Матильда [Матвей Дмитриевич Балашов] (fb2) читать онлайн

Матвей Балашов Матильда

«Население Земли за последние десять лет выросло в два раза», – гласил крупный заголовок пожелтевшей газеты, которую ветер безуспешно пытался поднять с земли резкими порывами: повалившаяся на бок коляска плотно прижала газету к асфальту и не давала той сдвинуться с места. Обложку украшали фотография ребёнка с впавшими щеками и куском хлеба в руках и жирные пятна. Зрелище было удручающее.

Профессор Макаров остановился посреди «умершей», как их прозвали в народе, улицы – одной из тех, что были оставлены во власти ветра, – и наклонился: на бумаге еще можно было разобрать дату выпуска – 11 мая 2032 года. Мужчина усмехнулся: как же давно это было. И откуда только она взялась здесь спустя столько лет? Наверное, кто-то из жильцов выбрасывал хлам, в спешке покидая свою квартиру.

Ученый вспомнил события десятилетней давности, ужасные, но по-своему великие. События, непосредственным участником которых стал лично он.

В ноябре того года Семёна Макарова, совсем еще зелёного, отправили в качестве эксперта по радиоволновым технологиям на закрытую конференцию в Нью-Йорке, посвященную глобальным демографическим проблемам Земли. «People of the World – 2032» – это название Макаров с тех пор запомнил надолго.

Он в то время изучал влияние радиоволн на живые организмы и, когда ему предложили принять участие в этой конференции, это больше походило на глупую шутку. Семён не представлял, какое отношение его деятельность имела к вопросу перенаселения, но, как потом выяснилось, отношение это было самым непосредственным.

Молодой человек согласился, не раздумывая: это ведь Америка, страна чудес. В крови бурлил молодецкий авантюризм. Только потом он понял, что это не экскурсия с классом в областной центр и упасть в грязь лицом на глазах у всего мира он не мог.

Нью-Йорк встретил Семёна первым снегом. Самолёт долго не садился, и впервые оказавшийся заграницей учёный мог в подробностях рассмотреть мир за бортом, похожий из-за беспросветного снегопада на палату в психбольнице.

Мать перекрестила Семёна перед вылетом, и потому он не сомневался, что приземлится успешно, однако подлокотники перестал держать мертвой хваткой только после полной остановки двигателей. Это был первый полёт в его жизни.

В центре города всё выглядело, как в рождественском кино: высотки в белых шапках, такси под цвет мандаринов, вечно голодные белки в центральном парке – только людей было гораздо больше. Их было слишком много даже для Нью-Йорка.

Прожив всю жизнь в России, Семён не мог по-настоящему оценить масштабы катастрофы: что 7 миллиардов, что 14 миллиардов – всё одно, места на всех хватит. Однако здесь всё было по-другому. На улице нельзя было вздохнуть и ты становился безвольной частью толпы. Недоедающей, суровой толпы. Мужчины и женщины, которых дома ждали голодные дети, локтями расчищали себе дорогу на работу, и в каждом взгляде чувствовалось общественное недовольство. К счастью, пробыл ученый там недолго.

Конференция проходила в старой штаб-квартире ООН, и перед входом в неё Семён впервые поймал себя на мысли, что это была не туристическая поездка. Около двухсот флагов смотрели на него, поникнув. «Кого только в наше время не отправляют на конференции, от которых зависит судьба человечества», – будто говорили они. Правда, тогда Семён ещё не знал, насколько важной для человечества была эта конференция.

Он стоял и не решался сделать шаг в неизвестность, пока снег укрывал его дешевое пальто из искусственной шерсти, которое мама подарила ему перед поездкой «для солидности». Высокое здание смотрело на него в тот момент, как человек – на муравья. Одно движение, и ты раздавлен.

– Тебе не придется ничего говорить, – напутствовал его начальник отдела, в котором он работал, когда они стояли в аэропорту с другими представителями из России. – поедешь, развеешься. Так, для галочки, – в этот момент он улыбнулся и пожал потную ладонь Семёна, посмотрев куда-то в сторону. Раздался щелчок фотоаппарата.

– Знаешь, будет даже лучше, если ты будешь говорить как можно меньше. Предоставь дело людям с опытом, – закончил начальник так, чтобы слышал только юный ученый.

«Это обнадеживает», – подумал тогда Семён.

«Люди с опытом» представляли из себя седовласого дедушку с золотыми зубами, пожилого мужчину, глаза которого за толстыми очками казались совсем крохотными, и женщину очень важного вида с кожаным саквояжем не менее важного вида. С такими представителями Россия могла спать спокойно.

Бедного Семёна обыскивали добрых пять минут, увидев российский флаг на бейдже. Годы идут, а привычки со времен холодной войны остаются. Чернокожий охранник сначала достал из кармана ученого ручку и поставил крестик на своей руке, что было довольно рискованно (чего не сделаешь ради безопасности страны?), потом достал оттуда же блокнот и внимательно рассмотрел каждую пустую страницу. Гораздо меньше его заинтересовал кошелёк с парой долларов и банковской картой и загранпаспорт с фотографией улыбающегося веснушчатого юноши внутри.

После этого охранник выдал Семёну наушник со встроенным переводчиком и показал, куда идти дальше. Широкая лестница на втором этаже делилась на две, и молодой человек повернул направо.

Зал был почти полон, когда Семён зашел внутрь. В этом гигантском помещении собрались лучшие специалисты в области радиотехники, электромагнетизма, генной инженерии, океанологи, метеорологи, политики, десятка других наук и он, Семён Макаров. Всего около пятисот человек – многовато для закрытой конференции. Что-то было чарующее в словосочетании «закрытая конференция». Как будто он в миг стал частью чего-то великого.

На экране горела надпись «People of the World» и изображение демографической карты мира. Страны были раскрашены в цвета от красного до зеленого в зависимости от плотности населения: Китай с Индией горели адским пламенем, а Россия оставалась цвета свежескошенной травы.

Семён почему-то испытывал гордость, смотря на это изображение.

Молодой человек сел в секторе России рядом с седовласым старцем из аэропорта, и тот неуклюже пожал ему руку.

– Ксенофонтов, Российская Академия Наук, – проскрипел мужчина. – Социолог, – никого не удивило, что представители одной страны знакомятся только сейчас. Из соседнего сектора Норвегии в это время раздавался смех.

– Макаров, радиотехник, – ответил Семён, и его слова потонули в шуме зала. Конференция началась. Молодой человек почувствовал себя жалким среди этих людей, умнейших людей со всей планеты. А ведь он мог сидеть сейчас и разрабатывать дальше радиолокационные станции – заниматься тем, к чему его готовил университет, и не вздрагивать от каждого шороха.

Конференцию открыл тогдашний председатель ООН, кажется, по фамилии Мартинез. Он поблагодарил всех за приезд и произнес вступительную речь.

Если вкратце, в своей речи он объяснял, почему люди столь разных профессий собрались сегодня здесь. Что традиционные методы контроля рождаемости утратили свою эффективность, и, если население Земли продолжит увеличиваться, перспективы у человечества так себе. Что нужны совместные усилия всех специалистов, объединенных под знаменем науки. Нужно забыть слова биология, физика, химия, социология и вспомнить великую миссию всех деятелей науки, коими все собравшиеся и являются.

– Сегодня высказаться должен каждый, – сказал Мартинез посреди речи. – Каждый должен внести вклад в спасение мира.

Потом он отпустил пару неуместных острот и занял своё место, после чего раздались хлипкие аплодисменты. Всех волновали проблемы перенаселения и массового голода, а не ободряющие речи председателя ООН.

Первыми пошли предложения ученых из США. Некоторые из них показались Семёну рациональными, но подавляющее большинство звучало, как бредни сумасшедшего. Он выделил для себя колонию на Марсе, умный вирус и искусственные плавучие континенты посреди Тихого океана. Не такими уж дураками оказались эти американцы.

Японцы, выступающие следующими, к этому списку добавили подземные города и предложили использовать в качестве новых континентов многочисленные острова мусора, появившиеся на карте за последние пятьдесят лет. Семёну эта идея понравилась.

Всё это выглядело, как кадры из фантастического фильма с комедийным уклоном, но смешно почему-то не было. Взрослые серьезные люди предлагали порой настолько сумасшедшие варианты, что волосы вставали дыбом.

Летающие города, креокапсулы (представитель Индии выкрикнул это слово с таким видом, будто одно только звучание его было способно решить все проблемы), пропаганда чайлдфри, эвтаназия для всех людей старше семидесяти лет, запрет здорового образа жизни, насильное закрытие родильных домов, запрет антибиотиков…

Страны шли одна за другой, и до Семена вдруг дошло, что когда-нибудь настанет черёд России. И, стало быть, его черёд. Его никто не предупредил, что говорить придется всем. Благодаря начальнику он был уверен, что нужно будет только сидеть и кивать. Может, тоже с умным видом сказать какое-нибудь не менее умное слово? Что-то типа интерференции… Седовласый Ксенофонтов, будто прочитав его мысли, в этот момент посмотрел на молодого ученого с осуждением.

Семён почувствовал себя, как не выполнивший домашнее задание пятиклассник, до которого вот-вот дойдет список. Неизбежный провал был всё ближе с каждой минутой, и он начал ускоренно думать. Молодой человек приучил себя не поддаваться панике – лучше пустить эту энергию на что-нибудь полезное.

Радиоволны и средство от перенаселения. Звучало так, как будто его попросили назвать самые не связанные друг с другом вещи. Нет тут никакой связи. Нет и не может быть. Радиоволны. Перенаселение. Голод. Случайный набор слов.

Он пытался вспомнить свои исследования, свои опыты по влиянию радиоволн на живые организмы. Там точно что-то было, что-то подходящее. Кажется, в этом были замешаны мыши. Да, точно, мыши. Но что именно? Фрагмент из прошлого вертелся где-то совсем рядом, и тут Семён вспомнил.

Но ведь это безумие, чистой воды безумие. Но после всего услышанного… После предложения запретить антибиотики… Почему бы и нет?

Норвежские ученые предложили полностью перестроить организмы людей, чтобы те могли питаться солнечным светом, как растения. Макаров не поверил, что кто-то взаправду мог предложить что-то подобное. В зале раздалось недовольное уканье.

Каждому участнику отводилось по минуте, и поэтому долго гореть от стыда бедным норвежцам не пришлось.

– Россия, – объявил компьютерный голос. Ксенофонтов из академии наук первым поднялся со своего места и поведал миру свой план безвозмездного и бессрочного предоставления Сибири Китаю. Зал многозначительно притих.

Макаров подумал, что этот старичок вряд ли согласовал своё предложение с власть имущими. Отдать Сибирь со всеми её природными богатствами китайцам? Да её россиянам-то не дают. И этот человек называл себя социологом? Седины, как оказалось, не были показателем большого ума.

Затем настала его очередь. Семён поднялся и увидел на экране таймер: 59, 58, 57… Сейчас или никогда. Он откашлялся.

– Я бы хотел предложить использовать радиоволны для подавления некоторых функций человеческого организма, – начал он и откашлялся еще раз. 42, 41, 40… – Я проводил исследования на грызунах, – почему-то Семён не захотел говорить слово «мыши», – и, если правильно подобрать частоту, можно получить интересный эффект, – 29, 28, 28… – В частности, можно лишить живое существо детородной функции, – 10, 9, 8… – Это, на мой взгляд, будет гуманным… – его микрофон выключили, прервав его на полуслове.

Зал притих еще более многозначительно. Российские ученые удивили всех.

Семён вспомнил своих мышей и их маленькие красные глазки. Он успел привязаться к ним за два месяца экспериментов, по большей части безрезультатных. Он даже дал им имена.

Учёный воздействовал на них огромными порциями радиоволнам разных частот, а они только смотрели на него, не понимая, что происходит. Семён и сам не понимал, что происходит. Он учился шесть лет в вузе, чтобы с умным видом сидеть и переглядываться с мышами? Оставалось только написать научный труд по этой теме. «О пользе грызунов» или «К чему может привести игра в гляделки?».

В один день самая взрослая и толстая из мышей Матильда стала еще толще: внутри неё зародилась жизнь. Внутри неё начали формироваться мышата, которым не суждено было родиться на этот свет. Макс, один из самцов, стыдливо отводил взгляд, когда Семён на него смотрел, и вопрос отцовства отпал.

Учёный хотел завершить опыты над Матильдой, но Начальник отдела Прохоров сказал ему, что перед молодым ученым открылась уникальная возможность: облучить только зародившееся существо. Макарова тогда передернуло. Как-то это не по-человечески.

– Это всего лишь мыши, – ответил Прохоров своей излюбленной фразой.

«А это всего лишь люди», – подумал Семён, как через стену услышав гул аплодисментов и поняв, к чему может привести его задумка. Он еще мог отказаться, выйти из зала, уехать домой, но момент был так сладок. Когда еще у него будет возможность внести своё имя в анналы?

Никому не нужный и не известный перед конференцией Семен Макаров мог вернуться в Россию ученым с мировым именем… И мышата погибли не зря.

После конференции к Семёну подошли люди с очень важным видом и отвели в какой-то кабинет. Там было светло и уютно, и Семён понял, что пытать его не будут. В комнате, помимо него, сидели еще двое участников саммита.

Мужчина в костюме сказал что-то по-английски, но ученый разобрал только «Вы» и «мы». Он никогда не любил языки.

– Мы бы хотели обсудить с Вами ту идею, о которой Вы сказали до, – прогудел переводчик у него в ухе, – Это кажется, как что-то перспективное, чтобы спасти мир от голода. Это кажется инновационно.

«Это кажется, как лишение людей их естественных прав», – передразнил про себя Семён корявого переводчика. Искусственный интеллект все еще оставался искусственным. «Сам же предложил, – убеждал он себя, – назад пути нет.» Глупость какая-то. Конечно, путь назад есть. Есть путь в любую сторону, только не в эту.

Были предложены сотни других способов решить эту проблему, но выбрали именно его. Почему? Неужели он чего-то стоит? Или здравый смысл остался за непроходимой стеной безысходности?

– Мы никогда не думали таким способом, – продолжил мужчина в костюме, и Семён улыбнулся, представив, что он и по-английски говорит так нескладно, – мы не могли представить, что радиоволны могут помочь решить эту загадку.

«Я и сам никогда не мог этого представить», – продолжал комментировать про себя Семён. Ему казалось, что ему должны дать слово и пока стоило молча кивать.

– Ваша ответственность огромна, но результат стоит попробовать, – эту мысль переводчик переврал окончательно. И ведь не с древнегреческого переводит, а с английского. Чем там занимаются разработчики ИИ, пока он, Семён Макаров, спасает мир?

Молодой человек представил заголовки газет с этой фразой, и маленький метроном в глубине его груди ускорил темп.

Он не заметил, что все трое присутствующих уставились на него, как учителя – на нерадивого ученика. Двое ученых сидели в креслах, закинув ногу на ногу, и не доверяли ни одной его мысли. В их глазах читалось, что идея Семёна кажется им как минимум абсурдной, а как максимум – тайным оружием Советского Союза для порабощения мира. Почему-то в представлении Семёна эти люди всё еще называли большое пятно на карте между Китаем и Северным Ледовитым океаном четырьмя громкими буквами. А говоривший до этого мужчина просто стоял меж двух огней и не знал, чью сторону занять, поэтому выбрал сторону большинства.

Семён робко протянул вперед мокрую от пережитого за день руку и сказал:

– Буду рад работать с вами, господа, – фраза прозвучала гораздо хуже, чем он планировал, и по недоумевающим лицам Семён понял, что переводчик снова сплоховал.

Мистер Мартин – так звали организатора сей встречи – так же робко протянул руку в ответ, и первый прямой контакт с инопланетной жизнью был завершен успешно: конечность Семёна даже не покрылась волдырями. Как хорошо, что на рукопожатиях говорят во всем мире.

После этого двое ученых нехотя встали и подошли к Семёну пожать руки. В итоге они оказались вполне достойными людьми, если опустить издевки переводчика.

Постаревший на тысячелетие Макаров поднял газету с земли и поставил коляску, чтобы не нагоняла тоску. Внутри неё лежал плюшевый медведь без глаза и улыбался. Пережиток прошлого.

Профессор не успел сделать и десяти шагов, как ветер безжалостно повалил коляску опять, заставив мишку выкатиться на середину дороги. Машины тут все равно не ездили, поэтому ему ничего не угрожало, и Макаров продолжил путь, не зная только, куда идти.

Первым делом Семён подписал соглашение о неразглашении. Всё это не было похоже на спасение мира в его представлении: тайны, шепот, несвободы – это больше походило на какой-то заговор. После оказалось, что договор о неразглашении был очень хорошей идеей. Да и о каком разглашении может идти речь, когда имеешь дело с сильными мира сего?

А потом начались исследования. Бесконечные и, казалось, безуспешные исследования. Опыты, расчеты, споры. Один из ученых – немец по фамилии Гофман – работал в области генной инженерии, а второй – Кевин Шерпи, американец – был биологом и, как потом выяснилось, радиолюбителем. В детстве он разобрал и собрал радиолу в машине своего отца и был очень доволен собой. Правда, работать после сборки она не начала и отец был доволен сыном в гораздо меньше степени.

Основной проблемой стал языковой барьер. Семён не понимал ни слова из инструкций на английском языке, и это замедляло процесс. Двое коллег смотрели на него, как на обезьянку в зоопарке. Не знать английский в 2032 году… На очки со встроенным переводчиком у мирового сообщества денег не хватило.

По просьбе Семёна, из России прислали его родное оборудование, и проблема частично была решена. Когда парень увидел радиолокатор со знакомым логотипом – красной гайкой – на сердце как-то потеплело. Как будто частица родины была с ним здесь, на чужбине. Вот бы закрыть глаза и проснуться в Москве…

Дальше дело пошло бодрее, хотя результат всё ещё был за горами. Точнее, о текущем местоположении результата вообще невозможно было судить.

Они с Гофманом наблюдали за поведением генов под воздействием радиоволн разной частоты, но ничего, в общем-то, не происходило. Гены оставались генами, и никаких особых изменений замечено не было. Они походили на собаку, преследующую свой хвост. Еще раз и еще один. В этот раз точно получится. Но и в следующий раз, и в следующие сто за ним ничего не получалось.

Спустя месяц исследований команда начала сомневаться в целесообразности дальнейших опытов. Не было заметно никаких, даже самых незначительных подвижек. После такого руки опускались сами по себе. По косым взглядам коллег Семён догадывался, на кого свалили всю вину, и готов был с этим согласиться. Нужно было просто промолчать, а не лезть вперёд со своими безумными идеями.

Лежа перед сном в своем номере, Семён не переставал думать. Теперь это был вопрос принципа: он должен был найти ответ. Решение витало где-то рядом, нужно было только пойти в нужном направлении. Он вспоминал своих мышей. По ним тоже нельзя было сказать, что в их организме происходят радикальные изменения, но изменения, тем не менее, происходили. Молодой человек подолгу не мог уснуть.

Один раз Семён позвонил матери узнать, как у неё дела. Своим звонком он её разбудил – это было слышно по голосу, хотя она упорно продолжала это отрицать. Она рассказала ему, как в магазине старик вытащил буханку хлеба у неё из корзинки. Просто так, из вредности, – на прилавках хлеба хватало. Семён не очень понял, к чему была эта история, но мать после неё убедительно попросила его решить проблему всеобщего голода, до которого в России никому не было дела. Где оно, ваше перенаселение? По телевизору об этом ни слова.

– А что, если рассмотреть изменения на атомарном уровне? Или еще более низком? – спросил Семён на следующий день Гофмана.

– Я думал над этим, но где мы возьмем такое оборудование? Постоянное наблюдение за атомами, кварками… Что-то из фантастической области, – переводчик как будто тоже побаивался неулыбчивого немца и старался формулировать предложения как можно грамотнее.

– Нам нужно провести опыты над реальным объектом, – встрял в разговор Кевин, – и желательно над плодом, – он сделал паузу, – и желательно над человеческим, – он всегда спокойно говорил вещи, о которых другие и думать не хотели.

– Речь идет о спасении человечества, напоминаю, – добавил он, увидев потерянные лица коллег.

– Ты предлагаешь провести опыты над беременной женщиной? – переспросил Семён, подняв брови.

– Не понимаю, что вас двоих так смущает, – невозмутимо ответил Кевин, – им ведь делают УЗИ, а там излучение похлеще, – это было неправдой, конечно, но Семён с Гофманом зацепились за эту соломинку. От безысходности люди принимают любые оправдания своим поступкам и, что самое страшное, сами начинают верить в них.

– Ни одна женщина на такое не согласится, – сказал Гофман и хотел уже вернуться к своим расчетам, однако Кевин его остановил.

– Моя жена согласится, – американец сказал это с гордостью и весь загорелся. Семён не поверил своим ушам.

– Ты хочешь рисковать жизнью собственного ребёнка? – воскликнул он.

– Я ничем не рискую. Это абсолютно безопасно: нам ведь нужно только смоделировать ситуацию и понять, как поведут себя клетки.

– Наша задача – лишать людей репродуктивной функции, а не вредить неродившимся детям, – голос Гофмана дрожал. Кажется, жизни детей волновали его особенно остро. – Ты забываешь, зачем мы здесь.

– Наша задача – спасти людей от вымирания, и, если для этого надо идти на жертвы, я готов. На кону жизни миллиардов, напоминаю, – Кевин продолжал говорить спокойно, возбужденность выдавало только едва сбившееся дыхание.

Вдруг мужчины одновременно посмотрели на Семёна, и он ужаснулся: неужели они хотят, чтобы его голос стал решающим? Эти седовласые петухи хотят, чтобы едва вылупившийся цыпленок решал судьбу мира? Он почувствовал пульсацию вены на виске и покалывание в кончиках пальцах. Чувство собственной важности в мгновение перекрыло доступ рациональных мыслей в мозг.

И он решил судьбу мира. Правда, мир не узнал об этом. Не было благодарных писем, не было громких заголовков газет с его именем – не было ничего. А если мир и узнал бы об этом, вряд ли нашелся бы хоть один человек, который не плюнул бы Семёну в лицо при встрече.

– Я – за спасение мира любой ценой, – выпалил он, не успев как следует подумать.

В эту секунду Гофман поник, а Шерпи расцвёл. Семён не понимал до конца, правда ли всё это во имя науки или у Кевина просто тяга к массовым убийствам детей. Он совсем не был похож на сумасшедшего.

– Нам нужно согласовать это с руководством, – холодно сказал Гофман после минуты молчания. В этом был весь он. После непродолжительных препираний с совестью осталось только согласовать с руководством.

Макаров улыбался, вспоминая это время. Время, когда судьба мира зависела от трёх никому не известных ученых, по воле случая попавших на ту злосчастную конференцию.

Всё это звучит абсурдно, но отчаявшиеся люди готовы пойти на всё. Как отец, чей ребенок болен раком, идет грабит банк, чтобы оплатить операцию. Как человек, потерявший работу, прыгает с крыши. Несчастья управляют нашими жизнями.

И когда дело касается миллионов голодающих людей, когда новости пестрят кровавыми заголовками, когда микропластик витает в воздухе, когда рыба в океане – редкость, тогда высокие люди решают, что проблема в перенаселении. Их не волновали прогнозы экологов пятьдесят лет назад. Для них проблема появилась только сейчас, когда люди переступают через мешки с костями, в которых биологи с трудом могут распознать homo sapiens.

Жена Кевина Клариса, которую Семён про себя называл Ларой, без раздумий согласилась на исследования, как будто готовилась к этому всю жизнь. Было заметно влияние биолога.

«Я же смотрю новости и всё понимаю», – многозначительно сказала она и почему-то подмигнула растерянным мужчинам.

Женщина легла на кушетку и с облегчением выдохнула. Кевин намазал её надувшийся живот гелем и начал лепить туда датчики. Семён в это время готовил излучатель.

Гофман не хотел быть соучастником этого преступления, но и сидеть без дела не намеревался, поэтому занял позицию в отдалении и приготовился записывать показания прибора.

Семён включил аппарат: раздалось недовольное гудение, потом кто-то будто кашлянул, и экран наконец-то загорелся. Все-таки отечественное производство. Никогда не подводит.

Весь процесс занял от силы час: им нужно было только посмотреть, как плод отреагирует на радиоволны. Семён крутил переключатель частот, Гофман записывал числа, а Кевин держал жену за руку и улыбался. На их глазах творилась история.

– Это всё, – сказал Семён, достигнув крайнего значения частоты. – Можно закругляться.

По вытаращенным глазам коллег он понял, что к такому слову переводчик готов не был.

– Заканчиваем, – добавил он, и Кевин, достав бумажные полотенца, с любовью принялся стирать следы геля с живота жены.

Гофман пробежал глазами показания и покачал головой: ни одного выброса, ни одной аномалии. Только однажды маленькое сердце стало биться чуть медленнее и поменяло ритм. Но только однажды.

– Я же говорил, что это полностью безопасно, – сказал Кевин, когда его жена вышла. – Ну, что там? – из коридора раздался сухой кашель, но он сделал вид, что не услышал.

– Да ничего, на 759 Герцах сердце ёкнуло да на 7 Герцах повысилась активность головного мозга, и всё, – слово «ёкнуть» переводчик, как ни странно, знал.

– Чьё сердце? – не понял Кевин. Мыслями он явно был в другом месте. – Чей мозг?

– Ребёнка твоего, чьи же ещё?

– Значит, мы на верном пути, – Кевин загадочно потер руки.

– А если последствия покажут себя только потом? И твой ребёнок родится инвалидом? – спросил Гофман. – Как ты будешь жить с этим? – И зачем только нагнетать в и без того напряженной обстановке?

– Мой ребёнок родится в мире, где нет голода, – это всё, что меня волнует. А инвалидом он может родиться и просто по велению судьбы – никто не застрахован.

Он говорил так, как будто речь шла о покупке самоката. Холодный расчет полностью победил чувства внутри этого человека.

Семён всё это время стоял рядом с аппаратом и крутил переключатель, как маленький ребенок, наблюдающий за ссорой родителей. Не хватало только широкого раскрытого рта и свисающей слюны.

– Немыслимо, – тихо сказал Гофман, но все его услышали, – просто немыслимо.

В коридоре опять кашлянули.

Руководство в итоге приняло их предложение: они тоже хватались за любую соломинку. Их не волновало, что ученые собирались убивать неродившихся детей без спроса матерей. Все оправдывались великой целью.

По предложению Семёна, начали ставить опыты на мышах. Сначала человеческие дети, потом мышата. Где-то в этой последовательности наблюдается отсутствие здравого смысла.

Концентрация волн была настолько мощной, что сердца мышат дружно останавливались, навсегда лишая их возможности увидеть белый свет и оставляя мышь-мать без способности иметь потомство. После мышей в ход пошли собаки, а потом в лабораторию доставили двух мартышек из местного зоопарка. Радиоволны били всех без разбора. Это был успех. Оставалось только решить, когда можно перейти от опытов к реальной практике и как беспристрастно облучать случайных беременных женщин, чтобы никто не мог упрекнуть их в предвзятости.

Кевин предложил было направить сигнал со спутника на всю Азию. «Ну а что? Их и так много», – так он прокомментировал своё решение, но быстро оставил эту затею. Два моралиста в команде с ним смотрели на него слишком гневно, когда разговор заходил об этом, так что с такими идеями американец решил повременить.

– Индия, Китай, Франция, Беларусь, Алжир, Бразилия, Канада или любая другая страна – не должно иметь значения. Все государства повинны в перенаселении, и бесчеловечно лишать целые народы будущего только из-за плотности населения. Вина лежит на всех без исключения, – в своей речи Гофман намеренно не назвал Германию, США и Россию. Никто не хотел думать, что их детище действительно коснется всех.

Потом Гофман предложил запрограммировать аппараты УЗИ, чтобы те в случайном порядке облучали некоторых женщин слишком большим количеством волн. Независимо от их положения в обществе, расы, возраста. Любых женщин.

Никто из мужчин не думал, что в их плане спасения планеты страдать почему-то должны только женщины. Женщины должны рожать мертвых детей, женщины должны терять веру в этот мир, женщины должны хоронить свои мечты, пока мужчины будут читать заголовки новостей, переполненные их фамилиями.

Идея Гофмана показалась всем наилучшей. Попросту потому, что других и не было.

18 января 2033 года – эту дату Семён хотел бы стереть из памяти – в лаборатории собрались какие-то важные люди, высокопоставленные чиновники со всех концов света, чтобы одобрить проект. Троим ученым предстояло выступать перед ними и с научным равнодушием говорить о своих намерениях. Далеко не самых приятных для неподготовленного слушателя намерениях.

Слово «беспристрастие» звучало так часто, что начинало потихоньку вызывать у присутствующих нервный тик. Во время речи Гофмана – именно его выбрало подавляющее большинство их немногочисленной команды – слушатели не показывали никаких эмоций: ни вовлеченности, ни интереса, ни удивления, ни ужаса. Они сидели и слушали доклад министра сельского хозяйства о площади посевов пшеницы, а не план по спасению мира.

Когда немец закончил, их троих попросили удалиться на время совещания. Как будто им не сообщат о финальном решении в любом случае. Абсурд.

Ожидание было мучительно. Всем троим казалось, что решается их судьба, а не судьба целого мира, и оттого им было еще страшнее. Они слишком много знают, чтобы их оставили в живых. Так, по крайней мере, думал Семён. Что им стоит убрать ненужных свидетелей? У них в руках есть решение проблемы, есть технология – учёные им больше не нужны.

Спустя тринадцать с половиной минут их позвали обратно. Гофман всё это время смотрел на часы, поэтому знал наверняка. Семён пропустил Кевина вперёд.

Все сидевшие там, кроме одного бородатого мужчины, выглядели довольными. Из-за седых волос тот мужчина буквально был белой вороной. Наверное, в коллективе его не очень любили. Общество никогда не любит людей, чье мнение не совпадает с мнением большинства. А если они это свое мнение могут еще и аргументировать, то это уже совсем никуда не годится.

Присутствующие начали вставать и, улыбаясь, пожимать руки дрожащим ученым. Кажется, никто не собирался их убирать, и постепенно страх прошел. Все вели себя так, как будто люди на Земле на мгновение перестали умирать от голода, как будто всё наладилось.

Совсем неуместным показался Семёну фуршет, последовавший за заседанием. Танцы на костях? Пир во время чумы? Точнее и не скажешь.

Он не притронулся к еде: ему вдруг стало тошно. Еще вчера он считал себя героем, а сегодня… Сегодня ему хотелось вернуться домой, словно ничего этого не произошло. Люди могли соорудить плавучие континенты, колонизировать Марс, построить подземные города, но нет: они выбрали его идею.

Когда он изучал в университете радиоволны, вчитывался в труды умнейших людей, пытаясь разобраться в загадках электромагнетизма, он не мог представить, к чему это приведет. Он не мог представить, сколько крови будет на его руках, читая труды Максвелла, Фарадея, Ампера. Что сказали бы они, увидев, в каких целях используют их открытия?

Он пожимал руку женщине с ярко-рыжими волосами, а в голове стоял образ матери. Как она там? Он не звонил ей с того раза, а сама она позвонить ему не могла: всё еще верила, что это неимоверно дорого – звонить через океан.

Все эти лица расплывались у Семёна перед глазами. Кто они? Зачем они здесь? Почему жизни людей зависят от их решения? Он держался из последних сил, чтобы не сорваться, и еле дотянул до номера. Он не знал, что чувствовали его коллеги, но мог предположить, что Кевин был горд и, наверное, рассказал всем, что именно его жена стала первым шагом на пути к лекарству от голода, а Гофман просто молча считал драгоценные минуты, потраченные на пустую болтовню.

Семён лежал и смотрел в потолок не в силах сделать выбор. Это его детище, его проект. Проект особого назначения, как он представил его матери. Тогда звучало гордо – сейчас вызывает рвотный рефлекс. Он не мог бросить дело вот так, у самой финишной линии, он не мог позволить себе лишать права на жизнь бесформенных, маленьких, но уже членов общества, не мог смотреть на кадры из голодающих стран… Эти мысли разрывали его изнутри.

В дверь постучали: это был Гофман. Он тоже не мог уснуть и выглядел разбитым. Только мистер Шерпи крепко спал в ту ночь, видя во снах слово «профессор» рядом со своей фамилией. У него в жизни была цель.

– Люди идут на УЗИ, чтобы увидеть своего ребёнка, так? Увидеть это черно-белое существо, отдаленно напоминающее человека, услышать бульканье маленького сердечка, так? – Гофман говорил быстро и громче обычного. – Это я разрушил их мечты. УЗИ станет эшафотом. Люди утратят счастье.

– Не стоит винить себя: ты сделал это из добрых побуждений. Мы все сделали это из добрых побуждений, – Семён не верил ни единому своему слову, но не мог смотреть на разрушение столь могучей личности, сгорбившейся на стуле перед ним. – Когда на кону миллионы жизней и, что гораздо важнее для тех, кто обычно принимает решения, миллионы долларов, люди пойдут на что угодно, чтобы исправить ситуацию. Наша общая жадность, равнодушие и тщеславие привели к этому, нам всем и отвечать.

– А невинные дети? – Гофман становился всё меньше и жальче на своём деревянном стуле.

– Давай не будем называть их детьми, чтобы это было не так тяжело. Это плоды, – Семён не мог поверить, что эти слова вышли из его рта. Язык перестал помещаться во рту.

Гофман посмотрел на него покрасневшими глазами.

– Плоды? Плоды?!

– Если ты не перестанешь считать их людьми, ты не сможешь жить дальше. Мы лишаем жизни не сформированных полностью людей. На этом сроке еще можно сделать аборт, – Семёну последний аргумент пришел в голову только что и показался очень убедительным.

– Аборт люди делают по собственному желанию, – скрипнул зубами постаревший Гофман.

Какая это глупость, подумал Семён. Взрослый человек не может понять простых истин. Без жертв не может быть движения вперёд. Нужно отдать что-то, будь то деньги, время, энергия или жизнь, чтобы получить то, что ты хочешь. Это вечный круговорот, неразрывный замкнутый круг. Или молодой человек лишь пытался убедить себя в этом.

– Мы всё равно не можем ничего изменить, так надо хотя бы попытаться приглушить угрызения совести. Ты должен поверить, что пользы твой поступок принесёт больше, чем вреда, – Семён говорил «ты», потому что переводчику не было дела до формальностей.

– Я никогда не смогу понять убежденности некоторых людей, что без жертв не бывает результата. Жизнь не так мучительна и сложна, как нам говорят в школах, – Гофман поднялся и вышел, не сказав больше ни слова.

Семён встал перед окном и окунул взгляд в ночной Нью-Йорк. Город продолжал жить своей жизнью, ему и невдомек, что кто-то где-то голодает – его огни горят, как раньше, его улицы полны, как раньше. И магазины по ночам грабят, как раньше. Только раньше выносили деньги, а теперь выносят хлеб. Ценностные ориентиры у людей сбились, а город остался прежним.

Ученому захотелось позвонить матери – единственному человеку, который способен был его понять, но он не мог. Не мог дать этой женщине лишний повод для переживания. Пусть лучше живет в сладком неведении, чем с осознанием того, что её сын – автор проекта по истреблению населения. Произнеся это словосочетание про себя, Семён поежился: сам же уговаривал Гофмана не давать страшным вещам подобающих терминов. Страшные вещи можно назвать по-другому, и они уже не такие страшные. Самообман сладок до боли в зубах.

На следующий день к ним прислали инженера из какой-то большой фирмы по производству медицинского оборудования – Семён это название никогда не слышал. Луи Дарвин – человек, собиравшийся совершить преступление против эволюции, – быстро влился в коллектив. Ему-то не нужно было ставить опыты на беременных мартышках и наблюдать, как мертворожденных мышат отправляют в мусорное ведро. Ему нужно было только добавить в аппарат УЗИ новый функционал.

У Семёна появилось подозрение, что об истинном назначении радиоисточника Луи не доложили. Он просто выполнял указания Гофмана и Шерпи, копошился в компьютере, крутил какие-то гайки, разбирал и собирал машину для убийств с улыбкой на лице. Всё было готово довольно быстро.

Было даже как-то обидно, что месяцы трудов вылились в пару дней плёвой работы для одного человека, но об этом мало кто беспокоился. Главное – результат. А результат был на лицо, хотя новое устройство внешне нельзя было отличить от обычного аппарата УЗИ.

Самым сложным оставалось проверить работоспособность нового аппарата. Самым сложным для ученых, но совсем простым для людей в пиджаках. Они просто доставили его в одну из местных больниц под предлогом реновации и стали ждать. И до того они были спокойны, будто сидели на рыбалке с удочкой, в то время как троица сидела как на иголках.

Ждать пришлось три месяца: только тогда можно было подтвердить, что у одной женщины случилось то, что случилось. Семён отказывался называть вещи своими именами. Это произвело фурор в верхних слоях общества. Планета – и их материальное благополучие – была спасена.

Хотя эта женщина, потерявшая ребёнка, вряд ли чувствовала то же самое. Жертвам их проекта даже не выплачивали компенсацию: всё сохраняли в тайне. Потом выяснилось, что и выплачивать-то некому, но останавливать начатое никто не собирался. Что людям до жизней других людей?

На итоговом собрании, прошедшем через полгода, Семён не смог сдержать слёзы, и все решили, что это были слёзы радости. Большие люди хлопали его по плечу, отчего он каждый раз вздрагивал, и говорили слова благодарности, а он всё думал о той женщине и прятал дрожащие руки в карманах. Что бы сказала она? Слова благодарности? Похлопала бы она его по плечу?

На фуршет в этот раз Семён не остался: его дома ждала мама.

Через два года после этого запустили массовое производство аппаратов УЗИ нового поколения. Об этом Семёну написал Кевин. Его наконец-то сделали профессором и представили к государственной награде. Его мечта сбылась. От Гофмана Семён больше не слышал.

В новостях об их проекте не сказали ни слова. Тишина. Как будто ничего и не случилось. Не рассосались острова мусора в океане, не перестали драться за кусок хлеба люди, не вылечились больные. Неужели мир не может существовать без этого? Матери Семён сказал, что их проект – проект особого назначения – провалился. «Зато мир посмотрел», – сказал он тогда с улыбкой, до боли сжав нижнюю губу зубами. Улыбаться было невыносимо.

После поездки в США Семён посетил свою старую лабораторию всего раз: хотел пройтись по заднему двору и вспомнить беззаботные студенческие годы. Там всё оставалось таким, каким он помнил. Учёный испытал смешанные чувства, увидев покосившийся самодельный крестик под старым клёном. Он и забыл об этом. К горлу подступил ком.

Корявыми буквами на табличке было выжжено слово «Матильда».