Начало пути [Алексей Викторович Селютин] (fb2) читать онлайн

Алексей Викторович Селютин Начало пути

Глава 1 Вновь долгий путь в одиночестве

Солнце нещадно палило, создавая в лиственном лесу эффект парилки, из-за чего я начал обильно потеть. Недовольный неожиданным дискомфортом, я шёл, громко ругался матом и зло пинал ногами островки ещё не полностью растаявшего снега.

Река давно скрылась за моей спиной. Ноги утопали в мягкой грязи, поэтому передвигаться было очень непросто. Я недовольно морщился, но шёл и не останавливался. Перед глазами всё стояла зафиксированная в памяти картина: печальная Дейдра плачет у берега, сжимает в худом кулачке перстень и смотрит на меня преданными глазами. Расставание далось ей тяжело. Мне тоже было нелегко. Я пытался не думать о ней, пытался сосредоточиться на чём-то другом, смотрел по сторонам, выискивая виденные во сне ориентиры. Но прогнать из головы образ влюблённой девушки так и не смог. Она всё стояла на берегу и махала рукой на прощанье. Махала, будто не надеялась увидеть меня ещё хотя бы раз.

Я машинально переставлял ноги и всё думал о том, правильный ли поступок совершил. Правильный ли выбор сделал. Оставил беременную девушку на попечение других, а сам ушёл искать ответы. Ей, наверное, сейчас нужна моя помощь, моя поддержка, моё внимание. А я решил идти в неизвестность, вместо того, чтобы остаться с ней и разделить грядущее.

Я шёл, задавал себе вопросы и пытался найти ответы. Ответы, которые могли бы хоть немного успокоить мою душу. Я понимал, что решился на нечто важное. Что решение отыскать павшего анирана — это первый шаг к попытке эти ответы получить. Я хотел что-то делать, а не сидеть в ожидании чуда. Я знал, что там, на возвышенности недалеко от быстрой реки, меня что-то ждёт. Что-то важное. Что-то такое, что поможет лучше понять для чего я здесь нахожусь.

Да, оставить Дейдру на попечение Мелеи и Феилина — не самое лучшее решение. Но выбор я всё равно сделал верный. Голос в моей голове подталкивал к такому выбору. А значит, и он хочет, чтобы я вновь отыскал бедолагу, которого когда-то зарыл в метре от поверхности. Поэтому я должен идти вперёд несмотря ни на что. Мелея, Дейдра и особенно Феилин гораздо лучше ориентируются в этом мире. Это я здесь гость. А для них он родной. Благодаря следопыту, они не потеряются в чаще, обязательно достигнут города, смогут затаиться и выживать, пока я их не отыщу. Я дал им направление и сделал всё что мог. Дальше им придётся справляться без меня.

* * *

До полудня я шёл не останавливаясь. И только когда солнце достигло пика, устроил недолгий привал. Снял с шеи местный компас, сжал шнурок в кулаке и выставил перед собой стержень. Он качнулся туда-сюда, а затем чётко указал за спину. Он показывал туда, откуда я пришёл.

— Хоть какой-то ориентир кроме снов, — я отцепил кожаную флягу от пояса. Сделал пару глотков воды и облегчённо выдохнул. — Дорогу назад точно отыщу. Не затеряюсь.

Я закинул рюкзак за спину, поправил лямки, закрыл глаза и попытался расслабиться. Попытался прислушаться к себе. Никакой тревоги я не ощущал. Я знал, что поступаю верно. Надо просто идти вперёд. Я должен стать тем идущим, что осилит дорогу. Жаль, конечно, что рядом больше нет того, кто всегда поддерживал добрым мяуканьем, гипнотическим взглядом или предостерегающим рыком. Но ничего не поделаешь. Вернуть его оттуда, где он сейчас прибывает, никому не под силу. Дальнейший путь — каким бы долгим он не оказался — мне предстоит одолеть самому…

…Ориентируясь по плохонькой карте, я шёл до самых сумерек. Когда солнце опустилось до уровня древесных крон, сильно похолодало и мне пришлось сделать остановку. Я осмотрел окрестности, активировал щит, выделил взглядом крупное дерево и повалил его. Нарезал дров и развёл огонь ещё до того, как сгустилась тьма. Влажный воздух быстро прогрелся и я с удовольствием втянул его ноздрями. Расстелил рулон из шкуры сунугая, присел у самого костра и держал над огнём руки. Затем полез в рюкзак, достал каравай всё ещё мягкого, но уже не совсем свежего хлеба, и прикончил его вприкуску с кусками вяленого мяса. Снял с огня небольшой глиняный горшочек, в котором закипела вода, бросил щепотку сушёных трав, полученных от Мелеи, размешал веточкой и оставил настаиваться.

Я не знал сколько времени придётся идти, но был уверен, что путь предстоит неблизкий. Хорошими дорогами, как я понял, в этом мире не пахло. Да ещё снег только-только сошёл. Так что месить грязь модернизированными кроссовками я буду долго. Осознавая всю сложность, я решил не терять времени. Поставил себе задачу двигаться весь световой день до самых сумерек. Высматривать ориентиры и места, где я могу переночевать. Хоть теперь мне нет нужды прятаться на деревьях, забывать про потенциальных хищников всё же не стоит. Кроме медведя и своеобразной разновидности рыси, я ещё не видел хищников в этом мире. Но надеялся, что огонь отпугнёт любого, кто решит продемонстрировать любопытство. А если не отпугнёт, у меня в рукавах припрятана ещё парочка козырей.

В течение двух очень коротких дней я шёл прямо и не сворачивал. Прислушивался к себе, ориентировался с помощью ренелара и ожидал услышать голос во сне, когда устраивался на ночлег. Тщательно хранимые в сухости листья дерева Юма я не потреблял умышленно, чтобы не заглушать голос. Я хотел его услышать. Но он ко мне не приходил. Он не желал со мной разговаривать, не желал наставлять. Ночуя на шкуре у небольшого костра, я прекрасно высыпался и каждым утром чувствовал себя полным сил. Ел нехитрую еду из запасов и снова двигался до самого вечера.

К концу третьего дня пути что-то ёкнуло в моей в груди, когда я остановился перед опушкой хвойного леса. Странное чувство, что я здесь уже был, накрыло меня целиком. А когда я принялся осматриваться и заметил поваленное дерево, дежавю сжало меня в своих объятиях. Я вспомнил, что этот гигантский ориентир уже видел. Но видел не в реальной жизни, а во сне. Видел, когда, подгоняемый голосом, парил над лесом. Я видел его с высоты.

— Похоже, именно тебя я и видел, — произнёс я, поглаживая ладонью безжизненный серовато-коричневый ствол. — Я помню, пролетал над тобой. И точно знаю, в какую сторону идти. Не заблужусь.

Я решил переночевать прямо здесь, но оказалось, в голых ветвях уже кто-то прятался. Нагромождение было слишком плотным и я не сразу рассмотрел потенциального сожителя. Рассмотрел лишь когда попытался разгрести ветки, а они задрожали и зафыркали.

Нет, ветки не фыркали. Они не умеют фыркать. Фыркало существо, затаившееся в них.

От неожиданности я подпрыгнул и едва не кинулся наутёк. Но, не сделав и пяти шагов, остановился. Щит появился у левой руки моментально, а энергетические лезвия — секундой позже.

— Ну, давай! — грозно обратился я незнамо к кому. — Иди сюда! Вылезай!

Плотные ветви предостерегающе задрожали в вечернем сумраке. Но вылезать никто не собирался. Видимо, меня просто хотели отвадить и не подпустить к комфортному местечку. Но поскольку быстро темнело, надо было срочно избавляться от неизвестного соседа. И я попёр напролом.

Энергетический щит рассёк воздух, словно лезвием срезая моментально задымившиеся ветви. Кое-где появился огонёк, и поваленная крона затряслась ещё сильнее. Фырканье перестало быть угрожающим, а перешло в паническое. Я рубанул ещё раз и странное животное не выдержало. Я услышал треск ломаемых веток, и в противоположную сторону рванул коротконогий приземистый кабан. Я успел заметить ворсистое тело, плотные ноги и удаляющийся круп со знакомым крученным хвостиком. Кабан не визжал, как визжат свиньи в моём мире, а пищал на высокой ноте. Он оторвался на несколько метров и обернулся, проверяя, идёт ли погоня по пятам. Хоть быстро темнело, я успел рассмотреть знакомый пятак, маленькие глазки и пару небольших клыков, торчавших из пасти. Кабан недобро хрюкнул. А когда рассмотрел захватчика, решил, что тот не так уж и опасен. Он засеменил обратно, а я — то ли оттого, что хотел откушать зажаренной свининки, то ли оттого, что хотел показать, кто здесь хозяин — бросился навстречу. Выставил щит и, неуклюже хлюпая ногами в грязи, ломанулся вперёд. Разогнавшийся кабан резко затормозил, носом пропахав борозду в мягкой земле, развернулся и, панически визжа, устремился вдаль. И в этот раз он уже не оглядывался.

— Какой быстрый хряк, — недовольно пробурчал я, когда понял, что погоня обречена на провал. Такого резвого я никогда не догоню. — Пустить бы тебя на шашлык…

Улыбаясь себе под нос оттого, что пополнил багаж знаний о местной фауне, я тщательно обустроил лежанку и на этот раз окружил себя небольшими кострами. С сухой древесиной дела обстояли неважно, а потому пришлось провозиться до глубокой ночи, подсушивая дрова. На всякий случай я установил ловушку у самого входа в лес и отправился на боковую. Спал, как убитый, а утром разочарованно скривился, когда понял, что свежее мясо не желает само идти мне в руки — прежний жилец так и не вернулся. В ложбине я набрал ещё не растаявшего снега и растопил его на огне. Сделал бульон из засушенного мяса сунугая, выпил горячей настойки, выбрал направление и целый день шёл, как робот. Шёл не сворачивая, будто по заранее прописанной программе.

Ближе к ночи, когда опять обустроился, впервые с начала похода я ощутил одиночество. Оно нахлынуло словно волна. Накрыло полностью, наполнив душу странной опустошённостью. Я выхватил ренелар, сориентировался и твёрдо решил, что завтра с утра отправлюсь обратно. Назад к людскому теплу. Туда, где я не чувствовал себя таким одиноким и никому не нужным.

Но страх быстро отступил. Я отругал себя, коря за неожиданную и несвойственную слабость, и решил использовать в качестве успокаивающего средства листик с дерева Юма. Положил его на тлеющий уголёк и неторопливо вдыхал носом дым.

— Отличная дурь, сказали бы в моём мире, — удовлетворённо выдохнул я и достал ещё один листик. — Чувствую, что любую беду рукой разведу.

Чтобы отрубиться счастливым, я использовал ещё два листочка из моих ограниченных запасов. А утром ругал себя за то, что потратил их так бездарно. Голос не тревожил меня всю дорогу, и я бы и так заснул без проблем. Но захотелось не только притупить боль разлуки, но и немного покайфовать. И теперь пришла расплата в виде раздражительности и злобы на самого себя, ведь больше излить её было не на кого.

Я быстро собрал манатки и опять шёл целый день. Покинул хвойный лес и только тогда до меня дошло, что это был не тот лес, в котором я бродил больше недели. Я вышел к полю, где маленькие зелёные ростки едва пробивались на поверхности. Но улыбку на моём лице вызвали не они. Хоть в этом мире биноклей и подзорных труб я ещё не видел, приставленная ко лбу ладонь подействовала не хуже. Я прищурился и увидел на вершине холма огромный валун. Как он туда попал, я не имел ни малейшего понятия. Но выяснять и не собирался. Я улыбнулся сам себе и бросился в пляс — этот валун тоже был в моём сне. Я тоже его видел. Хоть тогда он был покрыт плотным слоем снега, я его узнал.

На дне заплечной сумки хранились три смоляных факела. Я старательно берёг их от сырости и до сего момента не использовал. Выхватил один, запалил с помощью щита — эту штуку я уже проделывал ранее, когда мы с Феилином проводили тесты — и попёр не разбирая дороги. Ноги утопали в грязи и идти было сложно даже такому опытному парню, как я. Но я не останавливался. Передвигаясь в кромешной тьме и слушая подозрительные завывания то ли ветра, то ли настоящих волков, я прошёл минимум километр и с трудом забрался на холм. Облегчённо выдохнул, прикоснувшись ладонью к валуну размером с одноэтажный дом, и зябко поёжился — ветрище здесь, на вершине, будь здоров. За пару секунд меня буквально до костей пробрало.

— Какого чёрта я двинул сюда на ночь глядя? — задал я себе риторический вопрос.

В округе не было ни единого деревца, которое я мог пустить на растопку. А возвращаться обратно в лес я не захотел. Так что пришлось всю ночь просидеть у валуна, свернувшись калачиком и закутавшись в отрезок шкуры сунугая. Из-за холода и завывающего ветра уснуть так и не удалось. Поэтому пришлось задержаться почти на сутки. Весь следующий день я изучал прилегающую территорию, затем забрался на валун, закрыл глаза и вспомнил сон. Для меня он был явью и я легко выбрал направление. Затем натаскал дров и зажарил сбитую у опушки птицу. Ссадил я её с пятой стрелы, а четыре предыдущие пропали бесследно. Но я не расстроился. Набил брюхо жестковатым мясом и моментально заснул у тёплого костра. Проснулся от отвратительного, протяжного и очень громкого мычания. Щит появился из руки сам по себе и я машинально им прикрылся.

У подножия холма, уставившись на меня тупым взглядом, стоял самый натуральный лось. Хоть экземпляр был довольно-таки крупным, никаких огромных ветвистых рогов над вытянутой головой я не заметил. Они присутствовали, конечно, но, казалось, только-только начали пробиваться сквозь макушку.

Лось стоял на месте, как часовой, смотрел на меня и, видимо, прикрывал от такого опасного хищника, как я, проходивших мимо самок. Или же молодых самцов, куда менее крупных. Их было не меньше десяти и шли они неторопливо. Беспрерывно работали челюстями, что-то пережёвывая, бросали на меня безразличные взгляды и равнодушно отворачивались, целиком доверяя заботу о своей безопасности вожаку. Тот громко и угрожающе замычал, словно предупреждал об опасности, и только тогда остальные ускорили шаг. Я наблюдал за ними до момента, когда они достигли леса и жадно накинулись на деревья. Срывали зубами кору и пережёвывали её. Вожак долго смотрел на меня, затем хладнокровно, будто показывая, что совершенно не боится, попробовал на вкус мелкую-мелкую травку у ног. Он замотал перепачканной мордой и чихнул. Фыркал, отплёвывался и пытался избавиться от забивавшей ноздри грязи.

Я захохотал:

— Вот осёл безрогий… Иди кору грызи! Трава ещё слишком молодая!

Страха перед травоядным я не испытывал и с улыбкой принялся сворачивать лагерь. Собрался в путь и помахал лосю рукой, ведь тот так и не сошёл с места. Стоял и наблюдал за мной, наверное, готовясь дать решительный отпор.

— Медведя на вас нет! — выкрикнул я напоследок.

Холодное весеннее солнце спешило скрыться за кронами деревьев, поэтому шёл я недолго. Сделал остановку на ночь у опушки леса в паре километров от холма. Соорудил убежище, наварил ячменной каши и перемешал с мёдом. Но понежиться и расслабиться в теплоте у костра не удалось. Знакомое протяжное мычание, которое я слышал днём, поплыло над окрестностями. Лось мычал отчаянно, надрывно. Его голос резко затих и я вскочил, предположив, что где-то там, с другой стороны холма, на тупоголовых травоядных стаей налетели хищники.

Я прислушивался к звукам природы довольно-таки долго, но кроме тревожного щебета птиц в тёмных кронах ничего не слышал. Подумал было забраться на дерево и пересидеть ночь, но затем отверг эту идею и устроил двойное огненное полукольцо у самой опушки. Костры пылали всю ночь, но страх так и не смогли разогнать. Я не сомкнул глаз до самого рассвета. Лишь когда горизонт окрасился оранжевым, показывая, что на километры в округе нет ни души, подкормил костры и позволил себе погрузиться в недолгий сон.

В полдень я сделал очередную зарубку на палочке, которую прикрепил к ножнам, где хранился острый нож.

— Седьмой день в пути, — вздохнул я. — И сколько их ещё впереди, непонятно.

Пока я машинально переставлял ноги, голову плотно оккупировала Дейдра. Вернее мысли о ней и тех, кто её сопровождает. Все трое, вероятно, уже покинули лагерь. Давно ушли, и Феилин, наверное, ведёт их через чащу. Он говорил, что до Валензона две декады через лес пробираться, а значит к конечной цели они, как и я, придут нескоро. Я очень переживал за людей, которые стали мне близки. Но всё же мне удалось успокоить самого себя. Феилин был отличным охотником. Для него лес — дом родной. В лесу он не потеряется. Сможет не только себя прокормить, но и попутчиц. А благодаря перстню, они, я надеюсь, прокормят себя сами, когда укроются за стенами города. Даже несмотря на то, что ранее утверждали, будто Валензон — клоака. Золото в этом мире ценилось куда больше, чем в моём. Это я уже давно понял. Так что даже в той клоаке, продав или обменяв золотой перстень, они смогут позволить многое. По крайней мере, хотя бы кров и безопасность. Не может быть, чтобы в городе, которым управляет королевский отпрыск, главенствовал хаос. Должно же там присутствовать хоть какое-то подобие порядка. Старейшина Элестин говорил, что Валензон — второй по величине город Астризии. И утверждал, что за городскими стенами всё ещё соблюдается старый уклад жизни. По крайней мере соблюдался, когда он там был последний раз.

При воспоминании о хитром старике мне стало не по себе. Пробираясь через лес, я раздумывал и пришёл к выводу, что всё же принял правильное решение, отправив Дейдру, Мелею и Феилина в путь. Если бы они остались в лагере и он что-то заподозрил — всё стало бы совсем скверно. Рано или поздно он бы обязательно обо всём догадался. Да даже скорее рано, чем поздно. И точно не стал бы дожидаться моего возвращения. Что-то бы да предпринял. Он обладал и авторитетом, и силой убеждения. Мог подчинить словом кого угодно. Особенно этих забитых людей, которые безгранично ему доверяли. Так что идея покинуть лагерь — совсем неплохая. Под присмотром молодого охотника им будет безопаснее там, где никто не знает кто они такие. По крайней мере, безопаснее, чем в лагере.

* * *

Я опять шёл весь короткий световой день. Останавливался, подставлял бородатую морду солнцу, впитывал тепло и прислушивался к своим ощущениям. Ни голод, ни жажда меня не беспокоили. Я очень внимательно слушал советы Феилина и многому научился у него. Легко находил молодые родники в лесу или же топил снег, который брал из мест, куда, видимо, никогда не ступала нога человека. Из еды оставались с десяток жёстких полос вяленого медвежьего мяса, три жирные копчёные рыбины, несколько горстей перловой крупы и сухие травы, которые добавят организму энергии, если бросить их в закипевшую воду. Хлеб закончился, удачная охота случилась лишь однажды, но я не беспокоился. Если припрёт, я могу не есть несколько суток — проверено опытным путём. Мне обязательно хватит сил на обратную дорогу.

Я переночевал в лесу, а в середине следующего дня увидел перекосившуюся избушку, когда вышел на поляну, сплошь покрытую нетронутой молодой травкой. Я облегчённо выдохнул, вспомнив свои сны, засмеялся и закричал обрадованно. Перепугал до ужаса каких-то травоядных зверьков, которые спешили воспользоваться возможностью и жадно поедали молодой зелёный ковёр под ногами. Они низко пригибались к земле, словно старались раствориться, и я не сразу их разглядел. Поэтому, когда несколько десятков зверьков в панике бросились в разные стороны, перепугался и сам.

Зверьки с серо-зеленой шкуркой напоминали барсуков, но были поменьше размером и куда шустрее. Чтобы прийти в себя и утихомирить накатившую панику, мне понадобилось всего пара секунд. Но и это время они не потратили зря. Так что когда я чертыхнулся и выхватил из-за спины лук, их и след простыл. Я даже не успел определиться с первой целью.

Я немного погоревал о том, что остался без свежего мяса, пересёк полянку и, со всей предосторожностью, принялся изучать покосившуюся на левый бок избушку.

Дверь отсутствовала и я без проблем рассмотрел абсолютную пустоту внутри. Грязную пустоту. Классическая скатная крыша прохудилась, а вместо пола было грязное месиво. В дальних углах всё ещё лежал нерастаявший снег и брёвна там подгнили куда сильнее. Подсвечивая щитом, я осторожно забрался внутрь, дотянулся рукой до потолка и ощутил влажную древесину.

— Чую, изба эта развалится скоро, — пробормотал я. — Как она такую снежную зиму пережила?

Я обошёл избушку и обнаружил сложенные штабелем дрова. Но они насквозь прогнили и я понял, что люди здесь не появлялись очень-очень давно.

— Дровосеки, может быть, обитали, — я пожал плечами и принялся смотреть по сторонам. Но никаких поваленных деревьев и пеньков в округе не обнаружил. — А может и нет. Может это избушке без курьих ножек больше сотни зим. Кто знает…

Я нарубил дров и занёс их внутрь. Разжёг огонь и крайне осторожно продымил всё жилище. Дал дровам полностью выгореть, чтобы они подсушили грязь, разбил длинной палкой на угли и позволил остыть. Затем очень долго гнул спину, причёсывая полянку. Собрал несколько охапок молодой травы и разбросал на затухшие угли. Результат меня устроил. Я развёл небольшой костёр в углу, растопил снег и отмыл руки от грязи. А затем сидел на тёплой шкуре и варил кашу в глиняном горшочке. С опаской поглядывал на низкий потолок и просил его продержаться хотя бы ещё одну ночь. Но ночь прошла спокойно и к середине следующего короткого, но очень тёплого дня я, наконец-то, вышел к столь знакомой мелкой речушке. Вышел с противоположного берега. Отогнал нахлынувшую было ностальгию и облегчённо выдохнул, понимая, что практически достиг цели. Достал карту и угольком, который носил в кармане, прочертил небольшую чёрточку. Я отмечал путь с самого начала и осторожно рисовал ориентиры. Лес на грубо сработанной карте выглядел сплошным, но я внёс кое-какие коррективы. Хоть масштаб этой карты для меня оставался загадкой, я уже точно знал, что не потеряюсь. Что не заплутаю. Благодаря не только ренелару, не только памяти, но и карте, смогу отыскать дорогу обратно.

Я остановился у берега, опустил пальцы в воду и вздрогнул — вода была ледяной.

— Здорово, блин, — пробурчал я. — Мне же перебраться надо.

До противоположного берега было не больше десяти метров. Но и это чересчур много. В такой холодной воде, при таком течении я моментально околею. Форсировать реку придётся голышом, чтобы, не дай Боже, не намочить одежду. А затем очень быстро развести огонь и согреться. Но я был не уверен, что мне это удастся.

Я направился вверх по течению, выискивая место поуже, и очень быстро отыскал подходящее. Ширина реки не превышала пяти метров. Но радостно закричал я не по этой причине. Я увидел место, где когда-то впервые вкусил речной рыбки. Заметил срезанные деревья, лежанку из хвои, которую так и не уничтожила зима. А затем увидел небольшой обрыв у берега, с которого прыгнул в реку, спасаясь от лупоглазых тварей. Оттуда я отправил в недолгий полёт Уилсона, а потом сиганул сам. И прекрасно знал, в какую сторону двигаться дальше.

Больше я не испытывал сомнений, а потому под тёплым весенним солнцем принялся торопливо раздеваться.

— Ух-х-х! Ну и дубарь! — моментально застучал я зубами. — Печёт вроде, а холодина жуткая. Не прогрелся ещё воздух, не прогрелся…

Я разделся полностью, собрал одежду в узелок, аккуратно запаковал глиняный горшочек и высмотрел самое узкое место. По-молодецки размахнулся и отправил на другую сторону сначала рюкзак, а потом узелок с одеждой. Пять метров — это совсем не расстояние, а потому вещи совершили удачную посадку.

Приплясывая у берега, я ещё с минуту не мог решиться зайти в ледяную воду. Пальцы на ногах посинели, пока я топтался, а всё остальное до смешного сморщилось. В итоге, пришлось строить из себя прыгуна. На одеревеневших ногах я разогнался как смог и оттолкнулся от берега. Но не долетел. Погрузился в воду, а течение подхватило меня моментально. Я запищал, как барышня, увидевшая мышь, почувствовал, как заколотилось сердце, и принялся работать руками. Горячий воздух вылетел из лёгких и я в два мощных гребка достиг зоны, где доставал ногами дна. Стуча зубами, выбрался на берег и кинулся к вещам. Растёр тело медвежьей шкурой, обмотал ступни тряпками и еле попал ногами в кроссовки. Напялил тёплую куртку, а затем, ругаясь громче чем сапожник, угодивший молотком по пальцу, бегал у берега и размахивал руками. Разгонял кровь по жилам и высматривал более-менее сухие деревья.

— Вот так переправа, — приговаривал я, торопливо заготавливая дрова. — Чуть не отморозил все важные места.

Я быстро развёл костёр, с головой укутался в шкуру и стоял над огнём, пока полностью не пришёл в себя. А когда напился отвара из глиняного горшочка, почувствовал себя превосходно. Неизвестные травки Мелеи бодрили куда лучше, чем чай или кофе.

Ночь я провёл прямо у берега. Набил брюхо и заснул при помощи наркотических листьев, едва только насытился. Для следующего дня мне были нужны все силы. Я прекрасно помнил дорогу и знал, что уже завтра достигну искомого места. Но затем мне предстояла отвратительная и бесчеловечная работа — откопать погибшего бедолагу. Правда сантименты меня мало волновали. Меня волновало, как долго я буду его выкапывать и что, в итоге, получу. Что такое он скрывает? Что именно даёт его метка? Почему он закончил свой путь так бесславно? И выяснить это я смогу, только соединив на ладонях метки.

Глава 2 Нежданные гости

На следующее утро я тщательно затушил огонь, осмотрелся и сделал очередную зарубку на палочке. Десятые сутки в пути. Сегодня всё завершится так или иначе, и я немедленно отправлюсь обратно.

Я закинул рюкзак на плечи, поправил лук на спине, колчан на поясе и взял в охапку шкуру. Затем прислушался к самому себе и ощутил абсолютное спокойствие. Я был уверен, что делаю именно то, что обязан делать. Двигаюсь туда, куда должен двигаться. И там меня ждут ответы.

* * *

Крутого подъёма с редкими хвойными деревьями я достиг, когда солнце начало нещадно припекать. Я снял подбитую мехом куртку, оставшись в пропотевшей рубахе, и принялся взбираться. Грязь уже подсохла и двигаться стало намного легче. Я помогал себе палкой, которую срубил утром, и часто делал паузы, чтобы сориентироваться. Нашёл знакомую проплешину в этот раз не благодаря жуткому запаху, а благодаря памяти. Я вспомнил, как стоял у дерева на этой возвышенности и блевал. Затем осмотрелся и увидел покосившуюся острогу, которую не повалила на землю даже суровая зима.

— Ну хоть корни не пустила, — я принялся осторожно спускаться.

От холмика не осталось ни следа. Место, где я захоронил бедолагу, сравнялось, а молодая зелёная трава скрыла все следы. Я понюхал весенний воздух, но он оставался свеж и чист. Ничего не напоминало о том, что здесь произошло летом.

Я сбросил на землю рюкзак, шкуру и отвязал лопатку. Ещё раз подумал над тем, что же я такое вытворяю, и встряхнул головой. Это необходимо! Мне это нужно! Джон Казинс пожертвовал своей жизнью ради этого момента. Только благодаря его жертве, я понял, в каком направлении надо двигаться. Я просто обязан это сделать.

Отбросив все сомнения, я снял пропотевшую рубаху, подставил удивительно жаркому солнцу голую спину и вонзил лопату в землю. Где-то на вершинах голых крон закричали птицы, видимо, выражая общее возмущение моими действиями. Но я не стал их слушать. Копал как настоящий солдат — от забора до обеда. Работал лопатой, потел и ежесекундно принюхивался. Но воздух не спешил смердеть. И только когда солнце, достигнув пика, сделало первый шаг к горизонту, я ощутил этот смрад. Закашлялся, как чахоточный, и инстинктивно зажал нос.

— Твою же ж мать, — выругался я, удивляясь тому, что смог удержать желудок под контролем. Принялся дышать ртом и отчаянно боролся с головокружением.

Через несколько слишком долгих и отвратительно вонючих минут показались ноги скелета. Кости не сгнили окончательно, но всё равно неприятное зрелище заставило меня скривиться. Я попытался представить, что я — археолог, проводящий важные исторические раскопки, и попробовал философски относиться к происходящему. Но получалось плохо. Чувство, что я поступаю мерзко, не покидало меня.

— Извини, но это просто необходимо, — пробормотал я, смотря на кости. Затем принялся осторожно работать лопаткой, счищая грязь. Обнаружил нетронутую кисть с растопыренными омертвевшими пальцами и вся брезгливость моментально улетучилась. Я торопливо счистил землю с ладони и убедился, что метка на месте. — Всё же я не ошибся, — тихо прошептал я и несколько мгновений сидел, словно в ступоре. Не мог себя заставить прикоснуться к метке. Долгий десятидневный путь был завершён и я стоял в шаге от того, чтобы узнать, к чему, в итоге, он привёл.

Я машинально вытер левую руку о штаны и осторожно прикоснулся ладонью к ладони погибшего. Они словно примагнитились и я, собравшись с духом, потянул её на себя. С первого раза не смог совладать с весом, но продолжил попытки. Однажды я уже проделал такую штуку и был полон решимости проделать ещё раз.

Яркий оранжевый свет на мгновение ослепил меня. Я не удержался и вскрикнул. Затем стиснул зубы и потянул сильнее. Ладони отдалялись друг от друга, а свет становился всё ярче. Я зажмурился, но продолжал тянуть. Я должен был это сделать во что бы то ни стало.

Когда лес вздрогнул от грохота, словно в небе взорвалась бомба в несколько мегатонн в тротиловом эквиваленте, я нашёл в себе силы открыть глаза. Увидел крошечный — размером с ноготь мизинца — оранжевый шарик, левитирующий между ладонями, и крепко сжал зубы, приготовив себя к той боли, которая меня ждала.

— Выбирай, — раздался спокойный голос в моей голове.

Отчаянно сопротивляясь безумной мигрени, я сосредоточил взгляд на левой ладони. В ту же секунду шарик из чистой энергии вонзился в неё и, мне показалось, прожёг до самых костей. Рука задрожала и мне пришлось сжать левое запястье правой рукой. А в следующее мгновение моя голова разорвалась на части.

* * *

Меня звали Бао Демин. Я родился в Пекине в год Быка незадолго до окончания века. Я был единственным ребёнком в семье, а потому всеми любим. Свою заботу родители демонстрировали весьма охотно. Так же как и родители родителей. Я был избалован вниманием и относился к этому как к само собой разумеющемуся.

Повышенное внимание со стороны родителей сделало меня эгоистом. Я с брезгливостью относился ко всем, когда посещал начальную школу, и считал себя лучше других. Чтобы доказать это, я учился прилежно и преуспевал во всём. Учителя выделяли меня среди серой массы, за что эта масса, конечно же, меня ненавидела. Но меня это не волновало. Я всегда хотел быть лучшим из лучших и не переживал из-за отсутствия друзей.

Когда я возмужал, понял, в чём моё призвание. Я решил, что стану военным моряком. Когда пришла пора нести воинскую повинность, меня отправили в Циндао, где я прошёл обучение. А затем выдали предписание и направили проходить службу на атомной подводной лодке в составе Северного Флота.

Я отправился в первый учебный поход и руководил торпедным отсеком. Я чувствовал определённую гордость за самого себя и испытывал приятное волнение. Хотел, чтобы всё прошло идеально, а потому не позволял расслабляться ни себе, ни подчинённым. Но когда поступил приказ поразить учебную цель, что-то пошло не так. Я сразу это понял, когда торпеда не покинула торпедный аппарат. Но испугаться я не успел. Всё произошло слишком быстро. Я услышал треск, заметил искру и последним моим воспоминанием стало яркое пламя, устремившееся навстречу.

* * *

Я вновь закричал и вынырнул из иного мира. Вынырнул из океана чужих воспоминаний. Боль стремительно отступала и больше не раздирала мою голову на части. Но я всё так же продолжал сжимать левое запястье, которое дёргалось в судорогах. Я осторожно встряхнул головой, прищурился от яркого света, отдышался немного и опустил взгляд на скелет, лежавший у моих ног.

— Пацан совсем, — с искренней горечью прошептал я. Обрывочные воспоминания молодого китайского паренька были столь же настоящими, сколь воспоминания Джона. Я как будто прожил чужую жизнь. Чужую и очень короткую. — Действительно жаль.

Костлявая рука безжизненно лежала на земле и я перевёл взгляд на свою руку. Сосредоточился на левой ладони и увидел новую метку. Чёрная шестиконечная звездочка располагалась прямо в центре и делила папиллярную линию пополам.

— Чем же тебя наградили, бедняга, — пробормотал я и согнул мизинец.

Но прикоснуться к метке я не успел. Сзади раздался короткий свист и я почувствовал болезненный укол в спину. Затем грудь обожгло жуткой болью и наружу вырвался острый трёхгранный наконечник. Моё тело выгнулось дугой. Я захрипел. Изо рта фонтаном брызнула кровь, ноги подкосились. Я упал на колени, и в тот же момент над головой просвистела ещё одна стрела, обдав ветерком волосы.

— Проклятье! — воскликнул кто-то.

— Я попал в него! Попал! — раздался ещё один очень знакомый голос.

— Я потерял его из виду! Стреляй давай!

Я опять захрипел, когда попытался сделать вдох, и почувствовал адскую боль. Завалился прямо на грязный скелет, сразу превратившийся в труху под моим весом, а очередная стрела с белым оперением вонзилась в податливую землю у края ямы. Я бегло осмотрел грудь, увидел торчавший металлический наконечник и струйку крови, вытекающую из раны. Попытался сделать глубокий вдох и опять захрипел. Внутри горело, будто в груди развели костёр. Ужасное предположение, что пробито лёгкое, заставило меня замереть от страха. Такие раны не лечатся ни в моём мире, ни, тем более, в этом.

— Где он? Ты его видишь?

— Я точно попал в него! — отозвался тот самый знакомый голос. После этих слов я всё же узнал человека, которому он принадлежал. — Он в яме! Не давай ему высунуться! Я сейчас!

— Эй, аниранская падаль! — выкрикнул первый. — Покажи голову!

Невероятная злоба заставила мои зубы сцепиться с такой силой, что они едва не треснули. Я попробовал выкрикнуть достойный ответ с обещаниями пропустить говоривших через семь кругов ада. Но смог лишь прохрипеть нечто совершенно невразумительное. Затем всё же вспомнил, что я действительно «аниранская падаль».

Я сжал кулаки: энергетический щит материализовался в ту же секунду. И вовремя. Заросший и грязный Брион показался у края ямы. Не промедлив ни секунды, он спустил тетиву практически в упор. Но в этот раз я был готов. Стрела вонзилась в щит, наконечник моментально оплавился, а древко вспыхнуло, словно спичка.

— Будь ты проклят! — зло прокричал Брион и, вместо того, чтобы выпустить очередную стрелу, отскочил и укрылся за ближайшим деревом.

Его прикрыл Имхад. Пущенная им стрела чиркнула по краю щита, почернела, запылала и затерялась где-то на влажной земле.

— Вы, скоты, совсем страх потеряли!? — превозмогая жуткую боль, прорычал я. — Я вас на куски порублю!

— Имхад, у него из груди стрела торчит! — выглядывавший из-за дерева Брион смотрел на меня обалдевшими глазами. — И он всё ещё жив!

— Ненадолго, — ухмыльнулся Имхад. — Бей по ногам!

Совет, который он дал своему брату, направил мои мысли в верное русло. Прикрываясь щитом, я выкарабкался из ямы и упал на колени. Теперь щит скрывал меня полностью, не оставляя слабых мест. На коленях я засеменил к дереву, под которым оставил вещи. Пока не потерял сознание от боли, пока не задохнулся, нельзя сдаваться. Я не позволю этим негодяям одолеть меня. Надо попытаться добраться до лука и всадить стрелу в каждого из них.

— Ну, что же вы, трусы!? — прохрипел я, когда две очередные стрелы сгорели после столкновения со щитом. — Доставайте мечи! Сразимся как мужчины! Или только стрелять в голую спину смелости хватает!?

Вместо ответа опять просвистели тетивы и опять стрелы не принесли желаемого результата. Брион выругался и сменил позицию. Подскочил к напарнику и что-то прошептал. А затем они дружно разошлись в разные стороны, словно старались взять меня в клещи.

Я понял, что времени у меня очень-очень мало. Если суждено погибнуть, как и двум предыдущим аниранам, этих мерзавцев я обязательно заберу с собой. Загрызу, если придётся.

Я стиснул зубы и посмотрел на торчавший из груди наконечник. Сделал глубокий и невероятно болезненный вдох и осторожно провёл щитом по древку. Горячий оплавленный наконечник упал у колен. Загоревшееся древко обожгло кожу и немного прижгло рану. От боли я чуть не одурел. Рухнул мордой в грязь и нажрался ею вдоволь. Но сдаваться всё равно не собирался. Я верил в силу своей регенерации. Я неоднократно видел её в действии. Главное — перетерпеть. Поэтому я решительно завёл правую руку за спину, нащупал древко, сжал его и с силой выдернул наружу.

Дикий человеческий крик окончательно разогнал птиц с кроны каждого дерева. Боль была реально непереносимой. Я почувствовал, как по спине заструилась кровь, а в рану на груди набилась грязь. Я с трудом поднялся на колени и встряхнул головой, разгоняя мутную пелену перед глазами. Увидел в нескольких метрах перед собой целящегося Бриона, упёрся руками в землю и бросил собственное тело в сторону. Стрела просвистела сбоку. На коленях я добрался до дерева, где были сложены мои пожитки, и прислонился спиной к стволу. Слегка подпортив причёску, чуть выше макушки в ствол вонзилась очередная, едва не ставшая финальной, стрела. Я увидел Имхада, который пытался совладать с дрожащими руками и своенравной тетивой, выставил перед собой щит и отразил очередную атаку. Затем мгновенно деактивировал и резко схватил лежавший на рюкзаке лук.

Скажу без лишней скромности — стрелял я куда лучше их. Это было доказано не один раз, когда мы охотились или палили по мишеням. Я был на голову выше всех, окромя своего учителя, — окромя Феилина. А потому, после промаха Имхада, даже бровью не повёл. Пущенная им стрела вонзилась в ствол чуть левее моего уха, лишь слегка его оцарапав. Но я не испугался. Схватил первую попавшуюся под руку стрелу и, практически не целясь, отправил в полёт. Удивлённый Имхад выронил лук, заорал и схватился за пробитое насквозь бедро. На штанине быстро расплывалось кровавое пятно. Он рухнул, оглашая окрестности визгом.

— Сволочь! — прокричал Брион и выстрелил. Пущенная им стрела задела ствол и срикошетила в сторону.

Я немного передвинулся, поменяв позицию. Один противник был выведен из строя, как минимум, на несколько секунд, и нужно срочно обезвредить второго.

— Вы с кем решили сразиться!? — прохрипел я, ощущая, как по грязному подбородку, после каждого сказанного слова, вперемешку со слюной катятся струйки крови. — С анираном!? Теперь вы на своей шкуре ощутите последствия! И я не буду разрезать вас под острым углом, как проделал с вашим братцем! Я просто порежу вас на куски!

— Заткнись! — истерично закричал Брион. — Имхад!? Имхад, брат, как ты!? Ты живой!?

Тот ему ответил с помощью стонов. Я изловчился и всадил стрелу в дерево, за которым укрывался растерявшийся Брион.

— Помоги-и-и, — захрипел Имхад, облокотился на землю рукой и немного приподнялся.

Я сориентировался мгновенно: заметил фигуру боковым зрением и спустил тетиву. Имхад успел среагировать и дёрнулся в сторону. Но недостаточно быстро — вторая стрела погрузилась в мясо чуть ниже ключицы. Имхад заверещал, закружился по земле и покатился с пригорка. Своим весом переломил обе стрелы, спиной ударился в очередное дерево и замер в нелепой позе, видимо, потеряв сознание.

— Проклятый аниран! Умри, наконец! — злобно прокричал Брион и пустил очередную стрелу. Она вонзилась в дерево, за которым я укрывался, и не нанесла никакого урона.

Увидев это, Брион, казалось, совсем потерял разум. Отшвырнул неэффективный лук, выхватил длинный обоюдоострый кинжал и устремился прямо ко мне. Поступок был совершенно идиотский. Но я не стал его в нём обвинять. Руки предательски дрогнули в последнюю секунду, а потому я промахнулся. Выпущенная из лука стрела пролетела мимо. Но хоть я промахнулся, успел сбросить лук, чтобы встретить мерзавца во всеоружии. В том оружии, от которого в этом мире никто не мог защититься.

Я прижимался спиной к стволу, дышал еле-еле, но успел активировать щит за секунду до того как Брион нанёс удар. Расплавленный металл брызнул в стороны, опалив волоски на моей правой руке и пропахав глубокую борозду на его лбу. Брион закричал, принялся лихорадочно тереть лоб, обжёг ладонь и окончательно потерял концентрацию. Я припал на одно колено и ударил щитом наотмашь. Запахло палёным. К подножию дерева упала отрубленная дымящаяся кисть. Пальцы продолжали судорожно сжимать рукоять кинжала, а с почерневшего лезвия капали раскалённые капли.

Брион завизжал, как поросёнок. Закружился волчком, упал и покатился с уклона. Как и его брат, ударился спиной о ствол дерева и запричитал, сжимая опаленный обрубок.

Хоть я совершенно не думал о милосердии в тот момент, всё же его продемонстрировал. Я отключил щит, подобрал лук и нащупал стрелы, чтобы парой выстрелов закончить жизненный путь этого подонка. Наложил стрелу и… едва не отключился. Колени подкосились, когда я пытался натянуть тетиву и одновременно удержать равновесие. Глаза закатились. Я сжал зубы, встряхнул головой, почувствовал, с каким огромным трудом даётся каждый вдох, и попробовал дышать неглубоко. Хоть боль никуда не исчезла, хрипеть я перестал. Принял устойчивое положение и, наконец-то, смог продемонстрировать милосердие. Первую стрелу засадил Бриону в бок. А когда тот опять заорал, вторую пустил точно в горло. С такого расстояния проделать это было совершенно несложно.

Когда подонок задёргался в агонии, я испытал непередаваемое облегчение. Моё второе убийство в этом мире принесло только положительные эмоции. После убийства Уная, я переживал некоторое время, корил себя. Валил всё на ситуацию. Сейчас же я был невероятно доволен. Хоть сам одной ногой уже стоял там, где обитали два других анирана, радовался, что, по крайней мере, второго братца успел захватить с собой. И теперь мне предстояло выписать билет на лодку Харона последнему.

Имхад лежал у дерева без признаков жизни. Он истекал кровью. Я встал и, шатаясь, подошёл к нему. Нагнулся и схватил за шкирку. Имхад замычал. Закрытые глаза заметались в глазницах.

— Очнись, мразь! — не испытывая никаких угрызений совести, я наступил ногой на кровоточащую рваную рану на бедре. — Приди в себя!

— Э-э-э, — прохрипел Имхад и инстинктивно постарался прикрыться. — Брион, ты? Помоги, брат!

— Я тебе не брат, паскуда! — я схватил его за грудки. — Говори! Говори, зачем!? Зачем вы это сделали!?

— Аниран, ты попал в меня, — слабо прошептал он, когда отрыл глаза и рассмотрел самого себя. Затем зафиксировал взгляд на обгоревшей ране на моей груди, выпучил глаза и вяло осенил себя знамением. — Фласэз милосердный!

— В отличие от меня, ваш Фласэз действительно милосердный! — выкрикнул я, обдав его лицо мелким душем из крови. — Говори!

— Оставь меня в живых… Не убивай…

— Оставить в живых того, кто напал сзади? Подлеца, который пустил стрелу в спину!?

— Это не я! Это Брион пустил… Где он? Где Брион?

— Отправился к Фласэзу, — я грубо его встряхнул. — И ты станешь следующим, если не начнёшь говорить!

Ослабший Имхад посереллицом, в его глазах показались слёзы. Но это были не слёзы боли, а слёзы потери. Он оплакивал своего неразумного братца.

— Помоги мне, аниран… Спаси меня… — сквозь слёзы попросил он. — Останови кровь…

— Повторяю вопрос: как вы меня нашли? Как выследили? Зачем хоте…

Я не договорил. Закашлялся, рухнул на колени и завалился на бок. Каждый вдох давался всё тяжелее и тяжелее. Я чувствовал, что вот-вот вырублюсь.

Имхад заметил, что мои дела идут из рук вон плохо и решил заняться собственным спасением. На карачках, нелепо отталкиваясь здоровой ногой, он пополз в сторону быстрой реки, которая бурлила у обрыва метрах в десяти от нас.

— Стоя-я-я-я-ть! — змеёй зашипел я и, тоже как змея, пополз следом. Схватил за щиколотку и с трудом подтянул к себе тело. Затем выпустил энергетические клинки и поднёс к носу. — Твоё время закончилось. Или в следующее мгновение твой рот извергнет правду, или я проткну твои глаза насквозь. Ты прекрасно знаешь, как они действуют. Ты это видел неоднократно. И знаешь, что с тобой произойдёт. А теперь отвечай.

— Нам заплатили за твою жизнь, аниран, — Имхад безвольно обмяк на земле.

— Заплатили, чтобы убить анирана!? Совершить грех!? — искренне удивился я. — Вы спятили? Кто заплатил?

— Не одни мы знали, что ты решил уйти. Мы получили указание и отправились за тобой следом. Старались держаться позади, чтобы не попасться на глаза. Выследить тебя было совсем несложно… Тот, кто нам заплатил, приказал следовать за тобой до тех пор, пока ты не найдёшь то, что ищешь. Он сказал, мы поймём, когда это случится… Да, убить анирана — грех. Но у нас с братом к тебе личные счёты… Кровная месть… Он постоянно об этом говорил… Постоянно настаивал…

— Кто «он»? Кто заплатил? — тихо спросил я, уже догадываясь, кто это мог быть.

— Святой отец, — спокойно ответил Имхад. — Святой отец Элестин заплатил золотом. Посмотри у меня в кармане.

На всякий случай я удостоверился, что Имхад не сжимает кинжал в руке, и бегло ощупал его. Отстегнул ножны и отбросил в сторону. А затем действительно полез в чужой карман и вытащил тощий кожаный кошель. Развязал тесёмку и высыпал на грязную ладонь несколько мелких золотых монет. Яркая желтизна выдавала их полностью. Но размера они действительно были невеликого. И весили тоже немного. Я разгрёб кучку пальцем и насчитал пятнадцать штук. Осторожно сжал монетку, поднёс к свету и рассмотрел на аверсе бородатый профиль пожилого мужчины.

— Один драм, — прочёл я, когда перевернул на реверс. Больше никаких опознавательных знаков не было, и я прикинул, что крошечная монетка весит не более двух-трёх грамм. — Пятнадцать золотых за жизнь анирана? Это много?

— Цена, которую за нетронутую деву платит Кондук, — ответил Имхад. — Для нас с братом это очень много.

— Но зачем? Зачем меня убивать? Зачем убивать анирана, который, как вы все верите, пришёл спасти ваш мир? — от потери крови соображал я очень плохо и не мог взять в толк. — Я не понимаю. Старейшина Элестин окончательно сошёл с ума?

— Его разум был ясен как никогда, — прошептал Имхад. — По крайней мере тогда, когда я видел его в последний раз. Он не объяснил зачем ему нужна твоя жизнь. Но настаивал, что мы должны расплатиться с тобой за жизнь брата. Щедро заплатил и сказал следить до самого момента, когда ты обнаружишь то, что ищешь. Строго-настрого наказал замаскировать место твоей смерти и со всей тщательностью отметить сие место на карте. А затем отыскать его в столице…

— Кого отыскать в столице? Элестина отыскать в столице? — удивился я.

— В тот же день, когда мы вышли по твоему следу, святой отец предупредил, что ему пора. И что он отправится в Обертон. Хьюэл и Бельфор согласились сопровождать его.

— Вот тварь! — выругался я, когда до меня, наконец, дошёл смысл операции по уничтожению анирана. Я не поддавался контролю. Мною невозможно было управлять. Я не собирался слепо следовать за тем, кто хладнокровно отравил Джона. Так что для отца Элестина я был потерян. Даже опасен в каком-то смысле. И он, видимо, принял самое важное в своей жизни решение: решил пожертвовать мною и продолжить поиски аниранов, которые окажутся более сговорчивыми. Он всё время твердил, как мало у нас времени. Как надо принимать какие-либо действия уже сейчас. Но всё же подтолкнул к убийству тех, кто испытывал ко мне сильную ненависть. Тех, кто не испугается греха, думая о кровной мести. Может, коварный старик и хотел спасти свой мир. Но только так, как сам посчитает нужным. А не так, как решит тот, кто изначально должен был стать всего лишь марионеткой. Куклой в руках опытного кукловода.

Осознание этого факта подействовало на меня удручающе. Тот, кто недавно поднимал резной бокал в мою честь, лелеял надежды и говорил тосты, оказался полнейшим мерзавцем. Ради своих странных целей он был готов поставить на кон спасение мира. Ведь я, по идее, и должен его спасти. И даже сделал первый шаг на пути к этому. Но, к счастью, Элестин так и не узнал об этом. И теперь, видимо, не узнает.

— По крайней мере Дейдра в безопасности, — полушёпотом ответил я своим мыслям. Вымученно улыбнулся, а затем судорожно закашлялся, потратив на это почти все оставшиеся силы. Вновь осмотрел рану на груди и заметил, как покраснела кожа вокруг неё.

— Это смертельная рана, аниран, — равнодушно произнёс Имхад, наблюдая за мной. — Кровь пузырится на краях. Тебе не выжить… Помоги мне и отпусти. Накали металл, как умеешь только ты, прижги мои раны, останови кровотечение и отправляйся на встречу с Фласэзом без долгов. Позволь мне свершить кровную месть и обрести спокойствие. Если я выживу, войду в святой храм Обертона, помолюсь за тебя триединому богу и воздам хвалу, как достойнейшему из врагов.

— Это очень благородно с твоей стороны, — не скрывая ехидства, прохрипел я. — Пустить стрелу в спину, а потом воздавать хвалы в храме. Воистину ваш умирающий мир куда чудовищнее, чем мой. Один травит анирана, а затем отправляет убийц по следу. А двое других, зная, какой грех совершают, нападают исподтишка, движимые ненавистью и алчностью.

— Я плохо понимаю те слова, что ты говоришь, — вяло пожал плечами Имхад.

А в следующую секунду его голова взмыла над плечами и полетела в сторону реки. И в этот раз, выпуская щит на волю, я не испытывал ни сомнений, ни угрызений совести, ни раскаяния. У меня не было никаких эмоций, когда я лишал жизни третьего человека в этом мире. Я был убеждён, что мерзавец заслужил такую участь.

Ногами я отпихнул обезглавленное тело и безразлично уставился на монетки, которые сжимал в руке. Похоже, узнать их ценность мне так и не придётся. Скорее всего регенерация не справится с пробитым лёгким. Само по себе оно не заживёт. Тут нужно срочное хирургическое вмешательство. Да и то не факт, что подобное вмешательство поможет. Видимо, финита ля комедия.

— Ну, по крайней мере Дейдра в безопасности, — с лёгкой улыбкой на устах повторил я вслух. — Теперь я точно это знаю. С помощью бабушки она вырастит ребёнка и, возможно, он сможет что-то изменить. Или прожить достаточно долго, чтобы стать последним, кто увидит закат этого мира… Надеюсь.

Я прислонился спиной к стволу, рядом с которым ранее лежал Имхад, и облегчённо выдохнул. Мышцы расслабились, дышать стало немного легче. Затем я осмотрел прижжённую рану и действительно увидел пузырьки воздуха вокруг неё. Попробовал прикрыть дыру левой рукой, но прикосновения причиняли страшную боль. Я поморщился и посмотрел на измазанную кровью ладонь.

— Чёрт, так и не узнал, что там, — прошептал я, рассмотрев метку в середине. Вытер кровь, с огромным трудом согнул мизинец и надавил. В ту же секунду меня словно что-то отодвинуло от дерева. Я выпрямился, услышал лёгкое, практически неслышное гудение и скосил глаза вниз.

Вокруг моей талии с безумной скоростью вращалась энергия. Я попытался сфокусировать взгляд на этой карусели, но не смог. Вестибулярный аппарат предал меня. Голова закружилась и содержимое желудка выплеснулось прямо на кроссовки. Затем оранжевое поле у талии замерло и принялось с лёгким свистом разматываться, словно нитка на катушке. Тончайшие полосы энергии закружились спиралью над моей головой и, подняв глаза, я увидел острую длинную иглу, на кончике которой пульсировал оранжевый огонёк.

В тот же момент я заорал — в голове взорвалась очередная бомба.

«Состояние критическое»

«Поражение жизненно важных органов»

«Множественная потеря крови»

«Рекомендована моментальная инъекция»

Эти фразы пронеслись в голове со скоростью света. Но я понял каждое слово. Каждое успел зафиксировать и каждое осознать. Затем поднял веки и мутным взглядом уставился на пульсирующий кончик. Он плавал в воздухе и напоминал голову ядовитой змеи, которая увенчивала тонкую энергетическую нить. Игла висела надо мной и, казалось, ждала указаний. И затухающим сознанием, я понял, чего она ждёт. Она ждёт моей команды. Я должен выполнить «рекомендацию».

Я скосил взгляд вниз, и в следующую секунду энергетическая игла вонзилась в бедро куда быстрее, чем это сделала бы самая быстрая в мире змея. Я хотел было закричать от боли, но получилось, что закричал от неожиданности, ведь боль начала исчезать практически мгновенно. Я ощутил, как от таза пошла волна холода, от которого немело тело. Волна прошла через живот, грудь и достигла головы. Я глупо улыбнулся самому себе, потому что почувствовал сверхъестественную лёгкость. Как будто получил гигантскую дозу наркотического дыма. Почувствовал, как закрываются глаза и я заваливаюсь на испачканную кровью землю. Плечо смягчило удар, а щека погрузилась в остывающую красную жижу. В голове вновь появились наполовину понятные фразы, но дикой боли я больше не испытывал. Я испытывал лишь счастье.

«Инъекция произведена»

«Использованы блокираторы кровопотери»

«Использован анальгетик, синтезированный из окружающей среды»

«Использованы репаранты, синтезированные из окружающей среды»

«Использованы витаминные стимуляторы, синтезированные из окружающей среды»

«Полное восстановление гарантировано»

— Мать твою так, — успел прошептать я, прежде чем счастливое забытьё накрыло меня целиком.

Глава 3 Невероятно сложный выбор

Я равнодушно осмотрелся. Скосил взгляд и увидел самого себя, валяющегося под ногами безжизненным бревном. Брезгливо скривился, махнул рукой на этого бестолкового невнимательного дурня и вознёсся над землёй. Поднялся выше самых высоких деревьев, пролетел мимо стайки птиц и полетел на самое небо. Посмотрел вниз и увидел тоненькую ниточку быстрой реки. Течение указывало путь, которому я должен был следовать, чтобы вернуться. Но я полетел в противоположную сторону. Я полетел против течения.

Исчезла из вида проплешина, где я закопал неудачника, оказавшегося совершенно неприспособленным, и перед глазами поплыл нескончаемый хвойный лес. Я парил над ним, лениво смотрел по сторонам и двигался строго по прямой. Летел недолго и хорошо разглядел чёрные остовы сгоревших домов. Картина мёртвой деревни меня совершенно не тронула. Я полетел дальше и через некоторое время пошёл на снижение. Вдали увидел монолитные каменные стены и высокую башню с острым шпилем, которая возвышалась над окрестностями. Пришло осознание, что я, наконец-то, добрался до нужного места.

В паре километров от каменных стен, у самой опушки мерзкого хвойного леса, промелькнула небольшая деревенька. Я пролетел над ней, прекрасно понимая, что не она является моей целью. Она меня интересовала только как ориентир. Куда больше меня интересовали стены с узкими бойницами и крепостные башни, возвышавшиеся над вратами города. Я заметил, что широкий деревянный мост перекинут через наполненный водой ров, а по нему идёт оживлённое движение. Туда-то мне и надо было.

— Следуй этому пути, — очень знакомо прошептал тихий голос.

* * *

Я открыл глаза. В уши ворвался весёлый щебет шумных птиц. Взгляд наткнулся на прекрасную голубую стену без единого признака облаков. Весеннее солнце припекало и я инстинктивно облизал губы. Они были настолько сухи, что мне показалось, будто я провёл языком по наждачной бумаге. Я поморщился и закашлялся. Протёр глаза и приподнялся. Левое плечо побаливало, а со щеки посыпалась непонятная труха.

— Что это? — я содрал несколько засохших бурых пластов. Вспомнил про кровь и встрепенулся. Вскочил как ужаленный и принялся себя щупать.

Взгляд упёрся в обнажённую грудь. Я рассмотрел между грудными мышцами странное пятно, которое было похоже на затянувшуюся после ожога кожу. Осторожно потрогал пятно и громко щёлкнул зубами — я вспомнил, что совсем недавно отсюда торчал смертельный наконечник. Я попытался обнаружить на спине входное отверстие, и нащупал такую же затянувшуюся ранку.

— Вот это да-а-а, — совершенно обалдел я. Затем прислушался к своим ощущениям и понял, что у меня ничего не болит. Ни голова, ни спина, ни грудь. Я дышал так же спокойно, как дышал до того момента, когда пущенная стрела пробила лёгкое.

Я потёр онемевшее плечо, на котором провалялся незнамо сколько времени, поёжился, когда прохладный ветер вызвал дрожь во всём теле, и принялся высматривать свои пожитки. Почувствовал вонь, принюхался и обнаружил обезглавленное тело Имхада. По телу ползали мелкие жуки. В противоположной стороне, прислонив голову к стволу, в нелепой позе лежал Брион. Его тело вздулось и смердело ещё сильнее.

— Чёрт возьми, сколько же времени я провалялся? — пробормотал я. Затем поднял рубаху и торопливо напялил её. Накинул куртку и только тогда удивлённо посмотрел на левую ладонь. Четыре метки под мозолями и одна посередине.

Я с опаской согнул мизинец.

Энергетический вихрь опять закружил вокруг талии. Тонкая оранжевая нить опоясывала, а появившаяся игла плыла в воздухе и, казалось, была направлена в мою переносицу. Голову пронзила резкая боль и мне пришлось ознакомиться с очередными странными словами.

«Наблюдается лёгкая гипотермия»

«Инъекция невозможна»

«Энергия истощена»

«Накопление энергии из окружающей среды составит 14 планетарных оборотов»

Игла исчезла так же быстро как и появилась, а оранжевая нить обернулась вокруг талии и замерла.

— Охренеть! — только и смог выдавить из себя я. — Просто охренеть! Что это, блин, такое!?

Я осторожно прикоснулся к энергетическому поясу, но тот на моё прикосновение никак не отреагировал. Я погладил его ладонью, но он оставался равнодушным. Затем я согнул мизинец, прикоснулся к метке и он исчез ещё быстрее, чем появился.

— Вот это да! Просто невероятно!

Я натурально так присвистнул и ещё раз осторожно потрогал рану на груди. Но она совершенно не болела и я почувствовал лишь прикосновение.

— У меня же лёгкое было пробито, — пробормотал я. — Как так-то?

Я потренировался в дыхательных процедурах, но никакого дискомфорта не чувствовал. Всё работало как и должно. Хоть я испытывал серьёзную жажду и голод, был абсолютно здоров. Я раскопал в вещах кожаную флягу и направился к реке быстрым шагом. Склонился, набрал ледяной воды и жадно пил пока не напился. Организм получил живительную влагу, а желудок сразу начал выражать возмущение, что я забываю заботиться о нём.

Улыбаясь себе под нос и совершенно не беспокоясь о раздражающей вони, я вернулся к вещам и достал из недр рюкзака вяленое мясо. Оставались четыре жирненькие, идеально вкусные полоски. Громко чавкая, я моментально их прикончил. Мне этого показалось мало и я приговорил последнюю рыбину. Задумчиво сжевал последний солоноватый кусок и медленно повернул голову в сторону рассыпавшихся костей. Только сейчас до меня дошло, что бедняга Бао Демин просто не мог выжить, имея то, что имел.

— Так вот почему ты не справился, — тихо прошептал я. — Вот почему не выжил. Тебе нечем было отбиться. Хоть ты был юным воином, с таким даром гончие оказались тебе не по зубам.

Мне стало безумно жаль пацана, смерть которого я пережил дважды. Его обрывочные воспоминания стали моими, и я прекрасно помнил два самых ужасных момента его короткой жизни. Но в то же время радовался, что двенадцатому анирану достался такой приз. У меня был щит, у меня были энергетические клинки. А теперь добавилось что-то совершенно невероятное… Эта непонятная игла, черпающая энергию из окружающей природы, вытащила меня с того света. Залечила раны и в очередной раз доказала, что я — самый везучий сукин сын на этом свете. Я не только смог выжить, не только вышел в обжитые места, но и уничтожил преследовавших меня тварей. И это я не о лупоглазых монстрах говорю.

Но теперь, когда я всё это осознал, мне предстояло принять важное решение.

Я хорошо помнил этот сон. Он был настолько же реальным, насколько были реальны остальные. Я нисколько не сомневался, что голос толкает туда, где меня ждёт нечто новое, нечто очень важное. Толкает в доисторический город за каменными стенами, где меня, возможно, ждёт следующий аниран. Живой или мёртвый… А может, меня там ждёт что-то другое… Но я точно знал, что нельзя не верить голосу. Он однозначно подталкивает к поступкам. Подталкивает меня к действию. Джон сопротивлялся ему и закрывался с помощью дыма забытья. Но я сего делать не намерен. Я не буду закрываться. Я не буду противиться. Я должен следовать воле голоса. Он приведёт меня туда, где я смогу лучше понять, как устроен этот мир и как помочь этим бедным людям. Как победить бесплодие и как вернуть веру в будущее. Я должен всего лишь следовать его указаниям.

Но на другой чаше весов лежала Дейдра. Дейдра, Мелея и Феилин. Эти трое для меня очень много значили. А юное сокровище вообще не имело цены. К тому же Дейдра носила под сердцем дитя. Моё дитя. И сейчас все они нуждались во мне. Нуждались в моей защите. Нуждались в защите того, кто не должен их подвести. Кто должен спасти и их самих, и их мир.

Так что ответ на самый главный вопрос я должен дать самому себе прямо сейчас. Я должен пойти вниз по течению и вернуться в лагерь? Или пойти против течения, чтобы встретить то, к чему меня гонит голос?

Я стоял на месте как статуя в течение долгих минут. Стоял под палящим солнцем. Думал, выбирал и сам себя называл мерзавцем, когда всерьёз рассматривал второй вариант. Затем понял, что мне надо больше времени на принятие решения. Надо спокойно взвесить все «за» и «против», а не руководствоваться эмоциями. Я должен оставаться абсолютно хладнокровным, чтобы сделать выбор.

Я тяжело вздохнул и осмотрел окрестности. Ночевать при таких соседях мне не хотелось и я засобирался. Выбрал из грязи рассыпанные золотые монетки, а затем обыскал Бриона и Имхада. Забрал все стрелы, которые нашёл, и набил колчан под завязку. Нашёл съестные припасы, но к употреблению годилась лишь ячменная крупа. Я пополнил свои запасы, а всё остальное сбросил в реку. Затем проверил одежду братцев, но она дышала на ладан. Даже обувь ни на что не годилась по сравнению с моей. Но в нагрудном кармане куртки Бриона я обнаружил не только несколько грубо отчеканенных медяков, но и карту на крепком пергаменте, которая была куда более подробная, чем моя. Я жадно впился в неё взглядом и легко рассмотрел город Равенфир, располагавшийся севернее реки, возле которой я сейчас находился.

— Значит, это тот город, куда я приду, если пойду вверх по течению, — пробормотал я. — И карта отличная, — добавил затем, рассматривая необъятные леса и крошечную точку там, где, по идее, должен был находиться лагерь. Крошечную точку, которая была гораздо южнее. — Видимо, это из закромов старейшины. Если бы эти подонки отметили место моей смерти, старик без труда смог бы его отыскать. А затем за ручку привёл бы более податливого анирана-неофита. Лил бы сладкий кисель в уши и заставил забрать всё, чем мог раздариться мой труп… Хм… Любопытно… А откуда он узнал, что я что-то ищу? Имхад говорил, что он приказал напасть, когда я что-то отыщу. Преследовать и ждать. И только потом напасть… Так откуда он узнал, что я иду с определённой целью, а не просто изучаю окрестности? Я же ему ничего не говорил. И Дейдра тоже. И Мелея. И Феилин… И всё. Больше ведь никто не знал, куда и зачем я направляюсь. Или кто-то всё же узнал?

Я ломал голову, но ответов не находил. Вернее, ответа было только два: кто-то подслушал один из моих разговоров с Феилином. Или подслушал, когда я поведал своей «тройке» в чём смысл похода. Я сказал, что хочу забрать дар погибшего анирана и, наверное, старейшина как-то об этом узнал. В лагере у него везде были уши. Он был в курсе всего. Мелея не раз говорила, что он живо интересуется всем, что касается потуг аниранов зачать дитя. Постоянно приставал к ней с расспросами и пытался разузнать. Возможно, она была далеко не единственной к кому он приставал с расспросами. И, возможно, кому-то удалось узнать мои планы. Ведь какой смысл отдавать братьям такую прекрасную карту? Она бы ему самому пригодилась. Вон к Обертону самый короткий маршрут прочерчен. Будто он наносил его тем самым пером, которым с особой тщательностью выводил буквы в книге. Расстаться с ней он мог только если для него критически важно было знать, где аниран нашёл то, что искал. И где этот аниран так и остался.

В общем, странно это всё. Странно.

Я собрал вещи и уже хотел было сменить место дислокации. Но что-то меня остановило. То ли совесть, то ли вообще непонятно что. Я смотрел на павших от моей руки братьев, смотрел на костлявые останки и понял, что оставлять их так не имею права. Сначала хотел сбросить братцев в быструю реку и предоставить течению, но передумал. Решил предать земле. Хоть, судя по состоянию, они пролежали тут больше суток и теперь, по диким местным поверьям, не окажутся в рядах армии здешнего божества, я решил, что так будет правильно. Они больше не являлись моими врагами и я готов был их простить.

Я провозился не меньше часа. Расширил яму, где лежали кости, и уложил рядом братьев. Тщательно закопал прямо в одежде и аккуратно утрамбовал холмик. Но никаких могильных камней не оставил. Я не знал, что нужно делать, чтобы проводить их в последний путь. Постоял пару минут, склонив голову, и развёл руками:

— Это всё, что я могу. Вы пришли ко мне с мечом — от меча и погибли. Я не осуждаю вас. Вы поступили так, как привыкли поступать. Возможно, так принято в вашем мире. Но я постараюсь это изменить…

* * *

Ближе к вечеру я устроил лежанку у здорового камня выше по течению. Ветер туда не доставал, а небольшой уютный костерок неплохо согревал. Я выпил горячего отвара, тщательно вымыл глиняный горшочек, набрал воды и сварил перловки. Неторопливо работая деревянной ложкой, доставлял кашу к месту назначения, жевал и думал, что делать дальше. Выбор я так и не сделал, но в рассуждениях с сами собой всё чаще склонялся ко второму варианту. Думал о том, чтобы отправиться в Равенфир. Голос во сне призывал следовать именно этому пути и даже показал направление. Я хорошо запомнил ориентиры в виде сгоревшей деревни и хутора недалеко от городских стен. И теперь, имея карту, точно не заблужусь.

Я полез в рюкзак и достал карту. Развернул и принялся изучать при свете огня.

— Этой речушки нет на карте, и она, видимо, теряется где-то в лесу. Но не суть… Я всё равно понимаю, куда идти. А когда обнаружу сгоревшие избы, ориентироваться станет куда проще, — я провёл пальцем по карте до самой точки, обозначавшей лагерь. — Я добирался целую декаду. Наверное, столько же времени понадобится, чтобы вернуться обратно. Затем я буду вынужден пополнить запасы провизии. Расскажу про Бриона и Имхада, расскажу про старейшину Элестина и… и что будет? Если Имхад сказал правду, старик уже ушёл в сопровождении двоих. Лучший охотник — Феилин — путешествует вместе с Дейдрой, если всё идёт по плану. А значит, мужских рук в лагере катастрофически не хватает. Руадар с Дагнаром меня замучают. А может и того хуже — захотят пойти со мной. А может, захотят пойти не только они, но и всё население лагеря, включая детей. И что, я должен их всех вести в Валензон? Нет, это исключено. Пока я не готов нести ответственность за всех сразу… Но даже если это не произойдёт и мне удастся пополнить запасы и улизнуть, только до королевского тракта, Феилин говорил, идти придётся не меньше двух декад. Ну, может быть, в одиночку я доберусь быстрее. А затем от тракта ещё треть декады. Ужас! Половина весны пройдёт, когда я туда попаду. Но что я там буду делать? Построить дом, посадить дерево и вырастить сына это, конечно же, прекрасные цели для мужчины. Но на кону стоит существование целого мира! Если я не буду следовать пути, по которому ведут сны, если я не буду прислушиваться к голосу, куда я, в итоге, приду? К ферме у каменных стен города, семейному очагу и ночным посиделкам на тему: «А когда начнёт рушиться мир?». Стану счастливым отцом на очень короткий промежуток времени и буду плыть по течению, как мечтал Джон? Он утверждал, что не доживёт до конца света и, в итоге, оказался прав. Но всё произошло не так, как он планировал. В его планы вмешался неожиданный фактор. Вмешался я. И тратить своё время, свою жизнь на обыденное существование, которое ни к чему не приведёт, мне нельзя. Я обещал этим людям помочь и я должен выполнить обещание. Я сделал первый шаг, затем сделал второй и третий. И теперь мне надо продолжить путь. Делать то, к чему призывает голос. Ему невозможно сопротивляться. Он будет преследовать меня каждую ночь, если я не буду выполнять то, чего он хочет. И прятаться от него в наркотическом дыму нельзя. Я отупею окончательно, если наркотики возьмут надо мной контроль. Я вспоминаю стеклянные глаза Джона и меня берёт оторопь. В таком состоянии от меня не будет никакого толка. А я обязан постараться что-то изменить. Я же всё-таки аниран. Меня зачем-то сюда прислали. Вытащили из горящего автомобиля, наделили нечеловеческими способностями и гонят куда-то. В этом мире я не просто нечто чуждое. Я — вершина эволюции! И я нахожусь здесь с какой-то целью. Я просто обязан выяснить с какой!

Тихий костерок потрескивал, сопровождая мои мысли. Я машинально подкармливал его сухими ветками, целиком погрузившись в себя. Я мыслил правильно. Мыслил логически. Всё моё существование в этом мире должно сводиться к попыткам его излечить. Я не могу позволить себе следующие тридцать лет и три года лежать на печи, попивать вино и наблюдать, как всё приходит в упадок. Я должен что-то делать. И первым пунктом в моих планах должен стать совсем не тот пункт, о котором я думал ранее. Стать ответственным отцом это важно, конечно, но только если мыслить в масштабе отдельно взятой личности, а не в масштабе целого мира. Эгоцентризм нужно отодвинуть на второй план. Первым делом я должен понять, что происходит. Не просто изучать мир, как бестолковый натуралист, а понять, что с ним не так. Понять, что есть «аниран». И получить полезную информацию я могу лишь в одном месте — в столице. Значит, первым пунктом в моих стратегических планах должно стать посещение храма в Обертоне. Я должен попасть туда любыми путями, выяснить, что за «Книга Памяти Смертных» такая, и прочесть её от корки до корки. Благо читать я умею. И, надеюсь, там найдутся ответы на интересующие меня вопросы. Я хочу узнать, что за звезда воссияла в небе, и что за анираны такие, из двенадцати которых двое уже мертвы. Ну и, соответственно, что за милих, который должен то ли спасти этот мир, то ли его погубить.

Я лёг на спину и уставился на ночное небо полное звёзд. Не узнал ни одну из них, хотя дома в Хьюстоне, бывало, и Полярную Звезду в созвездии Малой Медведицы мог рассмотреть, и знал, где в созвездии Большого Пса сияет Сириус. Здесь же мне всё было незнакомо. Я смотрел на эти далёкие звёзды и теперь думал лишь об одном. Вернее, об одной. Я думал о Дейдре. Я понимал, что она меня ждёт и надеется, что я вернусь как можно скорее. Но я собирался её подвести. Я собирался пойти другим путём. И совершенно не представлял, куда этот путь меня приведёт.

— Прости, Дейдра, — прошептал я, чувствуя, как сжимается сердце. Решение давалось мне тяжело. — Я обязательно к тебе вернусь. Но не раньше, чем узнаю, куда меня гонит голос.

Глава 4 И один в поле воин

Три полных дня я шёл, никуда не сворачивая. Продирался через хвойный лес, который словно оживал ранней весной. Щебетали птицы, между деревьями метались грызуны или травоядные. Кое-где показывали зубы хищники, а затем торопливо исчезали в чаще, едва завидев меня. Везде просыпалась жизнь и, однажды, мне даже повезло удачно поохотиться.

К вечеру третьего дня я вышел к мёртвой деревне. Почерневшие деревянные избы и остатки грубых глиняных печей вызвали во мне горечь. Я наяву представил, как пылают дома, а жители в ужасе их покидают. Как распространяется пожар, а у жителей нет ни сил, ни возможностей его потушить. Как они хватают пожитки и бегут, не разбирая дороги.

В этой деревне жизни точно не осталось. Я запалил факел и в сумерках долго исследовал окрестности. Искал место для ночлега, но всё же решил не оставаться на пепелище. Заглянул в колодец, желая набрать свежей воды. Но колодец давно умер. Вода зацвела, а деревянное ведро, лежавшее у потрескавшейся скамейки, прохудилось.

— Верно говорят, что колодец живёт только там, где живут люди. Когда они уходят, он умирает, — невесело пробормотал я, заглядывая в тёмную глубину. Затем поправил лямки рюкзака и отправился дальше. Остановился только когда удалился от деревни на пару километров. Но не усталость заставила меня остановиться. Это сделал противный дождь. Да я даже бы сказал — жуткий ливень.

Грязно ругаясь, я завалил самое ветвистое дерево в округе, и забрался в пышную крону. Пока дождь не пробил её насквозь, я выбрался и расстелил над тем местом, где укрывался, отрезок шкуры сунугая. Спрятался внутри, ломал хрупкие веточки, пока они окончательно не намокли, и развёл крошечный костёр. Всю ночь его поддерживал, продолжая ругаться, но, в итоге, сдался. Шкура промокла насквозь и уже никак не спасала, а ливень не думал прекращаться. Злой и мокрый я собрал вещи, расстроенно посмотрел на шкуру, которая превратилась в половую тряпку, и решил её оставить. Попробовал было использовать щит в качестве зонта, но идея оказалась идиотской. Вода шипела, испаряясь. Но множественные капли победили даже щит. Когда сверху потекла моментально закипавшая вода и едва не ошпарила мне руку, я, ругаясь так, как не ругался никогда, деактивировал его. Промок окончательно и, едва небо посерело, как бы намекая, что уже рассвет, двинулся в путь.

* * *

Невероятно знакомое лошадиное ржание я расслышал немногим раньше, чем отчаянные человеческие вопли и плач. Я испуганно обнимал здоровый ствол хвойного дерева и прислушивался к звукам окружающей природы. Дождь барабанил и по ветвям, и по земле не переставая, но не мог заглушить криков, причитаний и злобного, грубого смеха. Где-то впереди, совсем недалеко от того места, где я прятался, происходило нечто странное.

Несколько мгновений я стоял и не шевелился. А затем полез напролом. Хвойный лес заканчивался и начинался подлесок. Я раздвинул руками начинавшие зеленеть кусты и вырвался на оперативное пространство. Крупные капли забивали глаза, но я легко разглядел ветхий забор из горизонтально уложенных жердей, который опоясывал небольшую деревеньку и упирался в распахнутые ворота. Несколько деревянных избушек со скатной крышей полукругом охватывали небольшой участок, и скрывали от моего взгляда место, откуда доносились мужские крики и женский плач.

Я опять услышал классическое лошадиное ржание и рванул к ближайшей избе, рядом с которой росло огромное плодовое дерево. Но до дерева я так и не добежал. На полпути резко затормозил и рухнул прямо в грязную лужу, когда входная дверь избы распахнулась от сильного пинка. Отплёвываясь от забившей рот грязи, я поднял голову и торопливо протёр глаза. На ступеньках избушки показались двое: здоровенный бородатый мужик с перекошенной в злобе мордой и худенький мальчонка лет десяти, которого этот мужик держал за шкирку. Мужик тащил мальца за собой и отбрыкивался от визжащей женщины, которая цеплялась за его башмаки в тщетной попытке остановить. В конце-концов мужику это надоело и он с носка засадил женщине в живот. Она закряхтела и свернулась калачиком под дикий визг пацана.

Совершенно обалдев от увиденного, я почувствовал, как ярость тугим комком подступает к горлу. Как пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. Я опять сплюнул попавшую в рот грязь и пополз на карачках, пытаясь подобраться поближе. Крики и плач не утихали, а я спешил укрыться за стволом большого дерева, чтобы рассмотреть происходящее своими глазами.

Превратившись в грязное чудо-юдо, я прильнул к стволу и, наконец-то, рассмотрел, что происходит. На небольшом клочке пространства, вокруг которого полукругом теснились невысокие деревянные избушки, казалось, собралось всё население деревни. Мужчины и женщины в расцвете сил, дряхлые старики и старухи сидели в мокрой грязи в коленопреклонённых позах и, согнувшись, подставляли спины ливню. Они что-то бормотали себе под нос, монотонно кланялись и осеняли себя очень знакомыми знаками в виде прочерченной в воздухе восьмёрки. Их было человек пятьдесят, не меньше. И все они раболепно сцепляли ладони и смотрели в глаза тому, кто смело стоял перед ними, кто не боялся дождя и активно махал предметом похожим на кадило. Плотный белый дым огромным облаком накрывал толпу и даже капли дождя не могли его рассеять.

Я утёр воду с лица, прищурился и попытался внимательнее рассмотреть того, кто машет кадилом. Его одежды отличались от одежд, которые носили жители деревни. Он был похож на старейшину Элестина, когда тот проводил обряд, обручив меня с Дейдрой. Этот выглядел так же. Белая-белая мантия, которая под воздействием дождя превратилась в мокрую-мокрую, спускалась до самых ступней и скрывала обувь. Такой же белый и такой же мокрый монашеский клобук, расшитый золотыми нитями, закрывал голову до самых глаз, но оставлял открытым мрачное, тщательно выбритое лицо и нос с горбинкой, выглядевший весьма странно. Слишком тонко. Казалось, ноздри были зажаты прищепкой, отчего пронзительный громкий голос звучал на удивление гнусаво.

— Кротость, смирение, послушание — это дар, позволяющий смертным познать сущность триединого Бога! — не переставая размахивать кадилом, прогундосил он. — Мы не должны противиться воле божьей! Мы должны подчиниться ей! Мы должны исполнять указания его наместников!… Отбросьте гордыню! Будьте добродетельны и покорны! Будьте смиренны, как того требует ОН! Смиритесь с его волей, которую до вас доносят мои уста! Не противьтесь неизбежному! И он встретит всех вас с распростёртыми объятиями, когда придёт время держать ответ за деяния мирские! Смиритесь с его требованиями, которые озвучиваю я — его наместник! Подчинитесь моей воле, а значит — воле Бога!

По обе стороны от гнусавого прохаживались двое молодых парней в промокших кожаных одеждах. Оба были высоки ростом, держали в руках самые натуральные мечи, а лица их кривились в надменных усмешках. Словно наркоманы, наглотавшиеся дыма, они улыбались и издевались над коленопреклонёнными жителями. Хватали за растрёпанные волосы ближайших, смеялись им в лицо. Затем это лицо окунали в грязь и отпускали. А когда очередной бедолага начинал корчится и в страхе отползал, пенделем придавали ускорение.

— Что за хрень здесь происходит? — прошептал я и перевёл взгляд на того кабана, который тащил упирающегося мальчонку к стоявшей в отдалении повозке. Он волок его, абсолютно не церемонясь. Словно это был не живой человек, не ребёнок, а мешок с мясом и костями.

У самых ворот деревни я рассмотрел повозку и виде металлической клетки, которая была запряжена двойкой самых обычных гнедых лошадей. Рядом с лошадьми стоял немного растерянный седовласый мужик, держал их под уздцы и похлопывал по мордам, успокаивая. В самой клетке бесновались и истерично рыдали дети. Их было шестеро и каждому на вид немногим больше десяти лет. Самый старший — почти подросток — забился в металлический угол и с ужасом смотрел по сторонам. А те, кто помоложе, не сдерживали эмоций. Рыдали навзрыд, звали маму, звали папу. Просили помощи, которая никак не приходила.

Надрывные детские крики заставили моё сердце забиться сильнее. Я пребывал в полнейшем шоке, а потому несколько секунд не мог прийти в себя. Я, кажется, начал понимать, что за зрелище разворачивается перед моими глазами. Но оно было настолько диким, настолько фантасмагоричным, что изнеженный ум жителя Земли 21-го века отказывался в это верить.

Здоровяк подтащил мальца к повозке, одним движением зашвырнул его внутрь и, не обращая ни малейшего внимания на детские причитания, запер клетку на засов. Замахнулся кулаком на детей и прикрикнул, чтобы даже не пытались выбраться. Иначе им не поздоровится. Затем отошёл в сторону и успокаивающе погладил одну за другой трёх чёрных лошадок, привязанных к забору.

Распахнулась дверь самой большой избы, ступеньки которой выводили прямо на местную площадь, и оттуда кубарем выкатился седобородый дед. За ним спустился крепкий мужик, одетый в добротные кожаные доспехи со стальными пластинами на груди. Мужик ступил на грязную землю и с ходу всадил в рёбра старика носок башмака.

— Где остальные!? — злобно закричал он, когда старик согнулся пополам. — Не ври мне, старый пень! Я знаю, ты врёшь! Где ещё трое!? Где вы их прячете!?

Под одобрительный смех тех двоих, что стояли в плотном дымном облаке, он принялся обрабатывать бедного дедка ногами до тех пор, пока тот не отключился. Тело расслабилось, а седая голова безвольно опала на мокрую грязь.

— Где его женщина? — обратился мужик в доспехах к тому, кто махал кадилом. — Быстрее! Времени мало!

— Вон она, — гнусаво ответил тот и указал пальцем на кого-то из коленопреклонённых людей в плотной группе.

— Сюда её!

Двое весельчаков стремглав бросились выполнять указание и вырвали из толпы дородную бабу. Она не успевала передвигаться с такой же скоростью, и им пришлось волочь её за собой.

— Быстро говори, где ещё трое! — закричал мужик, когда женщину поставили перед ним на колени. — Говори, кобыла! У меня нет времени на твои причитания!

Но женщина молчала. Со своего места я видел затылок, укрытый мокрым платком, и не видел лица. Но зато видел лицо главаря. Он недовольно скривился и ударил женщину кулаком по лицу. Она повалилась на бок, и он добавил ногой.

— Святой отец, она не понимает по-хорошему, — сквозь зубы процедил он. — Объясни ей, что Фласэз милосердный требует смирения от каждого. И беспрекословного подчинения его воле. И сделай это побыстрее, пока небо не прояснилось.

Я рассмотрел, как носивший мантию, человек недобро прищурился, сделал глубокий вдох и подул на уголёк. Затем задержал дыхание, взмахнул кадилом пару раз, уплотняя дымное облако, и решительно направился к женщине.

А я почувствовал, как заскрипели мои зубы. Теперь я не только понял, что происходит, но и поверил в это. Я это принял. Прямо на моих глазах самые настоящие подонки — они же простые работорговцы — собирались выкрасть величайшую ценность этого мира — детей. И совершали это не испытывая никаких угрызений совести.

Но я не мог понять одного: почему жители не сопротивляются? Здесь, прямо на площади, их никак не меньше пяти десятков. Они этих мразей легко задавят массой. Их же всего шестеро, если считать жреца. Встали, стряхнули оцепенение, разогнали страх и десятком злобных челюстей вцепились в горло каждому. Вырвали кадыки, перекусили сонные артерии, пустили кровь, разорвали на куски. Ведь их детей прямо на глазах кидают в клетку. Как они могут бездействовать? Как могут оставаться такими пассивными?

— Ну же! — пылко прошептал я. — Вас же много! Накиньтесь на них! Разорвите на части! Почему вы сидите?

Несколько секунд я не мог дать ответ на свой же вопрос. Я не мог понять этих коленопреклонённых людей. Только когда священник в мокрой мантии склонился над пухлой женщиной, успокаивающе погладил по спине, что-то прошептал и помахал перед носом кадилом, я всё понял. А когда она, впустив дым в лёгкие, разрыдалась и обняла ноги мерзавца, безудержная ненависть охватила меня целиком. Я понял, что эта тварь в мантии ещё хуже тех тварей, что носят кожаные доспехи. Эта тварь призывала жителей к смирению и просила не противиться злу насилием. Призывала принять волю божью. Призывала смиренно отдать своих детей тем выродкам, которых интересовало лишь золото.

И когда несчастная женщина указала рукой на дальнюю хату и что-то прошептала, я перестал себя контролировать. До меня дошло, что эти люди обречены. Что им просто неоткуда брать силы для сопротивления.

Но эти силы были у меня.

Я до скрипа сжал зубы. Торопливо сбросил рюкзак с плеч и прикинул как буду действовать. Пока я знал лишь одно — я порублю этих мразей на куски! Убью всех до единого! Никого не пощажу! Никого не оставлю в живых! Второй раз в своей жизни я так безумно желал чьей-то смерти. И я был не намерен сопротивляться этому желанию. Я хотел, чтобы ярость захлестнула меня целиком.

Но мне предстояло быстро решить один вопрос — вопрос численного превосходства. Тварей шестеро, а я один. Ладно, пусть выродка в мантии можно не считать за бойца, но остальные выродки весьма опасны. Особенно хмурый здоровяк, гладивший лошадей у забора. И тот, который ими руководит. Тот, у которого на кожанке металлические пластины. Но и с ними можно справиться. Справиться с помощью щита. Укрыться от возможных атак и атаковать самому. Но сначала надо постараться уравнять численность. Пристрелить двух весёлых наркоманов, которые продолжают издеваться над жителями. С такого расстояния даже под ливнем я, наверное, смогу пустить точную стрелу. Но лучше, конечно же, подобраться ближе.

Я поднял лук, три стрелы зажал в зубах, а одну наложил на тетиву. Было не особо удобно, но меня это совершенно не волновало. На карачках я обогнул дерево и прижался к стене ближайшей избы. Медленно передвигаясь в промокших кроссовках, прошёл чуть дальше, воткнул стрелы в землю прямо у ног и выглянул из-за угла. Священник вернулся к покорной пастве и продолжил свою паскудную работу. Двое стояли по бокам от него, один всё так же держал под уздцы запряжённых в повозку лошадей, а здоровяк прислонился к забору и равнодушно наблюдал за разворачивающимся спектаклем. Видимо, такое понятие как сострадание ему было чуждо… И только главный пропал с моих радаров. Я слышал торопливые хлюпающие звуки и понял, что времени мало — он спешил туда, куда рукой указывала бедная женщина. Спешил найти оставшихся детей.

— Ну ладно, твари, — сквозь зажатые зубы,прошипел я. — Сейчас вы увидите настоящего Божьего наместника…

Я опять выглянул из-за угла и вздрогнул от неожиданности, когда мой взгляд встретился со взглядом женщины, тихо стонавшей в грязной луже. Это у неё из рук здоровяк вырвал ребёнка и добавил с ноги, чтобы не рыпалась. Сейчас она обречённо смотрела мне в глаза, корчилась и едва дышала. По испачканному грязью лицу текли слёзы, а брови скорбно изгибались. Она не отводила от меня взгляда и я — изнеженный хорошим достатком футболист из другого мира — впервые в жизни, наверное, испытал настолько лютую ненависть. Я видел в её взгляде мольбу, видел последнюю надежду. И я был уверен, что убью каждую тварь, до которой дотянутся руки. Те, кому совесть позволяет совершать подобное, не заслуживают жизни!

Я сделал глубокий вдох, останавливая потоки адреналина, которые чересчур уж резво проносились по моим венам. Оттянул тетиву до самого уха и вновь выглянул из-за угла. Взглядом выделил мерзавца слева, прищурился и пустил стрелу. Она ещё летела, точно направляясь в глупо улыбающуюся рожу, а я уже накладывал следующую. Когда раздался глухой удар и короткий предсмертный вскрик, я опять спустил тетиву. Второе тело упало так же как и первое — навзничь прямо в грязное месиво. Но у этого тела стрела торчала в груди, а не в горле.

Практически ополовинив вражеские силы за пару секунд, я не стал почивать на лаврах. Из груди испуганных и растерянных жителей вырвался удивлённый вскрик. Здоровяк вскочил на ноги, а любитель лошадей замер с открытым ртом. Ну а я решил не терять времени. Третья стрела меня подвела и пролетела над удивлённой седовласой головой. А четвёртая вонзилась в мощную ляжку, практически у самого паха. Здоровяк заорал таким голосом, что легко перекрыл бабий визг вкупе с детским плачем. Казалось, деревня загомонила в едином порыве.

Но меня звуковое сопровождение совершенно не волновало. Я хотел лишь одного — убивать!

Я отбросил в сторону лук, отточенным движением активировал и щит, и клинки. Поставил энергетическую стену вертикально на уровне подбородка и попёр вперёд, как самоходка. Перепрыгнул через лежавшую в луже женщину и… невероятно дружный вопль более пятидесяти глоток, казалось, разорвал хмурые небеса. Жители деревни падали на землю, месили руками грязь, ныряли лицом в дождевую воду и торопливо отползали, чтобы как можно быстрее уйти с моего пути. Священник выпучил глаза и замер на долю секунды. А затем рухнул на колени, воздел над головой руки, тряс ими и шептал что-то непонятное.

Но я не стал к нему прислушиваться. Я спешил прикончить самых опасных врагов. Пробив борозду в визжащих жителях, я подбежал к валявшемуся у забора здоровяку и рассмотрел испуганную бородатую рожу. Безжалостно повёл щитом, разрубая эту рожу пополам, и машинально утёрся от брызнувшего во все стороны кровавого месива. Подскочил к седовласому, увидел карие глаза, полные непередаваемого ужаса, и учуял подозрительный запах. Хоть дождь лил не переставая и вся одежда намокла, я не только учуял, но и заметил, что тот обмочился. И он так и не потянулся за мечом, который прятался в ножнах. Так и стоял словно парализованный всю следующую секунду. А когда это время подошло к концу, рухнул после удара клинками. Я пронзил его сердце, не испытывая ни малейших сомнений.

Рядом в клетке визжали и бились в истерике дети, кидая на меня испуганные взгляды. Я хотел было сказать им, что всё в порядке, что я их друг. Но не успел. Мужик в кожаных доспехах со стальными пластинами на груди увидел меня раньше. Он испуганно воскликнул и резко выпустил из рук троих маленьких детишек, которых кулём тащил по мокрой земле. Я резко обернулся и выставил перед собой щит, от которого во все стороны шёл пар.

— А ну ко мне, падаль! — как Зевс-громовержец, заорал я.

Но тот не собирался выполнять моих указаний. Перестав быть таким грозным, каким был с бедными деревенскими жителями, он взвизгнул и пустился наутёк. Не стал оскорблять в ответ. Не стал извлекать меч из ножен, чтобы сразиться как мужчина с мужчиной. Не стал прорываться к лошадям, чтобы вскочить в седло и ускакать. Он просто побежал.

Но он даже не подозревал с кем имеет дело. В салки я играл с самого детства и всегда выходил победителем. А став профессиональным спортсменом, бегал куда быстрее, чем простой обычный человек.

Я резво сорвался с места и пустился в погоню. Перемахнул через забор и едва не подскользнулся на грязной дороге. Мужик бежал прямо, нелепо размахивал руками и постоянно орал, призывая Фласэза стать его спасителем. Добавлял что-то типа: «Пощады!», но не останавливался, в надежде на пощаду, оглядывался и бежал дальше. «Адидасовские» кроссовки, перешитые в влагостойкие сапоги, не подвели меня. Я нагонял мерзавца, и, в итоге, тот решил сменить направление. Увидел, что я догоняю, взял левее и, помогая себе руками, начал взбираться вверх по склону, чтобы попытаться скрыться в лесу. Но подскользнулся на скользкой земле, упал и кубарем покатился вниз. Вновь оказавшись на дороге, он увидел, что я приближаюсь, выхватил меч из ножен и попытался подняться.

— Не надо! Не делай этого! — закричал он.

— Мразь! — в бешенстве я ударил щитом наотмашь, пополам разрезав выставленный для защиты меч. Раскалённые капли попали мужику на грудь. Он закричал диким голосом, упал на пузо и завертелся на земле, пытаясь остудить расплавленный металл. Я подскочил и вонзил энергетические клинки прямо в затылок. Волосы задымились, своим смрадом вызвав у меня рвотные позывы. Череп треснул с мерзким звуком. Мужик забился в агонии и через несколько секунд затих.

Я стоял над ним и смотрел на безжизненное тело. Но ярость не исчезала. Она всё ещё бушевала во мне. Я помнил, что ещё не разобрался с самой главной тварью. И это был отнюдь не этот подонок.

Я бросил быстрый взгляд вдаль и увидел сквозь мутную стену ливня крепостные башни того самого далёкого города, что видел во сне. Мне удалось даже рассмотреть какое-то движение на грязной дороге впереди. Как будто плотно сбитый конный отряд торопится ко мне.

Я встряхнул головой, пытаясь разогнать водяной мираж, развернулся и побежал обратно в деревню.

Там гомон не утихал. Жители не расходились по домам и не искали место, где можно спрятаться. Они жались к земле, жались друг к другу в поисках спасения, обнимались и тихо переговаривались. Я смотрел на этих бедолаг, сталкивался взглядом с каждым, видел суеверный ужас в глазах, и ярость начала понемногу отступать. Я осознал, что перепугал всех и каждого.

Затем подошёл к промокшему насквозь священнику, подол мантии которого измазался в грязи, и одарил грозным взглядом. Он прятал глаза, сжимал руки, умоляюще выставлял их перед собой и шептал:

— Аниран… Аниран пришёл…

Я скривился, почувствовав жуткое отвращение. Задержал дыхание, вырвал из его рук кадило, погрузил в лужу, затушив уголёк, и с размаху зашвырнул за забор. Затем сорвал зажим с носа и, с непередаваемым удовольствием, засадил кулаком прямо в морду. Пнул ногой, когда он упал, и надавил на спину, заставив попробовать грязь на вкус.

— Лежать, тварь! — зарычал я.

Вновь запричитали женщины и загомонили дети. Я заметил, как жители деревни, низко склоняясь над землёй, непрестанно что-то бормочут и ползут ко мне, не поднимаясь с колен. Осеняют себя знаками, и стекаются со всех сторон, словно хотят окружить. И на этот раз я расслышал, что они бормочут. Они бормотали: «аниран».

Я подёрнул плечами от холода и направился к клетке. Дети, увидев меня, дружно завизжали и попытались спрессоваться в дальнем углу. Испуганными голосами просили сохранить им жизнь и плакали не умолкая. Я деактивировал щит, навалился всем телом на засов, и, по-молодецки ухнув, сдвинул его в сторону. Отворил клетку, отошёл в сторонку и спокойно сказал:

— Выходите. Вы свободны. Не бойтесь.

Но дети меня не послушали. Они продолжали рыдать и прижиматься друг к другу.

Боковым зрением я заметил движение и резко обернулся. Но опасности не было. Это оказалась та самая женщина, которую я заметил первой. Та самая, у которой отобрали ребёнка на моих глазах. Её грязное измученное лицо выглядело непривлекательным, конечно, но ужаса в глазах я не заметил. Ранее в них стояла мольба и надежда, а теперь лишь благодарность. Женщина бочком меня обошла, как бы сторонясь, и молча подошла к клетке. Протянула руки и через секунду в них прыгнул мальчуган, которого ранее бугай зашвырнул в клетку. Он обнял маму и затих.

— Ты пришёл вовремя, посланник небес, — она прижала к себе ребёнка.

Её слова подействовали успокаивающе не только на меня, но и на детей. Они притихли и принялись осторожно выбираться из клетки. Спрыгивали, бежали мимо и кидались в объятия родителей.

Ливень всё не прекращался, а потому картина, которую я увидел, когда обернулся, навсегда врезалась мне в память. Десятки ползающих на коленях людей, обнимающихся, бормочущих, осеняющих себя знаками и воздевающих руки вызвали в моей душе непередаваемые эмоции. Наверное, только сейчас до меня дошло, какое я дело совершил. Настоящее доброе дело. Вернул родителям детей и, возможно, не позволил сделать этих детей сиротами. Это был поступок, достойный звания «Человек».

Но теперь мне предстояло совершить ещё один поступок — воздать за грехи тому, кто призывал родителей смириться и не сопротивляться. Тому, кто лишал их воли. Кто отравляющими речами и наркотическим дымом превратил обычных людей в стадо блеющих овец.

Я подошёл к лежащему на земле священнику, схватил его за шкирку и поставил на колени. Затем встряхнул и сурово произнёс:

— Стой смирно! Не падай ниц!

— Аниран, пощади!

— Стой, я сказал! Кто ты такой? Зачем помогал этим выродкам?

— Пощади, аниран!

— На вопросы, тварь, отвечай!

— Я - эстарх церкви Смирения в городе Равенфир, старейшина Эолат, — он продолжал корчится и говорил с нескрываемым страхом. Прикрывал лицо руками и старался не смотреть мне в глаза. — Второй по старшинству духовный пастырь святого храма. Я несу слово божье людям и пытаюсь наполнить их невежественные сердца смирением.

— Что??? — я ещё раз его встряхнул. — Какое смирение? Перед кем? Перед теми кто забирает их детей? Перед работорговцами?

— Это кара! Это наказание! Мы наказаны за грехи наши, — забубнил он. — Мирская суета больше не должна беспокоить смертные сердца. Конец близок! Надо усердно молиться о прощении и каяться. Каяться за то, что прогневали Фласэза. Мы все ничтожны перед его мощью. Кто мы, чтобы противиться его воле? Мы должны впустить смирение в души, склониться и ждать его суда.

Я встряхнул головой — настолько дикими казались эти речи.

— О каком смирении ты говоришь!? Ты убивал их волю с помощью дыма забытья! Ты отравлял их своими речами! Я видел это! Ты призывал отдать детей! Ты совсем с ума сошёл? Как язык поворачивается говорить этим несчастным людям такое!? Они не должны мириться, когда пришёл враг! Они должны сопротивляться ему! Смело встать и уничтожить каждого, кто посмеет прийти с мечом!

— Богохульство! — гневно воскликнул он, потрясая кулаками. — Нет воли иной, кроме воли Фласэза! Только он решает, как мы должны поступать! Он решает и озвучивает своё решение через нас — тех, кто доносит его волю! Через нас он указывает путь слабым духом! Мы его глашатаи! Каждый обязан безропотно выполнять волю триединого Бога и меня, как его возвестника!

Я опять встряхнул головой. Я не мог поверить, что взрослый мужчина вполне осознанно может нести такую чушь. Местная религия кроме богобоязненности и смиренности в этих людях пытается ещё и непротивление злу насилием воспитать, что ли? А как же защита родного очага? А как же ненависть к врагам, которые топчут родную землю? Как можно сидеть по колено в грязи и рыдать, когда на твоих глазах твоих же детей тащат в клетку? Как можно призывать к подобному?

Но затем я всё понял. Этот духовник, скорее всего, сам не верит в то, что пропагандирует. Иначе не было бы необходимости в одурманивании. Не было необходимости в использовании наркотического дыма. Если бы озвученные им идеи были благими, никакой «дым забытья» ему бы не понадобился. Если бы он призвал их встать на защиту своего очага, они послушали бы его. Послушали даже без наркотического дыма. Но вместо этого он держал стадо в повиновении, покуда волки забирали добычу. И единственный верный вывод из этого — он был одним из волков. Он отуплял бедолаг умышленно. Умышленно убивал их волю, делал податливыми и подконтрольными.

Святой отец Эолат продолжал что-то бормотать себе под нос, низко склонив голову. Он старательно прятал взгляд, но сомнения уже глубоко пустили корни в мою душу. Я схватил мерзавца за подбородок и впился взглядом в его глаза. Это были не глаза фанатика. Они не метались в страхе, а смело встретились с моими. Казалось, он изучает анирана так же жадно, как аниран его.

— Сколько? — тихо прошептал я. — Сколько тебе предложили? Какова твоя доля за столь паскудную дело, духовный пастырь?

— Аниран… — вновь замельтешил он и попытался упасть на колени.

Но все попытки увиливать я сразу оборвал. Подхватил его и не дал упасть.

— Не пытайся юлить, поганая тварь! Твоя жизнь висит на волоске!

— Моя жизнь ничего не стоит. Как и их жизни, — священник вновь смело посмотрел мне в глаза. И теперь его голос совсем не дрожал. В нём звучала обречённость. — Но моя жизнь для меня куда важнее, чем их жизни. Если благодаря им я продолжу жить так, как жил, мне безразлично кого и сколько из них придётся принести в жертву. Пускай даже всех.

Я растерялся. Преображение было настолько неожиданным, что я не сразу подобрал подходящих слов. Смотрел в бесстрашные глаза и удивлялся. Это не робот, выполняющий заложенную в него программу. Это не истовый религиозный фанатик. Этот человек прекрасно осознаёт что и зачем делает.

— Подонок, — злобно прошипел я. — Теперь я, наконец, понял… Ты привёл этих тварей сюда, верно? Ты подсказал, где можно отыскать ходовой товар, за который заплатят золотом? Сколько тебе полагалось за каждого ребёнка? Признавайся!

Святой отец Эолат поморщился и посмотрел на меня абсолютно спокойными глазами. В них я не видел ни страха смерти, ни мольбы о пощаде. Похоже, он не страшился неминуемого.

— Кондук платит дорого, — спокойно произнёс он. — С каждого — половина моя. И свою половину я получил заранее.

— Тварь…

— Я всего лишь пытался выжить. Выжить, чтобы жить дальше…

— Свою половину ты получил, говоришь? — зло перебил я. — Нет, ты ещё не получил свою половину. Вот, получай!

Как когда-то при встрече с Унаем, я повёл щитом наискосок. Мокрые одежды моментально начали тлеть на краях, когда святой отец развалился на две косые половинки. Он не успел даже пикнуть. Но, мне кажется, пищать он и не собирался. Он практически сразу понял, что его ждёт. Он знал, что наказания ему не избежать.

Два больших кровоточащих куска мяса хлюпнули, упав в грязь. И только затем я услышал тишину. Вернее не тишину, ведь дождь шёл не переставая. Я услышал молчание. Молчание, которое, не побоюсь этого слова, раздавалось у меня за спиной.

Я обернулся и посмотрел на коленопреклонённую толпу. Испуганные крестьяне, увидев, как свершается богохульство, увидев, как божьего глашатая развалили на две части, на мгновение замерли. Но совсем на короткое. Затем, словно по команде, пришли в движение все вместе. Не поднимаясь с колен, они ползли мне навстречу. Сжимали своих детей в объятиях, ползли на карачках и протягивали умоляющие руки. Зрелище было настолько удивительным, что мне оставалось только растерянно за ним наблюдать. Не менее пятидесяти человек — женщины и мужчины, старики и дети — подбирались ближе, протягивали худые руки и осторожно прикасались к моим ногам. Склоняли головы, щупали пальцами штаны из козлиной кожи, трогали обувь и тихо повторяли лишь одно только слово — слово «милих».

Глава 5 В темнице

Такую удивительную картину, наверное увидели те, кто скакал по грязной дороге. Несмотря на жуткий ливень, звук копыт я расслышал задолго до момента, когда конный отряд с суровым командиром во главе ворвался на территорию деревни. Конников было не меньше двух десятков и на лице каждого из них я заметил нескрываемое удивление. Кровавая картина перед глазами, несомненно, удивила каждого. Но они быстро пришли в себя. Один за другим соскочили с лошадей и обнажили мечи. Командир размахивал руками, приказывая окружить меня плотным кольцом.

Жители деревни заголосили все разом. Ещё громче начали рыдать, непрерывно бормоча слово «милих». Наблюдая за всеобщей истерикой, командир растерялся. Он ошарашенно смотрел по сторонам, изучая место побоища. Заметил бесхозных лошадей, металлическую клетку в виде повозки и мёртвые тела. Испуганно воскликнул, когда один из его подчинённых откинул прядь мокрых волос с лица того, кто двумя кусками лежал в грязи.

— Святой отец Эолат! — воскликнул он. Затем посмотрел на меня. — Что здесь произошло? Это ты убил его?

Солдаты, не особо церемонясь, принялись растаскивать жителей деревни, с опаской поглядывая на меня. Я стоял смирно и не делал резких движений. Я уже приблизительно понимал, с кем имею дело и не собирался никого провоцировать.

— Да, я убил этого мерзавца, — честно признался я. — Как и остальных.

Командир судорожно сглотнул и приказал принести кандалы. Я поднял руки, как бы показывая, что не собираюсь сопротивляться. Что не собираюсь вступать в конфронтацию с местными представителями закона.

— Я не обнажу оружия и не побегу. Если вы представляете власть на этой земле, я смиренно сдаюсь вам в руки.

Видимо, слово «смиренно» показалось командиру знакомым. Он немного расслабился, спрятал меч в ножны и ещё раз осмотрелся.

— Меня зовут Умтар, — представился он. — Я — десятник летучего отряда, что присматривает за порядком в городе Равенфир и окрестных землях. С Башни Бдения магистр заметил, что что-то происходит в деревне, принадлежащей примо Маркуру. Мой отряд отправили проверить так ли это. Поведай, что здесь произошло…

…Когда после рассказа на меня вновь наставили мечи, надели кандалы и потребовали забраться в клетку, куда ранее запихивали бедных детишек, я не стал сопротивляться. Молодому командиру я поведал всё от начала и до конца. Умолчал лишь и том кто я такой на самом деле. Аниранских способностей не продемонстрировал и сказал, что мерзавца развалил на два куска с помощью очень острого меча. Умтар выслушал меня очень внимательно. Но если и не поверил, виду не подал. Тут же обвинил в убийстве одного из именитых священников Храма Смирения и добавил, что это чудовищный грех. Но когда я пытался донести, чем этот подонок занимался, десятник не стал меня слушать. В тот момент в его глазах я выглядел самым обычным убийцей.

Я послушно забрался в клетку и уселся на промокшее сено. Я не хотел драться со стражей, но без всяких сомнений был готов рубить щитом металлические прутья, если того потребует ситуация. И тогда они точно узрят кто я такой.

— Мы доставим тебя в город, чужак. Там тобой займётся королевский дознаватель, — десятник раскрыл небольшую книжонку, висевшую на поясе. — Назови своё имя, чтобы я внёс его в реестр.

— Иван меня зовут, — хмыкнул я, сообразив, что с грамотностью в этом диком мире дела обстоят не так уж плохо. Впрочем, в лагере тоже были те, кто умел читать и писать.

— Странное имя для наших мест, — подозрительно скривился Умтар. — Может, ты шпион Эзарии? А может, острова Темиспар?

Его подозрительная гримаса и странные вопросы немного расширили мой кругозор. Из рассказов тех, кто жил со мной в лагере, я уже знал про остров Темиспар. Из столицы острова — портового города Кондук — не раз на северное побережье Астризии прибывали бандитские ватаги. Это были опытные, умелые мореходы и безжалостные пираты в одном лице. Они не давали жизни в океане и разоряли прибрежные деревни, забирая с собой детишек и молодых женщин. Так происходило с самых давних времён, о которых у людей сохранилась память. Король Анфудан Третий даже распорядился возвести Сторожевой Лагерь для предотвращения нападений и быстрого реагирования. Руадар рассказывал, что где-то на западном побережье возведён окружённый частоколом лагерь, где обязан пройти обучение каждый, кто рекрутирован в армию. Но когда двенадцать зим назад воссияла звезда, всё пришло в запустение. И теперь мало кто знал, что там происходит на самом деле.

На мои вполне резонные вопросы: «Почему остров не захватят и не поставят на колени?», Руадар отвечал, что Кондук защищает система береговых укреплений, которые невозможно преодолеть. Проход через рифы знают только опытные капитаны-мореплаватели, не раз и не два привозившие ходовой товар на самый большой невольничий рынок. Старейшина Элестин дополнял, что остров невозможно захватить — многие тысячи погибнут только при попытке высадиться на берег.

А вот про страну Эзарию я мало что знал. Из неуверенных объяснений Джона следовало, что это враждебное Астризии государство, расположенное за Континентальным океаном. Сам он никогда не встречал ни одного жителя Эзарии. Однако старейшина Элестин утверждал, что бывали времена, когда торговля между двумя материками процветала. Но эти мирные времена закончились давным-давно. Задолго до появления в небе карающего огня.

— Нет, я не шпион, — я поёрзал задницей на мокром сене и не сдержал улыбку, когда сплошная масса серых туч развеялась и, наконец-то, показалось солнце. — Ну, слава вашему Фласэзу, дождь прекратился.

— Не поминай всуе, — недовольно поморщился Умтар, оставил присматривать за мной двух молодых солдат и пошёл налаживать контакт с перепуганными жителями. Что-то там с ними обсуждал, морщился всё сильнее, и вскоре вернулся обратно. Стал статуей возле клетки, картинно сложил руки на груди и прожигал меня суровым взглядом. Я поддержал игру в гляделки и вскоре он не выдержал. Нахмурился, отвёл глаза и принялся раздавать приказы. — Коней забрать! Левентир — на козлы! Авлед — выбери ещё пятерых. Останетесь здесь. Сложите павших в одном месте и никого не выпускайте из деревни. Я доставлю чужака в город и вернусь с подмогой.

Умтар раздал указания и уставился на резиновые подошвы моих брендовых кроссовок. Долго смотрел, но очевидный вопрос задать всё же не решился. Рывком вскочил на коня и вся наша процессия покинула деревню.

До города было не так уж далеко — два-три километра вниз по дороге, на мой взгляд. Дождь закончился и теперь никто не мешал мне рассматривать далёкие каменные стены через металлические щели. Я спокойно сидел, прислонившись спиной к решётке, и изучал столь непривычные для меня виды, ведь настоящий средневековый город видел впервые. Повозка медленно двигалась, а грязь облепила колёса почти полностью. Колёса классически скрипели и забивали голоса молодых солдат, которые поглядывали на меня с нескрываемым любопытством, тихо переговариваясь.

Мы миновали место, где, уткнувшись мордой в землю, лежал убитый мною негодяй. Десятник приказал остановиться и перевернуть тело. Затем долго всматривался в изувеченное лицо. Оставил рядом с телом одного из своих и приказал процессии двигаться дальше.

— Почему они называли тебя… м-м-милих? — когда он подъехал, я впервые расслышал в голосе нотки суеверного страха. — Простолюдины, я имею в виду.

— Наверное потому, что я их спас, — спокойно ответил я. — Спас их. Спас детей. Не позволил работорговцам их забрать, а священнику — отравить волю ядовитыми речами.

Умтар недовольно нахмурился:

— Это не работорговцы, чужак. Я узнал того, кто лежал на дороге. Это коммандер Трарен. Вернее, бывший коммандер королевской армии. Он возглавлял гарнизон города, но, устав от всего, дезертировал несколько зим назад. Сколотил банду, которая скрывалась где-то в Амальгарском лесу, и разорял деревни. Сжигал дотла, убивал жителей. И вот впервые они решились напасть так близко к стенам города… Ты знал об этом?

— Про банду? Про дезертира? Откуда? — удивлённо уставился на него я. — Я случайно набрёл на деревню. Услышал крики, услышал плачь. А когда разглядел, что происходит, не смог остаться в стороне.

— Набрёл на деревню? А откуда ты брёл?

— Из леса.

— Ты жил в Амальгарском лесу?

— Жил в лесу, да. Не знаю, в Амальгарском или нет. Я жил с беженцами, которых давно согнали с родных мест.

— А сам откуда родом?

— Из… из Обертона, — выстрелил я первое, что пришло в голову.

— Из Обертона, говоришь? — ухмыльнулся Умтар. Но больше вопросов не последовало. Он оставил меня и ускакал вперёд.

— М-да, — почесал я грязный затылок. — Надо ж было ляпнуть такое. Сказал бы, что из глухой далёкой деревни да и дело с концом. Тут, поди, жители столицы точно чем-то отличаются от меня. Может, у них говор особый. А может, украшения в носу носят. Кто их знает…

В дороге начало жутко парить. Под палящим солнцем мы ехали не более получаса, но я успел пропотеть насквозь. Правда, меня это не особо беспокоило. Я смотрел по сторонам и удивлялся высоте приближающихся городских стен. Оценил широкий ров, опоясывавший город и подпитывавшийся от шумной реки, которая протекала в отдалении. Увидел высокую-высокую башню, возвышавшуюся над всем городом, и, кажется, рассмотрел человека, который в странной полусогнутой позе стоял на вершине. Но затем его от меня скрыли высокие каменные стены и я с любопытством наблюдал за людьми, входящими и выходящими из городских ворот. Поток не останавливался ни на секунду. Кто-то нёс мешок на плечах, кто-то тащил упиравшегося осла, кто-то вязанку дров, кто-то ногу освежёванного парнокопытного. Кто-то водрузил на голову лукошко, полное сухих фруктов, и лавировал в толпе. Поодаль от человеческого потока, недалеко от моста, стояла группа худых измождённых женщин, одетых в грязные лохмотья. Они протягивали тощие руки, падали на колени и просили милостыню. Просили кусок хлеба или кружку свежей воды. Со слезами на глазах обещали взяться за любую работу, которую им предложат неравнодушные люди.

Но никто не обращал на них внимание. Жители торопливо проходили мимо, спешили укрыться за стенами или удалиться по грязному месиву, которое, видимо, называлось дорогой, в сторону холма, где за деревьями виднелись лопасти самой настоящей ветряной мельницы.

— Дорогу! Дайте дорогу! — Умтар взмахнул над головой кнутом. Затем щёлкнул, абсолютно не беспокоясь, что мог кому-то угодить по спине. — Прочь с моста!

Люди испугано загомонили, заторопились и постарались убраться с пути всадников как можно быстрее. Смотрели вслед и провожали меня злыми глазами. Видимо, они были уверены, что в запертой металлической клетке везти могут только преступника.

Но я на них не обижался. Я жадно впитывал новую информацию. Настолько жадно, что сразу заметил странности в этом сплошном человеческом потоке: я не увидел детей. Логично было предположить, что за стенами города, олицетворяющими собой безопасность и защиту, детям найдётся место. Они будут носиться по дорогам как угорелые, пищать и использовать для игр любые места. Ну, или, по крайней мере, вцепляться в мамкину юбку, идти рядом и сосать палец. И хоть пока клетку везли по мосту, юбок я увидел немало, ни одной детской руки, в неё вцепившуюся, не заметил. Я видел подростков лет четырнадцати-пятнадцати, чьи уже огрубевшие голоса грозно призывали солдат отвезти меня на площадь и сдать на руки палачу. Но маленьких детей, которым на вид можно дать те самые десять лет, я не рассмотрел. Я видел таких карапузов в деревне. Именно их швыряли в клетку животные в человеческом обличье. Именно их хотели увезти. Но здесь, когда мы, наконец-то, въехали в город, приняли левее и припарковались недалеко от деревянной будки, похожей на караулку, маленьких детей я не заметил вообще. Не было ни беременных женщин, ни маленьких детей. Великая хворь действительно поразила этот мир. И все те сказки, которыми меня ежедневно пичкали в лагере, оказались не сказками. Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы получить подтверждение из очередного источника. Этот мир действительно был обречён.

— Тпру-у-у! — знакомо воскликнул Умтар и спрыгнул с лошади. Подскочил к двум любопытным мужчинам, стоявшим у деревянных дверей караулки, и склонил голову в поклоне. — Сотник Каталам, примо Фелимид. Магистр Демирэль оказался прав — на деревню напали. Это был Трарен со своей бандой…

— У нас под носом? — спросил высокий плотный мужик в добротной одежде из крепкой кожи светло-коричневого цвета. Он удивлённо вскинул чёрную бровь и одновременно рукой в кожаной перчатке почесал начинающую седеть бороду. Затем хмыкнул, когда Умтар утвердительно кивнул, и прищурил голубые глаза. — А это кто у тебя, Умтар? Это точно не Трарен.

— Нет, сотник, — молодой командир опять поклонился. — Этого путника мы обнаружили в деревне. Судя по говору, чужак. И он… И он утверждает, что убил их всех.

— Кого убил? — удивился мужик. Его рука, решившая почесать макушку, замерла над копной чёрных засаленных волос.

— Всех. Всех шестерых. Трарена, его подручных и…

— И?

— И эстарха Эолата.

— Что? Там был святой отец? Он убил святого отца? — в общении решил принять участие и второй. Сначала он не проявил никакого интереса к моей персоне и лишь пробежался равнодушным взглядом по фигуре. Но теперь прожигал карими глазами, словно рентген.

Я не отвёл взгляда. Молчал и с не меньшим интересом разглядывал его. В отличие от первого, шевелюра у этого была огненно-рыжей. Да и сам мужик помоложе. На вид ему было чуть больше тридцати, но ухоженная рыжая борода, несомненно, добавляла возраста. Он был одет в тёмно-зелёный кафтан из крепкого сукна, подпоясан чёрным поясом с ножнами и носил на голове берет с небольшим птичьим пером, которое на солнце переливалось всеми цветами радуги. На крепких плечах покоились эполеты с золотой вышивкой в виде неизвестного треугольного знака, а на ногах сидели добротные кожаные сапоги. Это был явно не простолюдин. Властный взгляд, которым он меня изучал, не позволял в этом усомниться.

— Он так говорит, — повторил Умтар.

— Он великий воин? Он в одиночку убил всех? — вновь спросил тот, кого Умтар назвал сотником. А затем, бегло осмотрев меня, пренебрежительно скривился.

Его гримаса, конечно, красноречиво говорила, что он обо мне думает. И я, в принципе, будь на его месте, вынужден был с ним согласиться: на великого воина я никак не тянул. Грязный, мокрый, бородатый, истощённый. Я был совершенно не похож на героя. Я уже незнамо сколько времени не спал, не мылся, не ел и даже не пил. И хоть не испытывал в этом критической необходимости, сам себе признавался, что выгляжу действительно ужасно.

— Это ещё не всё, — слегка замешкавшись, произнёс Умтар. — Он говорит, что спас детей. А крестьяне называли его… называли…

— Что ты мычишь, Умтар? Говори смелее.

— Называли его милихом, — тихим голосом закончил тот.

— Милихом? — рыжие брови взметнулись ввысь.

— Да, примо. Я слышал это своими ушами.

Раздался стук зубов — щёлкнула мощная челюсть обладателя седеющей бороды.

— Как-как называли???

— Коня мне! — командным голосом выкрикнул рыжий. Затем, не дожидаясь, оттолкнул Умтара, схватил под уздцы его кобылку и запрыгнул в седло. — За мной! Быстро! — продолжил он отдавать указания. — Каталам, в темницу его. Не спускайте глаз!

В бока лошади вонзились самые натуральные шпоры и она недовольно заржала. Затем развернулась и, подгоняемая взволнованным наездником, устремилась к мосту. За ним рванули ещё четверо, и на этот раз никто не требовал дать дорогу. Испуганные горожане с воплями разбегались в стороны, но всё же никому из них не довелось упасть с моста в ров, когда конники промчались мимо.

Напуганный Умтар и удивлённый Каталам остались стоять на месте. Они подозрительно косились на меня, но я хранил молчание. Использовать щит, резать клетку и нападать на них, я не собирался. Не хватало начать новое знакомство так же, как я когда-то начал с Уная.

— Ты действительно убил святого отца? — сотник всё же нашёл в себе силы задать очевидный вопрос. Он осторожно приблизился к клетке и с интересом за мной наблюдал. — Это великий грех.

— Я действительно спас детей от участи быть разлучёнными с родителями, — стараясь очень тщательно подбирать слова, сказал я. — Это куда важнее.

— Дивный говор, — услышав меня, хмыкнул один из стражей.

— Верно, дивный. Он явно не из наших мест.

— Чужак да ещё и душегуб!? — грозно нахмурил брови молодой парень, совсем юноша. — На плаху его за убийство святого пастыря!

— А ну глохни! — рявкнул сотник. — Делай, что приказали примо! Открывайте клетку да внимательнее присматривайте за ним, дети ослов! Ну-ка факел мне!

Солдаты засуетились. Самый смелый отворил засов и отскочил в сторону. Я спокойно спрыгнул в слякоть, именуемую дорогой, и увидел распахнутые двери караулки. Затем поднял руки вверх. Вряд ли они поняли мой манёвр, потому что волноваться не перестали. Сотник сделал приглашающий жест и я пошёл следом за ним. По узкой каменной лестнице мы спустились в сухой и довольно прохладный подвал. Но это была не конечная точка нашего маршрута. По правую руку скрывался тёмный и длинный тоннель, по которому мы долго шли при свете лишь одного факела.

— Открывайте, разгильдяи! — грубо выкрикнул сотник, когда мы упёрлись в крепкие деревянные двери с решётчатым окном. — Привыкли аройю хлебать непрерывно.

Через несколько секунд зазвенел засов и дверь отворилась. На нас осоловевшими глазами уставились два молодых стража. Каталам раздумывал недолго. Мужик он был немаленький и, видимо, нетерпеливый — здоровенный кулак свалил ближайшего молодца с первого удара. Такой поступок заставил второго моментально протрезветь. Но от экзекуции всё равно не спас — страж согнулся после удара в живот.

— Уберите этих детей ослов, — скомандовал сотник. — Пусть отлежатся. А потом разбудите следующую смену.

Он забрал связку ключей с пояса того, кто лежал в отключке, запалил два факела у стены и подсветил ближайшую камеру. Там кто-то храпел, но он не стал изучать кто. Вновь сделал знак, чтобы я следовал за ним и вскоре заскрипел замок. Массивная металлическая решётка, которую совсем не помешало бы смазать маслом, отворилась. Сотник кивнул головой, приглашая меня оценить новое жилище.

Я бегло осмотрел узкую камеру, заметил деревянный топчан, усыпанный сеном, и факел в уключине у двери.

— Здесь запрещено разводить огонь, а потому прохладно, — сказал Каталам, зажигая факел. — Но я распоряжусь, чтобы тебе принесли сухую одежду… Сиди смирно и дожидайся примо Фелимида. Они разберутся кто ты такой.

— Я никуда не тороплюсь, — ответил я и спокойно уселся на деревянный топчан. — Кандалы снимите?

— Только без глупостей, — дал совет Каталам, а затем, не спуская с меня глаз, осторожно снял кандалы. — В камере бьёт ключ, — добавил он, когда покинул камеру и запер за собой решётчатую дверь. — И кружка есть. Вода не самая лучшая, но пить можно. Я распоряжусь, чтобы тебе принесли хлеба. И не шуми — стража не выносит крикунов. Жди королевского дознавателя. Думаю, у них будут к тебе вопросы.

— Королевский дознаватель? Это тот рыжий, что ли?

— Примо Фелимид, — с уважением произнёс сотник. — Направлены сюда указом короля две зимы назад… Не пытайся их обмануть. Если ты убил святого отца, так им и скажи. Расскажи, почему ты совершил греховный поступок и, возможно, примо попытаются тебе помочь. Если расскажешь со всей честностью, тебе удастся дождаться справедливого суда. И тогда ты умрёшь быстро и безболезненно. А если нет — мы будем вынуждены передать тебя храмовникам. А они церемониться не станут — огнём выбьют из тебя покаяние. Они очень любят очищать душу через боль в теле.

— Боюсь, отныне это я с ними церемониться не стану, — тихо-тихо прошептал я, давая ответ своим мыслям, а не Каталаму.

Но тот меня услышал. Подозрительно посмотрел, опять почесал грязные волосы и резко удалился. Я только услышал: «ну-ка, дети ослов, принесите ему овчину со склада», и остался в полном одиночестве. Облегчённо выдохнул и растянулся на топчане. Казалось, со своих плеч я сбросил груз весом в тонну. Неожиданная стычка с подонками в деревне оставила заметный след в моей душе. Именно тогда я понял, что выкорчёвывать зло надо безжалостно и не испытывать угрызений совести. Хоть это не террористы, с ними тоже нельзя вести переговоры. Их надо уничтожать. Как я и поступил. И если во всём этом принимают участие религиозные деятели, если ради золота они готовы идти на такую подлость, их тоже надо уничтожать. Если местное духовенство заражено ядом эгоцентризма и прежде всего думает о собственном выживании за счёт стада, это надо остановить. Надо постараться сделать так, чтобы бедные люди перестали чувствовать себя безропотным стадом. Надо дать им надежду. Надо дать им веру в то, что конец не неизбежен. Что всё ещё можно изменить. Что я — аниран — здесь именно для этого.

Но о таких сложных материях я пока был не готов думать. Мысли постепенно формировались в моей голове, но чёткой идеи пока не было. Мне надо больше узнать про отношения церкви и светской власти. Про отношения с простым народом. Информации пока крайне мало, но, вроде бы, я понял, у кого могу её получить. Этот крепкий сотник с седеющей бородой смотрел на меня очень подозрительно. Возможно, он догадывается, что я не простой-обычный душегуб. И я, пожалуй, поговорю с ним, когда придёт время. Задам вопросы и, надеюсь, получу ответы. И уже тогда буду решать, что делать дальше.

А пока самому себе смело могу сказать одно: ты поступил верно, когда принял решение не возвращаться в лагерь. Если бы ты не оказался вовремя там, где оказался, сколько судеб было бы исковеркано? Сколько жизней загублено? Сколько несчастных родителей потеряли бы детей? Но ты, вместо того, чтобы в одиночестве идти по лесу, сделал то, для чего и был возрождён — ты спас. А значит, сделал правильный выбор.

Глава 6 Важное знакомство

Исполняя приказ вышестоящего начальства, мне принесли не самый свежий каравай, охапку сена и тёплую шкуру. Практически не жуя, я проглотил хлеб, снял мокрую обувь и завалился на топчан. Свернулся калачиком, укрылся шкурой и уснул как солдат после долгого ночного дежурства — моментально. Голос не беспокоил меня и, наверное, спал я очень-очень долго. Но такое понятие как время для меня давно перестало существовать. Я следил лишь за сменой дня и ночи и уже давно забыл про дорогие наручные часы.

Потому когда проснулся в темноте, которую разгонял лишь свет затухавшего факела, не сразу сообразил, где нахожусь. Мощно зевнул, потянулся, захрустев сразу всеми суставами, и замер, когда заметил наблюдавшее за мной рыжебородое лицо. Тот самый королевский дознаватель, которого упоминал сотник, молча стоял перед решётчатой дверью, сложил руки за спиной и наблюдал за мной.

— Здравствуй, чужеземец, — поздоровался он. — Выспался?

— Да, наверное, — я ещё раз зевнул и принялся одеваться. По-солдатски обмотал ступни тряпьём и принялся искать кроссовки. Но так их и не обнаружил.

— Их отнесли к огню просушиться, — рыжий внимательно за мной наблюдал. — Во истину странные башмаки. Это где такие пошили? В Эзарии?

Я уставился на этого сообразительного малого и принял решение практически моментально. Мне нужен был союзник. Не простой крестьянин, который едва мог связать пару слов, который не обучен грамоте и ничего не знает о внешнем мире. А человек определённого сословия. Человек, обладающий определёнными знаниями. А поскольку от сотника я уже не раз слышал про «королевского дознавателя», решил, что этот рыжий парень сможет стать моим союзником. Сможет, если я расскажу ему чистую правду.

— То место, где их пошили, находится гораздо дальше, — спокойно сказал я. — Вы… Ты — Фелимид? Королевский дознаватель, о котором рассказывал Каталам?

— Он рассказывал обо мне? Любопытно… А ты не хочешь рассказать о себе, чужеземец? Мне нужно дополнить картину. Жители деревни нарисовали её весьма ярко, хоть и слишком сумбурно. Не хватает нескольких штрихов.

Я заметил на его лице ироничную улыбку, приправленную капелькой сомнения. Заметил любопытство и волнение. А потому решил, что он первым узнает кто я такой.

— Я готов тебе всё рассказать, королевский дознаватель Фелимид, ведь мне тоже нужны ответы. Мне тоже надо дополнить картину. Картину вашего мира. Вашего умирающего мира…

Фелимид отстранился от решётки, а на лице появился испуг.

— Ты догадываешься кто я? — спросил я.

— Значит… Значит, это правда? — тихо прошептал он. — Они называли тебя милих… И это не суеверный страх. Ведь так… аниран?

Я стал в центре камеры, вытянул левую руку и сжал ладонь в кулак. В тишине энергетический щит появился с лёгким гудением и осветил крошечное пространство. Я сделал несколько осторожных взмахов, чтобы не задеть решётку, а обалдевший королевский дознаватель вскрикнул и упал на задницу.

— Как видишь, я легко могу освободить себя сам, — спокойно сообщил я. — Но этого нет в моих планах. Я хочу поговорить именно с тобой, Фелимид.

Надо отдать ему должное — соображал он на удивление быстро. Вскочил с грязного пола, машинально отряхнулся и принялся озираться. Дрожащими руками выхватил из-за пояса связку ключей и начал отпирать дверь, повторяя лишь: «Аниран! Аниран! Живой аниран!».

Под скрип отпираемой двери я деактивировал щит, а Фелимид с опаской отступил к стене:

— Идём со мной. Прости, что тебе пришлось пробыть здесь. Я найду жилище, более достойное посланника небес.

— Не стоит переживать. Я неприхотлив. Только вот обувь бы мне…

Фелимид сориентировался быстро. Метнулся в сторону, где несли службу молодые стражи, и я расслышал его грозные речи. Он быстро вернулся и протянул мне дряхлые кожаные сапоги.

— Надевай! И быстрее за мной!

Мы проследовали мимо замерших по стойке «смирно» солдат, один из которых остался без сапог, и долго шли по тому самому тёмному тоннелю. Выбрались из подвала в караулку и мне пришлось прищуриться от яркого света, пробивавшегося через открытую дверь. Фелимид отодвинул в сторону двух удивлённых стражей, освобождая для меня дорогу, и подвёл к гнедой упитанной лошадке.

— Умеешь ездить на лошади? — спросил он.

— Нет, никогда не пробовал, — честно признался я. — Но в моём мире они тоже есть. И называются так же.

Зря, наверное, я это сказал. После этих слов Фелимид так и замер на месте, сжав поводья. Видимо, он ещё не до конца понимал, что произошло. Пришлось схватить его за плечи и трясти.

Он поборол ступор, запрыгнул на лошадь и протянул мне руку:

— Принц Тревин должен узнать о твоём прибытии! Мы направимся сразу во дворец!

— Нет, стоп! — остановил его я. — Не нужно этого делать. Я и так уже привлёк к себе слишком много внимания. Сначала мне надо получить ответы на некоторые вопросы.

— Хорошо, — согласился он и принялся о чём-то раздумывать. — Ты прав, наверное. О смерти эстарха уже известно. Первосвященник обязательно потребует передать ему убийцу для… для духовного очищения. Но ведь ты же аниран? Ты — посланник небес. Зачем ты убил одного из пастырей триединого Бога? В пророчестве говорится, что они займут место подле твоих ног и будут нести слово твоё сомневающимся…

— Ты хочешь узнать почему? — перебил его я.

— Хочу.

— А я хочу получить ответы на свои вопросы. И ты, Фелимид, мне кажешься тем, кто сможет их дать. Есть место, где можно спокойно поговорить?

— Есть, — сказал он и вновь протянул руку. — Садись. Укроемся в моём поместье. Для меня будет честью принять анирана.

Мы вырвались за врата города. Фелимид, разгоняя громким командным голосом неосторожных путников, пришпорил коня. Я вцепился в крепкие плечи и отчаянно старался не упасть. Это было моё первое путешествие верхом на лошади и я очень хотел, чтобы оно не стало последним.

Хоть будучи маленьким мальчиком я не раз бывал в деревне, где жили бабушки и дедушки, садиться в седло отказывался наотрез. Лошади меня не пугали сами по себе. Но подслушанный когда-то рассказ — возможно, даже неправдивый — про бедолагу, которого лягнула лошадь, когда он подошёл к ней сзади, напрочь отбил желание тренироваться. На телеге кататься я ещё соглашался, но залезать на лошадь даже не пытался. И никто меня не мог заставить этого сделать.

И вот сейчас, чувствуя быстрый ветер в волосах, я впервые пожалел об этом. Думаю, сейчас такое умение пришлось бы как нельзя кстати.

Мы с Фелимидом промчались мимо широкого подворья, где возвышалась огромная ветряная мельница, и, провожаемые десятками взглядов, устремились дальше. Он гнал коня нещадно, но скакали мы не очень долго. Когда появились правильно очерченные поля, на которых гнули спину бедно одетые люди, он свернул с дороги и крикнул, стараясь перекричать ветер:

— Это моё поместье. 100 душ в услужении. Пожаловано самим королём.

— Тревином? — попытался я блеснуть эрудицией.

— Тревин — принц. Передано королём Анфуданом Третьим. Это его отец. А Тревин — первый наследник, — он немного сбавил ход, когда вдали показался добротный двухэтажный дом. — Ты действительно ничего не знаешь?

— Многого не знаю, — признался я. — Я очутился здесь прошлым летом. Меня приютили добрые люди и помогли перезимовать. А как пришла весна, я решил, что нельзя терять время. Надо изучать ваш мир.

— Так ты действительно аниран? — не опасаясь, что с головы слетит берет, он обернулся и улыбнулся счастливой улыбкой. — Это свершилось! Анираны действительно пришли!

— Ты ещё не видел аниранов? Но ведь слышал о них? Так же?

— Все знают про аниранов, — прокричал он. — Но в наших землях их ещё никто не видел. Говорят, духовники активно разыскивают. Но пока безрезультатно… По крайней мере в Астризии.

— Что это значит? — спросил я. — Почему «по крайней мере»?

— Ходят слухи, — ещё немного сбавил скорость Фелимид. — Что несколько зим назад на острове Темиспар появился могучий аниран. Он не знает страха и его невозможно одолеть. Поэтому, наверное, Кондук процветает. Их военная мощь продолжает расти…

— Стоп-стоп-стоп, Фелимид! — торопливо попросил я. — Расскажешь подробнее, когда прибудем? Я практически ничего не слышу.

— Я мало что знаю. Так говорит народная молва. До нас доходят лишь слухи.

* * *

Поместье было окружено забором из жердей, а у распахнутых ворот, низко кланяясь, нас встретил растерянный тщедушный мужичонка. Он пропустил лошадь, прикрыл ворота и резво побежал следом. А когда мы припарковались у крыльца, подхватил её под уздцы.

— Что прикажут примо? — мужичок слегка запыхался, но всё же вытянулся по стойке «смирно».

— Напои и накорми. И в реке искупай… Рэнэ! — закричал он. — Рэнэ, ко мне быстро!

Двери двухэтажного дома отворились и к нам подбежал ещё один испуганный мужик. Принялся кланяться, как китайский болванчик, лбом чуть не вонзаясь в землю.

— Рэнэ, — грозно произнёс Фелимид. — Всё самое лучшее — на стол! И не аройю, а мармасское из погреба принеси. Выполняй!

— Примо Мириам спрашивала о вас, примо, — тихо произнёс он, продолжая кланяться. — Её пригласить к столу? Или примо только с… гостем будут снедать?

— Мне не до неё, — отмахнулся Фелимид. — Я потом с ней поговорю… Не стой истуканом! Беги быстрее!

— «Примо» — это что? Какое-то вежливое обращение? — спросил, я чувствуя некий дискомфорт оттого, как надменно держится Фелимид с простым людом. Я давно понял, что он представитель местной элиты. Но для меня — изнеженного цивилизацией человека — такое поведение выглядело дико.

Фелимид улыбнулся:

— Так простолюдины обращаются к землевладельцам и вельможам. Ты не знал этого?

— Конечно нет.

— Удивительно, — он опять улыбнулся и сделал жест рукой. — Прошу.

Дом Фелимида выглядел богато. Картины на стенах, написанные рукой неплохого художника. Резные стулья, кресла, скамейки. И даже подобие мягкого дивана, на котором были разбросаны самые настоящие подушки, подбитые пухом. Фелимид попросил меня разуться у порога, а затем провёл в просторный зал, где располагался накрытый скатертью стол.

— Неплохо, — признался я, присаживаясь. — Давно я не видел такой роскоши. В лесу самой большой роскошью для меня была шкура сунугая.

— Ты видел живого сунугая? — удивился Фелимид.

— Не только живого, но и мёртвого, — я полез за пазуху, достал два клыка, которые едва не потерял во время нападения братцев. — Я убил его своими руками.

— Не может быть! — прошептал Фелимид, осторожно прикоснувшись к клыкам. — Неужели ты действительно аниран? Я всё ещё не могу в это поверить…

— Разве тебе не это сказали жители деревни?

— Они называли тебя не только так, — ещё тише сказал он. — Они называли тебя…

— Милих?

— Верно. Тем, кто станет нашим спасителем. Спасителем нашего мира…

На стол быстро накрыли. То ли слуги, то ли молчаливые подневольные рабы приносили яства и быстро испарялись. Тот самый мужичок, встретивший нас у двери, налил в бокалы янтарной жидкости и ждал, пока мы распробуем. Вино оказалось полусухим и терпким. Я такое никогда не любил, потому и попросил секхи, за которой мужичок был тут же отправлен.

— Что ты успел узнать о нашем мире, аниран? — это был первый вопрос, который задал Фелимид, когда мы закончили трапезу. Она прошла довольно-таки быстро, потому что я давненько не ел так вкусно. Мясо птицы со специями, жареная рыба, вареные овощи и самые настоящие маринованные грибы оказались выше всяческих похвал. Я наполнил желудок до потолка, рыгнул, никого не стесняясь, и расслабленно развалился на стуле.

— Мало, если честно, — признался я. — Я и про аниранов мало что знаю. Мне посчастливилось повстречать замечательных людей, которые помогли выжить, и они кое-что рассказали. Но о вашем мироустройстве я не знаю практически ничего. У меня была карта неплохая, но она осталась в рюк… в заплечной сумке. Я планировал изучать ваш мир в попытках разобраться, как могу исправить то, что случилось с вами двенадцать зим назад. Но неожиданное событие внесло некоторые коррективы в мои планы.

— Чудны речи твои, аниран, — усмехнулся Фелимид. — Не волнуйся. Твои вещи солдаты нашли. Я попросил их спрятать… Так а что ты планировал делать? Ты знаешь, что триединый Бог наказал нас за грехи и что мы обречены? Что конец неизбежен? И что только аниранам по силам спасти нас от гибели?

— Да, Фелимид, про это я слышал. И обязательно постараюсь помочь. Я, так же как и вы, не хочу, чтобы ваш мир медленно умирал. Я знаю, что ваши женщины перестали рожать детей с тех пор, как в небе воссияла яркая звезда. И эту звезду вы считаете предвестницей конца. Наказанием за ваши грехи. Я обладаю более глубокими познаниями и смотрю на ситуацию по-другому. Мне кажется, вас поразил вирус…

— Кто поразил?

— Болезнь. Вы больны. Но не только физически, насколько я успел убедиться. Болеет всё ваше общество.

— Я не могу понять тебя, аниран, — растерянно пожал плечами Фелимид.

— Скажи мне, королевский дознаватель, ты точно веришь, что я аниран? — напрямую спросил я. — Веришь, что я пришёл к вам из другого мира? Что я — божественный посланник?

Я встал и сжал пальцами все метки сразу. Активировал щит, клинки, и энергетический пояс, закружившийся вокруг талии.

Фелимид раскрыл рот и выронил кружку с вином. Янтарная жидкость потекла по деревянному полу и проникла в каждую щель. Но он не обратил на это внимание. Уставился на меня, как на диковинку, и коротко кивнул:

— Верю.

— Тогда сначала расскажи мне всё. Всё, что знаешь. И начни с рассказа про свой город.

* * *

Фелимид говорил до самого вечера. Ранней весной световой день всё ещё был короток, а потому рассказал он не так уж много.

Он поведал, что Равенфир, куда он был отправлен две зимы назад приказом короля, знавал лучшие времена. Город основали не так давно и он всё ещё расширял владения, отвоёвывая у леса земли на севере. И именно лес приносил основной доход в казну. Равенфир называли городом дровосеков. Всё лето крепкие мужчины валили деревья, а по осени сплавляли в Плавин — город у озера Холетер. Затем лес доставляли в Винлимар, а оттуда — на строительство гигантского храма, который возвели в горах. Хоть работа над строительством храма была уже завершена, лес требовался постоянно. В горах рыли штольни для добычи золота. Золота нужно было много. И добывали его в основном на востоке или в хребтах Южных гор. Но южный город-государство Декедда, который эти хребты охватывали словно подковой, не признавал королевскую власть. Мятежники отказывались пропускать кого-либо через узкий перевал, который они контролировали. И не раз грозились устроить завал, если войска Астризии покажутся в пределах видимости.

Я очень быстро запутался и попросил Фелимида подкреплять свой рассказ, показывая всё это на карте. Её быстро принесли слуги и, когда расстелили на столе, я спросил:

— Вижу, Декедда — прекрасное место. Плодовитые земли… С суши защищают горы… И залив, судя по карте, есть… Но если они мятежники, почему король не атакует со стороны океана? Почему не высадить войска с кораблей? У вас есть флот вообще?

— Уже пытались не один раз, — махнул рукой Фелимид. — Когда король был молод, он грезил битвами, он мечтал стать завоевателем. И дважды пытался подчинить Декедду. Последний раз это случилось много зим назад. Тогда я ещё не умел читать, но жадно слушал рассказы. Как рассказывали, тогда у короля ничего не вышло. У мятежников тоже есть флот. И немаленький. В морской битве они бы нас не одолели, но с берега их поддерживали катапульты, метавшие огненные горшки.

— Катапульты? — удивлённо переспросил я.

— Да, именно так. Ты знаешь, что такое катапульта?

— Догадываюсь, — сказал я и он подтвердил, что я догадывался верно, когда словесно обрисовал и саму катапульту, и принцип её действия.

Затем Фелимид рассказал про печальные последствия битвы и про сгоравшие прямо на воде корабли. С тех пор Декедда укрепила свою независимость и стала ещё могущественней. Король, было, придушил свою гордость и пожелал начать переговоры. Но город-отступник отказался от любого сотрудничества. Отказался даже от взаимовыгодной торговли. В Декедду проникли новые религиозные веяния и оттуда ответили смехом на требовательный призыв духовников возвести храм во имя всеобщего смирения. Своевольные смуглокожие люди не приняли смирение за догму, и сейчас Астризия находилась в состоянии войны с городом-государством. В состоянии религиозной войны. Духовенство всячески пытается воздействовать на короля и заставить выдвинуть войска для усмирения неверных. Объявить священный поход и призвать к оружию паломников. Но король понимает, что пересечь горы невозможно. Даже малый гарнизон сможет остановить огромную армию, если будет обрушен завал. Чтобы его расчистить, понадобятся многие зимы. Но столько времени держать армию в предгорьях — безумие. От холода и болезней умрут тысячи или десятки тысяч. А король, насколько знал Фелимид, всегда был рассудителен.

Я попросил его рассказать про короля и он улыбнулся; мне стало понятно, что монарха он если и не любил, то, по крайней мере, уважал.

Король Астризии Анфудан Третий — говорил Фелимид — хоть уже находился в почтенном возрасте, умом обладал изрядным. Мало кто мог обвинить его в неразумных действиях или плохом управлении. Он делал всё, что в его силах. Но, как поговаривали те, кто оставался в столице и снабжал Фелимида вестями, стал рассеянным в последнее время. Божье наказание бесплодием переживал тяжко. И хотя он успел воспитать четверых сыновей, старший из которых — Тревин — управлял Равенфиром, хотел иметь ещё детей. Королева Исида была ещё достаточно молода и тоже тяжко переносила всеобщий недуг. За много зим без возможности зачать ребёнка, она, как Фелимид сам слышал, перепробовала множество эликсиров. Покупала их и у известных лекарей, и у шарлатанов. Истощила тело, а потом долго хворала. Теперь и король, и королева, как утверждали друзья Фелимида при дворе, потеряли волю к жизни. Смиренно ждали конца — своего или всего мира — и окончательно поддались влиянию духовников.

Я сделал в голове важную зарубку и спросил у него про старшего сына короля.

— Принц Тревин унаследовал лучшие черты отца, — уверенно произнёс Фелимид. — Я, правда, нечасто с ним встречался в последнее время, хоть и вхож ко двору. Как и все дети короля, он умён и рассудителен. Не импульсивен. Ничего не делает, не продумав полностью. Коммандеры армии говорят, что он талантливый полководец. Когда семь зим назад Кондук высадил большой отряд и полностью сжёг нашу северную твердыню — город Халтберн — именно Тревин повёл войска в бой. Захватчиков сбросили в холодные океанские воды и лишь половине из них удалось спастись. Но город до сих пор не восстановлен… Да к тому же Тревин — везунчик! Его называют любимцем Фласэза. Жена успела принести ему двойню незадолго до появления в небе карающего огня. Он счастливый отец… В отличие от меня.

Фелимид тяжко вздохнул, а глаза сделались печальными. Видимо, он понимал, что познать счастье отцовства ему уже вряд ли суждено.

— Не успел? — я всё же не удержался и задал бестактный вопрос.

— Я был слишком молод тогда. Слишком глуп. Прислушивался к тем, кого не надо было слушать. А когда случилось то, что случилось, было уже поздно… Так что мне, наверное, не видать… Если, конечно, ты не поможешь, аниран.

Он посмотрел на меня с такой надеждой, что я неловко закашлялся. Затем сделал глубокий вдох и сказал:

— Скажу тебе честно, Фелимид. Я не собираюсь впустую тратить ни своё время, ни время вашего мира. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы во всём разобраться. У меня уже есть догадки и понимание того, что надо делать. Но сначала мне нужно кое в чём разобраться. Скажи мне, почему духовники посчитали, что государству нужно смирение как фундамент для построения религии? Почему они так уверены, что непротивление воле божьей чем-то облегчит страдания народа?

— Я не понимаю тебя, аниран, — он вновь повторил то, что уже говорил. — Я не служил при храме, но тоже истово верую. Я верую в божественную кару за грехи наши. Если мы не грешники, то чем заслужили такое наказание? За что триединый Бог с нами так поступил? Мы были недостаточно покорны, недостаточно смиренны, недостаточно кротки. Я верю, что мы получили по заслугам. И теперь ты должен стать воином Фласэза, помочь нам и возглавить войска смиренных, когда он придёт…

— Что? — в этот раз уже я выпучил глаза. Ранее ничего подобного я не слышал. Даже в рассуждениях старейшины Элестина. — Объясни, о чём ты?

— Когда я был молод и крутился при дворе в Обертоне, — тщательно подбирая слова, начал говорить Фелимид. — Мне удалось краем глаза посмотреть на копию «Книги Памяти Смертных». Ту, что в храме, охраняли усердно и никого не подпускали, кроме святых отцов. Но на копию в книгохранилище Обертона я успел посмотреть одним глазком. Я прочёл лишь окончание. Там написано, что когда останется последний пришедший с небес, Фласэз придёт. Он увидит своего наместника и спросит с него. Спросит: достойна ли его паства жизни или всё так же преисполнена гордыни и спеси? Смирилась ли с судьбой и расплатилась ли за грехи? И если аниран так и не станет милихом, не станет нашим спасителем, Фласэз огнём уничтожит мир. А если станет — милостиво позволит анирану самому решать нашу судьбу.

— Звучит просто жутко, — прокряхтел я, и ещё сильнее захотел прочесть эту чёртову книгу. — А что там написано про аниранов?

— Что-то написано, наверное, — пожал плечами Фелимид. — Я только слышал, что они будут не похожи на нас, хоть и выглядят так же… И только глядя на тебя, я понял, что имелось в виду… А теперь скажи мне, зачем ты убил эстарха? Ладно, убить дезертира ставшего разбойником — почётно. Но напасть на духовника — это такой же грех, как напасть на анирана. Они несут ЕГО слово и кроме них нет у нас защитников.

Я налил себе грамм пятьдесят секхи, выпил залпом и затарабанил пальцами по столу. Этот королевский дознаватель не похож на глупца. Не похож на фанатика. Он похож на оболваненного вредной религией человека, конечно. Но далеко не глуп. И занимает высокое положение, очевидно. Знает короля, королеву, принца. Владеет имением и имеет сто душ в услужении. Можно ли ему доверять? Можно ли с ним поделиться мыслями? Можно ли ему намекнуть, что их религия никуда не годится? Она приведёт к тотальной деградации населения и никакая вера в каких-то там Фласэзов не поможет. Они должны помочь себе сами. И, для начала, должны перестать быть такими апатичными. Должны видеть свет в конце тоннеля, а не просто ждать конца. Они должны захотеть измениться. И в этом, несомненно, я видел для себя первостепенную задачу.

Я говорил с Фелимидом долго и осторожно. Аккуратно подбирал слова и объяснял поступки. Рассказал, что делал тот мерзавец с кадилом в руках и ради чего привёл работорговцев в деревню. И сказал, что впредь буду так поступать с каждым. Если вновь кто-то посмеет красть детей и я это узнаю, всей своей аниранской ненавистью я на него навалюсь. Не пощажу и не дам занять место в рядах армии Фласэза. Уничтожу не сомневаясь.

Фелимид слушал меня с поникшим лицом. Поступок святого отца Эолата вызвал у него негодование и он сам был готов заточить такого подлеца в темницу. Но мои идеи ему не понравились. Я сказал ему со всей откровенностью, что хочу выжечь под корень религию, плодящую пассивных амёб. И он испугался. Да, зря, наверное, я говорил с ним так категорично. Но я хотел, чтобы он хотя бы постарался понять опасность пропаганды идей смирения. Так у самых обычных людей не только воля к сопротивлению пропадёт, но и воля к жизни. Я пытался донести свои мысли до Фелимида, но он только мотал головой, как робот, и не соглашался. Он утверждал, что они получили по заслугам и лишь благодаря духовным пастырям могут получить шанс замолить грехи. Казалось, он не понимал, что это всего лишь надувательство.

— Ладно, Фелимид, оставим пока это, — примирительно сказал я, почувствовав, что упёрся в стену. — Мне ещё предстоит во многом разобраться, и если я пойму, что был неправ, признаю это. Но я хотел бы, чтобы ты тоже задумался. Вы вымираете. Даже несмотря на ту помощь, которую, как ты говоришь, заблудшим душам оказывают святые отцы. Но, тем не менее, один из таких привёл бандитов в деревню и держал жителей в повиновении, пока те кидали детей в клетку. Можно ли считать это помощью? И единичный ли это случай? Один ли такой святой отец существует? Возможно, их множество… Но сейчас я бы попросил тебя рассказать про анирана, о котором ты слышал. Ты говорил, он появился на острове Темиспар?

— Это всего лишь слухи, — ответил как-то в раз собравшийся Фелимид. Будто он действительно был мною недоволен. — Молва утверждает, что на острове на самом деле живёт аниран. Светловолосый гигант. Могучий и бесстрашный. В бою нет ему равных. И его невозможно победить.

— И это всё?

— Всё, что я знаю.

— А почему же он — такой могучий и бесстрашный — не пытается спасти ваш мир? Чем занимается? Что делает?

— У меня нет ответов на эти вопросы.

— И больше про аниранов ты ничего не слышал?

— Нет, не слышал. Не слышал и не видел. Ты первый, кого я увидел своими глазами.

— Двенадцать зим прошло с тех пор, как в небе засияла звезда. Двенадцать аниранов уже здесь, а ты никого не встречал и лишь слышал об одном? — искренне удивился я. — Вы в каменном веке живёте, что ли? Как у вас новости распространяются? Пишите ли друг другу письма? Как обмениваетесь информацией?

— Новости и указы передаются гонцами. Если что-то срочное — управитель города просит заводчика отправить с посланием сирея…

— Кого?

— Сирея. Птица такая — сирей. Мощные крылья позволяют ему справляться с сильными ветрами. Так же его легко приручить. А поскольку он хищник, в долгой дороге может позаботиться о себе сам. Ленив, правда. Легко пойдёт на контакт, если регулярно предлагать мясо. И речь нашу понимает.

— Прямо как матаны, — блеснул я осведомлённостью. А потом загрустил, вспомнив своего малыша.

— Только матаны не приручаются, — назидательно воздел палец Фелимид, и я улыбнулся, ведь знал, что всё как раз наоборот.

— В общем, новости до вас доходят, — резюмировал я. — Не в вакууме живёте…

— Где-где живём?

— Неважно… Ладно, Фелимид, вечер уже поздний. Скажи мне, будь любезен, сможешь ли ты представить меня принцу? Сможешь ли провести во дворец? Да так, чтобы духовники не прознали. Похоже, мне пора начинать взбираться по карьерной лестнице. И начну я со знакомства с ним.

— Некоторые твои речи, аниран, я не понимаю, — раздражённо произнёс он. — Сам принц должен представить тебя народу! Я сообщу ему завтра и, уверен, он потребует аудиенции. Но с ним всегда советники: святые отцы, коммандеры, магистры. Они тоже захотят тебя увидеть.

— Магистры??? — совершенно обалдел я. Магии ведь не существует. Ведь так?

— Да, магистры, — спокойно ответил Фелимид. — Учёные мужи. Советники принца. Недавно у нас побывал магистр Анумор и привёз Всевидящее Око, которое установили на вершине Башни Бдения. С его помощью можно изучать окрестности и не бояться внезапного нападения.

— Но колдунов-то у вас нет? — для большей уверенности задал вопрос я.

— Почему нет? Есть. Не только же им быть во Флазирии. И у нас есть те, кто варит эликсиры и настойки. Без них лекари бы не справились.

Я опять встряхнул головой:

— Какой Флазирии? Страна такая?

— О ней я знаю ещё меньше, чем о Эзарии, — развёл руками Фелимид. — Это страна жаркого солнца, что расположена за Южным Океаном. Декедда торгует с Флазирией, но наши корабли они неохотно допускают в свои порты. Так же как и мы, они чтят триединого Бога. Но относятся к нему по-иному. Они не верят в искупление грехов через смирение. Они считают, что их невозможно искупить. Что мы обречены. Что жизнь подходит к концу и каждый волен поступать, как считает нужным. Они считают себя свободными от всего. Потакают низменным желаниям: секха, греховные извращения, дым забытья. Только это их интересует… Но колдуны у них действительно есть. Их немного, но они есть. Говорят, несмотря на то, что они безумны, могут напрямую обращаться к триединому Богу. Спрашивать советов или воздавать хвалу.

— Занятно, — присвистнул я. — Дай угадаю: те колдуны спрашивают советов находясь под воздействием дыма забытья?

— Про сие мне неведомо, аниран. Я никогда не видел смуглокожего колдуна. Боюсь, этого зрелища я бы не выдержал.

Глава 7 Первый день на новом месте

За беседой мы не услышали неторопливых шагов. Я обернулся, ожидая увидеть мужичка, который обслуживал нас ранее и зажёг приятно пахнущие свечи. Но это оказалась невзрачная черноволосая женщина. Она была молода, довольно-таки высока — с меня ростом, — но бледность кожи, тёмные круги под глазами и отсутствие хоть какого-либо макияжа делало её тонкогубое лицо непривлекательным. Поэтому, наверное, я посчитал, что она выглядит куда старше своего реального возраста.

Женщина растерянно уставилась на меня, а затем слегка поклонилась Фелимиду.

— Муж мой, я не видела тебя с утра. Добр ли был твой день?

— Всё хорошо, Мириам, — я расслышал в голосе нотку раздражения. Похоже, Фелимид был недоволен, что нам помешали. — Позволь представлю тебе моего друга. Это… Это…

— Иван, — подсказал я.

— Приятно знать тебя, примо Иван, — она поклонилась мне, и я всё же не стал говорить, что совсем не «примо». — Я готова отойти ко сну. Ждать ли тебя, муж мой?

— Нет, не жди, — небрежно отмахнулся он.

Женщина опять поклонилась, ничего не сказала в ответ и удалилась.

Я поморщился, глядя на Фелимида. Хоть я, что называется, сам не без греха, но так пренебрежительно разговаривать с собственной женой, никогда бы не стал. Особенно при посторонних. К своей я относился с ненавистью и считал, что мне есть за что её ненавидеть. Она убила в моём сыне все хорошие чувства, которые он ко мне когда-либо испытывал. Но, в отличие от этой женщины, она была виновата. Эта же, не имея возможности выполнить своё природное предназначение, на мой взгляд, не заслуживала такого отношения. Беда приключилась не с ней одной, а со всеми сразу. И вряд ли Фелимид имел право оскорблять её своим отношением. Мне показалось, что он смотрит на неё брезгливо именно потому, что она не может подарить ему дитя. Возможно, я ошибался, конечно, ведь чужая семья — потёмки, но промолчать не смог.

— На ней нет никакой вины, Фелимид, — произнёс я. — Весь ваш мир поражён болезнью, а не только она. Она ни в чём не провинилась перед тобой.

— Провинилась, — после продолжительного молчания ответил он. Затем посмотрел на меня, словно собирался исповедоваться. — Она была очень-очень молода, когда нас обручили. И не желала зачинать, пока не будет готова. Тогда я ещё любил её, и прислушался к просьбам. Поверил, когда она говорила, что всегда успеем. Сам приносил дорогие настойки и предавался вместе с ней плотским утехам. Но, как оказалось, триединый Бог посмеялся над нами. Он зажёг в небе яркую звезду и покарал всех, кто считал, что времени у них предостаточно. Да, у нас было его предостаточно. Но мы потратили его зря. И в этом повинна она.

Я опять неловко поморщился и пять раз назвал себя дураком. Потом десять раз выругался и двадцать раз сказал: «Никогда не суй нос в чужие дела!».

— Ладно, всё равно ничего уже не изменить, — Фелимид налил себе вина и полностью осушил кружку. — Аниран Иван, погости у меня. Я завтра попробую встретиться с принцем и договорюсь о встрече.

— Только не рассказывай сразу всем, кто я такой, — попросил я. — Я хочу поговорить только с ним. Посмотреть на него. Понять, что он из себя представляет. Никаких колдунов, жрецов и магистров не надо. Для них ещё будет время…

— А может и не будет? — горько усмехнулся он.

— Время — это единственное, что у вас ещё есть. Прошлое уже не имеет значения. Настоящее разрушается. Будущего нет… Но я не хочу спешить. Я уверен, что не каждый возрадуется, увидев анирана. Так что, если искренне желаешь помочь, сделай так, как я прошу. Я не намерен бросаться грудью на амбразуру. Я всё буду делать постепенно.

— Чудны аниранские речи, — усмехнулся Фелимид. — Но я обещаю, что помогу. Потому, что верю тебе… Ты спрашивал лишь о нашей жизни. Интересовался, тяжела ли она. Легка ли… Ты стал на защиту простолюдинов, спас их детей, покарал дезертиров. Тебя не интересует золото, ты равнодушен к вину, за время нашего разговора ни разу не спросил про распутных женщин. Если бы они узнали, что ты — аниран, самые прекрасные, самые дорогие красавицы Равенфира пали бы к твоим ногам. Они бы добровольно выполняли любые твои прихоти. Им не нужна была бы оплата… Но мирские удовольствия, я вижу, тебя не интересуют. Тебе небезразлична судьба нашего мира. Возможно, ты действительно сможешь стать милихом. Не просто посланником небес, а нашим спасителем… Рэнэ! Рэнэ, ко мне быстро! Моего друга разместишь в гостевых апартаментах наверху, — сказал он, когда стремглав примчался мужичок. — Обращаться с ним как с самим принцем Тревином, когда тот гостил у нас. Ясно?

— Очень! Очень ясно, примо, — торопливо закивал тот испуганной головушкой. — Исполню всё, что гость попросят.

— Доброй ночи, ани… Иван, — вовремя спохватился дознаватель и опасливо покосился на своего то ли лакея, то ли мажордома. — Утром я отбуду и вернусь только к закату. Тогда и продолжим разговор.

— Благодарю тебя, Фелимид. Я обещаю сделать всё, что в моих силах. Верь мне.

Я отправился следом за мужичком, который усиленно делал вид, что всё происходящее его совершенно не касается. Вместе с ним мы поднялись на второй этаж и зашли в небольшую уютную комантушку. У стены стояла лохань, наполненная водой, от которой шёл пар. Рядом располагался глиняный кувшин с холодной водой. На широкой кровати с настоящей пуховой периной лежала чистая одежда. Тёплое одеяло было свёрнуто в рулон у подушки, и Рэнэ дёрнулся было его разворачивать. Я остановил его, поблагодарил и попросил оставить меня наедине с самим собой. Я планировал принять ванну, которая оказалась как нельзя кстати. Рэнэ спросил, не принести ли чего, запалил лучину и удалился, обещая вскоре вернуться с горячим травяным отваром.

Я блаженствовал в тёплой воде до тех пор, пока она не стала холодной. Затем выпил отвар и поблагодарил Рэнэ за расторопность, когда слуги вынесли лохань. Растянулся на кровати и блаженно вытянулся. На такой мягкой перине я не валялся очень давно. Наверное, с далёкого-далёкого детства.

— Всё же и в этом мире есть те, для кого забота о хлебе насущном не самое важное занятие, — пробормотал я. — Даже здесь есть классовое неравенство.

Я подложил кулак под голову и задумался о правильности своих поступков. Пока всё шло по плану. Этот рыжий дознаватель действительно оказался далеко неглупым мужиком и поведал мне немало интересного. К тому же он, судя по всему, особа весьма влиятельная. А значит, знакомство с ним для меня весьма важно. Он укроет меня от чужих глаз, даст кров и пищу. Снабдит информацией и выведет на тех, кто ещё более влиятелен и значим — выведет на королевскую семью. А показав себя во всей красе принцу Тревину, я смогу снять с повестки дня такой вопрос как выживание. И сосредоточусь на другом вопросе — понимании, что делать дальше.

Единственное, что меня напрягает — окружение принца. Вполне логично предположить, что королевский отпрыск окружён советниками из числа духовенства. И неизвестно, что ему насоветуют в свете того, что я совершил со святым отцом Эолатом. Ладно, может быть, я смогу отстоять свою позицию и расскажу, чем занимался покойный святой отец. Но если я с пылу с жару начну рассказывать, что всю эту религию, пропагандирующую тотальное смирение, надо разрушить до основания, добром это не кончится. Может кончится куда плачевнее. И тогда всякие-разные советники, несомненно, подумают так же, как когда-то думал святой отец Элестин, заплативший за то, чтобы мой дар можно было забрать с хладного трупа. Они подумают о моём устранении. Когда кто-то идёт против системы, система безжалостного его перемолотит и найдёт кого-нибудь менее твердолобого. А с учётом того, что кроме меня в этом мире должно быть ещё девять живых аниранов, менее твердолобый обязательно отыщется. Это лишь вопрос времени. Времени, которое у этого мира ещё есть.

— Значит, нужно себя вести очень осторожно, — пробормотал я. — Возможно, королевскому дознавателю я наговорил лишнего. Но он воспринял мои слова вполне адекватно, что пропорционально его уму. Но как воспримут мои слова остальные — невозможно предугадать. Потому разговоры о религиозных реформах надо пока оставить. По крайней мере до момента, когда я пойму, что за человек этот Тревин. Фелимид отзывался о нём с изрядной долей уважения и говорил как о прекрасном полководце. Следовательно, тот тоже не дурак. А если он поверит, что я — аниран, который действительно желает помочь, проблем не должно возникнуть. И если их не возникнет, тогда я перейду к вопросу, который меня волнует… И надо, наверное, рассказать Фелимиду про Дейдру. Сообщить, что я действительно могу помочь и тому есть живое доказательство. И попросить у него помощи. Он говорил, что вести передаются с местными почтовыми голубями. Или как их там… Надо попросить, чтобы он отправил весточку в Валензон и разузнал прибыла ли в город тройка, состоящая из тучной женщины, молодой девы и такого же молодого охотника. Возможно, у него получится что-нибудь узнать.

От общения с самим собой меня отвлёк слуга, который опять постучался с вопросом всё ли меня устраивает. Я сказал, что всё идеально, и подошёл к окну, чтобы закрыть ставни.

Во дворе зажигали факелы. Несмотря на темень, кто-то ещё трудился, собирая мусор, оставшийся после чистки овощей. Я видел, как какая-то женщина подметала землю самой настоящей метлой. Внезапно она встрепенулась, уронила метлу и принялась низко кланяться. Мимо неё прошла жена Фелимида, обернулась и что-то недовольно высказала. Женщина испуганно схватила метлу и, продолжая кланяться, начала сдавать назад. Жена Фелимида что-то грозно крикнула ей вслед, а затем переключилась на мужичка, который замер перед ней по стойке «смирно». Она перекинулась с ним парой фраз, тот угодливо закивал и принял из её рук несколько до боли знакомых листочков. Мириам развернулась и зашла обратно в дом, а мужичок торопливо побежал к стоявшей недалеко жаровне.

— Все они тут наркоманы, что ли? — прошептал я.

Покуда я внимательно наблюдал за женой Фемилида, мою голову посетили вполне разумные мысли. Но в данный момент, несмотря на всю разумность, я принялся отчаянно гнать их прочь. Они были верные. Они были логичные. Они были вполне себе трезвые. Но я отчаянно сопротивлялся им. Да, я понимал, конечно, что могу попытаться помочь семье Фелимида в общем и его жене в частности прямо сейчас. Моё семя живуче, что доказала собой Дейдра. И я вполне мог попытаться посеять его в другой почве. Даже несмотря на то, что кто-то будет против. Я не знаю, как на это посмотрит Фелимид, как посмотрит его жена. Да даже как на это посмотрю я сам. Но высшая необходимость прямо кричит о том, что надо попытаться. Что глупо отказываться от возможности посеять зерно жизни. Не факт, что оно приживётся, конечно, но если такая возможность есть, нельзя не дать ей шанс. Ведь один раз уже получилось. А значит, надо продолжать попытки.

— Угомонись! — резко сказал я сам себе. — Тоже мне бычок-осеменитель! Не суйся в чужую жизнь, в чужую семью. Даже если они сами тебя попросят, расскажи ты им о своих успехах, ты должен будешь отказаться. Получится у тебя или не получится — ты разрушишь эту семью. Ты сделаешь только хуже, если получится. И не менее хуже, если не получится. В обоих случаях будет только вред. Потому даже не думай о том, чтобы осеменять по пути каждую самку, которая тебе повстречается. И ни слова никому о Дейдре! Двигайся маленькими шажками и держи рот на замке. Этот мир куда более бесчеловечен, чем твой. И все прекрасные порывы твоей души могут привести к обратным результатам. Потому не совершай необдуманных поступков и следи за языком…

* * *

Я парил над облаками, рассматривал далёкие звёзды на тёмном небе, вдыхал прохладный вечерний воздух, чему-то улыбался и, кажется, насвистывал какую-то мелодию. А может и нет. Может, мне всё это казалось. Тем не менее мне надоело праздно витать, считая звёзды, и я соскользнул в облака. Расставил ли я крылья, включил ли я двигатель, или просто планировал, я не знал. Я просто летел. Я был невесом и счастлив. Подо мной горели огни. Я стремительно спускался с большой высоты прямо на каменные стены, по которым бродили крошечные фигурки с факелами. Я опять улыбнулся и увеличил скорость. Пролетел над самыми бойницами, захохотал, сделал резкий вираж и принялся удаляться от врат города. Пролетел мимо мельницы, пересёк широкую реку и углубился в лес. Летел я долго, но лес и не думал заканчиваться. Он прилично надоел мне за время полёта, и даже появившиеся перепаханные поля не разбавили раздражение. Я летел вдоль них и, несмотря на темноту, рассмотрел небольшой обоз, передвигающийся по широкой, вымощенной камнем, дороге. Несколько десятков всадников, карета, три телеги. Я зафиксировал взглядом обоз, будто это было нечто важное, и полетел дальше. Свет трёх лун отразился в далёком озере, которое прижималось к высоченным стенам. Я увидел несметное количество бедных лачуг, теснившихся у берега озера, улыбнулся этому факту и понял, что, наконец-то, прибыл по назначению. Взлетел вверх и долго кружил, рассматривая с высоты птичьего полёта освещённый огнями огромный каменный город.

— В путь! — тихо произнёс знакомый голос.

* * *

Я медленно открыл глаза и уставился в деревянный потолок. Уже давно рассвело и я даже расслышал за окном пение неизвестных птиц. Я протёр глаза и вспомнил мельчайшие детали сна. Чёртов голос вернулся. Но на этот раз он не стал будить меня среди ночи, а сжалился и позволил выспаться. Правда, это мало что меняло — он вновь гнал меня вперёд. Опять показывал дорогу и призывал двигаться. Хоть в этот раз ориентиров в пути не было, они мне были не нужны. Вчера вечером я очень внимательно изучил карту Фелимида и прекрасно понял куда гонит меня голос. Он гнал меня на запад, в столицу Астризии — Обертон.

В запертую дверь робко постучали.

— Примо?

— Да? Войдите, — я сел на кровати и широко зевнул.

Дверь скрипнула; на пороге показался тихоня Рэнэ. Одной рукой он поддерживал уставленный яствами деревянный поднос, а во второй руке сжимал пару кожаных башмаков.

— Примо, ваш пища, — он вошёл в комнатку и поставил поднос на стол. — Вот ваша обувь из запасов примо Фелимида. Они сказали, вам она подойдёт.

— Спасибо, Рэнэ, — поблагодарил я. — И прекрати постоянно кланяться.

— Примо, примо Фелимид ускакали на рассвете и попросили передать, чтобы вы не показывались на глаза слугам. Они приказали выполнять любые ваши распоряжения, покуда они не вернутся. Но только мне дозволено вас видеть. Что я могу для вас сделать?

— Мне нельзя выходить на двор?

— Примо просили сказать, чтобы вы соблюдали осторожность. Они сказали, вы поймёте. Что я могу для вас сделать?

Я неопределённо хмыкнул, так как совсем не планировал сидеть взаперти. Наоборот: засыпая, я думал, что посвящу сегодняшний день изучению поместья и знакомству с его обитателями. Буду мучить их вопросами, чтобы расширить свой кругозор. И познакомлюсь, конечно, с женой дознавателя.

Но Фелимид, видимо, считал иначе. И это, в принципе, было разумно. Укрыть меня от посторонних глаз куда разумнее, чем бегать и на каждом шагу кричать, что в поместье поселился аниран. Неизвестно к чему это может привести.

Я почесал лоб и уставился на склонившегося мажордома.

— Есть ли у вас книги, которые я мог бы прочесть? — спросил я, предполагая, что и таким образом тоже смогу расширить кругозор.

Рэнэ перестал пребывать в позе цапли, охотившейся на лягушек, выпрямился и удивлённо уставился на меня.

— Примо не читают книг самостоятельно. Для этого у них есть книгочеи. Если вы желаете, я отправлю ему весточку. Что вы желаете услышать от него? Какие книги ему стоит захватить из Святого Храма?

Я мысленно отвесил себе подзатыльник и лихорадочно соображал, как спасти ситуацию. Откуда мне было знать, что местные аристократы настолько ленивы, что даже книги за них читают монахи? Ну, или кто там такие эти книгочеи. Лучше бы я просто промолчал.

— Нет, не надо. Рэнэ, скажи, есть ли в этом доме оружие? Я бы не прочь попрактиковаться с острым мечом. Места в комнате для этого хватит.

Я выжидательно посмотрел на мажордома, и в этот раз он не стал пялить зеньки. Видимо, в такой просьбе не было ничего необычного. Возможно, его хозяин тоже любит упражняться с мечом.

— Я принесу меч, когда примо закончат трапезу, — он поклонился и начал сдавать назад.

— Обещаю ничего не сломать, — добавил я, но мажордом даже не улыбнулся. — Эх, похоже, он уже что-то подозревает.

Я пододвинул к окну столик с подносом, на котором стояли закрытые горшки и плошки, и приступил к еде, разглядывая работающих во дворе людей. Увидел Рэнэ, торопливо направлявшегося к мужичку у распаханного огорода. Тот свёл руки за спиной и с важным видом наблюдал, как бабы в длинных юбках разбрасывают по полю рассаду. Они о чём-то зашептались. Мужичок энергично закивал головой, дал по газам и побежал в сторону далёкого сарая.

— А детей-то и вправду нет, — прошептал я, одновременно поглощая кашу и рассматривая жизнь за окном. — Вообще никаких. Ни младенцев, ни дошкольного возраста, ни подростков. Женщины, гнущие спину. Мужики, руководящие процессом. Ни стариков, ни детей… Да уж… Надо на эту тему поговорить с Фелимидом более предметно.

* * *

Королевский дознаватель примчался в поместье, когда солнце коснулось горизонта. Небо посерело, обещая дождь, а слуги торопливо сновали по двору, зажигая факелы.

Весь световой день я провёл в комнате, за исключением единичного похода по естественным надобностям. В сопровождении Рэнэ и чувствуя себя очень некомфортно, я посетил деревянную кабинку вдали от дома. Мажордом внимательно следил за тем, чтобы я не отклонялся от курса и не вступал в контакт со слугами. Он даже шикнул мимоходом на любопытного парня, который оторвался от мотыги и внимательно на меня посмотрел.

Так что когда вернулся Фелимид, я изнывал от скуки. Есть от пуза и спать — это, конечно, хорошо. Но не для меня и не в данной ситуации.

Королевский дознаватель ворвался в комнату, как вихрь. Было видно, что он чем-то обеспокоен. Он сорвал с себя плащ, передал Рэнэ, торопливо раздал указания и запер за собой дверь.

— Фелимид, в чём дело?

— Прости, аниран. Прибыл как только смог. Что-то не так.

— Что не так? Рассказывай.

Фелимид опустился на стул и тяжело вздохнул.

— Прости ещё раз, аниран, но я не смог встретиться с принцем. Меня к нему не допустили. Святой отец Эокаст — первосвященник Равенфира — перехватил меня во дворце. Он задавал странные вопросы и мне стоило большого труда от них увиливать…

— Что за странные вопросы? — перебил я.

— Они оцепили деревню примо Маркура, — сказал Фелимид. — Сотня Каталама, я имею в виду. Каталаму, с которым я встретился позже, приказали не выпускать никого из деревни, пока храмовники допрашивают каждого простолюдина и сверяютих рассказы. Мне кажется, они ищут тебя, аниран. А святой отец Эокаст напрямую спрашивал, где тот пленник, что должен был быть доставлен в темницу за убийство эстарха Эолата.

— Они знают, что я должен быть в темнице?

— Они даже знают, что тебя там нет, — выдохнул Фелимид. — Храмовники отыскали твою сумку, а святой отец Эокаст интересовался у меня, не показалась ли мне странным обувь душегуба? Я ответил, что не стал рассматривать обувь убийцы, а просто приказал запереть его в казематах. Тогда он принялся меня стращать, требуя ответа на вопрос, почему душегуба сразу не привели в храм. Почему не поставили церковь в известность и почему позволили сбежать.

— Они думают, что я сбежал?

— И они хотят тебя найти, аниран, — кивнул головой Фелимид. — По городу разошлись соглядатаи храмовников. Они сейчас облазят каждый подвал, каждый притон, каждый трактир или заведение с падшими женщинами. Судя по всему, они нашли твою обувь и вскоре точно будут знать, насколько необычен тот душегуб, что убил очень влиятельного духовного пастыря.

— Тогда, возможно, пришла пора им представиться? — почесал я подбородок, раздумывая над последовательностью действий. Раз они так хотят выяснить, кто я такой, зачем затягивать со знакомством? Пора идти прямиком к принцу.

— Не думаю, что стоит это делать, — остановил поток моих мыслей Фелимид. — Ты не видел его глаза. Глаза первосвященника. Когда он тряс меня за руку, шипел и угрожал, в них было столько злобы, что я испугался. Я чуть было не ляпнул «аниран пришёл», когда он требовал от меня сознаться в добровольной помощи душегубу. Мне кажется, тебя не ждёт ничего хорошего.

— Как это анирана не ждёт ничего хорошего? — удивился я. — Я же наместник Бога на вашей земле. Посланник небес. Я же потенциальный спаситель вашего мира!

— Мне кажется, они хотят тебя найти раньше, чем о тебе узнает принц. По указанию первосвященника во дворце обычную стражу заменили воинами храма. Покои принца охраняются ими же. Отец Эокаст не выпускает принца из-под надзора и никому не разрешает с ним видеться. Он не только меня к нему не пустил, но и вельмож разных не допускает. Я видел это своими глазами. А мне, по роду занятий, разрешено видеться с принцем без предварительного согласования. Но в этот раз меня не пропустили. Уверен, святые отцы что-то замышляют.

Ещё вчера я сделал вывод, что Фелимид далеко не дурак. Впрочем, в королевские дознаватели вряд ли бы взяли дурака. У мужика светлая голова и соображает он вполне неплохо. Я быстро обрабатывал информацию, пытаясь понять, что происходит. Я знал, что рано или поздно, о том, что произошло в деревне станет известно всем. Не только тем, кому это надо знать по долгу службы, а абсолютно всем. Рано или поздно слухи про «милиха», спасшего крестьян, распространились бы повсюду. И очень быстро умные головы выяснили бы кем на самом деле является этот «милих». Фелимиду, вон, меньше коротких местных суток понадобилось, чтобы сложить два и два. То есть удивляться нечему. Другой вопрос — как ко всему этому отнесётся духовенство?

В принципе, я могу каждому аргументировано объяснить свой поступок. И каждый, у кого полный порядок с головой, признает его правильным. Но Фелимид говорит, что принца старательно отгораживают от внешнего мира, чтобы он знал меньше, чем мог бы узнать. То есть его отгораживают от информации обо мне. Зачем? Зачем духовники это делают? Они же должны искать меня лишь для того, чтобы низко поклониться, расцеловать ступни и заявить во всеуслышание, что потенциальный спаситель прибыл. И первым делом они должны сообщить об этом королевской персоне. Но они почему-то не стремятся этого делать.

— Что они могут замышлять, Фелимид? Я убил одного из них не по желанию, а по необходимости. Этот мерзавец привёл в деревню врага и помогал ему. Я могу это объяснить. Может, ты утром отведёшь меня в храм? Я докажу им свою правоту.

— Не надо! Я прошу тебя, аниран! Дай мне время узнать, что происходит. Я пробьюсь к принцу. Я заставлю его выслушать меня. Я попросил старшину канцелярии написать срочную депешу для встречи с принцем. Он будет обязан встретиться со мной, чтобы поставить печать. Я смогу остаться с ним наедине и рассказать, с кем посчастливилось повстречаться… А с храмовниками лучше не связываться. Я не знаю, как объяснить тебе, аниран, но всё же повторюсь: ты не видел глаза первосвященника Эокаста. Я видел их. Это было не просто негодование, когда он тряс меня и хулил за ротозейство. Он не только был зол и недоволен, что я отдал приказ отправить душегуба в темницу, из которой он потом таинственно исчез. Казалось, он ненавидел меня за это. Он несколько раз прокричал мне в лицо, что я обязан доставлять в пыточную храма каждого, кто в ответе за забранную жизнь брата по вере. Что я много о себе возомнил. Что не должен принимать решения, а просто выполнять указания.

— Похоже, они действительно жаждут познакомиться со мной, — пробормотал я. — Извини, Фелимид. Надо было тебя послушать. Если бы мы встретились с принцем вчера, как ты предлагал, сегодня бы не пришлось обсуждать то, что обсуждаем.

— Прошедшего не изменить, — философски изрёк он. — Но мы ещё можем попытаться. Я клянусь тебе, аниран, что завтра добьюсь аудиенции с принцем и всё ему расскажу. Тревин — рассудительный муж. Он выслушает меня и поверит мне. Это неизбежно, ведь я не стану лгать.

— Может, мне всё же стоит отправиться с тобой? Я сам себя продемонстрирую принцу.

— Тебя никто не знает. Даже если мы пойдём вместе, я не смогу провести тебя во дворец. Стража тебя остановит. И сейчас уже это не просто стража, а храмовники, которые куда опаснее. Нам двоим не пройти. А вот сам я смогу.

— Логично. Что же мне делать? Ждать твоего возвращения?

— Я отправлюсь на рассвете, чтобы успеть подготовить все бумаги. Принц встаёт рано и вельможи к нему выстраиваются с самого утра. До полудня, думаю, я уже смогу с ними переговорить. А что будет затем — затем и посмотрим. Возможно, он сам возжелает тебя увидеть и мы вернёмся в имение. А, возможно, я прибуду один. Просто дождись.

— Хорошо, Фелимид. Дождусь. Но и ты будь осторожен. Я всё же аниран. Напасть на анирана — грех. Убить анирана — грех. А ты простой, обычный. Будь осторожнее.

Фелимид усмехнулся и сказал словами старейшины Элестина:

— Не грех напасть на того анирана, кто никогда не станет «милихом». И убить не грех, ведь он, возможно, испепелит наш мир. К счастью, я верю тебе, Иван. И верю в тебя.

Я замер на мгновение. Мне показалось, что этот королевский дознаватель знает куда больше, чем пытался показать ранее. Весь вчерашний день он держался со мной вполне уверенно. Был спокоен и не мельтешил. Может, прощупывал?

— Ты веришь в меня? — тихо переспросил я. — Иначе прошлой ночью, пока я безмятежно спал, перерезал бы глотку?

Фелимид оставался таким же спокойным.

— Нет, не перерезал бы. Но если бы заметил в тебе дивное двуличие, утром за тобой пришёл бы не Рэнэ. Понимаешь, о чём я? Я переговорил с каждым простолюдином из деревни, принадлежащей примо Маркуру. Я спросил: что вы видели? И каждый из раза в раз повторял лишь одно. Они не путались в своих словах и обо всём рассказывали одинаково. Несчастная мать мальчика, которого ты спас, видела тебя близко. Как я сейчас смотрю на тебя. Она видела, с какой яростью ты убиваешь тех, кто пришёл забрать её ребёнка. И сказала мне, что с такой яростью карать зло может только настоящий защитник, настоящий посланник небес. Ведь только в его сердце есть место состраданию. Тому анирану, который не готов стать «милихом», чуждо сострадание. Им движет лишь похоть, жажда власти, стяжательство, удовлетворение своих прихотей. Ему всё равно, что будет с нашим миром. Ему интересен лишь он сам.

В очередной раз я замер, словно статуя. Похоже, этот королевский дознаватель, действительно знает на-а-а-амного больше, чем рассказывал.

— А откуда ты это знаешь? — прошептал я.

— Потому что я прочёл в «Книге Памяти Смертных» не только окончание, — абсолютно спокойно сказал Фелимид.

— Фелимид, ты полон загадок, — всё ещё оставаясь напряжённым, произнёс я. — Мне это не по душе. Я не люблю сюрпризов.

— Я обещаю, что помогу тебе, аниран. Верь мне, как я верю тебе. Это главное… Прости, но я должен тебя оставить. Я отправлюсь очень рано и ещё раз попрошу тебя оставаться здесь. Не стоит никому давать пищу для разговоров. О тебе позаботятся, пока меня не будет.

Фелимид низко поклонился, как ранее делал его мажордом, и удалился. Закрыл дверь и я услышал, как щёлкнул замок.

— Однако, — я подёргал дверь и убедился, что она заперта. — Наверное, я очень слабо разбираюсь в людях. Думал, выбрал себе союзника. А оказывается, это он меня выбирал. Прощупывал и выбирал. И если бы я не прошёл тест, кто знает, чем бы всё завершилось…

Поздним вечером ко мне вновь наведался Рэнэ, узнать, не желаю ли я отужинать. Затем сказал, что ужинать мне придётся в одиночестве, так как хозяин занят, и отчалил. А я, после сытного ужина, долго валялся на мягкой перине и раздумывал о том, что, по существу, слишком доверчив. В незнакомом доме с незнакомыми людьми всю ночь спал как убитый. Даже не подумал о том, что эти незнакомые люди в своём доме могут легко подняться на второй этаж и окончить мой аниранский путь прочерком острого кинжала. Ведь я не неуязвим. По телу метки не разбросаны. Они ведь только на ладонях. Медведь легко распорол мою грудь, стрела Бриона пробила лёгкое. Ладно, пусть регенерация на высоте, как говорится, но ведь я не бессмертен. Я почти что такой же хрупкий, как они.

Ну, почти что…

Глава 8 Не время сражаться, время прятаться

В эту ночь я долго не мог уснуть. После странного разговора с Фелимидом действительно решил стать на страже самого себя. Передвинул кровать ближе к окну, чтобы было время вскочить и дать отпор, если бы внезапно отворились двери, принял полулежачую позу и долго размышлял о том о сём.

Но в дверь ко мне никто не ломился. В конце-концов, глубокой ночью я не выдержал сидения на страже и заснул. А проснулся, когда уже давно рассвело. Сквозь прикрытые ставни пробивались лучи света и кое-что ещё. Пробивались странные звуки, командные голоса и лошадиное ржание.

На световой скорости промелькнула мысль, что прибыл сам принц Тревин. Но она улетучилась, когда раздались женские визги. Они сплелись в кучу, звучали громко и прекратились лишь тогда, когда грубые мужские голоса приказали заткнуть пасти тем, кто эти визги издаёт. Я встряхнул головой, разгоняя сонливость, сел на мягкой перине и собирался было распахнуть ставни настежь. Но что-то меня остановило. Ставни были закрыты неплотно и в широкую щель я прекрасно рассмотрел, что происходит во дворе.

Вереница конников втягивалась в поместье. От врат до самого двора они выстраивались попарно и неторопливо приближались. По секундной оценке я определил, что конников было не меньше двух десятков. А то и больше. Но самым странным мне показались их одежды. Конники носили не коричневые кожанки, которые я видел на воинах десятка Умтара. Они были одеты в странные белые одежды. Эдакие обтягивающие белые рясы на крепких телах. Все при островерхих металлических шлемах, поверх которых сидел старый знакомый монашеский клобук. Такой в этом мире я видел дважды.

Едва я сообразил кто пожаловал в гости, сполз с кровати, спрятался под окном и осторожно выглянул. Вряд ли меня мог кто-то заметить за ставнями, но я решил не испытывать судьбу. Через щель изучал конников, которые скапливались на просторном дворе, и прислушивался к разговорам.

Грубый голос командира в очередной раз приказал визжащим женщинам заглохнуть. Я легко определил кто командует конниками не только по командному голосу, но и по странному треугольному знаку красного цвета на груди. Такой знак я мельком видел на некоторых жителях, когда меня, сидящего в клетке, привезли в город. А потому быстро сообразил, откуда прибыл этот отряд. Что подтвердил сам командир, когда ему навстречу вышла жена Фелимида — Мириам, — сказав ей, что они прибыли по указанию первосвященника Равенфира. Он не стал демонстрировать подписанный судьёй ордер на обыск, как сделали бы в моём мире. Он безапелляционно заявил, что где-то на территории имения скрывается коварный душегуб.

Надо отдать должное Мириам. Хоть я не видел её лица, расслышал ледяной голос. Холоднее, наверное, чем голос самой Снежной Королевы. Она бесстрашно заявила, что никто не смеет въезжать на территорию имения, пожалованное самим королём Анфуданом Третьим, без согласительного указа принца Тревина — его сына и первого наследника. Командир храмовников усмехнулся, сделал жест рукой, призывающий солдат спешится, и щёлкнул пальцами. В тот же момент ему в руку сунули свёрнутый в рулон пергамент.

— Примо умеют читать? — я расслышал, как ехидно он поинтересовался у Мириам. — Всё как положено. Даже с печатью. Держите.

Он передал ей свиток, дождался, когда она его развернёт и прочтёт. А затем, когда Мириам растерянно вернула его обратно, оттолкнул в сторону.

— А теперь пошла прочь с дороги, бесполезное животное! — злобно прорычал он и перешагнул через упавшую женщину. — Перевернуть здесь всё вверх дном! Обыскать каждую щель! Он должен быть здесь!

Я услышал скрип собственных зубов. Увидел, что всех испуганных слуг собрали у крыльца, а потому никто не кинулся на помощь жене Фелимида. Она осталась сидеть на коленях в грязной земле, а храмовники принялись рассредотачиваться по поместью.

— С-с-сука! — злобно прошипел я, вскакивая. — Я вас сейчас всех…

Сзади раздался хруст отпираемого замка, а затем дверь распахнулась. Я этого не ожидал, а потому среагировал вполне ожидаемо. Руки сжались в кулаки, пальцы нашли метки, а щит и энергетические клинки заняли своё место.

— А-а-рх-хм-гх-х-х, — выдавил из себя Рэнэ. Он только отворил дверь и хотел что-то сказать. Но те слова, которые он произнёс, красноречиво говорили, что сказать он собирался совсем не это.

Что-то мыча, Рэнэ безвольно опустился на пятую точку, так и не отпустив ручку двери. Вцепился в неё как в спасательный круг и, буквально, повис.

Я выругался и сделал шаг в сторону двери.

— Рэнэ… Рэнэ, успокойся. Я не причиню тебе вреда.

— Ани… Ани… Аниран, — заикаясь проблеял тот. — Пощади!

— О, Господи, — тяжко выдохнул я и деактивировал оружие. — За что щадить? Я тебе не угроза, Рэнэ. Очнись. Кто эти люди? Что они тут делают? Это храмовники? Да приди в себя уже, наконец!

Где-то на первом этаже раздались звуки битой посуды. Похоже, там били глиняные горшки. Это событие гораздо быстрее привело в чувство Рэнэ, чем мои слова. Он встрепенулся и вскочил с пола. Его взгляд заметался.

— Примо Фелимид оставили указания укрыть примо, если что-то произойдёт. Нужно срочно спрятаться, примо… примо… примо аниран!

Я громко фыркнул и подошёл к двери с твёрдым намерением выйти из неё, спуститься вниз и показать всем, кто в доме хозяин. Пусть даже в этом доме хозяин не я.

— Какой спрятаться? — скривился я. — Я их сейчас…

— Это воины святого храма! — затараторил он. — Они беспощадны. Пожалуйста! Пожалуйста, укройся! Иначе они сожгут дом!

— За что сожгут? Я их сейчас на ремни порежу.

Где-то на первом этаже раздался громкий смех, а затем звук битой посуды.

— Искать! Не развлекаться! — скомандовал кто-то внизу и смех прекратился.

— Если тебя найдут, нам всем не жить, — продолжил причитать Рэнэ. — Они не пощадят никого! Убьют всех, лишь бы слух о аниране не распространился… Послушай меня, послушай меня, аниран. Позволь тебя укрыть от их взглядов. Я знаю где. Я смогу. Они не найдут тебя и уйдут. Пожалуйста!

Я облизал пересохшие губы. Не скрою, в тот момент мне очень хотелось придать себя огласке. Смело выйти во двор и продемонстрировать свои возможности. Мне очень хотелось увидеть удивлённые рожи храмовников и засмеяться, когда они будут рыдать и падать на колени. Я хотел услышать их шёпот, сообщающий о приходе в мир анирана. А затем надавать каждому по ушам. Особенно их грубому командиру.

Но Рэнэ не позволил мне совершить задуманное. Едва он услышал, как кто-то поднимается по лестнице, схватил меня за руку и потащил за собой. И я не стал сопротивляться.

Мы быстро пересекли короткий коридор и упёрлись в запертую дверь. Рэнэ выхватил ключ и отворил замок в одно движение. Затянул меня за собой и закрыл как раз тогда, когда белая ряса мелькнула на противоположной стороне коридорчика.

— Тише! Тише, прошу тебя, — зашептал Рэнэ. — Спускайся очень тихо.

Узкая спиральная лестница была создана из дерева. Она предательски скрипела, когда мы с испуганным мажордомом спускались вниз. Повсюду раздавались мужские голоса, сообщавшие о обнаруженных дорогих вещицах, которым, в общем-то, можно найти более достойное применение. Не знаю, что делали с этими вещицами те, кто о них говорил, но я был уверен, что сейчас происходит самый натуральный грабёж. Я опять, было, подумал выйти на свет и надавать всем тумаков, но Рэнэ меня остановил. Он отворил очередную дверь, когда мы спустились на несколько пролётов.

— Быстрее выходи, аниран, — он выскочил первым. — Мы в винном погребе. Храмовников пока нет, но они обязательно здесь будут. Обязательно найдут. Поторопись.

В тёмном прохладном помещении, освещённом лишь двумя факелами, Рэнэ сориентировался очень быстро. Пока я смотрел по сторонам и видел лишь штабеля деревянных бочонков и бочек приличного размера, он тащил меня вглубь. Подвёл к большущим бочкам, выстроенным в ряд, и остановился.

Я увидел перед собой сплошную земляную стену и не понял зачем он сюда меня притащил, ведь потайного выхода не разглядел.

— Где-то тут подземный ход? — спросил я.

— Нет. Хода здесь нет. Но здесь ты можешь спасти нас всех.

Пока я предполагал, что меня сюда притащили, чтобы в замкнутом пространстве я порубил на куски всех, кого он заманит, Рэнэ продемонстрировал недюжинную смекалку. Он бегло простучал по бочковым крышкам, а затем облегчённо выдохнул, будто обнаружил искомое. Подцепил крышку толстой бочки во втором ряду и снял её. Мы одновременно заглянули внутрь и увидели, что пахучей жидкости красного цвета в ней ровно половина. Я подозрительно прищурился и уставился на мажордома. Тот встретил мой взгляд.

— Примо Фелимид простят меня за моё тайное пристрастие к вину, если я смогу укрыть тебя от глаз храмовников, аниран, — произнёс он. — Пожалуйста, полезай внутрь. Затаись и сиди тихо. Если повезёт, они не станут заглядывать внутрь. Я постараюсь их остановить.

Я проследил за его взглядом и увидел у дальней стены небольшие каменные ступени и деревянный помост, спускающийся под углом в 45 градусов, по которому, наверное, эти бочки в погреб и закатывали. Сверху на помост падали полосы солнечного света, показывая где находится настоящий вход в погреб. Настоящий, а не тайный.

Я задумался, всё ещё сомневаясь стоит ли прятаться. Я был уверен, что моё появление перед храмовниками будет столь же ярким, сколь и перед простыми людьми. Но мои сомнения развеял не только Рэнэ, но и стук по деревянному люку, раздавшийся совершенно неожиданно.

— Отворить! Живо! — громкий командный голос подстегнул меня к принятию верного решения. — Почему заперто изнутри?

— Быстрее! Прошу тебя! — принялся торопить Рэнэ. Он схватил глиняный кувшин, стоявший рядом, выплеснул остатки вина на землю и зачерпнул с краями из открытой бочки. — Я задержу их. Они поверят мне, — сказал он и принялся большими глотками хлебать вино.

Я подивился его находчивости. Больше не сомневаясь, запрыгнул на бочки и полез в подготовленную для меня прямо в одежде. Промок насквозь моментально, поморщился и присел. В бочку я влез с трудом. Но Архимед остался бы мною недоволен — я не закричал «эврика!», потому что вытесненная мною жидкость не перелилась через край, а замерла у подбородка. Возможно, при полном погружении, вино бы пролилось на каменный пол. Но я сидел, погрузившись лишь по шею.

Снаружи в деревянный люк ударили чем-то тяжёлым. Рэнэ закашлялся и ему пришлось отдышаться. В полутьме я заметил быстро осоловевший взгляд бедняги-мажордома и опять подивился его смекалке. Он сделал ещё один глоток, оторвался от кувшина и произнёс заплетающимся языком:

— Что бы ни случилось — сиди. Я справлюсь. Они поверят мне… На рассвете примо Фелимид строго-настрого наказали скрыть гостя от посторонних глаз, если что-то произойдёт. Я обязан им всем. А потому ради них готов отдать жизнь. Пожалуйста, не показывайся, чтобы не произошло.

— Рэнэ, ты самый смелый мажордом из всех, кого я знаю, — вполне честно заявил я, ведь он был единственный мажордом, которого я знал. — Но тебе, пожалуй, не стоит отдавать жизнь, когда я рядом. Ведь тогда мне придётся вылезти из бочки, чтобы твою жизнь спасти. Я не смогу остаться в стороне.

Я вновь присел в бочке. Приятно пахнущее красное вино достигло уровня подбородка и замерло у нижней губы. Ещё немного — и я смогу нахлебаться вдоволь.

Шатаясь и часто отрыгивая, быстро опьяневший Рэнэ закрыл крышку над моей головой и надавил сверху. Раздался сухой щелчок и в этот же момент я услышал, как с жутким скрипом отворился подвальный люк. Будто его вырывали из петель.

— Ты что здесь делаешь, лошадиный помёт? — грубый мужской голос, очень похожий на голос командира храмовников, легко прорвался сквозь деревянную обшивку бочки.

Рядом я услышал самое натуральное икание.

— Ик! Примо уехали в город. А я пользуюсь редкой возможностью побыть в одиночестве, — заплетающимся языком сказал Рэнэ. — А что?

— Это кто такой? — обратился к кому-то командир. В этот раз его голос звучал менее грубо.

— Ик! А ты кто? Что делаешь в винном погребе моего примо? — задал ответный вопрос бесстрашный Рэнэ.

Я услышал удар, падение и звук разбившегося глиняного кувшина.

— Поговори мне ещё тут, пьянь. Кто это такой? Ну же, осёл, говори!

— Это управитель поместья — Рэнэ, — испуганно пролепетал кто-то.

— И часто он тут пропадает? Я же приказал собрать всех слуг на дворе! Как он здесь оказался?

— Пришёл ногами, — пьяным голосом произнёс Рэнэ, а затем захохотал.

«Каков актёр», — подумал я.

Раздался глухой удар и такой же глухой вскрик.

— Тащите его наверх, — брезгливо произнёс командир. — Если бы мой управитель крал вино, я б его в нём и утопил. Уберите эту пьянь!

Я сидел в пахучей жиже по самые губы и не шевелился. Хоть я прекрасно понимал, что происходит буквально в паре метров от меня, вырываться на волю не спешил. Рэнэ действительно сыграл великолепно.

— Осмотрите здесь всё, — продолжил раздавать указания обладатель грубого голоса. — Проверьте бочки…

— Там мармасское, — восторженно произнёс кто-то.

— Серьёзно? Недурно здесь живут… Что уставились? Всё осмотрите, ослы!

— Примо Фарад.

— В чём дело?

— А, может, мы это… выкатим пару бочонков? Ему-то они уже ни к чему.

Я понял, что к командиру обращаются нижестоящие чины. А оттого, что этот примо Фарад, видимо, задумался, потому что не ответил сразу, а раздумывал несколько секунд, я разволновался. Кому это они уже ни к чему? Фелимиду? Что они с ним сделали?

— Выкатывайте три, — наконец, решил командир. — Не сегодня-завтра его растянут на дыбе. Так что ему они действительно ни к чему. Если та поднимет вой, дайте промеж глаз, не робейте. Исполнять!

Я услышал тяжёлую удаляющуюся поступь. Видимо, командир решил не принимать участи в грабеже самолично и поспешил покинуть подвал.

— Свезло так свезло, — весело произнёс кто-то и его поддержали смехом.

Солдаты-храмовники принялись наперебой обсуждать достоинства погреба примо Фелимида и открывать каждую бочку. Пробовали на вкус вино и делились познаниями о его происхождении. Когда они приблизились к ряду бочек, где притаился я, волнение охватило меня целиком. Я уже не горел желанием предстать перед ними, как Прометей. И я не хотел убивать. Потому сидел тихо и лишь прислушивался к голосам.

К счастью, до второго ряда бочек они так и не добрались. Их вполне устроило вино в первом ряду. Радостно обсуждая добычу, они принялись деловито подкатывать бочки ко входу и требовать помощи в поднятии оных от других страждущих. В итоге, я услышал, что они умыкнули четыре бочёнка вместо озвученных трёх. Но мне было всё равно. Меня радовало то, что, благодаря вину, они совсем забыли о цели своего прибывания в подвале. О том, что кого-то разыскивают, они забыли моментально.

Когда люк захлопнулся, я не спешил вылезать. Я сидел достаточно долго, прислушиваясь к приглушённым голосам наверху. Слышимость была плохой, но отдельные голоса я различал вполне сносно. Грубый голос командира иногда раздавался и требовал от нерадивых солдат усерднее искать, а не вожделенно поглядывать на бочки. В итоге, скрючившись, я просидел не меньше часа. Ориентировался во времени я приблизительно, конечно, и даже начал считать секунды. Но мне надоело после первой тысячи и я вспомнил, что всё же аниран.

Я попытался извернуться, чтобы выдавить крышку рукой. Но мне не удалось. К тому же бочка почему-то начала шататься, когда я пытался вытащить руку. Пришлось призвать на помощь голову. И в прямом, и в переносном смысле. Я упёрся ногами в днище и попытался встать. Череп затрещал возмущённо, но я не останавливался. Сцепил зубы, напрягся, и через пару секунд крышка с хлопком вылетела наружу.

Я сплюнул попавшее в рот вино, в очередной раз отметив, что оно действительно неплохое, и осмотрелся.

— Да уж, — прокомментировал я, когда заметил, что первого ряда бочек больше нет. Мне посчастливилось, что храмовые мародёры решили остановиться на четырёх бочках. Иначе, с великой долей вероятности, следующую на поверхность они выкатывали бы ту, где затаился я. — Свезло так свезло, как сказал неизвестный любитель вина.

Я выбрался и спрыгнул на землю. Одежда насквозь пропиталась вином, противно прилипала, но хотя бы вкусно пахла. Кожаные ботинки Фелимида размякли и оказались заполнены до краёв. Я осмотрел себя со всех сторон, затем махнул рукой и тихо направился к выходу из подвала. Подошёл к люку, осторожно поднялся по короткой лестнице, но остановился, когда рука уже легла на ручку. Выбираться прямо сейчас и прямо здесь — не самая лучшая идея. Тем более в таком виде. Если там кто-то есть, моё появление вызовет шок не меньший, чем появление самого анирана. И для этого мне не понадобится демонстрировать доказательства. В обморок попадают точно. А, возможно, копья наставят, если вдруг храмовники ещё там. Вроде, на поверхности тишина. Вроде, никого нет. Никто не разговаривает и не визжит в страхе. Но чем чёрт не шутит. Лучше не рисковать. Тут же ещё один выход есть.

Я вернулся к двери, откуда меня вывел Рене и отметил, что в полумраке подвала её не так уж и просто различить. Если бы я не знал, что она тут есть, возможно, и не нашёл бы.

Я заметил небольшой крючок на месте, где должна быть ручка, обхватил его пальцем и потянул на себя. Дверь легко поддалась и отворилась без скрипа. Я посмотрел вверх, но ни на спиральной лестнице, ни в пролётах никого не было. Я принялся осторожно взбираться и добрался до второго этажа. Отворил очередную дверь и узнал знакомый коридорчик. Он был пуст, как и все комнаты на этом этаже. Но я всё же не стал расслабляться. Хлюпая ногами и оставляя на деревянном полу винные следы, я осторожно добрался до комнатушки, где обитал ранее, и заглянул внутрь. Чисто. Никого нет. Кровать перевёрнута, кувшины разбиты, перина вспорота, пол покрыт белыми перьями, словно земля снежной зимой. Но не беда. Это мелочи.

Я зашёл внутрь и прикрыл за собой дверь. На ходу стал срывать мокрые одежды, которые падали на пол и смешивались с птичьим пухом. Подкрался к окну уже полностью обнажённым и осторожно выглянул. Ставни были распахнуты настежь и я не стал к ним прикасаться.

Бедолага Рэнэ сидел прислонившись к колоде возле поленницы. Сердце ёкнуло, когда я увидел безжизненно склонённую голову. Но страх длился лишь секунду; я увидел, как к нему торопилась дородная дама, держа в руках глиняный горшок с горячим пойлом. Почуяв запах, Рэнэ ожил. Голова поднялась и руки просительно потянулись к горшку. Значит, его не убили. И сейчас его беспокоит лишь тяжёлое похмелье.

Я облегчённо выдохнул и принялся бороздить взглядом двор. Везде были видны признаки хаоса: забор сломан, правые ворота висят на соплях, земля истоптана, глиняные черепки повсюду, перевёрнуто корыто с водой. А у входа в сарай, который находился левее хозяйского дома, желтело сено. На весенней грязной земле оно лежало повсюду, словно ковёр. Видимо, сарай обыскивали с особой тщательностью.

— Вот гады, — прошептал я. — Фелимид, что же с тобой произошло…

Глава 9 Совсем не «серая мышь»

Ответ на риторический вопрос я сам себе не дал, ведь в этот момент дверь в комнату отворилась. Шагов я не слышал и, вполне возможно, кто-то притаился недалеко, ожидая, когда я вернусь.

Я подпрыгнул как кузнечик и за время короткого полёта успел активировать щит. Обернулся и уставился на жену Фелимида. Заметил её грозный взгляд, будто она собиралась знатно пропесочить незваного гостя, из-за которого у неё и её мужа возникли проблемы, и замер, прикрывшись щитом.

Но щит не смог прикрыть один небольшой фактор моей аниранской значимости. Это я тоже успел заметить, когда Мириам словно окаменела. С её уст уже были готовы сорваться слова гнева, но она так и не смогла их произнести. Она выпучила глаза, уставилась на меня, затем на мой щит, а затем на тот предмет, который этот щит так и не смог полностью скрыть. Она покраснела, а я почувствовал себя полным дураком.

— Чёрт, — пробормотал я и стал вполоборота. Деактивировал щит и принялся искать, чем бы прикрыться. Нашёл лишь насквозь промокшие покрасневшие штаны. Подобрал их и прислонил к чреслам.

Но Мириан, судя по всему, это не помогло выйти из состояния шока. Наоборот: она в него вошла — тело гулко стукнуло об пол, когда женщина упала в обморок.

— Здорово… Просто здорово, — прокомментировал я. Затем выругался и принялся натягивать пропахшие вином мокрые штаны.

Я поднял женщину на руки и принялся смотреть по сторонам. Но положить её было некуда — от кровати с периной остались лишь воспоминания.

Я вышел в коридор и по ступенькам спустился на первый этаж. Там тоже творился полнейший бардак. Храмовники, видимо, прочесали весь дом с порядочным рвением. Так что мне пришлось положить женщину на скамейку, подложив ей под голову подушку. Мириам оставалась без сознания. Я пару раз шлёпнул её по щекам для проверки. Убедился, что всё так и есть, и отругал сам себя. Опять я принёс проблемы тем, кто вынужден был меня приютить. И это ещё неизвестно, что с Фелимидом произошло. В подвале храмовники говорили про дыбу. Не хватало…

Я сжал зубы в полном намерении избавить королевского дознавателя от потенциальных дыб. И сделать это я мог лишь одним способом — отправиться в Равенфир и показать всем кто я есть. Пусть тогда посмеют заговорить о дыбах. Я им устрою дыбы!

Я принялся крутить головой в поисках одежды. Но в этом доме я — гость, и понятия не имел, где-что находится. Зато имел кое-кто другой. А, возможно, он имел понятие о лошадях. Доеду на лошади до города. Это, вроде, несложно. Фелимид меня сюда без проблем доставил. А значит, и я справлюсь.

Я подобрался к окну на первом этаже и выглянул во двор. Рэнэ уже оклемался немного и, жмурясь, потягивал отвар. Рядом с ним обеспокоенно качали головами две сердобольные женщины, а два мужика похлопывали по плечам.

— Рэнэ! Рэнэ! — громко зашипел я через открытые ставни.

Мажордом меня услышал. Как и все остальные. Хоть я успел укрыться за деревянной стеной, они меня заметили. Я выглянул ещё раз и увидел, как бедняга Рэнэ встаёт и, шатаясь, идёт к дому, на ходу грозно приказывая остальным даже не думать о том, чтобы следовать за ним.

Рэнэ заскрипел входной дверью и запер её за собой. Затем несколько секунд удивлённо пялился то на полуобнажённого меня, то на лежащую без чувств Мириам, то на мои штаны, измазанные птичьим пухом. Мажордом удивлённо вскинул вверх бровь, а затем принялся тереть глаза.

— Рэнэ! — строго сказал я. — Она всего лишь упала без чувств. Приди в себя! Мне нужна одежда и лошадь. Слышишь? Я отправляюсь в Равенфир, чтобы отыскать твоего хозяина.

— Храмовники никого не нашли и убрались. Но это не значит, что они настолько глупы, чтобы оставить поместье без присмотра, — сказал он, отчаянно стараясь сопротивляться хмелю. — Возможно, ты не доедешь даже до мельницы, аниран.

— Да плевать мне! Что с твоим примо? Что сказали храмовники? Ты что не понимаешь, что ему нужна помощь?

— Из святых застенков редко кто выходит живым, — продолжил бурчать он.

Я услышал скрип собственных зубов, подошёл к мажордому и встряхнул его.

— Тогда все, кто держат его в застенках, там и останутся! Останутся навечно! А он выйдет! Я позабочусь об этом. Приди в себя, Рэнэ! Дай мне одежду! Дай мне лошадь! И расскажи всё, что знаешь.

— На указе о поиске беглого душегуба стояла королевская печать. И никто кроме принца Тревина не мог её поставить. Он поставил её собственноручно.

Неожиданно раздавшийся знакомый женский голос ошарашил нас обоих. Я обернулся и увидел жену Фелимида. Хоть она всё ещё была бледна лицом, говорила вполне уверенно. Всё ещё лежала на скамейке, но вполне осознавала происходящее.

Рэнэ сориентировался быстрее меня. Он вскочил, подобрал с пола разорванную скатерть и накинул мне на плечи. Возможно, в благородных домах не принято, чтобы гости шастали полуголыми. Но это предположение так и осталось без ответа.

Я отвесил лёгкий поклон.

— Прошу простить меня, примо Ми…

Она властно подняла руку, останавливая поток необязательных вежливостей. Сделала знак Рэнэ и тот поспешил к ней на помощь. Помог подняться и подвёл ко мне ближе.

Ранее Мириам не показалась мне привлекательной. Да даже сейчас суровое тонкогубое лицо высокой брюнетки я бы не назвал эталоном красоты. Но она обладала пронзительным взглядом, в котором читался ум, решительность и суровость. Её карие глаза изучали меня какое-то время и запоминали черты лица. Затем она облизала губы и посмотрела на мажордома.

— Рэнэ, ты знал? Мой муж… Он знал? Он знал, что это…

— Аниран? — вместо неё закончил Рэнэ. — Наверное. Примо не делятся со мной секретами. Они лишь говорят, что делать.

— С тобой он ведёт себя точно так же как и со мной, — прошептала Мириам и вновь посмотрела на меня. — Скажи, ты действительно аниран? Или… Или мне привиделось?

— Я и есть он, — я отошёл на шаг и активировал щит. Затем взмахнул левой рукой, перерезая стул, чудом переживший обыск. Затоптал начавшие тлеть головешки и посмотрел на Мириам. — И я не позволю кому-либо причинить вред тому, кто дал мне кров. Я сейчас же отправлюсь в Равенфир и всем и каждому покажу, что значит злить посланника небес.

— Аниран… Спаситель… — пробормотала женщина и, поддерживаемая мажордомом, попыталась опуститься на колени.

Но я остановил её от такого поступка.

— Не надо падать ниц. Лучше скажи мне, что происходит. А ты, Рэнэ, дай одежду и готовь лошадь. Я еду сейчас же…

— Нет! — властно выкрикнула она и вцепилась в плечо Рэнэ. — Никаких лошадей, Рэнэ. Только одежду. Ступай, принеси.

Я собирался возразить, но мажордом, видимо, знал кто здесь хозяин и кинулся выполнять приказание.

— Твоё геройство, аниран, не поможет спасти моего мужа. Даже если он ещё жив, это ненадолго, — обречённо сказала она и без сил опустилась на скамеечку, оставшись без поддержки управителя.

— Почему? В чём дело? — не на шутку испугался я.

— Указ за печатью принца. В нём сказано, что примо Фелимид подозревается в сокрытии беглого душегуба в своём имении, а так же к причастности к убийству эстарха Эолата. Дознание будет проведено силами воинов храма под покровительством первосвященника — святого отца Эокаста. Это значит, мой муж уже в его руках. Возможно, его уже пытают огнём. Или раскалённое железо прижи…

Я вскочил:

— Рэнэ-э-э! Лошадь быстро!… Никто никого не будет пытать! Пусть только попробуют!

Мириам предостерегающе вскинула руку.

— Это уже неважно, аниран. Неужели ты не понимаешь? Что бы не произошло с моим мужем, они вернутся. Вернутся и проверят всё тщательнее. И, может быть, будут настолько усердно искать, что в винном погребе не останется ни единой бочки. Они будут искать, пока тебя не найдут. Потому что они ищут не беглого душегуба, а анирана. Анирана, который нужен церкви лишь как мёртвый символ…

Я так и сел на задницу. Буквально. Опустился на полуразрушенный диванчик, отворил варежку и, выпучив глаза, смотрел на женщину. Но моё состояние её лишь позабавило. Она даже позволила себе улыбнуться.

— Меня зовут Мириам, — с лёгкой улыбкой она склонила голову.

— Я знаю, — прошамкал я. — А я — Иван.

— Прости, что не запомнила твоего имени ранее. Я думала, ты всего лишь один из знакомцев мужа, которые иногда у нас гостят. Тогда я не знала кто ты такой…

— Твои слова, — перебил я. — Твои слова про мёртвый символ. О чём они? Ты что-то знаешь о аниранах? О аниранах и их связью с церковью? Ты же…

— Женщина? — переспросила она. — Просто женщина? Да, женщина… Но совсем непростая. Как и мой муж, я родом из столицы — из Обертона. Я — единственная законная дочь святого отца Эоанита, обладателя церковной тиары Астризии и первосвященника храма Смирения в Обертоне! — в её голосе опять прорезались нотки той самой ледяной холодности. — Я дочь человека, который равен могуществом самому королю Анфудану Третьему. А может, могущественнее его. И я достаточно много знаю о том, почему церковь считает аниранов опасными.

Опять сама по себе щёлкнула моя челюсть. Никогда бы не признал в этой невзрачной с виду брюнетке столь важную особу. Нет, я видел, конечно, как надменно она себя ведёт со слугами, как отдаёт указания. Но с Фелимидом она была тише воды ниже травы. Он даже относился к ней с некой брезгливостью, как мне показалось. А он сам кто? Неужели незаконнорожденный сын короля?

— Я не понимаю, — пробормотал я. — Как тогда они посмели?… Они же тоже должны знать кто ты такая… Я видел, как тебя бросили на землю храмовники. Командир их…

— Все знают, что я — отверженная. Мой отец не желает обо мне слышать. Он ненавидит меня… Когда великая хворь поразила наш мир и он осознал, что произошло, то пришёл в ярость. Он злился на меня за то, что я… Что я… Что я не оправдала его надежд. Он отрёкся от меня. Отрёкся, но терпел. Терпел до тех пор, пока две зимы назад на заставил короля прогнать нас из столицы. Здесь, в Равенфире, мы обречены доживать свой век. Подальше от глаз моего отца, который сказал на прощанье, что надеется никогда меня больше не увидеть… Здесь к нам нет никакого почтения, аниран. Храмовники презирают, а представители знати уже не раз ложили на стол принца указ для печати с просьбой лишить нас репутации «примо». Но я всё ещё хорошо помню, как в далёком детстве мы играли вместе. А Тревин помнит меня. Эта старая связь помогает нам держаться подальше от храма… Помогала… Сегодня я поняла, что всё закончилось. Печать поставил сам Тревин. А значит, он больше не желает вспоминать обо мне. И моего мужа теперь ничто не спасёт…

— Я спасу! — горячо возразил я. — Я сейчас же пойду к этому вашему Тревину и сам себя продемонстрирую.

— Но я же сказала, аниран, что и тебе спасения не видать.

— Пусть попробуют…

— Они не только попробуют. Они ни перед чем не остановятся, лишь бы водрузить голову анирана на кол, разослать его мощи во все концы страны и во всеуслышание заявить, что он пожертвовал жизнью во славу Фласэза милосердного и во славу смирения.

— Я ничего не понимаю, — растерянно замотал головой я. — Зачем им это? Какой смысл? И ты-то откуда об этом знаешь?

— Отец водил меня в главный храм в Обертоне, возведённый в честь триединого Бога, ещё когда я была маленькой. Показывал охраняемую книгу и много рассказывал о том, что начертано в ней. Он с детства меня готовил к чему-то… Хоть я мало что запомнила, помню, что рассказы отца казались мне сказкой. Страшной сказкой, которую не стоит рассказывать на ночь. Но куда страшнее было слышать разговоры отца с братьями по вере, когда карающий огонь всё-таки пришёл. Когда история из страшной сказки превратилась в быль. Часто святые отцы запирались в храме и испуганно обсуждали, что им делать. Какой выбрать путь. Тогда ещё не было известно, какой хворью покарал нас Фласэз. Но святые отцы уже тогда говорили о том, что анираны несут для всех опасность.

— Какую?

— Неуправляемость или независимость в мыслях. Двуличие в поступках или лживое лицемерие перед лицом служителей храма. Но самое главное — возможное спасение мира.

— Вообще ничего не понимаю! — вскричал я. — Они не хотят, чтобы ваш мир был спасён?

— Нет, не хотят. А зачем он им? Через много зим, когда мир начнёт рушится на части, они давно будут вместе с Фласэзом. Стоять рядом или возглавлять его армию. Им нет дела до того, что останется после них. Они опасаются лишь потери власти. Если анираны смогут помочь нашему миру, найдут возможность его излечить, и это будет сделано вопреки желаниям церкви или же без её участия, власть святых отцов, распространяющих догмы смирения, падёт. И тогда чернь сожжёт не только «Чудо Астризии» — Храм Смирения, — но и каждый храм в каждом городе. Любой, кто носит белую рясу и сейчас считает себя устами Фласэза, будет наказан за тиранию, распространяемую церковью.

— Они боятся, что если чудесное спасение случится, это произойдёт не благодаря им, а вопреки? И тогда анираны потенциально более вредны, чем полезны?

Мириам поморщилась, видимо, пытаясь понять смысл моих слов.

— Для них они вредны в любом случае. Мой отец читал книгу много раз. Я помню, как он предупреждал, что анираны будут двуличны. Они могут быть красноречивы, как Фласэз, но слова их не будут соответствовать поступкам… Они могут быть добром, не осознающим, что внутри сидит зло, которое рано или поздно выберется наружу. И тогда, пылающим огнём нескончаемых войн, они уничтожат нас всех… Что они могут быть опаснее матана на цепи — всегда будут мечтать о свободе, могут сорваться, если цепь окажется недостаточно крепка, и за ногу обязательно ухватят, если проявить малейшую беспечность. Потому их даже не стоит пытаться приручить…

— Один всё же попытался приручить, — хмыкнул я. — Прости, примо Мириам. Я просто вспомнил одного святого отца… бывшего святого отца, с кем долго пришлось делить очаг. Он хотел отправиться со мной в Обертон. А затем подослал убийц… Элестин его имя. Может, ты…

— Элестин? — перебила она. — Тот самый святой отец Элестин? Я помню это имя очень хорошо. Он являлся третьим претендентом на церковнуютиару. Выступал на мировом конклаве после падения карающего огня и потерпел поражение. Я не знаю подробностей, но отец как-то проговорился, что Элестин предлагал неприемлемые вещи. Потому тиара Астризии досталась моему отцу. С тех пор я не слышала про него. Он просто исчез.

— Ну-ну, — я усмехнулся. — Исчез, но всплыл. Как тот предмет, что никогда не тонет. В отличие от того, что ты мне сейчас рассказываешь, он наоборот хотел, чтобы я выжил. Чтобы выжил, закалился и возмужал. А затем отправился вместе с ним в Обертон и предстал перед королём. Может он-то хочет, чтобы ваш мир был спасён?

— Я не знаю. Святой отец Элестин никогда не ладил с моим отцом. Возможно, он опасался, что его убьют. А потому исчез сразу после того, как потерпел поражение. Я не могу сказать, что им движет. Но я помню его. Он всегда казался мне очень умным и дальновидным. Что с ним случилось?

— Без понятия. Вроде бы, он направился в Обертон. Он пустил по моему следу убийц, которые провалили миссию, и должен дожидаться их там.

— И тебе тоже туда надо, аниран. Ты тоже должен отправиться в Обертон!

Мириам решительно стукнула кулачком о ладошку. Будто являясь голосом из моих снов, она тоже призывала отправляться в столицу.

— Почему? — подозрительно прищурился я.

— Послушай меня. Лишь в Равенфире пройдёт слух о аниране, его отыщут. Тебя отыщут. Но пока, я думаю, церковники не до конца уверены кто ты такой. А значит, даже если моего мужа уже пытают, он всё ещё молчит. Но рано или поздно он сломается. Раскалённый металл развязывает рты лучше секхи, увещеваний и золота, как говорил мой отец… Они придут. Вновь придут сюда. И если тебя отыщут, сожгут нас всех. Поэтому, аниран, ты должен уйти. Уйти как можно скорее.

— Но почему именно в Обертон?

— Ты должен попасть к королю раньше, чем о тебе прознают храмовники. Ты должен встретиться с ним и рассказать кто ты. Король потерян. Но он всё ещё способен трезво мыслить. Если он увидит в тебе возможность, он даст тебе такую защиту, которую не сможет пробить своим влиянием даже мой отец!

— А как же принц? Он же совсем рядом. Я же могу встретиться с ним.

— Принц — это всего лишь принц. Он не король. Здесь он всего лишь наместник, управитель города. Он не защитит тебя. Он находится под влиянием святого отца Эокаста. Тревин знает меня, знает Фелимида. Нас связывают долгие зимы дружбы. Но всё же он отыскал в себе силы и поставил печать на указе, обвиняющем моего мужа. Это говорит о многом. Чтобы спасти себя, чтобы спасти нас, ты должен уйти.

— Это всё, конечно, очень любопытно, — пробурчал я. — Но я-то действительно могу помочь Фелимиду. Он меня выручил и привёл сюда. Как я его могу бросить на произвол судьбы?

— И как ты это сделаешь, аниран? Храм охраняют храмовники. И, я уверена, сейчас охраняют и покои принца. Ты никогда не попадёшь внутрь. Не попадёшь внутрь живым.

— Да что за бред-то!? — вскричал я. — Я же действительно могу помочь! Помочь вашему миру! Я же даже… — я осёкся, и вовремя остановился. Остановился прежде, чем предательский рот поведал бы сокровенную тайну. Я чуть было не ляпнул, что женщина этого мира, несмотря на всеобщую хворь, смогла зачать от меня дитя. Что-то ёкнуло внутри и заставило держать рот на замке.

Но Мириам расценила мою секундную неловкость по-своему:

— Каким бы ты не был великим воином, тебе не одолеть тех, для кого целью является смерть анирана. Не одолеть в одиночку. Для этого тебе нужен тот, кто защитит. Отправляйся в Обертон и доберись до короля. Найди его раньше, чем храмовники найдут тебя. Иначе твоя голова будет красоваться на пике перед храмовыми вратами… Но, так или иначе, своей головой ты не спасёшь голову моего мужа.

— Тогда проведи меня к принцу! — резко сказал я. — Ты говоришь, он помнит тебя? Знает. Значит, вспомнит кто ты!

— Я и пойду к нему, аниран. Но пойду одна. Пойду просить за мужа. Может, Тревин сжалится над нами… Но к этому времени тебя уже здесь быть не должно. Даже памяти у слуг не должно остаться о странном чужаке, что гостил в нашем доме. Если ты уйдёшь как можно быстрее, тебя не смогут отыскать. И тогда, возможно, если Фелимид выдержит муки, принц поверит мне во имя старых времён. Если же муж не выдержит, умрём мы все.

Я задумался на мгновение, ведь в словах Мириам было разумное зерно. Даже целая корзина разумных зёрен. В Равенфире я уже наследил. И, по словам Мириам, протекции от принца мне не видать. Если я к нему пойду, пусть даже не в одиночку, вряд ли дойду живой. Может и порублю в фарш пару десятков храмовников, но финал будет один. И он не будет позитивным. К тому же голос тоже гнал меня в Обертон. И к голосу, как я успел убедиться, стоит прислушиваться.

За стеной, перед ведущей наверх лестницей, раздался сдавленный кашель. Я обернулся и увидел Рэнэ. Выглядел он испуганным, прикрывал рот рукой и прижимался к стенке. Наверное, услышал куда больше, чем смог переварить.

— Рэнэ, ты подслушивал? — спросила Мириам тоном «Снежной Королевы». — Ну-ка выходи и передай анирану одежду.

— Я лучше переоденусь, прячась за стеной, — я неловко кашлянул, сам подошёл к растерянному мажордому, отобрал у него штаны и рубаху из тонкого сукна, и быстро переоделся. — Не дрейфь, Рэнэ. Всё будет хорошо, — я ободряюще похлопал по плечу. — Ты молодец, кстати. Не растерялся. Находчивость твоя была на высоте.

— Кто «на высоте»?

— Рэнэ, ты подслушивал, я спросила!?

— Простите, примо. Я очень хочу помочь хозяину.

Добрая улыбка разительно изменила некрасивое лицо Мириам. На секунду она даже показалась мне привлекательной.

— Тебе не стоило узнавать то, что ты узнал, Рэнэ. Но уже ничего не поделать… Если хочешь помочь моему мужу, принеси-ка сирея. Отправляйся к заводчику, и быстро обратно… Аниран, я отправлю весточку Каталаму — другу Фелимида и сотнику военного гарнизона. Ему можно доверять. Попрошу его разузнать о муже, а затем прибыть в имение.

— Уже спешу, примо! — Рэнэ несколько раз поклонился и исчез за дверью.

Я проводил его взглядом, осмотрел себя с ног до головы, и снова присел на диванчик. Наблюдая за женой королевского дознавателя, которая, казалось, ушла в себя, я пришёл к выводу, что из них вышла отличная пара. Она, судя по всему, далеко не глупа. Родная дочь местного Папы Римского — это не шутки. По-любому она была окружена вниманием и получила хорошее, по местным меркам, образование. И Фелимид мужик явно непростой. Иначе такую бабу ему в жизни не видать… Жаль только, мне не удалось с ним нормально пообщаться. Он явно знает куда больше, чем показывал.

— Я бы хотел попросить прощения, примо Мириам, за то, что втянул вас двоих во всё это, — на меня внезапно накатила горечь от того, что я испортил очередные жизни. — Я просто не мог пройти мимо, когда увидел, как работорговцы отбирают детей у крестьян. Это был бы не я…

— Работорговцы? — удивилась она…

* * *

Я рассказал ей о себе всё. Всё о себе в этом мире. Рассказал о том, как тут очутился, как выживал, как долго бродил в одиночестве и вместе с матаном. Рассказал, как жил в лагере, рассказал про Джона Казинса и про то, как потерял матана. Рассказал про голоса в голове и про то, как они меня постоянно куда-то гонят. Не стал лишь рассказывать о беременности Дейдры. Что-то опять меня остановило от стопроцентной откровенности.

Мириам слушала внимательно и перебила лишь однажды, когда Рэнэ притащил садок с сиреем. В деревянной клетке сидела остроклювая птица с длинными когтями, внешне очень похожая на сокола. Хоть глаза птицы были закрыты колпаком, чтобы не пугалась, Рэнэ продолжал нашёптывать что-то успокаивающее. Пока я разглядывал птицу вблизи, Мириан написала послание, торопливо водя пером по пергаменту. Затем передала Рэнэ, сказала, чтобы не мешкал с отправкой и, если будет ответ, сразу шёл к ней.

А когда мажордом ушёл, нам с Мириам пришлось переехать в другую комнату. Пришли слуги и занялись уборкой. Нам принесли фруктов и я закончил свою историю рассказом о том, как во время ужасного ливня вышел из леса к деревне. Что там увидел и как поступил с теми, кто вызвал в моём сердце чудовищную по силе ненависть.

— Я уверена, аниран так и должен был поступить! — вместо того, чтобы пустить сочувствующую слезу о тяжёлом пути неприспособленного к местной жизни пришельца, она сурово рубанула рукой по воздуху. — Тот, кто прошёл бы мимо, имея возможность вмешаться, не нужен нам! Такой аниран никогда не станет «милихом»! Ты правильно поступил, Иван. Хоть… Хоть… Хоть я не знаю, как должна вести себя мать, у которой отбирают ребёнка, уверена, не стала бы стоять в сторонке.

Мириам тяжело вздохнула и сделала хороший глоток из чаши. Я хотел успокоить её, взбодрить, сказав, что ещё не всё потеряно, что всё ещё можно изменить. Что она всё ещё молода и время у неё есть. Но не успел и рта раскрыть как из женских глаз потекли слёзы. Видимо, сегодняшних событий ей хватило с лихвой.

Я не знал, что делать. Не знал, что сказать. Не мог себя заставить встать с места, погладить женщину по голове и сказать пару успокаивающих слов. В тот момент моё сердце словно игла пронзила — я осознал, что такие слёзы, скорее всего, увижу ещё не раз. Не один десяток раз.

— Мириам, — тихо произнёс я, умышленно не став добавлять «примо». — Я обещаю тебе, что бы не случилось, что бы не произошло, я не сдамся. Я упорно буду идти вперёд и обязательно найду способ вам помочь. Помочь вашему миру. И начну с того, что послушаю тебя и отправлюсь в Обертон. Постараюсь заручиться поддержкой короля и попрошу за вас. Я обещаю вас не забыть.

Женщина посмотрела на меня, слегка улыбнулась и утёрла слезинки у глаз.

— Я верю тебе, аниран.

Глава 10 Новые планы

Ближе к ночи, когда весь хаос в доме был ликвидирован, примчался Каталам. Тот самый вспыльчивый бородатый сотник, который постоянно чесался в разных местах. На жеребце белого окраса он пересёк врата имения и по-молодецки затормозил у крыльца. Спрыгнул, передал поводья конюху и ворвался в дом. А когда увидел меня, спокойно сидящего на стульчике, совершил самый логичный поступок, который на его месте совершил бы каждый, — вцепился в рукоять меча.

— Ты-ы-ы-ы!?

— Добро пожаловать в мой дом, Каталам, — жена Фелимида быстро встала и накрыла руками эфес. — Не доставай оружия и не смотри так на гостя. Сейчас он тебе сам всё расскажет… И покажет.

Каталам пыхтел, как паровоз, а потому мне пришлось стравить его пар. Я поднялся со стула, сжал пальцы в кулак и прикрылся появившимся щитом. Затем совершил несколько атакующих движений или приёмов защиты. Деактивировал и сел обратно.

Но Каталам всё равно продолжать пыхтеть. Только в это раз он ещё и онемел. Мириам пыталась отодрать его руку от рукояти меча, но ей не удавалось — сотник превратился в каменную статую.

— Не может быть, — наконец, выдал он совсем неочевидное. — Так вот почему…

— Каталам! — грозно произнесла Мириам, безуспешно сражаясь с мускулистой мужской рукой. — Каталам, приди в себя! Да, перед тобой аниран. Эка невидаль… Но меня больше интересует, что с моим мужем. Тебе удалось что-нибудь выяснить?

— Да, примо, — кивнул он, продолжая подозрительно косить на меня глазами. — Удалось.

Мы втроём сели за столик. Рэнэ проявил изрядное рвение и принёс вина, хлеба, тонко нарезанного мяса. Подкинул дров в просторный камин и сел поодаль, чутко прислушиваясь к разговору.

Каталам рассказал, что Фелимиду преградили путь перед дверями спальни принца и прямо там взяли под стражу. Храмовники заковали его в кандалы и увели. А затем первосвященник Равенфира — святой отец Эокаст заперся с принцем и долго с ним беседовал. В итоге, писарь состряпал указ, а разгневанный принц поставил печать.

Обо всём этом Каталаму поведал его старший сын, служивший в личной гвардии принца и охранявший его покои. Но сына прогнали, а охрану принца взяли на себя воины храма. Сам же Каталам узнал о том, что Фелимид очутился в храмовых застенках лишь из письма Мириам. Он попытался прорваться к первосвященнику, чтобы во всём разобраться, но его не пустили. Тогда он вернулся во дворец и там уже не церемонился с «храмовыми слизняками», как он выразился. Хоть те наставляли на него мечи и копья, грозились проткнуть насквозь и сквернословили в ответ, он смог добиться аудиенции. Принц Тревин был сильно недоволен, но всё же поведал сотнику, что его указом Фелимид лишён должности и всех регалий из-за своей халатности, благодаря которой убийца эстарха Эолата смог ускользнуть. Есть подозрения так же, что он помог убийце сбежать. Стражи казематов видели, как он разговаривал с ним и куда-то увёл. Так что пока того не отыщут, Фелимид передан под опеку воинов храма в целом и святого отца Эокаста в частности.

Каталам напомнил принцу, что храмовники очень любят применять калёное железо как по отношению к виноватым, так и к невиновным. И что даже без доказательств могут сделать калекой того, кто верой и правдой служил короне многие зимы.

Принц остыл немного, признал заслуги Фелимида и приказал позвать писаря. Тот написал распоряжение, запрещающее причинять физическое страдание подозреваемому до особого указания. Несмотря на то, что святой отец Эокаст яростно настаивал на обратном, Тревин согласился, что обвинения на данный момент бездоказательны. Но первосвященник пообещал в скором времени предоставить исчерпывающие доказательства вины бывшего королевского дознавателя.

Посерев лицом, Мириам слушала его и ни разу не перебила. Возможно, она предполагала, что ситуация выглядит ещё хуже и Фелимиду уже прижигают пятки. Но, по рассказу сотника, всё выглядело не так уж плачевно.

— Надеюсь, примо простят меня, — Каталам начал рассеянно чесать ухо. — Это всё, что я узнал.

— Мне кажется, тебе уже не стоит меня так называть, — обречённо произнесла женщина. — Боюсь, всех привилегий мы лишимся… Но это уже неважно. Мой муж жив, и завтра я отправлюсь к принцу. Надеюсь, он выслушает меня.

— Что я могу сделать? — спросил Каталам.

— Каталам, это — аниран, — Мириам резко смахнула слезинки с глаз и указала на меня рукой. — Его зовут Иван. И единственное, чем ты можешь помочь — сопроводить его в Обертон.

Казалось, сотник растерялся. Он прыгал взглядом с неё на меня и не знал, что сказать.

— Но моя служба…

— Твоя служба в Равенфире закончилась с появлением того, кто может спасти наш мир. Теперь твоя служба ничего не значит. Теперь всё ничего не значит. Важно лишь то, чтобы аниран безопасно добрался до столицы. Сейчас его нужно укрыть от взора церкви и защитить. Пусть даже он считает, что сам способен защитить всех.

Мы вновь пересеклись взглядами с Каталамом. Но в этот раз я не разглядывал его. Я задумался.

Мириам была права. Судя по всему, женщина она властная, умная и дальновидная. Как далеко находится этот чёртов Обертон, я не имею ни малейшего представления. Я могу идти сколь угодно долго, ориентируясь лишь на голос из снов. Опять лесами и полями в течение непонятно какого времени. Да и вообще неизвестно дойду ли хоть куда-нибудь. Но если со мной пойдёт опытный вояка, который в этом мире ориентируется куда лучше меня, шансы на достижение конечного маршрута возрастут многократно. Этот Каталам не похож на дилетанта. Сразу видно человека, прошедшего огонь и воду. Я прекрасно помню, как быстро он привёл в чувство стражников-разгильдяев. Это красноречиво говорит о его компетенции. И хоть я, благодаря моим новоприобретённым способностям, больше похож на его телохранителя, чем он на моего, вынужден признать, что он будет весьма полезен. Другой вопрос — захочет ли он? Захочет ли оставить всё и отправиться со мной в неизвестность?

— Каталам, — собравшись с мыслями, обратился к нему я. — Я хочу тебе прямо сейчас рассказать то, что недавно рассказал примо Мириам. Хочу поведать свою историю. И тогда, возможно, решиться тебе будет куда проще. Со своей стороны замечу, что такой попутчик, как ты, мне совсем не помешает. Примо Мириам права — мне действительно нужна помощь. Поэтому слушай.

* * *

Я вновь повторил то, что недавно рассказал жене Фелимида. Практически слово в слово. Мы сидели вчетвером до глубокой ночи, и даже Рэнэ, сидевший в уголке, не задремал. Он тоже слушал мой рассказ с интересом. А когда я закончил, Каталам смотрел на меня совершенно другими глазами. И хоть он, в отличие от многих, не падал на колени, не просил его пощадить, не кидался обнимать мои ноги, всё же сказал, что до сих пор не может поверить, что я настоящий, живой аниран. Он слышал об аниране с острова Темиспар, но не мог предположить, что сам когда-либо повстречает такого же. Не верил, что, прожив большую часть отмеренного ему времени, сможет принести анирану хоть какую-то пользу.

— Ты должен доставить его в столицу. Доставить к королю, — сказала Мириам. — И защитить от глаз тех, кто теперь внимательно будет его искать.

— От храмовников?

— Верно. Если слух уже прошёл, если моего мужа уже посадили в темницу, они будут его искать. Возможности церкви практически безграничны. А потому анирана нужно увести отсюда как можно скорее.

— Тогда я сделаю это, примо! Я помогу ему, я помогу Фелимиду, я помогу всем нам! До Обертона три декады конного пути. Надеюсь, к началу лета прибудем.

— Нет, Каталам. Королевский тракт небезопасен. Вам стоит держаться от него подальше. Тебе надо доставить анирана скрытно. Держитесь в стороне от основных маршрутов.

— И то верно, — почесал бороду сотник. — Передвигаться по тракту безопаснее, потому что конные разъезды встречаются довольно часто. Но без подорожных мы и пяти лиг не проедем, как нас остановят. А подорожных нам не достать…

— Берите карету моего мужа. На ней штандарты короля. Возможно, благодаря им, подорожные не будут требовать. К тому же путь далёк. Вам нужны припасы. Карета мужа всё вместит.

— И это верно, — согласился он, а затем молчал некоторое время, что-то обдумывая. — Примо Мириам, думаю, это не путь для двоих. Позвольте, я отберу самых верных солдат для этого пути. Дайте мне время до завтрашнего заката и я приведу тех, кто будет горд следовать за анираном, защищать и, возможно, отдать за него жизнь.

— Разумно ли это? — робко подал голос Рэнэ. — Даже в поместье шепчутся о чужаке в доме. Но если со слугами я разберусь, кто рискнёт доверится тем, у кого на уме лишь золото, вино и бабы? Гарнизон Равенфира погряз…

— Злословие! — грозно выкрикнул Каталам. — Я не зелёный рекрут! Я лучше знаю своих солдат! Я выберу тех, кому доверяю абсолютно. За мной всегда пойдут мои сыновья. Десятник Умтар, тот же… Это воины, которые знают, что значит верность. А когда аниран расскажет им, что рассказал мне, уверен, их верность распространится и на него. Они будут готовы за него умереть.

— Думаю, пока не стоит за меня умирать, — неловко поёрзал я на диванчике. — Но путешествие с охраной могу только приветствовать.

— Решено, — подвела итоги Мириам, опять по своей привычке рубанув воздух ладонью. — Рэнэ, на тебе сбор провианта. Удостоверься, чтобы карета была готова к долгой дороге. Заполни провизией с запасом, выбери лучшую четвёрку лошадей. Подбери удобную одежду для анирана, чтобы скрывала его личину, но и соответствовала штандартам. Не забудь сиреев. Сколько их у нас осталось?

— Обучены и послушны только четыре.

— Трёх подготовь для путешествия. Одного оставь. Каталам, я хочу получить от вас известие через декаду после отправления. А затем ещё через декаду. Я должна знать, что у вас всё хорошо.

— Я запомню, примо. Когда надо отправляться?

— Чем быстрее, тем лучше. Анирану не стоит здесь находиться. Даже взаперти. Потому, как только ты будешь готов, сразу уходите.

Каталам задумался.

— Завтра к ночи, думаю, я отберу десяток верных солдат. Мы прибудем в имение под покровом ночи. И сразу надо выходить.

— Верное решение — прибыть в темноте, — согласно кивнула Мириам. — С утра я отправлюсь к принцу и не уйду из дворца до тех пор, пока он не согласится меня принять. Буду просить за мужа. Рэнэ, пока меня не будет, въезд в имение закрыть. Кто бы не пытался пройти, никого не пускать…

— А если это будут храмовники?

— Они разрешения спрашивать не станут.

— Тогда их встречу я! — решительно сказал я. — Хватит анирану прятаться, словно мышь! Появятся — я им покажу…

— Иван, ты так ничего не понял? — Мириам улыбнулась после моих героических фраз. — Если они вернутся, они вернутся убивать. Убивать не только тебя, а и всех, кто мог тебя видеть. И так же это будет означать, что ни меня, ни мужа больше нет в живых…

— Хватит! — не выдержал я. — Я уже говорил, что могу в одиночку пойти к принцу и показать, кто пожаловал в гости. И прорубить дорогу в его покои могу, если понадобится. Если он разумный, как говорил о нём Фелимид, он примет меня с распростёртыми объятиями… Но я всё-таки согласился с тобой, Мириам. Ты желаешь, чтобы я попробовал забраться на самую вершину пирамиды. Ты не хочешь, чтобы я рисковал напрасно, пытаясь встретиться с тем, у кого мало реальной власти. Что ж, так тому и быть. Я послушал тебя. С помощью Каталама я сделаю так, как ты просишь. Но если завтра сюда опять нагрянут храмовники, для того чтобы — как ты говоришь — жечь и убивать — убивать начну я. Я достаточно тренирован для боёв. О моих возможностях вы даже не подозреваете. Я одолел сунугая, я одолел посланных за мной убийц, я одолел шестерых работорговцев в деревне. Я буду сражаться с любым мерзавцем, который посмеет обидеть невинных. Попомните моё слово. Если завтра сюда заявится кто-то с факелом в руке, я заставлю его проглотить этот факел!

В комнате воцарилась тишина. На меня удивлённо смотрели все трое. А Рэнэ даже перестал жевать кусок лепёшки. Не знаю насколько они поверили моим горячим речам, но говорил я искренне. Не лукавил. Я чувствовал в груди огонь и был готов расплескать его на каждого, кто придёт за мной с мечом.

— Аниран? — задумчиво почесал голову сотник. Затем посмотрел на Мириам и утвердительно кивнул. — Аниран он и есть.

— Нет, Каталам, — тонкие губы опять разошлись в улыбке. — Мне кажется, это милих.

* * *

На рассвете Мириам уехала. Уехала одна, не взяв с собой даже служанку. Из окна я наблюдал, как запрягают лошадей в обшитую красной тканью карету. Видел, как на козлах занимает место кучер, как суетится и бегает взволнованный Рэнэ. Но Мириам была полна решимости всё сделать сама. Ночью, во время разговора, она ещё раз упомянула, что с принцем её связывает старая дружба, которая, если и затухла со временем, всё же ещё не погасла. И он будет вынужден её выслушать.

Не скрою, эта женщина меня впечатлила. Впервые её увидев, я подумал, что это самая обычная «серая мышь». Но узнав поближе, признавался самому себе, что даже начал испытывать к ней некую симпатию. Но не из-за смазливого личика или стройного тела, а из-за сильного характера.

В бытность свою избалованным женским внимание футболистом, в женщине я обращал внимание лишь на четыре вещи: тело и лицо, лицо и тело. Других показателей привлекательности для меня не существовало. Свою жену я именно так и заметил; она открыто демонстрировала своё накрашенное лицо, и тело, с пышными вкраплениями силикона. Я не мог не обратить на них внимание, ведь только на это внимание и обращал. И, по прошествии энного количества времени, в моих предпочтениях мало что изменилось. Даже Дейдра меня привлекла в первую очередь смазливым личиком и молодым, свежим телом. Это потом я рассмотрел в девушке добрую душу, неунывающий характер и юную непосредственность. Она меня пленила.

Но сейчас я смотрел на женщину по-другому. Я не испытывал к ней сексуального влечения, но сам себе признавался, что она очень даже ничего. В ней есть то, что мы, мужики, называем изюминкой. Что-то такое, что заставляет воскликнуть «ничего себе баба!». Такая точно и в огонь, и в воду войдёт. Не говоря уже про коня на скаку… В ней было нечто такое, что я не мог объяснить словами. Но со всей откровенностью признавал волшебный магнетизм.

Именно такие мысли посещали мою голову, когда она, пожелав спокойной ночи, спускалась по лестнице на нижний этаж. Я смотрел на её спину, видел руку, которая держала свечу, и боролся с желанием рассказать то, что так и не рассказал. Рассказать, что этому миру я точно могу помочь. И могу попытаться помочь ей. Я смотрел ей вслед и боролся с самим собой. Один я призывал оказать даме честь и заткнуть пасть нереализованному материнскому инстинкту. Второй же был более рассудителен и требовал хранить секрет. Он взывал к логике, напоминая про невеликие успехи в лагере, где через мои лапищи прошла добрая половина женщин. А зачать смогла лишь та, кто хранила невинность. И что даже если мои порывы идут от чистого сердца, ничего из этого не выйдет. Да к тому же: кто сказал, что она этого захочет? Поверить, может, и поверит. Но захочет ли?

Так что я лишь проводил её взглядом и закрыл за собой дверь. А сейчас, наблюдая за каретой из окна, дал себе слово, что если я всё же смогу добраться до столицы и встретиться с королём, обязательно замолвлю словечко за эту семью. Люди, оказавшие мне такую помощь, обязательно получат протекцию.

Глава 11 Снова в дорогу

День прошёл в суете. Рэнэ следил за мной, как цербер, и не позволял показываться на глаза слугам. Не выпускал из комнаты даже ради выполнение естественных потребностей, что вызывало определённые проблемы. Прислуживал и помогал экипироваться к далёкой дороге.

Первым делом я потребовал у него карту, и он выполнил мою просьбу. В личных покоях хозяина рылся как у себя дома и отыскал рулон пергамента в столе. Развернул прямо там, а затем я долго мучил его вопросами, изучал карту и пытался просчитать продолжительность маршрута.

К сожалению, километров в этом мире не существовало. Существовали лиги. Но, как я ни тужился, как не тряс Рэнэ, чтобы тот хотя бы приблизительно объяснил длину этой чёртовой лиги, он смог сказать лишь одно: «Много.» Поэтому я ограничился лишь визуальным изучением карты и запомнил, что до столицы, если следовать по тракту, три декады чистого пути. Рэнэ сложил карту и пообещал оставить её в карете. Затем отвёл меня в гардеробную хозяев.

— Думаю, ни примо Фелимид, ни примо Мириам не будут против, — уверенно заявил он, демонстрируя хозяйские закрома. Он доставал из сундуков одежды и бросал их на пол. — Ночи пока холодны, аниран. Выбирай всё, что пожелаешь. И тёплый плащ не забудь.

Я выбрал себе пару отличных кожаных башмаков, видимо, стоивших чудовищных денег в этом отсталом мире, крепкие штаны, рубаху, тёплую куртку, подбитую мехом, и плащ из плотного сукна. Рэнэ верно оценил мой выбор и добавил, что сложит в дорогу несколько тулупов и запасное бельё.

Когда мои личные приготовления завершились, Рэнэ убежал, а я наблюдал из окна за тем, как он суетится во дворе. Видел, как вывезли из сарая добротную карету, как чистили её, мыли от грязи. Как запихивали в сундуки припасы, а на крышу складывали тюки с одеждой. Как туда же ставили садки с тремя птицами, как запрягали лошадей. Рэнэ был грозен, и с остальными слугами вёл себя совершенно по-другому. В доме он был угодлив, а с теми, кем руководил сам, вёл себя как мастер-сержант из американских фильмов. Поэтому дело шло скоро. Вопросов никто не задавал и все лишь выполняли поставленные задачи.

Когда день перевалил экватор, я начал волноваться. А когда быстрое солнце начало приближаться к кронам деревьев, начал нервничать. Мириам уехала рано, но её всё не было. Я высовывался из окна, чтобы иметь возможность обозревать всю дорогу, но красная карета так и не появилась. Время подходило к вечеру, но хозяйка всё не возвращалась.

— Это нормально вообще? — спросил я мажордома, который нервно грыз ногти. — Она так долго встречается с принцем? Или тот просто не желает её принимать?

— Не знаю, аниран, — пробормотал Рэнэ. — Примо Мириам — женщина настойчивая. Если она что-то действительно решила, не завидую тому, кто стоит у неё на пути.

— Даже если это королевский отпрыск?

В ответ Рэнэ пожал плечами.

Когда стемнело, а в имении начали зажигать огни, я уже беспокоился не на шутку. Уже был готов опять потребовать коня, чтобы отправиться в город. И, наверное, потребовал бы, если бы не прискакал Каталам. Слуги узнали его, открыли ворота и впустили. Он прибыл вместе с парнем лет двадцати пяти, изгибом бровей и посадкой глаз очень похожим на него самого. Я сделал вывод, что этого его сын ещё до того, как оба соскочили с коней у крыльца и припали на одно колено.

— Аниран, это мой старший сын — Вилибальд, — сказал Каталам. — Как и я, он в полном твоём распоряжении. Всё, что ты прикажешь, он исполнит.

— Приветствую посланника небес, — парень склонил голову и прикоснулся рукой к груди.

— Спасибо. Я ценю это… Каталам, рассказывай. Как идут дела?

— Я обратился ко всем солдатам, кого посчитал достойными сопровождать анирана. И ни один не отказал мне. Под покровом ночи, как мы и планировали, они будут здесь. Иберик — мой младший сын — и Умтар — десятник — приведут в имение два десятка солдат…

— Два десятка? — опешил Рэнэ. — Это же столько ртов!

Но ни продолжения предложения, ни потенциального возмущения мы не услышали. Наоборот: Рэнэ развернулся и стремглав кинулся раздавать слугам указания, что количество провианта надо срочно увеличить.

— Каталам, я волнуюсь, — сказал я, когда мы зашли в дом. — Уже темнеет, а Мириам всё нет. Ты не знаешь что с ней?

— Извини, аниран. Весь день я был занят и даже не знаю, что с Фелимидом. Ни в Храме, ни во дворце я не показывался.

— А как отнесётся к твоему исчезновению непосредственное начальство? Кто там у вас главный? Коммандеры? Тысячники, может быть?

— После дезертирства Трарена, гарнизоном Равенфира управляет коммандер Ретэн. Но он давно свалил на меня свои обязанности. В последнее время его интересует лишь вино и дым забытья. Когда он узнает о моём исчезновении и исчезновении солдат, мы уже будем далеко. Должны быть, по крайней мере.

— Придётся выйти в ночь?

— Да. Думаю, не стоит дожидаться рассвета. Отправим вперёд дозорных и будем следовать за светом факелов. Первый привал сделаем нескоро, аниран. Так что тебе придётся спать в карете.

— Это не страшно. Я выносливый и могу ехать с вами на лошади…

— Нет, аниран. Теперь ты выполняешь роль важной особы. Роль примо. А примо не ведут бесед с простым людом и не напрягают спину в седле. Кто бы нам не повстречался в пути, тебя не должны видеть. Иначе, рано или поздно, погоня найдёт след.

— Погоня? Считаешь, будет погоня.

— Уверен, что будет. Но если у нас будет запас хотя бы в половину декады, мы успеем прибыть в Обертон раньше их. А там… А там всё будет зависеть от тебя. Мы лишь поможем добраться до столицы. Но там быстро узнают кто мы и откуда. И только твоя защита спасёт от обвинения в дезертирстве.

— Я обещаю, — не стесняясь, я хлопнул его по крепкому плечу. — Вас никто пальцем не тронет. Пусть только попробуют.

* * *

Когда стемнело окончательно, Рэнэ разогнал слуг по своим конурам. Затем безапелляционно заявил, что нам пора отправляться. И хоть я хотел подождать ещё, чтобы дождаться Мириам, попрощаться с ней и сказать «спасибо», он настаивал, что задерживаться нельзя. Что к рассвету надо удалиться хотя бы на пару лиг.

— А что если с твоей хозяйкой что-то случилось? — спросил я, когда мы вчетвером вышли на двор. — Может, нам лучше в город отправиться? Почему она так задержалась? Может, ей нужна помощь?

Судьба женщина действительно меня волновала. Как и судьба Фелимида. Оба отнеслись ко мне очень хорошо и готовы были помогать. Оба поверили в меня и теперь находились в опасности. И я не мог так просто от этого отмахнуться.

— Что ты вздыхаешь, Рэнэ!? — повысил голос я, когда тот тяжко вздохнул. — У вас это норма, когда дама выезжает утром и к ночи не возвращается? Может её тоже того… в казематы при храме заточили?

— Даже не хочу представлять, что в данный момент с ней может происходить, — спокойно ответил мажордом. — Но, уезжая, она оставила чёткий приказ: вы должны убраться отсюда. Она сказала, вернётся она или нет, анирана тут быть не должно. Я смиренно исполняю приказ — прогоняю вас и остаюсь её ждать.

— Аниран, нам пора! — не дал мне ответить Каталам. Он указал рукой в сторону врат имения, где в темноте кто-то размахивал факелом. — Иберик подаёт сигнал. Путь свободен. Солдаты прибыли.

— Подожди, — отмахнулся я. — А если её сейчас пытают?

— Тогда мы уже ничего не сможем для неё сделать. В путь, аниран! Вилибальд, на козлы! Аниран — в карету!

— Отправляйся, аниран, — Рэнэ сжал мою ладонь двумя руками. Положил в неё кожаный мешочек и прикоснулся губами к пальцам. — Пусть триединый Бог освещает твой путь. Надеюсь, я доживу до момента, когда мир будет излечён от хвори. А когда я это увижу, отправиться на встречу с Фласэзом мне будет уже не страшно.

Он отворил дверь и настойчиво подтолкнул меня к карете. Я бегло осмотрел мешочек, пощупал его и понял, что внутри монеты. Затем похлопал мажордома по плечу.

— Спасибо, Рэнэ. Береги себя. Береги себя, свою хозяйку и хозяина. Даю слово, ни о ком из вас я не забуду. Ждите.

Я забрался в карету и захлопнул дверцу. Уселся на скамейку и отодвинул шторку.

— Отправляемся! — скомандовал Каталам. Затем залез на свою лошадку, принял поводья лошадки сына и аллюром направился к вратам.

Вилибальд резво запрыгнул на козлы, схватил вожжи и стегнул ими четвёрку. Карета тронулась в путь, а я всё так же продолжал смотреть из окна на удаляющегося мажордома и думать о той, с кем даже не удалось попрощаться по-человечески.

* * *

Врата были распахнуты настежь. Мы без проблем их преодолели, повернули налево, проехали несколько метров по грязной дороге и остановились. Я отворил дверцу и наполовину высунулся из кареты. Нас окружали вооружённые конники с факелами в руках. В полумраке я рассмотрел коричневые кожаные одежды, блеск металла в руках некоторых и молодые лица. Очень молодые. Одно лицо показалось очень знакомым.

— Умтар, — обратился Каталам к обладателю знакомого лица. — Ты и ещё двое — в голове колонны. Иберик — замыкаешь.

— Понял, сотник.

— Хорошо, отец.

— Остальные — перед каретой и позади…

— А это правда аниран? — спросил кто-то.

— Правда. Ты думаешь, я поверил бы пустослову? Вы его ещё увидите. Но на привале. А сейчас — выполняем! К полудню наш след должен остыть.

Под моим любопытным взглядом конники выстроились в колонну, оставив карету в центре, и дружно тронулись в путь. Я сел на скамеечку, твердя себе, что завтра, на ближайшем привале, должен буду разбудить всё красноречие, на которое способен. Зажечь этих молодых парней, как когда-то зажигал свою команду перед матчем. Тогда я был всего лишь капитан команды. Сейчас я — аниран. Персона куда более важная. Но и ответственности на мне теперь куда больше. А значит, я должен им доказать, что от этой ответственности не побегу и сделаю всё что в моих силах для спасения их мира.

Сидя в полутьме, освещаемой лишь маленькой свечой, я глубоко задумался и не сразу обратил внимание, когда карета опять остановилась. Мы проехали совсем немного, но уже возникла какая-то задержка. Едва я нахмурил брови, шторку отодвинула чья-то рука.

— Аниран! — взволнованно произнёс Каталам и сразу задул свечу. — Оставайся тут! Не выходи и не показывайся на глаза. Я попробую их спровадить.

— Кого спровадить? — удивлённо прошептал я.

Но Каталам меня уже не слушал. Он закрыл шторку и я услышал цокот копыт, когда он удалялся. В полной темноте я пересел на переднее сиденье и навострил уши.

— Именем святого храма, стойте! Больше повторять не буду! — раздался незнакомый голос.

— Кто смеет останавливать карету «примо» посреди дороги!? — грозно воскликнул Каталам. — Назови себя!

— Я левит армии святого храма! — торжественно отозвался всё тот же голос. — А ты кто? Что за люди напротив меня?

Каталам, видимо, замешкался с ответом, потому что его слова прозвучали лишь через несколько секунд.

— Я - Каталам! Сотник из гарнизона Равенфира. По приказу принца Тревина сопровождаю примо в дальнюю дорогу. Прошу воинов храма освободить её.

— Я не могу этого сделать, сотник. По приказу святого отца Эокаста — первосвященника Равенфира — я подстерегаю любого путника, который намеревается покинуть эти земли. Я обязан посмотреть на каждого. Пусть примо покажутся…

— Не пристало примо показывать лицо простому служителю церкви, — раздражённо произнёс Каталам. — Они уже спят. И я не хочу получить нареканий из-за того, что кому-то захотелось их увидеть. Это может отразиться на моём жаловании.

Говоривший храмовник замолчал. Некоторое время я слышал лишь тишину.

— Покажи указ, сотник Каталам! — наконец, выкрикнул он. — Указ, дозволяющий тебе, твоим людям и примо отправиться в путь. Я хочу увидеть королевскую печать.

Каталам громко фыркнул.

— Я в своём праве! — вновь закричал храмовник.

— Примо держат путь в столицу, — примирительно произнёс сотник. — Подъезжай со своими людьми под свет факелов. Я покажу печать.

— Я доложу первосвященнику о твоём противлении, сотник Каталам! — продолжал хорохориться храмовник. Но, судя по приближающемуся цокоту копыт, он всё же решит подъехать ближе.

— Я не отчитываюсь перед церковью, левит. Я служу короне.

— И примо мне покажите. Пусть они спят, но лицо я увижу!

— Твоё счастье, если они ещё спят. Не завидую тебе, если ты их разбудил своим криком… Подъезжай ближе и смотри.

Я замер в карете после этих слов. Глаза забегали в глазницах, как бы выбирая из двух вариантов, — притвориться спящим или активировать щит и показать всем кузькину мать.

Но принять решение я так и не успел. Раздался странный свист, очень похожий на свист какой-то птицы. Я услышал щелчки, лязг железа, пение тетивы. Кони заржали, затопали копытами. Кто-то захрипел. Кто-то испуганно воскликнул. Последней каплей моих секундных сомнений стал чавкающий звук падающего тела на грязную землю.

Я распахнул дверцу и выпрыгнул в полумрак. Принял защитную позу, а щит появился секундой позже. Я прикрылся им, как делал тысячу раз до этого, и принялся смотреть по сторонам. Но художник, нарисовавший картину, которая предстала пред моими глазами, уже наносил финальные мазки. И принимать участие в её завершении мне не пришлось.

— Не стоило тебе этого видеть, аниран, — Каталам извлёк бурое лезвие из лежавшего на дороге тела. Затем пожал плечами, перехватив мой взгляд. — Выбора другого не было.

Я осмотрелся и увидел бездыханные тела в белых мантиях. Ещё три храмовника, окромя главного, лежали на земле. Из тел торчали стрелы или арбалетные болты. А значит, солдаты Каталама расправились с ними в считанные секунды.

Я почувствовал, как к горлу подступает негодование. Оно шло сплошным потоком и вот-вот было готово излиться в матерном крике. Но, благодаря огромному усилию воли, я смог удержать себя в руках. Хоть эта бессмысленная пятисекундная бойня произвела на меня сильное впечатление, бесноваться я не стал. Я смотрел на лежавшие в грязи тела и сдерживал себя. Горел и сдерживал. Я понимал, что на кону стоит нечто куда более важное, чем жизни людей в умирающем мире. На кону стояла доставка аниранской тушки в столицу этого государства. Будь эта тушка неладна…

— Аниран, они не оставили нам выбора. И мы не могли их отпустить. Иначе уже завтра в погоню пустился бы легион храмовников. А так мы их задержим… Умтар! Тела поглубже в лес оттащите. Прикопайте и прикройте ветками. Потом нас нагоните. Иберик, помоги им. Коней заберём с собой. На привале распределим часть поклажи. Со сбруи снимите метки храма только… Вилибальд, спрячь арбалет. Бери в руки вожжи… Аниран… Аниран, нам пора. На сожаления нет времени.

Я всё ещё пребывал не в своей тарелке и просто молчал. Каталам помог мне забраться в карету и закрыл дверь. Когда карета тронулась, я думал лишь о том, сколько ещё местных аборигенов отправятся служить в армию Фласэза, пока я буду разбираться, что на самом деле происходит. Сколько из них умрёт. И как я буду сам себя оправдывать, если так и не разберусь.

* * *

Всю ночь мы двигались, не смыкая глаз. Двигались по королевскому тракту. Каталам перебрался в карету, когда я ему сообщил, что всё равно не смогу заснуть при такой тряске. Он поведал мне, что по тракту мы будем идти треть декады. Затем придётся свернуть в лес и замести за собой следы. К частью, он знает хорошую дорогу, которую вырубили среди деревьев.

— Я охотился в том лесу, — говорил он. — И сыновей брал тоже. Что бы ни произошло, один из нас сможет тебя вывести из него. А там — декада до Обертона по хорошей дороге вдоль пахотных полей. Слава магистрам столицы, к прокладке дорог стали относиться со всем вниманием после падения карающего огня. Хоть всё угасает, деревни вымирают, в городах нищенствуют, основные дороги прокладываются, несмотря на то, каким тяжким бременем это ложится на королевскую казну. В Обертоне сейчас куда спокойнее, чем в Валензоне.

Услышав название города, куда я отправил Дейдру, я насторожился. А затем до самого утра мучил Каталама вопросами. Он проделал весь этот путь вместе со мной и охотно делился знаниями. И когда он рассказал мне, в какую помойку превратился город, бывший ранее вторым по значимости в государстве, я пригорюнился. Идея с отправкой туда беззащитной беременной девушки уже не казалась мне хорошей. Я даже начал раздумывать над тем, чтобы повернуть в Валензон. Рассматривал карту при свете свечи, пытался посчитать протяжённость пути, ориентируясь на объяснения Каталама, и приходил к выводу, что в Валензон мы будем добираться ещё дольше. К тому же там нет короля, который, по идее, должен защитить меня от церковников. Там есть только его сын Тангвин, по словам Каталама погрязший в разврате и пьянстве. И такой меня точно не защитит от интереса церкви. Такого самого надо защищать, перед этим прочистив мозги исцеляющей трёпкой.

Но не потенциальная защита местного монарха меня волновала больше всего. Я согласился на план Мириам не только потому, что протекция короля была очень важна для меня. И не потому, что туда гнал голос. Я хотел попасть в Обертон и всё же предпочёл его прокладке пути в Валензон потому, что там находилось нечто, что должно дать ответы на волнующие меня вопросы. Там находилась там самая книга, которой старейшина Элестин мне всю плешь проел. Та самая «Книга Памяти Смертных». Я пока не знал, какая именно информация содержится в этой книге, но был уверен, что прочесть её нужно во что бы то ни стало. Эта книга станет отправной точкой. Когда я ознакомлюсь с её содержимым, мне больше не придётся тыкаться, как слепой котёнок. Я узнаю, что произошло двенадцать лет назад. Узнаю, почему произошло. И самоеглавное — пойму, причём здесь так называемые «анираны». Что они несут, что они ищут и для чего, в конце-концов, появились. И я почему-то был уверен, что не для того, чтобы осеменять девственниц. Не может быть всё так просто.

* * *

Привал мы сделали чуть рассвело. Свернули с дороги на поляну и дождались, когда к нам присоединятся те, кто зачищал следы ликвидации храмовников. Каталам приказал развести огонь, наполнить желудки нехитрой пищей, а затем немного поспать.

— Аниран, — тихо обратился ко мне он. — Ты должен им что-то сказать… Я всё ещё вижу сомнение в глазах.

Хоть я, что называется, клевал носом после бессонной ночи, слепцом не был. Я видел, как молодые ребята бросают на меня озадаченные взгляды. Для них всё было не так очевидно, как для сотника. Они всё ещё сомневались. И я должен эти сомнения разогнать.

Но не только это. Ещё я должен их убедить, что пойду до конца. Как бы дальше не складывались дела, я должен показать, что с моим появлением и у их мира появилась надежда.

— Я так и сделаю, Каталам, — сказал я. — Собери их. Я скажу пару слов.

Каталам гаркнул, призывая строиться. Солдаты выстроились полукругом вокруг костра и я бегло пересчитал их. Семнадцать человек. Семнадцать тех, кто должен поверить в мою исключительность и сделать так, чтобы я живым добрался до столицы.

— Меня зовут Иван, — сразу представился я. — И я — аниран.

Я с силой сжал кулаки. Пальцы безошибочно нашли метки, и через секунду я уже разводил руки в стороны, чтобы ошарашенные солдаты могли лицезреть энергетические клинки и щит. И хоть на задницу от страха никто из них не упал, я видел, насколько это для них неожиданно.

— Я провёл в вашем мире почти зиму, — спокойно заговорил я. — Видел разное. Видел горе и радость. Видел смерть. Но не видел самого главного — появление новой жизни. От добрых людей я узнал, что вот уже двенадцать зим в вашем мире новые жизни не появляются. Что вы прогневали триединого Бога и он наказал вас великой хворью. Но так же он обещал спасение в виде тех, одного из которых вы сейчас видите перед собой. Спасение в виде анирана, который обязан стать милихом. И я не говорю «может». Я говорю — обязан! Один из аниранов обязан вас спасти. Пока не знаю как, пока не знаю каким образом и что для этого нужно сделать, но этот аниран гарантирует, что пойдёт до конца. Что сделает всё, что в его силах, чтобы у вашего мира появилось будущее.

Я сделал паузу, разглядывая ошеломлённые лица. Но мне этого ошеломления показалось недостаточно. Именно тогда я принял важное решение. Когда увидел глаза молодых солдат, я точно знал, о чём буду говорить дальше.

— И этот аниран уже сделал первый шаг на пути к спасению. Благодаря ему и чистой деве из вашего мира, в её чреве зародилась новая жизнь. Первая жизнь за двенадцать бесплодных зим…

Закашлялся стоявший подле меня Каталам. Я зыркнул на обалдевшую бородатую физиономию.

— Да, это так, — кивнул я. — Вместе с ней мы смогли это сделать. И теперь у неё под сердцем дитя анирана… Но, надеюсь, это ещё не конец. Я надеюсь, что это только начало. Я уверен, мне многое по плечу. Я согласился отправиться в Обертон по нескольким причинам. И одна из них — лучше понять, в чём заключается мой путь. Я вам обещаю, что все свои силы, всю свою энергию я потрачу на то, чтобы помочь вашему миру. Но для этого мне понадобится помощь. Ваша помощь. Как я успел убедиться, в этом мире у аниранов есть враги. Даже среди тех, кто, казалось бы, должен им помогать. Именно защиту от таких врагов я хочу получить от вас. Мне нужно, чтобы вы верили мне. Верили в меня. А я обещаю не отступить. Обещаю не подвести вас.

— Аниран, прими мою службу! — едва я закончил говорить, передо мной на колени опустился молодой лысый парень. Я прищурился и едва вспомнил, что это младший сын Каталама. — Если всё, что ты говоришь, правда, я без сомнений отдам за тебя жизнь. Если ты не остановишься, покуда великая хворь не уйдёт, я буду следовать за тобой до конца. И, даст триединый Бог, увижу спасение мира своими глазами. Так же как и ты, я не отступлю.

Парень говорил горячо. Я не испытывал никаких сомнений в его словах. Я убрал энергетическое оружие и прикоснулся к его плечу.

— Твоя служба принята, Иберик. Ты должен доставить меня в Обертон.

Примеру младшего сына королевского сотника последовали остальные. Они так же кидались в ноги и шептали клятвы. Эти молодые ребята, эти начинающие свой нелёгкий солдатский путь пацаны, казалось, поверили мне как один. Они не требовали доказательств аниранской успешности. Не просили перерубить металлический меч энергетическим щитом, не просили предоставить фото ребёнка в чреве матери. Они просто поверили моему слову. Потому что я действительно не врал — я был готов идти до конца.

Последним присягнул Каталам. Сотник был куда опытнее и, в силу возраста, куда скептичнее. Он долго стоял напротив меня и прожигал взглядом.

— Дитя анирана… Ведь это же правда, да?

— Такими вещами не шутят, Каталам, — спокойно ответил я. — Это правда. И, я надеюсь, эта дева сейчас в безопасности. Но Мириам права — сейчас куда важнее доставить меня в столицу. Сделать это в кратчайший срок и сделать тайно. Ты должен провести меня туда. И только потом мы обсудим дальнейший маршрут.

— Милих, — прошептал он, когда опустился на колено. — Прими и мою жизнь.

Я улыбнулся и поднял его с колен.

— Пожалуй, ещё слишком рано меня так называть. Вдруг я не он?

— Других я не знаю, — простодушно пожал плечами Каталам.

— Ну, тогда будем надеяться, что ты окажешься прав.

* * *

Мы двигались по просёлочным дорогам от самой зари до момента, когда торопливое солнце скрывалось за горизонтом. В течение нескольких суток останавливались лишь для ночёвки, выставляли дозоры, разводили небольшие костры и тихо переговаривались.

Из рассказов парней и самого сотника я узнал много полезного. Узнал не только о том, как сильно изменилась их жизнь после появления «карающего огня», а о самом мироустройстве. Они рассказывали о процветающем королевстве, которое очень быстро пришло в упадок. Про счастливые дни юности, которые внезапно закончились. Про тотальный хаос в первые зимы, когда законные власти потеряли контроль над всеми аспектами государственной жизни. Про массовые столкновения, братоубийственные войны, гражданские конфликты. Про общее обнищание. Они рассказывали, как жизнь в умеренном достатке в один момент превратилась в необходимость выживания.

Особенно негодовал Каталам. Часто он слезал с лошади и путешествовал вместе со мной в карете. Первые пару суток он вёл себя настороженно. Но потом расслабился, начал мне доверять, и говорил без утайки. Он делился со мной рассказами про удалую молодость, про юношеские планы, про успехи в военной карьере. Очень быстро для его возраста он дослужился до «тысячника» королевской армии и осел в столице вместе с семьёй. Он думал, что его ждёт великолепная карьера. И что в отставку он уйдёт в звании коммандера. Но его планам не суждено было сбыться.

— Спустя несколько зим после появления в небе «карающего огня», в армии начался разброд и шатание, — говорил он. — С королём что-то произошло. Он словно потух. Словно из него ушли все жизненные силы. А потому он очень быстро утратил контроль над войском. Никто не читал его указов, никто не слушал его воззваний. Как-то всё произошло само собой. Армия разваливалась прямо на глазах. В это же время святой отец Эоанит — глава церковной власти Астризии — издал буллу, призывающую церковь организовать собственную армию. Во славу смирения, во славу Фласэза и для наказания грешников, что были повинны в посланной на нас каре, святой отец призывал вступать в ряды армии храма тех, в ком вера сильна. Тех, кто готов очиститься сам и вычистить скверну из неверующих. Кто не брезглив и достаточно силён духовно, чтобы эту скверну вычищать. Пожелавшим стать воинами храма, он пообещал не только достойное место в рядах армии Фласэза, — впервые на моей памяти Каталам осенил себя знаком в виде восьмёрки. — Но и достойную оплату золотом. И оплата эта была намного выше той, что получали солдаты.

Можешь представить, аниран, что тогда началось. Королевская армия редела на глазах, а армия Храма множилась. Все, кто умел держать в руках оружие, кто обладал особыми знаниями, переметнулись под крыло церкви. Первосвященник Эоанит повёл эту армию через всю страну на восток, огнём выжигая сомнение и неповиновение. В горах близ Винлимара был возведён огромный храм, который теперь называют «Чудо Астризии». Там же были заложены золотые шахты, на которые ныне опирается власть святых отцов.

Мы же, те, кто не захотел менять доспехи на рясу, кто не захотел нести слово божье на острие беспощадного клинка, кто не стал дезертиром и работорговцем, остались верны клятве. Клятве королю и стране. И хоть я больше не тысячник, а сотник небольшого гарнизона в городе дровосеков, я не откажусь от своей клятвы, пока сам король не потребует от меня такой жертвы. Но и не позволю «храмовым слизнякам» управлять мной. Я презираю их. Они озабочены лишь своим брюхом. Полны спеси и пренебрежения к простому люду. Вместо того, чтобы нести слово Божье, чтобы благословлять и защищать, они плодят лишь страх. Они словно паразиты, питающиеся на теле народа, в котором больше нет веры. Только смирение, покорность и обречённость.

Вот почему, аниран, я очень хочу верить в тебя. Ты не похож на того, кто будет праздно ждать, кто будет сидеть сложа руки. Ты говоришь, что хочешь действовать? Надеюсь на это. Ведь без тебя мы действительно обречены…

В дороге я часто обсуждал с ним его горячую нелюбовь к храмовникам. Он действительно презирал их всем сердцем. Презирал, как презирают предателей, которые променяли честь на достаток. Променяли нечто метафизическое на материальные блага. Это почему-то очень его раздражало. И лишь через несколько дней пути я понял, что для него самым важным качеством в каждом человеке является верность. Верность слову, верность духу, верность приказу, королю, стране, жене, детям. Он требовал верности от каждого. Но и каждому мог гарантировать свою верность, если будет уверен в обратном. И такой человек как союзник был для меня неоценим.

Глава 12 А это ещё кто?

К концу десятого дня пути мы разбили лагерь, планируя заночевать на тихой лесной поляне. Каталам раздал указания солдатам, забрался на колесо кареты и снял с крыши садок с птицей. Всё время в дороге сирей сидел молча и не подавал признаков беспокойства. Равнодушно принимал куски мяса из рук каждого, кто предлагал, сжирал в мгновение ока и молча ждал ещё. И даже теперь оставался молчалив, когда сотник открыл дверцу, просунул руку и снял с его глаз колпак.

— Сирей — ночной хищник, — сказал он. — Но и в светлое время он видит так же хорошо как и ночью. Поэтому незаменим.

— Фелимид говорил, они понимают речь?

— Именно так, — кивнул Каталам. — И не пуглив к тому же. Так что пора одному из них отправляться домой.

— Ты хочешь отправить его в Равенфир?

— Не в Равенфир, а в имение примо Фелимида. Как требовали примо Мириам. Прошла декада и нам пора дать о себе знать. Сирей легко найдёт дорогу, ведь он там родился.

— Как скоро мы можем ожидать ответа?

— Сирей быстр. Мы его накормим, и в дороге у него не будет необходимости охотиться. Думаю, к завтрашнему закату он уже будет дома. А потом, я надеюсь, нам отправят ответ с новостями.

— Этот ваш сирей действительно быстр, — присвистнул я. — Как думаешь, с дознавателем и его женой всё хорошо?

— Это мы и узнаем, аниран, — сказал сотник. — Хочу верить, что всё в порядке.

Иберик помог отцу состряпать послание и прикрепить небольшой футляр к когтистой лапе. Затем кормил птицу вяленым мясом и что-то шептал. Хоть я не расслышал что, смотрел с искренним интересом. Видел, как сирей мигал глазами, издавал странные урчащие звуки и, мне даже показалось, утвердительно кивал головой. Иберик подбросил его вверх и тот быстро растворился в оранжевом небе заката, размахивая большими мощными крыльями.

— В добрый путь, — прошептал Каталам.

— Разведчики вернулись! — воскликнул кто-то, едва птица скрылась за кронами деревьев.

На дороге, по которой весь световой день передвигались мы, показались два всадника. Это были молодые солдаты из десятка Умтара, которым на рассвете Каталам приказал отправиться на несколько лиг назад. Проверить нет ли хвоста. Но мы их ожидали лишь завтра утром.

— В чём дело, Авлед? — обеспокоенно спросил сотник, когда рассмотрел прибывших.

— Мы видели людей в лесу, — тот спрыгнул с уставшего коня и припал к фляге с водой.

— Людей? Что за люди? Храмовники? Где?

— Не знаю, сотник, — ответил тот. — Мы прошли почти семь лиг. Видели следы нашей вчерашней стоянки. Выбрались из леса и успели заметить несколько конных, которые скрылись в лесу по ту сторону королевского тракта.

— Может, это дозорные? — задал вопрос Умтар. — По тракту часто разъезды разъезжают.

— Штандарты заметили? — спросил Каталам.

— Нет. Мы даже не рассмотрели сколько их было, — ответил второй солдат. — Два-три. Может больше.

— Это были храмовники или нет, я спрашиваю! — нахмурился сотник.

— Не могу сказать, — опустил голову Авлед. — Может, они даже не за нами следуют. Бандитская ватага какая… Но мы всё же решили вернуться, чтобы предупредить. Гнали лошадей весь день.

Каталам задумался и принялся чесать лоб.

— Сотник, лагерь собирать? Отправляемся? — поинтересовался Умтар.

— Куда? На ночь глядя? Может, при свете факелов? Тогда мы себя точно выдадим… Нет, остаёмся здесь. Только костры погасите. Огонь разводить небольшой и только в ямках.

— Отец, — к Каталаму подошёл Вилибальд. — Судя по карте, к завтрашнему полудню нам придётся пересечь тракт. Может, это действительно дозорные?

— Не знаю, сын. Мы не видели ни души в течение декады, хоть и умышленно держали путь вне постоялых дворов и деревень. Никого не видели даже вдали. Так что ночью отдыхайте и отсыпайтесь. А на рассвете ты, Вилибальд, возьмёшь двоих и отправишься вперёд. Ждите нас у опушки, где дорога выводит на тракт, и постарайтесь изучить местность. С каретой мы будем передвигаться медленно и у вас будет время.

На душе у меня было неспокойно, когда я укладывался спать. И хоть это был не страх, волнение не уходило. Я долго крутился на подстилке в виде тёплого плаща, но заснуть так и не смог. В итоге, пришлось прибегнуть к проверенному средству — наглотаться наркотического дыма. В этом не было особой необходимости, ведь голоса, вырывающего меня из объятий Морфея, я давно не слышал. Он не напоминал о себе. Просто мне нужно было успокоиться и расслабиться. Ну и самое главное — выспаться.

Поэтому утром, когда мы отправились в путь, я чувствовал себя неважнецки. Раздражение к пасмурной погоде, к холодному весеннему ветру, к фыркающим в пути лошадям и чавкающим на ходу людям портило настроение. Мне хотелось кому-нибудь нагрубить и обматерить. Нужен был только повод. Но, к счастью, я знал, в чём побочный эффект дурмана. Потому заперся в карете, закрыл шторы, хмурился и ждал, когда наркотическое похмелье пройдёт.

Мы ехали долго. А когда солнце нагрело карету до адской духоты, я не выдержал. Распахнул шторы, открыл дверь и высунулся, чтобы вдохнуть свежего воздуха.

Высунулся я вовремя. Как раз чтобы увидеть опушку, возле которой нас ждали сын Каталама с двумя солдатами. Сотник приказал остановиться и спешиться. Я поспешил к ним.

— Мы на месте, — тихо сказал Каталам. — Дальше некоторое время придётся передвигаться по тракту открыто.

Я облокотился на ближайшее дерево и внимательно изучал окрестности. Лес заканчивался. Узкая грязная дорога, которая нас сюда вывела, обрывалась. Перед нами простиралось поле с юной травкой, вонзавшееся в широкий, мощёный белым камнем тракт. Справа он терялся за лесополосой, а слева уходил вдаль до самого горизонта. С двух сторон к тракту примыкали пологие склоны, сплошь усеянные пышными кустарниками и деревцами, очень напоминавшими осины. Их плотные толстые стволы ни с чем нельзя было спутать. Не раз и не два в далёком детстве под такими стволами я находил грибы с оранжевыми шляпками.

— Пограничный форт отсюда в двух восходах солнца, — к нам подошёл Умтар. — Я когда-то нёс там службу.

— Да, я знаю, — кивнул Каталам. — Он возведён на границе земель Равенфира и Обертона. Нам придётся через него пройти.

— Но у нас же нет подорожных, отец, — заметил Вилибальд. — Остановят до прояснения.

— С нами едет примо Фелимид, — сотник указал на меня. — Королевский дознаватель. Вряд ли там кто-то знает его в лицо…

— Фелимид говорил, что он всего две зимы как уехал из столицы, — недовольно пробурчал я, внезапно став «королевским дознавателем». — Конечно его там помнят.

— Тогда, аниран, тебе придётся стать каким-нибудь другим примо, — пожал плечами Каталам. — Делать крюк я не намерен. Это полсотни лиг через лес. Мы пойдём напролом. Кто бы там ни был, тебе придётся сделать так, чтобы нас пропустили. Ты можешь быть хоть анираном, хоть благородным примо, хоть королевским сыном. Ведь иначе нам придётся прорываться с боем.

Я не выдержал и выругался. Всё же остатки раздражения после наркотического сна ещё не выветрились.

— Хорошо, — согласился я. — Я покажу анирана, если придётся. Главное, чтобы не пролилась кровь тех, кто ни в чём не повинен. Хватит такой крови. Если мне не угрожает реальная опасность, я не позволю безнаказанно кого-либо убивать. Понятно?

— Ты аниран, — пожал плечами Каталам. — Тебе решать как поступать с нашими жизнями. До твоего появления они не имели никакого значения. И только благодаря тебе вновь наполнились смыслом. Так что сам решай, как ими распорядиться.

Я опять выругался и картинно сплюнул. Затем развернулся и зашагал к карете.

Каталам скомандовал сбор. Я наглухо закрыл шторки, но услышал как весь обоз пришёл в движение. Карета медленно двинулась вперёд, а я сложил руки на груди и дулся, как индюк. Раздражение, вызванное наркотическим похмельем, перекинулось на мою богоизбранность. Каталам говорил с таким фатализмом, будто эти люди — игрушки в моих руках. Они игрушки, а я — кукловод. Что я могу с ними поступать, как возжелаю, и они вполне на это согласны. Как будто у них нет ни выбора, ни собственной воли, ни собственных желаний. Как будто мне ничего не надо им доказывать, а им — всего лишь верить. Эта бездумная вера меня тоже раздражала. Я не хотел владеть персональными роботами, которые по приказу поднимут любую ногу, — правую или левую. А может, обе одновременно. Я хотел, чтобы за мной шли соратники, а не фанатики. Люди, искренне верящее в человека, который желает им добра, желает помочь их миру. Люди, которые видят поступки «посланника небес», воздают им должное и идут рука об руку. Мне нужны те, кто понимает, что он ценен сам по себе. Ценен не тем, что готов отдать свою жизнь или позволить «избранному» решать его судьбу. А тем, что сам может выбрать свой путь. Что сам может принимать решение. Я хотел, чтобы эти люди не тупо кивали, поддакивали, кланялись или кидались обнимать мои ноги. А чтобы относились как к тому, кто достоин этой чести — отдать за него жизнь. Не по праву рождения, не по праву избранности, а по праву того, кто эту честь заслужил своими поступками.

Когда карета выехала на тракт, я все ещё пребывал в глубокой задумчивости. Я слушал цокот копыт, стук деревянных колёс по камню, и думал, как лучше объяснить этим людям, что мне не нужно безрассудное поклонение.

Не знаю, насколько я выпал из реального мира. Размышлял я долго. Но всю задумчивость как рукой сняло, когда кто-то закричал: «Стоять!».

Я дёрнулся, было, отворить дверь. Но меня опередили.

— Аниран, не выходи! — Вилибальд отдёрнул шторку. — Оставайся в карете.

Он спрыгнул с «козлов», вытащил из-под днища кареты тяжёлый арбалет, присел и укрылся за широким колесом.

— Вы кто!? Что вам нужно!?

Я всё же отодвинул шторку, услышав голос Каталама, и увидел на вершине склона двух всадников. До них было не меньше сорока метров, а потому лиц рассмотреть не удалось. Но я заметил, как уверенно держались они в седле и, вроде бы, что-то тихо обсуждали между собой. А один, кажется, носил шлем с забралом.

— Проезжайте мимо — послушайте моего совета! — вновь прокричал Каталам.

Но неизвестные совета не послушали. А когда Каталам отдал приказ солдатам спешиться и обнажить мечи, один из двоих поднял руку и громко свистнул.

На вершине холма стали появляться мужчины. Они выходили из леса, держа в руках самые настоящие копья. Некоторые из них прикрывались деревянными щитами, сжимали мечи. Быстро выстроились в два ряда и молча замерли.

— Почти четыре десятка, — облизал сухие губы Иберик, стоявший у дверей кареты. Я дёрнулся было отворить дверь, но он меня остановил. — Аниран, не выходи. Сначала надо выяснить есть ли у них лучники. Не показывайся на глаза.

— Мы идём из Равенфира в Обертон! — крикнул Каталам, предвосхитив мой ответ. — С нами примо. Примо Фелимид из Равенфира. Королевский дознаватель, за плечами которого много добрых дел как во славу церкви, так и во славу короны! Примо небогаты и золота мы не везём. Вам нечего с нас взять. Поэтому просто уходите.

Ответом на речь Каталама стал очередной свист. Солдаты у кареты зашевелились, принялись оглядываться, а Иберик выругался. Я дёрнулся к противоположной двери и отдёрнул шторку — на вершине холма выстраивались лучники. Их было едва ли больше десяти, но у каждого в руках я разглядел длинный крепкий лук.

— Дадут залп — мало не покажется, — прошептал я.

— У нас нет ничего, что вам нужно! — вновь прокричал Каталам. — Уходите, или мы будем вынуждены дать бой!

— Аниран, — тихо обратился Иберик. — Я попробую укрыться от стрел и пущу лошадей галопом. Держись крепче. Попробуем прорваться, пока остальные их задержат…

— Нет! — решительно сказал я и даже удивился, насколько повелительно звучит мой голос. — Этот аниран не побежит! Хватит ему убегать!

Иберик попробовал сдержать дверь, но я преодолел напор. Посмотрел на него грозным взглядом, затем встретился глазами с глазами его отца. Каталам положил руку на рукоять меча и, кажется, уже был готов сойтись в рубке с неизвестным врагом. Но у меня были другие планы на сегодняшний день.

Я выбрался из кареты и расправил плащ. Смотрел по сторонам до тех пор, пока не пересёкся взглядами с теми, кто восседал на конях на вершине холма. Оба сохраняли молчание, но внимательно смотрели на того примо, который направлялся в столицу. Я обернулся, рассмотрел лучников и опять трезво оценил ситуацию. Мы в ловушке. Даже если попытаться прорваться, выживут лишь те, кто останется в карете. Выживу лишь я. Да и то, если точно останусь в карете. А поскольку я её уже покинул, мне пора переходить из стадии зрителя в стадию участника.

Одним движением я отстегнул застёжку плаща, оставшись лишь в добротных кожаных одеждах из гардероба Фелимида. И хоть я не носил ножен, да и в руках не держал оружия, двойка всадников оценила мой манёвр моментально. Один из них опять засвистел, и линия копейщиков, всё так же молча, сделала первый шаг с вершины холма. Стоявшие за ними мечники, крепче сжали мечи и двинулись следом.

А вот когда засвистят стрелы, я не стал дожидаться. За своей спиной я услышал лязг доставаемого из ножен оружия и обнажил своё. Пальцы привычно нашли метки и активировали мой собственный арсенал. Энергетические лезвия заняли место у правой руки, щит выскочил из левой, а непонятная игла, которая могла исцелять, закружилась над головой. Оранжевая энергия вилась спиральной нитью, а сама игла замерла, словно кобра, приготовившаяся к атаке.

Голову опять пронзила резкая боль.

«Запрет»

«Повреждения тканей не наблюдается»

«В инъекции нет необходимости»

«Энергия полна»

Сообщения промелькнули и ушли так же быстро как и боль. Но я, на всякий случай, всё же встряхнул головой, чтобы разогнать пелену перед глазами. А когда пелена исчезла, глаза наблюдали удивительную картину. Наступление прекратилось так же быстро как и началось. Раздался очередной свист. На этот раз свист был более продолжительным, с оттенком удивления. И молчаливые воины, едва преодолевшие пару метров с вершины холма, и молчаливые наездники молчали. Они смотрели на меня и не сводили глаз. Мне даже показалось, что сейчас на меня смотрят каменные статуи — так неподвижно они стояли. А кто-то даже замер с поднятой ногой.

Я медленно обернулся и увидел на противоположной стороне лучников. В этот раз ни одна тетива не была натянута. Ни один лук не поднят. Все те, кто секунду назад был готов пустить стрелу, тоже превратились в человеческие статуи.

Не знаю как долго продолжалось это молчаливое стояние. Я лишь смотрел по сторонам и не решался сделать шаг вперёд. Как, впрочем, и они. Закончил всё это необъяснимое шоу очередной свист. В этот раз короткий. В тот же момент копья были уложены на плечи, щиты заброшены за спины, а мечи спрятаны в ножны. Неизвестные бандиты — а, может, просто какие-то спятившие дикари — молча стали удаляться. Казалось, все четыре десятка просто растворились. А после лучников не осталось даже воспоминаний. Даже листик на кустике не дрогнул.

Я всё так же стоял на дороге у самой кареты и смотрел на тех двоих. Ожидал от них каких-то действий. Даже ожидал попытку наладить контакт. Но они, судя по всему, желанием знакомиться не горели. Они молча переглянулись, развернули лошадей и скрылись в лесу. Как будто их и не было.

— Что это такое, мать их так!? — выругался я, собственно ни к кому конкретно не обращаясь.

— Они узрели анирана, — тихо произнёс Каталам. — Они видели исходящую от него угрозу.

Я глянул на его испуганное лицо и деактивировал оружие.

— Это кто такие, Каталам? Немые какие-то?

— Я не знаю, аниран. Возможно, бандиты. Возможно, работорговцы. Возможно, дезертиры. Я точно не могу сказать. Клеймением или вырыванием языков церковь не славилась. Как и королевские судилища. Если они молчали, возможно дали какой-то обет. В нашем мире много странностей произошло с момента появления «карающего огня». Столько разных культов появилось. Столько сект. Кто знает кто это такие…

— Час от часу не легче, — пробурчал я.

— Нам не стоит задерживаться, — тревожно произнёс Умтар. — Лучше быстрее покинуть это место. Возможно, они передумают и вернутся. А быть зажатым с двух сторон мне больше не хочется.

— Ты прав, Умтар, — кивнул Каталам. — Командуй десятком. Отправляемся спешно!

Задерживаться действительно никто не хотел. А потому после команды «по коням!», даже мой возница Вилибальд заторопился. Взмахнул вожжами — и колёса кареты застучали по камням. Обоз быстро двигался, спеша покинуть опасное место.

Но примерно через пару часов, нам всё же пришлось остановиться. Хоть нас никто не преследовал, остановились мы не по этой причине.

Слева от тракта чернело пепелище. Хоть кое-где пробивалась молодая травка, она не могла полностью скрыть остатки выгоревших деревянных построек. Большой дом, — судя по всему, двухэтажный — чернел обгоревшими обломками. Фундамент стоял крепко, но от самого первого бревна до наполовину обрушившейся каменной трубы, всё сгорело. Даже пустой дверной проём чернел давно затухшими углями.

Мы спешились и молча смотрели на пепелище. Хоть я не разбирался в пожарах, сделал верный вывод о времени его происхождения. А Каталам подтвердил мои предположения.

— Сожгли зимой, — уверенно заявил он. — Здесь раньше отстроили постоялый двор, где путники могли передохнуть. Две зимы назад он был ещё целёхонек.

— Кто посмел сжечь имущество, принадлежащее короне, прямо у тракта? — прошептал Умтар. — А где люди? Тут всегда было многолюдно… А где стража, что должна следить за соблюдением порядка? До пограничного форта рукой подать. Кто-то же должен следить за этим местом…

Я обернулся. Хоть нас никто не преследовал, у меня возникли предположения, кто мог сжечь постоялый двор. Те, кто мог не испугаться ожидаемого возмездия. Те, кто мог позволить себе нападать на кого-либо прямо у королевского тракта. Те, у кого много бойцов под ружьём.

— Нам лучше не задерживаться, — сказал я. — Сожгли дом давно, и нет смысла искать выживших. Надо двигаться.

— Да, — согласился сотник — Давайте поднажмём. Если будем идти всю ночь, к рассвету прибудем к пограничному форту. Там и отдохнём, если триединый Бог будет милостив… Иберик, возьми Бенала и на пару лиг вперёд выдвигайтесь. Если хоть что — сразу обратно. Что бы вы не заметили — не выясняйте.

— Хорошо, отец. Выполню.

* * *

Мы двигались всю ночь без остановок. На меня навалилась неожиданная слабость, а потому я впервые смог заснуть в трясущейся карете. Хоть на узкой скамеечке невозможно было расположиться с комфортом, я попытался. Закутался в плащ, подложил под голову небольшую подушку, прислонился к стенке и поджал под себя ноги. Было не особо удобно, но всё же я уснул. А разбудил меня знакомый голос, в очередной раз упоминавшийся милосердного Фласэза. Карета замерла. Вокруг всё затихло. Не слышен был даже строгий голос сотника.

Я продрал глаза, потёр затёкшее плечо и кряхтя выбрался на каменную дорогу.

— Ну что там опять ваш Фласэз учудил? — спросонья пробормотал я.

В сей предрассветный час взгляд чётко выхватил растерянные лица молодых солдат. Все, кого я заметил, сидели на лошадях и молча смотрели перед собой. А Каталам опять чертил знаки в воздухе, про себя взывая к божеству.

Я поёжился от утреннего холода, увидел, куда смотрят солдаты, и поёжился вторично. На этот раз от ужасной картины перед глазами. Слева от тракта я увидел очередные сгоревшие обломки. Частокол, выставленный по периметру в виде шестиконечной звезды, был аккуратно повален и направлен острыми концами наружу. Лишь одно бревно осталось нетронутым. То, которое являлось пиком на луче звезды. Оно торчало перед самой дорогой, словно единственный зуб, переживший поход к стоматологу. Остовы сгоревших помещений как две капли воды были похожи на те, что мы видели ранее. Те же деревянные дома, выгоревшие полностью. В сумраке раннего утра я бегал взглядом по очередному пепелищу и не мог понять, зачем кому-то было сжигать ещё один постоялый двор в полудне пути от первого. Но затем я увидел на противоположной стороне дороги нетронутую караульную будку, самый настоящий деревянный шлагбаум, направленный вверх, как колодезный журавль, и обглоданное человеческое тело, болтавшееся на этом «журавле». На склонившейся к груди обезображенной голове восседала крупная птица и долбила клювом по черепу, старательно выедая остатки.

Я скривился от отвращения.

— Что это, Каталам? — спросил я. — Тот самый пограничный форт?

— Да, это он, — прошептал он. — Тот самый пограничный форт, где в начале зимы должен был стать новый гарнизон…

— И никто не знал об этом? Ну, в смысле, о том, что здесь произошло.

— Вот сейчас я и узнал, — Каталам вышел из шокового состояние быстрее всех и вонзил в бока лошади шпоры.

Мы последовали за ним и остановились в нескольких шагах от шлагбаума.

— Прогоните птицу и снимите его, — скомандовал сотник, указав на тело. — Негоже так заканчивать свой путь… Умтар, захороните его, кем бы он ни был. Мы с анираном отойдём. Не подходите к нам. Я бы хотел поговорить с ним наедине.

Он спрыгнул с лошади и сделал приглашающий жест. Пока остальные солдаты снимали бедолагу, мы с сотником отошли в сторону. Прямо к единственному устоявшему бревну. Каталам тяжело вздохнул, облокотился на бревно и кивнул мне.

— Смотри, аниран. Видишь знак?

На уровне глаз чернела самая настоящая виселица. Судя по всему, по дереву работали раскалённым кинжалом, а потому выглядело всё довольно-таки разборчиво. Но кроме виселицы не менее разборчиво выглядела фигура с намёком на человеческую. Палка, палка, огуречик, как говорится. И голова этой фигуры безжизненно склонилась на бок.

Я нахмурился, вспомнив висевшее на «журавле» тело: кто-то неизвестный доходчиво объяснял любому неосторожному путнику, что здесь был именно он.

— Это знак? — я посмотрел на Каталама. — Что он означает? Кто-то метит территорию?

— Эсты.

— Кто???

— Это те, кого мы повстречали, — вздохнул сотник. — Наконец-то я понял, кто они… «Эсты» пришли из Валензона, аниран. Добрая половина населения покинула город, когда несколько зим назад начался кровавый кошмар. И чтобы выжить, в пути им пришлось убивать. Убивать друг друга. Кто-то прижился в деревнях, кто-то подался в города, кто-то навсегда затерялся в лесах. Но большая часть беженцев пала от рук себе подобных, когда начался голод… Да, аниран, они ели друг друга… Заботу о небольшой общине выживших взял на себя второй по старшинству духовный пастырь церкви, эстарх Валензона — святой отец Элиан. Он смог покинуть город, когда кровь на улицах лилась рекой, и выбрался за территорию крепостных стен. Долго скитался, собирая вокруг себя павших духом, растерянных, разочаровавшихся и озлобленных. Они возвели лагерь где-то в лесной чаще, распахали земли, и в течение нескольких зим были рады всем, кто просто проходил мимо. Окружали заботой, поддерживали и не давали пасть духом. Их община росла. Уверившись в своей исключительности, эстарх Элиан возомнил себя новым мессией, пророком. Он был весьма красноречив, а потому легко разжигал пламя в душах паствы. А когда его паства разрослась и окрепла, всех до последнего он повёл в столицу. Повёл в Обертон. Повёл с единственной целью — заставить короля признать его божественную сущность. Заставить объявить себя «вторым при спасителе» — эстархом при милихе, когда тот придёт. Объявить тем, кто поможет анирану исцелить мир.

— И что же с ним стало?

— Ничего хорошего с ними не стало. Со всеми ими… Королю доложили о походе, доложили о требованиях эстарха. Но король отнёсся к этому равнодушно. А вот глава церкви — первосвященник Обертона святой отец Эоанит был крайне недоволен. Эстарха объявили лже-мессией задолго до того, как он привёл к стенам столицы почти четыре тысячи паломников. По дороге многие примыкали к ним — такова была сила речей отца Элиана. И когда безумная толпа действительно подошла к стенам, вместо благословения и признания на неё обрушился град стрел, камней и огня. От рассвета до заката шла резня. Всё затихло лишь к утру, когда раненные и выжившие узрели то, что осталось от их лживого пророка… Его вздёрнули. Повесили на крюке прямо над восточными вратами столицы. Избитого и окровавленного, но живого и не сломленного. И единственное слово, которое он успел прокричать прежде, чем отправился на встречу с Фласэзом: «Месть!». С тех пор последователи придуманного им мессианства, те, кто смог пережить резню и поведать историю другим, всем сердцем ненавидят короля и ту власть, которую он собой олицетворяет. Где бы они не встречали штандарты короля, они в ярости сжигают их. Режут тех, кто эти штандарты несёт. И вешают тех, кто представляет эту власть. Вешают, как когда-то повесили их пророка.

Я нахмурился:

— И ты это знаешь… откуда?

— Я был там, аниран, — с горечью в голосе произнёс Каталам. — Я был у стен Обертона, когда королевская гвардия и храмовники рубили этих бедолаг. Тогда тысячи утонули в крови с именем лже-пророка на устах. Я был одним из тех, кто их топил… А этот знак… Этот знак последователи эстарха Элиана оставляют для того, чтобы каждый верный клятве солдат знал — защищая интересы короны, он умрёт.

— Так это были те молчуны? — я кивнул в сторону дороги. — Эти «эсты» которые.

— Очень похоже на то. Силёнок у них бы хватило… Форт сожгли в конце зимы, не позже. Но ни крови, ни следов нет. Лишь оставлено предупреждение. И если это всё-таки они, нам крайне повезло, что ты оказался рядом. Что смог их остановить. С моей стороны было неразумно напоминать о примо, путешествующем в карете. Примо олицетворяют собой королевскую власть. А вельмож они ненавидят.

— Но анираны — это те, в кого они верят, — прошептал я. — Узрев одного из них, они отступили?

— Всё сходится, — Каталам провёл пальцем по выжженному на бревне знаку. — Они — «эсты»! «Вторые». Те, кто станет «вторыми» при спасителе. Они свято верят, что лже-пророк должен был преклонить колено перед анираном, заслужить его любовь и помочь стать милихом. Для них это многое значило. На этом держалась их вера, — он вздохнул. — Но всё же нам не стоит здесь задерживаться. Это плохое место. И… И королю стоит об этом узнать.

— Когда мы прибудем в Обертон, ты хочешь сообщить ему?

— Может, не ему. Коммандерам… Отныне королевский тракт небезопасен. Даже разъездам не стоит здесь появляться. Нужно собрать силы, окружить лес и уничтожить их. Сжечь вместе с лесом, если придётся… Пойми, аниран, — добавил он, верно оценив мою помрачневшую рожу. — Пока власть короля сильна, сильно и государство. У нас и так много хлопот на севере, куда совершают набеги пираты Кондука. Много хлопот на юге, где ватаги удальцов из Декедды опустошают деревни и уводят людей в рабство. И на востоке, где церковь не признаёт власть короля, держит под контролем Винлимар и изымает всё золото, добытое в шахтах. Здесь же, в самом сердце Астризии, нельзя потерять контроль. И так спасу нет от дезертиров, работорговцев и бандитов. Нельзя позволить, чтобы королевскому тракту — единственному безопасному пути от Обертона до Равенфира — угрожали фанатики. Нельзя позволить, чтобы они безнаказанно мстили. Если мы доберёмся до Обертона, я обязательно расскажу мастер-коммандеру — главе войск Астризии — о том, что увидел. И выдвинусь в обратный путь, если во мне будет нужда… Но сейчас, аниран, не время смотреть так далеко. Нам надо убираться отсюда. Устроим привал, когда достаточно удалимся.

Каталам провёл указательным пальцем по знаку на столбе. Затем выхватил кинжал из ножен и сдирал стружку, пока на месте знака остался лишь свежий срез.

— Там, где я, нет места беззаконию! — торжественно заявил он, развернулся и пошёл помогать солдатам.

А я смотрел ему вслед и уважительно кивал головой. Этот Каталам, этот «всего лишь сотник», который любил чесаться там, где чешется, каждый день удивлял меня. Каждый день впечатлял по-новому. Я-то думал, он всего лишь неотёсанный вояка. А оно вон оно как… Да уж. В людях разбираться мне ещё предстоит научиться.

Глава 13 Дни в пути без новостей

Первый сирей так и не вернулся. Давно за нашими спинами скрылся сгоревший пограничный форт. Несколько раз день сменял ночь, пока мы двигались по тракту. Но птица, которая должна была принести новости, так и не появилась. Бывало Каталам тревожно всматривался в небо, ожидая вестей. Но всё тщетно. В конце-концов, когда мы уже пару дней как свернули с тракта и по узкой дороге углубились в очередной лес, он снял второй садок.

— Он найдёт дорогу, — уверенно произнёс он, наблюдая за удаляющейся птицей. — И, будем надеяться, вернётся с новостями.

Как и Каталам, я тоже провожал сирея взглядом. И так же смотрел с надеждой. В дороге я часто задумывался над тем, что происходит там, далеко позади. Каждый день я вспоминал Фелимида, его жену и толкового мажордома. Строил предположения и надеялся на лучшее. Но сейчас на душе было грустно. Прошло много дней, а ответа мы так и не получили. Сирей или не долетел, или его прикончили в дороге, или долетел, но… Вот от этого «но» становилось грустно. Хоть я немного времени провёл с этими замечательными людьми, принявшими меня ни чуть не хуже, чем люди в лагере, переживал за них. Их судьба мне была небезразлична. Я чувствовал вину из-за того, что с ними произошло. Если бы я не показал Фелимиду кто я такой, если бы он не привёз меня к себе домой, если бы не укрыл опасного душегуба, ничего бы не произошло. Они бы жили, как жили. Но в один день их жизнь перевернулась с ног на голову. Перевернулась потому, что аниран решил обзавестись союзником, которого посчитал достойным. Аниран не спрашивал чужого мнения. Он решил, что будет так. И теперь этот союзник, если ещё жив, гниёт в застенках. А его ни в чём не повинная жена отправилась за ним следом.

— Что думаешь, Каталам? — тихо спросил я, когда птица скрылась вдали. — Они живы?

Сотник пристально посмотрел на меня.

— Я только одно могу сказать: надеюсь, их судьба в руках принца Тревина, а не в руках святого отца Эокаста. Но, судя по тому, что ответа нет, мои надежды — всего лишь надежды… Отправляемся дальше, аниран. Мы всё равно ничего не можем для них сделать.

* * *

В течение следующих трёх дней мы двигались по тракту, абсолютно не скрываясь. И за это время не встретили ни души. Даже частые разъезды, о которых ранее рассказывал Каталам, не показывались. Мы передвигались по обезлюдевшей земле.

На ночных привалах Каталам мрачнел всё сильнее и сильнее. Он хмурился, подбрасывал сухие ветки в костёр, по привычке чесал бороду, и бросал на меня озадаченные взгляды. Сначала мне казалось, что он хочет поделиться со мной мыслями. Излить душу, высказаться. Но когда мы остановились на очередную ночёвку, он заговорил о том, чего я совершенно не ожидал.

— Аниран, я думаю, нам не стоит идти в столицу. Стоит затаиться в лесу и переждать какое-то время.

— Что? — удивился я. — Чего переждать? Почему?

— Я отправлю Иберика и Вилибальда на разведку. Мне кажется, дело плохо.

— Я тебя не понимаю, Каталам.

— Королевский тракт — это единственная живая нить, связывающая два города. Даже в самые тяжёлые времена, когда мы всё ещё не смирились с наказанием, что на нас наложил Фласэз, торговые караваны двигались практически ежедневно. Королевская стража несла дозор, сопровождала караваны и помогала купцам путешествовать, не опасаясь за свои жизни. Хоть мы знали, что наш мир обречён, всё равно продолжали бороться за жизнь. Всё равно старались выжить. Тогда король ещё не сдался. Он держал власть крепкой рукой. Ещё до того, как я окончательно покинул столицу, он всё ещё являлся тем, кем и должен — воплощением королевской власти. Сейчас же, мне кажется, никакой королевской власти больше не существует.

Я уставился на него с немым вопросом во взгляде.

— На протяжении всего времени мы не встретили ни души, — ответил он на мой немой вопрос. — Только сгоревшие останки. Ни конных отрядов, ни разъездов. Не говоря уже о торговых караванах. Как бы это было не печально, но, мне кажется, король утратил контроль над происходящим. Его власть настолько ослабла, что он не имеет понятия о том, что происходит в его владениях. Он или окончательно пал духом, или святые отцы завладели его разумом. Я не думаю, что он в силах нас защитить… Всех нас.

Я внимательно посмотрел ему в глаза.

— Ты хочешь отправить сыновей вперёд,чтобы они выяснили как обстоят дела? И только затем выдвинемся мы?

— Верно, аниран, — кивнул головой Каталам. — Мы пока затаимся. А они пусть посмотрят, на что стал похож Обертон. У меня плохие предчувствия…

— А что у нас с запасами? — недовольно спросил я. — Сколько лиг до столицы? Сколько нам ждать придётся?

Сотник нахмурился, видимо, так же как и я понимая, что дела с провизией обстоят не лучшим образом. Рэнэ позаботился, сделал всё, что мог. Но немного не рассчитал; по подсчётам Умтара запасов провианта хватит не более, чем на декаду. Дальше придётся или лапу сосать, или охотиться. Просить милостыню или грабить близлежащие деревни. А поскольку никакой разумной жизни за всё время в пути мы так и не обнаружили, видимо, милостыню просить будет не у кого. Не говоря уже о грабеже.

— Будем охотиться! Будем искать корешки, — пробурчал Каталам.

— Это ранней весной-то? — удивился я. — Какие корешки? Приди в себя, Каталам!

— Тогда будем резать лошадей!

— Лошадей? Да ты совсем…

Раздался цокот копыт. Где-то заржали те самые лошади. Солдаты на страже встрепенулись, а мы с Каталамом вынуждены были прервать интересный разговор. В наспех сооружённый лагерь ворвались два конника — Иберик и Авлед, — которые с самого утра держались в арьергардном дозоре. Они спешились, передали поводья Умтару и торопливо подошли к нам.

— Аниран! Отец! — Иберик, казалось, запыхался не меньше своей лошадки. — Мы видели людей, идущих по нашему следу!

— Опять!? — воскликнул я.

— Спокойней, сын, — Каталам поднял руку. — Говори по порядку.

— Люди. По нашему следу идут люди. Держатся на приличном расстоянии, но следы внимательно изучают. Мы видели их.

— Храмовники?

— Нет, отец. Это те, кого мы повстречали ранее. Почти пять десятков человек во главе с двумя всадниками и тремя подводами позади. Те молчаливые, которых отогнал аниран.

Каталам бросил на меня быстрый взгляд.

— Они вас видели? — спросил он Иберика.

— Нет, не видели. Но мы видели, как они изучают конный след. Они точно идут за нами.

— Где они сейчас?

— Разбили лагерь в лиге-двух отсюда. Мы видели, как зажигают костры.

— Значит, ночью нападать не собираются, — сделал вывод сотник. — Спасибо, сын. Передай Умтару, что сегодня в ночном дозоре станем мы с анираном. Остальные пусть спокойно спят.

— Спокойно спят? — удивился Авлед. — Враг же идёт по пятам!

— Это не враг, Авлед, — успокоил его Каталам. — По крайней мере, пока с нами аниран. Ступай отдыхать. Оставьте нас.

Молодые парни ушли, решив не оспаривать приказ старшего. Каталам опять присел у костра и пригласил меня присоединиться.

— Это «эсты», верно? — спросил я. — Те самые?

— Верно.

— И угрозу они нам не несут?

— Нет, не несут, — спокойно ответил Каталам. Затем зачерпнул глиняной кружкой горячего отвара из котла и протянул мне. — Выпей, Иван. Это помешает заснуть. Сегодня мы с тобой будем хранить солдатский сон. А если «эсты» всё же нагрянут, ты должен быть готов вновь показать, кто ты есть.

Я взял из его рук кружку, отпил и поморщился; горький отвар из каких-то трав, да ещё без сахара был отвратителен на вкус.

— Ты сказал, что они не нападут, пока я с вами. Нам надо их опасаться?

Каталам усмехнулся.

— Нам надо. Тебе — нет. Историю о лже-пророке ещё не забыл? Они истово верили в его предназначение, поклонялись ему. Он должен был занять место рядом с тобой — рядом с анираном. Но их пророк — всего лишь слуга анирана. Для них, как и для всех, ты — «посланник небес»! Тот, кто, возможно, спасёт наш мир. Они никогда не станут угрожать мечом анирану. Его гнев не менее страшен, чем гнев Фласэза. Другое дело мы…

Я опять хлебнул отвара и задумался. Ожидать ночной подлянки от каких-то там сектантов мне совершенно не хотелось. Пусть даже Каталам считает, что я для них неприкасаемый.

— Может, мне стоит отправиться к ним? Стать парламентёром.

Каталам нахмурился.

— Парламентёром, — повторил я. Но он опять не понял. — Имею в виду, попробовать с ними провести переговоры. Зачем постоянно оглядываться, если можно обо всём договориться?

— С теми, кто не сказал ни единого слова при виде анирана? Кто если и удивился, то молча? — Каталам неопределённо хмыкнул, поднялся и похлопал меня по плечу. — Обойду лагерь, поговорю с солдатами… И ещё, Иван. Мы помогли тебе выбраться из города, прошли долгий путь. Но сейчас наши жизни в твоих руках. Храни их.

Я смотрел ему в след и думал над его словами. В них действительно был смысл. Те, кто склоняются перед анираном, вряд ли найдут общий язык с теми, кто воплощает собой то, что они ненавидят. Возможно, эти «эсты» могли бы договориться со мной. Но они никогда не договорятся с Каталамом. Значит, сейчас я стою меж двух огней. И соотношение сил не в пользу тех, кто меня сопровождает. Поэтому, чтобы огонь не запылал, надо быть начеку. Не забывать, что аниран ответственен за тех, кого он приручил. Он должен беречь их жизни.

Каталам подозвал к себе сыновей. Что-то строго говорил, указывал рукой на дорогу, скрывающуюся в темноте, указывал на карету, с крыши которой снимали тюки с вещами. В пути я больше контактировал с Каталамом, но иногда общался с его сыновьями. Ребята действительно оказались неплохими. Иберик моложе на три зимы, чем Вилибальд, ростом ниже почти на голову. Возможно, он казался ниже потому, что регулярно сбривал волосы, опасаясь, как он говорил, кровососущих лесных насекомых, которые путаются в этих волосах. Но при небольшом росте и молодости он мастерски владел мечом. Не просто размахивал мечом, прикрываясь щитом в другой руке. Он мог спокойно фехтовать, используя обе руки. Он, как я понял, был амбидекстр и, в процессе тренировочных боёв, за которыми я имел возможность наблюдать на привалах, свободно перехватывал руками оружие. То фехтовал правой и держал щит левой. То наоборот. Или же сражался сразу с двумя мечами, легко пробивая чужую защиту. Обладая таким талантом, он легко побеждал самых умелых воинов, которые согласились пойти за Каталамом. Я лишь один раз сошёлся с Ибериком в спарринге, насмотревшись, как легко даётся ему фехтование. И был разбит без всяких послаблений к статусу анирана. Поэтому, наверное, Иберик всегда старался за мной присматривать. Старался держаться рядом; на лошади следовал слева от кареты, открывал двери перед остановкой на привал. Даже стал между мной и «эстами», когда мы едва не напоролись на засаду. Как самый лучший боец, он был тем, кто мог меня защитить.

Вилибальд же, в основном, сидел на «козлах». Всегда рядом с ним был его верный друг — здоровый неуклюжий арбалет. Для меня арбалет не являлся чем-то непостижимым. В моём столь далёком мире я, бывало, на стрельбище выезжал. Это было нечто из разряда, что ты никогда не делал, но хотел попробовать. Тогда я был молод и относительно богат, а потому придерживался философии, что в жизни надо попробовать всё. Чтобы не было мучительно больно за то, что не попробовал. Так что я не только стрелял из огнестрельного оружия, но и допотопного, как говорится. Вилибальд удивился, когда я попросил дать мне сделать пару выстрелов. Но мне не понравилось; когда пришло время перезаряжать, я вспомнил поговорку про саночки, которые надо любить возить, если любишь кататься. Слишком долгая перезарядка, а следовательно низкая скорострельность, не впечатлили. Я больше отдавал предпочтение луку, что и заявил Вилибальду. В ответ он прочёл мне лекцию о пробивной силе арбалетного болта и более точном выстреле.

Старший сын Каталама действительно оказался очень неглупым парнем. Я это понял не только по тому, что Каталам назначил его руководить вторым десятком, но и по тому, как он выражал свои мысли. Он умел писать, читать, считать. Рассказывал о своей службе на страже принца Тревина, о ежевечерних занятиях с магистрами, о познаниях в теории государственного управления. Даже с заметной горечью в голосе рассказал о планах пройти обучение в столичном университете, чтобы самому стать магистром.

Сие заявление меня сильно удивило. Хоть я замечал ранее, что местные солдаты не похожи на неотёсанное быдло, меня удивило, что кто-то из них понимает значение слова «университет». На мою просьбу объясниться, Вилибальд ответил интересной историей. Сказал, что строительство Первого Университета — как его назвали — завершили всего четыре зимы назад. Вопреки воле первосвященника — святого отца Эоанита, — коллегия магистров приняла решение о повышении доступности знаний. Чтобы побороть невежество, говорил Вилибальд, словно повторял чужую цитату, жители Астризии должны наполнять себя знаниями, потому что знания эти, возможно, спасут их в будущем. Принц Тревин много рассказывал ему о Университете и пообещал составить доверительное письмо, если Вилибальд решит оставить службу. Но всё поменялось, когда заботу о жизни принца взяли на себя храмовники. Вилибальда выставили за дверь, просто поставив перед фактом. А вскоре за ним пришёл взволнованный отец со словами: «Возрадуйся, сын! В мир пришёл аниран!». И всё остальное стало не важно. Теперь для него нет миссии важнее, чем доставить анирана в столицу.

* * *

Эта ночь прошла спокойно. Хоть до самого восхода мы с Каталамом не сомкнули глаз, бодрствовали напрасно. Никакие фанатики нас не побеспокоили, никто не напал. На рассвете сотник отправил в арьергардный дозор двоих солдат, приказал свернуть лагерь и отправляться в путь. И только после того как мы выдвинулись, я смог вздремнуть. Вздремнуть прямо в карете.

Уже давно прошли те времена, когда скрип колёс, лёгкая тряска, неудобная жёсткая скамейка и громкие голоса солдат могли помешать моему сну. В дороге я приноровился засыпать практически моментально. Хоть днём, хоть ночью. Едва голова касалась подушки, я погружался в царство Морфея. Иногда ожидал, что во сне придёт «голос». Вновь даст о себе знать и укажет направление. Но он меня игнорировал. Я вообще перестал видеть сны. Высыпался, чувствовал себя бодрым и полным сил. Но больше никто не указывал мне направление. Никто не говорил, куда я должен идти. Размышляя над этим, я приходил к выводу, что иду верным путём. Что обязательно должен попасть в Обертон.

В течение двух дней мы, не таясь, двигались по тракту. Но, как и прежде, в пути никого не встречали. К вечеру возвращались солдаты, оставленные в арьергарде. Они сообщали, что «эсты» не изменили своих намерений. Они всё так же шли за нами, держась позади на определённом расстоянии. В контакт вступать не собирались, но когда Иберик пытался подъехать к ним поближе, подняв при этом руки, встретили его стрелами. Не поранили, но ясно дали понять, что к ним лучше не приближаться.

Так что в сопровождении непонятных то ли соседей, то ли надсмотрщиков, мы просто двигались вперёд. С каждым днём приближались к столице и каждый день имели возможность наблюдать изменения, которые произошли с этим миром.

Ранее, как неоднократно рассказывал Каталам, тракт был оживлённым. Движение не прекращалось ни днём, ни ночью. Сейчас двигались лишь мы, а от оживления ни осталось ни следа. Раз на день — а то и дважды — мы видели останки выгоревших дотла хуторов. Сгоревшие деревни, поваленные частоколы, разрушенные до основания постоялые дворы, где путешествующий по тракту путник ранее мог безопасно провести ночь. Сейчас же не осталось ничего. Жуткая картина полной разрухи, атмосфера всеобщего загнивания отчётливо ощущалась в этих местах. Молодые солдаты оборачивались, зло смотрели назад, видимо, про себя обвиняя во всём, идущих по нашему следу, «эстов». И Каталам был согласен с солдатами: он утверждал, что всё это разрушено, спалено и уничтожено именно зимой. Осенью караваны ещё передвигались. Но когда ударяли самые лютые морозы, всяческая связь между городами прекращалась. Даже сиреи не могли перенести столь долгую дорогу в условиях жуткого холода. И лишь безумные фанатики, истово ненавидящие любое олицетворение королевской власти, могли пойти на такое — в любую погоду сжигать и уничтожать всё, что об этой власти напоминает. Их ничуть не волновали человеческие жизни.

Во время ночных привалов я жадно впитывал любые рассказы Каталама и солдат о прошлом. Прошлом, о котором они говорили с изрядной долей ностальгии. Хоть изменения в мире начались двенадцать зим назад, они ещё не забыли о тех временах, когда существовали такие понятия как достаток и благополучие. Многие из солдат в те времена ещё были детьми. Они помнили счастливое детство, когда можно было есть досыта. Никто из них не мог даже предположить, что вскоре всё изменится. Что многим из них придётся наблюдать ужасные кровавые побоища. Что придётся выживать, драться или убивать за кусок хлеба. А о насыщении досыта останется только мечтать… Что расцветёт работорговля. Что обезумевшие матери за горстку золотых монет будут продавать младших детей, чтобы старшие не умерли с голода. А отцы, вместо того, чтобы защищать свои семьи, будут грабить и убивать. Грабить и убивать другие семьи.

Я наслушался всяких ужасов в моменты, когда ночью мы собирались у костра. Даже слышал рассказы про величественных вельмож, отказавшихся от всего ради искупления грехов. Ради веры в догмы смирения, которые быстро распространились по Астризии. И многие из этих вельмож, поверившие в наказание Фласэза за грехи мирские и передавшие церкви всё своё состояние, сгинули в горниле строительства храма на востоке страны. Как тысячи и тысячи других паломников. Бедные или богатые, сильные или слабые, знаменитые и безвестные. На костях многих из них был возведён храм, ставший Чудом Астризии.

Чтобы немного взбодрить молодых солдат, чтобы разогнать их уныние, на привалах я рассказывал им сказки. Но не те сказки, что когда-то рассказывали мне мама и папа. Я рассказывал им про свой мир. Я рассказывал им про Землю. Про технический прогресс, про космические корабли, бороздившие Большой Театр. Про огнестрельное оружие, про медицину, про автомобили. И даже про футбол. Меня слушали внимательно, смеялись и говорили, что ничего подобного быть не может. Что вершина их культуры — это Всевидящее Око. Око, которое позволяет наблюдателю видеть окрестности на несколько лиг вперёд. Осенью Всевидящее Око доставили в Равенфир, установили на Башне Бдения, и теперь благодаря ему гарнизон может быстро реагировать на бандитские нападения.

Я очень быстро сообразил, что за штука такая — Всевидящее Око. Я уже слышал про него, но не придал особого значения. Но теперь заинтересовался. Даже расспросил солдат, как сие Око выглядит и что из себя представляет. И я не ошибся — это был телескоп. Огромный, неуклюжий и очень хрупкий. Никто из тех, кто меня окружал, не получал возможности наблюдать в этот телескоп, не разглядывал окрестности. Но Каталам видел его вблизи. Он присутствовал при его установке. Он-то и описал мне его внешний вид. А когда добавил, что первое Всевидящее Око создали магистры в Университете Обертона всего три зимы назад, я всё понял окончательно. Я понял, зачем голос гонит меня в Обертон. Он гнал меня к тому, кто мог создать этот телескоп. Он гнал меня к ещё одному анирану.

* * *

Едва солнце поднялось над вершинами деревьев, Каталам приказал сворачивать лагерь. Нас ждал очередной долгий день в пути.

— Снимите клетку с сиреем, — приказал он одному из солдат. — Накормите в дорогу… Иберик, неси пергамент и писчий набор.

— Ты хочешь отправить послание? — спросил я Каталама, наблюдая, как снимают клетку с крыши кареты. — Последняя же птица.

— Меня тревожит молчание примо, — тяжко вздохнул он. — Уже который день тревожит. Нам непременно надо выяснить что с ними. Возможно, этот сирей доберётся домой.

— А если не доберётся? Если ответа мы так и не получим?

— Тогда просто продолжим путь… Примо Мириам просили держать в курсе наших дел. Я намерен выполнять эту просьбу, пока остаётся надежда…

— Надежда — это плохой аргумент. Надежда мешает мыслить рационально, — повторил я слова моего школьного тренера. Он всегда призывал нас не надеяться, а действовать. — Не надо отправлять сирея в имение. Это бесполезно. Они мертвы.

Каталам недовольно нахмурился:

— Это всего лишь домыслы, аниран! Пока есть хоть малейший шанс, мы должны…

— Погоди, Каталам! — резко прервал его я. — Дай подумать.

— Нам пора выдвигаться…

— Нет! Стоим! Мне надо подумать.

Я отошёл к затухающему костерку, почесал лоб и обернулся к клетке с сиреем. Тот совсем не отощал в пути и вёл себя смирно. Значит, свою функцию выполнять может. Но нет никакого смысла тратить столь ценный ресурс на бесперспективное дело. Как бы это было не прискорбно, Фелимид и Мириам мертвы. Иного вывода из их молчания сделать невозможно. Прошло почти двадцать суток как мы в пути. Два сирея уже отправлены, а результат равняется нулю. Ни ответов, ни приветов. Похоже, уговорить друга детства — принца Тревина — Мириам так и не удалось. Они с мужем или в застенках, или… В общем, ни мы им помочь не сможем, ни они нам. А помощь нам нужна. Им, возможно, уже нет. А мы всё ещё нуждаемся. По следу идут фанатики, провиант заканчивается, и мы абсолютно не знаем, что ждёт нас впереди. Жуткая картина опустошения как бы навивает определённые мысли. Возможно, Каталам прав — король раскис окончательно.

Правда, пока это всего лишь предположение.

Но мы ведь можем выяснить наверняка.

— Каталам! — добавив голосу суровости, обратился я. — Мне нужен ответ: сирей долетит до столицы? Вы сможете объяснить ему направление?

Каталам нахмурил кустистые брови. Затем расслабил их, видимо, начиная соображать:

— Сможет, конечно. Он понимает язык. Главное, объяснить доходчиво.

— Он сможет доставить послание королю?

— Нет, королю не сможет. Он доставит послание королевскому заводчику. А тот передаст королю. Должен, по крайней мере.

— Не суть, — отмахнулся я. — Главное: послание может попасть в те руки, для которых предназначено?

— Сможет, — утвердительно кивнул Каталам, и махнул рукой сыну: подойди, мол. — Ты хочешь, аниран, попросить у короля помощи?

— Не только. Я хочу дать о себе знать. Сколько нам ещё идти? Далеко до столицы?

— Умтар?

— Чуть меньше декады, сотник. Я эти места хорошо знаю. Путь ещё далёк, но если с тракта не сворачивать, успеем прибыть до того, как зацветут сессилии.

— Мне эти сессилии ни о чём не говорят, — отмахнулся я. — Меня волнует другое. Этот сирей — наш единственный шанс дать о себе знать. Если от Фелимида вестей нет, значит ситуация критическая. Уже бессмысленно посылать послания назад. Нам надо беспокоится о том, что ждёт нас впереди. У нас подходят к концу запасы, «эсты» на хвосте. Нам нужна помощь. Я хочу, чтобы вы сообщили королю, что аниран в пути. Он должен обо мне узнать.

— Вполне разумно, — уважительно хмыкнул Каталам. — Нам ведь не обязательно пробираться в Обертон под покровом ночи. Да и не пропустят нас, если Восточные врата всё ещё охраняются так, как охранялись. К тому же места пугают своей безлюдностью. А примо… Что ж, будем надеяться, что они всё ещё живы. Если нет, пускай Фласэз примет их достойно… Иберик, дай перо. Что писать королю, аниран?

— А письмо точно попадёт ему в руки?

— Будем надеяться, — пожал плечами Каталам.

Я вздохнул, собрался с мыслями и надиктовал:

Аниран с двумя десятками верных солдат из гарнизона Равенфира движется в столицу по королевскому тракту. Провиант заканчивается. По пятам следуют «эсты». Анирану требуется любая помощь, которую Его Величество может оказать…

Нормально? Не слишком многословно?

— Нет, — Каталам резво водил пером по пергаменту. — Я вмещу. Сиреей даже веса не почувствует.

— Думаешь, когда король получит послание, что-нибудь предпримет?

Каталам посмотрел на меня так, будто я задал риторический вопрос. Затем пожал плечами:

— Я знаю о короле лишь то, что доносят слухи. Я видел его последний раз несколько зим назад. Но если объяснить сирею, если заводчик не подведёт, послание попадёт в его руки. А вот что он предпримет, мне неизвестно. Надеюсь, слова о пришедшем в мир аниране пробудят в нём жизнь… Если, конечно же, он уже не прибывает в рядах армии Фласэза… Иберик, объясни сирею. Убедись, что он всё понял. Авлед, вяленого мяса дай.

Я наблюдал, как Иберик что-то нашёптывает птице. Он снял с её глаз колпак, давал тонкие ломтики мяса, словно взятку, поглаживал по чёрным перьям на голове. Хоть сирей был совсем не похож на домашнего попугая, вёл себя примерно так же: урчал, брал из рук еду, загибал голову, подставляя шею. Иберик почёсывал его пальцем в перчатке, видимо, небезосновательно опасаясь хищного клюва, и что-то тихо шептал. И птица слушала. Если меня не обманывали глаза, я видел, что птица действительно слушала. Я опасался, конечно, что у меня галлюцинации, но мне даже казалось, что сирей кивал головой, будто подтверждал, что понял. После матана, сирей несомненно являлся вторым чудом местной фауны, которое мне посчастливилось увидеть. Я смотрел на него и строил предположения, какие ещё чудеса таит это мир, так сильно похожий на мой.

— Думаю, всё в порядке, — произнёс Иберик, вручив сирею последний кусок вяленого мяса. Он погладил птицу по крыльям и та никак не отреагировала. Словно совсем не ожидала подлянки от человека, на чьей руке сидела.

— Иберик, ты заводчик, что ли? — удивлённо посмотрел я на него. — Я слышал от Рэнэ, что приручению сиреев надо обучаться.

— Нет, не заводчик. Просто я всегда умел находить общий язык с ними. У каждого уважающего себя рода, особенно у потомственных военных, есть заводчик в услужении. Наш мне многое показал… Когда мы ещё жили в столице.

Иберик отвёл глаза после последней фразы. Я успел заметить, как неловко поёжился Каталам, словно его младший сын напомнил ему о чём-то неприятном. Вилибальд же не стал поёживаться — он недовольно посмотрел на брата.

— Пора в путь, — сказал он. — Не затягивай.

Каталам свернул послание в небольшой рулон и закрепил на ноге птицы. Иберик выставил руку и приподнял. Сирей вцепился в неё когтями и принялся размахивать крыльями, словно прогревал мышцы перед долгим полётом. Затем склонил голову к Иберику, издал хриплый звук, похожий на карканье ворона, и взлетел. Я охренел слегка от подобного поступка, ведь мне показалось, что сирей выкрикнул «жди». Может, у меня действительно случились галлюцинации, но никто из солдат не отреагировал на выкрик. Лишь Иберик помахал рукой вслед удаляющейся птице и тихо добавил:

— Что ж, будем ждать.

* * *

Весь день до самого вечера мы двигались без остановок. И опять за весь день не встретили ни души. Но, к счастью, не встретили новых пепелищ. Перед тем как устроиться на ночную стоянку, провели ревизию съестных припасов. Оставался лишь один мешок перловой крупы, сухие травки для крепкой настойки, и совсем мало вяленого мяса. Каталам приказал мясо кидать в котёл и варить кашу. А с завтрашнего дня всем придётся потуже затянуть пояса.

Ночью же поспать особо не удалось — далеко позади были видны крошечные огоньки. Где-то с десяток костров разожгли те, кто упорно следовал за нами.

— Мне это надоело, — сказал я сотнику, когда в темноте мы вместе смотрели на эти огни. — Может, всё же нам стоит с ними встретиться? Сколько можно наблюдать?

— Они не причинят вреда анирану, — уверено заявил Каталам. — Они не оставят его, потому что для них он такая же надежда, как и для всех остальных. Но мы… С нами у них разговор был бы короткий.

— Тогда, может, мне стоит пойти к ним без вас? Попытаться найти общий язык, так сказать.

— А если анирана спеленают, а затем займутся нами? Возможно, лишь ты причина того, что мы ещё живы. Не будет тебя — не будет нас. Вдруг на тебя накинут петлю, обездвижат или ещё что? Нас всего семнадцать. А их около полусотни. Мне кажется, не стоит рисковать.

Слова Каталама звучали логично. Опровергнуть я их не мог. Как и не мог разбить ответной логикой. Он лучше разбирается в том, что происходит. Возможно, опасается за свою жизнь. Возможно, за мою. Предполагает, что они спеленают анирана, обездвижат его. А затем начнут снимать скальпы с тех, кто является их врагом. Что ж, это разумно. Но это тихое преследование меня раздражало. Весь световой день они не показывались на глаза. Шли позади на достаточно удалённом расстоянии. И лишь ночью разведёнными кострами демонстрировали, что оставлять нас в покое не собираются. Я хотел знать в чём их цель. Пусть Каталам не считал их врагами анирана, я не мог быть в этом уверен на все сто процентов. Пока не увижу, как они кидаются мне в ноги, как шепчут клятвы и молят о пощаде, не поверю в их дружелюбие.

— Ладно, — махнул я рукой. — Фласэз с ними. Надеюсь, как подойдём к столице, они перестанут нас докучать.

— Ложись спать, аниран, — посоветовал Каталам. — Спи спокойно. Пока ты с нами, они нас не тронут.

* * *

Я открыл глаза. Вокруг темнота, и лишь незнакомые звёзды сверкают в небе. Я почувствовал лёгкую горечь и тоску оттого, что вынужден наблюдать чужой небосвод. Ни одно из этих созвездий было мне незнакомо. Я хотел вновь оказаться дома и посмотреть на ночное небо. Но я знал, что это, к сожалению, невозможно… Я перестал делать то, что абсолютно бессмысленно — я перестал созерцать. Начал подниматься в небо. Взлетал и смотрел по сторонам. Увидел длинную-длинную дорогу, которая шла аж до самого горизонта; проводил взглядом пригревшегося у костра неторопливого лентяя, выбрал направление и полетел, пробивая облака, но не теряя дорогу из виду. Я что-то напевал себе под нос. Не то мелодию, не то повторял хриплые звуки, которые ранее вылетали из клюва чуднòй птицы. Я кружил вокруг своей оси, баловался в облаках, и летел дальше. Внизу, на земле, я замечал огни. В темноте ночи они были особенно различимы. Я знал, что среди этих огней есть жизнь. Не такая, конечно, как на родине, но тоже есть… Спустя долгое время я увидел то, что хотел увидеть: огромное озеро и высокие стены из камня. Я начал спускаться. Я знал, что где-то там, в огромном пространстве, что окружают эти стены, скрывается то, что мне нужно. И я хотел это получить… Среди построек спящего города, освещённого лишь тусклыми огнями, я заметил высокую башню. Она возвышалась над широким каменным зданием из трёх этажей; над церквушкой со шпилем в виде человека, вздымающего к небесам молящие руки; над парковой зоной с аккуратно подстриженными зелёными кустами. Она возвышалась над всем городом. Я знал, что это за башня. Я знал, что это за место. И я знал, что мне надо сюда.

— В путь! — настойчиво произнёс знакомый голос.

* * *

Я медленно открыл глаза. Но теперь перед ними не сверкали звёзды. Теперь я видел чистое голубое небо. Такое же голубое, но не такое родное. Это не то небо, где находился мой дом… Кряхтя, я поднялся. Его Величество «голос» вновь оказали мне честь своим появлением. И вновь сообщили то, что я и так знал — мне надо в Обертон. Правда, в этот раз во сне я увидел чуть больше ориентиров. Ранее я только знал, что мне надо попасть в столицу. Теперь же я знаю в какое место столицы мне надо попасть. Я видел Башню Бдения, как называли похожее сооружение в Равенфире. Такую же высокую и такую же по архитектуре. И в этой башне находится то, что интересует голос, а следовательно, интересует меня.

— Чёрт возьми, — пробухтел я. — Наверняка там аниран. Затаился мерзавец и не вылазит, чтобы не засветить себя и не приступать к исполнению аниранских обязанностей. А может, там очередное тело. Мёртвое тело… Чёртовы гончие — это ж не шутки… Хотя… Хотя гончие Фласэза в таком большом городе… Это такое… Покажись они там — это бы не осталось незамеченным.

— Аниран, с тобой всё в порядке? — отвлёк меня от разговора с самим собой Каталам. — Скоро отправимся в путь. В котле каша. Перекуси и, как будешь готов, отправимся.

— Ну что ж, скоро узнаем, — ответил я своим мыслям, а не Каталаму. Затем отряхнулся и отправился выполнять естественные надобности.

Глава 14 Наконец-то обжитые земли

— Дым! Я вижу дым! — закричал один из солдат, когда на следующий день мы уже как пару часов двигались по тракту. — Белый дым. Неужто пекут что?

— Спокойно! — скомандовал Каталам, придерживая испугавшуюся лошадку. — Прекратить крики! Продолжаем движение.

Я высунул голову из окна кареты.

— Что там? Что за дым?

Иберик указал рукой на лес по левую сторону от тракта:

— Имгар заметил. Над лесом вздымается дым. Там что-то горит.

— Нет, — к карете подъехал Умтар. — Не лес горит. Там находится поселение. Большая деревня, где по осени устраивали торжища. Если там что-то и горит, то эта деревня. Нам надо спешить.

— Каталам! — сразу сориентировался я. Выбрался из кареты и устроился на «козлах» рядом с Вилибальдом. — Умтар говорит, что там должны быть люди. Вон там, где виден дым. Надо поднажать.

— Понял тебя, аниран, — Каталам проследил взглядом за моей указывающей рукой. — Галопом! Вперёд!

Я едва не упал, когда весь обоз пришёл в движение. Вилибальд лихо взмахнул кнутом, свистнул и стегнул «четвёрку». Придал карете такое ускорение, с которым я ещё не передвигался. А потому весь путь по тракту до самого поворота, опасался, что у кареты отвалится колесо. А то и все четыре сразу.

Мы сбавили ход, когда пришлось повернуть. На грязной грунтовой дороге была отчётлива видна колея. Несколько глубоких полос, оставленных деревянными колёсами телег, шли параллельно друг другу.

— Вперёд! — вновь скомандовал Каталам.

Он первым съехал с тракта и поскакал по дороге. За ним устремились другие. Вилибальд осторожно дёргал поводья, управляя «четвёркой», и мастерски свернул с тракта. Ни один тюк не упал с крыши, ни одно колесо не отвалилось, ни один аниран не вылетел на обочину. Вилибальд подхлестнул лошадей и мы быстро догнали застывших на возвышенности солдат. Все они теснились и смотрели куда-то вниз.

Крутой спуск с холма и извилистая дорога оказались перед моими глазами. Затем взгляд проделал путь дальше и намертво вцепился в большую, окружённую по периметру высоким частоколом, деревню. Прищурившись, я рассмотрел несколько десятков домов, столбы белого дыма, уходящие в небо с крыш этих домов, церквушку в центре деревни, несколько дозорных башен по периметру частокола. И много людей. Не в самой деревне конкретно. А на правильно очерченных полях, которые практически вплотную прижимались к частоколу. По перекопанной земле таскали плуги на лошадиной тяге, следом за бороздой шли люди, размашисто махали руками, видимо, разбрасывая зерно. Через врата в частоколе крепкие мужчины несли мешки, складывали по краям полей и вновь возвращались в деревню.

— Посевная, — с улыбкой на лице произнёс Левентир.

— Более сотни подворьев, — быстро подсчитал Вилибальд. — Вполне могут себя прокормить.

— Надо, наверное… — начал было Каталам, но его прервали.

— У-у-у-у-у! — протяжно затрубил рог. Созданный им звук пробил деревянный частокол, пошёл гулять по полям и достиг места, где стояли мы.

Деревенские жители замерли. Все сразу и в тот же момент. Со своей наблюдательной позиции я увидел, как замельтешили фигурки. Ветер донёс до нас женские визги. Побросав инструмент и продолжая визжать, жители деревни в едином порыве устремились прочь. Они бежали по перекопанным полям, падали, вставали и вновь бежали. Оглядывались, смотрели в нашу сторону и, под непрекращающийся вой рога, спешили укрыться за частоколом. Я прекрасно видел общую картину. И даже успел подсчитать количество убегающего люда. Я насчитал не меньше двухсот человек, которые вскоре спрессовались у распахнутых настежь деревянных ворот и отчаянно пытались прорваться внутрь. Там же, у ворот, несколько высоких мужчин с копьями в руках подгоняли отставших. Что-то кричали, но не могли перекрыть звук рога, кричащий об опасности куда громче.

— Надо спешить! — подпрыгнул на лошади Умтар. — Не успеем — встретят стрелами.

— Нет! — отрезал Каталам. — Пусть укроются за частоколом. Пусть поймут, что мы не собираемся нападать. Мы не бандиты и не работорговцы. Мы — представители власти… Ну-ка королевские штандарты вновь разместите на бортах кареты.

Я продолжал рассматривать деревню и видел, как спешили укрыться последние жители. Видел торопливых бедолаг, которые работали на дальних полях и теперь, спотыкаясь и часто падая, спасали свои жизни.

— Первая живая деревня на нашем пути, — прошептал я. — И боятся, словно мы действительно бандиты… Что скажешь, Каталам?

Сотник наблюдал за деревней внимательным взглядом.

— Не вижу я того, чего ожидал увидеть, — не вижу армейского отряда, — он задумчиво потёр бороду. — Несколько зим назад было принято решение оставлять до лета в подобных деревнях не менее десятка обученных бойцов. Не вижу я, чтобы кто-то вооружался. Не вижу, чтобы из ворот выезжал гонец и мчал к ближайшему форпосту за подмогой… Так, давайте тихо вперёд. Едем не торопясь. Аниран, пока воздержись от демонстрации своей силы. Ты — примо. Королевский дознаватель из Равенфира. Когда мы подъедем к воротам, веди себя так, как подобает примо…

— А что это значит? — спросил я. — Как подобает себя вести примо?

— Не выходи из кареты, не разговаривай с простолюдинами и демонстрируй, что тут никто тебе не ровня. Мы идём из Равенфира в Обертон. У нас заканчиваются припасы. И всё. Нам больше ничего от них не надо… Ну, может быть, кроме новостей. Главное, чтобы действительно не встретили стрелами.

— Так может показать им анирана? Сами всё отдадут, — предположил Вилибальд.

— Ну, посмотрим, — пожал плечами Каталам. — Тронулись!

Обоз выстроился в колонну. Впереди двигались шестеро всадников, за ними Вилибальд вёл карету. Четверо держались по бокам, а остальные замыкали. Неторопливо, как и наказывал Каталам, обоз спустился с холма и петлял по извилистой дороге. Я сидел внутри кареты и строил из себя примо. Но где-то за пару десятков метров до врат не выдержал и высунул из окна голову. Увидел над острыми пиками частокола суровые лица и направленные на колонну стрелы. Быстро провёл подсчёт, хмыкнул и вновь укрылся в карете. Защищать свою деревню решили не менее пятидесяти человек. А то и больше, так как внутри обязательно должны быть те, кто тоже может держать в руках оружие.

Каталам приказал остановиться.

— Добрые люди! — закричал он. — Мы не причиним вам зла. Нет необходимости грозить нам. Мы — солдаты из гарнизона Равенфира. Сопровождаем примо Фелимида — королевского дознавателя — в столицу. Его Величество ожидает примо. Но, к сожалению, в пути у нас возникли сложности — у нас подходит к концу провиант. Нам нужна ваша помощь.

Я с трудом подавил желание высунутся и посмотреть, что происходит. Прислушивался и ожидал ответа. Но отвечать никто не спешил.

— На карете штандарты королевства! — вновь прокричал Каталам, так и не дождавшись ответа. — Я — сотник Каталам, опытный воин, верно служащий короне. Могу я поговорить с вашим элотаном?

— Мы ничем не можем помочь вам, сотник! Проезжайте мимо! — наконец отозвался какой-то мужчина.

— Мы не просим ночлега. Нам всего лишь нужна еда. Примо заплатят, не сомневайтесь. Заплатят золотом.

Но в этот раз мужчина промолчал.

Я едва сдерживал любопытство. Мне очень хотелось посмотреть, что происходит. Хотелось посмотреть на этих людей, поговорить с ними. Расспросить, что происходит в окрестностях. Почему вокруг всё разрушено и спалено. И я даже был готов доказать своё аниранство. Но упоминание о золоте направило мои мысли по другому пути. Я полез в карман, достал мешочек с золотыми монетками, который мне в руки всунул Рэнэ, и крепко сжал его. Это золото не имело для меня никакой ценности. Но, уверен, оно будет весьма ценно для них.

Пинком я распахнул дверь кареты.

— В чём дело!? Почему задержка!? — состроив недовольную мину я обратился к Каталаму. Спрыгнул на землю, нахмурился ещё сильнее и посмотрел на прятавшихся за частоколом стрелков. Я даже увидел, как некоторые из них натянули тетивы. Но меня это совершенно не испугало. Я упёр руки в бока и громко хмыкнул. — Кто смеет направлять на примо стрелы? Где ваш десятник? Где тот, кто должен до прихода лета охранять вашу деревню? Ко мне его! Немедленно!

При последнем слове я натурально так топнул ножкой. Сыграно было достаточно неплохо. Хуже, конечно, чем играл Рэнэ в погребе, но тоже вполне сносно.

Я бесстрашно пошёл вперёд. Обогнал Каталама, и тот был вынужден спрыгнуть с лошади, чтобы присоединиться ко мне.

— Примо, укройтесь в карете, — подобострастно произнёс он, будто решил мне подыграть. — Не пристало…

— Кто эти люди, Каталам? — надменно спросил я. — Почему не оказывают нам должные почести? Путь из Равенфира долог. Мы устали и не желаем терять времени. Договорись.

Я бросил Каталаму мешочек с золотыми монетами. Проделал это настолько небрежно, что сотник едва успел его словить.

— Десятника мне пусть приведут, я сказал, — добавил я, развернулся и, как можно спокойнее, вернулся к карете. Забрался внутрь и громко хлопнул дверью. Затем высунул голову из окна и заорал. — Живо-о-о-о!!!

Испугалась и заржала одна из лошадей в упряжке. А Иберик, который нависал над дверью, скривился в усмешке. Я показал ему кулак и задёрнул шторку.

Некоторое время стояла тишина. Самая настоящая мёртвая тишина. Затем я услышал звук отодвигающегося засова и скрип ворот.

— Подойди ближе, сотник, — прокричал тот же знакомый мужик. — Нам не нужны неприятности с примо. Покажи золото, и мы пропустим вас… Только смотрите: в деревне почти сотня умелых воинов. Каждый способен держать топор или копьё.

— Я понимаю ваши опасения, — как самый настоящий дипломат спокойно произнёс Каталам. — Но мы не собираемся причинять вам неудобства. Нам нужна лишь нехитрая пища, чтобы примо ни в чём не нуждались на остатке пути в столицу. К сожалению, ваша деревня первая, которая нам повстречалась. Ранее мы видели лишь пепелища… Скажи мне, неизвестный, где ваш десятник? Приведите его. Пусть преклонит колено перед примо.

Я осторожно отодвинул шторку и увидел, как ворота отворились настежь. Сопровождаемый тремя лучниками, из ворот вышел дородный патлатый мужик. Он подошёл к Каталаму и с опаской посмотрел на карету.

— Меня зовут Толлен, — представился он. — Я — элотан деревни. Десятник Август отбыл со своим десятком более чем две декады назад. За ними прислали сирея. С ними также уехал святой отец Эванэль.

— Вас оставили без войск приказом из столицы? — удивился Каталам, слегка поморщившись при упоминании духовника.

— Нас тут почти пять сотен, — ответил Толлен. — Оружие держать умеют многие. Нам не страшны даже те ватаги разбойников, что рыщут в лесах.

— Я бы хотел узнать подробности, элотан, — вежливо произнёс Каталам. — Да и примо, думаю, будет небезынтересно узнать, что делается в землях, принадлежащих короне.

Я хотел высунутся и грозно выкрикнуть: «Конечно, блин, небезынтересно!». Но воздержался от такого поступка. Мне почему-то показалось, что настоящий примо вряд ли стал бы так поступать.

— Люди, уберите оружие! — прокричал Толлен, видимо, обращаясь к своим. — Я вижу королевские штандарты. Вижу знаки различия… Это не бандиты.

— Ты — служивый? — враз смекнул Каталам.

— Десятник личной гвардии короля… Бывший десятник. Вышел в отставку по собственной воле.

— Гессер??? — у окна кареты удивлённо присвистнул Иберик.

— Кто? — шепнул я.

— Королевский гвардеец. Из личной охраны короля, если не врёт. Они подчиняются только его приказам. Не регулярные войска.

— Прошу прощения, сотник Каталам. Прошу прощения у примо, — вновь заговорил мужик. — Надеюсь, они не обидятся на нас. Но вы должны понимать, времена опасные… Прошу, въезжайте.

Я вновь принял надменный вид, закрыл шторку и поудобнее уселся, когда карета вновь тронулась. И не выглядывал до момента, когда Иберик отворил дверь. Он поклонился мне и сделал шаг в сторону.

Я вышел из кареты гордым павлином. Задрал подбородок и осмотрелся. Меня окружали небольшие деревянные домишки, наподобие тех, что я видел в деревне, где развалил на две половинки святого отца. Небольшие палисадники перед окнами этих домишек враз возбудили у меня приятные воспоминания о временах, проведённых в деревне у бабушек и дедушек. В таких палисадниках я помогал им высаживать клубнику. А как приходил июнь, украдкой эту клубнику уничтожал.

Деревня действительно была большой. И полностью обнесена частоколом. С деревянных помостов спрыгивали люди. Кто с копьём, кто с пращой, кто с луком. Они торопились к местной площади, где мы все пребывали. С любопытством смотрели на солдат и с испугом на меня. Приближались всё ближе и, когда я, наконец, перестал осматривать окрестности с видом знатока, окружили плотным кольцом.

— Это примо Фелимид, — указал на меня рукой Каталам. — Королевский дознаватель из Равенфира. Мы сопровождаем их в Обертон.

Я пересёкся взглядами с волосатым мужиком. Росточка он был немалого, а в глазах начисто отсутствовало раболепие. Скорее — лёгкое презрение. Я не знал, надо ли подавать руку при знакомстве, а потому остался стоять на месте. Мужик поклонился, а затем абсолютно все крестьяне последовали его примеру.

— Элотан Толлен, — представился он. — Не гневайтесь, примо. Времена такие.

— Ничего, Толлен, — спокойно сказал я. — Главное, не забудь решить наши проблемы с фуражом и запасами пищи. Я не привык голодать. Заплачу щедро.

— Благодарствую, примо, — он опять поклонился.

— А не расскажешь ли, элотан, почему на тракте нет конных разъездов? Почему десяток, который должен вас защищать, отозван? Да и мне бы хотелось узнать, есть ли какие новости из столицы?

— Конечно, примо. Прошу вас угоститься в моём доме, — он сделал приглашающий жест рукой, указывая на самую крепкую избу в деревне.

Каталам быстро раздал приказы десятникам — Умтару и Вилибальду — организовать погрузку съестных припасов. Отдал сыну кошель с деньгами и тихо шепнул, чтобы тот не скупился. Затем я, он и Иберик последовали за Толленом. Иберик был настороже и не отходил от меня ни на шаг. Подозрительно смотрел на каждого крестьянина, который с интересом за нами наблюдал, и следил, чтобы никто не подходил ко мне достаточно близко. Достаточно близко для удара ножом.

Пригнувшись, мы зашли в избу. Толлен командным голосом приказал боязливым бабам быстро собрать на стол. Принести из погребов всё самое лучшее, чтобы примо не побрезговал. Я-то по-любому бы не побрезговал ничем, ведь в последнее время жрал лишь кашу. Но озвучивать этого не стал. Наоборот: без приглашения уселся с важным видом прямо в центре крепкого деревянного стола. Затем несколько секунд пялился, как дурак, на замерших в поклоне хозяев. Каталам выпучил глаза,и я было подумал, что совершил непростительную оплошность, усевшись за крестьянский стол. Но всё обошлось: Каталам коротко кивнул в сторону склонившегося хозяина и я, наконец-то, сообразил.

— Присаживайся, элотан, — расщедрился я. — Дом чист и приветлив. Вполне достойно.

Не знаю, может я сказал лишнего, но Толлен не возражал. Он кивнул головой и сел напротив меня. А Каталам с сыном расположились рядом с ним.

На стол начали быстро накрывать. Испуганные бабы, шурша подолами длинных юбок, метались туда-сюда. Сновали на двор, приносили плошки и котелки. Воду в глиняных кувшинах, и даже молоко. Очень быстро на столе появилась нехитрая еда. Совсем нехитрая, если смотреть с точки зрения примо. Но я не побрезговал. Уплетал за обе щёки солонину, свежий хлеб, маринованные овощи и, конечно же, кашу. И Каталам, и Иберик, и даже сам элотан деревни от меня не отставали. За ушами трещало так, что, наверное, слышно было даже в самых отдалённых уголках деревни. К финалу быстрой трапезы принесли крынку с какой-то красноватой жидкостью с сильным запахом забродивших фруктов. От этой дурнопахнущей бурды я отказался, ведь был избалованным примо. Но остальные воздали хвалу местному алкоголю.

— Толлен, ты действительно был гессером? — первым задал вопрос Каталам, отхлебнув из кружки.

— Не просто гессером. Не рядовым гвардейцем. Десятником! — ответил тот. Его лицо стало печальным. — Девять зим назад подал в отставку, когда… когда… когда остался один. Больше не мог нести ответственность за жизнь короля. Бродил по землям, искал смерти. Но здесь оказался полезен. Здесь получил шанс достойно прожить остаток жизни.

Каталам бросил на меня короткий взгляд. Не знаю, что этот взгляд означал, но, видимо, не один я понял, что тот самый карающий огонь сломал очередную судьбу.

— Что происходит в Обертоне, Толлен? — спросил Каталам. — Почему деревню оставили без защиты?

Элотан утёр рот рукавом.

— У нас два сирея живут в деревне. Вернее не у нас, а в лесу. Но они часто прилетают, когда хотят дармового лакомства. Мы иногда их используем, чтобы получать новости. Вернее, использовали… Как сошёл снег, прибыл сирей. Он принёс приказ из столицы с требованием отозвать десяток. Но, как мы узнали позже, отозван не только наш десяток. Отозваны все патрули с тракта. Отозвана даже сотня с Восточного Форпоста.

— Но почему!? — воскликнул Каталам. — Кто же сопровождает караваны?

Хоть мне ничего не говорило название «Восточный Форпост», я тоже навострил уши. Мне показалось, что, возможно, Толлен говорит о сожжённом форте, который мы когда-то пересекли.

— Не знаю про караваны. Слышал, что на севере беда. Десятник Август сказал, что с там высадились негодяи с острова Темиспар. Вновь бесчинствуют по ту сторону реки. Король приказал собрать в столице все боеспособные войска, чтобы как можно быстрее выдвинуться им навстречу. В Обертоне останется лишь личная гвардия короля.

Каталам тяжко вздохнул:

— Мерзавцы! Земли на севере и так практически обезлюдели…

— Мне всё равно, что там на севере, — сурово свёл брови Толлен. — Меня волнует, что на время посева мы остались без защиты… Но это полбеды. Мы-то сами способны себя защитить — почти семь десятков боеспособных мужчин под моим командованием. Им повезло, конечно, что у них есть я. Но дело не в этом. В столице тоже всё плохо. Насколько мы знаем, столицу заполонили беженцы со всех окрестностей. Они оставляют хутора и деревни, собирают нажитое и направляются в столицу. Надеются получить там защиту, — Толлен сделал очередной глоток и усмехнулся. — Какая ирония: искать защиту у тех, кто их грабит…

Каталам нахмурился. Иберик нахмурился. Я нахмурился.

— В каком смысле — грабит? — опередил я сотника с вопросом. — Кто грабит? Из Обертона приходят те, кто грабит крестьян?

— Да, примо. Грабят. Я верно сказал, — подтвердил элотан. — Не гневайтесь, если это вам не по нраву. Просто послушайте, что я скажу… Зима была суровая. И очень-очень снежная. В Обертоне случился ужасный голод. И чтобы не умерли всякие бездельники, король приказал изымать зерно в деревнях…

— Что-о-о? — выпучил глаза Каталам. — Зимой изымать? В деревнях???

— Да, сотник Каталам. Осень не была урожайной. Но те, кто хоть что-то производит, могли бы пережить зиму. Город же не производит ничего. Он лишь потребляет. Потребляет то, что производят другие. Производим мы… Король разослал по деревням не только десятки неумелых солдат, но и указы изымать в пользу короны половину урожая. А кто посмеет противиться… Впрочем, примо, наверное, сами знают, что происходит в таком случае.

Я поморщился. Хоть я не примо, а бестолковый футболист. Хоть не имел ни малейшего понятия, что происходит в таких случаях, очень легко догадался что. Очень легко догадался, чем карается неповиновение. Особенно лютой зимой. Особенно в вымирающем варварском мире.

— Корона затребовала половину урожая? — тихо переспросил Каталам. — И что же произошло в деревнях?

— Многие этого не пережили, — спокойно сообщил Толлен. — Мы видели колонны измождённых, уставших путников, которые почему-то решили, что в столице они смогут выжить. Многие остались у нас. Они рассказывали, как от голода люди умирали целыми семьями. Как снимались с обжитых мест и в лютый мороз шли по дороге. Но мы не смогли принять всех. Нам, прежде всего, нужны крепкие рабочие руки, а не рыдающие бабы, которые едва пригодны для того, чтобы готовить пищу и сеять. Нам нужны те, кто может прокормить и себя, и других. Кто может защитить хотя бы себя! А не те, кто может лишь печалиться о прошлом.

— А у вас почему не изъяли зерно? — спросил Каталам. — Как вы пережили зиму?

Элотан Толлен вздохнул и посмотрел на сотника. Затем перевёл взгляд на меня. Долго рассматривал, но всё же решился.

— Изъяли, конечно, — сказал он. — Но не половину. Большую часть мы упрятали. Август не стал сообщать об этом в столицу. Он понимал, что без зерна мы будем голодать. А значит, всю зиму будет голодать и его десяток. А, возможно, зиму мы бы не смогли пережить… Надеюсь, примо не станут докладывать об этом королю. Поступок граничащий с изменой, я знаю. Кому как не мне знать. Но иначе мы не могли поступить. Иначе нечего было бы сеять.

— Примо не станут сообщать, — заверил я сурового элотана. — Уж поверьте.

Я посмотрел на Каталама и сразился с ним взглядами. Я понял, что он хотел мне сказать. А он понял, что никогда о том, что здесь рассказывал бывший королевский гвардеец, никто не узнает. Особенно король, если мне всё же доведётся с ним повстречаться.

— А что случилось с теми, кого вы не смогли принять? — тихо спросил Иберик. Он тоже внимательно слушал, но в разговор не вмешивался. — Ты рассказывал, Толлен, что они шли мимо. Шли в столицу. Они искали там спасение?

— Нет там спасения, — махнул рукой Толлен. — Но выжить можно… Мы с Августом часто засиживались в моём доме, часто разговаривали. Несмотря на голод, что охватил Обертон, там можно выжить. Там могут выжить лишь те, кто готов вступить в армию. В армию ли короля, или в армию церкви… Да, там можно выжить. Если ты молодой сильный муж, способный не только постоять за себя, но и отобрать у другого. Способный убить любого, если придётся… Вот почему, примо, — обратился он ко мне как бы извиняясь. — Мы встретили вас так недружелюбно. В эти времена непонятно кто друг, а кто враг. Даже армия не в силах защитить верноподданных. Поэтому мы вынуждены защищать себя сами. Ведь тот кто кажется другом, легко может превратиться во врага, если увидит, что у тебя есть чем поживиться. Но вы предложили золото на обмен. Вы не потребовали пополнить ваши запасы безвозмездно. Вы готовы заплатить за них. И, я надеюсь, вы сдержите своё слово.

— Несомненно, сдержу, — уверенно кивнул головой я. А затем сказал вполне искренне. — Ты можешь мне верить, элотан. Я тот примо, кто не обманет тех, кто имеет смелость бороться за жизнь. Кто не отчаивается и сражается. Это именно то, что я хочу видеть от каждого. Я хочу, чтобы вы сопротивлялись судьбе, а не мирились с ней…

— Кх-кх, — вовремя закашлял Каталам, видимо, намекая, что я уже наговорил лишнего.

И он был прав, наверное. Я потерял контроль над речью, наблюдая за безрадостной физиономией крепкого элотана. Я чувствовал его опасения. Я понимал его проблемы. Он боролся за жизнь. Он помогал бороться за жизнь другим. Он не смирялся, как того требовала местная религия. Он сражался. И это то, что я хотел внушить каждому. Ничего не предрешено. Ничего ещё не закончено. Надо сражаться за свою жизнь и верить, что анираны их спасут. По крайней мере один из них обязательно попытается.

Каталам с опаской за мной наблюдал. Встретившись с его взглядом, я понял, что завёлся немного. Почувствовал, как горят щёки. Как разгорается внутри пламя. И если бы сотник меня не предупредил, возможно, я бы уже вышел на двор с активированным щитом на руке. А для этого пока рановато.

— А что же король? — перехватил инициативу Каталам. — Есть ли какие новости о короле? Неужели он поставил печать на указе об изъятии зерна?

— Что потопаешь, то и полопаешь, — философски изрёк Толлен весьма знакомой фразой. — Я не знаю, о чём думал король. Вообще не знаю, жив он или нет. Приходят лишь указы. Но, думаю, у него не было иного выхода. Ему пришлось действовать. Иначе половина города бы вымерла… На каменных площадях пока не научились выращивать овёс.

Каталам, казалось, посерел лицом. Наверное, он, как и предполагал ранее, получил подтверждение тому, что королевская власть зачахла окончательно. Когда король в середине зимы требует отбирать зерно у крестьян, разумным такое решение никак не назовёшь. Оно, скорее, отчаянное. Или же — что более верно — грабительское. Но, по рассказам Каталама, король совсем не походил на идиота. Совсем не походил на того, кто мог отдать приказ, который нанесёт чудовищный удар по крестьянству. Наверное, он действительно тронулся умом.

Говорить было больше не о чем. Каталам получил все ответы на свои вопросы и притих. Я же не хотел выдавать себя, а потому тоже замолчал. Здесь мне больше ничего не нужно. Я хотел как можно быстрее попасть в Обертон, чтобы своими глазами увидеть, в какую помойку он превратился. Да и вообще, хотелось узнать, выжил ли там хоть кто.

Я поблагодарил Толлена за трапезу и сказал, что нам надо отправляться, чтобы до ночи удалиться хотя бы на несколько лиг.

Мы вышли на двор. Там суетились крестьяне, о чём-то переговаривались с солдатами. Задавали им вопросы, совали в руки крынки с водой или молоком. Кое-то жевал хлеб или какие-то овощи. Но когда они увидели нас, все разом пришли в движение. Появилось какое-то подобие порядка.

Ко мне подскочил Вилибальд, поклонился и протянул мешочек с золотом, который ему дал Каталам.

— Примо, — обратился он. — Добрые люди помогли нам и я, с вашего позволения, щедро расплатился с ними. До самой столицы мы теперь ни в чём не будем нуждаться. Это остаток.

Я принял из его рук мешочек с деньгами. Монеты звякнули, и я заглянул внутрь. Рассеянно пересчитал. Ранее в мешочке хранились двадцать мелких золотых кругляшков. Сейчас их оставалось пятнадцать. Но, как я уже говорил, для меня они не имели никакой ценности. Возможно, они имели ценность для Фелимида, Рэнэ, Каталама и остальных. Но не для меня. Я знал, конечно, насколько важны деньги. Как хорошо жить в комфорте, который они обеспечивают. Но мне комфорт был безразличен. Не здесь. Не в данной ситуации.

Но всё это безразлично лишь мне.

Я обернулся и посмотрел на вышедших из избы Каталама и Толлена.

— Элотан Толлен, спасибо за гостеприимство, — больше не сомневаясь, я протянул руку для рукопожатия. — Для нас это было неоценимо.

Тот нахмурился, подозрительно уставился на мою руку, но всё же протянул свою руку в ответ. Но вместо рукопожатия я взял его ладонь и положил в неё мешочек с оставшимися монетами.

— Это вам. Не бойтесь завтрашнего дня. Возможно, он не так безрадостен, как кажется.

Я свёл его расслабившиеся пальцы над мешочком. Увидел обалдевшие глаза, а затем посмотрел на Каталама.

— Отправляемся, сотник. Не будем больше тревожить своим присутствием этих добрых людей…

— Постойте! — предвосхитив ответ, воскликнул Толлен. Он испуганно посмотрел на меня. Смотрел именно так, как я и предполагал — как на спятившего примо, который воспылал внезапной любовью к тем, кто существует лишь для того, чтобы удовлетворять его прихоти. Он посмотрел на меня так, будто уже подозревал, что я совсем не примо.

— Примо Фелимид, — ко мне сделал шаг Каталам.

— Постойте! — повторил Толлен чуть тише. Он буравил меня взглядом. Пытался отыскать в моих глазах какие-то подсказки, которые помогут найти ответ на вопрос, почему я так поступил. Но, видимо, так их и не нашёл. Ведь я взгляда так и не отвёл. — Спасибо, п… примо. Я не откажусь от этих денег, уж извините. Раз примо так щедры, я должен воспользоваться их щедростью. Но и отпустить просто так не могу. Пожалуйста, окажите нам честь… окажите мне честь, переночевав у нас. Ваших воинов накормят и дадут возможность смыть дорожную грязь. Уставших коней почистят и поменяют подковы. Наш кузнец справится… И сами отдохните. Мы разместим вас там, где ночевали королевские солдаты. А завтра проводим в путь… Это единственное, чем мы можем отблагодарить за щедрость.

Я посмотрел на Каталама. Но осуждающего взгляда не увидел. Он смотрел на меня по-иному. Удивлённо и немного озадаченно. Затем губы его искривились в усмешке, и он коротко кивнул.

— Мы будем рады отдохнуть у вас после долгой дороги, — сказал я.

Глава 15 Союзники или обычные сектанты?

На ночь нас расположили в двухэтажном постоялом дворе. В большой общей зале с каменным очагом у стены как попало были разбросаны грязные матрасы. Жители деревни подсуетились и набили их сухим сеном. В итоге, спать на них было лучше, чем спать под открытым небом. К тому же очаг растопили и прогрели весь дом. Меня, как и положено высокородному вельможе, разместили на втором этаже в комнатке, где ранее обитал десятник. На скрипящую деревянную кровать уложили чистый матрас, принесли несколько подушек, одеяло и запалили свечи. Закончили, уже когда совсем стемнело. А когда я пожелал отойти ко сну, чтобы впервые незнамо с какого времени понежится на такой, с позволения сказать, перине, мне решил докучать Каталам.

Я постарался закрыть дверь, но он не дал. Смотрел на меня какое-то время, словно пытался рассмотреть то, что не рассмотрел ранее. Затем тихо прошептал:

— Это было неожиданно. Весьма странно и неожиданно… Я не знаю, что сказать… Эти люди… Я тоже верю Толлену. Но… А как же другие?

— Я хочу, чтобы вы выжили все, Каталам, — спокойно ответил я на его сумбурный вопрос. — Золото поможет выжить им. Мы же и так достаточно сильны, чтобы добраться до столицы. Теперь у нас есть всё, что нам нужно…

— Я не про это, аниран, — замялся он. — Ты сам слышал, что он рассказывал. Сколько ещё времени осталось, как ты считаешь? У нас, я имею в виду…

— Иди спать, Каталам, — я похлопал его по плечу. — Не мысли так глобально. Наша первостепенная задача — попасть в Обертон. Всё остальное потом… Время ещё есть. И, как я уже говорил, я не собираюсь тратить его впустую.

— Я верю тебе, — кивнул он. — Иберик станет на страже…

— Нет! Пусть спит. Здесь у нас нет врагов.

Каталам опять кивнул и, наконец-то, удалился. А я, сытый и очень довольный собой, завалился на перину, наполненную птичьим пухом. Мне было о чём поразмышлять.

Картина, увиденная мною, не была удивительной. Я видел ранее деревню, не окружённую частоколом, где люди были куда более бедные. Здесь же они не выглядели тощими скелетами. Под предводительством местного старосты — воеводы, можно так сказать — они явно могли о себе позаботиться. Я даже заметил маленьких детишек, которые без страха, а, скорее, с любопытством поглядывали на статных молодых воинов. Это говорит о том, что здесь самое безопасное место для детей. Здесь эти дети могут получить шанс стать взрослыми. Если, конечно, очередной грабительский приказ не лишит их шанса на выживание. Если местная продразвёрстка не уничтожит крестьянство.

Я очень внимательно слушал элотана. А поскольку уже успел узнать, что представляет собой зима в реалиях этого мира, догадаться, как жители отнеслись к конфискации части зерна, не составило труда. И, возможно, Толлен был прав: отдали бы они половину урожая — половина бы из них умерла голодной смертью. Не говоря уже о том, что нечего было бы сеять.

Но это лишь часть проблемы. Что будет, если опять случится неурожай и крестьяне массово устремятся в столицу? Что будет, когда следующей зимой придёт такой же приказ? А следующей? А ещё через одну? Что будет, когда ни отдавать, ни сеять уже будет нечего? А что случится, когда за урожаем придут войска и отберут всё до последнего зёрнышка, лишь бы выжить самим? Ответ однозначный — катастрофа. Хоть я не большой знаток истории, помнил из школьной программы, что крестьянство испокон веков кормило всю страну. Крестьяне обрабатывали землю, выращивали зерновые культуры, занимались скотоводством. Выживали сами и помогали выживать тем, кто проживал в городах: мастеровым, ремесленникам, духовенству, грамотеям всяким. Но что с этими крестьянами будет, если у них отберут всё? Вымрет деревня за деревней. Выжившие подадутся или в леса, или в города. Ведь зачем гнуть спину на полях весной и летом? Зачем убирать урожай осенью, если лютой зимой всё отберут? Пропадает всяческая мотивация трудиться. Этот мир и так умирает. А подобные решения короля лишь ускоряют процесс. Да, возможно, дольше проживут те, кто паразитирует на других — дражайший монарх с прихлебателями, духовенство и знатные вельможи. Но конец у всех будет одинаков.

Я перевернулся на бок и подложил под щёку кулак. Признаки развала на лицо. На тракте — пустота. Лишь пепелища его окружают. Никаких караванов, никаких разъездов, никаких одиноких странствующих торговцев. Лишь фанатики-сектанты, скрывающиеся в лесах, и бандитьё разное. Да ещё кто-то там высадился на севере. Людские ресурсы тают. Ещё каких-то жалких десять-пятнадцать лет и начнётся агония. Армия растает окончательно, деревни вымрут от голода, а города превратятся в клоаку, где выжить сможет только сильнейший. Лишь тот, кто будет готов сожрать другого. Возможно, даже в прямом смысле слова. Не исключаю варианта, что все эти дикари начнут жрать себе подобных. В реалиях тотального хаоса существовать могут лишь те, кто абсолютно аморален. И у меня очень-очень мало времени на то, чтобы во всём разобраться. Чтобы понять, чем я могу быть полезен, и остановить разруху.

Я тяжко вздохнул. Количество проблем огромно. А я сам по себе мало в чём разбираюсь. Как говорится, университетов не кончал. Школу-то едва окончил. Видимо, если доберусь до столицы, мне придётся наполнять самого себя знаниями, как когда-то предложил старейшина Элестин. Возможно, он бы смог меня чему-то научить. Но это никак не отменяло того факта, что он полнейший мерзавец. Даже если бы я согласился на его предложение, совсем не факт, что не закончил бы свой мирской путь с ножом в спине. Старый подонок всё же заплатил за мою жизнь двум другим подонкам. А это о чём-то да говорит. Такой предал бы без мук совести. Так что придётся учиться самому.

— Хм, — задумчиво прошептал я. — Элестин-то в столицу собирался податься… Интересно… Если удастся туда попасть и закрепиться, обязательно отыщу гада. Не знаю сколько людей проживает в Обертоне, но, уверен, король точно знает кто таков бывший третий претендент на церковную тиару Астризии. Поможет отыскать. Ведь сам Элестин вряд ли сможет жить отшельником, вряд ли затаится. Не по силам ему, не по возрасту. Если он добрался, он должен быть там, — я перевернулся на спину, посмотрел в потолок и мечтательно зашептал: — Фласэз, сделай так, чтобы он был там. Я очень хочу воздать ему за дела его.

Аккурат к финалу моей просьбы верховному божеству раздался протяжный звук рога. Я вздрогнул от неожиданности. На секунду даже почувствовал суеверный страх: мне показалось, что Фласэз меня услышал.

Но дело было немного в другом.

Я вскочил на ноги и, не обуваясь, метнулся к двери. Отворил её и увидел Иберика, который, видимо, планировал ночевать прямо у моих покоев. Он тоже вскочил и смотрел на залу.

— Что такое!? — воскликнул я. — Почему рог?

— Не знаю, аниран, — ответил он. — Опасность где-то.

— Идём!

Практически никто из солдат ещё не спал. Каталам уже командовал, когда мы спустились с его сыном. Солдаты быстро одевались, подвязывали ножны, хватали мечи. Гурьбой мы покинули постоялый двор, похватали факелы и побежали к центру деревни. Повсюду зажигали огни, рог трубил без перерыва, а местные жители спешили кто в чём попало.

Толлен уже был на ногах.

— В чём дело, элотан!? — прокричал Каталам, едва мы приблизились. — Враг?

Молодой чернявый парень что-то закончил докладывать Толлену. Тот похлопал парня по плечу и повернулся к нам.

— На опушке у дальних полей заметили огни. Кто-то развёл несколько костров. Мне доложили, что видели там движение. Там какие-то люди. Много.

Каталам посмотрел на меня, а я посмотрел на Каталама. Похоже, мы одновременно поняли, в чём причина шумихи. Вернее, в ком.

— Вы будете биться вместе с нами? — задал вопрос Толлен, прервав игру в гляделки.

— Думаю, это не понадобится, — ответил я. Затем потёр брови и добавил. — Всё, Каталам. С этим надо что-то решать. Мне это уже надоело.

— Но ани… но примо!

— Что решать? С кем? — подозрительно прищурился Толлен.

— Элотан, покажи мне, где видели огни, — попросил я. Но тот не ответил и опять подозрительно прищурился. Я добавил к голосу несколько октав. — Немедленно!

Деревня уже проснулась. Испуганные бабы кутались в платки. Маленькие дети и подростки прижимались к их юбкам. Мужики, способные держать в руках оружие, стягивались ближе к центру деревни. Как и солдаты Каталама, они были готовы дать отпор любому. Но я не желал до этого доводить.

Огромной толпой мы направились к частоколу. Впереди шёл Толлен и часто оглядывался на меня. Я шёл за ним и вторым забрался на подмостки, когда мы добрались до деревянной стены. Элотан облокотился на заострённое бревно и указал рукой вдаль, где горели костры. Отсюда даже был слышен звук топоров и треск ломаемых деревьев. Где-то там, примерно в километре, кто-то к чему-то готовился.

— Наверное, таран готовят, — блеснул осведомлённостью Толлен, так же как и мы услышавший хруст упавшего дерева. — Надо здесь расставить лучников. Вы поможете нам, примо?

— Конечно, помогу, — спокойно ответил я, пытаясь рассмотреть вдали хоть какое-то движение. Костры горели ярко и я заметил несколько человеческих фигурок в свете этих костров. — Каталам, — обратился я к сотнику. — Я пойду один. Пойду один и разберусь.

— Но… примо, — взволнованно произнёс он. — Вы не можете! Вы же… Вы же примо!

— Если я не разберусь сейчас, вся деревня не сомкнёт глаз.

— В чём не разберётесь, примо?

— Элотан Толлен, ни тебе, ни жителям ничего не грозит, — сказал я. — Это не за вами пришли. Вас они не тронут.

— Иван, — настойчиво ко мне обратился Каталам, впервые за долгое время назвав по имени. И теперь его не волновало, что я Фелимид, а не Иван. — Пусть с тобой пойдёт Иберик. Он поможет, если вдруг…

— Нет, Каталам. Я всё сделаю один. Ты говорил, они не представляют для меня угрозу. Вот сейчас я это выясню.

— Что происходит? Я не понимаю, — недовольно нахмурился Толлен.

— Но нам нельзя… Мы же…

— Всё, сотник, хватит! Это закончится сейчас.

— А если они…

— Поверь, Каталам. Я не только умею строить из себя того, кто я не есть. Я способен на большее… Это должно быть сделано, и это будет сделано! Элотан, прикажи открыть ворота. Я пойдут к ним один.

Толлен словно воды в рот набрал. Пока мы шли к воротам и пока их открывали, он не сказал ни слова. Вдвоём с Каталамом они отодвинули засов под неодобрительное молчание.

— Примо, позвольте… — под скрип ворот ко мне кинулся Иберик.

Я остановил его и уставился в преданные глаза. Но ещё я рассмотрел в них испуг. Он действительно опасался, что с анираном может что-то произойти.

— Иберик, если ты сможешь сделать так, чтобы они тебя не заметили, если сможешь затаиться в темноте и не попасть на глаза, иди за мной. Но постарайся не спровоцировать их.

— Да кого «их»!? Кого «их»-то! — воскликнул растерянный Толлен.

— Это «эсты», — сказал я, как настоящий знаток. — Фанатики. И они пришли за анираном.

Оставив растерявшегося элотана, я пересёк линию ворот и направился в сторону пылающих костров. Добротные кожаные башмаки практически сразу начали утопать в перекопанной земле. Я двигался вдоль борозды и не спускал глаз с огней. Сновавшие между ними фигурки вырастали на глазах. Мельтешили и бегали. Когда раздалось пугливое лошадиное ржание, я приблизился достаточно, чтобы они смогли меня разглядеть.

Я услышал короткий свист. Очень знакомый свист. Этот свист развеял мои сомнения окончательно; это действительно были те, кто нас преследовал. Я увидел, как плохо одетые люди вскакивали с земли, хватали оружие и выстраивались в ряды. Я шёл вперёд и видел в свете огня, как один из них торопливо взобрался на лошадь, а ему в руки всунули лук. «Эсты» увидели опасность и готовились встретить её лицом к лицу.

Но я не представлял для них опасности. И хотел убедиться, что они не представляют её для меня.

— Меня зовут Иван! — громко выкрикнул я, когда до линии костров оставалось не больше полусотни шагов. — И я — аниран!

Под аккомпанемент последней букве «н» я сжал кулаки. Щит сформировался у левой руки и я прикрылся им моментально, опасаясь, что из темноты прилетит стрела. Энергетические лезвия заняли своё место у правой руки. А нить, как хищная змея, вновь выгнулась над головой.

Я услышал непонятное мычание. Увидел, как некоторые из тех, кто готовился встретить меня стройной шеренгой, падают на колени. Я шёл вперёд, смотрел на них, смотрел на разгорающиеся костры и был готов ко всему. Даже к тому, что придётся рубить щитом направо и налево. Разрубать тела, сносить головы с плеч.

Когда оставалось метров десять, я вновь услышал короткий свист. Свет костров уже освещал достаточно, чтобы я мог увидеть всех, кто меня ждал. Это были мужчины. Самые обычные мужчины. Разного возраста, разного роста, и внешне тоже абсолютно разные. Свист привёл их в чувство. Их было около пятидесяти, и они дружно раздались в стороны, образовав молчаливый круг. Круг, внутри которого меня ждали двое — те самые, кто ранее восседал верхом на лошадях.

Кони храпели. Они боялись или огня, или меня. Я не опустил левой руки и всё так же прикрывал щитом тело. А потому, когда приблизился, лошади заволновались и едва не сбросили обоих. Предводители «эстов» одновременно потрепали своих лошадок по шеям, успокаивая. Затем один из них выставил руку ладонью вперёд. Я понял этот знак и остановился.

— Я - аниран, — вновь сказал я. — И я вам не враг. Я не враг вашему миру. Я пришёл, чтобы его излечить. Не погубить, не сжечь, не уничтожить.

Два наездника, несомненно, поняли, что я говорю. Их молчаливая паства молчала, но не сводила с меня глаз. Пока я смотрел на каждого, энергетическая игла делала тоже самое — опасным кончиком направлялась на того, на кого смотрел я. И некоторые из этих молчунов не выдерживали, вновь падали на колени и начинали что-то мычать себе под нос.

Наездники спешились. Опять это проделали одновременно, словно однояйцевые близнецы. Но ко мне навстречу вышел лишь один. Я рассмотрел уродливое лицо, изрезанный чудовищными шрамами рот, и щёки, в которых были проделаны глубокие разрезы. Отразившись в свете оранжевого пламени, сверкнули коренные зубы.

Хоть такую жутко изуродованную рожу я видел впервые в жизни, смог сдержать эмоции под контролем. Я подумал, что если такое с ним сделали представители королевской власти, неудивительно, что он не питает к этой власти никакой симпатии.

Уродец подошёл ко мне практически вплотную и впился взглядом. Я собрал мужество в кулак, нащупал метки и деактивировал щит. Он исчез с тихим шумом.

— Если вы знаете кто я такой, вы должны знать зачем я здесь. Если вы не несёте мне угрозы, подтвердите это. Но я ещё раз хочу повторить: я тот, кто не боится ничего. Тот, кто пройдёт свой путь до конца.

Я видел, что он слушает меня. Видел, что понимает. Его глаза реагировали на каждое слово. Хоть его лицо представляло собой уродливое месиво, ушей он не лишился. Значит, понимал мою речь. Его глаза изучали меня. Искали что-то такое, что помогло бы поверить в мои слова.

— Я - надежда для вашего мира, — произнёс я, когда молчаливая пауза затянулась. — Я хочу получить заверения, что завтра же утром вас здесь не будет. Вы перестанете идти за мной следом, будто разбойники. Если вы знаете кто я, для чего прибыл в ваш мир, вы не станете мне мешать и вернётесь обратно в лес.

— Ы-ы-ва-вы-ы-ва, — промычал уродец. Для этого ему потребовалось открыть рот. И только тогда я увидел, что у него нет языка.

Я судорожно сглотнул и постарался взять себя в руки. В моём понимании, так поступать с человеком, так уродовать, могли только звери. Но я был уверен, что его изуродовали звери в человеческом обличье.

— Примо Тантал понимают тебя, посланник небес, — второй наездник решил принять участие в беседе. Он передал вожжи одному из мужиков и вышел на свет. И, в отличие от первого, это молодой блондин был женственно красив. — Они не желают тебе зла. Они желают тебя защитить.

Я впился в него взглядом, когда он остановился рядом с первым.

— От всей души благодарю примо Тантала, — я прикоснулся к груди слегка согнул голову в поклоне. — Но в этом нет необходимости. Я и так нахожусь под защитой. Со мной идут верные солдаты Равенфира. Они поклялись доставить анирана в столицу.

Уродливый и смазливый переглянулись. Затем уродливый захлопал глазами, будто сообщал какую-то важную информацию смазливому, и вновь промычал.

— Примо Тантал считают, что более достойны стать защитником посланника небес, чем живодёры сумасброда, — блондин перевёл на человеческий язык непонятное мычание. — У них больше воинов. Эти воины умелы и не страшатся смерти. Посланнику небес незачем идти туда, где его будут испытывать. Ему лучше остаться с теми, кто готов умереть с именем его на устах. С именем его, и пророком его — Элианом.

После того, как блондин произнёс имя, всё молчаливое воинство одновременно замычало. Одновременно, дружно и протяжно. Окружившие меня мужики выставили ладони к небу, а затем совершили характерное движение, будто омывали лицо. Скрестили руки у сердца и вновь что-то промычали.

Примо Тантал дождался окончания короткого представления, а затем совершил приглашающий жест рукой, указывая на место у одного из костров.

Но меня это гостеприимное радушие не интересовало.

— Спасибо за доверие, — спокойно сказал я. — Спасибо за приглашение. Но я всё же вновь попрошу вас прекратить преследование. Вы нервируете меня, нервируете моих провожатых. А поскольку, как я понял, вы не доверяете друг другу, лучше не провоцировать конфликт своим присутствием.

Окружавшие меня мужики недовольно замычали. И недовольство в этом мычании я хорошо расслышал. Тантал нахмурил брови. В свете костров его изуродованное лицо стало выглядеть зловещим. Он скосил глаза на блондина и попытался что-то сказать. Но вместо слов вновь раздалось лишь мычание.

— Примо Тантал недовольны, — перевёл блондин.

— Я это вижу, — стараясь сохранять спокойствие, произнёс я. — Но у меня есть более важные дела, чем доставлять удовольствие примо Танталу. Я иду в Обертон. Иду не один, а с теми, кто мне верен. Кто, я точно знаю, не нанесёт удар в спину. Этим людям я могу доверять… Вас же я в очередной раз благодарю за желание взять меня под опеку. Но, в очередной раз скажу, в этом нет нужды. Ступайте своей дорогой.

— Погоди, посланник! — едва я повернулся, чтобы сделать первый шаг прочь, блондин схватил меня за руку.

— Я всё сказал, — сквозь зубы произнёс я. Посмотрел на блондина, посмотрел на уродца, посмотрел на тех, кто окружал меня. Они сурово хмурились и молча наблюдали за тем, как будет развиваться ситуация.

Блондин отпустил мою руку.

— Опасно идти в Обертон, — протараторил он. — Твой недруг ждёт тебя. Он знает о твоём пути. Птица рассказала об этом.

Я замер. Затем натурально встряхнул головой. Прыгал взглядом с уродливого лица на смазливое и пытался понять, что происходит. Какой недруг меня ждёт? Где ждёт? В Обертоне ждёт? Кто может знать о моём пути? Какая птица? Неужели сирей? Неужели кто-то перехватил сирея и теперь знает маршрут?

— Я нарушил обет, посланник небес, — прислонив руку к сердцу, продолжил говорить блондин. — Но пророк простит меня, если ты позволишь ему стать рядом с тобой, когда триединый Бог спустится с небес оценить дела твои. Потому спешу предупредить: твои враги повсюду. Только познав, кто настоящий друг, а кто враг, ты сможешь встретиться с НИМ. Если же не справишься ты, на встречу отправится кто-то другой. Потому не отвергай помощь тех, кто не враг твой, а друг. Кто вместе с тобой желает дождаться пришествия ЕГО.

Я вновь огляделся: суровые молчаливые мужики смотрели всё так же сурово и молчаливо. Несомненно, они понимали всё, о чём мы говорили. И то, о чём мы говорили, им не нравилось.

— Какая птица рассказала кому? Кто мой недруг? — я пропустил мимо ушей слова про «настоящих друзей». Уверен, эти сектанты таковыми не являлись, если сравнивать с теми, кто вместе со мной уже двадцать дней идёт по дороге. — Что ты ещё знаешь? Прости, не знаю твоего имени…

— Моя имя давно перестало мне принадлежать, посланник небес, — склонил голову блондин. — Прошу, не надо вопросов. Я не могу сказать больше, чем сказал. Мне и так придётся расплачиваться болью. А большей боли я могу не выдержать… Мы пойдем вслед за тобой, хочешь ты того или нет. И узрим дела твои воочию.

— Но подожди! О чём ты! Кто мой недруг!? Кто ждёт меня!?

— Ы-ы-ва-вы-ы-ва-ы-ы, — вновь промычал нахмурившийся примо Тантал. Затем коротко свистнул.

Собравшиеся вокруг меня мужики пришли в движение. Они опускались на колени, выставляли перед собой руки, издавали звуки, похожие на мычание их предводителя, и вновь будто омывали лица. Последними преклонили колено двое: красавец и чудовище. Они сложили руки у груди, а красавец сказал:

— Мир тебе, посланник небес. Не дай тебе помешать тем, кто хочет тебе помешать. Спаси нас.

Признаться, я немного растерялся. Слишком много вопросов так и остались без ответа. Но, насколько я понял, больше блондин не скажет ни слова. Он нарушил обет молчания и за это, как он сказал, будет расплачиваться. Расплачиваться болью. Но зато теперь я знал наверняка две вещи: эти странные сектанты не враги мне, как и предполагал Каталам. И они будут идти за мною следом. Как бы я не настаивал на обратном.

Я долго смотрел на этих коленопреклонённых фанатиков. Многое хотел сказать, но понимал, что толку не будет.

— Те, кто идут со мной — верны мне, — наконец решился я. — Если вы не враги мне — они не враги вам. Их мечи, их стрелы, их копья не будут грозить вам. А ваши не должны грозить им. Мир вам.

Я резко развернулся и пошёл обратно к деревне. Факелы над частоколом я видел очень отчётливо и был уверен, что не пройду мимо. Спина подозрительно ныла. Видимо, она опасалась, что внезапная стрела, которая вылетит из темноты, пронзит её, как ранее пронзила стрела Бриона. Но умом я понимал, что не стоит ожидать подлого удара от тех, кто только что тебе кланялся. Отныне — они мои последователи.

За пару сотен метров до частокола я услышал тихий свист, а затем заметил мелькнувшую в темноте лысую голову. Иберик неслышно подкрался и дальше шёл рядом со мной.

— Ты слышал? — спросил я у него. — Слышал, что они говорили?

— Нет, аниран, — ответил он. — Они очень опасны. Когда я бродил в отдалении, видел, как некоторые из них оборачиваются, словно слышат меня. Это действительно были «эсты»?

— Да, я думаю, они. У их предводителя изуродовано лицо. Порезаны щёки и вырван язык… А Каталам рассказывал, что ни церковь, ни королевская власть не клеймит вырыванием языков. Кто так мог с ним поступить?

В темноте Иберик пожал плечами.

— Тебе лучше расспросить об этом отца, аниран… Я видел, они преклонили колени. Они поняли, кто ты?

— Да. Твой отец был прав — они идут за анираном. Они никогда не направят на него оружие. И теперь я доходчиво им объяснил, что нельзя направлять оружие на тех, кто идёт вместе со мной. Мне кажется, они это поняли.

— Рад это слышать, — улыбнулся Иберик.

В темноте нас не сразу разглядели. Стражи часто поднимали над головами факелы, всматривались в даль, но этим лишь лучше освещали самих себя. Так что когда мы приблизились к вратам деревни, Иберик дал о нас знать криком. Он небезосновательно предположил, что на свист может вылететь меткая стрела.

— Что там было, аниран? — взволновано спросил Каталам, когда за нами закрылись ворота. Он помог задвинуть огромный деревянный засов и теперь с интересом смотрел на меня.

Но отчёта своим словам он уже не давал. Он проговорился, но, я думаю, жители деревни и так поняли, кто я такой. Когда Каталам сказал «аниран», лицо элотана Толлена, который стоял тут же с факелом в руке, превратилось в маску. Пламя освещало его лицо, словно вылепленное из воска. Он замер с открытым ртом и, как многие другие жители деревни, смотрел на меня выпученными глазами. Видимо, моим словам о том, кто я такой, он не поверил. Но в словах сотника он не сомневался.

Я оглядел окружавшую меня толпу. Рассмотрел лица и принял решение. Ранее я тоже размышлял о бессмысленности собственного инкогнито. Но именно разговор с «эстами» убедил меня в правильности решения придать себя огласке. Аниран должен стать для этих людей Прометеем! Они должны знать, что он есть. Что он существует. Что все те сказки, все те пророчества, которыми их пичкали, не врали. Каждый житель страны — не только крестьяне этой деревни — должен узнать, что аниран пришёл. Каждый должен получить возможность его увидеть, услышать его речи и не испытывать сомнений в его дальнейших поступках.

Я принял решение приступить к популяризации самого себя.

— Несчастные жители этого мира! — пафосно обратился я к крестьянам. — Узрите того, кто пришёл, чтобы спасти вас. Спасти вас и ваш мир!

Как делал уже сотни раз, я сжал кулаки и продемонстрировал свою избранность.

Толлен отшатнулся, взмахнул руками и упал на задницу. Послышались визги баб, крики мужчин, плачь детей. Кто-то заголосил нараспев. Жители деревни один за другим принялись падать на колени.

— Аниран не оставит вас, — чуть более спокойно заговорил я. — Он не будет праздно дожидаться конца. Он сделает всё, что потребуется. Он доберётся до столицы и покажет себя королю. И тогда никто больше не посмеет отобрать у вас урожай… Но и вы не должны опускать руки. Не миритесь с судьбой, не отчаивайтесь. Вспахивайте поля, засевайте их. Трудитесь ради себя и ради тех, кто не сдался. И не отказывайте в приюте тем, у кого не осталось сил бороться за свою жизнь. Сообщите им, сообщите всем — аниран пришёл! Он станет милихом. Он спасёт вас.

Моя короткая торжественная речь перед таким количеством ошалевших зрителей далась на удивление легко. Мне не впервой было толкать высокопарные речи. В прошлой жизни я был тридцатилетним капитаном футбольной команды и часто более молодым партнёрам прочищал мозги. Многие из них слушали, раскрыв рты. Я знал, что сказать и как сказать. В этом мире — это был мой первый опыт. Но я знал, что хочу донести до этих людей и сказал об этом. Мне было важно, чтобы они мне поверили. Все идеи смирения, все призывы к непротивлению воле божьей я собирался разрушить до основания. Смирение убивает дух. Смирение лишает мотивации. Смирение уничтожает радость бытия. Из-за поганых идей смирения опускаются руки. Я видел это своими глазами, когда смотрел на бедных крестьян, у которых не осталось сил сопротивляться. И я собирался уничтожить это смирение собой. Анираном, который будет пробуждать волю к жизни у других.

Когда я закончил, в ответ услышал лишь молчание. Я смотрел на лица крестьян, видел освещённые светом факелов глаза и старался встретиться взглядом с каждым. Затем вновь сжал кулаки, убрав оружие.

Первым пришёл в себя Каталам. Он стал подле меня и тоже уставился на молчаливую толпу. Но разумность моего поступка он не поставил под сомнение.

— Аниран, — тихо обратился он. — Они шокированы. Они никак не ожидали, что надменный примо окажется посланником небес. Но когда они всё поймут, поспешат поделиться новостями. Скоро о тебе узнают все.

— В этом весь смысл, — сказал я ему. — Ваша страна гниёт. Я решил, что стану символом, вера в которого поможет ей возродиться. Чем раньше обо мне узнают, чем больше людей обо мне узнает, тем лучше. Это значит, они перестанут чувствовать себя обречёнными.

— Боюсь, святые отцы этого не оценят, — хмыкнул он. — У них есть власть. У них есть армия. И самое главное — у них есть золото.

— Об этом поговорим, когда окажемся в столице. Если ваш король ещё не впал в старческий маразм, я всё ему объясню. И тогда он поверит мне, а не вашим духовным пастырям, которые только вредят. Которые лишь ускоряют вымирание.

— Аниран! — громко воскликнув, ко мне на коленях подполз здоровяк Толлен. Вцепился в правую руку и принялся её лобызать.

Я вырвал руку, крепко сжал его плечи и приложил немало усилий, чтобы помочь подняться.

— Не надо этого, Толлен, — строго сказал я. — Я ещё ничего не сделал. Но обязательно постараюсь.

— Аниран, — вновь прошептал он, подозрительно шмыгнув носом. — Неужели ты пришёл?

После этих слов, плотину будто прорвало. Я вновь вынужден был наблюдать картину, которую наблюдал ранее. Не поднимаясь с колен, ко мне ползли люди. Они рыдали, тянули руки и пытались прикоснуться к грязным сапогам. Так что пришлось этот цирк прекратить. Притом очень быстро. Я принялся командовать не хуже, чем Каталам. Быстро привёл в чувство всех солдат и приказал помочь анирану. Толлен оклемался быстрее всех и подсобил. Он поднимал с колен людей, некоторых особо впечатлительных слегка бил по щекам, а бабские истерики прекращал чуть более грубо.

Когда с явлением анирана народу все смирились, я сказал, что желаю отдохнуть перед долгой дорогой. Ночь на дворе, как бы. И категорически отказался погостить в деревне ещё хотя бы пару дней, не говоря уже про декаду. Мой путь в столицу и так затянулся, и я не хотел терять ни дня. Взволнованный Толлен попросил не побрезговать и дать ему возможность пополнить наши запасы более разнообразной пищей. Он честно признался, что они поскупились. Скрыли в погребахсолонину, чтобы не продавать её надменному примо. И теперь он хочет загладить вину. Я разрешил, и он утащил за собой в закрома десятников — Вилибальда и Умтара.

Каталам же вызвался проводить меня в гостевые покои.

— Аниран, — обратился он ко мне, пока мы шли. — Расскажи всё же, что ты увидел там. Это действительно «эсты»?

— Да, Каталам. Ими командуют двое: бедолага с изуродованным лицом и молодой красивый парень. Тот, что с изуродованным лицом, оказывается примо. Примо Тантал. Он выглядел просто жутко: щёки разрезаны, сквозь них видны зубы, шрамы по всему лицу. И самое главное — нет языка. Бр-р-р-р, ужас… Ты же говорил, что у вас не принято клеймить вырыванием языка. Что за твари могли так поступить?

Сотник насупился и почесал головешку.

— Примо Тантал?

— Так сказал молодой парень. Ты знаешь кто это?

— Знаю. Он был первым помощником эстарха Элиана. Первым поверившим в него. Зажиточный примо из Валензона, который пожертвовал ради эстарха всем… Его взяли живым во время резни у Восточных врат. Заточили в темницу, долго измывались. Но он всё выдержал… Ты хочешь знать, кто с ним сотворил такое? Жители. Жители столицы. Полуживого примо Тантала прогнали через толпу. И именно жители столицы лишили его языка, — Каталам шёл молча некоторое время, а затем тяжело вздохнул. — Я думал, он умер. Его бросили умирать за воротами у бедных лачуг, в которых теснились самые отчаявшиеся и потерянные. Я помню, храмовники смеялись, что к утру от него не останется даже костей — бродяги за ночь обглодают его.

— Ваш мир просто ужасен, Каталам, — я еле выдавил эти слова сквозь плотно сжатые зубы. — И это только цветочки. Что произойдёт с вами через десять зим? А через двадцать? Я должен что-то предпринять…

— А они? «Эсты». Что тебе сообщили? — Каталам поспешил разогнать мою злость.

— Они не тронут ни меня, ни вас. Как и вы, они мои защитники. Они будут идти следом и защищать меня… Но это ещё не всё. Молодой парень сказал, что какой-то недруг ждёт меня в столице. Он знает обо мне, потому что об этом рассказала птица.

— Так и сказал? — нахмурился Каталам.

— Да, так и сказал. Недвусмысленно.

— Но откуда он может это знать?

— Ты мне скажи. Я мало понимаю, что у вас тут происходит. Ты мне столько всего наплёл про сиреев, а я пока не увидел от них никакой пользы. Возможно, только вред. Мог кто-то перехватить сирея и узнать о нашем пути?

Сотник промолчал, а затем опять нахмурился:

— Мы всё сделали верно. Ошибки быть не может. Если кто и перехватил сирея, то только тот, кто умеет с ним обращаться. А это не каждому дано. По крайней мере, пока никаких храмовников не видно. Только «эсты» идут по нашему следу…

Его речь прервал жуткий крик. Долгий и протяжный. Полный страдания и боли. По моему телу пошли мурашки. Каталам испуганно уставился на частокол, откуда раздался этот крик. Я проследил за его взглядом.

— И теперь я буду расплачиваться болью… — тихо прошептал я.

— Что?

— Эти «эсты»… Возможно, обет молчания они дали потому, что их нынешний лидер лишён возможности говорить… Ладно. Ничего, Каталам. Завтра мы отправляемся. Мы обязательно должны прибыть в столицу. И тогда решим, что делать с этими неожиданными союзниками.

Глава 16 Засада

На рассвете мы отправились в путь. Ради того, чтобы нас проводить, проснулась вся деревня. От мала до велика. Когда мы выезжали за ворота, крестьяне опять выстроились в коленопреклонённые ряды, что-то шептали и осеняли колонну знаками. Элотан Толлен пытался задержать меня хотя бы на день, но я был непреклонен. Затем пожурил его немного, когда он попросил взять его с собой. Наказал выполнить просьбу анирана и позаботится о своих людях. И о тех, кто будет искать пристанище.

Мы выехали на тракт и следующие трое суток ехали ни от кого не скрываясь. Когда я объяснил Каталаму, чего хочу добиться, он двумя руками ухватился за мою идею. Начало моей борьбы с догматами церкви и тотальным смирением он всячески поддержал. Он честно признался, что ему самому невыносима всеобщая апатичность. Что народное безволие его тоже беспокоит.

Съезжали с тракта мы лишь под вечер. Когда начинало темнеть, мы вновь обустраивали лагерь и, наконец-то, ни в чём себе не отказывали. Наконец-то у нас было вдоволь воды, пищи и даже дурнопахнущего алкоголя. Хоть Каталам любил приложится к бутылке, как он сам признался, в походе дал зарок ограничивать себя. Из деревни мы увезли целый бочонок крепкого пива, но Каталам позволял себе лишь кружку под вечер. И утром, как он говорил, для аппетита.

По мере приближения к столице, стали появляться живые деревни. Больше никаких пепелищ не встречалось. Мы замечали плотный дым, а затем и сами деревни на небольшом отдалении от тракта. И хоть у нас не было нужды в провианте, я приказывал сворачивать и править обоз прямо к очередному частоколу. В придорожных деревнях всё проходило по шаблону; хоть нас встречали недружелюбно, наставляли острые стрелы и копья, требовали не приближаться, всё разительно менялось, стоило мне показать, кто я есть. Опять начинались вопли, визги, крики. Недоверчивое бормотание, переходящее в радостный плач. И так раз за разом. Я вежливо общался и с крестьянами, и со старостами деревень. Даже с духовными отцами, которые падали в обморок ни чуть не реже, чем рядовые жители. Но когда они приходили в себя, так же желали прикоснуться к посланнику небес.

Эти короткие встречи, митинги в деревнях, где я призывал простой люд не опускать руки и не примиряться с судьбой, оставили в моей душе глубокий след. Я видел, с какой надеждой они на меня смотрят. Видел, что ожидают чуда, слышал мольбы. Я был первым анираном, кого они увидели, и единственным, на кого они возлагали надежды. Хоть я слышал упоминания о триедином Боге, мало кто упоминал короля. Никто не ждал от него помощи. Наоборот: многие не стеснялись выражать недовольство, совершенно не опасаясь Каталама и солдат. Каталам всегда стоял рядом со мной, слышал то, что слышу я, а потому печалился куда сильнее. Как человеку верному присяге, ему было горько видеть негодование крестьян по отношению к королевской власти. И однажды на привале он без обиняков заявил, что согласен со мной. Согласен с тем, что через десять зим всё изменится до неузнаваемости. Изменится потому, что намного раньше произойдёт восстание. И это уже будут не полубезумные фанатики во главе с таким же полубезумным пророком, мечтающим стать правой рукой анирана. Это будет самый настоящий крестьянский бунт, не раз уже случавшийся в истории Астризии. Но закончится этот бунт намного печальнее, потому что бабы больше никого не нарожают. Если человеческие потери будут хотя бы наполовину такими, какими бывали во времена крестьянских восстаний ранее, это будет означать конец государства под названием Астризия.

Мы много беседовали с сотником в дороге. Я не желал надолго задерживаться в деревнях и на гостеприимство добрых жителей неизменно отвечал отказом. Мы прибывали, демонстрировали анирана, как диковинку, и отчаливали. Не отобедав и не пополнив запасы. Мы торопились. А потому возвращались на тракт и двигались дальше. Перед очередной ночью опять замечали огни костров в отдалении, но теперь этих костров перестал бояться даже Каталам. И, наверное, впервые за столь долгий путь спокойно спал.

* * *

На четвёртый день после того, как покинули первую деревню, мы вновь выехали на тракт и взяли курс на столицу. Мы сидели с Каталамом в карете, убрали шторки и наслаждались тёплым весенним днём. Но, видимо, наслаждался только я, ведь неисправимый сотник, по своему обыкновению, опять был чем-то недоволен.

— А разъездов-то на пути так и нет, — пробурчал он. — И в деревнях конные десятки отсутствовали. Не врал, наверное, тот Толлен, когда говорил про указ короля. Всех отозвали. Интересно, что сейчас на севере… Вроде бы, армия должна выдвинуться к руинам Халтберна. Или где там высадились эти выродки с острова?

— Меня больше волнуют чёртовы сиреи, — поморщился я. — Толлену, значит, сиреи новости доставляют, а нам нет. Неправильные сиреи, что ли? Бракованные?

Каталам непонимающе изогнул бровь:

— Что?

— Что-что? Сиреи, говорю. Они работают вообще? Сколько времени прошло, как мы отправили в столицу последнего? Где результат? Ни в Равенфир ни один не добрался, ни в Обертон. Почему ответа нет ни оттуда, ни оттуда?

— Я не знаю, аниран, — пожал плечами сотник. — Поверь, сирей — птица умная. Смелая, умеющая охотится. В небе она никого не боится, и мало кого боится на земле. И она всегда возвращается к тому, кто был с ней добр. Кто относился к ней подобающе.

— Что это значит, чёрт возьми!? — раздражённо фыркнул я. — Мы столько мяса на них перевели… Ну и где их благодарность? Может быть… Может быть «эсты» сбили одного из них, — я задумчиво почесал подбородок. — Мне тот блондин говорил, что какая-то птица что-то кому-то о чём-то рассказала. Это бессвязное бормотание или он реально что-то знал? Могут ли другие разговаривать с птицами?

— Птицы могут понимать, но не могут разговаривать, — выдал Каталам очевидное. — Потому с ними отправляют письма, а не просят передать словами.

На мгновение я удивился. Мне показалось, что Каталам иронизирует. Что надо мной подшучивает.

Я посмотрел на него с прищуром. Он, впервые на моей памяти, рассмеялся.

— А было бы здорово, если бы сирей мог разговаривать. Но, к сожалению, чудес на свете не бывает. Чудо — лишь анираны. Да и то не от мира сего…

— Ты чего, Каталам? — я улыбнулся в ответ на его смех — так он был заразителен. — Ты хорошо себя чувствуешь?

Внезапно послышался громкий протяжный свист.

— Тпру-у-у-у! — раздался голос Умтара. — Стоять!

— Ну что там ещё? — недовольно проворчал сотник и высунулся из окна. — Что такое, Умтар?

— Впереди что-то странное, — отчитался тот и кнутом указал перед собой. — Взгляни.

Вместе с Каталамом мы выбрались из кареты.

Мощёный белым камнем тракт с двух сторон сжимал в своих объятиях сплошной хвойный лес. Я даже не обратил внимание, когда этот лес начался. Расслабившись сидел в карете и в ус не дул. Сейчас же я рассмотрел не только океан самых обыкновенных елей по обе стороны от тракта, но и хаотичное нагромождение этих елей посреди тракта. В паре сотен метров впереди путь перекрывали поваленные деревья.

Я нахмурился: что-то ёкнуло у меня в груди, когда я осознал, что дорога перегорожена. Никогда в жизни деревья не ложатся сами по себе таким странным образом. Явно кто-то постарался.

— Дым! — воскликнул Вилибальд, указывая на зелёные кроны справа. — Чёрный дым.

Над кронами плыло чёрное кольцо дыма. Сквозь частые толстые стволы я рассмотрел оранжевые всполохи; где-то в глубине леса виднелись огоньки костров.

— Там кто-то есть!

— Это сигнал, — уверенно произнёс сотник и выхватил меч из ножен.

Шелест металла сопроводил протяжный крик. Но это не Каталам кричал. Кричали где-то в чаще. Там кто-то заголосил, а затем просвистел. Незнакомому свистуну ответили: десятки, а может сотни человеческих голосов одновременно зарычали и ухнули: «И-и-ха!».

— Что за…

— В карету! Быстрее! — Каталам подхватил меня под руку и принялся запихивать внутрь. — Дым… Сигнал… Засада.

— Что?

— Разворачиваемся. Быстрее! Назад к ближайшей деревне. Укроемся за частоколом.

Я растянулся на полу кареты, когда Каталаму всё же удалось меня затолкать. Вилибальд щёлкнул кнутом, дёрнул поводья и принялся разворачивать громоздкую карету прямо посреди тракта. Лошади фыркали, ворочали мордами и поддавались с трудом, словно испытывали дикий страх перед странными криками, которые и не думали прекращаться.

— Осторожнее! Колесо! — я услышал вопль Иберика, и в тот же момент карета замерла. Я выругался, наконец поднялся с пола и выбрался обратно на тракт.

Одна лошадь в упряжке лягалась и не подпускала к себе никого. Левое заднее колесо немного треснуло и грозило развалиться на две части от малейшей вибрации.

— Быстрее! Что вы копаетесь? — прошипел Каталам, спрыгнул с подножки и ринулся на помощь Левентиру и Авледу, которые пытались укротить перепугавшуюся лошадь. — Вручную давайте. Приподнимите сзади и разверните. Быстрее!

— Отец, — Иберик уже успел обнажить оба меча и одним из них указал в противоположную сторону тракта. — Они спешат.

Иберика услышал и Каталам, и солдаты, и я. Мы одновременно повели головами и увидели приближающихся всадников. Двух всадников, рысью скачущих по тракту. А за ними, словно играя в салочки и безуспешно пытаясь догнать, спешили пешие воины. Знакомые молчаливые воины.

— Тоже вижу, что торопятся, — нахмурил брови я.

Каталам проворчал:

— Не угрожают, не угрожают… Поди пойми их. Раздери Фласэз этих «эстов»!

— Погоди, Каталам, — остудил его.

— Чего «годить»? Засада впереди, и ещё эти сзади. В лесу кто-то. Будто сговорились… Значит так! Дайте анирану лошадь! Будет прорываться! Займите места рядом с ним…

— Угомонись, Каталам! — повысил я голос, не только, чтобы его действительно угомонить, но и чтобы перекричать вопли, несущиеся из леса. — Они обещали, что будут мне верны.

— Собьют стрелой тебя раньше.

— Надо в лес уходить, отец…

Внезапная тишина оглушила нас всех. Жуткие вопли затихли так же резко, как и начались. Вновь можно было расслышать беспокойный щебет птиц и цоканье копыт позади. Затем раздался гулкий удар. Будто изо всех сил ударили по барабану. Затем ещё несколько. В небо ушёл очередной ком густого чёрного дыма. Странной мелодией захрустели сухие иголки и ветки, когда множество ног торопливо ступали по ним.

В сотне метров перед нами из леса трусцой начали выбегать странные люди. Худые, измождённые, обнажённые по пояс и абсолютно лысые. Без единого намёка на волосяной покров на теле. Они бежали, бормотали себе под нос что-то неразборчивое и ритмично постукивали короткими мечами по деревянным щитам.

Я прищурился и растерянно наблюдал за ними. Зрение не подвело меня: я очень хорошо рассмотрел множество гладких лысин и голых торсов. Крепких торсов, молодых торсов, дряблых торсов и даже торсов с обвисшими брюхами. Некоторые из этих далеко немолодых людей с рыхлыми животами выглядели совсем нелепо. Они становились в центр быстро выстраивающейся линии, держали в руках самые натуральные рогатины и что-то угрожающе покрикивали.

В течение нескольких секунд человеческий поток из леса не прекращался. Лысое подкрепление не переставало прибывать. Люди выстраивались в ряды, занимали позиции перед поваленными деревьями и пресекли возможность пересечь тракт.

— Уже больше сотни, — выдохнул Вилибальд, нервно сжимая в руках арбалет.

— Кто это? — обратился я за разъяснениями к Каталаму. А затем увидел его напряжённое лицо, увидел желваки на скулах, увидел сурово сведённые брови и понял, что он точно знает кто это такие. И эти знания его совсем не радуют.

— Покаянники, — ответил тот. Лицо его было мрачнее тучи.

Такой ответ меня совершенно не удовлетворил. Пока лысые люди прибывали, я решительно потребовал объяснений, потому что ни о каких «покаянниках» ранее слыхом не слыхивал.

— Очередной культ, — тяжко вздохнул Каталам. — Очередной культ под крылом у церкви. Это покаявшиеся. Смирившиеся и принявшие кару Фласэза. Агрессивные и ревностные фанатики догматов смирения. Но ими движет не желание встретить приход триединого Бога, не желание преклониться перед анираном и устлать его путь цветами. Ими движет желание заставить покаяться ещё не покаявшихся. Заставить каждого признать греховность прежней жизни. Это, аниран, — безжалостные и фанатичные убийцы. Те, кем церковь готова пожертвовать и те, кто ради церкви готов пожертвовать каждым.

— Боевое мясо, — прошептал я, больше отвечая своим мыслям, чем Каталаму.

— Они бесстрашны, безжалостны и беспощадны, — будто не услышав меня, продолжил говорить сотник, крепче сжимая меч. — Они притупляют ощущения с помощью отвара из листьев дерева Юма. Это очень вредно, потому что вызывает выпадение волос, постоянный озноб и зуд в теле. Но отвар придаёт сил, убивает чувство голода, разгоняет страх и притупляет боль… Мне уже приходилось иметь дело с этими мерзавцами, аниран. После появления карающего огня, подобные им резали и уродовали женщин, обвиняя их в грехе бесплодия. А теперь, насколько мне известно, они промышляют тем, что грабят деревни и, в назидание, наказывают каждого, кто осмелится выразить несогласие с догматами смирения.

— Это храмовники? — удивился я.

— Нет. Храмовники — это воины церкви. Они подчиняются приказам. Эти же чересчур жестоки. Церковь использует их для распространения страха и подавления инакомыслия. И… и щедро снабжает листьями дурмана.

— Которые выращивают в садах при каждому храме, — задумчиво прокомментировал я, вспомнив рассказы людей из лагеря.

— Верно, — согласился Каталам. Затем внимательно посмотрел на меня. — Они знали, что мы идём этой дорогой. Знали, и встретили. Не стоило так беспечно сообщать о себе в каждой деревне… Видимо, кто-то послал гонца или…

— Сирея? — предвосхитил я.

— А может это они, — Иберик не отрывал взгляда от приближающихся «эстов». — Одни встретили нас по пути и двигались следом. Другие этот путь перекрыли. И, вон, чёрный дым пускают. Словно знак подают… Надо что-то решать отец! И решать быстро.

— Церковь хочет остановить анирана, — пробормотал Каталам, пропустив слова сына мимо ушей. — Она знает, что он идёт… Будем прорываться в лес!

— Думаешь, мне не договориться с ними?

— Нет, — уверенно ответил мне сотник. — Кто-то следит за нашим передвижением и намерен помешать анирану попасть в столицу. Покаянники здесь совсем не случайно.

Под аккомпанемент его слов «покаянники» протяжно завыли. Наконец-то все они выбрались из леса и выстроились в несколько рядов. И их было гораздо больше, чем нас.

Но это протяжное вытьё перебил залихватский свист.

— Смотрите! — Иберик вновь указал на двух всадников. Те подняли руки над головой и медленно приближались к остановившейся колонне.

— Уберите луки! — закричал я. — Не цельтесь в них! Вилибальд, опусти арбалет!

Примо Тантал всё в том же металлическом шлеме и блондин подъехали к стоявшей поперёк дороге карете. Я вышел им навстречу и тоже поднял руки.

Безымянный блондин выглядел скверно: он пошатывался и еле держался в седле. Сквозь лёгкую рубаху проглядывали куски ткани и пятна засохшей крови, будто он долго истязал сам себя, а затем неумело перевязал. Примо Тантал держался куда увереннее. Он остановился передо мной, убрал забрало и уставился на перегородившую дорогу баррикаду. Затем издал непонятный звук, прислонил кулак к груди и молча поклонился.

— Примо Тантал… — начал было блондин. Но я его прервал.

— Не утруждайся. Ты и так плохо выглядишь. Не хочу, чтобы ты потом опять расплачивался болью. Я и так всё понял… Примо Тантал, вы готовы сражаться рядом с анираном?

Молчаливый фанатик коротко кивнул, указал на меня пальцем в кожаной перчатке, затем ткнул в сторону «покаянников», обвёл рукой круг и с силой ударил в ладонь кулаком. Потом привстал в стременах и протяжно засвистел, подзывая застывшую в отдалении паству. Молчаливые мужики, ожидавшие приказа, встрепенулись и сорвались с места.

Я кивком головы поблагодарил примо Тантала:

— Я рад, что вы будете биться за нас.

Примо отрицательно покачал головой и вновь указал на меня пальцем.

— Нет, аниран, — Каталам перевёл жесты на человеческий язык. — Они будут биться не за нас. Они будут биться за тебя.

Я ничуть не смутился.

— Тогда вы более чем вовремя.

Не знаю, как описать чувство, что зародилось в моей груди в тот момент. Я чувствовал себя странно. Не испытывал страх, не паниковал. Наоборот: я был уверен в себе и крайне доволен тем, что обрёл союзника. Я ещё не до конца понимал, с чем столкнулся, с кем придётся сражаться. Но мне было наплевать. Я был уверен в том, что не поверну обратно, что не побегу в лес с криком «мама». Жизнь в этом мире научила меня не отступать перед неизвестностью и побеждать страх.

Но и считать я умел. Когда Вилибальд подсчитал количество тех, кто ждёт нас впереди, иного разумного варианта, кроме побега, я не видел. Сейчас же всё изменилось. Те, кто шёл за нами следом в течение долгого времени, наконец-то оказались полезны. Хоть те молчаливые мужики, которых ретиво взял в оборот Каталам и теперь выстраивал в боевые ряды, не выглядели уж очень опасными бойцами, решительности в их глазах было хоть отбавляй. Они все знали кто я. Знали, куда иду. И были настроены помочь анирану преодолеть неожиданную преграду.

— Их больше сотни, — напомнил Вилибальд, удобнее устраиваясь у окна кареты. Он раскладывал на сиденьях болты и проверял арбалет. — Но можно попробовать пробиться. Укройся рядом, аниран. Рядом со мной в карете…

— Чёрта с два! — с усмешкой ответил я. — Чёрта с два аниран останется в стороне.

Я прислушивался к самому себе, прислушивался к своим ощущениям и точно знал, что не боюсь. Я чувствовал лёгкий азарт и предвкушение чего-то необычного. Чего-то странного и отдалённо знакомого. Но самое главное: я был уверен, что ни за что не останусь в стороне. Не позволю друзьям и союзникам сражаться с непонятным врагом, наблюдая из-за куста. Я займу своё место и покажу, что значит стоять на пути анирана.

— Аниран, возьми, — почесав лысую макушку, Иберик извлёк из ножен длинный обоюдоострый кинжал. — У тебя нет ни меча, ни…

Подскочил запыхавшийся Каталам, наводивший порядки в рядах.

— Присматривай за ним, — строго приказал он Иберику, указав на меня пальцем. — Ни один волос не должен упасть с головы анирана.

— Это мы ещё посмотрим кому за кем придётся присматривать, — фыркнул я. — Каков план, Каталам?

— Умтар станет на левом фланге. Я буду руководить остальными. С «эстами» наши шансы повышаются. Возможно, мы сможем выстоять… Вилибальд, если будет жарко, спасайте анирана. С братом уводите его в лес. По левой стороне уклон. Там можно спуститься, если что. И в деревню поворачивайте… Но помните: покаянники никогда не отступают. Они нас не пропустят, пока не полягут все.

— Даже так? — удивился я.

Каталам вздохнул:

— Как бы не было ещё хуже.

Каталам выстроил неожиданное войско перед перегородившей тракт каретой. Карету быстро распрягли, вручную немного развернули и разместили на широкой крыше трёх самых умелых лучников из десятка Умтара. Вилибальд в гордом одиночестве затаился внутри, аки снайпер, а все остальные были обречены стать самыми обычными пехотинцами.

Даже я. Я вообще не испытывал сомнений в своём поступке. Не думал ни о побеге, ни об отступлении. Ни сопли вперемешку со слезами не текли от страха, ни коленки не дрожали. Я протолкался через молчаливых «эстов» в первый ряд на правом фланге и был тут же окружён верными парнями, которые шли со мной от самого Равенфира. Иберик и другие стали верными телохранителями, собираясь решительно встретить врага. Но я только усмехнулся, увидев их сурово сжатые губы. Я понимал, конечно, что они готовы отдать за меня свои жизни. Они ни раз об этом говорили. Но сегодня я был намерен не принять их жизни, а забрать чужие.

Я никогда не считал себя пацифистом. Но в прежней жизни мне даже в голову не приходило, что мне по силам забрать человеческую жизнь. Я в страшном сне не мог себе такое представить.

В этом диком мире всё изменилось. Те жизни, которые я уже успел забрать, были, мягко говоря, не самого лучшего качества. Имею в виду — жизни трёх братьев и тех подонков, на которых я напоролся в деревне. Лишь смерть Уная оставила в моей душе неприятный след. Дальше всё было гораздо проще. Я помню даже, что хотел убивать. Я хотел убить тех, кто исподтишка напал на меня и кто напал на других.

И сейчас я чувствовал, что не воспринимаю за людей, стоявших впереди лысых мужиков. Это были — как сказал Каталам — очередные фанатики. Очередные адепты той церкви, которую я собирался разрушить до основания. Они стояли у меня на пути с явно недобрыми намерениями. Эти точно не станут падать на колени, не станут признаваться в любви. Это явно враги. А значит, я должен через них переступить. Сцепить волю в жестокий кулак и засадить этим кулаком лицо каждому, кто посмеет преградить путь анирану.

Отвечая своим мыслям, я крепче сжал более актуальный на данный момент кинжал, активировал щит и выставил его перед собой. Всеобщий вздох с привкусом страха и удивления вырвался из уст людей, стоявших по левую руку. «Эсты» вновь узрели анирана и вновь устроили себе визуальное омовение лица.

«Покаянники» отреагировали по-другому. Громкий негодующий гул пробежал вдоль их рядов. Судя по этому гулу, они окончательно убедились, что именно тот, кого они ждали, пожаловал на встречу.

— Не переживай, аниран, — подбодрил меня Иберик. — Они несомненно опасны своим количеством. Но это сброд. Плохо оснащённый и необученный сброд. Наши шансы довольно-таки высоки. Ты просто не отходи от меня.

Когда я ответил усмешкой на браваду невысокого молодого парня, из леса раздался неразборчивый командный выкрик. «Сброд» как-то весь собрался и замер.

А затем к нестройным рядам из леса вышли трое. Трое высоких крепких воинов в кожаных доспехах с металлическими пластинами на груди и животе. Каждый носил шлем из металла, полностью скрывавший лицо и оставлявший лишь полосочку для глаз. Каждый держал в руках добротный щит и закалённый обоюдоострый меч. Эти трое распределились вдоль рядов, дружно воздели клинки и опять что-то грозно прорычали.

— А это кто? — шепнул я Иберику.

— Не знаю, — тот пожал плечами. — Но это точно не сброд.

Мужик, ставший в центре вражеских рядов, указал мечом на нас и громко прокричал на языке, который я хорошо понимал:

— Смерть драксадару!

— Сме-е-е-ерть!!! — дружно отозвалось лысое воинство и выдвинулось навстречу.

Первая линия «покаянников» быстро перестроилась. Вперёд вышли самые низкие и худые мужики. Они выставили перед собой прямоугольные деревянные щиты, которые с трудом удерживали двумя руками, и прикрыли ими тех, кто шёл следом — тех самых неуклюжих пузанов с рогатинами. Затем первый ряд пошёл в атаку, получив прикрытие на флангах в виде мечников.

— Не отходи от меня, аниран, — повторил Иберик и облизал пересохшие губы.

Я скосил на него недовольный взгляд, потому что, в отличие от него, не считал себя беспомощным. Но не стал ничего отвечать. В голове прочно засело слово, которое я услышал впервые.

— Кто таков драксадар? — спросил я. — Это я, что ли? Это они меня так называли?

Иберик растерянно захлопал глазами.

— Я не знаю. Я никогда не слы…

Его перебил Каталам. Он воздел меч над головой, как Прометей когда-то воздел факел, и громко прокричал:

— Сражаться яростно! Сражаться безжалостно! Никого не жалеть, ибо вас никто не пожалеет! Враг пришёл за анираном! А значит, враг должен быть уничтожен! Залп!

Залп вышел жиденьким, конечно. С крыши кареты просвистели три стрелы и остались торчать в грубых деревянных щитах. Щёлкнул арбалет. Тяжёлый арбалетный болт чиркнул по щиту и срикошетил в ногу щитоносцу, пробив ступню. Хилый лысый паренёк запричитал, выронил щит и упал, схватившись за ногу. Лучники поспешили воспользоваться моментом и добили бедолагу вместе с тем, кого он вынужден был прикрывать.

Командиры «покаянников» одновременно воскликнули, приказывая двигаться быстрее. Лысая толпа беспрекословно подчинилась, сплотилась ещё сильнее и, тяжело дыша, принялась торопливо сокращать дистанцию.

Когда до неизбежного столкновения оставались считанные мгновения, когда лучники выбили ещё нескольких врагов, я почувствовал нечто. Странное воодушевление и сладостное предвкушение, я бы сказал. Сама по себе на моём лице появилась улыбка. Я верил в свою неуязвимость и в свою силу. Я чувствовал себя особенным. И хотел доказать это не только лысым недоноскам, но и всему этому отсталому миру.

Каталам приказал выдвинуться врагу навстречу. Я не понял, в чём великая тактическая мысль сближения, но ослушаться приказа не посмел. Кто я такой, чтобы сомневаться в решениях того, кто обладал военным опытом и умел командовать?

С грохотом две мелкие армии сошлись. Металл столкнулся с металлом. Деревянные щиты сцепились с деревянными щитами. Засвистели стрелы, по щитам застучали наконечники копий, которыми атаковали «покаянники».

В первые же секунды боя я забыл обо всём на свете. Я будто погрузился в транс, будто очутился в другом мире. Я не думал о тех, кто прикрывает мою спину, кто стоит плечом к плечу. Я видел лишь тех, кто с стоял передо мной с перекошенной в ненависти мордой. Именно мордой, а не лицом. Эти странные лысые мужики с безумными глазами, казалось, стремились атаковать именно меня. Именно на меня были направлены их мечи и копья.

Но почему-то я был рад этому. Этого я и ждал.

Завязалась кровавая рубка. Визги и вопли, крики и хрипы раздавались со всех сторон. От ужасной боли кричали даже те, кто дал обет молчания.

Но я ничего не видел. Я только слышал. Я покинул первый оборонительный ряд под предостерегающий крик Иберика, размахивал длинным кинжалом и помогал себе щитом. Я видел, как фонтаном брызжет кровь из глубоких ран поверженных врагов. Как опаленные, почерневшие конечности отделяются от тел и отлетают в стороны. Я перерубал длинные рогатины щитом, поджигал их, а затем глубоко вонзал кинжал в дряблые тела. Рубил направо и налево, кромсал и пронзал, ничего не видя перед собой, кроме очередного врага.

Кто-то наносил мне удары. Кто-то пытался атаковать. Несколько раз меня даже поцарапали. Но Иберик всегда был рядом. Что бы со мной не происходило, как бы далеко я не вышел из плотных рядов, он следовал за мной. Подчищал фланги и покрикивал между делом, чтобы Вилибальд снял того или иного врага. Хоть я слышал его голос, был уверен, что мне это не нужно. Что я легко справлюсь сам. Но я так ничего и не сказал. Я хотел лишь убивать.

Очень быстро плотный строй развалился. Завязались одиночные или парные схватки, когда лысых щитоносцев полностью выбили. Меня пытались взять в кольцо и проткнуть мечами. Но подобраться достаточно близко ни у кого не получалось. Энергетический щит легко пресекал любую атаку. Под его ударами плавился металл, чернело опалённое дерево. Я давно потерял счёт своим жертвам. Поначалу мне казалось забавным считать тех, кого я отправил на встречу с Фласэзом. Не знаю, почему так. Но после пятого или шестого, я перестал считать. Меня кто-то пырнул в бедро и это вызвало в моей душе невероятную злобу. Я не почувствовал боли, но почувствовал негодование. Как они посмели ко мне прикоснуться? Как посмели эти выродки нанести мне раны? Мне!?

Именно тогда во мне проснулась невероятная ярость. Наподобие той, что я испытывал, столкнувшись с работорговцами в нищей деревне. Когда я кромсал кинжалом очередное тело, упавшее на покрасневший от крови каменный тракт, в голове помутнело. Мозг словно расплавился. Превратился в жидкую кашу. Я рубил, смеялся и упивался этим чувством. Я дышал схваткой. Видел, как во все стороны летят капли крови, и понял, что рождён именно для этого. Я рождён, чтобы убивать. Для меня кровавые битвы — услада. Они так же естественны, как пища.

Я услышал свой собственный смех, когда легко отразил очередную атаку. На меня опять навалились, но щит без помех разрубил сразу два тощих тела. Несмотря на туман в голове, я почувствовал невероятную радость. Смотрел на перепачканные руки и смеялся. Я смеялся на этими рабами, которые тщетно пытались поразить совершенное тело. В этом мире нет такого оружия, которое смогло бы нанести моему телу сколь значительные увечья. В этом мире я — божество!

Внезапно раздались неожиданные приказы вражеских командиров. Я услышал, как те призывают своему войску отступить. Кровавая пелена перед глазами немного прояснилась, когда я рассмотрел перекошенные от ужаса лица тех, кто пятился назад. Кто отступал по тракту, размазывая кровь дырявыми башмаками. И эти испуганные лица вызвали в моей душе очередной приступ непередаваемой радости.

Я облизал губы и ощутил языком железистый кровавый привкус. С края щита осыпалась корка; это была запёкшаяся кровь. Кинжал зазубрился, но рукоять крепко сидела в окрашенном в красно-бурый цвет кулаке.

— Ха-ха-ха! — засмеялся я знакомым грубым голосом. — Вы с кем решили сразиться, безродные!? На кого подняли руку!? Вы знаете, кто я!?

Мой голос звучал пугающе. Звучал сверхъестественно — будто эхо идущее с небес. Но это был не мой голос. Таким пронизывающим голосом, вызывающим жуткий страх, я не умел говорить. Я разговаривал совершенно иначе. Но я, наверное, единственный понял, кому принадлежит этот голос. На меня с выпученными глазами уставились все — и друзья, и враги. Но никто из них не знал, что я говорю голосом из своих снов. Я заговорил тем голосом, который приходил ко мне во сне.

На несколько мгновений я растерялся. Пелена перед глазами развеялась окончательно. Две поредевшие армии замерли друг напротив друга. Я видел их всех. Всех, кто с ужасом за мной наблюдал. Даже перепуганный Иберик, прикрывая плечо справа, смотрел выпученными от удивления глазами.

Его испуг передался и мне. Я осознал, что мой рот и мой язык выталкивали слова, который произносил не я. Они выпускали в мир звуки, которые порождал не мой разум. Этот голос, ранее призывавший меня следовать по определённому пути, впервые вырвался наружу. И тогда я понял, что сейчас во время битвы это был не я. Я бы никогда с таким удовольствием не рубил человеческие тела. Никогда кровь не вызывала во мне таких восторженных чувств. Никогда бы я не упивался такой ужасной схваткой. Но это мог быть тот, кто вживил в моё ДНК нечто невозможное, нечто невообразимое. То, чего просто не может быть. И этот «кто-то» не только «что-то» вживил. Впервые он показал, что может брать надо мной контроль. Что может затуманить разум и наслаждаться тем, чем бы никогда не наслаждался я сам.

Именно тогда я, кажется, понял, что не управляю самим собой. Что «голос» так же может управлять моим разумом.

От чудовищных предположений меня отвлёк крик. Двое из трёх командиров в шлемах ещё оставались в живых. Один из них кричал и указывал на меня окровавленным мечом:

— Видите!? Это не посланник! Это драксадар! Смерть ему!

Его слова меня ошеломили. Признаюсь. На мгновение я впал в самый натуральный ступор.

В этот же момент где-то опять заулюлюкали. Одновременно слева и справа из леса выбежали ещё пару десятков лысых мужиков. Довольно-таки крепких мужиков. Совсем не таких, что шли в первых рядах и первыми пали от рук умелых солдат Каталама и сектантов примо Тантала. Это были самые крепкие и выносливые бойцы.

Пятившиеся «покаянники», казалось, воспрянули духом. Подкрепление подошло вовремя, а командир истерическими криками живо восстановил боевой дух. После его мотивационных воплей лысая армия вновь перешла в наступление.

Каталам это быстро понял и организовал вокруг меня кольцо обороны. Пока я приходил в себя, вновь завязалась схватка. Вопли, стенания и звон металла смешались в одну сплошную какофонию. Но схватка теперь не вызывала у меня сладостного экстаза. Я пребывал в лёгком шоке от необычного открытия и не сразу собрал самого себя в кулак, чтобы оказать помощь сражавшимся.

На крыше кареты уже никого не было. Никто не стрелял оттуда из лука. Как никто не стрелял из арбалета из самой кареты. Началась одна сплошная сеча. Хаос близкой рубки вновь закружил меня. Болезненный порез на плече, который оставил дотянувшийся мечом фанатик, смыл с глаз растерянность. Я вновь сцепил зубы и вступил в бой. Вновь энергетический щит принялся сеять в рядах врага смерть.

Но в этот раз всё выглядело как-то безнадёжно. Я видел, как «покаянники» сбили с лошадей примо Тантала и его верного блондина. Как падали рядовые «эсты», неспособные справиться с лысыми бойцами из фанатичного подкрепления. Как рядом со своим предводителем сражались молодые солдаты Равенфира. Как они падали под мечами врага. Я успевал замечать многое, и вскоре перешёл к оборонительной тактике. Очень сильный удар выбил из моей руки кинжал. Но от повторного удара я успел защититься, подставив щит. А затем, впервые выпустив на волю энергетические клинки, прорезал насквозь подбородок слишком ретивого врага.

Жуткая смерть вкупе с обезображенным лицом упавшего человека очень перепугали фанатиков. Каталам воспользовался заминкой и скомандовал контратаку. Его солдаты дружно ухнули и обрушили мечи на опешивших «покаянников».

Но всё же количество — это количество. На нас вновь насели. Перевернули карету, перебили испуганных лошадей и давили массой. Я уже не пытался атаковать, а лишь отмахивался. До кого-то смог дотянуться, но, в основном, «покаянники» уходили от моих атак. Их оставалось не так уж много, но те, кто остался, были самыми опасными бойцами.

— Иберик, в лес! — раздался отчаянный вопль Каталама. — Уводи анирана в лес!

— Ну уж нет! — прорычал я, чувствуя, как ярость пеленой вновь начинает затуманивать взгляд. Я вновь почувствовал вкус крови. Вновь захотел войти в раж, чтобы насладиться битвой. Чтобы атаковать и убивать, а не трусливо отступать.

Но чувство, что мне нельзя этого делать, не покидало меня. Я был уверен, что мне надо сопротивляться. Что я должен оставаться самим собой. Быть трезвым и не пьянеть от крови, впадая в состояние исступления.

Иберик вцепился в моё плечо, одновременно отмахнувшись от вражеского меча.

— Уходим!

Я повёл плечом и сбросил его руку. Затем наотмашь ударил щитом, разрезая пополам незнакомый лысый череп. Но Иберик не спешил оставлять меня в покое. Я заметил в его глазах страх и отчаянье. Он очень боялся за мою жизнь. За мою, не за свою.

— У - у — у - у — у - у — у - у — у! — перебивая крики и стоны раненных, протяжно протрубил рог.

Кровавая битва замерла на мгновение. Сквозь неожиданную тишину вновь раздался протяжный тяжёлый звук. Такой я ранее слышал лишь в фильмах.

Затем мы услышали цокот копыт, стучавших по каменному тракту.

В едином порыве выжившие в бойне уставились в сторону баррикады из елей. Сквозь зелёные иголки очень хорошо было видно, как вдали, из-за поворота, показались стройные конные ряды. На гнедых мускулистых рысаках восседали всадники в пластинчатых доспехах и шлемах с пышным птичьим пером на вершине. Строго держа строй, они мчали по тракту под непрекращающийся вой боевого рога. Мчали прямо к нам.

Рядом очарованно выдохнул Иберик:

— Гессеры!

Это слово я уже слышал ранее, хоть смысл его понимал не до конца.

— Королевская гвардия спешит на помощь! — во всю мощь лёгких прокричал Каталам. Его крик куда сильнее воодушевил поникших, было, солдат, чем меня. Хоть я своими глазами видел, как слаженно скачут конники, для меня понятие «королевская гвардия» мало что означало.

Но для выжившего командира «покаянников», видимо, это значило многое. Из тех троих, кто в лысой армии был экипирован лучше всех, в живых остался лишь он один. Он яростно сражался, пытаясь подгонять своих воинов, но пробиться ко мне ему так и не удалось. Сейчас же он вместе со всеми прислушивался к гулу копыт и смотрел на пока ещё далёкий конный строй. А затем истерично заверещал:

— Убить драксадара любой ценой!!!

И «покаянники» не посмели ослушаться приказа. Они перестроились в ощетинившийся мечами плотный клубок. Сплотились в круг и стали убийственным ежом. С дикими воплями, с криками: «смерть!» они ударили в место, где я пытался укрыться за волшебным щитом.

— Защитить анирана своими телами! — в ответ приказал Каталам. Я успел бросить на него лишь взгляд. Заметил измождённое лицо и перепачканную кровью бороду.

А затем начался кошмар.

Не было никакой рубки. Никаких честных поединков один на один. Покаянный «ёж» просто врезался в мой щит и опрокинул тех ребят, кто стоял рядом. Никого не отогнала вонь плавящихся мечей. Никто не побежал искать воду, чтобы залить расплавленный металл, капавший на руки и ноги. Никто не стал сплёвывать попавшую в рот чужую кровь. Это был последний бой. Тот, что трудный самый.

Меня несколько раз ударили мечом. Чиркнули по ноге, по руке. Кому-то удалось даже порезать щеку. Я отмахивался как ненормальный. Махал щитом во все стороны, изредка пытаясь ткнуть в кого-нибудь энергетическими штырями. Мои атаки всегда находили цель. Всегда наносили какой-то урон. Но всё же «покаянникам» удалось рассеять мою охрану. Я даже не заметил, как остался один. Не понял, куда делись Иберик и другие. Я не видел, убили их или нет. Может, просто отогнали. Этого я не заметил. Но я заметил, когда всё такой же плотный клубок из выставленных перед собой клинков оказался на расстоянии вытянутой руки. Ещё мгновение — и этот клубок меня бы переехал.

Но опять случилось нечто непонятное. Я опять почувствовал радость и прилив сил. Вспомнил сладостный вкус чужой крови на своих губах.

Наверное, в этот момент моё лицо изменилось. Командир «покаянников», сражавшийся в первых рядах, это заметил. Он что-то пробормотал и сделал шаг навстречу. Оказался со мной практически нос к носу. Я увидел, как он занёс над головой длинный острый меч, чтобы в следующую секунду собственноручно завершить путь двенадцатого анирана.

Но у меня на самого себя были другие планы. Секундная слабость страха смерти исчезла практически мгновенно. Вернулась уверенность и осознание, что я — божество в этом мире. Божество не должно умереть вот так. Оно не может себе этого позволить. В прямом и переносном смысле слова, оно смотрит свысока на этих дикарей.

Описав дугу, меч опустился. Но меня он так и не поразил. Я выпрямился за долю секунды и перехватил меч. Рукой перехватил. Лезвие обрушилось на мою ладонь. Но отрубленные пальцы не полетели в разные стороны, кровь не хлынула, кости не хрустнули. Чудовищной силы удар не причинил мне никакого вреда. Я просто остановил его правой рукой.

С непередаваемым удовлетворением я заметил округлившиеся от ужаса командира «покаянников». Хоть шлем закрывал голову полностью, узенькая щель позволяла видеть его глаза. Испуганные округлившиеся глаза. Они говорили о том, что, нанося смертельный удар, он ожидал совершенно другого результата. Но рука не переломилась, аки тростинка. Не отделилась от тела. Вместо этого рука анирана выдержала удар.

А в следующее мгновение я сжал острое лезвие и с силой вырвал меч из рук опешившего врага. Про себя воздал хвалу меткам, делавшим мои руки неуязвимыми, и был готов наотмашь ударить щитом.

Но мне не дали. Хоть рог трубил не умолкая, я его не слышал. Как не слышал звук приближающихся копыт. И лишь когда я решил замахнуться, раздался предостерегающий крик Каталама:

— Берегись!!!

Правда, поберечься я тоже неуспел.

Не разбирая где свой, а где чужой, конный отряд ударил в сплетившийся клубок выживших, как шар для боулинга бьёт в кегли. Как и все остальные, я полетел кувырком. Успел деактивировать щит и свернуться калачиком, надеясь, что меня не растопчут. Но чьё-то копыто всё же наступило на кисть. А затем сверху упало разрубленное, истекающее кровью тело. Я попытался его спихнуть, но мне не удалось — спину больно зацепила лошадиная нога.

— Лежать! Лежать! Лежать! — услышал я отчаянный вопль Каталама.

Я его послушался и прекратил подавать признаки жизни. Исподтишка наблюдал, как мимо пролетают конные воины, как перед лицом мелькают лошадиные копыта, как свистят лезвия мечей и летят стрелы. Названная Ибериком королевская гвардия плотным отрядом разбила сражавшийся клубок и теперь добивала тех, кто всё ещё оказывал сопротивление. Пытаясь вжаться в камень как можно сильнее, я видел, как конники рубили обнажённые торсы. Видел, как лысые люди бросали оружие и пытались укрыться в лесу. Видел, как двое из тех, кому посчастливилось пережить конную атаку, бросились к спасительным толстым стволам, но не успели до них даже добежать — каждого из них нашпиговали стрелами.

А затем всё как-то резко прекратилось. Боевой рог затих. Ржали лишь взволнованные кони и незнакомый голос отдавал отрывистые команды. Я убрал руки с головы и приподнялся. Пару десятков наездников с обнажёнными мечами кружили по тракту, кружили вокруг кареты, скакали вдоль линии леса. Выискивали «покаянников» и перекликались. А когда я услышал крик: «Больше никого нет!», осознал, что кровавая бойня завершилась. Ещё одна неожиданная помощь нагрянула весьма неожиданно.

Глава 17 Неожиданная встреча

Я тяжко выдохнул и сел на колени. Моё первое массовое сражение вышло крайне изматывающим. Я был выжат и морально, и физически.

Затем я осмотрелся. Сквозь частокол лошадиных ног я увидел Каталама, который вскочил, размахивал руками и громко сообщал о своих регалиях, чтобы спасители не зарубили его ненароком. Немного поодаль поднялся Умтар — тот самый молодой десятник. Рядом с ним испуганно смотрели по сторонам ещё двое — Бенал и Авлед. Иберика я тоже заметил. Тот сидел в трёх метрах от меня, морщился и прикрывал ладонью рассечённый лоб. И это были все, кто смог пережить битву. Как не присматривался, как не вращал головой я не увидел больше никого, кто бы смог сам подняться на ноги. Раздавались лишь крики и стенания, сообщавшие о ранах и умолявшие о помощи.

Конная круговерть прекратилась, и только тогда я заметил тех, кого искал взглядом — примо Тантала и его верного блондина. Их зарубили вместе, как и их лошадей. Пронзили копьями и порубили мечами. Они сражались достойно, не отступили ни на шаг и пали рядом, как настоящие воины. Как воины, защищавшие того, кто пришёл спасти их мир.

Я скользил взглядом по телам, в хаотичном порядке лежавшим на тракте, и приходил к осознанию, что из «эстов» не выжил никто. Они долго шли за нами следом, долго не желали идти на контакт, пытались даже предложить свою опеку. И, в итоге, они этого добились. Без них, я уверен, шансов выстоять у нас не было никаких.

Но в то же время, испытывая лёгкую горечь потери, я ощущал себя художником, наблюдавшим прекрасную картину. Неописуемо красивую картину чудовищного поля брани, в создании которой я тоже принимал участие. Я смотрел по сторонам, видел изрубленные тела, видел лужи крови, перевёрнутую карету, пронзённых копьями лошадей, и не чувствовал отвращения. Да, картина действительно была отвратительна. Но она не вызывала у меня тех эмоций, которые, по идее, должна.

Я никогда не сталкивался с ужасами войны, никогда не видел ничего подобного. Белый камень ставший красно-бурым. Покрасневшую молодую травку у опушки, ещё недавно бывшей зелёной. Мертвые люди, вперемешку лежавшие в лужах собственной крови. Всё это было ужасно. Но я не чувствовал страха или ужаса. Мне нравилось то, что я видел. Я ощущал острое желание вновь испытать это чувство. Я хотел упиваться битвой, давать волю ярости и смотреть, как брызжет кровь поверженных врагов.

Но так же я понимал, что сейчас мыслю абсолютно свободно. Что не нахожусь под действием дыма забытья, что не нахожусь в трансе, что голос мне не нашёптывает. Я мог анализировать происходящее и делать выводы. И впервые я сделал вывод, что, испытывая ярость, я теряю над собой контроль. Не просто как самый обычный человек в состоянии аффекта. А происходит нечто другое. Словно я — не я. Та самая ярость, которую я испытал к мерзавцам в далёкой деревне в окрестностях Равенфира, излилась и сегодня. Как и тогда, я хотел лишь убивать. Видеть чужую смерть и наслаждаться ею. И мне это совершенно не понравилось. Я бы не хотел терять над собой контроль. И, уж конечно, не хотел бы орать чужим голосом. Голосом, будто исходящим из самых недр моего разума.

— Остановитесь! Опустите мечи! — выбил меня из состояния задумчивости голос Каталама. Он всё так же стоял в поднятыми руками и из раза в раз повторял, кто он такой. — Я — сотник Каталам. Сотник из гарнизона города Равенфир! Я много лет верой и правдой служу короне! Меня знает в лицо сам принц Тревин и его отец — Его Величество король Анфудан Третий! Спрячьте оружие, гессеры!

На конный отряд его воззвания не сразу произвели впечатление. Подгоняемые командами крепкого человека с красным пером на шлеме, конники, не особо заботясь, что лошади топчутся по трупам и раненным, окружили выживших. На нас наставили острые мечи и наконечники стрел.

Командир вернул меч в ножны и поднял забрало, обнажая прилипший ко лбу потный чуб.

— Я сотник королевской гвардии — Бертрам, — представился он. — Моё почтение, сотник Каталам. Я узнал тебя. Я имел честь обучаться у тебя в далёком прошлом.

— Отрадно слышать, — облегчённо вздохнул Каталам. Затем осмотрел поле битвы и судорожно сглотнул. — Если бы не ты, Бертрам, если бы не твои люди… Как вы здесь очутились так вовремя?

— Заводчик Его Величества прибыл с важной вестью. К нему прилетел сирей с посланием, что по тракту движется аниран. И что ему нужна помощь. Мы вышли навстречу сразу, как только смогли.

Тут уже шумно выдохнул я. Всё же не зря я решил, что отправлять в Равенфир птицу неразумно. Всё же я принял верное решение.

Бертрам бросил на меня быстрый взгляд, а затем приказал своим людям опустить оружие.

— Послание отправлено тобой, сотник? — обратился он к Каталаму.

— Нет, — тот кивком головы указал на меня. — Отправлял сам аниран.

В туже секунду на меня уставились двадцать пар глаз — уставились все гессеры. Их командир недоверчиво посмотрел, будто аниран, по его пониманию, должен выглядеть совсем иначе — могучим великаном, убивающим своих врагов лишь щелчком пальцев.

Я сразу понял, что пришла пора для очередной демонстрации. Поэтому, не сомневаясь ни секунды, активировал весь свой арсенал.

Больше всего и коней, и их наездников испугала энергетическая нить. Она вновь закружилась вокруг моей талии, как хищная змея, а игла на конце следила за теми, на кого я направлял свой взор.

Быстрая боль заставила меня прикусить губу.

«Наблюдаются поверхностные повреждения»

«Кровопотеря не на критическом уровне»

«Для снижения болевых ощущений рекомендована инъекция синтезированного анальгетика»

«Энергия полна»

Я вытряхнул эти подсказки из головы, ведь не испытывал особой потребности в инъекции. Я знал, что регенерация справится. Надо лишь перетерпеть. Затем усмехнулся, когда увидел свалившегося с коня самого впечатлительного гессера.

— Сотник Каталам прав, — сказал я. — Я — аниран. И я просил помощи у короны. Вы прибыли как нельзя вовремя.

После моих слов ещё где-то пару минут были слышны лишь стоны раненных и умирающих. Никто из гессеров не проронил ни слова. А затем вновь произошло то, что уже происходило не раз — передо мной начали преклонять колени. Воины спешивались, обнажали головы и кланялись в своих очень дорогих по местным меркам доспехах.

Но я очень быстро прекратил это бессмысленное проявление уважения. Попросил не терять времени зря. Были куда более важные дела.

— Не стоит кланяться, сотник Бертрам. Если сможете, помогите раненным. Может, среди вас есть лекарь?

Мою просьбу не оставили без внимания. Хотя гессеры помогали раненным не совсем так, как я предполагал.

Все они принялись вместе с выжившими бродить по окровавленному тракту. В некоторых местах тела лежали вперемешку и их пришлось аккуратно растаскивать. Гессеры обнаружили нескольких тяжелораненых «покаянников» и не стали с ними церемониться — сразу добили. Как добили и нескольких «эстов». Я было поспешил на помощь, чтобы остановить добивающий меч. Но меня перехватил Каталам и намекнул, что медицина в их мире не на самом высоком уровне — выжить при таких ужасных ранах нереально.

Мы обыскали все тела, но живых солдат из гарнизона Равенфира не нашли. Они все пали от вражеского оружия. Сотник приказал сложить тела отдельно и вместе с ним мы вернулись к карете. Там уже хлопотал Иберик.

«Покаянники» убили лошадей и перевернули карету, когда наша маленькая армия вынуждена была отступить. Лучников тоже убили. Но Вилибальд выжил. Длинное копьё пробило борт кареты и насквозь пронзило бок бедняги. Его вместе с тяжелораненым Левентиром аккуратно разместили на невысоком пригорке у опушки. Подложили под голову скрученный плащ и попытались оказать первую помощь.

Левентир выглядел совсем худо. Парню распороли живот. Сейчас, смотря в небо глазами на обескровленном лице, он прижимал руки к животу и не давал внутренностям вывалиться наружу.

Картина была безрадостна. Хоть я не морщился от отвращения, хоть смотрел на умирающего с сожалением, понимал, что помочь ему ничем не могу. Каталам быстро шепнул мне на ухо, что Левентиру не выжить.

Я не знал, что делать. Впервые в жизни я столкнулся с подобным. Впервые на моих глазах умирал раненный в бою человек. Я бы хотел помочь, да не знал как. Я совсем не доктор и образования медицинского не имею. Да и не факт, что мои врачебные знания помогли бы парню. Его не смог бы спасти никто. Даже Бог.

Сил у Левентира почти не оставалось. Над ним склонился Каталам и тихо утешал. Тот сжал руку сотника и едва дышал.

— Не жилец, — бестактно произнёс командир гессеров, стоя рядом со мной и наблюдая ту же картину. — Ему надо помочь.

Каталам бросил на Бертрама быстрый взгляд. Кажется, он понял его лучше всех.

— Всё хорошо, сотник, — тихо прошептал Левентир. Видимо, он тоже что-то понял. — Мне не страшно. Сражаться за анирана было честью. Мне не страшно умирать. Я уверен, что займу достойное место в рядах армии Фласэза. А затем, я надеюсь, аниран не забудет про меня. Он призовёт меня, когда тот придёт. Ведь так?

Бедняга вопросительно посмотрел на меня. Хоть я не до конца понял, что он имеет в виду, уверенно кивнул головой. Что я ещё мог сделать? Я даже не сказал ничего, так как не находил в себе сил. Я с трудом держал себя в руках, наблюдая за последними мгновениями молодого парня, пожертвовавшего жизнью, защищая анирана.

— Отойдите все. Отойди, Иберик, — строго приказал помрачневший сотник и обнажил собственный меч. Эту работу он всё равно не доверил бы никому другому.

Левентир закрыл глаза, а в следующую секунду меч прекратил его страдания. На это я смотреть не стал. Инстинктивно отвернулся, мысленно упрекая себя, что и эта жизнь на моей совести.

И тут же встретился со взглядом Вилибальда. Он был без сознания, когда его выволокли из кареты и бегло осмотрели рану. Остановили кровь и перемотали. И только сейчас он пришёл в себя.

— Сын! — это заметил и Каталам. Он кинулся к нему вместе с младшим сыном. Они осторожно принялись осматривать рану и позвали Бертрама. Тот с одним из своих воинов, который, по его словам, умел зашивать раны, склонились над Вилибальдом.

Я переборол себя и тоже присел рядом.

Повязка на боку Вилибальда уже пропиталась кровью. Выходное отверстие кое-как обработали, соорудили тампон и плотно закрыли. Вилибальд сжимал зубы, но не стонал и не рыдал. Стойко переносил боль, но было видно, что он держится из последних сил.

— Умрёт до восхода, — равнодушно сообщил лекарь-гессер, осмотрев раны. Затем по очереди посмотрел на Бертрама, Каталама и меня. — Не спасти. Рана сквозная.

Он и Бертрам ушли. Они быстро потеряли интерес к умирающему.

Я же остался. Мне стало нереально хреново, когда я увидел мрачную физиономию Иберика и слёзы на глазах многоопытного сотника. Чувство вины опять ударило кулаком под дых. Я не испытывал тех же чувств, что испытывали брат и отец. Но их боль передалась и мне. Боль настолько сильная, что мне показалось, что я начал задыхаться. Что мне не хватает воздуха. Такой мощный взрыв эмпатии по сути к чужому человеку был мне чужд.

Понимая, что я ничего не могу сделать, я оставил родственников наедине друг с другом под слова Иберика: «Ему надо вдохнуть дыма, чтобы облегчить страдания. Я разведу костёр». Остался наедине с собой и вновь осмотрел поле боя. Теперь оно не вызывало у меня воодушевления. Я ненавидел себя за то, что пришлось убивать. Ненавидел тех, кто заставил меня убивать. Но самую сильную ненависть я испытывал к тем, кто стал причиной стольких смертей — церковь.

Наверное, на какое-то время я выпал из реальности. Я не помню даже, как таскали хворост, как разводили костёр и как подносили к носу бедолаги Вильбальда тлеющие листья. Я настолько глубоко погрузился в самого себя, что очнулся только тогда, когда раздался громкий крик, сообщавший об очередной неожиданности.

— Движение на тракте! — кричал один из гессеров. — Вижу трёх конных!

Я среагировал моментально и уставился в сторону практически разобранного завала. Но, оказалось, незнакомые конники сказали с другой стороны. Оттуда, откуда пришла наша колонна.

Я прищурился и действительно рассмотрел трёх людей, лихо мчавших на лошадях. Они были где-то в километре-двух от нас и, судя по всему, не собирались останавливаться.

— Это ваши солдаты? — быстро спросил Бертрам Каталама.

Тот не нашёл сил на ответ, держа на коленях голову сына, и лишь отрицательно помотал головой.

Бертрам приказал подчинённым стать в строй. В самое короткое время гессеры запрыгнули в сёдла и выстроились в боевой порядок. Один десяток выстроился в два ряда по пять человек, а второй разбился на два отряда, заняв позиции на флангах. Они опустили забрала и обнажили мечи.

— Теперь защита анирана — наш долг! — пафосно изрёк Бертрам.

Хоть для меня защита анирана — мой собственный долг, я всё же вздохнул с облегчением. Что из себя представляют гессеры, я ещё не до конца понимал, но был уверен, что это не дилетанты. Их экипировка и уровень взаимодействия были на высоте, как я уже успел убедиться. Этим людям можно было доверить свою жизнь.

Поэтому я не побежал прятаться, не обнажил энергетического оружия, а просто приставил ладонь ко лбу и смотрел на торопливых наездников, которые приближались с каждой секундой. И чем внимательнее я всматривался, тем сильнее узнавал знакомые черты у одного из них. Вернее, не черты, а одну черту — огненно-рыжие волосы, развивающиеся на ветру. Знакомая шевелюра приближающегося наездника повергла меня в шок. Я выпучил глаза и не мог поверить в то, что вижу.

Но в обморок я всё же не упал.

— Не может быть, — прошептал я, когда рассмотрел не только шевелюру, но и черты лица. А затем закричал. — Это Фелимид, Каталам! Это Фелимид скачет!

Сотник подпрыгнул, как укушенный в задницу. Подскочил ко мне и уставился в даль.

— Действительно он, — бородатое лицо исказило подобие улыбки. — Сотник Бертрам, к нам скачет примо Фелимид — королевский дознаватель из города Равенфир. Это они, не сомневайтесь.

— Каталам, как такое может быть? — тихо спросил я, всё ещё не веря своим глазам. — Мы же считали его погибшим. Как он выбрался из застенков церкви? Как догнал нас?

— Не знаю, аниран, — пожал плечами тот. — Пока я рад, что он жив. Этого достаточно. Об остальном спросим потом… Прикажите вашим людям опустить луки, сотник Бертрам! К нам скачет друг, а не враг.

Всадники замедлили ход и подняли руки над головой. Приближаясь, их предводитель сообщил знакомым голосом, кто он такой. И, оказалось, мы с Каталамом не ошиблись.

Немного не доезжая до замершего конного строя, Фелимид спрыгнул с лошади. Мы с Каталамом бросились навстречу и на радостях его немного помяли. И хоть это действительно был королевский дознаватель, я отметил серьёзные повреждения на его лице.

Правая щека Фелимида была обожжена. Будто к ней прислоняли раскалённые прутья. Лоб испещрён тонкими шрамами от множественных порезов. Нос, кажется, слегка свёрнут на бок. Будто сломан. А на левой щеке красовалось странное клеймо, формой напоминавшее расставившего щупальца осьминога.

Хоть Фелимид выглядел измождённым, уставшим и словно пропущенным через мясорубку, он удовлетворённо улыбался.

— Откуда ты здесь, Фелимид? — я отбросил все сомнения о неуместности поступка и крепко пожал его руку. — Мы, было, уже думали…

— Рад видеть анирана живым, — осторожно поклонился он, с любопытным восхищением поглядывая на гессеров. — Я спешил, но не догадывался, что встреча выйдет столь неожиданной.

— Что произошло с примо? — взволнованно спросил Каталам. — Как они нашли нас?

— Мы спешили как могли, — кивком головы Фелимид указал на двух сопровождавших, которые скромно топтались в отдалении. — Вместе с верными людьми принца Тревина мы вышли одвуконь по следам обоза. Мириам рассказала мне, куда вы направляетесь и с какой целью. Мы гнали лошадей нещадно, останавливаясь лишь на недолгий сон и отдых. С нами был лучший следопыт принца Тревина — примо Вейланд. Поэтому мы без труда шли по следу.

— А почему «был»? — зацепился я за это слово, и посмотрел на двух сопровождающих. Разве не кто-то из них и есть тот самый следопыт?

— Другие вас тоже преследовали, — помрачнел Фелимид. — Мы заметили, что кто-то идёт за вами следом. И мы нашли их. Это были храмовники, аниран, — он повернулся и указал рукой туда, откуда прискакал. — В нескольких лигах отсюда, мы, наконец, настигли их. Я изначально понимал, с какой целью храмовники могут преследовать анирана, и приказал устроить засаду. Со мной были десять лучших воинов принца, его личные телохранители. Мы подстерегли два десятка храмовников и в тяжёлом бою одолели их. К сожалению, пали пятеро лучших воинов принца и сам следопыт — примо Вейланд. Ещё двоих раненых согласились приютить жители близлежащей деревни, к которым мы обратились за помощью. А умирающий храмовник сообщил, что ваш обоз не более чем в дневном переходе. Что вскоре они должны были объединиться с теми, кто ждёт впереди. Объединиться и остановить анирана.

Фелимид бегло осмотрел место побоища.

— Полагаю, это «покаянники»? — верно оценил он десятки лысых голов и голых торсов. — Похоже, именно с ними должны были объединиться храмовники.

Сотник Бертрам фыркнул и скептически уставился на Фелимида.

— Как далеко то место, где вы сражались с воинами святой церкви?

— Не более, чем в трёх лигах, — поморщившись, ответил Фелимид. — Мы напали перед рассветом. С тракта дорога поворачивает…

Бертрам не дал договорить королевскому дознавателю. Он властно поднял руку, останавливая словесный поток.

— Нейсар, — обратился он к стоящему рядом гессеру. — Со своим десятком отправляйся по тракту и отыщи это место. Осмотрите ночёвку и убедитесь, что всё сказанное — правда. Затем наведайтесь в деревню и получите подтверждение… И — чего уж — помогите раненным, если таковые будут.

Десятник гессеров кивнул и быстро организовал своих людей. Надувшийся, как индюк, Фелимид грозно посмотрел на Бертрама. Видимо, он был оскорблён недоверием.

— Отправляйтесь с ними, — приказал Фелимид своим сопровождавшим. — Всё покажите и расскажите.

Бертрам удовлетворённо кивнул, будто именно этого от дознавателя и ожидал. А затем, когда лошади застучали копытами, скомандовал оставшимся гессерам:

— Где-то здесь должен быть лагерь. Найдите его и всё тщательно осмотрите. Проверьте, не ушёл ли кто.

Я верно оценил злое лицо Фелимида. Почему-то он смолчал, не высказав претензии командиру гессеров. Насколько я знал Фелимида, он был не из тех, кто терпит непочтительное отношение. Он ко всем относился свысока. Исключая лишь меня и принца Тревина, судя по разговорам о нём. Но неозвученный намёк на ложь в словах Бертрама он, почему-то, оставил без реакции.

— Прошу прощения, сотник Бертрам, — обратился я. — Почему ты не веришь примо Фелимиду? Ты считаешь, королевский дознаватель может врать?

Фелимид кивнул мне, благодаря за поддержку.

— Я не знаю, кто таков примо Фелимид. Я никогда не видел его своими глазами. Но я вижу то, что я вижу. Сложно верить, аниран, тому, кто носит клеймо вероотступника, — закованным в металл пальцем Бертрам указал на левую щеку королевского дознавателя.

— Это так, — невесело усмехнулся Фелимид и осторожно прикоснулся к щеке. — Теперь это со мной навсегда. И всё ещё побаливает… Это, аниран, — показал он мне. — Награда от святого отца Эокаста за строптивость. Этот негодяй пытался сломать меня. И ему почти удалось…

— А ожёг на правой щеке? — тихо спросил Каталам.

— Тоже от святой церкви на память.

— Как же ты всё-таки вырвался, Фелимид? — я поморщился и грозно посмотрел на Бертрама. Хоть тот заметил мой взгляд, никак не отреагировал. Видимо, не считал, что обвиняет Фелимида огульно. — Мы ждали тебя… Мириам отправилась за тобой… Неужели принц Тревин тебе поверил?

Фелимид стал мрачнее тучи. Лицо покраснело, а глаза увлажнились.

— Да, принц поверил, — тихо произнёс он. — Но поверил не моим словам о аниране. Гибель Мириам развеяла его сомнения.

Охнул Каталам. Хоть я тоже услышал Фелимида, звуков не издал. Ибо не мог, потому что замер с открытым ртом. Я растерялся и не поверил. Не поверил, что та смелая женщина погибла.

— Мириам больше нет?

— Да, аниран, — горько вздохнул Фелимид. — Она всё же нашла возможность встретиться с Тревином. Нашла возможность с ним поговорить. Она мне рассказывала, что почти декаду обивала пороги покоев принца. Её отовсюду прогоняли, потому что тот не желал её слушать. Не желал о ней слышать. Но всё же она была настойчива. И он поддался на её мольбы. Они с ним были очень дружны в далёком детстве. Она мне говорила, что он позволил ей встретиться со мной один единственный раз перед казнью. И она воспользовалась этой возможностью.

К этому времени, правда, я уже был готов сломаться. Целая декада в застенках церкви любого лишит разума. Любого сломает. Но Мириам удалось переломить ситуацию. Она сама рассказала о аниране и за руку привела принца в темницу. Он ранее не поверил мне. Но поверил ей. А затем мы втроём сидели у решётки и долго разговаривали. И только тогда Тревин поверил окончательно. Только тогда убедился, что его не обманывают.

И он рассвирепел. Он разозлился и сказал, что ему о многом надо поговорить с первосвященником. Распорядился доставить того в его покои и заменить храмовников на личную стражу. Меня же отправили к лекарю. Отвели во дворец, чтобы смыть грязь, вдохнуть дыма и залечить раны. Там я дожидался принца, пока он занимался другими делами. Мириам же, — я как сейчас помню — сияя лицом, как утренняя заря, вернулась в поместье. Сказала, что не ляжет спать и будет меня ждать…

Фелимид затих. Каждое слово давалось ему тяжелее предыдущего. И я понял, что вскоре он расскажет самое сложное.

— Но я не вернулся ночью. Это время мы с принцем потратили на разговоры, — продолжил он после короткой паузы. — Он внимательно слушал и, в итоге, принёс извинения. Ему было горько, что он мог заподозрить меня в помощи душегубу. Горько, что сразу не поверил в прибытие анирана. Поэтому утром он отпустил меня домой. Наказал отсыпаться и ни о чём не беспокоиться… Но вернулся я не домой, — Фелимид опять тяжко вздохнул. — Я вернулся на пепелище. Ночью дом сожгли. Сожгли вместе с теми, кто спал внутри.

После этих слов я поплыл окончательно. Картина пылающего гостеприимного дома со спасительным подвалом очень чётко сформировалась в моём мозгу. А затем эту картину дополнили горящие люди, так и не успевшие из этого дома выбраться. И хуже всего было то, что лица этих горящих людей, людей, которых я успел неплохо узнать, промелькнули перед моими глазами.

— А Мириам и Рэнэ? — прошептал я.

— Дом выгорел полностью. Дотла. На руинах я нашёл лишь останки нескольких обуглившихся тех, опознать которые не было никакой возможности.

Я не мог ничего сказать Фелимиду. Не мог его утешить. Думаю, я опечалился не меньше его. Мне было безумно жаль смекалистого Рэнэ. Это, наверное, был один из самых преданных людей, которых я когда-либо знал… Но жену Фелимида мне было жаль куда больше. Я хорошо помню свои удивительные ощущения, когда удалось разглядеть за невзрачной мордашкой нечто большее. Я был удивлён, потому что не ожидал от той «серой мышки» такого поведения. Мириам меня действительно впечатлила. Она совершила героический поступок, когда решила сражаться за мужа. Смогла повлиять на принца и добиться освобождения. Воспользовалась возможностью и победила. И теперь её нет. Кто-то что-то узнал и, видимо, расплатился с ней за активную деятельность. Иных предположений просто не может быть.

— Когда Тревин об этом узнал, — продолжил рассказывать Фелимид. — Он отправил целый отряд за первосвященником. Он сразу догадался, кто может стоять за таким мерзостным поступком. Но отца Эокаста и след простыл.

— Он сбежал? — удивился Каталам.

— Принцу доложили, что ранее из города спешным порядком вышли два отряда храмовников. Большой обоз ушёл через восточные врата. А два десятка конных с запасными лошадьми устремились на запад. По словам очевидцев, они гнали лошадей не жалея. Тогда я вспомнил, что рассказала мне Мириам в первую встречу. Она рассказала, что аниран отправился в столицу. То есть на запад. Я передал эти слова Тревину и он выделил под моё командование десять своих лучших воинов — свою личную стражу. Приказал следопыту ехать вместе с нами и пообещал отправить сирея в Обертон, чтобы поставить короля в известность о прибытии в мир анирана. Ну а мы, набрав припасов, устремились в погоню. Скакали весь световой день, делая остановки лишь на ночь. Но выйти на след храмовников и нагнать их смогли не скоро. Затем настигли, организовали засаду и напали перед рассветом. Вот и вся история.

— Сирей действительно прибыл, — коротко кивнул Бертрам, внимательно слушая Фелимида. Я даже заметил, что он немного подобрел, что ли. Не смотрел хмуро на королевского дознавателя, а сочувственно кривил губы.

— Так это ж мы сирея отправили, — недоуменно развёл руками Каталам. — К вам два сирея прилетали?

— Я знаю лишь об одном, — пожал плечами Бертрам.

— Мы ещё двоих отправляли в имение примо, — Каталам, казалось, совсем растерялся. — Неужели они не вернулись домой? Неужели послания не доходили до Мириам? Пусть сжалится над ней Фласэз, — он осенил себя знакомым знаком.

— Ничего не знаю ни про каких сиреев, — сразу отверг Фелимид. — Мириам ничего не говорила про них.

— Перехватывал может быть кто? — задумчиво почесал бороду сотник. — Раз гессеры прибыли, призыв о помощи был услышан. Значит, Его Величество послание получил.

— Верно, — опять подтвердил Бертрам. — Я своими глазами видел, как взволнованный король читал послание. Он-то и приказал нам выдвигаться.

— А те, что я отправлял в имение, наверное, попадали в чужие руки, — продолжил размышлять Каталам. — И эти руки отправили храмовников в погоню… Или того, которого отправил Тревин, перехватили… Странно. Я пока не могу объяснить появление «покаянников». Они точно знали, что мы движемся по тракту. А Фелимид поведал рассказ умирающего храмовника, что они должны были объединить силы с «покаянниками». Окружить нас и разбить. Это значит, приказы должны были идти с двух сторон — из Равенфира и Обертона. Кто-то должен был направить их сюда. Но кто?

— Риторический вопрос, — фыркнул я, будучи уверенным, что «покаянников» сюда направила церковь. Вернее, её высшие руководители. Смерть анирана невыгодна кому-либо другому. Она выгодна лишь церкви, как объясняла мне ранее бедная Мириам. — Ещё «эсты» говорили, что «обо всём рассказала птица». Может, они перехватили одну?

— Я хочу ещё раз подтвердить, — произнёс Бертрам. — Король лично отдал приказ. Он разрешил увести два десятка гвардейцев, взять минимум припасов и быстрее выдвигаться навстречу обозу. И достойно встретить, если таковой действительно существует… Я своими глазами видел взволнованное лицо Его Величества. Я сам слышал, как придворный мудрец и первейший советник короля — магистр Анумор — советовал не мешкать с отправкой на выручку. И если аниран действительно существует, доставить того во дворец… Я даю слово, аниран, что мы выполним все указания короля.

После этих слов я почувствовал необъяснимую лёгкость. Будто штанга рухнула с плеч. Будто я плаваю в невесомости. Теперь я был уверен, что нахожусь под элитной охраной. Эти гессеры, эти королевские гвардейцы в пластинчатых доспехах, выглядели куда опаснее, чем все воины, которых я встречал в этом мире. С ними я мог чувствовать себя в безопасности.

Оставалась лишь горечь и скорбь о тех, кто пожертвовал жизнью ради анирана. Мне было жаль и примо Тантала, и его блондина — то ли друга, то ли больше, чем друга. Мне было жаль тех молодых парней, которые не отступили перед лицом превосходящего противника. Но особенно мне было жаль Рэнэ и Мириам. Мне так и не удалось замолвить за них словечко перед королём, как я обещал. Я не успел добраться до столицы и спасти их.

— Мужайся, Фелимид, — с трудом я выдавил из себя эти слова. — Боюсь, это ещё не всё, с чем нам придётся столкнуться.

— Аниран, — Фелимид припал на колено. — У меня не осталось ничего. Нет ни детей, ни жены, ни дома, ни репутации примо. У меня нет никого, кроме тебя, — он взял меня за руку и прислонился к ней заклеймённой щекой. — Возвращаться в Равенфир мне незачем. Поэтому отныне моя единственная цель — следовать за тобой. Я хочу своими глазами узреть те дела, что ты будешь совершать. Я хочу увидеть, как всё меняется. И всегда приду на помощь, если ты потребуешь. Прими мою присягу.

— Королевский дознаватель Фелимид, — торжественно произнёс я. Затем, под взглядом улыбающегося Каталама и удивлённого Бертрама, сжал за плечи и помог подняться на ноги. — Твоя присяга принята. Отныне ты не просто королевский дознаватель. Не просто примо. Отныне ты — мой друг. Я буду рад, если ты пройдёшь со мной весь путь. Каким бы долгим он не оказался.

И аккурат с последним словом, я его обнял. Обнял искренне, как друга.

Глава 18 Божественное исцеление

Ближе к вечеру мы захоронили тела всех павших солдат. Достали инструмент из перевёрнутой кареты и трудились все вместе. И выжившие, и пришедшие на помощь гессеры.

Это была безрадостная работа. Мы рыли податливую землю недалеко от лесополосы и молчали. Никто не проронил ни слова, пока широкая яма не была завершена. Я работал наравне со всеми, поглядывал на поникшего сотника и представлял, что сейчас творится у него в голове. Хоть на его бородатом лице я не видел вселенской скорби, нисколько не сомневался, что ему сейчас тяжело. Возможно, ему уже приходилось терять солдат под своим началом. Уверен даже, такую картину он видит не впервой. Но сурово сведённые брови и крепко сжатые зубы лучше любых всхлипываний или горестных слов говорили, насколько ему непросто. Он сам отобрал этих пацанов. Сам решил выбрать именно тех, кто пойдёт за ним следом и будет сопровождать анирана. И они выполнили свою миссию. Они не отступили. Но вряд ли осознание этого факта облегчало душевные муки Каталама. Я видел, что он борется с какими-то своими демонами. Я был уверен, что чудовищный вес ответственности за чужие жизни сейчас давит на его плечи миллионами атмосфер. И я представлял, как бы чувствовал себя, оказавшись на его месте. Как бы оправдывал смерти тех, кто доверился мне, пошёл следом и отдал самое драгоценное, что у него есть — свою жизнь.

Я думал об этом до самого момента, когда в образовавшийся рыхлый холмик вонзили несколько мечей — мечи тех, кто здесь и остался. Мы воздали павшим товарищам полагающиеся почести и занялись не менее безрадостной работой — складывали лысые тела в одну кучу, чтобы сжечь их. К сожалению, вместе с врагами нам пришлось сжечь и ситуационных союзников. Бертрам сказал, что его люди вымотаны после долгой дороги и быстрого боя. Не говоря уже про нас — выживших. Поэтому так бесчеловечно пришлось поступить и с примо Танталом, и с его верным блондином, и с остальными «эстами». Выкапывать могилы для всех ни у кого не хватило бы сил.

Когда окончательно стемнело, мы все обессилили настолько, что буквально валились с ног. Но нам ещё пришлось потратить время, чтобы соорудить лагерь, где мы бы смогли провести ночь в ожидании возвращения людей Бертрама. И едва мы обустроились, вновь в себя пришёл Вилибальд. Днём ему дали надышаться дымом забытья и он уснул, освобождённый от боли. Сейчас же он снова очнулся. Видимо, боль стала такой, что он уже не мог её терпеть.

Иберик, Каталам и гессер-лекарь засуетились возле раненного. Тот, казалось, бредил и не мог адекватно оценивать происходящее. Он метался, всё звал свою мать и просил у неё прощение за что-то. Я, конечно же, не понимал, о чём он ведёт речь. Мне казалось, он просто бредит. Но мрачная физиономия Каталама говорила, что он-то точно понимает, что именно имеет в виду его сын.

— Действие дыма прекращается, — лекарь-гессер развёл руками. — Скоро боль вернётся.

— Надо напоить его отваром, — равнодушно предложил Бертрам. Судя по всему, жизнь Вилибальда его совершенно не волновала. — Быстрее отойдёт.

— Тело не примет. Отторгнет, — отрицательно закивал головой лекарь. — Так будет ещё хуже. Надо его накачать дымом до…

— Нет, не надо так, — Каталам сцепил зубы, с трудом сдерживал слёзы и обречённо смотрел на сына. — Я сам помогу ему.

Лекарь и Бертрам переглянулись. Бертрам коротко кивнул, предоставив отцу самому решить судьбу сына. Стоявший рядом Иберик растерянно чесал сверкающую в свете огня лысину — он ничем не мог помочь брату.

— Сынок, очнись, — Каталам опустился на колени и приподнял голову сына. — Ты слышишь меня?

— Она всё ещё злится на меня. Я слышу, — пробормотал Вилибальд. — Я слышу её голос. Она всё ещё не простила нас, отец.

Затем с его глаз будто пелена сползла. Они стали осмысленными. Глаза Вилибальда округлились, а зубы сжались с такой силой, что, казалось, сейчас треснут.

— Больно, — он, не мигая, смотрел на отца.

— Я знаю, сынок, — Каталам с трудом держал себя в руках. — Но всё скоро прекратится, обещаю. Тебе просто надо заснуть. Засыпай, сынок. Ни о чём не думай. Ни о чём не беспокойся. Я помогу тебе заснуть.

Иберик вскочил и отвернулся: смотреть, как умирает старший брат, было выше его сил.

Каталам извлёк из ножен острый кинжал. Знакомый звук стали заставил Вилибальда скосить глаза и увидеть блеснувшее в оранжевом пламени лезвие. Он понимающе посмотрел на отца, тяжко вздохнул и перевёл взгляд на меня. Обескровленное лицо было белее мела.

— Не надо, отец, — прошептал он, а затем обратился ко мне. — Аниран, окажи мне честь. Помоги уйти к Фласэзу, где я смогу, наконец, встретиться с матерью и попросить у неё прощения. Боль слишком сильна. Я не справляюсь. И я готов занять своё место в его армии. Надеюсь, она простит меня, а он примет, как заслужившего эту честь.

Каталам молча выслушал сына, посмотрел на меня и протянул кинжал.

Но я не стал брать смертельное оружие.

Это было ужасно. Я не видел в своей жизни ничего страшнее, чем тот обоюдоострый кинжал, который мне протягивал Каталам. Я смотрел на него и с ужасом представлял, как собственноручно обрываю жизнь человека, которого уже успел хорошо узнать. Который мне ничего плохого не сделал. Который ради меня был готов на всё — даже расстаться с этой жизнью. И когда я понял, что Вилибальд хочет, чтобы я своими руками вонзил острый клинок в его плоть, всем нутром я почувствовал необычную нереальность происходящего. Не может быть, чтобы так всё завершилось. Это несправедливо. Ни по отношению к нему, ни по отношению ко мне. Этот молодой бесстрашный воин славно бился и заслужил куда лучшей участи, чем погибнуть от руки анирана. Он заслужил спасение.

Но, видимо, ни Каталам, ни Иберик уже не думали о спасении сына и брата. Они смирились. Каталам прислонился лбом ко лбу Вилибальда и что-то шептал. А Иберик стоял чуть в стороне и кулаком размазывал слёзы по щекам.

От этой картины защемило сердце. Не было никакой радости и восторженности. Я словно прочувствовал их боль. Она пронзила меня, как шпага. Прошла насквозь и заставила нахмуриться от чудовищной несправедливости жизни. Но в то же время она родила в моём мозгу интересную идею.

Я выдохнул, выгоняя из головы все неважные на данный момент мысли, и ухватился за эту идею. Она показалась мне весьма любопытной. Я закрыл глаза, попытался расслабиться и прислушаться к себе, как часто делал в последнее время. Но волнения никакого не ощущал. Организм успокоился практически моментально.

— Он готов, — привёл меня в себя голос Каталама. — Мой сын готов… И я готов, аниран. Я прошу тебя помочь нам обоим. Это будет честью для нас.

Но я слушал его вполуха. Я смотрел на метки на своих ладонях. Смотрел и размышлял.

— Неважно скольких я убил, — ответил я своим мыслям. — Важно скольких я спас, — затем посмотрел на Каталама и умирающего Вилибальда. — Нет! Хватит на сегодня смертей!

Я не дал никому времени обдумать мои слова, и прикоснулся к метке в центре левой ладони. Резвая энергетическая нить закружилась вокруг моей талии, быстро размоталась и заняла место над головой.

— Фласэз милосердный, — отшатнулся лекарь и осенил себя знакомым знаком.

«Поверхностные повреждения зарубцовываются»

«Кровопотеря остановлена»

«В инъекции нет необходимости»

«Энергия полна»

Я вытряхнул из головы бесполезные оповещения. Я прекрасно знал, что раны затягиваются. Я чувствовал это. Но на эту непонятную нить у меня были другие планы.

Я закрыл глаза и попытался погрузиться в себя. Заглянуть в свой мир. Понять, как управлять этим голосом и отдать приказ игле излечить Вилибальда. Проделать то, что однажды она проделала со мной.

В течение нескольких секунд я не двигался, пытался сосредоточиться и мысленно направлял иглу в бедро умирающего Вилибальда. Но ничего не получалось. Никакого отклика не было. Ни нить, ни игла не реагировали на мои потуги.

Тогда я решил изменить подход. Сел на корточки рядом с перепуганным парнем, аккуратно взял его холодную руку, закрыл глаза и вновь попытался сконцентрироваться.

— Аниран, что ты делаешь? — прошептал удивлённый Каталам.

— Мне нужна тишина! Абсолютная тишина! — попросил я.

«Поверхностные повреждения зарубцовываются»

«Кровопотеря остановлена»

«В инъекции нет необходимости»

«Энергия полна»

В голове вновь промелькнули эти слова. Словно никто ни на что не отреагировал. Словно у меня ничего не получилось.

Я разочарованно сплюнул и решил поменять тактику.

Я открыл глаза и посмотрел на энергетические завихрения над головой. Игла, будто решив сразиться взглядами, ответила тем же — белый огонёк на кончике оказался направлен в мою переносицу. Хоть я не делал этого ранее, сомнений не испытывал никаких. Я протянул руку и сжал тонкую энергетическую нить. Ничего не произошло. Она не разрезала ладонь пополам, как легко мог проделывать щит. Ожога я тоже не получил. Но я был полон решимости заставить эту хреновину делать то, что я прикажу, а не то, что считает нужным делать она. Не тогда, когда считает делать нужным, а когда считаю нужным делать я.

Как заправский ковбой я принялся наматывать нить. Я тянул её на себя и наматывал на локоть. Сопротивления вообще не ощущал. Будто эти действия были абсолютно естественны. Но перед тем, как схватить саму иглу, промелькнуло чувство страха. Уже ни раз я видел, как эта игла живёт собственной жизнью. Как хищно смотрит по сторонам, как хищно смотрит на тех, на кого направлен и мой взгляд. Будто моя ручная змея.

Я резко выставил руку и схватил иглу. Но ничего страшного не произошло. Я просто сжал её будто обычный стальной штырь. Энергия плескалась в зажатом кулаке, но не сопротивлялась и не причиняла мне вреда. Будто так было задумано изначально.

«Поверхностные повреждения зарубцовываются»

«Кровопотеря остановлена»

«В инъекции нет необходимости»

«Энергия полна»

— Заткнись! — сквозь зубы выговорил я после очередного молниеносного приступал боли.

Я подтянул иглу к себе и вновь сконцентрировался.

«Это моё тело! Это мой разум!» — про себя произнёс я. — «Я буду ими распоряжаться по своему усмотрению, а не ты будешь мною управлять! Я! Здесь! Хозяин!»

Хоть я вновь ничего не почувствовал, произнося это заклинание, всё же попытался проделать задуманное. Нагнулся над замершем от ужаса Вилибальдом, закатал штанину на его ноге и поднёс иглу.

«Запрет! Запрет! Запрет!»

«Взаимодействие с чужеродным организмом запрещено!»

«Эмбрион может взаимодействовать только с оригинальным биоматериалом!»

Несмотря на очередной приступ боли, мои губы скривились в злорадной усмешке: наконец-то хоть что-то, наконец-то прорыв.

Я приложил усилия и попытался вонзить иглу в обнажённую ногу. Но ничего не получилось. Я будто натолкнулся на невидимую стену. На каждую попытку в голове раздавались «запреты», а игла уверенно сопротивлялась моим потугам.

— Вот сука! — сквозь зубы процедил я после десятого провала. Игла не желала подчиняться.

— Аниран… — еле слышно прошептал Вилибальд. — Не надо.

— Я спасу тебя чего бы мне это не стоило! — отрезал я.

Я попытался успокоиться и собраться с мыслями. И про «эмбрион» и про «оригинальный биоматериал» всё было кристально ясно. И про «чужеродный организм» тоже. Но это был ещё не конец. Я, кажется, понял, что именно надо делать.

В памяти всплыли далёкие и относительно счастливые деньки. Деньки, когда вместе с маленьким Уилсоном мы бродили в чаще. Когда я бросил его через реку, когда чуть не сгинул в водопаде, когда выловил продрогшего до костей бедолагу и оживил его. Да, именно так. Я оживил его. Не с помощью дыхания рот в рот, не с помощью массажа сердца, не с помощью инъекции адреналина. А спомощью его подсказки. Я как сейчас помню те картинки, которые он посылал в мой мозг. Когда показывал, что именно надо делать. Где именно раздобыть ту самую энергию, которая в тот момент была ему необходима.

— Каталам! — строго приказал я, изначально не собираясь слушать никаких возражений. — Возьми кинжал и сделай надрез на моём предплечье. Пусти мне кровь.

— Но, аниран!

— Делай, что говорю!… Затем сделай надрез на ноге Вилибальда. Пусть кровь пойдёт и у него.

— Аниран, этого нельзя делать! — зачем-то решил влезть сотник гессеров Бертрам. — По нашим обычаям, только…

— Всем молчать! — зло выкрикнул я. — Выполнять! Делать, что говорит посланник небес!

Перепуганный Каталам не осмелился возражать. Он закатал рукав на моей левой руке и кончиком кинжала провёл осторожную черту там, где метки не делали руку неуязвимой. Потекла тоненькая красно-бурая струйка. Затем — ещё более осторожно — он сделал надрез на ноге сына, который уже впадал в беспамятство и мало на что реагировал.

Каталам обеспокоенно на меня посмотрел. Я кивнул ему и произнёс куда более спокойным голосом:

— Это единственный шанс, Каталам. Доверься мне.

Сотник кивнул и отошёл в сторону. А я, сжав пальцы несколько раз, чтобы увеличить подачу крови, потянулся предплечьем к ноге Вилибальда. К месту, где текла его кровь. Потянулся, чтобы случилось таинство кровосмешения. Я хотел проделать с ним ту же штуку, что заставил проделать с собой котёнок-телепат — поделиться своей кровью. А затем я хотел…

«Запрет! Запрет! Запрет!»

«Взаимодействие с чужеродным организмом запрещено!»

В голове раздался взрыв. Энергетическая игла в моей руке завибрировала, будто собиралась вырваться и в панике убежать. Но я не дал. Я сжал её крепче и отчаянно сражался с непонятной вибрацией.

«Запрет! Запрет! Запрет!»

«Запрет! Запрет! Запрет!»

«Запрет! Запрет! Запрет!»

Чёртовы «запреты» звучали тем чаще, чем ближе я наклонялся. В голове клокотал Везувий. Боль была такая, что весь организм буквально требовал прекратить издевательства над самим собой. Он заставлял меня убрать руку и отпустить иглу. Но желание помочь обречённому Вилибальду в тот момент было сильнее страха. Сильнее боли. Я был полон решимости довести дело до конца.

— Аниран, остановись! — услышал я далёкий голос Каталама. Он кричал будто из другого измерения.

Но я не собирался его слушать. Я преодолел сопротивление и, наконец, прислонил свою ранку к ранке на ноге потерявшего сознание Вилибальда. Кровь смешалась. Порез начал щипать и чесаться, как детское манту, когда попадает вода. Я сцепил зубы и с невероятным усилием начал наклонять энергетическую иглу к ноге.

«Запрет! Запрет! Запрет!»

«Взаимодействие с чужеродным организмом запрещено!»

«Эмбрион может взаимодействовать только с оригинальным биоматериалом!»

Я опять упёрся в стену. Но именно тогда я понял, что немного ошибся в своих предположениях. Игла действительно не способна излечить другого. Она способна лечить только своего хозяина — меня.

Резко изменив угол наклона, я вонзил иглу в собственную руку.

Раздался громкий хлопок. Будто реактивный истребитель преодолел звуковой барьер. Вокруг нас с Вилибальдом закружился яркий оранжевый вихрь и разорвался тысячами огоньков. Ударная волна разошлась во все стороны. Она сдвинула лежавшую на дороге карету, разметала иголки с ближайших к опушке деревьев и навзничь опрокинула перепуганных зрителей. Никто даже пискнуть не успел. А затем от окружающего мира нас закрыл тонкий оранжевый кокон из чистой энергии. Я почувствовал, как из ушей идёт кровь. Как надувается голова, будто собирается лопнуть, как перезревшая тыква.

«Ошибка! Ошибка! Ошибка!»

«Нарушение структуры симбионта!»

«Вмешательство в работу эмбриона!»

«Рекомендована немедленная инъекция для разрыва!»

«Часть энергии будет передана чужеродному организму!»

В то же мгновение игла перестала сопротивляться. Она полностью подчинилась мне. Стала податливой, как влюблённая женщина. Я почувствовал, что мне больше не приходится прилагать усилий. Сама по себе она погрузилась в мягкие ткани моей руки, а яркий огонёк запылал под кожей.

На секунду мне показалось, что моя рука слилась с ногой Вилибальда — как я не пытался, я не мог её оторвать. Перед глазами всё поплыло. Всё размылось. Словно в горячечном бреду я увидел, как моя рука тает, расплавляется и переплетается с чужой ногой. Ощущения были настолько отвратительными, что я перепугался до ужаса. Я представил сплетённые руки и ноги, сплетённые туловища и шеи. Представил двух скрещенных людей, как две капли воды похожих на сиамских близнецов.

Спровоцированный страхом, инстинкт самосохранения заставил меня отдёрнуть руку. Я закричал и потянул её на себя. Но мои безуспешные попытки прервал очередной громкий хлопок, принося спасительное забытьё.

Глава 19 Сны

Я сидел на завалинке родного дома, который от фундамента до крыши построил своими руками. Улыбаясь, я смотрел на чистое голубое небо, ноздрями втягивал свежий воздух, чувствовал, как бритые щёки гладит тёплый ветерок. Я был счастлив. Где-то в небесах щебетали птички. Недалеко раздавалось лошадиное ржание, изредка прерываемое детским смехом или весёлым женским голосом. Я знал, что это родные мне люди. Они жили вместе со мной и делали меня счастливым.

Я сидел на завалинке и смотрел на жёлтые колосья пшеницы. Это было моё поле. Я распахал и засеял его сам. Оно даст мне пищу, а дом поможет пережить холодную зиму. И так будет из года в год. Ведь всё что мне нужно — это кров и пища. Ну, и родные люди, которые живут рядом и наполняют моё сердце счастьем.

И я совсем не боялся той тьмы, что наступала от горизонта. Я давно её заметил. Хоть она тихо подкрадывалась, думая, что я её не замечаю, меня она не пугала. Покуда я счастлив, покуда мои мысли занимают те, кто намного важнее, мне нет до неё дела. Пусть она разрушает счастье других, пусть вмешивается в чужие жизни. Мне всё равно. До моего дома она доберётся нескоро. Я ещё успею пожить по-человечески…

Вот так я и сидел. Всё сидел на завалинке, радовался взрослению детей, купался в их любви и ни о чём не беспокоился. Ко мне иногда подходила моя женщина. Прижималась, обнимала, целовала. А затем вновь куда-то уходила. А я продолжал смотреть на голубое безоблачное небо и на жёлтые колоски. Слышал весёлые голоса родных и равнодушно наблюдал, как неуклонно приближается тьма. Она уже ступила на моё поле, поглощала мои колосья. А я всё наблюдал. У меня уже не осталось сил, чтобы противостоять этой тьме. Я слишком долго сидел и ничего не делал. И сейчас я ощущал, будто задницей прирос к завалинке. Что она намертво меня к себе привязала.

Но мне, в общем-то, и не хотелось вставать. Я получил, что хотел. Я насладился жизнью сполна. У меня было всё, чего от жизни мечтает получить каждый человек — кров, семья, дети. Я был доволен тем, как прожил жизнь. В ней было куда больше радости, чем горя. И наступающая тьма, уже сожравшая мои поля и вплотную подступившая к дому, лишь вызывала во мне чувство ностальгии по старым временам. Я бы хотел прожить ещё одну жизнь так же, как прожил. Ничего бы не стал менять. Не стал бы сражаться с тьмой, а просто наслаждался. Как, в принципе, я и сделал.

Тьма, наконец, перекрыла весь обзор. Я уже ничего не видел. Только её. Она спеленала меня. Сжала так сильно, что я утратил возможность дышать. И только в тот момент я понял, что, кажется, жизнь прожил зря. Что ухожу, так и не выполнив то, что должен был выполнить.

* * *

По телу прошли мурашки. Я вздрогнул и проснулся. Принялся вращать головой на триста шестьдесят градусов и ничего не мог понять. Я больше не сидел на завалинке. Я находился нигде; скрючившись висел в белой пустоте, как деревянная кукла на ниточках. Я даже ниточки эти заметил, когда повёл головой вверх. Они торчали из плечей, из спины, из груди, из рёбер. Они держали меня на весу и бесследно исчезали в бесконечном белом потолке. Как ни старался что-либо рассмотреть, я видел лишь потоки чистого белого света.

Ниточки затряслись. С ними затрясся и я. Действительно как кукла. Внезапно, без приказа со стороны моей центральной нервной системы, руки вытянулись, пальцы разогнулись, делая открытыми выставленные ладони. Я попытался взять под контроль тело, но у меня ничего не получилось. Оно мне не подчинялось. Оно подчинялось кому-то другому — моему невидимому кукловоду.

Впереди показались неясные тени. Эдакие размытые сгустки чёрного цвета. Они окружали меня со всех сторон и приближались, пока я испуганно вращал головой. Эти тени почему-то заставили меня задрожать. По телу вновь пробежались противные мурашки. Мурашки, как и я, точно знали, что тени пришли за мной. Им что-то от меня было нужно.

Тени протяжно завыли и ускорили ход. Их было ровно девять. Я очень быстро их пересчитал, когда они выстроились в одну линию и плыли ко мне, выставив перед собой длинные лапищи с острыми когтями.

Я задёргался, стараясь освободиться из плена нитей. Но те меня не отпускали. Держали крепче, чем закалённые стальные канаты.

Тени подобрались впритык. Зашушукались меж собой, а затем все вместе набросились на меня. Они не слушали моего душераздирающего вопля, занимаясь своей паскудной работой. Они будто рвали на куски моё нутро. Не моё тело, а мою сущность. Они вонзали длинные когти в мои широкие ладони и выковыривали из них крошечные шестиконечные звёздочки. Звёздочки опадали к моим ногам, и тени принимались драться за них. У моих ног кружился яростный клубок из тьмы, из которого затем выбирался счастливый победитель. Он впитывал в себя часть моей силы и увеличивался в размерах.

Я попытался спрятать руки за спину, чтобы сохранить остатки силы. Больше всего на свете я не хотел ею делиться. Но у меня ничего не получалось. Я висел как бесполезная кукла и принимал заслуженное наказание.

Хоть я пытался сражаться, я не справился. Вскоре тени своими когтями исполосовали мои ладони вдоль и поперёк. Я кричал и просил их не делать этого. Но они оставались глухи к моим воззваниям. Все вместе они смеялись надо мной. А затем, когда обессиливший я перестал сопротивляться, окончательно лишившись сил, тени вновь зашушукались. Хоть теперь я был им неинтересен, они решили не оставлять меня в одиночестве. Они решили, что я заслуживаю более страшной участи — кануть в небытие.

Острые когти принялись остервенело рвать моё тело. Рубили и кромсали. Секли мои ноги и руки. Отрезали пальцы, уши, нос. Тени были полны решимости не оставить на мне ни единого живого клочка. И финальным аккордом моих страданий стал страшный удар в шею. Я на физическом уровне ощутил, как от шеи отделяется голова.

* * *

Я открыл глаза и вместо яркого света увидел темноту. Я хотел было закричать, но не смог — горло пересохло настолько, что я не смог выдавить ни звука. Стараясь не поддаваться панике и осторожно вращая глазами, я начал исследовать территорию. Взгляд упёрся в расшитый красной тканью знакомый потолок. В течение долгих суток, засыпая в карете, я видел его неоднократно.

Страх немного рассеялся, когда я понял, где нахожусь. Дыхание стало более спокойным. Я скосил глаза влево и увидел шторку на окне. Окно было закрыто лишь наполовину, оставляя пространство для свежего воздуха и знакомых звуков. Тёплый вечерний воздух проникал в карету в сопровождении каркающих криков сирея и потрескивающего костра. Где-то рядом обустраивали стоянку и переговаривались люди.

Машинально я вытер потный лоб. Протёр глаза и испуганно уставился на ладонь. Света, пробивающегося сквозь щель между окошком и шторкой, оказалось достаточно, чтобы я рассмотрел метки. Они были со мной. Никто с мясом их из меня не вырвал.

Я облегчённо вздохнул и только сейчас заметил, что из кареты удалены скамейки. Те самые, на которых ранее гнездился я, пытаясь заснуть. В жуткой тесноте, практически впритык ко мне, лежал ещё кто-то. Лежало человеческое тело. Я приподнялся на локте и впился взглядом в знакомое лицо. Это был Вилибальд. Его укутали в тёплый плащ и положили под голову подобие подушки. Увидев лицо белее мела, я уже, было, испугался, что бедняга не выдержал моей импровизации и всё же скончался. Но я ошибся: его грудь мерно вздымалась, и в общей тишине было очень хорошо слышно, как он дышит через нос. Несмотря на кажущуюся бледность лица в темноте, Вилибальд всё ещё был жив.

Я улыбнулся и протянул руку к чужому носу. В ладонь ударил лёгкий напор выдыхаемого углекислого газа. Вилибальд действительно дышал. Похоже, мне всё же удалось спасти парню жизнь.

Я неловко дёрнул рукой и случайно задел бурдюк с водой, который кто-то предусмотрительно оставил. Жажда меня мучила просто чудовищная. А горло будто наждаком натирали — так оно першило.

Мельтеша руками в темноте, я торопливо выдрал пробку и присосался, словно к материнской груди. Пил не самую свежую воду и не морщился. Сейчас она казалась мне божественным нектаром. А когда я напился, вновь почувствовал себя странно. Будто с похмелья. Будто я, борясь с сушняком после весело проведённой ночи, выпил слишком много воды. И теперь я снова пьян.

В голове помутилось. Я почувствовал, что меня сейчас стошнит. Глаза закатились. Я выронил бурдюк и потерял сознание.

* * *

Я опять был счастлив. Я упивался самим собой и собственной значимостью. Значимостью для этих убогих дикарей.

Я стоял на высоком деревянном помосте, улыбался и махал рукой толпе. Перед моими глазами бурлил океан. Океан человеческих тел. Тела эти вздымали руки, восторженно верещали, кланялись, поздравляли и настойчиво требовали моего благословения. Они буквально молились на меня. Для них я был божеством.

И я решил продемонстрировать божественную щедрость. Хоть я был уверен, что эти плебеи мне не ровня, их реакция мне нравилась. Я любил, когда меня превозносят до небес. Когда любуются мной и восхищаются.

Я медленно стащил с левой руки кружевную перчатку и выставил напоказ ладонь. Толпа заверещала, заулюлюкала. Она мечтала, чтобы я разделил с ней частичку божественного. Весьма довольный тем, какую реакцию вызываю, я принялся вынимать из ладони шестиконечные звёздочки и вальяжно разбрасывать их с помоста. Я покровительственно улыбался каждому, кто умудрился опередить других и подхватить, опадающие словно осенние листики, метки.

Напирающая толпа бесновалась где-то внизу. Сражалась за священный дар, топтала и уничтожала себе подобных. Но мне было наплевать. Я хотел лишь слышать их восторг. Восторг оттого, что я снизошёл к ним. Что озарил своим присутствием и решил разделить с недостойными капельку божественного.

Началась настоящая давка. Молящиеся и мечтавшие о моём внимании, напирали. Задние ряды топтали передние. Они тоже хотели прикоснуться к великому. И я, как истинное божество, решил пойти им навстречу.

Я снял перчатку с правой руки, когда раздал все метки с левой, и, под новые восторженные вопли, продолжил дарить счастье. Сдувал с ладошки метки и смотрел, как дикари режут друг друга ради них. Я смеялся, глядя на них. Истинную сущность божественного им всё равно не познать. Хоть я позволил им ощутить часть её, они лишь скот. Глупый, жалкий, легкоуправляемый.

Раздарив все метки, я воздел руки, желая услышать благодарственные молитвы в свою честь. Я хотел, чтобы эта толпа падала на колени и пела нараспев моё имя.

Но вместо этого я услышал гул возмущения. Те, кто напирал всё сильнее, те, кому не досталось ни капли счастья, негодовали. Они хотели, чтобы я продолжал. Чтобы не останавливался. Чтобы дарил ещё, ещё и ещё.

Хоть я нахмурился, недовольный неожиданной неблагодарностью отребья, их это не остановило. Они продолжали напирать. Давили тех, кто стоял близко к помосту, забирались по их телам и прокладывали собой дорогу другим. Толпа недовольно гудела, грозила мне кулаками вместо демонстрации священных знаков, и взбиралась всё выше.

Я почувствовал злость. Кто они, чтобы осмелиться стать рядом со мной? Разве у них есть то, что есть у меня? Они даже недостойны божественного взгляда!

И я решил их наказать. Я выставил ладони и привычно свёл пальцы, чтобы коснуться меток. Коснуться, и показать, как сильно я отличаюсь от них. Но я забыл, что был слишком щедр. Что своими руками одаривал этил неблагодарных. Отдавал частичку себя ради дифирамб и восхищения.

И, в итоге, я остался ни с чем. Мой дар растворился. Он затерялся где-то в этой толпе. А те сотни тысяч страждущих, кому он не достался, не стали стоять в стороне. Они хотели божественного для себя. Именно поэтому они лезли наверх, топтали и убивали себе подобных. Они убивали ради возможности получить свою долю счастья.

Последнее, что я увидел, прежде чем неблагодарные раздавили меня своей массой, это перекошенные от злобы лица. Перекошенные от злобы, а не от благодарности.

* * *

Я воскрес. Я замычал. Я замычал и задёргался. Тогда я понял, что деревянный помост, где меня топтали, был всего лишь сном. И только теперь я проснулся.

Но явь меня тоже не радовала. Я дёргался, как угодившая в мышеловку мышь, потому что был привязан. Крепкие металлические цепи с толстыми звеньями спеленали меня, как младенца. На обычном деревянном лежаке они обхватывали моё обнажённое тело десятком витков и делали любые попытки освободиться безуспешными. В панике, я попытался вывернуться. Проползти сквозь цепи словно гусеница. Но и это не удалось. Меня кто-то приковал намертво.

Я успел окинуть быстрым взглядом новое пристанище и понять, что окружён каменными стенами, освещёнными лишь парой чадящих факелов, прежде чем раздался скрип. Заскрипела решётчатая дверь. Очень похожая на ту, что запирала камеру в подземелье Равенфира. Только на этот раз её отворяли не стражники. Не Каталам или Фелимид. Дверь отворяли уродливые лупоглазые твари, когда-то ночью впервые наполнившие моё сердце жутким страхом. Это были те самые «гончие», которых по местным поверьям посылал за аниранами Фласэз.

Увидев трёх старых знакомых, которые неторопливо заходили в мою темницу, я опять задёргался и попытался заорать. Но не вышло: я просто мычал, как обречённый телёнок. Я не смог издать ни звука. Не смог, потому что у меня не было языка.

Я понял это, когда попытался прикоснуться к нёбу. Не достал его и испытал непередаваемый ужас. Но было куда страшнее, когда гончие распределились вокруг лежака и принялись деловито потирать когтями. Они готовились четвертовать меня.

В отчаянии, я несколько раз сжимал и широко открывал глаза. Я хотел, чтобы этот ужас оказался всего лишь сном. Я хотел проснуться.

Внезапно с потолка ударил мощный поток света. Он ослепил меня до слёз и заставил визжать «гончих». Они начали дымиться и зашлись в жутком вопле. А затем они запылали. Чудовищный жар плавил их тела, плавил их убийственные когти. И через секунду от всех троих остались лишь горстка дымящегося пепла.

— Не для того ты здесь, чтобы напрасно тратить время! — недовольно проворчал поток света, бьющий с потолка. Проворчал очень знакомым голосом.

Я крутил головой и с силой сжимал веки, чтобы избежать болезненного света. Я мычал, пытаясь объяснить «голосу», что мне ужасно больно. Я хотел попросить, чтобы он перестал светить в глаза.

— Ты расточителен! Ты не ценишь совершенный дар! Ты недостоин его! Ты делишься им с примитивными, жалкими существами!

Голос затих, а вместе с ним перестал слепить свет. Он слегка померк, и я даже попытался открыть глаза, чтобы узнать, наконец, кто именно вещает этим голосом. Кто пришёл ко мне наяву или во сне.

Но на потолке я не рассмотрел даже тени. Лишь яркий белый свет, без единого намёка на чьё-либо присутствие.

— Ты проделал длинный путь, — нотки недовольства исчезли. — Но впереди ждёт путь ещё более длинный. Отныне непозволительно тратить совершенный дар. Иначе возмездие не заставит себя ждать.

Идущий с потолка свет, наконец, исчез. Вместо него появилось трёхмерное изображение весенней природы. Знакомый каменный тракт, знакомые хвойные леса, знакомое огромное озеро в отдалении. И очень знакомые стены большого города. Я наблюдал ту же картину, которую когда-то видел во сне. Будто я, как фильмоскоп, глазами проецировал воспоминания из недр мозга прямо на потолок.

— У тебя много дел, — вновь отозвался «голос». — Вперёд!

Глава 20 У городских стен

Я открыл глаза. Взгляд вонзился в красный потолок. В уши ворвался шум переговаривающихся людей и скрип деревянных колёс. Похоже, мы в пути. Едем куда-то, а я всё так же валяюсь на полу кареты.

Несколько секунд я просто лежал, прислушиваясь к окружающей обстановке и прислушиваясь к самому себе. Тело не ныло, кости не трещали, голова не болела. Во рту сухость, но не до состояния, будто нёбо тёрли наждаком. Просто обычная жажда.

Я облегчённо вздохнул, в душе надеясь, что это не очередной ужасный сон, и с опаской посмотрел на свои ладони. Все метки были на месте. И на правой руке, и на левой. Никто ничего у меня не вырезал, никто ничего не выдернул. Я всё тот же, что был, когда спасал жизнь Вилибальду.

Вспомнив про бедолагу, я приподнялся на локтях и скосил глаза вправо. Вилибальд всё ещё находился в карете. Всё ещё лежал на полу. Но в этот раз он лежал не бледным бревном, закутанным в тёплый плащ, а просто спал. Спал, повернувшись на бок, подтянув к груди колени и подложив под щеку кулак.

Сама по себе на моём лице появилась улыбка; всё же мне удалось спасти парню жизнь. Никогда не видел, чтобы трупы похрапывали столь смешно. Я вновь протянул руку, чтобы проверить чужое дыхание, и остался удовлетворён. На всякий случай пощупал пульс и ощутил толчок. Затем осторожно закатал рубаху на боку и увидел затягивающуюся рану. Затянулась точь-в-точь как дыра в моей груди, оставленная наконечником стрелы.

— Мне всё же удалось, — прошептал я, а затем сосредоточился на себе. Ощупал с ног до головы и убедился, что на теле не осталось ни следа от порезов и ран. А надрез на предплечье превратился в бледную полосочку.

Затем, преодолевая лёгкий страх, я осторожно погладил пальцем метку на левой руке. Метку, которая отвечала за активацию спасительной иглы. Я опасался, что лишился её. Что растратил дар зря, как пугал меня Голос.

Но всё же я нашёл в себе силы и выпустил иглу на волю. В тесноте кареты нить закружилась вокруг моей талии очень осторожно. Словно понимала не хуже меня, где находится. Осветила оранжевым светом небольшое пространство, а игла замерла у потолка и, как мне показалось, укоризненно смотрела ярким кончиком.

В голове быстрым болезненным вихрем пронеслись очередные напоминания.

«Инъекция невозможна»

«Энергия истощена»

«Уровень невосполнимой энергии уменьшился на 10 %»

«Накопление энергии из окружающей среды составит 22 планетарных оборота»

Я инстинктивно почесал заросший подбородок, обрабатывая обновлённую информацию. Мне окончательно стало понятно, что затея удалась. Но хоть Вилибальда я спас, лишился части того, чем поделился со мной бедняга Бао Демин — лишился части исцеляющей энергии. Я пожертвовал ею ради спасения обычного человека. И теперь её не только стало меньше, но и восстанавливаться она будет дольше, чем раньше.

— Так вот на что намекал Голос во сне, — прошептал я, отвечая лихорадочно метавшимся мыслям. — Вот что за совершенный дар. Он не хотел, чтобы я тратил его. Чтобы тратил на простых людей. Угрожал даже возмездием.

Я рассеянно погладил метку, отправляя иглу восвояси, и задумался. Всё потихоньку становилось на свои места. После случившегося, я стал чуть лучше понимать, что со мной происходит. Кровавая битва и последующие события помогли немного приоткрыть закрытую дверь.

Ужасные реалистичные сны, где монстры рвали меня на части, не так сильно испугали меня, как мог подумать тот, кто заставлял их видеть. Я понял, конечно, на что намекал этот «кто-то» посредством подобных кошмаров. Он намекал, что всё будет гораздо хуже, если я ещё хоть раз посмею излечить кого-либо с помощью «совершенного дара». Возмездие не заставит себя ждать, как вещал кто-то, скрываясь за ярким белым светом.

Но меня это не особо беспокоило. Куда сильнее меня волновали молниеносные фразы про эмбрион и оригинальный биоматериал. Я никогда не думал о себе, как о биоматериале. Никогда не задумывался. Ранее я предполагал, что в структуру моего ДНК что-то внедрили, раз я пережил чудовищную аварию и получил возможность при помощи прикосновений активировать опасную энергию. Я не мог предполагать ничего иного, ведь мои познания в этом вопросе стремились к нулю. Но теперь… Но теперь мне кажется, я ошибался. Не было никакого внедрения в ДНК. Я всего лишь биоматериал. Подопытный кролик для тех, кто, я уверен, ставил на мне эксперименты. Я — биоматериал, внутри которого живёт эмбрион. Какой-то непонятный эмбрион, который и продуцирует эту энергию. Эту божественную энергию, делающую меня уникальным. Внутри меня нечто такое, что заживляет раны, заставляет организм быстрее восстанавливаться и делает кости крепче стали. Я до сих пор не могу забыть, как голой рукой перехватил острый клинок и выдернул его из вражеских лап. Простой человек — даже самый сильный — никогда не смог бы такого совершить. Лишь тот, чьё тело напитано невероятной, невообразимой силой.

Но и это не самое важное, что я о себе узнал. Да, я биоматериал. Да, в меня, наверное, что-то вживлено. Но и это ещё не всё. Чёртов голос, мне кажется, не только умеет нашёптывать и указывать направление, приходя во снах. Не только умеет будоражить мой мозг кошмарами. Он словно сидит внутри меня. Он смотрит на мир моими глазами. Он отслеживает мой путь. Но самое главное — он просыпается, когда я впадаю в ярость. Он оживает, берёт надо мной контроль. Он наслаждается через меня тем, чем никогда не наслаждался бы я. И это самое отвратительное чувство, что я когда-либо испытывал. Чувство марионетки, которую, как в моём сне, просто дёргают за ниточки. Дёрнут за одну — марионетка махнёт огненным щитом, срубая головы с плеч. Скажут идти — и марионетка идёт. Оказывается, я совсем не божество, как думал сам о себе во сне. Я всего лишь раб того, кто мною управляет. Раб Голоса. Раб белого света, идущего с потолка. Раб эмбриона.

— Дрянь дело, — новое открытие меня не порадовало. Я тяжко вздохнул, стараясь отогнать прочь поганые мысли. Хоть я всё ещё не до конца смирился с новыми обстоятельствами, понимал, что отныне для меня многое поменяется. Что мне придётся не только поразмышлять об этом более глубоко, но и научиться контролировать себя, чтобы очередной приступ ярости не заставил вновь смеяться чужим голосом.

Внутрь кареты ворвался злой крик Бертрама, вырывая меня из недр задумчивости. Сотник королевской гвардии кричал, угрожая напичкать стрелами, если они посмеют подойти ближе хотя бы на шаг. Кто такие эти «они» я не понял, конечно, но недовольный гул множества ртов и просьбы к благородным примо одарить монеткой, расслышал очень хорошо.

Стараясь не разбудить спящего Вилибальда, я уселся на полу и осторожно отодвинул шторку. Яркий солнечный свет вкупе с тёплым весенним ветерком ворвался внутрь. Прищурившись, я улыбался и некоторое время наблюдал за безоблачным голубым небом. Затем улыбка улетучилась. Улетучилась, потому что взгляд с небес спустился на грешную землю.

Карета двигалась. Двигалась медленно и неторопливо. Сбоку и чуть впереди я рассмотрел откормленный круп крупной лошади одного из гессеров. Вместе с наездником, который держал в руках острый меч, она шла рядом с каретой. Угрожающе фыркала и иногда стучала копытами. Сам же наездник время от времени отмахивался мечом и требовал не подходить близко, иначе он будет рубить просящие руки.

Когда взгляд покинул круп лошади и принялся изучать окружающие территории, я наконец-то понял, чьи руки собирался рубить гессер.

Огромное озеро, противоположного берега которого я так и не смог разглядеть, вплотную прижималось к высоченным каменным стенам. Эти пока ещё далёкие стены возвышались так высоко, что мне пришлось задрать голову. Береговая линия из жёлтого песка уходила в даль по левую руку. И вонзалась в лес где-то далеко-далеко. Но берег из жёлтого песка вряд ли можно было назвать пляжем. Скорее это можно было назвать лагерем. Огромным лагерем из жалких, нищенских лачуг.

Сотни, а может и тысячи халуп из ткани или сложенных ветвей напоминали индейские вигвамы. Практически впритык друг к другу они располагались прямо на песчаном берегу. И этих маленьких шалашей было великое множество. Когда мой взгляд скользнул по береговой линии, я настолько охренел от их количества, что моментально оставил попытки их сосчитать.

Впрочем, моё внимание практически сразу переключилось на другое. Этот непонятный лагерь кишел людьми. Неряшливо одетыми, грязными и неумытыми, несмотря на близость воды. Люди эти смотрели на нашу процессию. Но мне казалось, они смотрели на меня. За пару секунд, которые мне потребовались, чтобы окинуть взглядом удивительный лагерь, я заметил десятки и сотни лиц, которые с любопытством за нами наблюдали. Но были и те, кто не хотел просто наблюдать. Именно им обещал отсечь руки неизвестный мне гессер, именно им угрожал Бертрам.

Лагерь располагался недалеко от дороги, по который мы ехали. И неряшливая человеческая масса, видимо, сориентировалась достаточно быстро. Вперёд выходили самые наглые, самые смелые, самые крепкие. Хоть они не рисковали подойти близко к грозным гессерам, не стеснялись протягивать грязные ладони и просить пару медяков на бедность. Просили краюху хлеба или же любой возможной помощи. Некоторые из них падали на колени у края дороги, притворно рыдали, бились лбами о сухую землю и молили защитников короля о помощи.

Людей этих было так много, что несознательно они сбивались в плотную толпу и придвигались всё ближе и ближе. Просили всё настойчивее и настойчивее. Несмотря на угрожающие крики Бертрама, люди эти не спешили отступать или просто уходить. Они шли следом за каретой, сопровождали нашу процессию. Кричали что-то неразборчивое и добавляли проклятия в адрес короля.

Очередная удивительная картина настолько впечатлила меня, что я высунулся чуть ли не наполовину, разглядывая толпу тех, кто шёл за нами следом. Кто чем-то возмущался и даже пару раз кинул камни вслед замыкающим процессию гессерам.

— Иван! Ты живой!? — первым меня заметил Каталам. Он гарцевал на лошади чуть впереди и отдавал указания каждому быть готовым ко всему.

Я увидел заросшее бородатое лицо и улыбнулся. Затем высунул из окна руку и показал «класс». Он вряд ли понял, конечно, что я имею в виду, но не сдержал себя и закричал.

— Он жив!!! Он снова с нами!

Заржали разволновавшиеся лошади. Бертрам в одно движение откинул забрало, одновременно успокаивая лошадку, и принялся таращиться на меня. Кто-то крикнул «тпру-у-у!» и карета остановилась. С «козлов» на меня уставилась перепуганная лысая головушка, принадлежащая Иберику. Сзади, разгоняя нерасторопных гессеров, на гнедом коне показался Фелимид. Он смотрел на меня так, будто смотрел на призрака.

— Что происходит? Где мы? — я обратился сразу ко всем.

— Аниран! Ты живой, — Фелимид повторил за Каталамом и начал глупо улыбаться. — Мы уже не надеялись…

— А что случилось? Давно я в отключке?

— Нам надо двигаться! — резко вмешался непоколебимый Бертрам. — Здесь не самое лучшее место для разговоров. Пока мы не пересечём врата внутренних стен, полную безопасность я не гарантирую. Нельзя останавливаться.

Его опасения подтвердил усиливающийся недовольный гул позади. Я вновь высунулся и увидел, что непонятные люди всё ещё преследуют нас. Сбиваются в плотную колонну и идут следом. И в этот раз я не услышал молящих просьб дать пару монеток на пропитание.

— Бертрам прав, — подтвердил Каталам, проследив за моим взглядом. — Пусть это всего лишь беженцы, они очень опасны. Нужда и голод, я вижу, превратили их в озлобленных животных.

— Какие беженцы? — я вновь посмотрел назад. — Эти нищие — беженцы? Они живут в лачугах у города? Где мы?

Каталам спрыгнул в коня, всунул поводья Умтару и нагло полез в карету.

— Вперёд, — скомандовал он. — Движемся дальше. Я просвещу анирана.

Бертрам утвердительно кивнул, а я потеснился в тесной карете. Дородный Каталам увидел спящего сына и попытался действовать чуть тише, чем слон в посудной лавке. Я прижался к стеночке, а он смешно поджал колени и примостился напротив. Задёрнул шторку, нагнулся немного и некоторое время хмурясь наблюдал за сыном. Но услышав смешное сопение, по-отечески улыбнулся. Улыбнулся счастливой улыбкой.

— Ты смог. Ты справился, — он посмотрел на меня преданным взглядом. На краешках суровых глаз появились капельки влаги. — Ты спас моего сына. Ты продемонстрировал чудо… Нет! Ты не аниран! Ты — милих! Теперь я уверен в этом.

Сотник протянул лапищу, нащупал мою ладонь и крепко сжал её.

— Спасибо тебе. Спасибо тебе за всё. Я не думал, что когда-нибудь стану свидетелем чуда. Ты излечил того, кого уже готовился принять Фласэз, — он осенил себя знаком. — Ты вернул его к жизни.

— Мне удалось, да? — чувствовал я себя немного растерянно, наблюдая за эмоциями счастливого отца. Но всё же был доволен и принимал благодарность как само собой разумеющееся. — Давно он уже так? Давно мы в пути?

— Сын спит крепко уже второй восход, — тихо-тихо прошептал он, будто боялся разбудить Вилибальда. — До этого столько же времени метался в беспамятстве. Но мы видели, что рана затягивалась, что не гнила. Мы видели, что он дышал и боролся с болью. И он справился, благодаря тебе. Вчера впервые сел на коня и ехал верхом какое-то время. Но быстро устал… Мы больше беспокоились о тебе, милих.

— А что со мной было?

— Ты был бледен, как северная ночь. Метался как Вилибальд. Но лучше тебе не становилось. Мы слышали твоё дыхание и верили, что ты справишься. Но не знали, как долго ты протянешь без пищи и воды. Как ты себя чувствуешь?

— Вполне сносно, — честно признался я. Затем облизал губы и почувствовал корку. — Только жажда мучает. И голод. Мне бы подкрепиться чем.

— А мы ж оставили бурдюк, — Каталам протянул руку к голове спящего сына, достал бурдюк с водой и всучил мне. — Утром набрали из колодца у Первого Форпоста. Там нас уже поджидали. Слава Фласэзу, король жив и в полном здравии. Он знает, что мы идём.

Памятуя о недавнем неудачном опыте с потреблением воды, я не стал хлебать запойно. Откупорил и пил маленькими глотками. Прислушивался к самому себе и ощущал, как живительная влага пробуждает в организме силу.

— Милих, — Каталам наблюдал за мной не отрывая глаз. — Ты спас моего сына и, я уверен, спасёшь наш мир. Позволь мне, как ты позволил примо Фелимиду, следовать за тобой. Позволь смотреть на тебя и нести слово твоё людям. Позволь следить за делами твоими, и жизнью своей, если придётся, рассчитаться за сохранённую жизнь сына. Отныне я верю, что лишь ты, а ни кто иной, достоин этой чести. Ни король, ни страна, ни клятва верности не заставят меня изменить тебе. Я исполню любой твой приказ.

Он вновь вцепился в мою руку, неловко нагнулся и прислонился к пальцам лбом.

А я наблюдал за старым воякой и улыбался. Мне нравились его слова. Он уже был готов поверить в то, что я и есть спаситель, хоть пока я спас лишь одного человека. Пускай самого близкого для него. Я смотрел на Каталама и был уверен, что теперь он пойдёт за мной до конца. Не словами, а поступком я заслужил его доверие и его любовь.

— Я принимаю твою клятву, сотник, — без шуток я погладил его по голове и отстранил. Затем посмотрел на Вилибальда, увидел, что тот во сне перевернулся на другой бок, и заговорил тише. — А теперь расскажи мне, что происходит. Где мы? Мы у Обертона? Как обстоят дела?

— Всё так, милих, — кивнул он. — Мы не стали задерживаться и выдвинулись сразу, как только смогли. Починили карету, отловили выживших лошадей и запрягли. В дороге нас настиг сирей. Его прислали из королевского дворца и потребовали сообщить о себе. Магистр Анумор приказывал Бертраму тайно доставить анирана прямо во дворец, если аниран действительно существует. Его Величество и Её Величество с нетерпением ждут знакомства с ним.

— А вы что?

— Постарались кратко описать, что с нами произошло, отправили ответ и двинулись по тракту. Два восхода назад нас нагнал десяток, что Бертрам отправлял убедиться в честности примо Фелимида. Они всё подтвердили. В деревне на излечении остались воины Тревина, а остальные стали нашими провожатыми. Об этом мы тоже сообщили королю.

— И мы, я так понял, подъезжаем к городу? — я дёрнулся было отодвинуть шторку, но Каталам перехватил мою руку.

— Никому нельзя знать, кто едет в карете. Об этом настоятельно просил магистр Анумор. Всё должно быть сохранено в тайне. Мы уже почти прибыли, милих. Прошу тебя, воздержись от — как ты там говорил? — от пуб-лич-нос-ти. Не рискуй за зря.

Хоть я и не собирался выпрыгивать из кареты, чтобы продемонстрировать себя недовольной толпе, всё же послушал Каталама и не стал открывать шторку. Мне было интересно, конечно, осмотреть окрестности более внимательно. Но рисковать, когда мы в шаге от цели, я не планировал. Если те огромные стены, что я видел, действительно стены столицы, значит первый этап моего пути подходит к концу. Я очень близок к тому, чтобы познакомиться с очень влиятельными людьми и постараться заручиться их поддержкой.

— Значит, это всё же Обертон, — ответил я своим мыслям.

— Верно, — подхватил Каталам. — Мы уже рядом с Восточными вратами, где когда-то вздёрнули лже-пророка. Хоть всё сильно изменилось с тех пор, уверен, нас пропустят. Бертрам рассказывал, что количество стражи было значительно увеличено, а безопасно лишь за внутренними стенами, где поддерживается строгий порядок.

— А что это за лачуги? Кто эти люди?

— Те, кого не пускают в город, — помрачнел Каталам. — Те, кому не рады.

— Беженцы, что ли? О них нам рассказывал элотан Толлен?

— Возможно. А возможно, большая часть из них давно утратила понятие о чести и достоинстве. Давно потеряла веру и прозябает грабежами и попрошайством. Никто из них, я думаю, не хочет трудиться. Были бы у них дети, — Каталам опять тяжко вздохнул. — Они продали бы их без всякий сомнений. Обменяли бы на золото, которое потом бы спустили на секху и дым забытья.

— Но ты же не можешь знать этого наверняка, — нахмурился я. Мне показалось, что грести всех под одну гребёнку нельзя. — Возможно, они просто потеряны. Они знают, что обречены и не видят смысла стараться. Не видят смысла что-либо делать.

— Или их просто пригнал под стены города голод, — пожал плечами Каталам.

— Тогда твоему королю, наверное, не стоило изымать зимой зерно, — недовольно произнёс я. — О чём он думал? На что надеялся? Он думал, что те, кого он грабил, не придут к нему за защитой? Что молча сдохнут, как тупой скот? Отдадут всё, что у них было, смирятся и просто вымрут, чтобы своими иссохшими фигурами не раздражать дражайшего монарха?

Громкость моего голоса повысилась на несколько октав. Как раз настолько, чтобы разбудить того, кто мерно посапывал рядом.

Вилибальд открыл один глаз, затем другой. Зевнул разок и протёр глаза, разгоняя остатки сна. И только потом понял, где находится. Некоторое время он смотрел то на меня, то на своего отца. Молча прыгал взглядом с одного на другого. Затем поднялся на колени, потянулся ко мне и так же молча обнял. Прислонился к груди и сжал крепко. И для меня эти неожиданные молчаливые объятия были красноречивее тысячи слов. Выживший парень благодарил за своё спасение.

Это зрелище вновь выдавило из глаз Каталама слезу. Он смотрел на сына, смотрел на меня и улыбался.

— Воистину я никогда не был счастлив больше, чем сейчас, — бородатый сотник действительно выглядел счастливым.

Глава 21 Непростой разговор

Карета резко остановилась. Раздались предупреждающие крики и недовольный голос Бертрама:

— Пропустить! Приказываю пропустить! Сотник королевской гвардии Бертрам возвращается домой!

Каталам так же чутко прислушивался к голосам, как и я.

— Похоже, мы у врат, — быстро сообразил он. — Не пропускают, что ли? — он озадачено почесал ухо. — Не узнают Бертрама?

Ответа мы не услышали. Но через некоторое время шторку отодвинула укутанная в кольчужный наруч рука.

— Прошу простить, аниран… Сотник Каталам, нужна твоя помощь. По пятам идёт чернь, а нас отказываются пропускать без подтверждения. Я буду вынужден показать себя и объясниться, ведь стражи у врат ничего не знают. Нужно, чтобы ты принял командование, пока всё не утрясётся.

В это время к карете подъехал Фелимид и склонился над окошком, чтобы лучше слышать, о чём говорит Бертрам. Он утвердительно кивнул, соглашаясь с командиром гессеров.

— Нельзя тянуть, — сказал он. — Необходимо как можно быстрее попасть в город.

Каталам решительно толкнул дверцу кареты и принялся вылезать.

— Всё сделаю. Никому не позволю прикоснуться к милиху, пока я жив!

— Но никто не должен узнать, что он с нами, — добавил Фелимид.

— Конечно.

Я посмотрел на обеспокоенное лицо Фелимида и кое-что вспомнил. Вспомнил, что мне о многом надо с ним поговорить. Что я так и не спросил у него то, что давно хотел спросить. Я думал, мне уже не удастся, так как я действительно считал, что королевского дознавателя нет в живых. Но всё поменялось каким-то чудесным образом. Фелимид действительно отыскал наш след, нагнал и даже разбил храмовников, что, по словам Каталама, подтвердилось. И теперь, пока есть время, пока небольшая проволочка, появилась возможность задать ему пару интересующих меня вопросов.

— Вилибальд, — я отстранил парня. — Ты хорошо себя чувствуешь? Сможешь держаться в седле?

— Да, милих, — уверенно ответил он. — Всё сделаю, что ты попросишь.

— Я хочу поговорить с примо Фелимидом наедине. Займи их место на лошади и помоги отцу.

Вилибальд если и удивился, то виду не подал. Но удивление Фелимида не осталось мною незамеченным. Рыжие брови изогнулись, но затем так же быстро приняли равнодушную позицию.

— Всё сделаю, — повторил Вилибальд и вместе с отцом выбрался из кареты.

Фелимид спешился, передал вожжи и забрался внутрь. Покряхтел, обустраиваясь, и расположился напротивменя. Я закрыл дверцу и задёрнул шторку.

— Ну что, Фелимид, — я сразу взял с места в карьер. — Давай поговорим начистоту, пока у нас есть время.

— Ты прав, аниран, — он вёл себя совершенно спокойно, словно вообще не испытывал волнения. — Времени поговорить не так уж много. Скоро, я уверен, нас разлучат.

— Несмотря на то, что с тобой произошло, несмотря на страдания, пытки и гибель близких людей, я чувствую, что ты был не до конца откровенен. Что не всё рассказал. Я не сомневаюсь, что ты знаешь куда больше, чем демонстрировал ранее. Ты прощупывал меня, как сам говорил. Смотрел, оценивал и что-то решал для себя. Ведь так?

— Но теперь у меня нет сомнений, — Фелимид даже глазом не моргнул. — Если они и были ранее, ты их развеял. Развеял не раз. Не только тем, что всё же добрался туда, куда должен был добраться. Но и своими деяниями. Одно божественное спасение чего стоит! Тот аниран, которого я опасался, никогда бы так не поступил. Ты достоин стать милихом!

— Каталам уже считает, что я им стал, — прищурившись, сказал я, в голове продолжая выстраивать диалог с бывшим королевским дознавателем и пытаясь понять, кто же он на самом деле такой. И почему ведёт себя так уверенно с полумифическим посланником небес.

— Это не так, — спокойно ответил Фелимид. — Раз триединый Бог ещё не снизошёл, чтобы узреть дела твои и воздать нам за грехи, значит это ещё не конец.

— Так ты действительно знаешь куда больше, чем показывал? Кто ты, Фелимид? Что ты ещё от меня утаил?

Но Фелимид лишь улыбнулся и не стал отвечать на мои вопросы.

— Совсем скоро всё станет на свои места. Мы уже почти прибыли. Уверен, вскоре тебе расскажут, кто я такой. Ты узнаешь даже больше, чем мне бы хотелось, что бы ты знал.

— Мне это не по нутру, Флимид! — недовольно нахмурился я. — Я уже говорил, что не люблю сюрпризов. Ты какой-то соглядатай, что ли?

— Нет. Я просто королевский дознаватель. Опытный, искушённый и неглупый дознаватель. Я всегда должен знать о других больше, чем другие знают обо мне. Тем более, когда речь идёт об аниране. И я действительно хорошо понимаю, что стоит на кону. Я знаю, что могут из себя представлять анираны — я достаточно много слышал о двух других…

— О двух??? — мои глаза округлились. — Ты же говорил, что знаешь лишь об одном! Слышал слухи!

— Один припеваючи живёт в столице острова Темиспар — городе Кондук, — не раздумывая ответил Фелимид. — Он не скрывается и его там боготворят… Второй творит бесчинства в Серекосо. Это портовый город в жаркой Флазирии. Его все боятся и ненавидят… Но не суть.

— Не суть? Не суть??? Ты только сейчас говоришь то, что для меня невероятно важно! Что надо было рассказать давным давно! Как это не суть!? Почему ты раньше молчал?

— Не суть потому, что они совсем непохожи на тебя, Иван, — он назвал меня по имени впервые с тех пор, как я гостил у него дома. — Уж поверь мне. Уверен, ты ещё многое о них услышишь. Для меня же куда важнее было посмотреть на тебя и оценить. Понять, так ли ты сильно от них отличаешься, или такой же как они… Поверь, наблюдая за тобой, я смог увидеть многое.

— И почему это было для тебя так важно?

— Потому что я действительно читал Книгу Памяти Смертных. Не копию, а оригинал. Я читал внимательно и вдумчиво. Размышлял и делал выводы. Представлял, каким должен быть тот аниран, у которого есть шанс спасти наш мир и помочь нам с Мириам. Если бы ты оказался таким же, как те двое… В общем, не знаю, как ты к этому отнесёшься… Но, думаю, вряд ли бы ты зашёл так далеко. Я бы не позволил тебе погрузиться в безмятежный сон в моём доме.

Сказано было с достаточной степенью откровенности. Я даже испугался немного, когда смотрел на решительное лицо Фелимида. Это рыжий дознаватель себе на уме. Скрытный и совсем непростой. Такой вполне мог перерезать мне глотку, если бы что-то себе напридумывал, и не мучился бы угрызениями совести. Мог бы запросто меня прикончить, если бы не рассмотрел нечто, что для него оказалось очень важным.

— Но я присягнул анирану, — Фелимид поспешил развеять возникшее враждебное молчание. — Я поклялся, что пойду за ним до конца. Отчасти потому, чтобы увидеть его поступки своими глазами. Отчасти потому, чтобы не дать ему совершить те поступки, которые могут погубить и его, и всех нас. Ты можешь доверять мне, Иван. Я тебя не подведу.

— Действительно? — мои губы скривились в пренебрежительной усмешке. — Прям очередной святой отец Элестин нарисовался. Что тот клялся в дружбе, что этот. Что тот пил за моё здоровье, а затем отправил по следу убийц, что этот не побрезговал бы сделать тоже самое.

— Поверь мне, аниран. Ты ещё поймёшь, почему это было важно. Не гневайся, — примирительно расставил руки Фелимид. — Я не знаю, как доказать тебе свою верность. Нужны поступки, конечно. Дела во славу твою. Но у меня пока нет ничего, кроме слов. Но всё же я прошу верить мне. Я всегда буду готов оказать тебе любую помощь — словом или делом, советом или острым мечом.

— Ты хочешь, чтобы я доверял тебе? Чтобы не сомневался?

— Я не из тех, кто предаёт. Я всегда буду верен.

— Тогда отвечай честно, — я впился в королевского дознавателя взглядом. — Раз ты прочёл книгу, раз ты так много знаешь, ответь мне: кто таков драксадар? Покаянники на тракте называли меня так. Они хотели моей смерти. Они истово её желали и, не страшась, шли на мечи. Они были готовы умереть, лишь бы появился шанс забрать меня с собой… Что значит это слово? Кто такой драксадар?

— Каталам уже рассказывал мне об этом, — утвердительно кивнул Фелимид. — Это тот, кто никогда не станет милихом. Это один из аниранов, который утопит наш мир в огне. Кто не исцелит, а сожжёт в горниле непрекращающихся войн. В книге говорится, что нам надо опасаться того, кто не посланник. Кто не пришёл с небес, а выбрался из тьмы. Опасаться того, кого триединый Бог, когда снизойдёт узреть дела его, назовёт драксадаром. Это будет тот, кто осмелится бросить Богу вызов. Кто захочет занять его место и не удовлетворится возможностью просто стоять рядом. Кто решит, что он и есть Бог.

Я встряхнул головой; всё звучало как-то странно.

— Ну а я тут причём? Разве я похож на того, кто хочет стать Богом? Да мне оно на хрен не сдалось! Я вам хочу помочь, балбесы вы неблагодарные!

— Не горячись, Иван, — успокаивающе произнёс Фелимид. — Просто знай: церковь Смирения — вернее, святые отцы — ко всем аниранам относятся подозрительно. Куда подозрительнее меня. Святые отцы считают аниранов не просто вредными, а опасными. Теми, кто бросит вызов не только Фласэзу, но и им — его глашатаям. Они боятся этого. Они считают, что ни один аниран не станет милихом. Но обязательно один из них — и есть драксадар. Он погубит наш мир быстрее, чем угаснет жизнь любого из тех, кто носит рясу. Наш мир дотла сгорит перед глазами святых отцов.

— А Мириам говорила, что они просто хотят водрузить голову анирана на кол, или торговать его мощами, — растерянно пробормотал я. — Прости, если задел за живое.

— Ничего. Её уже нет. Она уже там, откуда может смотреть на нас, улыбаться и не испытывать боли… Послушай меня. Мы скоро прибудем. Чувствуешь? Мы опять движемся.

Карета действительно тронулась. Где-то затихли едва слышные крики и скрип тяжёлого засова. Врата, видимо, отворились и теперь колёса кареты катились по деревянному настилу — будто мы ехали по перекидному мосту.

Я дёрнулся, было, отдёрнуть шторку, чтобы увидеть всё самому, но Фелимид меня остановил.

— Послушай меня, Иван. Послушай моего совета. Даже если ты не доверяешь мне, выслушай и запомни. Не верь никому во дворце. Особенно тем, кто носит мантию и будет тебе улыбаться, едва узрит, кто ты таков. Не верь улыбкам, обещаниям и поклонам. Они будут прощупывать тебя, задавать вопросы, спрашивать обо всём и ни о чём. Но едва ты повернёшься, каждый из них будет готов нанести удар. Для них важна лишь власть и безмятежная жизнь. Они будут готовы предложить тебе разделить её с ними, если ты пообещаешь ничего не менять. Но если ты тот, кто я надеюсь — ты выберешь верный путь и станешь тем, кем уже считает тебя Каталам. Не дай себя прельстить и спаси наш мир!

Несмотря на полутьму, я хорошо видел лицо Фелимида. Он говорит страстно, говорил горячо. Наверняка он хорошо знал то, чего я не знал вообще. И предупреждал меня, чтобы я был готов ко всему. Чтобы слушал, внимал. Но никому не верил и делал правильные выводы.

Но, несмотря на эту страсть, я почувствовал, что стал относиться к нему с опаской. Что он всё такой же скрытный и не до конца честный, каким пытался казаться. И хоть он клялся, что всегда будет за мной следовать, что всегда придёт на помощь и выручит, я стал в этом сомневаться. Я даже стал сомневаться, действительно ли были те пытки, которые отразились на его лице. Или, может быть, здесь что-то другое? Я ведь не знаю ничего. Только с его слов. Возможно игра, которую он ведёт, куда сложнее. По крайней мере, безгранично доверять Фелимиду отныне я никогда не смогу. Наверное, потребуется много времени, чтобы что-то изменилось.

Но выслушать и прислушаться к его советам мне по силам.

— Знаешь что, Фелимид? — всё же решился я, всё же принял очень важное решение. — Ты изначально зря во мне сомневался. Зря прощупывал. Как только я понял, кто я и зачем здесь, в моей голове прочно засела лишь одна мысль — спасение. Ваше спасение. И самое главное: я уже сделал первый шаг на пути к этому. Ради того, чтобы попытаться во всём разобраться, я оставил милую девушку. Милую девушку, которой удалось зачать от меня дитя… Да, Фелимид, это так, — я горько усмехнулся, рассматривая офигевшую рыжую морду. — Несмотря на то, что ваши женщины перестали рожать, а мир обречён, я смог это сделать. Мы с ней смогли это сделать. Мы вместе посеяли зерно новой жизни… Но всё же, когда я оказался перед лицом чудовищно трудного выбора, я сделал его. Мне пришлось бросить на произвол судьбы полюбившуюся мне девушку, чтобы понять, что надо делать дальше. Чтобы во всём разобраться. И вот я здесь. Перед самым входом туда, где надеюсь получить окончательные ответы на все вопросы. И всё это я делаю лишь с одной целью — излечить ваш мир. Я хочу помочь вам, потому что точно знаю, что могу это сделать… А ты, веришь в меня или не веришь, поможешь или не поможешь, вонзишь кинжал в спину или нет, должен знать лишь одно — я обязательно докопаюсь до истины. Пойму, что я должен делать и сделаю это. Чего бы мне это не стоило. Как бы долго мне не пришлось следовать этому пути, я обязательно пройду его до конца.

Фелимид молча выслушал мою не менее горячую речь. Молчал какое-то время, а затем попробовал изобразить поклон в тесной карете.

— Если это правда, то я прошу прощения, что сомневался в тебе, аниран. Если ты смог сделать то, что не может сделать ни один мужчина вот уже в течение тринадцати зим, я смирено жду твоего наказания за то, что возомнил себя большим, чем я есть. Я всего лишь твой слуга.

— Оставь, Фелимид, — недовольно поморщился я. — Прекрати. Не надо так унижаться. Просто знай, что я способен на многое. Поддерживай меня и больше не испытывай. Не смотри со стороны, не присматривайся. А давай толковые советы, ведь я в вашем мире новичок. Здесь ты ориентируешься куда лучше меня. Что бы не происходило дальше, от тебя теперь я желаю слышать лишь правду. Всегда и обо всём.

Фелимид выслушал меня и утвердительно кивнул:

— Отныне всегда!

Я немножко успокоился. Лёгкое негодование отступило. Я вновь взял бурдюк и выпил воды. Желудок утробно заурчал, требуя скорее загрузить его энергией.

— Теперь оставь меня, Фелимид, — попросил я. — Мне надо поразмышлять, пока есть время. Я должен подумать на счёт тебя и своего поведения в будущем.

Фелимид кивнул. Потянулся рукой к дверце и приоткрыл её. Затем, перед тем, как выскочить прямо на ходу, обернулся и прошептал:

— Дитя анирана? Весть о нём вдохновила бы многих… И многих бы испугала…

Он спрыгнул с подножки и закрыл дверцу. А я немного приоткрыл шторку, рассматривал незнакомый город и думал над его словами.

Фелимид действительно прав: новость о том, что впервые за много зим в этом мире зародилась новая жизнь, многих бы повергла в шок. Многих бы порадовала и действительно дала бы народу надежду на то, что исцеление возможно. Доказала бы, что анираны здесь именно для этого.

Но сообщать всем и каждому об этом, я не собирался. Могу поведать лишь тем, кому уже доверяю, или тем, чьё доверие мне необходимо заслужить. Как я поступил с солдатами, некоторые из которых, в итоге, отдали за меня свою жизнь. Поэтому рот пока надо держать на замке. Смотреть и присматриваться. И молчать. Кто бы не поджидал меня за этими высокими стенами, сначала я должен к ним присмотреться. И лишь потом раскрывать рот. Не поступать, как я поступил с Фелимидом. Не болтать по-дружески. А следить за словами и тщательно выстраивать диалог. Теперь я не буду подходить к каждому из местных дикарей с открытой душой. Теперь я сначала получу от них информацию, высосу досуха, и только затем решу, стоит ли откровенничать в ответ.

Глава 22 Добро пожаловать в столицу

Я вновь глубоко погрузился в мысли и прекратил обращать внимание на то, что происходит в округе. Рассеянно смотрел из окна и вряд ли что-то видел. Но испуганный женский крик вырвал меня из дебрей задумчивости.

Линию ворот мы пересекли через ряды то ли почётного караула, то ли через ряды слишком большого количества стражи. Я даже успел заметить помятые металлические доспехи на последних солдатах из рядов. Ехали дальше по грунтовой дороге меж добротными каменными домами. Улица была широка, кое-где из окон домов выглядывали заинтересованные мордашки. Где-то был слышен стук топора или молота. Но оживлённый человеческий поток, который я видел на въезде в Равенфир, отсутствовал. Ни дети не бегали, ни торговцы не торговали, ни женщины не сновали с лукошками, ни ремесленники не собирались в болтливый кружок. Казалось, все попрятались по своим конурам.

Но услышав женский крик, я сразу понял направление, откуда он идёт. Взгляд метнулся и выхватил из дальней подворотни трёх крепких мужиков, которые прижали женщину к стене и остервенело рвали на ней одежды. Я не рассмотрел её лица, не смог понять возраст. Я лишь увидел, как один из мужиков размахнулся и врезал ей кулаком. Женщина хоть и не потеряла сознание, но быстро поняла, что сопротивление бесполезно — она затихла так же быстро, как и её крик.

Я собрался, было, отворить дверь и выскочить, чтобы каждому из тех троих по очереди с носка засадить по яйцам. Но дверь перехватил Бертрам. Он свесился с коня и придержал её рукой.

— Движемся дальше, — из-под забрала голос звучал глухо. — Здесь королевской власти нет. Здесь правят другие. Нам нельзя останавливаться.

— Дайте мне немного времени, — попробовал я возмутиться, собираясь расправиться с той тройкой за пару минут. Но затем услышал торопливые шаги. Чуть отклонился, чтобы успеть зафиксировать происходящее, и заметил, что к тройке спешит толпа мужчин. Не воинов, не солдат. А самых обычных мужчин. Не высоких, не статных. Будто обычные жители города спешили туда, где свершается несправедливость. И мне так показалось именно потому, что в руках каждого из них я увидел орудия. Не орудия труда, а орудия убийства.

— Опасней лишь за чертой города, — ответил на незаданный вопрос Бертрам, когда подворотня скрылась из глаз и раздались грозные крики вперемешку со звуками борьбы. — Даже мы там не ходим в одиночку. Нападут толпой и разденут до нага. А то и убьют…

Я ничего не сказал и скрылся в карете. Хоть кулаки сжались сами по себе, я понимал, что вычищать Авгиевы конюшни ещё не пора. Время придёт, конечно. Но сначала надо достичь куда более важной цели — заручиться поддержкой короля.

Всю дорогу я сидел в карете один одинёшенек, размышлял и украдкой смотрел из окна. Наблюдал за повсеместным упадком и разрухой. Видел лица испуганных и недовольных жителей, покуда мы большой колонной подъезжали к внутренней стене города.

Я немного ошибся, когда представлял себе, как выглядит город. Услышав от Каталама про «внешнюю» и «внутреннюю» стены, я предположил, что Обертон похож на город, окружённый двумя кольцами. Кольцами в виде каменных стен. Но всё было не совсем так. На самом деле к городу примыкало огромное озеро, которое питало широкий ров. Как и ров, город защищала каменная стена. Внешняя стена. Внутренняя же стена окружала лишь часть города. Ту часть, которая прижималась к внешней стене и где возвышался королевский дворец. Он был возведён на невысоком холме и виден с моей укромной наблюдательной позиции. Сплошь выстроенный из камня, он вырастал словно огромный укреплённый замок богатого лорда и сливался в единое целое с огромной каменной стеной.

По мере приближения рядовые горожане стали попадаться всё реже. Стали попадаться совсем нерядовые; всё чаще мы замечали мужчин в кожаных и металлических доспехах, мужчин на откормленных лошадях, лица которых были скрыты забралами шлемов. Кое-где на нашу процессию подозрительно косились тщедушные старички в белых рясах, которых сопровождали крепкие мужики в таких же рясах с треугольными красными знаками на груди. Стали даже попадаться люди, коих я сразу принял за зажиточных горожан. Их одежды, их осанка, их поведение с не такими, как они, выдавало их полностью. А когда я мельком услышал раболепное: «Чего изволят примо?», сомнения рассеялись окончательно.

У врат внутренней стены нас долго не мурыжили. Мне даже показалось, что нас ждали. Бертрам быстро о чём-то перетёр с командиром стражи и нас пропустили, с интересом поглядывая на карету и предполагая, кто бы мог прятаться внутри той кареты.

Дальше, мне показалось, мы попали в другой мир. За вратами стены вырастали начинающие цвести сады и правильные ограды из возделанных кустов. Вымощенная камнем дорога разошлась перекрёстком. Одна дорога прямиком выводила к огромному замку, а две другие терялись по правую и левую руку. Что находилось справа, я не увидел, но слева вдоль стены были возведены казармы. Как я понял, казармы королевской стражи. По этой дороге парами неторопливо курсировали закованные в знакомые пластинчатые доспехи наездники. Проходившие мимо хорошо одетые пешеходы, кланялись таким наездникам и отходили в сторону, пропуская. Вдоль рядов аккуратно подстриженных кустов сновали работники. Кто-то даже тащил деревянную лесенку, ставил у дерева и лез подстригать ветки.

На полпути к королевскому дворцу радовал глаз тихой гладью красивый пруд с несколькими фонтанами и птицами, без страха бороздящими просторы этой тихой глади. По периметру пруда располагались деревянные беседки и бесчисленное множество обычных скамеек. В самой большой беседке, заставив мои глаза чуть ли не выпасть из глазниц, репетировал самый натуральный оркестр. Я не был большим специалистом в этом деле, а потому смог разобрать лишь несколько ударных и струнных музыкальных инструментов. Услышал звук флейты или нечто похожее. А когда мы уже проехали мимо, не удержался и высунулся из окна, чтобы застать момент исполнения какой-нибудь мелодии. Я не увидел дирижёра, но когда кто-то дал отмашку, оркестр заиграл. Заиграл сплочённо и вполне профессионально. Оркестр играл какой-то бравурный марш, под который хотелось идти строем по плацу и отдавать честь бравому фельдмаршалу.

— Мать честная, — схватившись за голову, пробормотал я, когда укрылся в карете. — Какие, на хрен, оркестры? Народ вымирает… Зимой зерно у крестьян конфискуют… А тут стригут кусты и оркестры играют. Обалдеть.

Перед тем, как припарковаться у ступенек с дюжиной гессеров в охране, наша процессия совершила почётный полукруг вокруг шикарного фонтана. Огромного фонтана, являвшего собой чудо архитектурной мысли. Он представлял из себя счастливых маленьких детишек, которые лазали по ветвистому дереву, как бы играя друг с другом в прятки. Лица детей озаряли улыбки, а из каждой ветки декоративного дерева била тоненькая струйка воды. И таких струек были десятки.

— Вот это да, — вполне искренне восхитился я. Ничего подобного я не видел даже в своём мире. Куда более совершенном, чем этот.

Карета остановилась. Но я не спешил выходить. Выглянул и быстро осмотрелся.

— Здесь безопасно, — Бертрам первым слез с лошади и отворил дверь. Рядом с ним спешились Каталам и Иберик. По короткому движению, я понял, что дверь собирался открыть именно Иберик. Но Бертрам опередил его.

Я вышел, чувствуя себя настоящим примо. Не потому, что все раболепно склонились передо мной. А потому, что первое, что бросилось мне в глаза — это не стены и башни из крепкого камня, а удивлённые и перепуганные лица тех гессеров, что стояли на страже перед вратами. Отварив «варежки», они пялились на меня, будто точно знали, кто должен пожаловать ко двору. И желали увидеть подтверждение.

Предательский желудок и естественные процессы, связанные с ним, едва не поставили меня в неловкое положение. Но мне всё же удалось сдержать себя и не испортить торжественность момента.

— Неплохо бы подкрепиться, — чувствовал я себя немного неловко. Мне бы с открытым ртом пялиться по сторонам, изучая ландшафты, а я думал лишь о том, что сейчас сожрал бы мамонта.

— Это непременно случится в скором времени, — пообещал Бертрам. — Пока же нам приказано…

Врата замка отворились нараспашку, будто их кто-то с силой пихнул ногой изнутри. Стуча башмаками по каменному полу, к нам спешил комитет по встрече.

Многолюдную процессию возглавлял высокий седобородый мужчина солидного возраста. Одет, правда, он был весьма противоречиво, я бы сказал. Я даже сдержал себя с трудом, чтобы не засмеяться. Эдакий звездочёт из старых детских сказок. Странный голубоватый колпак на седой головушке. Такого же цвета просторный кафтан. И широкие рукава, в которых мог бы поместиться футбольный мяч. В сопровождении ещё двоих седовласых мужчин «звездочёт» торопливо шёл впереди, прижимая рукава к худой груди. А чуть позади держалась «десятка» гессеров.

Он ловко спустился по каменным ступенькам. Очень ловко для его возраста. И принялся бегло осматривать прибывших гостей.

— Кто из вас? Кто из вас ОН? — спросил он взволнованным голосом.

«Звездочёт» не носил золотой короны на голове и щеголял в одеждах, в которых вряд ли бы щеголял настоящий монарх. Поэтому, видимо, никто не упал перед ним на колени. Но я воспользовался короткой возможностью и с интересом изучил лицо незнакомого старичка.

Хотя вряд ли его можно было назвать старичком. Выглядел он вполне неплохо для своих лет. Несмотря на седые волосы и седую, аккуратно подстриженную бороду, передвигался он вполне уверенно и ничуть не запыхался, спускаясь по ступенькам. Морщины присутствовали на его голубоглазом лице, но умеренные. Они не делали его лицо похожим на лицо курильщика с многолетним стажем. Они придавали ему солидности. Длинный острый нос следовал за взглядом и оказывался направленным на каждого, за кем следили глаза. А длинные пальцы рук напряжённо переплелись у паха и едва заметно постукивали друг о друга, выдавая волнение.

Первым, как самый осведомлённый, уважительно склонил голову Бертрам. Он повернулся ко мне и указал рукой на «звездочёта».

— Это — магистр Анумор, — представил его Бертрам. — Первейший мудрец Астризии и главный советник Его Величества.

Примеру Бертрама склонить голову последовали другие. И гессеры, и Каталам с сыновьями, и Умтар, и даже Фелимид. Возможно, они точно знали, кто это такой. В их глазах он выглядел чем-то большим, чем в моих. Я же лишь слышал о нём. Мельком слышал. Поэтому, вместо уважительного поклона, принялся бестактно рассматривать, и всё же не удержался от улыбки, когда ещё раз прошёлся взглядом по фигуре в смешных одеждах.

— Значит, это ты, — уверенно констатировал магистр, быстро сделав правильные выводы. — Всё же это правда?

— Да, это правда, — осторожно признался я. — Меня зовут Иван. И я действительно аниран.

— Странное имя для наших мест, — хмыкнул тот, а затем добавил, так и не потребовав демонстрации доказательств. — Ладно, не будем затягивать. Его Величество король Анфудан Третий и Её Величество королева Исида с нетерпением ждут тебя. И нам нельзя заставлять их ждать больше, чем возможно. Давай поспешим? — он сделал приглашающий жест рукой.

В местном этикете я не разбирался совершенно. Я не знал, как положено себя вести при первой встрече с королевскими персонами. Хоть я не благоговел перед титулом местного монарха, всё же испытывал определённую долю волнения. Не только потому, что мне была необходима его протекция. Не только потому, что я обязан произвести хорошее впечатление. А потому, что очень боялся, что король превратился в жалкое подобие героя рассказов Каталама и возмущённых жителей деревень. Я боялся, что он действительно стал марионеткой в руках церковных деятелей. Что сломался окончательно и теперь озабочен лишь оркестрами, да тем, красиво ли пострижены кусты у пруда.

— Королевский распорядитель займётся остальными, — магистр Анумор поёрзал ножками, скрытыми подолом кафтана, и дважды нетерпеливо щёлкнул длинными пальцами. Так, будто лакея поторапливал. — Идём скорее, аниран.

Щёлканье мне не понравилось от слова «совсем». Но здесь демонстрировать гонор я не посмел. Впереди меня ждёт самое важное знакомство в моей новой жизни.

Поэтому я прикусил эго и пошёл следом за шустрым «звездочётом». Успел заметить, как дёрнулся, было, Иберик, чтобы сопроводить меня. Но ему не дали: гессеры молча преградили дорогу и не стали ничего объяснять.

За всё то время, что я шёл следом за магистром через залы и коридоры, он ни разу не обернулся, ни разу ничего не спросил. Я следовал в его фарватере и просто смотрел по сторонам. Потому что тут было на что посмотреть.

Он открывал двери и не останавливался, а я разглядывал искусные картины с портретами незнакомых мужчин и женщин, принимающих величественные позы. Я ступал по дорогим коврам, видел резную мебель, монументальные каменные статуи и вычурные деревца, с ветвей которых свисали незнакомые фрукты. Я видел сложную мозаику на потолке в виде ангелочков с детскими лицами. Они напоминали херувимчиков, радостно смеялись и веселились. Я видел дорогие шторы на огромных окнах в пустынных залах, видел резные витражи. Видел золотые статуэтки вдоль коридора, которые стояли так же смирно, как и замершие гессеры. Я видел предметы роскоши повсюду. Я смотрел на всё это и, вместо вполне заслуженного «вау» при других обстоятельствах, лишь хмурился и кривился. Я разглядывал эту роскошь и не понимал на кой хрен здесь всё это. Людям за пределами дворцовых стен жрать нечего. Люди вымирают. Зимой у крестьян зерно конфискуют, а тут золотые статуэтки на полу стоят. На кой хрен они сдались, если умнее было бы переплавить их, отчеканить монеты и золотом оплачивать зерно, а не тупо грабить? Зачем нужны все эти явно не дешёвые ковры, если через сто зим по ним топтаться будет некому? Ведь это совершенно неважные вещи. Абсолютно неважные. Как они могут помочь спасению мира?

Когда магистр Анумор открыл очередную дверь и остановился посреди широкого зала, я сердился и чувствовал лёгкое негодование. Я уже считал, что королю не мешало быть более практичным. Весь этот показной блеск абсолютно бессмыслен. Всё это надо изъять и раздать тем, кого он ограбил зимой.

— Мы пришли, — магистр отвлёк меня от размышлений.

Я бегло осмотрел пустой зал с просторными окнами, с высокими потолками, с балконом на уровне второго этажа, который охватывал зал вкруговую. У неприкрытых шторами окон стоял самый настоящий трон. Дорогой, покрытый шёлком, наверное. С позолоченными или золотыми подлокотниками. Слева располагался ещё один трон, чуть поменьше. Наверное, чтобы подчеркнуть вторичность по сравнению с центральным. И сейчас оба трона пустовали.

Я растерянно осмотрелся.

— Прямо как в сказке?

— Угу, — согласился я с магистром, который, слегка усмехаясь, за мной наблюдал. — А где… м-м-м… царственные особы? Нужно ли мне что-нибудь знать, чтобы подготовиться к знакомству?

— Король и королева сейчас будут, — спокойно ответил он. — И тебе ничего не надо знать о них. Ты всё равно не успеешь подготовиться. Просто отвечай, когда они будут спрашивать. Честно отвечай. Ведь ты действительно аниран? Так ведь?

— Ну, да. Я же сказал, — по-простецки пожал я плечами. А потом до меня дошло, что я не обратил внимание на маленькую деталь. Я кое-чего не заметил. Того, чего нет в этом пустом зале, но, по моему разумению, должно быть. — А где стража? Гессеры, я имею в виду. Если это тронный зал, где охрана короля?

Магистр усмехнулся.

— Я потребовал дать мне немного времени наедине с тобой. Я хотел убедиться… Как, ты говоришь, тебя зовут? Иваном?

Мои брови сошлись в недоумевающую дугу. А глаза подозрительно уставились на магистра Анумора. Он ведь так и не попросил меня продемонстрировать доказательства.

— Тогда позволь представиться и мне, — он церемонно поклонился, не боясь потерять смешной колпак. — Меня зовут Игорь Александрович Гуляев. И я — первый аниран.

Оглавление

Глава 1 Вновь долгий путь в одиночестве

Глава 2 Нежданные гости

Глава 3 Невероятно сложный выбор

Глава 4 И один в поле воин

Глава 5 В темнице

Глава 6 Важное знакомство

Глава 7 Первый день на новом месте

Глава 8 Не время сражаться, время прятаться

Глава 9 Совсем не «серая мышь»

Глава 10 Новые планы

Глава 11 Снова в дорогу

Глава 12 А это ещё кто?

Глава 13 Дни в пути без новостей

Глава 14 Наконец-то обжитые земли

Глава 15 Союзники или обычные сектанты?

Глава 16 Засада

Глава 17 Неожиданная встреча

Глава 18 Божественное исцеление

Глава 19 Сны

Глава 20 У городских стен

Глава 21 Непростой разговор

Глава 22 Добро пожаловать в столицу