Василий Геннадьевич не меняет профессию [Айгуль Кабулова] (fb2) читать онлайн

Айгуль Кабулова Василий Геннадьевич не меняет профессию

Бывают минуты, когда тебе кажется, что ты понимаешь жизнь. А чего в ней собственно непонятного? Люди как люди – ждать от них многого смешно, каждый сходит с ума по-своему; не стоит многого ждать от любви, меньше будешь разочарован, да много думать о жизни – думы высосут из тебя все до капли. Глупость – высшая награда!

И вдруг в какой-то момент понимаешь: нет, ничего ты о жизни не знал. От тебя что-то скрыли. Родили, воспитали, а самого главного – не сказали. Чувствуешь какой-то подвох, работу плохих маркетологов: клиент остался недоволен. Тело стареет, земля, которая все эти годы питала, теперь забирает свое – высасывает жизненные соки, упивается, и нельзя ей этого не позволить. Она не спрашивает, берет с процентами. Хочется спросить, что же такого ты ей сделал, чтобы она так с тобой?

Василий Геннадьевич медленно, педантично застегивал пуговицы на выглаженной рубашке сверху вниз, смакуя каждую. В глубине душе он понимал, что не так много пуговиц ему еще предстоит застегнуть, так что спешить некуда. Иногда он добирался до последней, и вдруг казалось, что он застегнул их не в том порядке, и теперь может случиться что-нибудь плохое. Теперь надо все расстегнуть и застегнуть заново! Может, снизу вверх? Это на удачу. Или нет, лучше через одну, в шахматном порядке! В детстве он очень любил шахматы, сразу было понятно, если кто-то сжульничал, жульничать было нельзя. Так и сейчас: своего рода шахматы, но шахматы какие-то неправильные…

Василий Геннадьевич вдруг замер, а потом резко и даже нервно, как раньше, начал застегивать пуговицы впопыхах, будто очень спешит: «Да что ж это такое, надо уже кончать этот спектакль! Я им покажу, я – ничего не боюсь!»

В соседней комнате заплакал младенец.

Мужчина снова замер, потом тихими шажками пошел в другую комнату, как будто боялся разбудить уже проснувшегося ребенка.

В комнате все еще никого не было, так что дед подошел прямо к люльке и взглянул на лицо малыша, изуродованное плачем.

«Ну вот, и тебя обманули», – подумал Василий Геннадьевич и вздохнул почему-то с облегчением.

– Папа, что ты! Иди, я уже тут. Сейчас, я сейчас, – проговорила испуганная Варвара, которая прекрасно знала, как отца раздражает детский плач, и кинулась успокаивать ребенка.

Василий Геннадьевич ничего не ответил и смущенно вышел.

День был преимущественно солнечным, как любят повторять ведущие прогнозов погоды. Такие дни Василий Геннадьевич особенно не любил: соседи тут же высыпали на улицу. У подъезда он старался всем степенно улыбаться, как раньше, но заметил, что окружающие, которые обычно улыбались ему в ответ с каким-то внутренним напряжением, если не испугом, теперь улыбались иначе – чуть виноватою улыбкой. Некоторые вовсе предпочитали делать вид, что не заметили его, старались поскорее отойти или даже отворачивались, подмигивая собеседникам: «Гусь идет». Гусь – не кличка, а фамилия Василия Геннадьевича. Впрочем, в былые времена она как нельзя лучше подходила к его важной походке.

– То уж не Гусь, а утка, – теперь начинали острить соседи, видя, как Василий Геннадьевич куда-то спешит.

Василий Геннадьевич на них не обижался, мысли его были заняты тем, что Комитет любил называть переговорами.

Когда же они решатся? Не сегодня ли? Уже рассказал им все, что надо, все козыри вытащил, но до сих пор не тронули, хотя многим из коллег здорово досталось, ах, поскорее бы все это закончилось! Нерв не хватит каждую неделю в страхе таскаться на дурацкие допросы, выгораживать себя, вспоминать, анализировать, любой ценой спасать свою шкуру перед лицом новой и такой беспощадной власти. Все это наконец жалко! Ах, если бы не Варя и малыш… Зачем дуре было рожать в такое время? Говорил же, не надо сейчас про детей думать, но нет, у Сергея перед отправкой на фронт будто крыша поехала – сына ему подавай! Жук, чувствовал, что не вернется. Но если чувствовал, зачем Вареньку обрек на скитания с малышом? Про нас бы подумал.

Василий Геннадьевич так разволновался, что даже не заметил, как правая нога провалилась в рытвину на тротуаре. Мужчина издал приглушенный стон, но сдержался, чтобы прохожие не заметили, как ему на самом деле больно. При этом штанина зацепилась за гвоздик на худой дощечке, которой пытались прикрыть рытвину, порвалась и испачкалась. Единственные приличные брюки оказались испорчены, а Василий Геннадьевич дальше пошел прихрамывая, но зачем-то продолжая натягивать улыбку, хотя он уже успел порядочно отойти от подъезда.

Рытвины, ямы, доски служили таким же будничным украшением почти всех столичных дорог, как дыры – окружающих зданий, но латать все это было некому и не на что.

Василий Геннадьевич свернул в переулок и начал двигаться осторожнее: здесь всегда были грязь и лужи, даже в самую сухую погоду. В середине переулка ему чуть не оторвали руку – какой-то мальчишка выскочил не пойми откуда и потянул за портфель. Мужчина вовремя опомнился и стал отбиваться другой рукой, но, если бы не подоспевший вовремя дворник со сломанной лопатой, Гусь остался бы и без последнего приличного портфеля. Оборвышу здорово досталось инструментом, но Василию Геннадьевичу некогда было узнать, чем все закончится: он и так опаздывал.

На входе в здание Комитета у него, как обычно, долго проверяли паспорт, который он протянул через разбитое окошко.

– Вы бы мне уже пропуск сделали что ли.

По переглядываниям охранников гость быстро понял, что шутка была не к месту.

Василий Геннадьевич прекрасно знал, что надо подняться в скрипучем лифте на восьмой этаж, а потом найти хорошо знакомый кабинет. Потертый ламинат в здании выглядел не менее жалким, чем тротуар, по которому он только что шагал, двери были не во всех кабинетах, а в стенах остались следы от патронов. Только молодая секретарша продолжала чинно сидеть и делать вид, что не замечает посетителя. Василий Геннадьевич молча прошел мимо нее и дотронулся до ручки кабинета.

– Подождите! – спохватилась девушка. – Ждите здесь, вас проводят.

– А что, сегодня в другой кабинет? – удивился мужчина. Голос дрогнул, а тело начало усиленно потеть, но он постарался снова взять себя в руки.

– Мне сказали, вы здесь должны подождать, – раздраженно отмахнулась секретарша.

Василию Геннадьевичу всегда казалось, что сейчас он научит эту девицу хорошим манерам, но, каждый раз вспоминая, что теперь он не в том положении, чтобы кого-то наставлять, он себя останавливал. Вместо норовивших вырваться наружу нравоучений гость принялся разглядывать развешанные на стенах портреты, которые сотни раз видел в государственных кабинетах и во время всех общественных мероприятий. С фотографий смотрели суровые военные лица, ничем не примечательные и не отягощенные, кажется, большим умом. Но одна физиономия показалась новой: худая и вытянутая, не похожая на остальных, с острым подбородком, легким прищуром и улыбкой, затаившейся где-то в правом уголке губ. Надпись под свежим портретом гласила: «Ф. А. Бернард».

«Этот далеко пойдет, урод», – то ли подумал, то произнес Василий Геннадьевич.

– Да, я тут не очень вышел. Хотя я и в жизни так себе, – смешливо протянул человечек, высунувшийся из кабинета.

Василий Геннадьевич весь сжался и робко поспешил к человечку. Он не знал: отшутиться в ответ или сделать вид, что ничего не было. Но когда человечек распахнул дверь и предстал перед ним в полный рост, то Василий Геннадьевич выдохнул. Он увидел перед собой хрупкого и маленького мужчину средних лет, который к слову «опасность» был скорее антонимом, чем синонимом. Так что Гусь просто состроил извиняющуюся гримасу, в этом он преуспел за годы службы.

– Василий Иванович, мы вас ждали!

– Геннадьевич… Очень рад, – ответил он, приготовившись пожать руку.

– Ах, Геннадьевич! Какая же я балбесина! – новый знакомый так сильно ударил себя по рту, что Василий Геннадьевич чуть снова не оробел. – Простите. Какая честь познакомиться с человеком, благодаря таланту которого наша доблестная армия (на этом слове мужчина повысил голос) не посрамилась!

Василий Геннадьевич не знал, что на это ответить. Не знал он также, шутит ли его визави. Если шутит, то жестоко. А это повод снова напрячь мышцы. И, хотя в области рта человечка скользила все та же улыбка, Василий Геннадьевич заглянул ему прямо в глаза, но, казалось, они абсолютно ничего не выражали. Зато и жестокости в них не было. Гость снова выдохнул:

– Прошу прощения, а вы…?

– Я Феликс Анатольевич. Бернард – это фамилия, а то вечно все путают, – мужчина заулыбался уже в третий раз за этот короткий разговор и начал неприятно бегать глазами от рук Василия Геннадьевича к лицу и обратно.

Гусь шагнул в кабинет и ахнул: широкое окно сегодня было распахнуто, а старые жалюзи убрали. Вид, открывавшийся отсюда на Москву, когда-то точно был прекрасен. Сейчас же смотреть сверху на подобие постапокалиптического городского пейзажа было не по себе. К тому же, за время ожидания приема откуда-то набежали тучки. Легкость, с которой Василий Геннадьевич вошел в комнату, вмиг улетучилась, и ему снова поскорее захотелось выйти.

«А выход отсюда только один», – отчего-то подумал гость. Но вслух произнес:

– Очень приятно.

– Да вы присаживайтесь, не стойте. Это все мои мещанские повадки. Знайте, ведь я не среди элиты вырос, как вы, всех церемоний не знаю. Вы уж извиняйте меня заранее!

Последнюю фразу Феликс Анатольевич проговорил нарочито неграмотно и даже театрально, и сел не напротив, а с боку от Василия Геннадьевича.

– Знайте, у нас с вами много общего: я изучил ваши работы, – после небольшой паузы продолжил Феликс, жестикурия. – Впечатляет, впечатляет… Одни экзоскелеты с возвращением на базу чего стоят. Я смотрел все эти видео: солдаты спускаются безо всяких парашютов с этого гигантского колеса, как оно называлось? «Орбита»? Вот это махина, колесо обозрения во время настоящего боя, напичканное нашими… Они делают работу, а потом оно их забирает, и ведь это все с помощью одних только магнитов! С ума сойти, как вы смогли рассчитать, когда и каким образом колесо увеличивает и уменьшает их мощность. Да не удивляйтесь вы так, я же говорю, внимательно прочел ваши самые известные труды.

Василий Геннадьевич видел «Орбиту» в действии и не раз, но только на учениях – больших, на несколько стран. Ему за то изобретение медаль вручал сам Главнокомандующий. Несколько приятных кадров прежней жизни встали перед глазами бывшего инженера.

– А солдатские шлемы? Гениальная идея: тренировать солдат в виртуальной реальности. Это же отличная психологическая подготовка. Знайте, ведь в какой-то момент человек забывает, что он на войне реальной, не в тренажерке, и не боится, идет в бой. Не знает усталости, не сдается, бросает, стреляет, бросает…

Теперь память Василия Геннадьевича достала из запасов четкую, выверенную с местностью графику, блестяще выполненная работа! Но потом вдруг появилось лицо тестя в военной каске, и инженер поморщился.

– А вы над чем сейчас работаете, если это, конечно, не секрет?

Василий Геннадьевич снова не понял, подтрунивает над ним собеседник или нет.

– Да в последнее время как-то… не до этого было.

– О, да, мои коллеги, знайте, они кого угодно лишат вдохновения! – Феликс снова издал оборванный смешок. – Но только не вас. Ваши труды, вы снова нужны Родине.

– Мои труды? – от удивления Василий Геннадьевич захотел привстать.

– Труды, идеи, разработки, – затараторил Феликс, поднимаясь вслед за гостем, но передумал, увидев, что тот снова сел на стул.

– Феликс Анатольевич, мне не до ваших игр, я это все не – умею!

Василий Геннадьевич произнес последнюю фразу как можно более просто, по-детски, хлопнув себя обеими руками по коленям. Он подумал, что Бернард тут же кинет своим смешком в ответ, но тот наоборот перестал улыбаться.

– А мы с вами не играем.

Феликс Анатольевич медленно поднялся с самым серьезным видом и встал к гостю спиной, смотря в распахнутое окно. На фоне руин, чернеющих пустых строений и густого темно-серого неба его силуэт выглядел по-супергеройски торжественно. А серьезный тон, дотоле разговору не свойственный, добавили словам чиновника опасные нотки. У Василия Геннадьевича внутри опять все сжалось. Теперь он абсолютно ничего не понимал: молчать или говорить, отвечать или спрашивать.

– Мой географический кретинизм мешает мне понять: ваша лаборатория находилась ведь вон там? – Феликс ткнул пальцем в сторону северо-запада.

При этих словах он повернулся, и Василий Геннадьевич снова посмотрел в глаза собеседника, и в этот раз уже не мог с уверенностью утверждать, что в них не было никакой жестокости.

Дверь в кабинет приотворилась.

– К вам из отдела кадров.

Чиновник не двинулся с места, но повернул голову на бодренький голосок уже знакомой секретарши и кивнул. Василий Геннадьевич впервые мысленно поблагодарил эту девицу.

– Феликс Анатольевич, я не помешал? – тихо и уважительно произнес входящий.

– Мы только вас и ждали, – в голос Феликса вернулось радушие, а на лицо – улыбка.

Василий Геннадьевич обомлел, увидев бывшего сотрудника своего отдела кадров. Спичкин! Жив-здоров, да еще и работает на них! Василий Геннадьевич отчего-то был уверен, что все, кого он когда-то знал по службе, сейчас либо заграницей, либо плохо себя чувствуют, но никак не ожидал встретить кого-то в новой роли начальника кадрового департамента. Инженер невольно привстал, потом спохватился, что может выдать бывшего коллегу, и стал искать в глазах Спичкина ответ, как же ему стоит себя повести. Но Спичкин быстро разрешил ситуацию:

– Василий Геннадьевич, сколько зим, сколько лет!

«Две зимы», – подумал про себя Василий Геннадьевич, но вслух произнес:

– И ты здесь, ну, я рад тебя видеть.

– А то, где же быть? Кто, если не мы, построит новую Россию!

Они обнялись, как старые приятели.

– Феликс Анатольевич, – извиняюще протянул Спичкин, передавая папку в руки своего нового начальства. – Вот, принес на подпись. Когда же Василий Геннадьевич к нам выходит?

– Это надо у Василия Геннадьевича спросить, – Феликс постучал по папке пальцами левой руки. – Что, Василий Геннадьевич, когда же вы к нам выходите?

– Простите, я… не совсем понимаю.

Спичкин и Феликс Анатольевич посмотрели на Василия Геннадьевича так удивленно, что тот стал размышлять, не договорился ли он уже о чем-то с Феликсом, да так, что не заметил.

Его бывший коллега положил папочку с документами на край стола, у которого сидел ошарашенный Василий Геннадьевич. Инженеру показалось, что ему только что подмигнули.

– Ну я вас оставлю, – при этих словах Спичкин как ни в чем не бывало вышел.

Василий Геннадьевич дрожащими руками начал перелитывать документы, пытаясь вчитаться в содержание, но не мог уловить ни слова. Тогда он вспомнил, что надо найти в этой кипе лист с названием «Трудовая инструкция», но такой страницы не было.

Феликс некоторое время еще смотрел на дверь вслед Спичкину, будто погрузившись в свои мысли, и внезапно сказал:

– Не ищите, я вам так расскажу. Ваша задача: доработать то, что начали. Вы же меня понимаете, я думаю, прекрасно понимаете. Людям нужна новая реальность, как солдатам нужен был драйв. Людям нужна жизнь, ухоженные улицы и целые дома, а нам нужно время. Теперь ваше изобретение послужит на благо мира, а не войны.

– Ученым можешь ты не быть, но гражданином быть обязан, – вздохнул Василий Геннадьевич.

– Простите?

– Но позвольте, Феликс Анатольевич, какой толк сейчас от этого изобретения? Да вы… Да кого вы заставите снова носить на голове эту посудину? Люди больше не захотят уходить из реальности.

– Из такой – захотят. Или вы скажете, что им нравится изо дня в день смотреть на все это? – Феликс указал на вид за окном.

– Но это ведь не на веки вечные, и не после такого восстанавливалась страна. Вспомните историю в конце концов: пожар двенадцатого года, наступление немецких войск…

– На новый город уйдут годы, десятилетия. А люди хотят жить в нем здесь и сейчас. Русский человек вообще не умеет ждать. Точнее он умеет терпеть, это он отлично умеет. Но если дело не касается «здесь и сейчас». Если прямо здесь и прямо сейчас его не убивают, он терпит, пока это «здесь и сейчас» и не наступит. И всегда кажется, что наступит оно нескоро. Но если «здесь и сейчас» уже наступило, то он скорее выбросится из окна, чем потерпит еще хоть чуть-чуть.

Только сейчас Василий Геннадьевич заметил, что деревенский выговор и нелепые смешки Бернарда куда-то исчезли.

– Василий Геннадьевич, – продолжил Феликс уже спокойнее. – Мы же не изверги какие, людям нужна надежда. Без надежды им не продержаться.

– «Уснешь, опять начнешь сначала, и повторится все, как в старь».

– Норовят отпасть то Юг, то Урал, вы же новости читаете? А нам надо сплотиться. Кавказ мы уже потеряли. Восток вот-вот проведет референдум, им Китай оказался милее Родины!

– Кстати, референдум. Вы ведь человек, я подозреваю, партийный. А не ваша ли партия демонстративно сожгла тысячу шлемов, когда были выборы?

– Положим, сожгла. Представим, что не тысячу.

– И как же теперь вы, скажем так, с репутационной точки зрения, эти каски снова на головы людей наденете?

– Но, но, Василий Геннадьевич, давайте не будем мешать апельсины с помидорами. То было военное время, военная реальность. А люди не хотели идти Родину защищать, выросло поколение, как его там, жалких пацифистов. Надо было народ из домов вытаскивать, из конур, куда все попрятались. Но сейчас другое дело. Графика будет новая, радужная, будущее, которого вы себе и представить не можете! Программу уже почти написали, ваш выход! – Феликс Анатольевич щелкнул пальцами.

– Феликс Анатольевич, я ведь уже давно ни при делах, я на пенсии…

– Вы, Василий Геннадьевич, счастливый человек. Вы знаете, сколько жителей столицы ежедневно падает из окон? А я вот сводки читаю.

– А вы их не читайте.

– Да куда уж мне, я по долгу службы обязан. Я обязан жить в этой вашей, как вы говорите, реальности. А людям-то за что такое наказание? Их реальность должна быть лучше. Желание жить – вот что надо вернуть людям. А для этого надо побороть внутреннего врага, внутреннего Змия.

Феликс Анатольевич встал и возбужденно зашагал по кабинету, грациозно размахивая руками, будто дирижер перед оркестром, и продолжая вещать что-то о будущем России. А может, Василию Геннадьевичу все это показалось. Он уже плохо слышал.

– Ну так что? Вы подпишите? – закончил наконец свою речь чиновник.

– Мне надо посоветоваться, позвонить, можно? – отчего-то Василий Геннадьевич стал смелее, сам подошел к стационарному телефону, который лежал у края стола возле окна, и поднял трубку.

Теперь уже Феликс не совсем понимал, что происходит, но кивнул. Ему стало интересно, кому будет звонить старик. Клавиши на телефоне залипали, и Василию Геннадьевичу приходилось сильно давить на них, но он делал это уверенно, будто от этого зависел вопрос всей его жизни.

– Варя, Варенька, – протянул весело Василий Геннадьевич.

– Папа! Я даже не поняла, где звонит, так давно телефон не звонил, не представляешь. А ты откуда звонишь, что случилось? – голос дочери стал тревожным.

– Я получил работу.

– Ты о чем? Какую работу? Пап, ты где?

– Ничего не случилось, говорю же: меня снова берут на работу. В Комитет. Ну, дома объясню. Давай. Люблю тебя.

Это «люблю тебя» Василий Геннадьевич, обращаясь к дочери, быть может, произнес впервые в жизни. Только сейчас, положив трубку, он подумал над этим и усмехнулся.

– Так что, все, значит, вы решились? – по-доброму спросил Феликс Анатольевич, приготавливаясь пожать руку.

– Решился, – ответил Василий Геннадьевич.

Затем он повернулся, поправил костюм и вышел в окно.

Тело Василия Геннадьевича лежало бы на асфальте до следующего утра, пока дворник не уберет его. Но Василий Геннадьевич был хитер: Комитет – чуть ли не единственное здание в городе, лежать под окнами которого было непозволительно. Поэтому дворнику со сломанной лопатой, который оказался неподалеку, пришлось в тот день отработать сверхурочно, как всегда, без оплаты.

– Ууу, вот так вас и спасай от хулиганов, вот и вся благодарность – сказал уборщик, принимаясь за работу.