1 Часть
Страна, исключённая из международной кодовой системы, чья буквенно-числовая комбинация продолжала оставаться в памяти лишь одинокого архивариуса-пенсионера, его винтажного-тамагочи и негодного к перепрошивке робота-модератора, с каждым годом становилась всё меньше. По мнению внешних наблюдателей, она походила на сжимаемый от бессилия кулак, который, без сомнения, принадлежал боксёру, жалко корчащемуся на войлочном полу ринга после проигранного боя.
В свою очередь, местные жители, изнутри следящие за процессом спрессовывания, напротив, видели причину исключительно в желании триединой Группы Главнокомандующих обезопасить население, спрятав его внутри богатырского кулака, который на всякий случай периодически грозился в мировую пустоту, вздёргивая кверху средний палец.
В старом городе, стоявшем на восьми высохших реках, население жило новой жизнью. Новая жизнь, правда, пока ничем особенным не отличалась от старой, но все были уверены в обратном. Самому городу совершенно не нравилась эта бессмысленная суета, но с позором лишённый права голоса и столичного титула много десятилетий назад он униженно безмолвствовал и лишь робко надеялся, что население его покинет ввиду «повсеместной обветшалости, непригодности и опасности для жизни» и даст умереть спокойно. Но какие бы безнадёжные отчёты об аварийном состоянии старого города ни писали эксперты, как бы старательно журналисты ни распыляли информацию за его пределами, с каким бы умным видом чиновники ни потирали толстые переносицы – ничего не менялось.
В среду к восьми утра на деревянную террасу Городского суда №1 начал медленно стекаться народ. К восьми тридцати приехал Судья, заглянул в душный маленький зал Судебных заседаний, где тесными неровными рядами стояли скамейки, а в проходах валялись стулья, и поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж. Там, в длинном полутёмном коридоре, грузная женщина в грязном переднике, стоя на четвереньках, тёрла серой тряпкой пол. Судья покашлял. Женщина повернула к нему своё безразличное лицо и тяжело встала:
– Доброе утро, Ваша честь.
– Доброе-доброе. Иди, внизу убирайся, через полчаса начнём.
Женщина подняла тяжёлое ведро с водой и направилась вниз по лестнице. Судья прошёл в конец коридора и протиснулся в узкую комнату, плотно заставленную старой мебелью, вынул из принесённого портфеля документы и принялся их внимательно изучать.
Через четверть часа приехала скрипучая машина с прицепом. К прицепу гигантскими болтами крепилась ржавая клетка, в которой сидела худосочная седая женщина. Заспанные солдаты помогли женщине вылезти, прикрикнули на неё для порядка и повели в здание суда. На террасе стояла толпа зевак, процессия замешкалась, остановилась. Женщина медленно подняла глаза, высокий солдат с силой ткнул её прикладом в щёку:
– В землю смотреть, с-с-сука.
В толпе заулыбались и довольные расступились. В маленьком зале были открыты окна, неспешный ветер повременно залетал узнать, как продвигаются судебные дела. Худосочную женщину посадили на крепко привинченный к полу деревянный табурет с массивными железными кольцами и приковали к ним наручниками. Два солдата встали по бокам. Женщина какое-то время озиралась по сторонам, а потом уставилась на подол платья, приговаривая:
– Пыльная-то я какая с дороги!
Спустя пять минут в Зал вошли Общественный обвинитель и Защитник. Оба внимательно посмотрели на присутствующих и кивнули в знак приветствия. Защитник сел за приготовленный специально для него стол, недалеко от прикованной женщины, вынул из толстой папки бумаги, разложил, аккуратно сделал какие-то пометки наточенным карандашом и, покончив с приготовлениями, с озабоченным видом подошёл к солдатам:
– Доброе утро. Скажите, а нельзя ли Подсудимую посадить на стул со спинкой? Я полагаю, ей будет крайне сложно высидеть всё заседание на табурете, не имея возможности облокотиться.
– Мы действуем по инструкции.
– Я понимаю, а что в вашей инструкции говорится про нестандартные ситуации?
Солдаты задумались и почти одновременно отрапортовали:
– Инструкция не содержит в себе упоминаний о нестандартных ситуациях.
– Понятно. А жаль. У нас сейчас именно такая ситуация. Константин Ипатьевич, – обратился Защитник к Общественному обвинителю, – может быть, позволим Подсудимой сидеть на стуле со спинкой?
Константин Ипатьевич в это время стоял, навалившись всем своим полным телом на подоконник, и смотрел в заброшенный палисадник. Потом медленно обернулся и, чеканя каждое слово, произнёс:
– Карл Фридрихович, насколько я знаю, все Подсудимые в этом зале всегда сидели на этом табурете, с какой стати сегодня мы будем нарушать эту традицию?
– Но как же ваш щедрый Принцип снисходительности? Почему бы нам сегодня не последовать этому принципу и-и-и не позволить пожилой Подсудимой во время заседания сидеть на стуле со спинкой? И, кстати, позвольте напомнить, наша Подсудимая вот уже три месяца содержится в карцере, что крайне неблагоприятно сказывается на состоянии её здоровья.
– Карл Фридрихович, мне не нравится ваше ироничное нравоучение и вы, может быть, сомневаетесь, но я профессионал своего дела, поэтому не надо напоминать мне о деталях, которые я изучил в полной мере. Принцип снисходительности – единственно возможная сегодня форма политического и социального существования. Я снисходителен к вам, именно поэтому я разговариваю с вами даже вне судебных заседаний. Так и вы будьте снисходительны ко мне и отстаньте от меня с вашими дурацкими просьбами! Запомните, подсудимые не достойны снисхождения! Их чудовищные проступки – безусловный симптом пренебрежения основополагающим государственным Принципом! – рассержено закончил Общественный обвинитель.
– Уважаемый Константин Ипатьевич, а давайте проявим снисходительность к Подсудимой авансом!
– Быть снисходительным к Подсудимому авансом – опасно… Ответная реакция может быть совершенно неожиданной.
Защитник развёл руки в стороны:
– В таком случае мне совершенно непонятен этот принцип!
– А мне в таком случае это совершенно безразлично!
Подсудимая подалась вперёд и зашлась в долгом приступе кашля, синхронно позвякивая цепями наручников. Защитник вышел из зала суда и вернулся со стаканом воды:
– Анастасия Поликарповна, выпейте, пожалуйста.
Подсудимая взяла чуть трясущимися руками стакан, сделала несколько отрывистых глотков и снова закашлялась. Защитник посмотрел на Константина Ипатьевича долгим тяжёлым взглядом. Общественный обвинитель сел на своё место и углубился в изучение каких-то бумаг. В Зал суда вошёл опрятно одетый Секретарь с маленькой рыжей бородкой:
– Доброе утро. Господин Судья сказал, что через пять минут можем начинать.
Подсудимая перестала кашлять, допила воду и отдала стакан Карлу Фридриховичу. В Зал стали медленно сходиться люди. Они рассаживались на скамьях и стульях и, устроившись, с любопытством изучали Подсудимую. Многим не хватало мест, они громоздились на подоконниках, вставали вдоль стен. На улице загудел мотор, кто-то выглянул в окно:
– Журналисты приехали!
Заспанные журналисты почти вбежали в маленький зал. Засуетились, в поисках свободных пространств, зашуршали блокнотами, загромыхали техникой. Старые, обшарпанные, с оторванными сегментами, замотанные скотчем видеокамеры, фотоаппараты и диктофоны замелькали в журналистских руках. Спустя пару минут в дверях появился Судья, Секретарь подбежал к нему и взволнованно зашептал:
– Ваша честь, у нас компьютер сломался! А другого нет, я везде поискал… Только на чердаке нашёл старый монитор…
Судья махнул рукой:
– На пишущую машинку всё набьёшь.
– У пишущей машинки ленты нет…
– Тогда от руки напишешь.
Секретарь расстроено забормотал:
– Ну да, ну да, – и скрылся за дверью.
Судья тем временем занял своё место и устало посмотрел на присутствующих. Вернувшийся Секретарь положил на свой стол пачку бумаги и три ручки, глубоко вздохнул, одёрнул полы пиджака и торжественно произнёс:
– Встать, суд идёт!
Все встали.
– Садитесь, пожалуйста, – Судья нацепил на нос маленькие очки и принялся зачитывать. – Сегодня мы слушаем дело Макаровой Анастасии Поликарповны, которая обвиняется в убийстве собственной дочери, Макаровой Ефросиньи Ильиничны. Это заседание заключительное. Его, как, собственно, и все предыдущие, буду вести я, Судья высшей категории. Имя моё, в интересах прошлых, настоящих и будущих следствий, разглашению не подлежит. Сторону обвинения представляет Общественный обвинитель Ковров Константин Ипатьевич, сторону защиты – Карл Фридрихович Кляйн-Чулков. Выносить приговор будут представители Снисходительного общественного совета – Представитель номер раз, Представитель номер два и Представитель номер три. Их имена, также в интересах следствия, разглашению не подлежат, – Судья повёл рукой в сторону окна, вдоль которого на короткой скамеечке виднелись неприметные фигурки представителей Снисходительного общественного совета, после чего достал носовой платок и промокнул потный лоб. – Константин Ипатьевич, прошу вас!
Общественный обвинитель засопел, неуклюже поднялся:
– Макарова Анастасия Поликарповна порядковый номер АААПРД-12003967 зарегистрирована с момента рождения и по настоящее время по адресу: ул. Спаммеров, д. 6, кв. 8, за пределы города ни разу не выезжала, ранее имела судимость, но была амнистирована, нареканий и жалоб с места работы не поступало, заключение судмедэкспертизы показывает абсолютную психическую вменяемость Подсудимой.
7 апреля прошлого года в 10 часов 30 минут по местному времени Подсудимая застрелила собственную дочь Макарову Ефросинью Ильиничну из автоматического пистолета винтажной сборки марки «Колибри». Подсудимая произвела один выстрел в голову, от которого её дочь скончалась на месте.
В ходе 33 заседаний суда, предшествующих данному, никаких иных улик или свидетелей, доказывающих невиновность Макаровой Анастасии Поликарповны, обнаружено не было. Все улики и свидетельские показания говорят нам только об одном преступнике, и этот преступник перед нами! – Общественный обвинитель театрально повел рукой в сторону Подсудимой. – Что двигало этой женщиной? Хладнокровие и бездуховность! Вот что! Всяческое отсутствие норм и законов материнства, прописанных в нашей Конституции (часть 143, статья 99, параграф 16, поправка 38)! Всяческое отсутствие норм и законов социального и внутрисемейного сосуществования, прописанных в нашей Конституции (часть 220, статья 47, параграф 5, поправка 157)! Полное игнорирование личностных установок и мотиваций, прописанных в нашей Конституции (части с 903 по 3051, включая все статьи, параграфы и поправки)! И даже попрание гражданских клятв и обязательств, прописанных опять-таки в нашей Конституции (часть 2606, статья с 701 по 711, включая все параграфы и поправки)!
Я, как представитель Общественного обвинения, озвучиваю здесь волю народа и конституционные нормы и законы нашей страны, которые призывают Подсудимую к расплате в виде смертной казни на электрическом стуле или, если у нас опять отключат электричество, через повешение. Конституционные нормы и законы нашей страны не допускают подобного произвола и жестокого обращения граждан друг с другом, мы должны оградить нашу общественность от пагубного влияния таких варварских отношений, мы должны не допустить, чтобы семя ненависти зародилось в нашем подрастающем поколении.
Бесспорно, вина за сломанное сознание Подсудимой и за тяжкое преступление, совершённое ею, лежит не только на совести Макаровой, но и на бездушном, зловонном, трухлявом, изъеденном изнутри всевозможными (и даже невозможными!) беззакониями «государстве», – Общественный обвинитель беззвучно поводил губами, – на «государстве», название которого, согласно действующей Конституции, запрещено к употреблению… На «государстве», в котором Подсудимой (да и многим из нас) довелось родиться и которого, к бесконечной нашей радости и гордости, больше не существует! Замечу, что это единственное смягчающее обстоятельство, которое я упоминаю на каждом слушании этого дела, и которое я традиционно тут же опровергаю.
Опровергаю фактами, опровергаю нашими с вами поступками! Ведь многие из нас тоже родились в том ужасном «государстве», ведь многие тоже страдали и испытывали всяческие лишения, ведь многие тоже вынуждены были наблюдать тотальные беззакония, вести многочасовые монологи с самими собой, дабы разобраться, что есть ложь, а что – правда, что есть зло, а что – добро. Но никто… Никто не совершил подобного жуткого преступления!
– Ваша честь, можно вопрос, – потянулся за своей правой рукой Защитник, привстал со стула и замер в ожидании разрешения.
Общественный обвинитель недовольно оглядел зал и упёрся насупленным взором в Защитника. Присутствующие начали перешёптываться. Секретарь зашикал на кого-то в первых рядах. Судья очнулся от дремоты и поводил ладонью по бумагам, лежавшим перед ним. Защитник повторил вопрос. Судья поспешно кивнул, еле сдерживая зевок, суетливо раскрыл какую-то папку и спрятался за твёрдым переплётом. Защитник встал в полный рост и произнёс, обращаясь к Общественному обвинителю:
– Вы хотите сказать, что Государство не формирует человека? Я вас верно понял? Тогда какой прок в чтении Конституции? Тогда кто вообще для нас Группа Главнокомандующих? Тогда зачем нам эти показательные слушания?
– Нет, вы меня неправильно поняли, – раздражённо заговорил Общественный обвинитель. – Государство изначально, с малолетства и на протяжении всей жизни формирует, указывает правильный путь развития, поддерживает, помогает…
– Но вы же противоречите сами себе! – перебил его Защитник.
– Вы не дослушали меня, а уже выводы делаете. Исходя из этого, я могу предположить, что вы и мою предыдущую речь плохо слушали, а то и вовсе не слушали, а вопросы – задаёте!!!
– Тогда прошу вас расшифровать, что вы имели в виду. Вот тут у меня слово в слово записано всё, что вы сказали. Я конспектирую. И я усматриваю здесь несоответствия. Когда вы говорили о «государстве», в котором многие из присутствующих родились, вы сказали следующее, цитирую…
– Так-так-так, Карл Фридрихович, вы, конечно, извините, что я вас перебиваю, но уж коли вы меня раз перебили, то и мне не зазорно. Я считаю так – всё, что вы намереваетесь сейчас сообщить, к сути дела отношения никакого не имеет. Мы же с вами не государства тут судим. Да и типун мне на язык! Наше Государство благополучно встало, стоит и до конца веков стоять будет. Судить его нечего. А то, в котором мы, к несчастью, родились, оно уже осуждено! Осуждено многократно, пофамильно и поимённо! И я, да будет вам известно, в большинстве тех процессов участие принимал и практически всех негодяев из того «государства» в лицо знаю! И все их подлости знаю, и все их оправдания жалкие! Всё знаю! Поэтому не вам тягаться со мной в подобного рода спорах. Хотите о государствах поговорить – поговорим! Но только не на этом слушании. Позвольте всё же мне закончить мою речь…
Защитник вымученно улыбнулся.
– Ваша честь? – повернул голову к Судье Обвинитель.
Судья всё ещё боролся с зевотой. Он выглянул из-за папки, одобрительно поморгал глазами, поморщил брови и снова спрятался.
– Та-а-ак, на чём же я остановился… Ага, стало быть, «никто»… Итак! Никто из нас не совершил подобного жуткого преступления! – важно продолжил Обвинитель. – А это значит, что пагубное, злонамеренное, насильственное поведение было заложено в Подсудимой самой природой! И она, будучи уже взрослой, здравомыслящей, ответственной женщиной, не смогла разглядеть в себе этих мерзких наклонностей, не смогла изничтожить их в себе, не смогла в конце концов обратиться за помощью к специалистам (а мы все знаем, что у нас есть прекрасные профильные службы с высококвалифицированными и отзывчивыми специалистами и замечательные духовно-приходские заведения с мудрыми врачевателями душ!)…
Так вот… Побороть свой недуг собственноручно или с чужой помощью Подсудимая не смогла… Или… Не… за-хо-те-ла. Именно – не захотела! Результаты экспертизы говорят нам о вменяемости Макаровой Анастасии Поликарповны, а это значит, что о недуге своём она, если уж не знала наверняка, то – догадывалась, и никаких действий по его устранению не предпринимала… Злой умысел и преднамеренность – налицо.
Также на прошлых заседаниях нами досконально изучался вопрос климактерического периода, в котором Подсудимая пребывала во время совершения преступления, а также, возможно, пребывает до сих пор. Эксперты вынесли вердикт, что климактерический период у Обвиняемой протекал в пределах нормы, с применением показанных врачом местной поликлиники натуральных препаратов для уменьшения климактерических жалоб и, таким образом, не оказал никакого влияния ни на Подсудимую, ни на само преступление.
Подводя итог, я, как официальный представитель Общественного обвинения, озвучивающего здесь волю народа и Конституционные нормы и законы нашей страны, призываю Подсудимую с честью и достоинством принять расплату в виде смертной казни на электрическом стуле или, если у нас опять отключат электричество, через повешение. Что ж… Я кончил.
Общественный обвинитель многозначительно оглядел зал, кинул презрительный взор на Подсудимую и сел. Защитник откашлялся. Судья наконец-то поборол зевоту и проговорил, обращаясь к Защитнику:
– Да-да, Карл Фридрихович, теперь вы выступаете.
Не успел Защитник встать со своего места, как Общественный обвинитель выкрикнул:
– И о чём вы нам сегодня расскажете? Про условную и безусловную любовь, про идею материнства или про симбиоз социума?
– Напрасно вы цепляетесь ко мне, Константин Ипатьевич…
– Да поймите же вы наконец, – перебил Защитника Обвинитель, – есть конкретные вещи, конкретно совершённые поступки, имеющие время действия, условия и обстоятельства, а есть ваши никчёмные философствования, ставшие здесь уже традиционными, которые не имеют ничего общего с реальностью…
– Константин Ипатьевич, – раздражённо произнёс Судья, – вы задерживаете нас всех!
– Молчу, молчу, – иронично проговорил Общественный обвинитель и, моментально сделавшись серьёзным, воззрился на Защитника в предвкушении долгой и бессмысленной речи.
Карл Фридрихович провёл рукой по волосам и заговорил:
– Сегодня я предлагаю порассуждать о свободе. Мотивы, движущая сила и цель жизни Подсудимой были подчинены единственно возможному для этой женщины действию – действию к свободе. Я придерживаюсь суждения одного несправедливо позабытого современностью философа: «Человек осуждён на свободу, он или свободен, или его нет»! Какое меткое, сокрушительно правдивое определение, не так ли? Это значит лишь то, что сам человек, всё его естество – это и есть свобода в своём первозданном воплощении. А все действия человека – это действия свободы, во имя свободы и ради свободы! Отказаться от свободы невозможно…
Защитник остановился. Что-то категорически не нравилось ему в собственной речи, но что именно он никак не мог понять. Бросив недоверчивый взгляд на публику, он вновь заговорил:
– Заставлять человека делать что-либо против его воли – значит отрицать его свободу! Но нельзя обвинять полусвободного человека за проступок, совершённый им в состоянии этой самой полу свободы. Я намеренно употребляю здесь это слово, поскольку полностью лишить человека свободы нельзя! Свободу у человека можно лишь время от времени выдирать клоками, но сделать человека абсолютно несвободным невозможно! Итак, Анастасию Поликарповну сделали полусвободной, заставив стать матерью. Долгие-долгие годы она была терпелива и длила своё испытание. Трагедия, которая случилась в прошлом году с дочерью Подсудимой, это лишь действие свободы, которому Анастасия Поликарповна позволила случиться, находясь в состоянии полусвободы…
Защитник замолчал и задумался. Спустя считанные секунды его глаза блеснули, и он выпалил:
– А не может ли это происшествие быть своеобразным проявлением Принципа снисходительности? А-а-а? Подсудимая была снисходительна к просьбам своего ребёнка о смерти, она мужественно совершила этот страшный шаг. Мы не можем осуждать человека, который руководствовался в своих действиях Принципом снисходительности… Более того… вместо порицания мы… то есть общество… обязано оказать Подсудимой посильную помощь, а Суд, в свою очередь, должен проявить к ней крайнюю снисходительность…
– Протестую, – взвыл Общественный обвинитель. – Это ложное трактование основополагающего государственного принципа! Да как вы смели…
– Тихо, – повысил голос Судья, – протест принят. Карл Фридрихович, вам объявляется предупреждение в связи с некорректным использованием государственного термина, на основе которого в действующей Конституции формируется львиная доля норм и законов! Прошу продолжать!
Защитник расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, откашлялся и продолжил:
– Делая свой выбор прежде, чем совершить тот или иной поступок, человек руководствуется не ясными и понятными рефлексивными актами, а дорефлексивными аспектами самосознания. Человек принимает решение не умом, а всей своей сущностью, всем своим «я»! Человек – самосозидающаяся субстанция, не завершённая данность, не вещь в себе, но само существование, именно поэтому он определяется своими поступками, – сделав вид, что кашляет, Карл Фридрихович пытался постичь логику наспех написанной речи. Спустя минуту понимание так и не пришло, а более имитировать кашель Защитник был не в состоянии, поэтому благоразумно решил продолжать. – И чем больше, с точки зрения общества, в жизни человека промахов и ошибок, тем естественнее и честнее он сам с собой, тем открытее он в собственных проявлениях и тем явственнее в нём обнаруживаются действия свободы!
За любой свой поступок, которому предшествовал выбор, человек несёт ответственность. Полную и безоговорочную. Но, надо понимать, что ответственность эта ни в коем случае не перед обществом и не перед Судом… – Карл Фридрихович запнулся и решил добавить, кивнув в сторону судьи, – при всём моём к вам уважении… И даже не перед Богом, которо…
– Протестую, – громче прежнего взвыл Общественный обвинитель.
– Протест принят, – возвестил Судья. – Карл Фридрихович, ещё одно предупреждение! Любое упоминание Бога вне зависимости от его конфессиональной принадлежности допустимо только с позиции безоговорочной капитуляции перед Его мудростью и могуществом! Продолжайте!
Защитник пропустил несколько абзацев и стоически завершил выступление:
– Жить в обществе, ежедневно пропагандирующем Конституцию, в которой жёстко корректируются права и обязанности каждого гражданина, – это значит отказаться от своей личности, предать свою сущность, стереть различия между собой и другими, оставить невостребованными данные нам с рождения способности «решать» и «выбирать»!
К сожалению, в проживаемой нами реальности принудительно совершается повсеместная подмена: одноразмерные шаблоны, отштампованные в корпорациях стандартизаций, вытесняют самостоятельное критическое мышление, а общественное мнение в совокупности с конституционными нормами и законами уничтожают объективный разум науки или субъективные изъявления индивидуума! Уважаемый Суд, вы сейчас также стоите перед выбором. Пусть ваш выбор будет свободным от предрассудков и стереотипных клише! Спасибо.
Карл Фридрихович упал на стул. Он был зол. Вчерашние компиляции, которые он совершал в подпольной библиотеке до позднего вечера, до кончившихся в ручке чернил, до онемения суставов, до полного умственного изнеможения, до отключения электричества, сегодня оказались лишь словесным месивом, не пригодным к употреблению даже им самим!
Злость и усталость, совокупившись в голове Защитника, отложили гнусную личинку сомнения, которая отныне начала произрастать в нём, заставляя не доверять более своим способностям. И что самое ужасное – личинка принялась медленно умерщвлять пышущую здоровьем и дерзостью мечту «уехать». Уехать куда-то в неведомые дали… Мечту, которая внезапно поселилась в нём несколько месяцев назад. Поселилась с тех пор, как в одной из антикварных книг в подпольной библиотеке он наткнулся на карандашный рисунок задорного поросёнка в тракторе. Под рисунком было написано: «Поросёнок Пётр пытается свалить заграницу на тракторе».
– Ну-с, Подсудимая, – проговорил Судья, – милости просим. В перекрёстном допросе участвовать извольте.
Защитник заёрзал на стуле, нервно перебирая бумаги:
– То есть как это «извольте»? – проговорил он после непродолжительной паузы. – Перекрёстный допрос был на прошлом слушании.
– Ну и что? – удивился Судья.
– Как «что»? Это всё не по регламенту!
– Та-а-ак, – задумался Судья, – не по регламенту, не по регламенту… Не по регламенту? – вопросил он и посмотрел на Секретаря. Секретарь кивнул:
– Не по регламенту. Сегодня возможен только односторонний допрос.
– Значит сейчас у нас односторонний допрос? – Судья заглянул в папку, но не нашёл там ответа и вновь посмотрел на Секретаря.
– Нет. Прямо сейчас у нас допрос Свидетелей. По регламенту.
Судья кивнул с таким видом, будто бы Секретарь уточнял что-то у него, а не наоборот, и обратился к Обвинителю:
– Константин Ипатьевич, у вас сегодня будут Свидетели?
– Никак нет, Ваша честь!
– Славно. Быстрее кончим, – бодро проговорил Судья. – А у вас, Карл Фридрихович?
– Да, трое… Пригласите, пожалуйста, нашего первого Свидетеля.
В зал Судебных заседаний вошла полная женщина и, тяжело ступая, выдвинулась на середину, обернувшись лицом к Судье.
– Итак… Свидетельница номер раз… Свидетельница косвенная, к происшествию прямого отношения не имеет, но владеет неким, на мой взгляд, интересным опытом, который может нам помочь понять мотивы Подсудимой, – разъяснил Защитник.
– Что ж, послушаем, – проговорил Судья. – Итак, Свидетельница, во имя действующей Конституции прошу вас принести клятву в абсолютной истинности и непогрешимости ваших слов.
Свидетельница номер раз выпятила грудь и несколько громче, чем того требовали обстоятельства, произнесла:
– Во имя действующей Конституции я приношу клятву в абсолютной истинности и непогрешимости моих слов!
– Прошу, приступайте к допросу, – бесстрастно проговорил Судья.
– Свидетельница номер раз, расскажите о событиях, приключившихся с вами два года тому назад.
– Два года назад я потеряла своего сына.
– При каких обстоятельствах?
– Мой муж задушил нашего сына подушкой.
– Каковы были мотивы такого поступка?
– Это было лучше для него.
– Для вашего сына?
– Да, для сына.
Женщина шумно всосала воздух.
– Почему?
– Потому что он родился больной…
Свидетельница сделалась безмолвной на какое-то время, а потом продолжила, нервничая:
– У нас… у нас родился совершенно больной мальчик. Да-а-а… У него признали Синдром Индифферентности… Все эти генетические аномалии… Геномные патологии… Хромосомы… Эпикантус… Начитались мы, наслушались вдоволь. Я была похожа, наверное, на сумасшедшую… Потому что доктор говорит мне, объясняет, что не так с нашим ребёнком, а я требую от него пилюль… Пилюль! А пилюль-то никаких и нет! Одним словом, где-то только через полгода после родов я осознала, что с моим сыном…
Женщина хлюпнула носом.
– И что было после того, как вы осознали?
– Что? Да ничего… Жить пытались. Приспосабливались друг к другу. Злились… Особенно мой муж, он злился чудовищно. И тому была веская причина… До того момента, как я уговорила его сделаться отцом, он стоял под номером 209 в очереди на вазэктомию и через год-два ждал операции. Уж скольких ему это сил стоило… Сколько он взяток дал! Сколько порогов обил! В конечном счёте признали его невменяемым и для отцовства негодным… Но… я вмешалась… Я действовала настойчиво. Я была безжалостна к его желаниям. Ведь… я хотела ребёнка! Очень хотела!
Хотела воссоздать себя заново. Хотела получить ещё один шанс… Мой муж говорил, что ребёнок… это… Эм-м-м… Это буду не совсем я… Точнее, вовсе не я… Но… но моё желание было велико… Я хотела быть матерью самой себя. Вырастить собственное идеальное воплощение. Безупречная мать для совершенной дочери. Сумасбродные мысли… Возможно… Надо было остановиться. Но я не могла перестать думать об этом.
И потом тот навязчивый журнал, на который мы были принудительно подписаны. Как же он назывался? Хм-м… «Дайджест о радостях материнства», по-моему… Выпускается Семейным комитетом. В каждом номере журнала… на благоухающих типографской краской страницах живут румяные мамы, благодушные папы и весёлые дети… Они мироточат счастьем. Они воспламеняют зависть. Они принуждают плодиться. И я подчинилась!..
Но мой муж оказался прав, я не родила себя. Но родила другого. Которого незамедлительно принялась мучить своей злобою… С невиданным исступлением стала я исполнять новую роль несчастной матери, подвергая пыткам и себя, и мужа, и врачей. Огромное количество врачей… Толпы врачей… Вереницы… Но все мучения оказались бесплодны. Никто не в состоянии был нам помочь. Я лишь одно поняла наверняка – никто ничего не может сказать об этой болезни (да и о любой другой, наверное) со 100% уверенностью. Книги противоречат одна другой… Врачи противоречат книгам, своим коллегам, а зачастую и самим себе, – женщина тяжело вздохнула. – Но… в любом случае… такой финал… хм-м-м… одним словом… хорошо, что мальчик умер… так лучше… для него… Ведь ему же было больно… Он же, наверное, всё равно что-то чувствовал…
Свидетельница номер раз громко сглотнула и поспешила закончить:
– Нет-нет, не подумайте, что мы обижали его как-то… физически… Нет! Поверьте… Но мы обижали его морально, понимаете? Говорили много гадкого… И думали… Наверное, он это чувствовал… Чувствовал себя… э-э-э… неполноценным… лишним что ли… Бог его знает… Одним словом, что-то нехорошее он непременно чувствовал.
Женщина принялась нервно мять свои ладони.
– Может быть, вам воды принести?
– Нет, спасибо, вы очень любезны, – она помолчала, всматриваясь в лица присутствующих. – Понимаете… современная медицина… она… она уже ушла далеко вперёд. И-и-и… она многое знает и умеет… Но… но нам не позволяют использовать её… эм-м-м… потенциал, её ресурсы. Методы обследования внутриутробного плода, которые применяют сегодня в больницах, уже давным-давно устарели. Я знаю. Я читала в запрещённой литературе, что в Цифровой период существовал еженедельный диагностический комплекс для беременных. Он позволял с максимальной точностью выявить наличие патологий у эмбриона. Если бы мне в своё время провели такую диагностику, то… то… о болезни ребёнка стало бы известно задолго до родов и… и не пришлось бы его рожать, – Свидетельница хлюпнула носом дважды, пригладила рюши на блузке. – Ведь он же не жил, а мучился! Ведь никто такого ребёнка не желает… Ведь все хотят симпатичных, с весёлыми глазками… А когда из тебя выходит безразличное к окружающему миру существо… такое всё… само в себе… Это нестерпимо! Хочется положить конец… всему…
Она достала из левого кармана носовой платок и отчаянно высморкалась.
– Воды?
– Нет-нет… После родов я была особенно беспомощной, жутко уставшей и какой-то невероятно изношенной что ли… Чувствовала вокруг себя шелушащуюся старость и мозолистое изнурение. Наверное, мой муж испытывал нечто подобное… А однажды всё как-то само собой разрешилось, – Свидетельница тяжело вздохнула. – Был воскресный вечер… Мы сидели с мужем и разговаривали… Про сына. Про его будущее… Про его будущее без нас… В принципе, про его жизнь без нас… Но кому он нужен, кроме нас? Если даже мы не можем полюбить и принять его, то другие разве смогут? То есть – не станет нас, не станет и нашего сына! Он не сможет сам о себе позаботиться, но и мы не сможем скоро заботиться о нём должным образом… Не сможем, потому что будем пенсионерами… И у нас просто не будет ни физических, ни моральных сил.
Конечно же, было ещё одно отягчающее обстоятельство… Налог на индифферентность… Мы были обречены платить этот налог до самой нашей смерти… Сначала из нищенской зарплаты… Потом из нищенской пенсии… Это всё казалось слишком нелепым. Но это была наша реальность! Реальность, которая завела нас в тупик, надела повязку на глаза и связала руки и ноги. В тот вечер мы впервые говорили о нашей проблеме честно и открыто. И тогда всё прояснилось для нас! Муж будто очнулся… Метался по квартире. Рвал волосы. У меня мигрень разыгралась. Я ушла в ванную комнату тошниться. Тошниться и плакать… плакать и тошниться. А потом мой муж пришёл и сказал: «Всё». Я будто бы и тошнилась специально… Только лишь для того, чтобы причина была в ванной сидеть… чтобы он был один… там… в комнате… с нашим сыном… которого уже и не стало… Только тошнота моя прошла, а сына уже и нет… Или она оттого и прошла, что я узнала… Узнала! – почти взвизгнула женщина, – что его нет… Понимаете?
Она начала громко рыдать, но довольно скоро прекратила, промокнула лицо носовым платком, пожевала губами и поводила плечами. В Зале судебных заседаний наступила тишина. Слышалось жужжанье насекомых, под окнами промчался мотоцикл без глушителя. Свидетельница номер раз встрепенулась, посмотрела на допрашивающего её Защитника. Тот осторожно кивнул, приглашая продолжать. Женщина кивнула в ответ и, прежде чем заговорить, откашлялась:
– Да, я хотела избавиться от него. Я устала. Меня можно осуждать… Да что там… Нужно! Но я правда устала… Устала и от ситуации… и от самого сына… Это сложно. Сложно быть родителем такого ребёнка. Очень. Очень-очень сложно, понимаете? Хотя это навряд ли… навряд ли возможно… чтоб вы поняли… Не-е-е-ет! – в её голосе промелькнул испуг. – Я не говорю, ни в коем случае не говорю, что вы не способны понять… Нет! Просто это сложно себе вообразить, не имея точно такого же опыта. Идентичного. Шаблонного. Понимаете? Меня никогда не сбивала машина… И я не понимаю, что чувствует сбитый человек… Я, конечно, осознаю, что ощущение одно… И оно всеохватно… И оно есть боль… Но это слишком абстрактно. Слишком! Я могу попытаться отдалённо (совсем-совсем отдалённо) представить себе, что в таких случаях испытывают… Но это максимум, на что я реально способна.
Поэтому… и вы не можете прочувствовать моей усталости… Усталости от сына… От его безразличия, – Свидетельница внезапно расхохоталась. – Что ж! Я отвратительная мать! Низкая и мерзкая женщина!!! Ибо я возрадовалась смерти сына! – её настроение вдруг вновь стремительно поменялось. – А сейчас… я всё вспоминаю и… грущу. Нет, я не хочу его воскрешения… Я чувствую, будто какая-то навязчивая унылость подрагивает внутри… Она обнимает меня изнутри, она скорбит по мне, она принуждает меня помнить… И я помню! Всё помню… Помню, как вбежала тогда в комнату… А сын лежит в своей постельке, и лицо его… Лицо его… Ну, знаете? Это неприятное выражение у индифферентных людей… Вы меня понимаете? Да что вы вообще все понимаете? – она вновь расхохоталась, а потом расплакалась. – Его лицо до этого было такое… м-м… отталкивающее, а тут вдруг стало симпатичным… Я, можно сказать, впервые в жизни полюбила его лицо! Его мёртвое лицо…
Свидетельница хлюпнула носом трижды, пригладила рюши на блузке.
– Успокойтесь, пожалуйста. Может быть, вам всё же принести воды?
– Нет же! Перестаньте мне всякий раз предлагать воду! Мне уже лучше. Гораздо лучше, – она покашляла. – Да-а-а. Полюбила лицо… Только ему моя любовь тогда уже была не нужна… Да и мне, впрочем, тоже… Да-а-а… А потом мы с мужем пытались бежать, предполагая печальный финал… Мы упаковали сына в спортивную сумку… Хотели похоронить где-нибудь… Но… бежать нам не удалось. Мужа арестовали… Я какое-то время лечилась… И всё. Конец.
– Спасибо вам, – Защитник внимательно посмотрел на Свидетельницу, а потом перевёл взгляд на Судью. – Я закончил допрос.
Судья дремал. Секретарь покашлял. Кто-то из публики дважды громко чихнул. Судья нацепил на нос очки и вгляделся в зал:
– Константин Ипатьевич, у вас будут к Свидетельнице номер раз какие-нибудь вопросы?
Общественный обвинитель встал и машинально похлопал себя по карманам пиджака:
– У меня только один вопрос, что стало с её мужем?
– Муж был застрелен при попытке совершить побег из камеры досудебного заключения.
– Теперь всё предельно ясно, – Обвинитель покачал головой и посмотрел на Судью, – Ваша честь, позволите небольшую реплику по поводу услышанного? – Судья величаво кивнул. – Итак, ваша Свидетельница номер раз, – Константин Ипатьевич кинул быстрый взгляд в сторону Защитника, – несёт полный вздор. Антигуманный. Потворствует общественному растлению! Я намерен, опираясь на действующую Конституцию, написать жалобу в вышестоящие органы с целью исключить впредь возможность участия этой особы в каких бы то ни было судебных заседаниях… В любых качествах… Только, пожалуй, в качестве подсудимой и можно эту особу представить. Почему исключить? – спросил сам себя Обвинитель. – Потому что состояние психики этой женщины, антигуманные наклонности и полностью разрушенные морально-этические принципы запрещают ей выступать в любом качестве (кроме подсудимой!) в одной из самых главных наших государственно-организационно-функционально-правоохранительных инстанций! И, конечно же, я буду ходатайствовать о вашем принудительном заключении в лечебное заведение!
– На меня уже написано более пяти жалоб. Да и в клинике я уже отлежала своё.
– Значит, мало отлежали! А что же с жалобами? Всё безрезультатно?
– Не знаю ещё. Все на рассмотрении…
– Что ж… Моя не повредит.
Женщина пожала плечами. Обвинитель сел. Судья покрутил в руках карандаш и процедил:
– Не намерены вас больше задерживать.
Свидетельница номер раз, тяжело ступая, выдвинулась к двери и покинула помещение. Защитник покашлял и посмотрел на Секретаря:
– Прошу, пригласите, пожалуйста, нашего Свидетеля номер два.
В зал Судебных заседаний вошла женщина в монохромном брючном костюме, сделала три шага и остановилась.
– А вы нас не бойтесь, мы не кусаемся! Подходите, подходите ближе, – пошутил Судья.
Женщина вышла на середину Зала и выжидательно посмотрела на Защитника. Карл Фридрихович кивнул и принялся объяснять:
– Итак… Свидетельница номер два. Тоже, получается, косвенная, к происшествию прямого отношения не имеющая, но владеющая некими весьма любопытными умозаключениями, которые могут помочь Суду сделать правильный выбор.
– Что ж, и эту послушаем, – проговорил Судья. – Свидетельница номер два, во имя действующей Конституции прошу вас принести клятву в абсолютной истинности и непогрешимости ваших слов.
Женщина повторила:
– Во имя действующей Конституции я приношу клятву в абсолютной истинности и непогрешимости моих слов!
– Можете приступать к допросу, – разрешил Судья.
– Свидетельница номер два, вы являетесь активисткой движения «Нигилистский подпол», верно?
– Да.
– И что вы делаете в вашем «Подполе»?
– Всё отрицаем.
– В том числе рождение детей?
– Да.
– А почему вы отрицаете рождение детей?
– Потому что это цинично – рожать новых людей, не испросив предварительно у них дозволения!
– Пожалуйста, постарайтесь давать развёрнутые ответы.
– Непременно… Как только вы будете задавать мне соответствующие вопросы…
Карл Фридрихович замялся, пошуршал листами, разложенными на столе:
– А-а-а, вот! Расскажите, пожалуйста, про морально-этические и юридические нормы, которые люди обязаны принимать в соотве…
– Произведя на свет нового человека без его на то согласия, – перебила Защитника Свидетельница номер два, – мы пытаемся впихнуть этого нового человека в давным-давно кем-то установленные и старательно оберегаемые морально-этические рамки… Причём с каждым годом (по мере взросления человека!) процесс втискивания его в эти несуразные амбразуры всё более и более ужесточается! Сзади наваливается толпа благочестивых учителей, родителей, бабушек, дедушек, тётушек и дядюшек, соседей, священнослужителей, телевизионных дикторов, случайных прохожих… и прочих, прочих, прочих…
Более того… амбразур, через которые пытаются пропихнуть бренное человеческое тело… этих ужасных карма-детекторов не два и не три! Их сотни и тысячи! Но самая любопытная из них – юридическая! И это даже не амбразура, а целый тоннель! Тоннель, сложенный из пачек Нормативных актов, из ворохов Судебных постановлений, из штабелей Кассационных жалоб, из груд Отказов в удовлетворении требований об отмене решений, из кип Судебных экспертиз и гор внутренней тяжебной корреспонденции. Юридический тоннель тесен, смраден и страшен.
Под ногами повсеместно встречаются зловонные лужи, из вездесущих прорех в бумажных стенах высовываются крысиные морды, плюхаются вам под ноги и жирные, неповоротливые убегают в бесконечную канцелярскую темноту, – Свидетельница в негодовании потрясла головой. – Но! Правомерно ли это? Зачем мы обязываем каждого нового человека плестись по этому тоннелю? Разве он, пребывая в небытие, подписывал какие-либо бумаги о том, что согласен следовать гласу Конституции, установленной на той территории, где ему суждено будет родиться? Нет! Тогда какое право мы имеем толкать каждого нового человека в вонючее нутро юртоннеля? Какое право мы имеем судить его по каким бы то ни было законам? Он ничего не подписывал! Он ни на что не соглашался! Уберите прочь от него руки! Оставьте его в покое!!! – почти прокричала женщина.
Защитник профилактически покашлял. Свидетельница кивнула:
– Да, увлеклась, – она глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. – Фактически… фактически мы насильно втаскиваем новых людей в этот мир, осознавая при этом, что мир крайне несовершенен, имеет тысячи погрешностей и более того… в обозримом будущем не собирается избавляться от них!
Свидетельница замолчала, Карл Фридрихович выжидательно посмотрел на неё, но, увидев её апатичный взгляд, понял, что продолжения не будет и спросил:
– А что вы понимаете под погрешностями?
Она пожала плечами:
– Погрешностей бесчисленное множество… Мы причиняем боль друг другу… Мы подвергаемся тем же самым заблуждениям, что и наши предки! Давайте прежде усвоим уроки, сделаем работу над ошибками! А после будем населять эту планету себе подобными! Мы циники и эгоисты… Что есть любовь для нас? Пустой звук, мы меняем предметы обожания столь скоро, сколь захотим. Наша страсть всегда кончается слишком быстро, а дальше мы становимся постоянными или не очень клиентами различных служб сексуальных сатисфакций!
Мы пытаемся защититься от самих себя, причиняяболь близким, мы ненасытны и алчны. Мы не имеем понятия о мере! Мы готовы отправить людей, породивших нас, в утиль и породить себе для сентиментальных утех новых кукол… Но ваши предки тоже способны писаться в подгузники, вы только подождите чуть-чуть! Правда, их нет никакой необходимости пеленать, но мазать кремами и присыпками тоже необходимо! Но не-е-ет!
Мы спешим наэякулировать себе новых людей, так интереснее! Конечно, гораздо приятнее нянчить нечто маленькое и румяное, чем большое и скукожившееся и ещё, быть может, слегка выжившее из ума… Запах испражнений обязателен в обоих случаях… Мы глупы и это печально! В представлении общества новые люди – это всегда очень важно и всё оправдывает! «Мне нужно идти, мой умирающий предок! Прости, что не могу быть с тобой дольше, ты же знаешь, у меня дети!» «Конечно, иди, ведь самое важное в жизни продолжаться в собственных детях! Всё дальше и дальше. И пусть никто не понимает зачем, и пусть я сейчас грущу, оставаясь один; ты иди, ведь скоро и твоя очередь придёт оставаться в одиночестве и грустить! А пока… Порождай, порождай, мой миленький, новые человеческие фигурки! Штампуй их, моё сокровище, чтобы аж хоронить было некуда! Плодись, как и я плодился! Ведь, наверное, это и есть наше предназначение… А коли не это… Так не беда… Потом разберёмся… А сейчас не отвлекайся! А я умираю… умираю в своём никчёмном, грозном одиночестве… Но ты не обращай на меня внимания! Прикрой меня какой-нибудь дерюгой и продолжай дальше!»
– Это вы сейчас, простите, что нам тут пересказываете, – не удержался Обвинитель.
– Краткое жизнеописание каждого из нас, – зло ответила Свидетельница номер два.
– Сочинительница, – осклабился Константин Ипатьевич и подмигнул Защитнику, – шикарный выбор свидетелей! Просто шикарный!
Защитник скривился и кивнул Свидетельнице:
– Продолжайте!
– Спасибо. Эм-м-м… Люди… Люди – это просто чудовища! Знаете, такие своеобычные садисты, которые видят все несовершенства мира, но всё равно почему-то продолжают множиться! Мечтают, наверное… «М-м-м-м… Как же это сладко! Вот и моё чадо пострадает вдосталь! Помается от неразделённой любви… Потешится страхом смерти… Поизнывает от одиночества… Потомится от нереализованности и бессмысленности жизни… Потоскует от невозможности ответить на Вечные вопросы человечества… Ах, а, может быть, станет маньяком? М-м-м-м… Нет! Нет!!! Пусть лучше потерзается мелко- или крупномасштабным тиранством… И вынянчится в диктатора! Во всемирно известного диктатора… Ух… Позор, позор на мою родительскую голову… Но… с другой стороны это тоже своеобразный способ пролезть в истории анналы… Не так ли?
Как же всё-таки прекрасно представлять себе, как моё чадо будет тяготиться бременем жизни… Как будет украдкой мечтать сбросить с себя этот непомерный груз… Как будет искать способы сделать это с максимальной изощрённостью… Как будет страдать в результате неудавшейся попытки, приведшей его к совершенной обездвиженности…» Кто-то, возможно, вздумает напомнить мне про инстинкты… – Свидетельница перевела дух. – Да, инстинкты!.. Ядовитые морфоструктуры! Которые, как утверждается в некоторых запрещённых книгах, способны под воздействием индивидуального опыта к реорганизации! К реорганизации, слышите?! Но зачем нам слышать… Да и чем нам слышать…
Псевдоинстинкты – это самые прочные ниточки, за которые нас дёргают невидимые кукловоды! Мы все глупые, деревянные марионетки, оживающие в чужих руках, в созвучии с чужими желаниями! Неужели нам ещё не надоело быть фантошами незримых и непостижимых хозяев, которые ловко управляются с нами? Любые Государства, которые пишут Конституции, должны первым делом заботиться о своих подопечных! Должны обеспечивать им не только достойное и осмысленное существование, но и прекратить использовать их как расходный материал! Должны действительно осознавать, что самая великая ценность для Цивилизации – есть каждая конкретная человеческая жизнь! Которая ни в коем случае не должна быть ступенью для будущих людей, которые, дай Бог, будут жить счастливее, осознаннее, осмысленнее, реализованнее… «А мы пока так… Да что в сущности мы? Мы как-нибудь перебьёмся!» Хватит так думать!
Мы не перебьёмся! Никак! И никогда! Единственная наша ценность – мы сами! И не может быть никаких снисхождений!!! Если вы разделяете мои умозаключения, призываю вас принять участие в общегородском флешмобе «Отрицай и бездействуй!», флешмоб очень простой и не требует от участников никакой предварительной подготовки! Всё, что от вас требуется, дабы стать участником мероприятия, – это усомниться в собственной жизни, в её первоосновах и первосмыслах, прекратить любую деятельность до тотального понимания и внутреннего согласия с происходящим, до всеохватного принятия самого себя в имеющейся ипостаси, до…
– Уи-и-и-и!! – взвизгнула востроглазая женщина в первом ряду и вскочила со своего места. – Замолчите! Замолчите немедленно!!! Я – учёный! Учёный-биолог! И я поумнее вас, милочка, буду! Перестаньте, перестаньте, пожалуйста, жить разумом! Чувствами живите, чувствами!!! Мы обязаны плодиться! Это наше предназначение, дарованное нам свыше и обязательное к исполнению! Наши гены желают размножаться! Они дрожат мелкой дрожью в предвкушении этого! Они горланят нам это денно и нощно! Но, к сожалению, некоторые остаются вопиюще глухи к нашим структурно-функциональным единицам наследственности. Именно поэтому на них пишут жалобы! И я буду писать на вас и на ваш «Погреб» (или как вы там называетесь?) жалобы! Во все достижимые инстанции!!! Безобразие… безобразие… – забубнила она, потупилась, виновато посмотрела на Судью. – Извините, пожалуйста, извините, не смогла удержаться…
Судья потёр руки и энергично заключил:
– И не надо извиняться! Всё вы правильно сделали… Уберите отсюда этот асоциальный элемент! Довольно! Наслушались!
Секретарь осторожно подхватил Свидетельницу номер два за локоть и вывел из Зала. За ними осторожно вышел Защитник и через считанные секунды вернулся:
– Ваша честь, у нас есть ещё один Свидетель. Но он пока не прибыл. Он находится на данный момент под арестом, и сейчас его везут сюда под конвоем…
– Ну ладно…
Судья бессмысленно полистал какие-то бумаги, послушал шёпот Секретаря и помахал рукой вверх-вниз:
– Что ж, Подсудимая… Поднимайтесь… Милости просим на допрос.
Анастасия Поликарповна встала, грохоча цепями:
– Ох-ох-ох, громкие вы какие… Тише, тише…
– Анастасия Поликарповна, – проговорил Судья, – прошу вас во имя действующей Конституции принести клятву в абсолютной истинности и непогрешимости ваших слов.
Подсудимая покорно повторила:
– Во имя действующей Конституции я приношу клятву в абсолютной истинности и непогрешимости моих слов!
– Ну-с, Константин Ипатьевич, прошу! Начинайте!
Общественный обвинитель резко отодвинул стул, и его тело медленно, как проржавевшая пружина, начало вырастать над столом. Наконец он распрямился, крепко потёр руки и немного о чём-то подумал. На задних рядах кто-то зашёлся кашлем. Общественный обвинитель дослушал до конца болезненную а капелла и нехотя заговорил, растягивая слова:
– Ита-а-ак, Анастасия Поликарповна, давайте с вами разбираться, что случилось у ва-а-ас… Почему вы застрелили свою до-о-очь… Не любили её? Ненавидели? М-м-м… И в чём же причи-и-ина?
В Зале судебных заседаний повисла тишина. Общественный обвинитель замер и вопросительно посмотрел на Подсудимую. Подсудимая молчала. Обвинитель ещё немного помедлил, покачал головой и процедил:
– Ну ладно… Давайте по порядку. Что же нам известно о преступлении? Макарова Анастасия Поликарповна проживала со своей дочерью Макаровой Ефросиньей Ильиничной по адресу: ул. Спаммеров, д. 6, кв. 8. В день убийства, 7 апреля прошлого года, который, кстати, был выходным, Подсудимая проснулась гораздо позже обычного и пошла на кухню готовить завтрак. На кухне Подсудимая нашла свою дочь сидящей на полу и плачущей. В руках у последней был автоматический пистолет раритетной сборки марки «Колибри». Всё верно, Подсудимая?
– Да, всё верно.
Защитник вскочил со своего стула:
– Ваша честь! Я протестую! Анастасия Поликарповна уже неоднократно выступала, подробно описывая день убийства. Более в этом нет необходимости… Я смею предположить, что моя Подзащитная испытывает ментальные муки, каждый раз мысленно возвращаясь в тот трагичный день… Насколько мне известно, никаких новых обстоятельств по делу нет, поэтому давайте будем снисходительны к Подсудимой и не позволим ей нравственно терзаться!
Судья запустил пальцы в волосы на затылке, принялся старательно чесаться и нехотя ответил:
– Протест отклонён. Быть может, Константин Ипатьевич хочет уточнить нюансы дела, – он перестал чесаться и поднёс пальцы к носу, близоруко их разглядывая. – Быть может, Подсудимая вспомнит нечто, что не сообщала Суду прежде…
– Спасибо, Ваша честь, – ответил Общественный обвинитель.
Судья горделиво кивнул и принялся выковыривать хлопья перхоти из-под ногтей. В Зале кто-то кашлянул, за окнами протарахтел автомобиль.
– Итак, Анастасия Поликарповна, что же случилось в день убийства, расскажете нам?
– В день убийства я убила свою дочь.
– Меня интересуют детали, милейшая! При каких обстоятельствах, что вами двигало?
– Можно обойтись без фривольностей, Ваша честь? – вмешался Защитник.
– Обойдитесь без фривольностей, Константин Ипатьевич, – произнёс Судья всё ещё занятый своими ногтями.
– Анастасия Поликарповна, откуда пистолет?
– Не знаю, его дочь где-то раздобыла, я у неё не спрашивала.
– Пистолет появился в вашем доме именно в день убийства, то есть 7 апреля?
– Не знаю, возможно… Прежде я его не видела.
– Так «не знаете» или «возможно»?
– И «не знаю», и «возможно»…
– Как это понимать?
– Я не знаю точной даты, когда у нас дома появился пистолет. Я увидела его именно 7 апреля.
– Ваша честь! Ну это же бессмысленный допрос! – вновь вмешался Защитник. – Всё это уже многократно спрашивалось-переспрашивалось! Константин Ипатьевич даже не знает, какой ещё вопрос можно задать Подсудимой. Потому что по сути никаких вопросов у нас к Подсудимой больше нет! Мы задали ей уже все возможные вопросы и получили на них удовлетворительные ответы!
– Вот-вот! Удовлетворительные! – возразил Обвинитель. – Удовлетворительные для кого? Для вас? А я, может быть, не удовлетворился!
Судья пошарил рукой в поисках молоточка, но не найдя его, отчаянно застучал по столу кулаком:
– Тихо-о-о-о!!! Что за балаган?!
– Ваша честь! Карл Фридрихович мне категорически мешает работать! – пожаловался Общественный обвинитель.
– Продолжайте, Константин Ипатьевич, – проговорил Судья и погрозил указательным пальцем Защитнику.
– Я всё время сбиваюсь… всё время сбиваюсь… Я не могу быть последовательным!
Обвинитель сердился и водил пальцем по своим записям. Но так и не найдя искомого, он на несколько мгновений закрыл глаза и задал затасканный до дыр на предыдущих слушаниях вопрос:
– Подсудимая, расскажите, как вы забеременели.
Анастасия Поликарповна драматично вздохнула и взялась повторять:
– Я забеременела после ежегодного Призыва к деторождению. Я не хотела участвовать в Призыве и поэтому скрывалась какое-то время в подвале заброшенного дома, но меня нашли и доставили в Лабораторию овуляций, где я прошла процедуру спермакцинации. Удостоверившись, что оплодотворённая яйцеклетка надёжно закрепилась в матке, и нет угрозы выкидыша – меня отпустили домой.
Анастасия Поликарповна замолчала.
– И что было дальше?
– Дальше я решила избавиться от ребёнка. И, так как закон запрещает аборты, я вынуждена была пойти в подпольную больницу. К несчастью, в тот день в ту самую больницу нагрянули правоохранительные органы и всех забрали в тюрьму. И меня тоже. Меня продержали в заключении до тех пор, пока я не родила. Таким образом, меня оградили от возможности повторить попытку аборта. После рождения ребёнка я чудом избежала предписанных мне по закону наказаний. Амнистировали меня из-за грудного ребёнка и престарелых родителей, – Анастасия Поликарповна ненадолго задумалась. – Что ещё следует сказать? Ах, да… Роды были тяжёлыми, и я больше не смогла иметь детей.
– А что? Хотелось?
– Нет, но впоследствии я вторично попала под процедуру спермакцинации… И как ни старались в Лаборатории овуляций, забеременеть я не смогла. И… это была большая радость для меня, потому что мне с одним-то ребёнком было очень тяжело, а с двумя я бы вообще не справилась…
– Вы утрируете.
– Вовсе нет! Я же уже неоднократно рассказывала вам о нашей убогой жизни с Фросей…
– Рассказывали? Правда? Наверное, мы запамятовали… Расскажите, пожалуйста, ещё раз, сделайте милость, – Константин Ипатьевич внимательно оглядел Подсудимую, наклонил голову набок и уничтожающе улыбнулся. Защитник поджал губы, бросил беспомощный взгляд на дремлющего Судью и рефлекторно сжал руку в кулак.
Анастасия Поликарповна устало посмотрела на Общественного обвинителя, потом на Защитника, опустила глаза вниз, зацепилась взглядом за выбоину в полу и бесстрастно заговорила:
– Мы жили невыносимо плохо, почти что нищенствовали, питались очень скудно… Я потратила все сбережения, сделанные вместе с родителями, чтобы их же самих и похоронить. И ещё осталась должна приличную сумму Комитету погребения и Городскому займово-инвестиционному хранилищу им. Математической константы Пи… Я всё время была полуголодной. Работала тогда секретарём в Статистическом центре, получала гроши. Центр этот посредством общественного мнения занимался изучением будущего с целью предотвращения подобного в прошлом… Я приходила в центр с Фросей, клала её в нижний ящик письменного стола между грифельных карандашей, дырокола и коробочек с кнопками и скрепками. К счастью, девочка была не капризной, могла спокойно проспать весь день… Иногда даже, чтобы покормить дочь грудью, мне приходилось её будить…
– Значит, дочь на работу приносили? Против должностных инструкций шли?
– Да, шла, а что мне ещё оставалось делать? Ведь дома дочь одну не оставишь… В ясли никто её не брал, так как я имела судимость… Родители мои умерли почти что одновременно, как я уже говорила, когда Фросе ещё даже года не исполнилось, поэтому ждать помощи мне было не от кого…
– Понятно… Привыкший нарушать закон будет делать это повсеместно и с завидной регулярностью, – назидательно заключил Обвинитель.
Анастасия Поликарповна ничего не ответила и уставилась в окно. Карл Фридрихович участливо смотрел на неё, Константин Ипатьевич перебирал свои бумаги. Вдруг в его глазах промелькнула заинтересованность, он осторожно положил исписанные листы на стол и склонился над ними.
– Вы, кстати, Анастасия Поликарповна, как-то на одном из слушаний вскользь упомянули о желании убить дочь, когда та была ещё совсем маленькой… Помните?
Подсудимая медленно отворотилась от окна, посмотрела задумчиво на Общественного обвинителя и кивнула.
– Поделитесь с нами?
– Однажды я купала Фросю… Я была уставшей, голодной, у меня кружилась голова… Дочка в тот день почему-то капризничала, это было не похоже на неё… Наверное, она тоже была голодна, но молока у меня с каждым днём становилось всё меньше и меньше… И я злилась на неё. Она высасывала мою жизненную силу, она хотела жить, а я – уже нет.
В Зале судебных заседаний повисла тишина. В коридоре громко переговаривались, смеялись, свистели. Судья встретился взглядом с Секретарём и махнул рукой в сторону двери. Секретарь высунулся в коридор, зашикал, зашипел, а Подсудимая тем временем продолжила говорить:
– Стало быть, я купала Фросю, она плакала, я злилась… Сильно злилась. И даже не то чтобы злилась… Не знаю, как описать это чувство… Мне хотелось развязки… неминуемой… ежесекундной… Я окунула Фросю в воду с головой и прижала к самому дну жестяного корыта. Она так бешено задрыгала ножками и ручками, распахнула глазки и загипнотизировала меня предсмертным ужасом. И какое-то время – секунды, доли секунд – я боролась с желанием нырнуть в эту смертельную бездну вслед за дочерью. Но потом у меня получилось сообразить, что это жестяное корыто не бездонное, а напротив – очень и очень мелкое… для меня… для взрослого человека… И поэтому я сама ну никак не смогу утонуть в нём. «Что ж, – решила я тогда, – пусть хотя бы дочь утонет.» На прощание я заглянула в невероятно огромные на тот момент, какие-то даже гротескные глаза Фроси…
И вдруг мне показалось, что она как будто бы всё понимает… Всё! Абсолютно всё! Понимает тупиковость и бессмысленность собственной жизни, тщетность надежд, абсурдность чаяний, нелепость переживаний… Но как какая-то отчаянная авантюристка или адреналинщица хочет попробовать всё это прожить. Прочувствовать… И будто бы, чтобы уверить меня в правильности моего восприятия, Фрося вдруг подмигнула мне левым глазом, – Подсудимая повернула голову к окну, всмотрелась вдаль, затем вновь оборотилась к Обвинителю. – Я рывком дёрнула её из воды, она так громко плакала, что к нам даже соседи пришли. Видимо, увидев других людей, она инстинктивно почувствовала себя в безопасности и угомонилась. После того случая я поклялась себе, что никогда не повторю подобного с одним лишь исключением, если дочь сама не попросит меня сделать это.
– Во-о-от! Видите? – проговорил довольный Константин Ипатьевич. – Сегодня Подсудимая рассказала нам такую занимательную историю про купание… А вы говорите, – он, сощурившись, посмотрел в сторону Защитника, передразнивая его, – бессмысленные расспросы, бессмысленные расспросы!..
Карл Фридрихович со всей силы сжал зубы и отвернулся. Обвинитель заинтересованно посмотрел на Подсудимую:
– И что было дальше, Анастасия Поликарповна?
– Да ничего особенного… Дальше вы всё знаете…
– И всё же… Вдруг ещё что-нибудь новенькое выдадите…
– Что ж… Получается… продолжили мы жить с дочкой в постоянном недоедании и жуткой нищете. Нас регулярно навещали представительницы многочисленных Ювенальных служб, следили за умственным и физическим развитием ребёнка в соответствии с нормами и законами, прописанными в Конституции, бесстыдно закрывали глаза на нашу бедность и всё подбадривали нас поговорками… Кто нужды не видал, тот и счастья не знает… Богат – не хвались, беден – не отчаивайся… За богатым не утягаешься… Не хвались серебром, хвались добром, – женщина помолчала какое-то время. – Да уж всех пословиц и не вспомнишь. Фрося в детстве их все на зубок знала, хмурые женщины в штатском часами учили её этим истинам.
Став школьницей, дочка поначалу также выказывала крайнюю прилежность и послушание. Читала, писала и зубрила всё, что задавали преподаватели. Вплоть до Школы пятой ступени. Там уже, то ли окружение её сподвигло на непослушание, то ли сама она, став подростком, открыла в себе грани дозволенного… Мне сложно сейчас сказать. В те годы я старалась особо не разговаривать с ней, выполняла свои материнские обязанности и строго-настрого запрещала себе изливать перед девочкой душу – боялась навредить. У меня была своя правда, у Ювенальной юстиции и многотомной Конституции – своя. Моя правда, идущая вразрез с общепринятой, не приносила мне ничего, кроме страданий. Я надеялась, что, может быть, чуждые мне истины сделают Фросю хотя бы не такой несчастной, какой была я. Но дочке полюбились антиконституционные эксперименты. Попробовав единожды, она пристрастилась ко всему незаконному. Заканчивая Школу пятой ступени, Фрося имела самые низкие отметки по успеваемости и более сотни нареканий…
– И какие же беззакония вытворяла ваша дочь?
– Аудиовизуальное потребление запрещённого контента… Несанкционированные проникновения на территории с ограниченным доступом… Посещение подпольных библиотек… Участие в нелегальных мероприятиях…
– Да уж… Уверенный правонарушитель! Совершенно асоциальная девочка, такая же как вы, – Константин Ипатьевич недовольно потёр шею. – Каково же было наказание?
– Через неделю после окончания Фросей Школы пятой ступени к нам домой стали наведываться серьёзные женщины в штатском, приносили ворохи бумаг, вели суровые разговоры. Через два месяца после их первого появления решением неведомой никому Комиссии и без моего письменного согласия дочка была отправлена в Ассоциацию корректировки. Пока её не было, меня навещали представители Ювенальных служб, проводя со мной разъяснительно-воспитательную работу. Вернувшись из Ассоциации дочка изменилась, стала опять такой же прилежной и покладистой. Но, как я поняла несколько позже, положительной Фрося стала исключительно для отвода глаз. В Ассоциации корректировки её не научили жить в соответствии с законами, прописанными в Конституции, зато научили виртуозно лгать.
– Занимательная у вас была дочка, – проговорил Обвинитель, вертя в руках фотографию, приложенную к Делу. – Красавица… Евфросинья Ильинична… Кстати, а почему именно Ильинична, позвольте спросить?
– Так вышло… Генератор случайных отчеств Лаборатории овуляций.
– Что ж… Продолжайте, Анастасия Поликарповна…
– В период полового созревания и вплоть до 18-летия, Фрося имела строгое предписание к посещению многочисленных тренингов, мастер-классов, групповых дискуссий, мозговых штурмов и ролевых игр, организуемых Ювенальными службами, Союзом полового воспитания, Комитетом семьи и планирования деторождения, Надзорным ведомством и прочими второстепенными и не очень учреждениями, институтами и комиссиями… Все эти мероприятия делались исключительно для того, чтобы подготовить девушек к материнству, которое должно было непременно случиться после их совершеннолетия…
– И?.. Судя по последствиям, Евфросинью Ильиничну к материнству подготовили плохо…
– Плохо, – подтвердила Подсудимая.
– Почему?
– Фрося не была довольна жизнью. Не видела никаких перспектив. Круг замкнулся. Она оказалась в точно такой же ситуации, как и я в своё время. Я понимала дочь и всячески старалась помочь ей. Мы стали думать, как избежать ежегодного Призыва к деторождению. Я узнала о нелегальных больницах, где проводят операции по женской стерилизации. Мы обратились туда, но стоимость операции оказалась колоссальной! А позже мы узнали о существовании узаконенной женской стерилизации. На тот момент это была новая конституционная программа «Регулярный практикум для удовольствия» под эгидой научно-технологического и инновационного центра «Долины силиконовых коров и ослов».
– Кстати! – встрепенулся дремавший Судья и посмотрел на Константина Ипатьевича. – На прошлой неделе для реабилитации этой конституционной программы пригласили кризис-клерка, и он предложил для повышения эффективности сделать удовольствие не регулярным, а ежедневным. Рабочее название программы «СУ-365», то есть – стабильное удовольствие 365 дней в году! Абонементы решили раздавать ограниченному числу высококвалифицированных специалистов. Остальные, также, как и прежде, будут жёстко фильтроваться и доступ получат только самые достойные и платёжеспособные… Ну, вы меня понимаете, – Судья озорно подмигнул Обвинителю, а потом вдруг, опомнившись, густо покраснел.
Общественный обвинитель стал поспешно выдумывать ответ, но вместо этого также густо покраснел и, чтобы хоть как-то справиться с собой, навис в неудобной позе над столом, уткнувшись в свои бумаги. Вдруг на пол упал выскользнувший из чьих-то рук фотоаппарат. Неловкий журналист, шёпотом проклиная сам себя, опустился на колени в поисках камеры, разлетевшейся на большие, средние и маленькие пластмассовые сегменты.
– Извините, пожалуйста, – слабым голосом проговорила Анастасия Поликарповна, – я устала. Могу я сесть.
– Нет, – почти рявкнул Судья всё ещё злой сам на себя. – Это не по регламенту!
– Но, Ваша честь, давайте позволим… – начал Защитник.
– Я сказал – не-е-ет!
– Хорошо… хорошо… – испуганно заговорил Карл Фридрихович, обеими руками отстраняя от себя что-то невидимое.
– Продолжайте уже, Константин Ипатьевич! – раздражённо проговорил Судья, суетливо раскрыл первую попавшуюся папку и привычно спрятал лицо за твёрдым переплётом.
Общественный обвинитель потрогал исписанные листы, лежавшие перед ним, помолчал и спросил:
– И что же, Анастасия Поликарповна, ваша дочь стала регулярно практиковать удовольствия?
– Да, но прежде Фрося несколько месяцев обучалась в специализированном Профориентационном лагере, потом успешно сдала экзамены и получила медицинский талон для бесплатной операции по стерилизации. И только после операции и реабилитационного периода Фрося стала легитимной участницей программы и была допущена к работе.
– Ну вот, какие вы молодцы! – саркастично всплеснул руками Общественный обвинитель. – Добились желаемого: сделали стерилизацию. И тут бы, думается, время в довольстве коротать да горя не знать! Ан – нет! Пожили-пожили стерилизованными и вдруг умирать решили… Почему, позвольте спросить?
– Я уже многократно отвечала на этот вопрос, пыталась его интерпретировать с разных точек зрения… Но, надо признать, мне сложно выстроить истинную причинно-следственную цепочку… Последние годы Фрося стала очень замкнутой, хмурой, дикой. 7 апреля прошлого года, когда я застала её на кухне с пистолетом, – Подсудимая замолчала, опустила глаза, – одним словом, на тот момент мы не разговаривали с дочерью уже дольше года. То есть вообще не разговаривали. Никак. До этого был период, когда мы достаточно доверительно общались. Просто как-то так вышло… Сближались, сближались и однажды стали очень доверять друг другу. Я испытывала тогда какое-то странное чувство. Не знаю… что-то похожее на эйфорию. Мне вдруг всё показалось не таким уродливым. Я осознала, что я не одна. Рядом со мной есть близкий человек. Очень близкий. Который любит и понимает меня. Тогда-то я и рассказала Фросе о том случае… с корытом… Фрося обиделась, расплакалась, а потом и вовсе устроила истерику. Я её еле успокоила…
Помню, как утром после случившегося она, изнурённая, сидела, забившись в угол дивана и всё расспрашивала меня, почему я её тогда не убила? А вечером она мне сказала, что много-много лет назад я предала её, ещё совсем глупую, ещё грудную… А потом она постепенно стала закрываться, и наше общение вплоть до её смерти замерло на убогом прозаичном буднично-рутинном уровне… Что лучше всего приготовить из дешёвых рыбных консервов, как помыть окна без жидкости для мытья стёкол, как отгладить рукав «фонарик» без гладильной доски… Я пыталась… Многократно пыталась пойти с дочерью на сближение, но всегда получала жестокий отпор.
В прошлом году, в день смерти, Фрося невероятно мучилась, чувствовала себя беспробудно одинокой… Она пренебрегла привычной сдержанностью в разговоре со мной, напротив… Она сказала мне, что общество подпитывается от несчастий и унижений других людей, как от аккумуляторов… А ещё она спросила у меня: «Знаешь, о чём разговаривают люди в 95% случаев?» Я не знала… О других людях, ответила она. «Ты представляешь? Мы рождаемся, чтобы поговорить о других, которые, в свою очередь, рождаются, чтобы поговорить о нас…» Я с тех пор каждый день думаю об этом… А ещё думаю про жестокость… Про жестокость всего вокруг…
Вынудив Фросю стать проституткой, общество как будто бы разразилось хохотом ей в спину, многажды осуждая, принуждая стыдиться самой себя и рано или поздно ожидая чистосердечного раскаяния… Изнутри её раздирала проблема ничтожности человеческой жизни, бессмысленности, обесцененности… А снаружи прессовало ослепительно благопристойное человеческое общество, – отягощённые наручниками запястья не позволили Анастасии Поликарповне как следует одёрнуть юбку, цепи громко ухнули. – И ещё… Ещё Фрося сказала мне, что уже много-много недель думает, но никак не решит, в чём меня винить. Мол, есть дети, которые винят своих родителей… кто в безотцовщине, кто в бессребреничестве, кто в пьянстве, а я… Я даже никакого ощутимого изъяна не имею! Ни хорошая, ни плохая… Настолько ничего не значащая и ничего не стоящая, что меня даже и винить не в чем! И я с ней была согласна. Я и сейчас с ней согласна, – Подсудимая помолчала. – Фрося… Фрося так горько плакала в тот день. Жалость меня парализовала. И страх. Страх оттого, что я испытываю таковую жалость. Мне не хотелось. Совсем не хотелось испытывать жалость к собственной дочери. Да и никакому родителю не хочется, чтобы его ребёнок был жалок.
Я терзалась. Жестоко терзалась… И когда дочь протянула мне пистолет и сказала: «Пожалуйста, выстрели в меня… У меня не хватает сил…». Я почти без колебаний исполнила её просьбу, – женщина перевела дыхание, посмотрела в окно. – Я готова понести наказание. Любое наказание. Я, наверное, действительно виновата в глазах общественности, но мне всё равно, потому что я честна как мать перед собственным ребёнком. Я готова понести наказание и всегда была готова. Я пожелала сразу же вслед за дочерью застрелиться, но, к несчастью, пуля была только одна. А потом на выстрел сбежались соседи. Даже, я бы сказала, как-то слишком поспешно сбежались. А дальше всё закрутилось в ещё более бессмысленный клубок, чем прежде: солдаты, наручники, тюрьмы…
– Ну какие вы непрактичные, ей-богу! На ровном месте проблему делаете! Ну какие муки? Какие страдания? Евфросинья Ильинична успешно проработала в программе «Регулярный практикум для удовольствия» более пяти лет… И сумела сделать неплохую карьеру…
– Да, вроде, что-то такое было…
– Что-то такое? Вы серьёзно! Достойная карьера, любой может позавидовать! Смотрите, – Константин Ипатьевич устремил свой пытливый взор в глубину зала, ища поддержки и понимания, – начала с ночного диспетчера-консультанта на «Порнофоне», потом была повышена до оператора секс-марионеток из кислородосодержащего высокомолекулярного креймнийорганического соединения, после (заметьте, менее чем за год!) дослужилась до специалиста первой категории по иррумациям, а потом каким-то чудом (у меня тут отмечено!) Евфросинья Ильинична перепрыгнула сразу через несколько должностных уровней и стала секс-консультантом по внедрению систем из термопластичной резины в мышечно-эластичные трубчатые образования со специализациями на стимулирующих модулях сикеля! О как!!! Зря она, кстати, бросила карьеру… Могла бы до руководителя скабрёзных проектов дослужиться! А та-а-ам… – Обвинитель мечтательно задрал голову.
По залу прошёл лёгкий гул. Анастасия Поликарповна ответила коротким звуком, похожим то ли на смешок, то ли на кашель.
– Что там? Что-о-о? – Судья сдвинул брови и чуть-чуть вдвинулся животом в столешницу. – Ничего там нет! Зачем вы, Константин Ипатьевич, народ-то в заблуждение вводите-е-е… Слушается у меня тут одно дело… такое, знаете ли, – Судья старательно покрутил ладонью, – непростое-е-е. Одна руководительница этих самых проектов скабрёзных… ага… – Судья потряс головой, как будто бы ему в ухо попала вода, – проходит свидетельницей… Послушал я её. Да-а-а. И должностные обязанности поизучал… Сейчас! – Судья схватился обеими руками за высокую стопку папок, придвинул её к себе и проворно начал перебирать. Искомое было найдено практически сразу же. – Во-о-от они… Должностные обязанности! «Полное сопровождение и оперативное управление всеми возможными половыми инициативами… Долгосрочное сотрудничество с подрядчиками и манипулирование их способностью к эякуляции… Расширение и создание новых фетишистских концепций для повышения эффективности сохранённого полового сношения… Формирование генно-модифицированных стандартов порнопродукции… Управление жизненным циклом секс-инкубаторов… Постановка задач членам рабочей группы… Контроль за сроками исполнения… Приёмка… Тестирование…»
Секретарь зашёлся в громогласном приступе кашля. Судья прекратил читать и недовольный посмотрел на него. Опрятно одетый делопроизводитель с маленькой рыжей бородкой и бурым лицом натужно кашляющего человека немного раскачивался в такт исторгаемым из гортани звукам и страшными, неестественно выпученными глазами отчаянно сигнализировал о наступлении какой-то опасности.
Судья спохватился, поспешно закрыл папку и застучал молоточком по столу. Потом снова спохватился, отодвинул молоточек, сложил руки крест на крест и уставился в пустоту. Секретарь перестал кашлять и тяжело задышал. Общественный обвинитель решил взять инициативу в свои руки, поэтому привычно потрогал исписанные листы, помолчал и сказал:
– Гхм-гхм.
За окном заскрипели рессоры гужевой повозки, заржала лошадь, послышался свист кнута и грозное:
– Пшла-а-а!
Обвинитель приободрился, повращал немного глазными яблоками, будто бы расчищая путь новым мыслям, и придумал вопрос:
– Анастасия Поликарповна, кто вас надоумил так пренебрежительно отнестись к первостепенной для каждой женщины задаче? Кто этот человек или эти люди, которые позволили вам стать такой смелой, единоличной и эгоистичной?
– Я сама себе позволила. Я считаю, что ничего хорошего в нашей цивилизации нет и ничего страшного не произойдёт, если она прекратится. И я в пределах своего маленького мира, своей собственной личности могу так считать и могу так делать… Я не вижу смысла в продолжении. Мне кажется, что человечество зашло в тупик… Повторюсь, это моё личное видение. Каждый человек по-своему страдает, страдает тяжко, беспросветно и бессмысленно. Человечество в целом и каждый человек в отдельности не любят друг друга… совсем не любят. Нам только кажется, что мы любим, но настоящая любовь она другая: она такая безусловная, такая бесконечная, такая беспричинная… Мы утопаем в повседневностях, в глупых будничных мыслях и чувствованиях, не принимая во внимание чего-то большего, чего-то более важного…
Мы рожаем на свет новых людей и начинаем любить их, забывая о старых, уже существующих… И я точно знаю, что огромный ресурс любви живёт где-то внутри каждого из нас, но почему-то не обнаруживает себя… Найти место, где в человеке прячется этот ресурс, – вот то, что действительно интересно, и может (и должно!) являться достойной жизненной целью, но никак не фиктивные стремления современности, которые общество старательно взращивает в каждом из нас, – женщина помолчала, посмотрела в окно. – Мир для каждого человека – это он сам. Нет человека – нет мира. И пусть после вашей смерти останется дюжина ваших детей, вы всё равно будете мертвы. Ваши дети также далеки от вас, как Земля от Солнца, а, может быть, и ещё дальше…
Поэтому идея о том, что человек продолжается в своих детях – всего лишь наглый трюк, ловушка, в которую вас заманили специально, чтобы получить самое ценное: «пушечный корм» и жадного до жизни налогоплательщика в одном лице… И, получив от вас этот корм, государство моментально обретает над вами новую власть. Вы начинаете бояться за своих детей… бояться за себя… И этот замусоленный страх планомерно, день за днём делает из вас достойного представителя безвольного тестоообразного электората, обречённого рано или поздно на уничтожение… Мы – полчища парнокопытных, которыми умело манипулируют уже многие сотни лет. Мы – жировая и соединительная ткань, которой регулярно обкладывают десятки прогнивших скелетов, чтобы всё ещё поддерживать видимость жизни на этой планете… Я не знаю, для чего это делается… Но это делается! И делается весьма успешно…
Я считаю, что человек (другой, новый человек!), это так серьёзно; для его появления нужны почти что стерильные политические и экономические условия, которых никогда не было… И никому не понятно, возможны ли вообще такие условия… Давайте перестанем относиться к новым жизням так беспечно и признаем, что сейчас делать новых людей – не самое лучшее время… Да и не известно, когда оно настанет. Если мы не можем и не хотим создавать адекватные в своём разнообразии и разнообразные в своей адекватности условия для появления новых жизней, тогда не надо допускать появления этих самых жизней! Разве не логично? И если вы всё же решитесь рожать, постарайтесь хотя бы понять – ребенок не ваша собственность, не надо делать его рабом своих привычек, дурного воспитания и стереотипного мышления… Единственная ваша цель – сделать так, чтобы он меньше всего нуждался именно в вас… Но… но никто из родителей не способен на это… Например, я… Разве я смогла воспитать самостоятельного ребёнка? Нет! Моя дочь даже умереть не смогла без моей помощи!
Поэтому всё же лучше перестать обманываться!!! Перестать надеяться на новую жизнь! Никто ничего не в состоянии изменить! Скажите мне, кто-нибудь из вас готов вырастить революционера? Кто-нибудь из вас, из обычных среднестатистических людей? Готовы ли вы родить, выкормить, вырастить, а потом смиренно ждать, как вашего сына или дочь застрелят на очередной баррикаде из мусора во время ожесточённой схватки? – Подсудимая снова замолчала, бросила быстрый взгляд в окно. – Да-да, я понимаю, что для кого-то современный мир вполне нормален. Кто-то с надеждой смотрит в будущее, ожидая вот именно в нём феноменальную развязку, окончание всех мыслимых человеческих несчастий и начало новой, светлой, прекрасной и доброй жизни… И пусть причинно-следственные связи, которые должны привести к установлению рая на земле, разрушены ещё сотни лет назад… Не страшно! Ибо рай – он на то и рай, чтобы настать даже в отсутствие подходящих условий! Кто-то продолжает верить в смену поколений, для кого-то дети – большое счастье…
Поверьте, я понимаю всё это. Ни в коем случае не принимаю, но понимаю! И пусть я останусь при своём мнении, а другие люди – при своём… Ведь самое важное – это возможность выбора. И любая возможность выбора должна быть обусловлена трезвой оценкой последствий. Это, на мой взгляд, и есть стремление к настоящей свободе! – Анастасия Поликарповна перевела дух, помолчала. – А, впрочем, я что-то разгорячилась… Всё это… Все мои соображения, все мои опыты… Всё это ни к чему. Зачем всё это говорить? Это как… как пытаться перекричать море в шторм… Простите мне эту импульсивность…
Константин Ипатьевич, решавший в уме бытовые проблемы и мысленно споривший с женой, заметил, что у Подсудимой перестали шевелиться губы. Он вновь сделался способным воспринимать окружающую действительность и сказал:
– Гхм-гхм.
С задних рядов послышался низкочастотный, дребезжащий всхрап, который моментально смешался с недовольным шиканьем и стих. Общественный обвинитель пробежался глазами по своим бумагам, похлопал себя по карманам и сказал:
– У меня последний вопрос.
Судья, что-то кропотливо записывающий, одобрительно ответил:
– Угу.
Обвинитель внимательно посмотрел на Анастасию Поликарповну и спросил:
– Какую веру вы исповедуете, позвольте уточнить?
– Никакую.
– Как никакую? Совсем никакую? Ну хоть язычеством-то балуетесь время от времени? – он ехидно сощурил глаза. При слове «язычество» одна из сидящих в первом ряду женщин в аккуратно повязанной цветастой косынке так отчаянно закатила глаза, что Секретарь, невзначай посмотревший на неё, всерьёз подумал об эпилептическом припадке.
Подсудимая помотала головой:
– Нет.
– Вот еще одно доказательство вашей асоциальности и интеллектуальной ограниченности… За всю жизнь так и не прийти ни к одному Богу! Непостижимо! Неужели вам не интересно было найти Создателя?
– Нет, мне было бы интереснее найти саму себя.
– И как вы расцениваете ваши поиски?
– Безрезультатно. Да и каких результатов можно было бы ждать? В условиях существующей данности… эта задача абсурдна.
– Вот вы опять и доказали свою умственную несостоятельность, потому что данность у всех во веки веков одна, но как эту данность применить, по себе скроить и как её получше к своим целям и задачам приладить – это уже и есть показатель вашей развитости…
Общественный обвинитель замолчал, подождал ответной реплики, не дождался и сказал:
– У меня всё!
Судья, израсходовавший последние силы на заполнение формуляра и медленно погружавшийся в приятную дрёму, открыл покрасневшие глаза. Карл Фридрихович проворно выскочил в коридор и тотчас же вернулся. За ним, прихрамывая, шагал закованный в ручные и ножные кандалы грузный мужчина в сопровождении конвоя. Защитник указал рукой на мужчину и сказал:
– Разрешите представить… Наш Свидетель номер три.
– Что ж, Свидетель номер три, – проговорил Судья. – Прошу вас во имя действующей Конституции принести клятву в абсолютной истинности и непогрешимости ваших слов.
Мужчина бодро повторил:
– Во имя действующей Конституции приношу клятву! Мои слова – истина и… Чего там?
– Непогрешимость, – подсказал Карл Фридрихович.
– Ага! Истина и непогрешимость!
Судья устало кивнул:
– Что ж… прошу! Начинайте!
Защитник пригладил волосы на висках:
– Итак… Свидетель, вы ели собственных детей, верно?
Присутствующие изумлённо выдохнули.
– Допустим, – прозвучал ответ.
– Объясните нам, пожалуйста, с какой целью?
– А почему меня лишают мяса? На каком основании мне положено только полтора кэгэ мяса в неделю? И потом – что это за мясо? Вы скажите, вы тоже по жетонам отовариваетесь? Это же ужасное мясо! Мы в детстве с мальчишками, когда котят жарили, они и то вкуснее были!
– Зачем вы жарили котят? – растерянно спросил Карл Фридрихович.
– У нас в городе у всей детворы развлечение такое было…
– Что же это за город и что же это за детвора такая!
– Вот такой вот город… А что ещё оставалось? Нелёгкое детство… нелёгкое… – разочарованно резюмировал Свидетель номер три. – Из всего своего долгого детства (и нелёгкого!) я запомнил только два события… Как мы котят жарили, и как мужики труп в мусоропровод запихивали…
– Ну и как? Влез? – осклабился Общественный обвинитель и подмигнул Защитнику. – Все твои свидетели прекрасны!
– Не помню, – жалобно ответил мужчина. – У меня потом менингит приключился…
– Да-а-а, – Константин Ипатьевич окончательно развеселился. – И что же это за город такой, где подобное творится?
– Да что же вы за люди такие? – плаксиво отмахнулся Свидетель. – Не помню! Говорю же, менингитом переболел. Памяти не стало! Помню только, что название города из четырёх букв состоит, три из которых согласные. Ещё помню, как труп пихали в мусоропровод. И как котят жарили… И всё! Больше ничего не помню!
– Да-да… Это мы поняли, – расхохотался Обвинитель. Судья, продолжавший медленное погружение в приятную дрёму, вдруг пробудился и раздражённо застучал молоточком по столу. Общественный обвинитель перестал хохотать и совершил несколько извинительных полупоклонов.
Защитник недовольно продолжил:
– Итак, вернёмся к делу. Я задал вам вопрос – на каком основании вы ели своих детей?
– Ну… уж не по предписаниюКонституции, я вас уверяю, – мужчина хрипло хохотнул. – Полтора кэгэ мяса в неделю мне мало! И оно невкусное! Я же рассказал уже! А больше не положено! Никак не положено… Нет… оно, может, вам и положено как-то, а мне – никак… Мне эти продовольственные урезания никогда не нравились… Огурцов мало – хорошо, помидоров – тоже переживём… Гречку отбираете – да подавитесь! А вот с картошечкой обидели… Уже сильно обидели… А про мясо, что и говорить! Сразу! В один миг!!! Р-р-раз! И 500 гэрэ как не бывало! Вот это уже плевок! В рожу плевок, я вам скажу! Но я сильный… Выдюжил! Думать стал… Думать, что делать. И однажды придумал! Воровать… Пошёл воровать. Мясо. В мясную заготовительную контору. Мясо там много было… Но и собаки там были. Они меня покусали. Сильно. Я даже на работу не ходил. Неделю или две. Потом выздоровел и опять воровать пошёл. В мясную заготовительную контору. Но в другую… В другой собак не было, но были мясные секьюрити. После них я болел почками и мочился кровью. А после выздоровления ещё три месяца работал у них ночным грузчиком… Так сказать, нёс повинность. В противном случае они обещали меня в тюрьму запрятать… Жуткое было время, я не высыпался, чуть свою дневную работу не потерял…
Карл Фридрихович нетерпеливо откашлялся:
– Ближе к делу, пожалуйста.
– А потом три месяца прошли. Но моя потребность в мясе не прошла. А даже усилилась, сами понимаете… Мешки да ящики тягать! Но беда не приходит одна! Неожиданно моя жена забеременела. И такая довольная сделалась… Будем, говорит, родителями… Я её побил. Потому что смекнул, что беременные жрут больше, но жетонов им при этом больше не дают! А значит, она моё мясо жрать будет! На следующий день опять побил. Сотрясение мозга ей сделал. Она в больницу угодила. А потом вернулась и говорит, что сотрясение ей на пользу пошло… Она всё придумала… Уговорила меня, чтобы я на счёт её беременности не переживал. Она, мол, мне внутри себя будет мясо выращивать. Захочу – буду есть, захочу – буду любить. На том и сошлись. И зажили дружно. Беременность её никто и не заметил. Она у меня сама по себе жирная, пухнет с голоду. Десять кэгэ больше, десять меньше… Не заметно. Родился мальчик. Хорошенький до безобразия… Глазки – чёрненькие пуговки. Даже жалко потом выбрасывать было. Но что с ними делать, я так и не придумал… Мяско с бёдрышек мы в маринаде запекли, на гриле рёбрышки наготовили… М-м-м… Сочные такие… С хрустящей корочкой! Немножко фарша наделали, котлетки потом навернули… Тоже хороши получились… С подливой… М-м-м…
Длинная слюна вытекла изо рта Свидетеля номер три и повисла на подбородке.
– Какая мерзость! – еле слышно выдохнула женщина у подоконника и отвернулась к распахнутому окну, глотнуть свежего воздуха.
В зале повисла нерешительная тишина.
– Расскажите про других детей, которых родила ваша жена, – наконец выдавил из себя Защитник.
– О-о-о… Первый, ага… раз, – мужчина загнул палец, – вторая девочка… да… недоношенная… А-а-а-а! Нет-нет! Вру! Второй тоже мальчик был. Толстый, как моя жена. Вкусный, чертёнок!
– Считайте, не отвлекайтесь!
– Ага! Второй… А третья, значит, девочка… недоношенная… Потом снова девочка… Потом полгода жена забеременеть не могла… потом… Кто-то потом ещё родился… Не помню кто… Жена родила, пока я на работе был, а потом суп сварила и холодец сделала, одним словом, не знаю я, кто был, – мужчина хмыкнул и закусил нижнюю губу, раздумывая вслух. – И отчего-то не спросил у неё тогда, кто родился-то… А, может, она и сказала… А я её не слушал… Я часто свою жену не слушал… А что её слушать? Я ещё ни одного мужика не знаю, который бы свою жену слушал…
– Да неважно, – раздражённо сказал Защитник, – продолжайте про детей.
– А-а-а-а, да-да… Потом ещё был мальчик. Так случилось, что он последним оказался… У-у-у-у, паразит! – Свидетель грозно сдвинул брови и мотнул кулаком. Лязгнули цепи. – Жену мою всю изнутри разодрал. Она чуть не умерла… Потом, правда, всё же умерла… На следующий день… А в первый день чуть не умерла, и я ей даже помочь пытался… Что-то делал… Страдал. И совсем забыл про этого паразита мелкого. Вместо того, чтобы ему голову свернуть (я так с прежними поступал!), я с женой возился… Возился, возился и довозился. Армия ночного слежения на крик приехала. Понятное дело… Нас в тюрьму, паразита мелкого в инкубатор. Жена умерла на следующий день, крови много потеряла… вроде… Паразит мелкий, кстати, тоже умер… Через неделю…
– Значит детей у вас в общей сложности шесть было?
– Вроде как… шесть, получается…
– А вам их не жалко было? – внезапно вклинился в допрос Общественный Обвинитель.
– Нет, а что их жалеть? Захотели бы – ещё нарожали, дело-то нехитрое, – мужчина озорно хохотнул.
– Но это же антигуманно! Это демонстрирует абсолютный упадок ваших моральных ценностей!
– Не знаю, возможно…
– Вы, может быть, ещё и вину свою не признаёте? – возмутился Константин Ипатьевич.
– Нет, а что её признавать-то? Мы же ведь сами себя, по сути, и ели… Разве нет? Плоть от плоти, так сказать, нашей… Вот если б мы чужих детей ели, тогда ещё согласен… Не порядок… И то… Это как посмотреть. С учётом каких целей. Ведь высокие цели оправдываются низкими средствами… Как-то так говорится, верно?
Общественный обвинитель озадаченно почесал за ухом:
– А где, мне интересно, службы Ювенальные в то время были, а? Ведь это ж надо! Такое вытворять столько лет подряд и безнаказанными ходить!
– А моя жена в Ювенальной службе работает… Точнее – работала.
– Неужели? – Константин Ипатьевич вытаращил глаза
– Да, – гордо ответил Свидетель номер три, – а у представительниц Ювенальных служб неприкосновенность семейной жизни… Это по Конституции, между прочим! – он направил указательный палец в потолок.
– Позвольте узнать, с какой целью вы, Карл Фридрихович, демонстрируете нам этого Свидетеля? – Обвинитель удивлённо посмотрел на Защитника.
– Я хочу показать вам, что мотивы убийства могут быть совершенно иными, кардинально противоположными: эгоистичными, кощунственными…
– И что? Мы, по-вашему, теперь должны Подсудимую оправдать и ещё поблагодарить за то, что она свою дочь не съела?
– Нет же!
– Мне, как всегда, не понять ваших сумасбродных идей! – Общественный обвинитель помотал головой и сел. – К Свидетелю вопросов более не имею.
– В принципе, – замялся Защитник, – у меня тоже все вопросы закончились.
Секретарь настойчиво покашлял. Дремавший Судья разлепил глаза. Свидетель хохотнул:
– А меня тут допросили уже, пока вы опочивали…
Судья похлопал глазами, покашлял и уставился на секретаря:
– Да?
Секретарь старательно закивал. Судья развёл руки в стороны и посмотрел на Свидетеля:
– В таком случае – не смеем вас больше задерживать!
– Всем удачи! И хорошего настроения! – выкрикнул Свидетель номер три, отвернулся от Судьи, поклонился залу и в сопровождении конвоя направился к двери, погромыхивая кандалами.
Дверь громко хлопнула. Секретарь торопливо протянул Судье аккуратно сложенный листок бумаги и значительно посмотрел на представителей Снисходительного общественного совета. Судья пошуршал бумагой, пошевелил губами и зачитал:
– А сейчас давайте послушаем, что нам скажут представители Снисходительного общественного совета. Итак, Представитель номер раз, прошу вас!
Представитель номер раз встал, пошарил правой рукой в левом кармане брюк, потом левой рукой в правом кармане брюк. Ничего не найдя, он немного занервничал, но быстро успокоился и продолжил поиски: правой рукой в левом кармане пиджака, левой рукой в правом кармане пиджака. Нащупав наконец блокнот, Представитель номер раз радостно извлёк его из кармана, торжественно распахнул, полистал и приступил к чтению, непрестанно вскидывая глаза на слушателей для поддержания с ними визуального контакта:
– Дорогие присутствующие! За последние десятилетия наша страна сформировалась, окрепла и… м-да… окрепла. М-да. Сформировалась и окрепла. Даже, я бы сказал, сформировалась уже почти что окончательно. До полного, так сказать, совершенства… Сформировалась как новое, крупное, многопрофильное государство… м-да… государство. И не просто государство, а эффективнейшее… э-мм потенциально лучшее государство. Потенциально лучшее… М-да… Хотя бывали у нас и потенциально худшие… Да что там говорить, откровенно наихудшие времена! М-да… М-да… Нелёгкие времена нам довелось пережить, – Представитель номер раз тяжело вздохнул. – Ох, нелёгкие. В том государственном устройстве, название которого, согласно действующей Конституции, запрещено употреблять, м-да, но которое было прежде того, как нынешнее государственное устройство сформировалось и окрепло… М-да… М-да…
Так вот… Нам было плохо и страшно в том государственном устройстве, название которого, согласно действующей Конституции, запрещено употреблять. М-м-м-д-а-а-а. Плохо и страшно. Но мы не испугались. Побороли-таки монстра и победили. Победили! М-да… М-да… А кто это «мы»? А «мы» – это граждане нашего государства. М-да… А кто такие граждане нашего государства? М-да… А это люди, которые ответственно подходят к проживанию на той территории, на которой им суждено… да… суждено… так вот, собственно, на которой им суждено было родиться… М-да… Это люди, которые подходят ответственно к решению разноплановых задач… м-да… разноплановых задач. М-да… М-да… Которые читают Конституцию. М-да… Читают. И живут согласно Конституции… М-да… Проявляют компетентность в разных вопросах и трудолюбие… Трудолюбие… м-да… И содействуют… м-да… Содействуют… Содействуют чему? А-а-а… м-да… значит содействуют. М-да… Содействуют плодотворной деятельности всевозможных низших и высших ведомств и подразделений. М-да. Но!
Но… Есть элементы э-мм чуждые… м-да… чуждые новым правилам, принципам и законам… мда… законам, которые высшие органы государственной власти прописали для нашего же блага. М-да! Нашего же! Блага! М-да… м-да… Нам! Нам нужны граждане, ориентированные на стратегический анализ проблем… М-да. И не просто проблем! М-да… а проблем современного развития… Да! Наша страна достойна граждан… достойна… м-да… граждан… я бы даже сказал, граждан с большой буквы… м-да… граждан, опирающихся на профессиональный и государственный подход для решения всевозможных социальных задач. М-да. Граждан, стремящихся… М-да… Э-эмм… Стремящихся… – Представитель номер раз старательно выискивал что-то у себя в блокноте. – Стремящихся… Стремя-я-я-щихся… М-да… Что ж получается, просто стремящихся куда-то? Ах, да… Стремящихся к созиданию и позитивному… м-да… позитивному составляющему… М-да. М-да. Что-то какая-то ерунда получается… Стремящихя к созиданию и позитивному составляющему… Извините, видимо, слово пропустил!
М-да! Итак… В целях реализации эффективной модели государства нужно вводить… м-да… вводить ограничения и запреты… Чтобы политика и стратегия развития… м-да… были едины и непоколебимы… Э-мм. И управления на государственном и муниципальном уровнях – тоже… М-да… И мы все! Все… должны сейчас объединиться и вести поиск… м-да… поиск наиболее оптимальной системы… Системы со-су-ще-ство-ва-ни-я… М-да! Чтобы уничтожить противозаконие и произвол! Да! И чтобы ничто и никто… м-да… Я акцентирую внимание… м-да… Никто! Чтобы никто не нарушал нашу с вами систему сосуществования. М-да… Чтобы никто не попирал принципы и законы, прописанные в нашей с вами Конституции! М-да… Ура, дорогие присутствующие! М-да…
Представитель номер раз величественно поднял голову, театрально расправил плечи и зааплодировал сам себе. В зале послышались жидкие аплодисменты. Секретарь устало поводил глазами по лицам, помахал ладонью в воздухе, призывая публику к действию. По залу прокатился гул. Наконец практически все присутствующие, как будто бы очнувшись, встали и громко зааплодировали. Аплодисменты разбудили Судью, он достал носовой платок, промокнул потный лоб и вопросительно посмотрел на Секретаря. Секретарь пожал плечами. Представитель номер раз тем временем горделиво сел на место. Судья недовольно посмотрел на него и произнёс:
– Представитель номер раз, приговор-то в результате вы какой выносите?
– М-да… м-да… Смертный в результате… То есть как это? М-да… Что же вы это не поняли… м-да… мою позицию? М-да… Мне ещё раз объясниться?
– Боже упаси! Сидите, сидите. Мы вас поняли. Смертный.
– М-да… м-да…
Судья подвинул к себе бумагу и зачитал:
– Представитель номер два.
Представитель номер два бодро вскочил и замахал руками:
– Я тут!
Судья только-только мысленно приготовившийся к погружению в приятную дрёму, открыл глаза и устремил злой взгляд на Представителя. Тот молчал и продолжал махать руками. Судья покашлял и, обратив на себя внимание, недовольно процедил:
– Прошу вас, начинайте!
Представитель номер два энергично покивал головой, растянул рот в улыбке, потом опять сделался серьёзным и наконец заговорил:
– Да-да… Спасибо! Спасибо вам, уважаемый господин Судья, и вам, уважаемый Суд, и всем присутствующим здесь… не менее уважаемым людям… за мою возможность перед вами, мои уважаемые, выступить! Сегодня мы здесь собрались, чтобы говорить об убийстве… Я сейчас говорю об убийстве. И когда Представитель номер раз говорил об убийстве, и когда я теперь говорю об убийстве, мы оба имеем в виду убийство. К несчастью, настало время сожалеть и сострадать, ведь Подсудимая своим поступком привела всё наше общество к тому, что мы вынуждены были обрести потерю жизни. Спасибо Принципу снисходительности, который стал очень внушительной частью летописи нашего столетия. Летописи текущего столетия.
Мы все жили и живём в этом столетии. Но, к сожалению (или к счастью…), не все из присутствующих будут иметь возможность жить в этом столетии в будущем! Потому что у нас нет другого выхода! Потому что самая главная наша цель – защита страны нашей родины! Поэтому Подсудимая не будет иметь возможность жить в будущем нашего столетия и нашей родины! Ведь если наша Конституция говорит, что будут отрицательные последствия, и если возникают предпосылки к чему-то, что повлечёт за собой отрицательные последствия, то можно смело говорить, что последствия будут именно отрицательными.
Конституция требует, чтобы каждый гражданин, обязанный жить в рамках Конституции, – жил именно в рамках Конституции, а когда гражданин не живёт в рамках Конституции, значит, он презирает Конституцию, и поэтому должен нести наказание в рамках презираемой им Конституции. Ведь чем меньше людей нарушают закон, тем меньше людей ведут себя незаконно! И это правильно.
Я – выдержанный гражданин своей страны, живущий в рамках Конституции. Все граждане в нашей стране, живущие в рамках Конституции, – выдержанные люди. И когда я говорю, что все граждане в нашей стране, живущие в рамках Конституции, – выдержанные люди, я подразумеваю лишь то, что все граждане в нашей стране, живущие в рамках Конституции, – выдержанные люди. Но какими бы выдержанными мы ни были, нам необходимо ежеминутно готовиться к непредвиденным ситуациям, которые могут не только произойти, но и не произойти.
Наш народ можно назвать не просто самым выдержанным, но и самым благородным народом в мире! Мы очень благородные. Я ставлю в заслугу нашей стране то, какой мы благородный народ! Но, невзирая на наше благородство, мы не должны зазнаваться! Я уверен в том, во что я верю. И я уверен, что быть уверенным в том, во что ты веришь – правильно. Я не только уверен в том, во что я верю, но я защищал и всегда буду защищать то, во что я верю! И я уверен, что я верю именно в то, в чём я уверен. Потому что я верю, что я уверен в правильных вещах! А иначе нельзя! Мудрые и справедливые люди меня поймут и со мной согласятся.
Ещё раз подчеркну важность и нужность Конституции. Читайте эту книгу регулярно, и тогда на все ваши ответы непременно найдутся вопросы. И если бы гражданка Макарова читала бы Конституцию хотя бы раз в неделю, то ничего плохого она бы в своей жизни не сделала. Но раз она не читала Конституцию и сделала плохое, наказание должно быть неминуемым и строгим, в соответствии с Конституцией, которую гражданка Макарова на беду свою не читала на регулярной основе. А самым неминуемым и строгим, согласно Конституции, может быть только одно наказание – жить и умереть по правилам Конституции. Я за смертную казнь. Так что вам, Подсудимая, придётся поплатиться своей…
– Спасибо, Представитель номер два, мы вас поняли, – сказал заскучавший Судья, утративший отчего-то способность дремать и вынужденный слушать. – Ваш вердикт аналогичен: смертная казнь… Итак, Представитель номер три, пожалуйста…
Представитель номер три встала, разгладила жабо на блузке, поправила непослушные волосы на висках и торопливо начала зачитывать с листа формата А4, тщательно исписанного с обеих сторон синими чернилами:
– В первую очередь, я – мать! И только потом дочь, жена, общественный деятель. Любое явление я воспринимаю всегда изначально именно как мать. И поэтому мне всегда так просто понять или не понять любую другую мать. И сейчас я как раз не понимаю Подсудимую. Категорически не понимаю! Откуда… скажите мне, откуда в вас эта самонадеянность? Эта наглость? Как могли вы решиться нарушить мировой порядок! Гомеостатическое равновесие, ежели угодно! Полагаю, именно неадекватные массовые явления прошлых лет и привели ваше сознание к полнейшему краху! К необратимому краху! К размытию консервативного стереотипа восприятия женского начала! К допущению девальвации материнства! А ведь женщина – это орудие Бога! Это Главное орудие для продолжения рода человеческого!
Я считаю, что если не выкорчевать сорную и даже ядовитую траву таких страшных поступков, то через некоторое время нас накроет волна распада! Настоящего распада, который сотрёт с лица земли нашу культуру, положит конец мощнейшему потоку знаний и традиций, передающихся из поколения в поколение, и в итоге поставит под вопрос выживаемость нашего общества! Если мы не хотим, чтобы подобное случилось с нами, то должны провести тщательнейшую ревизию непреходящих ценностей!
Мы должны возродить беспрекословную любовь к родине, жертвенную любовь, если хотите! Мы должны вернуть в наши семьи истинное благоговение перед матерью, возлюбить материнский труд! Одним словом, я предлагаю воспитывать с малолетства в каждом человеке отношение к материнству, как к культу! Ведь материнство – это обязательная основа социального и общекультурного развития не только отдельно взятого общества, но и всего человечества в целом! Подсудимая заслуживает смертной казни, потому что, отвергая институт материнства, лишая жизни собственного ребёнка, она тем самым покушалась не только на развитие всего человечества в целом, но и на самого создателя нашего, на Бога! У меня всё. Спасибо за внимание.
Взволнованная первой публичной речью в качестве Представителя Снисходительного общественного совета женщина села и, боясь смотреть в зал и тем более на Подсудимую, стала смотреть на Секретаря.
– Спасибо, Представитель номер три, – сказал Судья. – Итак, вердикт Снисходительного общественного совета единодушен и, в общем-то учитывая тяжесть преступления, предсказуем: смертная казнь. Итак, – Судья распахнул еженедельник, – казнь состоится через неделю. Здесь же, в здании городского суда №1, в блоке постсудебных манипуляций. Кому интересно – обязательно приходите. Мероприятие будет открытым и вседоступным. А сейчас позвольте зако…
Не успел Судья договорить, как Представительно номер раз величественно поднялся со своего места, театрально расправил плечи и зааплодировал. В зале раздались сначала неуверенные хлопки, но совсем скоро почти все присутствующие в едином порыве встали со своих мест и громко зааплодировали.
Спустя пять минут из дверей Городского суда №1 на деревянную террасу начал медленно вытекать народ. Люди переговаривались между собой, толкались, огрызались, но не расходились. Вскоре к террасе подъехала скрипучая машина с прицепом. К прицепу гигантскими болтами была прикреплена ржавая клетка, в которую измученные долгим ожиданием солдаты затолкали Осуждённую. Лязгнули засовы, заревел мотор.
Анастасия Поликарповна помахала на прощанье Защитнику, уныло маячившему у края толпы, и поспешно схватилась за коррозийные прутья, чтобы удержать равновесие, в то время как клетка, окутанная выхлопными газами и дорожной пылью, начала свои отчаянные прыжки по неровной дороге. В следующую же секунду к террасе Городского суда №1 подъехал серийный автобус «Новатор-A15» на шасси К2 с тремя мегафонами, закреплёнными на крыше, и мужской голос с металлическим эхом заорал:
– Внимание-внимание! Как ты думаешь, что есть самая доблестная, самая почётная, самая честная миссия? Однозначно – служение своему Государству во главе с мудрой Группой Главнокомандующих! Государство держится на мощном фундаменте Конституции. А фундамент Конституции врыт в чернозём, который есть наша сильная, отважная, жертвенная Армия им. 1-го ЧОП «Дружба»!
Чтобы возмужать, стать личностью, развить в себе полезные инстинктивные навыки, воспитать силу и выносливость нужно вступить в ряды нашей Армии!!! Слабый всегда проигрывает! Помни это! Армия им. 1-го ЧОП «Дружба» воспитает из тебя настоящего Мужчину. Мужчину, которым можно будет гордиться; Мужчину, который будет регулярно представляться к государственным наградам; Мужчину, за которого в случае летального исхода будет выплачиваться максимальная продовольственно-материальная компенсация! Посмотри вокруг, загляни в себя… Скорее всего это именно твоё призвание!
Именно из тебя выйдет самый лучший Защитник Государства!!! Вместе мы сможем с честью и достоинством отразить атаки внутренних и внешних Врагов!!! До 20 августа всем добровольно вступившим в ряды нашей Армии им. 1-го ЧОП «Дружба» в подарок на выбор: годовой запас гречневой крупы, низко токсичное, нервно-паралитическое, жидкое средство от клопов объёмом 10 литров или же лёгкий, компактный, водонепроницаемый спальный мешок на молнии!!! Армия им. 1-го ЧОП «Дружба» ждёт тебя!
Мужской голос с металлическим эхом утих, и серийный автобус «Новатор-A15» на шасси К2, подняв облако пыли, умчался прочь.
2 Часть
Спустя неделю, в среду к восьми утра на деревянную террасу Городского суда №1 начал медленно стекаться народ. К восьми тридцати приехал Судья, прошёл в левое крыло здания, где размещался блок постсудебных манипуляций, заглянул в тёмный зал Наказаний, где вокруг центрального натюрморта смерти в виде электрического стула и свисающей с потолка петли тесными неровными рядами теснились скамейки и стулья, постоял минуту в раздумьях, облокотившись о дверной косяк, и поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж. Там, в длинном полутёмном коридоре, грузная женщина в грязном переднике, стоя на четвереньках, тёрла серой тряпкой пол. Судья покашлял. Женщина повернула к нему своё безразличное лицо и тяжело встала:
– Доброе утро, Ваша честь.
– Доброе-доброе. Иди, внизу убирайся, через полчаса начнём.
Женщина подняла тяжёлое ведро с водой и направилась вниз по лестнице. Судья прошёл в конец коридора и протиснулся в узкую комнату, плотно заставленную старой мебелью, вынул из принесённого портфеля жестяной термос, бутерброды, завёрнутые в прошлогоднюю газету, и, не садясь, принялся жадно есть. Через четверть часа приехала скрипучая машина с прицепом. К прицепу гигантскими болтами крепилась ржавая клетка. В клетке находилась Осуждённая в чёрном платье, которое было ей слишком велико, и в выцветшем платке, неуклюже намотанном на голову в виде тюрбана. Заспанные солдаты помогли Анастасии Поликарповне вылезти, прикрикнули на неё для порядка и повели в здание суда, в блок постсудебных манипуляций. На террасе стояла новая партия зевак, которые с подобающими случаю смиренно-скорбными лицами встретили процессию и поспешно расступились.
В маленьком зале Наказаний были открыты окна, неспешный ветер повременно залетал узнать о том, как продвигается исполнение приговора. Низкорослый коренастый Служащий в коротеньких брючках и несуразных очках с толстыми линзами суетился возле электрического стула. Появившаяся в дверях Осуждённая была им тотчас же взята под опеку и заботливо проведена на место казни. Усадив Анастасию Поликарповну на электрический стул и сняв с неё наручники, Служащий сказал:
– Вот как! Наручники снять велено, а ремнями фиксировать не велено.
– Почему?
– Не знаю… Не велено и всё тут! Да вы что? Радуйтесь пока. Эти ремни знаете какие суровые! Да вы садитесь поудобнее… Что вы так напряжены? Дело-то уже решённое. Чего горевать-то теперь?
Осуждённая осторожно ощупала грубые подлокотники и медленно откинулась на спинку. Сквозь тонкую ткань платья чувствовалось, как диэлектрический материал обивки делится с её пылающей кожей прохладой.
– А что у вас сегодня было на завтрак? – вежливо поинтересовался низкорослый Служащий.
– Обычная еда… Каша.
– А вы что разве не заказывали себе блюда из спецменю?
– Откуда?
– Как откуда? Из спецменю!..
– Нет… Первый раз слышу о таком…
– Как первый? Странно… почему? Это меню всем всегда перед казнью предлагают. «Последний завтрак» называется. А что ж это вам не предложили? Отменили, может? А, может, они там это… воруют? Сами ваш завтрак сожрали? А?
Анастасия Поликарповна апатично молчала.
– А вы на них это… Жалобу написать можете! Да-да! И написали бы! Будете? Я могу ручку принести и бумагу.
Женщина устало покачала головой и прикрыла глаза.
– А о чём же мне тогда с вами говорить? Вообще-то осуждённые всегда про свою последнюю трапезу мне здесь рассказывают. Это так принято. Да… А что? И им приятно, и мне интересно. А я, знаете, сначала подумал было, что вы как та женщина… Вы её, конечно, не знаете. А, может, и знаете… Только я её имени не помню. Это давно было. Очень давно. Тогда даже и амнистии все наоборот отменялись. А сейчас вон как… Амнистий снова много. Хорошо, что и говорить. А раньше-е-е… Чуть что не так… Считай, труп. И вот тогда у меня отец ещё жив был, а он тоже распорядителем на казнях работал. Как и я! – низкорослый Служащий широко улыбнулся. – И вот казнили они королеву одну. Не настоящую… Не-е-ет… Так. Наречённую. После конкурса. Королеву красоты. И что вы думаете, она сделала? Она от спецменю напрочь отказалась, представляете? Сказала, что все блюда вредные и очень калорийные, и это непременно скажется на её фигуре и даже может привести к высыпаниям на лице, – Служащий засмеялся негромким икающим смехом.
В зал Наказаний вошли Общественный обвинитель и Защитник. Оба внимательно посмотрели на присутствующих и кивнули в знак приветствия. Карл Фридрихович сел за приготовленный специально для него стол, недалеко от Осуждённой. Константин Ипатьевич принялся вальяжно прогуливаться по залу Наказаний. Неожиданно Анастасия Поликарповна подалась вперёд и зашлась в долгом приступе кашля. Защитник вышел из зала и вернулся со стаканом воды. Осуждённая взяла чуть трясущимися руками стакан, сделала несколько отрывистых глотков и снова закашлялась. В зал Наказаний вошёл опрятно одетый Секретарь с маленькой рыжей бородкой:
– Доброе утро. Судья сказал, что через пять минут можем начинать.
Анастасия Поликарповна перестала кашлять, допила воду. Защитник забрал у неё стакан. В зал стали медленно сходиться люди. Они рассаживались на скамьях и стульях и, устроившись, с любопытством изучали Осуждённую. Многим не хватало мест, они громоздились на подоконниках, вставали вдоль стен. В коридорах послышался шум, кто-то выглянул в дверь:
– Журналисты приехали.
Заспанные журналисты почти вбежали в маленький зал. Засуетились, в поисках свободных пространств, зашуршали блокнотами, загромыхали техникой. Старые, обшарпанные, с оторванными сегментами, замотанные скотчем видеокамеры, фотоаппараты, диктофоны замелькали в журналистских руках. Спустя пару минут в дверях появился Судья, важно прошёл к приготовленному специально для него стулу, сел, достал из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги и помахал им в воздухе:
– И что же вы думаете у меня в руках?
По залу прокатился гул. Судья расплылся в торжествующей улыбке:
– Это документальное доказательство Принципа снисходительности! Это показатель того, что Государство наше работает, не покладая рук! Спасает любую заблудшую душу! Верит во всех и каждого! Это, уважаемая… – Судья опустил глаза, сверяясь с именем, – Анастасия Поликарповна, ваше спасение! Ваша надежда! Одним словом, ваша амнистия! Поздравляю!!! Спешу отметить, что получение вами, Анастасия Поликарповна, амнистии сегодня возможно исключительно и благодаря ходатайству нашего гуманиста, первоклассного Общественного обвинителя, уважаемого человека и просто прекрасного семьянина, Коврова Константина Ипатьевича.
Судья встал из-за стола, погладил бока двубортного пиджака и оглушительно зааплодировал. Все присутствующие встали и также оглушительно зааплодировали.
– Позвольте спросить, – подал голос Защитник. – А какая альтернатива смертной казни предоставляется?
– Пожизненное содержание в Закрытых домах покаяния. На собственное благо… и на благо Государства, так сказать…
Защитник гордо повёл подбородком:
– По закону данная амнистия распространяется только на не признавших свою вину, верно? Но вчера вечером Анастасия Поликарповна одумалась, прониклась необратимостью содеянного преступления, пропиталась его горечью… И теперь она раскаивается, и, как честный человек и сильная женщина, хочет с достоинством принять наказание.
– Как?
Защитник достал из папки Письменное признание Осуждённой и попросил Секретаря приложить документ к делу. Судья какое-то время растерянно смотрел на Защитника и молчал. Обвинитель, грозно мигая глазами, встал и подошёл к столу, за которым Секретарь старательно орудовал дыроколом. Увидев над своей головой нависшее тело Константина Ипатьевича, Секретарь ещё больше ссутулился и протянул свежепроколотое Признание. Общественный обвинитель сопел и внимательно читал.
Зал многоголосо гудел. Небольшая группа женщин вдоль окна деликатно плакала. Долговязый фотокорреспондент бестолково щёлкал затвором. Низкорослый коренастый Служащий в коротеньких брючках и несуразных очках с толстыми линзами осторожно выглядывал из-за двери и умилительно улыбался. Общественный обвинитель окончил чтение, сделал два шаркающих шага в сторону Судьи и, озабоченно потирая подбородок, протянул ему бумагу. Судья перечитал два раза, всмотрелся в зал и, прежде чем уйти, произнёс:
– Объявляется небольшой перерыв в связи с новыми обстоятельствами дела.
Вслед за Судьёй, направившимся в боковую комнату, засеменил Секретарь. За ними, бессмысленно жестикулируя, направился Общественный обвинитель. Анастасия Поликарповна вопросительно посмотрела на Защитника. Он подошёл к ней:
– Всё хорошо. У них нет выбора. Закон полностью на нашей стороне. Делать что-то неправомерное сейчас не в их интересах. Слишком мало времени. И слишком много людей. Взять отсрочку они не смогут. У них нет ни одной причины для этого. Сделать казнь закрытой для прессы уже невозможно, а позориться – нет никакого смысла. Им с помощью этой самой прессы ещё военную мобилизацию проводить, новые стандарты общественного поведения внедрять, реформу дошкольного образования по методу самоинструкций… Да мало ли что ещё… Не-е-ет. Не станут они из-за вас рисковать! Будьте спокойны.
Анастасия Поликарповна кивнула и устало склонила голову. Слишком скоро из боковой комнаты появился Секретарь и начал крутиться по залу, суетясь. Наконец, приметив облокотившегося о косяк и продолжающего умилительно улыбаться низкорослого Служащего, Секретарь подошёл и пересказал распоряжения Судьи. Служащий покивал и торопливо удалился. Секретарь взял какие-то бумаги со стола и вернулся в боковую комнату, где свистящим шёпотом Судья говорил:
– Да ничего-о-о… Да ника-а-ак… Понимаешь? И знаешь, что ещё… Что ещё-о-о… Меня уже другое тревожит! И чем больше я об этом думаю, тем больше тревожит… Даже бесит! – Судья зло ткнул кулаком воздух. – Деньги, понимаешь? Штраф! А то и не один!!! И от казни никакой выгоды! Если б мы знали… Теперь-то уже никого не выгонишь! А так… та-а-ак, – он стиснул зубы и уставился в пол.
– Что?
– Как что? Ни с кого деньги-то не собрали! – вновь ожесточённо зашипел Судья. – Ни с зевак этих вонючих, ни с журналистов… А ты посмотри сколько их всех набежало! Почувствовали халяву, суки! С журналистов ведь ни копейки задним числом не вытрясешь. Что и говорить! А просто так их не выгонишь… Ведь изначально же объявили о том, что казнь открытая… Скотство! Это сколько же денег?! – Судья подошёл к стене, где прикованный канцелярскими кнопками висел исписанный вручную прямоугольный лист небелёной сульфатной целлюлозы. – Вот, смотри! – Судья повернулся к Константину Ипатьевичу. – Вот наши расценки! И посчитай… Сколько там людей… А с журналистов вообще двойная стоимость. Это сколько же денег?! Сколько денег!!!
Общественный обвинитель сгорбился ещё больше и остался стоять на месте. Судья схватил с невысокой этажерки деревянные счёты и застучал:
– Так… Фотографов у нас семь. Так… Плюс операторы. Плюс корреспонденты. Уже двадцать пять! Так. Прибавить… Так. Газетчики… Так. И это всё не считая простых зевак! Это какова же была бы общая сумма?! Та-а-ак, а ещё плюс…
Неожиданно Судья прервал вычисления, швырнул счёты на этажерку и вернулся к Общественному обвинителю:
– Это просто катастрофа! Ведь мы могли бы ещё этому телеканалу подпольному… мистическому… как его там… «АннаГёльдиTV» что ли?.. так вот, мы могли бы им продать лицензию на трансляцию!!! Это астрономическая сумма!!! Я тебе говорю! – Судья прижал кулак к сердцу. – Мы такое в позапрошлом году делали с Митькой Трусовым…
– Это кто?
– Да Митька… Трусов… Знаешь ты его! Кучерявый, косолапый… До тебя в Общественных обвинителях при нашем Суде работал… Хорош мужик был! Столько мы с ним дел переделали… Э-э-эх…
– А-а… А на что лицензию-то продавали?
– На гниение… На трансляцию гниения то бишь.
Общественный обвинитель наморщил нос.
– В прямом эфире между прочим! – многозначительно добавил Судья.
– А чьё гниение-то?
– Как чьё? Осуждённого!
– И что? Надо оно кому? На гниение смотреть?
– Да что ты такой старомодный? Это ж рейтинги какие! Народу делать нечего. А это – развлечение. Да ещё какое! Похлеще порнухи будет! Игровых автоматов… И прочей всей этой ерунды запрещённой! Да-а-а, – Судья потёр подбородок. – Впрочем, чёрт с ними… с этими деньгами. Нам о другом сейчас думать надо.
– Вот это развлечение, – Общественный обвинитель как будто бы оглох и удивлённо смотрел куда-то мимо Судьи, видимо, что-то воображая.
– Да-а-а, развлечение, – отозвался Судья. – Но это не мы придумали, открою тебе секрет… Это до нас ещё. В Цифровой период. Я в своё время, когда в Закрытом архиве работал, насмотрелся разного. Что тогда вытворяли! Городские турниры всевозможные устраивали… и областные… и национальные… Даже чуть ли не до Олимпийских игр дело доходило! Да-а-а. Устраивали соревнования… – Судья кровожадно оскалился. – С актами всяческими… дефекаций, трепанаций, внутриутробных эякуляций, харакири, голоданий, кровопусканий… ужас, одним словом! И всё это, естественно, с онлайн трансляциями и монетизацией! И кровь пустить они должны были изящней изящного, и результат акта дефекации выдавить тематично: звёздочкой, сердечком или крестиком, и голодать исключительно до предсмертного состояния… Только тогда можно было стать победителем! Сложно и глупо. Хотя… есть в этом, конечно же, своя прелесть. Ты знаешь, даже затягивает. А, может, мне тогда понравилось всё это просто так… По молодости лет. Кто знает, кто знает… Но! – Судья деловито поднял указательный палец. – Человеческое гниение оно лучше всего. Процесс долгий. Затраты – минимальные. В общем-то, получается, телевизионщикам только аппаратура нужна да оператор с помощником, который свет грамотно выставляет. Можно много сезонов делать с одним героем. В смысле с одним трупом. Выгодно! У нас в позапрошлом году шесть сезонов получилось. Ставки полгорода делало. Коммивояжёр даже специальный был, – Судья расплылся в ностальгической улыбке. – Дьявольски несправедливо, конечно, что сейчас казни – это большая редкость. Одни амнистии кругом! Я понимаю… У Главнокомандующих там свои дела… Свои планы… Жаль, жаль. Я когда только сообразил, как можно деньги на казнях делать – так обрадовался. А через год – указ об амнистиях! И всё! Пожизненное за пожизненным. Пожизненное за пожизненным. Теперь казнь, дай Бог, один… ну максимум два раза в год случается. Э-э-эх, надо же было так просчитаться.
– М-м-м, – издал непонятный звук Обвинитель.
Судья раздражённо посмотрел на него и отвернулся. Оба замолчали. Секретарь воспользовался моментом и произнёс:
– Ваша честь, я всё сделал, как вы сказали.
– Молодец! – Судья тяжело вздохнул и погладил бока двубортного пиджака. – Ла-а-адно! Казнить – значит казнить. Потом, Константин Ипатьевич, договорим.
Секретарь положил на стол стопку бумаг и сделал Судье знак глазами. Судья кивнул:
– Я видел, видел. Иди, заканчивай приготовления.
Секретарь проворно вышел. Судья тяжело сел в дерматиновое кресло с засаленными подлокотниками. Весь последний год внутренности кресла неистово рвало ватой сквозь ощеренную прореху. Судья любил отрывать маленькие кусочки изверженного и задумчиво скатывать их между пальцами в гладкие, приятные на ощупь шарики. Нащупав правой рукой свисающую сущность, мягкую и податливую, Судья посмотрел внимательно на Общественного обвинителя и сказал:
– А ты что всё стоишь? Иди уже… Иди!
Обвинитель насупился и скрылся за дверью. В зале Наказаний было суетливо и шумно. Он протиснулся к окну и принялся пристально всматриваться в пыльную даль. Пасмурные помышления влажными, нестираными простынями облепили его слабо пульсирующее сознание, и оно неповоротливой личинкой повалилось вниз по наклонной осклизлой дурно пахнущей плоскости в тёмную унылую перспективу… Шлёп, плюх, бум, ух-ух, хлоп, бах, бух, бу-у-у-у-бу-у-ух… Обвинитель надолго задумался. Вдруг…
– Константин Ипатьевич, – Секретарь осторожно теребил его за рукав пиджака, – начинаем! Займите ваше место!
Общественный обвинитель сел на свой стул. Тот час же из боковой комнаты появился Судья и прошёл к своему столу. Голоса поутихли, все сделались внимательными и приготовились слушать. Судья покашлял и, медленно перекатывая в пальцах небольшой ватный шарик, заговорил:
– Что ж… Поступок Осуждённой очень верный. Мы ценим её благоразумие и стремление к правде. И пусть она не сразу склонилась к истине… На небесах нет такого понятия, как время. Поэтому не имеет значения, поздно ли Осуждённая признала свою вину или рано. В любом случае… мы с прискорбием проводим Осуждённую в последний путь. Прошу начинать.
Судья медленно опустился на свой стул и осуждающе посмотрел на Общественного обвинителя. Общественный обвинитель не выдержал сурового взора, неестественно согнулся и уставился на крупную тёмно-серую сколотую по краям пуговицу своего пиджака.
Защитник поднял руку и, не дожидаясь позволения, заговорил:
– Позвольте напомнить, Ваша честь, согласно инструкциям казни Осуждённая имеет право на прощальную речь.
– Да, имеет, если мы укладываемся в регламент, но мы не укладываемся. Не укладываемся, кстати, потому что вы не сообщили Суду заранее о Признании. Поэтому Суд вынужден был сегодня потратить время на изучение новых обстоятельств… Задержка произошла по вине защиты, поэтому Суд в данном случае имеет право самостоятельно принимать решение – выделять дополнительное время на мероприятие или нет. Суд принял решение – не выделять!
Защитник открыл было рот, намереваясь что-то возразить, но Судья опередил его, весомо дополнив:
– «Судебные регламенты. Правила проведения казни», часть 167, статья 215, параграф 98, поправка 4219!
Защитник сердито сдвинул брови, посмотрел на Осуждённую и помотал головой. Анастасия Поликарповна махнула рукой:
– Да и пусть… Ничего.
В зале зашептались. Низкорослый Служащий принялся крепить руки Осуждённой к подлокотникам. Жёсткие ленты ремней врезались в вялую кожу. Непроизвольно левая ладонь разжалась, в ней оказался многажды сложенный тетрадный лист. Служащий угодливо выгнулся и извлёк находку:
– А это у нас что? А это не по регламенту…
– А это конспект… ведь я же речь хотела сказать…
– Не по регламенту, – повторил низкорослый Служащий. Тот час же к нему подскочил Секретарь, выхватил тетрадный лист и передал Судье. Судья машинально засунул её в карман, ни на секунду не отвлекаясь от своих размышлений.
Плотно зафиксировав запястья ремнями, Служащий поместил ноги Осуждённой в зажимы, крепко затянул длинные тугие лямки поперёк туловища женщины и начал снимать с её головы выцветший платок, неуклюже намотанный на голову в виде тюрбана. Макушка Анастасии Поликарповны оказалась неаккуратно выбритой, Служащий поспешил прикрыть голову Осуждённой пропитанной солевым раствором губкой, поверх которой надел шлем.
К передней части шлема был приклеен виниловый стикер. На нём широко улыбалась ядовито-жёлтая лампочка, подпись гласила: «Контакт-электробль – освещаем жизнь! Только опт. Тел.: 110-27-3». Служащий отступил на полшага, оценивая проделанную работу, после чего старательно заклеил белым пластырем увлажнившиеся глаза Осуждённой, поместил ей в рот кляп и туго подвязал нижнюю челюсть. Закончив приготовления, он осторожно похлопал Осуждённую по плечу и повернулся к присутствующим. Секретарь громко покашлял и церемонно отрапортовал:
– Ваша честь, приготовления закончены, можем начинать проверку!
Судья отвлёкся от размышлений и кивнул. Фотокорреспонденты, как по команде, защёлкали затворами, операторы задвигали объективами, журналисты закорябали ручками в блокнотах. Что-то громко упало, позвенело, послышались шаркающие шаги и из-за ширмы в углу появился высокий анорексичный Исполнитель. Он сделал несколько нервных шагов и остановился напротив Осуждённой. Проверив ремни, пощупав шлем и перетеребив все клеммы, он посмотрел на Судью:
– Норма!
Судья кивнул. Исполнитель сделал столько же нервных шагов обратно за ширму. Какое-то время ничего не происходило, потом что-то гулко стукнуло, прошуршало. И через считанные секунды послышалось протяжно и сипло:
– Рубильник в состояние вкл-л-л!
Раздался звонкий щелчок. Женщины зажмурились, мужчины сдвинули брови. Тело Осуждённой настойчиво задрожало, мучительно исторгая невнятные звуки, из уголков плотно сомкнутого рта обильно засочилась пузырящаяся пена. Из глаз, плотно заклеенных пластырем,вытекли долгие кровяные струи, по ногам побежала ручейками кипящая моча, запахло горелым мясом. Пышнотелая зрительница из третьего ряда колыхнулась из стороны в сторону и грузно вывалилась в проход. Кто-то кинулся её поднимать, за ширмой послышалось протяжно и сипло:
– Рубильник в состояние выкл-л-л!
– Вот и всё, – сам себе сказал Секретарь и чуть не разрыдался. Двери зала Наказаний были уже кем-то широко открыты, публика в волнении выходила наружу.
– Не задерживаемся! Выходим… выходим… Все сюда! Проходите, мужчина! Женщину сюда выносим, – бодро покрикивал коренастый Служащий в коротеньких брючках и несуразных очках с толстыми линзами.
Общественный обвинитель пошёл вместе с остальными к выходу, но вдруг остановился, развернулся, приблизился почти вплотную к Защитнику, наклонился к его уху и спросил:
– Ну что, дорогой Карл Фридрихович, вот и посидела ваша подопечная на стуле со спинкой?
Защитник ничего не ответил. Константину Ипатьевичу не хотелось смеяться, но он заставил себя театрально расхохотаться.
– Не задерживаемся, выходим! Сюда! Сюда!.. Карл Фридрихович! Константин Ипатьевич! Освободите помещение для проведения медицинского освидетельствования!
Защитник и Общественный обвинитель покинули зал Наказаний порознь. Судья проводил обоих презрительным взором и скрылся в боковой комнате, где дерматиновое кресло безропотно приютило его тело, лишь ватные внутренности бесшумно изрыгнули недовольство. Судья прикрыл глаза и принялся нащупывать в кармане «Прощальную речь» Казнённой. Найдя, извлёк, аккуратно развернул исписанную с обеих сторон бумагу и погрузился в чтение, повременно отщипывая правой рукой изверженную ватную суть и скатывая её в маленькие гладкие шарики. Закончив читать, Судья порывисто скомкал бумагу и вдруг разрыдался. Мгновение спустя в дверь постучали. Судья взялся искать носовой платок, но быстро отчаялся, расправил скомканный тетрадный лист, громко в него высморкался и смял его вновь:
– Кто там?
Дверь чуть скрипнула, открываясь. В комнату вошёл Секретарь:
– Это я, Ваша честь, тут… – Секретарь запнулся, увидев увлажнённые щёки и покрасневшие глаза Судьи, – Ваша честь! Что случилось?
– Всё хорошо, всё хорошо, – выдавил Судья, встал, сделал четыре шага до мусорной корзины и разжал кулак. Бумажный комок упал на вершину сорного сугроба и с приятным шорохом скатился к его подножью. Судья вернулся в кресло. Секретарь испуганно молчал.
– А ты знаешь, хорошо написано… Душевно! – вдруг сказал Судья и посмотрел на Секретаря. – Она к смерти приговорённая была… Она сама этого хотела… И жить ей невмоготу было и умирать жутко… Страшно… Ибо неизвестно, что там… После… Да-а-а, – Судья потрогал ватную субстанцию и оторвал кусочек. – Она испытывала… каждый день испытывала страх смерти… особенно в пограничные моменты пробуждения или засыпания… Это такие коварные моменты… Они мне знакомы, хорошо знакомы. В такие моменты её словно раскалённой спицей от макушки к желудку пронзала мысль, что она смертна и рано или поздно всё закончится. А что будет после, неведомо никому.
И от этого неведения ей нестерпимо тошно делалось… И я тоже так чувствую, я тоже ужасно боюсь умирать! – Судья спрятал в карман ровноокруглый шарик и оторвал ещё один ватный фрагмент. – И ведь в результате всё ничтожно по сравнению с этим неведением! Но самое страшное (и я об этом никогда не думал прежде!), это то, что мы, будучи мёртвыми, не сможем осознать, что мы – мертвы! Ни на секунду не сможем! Ибо если сможем, то мы будем ещё не мертвы… Ты понимаешь? Это немыслимо! Просто не мыслимо! – Судья задумчиво посмотрел в окно. – И ты лежишь там, как дурак, и даже не осознаёшь, что всему настал конец… Чудовищно, верно? – Судья посмотрел на Секретаря. – Не согласен что ли?
– Я, Ваша честь, не совсем понимаю…
Судья разозлился:
– Что тут непонятного? Фильмы смотришь?
– Смотрю.
– Как ты понимаешь, что фильм закончился, а? Титры появляются, верно? Или слово «конец». Так?
Секретарь кивнул. Судья спрятал в карман ещё один ровноокруглый шарик и закончил:
– Так вот когда ты умрёшь, ты этого даже не поймёшь. Ни финальных титров, ни прощальных фраз… Ничего!
– А-а-а…
Судья уныло оглядел комнату:
– Я тоже часто чувствую это ледяное копьё внутри меня… Сквозь полудрёму порой пронзает мысль, что я скоро умру… И от этой мысли меня всего парализует, я лежу, не шевелясь, и жду, пока страх не отпустит моё горло…
Глаза Судьи покраснели, он принялся искать носовой платок. Секретарь печально кивнул:
– Я тоже боюсь умирать.
За окном заголосили клаксоны, послышались мужские крики и женский визг. Судья нашёл носовой платок и троекратно высморкался:
– А, впрочем, всё напрасно… Какой толк говорить об этом? А ты, собственно, по какому вопросу?
– Я доложить пришёл…
– Докладывай.
– Доктор Утюгов обследовал труп, факт смерти документально подтверждён, – Секретарь несмело подошёл к Судье и протянул ему бумаги. – Вот, Ваша честь, ознакомьтесь, пожалуйста.
Судья наспех прочёл врачебное заключение, покивал. Секретарь достал из кармана ручку, протянул её Судье и ткнул пальцем в страницу:
– Вот тут распишитесь.
Судья пристроил бумаги на подлокотнике и поставил свою подпись.
– Всё, спасибо. Я могу идти?
– Иди.
Секретарь вышел, скрипнув дверью, но через считанные секунды взволнованный вернулся:
– Ваша честь, вас к телефону! Из Министерства!
Судья выскочил из кресла, рывком снял трубку и бережно поднёс к уху:
– Алло! Да… Я… Я… Слушаю… Добрый день, премного рад вас слышать… Хорошо, спасибо… А вы? Понятно… Ясно… Да… да… А-а-а… Угу… Да… да… Что-что, простите? А-а-а, да… Только что… да… Есть такое… что ж… Да… Да-а-а… Издержки… сами понимаете… Да… Да… Ну-у-у… Верно-верно… Хм-м-м… Что ж… и то правда… Да… Ковров… Общественный обвинитель… Да… Константин Ипатьевич Ковров… Да… Официальный… Ага… Закреплён за нашим судом в прошлом году… Да… да… Всё правильно… Да… Ков-ров… Да… был… Хорошо… Непременно сделаем… Да-да… да!.. Ладно… И вам тоже… Всего доброго.
Судья обернулся к двери, где с ноги на ногу переминался Секретарь, и спросил:
– Константин Ипатьевич здесь ещё?
– Не знаю…
– Беги! Разыщи его! Скорее…
– А если уже уехал?
– Быстро, я сказал!
Секретарь проворно юркнул в дверь и понёсся по коридорам, наталкиваясь на людей, врезаясь в дверные косяки, спотыкаясь о пороги. Общественного обвинителя он нашёл одиноко сидящим в пустом зале Судебных заседаний:
– Константин Ипатьевич, вы… вы… не уехали ещё?
– Нет, как видишь, – устало проговорил Обвинитель.
– Тогда… надо идти… Или не надо? Ой, я так и не понял… Вы… Константин Ипатьевич! Вы знаете что? Вы… Понимаете, там что-то очень важное! Вы… Вы, пожалуйста, никуда не уходите! Я… я не выяснил просто… надо вам куда идти или нет… Вы тут будьте! Ладно? Только обязательно будьте!!!
Общественный обвинитель кивнул. Дверь с грохотом закрылась, ноги Секретаря ритмично забили по деревянному полу, убегая прочь. Скоро гулкие звуки стихли. Комната продолжила вбирать лишь неразличимое гудение города и монотонные звуки казённой возни. Константин Ипатьевич зевнул. На подоконник села измученная птица с пыльными крыльями и бесперебойно застучала клювом по облупившейся краске оконного проёма.
Обвинитель сурово посмотрел на птицу, нащупал на столе карандаш и, неуклюже размахнувшись, кинул. Карандаш, не задев птицы, перелетел подоконник и шлёпнулся в неухоженный палисадник. Птица удивлённо посмотрела на Константина Ипатьевича, завершила свою динамичную композицию, расправила крылья и улетела. В зал Судебных заседаний вошёл Судья, придвинул стул и сел напротив Обвинителя.
– Константин Ипатьевич, не хорошо всё это… Из Министерства звонили… От самого министра Дудкина!
Общественный обвинитель почему-то спрятал руки под стол. Судья побарабанил кончиками пальцев по столу и сказал:
– Ладно, не будем терять время! Я всё думаю, думаю… Но ничего придумать не могу. Как тебе помочь – не знаю. Давай, поезжай, там видно будет… Ну? Что сидишь? Поезжай, а то опоздаешь.
– К-к-куда?
– В Министерство. У тебя назначена встреча. С самим Дудкиным!
Общественный обвинитель вынул из-под стола руки и положил перед собой.
– Константин, поезжай! Время!
Константин Ипатьевич вдруг принялся неистово терзать ноготь на большом пальце правой руки.
– Константин! Не тяни! Опоздаешь – они ещё больше разозлятся…
Общественный обвинитель встал и отмерил нервными шагами расстояние от стола до окна:
– Никуда я не поеду! Не я один ответственен! Все! Много кого…
Судья подошёл к Обвинителю и обнадёживающе похлопал по плечу, приговаривая:
– Всё уладится, Константин… Всё уладится…
Константин Ипатьевич скрестил на груди руки и дёрнул плечом:
– Ты, между прочим, тоже…
– Ладно, я пошёл, у меня ещё дел… У-у-ух, – суетливо проговорил Судья и довольный тем, что конфуз случился с коллегой, благополучно миновав его самого, покинул зал Судебных заседаний.
Прежде чем направиться в Министерство, Общественный обвинитель ещё какое-то время постоял у распахнутого окна, вдыхая противный пыльный воздух и пытаясь выстроить вкруг себя надёжные оборонительные позиции. Но привыкший лишь обвинять, он совсем не умел защищаться. Вдруг с улицы влетел звук гулко хлопнувшей двери, кто-то вышел на террасу Суда. Константин Ипатьевич навалился на подоконник и высунулся в окно. На террасе стоял Защитник. Обвинитель мстительно сощурил глаза и, мотнув головой, плюнул в сторону противника. Плевок, изначально обречённый на поражение, не долетел и шлёпнулся в неухоженный палисадник, накрыв собой аккуратно наточенный грифель карандаша.
Не ведая о покушении, Карл Фридрихович спустился с террасы, ловко накинул лямки рюкзака на плечи, запрыгнул на старый велосипед и, энергично крутя педали, покатил прочь, рассекая дорожную пыль. В его голове властно обосновалась, зачатая на прошлом судебном заседании личинка, она ворочалась, кряхтела и жадно поедала его мечту. Возле одного из домов Защитник резко свернул в переулок и въехал в узкий двор. Справа под тяжестью афиш кривился забор. Карл Фридрихович спрыгнул с велосипеда и подался вперёд, жадно глотая буквы:
Не пропустите! Цикл лекций «О свободе»!
Лекция #1: «По свободе вашей да воздастся вам»;
Лекция #2: «Без свободы свободные»;
Лекция #3: «А свобода-то голая!»;
Лекция #4: «Чужая свобода – потёмки»;
Лекция #5: «Свободу свободой вышибают»;
Лекция #6: «Богу молись, а к свободе стремись!»;
Лекция #7: «Два сапога – свобода»;
Лекция #8: «Свобода не волк – в лес не убежит»;
Лекция #9: «Семь раз свобода – один раз несвобода»;
Лекция #10: «Свободное место пусто не бывает»;
Лекция #11: «Заплутал в трёх свободах»;
Лекция #12: «Свобода не пахнет»;
Лекция #13: «Хрен редьки не свободнее».
Лекторы: Бумагина А.Б., вице-президент
Национальной Академии свободы, автор документального фильма
«Исторические предпосылки к поиску метасвободы»;
Ляшко С.С., кандидат коучинг-наук, автор научной работы
«Защита интересов потребителей свободы:
методы исследования и прогнозирования»;
Кравчик Л.Т., магистр абстрактных наук, автор учебников
«Свободоведение» и «Рекреационные ресурсы несвободы»;
Амблязова А.В., аспирантка, автор научной работы
«Государственное регулирование свободы: комплексная
инвентаризация, сертификация и лицензирование»;
Домбровский П.Ф., аспирант, автор научной работы
«Матрица выбора: страхование свободы».
Специальные гости: Гаврилина Э.Н., социоадаптолог,
автор бестселлера «Психологические аспекты
восприятия запахов в общественных местах»;
Стельмакова Д.Ю., специалист по стандартизации, автор научной статьи
«Устойчивая зависимость от зависимости и методы её стимулирования».
Организаторы готовы к сотрудничеству с журналистами,
антрепренёрами, кооператорами, представителями госструктур.
Адрес Подпольной библиотеки #9:
переулок Доблестных офисных работников, дом 5, -3 этаж.
Начало после захода солнца.
Дочитав до конца, Карл Фридрихович вскочил на велосипед и покатил вдоль забора, на котором то и дело из-под серой, облупившейся краски гематомами выступали терракотовые, кобальтово-синие, коралловые, лососево-оранжевые, медово-жёлтые и мятно-бирюзовые граффити. Миновав забор и длинный барак, круто повернув и объехав ряд покосившихся построек, Защитник прокатился по заросшей сорной травой аллее и очутился среди заброшенных гаражей.
Прислонив велосипед к трухлявому дереву, Карл Фридрихович с силой потянул на себя гаражную воротину ржавого цвета с ярко-синей крестообразной отметиной. В полумраке помещения Защитник увидел лежащий на правом боку огромный мотоцикл, а чуть поодаль худощавого молодого мужчину с налобным фонариком, обод которого нелепо съехал набок. Мужчина был крайне сосредоточен, о чём свидетельствовал кончик языка, торчавший изо рта. Он заметил гостя, чуть различимо кивнул и продолжил, поддерживая ногой заднюю часть коленчатого вала, выпрессовывать его переднюю долю из подшипника в картер. Наконец повернув паз шпонки маховика наверх, мужчина поднял переднюю часть, опустил заднюю и вытащил-таки коленчатый вал из двигателя, разукрасив своё лицо победоносной улыбкой. Бережно, как ребёнка, положив извлечённую деталь на мешковину, худощавый мужчина снял грязные перчатки и пожал Карлу Фридриховичу руку, метко стрельнув гостю в глаза пучком света:
– Привет, как дела?
– Всё по плану. Смертная казнь, – вяло сказал Защитник, загораживаясь от света.
– Отлично! – мужчина потянул на себя один из ящичков верстака и вынул оттуда пачку денег. – Держи. Наши все от тебя в восторге! Ты так это всё устраиваешь… тонко, душевно… как будто тебе и вправду есть до всего этого дело! Мастер!
Мужчина открутил крышку пластмассовой бутылки и принялся пить. Карл Фридрихович рассеянно кивнул.
– Ты когда уезжаешь? – спросил мужчина, утолив жажду.
– Не знаю… Денег ещё недостаточно собрал, – неуверенно проговорил Защитник.
– Отлично! У нас для тебя ещё одно дело есть. Случай, конечно, сложный. И даже очень… Может быть, даже такого сложного ещё ни разу и не было, – мужчина почесал кончик носа. – Парень из наших. Революционер. Сам понимаешь, что они теперь там с ним сделают! В общем, мы ещё подумаем, как грамотнее выстроить защиту. На следующей неделе загляни, я тебе инструкции передам.
– Да, заеду. Ну… пока…
– Удачи!
Защитник вышел из гаража, плотно прикрыв за собой воротину, ловко запрыгнул на свой велосипед и, энергично крутя педали, покатил прочь, рассекая дорожную пыль. Выезжая на главную дорогу, он был так подавлен самоуничижительными процессами, развернувшимися в собственной голове, что не заметил катящуюся мимо гужевую повозку, на которой сидел, обречённо склонив голову, Общественный обвинитель.
Впрочем, Общественный обвинитель также не заметил Защитника, его переполняли тягостные думы, а потому он сопел и пытался найти просвет в жутком омуте, куда невзначай угодил… «Я… Я! Не просто кто-то там… А я сам! Константин Ипатьевич Ковров! Как это возможно?! Я, читающий Конституцию наравне с Библией ежедневно и подолгу! Как я мог так низко пасть?! Подлый, подлый, подлый Защитник! Сопляк! Выскочка! Да будь он проклят!»
– Тпру! – сказал возничий.
Гужевая повозка остановилась, Общественный обвинитель сполз на пыльную дорогу, расплатился и, виновато озираясь, вошёл в пятиэтажное здание Министерства. Охранник, обвешанный деревянной дубинкой, ржавым перочинным ножичком, сломанным электрошокером, музейным арбалетом, револьвером без спускового крючка и автоматом с одним патроном, остановил Константина Ипатьевича и тщательно обыскал. Не найдя ничего подозрительного в карманах и портфеле посетителя, охранник хрипло спросил:
– Куда?
– Я по записи… точнее… я должен быть записан… Там, у вас, – Обвинитель махнул непослушной рукой в сторону гигантской «Книги посещений». – Меня вызывали… Министр… Дудкин! Сегодня. Я… Ковров Константин Ипатьевич.
Охранник, преисполненный важности, распахнул «Книгу посещений». «Коврова Константина Ипатьевича» он нашёл в списке почти сразу же, но, желая потомить посетителя, целую минуту листал страницы, водил пальцем по строчкам и морщил лоб. Наконец, заскучав сам от себя, охранник сообщил Константину Ипатьевичу этаж и номер кабинета.
С трудом поднявшись по лестнице на пятый этаж, Общественный обвинитель поплутал какое время по длинным, перепутанным коридорам, пока не отыскал нужную комнату. В просторной приёмной, куда, как в море, стекались реки сразу трёх анфилад, и где посетителей заглатывали пасти сразу пяти кабинетов, его встретила кудрявая женщина и, посмотрев на изящные наручные часы, недовольно сказала:
– Вам было назначено 37 минут назад.
– Я как только узнал, сразу же поехал к вам!
– Сейчас! – кудрявая женщина засеменила к массивной двери и разрешила ей себя съесть. Обвинитель сел на деревянную лавку и водрузил на колени свой портфель. Непрестанно хлопали двери и десятки пар ног важно ступали, уверенно цокали, безразлично шлёпали или обречённо шаркали мимо, мешая Константину Ипатьевичу сосредоточиться. Вскоре вернулась кудрявая женщина и сухо сказала:
– Ждите, вас примут. Но позже. Когда точно – не знают!
Общественный обвинитель, раздавленный сообщением, чуть сполз с лавки. В беспомощном ожидании Константин Ипатьевич провёл 3 часа 42 минуты. Наконец ему позволили потянуть ручку массивной двери, чтобы душный полумрак кабинета заглотил и его тучную фигуру. При появлении Общественного обвинителя коротенький человек выскочил из кожаного кресла и направился к сервировочному столику у окна. Наполнив стакан водой, Министр Дудкин обернулся к гостю:
– Садитесь.
Константин Ипатьевич виновато сел на край стула и поставил портфель у ног. Министр, запрокинув голову, осушил стакан и, взяв из вазы румяное яблоко, вернулся в кресло.
– Ну-с, – Дудкин с хрустом надкусил яблоко, и сок показался в уголках его губ. – Докладывайте!
– Осуждённая, Макарова Анастасия Поликарповна, порядковый номер АААПРД-12003967, сегодня утром была казнена на электрическом стуле в зале Наказаний Городского суда №1, – прерывающимся голосом сообщил Общественный обвинитель.
– Это я и без вас знаю, – сквозь чавканье произнёс Министр Дудкин. – Задача перед вами стояла наипростейшая – Осуждёная должна была понести трудовое наказание в закрытых Домах покаяния строго режима, верно?
– Верно, – обессилено прошептал Общественный обвинитель.
– Громче!
– Верно!
– А почему тогда Осуждённую казнили? Вы что не понимаете – нам рабочих рук не хватает!
– М-м-может быть, стоит т-т-тогда вообще от-т-тменить казнь? – дрожащим голосом произнёс Константин Ипатьевич.
– Что? – Министр выплюнул свой вопрос вместе с яблочными ошмётками. – А устрашать народонаселение как будем? Вас в пугало нарядим и колядовать пойдём?! Что за вопиющая непредусмотрительность! Вы – Обвинитель?
– Да, – послышалось изо рта, обрамлённого трясущимися губами.
– Так и обвиняйте… На здоровье… Что вы лезете не в своё дело! Ваша задача заключалась в том, чтобы в последнюю минуту даровать Осуждённой жизнь! Великодушнейший жест… Принцип снисходительности в действии! А вы что?
– Так кто ж знал-то, что этот Защитник признание состряпает, и она его подпишет, – голос Константина Ипатьевича креп по мере выдвижения аргументов. – Я даже подумать не мог, что смерть ей милее, чем жизнь (пусть и в неволе…), чем работа на благо народа и…
– Подумать он не мог! Надо же! – перебил его Дудкин, отшвырнул огрызок в корзину для мусора и промахнулся. Обглоданная сердцевина яблока печально закатилась под книжный шкаф. – А с этим Карлом Фридриховичем мы непременно разберёмся… Он по другой линии идёт. Подрывник устоев… Имеет непосредственное отношение к революционному старт-апу… Как оно там называется?.. «Лав ми тэндар!» О! Умник! А начинал вполне прилично… Защищал в соответствии с нормами! Жаль, жаль… Знали бы это наши предки из Доцифрового периода, всех бы пленников – вон! К чертям!
– Если позволите, – ласково заговорил Обвинитель, – я поправочку внесу… Карл Фридрихович не из рода пленных… Он позже… Гораздо! Какая-то его прапра… в общем не понятно в каком колене бабка… Так вот… Она в своё время на обучение выезжала и сынишку оттуда с собой привезла. Так и начался род Кляйн-Чулковых…
– А-а-а… Это даже интереснее… А откуда эта информация? Надёжные источники?
– Да-да, не беспокойтесь, если нужны подробности, я вам одного клерка пришлю, он в нашем Ведомстве работает, под моим, так сказать, началом… Очень толковый парень. Знает очень многое и многих, – Обвинитель сделал многозначительную паузу и впервые за весь разговор посмотрел собеседнику в глаза. – И, если что-то ещё надо, непременно раздобудет сведения.
– Занятно, что ж… Интересные у вас там клерки. Значит ещё потрудитесь на нашей ниве. Попроповедуете Принцип снисходительности, да и прочувствуете его действие на себе… Ведь он же прямо сейчас начинает работать… Чувствуете? – Министр смёл со стола уже приготовленное для подписания заявление, аккуратно порвал его и сложил обрывки в ящик стола. Константин Ипатьевич медленно выдохнул, глаза его увлажнились, и он опустил взгляд на колени, где покоились его ладони с дрожащими пальцами. – Но премию вы не получите. Ни сейчас, ни в ближайшие два года. А зарплата ваша за шесть месяцев плюс продовольственные квоты вместе с талонами будут отчислены в казну. Мы же должны хоть как-то снизить потери, которые необратимо понесём, лишившись рабочих рук… Рук, – Министр Дудкин поднял в воздух указательный палец, – на которые так рассчитывали!
– Да-да, это, безусловно, наивернейшее решение. Правильное и очень мудрое! – взволнованно проговорил Общественный обвинитель. Хозяин кабинета снова выскочил из своего кресла и, мучимый жаждой, направился к столику с графином. Осушив два стакана воды, он повернулся к своему гостю:
– Может быть, вы чего-нибудь желаете? Воды? Яблок? Как же я забыл вам сразу предложить…
Общественный обвинитель отчаянно желал воды, но, боясь создать дополнительные хлопоты, вежливо отказался.
– И ещё вопрос, – начал Министр, направляясь к своему креслу. В глазах Константина Ипатьевича промелькнула тревога. – Коль уж наш информатор даёт нам ложные сведения, хотелось бы… м-м-м… сверить данные… Я о Кляйн-Чулкове.
Тревога в глазах Общественного обвинителя сменилась благодарностью, и он живо закивал:
– Да-да, конечно, я к вашим услугам.
– Тогда давайте сделаем так, – Дудкин почесал щёку, размышляя. – Вы подъезжайте ко мне завтра, сможете? – Обвинитель совершил заготовленный кивок. – Прекрасно! По времени… Давайте… приблизительно… как сегодня. Плюс-минус час-два. Вы ведь подождёте, если что? – Обвинитель уже отрепетировано кивнул. – Да… и клерка своего обязательно привезите. Того самого, о котором вы говорили. И, конечно, все сведения, что у вас на Кляйн-Чулкова имеются. Обязательно! Все до единого! – хозяин кабинета расправил плечи и откинулся на спинку кресла. – Что ж… До завтра!
Константин Ипатьевич встал на ноги, которые показались ему неродными, засуетился, пытаясь подхватить завалившийся на бок портфель, и, прежде чем массивная дверь отрыгнула его тучную фигуру, успел многократно попрощаться.
На улице вечерело, Обвинитель поднял руку и стал ждать транспортное средство, мыслями вернувшись в министерский кабинет и приступив к тщательному анализу всего сказанного и услышанного. Вскоре возле него остановилась гужевая повозка, которую тянула неповоротливая лошадь со спутанной гривой и раздутыми боками. Константин Ипатьевич взгромоздился на прогнившие охапки сена и выкрикнул адрес. Лошадь нехотя заковыляла под невнятное бормотание возничего. Проезжая мимо ветхой церковки, Общественный обвинитель вдруг решил повременить с возвращением домой и попросил остановиться.
– Тпру! – задребезжал мужицкий голос.
Лошадь проигнорировала команду и продолжила настырно плестись в медленном аллюре до тех пор, пока не получила звонкого удара кнутом по правому боку. Константин Ипатьевич слез с повозки, отряхнулся и положил деньги в растопыренную ладонь возничего. Главные церковные врата были облеплены разноцветными листовками: «30% скидка на повторное венчание!», «Не пропустите: каждое первое воскресенье месяца причастие вином 5-летней выдержки!», «У нас самое лучшее отпевание в городе! При заказе оптом – цены пополам!», «Только сегодня бесплатное помазание аргановым маслом!», «Евхаристия для аллергиков: преломим хлеб без глютена!».
Общественный обвинитель низко-низко поклонился перекошенным деревянным воротинам и вошёл под своды, намертво пропахшие воском и ладаном. Купив 50-сантиметровую свечу, Константин Ипатьевич зажёг её от лампадки и замер перед иконостасом. Через некоторое время по левую руку от Обвинителя возник сутулый старик в грязной робе. Он принялся старательно класть поклоны, а потом достал носовой платок из нагрудного кармана, отрывисто посморкался и, полуобернувшись к Константину Ипатьевичу, спросил:
– Много плохого натворил?
Общественный обвинитель недоверчиво покосился на старика и вновь устремил пристальный взор на иконостас.
– Свеча-то какая крупная, – вновь заговорил старик. – Значит, много плохого натворил.
– Нет, – Константин Ипатьевич рассердился, но вспомнив, что он в месте, где сердиться не подобает, начал выдавливать из себя благодать. Благодать никак не выдавливалась.
– Исповедаться, милок, тебе не мешало бы…
Обвинитель зло покосился на старика:
– Дед, ты мне мешаешь. Шёл бы ты…
– Злой ты человек!
– Дед! Иди, а? Вон сколько других икон поразвешено. Иди там постой! Что ты тут-то трёшься?
– Да-а-а, – сказал старик и безнадёжно махнул рукой. Константин Ипатьевич вновь устремил пристальный взор на иконостас.
– Если вдруг… что надумаешь, – старик перешёл на шёпот, – у меня тут знакомые есть. В чинах! – старик сделал волнообразный жест рукой и многозначительно закивал.
– Дед, у меня наоборот всё, понимаешь? Думал, всё плохо обернётся, а обернулось хорошо. Вот я и пришёл сюда… Спасибо сказать!
– А-а-а, – сказал старик. – Ты – молодец! И с благодарностью сюда ходить надо, а не только прелести мирские поканючить. Постенать да поплакать! – он замолчал на время.
Пламя свечи слабо трепетало. Глаза Общественного обвинителя, устремлённые к иконостасу, подёрнулись поволокой.
– А благодарить ты умеешь, как я погляжу. Чистота и искренность… Мягкость и кротость… Разжигая свечу – разжигаем пламенный дух наш. Возвещаем всем о готовности к жертвам ещё более суровым чем те, что выпали на долю нашу… Свету, что от свечей наших исходит, положено попалять скверны всяческие, что источает разум неуёмный; подогревать сердца охладевшие, супротив добрых дел восстающие…
Константин Ипатьевич молчал, пытаясь впустить в своё сознание истинную благообразность, всепринятие и всепрощение. После минутной паузы старик продолжил свой монотонный монолог:
– А здесь всегда так… Ничего праздного, ничего ненужного. Всё поучительно, всё во благо. Придёшь сюда и очистится естество твоё. И глаза засияют, и в голове просветлеет, и хочется обнимать всех, и дарить всем доброту души своей! – он совершил два быстрых поклона в сторону иконостаса и внимательно посмотрел на Обвинителя. – Так тебе ж домой поди пора, милок? Небось дома-то жена, детки? А свеча-то до-о-олгая. Этак до ночи стоять можно… Я человек добрый, если взаимовыручка нужна – с радостью готов помочь.
Ведь это ж оно как? Мир нынче зол. Милосердие и отзывчивость нынче не в чести… А я… я знаю, что такое благость… И знаю, что такое чёрствость… Помогать я готов ежечасно. И на крупные жертвы готов идти! Оно ж всё засчитывается… Всё! А ты вот тут стоишь, в то время как мог бы дома быть… С женой, с детками… Я за тебя твою радостную свечу додержу… А ты иди… иди… Дома тебя семейное благолепие ждёт. Так и получится… За один вечер два светлых дела. И за радость поблагодарил, и жену с детьми не обидел поздним возвращением… А то оно как бывает? Ходишь всё где-то, ходишь… А дома дети всё растут, а жена всё стареет… Так оно жизнь вся, глядишь, и прошла уже… А ты всё не там, где надо… И, вроде, оно всё вокруг, аки благодать ниспосланная… Но чего-то не хватает. А время утекло… Так что ты иди… Иди.
Старик достал полиэтиленовый пакетик, вынул оттуда маленькую книжицу и открыл её. На форзаце было аккуратно выведено:
Перечень услуг (цена договорная):
1. Простое присутствие на службе – цена зависит от дня недели;
2. Благолепное присутствие на службе (будни/выходные) – цена
зависит от степени благолепия;
3. Беспричинное присутствие в церкви – цена зависит от дня недели;
4. Каузальное присутствие в церкви – цена зависит от цели визита.
Общественный обвинитель прочитал написанное и вопросительно посмотрел на старика. Тот бережно убрал книжицу в полиэтиленовый пакетик и сказал:
– Твоя услуга, милок, под номером четыре… И будет равняться стоимости трёх 50-сантиметровых свечей.
– А что так дорого, – возмутился Константин Ипатьевич.
– Так оно и жизнь нынче такая… дорогая… А твоя свеча, ишь ты, разыгралась! Гори-и-ит! Вон оно, пламя-то, как выплясывает! К добру… к добру…
Общественный обвинитель позвенел монетами, отсчитал должное количество и высыпал в морщинистую ладонь. Старик принялся старательно пересчитывать, закончив подсчёт, он высыпал деньги в карман и потянулся к свече:
– Давай её сюда, красавицу… А я выстою, выдюжу… А ты ступай! Не переживай, всё до последней восковой капли сожгу. О радости твоей раструблю до небес… Благодать тебе сторицей вернётся… И жене твоей ниспошлётся… И детишкам…
Константин Ипатьевич отодрал от указательного пальца восковую кляксу и незаметно выронил её из рук. Старик нетерпеливо посмотрел на него и растянул рот в щербатой улыбке:
– Иди же… Что время драгоценное, нам в безвозмездное пользование дарованное, тратишь?
Общественный обвинитель покивал и вышел наружу. Старик постоял недвижно, молча всматриваясь в нервное пламя, потом послюнявил пальцы и потушил огонь. В дальнем углу закопошились рахитичные котята, прыщавая девица вылезла из-за прилавка и принялась играться с ними. Вдруг перекошенные деревянные воротины дрогнули, старик спрятался за колонной. Под своды ступила толстая женщина в сбившейся набок соломенной шляпке и тут же, у входа, принялась класть низкие поклоны. Старик подождал немного, а потом подошёл к прилавку. Прыщавая девица оставила котят в покое и усталой походкой вернулась на рабочее место:
– Чего тебе?
– Вот такую возьмёшь?
Девица достала линейку и измерила свечу:
– Сорок один сантиметр.
– У-у-у, как скоро сгорела-то…
– Так свеча на то и свеча, чтоб гореть! Сдаёшь или нет? Больно скучно с тобой болтать.
– Сдаю, сдаю…
Девица отсчитала монеты и высыпала их в морщинистую ладонь. Старик развернулся, держа перед собой полную мелких денег ладонь, и ткнулся в рыхлый бок женщины в соломенной шляпке. Монеты разлетелись по полу. Прыщавая девица устало закатила глаза и вернулась к игре с рахитичными котятами. Старик, кряхтя и чертыхаясь, опустился на колени и стал собирать деньги. Женщина в соломенной шляпке всплеснула руками, подвинула носком туфли несколько монет в сторону старика и вышла наружу. На дороге стоял большой белый автомобиль с откидным верхом, гудел клаксон. Женщина засеменила к машине, задев пышной юбкой невзрачный силуэт Общественного обвинителя, в раздумьях застывшего на тротуаре. Хлопнула дверца машины, взревел мотор. Константина Ипатьевича обдало выхлопными газами, он очнулся от размышлений и поспешил домой.
Проходя мимо старого галантерейного магазина, в гигантских залах которого уже около пяти лет располагался городской продуктовый склад, Общественный обвинитель осторожно понюхал воздух. Воздух пах тухлой рыбой. Константин Ипатьевич ускорил шаг, и вскоре огромные мутные складские окна остались далеко позади. Обвинитель наискосок пересёк изрытый бульдозерами сквер и вышел к слабоосвещённому перекрёстку с единственным работающим в городе светофором.
Перед светофором стоял величественный чёрный лимузин. Константин Ипатьевич невольно замедлил шаг и залюбовался глянцевой мрачностью. Тонированные стёкла констатировали абсолютную неприступность, и лишь одно из них было наполовину опущено. В пассажире Обвинитель узнал министра Дудкина. Встреча была неожиданной, поэтому Константин Ипатьевич совершил сразу несколько оплошностей: испугался, отвернулся и нервно засеменил по пешеходному переходу. Очутившись на другой стороне дороги, Общественный обвинитель побежал прочь.
Министр Дудкин посмотрел в спину убегающему Константину Ипатьевичу и разочаровано покачал головой. Светофор мигнул красным, потом оранжевым и сделался зелёным. Лимузин плавно выехал на середину перекрёстка, пропустил встречную гужевую повозку и повернул влево. Под колёсами зашуршал гравий, лимузин сбавил ход. На ухабистой обочине министр Дудкин приметил привалившийся к мощному дубу проржавевший каркас автобусной остановки. На сломанной лавочке сидела женщина с ребёнком и послушно ждала автобус. На деревянном столбе трепыхался прямоугольник расписания. Константин Ипатьевич стоял возле него и вчитывался в выцветшие буквы. Лимузин проскочил пересечение с второстепенной дорогой и выехал на асфальтированное покрытие, ведущее в пригород. Шуршание под колёсами прекратилось. Спутница Министра Дудкина деликатно покашляла:
– Если вы устали, мы можем продолжить завтра…
– Завтра не можем, – отрезал Министр. – На работу приедем только к обеду, не раньше, – он потрепал женскую коленку, обтянутую чёрным капроном. – Итак… Что у нас ещё на повестке дня? Дуру эту курчавую из приёмной уволить обязательно. Записала?
– Записала.
– Новую дуру нанять, записала?
– Это всё записано. Мы на котлетах остановились…
– Ах, да… Значит, нового повара найти для Министерской столовой. Поручи это дядьке седому… В левом крыле сидит… Фамилию забыл… Он по хозяйственной части.
– Так вы ж его уволили. У нас сейчас никого нет по хозяйственной части.
– А-а-а… Да?
– Да.
– Что? Во всём Министерстве?
– Во всём Министерстве.
– Так найди!
– Хорошо. Найду.
– И вот что… Чуть не забыл… Пиши! Нанять ещё трёх контролёров-подвижников. Минимум!
– За Кляйн-Чулковым следить?
– Да! И… Давай-ка так сделаем… Завтра придурок один придёт… Константин Ипатьевич… Фамилию забыл… В Министерстве бумаги. Но не важно, придёт он в любом случае. Пиши: «Константин Ипатьевич, Общественный обвинитель». Итак, завтра мы его не примем. Но сразу об этом говорить ему не надо, пусть подождёт, потомится. Часа полтора, два. Ясно? А примем мы его послезавтра. Внеси в расписание.
– У вас послезавтра Большое совещание с министерскими пропагандёрами, заканчивается в шесть.
– Отлично, Общественному обвинителю в таком случае назначишь на четыре. Пусть ждёт! И к этому же времени мне нужен актёр… Такой средненький актёришка… Играть он будет информатора. И играть будет исключительно перед Обвинителем. Поэтому, сама понимаешь, врождённый талант не нужен, вполне хватит заученных кривляний, – министр Дудкин помолчал. – Но главное ты мне контролёров-подвижников найди… И побольше! Отдел по работе с революционными стартапами разогнать к чёртовой матери! – вдруг разозлился Министр. – Не работают! Никто там не работает!!! Контролёры – это их головная боль! Почему я этим занимаюсь? Разогнать – однозначно! Записала?
– Да.
– Отлично, завтра подумаю над этим… Кто у них руководитель?
– Михаил Михайлович… А фамилию не помню.
– Уволить… И оштрафовать!
– Хорошо… Ах, да, по поводу лекций «Про свободу» вы просили узнать, – женщина полистала ежедневник. – Это новый проект, некие «Неомятежники»… Наш специалист из Отдела по работе с революционными стартапами уже внедрился к ним и ведёт планомерную работу, выдавая себя за «своего». Другой специалист из этого же отдела сотрудничает с ними, как представитель административных структур.
– А они готовы к сотрудничеству с представителями госструктур?
– Да, они даже это на своих афишах пишут.
– Молодцы! Далеко пойдут! А с увольнением этого Михаил Михайловича, фамилию которого ты не помнишь, давай повременим… Видишь, оказывается он что-то делает. Другой вопрос, как он это делает. Вот за качеством его работы давай и понаблюдаем.
– Хорошо.
– Всё ясно?
– Да.
– Что ещё не обсудили?
– Всё уже обсудили.
– Вот и славно, – министр Дудкин блаженно откинулся на сиденье. – Главное, ты про контролёров-подвижников не забудь. Это очень важно!
– Не забуду. А можно вопрос?
– Попробуй.
– А зачем так много контролёров-подвижников? Ведь Кляйн-Чулков же уже должен был уехать…
– Должен… Но не уехал… Сейчас мы должны всячески препятствовать этому. Месяца два-три ещё как минимум. У нас же всё всегда происходит через одно маленькое тугое отверстие, изучением которого мы должны сегодня заняться, – Министр метко подпихнул руку под ягодицы своей Помощницы.
Губы помощницы благодарно заулыбались, скулы покрылись кокетливым румянцем, но глаза вдруг испугались:
– Ой, а вы же мне вчера про оральную сатисфакцию говорили… Вот я и подумала… И клизму не взяла…
– Иногда лучше не думать, – министр Дудкин недовольно скривился, прекратил ощупывания и вытащил руку. – А что касается Кляйн-Чулкова, то… что получается, то получается… У нас же всё дельцы кругом! Идеи отменные, а в жизнь претворяются криво! Я же не один за всё отвечаю. И не один всё контролирую. И не один распоряжения даю…
У триединой Группы Главнокомандующих тоже свои недоработки имеются… Да и исполнители все неблагонадёжные попадаются. Человеческий фактор в наше время надо на два множить, а то и на три! Выскочек много вокруг, за слова свои ответственности не несут никакой, вот и горим по срокам… Библиотечную книгу поросёнком Петром изрисовали, мысли Защитника в нужное русло направили?.. Молодцы! Но преждевременно всё… Преждевременно! А я предупреждал, между прочим! Заграничную территорию мы обустроить не успеваем!!! Никак не успеваем, – Министр озабоченно потёр подбородок. – Там базовых работ ещё на 10 недель!
– Интересно там должно быть, – Помощница мечтательно закатила глаза.
– Съездим как-нибудь, посмотришь, если вести себя будешь хорошо! – Министр погрозил пальцем.
– Буду… А что там? Прям всё как тут? И здания, и люди?
– Как тут, только лучше… В разы! Иная социальная среда, иная культура, иная ментальность. Язык, безусловно, заграничный… манеры, повадки. И люди, специально обученные всем этим лингвистическим и культурологическим премудростям…
– А вот мне интересно, зачем всё это? Я понимаю, понимаю, что идеология и прочее… но это же слишком дорого! Я на прошлой неделе финансовый отчёт видела…
– На самом деле расходов ещё больше… Ты видела белый отчёт, но ещё есть серый и чёрный. Это три официальных, конституционно подтверждённых типа отчётности. Но мы же все люди! Поэтому фактически ещё существуют жёлтый, зелёный, оранжевый и синий… И потом, ты не забывай, это уже второй проект; первый, хоть и реализован, но денег всё равно требует… Поддержание дорог в нормальном состоянии, зданий, историко-культурных памятников. А это всё деньги-деньги-деньги. Но как без этого?
– Ну вот! Тем более!.. Зачем тогда всё, а? Если бы была моя воля… Я бы… – Помощница снова закатила глаза, – я бы полностью игнорировала Международное сообщество… Меня бы ни капельки не интересовало его мнение. И до других стран мне бы никакого дела не было, – женщина накрутила на палец каштановый локон. – И пусть все эти «революционеры» делали бы, что хотят… отправлялись бы в другие страны, искали бы лучшую жизнь. Ведь в общем и целом не так уж их и много, этих «мечтателей-искателей», не сильно мы проиграем в количестве без них…
– Ещё одна дура! Ты у меня уже сколько работаешь?
– А-а-а? Ну-у-у… пять месяцев где-то…
– Могла бы уже соображать начать… что к чему… за пять-то месяцев!!! Очнись, девочка моя! Никакого другого мира не существует! Впрочем, как и Международного сообщества. Все другие страны либо прекратили своё существование, либо стали субъектами нашего Государства. Соображаешь? Всем этим Кляйн-Чулковым просто ехать некуда… А все эти стартап революционеры, пропагандёры «благополучных заграниц» и прочие мятежные элементы ни дня не были за пределами нашего Государства. Вся информация, которой они владеют, исключительно теоретического свойства. Но мы работаем над этим. Плотно работаем. Скоро уже будет всё готово, чтобы запускать наших революционеров-оппозиционеров на территорию «Заграница II». В свою очередь, территория «Заграница I», которая сейчас уже функционирует, но пока по сути является бесполезной, будет выполнять роль Старого света, соображаешь?
Мы специально запустили проект «Заграница I» первым, чтобы к определённому времени на его территории появился благородный налёт снобизма, к стилизованным под старину зданиям добавилась классическая обшарпанность, специально обученные «коренные жители» сделались старожилами, впали в лёгкий маразм, пропитались спорами шовинизма и так далее и тому подобное. В идеале мы хотим добиться эффекта такой «Земли обетованной», то есть по сути «Заграница I» должна быть лучше «Заграницы II»; и все, попав в «Заграницу II» будут мечтать перебраться в «Заграницу I»…
Помощница поморгала густо накрашенными ресницами:
– Но-о-о постойте, ведь до того, как Кляйн-Чулков увидел в библиотечной книжке поросёнка Петра, он даже не помышлял ни о каких заграницах… Ведь… ведь вы же сами его на эти мысли наталкиваете!..
– Есть такое. Мы, между прочим, благородное дело делаем! Поддерживаем иллюзию и сохраняем необходимый баланс внутри страны… Противоречия, недовольства, мечты. Стране для устойчивого развития необходимо всего по чуть-чуть, а как же без этого? – министр Дудкин побарабанил пальцами по сиденью. – Для идеологической подпитки необходимо сохранять баланс… Какая-то часть населения должна быть уверена в нашей несостостоятельности и стремиться к другим берегам… в другие страны… И ежели других стран нет, мы… мы должны их строить… На каждое «да» должно быть своё «нет», на каждый плюс свой минус. Иначе всё рухнет… всё рухнет… Соображаешь?
– Соображаю.
– И это ещё хорошо, что территорий хватает. После «Заграницы II» будем реализовывать III и IV… и так далее… Ибо противопоставление необходимо… Оно всегда было. И мы должны его сохранить. Любыми путями сохранить…
– Странно, конечно, немного…
– Что ты миндальничаешь? Странно не немного, а много… Но таковэтот мир, мы должны принимать его правила игры.
– А тогда объясните, зачем делать так, чтобы в этих ненастоящих странах было лучше? Может быть, наоборот? Пусть там будет хуже…
– А так и будет. Скоро… Это часть большо-о-ого плана. Сначала противопоставление будет не в нашу пользу, а потом – в нашу… Но для этого нам предстоит долгая и нелёгкая работа… Долгая и нелёгкая. И мы ещё до конца не уверены, какими методами достигнем обратного соотношения. Может быть, законными путями. Может быть, государственный переворот устроим. Может быть, даже полномасштабную революцию… Не знаем пока, не знаем.
– Революция… это плохо.
– Иногда революция необходима… Также… для баланса. Соображаешь?
Лимузин въехал в квартал новостроек и плавно притормозил под пыльным навесом. Министр закрутил головой:
– Приехали уже? Так скоро…
Водитель обернулся к пассажирам и постучал. Министр Дудкин дёрнул штору, за разделявшим их стеклом водитель шевелил губами:
– Приехали, приехали… Я понял, не слепой, – раздражённо сказал Министр и задёрнул штору. – Иди, прогуляйся, – приказал он Помощнице.
Женщина заправила за ухо непослушный локон и вылезла из машины. На её место сел мужчина в старомодной шляпе и длинном летнем пальто.
– Приветствую тебя… Приветствую! – сказал он.
– Добрый вечер, – отозвался министр Дудкин и нажал кнопку на подлокотнике, боковое стекло плавно поднялось. – Как ты? Всё готово?
– Да, всё в полном порядке, через два часа наступаем…
– Прекрасно, прекрасно.
– А ты как?
– Всё суетимся… Суетимся. Тут опять головоломка с этими революционерами. Почву-то мы подготовили… Да рано, слишком рано. Теперь надо сдерживать, а это двойной контроль.
– Ох-ох… Неприятности, да… Что ж бывает. Всякое в нашем деле бывает. Но тяжело, ох, тяжело… То ли дело раньше, а? Мне отец рассказывал, что когда он служил, было проще… У всех симки… А-а-ап… И кто-то уже на крючке! А ты сиди на диване и следи, прослушивай, пронюхивай. Что хочешь делай. Главное – никуда бегать не надо. Свои плюсы у Цифрового периода, конечно же, были…
– Согласен, согласен… Но мы уже работаем над симками. Вновь внедрять их через годик будем. И в Цифровой период вернёмся, только он, понятное дело, обновлённый будет, а как же? Идеология, баланс… Ты понимаешь, что мне рассказывать. Правда, методы возврата пока не разработаны, поэтому точные сроки наступления Неоцифрового периода неизвестны… А с симками уже всё точно, поэтому ты можешь начинать среди своих распускать слухи.
– Ох-ох, чудесно как, а? Чудесно как… А что конкретно говорить?
– Так и говори, мол, скоро появится новая система контроля, для поддержания всеобщего баланса и безопасности. Система будет полной противоположностью прежней стародавней, которая к мировому цифровому злу была подключена и так далее и тому подобное. Можешь, что-нибудь про неоапостола ввернуть, указать невзначай на божественное происхождение нововведения. Рабочее название новой системы «Божья пуповина», скорее всего, это название останется, но я не уверен. Ответственные люди сейчас занимаются этим проектом. Оставшийся срок отведён исключительно на придумывание сногсшибательной легенды и на разработку концепции добровольного внедрения. Создана специальная группа, которая тщательно прорабатывает все детали, чтобы система легко вошла в массы и прижилась там, так сказать…
– Ох-ох, какие новости добрые ты мне принёс, а?! Какие новости!
– Ты знаешь, мне пора, хотя бы вечер хочется посвятить личной жизни.
– Ох-ох, конечно-конечно… Вот бумаги. Всё пронумеровано, подшито, подписано, – мужчина широко улыбнулся, обнажая кровоточащие дёсны, – смело хоть в Архив, хоть в учебник по истории! Предпосылки, тактика, стратегия, ход боевых действий, боевая подготовка, вооружение, количественный состав войск… Одним словом, всё в полном комплекте…
Министр Дудкин полистал рассекреченные документы ещё не начавшейся войны.
– Вижу… вижу… Хорошо сработано!
– Что ж… Про симки непременно начну распускать слухи, будь спокоен… И-и-и, ещё раз извини, что заставил тебя тащиться в такую даль. Так нехорошо получилось! Никак не рассчитывал, что танк опять сломается…
– Перестань! Мне было совсем не сложно к тебе приехать… Только я на твоём месте транспортное средство всё же поменял бы. Потому что одно дело на встречу со мной не приехать… Я-то по старой дружбе прощу, конечно, – министр Дудкин шутливо ткнул собеседника кулаком в плечо. – А если кто-то другой тебя вызовет?
– Ох-ох, но мне так нравится мой танк, а?! Он такой огромный, едешь и какой эффект на окружающих производишь! И ещё он постоянно ломается. Ты не можешь себе представить, какое удовольствие его чинить… Ох-ох… И потом он уже стал почти что уникальным! Ты знаешь, что он состоит из деталей от разных моделей? Раритетных моделей! Фактически родной у него только двигатель да гусеницы… Гусеницы добротные стальные мелкозвенчатые. Двигатель, я тебе скажу, просто фантастический! 12-цилиндровый, четырёктактный… Мощность – 520 лошадиных сил. Всё работает, как часы! Но вот что-то всё равно периодически не работает… Я думаю, всё дело в трансмиссии. Понимаешь, у меня установлена многодисковая фрикционная муфта сухого скольжения, и во время крутящего момента на ведомом валу…
– Знаешь, про муфту ты мне потом расскажешь… А сейчас я поеду.
– Ох-ох… Да-да, конечно… конечно…
– А про машину ты подумай тем не менее. С танком тебя никто не разлучает, но машина, что называется, «на ходу» должна быть.
– Ох, да-да, всё верно, ты прав, как всегда…
– Прав… прав… Хорошего тебе вечера, на связи!
– Да-да, всего доброго.
Мужчина в старомодной шляпе и длинном летнем пальто покинул лимузин, его место вновь заняла Помощница. Министр Дудкин дёрнул штору и нажал кнопку, разделительное стекло плавно опустилось. Водитель обернулся.
– На Привокзальную, 9 и домой, – сказал Министр.
Водитель кивнул и завёл мотор. Разделительное стекло также плавно поднялось, министр Дудкин задумчиво расправил шторную ткань, и, не глядя на спутницу, взял её пальцы в свои.
– Сейчас к Архивариусу заедем, занесёшь ему бумаги. А потом ко мне.
– Хорошо.
На обратном пути Министр молчал, задумчиво смотрел в окно и слегка поглаживал длинные пальцы спутницы. На Привокзальной, 9 лимузин остановился, водитель привычно стукнул в разделительное стекло. Министр Дудкин передал Помощнице толстую папку с рассекреченными документами ещё не начавшейся войны:
– Второй этаж, 66 квартира.
– Помню.
Дверца лимузина хлопнула, министр Дудкин нажал кнопку на подлокотнике, стекло плавно опустилось. Лёгкий тёплый порыв ветра влетел внутрь. Министр рассеянно осмотрел старое многоквартирное здание в пять этажей, расслабленно откинулся на сиденье и прикрыл глаза. Серая тень поравнялась с лимузином… На мгновение застыла и метнулась куда-то в кусты. Общественный обвинитель промокнул носовым платком моментально вспотевший лоб:
– Следят! Всё-таки я был прав! Наша встреча на перекрёстке была не случайной!!! Мерзавцы… Что же делать?! Что же делать…
Он выбрался с противоположной стороны палисадника, в который ненароком угодил, и зачем-то вернулся на автобусную остановку, куда его совсем недавно привёз рейсовый автобус. Остановка была пуста, Обвинитель сел на лавочку и водрузил на колени портфель. Мысли его смерчем кружились в голове:
– Что-то тут не так… Значит, не простили мне сегодняшнего конфуза с Анастасией Поликарповной! Глупая женщина… Зачем ей было умирать? Какая же глупая! Не простили, не простили… Та-а-ак! Что это значит? Уволят? Самому уволиться? Не-е-ет! Подумают, какой смелый, самоуправство. Против кого, мол, пошёл… Нет! Ждать, надо ждать, когда уволят. А вдруг всё обойдётся? Может быть, это проверочная слежка, чтобы утвердиться в моей законопослушности… Да-да. Скорее всего, так оно и есть! А я что? – Константин Ипатьевич почесал затылок, вспоминая. – А я в церковь ходил… на гужевой повозке ехал, на автобусе… Всё прилично. Очень прилично. Так-так, теперь бы не оступиться. Не оплошать. Никак сейчас этого нельзя.
Та-а-ак, а я же завтра на приём к Дудкину иду. Во-о-от! Может быть, они думают, что я к своему клерку-информатору пойду? Подговаривать его? Или просто хотят его адрес заполучить? Так они бы напрямую и спросили… Что ж я? Не дал бы что ли? Но это стратегия, может, у них такая. Да-а-а… А вдруг что проверяют? Перепроверяют? Может, просто убедиться хотят, где живу, как живу. Да… Но как же я не хорошо давеча поступил! Надо было побежать?! Позор. Полный провал! Так. Нужно пойти и всё Министру рассказать. Всё! Как оно есть на самом деле. Прямо сейчас. Да, всё верно! Прямо сейчас. Потому что завтра может быть уже поздно… Хотя я же на приём в Министерство иду… Но всё равно. Всё равно. Лучше сейчас. Объясню, почему побежал, ведь это ж действительно странно! Ведь он подумать мог, что я что-то скрываю. Нет, надо прямо сейчас прояснить ситуацию.
Общественный обвинитель упёрся ладонями в колени, готовый немедленно встать и идти объясняться, но новая мысль поразила его:
– Это что же такое мне инкриминируют, если сам министр Дудкин следит за мной?!
Пот росой выступил на лбу. Константин Ипатьевич достал платок, но тотчас же убрал его и решительно встал:
– В любом случае – надо идти! Посмотрим правде в глаза… в её наглые глаза!!!
Общественный обвинитель уверенно двинулся к цели. Выйдя на Привокзальную улицу, он увидел вдали знакомые очертания лимузина. Константин Ипатьевич расправил плечи, крепко сжал ручку портфеля и сделал уверенный шаг. Потом ещё один. И ещё. Но вдруг споткнулся, взметнул руками, удерживая равновесие, и выронил портфель. Впереди промелькнула женская фигурка. Хлопнула дверца, лимузин плавно тронулся с места и скрылся за поворотом. Общественный обвинитель выругался, плюнул на округлый булыжник и поднял портфель. Он никак не ожидал такого исхода и в растерянности застыл на тротуаре. Мысли его вновь подхватил головокружительный смерч:
– Почему он уехал? Значит, не я был причиной его появления тут? Женщина… Интрижка… Он ждал эту особу. Понятно. А вдруг это была не женщина? Вдруг мне так только показалось? Хотя нет… Женский силуэт, юбка. А точно ли юбка? Чёрт! А вдруг министр Дудкин понял, что я заметил слежку? Но почему бы тогда… Хотя нет. Нет. Но интрижка всё меняет… Всё меняет. Да-да. Кстати, здесь же живёт вдова полковника Муромцева… Или не здесь? – Общественный обвинитель в волнении переложил портфель из одной руки в другую. – Какая же чепуха! Почему? Почему это происходит со мной?!
А всё из-за этого выскочки Кляйн-Чулкова!!! Будь он проклят! А-а-ах! – Обвинитель машинально пошёл, подгоняемый новыми догадками, поражающими его неподготовленное воображение. – Всё так и есть. Точно! Они всё подстроили… Не-е-ет, не зря мне в противники этого Кляйн-Чулкова подсунули! Они меня опорочить вздумали! Должности лишить! Хотя… нет…
Кляйн-Чулкова же никто не назначал… Это Защитник Анастасии Поликарповны… А вдруг её кто-то подговорил взять себе в защитники именно Кляйн-Чулкова? – Константин Ипатьевич в раздумьях остановился. – Мразь! А если ещё и Судья в сговоре? У-у-у!!! Мерзкие… мерзкие люди! Что же теперь делать? А вдруг правда у Министра просто интрижка тут? А? Та-а-ак… Надо бы разузнать, кто здесь проживает. Хотя… Что если это своеобразная проверка, а? Проверка меня. Начну разнюхивать, а они будут за моими действиями наблюдать… Пристально!.. Та-а-ак! Он что-то разведывает, ага! Значит… ненадёжная личность! О-о-о!!!
Да, наверное, так всё оно и было! Мне специально министр Дудкин сегодня дважды на глаза попался и специально себя скомпрометировал. Да-а-а… Специально, чтобы иметь на меня особое влияние. Ведь не зря же эта особа выскочила именно тогда, когда я здесь появился. Ведь верно? – Обвинитель почесал затылок. – Верно, верно! Но-о-о… А вдруг то была не женщина, а? Вдруг мне так просто показалось? Мало ли кто это мог быть… А, может, это его дочка? Хотя нет! Что я говорю? Детей у министра Дудкина никогда и не было! А ежели… ежели это была незаконнорожденная дочь Дудкина, а?
Вдруг это результат похождений юного Министра, когда он ещё и Министром-то не был, а сидел в какой-нибудь конторе клерком-телефонистом… А-а-ах! А может ведь и так быть, что мать его дочери – важное должностное лицо… в прошлом… или в настоящем… Или… жена чья-то! Какая катастрофа! Да-а-а, не позавидуешь положению несчастного министра Дудкина! Ведь он, может быть, и дочь иметь мечтал бы… И чтобы все вокруг об этом знали… Но нельзя! Ведь связь-то тайная, незаконная, с женой какого-нибудь влиятельного человека. А, может быть, даже и прямого начальника… А кто у министра Дудкина в начальниках? Не понятно… Вообще структура непонятная. Ерунду напридумывали!
Я не в состоянии оценить, какая там иерархия выше меня… Да что там говорить! Я даже не в состоянии оценить, какая иерархия ниже меня!!! Все всем подчиняются, но мне – никто! Да что про нас, смертных, говорить! Там, на самом верху, – вот где полная неразбериха!.. Для меня по крайней мере. Ведь я толком и не понимаю, кто в Группу Главнокомандующих-то входит… Один говорит одно, другой – другое… Хотя про министра Дудкина тоже поговаривают, что он имеет прямое отношение к этой Группе… Чёрт их там всех разберёт! Что за Группу придумали? Сколько в ней человек? Вроде, говорят, что три… Триединство, мол, и будто оно благословенно! Но на самом ли деле это триединство? Ведь, может быть, и больше… Гораздо больше… А ещё хотелось бы разуметь, где эта Группа заседает? Ничего не понятно! Говорят, в столице… А где эта столица теперь? Раньше – у нас была, а теперь где?
Хотя я читал, помнится, что теперь несколько столиц… И все – тайные. И в каждой столице – по Главнокомандующему сидит! А-а-ах!!! А вдруг министр Дудкин из группы Главнокомандующих? И эта женщина – жена другого члена Группы Главнокомандующих? И они – тайные любовники. А, может быть, уже не тайные. Их связь рассекречена и официальный муж этой женщины, могущественный и жестокий, собирается мстить министру Дудкину? А министр Дудкин тоже могущественный и жестокий… Это может вылиться в легендарное противостояние! А если это была незаконнорожденная дочь министра Дудкина? Да-а-а… Вероятно, тот отец узнал, что он ненастоящий отец… В любом случае противостояние неизбежно! И теперь всем грозит страшная месть! И министр Дудкин вместе со своей тайной любовницей и незаконнорожденной дочерью готовятся к побегу… А я…
А я, может быть, специально именно сейчас должен был встретиться с Министром… Вероятно, он всё подстроил. А зачем? Зачем… Да затем, что он хочет привлечь меня в качестве доверенного лица! Тема деликатная. Непростая. А я человек надёжный. Ну да… Свои минусы тоже имеются. Но, в общем и целом, я – кремень! Не-е-ет… Стоп! Министр Дудкин серьёзный человек. Если бы ему нужна была моя помощь, он бы поговорил сегодня со мной. А почему нет? Была прекрасная возможность, беседа тет-а-тет… Можно было бы обсудить вопросы любой степени сложности. Но он не стал! Значит, никакой проблемы нет!!! Значит, за мной действительно следят. Просто следят! И нет никаких тайных любовниц и незаконнорожденных дочерей?
Не-е-ет… Не может быть! Мне завтра назначено быть у Министра, значит, завтра мы будем обсуждать не только рабочие вопросы. Да-да… скорее всего так оно и будет… Но нет! Я же должен буду появиться там вместе со своим клерком-информатором. Какая уж тут приватная беседа? Хотя и что ж тут такого? Да, вначале мы какое-то время пообщаемся все вместе, втроём… А потом отошлём клерка и останемся вдвоём, чтобы продолжить говорить о делах весьма деликатных. Но нет же! Не срастается, – Общественный обвинитель вновь машинально пошёл, подгоняемый сомнениями и догадками. – Вот ведь незадача! Ужасное положение! У меня, пожалуй, такого ужасного положения и не было никогда! Как… Как же мне быть?
Ведь я, есть вероятность, чего-то недопонимаю… Может, что-то уже надо предпринимать! И немедленно!!! Но что? Что я могу сделать? Ведь кто я и кто министр Дудкин? А-а-ах, да что ж я такое думаю-то! Ведь всякая власть нам дарована свыше, и не смеем мы обсуждать… Ой-ой-ой, что же это я надумал-то тут! И вещи всё ужасные… Неприличные! А это всё в наказание.
Да-да, в наказание. Я всё понял! – Константин Ипатьевич остановился, поражённый простой разгадкой всего случившегося. – Всё понял! И как же это я раньше не догадался? Это мне было ниспослано маленькое испытание… Чтобы проверить мои убеждения. Нет-нет, – Обвинитель взмахнул, словно птица, руками, портфель раскрылся и бумаги чуть было не высыпались на дорогу. Константин Ипатьевич принялся с нечеловеческой покорностью застёгивать никелированный замок, продолжая свои мысленные рассуждения. – Не надо! Прошу, не сомневайся во мне! Я исправлюсь! То были минутные мысли, да, неправедные, некрасивые…
Виновный я, безнравственный. Но спасибо тебе, что испытываешь меня. Спасибо! Вся власть от тебя, не смею в ней более сомневаться и мыслям моим ход давать более не буду! Прости мне эту слабость! Трудиться буду над собой! Работать, не покладая рук! И сделаюсь лучше, и помыслы мои станут чище… И в том, что свечу радости отдал старику, тоже виновен, каюсь! Сам должен был! Сам!!! Ведь ты ж для нас… ты ж за нас… как страдал, как страдал! Ничего не пожалел! А мы всё в суете своей низкой маемся, всё думаем не о том…
Общественный обвинитель посмотрел с благодарностью в звёздное небо. Праведная улыбка чуть коснулась его губ. Он расправил плечи и двинулся уверенной походкой к Вокзальной площади.
В этом районе Константин Ипатьевич слыл новосёлом-погорельцем. Почти полгода прошло, как разбойники из пригородного кластера сожгли многоквартирный дом, где благополучно жил Общественный обвинитель с семьёй. И хотя преступники были пойманы по горячим следам, на участи семьи Обвинителя это торжественное событие никак не отразилось. Константин Ипатьевич, его жена и сын вынуждены были переехать по распределению в Околовокзальный административно-территориальный городской округ. Распределение было лотерейным по причине катастрофической нехватки приличного жилья. С рождения невезучий Константин Ипатьевич и здесь не отличился особой удачей. Их временным жильём оказался лишённый своего функционального назначения общественный туалет.
Обвинитель вышел на Вокзальную площадь и блаженно заулыбался, предвкушая уютный вечер в кругу семьи и мечтая о новой квартире. Выплата за моральный ущерб для погорельцев на 7% погасила стоимость монолитно-бетонной мечты. И хотя мечта ещё находилась на стадии строительства, за неё уже исправно платились налоги, ипотечные пагаменты и коммунальные платежи. Срок сдачи нового многоквартирного дома откладывали трижды. Причиной называли частые перебои с электричеством, которые мешали строителям выполнять сварочные работы… Через 100 лет (хотя, нет, уже почти через 99!) потомки Общественного обвинителя должны были погасить последний платёж и стать полноправными владельцами уже совсем не новой квартиры.
На Вокзальной площади спала старая гневливая овчарка. Овчарка подняла морду, глухо тявкнула и вновь задремала. Константин Ипатьевич помахал ей рукой и, на всякий случай, прибавил шаг. Слева скучало двухэтажное здание старого вокзала, который принимал два раза в год на своей единственной платформе праздничные паровозы, а всё остальное время пустовал. Пару месяцев назад, по инициативе Общественного обвинителя, первый этаж вокзального здания был передан Околоконституционному Ведомству для организации Воскресных чтений Конституции. Константин Ипатьевич свернул за угол и вошёл в низенькое серое здание. В тесном тамбуре, где висело одинокое зеркало, он посмотрел на своё отражение. Тёмные круги под глазами, глубокая горизонтальная борозда на лбу, тонкие бледные губы. Из-за двери с пластмассовой буквой «Ж» послышался женский визг:
– С-у-у-ука! Опять нашей розеткой пользуешься? А за электричество кто платить будет? Вот нам квитанция придёт… я её тебе в морду кину! Сама плати! Вот ведь с-у-ука!!! Стёпа вернётся, я всё ему расскажу!!!
– Сама сука! А кто наш утюг брал на прошлой неделе?
– Что-о-о?
– А-а-а-а!!! Мамочки… Помогите!!!
Послышался звук ломаемой мебели. Что-то со стуком упало, разбилась посуда. В женский туалет заселили сразу 3 семьи. Бытовые конфликты случались там ежедневно. Константин Ипатьевич устало покачал головой и повернул ручку двери с пластмассовой буквой «М».
Благодаря своей должности Обвинитель смог выклянчить для семьи отдельное жильё: весь мужской туалет целиком площадью 20 квадратных метров! Три кабинки служили, соответственно: кухней, кабинетом и детской. Три раковины выполняли множество различных хозяйственно-бытовых функций: от простейшей кухонной мойки до импровизированной душевой кабины. Два писсуара стараниями жены Обвинителя были превращены в цветочные горшки, из которых торчали крупные соцветия ярко-красной герани.
Под единственным окном стоял диван, сделанный из старой фанеры и рваных подушек. Ночью диван выполнял роль брачного ложа и иногда даже тяжело поскрипывал, когда чуть хмельной Константин Ипатьевич исполнял супружеский долг, вдавив в истерзанные подушки полуобнажённое и почти недвижимое тело супруги с вывернутым в сторону лицом, обречённым на удовольствие. Возле дивана помещался найденный на свалке и слегка отреставрированный журнальный столик, ставший имитацией обеденного стола. Общественный обвинитель протиснулся в кабинку, служившую кабинетом, аккуратно переложил бумаги из портфеля в ящички секретера, единственно уцелевшего при пожаре предмета мебели, и обессиленно опустился на унитаз, выполнявший роль стула.
– Пришёл? Что так поздно? – в дверь заглянула недовольная жена.
– Я тут… Меня… Работа… – Константин Ипатьевич судорожно соображал, какую информацию рассказать жене, а какую скрыть. – В Министерство вызывали… По одному текущему делу…
– О-о-о, глядишь, большим человеком станешь, – жена хмыкнула и исчезла.
– Пап? Ты пришёл? – послышался детский голос.
– Да-да, сынок, иду! – Общественный обвинитель потёр виски и крикнул жене. – А что у нас с ужином?
– Картошку почистила, сейчас жарить буду.
– Пожарь, пожалуйста… Уж очень есть хочется. Я ведь не обедаю, экономлю, как и договаривались…
– И правильно! И так жирный.
Константин Ипатьевич обиделся.
– Су-у-ука-а-а!!! – послышалось за стенкой.
– У-у-у-и-и-и! Отда-а-ай!
– Дуры полоумные, – констатировала жена.
Общественный обвинитель бессильно взмахнул руками.
– Па-а-ап, ну ты где?
Константин Ипатьевич встал и направился в кабинку-детскую. На унитазе сидел сын, облокотившись на откидной столик, который Общественный обвинитель смастерил собственными руками. В углу стоял свёрнутый в рулон матрас.
– Как дела у юного дарования? Как успехи в школе? – спросил Обвинитель
– Всё хорошо, папочка! Сегодня получил 5,078 и 6,556 баллов!
– Какой молодец! И по каким же предметам?
– Арифметика и «Основы конституционных норм и законов нашей страны»! – гордо произнёс мальчик и протянул отцу «Ведомость об успеваемости».
– Ах, ты моя радость! – Общественный обвинитель одобрительно потрепал сына по пушистым волосам. – А на завтра все уроки сделал?
– Да! – опять гордо произнёс мальчик и протянул отцу тетрадь. – И ещё стихотворение нам задали. Наизусть. Ты подожди… Я сейчас… Мне нужно последнюю задачку решить. И тогда уже я стихотворение тебе расскажу. Хорошо?
– Хорошо, а с задачкой помощь нужна?
– Нет, папочка, спасибо, я сам могу!
– Ты мой ангелочек! Жду!
Константин Ипатьевич прикрыл дверь в детскую и в изнеможении осел на низкий диван. Конфликт за стенкой продолжался:
– А-а-а-а!!! Мамочки! Стерва! Спасите! Помогите!
– У-у-у-и-и-и! Сучка! Получай, тварь!
Общественный обвинитель взбил подушку, подсунул за спину и прикрыл глаза.
– А-а-а-а!!! Спасите! Помогите! Убивают!!!
– Сучка! У-у-у-и-и-и! У-у-у-и-и-и!
– А-а-а-а!!!
– У-у-у-и-и-и!
– А-а-а-а!!!
– У-у-у-и-и-и!
На мгновение всё стихло, но вскоре повторилось с новой силой.
– У-у-у-и-и-и! У-у-у-и-и-и!.. У-у-у-и-и-и-и-и-и-и-и-и!!!
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! Ха-а-а-а-а-а-а-а-а!..
– У-у-у-и-и-и! У-у-у-и-и-и!
– А-а-а-а!!! А-а-а-а!!!
– У-у-у-и-и-и!
– А-а-а-а!!!
– Папа, я готов! Держи, проверять будешь!..
Константин Ипатьевич разомкнул глаза, взял протягиваемый сыном учебник «Классической литературы» и впился уставшими глазами в страницу: «Хо-хо Хомяков: самобытный поэт, родоначальник отечественной словесности, непревзойдённый мастер слова и виртуозный маг образа! За 40 лет творческой деятельности из-под пера гения вышло свыше 597 000 строк!». Общественный Обвинитель оторвал глаза от книги и посмотрел на сына.
– А ещё знаешь что, пап?
– Что?
– В этом году юбилей у Хо-хо Хомякова! Наш класс поедет в его родной город! Там сейчас дом-музей!!! А ещё там школа, где он учился… И… па-а-ап?
– Да, сынок.
– А можно я тоже поеду?
– Очень дорого, да?
– Дорого… Но пап… Но… я так хочу! А мама не отпускает…
Константин Ипатьевич почесал затылок:
– А когда деньги нужны?
– На следующей неделе…
– Я-я-я-а-а… – Обвинитель посмотрел в простодушное мальчишеское лицо. – Сынок! Не волнуйся! Я непременно раздобуду деньги! Непременно раздобуду!
– А я всё слышу, – крикнула жена и громыхнула сковородой. – Раздобудет он!!! Непременно раздобудет! А тебе среди унитазов спать не надоело, а? Канализацию нюхать нравится, да?
– Что ты завелась, а? – крикнул в ответ Константин Ипатьевич. – Причём тут унитазы? Ведь не из-за денег же сроки строительства срываются, а из-за электричества! И-и-и… Я уроки у сына проверяю, между прочим…
– Уроки он проверяет… Кошмар! Это ведь надо?! Немыслимо…
Общественный обвинитель обнадёживающе подмигнул сыну. Мальчик восторженно улыбнулся. Из женского туалета донеслись всполохи угасающего конфликта:
– У-у-и-и!
– А-а!!!
– И-и-и!
Константин Ипатьевич положил учебник на колени и с обожанием посмотрел на сына:
– Начинай, мой хороший!
Мальчик вытянулся в струнку, плотно прижал тоненькие ручки к тельцу и принялся выразительно декламировать:
монолог конституции
читай меня часто,
и я научу.
не обману, не оставлю в тревоге.
всю сбережённую мудрость отдам,
за это заплатишь
налоги.
верь в меня сильно!
так сильно верь,
если вдруг нестерпимо будет,
если вдруг оступишься,
здесь и теперь,
читай,
ведь путь вместе нетруден!
и прошлое было!
теперь его нет…
сражались в нём твои предки.
цифровой период свергли они,
теперь ты –
не марионетка!
лишь только почуешь
вражеский дух,
скорее хватай меня с полки!
во мне – директива,
во мне – тайный знак,
спасенье от инфоосколка!
верь в меня смело!
читай и зубри!
законы, статьи и поправки.
и всё, что подумать
посмеет твой мозг,
я подвергну
тигельной плавке!
Общественный обвинитель смахнул набежавшую слезу и порывисто обнял сына. Запахло жареным луком и картошкой, загромыхало посудой и столовыми приборами. На улице прозвенел велосипедный звонок, и послышался собачий лай. Константин Ипатьевич встал, подошёл к единственному окну и чуть отогнул газетные страницы, которыми были многослойно заклеены стёкла. По неосвещённой площади двигался тёмный силуэт велосипедиста.
– Ужинать будет кто? Нет?!
Общественный обвинитель вздохнул, послюнявил газетные листы и приклеил их на прежнее место. Защитник бросил безразличный взгляд в сторону тускло светящегося окна с размытым контуром фигуры, удаляющейся вглубь помещения, погрозил кулаком чуть не попавшей под колёса овчарке и принялся энергично крутить педали, боясь опоздать. Сообразно ритмичным движениям ног, мысли Защитника были также неумолимо подвижны, раскручивая в голове экзистенциальный клубок. Книга, которую Карл Фридрихович читал неделю назад в библиотеке, готовясь к выступлению, причём читал уже не в первый раз, мучила его своим содержанием. Он слагал разные мысли, но удовлетворение не наступало.
«Человек всегда свободен… Всегда. Верно? Да кто ж его знает? Сейчас я свободен? Но-о-о… разве? – Защитник наморщил лоб. – Допустим… Отчасти свободен… Хоть тело моё и свободно, но дух порабощён… И вообще, что такое есть дух? Но не важно. Дух. Всё едино и взаимозаменяемо. Или нет? Но ладно, потом про это подумаю. Сейчас надо про свободу додумать… Итак, сейчас я условно свободен… Свободно еду. Могу развернуться и поехать домой, а могу продолжить свой путь в Подпольную библиотеку… Могу остановиться… А потом снова начать движение… Могу ехать, держась одной рукой за руль. А могу вообще без рук, – Карл Фридрихович отпустил руль. Велосипед плавно повело влево. – Получается, я могу даже упасть с велосипеда! – промелькнуло в его голове, прежде чем он вновь крепко схватился за резиновые грипсы. – Равновесие… Недурная вещь. И в мыслях, и в оценках. Но… не важно… На чём я остановился?
Допустим, в перемещениях я свободен. Отчасти свободен. Ведь есть заграница и… Хотя ладно… Про заграницу потом… Итак, в перемещениях отчасти свободен. Мысленно… в целом тоже… Что же тогда меня тяготит? М-м-м? Допущения всякие, верно? Ведь если на библиотеку сегодня случится налёт, и меня заберут в тюрьму… Буду ли я свободен в тюрьме? В той книге утверждается, что буду. Интересно ведь пишет… автор этот… как же его фамилия? Философ такой… Чёрт! Ведь на прошлой неделе ещё помнил… Да что там! Вчера же думал о нём… И фамилию помнил… вроде… Как же? Как же? Но стой! Стой! Опять я не про то думаю… Я же так ни до чего и не додумаюсь! Что же со мной? Сконцентрируйся! Думай про свободу!
Свободный думать про свободу… То есть я сам себя сейчас обрекаю на несвободу, запрещая своим мыслям плыть по течению. Да-да-да… Как интересно! Но… потом додумаю. Так-так… про книгу я думал… Ага. В книге написано, что даже в тюрьме я буду свободным!!! Значит, даже если сегодня на библиотеку случится налёт, моё мировосприятие с позиции свободного человека ничто не сможет изменить! Свободен всегда… Абсолютно. То есть… Сам по себе я свободен… Но я не свободен от внешних воздействий. Ведь, например, прямо сейчас меня может поразить молния. В этом будет её свобода? Не-е-ет, там другое сказано!
Там сказано, что в этом будет закономерность её безразличия к вопросам свободы-несвободы. Ведь природные явления и острые вопросы свободы – кардинально противоположные явления. Не имеющие ничего общего. Абсолютно… Тогда как же я могу быть свободным, если на мою свободу регулярно оказывают давление различные силы равнодалёкие от вопросов свободы?.. Но разные внешние проявления несвободы, которые оказывают влияние также и на мои поступки и перемещения в пространстве – суть чего? Не понятно… Ладно… Суть чего-то…
Значит, эти внешние раздражители делают меня несвободным… например, они могут посадить меня в тюрьму. Но я от этого не стану несвободным. То есть это мне так только покажется, что я несвободен, так? На самом деле я буду по-прежнему свободным. А-а-а!!! Ничего не получается думать! Всё не то! Я не умею правильно думать! Собираюсь куда-то учиться!!! Ха-ха-ха!!! Зачем мне учиться?! Это даже смешно! Учение и я такие же далёкие друг от друга понятия как молния и свобода! Я же не способен учиться! Сколько книг я прочёл? И результат? – Защитник ловко объехал выскочившего из переулка мальчишку. – Нет, не поеду никуда! Зачем? Позориться только… Как стану экзамены сдавать, так на смех поднимут. Не-е-ет. С другой стороны… Хотя…
Э-э-эх! А мечты мои! Гулять по загранице… А там всё мостовые да тротуары. Люд вежливый. Собаки умные… Не то что у нас! Дурак на дураке!!! А дома там должно быть какие!.. Старинные да всё с архитектурными изысками. С этими… как их… с витражами… с пилястрами… и ещё с этими… как же… как же… с аркбутанами… Да! Про архитектуру читал, помнится… Много читал! История возникновения и распространения… Краси-и-иво! И всё же надо ехать! Пусть будет тяжело, а что делать. А там, глядишь, действительно революционерам нашим стану чем-нибудь полезен. Может, буду какие сведения для них добывать! Или напротив… распространять! Тайно!!! Поеду, поеду! Надо быть стойким! И не сметь впредь предавать свои мечты!!! – глаза Карла Фридриховича увлажнились. – Я смогу! Клянусь сам себе, что смогу! Ещё поучусь и обязательно смогу!!! А-а-ах!!! Буду там философом… Заграничным! Получу степень… Потом вторую… Да что это я!!! Какой философ? Я даже не могу довести до логического завершения свою мысль про свободу! Кто меня там в Университет примет? Там люди нужны грамотные, талантливые… А я что?
Э-э-э, нет! Ты, пожалуйста, фантазируй, но всё в рамках дозволенного! С грязью себя тоже особо не смешивай! Самоуничижение – недуг вредный, почти что вирус! Если заболеешь – лечиться будет трудно!!! И вообще… почему это я не додумал до логического завершения? Додумал… Додумал, что свобода свободой, но уехать очень хочется. А вот интересно… захотелось бы мне заграницу, если бы путь туда лежал через несвободу? Да-а-а! Вот это мысль! Я ещё и не на такие мысли способен!!! Я вообще способен даже не думать про свободу… То есть взбунтоваться! А ведь действительно, отчего это я всё время вынужден думать про свободу? Ведь, по сути, эти мысли делают меня несвободным! Зависимость от свободы… И лекции о свободе, на которые я сейчас спешу – прямое доказательство моей зависимости. До чего же я додумался?! И сам!!! Без книжек всяких… Конечно же, надо ехать учиться! Не о чем даже и думать… С такими-то способностями… Зависимость от свободы! Какая глубина мысли! Прекрасно! Да-а-а, а ведь я действительно кое-чего да стою!!! Ха-ха, мир ещё узнает обо мне! И поразится неординарности моего мышления!!!
Лицо Карла Фридриховича расплылось в счастливой улыбке, он свернул на бульвар и, быстро миновав его, выехал на пустынную площадь Великого противодействия. В центре площади стоял мраморный пьедестал, на котором не возвышалось ничего. Это был памятник «Исчезнувшему герою». Защитник пересёк площадь, въехал в переулок Доблестных офисных работников и остановился перед домом №5. На деревянном крыльце, откуда по крутой лестнице можно было спуститься на -3 этаж, толпился народ. Карл Фридрихович соскочил с велосипеда и закрутил головой. На противоположном фасаде он разглядел водосточную трубу, подтащил к ней велосипед и принялся приковывать его цепью. Неожиданно из темноты выдвинулся худощавый парень в клетчатой рубашке:
– Привет!
– Добрый вечер, – нехотя отозвался Защитник.
– Ты… ну… Хорошо закрепляй… Вон! Вокруг кронштейна намотай… Тут… ну… Воруют!.. Я, собственно, чего… Хочешь узнать… ну… почему нам нельзя возвращаться… ну… в прошлое?
Защитник проигнорировал вопрос и продолжил возиться с цепью.
– Что? Совсем не интересует, как обстояли дела… ну… не знаю… – парень достал спичечный коробок, выудил оттуда спичку и воткнул её между зубами. – Ну… дела в социальной там… в культурной жизни… Ну… в Цифровой период в смысле… Ну?
Защитник поднял глаза и кивнул:
– Интересует.
– Ну! – парень исчез и мгновение спустя появился вновь. – Жди!
Защитник кивнул. Погромыхав изрядно цепью и позлившись, он приковал наконец свой велосипед и выпрямился. Тотчас же из темноты выпрыгнул знакомый парень. За ним следовала строгая девушка в очках, волосы её были собраны в благообразный пучок:
– Здравствуй, брат мой, – строгая девушка приветливо улыбнулась и протянула руку. Карл Фридрихович чуть коснулся бледной ладони и вопросительно посмотрел в раскосые зелёные глаза.
– Хотите познакомиться с социальной проблематикой Цифрового периода? Хотите узнать много того, что скрывают от вас Цифропропогандёры?
Защитник кивнул:
– Любопытно было бы, – медленно проговорил он и на всякий случай огляделся.
– Тогда приходите сюда завтра, в это же время… Здесь будет проходить встреча с отцом Феодосием! Распорядителем божественных ивентов, филантропом 5 разряда, лауреатом премии «Самый весёлый приход» и неоднократным номинантом на госбонус «Менеджер от Бога»! Отец Феодосий является почётным хранителем деревянного крестика, в котором Иоанн крестил спасителя нашего единственного! – тоненький указательный пальчик строгой девушки взметнулся вверх. – Агнца божьего… Пастыря нашего доброго…
– Ну, – парень дёрнул строгую девушку за рукав.
– Хм-хм, – строгая девушка потрясла своим благообразным пучком. – Завтра на встрече отец Феодосий будет читать лекции по вопросам социальных взаимодействий в Цифровой период, а именно, – строгая девушка поднесла тетрадный листок к самому носу, – этико-культурная проблематика отпеваний посредством видеоконференций; социально-педагогическая деятельность соборных модераторов; вопросы ликвидации цифрового сиротства; трудности отпущения грехов с помощью служб мгновенного обмена сообщениями… и многие-многие другие вопросы, – строгая девушка опустила тетрадный листок и улыбнулась. – Отец Феодосий обнажит перед вами всю абсурдность Цифрового периода и объяснит невозможность, историко-культурную необратимость и несовместимость человека, – строгая девушка вновь поднесла тетрадный листок к носу, – с маршру-тизи-руемым протоколом сетевого уровня семейства ТэЦэПэАйПэ, – строгая девушка аккуратно сложила тетрадный листок и поправила очки.
– На, – парень всунул в ладонь Карла Фридриховича листовку и утащил строгую девушку в темноту.
Защитник положил листовку в карман и поднялся по ступенькам на шаткое крыльцо, откуда спустился в затхлое подполье библиотеки. В холле библиотеки толпился народ: все хотели попасть на запрещённый цикл лекций. Карл Фридрихович потоптался с остальными. Дважды его больно ткнули под рёбра, трижды наступили на ногу. От кого-то из присутствующих дурно пахло самогоном, от кого-то несвежим бельём.
Спустя пару минут в лекционный зал начали запускать публику. Защитник влился многоголовой волной в душную, прокуренную аудиторию. Загремели приставные стулья, задвигались скамьи, загоготали, запричитали и вдруг разом все замолчали. На импровизированной сценке появился Ведущий в коротком тёмно-синем пиджачке и залихватски подвёрнутых брючках:
– Добрый вечер, друзья! Спасибо, что пришли. Итак, поздравляем вас с третьим днём запрещённых лекций…
– А кто запрещает-то? – раздалось из зала.
– Кому надо, тот и запрещает! – строго сказал Ведущий.
– Да кому вы нужны…
– Вы пьяны! Освободите аудиторию!!!
– Как это? А свобода? Это противоречит понятию свободы…
– Вы шпион!
– Я? Я…
– Вы нарушаете регламент нашей лекции!
– Ничего я не нарушаю… Я просто спросил! Да и какой регламент? Свобода же… Кругом одна свобода!!! Вы только посмотрите в эти свободные лица-а-а!!! Все жаждут свободы… И побольше… Черпайте эту свободу ло-о-ожками… Поло-о-овниками… Тащите её мешками в свои убогие квартирки… Набивайте ею карманы!..
– Нам всё ясно! Вас специально подослали наши конкуренты или даже государственники, дабы сорвать сегодняшнее мероприятие!
– Никто меня никуда не подсылал… Вы сами пишете, между прочим, на своих афишах, что хотите с госструктурами сотрудничать, а теперь вам чем-то они не угодили…
– Мы за взаимовыгодное сотрудничество в границах дозволенного! Одно из условий сотрудничества – уважение и почитание! Срывать наше мероприятие мы не позволим!
– Да не собираюсь я ничего срывать… Просто спросил… Ведь действительно интересно, кто ваши лекции запрещает, если афиши по всему городу развешаны и народу пришло до…
– Хватит болтать! Покиньте аудиторию немедленно!
– А как же свобода мыслей, действий и во…
– Заткни-и-ись! – бардовое лицо Ведущего эффектно контрастировало с его тёмно-синим пиджачком, он зло замахал ручками. Двое упитанных охранников тотчас же вытащили нарушителя спокойствия вон.
Ведущий мило улыбнулся:
– Извините нас, друзья, за доставленные неудобства. Спасибо, что пришли. Итак, тема сегодняшней лекции «А свобода-то голая!». Сначала предлагаю определить размеры допустимого обнажения свободы. Ведь мы не можем обнажить её полностью, всегда какая-то область свободы будет прикрыта, так сказать, фиговым листиком. Но ведь каждый из нас пробовал (и не раз пробовал!) сорвать фиговый листик с себя и с других. И что же? Все попытки были тщетны… Почему?
Потому что ма-а-аленький кусочек свободы… (Ну… в некоторых случаях средненький, большой совсем редко…) Итак, ма-а-аленький кусочек свободы, тот, что вечно прикрывают фиговым листиком, нечаянно в процессе многовекового взаимодействия с этим самым фиговым листиком стал с ним одним целым! Как такое могло случиться? Скорее всего оттого, что свобода имеет достаточно пористую структуру, поэтому непрестанно подвергается опасности быть вовлечённой в тот или иной диффузионный процесс. Но ведь диффузионные процессы возможны исключительно между твёрдыми телами… Верно!
И вот именно в те моменты, когда наш ма-а-аленький кусочек свободы становился твёрдым, а истории о фиговых листиках становились легендами и их высекали в мраморе… именно тогда и случались диффузионные процессы! Так petit à petit наш маленький кусочек свободы не просто соединился с фиговым листиком, но даже пустил в него корни! И теперь даже самая свободная свобода имеет кро-о-ошечный фиговый листик, из которого и произрастает и без которого не может существовать! Это противоречивое явление добавляет известную долю пикантности свободе вне зависимости от того, под каким соусом и с каким гарниром было подано ваше свободолюбивое блюдо! Испортить вкус свободы невозможно.
Она будет иметь тот же головокружительно терпкий бархатистый вкус с безупречно развитой вязкостью и маслянистосью, вкус слегка округлый, в меру длительный, которым уже многие сотни лет наслаждаются люди в разных уголках планеты. Употреблять свободу лучше всего дозировано. Идеальная температура для первичной дегустации составляет 15-17 °С. Гурманы свободы, как правило, имеют собственную шкалу температур, составленную посредством личного многолетнего опыта.
Итак, прежде чем переходить к следующему блоку, где мы, будем наряжать свободу в разные одежды и наблюдать за её трансформациями, давайте повторим и постараемся навсегда запомнить две очень важные аксиомы. Первая – недопустимость абсолютного обнажения свободы! И вторая – неизбывный вкус свободы, одинаковый во все времена! Что ж… А теперь давайте попробуем поиграть в переодевания! Для начала предлагаю одеть свободу в женский наряд… крайне старомодный и неудобный… В платье с корсетом из китового уса и с плечевыми ремнями… Очень тяжеловесная конструкция! Интересно, как свобода будет чувствовать себя в таком наряде? Плечевые ремни, как ортопедические реклинаторы, помогают держать горделивую осанку… Но жёсткий каркас корсета сдавливает нижнюю часть грудной клетки, мешая дышать. И тут прекрасный принц приглашает свободу на кадриль! Как быть лёгкой и изящной в…
Защитниквстал со своего места, пригнулся и пробрался к выходу. Охранник у двери вопросительно посмотрел на него.
– Я… в туалет, – соврал Карл Фридрихович.
Охранник бесшумно распахнул двустворчатые двери. Защитник миновал холл и вышел на улицу. Улица была пустынной. У здания напротив, под водосточной трубой валялась цепь. Велосипеда нигде не было. Карл Фридрихович сел на ступеньки деревянного крыльца и устало положил голову на руки.
Где-то вдали многоступенчато загрохотало, загромыхало, заухало, завибрировало… Ночное небо осветилось зарницами под нарастающее рокотание. После ненадолго стихло, но вдруг зазвучало вновь. И вновь. И вновь. И вновь… И уже более не прекращалось до самого рассвета. На фонарном столбе затрещал громкоговоритель, и электрический голос возвестил:
– Уважаемые сограждане! Наше Государство уже 3 минуты и 47 секунд находится в состоянии войны с самим собой! В связи с этими трагическими обстоятельствами объявляется военное положение и всеобщая воинская мобилизация!
Защитник приподнял голову и прошептал:
– Надо уезжать… Уезжать! Завтра же! Завтра… Всё! Решено!!! Прочь… Нельзя медлить… Никак нельзя! Завтра же… Завтра!
На соседней улице завыла сирена. Военнообязанные граждане бежали к Зданию армейского комиссариата, страстно желая сразиться в войне, официальные документы с итогами которой уже покоились в Архиве, заботливо подготовленные для будущих поколений. Карл Фридрихович прижал ладони к лицу, зашмыгал носом и затрясся мелкой дрожью. С бульвара прилетел ветер и принёс тошнотворный запах распада.
Последние комментарии
1 час 29 минут назад
8 часов 52 минут назад
14 часов 37 минут назад
15 часов 44 минут назад
16 часов 42 минут назад
16 часов 56 минут назад