отчаянные правдолюбцы из предпринимательского сословия, не смирившись, пошли за помощью к самому честному депутату всех времен и народов – Галине Арчибальдовне Халявцевой.
Эксперты ждали бури, а за ней кризиса всей системы. И были посрамлены. Правдолюбцев не пустили даже на порог депутатского собрания. Галина Арчибальдовна облаяла их с крыльца, пригрозив прокуратурой и ОМОНом за провокацию против честной власти. Облаянные, от греха подальше, переместились в небольшой скверик через дорогу, под памятник убиенному в 1918 году комиссару Бобылевичу. Там, где иногда собирались наиболее отчаянные коммунисты, они постояли ещё немного, пока не пришел один их коллега, опоздавший на встречу. Припозднившийся предприниматель принес газету, сообщавшую, что любимый племянник «железной бабушки» назначен руководить богоугодными заведениями города. Задумчивый юноша, пройдя все возможные стажировки в Европе и за океаном, очень хотел проявить себя на реальном поприще.
В Канны генерал-губернатор съездил удачно. Было много общения, бизнес-коктейль и прогулка на яхте вдоль Лазурного берега. К стенду Крыжовинска и губернии подходил даже министр финансов одной высокоразвитой страны. Посмотрел через мощные очки, покивал энергично, произнес что-то вроде «Дас ист фантастиш!». Короче говоря, сильно обнадёжил. Григорий Владимирович вернулся окрыленным и тревожный доклад Наума Сергеевича выслушал без комментариев. Кулаком по столу не ударил и решительных действий против нарушителя конвенции не потребовал, чем крепко удивил докладчика.
Между тем, причин удивляться не было. Во-первых, как уже прозвучало, в очередной раз напряжённо ждали инвестиций, а посему рассадником смуты прослыть не хотелось. Во-вторых (и это было, пожалуй, даже важнее) на самый верх властной вертикали уже было сообщено об умиротворении Крыжовинска. На самом верху, где после скандального митинга на древний город, а заодно и на Мироедова смотрели косо, приняли информацию к сведению. Сообщать о том, что умиротворение оказалось частичным, а то и воображаемым, было равносильно прошению об отставке. И Григорий Владимирович после всестороннего обдумывания решил о крахе стабильности не заявлять, новую войну не начинать. Справиться с увёртливым мэром можно в рабочем порядке, не устраивая лишнего шума, пришел к выводу губернатор в штатском.
Поэтому все чиновники на всех пресс-конференциях и брифингах продолжали клясться в том, что в Крыжовинске, как и в Багдаде, всё спокойно. В ответ на отдельные провокационные вопросики отдельных неотфильтрованных журналистов сам Мироедов снисходительно улыбался. Реакция всегда была одна: с мэром работаем, к приходу инвестиций готовы, никакой войны впредь не допустим.
Такой получилась полная и окончательная стабильность. Надо признать, довольно специфической – впрочем, как и реформы по-крыжовински, и местный рыночный социализм. Всё, что ни затевали здешние государственные мужи, всякий раз выходило слегка отличным от авторского замысла. Но разве можно упрекать в этом хоть кого-то из наших героев? Ведь субъективно каждый из них, вне всякого сомнения, был честен и даже по-своему принципиален. Скорее всего, просто не созрели ещё все необходимые предпосылки для настоящего рывка вперёд. А опередить своё время, как известно, не дано никому.
Общественность некоторое время удивлялась миролюбивому настрою губернатора. Борису Минаевичу каждый понедельник предрекали отставку, потом сами устали от собственных пророчеств. Мэр, периодически возвращаясь то из санатория, то из профилактория, продолжал радовать прессу оригинальными идеями. То предложил выписать из Китая десять тысяч китайцев, дабы те вручную и за умеренную цену подлатали главный городской мост. То заявил, что уже имеется проект возведения небоскрёба в сорок или пятьдесят этажей – и не простого, а специально для расквартирования всех чиновников и депутатов. Стены, полы и потолки этого грандиозного здания, по словам градоначальника, надлежало сделать стеклянными. Как подчеркнул Дрынников, власть после этого сделается абсолютно честной и прозрачной, будут совершенно исключены случаи коррупции, а также морального разложения.
Благодаря таким инициативам Борис Минаевич стойко удерживал первое место во всех хит-парадах курьёзов. Порой его цитировали даже российские информационные агентства. Постепенно вся страна, от Чукотки до Балтики, узнала о том, что где-то в Крыжовинске есть мэр, который чудит не хуже признанных юмористов. Атмосферу войны явно сменила атмосфера праздника, так что губернатору стало вроде бы и неудобно обижать такого уникального человека.
Следствием этого поворота событий явилось новое оживление оппозиции. Померкшая и поблекшая, чуть было не накрывшаяся медным тазиком после разгрома на честных и чистых выборах, она встряхнулась и опять взялась на старое. На вооружение были взяты передовые западные технологии: местные потрясатели устоев расположились лагерем у статуи Ильича. Отодвинув штору, Мироедов мог без посторонней помощи наблюдать за их деятельностью.
В клумбу вокруг истукана были натыканы древки знамён, а массивный постамент в особо жаркие дни служил навесом борцам. Сами знамёна поражали разнообразием. Были тут и привычные красные стяги с серпом и молотом, был штандарт неких правозащитников (наследников Герцена) из Лондона, а был и загадочный флаг «Общества в поддержку троллейбуса и трамвая». Последнее как элемент гражданского общества возникло в Крыжовинске после того, как от объектов, избранных для защиты, остались буквально рожки да ножки. Почти все рельсы и провода к тому моменту превратились в металлический лом и были сданы в соответствующие пункты. Но поборники экологически чистого транспорта яростно доказывали, что восстановить утраченное легко, нужны только пресловутые инвестиции. При этом о размерах требуемых инвестиций они имели весьма смутные представления и, называя суммы, то и дело путались в нулях.
Оппозиционеры, среди которых, кстати, не был замечен ни один депутат, пообещали сидеть до победы. Победой, помимо восстановления троллейбуса и трамвая, они готовы были считать добровольный уход Григория Владимировича с занимаемой должности. Затем ход истории должен был привести к возрождению советской власти (по мнению одних) или к построению истинной либеральной демократии (по мнению других). Информацию о себе борцы выложили во Всемирную паутину.
Конечно, серьёзно отнестись к такому шутовству Григорий Владимирович не мог. От попыток вступить с ним в непосредственный контакт возле парадного подъезда он решительно уклонился. Ответом были свистки в спину и выкрики оскорбительного содержания. Как выяснилось, заявку на пикет проштамповала мэрия. К ответу призвали Бориса Минаевича собственной персоной, однако тот показал справку из очередного диспансера. Самую главную и ключевую закорючку, стоявшую на разрешении, разобрать не удалось даже после графологической экспертизы.
Пока шли разбирательства, пикетчики освоились и развернули сбор подписей за отставку Мироедова. Процедуру пышно именовали народным референдумом. Генерал плюнул и перестал отдёргивать штору в кабинете. История пошла своим чередом, без его вмешательства.
Отсутствующий в политике всегда неправ. Эта прописная истина в случае с шутовским референдумом почему-то была предана забвению. Пока губернатор проводил совещания и совершал визиты, кучка смутьянов сама собой никак не рассасывалась. Заявку на пикет мэрия каждый раз продлевала – причем, именно в те дни, когда Борис Минаевич посещал окулиста, диетолога, проктолога, отоларинголога и других ценных специалистов. Не иссякали и продовольственные запасы пикетчиков. Дознание, учиненное по этому поводу, установило: следы вели в торговые ряды за городским театром оперетты. Смотрящим за торговыми рядами оказался бывший зав канцелярией градоначальника Волдырёв, изгнанный с муниципальной службы.
Ряды проходили по ведомству «Кума» и «Свата», который заставил палатками и лотками все центральные улицы. Чебуреками, ботиночными шнурками и дамским бельем торговали уже на ступеньках театра. Отдельные предметы туалета для пущей наглядности висели на ветвях голубых елей прямо напротив губернского депутатского собрания. Под те же ели бегали справлять нужду наименее терпеливые торговцы и торговки… В общем, порядок царил истинно демократический. Чебуреками же и чайком из термоса подкреплялись борцы за советскую власть и сторонники трамвая с троллейбусом.
После долгого простоя собрался экспертный совет при губернаторе. Ряды его заметно поредели. За бортом остался доцент Барабулько, не нашлось места и бухгалтеру, принявшему командование над телевидением. В какой-то мере Барабульку заменил другой доцент по фамилии Карманов, также известный тягой к большим бюджетам. Будучи спрошен, новый доцент понёс что-то на темы парапсихологии и коллективного бессознательного «я». Слушали его минут пять или семь как заворожённые, потом Григорий Владимирович тряхнул головой и призвал не распыляться.
В целом призыв не помог. Экспертное сообщество ничего дельного не присоветовало. Собственно, вопрос стоял, как и во все времена, в одной плоскости: разгонять или не разгонять. Генеральский мундир уже вернулся из химчистки, но скандалить на всю Россию и, тем более, на весь мир Мироедов остерегался. И не то, чтобы сильно верилось в приход инвестиций (с ними уже всё было ясно). Оставалась одна-единственная причина, по которой Григорий Владимирович избегал силовых приёмов: кадровая. Проще выражаясь, как-то не готов был крыжовинский властитель давать пренеприятные объяснения высоко-высоко наверху, и уж подавно не готов был к заслуженной и бестревожной пенсии.
Разошлись по кабинетам фактически без итоговой резолюции. Оставалось ждать и смотреть в щёлку за шторой. А вопрос о бессрочном пикете уже просочился в стены Думы. Знатный теоретик марксизма Чудаков, невзирая на утверждённую повестку дня, обратился к Мироедову с вопросом, когда будет услышан глас народа. Губернатор хмыкнул и бросил неосторожную фразу о том, что народа он и не приметил. Оппозиционные депутаты подняли крик, по громкости обратно пропорциональный их численности. Его тотчас подхватили городские печатные листки, известные своей безнравственностью. От полной и окончательной стабильности не осталось ничего – даже видимости.
И тогда Григорий Владимирович сам, собственноручно снял трубку телефона с двуглавым орлом вместо наборного диска и… О том, что было дальше, можно только догадываться. Кто был загадочный абонент, ответивший ему, как протекал разговор – всё это покрыто мраком государственной тайны. Из всех версий наиболее правдоподобная такая: с властного Олимпа звонившему намекнули, что крыжовинский мэр своими чудачествами снискал симпатию у неких сильных мира сего. Записи отдельных его выступлений успели составить конкуренцию дискам «Аншлага». Так что о досрочном уходе Бориса Минаевича с высокого поста можно было позабыть.
Борис Минаевич не менял своих привычек. Так же, как раньше, перво-наперво отсыпался, чтобы не страдал цвет лица. Заслушивал верную Фенечку с обзором газет. Постановлений прочитывал немного – пару, от силы тройку за день, а подписывал и того меньше. И подписывали всё чаще заместители – особенно если дело касалось какого-нибудь пока нераспроданного имущества или финансов. Сам же всенародно избранный мэр в такие моменты сдавал анализы, замерял себе давление или просто брал день-другой в счет отпуска. Говорили, что перед каждой церемонией подписания он без свиты и охраны наведывался в маленькую избушку на тихой улочке. Там исстари жила известная всему Крыжовинску бабка-ворожея Пафнутьевна. Готовила она приворотное зелье, снимала сглаз и гадала на кофейной гуще.
В дни, свободные от служения народу, Дрынников любил сиживать в ажурной беседке возле собственного дома. Участок с бассейном и кортом для бадминтона был обнесён высокой оградой, но из беседки, венчавшей пригорок, открывался прелестный вид на бывшую речную пойму. Широкое Крыжовинское море лениво несло свои воды, в гладкой поверхности отражались контуры пригородной слободы Окрошки. Изредка показывался какой-нибудь парус, туда-сюда регулярно проплывал пароход-ресторан. Доносились звуки оркестра и звон посуды. Категорически не хотелось с кем-либо спорить, что-то доказывать и даже кому-то приказывать. При виде этакой благодати, наоборот, душа воспаряла ввысь, всё естество Бориса Минаевича стремилось к умиротворению и покою. Пусть как-нибудь само всё решается, думал градоначальник. Главное, чтобы не забывали нести и заносить…
На этом интересном месте, бывало, звонил телефон или прибегал посыльный. Борис Минаевич нехотя отрешался от грёз и спускал поручение исполнителям. Среди исполнителей неожиданно стал выделяться любимый племянник несгибаемой Галины Арчибальдовны. Молодой человек объехал все богоугодные заведения, заглянул в тумбочки и наорал на персонал. Вскоре вышел приказ о расширении сферы платных услуг. Одно из заведений прикрыли, на освободившемся месте развернулось строительство пентхауса с подземной парковкой и автономной котельной. Какая-то педагогическая общественность принялась докучать мэру своими петициями, но Борис Минаевич не изволил принять. А народный депутат Халявцева, как всегда, принципиально заклеймила жалобщиков позором и обвинила их в шкурничестве.
Не отставали от племянника и боевые комиссары. После рынков и торговых рядов настал черед свалок, водопровода и канализации. Уполномоченные оборудовали себе кабинеты, завезя кожаные диваны и кресла, затем обзавелись советниками и целыми службами по связям с общественностью, а уже потом выбрались на вверенные им объекты производства. Старые крепкие хозяйственники, трусцой сопровождавшие молодых и энергичных посланцев градоначальника, что-то невнятно бормотали про амортизацию, себестоимость и затраты. Посланцы почти не оборачивались на них. Изредка комиссары сами забирались в свои карманные компьютеры, кому-то звонили и перезванивали, уточняли у кого-то последние цены на землю и недвижимое имущество.
По завершении обходов старых хозяйственников известили о возможном сокращении штатов, а бойкие советники распространили пресс-релизы, где было сказано, что акционирование – единственный магистральный путь развития. Как во всём цивилизованном мире. Всплеснув руками, ветераны коммунальных фронтов попытались припасть к ногам Бориса Минаевича. Тем немногим, кого не успели отсечь милиция, референты и секретарши, честный мэр честно заявил, что поделать ничего не может. «Я бы и рад, но… вот, собственно – всё, чем располагаю» – сказал он, опять разведя руками и предложив просителям зелёного чаю.
Пока шли эти драматичные переговоры, комиссары недрогнувшей рукой подняли тарифы – да так, что не снилось ни Куманёву, ни Цап-Царапину. Но честная власть потому и честная, что выражает интересы и чаяния простого народа. И митинги протеста по поводу этого решения никто созывать не стал – даже профсоюзы, вечные защитники трудящихся. Тем более что последние были очень заняты другой проблемой: перестройкой своего концертного зала в современный развлекательный центр с тремя кинозалами, чипсами и «Кока-Колой».
А великое крыжовинское сидение на площади под Ильичом продолжалось. В переговоры Григорий Владимирович вступать и не думал. На ночь борцы уходили домой, поутру возвращались, таща за собой плакаты и флаги, как лопаты. Неизменные старушки подносили авоськи с чебуреками.
Очередное лето прошло, и с деревьев облетели листья. Осень выдалась сухой и, к неудовольствию Мироедова, тёплой. Бунтари сами не расходились. Интернет исправно разносил по странам и континентам вести о жестокосердии губернатора и попрании всех и всяческих прав, а также о том, что уже тысячи и тысячи крыжовинцев проголосовали на народном референдуме за отставку сатрапа. Проверить приводимую статистику, само собой, не могла ни одна избирательная комиссия… На основании таких вестей с периодичностью примерно раз в месяц местные и столичные политтехнологи, маститые и не очень, рассуждали о шансах генерала удержать власть и о том, что тучи над ним, вероятно, сгущаются. Их рассуждения охотно тиражировал тот же Интернет, и перепечатывали городские газеты.
Губернаторские эксперты снова закинули в море невод – то бишь, провели изучение общественного мнения. Конечно, далеко за этим мнением никто не ездил, сведения собирались в непосредственной близости от фигуры Ильича и театра оперетты. Как всегда, впрочем. Однако тенденция была очевидной: от былой популярности генерала-реформатора мало что осталось. И это «мало что» продолжало усыхать на глазах. Зато всё рос и рос рейтинг непреклоннойГалины Арчибальдовны. Экспертный совет устами Карманова объяснил данный факт ущербностью и темнотой большинства населения, замешанными на множестве подавленных комплексов.
Население срочно попытались просветить, через все подконтрольные каналы и редакции напомнив о художествах честной власти, с которой давно и неразрывно была связана депутат Халявцева. В ходе разъяснительной кампании Карманов освоил недурной бюджет. Но народ почему-то не слишком поверил газетам, где давно уже не водилось ничего, кроме кроссвордов и успешных отчётов. Да и каналам, где с утра до ночи гремели победные рапорта из гипермаркетов и с полевых станов, тоже не удалось переломить тенденцию.
Петиции же с площади в Крыжовинске начали достигать Москвы. Постепенно бумаги эти с подписями в виде каракулей добрались и до столов больших людей. Большие люди телевизор смотрели крайне редко, но вот Интернет посещали. Так что шило в мешке утаить не удалось. Регулярно навещая столицу, Григорий Владимирович почувствовал вдруг какой-то странный холодок вокруг своей персоны. Нет, все по-прежнему здоровались, общались, и никто не отворачивался, не воротил, так сказать, нос, но откуда-то едва ощутимо потянуло легким сквозняком. Пару раз в кулуарах генерал, со времен своей боевой молодости обладавший отменным слухом, уловил обрывки фраз о бессрочном пикете и некоей «старухе».
Мироедов терпел долго. Даже очень долго. Наконец, видя, как волна вздорных слухов и дурацких инсинуаций не спадает, даже наоборот – растёт, Григорий Владимирович отважился на крайнюю меру. Он опять позвонил по телефону с двуглавым орлом и попросил о высочайшей аудиенции. Голос в трубке сообщил, что придется подождать. Генерал выждал пару недель. Инсинуаторы и комментаторы совсем уже буквально достали, называя его близкими преемниками кого угодно, вплоть до полиглота-патриота Навозина, и Мироедов, не выдержав, позвонил ещё раз. Ему вежливо, но с оттенком стали в голосе напомнили о том, что у Первого Лица очень насыщенный график. Затем в самом главном телефоне воцарилась абсолютная тишина. Даже без гудков.
Свидетелей этой беседы, разумеется, не было. Тем не менее, слух о ней разнёсся с быстротой молнии. Пикетчики, потрясая флагами, поклялись лечь костьми, но не уйти без результата. В лагере губернатора появились признаки уныния. Отдельные чиновники со стажем, пересидевшие многих вождей, уже стали зондировать почву на предмет трудоустройства в иных учреждениях. Кое-кого видели в мэрии.
Оппозиция, желая закрепить успех, с удвоенной яростью атаковала хваткого Наума Сергеевича. Вспомнили в который раз про Гондурас, в листовках и петициях рисовали запутанные схемы с банками и оффшорами – правда, персону Камышанского теперь не трогали. Наум Сергеевич всё реже прогуливался по вечерним улицам вокруг своего дома с бильярдом, сменив костюм от Версаче на спортивные штаны и ветровку. Однажды прицепился к нему какой-то юродивый и упорно просил миллион. Получив отказ, он залился диким смехом, от которого остался неприятный осадок в душе.
Враг был везде, и в то же время настоящего врага не было видно. Не на кого было навести орудия главного калибра и скомандовать: «Пли!» Не по кучке же сумасшедших было открывать огонь, и не по скоморошному же Борису Минаевичу?..
Ситуация отчетливо пахла тупиком. Эксперты, поднаторевшие в объяснении причин, были бессильны дать мало-мальски пригодные советы. Карманов пришёл с идеей запустить сто тысяч воздушных шариков, что должно было привлечь молодёжную аудиторию, но Григорий Владимирович приказал новых средств не выделять. Тем более, нагрянула многочисленная комиссия из Москвы – проверять бюджетную дисциплину. Что конкретно искали, было непонятно. От товарищеских ужинов и выездов на природу уклонялись, затребовали гору бумаг за все годы царствования. Особо интересовались доходными отраслями, за которые отвечал лично Наум Сергеевич.
Впору было самому Мироедову идти к гадалке.
Общественное мнение знает всё. Для славного города Крыжовинска эта истина была актуальной в любые времена. Увы, то был уникальный случай, когда никто так и не узнал, от кого приунывший Григорий Владимирович получил самый ценный совет в своей карьере. Удивительно, но ни один человек, военный или штатский, даже не попытался приписать себе эту бесспорную заслугу. Такими скромными подручными окружил себя наш генерал…
Однажды все информационные агентства страны, а спустя считанные минуты и их зарубежные коллеги передали новость с пометкой «Срочно!» Крыжовинский губернатор выступил с открытым письмом к Первому Лицу и Верховному Главнокомандующему. По-военному прямо и четко Мироедов предлагал гаранту конституции ради стабильности и безопасности граждан эту самую конституцию переписать. Не радикально, Боже упаси, и не в части пересмотра объёма полномочий Первого Лица. А лишь в том месте, где говорилось про запрет одному и тому же лицу занимать должность Гаранта более двух сроков подряд. «Конституция не догма, а руководство к действию», – подытоживал губернатор и выражал готовность действовать немедленно. Естественно, с санкции Главнокомандующего.
Инсинуаторы замолчали в ожидании реакции. Реакция последовала скоро: ожил страшный телефон, и Григория Владимировича пригласили в одну из резиденций Гаранта. Губернатор надел чистое белье и выехал за пределы родимой стороны. Следующим вечером его (редчайший случай!) показала программа «Время». Первое Лицо что-то говорило, но слов не было слышно. «Дедушка» кивал. Лабрадор Кони обнюхивал его туфли.
Выхода к прессе не было. Григорий Владимирович вернулся с румянцем на щеках и окрепшим голосом. Устный телеграф принес известие о том, что генерала поблагодарили за верность и преданность, а вопрос об отставке не поднимался – то есть, однозначно снят с повестки дня.
Пикет на площади по инерции простоял ещё немного – пока не повалил настоящий снег и не засыпал весь Крыжовинск. Чистить его честная власть по своему обыкновению не думала, и подножие памятника оказалось под толстым белым одеялом, почти по пояс бунтарям. Как было объявлено, вахта прекратилась по объективной причине. Интернет замолчал. Бывший муниципальный советник Волдырёв был вторично изгнан из рядов – на сей раз из торговых: за вопиющую антисанитарию. Ну а Борис Минаевич, полежав на всякий случай в здравнице с грязевыми ваннами, вышел затем на публику с новой сенсацией. По его словам, площадь вокруг Ильича надлежало теперь преобразить в сквер с фонтанами и клумбами. Чтобы никому более не повадно было устраивать здесь сомнительные манифестации.
Комиссия по проверке бюджетной дисциплины свернула свою работу. Сменив гнев на милость, проверяющие съездили по проторённой дороге в охотничий домик, попели там хором и, усталые, но довольные, отбыли обратно в Москву.
Глава одиннадцатаяЗавершение торжества Одержав очередную победу над смутьянами, Григорий Владимирович сел и задумался. И чем дольше думал, тем меньше тянуло радоваться. За время острой и принципиальной борьбы с честной властью, позорящей город Крыжовинск, суровый и неподкупный генерал-губернатор сам в глазах аборигенов утратил последние черты привлекательности. Как такое могло получиться – чёрт его знает. Исправно носимые Мироедову справки от социологов показывали: даже последний разгром неприятеля не привел к возрождению былой популярности. Простые крыжовинцы реагировали на любые вопросы о Григории Владимировиче с явным раздражением, а некоторые (о ужас!) прямо советовали ему обратиться к логопеду.
Советники и ученые консультанты дали понять своему шефу, что временный, как они формулировали, спад вызван не самим фактом принципиальной борьбы. Причина, по их мнению, коренилась в отсутствии результата. Дальше этой глубокой мысли консультантская помощь опять не продвинулась. Мироедов, ни слова не говоря, закрыл заседание экспертного совета и распустил его членов без упоминания о дате следующего сбора. Падения рейтинга при отсутствии выборов как таковых можно было бы не опасаться, но… Хотя лабрадор Кони и был ласков с Григорием Владимировичем, его (лабрадора) хозяин со своей улыбкой Джоконды на устах бросил генералу многозначительную фразу: «Работайте, время есть пока». Телекамеры в тот момент уже отключились, и журналисты этих слов не слышали. Зато у Мироедова со слухом было всё в порядке. Как человек опытный он понимал: сегодня Первое Лицо явило свою милость или, во всяком случае, не против такого толкования происходящего. Что будет завтра или послезавтра, не предскажет ни один эксперт.
Результат же, способный принести подъем народной любви, угадывался и без научной экспертизы. Наступлению всеобщего счастья мешал несерьёзный мэр Дрынников. За время борьбы губернатора с пикетом он успел каким-то образом вступить во вторую партию власти, создаваемую на Руси под эмблемой выхухоли, и только укрепил свой иммунитет. Диковинный зверь вообще объединил многих, кому не нашлось мест под знаменем с медведем. Разбираться с этой публикой, опять же, команды не было. Более того, сверху периодически поступали намёки, что выхухоль и её приверженцы призваны сыграть некую важную роль в новой политической пьесе, затеваемой режиссерами из Кремля. Как можно было работать в таких условиях?..
Борьба с мэром вела к падению рейтинга, но отказ от неё вёл к тому же. Так что без лишней помпы был объявлен следующий крестовый поход. Борис Минаевич, строгим тоном вызванный в «белый дом», долго не шел, ссылаясь на мигрень, потом пришел с белым лицом и заламывал руки, будучи спрошен о противодействии коррупции в своих рядах. Перед самым его носом трясли папочкой с тесёмочками, но тесёмочки не развязывали. Наконец мэра отпустили, и Григорий Владимирович из-за шторы сам наблюдал за тем, как Дрынников пересекает площадь в обратном направлении.
Итогом нешуточного разговора стало увольнение «Кума» и «Свата» с поста распорядителя городским имуществом. Так был нанесен мощный удар по коррупции. Вторым ударом по коррупции, нанесенным на следующий же день, стало назначение «Кума» и «Свата» директором контрольного департамента мэрии. Социально ориентированному и патриотически настроенному бизнесмену теперь вменялось в обязанность принимать любые жалобы на вероятных коррупционеров, невзирая на их чины и звания. На этом который уже по счёту крестовый поход и завершился. Если бы Григорий Владимирович предварительно перечитал учебник истории средних веков, то обнаружил бы, что каждое следующее начинание по отвоеванию Гроба Господня оказывалось менее успешным, чем предыдущее.
Борясь с коррупцией в мэрии, генерал-губернатор совершенно упустил из вида опасность другого рода. Роковая туча сгустилась над верным и хватким Наумом Сергеевичем. В саму такую возможность настолько мало верилось, что Мироедов первое время не придавал значения агентурным донесениям. А зря. Общественное мнение давно с раздражением реагировало на бывшего труженика симфонического оркестра. Раздражало буквально всё: и манеры, и голос, и уровень благосостояния, и даже внешнее сходство с певцом Иосифом Кобзоном. Порой Наум Сергеевич как будто нарочно эпатировал публику. На субъективное отношение к нему наложилось и кое-что другое. Очень уж вольготно чувствовали себя в Крыжовинске и губернии былые компаньоны Наума Сергеевича по бизнесу – разумеется, в силу чисто случайного совпадения. Как правило, все их насущные вопросы решались быстро и без огласки, а обойденные конкуренты бессильно скрежетали зубами. Бить челом губернатору на его заместителя никто не решался, и предполагалось, что так будет всегда.
Картину устоявшегося благолепия испортил заезжий купец Лиходеев. Свои дела этот негоциант вёл давно и с размахом, держа главную контору в соседней губернии. Однажды вздумалось ему расширить сферу своих интересов, и вот тут-то на пути у Лиходеева возникла сеть народных магазинов «Четвёрочка». Народная эта сеть была одним из любимейших детищ Наума Сергеевича, заботливо опекаемых им. В «Четвёрочке» совершеннолетним крыжовинцам не только наливали от души, но и предлагали широкий ассортимент самых разнообразных закусок. Перед напором «Четвёрочки» потеснился даже общедоступный «Кум» и «Сват», известный своими скидками.
Заезжий купец то ли тонкой лестью, то ли как-то иначе охмурил мэра Дрынникова – а, возможно, и кого-то ещё из его дружной команды. И на свет вышло постановление об отведении земли под новый торговый центр. Так как в мэрии, да и у самого мэра, левая рука зачастую не ведала, что творит правая, и наоборот, лишь после регистрации и публикации этой бумаги выяснилось: уже довольно давно точь-в-точь напротив места, доставшегося Лиходееву, ровно такое же право на строительство получила знаменитая «Четвёрочка». Строиться там друзья Наума Сергеевича не спешили. То ли было недосуг, то ли просто ждали, пока подорожавшую землицу можно будет с пользой продать. Может, и продали бы без ненужного шума, но выходка иногороднего пришельца явилась прямым вызовом.
Наглым проискам купца Лиходеева был дан отпор. На отведённую ему землю зачастили всевозможные проверяющие и обмеряющие. Купец попался неуступчивый и несговорчивый (хотя сговариваться с ним, само собой, никто не собирался). Подносить дары гость категорически отказывался, жестоко разочаровав секретных сотрудников с потайными микрофонами. Указанные недочёты вовремя устранял и продолжал стройку. На обвинения в прессе и на независимых телеканалах отвечал обещаниями снизить цены, что народу явно нравилось.
Наконец, торговый центр был готов. Однако торжественному открытию не суждено было состояться в срок. На лиходеевские площади просто прибыли немногословные работники прокуратуры и без затей запретили дальнейшую эксплуатацию. Как было сказано, до выяснения некоторых обстоятельств. Для убедительности их сопровождали проверенные люди в масках и камуфляже, все с автоматами и наручниками.
У кого-нибудь послабее Лиходеева душа точно ушла бы в пятки, а всякое желание заниматься бизнесом в старинном Крыжовинске отпало бы само собой. Любой местный коммерсант после таких мер воздействия бухнулся бы в ноги Науму Сергеевичу, разодрал бы на себе рубаху от Armani и возопил бы: «Не погуби, отец родной!» Но совсем не таким оказался заезжий гость, окрепший и возмужавший в войнах за собственность 90-х годов. Челобитчики от него были очень скоро замечены в стольном граде Москве, а именно в районах Старой площади и Краснопресненской набережной. Аргументов, как устных, так и письменных (включая те, что с водяными знаками) у дерзкого спорщика хватало. После чего деятельностью крыжовинского вице-губернатора заинтересовались самые серьезные министерства и ведомства.
Крыжовинскую прокуратуру одёрнули сверху. Центр был торжественно открыт назло надменному соседу, а те, кого в разное время обидел Наум Сергеевич, воспряли духом. Поток жалоб на него буквально захлестнул московские инстанции.
Наум Сергеевич попытался выдвинуть встречные аргументы. Не помогло. От аргументов наверху не отказывались, но и гарантий не давали. Вице-губернатор провел пресс-конференцию, на которой заявил, что акции «Четвёрочки», если таковые у него имелись, он давным-давно продал или передал в доверительное управление (не уточнив, правда, кому именно). С помощью графиков, диаграмм и видеоэффектов наглядно показав, как преуспела земля крыжовинская за период его работы, Наум Сергеевич посулил новые достижения и приток инвестиций. Гадкую тему жалоб и челобитных обойти молчанием, увы, не удалось. Тут пришлось, как всегда, хорошо поставленным голосом сказать, что налицо происки врагов – причем, врагов, жертвующих населением во имя своих корыстных замыслов.
Журналисты закрыли блокноты и разошлись по редакциям. А Наум Сергеевич, похожий на Кобзона, отправился давать объяснения новой комиссии из Москвы. Её члены от поездки в охотничий домик сразу отказались и взялись за финансовую отчетность. С Григорием Владимировичем они пообщались вежливо, но прохладно. Пресса замерла в предвкушении неожиданности.
Все ждали хоть какой-нибудь реакции Камышанского, но дождались другой пресс-конференции, на сей раз Мироедова. Вступление было многообещающим. Генерал-губернатор дал своему заместителю отличнейшую характеристику. По его словам, на таких и только на таких людях испокон веков держались экономика и социальная сфера. Наум Сергеевич (по его же, губернаторским словам) поднял из руин промышленность, возродил сельское хозяйство, наладил выплату пенсий и пособий. Под его же, Наума Сергеевича, присмотром расцвёл весь местный и пришлый бизнес, а финансовая система была вознесена на небывалую высоту. Слушая Григория Владимировича, можно было прослезиться. Присутствующие решили, что сейчас будет объявлено о награждении вице-губернатора орденом или откомандировании его в Москву, в распоряжение Первого или, в крайнем случае, Второго Лица.
Продолжение оказалось иным. Григорий Владимирович довольно сухо сообщил, что удовлетворяет прошение Наума Сергеевича об отставке. Затем ведущая объявила об окончании пресс-конференции. Задать Мироедову хотя бы один вопрос никому из акул пера не удалось.
Всесильный олигарх Камышанский на это эпохальное событие так и не отозвался. Разве что письменно поздравил дорогих крыжовинцев с очередным Днем животновода – через газеты. Старожилы зашептались по углам, вспоминая, как со сдачи профсоюзного лидера Матрасова начинался закат народного губернатора Куманёва…
Тут бы и возрадоваться мэру славного города Крыжовинска, насладиться бессилием оппонента – ан нет, у Бориса Минаевича обострилась своя головная боль. Выборов градоначальника, в отличие от выборов губернатора, никто не отменял как явление в целом. Раз так, надо было снова нравиться хотя бы части электората. Увы, долгая и упорная борьба на информационных просторах подкосила не одного Мироедова. Даже по подсчетам самых лояльных астрологов… то есть, социологов, процент поддержки Дрынникова был позорно мал. А время шло. Скоро сказка сказывается, но ещё скорее надвинулась дата очередного народного голосования.
В преддверии этого рубежа у Бориса Минаевича открылись метания. Внезапно для широкой и узкой общественности первой жертвой пала восторженная Фенечка. Буквально перед самым этим событием она с энтузиазмом воплотила в жизнь очередной рекламный проект, призванный возвеличить ее патрона. С помпой было открыто городское уличное радио. Из повсеместно установленных репродукторов теперь без передышки неслись романсы Глинки, симфонии Моцарта и марши Мендельсона. Грязи под ногами у горожан не убавилось, но зато как возрос культурный уровень населения!.. В промежутках между симфониями и маршами диктор с пафосом зачитывал пресс-релизы, написанные в мэрии.
Сильный и смелый был ход, однако его автору это не помогло. Фенечку отставили от дел грубо и откровенно, не позволив даже пройти в покои Бориса Минаевича, чтобы оправдаться. Новый начальник канцелярии, взятый на службу из мясной лавки, с истинно народной простотой погрозил вослед изгнанной фаворитке пудовым кулачищем. Фенечке негласно инкриминировали развал работы и непрозрачность отчетности.
С партией выхухоли у мэра тоже как-то не заладилось. Контингент подобрался на редкость беспокойный и склочный, норовящий пройти в Наполеоны по головам соратников. Бюро обкома едва успевало исключать фракционеров, после чего в один прекрасный день само было исключено в полном составе. Бориса Минаевича в последний момент пощадили, исключать не стали, но разжаловали в рядовые члены президиума. Пресса (продажная, разумеется) наперебой ёрничала по этому прискорбному поводу, а «медведи» злорадствовали. Очень обидно было и муторно на душе.
В лапы фракционеров, к тому же, попали партийная касса и круглая печать. Конечно, Борис Минаевич воззвал к верховному лидеру борцов за диковинного зверя. Для этого пришлось на неделю бросить городское хозяйство и жить в столице, в казенном нумере у стен сената. Городскому хозяйству, как ни странно, хуже от этого не стало (и лучше, впрочем, тоже). Верховный вождь вник и прислал своего эмиссара – навести порядок. Эмиссар калёным железом выжег измену, а раскольников, в свою очередь, исключил – полностью и окончательно. Затем, правда, бразды правления партией к мэру не вернулись. Московский товарищ прибрал их к своим рукам вместе с печатью. Только кассу найти не смогли. Всё её содержимое до копеечки сгинуло бесследно.
Переломить негативную тенденцию и начать движение к своему избранию на второй срок Борис Минаевич решил, устроив празднество. В качестве повода кстати подвернулся новый юбилей Крыжовинска. Вся городская вертикаль власти – от вице-мэра по делам канализации до дворников – со всех ног кинулась готовиться к нему. Вице-мэр, надув щёки, инспектировал объекты. Дворники поднимали пыль мётлами и в тысячный раз отскабливали от афишек столбы и заборы. Кроме застарелых остатков кандидатско-депутатских образов, устранению подлежали частные объявления, как-то: «Похудеть навсегда», «Кастинг танцоров» и «Лечение суставов». Судя по этим афишкам, крыжовинцы, управляемые Борисом Минаевичем, почти все сплошь должны были быть чрезвычайно подвижными и подтянутыми (кроме тех, у кого всё-таки отказали суставы).
Названными мерами градоначальник не ограничился. Юбилею был придан международный размах. Подняв архивы, придворные летописцы обнаружили, что, оказывается, у славного Крыжовинска есть не менее славный город-побратим в далёком Китае. Побратим с Востока назывался Сюйцин и стал таковым в эпоху безоглядной советско-китайской дружбы, когда по радио пели «Сталин и Мао слушают нас». Потом, когда чувства подостыли, про братство забыли или предпочитали не вспоминать. Поистине странно, что о нём не вспомнили раньше, в период появления на крыжовинской барахолке «шанхайских барсов» (См. главу «Перестройка и демократизация в Крыжовинске» – Прим. автора).
Тут же произошел обмен делегациями. Борис Минаевич постоял на Великой китайской стене, глядя в степь, отведал утку по-пекински, а в ответ на крыжовинскую землю ступил товарищ Сюй Цзин – глава народного правительства провинции Сюйцин и одноименного города. На неформальных переговорах выяснилось, что родной дедушка товарища Сюй Цзина и был тем самым легендарным товарищем Сюем, который в юности устанавливал советскую власть в Крыжовинске (См. главу «Предыстория» – Прим. автора). Члены совета ветеранов при этом известии прямо прослезились. Переговоры увенчались конкретным соглашением: на празднование юбилея из Китая приглашалась тысяча представителей передовой общественности, а также, в дополнение к ним – группа монахов монастыря Шаолинь. Монахи пообещали разучить и показать по этому случаю новую боевую композицию.
И вот день знаменательного юбилея настал. Стояла ранняя чудная осень, почти совсем неотличимая от лета. Вечер накануне праздника был особенно тёплым и тихим, только стемнело немного раньше обычного. Обстановка в парках и скверах была идеальной для влюбленных. Борис Минаевич коснулся щекой подушки в прекраснейшем расположении духа. А когда открыл глаза по звонку будильника, ему сперва показалось, что ещё продолжаются закатные сумерки. Градоначальник тряхнул головой и подошел к окну.
Небо над утренним Крыжовинском было хмурым и практически без просветов. Сердце сжалось от гадкого предчувствия. Отогнав его могучим усилием воли, мэр велел принести кофе и одеваться. В связи с юбилеем Борис Минаевич облачился в идеально белый костюм, сшитый по фигуре из тончайшей ткани. Помощницы заахали и заохали от восторга. Усы и прическа на голове тоже смотрелись безупречно. Под зловещее погромыхивание где-то очень высоко и далеко начальственный кортеж выдвинулся месту сбора праздничной колонны. Там уже реяли знамена и трепетали гирлянды воздушных шаров.
В вышине грохотало уже вполне отчетливо. Воздух как будто сгустился и потянуло холодком. Мэр посмотрел на часы: оставалось ещё несколько минут до подхода эскорта из юных барабанщиц. Свита волновалась. Кто-то сломя голову побежал за зонтом, кто-то куда-то принялся звонить (уж не в небесную ли канцелярию, как язвила потом недружественная пресса). Наконец барабанщицы подоспели и построились. Главный церемониймейстер взмахнул жезлом и… серое небо разорвала громадная молния. Секундой позже донесся удар грома. Начался ливень, прецедента которому метеорологи так и не отыскали потом, как ни старались.
То же самое, наверное, случилось бы, если бы кто-то невидимый пустил в ход гигантский шланг. Знамёна мгновенно пропитались водой и обвисли, как тряпки. Воздушные шары куда-то улетели. Единственный зонт, принесенный все-таки адъютантом, был грубо смят порывом ветра. О том, чтобы продолжать движение в этих экстремальных условиях, не могло быть и речи. Бориса Минаевича, обхватив то ли за плечи, то ли за талию, экстренно эвакуировали к боковому крыльцу мэрии. Белейший и прекраснейший его костюм просто набух от влаги, на глазах потеряв первоначальный цвет. Усы смялись, прическа была безобразно растрепана.
Что-либо ужаснее этого градоначальник и представить себе не мог. Даже язык у Бориса Минаевича временно отнялся от подобного коварства природы, а на глазах у лидера честной власти выступили слёзы. Рядом всхлипывала старшая помощница, пытавшаяся спасти остатки макияжа. Команда суетилась и старалась по мере сил исправить положение. Бросились отжимать и пиджак, и брюки шефа, для чего их пришлось временно снять. Кто-то по неопытности взялся отжать и дорогой шелковый галстук. Когда поняли, что это бесполезно, послали за другой парой и заодно за целой партией самых больших зонтов. Дрынникова там же, в подъезде, переодели в сухое и высморкали.
Проход колонны пришлось отменить. Речь перед микрофонами всё же имела место, хотя слушала ее жалкая горстка – в основном стойкие ко всему китайцы. Товарища Сюй Цзина, правда, не сразу смогли найти в образовавшейся давке и суматохе. Даже предположили было, что его, не отличавшегося богатырской статью, смыло в канализацию. Слава Богу, международного скандала не произошло.
Выступление монахов из Шаолиня вместо центральной площади состоялось в большом банкетном зале мэрии. Самым обидным во всей этой истории было то, что на утро следующего дня солнце над Крыжовинском засияло с удвоенной силой и быстро уничтожило всякие следы ливня. Напрасными оказались долгие и трудные приготовления. Почти нетронутыми остались даже шашлыки, ожидавшие любимых сограждан под открытым небом, в каждом сквере и парке, вместе с воздушными шарами.
Как это ни парадоксально, ход событий с определенного момента вёл Григория Владимировича и Бориса Минаевича навстречу друг другу. Оба, на протяжении нескольких лет ведя борьбу то явную, то закулисную, основательно подорвали то, что именовалось у них популярностью. Притом каждый подрывал не только вышеозначенное чужое, но и своё тоже. Кроме того, и губернатору, и мэру скоро предстояли нешуточные испытания. Первому из Москвы была поставлена задача дать нужный процент голосов «медвежьей» партии на выборах в Государственную Думу. У второго на повестке дня стоял вопрос, как повторно избраться самому. И те, и другие выборы по времени отстояли друг от друга совсем на чуть-чуть.
Конечно, Борис Минаевич тоже был не прочь стать выразителем народных чаяний в парламенте России. Увы, приезжий функционер партии выхухоли, истребив измену, обернулся изменником сам – во всяком случае, в отношении и в понимании градоначальника. Зачищал партийные ряды он совсем не для крыжовинского мэра. Когда пришла пора утверждать заветные списки кандидатов на депутатские кресла, кого только там не оказалось! Был в них муниципальный советник, не пропустивший ни одних выборов за последние лет десять, а ныне получившие в кормление от самого Дрынникова городскую палату мер и весов. Был хозяин ликёроводочных заводиков, а также нескольких бизнес-центров и доходных домов. Был, наконец, важный деятель со столичной пропиской и, как говорили, со вторым (украинским или израильским) гражданством – на всякий пожарный случай. Всем нашлось по строчке, а вот Борису Минаевичу нет. И не помогли никакие повторные поездки в сенат.
Такого плевка в лицо мэр не перенёс. Из партии выхухоли он тотчас не вышел, как советовали некоторые. Но для себя решил, что палец о палец не ударит ради её продвижения. В офис поборников справедливости и очередного социализма после этого нагрянула санитарная инспекция. Проверяющие долго и дотошно производили замеры, а затем вынесли вердикт: встроено-пристроенное помещение к использованию непригодно из-за обилия вредоносных бактерий. Партийцы отказывались верить в реальность происходящего, пока члены комиссии не взялись опечатывать комнаты.
Приезжий функционер по-молодому стремительно понесся в бывший купеческий особняк. Дрынников его, однако, не принял – адъютант объявил, что Борис Минаевич кушают-с. Вчерашний союзник подключил к делу прессу. Акулы пера буквально задергали мэрию звонками, и всё без толку. На любой звонок новая помощница непреклонно отвечала, что абонент временно недоступен. Уличное радио как будто в насмешку исполняло арию московского гостя. Работникам партийного аппарата оставалось лишь взвалить на спины тюки с агитационной литературой и пойти в неизвестном направлении. Мириться и пойти на попятную никто не пожелал. Так рухнули надежды честного мэра переселиться на Охотный ряд.
После скандального размежевания с партией выхухоли градоначальник дал указание всей своей команде в каждом кабинете вывесить по портрету генерала-губернатора. У рядовых чиновников портретики были маленькие, в пластиковых рамках, у тех, кто повыше рангом – портреты побольше, и рамки на них деревянные. Сам Борис Минаевич украсил стену поясным изображением Мироедова с орденской лентой через плечо. Это действо носило глубоко символический характер, будучи призвано подать знак «белому дому» по другую сторону площади.
Знаку поначалу не поверили, ибо несчетное множество раз честная власть обещала одно, а творила совсем иное. Экспертный совет тоже, обжегшись на молоке, предостерегал Григория Владимировича от опрометчивых шагов. И на Бориса Минаевича для профилактики вылили очередное (с пылу, с жару) ведро информационных помоев. Мэр стоически это вынес и не ответил взаимностью. Только тогда к нему опять заслали эмиссаров.
Борис Минаевич предложил Григорию Владимировичу сделку, простую и циничную. Мэр изъявил готовность подсобить партии «медведей» на выборах в Госдуму, взамен прося поддержки или, по крайней мере, дружественного нейтралитета на последующих выборах в городе. Генерал в штатском размышлял недолго. Хуже от такого альянса ему точно не стало бы (отчасти потому, что и хуже-то было почти уже некуда). В случае же успеха, полного или хотя бы относительного, можно было ещё подумать насчет нейтралитета и всего остального. В подтверждение серьезности намерений Дрынников отправил на заслуженный отдых своего зама по демографии – как было объяснено в пресс-релизе, за то, что кривая рождаемости в последнее время начала распрямляться. Заодно мэр урезал расходы на патриотическое воспитание, которое вместе с богоугодными заведениями было вверено заботам Халявцева-младшего. Галина Арчибальдовна тут же объявила народу, что Борис Минаевич подпал под влияние «коллективного Распутина».
А поддержка Мироедову была очень и очень кстати. В последние месяцы вокруг него как-то исподволь образовалась нехорошая пустота. К упавшему рейтингу добавился крах грандиозного инвестиционного проекта, зачатого на Лазурном берегу. Всемирно известная компания «Дойче Швайне» тянула-тянула с ответом и, наконец, отказалась от сотрудничества. Подъем животноводства на землях Крыжовинской губернии опять откладывался. В объяснение случившегося кивали на разность менталитетов и трудности перевода специальных терминов с русского на немецкий язык и обратно. Злопыхатели поясняли, что немцы не смогли понять значение слова «откат».
А ещё начались кадровые загогулины. На крыжовинском Олимпе с первых лет перестройки успели привыкнуть к тому, что Москва редко вмешивается в процесс подбора и расстановки. Должности ниже губернаторской обычно успешно замещались местными управленцами без возражений извне. Если же все-таки в Крыжовинск приезжали, в порядке перевода, начальники из других городов, они очень скоро сливались с окружающей средой и принимали вид, неотличимый от аборигенов. Да и само появление таких варягов происходило после предварительного согласования с губернатором.
Случай с Наумом Сергеевичем стал первым, но не последним в ряду исключений. Следующим был уволен прокурор, чересчур активный в спорах хозяйствующих субъектов. За ним сменился главный налоговый инспектор, а пока в кулуарах и кабинетах переваривали небывалое, рапорт об уходе в запас подал второй по значимости (после хозяина «серого дома») генерал от карающе-проверяющих органов. Григорий Владимирович хотел повлиять на процесс назначения его преемника, но встретил полное отсутствие понимания. В пику генералу-губернатору в Крыжовинск был прислан совсем другой генерал в портупее и с трубным голосом. Начал он круто: с парада вверенных ему частей на главной площади, для чего был пущен в объезд весь городской транспорт (затор образовался доселе невиданный).
За годы реформ основная масса проверятелей утратила строевую выправку и забыла, с какой ноги надо начинать движение. Новый их командир лично обошел шеренги, подтягивая сотрудникам ремешки и указывая на отсутствие записных книжек для фиксации правонарушений. На пикники, в охотничьи домики и сауны бравый генерал не ездил, от подношений уклонялся, что повергло в шок всё местное чиновничество. Отношения с ним у Мироедова сложились исключительно формальные.
Последняя же капля упала туда, где с первых дней правления Григория Владимировича царило полное и абсолютное одобрение его политики. Однажды днём, ближе к обеду, на Крыжовинское телевидение прибыл другой начальник. Недавний бухгалтер, который уже освоился в руководящем кресле и размышлял о том, а не заняться ли самому творчеством, трясущейся рукой принял от него приказ о собственном увольнении. Бухгалтерского сменщика сопровождал высокопоставленный представитель Центра. В «белом доме» об этом узнали задним числом и по телефону. Мироедов мужественно сделал вид, что ничего особенного не произошло (собственно, что ещё ему оставалось?), но бывалые наблюдатели всё поняли правильно.
Ещё по инерции губернатор подписал большую челобитную в Москву с нижайшей просьбой от лица общественности отметить заслуги Крыжовинска в деле разгрома немецко-фашистских захватчиков. Хотя звания городов-героев при новой, демократической власти больше не присваивались, в челобитной содержалось ходатайство как-то, быть может, в порядке исключения организовать нечто подобное. В ответ, к очередной знаменательной дате, новые высокие звания как будто в насмешку получили два соседних губернских города. Крыжовинским же патриотам дали понять, что поведение местного руководства в годы войны было отнюдь не героическим. Слишком уж деятельно тогдашний обком большевистской партии занимался собственной эвакуацией, забросив другие нужды обороны.
Григорий Владимирович, будучи всё-таки человеком почти военным, попытался перехватить инициативу у судьбы. Полез в шкаф, достал и в третий раз надел свой секретный мундир. Взял трубку телефона с орлом и попросил высочайшей аудиенции. Из трубки ему ехидно напомнили, что в прошлый раз, выступая с инициативой государственного масштаба, он ни в одобрениях, ни в аудиенциях не нуждался – а, между тем, инициатива эта, не совсем своевременно обнародованная, вызвала неоднозначный резонанс как в других местностях, так и за рубежом.
Мироедов сел, положил трубку и взял лист бумаги. Собственной рукой он написал прошение о подтверждении полномочий и нажатием кнопки вызвал офицера специальной связи. Бумага исчезла в недрах конверта с сургучной печатью, связист щёлкнул каблуками и скрылся. Оставалось только ждать и… думать.
О чём думал в то время генерал-губернатор? Как обычно, достоверных сведений об этом нет. Возможно, о том, что зря некоторые столичные газеты по-прежнему именуют Крыжовинск и губернию то «красным поясом», то «депрессивным регионом». О том, что в эпохи Куманева и Шабашкина беспорядка было не в пример больше, а денег в казне меньше. О том, что с инвестициями вышло, конечно, не так здорово, как хотелось. Но разве раньше у кого-то выходило лучше?.. И всё равно никак не мог Григорий Владимирович даже наедине с собой признать главный постулат оппозиции о том, что чиновники-то продолжают жить своей жизнью, а прочее население – своей, и что гипер- и супермаркеты, полевые станы и цеха открываются в основном не благодаря, а вопреки этим самым чиновникам. То есть, вопреки его, Мироедова, подручным и подчинённым.
Да, теперь оставалось только думать и ждать.
Ожидание генерала Мироедова оказалось довольно долгим. Одно за другим шли совещания, происходили очередные встречи, потенциальные инвесторы жали ему руку и подписывали сто первые, самые серьёзные протоколы о намерениях. Григория Владимировича даже позвали на съезд «медвежьей» партии в Москву – правда, всего лишь почетным гостем. Возглавить местный партийный список на выборах в Думу ему не доверили. Олигарх Камышанский в списке был (притом на гарантированно выигрышном месте), были и несколько других партийцев из «третьего Рима», тоже люди небедные. Попал туда и один молодой, перспективный местный кадр, стартовым толчком в карьере тоже обязанный ленинскому комсомолу. Всё было бравурно и гламурно. Новая элита новой, окрепшей России формировалась прямо на генеральских глазах, но без Мироедова.
Тёмным холодным вечером Григорий Владимирович погасил за собой свет в кабинете, в персональном лифте спустился вниз и, застегивая на ходу пальто, направился к машине. Шофер курил, приоткрыв окно, и слушал радио. До Мироедова сразу долетел обрывок фразы: «…и подписал ряд указов». Новость, видимо, была самая свежая, «с колёс», ибо ни о каких новых указах генерал за весь день ничего не слышал. Мироедов замедлил шаг. Часть следующей фразы он тоже упустил из-за неважной слышимости и шума пролетевшей мимо площади иномарки. Но то, что затем разобрал, заставило резко остановиться. «…удовлетворил просьбу Григория Мироедова об отставке, – продолжил ведущий. – Президент поблагодарил бывшего губернатора за проделанную работу. Имя его преемника будет названо в ближайшее время».
Григорий Владимирович стоял, как вкопанный. Шофера, очевидно, поразил такой же столбняк – только сигарета догорала в его пальцах. Впервые за эти годы он не выскочил молодцом и не распахнул перед генералом дверцу. Над почти пустой в это время площадью вообще стало неправдоподобно тихо. Под черной глыбой памятника мялась какая-то парочка. Машины и автобусы будто замедлили свой бег.
В похожих случаях разные выдающиеся деятели говорят какие-нибудь фразы, которые потом входят в историю, вроде «Так проходит земная слава» или «От великого до смешного один шаг». Мироедову никакая подходящая фраза в голову не пришла. После минутной паузы он сам открыл заднюю дверцу, сел и произнёс только одно слово: «Домой».
Имя губернаторского сменщика не было ещё объявлено, а депутаты крыжовинского парламента уже собрались на экстренную сессию. Ведущая фракция поставила на голосование проект резолюции, в которой говорилось, что никому не удастся вбить клин между Верховным Главнокомандующим и народом, и выражалась уверенность в том, что нынешние происки Запада получат достойный отпор. Далее в тексте подчеркивалась готовность единодушно поддержать любого названного Первым Лицом претендента. Картину голосования, правда, подпортили два недобитых оппозиционера, которые, собрав в кулак всю волю, воздержались.
Мэр Дрынников немедленно изъявил готовность влиться в ряды партии Президента. Свое недолгое членство в партии выхухоли он объяснил стремлением добиться льгот и преференций для дорогих крыжовинцев и тут же напомнил обществу, что именно он был одним из тех, кто стоял у истоков, именно он, он поднимал на крыжовинской земле знамя с медведем… Пока газеты цитировали и тиражировали его речь, многочисленная процессия вышла на столбовую московскую дорогу с хлебом-солью: встречать нового губернатора. Крыжовинцы выставили перед собой трубы и барабаны и приготовились ударить в тазы.
Глава двенадцатаяГубернатор-варяг Губернатор-варяг прибыл в Крыжовинск серым, холодным утром. Сюртук на нем был застегнут на все пуговицы, а сам он, не мигая, смотрел из-под короткого козырька в облака. Роста он был среднего, тембр его голоса – средним, цвет глаз – неопределенным. Прочесть в его взоре что-нибудь относительно своей судьбы никто не мог.
Биография гостя давала простор для разных трактовок. Елисей Васильевич Нудеев был столичным чиновником со стажем. Род его придворные льстецы вели от неких детей боярских, давно служивших Кремлю. Среди предков Нудеева числился якобы даже легендарный Лука Нудищев, который входил в опричное войско Ивана Грозного.
Современный потомок знатного опричника ведал на Москве продовольственными запасами, то есть контролировал стратегический ресурс. Закрома Родины под его присмотром не сильно, впрочем, выросли. Не росли они, правда, и до него, и после него. Такова была их особенность. Из этого можно заключить, что менеджером Елисей Васильевич был не лучше и не хуже других, ведавших закромами. Соответствовал, так сказать, среднему уровню.
Конечно, не стоит думать, будто на хлебном поприще Елисей Васильевич ничем себя не проявил. Раза два или три за последние десять лет он делал громкие заявления для прессы, после которых на всяческих биржах начиналась паника. То вполне серьезно предлагал запретить все импортные соусы-подливки, то уверял общество, что отечественная бурёнка посрамит корову из штата Айова. Потом пресс-служба долго разъясняла, что журналисты опять всё исказили и переврали.
Случилось ещё несколько дурно пахнущих скандалов с его подручными, но они были довольно оперативно замяты. В чем там была суть, широкие массы так и не поняли. То ли подручные что-то украли, то ли украли у них. Достоверно было известно, что один верный нукер Нудеева купил себе вертолёт, а другой – поместье на берегу Москвы-реки. Оба спокойно продолжили службу при персоне Елисея Васильевича.
Сам смотрящий за закромами умелоориентировался в дворцовой обстановке. Дружил с теми, чьи акции росли в цене, и тотчас забывал про собратьев, оступившихся на скользком паркете. С ним тоже предпочитали дружить многие. Близость продовольственного ресурса опьяняла и манила.
Почему всё круто переменилось, и акции Елисея Васильевича стремительно рухнули, оставалось лишь гадать. Достоверную версию не привел ни один знаток придворных интриг. Мелькнул слушок, будто слишком засиделся государственный муж у истока хлебных потоков, откуда растекались они по множеству адресов. Объявились другие желающие порулить означенными потоками, и были те желающие моложе и зубастее. Так вышло, что опальному губернатору Мироедову наследовал вчерашний вельможа Нудеев. С ним в бывшую столицу «красного пояса» проследовал и хозяин пресловутого вертолёта…
Сердца многих крыжовинцев после приезда Нудеева наполнились энтузиазмом. Наивные провинциалы искренне думали, что их труды наконец-то оценены по достоинству, и губернаторское кресло неспроста заняла фигура большого масштаба. Снова заговорили об особости древнего города, о повышении статуса, притоке инвестиций и тому подобном. Газеты охотно подхватили эти мотивы.
Более искушенная в политике местная элита, напротив, ощутила беспокойство. К новому вождю хотели присмотреться поближе и повнимательнее, ибо никто не был знаком с ним лично. С нетерпением ждало умудренное опытом начальство первой встречи и тронной речи. В зале и на галерке депутатского собрания яблоку было негде упасть. Здесь элиту ждал первый сюрприз.
После ритуальных слов присяги губернатор Нудеев от развернутого диалога уклонился. По-прежнему не мигая, он спустился с высокой трибуны и убыл из зала в апартаменты. К вечеру подоспел указ №1: о совете старейшин. В старейшины, согласно указу, попали не все региональные аксакалы. Если точнее, то считанные единицы. А если еще точнее, те из них, кто реально претендовал на звание долгожителей. Пик своего расцвета и влияния эти достойные люди прошли уже лет десять-пятнадцать назад. Единственное исключение составил несменяемый банкир Павлинов со своими финансовыми закромами.
Старейшины призваны были давать Елисею Васильевичу ценные советы – разумеется, будучи собранными за одним столом и спрошенными. Прочие мнения губернатора из Москвы не очень-то интересовали. Совет собрался в закрытом режиме в первый и последний раз и внес предложения по кадрам, сугубо секретные. То ли в соответствии с ними, то ли без их учета администрацию, не мелочась, переименовали в правительство, половину министров назначили из числа приезжих спутников Нудеева, половину – из членов правления банка с павлинами и зимним садом на крыше. Кроме того, по традиции, уважили олигарха Камышанского. Его человечку дали должность министра без портфеля и задачу поставили – думать о подъеме села.
Среди уволенных чинов прежней команды оказался и Цап-Царапин. Бывший когда-то мэром и губернатором, а впоследствии управляющим канализацией, он удалился без фанфар и памятных подарков. Николаю Александровичу не дали досидеть ровно неделю до достижения предельного возраста на государевой службе – и таким образом не позволили претендовать на добавку к пенсии.
Сюрприз второй касался информационной политики. Прежние владыки, независимо от партийного окраса, в этой деликатной сфере вели себя тоже сравнительно деликатно, даже народный губернатор Куманёв с его бодательными движениями. И даже генерал в штатском Мироедов предпочитал шашкой на медийном фронте не махать. Потомственный же сын боярский этой традицией, которая сложилась в Крыжовинске, откровенно пренебрег.
Пресс-служба губернатора, к тому времени и без того многочисленная, была дополнительно расширена и преобразована в Департамент управления и регулирования СМИ, сокращенно – ДУРС. Острословы из разных редакций пробовали шутить, что название департамента произошло от слова «дурить», но скоро прикусили языки. Клерки в ДУРС были набраны из числа малоизвестных журналистов и юных стажеров, коим в этой жизни повышение явно не светило. Нехватку творческих способностей они, придя на службу и надев пиджаки вместо свитеров, компенсировали напором.
Главным редакторам были спущены плановые задания: по сколько раз в неделю позитивно упоминать губернатора Нудеева. Само собой, негативные упоминания автоматически приравнивались к измене. На все случаи жизни газетчики получили одно и то же парадное фото Елисея Васильевича: костюм, рубашка в тонкую полоску, галстук и взор, устремленный куда-то в даль светлую. Немного погодя о деятельности губернатора стали писать заметки сами его подчиненные из ДУРС. Они же рассылали свои творения по редакциям с пометками «Срочно!» и «Архиважно!»
Почти все крыжовинские газеты спустя пару месяцев стали похожими друг на друга, словно однояйцевые близнецы. С каждой полосы на читателя смотрел одинаковый Нудеев в неизменном костюме и неизменном галстуке. Немигающий взор его скользил то справа налево, то слева направо – в зависимости от того, где стояло фото. Ощущение закрадывалось такое, что и сам оригинал изготовлен методом штамповки.
И это ощущение усиливалось при более пристальном наблюдении за губернатором. Все речи Нудеева, начиная с упомянутой тронной, писались явно по одной схеме. Во вступлении новый владыка напоминал, что присутствующие обязаны блюсти интересы населения, и призывал отнестись к его словам максимально серьезно. Далее он говорил о себе и своих, по его собственным словам, нерядовых возможностях. Здесь Елисей Васильевич иногда прямо напоминал, какой пост он занимал в городе-герое Москве. И потом уже давалась конкретная клятва сделать Крыжовинскую губернию лидером среди всех регионов.
Речей было много, и не меньше было визитов и поездок. В качестве визитеров потянулись в древний город настоящие министры и замы министров. Ревели сирены, пламенели мигалки, неумолимые инспектора ГАИ раз за разом давали несущимся кортежам «зеленую улицу». Коренные крыжовинцы, водители и пешеходы, робко жались к обочинам, провожая глазами внедорожники цвета воронова крыла. Не успевал очередной боярин отчалить, как редакции и телеканалы уже получали от курьеров из ДУРС свежий пресс-релиз. И в каждом заголовке сияла фамилия Нудеева.
Приезжие хлопали Елисея Васильевича по плечу, жали руку или даже обе руки, тепло вспоминали минувшие дни, проведенные в столице. Каждый из них не жалел обещаний сотрудничать, помогать, привлекать инвестиции. Во всяком случае, так определенно казалось при чтении пресс-релизов…
Уточнить же что-нибудь непосредственно у Нудеева было абсолютно невозможно. Канули в прошлое времена, когда репортеры могли перекинуться хотя бы несколькими фразами с губернатором где-нибудь в курилке. Во-первых, новый губернатор не курил. Во-вторых, доступ к его телу намертво перекрыла специально обученная особа с повадками бультерьера. Вместо личных контактов с телом теперь практиковался так называемый подход. При этом пишущая и снимающая братия стояла, как вкопанная, у протянутой между столбиков ленточки, а подводили к ней, как медведя на ярмарке, самого Елисея Васильевича. Вопросы губернатору заранее, под надзором бультерьерши, писал весь коллектив ДУРС. После тройного согласования и визирования во всех звеньях аппарата их раздавали только проверенным журналистам.
Звучали выверенные заявления, потом согласованные вопросы и согласованные ответы. Губернатор зрил поверх голов и не улыбался. Церемония подхода завершалась минута в минуту, строго по плану, и Нудеев чинно поднимался к себе на этаж. Да, и весь этаж с его кабинетом тоже охватили перемены. Доступ туда был строжайше ограничен, у лестниц появилась дополнительная стража, а за ее крепкими спинами затеян был нешуточный ремонт. Очевидцы категорически избегали разговоров на эту тему, однако по городу все равно разнеслась молва, что потолки у Елисея Васильевича позолоченные, а стены богато украшены пилястрами с канделябрами. По всему фасаду «белого дома» оборудовали подсветку, но старый советский мрамор при этом вместо белого стал казаться желтым, придав и зданию соответствующий оттенок.
Жил новый владыка уединенно, вдали от коттеджных поселков туземной знати, где эта знать в жаркое время года любила хаживать по дворам в семейных трусах. Елисей Васильевич сразу, с одним чемоданчиком, заехал в охотничий домик на отшибе, и по периметру забора тотчас встала охрана. Чуть позже, впрочем, на нескольких фурах доставили и другой багаж, а сам домик с участком не по-крыжовински бойко преобразили в маленький дворец.
Что касается поездок, то их губернатор-москвич тоже совершал постоянно. Посланцев отрегулированных СМИ грузили в автобус, каждому вручали по пресс-релизу, место впереди колонны занимала машина с мигалкой и – с первыми петухами процессия трогалась в путь. По прибытии на место гиены пера под конвоем, то есть, при товарищеской поддержке коллег из ДУРС, обходили коровники, свинарники и птичники, ступая след в след за Елисеем Васильевичем. Губернатор в белом халате изредка притормаживал у какого-нибудь стойла и глядел на очередную бурёнку, будто готов был соколом взлететь в седло.
Поскольку седла бурёнке не полагалось, Нудеев с видимым сожалением отходил от стойла и пешим порядком двигался дальше. У самого дальнего птичника, свинарника или коровника происходил стандартный подход к прессе. Под громкое мычание и дружеское ржание Елисей Васильевич, не опасаясь едких комментариев, клялся обскакать-таки фермеров Айовы.
На местах губернатора встречали, по традиции, без ложной скромности. Естественно, тоже дудели в трубы и били в тазы, но привнесли и своё, особенное, до чего городские жители не додумались. В одном из живописных, наиболее хлебосольных местечек заказан был молебен – и не простой, а благодарственный: за ниспослание земле крыжовинской такого чуткого и внимательного вождя, как Елисей Васильевич. Колонне, как обычно, состоявшей из Нудеева, чиновников и журналистов, дорогу преградил крестный ход с иконами и хоругвями. Под колокольный перезвон толпа пейзан с главой района впереди бухнулась на колени прямо в пыль. И все как-то невзначай поняли, что главе этого района в ближайшее время отставка точно не грозит…
Продовольственную тему губернатор-варяг полюбил и в краю своей вынужденной миграции. Вернее, он ее и не разлюбливал. На нужды села, на подъем животноводства и посевы яровых с озимыми сразу были ассигнованы крупные суммы из бюджета. Контролировать их прохождение взялся проверенный специалист – тот самый новоиспеченный помещик из-под Москвы. Пока одинокий протеже олигарха Камышанского думал о селе, этот ценный кадр плотно работал. Олигарх по-отечески улыбался и в узких кругах называл губернатора Елисеюшкой, но от решения реальных вопросов стал как-то вдруг довольно далек. Нет, на его заводы и на акционеров, прописанных в Гондурасе, никто не покушался – и всё же оставалось Николаю Мафусаиловичу только постреливать куропаток в лесах под Крыжовинском.
Молодые же люди, из правления банка пересевшие в бывший белый, а ныне желтый дом, рьяно взялись за дело. Одаренные экономисты-финансисты, воспитанные Павлиновым, проводили совещание за совещанием. С помощью лазерных указок презентовался проект за проектом, о чем агитаторы из ДУРС мигом оповещали народ. Лихорадочная активность пронизала всё и вся. Размах ощущался невиданный доселе, воистину московский. Простые крыжовинцы млели и боялись уже верить своему счастью. Казалось, вот он был, рядом – мессия с передовым опытом и связями.
Губернатор же был как бы и вместе с одаренной молодежью, и в то же время над ней и немного сбоку. Инновации он публично поощрял, однако всё казенное имущество доверил третьему своему спутнику из Белокаменной. Этот эффективный менеджер с четырьмя или пятью дипломами и сертификатами тоже годился Нудееву в сыновья и тоже прибыл с вокзала с одним чемоданчиком. Глядя, как и его патрон, куда-то вдаль, молодой человек выкинул все старые кадры из своего департамента – причем его не тронули ни рыдания женщин, ни седины заслуженных дьяков. На посты блюстителей имущества заступили ровесники менеджера в дорогих костюмах из Милана, благоухавшие туалетными водами от Christian Dior.
Скоро площадь перед департаментом превратилась в сплошную выставку последних моделей BMW, Audi и Lexus. Ни один кусочек недвижимости, ни один клочок землицы не двигался без визы эффективного менеджера. В обеденный перерыв новые сотрудники с каменными лицами фланировали взад и вперед по Большой Дворницкой. Для них на бывшем Пролетарском проспекте был открыт модный суши-бар с поваром, выписанным специально из Йокогамы.
Своя судьба постигла и капитанов крыжовинской индустрии. Как и все, в едином порыве, они приветствовали губернатора Нудеева с первых шагов по овеянной славой земле. Не мешкая, выразили готовность сотрудничать везде и во всем, проявлять социальную ответственность и модернизировать производство. Но вот незадача – не собирался Елисей Васильевич сотрудничать. Он приехал повелевать. Те, кто поняли это сразу, отделались испугом легкой степени. Тех, до кого доходило помедленнее, научил пример одного шибко умного брата по классу.
Был в городе К. завод, который очень любили посещать все начальники и депутаты. Для них на его необъятной территории всегда исправно функционировали ресторан и физкультурно-оздоровительный комплекс. И всегда в положительном ключе писала о нем падкая на гадости пресса – ибо падкой она была также на денежные знаки, а помощники генерального директора не забывали по чуть-чуть, но регулярно подкармливать шакалов ротационных машин. Сам генеральный слыл продвинутым боссом, не пропускал ни одной выставки или форума и приветливо улыбался с экранов телевизоров. Посему, хотя оборудование на заводе не менялось уже лет пятьдесят, а стены цехов помнили ещё матросов Красной гвардии, у предприятия в целом была отменная репутация.
Первый звоночек, правда, прозвенел для успешного босса ещё до воцарения Нудеева. Рабочие завода не избрали своего благодетеля в муниципальные советники. Генеральный директор так удивился этому факту, что, вопреки обыкновению, даже слов не нашел для комментария. Пусть зарплаты у тружеников были весьма скромными, пусть и эту сладкую копеечку периодически задерживали, но ведь получил же каждый из них в дар из запасов предприятия по новенькому эмалированному ночному горшку, и как раз перед походом на избирательный участок! О, чёрная неблагодарность…
Почуяв слабину после истории с горшками, принялись какие-то нехорошие люди скупать акции процветающего гиганта. Скупали долго, но не скупили нужного количества. Оно и понятно: нужное их количество давным-давно было выведено куда-то в Словению или Словакию. Наскок незадачливых рейдеров был отражен играючи, и на румяном лице директора опять заиграла привычная улыбка. Как выяснилось – преждевременно, потому что при губернаторе из Москвы сюжет с акциями внезапно получил продолжение. Пришла беда, откуда не ждали.
Будучи, как видно из предыдущего рассказа, человеком предусмотрительным, генеральный директор (он же реальный собственник предприятия) решил прозондировать почву насчет следующих выборов. До них оставалось еще время, но уж очень хотелось незаслуженно обиженному капитану индустрии обелить свое доброе имя. И тут-то в кабинете, куда сунулся наш положительный герой, ему дали понять, что его кандидатура является нежелательной. Выйдя на свежий воздух, он просто не поверил услышанному. Тряхнул головой, отгоняя наваждение, постучался и попробовал зайти снова. Ему уже твёрже было сказано, что ходить на выборы больше не надо. Почему? А потому. Есть мнение. Заодно поинтересовались, на чьё имя оформлены некоторые фирмы в братских нам Словакии и Словении.
Законный собственник полыхнул, как газовая горелка. Окончательно уйдя из кабинета, он вернулся на завод, собрал ближний круг помощников и дал им команду готовить электорат. На вброс горшков накануне голосования уповать больше не стоило. Пахать на предвыборной ниве предстояло по-взрослому.
Пахота, однако, длилась недолго. На завод-флагман явилась следственная бригада. Бравые молодцы в масках и камуфляже заняли входы-выходы, и началась выемка. Из финансовой дирекции потянуло запахом лекарства. С боссом и собственником, между тем, общались вежливо и просто пригласили его в прокуратуру – побеседовать без протокола. В прокуратуре ему так же вежливо предъявили официальное постановление. «А вещи?» – только и смог спросить задержанный. «Вещи привезут», – успокоили его. Одновременно по телевидению давал интервью губернатор Нудеев. Он особо подчеркнул, что будет беспощадно бороться со всякого рода жульём, и что олигархам не место в Крыжовинске.
Оппозиция, как уже было сказано, при смене власти почти не проявила себя. Несгибаемые коммунисты не гнулись, но и не высовывались. В их рядах, к тому же, разгорелась фракционная борьба. Профессора Пришельцева, ставшего совсем редким пришельцем на малой родине, принялись теснить более молодые силы. Они прямо говорили, что кое-кто, сидя на Охотном ряду, оторвался и от первичной организации, и от здешних реалий в принципе. Первый секретарь обкома проморгал опасность и упустил момент, когда её можно было погасить в зародыше. На сей раз ему отбиться не удалось. Хватка у стариков-партийцев была уже не та, знамя с кистями выпало из их рук, и должность лидера перешла к доктору философии Чудакову.
Познавший суть теории Маркса, тот был уверен, что от общего кризиса капитализму никуда не деться. А коли так, торопиться не надо. И суть политики обкома не изменилась, разве что была слегка подкорректирована форма. Меньше стало митингов и пикетов, больше дискуссий и совещаний. В депутатском собрании Чудакову милостиво дозволялось задать по одному вопросу за сессию, и нового первого секретаря даже стали приглашать на приемы к Нудееву. Из губернаторских покоев доктор наук выходил, сдвинув брови, и на подковырочки журналистов невозмутимо отвечал, что, дескать, мы с Елисеем Васильевичем обсудили тут широкий круг вопросов. Его предшественник Пришельцев с Охотного ряда, кстати, так и не съехал. На партийной конференции его провозгласили почетным первым секретарем, и он продолжил тихо заседать в комиссии по здоровому образу жизни.
Короче, классовых битв пока не предвиделось. Олигархи были укрощены, бюрократия выстроена по ранжиру, село не меняло привычной позы, а силовики приняли живое участие в наведении нового порядка. Оставалось, кажется, ждать бурного роста инвестиций и принимать победные рапорта. Увы, в вихре перемен на верхних этажах руки варяжского воинства как-то не дотянулись до того, что лежало совсем близко. Вне сферы интересов сплоченной команды Нудеева остался сам город Крыжовинск. А в нем за считанные месяцы, пока вершились преобразования, и губерния меняла свой облик, случилось кое-что интересное.
Честный мэр Борис Минаевич Дрынников покинул партию выхухоли не в силу каприза. Он совершенно серьёзно замахнулся на второй срок, но теперь не полагался на случай или простое везение. Все городские чиновники побожились ему в верности, и многолетний оппозиционер сам стал вождем партии власти. По крайней мере, так ему представлялось. Вышколенные дворники получили яркие плакаты для расклейки, а кроме того, под стяги Бориса Минаевича после временной размолвки воротился неуемный Волдырёв. Муниципальный советник обещал новых спонсоров и крутых московских пиарщиков. Положившись на обещания, Дрынников не стал менять привычный уклад жизни и распорядок дня. Разве что в список мероприятий, наряду с массажем и педикюром, добавил катание на лошадках.
Партия медведя, однако, на Бориса Минаевича ставить не спешила. Романтические воспоминания о её первых днях не волновали современное поколение функционеров. Как сказал кто-то про мэра, «мало ли что он там и где основал». И после короткой, но жёсткой подковёрной схватки главным конкурентом Дрынникова был объявлен спикер городского Совета по фамилии Ухов. Как сообщила горожанам его первая листовка с нарисованной медвежьей тушей вверху, человек дозрел.
Во власть юного Колю Ухова призвал тогда ещё довольно молодой Цап-Царапин. Призвал, конечно, оттуда, откуда вырос сам – из рядов комсомола. Коля тоже слыл любимцем женщин, и действительно был чернобров и статен. Когда старшие товарищи уставали, Николай легко подхватывал и песни, и тосты. Не пропускал ни больших, ни малых хуралов. Брался за любые поручения – как выражались в его родном районе, не отказывался и на шухере постоять. Старшим товарищам всегда нужны были такие ребята. По мере того, как рос Цап-Царапин, рос и Николай. С годами по устоявшейся привычке его продолжали звать запросто – Колей. Из круга посвященных эта манера просочилась на публику. И даже в роли спикера иначе, чем Колей Уховым, его, одного из отцов города, никто уже не называл.
Нагуляв аппаратный вес, Коля обрел и собственную социальную базу. То была тесная компания его одногодков, депутатов-предпринимателей. Друг друга они звали тоже запросто – Сеней, Лёвой, Сёмой. В ранний бизнес молодые люди попали разными путями: кто тоже из комсомола, кто с производства, забросив куда подальше опостылевшие железки, а кто даже из армии, как уже упомянутый Сеня, самый доверенный Колин сподвижник. Последний на заре перестройки лишился погон за то, что развернул бойкую торговлю дефицитом прямо в закрытом ракетно-космическом гарнизоне. Найдясь в бурном море дикого рынка, они образовали движение «Любимый город». Согласно их девизу, любимый город мог спать спокойно.
Движение было, разумеется, абсолютно общественным. На общественных началах собирались работники отдельных торговых предприятий и оптовых баз. На общественных же началах красили заборчики и ставили лавочки. На общественных началах, то есть даром, сгребали прошлогоднюю листву. Их тоже бесплатно снимали телевизионщики, и бесплатно же писали про них газеты. Любвеобильное движение росло и ширилось, и с его буклетов любвеобильно улыбался вечно молодой спикер. И во всех районах давно и основательно трудились целые штабы «Любимого города» – как вы правильно догадались, ни копейки за это не получая.
Любвеобильные депутаты уверенно побеждали в своих округах, в отчетах показывая всем и вся примеры экономии и бережливости. В ответ на инсинуации, что кому-то где-то наливали и давали закусить, они только разводили руками и грустно улыбались: мол, учитесь проигрывать достойно. Победы бурно, до утра отмечались в ночных клубах с бассейнами, водопадами и русалками, где рекой текла не только вода. Среди русалок мелькало и счастливое лицо Коли Ухова.
Скоро неформальная фракция «Любимого города» стала задавать тон в Совете. Не поладив с Сеней, Лёвой или Сёмой, нельзя было решить даже пустяковый вопрос. Уступать им, не любя, вынужден был и мэр Дрынников – то при сдаче в аренду какого-нибудь рынка сроком лет на двадцать и более, то при продаже с молотка непрофильных активов, как-то: бань, прачечных, кинотеатров, пристани для моторных и парусных судов, и прочая, и прочая. Материальное могущество клана, как его обозвали завистники, крепло год от года. И однажды на тайной вечере у бортика бассейна была одобрена резолюция – пора брать власть в полном объеме…
Кампания спикера против мэра выдалась не особенно яркой. Усреднение политической жизни, наверное, и здесь дало о себе знать. На встречах с народом Коля Ухов не пел, не танцевал, не играл на музыкальных инструментах и не дарил дамам цветы. Говорил он в основном какие-то банальности и вид обычно имел помятый – то есть, примерно среднестатистический для мужчины из народа. Надо отдать ему или его референтам должное: откровенных нелепиц подопечный не произносил. Главным консультантом Ухова сделался, кстати, доцент Карманов. Вовремя покинув стан губернатора Мироедова, он приискал себе нового подопечного. Запускать воздушные шары Карманов больше не предлагал, вместо этого знатный технолог занялся морально-психологическим врачеванием кандидата.
Пока шли встречи и произносились речи, по домам и подъездам тихо, как мыши, сновали агитаторы с оптовых баз. Обратно они выходили с похудевшими сумками. Само собой, навещали только знакомых, взятых заранее на карандаш. Борис Минаевич по-прежнему сладко дремал, надеясь на дворников и квартальных надзирателей. Спонсоры и пиарщики от Волдырёва никак не ехали, а когда, наконец, приехали (тоже помятые), то лишь развели руками. Приглашенные на аудиенцию к мэру, они отводили глаза и давали обтекаемые ответы, но от хорошего аванса не отказались. Дрынников, которому гадалка посулила успех, ничуть не насторожился. Мэр лишь опасался одну вечную смутьянку Галину Арчибальдовну. Та в обычной своей манере поливала помоями всех и вся, а когда ее отлучили от эфира, пошла с труппой помощников по дворам.
Конец честной власти был ужасным. С таким убийственным счетом не проигрывал никто и никогда в новейшей истории Крыжовинска. Галина Арчибальдовна произвела изрядный шорох, обогнав и Бориса Минаевича, и других соискателей – кроме одного. Любвеобильный спикер на рассвете проснулся новым мэром. Его разбудил шум водопада, из которого умывался социально близкий депутат…
Занятый проблемами стратегического значения, губернатор Нудеев не сразу обратил внимание на город с его новыми особенностями. Внимание, в конце концов, обратил и не он вовсе. Это сделали привезенные им эффективные менеджеры, когда всё губернское имущество было взято ими под неусыпный контроль. Далее простиралось имущество муниципальное, а его ни один городской чиновник отдавать не спешил.
Молодые завсегдатаи суши-бара оскорбились. Они не привыкли к такому поведению со стороны примитивных аборигенов. Надо было наказывать, и жестоко наказывать. И тогда заговорила тяжёлая артиллерия.
В телестудии, украшенной цветами государственного стяга, опять появился Елисей Васильевич. Он подверг острой критике запущенное городское хозяйство и, не назвав имен, заявил, что время политических пигмеев миновало. Конечная заставка передачи сопровождалась тревожной музыкой.
После этого в «желтом доме» по примеру экс-губернатора Мироедова ждали парламентеров с белым флагом и даже выглядывали из окон с риском для жизни, но – не дождались. Специалисты по менеджменту, консалтингу и лизингу не поняли самого главного обстоятельства. Не затем друзья-приятели из «Любимого города» брали приступом свой любимый город, чтобы делить его с кем-то ещё. Олигархи и доверчивые селяне сдались, а пигмеи дали бой.
Народный мэр Куманёв на месте Коли Ухова со товарищи грохнул бы кулаком по столу, а то и запустил бы стаканом в телекамеру. Народный патриот Шабашкин призвал бы, пожалуй, земляков на демонстрацию протеста. Борис Минаевич взял бы больничный. Их исторические наследники в Крыжовинске поступили проще. Они сделали вид, что ничего не произошло. Вообще. И на людях вели себя так, как будто между домами по обе стороны площади имеют место нежнейшая дружба и полное взаимопонимание. Правда, бывший спикер, а ныне мэр чуть-чуть понервничал в комнате отдыха, но Карманов проделал над ним несколько пассов, и пациент успокоился.
Такая тактика оказалась для варягов сюрпризом. Раздувать скандал, придавая ему политическое звучание, было явно неудобно. Все-таки вечно молодой Коля Ухов принадлежал к одной с Елисеем Васильевичем партии. Наверху, откуда спикировал в город К. новый губернатор, Нудеева могли не понять. Чего доброго, могли и сказать, что ждали от человека стабильности, а он раскачивает лодку. После подобной оценки уповать на успешное возвращение в столицу не приходилось. Между тем, в Крыжовинске и прилегающей местности всё меньше времени оставалось до следующих выборов губернского депутатского собрания. Так стремительно летели и пролетали эти славные и сладкие годы!..
Обеспечить результат, и не просто результат, а Результат с большой буквы становилось главной задачей Нудеева на ближайшую эпоху.
В очередной раз подведённый к прессе, губернатор выступил с программным посланием. Снова послав подальше всех пигмеев и случайный элемент, он поведал крыжовинцам о том, что только одна партия с одним лидером неминуемо приведет державу к процветанию. Понятно, символом партии могло быть только бурое животное, а главным кандидатом от нее здесь и сейчас, на крыжовинской земле – сам Елисей Васильевич. Оставалась сущая мелочь: определить поименно всех иных кандидатов, в порядке убывания. Так сказать, согласно рейтингу.
В послании Нудеев недвусмысленно подчеркнул, что грядет новая эра, депутатский корпус нуждается в обновлении, и пора уже дать дорогу молодым и перспективным. Люди из «желтого дома» не скрывали: на повестке дня – истинная кадровая революция. Местным наблюдателям и уцелевшим комментаторам чудилось, что предыдущие перестановки по сравнению с ней – цветочки, и старой крыжовинской знати из коттеджных поселков точно придется уйти со сцены. В кофейнях было жарко от споров и самых оригинальных предположений, но все сходились в одном: Нудеев – это голова.
Широкие же массы, как ни странно, остались спокойными. Или, может, безучастными. Выяснить это доподлинно было архисложно: с каждыми выборами, проносившимися над Крыжовинском, его обитатели делались всё более скрытными и немногословными, особенно если их подвергали какому-нибудь опросу. То ли почему-то не верили в перспективы суверенной демократии с нанотехнологиями, то ли опасались последствий нечаянной откровенности. Однако в телекамеры все выказывали преданность правящим силам и лично Нудееву.
Специалисты из «серого дома», привлеченные к исследованию общественного мнения, скептически хмурились. По их секретным данным, обстановка была не такой радужной. Обещания губернатора помогать всем подряд, включая обманутых пайщиков и кинутых дольщиков, не задевали глубинных струн народной души. На тот момент Первое Лицо государства не успело сообщить россиянам, что дно кризиса благополучно достигнуто, так что основания для уныния, прямо скажем, имелись… И согласно уже сверхсекретным данным, до сих пор существовали экстремисты, которые имели наглость говорить про Елисея Васильевича: «А что он сделал-то?»
Исходя из этого, победить с гигантским перевесом было не очень-то просто. Естественно, вождей местной оппозиции вызвали на ковёр. Естественно, каждому из них убедительно доказали, что раскачивать лодку ни в коем случае не надо. Естественно, ни один из них и не рвался в ниспровергатели и бунтовщики. Все дружно пообещали сверить с «желтым домом» списки своих кандидатов, а сомнительных личностей оттуда нещадно выкинуть. Но что было делать с претендентами от основной партии? В их первых рядах красовались действующие или не очень действующие (или вообще бездействующие) депутаты, а их-то кандидатуры и вызывали больше всего сомнений у населения.
Как и с кем обсуждалась данная проблема, мы не знаем. Уж больно бдительной была охрана на этаже с пилястрами и канделябрами. В кофейнях болтали, будто губернатору поступило предложение сместить мэра и разогнать к чёртовой матери весь «Любимый город». После чего горожане якобы должны были восхититься его борьбой против коррупции и триумфально поддержать «медвежью» партию на выборах. Более-менее трезвые аналитики возражали, что сейчас не девяносто третий год, и прикрыть такой акт хотя бы малейшей видимостью законности, увы, нельзя. К тому же, известно: есть у революции начало, нет у революции конца. Куда и на кого хлынет народная стихия после разгрома мэрии, предсказать с математической точностью было трудно.
Департамент анализов, между прочим, в преддверии выборов повторно пополнился группой бывших лекторов обкома КПСС. Раньше, после краха обкома всамделишного, эти честные профессионалы служили обкому подпольному, потом красному губернатору Шабашкину, потом спикеру Карасину, а потом, с точки зрения классовой борьбы, били баклуши. Они прямо посоветовали новому нанимателю избегать крайностей. В качестве обоснования приводилась библейская мудрость насчет того, что есть время разбрасывать камни и есть время собирать их.
Под их влиянием или нет, но Елисей Васильевич определился вполне в духе просвещённого консерватизма. Нескольким совсем уж бездействующим депутатам было предложено уйти на покой. Прочих попугали впрок, но не тронули. С вечно молодым мэром варяги, скрепя сердце, пошли на сделку. Коле Ухову дали понять, что не станут вмешиваться в процесс переизбрания городского Совета. А он с его социально близкими компаньонами обязывался поднять рейтинг Нудееву в городских кварталах. Применить собственные технологии без приставки «нано».
В итоге долгожданный губернаторский список составили преимущественно те же старожилы коттеджных поселков, против которых замышлялась вроде бы кадровая революция. Список же Коли Ухова сформировал сам Коля Ухов – неизвестно, в кабинете, комнате отдыха или у бортика бассейна, но точно после тесных консультаций с вождями «Любимого города».
Про новую эру в политике, дорогу молодым и тому подобное все мигом забыли. Клеркам из ДУРС было велено сменить пластинку и отныне пропагандировать устойчивое развитие. Упор как-то сам собой сделался на слово «устойчивое». В соответствии с предвыборными тезисами «бурой» партии, всемирного кризиса, во-первых, не было, а во-вторых, он был спровоцирован определенными кругами на Западе. Как уже говорилось в нашем повествовании, сплачиваться против происков Запада крыжовинцам было не впервой.
Для окончательного сплочения следовало ещё разобраться с кучкой беспартийных претендентов. Толкуя закон буквально и в свою пользу, они имели наглость тоже выставить свои кандидатуры. Пришлось напомнить этим господам, что лихие 90-е безвозвратно миновали и российская демократия окрепла и возмужала. Строго в рамках установленной процедуры избирательные комиссии отказывали им в регистрации, приводя убойные аргументы. То в одном подписном листе, то в другом у этих горе-политиков не там стояла (или не стояла) запятая или даже точка, а то и почерк бабушки-старушки 1921 года рождения вызывал вопросы у криминалистов.
Под раздачу угодил и Борис Минаевич, который поборол депрессию и снова выдвинул сам себя. Напрасно он доказывал, что его подписанты – живые люди, а не мёртвые души, и предлагал привести их всех (восемьсот человек) с паспортами в кабинет к председателю окружного избиркома. Закон в лице председателя избиркома с добрым, усталым лицом был неумолим…
Захотел выдвинуться и сидевший в темнице крыжовинский олигарх, но изобразить из себя Ходорковского и Нельсона Манделу ему не дали: тюремное начальство без затей объявило карантин, а заявление о выдвижении выносить из камеры на волю запретило. Спохватившись в последний момент, кое-где по одному беспартийному кандидату на округ всё же оставили. Для проведения мониторинга должна была пожаловать какая-то делегация Совета Европы, и ей надо было что-то (и кого-то) предъявить.
Выборы прошли в целом гладко. Выдвиженцы от правящей партии громили в своих речах нерадивых дворников и управдомов, которые одни мешали поступательному ходу реформ. Других объектов для критики у них не было. Тем временем дворники методично разносили по почтовым ящикам газетки с медведем и Нудеевым, а гонцы от «Любимого города» разносили кое-что ещё. Правда, на эти выборы явилось не больно много дорогих крыжовинцев – но кого это смутило?.. Закон теперь не требовал хоть какой-нибудь явки, а при демократии закон превыше всего.
Не узрели существенных нарушений и делегаты с растленного Запада. Приняв на посошок в одном из охотничьих домиков, они ещё раз обняли приветливых хозяев и по мартовскому снежку отбыли обратно в Европу – писать свой умный доклад.
Глава тринадцатаяГубернатор-варяг (продолжение) Спустя примерно год после приезда и заселения в апартаменты власть губернатора Нудеева упрочилась чрезвычайно. Если раньше допускались комментарии в духе «Нудеев – это голова», то отныне и подобное вольнодумство кануло в Лету. И это, с точки зрения новых идеологов, было совершенно правильно. Ведь даже сама констатация факта, что Нудеев – голова, потенциально несла в себе вероятность чего-то иного, а при упоминании о голове кто-нибудь, чего доброго, мог сравнить губернатора с какой-нибудь другой частью тела. Так что жанр комментария в городе К. приказал долго жить, окончательно уступив место шершавому языку пресс-релиза.
А пресс-релизы выпекались в ДУРС по несколько раз на дню. Стоило губернатору Нудееву выехать куда-нибудь из «желтого дома» или даже перейти с этажа на этаж, мигом сочинялся развернутый пресс-релиз. Публикация каждого из них без сокращений и исправлений стала святой обязанностью абсолютно всех газет. Избежали этой участи только глянцевые журналы, писавшие о женском белье и модных вечеринках. Курьеры и клерки из ДУРС, невзирая на плотный график службы, за отчетный период отъелись и округлились. Видя их в костюмах и строгих галстуках, уже трудно было предположить, что эти люди когда-то писали что-то ещё.
Пал и последний оплот либерализма – «Крыжовинский привратник». К тому времени он считался таковым весьма условно. Пресс-релизы, славившие Нудеева, здесь исправно ставили в номер и лишь эпизодически, крайне редко, позволяли себе мелкие статейки с предположениями, что не всё пока идеально в государстве Российском вообще и в Крыжовинской губернии в частности. Разоблачать или бичевать кого-то персонально «Привратник» и не думал, но это не спасло его от переформатирования. Начали, как водится, с профилактической беседы. Редактора вызвали в дом с подсветкой и ласково напомнили, за чей счет побелены потолки в редакции и подлатан умывальник. Дальнейший упрек тоже был стандартным: «А вы у себя такое пишете… Непорядок!». Редактор сообщил, что был в отпуске, но пообещал разобраться и наказать.
– А не надо наказывать, – ещё ласковее сказали ему. – Есть мнение, что вам надо отдохнуть дополнительно.
Либеральный редактор хотел выступить в защиту свободы слова, но ему было сообщено, что после второго отпуска его ждет новое ответственное назначение – директором казенного предприятия по выпуску открыток и подарочных наборов, с окладом вдвое больше прежнего.
Внутренняя борьба за свободу длилась минут десять. Из «желтого дома» редактор вышел, подписав заявление о переводе. Последних либералов-журналистов разжаловали в корректоры.
Переформатирование «Привратника» породило бурную дискуссию на местном Интернет-форуме. Её участниками явились сами сотрудники отрегулированных и управляемых СМИ, предусмотрительно взявшие себе вычурные псевдонимы. Те, кого отрегулировали раньше других, с остервенением набросились на последних либералов, яростно доказывая, что свобода прессы – это миф, и коли платят, надо писать то, что велят. Этой железной логике последние либералы смогли противопоставить только жалкий лепет про какие-то никому не ведомые общественные интересы…
Дискуссия оказалась сколь бурной, столь и непродолжительной. Общество за пределами виртуального форума ее никак не развило и не поддержало.
Построение информационной вертикали было завершено. Имиджу региона ничто уже не могло повредить, и пора было пожинать плоды в виде расцвета экономики. Тем более, что усердные агитаторы создали и как следует подогрели атмосферу соответствующих ожиданий.
Увы, как ни прискорбно, расцвет не спешил наступать. Инвестиции упорно не желали течь, а покупательная способность расти, хотя давно стали достоянием истории и Куманёв, и Шабашкин, и Мироедов, и бразды правления перешли к передовой, во всех отношениях высоко подготовленной личности, чуждой волюнтаризму. Молодые, подтянутые финансисты-экономисты уверяли, что институциональные изменения быстро не совершаются, и призывали потерпеть. Елисей Васильевич выслушал их очередной доклад, глядя куда-то сквозь докладчика, и, не вымолвив ни слова в ответ, встал из-за стола. Его обер-секретарь объявил, что монаршая… вернее, губернаторская воля будет сообщена позднее.
Трижды крикнув «ура», экономисты разошлись на каникулы. И погода воистину располагала к отдыху. Тёплую весну в Крыжовинске сменило на редкость жаркое лето. Солнце светило с раннего утра до позднего вечера, на небосводе не было ни облачка. Все аборигены при малейшей возможности стремились за город, чтобы искупаться и позагорать. Производительность труда резко упала, так что экономический бум теперь явно откладывался – по меньшей мере, до осени.
Депутаты и чиновники тоже потянулись на отдых. Изношенные организмы слуг народа грузились в самолёты, уносившие их далеко от мирской суеты. Столбик термометра поднимался всё выше, и однажды верноподданные редакции получили короткий пресс-релиз. Посредством этой ценной бумаги народ извещали, что губернатор Нудеев тоже ушел в отпуск. На хозяйстве за него остался, если можно так выразиться, старший из плеяды молодых финансистов.
«Желтый дом» почти опустел. Суши-бар на Большой Дворницкой готовился подсчитывать убытки, зато настоящий праздник наступил для продавцов мороженого. А солнце жгло и жгло без пощады…
Следствие, предпринятое впоследствии, установило, что всё началось в пригородной слободе Маргариновке. То ли кто-то из любителей выпить и закусить на воздухе не затушил костёр, то ли неизвестный обыватель решил избавиться от мусора путем кремации – в общем, как от копеечной свечки, занялись и трава, и кустарники, и сама Маргариновка. Жители слободы кинулись кто куда: кто увозить нехитрое добро, кто поливать водой дома и заборы, а пламя устремилось и в другую сторону. Ветер переменных направлений подгонял его.
Через несколько часов за Крыжовинским морем стояла сплошная стена огня. Облака едкого дыма плыли на город К., и солнца сквозь них почти не было видно. Полыхали все сохранившиеся после петровских реформ леса. Дороги были забиты машинами дачников и просто отдыхающих, которых пожар застал врасплох. Взрослые ругались последними словами, дети плакали. Радио по-прежнему передавало танцевальные мелодии, губернский телеканал плёл что-то про устойчивое развитие.
Крыжовинцы, верные себе, ожидали указаний от начальства. Но начальство в первые, самые страшные часы хранило молчание. Губернатор Нудеев отдыхал, и синхронно с ним, за компанию с компаньонами, отправился поохотиться-порыбачить мэр Коля Ухов. Поздно вечером в телевизоре мелькнуло лицо старшего экономиста, оставленного на хозяйстве. Он сказал, что создана комиссия и не надо поддаваться панике. После слов про панику наиболеесмекалистые граждане вместе с семьями заспешили к вокзалам и в аэропорт. Дым накрыл городские улицы, просачивался в дома. В аптеках не осталось ни одного респиратора.
ДУРС бился в конвульсиях, пытаясь наладить связь с Нудеевым. Вначале серьёзно обсуждалась идея заменить отсутствующего губернатора пресс-релизом с портретом, но её отмели. Нудеев был очень далеко, и связь не налаживалась. Наконец, к исходу вторых суток губернатор появился-таки на экранах. Картинка была плохой, нечёткой, как из мобильного телефона. Елисей Васильевич стоял без галстука и без пиджака. На нем была пляжная рубаха яркой расцветки, а ниже, кажется, начинались шорты. За правым плечом шелестело нечто, похожее на пальму.
Нудеев заверил народ, что ситуация под контролем, что он (губернатор) лично принимает доклады с мест, а все виновные и растерявшиеся понесут всю полноту ответственности. Его последние слова едва не перебила своим воплем какая-то экзотическая птица. По итогам выступления, само собой, был распространен пресс-релиз. В нем тактично умалчивалось о том, что губернатор контролировал ситуацию с острова Ямайка.
К прибытию Нудеева с Ямайки от слободы Маргариновки и от лесов остались одни головешки. Крыжовинцы еще кашляли, но потихоньку приходили в себя. Как ни удивительно, пожарные сделали свою работу и без губернатора с мэром. Город, не считая задымления, не пострадал. Сгорели несколько фешенебельных коттеджей в сосновом бору, но летний дворец Елисея Васильевича отстоять удалось. Чиновный контингент затих в ожидании разбора полётов.
Первым уволился по собственному желанию глава сельсовета злосчастной Маргариновки. Все содрогнулись перед вторым актом трагедии. Но второго акта сразу не случилось. Губернатор, проводя совещание, пожурил социальных работников за нехватку чуткости и этим ограничился. Большие и малые начальники облегченно выдохнули и расправили плечи под пиджаками. Как выяснилось чуть погодя, всё-таки рановато. Из «серого дома» в жёлтый принесли последнюю, наисвежайшую и секретнейшую сводку, из которой вытекало, что рейтинг Нудеева после пожара заметно упал.
Отставка старшего экономиста, как молния, как финский нож, поразила и наблюдателей в кофейнях, и публику из здания на площади. Стратег реформ только что сам взял законный отпуск, а вдогон ему грянуло заявление губернатора с цитированием указа. Указ гласил, что контракт с молодым человеком расторгнут по инициативе нанимателя. Чем была вызвана инициатива, был ли даровитый финансист одним из растерявшихся при возгорании, а, может, имелись другие причины для развода – обществу не сказали. Неделей позже в отставку были отправлены и прочие министры-экономисты с лазерными указками. Обязанности стратега Нудеев возложил на зрелого, но не старого производственника, всегда верно понимавшего политику партии.
Аппарат гадал, кто будет уволен ещё. Нет, кипучая работа в «желтом доме» из-за этого, конечно, не прекратилась. Вышколенные служащие задолго до Нудеева овладели искусством усиленно что-нибудь делать, не делая ничего, что могло быть так или иначе поставлено им в вину. Главное было не забывать про планы и отчеты и подавать их по инстанции вовремя. Ушли в прошлое гусиные перья, чернильные ручки и пишущие машинки, вся информация циркулировала по компьютерным сетям, но традиция жила живее всех живых…
Чтобы встряхнуть аппарат и показать населению чистоту помыслов, губернатор-варяг предложил радикальную меру. Как всегда, для немедленного утверждения депутатам был роздан проект морального кодекса чиновника. По кодексу, каждому бюрократу надлежало иметь волосы подстриженными, голос тихим, произношение чётким, двигаться он должен был размеренно, руками не размахивая и ногами не топоча. Употребление бранных слов морально осуждалось. Указывались (в сантиметрах и миллиметрах) ширина брюк и длина юбок. О взятках предписывалось информировать ближайшего начальника и брать только с его санкции. Кроме того, составители документа не поленились и подняли творческое наследие предшественников Елисея Васильевича и в очередной раз запретили пить на рабочих местах.
Избранники слегка подивились пункту про взятки, очевидно, писавшемуся в жуткой спешке, но кодекс приняли без обсуждения. Они, вообще, принимали теперь всё, не обсуждая и, на всякий случай, даже не читая. Да и как иначе эти достойные люди могли доказать свою верность замечательнейшему из губернаторов?
Другой мерой, призванной поднять рейтинг, стал поворот лицом к футболу. Этот вид спорта к приезду Нудеева в городе К. зачах совсем. Далеким-предалеким прошлым казались времена, когда доцент Абрамкин обсуждал шансы местного клуба, восседая на краешке стола. Не осталось ни шансов, ни, по сути, самого клуба. Случившееся было тем более непонятно, если учесть, что суммы из казны на футбол отпускались серьезные. Конечно, вряд ли сравнимые с бюджетом «Барселоны», но всё же… И отцы города и губернии регулярно захаживали на стадион, грызли семечки, как простые болельщики, возмущались действиями судей, обещали народу высшую лигу. Только происками нечистой силы можно было после этого объяснить загадочное утекание денег из клубной мошны и скатывание команды вниз по турнирной таблице.
Кто только не рулил футболом в Крыжовинске! И бравый военный (не очень красивый, но в теле), и дипломированный массажист-физиотерапевт, и советник одного из губернаторов, лично проводивший тренировки. Последним президентом клуба до наступления эпохи Нудеева успел побыть депутат из крепких хозяйственников. При нем приватизировали последнее поле, на котором могли позаниматься игроки. База, где они квартировали перед матчами, была приватизирована ещё раньше.
Изучив докладную записку на эту тему, Елисей Васильевич позвал хозяйственного президента клуба к себе. От него депутат вышел уже избавленный от бремени президентства. Народного избранника сменил вертолётных дел мастер – верный спутник Нудеева ещё с Москвы. Это был яркий кадровый ход. Далее, перед тем как произвести новые финансовые вливания, принялись искать тренера с именем, под которое влитые финансы можно было бы освоить. Однако никто из именитых специалистов не спешил паковать чемоданы и перебираться в город К. Даже личные (разумеется, устные) гарантии губернатора почему-то не действовали на корифеев отечественного футбола.
Пауза грозила неприлично затянуться, когда свое согласие дал известный в спортивных кругах Автандил Сапсания. Тренером он, правда, побыл совсем немножко, и его подопечные лавров не снискали, зато новый наставник блестяще ориентировался на рынке – знал, где можно купить подешевле, а продать подороже, и на чем дополнительно сэкономить. Техника и тактика при таком руководстве за ненадобностью могли отойти на второй план. Оформляя отношения с клубом, Сапсания оговорил особое условие: что ровно половину времени будет проводить в столице и за рубежом – вести селекционную работу. Хозяева с ним не спорили, предвкушая, что футбольный клуб на вертолётной тяге вот-вот понесется прямиком в Лигу чемпионов УЕФА со скоростью поезда «Сапсан».
Оптом и мелким оптом было куплено затребованное количество игроков – тоже без впечатляющего послужного списка, зато перспективных, в основном из Украины и Молдавии, и закипела отчаянная, бескомпромиссная борьба. ДУРС уже готовил подход губернатора к прессе прямо у футбольных ворот, но победы всё никак не приходили. То опять мешало необъективное судейство, то мяч попадал в штангу, то травмы не давали раскрыться новому, чрезвычайно перспективному бомбардиру. И вот тогда одно уважаемое информационное агентство сообщило, что в Крыжовинск едет… сборная России.
Первым на эту сенсацию откликнулся интернет-фанат, написавший в откликах, что автор жжёт. Другие читатели полезли уточнять, не первое ли апреля на календаре. Однако факт подтвердился, розыгрышем не пахло. Герои Евро-2008 действительно должны были сыграть в городе К. товарищескую встречу со сборной Люксембурга. Крыжовинск охватила небывалая эйфория! Торсида ликовала, а подчиненные Нудеева ходили, гордо выпятив груди, как будто собственноручно ковали успех.
Коммунальщики тотчас бросились облагораживать улицы, примыкавшие к стадиону. Соседнюю барахолку, с которой, как лев, безуспешно бился Шабашкин в лихие 90-е, снесли до основания за пять минут. Наконец, всем питейным заведениям и магазинам города в день матча было строго-настрого запрещено торговать чем-то крепче воды. Трезвые и благодарные губернатору, крыжовинцы заполнили все места на трибунах, готовые внимать каждому движению братьев Березуцких, Павлюченко и Погребняка. Что касается Аршавина, то ОМОН едва сдержал толпу юных поклонниц футбола, желавших родить ребенка от капитана сборной.
Впервые за долгие годы был аншлаг. Увы, игра пошла не по тому сценарию, который ожидался. Губернатор Нудеев, стоя в элегантном кожаном пальто рядом с высшими чинами из Москвы, молча наблюдал, как гости из маленькой страны дали бой звёздам. Они и двигались как-то быстрее, и с мячом обращались осмысленнее, и недоброе предчувствие сдавило сердце Елисея Васильевича. Оно, это предчувствие, подтвердилось, когда дюжий выходец из Люксембургского Конго по фамилии Мукаку, оттерев плечом нашего защитника, нанес неотразимый удар.
Переполненные трибуны охнули. И хотя оставалось ещё время что-то исправить, то же самое предчувствие определенно подсказало: не получится. Так и произошло. Герои Евро брели в раздевалку с опущенными головами, а при подходе к бессовестным столичным журналюгам Нудееву ничего больше не оставалось, как бормотать что-то про истинное крыжовинское гостеприимство.
Гол Мукаку обрушил рейтинг Нудеева ещё на пару пунктов. И то ли правда кто-то наверху счел, что позиции губернатора слабеют, то ли чуть пониже кому-то показалось нечто подобное, но на парадном сюртуке появилось новое пятно. Из застенков был выпущен арестованный олигарх. Очередной апелляционный суд по каким-то процедурным мотивам признал его посадку незаконной. А поскольку акций тот никому не отдал и не продал, двери кабинета и финансовой дирекции опять распахнулись перед ним.
Тень промелькнула на челе Елисея Васильевича, но комментариев с губернского Олимпа не последовало. Освобожденный олигарх на людях тоже смолчал. В политику он не вернулся, особое внимание уделив реконструкции производства и реструктуризации задолженностей. Гражданский мир в Крыжовинске, таким образом, не пострадал.
Видя, как тяжко приходится мужу, инициативу взяла в свои руки супруга варяга. На периферию она приехала небыстро и не сразу. Долго присматривалась и приценивалась, от самых вопиющих безобразий морща нос. Мир глухой провинции был так далёк от сияющей огнями родной Москвы!.. На так называемых благотворительных балах первая леди едва кивала в ответ на льстивые приветствия и приседания. А особенно её, бакалавра искусствоведения, возмущали фасоны местных клумб и цветников. С ними-то она и решила разобраться раз и навсегда.
Однажды утром под окнами «желтого дома» загрохотала техника. Памятник Ильичу-Лукичу был взят в кольцо из деревянных щитов, а бульдозеры принялись соскребать асфальт вокруг него. Коммунисты подумали, что готовится уничтожение святыни, и доктор Чудаков поспешил с петицией на аудиенцию. Но когда всё открылось, ревнители социализма остыли. Скульптура никого из владык не интересовала – решительно переделывали саму древнюю площадь. По проекту супруги Елисея Васильевича, она (площадь) должна была стать зоной для гуляний и благостных размышлений, утопающей в цветах и кустарниках.
Одновременно с обустройством площади в городе развернулись другие работы. Мэрия, не дожидаясь, пока ей снова попеняют на беспорядок, подхватила великий почин. Сносить и соскребать начали киоски и торговые палатки – наследие проклятого прошлого. Дорогие земляки успели привыкнуть, что в любое время суток могут разжиться здесь кто сигаретами, кто пивом, кто простенькой закуской. Но зоркий глаз ревнителей благочестия достал и до этих закоулков дикого рынка. Депутаты из «Любимого города» давно, ещё при честной власти Бориса Минаевича, цивилизовали свой бизнес. В их собственности находились отныне рынки и мега-центры, и мелким хозяйчикам было любезно предложено пройти туда. Правда, и платить за удовольствие предстояло совсем другие деньги.
Малый бизнес попытался восстать, как при Иване Минаевиче. Тогда общими усилиями предпринимателям удалось отбиться от портативных кассовых аппаратов, носимых на шее (См. главу «Народно-патриотический губернатор» – Прим. автора). Теперь времена изменились. До мэра Ухова ходатаи не добрались, митинговать на площадь бунтарей не пустили. Площадь была уже вся обнесена забором. Пикет из десятка протестующих (больше мэрия не позволила, дабы не страдали права пешеходов) помахал своими причиндалами возле статуи местного виртуоза-балалаечника XVIII века. Чиновники и депутаты выслушать челобитчиков не соизволили, бумагу с перечнем требований принял постовой милиционер. В общем, дальше балалайки протест не прошел…
Заодно с киосками и палатками городская власть подчистила самых мелких кустарей-одиночек: и бабушек-старушек с пучками редиски и шнурками, и продавцов пиратских дисков и книжек. На рее никого из нарушителей-пиратов не вздёрнули, но гонять и штрафовать взялись беспощадно. Стоны и жалобы этих гонимых не стали слушать даже стражи порядка. Что же касается отрегулированных СМИ, то их сотрудники вообще ничего и никого не заметили. Эфир и газетные полосы переполняли репортажи о встречах губернатора Нудеева и мэра Ухова с новыми потенциальными инвесторами.
Забот у акробатов пера и микрофона опять прибавилось. На повестке дня вырисовался новый юбилей города. Говоря строго, юбилеем в полном смысле он не был, ибо дата надвигалась всё-таки некруглая. Просто ждать круглой оставалось еще слишком долго, и дожить до нее в физическом смысле (не говоря уже о политическом) и губернатору, и мэру вряд ли удалось бы. Науке, по крайней мере, случаи такого долголетия не известны. Но плох тот начальник, который пассивно ждёт юбилея вместо того, чтобы идти навстречу ему. И губернатор с мэром постановили: досрочному юбилею быть!
Вывозом мусора и покраской бордюров ограничиться было нельзя. На передний план, как обычно, выдвинулась монументальная пропаганда. Грянул клич, и затеялся конкурс – на лучший памятник воеводе Бухвостову. Проблема состояла в том, что ни в одном музее мира не сохранилось ни одного, даже приблизительного изображения основателя Крыжовинска. Отдельные скульпторы спасовали, однако не мэтры туземного ваяния! А мэтр из мэтров по фамилии Крикунов, самый напористый и голосистый, победил на конкурсе за явным преимуществом. Нокаутом, так сказать.
Подобие будущего памятника, сделанное из папье-маше, было выставлено в одном из конференц-залов. В сопровождении многочисленных свит оценить его прибыли (строго по очереди) Нудеев и Ухов. Оба походили вокруг и около, поковыряли пальцем верхний слой материала и сказали по паре слов для прессы. Пресса трепетно внимала правящему тандему. Бухвостов, подозрительно напоминавший Медного всадника, вздыбив коня, указывал рукой туда, где будет заложен острог. Взор его был ужасен. Наиболее зоркие наблюдатели подметили, что средневековый воевода лицом похож на современного губернатора, только усы имел пышнее и, кроме них, бороду.
Параллельно с увековечиванием образа воеводы Бухвостова в историю должна была войти (или вплыть) первая петровская галера под названием «Не лезь, убьёт!» Её точную копию для пущей наглядности решили изготовить втрое больше оригинала и водрузить на гранитный постамент у берега бывшей реки. Когда общественность случайно узнала, во сколько миллионов обойдётся макет героического судна, краеведы, и не только они, содрогнулись. Подрядчик, взявшийся создать галеру, каким-то чудесным образом объявился вообще без конкурса, даже формального. И, в отличие от Крикунова, сего столичного дизайнера не знала ни одна живая душа.
Условный юбилей, тем не менее, прошел без происшествий. Наверное, в тысячный раз за период правления губернатора Нудеева были перекрыты дороги в аэропорт, и постовые в белых рубашках стояли на каждом углу. Чиновники свято хранили тайну, однако людская молва определила безошибочно: ждали Национального Лидера. Самые ярые челобитчики переписывали набело свои челобитные и готовы были пасть ниц перед головной машиной кортежа. К тому же, по загадочной причине на полчаса было задержано торжественное открытие памятника воеводе Бухвостову. Приглашенные переминались с ноги на ногу, строили версии и посматривали на небо…
Национальный Лидер не прибыл. Вечером его показали по телевизору вместе со сталеварами то ли Удмуртии, то ли Хакасии, а потом в компании с Первым Лицом. Большой тандем прогуливался по аллеям без галстуков, чему-то улыбаясь, а лететь в Крыжовинск никто, похоже, и не думал. Рейтинг Елисея Васильевича вяло шевельнулся и… остался на прежней отметке. По городу поползли слухи о том, что Нудеевым на самом верху недовольны. Кто-то сказал, а незрелые граждане подхватили, будто губернатора ждет место посла в Камбодже или Лаосе.
Очень неприятно и даже горько сделалось Елисею Васильевичу и супруге. К счастью, внимание политизированной общественности быстро захватило другое событие. В планах суверенной и демократической власти в России значилась церемония с большим символическим значением. Дорогие россияне должны были явиться к урнам и выразить поддержку понятно кому. По привычке, еще не изжитой, это нехитрое действие именовалось выборами в Государственную Думу. У губернатора Нудеева появился новый шанс доказать и Национальному Лидеру, и Первому Лицу свою абсолютную незаменимость и высочайшую эффективность.
Вся крыжовинская вертикаль без понуканий знала свой маневр. Все исполнители пообещали устроить образцовый смотр строя и песни – вернее, боевой готовности умереть за партию. Всех получателей бюджетных средств предупредили, что уволят их без выходного пособия, если процент голосов, поданных понятно за кого, будет недостаточно высок. ДУРС только и знал, что славил и славил, строча пресс-релизы, и от перенапряжения творческих сил у нескольких его работников случились припадки…
Вечно молодой Коля Ухов и его «Любимый город» также безоговорочно подтвердили свои союзнические обязательства. Штабы уверенно обозревали театр военных действий, и натасканные агитаторы били копытами. Ну а в селах и деревеньках беседы с избирателями были еще короче городских. «Смотри, бабка, не проголосуешь за кого надо, угля на зиму не дам», – говорил партийный директор бывшего совхоза «Заветы Ильича», ныне акционерного общества «Капитал-Гарант». И прибавлял для пущей убедительности: «А помрёшь – на кладбище не похороним».
Проверенная многими кампаниями коллективная бабка в целом не подвела. Отдельно взятые бабки усердно писали заявления о желании выразить волю на дому, и к ним с переносными урнами, тоже проверенными, спешили через сугробы надежные люди, отфильтрованные директорами. Когда появились первые цифры, стало ясно, правда, что с домашним волеизъявлением эффективные менеджеры переборщили. Добрая половина сознательных селян попала вдруг в число неходячих или сраженных внезапной хворью. Данный курьез впоследствии не прошел даже мимо иностранной прессы, вечно пишущей плохо о России.
Своя, крыжовинская пресса, ещё с вечера построенная ДУРСом, ждала итогов голосования в людской – то есть, особо оборудованном помещении у задней проходной. Место для подхода и кормления официальными новостями было огорожено фанерной декорацией, которая изображала цветущую под Нудеевым губернию. Сам владыка, разумеется, лично возглавил список бурых и косолапых. Он принимал доклады с мест на верхнем этаже. Главы дальних районов рапортовали особенно стремительно, дабы не потеряться на фоне других коллег. И червь сомнения шевельнулся внутри губернаторского организма уже тогда…
Нет-нет, деревенский процент «за» был вполне даже ничего по меркам простой глубинки, но очень уж заметно не дотягивал до рекордных показателей Чечни и Дагестана. А ведь была, была надежда, что, может быть, дотянет или почти дотянет.
Дальше принесли сводку по городу К., и рекорды Кавказа забылись сами собой. Елисей Васильевич не поверил глазам и перечитал увиденное дважды. Потом зачем-то изучил лист бумаги с обратной стороны и с пристрастием пощупал пальцами. Хотел даже куснуть, но вовремя опомнился на глазах у адъютанта. Стены кабинета перед ним как будто поплыли, и пилястры с канделябрами чуть не поменялись местами. Губернатор стиснул край письменного прибора.
– Ухова сюда, – услышал адъютант и, пятясь, покинул кабинет.
Отыскать мэра никто не мог, как ни старались. В особняке напротив дежурные клерки только разводили руками и приседали в испуге. Все вице-мэры тоже куда-то попрятались. Гонцам губернатора пришлось опять обратиться за помощью в «серый дом», и уже оттуда пришел ответ, что след Коли Ухова найден в одном из физкультурно-оздоровительных центров, а именно в той его части, которая к физкультуре не имела ни малейшего отношения. В субботу перед выборами городничий лег на профилактическое обследование. Согласно записи, у медицины возникло подозрение на крайнее переутомление.
Нудеев распорядился доставить к нему доктора философии Чудакова. Ученого сыскали быстро, и тот предстал перед ликом начальства. Лидер обкома бывшей руководящей и направляющей партии вид имел растерянный и смущённый. Того, что стряслось этой ночью, он сам не ожидал и не планировал. А случилось так, что его почти уже забытая Богом и людьми партия набрала наибольший процент голосов у жителей города К., оставив за кормой весь «медвежий» список с губернатором во главе. Хотя, собственно, и агитации практически не вела, ограничившись парой-тройкой ритуальных заявлений.
Адъютанты Коли Ухова искали в это время доцента Карманова – то ли в целях сугубо медицинских, то ли в качестве знатного политтехнолога. Увы, боевой доцент находился по своему последнему обыкновению где-то между Крыжовинском и Москвой и сотовый телефон не брал. А затем и вовсе бесчувственный голос сообщил, что абонент не зарегистрирован. Человек, похожий на муниципального советника Сеню, крыл консультантов, Карманова и всю его родню так, что слышали и мэрия, и близлежащие улицы…
После обеда в понедельник на лентах информационных агентств России появились комментарии, суть которых сводилась к следующему: город К. вернул себе звание столицы «красного пояса». Мудрейшие из политологов рассуждали на эту тему и так, и этак, но по сути крыжовинского казуса высказался один безымянный горожанин, не пожелавший представиться съемочной группе телевидения. «Лишь бы не за этих», – ответил он на стандартный вопрос, за кого намерен голосовать. В ответ на уточняющий вопрос, кто такие «эти», опрошенный только усмехнулся.
Губернатор Нудеев побелел от гнева и отменил все намеченные мероприятия. Вторник миновал в напряженной тишине, редкие чиновники прошмыгивали мимо главного кабинета быстрее серн. Из столицы в город просочилось неслыханное ранее слово «Болотная». В среду всех главных редакторов городских и губернских газет позвали на неформальную встречу. Что это будет, никто не объяснил. На всякий случай все хорошенько помылись, погладили брюки и шнурки. Приглашенных по одному провели в зал и усадили за стол, уставленный бутылками с минеральной водой и тарелками с печеньем. Главные редакторы тотчас достали авторучки и карандаши, не полагаясь на диктофоны. К печенью и воде ни один из них не притронулся.
Нудеев по традиции вошел последним. Все встали, но по мановению губернаторской руки уселись вновь. Елисей Васильевич впервые за эти годы посмотрел прямо в глаза редакторам (отчего кто-то выронил ручку и не решился поднять) и – заговорил. По его словам, прошедшие выборы показали высокую сознательность и зрелость общества, поддержавшего курс Национального Лидера. Задача власти – неуклонно продолжать начатое. Он же, Нудеев, намерен править здесь не менее десяти лет. Для начала. А потом посмотрим, исходя из ситуации. «Будем работать над дальнейшим привлечением инвестиций», – завершил свою речь губернатор.
Повисла пауза. По идее следовало перейти к вопросам, но заранее подготовленных бумажек почему-то никому не раздали. Возможно, из-за спешки или крайней усталости личного состава ДУРС. А задавать неподготовленные и несогласованные вопросы все уже отвыкли. Поэтому творцы общественного мнения молча глядели на губернатора, а он скользил взором по их лицам.
– Если вопросов нет, всего вам доброго, – нарушил молчание главный церемониймейстер двора.
Губернатор кивнул и вышел через отдельную дверь. Гости потянулись к общей лестнице. В гардеробе все долго одевались, не попадая в рукава. На улице падал снег с дождём. У заднего крыльца «желтого дома» стоял какой-то активист в бесформенной ушанке и раздавал оппозиционные листовки. Стража, пока не получившая конкретных указаний, гнать его в шею не спешила. Один главный редактор листовку взял. В ней бывший депутат Волдырёв звал народ на митинг за новую перестройку и гласность.
КОНЕЦ Автор благодарит Елену Потанину и Владимира Михно за дружескую помощь при оформлении обложки.
Последние комментарии
3 часов 4 минут назад
7 часов 12 минут назад
7 часов 29 минут назад
7 часов 50 минут назад
10 часов 31 минут назад
17 часов 55 минут назад