На крыльях миражей [Валерий Столыпин] (fb2) читать онлайн

Валерий Столыпин На крыльях миражей

Спасибо тебе, Лёлька!

Может, стоит хоть раз поменять расписание жизни-

Начихать на прогнозы, на дождь, котировки, судьбу.

Пусть мой выбор тобой никогда не окажется признан.

И сама я, пожалуй, еще сотню раз ошибусь.

Алёна Аделанте

Удивительный был год, неповторимый на сюрпризы и подарки. Я воспринимал происходящие одно за другим замечательные события как праздник, ассоциируя их почему-то с началом взрослой жизни.

Какая глупость – считать, что семнадцать лет, это начало самостоятельности. Хотя, в деталях моя жизнь значительно изменилась. На школьном выпускном балу я впервые танцевал с девушкой, голова которой покоилась на моём плече. Это была прехорошенькая смуглая глазастая малышка с каштановыми волосами, Верочка Сметанина, в сторону которой я целый год даже глядеть стеснялся, настолько сильно она меня смущала. Руки мои едва дотрагивались до её крошечной талии, но этого прикосновения было достаточно, чтобы свести с ума.

Пунцовые щёки и дрожь в мышцах были свидетелями тому, что я чувствовал. Это было не просто чудо – колдовство, магия. Музыка закончилась, а мы всё топтались, не в силах разорвать магнетизм единения. Возможно, это были лишь мои ощущения, не знаю.

Верочка щекотала мою щёку и ухо кудряшками, отчего по всему телу разливалась блаженная истома и сладостный трепет. Мы молчали. Я был беспредельно счастлив. Кажется, это был самый короткий вечер в моей жизни.

Проводить Верочку мне не удалось – за ней к полуночи пришёл папа. Он смерил меня странным взглядом, взял девушку за руку и увёл. Больше мы с ней не виделись. Видимо линия её судьбы была заранее распланирована строгим родителем на годы вперёд.

Верочкин взгляд, сладостное ощущение причастности к тайне, волшебная сила, исходящая от прикосновений навсегда отпечатались в моей памяти как начало начал. Я страдал, писал запоем стихи, неожиданно влюбился в одиночество, страстно желая лишь одного – встретиться с Верочкой, объясниться.

Я не поехал поступать в институт, хотя до этого момента жил мечтой о профессии биолога и путешественника. Единственный танец с красавицей Верочкой основательно приземлил меня, лишив жизненных сил.

Потом был техникум. Особенного желания учиться не появилось, но предметы и практические занятия давались легко. В свободное время я уходил на охоту и рыбалку, старался отвлечься, чтобы не думать о Верочке.

Тогда я уже знал, что никакого продолжения у нас не будет. Верочке было отправлено письмо с тщательно выверенными признаниями, в котором душевное состояние и чаяния были вывернуты наизнанку. Ответ вызвал у меня шок. Верочка запретила писать и даже вспоминать, в том числе о выпускном балу и волшебном контактном танце.

Я был молод. Время лечит. Постепенно из памяти начали стираться оттенки эмоций. Верочка перестала являться в грёзах и снах. Просто отпустила меня и мою душу на волю. Именно тогда в моей жизни появилась Лёля – сероглазая разбитная восьмиклассница. Девочка просто лучилась счастьем, искрила энергией.

Мы жили в соседних домах. Нам было по пути: мне в техникум, Лёле в школу.

Полярная зима – это непрерывная ночь. Как-то утром девочка догнала меня и предложила ходить вместе.

– Мне немножко страшно в темноте. Ничего, если я буду за тебя держаться?

С тех пор мы не расставались. Я провожал непоседу Лёльку до школы, встречал после занятий, иногда сбегая для этого из техникума. Вечером девочка звонила по телефону,  требовала немедленно прийти, потому, что не может в чём-то разобраться или необходима срочная бытовая мужская помощь. Причин для свиданий у неё находилось множество.

Всю дорогу до школы Лёлька держала меня за руку миниатюрной ладошкой без варежки, несмотря на трескучие морозы, развлекала бесконечными наивными историями из собственной жизни и приключениями друзей.

У моей новой подружки были изумительные кукольные пальчики, фарфоровая кожа, пушистые ресницы, яркий румянец и пухлые рубиновые губки. А как удивительно она глядела на меня, затягивая с головой в дивный омут выразительных серых глаз в половину лица!

Вскоре я не представлял без Лёли и её очаровательной улыбки не то чтобы жизни – минуты, дня. Мы проводили вместе столько времени, сколько могли позволить, чтобы не было проблем с учёбой и домашними обязанностями, со многими из которых весело и споро справлялись вместе.

Лёлька любила дразнить меня, намеренно наклоняясь, чтобы обнажить краешек трусиков, “нечаянно” расстёгивала пару-тройку пуговок на домашнем халатике, задирала платье, показывая невзначай “гадкий прыщик” или ссадину, чем основательно смущала мою чрезмерную скромность. Но это ничего не значило. Совсем ничего. Во всяком случае, мне так казалось. Чем бы дитя не тешилась – оно просто дурачится.

Мы были знакомы четыре месяца, но всё ещё держали пионерскую дистанцию, запрещая себе даже мимолётные прикосновения. Но однажды Лёлька простыла. Я ставил ей горчичники. У меня горели щёки, дрожали руки. Линия позвоночника, острые лопатки, упругие холмики ягодиц гипнотизировали взгляд, не позволяя сосредоточиться на медицинской процедуре. Я видел, что находится у Лёльки под мраморной кожей. В голубоватых лабиринтах фантастических рисунков вен пульсировала кровь. Дотронувшись подушечками пальцев до Лёлькиной лопатки, я испытал настоящий шок. Она съёжилась, взбрыкнула и покрылась мурашками. Как же мне хотелось прикоснуться к её спине губами. Хорошо, что подружка не видела выражения моего лица. Наверно в этот миг я был похож на маньяка, готового на всё. Лёлька плакала, жаловалась на жжение, на то, что болит голова и ломит тело. Я сидел подле неё, перебирал миниатюрные пальчики, целовал в лоб и волосы, всячески пытался успокоить.

Лёлькин папа пришёл с работы в ту минуту, когда я снимал горчичники. Не разобравшись, что к чему он сгрёб меня в охапку и вышвырнул из квартиры. Было обидно и больно. Больше всего возмущала неопределённость. “Неужели нам не разрешат больше видеться?”

Не знаю, как и что объясняла Лёлька папе, он пришёл ко мне сам, – ты это, ты заходи, если что… я же не знал, что у вас это, ну как бы дружба, что ли. Дочка ждёт тебя. У неё нет мамы, я вечно на работе. Мало ли что может произойти с девочкой, которая вступила в пору цветения. Мне показалось, что у вас… ладно, проехали. Меня Пётр Фёдорович зовут.

Наверно это послужило толчком, катализатором чего-то немыслимого для нашего уровня общения. Мы выскочили из обыденности и улетели в нирвану. Потрясённые первыми невинными шалостями и безумно волнующими открытиями, мы смешали воедино пространство и время, иллюзии и реальность, не понимая, как с этими чудесами управляться, как правильно поступать.

Время позволяло нам искажать действительность, выходить и улетать за рамки реального, создавать новые миры и измерения. Я мог ласково сжать её лицо между ладонями, ощутить бархатистость кожи влажными губами, запечатать рот поцелуем, почувствовать сладковатый вкус внутренних соков, вдыхать немыслимо завораживающий аромат дыхания.

Лёлька сама хотела, чтобы я её ласкал и тискал. Сама! Целовался я неумело, но это не имело значения. Она тоже ничего не умела. А ещё Лёлька иногда позволяла мне залезть головой под кофточку и совершить путешествие в таинственный мир упругих округлостей и напряжённых сосочков, отчего я реально сходил с ума.

Смотреть на сокровища, скрывающиеся в глубине одежд, дозволено не было, но это и не важно. Было достаточно маленьких уступок: манящих, чарующих и немного запретных. Лёлька доверчиво и трогательно глядела в мои влюблённые зрачки, держала за руки и сияла, словно летняя радуга от избыточного количества счастья, чем приводила меня в неописуемый восторг.

Мы оглушительно молчали часами, зачастую в абсолютной неподвижности, наполняя сердца и души любовью, вот что было особенно важно. Лёлька была божественна, прекрасна, можно сказать идеальная мишень для первой влюблённости.

“Увидеть её нагую и умереть”– вот о чём я постоянно думал, но боялся даже себе в этом признаться. Понятно, что умирать, когда на тебя свалились миллионы тонн счастья, никому не захочется. Это была романтическая идеализация, мираж, сотканный из бесконечно огромного эстетического наслаждения, эмоциональных бурь, физиологических реакций и эротических переживаний, способствующих превращению нормального человека в сказочно счастливого наивного безумца.

В тот день, в канун Нового года, мы решили испечь торт. Петр Фёдорович был в командировке. Нам никто и ничто не могло помешать быть счастливыми. Лёлька, как обычно, дурачилась: мазала моё лицо мукой с приторно сладкими взбитыми сливками, потом медленно всё это облизывала, стараясь засунуть язычок как можно глубже мне в рот. В какой-то момент процесс вышел из-под контроля. Кто-то из нас или оба мы провалились в иное измерение.

Как долго длилось путешествие в астрал, определить было невозможно. Очнувшись, мы обнаружили переплетение обнажённых по пояс тел. Набухшие Лёлькины соски, венчающие малюсенькие упругие грудки, смотрели на меня, не мигая, яркими вишенками. Удержаться от соблазна попробовать это лакомство на вкус, было попросту невозможно. Подобного наслаждения никогда прежде испытать не доводилось. Меня трясло так, словно это была пытка на электрическом стуле.

– Думаешь, теперь можно всё? Нет, Егорушка, слишком хорошо – тоже плохо. Нам нужно остановиться.

– Я и сам так подумал. Довольно на сегодня сюрпризов. Разве что…

– Говори-говори!

– Одним глазком… одним пальчиком. Только дотронусь и… клянусь мамой!

– Мы же договорились.

– Да, конечно, я неправ, но ты сама разве не хочешь этого?

– Не сейчас. Нужно немного подождать.

Я расстроился, но не настаивал. Подружка успокоилась, расслабилась. Поцелуи становились горячее, продолжительные, Лёлькины обнажённые соски жгли мою чувствительную грудь, рождая волну внутреннего беспокойства, усиленного желанием реализации того невозможного, о котором мы ничего не знали.

Я медленно расстегнул пояс девичьей юбки, виновато посмотрел в её растерянные глаза, медленно украдкой опуская разгорячённую желанием ладонь внутрь запретного предела, словно сапёр, выполняющий опасный долг.

Сопротивления не последовало, но слово своё я сдержал. Всего одно прикосновение к тайне, но какое. Я чуть не сгорел в огне желания, однако сдержался.

Лёлька стонала, прерывисто дыша, закатывала глаза, с силой прижимала к напряжённому животу мою голову. Похоже, мы слишком увлеклись. К такому путешествию мы не были готовы.

Расставаясь, мы с Лёлькой молчали, старательно прятали друг от друга глаза, словно совершили нечто весьма неприличное, скверное. У подружки был весьма расстроенный вид, у меня тоже испортилось настроение, хотя истинной причины этого понять было невозможно. Всё ведь было так хорошо, так волшебно прекрасно, так восхитительно сладко.

До желанно-неизведанной тайны оставались секунды времени и расстояние в несколько миллиметров, которые соблазняли дозволенностью и доступностью, но граница сокровенной глубины так и не открылась.

Я чуть было не начал просить прощения, клял себя всеми возможными ругательствами за несдержанность и поспешность. Лёлька, она же такая ранимая, такая нежная, беззащитная… она мне доверилась… а я!!! Сердце щемили странные предчувствия, однако внутренний собеседник уговорил-таки не торопить события, подождать, пока успокоится и остынет Лёлька.

Ночью, потрясённый остротой ощущений я вновь и вновь эмоционально воспроизводил в памяти интимные переживания тех сладостных минут, мечтал повторить их и одновременно ругал себя за непростительное поведение.

Обошлось! Лёлькины замечательные глаза излучали счастье, а беззаботно-приподнятое настроение лучше слов свидетельствовало только о любви.

Утром мы шли по известному маршруту, держась за руки. “Лёлька, любимая, я тебя обожаю”, – восторженно шептал про себя я, испытывая невероятный подъём, еле сдерживая бурлящие эмоции.

Милая девочка, лучшая из всех, кого я знал, оживлённо чирикала о чём-то непонятно-увлекательном. Я не был способен вникнуть в суть её беспечной болтовни. Значение имели лишь интонация и радость в голосе.

Душа моя вспорхнула на седьмое небо или чуть выше, откуда открывался умопомрачительный вид на долину счастья и блаженствовала. Моя Лёлька (я даже слегка испугался этой собственнической мысли) вовсе не обиделась, никакой трагедии не произошло, мы опять вместе.

Очень хотелось обсудить случившееся, определиться – чего нельзя, что допустимо и желательно. Разделяет ли Лёлька моё мнение об удивительно ярких восторгах, которые я получил от мимолётной близости?

Но было ещё кое-что: девочке всего пятнадцать лет. Правда и я несовершеннолетний. И что с того? Из уроков жизни необходимо извлекать глубинный смысл здесь и сейчас, делать по возможности правильные выводы, только подсказать как хорошо и правильно некому.

Безрассудный поступок и его последствия понемногу утратили болезненное восприятие. Дальнейшего посягательства на нераскрытые интимные тайны я теперь старательно избегал. Мало ли в жизни желанного, неизведанного?

Мы так же встречались, так же в поцелуях, объятиях и восторгах от общения проводили время, получая взаимную радость. Нам было хорошо, даже больше – восхитительно вдвоём.

Не знаю, какие переживания и мысли посещали Лёлькину голову, я уже не мог стать прежним. Однажды сделанное открытие требовало дальнейшей реализации и новых свершений.

Я запрещал себе думать о том, как поступить, чтобы подружка сама захотела продолжения процесса фундаментального исследования наших загадочных тел и их соприкосновения. “Неужели Лёльке не хочется пойти дальше, попробовать новые ощущения, испытать себя, наконец?”

Неведомая сила внутри меня разрывала мозг на мелкие кусочки. Благоразумие и выдержка безуспешно боролись с авантюризмом и темпераментом. Приводимые разумом аргументы с лёгкостью необыкновенной разрушались внутренним голосом, который, казалось, знал куда больше меня.

Конечно, нам и без новых приключений хватало разноцветных, ослепительно солнечных эмоций, превращающих Полярную ночь в летний южный полдень. Каждый день приносил нечто ещё более яркое, восхитительное. Мир вокруг таинственным образом сузился до размеров малюсенького островка, который окружал наши тела и души.

Мы никого и ничего не замечали вокруг, ничем не интересовались. Нам ни до кого не было дела. Состояние беспредельного счастья – это нечто невообразимое, описать его практически невозможно. Подходит разве что слово восторг с десятком восклицательных знаков на конце.

Лёлька день ото дня хорошела, становилась прекраснее, совершеннее. Её формы, несмотря на юный возраст, приобретали изумительно плавную округлость, свидетельствующую о стремительном взрослении. Ни одна девчонка на свете не могла затмить её неоспоримые достоинства, обладателем которых был я, только я и больше никто.

На Лёльку стали заглядываться даже взрослые мужчины. Возможно, раньше я этого просто не замечал. Теперь интерес посторонних к возлюбленной совсем не радовал. Во мне неожиданно проснулся зародыш собственника.

Упрекнуть её было не в чем и всё же, и всё же. Кто знает! Не помню, какие аргументы использовало подсознание, но события вновь понеслись вскачь, заставляя нас с Лёлькой раз за разом становиться откровеннее и бесстыднее. Порой мы просто сходили с ума от неуёмных фантазий, забывались на время, испытывая непреодолимую жажду открытий, когда инстинкты и физиология становились гораздо сильнее рассудка. Наши невинные интимные игры приобретали день ото дня всё более острый эротический оттенок.

Мы уже не стеснялись обнажённых тел, не краснели удушливой волной от новизны и сладости нечаянных соприкосновений. Мы эти ощущения искали, изучали, коллекционировали: с интересом и восторгами подолгу рассматривали подробности скрытой анатомии, наслаждались опасными ласками, пробовали друг друга на вкус.

Каждое переживание имеет некие пределы, преодолев которые остановиться невозможно отказаться от продолжения. Любопытство, желание познавать непреодолимо. Однажды мы основательно расшалились, забыв про осторожность, хотя Лёлька заранее предупреждала, чтобы слишком откровенные интимные намерения выбросил из головы, правда, при этом её шея и грудь налились отчего-то малиновым цветом, а дыхание сбивалось, но взгляд и выражение лица не давали сомневаться в серьёзности сказанного.

Я и не спорил. Меня вполне устраивали уже освоенные ласки, энергетика которых возбуждала круче исполнения солнышка на качелях. Сексуального опыта и потребности в нём я не имел, поскольку неоткрытое и непознанное не имеет обличья, Лёлькин наивный ультиматум не вызывал вопросов. Всё было предельно ясно, рационально и правильно. Вот только мысли и действия, когда вы сосредоточены на процессе, а не на стратегии и тактике игры, непоследовательны, по большей части непредсказуемы и спонтанны.

Прохладно-упругие Лёлькины грудки замечательно помещались в моей ладони, бесстыдно волновали воображение, сладко обжигали вспышками пьяняще-живительных токов, опускающих горячие внутренние импульсы желаний всё ниже. Наши губы основательно распухли от страстных поцелуев, бессовестно-любопытные языки вероломно манипулировали нашими взаимными чувствами, возбуждая к совершению невообразимо откровенных экспериментов.

Не помню, совсем не помню, как моя ладонь соскользнула под пояс юбки в трусики.

Лёлька напряглась, задрожала, но поощрительно прижалась ко мне всем телом.

Спустя мгновение её ноги слегка разошлись в стороны, дав возможность нащупать рукой потрясающе горячую вязкую влагу, ощутив которую я забыл, что необходимо дышать.

Лёлька дрожала всем телом, судорожно напрягала и расслабляла пресс, со стоном выталкивала из лёгких раскалённый воздух, впивалась острыми ноготками в мои окаменевшие мышцы.

В воздухе запахло грозой, знойной полуденной свежестью, сладкими ароматами чёрной смородины и спелых абрикосов, а ещё чем-то терпким, мускусным.

Соображать, что к чему я не хотел и не мог. Что руководило и координировало наши действия, больше не имело значения. Здесь и сейчас я хотел получить всё. Что именно и как – не важно.

– Сними, – прошептала Лёлька.

Могла бы этого не говорить. Я трогал её податливое, замершее в предчувствии неожиданной развязки тело языком и пальцами, с интересом рассматривал подробности того, что прежде моя девочка ревниво скрывала.

Ни Лёлька, ни я даже представить не могли, что будет дальше, однако природа процесс познания плоти отточила до мелочей, намеренно отключая сомнения и чувство опасности, соблазняя участников поединка такими аппетитными приманками, отказаться проглотить которые попросту невозможно.

Обычно моя девочка целовалась с закрытыми глазами. Теперь она сосредоточенно всматривалась, чем я занят, активно одобряя, пассивно содействуя, стимулируя к продолжению запретных, но желанных действий. Лёлька боялась, но яростно хотела, чтобы это ужасное и желанное одновременно случилось. Эмоции кипели, переполняли возможные объёмы восприятия. Мы возбуждённо сопели, следуя древнейшим стратегиям природы, неуверенно, но последовательно постигая таинства единения. Момент, когда мы слились, случился нереально, неправдоподобно, неестественно. Мы просто погрузились в нирвану с закрытыми глазами, позволив телам безвольно дрейфовать в потоках страсти.

Изнемогая от желания и похоти, неумело, наверно слишком поспешно сливались наши измученные бесконечным ожиданием тела в единое целое, умирая от страха неизвестности, рождаясь вновь оттого, что мир не исчез, а мы не превратились в пену или камень.

Потом наступила тишина. Нас ещё долго качало на тёплых волнах уютного блаженства. Смертельная усталость и чувство благодарности к Лёльке обездвижили меня. Это длилось неимоверно долго, целую вечность, хотя стрелка часов продвинулась за это время не более чем на десять минут.

Лёлька теребила губами моё неимоверно чувствительное ухо, нежно ласкала, чем вновь возродила неистребимое эротическое желание. Нам повезло: несмотря на неопытность, мы избежали неприятных последствий. Родители так и не узнали о наших чересчур тесных отношениях.

Мы купались в комфортных потоках любви и счастья до окончания моей девочкой школы. Окружающие люди уверенно считали нас парой, говорили, что мы очень похожи, что просто обязаны и вынуждены быть вместе.

После десятого класса Лёлька уехала учиться. Я писал ей подробные письма каждый день, увлечённо сочинял стихи, иногда приезжал к ней на несколько дней в гости. Жизнь была прекрасна. Она имела сокровенный смысл, была на долгие годы продумана до мелочей.

Одного я не знал. Сущего пустяка, который невозможно предусмотреть – Лёлька влюбилась.

– Как же мы, наша любовь, наши отношения, наши искренние чувства?

– Мне было с тобой хорошо, даже замечательно… но с Лёшей намного лучше. Прости, Егор! Это сильнее меня.

Мы расстались. Я выдумывал один за другим счастливые сценарии возрождения чувств: ждал чуда, надеялся, что Лёлька одумается, страдал от неразделённости чувств.

Напрасно. Лёлька вышла замуж за своего лейтенанта, уехала с ним в забытый людьми и богом таёжный гарнизон. Больше мы никогда не встретились.

И всё же я ей благодарен. Лёлька не стала скрывать свою любовь, не придумывала оправданий, не изворачивалась, не лгала.

Наверно Лёшка оказался в тот момент дороже и ближе лишь потому, что оказался рядом.

Я сам виноват. Любовь никогда нельзя отпускать от себя далеко и надолго.

Та любовь, что выдумали двое

Была весна, и сладостный дурман

Непобедимо веял над домами,

И были так похожи на обман

Весь этот день и наша встреча с вами.

Александр Ильин

Самохин за зиму сдал: ссутулился, осунулся, побледнел. Не сказать, чтобы выглядел больным и хилым, но прежде его лицо неизменно излучало оптимизм, походка пружинила, а сам Игорь был душой кампании. Теперь он обособленно сидел на кресле в углу комнаты в позе кучера и делал вид, что сосредоточенно читает технический журнал.

На самом деле прятался от неприятных расспросов, от неискреннего сочувствия, от самого себя. Жена Игоря – Вероника, оживлённо беседовала с друзьями и подругами, но это тоже была поза, показуха. Она не хотела идти на это мероприятие, быть мишенью для пересудов и сплетен, однако посчитала хладнокровное присутствие на ежемесячной вечеринке, игру в незыблемые семейные ценности меньшим злом.

С некоторых пор между супругами ничего, абсолютно ничего не происходило. Жили в одной квартире, вели общее хозяйство и единый бюджет, холили детишек, даже спали в одной постели, потому что другой попросту не было, но обособленно, на расстоянии более метра друг от друга. Встречались и расставались лишь взглядами. Оба всерьёз подумывали о разводе, но решиться на радикальные перемены не могли – увязли основательно в непреодолимой трясине обстоятельств.

Удивительно было то, что причины добровольной душевной и физической изоляции супругов, жёсткого взаимного отчуждения, если они и были условно в какое-то неблагоприятное мгновение в прошлом, стёрлись из памяти. Неприязнь и необъяснимое предубеждение выросли из ничего, словно на супругов во сне напустили магическое затмение, одержимость непонятно чем.

Игорь часто задумывался, откуда чего выросло. Результатом бесплодных рассуждений была лишь навязчивая строчка из исковерканной известной песни, – когда в меня вселился этот бес? И до, ре, ми, фа, соль, ля, си, и фа диез. Воспаления и инфекционного заражения не было, а симптомы и сама патология налицо: полное отсутствие доверия, симпатии, влечения, нежности – всего, чем питается любовь. Общение почти год не приносило радостных эмоций. Случайные прикосновения нельзя стало назвать приятными.

Сплочённая кампания, точнее её неизменный дружный актив встречался пару раз в месяц без малого двадцать лет. Все, кроме Егора Седова, до сих пор откликающегося на прозвище Горыныч, убеждённого холостяка, каждый раз приводившего на благородное собрание разных, но неизменно аппетитных и ухоженных барышень, были людьми степенными, семейными, потому приходили с супругами, которые давно уже стали частью этого коллектива.

На этот раз спутницей Горыныча была Даша, удивительно обаятельная и общительная женщина с грустными зелёными глазами, которая понравилась сразу всем мужчинам. Девушка с благодарностью принимала комплименты, никому не отказывала в желании потанцевать, легко поддерживала любую тему разговора, но на близкий контакт не шла.

Егор по привычке нагло оглаживал и зажимал всех дам подряд, в том числе и Дашу, не обращая внимания на её озабоченную задумчивость и болезненную реакцию на нескромные прикосновения на глазах у всех.

– Вы единственный мужчина на этом карнавале, которого не возбудило в неприемлемом контексте моё присутствие, – из-за спины обратилась к Игорю, вышедшему покурить на лоджию, Даша. Угостите даму сигареткой.

– Курите. Чуть не сказал на здоровье. У вас руки дрожат. Ошибаетесь, я тоже впечатлён вашим обаянием. Арсенал притяжения у вас редкостный. Сложно оставаться равнодушным в вашем присутствии.

– Чувственные глаза, упругая грудь, стройные ножки. Неужели я в вас ошиблась? Мне почудилось, что вы не такой как все.

– Людям свойственно ошибаться. Я, например, был уверен, что любовь – это навсегда. Что-то подсказывает, вам надо выговориться, а я единственный, кто по неведомой причине заслужил доверие. Прониклись симпатией к моей меланхолии? Зачем, скажите, пришли сюда, ведь Горынычу нет дела до ваших переживаний. Не пара он вам.

– А вы, вы могли бы меня полюбить? Простите, вырвалось. Неужели так заметно, что мы друг другу чужие, хотя встречаемся часто. Понятно, что не для того, чтобы стихи декламировать. Странное состояние. Вроде потери сознания в условиях невесомости. Наверно я придумала Егора. Возраст такой. Пора прибиваться к берегу. От качки уже тошнит. Три года назад было всё равно. В двадцать девять ты всё ещё как бы девочка. После цифры тридцать начинается паника, давка. Мужиков полно, но всех стоящих давно разобрали. Кризис среднего возраста. Жизнь становится пресной, скучной, мысли невыносимо печальными.

– Иллюзия. Возраст не причём. Мы сами себя закапываем заживо. Причина тому – бездействие и завышенные ожидания. Я старше вас. Давно и по любви женат, но проблема гнетёт та же – полное банкротство отношений, отсутствие перспектив. Чувств нет, эмоции выцвели, новые цели перед собой ставить поздно. А вы, близость с вами меня волнуете значительно сильнее, чем жена. Её женственность для меня с некоторых пор не существует.

– Странно. Вероника прехорошенькая. Не боитесь, что Горыныч её уведёт? У него это здорово получается. Вон как старается. Что-то я замёрзла. Обнимите меня что ли, согрейте, если не хотите принять участие в траурной церемонии на моих похоронах. Весна, всё в цвету, а как холодно!

– Зачем это вам? Егора хотите позлить, ревность вызвать?

– Его такой ерундой не пронять. Любоваться собой – занятие для профессионалов. Пусть развлекается. Я от него устала. Да и ясно теперь всё. Ему постоянно требуется свежая кровь. Кстати, я моложе вашей Вероники. Прикоснитесь ко мне, испытайте себя. Вдруг это именно то, чего так недостаёт для ощущения себя живым? Неужели не хочется меня утешить? Дама предлагает дружбу, а вы сопротивляетесь. Только что восхищались моей внешностью. Неужели из вежливости?

– Абстрактно, Даша воспринимаю. Любуюсь. Восторг как повод для творческого вдохновения. Красотой принято восхищаться издали. Мужчина любит глазами. Я не отличаюсь от большинства. Вы премиленькая, наверняка сладкая на вкус. Уверен, что эмоциональное потрясение тому, кто пересечёт по обоюдному согласию вашу интимную зону, обеспечено. Но я не Горыныч, романтические победы не коллекционирую.

Тем не менее, Игорь не мог оторвать заинтересованный взгляд от приятной собеседницы. Кораллового цвета миниатюрное платьице плотно облегало её точёную фигуру, бессовестно обнажая соблазнительно упругие бёдра, стройные ножки, невольно направляло фантазию Игоря, отвыкшего от желания близости нырнуть куда-то за грань кроваво-красной ткани, под предельно завышенную линию подола, начинающегося там, где заканчивается невинная девичья скромность.

Даша, скрестив на груди руки, прильнула к нему. Отступать было некуда. Симпатия и влечение – проявления исключительно приватные. Даже если эмоции возбуждены по ошибке – кого это беспокоит в самом начале, когда на семафоре доступности внезапно загорается разрешающий сигнал, дающий формальное право снисходительно отнестись к интимным запретам?

Ход беседы сам по себе, не считая предельной близости, был чудовищной по силе интимной провокацией. Возможно, Даша действительно что-то чувствовала по отношению к Игорю. Её состояние не было похоже на развлечение, на игру, о чём свидетельствовали повлажневшие внезапно глаза.

Распущенные по плечам женщины кудряшки, прижатые к мужской груди, нежно щекотали подбородок, изысканный аромат, исходящий от волос, будоражил взбесившееся воображение. Руки невольно пустились в пляс, нащупали талию, опустились немного ниже, ощутив живое сопротивление упругих ягодиц. Даша вздрогнула, застонала, обхватила руками мужской торс, ловко встряхнула упавшей на лицо гривой. Её томный взгляд, просительное движение губ, физически ощутимый трепет податливого тела призывали не останавливаться. Нежный поцелуй стал естественным продолжением мимолётного интимного знакомства. Игорь слышал, как обречённо колотится в каждой клеточке его напряжённого естества чувствительное Дашино сердце, как стремительно накатывает, рассыпаясь на мелкие брызги, волна за волной внутренняя теплота, как тягучим сладким сиропом обволакивает восхищённое взрывом эмоций сознание, опьянённое обезумевшим желанием немедленной близости. Бёдра немилосердно сводило сладкой судорогой, язык проникал в рот женщины глубже и глубже.

Женщина казалась взволнованному телесным контактом Игорю, восторженно впечатлённому новизной и яркостью ощущений – юной, очаровательной, непорочной. Он отчаянно, из последних сил боролся с невыносимым стыдом от сознания, что их сладкие муки могут увидеть. Внутреннее томление пока ещё тормозило присутствие в шаговой доступности посторонних, кому ни в коем случае нельзя доверять интимную тайну, способную обнулить прежние отношения, но строгий цензор секунда за секундой терял силу. Соблазн оказался сильнее неловкости. Рука мужчины потянулась вниз, нетерпеливо нырнула в промежуток между ног, ощутила на ощупь влекущую отведать запретный плод влажную вязкость…

– Извини, – прошептал вдруг, отстраняясь, обдавая Дашу горячим прерывистым дыханием Игорь, – это трагическая ошибка. Мы не можем так поступить. Вероника меня не любит, это так, но она мать моих детей и моя супруга. Во всяком случае, сейчас я не готов принять решение. Мне нужно подумать. Подумать, пока не появилось веской причины, способной объединить нас и разрушить создаваемое годами, пусть и неустойчивое, но равновесие. Ты замечательная, Даша. Мне стыдно, что поддался соблазну, дал тебе надежду или повод, что не сумел справиться с искушением. Сегодня же поговорю с Вероникой. Что с нами происходит, почему мы так неразумно себя ведём? И да, спасибо тебе, Даша! Ты помогла мне разглядеть – что главное, а что второстепенное.

– Жаль. Не хватило лишь несколько минут, чтобы почувствовать себя счастливой. Может быть, проводишь меня? Не могу здесь больше находиться.

Дивная радуга солнечных снов

Ответь, Любовь! Ну что в тебе такого? 

Нина Семушина

Настоящее волшебство, которое вдруг до краёв наполнило непонятной физики счастьем, длилось несколько минут. Сколько именно сказать сложно, потому что события развивались предельно медленно, раздельными кадрами, фрагментарно, словно при неполном обмороке, когда сознание и зрение не способны соединить подробности происходящего в общую картинку.

На самом деле объект интереса был практически статичен – хорошенькая рыжеволосая девчушка увлечённо щебетала о чём-то смешном с подругой за соседним столиком, только и всего. А Вадим отламывал по кусочку от фиолетового шарика мороженое и на автомате рассматривал посетителей. Сюда он зашёл в поисках прохлады. А ещё, чтобы подумать о профессиональных перспективах. В офисе что-то неуловимое, но важное ускользало от внимания. Отвлекали сама обстановка, вечная беготня и конкуренция.

Рыжеволосая хохотушка в белом приталенном сарафане с мелким цветочным рисунком сидела вполоборота к нему спиной, активно жестикулируя руками и телом.

Видно взгляд у Вадима был слишком пытливым, или девчонки оказались чересчур бдительны. Блондинка наклонилась к собеседнице, что-то шепнула, показав на него глазами. Рыженькая собеседница обернулась, выстрелила  в него ироничной усмешкой и застыла, забыв при этом закрыть рот.

Вадик оказался упрямцем – глаз не отвёл, хотя желание спрятаться было, но смутился, что можно было понять по проступившему на лице румянцу. Проникающая в каждую клеточку тела нежность обволакивала его, разливалась вокруг искристым сиянием, сладко сводила судорогой сердечную мышцу; что-то несуразное, странное происходило в голове,  исчезла вдруг потребность дышать и думать. Дуэль, интимный поединок, продолжался недолго. Девушка растерялась, первой потупила взор. Разговор прекратился. За соседним столом происходило нечто непонятное. По реакции блондинки можно было понять, что источник их молчаливого диалога – он.

– Обернись, – мысленно обратился Вадим к мирозданью с просьбой, – какие красивые у девочки глаза. В такие нельзя не влюбиться.

Он ещё не понял, что очарован скромным обаянием молодости, что разглядеть на таком расстоянии глаза немыслимо, а подсознание легко определило градус интереса, посылая в мозг потрясающие воображение видения, заставляющие сконцентрировать внимание и грезить.

Глаза юноши всматривались в созданный возбуждённым сознанием соблазнительный образ трепетной чаровницы, воспалённое зрение осваивалось с ярким свечением её романтического сияния, воспринимая размытыми пятнами кроме общего восторженного впечатления отдельные соблазнительные детали девушки-мечты, похожей на яркую вспышку грозовой молнии.

– Алёна, ты идёшь, – спросила, вставая из-за стола подружка.

– Немного посижу. Мама придёт домой часа через полтора.

– Нельзя упускать такой шанс, – подумал Вадим, дождался, пока невольная помеха возможному счастью скроется за дверью и подошёл.

– Мне показалось, – застенчиво прошептал Вадим, что вы рассказывали что-то интересное.

– Это личное. Нельзя быть таким любопытным.

– О чём мы могли бы поговорить? Я Вадим. Можно, присяду?

– Зачем?

– Неужели ещё не догадались, – неуверенно пытался юноша поймать мотивирующие аргументы, – хочу познакомиться.

– Почему?

– А вы, вы бы могли ответить на такой вопрос? Наверно потому, что…

– Пожалуйста, не надо, – сказала девочка, – я тоже чересчур впечатлительная. Если хотите – можем немного прогуляться. Просто так.

Девушка и стекло

Поздняя осень хозяйничала как на улице, так и в душе. Угрюмые холодные дни с нудной ледяной моросью, колючий промозглый ветер, голые ветви безжизненных дерев – всё заставляло зябнуть. Асфальт в бесформенных дырах от замороженных луж давил на нервы. Стремительно улетающие куда-то вдаль облака намекали на невозвратность. Смутно ноющая, невыразительная какая-то, сентиментально-плаксивая грусть, вгоняла в уныние, которое как ядро фурункула, невозможно выковырнуть.

Всё однажды кончается. Всё! Обиднее всего, что Светлана убеждена – это была любовь. Настоящая большая любовь. Вот именно – была. Тогда почему, почему любимый ушёл, громко хлопнув дверью?

Расстались они довольно давно: два месяца, десять дней и четырнадцать часов назад. Можно сказать, что с тех пор прошла целая вечность, наполненная немилосердными корчами души, наркотической ломкой в каждой клеточке безвольно размякшего тела. Душа безжизненна, возможно, уже мертва.

Сложно осознавать реальность, которую не принимаешь. До сих пор Светлана болезненно прощалась с иллюзиями, пыталась вымарать, затушевать в памяти всё, что связано с разрушенными отношениями, старалась окончательно расстаться с Димой и его неоднозначным образом, что удавалось не очень успешно.

Проекция мужчины, его облика, чувственных ощущений и эмоций, без которых жизнь стала невыносимо томительной, болезненно однообразной, точнее его предельно реалистичный прототип внутри головы, не давал покоя. Любимый в своём прежнем обличии приходил, когда вздумается, издевательски шутил, напрягал возбуждающими ласками, искушал, насмехался, дразнил.

Света сходила с ума от его, такого  родного, манящего запаха, который никак не выветривался из памяти. Стоило дотронуться до любого связанного с Димой предмета, бросить взгляд на пейзаж, где бродили вдвоём, обнимались, смеялись, как мгновенно включалась цепочка живых ассоциаций. В мозгу начинала безжалостно крутиться молотилка, перемалывающая мысли исключительно о нём. Света то и дело забывала, где находится, вступала в безумные диалоги с ним, с самим собой. Порой женщине казалось. Что она сходит с ума.

Почему, зачем, если он навсегда закрыл дверь души, оборвал связующую нить? Он есть, но его точно нет, и никогда больше не будет рядом.

Танцующая на промозглом ветру опавшая листва, которой можно было позавидовать (ей больше нет необходимости бороться, её путь завершён), выглядела вызывающе шикарно в ярком разнообразии красок. О чём она загадочно шуршит? Наверняка сплетничают о её неприкаянности, о том, что нельзя быть такой впечатлительной, такой глупой.

Разве её вина, что Дима ушёл именно тогда, когда с ним было особенно хорошо?

– Хватит, хватит, – пронзительно шептала Света, – я устала ждать, что ты передумаешь, вернёшься! Отпусти, дай возможность заснуть, разреши про тебя не думать.

Нужно было в самом начале, когда скворец в душе весну прославлял, нахлебаться романтических впечатлений досыта, пока горячо, влажно и сладко, пока дрожь в коленках и приятная невесомость в голове, да и разбежаться.

Что я имею в сухом остатке – учеба недоучена, работу бросила. Вся жизнь была перекроена под любовь. Так и не проявленные до логического завершения чувства словно завернули в грязную тряпочку и отправили в мусорный бак. Это жизнь, это будущее? Эх, все-таки не удержалась. Опять начала себя жалеть. Обещала же себе: не буду про него думать. Прогуляться что ли туда-сюда, просто так, чтобы устать вконец и отключиться? Развлечься.

Махну куда-нибудь на самый край Севера, где айсберги и белые медведи, а из мужиков – смотритель семидесяти лет от роду, тишина и ни одного напоминания о нём, о том, что отныне я в этом мире одна.

Как же ей было лихо!

Зашла в кафе, заказала горячего чая, но так и не притронулась к нему, потому, что прикоснувшись к чашке, почувствовала уютное тепло и размечталась. Его тепло: родное, манящее, влажное. Забылась, уселась в кресло, как дома, обняв колени руками, закрыла глаза и принялась вспоминать. Улыбку, движения, прикосновения, голос.

– Девушка, извините, это кафе – не вокзал. Вы спите почти час. Будете ещё что-нибудь заказывать?

Дима причинил душевные и физические страдания, нестерпимую боль – увесистая причина ненавидеть, а она любила. Теперь уже непонятно – его самого или память, в которую от избытка невостребованных чувств, от прилива сентиментальных эмоций вливались нескончаемые потоки творческой энергии, создавая трогательный романтический образ.

Был ли её любимый таким, кого она выдумала? Теперь сложно сказать.

Захотелось пойти туда, где много людей. В толпе легко затеряться, можно придумать наивную лирическую легенду, вообразить себя счастливой. Бесхитростное, но спасительное желание – согреться в иллюзорном сиянии хотя бы придуманной нежности. Ведь настоящие чувства даже придумывать не нужно, они такими и были: искренними, волнующими, глубокими.

Торговый центр походил на огромный аквариум. Дима не любил магазины, а Светлане нравилось наблюдать за покупателями, рассматривать и трогать тысячи нужных и ненужных товаров. Здесь можно ни о чём не думать, тем более о нём.

Яркие, озабоченные непонятно чем люди-рыбки сновали туда-сюда в искусственных лабиринтах экзотического пейзажа, не замечая никого, кроме себя. Это было движение, похожее на настоящую жизнь, но сегодня оно не успокаивало как обычно – раздражало. Сложно представить, но одиночество в толпе куда более осязаемое, неотвратимое и безжалостное, чем наедине с собой. В скоплении людей мысли принимают отчётливо негативный оттенок. Вот и слёзы навернулись.

Светлана зашла в отдел, где бойко торговали шёлковыми и кашемировыми Павлово-Посадскими платками (однажды, в самом начале отношений, когда ничего кроме любви не существовало, они здесь целовались), нашла уютный уголок, но и он был прозрачен.

Убежать из этого мира невозможно, даже отгородившись стеной. Успокаивало одно – её не замечали, как бы, не видели, а она могла наблюдать за всеми.

Создавалось впечатление, что никто никому не нужен. Оживлённая бессмысленная суета.

Неужели так живут все? Значит, она всё придумала и любовь – тоже лицемерный трюк, эгоизм, позволяющий получить больше, чем заслужил, даже больше, чем хочется! Относительно любви понятно, но равнодушны как оказалось, не все. Кое-кто увлечённо за ней наблюдал.

Света не замечала, что стоит, прислонившись к стеклянной перегородке аквариума, как человек, который кого-то ищет или ждёт, держась обеими ладонями за стекло, внимательно вглядываясь в толпу. Видно в напряжённом выражении лица, в неподвижно-застывшей позе, в чём-то ещё – был избыток информации, некий безмолвный посыл, вроде сигнала бедствия, а мужчина оказался не в меру любопытным, к  тому же восприимчивым к потоку эмоционального излучения и крайне впечатлительным.

Девушка не заметила, как он подошёл с обратной стороны стекла, как накрыл её ладони  своими руками, большими и сильными, как улыбнулся сочувственно и тихонько постучался взглядом.

Его глаза обладали удивительным магнетизмом. Светлана вздрогнула, стремительно отдёрнула руки, лицо выразило недоумение, испуг. На мгновение.

Удивительно, но такзахотелось прикоснуться к зыбкой надежде ещё раз, просто дотронуться.

Несмотря на то, что стекло холодное, Светлана почувствовала прилив тепла.

Мужчина за перегородкой улыбнулся ещё раз, послал удивительно солнечный воздушный поцелуй, откланялся и пошёл своей дорогой.

Сердце девушки сжалось от предчувствия неизбежной потери. Мысли метались, рвались вырваться наружу. Другие мысли. Дмитрия, воспоминаний о нём, в них больше не было.

Она мечтала

Живя то будущим, то прошлым, воспоминаньем и мольбой, я без тебя сто жизней прожил и лишь мгновенье был с тобой (Андрей Дементьев)

Странное безумие, нервная обречённость до дрожи, нестерпимая боль, скрутившая так, что невозможно было вдохнуть или выдохнуть, но не в теле, где-то за его физическими пределами, заполняло всё обозримое пространство.

Взвинченное эмоциональное состояние, как эстафетная палочка облетело вокруг, взывая о сочувствии, сострадании, поддержке. Беззвучный крик души немедленно отозвался, вначале внезапными порывами ветра, поднявшими тучи пыли, пробежавшими по мостовой шустрыми завихрениями, вздымающими мусор, срывающими листья с деревьев, затем резко сгущающимися сумерками.

Небо неожиданно заволокло чернотой, раздались далёкие раскаты глухих взрывов, раздирающих небо в клочья, затем стеной обрушился дождь, многоярусной паутиной разворачивались сверкающие молнии…

Денису казалось, что негодует и страдает вместе с ним весь мир. Мир, который рухнул в одночасье. Его мир, казавшийся незыблемым и восхитительно дивным.

Он стоял, раскинув руки, мечтая о том, чтобы одна из молний пронзила его бренное тело, которое перестало быть нужным. Ливневые струи омывали лицо, стекая мутным потоком, превращая его в подобие огородного чучела, терзаемого безжалостной стихией.

Юноша представил себе, как жизненные соки растворяются в этих жалящих, больно вгрызающихся в чувствительную кожу лица каплях, стекая удобрением в землю, превращая его самого в мумию вместе с ускользающим сознанием. Затеряться, исчезнуть, пропасть. Других желаний не было.

Однако небо не обрушилось, и твердь под ногами не разверзлась. Даже фонарь не растратил способности светить, хоть и превращал недалёкие предметы в качающиеся размытые силуэты. Всё оставалось прежним, кроме самого Дениса, который представлял себя бесплотным призраком. А всего-то… получил весточку об утрате взаимности в любви.

– Извини, – сказала бездушная телефонная трубка голосом Ирины, его возлюбленной, – нам необходимо расстаться.

– Как, почему? Что случилось, родная?

– Всё просто, Денис. Жизнь не стоит на месте. Наша любовь не смогла вовремя подрасти. Она была слишком слаба и очень беспечна. Ты думал, что объятия и поцелуи дают право на ответные чувства, поэтому оставлял, слишком меня часто одну. Наверно, я не очень сильная, не смогла перенести равнодушие, только и всего. Лёня меня утешил, когда мне было особенно плохо, поделился теплом, развеял грусть, дал надежду. Теперь я люблю его. Всё в этом мире появляется и исчезает, повторяясь вновь и вновь. Не грусти. Так происходило всегда, мы не стали трагическим исключением.

– Скажи, что пошутила, Ирочка, этого просто не может быть. Я жду тебя на нашем месте, очень соскучился.

– Я не шутила. Все именно так, как ты услышал. У меня теперь есть Лёня. А ты, ты Денис, ты прошлое. Всё просто. Смирись.

– Я слышу, как ты плачешь.

– От счастья, Денис, от счастья. Разве ты не знал, что слёзы иногда бывают сладкими?

– А я, что ты оставляешь мне?

– Не знаю, я об этом не думала. Наверно, тебе достанется память о том, чего сделать не захотел или поленился. Тебе же было со мной хорошо, сам сколько раз говорил. Вот и проверь, так ли прочны твои чувства. Моя любовь, точнее предвкушение сказочных событий, стремления окунуться в источник счастья оказались слишком хрупкими. Всё равно спасибо тебе, Денис! Ты замечательный друг. Могу предложить и дальше общаться в этой роли. Если хочешь, конечно.

– Вместо конфетки фантик? Наверно я соглашусь. Может, тогда поймёшь, что я лучше любого Лёни?

– Нет, Денис, не надейся. У нас всё по-взрослому. Я купила билет на поезд под названием жизнь лишь в один конец. Дружба, это всего лишь дружба. Мы с Лёней скоро поженимся.

– Как такое могло произойти? Ведь ты любила меня.

– Нам с тобой хотелось, чтобы так было. Юношеские мечты. Мама сказала, что первая любовь всегда заканчивается болью, но о ней с благодарностью помнят всю жизнь. Ты встретишь свою любовь, но это точно буду не я.

– Давай встретимся ещё раз, поговорим всерьёз. Я уверен, всё ещё можно исправить.

– Нет, Денис, уже невозможно. Я от тебя ничего не скрываю, говорю как есть. А встретиться можно. Записывай адрес, я живу у Леонида. Сейчас и приходи.

– Почему раньше не позвонила, не сообщила, когда ещё не было поздно?

– Не могла разобраться в себе, боялась сделать тебе слишком больно, мучилась, винила себя в непостоянстве, считала предательницей. Поверь, это совсем не так. Сердцу не прикажешь. Когда-нибудь ты это поймёшь. Мама научила, как поступить. Теперь говорю только правду, без эмоций и нервов. Думаю, ты сможешь меня простить.

– Никогда! Я хотел сказать, никогда не поверю в нечаянную любовь. Он взял тебя силой? Говори. Я его уничтожу.

– Денис, не волнуйся ты так. Я действительно его люблю. И к тебе… тоже отношусь очень хорошо. Тебя ждать, придёшь?

– Нет. Я так не могу. Это неправильно, жестоко. Почему?

– Этот вопрос  ты должен задать себе. Когда сумеешь ответить на него, станет легче. Оглянись вокруг. Наверняка сейчас мимо тебя проходит любимая. Ты разволновался и не заметил её. Улыбнись. Жизнь никого из нас не оставит без взаимности.

– Пытаюсь улыбаться. Только тебе лучше этого не видеть. Можно испугаться и остаться заикой на всю жизнь.

– Прощай, Денис. Не заводись. Это просто реальная жизнь. Она постоянно что-то отнимает даже у самых счастливых людей. Давай заканчивать разговор, пока ты ещё способен адекватно мыслить. Если надумаешь, можешь приходить, буду рада  тебя увидеть. Целую.

Денис в  отчаянии и злобе что-то пронзительно едкое выплёвывал в микрофон, но трубка выдала звуки отбоя, оставив его наедине с бушующими эмоциями.

Крик отчаяния перекрыл порыв ветра, превратив миг расставания в магический ритуал, переходящий в минорный ритм ливневых струй. Театральность момента подчеркивала обращённая, как бы к небесам, обречённая поза с раскрытыми, словно в мольбе, руками.

Слёзы текли из глаз, вместе с ним плакало, стонало, рыдало небо. Денис чувствовал себя лишним, одиноким на этой жестокой планете.

Звуки ливня дополняли, усиливали минорные ритмы момента, превращая простые, как земля и вода слова "я тебя не люблю" в  причину столь мощного отчаяния, которое способно внушить мысль добровольно расстаться с жизнью.

Напор тревожных эмоций быстро заполнял образовавшийся в мыслях и чувствах вакуум, пока не спрессовал поток ощущений в единую массу, где невозможно было уследить, понять, вычленить что-то конкретное. Гнетущая какофония неопознанных впечатлений перемешала возможность их осознания.

Денис в растерянности уселся на ближайшую скамью, сосредоточенно уставился в какую-то отвлечённую точку, расфокусировал зрение, расслабил тело, полностью утратив связь с реальностью. Он был настолько переполнен страданием, что казался себе пустым, неодушевлённым.

Из небытия его вырвал голос, глухо и тихо доносившийся, словно звучал из другой реальности. Денис попытался сосредоточиться, уловить направление, откуда звучала речь. Сознание сопротивлялось, не желая лишиться невесомого равновесия.

– Эй, парень, ты живой? Да очнись же. Дождь идёт. Холодно и сыро. Ты настолько влюблён в стихию, что не можешь с ней расстаться, – девочка залилась звонким смехом. Смысл сказанного доходил с трудом, – я вот терпеть не могу эту мерзкую слякоть. Хожу назло себе, чтобы простыть и заболеть, смертельно, навсегда. Чтобы не жалко было расставаться с жизнью. А ты?

– И я.

– Что, ты?

– Умереть и расстаться хочу. Навсегда.

– Для этого есть реальная причина?

– Конечно, есть. Но кому до этого есть дело?

– Например, мне. Видишь же, я за тебя переживаю. Что случилось?

– Наверно я умер.

Девушка потрогала губами его лоб, посмотрела внимательно зрачки, пожала плечами, – бред. Ты здоров, чего нельзя сказать обо мне. Только я не умираю. Жизнь слишком щедрый подарок, чтобы от неё так запросто можно было отказаться.

Денис не услышал слов девушки о болезни. Собственно, он и саму её чётко не различал, зрение упорно не желало возвращаться в нормальное состояние. Единственное, чего он сейчас хотел, чтобы его оставили в покое. Чувства и мысли отказывались подчиняться, кружа внутри головы цветными концентрическими кругами.

– Мне не нужны, ни помощь, ни участие.

– Ошибаешься. Я же вижу, с тобой что-то не так. Уж не наркотики ли тому виной?

– Нет, точно нет. Можешь просто уйти, тихо, без слов?

– Теперь точно не могу. Сейчас вызову скорую помощь. У тебя ведь есть телефон.

– Не нужно, девушка. Со мной всё в порядке. Наверно, так странно тело покидает любовь.

– Любовь? Обнял, поцеловал, помечтал. Нашёл повод расставаться с жизнью. Если расстаются, значит, никакой любви не было. Хочешь, я тебя поцелую? Мне не трудно.

– Откуда тебе знать, что такое любовь? Сколько тебе лет?

– Я из-за болезни такая худая. Мне уже двадцать. Было. Теперь больше, –девушка подошла к Денису, наклонилась и поцеловала в губы. Неловко. Сразу смутилась и отпрянула, – ну, вот. Кажется, вернулся на Землю. Меня София зовут, можно Софья, но София правильно, так в паспорте. Лучше стало? По глазам вижу, лучше. Я уже нагулялась, замёрзла, наверно теперь обязательно простыну. Хорошо бы совсем.

– Что, совсем?

– Устала болеть. Хочется отдохнуть.

– От чего отдохнуть?

– От всего сразу. С утра до ночи процедуры, таблетки. Всё болит. Ладно, ерунда. Никогда никому не жаловалась и вдруг перед тобой расплакалась как девчонка с соской. Ты так и не сказал, девушка бросила? Глупая. Ты красивый. И любишь, наверно, очень крепко, если так сильно страдаешь. Меня бы кто так полюбил. Имя у тебя есть?

– Денис. Не переживай за меня, я сильный.

– Это заметно. Сидишь под проливным дождём, потому, что покинут любимой девушкой. Жалкий, убитый горем, сильно-сильно стараешься покинуть своё бренное тело, но себя жалеешь сильнее, чем утраченную любовь. Просто обожаете вы, мальчишки, нюни распускать. Сделали бы тебе хоть раз химиотерапию, когда волосы выпадают, тело дрожит, руки-ноги не шевелятся, тогда бы узнал, что такое боль и беда. Или кожу бы с тебя живьём сняли. Э-эх, о чём я тебе говорю, разве такое можно понять, не отведаввав?

– Что у тебя за болезнь? Про себя говоришь или так, для примера?

– Забудь. Привычка глупая размышлять вслух. Я ведь одна почти всё последнее время. Ни подруг, ни друзей. Только мама. Да и та всегда на работе. Хоть наговорюсь с тобой. Я здесь рядом живу. Пошли ко мне, обсохнешь. На чучело похож, до чего промок.

– Неудобно. Чего ты со мной нянчишься?

– Привыкай. Сам видишь, жить не всегда комфортно, иногда, чтобы просто выжить, приходится страдать, терпеть боль, уговаривая себя, что это и есть самое прекрасное, что впереди возможны испытания более серьёзные и мучительные. А ты из-за детской игры в сердечные чувства расстроился. Я же вижу по глазам, что до неё у тебя девчонок не было. Первая любовь? Первая. Счастливый. У меня ни одной не было. Только в школе, когда маленькая была. Коля, мы с ним за одной партой сидели, он меня сначала щипал и за косы дёргал, а потом целовал в подъезде. Тогда я не так сильно болела, в школу ходила. Только они уехали из нашего города. Больше никто никогда не любил. Разве что мама. Ладно, пошли, замёрзла я, мамка ругаться будет.

– Давай зайдём в магазин, хоть к чаю чего-нибудь купим.

– Нельзя мне чай. Много чего нельзя. Проще сказать, чего можно. Себе купи, только заварки у нас нет. Мама не хочет меня дразнить, тоже ничего запретного не ест и не пьёт.

– А цветы можно?

– Смотря какие. Хризантемы можно, ромашки. На остальные у меня аллергия.

– Смотрю, тебе ничего нельзя. Как же ты живёшь?

– Хорошо живу. У меня есть мама, гитара, много книжек. С тобой вот наговорюсь, буду потом вспоминать, эмоции в стихах описывать. Я и рассказы пишу. Про любовь. Иногда так увлекусь, что сама влюбляюсь в своих героев. Один раз всерьёз влюбилась. Ночами не спала, всё разговаривала с ним. А рассказ переписывать пришлось. Он, кстати, тоже Денис. Я его под дождём нашла, как тебя. И влюбилась. С первого взгляда. Не веришь? Дома дам почитать. Я никогда не вру.

– Почему не верю? Какой смысл меня обманывать?

– Ещё я на гитаре люблю играть, песни пою. Слова сама сочиняю. У меня пять плёнок уже записано на магнитофоне. Только мне больно очень на гитаре играть. Струны тугие, кожа на руках лопается, приходится медиатором пользоваться. Ещё рисую. Карандашные портреты. Героев всех своих рассказов нарисовала. Могу показать. И Дениса, в которого тогда влюбилась, тоже. Он немного на тебя похож. Вот и пришли.

Старенькая пятиэтажка из белого кирпича, первый этаж, двухкомнатная квартира, встретившая въедливым запахом медикаментов. София разделась, не снимая варежек, что было очень неудобно. Эти варежки приковывали внимание Дениса всю дорогу. Осень, дождь. Девушка в плаще с капюшоном, с раскрытым зонтом, и вдруг в матерчатых варежках.

– Принюхиваешься? Знаю, не очень романтичный запах. Я привыкла, не замечаю. Вот ванная, раздевайся. Меня можешь не стесняться. Полоскать одежду самому придётся, мне кожу мочить нельзя, слезет сразу. Потом в стиральную машину засунем. Высушишь утюгом. Справишься, – София сняла варежки, под которыми ладони были плотно обёрнуты бинтами.

– Кожа не приживается. Не обращай внимание. Вот мамин халат, он тебе в самый раз, она у меня габаритная. Ты же не на свидание пришёл.

Девушка звонко засмеялась. Голос у неё музыкальный, мелодичный. Словно поёт, а не разговаривает, – ты спортивный, сильный. Правильно, что в тебя девочки влюбляются.

Теперь Денису захотелось рассмотреть Софию. Невысокая, с огромными, очень выразительными серо-голубыми глазами, кукольное личико, белоснежная кожа, короткие русые волосы, худая, словно тростиночка, еле заметные холмики грудей. И улыбка. Похоже, девушка с ней родилась и никогда не расстаётся.

– В этом халате ты на мою маму похож. Выжимай одежду, пусть немного стечёт. Порошок вон там. Только я уйду отсюда, мне нельзя им дышать, задохнусь сразу. Включать машинку вот так. Потом ко мне приходи. Буду хвастаться.

Чистота в доме была как в операционной, идеальная. Ничего лишнего. На стенках множество искусственных цветов во всевозможных кашпо. В комнате Софии два кресла, застеленная кровать, возле которой подставка для капельницы и маленький столик, заставленный медикаментами, два стула возле большого стола, на котором лежала книжка и две стопки писчей бумаги. София достала из тумбы стола пластиковую папку, на которой фломастером написано "Избранное".

– Вот. Читай здесь, это про Дениса, остальное потом. Скоро мама придёт, мне нужно будет отвлечься на обязательные процедуры. Тогда уже дальше почитаешь, если интересно. Ну, что, не обманула? Мальчика зовут Денис. Проливной дождь. И поцелуй. Ага! А если я знала, что тебя встречу и это судьба, тогда как? Ладно, Денис, расслабься. Мало ли в жизни совпадений. В рассказе у меня девочка здоровая, не то, что я.

– Знаешь, София, мне немножко не по себе. Мистика какая-то.

– Ато! Я тебе говорила. Смотрю, сидишь. Сразу тебя узнала. Потому и подошла. А вот и мама. Слышишь, дверь открывает?

– Мамочка, родненькая, я так по тебе соскучилась. Знакомься, это Денис. Я его от душевной травмы спасаю. Его любимая бросила. Он постирает, высушится и уйдёт. Не ругайся, а!

– Да что ты, деточка. Денис, можно вас на пару слов? На кухню, пожалуйста. А ты не подслушивай. Ишь, любопытная Варвара, уши растопырила. Мы быстро.

– Мам, Денис хороший. Не нужно ему ничего лишнего говорить. Я ведь женщина. Должно же во мне оставаться хоть капля загадки.

– Готовься к процедуре, женщина. Я его чаем напою. Вижу, что вкусненького себе накупил. Голодный, наверно. Проходите, Денис, присаживайтесь. У нас не очень удобно. Наш дом, скорее клиника, чем жильё. Думаю, вы успели заметить.

– Если можно, на “ты”. Не привык, когда старшие обращаются официально. Предупреждая первый вопрос, докладываю: учусь на третьем курсе в другом городе. Программист. Родители живут здесь. Папа инженер, мама учительница. Встретились случайно. София подошла ко мне сама. Был один поцелуй. Пожалуй, очень целомудренный. Как дочка целует маму. Я к ней не приставал, руки не распускал, непристойных мыслей не вынашиваю.

– Знаю. Как ты мог к ней приставать, если она ещё ребёнок? Ей лет много, а физическое развитие отстало лет на шесть. Ей же ничего почти нельзя. От всего аллергии и воспаления. Несчастный ребёнок. Не понимаю, за что судьба так наказывает этого ангела. Она так талантлива. Но я стараюсь убедить, что она обычная. Незачем Софочке знать лишнее, надежды питать. Ещё размечтается, подумает, что существует способ обмануть болезнь. Нет у неё такого шанса, и не будет никогда. Целый букет тяжелейших генетических заболеваний. Неизлечимых. Прошу вас, тебя, Денис, ничего себе не придумывай. Она фантазёрка, очень обаятельная фантазёрка. В неё все сходу влюбляются. Нельзя давать ей надежду, которую невозможно осуществить. Это может ускорить болезнь.

– Собственно, я ничего такого… а дружить с ней можно? Просто иногда приходить, читать рассказы, слушать песни, беседовать.

– У тебя три часа. Читай, слушай, развлекайся. Не могу сразу отнять у Софии такую игрушку. Постарайся ей не понравиться. Так будет лучше для неё. Она привыкла жить одна.

– Как вас зовут?

– Анна Павловна. Старайся при ней не кашлять, не сморкаться. И не дотрагивайтесь до неё. Это может вызвать серьёзное воспаление.

– Я вас услышал. А папа у Софии есть?

– У девочки замечательный папа. Был. Умер три года назад. Не выдержал чувства вины перед дочкой. Генетические заболевания – подарок от его рода. Он очень страдал от этого. Выпивал. Инфаркт. Теперь нас совсем некому поддержать. Моего заработка не хватает на медикаменты, хотя работаю в больнице. Иди, она ждёт.

Выйдя из кухни, Денис увидел, как девочка на цыпочках подходит к своей комнате. Она обернулась, приставила палец к губам, призывая молчать. Похоже, подслушивала. Но разговаривали они тихо, вряд ли София чего-то слышала.

– Не мог громче говорить? Рассказывай. Небось сказала, чтобы дышал через раз и в сторону, ближе чем на три метра не подходил. Не чихать, не пукать. Так? Не слушай её. Я смерти не боюсь. Можно, я ещё раз тебя поцелую? Тихонечко. Мама ничего не узнает. Просто чтобы доказать, что мне совсем-совсем не страшно.

– София. Давай лучше продолжим начатое. У нас мало времени. Анна Павловна разрешила чем угодно заниматься три часа. Только без глупостей.

– Тогда так: кассеты с записями я дам тебе с собой, рукопись тоже. Только не вздумай забыть вернуть. У меня копий нет. Сейчас я буду петь. Потом расскажешь всё про себя. Коротко. Дальше, про вашу с Ириной любовь. Всё-всё. До мельчайших подробностей. С самого начала и до конца. Но сначала поцелуй. Договорились? Думаю, в три, часа уложимся.

– Договорились. Только тихо, чтобы мама ничего не знала.

– Ура! Дай, приготовлюсь. Только не смейся. Я волнуюсь. Глаза закрой. Не подсматривай.

Денис почувствовал легкое прикосновение горячих губ, потом между губами застенчиво пролез кончик влажного языка. Юноша не ожидал от себя какой-либо реакции вообще, просто выполнял просьбу, разрешив обычный поцелуй.

Сила и глубина внезапного ощущения удивила. Вкус поцелуя показался сладко-фруктовым. Губы были очень приятными на ощупь, возбуждающими, мягкими, волнующими, чувственными. Юноша в недоумении открыл глаза. София дышала, высоко и сильно вздымая грудь, словно только что пробежала стометровку. Глаза её были открыты, словно фары, излучая энергию крайней степени удивления, покрывшееся румянцем смущения лицо покрыто белыми пятнами.

– Так бывает всегда?

– Как?

– Я чуть не умерла от удовольствия. Немножко щекотно, но там, внутри, я чуть не выпорхнула из себя. Мне так показалось. Поток блаженства прокатился вниз, потом вверх, закружилась голова, внизу что-то напряглось, потом стало жарко, трудно дышать. С тобой было так же?

– А, ты про это. Почти всегда. Если тот, кого целуешь, тебе действительно нравится.

– Хочешь сказать… Денис, я ведь нормальная женщина, правда, разве я не могу нравиться? Хоть кому-нибудь.

– Девочка, не женщина. Красивая, юная, привлекательная. Ты решила, что не можешь нравиться? Это не так.

– Почему мама говорит, что мне нельзя быть женщиной?

– Не знаю, София. Ей лучше знать.

– Не ври. Она тебе всё рассказала. Почему мне нельзя быть женщиной, –спросила девочка требовательно,  с расстановкой произнося каждое слово.

– Из-за слабого здоровья, наверно. Она за тебя переживает.

– Мамка сказала, чтобы ты больше не приходил? Так?

– Ну-у…

– Сказала-сказала. Так и знала. И ты не придёшь, послушаешь её?

– Не знаю, как быть, София. Мама очень просила. Её расстроило наше с тобой знакомство.

– Она днём работает. Ты же должен будешь мне кассеты принести. Вот и повод. Поговорим, я спою, стихи почитаю. Свои. Хочешь, про тебя напишу? Хочешь? Это что, преступление, если у меня будет друг?

– Хочу. И стихи, и рассказы, и песни. Но, пойми, София. Я скоро уеду учиться. Приезжать смогу дня на два в месяц. Ты будешь расстраиваться, скучать, заболеешь ещё сильнее. Давай лучше забудем нашу встречу. Ты ведь привыкла жить одна. Анна Павловна сказала, что слишком близкое общение для тебя опасно. Любая случайная инфекция способна убить. Не могу и не хочу быть причиной твоей гибели.

– Моя болезнь неизлечима. Мало того, прогрессирует. Умру я через год или через месяц, какое это имеет значение, если никогда в жизни не узнаю, что такое настоящая дружба, не почувствую вкус поцелуя, не надышусь запахом мужчины, с которым мне захочется обняться и умереть. Денис, ты сейчас разговариваешь со мной, не с мамой. Говори за себя. Испугался связаться с инвалидом? Так и скажи. Я пойму. Я ведь не жалуюсь, ничего не прошу. Только немного, вот такую маленькую капельку, общения. Чтобы ты приходил, рассказывал, меня слушал. Больше ничего. Даже целоваться совсем не обязательно.

Глаза Софии стали влажными, готовыми к протечке, улыбка начала расплываться, превращаясь в болезненную гримасу. Несколько мгновений, лишь судорожное движение мимических мышц выдавало её страдание, девочка с собой справилась, привычно водрузив на лицо дружелюбную улыбку.

Денис почувствовал  себя негодяем, трусом. София являла собой образец силы духа, самообладания, стойкости. Нет, не мог он показать слабость, предать ожидания девочки, для которой вечность исчисляется лишь коротким отрезком числа дней, наполненных ограничениями, страданием и болью.

– Я приду. Завтра. Обещаю. Ты подумаешь, я подумаю. Обещать ничего не буду. Оставим пока этот разговор. Ты спеть обещала и много чего ещё.

София принесла гитару, долго устраивалась в кресле. Подвижная мимика девочки свидетельствовала о том, что ей больно, но глядя на Дениса, она улыбалась.

Песня была длинная, мелодия тягучая, сильный голос брал за живое, выдавливая невольно слезу из единственного слушателя. Денис поймал себя на том, что рядом с этой несчастной девочкой не может чувствовать себя отверженным страдальцем. Глядя на неё, становилось стыдно думать о том, что неудача на любовном фронте – это невосполнимая потеря, смертельная травма и  терзающая боль.

Ирина объяснилась с ним корректно, без претензий и сцен, даже предложила дружбу. Сколько раз до и после этого приходилось расставаться с кем-то на время, терять совсем. Порой на душе  было грустно, невыносимо  мерзко, тревожно и пусто, но проходило время, беспокойные эмоции отпускали, забывались, тускнели. На смену одним людям приходили другие. Жизнь неизменно продолжалась, предлагая интересных друзей, новые перспективы, иные связки, чаще всего гораздо привлекательнее прежних.

София запела, явно желая понравиться. Она не отрывала ни на секунду взгляд от глаз Дениса, улавливая его восприимчивую реакцию, отражающуюся на лице, способность к сопереживанию. Ни разу в жизни с ней не происходило подобного сегодняшнему.

Она чувствовала страстное желание дарить ему свой талант, понимая, что Денис по-настоящему впечатлён. И ещё, ещё он чувствует в отношении её не жалость, а неподдельный интерес, общается на равных, не акцентируя внимание на неприглядных деталях изъянов ущербного организма.

Девушка транслировала свои чувства и мысли, облекая их в слова, интонации, ритмы и голос, а юноша чутко вслушивался, улавливая эти зашифрованные сигналы. Удивительным образом они понимали друг друга, но не могли выразить смутные пылкие порывы словами или привычными действиями.

То, что происходило между ними, нельзя назвать любовью. Рождающиеся чувства видимо не имели пока названия, но, не нуждались в том, чтобы их систематизировали. Магнетизм характера Софии или иные её качества, Денис сам не понимал, что именно привлекает его, настолько сильно притягивали, что он забыл обо всём, увлечённо наблюдая за подругой.

Три часа, отпущенные Анной Павловной на общение, пролетели незаметно. Мама их ни разу не беспокоила. Постучав в дверь, спросила разрешение войти.

– Денис, пора прощаться. Твоя одежда высохла, я всё привела в порядок. Можешь одеваться. Что ты сделал с моей девочкой? Она просто светится. Забыла, когда видела её такой счастливой.

– Анна Павловна, извините, но я буду приходить к Софии. Иногда. Не часто. Пожалуйста.

– Я уже поняла это, глядя на дочь. Помни о том, что она не обычная девушка, с какими ты привык общаться, она хрупкий хрустальный цветок, который может разбиться даже от случайного прикосновения. Никто из нас не хотел для неё такой судьбы, никого нельзя винить, но и отменить болезнь мы не в силах. Надеюсь на твоё понимание.

– Спасибо, Анна Павловна! София, во сколько встречаемся завтра?

– Можешь прийти утром, часов в десять, после процедур. Буду ждать. Очень. Вот, это плёнки и рукопись. Только не потеряй.

Если бы ей это не причиняло нестерпимую боль, девочка обязательно захлопала бы в ладоши, так она ликовала, выражая своё возбуждённое состояние мимикой и сверкающей радостью взгляда, внешне оставаясь бесстрастной.

Денис сразу же отправился к школьному другу, Витьке Кирпикову, у которого можно было сделать копии рукописи и плёнок, оцифровать музыкальные записи, переписав на более удобные и современные компакт диски.

Витька не спросил, как у него дела на любовном фронте, про отношения с Ириной он знал, а Денис даже не вспомнил, что всего несколько часов назад хотел расстаться с жизнью, считая себя самым несчастным человеком на Земле.

Он сам не заметил, как разложил по полочкам события сегодняшнего дня, присвоив каждому из них оценочное значение, где Ирина прочно заняла незаметное место на второй полке, потеснившись в пользу дружбы с Софией.

Если отношения с Ириной он рассматривал в отчётливом матримониальном контексте, многократно красочно представляя свадьбу, эротические моменты предстоящего близкого общения, создание прочной семьи, то с Софией это всё не представляло интереса и ценности.

Дениса привлекли совсем иные особенные отличия девушки, которые прежде не приходилось замечать в качестве приоритетных характеристик для самой близкой представительницы противоположного пола. София была настолько неповторимой, своеобразной, что вызывала позитивные эмоции независимо от интимных фантазий.

Но так юноша думал лишь в самом начале. Когда дома он читал рассказ, слушая одновременно пение подруги, в голову то и дело проникало воспоминание о невинном поцелуе, который, всплывая, возбуждая вполне определённое желание.

Пусть эротическим грёзам не суждено быть реализованными, так распорядилась судьба девочки, разве это так важно, когда ты готов к полной самоотдаче, независимо от телесных наслаждений? Так Денис думал, пытаясь понять, что движет его стремлением быть для Софии самым близким и самым нужным.

Юноша представлял, как поменяет ради Софии профессию, как окунётся в суть проблем её многочисленных болезней и непременно найдёт способ спасти. Не может быть, что совсем ничего нельзя сделать. Так не бывает. Должны же когда-то случаться чудеса.

Записей песен было много, качество звучания ужасное, однако, обаяние и магнетизм голоса неизменно порождали бурю эмоций, наслаиваясь, усиливая желание быть как можно ближе к  удивительной, поражающей силой характера Софии.

Денис с наслаждением перебирал в уме разнообразные звучания её имени: Софья, Соня, Софа. У Витьки в интернете он нашёл это замечательное имя, обозначающее понятие мудрости. И то, что София считается матерью основных христианских добродетелей: Веры, Надежды и Любови.

Так оно и было на самом деле. Юноша верил, что София – его судьба, по крайней мере, сегодня и сейчас. Чувствовал, что она дарит ему надежду на счастливую жизнь, пусть не очень долгую, но полную радости. Откуда появились такие мысли, не было даже малейшего желания задумываться. Что касается любви, разве без этого чувства можно было бы проникнуться к человеку таким беспредельным доверием?

Повесть, в которой был юноша по имени Денис, сцена их знакомства и романтическая история отношений с девушкой по имени Люся, была интересная, но до жути наивная. Что могла написать неопытная девушка, ни разу в жизни не испытавшая любви, ориентируясь лишь на прочитанные книги?

Эмоции, чувства и поведение молодых людей по ходу чтения много раз вызывали у Дениса улыбку. По отношению к Софии он был слишком опытен, хотя его познания и практика мало чем отличались от целомудренной жизни девушки. Поцелуи, несколько контактных танцев, скромные объятия – вот и все приобретения на данной ниве, не считая конечно коллекции чувственных эмоциональных впечатлений.

Ценность рассказа была в ином. Это были не просто фантазии. В своём повествовании София отразила всё то, о чём мечтала, чего ждала от жизни, но была уверена, что ничего даже в достаточно далёком приближении не могло осуществиться из-за жестокой болезни.

Денис читал и представлял себе, что из списка грёз реально можно преподнести в качестве осуществимых. Всё было настолько сложно, ведь он даже ни разу не видел обнажённой женщины, не представлял истинное строение нежного тела.

Как можно было пытаться осуществить чужие чувственные мечты, не имея личного опыта? Это равносильно тому, как София пишет свои книги.

Денис понимал, что задуманное им – чистой воды  авантюризм, но ему так хотелось сделать Софию счастливой, что иные мысли полностью исчезли из сознания. Юноша закрыл глаза, без труда вызвав образ подруги, и принялся вести с ней оживлённый диалог. Даже голос представлял, словно она рядом, сам уже не понимая, снится ему это общение или настолько яркое видение он способен создавать в воображении.

Когда на следующий день молодые люди встретились, Денис путался, что ему привиделось и о чём действительно говорили. София рдела, как рябиновая гроздь в предзимье, радуясь и восхищаясь каждым сказанным юношей словом.

Несмотря на то, что днём девочке непременно нужно было спать, делать необходимые процедуры, обо всём на свете было забыто до прихода Анны Павловны. Она не ругалась, лишь безвольно изображала всплеском рук негодование, качала головой и пожимала плечами.

Мама даже уйти Дениса попросила позже обычного срока. А ребята всё говорили, говорили, говорили. Число тем не уменьшалось. Им было интересно знать друг о друге всё. София по ходу Денискиных рассказов переживала эмоционально за каждое слово, радуясь, если всё складывалось в его пользу.

Каникулы закончились. Денис уехал учиться, а Соня села за написание новых рассказов. Теперь она знала много больше. Её друг оказался великолепным рассказчиком. Каждый день девочка отправляла ему по письму, описывая свои занятия, копируя выдержки из рассказов, посылая стихи. Ведь теперь она знала так много про настоящую любовь.

Кому-то покажется странным, но через год они поженились. Даже умудрялись иногда осторожно осуществлять интимную близость. И счастливо прожили почти семь лет, до того момента, когда София тихо умерла во сне, так ни разу и не пожаловавшись на ужасные боли, ограничения и превратности судьбы.

Она постоянно мечтала, воплощая задуманное в длинных романах, даже забеременела в одном из них, выносила плод и родила. Правда так и не увидела никогда своего первенца, потому, что умерла при родах.

Супруги всё время проводили вместе, увлечённо разговаривали, так и не сумев наговориться. София писала, сочиняла стихи о любви и верности, глубокие, романтичные, немного грустные, всегда про него, своего Дениску, посвящала ему песни и пела, пела.

Иногда после сольных концертов, посвящённых любимому, приходилось менять окровавленные бинты, потому, что у неё не было настоящей кожи, а та, что была, лопалась от напряжения с сильнейшими болями. София терпела и улыбалась, считая себя самой счастливой, потому, что была настоящей женщиной, благодаря Денису.

В пухлых папках лежали сотни его карандашных портретов и рисунков целующейся пары. В реальности им не суждено было по-настоящему обняться.

На её теле было лишь несколько небольших участков с чувствительной кожей. Один из них, малюсенькая, совсем неразвитая грудь, дарила супругам самые яркие минуты чувственных наслаждений.

Девушка  так никогда и не узнала, что такое немощность и старость, умерев молодой и юной. Она всегда улыбалась, радуясь жизни, иногда сквозь слёзы. Денис чувствовал её боль, как свою собственную, страдая от невозможности помочь, облегчить жестокую болезнь.

Он так и не сумел найти средство, способное вылечить любимую, отчего приходил в отчаяние и плакал, когда София не могла этого увидеть.

После её смерти Денис женился лишь через десять лет, когда похоронил Анну Павловну, любившую его все эти годы как собственного сына.

До последнего дня своей жизни мужчина в день рождения и в день смерти Софии слушал её песни и читал рассказы, которые, накопив достаточно денег, издал четырьмя книгами с дизайнерским оформлением, так и не сумев продать ни одной. Он их просто дарил, подписывая на добрую память.

Стихи и песни издать не решился. Считал слишком личными, очень интимными, чтобы выставлять их напоказ. За некоторым малым исключением все они были посвящены ему и их необычной любви.

Читая и слушая, Денис не стеснялся слёз. Они были солёные на вкус, но пробуждали необычную, сладкую грусть, напоминая о самых счастливых минутах беспредельного счастья с любимой женщиной.

Танец живота

До долгожданного события – свадьбы, оставалось два дня. Друзья уговорили устроить мальчишник: традиция, мол, такая, обряд прощания с холостой жизнью. Переход неформальных романтических отношений в официальный семейный статус. Присвоение очередного звания и повышение в социальной иерархии необходимо обмыть, зафиксировать в долгосрочной памяти чем-нибудь запоминающимся – примечательным, эффектным.

– Плакать что ли сообща будем?

– Скорее иронизировать, смеяться. К прощанию со свободой нужно относиться с юмором.

Поначалу действительно было весело. Потом, когда хмель ударил в голову, кому-то пришла в голову оригинальная мысль. Точнее, мероприятие было плановым, но до поры шикарный подарок жениху держали в тайне – опасались, что сюрприз ему может не понравиться. Янку, свидетельницу, подружку невесты, попросили исполнить относительно невинный, но с элементами стриптиза танец живота.

Девчонка старалась, хотя сразу предупредила, – не умею. Она ведь тайно любила жениха, как все на свете незамужние подружки невест ведутся на ценный приз, по недоразумению (они-то более достойны счастья) доставшийся не им.

Мальчишки засмотрелись на соблазнительную экспозицию, на увлекательную подачу в чувственном танце изящества и грации, хотя ни того, ни другого в непристойном любительском представлении на самом деле не было. Но интрига и недвусмысленный намёк на отсутствие цензуры были. Ещё какие! Увлекал разгорячённых алкогольным допингом отроков не примитивный танец, нет: куда забавнее выглядела трепетно прыгающая абсолютно натуральная обнажённая грудь. Пусть эти аргументы были малюсенькие, с антоновское яблочко, но упругие, сметано белые, с алыми бусинками на вершинах соблазнительных холмиков, которые всем разом захотелось съесть, хотя бы лизнуть, и изящный плоский животик, указывающий похотливое направление взглядам строго вниз, в долину грёз каждого половозрелого недоросля.

Алкоголь коварен. Он способен нарисовать в воображении картинку гораздо привлекательнее, чем выглядит оригинальная модель. Янке только-только девятнадцать исполнилось: в самом соку девчонка. Еле уговорили принять участие в озорном представлении.

У нас ведь, мужиков, как – мечтаем о большой и чистой любви, о гармонии и совершенстве, о благословенном слиянии душ навсегда, но в состоянии поиска возвышенного, идеального непременно смотрим на филейную и грудинную часть выразительной девичьей фактуры каждой потенциальной претендентки на роль принцессы.

Смотреть было на что: Яночка и в одежде прелесть, а в танце живота себя превзошла. Гоготать и подзуживать было дозволено всем, прикасаться к сокровенному экспонату – только жениху.

Это была просто жеребячья забава, смеха ради. Увлекательная, надо сказать, но совсем не безобидная потеха. Не знаю, о чём думал и мечтал в ту минуту Виталий, но сюрприз пришёлся ему по вкусу. Сам не ожидал. Честно говоря, не раз и не два до того заворожено смотрел он на недоступный, но зовущий соблазнительный рельеф гибкой Яночкиной фигурки, но опосредованно, абстрактно, без детализации и нескромных грёз. У него же была Юлечка – самая-самая прекрасная девушка во Вселенной, более реальный и желанный, к тому же осязаемый и доступный в интимном спектре приз, нежели подружка невесты.

В молодости все мы готовы к умеренным компромиссам, тем более, когда уверены на все сто, что никто не догадается, никто не узнает. Опять же алкоголь. Всем известно, что он возбуждающе действует на разгорячённую фантазию, к тому же блокирует нравственные тормоза. А тут, только руку протяни, пряный десерт с толикой перчика. К тому же практически даром! Кому угодно крышу снесёт от греховного безрассудства, поданного прямо в постель. Вот и Виталик дрожащими руками, хохмы ради, как казалось ему вначале, прикоснулся к налитым спелым нектаром аппетитным магическим амулетам.

Дотронувшись, обжёгся невзначай, но понял, что страсть позволяет научиться летать до того, как будет получена лицензия на действия определённого характера относительно девичьих тайн. Смех волшебным образом стих, дружки на цыпочках удалились – так было задумано: последняя вольность перед принятием клятвы верности, коли сам не оплошает.

По неподтверждённым слухам Яночка была непорочна. Солировать в качестве коварной соблазнительницы согласилась с единственной целью, в которой не призналась бы даже под пыткой.

Свадьба, как вы уже поняли, не состоялась. Точнее, её перенесли на осень, но в ином составе действующих лиц и исполнителей. Счастливая невеста держалась довольно скромно, оглаживая округлившийся от неловких Виталькиных поцелуев животик, начинённый новой жизнью в пылу танцевальных упражнений за пару дней до его так и несостоявшейся свадьбы.

Выглядела Яночка счастливой, разве что не веселилась как все, не пила и не ела: запахи и вкусы чего бы то ни было несли в себе опасность испортить праздник: её мутило. Виталик, напротив, смотрел на происходящее безучастно, словно его это торжество никаким боком не касалось.

Удивительно было то, что подружкой невесты была Юля – та самая девочка, которой судьбой несколько месяцев назад в супруги предназначался сегодняшний жених, а дружкой – Игорь Постников, юноша, который прежде пытался ухаживать за Яночкой, по совместительству самый близкий друг Виталика.

Непонятно, какими стимулами руководствовались участники сего драматического повествования, но следующую свадьбу играли через год, слегка поменявшись ролями: супруги Виталик и Яна засвидетельствовали добровольное вступление четы Постниковых в законный брак. Возможно, Юля мечтала изобретательно и жёстко отомстить. Точно не знаю.

Торжество было знатное, с истинно купеческим размахом: живая музыка, танцовщицы в бикини, фейерверк, тамада, торт, размером со стиральную машинку среднего размера, халдеи в ливреях, море цветов, Эверест подарков. В разгар вечеринки неожиданно занедужила и удалилась привести себя в порядок невеста.

Дабы не бросать в разгар веселья гостей, Игорь взял на себя всю меру ответственности за ход празднества. Никто не обратил внимания на то, что Виталик о чём-то увлечённо шепчется с невестой, которая только что обрела статус супруги Игоря, что оба вели себя несколько странно.

Парочка незаметно юркнула в такси, стоящее за углом ресторана и была такова. Видно им было о чём поговорить, в чём объясниться. Свадьба явилась катализатором, ускорившим неминуемую потребность выяснить, наконец, отношения, которая долго разогревалась, а теперь достигла точки кипения.

История, как известно, повторяется дважды – сначала как трагедия, потом в виде фарса. Игривости, озорства и легкомыслия в разыгравшемся спектакле было предостаточно, комические эффекты с эротическим подтекстом тамада выдавал в эфир пачками и тачками. Гости развлекались по-взрослому, искренне радуясь за новобрачных.

Пропажа героев Санта Барбары местного разлива обнаружилась позднее. Причём инцидент для большинства гостей удалось-таки скрыть. Игорь напился в хлам, – прикольно, – бормотал он в алкогольном бреду, – лихо Юлька меня подставила. Янка, давай отомстим этим предателям. Нет? Как хочешь. У меня идея: выйду в поле, швырну кирпич, на кого упадёт – на той и женюсь. Я же о первой брачной ночи мечтал, о медовом месяце. Планы на сорок лет вперёд строил. Нахрена так-то! Друг называется.

Постников подал заявление на развод на следующий же день. Тогда он ещё не знал, что Юлечка уже беременна. Не от него, от Виталика.

Одно неловкое движение, точнее не очень скромный Яночкин танец нарушил природное равновесие: любовь нам даётся свыше. Её невозможно притянуть за уши, когда, увы, несовместимы души. Возможно, некоторые бракидействительно свершаются на небесах.

Всё вернулось на круги своя. Яночка угодила в собственноручно изготовленную западню, только ей было гораздо больнее: она успела привыкнуть к незрелым плодам эгоистичной победы. Ведь до этого печального для неё дня Виталик честно исполнял супружеский долг. Казалось бы – живи, радуйся. Так нет! Угораздило же её назначить дружкой Юльку-разлучницу.

Новую свадьбу играть не стали: довольно в их жизни было неправильных праздников. А семья у Виталия Маркелова и Юлии Постниковой (в назидание мужу за танец живота она оставила фамилию обманутого супруга) получилась настоящая, крепкая. Вот только горьковатое послевкусие – всё дело в нём: нет-нет да всплывает в памяти неприглядная история семейного цирка.

Прочитать бы эту занимательную новеллу тем, кто задумал заполучить счастье, отнимая его у других. Стоит ли начинать? Кстати про Яну: дочку мамочка вскоре отдала отцу. Отказалась от материнства как от мешающей жить полноценно обузы. Ошибочка получилась! Замуж больше не вышла – надломилось что-то внутри, перебродило. Ещё более мешал целый набор невыполнимых претензий к номинальным женихам.

Жизнь свою она наполнила до краёв карабканьем в неприкаянном одиночестве по скрипучей карьерной лестнице. Несколько попыток быть рядом с кем-то случались, но неудачные: характер, сами понимаете, не получается назвать миролюбивым и милым. А Игорь женился спустя три месяца на однокласснице, которая, как оказалось, все очи по нему выплакала.

И вновь ирония судьбы: свидетелями на их свадьбе были Виталий и Юля.

– Мы теперь с тобой родственники, Юлька, как ни крути. Кому ещё я могу доверить такую ответственную миссию, мадам Постникова? А Виталька… сволочь, конечно, но теперь он в долгу у меня до последнего вздоха – с моей, паразит такой, бывшей женой спит. Непорядок! Пусть мучается, ирод!

Это он так – не со зла. Игорь – мужчина добродушный, отходчивый. Было дело: повздорила Юля как-то с Виталькой и выдала в сердцах, – не забывай, что я не Маркелова – Постникова. Второй женой к нему пойду! Думаешь, откажется?

Обиделся муж, хотел Янкой припугнуть, но Юлька эту глупость упредила, – вместе с бывшей будешь танец живота на чужих свадьбах исполнять. Ну что, звоню Игорю?

Соглашусь – не дело это, манипулировать тем, чего ни забыть, ни изменить невозможно. Но свербит ведь послевкусие, зудит, чешется.

У Юльки аргумент железобетонный – им же, теперь мужем законным, подтверждённая непорочность по всем фронтам. Поцелуи с Игорем не в счёт. Это не более чем детская шалость. А у Витальки основательное свидетельство измены – маленькая Арина от предательницы Янки, которую Юля удочерила и больше года супружества на стороне. Пусть теперь доказывает, что не бегемот и не слон. Тут ведь как в анекдоте, когда кролик носорога предупреждает, что в саванне слонов отстреливают, а тот аргументирует, что не слон, – они сначала отстреливают, а потом проверяют.

Но это так, для острастки. Обычно Юлька шутит иначе, – влюбилась я в него, и стало ясно – хочу с ним долго жить. И счастливо. И часто. А потом песенку поёт, – а что очки товарищу разбили – так, то портвейном усугубили.

Ладно, пусть шутит. Беременным как детишкам малым – потакать нужно. Одно тревожно: а если Юлька каждый год рожать наладится? Кстати, сестра её, Ирина, два раза уже по двойне принесла.

Как страшно от мысли о вечной ничьей

Время, или я сам – юный, доверчивый, впечатлительный тому причина, неумолимо стремилось обогнать саму жизнь, создавая сгустки проблем там, где их, казалось бы, не должно быть. Реальность путала события, заставляла носиться кругами и петлями по одним и тем же неверно намеченным ориентирам, немыслимыми зигзагами загибала последовательность происходящего, искажала логику явлений, пыталась завязать объективные закономерности в хитроумные экзотические узлы, перепрыгивала через памятные даты и сезоны года, вновь и вновь возвращая к началу чего-то незавершенного ранее.

Попытки планировать судьбу как изящный симметричный узор в итоге формировали нелепые абстракции, невнятные по форме и содержанию, можно сказать пятна, точнее кляксы, с едва различимыми элементами контура.

Так было не всегда. Поначалу всё шло гладко – ярко, заманчиво, азартно и до чёртиков выразительно, пока в крови зашкаливала хитроумная чувственная химия.

Как же впечатляет, когда любовь случается впервые, когда захлёстывает и пьянит, будоражит и щекочет, пробуждает самое светлое, самое чувственное, когда голова кружится оттого, что исчезает понятие постыдного, греховного и запретного.

У нас была любовь-страсть, когда крышу сносит напрочь, когда день начинается поздно вечером, а заканчивается то ли упадком сил, то ли обмороком. События выстраивались отдельно от сознания, сами по себе. Суть и последствия эйфории воспринимались осмысленно не сразу, лишь спустя время, которое пролетало незаметно, но со временем иссякло, опустошало вдохновение, заставляло смотреть на холст судьбы другими, выцветшими что ли, глазами.

На небрежно загрунтованной ткани не оказалось ничего, кроме намалёванных наспех штрихов и бесформенных пятен. Куда исчезли притяжение, очарование, тайна? Какими же глазами смотрел я на свою жизнь, если не видел основного и главного: девушка моей мечты – редчайшее сочетание авантюризма, самовлюблённости, страстного стремления наслаждаться и праздновать, но ни за что не отвечать.

Формально она не обманывала меня, сознавшись в самом начале отношений в многочисленных романтических и не очень приключениях, в искушениях и невинных женских шалостях, в неудержимом стремлении нравиться всем, которое стало смыслом жизни задолго до замужества.

Конечно, она приукрасила своё повествование, добавила в него толику лирики, щепотку юмора и капельку пафосного драматизма для пущей убедительности. Это потом я понял, что жена не раскаивалась, не исповедовалась – заранее предупреждала, зная свои не совсем обычные чувственные повадки и наклонности: влюбляться во всё, что обещает воодушевление, выразительные эмоции и сколько-то мгновений яркого праздника.

Я был окрылён любовью настолько, что логические построения и доводы разума не мог воспринимать адекватно. Это было давно. С тех пор много раз менялись правила игры: стиль общения, жизненное кредо, декорации, костюмы, сценарии, детали и нюансы эффектной житейской постановки.

Милая хрупкая девочка превратилась со временем в волевую женщину с характером коварной хищницы, но очень, очень сладкую, когда ей что-нибудь нужно. Словно опытный сёрфер следила она за окружающей мужской средой, улавливала потоки интереса и внимания, устраивалась время от времени поудобней на восходящей волне и парила на гребне восторга, наслаждаясь возбуждающими галлюцинациями  столь долго, пока не иссякала энергия страсти.

Как и любое течение, побуждаемое к движению извне, одержимость и влечение вскоре теряли избыточную энергию. Растратив желание и силу безумия, жену выбрасывало ослабевшей инерцией обратно в семью, где по-прежнему было обыденно, скудно, однообразно, размеренно и скучно.

Ей приходилось подстраиваться под одного и того же, надоевшего основательно мужчину, то есть под меня: подтирать сопли детишкам, которым  требовалось слишком много внимания. Вновь приходилось стирать, готовить, убивать на это драгоценное время, которое можно было израсходовать иначе – празднично, весело, чувственно и вкусно.

Я знал о вероломных склонностях супруги, чувствовал отчуждение, когда жена особенно увлекалась нескромным романтизмом, замечал косвенные признаки измены, но категорически отказывался верить в реальность любовных интрижек, находя абсурдному поведению тысячи иллюзорных объяснений.

Ирина почти не скрывала свои похождения, лишь слегка прикрывала неприглядные стремления фиговым листком молодости: юность, мол, наивная и непоследовательная, – ну прости, прости, увлеклась, каюсь! Один поцелуй, почти отеческий, в щёчку, ничего вульгарного. Не распущенность и соблазн тому виной, любимый, исключительно любопытство и девичья наивность. Честное слово – у меня с ним ничего такого не было! Нет повода беспокоиться.

– Да-да, понимаю, – пытаясь улыбаться и не мигая смотреть в глаза, мямлил я, – конечно, это досадное недоразумение. Невинная шалость. Жажда познать всю полноту жизни. Но теперь-то ты поняла, что за яркие эмоции приходится платить … чувством вины хотя бы? Неужели сложно понять – мне больно!

Жена была не просто любознательна в отношении чувственных удовольствий – назойливо сосредоточена конкретно на эротизме, первый опыт которого приобрела ещё в нежном возрасте: не по любви, нет, это было искушение взрослостью, которая манила сочными деликатесами, подробно и чувственно описанными в женских романах.

Любовные истории Ирочка читала запоями с раннего детства, благо такие возможности у неё были. Иногда родители заставали девочку среди ночи с книжкой под одеялом со светом фонарика. Интимные знания копились, вызывали любопытство, требовали реализации. Какая любовь, какие чувства, какие страсти… и без неё.

Восхитительной взрослой жизнью наслаждались все, а от Ирины скрывали таинственным пологом неизвестности и нелепых запретов. Она ждала и жаждала таинственных событий, активно способствуя их наступлению, и однажды преждевременное взросление не замедлило войти в юную жизнь.

Я не оговорился: оно действительно вошло, вполне по-взрослому, раздвинув раз и навсегда горизонт событий вместе с нежными бёдрами до уровня первого, не вполне удачного, но запомнившегося навсегда женского опыта, можно сказать с первым встречным, проявившим решительную настойчивость.

О том случае жена рассказывала многократно, каждый раз добавляя в историю драматизм и сочность деталей, словно наслаждалась моей негативной реакцией.

Повествование было построено таким образом, будто над ней надругались, требовало сочувствия, но восторженная мимика и трепетные оттенки голоса в особенно пикантные моменты постыдного красноречия свидетельствовали о том, что не только тогда, но и теперь она испытывает толику наслаждения, вновь и вновь переживая нечаянное интимное приключение.

Позднее, когда раз за разом вскрывались её неумело камуфлируемые скабрезные шалости, я старался не обращать на них внимания, относя к совпадениям и нелепым случайностям, хотя каждый подобный эпизод добавлял  отношениям царапины и шрамы, не кровоточащие до поры, но раздражающе зудящие, иногда ноющие весьма болезненно.

Я терпел, потому что любил. Понимаю – так себе оправдание. Но иной веской причины у меня нет. Ирочка была моей первой и единственной женщиной. С ней я познал радости настоящей любви, с ней прошёл долгий путь от робкого прикосновения к руке почти до совершенства в школе эмоционально насыщенного нежностью и страстью эротизма, с ней одной мечтал о счастливом будущем и связывал свою судьбу. Или всё же это была патологическая зависимость?

Наверно я однолюб. Хотя, если быть до конца откровенным, изменить однажды пробовал, когда Ирина вела себя особенно агрессивно, когда демонстративно хлопнула дверью и убежала навстречу новым впечатлениям. Руководствовался тогда обидой и сиюминутным желанием отомстить. Сравнение с женой претендентка на адюльтер не выдержала.

С ней вроде бы было хорошо, местами даже замечательно. Но… не так. А хотелось так, как с ней, как в первый раз. Впрочем, с Ирочкой у меня каждый раз был первым, даже после возвращений из дерзких загулов, после бурных выяснений и страстных примирений. Наверно так я устроен.

Желание близости всегда возникало мгновенно, стоило только мысленно представить её образ или дотронуться, не говоря уже о тех моментах, когда инициатива исходила именно от неё.

Да-да, однажды и я сорвался, оправдывая свои развратные действия якобы местью, когда подросли дети, а измены приняли особенно уродливые формы. Понимаю – этот факт не может быть оправданием: интимная связь на стороне – однозначно позорное явление.

Удивительно то, что мне не пришлось искать утешительницу. Эту гуманитарную миссию добровольно, с воодушевлением и радостью взяла на себя лучшая подруга жены, которая без зазрения совести воспользовалась моментом моей эмоциональной невменяемости.

Не было нужды её соблазнять: девочка кружила около меня как ночная бабочка, привлечённая светом электрической лампы, пока не добилась взаимности, после которой я чувствовал себя конченым предателем.

Ладно, думал я впоследствии: погулял и довольно. Не моё это. Надо настраивать свой рояль. А каким путём, как изменить взрослого человека, смыслом жизни которого является одержимость наслаждением? Отчего мы друг друга не понимаем? Каким образом один садится на шею другого и погоняет, а тот и не думает сопротивляться? Как и почему возникает зависимость?

Решив эти нехитрые вопросы наверно можно составить план действий, попытаться превратить минусы в плюсы. Начну, пожалуй, с последнего пункта. Раз уж я убедил себя, что люблю эту женщину, значит, могу попытаться раскрутить спираль чувственности в обратную сторону. Хотя бы изобразить безразличие.

Я начал действовать: приходил с работы на два часа позже, слегка под мухой. Есть не хочу, желаю спать, но… в гордом одиночестве. Надо же, сработало! Уже на третий день.

Что же происходит с моей милой кошечкой, которая привыкла гулять сама по себе? Неужели зависимость обоюдна? Нужно выяснить, на чём она основана. А ещё, поразмыслив, я понял: если большой мир состоит из мельчайших частичек, что говорить об отдельном человеке. Идеал, конечно, существует, только не в реальной жизни. Равновесие – состояние весьма неустойчивое.

Любовь и дружба у супругов вовсе не миф: все ругаются, мирятся, но многие стежок за стежком умудряются вышить вполне добротный семейный гобелен. Чем же мы с женой – хуже других? Если особенно не копаться в обидах, выводы вовремя делать, жизнь возможно наладится. Не догоню, так согреюсь, решил я. Отец всегда говорил, – никогда не делай резких движений, сначала осмотрись, потом действуй.

Хоть и говорят, что воспитывать человека можно, пока он поперёк лавки умещается, а как вдоль скамейки лёг, ничего в его характере не изменишь. Нужно пробовать. Другого выхода нет. Или разбегаться, пока не поздно, чего очень не хочется. Прикипел я к ней.

Говорят, на тот срок, когда включаются трепетные чувства, мозг создатель отсоединяет, чтобы не перегрелся: любовь весь трафик съедает, приходится организм в режиме экономии эксплуатировать.

Скандалы и истерики – весьма эффективный инструмент, способный заставить  делать много чего против воли, но это работает лишь до тех пор, пока принимаешь в них активное участие.

Если удаётся абстрагироваться от парализующего действия ссоры, убедить себя, что совершаемые манипуляции тебя не трогают, магия прекращает работать, теряя энергию и силу, превращаясь в любительское театральное представление, банальное и неинтересное. А лишившись могущества и точки приложения противостояние сходит постепенно на нет.

Первые скромные шаги начали давать плоды. Как же так, наверно думала Ирина, знаю каждую кнопочку, на которую можно нажать, чтобы заставить его подчиняться и вдруг?

Она скандалит, я, молча, с абсолютно равнодушным выражением, занимаюсь своим делом и на неё ноль внимания. Чувствую растерянность в её действиях. Обычно правила семейных отношений регулировала Ирина, теперь от неё ничего не зависит. Разрыв шаблона. Требуется некая перезагрузка.

Начало   эксперимента удачное, нужно в корне менять правила общения, да так, чтобы девочке моей самой расхотелось романтического пафоса, который можно безболезненно сменить на спокойное парение в тишине семейного моря. Лежу и думаю: что может заставить женщину, которая увлечена поисками неведомого идеала, вернуться обратно на землю? Может быть ревность? Однако, Ирочка давно и безнадёжно равнодушна к моим мужским чарам. Приелся, надоел.

Для возбуждения необходима экзотика. Не африканец какой-нибудь, но эротический субъект, свежий и загадочный, чтобы зажечь сумел. Вариантов немного. Она любит бесцеремонных циников, обладающих грубыми мужскими достоинствами, агрессивных и сильных. Я совсем не такой. Для меня не вполне понятно – почему её больше привлекают мужланы. Все её нынешние воздыхатели приземлённые и убогие. Не уподобиться ли и мне им? А что, накачать мышцы, одеться придурком, изнасиловать, двинуть в глаз.

Агрессивно, вульгарно. Я для неё не вполне горяч, можно сказать заветрился, остыл как мишень для вожделения. Одноразовая грубость не поможет. Хитрость нужна.

Попробовать провокацию? По себе знаю, если у меня лежит довольно ценная, но давно и прочно ненужная вещь, как только она скрывается из вида, именно в ней появляется острая необходимость, маниакальное стремление вернуть притягивающий мысли предмет.

Если вдуматься, меня Ирочка именно так и воспринимает: как необременительный, но вполне годный к эксплуатации, временами просто необходимый в обыденной жизни аксессуар.

Ну и что, если порой раздражает? Так случается. Это не значит, что можно просто так взять и выбросить не очень-то и нужную, но привычную и удобную вещицу.

Я ведь  ещё вполне доброкачественный, довольно расторопный и удачливый мужчина. Должен же представлять для неё какую-то ценность. Вот! Нужно для начала обозначить свою стоимость, а потом огорчить возможностью лишиться нужной вещицы. Я даже знаю как. Вполне подойдёт ревность.

На следующий день купил две упаковки резинового изделия номер два, положил в карман брюк и… нечаянно уронил на пол в её присутствии. Нисколько не смущаясь, поднял конвертики с компрометирующими предметами и медленно, чтобы Ирина имела возможность рассмотреть упаковку, сочинить и пережить пикантную историю, задумчиво положил обратно в карман.

Глаза у моей леди начали расти и застыли в полностью расхлопнутом состоянии, в то время, когда ртом она начала жадно ловить воздух, словно выброшенная на берег рыба. Наживка сработала. Ждём-с.

– Может, объяснишь, что ты сейчас поднял с пола? Вынимай, показывай!

– Вот это, – протягиваю на ладони упаковку, – кондом, презерватив по-нашему. Нужная в хозяйстве вещь. Знаешь, сколько аварийных функций можно выполнить при его наличии?

– Зубы не заговаривай, знаю. И функцию и метод использования, даже ощущения… девчонки рассказывали, – поправилась она, но ведь мы с тобой, никогда ими не пользовались. С чего вдруг такой интерес к контрацепции? Я ведь всё равно узнаю.

– Иришка, золотце, просто ты в походы не ходила. Обычно я использую шарики как контейнеры, чтобы спички, сигареты не вымокли. Как напальчник, когда поранился. Вместо жгута иногда применяю. Как упругую завязку. Можно быстро прокладку временную сделать для крана. Много чего ещё. А что тебя удивляет?

– Всё удивляет. Не делай из меня идиотку! Мне казалось, его надевают… короче, если ребёночка не хотят. Или неприличную хворь подхватить боятся. Кто она?

– Ты о чём, родная? Не подозревал, что ты такая ревнивая. Не замечал, что тебя волнует моя личная жизнь. Удивляюсь: ты же кошка, которая гуляет сама по себе. Тебе можно, а мне нельзя?

– Всё равно узнаю. Чего именно мне можно, на кого намекаешь? Сева и Артур – мои друзья. У нас общие интересы, только и всего. Есть, что предъявить? Может ты меня за ноги держал да фонариком подсвечивал!

– Меня твои акробатические предпочтения не особенно трогают. С некоторых пор. Фиолетово мне, любимая, с кем ты тренируешься. Чего так возбудилась? Кому мужчина добычу приносит, того и тапки. Всё в этом доме исключительно для тебя, милая. Ты – моя единственная женщина в этом мире. Товар обмену и возврату не подлежит. Буду использовать, пока окончательно не сотрётся.

– Я тебе что – вещь! Кстати, нас сегодня в гости зовут. Пойдёшь?

– Разве что-то случилось? Ты ведь давно никуда меня с собой не приглашаешь.

– Я ведь тебя люблю, – то ли спросила, то ли сообщила Ирина, – сам виноват, что мы редко бываем вместе. Работаешь много. Слишком много. А мне хочется с мужем побыть, что в этом необычного?

– Ой, ли! Тогда никуда не идём. Предпочитаю интимный ужин при свечах. Романтическое свидание наедине с судьбой тебя устроит? Красное вино, нежный поцелуй с пикантным продолжением. Ты и я. Нам ведь никто не нужен?

– С тобой же со скуки помрёшь. Даже петь не умеешь. Там компания, движуха. Там весело. Потанцуем. Не нацеловался что ли? Как ребёнок малый себя ведёшь.

– Ладно, идём. А  Саша там будет?

– Какой, Саша?

– Неужели я что-то перепутал? Блондин с длинными волосами, который с гитарой. Ну, помнишь, ты с ним так увлечённо целовалась на кухне. И вид у вас был как у нашкодивших котов. А на следующий день ты под утро пришла.

– Вспомнил! Тебе показалось. Соринку у него из глаза достала, только и всего. И не под утро вернулась, а в три часа. Детское время. Девичник у нас был. Вот! Можешь у Вероники спросить.

– Понимаю. Вероника, бедовая разведёнка без царя в голове в качестве гаранта верности. Прикольно. С соринкой справилась? Тест на беременность не понадобится?

– Не твоё дело! За собой следи.

– Понятно, не моё. Так он будет?

– Конечно. Он же музыкант, душа компании.

– Помню-помню. Забавные композиции и масленый взгляд. Дай вспомню, – ты трогаешь себя, ты стонешь, ты плачешь, как будто и быть не может иначе, как будто душа расплавляется телом. Ты делаешь это уверенно, смело… я запомнил. Ведь он для тебя исполнял гимн беспринципной похоти? А заразиться испугался, презервативов целую коллекцию прикупил. Не нервничай. Они у него из кармана, тоже совершенно случайно, выпали. Я именно из-за этого и ушёл тогда. Переживал, глупый. Это ведь теперь не считается, правда? Подумаешь, делов-то: туда, сюда, обратно…

– Опять  хамишь? Доказать сумеешь?

– Чего так разволновалась? Раскраснелась, взъерошилась. Дело житейское. У нас ведь свободные отношения, правда? Ты иди, иди. Мне в гости расхотелось. Погулять схожу. Подышу лесом. Подумаю, нужен ли мне чемодан без ручки.

– Мне тоже расхотелось. А чё, давай, правда, посидим, вина выпьём. Или шампанского. Помнишь, как тогда…

– У меня с памятью проблемы. Хрень всякая в голову лезет. Отвык я от посиделок, от твоего участия, от щедрости эмоций, от нежности. Ты обычно где-то там, с друзьями, я, никому не нужный, здесь.

– Ты в тот день из командировки приехал. Ожерелье привёз из коричневого жемчуга, шарф кашемировый. И духи. Клима, кажется. Вкусные. Мы до утра наговориться не могли. Неужели это была я?

– Сама удивляешься? Конечно ты. Представляешь, Иришка, год назад мы были влюблены. По уши.  А что это значит? Только то, что до сердца любовь наша так и не дошла: руки, нос, уши и всё. Когда начинаешь думать, сопоставлять, оказывается, что незрелая любовь, та, что начинается и заканчивается голой физиологией – иллюзия, глюки. Мы ведь совсем не идеальные. Обычные обыватели, как миллионы прочих. Мираж рассеивается, остаётся ощущение, что тебя надули как последнего простака, подсунули фантик вместо сладкой конфетки. А ощущения той эйфории, проекция счастья неземного, в памяти прочно засела, требуют повторения, существенных доказательств. Любовь – наркотик. Это не преувеличение, так оно и есть на самом деле. Симфонию жизни исполняют гормоны. Организм привык получать своевременно дозу, не дают – начинается ломка.

– Не выдумывай. Хочешь сказать, что мы сами себе не хозяева?

– Почему? Люди взрослеют, набираются опыта, учатся справляться с любыми ситуациями. Перестают питаться иллюзиями.  Жизнь слишком коротка, чтобы преодолевать отчуждение, живя вдвоём. Одиночеством нужно наслаждаться. Одному. Только не очень долго. Если слишком увлекаешься, пропадает сладость блаженства. Оно превращается в несчастье, выдержать которое становится невыносимой пыткой. Когда начинаешь тосковать в браке, знай – любовь безвозвратно ушла. Она просто не выдержала испытания временем.

– В мой огород камешек? Ты тоже не идеальный. Мне Танька кое-что рассказала. Было у вас, ведь было! Ага, глаза прячешь.

– До любой информации, Иришка, дозреть нужно. Никогда не замечала, что перечитывая одну и ту же книгу, видишь не то же самое, совсем другое, хотя буквы одни и те же. А почему? Развиваешься, растёшь, становишься другим. Понимаешь, Иришка, нельзя строить дом на чужой земле. Даже если очень хочется. Это исключено. Отнимут. Или выгонят в лучшем случае. Строить всегда нужно своё, на своём поле, собственными руками. Что насчёт романтического ужина?

– Принято. Выдвигаю встречное предложение – что скажешь о романтическом завтраке? И вообще… ты меня любишь?

– Я тебя? Бесспорно. Не пора ли и тебе созреть, ягодка моя? Не хочу пугать, но я устал от твоей безграничной свободы. Определяйся, что для тебя важнее – я, дети, компания, Саша?

И не уйти, и не остаться

Он глубоко, с наслаждением вдохнул аромат разомлевшего ото сна Жанкиного тела, чувственно (так бы и… ) погладил душистые волосы, нежно дотронулся губами до ямочки у ключицы, отчего червячок желания беспокойно зашевелился, совсем некстати, и осторожно заставил перевернуться её на другой бок: иначе не уснуть.

Она тут же зашевелилась, вздрогнула, будто бы случайно задрала подол ночной рубашки, упёрлась в него оголённым задом и плавно выгнула спинку, давая понять, что ждала, что нечаянно уснула. Пришлось обнять, запустить руку в вырез рубашки, где покоились полусферы с удивительно нежной кожицей, где до невозможности тепло и уютно. Вадим не хотел или думал, что не хочет, но нечаянно нажал на заветную кнопочку, которая секунду подумала и начала наливаться восприимчивой спелостью.

Он почувствовал, как включилось в работу её трепетное сердечко, раскачивая воображение и желание, как оживали расслабленные мышцы, как соблазнительно вибрируют бёдра в предчувствии праздника. И вот уже её рука шмыгнула назад, вклинилась между ног. Ниже, ещё ниже.

– Жанна-Жанна, вставать через три часа, что ты творишь!

Девушка окончательно просыпалась. Дыхание её становилось горячим и шумным. Это было началом восхитительно аппетитной пикантной игры, но, увы, так не вовремя. Однако отступать было поздно. И некуда.

Вадим поглаживал, тискал, нажимал на что-то дико приятное, чувственно или глубоко проникал. Именно так и туда, как Жанна мечтала, как задумала. Видно у них было нечто вроде двухсторонней телепатической связи.

– Не двигайся! Останься там навсегда. О-о-о!

Жанна. Любил её Вадим или нет? Он не знал на этот вопрос ответа. Всё в отношениях и мыслях было неоднозначно, сложно. Она была некрасивая, угловатая, но удивительно энергичная, впечатлительная и живая. Если бы к Жанкиному телу и её неуёмному темпераменту приделать милую головку с симпатичным личиком, пожалуй, непременно влюбился бы. Да!

Она так смешно смущалась, когда раздевалась перед сном, когда Вадим категорически отказывался отвернуться, пока Жанна переоденется. Девушка так кокетливо краснела, так стремительно отворачивалась, когда он нагло подглядывал за ней, особенно в душе. Случись Вадиму нечаянно подсмотреть, как Жанна расчёсывает волосы, накладывает макияж – она надувала губки.

Когда любимый в шутку срывал с неё обнажённой одеяло, прикрывалась немедленно, обижалась, даже могла расплакаться, но вела себя кротко. Растерянность и беспомощное смущение нравились ему.

Вадим, чувствуя своё превосходство, грубо набрасывался на девушку, старался вызвать сопротивление, делал вид, что насилует. Она верещала, впадала в пугливый ступор. Этот страх, это противоестественное для взрослой женщины паническое смятение и растерянность приводили его в неописуемый восторг, вызывали столь сильное желание, что порой сложно было вынести до конца чувственное испытание.

Финал вероломной диверсии обычно был фантастическим: Жанна как минимум полчаса не могла прийти в себя после серии сладких судорог, а Вадим выдыхался настолько, что спустя несколько минут засыпал в любой позе.

С Жанной было уютно: покладистый характер, хозяйственность, доступность. Можно было не беспокоиться по поводу неприличных заболеваний: девушка была зациклена на чистоте – внешней и внутренней. Она была послушна и добродетельна, что не мешало становиться дьяволицей в минуты близости.

Если разобраться – именно о такой супруге мечтают почти все мужики, которые задумываются о создании семьи, о наследниках, о неминуемой старости, дабы воплотить в жизнь стереотипное представление о реализации идеальной судьбы.

Вадим часто думал о Жанне, заботился о ней по мере сил, но представить её женой не мог. Или не хотел. Впрочем, девушка никогда не намекала, что мечтает о фате и обручальном кольце. Она просто жила, просто дарила себя. У неё всё было просто. Кроме чувства собственного достоинства, которое было довольно просто уязвить, но невозможно уничтожить.

Однажды на устроенной дома без особенного повода вечеринке Вадим слегка перебрал, был не в меру возбуждён: танцевал со всеми подряд, норовил каждой женщине наговорить комплиментов, не всегда невинных, лез с непристойными предложениями, сальными шуточками, не стеснялся на глазах у всех обниматься, пускал в ход шаловливые руки.

В тот день в гостях была подруга Жанны – Ирина Трошина, девушка с кукольной внешностью: интересная, самостоятельная, решительная и почти свободная.

Почти, потому, что пришла с молодым человеком, который представился женихом. Жанну смущало поведение Вадима, но она даже виду не подала, что возмущена и раздосадована. Что она могла предъявить: ни жена, ни невеста – девочка, которую как бы из жалости пустили пожить. А интимные и хозяйственные услуги как бы предоставляет в обмен на жильё. Как-то так.

Когда гости разошлись, остались две пары – Вадим с Жанной и Ирина с Анатолием, который никак не мог уговорить подругу отправиться восвояси.

Причина упрямства невесты вскоре стала понятна. Вадим многим женщинам казался неплохой партией для счастливого брака: симпатичный, крепко скроенный, жизнерадостный, здоровый. К тому же грамотный, преуспевающий профессионал с неплохой перспективой карьерного роста.

В алкогольном возбуждении, тем более во время пикантного контактного танца с подругой, не имеющей мешающих красиво жить комплексов, Вадим мог дать как прозрачный намёк, так и достаточный повод для раздумий о будущем.

Женщина в состоянии перманентного выбора способна на непредвиденный, даже не вполне адекватный поступок. Ведь Ирина тоже была пьяна, а мечта о сказочном принце – притча во языцех для каждой девочки с нежных детсадовских лет.

Как бы там ни было, сладкая парочка тихо удалилась в спальню и закрылась. Вадим, пристрастившийся к агрессивному сценарию эротических поединков с Жанной, несколько переусердствовал: порвал в порыве страсти воздушный наряд и колготки шаловливой чаровницы, после чего небрежно бросил на кровать и рывком содрал с неё трусики, за что немедленно получил оплеуху и лёгкий, видимо промазала, удар коленом в пах.

Ковбой принял эксцентричность подруги за выражение страсти, за оригинальный интимный старт, за эмоциональный стимул к немедленному сближению. Не удивительно, если бы Вадим начал бить себя в волосатую грудь кулаками и боевым криком сообщать всему миру о победе.

Женщина восприняла грубость иначе. Ей не понравилась слишком пылкая и вульгарная манера Вадима знакомиться, хотя дама не была недотрогой. Ирина предпочла бы медленный эротический танец в романтической обстановке, с продолжительной чувственной интимной игрой, с медленным возбуждением при помощи разнообразных и щедрых ласк.

Кончилось тем, что незадачливый любовник отлетел далеко в угол и разбил головой огромную китайскую вазу, так и не добравшись до желанного приза. Оба в этот момент выглядели непрезентабельно, но нужно было выходить в люди. Не ночевать же на одной кровати после столь досадного фиаско.

Незадачливые страстотерпцы решились открыть дверь, несмотря на то, что привести себя в порядок не было возможности. Жанна в эффектной воинственной позе стояла в двери, Анатолий с расплывшимся сизым глазом в неудобной позе полулежал на диване.

Сцена встречи парочек чем-то неуловимо походила на картину “Возвращение блудного сына”, но приключения героев этого неприглядного шоу только начиналось.

– Поздравляю с помолвкой, – с пафосом произнесла Жанна, кидая в Вадима ключи от квартиры, – не провожай! Этот, – кивнула на Анатолия, – с трудом тебя дождался, подруга, требовал интимной сатисфакции. Почему-то с меня. Вы стоите друг друга, голубки. Совет да любовь, – и агрессивно хлопнула дверью.

– Оправдывайся, объясняйся, – позвонила Жанна на следующий день, – неуёмный похотливый старик. С распахнутым скворечником и разбитой башкой рядом с обесчещенной, но гордой Иришкой ты выглядел бесподобно. А она-то, она: с разорванным лифом платья, со смятыми трусами и рваными колготами в руке, растрёпанная, но невозмутимая и гордая. Бедный Вадик, неужели эта кукла тебя переиграла? Я чуть не заплакала. Финальная сцена трагической постельной трилогии. Автора мы знаем, правда? Реально, я чувствую себя отмщённой. По причине чего предлагаю конструктивный диалог. Что скажешь?

– Искуплю. Землю жрать буду! Приезжай… любимая.

– Сделаю вид, что верю. Готовься, будет жарко.

Жанна не могла уйти от Вадима. И совсем не потому, что некуда, потому, что не хотела перемен, потому, что вжилась в уютный мирок его причудливых фантазий и вздорных, но изученных и освоенных поступков. Потому что каждому, в конце концов, полагается рано или поздно пройти через персональный ад. Видно ей испытание уже назначено.

Случайность, как ни крути – частное проявление закономерности. Вадик – её неожиданная, но роковая неизбежность. Он не может без неё, она без него. Но оба были бы значительно счастливее, если бы никогда-никогда не встретились.

Увы, им не повезло. Вот такой необъяснимый, местами забавный логический парадокс, лабиринт, из которого нет выхода.

После той унизительной сцены они навсегда расставались раз десять. Окончательно, надолго, всерьёз. Потом непременно мирились. Оба в разлуке скучали, томились бессонницей, тосковали, просчитывали бесконечные варианты сценариев разрешения конфликта, грезили сентиментальными мечтами о трогательном свидании.

Посмотреть на обряд воссоединения было бы забавно: потерпевшей стороной неизменно считался Вадим. Жанна замаливала мнимое прегрешение деятельным раскаянием: покорной готовностью делиться, дарить, отдавать.

В момент ритуального возложения жертвы на алтарь любви девушка потрясающе вкусно плакала, а любимый был непривычно заботлив, нежен и мил. Первый любовный танец и потом, в постели, после разлуки всегда был грандиозным представлением, – Жанночка, можно я вот так? Спасибо, родная! Ты сегодня такая, такая, как я счастлив!

Не поверите, это признание не было фигурой речи. Вадим действительно верил, что в данную минуту только она способна подарить ему вечное блаженство.

Под действием паров алкоголя Вадим множество раз преподносил Жанне обручальное кольцо с дорогущим коллекционным бриллиантом, как классический кабальеро просил руки, стоя на одном колене, но наутро суетливо искал, куда оно запропастилось. И непременно отнимал раритет, стыдливо пряча взгляд от неудавшейся невесты, – бес попутал, Жанночка. Не готов я к такой ответственности. Сама пойми – рано мне хомут на шею вешать. Хочешь, я тебе путёвку в дом отдыха организую? Прощаешь, а? Прости!

– Скажи, что бы ты сказал, что сделал, если бы узнал, что у меня пропали месячные?

– Не, Жанка, это… ни в какие рамки не лезет. Нет, нет и нет, только не это!

– Выдохни. Настроение у меня такое. Шалю, прикалываюсь!

Так или приблизительно так прожили странные любовники девять долгих лет, отламывая по крошке, по ломтику от сжимающегося как шагреневая кожа срока оставшейся жизни при каждом расставании.

Всё когда-то кончается. Всё. Завершился ничем, гулко звенящей пустотой, неприкаянным одиночеством, и этот причудливо авантюрный роман.

Да, они не поверили до конца, что последняя грандиозная разлука – финал. Однажды, через год или даже два, после длительного запоя, Вадим отыскал в старой записной книжке номере телефона. Долго думал – звонить или нет. При произнесении её имени вслух ничего внутри отчего-то не дрогнуло, не возрадовалось.

Всё же звонок был сделан. Но ответа не последовало. Жанна давно стёрла из памяти смартфона набившее оскомину имя. Номер тоже. Неизвестным абонентам она не отвечала: слишком много развелось желающих поживиться за чужой счёт. Ей было, о ком заботиться. Вон она ползает – Алёнушка, точная копия глуповатого папы.

Наверно нет неправильных дорог

Как подачку швыряет мне осень кленовый пятак,

хмурит озеро лоб недовольно морщинами-рябью.

И уходит старуха раскрашенной, яркой, но дряблой,

проворчав напоследок, что всё в этом мире не так.

Софья Сладенько

Любовь – щедрое угощение, даже награда, когда чувствуешь и знаешь, что в любое время можешь остановиться, задуматься, принять судьбоносное решение и спокойно жить дальше, даже если для этого будет необходимо расстаться.

Чтобы это понять, необходимо, по крайней мере, влюбиться, потом оступиться, постараться выбраться из-под завала страстей, а после собрать себя по кусочкам.

Когда от любимого начинает зависеть буквально всё: настроение, предпочтения, вкусы, расстановка мебели, меню, отношение к жизни, вкус зубной пасты, даже цвет причёски и лака для ногтей – это уже манипуляции, рефлексия – действия, способные разрушить чего угодно, даже самые искренние и глубокие чувства. Так говорила мама, которую жизнь изрядно потрепала, несмотря на её уступчивый характер и весёлый жизнерадостный нрав.

– Знаешь дочь, когда тебя считают частью интерьера, отказывают в потребности и праве иметь собственное мнение, душа, или то, что мы за неё принимаем, заставляет задуматься – что ты здесь делаешь? Хочется убежать немедленно, забыть, что бывает холод снаружи и внутри, когда тебе отказывают в элементарном праве иметь своё личное мнение. Есть потребность забыть навсегда, что летающие в комнате занавески могут вызывать не только романтические мечты, но и озноб, потому что ветер дует в окна и сквозняк вымораживает мозг.

Мама воспитала Веронику одна. Папа не уставал повторять, что иметь ребёнка не его инициатива, что у него есть права… дальше он любил перечислять какие именно.

Родительнице с грудным ребёнком пришлось искать съёмное жильё и надомную работу. Больше она с мужем не встречалась ни разу. В метрике девочки в графе отец стоял прочерк.

К счастью, Веронике повезло. Игнат боготворил её, хотя характер у него был не сахарный. Беспокоиться точно было не о чем.

Мама не уставала напоминать о проблемах, которые преподнесла ей немилосердная судьба, но дочь не слышала: у каждого свой жребий. Если непрестанно оглядываться по сторонам, можно научиться бояться собственной тени.

Они были на удивление разными, но всем известно, что противоположности притягиваются. Романтическая история их близости была похожа на взрыв атомной бомбы, на фейерверк из расчёта артиллерийских орудий.

Это было потом, когда случилось то, что случилось: поцелуи и объятия не в счёт – это так, невинная шалость, временное помутнение рассудка. Начиналось, конечно, с трогательной нежности, с пробуждения сдержанной чувственности, с деликатного трепетного обожания на расстоянии. Даже танец казался излишне интимным действием, едва ли не растлением юной девы.

Вероника была миниатюрная, застенчивая и впечатлительная, слишком нежная, чересчур хрупкая и беззащитная для зимы, когда они познакомились, и вообще для беспощадной реальности, в которой ей необходим был надёжный защитник. Кто, если не он?

Игнат любил свою девочку безумно. Не удивительно, что она по мнению мамы – сошла с ума.

Вероника бросила всё, ослушалась маму, ушла жить к нему, никого не предупредив. Взяла и сбежала.

Они купались в блаженном мороке, по-доброму теряли рассудок: любили, любили и любили друг друга, забывая ходить на лекции, готовить еду. Не было в те часы и минуты ничего замечательнее задушевного разговора в летнем саду дома, где жил Игнат, при свете желтовато-рассеянного уличного фонаря, привлекающего ночных мотыльков и затерявшихся в темноте бабочек-бражников. Звон цикад и запах ночных фиалок будили фантазию, заставляя вспоминать всё-всё, даже то, чего никогда не было. Ведь могло быть. Могло!

Ночная прохлада освежала, разгоняла кровь. Шелест листвы, шуршание чьих-то крыльев, дыхание остывающего воздуха – жизнь казалась волшебной сказкой. С каким наслаждением прижимались они друг к другу. Совсем не хотелось говорить, потому, что запах близости рождает совсем другие эмоции, для которых нет нужды в словах. Азбука любви состоит из запахов, прикосновений и звуков.

Постель в доме Игната после первого целомудренного опыта телесного единения надолго стала их приютом. Они были полностью, безоговорочно счастливы. Пока не расписались. Увы, их характеры, привычки и цели стремились к разным полюсам. Молодожёны были до того разными, что пришлось стремительно меняться, чтобы не разлететься в противоположные стороны раньше времени, чтобы закрепиться в сказочной попытке вытеснить непримиримые противоречия.

Вероника менялась, менялась, приспосабливалась, училась маневрировать, старалась увернуться от неизбежных противоречий, огибала острые углы в близких и не очень отношениях, постигала науку подчиняться. Да-да, этому тоже потребовалось учиться. А потом вдруг поняла, что это уже не совсем она. Точнее – совсем не она, что это уже не её жизнь, не её мечты, не её сокровенные желания.

Когда девочка говорила, что любит, Игнат блаженно жмурил глазки, снисходительно улыбался, нежно обнимал, ласково целовал в нос или в висок, – не бери в голову, принцесса. Зачем говорить о том, что понятно без слов, – после чего новоявленные супруги замирали в объятьях друг друга и не шевелились часами, пока не почувствуют голод или не захотят спать, что служило сигналом к близости иного, слишком интимного порядка.

Вероника млела, испытывая затяжные приступы трепетного восторга, пьянея от прикосновения к неведомому источнику энергии и тепла, но беспокойный скворец в голове даже в моменты неистового блаженства больно клевал, настаивая на том, что ей без деятельного участия, без интимных признаний и бесхитростно-откровенных слов любви ничего не понятно.

Девочке казалось, что Игнат крадёт у неё чувствительно значимую частичку счастья: сдобный ломтик мечты, хрустальную капельку грёз, лучик надежды на прекрасное будущее. Разве можно быть безучастным, равнодушным в такие волнующие моменты, ведь это нечто-нибудь отвлечённое, незначительное – это самоотдача, любовь?

Вероника сходила с ума от его интимного запаха, лишалась рассудка, чувствуя трепетные прикосновения, не говоря уже о сокровенной близости, к которой не могла относиться иначе как к таинству, постичь мистику которого не могла в принципе.

Каждый раз, приближаясь к сладкому финалу, супруга улетала так далеко, что возвращение обратно становилось серьёзной проблемой. Её бёдра как тиски сжимались от сладкого безумия настолько сильно, что Игнат порой задыхался в неожиданно цепких объятиях.

Девочка понимала, что женщина, жена – зеркальное, с допустимыми искажениями отражение мужского благородства, а мужчина – голографическая проекция её отношения, её доверия и любви к нему, своему избраннику. Это правило не обсуждалось.

Влюблённый мужчина подобен пластичной глине: он готов меняется внешне и внутренне. Готов преклоняться, распадаться на молекулы, купаясь в концентрированной энергии деликатных и искренних интимных чувств. Готов вознести свою женщину на сколь угодно высокий пьедестал лишь за трогательно-бесхитростное, доверительное отношение к нему, что верно и в обратном направлении: даже штамп в паспорте не заставит униженного мужчину смотреть на предмет недавнего обожания с воодушевлением. Это касается истинной любви. Игнат был мужчиной, который не воспринимал право женщины на личное мнение. Вероника не сразу это поняла.

Первое время, пока влюблённые встречались на нейтральной территории, пока сюжет отношений развивался в размеренном ритме плавных медленных танцев и чарующей гармонии лирических баллад, в период романтического освоения супружеских отношений, Игнат был деликатен и щедр, но пустив Веронику в свой дом на правах супруги, начал обороняться, выставляя защитные барьеры.

Ночами, после бурной любовной схватки в постели, когда утомлённая нежностью жена погружалась в блаженную нирвану радужных иллюзий, Игнат лежал рядом с любимой, внимательно изучая скользящие по потолку тени и размышлял, выстраивая перспективу ближайшего будущего, которая теперь не казалась соблазнительной и желанной.

Попытки заснуть рядом с ней – затея немыслимая, абсурдная. Что-то явно складывалось не так, как представлялось вначале. Для него любви не существовало с самого начала. Так – заманчивая интрижка, замечательная возможность взять в длительную аренду то, что при ином стечении обстоятельств потребовало бы значительных усилий и материальных расходов, очередная попытка взбодрить заскучавшее эго. Удачная, стоит сознаться, попытка. Девочка что надо: ласковая, хрупкая, томная.

Игнат не думал, что способен зайти в отношениях настолько далеко. Предложение выйти за него замуж, было озвучено в припадке чувственного азарта. Отступать было как бы поздно: приманка оказалась слишком сладкой.

Иногда, особенно когда до отупения грустно или когда сознание полностью подчинялось вожделению, посещала мысль, что всё в этом мире понарошку, не всерьёз. Что всё-всё вокруг: выразительные пейзажи, хмурые тучи, горячие поцелуи, творческие озарения, сентиментальные или скорбные слёзы, любовь, даже он сам – не более чем собственноручно по вине впечатлительной натуры созданный мираж. Обидно, что Вероника этого не поняла, не знала. Она была очарована всерьёз. Интуиция сигналила, но видимо слишком робко. Не услышала девочка: ни подсказки инстинкта, ни предупреждения мамы. Девочке казалось, что привыкать друг к другу тяжело, но всё-таки здорово. Осваивать новый жизненный опыт всегда интересно.

Игнат жил один. Дом достался ему от бабушки. Её комната, точнее, половина строения, с первого дня стала пограничным кордоном, – сюда без меня не входить, это мемориальная территория.

В остальной части жилого помещения было практически пусто. Видимо памятные вещи и мебель раздали родственникам. Вероника не привыкла чувствовать себя гостьей. Ей требовался простор для деятельных фантазий. Она мечтала как можно скорее освоить всю территорию, как любая другая хозяйка, обустраивающая семейное гнёздышко.

– Не смей своевольничать, – не очень уверенно, но довольно агрессивно предупредил Игнат, – это мой дом. Я всё сделаю сам, когда посчитаю нужным.

– Но мне даже платья повесить некуда.

– Там, в сенях, гвозди в стене. Этого достаточно.

Вероника посокрушалась, но согласилась – дом действительно не её. Нужно подождать. Наверно любимый ревнует её к родным стенам. Так бывает.

Игнат приходил с работы немного позднее. К его приходу Вероника успевала навести порядок, приготовить чего-нибудь вкусненькое, надевала платье для выхода, прихорашивалась, занавешивала окна, чтобы создать интимный полумрак, красиво сервировала стол.

– Учись скромности, – упрекал её Игнат, – жить нужно по средствам. Вырядилась, по какому случаю?

– Тебя ждала.

– Заняться больше нечем? Будь проще. Не за принца замуж вышла. Красишься как кукла, тебе не идёт. Вино спрячь, на праздник достанем. Нам теперь экономить нужно.

– Так ведь повод есть: год как мы познакомились.

– Тоже мне дата. Устал я. Давай ужинать и спать.

– Ты что, Игнат, время восьми нет.

– В самый раз. Утром вставать рано.

– У меня завтра выходной. По магазинам хочу прошвырнуться, шкаф купить, телевизор и так, по мелочи.

– Не смей распоряжаться в моём доме! И это… деньги давай. Телевизор подождёт.

– Это и мой дом тоже. Или я чего-то не поняла? Ладно, забирай. На что копить собираешься?

– Тебе какое дело!

– Игнат, объясни, что происходит.

– Что тебя не устраивает? Я мужчина, я принимаю решения. Твое дело десятое. Корми!

– Ешь, кто тебе не даёт, я не прислуга.

– Вот как ты заговорила!

За пыльными окнами размеренно дышал засыпающий посёлок, над которым медленно сгущались сумерки, вдыхающий терпкий запах тополей и сладковатый аромат цветущих лип, а выдыхал умиротворённое спокойствие, нарушаемое лишь редким лаем собак и воркованием засыпающих голубей, которое окутывало окружающее пространство прозрачной пустотой с мерцающими звёздами. В другой ситуации Вероника осчастливленная близостью прижалась бы к мужу, но в момент изумления, задыхаясь от внезапного недостатка кислорода, она не могла этого сделать.

– Скажи, Игнат, ты действительно меня любишь?

– Что за вопрос! Я твой муж.

– Именно поэтому я и спрашиваю.

– Не напрягай. Любовь – сказка для недоумков и неудачников.

Воспоминания о рассыпающихся в прах чувствах прокатились горячей волной по онемевшему вдруг телу, зашевелились в артериях и заверещали, напоминая о своём присутствии.

– Мамочка, мама, – пронеслось в голове Вероники, – откуда ты могла знать, за кого я выходу замуж?

– Хватит дискутировать. Убирай со стола и спать.

Девочка не спорила. Она пребывала в шоке.

Игнат по-хозяйски раздел жену, взгромоздился, не потрудившись подготовить к сближению, бездушно оприходовал, словно выполняя священную миссию или производственное задание, и отвернулся к стенке.

Ночь и в этот раз казалась ему неповторимой, впечатляющей, с запредельно прекрасным интимным приключением в стиле фристайл, а для неё – с трудом пережитым насилием, омрачённым токсичными видениями до самого утра и паническими приступами удушливой обиды. Вероника ощущала реальность колышущейся, зыбкой. В ней не было ни конца, ни начала, ни точки опоры.

– Интересно, – думала она, глотая удивительно жгучие слёзы, – почём нынче лунная дорожка на воде, звон цикад, светляки в траве, простое девичье счастье? Неужели я никогда не смогу этого узнать?

По инерции они ещё некоторое время изображали из себя супругов, но вскоре расстались. Им было не по пути.

Удивительно, но Вероника, испытывая невыносимое чувство вины, отягощённое состоянием изменённого сознания и изнурительной работой непонятного характера искренней скорби. Ей казалось, что упустила единственный, потому, что никогда больше не сможет приблизиться к мужчине, шанс создать настоящую семью.

Пройдёт год, может даже два, когда Вероника научится не вздрагивать от звука его имени, когда забудет обстоятельства и нюансы катастрофы, подробности того памятного дня, когда любовь получила смертельное увечье. А ведь она заранее чувствовала, даже знала – что-то пошло не так, что-то существенное, важное изменилось в отношениях в тот самый день, когда их союз был скреплён государственной регистрацией.

Сначала были не вполне логичные претензии, почти незаметные мелочные придирки. Малюсенькие такие, еле различимые звоночки разобщённости. Пока Вероника как маленькая девочка из песочницы ревностно хранила в закромах души блестящие безделушки его мнимых достоинств: цветные стекляшки благородства и целомудрия, красивые фантики великодушия и искренности, представляя, что это и есть настоящее богатство, Игнат щедро делился реальными сокровищами с кем-то другим, раздавая их просто так, из праздного любопытства.

Больно это – ошибаться в людях, ох как больно!

Полнолуние

Григорий сидел за письменным столом в неудобной позе. Долго сидел. Сидел неподвижно, тупо наблюдая за большой мухой, совершающей некий магический ритуал на светящемся экране монитора. Не стесняясь посторонних глаз, эта животная с огромными красными глазищами любовно занималась гигиеной: облизывала лапки, после чего расправляла крылья и чистила, чистила, чистила.

– Зараза, – вслух произнёс мужчина, имея, однако в виду совсем не насекомое. Ему тоже стоило бы произвести тщательную санитарную обработку после того, что пару часов назад натворил.

Жена, Верочка, вечером заступила на суточное дежурство в клинике, дети остались ночевать у её родителей. Можно было заняться чем угодно, благо интересных занятий накопилось множество.

Проводив на работу жену, Григорий налил в стакан тонкого стекла коньячку на два пальца, чтобы окунуться в атмосферу свободы, любовно разложил на столе инструменты. Недавно ему удалось приобрести на барахолке изумительные старинные часы с крышкой в изящно гравированном серебряном корпусе. Нужно заставить их ходить.

На самом интересном месте любимое занятие было прервано звонком в дверь.

– Какого лешего, я никого не жду!

На пороге стояла соседка сверху в халатике, больше похожем на пеньюар, – Григорий Афанасьевич, голубчик, – невинно улыбаясь, обратилась дама, – Верочка дома?

– На смене.

– Какая жалость. Хотела поболтать с ней о нашем, о женском. Ваша супруга так тонко чувствует. Поговоришь с ней, и снова жить хочется.

– Ничем не могу помочь. Приходите завтра.

– Мне показалось или вы пили коньяк?

– Самую малость. Сосредоточиться помогает.

– Мне бы тоже не мешало привести мысли в порядок. Угостите?

– Я бы не хотел…

– Понимаю! Как я вас понимаю. Такая бесцеремонность. Я бы тоже насторожилась. Знаете, мне так лихо, хочется хоть с кем-нибудь поделиться сентиментальным настроением, выплеснуть боль наружу. Да! У вас прекрасная семья. А Верочка, Верочка просто ангел. Поговорите со мной.

– Гм-м… ладно, мне не жалко коньяка, а уши относительно свободны.

– Обещаю не злоупотреблять. Представьте себя священником. Ой, а что это вы такое интересное делаете?

– Ради бога, не прикасайтесь. Это раритет. Неловкого дыхания достаточно, чтобы испортить механизм. Проходите на кухню. Как к вам обращаться?

– Катенька. Но давайте на “ты”.

– Катенькой я зову племянницу, которой пять лет.

– Тогда Екатерина Алекссевна, но так не люблю я. Пусть будет Катюша или Катя. Наливай полную, не стесняйся. Буду с тобой откровенна.

Женщина села вполоборота к хозяину, закинула ногу на ногу, игриво оголив коленки, чем вызвала невольный отклик чего-то глубоко интимного, неподконтрольного сознанию.

– Странно, – подумал Григорий, – женщина как женщина, ничего особенного. Да, у неё довольно приятный, вкрадчивый голос, маленькие аккуратные ногти, высокая грудь, необычная причёска, тёплый взгляд, но в целом заурядная, невыразительная личность.

У гостьи при беглой оценке со стороны лицо было абсолютно неправильным: раскосые глаза, слишком тонкие скулы, малюсенький ротик, заметная непропорциональность черт, но когда она немного задержала на хозяине взгляд, облик дополнился насыщенным чем-то магическим, привлекательным. К тому же запах! Да, он казался очень знакомым. Откуда-то издалека, возможно из детства, всплывали воспоминания. Когда мама готовила бисквит… да, что-то связанное с ароматом сладкой выпечки с ванилью и чем-то ещё. Ожидание чуда, мамина улыбка, её волшебные руки, уютное тепло родного дома, предвкушение праздника.

Наверно это алкоголь. Он так возбуждающе действует на фантазию. Причём здесь мама, да и ей, этой женщине, здесь не место.

– Если можно, покороче, самую суть – попытался отогнать необычную впечатлительность Григорий.

– Вы куда-то торопитесь?

– Вовсе нет, но время. Его катастрофически не хватает.

– А я напротив, так растянула пространство, что не знаю как его сжать. Я же одна живу. Пять лет одиночества. Не представляете как это больно.

Из глаз гостьи выкатились трогательные слезинки.

– Умойтесь. Не надо вот этого. Вы такая красивая. Какое одиночество, когда от избыточного общения негде укрыться? Побыть одному – это благо.

– Кому как. Человеку для ощущения полноты жизни обязательно нужен другой человек. Который поймёт. К которому можно прислониться. А я, я разговариваю со стиральной машиной, с пылесосом, с микроволновкой.

Екатерина говорила и смотрела так, что её хотелось пожалеть.

– Давайте ещё по стопочке, Катенька. Гоните от себя шальные мысли. Разве вам не о чем вспомнить? Жизнь полна удивительных впечатлений.

– Есть! Конечно, есть. Знаете, плоские черви, у которых ампутирована голова, отращивают новый мозг со всеми старыми воспоминаниями. А у меня голова на месте, а в ней такое – лучше не лезть, и не вспоминать!

– Съездите отдохнуть, займитесь творчеством, заведите любовника.

– Пробовала – не помогает. А замуж никто не берёт.

– Почему?

– Вот и я говорю – почему? Почему в меня влюбляются или извращенцы, или малолетки, хотя мне комфортнее с ровесниками, с мужчинами слегка постарше?

– К знакам судьбы нужно относиться внимательно. Случайности совсем не случайны. Возможно, подсознание лучше знает, чего вам нужно. На старых пнях, между прочим, замечательно приживаются молодые опёнки. Это так, к слову пришлось, что касается молодых и ранних.

– Оценила неоднозначный юмор. Намекаешь, сосед, что любовь ровесников не ищет? Неприемлемо. Я женщина серьёзная, с принципами. Моя беда в том, что не умею вовремя расставаться. Чувствую – что-то не так, но надеюсь, надеюсь, жду, а любовь за это время успевает превратиться в ненависть или в пшик. Ну, нет, нет у меня прекрасных романтических воспоминаний! Был один положительный мужчина, задержался возле меня почти на два года. До сих пор выдавливаю его образ из себя, как не вовремя и не к месту вскочивший прыщик. Сначала пыталась ампутировать с отвращением и брезгливостью (застала с лучшей подругой в своей постели), потом выскребала с сожалением и скорбью, потому, что память воспаляла воображение. А всё одно помню, даже виню себя порой.

– Клин клином вышибают. Хочешь сказать, что пять лет не было случая найти повод, чтобы забыть предателя?

– Был. Да я, если честно, нашла человека, который может сделать меня счастливой. Люблю скучать по нему: самозабвенно, старательно, вдумчиво. Влюбилась как полоумная. Вот уже три года страдаю. Ничего не могу с собой поделать.

– Если он твоя судьба, твоя муза – почему до сих пор не с тобой?

– У него замечательная жена, двое милых детишек. А я, я для него пустое место, безмолвный звук, пустота, бездна.

– Ты меня совсем запутала. Влюбляться в бездну, по крайней мере, неразумно.

– Сердцу не прикажешь.

Диалог медленно перерос в полемику. Они пили и дискутировали, закусывали и спорили. Катя пыталась чего-то непонятное озвучить, то и дело пускала слезу, прислонялась душистым телом. Григорий успокаивал, сжимая в ладонях её нежные руки. Она роняла слезу ему на грудь.

Первый поцелуй был как бы нелепой случайностью, второй оказался желанным и вкусным. То, что Катенька безответно любит столько времени именно его, выяснилось в постели.

Любовь – проявление сугубо выборочного восприятия. И даже если излишняя впечатлительность замешана на ошибочном суждении – кого это волнует в самом начале, когда кровь закипает от избытка желания?

– Ты меня любишь, – томно спросила Катенька, когда их синхронно накрыла судорожная волна наслаждения.

– Простите, Екатерина Алексеевна, – очнулся Григорий, – бес попутал. Этого не должно было случиться. Я женат. Вам лучше уйти.

– Прощаю. Я хотя бы попробовала. А ведь могло срастись. Вам стоит подумать. Что если…

– Нет-нет, никаких если!

– Любишь Верочку, это правильно. Я не претендую на высокие чувства, на то, что захочешь переселиться ко мне. Сознайся, тебе понравилось. Значит, не просто так. Это влечение, чувства.

– Да… то-есть, нет! Не имеет значения. Желание и любовь не одно и то же.

– Я согласна на роль любовницы. Позови – приду.

Григорий мылся едва ли не час. Агрессивно тёр себя мочалкой, испытывая болезненное чувство вины. Потом прибирался, мыл посуду, придирчиво осмотрел и обнюхал каждый миллиметр постельного белья: Верочка брюнетка, Катя рыжеволосая.

Следы измены были тщательно затёрты, бельё выстирано и отутюжено. Но оно такое чистое, такое гладкое. Жена может заподозрить. Пришлось долго мять простыни и пододеяльник. Мысли, одна мрачнее другой, высверливали мозг. До самого утра мучила бессонница, тряслись в треморе руки и внутренности.

– Вся эта ерунда мне приснилась, – медитировал Григорий, – ничего не было. И вообще – я был пьян, ничего не помню. Совсем ничего. Вот ведь зараза эта Катька!

Пришлось звонить на работу, взять отгул. То, что это подозрительно вдвойне, Григорий подумал с опозданием. Чтобы окончательно замести следы, мужчина приобрёл такую же, какая была, бутылку коньяка, присовокупил к покупке шикарный букет цветов, отбивные на кости, свежие овощи, зелень, потом ужаснулся своей глупости.

Голова шла кругом. Надо было оправдывать не только измену, но и неожиданные траты, тем более наличие букета.

– Что это у нас за запахи, Жилин? Уж не изменил ли ты мне? Колись, негодник, – с порога защебетала возбуждённая временной разлукой супруга, – я чего-то пропустила, да? По какому поводу ярмарка тщеславия? Неужели соскучился?

Григорий с ног до головы покрылся холодной испариной: показалось, что поймали на горячем.

– Просто я давно… очень давно… не говорил тебе, что люблю.

– Не представляешь, как я устала.

– Замечательно. Глоточек коньяка, немного мяса с зеленью и спать.

При слове спать он стал малиновым, но Верочка не заметила – какое счастье, что у неё такой заботливый, такой чуткий и любящий муж.

– За нас, родная, – налил вторую стопку Григорий, чтобы алкоголь скорее затуманил мозг жены.

Всё было бы замечательно, кабы не банальное женское коварство: массажная расчёска в ванной хранила неопровержимое доказательство совершённого преступления – несколько рыжих волосинок.

Сегодня Верочка вымокала в ванной особенно долго. Женщине было о чём подумать. Муж опасался её беспокоить. Поводов для сомнений в его целомудренности набралось предостаточно. Он сидел и молился, хотя был абсолютно не религиозен.

Метку, оставленную соперницей, Верочка заметила сходу. Сомнений в неверности мужа не было. Голова шла кругом. Мысли словно бы опустили в горячее желе, которое медленно застывало. Нужно было что-то решать. Решать немедленно, сейчас, пока есть хоть призрачная возможность избежать крайностей.

Вода в ванне давно остыла. Верочка озябла, сдулась. Перед глазами пронеслась вся жизнь, начиная от первого поцелуя.

– А не дождётесь, – не было ничего. Не бы-ло! Я устала, к тому же сегодня полнолуние. Пусть нечисть там, на лысой горе беснуется. У нас в семье тишь, гладь да божья благодать.

Верочка быстренько ополоснулась, приклеила на лицо дружелюбную улыбку и вышла: соблазнительная, томная.

– Не выпить ли нам ещё по стопочке, любимый? И в постель. Я так по тебе соскучилась!

Был момент, когда они встретились взглядами, в которых можно было прочесть столько всего. Можно было. Но Григорий действительно её любил. А Верочка к счастью оказалась умнее, чем те женщины, которые в подобных обстоятельствах пошли на поводу у эмоций.

Во сне и наяву

До сегодняшнего дня всё в жизни Егора Петровича было хорошо, можно даже сказать замечательно: отличная квартирка в приличном районе – всем на зависть, престижная работа с премиальным окладом в твёрдой валюте, достойная статуса машина, обустроенный для комфортного отдыха загородный дом. Дочку воспитал добрую, отзывчивую, умницу.

Не было в его жизни любви. Никогда не было. Женился Егор по залёту.

Случайный одноразовый секс в ванной, на стиральной машине, с разбитной девчонкой на домашней дискотеке у друга. Он даже не помнил, получилось ли.

Хмельная вечеринка без тормозов. Весело было, игриво, шумно. Лида в тот вечер целовалась и танцевала со всеми, но в итоге выбрала почему-то его.

Да, она была в ту пору прехорошенькая, спора нет, но сердце, сердце молчало. К тому же о Лиде ходили нехорошие слухи – якобы девушка переходила из рук в руки и гордилась, что её любят все.

Утром следующего дня Егор не мог отделаться от тягостного ощущения, что совершил нечто неприличное.

У Лидочки было иное мнение: девушка всем и каждому рассказывала, что Егор – её молодой человек, что у них серьёзные отношения.

Она и улику спустя время предъявляла с выразительными полосками на тестовом маркере, – Егорка Спирин постарался!

Девица его преследовала, ловко пользовалась моментом, чтобы все видели – что-то между ними есть, просто любимый стесняется: молодой ещё, счастья своего не ведает. Он, как мог, избегал контакта: не о такой любви мечтал.

Друзья и подруги шушукались, встречали и провожали Егора ироничными взглядами, на что-то интимно-непристойное намекали, – краля твоя плывёт. Корма у неё что надо. Ватерлиния, где положено. Раздевать не надо – вся прозрачная. Да, недотрогой Лидку не назовёшь. Скорая помощь для каждого страждущего. Дура-дурой, а умная: теперь не отвертишься. Я бы тоже вдул.

– Кто же мешает?

– Так она теперь невеста. А ты, женишок, разве не в курсе – на сносях твоя ненаглядная?

Слухи смущали, вселяли нервозность. Егора трясло. Жениться заставили родители.

– Откуда мне знать, что Лидка от меня понесла? Пьяный был. ничего не помню.

– Какой ей резон врать? На принца ты не похож. Было, скажи, было?

– Да было, наверно, и что!

– За поступки отвечать надо, сынок. Ребёнок не виноват, что папа дурень.

В загсе на вопрос регистратора, – готовы ли вы дать друг другу клятву любви и верности, – Егор с трудом выдавил “Да!”. О свадьбе он запомнил одно – было тягостно и дурно.

В первую ночь новобрачные спали спина к спине. Но, быть, как говориться, у воды и не напиться? Спать в одной постели с нагой красавицей и не прислониться? Супружеских обязанностей Егор не избегал. Лидочка время от времени изъявляла желание близости – он добросовестно отрабатывал феодальную повинность: в одной и той же скучной позе, в неспешно-равнодушном ритме, с невыразительным, даже вялым финалом. Отваливался, опроставшись от взбесившегося давления плоти, и тут же засыпал, повернувшись на другой бок. И так двадцать лет. Егор даже сумел себя убедить, что так живут все, что это норма.

Мечтал ли он о любви? Наверно да. Как все мужчины и все женщины. Но не увлекался. Время и вдохновение полностью отдавал профессии, где его ценили и уважали, где он мог полностью раскрыться.

Служебных романов Егор избегал, хотя внешним видом, непринуждённой манерой общаться, врождённым чувством собственного достоинства и умением шутить порождал неподдельный интерес у женщин разных возрастов. К флирту относился не то, чтобы равнодушно, спокойно, – мне льстит ваше желание понравиться, вы прелесть, Зиночка, но я уже двадцать лет как повенчан с другой женщиной.

Жизнь – занятное приключение: всё в ней случается неожиданно, вдруг – в этом вся прелесть земного бытия. Любовь настигла и Егора. В самое, казалось бы, неудачное для светлых чувств, время: шёл летний дождь – тёплый, но стремительный, чрезмерно обильный, с тяжёлыми чёрными тучами и резкими порывами ветра.

Не спеша, поглощённый раздумьями о бренности жизни (пару часов назад прямо на работе у руководителя отдела, всего на два года старше Егора, случился жестокий инфаркт), он ехал домой, куда совсем не было желания возвращаться: дочь уехала на моря, а контакт с супругой был потерян окончательно. Жили как бы вместе, но каждый сам по себе: вели общее хозяйство, встречались и провожались символическими поцелуями, изображали для посторонних идеальные отношения. Но без искорки, по привычке.

Ритуальные танцы с бубнами ссор и распусканием истерических перьев случались редко. Супруги были друг к другу безразличны, но почему-то сохраняли верность. Или её видимость. Егора, во всяком случае, не интересовало, чем живёт, где и с кем бывает жена. Сам он был воспитан на здоровых этических принципах: измен как таковых не признавал, ревниво относился к репутации.

Дождь усиливался, дворники не справлялись с потоками влаги.

– Пожалуй, лучше пережду, – подумал он, и прижался к обочине возле остановки автобуса у палатки “Союзпечать”, – куплю журнальчик, полистаю, отвлекусь от скорбных мыслей, которых накопил столько, что в голове не умещаются.

Егор раскрыл зонт, шагнул на территорию стихии и обомлел, увидев на остановке девушку, которая была мокрой с ног до головы, потешно прыгающую на одной ноге, как обычно это делают купальщики, вылезшие из воды.

Сердце отреагировало на обыденную сценку усиленным биением. По всему было заметно, что нимфа только что добежала до навеса. Вода всё ещё стекала с одежды струями.

Тонюсенькое полупрозрачное платье фисташкового цвета нахально облепило её аппетитную фигурку, бессовестно выставляя напоказ то, что должно было по задумке портного, задумавшего этот соблазнительный фасон, охранять от излишнего любопытства, подчёркивая между тем достоинства осанки, изящество грации и скульптурный рельеф формы.

В полунаклоне, неловко отворачиваясь от нечаянных зрителей, чтобы не привлечь излишек назойливого внимания, незнакомка пыталась выжать длинные волосы. Было довольно неловко наблюдать за пикантным зрелищем, которое завораживало, будило несвойственные его характеру фантазии.

Егор невольно сравнил незнакомку с женой, не в пользу супруги. Девушка могла принять Егора за озабоченного самца, но ведь он не такой.

Их взгляды на мгновение встретились. Незнакомка виновато улыбнулась, пожала плечами, словно вела беседу со старым знакомцем, показала грязную босую ступню и туфельку без каблука. С этого всё и началось.

– Как бы вам не простыть, мокрая фея. Давайте подвезу. У меня уйма свободного времени.

– Дорогая машина, чистый салон. Пожалуй, откажусь. Неловко навязываться.

– Для подобных случаев у меня имеется специальная впитывающая пелёнка, полотенце и плед. Знаете, дочь такая непоседа, вечно что-нибудь набарогозит. Приходится быть начеку. Сядете сзади. Обещаю не подглядывать.

– Сколько же вашей малышке лет?

– На втором курсе в институте учится. Она у меня такая умница. Как же вас угораздило оказаться в такую погоду без зонта?

– Гуляла. Просто так. Шла, шла, шла и оказалась на остановке. Даже не представляю, где она находится. Со мной такое бывает: уйду в себя и путешествую. В голове воображаемая жизнь, изумительные впечатления. Я ведь, стыдно признаться, до сих пор во сне летаю. Разбегаюсь, машу руками, отрываюсь от бренной земли и зависаю где-нибудь над городом, привлекая внимание – вот я какая! А вы… вы летаете?

– С удовольствием полетал бы… с вами. Да! Не умею, а жаль. Могу предложить чай или горячий кофе где-нибудь в летнем кафе.

– В таком виде? Боюсь всех посетителей распугать.

– Мне нравится.

– Вы меня смущаете. Представляю, что вы обо мне подумали. Обещали не подглядывать. Ладно, сделаем так: кофе будем пить у меня дома. И не спорьте. Должна же я вас отблагодарить за спасение.

Егор и не думал возражать. Идея понравилась. Он поймал себя на том, что выпрямил спину, втянул живот. Что бы это значило?

– Давайте знакомиться. Варвара. Не замужем. Глаза тёмно-серые, волосы золотисто-русые, грудь натуральная. Замужем не была, не рожала. Пробегом интересуетесь?

– Это как, Варенька? Я же от всей души. Меня Егором зовут.

– Годится. Хотела посмотреть на реакцию.

– Зачем?

– Пока не знаю. Так, накатило что-то.

– Обижаетесь на всех сразу мужчин? Впрочем, я вас понимаю. Меня тоже сбили на романтическом взлёте. Даже понять не успел, что такое любовь.

– Любовь! Вы уверены, что это не миф?

– Не задумывался.

В подъезде Варя заставила Егора идти впереди, чтобы не было соблазна разглядывать просвечивающие сквозь ткань подробности. С порога отправила его в кухню, попросила вскипятить воду для чая. Сама юркнула в ванну.

Кухня Егору понравилась: опрятно, декорировано в одном стиле, уютно.

– А вот и я, – просияла помолодевшая хозяйка, успевшая переодеться, уложить причёску, чем-то удивительно приятно пахнущая, – в меню бутерброды с сыром, пирожные, помидоры и свежая зелень. Располагайтесь. Будем знакомиться ближе.

– Пожалуй, мне пора, – засмущался Егор.

– Не принимается! Пока мылась, настроилась на стриптиз.

– Помилуйте, Варенька, я не по этой части. Однажды уже мою судьбу решили без меня. Простите.

– Я имела в виду духовный стриптиз… исповедь. Зачем же так бояться! Я не кусаюсь. Уводить вас из семьи тоже в мои планы не входит. Чтобы вы мне поверили, начну сама. Вас ведь удивляет, почему я не замужем, так?

– Не то, чтобы очень. Феминизм нынче в моде. Некоторые девушки вообще женщин любят.

– Чай, кофе, потанцуем? Шучу. Итак, Варвара Ильинична Колчина, тридцати двух лет. Крою, шью, тачаю. Специализируюсь на вечерних платьях. Самодостаточна, экономна, дисциплинирована, замкнута. Не верится, да? Не замужем потому, что женихов дважды увели из-под носа. Однажды прямо в загсе. По этой скорбной причине подруг не имею: дорого обходятся. И не хочу иметь.

– Похоже на резюме для сайта знакомств. Насколько я понимаю, вы меня клеите?

– Какой же вы бука, Егор. Конечно, хочу понравиться… в качестве друга, потому и откровенничаю. Если боитесь – можете идти.

– Пожалуй, задержусь. Заинтриговали. Теперь моя очередь каяться? Обещаете, что не будете использовать услышанное мне во вред?

– Честное пионерское, красная звезда. Клянусь!

Так или иначе – контакт был налажен. Сначала общались настороженно, неохотно, но довольно быстро вошли во вкус. Первый раз в жизни Егор, не стесняясь, в ярких красках, с иронией и эмоциями рассказывал о личной жизни. Удивительно, но ему становилось всё легче и легче делиться интимными подробностями, которые в присутствии Вари совсем не казались роковыми, фатальными. Множество моментов вызывали улыбку, даже смех. Общаться с новой знакомой было до того легко, что Егор начал грезить. Как вы догадались – о любви.

Он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Просто так, а не потому что.

– Неужели ты, – собеседники неожиданно перестали выкать, – никогда не ревновал свою Лиду и ни разу не изменил? Я тащусь! А смог бы… со мной, например?

– Мы же друзья.

– Чисто теоретически.

– Не хочу об этом думать.

– Так уж и не хочешь?

Чем дальше, тем откровеннее становилась беседа. Домой Егор отправился за полночь, договорившись на следующий день встретить Варю у входа в ателье.

– Предлагаю маленький пикничок на природе. Разожжём костёр, поваляемся на траве. Любишь смотреть на закат?

Что бы ни предлагала Варя, Егор всему был рад. То же самое можно было сказать о его и предпочтениях и вкусах. Полное совпадение взглядов на жизнь и привычек – разве такое бывает?

Запах на поляне у маленького озерца стоял умопомрачительный: ароматный, вкусный, до головокружения свежий. Всё вокруг стрекотало, жужжало, пело. Друзья, да-да, именно так: они ни на йоту не нарушили дистанции, с наслаждением вдыхали обычный, в принципе, такой же, как всегда воздух, который сегодня казался особенным, потому, что изменились взгляды на жизнь, потому, что оба поверили в возможность чего-то волшебного.

Егор, возможно и Варя тоже, вспоминал совсем другой вечер – тот самый, превративший жизнь в персональный ад. Вспомнил он и строки из стихов слепого поэта Эдуарда Асадова – пусть любовь начнётся, но не с тела…

Ночевать Егор остался у Вареньки. Спали они в разных комнатах, но воображали, будто вместе. И летали. Конечно же, во сне.

Волшебное мгновение

Почти что ничего не поняли.

Ты только повторял, что мало.

Я это навсегда запомнила,

И просто ближе прижималась…

Марина Фольмер

Родителей дома не было – остались ночевать на даче. Задушевный разговор: нечто похожее на ностальгические воспоминания с элементами исповеди, затянулся на целый вечер, потом ещё на кусочек ночи. Пора было прощаться, но расстаться не было сил.

Стало совсем темно, на улице некстати засверкали молнии, к тому же начал барабанить по жестяному подоконнику дождь. Внезапным порывом ветра с грохотом распахнуло окно, стремительно взвились к потолку занавески, зацепив горшок с хризантемой.

Цветок упал на пол, разбился, – господи, что скажет мама! Пришлось прибирать осколки, ползая по полу. Вадим порезался. Лариса долго искала йод и пластырь, но гость отказался от заботы – ведь он мужчина, должен преодолевать трудности. Чего проще остановить кровь, засунув палец в рот.

– Ты такой смешной. Нет-нет, я совсем не то хотела сказать. Ты замечательный, – и смутилась, застенчиво опустив глаза.

Кусочки горшка и грунт разлетелись во все стороны. Лариса суетилась с веником, Вадим выковыривал из-под батареи отопления кусочки керамики. В итоге они сильно, даже искорки в голове засверкали, стукнулись лбами. Девочка расплакалась, но не потому, что было больно. Она жаждала участия, нежности. Вадим этого не знал, потому, что парил совсем на другой волне, которая плавно раскачивала воображение, но слёзы подружки не могли оставить его равнодушным.

Конечно, он успокаивал, как мог, как обычно делала мама: прижал головку всхлипывающей девочки к груди. На одно малюсенькое мгновение. Этого оказалось недостаточно. Лариса напряглась, но не отстранилась – прильнула плотнее.

По радио негромко, фоном звучала мелодия, – мы не знали друг друга до этого лета, мы болтались по свету в земле и воде. И совершенно случайно мы взяли билеты на соседние кресла на большой высоте. И моё сердце остановилось, моё сердце замерло…

Вряд ли в этот волнительный момент можно было разобрать слова, тем более пропустить их через сердце, которое в эту самую минуту решало совсем другую, более приземлённую задачу. Конечно, это было нечто иное: скорее всего некая загадочная алхимия, романтическая мистика, зацепившаяся за повод, подсказанный витамином влечения, который услужливый мозг на всякий случай добавил в разгорячённую случайной близостью кровь.

Его удивительные, необыкновенно выразительные глаза, сильные руки, обаяние и неотразимая привлекательность дали повод для причудливых девичьих фантазий. Её милые кудряшки, маленькое холодное ушко, бархатная кожа на шее, трепетная упругость податливого тела, едва уловимый аромат сокровенной тайны и необычная обстановка заставили мечтать о несбыточно приятном, но не до конца осознанном влечении.

Если бы вы знали, о каком желании идёт речь!

Выход подсказал пушечный раскат грома и расколовшая напополам ночь ослепительная молния: девочка – такая беззащитная, такая хрупкая, его девочка. Почему бы нет! Кто, если не он, должен её защитить, приласкать?

Наверно Вадим никогда не решился бы на столь дерзкий поступок. Подтолкнуло весьма удачное стечение обстоятельств. Совершенно случайная цепочка событий.

Я их понимаю. Правда-правда. Сам бы, скорее всего не смог упустить такую заманчивую возможность раскрыть объятия навстречу желанным событиям. Никогда не замечали – то, что непременно должно случиться, мы уже мысленно пережили и не раз, только наблюдать со стороны и почувствовать самому – совсем не одно и то же.

Вы когда-нибудь целовались, стоя на коленях в неудобной позе среди осколков и грязи, нет? Тогда вы совсем не смыслите в любви: нет ничего желаннее и слаще самого первого в жизни поцелуя. В любом месте, в какой угодно позе.

Обидно лишь одно – отсутствие возможности повторить это волшебное мгновение.

Первая и последняя

Всё сотворил волшебный синий вечер.

Седой туман над лесом ворожил…

И бесновалось сердце человечье

В тугих тисках неведомых пружин…

Юрий Матусов

Безнадёжно влюблённые юные парочки до конца, до самого последнего поцелуя, даже после того, как всё кончилось, уверены, что всегда-всегда несмотря ни на что, как же иначе, будут вместе. Как минимум до последнего вздоха, ни секундой меньше, потому что…

Впрочем, сами спросите, если интересно. Я подобных обоснований, не лишённых иногда логики, наслушался вдоволь. Да, иногда приходится расставаться, имеется в виду не утрата, нет, конечно же, временная разлука, но не навсегда же.

Но прощаться пришлось. Генка получил повестку в призывную комиссию.

– Может, откосим, – просто так, чтобы приободрить любимого спросила Вероника, – махнём куда-нибудь… в тайгу, например. Вредные советы давать некому, сплетников и завистников нет. Землянку отроем. Кровать… вот такенную, – Вероника во всю ширину раскинула руки, Генка успел чмокнуть её в нос.

– Грибов насушим, ягод. Рыбу научимся удить. Ты будешь ловить сусликов, а я из них шить дизайнерские купальники и всякие модные фенечки конструировать. Проживём.

– Школу сперва закончи, отшельница. Суслики в степи водятся. Это так, для сведения. Медведи в купальниках – идея прикольная, но мы служить будем. Я так решил.

– Мы, значит вместе?

– Без сомнения. Но ты здесь, а я там.

– Сбегаешь? Мы так не договаривались.

– Мы и целоваться не планировали, однако теперь ты минуты выдержать не можешь без этого деликатеса. Приказываю верить и ждать! Давай помечтаем.

– Фи, не интересно. Предпочитаю реалити шоу.

– Поддерживаю, – прошептал на ушко Гена, лукаво улыбнулся и, закрыв двери на внутренние замки, отнёс подругу на кровать, прощаться наедине.

– Э-э, так не честно!

– Предлагай свой вариант. Я должен быть уверен, что дождёшься меня, попрыгунья.

– Свадьба.

– Намекаешь, что я тебе надоел, праздника захотела? Тебе семнадцать лет, глупышка. Без согласия родителей нет шансов зарегистрировать брак, к тому же время поджимает. У нас в запасе всего десять дней. Не успеем. Заставят думать. Месяц, а то и два, но сначала нужно справку принести.

– У меня деньги есть. Купим. А какую справку?

– О беременности.

– Ага, вот какую ты для меня службу придумал! Фигушки. Даже не мечтай.

– Слушаюсь и повинуюсь!

Сказать-то сказал, но сразу забыл о чём. Юность беспечна.

Они долго смеялись, увлечённо дрались подушками, целовались, потом застыли в объятиях и почему-то заснули.

Генке снилась обнажённая по пояс Вероника с ножом в руке. Пробуждение было болезненным. Невеста, впрочем, они ещё ничего не решили, сладко сопела у него на руке с блаженным выражением на лице.

Конечно, это было не честно, но Генка решил проверить, так ли сногсшибательно выглядит её грудь, как во сне. Расстегнуть блузку – секундное дело. Вероника сморщила нос, перевернулась на другой бок, лишив его призрачного шанса заглянуть в замочную скважину незаметно.

– Ну и ладно, – подумал неудачливый соблазнитель. Сама прибежит, сама попросит. Впрочем, он не был уверен, что случится именно так.

Лежать было скучно, будить Веронику не хотелось. Тени на стене и потолке застыли. Звонкая тишина начала раздражать, рука, на которой лежала голова любимой, затекла, заныла.

– Я всё слышала, – вдруг сказала она, – ты пытался меня совратить.

– Нет!

– Да! Не спорь. Я лучше знаю. И сейчас хочешь. Я тоже. Тоже хочу. Но боюсь. Вот! Не уезжай, а, не надо. Я справлюсь со страхом, я, я почти готова… стать твоей. Но ты должен обещать!

– Клянусь, ты первая и последняя, кому я приношу клятву верности! Любовь… любовь нельзя притянуть за уши. Она или есть, или её нет. Ты меня любишь?

– Я-то да, ещё как люблю, но ведь мы сейчас не про любовь говорим, да? Сам знаешь про что! Ни для кого не секрет, ради чего вы, мужчины, готовы влюбляться.

Оба понимали, что время пошло. Он не мог представить себе два года без неё, она не хотела отпускать своё счастье. Влюблённые хватались как за соломинку за каждую секунду, отведённую для общения, конечность которого неотвратимо приближалась.

Оба нуждались в гарантиях, которые реальной жизнью не предусмотрены. Судьба, несмотря на иллюзию выбора, целиком и полностью случайна. Давать нелепые обещания, клятвы, не имело смысла, кидаться на амбразуру, пускаясь во все тяжкие – страшно. Никто знает, что с ним будет через неделю, через день, тем более невозможно планировать жизнь на два года вперёд.

– Давай развяжем себе руки, Вероника, расскажем всем-всем: родителям, друзьям, всем, что мы муж и жена. Не важно, что это не так. Сегодня не так, завтра будет так. Когда-нибудь это должно случиться. Разве ты не согласна.

– Я и сегодня согласна! Нет, вру. Не торопи меня, Геночка. Я сама должна решить, когда это случится.

Она – юная, очаровательная, непорочная, отчаянно боролась с невыносимым стыдом, с соблазнами и запретами. Внутри происходило нечто, казавшееся сильнее неловкости и смущения от осознания того, что вот-вот должно непременно произойти.

– Прости, не сегодня, нет!

– Как скажешь, родная.

Время до призыва пролетело как один день, даже час. Расставались лишь на ночь, совсем ненадолго. В пять утра Генка свистел под окном. Вероника, даже не позавтракав, едва успев навести красоту, выбегала к любимому.

Тема близости была закрыта. Больше к этому вопросу ни разу не возвращались. Целовались и обнимались изобретательно, самозабвенно. Если когда-нибудь у вас в душе пел соловей и сияли звёзды, несложно представить, что чувствовали, о чём думали и мечтали влюблённые.

Всё было так, как всегда с тех самых пор как первый мужчина почувствовал гипнотическое обаяние первой женщины, назвав трепетный восторг любовью.

– Гена, давай скрепим наши чувства клятвой. Напишем послания, свернём из них конвертики, удостоверим отпечатками пальцев, смоченных в смеси твоей и моей крови. И отправим в будущее в закрытой бутылке. Например, закопаем под этой берёзой. Думаю, что за два года она не убежит. Это будет нашим секретом.

– Давай. Что писать будем?

– Это священная тайна. Нужно угадать, какими мыбудем, сумеем или нет сохранить любовь. И конечно пожелания. Чур, не подглядывать. Я дома напишу. Встречаемся через час. Нет, через два. За шестьдесят минут я не успею придумать всю-всю жизнь. С тебя письмо, бутылка с пробкой и большой целлофановый пакет.

Вечером, за день до проводов в армию, они совершили торжественную закладку на глубину в один метр. Координаты тайника были отмечены в навигаторе, дерево пометили традиционной глупостью – Г + В = ♥+ ♪

От привычного ритуала прощания с гражданской жизнью Генка отказался: накрыл друзьям стол в кафе, обнялся со всеми и ушёл домой, где его ждала Вероника. Ночь была беспокойной, печальной, подушка намокла от слёз. В ушах нескончаемый звон, в глазах зияющая пустота. В мятущихся душах хозяйничал стылый ветер, а тела… восхищённые близостью тела изнывали от желания, которому выпало жестокое испытание. Тела задыхались от восторга, чувствуя родственную сопричастность, которой назначен срок заточения в два бесконечных года.

Такой подвиг способны свершить лишь в юности, пока не накоплен печальный опыт утрат и сопутствующей этому состоянию искренней скорби.

– Я дождусь тебя, Геночка, обязательно дождусь!

– Ещё бы. Настоящей любви достойна лишь ты, родная. Не провожай меня. Так будет лучше. Долгие проводы… сама знаешь. Два года – пустяк. Семьсот тридцать дней и я снова твой.

Оба считали, что время над ними не властно. Не совсем, но теперь точно. Наверно потому, что не знали, как больно сознавать, что постепенно забываешь всё: не только запах и взгляд – совсем всё, даже образ.

В голове поселяется опасение, что возможно любовь – обман. Признания и клятвы тоже стареют, улетая в пустоту как воздушные семена перезревшего одуванчика. Оказывается, вспомнить ощущения от близости практически нереально. А если при встрече ничего подобного пережитому не почувствуешь? Ведь за два года может произойти всё, что угодно. Снежинка на ладони превращается в капельку за считанные секунды, а человек… как быстро меняется человек?

Вероника постоянно думала про Гену, то и дело рассматривала его фотографию. Письма писала едва ли не ежедневно. Столько всего нужно было сказать. Почему раньше, когда любимый был рядом, эти мысли прятались куда-то. Впрочем, тогда не было нужды выстраивать миллионы сценариев любви, ведь Гена был рядом. Стоило только руку протянуть.

Наверно он был прав, требуя доказательств. Возможно, беременность помогла бы пережить тоскливое одиночество и ей. Вероника в деталях и красках представляла себе, как становится женщиной, как внутри появляется свет, как он растёт, растёт, превращается в солнышко.

Фантазии её взглядом со стороны могли вызвать разве что смех. Её представление о близости были наивны до безобразия. Подобные картинки могла бы нарисовать разве что девочка лет семи.

Влюблённой Веронике было не до смеха. Сначала она перестала получать письма. Это было по-настоящему больно. Сюжетные линии ночных и дневных грёз наполнились непроницаемой тьмой: вязкой ревностью, безумием неприязни, виртуальными обвинениями в предательстве и лжи.

Иногда девочка вылезала из-под обломков любви на свет, вновь писала сентиментальные письма, но забывала их отправлять. Экзамен в институт был позорно завален, но подобный вектор судьбы теперь не имел значения. Лишь возрождённая любовь была способна вернуть в её жизнь устойчивую гармонию. Но Гена молчал. Молчал упорно, загадочно, нетактично. Обиднее всего было то, что он обещал, клялся. И обманул.

Было желание сегодня же, сейчас, выкопать послание. Что он там накалякал, может быть, уже тогда всё знал? Родители были в ужасе, но помочь ничем не могли.

– Испытания, проходящие через душу, – говорил папа жене, – нужно встречать с достоинством. Нам ли этого не знать. Пусть учится плавать там, где вода по пояс. Хорошо так. Представь, ведь Вероника могла родить от Генки. Хотя… кто знает.

А Генки уже тогда не было. Официально он числился пропавшим без вести, потому родителям долгое время не сообщали. Похоронка легла на сердце Веронике тяжёлым камнем.

– Клянусь, ты первая и последняя, кому я приношу клятву верности, – сказал тогда Гена.

Первая и последняя. Так и вышло. Для него. Откуда он мог знать? Бутылку Вероника выкопала. Реликвия стояла нетронутая на её тумбочке почти год. Страшно было прочесть приговор любви. Очень страшно.

В один из дней она вернулась к берёзе, хранящей память о непорочной любви.

– Прости, Геночка, – шептала Вероника, – мы не смогли стать супругами. В этом нет нашей вины. Отпусти меня!

С этими словами девочка развела костёр, дождалась, пока появятся жаркие угли, заполняя время уничтожением знаков Г+В на коре дерева. Символ любви и нотный знак оставила. Пусть хоть берёза почувствует себя счастливой.

Послание в будущее в пламени костра разлетелось в клочья, конвертики без остатка сгорели. Со слезами на глазах Вероника шёпотом озвучила строфу стихотворения Юлии Друниной, – теперь не умирают от любви – насмешливая трезвая эпоха. Лишь падает гемоглобин в крови, лишь без причины человеку плохо.

Остался лишь один вопрос – сможет ли девочка простить себя за то, что лишила любимого возможности оставить наследника, сумеет ли начать новую жизнь?

Голограмма желанной мечты

Что любят единожды – бредни.

Внимательно в судьбы всмотрись:

От первой любви до последней

У каждого целая жизнь

Юлия Друнина

Сдан последний школьный экзамен. Как же это здорово! Юрка Степашин ликовал. Настроение взлетело, будто на скоростном лифте, аж дух захватывает.

Завтра выпускной бал и самое долгожданное событие в его жизни: он признается своей девушке в любви.

К этому знаменательному дню Юрку подготовили основательно: отутюженный двубортный костюм чёрного цвета, шёлковая белая рубаха, стильный галстук в косую полоску, блестящие лаковые туфли. Даже причёску сделали особенную, в салоне, хотя обычно его стригли дома.

Увы, долгожданное событие омрачено полученной под расписку повесткой из военкомата. А сегодня он отмечает свободу от школьного террора с самыми близкими друзьями, устроившись на окраине городского парка, в самом углу, возле спасательной станции.

На одинокой скамеечке постелена газетка, на ней буханка чёрного хлеба, плавленые сырки, коралька краковской колбасы, лук, редис и несколько бутылок портвейна.

Сашка Дунаев и Валерка Королёв сидят по сторонам, Юрка напротив, на корточках. В руках у них гранёные стаканы, наполовину наполненные вином.

– Свобода, парни, свобода. Завтра выпускной и кто куда, – сощурившись от предчувствия чего-то волнующего, произнёс Валерка, сунул нос в стакан и поморщился, – кислятина. В институт поступаю, в политех. Инженером буду, как отец.

– А я в художку. Конкурсные работы уже сдал, жду результат. Не получится – пойду в армию, чтобы время даром не терять. Оформители и там нужны, – не очень уверенно ответил Сашка.

– Я, как видите, сразу в армию. Повестку принесли. Рано родился, живу долго. Через неделю с вещами на сборный пункт. Провожать придёте, – мрачновато спросил Юрка.

– Куда же мы с подводной лодки? Если не мы – то кто, дружище? Мы теперь как одно целое: дружба навеки.

– Можно я пить не буду, мне с Наташей встретиться нужно, она ещё не знает, – Юрка просительно посмотрел на парней.

– Зачем пить, просто поддержи. Мы все одной крови. Я сейчас готов весь мир перецеловать. Что нам, мужикам, с одного стакана будет. Отметим как люди. Закрепим победу над рутиной, выпьем за эмиграцию из страны невыученных уроков и побежишь к своей красавице.

Юрка обречённо чокнулся, опрокинул портвейн одним глотком, закусывать не стал. Лето, как же он по нему соскучился, пока корпел над учебниками, которые уже видеть не хотелось. Теперь сапоги и гимнастёрка. Только мысли Наташе от тоски спасают.

Обидно, даже наметить планы на будущее не успел, словно знал, что не судьба радоваться. Было желание выучиться в автодорожном институте, но что-то остановило подавать документы, возможно, интуиция. И конечно любовь.

С Наташенькой Пуховой Юра учился с седьмого класса. Заметил девочку сразу, когда ещё не знал, что она будет учиться в его классе.

Первого сентября Наташа стояла в сторонке в такой же коричневой как у всех, но явно сшитой на заказ из дорогой ткани школьной форме. Да ещё необычного вида белоснежный передник, украшенный кружевами, от яркости которого невозможно оторвать взгляд. И два огромных банта. Остальные школьницы были одеты одинаково скромно.

Девочка сразу привлекла внимание, чего никогда прежде с ним не случалось. В их кампании к девчонкам относились не то чтобы пренебрежительно, скорее насмешливо, иронично.

Наташа в коричневых ботиночках с белыми гольфами держала большущий портфель перед собой, пинала его коленками. Наверно его изумил взгляд. Он точно был особенный. Из-под мохнатых ресниц на мир уверенно смотрели не глаза даже, глазищи, изумительного серого цвета, придающие лицу очаровательный кукольный вид. И ещё волосы светло-каштанового оттенка, с лёгкими пушистыми завитушками.

Всё это Юра рассмотрел позже. В тот раз он не посмел на неё пялиться. Пробежал мимо, остановился, как вкопанный, посмотрел украдкой и отошёл в сторонку. Тогда он даже слова такого, любовь, не воспринимал на слух. Оно казалось неприличным и гадким. Если бы мальчишки узнали каким-то образом Юркины мысли, не избежать ему ехидных насмешек.

Мальчишка не понимал, какая сила заставила его наблюдать за девочкой с безопасного расстояния. С ним что-то происходило, толкало то и дело повернуться, пытливо подглядывать и вздыхать, напрягая лёгкие, чтобы выдыхаемый воздух не издал лишнего шума. Юрке казалось, что сердце грохочет набатом, выдавая его мысли и чувства.

Впрочем, какие чувства в четырнадцать лет? Обычный интерес, как к чему-то новому, не совсем обычному. Неясное томление, смутный трепет. Так бывает, когда слушаешь ритмичную музыку, от которой начинает танцевать каждая клеточка тела, не вполне сознавая причины, побуждающие к действию. Юрка не мог связать случайные ощущения именно с ней, но девочка притягивала его взгляд, словно магнит.

Щемящее беспокойство нарастало, приковывая внимание всё сильнее. Непонятно было, приятное это занятие или нет, но оно начинало поглощать целиком, что вызывало протест или желание отделить себя и это притяжение. С какой стати Юрке подсматривать тайком за этой новенькой? Маленькая кокетка. Наверно желает понравиться, только не знает пока, кому.

Мальчик посмотрел по сторонам, интереса к персоне школьницы никто не проявлял. На него она даже не взглянула. Это задело Юрку, даже слегка огорчило. Ни с того, ни с сего, он дал щелбан пробегающему пятикласснику. У другого мальчишки ловко выбил портфель, громко засмеялся, побежал мимо девочки. Ему казалось, что это естественно и не должно привлечь ничьего внимания, кроме той, единственной, ради которой старается.

Юра бежал по направлению к ней, толкнул Танечку Егорову, врезался в Мишку Копытина, который, словно куль, грохнулся на мягкую точку, понесся дальше, сломя голову. Для его возраста это было немного странно. Мальчуган это не сознавал, у него была ясная цель. Увернувшись ещё от одного парня, он ловко отскочил, выбив портфель из рук незнакомки. Ура, получилось!

Юрка резко остановился, вернулся к девочке, поднял портфель. Отдавая его, не удержался, посмотрел внимательно в глаза, в которых увидел смешного до невозможности себя. Малюсенькое такое отражение. Девочка сжала губки, не отрывая взгляда, приняла портфель, очень тяжелый, слегка присев в подобии реверанса. Во всяком случае, это было похоже на прощение или даже одобрение.

Мальчик покраснел до кончиков волос, прикусил губы, изобразив нечто несуразное, похожее на застенчивость, хотя пытался показать уверенное превосходство. Новенькая улыбнулась, закрыв при этом один глаз и повернув голову набок, словно пыталась, как следует разглядеть игруна.

– Ты хулиган?

– Не-е-т, – неуверенно, врастяжку ответил Юра.

– Я тебя не боюсь, так и знай. Я новенькая, в седьмом «А» буду учиться. Ничего в вашем городе не знаю. У вас есть драмкружок или театральная студия? Мне очень нужно.

– Не знаю… то есть, узнаю, конечно. Уверен, что есть. Я тоже в этом классе учусь.

– Меня Наташа зовут, Пухова. Хочешь со мной сидеть?

– Конечно, хочу, – не подумав, выпалил Юрка и тут же пожалел об этом. Засмеют. Но было поздно. Слово вылетело, взять его обратно, хуже, чем дать.

Они сели на третью парту в среднем ряду. От Наташи пахло знойным летом, спелыми фруктами и чем-то незнакомым, щекочущим ноздри. Мальчик осторожно вдыхал коктейль запахов медленно и осторожно, словно боялся растерять даже капельку. Девочка то и дело наклонялась к нему, что-то говорила, дотрагиваясь до его лица пушистыми кудряшками, ужасно щекотными.

Юрка почти не слышал слов, наслаждался голосом и близостью, которая вдруг перестала казаться стыдной. А когда Наташенька положила невзначай, потому, что нужно было обо что-то опереться, ладошку на его руку, у него перехватило дыхание.

Все вместе новые ощущения, звуки, запахи кружили голову. Сзади сидели его закадычные друзья, Валерка и Сашка. Они гаденько хихикали, шептались, то и дело задирали Юрку, шлепали по спине, дергали за волосы. Потом передали записку, – “Кого хочет невеста, мальчика или девочку?”

Юрка встал, повернулся и отвесил Валерке звонкого леща. Класс замер. Учительница ничего не стала выяснять, выгнала парня с урока. Наташа попыталась его защитить. На неё зашикали, загалдели. Девочка собрала портфель, попыталась выйти вслед за одноклассником.

– Пухова, вернись. Нет, позови Степашина. Наверно я не совсем верно поняла суть конфликта. Королёв, сознавайся, за дело получил?

– Ну, это, а чего они. Еще бы целоваться на уроке начали.

– Понятно. Он же твой друг. Тебе обидно, что новенькая не с тобой села, так?

– Больно нужно. Пусть целуются. Мне не жалко.

– Степашин, Пухова – садитесь на место. Королёв вам завидует. Прошу больше так не делать. Продолжаем урок.

На перемене друзья стреляли в Юрку и Наташу жёваными промокашками из трубок. Парню было обидно до слёз, но он промолчал. После школы новенькая позволила себя проводить. Юрка тащил два портфеля, что было неудобно и ужасно стыдно. Сзади плелись неразлучные друзья-товарищи и похохатывали.

Девушка попросила проводить её во Дворец Культуры, где была театральная студия.

Через час новые друзья встретились у её подъезда. Наташа нашла режиссёра драмтеатра, договорилась о начале занятий. Она была заядлой театралкой, с удовольствием играла. Юра записался тоже, исключительно из желания быть рядом с девочкой.

С мальчишками немного позже состоялся серьёзный разговор, настолько мужской, что домой парень явился с фингалом под глазом. Такого противостояния он никак не ожидал. Что с того, что проводил девочку, это преступление?

Друзья имели совсем другое мнение.

Юрка закрылся в своей комнате и ревел. Потом тихонечко прошел в ванну, умылся и нырнул в постель. Мысли разбегались в разные стороны. Хотелось всего сразу: сидеть с Наташей, провожать её и одновременно дружить с ребятами. Как быть, вот вопрос дня. Юрка перебирал в уме варианты, поступая так и так. Ничего не срасталось.

Жизнь казалась ему законченной и ненужной. Невольно мелькнула мысль отравиться, но проделав в воображении необходимые действия, парень ужаснулся, покрылся холодным липким потом.

Представить, что тебя совсем не будет, а мир в то же самое время продолжит жить как прежде, как сейчас, но без него.

Он долго не мог уснуть, провалился, в бессознательное состояние, неожиданно и вдруг, совсем незаметно. Ночью его мучили кошмары. Кто-то постоянно догонял, Юрка пытался убегать и не мог. Очнулся он с ощущением беспредельной радости.

Во сне они шли с Наташей, держась за руки  по берегу, вдоль бескрайней массы прозрачной зелёно-голубой воды. На них были шорты и лёгкие майки. В небе сновали во все стороны экзотические птицы, за кромкой песка цвели разноцветьем даже торчащие из земли палки.

Юрка позавтракал, потрогал разноцветный синяк и решительно пошёл к друзьям.

– Бейте, сколько хотите. Я на вас не обижаюсь. А сидеть всё равно буду с новенькой. И провожать буду.

– Мы сами хотели с тобой мириться. Хочешь, мы тоже с ней будем дружить?

– Спрашиваете. Конечно, хочу.

Конфликт был разрешён. Солнце опять начало светить, Наташа продолжила источать волшебные ароматы, а друзья стали ещё чуточку ближе.

То, что происходило с Юрой, назвать любовью нельзя даже приблизительно. Скорее, это было пробуждение чувственности. На это указывало многое. Например, он всегда отворачивался и краснел, когда девочка занималась в спортзале в трусиках и маечке, хотя во сне смотрел на неё во все глаза, даже позволял себе взять за талию.

Пройтись с Наташей, держа за руку, тоже было лишь несбыточной мечтой. И всё-таки это было. Сидя рядом с девочкой, от которой исходил жар, не только и не столько температурный, сколько чувственный, мальчик был по-настоящему счастлив.

Стоило ей поднести немного ближе руку, как кожу парня начинало покалывать. Он млел, а тело в это время пробивала мелкая дрожь, заставляющая напрягаться.

Теперь Юрка рассматривал одноклассницу сознательно, отмечая отдельные выразительные детали, сравнивая их с другими девчонками. Его манили малюсенькие бугорки, поднимающие на груди материю трикотажной одежды.

Перед сном он представлял её всю, изучая каждый изгиб. Делая это, мальчик извинялся тысячу и один раз, понимая, что это не совсем правильно, заглядывать в неведомое, трогать без спроса, но поделать с собой ничего не мог.

Руки сами тянулись в непреодолимом желании дотронуться тут и там до поверхности лёгкой облегающей ткани, чтобы почувствовать живую упругость того, что находится под ней. Становилось необычайно сладко, ноги сжимались, перекрывая дыхание, давая сигнал, подрасти маленькой радости между ног.

Однажды произошло ужасное событие, когда он проснулся от пульсаций внизу живота с влажными от слизи трусами. Было гадко и стыдно. Юрка заплакал, понимая, что перешёл в общении с девушкой, пусть и в воображении, допустимые границы.

В тот день он сказался больным, первый раз не пошёл в школу. Смотреть в глаза Наташи он бы не смог. Успокоился Юрка только тогда, когда Валерка и Сашка по секрету признались, что с ними происходит то же самое.

Наташа становилась привлекательнее день ото дня, меняла незаметно, но чувствительно для Юрки, формы тела. Теперь он разглядывал её с большим удивлением, обнаруживая то, чего раньше не замечал.

Они стали неразлучными друзьями, проводя вместе много времени. Четыре раза в неделю ходили в театральную студию, разучивали этюды, играли в маленьких спектаклях. В субботу проводили в студии весь день.

Несколько раз им доставалась роль влюблённых. Юрка разучивал монологи наизусть, но не мог произнести слова любви, глядя в глаза подруги. Она смеялась над ним, заставляла по дороге домой много раз повторять роль. Стеснительность друга приводила её в восторг.

– А поцеловать, поцеловать, если это нужно будет сделать в спектакле, ты сможешь?

– Кого поцеловать, – спрашивал Юрка, словно девушка беседовала не с ним.

– Возлюбленную, которую будешь играть. Ну же, ты ведь актёр. Должен уметь делать всё, если этого требует роль. Даже умереть правдоподобно, если понадобится.

– Уж лучше умереть, чем целоваться.

– Но ведь это всего лишь роль. Целуй немедленно. Признавайся в любви! Играй, так, чтобы я поверила, ну, – Наташа раскрыла влажные губки, приблизилась к парню на опасное расстояние, – вот как нужно, смотри. Это совсем просто. Раскрываешь губы и чмокаешь, глядя прямо в зрачки влюблёнными глазами, – девочка взяла одной рукой его за голову, притянула к себе и впилась в рот поцелуем. Юрка побледнел, начал оседать на колени, безвольно завалился набок.

– Юра, Юрочка, это же просто театр. Что с тобой? Только не умирай! Боже мой, что же мне делать?

Наташа сняла кофточку, положила ему под голову, начала проводить искусственное дыхание рот в рот, как учили на военном деле. Юрка очнулся, с ужасом и одновременно со страстью, потому, что почувствовал такое, что не укладывалось в привычное русло восхитительных эмоций. Он не мог признаться, что лишился сознания единственно из-за переполнения чувствами.

Юрка уставился на подругу, которая не просто целовала, делилась с ним своим дыханием, понимая, что она стала намного взрослее его. Это показалось ему печальным, несправедливым. Это он мужчина, а не она. Девчонки должны падать в обморок, а не их кавалеры. Стыд и боль пронзили его мозг, едва приходящий в себя.

– Что, что с тобой? Ты очень болен? Почему ни разу об этом не сказал?

– Всё хорошо. Даже слишком. Скажи, Наташа, ты целовала меня или его?

– Кого, Юрочка?

– Этого, персонажа, чью роль я должен был исполнять.

– Дурашка, конечно тебя. Ты же мой друг, а не он. Вот смотри, видишь, я целую тебя, моего Юрочку, это уже совсем не роль, – девочка покрыла его лицо поцелуями, а он не спешил приходить в себя.

Эта роль начала ему нравиться. Наташа долго отряхивала с него пыль, нечаянно задела чувствительную зону спереди, ничуть не смутившись. Это было до жути приятно, необъяснимо возбуждало. Юрка протянул дрожащую руку, дотронулся до её чудесного лица. Ощущение от прикосновения к бархатистой коже было волшебным, восхитительным наслаждением. Следом он провёл её по лицу и шее холодным носом, ощутив живое тепло, впервые в жизни, жадно вдыхая аромат девичьего тела.

Мальчику показалось, что Наташенька благоухает, как цветок гесперис, так называемая ночная фиалка, влажной летней ночью. Букет изысканных запахов, включающих в себя головокружительный коктейль из сладкого, терпкого и мускусного будоражил кровь, заставляя протянуть к жаркому телу подруги вторую руку, прижать её головку к груди, зарыться в заросли душистых волос и дрожать всем телом от своей безрассудной дерзости.

Дальше они шли, переживая случившееся беззвучно, каждый по-своему, но одинаково восторженно. Оба считали это хулиганством, шалостью, слишком приятной, но преждевременной.  Друзья старались не вспоминать о событиях того дивного, поистине сказочного вечера, лишь изредка напоминая о той близости взглядами и мимолётными прикосновениями, которые уже не вызывали потери сознания.

Их дружба продолжалась, даже крепла. Ребята теперь ходили, крепко держась за руки, обмениваясь, таким образом, теплом и нерастраченными чувствами, словно боялись, что когда-нибудь их могут разлучить.

Юрка всё так же восторженно смотрел на свою подружку, не смея опорочить её тело нескромными ласками. Они иногда разговаривали о возможном будущем, но отвлечённо, опосредованно,  ни в чём не клялись, ничего друг другу не обещали. Без того было ясно, насколько они дорожат своим союзом.

За четыре года их тесного знакомства утекло столько воды, пережито немыслимое число событий, хороших и разных. Ни разу никому из них не пришлось познать разочарования, негодования или чувства ревности.

Оба были красивые, молодые и привлекательные, не раз и не два вызывали у представителей противоположного пола пылкий интерес, пламенные страсти, что не смогло их разлучить.

Друзьям было интересно только вместе, хотя дружили со многими. У Наташи были подружки, у Юры неразлучные друзья, Саша и Валера. Ничего не происходило. На пороге окончания школы мальчик и девочка так и ходили, сцепившись руками, ведя нескончаемые беседы, даря друг другу эмоции и радость.

Одинокими ночами у Юры всё было иначе. Он мечтал о возлюбленной, считая дни до совершеннолетия. За два месяца до выпуска в школе ему исполнилось восемнадцать. Подруге остались до желанной даты считанные месяцы.

Юрка ничего не загадывал, никогда не заговаривал с Наташей о любви, о замужестве. Это подразумевалось фоном, как само собой разумеющееся событие. В мечтах, а у него было очень богатое воображение, всё, что должно случиться между любящим мужчиной и обожаемой им женщиной, происходило тысячи раз в полном объёме.

Юноша целовал, обнимал, ласкал подружку по всему периметру, дерзко проникал в запретные пределы. Конечно, он видел это лишь так, как позволяла фантазия, что никаким образом не согласовывалось с реальностью, к которой он никогда не прикасался. Он был наивен, робок, предан до последней клеточки тела единственной девушке на свете, которая этого заслуживала, принадлежал лишь ей, что считал естественным и правильным.

Доверие и верность, только эти качества могут принести счастье, думал он. В Наташе ему тоже не приходилось сомневаться. Завтра, на выпускном балу, он признается ей в любви, поклянётся в верности, попросит стать женой, подарит перстенёк с драгоценным камешком в честь знаменательного события.

У него даже мысли не возникало, что сюжет повествования может сложиться иначе. Он и она, это же одно неразделимое целое.

И вдруг эта проклятая повестка, отодвигающая долгожданный день, когда друзья могут с полным основанием объявить о том, что они взрослые, что они одна семья.

Сколько раз Юрка думал об этом тогда. Видение изменялось, раскрашивалось, приобретало объём, вкус, цвет и запах. Он чётко запланировал, что, когда и почему произойдёт, знал по именам своих с Наташей детей, видел интерьер общей квартиры, даже побывал на виртуальной свадьбе. А теперь, теперь придётся все менять на ходу, потому, что два года нужно будет носить сапоги, отдавать честь и петь строевые песни.

Юрка знал, что выдержит и это испытание. Он ждал, когда подрастёт единственная в мире женщина, которая сделает его счастливым до конца дней.

Что с того, что непредвиденные обстоятельства, изменить которые не в его власти, разворотили с таким трудом собранную головоломку? Это ещё одно испытание, одно из многих, скорее всего последнее, в ряду непреодолимых препятствий. Юрка сильный, а его любимая, разве он не заслужил право так её называть, будет ждать сколько угодно, до любого победного конца.

Сегодня нужно найти в себе силы, преподнести девушке скорбную весть, которая не должна, не может изменить предопределённые судьбой обстоятельства жизни? Любовь вечна и бесконечна.

Друзья выпили, наговорили друг другу всяких клятв на вечные времена. Дружба. Как у тех мушкетёров. Они были пьяны, он почти трезв.

На душе довольно скверно. Слишком неожиданная новость этот призыв, слишком шокирующая. Он ещё не в армии, а уже начинает считать дни, когда судьба даст возможность обнять любимую после долгой разлуки.

Юра пошёл к дому Наташи длинным путём, чтобы унять горечь сомнений и разочарований. Откуда они только берутся? Как же не хочется расставаться. Завтра они будут танцевать, сколько бы раз ни звучала музыка. Обязательно будут объятия, поцелуи, кто его знает, что ещё. В любом случае это будет прекрасный вечер и удивительная ночь.

Жизнь всегда неожиданная, непредсказуемая: может одарить, способна отнять. Только не у них. Долгая дружба предопределила всё-всё.

Юра перекатывал на языке слова: любовь, люблю, любимая, Наташа. Он их уже произносил, только не всерьёз, играя на сцене. Юноша даже представить не мог, что чувствует мужчина, произнося эти волшебные звуки, глядя в родные глаза. Как бы снова не упасть в обморок, как тогда, почувствовав на губах первый поцелуй.

Важно, что у него есть любимая женщина. Это дорогого стоит. Не каждому в жизни так повезло. Он счастливчик.

Дверь открыла Наташина подружка, которая была в приподнятом, взволнованном настроении, во рту держала несколько булавок. Что-то невнятно пробубнила, добавляя к звукам множество непонятных жестов, что нисколько не препятствовало движению вперёд.

Юра прошёл в комнату. Любимая стояла к нему спиной в одних трусиках, не подозревая о его присутствии. Он обомлел, впервые разглядывая Наташу в столь откровенном виде.

Девушка повернулась, инстинктивно закрылась, как это обычно делают женщины, приседая, закрывая грудь скрещенными руками.

– Завтра, Юрочка, всё завтра. Видишь, мы заняты примерками. Не мешай.

– Мне нужно сказать тебе что-то очень важное, наедине.

– Прости, не сегодня. Зайдёшь за мной перед балом. Сегодня у нас много девичьих секретов. Милый междусобойчик. Присутствие мужчин исключено в принципе. Не обижайся.

Девушка послала воздушный поцелуй и выпроводила, предварительно накинув халат, – завтра будет волшебная ночь. Завтра. Как много я жду от этого замечательного дня. Он принесёт мне настоящее счастье. Я взрослая. Могу пойти учиться, куда хочу. Или работать. А хоть даже замуж выйду. Пока очередь в ЗАГСе подойдёт, мне уже восемнадцать, тра-ля-ля. Ты за меня рад? И вообще, я свою театральную студию открою. Вот увидишь, у меня получится. Юрка-пупс, как же мне хочется тебя поцеловать. Но я не буду, времени нет реанимировать тебя, делать искусственное дыхание. Пока.

Юноша переживал. Для этого, казалось бы, не было причин, но на душе неспокойно. Нужно было выгнать девчонок, сказать про злополучную повестку. Завтра эта весть может испортить девочке праздник.

Возле подъезда его встретили подгулявшие друзья. У них ещё осталась целая бутылка. Юра не стал отказываться. Выпил целый стакан, почувствовал себя не в своей тарелке, пошёл спать.

Его мутило. Наверно не стоило пить без настроения. Ночь получилась беспокойная. Сначала объяснения с родителями, мамины слёзы, потом несколько часов над раковиной выворачивало желудок наружу. Ещё, проклятые мысли о службе.

Он засыпал, начинал маршировать, кричал армейские приветствия, рапортовал непонятно о чём. Никак не налезали сапоги, шинель была слишком короткая. Потом полз под градом пуль, его подстрелили. Встал в холодном поту, выпил пять кружек воды. Опять мутило, очень хотелось спать.

Не успел задремать, как та же пуля полетела прямиком в лоб. Юрка от неё бежал, пуля за ним, он прыгнул в яму и пуля туда же. В яме появилась дверь, её открыла Наташа, поманила к себе. Юрка испугался, что бешеная пуля может попасть в любимую, захлопнул дверь. Тут его привалило землёй, сверху на эту землю наехал танк. Дышать стало совсем нечем. Опять появилась дверь и любимая девочка. Она начала стареть буквально на глазах. В кудрявую Наташкину голову неожиданно врезалась та пуля. Голова вдребезги. Откуда-то послышались голоса. Его начали трясти. Еле открыв глаза, Юрка понял, его теребит мама.

– Сынок, сынок. Тебе что, кошмар приснился?

Голова болела жутко. Вспомнил кошмарное видение. К чему бы это? Бред. Его тут же стошнило. Мама долго отпаивала какими-то травами. До вечера парень приходил в себя. Непонятно отчего, уверенности ни в чём уже не было. На выпускной бал идти не было желания. А ведь это был долгожданный праздник.

Юрка достал перстенёк, припасённый для Наташи, вгляделся в него. Слишком дёшево. Стыдно дарить такое убожество.

– Папа, ты как к маме сватался?

– Тебе зачем?

– Интересно просто. Скажи, только честно, ты её любил или просто хотел?

– Сын. Я давно понял, что ты вырос. Но такие нелепые вопросы. Хочешь, чтобы Наташа тебя из армии дождалась? У вас что-то было?

– Было, папа, было. Мы целовались. Два раза.

– Я не смогу дать тебе совет, сын. Знаю одно – ты не готов к серьёзным отношениям. Совсем не потому, что не познал женщину изнутри, это не обязательное условие, чтобы стать мужчиной. Ты романтик, веришь в безграничность чувств, но сам их не проявляешь Ты, сынок, веришь в то, чего нет. Миражи всегда яркие и желанные, но когда приближаешься, от них ничего не остаётся. Не удивлюсь, если ни разу не сказал ей, что любишь.

– Хотел сделать это сегодня. Признаться, нацеловаться вволю, чтобы на два года хватило. Вот, перстенёк купил, нравится? Думаю позвать замуж. Она меня любит, только мы не хотим говорить о главном впустую.

– Мы. Конкретно, но так ли это? Наташа знает о твоих намерениях, о том, что считаешь главным в жизни любовь?

– Сегодня узнает. Мы четыре года вместе.

– Я бы не выдержал столько. Любовь, это музыка двух сердец. Не услышать её невозможно. Она заглушает все прочие звуки. У тебя так было?

– Кажется, было, папа. Когда она поцеловала меня первый раз, я упал в обморок.

– Смелая девочка. Думаю, она тебя очень сильно любила, если решилась на такое. Чем ты ответил? Просто ходил рядом, держал за руку?

– Попросил поцеловать ещё раз.

– Она это сделала? А ты?

– Я не мог превратиться в вульгарное ничтожество, в животное, которому нужны только чувственные наслаждения. Мне очень хотелось слиться с ней в единое целое. Я мечтал о большем, чем поцелуй, намного большем, чем интимные ласки, чем просто нежность. Я хотел как вы с мамой. Чтобы семья, дети, общие мечты.

– Почему ты не поговорил со мной, с ней? Я бы тебе рассказал, чем просто друг отличается от любимого. У меня имеется печальный опыт романтических ошибок. За четыре года два поцелуя! Ты меня убил наповал, сынок.

– Папа, ты меня пугаешь. Что ты себе нафантазировал? Это настоящая любовь, для которой телесная близость совсем не главное. Мы поженимся. Вот увидишь.

– Буду очень рад, Юрочка. Ты мой сын, поэтому говорю тебе правду. За друзей, понимаешь, замуж не выходят. Увы! Для Наташи ты почти брат, бесполое существо. Так-то!

Ко всему, что случилось с ним за последние сутки, добавилась ещё эта капелька негатива. Может, мама подскажет, успокоит, ободрит? Если и она… нет, нет и нет. Хватит разговоров.

Юра дышал по системе йогов, приседал, долго стоял под холодным душем. Кое-как успокоился.

Торжественная часть выпускного вечера началась в пять вечера. К Наташе Юра пришёл в четыре. Больше всего его удивило то, что молнию на её спине застёгивал лучший друг, Валерка Королёв, по-хозяйски, ничуть не смущаясь.

Это не просто смутило – шокировало. В горле застрял сухой ком.

На бал пошли вместе. На улице к ним присоединились подруги. Все были возбуждённые, радостные. Кроме Юры. Ему уже не хотелось, идти на выпускной.

– Наташенька, можно с тобой поговорить?

– Валера мне уже сообщил, тебя забирают в армию.

– Я хотел тебе сказать…

– Я тоже. Думала, ты у нас на свадьбе свидетелем будешь. Ничего, я тебе потом все фотографии пришлю.

– Как я могу быть свидетелем на своей свадьбе? Ты о чём, Наташка?

– Извини. Ты последнее время не в себе. Мы, с Валеркой Королёвым любим друг друга. Думаю, скоро свадьбу сыграем.

– А Я?

– Чего, ты?

– Это я, я тебя люблю! Это мы с тобой должны пожениться.

– Ну, ты даёшь, Юрец. Я за тобой три года как болонка беспородная бегала, глазки строила, намекала. Только что на себя не положила. Ты друг, замечательный, самый лучший. Мне ни с кем так хорошо не было. Слова о любви не молвил, к сердцу не прижал. Ты о чём, Степашин? Мы с тобой лучшие друзья. Я и Валерке так сказала, чтобы не смел ревновать. Он думал, что мы с тобой… правда дурак? Ты самый порядочный мужчина на свете. Если честно, я мечтала, чтобы… чтобы у нас всё было. Чтобы любовь, семья, дети. Настоящая любовь. Слышишь? Ты сам этого не захотел. Сам. Ты, Юрочка, очень хороший. Самый лучший. Я тебе писать буду. Хочешь, каждый день буду по письму посылать? Да, Юрка, ты самый-самый… если бы не ты… но теперь поздно.

– Значит, друзья? Только так?

– Какой ты глупый, Степашин, – Наташа прижалась к нему, поцеловала в губы, как целуют только любимых. Её глаза наполнились слезами. Валерка стоял рядом, молчал. Он выглядел счастливым, но явно не чувствовал себя победителем. Юрка бесстрастно выдержал поцелуи, потрепал Валерку по плечу. – Счастья вам. И горько, – а потом ушёл.

У него было немного денег. Совсем чуть-чуть. Юрка купил три бутылки вина “Агдам”, дошёл до ближайшей остановки автобуса, где сидели два гражданина неопрятной наружности. Не всё ли равно с кем напиться? Жизнь подошла к логическому завершению. Через несколько дней выдадут сапоги.

Пуля. Она его всё-таки догнала. Даже под землёй.

Пили из горлышка. Закусывали сигаретой. Какая гадость. Не привык Юрка так, не его это развлечение.

Вино быстро свалило с ног. Юрка разделся, аккуратно сложил новый костюмчик, положил под голову, впал в прострацию, представляя себе весёлую свадьбу и большую, на всю оставшуюся жизнь, любовь. Лаковые ботиночки, приобретённые специально для выпускного, Юрка поставил под скамейку и заснул.

Всё, что наметил, о чём мечтал, во сне свершилось. Было замечательно. Юрка спал и смотрел счастливый сон: разудалая хмельная свадьба кричала горько, трое мальчишек теребили его за полы пиджака, дочка лежала на руках.

В это время его мама ехала на автобусе на работу. Сын лежал на остановке раздетый, свернувшись калачиком на голой деревянной скамье в синих сатиновых трусах, которые она сшила собственными руками. Она закричала так, что шофёр просто не мог не остановиться.

– Юрочка, мальчик, что случилось, где твоя одежда?

Сын с трудом открыл один глаз, увидев маму, обрадовался, но попросил не беспокоить. Он очень хотел досмотреть сон до конца. В следующей серии Юрка решится попросить руку и сердце у любимой девушки. Это будет самый счастливый момент его жизни.

Ему снилась Наташа, очаровательная невеста, идущая к нему с распростёртыми руками. Юра никак не мог наглядеться на её грацию, на миниатюрную грудь, на алые губы, пушистую причёску, на выразительные серые глаза, проникающие взглядом прямо в душу, на миниатюрные ладошки, почти детские пальчики.

Тихо-тихо где-то далеко звучала торжественная музыка, всё пространство вокруг обволакивал соблазнительный аромат ночной фиалки. Он её любит, она его тоже… а всё, что происходит на самом деле – лишь искажение пространства, оптическая иллюзия.

Увы, его сон – лишь несовершенная голограмма желанной мечты. Сейчас мама остановит попутную машину, разбудит и отвезёт туда, где совсем другая жизнь, где вокруг простирается море любви, но он в ней лишь равнодушно-безучастный зритель из самых последних рядов.

Зеркальная копия Часть 1

Весна прогонит зиму с крыш -

Финал игры давно известен…

Но, что же ты со мной творишь,

Когда мы вместе!

Лора Катаева

Однояйцовые близнецы Жанна и Бэлла Мартыновичи были неразлучны с момента рождения. Сёстры были похожи как две дождевые капельки, с той лишь разницей, что одна из них, Жанна, появилась на свет значительно раньше, на целых сорок минут.

Мама, Изольда Игоревна, учительница домоводства в общеобразовательной школе, несмотря на педагогическое образование и приличный стаж работы на ниве воспитания, детей не любила, но талантливо играла роли, как идеальной родительницы, так и преподавателя.

Девочки всегда были стильно и чистенько одеты, абсолютно одинаково, с отличием лишь в цветовом оттенке бантов. Шила, вязала и изобретала фасоны нарядов мама с удовольствием. Это было её основной работой и одновременно хобби. Готовила Изольда Игоревна тоже восхитительно, творчески разнообразя меню, постоянно совершенствуя оформление блюд, от чего испытывала эмоциональное и эстетическое наслаждение.

Квартиру Изольда Игоревна содержала в изумительном порядке, выдумывая оригинальные интерьерные модернизации, постоянно обновляя планировку обстановки в комнатах, с изяществом и шиком декорируя пространство эффектными деталями, изготовлению которых посвящала время без остатка.

Накормленные, чистенькие, нарядно одетые девочки, увы и ах, были предоставлены сами себе. С ними никто не играл, не читал им книг, не гулял.

Маме было не до этого. Её романтическую душу терзали обширные творческие планы, идеи и фантазии. Женщина мечтала состояться как личность, быть узнаваемой. Дети, увы, воплощению творческих планов мешали, но это были её девочки, с чем приходилось считаться.

Как только сёстры научились ползать, мама изготовила весьма симпатичную, практичную и функциональную перегородку в дверь, раз и навсегда определившую для них границы и способы возможных коммуникаций, а так же мастерски вписала в пространство развивающий комплекс, с всевозможными физкультурными приспособлениями для физического развития.

Лазить на высоту, висеть и прыгать девочки научились самостоятельно, причём раньше, чем ходить. Весьма опасные и рискованные пируэты родителей не пугали.

Шум, отвлекающий маму от вдохновляющих творческих увлечений, немедленно, бесцеремонно и властно пресекался подзатыльниками с немедленной постановкой в угол. Попытки нарушить границы дозволенных передвижений наказывались изоляцией в ванной с выключенным светом.

Стоило маме насупить брови, принять грозный вид и устрашающе выставить в их направлении указательный палец, как приказ, отданный порой без единого слова, лишь жестами, неукоснительно, почти моментально исполнялся.

Даже на то, чтобы раздеться и лечь в постель, нужно было спрашивать разрешение, причём коротко и чётко выражая просьбу. Пререкаться, комментировать указания, тем более плакать, не дозволялось вовсе.

Такое жёсткое воспитание позволяло Изольде Игоревне работать в школе, не прибегая к услугам детского сада и няни. Сёстры оставались в доме без риска для целостности квартиры, самостоятельно структурировали своё время и не доставляли хлопот.

Дети поминутно высчитывали по большим дизайнерским часам, выполненным мамой в сказочном стиле, время, когда необходимо производить те или иные действия. К её приходу в детской комнате наводилась безукоризненная чистота, гарантирующая Изольде Игоревне заслуженный отдых.

Папу, Виталия Анатольевича, человека свободной профессии, имеющего свою студию, точнее помещение, предоставленное музыкальному коллективу, устраивало подобное семейное мироустройство.

Конфликты в семье возникали лишь по причине недостатка средств, отчего жене приходилось довольно часто брать заказы на разработку дизайнерских нарядов, которые она не воспринимала как творческий процесс, поскольку приходилось идти на поводу у заказчиков, что Изольда Игоревна считала эстетическим и эмоциональным насилием, что лишало её творческой энергии.

Необходимость лицемерить нарушала гармонию и целостность её хрупкого духовного равновесия, разрушающего возможности пространственного и художественного воображения, что заставляло нервничать. Внутренние противоречия вынуждали женщину прибегать к крайним мерам, которые успокаивали, одновременно лишая вдохновения. Способов релаксации было несколько: медикаменты, алкоголь и безудержные, с рыданиями и агонизирующими криками эротические забавы.

Первые два способа мгновенного возбуждения и возвращения после страстных оргий обратно на грешную землю использовались продуманно, эффективно, однако их применение было ограничено выходными днями и прочиминезависящими от неё обстоятельствами.

Супружеский секс при наличии взаимного влечения был для супругов изысканным лакомством, но случался в силу творческого характера деятельности Виталия Анатольевича довольно редко. Лечиться ведь необходимо, когда болит, а не когда на склад завезли медикаменты. Объединить неуёмную страсть к наслаждению со средствами умиротворения интимного и творческого беспокойства чаще всего не представлялось возможным. Разве её вина, что судьба расставила запрещающие сигнальные флажки по всему периметру жизненного пространства?

Дома Виталий Анатольевич бывал весьма редко, в основном в то время, когда девочки спали, неделями пропадал в творческих командировках. Детьми и женой он интересовался чисто гипотетически, скорее играя привычную, обусловленную штампом в паспорте роль, театрально исполняя некий обязательный ритуал, чем действительно был человеком семейным.

Богемный образ жизни предполагает неограниченный ресурс свободы на всех направлениях, включая чувственные увлечения, возбуждающие действия и дружеское взаимное удовлетворение всех видов потребностей силами сплочённого музыкального коллектива и их страстных поклонников.

Стремительный поток желания в отношении жены, бурливший в нём в период романтического опьянения, разделившись на множество мелких потоков, основательно обмелел, не имея стабильной подпитки, превратился в крохотный ручеёк, утерявший к тому же звенящий голос, обратившийся в едва различимый шёпот.

Супруги, являясь натурами творческими, из последних сил поддерживали условные формальности, соблюдая видимые приличия, позволяющие окружающим считать их приличной, интеллигентной, крепкой семьёй.

До сих пор Мартыновичам удавалось не выносить сор из избы. Им откровенно завидовали. Изольда Игоревна, женщина молодая, привлекательная, чувственная, наполненная неиссякаемой жизненной энергией  и массой прочих визуальных достоинств волновала и тревожила романтические чувства множества мужчин. Она не была недотрогой, но предпочитала проверенных временем партнёров, умеющих камуфлировать отношения и держать язык за зубами. Дочерей мамочка нисколько не стеснялась. Их безмолвие было обеспечено жёстким воспитанием в спартанской обстановке.

Сёстры росли и жили в такой экстравагантной, причудливо формирующей их внутренний и внешний мир обстановке. Обстоятельства с малых лет обусловили у девочек гибкие приспособительные реакции, быстрый изворотливый ум и полную самостоятельность.

Для одной из девочек старшинство являлось предметом гордости, другую такое доминирование сердило и смущало показной назойливой важностью. Бэлла считала вызывающим выпячивание сестрой своей незаслуженной значимости.

Она и не думала бороться за первенство, просто не желала подчиняться и слушаться на таком несуразном основании. Чуть больше чем за половину часа сестра никак не могла повзрослеть, на целую жизнь.

Однако Жанна упрямо и дерзко стояла на своём, не желая уступить в единственном, но таком важном отличии между ними, не уставая высокомерно внушать Бэлле, что старших нужно уважать и непременно слушаться.

Младшая в такие моменты вставала вполоборота, скрещивала на груди руки, высоко задирала остренький носик, надувала губки, всем своим видом выказывая непримиримый протест.

Внешним видом сёстры практически не различались, во всяком случае, до школы. Вынужденно сменив в семь лет замкнутое пространство квартиры на школьный и уличный простор, уникальные особенности, позволяющие их различать, девочки приобрели довольно быстро.

Жанна, споткнувшись во время игры, отколола половинку переднего зуба, оставив тоненький, но всё же заметный шрам на нижней губе, который светлел, когда она злилась. Бэлла, пытаясь поймать бельчонка, залезла на дерево, откуда не совсем удачно свалилась, получив чувствительный укус, когда сунула руку в дупло. На память остался рубец в форме галочки на правой щеке, оставленный острой веткой. Рану, памятуя о том, что она девочка, устраняли косметическим швом, но след остался.

Люди внимательные и близкие видели и другие различия. Жанна обладала изяществом, грацией и пластичностью, ходила, пританцовывая, легко запоминала стихи, много читала. Она нередко грустила, злилась, легко выходила из себя, часто ленилась, долго и часто болела, испытывала затруднения с точными предметами и естествознанием, предпочитая гуманитарные знания.

Бэлла оказалась намного сильнее и выносливее сестры, занималась спортом, особенно гимнастикой, фонтанировала энергией, не умея долго находиться без движения. Ей без труда давались естествознание, физика, математика, нравилось петь, рисовать, играть на музыкальных инструментах.

Доброжелательный и лёгкий характер Бэллы, выраженная способность к эмпатии, подталкивали её к реальному лидерству в классе, что вызывало протест и противодействие старшей сестры, которая запросто находила ключики к её отзывчивому сердцу, вынуждая действовать вопреки своим интересам.

Жанна с малых лет коллекционировала кнопочки, нажимая на которые можно легко заставлять Бэллу делать не то, что хочется, а то, что нужно сестре.

Родители к тому времени развелись, окончательно утратив взаимный интерес, когда сёстрам было по тринадцать лет. Они совсем забыли про приличия, громко и злобно выясняли отношения, яростно предъявляли массированными списками претензии и обвинения, пытаясь при этом не продешевить с условиями капитуляции.

Баталии и противостояние длились почти год. Папенька после скандалов громко хлопал дверью, маменька незамедлительно открывала бутылку коньяка.

Денежный достаток сдуло ураганом протестов и сопутствующих им депрессивных психозов, словно чудом сохранившиеся листы, которые порывистый ветер жёстко срывает с предзимних деревьев. Кормили девочек теперь только в ужин, макаронами без подливы и кашами на воде. Даже чай пили без сахара, а сама Изольда Игоревна научилась лечиться самопальным самогоном.

Оба родителя довольно скоро утратили шарм. Мама стала носить ужасные кримпленовые костюмы, которые нет необходимости гладить. Папа ходил в мятом пиджаке и нестиранных рубашках.

Изысканная домашняя обстановка незаметными штрихами изменяла облик, превращаясь из дизайнерского шедевра в жилище одиноких холостяков, отличительной особенностью которых являлся кричащий беспорядок, состояние разрушительного хаоса.

Для девочек это был очень тяжёлый год. Скрыть происходящее в семье было невозможно, тем более, что из шикарно одетых девочек они превратились в бесцветных неопрятных заморышей, не смеющих смотреть в глаза сверстникам на равных.

Природа и возраст преподнесли дополнительный, весьма неожиданный для них физиологический сюрприз, дав старт цепочке внутренних изменений, превращающих голенастых девчонок в миленьких девушек, на глазах меняющих осанку, привычки и формы тела.

Если раньше сёстры были неразлучны по причине совместного проживания и родства, то теперь их объединяли общие проблемы. Неспешная прежде благополучная жизнь полетела под откос, лишая надежды на будущее.

Девочки никак не могли понять, что происходит и почему. Ведь родители фактически не жили семьёй довольно давно, но домашняя обстановка, достаток и быт от этого нисколько не страдали. Всем всего хватало, все были счастливы.

Родители тоже выглядели жизнерадостными, хотя мама частенько упрекала папу в изменах.

Папа улыбался, отнекивался с неизменным юмором, целовал её, клялся в вечной любви. Иногда сам предъявлял претензии, правда, менее агрессивно, чем мама. Причины для этого были. Сколько раз сёстры видели, как утром из квартиры уходили незнакомые дяди. Выдавали Изольду Игоревну и дикие ночные крики.

Взрослые вообще ведут себя непредсказуемо, странно: говорят и требуют одно, а поступают совсем по-другому. И всегда обманывают. Но почему, ни с того, ни с сего вдруг все стали несчастными, сразу после того, как родители решили развестись? Неужели так сложно договориться, чтобы все опять стало хорошо?

Отец первый пришёл в себя. Видимо на него оказал влияние музыкальный коллектив. Он перестал скандалить, забрал личные вещи, перецеловал сестрёнок и надолго пропал из их жизни.

Мама стала злая и нервная. Если раньше просто не обращала на девочек внимания, то теперь стала задирать их по любому поводу, всё чаще раздавая звонкие оплеухи.

Зарплаты учительницы на жизнь не хватало. Изольда Игоревна попыталась снова брать заказы на шитьё, но теперь у неё дрожали руки. Она безобразно испортила несколько дорогих вечерних платьев и свадебный наряд, после чего сарафанное радио людской молвы поставило жирный крест на дизайнерском промысле.

Некоторое время она шила по вечерам постельное бельё и ночные рубашки, зарабатывая на этом копейки, но и на это у неё перестало хватать энергии. Зато появилось непреодолимое желание выпивать ежедневно.

С работой учителя тоже пришлось распрощаться. Теперь мама во всём винила девочек, укоряя тем, что они разрушили единственную в её жизни любовь своим никому не нужным рождением, памятуя о том, что лечила свои периодические депрессии в компании приходящих мужчин и именно этим обусловила кризис отношений.

Сёстры быстро взрослели, чему способствовали убогость быта и скудное питание. Пришлось уговаривать мать оформиться мыть подъезды на нескольких участках. Убирались, понятное дело, они. Зарплату тоже получали сами, чему посодействовали работницы жилконторы, осведомлённые о сложной материальной обстановке в этой семье.

Закончив восьмой класс, девочки пошли учиться на поваров. Изольда Игоревна к тому времени сменила трёх гражданских мужей, упорно выбирая в спутники жизни состоятельных по меркам этого рода граждан собутыльников, которые спустя малый срок начинали распускать руки, пытаясь параллельно добраться до девичьих прелестей, которые становились чересчур аппетитными, чего невозможно стало скрыть.

Много раз девочек спасала от домогательств физическая сила и характер Бэллы, которая, несмотря на малый вес и хрупкость умела себя защитить. В дверь своей комнаты сёстры врезали замок, закрываясь на ночь.

Им пришлось жить и питаться раздельно от матери. Правда, Бэлла её жалела. Подкармливала тайком от Жанны, которая  испытывала к этой женщине, как она её называла, поистине дьявольскую неприязнь.

Неожиданно опять объявился папочка, выглядящий вполне респектабельно. Он сумел пережить развод с меньшими издержками, сохранив человеческое достоинство. Даже попытался выдернуть из цейтнота бывшую жену. Увы, из этого ничего не вышло: отсутствие ответственности и ощущение полной свободы пришлись Изольде Игоревне по вкусу, несмотря на скудость самой жизни.

Виталий Анатольевич сильно изменился. Теперь он подолгу разговаривал с дочками, чувственно прижимал их к груди, целовал, изредка вымаливал прощение, иногда даже пускал слезу. Сёстры не противились общению, но не могли поверить в его искренность.

– Простите меня, родные! Не ведал, что творю. Скоро, скоро, миленькие, всё изменится. Будете жить как принцессы.

– Ладно, пап, мы на тебя не обижаемся. Теперь уже ничего не изменить. Выкарабкаемся. Вот выучимся на поваров и заживём. Мамку закодируем. Ты же знаешь, какая она мастерица.

– Мамка… разве была причина так опуститься? Она думает, я не знаю, как по ночам любовников принимала. Не ей меня винить. Признаюсь, гулял. Издержки профессии. У меня же поклонниц – воз и маленькая тележка. Меня и теперь все любят. Не было у нас настоящей любви. Это я теперь понял. Я ведь опять женился. Скоро к жене перееду жить. Вам свою квартиру отдам. Хотел сюрприз сделать, но не удержался. Готовьтесь к переезду. Нечего вам с её пьяными дружками под одной крышей жить. Нужно свою судьбу устраивать. Совсем невестами стали. Там у вас две комнаты будет. Деньжат вот возьмите. Немного, но приодеться хватит. Ходите оборванками, словно отца у вас нет. Каюсь. Долго думал. Нет у меня роднее вас никого.

– Ладно тебе, папка. Не выдавливай слезу. Просто не пропадай и всё. Сами справимся.

– Ну, уж нет! Понимаю, что веры не достоин. Стыдно-то как. Ничего, буду выправлять доверие. Как обустроитесь, я вас со своей Аннушкой, с Анной Сергеевной познакомлю.

Через месяц отец прописал их в двухкомнатной квартире, куда девочки вскоре переехали. Обстановка была не новая, но добротная. Ремонт не требовался. Заходи и живи.

Шестнадцатилетие сёстры справляли в кругу семьи у себя в квартире. За столом сидели папа с Анной Сергеевной, мама и они, виновницы торжества. Всё, что стояло на столе, было приготовлено собственными руками. Алкоголя не было. Не захотели провоцировать мамку.

Изольда Игоревна сидела, сжавшись, словно пружина, не поднимала глаз. Они с Анной Сергеевной ровесницы, но мама выглядела чуть не вдвое старше. Чувство неловкости не покидало всех присутствующих. Виталий Анатольевич поздравил именинниц, рассказал несколько смешных до слёз анекдотов, отдал подарки. Ели молча. Мама ни к чему не притронулась. Плакала без заметных для глаз эмоций. По неподвижному лицу сами собой текли и текли слёзы.

Вскоре папа с новой женой уехал. Маму девочки решили оставить ночевать у себя. Она безропотно выполняла всё, что от требовали сёстры: дала себя раздеть, вымыть в горячей ванной, вытереть, расчесать, уложить в постель.

Спала она или нет, но лежала беззвучно, неподвижно, с закрытыми глазами. По лицу без мимики текли и текли потоки слёз.

Девочки выстирали, высушили, выгладили её одежду, долго обсуждали на кухне как жить дальше. Принять  единогласное решение не получилось. Мамку было смертельно жалко, однако, возвращаться в тот ад, из которого девочки с таким трудом выкарабкались, желания не было.

Одно дело помочь, подать руку и совсем другое – позволить обстоятельствам ещё раз разрушить с таким трудом выправленную судьбу. Решили просто поговорить с мамкой по душам.

Какое обстоятельство смогло стать переломным моментом, не понятно, но пить Изольда Игоревна бросила. Собутыльников, провоцирующих пьяные посиделки, отвадила. Вместе с девочками наводила она порядок в её квартире, сделали лёгкий косметический ремонт. Оборудование маминой мастерской осталось нетронутым. Восстанавливалась она тяжело и долго. Три года непрерывного пьянства давали о себе знать.

Навыки дизайнера, закройщицы, швеи, пришлось нарабатывать заново. Вскоре Изольда Игоревна устроилась работать портным в небольшое ателье, начала вновь изобретать необычные фасоны женской одежды.

К следующему дню рождения, Жанна и Бэлла были одеты с иголочки в самое стильное, что предлагала современная мода. Мама опять стала родной и близкой.

Самое удивительное, что она помирилась с папой, почти подружилась с Анной Сергеевной, которая оказалось мировой тёткой. Иногда все вместе встречались у девочек дома, только теперь уже никто не плакал. Мама с нескрываемой любовью поглядывала на папу.

До получения диплома повара оставалось меньше половины года, когда Бэлла неожиданно влюбилась. Девочка сама от себя не ожидала такой страсти.

Ужаснее всего то, что сестра отчего-то почувствовала себя предательницей по отношению к Жанне. Несмотря на это всё глубже погружалась в новые для себя ощущения, думая о Ромке днём и ночью, даже когда работала, проваливаясь в нирвану, теряя при этом чувство времени.

Она и сама не поняла, как познакомилась, когда успела заразиться любовью.

В тот день Жанна заболела. У сестры поднялась температура,  её лихорадило, знобило, лицо покрылось каплями холодного пота. Даже по внешнему виду было понятно, что в училище ей идти нельзя.

Дождаться скорую Бэлла не успевала. Прогуливать нельзя – лишат стипендии. Вспомнила, что у мамы должен быть выходной. Растворила в стакане таблетку аспирина, заставила сестру выпить, уложила её в постель и побежала.

Довольно быстро удалось поймать попутку. Деньги в кармане были, экономить не стала. Назвала адрес, услышала согласие, села, не глядя, в машину и поехала.

– Извини, ты Бэлла или Жанна, – спросил водитель.

– Бэлла. Разве мы знакомы?

– Ты училась в восьмом “Б”, я в десятом “А”. Ромка я, Куркаев. Вспомни. Мы с тобой танцевали несколько раз. Я до сих пор под впечатлением. Ничего приятнее у меня не было. Сколько раз хотел к тебе подойти, всё стеснялся. Потом меня в армию забрали. Два года только о тебе и думал. Я тебя с сестрой всё время путаю. Помню только, что Бэлла добрая, а Жанна колючка. Я искал тебя, даже домой заходил, только твоя мама разговаривать со мной не стала. Сказала, что ты мала ещё с мальчиками знакомиться.

– Правильно сказала. Знаешь, Рома, не до тебя, извини. У меня сестра заболела, а мне кровь из носа нужно на занятия. Еду к мамке и психую: вдруг её дома нет, что тогда делать, ума не приложу.

– Хочешь, могу скорую вызвать. Врача дождусь. Могу даже посидеть с ней. Мне не трудно.

– Не знаю, что тебе сказать. Думаю, это не очень удачная идея. Ты мужчина, она несовершеннолетняя девочка. Мало ли чего тебе может на ум взбрести?

– Бэлла, я же тебя люблю, неужели ещё не поняла? Не представляешь, как обрадовался, когда увидел. Чуть сердце изо рта не выпрыгнуло.

– Как не понять? Конечно, любишь. Все мальчишки только о том и думают, как бы девчоночку одурачить. Наплетут с три короба невообразимых нежностей про любовь и переживания, а сами совсем про другие сладости думают. Я же девочка. Подруги между собой делятся печальным опытом, вызревшим из любовных откровений. Не нужно, Рома, лапшу мне на уши вешать. Между прочим, в восьмом классе мы с Жанкой выглядели, как бомжихи. В нас невозможно было влюбиться. Я хоть и маленькая, но сообразительная.

– Напрасно ты мне не веришь. А выглядели вы с сестрой и тогда на все сто. Одевались не очень, но смотрелись потрясающе. В каком училище ты учишься? Разреши, я тебя после занятий встречу, а? Насчёт того, чтобы с Жанной посидеть, даже не сомневайся. Иди к маме, я тебя подожду.

– Жди. Вернусь, договорим. Всё равно мне до училища теперь нужно, иначе не успею. Сколько с меня?

– Неужели я со своей девушки буду деньги брать?

– Э, я тебе повода не давала! Как хочешь.

Мамки дома, как назло, не оказалось. Делать нечего – пришлось довериться непонятному Ромке. Он всю дорогу болтал, изображая влюблённого. Это напрягало, хотя, если честно, очень хотелось верить в его искренность. Невозможно же так убедительно и эмоционально врать. Хотя, вдруг он готовится поступать в театральное училище?

Подумав так, Бэлла прыснула в кулак. На артиста Ромка как-то не тянул. Пришлось написать ему адрес, дать ключ и взять с него клятву, что ни-ни. На всякий случай Бэлла показала ему кулак.

– Не сомневайся. Если что – мы тебя из-под земли достанем.

– Туда мне ещё рано, Бэллочка. Во сколько тебя встречать?

– Подъезжай к четырём. Или ты пешком?

– На транспорте. С ветерком доставлю, – Ромка отважился и поцеловал девушку в щёку. Неловко, вскользь.

Девушка удивилась неожиданному ощущению. Отчего-то захотелось, чтобы он повторил эту шалость.

За Жанну она совсем не волновалась, зато разволновалась из-за поцелуя. Весь день припоминала разговор с Ромкой, трогала щёку. Фразы, произнесённые Ромкой, теперь выглядели иначе. Если сначала они представлялись назойливой болтовнёй, изощрённым способом “закадрить чувиху”, как Бэлла не раз и не два слышала от мальчишек, то теперь звучали убедительно и красиво.

Девушка перекатывала во рту, словно сладкий шарик слово Рома, намеренно растягивая до невероятных размеров букву “О”. Этот процесс не просто забавлял, он вызывал в груди прилив тепла и весьма приятные ощущения, заставляющие дотрагиваться с улыбкой до того места на щеке, которое юноша облизал столь неловко.

Бэлла думала и думала о Ромке, не желая прогонять чудесным образом создающие солнечное настроение мысли, загадывая, встретит или нет? Даже не так, – пусть только попробует не встретить! Так вероломно предать её доверие? Нет, нет и нет. Он не такой, этот замечательный Ромка!

Господи, что она себе нафантазировала? Да кто он такой? Откуда ей знать, ну не помнит она, чтобы танцевали, к тому же несколько раз. Врёт наверно, а она в любовь поверила. Ну, какая любовь? Наверняка что-нибудь задумал, насмехается. Сейчас ограбит квартиру и смоется с ключами.

Ромка, смоется? Какие глупости. Ты его глаза видела? Ну! Разве такие глаза могут врать, тем более про любовь? А какие у него были глаза? Тёмно-серые, зелёные? Надо попробовать нарисовать портрет? А занятия? Ладно, потом у кого-нибудь прочитаю конспект.

Так. Лицо. Слегка вытянутое. Симметричное. Влюблённое. Значит, малость глуповатое. Во-от такое… кажется, похоже. Тёмные волнистые волосы. Прямой нос. Нет, не такой, короче. Глаза. Бездонные, яркие, блестящие. Открытые. Вот с таким прищуром. Взгляд наивный. Брови, почти сросшиеся. Ресницы густые, девичьи. Поцелуйные губы. С чего это я так решила? Самые обыкновенные, просто  припухшие и яркие. Щёки с ямочками. Немного щетины. Острые мужественные скулы. Уши небольшие, прижатые. Добродушная улыбка.

Он, не он? Если себя узнает, значит, точно влюбился. А я, влюбилась или нет? Вот ещё! Это он два года страдал, а не я. Интересно, какой он на самом деле, Ромка Куркаев? Если он на мне женится, то я уже не Мартынова буду? Бэлла Анатольевна Куркаева. Офигеть. Жанка Мартынова, а я Куркаева. Да она меня со свету сживёт!

Вот ведь навязалась на мою голову, сестричка. Влюбиться из-за неё по-человечески нельзя. Сиди тут и думай, как бы Жанку своей любовью не обидеть. Пусть свою ищет. Ромка мой. Ё-мое, а если они сейчас…  убью, точно убью! Обоих. Да нет, быть такого не может. Он же мне, а не ей только что в любви признавался.

Велика важность, три слова сказать. Мамка папке сколько раз в любви признавалась. Сама рассказывала. И он ей. И что с того? Как любой нормальный хозяин: как дал слово, так и обратно забрал. Аля-улю – ручки-то вот они. Ловкость языка и никакого мошенничества. Любил и разлюбил.

Какая только дребедень в голову не взбредёт. Скорее бы занятия закончились. Если не приедет, может ни на что не рассчитывать. Мне и Мартыновой неплохо живётся. Интересно, а жить где будем? У нас же кровати узкие. И Жанка со своей завистью.

Представляю, я вся такая, в белом платье, взбитом как морская пена, с газовой фатой чуть не до пола, румяная, счастливая. Гости кричат горько! Офигеть! А я даже целоваться не умею. Ну, приедет он, что дальше? Пригласит на свидание, не пригласит? А если приставать начнёт?

С кашей в голове, полным хаосом в ощущениях, Бэлла бегом припустилась на выход, не успев даже застегнуться. Ромка, словно часовой на посту, рысачил по самой короткой амплитуде, словно медведь в тесной клетке, поглядывая на часы. Увидев его, Бэлла притормозила, приосанилась, надела на лицо маску надменного равнодушия и не торопясь взяла курс на потенциально любимого.

– Вот, – протянула она тетрадь, – там смотри, внутри. Узнаёшь?

– Это я что ли? Надо же. Откуда у тебя? Ты что, по памяти? Ого-го!

– Докладываю. У Жанны ангина. Весь день делаем полоскания, пьём таблетки. Влажную уборку сделал, ужин готов. Разреши приступить к транспортировке любимой.

– Так уж и любимой?

– Не извольте сомневаться, Бэлла Анатольевна. Изольде Игоревне доложил. Обещала заехать. На ужин у нас, то есть у вас, жареная картошка и куриный бульон с яйцом. Разрешите присутствовать при приёме пищи.

– Да, Ромочка, окучиваешь ты девушек с размахом. Чувствуется армейская подготовка и романтический опыт. Такой стремительной осады ни одна крепость не выдержит. Я уже не знаю, что и думать. Ты, случайно, мамочку мою, нечаянно, впопыхах, тёщенькой не называл?

– Если только ты не против такой фамильярности. Но я не настаиваю. Ни в коем случае. Хотя, надежда есть, говорю прямо.

– Два месяца назад мне семнадцать исполнилось. Увы, надежды твои напрасны. Если только дождёшься, пока ягодка поспеет. Поехали?

– С тобой, хоть на край света. А ждать, какие-то несчастные десять месяце – тьфу! Два года ждал – не упарился. Можно ручку поцеловать?

– В щёчку не понравилось?

– Больно уж взгляд у тебя, чаровница, строгий. Заробел. Думаю, нам торопиться некуда. Я теперь от тебя ни на шаг.

– Вот обрадовал. А спать будешь в прихожей, на коврике?

– Спать дома буду. Регламент романтической влюблённости на данном этапе совместные ночёвки не предусматривает.

– Ну, если только так. Выходит, мы с тобой почти всё обговорили. Осталось только спросить, а с Жанной меня не перепутаешь?

– Этот вопрос я уже выяснил. У тебя есть тайный знак на правой щеке.

– Так, что ещё она обо мне выболтала?

– Только хорошее. Любит она тебя. По секрету скажу, ревнует – жуть.

– Тоже мне, секрет. Без тебя знаю. Даже больше скажу – я тебя к ней тоже ревную.

– Постараюсь оправдать доверие. Я однолюб.

– Все мужчины так говорят, а потом выясняется, что характерами не сошлись, что любовь лишь пригрезилась. Это мы уже проходили. Маменька до сих пор от шока отойти не может. Больно ты шустрый, Ромка Куркаев.

– Любовь – это диалог сердец. Во всяком случае, мне так кажется. Пока влюблённым есть о чём говорить, чувства не иссякнут.

– А если помолчать захочется?

– Молчание влюблённых – тот же диалог. Они ведь друг друга сердцами слышат и понимают. Вот скандал, это не диалог, даже если кричат оба, потому что каждый беседует сам с собой.

– Рома, а ты будешь со мной ругаться?

– Лучше не загадывать. Мечтаю любить тебя вечно. Но ссориться тоже необходимо: это же эмоциональная гигиена – разрядка, перезагрузка, обновление восприятия. Память и психику нужно периодически опорожнять, потому что излишек эмоций и чувств, даже очень-очень позитивных – тоже токсичен. Зато как мириться здорово. Думаешь, зря говорят: милые бранятся – только тешатся?

– Любви много не бывает.

– Откуда ты знаешь?

– Живу долго, читаю много.

– Смешно. Но у нас правда есть уникальный повод и реальный шанс узнать – так ли это.

Зеркальная копия Часть 2

Знаешь… в количестве разных идей,

В мире, где вечность – везде и нигде,

В пьесе, где  главная личность – злодей,

Нет ни условности, ни повторений,

Всё так смешалось в порыве смятений,

Всё отразилось в неправильной тени…

Земфира Кратнова

Бэлла много чего слышала от подруг в училище о любви, флирте, назойливых мальчишках, притворстве, розыгрышах и неприличных предложениях. Чаще всего бурные романтические истории только начинались красиво, заканчиваясь несуразно, порой трагически, почти всегда с неприятными последствиями для самих девочек.

Сценарии завоевания чувствительных сердец, словно под копирку написаны. Ритуальные, будто бы неуклюжие, робкие  ухаживания, неделя или месяц целомудренных свиданий, когда юноши заглядывают в глаза, неумело держатся за ручку и говорят, говорят, говорят. Всё больше о себе, но не забывают через слово ввернуть чувственный комплимент, что-нибудь про влюблённость, трепетность, волнение, страсть.

Девичьи ушки так устроены: стоит только услышать слово любовь, как где-то внутри начинают булькать и вырываться наружу пузырьки наслаждения, увеличиваться в размере, пока кровь и что-то удивительно приятное в мозгах не начнёт закипать, выплёскиваясь от избыточного возбуждения. Это похоже на кислородное голодание, лёгкое опьянение, на невесомо-обволакивающее головокружительное состояние после обморока.

Мальчишки об этом знают, бессовестно, с ловкостью фокусников манипулируют девичьей впечатлительностью. Гипноз это, галлюцинации или некий перегрев воображения. Неодолимо хочется, чтобы ласкали всеми мыслимыми и вовсе невообразимыми способами. Тело целиком превращается в сверхчувствительное нечто, требуя сладостных прикосновений, волнующих экспериментов с телом, вплоть до полного погружения в запретную зону..

Противиться накатывающим волнам неодолимых желаний, в чём бы они ни выражались, нет сил. Штормовые атаки какое-то время разбиваются о поток сознания, пенятся, напоминая всплесками о непредсказуемых для девушки последствиях, но не слишком долго.

Сладострастные эмоции плещутся всё настойчивее, будоражат неуёмные мысли головокружительным требованием проникнуть немедленно в глубину заманчивых тайн. Вскипая, клокоча, терзая возбуждённую плоть стремлением унять безумное влечение, вырываясь наружу, некое дикое, необузданное, животное  содержимое ломает оставшиеся рубежи природной защиты, заставляя отбросить ненужную, мешающую скромность, раскрывая для мужчины последнюю тайну.

Неожиданно и неотвратимо обрушивается девятый вал, поглощая целиком все предрассудки и комплексы, разделяющие мужчину и женщину, вынося на поверхность единственное стремление, немедленную реализацию неодолимой похоти, взрывающей все мыслимые пределы дозволенного. На эту наживку попадаются все без исключения. Так распорядилась матушка природа.

Дальше – как кому повезёт. Случается и любовь.

Когда вечером Бэлла укрылась с головой одеялом в уютной постельке, закрыв глаза, она поняла – действительно бурлят какие-то соблазнительные, манящие чувственные пузырьки. Ещё как бурлят. Ласково будоражат, разогревая воображение, щекочут, вызывая непонятное трепетное волнение, плавно переходящее в мелкую дрожь и предвкушение необъяснимого восторга.

Все эти таинственные ощущения определённо связаны с именем Рома, которое ласкает слух, несмотря на то, что само по себе не обладает ни особенной привлекательностью, ни поэтическими или музыкальными формами. Оно просто звучит назойливо, бесцеремонно, не прерывая восхитительно трепетных мыслей, становится постоянным волнующим фоном.

Так иногда бывает, когда привяжется неизвестно отчего простенькая популярная мелодия и следует за тобой чуть не целый день.

Бэлла сопоставила свои ощущения с рассказами подруг. Сюжетная линия знакомства с Ромой, его сладкими речами и рыцарским поведением полностью совпадала. Значит, к их словам стоит прислушаться, проявить предельную осторожность. Кто знает, что у этого симпатичного мальчишки на уме.

Спала девушка или нет, с уверенностью сказать невозможно. Грезила, мечтала о чём-то удивительно приятном в полудрёме. Ей снилось, что идёт по густому дремучему лесу, как в сказках, слышит, что ласково-медовым голосом Ромы её настойчиво куда-то зовут. Идти страшно, но ноги сами несут в сторону таинственных звуков.

Бэлла в кровь сбила ноги, оцарапала лицо и руки, но любимого всё нет. Видимо он попал в беду, отчаянно нуждается в помощи. Бэлла находит Рому прикованным цепями к огромному дереву. В его кроне гнездо, в котором орёл раздирает молодое человеческое тело на куски, скармливает их прожорливым птенцам.

Девушка понимает, что следующей жертвой будет любимый, к которому она испытывает неслыханно волнительные чувства. Сердце разрывается на части от любви и сострадания, но помочь ему невозможно. Тогда она решается разделить с ним злосчастную судьбу. Бэлла прижимается к Роме всем телом, предварительно сняв одежду, чтобы оказаться в равном с ним трагическом положении, испытывая от прикосновения неистовое возбуждение. Обнимает Ромку, целует, целует, сосредоточившись на эмоциях сопереживания, на ощущении сопричастности, на магии любви. Вдруг чувствует прилив сил, который позволяют с необычайной лёгкостью разорвать массивные цепи, прочные кандалы.

Ромка плачет от счастья, благодарит, отвечая нежностью и ласками, нечаянно прикасается к груди, проводит ладонью по напряжённому животу, приближается на опасное расстояние к главной девичьей тайне, которую во что бы то ни стало нужно сберечь, не позволяя даже ему в неё проникнуть.

В этом миг рассерженный орёл хлопает крыльями, оглашая округу устрашающим клёкотом. Бэлла в ужасе поворачивается к рассерженной птице… и просыпается.

Одна рука отчаянно теребит сосок, другая находится между ног, где горячо, влажно, невыносимо приятно, где судорожными толчками пульсирует, заставляя сладко корчиться кровь. Нет сил, чтобы успокоить сбившееся дыхание, утихомирить лихорадочный пульс.

Девушке невыносимо стыдно за удивительно неприличное поведение. Но отчего так хорошо? И чувствует она себя отдохнувшей, жизнерадостной, свежей. Неведомая сила выталкивает из кровати, заставляет подойти к окну, тайком отодвинуть уголок шторы.

На улице стоит заведённая машина. Ромка нетерпеливо заглядывает в окно. Девушка бежит мыться, моментально одевается, проглатывает бутерброд с холодным чаем, пританцовывая, чувствуя необычной силы оживление, вспоминает с некоторой долей негодования про больную сестру.

Жанна, всхлипывая, пуская пузыри спит, потешно посапывает, забавно морща при этом нос. Наверно, не стоит её будить. Ангина не проходит за один день. Если у Ромки есть свободное время, пусть и сегодня поухаживает за сестрой.

Девушка на лету хватает сумочку, устремляется вниз, к Ромке. Перед тем как открыть дверь подъезда успокаивает дыхание, заставляет уняться разыгравшиеся не на шутку эмоции, усмиряет непокорную, красноречиво ликующую мимику, однако её выдают с головой горящие лучистой радостью глаза.

Ромка, увидев её, принимает застенчиво-робкую позу, на лице его появляется виноватая улыбка. Из-за пазухи юноша достаёт яркую гвоздику, протягивает Бэлле. Кажется, что он так неуверен в себе, но это ужасно импонирует девушке.

Дотронувшись пальцами до Ромкиной руки девочка вздрогнула, лицо её моментально окрасилось в малиновый цвет, оттого, что невольно вспомнился ночной сон.

От юноши не укрылась необычная реакция, которую он принял за негодование, но не мог понять, что сделал не так. Влюблённые встретились взглядами и утонули во взаимном потоке нерастраченной нежности. Бэлла сделала шаг навстречу, положила голову на Ромкину грудь и застыла.

Юноша растерялся, не зная как поступить с оказавшимися вдруг лишними руками, махая ими, словно курица крыльями, потом решился обхватить Бэллу, с блаженным удовольствием вдохнул аромат девичьих волос, поняв, что теперь она точно его девушка, раз настолько откровенно ответила взаимностью.

Невольно бросив взгляд на окна квартиры, Ромка увидел наблюдающую за ними Жанну, лицо которой явно выражало негодование. Но об этом он не решился сказать подруге.

Отношения набирали обороты, унося молодых людей в волшебную страну, где иногда сбываются надежды и грёзы. Рома не торопил с развитием отношений в направлении близости. Бэллу это устраивало, даже радовало в некоторой степени. Очень приятно чувствовать и знать, что любимый совсем не такой, о каких рассказывали девочки. У них всё выходило целомудренно и пристойно, следовательно, основательно и серьёзно. Разве что в мыслях она вела себя всё откровеннее, ночами отправляясь на поиски однажды испытанных незабываемых приключений. Но ведь Рома об этом ничего не знает.

На душе становилось тепло, уютно, радостно от сокровенной и совсем не стыдной интимной тайны.

Бэлла вспомнила, как в детстве они с сестрой прятали друг от друга “секретики” в своей замечательной комнате, где детально знали каждый миллиметр пространства, но даже в ней умудрялись отыскать потайные уголки.

Когда удавалось какое-то время сохранять в тайне сокровенное и не поддаться непреодолимому желанию раскрыть секрет тайника, девушки чувствовали себя волшебниками и магами, которые могут всё.

Сейчас Бэлла чувствовала нечто похожее, с той лишь разницей, что игры стали взрослыми, таили в себе не только наслаждения, но и опасность, неизбежность которой подчиняется её сокровенным желаниям, обитающим в границах личной власти.

Чем ближе она знакомилась с Ромкой, тем больше находила в нём достоинств, практически не наблюдая недостатков. Возможно, это иллюзия, но приятный морок так не хочется беспокоить, чтобы ненароком не разрушить милую романтическую сказку. Ведь Бэлла знает на примере родителей, насколько хрупкими могут быть отношения между мужчиной и женщиной.

Оставаясь девочкой, она чувствовала себя ответственной и взрослой, заботясь о сестре, маме, теперь ещё и о Ромке. О таком замечательном Ромке, что сердце замирает даже от произнесённого про себя имени. А как он сладко целует. Никакой музыки не нужно, когда Бэлла трепещет в его объятиях, сливаясь с ним влажными языками.

Загадочным образом, словно они с Ромкой освоили телепортацию, пролетело время до получения диплома. Бэлла получила работу в хорошем ресторане, завершив учёбный процесс с красным дипломом, чему была несказанно рада.

Жанна с неохотой устроилась в кафе, ворча и негодуя. Впрочем, она и в ресторане не хотела быть поварёшкой. Говорила, что во всех её проблемах виновата сестра, у которой она почему-то пошла на поводу. Лучше бы выучилась хореографии, танцевала бы в каком-нибудь музыкальном коллективе, ездила, как папа по всей стране.

Глупая, несуразная идея – зарабатывать деньги тяжёлым, изнурительным трудом.

Всё чаще сестрёнку одолевали неведомые болезни и махровая лень. Она то и дело впадала в глубокую депрессию, подражая своим поведением маме, той, какой та была до того момента, как начала опускаться на самое дно. Оживлялась Жанна только в присутствии Ромы, стараясь обратить на себя его внимание, для чего демонстративно оголяла соблазнительные части тела, старательно флиртовала, глупо и навязчиво пытаясь соблазнить намёками и ужимками.

Словно ненароком, вдруг с неё в самый неподходящий момент падало полотенце, в которое завернулась после ванной, безо всякого стеснения просила застегнуть бюстгалтер или молнию, неспеша поправляла подвязки на чулках, задрав чуть не до самой шеи подол платья.

Ромку это здорово раздражало. Бэлла молчала, старательно делая вид, что ничего не замечает. Она вела себя как глава семьи, пытаясь контролировать как отношения, так и быт, делая так, чтобы всем жилось уютно и сытно.

Работая через день по двенадцать часов, девушка прибиралась и готовила у себя и у мамы, напрягая силы, недосыпая, расточительно и щедро тратила свои деньги, приносила продукты для всех. Зато Жанна жила в своё удовольствие, не заморачиваясь на домашние хлопоты и необходимость тратить деньги на семью.

Сестра и мама моментально приняли эти правила, даже умудрялись обижаться, если Бэлла не успевала прибраться, приготовить или постирать. Выздоровевшая, помолодевшая Изольда Игоревна невестилась. Свободное время она проводила с заведующим производством из её ателье, женатым мужчиной почти на десять лет старше, что нисколько женщину не смущало. Она соскучилась по мужской ласке, считала, что заслужила быть любимой. А если его жене не нравится – пусть займётся собой или подвинется.

Рома, как мог, помогал невесте. О том, что они будут семьёй, решили давно, ожидая совершеннолетия Бэллы. Юноша даже намёком ни разу не нарушил границы целомудрия девушки.

Единственный вопрос, вызывающий его протест и раздражающий невесту касался Жанны. Сестра не хотела работать не только в кафе, но и дома, постоянно брала больничный лист, таскалась хвостиком за влюблённой парочкой, где только возможно, не давая побыть наедине.

Молодые люди ей интересовались, пытались знакомиться. Ни один не выдерживал общения больше двух дней. Виной тому – несносный характер, желание доминировать, учить, управлять, постоянно указывать с ядовитой усмешкой на обилие недостатков, которые легко находила даже там, где их не было.

Всех молодых людей, готовых за ней ухаживать, Жанна обсуждала, не жалея сарказма, после каждой следующей любовной неудачи впадая в жестокую депрессию. Она искренне не могла понять, почему юноши такие капризные.

Когда до свадьбы оставались считанные дни, Рома решился поговорить с невестой о том, что нужно снять квартиру или комнату, позволив сестре жить самостоятельно.

Этот разговор родил бурю в стакане, чуть не разрушив будущую семью. Никакие аргументы и доводы Бэлла не слышала. Они сёстры и должны жить вместе.

– Как же я? Неужели не видишь, что Жанна ко мне неравнодушна, что рано или поздно её ревнивый, завистливый характер нас поссорит? Рано или поздно она что-нибудь придумает, чтобы уничтожить наш брак. Ей нужен совсем не я. Сестра боится потерять в твоём лице источник дохода и домашнюю работницу. Ты для неё даже трусы стираешь.

– Что с того? Мне не трудно. Ты же в выходные дни с удовольствием для нас готовишь и прибираешься, не считаешь свои усилия рабским трудом. Почему же я должна испытывать от этого неудобства? Жанна будет жить с нами столько, сколько посчитает нужным, это не обсуждается. Иначе…

– Что иначе? Договаривай. Ты готова ради неё пожертвовать нашими отношениями?

– Не знаю. Пока не думала. Ты мой жених, а она сестра, кровная родня. Не понимаю, почему мы не можем жить вместе?

– Потому, что это авантюра. Жанна – пороховая бочка, готовая в любой момент разнести нас с тобой и наши отношения в клочья. Не знаю, как тебе ещё объяснять.

– Никак. Поцелуй меня и забудь. Это принципиально. Мне не нравится, что ты плохо думаешь о моей сестре. Вот увидишь, она совсем не такая. Ведь ты меня любишь, значит должен верить.

– Бэллочка, милая, ты не считаешь нужным считаться со мной. Это обидно.

– Ромик, ты же такая лапушка. Жанка, да она же пропадёт без нас.

После свадьбы Рома поселился с сёстрами, добившись лишь одной уступки – врезал в дверь супружеской комнаты замок. Начальный этап семейной жизни и физического сближения прошёл естественным образом, без эксцессов и затруднений.

Казалось бы, ничего не изменилось, кроме того, что молодые стали спать вместе. Бэлла, как и прежде работала на кухне и дома, выматывалась, но, не теряла от этого вкус к жизни и искренне-простодушный энтузиазм. Напротив, добавила в круг интересов живопись и пение под гитару.

Лучше всего у неё получались портреты мужа. Она рисовала Рому на память. Иногда заставляла позировать, вывешивая готовые работы на стену. Рамки для портретов делала мама.

Изольда Игоревна опять заразилась творчеством, разукрасила обе квартиры искусными декоративными поделками. Её глаза светились энтузиазмом.

Виной или причиной тому стал мужчина, её ровесник Эдуард: вдовец, живущий отдельно от двух взрослых детей. Он предложил официально оформить брак, а это совсем другая история, дающая надежду на счастливое будущее.

Жанну незадолго до свадьбы уволили за прогулы, что нисколько её не расстроило и не смутило. Ведь им вполне хватало того, что зарабатывают Бэлла и Рома. Целыми днями она просиживала у телевизора, читала запоем книжки, расхаживая по квартире в прозрачном пеньюаре без нижнего белья. Бэлла дипломатично помалкивала.

Отношениямолодожёнов оживила замечательная новость, принесённая из женской консультации: она беременна.

Жанну эта весть не то, чтобы расстроила – сразила наповал. Она затосковала окончательно, то и дело срывалась на крик, выговаривая одному и другому, заставляя их извиняться. Защищаться, оправдываться.

Рома устроился на вечерние курсы механиков по ремонту швейного оборудования. По этому профилю появилась масса возможностей подработать. Маленькие частные производства открывались каждый день. Всем был необходим мастер. Содержать механика в штате им не по карману, а приходящему специалисту за разовые вызовы платили щедро. К тому же он ремонтировал и настраивал швейные машинки Изольды Игоревны.

Была у Ромки мысль освоить с помощью тёщи моделирование, кройку и шитьё, с дальним прицелом на создание собственного бизнеса: ведь недалёк тот день, когда в семье прибавится ещё один человечек. Соблазняла, манила мечта о собственном доме.

Бэлла с каждым днём становилась желаннее, роднее. Её нисколько не портила д беременность. Напротив, появляющаяся у неё прозрачность кожи вызывала удивительно тёплые чувства.

Иногда у Ромки перехватывало дыхание от перспектив и возможностей. Вот только висящая гирями на семейных отношениях Жанна с непомерными амбициями, склочным характером и полным отсутствием желания жить самостоятельно.

Иногда, когда у Бэллы случаются банкеты и свадьбы, ей приходилось задерживаться допоздна, выходить рано утром, чтобы успеть приготовить к  назначенному сроку. Ромка в такие дни подрабатывал извозом. Ведь рождение ребёнка потребует серьёзных затрат, готовиться к этому нужно заранее.

Лишь Жанна из всей семьи ни о чём не беспокоилась. Даже не так, именно она больше всех страдала от неустроенности и недостатка любви, но ничего не желала предпринимать, чтобы изменить свою судьбу к лучшему. Какие процессы происходили в её голове – тайна за семью печатями.

Единственная неизменная мечта, болезненная, навязчивая идея-цель день и ночь сверлила её примитивный до безобразия мозг, заставляя хоть о чём-нибудь думать – во что бы то ни стало совратить, опорочить Ромку.

Это была не симпатия, не любовь, скорее ненависть. Эгоизм, маскирующийся под влюблённость. Зависть к удачливой, счастливой сестре, которой нестерпимо хочется досадить, показав тем, что её счастье – не личная заслуга, а её, Жанны, недоработка.

День за днём старшая сестра предпринимала попытки соблазнить мужа родной сестры, вываливая для обзора в расчёте на звериную мужскую похоть сладкие, как ей казалось, ломтики и кусочки обнажённого, успевшего от бездеятельности обрасти морщинистыми складками тела.

Не получая, несмотря на титанические усилия желанный бонус она расстраивалась, всё сильнее удивляясь вслух, как Бэлла может жить с импотентом и эгоистом, которого не волнуют даже спелые женские прелести. Жанна, глядя на Ромку, несмотря на ненависть, потела от неутолённой жажды, истекая сладким тягучим соком. Ночами сестре снилось, как деверь теряет сознание от перевозбуждения, испытанного в изнурительном эротическом поединке, в котором играла главную роль. Жанну преследовали соблазнительные видения в миллионах вариантов. Ромка в этих похотливых спектаклях исполнял роль жиголо, беспрекословно подчиняясь воле владычицы.

Она ещё слишком молода, чтобы выйти в тираж, перестав возбуждать воображение любого и каждого мужчины, заставляя восхищаться плавными изгибами и нежной кожей. Взбудораженные желанием самцы должны быть готовы даже жизнью жертвовать в стремлении обладать таким совершенством.

А этот бесчувственный чурбан лишь равнодушно отворачивает рожу, словно перед ним не чудо природы, не аппетитный лакомый кусочек, который хочется проглотить, не жуя, в глубинных недрах которого сокрыта не тайная пружина наслаждения, а жёсткий, с гнильцой, кусок мяса.

Он ещё не знает, с кем связался, кем равнодушно пренебрёг! Рано или поздно месть найдёт своего адресата. Бэлла должна понять, что есть только один человек на белом свете, которого стоит любить, которому следует поклоняться, потому, что роднее и ближе быть никого не может.

С такими мыслями Жанна ложилась и вставала. Роман это чувствовал. Её колючий взгляд преследовал повсюду, заставляя иногда оборачиваться даже на пустынных улицах.

Бэлла была глуха к мольбам и доводам мужа, продолжая, словно преданная рабыня, прислуживать женщине, готовой до основания разрушить её жизнь. Она беззаветно любила родную сестру, почти полную копию, по ошибке собранную создателем с недоработками и причудливыми изъянами.

В один из дней Ромка почти до утра возил пассажиров, Бэлла к его возвращению ушла на работу. Жанна терпеливо дождалась удачного стечения обстоятельств, когда деверь заснул мёртвым сном (в их комнате были очень плотные шторы), чтобы можно было поспать даже днём, и принялась за реализацию мести, предвкушая немыслимое наслаждение от удачного результата.

В  успешности предприятия она почти не сомневалась. Сонный мужчина в состоянии крайнего возбуждения не станет разбираться, в кого именно входит, тем более в полнейшей темноте, чьё лоно орошает семенем.

Рассчитывала она на вполне определённый результат, желая, во что бы то ни стало забеременеть от Ромки, потом по возможности избавиться от ребёнка, которого вынашивает Бэлла и родить.

Что случится в результате, сестру не волновало. Утрясётся как-нибудь. И будет у них с сестрой один муж на двоих. Только любить он будет её, Жанну, потому, что ребёночка принесёт она. А Бэлла пусть деньги зарабатывает, продукты из ресторана таскает – больше она ни на что не годится.

Женщина разделась, долго рассматривала своё аппетитное, как ей виделось, тело в зеркале, потом легла в ароматическую ванну, раздражая при этом наиболее чувствительные эрогенные точки, возбуждаясь, грезя предстоящим наслаждением.

Разомлев в тепле, разнежившись, взвинтив до точки кипения чувственность, она едва не заснула. Выйдя, обсохла, дождалась, когда тело остынет, чтобы не привлекать излишнее внимание мужчины раньше времени. Перекрестилась, хотя не верила ни во что на свете, на цыпочках юркнула в комнату молодожёнов и тихо как мышка подошла к постели, где сладко посапывал Роман.

Сердце Жанны выпрыгивало наружу, не справляясь с волнением. Мужчина безмятежно спал. Девушка беззвучно просочилась под одеяло, успокоилась, выровняла дыхание. Главное не нервничать. Одно резкое движение может всё испортить.

Плавно подвинувшись, Жанна не торопясь принялась прижиматься к Ромке. Спал он раздетым, к ней спиной, что значительно облегчало задачу. Почувствовав жар мужского тела, внутри у неё прокатилась сначала волна дрожи, следом серия сладких мышечных спазмов.

Возложить на торс Романа руку удалось быстро. Настроение от удачи резко подскочило, дав резкий импульс к началу совращения. Жанна с большим удовольствием гладила мужчине бедро, прижималась к упругим ягодицам, невесомо путешествовала ладонью по животу, так и не потревожив его богатырский сон.

Полная темнота дарила уверенность, что мужчина не сумеет понять, с кем спит, даже если почувствует возбуждение. Жанна вошла во вкус. По всему телу пробегали загадочные, весьма чувствительные разряды, будоража незнакомые эмоции, подстёгивающие желание ускорить процесс.

Жанна решительно добралась до интимной причёски, уверенно нырнула ниже, ощутив в руке лакомую мякоть сокровенного стержня, пока безжизненную, вялую. Об этом моменте она страстно мечтала.

Роман пошевелился, что-то буркнул во сне, инстинктивно протянул руку, погладил её напряжённое бедро. Голова Жанны пошла кругом, она сдавила рукой стремительно набухающий корень, поцеловала партнёра в шею, еле слышно издавая сдавленные стоны сладострастия.

Мужская плоть неудержимо наливалась силой. Когда её размер увеличился и приобрёл форму, Ромка дёрнулся, явно очнувшись, тревожно прислушался к непривычным ощущениям, на ощупь или по запаху уловив разницу, затем резко вскочил, сбросил одеяло.

– Жанка, зараза! Вон, вон отсюда! Ты чего зараза удумала? Я же муж твоей родной сестры. Чувствовал, знал, предполагал нечто подобное, Бэллу предупреждал. Вот увидишь, она хорошая! Да-да, просто ангел во плоти. Неужели вокруг недостаточно мужиков? Сколько раз к тебе сватались, неужели ни один по вкусу не пришёлся? Какая же ты дрянь!

Жанна со слезами завернулась в одеяло, словно внезапно почувствовав стыд, убежала к себе. Ромку трясло. Он оделся, поставил на огонь чайник, немного успокоился и позвал девушку поговорить.

– Я успокоиться не могу. До меня не доходит. Вот не врубаюсь и всё. Можно было бы как-то попытаться вникнуть в ситуацию, если бы ты, допустим, влюбилась в меня. Но ведь это совсем не так. Наши с тобой отношения начинаются и заканчиваются твоим родством с Бэллой. Никаких романтических чувств, кроме ненависти, ты не испытываешь. Скажи, что ты задумала? Я же понимаю, что не успокоишься, пока не доведёшь замысел до реализации.

– Ты разрушил мою жизнь, мою семью. Я тебя ненавижу!

– Это как раз понятно. Неприязнь скрыть сложно. Допустим, ты мечтала или надеялась всю жизнь провести вдвоём с сестрой. Не исключаю, что тебя совсем не интересуют мужчины, что наплевать тебе на любовь. Понятно, что не желаешь быть матерью, иметь детей. Это твоя судьба, твоя сумасшедшая придурь. А Бэллу ты спросила, чего хочет она?

– Мы близнецы, должны хотеть одного и того же. Если нельзя совсем без мужчин – пусть у нас будет один муж.

– Как ты себе это представляешь? Ведь ты меня совсем не знаешь, не любишь, и меня не интересуешь как женщина. Мы чужие, мы никогда не сможем быть ближе, чем сейчас. Мы даже не совсем родня, так, седьмая вода на киселе. А я и Бэлла – мы родственники. У нас скоро ребёнок родится – наша общая кровиночка.

– Это твои проблемы. Хочешь – не хочешь, любишь – не любишь. Плевала я на твои хотелки. Не нравится – вали отсюда, мы тебя не держим.

– Мы, это кто? Кто тебе дал право решать за других? Бэлла меня любит, я её.

– Можно подумать меня она не любит. Мужиков пруд пруди, а сестра во всём мире одна.

– Думал, что ты страдаешь от недостатка мужской любви, маешься в одиночестве. Пусть по иной причине, но нормальной, человеческой, понятной. Всё гораздо хуже. Ты придумала для себя фантомную игру, имитацию некой противоестественной семьи, почти игрушечной, сочинила по своему разумению структуру забавы, правила потехи, но забавляться, глумиться решила в над реальными людьми. Всех нас расставила на игральной доске бессловесными, бесчувственными шахматными фигурами, которыми можно распоряжаться как угодно. Ведь это твоё личное развлечение. Зачем с кем-то считаться, если мы для тебя обслуживающий персонал, марионетки, пешки? Я в правильном направлении размышляю над логикой озорной выходки?

– Кто тебя просил лезть в нашу семью, разбивать с таким трудом созданные и выстраданные  отношения? Мы с сестрой никому, кроме друг друга никогда не были нужны. Восемнадцать лет прекрасно жили. Без тебя. Ты появился и всё испортил. Всё! Бэлла не обращает на меня внимания, даже спит с тобой, а не со мной. Меня как собачку бездомную милостиво выгнали в отдельную комнату.

– Считаешь неправильным, когда семейная женщина проводит своё время с мужем? Тогда как, по-твоему, мы с ней должны поступать? Нянчить тебя, спать втроём, заниматься сексом по очереди? Как ты себе представляешь подобную жизнь? Что творится в твоей больной голове?

– Со мной всё в порядке, чего нельзя сказать о тебе. Втёрся к сестре в доверие, приручил. Ещё неизвестно с какой целью ты здесь поселился. Потом свою долю будешь требовать.

– Я предлагал Бэлле снять отдельную квартиру. Мне нет смысла оправдываться. Не я приставал к тебе, ты пыталась меня совратить. Попробуй объяснить, как и чего хотела добиться? Предположим, сегодня бы у тебя всё получилось, как задумала. Я не смог понять, что сплю с тобой, или не устоял перед соблазном, по причине чего случилась близость. Кстати, чтобы ты знала: у тебя запах другой, мышцы рыхлые, жирок. Я, как только до бедра дотронулся, сразу почувствовал, что ты не Бэлла. Факт случайного совокупления, по-твоему, должен был стать поводом моментально влюбиться? Для этого нужны совсем другие специи: духовная связь, общие интересы, симпатия, полное доверие, сопереживание. Как ты думаешь, я смог бы тебе довериться?

– Думаю, нормальный мужик не смог бы устоять от соблазна, если женщина сама просит. Размножение – это древнейший инстинкт. Я молодая и красивая. Любовь, доверие – детские сказки. Бэлле знать не обязательно, что мы с тобой упражняемся. А даже если бы и знала, это в первую очередь в её интересах – сохранить дружеские отношения с сестрой.

– Даже так! То есть она должна запрыгать от радости, узнав, что муж теперь один на двоих? А если бы ты забеременела от близости со мной, тогда как? Боже мой, да ты же этого и добивалась! Неужели можно быть настолько циничной по отношению к сестре? Если учесть, что человек – неотъемлемая часть животного мира, следующим шагом могло стать избавление от соперницы, конкурентки, от чужого плода, чтобы получить безраздельную власть над самцом. Жанна – ты намного страшнее и опаснее, чем мне представлялось.

– Тебя когда-нибудь предавали все: отец, мать, родная сестра, с которой со дня рождения было всё одинаковое, всё общее? Ты никогда не поймёшь, каково это. Всё равно сделаю так, что вы не будете жить вместе, даже если для этого мне придётся убить её и себя. Так будет лучше для всех.

– Что я слышу! Ты монстр, если на самом деле так думаешь. Сегодня же приглашу на беседу всю семью. Нужно что-то решать, наконец. Жить вместе с тобой дальше нельзя. Это опасно. Ты считаешь себя копией Бэллы? Нет, ты не копия, ты антипод, полная противоположность. Если копия, то зеркальная, с совершенно  иными внутренними качествами. Казалось бы, чего проще, понемногу, как все, устраивать свою судьбу. Свою, личную. Ты же молодая, красивая. Чего тебе не хватает?

– Мне не нужна своя судьба. Верни мою Бэллу.

– Скажи, Жанна, а её ты любишь? Что-то не замечал твоего к ней хорошего отношения. Подай-принеси. Постоянные упрёки, недовольство, придирки.

– Я старшая сестра. Она обязана меня слушаться.

– Ах, вот как! Хочется доминировать, чувствовать себя вожаком стаи. В такую концепцию хорошо вписывается сегодняшнее приключение. Тебя не устраивает просто любовь, только преклонение, послушание, твоя цель – беспредельное господство. Расстанься с этой иллюзией, выбрось её из головы. Так не бывает. Очнись, наконец, начни жить как все. Увидишь, как всё вокруг тебя изменится. Мир не за тебя и не против, он такой, каким его представляешь. Бэлла видит окружающее очаровательным, добрым, полным перспектив и приключений, поэтому у неё получаются любые действия, за что бы ни взялась. А ты видишь вокруг мрачную картину, наполненную неприязнью и злобой. Понятно, в таком мире никому не захочется жить. Измени свои мысли, наполни их любовью и всё изменится.

– Думаешь, самый умный? Сам меняй, что угодно. Можешь даже застрелиться, мы с Бэллой не заплачем. Нам было хорошо без тебя.

– Не было хорошо. И не могло быть. Именно поэтому ты и бесишься, что всегда чувствовала ущербность по отношению к ней. При одинаковых внешних данных, полученных вами от рождения, Бэллу любили и любят, а тебя нет. Потому, что любят не за внешность, хотя бывает и так, а за красоту души, за мысли, за внутреннее содержание, которого у тебя нет. Ты же неспособна любить. Говоришь,  испытаешь радость, если меня не станет? Думаю, ненадолго, а вот Бэлла будет страдать. Но тебя это не трогает, не так ли? Какое тебе дело до её чувств.

– Почему меня должно волновать то, чему меня никто не учил? Мы всегда жили сами по себе, никому не нужные.

– Врёшь. Говори за себя. Бэлла беспокоится, заботится, переживает, в том числе за тебя, за меня, за маму, за отца, за будущего ребёнка. Ей есть, кого любить, кого защищать. Зато, нет нужды ненавидеть. Да и некогда. Это  у тебя времени навалом: праздного, бесполезного, потраченного даром. Оттого и бесишься, что не знаешь, куда приложить усилия. А ты займись чем-нибудь. Работать не пробовала?

– Поварешкой? Ну, уж, увольте. Я вам не рабыня.

– Не нам, себе. Будь хоть принцессой, главное, живи на свои средства. Мы на себя сами зарабатываем. Будь добра и ты жить самостоятельно, как подобает человеку взрослому, ответственному. А куда ты устроишься, решай сама. Можешь директором пойти, манекенщицей, киноактрисой. У тебя для этого вполне приличные визуальные данные. Но пока ты умеешь только кашу варить, не очень правда здорово, едва на троечки вытянула диплом.

– И устроюсь! Если захочу.

– Вот и давай, привыкай, что больше тебе никто ничего не должен. Вечером будем говорить конкретно, все вместе. Я не могу жить на вулкане.

– Так проваливай из моей квартиры, освобождай жилплощадь.

– До вечера. Всех приглашу к семи. Будь добра быть дома.

– Посмотрим, кто тут лишний.

– Вопрос стоит несколько иначе. Бэлла слишком сильно к тебе привязана кровными узами. Одному, без поддержки родственников, мне этот узел не разрубить. Знать бы, что по этому поводу думают они…

Иллюзия любви

Он непослушными шагами

Вошёл в дурман её духов.

Носились чёртики кругами,

Его толкая в ров грехов.

Оксана Куш

Анфиса Аристарховна Малоканкина (махнула не глядя на светлую любовь и дешёвое свадебное колечко родовую фамилию Аверченко), обладательница редчайшего по наивности и лёгкости характера, женщина фантастически привлекательной наружности, что весьма удивительно, поскольку растила и воспитывала троих собственных детей, обожала жизнь и наслаждалась ей бесконечно.

Больше всего её увлекали темпераментные танцы, зажигательный флирт и желание нравиться.

Десерт очарования и игривости в отношении знакомых и малознакомых мужчин смаковала Анфиса Аристарховна довольно редко, никогда не переступая за грань, где азарт и вдохновение способны превратиться в возбуждение, в одержимость, в жажду испытать опасное интимное наслаждение.

Она замечательная мать и верная жена. Несмотря на сложности бытия Анфиса всегда, даже когда наваливались горы проблем и скучных бытовых забот, выглядела так, словно только что провела несколько часов в косметическом кабинете и одевалась у известного кутюрье.

Когда и как она умудрялась изобретать и шить костюмы, платья, в идеальном порядке содержать дом и детей, ублажать мужа, принимать гостей, общаться, работать, легкомысленно кокетничать с привлекательными мужчинами и одновременно следить за здоровьем, понять было сложно.

То, что с ней происходило сейчас – эти нескончаемые потоки слёз, неизвестно где все предыдущие годы жизни хранившиеся, объяснить было бы просто, однако в голове Анфисы царил сумбур, затрудняющий не только осмысленное восприятие действительности, но и дыхание.

Плакать она умела и раньше. Всхлипывала, проливая слезу, когда Антон признался в любви; ревела за несколько мгновений до регистрации брака, превратив неожиданно свадебный макияж в акварельные разводы; трогательно обливала солёной влагой первенца, рождение которого было болезненным и долгим.

Иногда слёзы сами собой выступали на глазах при чтении книг: Анфиса отличалась эмоциональностью, способностью сопереживать, погружаться в ткань повествования вместе с персонажами, точнее вместо них.

Сейчас  она выла от безысходности, от бессилия и отчаяния. Без малого двадцать лет (замуж Анфиса Аристарховна вышла совсем юной девочкой) добросовестно и самоотверженно поддерживала она огонь в семейном очаге. И что теперь?

– Понимаешь, Фиска, ты – моя радость, ты – самое большое моё счастье. Так бывает… так вышло, сам себя не пойму. Впервые в жизни я бессилен перед чувствами.

– Через двадцать лет ты снова объясняешься мне в любви! Антошка, ты самый-самый благородный. самый замечательный, самый любимый!

– Не перебивай. Пожалуйста. Мне очень непросто. У нас, да, именно у нас, совсем  скоро родится ребёнок.

– Что ты такое говоришь? У нас больше не может быть детей. Последние роды поставили жирную точку. Мне перевязали плодные протоки.

– У тебя и у меня – да, не может быть детей. Беременна Жанна.

Впервые в жизни Анфиса почувствовала, что такое сердечная боль, когда сквозь пелену отрицания до неё начал доходить смысл сказанного.

У нас, у вас, у него, у неё… у него и у неё… ребёночек, родится… почему, зачем? Мысли путались. По привычке, усвоенной из уроков отца, Анфиса попыталась взять себя в руки, успокоиться, хотя бы внешне, чтобы сгоряча не наделать ошибок. Увы, благоразумие и выдержку затмевала обида.

Захотелось запустить ногти в Антохино лицо, закричать, разбить что-нибудь памятное вдребезги, лучше о его голову, или самой сигануть с балкона. Но дети… нужно в первую очередь думать о них, о семье. О семье, которой больше нет! Или всё же есть?

Думать не было сил. Анфиса пронзительно закричала, как смертельно раненная птица, упала на колени. Услышав душераздирающий вой, проснулись дети, прибежали на крик.

– Я всё объясню… я всё потом объясню, – сбивчиво лопотал Антон, собирая сумку с вещами, – так случилось, так вышло, изменить уже невозможно. Игорёк, сын, береги мать. Ты мужчина, должен меня понять.

Анфиса ревела вторую неделю подряд. Ревела по графику. Первый сеанс начинался при пробуждении, когда привычное за много лет желание обнять любимого натыкалось на пустоту. У неё было минут пятнадцать, чтобы намочить слезами подушку, остудить холодной водой и полотенцем опухшее лицо и поднять детей, демонстрируя им неизменно хорошее настроение.

Дальше шла череда привычных забот, служебных обязанностей, социальных взаимодействий, когда не было ни малейшей возможности расслабиться.

Анфиса Аристарховна копила и складировала безутешные страдания до вечера, когда засыпали дети. Она закрывалась в ванной, включала душ на полную громкость и ревела от души, пока горло не начинали сдавливать спазмы.

Третье сентиментальное включение жалости к себе происходило после полуночи. Все эти дни Анфисе снились серийные, повторяющиеся с новыми подробностями ужасы, в которых она спасала ребёнка Антона и его любовницы от них самих.

Кошмары были предельно реалистичными, страх парализовал волю. Она просыпалась в холодном поту, долго не могла прийти в себя, потом начинала размышлять о жизни без него, без Антона, которая представлялась хуже смерти.

Понять, когда и как родные люди, много лет живущие в любви и согласии, превращаются в чужих, в чуждых, Анфиса не могла.

Слёзы появлялись внезапно, высыхали почти перед рассветом. Полтора-два часа беспокойного сна пролетали мгновенно. Новый день опять начинался со слёз. Но ведь так не могло продолжаться вечно. Однажды утром Анфиса Аристарховна вспомнила про свой уникально покладистый характер, про очарованность жизнью.

– Почему, – подумала она, – я с такой лёгкостью рассталась с плодами, которые любовно растила и холила бесконечно счастливые двадцать лет? Что мне известно о той девочке, чем и как она заманила Антона в липкие сети? Любовь ли тому причина, мимолётная страсть или некая меркантильная цель?

Анфиса взяла на работе отпуск, привела себя и свои разбежавшиеся в разные стороны мысли в порядок при помощи безудержного танца до упада (к этому действу она прибегала довольно часто, особенно если не знала, как поступить).

– Хочу знать про эту женщину всё, – решила она, после чего пошла с визитами к друзьям и знакомым, оказавшимися на редкость осведомленными.

Возможно, собранное досье было фрагментарным, неполным, но картина падения нравственности мужа стала проясняться.

Девочку, которая была моложе Анфисы почти наполовину, звали Жанна. Познакомились на работе мужа. Милая рыжеволосая малышка, почти невесомая, с незрелыми формами, несмотря на значительный срок беременности, невинно трогательным детским взглядом и повадками беспечной школьницы.

Следить за любовницей мужа и им самим оказалось интересно, можно сказать вкусно, хотя их телячьи нежности больно ранили душу.

Девочка вела себя как капризный ребёнок, которому хотелось всё и сразу, только непонятно, что и зачем. Антон старался угодить Жанне, однако делал это с видимым равнодушием, без энтузиазма, присущего их с Анфисой интимным отношениям. Кислый взгляд мужа приятно щекотал её уязвлённое самолюбие.

– Ха, – подумала Анфиса, – не очень-то их общение похоже на романтическое безумие, хотя, девочка буквально поедает Антона глазами, смущается и краснеет от его нескромных прикосновений. Скорее всего, он в её юной жизни первый мужчина. Придумала страстную влюблённость, неосознанно пустила в ход кокетство, окутала соблазнами, муженёк и поплыл. Слабоват мой милый, да, но ведь я готова его простить, готова же! И не только из-за детей. Лихо мне без Антона, одиноко, грустно, пусто.

Как же ей хотелось восстановить статус-кво, вернуть отношения в привычное русло, когда он и она, когда всегда рядом уютное тепло и родной запах любимого человечка.

Анфиса понимала, что в любом случае отношения станут иными, пусть только будут.

Что она может предложить мужу взамен молодости Жанны? Юное тело и неизведанные ощущения – серьёзные преимущества, но зрелость и опыт тоже чего-то значат.

Сможет ли принцесса детсадовского возраста следить за собой, за грудным ребёнком, за домом, ублажать мужа, решать сложные бытовые проблемы и не сломаться? Ведь Антон привык к комфорту, к тому, что семейная жизнь похожа на отдых в приличном отеле, где всё включено в контракт и заранее оплачено. Выдержит ли милый рутинные будни реальной, а не созданной невидимой рукой любящей жены повседневности?

Рассуждать можно было сколько угодно, но время шло, а Антон не проявлял желания вернуться. Он жил в примаках у Жанны, готовящейся со дня на день родить, её вечно недовольной матери (об этой семейке теперь Анфиса знала почти всё) и отца – любителя крепкого алкоголя.

Соседки, к которым Анфиса набивалась в гости с пирожными и деликатесами, живописали далеко не идеальный образ жизни Старковых: их страстную любовь к громким выяснениям отношений, скудное домашнее хозяйство, вечную нехватку денег.

– Жанночка, – спрашивала и сразу отвечала Софья Андреевна, благообразная общительная старушка, жившая этажом ниже, – хорошая девочка: симпатичная, добрая, но недалёкая. Учиться после школы не пошла, устроилась курьером в коммерческую фирму. Теперь вот женишка безродного в дом притащила. Обрюхатил, а у самого за душой вошь на аркане. Разве нормальный мужик пойдёт в примаки? Да ни в жисть. Я так прикинула, ему лет сорок, а ей, Жанке-то, полгода как восемнадцать справили. Рановато у ей передок зачесался. Собственно, чему удивляться-то, мамашка ейная, Фёкла Егоровна, Сашку, старшего сына, в шестнадцать лет родила. Тот ещё фрукт. Бегал от армии, бегал, да не убёг, забрили. Ни профессии, ни ума, ни-че-го! Ну и хрен с има. Давай с тобой, Анфиса, настоечки вишнёвой пригубим, я тебе про кого угодно в ентом дому всё расскажу.

Аргументов, способствующих возвращению блудного муженька, было немало. Вот только ждать, когда весомые причины включить задний ход вылезут наружу и подействуют, не было мочи. Антон – её законный муж, по какому праву эта пигалица его арендует?

Анфиса решилась на откровенный разговор с разлучницей юниоркой. Что с того, что она родит от Антона ребёнка? Она сама троих мужу подарила и вырастила. Попользовалась девочка подарком судьбы и будет! Пора честь знать.

– Давайте, Жанночка, как-то решать, договариваться что ли. У Антона семья: дети, я, квартира, налаженный быт. Что можете предложить ему вы?

– А у нас любовь, вот! И ребёночек. Будет скоро. И спит он со мной, а не с вами. А па-че-му-у-у? Вопросик на засыпку. Значит, у меня есть кое что послаще, вот! А квартирку мы того – разменяем, когда поженимся.

– Это как? Квартиру мне родители оставили. Это ты ловко придумала, но ничего у тебя не выйдет. Ты его паспорт смотрела? Антон – мой законный муж, а ты – ты лю-бов-ни-ца. Ты – никто, Жанночка, ты – девочка для удовлетворения похоти. Будем считать, что пробный, ознакомительный период эксплуатации сексуального объекта по имени Антон закончился. Лицензию тебе приобретать не на что. Нет у тебя убедительных аргументов. Я забираю его обратно.

– Фигушки! Антон сам к вам не пойдёт. Потому, что только меня любит. И не надоедайте нам больше!

Разговаривать с мужем Анфиса так и не решилась, но жизнью его интересовалась, вещи, принадлежащие Антону, постоянно перестирывала и вообще вела себя так, словно он уехал в командировку и вскоре должен вернуться.

Жанна родила девочку, которую назвали Вероника. Антон загрустил.

Малоканкин, живя с Анфисой, не проявлял рвения по поводу отеческой заботы о собственных малышах, хотя поводы для помощи жене, рожавшей болезненно по причине физиологических осложнений и анатомических особенностей детородных органов, отчего она получала массу разрывов и других повреждений, были серьёзные.

У Жанны дочь родилась недоношенной, болезненной. Вероника кричала, юная мама бесилась, срывала злость на Антоне, на родителях, которые наотрез отказались помогать, на малышке. Скандалы и семейные разборки набирали обороты. У новоиспечённой матери вскоре пропало молоко. Вероника надрывалась, кормилица стойко не обращала на неё внимание. Тёща орала не переставая: на пьяного мужа, на Антона, на дочь. В этом странном семействе никто ничего не хотел делать.

Спустя месяц о любви уже не вспоминали, зато неприязнь и злоба разрастались бурно, как речная ряска в зените летнего солнцестояния. Антон невыносимо страдал, но не видел выхода. Жанна предъявляла ему претензии, что он, похотливый старик, соблазнил юную девочку, лишил преимуществ беззаботной юности, заставил раньше срока стать матерью, чего ей даром не было нужно.

– Забирай, – орала она, – эту крикливую дрянь! Я устала, устала, устала от твоего выродка! От неё устала, от тебя, от мамаши с папашей, от всех. Дайте же мне, наконец, выспаться!

Антон за долгие годы жизни привык полагаться на жену. К ней и пошёл за советом, когда очередная семейная разборка вышла на новый уровень – Жанна метнула в него тяжёлую хрустальную вазу.

Удачно метнула, метко. Увесистый предмет вонзился мужчине в лоб, рассёк бровь. Кровью был залит весь пол. У Фёклы Егоровны случилась истерика, Жанна злорадно смеялась, папаша глумливо науськивал доченьку повторить бросок.

– Хватит, – вопила Жанна, – надоели вы мне! Выметайся к чёртовой матери и отродье с собой забирай!

Девчонка так бесновалась, что Антон испугался: кто знает, чего может вытворить любовница в состоянии аффекта. Он собрал сумку пелёнок и распашонок, спеленал дочь и ушёл, не представляя, что делать дальше.

Анфиса открыла дверь, безропотно взяла из его рук ребёнка.

– На совсем вернулся, Антоша?

– А ты меня примешь?

– Дети, папа пришёл. Собирайте на стол, праздновать будем. А это у нас Вероника. Симпатявая мамзель. Вся в папу. С ней-то что не так, почему матери не оставил?

– У них там сатанинский шабаш, средневековье какое-то. Выгнали нас с Вероникой. Ты действительно готова меня простить?

– Уже простила. А кормить я малютку, чем буду? Живо беги в магазин, купи детское питание. С ней-то что решать будете, нужна она матери или наигралась?

– Наигралась.

– Плохо. Если отказ не оформит, не представляю, как поступить. Это же замечательный повод для шантажа. Кто знает, что у Жанки и её бесноватой мамаши на уме.

– Анфиса, я полный идиот. Прости! Не представляю, что на меня нашло. Как я мог увлечься этой полоумной, предать тебя, детей.

– Не начинай. Забыли и забили. У нас теперь забот и хлопот – не счесть. Если сможешь с её матерью договориться, я готова Веронику удочерить. Надо же быть такой эгоисткой, чтобы от такого дитя отказаться!

Случайная встреча

Весна колдует, кружит и пьянит,

Я не могу сиренью надышаться.

У тополя такой счастливый вид.

Весна, скажи, а мне к кому прижаться?

Татьяна Кушнарёва

Вячеслав Иванович Ершов, холостяк с солидным стажем, поёживаясь от утренней свежести, стоял на автобусной остановке. Транспорт подкатывал часто, отправляясь, рейс за рейсом, очередь двигалась быстро, но желающих уехать не убавлялось.

Столпотворение на конечной остановке было обычным явлением. Негодования или тревоги такое положение дел ни у кого не вызывало. Люди общались благожелательно, уступали в мелочах, улыбались, обменивались короткими вежливыми репликами, последними новостями.

Процесс посадки шёл подавно заведённому распорядку. Большинство людей были знакомы, виделись ежедневно, поэтому не испытывали в общении неловкости.

Час ранний, настроение замечательное. Волглый, насыщенный влагой и запахами утренней весенней свежести воздух с возбуждающими горьковатыми ароматами молодой берёзовой листвы и пьянящим духом зацветающей черёмухи действовал отрезвляюще,  но отвлекал от предстоящих минут езды в переполненном салоне.

Вчера Вячеславу удалось закончить работу раньше обычного, выполнял выездной заказ на ремонт холодильника, справился быстро, удалось замечательно выспаться.

Впереди стояла невысокая женщина с по-настоящему шикарными каштановыми волосами, на которые невозможно было не обратить внимание. Они были одновременно воздушные, волнистые, блестели чистотой и яркостью тона.

В руке женщина держала раскрытую книгу. Вячеслав заглянул через её плечо, пытаясь прочесть несколько строк, чтобы узнать, о чём она думает.

Он не представлял, зачем это нужно, подглядывал машинально, особенно не задумываясь. Видимо слишком сильно увлекся процессом, не заметил, как приблизился на такое расстояние, когда легко различимы тепло постороннего тела, звук дыхания, запах.

Женщина слегка вздрогнула, не спеша оглянулась, увидела его растерянную физиономию, но не отпрянула и не рассердилась, напротив, улыбнулась. Мило, загадочно, словно задала немой вопрос о цели такого неожиданного контакта.

В её движениях не было жеманности, флирта, лишь игривое очарование женственности.

Вячеслав смутился, неловко пытаясь сделать вид, что ничего собственно не хотел, задел  случайно, выразительно изобразил всем телом жест наивного неведения, даже недоумения.

Женщина положила в книгу закладку, уверенно, но не спеша повернулась к Вячеславу вполоборота и показала обложку, на которой была изображена девушка в строгом платье и юноша, держащий её руку, стоя на одном колене.

– Про любовь книжка. Пока не дочитаю, ни за что не дам. Девушкам обязательно нужно читать про романтические чувства и думать о любви, иначе они превращаются в высокомерных зазнаек, лицемерных скромниц или старых дев. Не верьте, что человек может прожить без возвышенных чувств, привязанности и нежности. Помните, у Макаревича: Бывают дни, когда опустишь руки, и нет ни слов, ни музыки, ни сил. В такие дни я был с собой в разлуке и никого помочь мне не просил. И я хотел идти куда попало, закрыть свой дом и не найти ключа. Но верил я – не всё ещё пропало, пока не меркнет свет, пока горит свеча.

– Извините, девушка, ради бога. Я не хотел вас потревожить. Случайно так вышло. Иногда сам не понимаю, что делаю.

– Ошибаетесь, уважаемый. Ничего по-настоящему случайного никогда не происходит, поверьте. Цепь событий в значительной мере предопределена и подготовлена неравнодушным к нашим судам мирозданием. Нет-нет, я не религиозна. И мистика здесь не причём. Мысли. Наши действия, так или иначе, начинаются с череды размышлений. Можно я угадаю, что заставило вас попытаться прочесть кусочек текста из этой романтической саги?

– Чего же здесь такого таинственного? Всё банально и просто: обыкновенное любопытство. Мы все, хоть и не признаемся в этом никогда, любители подглядывать.

– Не думаю, что всё так просто, хотя без любопытства тоже не обошлось. Сначала вы обратили внимание на мой силуэт и сказали себе – вот с ней я бы познакомился. Если скажете, что ничего подобного не было, я вам не поверю. У меня довольно привлекательная фигура, правда?

– Позвольте, в этой очереди достаточно молодых и стройных. Это совсем не повод приставать.

– Ещё какой повод. Дальше – моя причёска. Я только что вымыла голову. Пушистые волосы, яркий цвет, соблазнительный запах. Не отнекивайтесь. Вы холостяк, это видно невооружённым взглядом. Вас вообще привлекают женские силуэты, только вы нас боитесь. Или опасаетесь. Впрочем, это одно и то же.

– Наговорите тоже. С какой стати мне кого-то бояться? Не в тайге живём.

– Неважно. Мы же с вами не об этом беседуем. Мало ли какие причины у мужчины избегать женского общества. У меня привычка с девятого класса, мама научила: одежда на женщине бывает видимая и незримо ощутимая. Чтобы придать толику шарма и таинственности нужно одеть себя в капельку духов. Не в запах как таковой, в вибрацию романтического предчувствия, в еле уловимый акцент необычного, в нотку загадочного природного ритма. Ощущение уникальности события должно промелькнуть, почудиться, слегка пощекотать обоняние и воображение, вызвать подсознательный интерес, но не раскрыться, а напротив, спрятаться. Правда, интересно? Моя мама такая нестандартная, непохожая на всех. У неё всегда были поклонники. Увы, это не стало панацеей, чтобы вдыхать флюиды счастья всю жизнь. Она давно уже живёт одна. Мой папа взял и спрятался за женщину, не обременённую даром поэтической фантазии, но зато умеющую не задавать вопросы и подчиняться беспрекословно.

– С вами ужасно приятно разговаривать, но уже подошёл автобус, пора ехать. Мне нельзя опаздывать.

– Я тоже не люблю, чтобы меня ждали. Мы ещё встретимся. Вот увидите. Запомните, меня зовут Селена. Мама всегда говорила, что я похожа на солнышко. Вам так не показалось? А вы, вы скажете своё имя?

– Вячеслав. Вячеслав Иванович.

– Чудесно. Я всегда теперь буду ездить на этом рейсе. До завтра. Вы очень интересный мужчина. Я вас сразу приметила. У меня теперь целый день будет замечательное настроение. Жизнь стала непредсказуемо изменчивая, предельно скоростная. Все куда-то торопятся. А вы меня тоже заметили, даже в такой толчее, уделили своё драгоценное время. Буду вас ждать, Вячеслав Иванович. С нетерпением ждать.

Мужчина смутился, даже покраснел, отчего ему стало неуютно и немного тревожно. Он отвык общаться с кем-либо кроме клиентов, с которыми было привычно, легко и просто. Вопрос – ответ. Выполнил задание, попрощался и ушёл. Нет нужды вникать в тонкости их внутреннего мира, специфику образа мыслей, толкование явлений.

У него давно сложилась собственная цельная концепция бытия, в которой нет места для разночтений. Есть он, Вячеслав, и всё что кроме.

Ему хорошо и уютно внутри собственной квартиры и своего я, где каждая мелочь подогнана под характер и образ жизни, подчинена единой цели – сделать существование уютным, необременительным идо крайности простым.

Он содержал своё холостяцкое гнёздышко в чистоте и порядке, замечательно готовил, старался при этом не изводить себя хозяйственными делами чрезмерно. Время ему нужно было для творчества. Вячеслава увлекала фотография, ещё он любил писать. Одно увлечение плавно перетекало в другое, дополняло, давало вдохновение и желание жить.

Большинство его рассказов было навеяно поисками красивых кадров, которые получались интересными, потому, что идеи происходили от писательских фантазий. И наоборот.

Вячеслав был однажды женат. Совсем недолго. О том периоде неудавшихся отношений в памяти отложились лишь щемящая боль, ощущение унижения и беспомощности. Селена невольно напомнила о тех безрадостных днях, заставила вновь их переживать, чего делать решительно не хотелось.

Внешне эта женщина была похожа на Алину, совсем неуловимо, в незначительных деталях. Может, ему так только казалось, потому, что с тех пор все женщины выглядели для него на одно лицо, различаясь лишь ростом, габаритами, цветом волос и отношением к мужчинам.

У жены были волшебной красоты каштановые волосы. Когда они познакомились, её выделяла из прочих девушек коса до самого пояса толщиной в руку.

Вячеслав любил снимать портреты возлюбленной на плёночную камеру, хотя у него была замечательная цифровая зеркалка, делая акцент на лучистом зелёном взгляде с поволокой, изумительной пропорции черт лица и этой выразительной детали, делающей её особенно притягательной, похожей на древнерусских красавиц.

Роман их развивался довольно стремительно. Очарован Алиной Вячеслав был, надо же, в это же время года, в начале мая. Точно. Цвела черёмуха, после пары недель щедрого солнца вдруг наступили холода. Девушка сидела на старом пне в лесочке за домами и плакала.

Причина горя была совсем прозаическая. Гуляла одна по лесу по причине непонятной меланхолии, увидела красивый цветок, впрочем, в это время года все цветы кажутся изумительными, побежала сорвать, провалилась в болотину, где утопила новую, только что купленную на накопленные с трудом деньги туфельку. Попыталась идти босиком, что оказалось болезненным. Алина до крови проколола пятку, сидела и горько плакала. Когда увидела Вячеслава и вовсе зарыдала.

Юноша не был поклонником случайных встреч. Если бы точно знал, что девушка его не заметила, мог бы тихонько прошмыгнуть мимо. Но вышло иначе, пришлось откликаться на несчастье, делать вид, как сильно тронуло его горе-злосчастье.

У него не было опыта общения с девочками. Совсем. Будучи типичным интровертом, Вячеслав был замкнут от природы. Пришлось пересилить характер, выступить в роли спасителя, что было совсем ему не свойственно.

Юноша мог проникнуться чужой болью, сопереживать, сочувствовать, но вступать в отношения не любил и не мог, на это ему не хватало сил и энергии. Тем более что в роли страдалицы выступала симпатичная девушка, а это вовсе невыносимая тяжесть. Вдруг ей взбредёт в голову знакомиться или того хуже – делать вид, что влюбилась.

Как бы там ни было, пришлось выслушивать совсем неинтересную историю её безутешной печали. У Алины к тому же зуб на зуб не попадал от холода. Она невероятно продрогла. Губы у девочки были синие, кожа бледная, а глаза бесцветными и водянистыми от слёз.

Конечно, он отдал ей свою куртку. Это не спасло, ведь до дома не близко. Пришлось надеть на неё свои ботинки, размером вполовину больше девичьей ноги, самому пытаться идти по сучкам и шишкам в носках.

Чтобы помочь согреться, Вячеслав заставил её приседать, пока на лбу девушки не выступила испарина.

Поняв, что спасена, Алина начала заразительно смеяться,глупо, совсем без повода, но добродушно и жизнерадостно. Голос у девушки оказался звонким, чистым, глаза выразительно зелёными, заразительно-привлекательными.

Такой замечательный кадр юноша-фотограф пропустить не мог. А она с удовольствием позировала. Так, так и ещё вот так.

Дальше и того интереснее: она шла и падала через шаг, заплетаясь в его огромной обуви, застывала в нелепых позах, смешно комментировала нелепость ситуации, потешалась сама над собой  и требовала делать снимок за снимком, находя это занятие забавным.

Вячеслав с удовольствием, даже с видимым наслаждением поддержал игру. С Алиной было изумительно легко и невероятно весело.

Когда ребята устали, а до дома ещё было далеко, пришлось опять меняться обувью. Дальше Вячеслав тащил Алину на закорках. Она, забавляясь, ворошила пальцами его шевелюру, дула на шею и уши, закрывала его глаза мягкими нежными ладошками, хохотала, как ненормальная. Парня это отчего-то нисколько не раздражало.

Напротив, юноша изображал из себя необъезженного коня, потешно скакал. Устав, они присаживались несколько раз на скамейки. Алина нежно брала его за руку, водила пальчиком по ладони, чего-то увлечённо рассказывала.

Вячеславу было совсем неважно, чего именно девушка говорила. Хотелось слушать и слушать этот мелодичный голосок, щекочущий чего-то внутри, отчего становилось приятно, словно от вибраций, издаваемых довольным котёнком.

Девушка к тому времени согрелась, уже никуда не спешила. Вячеслав растирал ладонями её холодные ступни, дрожа от каждого прикосновения.

Алина смотрела изумрудной зеленью глаз, а ему казалось, что чего-то большое и важное перетекает из них, делая его счастливым. Юноша не предполагал, что такое бывает.

Потом были застенчивые, трепетные прогулки и свидания, робкие поцелуи, несмелые объятия, тысячи удачных фотографий. Алина любила и умела позировать, двигаясь грациозно, гибко, Запросто находила вызывающие,  жеманные, томные, настороженные, смешные и пикантные позы, легко изменяя выражение лица и характер портрета. Такого вдохновения от фотографии никогда прежде Вячеслав не испытывал. Всё, чем они занимались вдвоём, вызывало восторги и ликование. Девочка восхищала каждым движением, фразой, жестом.

Прощаясь, влюблённые, конечно, это была уже не дружба, обещали, что любить будут вечно и бесконечно. Как же им было замечательно. Неиссякаемый поток нерастраченной нежности омывал их тела и души, даря неописуемое блаженство, в котором они купались, поглощая в изобилии новое, неизведанное и радуясь этому, как дети.

К следующей весне они поженились, всё ещё продолжая планировать в восходящих потоках восторгов. Родители Вячеслава переселили бабушку к себе, им отдали однокомнатную квартиру.

Неожиданно Алина поняла, что тех качеств, которыми обладает Вячеслав, для настоящего счастья совсем недостаточно. Он талантлив, но никогда не станет богатым; силён и привлекателен, но недостаточно амбициозен; сексуален, но неагрессивен, не наделён особой эротической выносливостью и фантазией.

Алина хотела всё и сразу. Молодость заканчивается быстро. Красота – дорогостоящий, но быстро портящийся товар. Упустишь момент, расслабишься, разомлеешь от любви, а птицу счастья вместо тебя поймает кто-то другой.

Она оказалась талантливой, выдающейся самкой, способной любить дерзко и смело, нежно и страстно, изобретательно и безрассудно, истекая мёдом сладострастия, но лишь в условиях беспредельной свободы, когда никто никому ничего не должен. Ограничения и правила моментально делали девушку несчастной. Детей она тоже до поры не хотела, не время.

Зелёные глаза её, ещё недавно излучающие свет любви, день ото дня тускнели, настроение и характер портились. Вместо нежности Алина теперь дарила претензии и требования, то и дело устраивала разбирательства, скандалила, переходя на личности.

Однажды пришла с работы чрезмерно возбуждённая, безгранично радостная, объятая бурным нескрываемым восторгом, но без любимой Вячеславом косы, с совсем короткой причёской. Внутри у него что-то екнуло и с хрустом надломилось. Ответить, почему такое случилось, жена отказалась наотрез. Вместо объяснения она устроила безобразную истерику.

Вячеслав никак не мог понять, зачем и почему она это сделала. Коса, можно сказать её основное достоинство, привлекательность и гордость – неизменный символ их любви, источник его творческого вдохновения.

Он не просто горевал – плакал, словно прощаясь с чем-то самым дорогим и  важным. Конечно, у всего есть причина. Обоснуй, поделись сокровенными мыслями. Любимый всегда сумеет понять, если происходит искренний диалог.

Вячеслав сам не понимал, почему смену причёски воспринял как объявление войны. Ему казалось, что даже измена была бы не столь жестоким шагом, как изменение привычного образа, в который собственно он и был влюблён.

Фактически он видел теперь другую, в чём-то даже чужую женщину. Это шокировало, показалось непристойным, обидным, нелепым действием.

С того дня им не было больше сделано ни одной фотографии жены. Архив отпечатков и плёнок перекочевал в чемодан, закрытый на ключ. Алина приходила с работы с каждым днём позже, иногда вовсе не ночевала дома, но никогда не оправдывалась, отстаивая право налево гордым независимым видом.

Они больше не обнимались, не обменивались поцелуями.

Внешне, со стороны, можно было не заметить перемен. Вячеслав, как повелось с первого семейного дня, стирал, убирал, готовил, покупал продукты, менял почти ежедневно цветы в вазе с подсветкой на тумбочке у её кровати. Вечером красиво сервировал приготовленные блюда, зажигал свечи и ждал. Иногда засыпал за столом, так и дождавшись.

Алина, молча, приходила, ложилась под отдельное одеяло. Так же тихо уходила, если Вячеслав не задавал вопросов. В противном случае энергично и нагло выплёскивала скверные эмоции, разговаривала отрывисто, со злобой, на повышенных тонах, оскорбляя и унижая с видимым удовольствием. На контакт и примирение идти не хотела, считала это не обязательным, выходящим за рамки её достоинства.

Ему ни о чём так не мечталось, как о возврате прежней зеленоглазой Алины с ангельским звонким голоском и заливистым смехом. Не придумал же он ту чудесную девочку?

В один из вечеров Вячеслав случайно увидел, как жена целуется с высоким мужчиной у входа в ресторан. Удивительно, это вопиющее лицемерие, вызывающий цинизм публичной измены его совсем не шокировал.

Алина сделала вид, что не заметила мужа. Она была возбуждена, эксцентрична и радостна. Искренне ликующее настроение жены отдалось лишь горечью и сожалением. Впрочем, это было уже не важно. Прошлого не вернуть. Значит, нужно хотя бы разойтись по-человечески.

Разговор с Алиной вылился в грандиозный скандал. Диалога не получилось. Был гневный  обличительный монолог, вся суть которого свелась к одному: он не мужик – так, слизняк. Даже вспомнить не о чем. Вот Артур, Мишка, особенно Адам – те настоящие мачо. У них и деньги, и настойчивость, и звериная потенция.

– Что, скажи, что умеешь ты, фоточки стряпать? Без денег – мужик бездельник. И вообще, с тобой скучно.

– Я зарабатываю больше, чем многие наши знакомые. Ремонт бытовой техники всегда в цене. Фотография – это просто хобби, занятие для души. Странно, что оно тебя раздражает. Ведь снимал я по большей части тебя.

– Сдалось мне твоё хобби, если от него не растёт хобот, не плодятся деньги? Женщина должна в постели чувствовать себя сучкой, а вне её – королевой.

– Мне всегда казалось, что самое главное – любить, быть любимой. Не верю, что ты на самом деле такая, какой пытаешься сейчас казаться. Прежде я знал другую Алину.

– Мне не очень интересно, что ты думаешь. Чем тебе думать, ты же недоделанный.

– Я не хочу обсуждений в таком тоне. Если возврат к прежней модели жизни невозможен, значит нужно расстаться. Завтра я подам заявление на развод. Детей у нас нет, никто препятствовать не станет. А жить иди к…  кто там у тебя первым номером в постели, Адам или Мишка? Вот к ним и иди. Ключ только оставь. Вещи отвезу твоим родителям.

– Легко отделаться хочешь. Я у тебя квартиру отсужу.

– Каким образом? Она не моя, бабушкина. Я завтра тоже отсюда съеду. Наверно. Как родителям будет удобнее. Прощай, Алина.

– Да на здоровье! Почти два года с тобой потеряла. Таких мужиков упустила.

– Не расстраивайся, нагонишь.

Прошло уже несколько лет. Раны зарубцевались, но не зажили. И вот эта Селена напомнила обо всём. Не так важно, какая она. Главное, какой он.

Наверно на свете нет женщины, способной оценить обыкновенную мужскую преданность. Во всяком случае, так Вячеславу представляется женская суть. Пожалуй, исключением может быть только мама. Но она единственная в своём роде, да и то, потому, что родила его.

Весь день, так или иначе, мысли возвращались к загадочной незнакомке, такой странной, но заставившей вспоминать, переживать, думать, воспроизводить те и другие события, сравнивать их.

Одна женщина и связанные с ней события остались далеко в прошлом, которое так до конца и не отпустило, другая напомнила, возродила эти неприятные ощущения. Как ни старался Вячеслав отцепить связывающую с тем временем нить, она намертво вросла в духовную ткань. Всё-таки Алина была замечательной, пусть и недолго. Её поцелуи до сих пор горят на губах, а зелёные глаза с поволокой невероятного размера и бездонной глубины, пронизывают взглядом насквозь, заставляя скрежетать зубами и чувствовать боль.

За что она так с ним обошлась? Неужели такова должна быть плата за любовь? Или Алина так и не смогла полюбить? Тогда что, что с ними происходило? Эмоции, чувства, волшебные ночи и дни. Были они на самом деле или он всё придумал?

Вячеслав залез в антресоли, куда скидывал старый ненужный хлам, отыскал чемодан с любовным архивом. Плёнки, фотографии, письма (он жил с Алиной и постоянно писал ей, выражая на бумаге потрясающей красоты эмоции, потому, что устно получалось хуже).

Сначала мужчина осторожно выкладывал содержимое, внимательно рассматривал, читал, углубляясь в память, освежённую документами. Колотилось сердце, стучало в висках, сдавливало грудь. Глаза наливались жгучим солёным соком.

Вячеслав закрывал набухшие влагой глаза, наяву представляя любимую женщину, такую родную и близкую, дотрагивался до её лица, всматривался в глаза, после опять возвращался в реальность. События  путались, сливаясь в единое целое, вполне настоящее. Только той Алины с ним уже не было.

Подняв чемодан, он высыпал всё содержимое на пол, рассматривая теперь фрагментарно, перестав обращать внимание на порядок и хронологию.

Не всё ли равно, красиво или нет, лежит разорванное в клочья прошлое? Его просто уже нет. А та девушка, которую любил, да, он её до сих пор иногда встречает, стараясь перейти при этом на другую сторону улицы, она до сих пор чего-то ищет. Скорее всего, уже не найдёт, потому, что Миши сменялись Эдиками и Викторами, потом Фёдорами и Евгениями, Маратами и Автандилами.

Интересно, чувствует ли бывшая жена себя одинокой при таком изобилии выбора? Впрочем, какая ему теперь разница?

Вячеслав принёс картофельный мешок, грубо, беспорядочно затолкал в него бумаги и плёнки, забросил на плечо, положил в карман зажигалку. Пора со всем этим кончать. То, чего нет, не должно болеть.

На горящий архив он смотрел равнодушно. Ни разу в голову не прокралась, даже тайком, мысль о том, чтобы спасти остатки памяти и творческие находки. Гори всё синим пламенем. Только так.

Вячеслав зашёл в магазин, купил чекушку водки, половинку буханки чёрного хлеба, свечу. Всё-таки что-то щемящее ещё скреблось на дне души, если он захотел устроить по этому поводу  настоящие поминки.

Есть не хотелось. Мужчина разлил водку в гранёные стаканы, отрезал два ломтя хлеба, обильно их посолил, накрыл хлебной коркой второй стакан, зажёг свечу, – за упокоенное чувство, не чокаясь, – вылил одним глотком в себя содержимое, заел хлебом.

Какое магическое действие оказал символический ритуал, он и сам не понял, но на душе стало значительно легче. Ужасно захотелось спать, просто невыносимо.

Вячеславу приснилась женщина с каштановыми волосами и обворожительной улыбкой. Она  куда-то звала. Ноги не слушались, но идти всё равно хотелось и очень сильно.

В руках Селена, это была она, держала гитару. Она пела: Бывают дни, когда опустишь руки, и нет ни слов, ни музыки, ни сил. В такие дни я был с собой в разлуке и никого помочь мне не просил. И я хотел идти куда попало, закрыть свой дом и не найти ключа. Но верил я – не всё ещё пропало, пока не меркнет свет, пока горит свеча.

В эту ночь спалось исключительно спокойно. Всё утро на языке крутилось замечательное имя – Селена. Вячеслав то шёл, то бежал на остановку. Ему было страшно, что всё опять приснилось, и никакой женщины на самом деле не было. Самое главное, что теперь в его выздоравливающей душе не стало Алины, которая до сих пор не давала спокойно дышать, высасывая из него жизненные соки.

Селену он увидел издалека. Она стояла немного в стороне и делала вид, что увлечённо читает книгу, но время от времени оглядывалась. Сердце Вячеслава по непонятной причине рвалось наружу, дыхание останавливалось, ноги предательски отказывались идти вперёд, совсем как во сне.

Женщина улыбалась, не показывая, тем не менее, возбуждённого эмоционального состояния.

– Я беспокоилась, Вячеслав, что вы не придёте или опоздаете. Ведь мы вчера не договорили. Итак, на чём мы закончили? Ах, да, моя причёска. Именно в ней причина вашего любопытства. Она вам что-то напомнила. Я права? Ладно, не отвечайте. Вы тут же захотели мысленно вернуться в прошлое, которое, по всей видимости, вызывало у вас лишь досаду. Для этого вам необходимо было узнать, о чём я думаю. Ответ вы решили искать в тексте книги. Поэтому я и сказала вам, что она про любовь.

– Селена, я тоже переживал. Честно-честно. Мне нелегко в этом признаться. Такой уж у меня непростой характер. И тоже беспокоился, что вы не доскажете то, что начали. Вы читаете мои мысли. Вчерашний разговор заставил меня сжечь прошлое. В буквальном смысле. При помощи очищающего огня я избавился от болезненной, унизительной любви, которая преследовала несколько лет. Благодаря вам это удалось, я решился. А ещё мне хочется сказать… нет, не так. Я рад, правда-правда, что мы встретились. Можно я приглашу вас вечером, совсем неважно куда, придумайте сами. О чём вы мечтали, но так и не решились осуществить желание?

– Согласна. Есть у меня навязчивое желание, нелепая прихоть. Только это будет довольно опасное свидание.

– Неважно. Я же заранее согласился.

– Тогда так. Завтра выходной день. Сегодня вечером, в шесть, максимум в половине седьмого, я буду полностью готова. Мы тепло оденемся, возьмём провизию, бутылку, даже две вина и на всю ночь отправимся на озеро. Костёр, ночь, тишина, треск сухих сучьев. Где-то ухает филин, хлопают его крылья, отчего становится страшно. Это ничего, мы прижмёмся друг к другу. Вам ведь не будет жутко со мной? В темноте стрекочут цикады, вспыхивают светляки. Кругом таинственные запахи, шорохи. Мы вдвоём. Если хотите, можно взять удочки. У нас будет много времени на разговоры и романтические впечатления, Потом встретим рассвет, будем слушать пение птиц, звуки пробуждающейся природы. От избытка эмоций нам невыносимо захочется спать. И на этом всё. Провожаете меня и идёте наслаждаться незабываемым свиданием в полном одиночестве, чтобы понять себя и свои чувства. Как вам такой стратегический план?

– Меня устраивает. А потом мы напишем замечательный рассказ и будем читать его каждый раз, когда нам будет слишком хорошо или очень-очень плохо.

– У меня остался только они вопрос. Что вы успели прочитать тогда в моей книге? Только честно.

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Моему воображению с лихвой хватило той капельки духов, в которые вы были одеты. Я уловил и вибрацию, и акцент, и нотку, поэтому сразу понял, что эта книга не иначе, как про настоящую любовь. Может даже про нас с вами.

– Так я и думала. Какая же прозорливая и мудрая у меня мама. Теперь я хочу признаться. По секрету. Я ещё никогда не знакомилась с мужчиной. Вам не кажется это странным?

Отвлекающие ассоциации

Мир сколочен и безумно тесен,

Не обитаем взгляд твоих картин.

Когда на небе даже лучик весел,

В чернилах душ ты вовсе не один.

Горжевская Наталья

Человек, даже самый-самый одинокий, как правило, живёт среди людей. А в скорлупу беспомощного отчуждения, изоляцию от живого мира он упаковывает себя самостоятельно. Оказываются внутри пустоты, следуя разными тропами, иногда настолько экзотическими, что диву даёшься.

Четвёртый год пошёл, как я болезненно и жёстко расстался с женой, всё ещё переживая отчуждение, как мучительное, ноющее увечье, не в силах окончательно отторгнуть эту воспалённую опухоль.

Попытки излечиться от недуга предпринимал неоднократно, пытаясь выстраивать отношения с женщинами, по большей части одинокими и неприкаянными. Таких в близком окружении оказалось достаточно много, что прежде было совсем незаметно. До этого я несчастных и отторгнутых женщин просто не видел.

Внешне все эти дамы выглядели вполне благополучно, но стоило к ним прикоснуться, пусть даже на уровне диалога о погоде, как они отряхивали с себя броню эмоционального оцепенения и изливали потоки трагических воспоминаний, в которых мужчины выглядели исключительно порождениями зла.

Новоявленные приятельницы тут же вываливали тонны накопленной закапсулированной до бетонной плотности боли, пытаясь не столько  вызвать сочувствие, сколько желая слить липкий осадок душевного мусора, предлагая утилизировать и переработать его совместно.

Первой моей нежной подружкой, воскресившей потребность обладать и дарить, стала Эля, привлекательная миниатюрная блондинка, иммигрантка из Киева.

Работала она в передвижном вагончике, торговала горячим фастфудом. На её лице всегда сияла загадочная улыбка, готовность выполнить любую прихоть клиента, когда порция сосисок из электрического гриля перемещалась на одноразовую тарелку.

Голос её переливался звонкими трелями: красивый, мелодичный, можно сказать поющий. Она справлялась со своими обязанностями играючи, словно не прилагала усилий. Не сказать, танцуя, но легко и непринуждённо.

Девушку хотелось съесть вместе с теми блюдами, которые она изящно и ловко обменивала на деньги клиентов. Я улыбнулся, послал ей приветственный взгляд. Она ответила одними глазами, слегка растянув губки в приветственном движении. Я всё понял. Этот томный жест – сладострастный аналог поцелуя, приятный чувственный голос вкупе с обаянием будил подготовленное заранее желанием быть замеченным податливое воображение, нежную симпатию и страстное желание. Впрочем, последнее, ввиду длительного интимного воздержания, возбуждать не было надобности. Оно лишь ждало своего звёздного часа.

От Элечки исходил даже на значительном расстоянии отчётливо различимый божественный запах. Прекрасно скроенная изящная фигура, дополненная очаровательными женственными жестами и плавной манерой двигаться, вызывала не очень скромные желания, которые непреднамеренно концентрировали взгляд на области упругой груди, плоского животика и округлой, выделяющейся на фоне кухонного интерьера попы.

Таинственности, невинности и свежести в её притягательном облике было настолько много, что не вызвать ответной реакции она просто не могла. Я спал и видел её в своих объятиях несколько дней и ночей, пока не решился познакомиться, что вызывало томительные спазмы, заставившие действовать незамедлительно.

Несмотря на возраст в сорок лет, в душе я был незрелым юношей. Весь мой эротический опыт за этот период состоял из трёх браков с одной и той же женщиной и двух коротких интрижек между разводами и повторными женитьбами, не оказавшими влияния на чувства к супруге. Я её по-прежнему любил, даже сейчас, когда между нами всё окончательно было кончено.

Наслаждение в слиянии с теми посторонними женщинами я испытывал и немалое, но в сравнении с той единственной, кого по-настоящему любил, которой подарил девственную чистоту целомудренной юности, они не шли ни в какое сравнение.

Отказа от Элечки не последовало. Она слегка потупила взор, что, скорее всего означало стеснительную робость девушки, которая растворялась в моей собственной неуверенности и дополняла ощущение её целомудренной невинности.

Мы замечательно провели время в разговорах о чём-то возвышенном и романтичном. Оказалось, что она любит стихи, даже декламировала некоторые из них на память. Немного сухого вина, сытный ужин, приглушённый свет, толика нескромного юмора. Нам было хорошо, это было отчётливо видно по её солнечному настроению.

Когда настало время проводить гостью домой, оказалось, что она живёт в общежитии, причём довольно далеко. Ей было неудобно об этом сказать вовремя. Не хотелось прерывать приятное во всех смыслах общение.

К такому обороту событий я был и не был готов. Сердце застучало от предвкушения возможного продолжения, голова закружилась от обширного списка соблазнов, которые услужливо предоставило сознание, съёжившись от щекотливости реальных обстоятельств.

Сюжетная линия энергично развивалась, лавинообразно меняя завязку романа, загоняя повествование в короткие рамки нескромной романтической новеллы. Становилось интересно, интригующе и жарко.

Мои дети уже спали. Всё складывалось просто великолепно. В отношении осуществления любовной интриги возраст стал значительным преимуществом. Не нужно распускать перья, пускать пыль в глаза. Ты хочешь отведать от женственных её щедрот, она ждёт интимной активности от тебя. Вперёд и с песней.

Дистанция между нами растворилась, словно её никогда не было. Моя рука на Элечкиной талии, проникающий в бездну очарования взгляд, продолжительный поцелуй длиной в вечность, разве это могло не разжечь огонь любви. Оказывается всё до примитивного просто, когда желания и мысли полностью совпадают, превращаясь в скоординированные синхронные действия.

Элечка вымылась в горячей ванной, я за это время перестелил постель, достав девственный комплект белья с огромными цветами, приобретённый заранее с определённой целью в магазине интимных товаров.

Бельё пахло чем-то возбуждающим, о чём гласила надпись на пакете. Впрочем, я и без этого был на взводе.

Она вышла из ванной распаренная, соблазнительная, желанная, завёрнутая в тонкую простыню, которая скорее демонстрировала, чем скрывала соблазнительные выпуклости, сияла наготой плеч и ног. Богиня!

Да и как могло быть иначе, если подготовка к её волшебному появлению была обеспечена более чем тысячей одиноких дней и ночей, проведённых в мечтах именно о том, чему довелось сейчас стать свидетелем.

Элечка улыбнулась, позволив запечатлеть чувственный поцелуй на упругой, в капельках влаги груди. Внутри буквально всё, каждую клеточку, свело блаженной радостью. Девочка звала к себе, дышала похотью, которая была как нельзя кстати.

Любовь ли это – совсем не важно. Зов природы, свисток, объявляющий старт воплощению прихотей воспалённого темперамента подавал пронзительную волнующую трель.

Без тактических хитростей и примитивного притворства уже через несколько минут мы слились в экстазе, прорастая взаимно в заманчивые пределы сущего, без чего не бывает продолжения жизни.

Элечкин темперамент обрадовал и испугал одновременно. Она не столько отдавалась, сколько брала. Жадно, настойчиво, чувственно, весело, требовательно. Видимо, она тоже была зверски голодна, поскольку приняла на себя агрессивную инициативу. Энергичные движения, неиссякаемая фантазия, обилие сока, даже кратковременная потеря сознания и несдержанный, полный блаженного восторга экстатический стон.

Разве нужны иные интимные подтверждения, что тебя опознали и приняли как мужчину мечты? Не скажу, что меня сильно волновали проблемы эротического разнообразия. Скромные интимные потребности замечательно мог устроить даже ограниченный набор классических приёмов. Ощущение многоцветного фейерверка с многочисленными залпами оглушил настолько, что я был ошеломлён задолго до того как подругу поглотили затяжные приступы судорожного оргазма.

Утром я провожал Элю на работу, представляя, что это не просто случайная попутчица, а практически супруга. Мысленно я распределил обстоятельства и роли, завязал их бантиком, завершив иллюзию сказочным поцелуем на пороге её торговой палатки.

Девушка слегка смутилась, пряча взгляд. Я не придал этому значение. Утром женщины, как правило, стесняются своего не очень приглядного вида и неожиданной даже для себя демонстрации неуёмного темперамента.

Обманные уловки в виде макияжа, утягивающей одежды и прочих женских штучек не имели для меня значения. Эля действительно была хороша, даже ранним утром: непричесанная, слегка опухшая, одетая лишь в махровое полотенце. Я не погрешу против истины, если скажу, что влюбился.

Вечером я встретил её с работы, предварительно купив три алых розы. Это было не в моих правилах. Ведь я человек в недавнем прошлом семейный, понимаю, что килограмм говядины гораздо нужнее и правильней, но она была прекраснее условностей и важнее регламентов.

Её глаза, если наполнить их соком вожделения, окунуть в тёплую влажность сладких губ, зажать при этом восставшие от желания упругие соски, ощутить скрытые вибрации нежного тела, а самому отправиться в путешествие во влажную сердцевину всего сущего – позывные самой смелой мечты о счастье.

Нет, это невозможно отобразить словами. Да и не нужно. Хотите, попробуйте сами.

Я млел, потел, проникал, напрягался и расслаблялся. Не скажу, что это было лучше, чем с любимой женой, но это не просто было, это разрывало меня на части. Я реально полюбил. Во всяком случае, готов был ради неё на всё.

Через неделю наши ежедневные рандеву стали доброй традицией. Её рабочий день заканчивался поздно, домой мы попадали уже в полной темноте, когда дети спали. Это были прекрасные часы.

В тот раз свидание было волшебным как никогда. Подруга была на взводе, отдавалась особенно бурно, даже пыталась закричать. Я вот-вот готов был финишировать, остановить процесс было невозможно в принципе, но моя гостья была особенная.

Видимо Эльке было настолько расчудесно, что кипящие гормоны и эмоции вызвали  некие ассоциации, заставившие широко открыть глаза и замереть. Она обхватила мой корпус ногами, сжала, так, что я не мог пошевелиться.

Меня-то она зафиксировала, чего нельзя сказать про ту восторженную часть тела, которая находилась внутри.  Возбуждённый, распухший до невероятного размера от притока крови, увлечённый интеграцией и внедрением, мой шустрый маугли функционировал в независимом режиме, энергично продолжая начатое мероприятие.

Элькины глаза блестели от слёз. Она застыла, словно фарфоровое изваяние, направила взор в пустоту, всё сильнее напрягая ноги и бёдра так, что я, физически развитый взрослый мужчина, не мог вздохнуть полной грудью.

В этот сокровенный, трепетный, мистический момент женщина разоткровенничалась. Впрочем, мне показалось, что она находится совсем не здесь и точно не со мной, переживала не связанные с настоящим моментом ощущения.

Представить себе подобное поведение в критические несколько секунд перед началом кульминации невозможно. Тебя трясёт в экстазе любовной лихорадки, внутри содрогается и трепещет от избыточного давления блаженство, взрывая мозг наркотическим дурманом. И вдруг сквозь несущийся со скоростью света поток непредсказуемых чувственных реакций, сосредоточенных на единственной значимой в этот момент цели слышу признание, произнесённое рыдающим голосом, – а у меня ведь, Лёнечка, доча есть. Три годика крошке. Такая замечательная малышка. Вся в маму. В меня. Скажи честно, я красивая?

– Конечно красивая. Самая лучшая. Мы об этом потом поговорим. Отпусти меня, Эля!

– Почему потом? Представляешь, мамка здесь, хрен знает чем занимается, а мой ангелочек там. Ей сейчас плохо без меня, моей Алёнушке.

– Сейчас ночь, она спит. Давай, в конце концов, если это действительно важно, привезём её к нам. Но сначала расслабься, дай насладиться моментом близости.

– Муж против того, чтобы я забрала ребёнка. Он у меня с принципами. Здесь для неё нет условий. Мне нужно зарабатывать, как ты не поймешь?

– Какой муж, Эля? Причём здесь он? А я, ты что, морочишь мне голову?

– Мой Петя. Он меня любит. А я его. И дочка наша…

– Эля, я кончил! В тебя, между прочим. Муж у тебя действительно с принципами, можешь его обрадовать, – произнёс с пафосом я, завершив, наконец, несмотря на силовое противодействие, процесс интимного знакомства.

– А, чего ты сказал, как кончил, ты что – с ума сошёл, – женщина разжала ноги, вскочила, стремглав бросилась в ванну, оставляя на новом белье и на полу липкие следы.

– Спринцовка. Лёнька, придурок, у тебя есть спринцовка?

– Зачем она мне? Почему ты раньше не сказала, что замужем?

Элька гремела душем, видимо пыталась использовать рожок вместо клизмы, громко ругалась отборной бранью, разбудила мою дочь, довольно взрослую тринадцатилетнюю девочку, которая выскочила из своей комнаты.

Взору ребёнка была предъявлена омерзительная картинка: бушующая, плюющаяся отборным матом развратно-отвратительная голая тётка в ванной и папа в неглиже.

Я накинул на себя простыню, закрыл дверь в ванну, попытался успокоить дочь, отправил её в свою комнату. Элька лила слёзы всю ночь, порываясь убежать в свою захолустную общагу. Заставила меня сходить в ночной магазин за сигаретами и водкой. Дымила, дымила, дымила, обвиняя во всех смертных грехах.

Больше я её не видел. Работодатели сказали, что она уехала обратно в Киев. А я ещё долго не мог прийти в себя. Ни до, ни после у меня никогда не было такой темпераментной, настолько любвеобильной и сильной женщины.

Оглавление

Спасибо тебе, Лёлька!

Та любовь, что выдумали двое

Дивная радуга солнечных снов

Девушка и стекло

Она мечтала

Танец живота

Как страшно от мысли о вечной ничьей

И не уйти, и не остаться

Наверно нет неправильных дорог

Полнолуние

Во сне и наяву

Волшебное мгновение

Первая и последняя

Голограмма желанной мечты

Зеркальная копия Часть 1

Зеркальная копия Часть 2

Иллюзия любви

Случайная встреча

Отвлекающие ассоциации