Урожай [Павел Сергеевич Почикаев] (fb2) читать онлайн

Павел Почикаев Урожай

Усталым путником я добрался до Мэнроса. Город открывался мне в красках клонящегося к закату солнцу, и единственную ведущую к нему дорогу пересекали вытянутые и тонкие тени редких деревьев и невысоких кустов. С обоих сторон от дороги я видел аккуратно возделанные и подготовленные к посеву поля. Через две недели весна должна была смениться летом, а значит в городе готовился большой праздник, посвящённый урожаю будущего года. Мне доводилось слышать про то, с каким почтением жители Мэнроса относятся к этому событию, но мне и думать не приходилось, что я сам смогу оказаться его свидетелем.

По мере того, как передо мной вырастали городские стены, из глубин памяти выступали печальные истории, коснувшиеся этого места и оставившие на нём шрамы, которым никогда не суждено было затянуться. Всего полтора десятилетия назад Мэнрос чуть было не превратился в обезлюдевшую пустыню и тому было сразу несколько причин. В те дикие времена разыгравшаяся война замешивала в своём котле земли, владения и отдельные города, она собирала обильную кровавую дань и безжалостной косой проходилась по народам. Не обошла она стороной благополучный и процветающий Мэнрос. Пусть битвы и не велись на его территориях, однако мужчины города, желая и впредь не допускать этого, вооружились, объединились в отряды и в полной тишине покинули Мэнрос через главные ворота.

Ни один из них не вернулся обратно.

Война никого не оставила безучастной, не было семей, которых бы не коснулась её разрушительная длань, не было таких, кто не плакал о потерях, но утрата оставленных женщин Мэнроса была особо горька, ибо с тех пор ни единый рождённый в Мэнросе мужчина не переступал черту их города.

Пепел жарких пожарищ давно остыл, лежащие обветренные кости постепенно поглощались землёй, обломанные мечи покрывались ржой и превращались в пыль, а женщины Мэнроса по-прежнему стерегли домашние очаги, к которым некому было возвращаться, и выходить на городскую стену, чтобы посмотреть на пустынную дорогу.

Их сердца ещё хранили мягкость, а души не были закалены страданиями, поэтому следующее обрушившее на город несчастие едва не стало фатальным. В тот год, когда мужчины не вернулись в Мэнрос, его почва обернулась мёртвой бесплодностью. Из земли не вылезло ни единого ростка, огромные поля не приносили урожая, в животах оставшихся женщин поселился голод, подтачивающий их и без того покачнувшееся здоровье.

Именно тогда жительницам Мэнроса пришлось принять трудное решение, хотя никто толком не умел объяснить, в чём конкретно одно заключалось. Людская молва сходилась на том, что под барабанный бой они заключили сделку и принесли в жертву единственное, что у них оставалось – себя. И с тех пор город расцвёл снова.

Эту красивую историю, слишком молодую, чтобы называть её легендой, мне доводилось слышать множество раз. Уж не знаю, было ли в той сделке что-нибудь мистическое или же тут просто присутствовала фигура речи, однако с той поры жительницы Мэнроса стали ежегодно отмечать день начала сева – для них он стал самым большим праздником.

Я вплотную приблизился к высоким городским воротам и на некоторое время застыл перед ними, разглядывая нанесённые на них изображения. На обоих створках были нарисованы молодые девушки, по внешнему виду и одеянию которых я понял, что это так называемые Матери урожая. Они были беременны, и животы их были непропорционально большими, наверное, этим художник желал подчеркнуть их предназначение. Головы обоих были украшены венками из цветов, платья их состояли из колосьев, а ступни были босы. В раскрытой ладони одной руки каждая из них держала пригоршню тыквенных семян, а вторая рука была вытянута в определённую сторону.

Девушка с левой створки правой рукой указывала на возделанные поля, тянущиеся с западной стороны от дороги. А та, что была на правой створке, имела более чётко прорисованные пальцы, направленные в сторону небольшого загона, располагавшегося с восточной стороны от дороги. Загон представлял собой небольшой участок восточного поля, ограждённый плетёным забором.

Не приходилось сомневаться, что картины на воротах отображали сцены праздника сева. Воодушевившись увиденным, я не без трепета протиснулся в небольшую дверцу и попал в город, на протяжении десятилетий не знавший присутствия мужчин.

Мэнрос произвёл на меня двоякое впечатление: во-первых, он был украшен по случаю большого праздника. Крыши домов были увешаны разноцветными лентами, возле каждого крыльца стояла полная до краёв корзина с сочными плодами. На дверях и окнах я видел пышные венки, переплетённые из различных трав.

А во-вторых, город казался пустым. Отсутствие женщин придавало оставленным украшениям какой-то устрашающий вид, как будто они успели подготовиться к празднику, но так и не сумели его провести. Тень тревоги пересекла мои мысли, но, впрочем, очень быстро рассеялась, уши подсказали, в каком направлении искать народ Мэнроса.

Ведомый ритмичными пульсациями я шёл по пустынным улицам, а звук постепенно нарастал. Очередной поворот вывел меня на большую круглую площадь, до отказа наполненную людьми. Воистину город был пуст только потому, что всё его население разом собралось на этой площади. По краям площади на равном расстоянии располагались огромные барабаны, возле которых стояли низкорослые женщины и одновременно в них ударяли. Шум вибрировал в моих ушах и всё больше напоминал мне биение сердца. Звук зарождающейся жизни.

С другой стороны площади я видел сооружение, возведённое на пьедестале из девяти широких ступеней. Это место было Домом Урожая, и я вынужден немного задержаться на его описании, потому как оно сыграет определённую роль в дальнейшем повествовании. Дом Урожая не впечатлял размерами, его короновала двухскатная крыша, удерживаемая тонкими колоннами, на которых были искусно вырезаны тянущиеся ввысь колосья. По краям от широкой лестницы пролегали полукруглые желоба, берущие начало на верхней ступеньке и оканчивающиеся на земле площади.

Я зачарованно разглядывал женщин, чьи лица хранили тяжкие отметины о перенесённых страданиях, но сейчас в прыгающем свете факелов я видел и надежду. Они сполна вкусили горечи и теперь робко улыбались, предчувствуя приближающийся праздник. Мне показалось, что все они находятся в неким подобии транса, на мою персону никто не обращал внимания.

Барабаны тянули одну, гулкую ноту, и каждый удар заставлял женщин вздрагивать, словно волны пробегали по людскому морю, заполнившему круглую площадь. Всё для меня здесь было ново, всё вызывало неподдельный восторг, я водил головой по сторонам и жадно впитывал в себя происходящее, как внезапно взор мой пал на стоящего чуть впереди мальчика. Я не сразу сообразил, что его здесь быть никак не могло.

На вид ему было не более пяти лет, он стоял и держался на руку женщины, как стеснительный ребёнок держится за руку собственной матери. Но как такое было возможно? Я замечал всё больше детей, жмущихся к женщинам и смотрящих на них блестящими глазами. Я видел грудничков, укутанных в простыни, видел и таких, которым было никак не меньше тринадцати лет… Возможно ли было объяснить появление этих детей, если все мужчины Мэнроса погибли пятнадцать лет назад? Что-то похожее на подозрение слегка шевельнулось в моём сознании. Мне ещё показалось, что кожа детей имеет оранжевый оттенок, но то могли быть игры обманчивого света факелов.

От размышлений меня отвлекло появление двух Невест будущего урожая. Толпа расступалась перед шествующими девушками, а направлялись они к Дому Урожая, где им предстояло стать Жёнами Урожая. Все остальные женщины и их светлокожие дети кланялись проходящим Невестам.

Наряд Невест полностью соответствовал тематике наступающего праздника: на каждой было платье, изготовленное из листьев и колосьев. Из гибких стеблей изготавливались длинные полосы, в которых оборачивали девушек. Первая полоска прикрывала грудь, вторая надевалась внахлёст и прятала под собой живот, третья обтягивала бёдра, а прикреплённые к ней колосья образовали подобие ниспадающего шлейфа, прикрывающего колени. Ноги Невест были босы. Их головы венчали душистые венки, их запястья украшали браслеты из кусочков засушенных фруктов, а из раскрытых ладоней они сыпали белые тыквенные семена, отмечающие их путь движения по площади. Они в точности напоминали изображения, что очаровали меня возле ворот.

От них пахло травами и фруктами, полями и солнечными днями, лёгким ветерком и злаками, вблизи они показались мне наваждениями, прекрасными видениями в травяных платьях, благоухающими цветками – символами будущего урожая. Но моё возвышенное расположение духа испарилось в тот момент, когда я заметил стоящие в их глазах слёзы. И пусть даже на лицах были написаны улыбки, и весь их образ свидетельствовал о светлой радости, слёзы застилали испуганные глаза. Но откуда им было взяться в праздничный день?

Невесты уже прошли мимо меня, а я ещё пытался подобрать объяснение для их слёз. Мне в голову вновь пришло видение пустых улиц Мэнроса, детей с оранжевой кожей, которых тут быть не должно, слёз в глазах Невест. Подозрения крепли на уровне интуиции, но мне никак не удавалось обличить их в словесную форму.

Когда Невесты достигли нижней ступени Дома Урожая, взвыли флейты. Резкая мелодия визгливо вспорола тишину и заставила меня поёжиться. Флейты включались по нарастанию – чем выше поднимались Невесты, тем громче звучали духовые. Добравшись до верха, Невесты развернулись и посмотрели на собравшихся внизу женщин. Флейты отчаянно тянули одну-единственную ноту, а потом толпа многотысячной глоткой исторгла крик:

– Славного сева!

От неожиданности я вздрогнул. А Невесты, которым на утро предстояло стать Жёнами, вошли в Дом меж колоннами-колосьями, исчезли из виду, и толпа на площади начала быстро редеть. Оставались только женщины возле барабанов, да на ступени уселись те, что играли на флейтах. У меня складывалось ощущение, что играть на своих инструментах они будут на протяжении всей ночи.

Больше всего меня поразило, что никто в Мэнросе не собирался праздновать, не было слышно песен, никто не смеялся, женщины вели своих странных детей за руки домой и стремились как можно скорее запереть дверь. Как будто они боялись чего-то? Как будто праздник предназначался совершенно не им.

Никто не выказал гостеприимства и не пригласил меня разделить кров. Наверное, в Мэнросе на другое рассчитывать и не приходилось, ведь живущие здесь хранили верность ушедшим мужьям. Я устроился под деревом в небольшом парке недалеко от главной площади, все мои пожитки сводились к небольшому заплечному мешку, содержимое которого вряд ли кого-нибудь прельстило. Я намеревался переночевать в Мэнросе, а утром покинуть его. Я ни на что не претендовал и не хотел досаждать своим присутствием местным жителям. Мне нужно было отдохнуть.

Но ночью мне так и не удалось заснуть.

***

Долгое время я лежал и вслушивался в мерное постукивание барабанов, иногда улавливая в нём отголоски духовых нот. К большой неожиданности погода начала стремительно меняться так, что мне пришлось завернуться в мой плащ, на котором до этого я лежал.

Мне показалось, что ветер дует в направлении главной площади, а потом воздух над городом наполнился сладковатым, приторным, истошным ароматом, от которого я практически сразу начал задыхаться. Запах набирал силу, он как будто пролетел мимо меня, он следовал за ветром и направлялся на звук барабанов. Темнота скрывала его присутствие. Мой рот непроизвольно стал наполняться слюной, по телу прошла жаркая истома, а уши стали заполняться громким криком.

Опьянённый наваждением я не сразу сообразил, что звук в моих ушах – крик – происходит с главной площади, и оттуда же доносится гулкий стук барабанов. Крик вырвал меня из сладостной дремоты, в которую меня вогнал пролетевший запах. Я слышал боль и мучения в громких криках, и не сомневался, что происходят они из Дома Урожая.

За закрытыми ставнями женщины и их дети с оранжевой кожей не могли не слышать этих тягостных завываний! Однако весь Мэнрос отвечал на эти крики молчанием, и нигде не открывались двери.

Факелы были погашены и мне пришлось буквально на ощупь пробираться по пустующим улицам, непрекращающиеся крики служили мне верным ориентиром на пути к главной площади. Что я собирался делать? Зачем спешил на главную площадь и на что рассчитывал? На половине дороги я осознал, что бросил свои плащ и мешок под деревом, но не стал за ними возвращаться. Моим сознанием владели жуткие стоны, исходящие из уст двух Невест.

Город выказывал им полное безразличие, кроме меня на площади были только невидимые барабанщики, так и не разу не сбившиеся с ритма, но дальше площади я не продвинулся. Я замер на самой её границе, остановленный густой тьмой и запахом, от которого во рту копились слюни, а в голову лезли всякие непотребства.

Меня пробирал жар, а в стонах Невест мне слышалась страсть. Злая, безудержная страсть, на границе жестокости. Яростная страсть, в огне которой любовники сгорают без остатка. Они кричали по очереди, а иногда и две сразу. И в коротких паузах между их всхлипами мне чудилось прерывистое, частое, разгорячённое дыхание третьего участника урожайной ночи. Я подумал о сгнивших фруктах и понял, что именно этот аромат тяготеет над Мэнросом.

Ветер гулял по улицам города, но добираясь до площади, он как бы застывал, становился вязким и вяжущим. Здесь воздух был неподвижным и потным. Он душил меня, заставлял дышать сгнившими миазмами, а барабанный гул нарастал, давил на уши, гипнотизировал.

Передо мной всё поплыло: площадь; невидимые барабанщики; ветер, приходящий на их зов; стоны Невест; смрадное дыхание… Ноги были не в силах меня держать, рука не нашла опоры, а сам я провалился в дурманящие грёзы, пахнущие перегноем.

***

Меня разбудило солнце и множественные шаги. Я лежал чуть в стороне от арки, обозначающей вход на площадь, а сама она вновь полнилась людьми. Женщины, видимые мною вчера, проходили мимо, некоторые вели за руку детей, чья кожа в солнечном свете показалась мне ещё более оранжевой, чем в свете факелов. Оттенок был мягким, но сильно контрастирующим в сравнении с явной бледностью жительниц Мэнроса.

Я поднялся и увидал ту же картину, что и накануне вечером: женщины Мэнроса собирались на главной площади и их жадные взоры были направлены к Дому Урожая, в котором провели ночь Невесты…

Воспоминание о бедных девушках сразу вернуло меня к ужасам прошедшей ночи. Дикие крики в густой темноте, болезненные стоны, и терпкий аромат, от которого рот наполнялся слюной – всё это было? Или то лишь плод моих разгорячённых фантазий?

Я втянул в себя воздух и готов был поклясться в том, что сумел различить в нём остатки давешнего смрада, окутавшего город целиком. На прежнем месте остались и громадные барабаны, подле которых по-прежнему стояли женщины и выбивали чёткий ритм. Мне припомнился сильный порыв ветра, пробежавшийся ночью по улицам Мэнроса и стремящийся попасть на центральную площадь, а вернее в то самое здание, где дожидались Невесты. Но чего они там дожидались? И свидетельствовали ли ночные звуки о том, что они, в конце концов, всё же дождались своей участи?

В ушах и голове гудели барабанные размеренные удары, складывалось ощущение, что звук этот был вечно, и даже моё сердце подстраивалось под отбиваемый ритм.

Прямо передо мной стояла низкая женщина – уроженка Мэнроса, через её плечи была перекинута белая простыня, предназначавшаяся для переноски маленьких детей. Самого ребёнка мне увидеть не удалось, зато я заметил выглядывающую из-под простыни ножку яркого и сочного оранжевого цвета. Скользкие подозрения вновь зашевелились внутри меня. Но монотонное гудение барабанов никак не давало сосредоточиться.

Внимание всех собравшихся было сосредоточено на Доме Урожая, я тоже поспешил поднять свой взгляд и на верхних ступеньках разглядел двух давешних Невест, хотя после проведённой ночи их принято было называть Жёнами будущего урожая. Но мне с трудом верилось, что передо мной стоят те же самые девушки, в глазах которых я видел слёзы. Неужели всего одна ночь способна так разительно переменить людей?

Платья из колосьев распались на случайные обрывки, ничего практически не прикрывающие. Их лица отражали усталость, непосильную для обычных смертных, глаза были бессмысленны, а поступь дрожащей. И у каждой появился непомерных размеров живот, словно бы раздуваемый изнутри. Их наполненные животы свисали вытянутыми складками, пряча под собой таз и половину бёдер, невероятная тяжесть гнула их спины, заставляя горбиться и всё больше склонять побледневшие лица к земле. Кожа на всём теле туго натянулась. Передо мною снова нарисовались изукрашенные створки ворот, но рисунки не шли ни в какое сравнение с действительностью.

Появление Жён будущего урожая породило волну ликования. Все неизменно радовались мучениям двух девушек, один лишь я не был в состоянии осмыслить этого ликования.

Вот из толпы выступила старуха, древней которой мне видеть не приходилось. Она стала подниматься по лестнице, опираясь на руку более молодой спутницы, которая в свою очередь несла длинный свёрток. Старуха кое-как доползла до верха, и каждый шаг её – был ударом барабана. Первым делом она поцеловала обоих Жён, после чего развернулась и обратила взор к женщинам и светлокожим детям.

– Возликуй же, Мэнрос, ведь Урожай принял своих Жён! Признал женское начало и благословил нас на следующий год. Да начнётся сев, и первые семена падут в землю за плодородие её! Пришло время становиться Матерью урожая!

Я осознал, что девушке предстоит последняя трансформация: из Жены ей следовало обратиться в Мать.

Старуха умелым движением извлекла из длинного свёртка серп и рассекла живот девушки, стоящей справа от неё. Один удар перерезал натянутую кожу, и толпа одиноких женщин и их странных оранжевых детей взвыла от удовольствия, наблюдая за содержимым живота первой роженицы, ссыпающимся в желоб на краю лестницы.

Наравне с кровью, из рассечённого живота хлынуло что-то белое и мелкое. Оно быстро преодолело желоб и начало падать на площадь прямо под ноги собравшимся. Только когда несколько белых предметов ударились мне о ботинки, я понял, что это тыквенные семена. Но откуда они взялись внутри девушки, да ещё и в таком количестве? Семена издавали еле уловимый аромат, от которого рот наполнялся слюнями, а в голове всплывали ночные крики…

А безжалостная рука старухи уже успела отбросить багряный серп. На этот раз она достала из свёртка длинные медные ножницы и подняла над головой, как жуткий трофей.

– Да продолжится сев, и семена эти воздадут нам мужчин, что никогда более не переступят ворот Мэнроса!

И ножницы вошли в тело второй Матери урожая, раскрылись среди её внутренностей и стали кромсать плоть, ширя проход, освобождая его для рвущихся наружу семян. И снова это были тыквенные семечки, которые заполняли собой желоб, образовывая ещё одну кучку возле ног собравшейся толпы. Никто не обращал внимания на умерших девушек, за сутки успевших пройти путь от Невесты до Жены и от Жены до Матери. Они дали жизнь новому урожаю, и на этом их роль была исчерпана.

А старуха запрокинула кровавые руки к низкому солнцу и закричала:

– Славного сева!

Все поспешили к лежащим в двух кучах тыквенным семенам. Меня практически затоптали, испытывая слабость после бредовой ночи и ошеломлённый ужасными картинами, открывшимися мне, я был не в силах оказывать сопротивление, сознание вновь решило милосердно покинуть меня.

***

Второй раз за день я обнаружил себя очнувшимся на земле. Солнце успело совершить внушительный переход и уже начинало клониться к горизонту. Площадь была пуста, не было людей, не осталось ни единого случайно оброненного тыквенного семечка. Сознание моё пошатнулось, тело поддалось горячке, а инстинкт упорно толкать меня прочь из проклятого Мэнроса. Я не стал возвращаться за своим плащом и мешком, боялся, что не смогу их отыскать, но куда сильнее боялся задержаться среди молчаливых жительниц этого жуткого города.

Вот сегодня я слышал пение, я видел горящие свечи и радостных женщин, отмечающих славный сев, но мне было чуждо их звериное веселье, теперь я понимал, почему плакали Невесты, когда сутки назад приближались к ступеням.

Я счастлив от того, мне не приходилось в жизни испытывать такого отчаяния, выпавшего на долю женщин Мэнроса и побудившего их к столь изуверской сделке. Мне хотелось избавиться от этих воспоминаний, вырвать их из собственной памяти и не задаваться вопросом о том, кого именно вызывали барабаны прошлой ночью. Вот какой ценой было обеспечено воскрешение Мэнроса! Женщины променивали жизни молодых девушек на урожай, а через год ситуация повторялась.

Я миновал ворота, но не стал оглядываться, изображённые на них девушки не шли ни в какое сравнение с теми, за чьей смертью мне пришлось наблюдать. В наступающих сумерках я не заметил, как свернул с дороги и угодил прямиком в плетёный забор, располагавшийся с восточной стороны от города.

Я думал, что кошмары исчерпались яростными стонами в густой темноте, багряным серпом и длинными ножницами, но всё это меркло перед тем, что мне уготовано было разглядеть в рыхлой почве.

Под широкими листьями прятались вовсе не корнеплоды, а маленькие скрюченные детские тельца, немного присыпанные влажной землёй. Они лежали обхватив, ручками прижатые к груди колени, и мирно посапывали миниатюрными носиками. Все они вышли из лона при помощи ножниц и в действительности являлись детьми одной единственной Матери урожая. Их конечности напоминали корни и глубоко зарывались в рыхлую почву, а кожа имела оранжевый цвет.

Цвет тыквы. Цвет поспевшего плода.