Усилители смысла [Владлен Лядский] (fb2) читать онлайн

Необходимое предисловие

Эта книга никак не связана с коронавирусом или какой другой масштабной эпидемией, пандемией или фобией. Просто так уж совпало по времени – корона и финальный рывок. Чумные каникулы, знаете ли. В их период всегда тянет сделать что-то масштабное.

Книга замыслена и исполнена как психоделик, поэтому не рекомендуется людям с нарушенной психикой. Людям впечатлительным или с некрепкими нервами рекомендуется читать её днём, без соответствующего звукового сопровождения и не в одиночестве. Не хотелось бы, что бы кто-нибудь из-за этого пострадал.

Остальные могут делать всё, что сочтут нужным – читать вечером или ночью, завернувшись в плед и создавая себе настроение соответствующей музыкой. А также одевать наушники и не задёргивать шторы.

Более того, я бы даже рекомендовал это сделать – гораздо легче будет погрузиться.

Единственная просьба – не читать быстро. Иначе не будет необходимого эффекта. Торопиться некуда и незачем, а фразы закручиваются так, чтобы было удобно мыслям. А они длинные, сложные и витиеватые.

Также хотелось бы выразить благодарность (а теперь и светлую память) Олегу Парастаеву и Александру Зацепину – без их композиций этой книги просто бы не получилось. А также всем прототипам, которые так или иначе были упомянуты в тексте.

Да, если кому-то вдруг потребуется – список тематической музыки приведён в конце.

Всё, всё, более не отвлекаю.

Пролог

Знаешь, я думаю тебе нужно лишь умереть, чтобы получить признание.

Посмотри на историю сам. Кого ты там видишь? Великих мертвецов.

Когда ты мёртв, это становится интересно.

Локи. 6,5

А может, в мире иная череда?

И не уходим мы отсюда,

А возвращаемся туда?

Эпиграмма неизвестного автора

Началось с того, что люди стали спокойно умирать. Прощались с близкими, ложились, складывали руки поудобнее и тихо отходили.

Кто-то искренне оплакивал усопшего, кто-то произносил пустые пышные речи, кто-то быстро и деловито закапывал тело, пока не завоняло. Современный мир весьма рационален и циничен, чтобы утруждать себя ещё чем-то.

Дальше люди стали умирать. Везде, всегда и без особой причины. Кто сидел, тот падал лицом на стол, руль или станок. Кто лежал – ложился поудобнее. Кто стоял – прислонялся, закрывал глаза и медленно сползал вниз.

В связи с участившимися авариями чрезвычайные службы не знали покоя. Но вскоре их транспорт переквалифицировался в труповозки – потому что на месте аварий были только люди с лёгкими ранениями да остывающие трупы со спокойной и светлой улыбкой на лице.

Косило всех. Косило везде. Тот, кто спасался в закрытых бункерах, подводных лодках и других труднодоступных и защищённых местах, имел одно отличие от остальных – похоронить его было некому.

Ни болезни, ни возбудителя так и не нашлось. Люди просто спокойно умирали, достойно отходя в мир иной. И создавалось впечатление, что кто-то большой и могущественный забирает людей самым простым и добрым способом.

Потому что живыми на небо берут только праведников.

В короткое время вымерло восемь десятых людей. Если наложить статистику, чтобы выяснить, какой особенностью обладали выжившие – ничего не получилось бы. Просто не умер человек и всё.

Вслед за смертями пришло уныние. Никогда ещё людям не демонстрировалась их беспомощность перед лицом обстоятельств. Исторический цикл должен был дать взрыв пассионарности – эдакий период малых и больших бунтов, срывания устоев, возникновения новых народностей и новых целей. И религиозных течений.

Где-то это было, но всегда где-то в стороне от конкретно каждого человека. Наверно, просто слухи. Или привычное людям преувеличение.

Вездесущие секты притихли – никакая доктрина не предусматривала столь гуманный конец. И ещё ни перед каким пастырем так явно не вставал принцип «ты будешь следующим». И никто не мог чувствовать себя в безопасности, неся слово Божье.

Людей, чтобы поддерживать всю машину всемирных деловых отношений, перестало хватать. Они слишком быстро умирали, чтобы она успела эволюционировать. Многие экономические взаимоотношения потеряли смысл – оставшаяся часть ещё долго могла пировать на том, что изготовлялось с запасом для целого.

Топливный кризис отодвинулся в заоблачные дали сотен лет. Экологические проблемы деться никуда не могли, но ухудшаться стремительно перестали. Личные связи порвались, пробки рассосались, торопиться вновь стало некуда.

Но для людей, которым вечно кто-то мешает, досталось слишком места под солнцем. Больше, чем рисковали переварить.

Наверно, это было время, когда волевым порывом можно было изменить жизнь к лучшему, направить человечество к звёздам или просто научить не кидать мусор мимо урны. Наверно. Но лет через несколько. Может, даже несколько десятилетий, когда сменится поколение, открытие станет данностью, и не будет давить на сознание.

А пока… пока много людей, сорванные со своих мест, не спешили вновь вкапывать свои обожженные корни где-то. Не все верили, что эпидемия кончилась.

Интернету, после того как доказалось, что он был контролируем, верить перестали. Любая другая связь, дающая возможность понять, что общаешься с живым человеком, утратила смысл – ведь с восьмидесятипроцентной вероятностью завтра его могло уже не быть.

Непросто общаться с будущим мертвецом.

Единственное, чему оставалось верить – собственные ощущения. Те, кто не верили и в них – стали первыми жертвами новой фобии.

А кто верил – сорвались в путешествия. Транспорта и питания к нему теперь стало вдоволь. Дороги остались, а воздушные границы перестали существовать.

За ненадобностью.

Но большинство людей предпочитало двигаться пешком. Часто даже без карты – просто день за днём идти вдоль выбранной дороги. Или не идти по ней, а просто куда глаза глядят.

Новые массовые кладбища были скрыты от лишних глаз, чтобы не давить на сознание. А незнакомые места, о существовании которых идущие даже не подозревали, часто начинались прямо за городом, прямо за вторым перекрёстком от привычного маршрута.

Не всех это удивляло – многие были уже слишком циничны, кто-то слишком много повидал, чтобы просто так испытывать чувство удивления. А кто-то устал от всего.

Уцелевшие спутники следили за такими путешественниками. Часть из них была взломана хакерами, которые таким образом удовлетворяли свою тягу к новому. Хотя и некоторые выжившие и никому не нужные офицеры, в чьи обязанности ранее было вменено следить за изображениями с экранами, развлекались подглядыванием с недосягаемой высоты.

И так один из спутников, пролетая по-над меридианом, в некоторый момент дал чёткую картинку двух движущихся объектов. Небольшие такие, с вкраплениями отдельных металлических объектов, с температурой чуть выше окружающей среды. Люди то есть. Неторопливо двигающих по оврагу, в котором проходила трёхпутевая железная дорога.

Но наблюдателю, сидящему за пультом, картинка интересной не показалась. Двое молодых людей неэкстравагантного вида, пыльных и потных от долгого пути по бестеневой местности. Шли они сильно раздельно – по разным склонам, не притормаживая, не разговаривая, и не примериваясь к шагу друг друга. Давно идут, вместе идут и знают куда идут.

Наблюдатель знал этот регион – впереди этих двоих не ждало ничего интересного. И сами они неинтересные. Просто ещё одни из.

Он ещё немного посмотрел на смещающуюся картинку с двумя объектами с температурой выше окружающей среды, забыл про них и занялся поисками забавы на следующие два часа.

Второй из идущих приостановился поглядеть в голубое небо, выцветшее до белизны. Глаза заливал пот, песчаные склоны пышели жаром, перспективу обрубали поднимающиеся голые склоны, разнообразящиеся наверху мелким мусором вперемешку со старой галькой, выгребённой из-под шпал. А вид вперёд был таким же унылым и дрожащим от горячего воздуха. И туда уходил пятый.

Точнее, это он был пятым, а тот, идущий впереди – вторым. Но стоящему хотелось, чтобы было наоборот. И чтобы стало прохладней, зеленее и некоторое разнообразие вокруг.

Но хотеть в августовский полдень в полупустыне – это лишнее. Лучше идти дальше, потому что закапываться ещё рано – Второй говорил, что настоящая жара уже прошла, теперь всё плавно смещается к осени.

Хотя ему лично так совершенно не кажется.

Стоять на солнцепёке надоело, и он пошёл. Прибавить ходу, чтобы догнать второго… глухо дело. Всё равно он где-то остановится, и будет ждать, пока Пятый его не нагонит.

Но как же всё-таки жарко. Настолько, что в одиночку идти легче. Не надо на что-то показывать, подходить поближе, чтобы рассмотреть… да на последнем перегоне такого так и не встретилось.

Он переставлял ноги, ставя их шире, чтобы не мокло в шагу – там натёрлось уже и болело. Ничего стоящего в поле зрения не попадалось – даже саксофон, прислонённый к километровому столбу – это всего лишь саксофон, прислонённый к километровому столбу. Но он всё-таки притормозил – сквозь пелену жары к нему пробилось некоторое изменение происходящего к лучшему. Успокаивая зуд под черепом, он остановился.

Выжженная земля под ногами сменилась высохшей травой. Ближе к дну она приобретала зелёный оттенок и росла редким ковром. Раньше такого не было.

Сухой ветер сдул застоявшийся воздух, пробрался под рюкзак, подсушил взопревшую рубашку. Пятый дёрнулся от неожиданного ощущения. Кажется, он опять провалился в песчаный бред – когда теряешь чувство времени и бредёшь в каком-то направлении под какую-то назойливо зудящую фразу.

Пятый огляделся. В бред он впал достаточно давно, если его рельсы успели взобраться на холм. Вторая колея шла сейчас по другому склону, окончание же средней как-то проскользнуло мимо сознания.

От столба для проводов к электричкам отходила асфальтированная дорожка – в стене холма (склоны оврага плавно перетекли в близстоящие холмы с зажатой между ними долиной) была выемка, куда и текла изгибами асфальтовая змейка.

Пятый пожал плечами – кому и зачем нужна дорожка, ведущая из никуда прямо к железке?

Трава под ногами не уменьшила температуру, и солнце всё так же палило из зенита. Но теперь мысль идти дальше понималась легче.

Перед тем вновь пойти неторопливым шагом дальнего перехода, Пятый ещё раз оглянулся. Саксофон у столба ярко и холодно блестел своими клапанами, издалека выглядевшими как фигурчатые выпуклые узоры на поверхности, сходящие на нет у золотого пятна раструба.

За столбом вновь начиналась высушенная земля, превращая обычный бетонный столб для проводов к электричке в столб пограничный.

Пятый ещё раз пожал плечами и пошёл дальше. Теперь шлось легче – ботинки перестали выбивать из каменистой земли пыль, глаз цеплялся за травянистые пятна, всё более зелёные. Потом из-за вершины холма выступил кусок бетонного здания – наверно, склада или ангара. И впереди на другом холме из фона проступил Второй, сосредоточенно шагающий по тропинке вдоль рельс.

Холмы измельчали, долинка между ними сгладилась, обе колеи вновь сошлись вместе. Железная дорога стала такой как положено – обе колеи шли рядом на галечном возвышении. Слева стена холма постепенно сменилась бесконечным бетонным забором, из-за которого то и дело что-то торчало. Справа тоже мелькнул забор, но потом сменился жиденькими деревьями, затем вплотную к дороге подступили огороды, защищённые густо разросшейся ежевикой и заборами из десятка палок, обмотанных кое-как ржавой колючей проволокой. Затем их заменили сады.

В садах деревьев было больше, но сквозь их кроны Пятый различал белёные высокие каменные заборы. Но дома не прижимались к железной дороге, между ними и садами было строго соблюдаемое расстояние – видимо, обычная дорога.

Когда они дошли до переезда, Пятый убедился в правильности своего предположения: к переезду сходились три улицы, состоящие из одноэтажных домов. Центральная, самая широкая, постепенно поднималась вверх, где-то далеко во что-то упираясь. Правая и левая ничем особенным не выделялись, разве что левая, косвенно уводящая к городу, была больше усажена деревьями.

Пятый смотрел на них, пока будка ГАИ, сейчас безусловно пустая, не заслонила ему вид. Тогда он стал смотреть вперёд и влево. Там бесконечный забор отступил от дороги, прервался несколько раз, пропуская дороги и отдалился ещё дальше, отгородившись двумя стенами деревьев вдоль автомобильной дороги, тротуаром и узкой полоской кукурузного поля.

Пятый был бы не прочь сойти с рельсов и войти в город, но Второй сосредоточенно шагал по шпалам, упорно не замечая неритмичности своей походки. Ноги, чтобы идти через шпалу, были коротки, а наступать на каждую было слишком неудобно. Нога то и дело наступала на гальку, но Второй всё никак не отходил в сторону.

Пятый решил не вмешиваться, ведь ходьба – личное дело каждого. Второй слишком долго ходил, чтобы просто так сбивать себе ноги.

А в личные обеты Пятый старался не вмешиваться.

Тем временем забор слева прервался надолго. Вместе со стеной деревьев. В проёме виднелось полустеклянное здание с диспетчерской вышкой в качестве украшения. Пятый поднапряг глаза и прочитал вывеску «Аэропорт».

Значит, город был не так уж мал, если в нём пересекались два разных пути дальнего следования. Но…

– Море в сорока километрах на северо-восток отсюда, но порта там нет. Плавать некуда.

Второй всё-таки сошёл с неудобных шпал и пристроился идти рядом. Пятый посмотрел вперёд и понял причину – дальше путь занимал состав. И обозримого конца ему не было.

Они перешли на тропинку, которая шла вдоль рельсов. Второй, вынужденный идти рядом, оживился и заговорил о всякой всячине. За обсуждением важных пустяков они отмерили пару километров, а город всё не кончался. Даже наоборот, огороды то и дело сменялись замусоренными пустырями, а за заборами огородов стали проглядывать плановые четырёх- и пятиэтажки.

Огороды окончательно прекратились, и железная дорога стала отделена от города только пяти метрами полосы отчуждения и узкой полоской асфальта. Тут Второй ни с того ни с сего сказал «мне туда» – поднырнул под очередной вагон и оказался на другой стороне насыпи. Пятый постоял-постоял, да и полез за ним – Второй был левша и иногда его желание «быть слева от всего сразу» срабатывало быстро и радикально. Пятый к этому уже привык.

Но под днищем цистерны обнаружились разные выступы и неровности, которые совершенно перекрывали прополз на другую сторону. Пятый решил попробовать поползти под колёсами под следующий вагон – вдруг там будет удобнее. И хоть было это неудобно, низко и перемазался он пыльной смазкой, награды в виде удобного прохода не оказалось. Наоборот, дальше просветы были всё уже и уже – он даже и не подозревал о стольких неровностях под днищем железнодорожных платформ.

Единственный сколько-то пригодный просвет нашёлся только у колёс. Пятый уже подполз к нему и стал пристраиваться, чтобы вылезти, как вдруг понял, что если вдруг поезд дёрнется, его разрежет напополам.

Видение было ярким и объёмным – он слышал, как по составу идёт судорога, загрохочут сцепления, колёса дёрнутся на полметра туда-сюда. И как отполированная долгим употреблением ось (он почувствовал, насколько она тяжелее и больше его немаленького тела) накатывается на руку, давя её всей вагонной тяжестью. И он, зажатый между тележками и буксами (или как там конец вагона называется?) будет отталкиваться кровоточащим обрубком он неотвратимо надвигающейся смерти, а она будет его бездушно давить, срезая лишнее тонкой внутренней кромкой.

Они не раз и не два находили возле железнодорожных путей расплющенные болты, которые неизвестные шутники клали на рельсы перед проходящими поездами. От них оставались только плоские железяки с зубчатыми боками.

Его швырнуло наружу и он, обдираясь обо все эти подножки, краны и дополнительные крепления, полез, обдираясь и сдирая клочья одежды вместе с кожей на свою, правую сторону.

И, вырвав из одежды какую-то зацепившуюся пряжку – её торможение придало его отчаянию больше сил, он встал во весь рост, дрожащий и отдувающийся.

Его заколотил озноб и, чтобы прекратить трястись, он стал осматривать самого себя. Ужас преувеличил повреждения – пара крупных ссадин, грязная царапина и разодранная в паре мест одежда. Но на такой случай в рюкзаке были иголка и разноцветные нитки.

И только тут до него дошло, что колесо могло раздавить его не до конца. А придавить, раздробив рёбра и зажав между деталями. И Второй ничем бы не смог ему помочь. А если бы он не услышал крика о помощи? Эта мысль породила новую волну паники, которая почти погасила предыдущую, оставив его рефлекторно подёргиваться.

Когда до него дошло, что можно было перелезть поверху или через сцепление, он ощутил дикое одиночество.

Дом, в котором узкие лестничные пролёты зачем-то была вынесены на наружную стену (как по таким взбираться в ветреный или дождливый день?) и который он считал очередным, оказался последним. Сразу за пригорком, на котором он стоял, начиналось поле с неопределёнными скукожившимися кустиками. Метров через триста поле заканчивалось каким-то упорядоченным подъёмом – там, видимо, загибалась дорога, охватывая город по периметру.

И НИ-КО-ГО вокруг. Ветер, то и дело меняющий направление, искажал все звуки. Да и как услышишь почти неслышные шаги Второго, который иногда встраивался в пейзаж настолько, что не воспринимался вообще, пока не начинал говорить или двигаться по-другому.

Ужасом появившееся чувство не было – обычный острый приступ одиночества, когда будешь рад любому живому существу, даже враждебному. И ведь не крикнешь, не позовёшь – неудобно как-то. Хотя Второй услышит, поймёт и лишь понимающе хмыкнет, неожиданно оказавшись за спиной.

Но стыдно себе всё равно будет.

И, рубя в себе страх, он заставил идти себя идти вперёд – когда-нибудь состав кончится, и Второй вновь окажется рядом. И всё станет как было.

С тем Пятый и пошёл, морщась, когда задубевшая от пота одежда прикасалась к ободранным местам. Но состав всё никак не кончался, а когда кончился, дорога опустилась в низину, и по бокам возникли склоны из песчаника. Былая бодрость при виде зелени и городских построек испарилась, и в голове вновь зазвучала унылая песенка из зудящих нот, бесконечно повторяемая в такт тяжёлым медленным шагам.

Его не мучало одиночество, перестали надоедать ссадины. То есть и мучало и надоедало, но всё это отошло куда-то на второй план, а первого плана не стало вообще. Однообразие пейзажа – лента дороги под ногами да песчаные склоны по бокам выдавливали всякую постороннюю мысль, поддерживая инерцию действия «идёшь – иди, встал – стой, лёг – тут и умри».

Так он и шёл, пока не поравнялся с бетонным столбом под провода для электрички, как сбоку сказали:

– Ветер стих. Слышишь?

Сколько времени Второй шёл рядом с ним, Пятый не заметил. Но его появление не было неожиданностью, то есть шёл рядом достаточно давно.

И действительно – ветер, наполнявший уши и подталкивающий в спину, неожиданно стих. Удушливая жара, скопившаяся в низине, навалилась на спутников. Пятому даже показалось, что мир схлопнулся вокруг них и ничего, кроме этой бесконечной низины, нет и быть не может. А всё остальное – привидевшееся галлюцинация от жары и жажды. Звуки сразу обступили его, облепили всё вокруг и только ждали подходящего момента, чтобы сорваться со своего насеста и стукнуть его прямо в ухо своей твёрдостью и однозначностью.

– Мы здесь уже проходили. Не находишь?

Пятый натурально не поверил и сделал пару шагов, чтобы увидеть и доказать, но увидел прислонённый с другой стороны столба саксофон и подавился словами. В голове мелькнула шальная мысль, что так здесь на железной дороге обозначают начало и конец города. Но сделав шаг назад, мысль испарилась – он стоял в той же точке, что и два часа назад, когда только вышел из песчаного бреда.

Он не стал пугаться – было слишком жарко. Посмотрев мир, доходя до каждого места на своих двоих, Пятый понимал, что не всегда прямая – самый короткий путь, и что без чертовщины на дальних перегонах не обойтись.

– И что теперь? Назад пойдём?

Второй с недовольным видом ковырял языком в зубах – в данный момент это действительно его волновало больше закольцевавшейся железной дороги. Так ничего не выковыряв, Второй сказал с видом человека, излагающего прописные истины:

– Вперёд пойдём – всё по новой проходить придётся. Попытаем счастья по асфальту – он в другую сторону идёт.

То, что идя назад, они пойдут назад не в город, а дальше – обратно в пустыню, из которой шли днём, Пятый понял, когда дорога услужливо полезла вверх, справа (теперь уже справа) вновь раскинулось поле, ограниченное по краем канав низкими деревьями, а слева-впереди вновь завиднелась многоэтажка с лестницей на стене. То есть закольцевалось странно, но представлять себе схему заворотов в пространстве Пятый не рискнул – слишком уж жарко.

На этот раз Второй шёл слева от состава, и перелазить было незачем. И как только появилась тропинка в сторону дороги, он тут же перешёл на неё. Пятый последовал.

Тропинка шла по неровным периодическим кочкам. Пятый опознал в них косые грядки, идти по которым было ещё неудобнее, чем по шпалам. Но тут грядки кончились, пошла обочина и потом – дорога.

Пятый поднял голову и увидел, что дорога разветвляется – одна действительно идёт в обход, а вторая – вдоль железной дороги. В прошлый раз он её не зафиксировал – поглощён был одиночеством.

Но Второй в её сторону не смотрел – уверен был, что там их тоже завернёт.

Наверное.

Пятый уверен не был – просто шёл рядом.

Миновав заброшенную милицейскую будку со шлагбаумом, намертво вознёсшим узкий конец своей полосатой трубы в небо – эдакая детская пародия на мелкокалиберное зенитное орудие. Если бы дети умели делать такие большие металлически-бетонные игрушки.

Дорога по дуге поднималась на холм. Пятый почему-то отметил для себя, что раскалённый асфальт не спешит липнуть к подошвам – то есть асфальт хороший. Да и выглядела дорога… ухоженно, что ли? Объездные дороги в маленьких городах так не содержат. Даже главные улицы не всегда такие ровные.

Дорога выпрямилась и стала взбираться на холм ещё круче. Пятый не имел ничего против подъёма, но сухой ветер хлестал в лицо редкой мелкой пылью, а нагретый асфальт блестел, отдавая своё тепло двум людям, рискнувшим пойти по нему по солнцепёку. Часов у Пятого не было, но он знал, что вот-вот начнётся сиеста. Это когда надо спать за закрытыми ставнями под кондиционером, а не тащиться в гору по дороге, где тень только от тебя и твоего рюкзака.

Сухо было невероятно – бетонные канавы по бокам дороги шелушились от безводья. Даже засухоустойчивый репейник попадался эпизодически – там, где в бетонном покрытии канавы были проделаны круглые дырки.

Крутой подъём смягчился, но дорога упорно шла вверх. Заодно обнаружился источник мелкого песка, который ветер настойчиво сыпал в полуприкрытые глаза – дорога немного расширялась, выдавив из себя обрамлённый низким бордюром газон, где функции насаждений выполняли фонарные столбы с давно выбитыми плафонами – в таких местах почему-то любят селиться осы. Пятый не любил их до дрожи, хоть его ни разу не кусали. Страх перед ними был инстинктивный и мог быть выражен формулой «одну дави, больше – беги». Поэтому Пятый переместился идти на обочину. В голове от перегрева и усталости стучали молотки, а тело так и подмывало улечься в канаву, где была хоть какая-то надежда на слабый тенёк.

Второму тоже приходилось несладко, но всё «несладко» заключалось в закушенной губе и отсутствующем взгляде. А перебирающие пальцы на лямке рюкзака заменяли ему необходимость занимать голову пустыми рассуждениями. Пятый подозревал что раньше Второй профессионально занимался музыкой и теперь просто проигрывает партии «внемую».

Или привычка въелась настолько глубоко, что когда он занят чем-то серьёзным, руки самостоятельно находили себе применение.

Унылые разграбленные военные склады за разодранной колючей проволокой, позволили сменить себя огромному строительному крану, безвольно повесившему свой хобот, словно хотя опереться о склон холма, но застряв в тисках ржавчины. Бетонные плиты противовеса оторвались и лежали разбитой грудой там, внизу, на невидных отсюда рельсах.

Пятый наверняка подошёл бы поближе и разглядел занимательную разрушенную конструкцию – а то из-за марева ничего точно не видно. Приходится верить тому, что голова достраивает, совмещая две размытые картинки. Но жарко, жарко, жарко! Даже внутренний нервный озноб, то и дело пробегающий по позвоночнику, заставляя время от времени непроизвольно содрогаться, уже не нёс намёка на холод. Просто неконтролируемая нервная судорога, предвестник болезни Паркинсона.

Дорога выполаживалась – вершина холма была уже близко, потом точка неустойчивого равновесия медленно, но верно сменится спуском, всё более пологим…

За таким смыслом он вышел на самую верхнюю точку дороги и… сбавил ход, чтобы увидеть открывшуюся картину, ранее закрытую крутым боковым склоном малого холма.

За редкой пиковой решёткой покоилось здание. Именно покоилось – настолько величественно выглядело четырёхэтажное здание, строенное по тем ещё стандартам, когда потолок на четыре метра от пола – это немного, но для квартиры достаточно. Массивное – дань климату, чтобы сохранять прохладу в стенах, а не производить её с помощью кондиционеров. Да и не было предусмотрено мест в огромных окнах, отделённых друг от друга выдавленными наружу узкими бетонными блоками, образующими высокие ниши, для этих безвкусных четырёхугольных ящиков.

Но массивность не делала здание тяжёлым. Его строили не для того, чтобы нависать над окрестностями. Да, оно доминировало, но не угрожало. Оно просто было. Пятому пришло в голову, что так могла бы выглядеть первая ступенька к Московскому МГУ. Метафорически, конечно – если понимать образование как ступени к пьедесталу.

Но начальные школы не строят такими… величественными. Им это просто незачем. Если только… учащимся с самого начала не призвано внушить чувство глубокого внутреннего достоинства. Впрочем, никому из учащихся эта школа не внушит ничего. Потому что не достроена.

Пустые проёмы окон, никогда не знавшие рам и стёкол. Проржавевшие железные детали конструкции, так никогда и не узнавшие краски. Зависшая над невидным внутренним двором стрела ещё одного циклопического крана. Коробка, сданная под ключ задолго до его рождения и навсегда замороженная. Потому что исчез смысл её существования. А попытки приспособить её под сиюминутные нужды (видные невооружённым глазом из-за жестяного блеска и свежим мазкам бетона) – бессмысленны. Потому что незаконченное здание, ориентированное на вечность, невозможно докончить простыми вложениями. Для вечности деньги – пыль.

Для неё нужно что-то большое. Большие деньги, например. И большое понимание необходимости этой самой вечности. А остальное – суета суёт и всяческая суета. Даже обхватывающая периметр решётка и засохшие ёлочные саженцы у подножия холма. Они исчезнут, сгинут в пыльном ветре, а здание останется.

Увлёкшись рассуждением и разглядыванием несовершённой гармонии, Пятый не заметил, как под его пыльными ботинками оказалась пустота.

Каким чёртом он упал на спину, вместо того чтобы ухнуть в бездонную пропасть…

При падении он потерял ориентацию в пространстве. В спину упёрлись острые и твёрдые грани из рюкзака, только смягчённые обмотанным спальником. И Пятый бестолково болтал руками и ногами в поисках опоры, пытаясь подняться, кусочком себя понимая, что барахтается как перевёрнутый на спину жук.

Ошарашивающий свет солнца заслонило облако, а потом более мелкая, но близкая тень встала рядом с ним. Его дёрнули и потянули за руку, поворачивая набок. Обрётший опору Пятый подобрал под себя ноги и кое-как сел.

Убедившийся в его устойчивом неупадении Второй тоже принял сидячее положение. Именно так. Потому что уловить движение в котором Второй стояще-идущий становится Вторым сидяще-передыхивающим, Пятый не мог. Раз и всё. Сидит как влитой, будто тут ему самое место. А потом – р-раз и пошёл дальше. Будто всегда так шёл. Странный человек.

Пятый посмотрел вбок, чтобы на четвереньках подползти к краю пропасти и заглянуть в неё. Взгляд прошёлся по видимой части дороги, уже начавшей уходить вниз и ни за что не зацепился. Второй и третий взгляд были такими же.

Пятый уставился расширенными глазами на Второго. Тот сидел у бордюра, согнув ноги – вытягивать их по горячему асфальту было бы неразумно, закрыв глаза, тихо-тихо втягивая воздух через приоткрытый рот. Краешки губ то и дело дёргало в горькую усмешку – то ли в такт внутренним мыслям, то ли нервным тиком. Слабый ветерок шевелил волосами, которые не прилепились к мокрой от пота голове.

Очень бы хотелось его спросить, но Второй устойчиво молчал. А раз молчит, значит, не знает.

Пятый прислушался к своим ощущениям. Нет, ему не померещилось – пропасть оказалась у него под ногами. Это не замаскированная ловушка – там ноги успевают ощутить поверхностное натяжение маскировочного слоя, прежде чем тот прорвётся под тяжестью тела. И не поворачивающаяся плита – там чувствуется нарастающее скольжение. И удар другого конца по лбу – если плита достаточно длинная.

Он ещё раз осмотрел асфальт. Ни-ка-ких нарушений. Тогда он перевалился на карачки и осторожно пополз вперёд, ощупывая всё перед собой. Асфальт. Пыльный, выщербленный, потрескавшийся. Очень горячий, но не липкий. Положенный сюда давным-давно и с тех пор не тревоженный. Даже заплатками. Хороший асфальт. Надёжный. На века.

Его ухватили за воротник и поволокли вперёд.

– Хорош.

В этом весь Второй – минимум слов, смысл которых понимай как хочешь. Сам виноват, если понял неправильно. Иногда от него у Пятого трещала и шла кругом голова. Но Второго состояние спутника не волновало. Или волновало, но этого он никак не показывал. Из-за чего Пятый иногда был не прочь его убить. Чаще всего на ночёвке, когда Второй часами без движения пялился в закатное небо. Или так же часами палочкой расковыривал землю. То ли от дела, то ли от балды – Пятый никогда не мог уловить выражение его глаз, чтобы понять наверняка.

Метра через два, когда Пятый преодолел инерцию движения на четырёх конечностях, воротник отпустило. Идти не хотелось, но торчать весь день на солнцепёке без движения – слишком невыносимо. Он и не стал учинять претензию – Второму всё равно она была бы по барабану. Их никто не заставлял идти вместе – просто два человека сошлись и пока им удобнее, они идут вместе. Тяготить станет соседство – разойдутся.

Уйти им далеко не дали. Звук, похожий на удар огромной кувалды по огромной ржавой бочке с протухшими отрубями, плотно обступил их. Пятый закрутил головой, определяя источник звука. Пока не догадался посмотреть на Второго и проследовать за его взглядом. Там медленно оседал белёсый неровный столб – видимо, водяной.

– Э-э… это… что?

Второй облизал пересохшие губы, скривился от боли при прикосновении к запёкшимся кровяным коркам и с каким-то мазохистским злорадством сказал:

– Малая противокорабельная мина образца надцатого года. Нарвались-таки.

Место первое. Прохладность воды

Пока Второй, прихватив его для надёжности за руку, волочил куда-то в сторону от дороги, в безвольно мотающейся пересохшей голове Пятого с глухим стуком деревянных шариков стукались, подпрыгивали и закатывались на стенки две мысли: «на ровных дорогах не бывает бесследных ловушек» и «мины для кораблей ставят в море». На большее его не хватало.

Идти по высохшей земле опять было неудобно – неровности опять попадались периодически. Грядки? Да и что могло расти на этой каменной от безводья земле, которая уже не трескалась – настолько давно она не знала воды. Кактусы в этом направлении земного шара не растут. Или растут?

Впрочем, и эти мысли развития не получили.

Они оказались на асфальтовой аллее, усаженной колючими деревьями, чьи безлистные куповидные кроны переплелись между собой. А некоторые ветки отросли так низко, что можно было запутаться в них нестрижеными волосами. Или оцарапаться макушкой, этими волосами прикрываемой.

Редко высаженные деревья почти не давали тени. Но жара уже не валилась сверху сухим раскалённым ватным одеялом. Даже показалось, что спереди и снизу потянуло чуть ощутимой тухловатой прохладой. Прохладой, прохладой…

Пятый завозился внутри своей одежды, неожиданно испытав приступ дежа вю. Точно, он уже вдыхал этот гниловатый запашок. Когда они ползли вверх по склону и тот уже начал закругляться, он вдруг увидел (услышал, почуял пересохшей глоткой запах воды – наверно, всё сразу), как сбоку в бетонной плите, покрытой двумя ржавыми канализационными люками в крупную дырочку, что-то активно движется с характерным блеском и запахом.

Заинтересованно подойдя поближе, он увидел, что в бетоне есть третья, незакрытая, дырка. В ней от люка осталось только вдавленная предохранительная полоса с изгибами для ушек. Мучимый не сколько жаждой, сколько жаркостью происходящего (ещё чего не хватало – из канализации пить, когда в рюкзаке фляга с чистой водой есть).

Прямо под дыркой нагло торчал винтовой штырь, на котором должен был крутиться вентиль. Вентиль был – закрученный до упора, чуть ли не приваренный к основательной трубе, скрывшейся под слоем воды. На поверхности плавал полуразложившийся мусор, намекая на то, что в этой полузатопленном бетонном доте можно упрятать и это тело, что в люк заглядывает. И ещё с десяток. И никто искать их здесь не будет. Раз уж если вода хлещет из большой (в бедро, не меньше) кабельной оплётки, и никому нет до этого дела. Главная водяная артерия города, шоб её.

Вода застоялась, но всё равно куда-то уходила – вокруг бетонной полосы была такая же сухая земля, как и на всём склоне.

Пятый озадачено почесал в затылке. Жара перестала донимать его, внутри черепа заводились куда большие проблемы – память раздваивалась. Он чётко помнил, как шёл по объездной дороге, страдая от жары, нигде не останавливаясь и даже словом не обмолвившись со Вторым. Но откуда тогда он бы знал, что с водой стало так после того, как насосную станцию у реки растащили местные жители?

И так же чётко он помнил, как рассматривал затопленные трубы с плавающим поверх мусором, сдерживая тошноту от осклизкой прохлады и раскалённого воздуха, бьющего по мозгам сверху.

Он сделал несколько шагов, чтобы догнать вновь ушедшего вперёд Второго.

Тот шёл максимально прогулочным шагом, изо всех сил подчёркивая, что идти туда, куда он идёт, ему совершенно не хочется. Догнать его – только сделать десяток шагов, а каким бы не неразговорчивым Второй не казался со спины, на прямо поставленный вопрос он всегда ответит.

Пятый сделал несколько шагов и уже поднял руку, чтобы тронуть Второго за плечо…

В памяти всё стало на свои места, и он так и не задал свой несформировавшийся вопрос.

Асфальтовая дорожка расширилась, акации исчезли. Потом асфальт кончился и начался плотно утоптанный спуск к какому-то странному памятнику – двум рядом стоящим узким длинным пирамидам. Одна кверху немного расширялась, другая сужалась. Понятными они не становились, пока он не подошёл ближе и не увидел вечный огонь. А пирамиды белого мрамора (местами обсыпавшегося, обнажив бетон того же цвета) должны были символизировать винтовочные штыки.

Огонь не горел. Впрочем, в свете последних событий его свет выглядел бы издевательски.

Второй добрёл до выступающей площадки, ограждающей обелиск, опёрся на него поудобнее, и вдруг тяжело и медленно осел, не издав ни звука. Пятый покосился на него без особого интереса – солнечный удар, с кем не бывает. Очухается через какое-то время. Можно подойти и потормошить, чтобы побыстрее пришёл в себя. Но незачем.

Обойдя парапет сбоку, прищурившись от отсвета голубой до небесности мозаики, выстилающей дно фонтана, окружающего обелиск, он стал смотреть в сторону города. Тот вполне радовал глаз обильной зеленью, над которой едва-едва проступали крыши зданий. Перед первым рядом деревьев ласково блестело озеро, оцепленное бетонным ограждением.

Он бы с удовольствием пошёл бы освежиться и смыть дорожную пыль хотя бы с кожи, но оставлять Второго, который ещё не пришёл в себя, было бы нехорошо. Стоически вздохнув, он залез в карман, нащупал там мятную конфету и, не тратя времени на отдирание обёртки, закинул её в рот.

Бумага быстро отслоилась и он её выплюнул. Хотелось бы в урну, но такого зверя не было поблизости. Конфета медленно рассасывалась, неохотно расставаясь с мятным вкусом, с помощью ментола наполняя рот ощущением прохлады.

Смотреть вдаль надоело, и он стал смотреть прямо. Громадная площадь перед обелиском. Без единого признака скамейки. Дальше площадь сужалась, становясь ступенями, уложенными в три уступа.

Ступени длились ещё какое-то время и обрывались в асфальтовую дорогу, сжатую между двумя высокими тротуарами. Из-за странного отцвета плиточного камня, издалека казалось, что две длинные прямые гусеницы медленно куда-то ползут.

Идти по гусеницам не хотелось. Поэтому он повёл глазами вправо (влево холм круто забирал вверх). Вдали озеро продолжалось по прямой, ближний же край сначала шёл также, но потом изгибался и уходил куда-то за холм. Потом, метров через пятьдесят, край вновь появлялся, становясь выгнутым песчаным берегом, потом резко загибающимся в перпендикуляр.

Ещё дальше торчало несуразно высокое и основательное здание, больше похожее на короткий толстый болт с частой большой резьбой. Торчащие на крыше антенны впечатления не портили. Дальше вид терялся в мареве, но очертания намекали на жилые несколькоэтажные здания (он был в этом уверен) густо-зелёного цвета.

Впереди город словно накрыло песчаным туманом – он не мог различить ничего дальше противоположной бетонной набережной. Хотя вроде марева не было – воздух не дрожал, и облака как от песчаной бури не было. Просто глаза вдруг перестали наводиться на резкость.

Пятый поприщуривался, но это не помогло. Разве что на периферии правого глаза что-то задвигалось. Он перевёл взгляд туда – у самой границы нечёткости над землёй приподнималась узкая вытянутая машина. Повиснув на уровне второго этажа, машина развернулась к нему затуплённой стороной и уплыла вглубь города.

Пятый потряс головой – воздух не принёс никакого шума. И он никогда не видел таких машин – чёрных, плоских и угловатых, будто сложенных из двух треугольников.

В голове загудело, в глазах поплыли ослепительные цветные пятна. Он прикрыл голову рукой, второй нащупывая фляжку, вслепую отвинтил пробку и сорвал фляжку с пояса, выплеснув содержимое на руки.

Вода смочила короткие волосы, противными тёплыми струйками потекла за шиворот, в висках заломило. Сердце бешено билось об рёбра, голова кружилась, но дурнота постепенно проходила.

Он натянул капюшон и повесил фляжку на место. Пояс, как обычно, изгибался и не собирался подлезать под жёсткий зажим. Каждый раз он хотел отжать его плоскогубцами, но каждый раз забывал. Сейчас вот лезть, на солнцепёке, после теплового удара – тоже не время… скрипнув зубами, он всё-таки впихнул ткань под металлическую полоску.

Под капюшоном начало преть, и Пятый откинул его обратно. Вытер мокрую ладонь о куртку и провёл тыльной стороной под носом. Следов крови не осталось – видно, на этот раз обошлось без кровоточащего носа.

Стоять так, дожидаясь второго удара, было глупо. Надо было спускаться туда, где более прохладно. Но спускаться по широченной – метров десяти в поперечнике, лестнице из белых плит, почему-то не хотелось. Как-то слишком парадно для скромного него.

Идя вдоль невысокого парапета, окружавшего площадку с обелиском, он заметил, что справа вплотную к ограждению походит вымощенная красным гранитом прогулочная дорожка. Словно созданная для променада, она упиралась в этот ненужный бетонный пережиток. Или его воткнули специально, чтобы не след было всяким тут.

Пожав плечами, он взгромоздился на ограждение, перенёс ноги на другую сторону, спрыгнул на дорожку и пошёл, оставив позади размышление о столкновении двух несуразных стилей.

Дорожка шла странно, как-то наискось холма, закруглённо меняя направление вверх-вниз: прекрасно подогнанная плитка и длинные, метра в три, низкие ступеньки скрадывали ощущение переменчивой высоты.

С дорожки открывался неплохой вид на город – за противоположным берегом озера угадывалась прогулочная аллея, за ней берег ещё поднимался, и ещё в отдалении стояли дома какой-то старой, ещё советской раскраски. Цвета не были неприятными, но сейчас так уже не красили.

Дорожка несколько раз раздваивалась, он каждый раз шёл по нижней части, опускаясь всё ближе к озеру. Но дорожка отказывалась вести вниз, ей нравилось опоясывать холм, подсовывать укромные, вдавленные в холм уголки с низкими широкими скамейками, оставлять неприметные тематические урны и площадки для обзора. Она была создана для долгих неспешных прогулок в выходные и праздничные дни солидных взрослых людей с семейством…

Пока дорожку вдруг не пересекла бетонная лестница, идущая строго вниз. Она смотрелась грубо и неуместно, обрывая всё впечатление красной дорожки, но она вела вниз. Пятый спустился по ней, прошёл над сухим водоотводным каналом (стенки отшелушивались вспученным серо-коричневым налётом). И вышел на паперть перед озером.

Охваченный камнем и бетоном берег переходил в мост, дальше снова расширялся, но постепенно ослабевал и уходил в землю, плавно переходя в обычный песчаный пляж. Мост делил озеро на две неравные части, словно кто-то перехватил пакет с водой выше середины. Верхняя часть загибалась куда-то за болтообразное здание и была заключена в бетонное остроугольное ограждение, а вот нижняя… нижняя была куда больше и даже имела корабль. Искусственный, стоящий на отдельном островке, но всё же…

То и дело оглядываясь на широкие ступени красного камня, ковровой дорожкой пролёгшей по пыльному песчаному склону, Пятый неуверенно ступил на бетонную плиту грубого моста, держась центра.

Непрозрачная вода под мостом разделилась на тёмно-зелёную и совсем чёрную. Пятый остановился и всмотрелся повнимательнее – чёрная часть воды была не однородной, посередине её разделяла более светлая полоса. Он подошёл поближе к перилам – всмотреться.

Больше всего эти две полосы напоминали трубы. Две донельзя ржавые трубы, зачем-то проложенные по дну озера. С каким-то особым когда-то смыслом…

Тут оказалось, что он опёрся на перила, которых не было – перед глазами мелькнула чёрная дыра с оплавленными краями (перила были сварены из железных толстых, в полтора кулака, труб). Затем вода резко надвинулась, и он ослеп, упав плашмя втвёрдую водяную поверхность.

Всплыв, и кое-как проморгавшись, он почувствовал неприятное ощущение пониже лопаток. Он оглянулся… и тут же рванул прочь из-под моста – снизу тот оказался куда страшнее, чем выглядел сверху. Не доходящие до воды бетонные плиты внутренней арки оставляли место для лаза.

А оттуда на него кто-то смотрел холодным оценивающим взглядом.

Он грёб изо всех сил, но вода становилась всё вязче и вязче, каждый гребок давался с большей силой – не разбирая дороги, он вплыл в водоросли, разлёгшиеся на поверхности. И они не замедлили намотаться и запутаться.

Пятый забарахтался, пытаясь вырваться, но водоросли росли из самого дна, и вырываться не хотели. Чтобы не уйти под воду, он замолотил ногами, которые тут же завязли. Он выгнул голову, чтобы не глотать воду, тело перевесило и стало погружаться.

И на него опять смотрели. Теперь взгляд был пропитан холодной и тёмной глубиной, откуда нет возврата. Пятый рванулся изо всех сил, водоросли дёрнули его назад…

В нос ударила тошнотворная вонь гнилых водорослей и сдохших морепродуктов. Он вплотную пребывал с кучей мёртвых перепутанных водорослей, а прямо перед носом из стеблей торчал побелевший высохший остов рака.

Он попытался встать на ноги и обнаружил, что воды по колено, а заваленный сухими водорослями берег начинается прямо перед ним. Нелепо переваливаясь из-за намокшего рюкзака и хлюпающих, обматывающихся вокруг голеней штанов, он побежал к ближайшей бетонной лестнице – подальше от воды.

Водоросли неприятно проседали под ногой, глаза цеплялись за торчащий из высохшего ила металлический мусор, в затылок дул слабый разогретый ветер.

Бетонные ступеньки располагались гораздо выше, чем ему казалось, но он одним броском с упором на левую руку закинул себя на однозначно твёрдый и горячий бетон и потом бегом вверх.

Отбежав метров на десять, Пятый заставил себя остановиться и обернуться. У каменной насыпи у моста недоставало камней, одна из плит мостового настила сломалась посередине и просела вглубь. Убогими пеньками торчали срезанные столбы фонарей.

Из-под отступившей воды торчали песчаные косы, почти смыкавшиеся друг с другом. По песку дальнего берега вилась добела выбитая тропинка, проползая под скелетами деревьев и сухими кустами. Идти туда, чтобы отдохнуть после купания, уже не хотелось.

Он оглядел себя и повёл носом. Пахло не ахти – вода была несвежая, но без гнилостности. А одежда с обувью сами высохнут – по такой-то жаре. Носки разве что выжать – чтоб ногу не натирали.

Он глянул назад, ища, на чтобы присесть. Из земли торчали только срезанные под корень остовы скамеек и чего-то ещё, расположенного вокруг столба побольше – когда-то это было беседкой.

Резать себе седалище их острыми краями было бы глупо. Сидеть на горячем бетоне вровень с ногами было неудобно повреждённой спине, колени мешали видеть скользкие шнурки, опять затянувшиеся в геркулесов узел.

Он встал на одно колено, скривившись, когда шероховатости бетона врезались в-из-под коленную чашечку. Ему никогда не удавалось расположиться так, чтобы было удобно и на кость не давило.

От неудобной позы начали подрагивать поджилки, а клятые скользкие нейлоновые шнурки никак не вязались в нормальный узел. Лучше бы он их вообще не трогал! Перила клятые…

В спину ему опять смотрели. Он обернулся – у подножия лестницы, ведущей к обелиску, стоял Второй, обхватив падающую голову рукой и медленно водил другой рукой туда-сюда, подавая сигнал.

Пятый помахал в ответ. Второй опустил руку и поник головой, обхватив её и второй рукой: его часто так накрывало, в подходящих и безосновательных местах, а таблетки из походной аптечки он почему-то не глотал. Из принципа, видно. Или из-за нежелания признавать себя больным.

Пятый сунулся было как-то – узнать. Второй мигнул, прокристаллизовался взглядом и… вышел из себя (разом став кем-то другим) резанув его сурово-злобным глазом так, что больше не хотелось. Вообще.

Впрочем, Второй никогда не жаловался на состояние, и на этом его душа успокоилась. Настолько, что можно было подойти поближе.

– Ну что… – Второй завис с немного сосредоточенным видом.

Это была его очередная странность – во время разговора он вдруг замолкал, будто заготовленный кусок текста куда-то исчезал. После рваной паузы, он продолжал, но пропустив изрядный кусок, который можно было восстановить.

Но это требовало усилий.

Пятый подозревал, что по каким-то причинам Второй не хотел говорить банальные вещи. А без них разговор выстроить трудно: шестерёнкам между собой нужна смазка. Второй смазыванием и не мучался, перекладывая тяжесть увязывания смысла на Пятого.

Правда, на прямые вопросы он всё же отвечал. Но тоже с вывертами.

– Что за хрень?

– Не понимаю.

– Чего не понимаешь?

– Не понимаю, какая хрень – Второй имел несколько растерянный вид и старался это скрыть – я вряд ли знаю сильно больше твоего.

– Что со мной произошло?

– Не знаю, не видел.

Дальнейшие вопросы вроде «Почему я упал с моста?» или «Почему рельсы начались там, где кончились?» были бесполезны. Второй замкнулся в себе, и вытягивать его оттуда было глухо.

– Куда пойдём?

– Пока не знаю.

Снова-здорово, двадцать пять за рыбу деньги. Пятого злило некомфортное состояние внутри и снаружи. Сейчас самое время резко дёрнуть и пойти своим путём. Через вон тот лесочек, что слева уютно в низинке расположился. Вон и асфальтовый спуск хороший. Сужается потом в дорожку, что хорошо ныряет за деревья и (он не знал, но был уверен) идёт прямо туда, куда нужно.

– Я бы не стал.

Пятый остановился, задумался на секунду и махнул рукой куда-то в пространство. Ну да, ну заросший, ну мрачный, ну больной. Что он, запущенных лесопосадок не видел?

Меж деревьев мелькнуло что-то. Тонкое. Серое. Он поднапряг глаза, хоть и знал, что это бесполезно с его абсолютным зрением. Видишь ровно настолько, насколько положено.

Мелькнуло ещё раз. Ещё два. Ещё… все промежутки заполнились белой паутиной.

Его обуял ужас. Это было неправильно, липко, мерзко, парализующе. Нужна была зажигалка, срочно. Она хорошо горит, он знал. Нужно лишь потерпеть, прорваться сквозь пару завесей, ещё не везде заплели. Только потерпеть эти невесомые клейкие сети на лице и мохнатые суставчатые ножки у зрачка…

Он покатился. А потом понял, что полусидит, скользя ногами по высушенному склону с жёлтыми колосками какого-то сорняка, пятая точка висит в воздухе, а воротник зубьями капкана сжали пальцы Второго.

Мир поехал вверх, его жёстко посадили копчиком на бордюр. Он разозлился, хоть это было правильно. Не копчиком об бетон, а то что подтянули вверх – склон был сыпучим, красноватого песка. Он такой где-то видел, вот только…

– Так ты знал? – Пятый повернул голову.

Второй стоял, уцепившись обеими руками за поручень, ограждающий выщербленный тротуар от склона и покачивался туда-сюда по какой-то замкнутой траектории. И изо всех сил смотрел поверх высохших крон, прищурившись в бесцветное небо.

– Ты ведь был здесь? – настаивал Пятый, плохо переносящий непонятные вещи.

– Если глагол «был» применим к видениям.

Край бордюра жёстко врезался Пятому в промежность.

– В каком… смысле? – спросил он осипшим от неизбежной боли голосом.

Место второе. Становой хребет

Второй посмотрел на него, подумал и сказал:

– Ты ведь видел паутину? Ощущал прикосновение к коже? Бежал, всё больше увязая?

Пятый посмотрел на сухие стволы деревьев, с ободранной корой и пожелтевшей листвой в середине лета. Стволы частично перекрывала подстанция, но зачем в лесу подстанция? Особенно если к ней не подходят провода. Покрыта несмываемой краской того же густого зелёного цвета, который… дальше память обрывалась. Мысль перебила паутина… меж стволов опять что-то блестело на грани видимости… Пятый помотал головой и стал смотреть в другую сторону. Второй чуть сжал поручень, пальцами осыпая отсохшую краску.

– Со мной было то же самое.

– Ну чем-то же оно кончилось это самое. Дальше-то что было?

– Дальше я проснулся в холодном поту в три часа ночи и до утра убеждал себя, что пауки не такие страшные и с ними можно договориться.

Пятый развернулся – Второй чуть улыбался, что было ему несвойственно, но продолжать тему не собирался. Тогда Пятый отодвинулся от опасного края, от которого не спасают поручни и попытался подтянуть ноги. Разгорячённый ветерок неприятно попадал в глаза, суша их.

– То есть ты знаешь это место?

– Это? Это я не знаю. Но оно очень похоже на тот город, в котором я родился.

– Похоже? А может он?

– Мы идём без карты, но даже в таком случае он должен быть за тысячи километров отсюда. А я не настолько криворукий штурман.

– Но ты здесь ориентируешься.

– Я слышал, что у него были города-побратимы. Строившиеся по тому же проекту, разбросанные по всему Союзу. Видимо, нас занесло в один из таких клонов.

– Так ты можешь объяснить толком, что здесь происходит?

– Толком? В нашем весёлом мире? – удивительное дело, Второй разсловоохотился настолько, что снизошёл до подробных объяснений – я знаю только то, что это место имеет потрясающее сходство с городом моего детства – раз, и что в нём происходит неведомо что, преследующее меня долгое время в видениях – два.

Они стояли на странном перекрёстке. Вниз шла широкая лестница в пять ступенек, за которой после бетонного пятачка начиналась дорога, разделённая пополам узким газоном. Правый тротуар был почему-то существенно шире, почти как дорога. Левый – вполне себе обычный узкий тротуар вдоль дома, потом вдоль невысокого просвечивающего забора.

Влево серпом уходила дорога вдоль глухого бетонного забора, когда-то белого, а сейчас – посеревшего от носимой по улицам пыли. От дороги в низину, усаженную деревьями, уходила лестница, разделённая посередине уступчатым ярусом.

Вправо шла прямая дорога примерно туда, откуда они пришли – к железной дороге. Пятый вспомнил этот просвет между домами – как раз перед этим странным домом с наружными лестницами, на котором заканчивался этот странный город. Слева какая-то посадка, постепенно сужающуюся вдаль, справа – набережная с поваленными и погнутыми перилами, когда-то отделяющая гуляющих от водной глади. А сейчас – источник металлолома для реднека с атрофированной совестью.

Пятый поёжился и повернулся к озеру спиной. Второй мрачно изучал развилку.

– Так куда пойдём?

– Влево мы не пойдём – Второй скривился, показав, что это направление ему крайне неприятно.

Пятый молча ждал продолжения.

– Хоть прямо, хоть направо – выйдем примерно к одному месту.

– А может, через дворы?

Второй рывком оказался возле Пятого, и ухватив того за плечо, насквозь проткнул взглядом.

– Ни при каких обстоятельствах. Мы. Не пойдём. Через дворы.

Пятый несколько растерялся, а потом обиделся и сбросил руку:

– Ты чего взъелся?

Второй отвернулся, ссутулился и промолчал. Пятый недовольно посмотрел ему в спину.

– Тогда прямо пойдём.

Второй убрал руки в карманы. Видно было, что никакой вариант его не устраивал. Он бы сейчас с радостью оказался бы где-нибудь ещё. Но он взял себя в руки и медленно спустился по лестнице. Пятый понял, что потерял инициативу.

Второй нарочито шёл посреди дороги. Видно было, что ему это непривычно, пару раз его сносило к обочине, но он силой возвращал себя обратно. И старался смотреть строго прямо. Пятый решил не вдаваться в его чудачества и поглядывал по сторонам.

Здание за дырчатым забором оказалось вполне себе уютным и, судя по качелькам-каруселькам – детским садом. Правда, давным-давно закрытым.

Справа между домами образовался проезд, ведущий куда-то вглубь микрорайона. Пятый насчитал в ряду шесть корпусов, потом бросил эту затею.

Слева пустое пространство оттеснило здание от дороги с неведомой целью. Невысокое четырёхэтажное здание, крашеное нелепой канареечно-жёлтой краской, из-под которой проступал розовый колер…

– Что за чёрт?

Второй повернулся, скрючив руки наподобие когтей. Пятый потыкал рукой в голую и высохшую улицу:

– Здесь только что всё было зелено. Густые такие деревья – весь тротуар закрывали. И хорошо так, прохладно. И вода журчит.

Второй с усилием разжал руки и произнёс с горечью:

– Раньше весь город был таким.

И резко прибавил шаг.

Через пятьдесят метров они вышли на перекрёсток. Пятый с удивлением ощутил под ногами относительно свежий асфальт. Да и сам проспект явно носил следы ухоженности – во всяком случае, трава на разделяющем газоне ещё была зеленовата, а ёлки…

– Не ёлки, арчи – вмешался в его мысли Второй.

Арчи явно не так давно подстригали, придавая им форму волчка. Пятый оглянулся, ища Второго. Тот сидел посредине перекрёстка, возле ливневой решётки и мрачно шевелил скулами. Ветер усилился и теперь отросшие волосы веяли над головой степным ковылём. Горьким, редким и также присыпанным пылью.

Пятый подумал, что надо бы поинтересоваться.

– А куда мы, собственно, идём?

Второй помолчал, потянулся назад, достал из бокового кармана рюкзака стебелёк душистой травы, прикусил и задумчиво прищурил глаза.

– На выход из города. На какой-нибудь из семи, про которые я знаю. Но к ним ещё надо пройти. При этом то и дело происходит что-то непонятное. Причём в тех местах, где оно должно произойти.

– Что ты имеешь в виду?

Второй поднялся, отряхнулся и перешёл под куцую тень от дерева. Места там было маловато, так что ему пришлось искать место между ветками, куда он бы полностью влез. Стебелёк он выплюнул и теперь задумчиво обрывал узкие полоски шелушащейся коры.

– В тихом омуте черти водятся. В городском озере под мостом, говорят, утонуло несколько мотоциклистов. Власти даже потом в это место бетонную пробку всадили – чтобы никому прыгать неповадно было. Слева был Нижний парк. Хорошо оборудованный парк культуры и отдыха. Карты, американские горки, замок маленький со рвом. Летний кинотеатр, прочие удобства помельче. Прекрасное место для культурного отдыха, верно?

Пятый вспомнил, как он бежал между деревьями, убегая от паутины, и его передёрнуло. Второй невесело улыбнулся:

– Вот поэтому мы той дорогой и не пошли. Там километра полтора по извилистому серпантину. И всюду – крутой склон вниз. Но уже без ограждений. Нас бы стянуло вниз – с третьей или четвёртой попытки. Но утянуло бы точно – к гадалке не ходи.

– И что было бы дальше?

Второй состроил ещё более невесёлую улыбку:

– У нас нет подопытной обезьянки, чтобы это проверить. А проверять самому – я давно не герой.

Пятый подумал. У него было много вопросов, но Второй вряд ли на них бы ответил. Хотя бы потому, что не знал удовлетворительного ответа. Пятый перебрал весь список и задал завершающий вопрос.

– Тогда куда мы сейчас?

Второй вылез из-под дерева и сощурился, попав под солнечные лучи.

– Ну влево нам точно не надо. Слева будет военная часть, справа – жилой массив. Через пару кварталов начнётся частный сектор, и в итоге мы опять упрёмся в железку.

– Ну и прекрасно. Там вроде какие-то поля были.

– А за ними глухомань непроглядная даже в более-менее живые времена – Второй как отрезал.

Впрочем, Пятый достаточно давно его знал, чтобы понять, что это направление Второй почему-то очень боится. И боится давно.

Второй вздохнул и продолжил:

– Прямо – между военчастью и больничным городком. Далее за стадион влево и вниз. Если никуда не дернёт, можно выбраться к определённому историческому… – тут Второго опять заклинило и он широко расставил руки, пытаясь вспомнить последние сказанные слова.

Пятый с сомнением смотрел прямо. Два параллельных забора немного забирали вправо, выгибаясь дугой, чтобы через километр уйти вниз по холму.

– А если влево?

– Дальше по протоколу? Жилые и общественные здания. А сразу за Домом Быта начнётся промышленный район. И чисто гипотетический выход за пределы города.

– А почему гипотетический?

– Потому что нам один раз уже не дали до него дойти. И места там глухие. Да сам увидишь.

– Бред какой-то. Я о том, что вокруг происходит.

Второй помолчал, зажёвывая очевидную фразу.

Пятый подавил в себе вспышку глухого раздражения и повернулся так, чтобы не видеть Второго даже краем глаза. Под таким палящим солнцем залезть даже под полосатую тень было весьма неплохой идеей. Вот только где ж её взять, если по газонам ногами не ходить? Разве что под козырьком у какого-нибудь здания.

На площадке стоял огромный остановочный павильон – весь насквозь застеклённый удивительно чистым стеклом, за которым виднелись составленные попарно скамейки. Хорошее место для того, чтобы дождаться своего автобуса.

За остановкой угадывалась стенка подземного перехода. При совершено пустой дороге это было как-то…

– Ты там долго?

Пятый резко повернулся, в глазах мелькнули цветные пятна. Он заморгал, дожидаясь, пока не проступят слёзы. Второй стоял рядом и расфокусированно смотрел ему куда-то за спину.

– Пойдём или как?

Пятый криво кивнул и повернулся обратно. Там всё было по-прежнему – странное угловатое трапециевидное здание, чья передняя часть была почти полностью забрана синими стеклянными квадратиками. Слева и справа от этого… окна, угадывались две лестницы, одна – парадная, вторая, сбоку здания – запасная.

Подчёркивая важность здания, её полукругом обхватывало пустое пространство, ограниченное массивными поручнями, расцепленными в нескольких местах, чтобы дать место пешеходным дорожкам.

Через дорогу всё так же стояло какое-то заброшенное двухэтажное здание с изуродованным высоким забором. Видимо, когда-то он был просвечивающим, но потом кто-то решил, что грубый шлакоблок с неровными мазками бетона будет выглядеть лучше, чем то, что было видно через забор. Пятый посмотрел поверх забора – там торчало несколько древесных верхушек.

Он вспомнил, что надо было куда-то идти. И пошёл. Скоро рядом оказался Второй. И что странно – хоть проспект (для улицы дорога была широковата, да и массивный газон между полосами всё-таки) и был совершенно прямым, Пятый не мог разглядеть подробности дальше квартала.

Идти было сильно неуютно – внутри всё ещё сидела дрожь от недавних происшествий. Пятый покопался в памяти и сказал в пространство:

– Ты говорил – идти по протоколу? Что это значит?

Секунд через пять сбоку раздался звук лопающегося пузыря – Второй пришлось напрячься, чтобы расцепить слипшиеся губы.

– Когда наступила независимость, у верховной власти появилась потребность регулярно осматривать владения. Но поскольку новая власть хочет видеть блеск, а не нищету, она предпочитает осматривать только положительные отрезки. Поэтому оставшиеся силы благоустройства стягивались к этой оси.

Чувствовалось, что Второму совсем не хочется говорить, но он вынужден. Иначе будет ещё противнее.

– Неужели так часто наезжала?

– Раза три-четыре в год.

– Как-то многовато для небольшого города.

– Просто здесь один аэропорт на всю округу. Что, впрочем, не мешало верховной власти регулярно по приезду ночевать на партийной фазенде тут неподалёку.

– В твоём голосе слышится предубеждение. Он тебе чем-то насолил.

Второй резко остановился, будто налетев на стену. Сжал кулаки и с усилием сглотнув комок, он неприятным голосом сказал:

– Я не хочу об этом говорить.

Пятому сделалось немного стыдно – он явно угадал в больное место Второго. Такое уже не раз случалось – при нём можно было часами говорить на провокационные темы, и Второй даже ухом не вёл, но иногда взвивался на ровном месте, когда его и пальцем не трогали. Пятого этого вначале раздражало, потом стало несколько забавлять. Несинхронизированный ассоциативный ряд. Хорошее словосочетание, которое он когда-то вычитал в какой-то умной книжке.

Справа всё так же тянулся невнятный забор, прерываемый зданиями официального вида. Но из-за широких клумб и тротуара он как-то терялся и выглядел уже скорее логичным разделением между районами, чем средством ограничения пространства. Но смотреть в ту сторону всё равно почему-то было неприятно.

С другой стороны всё было несколько повеселее – там стояли жилые дома и из каждого то и дело торчал широкий вход, явно не предусмотренный начальной конструкцией. С широкой лестницей и общим изменением придомовой земли – решётчатые заборы, плитка, фонари…

Второй посмотрел в ту же сторону:

– Эпоха первоначального накопления капитала. Уж не знаю почему, но она всегда начинается с открытия точек общепита и ларьков с товарами. Эдакие первые сигналы капитализма. А поскольку их внедрение не предусмотрено окружающей обстановкой, её приходится адаптировать силой. Многие стопорятся ещё на этом этапе. Но некоторые пробиваются до торжественного или не очень открытия. Но тут возникает проблема – на одно заведение приходится от силы десяток посетителей. Времена-то смутные, у населения не очень с финансами и есть оно предпочитает дома. Но в бизнес-плане дельца такого не предусмотрено. Хотя бы потому, что о существовании такого документа он чаще всего даже не подозревает. Поэтому он разоряется. Рано или поздно, но неизбежно. На его обустроенное место приходит другой, открывает свою кафешку или магазинчик, после чего тоже разоряется. А если нет – его успешному примеру следуют, открывают неподалёку нескольких клонов и разоряются уже кучкой, потому как один покупатель двух торгашей не вынесет.

Пятый представил себе эту картину и улыбнулся. Второй продолжил:

– Мда. Конечно, со временем нарабатывается некий социально-инфраструктурный гумус, на котором растут уже многолетние экономические единицы, но шрамы от первых попыток колонизации ещё долго торчат из пейзажа. Особенно в малолюдных местах.

Пятого раздражала эта его черта – Второй иногда комментировал то, о чём его не спрашивали. И часто не отвечал на вопросы, даже заданные прямо.

Забор слева неожиданно отпрыгнул назад и даже потрудился выдавить из себя что-то вроде ворот. А перед ним разлеглось то, что заставило его так прогнуться – упавший бетонный комод явно общественного здания. И архитектурные излишества на фасаде только подчёркивали это впечатление.

Второй продолжал трепаться:

– Самое неприятное, что после первого этапа распределения капитала у его носителей начинается потребность в окультуривании самих себя. Доморощенное меценатство с прицелом на дальнейшую прибыль. На этом этапе сыпется оставшееся большинство, потому как настоящий покровитель искусств формируется не ранее второго поколения. В худшем случае коммерция разрывает свою культурную оболочку и выглядит оттуда особо мерзко. В другой крайности – коммерция выглядит столь убого на фоне своего симбионта, что дела в принципе не могут задаться. В большинстве этот союз не скрывает своей вынужденности, и по мере нарастания благосостояния разделяется и возвращается к первоначальным целям. Вот в этом, здании, например, был ресторан. Говорят, очень даже приличный. В нём культурно отдыхала вся всплывшая пена города. Его потом долго и трудно оттуда выдавливали. И в борьбе единства противоположностей дитё выплеснули вместе с купелью. Ресторан не имел других конкурентных преимуществ, кроме как культурного местоположения. Хлеба и зрелищ, так сказать. А театр – это такое культурное явление – может существовать только при определённом уровне материальных излишеств. В общем, он надолго порузился в полураз…

– А там прохладно? – от пустопорожнего разглагольствования Второго уже начинало свербеть под черепом.

Второй приостановился, почесал в затылке:

– Если никто окна не забыл закрыть – приемлемо.

– А давай зайдём, а то от жары уже голова раскалывается. Посидим, переждём?

– Ну попробуй, а я за тобой.

Пятый поднялся по цементным ступенькам, прошёл мимо бетонных клумб, об которые так удобно биться коленом и двинулся к центру здания, где между витринными стёклами были зажаты входные двери. Даже слишком узкие для такого помпезного фасада.

Холл был пуст. Гранитные полы с непонятным узором не помешало бы протереть, шторы, прикрывающие гардеробную от посторонних глаз – постирать, а фотографии и зеркала на стендах – обновить. Но в целом было лучше, чем можно было ожидать. Он оглянулся назад – в спину светило слишком яркое солнце. Можно было спрятаться от него за одной из колонн, но это была бы полумера. Можно было забраться и поглубже.

Боковая высокая железная дверь в служебные помещения как-то не привлекала. А вот сдвоенные двери в зал выглядели перспективно – они наверняка хранили темноту и прохладу. Пятый с усилием потянул на себя створку и она нехотя, но бесшумно подалась. Он тихо вошёл внутрь, осторожно подтянув за собой дверь.

Зал был полупустой, а свет ещё не был погашен – значит, ещё ничего не началось и тех, кто на сцене, можно не стесняться. Он поискал глазами место получше, но всё, что ему нравилось, уже было занято. Осторожно ступая по скрипучему паркету, он пристроился с краю ряда. Но едва он разместился так, что было если не удобно, то хоть терпимо – (маленькое красное кресло было со слишком шершавой обивкой, а с узких деревянных подлокотников руки соскальзывали обратно на ноги), его тут же согнала группка сварливых дамочек. Протиснуться мимо него им было никак, поэтому пришлось встать.

Он должен был выйти на сцену, из-за него не начиналось действо. Он плохо помнил роль, без грима было не обойтись, но без костюма было никак. Костюмер опять не донёс его до гримёрки, оставив висеть на раскрытых дверях, отделяющих цеха от администрации. Возвращаться длинным путём было бы слишком глупо. Да и по ближней лестнице выйти не в роли – значит разрушить образ. Но если… покинуть здание сразу и войти вновь с главного входа? Войти как все, и в полутьме пройти на сцену. Это не позор, это смелое решение, единство человека и народа…

Он потянулся, чтобы дотянуться до верхней ручки окна. Рама набухла и открылась лишь после сильного рывка. Он подобрал фалды сюртука, чтобы не испачкать его чёрное сукно, выдохнул и вымахнул из окна. Бетон боковой площадки надвинулся и больно ударил в неудобные подошвы реквизитной обуви.

Обтряхиваться было уже некогда, спектакль вот-вот мог сорваться, если уже не…

Пятый понял, что в упор смотрит в чьи-то нарисованные глаза. Они были чёрно-белые и без конкретно выраженной мысли. Точнее, мысль была, но вот уверенно её сформулировать он бы не взялся.

А ещё у него болела ушибленная нога.

Пятый отхромал на пару шагов, и стало видно, что глаза принадлежат женщине средних лет в платке со слегка приоткрытым ртом. Она была нарисована на большом куске фанеры, воткнутом на место разбитого окна. На скромных дверях, как-то теряющихся на фоне витражных окон во весь фасад, висел квадратный амбарный замок. Двери давно не красили, а витражи были в трещинах от давних повреждений.

– Отдыхаешь? – поинтересовались сверху. С края крыши свешивалась чья-то взлохмаченная голова.

– Просто курорт. Не хочешь присоединиться?

– Да уж стоило бы.

Голова утянулась за обрез. На крыше липко защёлкало. Позже застучали подошвы по металлу вместе с невнятным шипением – прогретая солнцем пожарная лестница была восхитительна на ощупь.

Пятый дохромал до края здания и заглянул за поворот. Чтобы добраться до входных дверей, Второму пришлось спуститься по лестнице чёрного хода и перелезть через стопки уложенных друг на друга бетонных плит. Такими же была выстлана прогулочная набережная у озера. Но зачем они были нужны здесь, где всё было забрано в асфальт и цемент?

Второй проследил взгляд Пятого и развёл руками:

– Сколько помню, они здесь лежат. Не пройти, не проехать. Так-то не важно, а вот если праздник… обходить с плакатом было очень неудобно. Приходилось подавать снизу, а это такой весёлый гембель – навязывать лозунг по сапогу да под ветерок. Мда.

Второй нервно отряхнулся – спереди он был густо измазан белёсой пылью. От него поднялось едкое облачко. Запах был настолько резким, что Пятый несколько раз чихнул.

– Ну хоть что-то не изменилось. Пыль массовой культуры всё так же отравляет попавший в неё организм. Ну, двинули? Или ты хочешь посмотреть ещё один спектакль?

Пятый оглянулся на нарисованную женщину.

– Да ну лесом! В жизни не видел более бестолкового представления.

Они спустились по широким ступеням на удивительно чистый тротуар. Даже канавы выглядели настолько чисто, будто их тщательно прометали каждый день. Второго это обстоятельство почему-то не удивляло.

За дорогой, под раскидистым деревом стоял павильончик. Пространство вокруг него было окружено условным заборчиком. У задней стенки павильончика стояли ящики со стеклотарой. За столиками никого не было – время перерыва ещё не наступило. Но если подойти и сесть за столик, можно заказать что угодно. Хоть прохладный лимонад в стеклянной бутылке, хоть мороженое, а для людей постарше – пиво и шашлычок. И всё это неторопливо есть под шум текущей воды, шуршание огромных листьев над головой под неторопливый говор почтенной публики вокруг…

Пятый потряс головой, отгоняя назойливое видение. Они отошли от странного здания с пироговой сеточкой на месте второго этажа. Сбоку у здания обнаружилось ещё несколько дверей. Особо глаз царапала двойная дверь, обитая мерзким лиловым дерматином, начинавшаяся сразу за поворотом. Пятый положительно не мог понять, зачем этому странному зданию, во-первых, вклиниваться в жилой район, а во-вторых – зачем ему так много дверей?

Они перешли переулочный перекрёсток, ведущий куда-то вглубь жилой зоны и зашли за дом, как вдруг Второй остановился.

– Погоди-ка.

Он похлопал себя по карманам, достал из резервного кармана банкноту и уверенно вошёл в дверь, почему-то находящуюся на месте окна. К двери вела грубая цементная лестница без всякого намёка на перила – грубая неуместная самоделка, сделанная гораздо позже самого дома. Конечно, тот не блистал красотой, но эта приступка выглядела бородавкой на его облупленном корпусе. Видимо, один из тех самых уродливых клонов более удачливого собрата.

Оставшись один, Пятый заскучал. Смотреть направо было небезопасно – там сидел чересчур заманчивый мираж. Слева переулок разветвлялся. Правая ветка сразу обрывалась в ближайшем дворе, левая же тянулась до выжженного пустыря, из которого торчали несколько обгрызенных до основных веток деревьев. Пустырь был слишком большим для обычного дворового пространства. Возможно, раньше это был сад. Но кому и зачем нужен сад посреди многоквартирных жилых домов?

Через пять минут Второй вышел обратно. Он был раздражён, но без особого акцента – видимо, ему потрепали нервы, но он добился того, чего хотел. В руках у него было две светло-зелёных бутылки.

– Валюту они, видите ли, не принимают. Президент, видите ли, не велит. – Второй хотел добавить что-то ещё, но сдержался.

Внутри оказалась минералка. Шипучая, холодная и вкусная даже без допуска на жажду и жару. Пятый принял пол-литра в организм, вылил ещё столько же сверху и понял, что жизнь, в общем-то, не так уж и плоха.

Второй явно думал так же.

Пятый ещё немного добавил и с сожалением убрал остатки воды в рюкзак.

– Слушай, а может, у него спросить, что тут происходит? Если он тут торгует, наверняка знает происходящее.

– Он не знает, что за здание расположено по соседству, а ты у него хочешь обстановку узнавать.

– А, кстати, что это за здание?

– А сам ты как думаешь?

– Не знаю. Там точно был зрительный зал и подсобные помещения. Дом Культуры или театр. Только маленький.

– Театр-театр. Если быть точным, драматический театр имени Пушкина. Достаточно занимательное здание, хоть внутри, хоть снаружи. Главное – не забираться глубоко в кулисы и не падать в яму.

– Оркестровую?

– Декорационную.

– Дай-ка угадаю. Ты здесь работал?

– Да. Случайно и недолго. Видимо, меня поэтому понесло ставить флаг к празднику. Повезло, что не успел.

С каждой минутой Второй становился всё более и более словоохотливым. Видно, он много носил в себе и теперь, при направленном стрессе, его начинало прорывать. Пятого это вполне устраивало. Во-первых, было не так страшно. Во-вторых – Второй знал явно больше, чем говорил. А единственный известный Пятому приём вытягивания информации – не мешать собеседнику говорить.

– Кстати, про эту лавочку. Это тоже своего рода социокультурный феномен. При всей своей неизбежной убыточности они продолжают существовать ещё долгие годы. Потому что человек, который её содержит, должен быть при деле. Это придаёт его существованию смысл. Вопреки всем внешним сигналам. Это его ороговевший кокон, из которого его можно вытряхнуть только точечной бомбардировкой. Но ненадолго – вне кокона такой отшельник долго не живёт. Впадает в отчаяние и быстро умирает. Но сам феномен имеет свои достоинства – например, он формирует некоторый островок стабильности, вокруг которого потом нарастает более конкретная польза. Как щепочка в качестве основания для клубка. – Второй выпустил лишний газ носом и допил остатки воды.

Подождав, пока вода усвоится, путники пристроили на спины свои рюкзаки и двинулись дальше. Общее настроение повысилось, и трудности передвижения по бестеневым улицам под палящим солнцем пока ещё не сильно давили на мозг. Вопрос был в том, как надолго это ощущение относительного комфорта продлится.

Следующие дома выглядели всё более пожухлыми и вдавленными в землю. Им всё труднее было продолжаться вперёд, образовывая благоустроенный проспект. Последний дом так и не смог вырасти из земли – вместо очередной многоквартирной стены торчал длинный и узкий полутораэтажный бетонный павильон непонятного назначения. Так и не испачкавшееся белое покрытие скрадывало его очертания. Пятый прищурился, но не смог определить, где у павильона начинается подъёмный пандус – он был как-то хитро замотан вокруг здания, всё время куда-то ответвляясь и выдавливая из себя ровные площадки.

Второй прошёл мимо павильона безо всяких комментариев, поэтому Пятый не стал задавать уточняющих вопросов.

На павильоне проспект наконец-то прервался на нормальный боковой съезд. Он закладывал дугу и поднимался на холм, обхватывая весь район. А за съездом, продолжая проспект, стояло здание, своим весом отодвинувшее начало холма. От пешеходных дорожек его отделяло огромное бетонное крыльцо, больше смахивающее на набережную – потому как была она вымощена знакомыми плитами зелёного камня и имела мощное полуметровое ограждение. Вся эта конструкция была поднята на добрых четыре метра от земли – будто архитекторы зачем-то решили придать зданию облик маяка.

Но тогда впечатление портили боковые ворота в здании на уровне цокольного этажа. Затапливаемый маяк – это как-то неправильно.

Пятый потихоньку начинал понимать стиль построения местной архитектуры. Чем важнее было здание, тем дальше оно отстояло от проезжей части, маскируясь и декорируясь насаждениями и архитектурными излишествами. То ли старалось выглядеть помягче, то ли стремилось дать лишние рабочие места тем, кто будет все эти излишества обеспечивать.

В родном городе Пятого, где все здания плотно жались друг к другу, а официальные здания носили следы приспособленчества, такого не наблюдалось. Конечно, там крупные здания тоже старались обособиться и отодвинуться от остальной суеты. Но всех их потуги в лучшем случае создавали буфер между ними и остальными. Не было плавности перехода от конкретной собственности к общественности.

Особенно это казалось новостроек, у которых декоративное пространство было сведено к минимуму. По такой классификации они вообще не тянули даже на малое уважение.

Пятый к ним так и относился.

Он хотел поделиться этими мыслями со Вторым, но постеснялся. По его прикидкам, здание выходило важности средней руки – оно имело изрядное архитектурное излишество и немаленькую клумбу перед нею. Но не образовывало улицу, а было на ней расположено.

Кивнув на здание, Второй сообщил.

– Дом Быта. Здание могучее, но с изменением цивилизации совершенно утратившее свое значение. Большое, но сравнительно безопасное.

Пятый пожал плечами. В данный момент здания этого города интересовали его только с точки зрения предоставления открытого тенька. Он уже усвоил, что тенёк в замкнутом пространстве здесь небезопасен.

Путники перешли дорогу и взяли ближе к зданию, благо под самым крыльцом проходила узкая заасфальтированная дорожка. Здание не прикрывало их от солнца, но давало некоторое ощущение подавляющей защиты от чего-то очень большого. От цунами, например.

Ограждение постепенно начало спускаться и превратилось в лестницу. Через три метра ограждение вновь начинало подниматься вместе с ещё одной лестницей и тянулось дальше. Видимо, кому-то зачем-то надо было разделить поток посетителей, при этом не оскорбляя их чувств.

Тут Второй резко остановился и Пятый по инерции обошёл его. Ограждение опять опускалось, показывая широкую, во весь бок крыльца, лестницу. А сразу за заасфальтированной площадкой перед лестницей и вытоптанного пустырька начинались деревья. Сухие, с длинными ровными стволами. С густо переплетёнными кронами, начинавшимися метрах в пять от земли. Смутно ему знакомые. И сильно ему не симпатичные.

Пятый сделал несколько шагов назад, чтобы ограждение закрывало его от деревьев. Ощущение смутного беспокойства резко ослабело, но не исчезло полностью. Пятый тронул Второго за плечо.

– Думаю, это твоя фраза – но глухие это какие-то места. Словно цивилизация где-то здесь и заканчивается. А дальше только трущобы.

– Не надо так пессимистично. Цивилизация здесь отнюдь не заканчивается. Она просто принимает другой облик. Там дальше огромный гаражный комплекс, прерывающийся на разрозненные цеха городского обслуживания, спрятанные за густыми зарослями. Хотя да, места действительно глухие и диковатые. Для чужих. А они здесь не ходят.

– А мы пройдём?

– Ну мы же не чужие, верно? Ты совсем чужой, я совсем не. Суммарно получается положительно.

Пятый промолчал, хоть и был уверен, что на этот раз Второй ляпнул глупость на уровне арифметики. Или логики.

Отвлечённые доказательства не были его коньком.

Второй прищурился, изучая кусок дороги у перекрёстка, видневшийся из-за лестничного ограждения. Видно, он не хотел выходить из-за укрытия на открытую дорогу. Пятый вполне его понимал – здание больше смахивало на волнолом, надёжно прикрывающий своих малорослых собратьев от невидимых, но разрушительных волн. Впечатление усиливали высокие окна, выдававшие высокие потолки каждого этажа.

– Здесь вообще-то граница парка проходит. И мне это не нравится. Идти вдоль него придётся достаточно долго. Может опять ухватить. И сильно вправо забирать тоже не стоит – там заплутать можно только так. Да и кто его знает, что там сейчас происходит?

– Что страшного может быть в гаражах? Страшно может быть только за ними.

Второй вежливо улыбнулся, демонстрируя, что оценил шутку юмора.

– А ты ходил по длинным гаражным рядам? Они все наглухо заперты и почти одинаковы – отличается лишь цвет ворот и форма навесного замка. Редко-редко встречается пустая нора, из которой кто-то вынес всё, оставив только бетонную коробку с дырой в полу. Они вполне могут замкнуться в короткую бесконечную ленту. А у меня плоховато с акробатикой, чтобы забраться наверх и уйти по крышам.

Пятый представил себе картину, отвернулся и сплюнул, чтобы избавиться от приступа отвращения.

– Не плюйся где попало – не верблюд.

– А где мне плеваться?

– В положенных местах.

– В урны, что ли? Где ты их тут видел?

Второй невесело улыбнулся.

– Это да. До ближайшей урны идти минут десять в любую сторону. Культурным здесь оставаться трудно – Второй хотел сказать ещё что-то не особо осмысленное, но поймал себя и резко замолчал.

Повисла пауза. Пятый поковырял носком ботинка растрескавшийся асфальт.

– А если не смотреть в его сторону?

– В чью сторону?

– Ну в сторону парка этого засохшего.

– Это как? Боковым прискоком? Устанешь так целый километр скакать.

Повисла неловкая пауза. Пятый потоптался на месте, после чего снял рюкзак и принялся обшаривать боковые карманы.

– Во!

Второй повернулся к нему, заранее скептически приподняв одну бровь.

Пятый держал в руках мятую кепку. Ходить в такой жаре, да ещё в этой халабуде – только лысиной преть. Но он всё-таки её не выбрасывал – на всякий случай. Пятый встряхнул кепку, надел набекрень и сдвинул козырёк так, чтобы полностью перекрыть обзор левому глазу.

Второй в сомнении пошевелил носом.

– Не панацея, конечно, но может сойти. Второй у тебя не найдётся?

– Откуда?

Второй подумал, снял рюкзак и полез в глубину. На свет показались фланелевые подштанники, запасной рулон туалетки в двойной упаковке – искомое находилось глубоко, иначе бы такие подробности быта не всплыли бы в общественном месте.

Второй нашёл то, что искал, одной рукой запихал лишние вещи обратно и стянул горловину.

– Лучше какая-то защита, чем вообще никакой. Хотя бывают случаи, когда лучше ничего, чем хоть что-то. И какой из случаев сейчас, хотел бы я знать.

С этими словами он решительно натянул набекрень обтёрханную шапку из кожзама.

Наверно, со стороны они выглядели потешно. Но Пятому было совсем не до смеха. Надо было смотреть строго перед собой и под ноги. Второй шёл впереди, но как-то неуверенно – видно было, что его так и подмывает поднять голову и осмотреться. Пятый пошёл бы впереди сам, но у него внутри отсутствовала карта этих мест.

Второго ещё немного позабирало вправо, но вскоре асфальт технической площадки перед воротами рембазы сменился обычным кюветом и он выровнялся.

Пятый осторожно приподнял голову, повернув голову вправо, чтобы не смотреть куда не надо.

Смотреть было не на что – они шли вдоль пустыря с выгоревшей растительностью. Впереди пустырь переходил в строго высаженную рощицу строевых ёлок.

Когда они подошли поближе, Второй полуобернулся к нему:

– Несмотря на кажущуюся неуютность, здесь есть и хорошее. Вот в этой роще, например, под Новый Год всегда можно было найти достаточно веток, чтобы сделать себе хорошую ёлку, чтобы на неё можно было нацепить все игрушки, которые хотелось. Да.

Пятый послушал бы его дальше, но его слух занимал посторонний звук, которого здесь быть не должно было.

Он резко обернулся назад – от перекрёстка в их сторону быстро ехал синий «Москвич».

Это его и насторожило. Отечественные старые машины сильно шумят мотором и часто издают другие посторонние звуки – хотя бы в силу изношенности. А этот только шуршал шиной по разогретому асфальту. Пятый настороженно вёл его взглядом. И когда автомобиль чуть вильнул, нацелившись прямо на них, он уже был готов к такому развитию событий.

У Пятого были здоровые инстинкты. При непосредственной опасности он спасался, не задумываясь над тем, насколько это эстетично смотрится со стороны и что при этом о нём подумают окружающие. Онцапнул Второго за рукав и резко дёрнул за собой – в сторону от дороги, в кювет. Совсем от удара это их бы не спасло, но тогда бы он пришёлся по касательной и рюкзакам.

Второго опять некстати заело, и потому хорошего рывка не получилось – они оба кулями свалились в кювет, который оказался неожиданно высоким. Пятый ещё мельком подумал, что он сделает с водителем, когда…

Тут сверху его догнал его же рюкзак и воткнул головой в траву, заодно надвинув темноту.

Он лежал носом в жухлой слежавшейся траве. Когда-то её подмочил дождь, она подгнила и высохла мягкими лохмотьями на месте листьев и колючих стеблей. Даже запаха не осталось.

Он поднялся на колени, выпрямился. В горле чуть першило, но это было терпимо. Рядом копошился другой, второй – и это было неприятно.

Впереди был высокий песчаный склон, местами обсыпавшийся под собственной тяжестью, со старыми съехавшими следами. Взобраться наверх по такому будет утомительно – ты спустишь вниз много-много песка. Внесёшь свой вклад в эрозию.

И полные сандалии песка впридачу.

Вверху, после неизбежной обочины, была мощёная белая мостовая. Только как-то странно мощёная – не камнем и без ощутимого узора. Ровная, плавная и чуть изогнутая – так, чтобы ступать было удобно. Прогулочным шагом.

Улица началась слишком быстро – он уже проходил какой-то по счёту дом. Их трудно было отличить – все небольшие, с закруглёнными углами, без выступающих частей – лишь иногда впереди торчала прямая балка. На ней висело что-то небольшое и несущественно лёгкое. Когда фонарь, когда флажок.

Светло-голубой, густой зелёный, жемчужный, приглушённый оранжевый – цвета варьировались от дома к дому, не мешая друг другу. Глаз время от времени выхватывал пятна настоящей зелени, но она была где-то там, за домами и не бросалась в глаза.

Он перешёл на другую улицу, потом ещё. На предполагаемом месте дома было водяное зеркало – для такого климата небольшой пруд действительно нужнее, чем ещё один дом. На этом широком пространстве не надо было экономить место, чтобы вместить…

Под коленкой оказался забор, и Пятый свалился в палисадник, проехавшись физиономией по колючей хвойной ветке. Снизу оказался тонкий слой опавшей хвои. Падать на него было не так унизительно, чем просто на землю.

Он вскочил и, прыгая на одной ноге, начал растирать вторую, шипя сквозь зубы. Когда нога перестала занимать голову, Пятый опять понял, что мир плотен, осязаем, неровен и неприветлив.

Второй обнаружился неподалёку – в соседнем палисаднике. Ему повезло меньше – он обнимал ствол акации – дерева красивого и выносливого, но весьма и весьма колючего. И сейчас он медленно, нелепо и осторожно снимался с разновекторных колючек.

Пятый помог бы ему высвободиться, но его занимала собственная отбитая правая нога. Удар пришёлся в кость, чуть выше того места, куда ему ударил подоконник, когда он выпадывал со второго этажа на свежий воздух.

Второй наконец отцепился от дерева и с неуместным кряхтением перелез через декоративное ограждение, окружавшее палисадник. Подошёл поближе и присел на бордюр – видимо, не знал, стоит ли предлагать помощь.

Нога постепенно угомонилась, и Пятый осторожно принял вертикальное положение. Покачался туда-сюда и с уместным зубовным скрипом перелез через своё ограждение. Подумал и присел рядом со Вторым.

Впереди через дорогу всё так же возвышался Дом Быта. Архитекторам было мало сделать его на пару этажей выше окружающих зданий – его ещё и подняли на бетонной подушке на несколько метров. Подушка выдавалась вперёд, на концах переходя в широкие, в корпус, лестницы. Кому и зачем потребовалось создавать поднятую прогулочную площадку при наличии нормального тротуара и газона за ним – было непонятно.

Нет, Пятый ничего не имел против. Здание выглядело значительно, чтобы сразу было понятно, что это не абы что, но зачем попусту изводить бетон? Есть же более простые средства.

Лёгкий ветерок и куцая тень вполне примиряли его с тем, чтобы просто сидеть и смотреть с философским видом на старое странное здание. Пятый протянул руку, сорвал травинку с колоском на конце, оторвал его и попытался сделать гусеницу. Сложил лодочкой ладони и попытался двигать колосок мышцами ладоней. Пересушенные остья неприятно тёрли кожу, и он разжал руки, уронив колосок на землю.

Второй сосредоточенно смотрел на носки своих ботинок. Видно было, что он опять замыкается в себе. Пятому это не нравилось.

– И что это было?

Второй завозился, устраиваясь поудобнее на бордюрной плите.

– По-моему, нам ясно дали понять, что этим путём нам не пройти. Ты заметил, что местность та же, но вот обстановка – совсем другая? Хотя да, ты же не местный.

– Да нет, знаешь – очень чётко ощутил. Изгибы земли все знакомые, а вот улицы – будто в первый раз увидел. Знаешь, я такой уютной застройки никогда не видел. Жить может, и не остался бы, но вот прогуляться было очень… хорошо, что ли. Гармонично всё.

Странно, но Второй выглядел умиротворённым. Похоже, видение пригородного архитектурного шедевра затронуло в нём тонкие струны. Настолько тонкие, что ему было наплевать на порезы от колючек и то, что он сидит по щиколотку в опавших листьях и невнятном мусоре.

– Ты и это тоже раньше видел?

– Да. Редкий случай, когда видения не пытались добавить лишнего седого волоса. Приятно хотя бы так увидеть другую жизнь – красивую, правильную и продуманную. Ту самую, из двадцать второго века.

Пятый понял, что это отсылка, но не знал – откуда. Поэтому он вернулся к волновавшему его вопросу.

– А с чего нам не выйти?

– Потому что восприятие как раз началось там, куда мы должны выбраться. Я думал дойти до реки и по ней уйти до ближайшего моста, но, похоже, искажение добивает и туда. А в таком развороте на мост соваться самоубийственно.

– Почему? – поинтересовался Пятый, хотя и подозревал ответ.

– Один из мостов официально называется… назывался Чёртовым, а вдоль второго идёт водосточный жёлоб, висящий на честном слове, потому что обе его опоры вымыло из грунта. Теперь они на нём висят в метре от дна. А третий – железнодорожный. Дальше думай сам.

Пятый подумал. Судя по встретившемуся ему мосту, здесь эти сооружения вели себя недружелюбно. Соваться под них, а тем более – на них, было откровенно опасно для жизни.

– Ты можешь внятно объяснить, что здесь происходит?

– Искажённое пространство. Словно кто-то писал под копирку один текст. Много-много раз, пока они почти полностью не вытерлась, а потом положил эту копирку на другой лист, тоже с текстом.

– Чё?

Второй почесал шею.

– Да я и сам точно не уверен. Просто здесь в некоторых местах при определённых условиях можно ощутить то, чего нет. Ну и по каким-то причинам что-то не даёт нам отсюда выбраться.

– Это я и сам заметил. Что, есть какая-то сущность, которая пытается привязать нас к одному месту?

– Думаю, не более осмысленная, чем ураган или землетрясение. Явление окружающей среды, только очень редкое. Беда в том, что оно может проявиться только при наличии достаточного сложного сознания. Остальные просто ничего не почувствуют. Эдакая слоновья ловушка, в которую может провалиться только слон. Ну или заблудившийся в джунглях танк.

Пятый понял, что Второй опять на что-то намекает, но решил не уточнять, на что именно.

– Сударь, по-моему, вы что-то мне сильно недоговариваете.

– Увы, сир. У вас не тот уровень доверия, чтобы вываливать на вас недообработанный материал.

Пятый решил не обижаться.

Слабый ветерок подсушивал его потную физиономию. В Пятом вдруг забрезжила какая-то смутная идея. Он расслабился, ухватил идею за хвост и позволил ей вытащить его наружу. Снаружи всё оказалось не так блестяще и гениально, как казалось внутри.

– Погоди. Я, кажется, начал понимать. Каждый раз, когда начинались эти… видения, не дул ветер. И в этих видениях всегда был полный штиль. Но стоит ветру подуть – как мы вновь оказываемся здесь.

– В них ещё никогда не бывает дождя – сказал Второй себе под нос.

И тут Пятый вспомнил. Разгорячённое сознание не горело желанием расставаться с наведённой памятью, но в нём уже просыпалось критическое отношение к жизни. Оно, это отношение, далось ему в жизни изрядной болью и сложностями. Оно вызревало долго и мучительно, временами застывая до очередного поворота судьбы. Но оно вызрело и не собиралось так легко отдавать его внешнему воздействию.

– Ты говорил, что всё это уже видел. Так?

Второй кивнул.

– Когда? Под какой кислотой?

– Чтобы это увидеть, не нужна кислота. Нужна непроглядная ночь, восприимчивый организм и отрубленные коммуникации, когда нет возможности поддерживать смысл в полной мере.

– Чего?

– Потом объясню. Сейчас надо двигать обратно.

– Почему?

Вместо ответа Второй очертил рукой линию впереди. Пятый посмотрел. Ну решётчатые ворота, за которыми угадываются ангары – рембаза или что-то похожее. Ну маленькая двухэтажная административка. Здоровая теплоцентраль в ободранной изоляции, проходящая поверх дороги и исчезающая за невысоким забором, за которым тоже прячутся ангары, только поменьше.

Пятый никогда не работал на заводе. Он не отличил бы заводской гудок от пароходного – потому что никогда не слышал ни одного из них.

Он сделал осторожный шаг назад. Затем ещё один. И ещё. Он сделал с десяток шагов, прежде чем набрался смелости повернуться к невидимой стене спиной и идти, не опасаясь свалиться в канаву или споткнуться об ещё какой-нибудь архитектурный изыск.

Он ещё не настолько утратил инстинкт самосохранения, чтобы добровольно идти в затягивающую воронку. За ней было что-то такое, настолько не из его времени…

Воздействие никак не ослабевало, пока они не поравнялись с параллелью, проведённой по границе Дома Быта. Ощущение служебного долга и самоотверженного труда на благо Родины обрезало.

Второй сказал под нос несколько неразборчивых слов.

На этот раз они шли по тротуару. Здесь ещё сохранились лиственные деревья, дающие хоть и редкую, но тень. Второго нервно потряхивало. Пятый и раньше подозревал в нём эпилептика, а сейчас вовсю в этом убеждался.

– Ты обещал объяснить. Что-то там про отрубленные коммуникации.

Второй посмотрел на него с невысказанным вопросом. Потом слова зацепились за ассоциации, ассоциации за память и из него неохотно пошёл текст.

– Чем заняться маленькому мальчику в маленьком городе, когда стемнело, а света нет? Читать? С фонариком или свечкой много не начитаешь – зрение садится только так. Спать? Опухнешь спать по двенадцать часов в сутки.

– Отжиматься можно. Или приседать. Для этого свет не особо нужен.

Второй окинул взглядом полноватую фигуру Пятого. Тот смутился.

– Качаться? Интересная мысль. Жаль, что тогда никто не взялся внедрить её в меня. Возможно, удалось бы избежать многих неприятностей в жизни – Второй подумал – и нажить себе других. Так вот, я гулял. По городу. Иногда в компании, но чаще один. И однажды заметил в соседнем доме странную вещь. В слабом лунном отблеске он потерял смысл. Не знаю точно, как это точно объяснить.

Второй притормозил, чтобы подобрать слова.

– Ты ведь понимаешь, что такое дом? Это не просто лежбище, это большой кусок жизненной среды. Тот кусок деревяшки, на который наматывается клубок впечатлений и воспоминаний. И вот внезапно этот клубок исчез. И сама деревяшка потеряла свои подробности. Просто неконкретный кусок дерева – ни формы, ни породы, ни изъянов. Ни-че-го. Правда, я зашёл к нему не с той стороны. И подумал, что тогда мне это показалось. Днём такого эффекта уже не было. Вечером, когда в окнах горел свет, и тянуло какими-то домашними запахами – тоже.

– А можно ближе к сути? – Пятый ничего не имел против монолога Второго, но тот имел привычку увлекаться и уползать в сторону от начальной мысли.

– Можно. Потом потеря смысла начала проглядывать в других и других зданиях. Они могли быть обитаемыми или заброшенными, эксплуатируемыми или законсервированными – без разницы. Они перестали выполнять заложенную в них функцию. И даже попытки их приспособить только подчёркивали это ощущение. А ещё позднее, когда я утратил интерес к прогулкам, начали приходить видения. Разные части города, гротескно изменённые до неузнаваемости. Огромные куски наведённой памяти. Несвойственное мне поведение в несвойственных ситуациях.

– Тоже мне, удивил. Обычная механика сновидений.

– Так да не так. Я потом начал аккуратно наводить справки – людям редко снятся сложные сны. Потом я с удивлением узнал, что многие люди не видят снов вообще, или видят их чёрно-белыми.

– Какие впечатления, такие и сны. Ещё высыпаться надо. Ну чтобы сны вообще видеть.

– Я знаю. Мне и такое снилось – обычные такие. Иногда откровенные кошмары, одно время с чётким пророчеством на следующие сутки, с несколькими деталями. Угадал кусок жизненного паззла – будешь знать расклад дня. Были и без особого сюжета, такие, которые не запоминаются вообще. Эдакий обычный экшен. Продукт мыслительной деятельности. А те… они чётко отличались от всех. В них всегда фигурировала часть города. Изменённая, но узнаваемая. К ним всегда прилагалась разветвлённая наведённая память. Обычно в снах воспоминания почти не задействуются. А там они играли существенную роль в сюжете. И из этих видений каждый раз приходилось выдираться. Прилагая огромные усилия. Вплоть до принудительного открывания глаз руками или падения с высоты десятиэтажного дома – Второго ощутимо передёрнуло. – Тогда да, страх смерти давал выброс адреналина, который помогал проснуться. И очень мешал потом заснуть.

– Ты пробовал об этом кому-нибудь рассказывать?

– А смысл? Очень специфическая тематика, плюс из них пришлось бы вымаривать своё участие, по причине его недостойности. А это заметно любому опытному глазу.

– Какие мы стыдливые.

Второй резко остановился и воткнул Пятому в лицо колючий взгляд.

– А ты бы расстрелял на месте трёх беспризорников только потому, что на них донёс четвёртый? Ни за что, просто за мелкое хулиганство, да ещё и не подтверждённое?

Пятый завис. Второй перекривился и сплюнул в канаву.

– Вот и меня до сих пор крючит от несвойственности и лёгкости внедрения в меня этой несвойственности. Потом я вырос и переехал. А видения продолжали быть. Сначала часто, потом всё реже. Самое забавное, что те места, в которых я жил после, в таком формате почти не фигурировали. От силы раз-два. И без столь болезненного подтекста. Так, на уровне обобщений. Впрочем, они такой потери смысла тоже не испытывали.

– Может, ты объективно стал лучше? Вот они от тебя и отстали.

Второй ошарашено посмотрел на него, подумал и захохотал.

– Да нет, сомневаюсь. Я стал ширше, глубже, больше, тоньше. Но вот баланс добрых дел остался примерно таким же, каким и был надцать лет назад.

Повисла неловкая пауза. Пятый поднапрягся, чтобы поддержать разговор:

– Слушай, а чего ты вдруг стал трепаться? Обычно из тебя слово клещами тянуть надо.

Второй даже не потрудился повернуть голову в его сторону:

– Ты сильно удивишься, если я скажу, что тогда мне не так страшно?

На том разговор и оборвался. Через пару минут они дошли до поворота с тенистой кафешкой-обманкой. Второй сбавил ход, но останавливаться не собирался.

Пятый решил взять инициативу в свои руки. К тому же это помогало не смотреть на манящую холодным лимонадом забегаловку под огромным развесистым клёном.

– А может, сюда повернуть?

Второй обошёл его с другой стороны и вытянул руку, перекрыв обзор на нахальную кафешку. Стало немного полегче.

– У тебя зрение получше моего. Настройка-ка глаза. Видишь, за переулком начинается глухой забор?

Пятый прищурил глаза. Переулок угадывался по прерыванию цепи павильонов, но дальше начинался газон. Корявые хвойные деревья на вытоптанном до камня земле давали увидеть, что за ними что-то есть, но что – непонятно.

– Ну предположим.

– Поверь мне, он там есть. Он обхватывает несколько вспомогательных зданий, потом быстро загибается в другую сторону.

– Какая разница, куда он загибается?

– Совсем никакой. Важно, к чему вспомогают эти здания. А они вспомогают к Управлению.

– Может, правлению?

– Нет, горисполком дальше. Это Управление. Главное здание города и многих его окрестностей. Его величественность ощущалась даже тогда, когда оттуда вынесли большую часть ценностей. Хотя неместные его почему-то не замечали – оно как-то умудрялось теряться. Хотя трудно в двухэтажном городе не обратить внимания на двенадцатиэтажку, торчащую рядом со зданием с греческими колоннами.

– И что нам с того, что оно было величественно?

Второй посмотрел на него и Пятый опять прочитал на его лице горечь, не относящуюся к произносимым словам.

– Можно проскочить мимо универсама и универмага. Дальше идёт больница, но она далеко и за забором. Можно сказать, что почти неопасно – особенно если фонтан не работает.

Пятый решил не уточнять, почему сухой фонтан безопасней мокрого и зачем он возле больницы.

– В конце улицы какое-то юридическое здание. Максимум, что нам от него может грозить – простоять два часа в очереди за справкой, смысла которой мы не понимаем, исполняя манипуляции, которые нам неведомы. Это с одной стороны дороги. А с другой – метров двести главного здания в городе. И направление деятельности у этого здания… в общем, ты уже чувствовал это направление. А мы тогда были метрах в ста и через перекрёсток. А здесь будет в десяти и через второстепенную дорогу. Длинной полосой и с таким удобным поворотом в нужном направлении.

Пятый отрицательно помотал головой.

– Не покатит.

– Вот и я об том же. Пошли, партизан.

Дальше деревья у тротуара заканчивались, и они опять перешли на дорогу, ближе к разделяющей клумбе и деревьям на ней. Можно было бы перейти на другую сторону, где ещё сохранялись какие-то остатки тени. Но тогда бы они прошли бы слишком близко от театра. А освежать свои впечатления от его посещения Пятому не хотелось.

Они миновали симпатичную геометрическую недостройку, прошли мимо бетонного комода, прежде чем Пятый вспомнил мучивший его вопрос.

– Как ты думаешь, почему та машина нас сбить пыталась?

Второй наморщил лоб.

– Какая машина?

– Ну та, у парка которая. Синий такой «Москвич».

Второй ещё сильнее сдвинул брови, вспоминая, потом резко просветлел.

– Это не «Москвич», это «Иж».

– Велика разница.

– Велика. Потому что обстоятельства его появления и последствий требуют задать один простой вопрос.

– Какой ещё вопрос?

Второй хитро прищурился:

– А вопрос простой – а был ли мальчик? Потому что у него был советский номер. И мы ощутили его только тогда, когда забрались поглубже на его территорию.

– Ещё одна непонятность и я тебе по загривку настучу.

Второй сморщил нос:

– Ну сударь, что за выражения? Выражаетесь как законченный пейзанин.

– На вас, сударь, нормальных слов не запасёшься.

Второй хохотнул, но потом посерьёзнел:

– Врёшь, врёшь, да ненароком правду соврёшь. Когда ты маленький, ты воспринимаешь мир вокруг тебя как данность и не удивляешься ему сверх положенного. Вот и я как-то не понимал, зачем на окраине такой масштабный гаражный комплекс, куда можно вместить все машины в городе. Впрочем, я тогда не особо понимал, зачем человеку вообще машина.

– А сейчас?

– И сейчас не понимаю. В общем, согласно тактике жизни, нормальному человеку в этом городе и его рабочих буднях машина была не нужна. Нужно куда-то поехать – дошёл до гаражей, взял машину, заехал за семьёй с чемоданами и вперёд – на заслуженный отдых или по какой другой надобности. А в обычной жизни машина тебе не нужна. Отовсюду можно пешком можно дойти.

– А если срочно надо?

– Тогда на велосипеде.

– А если очень срочно?

– Тогда на такси. Наверное. Правда, не знаю, были ли в этом городе такси до перестройки.

– Что это за город, в котором нет такси?

Второй вытаращил было глаза, но передумал.

– А, ну да. Ты же не в курсе.

– Не в курсе чего?

– После расскажу. Так вот, а теперь реши простую задачу – если местная местность время от времени демонстрирует своё поведение из прошлого, то где с наибольшей вероятностью может наблюдаться шальной автомобиль?

– В автосервисе, на штрафстоянке. – Пятый посмотрел на Второго. Тот ждал продолжения – Да-да, возле гаражей тоже. Убедил.

– Ну он там и оказался – между автосервисом и гаражами, на единственно проезжей дороге – остальное там грунтовка. А штрафстоянка я даже не знаю где. Думаю, на территории милиции.

– А как тогда это связано с теми домиками потом?

– Я что, корневой сервер тебе, чтобы всё знать?

Они подходили к большому перекрёстку, с которого и начинали. Там было всё по прежнему – заброшенное здание с изуродованным забором с одной стороны и синее стеклянное здание с другой.

Место третье. Первоисточники

– Ты же говорил, что больница там – Пятый показал себе за спину – в двух кварталах отсюда.

– Не совсем, это поликлиника со стационаром. А к ней прилагается медгородок на всю длину. И в ширину… – видишь забор по левую сторону? Вот где-то на половину его длины.

Пятый окинул взглядом длинный забор, тянущийся, насколько хватало взгляда. Дальше он загибался вниз и поворачивал влево, так что сказать, где именно он заканчивается, Пятый бы не рискнул.

– Нехилое лечилово.

– А ты как думал? Строителям коммунизма коммунистическое же лечение.

– Ты, кажется, собирался мне что-то про это рассказать, нет?

– Сударь, имейте терпение. А во-вторых, мне тоже ещё надо сообразить, чтобы не впасть в лишний пафос. Не считая того, что хорошо бы определиться, куда нам дальше идти.

– А у нас есть варианты?

Второй обхватил лоб рукою и несколько раз с силой его потёр.

– Ну выход из города вдоль железной дороги нам перекрыт. Как и по старому шоссе. Там, конечно, очень далеко и тоскливо было бы идти, но выбрести точно было можно. В принципе, можно попробовать вернуться к железной дороге и попробовать уйти через поля. Но там действительно глухие места. И в той части границы города проходят очень извилисто. И мы рискуем оказаться там в куда худшем положении, чем сейчас.

– Чем это хуже?

– Тем, что гуляя по минному полю, лучше держаться хоть сколько-то известных мест. Тем более, что ты уже знаешь, как реагируют глухие места на вторжение в них чужаков. На этот раз это может оказаться экскаватор. Или комбайн. От них так легко не увернёшься.

– Был опыт?

Второй улыбнулся:

– Встретились однажды на узкой просёлочной дороге.

– И чем всё кончилось?

– Тем, что пришлось срочно прыгать в ирригационный канал, а потом долго из него выбираться.

Пятый пожал плечами.

– Возвращаться ты не хочешь. Тогда что?

– Если нет путей на западе, попробуем на востоке. Правда, придётся пройти через город. А тогда у нас только один путь – прямо.

Пятый посмотрел туда, куда было предложено.

– Я не сталкер. Я это дело даже не люблю. Но даже я понимаю, что идти по улице, состоящей из двух заборов – не лучшая идея.

– Это значит только то, что ты мало ходил по промзонам. Там это постоянно. Тем более забор предполагает дистанцирование. И если ты не имеешь привычки совать нос в чужие дворы, то нам такое обстоятельство только на пользу. Хотя, конечно, если идти между больницей и военчастью, то лучше не думать, что у них там в сумме и конце. Мда. Так, с этой стороны у неё только хозпостройки. Хотя… ты покойников и очков боишься?

– Сударь, вы можете внятно изъясняться?

– Если бы мог, здесь бы не оказался.

– Очков точно не боюсь – зрение не требует. Да и покойников тоже.

– Значит, пойдёшь слева. – Второй посмотрел на Пятого и расщедрился на пояснения – в медицинском заборе есть две прорехи – ворота и калитка. За воротами где-то прячется морг – уж не помню точно где. А за калиткой магазин оптики. Есть ещё домик бывшей парикмахерской, но он выхода в ту сторону не имеет, так что не в счёт. Ладно, в нашем случае остаётся уповать на то, что первый закон Ньютона выполняется не только в физике. И что сумма воздействующих на нас сил будет примерно равна нулю.

На тротуарах проявились выходы подземного перехода. Пятый сурово посмотрел на них – они опять стали огороженными площадками под клумбы.

– Может, пойдём уже?

Идти по центру дороги было неприятно – укатанный до светлосерости асфальт щедро отражал лучи летнего солнца. Конечно, в городе было чуточку прохладней, чем снаружи, но с такими переплясами… разница температур такого не стоит.

Тротуар справа не оставлял сомнений, к чему он приложен. Ничего лишнего, всё чётко – забор с колючкой, тротуар, канава. Тотальная однообразность. Пятый вспомнил свою армейскую юность и поёжился.

Слева было поуютней – и тротуар приятно-неровный, и деревья есть, хоть и почти лысые. Да и вообще как-то для людей. Изуродованный забор потянулся немного, разродился неадекватных размеров воротами и неохотно уступил место обычным бетонным плитам два на три.

Второй упорно держался середины дороги. В чём-то Пятый его понимал. Армия по существу – закрытая организация, с улицы в неё так просто не придёшь. И она отталкивает от себя посторонних. Особенно вроде Второго. А вот медицина – да. Она любит принимать в свои болезненно пахнущие объятия всех, до кого дотянется. Не скрывая при этом брезгливости и язвительный насмешки. Плотно пересекавшийся с ней в детстве Пятый это очень хорошо усвоил.

Пятый ткнул в плечо Второго:

– Ты мне там что-то рассказать обещал.

Второй с готовностью заговорил с середины абзаца – видимо, запрос Пятого застал его на проговаривании фразы.

– У каждого города своя главная улица и у неё свои особенности, отражающая местный менталитет. У Москвы Арбат, суетливый, самомнительный, с привкусом либерализма, но подпираемый и подавляемый монументом МИДа. В Оренбурге – тотальный культурный досуг в перерыве между станками и нефтяным журавлём. Красная в Краснодаре – изо всех сил демонстрирует культурность, властность и широту размаха.

– А Невский в Питере?

– Не был, не знаю. Но что можно сказать о городе, чья главная улица состоит на десятую часть из частного сектора? Ещё на пятую из культурных и социальных объектов и столько же обеспечивающих. А вот остальное – производственный комплекс. При том, что ни одного властного здания на этой улице нет, но до любого адреса можно добраться максимум за три поворота?

Пятый посмотрел на Второго с плохо скрываемым раздражением.

– Что город небольшой. И ещё он в основном занимается производством.

– Садись, четыре. А теперь ещё одна вводная – для чего небольшому производственному городу три военных части и медобеспечение, которые будет впору городу с населением раз в десять побольше?

– Производство очень вредное, но очень выгодное. Настолько выгодное, что на него может покуситься кто-то большой и вооружённый.

– Правильно. А развитая инфраструктура только подчёркивает это. Остаётся один вопрос – что за ресурс добывается в данном городе?

– Вопрос переходит в зрительный зал. Не хочу сейчас играть в угадайку.

– Даю подсказку – в темноте это вещество светится нежно-зелёным цветом. А кроме него в городе производится ещё добрая треть таблицы Менделеева, попутно добытая при обогащении руды или случайно обнаруженная при геологоразведке. Конечно, добыча шла отнюдь не в городе, да и производственные корпуса данной направленности были на достаточно большом удалении. Так что по городу фон вполне нормальный – можно спокойно гулять без дозиметра и противогаза.

Пятый чуть не споткнулся на ровном месте, неприятно шаркнул подошвой и стал внимательнее смотреть себе под ноги. Второй продолжал.

– Как ты понимаешь, на такое важное дело были брошены лучшие силы. К оборудованию на пике технологий прилагались специалисты высокой квалификации. А кадры высокой квалификации требуют и соответствующего уровня комфорта. Ведущий инженер в бараке долго не протянет. Не столько из-за своей вредности, сколько из-за того, что выигрывая в одном, приходится поступаться другим. Высокое образование и сложная координация конечностей неизбежно ведут к снижению уровня приспособленности и выживаемости. Не считая того, что чем сложнее квалификация, тем дольше ей учиться. И не на пустом месте – сначала нужно месте обустроить, нагреть, создать и закрепить школу.

– Короче, Склифосовский.

– Незаменимых людей нет, тут Человек-с-Трубкой был прав. Но замена любого требует денег – эту часть фразы обычно замалчивают. А поскольку средства затрачены были уже немалые, то довложить ещё немного на повышенный комфорт – это не так уж сложно. Даже не сколько довложить, сколько перераспределить полученный доход – ведь такая концентрация специалистов на квадратный метр с приоритетным обеспечением оборудованием не может не дать продукцию повышенного качества. А экономика у нас плановая и если это не совсем уж неликвид, то возьмут его полностью.

Второй чему-то улыбнулся, посмотрел по сторонам и продолжил.

– Поскольку проект курировал Человек-в-пенсне, а после его отставки – его идейные последователи, атмосфера в городе сложилась своеобразная. Но полезная для дела. Хотя бы потому, что воровать здесь боялись. С этого города начинался, собственно, ядерный щит страны. Здесь добытая руда проходила этап первичной очистки. Дальше составы уходили дальше на север – в длинную цепочку переработки, на конце которой были бомбы и боеголовки всех мастей и калибров. Первая бомба Союза, кстати, была сработана целиком из урана местной выделки.

Второй на секунду примолк, загружая на язык новую порцию текста:

– Вначале город был классическим почтовым ящиком. Со временем нравы смягчались, и даже наступило некоторое вольнодумство в сочетании с высокой культурой. Пёстрое многонациональное население только оживляло общую картину. Абы кто здесь поселиться не мог, так что быстро сложилась такая репутация, что жить здесь – это очень хорошо. И однажды общее состояние блага возросло настолько, что в городе, по свидетельству очевидцев, лет на семь наступил коммунизм. Вполне себе настоящий, без купюр. Я, правда, это время уже не застал. Так, видел остатки, смотрел в осколки и слушал мифы.

Пятый поднял голову и прищурился в выцветшее от жары небо. На месте луны торчала разношенная туфля. Мужская, сорок второго размера. Пятый помотал головой – обувка осталась на месте. Тогда он опустил взгляд и решил не информировать об этом Второго.

Хотя бы чтобы не отвлекать.

– В общем, город из почтового ящика с порядковым номером, кажется, семнадцать постепенно эволюционировал в научно-производственный центр. И даже исчерпание руды для основного производства этому не могло сильно помешать – кроме него успело развиться и закрепиться ещё многое. Даже автозавод был. Качественная заготовка для светлого будущего. Но вместо него грянула перестройка, декоммунизация и демократизация. Последствия ты видишь сам невооружённым глазом. При открытии границ спецы сдёрнули на исторические родины. Границы позакрывались, товарно-производственные цепочки разорвались. Градообразующий комплекс затрещал по швам, а город наводнили окружающие местные жители. Они же помнили, что здесь хорошо жилось. Вот только им никто не сказал, что высокий уровень жизни нужно поддерживать. Не только большими деньгами, но и толковыми специалистами. Да и собственной дисциплиной, между прочим. И город стал постепенно приходить в упадок, всё больше погружаясь в сонную разруху.

У Пятого сильно чесалось ухо и шея. В голосе Второго опять зазвучала горечь:

– Город не вписался в реалии новой рыночной экономики. Не для этого строился. Хотя предпосылки были. Как и капиталы. И даже позже, когда стали известны имена виновников ненаступления светлого будущего – ну кому от этого было легче? Время-то для изменений ушло. Оборудование устарело морально и физически, технологии изменились, да и репутация с рудой выдохлись. Из всей производственной громады уцелел только Золотой Цех. Сам понимаешь, по какой причине. Его взаимодействие с новой властью и так было чисто номинальным. Может быть, он даже сейчас продолжает свою работу – во времена лихих потрясений люди всегда к золоту обращались. И потому вокруг него можно перемещаться сравнительно безопасно.

– Так давай пойдём через него. В чём проблема?

– Как обычно –в мелочах. Первая – вход в него могли сделать со стороны загородного шоссе, там ввозить-вывозить весьма удобно. И второе – а вдруг нет? Вдруг он тоже завернулся бантиком? Тогда мы сами делаем шаг вперёд тому, что уже долго всматривается в нас.

Длиннейший забор наконец-то прервался на большую арку. Когда-то в её проёме стояли пропускные турникеты, но от них в асфальте остались лишь бетонные холмики с металлическими кружками.

Второй прервался в своих запутанных объяснениях и перешёл к конкретике:

– Всё, стадион. Можно выдохнуть и немного расслабиться. Опасный участок пройден. Можешь даже выбрать, как мы дальше пойдём.

– А что, есть варианты?

– Можно дальше по улице. Но потом всё равно придётся где-то сворачивать. А можно пройти через стадион.

– И что за ним?

– Попадём в центральный городской парк культуры и отдыха.

– Тоже с пауками?

– Нет. Думаю, его не так сильно изменило здесь – поэтому и не так сильно изменяет там. Во всяком случае, в природной его части. Думаю, если не будем приближаться к аттракционам – всё пройдёт без эксцессов.

– А тут есть аттракционы?

– А как же. Раньше, конечно, было побольше, но колесо обозрения на моей памяти ещё работало. Правда, с пробуксовкой и диким скрежетом.

– Ну что ж, давай сходим посмотрим на твои… аттракционы.

За аркой внимание Пятого сразу привлекло маленькое здание, стоящее на самом краю заасфальтированного пустыря. Сам пустырь явно был предназначен для чего-то большего, чем одно здание и один спортивный снаряд. Но остальной смысл пустыря куда-то делся. Осталось только здание.

Оно было каким-то необоснованно помпезным. Слишком высокое для одноэтажного здания, с толстыми стенами и даже каким-то орнаментом. И с совершенно непонятным смыслом.

– А это что?

Второй хмыкнул:

– Вообще это публичный сортир. Был. Но ты туда не ходи. Не знаю как в других местах, а здесь от падения уровня культуры первыми пострадали общественные туалеты. Некоторые настолько, что их пришлось снести – это обходилось дешевле, чем пытаться поддерживать в них хотя бы видимость порядка. Всё равно в них такой острой эстетической потребности уже не было. Новые жители спокойно облегчались в любых удобных местах. Некоторые общественные места оказались настолько уделанными, что казалось, что народ разучился пользоваться унитазами. Кстати, позже это так и оказалось – здесь начали селиться из очень отдалённых и диких районов, где таких благ отродясь не было.

Пятый несколько разочарованно отступил от здания. Организм недовольно забурлил и это бурленье передалось вверх.

– Слушай, чего ты так бесишься? Это вполне нормальный процесс – со временем элита ослабевает и растворяется в народной массе. А она у нас лишних сложностей не любит. Или ты у нас из недобитых элитариев, что тебя такие вещи раздражают? – И Пятый подмигнул Второму.

Второй и так нечасто улыбался, но сейчас у него из-под кожи проступили почти все кости черепа.

– Я себя никогда к элите не причислял. Хотя бы потому что вначале не подозревал о её существовании и не понимал её отличия от остальных. Хотя да – одно время я был сыном депутата. Вот только мне никто не сказал, что это круто. И я до сих пор уверен, что это тяжёлая и малоприятная работа по лихорадочному латанию разрастающихся дыр в инфраструктуре, добыче еды для населения и организацию похорон для малоимущих, чьё имущество не окупает даже их похорон. И вот тогда депутат берёт на себя всё – вплоть до сколачивания гробов. А ещё это непрерывная челночная дипломатия между местными шишками и полубобками во имя поддержания целостности общего социума под названием город. Так что если в твоём понимании элита – это те, кто не гадят под заборами, помнят таблицу умножения, употребляют в разговоре слова «спасибо» и «пожалуйста» и переходят улицу на зелёный – тогда я, пип, насквозь элита.

Пятый ошарашено отступал от разъярённого Второго, пока не упёрся спиной в забор.

– Да что ты взвёлся-то?

У Второго как раз заканчивался запал, поэтому он задумался. После чего поднял руки:

– Всё, брэк. Просто постарайся больше не затрагивать больные места. Особенно когда я излагаю вынужденно пафосные вещи. Бесит, когда меня не слушают.

– Я всё слушал. Честно-честно.

Второй с сомнением посмотрел на Пятого:

– Ладно, проверять не буду. А то ещё сильнее разочаруюсь.

Пятый вернул сомнительный взгляд:

– Слушай, а ты уверен, что на тебя эти изменения при безветрии – Пятый обвёл рукой вокруг – не действуют? Раньше ты спокойней был. Кстати, что ты там про копирки и промокашки задвигал?

– Неудачное сравнение, не более. Забудь.

– Ну так приведи удачное. Мне-то непонятно, что вокруг происходит. А я люблю ясность.

Второй потёр уши, разгоняя мышление.

– Ну хорошо. Зайдём с другой стороны – какой смысл людям в зданиях?

Пятый вытаращился на него. Он не любил давать ответы на очевидные вопросы. Но у Второго это был риторический вопрос.

– Вот смысл у травы простой – расти, расширяться, размножаться, приспосабливаться и приспосабливать. У животных оно уже посложнее – тактика поведения, брачные игры, рытьё норок. Но у человека этих смыслов гораздо больше. Более того, они то и дело идут вразрез с эволюцией и природой. И чтобы эти свои смыслы закреплять, люди научились строить здания. Эдакие усилители и накопители смысла. Как ты понимаешь, этот город тоже был не исключение. С одним отличием – здания здесь строили с увеличенным объёмом смысла, чтобы здания слеплялись в тематические блоки и более сложные гармонические конструкции. Самый понятный пример – торговые центры. На них нанизывается очень много дел поменьше.

Пятому резануло ухо, но потом он понял, что Второй не хочет употреблять слово «бизнес».

– До поры до времени всё шло в штатном режиме. Но потом, когда Союз начал рушиться, начались сложности. Сначала исчез первоначальный главный смысл существования города – вместе с Союзом. Потом исчезли его создатели – разбежались, эмигрировали или вымерли в смутные времена. Вместо них набежали куда более примитивные генераторы смыслов – как водяное колесо против дизеля от подлодки.

– Да вы расист, батенька.

Второй примерился ответить на шпильку, но вздохнул и продолжил:

– Они как-то приспосабливали оставшиеся усилители. Те часто не выдерживали неправильного обращения и постепенно портились. Но они всё-таки натягивали свой слой смысла. Усилители постепенно менялись до того уровня, до какого новые обитатели могли его обеспечить. Но после небезызвестных тебе событий выработка смысла резко упала. И уцелевшие резко сдёрнули в те места, где усилители были под них наиболее заточены. Без их участия окончательно дала дуба оставшаяся часть ирригации. А без неё здесь мало что растёт – сам видишь, как здесь сухо. Да ещё в разгар лета. Да ещё неподалёку от Голодной Степи.

Второй подцепил носком ботинка лежащую банку и поставил её вертикально, после чего с силой пнул её в канаву.

– Так вот, генераторов смысла, даже самых простых, природных, почти не осталось. И тогда распрямились законсервированные в зданиях смыслы. Вместе с эмоциональными отпечатками создававших и обитавших там людей. Ветер достаточно быстро выдул крохотный наносной слой, и теперь мы имеем дело с глубоко впечатанным. И поскольку бытие определяет сознание…

– Погоди, при чём тут ветер?

Второй пожал плечами:

– Не знаю. Может, он как протока, которая не позволяет болоту застояться и зацвести. Только болото это ментальное. Нам очень повезло, что город был построен под разнообразной розой ветров – чтобы не скапливался токсичный смог. Сейчас же он спасает нас от захлёбывания.

– То есть хочешь сказать, что вот это всё творится в каждом городе-призраке?

– Отнюдь необязательно. До большинства поселений наверняка добралась природа. Да и другие города вряд ли имели столько претензий на светлое будущее. Сюда ведь очень много смысла впрессовано – сам же видел. Причём за очень короткое время. Так что концентрация здесь неадекватно высока. Думаю, что-то подобное если и будет наблюдаться – то только в каких-нибудь наукоградах.

Тут Второй чему-то хохотнул и вновь помрачнел.

– Мда, избыток смыслов и тотальный дефицит его носителей. Хотя обычно бывает наоборот. Вполне себе катастрофическая ситуация. Вот ты когда-нибудь задумывался о том, как выглядят последние минуты мира?

Они шли по узкому проходу между стадионом и длинным открытым помещением за трёхметровым забором, перебитые через каждые пять метров перпендикулярными бетонными плитами, покрытые сверху маленькими треугольными крышами.

– Знаешь, странно наблюдать за тем, как истекают последние секунды смысла, а ты никак не пытаешься исправить положение. Это время уже истекло.

Он не ответил, зачарованно смотря на корпус ракеты, воздвигнувшейся за стеной стадиона. Её белое тело, с толстыми чёрными полукольцами, обхватывавшими поочерёдно вторую ступень. Она медленно, бесшумно поднималась, являя всё больше себя, пока не показала толстые дюзы.

Он не увидел пламени – его вообще трудно разглядеть через чёрно-белую бленду. В сущности, цвет ведь более неважен.

– Трудно представить мир после себя. Осознание того, что останется родник, камень, из-под которого он бъёт, травинка, которая растёт рядом, засохший овечий катышек, от овцы, что паслась здесь когда-то. Они останутся. И пребудут вовеки. А тебя не будет. Совсем. В детстве это парализует и шокирует, как любой другой закон жизни. Но потом к этому привыкаешь. Я так и не привык, просто забыл. И сейчас в очередной раз вспомнил.

Ракета уже улетела, оставив нерасходящийся дымный след. На небе уже было десяток таких дымных полос, загибающихся куда-то вверх и вдаль.

Кинохроника конца человечества кончилась, мир постепенно обретал краски, уже готовый продолжать быть дальше и без людей.

Он ощущал себя всё более лишним здесь, будто прогуливал какой-то важный урок, безо всяких, даже внутренних причин. Дым постепенно растворялся, ощущение неизбежности проходило.

– Осталось не так уж много, придётся немного подождать, хоть это и немного неприятно. Пройдёмся?

Узкий заворачивающийся проход подходил к концу. За ним было что-то, что было уже неважно. Надо было выбрать, куда идти, хотя это уже не имело никакого значения. Ветер перемен будет дуть уже не для них…

В Пятом бурлили многие несказанные слова. Он просто не знал, какие сказать первыми. По Второму было видно, что он испытывает схожие чувства, но воспитание их ему не позволяет.

Им не полегчало. С ними произошло нечто большее. Из блёклой фотографии мир вновь превращался в пространство, наполненноежизнью. Не только природой, но и ими – носителями чуждых смыслов.

Дальше, в низине, стоял жилой квартал. Здания стояли как-то неправильно, незавершённо. Дворы обычно закрыты со всех сторон, а здесь закрывающей стенки не было. Ближайшие были развёрнуты подъездами к стадиону, словно он был встроен в этот квартал.

Хотя в этом был определённый смысл. Спорт ведь должен быть для людей, а не люди для спорта. И если это так – зачем лишний раз отгораживаться? Вон даже футбольное поле у ворот хоть и было закрыто сеткой, так ведь не для ограничения же! Просто чтобы мячи не улетали.

Тут Пятый поймал себя на том, что думает несвойственные себе мысли и взял себя в руки. Возвращение смысла – это прекрасно, но вот что с ним дальше-то делать? Пятый решил вернуться к текущим вопросам:

– Ну как, так пойдём, раз уж вышли?

Второй выдохнул:

– Не люблю это говорить – но давай вернёмся. Не люблю я это место?

– Тебе здесь по сопатке настучали?

– Да причём здесь это? Просто там лицевая часть, здесь – изнанка. Там хоть что-то работало, здесь давно всё брошено. Не сразу, конечно. Но так уж сложилось. А нам окольными путями сейчас ходить не стоит. Так что я предлагаю потратить две минуты и обойтись без лишних экспериментов.

– Да здесь эксперименты сами происходят, на каждом шагу. Не спрашивая разрешения.

Второй задумчиво постучал ногтём по зубам:

– Так, да не так.

– А как?

– Слушать меня надо внимательнее. Как ты уже заметил – вся искажённая реальность здесь основывается на истории того места, вокруг которого оно происходит.

– Что-то я не улавливаю связи между началом Третьей Мировой и стадионом.

– Узко ставите вопрос, как танцор ноги, батенька. Не только со стадионом, а с целым спортивным кластером, практикующим почти все виды спорта, культивируемые в Союзе. С поправкой, конечно, на климатические реалии. На лыжах тут не ходили. Так вот, спорт – это отличный способ снять стресс. Сбросить лишнее напряжение, страхи и опасения, зарядиться новыми впечатлениями и вновь к станку на благо Родины. И это постепенно накапливалось. Это для остальной страны холодная война – очередная пугалка. А здесь её остриё проходило где-то совсем неподалёку. Трудно совместить в себе тот факт, что кованый тобой щит опасен тем, что его применение означит собой твой окончательный проигрыш. Да и вообще, если ты заметил, в Союзе спорт так или иначе был связан с армией. А значок ГТО действительно кое-что значил. И предмет в школе назывался начальной военной подготовкой, а не как сейчас – основы безопасности жизнедеятельности. Фу, какая гадость. Хотя изучает во многом одно и то же. К тому же, вот эта вот длинная полоса высоких препятствий – многоцелевой тир. И этот проход почти не продувается. Так что мы были просто обречены ощутить что-нибудь. И наверное, не стоило при этом вести философские разговоры о тематическом прошлом. Можно даже сказать, что мы сами это и спровоцировали.

– Ну положим не мы, а ты.

Второй ехидно прищурился:

– С чего такая уверенность, гражданин? Мне над этим думать не надо – это ты наводящие вопросы задаёшь. Побуждаешь меня думать о том, о чём я бы предпочёл не думать. Может, мы здесь оказались вообще из-за тебя?

– Это почему ещё?

– Ну, например, потому, что ты лучше поддаёшься воздействию.

– А ты, значит, не поддаёшься.

– Поддаюсь, ещё как поддаюсь. Только я из него и выхожу быстро, что делает меня неудобной целью для любой идеологии. Только отвернёшься, а тут опять я как с чистого листа. А вот ты впитываешь плохо, но отдаёшь ещё хуже. И если тебя погрузить в нужный раствор и хорошо поболтать, ты будешь ещё долго хранить его свойства. А усилителям смысла нужен носитель смысла. Вот только носителю этот смысл нужно разъяснить, чтобы он мог его правильно носить. И тут удачно подворачиваюсь я, за компанию с тобой. И как бы я ни отбрыкивался, то всё равно оказался бы здесь. Разъяснять тебе или кому другому исторические подробности. А может, и нет. Потому как всё это не более чем версия.

Второй похлопал Пятого по плечу, обошёл тир с другой стороны и двинул обратно – на главную спортивную дорогу.

Дальнейшее перемещение по спортивному комплексу происходило без дополнительных отклонений. Разве что проходя мимо главного входа на стадион Второй вдруг загорелся желанием взломать кладовку, найти там блочные луки и пострелять по мишеням. Пятый посмотрел на него как на психа, и Второй угомонился.

Выхода он как-то и не заметил – просто за очередной огороженной площадкой был забор немного повыше внутреннего и дальше начинался парковый массив. Даже горизонтальные шлагбаумы, которые должны были перекрывать проезд, оказались разведены и привязаны к стенам маленьких домиков – видимо, билетных касс.

И тут Второй наступил на некстати развязавшиеся шнурки и чуть не упал. А когда он попытался их завязать по-новой, оказалось, что они затянулись в тугой узел. Что не прибавило Второму настроения.

– Знаешь, что я не люблю в походах? В них наступает такой период, когда переносить тяготы становится противно. Не то чтобы заканчивалось терпение, или усталость доходила до края. Просто вот разом хочется всё бросить, плюнуть и сесть под ближайший камень и ждать, пока тебя заберут и отнесут туда, где всё хорошо. Потом, правда, это проходит, но не сразу, отнюдь не сразу. Так вот, сейчас как раз такой момент.

Видно было, что Второй изо всех сил сдерживается, чтобы не психануть и не начать вести себя непристойно. Пятый смотрел на него и чувствовал, как внутри поднимается волна веселья.

– Ну ты-то чего лыбишься?

В этом виде Второй выглядел ещё смешнее. Пятый дозрел и засмеялся. Второй молча метал громы и молнии, но в конце концов не выдержал и мрачно заулыбался, покусывая губы.

Отсмеявшись, Пятый махнул рукой:

– Открою тебе страшный секрет. Так вообще по жизни бывает. А деваться некуда и приходится терпеть.

– Да. И это самое хреновое. – Второй так же резко успокоился и вести себя некультурно раздумал.

Они перешли дорогу. Пятый зачем-то смотрел влево и вправо, хотя никаких машин здесь быть не могло.

– А тебе не кажется, что нас очень прозрачно предупреждают, что хода сюда нет? – Пятый кивнул на вбитый в асфальт железный прямоугольный барьер, покрашенный в белые и красные полосы.

Второй подошёл поближе и пощёлкал ногтём по барьеру.

– Ты смотри, его кто-то недавно красил. Надо же. Не боись, это для транспорта. Пешеходу путь здесь всегда был открыт. Но если ты сомневаешься – чуть левее дорожка есть. Можешь по ней пройти. – Второй обогнул барьер и зашёл на аллею.

Пятый посмотрел на дорожку, барьер, Второго, выдохнул и обошёл барьер с другой стороны – там тенёк был погуще.

Место четвертое. Роща необъективности

Это место больше напоминало лес. Немного облагороженный странный лес, в котором есть только деревья. Ни подлеска, ни травы, ни молодой поросли. Даже пней и тех не было – их заменяли выпирающие из-под земли корни.

Видимо, деревья были посажены давно и успели дорасти корнями до слоя, в котором всегда есть вода. Листвы на ветках было немного, но она была, порождая неполную, но постоянную тень. После часов солнцепёка это было приятно.

– Грустно здесь как-то.

Второй перепрыгнул канаву, подошёл к дереву и положил руку на кору. Постоял немного и прыгнул назад.

– А что ты хотел? В каждом хорошем парке есть две части – дикая и цивилизованная. Приватности и мороженого хочется всем. Время от времени. Но в моём детстве они поменялись местами – цивилизованную растаскивали на металлолом, а в дикой возник ещё один признак эпохи первоначального капитала – барахолка. И даже когда жизнь более-менее устаканилась, барахолка продолжала собираться. Такой вот центр культурной жизни утром по субботам. А сейчас и этот искажённый смысл больше не действует. И это место раздирает внутреннее противоречие. И ты это чувствуешь.

– Да что ты заладил всё – смысл, смысл? Ты же сам сказал, что это не более чем теория. Или ты что-то знаешь?

– Не сильно больше твоего. Я не могу даже сказать, является ли наше присутствие здесь чьей-то волей или просто так легли карты. Но я точно могу сказать, что нас слишком мало для того, чтобы безопасно находиться здесь. Слишком много накопленного смысла на одну человеческую особь. Было бы нас человек пять, а лучше – десять, тогда можно было бы о чём-то поговорить. Возможно, что таких приступов искажения реальности можно было бы избежать. Так, висело бы что-то в воздухе, да время от времени кого-нибудь бы накрывало. Вот, правда, ночью было бы не по-детски некомфортно. Но тут уж ничего не поделаешь. А если по совести, то для приведения этой местности в более-менее привычное состояние нужно людей под тысячу. И желательно селить их компактно, а вечером пересчитывать и покрепче запирать ворота. И лишь со временем расселять их шире и шире, когда вокруг них поднакопится привычного им смысла.

– Ну ты хватанул. Кто ж это делать будет?

– Вот это самое печальное – что некому и незачем. Сохранять это место ещё как один населённый пункт? Есть много других и без таких ментальных сложностей. Возродить его как город будущего? Время ушло, сменились приоритеты и хоть немного, но поменялись люди. Лучше уж делать его по новой, в новом месте и с новыми целями. Толковее выйдет. Поэтому не будем ломать над этим голову, и будем стараться отсюда выбираться. Вдвоём оно, конечно, непросто, но поодиночке – это нас убьёт. Сведёт с ума. Не со зла – просто по превышению предельно допустимой концентрации.

– Оно бы, конечно, хорошо. Вот только идти куда, Сусанин? Это ты местную географию хоть как-то представляешь, я-то вообще ни бум-бум.

Второй задумался.

– Да тут много вариантов. Парк достаточно большой, и по нему много куда можно выйти.

– Если тебе трудно выбрать, я могу подкинуть монетку.

– Дело не в монетке. Просто любое место мне так или иначе мне не нравится.

– Может, потому что тебе вообще здесь не нравится?

– А знаешь, ты прав. Мне здесь не нравится. Хотя бы потому, что я не собирался сюда возвращаться. Каждый поворот и каждый перекрёсток будит малоприятные воспоминания, которые я успешно прятал по углам много лет. Но я не об этом. Чем крупнее здание и важнее было его предназначение, тем оно для нас рискованней. А проблема в том, что при всём обилии выходов, парк со всех сторон окружён такими зданиями. Влево пойдёшь – в Управление упрёшься. Чуть назад возьмёшь – в больницу. Прямо пойдёшь – в Техникум. Вправо пойдёшь… в общем, там тоже есть чему помешать.

– А назад нам не надо, мы там уже были. Слушай, чем тебя так это ПТУ так напугало? Или у тебя проблемы с образованием?

– У меня диплом с отличием, если это тебя волнует. Вот только Техникум строили тогда, когда ещё семь лет школы было достаточным образованием. И учили тогда только востребованным профессиям. И работал он целиком на обеспечение потребностей Комбината – от геологоразведки и прокладки шахт до создания центрифуг для обогащения урана. А это ювелирная работа, где ошибка может привести к занимательным последствиям. Не Чернобыль, конечно, но паре тысяч человек жизнь об колено переломает. Так что по размерам и техническому оснащению он утирает нос почти любому заштатному институту. И нам к нему ну вот никак не надо. Хотя бы потому, что мы с тобой там даже вступительные экзамены не сдадим. Я по медосмотру, ты – из-за неумения взять простейший интеграл в уме – Второй улыбнулся.

– Можно подумать, ты возьмёшь. Ты зачем нас тогда сюда завёл, потомок Сусанина?

– Я хотя бы помню, что когда-то это делал. А завёл нас, потому здесь тенёк. А по жаре я думаю совсем плохо.

– Аргумент. Ну так что ты предлагаешь?

Второй поднял глаза вверх и начал вспоминать маршруты, помогая себе руками. Потом опустил руки и посмотрел на Пятого:

– У тебя как с переносимостью символизма?

– Чего?

– Ну если ты хочешь сделать пафосную вещь, у тебя это получится?

– Если хорошо подготовиться, то получится. А что?

– Есть идея уйти отсюда так же, как пришли. Через барьер. В цивилизованной части есть такой же выход. И там стоит такой же барьер, только крашенный в другие цвета. И вот за ним есть малоизвестный переулок, который пролегает на равном удалении от всех крупных объектов. И там дальше можно будет проложить маршрут по таким же малозначащим местам.

– Звучит привлекательно. Как к нему пройти?

– Простейшим образом – сейчас прямо и до забора. Потом влево и не сворачивая с дорожки – она нас куда надо и выведет. Можно свернуть несколько пораньше, но что-то мне там сомнительно. А забор, как мы выяснили – вполне подходящее ограждение от посягательств на наше поведение.

– Ну и двинули тогда, чего рассусоливать.

Они спокойно проскочили перекрёсток, когда Пятый понял, что был несколько оптимистичен по поводу леса. Кроме дорожек попадались лысые полосы, на которых изредка торчала только высохшая трава. Дикая часть парка резко теряла своё очарование.

Они быстро упёрлись в широкую калитку и забор из рабицы, за которой невооружённым взглядом проглядывало мощное здание, при одном взгляде Пятого обуяло подзабытое ощущение завзятого троечника перед контрольной.

– Кажется, мы правильно сделали, что через него не попёрлись.

Второй подошёл к калитке и присмотрелся:

– Да мы бы и не смогли бы. Заварено наглухо.

– Зачем?

– А чтобы посторонние не шлялись. Кому надо – зайдёт через главный вход. Ладно, нам налево.

– А если по этой дорожке направо?

– Выйдешь с задней части к кукольному театру. Как у тебя с ролью Буратино?

Пятый буркнул:

– Плохо.

И пошёл в нужном направлении.

Забор всё тянулся и тянулся. Его сплошь оплело какими-то зарослями, сквозь которые ничего толком и не разглядеть. В сочетании с деревьями создавалось ощущение просторного, зелёного – но коридора. А коридоры Пятому не нравились.

Потом заросли неожиданно прервались – к забору вплотную подходила полуразобранная металлическая стенка. В прорехи проглядывало большое техническое железо.

– А это что за ангар под открытым небом?

– Кажется, турбина в разрезе. Горного же инженера в аудитории не подготовишь, ему практиковаться надо. Вот они на практике все механизмы изучали. Там дальше ангар с узкоколейкой стоит. И внутри стоят вагонетки и прочее проходческое оборудование. А рядом бетонный куб для тренировки с отбойным молотком.

Голос у Второго ощутимо потеплел. Пятый посмотрел на него:

– Впервые слышу, как ты что-то здесь хвалишь.

– Да, любил я здесь ходить в детстве. Да и сейчас – испытываю, знаешь ли, слабость к железным дорогам и большой технике.

Пятый окинул взглядом размеры ангара. Метров десять в длину. Действительно, немаленькая техника.

– Самое обидное, что у Техникума был шанс выстоять. Он действительно давал специалистов мирового класса. На таких всегда есть спрос. Да и технологии в горном деле меняются очень неторопливо.

– И что же его подвело?

– Исходный материал и производственная практика. Изначально обучаемые – потомки основателей и первопроходцев, людей изначально отобранных. А после – потомки потомков, в которых исходные качества были закреплены. Но вот с массовым притоком местного населения ситуация, мягко говоря, рухнула. Сначала на с хорошего на обычный уровень, а когда всеобщий кризис докатился и до начального образования – так и на захудалый. А тут ещё и сокращение добычи и крах методики дообучения молодого специалиста на месте. Поневоле заскучаешь.

– Слушай, что ты всё время говоришь – местные, местные. Ты сам, что, не местный?

– Не совсем. Понимаешь, когда город только образовывался, людей сюда сгоняли со всего Союза. Пёстрая толпа всевозможных национальностей – от евреев и немцев до крымских татар. Местные тоже встречались, но очень немного. Ну не проходили они образовательный ценз. Не по причине снобизма – просто в городе занимались очень другими делами, чем в остальной республике. А так я потомок потомков. Правда, из того времени, когда остались только кирпичи и осколки.

– Опоздал родиться?

– Не совсем так, но что-то типа того. Законы начали меняться и не все смогли под них подстроиться. Хотя бы потому, что никто точно не знал, как они выглядят и что за собой принесут. А предсказатели будущего здесь не делали. А может и делали, вот только они безнадёгу показывали, вот их в брак и списали.

И люди оторвались от своих обычных дел и поняли, что циклопическая колонна, поддерживающая иллюзии их мира, рушится конструкцией сопоставимого размера. А после распада становится видна ещё одна. Красная такая, с крепким вентилем. Вот только привычные причинно-следственные связи начинают разрушаться. И вот есть забор, а через него уже не перелезть – законы движения вверх уже не существует. И ты падёшь жертвой случайно забрёдшей дикой собаки – ведь для неё действуют другие законы и против которых ты бесполезен. И забор есть, вот только средств для его преодоления уже нет…

Собака настырно дёргала его за штанину. Пятый резко брыкнул ногой – собака с визгом отскочила и обдала его отборным лаем. Пятый попытался принять более вертикальное положение и понял, что застрял.

Всегда есть такое место, куда не ступает нога человека. Не в смысле, что это неизвестные куски пространства, куда можно попасть только случайно. А вот места, куда никто не заходит, потому что вот совсем незачем.

Вот он и был сейчас в таком месте – между концом забора, началом стены и разлапистым стволом дерева. Его неудачно развернуло, и теперь он не мог толком ни повернуться, ни вывернуться – всюду мешали или руки или рюкзак.

Собака продолжала его облаивать. Не то, чтобы он вторгся на её территорию, или она клянчила пропитание – нет. Хотя ей не помешала бы даже худая кормёжка. Просто она собака, а он – посторонний. Его нужно обгавкать, а если представится возможность – ещё и цапнуть.

Закон природы.

Да, закон. Иллюзия, которая разрушена для него, но ещё действует для неё…

Пятый затряс головой, не давая захватить себя по новой. Поднапрягся и под треск ткани стал вырываться из дурацкой ловушки. На пятом рывке рюкзак подался, и он пробежал по инерции несколько шагов, едва не влетев в разросшуюся поросль.

Да, выбираться из мест, где никто не ходит, тоже весьма неудобно. Приходилось выбирать куда поставить ногу в зелёно-колючем ковре. А на третьем шаге он зацепил ботинком тонкую ржавую проволоку, которая запуталась при следующем шаге. И отказывалась сниматься, пока он не нагнулся и не размотал её вручную.

Впрочем, на пятом шаге неизведанные области закончились и он опять выбрался на дорожку. Собачка крутилась у другой стороны дорожки и время от времени настороженно на него погавкивала.

Пятый похлопал по карманам и ощутил приступ бесполезного сожаления. Собаку было бы неплохо чем-нибудь угостить – она-то в его бедах точно не виновата и в жизни ей явно везло меньше. Но у него с собой ни колбасы, ни мяса (по такой-то жаре), ни даже хлеба. Одни консервы да крупа. А их открывать, откладывать, потом морочаться с недоконченной банкой…

Из ниоткуда выскочил Второй и толкнул его, отскочил, ухватил за лямку и поволок за собой, не сбавляя темпа. Собака отскочила на безопасное расстояние. Посмотрела на двух ненормальных двуногих и, привычно поджав хвост, побрела по привычному маршруту в поисках съестного.

Болела передняя лапа, порезанная разбитым стеклом возле мусорных баков.

Бежать задом наперёд было неудобно, поэтому Пятый повернулся. Запоздало мелькнула жалостливая мысль, что всё-таки не стоило рассусоливать и открыть собаке банку тушёнки. От него не сильно убудет, а она ещё неделю на этом комбижире протянет. Что тут жрать-то? Тут же наверняка даже мышей нет, не то что крыс.

Одни тараканы.

Он сбился с шага, чуть не полетев кувырком. Резкий рывок вернул его на ноги.

Нёсся Второй совершенно неэкономичным ритмом, переходя иногда на прискок, когда ему казалось, что не хватало скорости. Из-за этого подстроиться под его ритм было невозможно и Пятый понял, что ещё минута – и он выдохнется.

Аллея становилась всё реже – они то и дело пробегали через солнечные пятна. По бокам опять надвигались задние стены каких-то учреждений – уж в таких-то тонкостях Пятый разбирался.

Если аллея не кончится тупиком, то тогда их вынесет в какой-то боковой проулок.

Аллея неожиданно закончилась и на них с размаху обрушилась жара. Прежде чем ненадолго потерять фокусировку, Пятый заметил неуместную здесь помойку, разложившуюся у более солидной стены.

Стены сжались так, что между ними осталась только дорога. Ну и ещё помойка.

– Бежим, бежим, бежим! – в голосе Второго сквозил животный страх на грани паники, а Пятый почувствовал, что он вот-вот уже всё.

Пятый мельком увидел бетонный забор с небрежно заделанной кроватной сеткой дырой, тут же перешедший в беседку с искусственным покрытием. Деревянная крыша давно облупилась, но чувствовалось, что даже в такую жару в ней неплохо посидеть. А после можно освежиться в бассейне, который есть буквально рядом. Он совсем мелкий, для детей, но…

Второй больно дёрнул его за руку, ускоряя движение. Пятый замотал головой, от чего чуть не запутался в собственных ногах. Слева проплывало какое-то культурное здание. Небольшое, но с чувством изрядного собственного достоинства. Ему и сейчас было что сказать, этому заслуженному зданию.

Здание неожиданно закончилось. На фронтоне в специальных нишах ещё проступали яркими буквами афиши, но Второй прошипел сквозь зубы:

– Вперёд давай!

Бежать в солнцепёк – последнее дело. Пятый почти физически чувствовал, как глаза стучат по неожиданно широким глазницам. Как давит сверху невидимая белая рука, сжигающая и ввинчивающая в пересохшую землю.

Хуже было, когда они остановились. Хватило их от силы метров на сто вихляющегося бега, но и это незначительное усилие вызвало сильный приступ головной боли и мерзкой одышки с колотящимся в горле сердцем.

Второй кое-как добрёл до ближайшего дома, обессилено привалился к стене и медленно сполз на землю. Дать прохладу стена не могла – солнце светило вдоль улицы, а все деревья были давным-давно вырублены.

Пятый кое-как уполз с проезжей части, но до Второго не добрался – свалился в кстати подвернувшуюся канаву. Лежать в цементном ложе было не ахти как удобно, но стыдить его всё равно было бы некому.

Этика и эстетика применимы только к обществу. И до тех пор, пока они не начинают мешать уже непосредственно выживанию.

Надвинутый сверху капюшон несколько облегчил солнечный удар. Отлежавшись и отплевавшись, Пятый вылез из канавы, утёр потное лицо (заныл обгоревший нос) и поинтересовался:

– Ну и ради чего был весь этот кипеш? Там что, был ров с акулами капитализма?

Второй, опираясь на стенку, принял вертикальное положение и махнул рукой – пойдём, мол. Пережив сильный приступ страха, сейчас он всячески старался загладить свою слабость – дёргал руками, прибавил пружинистости в походку. Даже голос зазвучал громче, то и дело срываясь в крик.

Пятый с удовольствием двинул бы ему пониже шляпы – за всё сразу. Вот только мешала природная незлобивость и острое нежелание накалять обстановку, уже и так хорошо забежавшую в истерическую фазу.

Второй между тем разглагольствовал. Правда, не забывая держаться правой стороны улицы, поближе к домам:

– Что такое город повышенной комфортности? Это не только отсутствие коммуналок, подворотен, пьянствующих и тунеядствующих личностей. Это ещё и доступность инфраструктуры. Чтобы два шага вперёд – школа, два шага назад – детский сад. Шаг влево – техникум, шаг вправо – кукольный театр, а прыжок в сторону упирает носом в летний кинотеатр. И чтобы всюду – без очередей. Согласись – правильное начинание. Чтобы на каждой улице – по культурному сооружению. Да не по одному, а штук по пять. Чтобы культура поддерживалась и возрастала. Поэтому – даёшь новый детский сад со всеми причиндалами! Невзирая на обстоятельства. – Второй заперхал.

Пятый спокойно ждал продолжения. Сплюнув густую слюну, Второй утёрся рукавом и продолжил.

– Но материализм материализмом, а ставить детский сад на бесхозное кладбище немецких военнопленных – это знаешь ли, чревато даже по социалистическим меркам. Даже если их предварительно перезахоронить. В общем, место оказалось дурное. По назначению сад так толком и не заработал. Потом он горел, потом с ним ещё какие-то неприятности случались… Нет, днём – детский сад как детский сад. Пустой только и что-то в воздухе витает… слабоощутимое. Полтергейсты иногда шалят. Особенно при скоплении людей. Но можно внимания на них не обращать. Главное – держись открытых мест и второго этажа, не заглубляясь внутрь корпуса. Обходи стороной технические службы и не суйся в подвал – и экскурсия пройдёт без эксцессов. И да – лучше отселись на квартал-два дальше. А то нездоровая что-то аура у этого места. Нет-нет да по окружающей территории зацепит. Поэтому антисоциальных личностей и сомнительного элемента вокруг всегда было больше, чем в среднем по городу. – Второй поёжился, отгоняя неприятные воспоминания.

– И ты туда ещё карапузом на продлёнку оставался. И на тихий час к тебе всегда приходил скелет с двумя молниями на черепе и ржавым шмайсером.

Второй подобрался, чтобы выдать злобную колкость, но так ничего и не выдумал:

– Бог миловал. Но вот подростком одно время надолго оставался на территории. Хорошо хоть не на ночь и в большой компании. Позже соваться на территорию как-то не тянуло. Своих бед хватало.

– То есть при неведомой ерунде всегда лучше держаться подальше от кладбищ. Так, что ли?

Тут Второй остановился и сделал виноватое лицо:

– Нет. Видишь ли, я опираюсь на видения и по ним стараюсь проложить приемлемый маршрут. Так вот, на картах видений на его месте – слепое пятно. Я никогда про него ничего не видел.

– То есть ты боишься неизвестности.

– Да – кивнул Второй – до одури.

Место пятое. Дорога домой

– Твою жеж левым прихлопом. Ты опять? Это уже бесить начинает.

– Не бузи. Перекрёсток тем и хорош, что у ветра больше направлений. И курящий геолог живёт дольше некурящего.

Пятый задумался. Парадокс явно был мнимым, для его разрешения просто не хватало каких-то данных. Но спрашивать у этого всезнайки, пока он опять с мрачным видом решает, куда ему больше не хочется, не было никакого желания.

Короткая прогулка под сенью деревьев с изматывающим марш-броском лишь подчеркнула, что у его сил есть предел. Пятого ощутимо покачивало, подташнивало, чесалось и болело.

Второму на вид было попроще. У него был опять приступ весёлой злобы вынужденного лидера в трудные времена, так что упасть и жаловаться на жизнь ему не позволял социальный статус.

– Час дня. Самая сиеста. И ветер еле-еле тянет. Надо бы где-то пересидеть до вечернего бриза. И по нему потихоньку-полегоньку на выход, пока совсем не стемнело.

– Неужели у тебя есть идеи? Ты вспомнил о каком-то здании, у которого нет большого смысла и которое не будет подстругивать нас под свой манер?

Пятый редко испытывал гордость за себя. Но сейчас это был тот случай. Не каждый день можно увидеть, чтобы всезнайка-Второй воспринимал чужую идею с первого раза, быстро и без возражений.

– А знаешь, это мысль. Я бы даже сказал – очень перспективная мысль. Хотя бы потому, что я даже знаю один такой объект. Неподалёку. Буквально рукой подать – Второй махнул рукой вправо. – Вот, собственно. Через дом. Какой-то социально-культурный недострой, но с крышей. Простоял в заброшенном виде лет пятнадцать, пока его кто-то не приспособил для временного проживания – заколотил окна фанерой, двери вставил, крышу подлатал.

– Ну тогда пойдём посмотрим на твой недострой. Потому что караул уже устал и сейчас будет бунтовать.

Есть здания, которые не старятся. Они становятся классикой, архитектурным памятником, приятным анахронизмом и так далее. А есть те, которые уже лет через десять выглядят как выпотрошенный лимон.

С такой же пользой.

Вот, к примеру, здание напротив. Хоть и задвинутое вглубь квартала так, что перед ним влез бы ещё один дом. И видно, что строено почти сто лет назад – а смотрится хорошо.

Впрочем, для них это означало то, что за ним стоит длинная история. А им сейчас история противопоказана в любом виде.

Их же здание выглядело непрезентабельно. Говоря по правде – помойно оно выглядело. Временный владелец ограничился тем, что сделал дверь и забил окна фанерой в центральной части. На этом его фантазия (или жадность до недвижимости) иссякла.

В высоком, в рост Пятого, крыльце никто не удосужился прорубить ступени. Кирпичи были разбросаны по территории ещё со времён его строительства. Компанию им составляли железные приспособы непонятного назначения. Довершал картину строительный кран, сиротливо выглядывающий из-за правого угла здания.

– Удручающее зрелище.

– Не вредничай. Нам бы сейчас день простоять, да ночь продержаться.

И Второй осторожно вошёл на придомовую территорию, лавируя между осколками бутылок и обломками кирпича. Пятый, у которого были ботинки на двойной подошве, двинул напролом.

Второй подошёл к крыльцу, закинул наверх рюкзак. Краем ладони расчистил место для опоры, поставил руки, выдохнул и прыжком закинул себя наверх. Обтряхнул штаны, встал на колено у фальш-колонны на краю крыльца и протянул руку Пятому:

– Карабкайся.

Пятый примерился было поотнекиваться, но его запас вежливости был уже на исходе. Поэтому он крепко сжал протянутую конечность и начал забираться наверх. Ботинки прошаркивали по ровному бетону, не находя опоры. Красный от жары Второй становился пунцовым. Пятый наконец поймал рукой край платформы и опёрся на неё. Второй поднапрягся и рывком заволок его наверх.

Пятый чувствительно приложился коленями об бетон. Перед ним в позе перевёрнутой лягушки лежал Второй и болезненно морщился. Затем осторожно расслабил мышцы и плавно, без рывка, повернулся набок. Медленно сел и тут же со стоном схватился за голову.

Пятый встревожено посмотрел на него:

– Может, тебе таблетку?

Второй не ответил – ему было явно худо. Пятый с запозданием подумал, что рюкзак можно было и снять, да и вообще стоило попробовать с разбега.

Вблизи здание производило ещё более неприятное впечатление из-за проступивших мелких деталей. Пятый поморгал и стал смотреть в пол. Бетон под ногами выглядел не ахти, но бетон всегда выглядит не ахти.

Второй дождался перерыва в приступе, осторожно встал и подошёл к двери. Толкнул. Толкнул посильнее. Пнул ногой – безрезультатно. Дверь не открывалась. Второй присел на корточки и прищурившись, стал медленно осматривать поверхность. Разглядев в одной из щелей металлический блеск, недовольно вздохнул.

– Что ж, надеяться на внешнюю щеколду было бы глупо.

– Что там?

– Замок. Простой, правда, но ключ всё равно нужен.

– Да? А ну отойди-ка. – Пятый попрыгал на месте, сделал шаг назад, разогнался и саданул плечом в дверь.

Топорно сработанная из кусков фанеры дверь не выглядела серьёзным препятствием, а врезанный в неё дешёвый замок и вовсе выводил его из себя. Когда между человеком и убежищем стоят такие несущественные формальности, он звереет.

С третьего удара дверь жалобно взвизгнула и распахнулась. Лязгнула на полу вырванная с мясом из косяка запирающая пластинка. Пятый запнулся об порог и влетел в помещение, перебирая вдогонку ногами.

В нос стукнул запах нечистоплотной затхлости. С яркого света глаза не различали в помещении вообще ничего, поэтому Пятый стоял неподвижно, опасливо выставив руки.

В дверной проём осторожно засунулся Второй. Кончиками пальцев отодвинул повиснувшую на одной петле дверь и зашёл полностью, волоча за собой рюкзак.

– А ты силён. В другое время я бы тебе сделал втык за проникновение на чужую территорию со взломом. Но обитателя тут нет и это не его собственность. И нам вообще нужнее.

Пятый обернулся. Глаза уже привыкли к полутьме, поэтому он последовал примеру Второго – сходил на крыльцо за своим рюкзаком.

Вернувшись, он увидел, что Второй копается в боковом кармане рюкзака, пытаясь что-то прочитать в полутьме, постанывая сквозь зубы. Наконец он нашёл нужную упаковку, вылущил из неё таблетку, взял её кончиками пальцев и вытер другую руку об рубашку. Перехватил таблетку, засунул таблетку в рот и задвинул её поглубже в глотку пальцем. Скривился, с усилием сглотнул и неприязненно сморщился.

– Что, опять голова?

– Было бы странно, если бы она не была. И если у тебя нет возражений – давай поищем более проветриваемое помещение.

– Скажи прямо – пованивает. Да, а почему ты решил, что собственник – не собственник?

– О, ты не знаешь местных. Если что его – он обязательно выстроит вокруг забор, по возможности – повыше и внутри всё заасфальтирует – для порядку. А если ограничился только поднятием флага – значит, подозревал, что его в любой момент попросят под зад коленом.

Фраза повисла в воздухе. Пятый отвлёкся от попыток различить, где заканчивается стена и начинается проход в другие части здания и выдавил первое попавшееся слово.

– Резонно.

Лестница нашлась быстро – сразу же за проходом в левое крыло. Лестничные пролёты шли и вверх, и вниз. В другое время, он, возможно бы и полюбопытствовал, что там внизу – подвал или что поинтереснее. Но сейчас его больше занимала возможность спокойно посидеть если не в комфорте, то хотя бы в теньке и на чём-нибудь ровном и не сильно жёстком.

Второй этаж выглядел посноснее – его явно пытались обжить. Мусор на полу носил следы подметания, а в боковом помещении даже стояло что-то вроде кровати. Рядом примостился колченогий столик, на котором стояла самая ценная вещь в этом бардаке – старенький чёрно-белый переносной телевизор. От него по стене тянулся провод и пропадал где-то за окном. Он подёргал его – с той стороны провод явно за что-то держался.

Таблетка должна была подействовать ещё нескоро, поэтому он положил руку на корпус телевизора и начал наощупь искать рубильник. Зашуршало, экран залился бело-серой мутью, в которой что-то ползало.

Он постучал пальцами по корпусу – из шелеста проступил звук. Кинескоп постепенно нагревался, и изображение постепенно обретало очертания.

Второй оглянулся – всё было спокойно. Здание было пустым и брошенным. Ему надо было чем-то занять себя минут на двадцать, пока не подействует таблетка. Он осторожно нащупал за собой лежанку. Матрас мог быть и посвежее, но достаточно чистый, чтобы сидеть на нём в походных штанах.

По телевизору крутили какой-то мутный фильм. Один из тех, от которого в памяти не остаётся ни сюжета, ни названия – только ощущение потраченного времени. Фильм был старый, что ещё больше удручало. Но надо было на что-то отвлечься, иначе таблетка не подействует, и голова будет продолжать гудеть, грозя перейти в мигрень. Что в их положении совсем ни к месту.

Он уронил голову в сцеплённые руки и начал сквозь щёлочки между пальцами посматривать в экран, стараясь не вдумываться в сюжет – от мыслей голова начинала болеть сильнее.

Вначале это не получалось – мысли скакали как блохи и не поддавались усмирению. Но со временем они успокоились, выстроились в нужном русле и потекли спокойно-неторопливо, медленно завихряясь у висков…

Экран мигнул и погас. Он с удивлением обернулся и увидел в окно растущий ядерный гриб.

– Ложись! – заорал он так, что второй рухнул как положено – ногами к взрыву, голова закрыта руками.

Через десять секунд они поднялись и обтряхнулись. В голове было удивительно пусто. Совершенно никаких мыслей. По вбитой в школе инструкции он вытянул вперёд руку и измерил высоту гриба. Чуть выше большого пальца – есть непосредственная опасность. Надо бы убираться отсюда подальше. Но куда? Позади ровное поле, а за ним лес. Скоро пойдёт грязный дождь. И его надо пересидеть под надёжной крышей.

Еды в кладовке много. Невкусной, но много. Хватит не на один месяц, если экономно. А дальше? Один взрыв не бывает. За ним тянется цепочка других и других. И после того, как радиоактивная пыль осядет, живые позавидуют мёртвым. Правила изменятся до неузнаваемости и будет неизвестно, что это – жизнь, или так – доживание.

Он встряхнул головой. Надо пройти в другую комнату, найти свечи. В ближайших магазинах их давно нет, но всё-таки надо бы… у буржуйки много не начитаешь.

Он вышел из комнаты и пригнулся, чтобы пройти через низкий коридорчик в соседнюю комнату.

Он шарил глазами по полкам, когда что-то толкнуло его в затылок. Он обернулся и увидел, как по полю медленно ползёт ударная волна. Её край можно было увидеть – дёрн вздыбливался и распадался на части, которые бессильно оседали сразу после гребня.

– Ложись! – крикнул он по привычке. В соседней комнате что-то упало.

Волна подбиралась к дому. Конец теперь огороду – подумал он. Хотя какой огород – они так и не успели ничего разбить. Так что и сожалеть не о чем.

Волна добралась до подножия дома и начала трясти его. Он физически чувствовал, как сотрясается каждый элемент, как каждая плита и каждый кирпич подёргиваются в своём гнезде из цемента, как распоясавшаяся сила перебирает каждый из них по отдельности.

Волна прошла, дрожь постепенно успокоилась. Он поднялся, отряхнулся. И нашёл наконец-то на верхней полке длинную праздничную свечу, невесть как приблудившуюся в этот кабинет.

В глубине дома вдруг заговорило радио. Он вздрогнул, обернулся – в коридоре вновь горел свет. На кухне зашумела вода. Дом постепенно оживал.

Подземный кабель. Как и водопровод. И гриб был там, где ничего не было, и быть не могло.

Он побежал к телевизору, начал переключать каналы. Там показывали то же, что и всегда. Он щёлкал и щёлкал, но новости скрывались от него. Он всё ждал – ведь не может же так быть! Что-то должно было случиться! Об этом уже должны были говорить!

Он щёлкал и щёлкал, пока не понял, что древний чёрно-белый телевизор в принципе не включается, так как даже не включён в розетку. Ещё немного и он понял, что телевизор не имеет даже кинескопа.

Из соседней комнаты донёсся стон, и скоро в комнату вполз по стенке Пятый:

– Это что было?

Второй нервно улыбнулся и пожалел, что не курит. Правильно набитая и раскуренная трубка сейчас бы была очень к месту.

– Фантазия на поражающие факторы взрыва в городе ядерного щита. Немного безграмотно, но крайне убедительно.

Пятый выразительно промолчал своё мнение по этому поводу, тяжело дыша. Второй поднялся с лежанки, почувствовав, как у него затекли ноги.

– Зря ты так. Оно же не со зла. Страхи, особенно массовые – они такие – живучие. Как ты думаешь, сколько люди прожили в ожидании неизбежного конца холодной войны?

Пятый со стоном принял вертикальное положение:

– Похоже, даже стоя у кратера во время извержения, ты всё равно будешь читать лекцию о тонкостях применения кубинских сигар.

Второй серьёзно кивнул.

– Потому как до извержения я и сбегу. В случае, если сбежать не получилось, придётся вести себя прилично. Как-то позорно бегать туда-сюда с криками «а, спасите-помогите, я не хочу быть заживо запечатанным в лаве!». Ну так всё-таки, сколько люди жили в страхе ядерной войны?

– Ну я не знаю. Лет тридцать, наверное.

– Обычные – да. Посвящённые – на пару десятков лет больше. В сочетании с тем, что город был в списке обязательных целей для бомбардировки – сам понимаешь. Инфернальный ужас засел в уголках сознания. Благо здесь работали люди, которые о поражающих факторах знали отнюдь не понаслышке. В выходной день нет-нет да встретишь на прогулке неравномерно лысого человека с неприятно розовыми пятнами по всему корпусу. Шахтёры, чернобыльские ликвидаторы, бывшие подводники, лаборанты… яркий букет кователей щита Родины.

– Лучше бы мы по Силиконовой Долине бродили бы, чесслово.

Второй примерился возразить, не нашёл доводов, махнул рукой и вышел в коридор. Пятый ещё немного подышал и вышел за ним.

Второй задумчиво стоял у оконного проёма и постукивал пальцам по подоконнику. Со стороны могло показаться, что он обиделся. Но Пятый знал его не первый день – это было обычное состояние Второго – думать о какой-то ерунде.

– Кстати, хочешь, покажу причину, почему это впечатление засело именно здесь?

– Ну?

Пятый медленно прошёл к тыльному окну. Под невнятным мусором скрывались невесть откуда взявшиеся дыры, и приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не улететь на первый этаж.

Целиком, частично и с членовредительством.

Второй махнул рукой, подзывая его. Пятый осторожно подошёл к окну, проверяя каждый следующий шаг концом ботинка.

Из окна виделся давно заброшенный строительный котлован. И если впереди ещё были какие-то ограждения, то здесь, внутри двора, их почему-то не было. Просто перекопанная площадка с какими-то ходами. Великоватая для траншей, мелковатая для чего-то ещё.

– Чего это? Подвал?

– Вообще-то бомбоубежище. Недостроенное. В подвале этого здания даже есть наглухо закрытая дверь в него. Хоть здание и строили уже на излёте перестройки, строили его всё так же на средства Комбината и силами же Комбината. А он создавался людьми, прошедшими войну и хорошо понимавшими, что такое ковровая бомбардировка. И сохранившими своё понимание, даже когда ТНТ заменили ядерной слойкой, а летающую крепость – ракетами «Трайдент». Даже тогда, когда город потерял своё стратегическое значение и его вычеркнули из списка объектов обязательной бомбардировки. Ну что, будем выбираться?

Выбираться пришлось долго – в заваленном мусором здании найти лестницу в глухом колодце без окон было не так-то просто. Вход оказался заколочен распухшей, но всё ещё крепкой фанерой. Как и ближайшие к нему окна. Пришлось выпрыгивать из неудобных окон на невнятное пространство, где жухлая трава скрывала обломки кирпичей и разбитых бутылок.

Пятому повезло – прыжок пришёлся на относительно хороший участок. А засохший собачий фекалий, выглядывающий из-под ботинка, лишь подтверждал его везение.

Второй долго примеривался, после чего скособоченно выпал из оконного проёма, зацепив рукавом кончик проволоки, торчащий из стены. Упав, он тут же бодро подпрыгнул и с тихим подвывом запрыгал на одной ноге. Видимо, поймал подошвой острую грань.

Второй допрыгал до бетонного основания так и не установленного забора, стянул с ноги ботинок и уставился на свой носок. Налицо были следы сильной заношенности и намечающаяся дырка на пятке. Крови не было. Видимо, всё-таки кирпич.

Удовлетворившись и нашипевшись, Второй начал прилаживать ботинок обратно. Разговаривать это ему не мешало.

– Здесь вообще у любого долговременного здания есть своё укрытие. У домов и не сильно значимых – подвал, у тех, что поважней – бомбоубежища. Если подразуть глаза и смотреть по сторонам, обязательно споткнёшься глазом о вентиляционную шахту. А то и не одну. Была даже легенда, что на втором ярусе минусовых этажей под вычислительным центром проложен подземный ход, ведущий за пределы города. Правда это или нет, я не знаю. Но там действительноподвал выдавался в сторону от здания, условно замаскированный под стенку из дикого камня. А в самом здании до последнего сидел вооружённый ТТ вахтёр. Даже тогда, когда оттуда сбежал даже завхоз.

– Куда сбежал?

– В Израиль.

Второй осторожно поставил ногу на землю, встал и прихрамывая, двинулся прочь от здания. Дохромав до обочины, он прикусил губу. Пятый подвис, не зная что предпринять – предложить донести, подставить руку или просто не акцентироваться на чужой неприятности.

– Сильно больно?

– Неприятно. Палёный пенопласт, как не вовремя!

– Может…

– Не стоит. Нет, ну кто бы мог подумать, что даже такой слабый смысл – и тот закрепится! А я-то повёлся – раз недострой, значит, без угрозы. Социал-культура она ж как рупор – собирает в одном месте даже слабый отзвук.

– Да не казнись ты. Задним умом все крепки.

– Может, ты и прав.

Второй пожевал губами и захлопал себя по карманам:

– Слушай, мелочь есть?

– Зачем?

– Поймёшь.

Слазав во внутренний карман, Пятый нащупал остатки от сдач, которые копились за подкладкой, и выскреб оттуда, сколько смог достать пальцем. Второй нетерпеливо сгрёб монеты, дошёл до ближайшего съезда с тротуара на дорогу, встал на краю и выставил вперёд руку.

– По городу.

Салон, как всегда был полон. Куда надо всё время всем этим людям? Тут до конечной пяти минут не будет, а ни одного сидячего места нет. И не выпрямиться даже до плеч – такой тут низкий потолок.

В протёртом линолеуме на полу зияют проплешины, сквозь которые виден металл и серое движущееся пятно асфальта.

– На Южном остановите.

Его подпихнули к выходу. Ход замедлился, щёлкнул рычажок открывания двери. Та повернулась впол-оборота и остановилась истрёпанным ремнём, привязанным к ножке переднего сиденья. Его с силой выпихнули наружу и со спины подали рюкзак. Хлопнула дверь, спину окатило раздражённое «дверями не хлопать!».

– Твою мать! Это что было?

Пятый ошарашено смотрел по сторонам. Пейзаж изменился до ненаблюдаемости. А главное – ни шума двигателя, ни удаляющегося силуэта по любому из направлений. Вокруг всё так же было тихо, пыльно, солнечно и одиноко. Пятый посмотрел на Второго.

Тот довольно улыбнулся.

– Не вдумывайся. Считай это удачным заклинанием. Что здесь стабильно функционировало даже в моё время, так это транспорт. В этом микрорайоне пролегало несколько маршрутов, так что была надежда, что упоминание невидимого белого слона с жестом призыва сработает как надо.

– Чего?

– Неважно. Главное, не перепутать сторону движения. Иначе нас могло уволочь неведомо куда. А так – маршрут знакомый до автоматизма.

– Это я понял. Дальше-то куда? По твоей логике, нам сейчас лучше никуда не идти.

И вправду – позади и слева дорога вела по частному сектору. Впереди и справа высились выцветшие пятиэтажки. К боку одной притулился облупленный белый фургончик, переделанный под магазинчик, сейчас надёжно закрытый неубедительной дверью. Напротив него торчал сарайчик неопределённого назначения.

– Туда – Второй показал в промежуток между домами.

– Ты же во дворы не ходишь?

– В чужие – да. В свой – можно рискнуть.

За белым фургончиком обнаружилась покосившаяся доска объявлений. Судя по всему, в её столб не раз и не два въезжали неопытные водители. Впрочем, это было неудивительно – узкий въезд во двор визуально становился ещё уже из-за двух угловых придомовых участков, по периметру густо заросших легустрой.

– Света нет. Впрочем, не удивительно.

– С чего ты так решил.

– Трансформаторная будка. У неё очень специфичный низкочастотный гул. Ни с чем не спутаешь. Ты что-нибудь слышишь?

Пятый прислушался.

– Ничего.

– А в такой тишине мы должны были её услышать ещё метров двадцать назад.

Двор производил удручающее впечатление. По нему словно проскакал табун цивилизованных татаро-монголов. Окна не били, женщин не похищали, но вот на природе и обустройстве отоспались капитально. Что было деревянного – оторвали и сожгли, что было металлического и тонкого – погнули, что было толстого – спилили и сдали. Особо упёртые умудрились вырвать из земли баскетбольную вышку и, разломав её на части, разбросать по всей спортплощадке.

Пятый порой видел разгул вандализма, но здесь у вандалов было гнездо. За один день так не разгуляешься.

Второй смотрел на безрадостный пейзаж с терпением человека, третьи сути сидящего на чемоданах в транзитной зоне.

– Я, честно говоря, надеялся, что больше никогда этой картины не увижу. Но судьба имеет в себе большие запасы иронии. Пошли, пока на меня не накатила разъярённая сентиментальность.

– Так тебя никто не заставлял именно сюда идти. Что, не судьба была выбрать дом где-нибудь поближе? Наверняка нашли бы брошенную квартиру с незапертой дверью. Потом меньше бы идти пришлось.

Второй аккуратно обошёл огромную промоину в асфальте.

– У нашей семьи в разное время во владении было несколько квартир и домов – достались, когда жилплощадь почти ничего не стоила. Адресов я не помню, но на место бы вышли. Беда в том, что у меня никогда не было от них ключей, и я никогда не ощущал себя там полноправным участником. Не то что хозяином. Там свои социальные изгибы. И я на них никакого влияния не имею.

– А что от тебя тут вообще зависит?

– А вот сейчас обидно было. Я же здесь вырос. К истории города я ни ухом ни рылом – всё до меня произошло. Но здесь, в отдельно взятом дворе моё прошлое уже кусочек истории. А очевидцу всегда больше доверия. Авось среда будет более благосклонна и не будет лишний раз давить на мозги.

– Не вижу оснований для оптимизма.

Второй улыбнулся:

– Всё дело в масштабе. Вот в масштабе себя твоё влияние максимально. Как и степень свобод выбора принятия решений. В масштабе твоей комнаты, буде таковая у тебя имеется, твоё влияние велико, но уже поменьше. Потому что тебе нужно взаимодействовать с окружающими вещами, некоторые из которых могут находиться не в твоей собственности. В квартире придётся считаться с родственниками, соседями, гостями. И так далее по нарастающей. Пересекаясь со всё большим количеством смыслов. И тут главное определить, до какой границы ты можешь протянуть своё существенное влияние. Я своё влияние определяю в пределах квартиры. Возможно, будь у меня родовое поместье, влияние было бы пошире. Но увы, на поместье я так и не заработал.

Пятый хотел поинтересоваться, помнит ли Второй ещё свой старый адрес, но решил, что это уже бестактность.

Они решили срезать по внутренним дорожкам. Основание кое-где подняло корнями, местами не хватало плит, но общее направление читалось безошибочно. Выйдя к мелкому детскому бассейну, они осторожно обошли опасно накренившийся огромный тополь, вцепившийся корнями в самый край канавы.

– Кстати, вот казалось бы – ну как связаны повышенная культура и деревья? То ли раньше деревья не падали, то ли заменяли их – не знаю. Но чем старше я становился, тем чаще они падали. Хотя, конечно, это ещё додуматься надо – сажать деревья с поверхностной корневой системой в насквозь продуваемом городе.

– Может, за ними не ухаживали.

– Почему? Ухаживали. Приезжал трактор с тележкой, мужики с бензопилами, выбирали дерево, спиливали к лешему, загружали и увозили. Я по этой теме чуть было воинствующим экологистом не стал.

– Но ведь не стал же.

– Да, позже переселился в места, где благоустройство в виде растений растёт самостоятельно. И где их не сколько сажать, сколько пропалывать и обрезать надо. И со временем меня постепенно отпустило. Хотя деревья, даже дефектные, всё равно рубить больно.

– Какие мы нежные.

Они забрались в противоположный конец двора, отсчитав не один подъезд, как вдруг Второй резко повернул к одному из подъездов. Но заходить не спешил – встал на скамейку на цыпочки и несколько раз толкнул ладонью приподъездный козырёк. Тот не шелохнулся.

Второй спрыгнул со скамейки и обтряхнул руки:

– А здесь запустение винить не получится, это строители не додумали и поставили козырёк точно вровень. И при каждом дожде или снегопаде, коли таковой случался в году, энное количество влаги затекало в соединение и постепенно разрушало крепление. Конечно, промазывание швов гудроном и накладывание рубероида ситуацию смягчало, но каждый год всё надо было делать заново. За время отсутствия он вполне мог дойти до кондиции. А погибнуть под козырьком – согласись, глупо.

Пятый пожал плечами и попытался открыть дверь подъезда. Та не поддалась. Он дёрнул посильнее – дверь осталась на месте. Он упёрся ногой в другую створку и с силой потянул. Мощная пружина с противным скрипом поддалась и дверь открылась настолько, чтобы он смог пролезть вместе с рюкзаком.

Пятый придержал дверь для Второго. Тот, заходя, неудачно отпустил дверь, и та захлопнулась, едва не отдавив ему пятки. Громкий стук больно ударил по ушам.

Поморгав, Пятый различил первый пролёт в шесть ступенек. По ним уже уверенно поднимался Второй, забирая вправо.

Дойдя до ближайшей квартиры, он постучался. Ритм был знакомый, но Пятый не взялся бы сказать, откуда он его знает.

С той стороны реакции не последовало. Второй терпеливо повторил ритм ещё раз. И ещё. На середине четвёртого его прервали.

– Кто? – поинтересовался за дверью бесцветный голос. Пятый не взялся бы определить не то что интонацию, но и пол говорившего.

– В глазок глянь. Пока ещё я сам собственной персоной.

За дверью помолчали. Затем стукнул отодвигаемый засов, два раза щёлкнул ключ и кто-то начал уходить от двери.

Выждав пару секунд, Второй нажал на ручку и толкнул дверь плечом. Та легко поддалась, из-за чего он запнулся о порожек и нелепо вступил внутрь.

– Заходи, не боись.

Пятый очень осторожно перешагнул порог, ожидая неведомой подставы. Никто из ниоткуда не выпрыгнул, ничего сверху не свалилось, и даже дверь сзади не захлопнулась со зловещим скрипом.

Он осторожно вдохнул – здесь очень давно не было ничего живого. Прохладно, пыльно и немного тянет долговечной химией.

Второй обошёл его по дуге и закрыл дверь на маленький засов.

– Не понял. А кто тогда нам дверь открыл?

– А что тут понимать? Условный стук был правильным, да и жил я здесь не один год. Реальность просто должна была прогнуться в нужном направлении.

– А если бы не прогнулась?

– Пришлось бы дверь высаживать. Мы бы её вынесли – она деревянная, хоть и толстая. Но вот реальность могла бы отреагировать совсем неожиданным образом. Например, набрать 02. А отбиваться от нарушенных призрачных милиционеров с изрядной примесью секретчиков из Первого Отдела – это доложу я вам… мда…

Второй не стал развивать мысль.

– Располагайся. Туалет прямо, ванна левее. Но я бы туда не рекомендовал заходить. Как и в комнату за ней. Лучше обитай на кухне или в большой комнате.

– Так боишься сортирных монстров?

– Последние годы здесь то и дело сбоила канализация. Да, как в принципе, и всё остальное. Так что и без сортирных монстров тебе вполне хватит впечатлений.

Второй хозяйственно прошёл на кухню и придирчиво провёл пальцем по обеденному столу. Посмотрел на палец, аристократично поморщился и вытер его об рубашку.

– Спать не предлагаю. Конечно, это было бы наиболее правильно делать при сиесте, да ещё после тепловых ударов. Но в наших условиях это чревато. Пока мы бодрствуем, нужна большая концентрация искажений, чтобы встроить нас в обстоятельства. А в сонном состоянии сознание само склонно заниматься самопостроениями. Тут нас и бери голыми… – Второй покрутил головой в поисках метафоры – … стенами.

– И чем прикажешь заниматься битых – Пятый всмотрелся в настенные часы, висевшие над плитой – четыре часа?

– То, чем я так не люблю – убивать время.

В ответ что-то неразборчиво забубнило из угла. Пятый от неожиданности подпрыгнул. Второй сжал губы, пододвинул стул поближе к столу, зашёл в освободившееся пространство и выдернул из стены какое-то белое устройство. Посмотрел на него и положил на стол.

– Радиоточка. Верный друг советского и немного постсоветского жителя.

Пятый с интересом посмотрел на неё. Маленькая, круглая, белая. С одной стороны маленькая розетка – он таких никогда не видел. Сбоку верньер громкость, спереди решётка динамика. Уютная концептуальная вещица. Но безнадёжно устаревшая.

Пятый со стуком положил её на стол. Второй встрепенулся и зачем-то переставил стул во главе стола особенно неудобным образом.

– Ты, случайно, слуховыми галлюцинациями не страдал в детстве?

– Вроде нет.

– Тогда тебе придётся туго. Здесь они точно будут.

Из-за стены прихожей раздался шум невнятного скандала. Второй горестно вздохнул.

– Вот про это я и говорил. В детстве они меня то и дело донимали, разговаривая голосами отсутствующих друзей или родственников. Причём только в одиночестве. С возрастом они говорили всё реже и тише, пока лет в пятнадцать не замолкли совсем. Позже по зрелому размышлению я списал их на полтергейстные изменения организма. Ну знаешь, когда подросток вступает в пубертат, он порождает паранормальную активность. Стихийное задействование неизвестных возможностей мозга. Но потом калибровка завершается и всё устаканивается.

– Ну и?

– Так вот, сейчас мне начинает казаться, что звоночки звонили ещё тогда. Просто я их не понимал. И…

– Ты план составил? – сварливо поинтересовался строгий женский голос.

Пятый вздрогнул, а Второй мгновенно разъярился. Он вскочил на ноги, согнул их в коленях и нутряно зарычал. Из рулады так и сочилась исступлённая ярость. Так бывает, когда во время тяжёлой работы вдруг отхватываешь себе молотком по пальцу. От неожиданности напряжение идёт не в то место и получается такой вот выброс.

Под пальцами Пятого завибрировала поверхность стола, а ему резко стало неуютно. Второй выглядел озверевшим до полной невменяемости.

Отрычавшись, Второй резко успокоился.

– Это называется ключевой тонкий раздражитель. Код определённый ситуации, который может понять либо рецепиент, либо люди, его хорошо знающие. Меня в детстве заставляли составлять план дня. Придерживаться его у меня не получалось, да и не понимал я смысла в этом действе. Но меня упорно заставляли. Вплоть до полного отвращения. Может, моя нелюбовь к бумагам, неумение правильно заполнить любой документ с первого раза и непереносимость формализма отсюда и пошли. Как, впрочем, необязательность и стихийность. Что потом пришлось с трудностями преодолевать.

– И как? – более из вежливости, чем из интереса спросил Пятый.

– Выяснилось, что чужое расписание меня не раздражает. До тех пор, пока не покушается на личное время. Ну и электронные напоминалки тоже не вызывали устойчивого раздражения. Эрзац, конечно, но вполне достаточный.

Голоса за стенкой побуянили и более-менее угомонились. Снизу что-то ритмично застукало.

– Ты морзянку знаешь?

– С какого перепугу?

– Вот и прекрасно.

– А что, там что-то важное передают?

– То есть так тебе крипоты не хватает? Ещё захотелось?

– А что такого?

– Слушать радиоперехват стоит тогда, когда ты в нём хоть что-то понимаешь.

Пятый попытался прислушаться, но кажущийся упорядоченным ритм распался на какую-то ремонтную бытовуху.

– Не понял. Оно там только что осмысленно же было.

Второй наклонил голову и сосредоточился. Звук резко ослаб, затем вовсе пропал.

– Ну что ж, могу уверенно утверждать, что всё не так страшно, как могло показаться раньше. Здесь мы имеем дело не со смыслом, а его шелухой.

– Ты опять в печку ударился?

Второй развернул стул спинкой вперёд и опёрся на него.

– Ты бы только знал, как меня иногда раздражает необходимость объяснять людям то, что я и так знаю.

– Это называется социальное поведение.

– Да хоть телекоммуникация. Ну вот, сбил меня с мысли. О чём я только что говорил? – Второй поднапрягся так, что вздулись вены на висках – А, да! Отпечатки местных смыслов не могут выдержать серьёзной проверки, так как содержат в основном эмоциональный фон и общее состояние. Они могут многое поведать о истории, но только в виде цветных пятен, ничего конкретного. Ты, кстати, это мог бы легко проверить, открыв любую книгу. Бьюсь об заклад, ты бы не смог сосредоточиться ни на одном абзаце, а попытавшись вспомнить прочитанное, смог бы выудить только отдельные слова, слабо связанные между собой. Книги, даже плохие, обладают очень тонким смыслом, задающимся подобранным набором слов. Остаточный смысл может задать облик книги, возможно, жанр или характер. Но повторить её смысл не в состоянии даже отдалённо.

Пятый понял, что ему опять ответили не на его вопрос. Подумав, он решил это исправить:

– А если я книгу знаю наизусть?

– А это – правильный вопрос, детектив – Второй чуть поднял уголки губ и тут же спрятал улыбку обратно. – Думаю, скоро мы это узнаем.

Пятый медленно перемещался по кухне. Стрелки часов едва ползли, и он всячески пытался себя занять, рассматривая небогатую обстановку.

Чёрная розетка с нестандартной маской сильно выделялась на фоне светло-коричневых обоев с купольными узорами и Пятый присмотрелся к ней повнимательнее. Розетка была привинчена чуть под углом, а удерживающий винт был недовинчен на пару оборотов, и его головка торчала из своего гнезда.

Вообще-то то он не был перфекционистом, но сейчас в нём просыпалась тяга к исправлению мелких дефектов. Пятый протянул руки к розетке, чтобы поправить положение корпуса и довернуть ногтём винт…

Второй резко ударил ему по рукам.

– Куда!

В ответ розетка харкнула расплавленным металлом на то место, где должны были быть руки Пятого. Завоняло сожжённой изоляцией. Пятый убрал руки в карманы и сделал шаг назад.

– Какая злобная розетка.

Второй с любопытством посмотрел на пластмассовый коробок, который и не собирался расплавляться после короткого замыкания.

– Занимательная штукуёвина. Отец рассказывал, что это специальная линия на триста с гаком вольт. К ним должны были подключаться какие-то специальные плиты вместо газовых. Но что-то пошло не так и в домах они так и не прижились. А может, их так и не поставили. Но характер у неё был дрянной. При попытке её отремонтировать, она очень метко плюнула в отца раскалённым металлом. Как раз в то место, куда в него плюнуло масло, в котором он жарил пончики.

Пятый представил и передёрнулся. Второй кивнул:

– Вот и он с тех пор терпеть не мог высоковольтные розетки и жарить пончики.

Они посидели ещё немного, как вдруг Второй начал с подозрением ворочаться, отчего его стул противно поскрипывал. Потом Второй резко встал.

– Прозвучит странно, но я предложу прогуляться по квартире.

– Зачем?

– А ты не чувствуешь, что становится всё жарче и жарче?

Пятый прислушался к внутренним ощущениям. Стояла такая температура, что любое движение выдавливало из организма пот, так что уверенно сказать он бы не взялся.

– Значит, где-то открыто окно. Пошли проверим.

– А сам?

– Вдвоём спокойнее.

Второй приоткрыл дверь на балкон, засунул голову, бегло осмотрел периметр и засунулся обратно. Прошёл в прихожую, заглянул в комнату – вторая дверь на балкон также была закрыта.

Заглянув в коридорчик под антресолями, Второй подался назад и поманил Пятого пальцем.

– Ты дверь закрывал?

– Когда? Я от тебя не отходил.

Второй вздохнул:

– Не нравится мне всё это.

Из-под двери пробивалась полоска света, но в коридорчике было темно. Второй на ощупь дошёл до двери, сдвигая ногой в сторону попадающийся хлам. Дойдя до двери, он осторожно взялся за ручку и обернулся к Пятому:

– Подстрахуешь, если что?

Пятый даже не успел, чем он может подстраховать, как Второй резко открыл дверь настежь и вдавил в предназначенную для неё нишу.

Пятый почувствовал, как ко Второму со всех сторон потянулись мелкие смыслы, но при его приближении резко отпали и всосались обратно в обстановку.

Дверь на лоджию действительно была открыта нараспашку и тихо постукивала о книжный стеллаж, занявший всю стену от пола до потолка. Шторы на окнах были раздёрнуты и Пятый был готов поклясться, что меньше часа назад.

Второй с сомнением посмотрел на цветастый ковёр, на свои кроссовки, после чего махнул рукой:

– Не суть.

И пошёл закрывать окна. Пятый поугрызался для порядка, но тоже пошёл по ковру не разуваясь.

– Солидная у тебя библиотека. И ты всё прочёл?

Второй не ответил – он пытался забраться на высокий узкий карниз, чтобы закрыть оконную задвижку под потолком. Опереться ему было не на что, и приходилось изгибаться и крепко вцепляться в ненадёжные опоры.

Пятый понаблюдал за его обезьянничаньем – смотрелось весьма нелепо.

– Помочь?

Второй что-то неразборчиво пробурчал, пытаясь закрыть окно, держась за ручку на этом самом окне.

Пятый пожал плечами и решил не вмешиваться. Подошёл к письменному столу, пощёлкал выключателем настольной лампы, потыкал пальцем в диван – тот недовольно заскрипел пружинами. Потом чувство долга взяло вверх, и он прошёл на лоджию.

В этот момент Второй решил спрыгнуть вниз, чуть не рухнув на Пятого:

– Шастают тут всякие.

От его падения открылась дверца самодельного шкафа, обнажив химическую посуду и какой-то электронный хлам. Второй недовольно посмотрел на его белёную дверь из расслоившейся фанеры и попытался его захлопнуть. Дверь тут же открылась снова. Второй смерил его недовольным взглядом и взялся задёргивать шторы. Металлический карниз приржавел, и каждое движение крепёжных колец давалось только с рывка.

– А зачем ты это делаешь?

Второй поймал правильный вектор, и жёлтая штора одним движением доехала до своего упора.

– Так надо.

– Чего ты всё время так боишься?

Второй отвлёкся от равномерного распределения штор по окнам – желтоватый свет всё ещё пробивался в щели между полотен. Сами шторы, впрочем, оставались такими же тёмными. Пятый не стал додумывать причины этих явлений.

– Открытых окон и запертых дверей.

– Может, наоборот?

Второй на шутку-самосмейку не отреагировал. Тогда Пятый задал прямой вопрос:

– Почему?

Второй снял с полки шкафчика многолитровую колбу, задумчиво покрутил её и с размаху метнул в стену, осыпав себя закалёнными осколками.

– Потому что неизвестно, что будет там, за дверью. Может, твоя квартира или малознакомый коридор с непонятной ориентацией – потому что ты в гостях и зашёл по нужде в санузел. Ты уверен, а я вот не знаю. Только надеюсь, что там то же, что и раньше.

Второй сдвинул Пятого с дороги и ушёл обратно в комнату. Пятый пошёл за ним. Второй чуть дёрнул головой, Пятый его понял и закрыл за собой дверь, повернув ручку до упора.

– Наверно, поэтому и взялся путешествовать – в незамкнутом пространстве такие метаморфозы не пройдут незамеченными. Конечно, ты в любом случае…

Тут Второго опять накрыло ликвидацией лишних слов. Пятый вежливо помолчал, но потом всё-таки поинтересовался:

– А причём тут открытые окна?

– Потому что если их вовремя не закрыть, в квартире будет самум.

Они последовательно закрыли дверь на балкон, а затем и в комнату. Второго так и подмывало по возможности её ещё и заколотить, но он удержался и начал вымещать лишнюю энергию на содержимом подтелефонной тумбочки. Пятый постоял-постоял рядом, да и решил развлекать себя самостоятельно.

Не вняв голосу разума и рекомендациям Второго, Пятый пошёл искать холодильник. Советский агрегат обнаружился на балконе в окружении пустых стеклянных банок и выглядел настораживающе. Пятый настороженно покосился на его обглоданный розовый шнур, завитой по верёвке для белья и протянул руку, чтобы приоткрыть дверцу – кто его знает, что может поджидать там, за дверью?

Железная ручка недружелюбно стукнула током при попытке прикоснуться к ней. Тогда он зацепил пальцами изолирующий слой и потянул на себя. Дверца отошла, обдав его неприятным запахом протёкшего фреона.

Ничего не выпрыгнуло и не выпучило глаза. Дорога в подвал тоже не открылась.

На проржавевших решётках лежали завёрнутые в пакеты продукты, стоял трёхлитровый баллон, прижатый к стенке мощной кастрюлей с плотно пригнанной крышкой. На верхней полке, под морозильником, лежала накрытая большим пакетом половинка арбуза. Он пощупал его – фрукт уже подвял, войдя в самую подходящую кондицию для потребления – сверху очень сладко и сухо, внутри сочно, холодно и вкусно. А потом можно и корочкой закусить, если ещё аппетит остался после четырёх килограммов отборного гарбуза.

Но вместо того чтобы вытащить его и разрезать, он размотал пакет с огурцами и достал две штуки. Всё-таки в чужом доме, но с другой стороны – от двух огурцов от хозяев точно не убудет. Солонки на балконе точно не было, но без неё можно было обойтись. Он смачно откусил кусок побольше и принялся жевать. Затем выплюнул и стал метаться по заставленному хламом балкону, путаясь в тряпках и стукаясь о выступающие части неопознаваемых груд хлама. На его сдавленное мычание из кухни пришёл Второй, шаривший до того по полкам.

Пятый при виде его немного успокоился и остановился. Протянул надкушенный огурец Второму. Тот внимательно его оглядел, осмотрел заодно и Пятого на предмет острого кишечного отравления или заглатывания острых предметов наподобие щепки. Ничего не нашёл и, склонив голову набок, поинтересовался:

– Испорченный? Или перемороженный?

Пятый повращал глазами, спохватился, повернул огурец целым концом и стал им тыкать в сторону Второго. Тот взял его, повертел и с явной неохотой откусил кончик, выплюнул куда-то за холодильник и только потом откусил.

Пожевал и по скорости движения превзошёл Пятого – только дверь задребезжала стёклами от удара об стену. Добежав до кухонного шкафчика, он рванул дверцу на себя и пал на колени перед мусорным ведром.

Отплевав последнюю желчь, он утёрся рукавом, наощупь нашёл в рюкзаке флягу с водой и с видимым облегчением прополоскал рот.

Закончив необходимые манипуляции и спрятав флягу обратно, Второй повернул к нему покрасневшие глаза:

– Картошка. Жареная. На сале. Ненавижу. Картошку люблю, а вот сало ненавижу. Но, по крайней мере, оригинально

Пятый покрутил в пальцах огурец:

– А…

– Фиг на – Второй стремительно восстанавливал привычный озабоченно-беззаботный облик – не знаю, что с остальными продуктами и проверять не хочу. Но вне города вряд ли так же будет. А то бы мы на этом озолотились.

Поплевавшись ещё немного для порядка, Второй ушёл в комнаты. Пятый положил огрызок огурца на стол и оглянулся на холодильник. От сотрясений, вызванных ими, крышка морозильника отпала, обнажив громадный кусок сала, засыпанный солью и истыканный кусочками чеснока. На балконе стал сгущаться тяжёлый дух.

Пятый поставил крышку морозильника на место и закрыл дверцу холодильника, чтобы не нервировать впечатлительного Второго. Покосился на второй огурец, зажатый во второй руке. Откусил, прожевал. После первого приступа удивления продукт пошёл спокойнее. Откусил ещё, прожевал, проглотил. Немного подумал и выкинул оставшуюся половинку в мусорное ведро.

Огурец пупырчатый со вкусом жареной картошки. Нет, для него это слишком оригинально.

Пятый решил больше не экспериментировать. В конце концов, по такой жаре можно денёк и поголодать.

Второй на кухне открыл заднюю дверь встроенного шкафа и достал из него какие-то рулоны. Развернул один, скорчил недовольную мину, отставил в сторону, развернул, присмотрелся, поставил остальные рулоны на место. Подошёл к столу, отодвинул в сторону всякую мелочь и развернул рулон.

– Вот. Тебе для спокойствия. Карта города. Мы сейчас – палец с обкусанным ногтём заелозил по низу карты – примерно здесь. Нам нужно попасть сюда, сюда или сюда – палец ткнул в несколько точек на краях карты, южнее и западнее отмеченного места. На худой конец – сюда, сюда или сюда. Но это дольше идти.

Пятый с интересом посмотрел на план. Электричества не было, солнце давало только косой свет, так что в подробностях рассмотреть план не удавалось. Аккуратные линии, похоже, были прочерчены вручную, а после – несколько раз скопированы. Названия улиц было не разобрать, но квадратики с номерами проглядывались достаточно чётко. Он нашёл озеро и от него уже прикинул их маршрут – получалось неровно, извилисто и даже прерывисто.

Пятый быстро потерял интерес к карте – без накладки на неё крок с областями искажения толку от неё было мало.

Следующие полтора часа они просидели на кухне, следя друг за другом, чтобы не задремать и перекидываясь малозначимыми фразами. Несколько раз пустота пыталась им что-то говорить, а пару раз кто-то порывался зайти из прихожей, когда они видели проход лишь боковым зрением. Но при фокусировке взгляда там было всё так же темно и спокойно.

Когда стрелки дотянулись до пяти без четверти, Второй встал, поманил за собой Пятого и пошёл в прихожую, где начал последовательно осматривать все ёмкости, последовательно перебирая вещи, лежащие на дне. Когда он перешёл к третьему шкафу, Пятый не выдержал.

– Да что ты ищешь всё время? Скажи, я помогу.

Второй хлопотливо прошёл мимо него, подпрыгнул, чтобы достать до верхних дверок стенного шкафа, посмотрел секунду на неразборчивое содержимое (кажется, это была обувь), встал на цыпочки, пошурудил рукой, после чего решительно захлопнул обе створки сразу – чтобы воздушный поток от закрываемой створки не открывал ранее закрытую.

– Бесполезно. Нужно искать в голове, а у тебя там не то, что у меня.

Прозвучало несколько высокомерно, но Пятый понял его правильно.

В дверь настойчиво постучали. Пятый на автомате подошёл к двери.

– Не открывать! – отчаянно каркнули сзади, но он уже прищурился в глазок на настойчиво тарабанщика.

От страха глаза закрылись сами. Он чувствовал себя беспомощным идиотом – мощное на вид оружие, с царапинами на прикладе, заглаженными за долгое использование, было дубиной. Высокотехнологичной дубиной, не лишённого некоторого изящества, присущего тяжёлому оружию.

Он не чувствовал отдачи, не видел вспышек, не слышал грохота выстрела и визг пуль. Тугой курок исправно нажимался, но нападавшим от этого было ни жарко, ни холодно. Но заглядывать в дуло с вопросом «оно аще работает» он не собирался. Не настолько ещё.

Выстрелов нападавших не ощущалось. Не высовываясь из-за своего ненадёжного укрытия, сидя спиной к земляной стенке, убеждал он себя встать и перепрятаться. Двор такой огромный, неровный. Весь в деревьях и зелени. Густые кусты, высокая трава… он убежит и никто его не убьёт, зайдя сбоку, прикрываясь остовами скамеек.

Он отлепился, чтобы убежать, но дальние тяжёлые шаги пригвоздили его обратно. Он их уже видел, он проиграл им, побежав не в ту сторону, упустив свой единственный шанс победить. Плечи опустились, голова склонилась, ища бесполезной защиты у груди…

Неопределимо далеко, недосягаемо близко стал вопрос. Он должен был быть ответом, но пришлось быть вопросом. Ответа не было.

Вопрос повис в воздухе, его подпёр второй, чуть более длинный. Подождал, надеясь услышать ответ. А потом стал отвечать на себя сам. Вопрос – выше, ответ – точно такой же, только ниже.

Диалогу быстро надоело быть диалогом, и он стал просто рассказывать. Неважно о чём, ведь чужого ответа всё равно не будет. Придерживаясь в рамках.

Мир встал на паузу. Пятый постепенно ощущал себя Пятым. Оружейная дубина в руке… какая дубина? Это игрушка, деталь, макет. Изукрашенная модель части токарного станка. Она не стреляет и только похожа на мощное оружие весом и видом.

Звук (это точно был звук) был ему до боли знаком. Что-то из категории вечных хитов, что вечно слышишь урывками среди обычного звукового фона, но никак не можешь запомнить, чтобы потом напеть кому-то знающему и узнать название. И только проезжая в дальнем автобусе по непривычному маршруту, ты услышишь его полностью. Он всколыхнёт что-то давно забытое, напомнит о том, чего никогда не было и вновь исчезнет.

То же было и сейчас. Пятый ощутил, что смотрит сквозь призму советского взгляда 80-х на запад того же времени. Что-то такое на генетическом уровне, что невозможно объяснить, но что любой свой такой же чувствует при условии.

И если сначала звук был неуверенным, более на инстинкте, сейчас он шёл ровно, с некоторой даже ленцой профессионала. Крохотные вольности, поблажки, которые даются только себе.

Монолог ни о чём логично перешёл в первоначальный диалог о конкретном. Бешено красивая сказка подходила к концу, осушив собой же вызванные слёзы. Дальше пойдёт бесконечный перепев.

Было. Но сразу же через бессмысленный перебор прорезалась совершенно другая мелодия. И снова не было ответа на вопрос. Но теперь он и не был так уж нужен – настоящему королю не нужно окружение, чтобы его сыграть. Он и сам знает, как надо.

Какой-то танец. Медленное и тягучее сменилось быстрым и насмешливым. Играющий наверняка улыбался, играя это. И отсмеявшись, спокойно вернулся в спокойное и так же спокойно закончил длинной вибрирующей нотой. И в этой ноте было столько… призывно-интимного, что Пятый напрягся и покраснел. Эдакая публичная пристойная непристойность.

«а под купальником у них всё голо брат, всё голо. Куда смотрели комсомол и школа? И школа» вспомнил он. Но словесное объяснение было куда моложе и грубее того, что он услышал.

Тут из подъёзда, от души саданув в стену пружинной дверью, вышел Второй. Небрежно так удерживая серебристую трубу саксофона тремя пальцами. И видно было, что будь пальцы подлиннее, увесистая музыкальная железяка небрежно бы болталась как, как… как авоська с дыней, во!

– Ты как, живой? Ещё никуда не залез без права возврата? А то, если я правильно помню, с трансформаторной будки есть ход в хрустальный мир с огромными алмазами, в котором придётся умереть, нащупывая кнопку перезагрузки.

Пятый удивлённо разглядывал оживившегося Второго. Он подозревал в нём подобную возможность, но никак не в такой ситуации. Второй повернулся к нему спиной и сказал:

– В рюкзак засунь, он нам ещё пригодится.

Место шестое. Второстепенные улицы

Пятый чуть не выронил сунутый ему инструмент. Скользкие от потных пальцев перламутровые клапана выскальзывали из захвата, и ему пришлось некультурно обхватить всей пятёрней инструмент в за узкую горловину у мундштука, другой рукой придерживая расширяющийся изгиб раструба. Сам инструмент согрелся, но изгиб ещё хранил какой-то пронзительный парализующий холодок. Словно глоток перегазированной минералки.

Пятый чувствовал себя так, будто он лапает чужую девушку, пока её аристократичный ухажёр отошёл в туалет, для храбрости хватанув дорогого шампанского из бутылки этого самого ухажёра. Пусть он так никогда не делал, но чувствовал себя именно так.

Место для инструмента в рюкзаке нашлось не сразу – это всё-таки не котелок и не палатка. Поломав голову и неудобно перекосив Второго, чтобы дотянуться до горловины рюкзака, Пятый наконец кое-как засунул изогнутую трубу в просвет неплотно свёрнутой пластиковой подстилки под спальник.

Саксофон влез до середины и там застрял. Пятый повминал его, но лишь добился того, что неудобно выпирающая шея мундштука осталась у него в руке. Он повертел его и облегчённо засунул в невидный снаружи раструб.

В облик вольношатающегося туриста обрубленная серебристая труба не вписывалась. Да и сам рюкзак потерял свою балансировку, зримо перекашивая Второго на сторону.

– Закончил? – поинтересовался Второй, после затянувшейся паузы, пока Пятый решал – затягивать ли шнуровку или пусть так и остаётся. – Тогда двинули отсюда. Долго это состояние не продержится.

Застывший мир тем временем потихоньку оттаивал, и Пятому вновь захотелось взять в руки свою модельно-станковую нестреляющую дубину в руки.

Ускоренным маршем они пересекли двор (при этом противоположный дом мгновенно нарастил себе четыре этажа, обзавёлся стеклянными стенами и какими-то выдвижными секциями между этажами, на которых застыл кто-то непонятный, но зелёный и нехороший). Выход из двора всё так же был перегорожен скоплением машин, наглухо придавленные к стене дома стреноженным тягачом с вынутым двигателем.

Миновали одноэтажную сараюшку, раздражающую своим бетонно-казённым видом, поскольку было всего лишь подсобкой, приспособленной под магазин. Но гонору имела при этом, будто была как минимум замаскированным входом в стратегическое бомбоубежище.

Не давая Пятому втянуться в разборку с обнаглевшим зданием, Второй протащил его через дорогу и засунул в непомерно большую канаву. Впрочем, вполне сухую и чистую. На данный момент.

Пятый уже понял, что здесь всё мгновенно меняется, не оставляя о предыдущем состоянии даже памяти, забрасывая человека в кусочек другого мира сразу с заточкой под местные условия. Пока порыв ветра не развеивал загнившую реальность, бросая сухую пыль в глаза.

Второй тоже спрыгнул в канаву, что успокоило Пятого – значит, их не ждёт никаких особых фокусов. Иначе бы его пустили первого – как танк на колючую проволоку, чтобы наблюдатель успел засечь огневые точки и среагировать в нужную сторону.

– Тихо-тихо-тихо. Развоевался. Кто бы мог подумать, что из всех событий ты среагируешь на отголоски гражданской войны. Их и было-то тут, всего ничего. Основные действия на юге бушевали. Мда.

Едва только комплекс пятиэтажек скрылся за деревьями и бетонным забором, прикидывающимся облупленным частоколом из горбыля, канава раздалась, избавилась от бетонной скорлупы и заняла половину улицы. Она была похожа какие-то джунглевые заросли, которые окультурили и выхолостили, чтобы дети могли гулять, как будто в настоящих. Но это всё равно ненастоящее.

Даже вода под ногами. Хлюпало, кожа чувствовала прохладу и влажность, но натёртым и взопрелым ногам легче не становилось. Он даже поднял ногу, чтобы посмотреть – ботинок был сух. Внутри и снаружи.

Тут Пятый понял, что не подстроился под новую реальность. Как и был, так и остался Пятым со всеми накопленным и запомненным.

То ли действие мелодии ещё не сошло на нет, то ли этот кусок улицы менялся только ландшафтно, не превнося память чего-то ещё. Поэтому, пока хватало интереса и смелости, он оглянулся и спросил:

– Слушай, почему это… ну так… весь двор и вообще? – и ткнул для понятности в торчащую из рюкзака вычурную трубу.

Второй призадумался и сбавил без того неторопливый ход. Он сильно сдал, приуныл и не хотел покидать это относительно безопасное место. Пятый вполне его понимал – пока он просто боялся, погрузившись в события, Второй заново переживал уже однажды пережитый ужас, вспоминая, как одолел его. Или не одолел, проснувшись в холодном поту под яркий свет луны, убеждая себя, что ничего этого никогда не было, просто он опять (вчера? сегодня?) пере. Переработал, перенервничал, пересмотрел, перечитался, переиграл. Успокойся, всё это настоящее. Занавесь окно, открой (или закрой) дверь в комнату, сходи в туалет, залезь под одеяло и ни о чём не думай. Ни о скелете, сидящем у тебя на груди, ни о демоне, стоящем в углу комнаты каждый раз, когда неожиданно отключат свет.

Детские (и не совсем) страхи со временем умирают или становятся идеей фикс. Тут уж кому как. Пятый выплюнул невесть как взявшуюся во рту сигарету и понял, что Второй говорит уже какое-то время:

– … диалектически надо, иначе не поймёшь. Потому что вне расклада. Так вот, в любом благоустроенном советском городе была музыкальная школа. Или школа искусств, что один хрен. Детишек туда идёт немного, так что особого конкурса никуда нет. Да и не принято там никого отбраковывать – потому что задачи у школы более просветительские, нежели обучательные конкретно высокой музыке. Потому что падла она, эта высокая музыка. Где-то там есть суровые нормативы по отбору будущих учеников, но их давно забыли и никто не соблюдает. Во всяком случае, в моё время уже не соблюдали.

Второму пришлось прерваться, чтобы выплюнуть. Но уже папиросу с загнутым концом. Вокруг раздался сильный запах скуренного самосада. Второй какое-то время скрёб языком по зубам, удаляя противный привкус.

– Итак, конец лета. Родители со своими чадами скопились в холле. Шум, гам, кто-то безутешно рыдает по центру, а его нервно утешают. В общем, всё как положено. Теперь вопрос – как навскидку сказать, какой из родителей к какой социальной группе относится? На первый взгляд – а чёрт его знает. А ты посмотри, на какой инструмент детей отдают. Вопрос, на каком инструменте хотят играть дети, никто не рассматривает. Чаще всего ни на чём не хотят, но с родителями лучше не спорить. Так вот: если баян, аккордеон, гитара или труба – рабочий. Коренной, кондовый, работающий не один десяток лет и точно знающий, что дети должны быть культурными, а то будут такими же бирюками. Пианино, скрипка, флейта и кларнет – интеллигенты (тут Второй не выдержал и сплюнул) и мнящие себя таковыми. Громкие духовые и ударные – трудные, шумные и активные подростки, которых надо приложить к чему-то созидательному, а то они весь дом по брёвнышку разнесут. Народные инструменты – дети из неблагополучных семей. И тут… – Второй наставительно поднял палец – раздвигая толпу своим мощным корпусом, к кабинету директора пробивается мама-дама. В кильватере тянется сыночек, редко – дочка, с видом сильно не от мира сего. Но толпа послушно раздаётся с глухим ворчанием. И дверь кабинета заранее открывается, хоть и была минуту наглухо закрыта на замок и две щеколды. Переговоры затягиваются на полчаса, после чего директор лично сопровождает даму с дитём до нужного кабинета. Угадай, на каком инструменте должно играть чадо?

Пятый глазами показал за спину Второго. Тот кивнул:

– Верно. А то, что до десяти лет на нём не учат – потому что лёгкие не доросли, так никого это особо не мучает. Партия сказала «надо» – кто надо ответил «есть». Потому что – это престижно, важно и необходимо. Ведь саксофон – это что? Это король всех инструментов, скрипка – просто самый сложный и всё. А то, что он король только в ресторане и то не всегда, так это уже потом узнаешь, если вообще узнаешь. Погоди…

Второй придержал Пятого за плечо – канава вдруг заканчивалась, упираясь в большой, с главную площадь, перекрёсток. Сейчас совершенно пустынный. Зачем нужно было делать такой большой разъезд для двух однополосных дорог на окраине города? Пятый подождал, терпение быстро кончилось, и он пошёл пересекать двойную сплошную. Но едва он наступил на край, как по поперечной дороге понёсся скорый пассажирский поезд. Рельсы ему были не нужны, вагоны и так шли точно по линейке.

Поезд был коротким, но неожиданно выехавшей легковушке не захотелось ждать. Не сбавляя хода, машина таранила предпоследний вагон. Поезд даже не дёрнулся, а вот машина в нарушение законов физики взлетела и, кувыркаясь, полетела падать в противоположном движении поезда направлении, исчезнув за домами.

Проезд проехал, перекрёсток сжался до нормальных размеров. После дороги канава сужалась, но скорее – это только так выглядело отсюда. Второй перешёл дорогу вместе с ним, прокомментировав:

– На моей памяти это место всегда было гиблым.Перекрёсток под углом. А всё из-за чего? Из-за того, что один жадный до земли человек подгрёб под свой забор весь тротуар. Но всем уже было на это наплевать.

Спрыгнув в канаву, тут же удлинившую короткую улочку в три дома до полноценного квартала, Второй продолжил:

– Но это не так уж важно. Важно, что у элитария второго поколения должны быть не только высокозабравшиеся родители. Но и хоть какие-то самолично добытые атрибуты элитаризма. Мда.

– Ну а как это относится – Пятый обвёл рукой окружающее, в котором начисто отсутствовала перспектива увидеть горизонт – к этому?

– Да очень просто. Где саксофон, там джаз. Где джаз, там тлетворное влияние Запада и стиляги. Джаз – это протест против замшелой классики, альтернатива занудной высокой гармонии. Джаз в исполнении стиляги – это протест в квадрате. При этом совершенно либеральный к существующему порядку. Потому что вне этого порядка этот протест не несёт того особого смысла, ради которого делался. Но чтобы так протестовать, одного высокого положения родителей в местной иерархии мало. Нужно ещё чувствовать себя сильно не от мира сего. А поскольку в СССР наркотиков не было, догоняться приходилось самостоятельно. Волевым усилием.

– Ну а всё-таки? – настаивал так и не понявший Пятый.

– Да ничего. Город-то замысливался как обиталище элиты, это только потом он загнил. Хоть как, но должно было сработать.

Пятый с сомнением посмотрел по сторонам:

– Да как-то не похоже. Но я не настаиваю.

– Да нет, ты прав. В таком климате о гниении говорить трудно. Скорее о завяливании. В принципе да – всё лишнее и жидкое улетучивается, остаётся только вещество долговременного хранения.

Второй вздохнул:

– Окажись мы здесь зимой, да хотя бы и осенью – всё было бы иначе. Возможно, мы бы вообще здесь не оказались. Хотя… зимой воздействия меньше, но оно устойчивей к рассеиванию. Да и без оптимистичных нот.

– Это ты называешь оптимистичными нотами?

– Поверь, те же впечатления, но в промозглой атмосфере и с отсутствием надёжного укрытия и каких-либо источников тепла – это гораздо хуже. К примеру, ты бы мог не суметь выплыть из озера. Даже при том, что оно зимой очень сильно мелеет.

– Откуда такие познания?

– Однажды в марте, проходя мимо, попытался искупнуться. Весьма необдуманное было решение. На две недели последствий.

– И что, ты с самого начала это знал? Ну про стиляг и вообще.

– Нет. Когда я вырос настолько, чтобы понимать такие длинные мысли, стиляг и изысканных протестов уже давно не существовало.

– А как же тогда?

– Но ведь прокатило – удивлённо пожал плечами Второй – остальное неважно.

– Всё равно не понял. А потом что?

– Потом я стал нигилистом.

– А что это значит?

– Не знаю, но стать пришлось.

Пятый потряс головой и с размаху влетел в колючий куст, разросшийся настолько, что полностью перекрывал широкую канаву. Правда, за ним угадывался переход к наглухо заржавевшим воротам в облупленной стенке, так что так и так вылезать бы пришлось.

Второй снял рюкзак с одного плеча и попытался вытащить саксофон из горловины. Тот, естественно, тут же застрял.

Пятый сунулся ему помогать и какое-то время они раскачивались туда-сюда. Потом Второй как-то хитро крутанул трубу и инструмент вылетел как пробка из бутылки. Он быстро приладил к нему верхнюю деталь и взял пару тактов разухабистой, но безнадёжно устаревшей мелодии.

Мир поколебался, но быстро приобрёл надёжность оргстекла. Пятый поднял голову – небо, как и должно, было белёсым и выцветшим. Но при этом по дороге куда-то шли гордые и крепкие люди. От них так и разило верностью коммунистическим идеалам. Так что замечать каких-то отщепенцев в канаве им было как-то не с руки.

Впрочем, это было не совсем так. В паре метров от них мир становился таким, каким и должен был быть – высохшим, застарелым и неухоженным. Дальше проходила невидимая граница, за которой вновь брала вверх зацвётшая реальность.

– А вот теперь можно – Второй неожиданно ловко прыгнул на метр вверх и вперёд, вылезая из уютной канавы. Чувствуя себя солдатом, поднимающимся в атаку, Пятый лёг животом на оплывший край и в два приёма выволокся на поверхность. Пробитый коридор послушно сместился за ним.

– И двадцать метров прямо. Советую по возможности смотреть под ноги.

– А ты?

– А я дорогу и так помню. Сказал бы, что смогу пройти и с закрытыми глазами, но с закрытыми глазами меня забирает вправо.

С минуту они шли в полном молчании. Пятый сосредоточенно разглядывал трещины на асфальте. Из них торчала короткая жёсткая трава. Местами она разрослась до небольших кустиков. В трещины возле них свободно вошёл бы палец.

Тут Пятый упёрся в жёсткое и остановился. Поднял глаза. Подумал. Сделал несколько шагов влево-вправо.

– Не уловил.

– Чего именно?

– Зачем мост, если под ним ничего не проходит?

– Добро пожаловать на один самых старых ориентиров города – Сухой Мост. Когда это место только-только обжили, и вокруг ещё была колючая проволока с злобной вохрой, по всему городу проходил оросительный канал. Через него и вели эти мосты. После канал без следа засыпали, а вот мосты остались.

– Мосты?

– Да, всего их три. На первом мы сейчас стоим, второй находится в центральном парке. Третий где-то на заводской территории и знают о нём только старожилы. Впрочем, имя нарицательное приклеилось именно к этому месту.

– Дай угадаю – мы вновь на распутье и ты опять не можешь выбрать, где нам будет веселее?

– Не угадал. Сам посмотри.

Пятый посмотрёл.

– Ё-о-о…

Идти дальше по улице прямо он бы не стал и в нормальном состоянии. Конечно, уже вечерело и тени начали робко пробиваться из-под оснований домов. Конечно, разросшиеся буки и клёны смыкались над дорогой, образовывая тенистый свод. Конечно, дома стояли плотно и не давали особо рассеивать благодатную тень. Но он не видел улицы. Он даже не видел противоположного края ближайшего дома, хотя тот и не мог быть сильно длинным. Просто огромный незакрытый туннель без света в начале. Проходной двор, ведущий в тупик под завалами.

– Этто чего?

– Похоже, пространство начинает реагировать на наши попытки сопротивления. Игнорирование более простого приводит к реакции на более кондовое.

– ?

– Потом объясню. Фактически вариантов у нас нет. Можно пойти налево, ещё налево и потом прямо. Тогда мы выйдем к стадиону. Что нас там ждёт, мы уже знаем. Если направо до упора – ты тоже в курсе, куда это выведет. Мы оттуда пришли.

– А если направо и не до упора?

– Только до ближайшего поворота. Если пойти дальше – дорога выведет в частный сектор. Там и по хорошей погоде можно было заплутать. Да и выйти там можно… в общем, туда лучше не выходить. Заброшенная рембаза, строительный магазин, ветхие запертые склады на три квартала… и всё это опять-таки упирается во внутреннюю железную дорогу, которая проходит по промзоне. И если нам даже удастся её проскочить, дальше там хвостохранилище на месте бывших центрифуг. Фон там неопасный, но место откровенно нездоровое. И очень большое по площади. Если нас начнёт там водить, мы можем убрести в очень глухие места. Без табличек и адресов. За границей плана. И тогда фонящее щелочное озерцо за счастье покажется.

– А если повернуть?

– В том-то и странно, что ничего такого. Это очень тихая улочка. Граница между посёлком и, собственно, городом. Бывшая библиотека, магазин с примыкающими градирнями, опять-таки бывший детский сад, кажется. Дальше старое здание ДОСААФ, которое никогда не видел работающим, кирпичная недостройка неизвестного назначения – здоровая такая, этажей на семь. Потом три квартала спальных районов – последний с загибом. А там улица истончится и уйдёт в дворы и в одну из двух в городе подворотен. А за ней – выход из города.

– И что тебя смущает?

– Не люблю очевидно правильные варианты. В них кроется особо изощрённый подвох.

– А нам туда надо?

– Куда? На выход?

– В подворотню.

– Не думаю.

– А нас кто-то заставляет? Там есть другие проходы?

– Конечно, есть.

– Тогда двинули.

– Не нравится мне это – буркнул под нос Второй. Но всё-таки повернул вправо, предусмотрительно держась подальше от глубокой цементной канавы по правой стороне улицы. Она упрямо манила треснуться лбом об её толстое неровное дно. Канава слева была куда приятнее со своим толстым слоем наносного торфа и мягкими краями.

– Действительно, тихая улица – Пятый осторожно выглянул из-за угла дома. Второй же молча и буднично завернул в поворот, будто и не сам призывал подумать на каждом перекрёстке.

Впрочем, полноценным перекрёстком назвать это перепутье не получалось. Длинная, почти через весь город улица упиралась в чуть более короткую дорогу, которая захватывала город самым краем. Зато шла далеко-далеко, вначале опускаясь, затем постепенно поднимаясь к железной дороге.

Пятый вспомнил это место. Тот самый первый переезд. Он ведь тогда не обратил внимания, куда дорога выводит дальше. Она не могла просто оборваться на переезде. Она точно куда-то двигалась. Впрочем, Второй весьма болезненно воспринимал то направление. И наверное, имел на то причины.

На секунду Пятому остро захотелось плюнуть на Второго со всеми его заскоками и его сбрендившим от жары городом. Оставить его там и просто пройти каких-то два километра. Сначала чуть вниз, потом чуть вверх. Перейти две колеи, проследовать за извивом дороги и…

Его внимание привлекло какое-то движение. По обеим сторонам улицы тянулись одноэтажные дома и домишки за глухими и не очень заборами. Лишь в одном месте, вверх и вбок торчало что-то большое и несуразное, выбиваясь из общего ряда. И это большое медленно и бесшумно потихоньку складывалось внутрь себя.

Пятый ущипнул себя, щёлкнул пальцами. Звук и боль были. Просто здание вдруг решило исчезнуть, не утруждая себя даже облаком цементной пыли.

Идти тем путём резко расхотелось. Пятый встряхнулся, повернулся, почувствовав, как затекла нога. Он опять потерял счёт времени и организм паниковал, выдавая противоречивые данные.

Второй стоял на выгоревшей полоске земли между домом и тротуаром, на самом краю тенька. Он спокойно ждал, пока Пятый разомнёт ногу и подойдёт ближе, чтобы продолжить движение.

Один вход во двор, отворот вправо с длинным бетонным забором, за которым стояли какие-то гигантские металлические стеллажи. Странный дворик за ажурной решёткой, где подсобные помещения оформлены под местный стиль, а в помещении побольше всё же угадывается стандартный советский магазин. Только несколько сплюснутый, чтобы влезть во дворик.

– Слушай, ты обещал потом объяснить.

– Про что?

– Про кондовую реакцию.

Второй недоумённо посмотрел на него. Сдвинул брови и наморщил лоб, вспоминая. После просветлел, ухватил мысль за кончик и продолжил с третьей цифры:

– Представь себе канистру, в которую слоями налиты несмешивающиеся жидкости – например, масло, вода и ртуть…

Подножка – хороший способ дезориентировать человека. И сбить с мысли – тоже. Поэтому когда Второй исчез из поля зрения и загрохотал костями по тротуарному покрытию, Пятый не особо удивился. Второй, конечно, человек хороший – но слишком уж много произносит слов на квадратный километр. Из-за этого иногда его хочется уронить.

Второй лежал, нелепо распластавшись на рюкзаке, и медленно набухал от раздражения.

Источник раздражения обнаружился тут же – мокрый жирный пакет из толстого пластика. Делали иногда такие лет двадцать назад – для особых случаев. Краска давно выцвела, в оболочке зияли дыры, но в целом пакет был очень даже неплох.

Второй стоял над ним и раздувался от злости. Потом визгливо захохотал, сгибаясь и хлопая себя по коленям. Пятый встревожено посмотрел в его сторону:

– Ты чего?

Второй просмеялся, утёр выступившие слёзы и глянул искоса:

– Приговорку про пугание ежа помнишь? – и продолжил хохотать и всхлипывать.

Пятый задумался и тоже хохотнул.

Получалось забавно. Людям свойственно вымещать злость на его источнике. Отшвырнуть пакет в сторону не получилось бы – он крепко прилип к тротуару. Да и не компенсировало бы это полученного неудовольствия. Конечно, его можно было бы оторвать и порвать – если бы он не был таким мокрым и засаленным, что на него неприятно было даже смотреть. Да и толстый пластик мог бы не поддаться голым рукам. Ножниц у них не было, а ножом его пластовать как-то неудобно.

Да он бы даже не загорелся бы толком! А водить зажигалкой, тщательно плавя каждый сантиметр – ну это слишком уж мелочно.

– Прекрасная дилемма о соразмерности наказания, согласись – сказал Второй, когда шутка исчерпала свой вкус. – Ну и пойдём, пока тебе ещё какой-нибудь философский вопрос сверху не уронили.

Пятый инстинктивно присел и посмотрел вверх. Конечно, там ничего не было. Пожав плечами, он догнал Второго и попытался вспомнить, об чём думал до того, как их отвлёк этот кулёк с помоями.

Когда он оглянулся, никакого пакета на тротуаре, конечно же, не было.

Второй тоже не смог вспомнить, поэтому начал рассказывать что-то другое:

– Ты же понимаешь, что в городе победившего коммунизма не могло быть частного сектора, да ещё построенного таким приспособленческим способом. Там тоже должен быть город. Построенный по такому же плану, выдержанный в том же стиле. Но – не имеющий отражения в реальном мире. Микрорайоны без адреса. Так бы нам это вряд ли грозило, но после того как мы начали бередить это болото, уже нельзя точно сказать, чем именно нас прихватит.

Второй обошёл слишком уж выпирающий из-под асфальта корень.

– Самое опасное в этих местах – они интереснее, чем уже существующие. Действительно, они же должны были быть построены позднее, без прошлых ошибок и суётным вызовам повседневности. И как только тебе станет любопытно, и ты не захочешь возвращаться – всё, приехали. Есть вероятность уже не вырваться из этого искажённого смысла – потому что ты уже сам его поддерживаешь. Пав жертвой собственного мифотворчества.

Они прошли очередной детский сад. В этом городе они словно стояли на каждом шагу, и каждый отличался от остальных, но определялся безошибочно.

За детским садом был небольшой тупичок, который облюбовали любители порисовать баллончиками на стенах. Видимо, раньше здесь был проход, но после его заложили бетоноблоком, образовав неуместный тупик, который прямо-таки вопил о своей неподходящести. Чем и привлекал малолетних хулиганов, даже ругань пишущих с ошибками.

Тупичок выглядел настолько посторонним на этой улице, что Пятый сначала опять насторожился, а потом успокоился. Всё так и есть. Улица была тихая, и тупичок был неблагополучный. Просто улица была сначала, а тупичок был потом.

За тупичком был двор. И двор какой-то странный. Совсем открытый с одной стороны и наглухо перекрытый забором с другой. И похоже, в нём остановилось время – он сохранил нетронутыми свои кусты, деревья и детскую площадку. После разгромленного двора Второго этот прямо-таки дышал уютом. Но вот его незакрытость…

Пятый оглянулся. Закрытость нашлась в виде одноэтажного здания безо всяких знаков различия.

– А это что?

Второй даже не соизволил обернуться. Он внимательно разглядывал забор в конце дворика.

– Я бы рекомендовал не смотреть в ту сторону. ДОСААФ организация безвредная, но тебе может захотеться прыгнуть с парашютом. Вон, авиетка лежит. А ты не в комплекте. Неудобно тогда может получиться.

Пятый настроил глаза. То, что он вначале принял за поваленную афишную тумбу, оказалось бочонкообразным фюзеляжем с демонтированным оперением до ужаса знакомых очертаний. Он напряг память, но образ ускользал…

– Э-э-э, филателисты, не разбредаемся – ему отвесили хлопучий подзатыльник. – Здесь мы ненадолго задержимся.

– Зачем?

– Дело есть одно. Не терпящее отлагательств. Я быстро слазаю, а ты рюкзаки посторожишь.

Второй подошёл к забору, подпрыгнул и зацепился за верхние шестиугольные дырки. Повисел и спрыгнул обратно.

– Подсади-ка.

Пятый начал было сочинять самосмейку на тему физических кондиций, но потерял к этому интерес на полдороге. Он подошёл к забору, опустился на колено и поднапряг плечи. Второй поставил ботинок на колено, поёрзал, выбирая более устойчивое положение мышц под подошвой, и опять ухватился за верхние дырки. Мазнул ботинком по лицу, устанавливая другую ногу у Пятого на плече. Пятый скривился – Второй выворачивал ему подошвой мышцы предплечья.

Второй перебросил руку на верх забора, затем другую и зачиркал ботинками по забору, подтягиваясь. Забросив нижнюю часть тела наверх, он немного полежал, затем ссыпался вниз с другой стороны.

– Нормально. Если до темноты не вернусь – иди прямо и не сворачивай. Если повезёт, выйдешь прямо на точку.

Шуршащие шаги за забором быстро удалились и затихли. Пятый глянул на часы. Постоял и глянул ещё раз – забыл время, едва повернул руку обратно. Пять с копейками. Стемнеть должно было где-то к восьми. Долговато, но терпимо.

Пятый потёр отдавленные места, посмотрел влево-вправо – смотреть было не на что. Тогда он выбрал на дорожке место поровнее, улёгся, подсунув под голову скомканную куртку. Разлапистый клён давал хорошую тень, не мешая смотреть на небо.

Он отмерил на часах двадцать пять минут, после которых он начнёт беспокоиться и ещё пять, после которых он начнёт что-то делать. Оставалось только прождать и не задремать.

Спать на закате и так чревато. А уж в городе-перевёртыше – так и в Подзеркалье недолго очутиться. А с творчеством Кэрролла у него были несогласия ещё с детства.

Шея от неудобного изгиба затекла и начала подёргивать судорогами. Пятый повращал головой туда-сюда, недовольно крякнул и переполз к дереву и пристроился к нему, нарочито не смотря на белое одноэтажное здание напротив. Боковое зрение давало какое-то слабое движение сбоку, но он упорно смотрел вперёд.

Там был кусок белёного заборчика, отгораживающего пространство учреждения от узкого тротуарчика. Пустое пространство грубо упиралось в глухую стенку частного дома. Нет, с другой стороны пустое пространство тоже упиралось в стенку частного дома, но там это воспринималось как-то лучше. Наверно, потому что стенка была вдвое ниже, и за ней угадывался дворик. А с грубой стороны стена загибалась и продолжалась дальше.

Ветер утратил свою обжигающую остроту и сейчас нежно оглаживал неровности его корпуса, время от времени давая намёк на скорую прохладу и вечерний воздух. Нет, воздух здесь и так был чистым, но прохладу и освежение вечернего воздуха не спутаешь ни с чем…

Со звоном разлетелось окно. Пятый отлепился от ствола дерева и приготовился что-то делать. В смутно знакомом здании за забором что-то происходило. На третьем этаже в одном из окон блестели осколки. Чуть погодя что-то задёргалось в окне второго этажа. Задребезжав, в стены врезались распахнутые створки. Из раскрывшегося окна вылетел тёмный прямоугольник и упал на крышу пристройки. Следом на подоконник кто-то вскарабкался и, помедлив секунду, сиганул туда же.

Пятый готов был поклясться, что за ним из окна потянулся почти неосязаемый язык пространства, заключённый в стенах здания. Но стоило ему отлепиться от стенки, как его развеял налетевший пылевой смерчик.

Человек на пристройке с усилием разогнулся и оказался Вторым. Поводил головой туда-сюда, нашёл выпавший чемодан и с усилием поднял его и зашагал по пристройке вперёд. Дойдя до края, он смерил взглядом расстояние от крыши до забора, сделал несколько шагов назад, кое-как разбежался и прыгнул. Чемодан сильно испортил ему аэродинамику, и Второй, шаркнув подошвами по кромке забора, кулём свалился вниз, в кусты. Из кустов донеслись звуки, которыми воспитанный человек комментирует своё падение с ощутимой высоты.

Пятый двинулся его доставать. За пару метров до зарослей Второй вышел из них своим ходом, хоть и скособочено.

При приближении стало видно, что вместо чемодана у Второго был футляр. Его поверхности явно не пошло на пользу столь невежливое обращение. Сам же Второй вид имел встрёпанный и нервный. Левую руку он держал наотлёт, так что было понятно – повредил.

Второй был настолько взвинчен, что быстро забыл о своём болезненном приземлении.

– А я думал, что знаю это заведение. Даром пять лет в нём проводил почти каждый день. И ведь сначала всё было так неплохо. И раскрытые двери в сад, чего за всё время обучения я всего пару раз видел. И незапертая дверь в кладовку, которая так и осталась на третьем этаже. А вот дальше… меня хорошо так погоняло по всем этажам в поисках выхода. Хорошо хоть догадался перестать соблюдать приличия и окно выбил. Попустило настолько, что наконец-то понял, где именно нахожусь. А то через крышу пришлось бы уходить. А там лететь высоковато.

– Там вообще-то пожарная лестница есть.

– Да? – Второй задумчиво посмотрел на лестницу, спускавшуюся неподалёку от разбитого окна. – Действительно. Никогда внимания не обращал.

– С рукой что?

– А что? – Второй поднял руку поближе к глазам. Ладонь была полностью залита кровью. Второй внимательно осмотрел кисть в поисках раны. – А, ерунда. Мизинец разрезал. Видимо, когда стекло выбивал. У них там снизу слева почему-то слабая точка. Можно разбить и не порезаться. У тебя пластырь далеко?

Пятый полез в боковой карман рюкзака за пластырем и антисептиком. При промывании Второй сморщился, но не издал ни звука. Пятый отмотал пару витков, после чего зубами надорвал пластырь и доразорвал его пальцами.

– Так что ты оттуда уволок такого ценного и срочно нужного?

Второй посгибал пострадавшую конечность и открыл футляр. Внутри, в синем бархате лежал ещё один саксофон. Потускневший, с пластиковыми вставками на кнопках. Куда как более скромная версия того, что лежал в рюкзаке.

– Не-не-не, я на нём играть не умею. Только на блок-флейте.

Второй вдруг придвинулся и заглянул ему прямо в глаза. В карем зрачке вдруг обозначились колючие льдинки, а лицо на мгновение стало недоброй маской.

Второй тут же отвёл глаза. Постоял немного, потом сделал несколько шагов, достал свой рюкзак из-за дерева и кинул его Пятому под ноги.

Из горловины ничего не торчало.

Место седьмое. Чужие планы

Пятый не любил фокусников. Все эти доставания кроликов из шляпы и угадывания карт. Когда он узнал, что сначала их нужно в эту шляпу засовывать, платки связывать, а с картами долго тренироваться, в нём надломилось чувство чуда.

Но вот сейчас чудо было и чудо недоброе.

Второй присел у раскрытого футляра, открыл в нём ящичек с дополнительными частями и завозился с ними, что-то собирая.

– Ты смотри, укомплектовали-таки. Запасной трости, правда, нет. Да и эта – Второй поднял какую-то палочку и посмотрел её на просвет – сколота. Впрочем, раньше и её не было. Ты ведь хочешь пояснений, верно?

Второй обернулся и посмотрел на Пятого. Тот слегка попятился. Второй вздохнул и развернулся обратно к футляру.

– Строго говоря, того саксофона не было. Здесь не было. Сейчас он хранится у меня дома. Если, конечно, его не ограбили в моё отсутствие. Я это понял ещё тогда, когда по шкафам лазил. Тебя не удивило, что в квартире почему-то есть вся обстановка и она достаточно… старорежимная?

Пятый промолчал.

– А я декорации сразу узнал. Хотя точно помнил, как часть из этого выносил на помойку, отдавал или помогал распродавать. Видимо, следующие жильцы не успели там как следует отпечатать свой след. А может, там вообще и не жили. Такое бывает – квартиру покупают как капитал, и она потихоньку растёт в цене. В полном согласии с главным законом инвестиций.

– Это каким?

– «Если меня спросят, во что выгоднее всего инвестировать – то я скажу, что в землю, потому что, насколько мне известно, Господь Бог её больше не производит». Кто сказал, правда, уже не помню. Квартира, конечно, не дом, но кое-какое отношение к земле имеет. Тем более я верил в эту обстановку и она отпечатала свой след. Так что мы видели то, что должны были видеть.

Пятый подумал:

– Но это в квартире. Ну может, в подъезде. Может даже во дворе – хотя ты вряд ли в детстве ходил гулять во двор с таким дорогим инструментом. Но дальше эта иллюзия должна была рассосаться.

Второй вздохнул:

– Всё-таки ты меня не слушаешь. Я же говорил – самое опасное в иллюзиях – это когда начинаешь сам их поддерживать. Мне вот пришлось это сделать. Согласись, ведь музыка упрощает перемещение в воображаемые миры, но повышает самоконтроль. Особенно когда сам её исполняешь.

Пятый повспоминал своё прошлое в музыкальной школе и кивнул.

– Вот. В принципе, чтобы извлечь из природы музыку достаточно отстукивать пальцами ритм. Или петь – тут уж кто во что горазд. Но я не умею петь убедительные песни о разрушении иллюзий.

– А играть?

– Играть то же не умею. Но песня более жёстко задаёт свои условия. А воздействовать на что-то большое можно только тогда, когда разделяешь его вектор. И я не умею так быстро песни подбирать, чтобы соответствовать духу момента. А музыка – она оставляет пространство для трактовки. А ещё она так или иначе заставляет отвлекаться на её осмысление, что при правильной постановке вопроса не только ввести человека в транс, но и вывести из оного.

– Что-то ты опять слишком сложное загнул.

Второй опустил крышку футляра и щёлкнул замками.

– И не старайся понять. Считай, что у нас есть универсальный разводной ключ. Только лежал он не в ящике с инструментами, а в хлебнице под бутербродом. Так что теперь можно будет попытаться продавиться даже через однозначно искажённые места.

Последние слова натолкнули Пятого на смутную мысль. Он подобрал рюкзак и начал нарочито медленно его пристраивать, дожидаясь, пока разрозненные кусочки слипнутся в один кусок. Кусок слипся быстро.

– У меня есть идея. Только ты не ругайся.

– Ну?

– А что будет, если спровоцировать видение, зафиксировать его им – Пятый кивнул на футляр – и посмотреть через него на план города?

Второй завёл глаза вверх, рассматривая невидимый маятник.

– Не въехал. Зачем?

– Ну ты же сам говорил, что у тебя сплошные белые пятна. И что во время искажений география города меняется. Возможно, что поменяется и план – он же отражает состояние города.

– Только на определённый момент. Хотя… – Второй потёр подбородок, после чего рубанул ладонью воздух – Нет. Я показывал тебе в квартире карту. Она выглядела как и всегда.

Довод – подумал Пятый. Но отступать не собирался.

– Ты же сам говорил, что мы сами поддерживали в ней определённый смысл. Потому что верили в него. Поэтому и карта не изменялась, потому что ты хотел видеть её такой! И мог видеть, потому что был у себя дома!

Второй опять потёр подбородок.

– Резонно.

Пятый довольно стукнул себя в грудь кулаком.

Второй поставил футляр на землю и начал что-то прикидывать на пальцах.

– Знаешь, идея, конечно, бредовая. Но не бредовей прочих. Можно попробовать. Один только вопрос – где мы карту города возьмём?

Над этим аспектом Пятый как-то не думал. Поэтому тут же пошёл в атаку:

– А у тебя карта откуда?

– Не у меня, у родителей. А у меня память плохая на названия, хочешь не хочешь – приходится держать карту под рукой. Другие люди по моим ориентирам плохо наводятся. Давай последовательно думать – где карта объективно может быть?

– В мэрии?

– Горисполком далеко и соваться туда небезопасно.

– В Управлении этом твоём страшном?

– Разве что где-нибудь в архиве. Так, где ещё?

Пятый задумался.

– Карта есть у того, кто ей пользуется, так?

– Так.

– Таксистов тут не было. И службы доставки тоже. Может, у водителей автобусов?

Второй покачал головой:

– Отпадает. Я не знаю, где у них депо. Но в милиции точно есть.

– Но мы туда не сунемся. Это и так понятно, можешь не продолжать.

Пятый лихорадочно перебирал варианты, но в голову лезло уж совсем маловероятные варианты – музей, школа, институт, водопроводчики… стоп.

– А водопроводчики?

– Что водопроводчики?

– Ну они же как-то на вызовы ездят. Их же как-то распределяют? По карте ориентируются, по районам.

– Вполне возможно.

– Ну и где у вас водопроводчики сидят?

– Там же, где и у всех остальных – в ЖЭКе.

– А где здесь ЖЭК?

– Будешь смеяться, но опять в шаговой доступности. Сейчас до перекрёстка и пятьдесят метров налево будет служебный вход. Или это ЖКХ? Или ДРСУ? Если бы я ещё помнил, что это такое. Мда – Второй развёл руками – Понимаешь, у меня проблема. Если есть два взаимосвязанных объекта, я их обязательно перепутаю. Вот есть на параллельной улице два здания. Оба занимались городским жизнеобеспечением. Но вот где какое – не скажу, хоть тресни.

– А где карта может быть?

Второй пожал плечами:

– Да в обоих с равной вероятностью.

– Ну если не получится в первом, попробуем во втором. Они большие?

– Каждое в два этажа и двадцать метров по фасаду. В глубину не знаю – внутри почти не был, но не сильно – там дальше жилые дома начинаются. Минут за двадцать справимся.

Здание жизнеобеспечения не поражало. Стандартный бетонный куб без каких либо излишеств, лишь частично прикрытый небольшой клумбой со строевыми елями. Скромный вход терялся на фоне здоровой доски почёта, ныне наглухо забелённой.

Опасения Пятого не подтвердились и дверь выносить не пришлось. Входная дверь была заботливо прижата к ограничителю кирпичом, а вторая, тамбурная, была распахнута настежь.

Пятый осторожно засунулся в тамбур, готовый в любой момент выскочить назад. Ну или не сопротивляться, если его потащат за шкирку на свежий воздух. Но в дверях его встретил крепкий ветерок – по зданию гулял сквозняк.

Ему повезло и дальше – каморка вахтёра была открыта и доска с ключами была на месте. Он честно поделился половиной ключей со Вторым и подкинул монетку, кто какой этаж осматривает. Ему выпал первый.

Второй неодобрительно покачал головой, но ничего не сказал, забрал свои ключи и ушёл искать лестницу. Пятый посмотрел ему вслед и решил действовать последовательно. Если Второй ушёл по коридору прямо, значит, он пойдёт по коридору влево.

В коридоре было полутемно, несмотря на окна над дверью каждого кабинета было окно. Под ногами неприятно елозила отклеившаяся от пола пластиковая плитка, мерзко скрипя по бетонной пыли.

Не мудрствуя лукаво, Пятый последовательно открывал все двери и бегло осматривал стены в поисках плана города.

Смотреть в кабинетах было не на что. Разве что у него сложилось мнение, что некоторые кабинеты не открывали гораздо дольше других. Уж очень допотопные канцелярские принадлежности лежали на столах. Один раз он даже заметил механический калькулятор.

Пару раз ему казалось, что на него кто-то смотрит. Он резко оборачивался и ощущение тут же пропадало.

Он прошёл до поворота, как вдруг по коридору донёсся неприятный утробный механический взвизг. Пятый подпрыгнул на месте. Взвизг повторился в виде цепочки коротких гудков. До Пятого дошло – это Второй, не желая напрягать глотку, подаёт сигнал инструментом.

Как он и предполагал, за поворотом была ещё одна лестница. А второй этаж по планировке никак не отличался от первого. Разве что коридоры были поуже.

Второй нашёлся в холле перед парадной лестницей. Сюда же кто-то стащил оборудование красного уголка – бюст, тумбу с графином и трибуну. На трибуне лежал инструмент, который Второй тщательно протирал носовым платком, время от времени смачивая платок из графина.

– Клапана от времени подрассохлись. Масло подошло бы получше, но ненадолго и так сойдёт.

Пятый внимательно разглядывал здоровый, два на четыре план города, висящий на стене поверх ряда сцеплённых сидений. Минуту-две. Без эффекта – искажения не наступало.

– Ладно, план мы нашли. Как будем провоцировать проявление искажения?

Второй перевернул инструмент, оттянул какой-то клапан и подсунул платок под него.

– Я не уверен, но для начала хорошо бы окна закрыть. А потом прийти сюда и думать на заданную тему. Сбегай позакрывай форточки, а я пока попробую вспомнить марш водопроводчиков.

Пятый пробежался туда-сюда. Форточки были открыты во всех окнах на этаже. По пустому коридору разносилось гулкое нескладное эхо – Второй подбирал мелодию по памяти.

Когда он вернулся назад, Второй неуверенно мялся у тумбы, что-то подкручивая в инструменте.

– Ладно, давай попробуем. Я играю, ты думаешь. Но учти – я в импровизации и подборе не силён.

Музыка и вправду для саксофона не подходила. К тому же Второй пытался играть за разные инструменты разом, иногда ошибаясь в мелодии, иногда не попадая пальцами по нужным кнопкам. А иногда и сам инструмент норовил дать петуха – реальность сопротивлялась неумелым попыткам её воздействия.

Музыкант поволок мелодию ещё пару минут, после чего развёл руками. Затея не удалась. Он аккуратно разобрал инструмент, сложил в футляр и вышли из здания.

Они шли на променад. Окружная дорога оказалась закрыта на ремонт, поэтому пришлось идти по набережной. У фонарей наконец-то заменили плафоны и они ярко выделялись на фоне уже закатного неба.

Идиллию тихого вечера портил патруль, пристающий к гуляющим на тему проверки документов и каких-то дурацких вопросов. К ним они тоже было сунулись, но были встречены недружелюбными взглядами и поспешно ретировались. Набережная кончилась и они свернули на обводной канал. Когда и он ушёл под землю, он двинулся по тому месту, где тот должен проходить.

Место всё сильнее выгибалось горбом, и ощущения под ногами становились всё страннее. Он оглянулся назад – лицей был плоским и лежал где-то под ногами. Впереди было ещё несколько важных объектов – дома-башни, гостиница, кинотеатр. Всё это было не то. Он прошёл вперёд. Техникум. Туда ему нужно.

Он сделал несколько шагов и ступил на карниз. Присмотрелся и увидел открытое окно на третьем этаже. Несколько низковато, но пролезть можно. Он пригнулся, свернул плечи и пролез, но зацепился носком за бортик и свалился внутрь.

Здесь его уже ждали те, кого он должен выбрать. Одно из трёх. Он выбрал все три, что было не по правилам. И коридор задрожал от шага того, кто следил за соблюдением.

Он встал, размял кулаки и подвигал шеей. Он был готов защитить своё.

Шаги становились всё ближе и громче. Ощущение угрозы нарастало. Он встал в боевую стойку, готовый встретить опасность лицом к лицу.

Первый удар пришёл сбоку.

– Хорош разлёживаться – Второй весьма невежливо тыкал его кроссовком в бок.

Пятый попытался поставить руку для опоры на подъёме и понял, что под ладонью не ровная поверхность. То есть ровная с одной стороны, с другой тоже, но посередине – нет.

Он поёрзал ладонью, выбрал место поровнее, опёрся на него и поднялся. Посмотрев себе под ноги, он понял, что лежал на макете города. Ну или на том, что от него осталось. План города был сделан на больших чёрных квадратах прессованного картона, соединённых между собой в какие-то блоки. Пара сложенных блоков лежала в стороне, нескольких точно не хватало, а те на которых он лежал – сдвинуты. Да и сам план был очень специализированный – весь в изогнутых синих, красных и зелёных полосах.

Видимо, раньше план висел на стене – прямоугольный кусок на стене не так сильно выгорел, как остальная краска. В любом случае, ловить тут больше было нечего – это он чётко ощущал своей шкурой.

– Тебе удалось, что ты хотел?

– Погоди, ты что, не ходил? Мы же вместе по набережной ходили, там ещё фонари такие странные были. Потом ещё всё ужалось, и можно было быстро поверху всего ходить.

– Стоп – Второй поднял руку – Набережную помню, фонари помню. К нам ещё патруль прицепился чего-то. Но я потом долго подглядывал за разгрузкой топливных цистерн. Если ты что-то и видел, то видел уже один.

Пятый поднапрягся. Да, когда он активно перемещался, то перемещался он уже один.

– Была карта. И на ней были отдельные выпуклые здания. Но… понимаешь – Пятый замялся.

– Перед глазами стоит, но пояснить не можешь? Полное ощущение знания, но без нужных слов наружу?

– Да.

– Неприятно, но не смертельно. Нормальный эффект ложной памяти. Зато мы проверили предположение и остались при своих. В нашей ситуации уже неплохо.

– Ты это, извини.

– За что?

– Ну что мы время попусту потратили.

Второй махнул рукой:

– А, мелочи. Зато я теперь понял кое-что, что давно не мог сообразить.

– И что же?

Второй с сомнением посмотрел на перила – просто спуститься или вспомнить детства и съехать по ним? Победила взрослость и он пошёл по ступенькам, ведя пальцами по краешку перил.

– Понимаешь, раньше мне среди видений попадались некоторые наособицу. В них география была более-менее на месте. И облик улиц, окружающего мира – тоже. И, поведение людей тоже в ключе. Но вот в общем непохоже и всё тут! И ощущения от них другие. Не такие засасывающие и бьющие по нервам. Хоть и пафосно, но вот было чёткое ощущение в них нового порядка.

У Пятого промелькнули неприятные ассоциации:

– Это как?

– Ну кто-то же обдумывал, как оно всё будет дальше. Не всё же должно меняться. Сначала одно, потом другое. Вот это обдумывание и отпечаталось.

Они вышли в холл. Рюкзаки так же лежали на деревянных креслицах у стены, а футляр так же был придвинут к стене, чтобы случайно не зацепить ногой. Пятого этого порадовало – искажения никак не воздействовали на неодушевлённые объекты.

Больше в такт собственным мыслям, чем в тему разговора, он спросил:

– И что это нам даёт?

– Нам? Скорее всего – ничего. Но я решил старый вопрос и это меня радует.

На улице Второй прищурился на закатное солнце:

– Вроде ненадолго прихватило. Теперь ты наэкспериментировался? Можно продолжать идти по выбранному маршруту?

Пятый не ответил. Он видел то, чего видеть никак не мог.

– Э-эй! – Второй помахал рукой у него перед лицом. Пятый отмахнулся:

– Да иди ты! Сам лучше посмотри.

Второй быстро повернул голову влево-вправо:

– Ну?

– Да посмотри ты!

– Да куда?!

Пятый с усилием повернул Второго:

– Да посмотри ты! На углу!

Второй честно уставился в указанном направлении. Пятый скосил глаза – Второй то и дело сощуривался, смотрел то левым, то правым глазом. Один раз даже надавил пальцем под глазное яблоко.

– Извини, но ничего сверхособенного я в этом здании не вижу.

Пятый растерялся. Он не знал, как объяснить, что это охряно-розовое здание, построенное Владимиром Маяковским, носящим название «Политика». Органично вписанное в мокрый осенний пейзаж. Спереди нормальное, хоть и устарелое, сбоку скособоченное, сзади такое, что и вообще не описать.

Второй выгнул голову и заглянул Пятому в глаза снизу вверх, отчего Пятый сразу повернул голову в сторону – такой взгляд не подходил Второму. Не в смысле Второй не мог так смотреть, или Пятый не мог воспринимать такой взгляд, но вот всё это вместе… Пятый почувствовал себя на экзамене со вторым дополнительным вопросом.

Второй убрал голову и ещё раз прищурился на дом.

– Так, кажется, понимаю. Это здание двухэтажное, с нелепым полукруглым выходом на скат шиферной крыши?

– Нет.

– В нём почти нет архитектурных излишеств. Только окна, никаких балконов или лоджий.

– Э-э…

– Оно выцветше-пыльного канареечного цвета?

У Пятого резко закружилась голова, он пошатнулся и сделал несколько шагов, ловя исчезнувшее равновесие. Поймав устойчивое положение, он опять посмотрел вперёд.

Дом как дом. Такой же, как и дом позади них. Жёлтый, облупленный. Построенный углом. Почти такой же, как и через дорогу.

Пятый со стоном помассировал глаза:

– Может, ты и сейчас сможешь объяснить?

Второй прищурился на дом-перевёртыш.

– Пока нет, но думаю, что что-то соображу. Особенно если мы перестанем терять время и уже пойдём.

Пятый был недоволен, но промолчал. Он не любил, когда его попусту подгоняли.

Они дошли до перекрёстка и повернули налево. Пятый опять посмотрел на дом. Тот был всё такой же жёлтый и обшарпанный. Безо всякого намёка на утончённый изыск. Признаваться в этом не хотелось, но охряная политика ему нравилась куда больше.

Второй опять выглядел погружённым в себя, но только активно погружённым. Внутри него булькала и стремительно прорастала идея. Она была новая, красивая и блестящая. Её нужно было срочно высказать, пока она не потеряла свой глянец и не перешла в разряд неприложимых теорий. Пятый решил ему в этом помочь:

– Сообразил чего-нибудь?

– Думаю, да. Вот скажи – ты себе веришь?

– Верю. А кому тогда верить, если не себе?

– А теперь крамольная мысль – с чего ты решил, что то, что ты видишь в данный момент – истина в последней инстанции? Где основания верить собственным глазам? Где сертификат об исправности механизма действия всех уровней твоих нейронных цепей? Вот то-то же. И даже его наличие есть лишь свидетельство того, что где-то внутри тебя есть нейрон, который считает её существование истиной. Можно, конечно, развить эту мысль ещё дальше, но тогда можно убрести в солипсизм. А это противно.

– Проще можно?

– Даже нужно. Усилители смысла, как ни странно, усиливают смыслы. В обе стороны. Как заложенные в них смыслы, так и смыслы внешних пользователей.

– Погоди, дай сообразить – они что, вписывают нас в общую канву событий?

– И это тоже. Они изменяют наблюдаемую картину в соответствии с нашими слепками.

– Так у меня нет никаких слепков вот этого всего.

– Правильно, нет. Ты же здесь никогда не был. А я про этот дом предпочёл не вспоминать. Поэтому ты увидел то, что отозвалось из твоего околосознания на внешний запрос. Наверно, получилось интересно, иначе ты бы не обращал на это моего внимания.

– Ну я, это… того… оно такое…

– Не продолжай. С ходу это не выразишь – много слов истратишь, а впечатление так и не составишь. Сам пробовал неоднократно. Просто постарайся запомнить, потом как-нибудь подробно обсудим.

Пятый кивнул.

– Постараюсь. Но всё-таки про слепки. Потом же всё стало, как ты описывал. Почему?

– Ну да, ты же обратил моё внимание. Я поднапряг память, твой более слабый слепок был замещён твоим мнением о моих словах, ну и моей памятью об этой части пространства. И поскольку он был ближе к реальному положению дел, ты и увидел то, что увидел.

– Был ближе?

– А с чего ты решил, что моя память не шутит со мной шутки? Ещё как шутит. Но врать всегда нужно как можно ближе к правде.

– То есть правды вообще нет? – Пятому мысль не понравилась категорически.

– Ну почему? Где-то она точно есть. И мы её вполне наблюдаем. Но с определённой долей вероятности.

Пятый повернул голову, не желая продолжая обсуждение. Такие отвлечённые материи были не для него. Правда со степенью вероятности… придумают же люди. Но оставлять последнее слово не себе было бы неправильным.

– А насколько вот это вот – Пятый обвёл рукой – реалистично?

– А давай не будем проверять. Мне ведь и так хватает.

– Что, боишься, что к стенке поставят?

– Насколько я знаю, здесь к стенке не ставили. Это обязанность специализированного учреждения. А я про такие здесь не знаю.

– Ещё бы ты знал.

Второй пропустил колкость мимо ушей.

– Но в принципе, если постараться, можно найти место,где ещё сохранились смыслы времён основания города, когда он был почтовым ящиком, обмотанный колючей проволокой. И схлопотать пулю от часового на вышке. Или нарваться на спятившего вахтёра с табельным ТТ, который здесь варится куда дольше нашего. И даже если его после выстрела схватит инсульт, а патроны закончится, меня это нисколько не порадует. Потому как стрелять он будет на поражение.

– С чего такая уверенность?

– Был как-то знаком с этими специализированными тётеньками.

Пятый ещё не исчерпал свой запас колкостей:

– Слушай… а тебе не кажется, что ты слишком эгоцентричен?

– Ещё как кажется. Так появляется ощущение возможности собственного влияния на мир. То есть как раз того, чего нам сейчас не хватает.

Второй помолчал ещё немного.

– Да, немного о нашем эксперименте. Не расстраивайся – кое-что мы всё-таки выяснили. Например, то, что мы можем провоцировать искажения. А значит, гипотетически можем ими управлять. Знать бы ещё как. Пока что они для нас так и остаются гранатами без запалов.

– Это ты намекаешь, что мы как обезьяны с гранатой?

– Даже хуже. Обезьяна не предполагает, что эта невкусная штуковина ей сильно навредит. Мы же знаем, только не знаем, где у него инструкция и как её читать. Хотя психотропное оружие – это очень удобное оружие. Его воздействие почти невозможно доказать. Во всяком случае, жертвам – точно. Любой, кто жалуется на то, что кто-то проникает в его сны, копается в его мыслях и разговаривает в голове чужим голосом – прямой кандидат на выпрямляющее лечение. Механизм прямого сведения с ума можно доказать хотя бы гипотетически…

– Прямого сведения? Это как? Каждый день рассказывать человеку, что он псих?

– Не, это дуболомный. Прямой – это когда человека заставляют сомневаться в адекватности происходящего. По-другому застеленная постель, одежда чуть другого размера, а потом снова нормального, несуществующие новости, приблудившиеся и вновь исчезнувшие вещи, одинаковая еда с переменным вкусом. Раскачивание восприятия по синусоиде. А когда у человека взыграет паранойя, обеспечить эфемерные следы присутствия. Дальше – не ослаблять воздействия и ждать. Либо дозреет, либо с собой кончит. При правильном воздействии доказать это можно будет только через исполнителей. Ну или по очень стечению обстоятельств. Но у такого метода есть ряд недостатков.

– Дорого и долго?

– Дорого и долго. И работает не на всех человеков. Если объект знает о таком методе воздействия, он начнёт усиленно проверяться и сопротивляться. Одно дело знать, что сам свихиваешься, другое – что тебя свихивают. Наращиваешь толстую шкуру, терпишь и не делишься своими сомнениями с окружающими.

– И как долго терпишь?

– Либо отстанут, либо сменят тактику. Но есть ещё один сорт людей – сильно рассеянные и погружённые. Раскачать их восприятие мира малым воздействием почти невозможно – они основную умственную деятельность осуществляют внутрь себя. Им нет дела до несоответствий снаружи. Пальто – и пальто. Творог имеет другой вкус – значит, посахарили или посолили. Жена в противогазе – значит, выщипала брови. Таких просто так не прошибёшь.

– Ну и?

– Да ничего. Совсем ничего. Чего-то я не понимаю – здесь вроде должен быть поворот.

Поворот был. Но не туда и не под тем углом. Видимо, он опять глубоко задумался и ноги сами понесли его не в ту сторону.

Он оглянулся – места позади были вполне знакомые. Он вздохнул, поднял велосипед и, опираясь на него, пошёл в поворот.

Улочка была какая-то брошенная. Первый же остроконечный дом был заколочен крест-накрест посеревшими от времени досками. У второго не осталось ни одного целого стекла.

Он не любил такие типовые дома, которые снаружи выглядят гораздо лучше, чем ощущаются внутри. Впрочем, остальные дома сохранились лучше, хотя и выглядели изрядно потрёпанными жизнью.

Он описал полукруг мимо пустынной площадки и упёрся в исполком. Точно такой же, какой стоял в другой части города, но без этого садово-декоративного оформления, положенному главному зданию города. И без каких-либо следов использования. Двери с мощными стальными рамами и толстыми противоударными стёклами были закрыты наглухо – это было видно даже отсюда. А декоративные шпангоуты, разделяющие окна, были такими же блестящими, как и в день их установки.

Это был запасной Дом. Дом Советов, власти – да называйте как хотите. На нём так и остался нетронутый размашистый массивный герб, выступающий из передней части здания. И им так никто и не воспользовался за долгое время. Не возникло необходимости.

Он посмотрел влево и вправо – у исполкома не было обхода. Он повернулся и двинулся назад – обходить большим крюком, чем рассчитывал.

Поворот сменился тенистой аллеей, а та вывела его на проспект. Ширина дороги соперничала с шириной тротуаров, а ровно выстриженные газоны были немногим уже, чем длинные дома-башни, тянущиеся на весь квартал. В этот час проспект был пустынен и лишь разрезали на кусочки ярко-голубое небо троллейбусные парки.

Он не помнил этот район. Но тротуар был выметен, дорога блестела свежим асфальтом, а в воздухе был разлита крепкая уверенность в общем успехе и завтрашнем дне. И колышутся на ветру разноцветные флажки и морщится транспарант с невнятной надписью…

Пятый стоял, упёршись коленями в бетонное окаймление забора. Из металлической рамки давно выбили щит, так что было сразу видно кое-как заросший и засохший палисадник. За ним так давно никто не ухаживал, что он начал превращаться в первобытный пустырь и даже здание посередине него уже не могло с этим ничего поделать.

Он присмотрелся внимательнее – здание явно имело сходство с недостроенной школой на окраине города. Такое же строгое, куда-то устремлённое, но куда меньших размеров, размахов и … более простое. Как прототип большой и длинной серии, чьи изначальные черты были усилены, углублены и закреплены.

Само здание выглядело утомлённым и… исчерпанным, что ли? Оно морально устарело и ничего не имело против этого. Наверное, из него могла бы выйти неплохая вилла-переделка для местных богачей – Второй показывал ему несколько таких – за высокими заборами, с претензией на элитарность. Оценить которую могли бы только безнадёжно местечковые люди – для остальных это выглядело слишком примитивно.

Кстати, куда делся этот ходячий толкователь снов пространства? Пятый оглянулся назад.

Второй обнаружился тут же – под деревом. Он сидел по-турецки, наслаждался густым теньком и был до отвращения безмятежен.

– Бывший дом пионеров. Насколько я знаю – одно из первых крупных общественных зданий города. Источник культуры, надежды на лучшую жизнь, светлое будущее, которое вполне могло наступить. Согласись, вполне себе хороший смысл – широчайшие проспекты, огромные дома, где на каждую семью есть своя квартира, тенистые аллеи, дающие много свежего воздуха для строителей коммунизма. И конечно, здание горисполкома – как же без власти-то.

– Тогда почему он был пуст?

– Потому как известно, что он ненастоящий. В смысле – дублирующий. Настоящий совсем в другой стороне. А я знаю, что я знаю. Сразу обмануть меня не получится. Погружение не может происходить рывком. Поэтому вначале мы восприняли заколоченные домики, повернули обратно, не нашли того, что было, а уже потом морально были готовы воспринять исполком и остальное.

– И что это значит?

– Это значит, что у нас худо-бедно получается сопротивляться искажениям, даже не прибегая к усилениям – Второй похлопал по футляру.

– Я бы не сказал, что так уж получается.

Второй пожал плечами и придал себе более серьёзный вид:

– Дело твоё. В общем, если вдруг кто не понял – в том направлении нам не пройти. Там у нас воплощённый социализм. Правда, я на этот путь и не рассчитывал. Там в конце улицы деревообрабатывающий завод, а немного дальше к выходу – номенклатурные дачи. Их потом переделали в закрытый гостиничный комплекс для своих, так что суть не сильно изменилась. Не самое приятное место для люмпенов вроде нас.

С кряхтением Второй принялся выбираться из канавки, в которой и росло дерево. Ноги были выше тела, поэтому центр тяжести отбрасывал его назад. Второму надоело изображать из себя живчика, и он вцепился за ствол и с видимым напряжением поднялся. Одним плавным движением он навьючил на себя рюкзак и поправил лямки.

Пятый отцепился от забора и вышел на середину тротуара и всмотрелся в улицу позади себя.

– Считай, что ты разбудил моё любопытство – почему именно здесь окопался дух социализма?

Второй вышел к дороге, изящно перепрыгнул канаву и жестом подозвал Пятого.

– Видишь этот синий кубик?

Пятый прищурил глаза, прослеживая направления пальца Второго.

– Ну?

– Это школа с порядковым номером… – Второй пощёлкал пальцами возле уха – вылетело из головы. Официальное здание к нам поближе – обиталище землемеров, кадастровых инженеров – не помню, как они правильно называются. С другой стороны, напротив школы – бывший ЗАГС, рядом ресторан. В глубине что-то тоже важное, но того же смыслового ряда. Мне как-то говорили, но я не запомнил. И всё это венчает завод – источник жизни и опора смысла любого гражданина страны Советов. Где же ему ещё обитать, духу твоему?

– Погоди, а тогда, у заводской зоны, с теми домиками, что было?

– Воплощённый коммунизм – произнёс Второй с сильной горечью. Примерился сплюнуть, но удержался.

Место восьмое. Послевкусие культуры

– Слушай, а здесь деревья как-то позеленее, не находишь?

Второй с сомнением зашёл в ворох опавших листьев и зашелестел в них.

– Ну, я в смысле, что здесь у деревьев вообще листья есть. Местами даже зелёные.

Второй хмыкнул.

– Тогда нам с тобой повезло, что критически важные вещи предки делали с расчётом на несколько поколений. Сейчас дорогу перейдём, и увидишь причину.

В тишине пустого квартала наметилась некоторая ритмичность. Какая-то другая, чем шелест листьев под ногами и обтекание ветерка. Более плотная и постоянная.

Тротуар резко оборвался и в глаза ударило ещё высокое солнце. Пятый болезненно сощурился. При всех своих недостатках это тенистое междууличье ему нравилось. Граница между районами пролегала по краю дороги. Из района невысоких домов и широких дворов, неторопливой жизни, замкнутой самой на себя надо было переходить в модерн с его домами-колодцами, ориентиром на ускорение и претензией на прогресс.

Моргнув ещё пару раз, Пятый стёр выступившие слёзы и двинулся через дорогу.

В канаве за дорогой была вода. Много хорошей свежей воды. Которая с шумом текла из трубы, идущую, видимо, из-под земли и сбоку вдававшуюся в канаву.

Из трубы росли какие-то длинные белые гибкие трубочки. Пятый неодобрительно взглянул на них – не любил лишней живности в воде для питья. Второй слегка толкнул его сзади в плечо.

– Пей, не бойся, вода высокой природной очистки. А эти водоросли здесь всегда росли. Как показатель пригодности.

Пятый сложил руки ковшиком и зачерпнул. Вода была вкусная и что особенно хорошо – прохладная. Не ледяная, когда сводит в зубы и отдаёт в виски, а вот именно само то в жаркое время.

У выхода трубы асфальт был сильно выщерблен, так что встать на колени не получилось бы, а с корточек до воды было далековато тянуться. Тело то и дело норовило нырнуть в поток воды. Помучившись, Пятый перешёл на другую сторону от трубы – там, где многослойный асфальт обнажал бетонный край канавы. Здесь черпать было гораздо удобнее, хоть и приходилось касаться жёстких водорослей. Ничего неприятного в них не было, но Пятый им инстинктивно не доверял. Второй пристроился ниже по течению и опустив руку в поток, продолжал вещать:

– Город, хоть и был маленький, но нуждался в воде и в воде хорошей. Поэтому в разных концах города были пробиты артезианские скважины. Штук так двадцать. Больше всего их было построено на восточной оконечности города. Четыре… нет, пять на охватывающей улице. Мы мимо них проходили, хотя, думаю, внимания на них ты не обратил. Будочки такие бетонно-квадратные. Некоторые из них потом раскурочили, чтобы достать специальные трубы высокого давления. Уж не знаю, чем они так хороши, но драли их упорно и старательно – видно, действительно были так дороги.

Пятый понял, что допивает уже десятый ковшик и что вода уже заполнила всё свободное пространство. Он с удовольствием крепко умылся и протёр прохладными руками шею.

– Закончил? Тогда отодвигайсь.

Второй подошёл поближе, поставил ногу и поёрзал, чтобы она вдруг не поехала. Присел, поставил вторую на другой бортик и так же расставил руки, раскорячившись над водой. Постоял так секунду, глубоко вдохнул и резко погрузился в воду. Через полминуты, когда Пятый уже начал беспокоиться, Второй напряг конечности и поднял себя обратно. Подождал, пока обтечёт вода и рывком придал себе вертикальное положение. Его повело, и он едва не свалился обратно. Откинул с лица прядь волос и резким движением ладони стёр всю влагу с лица.

– Ой, хорошо! Сейчас, конечно, уже немного поздновато, но лучше позже, чем вообще без. Кстати, рекомендую. Очень освежает.

– Нет, спасибо. Как-нибудь обойдусь.

– Ну как хочешь.

– Слушай, походу меня опять накрывает. Там над колонной голова висит.

Второй даже не стал оборачиваться.

– Не висит, а стоит. На шлеме. Просто ракурс необычный и от бюста оставлено самое главное. Это местный общенациональный герой. В честь него город и назван. Как и эта школа и даже эта улица, на который мы сейчас стоим. Не бойся, он добрый.

– Мда?

В закатном солнце черты большой головы читались плохо. Да Пятый и не особо хотел их читать. Герой тоже был из прошлой эпохи. Он не становился от этого хуже, просто ему с Пятым было не по пути. Не потому что Пятый сильно хуже – они оба хорошие парни (Пятый уж точно), но вот не пути и всё тут.

Второй продолжал что-то говорить и Пятый дал себе труд его слышать.

– На момент бурения скважин вода в водоносных пластах очищалась сто лет. На моей памяти воде было уже только шестьдесят лет.

– А сколько нормально?

– По-моему, лет двадцать. Но точно не помню. К определённому моменту действующих скважин осталось четыре штуки. Две на охватывающей улице, эта и ещё одна, расположенная между детской поликлиникой и заводоуправлением. Там, кстати, тоже водоросли есть. Только красные.

– Слушай, а чего ты так депрессивно всё рассказываешь?

– Не я такой, жизнь такая – развёл руками Второй.

– Да нет, я не про это. Неужели ничего хорошего в этом городе не происходило, после того как ты там родился?

Второй сжал зубы и замолчал. Пятый понял, что сморозил глупость, но извиняться не стал. Не сахарный – не растает.

В полном молчании они вытряхнули лишнюю воду из одежды и пошли вдоль забора. Через двадцать метров Второй заёрзал и начал беспокойно поглядывать по сторонам.

– Слушай, можешь постоять тут секунду? Я сейчас.

– Решил прихватить мела пожевать, чтобы лучше концентрироваться?

– Да тут, это… ну… – Второй смутился – до ветру надо.

Пятый едва на шнурок не наступил от удивления:

– Ты? Ты! Ты целый день водишь меня по этим свихнувшимся местам! Посмотрите направо – там конец света, посмотрите налево – там недостроенный коммунизм. Уставшим предлагается театральная фантазия «без начала и конца». Холодная вода и несъедобные помидоры за счёт заведения. И тебя из всего волнует возможность отлить в писсуар? Не то, что ты вломился без ключа в квартиру, своровал сакс и побил стёкла. Не то, что нам не дают отсюда выбраться! Вон тебе дерево, иди полей.

– Только покойник не ссыт в рукомойник? Увы, это не про меня. Ну не позволяет мне воспитание, пойми.

– А через заборы лазать и неидеологические песни играть, значит, позволяет.

– Зато я автомат зубной пастой не чищу – отрезал Второй.

Пятый придавил в себе вспышку раздражения, скорее от удивления, чем по миролюбию. Второй раньше никогда не переходил на личности.

– Да не боись, мы глубоко в здание заходить не будем. У здания есть пристройка, а в ней туалеты ближе всего ко входу. Не боись, много времени не потеряем.

Пятый пожал плечами и когда в заборе обозначился поворот, послушно повернул под арку, образованной вторым этажом, который соединял основное здание и малое крыло. Было не очень понятно – зачем так изгаляться, но смотрелось хорошо.

Но Второй пошёл почему-то не туда, куда сказал. Он сбросил рюкзак, подобрал с земли какую-то палку и вдруг прыжками понёсся к чёрному входу, врезался в двери и яростно дёрнул за ручку. Дверь обиженно стукнула, но не открылась. Второй упёрся ногой в другую створку и яростно дёрнул. На четвёртый рывок ручка не выдержала и разломилась.

Второй по инерции отлетел назад, остановив падение каким-то хитрым волчком. Оскалившись, он перехватил прут обратным хватом и вонзил его в дверное окошко. Пробив стекло, он нагнул прут вниз, выдавливая осколки. Вытащил прут и ударил наотмашь по второму окошки. Попытался вбить прут между створками, промазал и отшвырнул его в сторону. Хрипло зарычал и принялся избивать дверь. Он бил в неё поочередно обеими ногами, разгонялся и бил с разгону плечом, отбегал и в прыжке бил двумя ногами в район замка.

Створки сотрясались, щепились и даже теряли мелкие детали. Но не поддавались.

Пятый несколько растерялся. Второй вёл себя явно неадекватно – возможно, его опять прихватило очередным видением. Его нужно было выводить из этого состояния проверенным методом – крепкой лапой за шкурятник. Но подходить к нему сейчас было откровенно страшновато – зашибёт и не заметит.

Второй в очередной раз отлетел от двери. Оскал обнажил почти все зубы, воздух из груди шёл с клокотаньем и присвистом. Он ударил в двери ещё раз, но уже без прежней ярости. Посверлил дверь тяжёлым взглядом и вдруг исступлённо завыл.

У Пятого по спине побежали мурашки. Второй окончательно поехал крышей. Хотя он сам бы наверняка назвал бы это травматической адаптацией и повышением сопротивляемости ценой подавления высшей нервной деятельности. Ну ли ещё какую наукоподобную чушь. Пятый сделал осторожный шаг назад, примериваясь задать стрекача.

Вой оборвался. Второй стоял на одном колене, со стоном растирая себе грудь, жадно и тяжело дыша. Внезапно он поднял голову и уставился в выбитые окна. С усилием поднял голову, расправил плечи и с видимым напряжением стал на обе ноги.

Вздувшиеся желваки медленно опадали. Челюсти двигались, то ли что-то шепча, то ли просто избавляясь от судороги. Потом Второй состроил саркастичную гримасу, видную даже со спины и смачно сплюнул себе под ноги. Вытер губы рукавом и резко успокоился.

– Действительно, чего это я? – почти весело поинтересовался он у Пятого, который сейчас испытывал острое желание дать ему по голове чем-нибудь тяжёлым.

Двери малого крыла не отличались таким неприятным нравом, как их товарки в основном здании. На потускневших металлических угловых ручках висела криво намотанная цепь с амбарным замком. Подёргав её в разные стороны, путешественники высвободили одну петлю, после чего просто размотали цепь и сняли её с ручек. Второй раскрыл дверь на весь разворот и подложил под край цепь, чтобы дверь ненароком не захлопнулась.

Внутри было как и в любой другой школе после завершения учебного дня – темно и тихо. Пятый подспудно ожидал появления сторожа, хоть и знал, что никакого сторожа здесь не могло быть в помине.

Они миновали массивную загородку гардеробной, и зашли во второй холл, который предварял угловато-винтовую лестницу на второй этаж. Второй было напрягся, но расслабился и буркнул:

– Советую тоже воспользоваться местными удобствами.

И скрылся за дверью с надписью «для 1-3 классов». Пятый подумал-подумал и зашёл в соседнюю дверь с надписью «для учителей».

Несмотря на запугивания Второго, туалет вёл себя в меру прилично. Даже бачок содержал в себе воду, хоть и меньше положенного. Но Пятому вполне хватило.

Он немного подождал в холле Второго, у которого, судя по звукам, заело молнию. Когда наконец дверь открылась и появился Второй с перекрученной рубашкой и затянутыми наверх штанами, Пятый решил взять быка за рога:

– У меня есть странное предложение.

– Я бы тебе возразил, если бы сам время от времени не делал глупостей – ответил Второй, продолжая приводить в порядок одежду.

– Ты же заметил, что на физические объекты эти искажения не действуют?

– Ну предположим.

– А если взять лом, привязать его к себе и так носить?

Второй оставил в покое криво застёгнутую пуговицу.

– Зачем?

– Ну когда тебя в очередной раз прихватит и ты про него забудешь, он упадёт на пол и будет мешать. Отвлечёшься на это мешание и в себя быстрее придёшь.

Пятый понял, что это глупо, ещё до того, как досказал это. Второй подождал продолжения, но не дождался.

– Я бы тебя попереубеждал, но мне неохота. Где ты лом возьмёшь, чудо?

– В кабинете труда. Здесь же есть кабинет труда?

– Действительно, как же сколотить табуретку-скворечник и не применить при этом лом? Ты случаем на досуге мифы о России не сочиняешь? А стоило бы – ты с лёгкостью сказал бы там свежее слово. Ну предположим, что там лом есть. Но мастерские закрыты.

– Откроем.

– Где ключи возьмёшь?

– В каптёрке.

– А где каптёрка, знаешь?

– Так ты же мне покажешь, верно? – Пятый ненавязчиво подтянул рукав, продемонстрировав крепкую руку.

Второй выразительно на него посмотрел, но спорить не стал.

– Ладно, покажу тебе, где каптёрка, она же учительская. Но учти – скорее всего, она тоже заперта.

– Думаю, там замки попроще – сказал Пятый и продемонстрировал Второму свой перочинный нож.

Крыть Второму было нечем. Он первым дурить начал.

Каптёрка нашлась в тупике за углом. Обычные тонкие двери с большим стеклом посередине, условно защищённые тремя палочками по нижней части. Если бы ему не удалось вскрыть замок, можно было бы выбить стекло и затрамбоваться так.

Но замок был вполне советским и потому открывался не только гвоздём. Пятый с щелчком сложил лезвие в рукоять и сунул нож в нагрудный карман. Заглянул внутрь, нашёл доску с ключами, нашёл бирку с надписью «Труд», взял её и вышел обратно, стараясь не вглядываться в обстановку.

Ему становилось всё беспокойнее.

Второй взялся проводить его до кабинета труда. Который оказался в пристройке, войдя в которую Пятый испытал дежа вю. За исключением мелких деталей вроде скрипучего паркета и сводчатого потолка коридор очень походил на коридор ЖЭКа.

Пятый отогнал от себя неприятные мысли.

Второй довёл его до середины коридора и предоставил один на один сражаться с заедающим замком. Сражаться молча с капризным было скучно, поэтому Пятый спросил:

– А кабинет домоводства здесь есть?

– Конечно. А тебе зачем?

– Да просто интересно вдруг стало посмотреть – как оно там у девочек устроено?

Прозвучало двусмысленно, но Второй на очевидный прокол не отреагировал.

– Знаешь, в этом вопросе я за равноправие.

– Это как? Сделать общие туалеты?

– Да нет. Просто мне кажется правильным, если девочки тоже будут уметь сколачивать скворечники, а мальчики будут уметь пришивать пуговицы и готовить что-то сложнее яичницы.

– Но ты же это как-то умеешь и без домоводства. И я тоже.

– Так то ты и то я. У нас была острая необходимость. У тебя пуговицы пришивать, у меня – вкусно готовить. А других такой потребности нет, а когда она возникает, они её затыкают видеоуроками. А по ним ничему хорошему не научишься.

– Да неужели?

Тут Пятый удачно надавил на ключ, замок щёлкнул и повернулся. Дверь открылась.

– Заходь.

Пятый недовольно осматривал обстановку. Станки были. Парты – были. Верстаки были. Лома не было.

– И где он может быть?

Второй кивнул в сторону двери у классной доски.

– В кладовке посмотри. Инструмент обычно там хранили. Можешь ещё в другой части мастерской посмотреть. Только осторожно – там большие станки стоят. При мне они уже не работали, но сейчас может быть всё.

– Не боись. Если сказано красную кнопку не нажимать – могу не нажимать.

В кладовке лома тоже не было. Пятый проверил шкафы, полки. Поломанные киянки – были, источенные напильники – были, тупые ножовки и кривые молотки – тоже. Лома не было.

На шкафах было навалено много всякого. Маловероятно, чтобы эта железная палка лежала там, но посмотреть стоило. Он подпрыгнул и не успел ничего рассмотреть – железный шкаф был выше его.

Тогда он подошёл к шкафу поближе, уцепился пальцами за край и попытался подпрыгнуть и повиснуть. С первого раз не получилось – пальцы сорвались. Он попытался снова – подпрыгнуть и зависнуть. Получилось, но ненадолго. Он попробовал снова.

На самом деле невесомость – это просто. Достаточно подпрыгнуть и не упасть. Остаться, зависнуть там – в метре от пола, над скелетами парт. Взмахнуть руками и медленно поплыть вперёд, перевернуться в воздухе и оттолкнуться от школьной доски с обсыпавшимися словами, почти неразличимыми на выцветшем фоне.

Это ни на что не похожее удовольствие – только на одного. Пусть даже огромный кабинет позволит разлетаться, не мешая друг другу. Лучше зацепиться рукой за косяк и завернуть невесомое тело в подсобку, заваленную обрезками фанеры и сломанными заготовками киянок. Пролететь её насквозь в раскрытые двери такого же огромного кабинета с полуразобранными станками.

Забыть, что ты человек со всеми его проблемами, весом и грехами, откинуть всё лишнее и просто летать туда-сюда над самым полом, проходя гибким телом между угловатыми и жёсткими предметами. Воспарить к потолку и покружиться в совершенно пустом пространстве. И вылететь в коридор и лететь так дальше, потому что это было так просто – подпрыгнуть и не упасть, пока отрезвляющий ветер не швырнёт в лицо сквозь разбитое стекло горсть секущего и невкусного песка.

Пятый смотрел в стык бело-зелёных половых плиток. Клей давно отслоился, края пластика задрались, и был виден пыльный серый бетон, пыль от которого дерёт лёгкие и ест глаза. Сколько её не выметай, она будет появляться опять и опять.

Он опёрся на парту, пытаясь подняться. Конструкция с вынутыми болтами скрипнула и покосилась, упёршись в соседнюю парту. Пришлось выставлять колено и подниматься так.

Из соседнего междурядья так же медленно, одной рукой придерживая рабочий верстак, поднимался Второй с очень задумчивыми глазами. Обвёл глазами окна с выбитыми и кое-как вставленными стёклами, слежавшимся кучам опилок под фрезерным и циркулярными станками и молча вышел в коридор. Пятый тоже посмотрел туда-сюда, пожал плечами, отгоняя наваждение, и пошёл в ту же полураскрытую дверь.

В коридоре ничего не изменилось – было так же темно, тихо и прохладно, чуть отдавая плесенью. Второй ждал рядом, подпирая стенку. Пятый утвердительно кивнул, Второй отлепился от стенки и пошёл обратно к холлу.

У тамбурной двери Второй всё-таки разлепил губы:

– Иногда в безвестных местах остаются такие вот светлые пузырьки, случайно уцелевшее хорошее. Прекрасное настолько, что в нём хочется как в снах – остаться навсегда, несмотря на кошмары и утомительный бред. Но это так же невозможно – хорошего слишком мало, чтобы выдержать твой огромный вес. Но ведь как хочется-то, а? Подпрыгнуть и не упасть, а?! Ха-ха-ха!

Смех Второго отдавал печалью.

В коридоре пристройки стоял устойчивый полумрак – если здесь и были когда-то лампы, то они перегорели давным-давно. А лезть под высокий сводчатый потолок – Пятый никогда не видел таких высоких стремянок. Потому как обычную лестницу было бы не на что опереть.

Дверь в холл едва не пришлось выбивать – от сквозняка она захлопнулась. А перекос и неисправный замок у неё были и раньше. Как и отсутствующая ручка, за которую можно бы было потянуть. Пятый подхватил дверь снизу, Второй уцепился ногтями за боковой край и дверь, обиженно крякнув, приоткрылась. И привычно впечаталась в стенку, когда её резко дёрнули в три руки.

Выкрашенный красной краской холл теперь выглядел почти сиреневым. Гардеробная стойка вытянулась в размерах и угрожающе нависала. Голые квадратные колонны, подпирающие спортзал, расплывались в темноте и пытались обзавестись закруглениями на греческий манер.

– Шайзе – рыкнул Второй и попытался быстро выскочить наружу, но в сумерках перепутал диагональ открытых дверей и шумно ударился в стеклянную дверь. Сталь и толстое стекло выдержали импульс его небольшого тела.

Пробуксовав подошвами на отполированном граните, Второй повернулся в нужную сторону, и прочертив S-образную траекторию, выскочил во двор. Пятый последовал за ним.

Футляр и оба рюкзака всё так же стояли на краю поребрика возле разломанной скамейки. Второй совершил к нему лихой прыжок, ещё на лету умудрившись отщёлкнуть замки. Дальше инерция взяла верх и он шмякнулся на пятую точку.

Инструмент был на месте.

– Как же всё некстати – голос у Второго был болезненно сдавлен – он приложился копчиком. Пятый проследил его взгляд. В небе догорали последние полоски заката.

Второй с кряхтением поднялся, потирая ушибленное и покряхтывая. Как показалось Пятому – иронически.

– Вот, уважаемый Пятый. Учитесь на чужих ошибках. Даже умные люди могут впадать в непозволительные эмоции и путать местами людей и здания, желая разобраться со школой, а не с его коллективом, буде такой ещё сохранился. Причём не со всем коллективом, а с некоторыми его представителями, перепутавшими роль преподавателя и массового вредителя. А в результате мы имеем безнадёжно упущенное время, потраченное на бесплодные попытки неадресной мести. До темноты выбраться мы никак не успеваем.

С этими словами Второй сноровисто собирал агрегат, что-то подкручивая и подтягивая. Закончив, он протянул руку в футляр, достал из него какую-то верёвочку и застукал пластиком об металл. Саксофон повис у него на шее на тонком подобии галстука. Второй выпрямил шею:

– Я его и на пальцах удержал бы, но тут или под ноги смотреть, или на кнопки нажимать. Футляр дальше не потащим, с ним совсем несподручно будет.

Пятому становилось всё неуютнее и неуютнее. Сумерки как-то слишком быстро смеркались.

Второй захлопнул футляр и поставил его на скамейку.

– Хочешь простое объяснение, почему мы сначала едва не подрались, а потом меня неадекватно понесло?

– Спасибо, не надо, мне объяснений уже хватило – Пятый попытался отойти в сторону, но в рукав ему неожиданно вцепилась трёхпалая клешня.

– Нет уж, выслушать придётся. На этот раз дело серьёзное.

– А раньше… – Пятый с усилием зажевал остаток фразы, поняв, что Второго может опять прорвать. Только вместо крепкой двери на этот раз будет он сам.

– Мы ошиблись. Мы считали, что зацветшие области становятся безопасными при ветре. Но это не так. Вернее, не совсем так. Возможно, если угадать под ураган, можно будет пройти везде без опаски. Но слабый ветер может развеять только сложные построения…

– Проще можно?

Второй будто этого и ждал:

– Всегда остаётся что-то вроде запаха, чего-то на уровне бессознательного. Каждый район пахнет по-своему. Помнишь, как нас приложило при подходе к производственной зоне?

– Но в других местах такой проблемы ведь не было.

– Это потому, что мы благоразумно такие – Второй пощёлкал пальцами, подыскивая выражения – выдержанные в единой концепции районы обошли стороной. Больничный городок, например. Или воинскую часть. Или Нижний парк…

– Да понял я, понял.

– Я просто как-то сразу не сообразил, что было не так с этой улицей. Хотя ходил не раз.

– Ты можешь без предисловий?! – Пятому надоело, что его держат за рукав.

– Это стержень культурного района. Он особо не выделен, но эта улица по нему полностью проходит. И вот его запах… у тебя как с восприятием советской культуры?

Пятый задумался.

– Ну, в общем… положительно.

– Во всей её идеологически-цензурированном многообразии? – Второй улыбнулся нехорошей улыбкой – только зубы блеснули.

– Чё?

– Ты бы захотел жить в семидесятых в Союзе?

– Зачем ещё?

– Ну вот видишь. У культуры и так изнанка малоприятна, а пыль особо токсична – да ты и сам знаешь, сам это краем зацепил. А тут ещё крепко замешанная идеология – в общем, это как пыльца амброзии. Вызывает приступы аллергии и идеологически некрепких граждан. У полуинтегрированных диссидентов вроде меня – неадекватную агрессию и нелогичные поступки, а у кухонников вроде тебя – глухое ворчание.

Пятый примерился обидеться, но передумал. Ему не понравилась мысль, что его эмоции задаёт не он сам, а какая-то впечатанная в камень ментальная проекция. И что его желание дать по шее этому самомнительному неадеквату тоже может быть не его личной выработанной мыслью.

– Это всё занимательно, конечно. Но что мы делать будем?

– А у нас, как обычно, два варианта. Можно попытаться пройти через два жилых квартала и упереться в сберкассу, про влияние которой я ничего внятного сказать не могу и оказаться на очень сложном перекрёстке.

– Это чем он сложный?

– Пересечения там не под острым углом и сходятся там пять дорог.

Пятый поморгал, рисуя себе картинку.

– Это нам чем-то грозит?

– Не знаю. Может, и ничем. Но в нашем положении стоит опасаться всего.

– А второй вариант?

– Второй вариант – быть диссидентами до конца и двинуться галсами дальше по течению, надеясь, что в нашем случае сработает закон больших аналогий.

– Это как?

– Как Союз пришёл к своему логическому завершению, так и здесь оболочка так же треснет под давлением обстоятельств. Ну и с нашим участием.

– Галс – это вроде манёвры под парусом, нет? Чем ты рулить собрался, без руля и ветрил?

– А вот это и есть великое сакральное знание советского диссидента – хмыкнул Второй и наиграл несколько тактов из марша советских авиаторов – в нужный момент выглядеть совсем не как диссидент. Ну что, вперёд бодрым строем?

И он продолжил наигрывать «пора в путь-дорогу», время от времени промахиваясь пальцами по клапанам. Скорость его перемещения была такой, что Пятый то обгонял его, то почти стоял на месте.

Вбок уплывал геометрический заборчик с маленьким пустырьком за ним, главной деталью в котором была вентиляционная шахта, похожая на маленький домик. Раньше возле неё была песочница и огромный тополь, который должен был давать благодатную тень. Но бортики песочницы разломали, а у дерева отгрызли все ветки, так что из земли торчал толстый огрызок высотой метра в три, тыча в темноту обрубки главных веток.

Пятый махнул рукой на внетемпового Второго и прошёл чуть вперёд. Впереди, за пустыми земляными площадками, утрамбованными до полной бесплодности, стоял типичный дом с жилыми квартирами на втором и третьих этажах, на первом же раньше был какой-то магазин, сейчас невнятно побликивающий своими витринами. Внутри же что-то смутно двигалось в такт незатейливой мелодии. Пятый быстро отвёл глаза.

Второй как-то оказался за спиной. И перестал наигрывать.

– Был, конечно, вариант уйти вбок дальше по жилым районам. Но мы его уже прошли. И вариантов у нас уже и не осталось. Я бы даже советовал не оборачиваться, чтобы это проверить.

Голос у Второго изменился, высох и начал отдавать канцелярщиной. Пятый терпеть не мог это ощущение – между зубами и губами будто кто-то напихивал картон.

На этот раз мелодия действовала по-другому. Если та, во дворе, пробивала чётко очерченный коридор между настоящим и зацвётшей реальностью, то здесь она встраивала их в изменяющуюся ситуацию, заставляя соблюдать формальные требования, но оставляя свободным внутреннее пространство. Точнее так – оно могло оставаться твоим, пока ты давал себе труд его удерживать.

Пятый силой удержал себя, чтобы не трясти головой. Приходилось мириться с тем, что искажения всё плотнее его окружают, потому что прямое противостояние приведёт лишь к тому, что их раскусят и встроят уже без всякого шанса на свободу воли. Нужно тихо, без всплеска погрузиться и плавно плыть вперёд, пока хватает дыхания.

Они добрались до полуперекрёстка. На противоположной стороне, у края канавы стояла тумба и из неё медленно прорастали три высоких флагштока с узкими металлическими флажками. Пятый едва не вышел образа, задумавшись об смысле этого уличного декора. Для доски объявлений полотнища флагов были слишком высоко расположены, а для обязательного красного цвета в жизни каждого социалистического человека они не подходили, так как были белыми.

У Второго закончилась мелодия, он перевёл дух, пожевал онемевшую губу и продолжил играть что-то про солнечный круг и небо вокруг. Пятый опять едва не выпал из образа, чтобы сказать, что Второй непоследователен в своих действиях. Взялся играть марши – так играй марши.

Но чем дальше они уходили по аллее с обгрызенными деревьями, тем тягостнее становилось у Пятого на душе.

Куда-то в лиловые сумерки исчезло величественное здание ампира, проросшими вездесущим свинороем портиками, с мшистыми облупленными колоннами. Брошенные кирпичные строения на пустыре справа слились в прерывистую стену.

Мир сузился до асфальта проезжей части под ногами – их засасывало туда, в центр воронки… того, чему он не знал названия.

Бетонный истукан с головой остекленевшей горгульи проскочил взглядом через них.

За истуканом обнаружился пекинес с огромными красными глазами, в глазницах не помещавшихся.

– Ты уверен, куда ты идёшь? – голос у пекинеса был надтреснутый и насмешливый. Второй глянул на него искоса и пекинес сгинул.

Темнело неправдоподобно быстро. Он смотрел под ноги, выбоины были неглубоки и непредсказуемы.

Он мало что видел, но знал, что они вышли на площадь. В центре площади, за оградой, на постаменте кто-то стоял. Сейчас уже неважно кто. Важным было то, что было за ним.

– На твоём месте я бы не смотрел на здание, это больше не дворец культуры – прошелестел на ухо Второй.

И он его не послушался и поднял взгляд: Сквозь белое закруглённое массивное (а других в этом городе важных зданий не было), вместе с жилыми домами по бокам, образующими незаконченный амфитеатр (оставшаяся часть дуги была там – за коваными воротами, опоясанными дорожками с кустарником, палисадником и большим подъездом перед крыльцом) уверенно проступало здание красного отполированного гранита.

Геометрически строго правильное, оно стояло непоколебимо и надолго. Засыпавший всё мусор и остовы непостроенных зданий вокруг никак ему не мешали. И воздух возле него был зелёно-чёрным.

Он чувствовал, как его затягивает туда, как ужас пытается прорваться и парализовать ноги, руки, сжаться в комочек и замереть. Он слишком мелок.

Пятый стиснул зубы и переставлял ноги – он привык управлять собой независимо от того, кто и чем пытается его согнуть и подавить. Он вообще был устойчив к воздействию на психику – ему уже много кто пытался прополоскать мозги.

Что заставляло напряжённо идти Второго, он не знал.

Когда они ступили на тротуар противоположной стороны площади, лиловая стена захлопнулась перед ними. Мира вокруг не стало, осталось только здание – тянущей силе было уже невтерпёж.

Упрямый Второй шёл вслепую и Пятый вдруг понял, что тот едва сдерживается, чтобы не побежать. Потому что этого от него тоже ждут. Из темноты выплыла приступка к чёрной облупленной двери. Оковки выступили из-под раскрошившегося бетона и ждали, когда на их угол упадут виском, некстати споткнувшись на ровном месте.

Второй, с трудом отрывая ноги от поверхности, вдруг исчез за углом. Пятый завёрнул туда же, чуть не забравшись в откуда-то взявшуюся нишу и скорее почувствовал, чем увидел, как Второй, обойдя углубление у стены, спустился по ступенькам и уверенно постучал в подвальную дверь.

Пятый спустился и встал рядом. Площадочка перед дверью была слишком мала, стоять пришлось слишком близко.

Пауза затягивалась. Стучаться второй раз было бессмысленно, как и все следующие разы.

За дверью зашаркало, откашлялось и поинтересовалось «кто там?».

– Я, кто ж ещё к вам в такое время заявится – жизнерадостно заявил Второй.

За дверью помолчали, затем застучали замками и защёлкали запорами. Дверь приоткрылась:

– Мы к вам, собственно, в гости зашли. Друга вот привёл посмотреть.

Открывший промолчал.

– Зайти-то то можно?

Открывший посторонился, пропуская их. Они протиснулись вглубь, сцепившись рюкзаками. Дверь тут же закрыли и защёлкали замками.

Дверь (Пятый успел заметить) была обычной, разве что окована железом и наглухо заваренным окошечком, двумя английскими замками и цепочкой.

Когда собачки были подкручены и замки закрылись, Пятый ощутил как то, что давило на них, обрезало дверью и оставило снаружи. Как на подводной лодке или в атомном бункере – толстую стальную дверь закрыли и закрутили до упора штурвал. И без тяжёлой артиллерии дверь насильно не откроешь.

И хоть здесь было затхловато и темно, но неопасно.

– Переночевать-то будет можно?

Пятый моргнул – опять выпал из реальности на минуту вслед за чувствами.

– Да ничего мы не натворили, сложилось так. – убеждал и вешал лапшу неожиданно убедительный Второй – Какая гостиница, там паспорт надо показывать, а сервис отвратительный. И дорого. Занесло вот так. Почему не дома? Да… ну вы понимаете. Опять. Лучше не соваться. Утром уйдём, часов в пять. И первой же маршруткой. Да нормально всё, ничего такого, вы же знаете, мне это без надобности. Сложилось так. Спасибо большое. Да нет, не надо ничего. Так перекантуемся. Да не беспокойтесь вы.

Их проводили в аппаратную. Наверно, это помещение называлось как-то по-другому, но в нём был специальный пульт с множеством тумблеров, лампочек и кнопочек. Ещё у стены стояли три приборных шкафа, в которых тускло светились огромные, в рюкзак, лампы.

Пятый хотел было попросить их выключить – и так лето на дворе, но передумал. В подвале было зябковато, и если его не подогревать, за ночь можно было застудить почки только так. Тем более что спать наверняка пришлось бы на полу. Именно об этом Второй и пререкался, убеждая не искать дополнительных спальных принадлежностей – у них всё и так с собой.

Пятый примостился на вращающийся стул и понял, что он не хочет доставать спальник. И умыться он тоже не хочет. Больше всего он предпочёл бы снотворное. Таблеток так десять. Чтобы упасть и спать как бревно минут так шестьсот. Потом проснуться, убить будильник и поспать ещё столько же.

Но чувство долга в очередной раз победило хотелки. Он посидел ещё немного, подтянул поближе рюкзак. Достал из него два пакета. Медленно расшнуровал ботинки, снял их и, задержав дыхание, быстро стянул носки и спрятал их в специальный пакет. С наслаждением пошевелил сопревшими пальцами, почувствовавшими свободу. Добыл из потайного кармашка упаковку салфеток и тщательно протёр ступни, особо уделяя внимание междупальцевому пространству. У него были достаточно нежные ноги, и если за ними как следует не ухаживать, они быстро вышли бы из строя.

Он раскатал на него спальник и сел на него. Подумал и лёг. Недоверчиво пошевелил носом. Странно, но даже у пола воздух был свежий. Он ожидал затхлости, сырости, старческогозапаха – или мышей, на худой конец. Был какой-то технический призапах, но в целом вентиляция работала просто отлично.

В комнату сунул нос Второй, с интересом глянул на ботинки Пятого, сиротливо прижавшиеся к стенке. Посмотрел на свои кроссовки, задумался и ушёл куда-то к входной двери. Забубнили голоса, послышался шум воды – Второй был изрядный выборочный сибарит. На многие подробности бытия ему было с высокой колокольни, но определённые мелочи – вынь да положь. А то буйствовать начнёт без вечерней чистки зубов.

Плафон над дверным проёмом резал глаза ярким светом. Пятый хотел поискать выключатель, попросить приглушить свет… потом он просто повернулся к плафону спиной.

Голоса бубнили всё тише, вода замолкла, кто-то прошлёпал мокрыми ногами и что-то тихо спросил и ушёл, не дожидаясь ответа…

Он стоял на мосту. Сейчас, рано утром, машин ещё почти не было, и люди ещё не торопливо шагали куда-то по своим мелким делам. Он любил это место в такое время – очень легко было представить, что всё это место – его. И мост, и дорога под ним. Дома-башни и набережная. Пустынные аллеи, лестницы с моста и на мост…

По лестнице кто-то поднимался, что-то шумно обсуждая. Он недовольно поморщился – это разрушало чувство его единения. Он попытался вновь сосредоточиться на ощущении, но оно уже уходило. Внизу уже ехали машины, а шум разговора всё нарастал.

Над обрезом верхней ступеньки показались две головки. Его однокурсницы. А значит, скоро начнутся пары, и надо будет идти готовиться, чтобы уверенно взять в руки дирижёрскую палочку…

Он постоял ещё немного, смакуя остатки большого одиночества. Выдохнул и встряхнулся – пора было возвращаться к миру. Одна из однокурсниц, блестя своими огромными значками на отвороте пиджака, игриво ухватила его за задницу…

Пятый дёрнулся, стукнулся головой о шкаф и обиженно зашипел.

– Тоже не спится?

Пятый вздрогнул и открыл глаза: Второй сидел у пульта на колченогом стуле, сложив локти на спинку, оперев голову на сложенные друг на друга ладони, смотря куда-то сквозь стенку. Тусклый свет едва теплящихся огромных ламп проложил по лицу тени, обозначив только лоб и часть носа.

– Да так – уклоничиво Пятый. Посвящать кого бы то ни было в свои сны он не собирался.

Второй покрутил в воздухе пальцами, прикручивая невидимый верньер громкости. Пятый понимающе кивнул.

– Значится так. Перекантуемся до пяти и уйдём по утреннему бризу.

Второй говорил на грани шёпота, но Пятый отчётливо слышал каждое слово. Ни пришёптывания, ни шумного дыхания. Даже тембр не изменился. Как такой фокус ему удавался, Пятый не понимал.

– А разве он – Пятый кивнул в сторону операторской – так рано просыпается?

– Нет, но дверь-то мы сами открыть можем.

– А закрывать кто будет?

– Поверь, сюда никто не сунется и ничего плохого не сделает.

– Ты так в этом уверен?

Второй подался вперёд, стул заскрипел:

– Я знаю это место и своего учителя.

– Ты поэтому сюда рванул?

– Нет, просто надеялся, что он ещё жив и не сменил место обитания.

Пятый неодобрительно показал головой в сторону операторской. Второй небрежно махнул кистью:

– У него больное сердце и он знает об этом. Уже давно. У него настолько своеобразная судьба, что выжить в ней и не стать фаталистом невозможно.

– Слушай, там же снаружи чёрти что творится, а здесь всё тихо. Почему?

Второй блеснул хитрым глазом:

– Помнишь, я тебе рассказывал про островки стабильности?

Пятый наморщил брови. Слова были знакомые, но словно сказанные лет десять назад.

– Да, что-то про коконы, на которые всё наматывается.

– Ну примерно. Так вот – это один из них. Возможно, что самый крупный из всех здесь существующих. Так уж получилось, что это место и он – истории, сжатые настолько, что загнивание просто не происходит. Их структура настолько прочна, что им это просто не грозит.

– Это как?

– Сжатое до предела личное пространство. С радиоузлом – Второй обвёл рукой помещение – всё просто. Это стратегически важное место и оно построено соответственно. Весь идеологический смысл для всего города сосредоточен здесь и строители позаботились о том, чтобы он не портился при хранении и передаче. Мир изменился, а смысл остался, пусть даже он больше не соответствует никакой из реальностей.

Пятый сморщил брови, пытаясь понять. Второй слегка улыбнулся:

– Подземелья меняются медленнее, чем поверхность. Это можно отнести и к подвалам.

– А он?

– А он – чукча. Нет, действительно.

– И они тоже медленно меняются?

– Нет, меняются они так же, как и остальные. Дело в нём самом. Человек, прошедший путь от партийного работника уровня мэра до почти нищего репетитора вокала, живущего в радиорубке потому что его квартира сгорела, затопленная соседями, но так и не оскотинившемся, и по пути ставшему очень хорошим учителем…

– Такие люди не гниют.

– Верно понимаешь. Несмотря на все свои недостатки, он сохраняет какой-то свой смысл и по мере сил поддерживает его. Необходимость поддерживать себя в одиночестве не даёт его смыслу разбредаться по территории и цвести пышным цветом. Он вынужденно самозамкнут и потому чётко очерчен в пространстве. Ему нет необходимости пользоваться саксофоном для усмирения реальности, у него этот механизм встроен и работает постоянно.

– То есть, когда он выходит наружу, он видит мир таким, какой он есть? Почему ты тогда не попросил пройтись вместе с нами до выхода из города?

– Потому что он самозамкнут в своём смысле. Замкнут настолько, что снаружи не проникает вообще ничего. Думаю, он даже не представляет, что произошло с миром. И если довести это до его понимания, он окажется в куда худшем положении, чем мы.

– Зачем ему что-то объяснять, если можно просто попросить?

– Притом, что ему придётся объяснять, зачем ему с нами идти, а это непросто, поверь мне.

– Наврать ему с три короба, и всё тут. Потом извинимся.

Второй хлопнул руками по спинке и резко поднялся.

– Ладно, светает уже. Собирайся, только тихо.

Пока Пятый возился со спальником, Второй бесшумно навъючился, вытащил кошелёк, достал из него сколько-то и поставил купюры углом на столе:

– Будем считать платой за постой и благодарностью за спасение.

– А сразу жаба задушила?

– Не люблю платить в руки. Давай быстрее, ветерок уже задувает.

Пятый наконец справился с ремешками и засунул спальник в рюкзак. Стараясь не шаркать подошвами, они вышли в коридорчик, держась за стены, прошли к двери, где Второй вслепую нашаривал замок.

У него что-то не ладилось, и Пятый, отлепившись от двери санузла (так и не умывшись), потрогал его за плечо и придвинулся сам. Второй уступил, Пятый нащупал собачку замка, покрутил её туда-сюда. Дверь неожиданно щёлкнула и подалась вперёд, впустив уличный воздух.

Осторожно высунув глаз, Пятый оценил обстановку. Синеющий воздух, посветлевшее небо… и тихо погудывающий в архитектурных неровностях переулка ветерок.

Бочком-бочком проскользнув в дверь (и едва не застряв рюкзаком), Пятый поднялся по лестнице и вышел из проулка, с наслаждением вдыхая освежённый за ночь воздух.

Сейчас, на начинающейся заре, дубовая дверь бокового входа напротив него была простой дубовой дверью бокового входа в бывший дворец культуры и ничем другим и большим. Свежий воздух придавал сил, смелости и затачивал ум. Нет, надо было вернуться и плюнув на вежливость, вытащить пожилого человека из постели и заставить пройти с ними. К чёрту правила приличия, это место уж слишком…

Подвала не было. Спуск ещё был, но дверь была заложена кирпичом. Давно и надёжно. Пятый ошарашено оглянулся. Второй опёрся на конструкцию из арматуры, перегородившую въезд во двор со знакомой горькой ухмылкой.

– Подвалы долго хранят свой смысл. А ещё в них никогда не дует ветер. Увы, но он умер. Довольно давно. Но его смысл остался и позволил пересидеть эту ночь в безопасном месте. Ну что, пошли?

Пятого словно оглушили. Мир снова померк, напор ветра ослаб и его толчки стали агонизирующими, а ощущение защищённости пошло осколками и обсыпалось без возврата.

Из дубовой двери что-то злорадно улыбнулось. Пятый собрал себя в кулак и незаметно показал двери кулак с неприличным жестом, потом поправил рюкзак и пошёл вперёд. Правда, недалеко – у первого же съезда с тротуара на дорогу, Второй сбавил шаг и задумался.

– Что-то не так?

– Не знаю, как нам идти.

Место девятое. Неуместное благоустройство

Пятый даже не стал ругаться. По причине бесперспективности этого занятия.

– А есть варианты?

– К сожалению, да. Вот там дорога растраивается. И каждая улица приведёт к своему выходу. И каждый путь по-своему неизвестен. И я не рискну полагаться на интуицию.

– А я рискну. Давай пошли.

– А феномена ложной памяти ты не боишься? Помнится, один раз ты уже с мутантом прогулялся.

– Не было такого.

– Зато я отчётливо помню, как тебя пришлось вытаскивать из железного лабиринта, после того, когда вы с ним поджигали светофор.

В памяти Пятого мелькнула чёткая картинка: публичный сортир, пустырь и какая-то арка. Вечером. На этом ассоциативный ряд оборвался. Пятый поднапрягся, но в голове мелькали какие-то крохотные несвязанные обрывки.

– Нет, не помню. Так как отсюда выйти?

– Предположительно – тремя путями. Через комбинат, через кладбище и через круг.

– Через чего?

– Через Круг. Имя собственное. Площадь такая. Для рынка, загса и главной остановки в городе.

– И что тебе не нравится?

– Что ни один я не могу вспомнить полностью, на каждом участке слепые пятна.

Пятый свёл глаза к переносице и задумался:

– Ты говорил вроде, что ветер держится до семи. Сейчас только-только пять. Кажется.

– Пять-пять, вон, солнце из-за домов пробивается. Просто если прямо или налево, то это далеко – можем и не успеть. И как реальность там перекорёжена, я не знаю.

– А что там?

– Там? Влево: длинная прямая дорога, мимо РОНО и детской поликлиники, правительственной дачи…

– Пока нормально…

– Мимо Нижнего парка с замком, кедровой рощи и брошенных гаражей, мимо кладбища и объездной дороги…

– Погоди-погоди, мы что, придём туда, откуда начали?

– На три километра правее вообще-то. Может, даже четыре. Там будет река. Можно, конечно, выйти в других местах – только там отвесные сплошные обрывы. В том же месте уже не так обрывисто, можно попытаться спуститься и перейти на другой берег. Сколько помню, административную границу по воде режет.

– И?

– Меня смущает то, что в тот единственный раз, когда меня туда занесло, там были сплошь огороженные дикие частные усадьбы. Мы можем просто не успеть пройти. Ну и…

– Рожай уже, на хрен мне твои личные тайны?

– Понимаешь, когда на кладбище кончилось свободное место, его решили не расширять – не так уж много старых жителей осталось… в общем, новых стали подхоронивать уплотнённо, между старыми могилами, особенно среди тех, на которых не было ни памятника, ни креста – тут Второго сильно передёрнуло.

– И?

– Я и раньше не любил туда приходить, а сейчас там точно проходить не следует – затянет. А я не хочу там быть, даже у входа – вместе с отцами-основателями, героями и высшим руководством. Пусть миф о том, что места хватит как раз на всех жителей, так и останется мифом.

– А ты разве житель?

– Формально – уже нет, а практически… я не хочу проверять. Вообще.

– Погодь, разве на кладбище не должно быть церкви?

– Вообще-то, правильно – часовни, у церкви другие функции. Но на советском атеистическом кладбище передового города?? – Второй криво улыбнулся – в принципе нет. Есть церковь, дальше метров на семьсот, но нам она всё равно не поможет. Насколько я помню, ты атеист, а я… в общем, у меня сложные отношения с Ним.

– Убедил, туда не пойдём. А что будет, если прямо?

Второй на секунду прикрыл глаза и расслабил плечи, подавшись вперёд, будто нёсся над дорогой вдоль маршрута.

– Жилые кварталы, типография, инженерный центр, городской архив, сельхозинститут… тропа здоровья, точнее, её остатки. А вот через дорогу начинается территория Комбината. Дорогу я помню смутно, но вроде мимо Золотого Цеха, территории автозавода, ТЭЦ и пожарной службы… кажется. Не помню точно. Что там происходит, я не знаю и даже боюсь представлять. Грубо говоря, это главная часть города, его основа. Утратившее свой смысл куда раньше, чем всё остальное. Возможно, процесс там зашёл так далеко, что только ураганный ветер может обнажить более-менее пригодную реальность.

– Ты не хочешь туда соваться?

– Да – Второй облегчённо кивнул.

– Хорошо, а что справа?

– Справа длинный универсам, потом через острый угол на магистральную улицу через жилой район улучшенной планировки, прямо на Круг и по протокольной трассе прямо до выезда из города и уродливой стелы с ручным атомом. Там только перейти дорогу и ты уже в другом муниципальном образовании.

– А оно со смыслом?

Второй пожал плечами:

– Ему никогда не придавали стратегического положения или особого значения. Просто жилое поселение колхозного типа. Большое, тысяч на сто жителей. Но главное – там проходит важное шоссе.

– Прям-таки ключевое.

– Ну для страны – да. А когда страна была побольше и называлась Союзом, то шоссе строили специально с таким прицелом, чтобы на него могли садиться самолёты стратегической авиации.

– А потом?

– А потом надобность в таких псевдоаэродромах отпала и в целях демилитаризации среднюю полосу дороги превратили в разделительную и насадили на неё симпатичных цветочков.

– Это интересно. Пойдём туда?

– Мне не нравится то, что по дороге придётся пересекать железную дорогу. Трижды.

– Думаешь, из-за неё неприятности?

Второй повернулся к нему и даже наклонился, чтобы заглянуть ему в глаза, хоть стоял на спуске и был чуть пониже:

– Я ничего не знаю. Только подозреваю. И интуиция как компас в металлоломе.

С чем и пошёл по выбранному пути.

Пятый задумчиво смотрел ему вслед. Он так и не рискнул сказать Второму, что один из этих путей они уже проверили и ему вовсе незачем об этом ещё раз рассказывать. Он вцепился в чувство безопасности и не собирался его выпускать.

Шлось легко. Может, утренний ветер посдувал всё лишнее. Может, они уже притерпелись и реагировали не так остро. Или они выспались и потому были наиболее критичны.

А может, солнце просто не пекло им маковку.

Детский сад по левую руку был детским садом, и не пытался приманить их есть манную кашу и крутить железный руль в деревянной машине. Кованый низкий забор по правую руку и прогулочные аллеи за ними тоже вели себя спокойно.

Даже дойдя до перекрёстка. Второй не стал, как всегда, раздумывать и сразу повернул направо.

И на этой улице их тоже не поджидало никаких особых сюрпризов. Разве что Пятому упорно чудилось какое-то движение в витринах магазинов на первых этажах, но никакой потребности встать в очередь за импортными плащами в нём так и не возникло.

Даже сухой фонтан в точке пересечения прогулочных аллей выглядел тем, чем и должен был – сухой цементной чашей в окружении скамеек под развесистыми деревьями. Выгреби накопившийся мусор, дай воды, покрась скамейки и там будет очень уютно посидеть.

Робкое тепло надежды на успех потихоньку согревало его зябнущие по утреннему холодку конечности. В нём даже накопилась некоторая избыточная смелость. И её надо было реализовать. Он догнал Второго и пристроился под его ритм.

– Послушай, а ты знал, что он… ну… того?

– Перебрался в мир иной? Подозревал. Понимаешь, люди со временем меняются. Даже самые консервативные и нежелающие. А он вёл себя так… как я его знал на определённый момент времени. А на такое способны только призраки.

– Или актёры, вжившиеся в образ.

Второй усмехнулся.

– Не слишком ли роскошен театр абсурда для двух неблагодарных зрителей? Слишком сложно, чтобы быть имитацией. Давай будем радоваться, что этот психосоцикультурный феномен был к нам благорасположен и позволил переждать очень большую опасность.

Пятый вспомнил здание красного гранита и поёжился.

– Слушай, а остальные ключевые здания так же бы себя вели? Ты поэтому не хотел мимо Управления идти?

Второй задумался.

– Нет, не поэтому. Думаю, в зависимости от времени суток содержание искажений меняется. Днём мы видим сущность, а вот ночью – её изнанку. В меру, соответственно, собственной испорченности.

– Днём хорошее, а ночью плохое. Мне что-то хорошим мало что показалось.

– Не передёргивай, не затвор. Днём правда, ночью – досужие слухи. Хотя, возможно, если бы ночь была бы для тебя основным временем, ты бы увидел что-то другое.

Пятый попытался представить себя в позиции «ночь – не для сна». После чего честно признался.

– Не получается. Не моё это.

Второй поправил ремни рюкзака, чтобы они не так сильно давили одну точку.

– Вот и я тоже думаю – не стоит нам пока в творческую элиту записываться.

Квартал близился к завершению. Впереди уже замаячил перекрёсток. Как и говорил Второй – лежащий под острым углом. В этом наверняка был какой-то особый смысл. Видимо, архитекторы хотели совместить два градостроительных принципа: круговой славянский и разлинованный американский. В центре всё строилось вокруг главной площади и зданий на нём. Но чем дальше от центра уходили кварталы, тем более геометрическими правильными становились очертания кварталов, искажаясь лишь там, где это было продиктовано особенностями ландшафта.

– Та-ак – голос Второго не предвещал ничего хорошего.

Пятый повернулся, и у него возникло неприятное ощущение расщепления сознания.

Перед ним была улица. Вполне себе такая – посередине дорога, по бокам дома. Перед домами какая-то зелень. Ну разве что дорога поширее обычной будет. И дома отстоят от дороги подальше. И асфальт на дороге новый, положенный совсем недавно. Сбоку – какой-то ресторан за большим каменистым пустырём. И одновременно – бульвар. Белая плитка. Фонари. Массивные деревянные скамейки, поставленные в каменных полукольцах, чтобы отделить гуляющих от думающих. Рыбный ресторан за стилизованным каменным садом на японский манер. И три фонтана по центру. Несколько неподходящие по цвету, чересчур массивные, но по-своему весьма привлекательные.

Пятый попытался силой выдавить более симпатичную картинку из сознания, но у него ничего не получилось.

– И что это?

Второй повернулся к нему, нарочито спокойно вращая губами и строя рожи. Пятый знал эти упражнения на активизацию речевого аппарата. Полезное занятие перед публичными выступлениями. Но Второй не готовился к публичному выступлению – он гасил растущую злобу.

– А это, дорогой мой друг – Второй заученно улыбался – наш бывший бульвар. Вначале он был проезжим, но здесь место не особо машинное. Места с активным кипением жизни несколько в стороне. И поэтому у новой власти как-то назрела мысль сделать его полноценным бульваром. Огородили, благоустроили. Местный мастер-камнерез даже отложил в сторону свои сплошь зарубежные заказы и сделал для своего родного города три фонтана. Они даже работали. В летнее время. Года два всё это благолепие простояло. А потом кое-кому помешало. Угадай, кому?

Пятый обозначил ответ глазами. Второй кивнул.

– Именно. Его Колхозничеству стало взападло ездить обходным путём со своей рабочей резиденции. Он тут главный пуп земли или кто? Нагнали рабочих, всё разнесли, дорогу заново заасфальтировали. Естественно, за деньги местного бюджета. Население, естественно, никто не спрашивал – надо ли им это. Зато бывший бухгалтер теперь может не закладывать лишний крюк, инспектируя благосостояние своего народа.

Второй примерился сплюнуть, но удержался.

– Вот тогда-то у меня и стало осыпаться к нему уважение. И осыпалось до тех пор, пока не осталось желание держаться от высшей власти подальше и не иметь с ней общих дел вообще.

– По-моему, ты преувеличиваешь. Маленькие люди – маленькие глупости. Большие люди – большие глупости. А уж правители – так они вообще.

Второй потемнел от сдерживаемой застарелой злобы.

– Знаешь, я, может, ошибаюсь, но правители ведут себя немного не так. Правитель не пытается захапать любое мало-мальски эффективное предприятие себе в собственность. Правитель не заставляет сгонять к себе на мероприятия людей и заставлять их жариться на солнышке, чтобы они могли полюбоваться его лапкой из окошка бронированного лимузина. Потому что он боится покушений и прикрывается народными массами от покусителей. И он точно не стремится поиметь со всего свою долю в ущерб благосостоянию подданных.

– Любая доля в ущерб благосостоянию.

– Не путай разумные поборы с жадностью. Это психология дорвавшегося до власти кухонника – захапать побольше и в случае чего смыться подальше. Так, ладно, давай не будем дискутировать на эту тему, а то я опять взведусь на ровном месте. Всё равно это дела минувших дней. К тому же, как видишь, местная идея была более устойчивой – потому и сейчас продралась даже сквозь ветер.

Пятый же задумчиво рассматривал оба образа.

– Знаешь, я тоже не вижу в этом необходимости. Зря он так. Вполне можно было обойтись без такой экзекуции.

Второй сунул руки в карманы и ссутулился.

– Спасибо, мне полечало. Нет, правда полегчало. Ладно, давай-ка прикинем, что делать дальше.

Пятый несколько растерялся. Он вообще не видел, что здесь можно прикидывать.

Второй вдруг резко повернулся к Пятому боком и наклонил голову, открывая челюсть.

– Если хочешь мне врезать, то сейчас самое время.

– В тебе наконец-то взял верх мазохист?

– Я сглупил тогда. Надо было у школы рискнуть и взять вправо. Два неполных квартала и мы бы вышли куда нужно.

Пятый подумал. Предложение было очень заманчивым. Даже слишком. Поэтому он удержался.

– Ты же сам говорил, что нас прихватило изнанкой культуры. У нас не получилось бы свернуть с этого вектора.

– Какие умные слова ты иногда знаешь, просто удивительно. Всё равно слабое утешение.

– Почему?

– Потому что нам так и так придётся эти два квартала пройти. Потому что ты как хочешь, а я по этой неустроенности идти не рискну. И раньше не любил здесь ходить, а сейчас и подавно.

– Слушай, тут вариантов так и так нет – нам дальше прямо по улице. Всё, не ёрзай, а то и вправду ветер стихнет – кукуй потом.

Второй пожал плечами, ещё раз взглянул на изуродованную улицу, вздохнул и пошёл в предложенном направлении. Пятый сказал ему вслед:

– Слушай, а тебе не кажется, что твои обиды иррациональны? И отсюда растут ноги у всех твоих проблем?

Второй аж споткнулся от удивления, но оборачиваться не стал:

– Слушай, обиды всегда иррациональны. Просто некоторые стоит забыть и перешагнуть, а какие-то помнить и лелеять, чтобы вновь их не повторять.

Пятый подумал и не стал поддерживать дискуссию. С утра у него как-то с отвлечёнными материями было не очень.

Они проходили мимо здания, которое принудительного облагораживания избежало. Как и окружающая его территория, поэтому выглядела почти прилично – как настоящая прибульварная территория. И Пятый вдруг почувствовал некоторое нарушение.

Он посмотрел вправо. По боковому витринному стеклу змеились роскошные трещины.

И тут что-то одно должно быть. Или трещины во всё стекло, или боковая витрина. Да и кто делает стеклянную стену при каменном входе?

Второй даже не соизволил повернуть голову – просто начал говорить громче:

– Пусть тебя это не напрягает. Это, так сказать, последствия революции. В этом здании помещались почта и сберкасса. А посылок и переводов не оказалось. И это их сильно обидело.

– Так чего не заменили? Сколько лет назад революция-то была.

– Не революция, гражданская. А во-вторых – на какие шиши? Витринное стекло таких размеров стоит освежающе много. Даже не в эпоху дефицита. Хотя бы из-за сложности доставки и монтажа. Возможно, если бы это было помещение сберкассы, там бы изыскали деньги на замену. Но это помещение почты, а его значение с развитием коммуникаций своё значение утрачивало с каждым годом. Тем более стекло же не сыпется, верно? Просто несколько пулевых отверстий и пара трещин. Дырки скотчем заклеить и жить себе дальше.

Через пару шагов Пятого несколько напряг уже кирпичный многоквартиник с надписью «ДУСТ» на боковине. Он настолько выбивался из пейзажа, что Пятый решил, что их опять накрывает. Показал Второму. Тот улыбнулся и подтвердил, что наблюдение Пятого совпадает с его наблюдением и долговременной памятью. Но почему этот дом так выпадал из общего ансамбля – он сказать ничего не мог.

Дальше напряги кончились и через крохотный двор опять начался частный сектор. Впрочем, Пятый так бы его не назвал. Улица была застроена качественно и более-менее под один манер, выдававший профессиональную руку.

Частник так не умеет.

Может, поэтому дома и не носили следы дальнейших переделок. Но Пятому упорно казалось, что при всей своей пристойности, эти коттеджи очень давно необитаемы. Как фенешебельные дачи очень занятых хозяев.

Их умиротворяющий вид подействовал даже на Второго:

– Думаю, в каждом городе есть такая улица, на которой ничего не происходит. На ней даже шумно почти не бывает. Знаешь ведь такую особенность – иногда светофоры так совпадают, что на какое-то время на улице совсем нет машин. И возникает такое странное ощущение – вот где-то совсем рядом кипит жизнь. Только руку протяни. А здесь – спокойствие. Живи и радуйся, если ты из этого района. Правда, длится это не больше минуты. И наблюдается почему-то только по утрам. Хотя, может, я в другое время мало ходил.

– И к чему ты это?

– Думаю, если я дожил бы до старости, то я хотел бы себе дом на такой улице. Ведь к такому отшельничеству обязательно подтянется что-то интересное, которое не уместилось на улицах большого города. – тут Второй понял, что разоткровенничался и замолчал до самого перекрёстка.

– Здесь налево.

Первые дома за поворотом ещё сохраняли черты одноэтажности, но дальше уже начинались масштабные постройки. По правую руку опять начинались многоквартирники, слева – что-то не то административное, не то производственное.

Второй на секунду притормозил, потом уверенно двинул вперёд. Пятый решил воспользоваться заминкой:

– Слушай, но ведь не могло быть, что бы только ты ощущал, что с городом происходит что-то не то?

– Думаю, это ощущали многие. Даже те, кто неплохо пристроился и при новых временах. Они всё равно рано или поздно подрывались и уезжали. А перед этим делились своими смутными подозрениями. Так ведь не сразу стало, правильно?

– Наверно. Не бывает, чтобы всё сразу стало плохо.

Второй на секунду подвис, уловив в словах Пятого внутреннее противоречие, но затем продолжил:

– Вначале это было заметно в домах, потом заслуживающим доверия людям встречались призраки недавно умерших нехороших, но влиятельных людей – они продавили структуру и отпечатались в ней. Пусть и ненадолго. В город стекались те, кому было там не место. Пространство заполняли странные личности, пришедшие из окружающей среды – можно было проследить их историю и откуда они прибыли, но это ощущалось так же, как если бы из ниоткуда появились не только они, но и их история. Не соцпроцесс, но природное явление.

– А потом?

– А потом я уехал. И постарался забыть так, будто этого не было. Не со мной.

– Тогда откуда ты всё это знаешь?

– Мне потом много о чём рассказывали. Но… ведь это было уже не со мной и не тогда. И к этому можно было относиться без особой серьёзности.

– Ну и?

– А теперь мы имеем дело с тем, с чем имеем – Второй откинул голову и запел, вглядываясь куда-то в ещё тёмно-синее небо:

Чёрная ночь да в реке вода, нам с тобой.

И беда станет не беда, ну реша-ай

Эх была не была, прости и прощай.

План такой – нам с тобой…¹

Второй извиняющееся пожал плечами:

– Песня не к месту? Согласен, здесь Кино как-то не звучит. Да и не время как-то.

– Попробуй Битлов.

– Yesterday? Нет, здесь это тем более не прозвучит. Это как бы минимальный уровень знания идеологического противника. Да и опять же – кто ж с утра джаз слушает?

– А что же ты по утрам слушаешь?

– С утра я предпочитаю тишину. Или на худой конец пение птичек. Они природа – им можно. Главное, чтоб не курицы и не павлины. Эти удручают только так.

Пятый и сам не заметил, как над головой опять сомкнулись кроны деревьев, а в арыках медленно текла прозрачная вода. Второй вынул руки из карманов и расправил плечи:

– Как ты верно заметил, мы спокойно смогли проскочить только там, где либо дул сильный ветер, либо там, где давно течёт вода. Будь у нас побольше времени и хоть какие-то познания в управлении скважинами, мы бы смогли проложить себе дорогу почти в любую точку города. Поскольку ирригация здесь всюду. Но мы те, кто мы… – Второй прервал себя, чтобы не ляпнуть очередную банальность.

Пятый не уловил смысл его высказывания и потому промолчал.

Они поравнялись с непримечательным зданием со странным украшением на стене – по мере движения картинка на нём менялась. Пятый было насторожился, но заметил, что украшение – это поверхность с вбитыми в неё плашками, на каждой из которых была нарисована своя полоска изображения. При движении взгляд смещался с одной поверхности на другую, создавая иллюзию постепенного изменения.

Фокус достаточно простой и незамысловатый, но располагающий. Такой рекламе он бы поверил гораздо охотнее, чем билбордам со всеми их маркетинговыми ухищрениями.

Второй проследил за его взглядом.

– Да, забавная штука. В детстве мне очень нравилась. Да и сюда вообще ходить было приятно?

– У тебя было детство без телевизора?

– У меня было детство без нормальной покупной обуви. Частью из-за дефицита, частью из-за нормальных ног, которые перестали считаться нормальными. Поэтому любую обувку, даже сандалии, приходилось шить на заказ. Вот здесь. И знаешь, получалось не сильно дороже, но под мой вкус и гораздо надёжнее. До сих пор не люблю ходить в обувные магазины и вообще предпочитаю шить вещи у частников. Пусть это и выходит куда как дороже и сложнее. Да, хорошее место, уютное. Но нам туда без надобности.

Пятого экскурс по памятным местам начал уже утомлять.

– Да мы как бы и не собирались. Слушай, долго ещё идти?

– Потерпи. Это граница привилегированного района. Роскошные пятикомнатные квартиры для многодетных семей квалифицированных рабочих. Построены за несколько лет до того, как всё посыпалось. Не финишная прямая, но что-то очень близкое к этому.

– А конкретнее?

– Конкретнее? Конкретнее – повернуть вправо на перекрёстке, пройти сто метров до бывшего колхозного рынка, по совместительству – автовокзала, суметь преодолеть площадь и перейти железную дорогу. Дальше собственно город заканчивается и начинается пригород, который плавно переходит в поселение сельского типа с совсем другим названием. Полкилометра по протокольной улице и упрёшься в трассу, соединяющую север и юг страны. Перейдёшь её – и всё. Область активного цветения пространства кончится.

– Уверен?

– Неудачный вопрос. Этот парадокс неразрешим в принципе, можно даже не стараться. Из города есть всего три выхода. Как и выходов на площадь…

Второго опять всосало в ситуацию. Пятый хотел было оттащить его и надавать для надёжности по мордасам, но его ботинок атаковал упавший с огромного дерева паук. Ветви дерева раскачивались, а стальные прутья несуразной конструкции вроде сушилки для белья носили следы карабканья по ним – будто кто-то зачем-то лез наверх, протискиваясь в узких просветах, пока не наткнулся на паутину этого страшилы, испугался, и, пробежав по веткам, спрыгнул на землю и исчез в неизвестном направлении.

Паук же считал именно его нарушителем своего спокойствия и потому опять наскочил на ботинок. Прокусить своими жвалами толстую искусственную кожу он не мог, но Пятого всё равно корёжило. Вдруг членистоногое начнёт карабкаться вверх по брюкам? Дрянь оно шустрое, залезет более чем…

Пятого передёрнуло, и он инстинктивно поднял ногу вверх. Паук уцепился жвалами за подошву и повис в воздухе, раскачиваясь. Пятый сжал губы и припечатал ботинок к земле. Паук в последний момент вывернулся – под подошвой оказались только его лапки с левой стороны. Сам он лежал на спине и судорожно дёргался, пытаясь высвободиться. Пятый злорадно улыбнулся и грохнул вторым ботинком рядом с первым. Неприятно хрустнуло и он поёрзал двумя ногами.

«Со всеми страхами нужно так – давить их тяжёлым ботинком» – констатировал Пятый и весьма довольный собой, огляделся, ища Второго.

Второго корёжило. До пены изо рта не дошло, но по нему словно расходились круги, как от брошенного в воду камня. Происходило это неравномерно, и потому было особенно противно.

Рванул ветер, больно резанув по лицу. Пятый посмотрел под ноги. Там, естественно, ничего не было. Он вздохнул и принялся терпеливо ждать, когда Второго отпустит.

Тот посодрогался ещё немного, встряхнулся и опять стал как ни в чём не бывало рассказывать.

– Могу, кстати, пояснить за пауков. Я сначала было решил, что болото подобрало таран к моим брешам и взялось за недолеченную арахнофобию. А потом вспомнил, что нам в школе рассказывали. До середины существования советской власти места здесь были дикие и пустынные. Поэтому на заре существования города всякая живность нагло лезла в жилища. А живность была на диво ядовита и многочисленна. В основном отмечались каракурты и гюрза.

– Только одна?

– Я не знаю, как она во множественном случае будет. Суть же в том, что пострадавших было достаточно много. Со временем окультуривание сделало своё дело – исчезли пустынные смерчи, из бесплодных холмов сделали бахчи, на которых очень хорошо росли дыни. Мда – Второй явно вспомнил что-то очень далёкое, из детства, но тут же загнал это поглубже. – А вот боязнь всякой мелкой пакости осталась. И там, где не было такого уж большого смысла, пробился вот такой примитивный.

– Ты поэтому не хотел идти через дворы?

Второй посмотрел через двор. Смотреть было не на что – подсохшая обгрызенная живая изгородь, ограждавшая крохотные придомовые участки с почти выположенными грядками с невнятной зеленью и обгрызенными фруктовыми деревьями. Вообще эти дворы были какими-то неправильными – слишком уж типовые дома, а сам двор образовывался всего двумя домами, стоящими параллельно друг другу. Однополосная дорога сквозь двор отъедала у свободного пространства добрую половину. Двору словно отказывали в жилом пространстве. Видно было, что мест для парковки не было предусмотрено даже гипотетически. Здесь должны были жить те, у кого машин быть не должно было – низкоранговые служащие, учителя без особых талантов, уборщицы и подмастерья.

В пику этому во дворе стояло несколько машин, доедавших оставшееся пространство. Машины были отечественно-заслуженные. На остальных из города уехали. Здесь же остались те, кто взялся доказывать обратное обстоятельствам, когда обстоятельства изменились до неузнаваемости. И машины встали на вечный прикол – потому как их владельцам действительно незачем было куда-то ездить.

Проектировщики своё дело знали. Судьбу так просто не обманешь. Второй повернулся к этому безобразию спиной.

– Да, кстати, хочешь знать, откуда взялась та первая ловушка, в которую ты угодил тогда, возле лицея, на подъёме?

Пятый с трудом наморщил лоб, вспоминая. Кивнул:

– За прошлые сутки ты втрамбовал в меня столько историй – на месяц хватит. Но продолжай.

– Я просто только сейчас сообразил. Тебе что-нибудь говорит словосочетание «карстовые пустоты»?

Пятый ещё раз внимательно осмотрел свою подошву на предмет отсутствия на ней остатков паукообразных.

– Пещеры, кажется.

– Я, правда, не уверен в точности применения термина. В общем, если земля такая, какая она есть и в одном месте её размывает – получается овраг. Если на земле корка – предположим, тот же асфальт или бетон, то вода постепенно вымывает более мягкую почву под ним. И если на него сильно не давить, он может сохранять иллюзию хорошей дороги достаточно долго. А потом вдруг провалится вместе с грузовиком и пару легковушек впридачу. Это может быть как природный, так и гибридный процесс.

– Это как?

– Иногда эрозии помогают нерадивые коммунальщики. В общем, подобные ямы наблюдались в нескольких местах города. Неглубокие и неопасные. Но они были. Две таких были неподалёку от Управления. А его архитектура… в общем, лицей на холме был его логическим продолжением. Усиленным. Ну и…

– Я понял, можешь не продолжать.

– Ну или пустота могла бы там образоваться. Помнишь, там ещё труба городского водозабора проходила. Маленькая дырочка и…

Пятый затряс головой. Наведённые воспоминания едва не преуспели в захлёстывании его внимания. Помогло слабо. Тогда он запрыгал на месте, поворачиваясь и больно ударяя кулаком по собственному корпусу. Постепенно боль отрезвила его достаточно, чтобы он был уверен, что он – это он.

Пятый и никакой другой.

Место десятое. Рывок на выход

– Недобрый ты всё-таки.

– Есть немного – усмехнулся Второй. – Ну что, сделаем последний рывок? Нам немного осталось. Меньше квартала прямо, потом на перекрёстке квартал и мы на точке.

– И ты даже не подумаешь на перепутье?

– А смысл? Остальные широкие выходы нам перекрыли. Круг – последний и наиболее широкий выезд из города. Он своего рода полупроводник между городом и тем, что лежит за его пределами.

– А что за его пределами?

– Обычная жизнь этого региона. Не особенно симпатичная, но и не сильно сложная, а потому до отвращения живучая. Без сверхзадач, без большого груза ответственности за всю страну. Впрочем, нас это не особо касается. Нам досталась поганая роль рыдателей на относительно своих руинах. Будто бы дальние родственники забытого кумира, пытающиеся примазаться к его славе.

– Ну ты всех-то не ровняй. Мне от его славы ни жарко ни холодно, и я к нему никак не примазывался.

– А я примазывался. На уровне стихийного патриотизма. Чем беспросветней ситуация, тем громче оглушающий крик о прошлом. – Тут Второй с силой захлопнул рукой собственную челюсть, после чего смачно съездил самому себе в скулу.

– Ты смотри – более привычным ехидным голосом заметил Второй, шевеля желваками. Не мытьём, так катаньем нас достаёт. Все чувства последовательно перебирает. А ну шагом марш!

В гордом молчании они прошагали до изломанного перекрёстка. Три дороги шли как положено – под прямым углом, а четвёртая, разрезающая жилой массив на две части – градусах в 20 от нормальной оси.

– Слушай, а почему ты так уверен в успехе?

Второй глянул на него и тут же убрал глаза.

– Я ненавижу безнадёгу. К тому же думаю, что здесь тоже действует эффект соскальзывания. Отсюда привыкли уезжать. И нас сейчас отсюда тянет. И на этот раз мы не будем отбрыкиваться всеми ногами. Только зададим направление.

– Используем силу противника против него самого?

– Скорее, обернём проявления природы себе на пользу. Как людям и положено.

Квартал был совсем коротким – собственно, полтора дома. Пятый без усилия видел дальний конец площади. И за ним наконец-то не было других зданий.

Город действительно заканчивался. Его граница – длинный насыпной холм с тупиковой веткой железной дороги и будка со шлагбаумом перед другой, сквозной веткой.

– Не боись, это не внутренняя дорога. Если пойти по этой дороге прямо-прямо, то километров через пять упрёшься в ворота консервного завода на окраине совсем другого города.

– А в другую сторону?

– Точно не помню. В памяти некоторые места клубком путаются. Тебе важно?

– Нисколько.

– Вот и чудненько.

Гордо печатая шаг, широко развернув плечи и подняв головы, они шли на выход. У Второго даже голос зазвенел торжественными нотками. Ехидства, правда, не убавилось.

– Особенно мне нравится решение архитекторов воткнуть сюда отдел записи актов гражданского состояния. Компактное такое здание в техно-стиле. Если случайно не прочтёшь надпись на крохотной табличке – вообще не сообразишь, для чего оно предназначено. Безо всяких там лишних переплясов и помпезной шумихи из ничего. Правильно, я считаю – свадьба в жизни человека не главное. Это не значит, что свадьбу праздновать не надо. Надо, но осмысленно, не превращая интимную в общем-то процедуру в публичный балаган. Качество свадьбы должно измеряться не в количестве гостей, объёме выпитого и сожранного, а в степени полученных положительных эмоций главных действующих лиц. Об этом, увы, часто забывают. Что и приводит к дальнейшим печальным последствиям. Мда.

Тут тротуар кончился и Пятый понял, что они пришли.

Для ощущения высшей силы не обязательно крушить горы или воскрешать из мёртвых. Достаточно чего-то необычного, но в подходящее время. Как, например, жёлтый с белой полосой РАФик, стоящий под стилизованными под деревья бетонными столбами остановки. Позади была другая остановка, побольше, как положено – с круговыми скамейками, двумя магазинчиками, крышей оцинкованного железа. Здесь надо было ждать большими группами и погружаться во вместительные автобусы типа «Икаруса». Но сейчас было пусто и брошено – сквозь запылённые окна магазина просвечивали горшки с увядшими растениями, а ветер крутил скучные смерчики из высохших серёжек-семян и жёлто-зелёных листьев.

Ему не нужен был вместительный автобус, ему не надо было ехать далеко и с комфортом. Ему надо было выбраться за ту черту, где мир не меняется по своим прихотям, распадываясь на неперегнившие смысловые слои.

– Залезай и садись сзади у окна, я договорюсь.

Пятый потряс головой. На какое-то время он был Вторым – так смотрел на мир, мыслил такими словами с таким отношением. Но мысль была дурацкая и он её отбросил. Его смущало то, что на маршрутке не было номера, да и сама она была… не из этого времени.

Но Второй так уверенно закинул рюкзак через окно сиденье и так обыденно пошёл к передней части маршрутки, что Пятый обошёл маршрутку с другой стороны, и посражавшись с дверью (ручка оказалась с кнопкой), залез в нутро. Коврики на продавленных низких сиденьях могли быть поновее и почище, а по салону надо было проходить полусогнувшись, чтобы не цеплять головой грязный кожзаменитель, отстающий от потолка.

Сзади сиденья были получше, а в открытое окно рука ложилась очень хорошо. Начинало припекать и ветер, врывающийся в окно на скорости, был бы кстати. Сейчас он просто обтекал корпус, суша кожу и заставляя щуриться от мелкой пыли.

Впереди же пререкались. Металлическая перегородка и кресло никак не скрывали тушу шофёра. Голову он, кстати, поворачивать не соизволял – заплывший жиром голос было слышно и без этого. На Второго это не производило никакого впечатления. Разве что говорить он стал попроще, вставляя в речь просторечивые обороты.

Вначале разговор шёл о заказном и хамском поведении, про изменившиеся обстоятельства и пустопорожней трате времени. О штрафах, влиятельных людях, авторитете и ещё более влиятельных людях. О том, что инвалютой платить нельзя и онестабильности курса. Затем голоса завысились до крика, досадно хлопнула дверца. Пятый разлепил один глаз – Второй мрачно засовывал в карман бумажник, нарочито не смотря в сторону двери. Кожаное изделие перекосило и в карман не помещалось, Второй выгнул губу, выражая презрение к ещё одной досадной помехе. Кое-как запихал и перекосившись, подошёл к окну, из которого старался не высовываться Пятый.

– Что, не повезёт?

– Почему не повезёт? Повезёт. Минуту повредничает, потом поедет. Я заплатил за все места, а ещё желающих поехать он вряд ли дождётся – Второй двинул щекой, изображая кривую улыбку. Получалось плохо.

– То есть ты его знаешь?

– Шапочно. Он хохол, а хохлы своего не упустят. Не боись, поедешь с ветерком.

– А ты?

Второй на секунду задумался:

– По сюжету мне нужно бы остаться, чтобы прикрыть твой отход и дать последний бой силам зла. Эдакий последний горец в поединке с судьбой.

Пятый не понял. Второй всунулся в окно:

– Дай-ка – и вытащил из своего рюкзака серебряную трубу – видишь ли, по географии мы не должны сюда попасть. Никак. Другое направление и тысяча километров разницы. Но мы здесь оказались. И я смутно догадываюсь, почему. Яблоня от яблока недалеко сбегает, а части истории не так-то просто отделаться от целого.

– Попытаешься раствориться в среде?

– Нет. Вытравлю себя из истории этого места. Найду и уничтожу пару призраков из прошлого, а потом пойду дальше. Неизвестные места начнутся быстро, через пару часов хода. Теперь о тебе: как только ты выедешь за стелу, город кончится. Но лучше избегать правой обочины дороги некоторое время – сам поймёшь, какое. Маршрутка пойдёт в ещё один город. Он впал в запустение ещё раньше, но там есть энергостанция, обеспечивающая всю область. Думаю, гниение там не дошло до такой стадии. На энергостанции уж точно. Липестричество она такое – завсегда нужно. Да и на плотине постоянно ветер – авось не пропадёшь. Это если направо. Налево – будет большой местный город. История у него обычная, старая, высушённая за несколько тысяч лет. Ничего страшного там нет, только возможно, ходить придётся долго.

– Может, мне остаться, помочь чего?

– В чём? Посаженное дерево давно засохло, да и не вспомню я уже, какое именно там было моё. Дом я построил совсем в другом месте, а сыном так и не обзавёлся.

– Ну может…

Второй прикрыл один глаз и приподнял бровь другого:

– А зачем? Езжай, а я вслед тебе сыграю чего-нибудь, мне так спокойней будет. Дела нужно закончить, иначе, если я опять попаду сюда, может уже так не подфартить. А может, уйду за вами следом. Ещё не решил.

Маршрутка затарахтела, мелко затряслась, обдав Второго облаком застоявшегося пропана.

– Давай тогда? – Пятый протянул руку.

– Угу – Второй вяло пожал её и отошёл, вытаскивая ещё одну трубку из-за пазухи и прилаживая её к саксофону. Вышел на дорогу, перехватил саксофон, чтобы играть и перенёс вес на опорную ногу. Обернулся, помахал рукой, вставил её на место и принялся отбивать ногой ритм.

Шофёр что-то буркнул и маршрутка тронулась. Пятый смотрел через заднее окно: Второй задрал раструб вверх и заиграл что-то лёгкое, бодрое. Не жёсткое, но однозначное. Замыкая ситуацию на себя.

Шофёр включил радио. Оттуда полилась та же мелодия, только украшенная другими звуками и инструментами. Но сути это не меняло.

Колёса простучали по рельсам. Второго закрыло постом ГАИ, затем высокими деревьями, высаженными вдоль дороги. Но звук саксофона так и оставался двойным. Цветы на клумбе посреди дороги жухли, уступая место сухой траве и опавшей хвое ливанских кедров.

Приближалась дорожная развязка. Пятый не видел стелу с руками, держащими атом, но знал, что она там есть. Музыка ликовала непонятно о чём, что уже давно прошло. Но не стало хуже. И удерживая то, что пыталось тянуться за маршруткой.

В принципе, он мог бы стать Вторым. Иногда ему этого хотелось. Но он им не стал. Дороги у них разные. Возможно, это даже хорошо.

И он откинулся на сиденье поудобнее. А саксофон повторял ту же простую непонятную истину о прошедшем дожде.

Краснодар, 2013-2020

Список тематической музыки

Основные и определяющие:

Олег Парастаев, группа «Альянс» – «На заре»

Александр Зацепин – «Дождь прошёл»

Space – “Just Blue”

Candy Dulfer and Dave Stewart – Lily was here

Отечественные:

Эдуард Артемьев – «Город»

Группа «Форум» – «Белая ночь», «Телефон»

«Берегите женщин» (узбекская версия)

Группа «Молчат дома» – альбом «Этажи»

Да и вообще – советская электронно-космическая музыка. Хотя «Пикник» тоже не в противоречие.

Зарубежные:

Ennio Morricone – Full Oxygen, part 1

Space – “Magic fly”

Для подготовки обложки издания использована иллюстрация «fin» автора Кати Белой.

Примечания

1

Виктор Цой. «Нам с тобой»

(обратно)

Оглавление

Необходимое предисловие

Пролог

Место первое. Прохладность воды

Место второе. Становой хребет

Место третье. Первоисточники

Место четвертое. Роща необъективности

Место пятое. Дорога домой

Место шестое. Второстепенные улицы

Место седьмое. Чужие планы

Место восьмое. Послевкусие культуры

Место девятое. Неуместное благоустройство

Место десятое. Рывок на выход

Список тематической музыки

*** Примечания ***