Генерал армии А. А. Епишев [Александр Иосифович Скрыльник] (fb2) читать постранично

А. И. Скрыльник ГЕНЕРАЛ АРМИИ А. А. ЕПИШЕВ

Об Алексее Алексеевиче Епишеве

Не стыжусь сегодня признаться: я всегда внутренне готовился к встречам с этим человеком.

Встреч было много — и тогда, когда я работал помощником начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота по комсомольской работе, а позднее заместителем начальника ГлавПУ — начальником управления пропаганды и агитации, и когда я надолго уезжал из Москвы, был членом Военного совета — начальником политуправления Забайкальского военного округа, Группы советских войск в Германии. В любое время телефонный звонок от Алексея Алексеевича заставлял невольно подтягиваться, собираться, словно перед экзаменом.

Есть люди, с которыми можно легко и просто поговорить на любую тему. Уйдешь от такого человека и думаешь про себя: о чем же был разговор? Чем обогатил он мысль? Какую пищу дал уму и сердцу? А вот каждый разговор с Алексеем Алексеевичем, каждая встреча с ним требовали полной духовной мобилизации, определенного напряжения, сосредоточения в уме всех знаний, опыта, наблюдений. Каждая встреча, как важный рубеж на каком-то отрезке времени.

Я знал, что, когда встречусь с Алексеем Алексеевичем, нужно будет отмести, отбросить все свои будничные заботы и заставить себя подняться на совершенно новый, более высокий и значительный уровень мышления, на его, Епишева, уровень. Он же мыслил крупно, с размахом, нередко в масштабе партии, государства, и безусловно армии и флота, не иначе.

В конце своей жизни Алексей Алексеевич стал хуже слышать. Все больше сказывалась фронтовая контузия. Казалось, что он не слышит тебя. Начинаешь напрягать голосовые связки. А он улыбнется и вежливо попросит не кричать. Тогда-то и начинается настоящий разговор, в котором ты должен предъявить все, что узнал, обдумал, совершил или запланировал совершить. Он знал военное дело, партийно-политическую работу до тонкостей. Поэтому и от собеседника требовал предельной точности, знания предмета, ясных и веских аргументов, обобщений, лаконичных и существенных выводов.

Помнится, как-то приехал я из Читы на совещание руководящего состава армии и флота и по традиции, сложившейся в отношениях между нами, заглянул к Алексею Алексеевичу. Он вышел из-за стола, тепло пожал руку. Сели. Я, стараясь быть лаконичным, доложил о политико-моральном состоянии войск Забайкальского военного округа, о партийно-политической работе. А потом решил, как говорится, «поплакаться в жилетку». Дескать, контингент войск у нас не самый лучший. Есть среди солдат судимые, имеющие приводы в милицию, высок процент безотцовщины...

— Так, так, товарищ Лизичев, значит, контингент, говорите, не тот? — переспросил меня Алексей Алексеевич. Была в его голосе неподдельная заинтересованность и, как мне тогда показалось, желание помочь.

Я «клюнул» на эту «заинтересованность». Поддал, что называется, жару.

— При таком контингенте да при нашем забайкальском климате... Потом же трудности с обустройством, у нас есть части, которые живут в палатках. Некоторые пасуют перед трудностями, грубо нарушают дисциплину, идут под трибунал. Вы же за это не жалуете.

— Ругают, значит? — вяло и с явной иронией в голосе переспросил Епишев. — А меня, думаешь, не ругают?

Он повел рукой, словно приглашая меня в союзники, показывая всем видом, что у нас есть что-то общее, свое, что сближает, роднит нас.

— А что, товарищ Лизичев, давайте сделаем так: ваших людей направим в Москву, Ленинград, Киев, Минск, а из центра — к вам. Как вы на это смотрите?

Я все понял.

— Алексей Алексеевич, у меня больше нет вопросов. Разрешите идти?

Епишев улыбнулся. Тепло попрощался со мной, пожелав доброго здоровья и хорошей службы. На первом же совещании в штабе и политуправлении округа я сказал, что надо работать с теми людьми, которые есть. Лучших нам никто не даст. Вспомнил слова В. И. Ленина о том, что для новой жизни мы не растим людей в парниках. А поэтому надо вооружать себя терпением, величайшим упорством, энергией в борьбе за крепкую воинскую дисциплину, за новый моральный облик, новую психологию человека в шинели.

Алексей Алексеевич не любил нытиков, людей, жалующихся на душевную усталость. Не терпел тех, кто свою работу делал как бы из-под палки, тех, кто не служил самозабвенно, а словно отбывал повинность. На всю жизнь, пожалуй, ему удалось сохранить в характере, образе мыслей себя — комсомольца двадцатых годов.

Мальчишкой вступив в комсомол, он стал заводилой среди молодых рабочих астраханских бондарных мастерских. Комсомольская ячейка: до ранних петухов комсомольские собрания, диспуты до хрипоты, чтение полуграмотным мастеровым газетных новостей, борьба с оппозицией в молодежном движении.

Потом комсомольская работа. Три года, как три зарубки в памяти. Он говорил, что они снабдили его душевной энергией на всю оставшуюся жизнь. Здесь, считал он, прошел свои