Учение Коперника и религия: Из истории борьбы за научную истину в астрономии [Григорий Абрамович Гурев] (fb2) читать онлайн

Г. А. Гурев УЧЕНИЕ КОПЕРНИКА И РЕЛИГИЯ Из истории борьбы за научную истину в астрономии

Академия наук СССР

Научно-популярная серия

Издательство Академии наук СССР

Москва 1961

Введение

Наука о небесных телах и небесных явлениях — астрономия — занимается изучением космоса, вопросами о строении Вселенной и господствующих в ней закономерностях, а в связи с этим также о природе, происхождении и развитии ее отдельных многообразных частей.

Астрономия является одним из древнейших разделов естествознания, так как она возникла из первостепенных практических потребностей людей, потребностей, связанных с ориентировкой во времени и пространстве. Особенно велико ее идеологическое значение, ибо освещаемый ею круг вопросов чрезвычайно важен для формирования передового, научно-материалистического мировоззрения. Данные этой науки разрушили религиозное представление о Вселенной и месте в ней Земли, а тем самым сыграли огромную роль в выявлении антинаучного характера религиозных воззрений. Астрономия сильнейшим образом способствовала укреплению единственного правильного взгляда на задачу науки — познать мир таким, каков он в действительности — в целях его изменения в интересах человеческого общества.

На наших глазах на основе последних достижений научной теории, техники и производственной практики возникла новая отрасль знания — астронавтика, или космонавтика. Благодаря ей установленная ранее объективная истинность основных завоеваний астрономического знания стала не только убедительной и наглядной, но даже вполне ощутимой. Астронавтика дала человеку возможность непосредственно исследовать просторы космоса с помощью искусственных спутников Земли, космических ракет и межпланетных станций, так что астрономия начинает превращаться из наблюдательной науки в экспериментальную. Запуск этих своеобразных небесных тел земного происхождения, впервые с большим успехом осуществленный в Советском Союзе, ярко продемонстрировал непреоборимую мощь человеческого ума.

Астрономическая наука исходит из убеждения, что она имеет дело с реальными небесными телами, т. е. с объектами, существование которых не зависит от того, наблюдает их человек или нет. Многовековой опыт науки свидетельствует о том, что она правильно отражает действительность, способна найти объективную истину, так как ее представления о мире могут быть тем или другим путем практически проверены и практически использованы.

Наилучших результатов астрономия добилась при изучении тел Солнечной системы — самой близкой к нам части Вселенной. С возникновением астронавтики часть Солнечной системы стала уже объектом непосредственных экспериментальных исследований, что знаменует собою начало новой эпохи — эпохи завоевания космических просторов человеком. Это дало опытное подтверждение уже ранее установленного наукой факта материального единства Вселенной — единства «земного» и «небесного».

На примере астрономии можно отчетливо видеть, что новые научные открытия, как правило, становятся ареной ожесточенной идеологической борьбы противоположных мировоззрений — материалистического и идеалистического. Борьба эта продолжается и в настоящее время и принимает многообразные формы, так как идеализм при помощи всевозможных ухищрений старается прийти на помощь религиозному представлению о Вселенной. Но развитие астрономии особенно ясно показало несостоятельность этих ухищрений, еще и еще раз продемонстрировало непримиримость научных знаний и религиозной веры.

В течение тысячелетий люди судили о мире только на основе поверхностных непосредственных ощущений, на основе того, что видели своими глазами, не подвергая видимое критической проверке. Поэтому создалось впечатление, что существует только один мировой центр — постоянный и неподвижный, вокруг которого происходит движение всех небесных светил; его занимает Земля — ядро Вселенной, а весь остальной мир является как бы оболочкой Земли. С этой точки зрения, все тела стремятся к неподвижному центру мира, т. е. к центру земного шара, так что этот шар является средоточием всего мира, основным и важнейшим телом Вселенной.

Это укоренившееся представление было опровергнуто великим польским астрономом Николаем Коперником (1473―1543), который положил начало современной науке о Вселенной. Коперник выявил строение той группы небесных тел, которая была названа Солнечной системой, и определил место, занимаемое в ней Землей. Оказалось, что Земля представляет собой не центральное тело Вселенной, а одну из планет, обращающихся около Солнца.

Однако учение Коперника — коперниканство — умозрительно допускало два толкования: узкое и широкое, т. е. в прямом и общем смысле. Вначале ученые понимали это учение довольно узко, так как считали, что Солнце, которое находится в центре движения планет, является центром Вселенной, которую они представляли себе конечной, ограниченной «сферой неподвижных звезд». Такова была точка зрения самого Коперника, и ее поддерживали многие его сторонники (в особенности такой выдающийся ученый, как Иоганн Кеплер). Но вскоре великий итальянский мыслитель Джордано Бруно (1548―1600) сообщил этому учению весьма широкое толкование, заявив, что не только земной шар, но и вся Солнечная система не является важнейшей частью Вселенной. Этот философ показал, что коперниканство логически ведет к выводу: Вселенная бесконечна и Солнце — лишь одна из бесчисленных звезд. Он выдвинул учение о множественности обитаемых миров, т. е. о возможности органической жизни за пределами Земли, в разных областях мирового пространства.

Долгое время церковники не хотели мириться с учением Коперника, так как оно означало отказ от теологии, религиозной мысли в науках о природе. Их возмущало то, что это учение «низвело» Землю до ранга планеты: это представление они объявили еретическим и в борьбе с ним уверяли, будто учение Коперника не дает нам объективной истины, а является лишь удобной для ученых математической фикцией. Что же касается широкого толкования учения Коперника, то церковники указывали, что оно ведет к выводам, которые полностью идут вразрез с библейской картиной мира и совершенно неприемлемы для богословской мысли.

Своим учением Коперник в основном решил вопрос не о строении Вселенной, а о строении лишь ее ближайшей к нам части — Солнечной системы. Представление о «сфере звезд» не было существенным элементом этого учения, и оно было разрушено уже к концу XVII в. Уже первые успехи изучения звездного мира подтвердили правильность точки зрения Бруно и привели к появлению ряда интересных мыслей о строении Вселенной. В наше время астрономы при помощи мощных орудий исследования сделали важные открытия, позволившие им создать общее представление о строении бесконечной Вселенной. Но это явилось закономерным, логически неизбежным результатом того переворота в астрономической науке, который произвел Коперник своим представлением о Земле как одной из планет Солнечной системы.

В настоящее время уже нет таких церковников, которые осмеливались бы отрицать, что Земля — одна из планет, а Солнце — одна из звезд. Но история борьбы церковников с этим представлением не может быть забыта, так как она имела ожесточенный характер и не являлась случайным недоразумением.

В этой работе мы рассмотрим ряд моментов из истории этой идеологической борьбы, развернувшейся вокруг представления Коперника о Земле, представления, лежащего в основе всей современной астрономической науки. Вместе с тем мы остановимся на отношении церковников и других защитников религии к учению Бруно об обитаемости многих планет, обращающихся вокруг далеких солнц, так как это позволит выявить «еретический» характер широко понятого коперниканства. Наконец, мы уделим некоторое внимание различным современным попыткам фидеистов в той или иной мере реабилитировать некоторые элементы докоперниковской картины мира. При этом мы будет касаться преимущественно истории борьбы науки с религией, так как выявление несостоятельности ухищрений фидеистов по существу означает борьбу науки против религии.

Николай Коперник

Размеры этой книги не дают возможности осветить эволюцию коперниканства и историю распространения этого учения в разных странах Европы и в России. В связи с этим мы не останавливаемся на характеристике путей развития астрономии от Коперника до наших дней. Да в этом и нет необходимости, так как нельзя сводить всю астрономическую науку только к широкому толкованию коперниканства. К тому же по существу дальнейшее развитие астрономии очень мало затрагивало тот фундамент науки о Вселенной, который был заложен Коперником и его великими продолжателями.

Таким образом, мы имеем здесь дело в основном с исходным пунктом узко понятого коперниканства — учения о Земле как планете — и с важнейшим пунктом широко понятого коперниканства — учения о множественности обитаемых планет. Эти два учения встретили наибольшее сопротивление со стороны церковников и стояли в центре идеологического конфликта, происходившего между представителями науки и религии. Знакомство с этим конфликтом полезно также потому, что отголоски его в той или иной мере все еще проявляются в высказываниях современных открытых и скрытых сторонников религиозного мировоззрения.

Уже из этого факта видно, что идеологическая борьба остро проявляется не только в общественных, но и в естественных науках. Эта борьба определяется существованием таких классов, которые заинтересованы в сохранении религии для народных масс. Поэтому наибольшей остроты она достигала в тех случаях, когда ученые делали открытия, являвшиеся поворотными пунктами в развитии естествознания. Ведь значение этих научных открытий выходило далеко за пределы той науки, в которой они были сделаны: научные открытия затрагивали коренные вопросы мировоззрения и резко сталкивались со всеми религиозными верованиями.

Именно такого рода важным открытием и было создание Коперником учения о Солнечной системе. Оно означало первый решительный шаг на пути выявления положения Земли во Вселенной, а вместе с тем — тяжелый удар по тем представлениям о мире, которые освящены религией. Только благодаря этому новому учению о Земле и небе началось буквально бурное развитие астрономии.

Джордано Бруно

В результате эта наука достигла выдающихся успехов — она дает возможность с поразительной точностью предвидеть ряд событий (например, положения планет, спутников, комет).

Это обстоятельство нельзя недооценивать, так как всякая религия учит, что человек — «раб божий». Отсюда служители культа делали вывод, будто человек не должен стремиться что-либо познать и тем более что-либо изменить в окружающем его мире.

На протяжении тысячелетий религия внушала людям мысль о слабости человека, о его бессилии проникнуть в тайны Вселенной, о его неспособности выйти за пределы Земли. Но развитие астрономической науки, начатое под влиянием коперниканства, и в особенности вторжение человека в космос, которым ознаменовалось наше время, заставило церковников перевооружиться. Они в настоящее время пытаются использовать астрономию в своих целях, несмотря на то, что именно эта наука нанесла ряд особенно тяжелых ударов по религиозному мировоззрению. Однако мы здесь убедились в том, что попытки теологов втиснуть завоевания астрономии в «прокрустово ложе» религиозных догм крайне неуклюжи, так как они по существу противоречат самым основам, самой сущности религиозного мировоззрения.

На примере астрономии с особой ясностью видно, что не религия, основанная на пустых фантазиях, а знание, опирающееся на подлинные факты, дает нам правильную картину мира. Успехи этой науки в связи с достижениями физики не оставляют сомнения в том, что человек — не бессильный раб, так как неуклонно растут возможности познания природы и подчинения ее людям.

В своем движении вперед, по пути к коммунизму советские люди одержали ряд блестящих побед не только в области хозяйства, но и в освоении космоса. Это им удалось потому, что они вооружены материалистическим мировоззрением, которое базируется на подлинной науке и отвергает религиозное представление о мире. Одной из характерных черт этого мировоззрения является то, что оно проникнуто оптимизмом — убеждением в безграничные возможности человеческого разума.

Глава первая. Идеологическое значение коперниканства

1

Опубликование Коперником своего учения о мире явилось величайшим событием не только в науке о небесных телах, но и в истории человеческой мысли в целом. Этого ученого нередко и вполне справедливо называют человеком, «остановившим Солнце и двинувшим Землю», так как он нашел ряд серьезных оснований отвергнуть вековое убеждение в обращении Солнца (а также звезд) около неподвижной Земли. Это дало ему возможность научно обосновать новую «систему мира», согласно которой Земля вращается в течение суток вокруг ее воображаемой оси и вместе с тем обращается в течение года вокруг Солнца.

Как известно, в «священном писании» содержится сказание о чуде, связанном с именем полководца Иисуса Навина, который повелел остановиться Солнцу в Гидеоне и Луне в долине Аялонской, что и помогло ему успешно завершить сражение с врагом.

Карл Маркс видел величие Коперника в том, что эта религиозная легенда нисколько его не смутила, т. е. в том, что он шел своей дорогой — дорогой ученого.

Коперник считал «неестественным» приписывать движение всему небесному своду, а покой — одной лишь Земле, которая бесконечно меньше того, что называют небесным сводом. При этом он указывал на неимоверную скорость, с которой старая система мира заставляла отдаленнейшие планеты и звезды описывать свои круги в течение суток вокруг такого небольшого тела, как Земля. Коперник утверждал, что суточное вращение небесного свода с востока на запад лишь видимость, которая обусловлена тем, что в действительности Земля в течение суток совершает оборот вокруг собственной оси с запада на восток.

Поскольку речь идет об относительных движениях, как будто совершенно безразлично, примем ли мы, что небесные светила движутся относительно нас или же, напротив, мы движемся относительно них. Однако, держась «чувства реального», Коперник доискивался такой теории, которая была бы физически наиболее правдоподобной и истинной, т. е. давала бы правильную картину мира. Поэтому он считал, что небесные явления должны быть объяснены именно движением Земли; он говорил: «Так как небо есть общее, все содержащее и таящее в себе вместилище, то отнюдь не видно, почему не приписать движения скорее содержимому, чем содержащему, вмещенному, чем вмещающему».^[1]

Докоперниковская астрономия, исходившая из представления о неподвижности Земли в центре мира, нашла свое завершение главным образом в системе мира, разработанной около середины второго века нашей эры знаменитым александрийским астрономом Клавдием Птолемеем. Эта система мира, подобно ей предшествовавшим, пыталась прежде всего объяснить (точнее — геометрически представить) наблюдаемые «неравенства», или неправильности в перемещении Солнца, Луны и планет среди определенных созвездий.

Дело в том, что движение этих небесных светил не происходит равномерно, а движение планет Меркурия, Венеры, Марса, Юпитера и Сатурна к тому же представляет собой кривую линию с завитушками — «узлами». Каждая из планет то продвигается вперед, то как бы останавливается на некоторое время, то возвращается назад, а после новой остановки продолжает свой путь вперед. Птолемей считал, что эти факты могут быть объяснены при помощи комбинации ряда равномерно-круговых движений.

Согласно этой теории, планеты движутся по особым малым кругам — эпициклам, а центры эпициклов движутся по окружностям других кругов — деферентов — с постоянной скоростью. Другими словами, каждая планета движется по кругу, но центр этого круга не Земля, а некоторая математическая точка, которая сама движется, описывая круг вокруг Земли. По мере обнаружения все более и более тонких деталей небесных движений пришлось к каждой планете прибавить второй, третий, четвертый и т. д. эпициклы, так что число кругов со временем возрастало — в эпоху Коперника насчитывали более восьмидесяти эпициклов.

Конечно, система Птолемея была очень громоздка, но главный ее недостаток не в этом: она страдала тем, что вела к выводам, которые не совпадали с данными наблюдений. Так, ей противоречили данные, касающиеся изменения видимого диаметра Луны и изменения видимой яркости планет.

Это обстоятельство до такой степени поразило Коперника, что оно навело его на мысль, что система Птолемея является математической фикцией, и не отражает действительности. Укрепившись в этой мысли, он решил посвятить свою жизнь разработке новой системы мира, исходящей из представления о движении Земли. Сущность ее заключается в том, что расположение планет в пространстве и видимые неправильности в их движениях становятся понятными при допущении, что планеты связаны не с Землей, а с Солнцем, а Земля не только вращается вокруг оси, но и перемещается в пространстве. Оказывается, что в этом случае орбиты, или пути известных тогда планет не так уж неправильны, как их принимали в течение тысячелетий. Правда, что Копернику так и не удалось освободить полностью свою систему мира от эпициклов, ибо он, подобно древним астрономам, исходил из положения о равномерно-круговом движении планет. Лишь впоследствии неправильность этого положения была доказана Кеплером, который, руководствуясь основным содержанием коперниканства, выявил особенности движения планет и тем самым нанес окончательный удар по теории эпициклов.

Коперник ясно показал, что пути планет кажутся запутанными только потому, что их наблюдают с подвижной Земли из разных точек пространства, но если наблюдать их находясь на Солнце, то они будут кругами. Другими словами, Коперник пришел к заключению, что планеты не движутся вокруг Земли, как это раньше думали, а совершают вместе с Землей круговое обращение вокруг Солнца.

Таким образом, было сделано весьма смелое представление, которое было названо гелиоцентрической системой мира (от греческого слова «гелиос» — Солнце). Согласно ему, не Земля, а Солнце находится в центре планетного мира, причем Земля является лишь одним из небесных тел — такой же планетой, как и остальные. Что же касается наблюдаемого нами суточного обращения (с востока на запад) Солнца и других небесных тел вокруг Земли, то, по этому представлению, это лишь иллюзия, вызванная суточным вращением (с запада на восток) Земли вокруг самой себя.

Астрономический смысл своего учения Коперник, подобно Птолемею, видел главным образом в объяснении наблюдаемых нами особенностей движения планет — их «узлов» — прямых и обратных движений. Но, в отличие от Птолемея, он считал, что для удовлетворительного объяснения этих особенностей прежде всего необходимо отказаться от укоренившегося и освященного библией представления о Земле как центре всего мира. Необходимо «развенчать» Землю, превратить ее в одно из небесных тел, в одну из планет, находящуюся между Венерой и Марсом и обращающуюся вместе с другими вокруг Солнца. Так как эти планеты отстоят от Солнца на различных расстояниях и описывают свои орбиты в различные промежутки времени, то движения планет кажутся нам весьма сложными, извилистыми, запутанными. Например, если планета Юпитер, обращающаяся вокруг Солнца почти в 12 лет, описывает в своем видимом пути 12 «петель», то это потому, что каждая петля в пути планеты соответствует обороту Земли вокруг Солнца. А это значит, что каждый завиток в видимом движении планет есть не что иное, как отражение в их пути орбиты Земли, с которой мы ведем наблюдение.

Характерно следующее обстоятельство: Коперник обратил внимание, что в самой системе Птолемея имеются такие детали, которые наводят именно на эту мысль. Эти детали могут быть поняты лишь в том смысле, что истинное годовое движение принадлежит не Солнцу, а Земле, так что неподвижным центром планет является не Земля, а Солнце. Поэтому Коперник настаивал на том, что сложные, извилистые перемещения всякой планеты по небу происходят потому, что перемещается вокруг Солнца не только планета, но и Земля, так как мы смотрим на движущуюся вокруг центрального тела планету все время с разных точек небесного пространства. Исходя из этого представления, Коперник вывел науку о небесных явлениях из того тупика, в котором она пребывала почти полтора тысячелетия — со времени Птолемея.

Особенно важно то, что он впервые в истории астрономии вычислил непосредственные расстояния планет от Солнца, выраженные в радиусах земной орбиты, т. е. довольно точно выяснил план Солнечной системы. Если до Коперника астрономы, имея понятие о планетах, не знали ничего о Солнечной системе, как таковой, то Коперник по существу открыл для нашего познания Солнечную систему. Тем самым он сильно «раздвинул» размеры Вселенной, так как исходил из смелой идеи о громадных, сравнительно не только с Землей, но и со всей Солнечной системой, размерах Вселенной. Он знал, что перемещение Земли по ее орбите должно вызывать кажущееся (так называемое параллактическое) смещение положения звезд на небосводе, т. е., что звезды должны в течение года описывать большие или меньшие круги и являться наблюдателю каждый раз на другом месте. Коперник также знал, что эти смещения настолько ничтожны, что их в то время никто не наблюдал, и в этом факте он справедливо видел свидетельство того, что расстояние Земли до звезд во много раз превосходит расстояние Земли до Солнца.

Исходное положение нового представления о мире, отстаиваемое Коперником, поражало своей неожиданностью, так как оно «оспаривало очевидность». Ведь оно не только противоречило укоренившимся взглядам, но и отрицало то, что человек привык видеть на небосводе ежедневно, и поэтому казалось «противным здравому смыслу». Если некоторые ученые еще допускали, что Земля вращается вокруг своей оси как волчок, то о том, что она как ядро летит в мировом пространстве и является лишь одним из небесных тел, об этом и думать не хотели, так как это казалось диким, бессмысленным и к тому же противоречило религиозным верованиям.

Все же отдельные элементы гелиоцентрической системы мира мы встречаем уже у некоторых ученых древнего мира. Древнегреческие ученые Гикет и Экфант допускали, что Земля, занимая центральное положение в мире, совершает суточное вращение вокруг своей оси и тем вызывает восход и закат небесных светил. Следующий шаг вперед сделал Гераклид Понтийский (390―310 гг. до н. э.), который пытался объяснить тот факт, что планеты Меркурий и Венера видимы лишь недалеко от Солнца в качестве вечерних и утренних звезд. Он считал, что Земля вращается вокруг оси, причем Луна, Солнце и планеты Марс, Юпитер и Сатурн движутся вокруг Земли как вокруг центра, а планеты Меркурий и Венера обращаются вокруг Солнца, служащего для них центром. Еще дальше пошел великий древнегреческий астроном Аристарх Самосский, который около 270 г. до нашей эры доказал, что Солнце гораздо больше Земли и поэтому не может быть и речи об обращении Солнца вокруг Земли.

В конце концов он выдвинул такую точку зрения, что в центре Вселенной находится Солнце, а Земля обращается вокруг него в течение года и в то же время совершает вращение вокруг своей оси в течение суток.

Однако уже в античном мире весь этот круг смелых идей (в особенности гелиоцентризм) был встречен как «опасный». В средние века он основательно был забыт или же рассматривался лишь в качестве любопытного анекдота.

Следует отметить, что Коперник старательно перечислил древнегреческих авторов, которые в той или иной форме высказывались о движении Земли. Он пытался создать у читателя впечатление, что в числе сторонников представления о движении Земли были некоторые крупные авторитетные древние мыслители. Коперник пишет: «Побуждаемый этим, и я, в свою очередь, начал придумывать движение Земли, и хотя мнение это казалось мне неправдоподобным, я, тем не менее, полагал, что подобно тому как до меня позволялось придумывать произвольные круги для объяснения небесных явлений, так и мне позволено попытаться, не найду ли я для истолкования этих движений более правдоподобные объяснения, предполагая движение Земли».^[2]

В общем ход развития творческой мысли Коперника был таков: сомнения в школьной научной традиции привели его сначала к углубленному изучению античной литературы, затем к принятию античной идеи о движении Земли и, наконец, к развитию собственной системы мира на основе этой давно забытой идеи. Можно согласиться со следующим замечанием немецкого историка науки Л. Ольшки о Копернике: «Он собрал все доступные ему свидетельства, чтобы доказать, что и в древности многие принимали движение Земли и что эта теория имела влиятельных защитников. Мы видим, что самый смелый и гордый из мыслителей этой эпохи был принужден смотреть в прошлое, чтобы найти самого себя, и апеллировать к книгам, чтобы чувствовать себя уверенно в своих собственных мыслях».^[3]

Ссылаясь на древних, Коперник хотел не только указать на тех мыслителей, у которых мы встречаем зародыши элементов его учения, но и защититься их авторитетом, облегчая тем самым распространение нового учения о мире. Ведь стремление к новизне или оригинальности, несогласие со старыми, общепризнанными авторитетами считалось в те времена не только признаком дурного тона, но и просто «греховным» делом.

Характерно, что Коперник назвал как раз тех античных ученых, чьи взгляды меньше всего соответствуют его системе мира, и не упомянул об Аристархе Самосском, учение которого лежит в основе этой системы. На размышление наводит и то обстоятельство, что, как это установлено, в первоначальном тексте своей работы Коперник говорил и об Аристархе, который по праву может быть назван «Коперником древности». По-видимому, чисто тактические соображения побудили Коперника в окончательной редакции труда не упоминать об Аристархе, так как противники последнего объявили его «несерьезным» человеком — безбожником и фантазером, стараясь таким образом дискредитировать его представление о движении Земли в мировом пространстве.

Мы не знаем, приписывал ли Аристарх Самосский обращение вокруг Солнца не только Земле, но и всем планетам, и пытался ли он объяснить видимые неправильности в движении планет. Во всяком случае это было сделано Коперником. Однако и в учении Коперника на первых порах были крупные недостатки. Поэтому среди его противников мы встречаем не только богословов, но и серьезных ученых и философов.

Но как бы ни были серьезны недостатки в учении Коперника, недостатки, понятно, исторически обусловленные, существенно, конечно то, что в своей основе учение Коперника незыблемо; оно произвело настоящий революционный переворот в астрономии, подорвав этим основы религиозного представления о мире. Так, Коперник указывал на неестественность и абсурдность господствовавшего представления, что небесные тела должны в течение суток описывать все возрастающие круги вокруг такого небольшого тела, как Земля. Он справедливо спрашивал: «Почему именно бесконечная Вселенная должна вращаться вокруг ничтожной Земли?» Но богословам не нравился этот вопрос. Как мы увидим ниже, они считали, что Коперник вступал в противоречие с представлением, что для бога, как всемогущего «высшего существа», все возможно.

Впоследствии епископ Ла-Галла «опровергал» движение Земли таким аргументом: «Бог, имея пребывание на небе, а не на Земле, может двигать только небо, а не Землю». Но этот антикоперниканец не заметил, что его высказывание отрицает основное учение религии о всемогуществе бога. Так было и с другими «опровергателями» из церковного лагеря: одно их возражение было нелепее другого, с точки зрения не только науки, но и богословия. Вообще богословы не могли терпимо относиться к учению Коперника о движении Земли, ибо это учение исходило из представления, что Земля является одной из планет. Они видели, что это представление несовместимо с утверждением религии, что человек — венец творения, а Земля — предмет неустанных забот божественного провидения.

«Святая конгрегация» римской инквизиции назвала учение Коперника «пифагорейским учением», желая этим, между прочим, подчеркнуть, будто Коперник ничего нового не дал, что он лишь повторил давно известную вещь. На самом же деле коперникову систему мира не следует смешивать с пифагорейской системой, развитой Филолаем (470―399 гг. до н. э.), так как система Коперника является гелиоцентрической, а система Филолая — пироцентрической. Другими словами, система Коперника помещает Солнце в центре Вселенной и заставляет Землю и планеты обращаться вокруг Солнца, а система Филолая помещает в центре мира некоторый невидимый «огонь» («очаг») и заставляет Землю, Солнце и все прочие части Вселенной обращаться вокруг этого фантастического центрального огня. Общее для этих систем — это представление о том, что Земля не покоится в центре Вселенной, а является одним из подвижных небесных светил. Но между ними есть и заметная разница: по пифагорейскому учению Солнце, как и Земля, представляет собой одну из планет.

Конечно, основные идеи Коперника не могли долго оставаться достоянием лишь узкого круга ученых-специалистов — астрономов, физиков, математиков. В конце концов они должны были сделаться известными и более широким кругам. Неудивительно поэтому, что Коперник долго не решался издать свою книгу «Об обращениях небесных кругов» (правильнее переводить — «орбит»).^[4] В течение десятилетий он сообщал свои астрономические взгляды только весьма узкому кругу лиц. Он понимал, что его учение о мире не только произведет великую революцию в астрономии, но и поколеблет самые основы господствующего мировоззрения. Великое творение Коперника вышло из печати в 1543 г., когда автор уже лежал на смертном одре.

Это было очень тяжелое для науки время, когда действовала «святая римская инквизиция», которая категорически запрещала печатать, читать и продавать какие бы то ни было книги, не одобренные «конгрегацией индекса», т. е. инквизиционной цензурой. Самым страшным обвинением было, конечно, обвинение в ереси.

Коперник предвидел, что его представление о мире своей «новизной и кажущейся нелепостью» вызовет к нему «почти презрение». Действительно, через столетие даже знаменитый философ-материалист Бэкон Веруламский (1561―1626) не хотел поверить, что Земля подвижна и всего лишь одна из планет.

Коперник откровенно рассказывал, что поводом к его исследованиям послужили не столько разногласия между теориями древних, сколько разногласия между данными наблюдений и вычислениями, основанными на этих теориях. Он всецело опирался на данные наблюдений, и недаром его восторженный ученик Георг Ретик (1514―1576), стараясь отвратить от своего учителя обвинение в самонадеянности, писал: «Мой учитель по всему своему настроению далек от того, чтобы отступать от взглядов древних исследователей только из простого стремления к новизне. Это происходит лишь из серьезных оснований, лишь потому, что этого требует само дело». Благодаря учению Коперника наука о небе начала развиваться буквально гигантскими шагами.

Наиболее важные и решительные шаги были сделаны примерно через 70 лет после смерти Коперника двумя гениальными учеными — немцем Иоганном Кеплером (1571―1630) и итальянцем Галилео Галилеем (1564―1642). Первый открыл истинные законы движения планет, позволявшие предвычислять положения этих светил с невиданной до того точностью, а вследствие этого новая система мира получила строго математическое обоснование и развитие, ибо только эти законы окончательно устранили в этой системе все пережитки старой астрономии — эпициклы и пр. Второй же ученый при помощи телескопа значительно расширил наши знания о Вселенной и сделал очевидными обращение планет вокруг Солнца и «земную» природу планет и Луны. Благодаря этому величайшая астрономическая проблема того времени — вопрос о «системе мира» — в основном была решена. Путь же к решению данной проблемы был указан только Коперником, и его имя сделалось знаменем нового естествознания. Многообразная борьба, разгоревшаяся вокруг этого знамени, явилась одним из важнейших этапов в развитии научно-философской мысли, и поэтому она всегда будет привлекать внимание людей.

Галилео Галилей

Дело в том, что выдвинутое Коперником новое учение о мире очень скоро вышло далеко за пределы астрономии и других физико-математических наук, оно произвело переворот, подобный которому трудно отыскать во всей предшествовавшей ему истории человеческой мысли. Новое учение нанесло удар по некоторым важным положениям религиозного мировоззрения и чрезвычайно высоко подняло авторитет передовой науки, науки, порвавшей с теологией, схоластикой, с различными суевериями и заблуждениями.

Подчеркивая это обстоятельство, Энгельс писал: «Революционным актом, которым исследование природы заявило о своей независимости и как бы повторило лютеровское сожжение папской буллы, было издание бессмертного творения, в котором Коперник бросил — хотя и робко и, так сказать, лишь на смертном одре — вызов церковному авторитету в вопросах природы. Отсюда начинает свое летосчисление освобождение естествознания от теологии, хотя выяснение между ними отдельных взаимных претензий затянулось до наших дней и в иных головах далеко еще не завершилось даже и теперь».^[5]

Начавшееся под влиянием учения Коперника освобождение естествознания от «церковного авторитета» было революционным актом, далеко выходящим за пределы науки. Ведь Коперник был одним из титанов эпохи Возрождения, а эта эпоха наступила в силу кризиса феодальной системы, которая была освящена церковью, проповедующей незыблемость экономического неравенства, оправдывающей эксплуатацию человека человеком. Коперник объективно способствовал обострению этого кризиса, так как нанесенный его учением удар по библейской картине мира (церковной «астрономии») по существу был также ударом и по библейской общественной теории (церковной «социологии»). Сознавая это обстоятельство, реакционеры и мракобесы смотрели на новое учение о мире как на ужасающую ересь и всячески старались его опровергнуть, охаять и т. д. Но им не удалось помешать тому, чтобы коперниканство, так радикально изменившее многие старые воззрения, стало краеугольным камнем науки нового времени. В результате им пришлось сдать свои позиции и в той или иной мере приспособиться не только к узко понятому, но и к широко понятому коперниканству.

2

История борьбы между наукой и религией с неопровержимостью свидетельствует о том, что церковники нанесли большой вред прогрессу наших знаний о природе. Но они нападали не на всякое научное открытие, а главным образом на те, которые имели идеологическое значение — подрывали церковный авторитет, т. е. противоречили основным догматам «высших религий». Таким именно открытием и было коперниканство.

Великое значение этого учения состоит прежде всего в том, что оно впервые дало строго научный ответ на старый вопрос о месте Земли во Вселенной.^[6] Противобиблейский характер этого ответа особенно ярко выявил пламенный коперниканец, итальянский мыслитель Джордано Бруно, который сыграл исключительно выдающуюся роль в развитии нового научного мировоззрения. Он показал, что новая система мира неполна и нуждается в дальнейшем развитии: она должна быть дополнена взглядом на Вселенную, основанным на представлении о бесконечности Вселенной в пространстве. Этот вывод гениальный мыслитель смело отстаивал, вопреки религиозным воззрениям, выдержав жестокую борьбу с церковниками, хотя он и закончил жизнь на костре инквизиции как великий мученик свободной научно-философской мысли.

Учение о бесконечности Вселенной Бруно связывал с отрицанием двух принципов старой системы мира — существования центра Вселенной и раздвоения Вселенной на мир подлунный и мир звездный. Он говорил, что Солнце — не центр Вселенной, но, как раз напротив, весь солнечный мир, даже вместе взятый, — не более, чем песчинка, затерянная в пустынях мирового пространства, что каждая звезда — это огромное солнце, вокруг которого плавно носятся планеты, или «земли», что многие из планет населены разумными существами, что миры возникают и исчезают, и т. д. В связи с этим Бруно учил, что ни один из миров (звезд, планет и т. д.) не может рассматриваться как центральный, ибо во Вселенной нет ни периферии, ни центра; эти понятия применимы только к отдельным мирам, но не ко всей бесконечной Вселенной, которая является вместилищем бесчисленных миров.

С тех пор широкую популярность получило великолепное выражение: «во Вселенной центр всюду, а окружность — нигде», т. е. Вселенная бесконечна (по Бруно, — не только в пространстве, но и во времени). Бруно не скрывал того, что это выражение принадлежит выдающемуся мыслителю Николаю Кузанскому (1410―1464), которого высоко ценил за его взгляды, шедшие вразрез с религиозным мировоззрением, несмотря на то, что он занимал пост кардинала. Этот средневековый философ категорически отрицал конечность Вселенной: бесконечность, которую теология приписывала только богу, он распространял также на космос.

В борьбе за учение Коперника, послужившее основой для идей Бруно о бесконечной множественности миров, исключительно большую роль сыграли телескопические открытия гениального физика и астронома Галилея, которого справедливо называют «Колумбом неба». Эти открытия буквально ошеломили мыслящих людей того времени.

Открытия Галилея не только сильнейшим образом обогатили наши знания о небесных телах, но и в полной мере свидетельствовали в пользу учения Коперника о вращении Земли и обращении ее вокруг Солнца. Они говорили о том, что это учение является не удобной «гипотезой», не полезной математической фикцией, а неоспоримой научной истиной, т. е. правильным отражением действительности. Галилей не побоялся отстаивать и распространять свои чрезвычайно важные научные выводы, хотя и отдавал себе ясный отчет в том, что они совершенно неприемлемы для церкви. Великий ученый и мыслитель два раза привлекался к следствию и суду «святой инквизиции» и, хотя дело не дошло до костра, пережил такие страдания, которые делают его одним из величайших мучеников научной мысли.

Впервые к следствию инквизиции Галилей был привлечен в 1616 г., после опубликования им своих астрономических (телескопических) открытий. Тогда именно учение Коперника было официально запрещено католической церковью, а Галилею было строжайше приказано отказаться от пропаганды и разработки осужденного учения. В связи с выходом в свет (после целого ряда цензурных мытарств) большого труда Галилея «Диалог о двух главнейших мировых системах — Птолемеевой и Коперниковой», в котором ясно и остроумно сопоставляются взгляды сторонников этих различных представлений о Вселенной, в 1633 г. начался знаменитый судебный процесс над Галилеем. Закончился этот процесс (который очень трудно было обосновать юридически, вследствие чего инквизиция не постеснялась прибегнуть к подлогу) осуждением Галилея и унизительной комедией «отречения». Стоя на коленях перед инквизиторами и прелатами в рубахе кающегося грешника, «имея перед глазами святое евангелие», семидесятилетний исследователь, пользовавшийся мировой славой, вынужден был объявить заблуждением основы заложенного им, вслед за Коперником, нового представления о мире.

Эти санкции инквизиции, составляющие весьма важный и существенный момент в борьбе церкви с учением Коперника, несомненно, принадлежат к числу наиболее мрачных, позорных фактов в истории человечества и заслуживают самого всестороннего исследования. Недаром литература, посвященная Галилею и его борьбе за новое учение о мире, очень обширна: она насчитывает более двух тысяч названий.

Галилей принадлежал к числу наиболее выдающихся представителей эпохи Возрождения и нового времени. В своей деятельности он выражал интересы новых общественных сил, которые, начиная со второй половины XV в., выступили на широкую историческую арену. Эти силы в идеологической области повели нелегкую борьбу с схоластикой, иезуитизмом и прочим средневековьем и, таким образом, покушались на самые основы, святая святых феодально-клерикальной (католической) идеологии.

Защитники церковной идеологии, нападая на учение Коперника, подчеркивали, что бог всемогущ, а потому его нельзя подчинять необходимости. Дело в том, что Галилей, поясняя один из аргументов Коперника, сравнивал противника представления о суточном вращении Земли с человеком, который, став на купол для обозрения местности, потребовал, чтобы вокруг него вращали всю страну, дабы не трудиться ему поворачивать голову. Поэтому богословы выдвинули против этой точки зрения аргумент о «невозможности подчинить всемогущего бога необходимости», и этот довод приобрел широкое распространение среди антикоперниковцев. Возражая им, Галилей как один из основателей точного естествознания нового времени не переставал отстаивать положение, что в природе все подчинено строгой закономерности. Конечно, духовенство не могло спокойно отнестись к этому, понимая, что принцип естественной закономерности непримирим с представлением о всемогущем боге.

Так, во время подготовки процесса Галилея папа Урбан VIII с горячностью заявил по адресу коперниканцев: «Есть аргумент, на который ни Галилей, ни его единомышленники никогда не могли и не будут в состоянии отвечать. Он состоит в том, что бог всемогущ: если же он всемогущ, зачем же нам желать подчинять его необходимости?»

Папе было указано, что Галилей разбирает вопрос не с богословской, а с научной точки зрения, и что если бог мог устроить мир на тысячу способов, то «нельзя отрицать возможности, чтобы он устроил его и таким способом». Но папа разгорячился и еще раз резко повторил: «Нельзя предписывать богу, не до́лжно налагать необходимости на него!».

Галилей, человек переходной эпохи, немог быть достаточно последователен в борьбе со старым, отжившим, и по этой причине в его научных и философских взглядах встречается немало ошибок, отклонений в сторону идеализма. Это верно и по отношению к Копернику, но в подобных случаях надо подходить к вопросу с исторической меркой: необходимо обращать внимание на то, что именно в широком историческом масштабе является основным, т. е. необходимо отделить существенное от второстепенного. Недаром Ленин указывал: «Исторические заслуги судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно с своими предшественниками».^[7] Главное в жизни, деятельности и исторической роли Галилея — это борьба за революционное, научное, по существу антирелигиозное учение Коперника и в связи с этим борьба за действительную науку вообще, за науку, свободную от сетей теологии.

При этом чрезвычайно важно было то, что эту борьбу против средневековья Галилей вел не в узкой среде ученых и философов, а вынес ее на широкую арену. Главные свои произведения он, как и Бруно, написал по-итальянски, тогда как в то время все ученые писали свои труды на латинском языке (на этом же языке было написано и сочинение Коперника).

Творцы новой «системы мира» — Коперник, Бруно, Кеплер и Галилей — должны быть отнесены к числу наиболее мужественных пионеров передовой науки нового времени. Они не только смело ломали старые представления о мире, но и создавали новые, не считаясь ни с какими препятствиями, ибо цель своей жизни видели в поисках правды.

Как и во всякой идеологической борьбе, в этой борьбе, разгоревшейся вокруг учения Коперника, действовали в конечном счете определенные социально-экономические и политические силы. По существу борьба эта была одним из проявлений классовой борьбы сторонников и противников феодализма.

В борьбе Галилея за учение Коперника особенно наглядно выявилась полнейшая непримиримость истинно научной астрономии к христианскому (как и ко всякому иному) вероучению. В декрете «святой конгрегации» от 5 марта 1616 г. представление Коперника о движении Земли и неподвижности Солнца названо «ложным и целиком противным священному писанию пифагорейским учением», распространение которого может быть «пагубным для католической истины». В связи с этим шестнадцать лет спустя, после выхода в свет «Диалога», Галилей писал к своему другу — законнику и адвокату при парижском парламенте Илии Диодати: «Из верного источника слышу, что отцы-иезуиты наговорили решающей особе (папе), что моя книга ужаснее и для церкви погубнее писаний Лютера и Кальвина».

Учение Коперника было объявлено чрезвычайно вредным, «пагубным» для христианского вероучения главным образом потому, что оно решительно отвергает геоцентризм (и связанный с ним антропоцентризм), который, как увидим ниже, лежит в основе традиционного религиозного мировоззрения. Для церкви было ясно, что она не может не отвергнуть учения Коперника, ибо это учение неизбежно ведет к развитому Джордано Бруно представлению о «множественности обитаемых миров» и тем, как увидим, делает совершенно бессмысленной одну из важнейших основ христианского вероучения — догмат искупления.

Что же касается Галилея, то он, конечно, не мог не видеть, что развиваемое им учение находится в противоречии с основами христианского вероучения, однако он предпочел на первых порах замолчать это обстоятельство и не затрагивать вопроса об отношении новой системы мира к геоцентрической.

Учение Коперника явно не фигурировало в процессе Бруно, несмотря на то, что Бруно открыто отстаивал и развивал новую систему мира и положил ее в основу своего мировоззрения. Этот философ, не занимавшийся специально астрономическими проблемами, был привлечен к суду не за учение о движении Земли и неподвижности Солнца, а за учение о множественности миров в бесконечной Вселенной, т. е. за то, что как раз отсутствовало в теории Коперника. Но с тех пор как Бруно был сожжен на костре, т. е. с 1600 г., отношение католической церкви к учению Коперника не могло не измениться, ибо для церкви стало ясно, что чрезвычайно трудно свести это учение к специально математической, чисто деловой теории, помогающей астрономам в их практической задаче. Она увидела, что учение Коперника, принятое всерьез, разрушает все здание геоцентрического (а значит, и антропоцентрического) мировоззрения и неизбежно ведет к совершенно неприемлемой для церкви идее множественности миров и бесконечности Вселенной. Можно поэтому сказать, что процесс Бруно содержал в зародыше процесс Галилея, что Бруно умер за ту истину, за которую впоследствии пострадал Галилей: в вопросах космологии — общего представления о Вселенной — эти мыслители по существу стояли на одной и той же позиции.

Это очень хорошо понимали противники Галилея из церковного лагеря, и недаром Галилей жаловался Диодати в письме от 28 июля 1634 г.: «Какой-то иезуит печатно заявляет в Риме, что мнение о движении Земли есть самая отвратительная, гибельная и гнуснейшая из всех ересей; что в академиях и ученых обществах, на публичных диспутах и в печати можно защищать всевозможные положения, направленные против главнейших догматов религии, против бессмертия души, сотворения мира, вочеловечения, но не следует касаться догмата о неподвижности Земли.

Таким образом, этот догмат является столь священным, что на диспутах не может быть допускаем против него ни один аргумент, хотя бы имелось в виду доказательство ложности этого аргумента».

По существу этот иезуит был совершенно прав, ибо коперниканство действительно велю к выводам, которые резко противоречили ряду положений религиозного мировоззрения вообще и христианского вероучения в особенности.

Историк философии Куно Фишер, подчеркивая в своем «Введении в историю новой философии» «огромное, фундаментальное, ничем непримиримое противоречие между коперниканской и церковной системами», писал: «С аристотелевской и птолемеевской системой мира теснейшим образом связаны интересы веры. Они соответствуют друг другу, как сцена и действие: Земля как центр мира, явление бога на Земле, церковь как civitas dei, как центр человечества, ад внизу, под землей, а небо над нею, осужденные на вечную муку — в центре ада, блаженные — в царстве небесном по ту сторону звезд, где ряды небесной иерархии возвышаются до престола божьего. Все это здание церковных представлений шатается и разрушается до основания, раз только Земля перестает быть центром мироздания, а небо — его куполом».^[8]

3

В европейских странах средневековье было эпохой господства богословия во всех областях умственной деятельности. Ученый не мог свободно искать истину, так как «истина» предполагалась уже существующей от века в готовом виде: ее знала церковь, и не было надобности искать другую, новую. Лозунгом богословов служили слова «отца церкви» Тертуллиана: «После Христа нам нет надобности ни в какой науке, и после Благой Вести нам не нужно никаких доказательств: кто верит, тот не нуждается более ни в чем; неведение вообще полезно, потому что не позволяет узнавать то, чего знать не нужно».

Христианство отвергало «языческую науку», оно проповедовало невежество, смирение и слепую веру в религиозные догматы. «Заблуждениям» языческих ученых церковные авторитеты противопоставляли как «божественную истину» изложенные в библии еврейско-вавилонские мифы. Христианам вменялось в обязанность считать Землю лишь «юдолью испытаний», и перед ними была поставлена лишь одна задача: проводить все время в молитве, тщательно охраняя себя от всех мирских соблазнов, чтобы после смерти попасть в «царство небесное» — в пресветлую обитель, где добродетель уготовляет избранникам «престол славы». Поэтому вероучители говорили, что задача «истинной науки» — объяснить не то, как устроены небеса, а как надо жить, чтобы попасть на небо. «Созерцание творений должно иметь целью не удовлетворение суетной и преходящей жажды знаний, но приближение к бессмертию и вечности», — писал средневековый богослов Фома Аквинский (1225―1274), причисленный католической церковью к лику святых.

Однако в результате медленного, но неуклонного развития хозяйства и возникновения городов, служивших торговыми центрами, церковь вынуждена была постепенно изменить свое отношение к древней языческой науке. К концу средневековья, в связи с разложением феодализма и развитием торговли, началась эпоха далеких морских путешествий и великих географических открытий. Это дало Европе новые рынки и вызвало колоссальный рост предъявляемых науке требований, поставив перед культурным человечеством много новых хозяйственных, технических и научных задач. Наступила замечательная эпоха, которая называется Возрождением, так как на исторической арене появился новый общественный класс — буржуазия, которая стала критически смотреть на старые порядки и взгляды. Этот класс не только усвоил достижения античной «языческой» науки, но и создал предпосылки для нового общества — новой экономики, культуры и идеологии.

«Это был, — говорит Энгельс, — величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености. Люди, основавшие современное господство буржуазии, были всем чем угодно, но только не людьми буржуазно-ограниченными. Наоборот, они были более или менее овеяны характерным для того времени духом смелых искателей приключений. Тогда не было почти ни одного крупного человека, который не совершил бы далеких путешествий…».^[9]

Одним из самых выдающихся людей этой эпохи, заложившей основы современного изучения природы, и явился Коперник. Он был не только астрономом, но и медиком, инженером, экономистом. Не случайно, что его учение возникло после первых великих географических открытий. Развитие мореплавания требовало изыскания способов точной ориентировки на море, а это, в свою очередь, было возможно лишь путем наблюдения небесных светил и умения предсказывать их положения на «небосводе». Нечего и говорить о том, что в рамках освященной церковью древней птолемеевой системы мира действительное развитие астрономической науки не было возможно, и это обстоятельство, прежде всего, и выявил Коперник. Оказалось, что геоцентрической системе присущ ряд коренных недостатков, которые могут быть устранены лишь при допущении суточного и годового движения Земли.

Из учения Коперника вытекало, что мир не таков, каким он нам кажется на основании поверхностного повседневного наблюдения. Коперник отдавал себе ясный отчет в том, что его основная идея должна показаться с первого взгляда нелепой, «противной здравому человеческому смыслу», крайне парадоксальной. Но он был глубоко убежден в правильности своей идеи, несмотря на эту ее парадоксальность, ее расхождение с повседневным опытом и с тысячелетними воззрениями.

Карл Маркс, советуя не страшиться парадоксов, противоречащих ежедневным наблюдениям, говорил: «Но парадоксом является и то, что земля вращается вокруг солнца и что вода состоит из двух весьма горючих газов. Научная истина всегда парадоксальна, если судить о ней по повседневному опыту, который схватывает лишь обманчивую внешность вещей».^[10]

Развитие астрономии привело к тому, что система мира, обыкновенно называемая коперниковской, в некоторых существенных пунктах отлична от оригинального учения Коперника. Но для истории человеческой мысли важно не это обстоятельство, а то, что исходное положение этого учения, т. е. взгляд на Землю как на одно из небесных тел, вело к замене религиозных фантазий научным представлением о мире. Значение учения Коперника Энгельс видел в том, что это учение дает отставку теологии в естествознании. Интересно, что уже один из учеников Галилея, выдающийся ученый Кавальери (1598―1647), в разгаре борьбы за учение Коперника говорил: «Богословие — труха, а естествознание — хлебное зерно».

Хотя Коперник занимал должность каноника — чиновника при епископе,^[11] — он не был чужд и общественно-политическим интересам своего времени. Его научный труд по астрономии был рассчитан на немногих, но он сделался орудием ожесточенной классовой борьбы. В. И. Ленин, подчеркивая классовый характер научных воззрений в рамках классово-антагонического общества, говорит:

«Известное изречение гласит, что если бы геометрические аксиомы задевали интересы людей, то они наверное опровергались бы. Естественно-исторические теории, задевавшие старые предрассудки теологии, вызвали и вызывают до сих пор самую бешеную борьбу».^[12]

Учение Коперника показало, что наука о небесных светилах не стоит в стороне от мировоззрения людей, что в течение XVI―XVIII вв. спор об астрономической истине являлся частью борьбы воззрений на мир в целом и был теснейшим образом связан с социальной, классовой борьбой того времени. В этом споре астрономия прокладывала дорогу свободному развитию научного исследования. Вот почему наука о небе заняла столь важное положение в истории человеческой культуры вообще.

Глава вторая. Крушение антропогеоцентризма

1

С первого взгляда можно предположить, что учение Коперника не было направлено против религии. Если, как это делают деисты, свести религиозное мировоззрение к представлению, что Вселенная является великим «часовым механизмом», который бог устроил и заботится о нем, то в учении Коперника не было ничего страшного для религии, ибо это была лишь остроумная попытка лучше понять ход этого механизма. Вращается ли Солнце вместе с планетами вокруг Земли, или же, наоборот, Земля и планеты движутся вокруг Солнца, как около центра, все это, на первый взгляд, одинаково согласуется с религиозным представлением о чудесной божьей механике. Словом, с этой точки зрения совершенно безразлично, где именно находится Земля в этом часовом механизме, ибо самое главное — все находится в сверхъестественной связи, все составляет одно божественное целое. На самом же деле это не так, ибо борьба церковников с учением Коперника не была случайностью, а диктовалась рядом богословских соображений.

Итак, неизбежен вопрос: почему же ревнители веры смотрели на учение Коперника как на «самую отвратительную, гибельную и гнуснейшую из всех ересей»?

Согласно наиболее распространенному мнению, дело здесь заключается лишь в том, что представление о Солнце как центре планетной системы и Земле, обращающейся вокруг Солнца, явно противоречило текстам «священного писания», касающимся воззрений на природу.

Но такое объяснение недостаточно. Ведь если бы дело сводилось лишь к чисто астрономическим разногласиям, то богословы нашли бы достаточно возможностей создать впечатление, что между библией и наукой нет расхождения. Когда Галилею указывали на место библии, где говорится о том, что бог по молитве вождя израильтян Иисуса Навина остановил на время боя Солнце и Луну, т. е. задержал наступление ночи, Галилей ответил, что в библии имеется много таких мест, которые нельзя понимать буквально. Он подчеркнул, что иначе пришлось бы допустить, что бог имеет очи и уши, доступен чувству гнева, раскаяния и т. д. По мысли Галилея, библия учит лишь тому, какими путями можно достигнуть неба, а не тому, как небо движется.

Впоследствии многие представители церкви приняли эту компромиссную точку зрения. Им нетрудно было примирить христианскую веру с представлением о вращении Земли вокруг оси, для чего им нужно было лишь по своему усмотрению истолковать рассказ о чуде Иисуса Навина и некоторые другие места «священного писания». Однако главное заключалось здесь в том, что учение Коперника, рассматривающее Землю как одну из планет солнечной системы, направлено было против ряда кардинальных пунктов религии, так как оно отвергает геоцентризм и тем неизбежно приводит к отрицанию провидения, божественного руководства судьбами людей.

Справедливо пишет об этом советский историк С. Д. Сказкин: «Небо было всегда преимущественно местом пребывания божества. Из множества разнообразных представлений о небе и его отношении к Земле, перешедших в средневековье из античности, наиболее устойчивыми оказались те, которые лучше укладывались в систему христианских представлений… Книга Коперника …разрушала близкий и интимный небесный мир как обиталище бога, она вырывала Землю, „подножие ног его“, из центра Вселенной и места, где разыгралась великая трагедия грехопадения и искупительной жертвы, и превратила ее, эту ничтожную Землю, в жалкую пылинку, затерявшуюся в бесконечном пространстве, населенном бесчисленным сонмом сверкающих солнц».^[13]

В самом деле, каковы же характерные особенности старого, защищавшегося церковью, представления о мире, которое опровергнуто было учением Коперника?

Для верующих небо является местопребыванием бога и прочих сверхъестественных существ (ангелов и т. д.), вмешивающихся в человеческие и вообще земные дела. Поэтому в религиозном мировоззрении мир не един, а раздвоен: он мыслится состоящим из бога и природы, души и тела, доброго духа и злой материи, и в нем имеют место грех и искупление. На этом «основании» возникло представление, что Вселенная состоит из двух совершенно противоположных частей — подлунного мира и царства небесного. Средневековые богословы, отстаивая натурфилософский дуализм, допускали коренное отличие земного (подлунного) от звездного (астрального). Они целиком поддерживали учение великого древнегреческого философа Аристотеля (384―322 до н. э.) о существенном различии между веществом неба и веществом Земли. Согласно этому учению, небо — это область неизменного эфира (пятого элемента — «квинтэссенция»), где все совершенно, чисто, вечно. Наоборот, земной шар — это мир преходящих четырех элементов — земли, воды, воздуха и огня, где все несовершенно, все возникает и затем отмирает. Средневековая церковная «наука» — схоластика — в этой идее Аристотеля видела оправдание религиозного представления о «царстве небесном».

С представлением о разделении мира на две абсолютно различные части тесно связано учение, которое называется геоцентризмом. Согласно этому учению Земля якобы находится в центре мира и, следовательно, занимает совершенно особенное, исключительное положение во Вселенной, а потому была сотворена раньше всего. По существу эта точка зрения лежит в основе не только христианства, но и вообще всякой теологии. Недаром великий русский ученый М. В. Ломоносов связывал «земностоятельную систему», т. е. геоцентрическую систему мира с религиозными предрассудками — с «идолопоклонническим суеверием».

Действительно, возьмем такие массовые вероучения, как иудаизм, христианство и ислам, которые (в отличие от деизма, пантеизма и других религиозно-философских идей) имеют определенную теологию, основанную на представлении о божьем промысле, провидении и т. п. Нетрудно заметить, что каждое из этих вероучений геоцентрично, так как оно не может не считать, что все, чему оно учит («божественное откровение», «божий промысел», чудеса и пр.), произошло и происходит в самом важном месте мироздания — в средоточии Вселенной. А геоцентрична всякая религия потому, что она антропоцентрична, т. е. считает, что человек занимает центральное положение во Вселенной. Религия утверждает, что человек является «венцом творения», что он создан по образу и подобию бога, что он составляет конечную цель и главную заботу творца Вселенной. Поэтому всякое религиозное учение считает, что человек должен жить в центре Вселенной, ибо Вселенная якобы существует лишь для людей, что Земля и является таким средоточием Вселенной.

Особенно ясно выразил это знаменитый средневековый богослов Петр Ломбардский, писавший: «Подобно тому, как человек создан ради бога, для того чтобы служить ему, так и Вселенная сотворена ради человека, чтобы служить ему; поэтому человек помещен в центре Вселенной, чтобы он мог сам служить и чтобы ему могли служить». Недаром христианство, подобно иудаизму, исламу и другим религиям, учит, что даже грозные явления природы (землетрясения, вулканические извержения, наводнения и т. д.) созданы для человека и его блага: они нужны для его предупреждения, устрашения, наконец, для наказания.

Формулируя отношение религиозно-библейского мировоззрения к антропогеоцентризму, патер Феликс говорил: «Рассказ Моисея делает из Земли центр всего мироздания; и всемирное христианское учение смотрит на ту же Землю, как на арену проявления великих предначертаний божьих. Здесь воплотился сам бог: лишь этот один прах земной удостоился прикасаться к стопам божьим: лишь он орошен был искупительной кровью. По учению вселенского христианства, одна лишь Земля представляет вместилище мысли и жизни; лишь сюда бог бросил зародыши разумных и свободных существ, способных воссылать к нему божественный гимн, прославляющий дела его».

Геоцентрическое представление о мире по существу является астрономической формой антропоцентризма. Оно нашло свое завершение в астрономической системе Клавдия Птолемея, детально разработанной около середины второго века нашей эры на основе аристотелевых принципов механики и физики. По этой системе в центре Вселенной неподвижно стоит Земля, а вокруг нее движутся все небесные светила. Ближе всех к Земле расположена Луна, а затем идут: Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер, Сатурн и, наконец, неподвижные звезды. Движение небесных тел — в отличие от движения земных тел — вечны и неизменны и совершаются всегда кругообразно с равномерной скоростью вокруг мирового центра. Луна совершает свой оборот в течение месяца, а Солнце — в течение года, планеты же имеют каждая свой период обращения (от 88 дней до 29 с половиной лет). Всеохватывающая же «небесная сфера» («небо неподвижных звезд») обращается всего лишь в течение суток, вызывая восход и заход всех небесных светил.

В птолемеевой системе мира все было далеко не просто и понятно, так как она представляла собою сложную комбинацию кругов — деферентов и эпициклов. Несмотря на это, христианская церковь при помощи схоластов целиком восприняла эту систему главным образом потому, что она всецело стоит на почве геоцентризма. Все дело в том, что основной догмат христианского вероучения, именно догмат искупления (т. е. учение о «жертве, принесенной на Голгофе») неразрывно связан с представлением, что Земля есть средоточие мира, вокруг которого все обращается и для которого все происходит. Ведь христианская теология не могла допустить, чтобы творец всей Вселенной воплотился в образе человека лишь на второстепенном, незаметном небесном теле, на какой-то планете, обращающейся вокруг Солнца. Поэтому христианская церковь была вполне довольна геоцентрической системой Птолемея и лишь внесла в нее небольшое добавление: она заявила, что за неподвижными звездами находится эмпирей, или «жилище блаженных», т. е. местопребывание бога с его «чинами ангельскими и архангельскими».

Касаясь этого круга воззрений, современный чехословацкий философ А. Ригер отмечает: «В античной философии антропоцентризм проявляется на телеологической основе…, а перенесенный в область космологии, он превращается в геоцентризм, теологически обоснованный в средние века идеей „спасения“ человечества на Земле как самого важного события в истории космоса». Христианское учение, находившееся под влиянием библии, утверждало: «Весь мир создан для человека и человечество является предметом особой заботы бога, поэтому Земля, согласно христианской космологии, занимает центральное положение. Земля не движется, движется Солнце, потому что в Ветхом завете сказано, что Иисус Навин приказал Солнцу остановиться. На Земле происходит драма падения человека и искупления грехопадения ниспосланием сына божия. Вся драма истории человечества является лишь путем к Страшному суду в конце мира и путем к вечности: блаженных на небе и отверженных в аду». В связи с этим Ригер справедливо указывает: «Вызывает удивление, что церковь не понимала, что таким мрачным восприятием истории она фактически признает полную неудачу самого сотворения, несовершенность всего созданного, которое должно погибнуть вместе с миром; камнем преткновения всякой теодицеи (оправдания бога) является объяснение появления греха и зла, которого не было до сотворения мира, т. е. в боге».^[14]

Наконец, церковно-схоластическое учение о мире заключало в себе мысль о конечности, ограниченности мироздания. Церковные «ученые» считали, что Вселенная ограничена в пространстве, замкнута со всех сторон, так как только такое представление гармонирует с идеей сотворения мира, т. е. ограниченности мира во времени. Всякая религия отвергает идею вечности мира, т. е. бесконечности мира во времени. В поддержанной церковью системе Птолемея Вселенная мыслилась пространственно ограниченной, подобно огромной сфере.

Итак, главной основой того представления о Вселенной, которое было освящено средневековой церковью, являлся антропогеоцентризм. Правильно характеризует это представление немецкий историк средневековья Г. Эйкен, который писал: «Согласно религиозной метафизике церкви человек был изначала определенной конечной целью мироздания. Он был и настоящим предметом божеского мироуправления. Его же избрал целью своих стремлений противник бога — дьявол со своими последователями. Судьба человека была вопросом, заключающим в себе все. Ради разрешения этого вопроса бог, наконец, снизошел на Землю, чтобы в образе человека претерпеть за род человеческий проклятие греха — смерть, и этою жертвою преодолеть грех и ад. Из этого францисканец Бонавентура справедливо выводил следствие, что мир без человека немыслим, так как без него он был бы бесцелен… Божественное определение назначения человека было творческим принципом мирового порядка. Ради человека вызваны были к существованию Земля, Солнце, Луна и звезды и весь видимый телесный мир. Человек был центром мира видимого и невидимого. Отношение всего материального мира к человеку обусловило прежде всего центральное положение в мировом пространстве отведенной для человеческого обитания Земли. Место жительства человека было и местом действия всемирно-исторической драмы. Земля представляла собой сцену, на которой происходило взаимодействие бога, дьявола и человека. На ее поверхности сходились столь резко разделенные до тех пор стороны и разыгрывали здесь великую „божественную комедию“ искупления. Здесь приводились в исполнение планы, задуманные вне Земли, в небе и в аду. Земля являлась ареной борьбы, противоположных начал невидимого мира. Из этого центрального значения Земли средневековое мировоззрение правильно выводило, что центр Земли должен быть и центром Вселенной».^[15]

Учение Коперника решительно отбросило всю систему антропогеоцентризма, показав, что Земля не занимает привилегированного, исключительного положения во Вселенной. Оказалось, что Земля есть лишь третья по расстоянию от Солнца планета, которая, как и другие планеты Солнечной системы, движется вокруг Солнца. Тем самым учение Коперника показало, что истинное строение Вселенной не имеет ничего общего с церковно-схоластическим представлением о мире, согласно которому Земля существует для человека, а весь остальной мир — ради Земли.

В самом деле, если Земля — рядовая планета, т. е. одно из небесных тел, если планеты являются «небесными землями», то не может быть речи о коренном различии между земным и небесным веществом. Благодаря учению Коперника стала до основания рушиться фантазия о существовании «царства небесного», так что неизбежно возник вопрос: куда же, собственно, вознесся Христос после своего воскресения? Что этот вопрос и поныне ставит церковников в затруднительное положение видно из того, что когда богослов Ф. Шахерль предложил его одному образованному монаху, последний после некоторого раздумья ответил: «Где находится небо мы не знаем, но где-нибудь оно же должно быть». В конце концов, богословы — в особенности православные — стали уверять, будто кроме видимого (материального) неба существует еще невидимое (нематериальное). Выходит, что «небо» религии не имеет ничего общего с небом, которым занимается астрономическая наука.

Учение Коперника сделало первый важный шаг к признанию одного из принципов материализма — материального единства Вселенной. С другой стороны, это учение, развенчав Землю, нанесло сокрушительный удар не только по геоцентризму, но и по одному из устоев религиозного мировоззрения — антропоцентризму. А тем самым оно говорило о нелепости мнения, что бог так хлопотал и продолжает хлопотать из-за судьбы какого-то ничтожного тела, находящегося в одном из уголков невообразимо великой Вселенной. Поэтому современный английский богословствующий физик Уайттекер, говоря об идеологическом значении коперниканства, вынужден был констатировать: «Выяснение того, что Земля является весьма незначительным телом в астрономической Вселенной, может привести к вопросу, не является ли земное откровение, так сказать, местным событием, не имеющим космического значения».

Низведение Земли до ранга планеты, разрушив антропогеоцентризм, не только вело к отрицанию провидения, божественного руководства судьбами людей. Но оно сделало весьма важный шаг по пути отрицания другого важного пункта религиозного мировоззрения — телеологии, т. е. учения о разумной целесообразности мира.

Так, противники новой системы мира не хотели мириться с утверждением Коперника, что огромнейшие пространства отделяют солнечную систему от так называемых неподвижных звезд. В «Диалоге» Галилея их точку зрения выразил схоласт Симпличио, который говорит: «Никто не отрицает, что величина неба может превосходить наше воображение, а также, что бог мог создать его еще в тысячу раз бо́льшим, но мы не можем допускать, чтобы хоть что-нибудь было создано впустую и существует во Вселенной напрасно… Для чего же еще помещать между… орбитой Сатурна и звездной сферой какое-то обширнейшее пространство, без единой звезды, лишнее и напрасное? Для чего? Для чьей радости и пользы?» Ему отвечает колеблющийся Сальвиати: «Мы слишком зазнаемся, …когда думаем, что забота о нас исчерпывает всю творческую силу и ставит предел, за которым божественная мудрость и могущество ничего не создают и не устраивают: мне не хотелось бы, чтобы мы так ограничивали силу божественной руки. Удовольствуемся же уверенностью, что бог и природа так заняты попечениями о вещах человеческих, что большего попечения не могло бы быть, даже если бы не о чем было заботиться, как только о роде человеческом».^[16] К этому он справедливо добавляет, что понятия большое, малое, огромное, незначительное и т. д. не абсолютны, а относительны.

Геоцентризм имеет телеологические основы, т. е. связан с представлением о целесообразности природы, так как он неразрывно связан с антропоцентризмом. По библии, небесные светила «сотворены» для определенной «цели», для того, чтобы освещать средоточие мира — земной шар, на котором находится «венец творения» — человек. Например, в Книге Бытия мы читаем: «И сказал бог: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов. И да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю». В связи с этим в XIII в. величайший католический богослов Фома Аквинский, вскрывая телеологический характер антропогеоцентризма как одного из важнейших пунктов религиозного мировоззрения, говорит, что «светила сотворены на пользу человека, т. е. для того, чтобы они служили ему для различения времен, дней, годов и пр.».

Защитники телеологии, исходя из веры в существование «высшего разума», утверждают, что все в мире целесообразно, они навязывают природе цели — сознательные, намеренные действия. Но это ошибочное и антинаучное представление, так как лишь деятельность человека характеризуется целеустремленностью, что имеет, конечно, определенные причины. Однако с появлением коперниканства некоторые его сторонники нашли возможным использовать в своих интересах телеологическую точку зрения, попытались с ее помощью опровергнуть антропогеоцентризм. В связи с этим отметим, что Коперник разрушил птолемееву систему частично на основе ее собственных понятий, а Галилей старался разгромить схоластику на ее собственной почве, т. е. он пользовался схоластическими понятиями для того, чтобы придти к совершенно другим выводам. Неудивительно, что передовые мыслители при защите коперниканства прибегали к аргументам, имеющим телеологический характер.

Дело в следующем. Если Земля — обыкновенная планета, то человек, конечно, не является привилегированным существом, для которого светят все небесные светила и вообще существует весь мир.

Поэтому знаменитый французский популяризатор научных знаний, горячий коперниканец Бернар Фонтенель (1657―1757), имея в виду планеты, писал: «При виде этих, поражающих своими размерами, масс, можно ли себе представить, чтобы все эти великие тела были созданы не для того, чтобы быть обитаемыми, что безжизненность и пустынность — их вечное назначение, что это общий закон природы, и только одна наша Земля составляет в нем единственное и беспримерное исключение? Кто может в это верить, пусть верит; но я не могу себе дать на это разрешение».

Установлено, что Солнце в 1 300 000 раз больше Земли, так что нелепо думать, что оно существует только для того, чтобы освещать обиталище человека. Недаром еще во времена Галилея выдающийся французский писатель Сирано де Бержерак (1619―1655) говорил: «Смешно и подумать, чтобы такой великий светильник, как Солнце, вертелся около точки, которая ему решительно ни на что не нужна; ведь это все равно, как если бы при виде жарящегося на вертеле жаворонка кто-нибудь вообразил себе, что вертится не жаворонок, а вся печь или кухня ходит вокруг него. Иначе говоря, если бы Солнцу действительно приходилось выполнять такую работу, то тогда и все на свете происходило бы навыворот: больные существовали бы для лекарств, сильные преклонялись бы пред слабыми, господа служили бы слугам, берега проходили бы мимо судов».

Ученые вычислили, что лишь меньше одной 230-миллионной доли солнечного тепла и света попадает на все планеты солнечной системы, а на Землю — только одна 2200-миллионная часть. Все остальное пропадает бесцельно, рассеивается в небесном пространстве, т. е. здесь «средство» и «цель» находятся в крайне резком несоответствии. Как же после этого говорить о деятельности во Вселенной какого-то «высшего разума» и о существовании Солнца ради Земли? Что же касается звезд, то лишь чрезвычайно малая часть их видна невооруженным глазом, а те, которые видны, дают лишь весьма малое «освещение» Земле. Недаром уже в 1731 г. известный в то время ученый Шейхцер, вовсе не желавший окончательно порвать со старым мировоззрением, вынужден был заявить: «Когда подумаешь, как мало света дают нам звезды в безлунную ночь, то начинаешь сомневаться в том, что они созданы, чтобы освещать нам ночи».

Впрочем, еще гораздо раньше Бержерак писал: «Невыносима гордость земных людей, убежденных в том, что вся природа создана исключительно для них, как будто есть что-нибудь правдоподобное в том, чтобы Солнце, — это громадное тело, в сравнении с которым Земля лишь одна точка, — зажжено было на небе лишь для того, чтобы мог созревать своевременно их кизиль или чтоб хорошенько завертывались кочаны их капусты! Что касается до меня, то я далеко не разделяю их высокомерия… Каким образом, по совести говоря, можно вообразить себе, чтобы эти столь громадные тела (планеты — Г. Г.) были бы лишь необъятными пустынями, и чтобы один только наш шар, лишь потому, что мы на нем поставили свои шатры, был сооружен именно для какой-нибудь дюжины крошечных гордецов? Как, неужели Солнце, отмеривающее нам наши дни и годы, создано лишь для того, чтобы мы не стукались головами об стены, и неужели кто осмелится так думать? Конечно, нет».

Энгельс, говоря о великом творении Коперника, имел полное основание отметить, что с этого времени исследование природы освободилось по существу от религии. Но отказ от геоцентризма есть вместе с тем отказ не только от телеологии, но и от всякого богословия, исходящего из представления о боге как промыслителе, вмешивающемся во все события, происходящие в природе и человеческом обществе. Следовательно, удар по телеологии, антропоцентризму и геоцентризму означает удар не только по христианству, но и по всякой религии, ибо телеология, антропоцентризм и геоцентризм — основа всех религий.

Конечно, католическая церковь, которая никак не могла мириться с отрицанием антропогеоцентризма, запретила учение Коперника и отчаянно боролась с его сторонниками. Историк Трёльс-Лунд отмечает: «Католическая церковь, без сомнения, была права, видя в учении Коперника не только противоречие словам Ветхого Завета, но и подрыв церковному учению. Христианская мифология с ее объяснениями божественных мероприятий для искупления Земли основывалась на молчаливом предположении, что Земля есть средина мира, вокруг которой все вертится. Когда Земля была оттеснена с этого места и низведена до положения маленькой планеты, которая, как и многие другие, обращаются вокруг главного тела, Солнца, то в значительной степени исчезла вероятность того, чтобы ее судьба могла вызвать воплощение бога. Весь строй мысли потерял устойчивость, драма потеряла мировое значение, будучи перенесена на маленькую провинциальную сцену. Таким образом, учение Коперника заключало в себе зачаток протеста против старого строя мыслей».^[17]

2

В антропогеоцентрическом представлении о мире по существу выражена вера в то, что бог творит, действует и говорит только для человека, без которого Вселенная была бы ненужна и бесцельна. А так как с этой точки зрения не может быть и речи о множественности миров, то все отцы церкви и церковные авторитеты учили, что существует только один мир — обиталище человека, что есть лишь одна земля и одно небо. Например, христианский писатель Лактанций (прозванный христианским Цицероном) в 340 г. в своем трактате «О ложной мудрости» писал: «Было бы напрасной тратой времени опровергать бредни древних авторов, смотревших на планеты как на обитаемые миры, на поверхности которых находятся реки, леса, горы, животные, растения и пр. Все это чистейшие небылицы». Развитие учения Коперника, как это показал Бруно, ведет к выводу, что существует множество обитаемых миров, так как Земля является одной из планет, обращающихся вокруг Солнца, которое представляет собой лишь одну из многих звезд.

Интересно отметить, что еще древнеримский противник христианства Цельс настойчиво оспаривал (приблизительно в 170―180 гг.) основные идеи антропоцентрического мировоззрения. В связи с этим он спрашивал иудеев и христиан: на каком основании они могут утверждать, что растения скорее произрастают для человека, чем для неразумных, самых диких животных? И, доказывая, что «ни один бог, ни один сын божий не спускался и не стал бы спускаться на Землю», этот мыслитель писал: «Род христиан и евреев подобен стае летучих мышей или муравьев, вылезших из дыры, или лягушек, усевшихся вокруг лужи, или дождевым червям в углу болота, которые устроили бы собрание и стали бы спорить между собой, о том, кто из них, грешнее, и говорить, что, мол, „бог наш все открывает и предвозвещает“, что „оставив весь мир и небесное движение и оставив без внимания эту Землю, он занимается только нами, только к нам посылает своих вестников и не перестает их посылать и домогается, чтобы мы всегда были с ним“. Христиане подобны червям, которые стали бы говорить, что, мол, есть бог, а затем следуем мы, рожденные богом, подобные во всем богу, нам все подчинено — земля, вода, воздух и звезды, все существует ради нас, все поставлено на службу нам. Ныне, говорят черви, ввиду того, что некоторые среди нас согрешили, придет бог или он пришлет своего сына, чтобы поразить нечестивых и чтобы мы прочно обрели вечную жизнь с ним. Все это более приемлемо, когда об этом спорят между собой черви и лягушки, чем иудеи и христиане».^[18]

Под влиянием учения Коперника антропоцентризм стал мишенью для насмешек со стороны крупнейших мыслителей, причем они рассуждали в духе Цельса. Так, знаменитый скептик Мишель Монтень (1533―1592), иронизируя над сторонниками этого взгляда, применяет к ним следующий монолог гусенка: «Внимание вселенной устремлено на меня: земля служит мне, чтобы я мог ходить по ней; солнце — чтобы мне светить; звезды — чтобы оказывать на меня свое влияние; ветры приносят мне одни блага, воды — другие; небосвод ни на кого не взирает с большей благосклонностью, чем на меня; я — любимец природы. Разве человек не ухаживает за мной, не дает мне убежище и не служит мне? Для меня сеет и мелет он зерно. Если он съедает меня, то ведь то же самое делает он и со своими сотоварищами — людьми, а я поедаю червей, которые точат и пожирают его». При этом Монтень отмечает: «Следуя по этому же пути, мы утверждаем, что все предначертано для нас: для нас существует Вселенная, для нас — свет, для нас гремит гром; как творец, так и все твари существуют для нас. Мы — цель всего, мы — центр, к которому тяготеет все сущее».^[19]

Обрушиваясь на представление, что мир создан для человека, доказывая его полнейшую несостоятельность, Монтень говорит о стороннике этого представления: «Пусть он покажет мне с помощью своего разума, на чем покоятся те огромные преимущества над остальными созданиями, которые он приписывает себе. Кто уверил человека, что это изумительное движение небосвода, этот вечный свет, льющийся из величественно вращающихся над его головой светил, этот грозный ропот безбрежного моря, — что все это сотворено и существует столько веков только для него, для его удобства и к его услугам? Не смешно ли, что это ничтожное и жалкое создание, которое не в силах даже управлять собой и предоставлено ударам всех случайностей, объявляет себя властелином и владыкой Вселенной, малейшей частицы которой оно даже не в силах познать, не то что повелевать ею! На чем основано то превосходство, которое он себе приписывает, полагая, что вэтом великом мироздании только он один способен распознать его красоту и устройство, что только он один может воздавать хвалу его творцу и отдавать себе отчет в возникновении и распорядке Вселенной? Кто дал ему эту привилегию? Пусть он покажет нам грамоты, которыми на него возложены эти сложные и великие обязанности».^[20]

Особенно часто вышучивал антропоцентризм знаменитый французский вольнодумец Вольтер (1694―1778), много сделавший для популяризации идеи множественности обитаемых миров. Так, в одном стихотворении в шестой «Речи о человеке» он изображает мышей, которые мнят себя целью всего существующего:

В другом месте Вольтер выводит блох, наделенных таким же чванством и непомерным самомнением. Одна из них проповедует: «Милые мои блошки! Вы — самое драгоценное произведение творца, и весь мир создан для вас. Бог сотворил человека, чтобы он служил вам пищей, Солнце, чтобы давать вам свет, звезды, чтобы радовать ваш взор». Наконец, в своей астрономической повести «Микромегас» Вольтер остроумно выявляет смехотворность человеческих претензий на центральное, привилегированное положение во Вселенной.

Торжество новой системы мира необходимо вело также к падению астрологии — древней лженауки, основанной на вере, будто по движению планет среди определенных созвездий («знаков зодиака») можно предсказывать будущее народов, судьбу людей и т. д. Астрология стояла в неразрывной связи с антропогеоцентрическим представлением о мире, ибо, если Земля занимает особое положение во Вселенной и небесные светила созданы только для Земли и ее обитателей, то легко допустить, что планеты влияют на все происходящее на Земле, а также и на судьбу отдельных людей.^[21]

Впрочем, в одном важном пункте астрология вступала в противоречие с христианской религией, так как вела к мысли, что в мире нет ничего произвольного, что в индивидуальных и исторических событиях проявляется некоторая, хотя и вполне мистическая «закономерность». Поэтому были случаи, когда церковники преследовали астрологию как ересь, несмотря на то, что звездочетство стоит в тесной связи с религиозно-мистическим мировоззрением. Все же в конце средневековья и в эпоху Возрождения астрология получила широкое распространение в Западной Европе и даже стала обязательным предметом преподавания в некоторых университетах. При королях, полководцах и т. п. существовала должность астрологов («звездочетов»), и астрология обычно была источником существования и для астрономов (даже для тех из них, которые, подобно Кеплеру, критически относились к звездочетству).

Учение Коперника и телескопические открытия Галилея показали, что планеты являются телами, подобными Земле, «небесными землями», т. е. родственными нам мирами. Вследствие этого стало бессмысленным верить, что движение планет существует для предопределения судьбы человека на земном шаре, который сам представляет собой лишь одну из планет. Неудивительно, что почти все астрологи были наиболее ожесточенными врагами коперниканства и поэтому яро нападали на телескопические открытия Галилея. Так, астролог Сиччи, опровергая открытие спутников Юпитера, между прочим, заявил: «Спутники невидимы для простого глаза, почему и не могут оказывать влияние на Землю, следовательно, были бы бесполезны, а потому не существуют». Он указывал на то, что планет, согласно астрологии, должно быть «непременно семь», если же число планет мы увеличим, то вся астрологическая система «рушится до основания».

На возражения астрологов, сводившиеся к тому, что открытые им небесные тела (спутники Юпитера), если и существуют в действительности, то не имеют никакого влияния на судьбы людей, ввиду их малых размеров, Галилей ответил столь же резонно, сколь и едко.

«Я не усматриваю, каким образом это может обратиться против меня, никогда не говорившего ни одного слова об их действенности или об их влиянии, так что, если кто-нибудь считает их лишними, бесполезными и никому не нужными, то пусть он возбуждает процесс против природы или бога, а не против меня, ибо я не сделал ничего и не претендую ни на что больше, кроме доказательства того, что они существуют на небе и обладают собственным вращательным движением вокруг Юпитера».

Астрологию в той или иной форме поддерживали крупнейшие ученые того времени (Тихо де Браге, Кардан, Бэкон Веруламский, Кампанелла и др.). При этом некоторые астрологи ясно видели неразрывность своего учения с христианским представлением о роли человека во Вселенной и усиленно подчеркивали связь антропоцентризма с христианским вероучением в своих выступлениях против коперниканства. Так, видный астролог Морен в разгар борьбы церкви с учением Коперника, споря с коперниканцем, знаменитым философом-материалистом Гассенди, подчеркивал: «Если бог сына своего послал для нашего спасения, можно ли дивиться тому, что он для нас привел небеса во вращение и весь материальный мир создал на пользу и удовольствие человека».

Мы видим, таким образом, что учение Коперника вело к сокрушению всех тех представлений, которые связаны с религиозно-библейским, антропогеоцентрическим представлением о мире. Поэтому выводы из этого учения в то время не могли не поразить весь мир и не вызвать сильнейшего противодействия со стороны христианского вероучения.

Следует отметить, что в России XVI―XVII вв. было немало просвещенных людей, которые знали об учении Коперника. Некоторые из них даже сделали изложение этого учения, но оно не получило должного распространения, так как осталось в рукописях. Только в 1717 г. по распоряжению Петра I был напечатан перевод книги Гюйгенса, в которой это учение было изложено довольно популярно и весьма подробно. Это был смелый шаг, так как в сочинениях тогдашних князей церкви все науки назывались «бесовскими мечтаниями». Физико-математические, в особенности астрономические, книги считались безбожными, «отреченными» (запретными) книгами. Предугадывание или предсказывание солнечного или лунного затмения или движения какой-либо планеты православные церковники считали делом греховным, попыткой «диктовать законы творцу». Неудивительно поэтому, что Коперник, по их мнению, был вреднейшим человеком и они говорили о его учении, как об умственном разврате.

Наиболее ярко выявил непримиримость гелиоцентризма с библейским мировоззрением защитник православной идеологии И. Т. Посошков (1652―1726). В своем «Завещании» этот видный публицист и экономист называл Коперника «проклятым богу соперником», который «не токмо слово божие, но и дела его опорочиша». Свое длинное рассуждение о коперниканстве Посошков закончил следующими словами: «А проклятый Каперник, богу суперник, тот творительный глагол божий спорит, и Моисеево писание, иже от откровения божия написанная, ничтожит. И тому своему лжесоставному вымыслу, накакова от божественного писания свидетельства не являет; но токмо своим богопротивным умствованием утверждает. И тыи же люторане в такое уже безумие от высокоумия своего внидоша, еже и самого бога ничтожити начинают и глаголют: несть бога. От предельного люторского безумия, законы вся божия превратиша опако; а потом начаша творение его обращати опако же; тягостную землю подъяша на воздух, от кентра земного, идеже была от бога сотворена, вознесоша на высоту небесную, и со звездами ю уравниша, и планетою ю нарекоша, а лехкость солнечную, с высоты небесныя, идеже е устроил бог, снесоша, и поставите в средине тверди небесныя, идеже по божию творению и повелению всякая тяжелость собирашеся. Бог сотворил солнце в послужение и просвещение земли, и живущим на ней человеком, а люторане солнце — в бога почтоша, устроиша ему недвижиму быти, а земле, и с человеки, повелеша служити солнцу, и на кииждо день обхождение окрест его творити».

Таким образом, Посошков довольно правильно уяснил себе антирелигиозную суть учения Коперника: Земля перенесена из центра Вселенной в пучины небесного пространства, уравнена с небесными светилами, превращена в одну из планет, поэтому Солнце, звезды и т. д. не существуют для Земли и человека. В связи с этим по настоянию синода в 1756 г. был конфискован и уничтожен перевод книги Фонтенеля «Разговоры о множестве миров», а учение Коперника было запрещено как «вере святой противное и с честными нравами несогласное».

Несмотря на это, гениальный русский ученый-энциклопедист М. В. Ломоносов (1711―1765) смело возвысил свой голос против поповского мракобесия. С риском для себя он в ряде произведений излагал и пропагандировал коперниканство не только в узком, но и в широком понимании. В России с XVIII в. астрономия уверенно развивалась (в Академии наук и университетах) на основе учения Коперника и в тесной связи с развитием смежных наук.

3

В дискредитации докоперниковских представлений, выраженных в системе Птолемея, большую роль сыграли наблюдения знаменитого датского астронома Тихо де Браге (1546―1601), сделанные с невиданной до того времени точностью. Он убедился в том, что наблюдения его противоречат системе Птолемея, которая «совсем неестественна и весьма запутана», поэтому он смело отбросил эту систему. Тихо де Браге ясно видел, что учение Коперника «более точно удовлетворяет небесным явлениям», чем теория Птолемея, однако, принять точку зрения Коперника он не решался, мотивируя тем, что «священное писание мешает принять это учение». Поэтому Тихо де Браге построил свою собственную компромиссную, гео-гелиоцентрическую систему мира, которая не встретила возражений со стороны церковников.

«Я полагаю, — писал Тихо де Браге, — что следует твердо и без всяких колебаний поместить Землю неподвижно в центре мира, следуя мнению древних и свидетельству священного писания. По моему мнению, небесные движения происходят таким образом, что Солнце, Луна и сфера неподвижных звезд, замыкающая всю Вселенную, имеет центром Землю. Пять планет обращаются около Солнца, как около вождя и короля, а Солнце беспрестанно находится среди этих небесных тел и в сопровождении их совершает свое годовое движение вокруг Земли».

Как видим, Тихо заимствовал у Птолемея и других древних ученых представление о том, что Земля является неподвижным центром мира, следовательно, образует центр движения звезд, Солнца и Луны, а у Коперника — взгляд на Солнце как на центр планетных орбит. Понятно, что после Коперника уже было трудно допустить, чтобы колоссальное Солнце и далекие звезды обращались вокруг Земли в течение суток, двигались вокруг нас, с умопомрачительной скоростью. Конечно, Тихо не устранил этого затруднения. В поисках выхода из создавшегося положения астроном Реймерс, работавший у Тихо, подверг изменению систему последнего, допустив суточное вращение Земли вокруг оси. Значит, этот астроном тоже стоял на геоцентрической точке зрения, но, подобно Гераклиду Понтийскому, допускал вращение Земли, а движение Солнца и планет рисовал себе по Тихо.

Эти взгляды, представлявшие смесь геоцентризма и гелиоцентризма, нашли очень мало последователей и вскоре были забыты, так что значение их состоит только в том, что они свидетельствовали о несостоятельности системы Птолемея. К тому же сравнительно скоро и почти одновременно появились гениальные исследования Кеплера и Галилея, которые разными путями неоспоримо доказали, что Земля есть планета, обращающаяся вокруг Солнца в течение года.

Не подлежит сомнению, что выход в свет книги Коперника является важнейшей вехой в вытеснении религиозного мировоззрения и его замене научным — материалистическим — взглядом на мир. Если религия «раздвоила» Вселенную на подлунный мир и царство небесное, то Коперник, как это четко выявил Бруно, как бы соединил Землю с небом, превратил ее в одно из небесных светил. Этим был сделан значительный шаг вперед в признании того, что мир не только един, но и по природе своей материален, и что поэтому каждое явление должно быть объяснено только естественными причинами.

Движение тел Солнечной системы (а тем самым и вся система мира Коперника) нашло свое объяснение у великого английского физика Исаака Ньютона (1642―1727), который открыл один из важнейших законов природы, названный законом всемирного тяготения. Этот закон был выведен Ньютоном в 1687 г. из учения Коперника, развитого Кеплером, и с тех пор коперникова система стала единственно приемлемой системой мира.

Закон Ньютона связал астрономию с механикой, позволив понять: почему планеты обращаются около Солнца, а спутники вокруг планет в согласии с законами, открытыми Кеплером? Правда, связь астрономии с механикой имела место и в системе Птолемея, но эта механика была аристотелевская, которая, как это показал Галилей, противоречила опыту, основывалась на ошибочных положениях. Ньютон заложил прочные, истинно научные основы механики. В результате этого он установил, что небесные светила движутся по тем же привычным нам законам, по которым дождевые капли, камни и прочие тела падают на Землю. Противоположность между земным и небесным, разделявшая их таинственная граница, исчезла, ибо оказалось, что законы природы на Земле и во Вселенной едины. Перед взором человека открылось материальное единство мира, общность и взаимозависимость различных частей Вселенной, т. е. подчинение их одним и тем же законам природы, и это, конечно, явилось торжеством материализма, стало быть, и атеизма. Стало ясно, что явления, открываемые на Земле, могут служить для объяснения многих явлений, происходящих на отдаленнейших небесных телах.

Чрезвычайно важный шаг в обнаружении материального единства мира был сделан в 1859 г. благодаря открытию спектрального анализа, позволившему связать астрономию с физикой и химией. Оказалось, что небесные тела (Солнце, звезды, туманности, кометы и пр.), как учил Бруно, находятся в различных физических состояниях и имеют в своем составе те же основные вещества, те же химические элементы, которые имеются и у нас на Земле.

Это доказывается еще следующим фактом: на Солнце было обнаружено присутствие газа, который не был известен на Земле, вследствие чего его назвали «солнечным» газом, или гелием (от «гелиос» — Солнце). По истечении некоторого времени этот газ был найден на Земле и теперь играет немаловажную роль в технике.

То, что все небесные тела в общем построены из одних и тех же химических элементов, подтверждается непосредственным лабораторным анализом химического состава метеоритов, т. е. упавших «с неба» камней, которые на самом деле попадают в земную атмосферу из межпланетного пространства.

Все эти данные, опровергающие докоперниковские воззрения, имеют огромное научное значение, так как они позволяют, исходя из установленных положений физики и химии, судить о том, что происходит в мировом пространстве. Более того: факт материального единства Вселенной лег в основу космогонии, т. е. дает возможность строить научные предположения о происхождении и развитии миров. Вот почему даже философ-идеалист Кант (1724―1804) в созданной им на основе механики Ньютона знаменитой теории мирообразования по существу выступил как материалист и атеист.

Кант в своем анонимном сочинении, напечатанном в 1755 г., высказал такую, весьма смелую для его времени мысль: «Дайте мне материю, и я построю из нее мир, т. е. дайте мне материю, и я покажу вам, как из нее должен образоваться мир!» Эти гордые слова молодого тогда еще философа служат лозунгом науки о Вселенной, так как они означают: процессы мирообразования должны быть объяснены на основе присущих материи законов, — без какого бы то ни было вмешательства сверхъестественных сил. Недаром, когда Наполеон Бонапарт, прочтя одну из книг знаменитого математика и астронома Лапласа (1749―1827) о небесной механике, спросил его, почему он ни разу даже не упоминает в ней о творце и вседержителе Вселенной, то этот ученый спокойно ответил: «Я совершенно не нуждался в этой гипотезе».

Этим Лаплас подчеркнул атеистический характер всякой действительной науки о природе: мир материален и един, и поэтому во Вселенной нет ни места, ни дела для какого-то бога. А к этому выводу наука неуклонно шла со времени выхода в свет великого сочинения Коперника, т. е. с 1543 г. Поэтому начавшееся с тех пор разрушение геоцентрического мировоззрения представляет собой один из важнейших моментов в истории научно-философской мысли.

Глава третья. Истина или полезная фикция?

1

Верхи католического духовенства сначала отнеслись к новому учению о системе мира в общем терпимо и даже с некоторым интересом. Специалисты-астрономы и ближайшие друзья Коперника были знакомы с его исследованиями еще до выхода в свет его основного труда по составленному им (возможно, около 1515 г.) небольшому комментарию — «Комментариолусу». Это произведение не содержало в себе математических рассуждений и вычислений, т. е. было написано сравнительно просто, популярно. Так как оно получило некоторое распространение в рукописном виде, то уже в 1533 г. папа Климент VII собрал кардиналов и приближенных к нему лиц в ватиканском саду, чтобы выслушать сообщение своего ученого секретаря кардинала Видманштадта об учении Коперника о движении Земли.

Сообщение это было выслушано довольно благожелательно, причем отношение к Копернику осталось неплохим и при следующем папе Павле III. Это видно из письма (от 1536 г.) к Копернику главы доминиканского ордена кардинала Шенберга. В этом письме (которое Коперник очень ценил и поместил потом в своей книге) Шенберг очень просил «ученого мужа» ни в коем случае «не скрывать от друзей науки своей новой системы», уверяя Коперника, что он «сердечно желает доставить признание его большим заслугам».

Чрезвычайно интересно, что совсем иным было вначале отношение вождей реформации к идеям Коперника: они и слушать не хотели о движении Земли. Например, Лютер (1483―1546), с характерной для него резкостью, сказал: «Рассказывают о новом астрологе, который хочет доказать, будто Земля движется и оборачивается вокруг себя, а не небо, Солнце и Луна; все равно как если кто-нибудь сидит в телеге или на корабле и движется и думает, что он остается на месте, а земля и деревья идут и движутся. Но тут дело вот в чем: если кто хочет быть умным, то должен выдумать что-нибудь свое собственное и считать самым лучшим то, что он выдумал. Дурак хочет перевернуть все искусство астрономии. Но, как указывает священное писание, Иисус Навин велел остановиться Солнцу, а не Земле». Лютер был большим невеждой в вопросах естествознания, и слух о появлении «нового астролога», который проповедует о движении Земли, он встретил, как и все тогдашнее «образованное общество», с насмешкой. К тому же он сразу заметил, что новая система астрономии должна повредить церкви.

Особенно это бросалось в глаза второму «апостолу протестантизма», более образованному Меланхтону (1497―1560), который был ревностным астрологом. Неслыханное новшество показалось ему забавной игрой ума, которая должна быть отброшена как безбожная и несовместимая с астрологией.

Излагая учение Коперника в своем учебнике физики, Меланхтон, прозванный «учителем Германии», указывал на противоречие этого учения с непосредственным свидетельством наших чувств. Он писал: «Глаза — свидетели, что небо обращается вокруг Земли в 24 часа; но вот находятся люди, которые, либо по страсти к новизне, либо желая показать свой ум, доказывают, что Земля подвижна. По их мнению, ни Солнце, ни восьмая сфера не движутся, а между тем они же остальным сферам придают движение, а также причисляют Землю к звездам. Эти пустяки выдуманы, впрочем, не недавно, ибо Архимед в предисловии к одному своему сочинению говорит, что Аристарх Самосский придумал парадоксальное учение, будто бы Солнце стоит неподвижно, а Земля обращается вокруг него. Хотя остроумные писатели придумали многое для показа своего гения, но публичное подтверждение бессмысленных теорий неприлично и показывает вредный пример».

Отдавая справедливость наблюдениям Коперника, его остроумию и вычислениям, Меланхтон решительно отбрасывал новую систему мира, объявив себя сторонником птолемеевой системы. При этом он, подобно другим сторонникам геоцентризма, опровергал учение Коперника при помощи принципов аристотелевой физики, а также текстами из «священного писания», заявив: «Подкрепляемые этими божественными доказательствами, будем придерживаться истины и не дадим отклонять себя от нее морочением тех, которые особенное доказательство своего остроумия полагают в том, чтобы ввести в науку заблуждения». Меланхтон не только убеждал учащихся стоять на почве старой системы мира, но даже обращался к светским властям с просьбой об укрощении «сарматского астронома, который заставил Землю двигаться, а Солнце стоять неподвижно».

Таким образом, вожди реформации довольно скоро раскусили убийственный для всего религиозного мировоззрения характер нового учения о положении Земли во Вселенной.

Что же касается ученых различных стран, то (за исключением английских ученых) в их кругу идеи Коперника распространялись очень медленно и постепенно, встречая с их стороны различную оценку. Об этом красочно рассказывает Галилей в «Диалоге», вкладывая в уста своего единомышленника Сагредо описание его беседы с посетителями лекций об учении Коперника, читанных теологом и астрономом Хр. Вустергейном (1544―1588), который пропагандировал это учение в Италии при большом стечении слушателей, привлеченных преимущественно новизной темы.

«Я туда, — говорит Сагредо, — не пошел в твердом убеждении, что подобное мнение может быть только отменной глупостью. Когда я затем расспрашивал некоторых из присутствовавших на лекции, то услышал лишь сплошные издевательства, и только один человек сказал, что предмет этот не заключает в себе ничего смешного. Так как я почитал его за человека умного и очень рассудительного, то мне стало очень жаль, что я не пошел на лекцию, и с этого времени, встречая каждый раз сторонника мнения Коперника, я выспрашивал его, всегда ли он придерживался такого воззрения, и сколько я ни предлагал этот вопрос, я не нашел ни одного, кто бы не сказал мне, что он долгое время придерживался противоположного мнения и перешел к теперешнему под влиянием силы доводов, его убедивших. Испытывая их затем одного за другим, чтобы посмотреть, насколько хорошо они знакомы с доводами противной стороны, я убедился, что они владеют ими в совершенстве, так что поистине я не мог сказать, что они примкнули к этому мнению по невежеству, легкомыслию или, так сказать, умничая. Наоборот, сколько перипатетиков (аристотелианцев. — Г. Г.) и сторонников Птолемея я не спрашивал, изучили ли они книгу Коперника (а из любопытства я спрашивал об этом многих), я нашел лишь весьма немногих, поверхностно знакомых с ней, и, думаю, ни одного, кто бы понял ее как следует. И от последователей учения перипатетиков я также старался узнать, придерживался ли кто-нибудь из них когда-либо иного мнения, и, равным образом, не нашел ни одного такого. Вот почему, принимая во внимание, что среди приверженцев мнения Коперника нет никого, кто раньше не придерживался бы мнения противоположного, и что, наоборот, среди последователей Птолемея и Аристотеля нет никого, кто придерживался бы ранее мнения Коперника и оставил его, чтобы перейти на сторону Аристотеля, принимая, говорю я, это во внимание, я начал думать, что тот, кто оставляет мнение, впитанное с молоком матери и разделяемое множеством людей, для того, чтобы перейти к другому, отвергаемому всеми школами и разделяемому весьма немногими и кажущемуся поистине величайшим парадоксом, тот необходимо побуждается и даже принуждается к этому достаточно сильными доводами».^[22]

Чем же объясняется терпимое на первых порах отношение верхов католичества к учению Коперника, к его столь смелой новой гипотезе?

Объяснение этого факта кроется в том, что в то время всякая научная гипотеза вообще рассматривалась не как предполагаемая истина, основанная на некоторых данных и ждущая своего окончательного подтверждения и доказательства, а как более или менее удобная абстракция, имеющая узко-практическое, вспомогательное значение. Руководящие круги католичества, верные духу средневековой схоластики, не мешали «ученым мужам» строить те или иные гипотезы. Они лишь требовали, чтобы гипотеза не выдвигалась в качестве истины, ибо «истину можно найти только в церкви, в откровении». Вот почему теология на первых порах не отвергала учения Коперника, а лишь стремилась свести его к «простой гипотезе», к удобному для вычислений положению, не претендующему на истину и, стало быть, не противоречащему «священному писанию».

Дело в том, что уже древнегреческие мыслители, старавшиеся разобраться в тогдашних астрономических представлениях (сферах Аристотеля, эпициклах Птолемея и пр.), ставили вопрос о том, возможно ли вообще познать небесные движения и их сущность. Некоторые из них дали отрицательный ответ на этот вопрос, заявив, что движение небесных тел, их расстояния от Земли, их природа, происхождение и т. д. навсегда останутся скрытыми для человека. Они стояли на точке зрения Сократа, который считал, что «самим богам прискорбно видеть старания человека разгадать то, что угодно было им самим навсегда скрыть от него непроницаемой завесой». Под влиянием этой идеалистической точки зрения Симплиций заявил, что наблюдаемые нами движения планет — это лишь некоторая видимость того, что само по себе для человека непознаваемо. В средние века такая точка зрения получила широкое распространение, так как было поддержана церковными «учеными» — схоластами. Так, крупнейший представитель схоластики Фома Аквинский уверял, что задача науки — не объяснение действительности, а лишь предложение приемлемой схемы для описания явлений.

На этой основе возникло даже мнение, что система Коперника является философски ложной, но она, подобно системе Птолемея, «математически правильна», так как не хуже старой системы мира «спасает явления», т. е. описывает видимое. В связи с этим систему Коперника в течение многих десятилетий преподавали в ряде университетов как замечательное приобретение науки, которое, к несчастию, «философски ложно». Этот взгляд четко выразил иезуит астроном Клавий, который в 1581 г. писал: «Можно сомневаться, следует ли предпочесть идти по стопам Птолемея или Коперника. Обе системы согласуются с наблюдаемыми явлениями. Но принципы, на которых построена система Коперника, заключает в себе много утверждений, являющихся абсурдными». Таким образом, Клавий уверял, что хотя система Коперника «математически правильна», она все же «философски ложна», т. е. не является картиной действительности.

Между тем учение Коперника, особенно остро поставившее вопрос о значении и роли научных гипотез, было ударом для подобного рода взглядов, так как оно основывалось на убеждении в способности человека познать сущность небесных явлений. Но вышло так, что в течение долгого времени многие думали, будто сам Коперник смотрел на свое учение глазами средневековых схоластов. В первом издании книги Коперника, вышедшем в мае 1543 г., новое учение обозначается в предисловии как гипотеза, которую «не следует считать ни истинной, ни вероятной», но которая должна служить только для того, чтобы удобнее было вычислять небесные явления. Такое заявление может показаться совершенно непонятным, если сравнить его с «посвящением» папе Павлу III и со всем содержанием самого труда. Хотя это посвящение старается ослабить противобиблейский характер основных идей труда, оно написано с убеждением и достоинством, которое тогда не могло не казаться дерзким, революционным, еретическим.

Принимая во внимание, что папа Павел III обладал серьезными знаниями в области астрономии, Коперник писал в посвящении: «Не сомневаюсь, что разумные и ученые математики согласятся со мною, если только они возьмут на себя труд (чего в особенности требует эта философская наука) изучать приводимые мною доказательства не поверхностно, а основательно. Но чтобы убедить ученых и неученых в том, что я не боюсь суждений, я посвящаю мои исследования не кому другому, как твоему святейшеству, досточтимому и в обитаемом мною отдаленном уголке земли как по высокому твоему званию, так равно и по любви своей к математике и прочим наукам, в надежде, что влияние и суждение твое легко защитят меня от придирок завистников, хотя, по пословице, против укушения интриганов и нет средств».^[23]

Коперник писал так потому, что считал свое учение истинным. Он был глубоко убежден в том, что Земля действительно, в самом деле лишь одна из планет, обращающихся вокруг Солнца и вращающихся вокруг оси.

Что же касается упомянутого предисловия к книге Коперника, то оно принадлежит не Копернику, а исходит от лютеранского богослова и математика Андрея Осиандера (1498―1552), которому было поручено наблюдение за печатанием книги. В то время Осиандер находился в приятельских отношениях с стоявшим во главе Виттенбергской школы Меланхтоном, который учил, что «следует разум подавлять верой». Осиандер усвоил взгляды этой школы, и поэтому он считал необходимым подчинить выводы человеческого разума божественному откровению, тогда как Коперник признавал за человеческим умом возможность познания строения Вселенной и царящей в ней закономерности!

До сих пор еще распространен взгляд, что своим небольшим анонимным предисловие «К читателю о гипотезах настоящего труда» Осиандер рассчитывал защитить книгу от ярости фанатиков. Но каковы бы ни были субъективные намерения Осиандера, объективно его анонимное предисловие является злостной фальсификацией, тем более достойной осуждения, что она была учинена в то время, когда автор находился на смертном одре. К тому же некоторые данные показывают, что Осиандер, по-видимому, придерживался тех взглядов, которые он выразил в своем предисловии.

Осиандер считал совершенно неважным для науки вопрос о том, что вокруг чего движется, так как наука якобы не способна дать правильное объяснение движению небесных тел, т. е. проникнуть в сущность и природу явлений. С такой точки зрения задача науки — не объяснение действительности, а «описание видимости», т. е. создание гипотез, удобных для математического описания явлений.

Интересно сопоставить эту точку зрения с мнением упомянутого католического теолога Фомы Аквинского о роли и природе астрономических гипотез. Этот знаменитый схоласт в своих комментариях к сочинению Аристотеля «О небе» писал: «Астрономы всячески старались объяснить движение планет. Но вовсе не необходимо, чтобы допущения, придуманные ими, соответствовали действительности, ибо явления, обнаруживаемые звездами, может быть, могут быть объяснены и другим каким-либо родом движения, людям еще не известным. Аристотель же пользуется такими допущениями относительно природы движения, как будто бы они соответствовали действительности». А в своем «Своде теологии» Фома Аквинский высказывался еще яснее: «Мы в астрономии пользуемся гипотезой эпициклов и эксцентрических кругов, потому что с точки зрения этой гипотезы явления небесных движений, доступные нашему наблюдению, не возбуждают сомнений. Но это недостаточное основание, чтобы доказать правильность этой гипотезы, потому что явления эти, может быть, не возбудят сомнений и в случае другой гипотезы».^[24]

2

Приступая к изданию своей книги, Коперник обратился к ряду ученых с просьбой высказать свои соображения о возможности распространения учения о движении Земли не только среди специалистов-астрономов, но и вообще среди лиц, интересующихся этим новым учением, без возбуждения противодействия со стороны «школьных учителей» (схоластов) и верующих. В числе этих лиц был и Осиандер, который прислал Копернику обстоятельный ответ. Он писал, что всегда держался того мнения, что астрономические гипотезы нельзя рассматривать как выражение веры, а только как основание для астрономических вычислений. Стало быть, с этой точки зрения не имеет большого значения, истинны они или ложны, если только на основании их видимые небесные явления представляются точно. «Поэтому, — заключает Осиандер, — я считал бы очень желательным, чтобы ты в предисловии к книге что-либо прибавил. Таким образом ты успокоил бы аристотеликов и богословов, относительно которых ты опасаешься, что они окажут сильное противодействие».

Об этом же Осиандер писал к ученику и горячему последователю Коперника, вышеупомянутому молодому астроному Ретику. «Аристотелики и богословы, — писал он, — легко успокоятся, если им будет сказано, что возможны различные гипотезы для объяснения данного движения и что известные гипотезы предлагаются не потому, что они неизбежны, а потому, что с их помощью вычисления явлений и движений совершаются удобнее всего. Вполне возможно изобрести еще другие гипотезы. Если кто-либо придумает какой-либо целесообразный план для объяснения данного явления, то другой может придумать еще более целесообразный; каждый волен это сделать, и он еще заслужит благодарность за свое изобретение. Подобные замечания, направив противников от строгих порицаний к спокойному размышлению, сделают их более мягкими и снисходительными, а затем, после того как они напрасно будут стараться найти лучшее, они легко примут новое и привяжутся к нему».^[25]

При всей двусмысленности приведенных формулировок Осиандера нельзя не видеть, что допущение им возможности точного представления явлений природы на основе ложных гипотез является по существу отрицанием объективной научной истины. Все, что мы знаем о Копернике, говорит о том, что он не стоял на такой точке зрения. Он слишком глубоко верил в справедливость своей теории и был слишком прям в своем отношении к науке, чтобы принять всерьез соображения Осиандера. Ведь именно это имел в виду Кеплер, когда сказал: «Коперник — человек высшего гения и, что в этих [астрономических] вопросах особенно важно, свободного мышления».

Расхождение во взглядах насчет смысла научных гипотез ни в ком не возбудило недоверия к Осиандеру, и Ретик поручил ему надзор за печатанием книги Коперника. Но Осиандер, как храбрый божий воин, самовольно поместил составленное им в книге анонимное предисловие, в котором развил свои душеспасительные, поповские идеи о роли научных гипотез. В этом предисловии, между прочим, сказано: «Нет необходимой потребности в том, чтобы основания автора настоящего труда были истинными; они даже могут быть менее всего подобны истине, лишь бы только они приводили нас к вычислениям, удовлетворяющим нашим наблюдениям».

Выходило, таким образом, что Коперник в целях согласования вычислений с наблюдениями имел право дать волю своей фантазии, и что именно это он и сделал. Осиандер уверял читателей книги, что Коперник вовсе и не думал убедить кого-либо в том, будто все действительно происходит в согласии с гелиоцентрической системой мира — с представлением о двойном движении Земли. Более того, автор предисловия пытается внушить читателю, будто ни старые, ни новые астрономические гипотезы «без божественного откровения не в состоянии что-либо открывать нам или что-либо нам передавать».

Злоупотребление Осиандера оказанным ему доверием было настолько очевидно для друзей Коперника, что Ретик назвал поступок издателя Петрея, допустившего анонимное предисловие, «безбожием». А епископ Тидеман Гизе, уговоривший Коперника издать свой великий труд, говорил об «измене» издателя и даже обратился в Нюрнбергский сенат (книга печаталась в Нюрнберге) с протестом и просьбой принять меры к тому, чтобы Петрей перепечатал первые страницы книги «для восстановления доверия к автору». В письме от 26 июля 1543 г. Гизе писал Ретику: «Кто же не придет в ярость при виде такого гнусного дела вследствие злоупотребления доверием?» При атом, намекая на Осиандера, он говорит, что это «должно быть приписано зависти человека, который из соболезнования к древнему учению старается поколебать доверие к новому сочинению, в случае его распространения, и злоупотребляет невежеством типографа».^[26] Но из стараний Гизе ничего не вышло: анонимное предисловие Осиандера не было снято, — оно перепечатывалось даже в последующих изданиях.

Как бы то ни было, но несомненно, что Осиандер пытался поколебать учение Коперника в самом его основании, устранить из этой теории всю ее революционную сущность. Ведь этот богослов объявляет тщетным стремление человека проникнуть в тайны природы, которая якобы скрыта от взоров человека и дается лишь через «откровенное» учение. Правда, Осиандер отмечает, что «новые гипотезы сравнительно со старыми удивительно прекрасны и одновременно легки для понимания», но он даже и не пытается объяснить, чем именно вызвано это их преимущество.

Вот что писал Кеплер, глубоко возмущенный учением Осиандера о сущности астрономических гипотез: «Никогда я не мог согласиться с мнением людей, приводящих вам пример какого-нибудь случайного доказательства, где из ложных предпосылок правильный силлогизм ведет к какому-нибудь правильному заключению, старающихся, ссылаясь на этот пример, доказать, что допущенные Коперником гипотезы могли быть ложны и тем не менее из них могли следовать истинные явления, как если бы они вытекали из истинных принципов… Я не задумываюсь заявить, что все то, что Коперник обобщил апостериорно и подтвердил наблюдением, могло бы быть без особого труда доказано при помощи геометрических аксиом и априорно, и доказано с таким даже совершенством, что живи Аристотель, он с радостью согласился бы с этим». Впрочем, еще Ретик при жизни Коперника убеждал своих читателей, что если бы Птолемей ожил и выслушал Коперника, то «навряд ли остался бы верен своей собственной системе». В связи с этим Ретик напоминал, что сам Птолемей говорил: «Кто желает истинно служить науке, должен быть прежде всего свободен от предубеждений».

Идеи, высказанные Осиандером в предисловии, нашли широкое распространение среди богословов, так как они полностью удовлетворяли церковников, не имевших возможности приостановить развитие науки вообще и астрономии в частности. Вот почему ректор Тюбингенского университета теолог Гафенрефер, просмотрев раннюю работу Кеплера «Космографическая тайна», доказывающую истинность коперниковского учения и осмеивающую тех, кто отвергал его объективный характер, писал этому гениальному астроному: «Мой братский совет, которому, я твердо надеюсь, ты последуешь, — выступать при изложении подобных гипотез лишь в качестве чистого математика, который не должен беспокоиться, соответствуют ли эти учения сотворенным вещам, или нет. Ибо я того мнения, что математик достиг своей цели, если он сконструировал гипотезы, соответствующие, насколько возможно точно, явлениям; ты сам, я полагаю, откажешься от своих гипотез, если кто-либо предложит лучшие. Ни с чем, однако, не сообразно, чтобы действительность незамедлительно приспособлялась к придуманным каждым магистром гипотезам».

Отметим, что на точке зрения анонимного предисловия к сочинению Коперника стоят и представители субъективно-идеалистической философии эмпириокритицизма (махизма). Их идеи об «экономном описании явлений», о «рабочих гипотезах», о «чистом опыте» и пр. мы в довольно ясной форме встречаем у Осиандера. И когда мы читаем высказывания этого богослова, нам становится понятным теологический корень той «философии естествознания», представители которой не перестают твердить о своей «научности» и «беспристрастности», «прогрессивности» и пр. Ведь они тоже уверяют, будто в научных гипотезах мы имеем не картину действительности, а лишь более или менее удобное, простое математическое описание явлений.

Эрнст Мах (1838―1916), признанный глава этого субъективно-идеалистического направления, именующего себя «научной философией», касаясь учений Птолемея и Коперника, выражается языком Осиандера (и, как увидим далее, теологов инквизиции). Он говорит: «Как с точки зрения учения Птолемея, так и с точки зрения учения Коперника, движения в мировой системе одни и те же. Оба учения одинаково правильны, но последнее [Коперника] только проще и практичнее».^[27] При этом, подобно Осиандеру, он молчит о том, чем именно вызвано это важное преимущество (простота и практичность) учения Коперника.

Когда Коперник опровергал систему Птолемея, он приводил в пользу своей теории аргумент о ее простоте сравнительно с учением Птолемея. Но Коперник интересовался тем, что происходит в природе объективно, независимо от наших математических формул, он имел в виду простоту самой природы, а вовсе не наших математических теорий. Совершенно неправы некоторые современные физики, которые вслед за Махом утверждают, что Коперник усматривал преимущество своей системы мира в сравнении с системой Птолемея лишь в математической простоте и удобстве (целесообразности).

Коперник писал: «Принимая во внимание огромную отдаленность небесных тел, трудно себе представить, чтобы они могли описывать такой необъятный круг в течение 24-х часов. И затем: почему именно бесконечная Вселенная должна вращаться вокруг ничтожно-малой Земли?» При этом, как мы видели, Коперник видел доказательство истинности своей теории в том, что не может «содержащее» (весь мир) обращаться вокруг «содержимого» (Земли), т. е. бессмысленно думать, чтобы большая Вселенная вращалась вокруг ее малой части.

Ясно, таким образом, что предисловие Осиандера — форменное издевательство над трудом Коперника. Последний и не думал выдавать принципы своего учения за геометрические абстракции, которые удобны («практичны») только для вычисления небесных движений. Для Коперника его учение было изображением, или отображением действительности. Он был глубоко убежден в правильности, физической достоверности той картины Солнечной системы, которая была им набросана в самых общих чертах.

В «посвящении» папе Коперник прямо говорит: «Допустив те движения, которые придаются Земле в этом сочинении, я после долгих и многократных исследований пришел, наконец, к заключению, что если отнести движение прочих блуждающих светил к кругу, по коему движется Земля, и на этом основаниивычислять движения каждого светила, то не только представляемые ими явления будут вытекать, как следствия, но что самые светила и пути оных по последовательности или по величине своей и само небо явятся в такой между собой связи, что нигде, ни в одной части нельзя чего-либо изменять, не запутывая остальных частей и всего целого».^[28] Следовательно, Коперник уверенно отстаивал мысль, что с перемещением Солнца в центр системы мира и превращением Земли в планету движение остальных планет приобретает закономерный характер, т. е. он нисколько не сомневался в истинности, объективной реальности своей системы мира.

Характерна заключительная часть посвящения, в которой Коперник после нескольких строк дипломатической лести по адресу главы католической церкви говорит: «Если бы нашлись пустые болтуны, которые, хотя вовсе не сведущие в математических науках, дозволили бы себе осуждать или опровергать мое предприятие, намеренно искажая какое-либо место Священного Писания, то я не стану на них обращать внимания, а, напротив, буду пренебрегать подобным неразумным суждением; ибо не безызвестно, что знаменитый Лактанций, не особенно, впрочем, сведущий в математике, довольно ребячески рассуждал о фигуре Земли, насмехаясь над теми, которые считали ее шаровидной. Поэтому люди науки не должны удивляться тому, что мыслящие таким образом станут насмехаться и над нами. Математические предметы пишутся для одних математиков».^[29]

В словах Коперника имеются моменты дипломатии («намеренно искажая какое-либо место из священного писания»), но самое содержание его сочинения ясно говорит о неправдоподобности предположения, будто он излагал свое учение лишь как простую гипотезу. Он нисколько не сомневался в своем учении, в его безусловной правильности и представил все доступные для него доказательства. Поэтому Коперник, гордо высказывая «презрение к суду невежд», говорил, что для знающих математику его учение должно быть «яснее Солнца», т. е. должно считаться неоспоримой истиной, физически достоверным допущением, т. е. отражением, или отображением действительности.

Предисловие Осиандера помещено без подписи, так что читатель, естественно, мог думать, что оно написано Коперником и выражает ого мысли. Правда, это предисловие содержит некоторые похвалы по адресу автора книги, так что очень внимательный человек мог бы понять, что это предисловие, в отличие от посвящения папе, Копернику не принадлежит. Однако почти все приписывали предисловие автору и, стало быть, ложно рисовали себе отношение его к своему труду. Ведь невольно создавалось впечатление, будто Коперник сам сомневается в истинности своей системы, если он позволил напечатать такое предисловие к своей книге.

Астроном Кеплер и философ Гассенди правильно оценили неблаговидную роль Осиандера при издании книги Коперника и упоминали об этом в своих сочинениях, стараясь рассеять это неправильное представление, но их разъяснения остались малоизвестными. А еще до них в 1584 г. Джордано Бруно в своей книге (написанной в диалогической форме) «Пир на пепле» резко выступил против мнения, будто Коперник приписал Земле движение «ради удобства вычисления». Разоблачая Осиандера как фальсификатора идей Коперника, он писал: «Несомненно, что Коперник понимал дело так, как он об этом говорил, и со всей силою доказал это». Далее Бруно говорит об одном своем противнике, что он усвоил «некое сверхвступительное предисловие, приложенное не знаю уж каким невежественным и самонадеянным ослом». Этот осел как бы желает извинить автора и оказать ему покровительство или даже ставит своей целью, «чтобы и другие ослы, найдя в этой книге и для себя салат и плоды, не остались голодными…».^[30] Точно так же Галилей в одном из своих рукописных набросков прямо говорит, что анонимное предисловие к книге Коперника мог написать только книготорговец, чтобы книга лучше расходилась, так как без такого предисловия покупатели могли бы усмотреть в книге плод больной фантазии и не стали бы ее покупать.

Не мешает отметить, что душеспасительный трюк Осиандера был неоднократно использован сторонниками Коперника, главным образом из среды духовенства. Например, выдающийся ученый в рясе, иезуит Боскович в 1746 г., будучи не в силах уклониться от применения коперниковой теории при определении орбиты одной кометы и желая в то же время избежать обвинения в ереси, вынужден был прибегнуть к такой уловке: «Полный уважения к священному писанию и к декретам святой инквизиции, я считаю Землю неподвижной. Однако для простоты объяснения я буду рассуждать, как будто она обращается, потому что доказано, что в обеих гипотезах видимые явления подобны».

К такой же дипломатической хитрости прибегнули в 1760 г. монахи Лессер и Жакье в предисловии к французскому переводу «Начал» Ньютона, где последовательно проведен взгляд о движении Земли. Чтобы обойти этот подводный риф, эти два «кормчих души» сделали в предисловии небольшое примечание, утверждающее, что учение о движении Земли остается на совести Ньютона, сами же редакторы издания «следуют постановлениям, изданным верховными первосвященниками против движения Земли». Точно так же еще раньше поступил знаменитый философ-материалист, бывший католическим священником, Гассенди (1592―1655), когда он возродил забытую философию материализма Демокрита. Он говорил: «Без сомнения, мир сотворен богом, но интересно вдуматься, как бы мир мог создаться самостоятельно без его помощи». Словом, ученые того времени, выражая мысли, противоречащие религиозно-библейским воззрениям, уверяли, что сами в эти мысли не верят.

После запрещения учения Коперника к методу маскировки несколько раз прибегал и Галилей. В 1623 г. в своей полемической работе о кометах он писал: «Так как приписываемое Земле движение, которое я, в качестве благочестивого католика, считаю совершенно ложным и не соответствующим истине, прекрасно объясняет массу различных явлений, то я полагаю, что, при всей своей ложности, оно до некоторой степени объясняет явление комет». Приблизительно в таком же благочестивом духе написано было предисловие к его знаменитой книге «Диалог о двух главнейших системах мира», ярко излагавшей все доводы в пользу теории Коперника и блестяще опровергавшей все возражения сторонников учения Аристотеля — Птолемея. Это предисловие, дающее совершенно ложное представление о задачах сочинения, Галилей вынужден был поместить по требованию и под диктовку папской цензуры.

Конечно, было бы неправильно думать, что благодаря церковникам во всех европейских странах имело место одно сплошное мракобесие: наука все же развивалась! Так, во Франции к 1760 г., когда вышел вышеупомянутый перевод знаменитой книги коперниканца Ньютона, было немало астрономов (Клеро, Даламбер и др.), которые прочно стояли на позициях коперниканства. Однако им приходилось считаться с резко отрицательным отношением церкви к этому учению, хотя они знали, что церковь неспособна приостановить развитие науки, основанной на учении Коперника.

3

Как же была встречена книга Коперника? Довольно спокойно. Она не вызвала такого волнения умов, какого можно было ожидать ввиду важности изложенных в ней взглядов, причем причин тому было несколько.

Прежде всего свободы преподавания в то время еще не существовало, так что ученые в своей преподавательской работе обязаны были по-прежнему излагать только систему Птолемея. Вот почему астрономы, за исключением нескольких друзей Коперника, мало внимания обратили на новые, совершенно непривычные взгляды, радикально рвавшие со старой традицией.

К тому же новая система мира вначале заключала в себе ряд эпициклов и поэтому была еще настолько несовершенна, «сыра», что профессиональные астрономы считали практически более удобным пользоваться старыми приемами вычислений. Ведь даже убежденный коперниканец Рейнгольд в 1551 г. издал свои астрономические таблицы в двояком вычислении — по формулам системы Птолемея и по формулам системы Коперника (более правильными все же оказались вторые).

Надо также учесть, что книга Коперника была написана таким образом, что в ней лишь с некоторым трудом можно было отделить руководящие мысли от массы вычислений, на них основанных. В связи с этим даже в образованной среде, вне круга специалистов-астрономов, распространение книги шло очень медленно. К тому же Коперник построил изложение своей теории без всяких экскурсов в область библейских и религиозных воззрений, сделав вид, что он имеет дело только с математикой. «Не знающий геометрии пусть не входит», — гласил эпиграф к его книге.

Церковь вначале отнеслась терпимо к специально астрономической книге, посвященной к тому же папе, тем более, что в то время церковь от каждого нового успеха астрономии ожидала улучшения своего календаря. Действительно, эта книга сыграла значительную роль при реформе календаря: в грегорианском летосчислении принята была та длина года, которая определена была Коперником на основании его учения. Впоследствии католической церкви приходилось, конечно, всячески замалчивать этот неприятный для нее факт.

При своем появлении книга Коперника не была запрещена Римом, она свободно распространялась, а через 23 года, в 1566 г., в Базеле вышла вторым изданием. Вначале как будто не придали особого значения тому противоречию, в которое эта книга становилась по отношению к библейским рассказам. И не подлежит сомнению, что это обусловлено было тем, что на книгу смотрели глазами Осиандера, т. е. как на простую гипотезу, полезную математикам, но не имеющую объективной значимости, не претендующую на истину. Возможно также, что некоторую роль сыграло здесь резко отрицательное отношение Лютера и Меланхтона к учению Коперника, так как то, что ругала лютеранская церковь, встречало поддержку у католиков.

Кроме того, идеи Коперника изучались вначале лишь в узкой среде отдельными астрономами и математиками. Огромное большинство даже образованных людей (при господствовавшем в то время невежестве в вопросах естествознания) не имело никакой возможности составить себе самостоятельное мнение об этих идеях. Что же касается читающей публики, то даже для более или менее образованных ее представителей книга Коперника была совершенно недоступна, ибо она, математическая по существу, была к тому же написана на латинском языке.

Вот почему католическая церковь некоторое время не проявляла особенного беспокойства. Она вмешалась только после того, как появился мыслитель, который смело отбросил ухищрения Осиандера, заявив, что учение Коперника — это не математическая абстракция, а картина действительности. При этом он сделал новые идеи понятными для всех, излагая их на живом разговорном языке, со всеми вытекающими из них для мировоззрения выводами.

Этим человеком был Джордано Бруно, родившийся через пять лет после смерти Коперника и ставший первым философом коперниканства. В своей замечательной книге «О бесконечности, Вселенной и мирах» (написанной также в форме бесед) он отстаивает главным образом два положения: 1) Вселенная есть бесконечное и всеобъемлющее пространство, в котором находятся бесчисленные миры, более или менее подобные нашему, причем ни один из них не находится более, чем другие, в центре Вселенной, ибо Вселенная — без границ и без центра; 2) центр и границы имеют лишь отдельные миры, находящиеся в различных местах Вселенной, причем многие из них являются солнцами, вокруг которых другие тела, являющиеся планетами, обращаются по кругам, имея в то же время вращение вокруг своих осей, вследствие чего их жителям, как и жителям Земли, кажется, будто все небесные светила обращаются около них как центра.

В этой книге Бруно говорит: «Едино, следовательно, небо, безмерное пространство, лоно которого содержит все, эфирная область, в которой все пробегает и движется. В нем — бесчисленные звезды, созвездия, шары, солнца и земли, чувственно воспринимаемые, разумом мы заключаем о бесконечном количестве других. Безмерная, бесконечная Вселенная составлена из этого пространства и тел, заключенных в нем… Все есть одно поле, общее небесное вместилище… Если бы я находился на Солнце, Луне или на других звездах, то мне всегда казалось бы, что я нахожусь в центре неподвижного мира, вокруг которого вращается все окружающее, вокруг которого вращается этот окружающий меня мир, в центре которого я нахожусь».

Бруно упорно отстаивал свое представление о существовании неисчислимых солнц и бесчисленных земель, которые кружатся вокруг своих солнц, подобно тому как видимые нами планеты кружатся вокруг нашего Солнца. При этом он разъяснял, почему мы не замечаем, чтобы вокруг других звезд, которые суть солнца, кружились другие планеты, которые являются их землями. «Это происходит, — говорит он, — вследствие того, что мы видим солнца, которые более велики или даже бывают величайшими телами, но не видим земель, которые, будучи гораздо меньшими телами, невидимы для нас. Не противоречит разуму также, чтобы вокруг этого (нашего. — Г. Г.) Солнца кружились еще другие земли, которые незаметны для нас или вследствие большой отдаленности их, или вследствие их небольшой величины… Но как бы то ни было, поскольку Вселенная бесконечна, необходимо, чтобы существовало множество солнц; ибо невозможно, чтобы теплота и свет одного единственного Солнца могли излучаться по безмерной Вселенной… Вокруг этих звезд могут вращаться земли, имеющие бо́льшие или меньшие массы, чем наша Земля… По своему составу и плотности основные элементы Солнца таковы же, каковы элементы Земли… Те тела не отличаются от нашего,… ибо то, что заметно у нас оттуда, может быть заметно у них отсюда и наоборот».^[31]

Многие утверждения Бруно (о существовании в Солнечной системе невидимых простым глазом планет, о единстве состава Земли, звезд и проч.) были блестяще подтверждены дальнейшими научными исследованиями. Но в ту эпоху его противобиблейские идеи «о Вселенной, бесконечности и мирах» казались невероятно смелыми, они буквально ослепляли. Даже такой выдающийся ученый того времени, как коперниканец Кеплер, говорил, что он испытывал головокружение, читая сочинения Бруно. И церковь расправилась с этим великим мыслителем по своему обычному рецепту: «кротко и без пролития крови» — сожгла его на костре…

Главным обвинением, предъявленным Бруно, было обвинение в распространении учения о бесконечности Вселенной и множественности обитаемых миров, которое Бруно вывел из идей Коперника. Именно это учение, а не представление об обращении Земли около Солнца, церковники считали абсолютно несовместимым с христианским вероучением.

На процессе Бруно вел себя поистине героически. Он гордо заявил своим мучителям, что испытывает меньше страха, отправляясь на костер, чем они, присуждая его к смерти. Бруно был глубоко убежден в своей правоте и прямо заявлял своим противникам: «Сжечь — это не значит опровергнуть». Бруно был уверен, что потомки скажут о нем: «Он ставил выше всех наслаждений борьбу за истину». Последние слова его были «Я умираю мучеником добровольно».^[32]

Вскоре после сожжения великого ученого и мыслителя, в 1610 г. Галилей начал свои блестящие телескопические открытия, которые вызвали исключительный интерес и крайнее удивление. Эти открытия наглядно доказали правоту Коперника и Бруно, что Земля вовсе не является единственным миром и, следовательно, все здание геоцентризма (значит, и антропоцентризма) рассыпалось в пух и прах.

Изобретение зрительной трубы, или телескопа, чрезвычайно расширило пределы физического зрения человека, и поэтому наука о небе сразу сделала такой скачок, какого ни разу не делала. При помощи этого оптического инструмента Галилей убедился в том, что «Луна не имеет гладкой полированной поверхности, но представляет неровности и возвышения подобно земной поверхности, покрыта огромными горами, глубокими пропастями и обрывами». Галилей даже определил высоту лунных гор на основании данных о длине их тени и таким образом показал, что Луна, подобно Земле, представляет собой темное тело, отражающее солнечный свет. Он обнаружил, что планеты имеют вид шаров, освещенных Солнцем, и при этом открыл, что планета Венера, в согласии с учением Коперника, принимает форму серпа и вообще, подобно Луне, видима в различных фазах. Из этого он совершенно правильно заключил, что планеты, как и Земля, представляют собой темные шары и что они, подобно Луне, светят лишь отраженным светом, полученным от Солнца.

Галилей также открыл четырех спутников Юпитера, которые обращаются вокруг этой планеты подобно тому, как Луна обращается вокруг Земли. Выходило, таким образом, что Юпитер гораздо «богаче» Земли: он имеет четыре луны и представляет как бы Солнечную систему в миниатюре, т. е. живое свидетельство правильности системы Коперника. Галилеем же (одновременно с другими астрономами) были открыты солнечные пятна, а также установлено, что они перемещаются, и это происходит вследствие вращения Солнца вокруг оси.

Наконец, Галилей обнаружил, что неподвижные звезды, в отличие от планет, остаются в зрительной трубе сверкающими точками, как чрезвычайно отдаленные солнца, обладающие самостоятельным светом. При этом он указал в «Звездном вестнике» на то, что зрительная труба свидетельствует о «существовании бесчисленного множества новых, невидимых до сих пор неподвижных звезд, далеко превосходящих численностью те, которые до настоящего времени могли быть усмотрены невооруженным глазом».

Это множество телескопических открытий привело к тому, что вопрос о правильности учения Коперника сделался центром научных споров. Галилей видел в своих открытиях блестящее доказательство истинности этого учения и яркое свидетельство провала «книжных философов», церковных «авторитетов», уверявших, что только «священное писание» и сочинения Аристотеля являются источником истины. В письме к принцу Чези в 1612 г. он гордо заявляет: «Я подозреваю, что астрономические открытия будут сигналом для похорон или, вернее, для страшного суда под ложной философией», т. е. над всей системой старых, освященных церковью взглядов на строение мира.

По своему мировоззрению Галилей был близок к Бруно и убежден в том, что планеты являются «землями», а звезды — «солнцами». Так, в 1626 г. в своей критике противника коперниканства Инголи он писал о звездах: «не будет ничего недопустимого, если мы примем, что все они по величине равны Солнцу, а некоторые еще и больше его; тогда, с разрешения вашего, что можем мы сказать без всякого преувеличения о тех величайших глубинах, в каких они должны находиться? Ибо неподвижные звезды, синьор Инголи, светятся их собственным светом… так что ничто не мешает нам называть и считать их солнцами».^[33]

Наиболее невежественные, тупоумные представители обветшалых взглядов попросту отказывались смотреть в телескоп или объявляли все виденное Галилеем оптической иллюзией. Но были и такие, которые признали телескопические открытия Галилея, но старались «обезвредить» их, т. е. истолковать по-своему, — не в духе нового учения о мире. Так, иезуитская «Римская коллегия», являвшаяся влиятельным центром католической «науки», официально признала с некоторыми незначительными оговорками правильность открытий Галилея. Один из главарей римской инквизиции и цензуры иезуит кардинал Беллармин, по собственному признанию, «сам видел при помощи трубы некоторые очень удивительные вещи на Луне и на Венере». Однако у него не было все же полной уверенности в том, что увиденное им не оптический обман, и поэтому он 19 апреля 1611 г. официально обратился к астрономам «Римской коллегии» с вопросом, являются ли новые открытия Галилея «хорошо обоснованными или же только кажущимися и неистинными». И астрономы этой коллегии 24 апреля 1611 г. письменно ответили, что они в общем подтверждают то, что Галилей видел через трубу в мире неподвижных звезд, в Млечном пути, на Сатурне, Венере, Луне и Юпитере. При этом они совершенно обошли вопрос о значении этих открытий для подтверждения учения Коперника, тем более, что Беллармин и не поднимал вопроса о выводах из этих открытий. Они, конечно, считали для себя невозможным согласиться с мнением Галилея, что новые астрономические открытия, в особенности фазы Венеры, убедительно и наглядно говорят в пользу коперниковой системы мира.

Видный астроном «Римской коллегии», престарелый иезуитский ученый Христофор Клавий (1537―1612), которому папа Григорий XIII поручил реформу календаря, признал, что так как фазы Венеры не могут быть отвергнуты, то приходится подумать, каким образом видоизменить пути небесных тел, чтобы спасти старое, геоцентрическое объяснение явлений. Сам Клавий под влиянием новых фактов и доказательств в конце концов поколебался в непогрешимости системы Птолемея и пробовал искать прибежище в системе Тихо, которую вначале игнорировал. А как именно иезуитские ученые приспособлялись к новым научным фактам, как спасали старое представление о мире, как обезвреживали (т. е. фальсифицировали) науку, видно, например, из того, как они пытались истолковать неровности лунной поверхности.

Из факта неравномерной освещенности лунной поверхности Галилей заключил, что эта поверхность неровна, что она имеет горы и долины и, следовательно, в этом отношении подобна земной поверхности. Галилей отверг возражение, будто Земля темна, не светит и поэтому не может быть небесным телом: вид «старой Луны в объятьях новой», т. е. так называемый пепельный свет неполной Луны, он, как и художник и ученый Леонардо да Винчи и астроном Местлин (учитель Кеплера), объяснял светом, отраженным от земной поверхности. Галилей пришел к выводу, что Земля сияет подобно Луне, т. е. с Луны наша Земля кажется точно такой же, как Луна с Земли, только она значительно больше и ярче. Кроме того, обнаружив колебание пепельного света, Галилей объяснил это тем, что различные части земной поверхности неравномерно отражают солнечные лучи и что особенно ярко Земля светит, когда покрыта облаками. Именно в связи с телескопическими наблюдениями над нашим спутником Галилей в «Звездном вестнике» открыто высказался в пользу учения Коперника, заявив, что «Земля не должна быть исключена из хоровода светил», так как «Земля движется как планета и превосходит Луну блеском своего света».

Однако противники Коперника и Галилея никак не могли примириться с этим выводом, вытекающим из представления о сходстве Луны с Землей. Поэтому они поставили вопрос: нельзя ли истолковать обнаруженный телескопом факт неравномерного освещения лунной поверхности, не принимая того, что Луна имеет горы и долины, т. е. не допуская, что она похожа на Землю, и, стало быть, не превращая Землю в небесное тело? По-видимому, этот вопрос и задавал себе Клавий, так как в упомянутом заключении членов Римской коллегий мы читаем: «Нельзя отрицать большой неровности Луны; но отцу Клавию кажется более вероятным, что не поверхность ее неровна, но скорее самое тело Луны имеет неоднородную плотность и имеет части более плотные и более разреженные; так же дело обстоит и с обычно наблюдаемыми простым глазом пятнами».

Таким образом, Клавий считал, что неровность освещения Луны вызвана не горами и долинами, а неоднородной плотностью различных частей поверхности Луны, которая совершенно гладка и сферична. Это мнение пытался отстоять некто Коломбо, и Галилей выявил его полнейшую несостоятельность и на этом примере показал, что истину надо искать не в старых верованиях, а в самой природе, т. е. в данных наблюдений и опыта.

Спор о неровностях на лунной поверхности не должен показаться странным; он был вполне закономерен, так как богословы и схоластические ученые и философы не могли согласиться с Галилеем, что Луна — землеподобный мир. Что этот спор касался основ религиозного мировоззрения, ясно показал ярый противник коперниковской системы мира Ла-Галла, который в начале 1612 г., вскоре после полемики Галилея с Коломбо, выступил против Галилея с книгой «О явлениях на лунной орбите», в которой критиковал взгляды Галилея о Луне. В ней этот представитель схоластической «науки» совершенно правильно заявил, что «физический спор» о Луне перерастает в богословский спор, так как допущение на Луне гор, долин и т. д. разрушает фундамент всей схоластической философии и всего религиозного мировоззрения. Ла-Галла подчеркивал, что это мнение неизбежно ведет к крайне еретической, атеистической мысли Джордано Бруно, что Земля не является единственным миром, а человек — не цель творения.

Противники коперниканства не хотели также мириться с утверждением Галилея, что солнечные пятна свидетельствуют о вращении Солнца вокруг своей оси. Ведь факт вращения огромного Солнца должен был, конечно, служить веским аргументом в пользу аналогичного вращения гораздо меньшего тела — Земли. Астроном иезуит Шейнер заявил, что солнечные пятна не принадлежат Солнцу, а представляют собою не что иное как небольшие темные небесные тела, обращающиеся вокруг Солнца и кажущиеся темными всякий раз, когда им случается проходить между Солнцем и Землей. Но Галилей на основе огромного материала своих наблюдений блестяще опроверг это представление, за которое ухватились противники новой системы мира.

Уже после осуждения Галилей в своих заметках, относящихся к «Диалогу», писал: «Берегитесь, теологи, желающие сделать из вопроса о движении или покое Солнца и Земли догмат веры… Вы сами создаете почву для ересей, считая без всякого основания, что писание гласит то, что вам угодно, и требуя, чтобы люди знающие отрешились от собственного мнения и неопровержимых доказательств… Из двух систем одна является ясной, а другая темной; тот, кто не вовсе слеп, должен уметь различать белое; так скажите же мне прямо, что кажется вам белым?».^[34]

Характерно, что среди противников учения Коперника были не только церковники, но и некоторые передовые мыслители, не сумевшие разобраться в существе этого учения. Так, даже такой великий философ-материалист, как Фрэнсис Бэкон, заслуженно считающийся одним из основателей современного естествознания, не решался признать новую систему мира. Вызвано это было главным образом тем, что этот мыслитель, поборник опытного исследования природы, просто не понял «математичность» гелиоцентрической системы. Бэкон считал «бессмысленной фантазией» птолемееву систему мира, но и к коперниковой системе относился так же критически. Ему казалось, что Коперник является человеком, для которого совершенно безразлично, какие фикции он приписывал природе, лишь бы его математические выкладки удались. Уже после запрещения гелиоцентрической системы, в 1622 г., Бэкон, несмотря на телескопические открытия Галилея, писал: «В системе Коперника можно найти много несообразностей; приписывание Земле тройного движения весьма неудобно, равно как отделение Солнца от планет, с которыми оно (т. е. Солнце) имеет столько общих страстей (общих свойств — Г. Г.). Все это вызывает затруднения, наряду с введением стольких неподвижных тел в природу, раз мы считаем и Солнце и звезды неподвижными. Все это спекуляции того человека, которому дела нет, какие фикции он вносит в природу, лишь бы его вычисления сошлись».

Таким образом, Бэкон не видел того, что телескопические открытия Галилея говорят в пользу нового учения о мире. В связи с этим следует отметить, что в то самое время, когда Галилей начал свои астрономические исследования, некоторые другие астрономы тоже направили на небо незадолго до того изобретенную в Голландии подзорную трубу. Поэтому некоторые открытия (солнечные пятна и спутники Юпитера) были сделаны почти одновременно с Галилеем и независимо от него другими учеными, а остальные астрономические открытия (горы на Луне, фазы Венеры и пр.) не могли заставить себя долго ждать, так как являлись неизбежным следствием изобретения телескопа. Однако первые астрономические открытия навсегда останутся неразрывно связанными с именем Галилея, и не только потому, что никто не проявил такой энергии и проницательности в телескопических наблюдениях, как этот ученый. Главное здесь в том, что никто из современников не обнаружил такой независимости ума и ясности мысли при истолковании того, что видно в телескоп, как Галилей. Лишь он один показал, что телескопические открытия безусловно отвергают старые авторитеты и, наоборот, являются неотразимыми окончательными аргументами в пользу коперниковской системы мира. Тем самым он очень много сделал для доказательства того, что учение Коперника является не «полезной фикцией», а отображением действительности — достоверной истиной.

«Надо быть благодарным тем, кто освобождает нас от заблуждений, и не сердиться при этом так, точно нас пробудили от приятного сновидения», — говорил Галилей. Но теологи, схоласты и прочие представители старых представлений о мире не могли быть ему благодарны: они видели, что «освободиться от заблуждений», «пробудиться от сновидения», в конечном итоге значит нанести жестокий удар церковному авторитету, порвать с самыми основами религиозного мировоззрении. Особенно напали на Коперника астрологи, которые видели, что его учение непримиримо со всей системой астрологических взглядов, основанных на антропогеоцентризме.

Молодой астроном Ретик, пробыв у Коперника несколько лет, убедился в том, что старое представление о мире отжило свой век. При этом он понял, что лишь Копернику удалось не только сделать решительный шаг по пути критического пересмотра укоренившихся представлений о мире, но и заложить действительные основы астрономии. В 1541 г. Ретик в своей небольшой книжке, знакомящей с основными положениями нового учения о мире, подчеркивал, что истинный мыслитель «должен иметь свободный ум» и что таким именно человеком и является его «учитель» — Коперник.

Точно так же Галилей был уверен, что если бы Аристотель, Птолемей и Тихо до-Браге могли ознакомиться с его телескопическими открытиями, они бы признали учение Коперника, порвали бы с геоцентризмом. И действительно, эти ученые, искатели истины, должны были бы сказать Галилею, как Кеплер в 1611 г., убедившись после некоторых колебаний в существовании спутников Юпитера: «Ты победил, Галилеянин!»

Глава четвертая. Объявление гипотезы ересью

1

Поездка Галилея в Рим в марте 1611 г. для ознакомления высших церковных властей со своими астрономическими открытиями прошла благополучно. Это объясняется тем, что Галилей, по тактическим соображениям, поначалу не старался связывать свои открытия с учением Коперника и ограничился лишь доказательством их истинности. Во всяком случае, он добился того, что действительность ого открытий была даже официально засвидетельствована, притом и теми католическими астрономами и церковными сановниками, кто вначале их отрицал. Кардинал Монти писал к герцогу Козимо, покровителю Галилея: «Открытия Галилея признаны столь же истинными и действительными, как и удивительными для людей, понимающих дело. Я твердо уверен в том, что если бы мы жили в древней Римской республике, то не преминули бы воздвигнуть Галилею статую в Капитолии, дабы оказать почет его выдающимся заслугам».

Оставляя Рим в 1611 г., Галилей уже поздравлял себя с успехом, который превзошел все его ожидания, так как для него прежде всего было важно официальное признание того, что он видел посредством телескопа. Но его друг, высокообразованный патер Паоло Сарпи, лучше его разбиравшийся в вопросах церковной политики, считал, что успех Галилея в Риме все-таки является в достаточной степени иллюзорным. «Я предвижу, — говорил он, — что вопрос физики и астрономии сведен будет на почву богословия и что, к великому моему огорчению, Галилей вынужден будет отказаться от своего мнения во избежание обвинения в ереси и отлучения от церкви. Нет сомнения, что придет время, когда люди науки, более просвещенные, будут оплакивать несчастную судьбу Галилея и несправедливость, учиненную против великого человека, но он должен будет все терпеть и не посмеет жаловаться открыто».

Предсказания Сарпи довольно скоро сбылись. Уже в конце 1611 г. во Флоренции у архиепископа Марцимедичи состоялось собрание монахов, на котором говорилось о необходимости противодействовать новым астрономическим идеям путем церковной проповеди. А в 1614 г. доминиканский проповедник Каччини выступил против Галилея в проповеди на текст из апостольских деяний: «Мужи галилейские, что стоите зряще на небо?» Хитрый доминиканец, давая свое «толкование» этому случайному совпадению слов «писания» с впечатлениями от открытий Галилея, указывал на них как на «перст божий». Он проклинал и громил суетное любопытство людей, увлекавшихся «лжемудрствованиями математиков» (к математикам тогда относили также астрономов и физиков), и доказывал, что «математика есть изобретение дьявола» и что философы, изучающие ее, как виновники всех ересей, должны быть изгоняемы из всех христианских стран. Проповедь эта произвела сильное впечатление, и вслед за нею другие служители алтаря обрушились на Галилея всевозможными цитатами из «священного писания» (словами Иисуса Навина, царя Давида и т. д.).

Однако к самому Галилею в то время было трудно предъявить формальное обвинение, так как он действовал достаточно осторожно, стараясь не выдвигать на первый план те выводы, которые вытекают из его телескопических открытий. Свой «Звездный вестник» он намеренно написал по-латыни для людей привилегированного положения («избранной публики»), и если он упомянул в нем о системе Коперника, то лишь вскользь, в рамках узко-астрономических проблем, не касаясь щекотливых для церкви вопросов. Но уже 17 мая 1611 г. в присутствии и, вероятно, по предложению кардинала Беллармина на секретном заседании конгрегации инквизиции было принято решение присмотреться к «профессору философии и математики Галилею» и выяснить, не замешан ли он в каких-нибудь ересях.

В апреле 1613 г. Галилей выпустил книгу о солнечных пятнах, в которой сделан первый, хотя и весьма осторожный, шаг в деле пропаганды учения Коперника. Книга эта была написана на итальянском языке и адресовалась к широкой публике. Коснувшись в своей работе вопроса о фазах Венеры, Галилей делает вывод: «Все это должно для каждого исключить всякую возможность сомнения в вопросе о том, как происходит обращение Венеры, и с абсолютной необходимостью ведет к заключению, что, согласно с положениями пифагорейцев и Коперника, она обращается около Солнца, вокруг которого, как около центра их вращения, движутся и все другие планеты».

Вскоре после этого доминиканский монах Лорини составил на Галилея донос римской цензуре; «галилеисты, — писал он, — утверждают, следуя мнению Коперника, что Земля движется, а небо стоит неподвижно… и что в физических вопросах больше силы имеют аргументы философские и астрономические, чем божественные и священные». Другой доминиканский монах Каччини направил свой донос непосредственно конгрегации инквизиции, и с февраля 1615 г. «дело Галилея», а следовательно, и учение Коперника стало предметом формального разбирательства, причем производилось оно в строгой тайне даже от высших церковных сановников.

Галилей все-таки подозревал, что против него что-то затевается, и просил некоторых своих влиятельных друзей — Чези, Дипи, Чиамполи и других — узнать из достоверных источников, что происходит в высших церковных кругах в связи с вопросом об учении Коперника. Все эти лица имели беседы с влиятельным членом конгрегации инквизиции и цензуры иезуитом кардиналом Беллармином об отношении учения Коперника к христианскому вероучению. Об этих беседах они сообщили Галилею, причем все они указали ему, что о свободной пропаганде учения Коперника не может быть и речи.

Так, Чези писал Галилею, что из разговора с Беллармином для него стало ясно, что нужно всячески избегать разговора о Копернике, чтобы это не послужило поводом для разбора вопроса о том, следует ли это учение допустить или осудить. «Что касается учения Коперника, — подчеркивал Чези, — то сам Беллармин, принадлежащий к числу руководителей конгрегации, которой такие вещи подведомственны, заявил мне, что он считает его еретическим и что движение Земли, без всякого сомнения, противно писанию. Вы видите, как обстоит дело; я всегда опасался, что когда в свое время в конгрегации индекса будет поставлен вопрос о Копернике, то в самом лучшем случае дело ограничится запрещением его».

Необходимо отметить, что в беседе с Дини кардинал Беллармин сказал, что учение Коперника не будет запрещено только при условии, если это учение будет трактоваться лишь как удобный способ описания небесных явлений, т. е. в духе католической догматики, по существу усвоенной богословом Осиапдером. Для католика, — подчеркивал Беллармин, — о движении Земли можно говорить лишь в том смысле, в каком многие сторонники системы Птолемея говорят об эпициклах, в реальное существование которых они не верят. Галилей в письме к Дини от 23 марта 1615 г., категорически отвергая точку зрения Осиандера, протестовал против истолкования учения Коперника как математической фикции, подчеркивая, что описание небесных явлений само по себе еще не требует принятия движения Земли и что до Коперника существовали удовлетворительные способы этого описания. Напротив, истинной задачей Коперника, — указывает Галилей, — было как раз доказать, что Земля в действительности движется, и если Коперник в своем «посвящении» признает, что положение о движении Земли создает ему репутацию глупца в глазах толпы, суждения которой, как он говорит, его не беспокоят, то он поступил бы действительно очень глупо, если бы захотел создать себе такую репутацию, защищая мнение, в истинности которого он не был бы твердо убежден.

Поэтому Галилей подчеркивает: «По моему мнению, учение Коперника не допускает смягчающих оговорок, так-как существеннейшим его пунктом и основным утвержденном является движение Земли и неподвижность Солнца, вследствие чего его нужно или целиком осудить, или принять таким, как оно есть; иной возможности, во всяком случае, я себе не представляю».

Все это Галилей писал тогда, когда инквизиция в большой тайне занималась «делом Галилея», т. е. обсуждала вопрос об отношении учения о движений Земли к христианскому вероучению. Как раз в это время в Неаполе вышло из печати «Письмо отца настоятеля Паоло Антонио Фоскарини, члена ордена кармелитов, к Себастиану Фантони, генералу ордена, о мнении пифагорейцев и Коперника о движении Земли и неподвижности Солнца и о новой пифагорейской системе мира». Это богословское сочинение неизвестного дотоле коперниканца Фоскарини подчеркивало, что новые астрономические открытия дают все основания считать правильным учение Коперника, причем вопрос о согласовании этого учения с «священным писанием» оно решало в духе Галилея. Конечно, это сочинение не могло пройти незамеченным, оно сразу подверглось резкой критике со стороны одного духовного лица, и на эту критику Фоскарини не замедлил ответить. В споре со своим противником Фоскарини захотел иметь арбитром такое ответственное лицо, как Беллармин, который недавно был приобщен к лику «блаженных» — назван «святым доктором». И в результате 12 апреля 1615 г. этот кардинал написал письмо к Фоскарини, в котором довольно подробно разобрал вопрос об отношении христианской религии к учению Коперника.

В своем ответе Беллармин сознательно обходил то обстоятельство, что Галилей и Фоскарини считают это учение истинным и отнюдь не склонны объявить его математической фикцией. Он писал: «Мне кажется, что ваше священство [Фоскарини] и господин Галилей мудро поступают, довольствуясь тем, что говорят предположительно, а не абсолютно; я всегда полагал, что так говорил и Коперник. Потому что, если сказать, что предположение о движении Земли и неподвижности Солнца позволяет представить все явления лучше, чем принятие эксцентриков и эпициклов, то это будет сказано прекрасно и не влечет за собой никакой опасности. Для математика это вполне достаточно. Но желать утверждать, что Солнце в действительности является центром мира и вращается только вокруг себя, не передвигаясь с востока на запад, что Земля стоит на третьем небе и с огромной быстротой вращается вокруг Солнца, — утверждать это очень опасно не только потому, что это значит возбудить всех философов и теологов-схоластов: это значило бы нанести вред святой вере, представляя положения святого писания ложными… Если бы даже и существовало истинное доказательство того, что Солнце находится в центре мира, а Земля на третьем небе и что Солнце не вращается вокруг Земли, но Земля вращается вокруг Солнца, то и тогда необходимо было бы с большой осторожностью подходить к толкованию тех мест писания, которые представляются ему противоречащими, и лучше будет сказать, что мы не понимаем писания, чем сказать, что то, что говорится в нем, ложно. Но я никогда не поверю, чтобы такое доказательство было возможно, до тех пор, пока мне действительно его не представят; одно дело показать, что предположение, что Солнце в центре, а Земля на небе, позволяет хорошо представлять наблюдаемые явления; совсем другое дело доказать, что в действительности Солнце находится в центре, а Земля на небе, ибо первое доказательство, я думаю, можно дать, а второе — я очень в этом сомневаюсь».

Приводя слова Соломона «восходит солнце и заходит, и к месту своему возвращается», Беллармин говорит далее: «Если вы мне скажете, что Соломон говорит о явлении так, как мы его видим, и говорит: нам кажется, что вращается Земля, так же, как тому, кто удаляется от берега на корабле, кажется, что берег удаляется от корабля, то на это я отвечу, что находящийся на корабле, хотя ему и кажется, что берег удаляется от него, все же знает, что это обман, и исправляет его, понимая ясно, что движется корабль, а не берег; что же касается Солнца и Земли, то нет никакой уверенности в том, что нужно исправить обман, ибо ясный опыт показывает, что Земля недвижна и что глаз не обманывается, когда говорит нам, что Солнце движется, так же, как не обманывается он, когда свидетельствует, что Луна и звезды движутся».^[35]

Таким образом, Беллармин занял довольно ясную позицию в этом щекотливом для церкви вопросе. Он уверяет, что чувственное суждение глаза будет всегда делать крайне сомнительным любое теоретическое доказательство движения Земли, и поэтому нетоснований отступать от текстов «священного писания».

Галилей, ознакомившись с содержанием письма Беллармина, в письме к Фоскарини подробно разобрал аргументацию Беллармина. Письмо это не сохранилось, но и из его наброска видно, что, настаивая на объективном значении («полнейшей истинности») научного познания, Галилей подчеркивал, что учение Коперника может быть истинным или ложным, но что этот вопрос должен быть решен наблюдением и строгим доказательством, т. е. практикой. Приводя пример кажущегося движения берега при наблюдении его с движущегося корабля, Галилей указывал, что этот пример вовсе не является доказательством правильности учения Коперника. Если он был приведен Коперником, то лишь для того, чтобы устранить возражение против движения Земли, основанное на простом свидетельстве чувств. Система Коперника не имела бы никакого преимущества перед системой Птолемея, если бы это было единственным аргументом, но все дело в том, что система Коперника основана не на одном этом доводе, а является выводом из многочисленных наблюдений явлений природы.

Возражая против общей установки Беллармина, Галилей так формулирует свою чисто материалистическую мысль о характере научных положений: «Верно, что если доказано, что при предположении движения Земли и неподвижности Солнца могут быть объяснены наблюдаемые явления, то этим еще не доказано, что эта гипотеза действительно истинна. Но верно также и то, что другая, господствующая система не может объяснить все происходящие явления, и что поэтому она безусловно ложна. Ясно, что истинной может быть только та система, которая хорошо объясняет явления: нельзя и не следует требовать от какой-нибудь теории большей истинности, нежели та, чтобы она соответствовала всем отдельным явлениям».

2

В декабре 1615 г. Галилей прибыл в Рим, где устроил ряд диспутов по вопросам, касавшимся нового учения о мире; пробыл он там до конца мая 1616 г. Письмо Кверенго, одного из приближенных папы, к кардиналу Александру д’Эсте от 1 января 1616 г. дает некоторое основание думать, что Галилей был вызван в Рим и что приглашение это держалось в большом секрете. «Поездка Галилея в Рим, — читаем мы в этом письме, — не совсем произвольная, как думали, — хотят заставить его объясниться, как согласует он движение Земли с совершенно противным сему учением священного писания».

Но как бы то ни было, Галилей пустил в ход всю силу своего красноречия и своей эрудиции, защищая с огромным успехом учение Коперника в домах светских и церковных сановников. Не было таких возражений, которые бы он не сокрушил, и его выступления оказывали сильное влияние на здравомыслящих людей. Это, между прочим, видно из того, что упомянутый Кверенго в своем письме к д’Эсте от 30 декабря 1615 г. сообщает: «У нас сейчас находится Галилей, который часто держит на собраниях любознательных людей удивительные речи об учении Коперника, которое он считает истинным».

О манере Галилея отстаивать свои идеи Кверенго в письме от 20 января 1616 г. к кардиналу писал: «Ваше высокопреосвященство испытали бы большое удовольствие, если бы слышали Галилея рассуждающим в кружке 15 или 20 человек, наседающих на него то в том, то в другом доме. Он так уверен в своем деле, что всех их высмеивает, и если не убедит в справедливости своего мнения, то во всяком случае докажет ничтожество аргументов, какими противники хотят повергнуть его на землю… Мне особенно нравится то, что он, прежде чем ответить на приводимые против него аргументы, начинает их еще подкреплять новыми, по-видимому, сильными, чтобы потом через опровержение поставить противника в еще более смешное положение».

Некоторые из влиятельных просвещенных прелатов (Орсини и др.) ласково приняли Галилея как ученую знаменитость и даже снискали ему благосклонность папы Павла V, беседовавшего с ним. Полагая, что его блестящие научные аргументы поняты и в конце концов даже приняты в высших церковных сферах, Галилей надеялся, что его дело приняло хороший оборот. «Часть моего дела, лично меня касающаяся, — писал он 6 февраля 1616 г. к статс-секретарю великого герцога тосканского Пиккене, — совершенно окончена, хотя с моим делом связано другое, касающееся не меня лично, но и всех защитников известного вам учения или мнения, о котором теперь идет дело, и хотят притти к некоторому решению». Но в высших церковных кругах правильно усмотрели в защищаемой Галилеем астрономической системе наступление нового, противорелигиозного мировоззрения и готовились нанести этому учению решительный удар.

Напрасно Галилей указывал, что пуще всего богословы должны бояться того, «чтобы не получилось большого скандала, если будет осуждено истинное положение». В то время как он горячился на диспутах, в связи с доносами Лорини и Каччини, 24 февраля 1616 г., по приказанию папы Павла V и кардиналов инквизиции, собралось 11 «богословов-квалификаторов» (цензоров) для обсуждения учения Коперника. В тот же день эти консультанты инквизиционной конгрегации вынесли следующее решение: «Положение, что Солнце является центром мира и вовсе неподвижно в отношении перемещения, глупо и абсурдно в философском отношении и еретично в формальном отношении [по существу], так как оно явно противоречит изречениям священного писания во многих его местах, как по смыслу слов писания, так и по общему истолкованию святых отцов и ученых богословов. Положение, что Земля не является центром мира и не неподвижна, но в себе самой целиком движется также суточным движением, глупо и абсурдно в философском отношении; рассматриваемое же с богословской точки зрения является по меньшей мере заблуждением в вопросах веры».

Таким образом, учение Коперника было признано нелепым и ложным не только с богословской, но и с философской, т. е. естественнонаучной, точки зрения. При этом, вынося решение о «философской» ценности учения Коперника, квалификаторы не утруждали себя изучением вопроса по существу, ибо от них заранее требовалось вынесение отрицательного решения. Характерно, что приведенные два положения в документах инквизиции называются «предположениями математика Галилея», хотя эти невежественные формулировки не имеют ничего общего с формулировками Галилея или Коперника и заимствованы из доноса Каччини.

Через день после вынесения этого решения, 25 февраля 1616 г., конгрегация инквизиции по повелению папы вынесла постановление, что кардиналу Беллармину поручается увещевать Галилея оставить ложное учение Коперника, причем если Галилей откажется повиноваться, то принять меры вплоть до тюремного заключения. На следующем заседании инквизиционной конгрегации 3 марта 1616 г. Беллармин доложил, что он увещевал Галилея и последний подчинился. Кроме того, на этом заседаний было вынесено решение об опубликовании декрета конгрегации индекса об осуждении учения Коперника и книг, проповедующих это учение. Через два дня, т. е. 5 марта 1616 г., этот декрет был опубликован; он гласил:

«Так как до сведения святой конгрегации превосходительнейших господ кардиналов, особо назначенных святейшим господином нашим папой Павлом V и святым апостолическим престолом для составления указателя книг, подлежащих разрешению, запрету, уничтожению и печатанию во вселенском христианском государстве, — дошло, что ложное и целиком противное священному писанию пифагорейское учение о движении Земли и неподвижности Солнца, которому учат Николай Коперник в книге об обращениях небесных кругов и Дидак Астуник в комментариях на книгу Иова, уже широко распространяется и многими принимается, как это видно из появившегося в печати послания некоего кармелитского патера под названием „Письмо кармелита отца Паоло Антонио Фоскарини по поводу мнения пифагорейцев и Коперника о движении Земли и неподвижности Солнца и новая пифагорейская система мира; Неаполь, у Лазаря Скориджио, 1615 г.“, в котором этот патер пытается показать, что вышеназванное учение о неподвижности Солнца в центре мира и движении Земли согласно с истиной и не противоречит священному писанию, — то, чтобы такого рода мнение не распространялось мало-помалу на пагубу католической истине, конгрегация постановила: названные книги Николая Коперника „Об обращении кругов“ и Дидака Астуника „Комментарии на Иова“ должны быть временно задержаны впредь до их исправления. Книга же отца Паоло Антонио Фоскарини, кармелита, вовсе запрещается и осуждается. Все книги, учащие равным образом тому же, запрещаются, и настоящий декрет соответственно запрещает и осуждает их или временно задерживает». Упоминаемый в декрете Дидак Астуник, или Диего Стуника, испанский монах, августинец, в своих «Комментариях на Иова», напечатанных в Риме в 1591 г., выступил сторонником учения Коперника и пытался доказать, что стих в девятой главе книги Иова может быть истолкован в соответствии с допущением движения Земли (эта точка зрения не нашла сочувствия у богословов).

Таким образом, если постановлением квалификаторов католику вменялось в обязанность верить, что вопрос о движении Земли авторитетно разрешен и что учение Коперника ложно и еретично, то декрет, как мы видим, изменил формулировку квалификаторов и осуществил ту линию, которая намечена была Осиандером в его анонимном предисловии к Копернику и в письме кардинала Беллармина к Фоскарини. Ведь книга Коперника, излагающая «ложное и целиком противное священному писанию учение», не была окончательно запрещена, а лишь задержана, «пока не будет исправлена».

Список необходимых исправлений был официально обнародован в 1620 г., причем суть этих исправлений заключалась в удалении из книги Коперника тех мест, где Земля называлась небесным телом, а также в некоторых изменениях, имевших целью представить существенные принципы книги в виде чисто математических гипотез, придуманных ради удобства вычислений. При этом официально было подчеркнуто: «Принимая во внимание, что Коперник не гипотетически предложил учение о движении земною шара — учение, противное священному писанию и его точному толкованию католической церковью, — напротив, он считает свое учение истинным и несомненным, — потому оно нетерпимо в истинном христианстве».

Как видно, теология не отбрасывала учение Коперника, а лишь сводила его, вслед за Осиандером, к «рабочей гипотезе», которую в то время называли просто «гипотезой», противопоставляя ее истине. И если Коперник, Бруно и другие мыслители были осуждены, то только потому, что они не хотели признать движение Земли только «рабочей гипотезой», только полезной математической фикцией. Значит, борьба церкви с гелиоцентризмом, с коперниканством наглядно выявляет теологический смысл так называемой «рабочей гипотезы», философии «чистого опыта» или математического «описания», т. е. излюбленных понятий, которыми пользуются махисты — субъективные идеалисты.

Ученая конгрегация при папе, комиссары святой инквизиции — вот настоящие родоначальники махизма, или эмпириокритицизма, который целиком извратил научное понимание опыта. Это субъективно-идеалистическое направление в философии, созданное физиком Махом и философом Авенариусом, утверждает, будто невозможна объективная истина, так как законы природы якобы не существуют объективно: объект (мир), мол, невозможен без субъекта (сознания). Поэтому задачу науки оно видит не в объяснении явлений, а в их «экономном» математическом «описании» посредством «рабочих гипотез» — удобных абстракций. Эта точка зрения была воспринята преимущественно теми представителями физико-математических наук, которые по тем или иным причинам не были на стороне материализма.

В. И. Ленин подверг эту буржуазную философию беспощадной критике и особенно ясно показал ее реакционный характер, ее роль в защите фидеизма. Он писал: «Философия естествоиспытателя Маха относится к естествознанию, как поцелуй христианина Иуды относился к Христу. Мах точно так же предает естествознание фидеизму, переходя по существу дела на сторону философского идеализма».^[36] Общий вывод Ленина гласит: «Объективная, классовая роль эмпириокритицизма всецело сводится к прислужничеству фидеистам в их борьбе против материализма вообще и против исторического материализма в частности».^[37] Выявляя несостоятельность махистского принципа «экономии мышления», Ленин отметил: «Мышление человека тогда „экономно“, когда оно правильно отражает объективную истину…».^[38]

Учение Коперника заключало в себе убеждение в том, что человек способен познать мир, открыть объективную истину. Это учение было, по словам Энгельса, «революционным актом», которым естествознание заявило о своей независимости, и именно отсюда датирует «освобождение естествознания от теологии».

Следует отметить, что когда Беллармин и другие инквизиторы (во главе с папой Павлом V) выработали компромиссную точку зрения на учение Коперника, как на удобную математическую фикцию, они еще не оценили в полной мере той опасности, какую это учение имело для всей системы церковной идеологии. Однако уже очень скоро — в 1633 г. — инквизиция вернулась к точке зрения богословов-консультантов и объявила учение Коперника еретическим, создав этим знаменитый второй процесс Галилея.

Как мы видели, Беллармин передал 25 февраля 1616 г. Галилею решение священной конгрегации об учении Коперника и сделал этому ученому внушение, чтобы он не отстаивал осужденное учение. Галилей заявил, что подчиняется папскому повелению, по-видимому, решив выждать некоторое время и переменить свою тактику в деле защиты учения Коперника.

О том, что Галилей не мыслил себе прекращения защиты учения Коперника, явствует из донесения тосканского посланника Гвичиардини к своему герцогу от 6 марта 1616 г. «Я и многие кардиналы священного судилища уговаривали Галилея, чтобы не беспокоился и не форсировал обстоятельств, и если хочет держаться этого мнения, держался бы в тишине, не очень стараясь привлечь к нему других. Все боятся, не повредил бы ему его приезд сюда, и чтобы, в результате, вместо того, чтобы очистить себя, не ушел бы пораненным… Вчера была собрана конгрегация, чтобы объявить мнение Галилея ложным и еретическим. Коперник и многие другие авторы, о том писавшие, будут или подвергнуты исправлению, или запрещены. Лично Галилей, полагаю, не пострадает, если будет достаточно благоразумен, чтобы хотеть и мыслить так, как святая церковь хочет и мыслит. Но он слишком горячится, безмерно страстен и слишком мало имеет благоразумия, чтобы побороть себя. При таких обстоятельствах римский воздух ему очень вреден». Но Галилей оставил Рим только по получении от Пиккени письма, в котором между прочим говорилось: «Испробовавши преследования монахов, вы знаете теперь, каков их вкус. Их светлости опасаются, чтобы дальнейшее пребывание в Риме не причинило вам новых напастей. Они того мнения, что раз дело кончено с честью, то зачем будить собаку, благо она спит, а скорее следует спешить домой».

Во всяком случае, в 1633 г., во время второго процесса Галилей на допросе подчеркивал, что в 1616 г. он обещал Беллармину ничего не писать в защиту учения Коперника, но не отказался от дальнейшего разбора этого учения в качестве гипотезы. В подтверждение этих слов, которые были чрезвычайно неприятны инквизиторам, Галилей ссылался на имевшееся у него письменное свидетельство, выданное ему Беллармином 25 марта 1616 г. Это свидетельство не было известно инициаторам этого процесса и тем серьезно спутало их карты.

3

После осуждения учения Коперника в 1616 г. враги Галилея распространили слух о том, что Галилей сыграл самую жалкую роль в Риме, отрекшись от учения Коперника, и был подвергнут за свое прежнее заблуждение покаянию. Ввиду этого, прежде чем вернуться во Флоренцию, Галилей выхлопотал у кардинала Беллармина письменное удостоверение в том, что он лично не подвергался осуждению, не отрекался ни от одного из своих мнений и т. д. Свидетельство это заканчивается словами: «Было только ему [Галилею] предъявлено господином нашим [папою] сделанное и конгрегацией инквизиции опубликованное постановление, что учение, приписываемое Копернику, будто Земля движется вокруг Солнца, Солнце же стоит в центре мира, не имея движения с Востока на запад, противно священному писанию и поэтому не может быть ни защищаемо, ни разделяемо».

Как видно, здесь нет речи о том, что это учение запрещено излагать или изучать (разбирать) каким бы то ни было образом, и это дало возможность Галилею маневрировать, лавировать и т. д., и он всячески старался использовать эту возможность. Так, в своей полемической работе о кометах, изданной в 1623 г., т. е. через 7 лет после запрещения гелиоцентрической системы мира, Галилей писал: «Так как приписываемое Земле движение, которое я, в качестве благочестивого католика, считаю совершенно ложным и не соответствующим истине, прекрасно объясняет массу различных явлений, то я полагаю, что при всей своей ложности оно до некоторой степени объясняет явление комет». При этом он (по-видимому, не без иронии) отмечает, что «было бы недурно, если бы постарались естественноисторическими аргументами доказать неверность тех положений, которые объявлены противными священному писанию». У Галилея появилась надежда, что он избегнет гонений, если будет, не доказывая прямо справедливость учения Коперника, излагать и разбирать, в чем оно состоит, а, сопоставляя с другими учениями, содействовать таким образом его распространению. Поэтому он, «этот упрямый Галилей», по меткому слову Пушкина, и выпустил свою книгу о «системах мира», придав ей форму диалога, происходящего между тремя лицами — коперниканцев Сальвиати, схоластом Симпличио и их арбитром Сагредо. Спор ведется с большим хладнокровием и откровенностью для более удобного сопоставления взглядов сторонников этих различных систем. Вся работа была проникнута довольно революционной для того времени мыслью, что во всех суждениях следует остерегаться предрассудков.

Таким образом, форму разговора Галилей избрал не столько из литературных соображений, сколько потому, что она в известной мере давала возможность обойти церковное запрещение, т. е. защищать коперникову систему мира устами вымышленных лиц, не высказывая явно собственных мнений. Два собеседника «Диалога» — Сальвиати и Сагредо — настойчиво и терпеливо, не пренебрегая никакими мелочами, доказывали правильность коперниковского представления о мире и на каждом шагу безжалостно разбивали все аргументы третьего собеседника — «простака» Симпличио, весьма образованного сторонника старых взглядов. Этот последний оказывался до такой степени загнанным, что, истощив все свои доводы (т. е. весь комплекс возражений перипатетиков, иезуитов и богословов, выступавших против Галилея), вынужден был в конце концов заявить, что не желает принимать новых воззрений, хотя бы они были верны, потому что они ему не нравятся. При этом он подчеркнул, — и это был его последний и решающий аргумент, — что бог всемогущ, а потому его нельзя подчинить необходимости: для него, вопреки разуму, все возможно, ибо он выше всяких законов!

Эта замечательная книга, выпущенная в свет в 1632 г., предназначалась для самой широкой публики, интересующейся научно-философскими вопросами. Написанная на народном итальянском языке книга Галилея не просто разбирает вопрос, какая из обеих систем мира истинная, а излагает новый метод научного исследования и мышления, совершенно противоположный старому схоластическому. Но, давая исчерпывающий разбор взглядов спорящих сторон, Галилей в ней все же формально избегает окончательного заключения, якобы откладывая его для пятого и решающего диалога, который никогда не был написан. Заканчивалось произведение жалкими рассуждениями о суетности человеческих знаний в духе католической церкви, приведенными исключительно для отвода глаз, но формально показывающими, особенно в связи с душеспасительным предисловием, что книга написана как бы в защиту церковного постановления об учении Коперника.

Враги Галилея сразу заметили это обстоятельство, тем более, что книга Галилея очень быстро распространялась, читалась нарасхват и произвела в Европе необыкновенное впечатление. Они без труда убедили папу Урбана VIII, что книга Галилея представляет «большую опасность для всего христианства», так как в ней дерзко противопоставляется авторитет научных аргументов (знание) церковному авторитету (вере). Они указывали на то, что внешний вид скромного подчинения скрывает под собой иронию гордого ума, умышленно показывавшего, с одной стороны, будто бы нелепость, которой надлежит держаться, с другой стороны, очевидность, которую требуется отрицать. Как рассказывает сам Галилей в письме к Диодати, они говорили папе, что «эта книга Галилея ужаснее и для церкви пагубнее писаний Лютера и Кальвина», так что она должна быть запрещена, а ее автор должен быть наказан как еретик. При этом они внушили папе, что книга задевает его самого, ибо в речах добродушного, простоватого и недальновидного, хотя и очень образованного, Симпличио очень часто попадаются слова и выражения (между прочим, распространенный в то время в богословских кругах аргумент о невозможности подчинить всемогущего бога необходимости), слышанные Галилеем от самого святейшего отца во время многократных бесед об учении Коперника.

Все это, конечно, произвело чрезвычайное впечатление на Урбана VIII, ясно увидевшего, что специально астрономический, строго научный вопрос приобрел значение общего вопроса о новом мировоззрении, которое, будучи построено на опыте и наблюдении, колеблет веками установившиеся взгляды, защищаемые богословием. В результате Галилей 30 сентября 1632 г. получил через инквизитора Флоренции приказание немедленно явиться в Рим к комиссару инквизиционного судилища.

Когда тосканский посланник Никколини получил от великого герцога Фердинанда II (которому Галилей посвятил свой «Диалог») приказ сделать все возможное для смягчения Урбана VIII, он явился 5 сентября 1632 г. к папе. Последний при первых же словах пришел в сильнейший гнев и воскликнул: «Ваш Галилей вступил на ложный дуть и осмелился рассуждать о самых важных и самых опасных вопросах, какие только можно возбудить в наше время!». Точно такой же ответ получил Никколини от папы на аудиенции 18 сентября, за 5 дней до решения «святого» судилища о предании Галилея суду. «Уже 16 лет, — говорил ему папа Урбан VIII, — осуждены защищаемые Галилеем мнения, и он запутал себя в сложном деле. Вещь очень опасная и книга крайне вредная. Дело хуже, чем думает великий герцог, — прошу ему написать. Он не должен терпеть, чтобы Галилей развращал своих учеников и передал им опасные воззрения».

Никколини совершенно правильно писал 19 февраля 1633 г. (уже после прибытия Галилея в Рим на суд) к герцогу: «Так как папа объявил учение Галилея дурным, то против него выступят все и, если бы даже ответы его были признаны удовлетворительными, не захотят показать, что сделали холостой выстрел, с таким треском вызвав Галилея в Рим». Поэтому Никколини, хорошо знавший инквизиционных судей, говорил Галилею, думавшему вначале защищаться, что единственное средство смягчить приговор — не отстаивать своих убеждений и подчиниться всему, чему учит церковь по вопросу о движении Земли. А одну из своих депеш Никколини закончил словами: «Хуже не мог бы быть расположен папа к нашему бедному Галилею».

По-видимому, до этого момента у Галилея теплилась надежда, что католицизм в конце концов согласится с его образом мыслей, подчинится неотразимым научным фактам и доводам, что коперникова система будет, наконец, оставлена в покое папой и церковью. Но, получив приглашение на суд инквизиции, он сразу понял, что исход этого процесса — тяжбы о взаимоотношениях между знанием и верой — предрешен, так как в нем голос может принадлежать лишь одной стороне: церковному «авторитету».

Ссылаясь на болезнь, на тяжелый путь, на карантин по случаю чумы и т. п., старик просил отсрочить вызов или рассмотреть его дело во Флоренции, но ему ответили, что если он не поторопится выехать, комиссия римской инквизиции и папский медик отправятся за счет обвиняемого во Флоренцию к Галилею и в цепях доставят его в Рим. После некоторых проволочек семидесятилетний Галилей подчинился и еле-еле добрался до Рима, где 22 июня 1633 г. инквизиция заставила великого ученого произнести слова «отречения».

Следует иметь в виду, что акт от 25 февраля 1616 г. запрещал Галилею лишь положительным образом учить системе Коперника, ее защищать или обосновывать, но, как уже отмечено, не запрещал это делать в порядке диспута, как это часто было принято в то время и как он это формально сделал в своей книге. Поэтому инквизиционный процесс, начатый в связи с опубликованием «Диалога», по существу невозможно было обосновать юридически. Инквизиторам это было ясно. Виновными, в худшем случае, должны были оказаться папские цензоры, одобрившие эту большую книгу к напечатанию, а не сам ее автор — Галилей. Ведь осуждение Галилея инквизицией могло иметь место лишь в том случае, если бы ему лично был воспрещен какой бы то ни было способ трактовки коперниковой системы. Но такого специального запрета не существовало. Согласно декрету от 5 марта 1616 г. коперникова теория считалась терпимой в качестве математической гипотезы, и поэтому книга Коперника запрещалась лишь предварительно, до исправления некоторых отдельных мест! Следовательно, с формальной стороны довольно трудно было возвести на Галилея обвинение в непослушании духовной власти, в неподчинении декретам инквизиции.

Но не в формальных обстоятельствах непослушания был для инквизиции и для возглавлявшего ее папы интерес процесса Галилея. Дело шло о разоблачении крайне вредного для церкви содержания галилеевой книги и об осуждении тех, кто придерживается изложенной в этой книге коперниковской ереси. Для достижения этой «душеспасительной» цели инквизиция по своему обыкновению считала, что все средства одинаково хороши. Поэтому она прибегла к подлогу, подделав формулировку акта от 26 февраля (содержавшего предписание, которое Беллармин от имени папы и конгрегации передал Галилею) в таком духе, что осуждение Галилея стало возможным.

В конце концов Галилей под страхом ужасной казни вынужден был во всеуслышание заявить: «От чистого сердца и с непритворной верою отрекаюсь, проклинаю, объявляю ненавистными вышеуказанные заблуждения и ереси и вообще всякую и всякие противные вышеуказанные святой церковью заблуждения и сектантские мнения. Клянусь впредь никогда не говорить и не утверждать ни устно, ни письменно о чем бы то ни было, что может создать против меня подобного рода подозрение; когда же узнаю кого-либо, одержимого ересью или подозрительного в ереси, то обязуюсь донести об этом сему святому судилищу…»

Этой церемонией церковь, считавшая науку «служанкой богословия», главным образом стремилась нагнать страх на всех тех, пытливость которых выходила за церковные рамки, уничтожить всякие намеки на свободу научного исследования. Поэтому инквизиция старалась так обставить процесс Галилея, чтобы запугать передовых ученых того времени, и она этого добилась. Приговор кардиналов над Галилеем произвел на ученый мир более сильное впечатление, чем декрет 1616 г., так как допущение движения Земли стало рассматриваться как величайшая ересь.

Копии приговора инквизиции и «отречения» Галилея были разосланы по всем европейским католическим дворам, ученым обществам, университетам, монастырям и т. д. с приказом епископам публично в торжественной обстановке прочесть эти документы, вывесить их в общественных местах, распространить через газеты и т. п. Во Флоренции, на родине Галилея, они были прочитаны местным инквизитором при участии всего состава местной конгрегации в кафедральном соборе. Специально были приглашены все друзья, родственники и приверженцы Галилея.

Существует предание, что Галилей после акта отречения, топнув ногой, произнес: «А все-таки она движется!» Но это только красивый вымысел: таких слов он произнести не мог во всеуслышание, так как это неминуемо привело бы его на костер, которого он, до крайности измученный, старался избежать (тем более, что он стремился закончить свои работы по механике). Впервые эта знаменитая фраза встречается спустя 12 лет после смерти Галилея в мемуарах его ученика Винченцо Вивиани. Возможно, что он подслушал ее у прелатов, выходивших из церкви после «отречения» Галилея. Последние, конечно, не верили в искренность этого отречения. Так или иначе, но в этих замечательных словах как нельзя более ярко выразилось общественное негодование против церковных гонителей Галилея. В них сказался суд потомства над судом инквизиторов. Эти слова ярко выражают мысль о принципиальной непримиримости науки и религии и поэтому стали лозунгом всех тех, кто на протяжении столетий боролся с реакцией и мракобесием.

Не подлежит сомнению, что и после своего отречения Галилей очень много сделал для науки вообще и для обоснования учения о движении Земли в частности, хотя он и не имел возможности свободно печатать свои произведения. До конца своих дней он оставался верным своим истинным взглядам, а отречение считал только вынужденным и чисто формальным актом.^[39]

Таким образом, процесс Галилея был не только личной трагедией этого великого исследователя природы. В его лице католицизм посадил на скамью подсудимых науку, отстаивая верховенство религии. Недаром Карл Маркс в 1852 г. на кельнском процессе коммунистов, разоблачая реакционеров, вспомнил о процессе Галилея. Он заявил, что враги прогресса всех времен и всех стран всегда единодушно признавали Галилея «непризванным» к изучению движений небесных светил, а инквизитора, который обвинял его в ереси, призванным. И Маркс воскликнул: «А все-таки она движется!».

Осуждение Галилея не могло, понятно, не произвести сильного впечатления на тогдашних ученых и философов, и многим из них приходилось скрывать свои противобиблейские воззрения. Так, в письме от 28 ноября 1633 г. знаменитый философ Рене Декарт (1596―1650) писал к своему другу Мерсенну: «Но я справлялся на днях в Лейдене и Амстердаме, нет ли там сочинения о системе мира, так как мне казалось, что я слышал, будто оно появилось в Италии в прошлом году; вдруг я узнаю, что оно действительно отпечатано, но все экземпляры немедленно сожжены в Риме, а сам Галилей приговорен к покаянию. Это меня настолько потрясло, что я твердо решился сжечь все мои бумаги или по крайней мере не показывать ни одному человеку… Я сознаюсь, что если учение о движении Земли ложно, то все основания моей философии также ложны, так как они поддерживают взаимно друг друга; это учение находится в такой тесной связи со всеми частями моей философии, что я не могу выкинуть его, не испортив совершенно всего остального. Но я ни за что не хочу издавать сочинение, в котором самое малейшее слово могло бы не понравиться церкви, поэтому я лучше скрою его, чем решусь выпустить в искаженном виде».^[40] А в другом письме к тому же Мерсенну (от 10 января 1634 г.) Декарт следующим образом разъясняет свою неохоту ссориться с церковью: «Мое желание направлено к покою, я устроил свою жизнь сообразно девизу: „Хорошо жил, кто хорошо спрятался“ и намерен продолжать ее так же». Нечего и говорить о том, что слова эти отнюдь не свидетельствуют о гражданском мужестве этого философа.

Высмеивая осуждение учения о движении Земли, Паскаль правильно заметил: «Все это напрасно, ибо если мир действительно вертится, то все человечество вместе не в состоянии будет помешать ему в движении или удержаться само, чтобы не вертеться вместе с ним». Ту же мысль Галилей после своего первого процесса, затронув в одном из писем вопрос о гелиоцентризме, выразил следующими словами: «Касательно этих и других положений никто, конечно, не сомневается, что его святейшество папа имеет полную власть допускать или осуждать их; но ни одно существо на свете не может сделать их истинными или ложными, или иными, чем какова их природа».

Конечно, и после второго процесса сторонники запрещенной системы мира в своих лекциях придумывали различные, нередко весьма оригинальные, приемы для ознакомления студентов с этой системой. Например, Кавальери сообщил Галилею в своем письме от 13 марта 1631 г.: «Я читаю теорию планет согласно воззрениям четырех важнейших авторов, именно Птолемея, Коперника, Тихо и Кеплера, предоставляя слушателям выбрать затем того, кто им больше всего нравится». Что же касается слушателей, то те из них, которые заинтересованы были в развитии науки, усвоили отстаиваемое Галилеем в «Диалоге» положение, что ученому нужны доказательства, а не цитаты и ссылки на авторитеты, ибо научные «изыскания имеют предметом мир чувств, а не мир бумаги».

Характерна позиция Гассенди, который бесспорно был коперниканцем. При помощи опытов на движущейся галере он (в согласии с идеями Галилея) окончательно уничтожил имевший давность почти двух тысяч лет аргумент об отставании от движущейся Земли облаков и других оторвавшихся от земной поверхности тел. При всем том Гассенди при жизни не решался высказаться открыто: он не объявлял себя прямым приверженцем системы Коперника, а только старался доказать, что все возражения против нее неосновательны. Он говорил, что птолемеева система должна быть совершенно отвергнута, коперникова является простейшей и наиболее соответствующей действительности, но следует признавать тиховскую, так как библия явственно приписывает движение Солнцу. Хотя истинный смысл таких слов был достаточно прозрачен (доказательством чему служат непрекращавшиеся нападки на него астролога Морена), церковь довольствовалась этой мнимой покорностью, не решаясь затеять новый инквизиционный процесс против ученого, бывшего к тому же служителем церкви.

После процесса Галилея некоторые противники коперниканства заняли такую позицию — они стали уверять, будто для человека не важно, кто прав: Птолемей или Коперник. Так, в 1651 г. один из таких противников Коперника Риччиоли, касаясь споров о системах мира, заявил: «Чем труднее объяснить движение звезд, тем более обнаруживается величие бога; природа человека возвышеннее природы Солнца; человеку, для которого все создано, безразлично — кружатся ли около него звезды, или нет». По существу это утверждение было неприемлемо как для церковников, так и для ученых, так как оно означало, что религия не связана с геоцентризмом и наука бессильна объяснить небесные явления.

Итак, объявление католической церковью учения о движении Земли ересью диктовалось главным образом стремлением церковников спасти геоцентризм как одну из немаловажных догм христианского вероучения.

Глава пятая. Отставка теологии в науке

1

В борьбе за коперниканство Галилей проявил себя искусным дипломатом, так как одной из форм его самозащиты было то, что он при всяком случае щедрой рукой рассыпал уверения в своей религиозной благонадежности, в своей преданности церкви и т. п. Отстаивая право науки на самостоятельное и беспрепятственное развитие, Галилей вместе с тем старался усыпить подозрения духовенства. Он уверял церковников, что в качестве католически мыслящего христианина он хочет лишь помочь церкви принять «справедливое и наилучшее решение» об ее отношении к учению Коперника. При этом он предложил способы «совмещения» или «примирения» науки и религии, но это, конечно, маневр, который, в конечном счете, преследовал одну и ту же цель — дать «отставку теологии» в науках о природе, освободить естествознание от религиозных пут.

Правда, было бы ошибочно утверждать, что Галилей был атеистом и последовательным материалистом, тем более, что до действительно антирелигиозного мировоззрения не дошли даже такие передовые мыслители, как Бруно, Кампанелла и другие. Но столь же ошибочно было бы думать, что Галилей был искренним католиком, ибо трудно себе представить, чтобы такой человек верил во все то, что сами папы римские называли «сказкой», хотя и весьма «выгодной» для них. Во всяком случае есть немало оснований признать, что Галилей весьма симпатизировал протестантизму и что его философские взгляды были очень близки к мировоззрению Бруно, т. е. пантеизму, который в то время имел прогрессивный характер, так как он был ступенью по пути материалистического мировоззрения.

Добиваясь свободы научного исследования, Галилей доказывал церковникам, что поспешное решение вопроса об учении Коперника должно поставить церковь в весьма неприятное положение, потому что запретить учение Коперника — значит запретить астрономию, а это скомпрометирует католическую церковь в глазах всех тех, кто знает, что календарная реформа проведена католиками на основе работы Коперника. Однако не только лютые противники Галилея, но и наиболее расположенные к нему церковники неоднократно указывали ему на явную несовместимость христианского вероучения с учением Коперника.

В начале Галилей, который был хорошо знаком с судьбой Джордано Бруно, всячески избегал выступать на почве богословия, но в конце концов он вынужден был реагировать на многочисленные прямые предупреждения своих врагов и друзей об опасности новой системы мира для христианского и всякого другого религиозного мировоззрения. Вот почему, отстаивая права науки, он вместе с тем вынужден был сделать попытку «согласования» учения Коперника со священным писанием. С этой целью Галилей попробовал также укрыться под сенью учения о двойственной истине, согласно которому наука и религия, философия и теология могут сосуществовать даже в том случае, если они утверждают противоположные вещи, так как у них нет якобы общей почвы.

Это учение, наложившее свой отпечаток на развитие научной и философской мысли, появилось в средние века. Под влиянием роста рынков и денежных богатств, ускорения темпа жизни, частичного распада натурально-хозяйственных связей и усиления роли ремесленно-торговых слоев произошло изменение идеологии господствующих классов, которое привело к возникновению схоластики — «школьной науки» (от «схола» — школа). Последняя стояла на почве католицизма и ставила своей задачей дать рациональное обоснование религиозных догматов, превратить предмет веры в предмет знания, подкрепить авторитет религии разумными доводами и, таким образом, превратить научную и философскую мысль в «служанку богословия». Несмотря на свои благочестивые намерения, схоластика все же в известной мере подняла авторитет разума, а вследствие этого приобрела противоречивый характер: сама того не желая, она поколебала монопольный ранее авторитет религии, указав на ряд случаев несовместимости веры и разума. Вследствие этого в XIII―XIV вв. схоласты стали различать две истины — истину по разуму и истину по католической вере — и допускали, что в случае расхождения этих истин следует подчинить себя вере.

Посмотрим теперь, каким образом Галилей «примирял» науку с религией, а в сущности, давал отставку теологии в науке. Но предварительно отметим, что Галилей старался не затрагивать вопросов теологии, не касаться проблемы отношения учения Коперника к «священному писанию». Однако, как правильно заметил историк Геблер, Галилей был спровоцирован, т. е. он был поставлен в такие условия, что уже не мог более отмалчиваться. Он вынужден был отвечать на поставленные ему в упор вопросы. Например, вдовствующая герцогиня Христина Лотарингская в присутствии членов герцогской семьи и придворных прямо поставила вопрос о противоречии между библией и новым учением о мире, и Галилей в конце концов должен был высказаться (тем более, что у инквизиции были весьма действенные средства заставить его заговорить).

Сделано это было Галилеем по следующему поводу.

Галилей был встревожен тем обстоятельством, что монахи, собравшиеся в конце 1611 г. у флорентийского архиепископа Марцимедичи, решили выступить в своих церковных проповедях против учения Коперника. В связи с этим кардинал Конти писал в июле 1612 г. к обратившемуся к нему Галилею: «Круговращение Земли нельзя согласовать с местами писания, приписывающими движение Солнцу и небесам, или же следует допустить, что в этих местах употреблен способ выражения, приноровленный к народному пониманию, — прием истолкования, допустимый лишь в случае абсолютной необходимости». Возможно, что эта мысль о «способе выражения» отдельных мест «писания» и толкнула Галилея написать 14 октября 1613 г. к своему ближайшему ученику Бенедетто Кастелли (1579―1643?) большое письмо об отношении библии к естествознанию.

В этом письме Галилей писал: «По моему мнению, нет необходимости верить, что бог, даровав нам чувства, способность познания и разум, восхотел еще, унижая эти достоинства, дать нам и другим путем знание, достижимое с помощью этих дарований, и именно по отношению к тем наукам, из которых лишь очень малая часть встречается в библии в нескольких выражениях. Это относится и к астрономии, о которой так мало говорится в библии, что даже ни разу не названы все планеты. Если бы первые святые составители писания имели в виду научить людей знанию положений и движений небесных светил, то не ограничились бы сообщением такого ничтожного количества сведений, почти равного нулю, сравнительно с богатством возвышенных и удивительных положений, составляющих содержание астрономии».

И далее: «Вы видите, как превратно, если не ошибаюсь, поступают те, кои в научных спорах, прямо не связанных с верою, выдвигают вперед места библии, очень часто ложно понятые. Если эти люди действительно верят, что знают истинный смысл каждого места библии, и потому убеждены, что имеют в руках абсолютную истину, то пусть открыто скажут: думают ли они, что тот, кто в научном споре держится истинного воззрения, имеет за собой тысячу наблюдений и неотразимые доказательства, другой же только софизмы, паралогизмы и заблуждения. Но если они могут победить противника, оставаясь в границах естествознания и пользуясь лишь философским оружием, то зачем же, когда дойдет до борьбы, хотят внезапно браться за неодолимое и страшное орудие, которого один вид способен устрашить искуснейшего и опытнейшего борца? Если сказать правду, то я полагаю: первые пугаются, они сами ищут какого-либо средства защитить себя, не будучи в состоянии противостоять нападению противника. И так как имеющий на своей стороне истину имеет, как сказано, большое, даже громадное, преимущество, а две истины не могут быть между собою в противоречии, то нам нечегобояться нападений, если только дастся нам возможность говорить и быть услышанными людьми, которые смогут нас понять и которыми не совсем завладели превратные страсти и интересы».

По-видимому, письмо к Кастелли предназначалось не для него одного: оно было довольно широко распространено и использовалось врагами автора. В этом письме Галилей, подчеркивая свое уважение к догматам веры и библейским сказаниям (искренне или неискренне — вопрос особый), вместе с тем дал нам апологию прав человеческого разума на свободу в сфере научной деятельности. С большой убедительностью и дипломатическим тактом он доказывал, что критерием истины является сама природа, что научные вопросы должны решаться не на основании авторитета библии, а посредством наблюдения и опыта и на основании выводимых из них законов природы. Галилей писал: «Природа… не заботится о том, будут или не будут ее скрытые основы и образ действия доступны пониманию людей, так что она никогда не преступает пределы законов, на нее наложенных. Поэтому мне кажется, что, поскольку речь идет о явлениях природы, которые непосредственно воспринимаются нашими чувствами или о которых мы умозаключаем при помощи неопровержимых доказательств, нас нисколько не должны повергать в сомнение тексты писания, слова которых имеют видимость иного смысла, ибо ни одно изречение писания не имеет такой принудительной силы, какую имеет любое явление природы».

Осмеивая «книжных философов» и прочих представителей старого мировоззрения, Галилей в одном из своих писем к Кеплеру остроумно заметил, что его противники — это люди, которые полагают, что философия — это книга вроде «Энеиды» и «Одиссеи» и что истину следует искать не в природе, а путем сравнения текстов. При этом на замечание Кастелли, что астрономические (телескопические) открытия Галилея и в особенности открытие фаз Венеры «должны убедить самых закоренелых упрямцев» в правильности учения Коперника, он ответил: «Вам, кажется, еще не известно, что испокон зеков наблюдения были достаточно убедительны только для тех, кто способен был рассуждать и желал узнать истину; но чтобы переубедить упрямца и тех, кто ничем не интересуется вне сферы грошовых похвал бессмысленной черни, не достаточно даже свидетельства звезд, если бы они сошли на Землю и стали говорить за себя».

2

В начале 1615 г. Галилей развил свое письмо к Кастелли в целый (не напечатанный) трактат, известный под названием «Письмо к вдовствующей великой герцогине Христине Лотарингской» и который имел хождение в списках. В трактате вопрос об отношении библии к естествознанию Галилей решает словами, которые он приписывает кардиналу Баронию: «Намерения святого духа заключаются в том, чтобы учить нас не тому, как движутся небеса, но тому, какими путями придвинуться к небесам». Галилей по этому поводу заявляет, что совершенно немыслимо принудить астрономов подчинить результаты их науки текстам «священного писания». Нельзя навязывать естествоиспытателю мнения о явлениях природы наподобие того, как купцу или юристу предписываются постановления, которыми они должны руководиться в делах мены или договора.

Быть может, не лишено интереса, что соображения Галилея, излагаемые им в этом письме, были использованы некоторыми (в особенности лютеранскими) теологами после того, как им пришлось признать коперниканство; руководствовались этими соображениями и русские богословы. Так, незадолго до Великой Октябрьской социалистической революции православный богослов протоиерей Клитин писал: «Безвозвратно прошло время и для верующих христиан, когда библия считалась руководством в естественнонаучных вопросах. В библии мы должны искать только нравственного руководства и религиозного воспитания для своей души. Она открывает нам глаголы вечной жизни. Не тому она учит нас, как движется небо, а тому, как нам взойти на небо».

Следующий отрывок из письма Галилея дает некоторое представление об общем характере аргументации (точнее — дипломатии) ученого: «Мы проповедуем новое учение не для того, чтобы посеять смуту в умах, а для того, чтобы их просветить: не для того, чтобы разрушить науку, а для того, чтобы ее прочно обосновать. Наши же противники называют ложным и еретичным то, чего они не могут опровергнуть; эти ханжи делают себе щит из лицемерного религиозного рвения и унижают священное писание, пользуясь им как орудием для достижения своих личных целей… Кто хочет придерживаться в писании буквального смысла слов, тот должен обвинять библию в противоречиях, когда она говорит об оке божьем, о руке божьей и гневе божьем. Если же эти выражения — образные, соответствующие уровню понимания народа, то тем паче нужно помнить это при рассмотрении вопросов, не доступных кругозору толпы и не относящихся к спасению души, как это именно имеет место в естествознании. Здесь необходимо исходить не из авторитета библии, а из наблюдений и доказательств. Так как библия обо многом сообщает в образной форме, то на основании иносказательных выражений священного писания нельзя подвергать сомнению того, что с очевидностью вытекает из наблюдений и доказательств… Прежде всего необходимо удостовериться в фактах; с ними библия не может идти вразрез, иначе бог противоречил бы сам себе. Библия говорит с такой точки зрения, с какой в то время на вещи смотрел народ. Если бы она приписывала Земле движение, а Солнцу покой, то это внесло бы путаницу в представления народа. Но где библия прокляла новое учение? Кто смотрит иначе, тот ставит на карту авторитет библии; вместо того, чтобы на основании доказанных фактов толковать библию, хотят совершить насилие над природой, отрицать опыт, отвергать доказательство…»

Особенно характерно следующее место из этого же письма: «Кто же может поставить границы человеческому гению? Кто осмелится утверждать, что мы уже видели и знаем все, что на свете есть видимого и доступного пониманию?.. Если теология, погруженная в высшие божественные задачи, по праву восседая на царском троне, как и подобает ее высшему авторитету, не нисходит до наук низшего разряда, то и профессора богословия не должны присваивать себе права регулировать своими декретами такие профессии, которые не подлежат их ведению. В противном случае это походило бы на то, как если бы абсолютный монарх, зная, что он может повелевать и что все должны ему повиноваться, стал бы требовать, не будучи сам ни медиком, ни архитектором, чтобы все лечили и строили по его предписаниям, рискуя уморить больных и подвергая неизбежному разрушению здания».

Много лет спустя, за несколько дней до своего отъезда в Рим на «суд» инквизиции, в январе 1633 г., Галилей, резюмируя свои высказывания об отношении науки к «священному писанию», писал к Диодати: «Если я спрошу у богослова: чье дело Солнце, Луна и Земля, чье дело их положение и движение? — то я уверен, он мне ответит: все это — дело божье. Если я затем спрошу его: по чьему вдохновению написано священное писание? — то он ответит мне: по вдохновению святого духа, т. е. тоже по внушению самого бога. Отсюда само собой следует, что мир есть дело божье, а священное писание — слово божье. Если я теперь поставлю ему другой вопрос: не употреблял ли когда-нибудь дух святой таких выражений, которые, по-видимому, противны истине, так как согласованы с грубым взглядом на вещи и приспособлены к обыденному пониманию простого народа, — то он ответит мне, наверное, что по мнению отцов церкви это встречается в писании сплошь и рядом, что это даже обычный стиль и что более чем в сотне мест простой, буквальный смысл заключает в себе не только всякие поводы к ересям, но и прямое богохульство, так как представляет бога способным гневаться, раскаиваться, забывать, пренебрегать и пр. Если я теперь спрошу того же богослова: но чтобы объяснить свое дело глупой и безрассудной толпе, не изменял ли бог когда-нибудь и своего творения? Или же природа, эта верная служанка бога, но столь непокорная человеку, не могущему в ней ничего изменить, всегда сохраняла в себе обычное течение тел и шла по тем же самым путям? Я уверен, он ответит мне, что Луна всегда была шаром, хотя народ долгое время считал ее просто светлым кружком; короче сказать, он согласится, что природа никогда не изменялась, чтобы сделать нам удовольствие, что она никогда не занималась изменением своих дел сообразно с желаниями, мнениями или верованиями людей. Но если так, то почему же, желая познать мир и все, что составляет его, мы должны при наших исследованиях предпочитать слово божье самому делу его? Разве дело божье менее совершенно и менее велико, чем слово его? Предположите, что когда-нибудь было бы постановлено считать ересью мысль о движении Земли; предположите затем, что всякие наблюдения, критика, всевозможные доводы несомненно докажут, что Земля движется. Не поставит ли это церковь в смешное положение? Но согласитесь, напротив, придавать лишь второстепенное значение слову всякий раз, когда дело, по-видимому, расходится с ним, и вы никогда не причините писанию никакого ущерба».

Итак, Галилей решительно заявил, что бессмысленно приплетать к научным вопросам авторитет «писания», что в естествознании необходимо исходить лишь из наблюдений и доказательств, ибо допустить вмешательство библии, т. е. отрицать опыт, отвергать доказательство — значит «совершать насилие над природой». Галилей неоднократно указывал на то, что наука имеет дело с объективным миром, что истину нужно искать в природе, а не в сличении текстов разных авторитетов. Поэтому один из его афоризмов гласит: «Диспуты приносят пользу только тогда, когда они касаются спорных вещей и ведутся с помощью аргументов, заимствуемых из самых вещей, а не из сравнения текстов или из объяснения текстов». Точно так же Галилей говорил: «Я нахожу, что лучше найти какую-нибудь простую истину, чем долго спорить о высочайших вопросах, не достигнув никакой истины».

Если Галилей неоднократно подчеркивал свое уважение к догматам веры и библейским сказаниям, равно как и свою преданность папизму, то это, несомненно, было лишь дипломатической уловкой, которой Галилей старался отвести глаза инквизиции, чтобы не быть обвиненным в безбожии.

С этой целью Галилей даже доходит до того, что в письмах к Кастелли и Христине неоднократно обвиняет противников учения Коперника в дискредитировании библии, которую он якобы берет под свою защиту. Например, отстаивая свой взгляд, что библейские выражения приноровлены к уровню понимания народных масс («если бы библия приписывала Земле движение, а Солнцу покой, то это внесло бы путаницу в представления народа»), Галилей замечает: «Кто смотрит иначе, тот ставит на карту авторитет библии».

Нужно, однако, быть чрезвычайно наивным, чтобы не догадаться, что мы имеем здесь дело лишь с ловкой и остроумной попыткой защитить науку под видом защиты церковного учения. Широко используя этот прием, Галилей указывал своим противникам, что так как, по библейскому изречению, бог предоставил мир человеческой пытливости, то нечего запрещать «свободное философствование о предметах мира». Следовательно, Галилей с большой изворотливостью пытается изобразить дело таким образом, что само «священное писание» требует свободы научного исследования, и что его противники, выступающие против Коперника, дискредитируют библию, идут вразрез со словом божьим…

Что подобные «благочестивые» декларации не могут быть приняты всерьез, видно из того, что даже Бруно вынужден был ссылаться на бога для доказательства своей архиеретической идеи о множественности миров. «По-моему, — писал Бруно, — божественной премудрости и силы недостойно создание одного конечного мира, раз она может наряду с ним создать другой и еще бесконечное число миров, подобных миру Земли». Можно ли, однако, на этом основании утверждать, что Бруно старался укрепить католическую церковь, что он был верным адептом христианского вероучения? Ведь даже атеист Ванини (1585―1619), который был сожжен на костре за безбожие (он учил, что мир вечен и не создан богом), старался действовать таким образом, чтобы отвлечь от себя опасное подозрение в атеизме. Излагая взгляды древних атеистов, он уверял, что выступает против них, что он им возражает. Впоследствии Ванини должен был дать понять своим читателям, что не все его уверения должны быть приняты за чистую монету.

Интересно отметить, что упомянутое нами сочинение Фоскарини «Письмо о новой системе мира», также целиком посвященное вопросу о согласовании «священного писания» с учением Коперника, по своему духу удивительно близко к письмам Галилея к Кастелли и к Христине (хотя Фоскарини навряд ли был знаком с их содержанием). Подчеркивая, что новые астрономические открытия дают все основания считать правильным учение Коперника, этот богослов писал: «Но и со стороны священного писания это учение не может потерпеть никакого урона, так как одна истина не противоречит другой. Если пифагорейское мнение правильно, то, без сомнения, бог продиктовал людям слова священного писания так, чтобы они могли иметь смысл, соответствующий этому учению, и чтобы слова писания могли быть приведены в согласие с мнением пифагорейцев». Таким образом, Фоскарини, подобно Галилею, предлагал богословам не вмешиваться в научные вопросы, а толковать «священное писание» в связи и в согласии с научными достижениями.

Католическая церковь, считавшая толкование «писания» своей монополией, заповеданной ей апостолами, понимала вещи не хуже Галилея. Она встретила заявление Галилея о неприемлемости для науки буквального толкования текстов «писания» указанием на то, что это делает его ересь еще более вредной и что он «хуже Лютера или Кальвина». Но протестантизм в этом отношении был не лучше католицизма; это видно хотя бы из того, что в 1679 г. (т. е. через полвека после осуждения Галилея) богословы протестантского университета в Упсале осудили шведского физика Цельсия за защиту учения Коперника. Даже два века спустя, в 1878 г. лютеранский пастор П. Эйрих уверял, что «коперниковская система мира является абсолютно недоказанной».

Итак, церковники добились того, что защитникам «коперниковской ереси» пришлось замолчать. Но, несмотря на репрессии инквизиции, дипломатические соображения Галилея об отношении «священного писания» к вопросам естествознания получили довольно широкое распространение.

С этого времени многие начали различать две книги: «книгу природы», изучаемую с помощью человеческого разума, призванного исследовать естественный порядок вещей («дела божьего»), и «книгу спасения» — «священное писание», истины которого («слово божье») доставляются религиозной верой. О таких «двух книгах» говорили, например, Паскаль, Бэкон Веруламский, Ломоносов и другие, ибо это был единственный путь «примирения» (точнее — разграничения) религии и науки. Но нетрудно видеть, что это в сущности путь зародившегося еще в конце средних веков учения о двойственной истине, которое, как мы видели, в то время играло прогрессивную роль, так как оно давало возможность науке ускользнуть из-под опеки церкви.

Следует отметить, что также и Кеплер, устраняя богословские возражения против учения Коперника, резкою чертою разделял богословие и естествознание. Этот великий астроном писал: «Относительно мнений святых о естественных вещах отвечу одно: в богословии авторитет, а в философии разум является преобладающим моментом. Отвергал же святой Лактанций круглоту Земли, а святой Августин, допуская круглоту, отрицал однако же существование антиподов; нынешнее священное судилище, принимая малость Земли, отрицает ее движение. Мне много святее истина. И я, отдавая великое почтение учителям церкви, из философии доказываю, что Земля кругла, обитаема вкруг антиподами, имеет крайне малую величину и потому несется между светилами».

Учение о двойственной истине в разные эпохи выражает совершенно различное социальное содержание. В период восходящего развития буржуазии оно было призвано разделить веру и знание (ограничить веру, чтобы дать место знанию), а в период ее нисходящего развития оно пытается примирить веру и знание (ограничить знание, чтобы дать место вере), т. е. при своем возникновении это учение играло в известной мере прогрессивную роль, а теперь — реакционную. Если Бруно, Галилей и другие пленники инквизиции своими ухищрениями пытались спасти науку от власти религии, то современные реакционные философы своими разглагольствованиями о двойственной истине стараются, наоборот, спасти религию от натиска науки. И многие теологи в настоящее время поддерживают «доктрину» о двойственной истине, когда-то столь ей противную, ибо в интересах самосохранения приходится как можно более «ладить» с наукой!

3

Настоятельная необходимость естествознания для развития материальных производительных сил вела к тому, что в странах Европы науки о природе развивались довольно бурно. Особенно значительны были успехи астрономии, но эта наука (в первую очередь такой ее раздел, как небесная механика) прочно стояла на базе коперниканства.

Мракобесам приходилось считаться с этим неприятным для них фактом, но им не легко было выбраться из затруднительного положения.

В 1758 г. папа Бенидикт XIV добился тайного постановления о более терпимом отношении к учению Коперника, но это постановление осталось на бумаге. Например, когда вскоре после этого астроном Лаланд ходатайствовал об исключении произведений Галилея из списка запрещенных книг, то из этого ничего не вышло. Только в 1820 г. в связи с составлением римским астрономом Сеттеле учебника, в котором система Коперника объявлена была твердо доказанным фактом, католические богословы вынуждены были опять заняться этим вопросом.

Дело в том, что духовный цензор, в согласии с неотмеченным постановлением 1616 г., отказался разрешить учебник к выпуску, если Сеттеле не исправит изложение в том смысле, что будет рассматривать учение Коперника лишь как гипотезу. Автор обратился к папе Пию VII, который передал вопрос на рассмотрение конгрегации при Ватикане; последняя 11 сентября 1822 г., после двухлетней возни, вынесла одобренное папой постановление о разрешении издать эту книгу в том виде, как она написана Сеттеле. Кардиналы в конце концов заявили, что «в Риме разрешается печатание и выпуск в свет произведений, в которых, в согласии с общими воззрениями современных астрономов, утверждается взгляд о движении Земли и неподвижности Солнца».

Характерно следующее обстоятельство. Когда в 1829 г. в Варшаве воздвигли Копернику памятник, это был народный праздник: улицы были переполнены народом, направлявшимся к монументу, окна были украшены гирляндами цветов. Однако же назначенная в церкви торжественная служба не состоялась: толпа наполнила церковь, но алтарь оставался пустым. Ждали долго, терпеливо, но время шло, и ни один патер не явился! Католическое духовенство считало, что оно не вправе почтить своим присутствием в церкви память каноника, книга которого была осуждена святым престолом за два века до этого.

Лишь шесть лет спустя, в 1835 г., католическая церковь, скрепя сердце, вычеркнула сочинения Коперника, Галилея, Кеплера и других основателей современной астрономии из списка запрещенных книг. Церковь решилась исключить эти книги из списка запрещенных книг лишь тогда, когда никто уже не интересовался мнениями папы и кардиналов по естественнонаучным вопросам. При этом в качестве курьеза упомянем, что в конце XIX в. Рим сделал серьезное замечание одному монаху, выпустившему книгу против Коперника. Времена меняются, так что неудобно, чтобы храбрый божий воин оказался в смешном положении!

В России запрет с учения Коперника был снят (хотя и иными путями) гораздо раньше, но это нисколько не меняет существа дела. Ведь если учение Коперника со всеми вытекающими из него выводами — не ересь, а истина, то что же представляет собой библейская картина миростроения и мирообразования, как не собрание древних сказок, пережитков первобытных воззрений? Однако духовенство старательно замалчивает этот неизбежный вывод: от слов библии оно отойти не смеет, ибо ясно, что одна неприкрытая уступка в этом направлении обязательно повлечет отход по всему фронту. Остается поэтому волей-неволей следовать ироническому совету Галилея об иносказательных толкованиях неприятных мест писания. И вот представители духовенства начинают изощряться в этом плане, заявляя, что мир создан не в шесть дней, а в шесть длинных периодов, что светила не были созданы в четвертый день, а лишь стали тогда видимыми для обитателей Земли, и т. д.

Заслуживает упоминания хитроумная уловка астронома иезуита Брауна, который признает, что «Моисей строго следует геоцентрическому взгляду на мир». Но, — продолжает иезуит, — «можно ли на основании этого сделать упрек Моисею в том, что он является противником коперниковской системы, как это не раз утверждалось?» Браун дает на этот вопрос отрицательный ответ, придерживаясь (следуя за Галилеем) того взгляда, что Моисей хочет рассматривать «только процессы, которые важны для жителей Земли», совершенно не касаясь других миров, и что только поэтому «теория Моисея» и является геоцентрической. «Для Моисея, — говорит Браун, — изображение событий на Земле является единственным пунктом его рассказа. Что существует еще Вселенная, этого он просто не касается, потому что он обращается со своим рассказом к дикому народу, который таких познаний не имел даже в малейшей степени». Но этот ловкий «толкователь» книги Бытия совершенно замалчивает тот факт, что геоцентризм неразрывно связан с религиозным мировоззрением и что догмат искупления необходимо основывается на этом учении.

Для характеристики отношения современного католицизма к науке особый интерес представляет «догматическая конституция католической церкви», одобренная (под влиянием роста атеизма) Ватиканским собором в 1870 г. Считая, что разум должен оставаться покорным слугой веры, она провозгласила «ложным всякое утверждение, которое противоречит просвещенной истине веры», и поэтому запретила верующим поддерживать в качестве правильных выводов науки «те мнения, которые известны как противные учению веры, особенно когда они осуждены церковью». При этом характерно, что, провозглашая верховенство веры над знанием, папство надевает на себя личину друга науки. Оно говорит, что «церковь не противится совершенствованию наук», что «церковь не пренебрегает выгодами, которые проистекают от наук для жизни человека».

Победа капитализма над феодализмом привела к тому, что папство стало на службу буржуазии, а поэтому уже не может прямо, по-прежнему выступать против медицины, агрономии, техники. Ведь на почве науки сделаны все те успехи техники, без которых капитализм невозможен. Папство делает науке даже такой поклон: «церковь признает, что науки произошли от бога — бога знания». Но тут же оно заявляет, что хотя науки произошли от бога, но они все-таки нуждаются в узде, намордниках, цепях, ибо иначе они могут «переступить должные границы и произвести смятение в области веры». Верующим строго запрещено самостоятельное исследование или толкование «священного» писания: «Для того, чтобы воздержать беспокойные умы, которые могут давать ложные истолкования, постановлено, в обновление решений Тридентского собора, что никто не может толковать священное писание противно тому смыслу, в каком его истолковывает святая мать — церковь, которой принадлежит такое истолкование».

Современные лютеранские богословы заняли в общем такую позицию: они заявляют, что библия не является авторитетом в вопросах науки, а имеет дело лишь с религией — с тем, что якобы касается «нравственной стороны» жизни. Так, лютеранский богослов Е. Деннерт говорит: «Библия для меня — божье слово и откровение, но не в чисто земных и естественных вещах: библия и ее сказание о сотворении мира не учебник естествознания. Откровение в библии относится к вечным сторонам человеческой души».

С XX в. на такую же точку зрения встали те православные богословы (например, протоиереи А. Кудрявцев и Клитин), которые в царской России преподавали богословие в университетах, где, конечно, невозможно было отстаивать библейское представление о мире. Они исходили из того, что православная церковь уже давно вынуждена примириться не только с коперниканством, но и с отношением Галилея к «священному писанию». Однако, чтобы «спасти то, что еще можно спасти», они тоже стали уверять, что библия не имеет никакого отношения к вопросам чисто научного характера. Следовательно, многие богословы даже готовы пожертвовать авторитетом библии в вопросах естественнонаучных, чтобы сохранить религиозно-нравственное учение — одну из важнейших идеологических опор эксплуататорских классов.

Католические богословы давно уже пытаются как-то оправдать поведение церкви в процессах Галилея, но все их «разъяснения» поражают своим лицемерием и легко опровергаются всеми фактами. Обычно они заявляют, будто церковь вовсе не считала учение о движении Земли ересью и что будто Галилей был осужден не за утверждение движения Земли, а за другие грехи.

Уже в 1850 г. католический теолог Марини уверял, будто изучение документов дела Галилея ведет к заключению, что в преследовании и осуждении Галилея виновата не церковь, а виноват… сам Галилей. Все дело якобы в том, что Галилей вел себя «неумно»: он проявил «упорство» в отстаивании богословских (а не астрономических) идей, занявшись толкованием библии. Другие теологи стали объяснять процесс Галилея как результат его непочтительности к папе Урбану VIII или же как следствие спора между двумя группами профессоров (аристотеликов и сторонников экспериментального метода), а также, наконец, и разными другими подобными причинами, ничего общего с учением Коперника не имеющими.

Дело дошло до того, что в 1958 г. Ватикан в одном из своих официозных изданий выступил даже с ложным утверждением, будто католицизм вовсе не преследовал новое учение о мире, ибо, мол, книга Коперника «не была враждебна христианскому учению». Там мы читаем: «Только позже, когда начатая протестантами борьба против гелиоцентрических взглядов нашла ряд влиятельных сторонников среди католического духовенства, книгу Коперника осудили. В ней не было ничего противоречащего христианскому учению, но так как тогда поднялись разлад и споры, то сочли необходимым их прекратить. К тому же система Коперника в то время была только гениальной догадкой, а не научной истиной, основанной на точных доказательствах. Противники системы Коперника потому и боролись против нее, что считали старую систему научно доказанной, а взгляды Коперника необоснованной гипотезой. Когда теория Коперника была научно доказана, никто из представителей церкви не возражал больше против нее».^[41]

Уже из сказанного ясно, что такого рода утверждения не выдерживают никакой критики: они представляют собою верх лицемерия, явно противоречат всем известным нам данным. В постановлении конгрегации 1616 г., в приговоре кардиналов над Галилеем, в «отречении» Галилея и ряде других документов учение о движении Земли отвергается церковью как «абсурдная ересь», «еретическое заблуждение» и т. д. Что же касается «документов», на которые ссылается Марини, то, как показал в 1867 г. Лепинуа, они содержат в себе немало подтасовок, искажений и т. п. Таким образом, теологам не удалось затушевать тот факт, что церковь всячески тормозила развитие учения о движении Земли.

Неудивительно, что некоторые защитники церкви, оправдываясь, дошли до того, что все взваливают не на представителей церкви, а на …бога, который по неисповедимым причинам счел нужным ввести человечество в заблуждение. Например, один из сторонников этого смехотворного взгляда де-Бональд, говорит: «Нет никаких оснований утверждать, что церковь задерживала прогресс научной истины. Действительной задержкой служило то обстоятельство, что бог счел за благо придать многим местам библии такое выражение, которое могло быть понято как отрицание движения Земли. Следовательно, сделал это бог, а не церковь, поэтому если бог считал полезным задержать прогресс научной истины, то нельзя упрекать церковь, если даже эти упреки были бы справедливы, что она следовала примеру бога».

Впрочем, в настоящее время даже некоторые католические богословы не решаются отрицать тот факт, что «случай с Галилеем» привел к «вредным последствиям». Так, в 1947 г. католический богослов Ф. Дессауэр писал: «Ученые были напуганы делом Галилея. Кто из католиков мог еще отважиться на исследование? Кто из исследователей мог избежать запрещения своих сочинений и прочих конфликтов? И хотя вначале и долгое время спустя можно было найти богобоязненных людей других вероисповеданий среди крупных величин физики, но их становилось все меньше. Католики насчитывались среди них лишь единицами. Но, вследствие их разъединенности, исследование все больше становилось сначала чуждым церкви, затем враждебным ей и через несколько поколений оказалось в окончательном отдалении от бога».^[42] Однако в осуждении Галилея не было ничего случайного: церковь всегда враждебно относилась ко всем достижениям естествознания, которые опровергали представление о мире, содержащееся в священных книгах.

Мы познакомились с чрезвычайно поучительной историей — историей «величия и падения» папского декрета об отношении церкви к учению Коперника, т. е. декрета, пытавшегося поставить науку в положение «рабыни религии». Либерально-буржуазный исследователь Ольшки уверяет, что из этой истории «были извлечены полезные уроки» и что «если между верой и знанием еще возникают конфликты, то судьба Галилея показывает, что существует возможность компромисса, о которой тогда еще не догадывались». Здесь мы видим типичное для буржуазных историков замазывание реакционного характера религии, ее непримиримости с истинной наукой. Именно на примере учения Коперника, за которое пострадал Галилей, особенно ясно видно, что между верой и знанием нет и не может быть примирения, компромисса, что действительная наука всегда и принципиально противоположна всякой религии.

Недаром Урбан VIII говорил Никколини, употреблявшему все усилия, чтобы смягчить отношение грозного владыки к Галилею: «Я еще раз повторяю вам, что нельзя сделать никакого облегчения Галилею. Бог да простит ему, что он вдался в такие вопросы, где дело идет о новых учениях и о священном писании; всегда лучше следовать общепринятым учениям… Сеньор Галилей был моим другом; мы часто беседовали с ним запросто и ели за одним столом; но дело идет о вере и религии».

С тех пор прошло свыше трех веков, и римским папам пришлось сделать немало отступлений, не касаясь при этом прошлого. Они стали буквально заигрывать с той наукой, основы которой заложены Галилеем и другими коперниканцами, пытаясь использовать ее данные в своих интересах. Так, в 1957 г., незадолго до запуска советских искусственных спутников, папа Пий XII патетически вопрошал: «Чем была бы громадность космоса, его великолепие, его организация, без интеллекта, который открывается в созерцании космоса и который видит в нем свой собственный образ? Все то, что человек читает в звездах, не есть ли символ, призывающий его подняться выше, чтобы отыскать смысл своего существования?» В связи с этим церковники тщетно стараются ввести данные космических исследований в рамки религиозных представлений, уверяя, что искусственные спутники и космические ракеты являются вполне «богоугодным» делом.

Глава шестая. Характер коперниковской ереси

1

Несмотря на поразительные успехи астрономической науки, некоторые буржуазные ученые все же пытаются умалить революционное значение книги Коперника и вместе с тем оставить лазейку для утверждения христианского мировоззрения. Так, идеалистически мыслящий физик Феликс Ауэрбах в своем элементарном введении в теорию относительности пишет: «Мировоззрение может быть религиозным или философским; прежде в нем сильнее был первый элемент, теперь наоборот. Теория Коперника о вращении Земли вокруг Солнца вызвала понятную бурю в то время, когда все человечество строило свое мировоззрение на библии, и церковь должна была вмешаться, иначе, как ей казалось, ее зданию грозило крушение. Но церковь взволновалась без нужды: система Коперника не принесла ей ни малейшего вреда и позднее была ею санкционирована».^[43]

Однако это далеко не так. Даже враждебно относившийся к материалистическому мировоззрению физик-спирит Оливер Лодж вынужден был констатировать: «Действительно, с теологией теория Коперника до сих пор еще не примирилась окончательно. Конечно, теологи в наши дни не отрицают факта подчинения Земли всеобщему плану устройства Вселенной, но они его игнорируют и обходят молчанием. Как только церковь и ее приверженцы поняли всю важность и опасность нового учения, они должны были или вступить с ним в борьбу или изменить своим традициям. Ведь весь ход человеческой мысли изменится, раз они ее примут: если Земля не центральное и первостепенное тело во Вселенной, если Солнце, планеты и звезды созданы не для услужения Земле в качестве светильников, но оказываются такими же мирами, даже побольше, и, быть может, поважнее, чем наш, то какое же место занимает человек во Вселенной? и куда годятся доктрины, которые они (религиозники — Г. Г.) считают неопровержимыми?».^[44]

В самом деле, не подлежит никакому сомнению, что учение Коперника приводит к выводам, сокрушающим некоторые из основных церковных догматов. Правда, развитие астрономической науки давно уже вынудило богословов признать исходное положение учения Коперника, т. е. тот факт, что наша Земля является лишь одной из планет Солнечной системы. Но бросается в глаза то, что философские выводы, вытекающие из этого факта, обходят молчанием не только католики, но и протестанты и православные. Чем же это объясняется?

Из сказанного видно, что коперниканство в широком смысле, лежащее в основе современной астрономии, коснулось, в сущности, одного из самых основных догматов христианства, где церковь не может спасти положение путем иносказательного толкования текстов «писания». Уже наблюдая первые успехи учения Коперника, иезуит Фабри говорил, что как скоро движение Земли доказано, то церковь должна дать иносказательное толкование тем местам «писания», которые касаются этого вопроса. За это он немедленно был заключен в тюрьму: церковь не могла терпеть таких «советчиков», так как дело касалось самой сути христианства — догмата искупления, неразрывно связанного с антропогеоцентризмом.

Против небуквального (иносказательного, аллегорического и т. п.) толкования «писания» выступали и протестанты. Например, Лютер говорил: «Зачем было Моисею выражаться аллегорически, когда он имел в виду не аллегорический мир, а реальные существа, которые можно видеть, чувствовать, осязать? Моисей называет вещи их настоящими именами и то же должны делать и мы». Точно так же православный церковник, анонимный автор книги «Разрушение коперниковой системы» резко обрушился против аллегорического истолкования определенных мест библии, резонно отметив, что из такого подхода вытекает: «Моисей иное думал, а иное писал», — а эта мысль неприемлема для христианства.

Совершенно справедливо упомянутый историк фидеист Эйкен, говоря о влиянии новой системы мира на религиозное мировоззрение, констатирует, что эта система стала несовместимой с христианской идеей искупления. Он говорит: «Религиозное вероучение и мир природы не стояли более друг к другу ни в какой познаваемой зависимости. Земля, которая составляла для первого срединный пункт божеского управления, на основании выводов нового естествознания не являлась даже средоточием нашей солнечной системы и тем менее средоточием всего видимого вещественного мира… Искупление человечества, которое для религиозного воззрения средних веков было целью сотворенного мира, уже не являлось идеей, обусловливавшей внешний мировой порядок. Таким образом, воспринятая на основании христианства метафизическая идея мира очутилась в совершенно нелогичном отношении к фактическому мироустройству. Видимый мир природы стал уже не понятен с точки зрения христианского учения».^[45]

Конечно, если отвергнуть взгляд, что Земля есть средоточие мира, вокруг которого и для которого все вертится, то вся «драма Христа» теряет свое мировое значение, как бы переносится на маленькую провинциальную сцену, в один из ничтожных захолустных уголков необъятной Вселенной. Мы уже указывали здесь, что основной догмат христианской религии — догмат о страданиях и смерти бога-сына за грехи людей — понятен только в связи с антропогеоцентризмом, т. е. системой мира библейской «астрономии». Ведь, по учению христианской церкви, бог воплотился в образе человека («вочеловечился»), и произошло это на Земле как центре мироздания, а не на какой-то планете, обращающейся среди прочих вокруг одного из многих солнц. Значит искупление основывается на допущений, что бог действует только для человека, что человек является целью и венцом творения, что Земля существует для человека, а остальной мир ради Земли.

Словом, если миров много, если наше человечество является лишь одним из несчетных человеческих муравейников, разбросанных по всем частям беспредельной Вселенной, то становится совсем нелепым мнение, что оно составляет главную цель и конечную заботу бога. Это должно побудить мыслящего верующего христианина задуматься о нелепости религии, основанной на совершенно бессмысленном догмате. В этом кроется важная, тщательно замалчиваемая причина, которая заставляла церковь беспощадно бороться с приверженцами «коперниковской ереси».

Еретический характер коперниканства стал ясен для церкви главным образом благодаря трудам пламенного приверженца Коперника Джордано Бруно. Книги Бруно до сих пор числятся в папском списке запрещенных книг. Этот мыслитель писал, что «разумному и живому уму невозможно вообразить себе, чтобы все эти бесчисленные миры, которые столь же великолепны, как и наш, или даже лучше его, были лишены обитателей, подобных нашим или даже лучших».^[46] Не случайно, что осуждению Бруно способствовал прежде всего тот же кардинал Беллармин, который впоследствии принял на себя основную роль в первом процессе Галилея, закончившемся запрещением учения Коперника. Недавно умерший идеалистически мыслящий астроном Джинс, говоря о том, что церковь казнила Бруно за учение о множественности обитаемых миров, справедливо отметил: «Действительно, трудно представить себе, что другое могла бы сделать церковь, так как казалось совершенно нечестивым предполагать, что великая драма падения человека и его искупления, в которой принимал участие сын божий, могла произойти на какой-нибудь малой сцене, а не в центре Вселенной».

Развитие астрономических знаний в конце концов привело к тому, что в наше время представление о существовании жизни вне Земли по существу разделяется как материалистами, так и идеалистами. Это обстоятельство не могли не учесть богословы, и в результате многие из них (например, католический богослов Ф. Коннелл в 1952 г.) не только не оспаривают учения о множественности обитаемых миров, но даже уверяют, что наличие жизни вне Земли, на других планетах не противоречит религии. При этом богословы абсолютно ничем не доказывают справедливости своего уверения, так что оно совершенно голословно и находится в противоречии с воззрениями церковных авторитетов.

Поэтому считаем нужным обратить внимание на некоторые моменты из истории отношения христианской церкви к вопросу о жизни за пределами Земли. Это тем более необходимо, что сами церковники стараются «забыть» все, что касается этой истории, и очень не любят, когда им об этом напоминают.

Уже некоторым древнегреческим мыслителям (Демокриту, Эпикуру и др.) не было чуждо представление о множественности миров, как подобных нашему миру, так и несходных с ним. В раннем христианстве некоторые церковные авторитеты (Ориген, а затем Афанасий) пытались в той или иной форме согласовать это представление с христианским вероучением, но это им не удалось. Во всяком случае, в XIII в. неоднократно упоминавшийся католический богослов Фома Аквинский ясно сознавал, что допущение множественности миров означает весьма серьезный подрыв всего христианского вероучения. Он подчеркивал, что Земля составляет верховную цель творения, что небо создано лишь для обитателей Земли и что поэтому может существовать один только обитаемый мир — Земля.

Фома Аквинский, названный «ангельским доктором», т. е. высшим богословским авторитетом, рассмотрел все богословские «возражения» против единичности мира. В результате он заявил, что существование многих миров могут допускать только атеисты — «люди, не признающие всеустраивающую мудрость творца мира». Философская несостоятельность этой точки зрения была выявлена уже Монтенем. Защищая мысль о множественности обитаемых миров, он указывал, что во Вселенной ничто не существует лишь в виде «единственного образчика», а всякого рода предметы непременно повторяются в каком-нибудь числе, что поэтому совершенно невероятно, чтобы только одно свое создание бог оставил в виде единственного образчика, не вызвав к бытию других подобных ему и затратив все вещество этого рода на один лишь этот индивид.

Но богословы понимали, что для христианства приемлема лишь вера в существование одного только обитаемого мира — Земли. Поэтому упомянутый современник Галилея, богослов Ла-Галла, выступая против коперниканцев, писал: «Измышляя другие миры, вы, по-видимому, сомневаетесь в совершенстве нашего мира, деле рук божьих, и становитесь дерзновенными, чтобы не сказать нечестивыми, так как вы выходите из пределов, в которые бог заключил нас. Поэтому Елизавета, королева английская, недавно назвала Джордано Бруно атеистом. Не подлежит сомнению, что подобно тому, как нет другого бога, другой первичной причины, так точно нет и другого мира».

Следует иметь в виду, что все это Ла-Галла писал после первых телескопических открытий, ясно показавших, что Луна и планеты являются как бы небесными землями. Но это нас не удивит, если мы примем во внимание, что богослов Гуден еще в 1692 г. отказывался признавать, что планеты подобны земному шару, несмотря на то, что он в парижской обсерватории видел в телескопе планеты и даже сам измерялвысоту лунных гор! Вопреки тому, что показывает телескоп, Гуден утверждал: «Я не допускаю ни сходства планет с Землей, ни мысли, что последняя есть планета. Земля сотворена для того, чтобы быть месторождением рода человеческого, а планеты помещены на небе для освещения Земли и для управления течением жизни на поверхности земного шара, как учит священное писание. Следовательно, помещать на светилах что бы то ни было представляется излишним».

Теперь нам надлежит рассмотреть, как этот вопрос ставился во времена Галилея и после него.

2

Еще в 1615 г. Чиамполи (будущий секретарь грамот папского двора при Урбане VIII), один из наиболее просвещенных представителей духовенства, считал нужным предупредить Галилея, с которым находился в дружественных отношениях: «Будьте крайне осторожны в своих словах, потому что, если вы указываете лишь на кое-какое сходство между шарами земным и лунным, то другой перемудрит вас и будет говорить, будто вы утверждаете, что на Луне живут и люди, а затем начнет рассуждать о том, каким образом могли они произойти от Адама, были ли они или нет в Ноевом ковчеге, и примется выдумывать разные нелепости, о которых вы никогда и не помышляли».

Галилей не мог не задумываться над этими чрезвычайно неприятными для церкви вопросами, ибо они ставились ему неоднократно не только врагами, но и друзьями. Например, его восторженный поклонник, выдающийся мыслитель Томазо Кампанелла (1568―1639) под влиянием чтения «Звездного вестника», где изложены телескопические открытия Галилея, обратился из своей темницы (он там провел 27 лет за свое свободомыслие) к Галилею с письмом, в котором довольно четко, но без всяких богословских ухищрений поставлен вопрос об обитаемости планет. В этом письме Кампанелла высказывает мысль, что все планеты населены людьми, которые, может быть, тоже воображают себя находящимися в центре Вселенной. Галилей не ответил на поставленные Кампанеллой вопросы (очевидно, не желая показать свое согласие с Бруно), но он не мог не видеть того, что его телескопические открытия прямо и неуклонно ведут к целому ряду весьма щекотливых для богословов вопросов. Во всяком случае, в одном письме к Галанцони он писал: «Для того, кто не верит в существование многих миров, планеты должны представляться громадной и жалкой пустыней, не имеющей ни животных, ни растений, ни людей, ни городов, ни зданий и наполненной мрачным безмолвием».

Для Галилея планеты не были безмолвными пустынями, лишенными всякой жизни. Говоря о том, что на Луне нет условий обитаемости, свойственных земному шару, он все-таки считал необходимым отметить, что на ней, вероятно, существуют известные жизненные проявления. В своей книге о системах мира Галилей, будучи очень осторожен, говорил, что на Луне отсутствуют «рождения, похожие на земные», и она не населена людьми. К этому он добавил: «но я не понимаю, почему из того, что там не рождаются вещи, похожие на наши, неизбежно следует сделать вывод, что там вообще не происходит никаких изменений и что там не может быть никаких вещей, которые бы изменялись, рождались и распадались, будучи не только отличными от наших, но чрезвычайно далекими от того, что мы можем вообразить, словом, совершенно для нас непостижимыми».^[47]

Как видно из этих слов, Галилей хорошо помнил предостережение Чиамполи: он не говорит об обитаемости планет людьми, дабы не рассуждать о том, каким образом эти люди там появились.

Следует иметь в виду, что в раннем средневековье церковь в течение долгого времени боролась также с представлением, что Земля — шар, свободно висящий в мировом («небесном») пространстве. Дело в том, что это представление неизбежно вело к заключению о существовании антиподов — людей, живущих на «противоположной стороне» земного шара. Допущение же антиподов было неприемлемо для церкви, которая считала, что эти люди в виду их оторванности от обитателей нашего полушария не могут быть спасенными от грехов и попасть в царство небесное, так как до них не донеслась проповедь «слова божьего». Ведь антиподы не могли быть потомками первочеловека Адама, а Христос не мог пойти к ним и пострадать вторично для их спасения, ибо для этого необходимо было существование второго рая, второго Адама, второго змея и т. п. Все это рассматривалось как недопустимое противоречие христианскому вероучению, и поэтому до эпохи великих географических открытий существование антиподов, а значит, и шарообразность Земли отвергалась церковными авторитетами.

Не только католические богословы, но и богословы других христианских вероучений ясно указывали, что учение Коперника «ставит под сомнение все учение о воплощении». Указание именно на это обстоятельство, ведущее к «ужасным последствиям для всего христианства», было в глазах всех христианских теологов сильнейшим оружием против приверженцев учения Коперника. Так, ректор Дижонской коллегии Леказр в год смерти Галилея (1642) написал к известному философу Гассенди большое письмо с целью отвратить его от идеи движения Земли вокруг Солнца и связанной с нею идеи множественности миров. Оправдывая запрет учения Коперника и осуждение Галилея, этот иезуит следующими словами старался «доказать» необоснованность новых представлений о мире и принципиальную важность для христианского вероучения антропогеоцентризма:

«Не столько обращай внимание на то, что ты сам думаешь, сколько на то, что будут думать очень многие другие, которые, будучи увлечены твоими доводами или твоим авторитетом, придут к убеждению, что земной шар движется среди планет. Прежде всего они заключат, что если Земля есть, несомненно, планета и если она имеет жителей, то очень вероятно, что есть жители и на других планетах, что, может быть, нет недостатка в них и на неподвижных звездах и что они даже высшей природы, и в такой же мере высшей, в какой иные светила превосходят Землю по своей величине и совершенству. Отсюда возникнут сомнения относительно книги Бытия, говорящей, что Земля создана была раньше звезд и что эти последние сотворены были лишь в четвертый день для того, чтобы освещать Землю и измерять годы и времена. Следовательно, все домостроительство божие и самые евангельские истины могут оказаться подозрительными. Что я говорю? Ведь то же самое будет и со всей христианской верой, предполагающей и учащей, что все звезды созданы творцом вовсе не для обитания их какими-нибудь другими людьми или иными тварями, но только для освещения и оплодотворения Земли их светом. Ты видишь, таким образом, насколько опасно, что такие вещи распространяются в народе, распространяются такими людьми, которые своим авторитетом заставляют этому поверить. Поэтому не без причины наша церковь со времен Коперника всегда восставала против этого заблуждения, и в самое последнее время вовсе не несколько кардиналов, как ты говоришь, но сам верховный глава церкви своим первосвященническим постановлением осудил эту ересь в лице Галилея и самым святейшим образом запретил на будущее время учить ей устно или письменно!»

Что же касается Гассенди, то в работе, вышедшей после его смерти в 1658 г., он подробно доказывал, что вопрос о том, подобны ли небесные светила нашей Земле, могут ли они быть обитаемы какими-нибудь существами, является вполне законным научным делом. При этом он писал: «Вместе с кардиналом Куза мы полагаем, что небесные светила обитаемы животными, людьми и растениями, хотя способ их существования отличен от того, который преобладал при создании земных тварей. Правда, есть люди, которые могут возразить и которые действительно уже возражали, что Вселенная создана собственно для земного человечества и что поэтому нет никакой надобности расширять область жизни. Но, по нашему мнению, мы не составляем цели творения. Скажите: неужели все метеоры, все ископаемые, все растения и животные, находящиеся в пустынях, на поверхности Земли и в пучинах морских, созданы только для человека? В таком случае существование их совершенно бесполезно… Думать, будто бог создал все для нас, что все предметы, находящиеся вне нашего мира, бесполезны для нашего предназначения, и на основании этого немедленно заключить, что существование их находится вне законов природы, — это значило бы слишком уж льстить достоинствам нашим».

Отрицание геоцентризма и антропоцентризма неукоснительно ведет к учению о множественности миров. А это учение, которое проницательный Бруно уже предвидел на самой заре современной астрономии как неизбежный вывод из идеи Коперника, оказалось совершенно несовместимым с основами христианского мировоззрения. При этом, стараясь как-нибудь увязать учение о множественности миров с теологическими воззрениями, Бруно говорил инквизиторам, что допущение единственности, исключительности Земли противоречит всему тому, что говорит теология о свойствах бога. Он внушал им, что божественной премудрости и силе «недостойно» создание одного конечного мира, раз он наряду с ним может создать другой и еще бесконечное число других.

Но для церкви ясно было, что учение Бруно о множественности обитаемых миров непримиримо с религией, что оно «сделало подозрительным все домостроительство божие», совершенно уничтожив учение церкви о том, что человек на Земле и его «вечное спасение» — цель и смысл всей Вселенной! Вот почему богословы, вслед за святым Фомой, говорили, что «воображаемые миры» или равны или не равны нашему по совершенству; если равны ему, то они излишни; если стоят ниже его, то они несовершенны; если же они совершеннее его, то наш мир несовершенен, однако, это невозможно, так как бог не создал ничего несовершенного. Богословы не отрицали, что бог мог бы создать множество миров, если бы на то была его воля, но они утверждали, что единичный мир в такой же мере может содержать в себе все совершенство божественного действия, как и многие миры, вследствие чего последние были бы совершенно бесполезны.

Уже во время борьбы Галилея за коперникову систему мира католический богослов Лейтнекер писал: «Учение Коперника взрывает самые основы богословия. Если Земля — одна из многих планет, то невероятно, что как раз для нее совершилось столь великое, как об этом учит христианское учение. Раз существуют и другие планеты, то они должны быть населены: ведь бог ничего не делал напрасно. Но как же в таком случае обитатели и других планет могут происходить от Адама? Как они могли быть искуплены спасителем?»

Такие же вопросы, по их представлению «убийственные» для нового учения, предлагали коперниканцам и православные богословы. Давая смелую и остроумную отповедь этим мракобесам, М. В. Ломоносов, открывший атмосферу Венеры во время прохождения этой планеты по солнечному диску в 1761 г., в своей замечательной работе «Явления Венеры на Солнце» писал: «Некоторые спрашивают, ежели де на планетах есть живущие нам подобные люди, то какой они веры? проповедано ли им евангелие? Крещены ли они в веру христову? Сим дается ответ вопросной. В южных великих землях, коих берега в нынешние времена почти только примечены мореплавательми, тамошние жители, также и в других неведомых землях обитатели, люди видом, языком и всеми поведениями от нас отменные, какой веры? и кто им проповедал евангелие? Ежели кто про то знать или их обратить и крестить хочет, то пусть по евангельскому слову… туда пойдет. И как свою проповедь окончит, то после пусть поедет для того же и на Венеру. Только бы труд его не был напрасен. Может быть, тамошние люди в Адаме не согрешили; и для того всех из того следствий не надобно…».^[48]

Следовательно, учение о множественности обитаемых миров, развитое Бруно на основе системы Коперника, поставило церковь в чрезвычайно затруднительное положение. Недаром даже спустя три столетия после сожжения Бруно не погасла ненависть представителей церкви к этому великомученику свободной научной мысли: в 1889 г. во время торжества открытия памятника Бруно в Риме целый ряд домов духовных лиц был задрапирован в черное…

А между тем уже в конце XVII в. в пользу учения об обитаемости других планет выступил и французский мыслитель Бернар Фонтенель. Он стоял на точке зрения широко понятого коперниканства (хотя формально не порвал с католицизмом) и поэтому понимал, что органическая жизнь не является привилегией Земли. В 1686 г. он выпустил книгу «Разговоры о множестве миров», русский перевод которой сыграл большую роль в распространении учения Коперника в России. Фонтенель, который не хотел открыто вступить в конфликт с религией, в своей книге заявил, что широкое распространение органической жизни во Вселенной совместимо с верой во «всемогущество» бога. В общем у него выходило, что обитаемость многочисленных миров служит телеологическим оправданием их существования, а это бесспорно означало разрыв с антропогеоцентризмом. Фонтенель здесь шел тем же путем, что и Бруно: попав в лапы инквизиции, Бруно пытался прибегнуть к тому богословскому ухищрению, что «недостойно» для бога создание одного только мира.

Взгляд о множественности обитаемых миров отстаивал и патер Феликс: «Совершенно несообразно, — писал он, пытаясь согласовать религию с наукой, — лишать Вселенную всяких мыслящих существ, сводя ее к какой-то мрачной, глухой пустыне, где мы встречаем лишь вечную пустоту и ужасающие груды бездушного вещества. Почему лишь эта планета, которая пред беспредельностью небес то же, что капля воды перед океаном, то же, что атом вещества посреди Солнца, почему лишь эта маленькая планета одна из всего необъятного мироздания удостоилась жизни? И как можно допустить, чтобы бог забросил в этот совершенно незаметный уголок Вселенной единственных разумных существ? Нет и нет! Новейшая наука не может допустить такой гипотезы: она не откажется никогда от одержанных ею побед. От благочестия зависит рассмотреть этот вопрос и решить, желает ли оно порвать всякую связь с наукой или же идти с ней рука об руку по тем новым путям, которые она с каждым днем открывает среди небес».

Таким образом, старое представление о том, что «цель творца Вселенной» — человек, было только заменено таким же ложным представлением, будто этой целью является органическая жизнь. Впоследствии эту точку зрения особенно настойчиво высказывал астроном и поэт Камилл Фламмарион (1842―1925) — горячий пропагандист учения о множественности обитаемых миров. Он утверждал, что «жизнь есть верховная цель существования вещества, и что силы природы всегда и всюду стремятся к созданию, к поддержанию и сохранению организованных существ».^[49] Однако этой точке зрения противоречит хотя бы тот факт, что в нашей Солнечной системе большинство планет и все их спутники необитаемы. Неизбежно возникает вопрос: зачем же существует так много необитаемых миров, если, согласно религии, бог ничего не делает напрасно? Богословы, конечно, оставляют этот вопрос без ответа.

Со второй половины прошлого столетия существование многих населенных миров уже не отрицали и некоторые астрономы папского двора. Так, знаменитый астрофизик (он же и аббат) Секки (1818―1878) писал: «Что сказать об этих неизмеримых пространствах и о светилах, их наполняющих? Что думать об этих звездах, которые являются, несомненно, как и наше Солнце, центром света, тепла, предназначенных также для поддержания жизни множества существ всех видов? Нам представляется абсурдным рассматривать эти обширные области как необитаемые пустыни; они должны быть населены мыслящими существами, способными познавать, почитать и любить своего творца».

Секки, однако, счел нужным умолчать о том, что это представление должно быть «увязано» с основными догматами христианства. Обыкновенно астрономы, связанные с Ватиканом, в вопросе о жизни вне Земли придерживались тактики астронома католика Фая (1814―1902), который всячески старался поддержать библейский миф о сотворении мира «авторитетом науки» и поэтому даже пытался создать особую космогоническую гипотезу. Согласно этой гипотезе, Земля образовалась раньше Солнца и в этом заключается «исключительность» ее положения во Вселенной. Эта мысль была подсказана Фаю не научными, а религиозными соображениями — стремлением «научно оправдать» библейскую картину миротворения. Что же касается вопроса о жизни во Вселенной, то Фай заявил: «Обитаемые миры, жизнь, распространяющаяся во Вселенной, — это обширное поле для воображения, но не для науки. В этом пункте наука остается и останется немой».

Фай не был согласен с вышеприведенными словами Секки и уверял, что это фантазия, имеющая значение не для «положительной науки», а лишь для «некоторых философских направлений» и прежде всего — для материализма. «Материалисты, — писал Фай, — не сомневаются, что жизнь распространена на небесных светилах. Те же грубые силы, которые населили Землю разумными существами, находятся повсюду, везде они должны были достигнуть тех же результатов».^[50] И этот ученый католик пробовал спасти столь важную для христианства идею антропогеоцентризма при помощи соображений биологического порядка. Он уверял, что условия возникновения жизни настолько специфичны, настолько своеобразны и исключительны, настолько «многочисленны и утонченны», что невозможно утверждать множественность обитаемых миров. Но все эти уверения совершенно необоснованны и антропогеоцентризм ни в какой мере не спасают.

Как уже было отмечено, в настоящее время существование жизни вне нашей планеты допускают не только материалисты, но и идеалисты. Но только материалисты последовательны в решении этой проблемы, так как только они располагают правильным понятием не только о природе жизни, но и о происхождении живого вещества.

Трудность увязки учения о множественности обитаемых миров с догматами христианства сначала выражали следующим образом: если допустить существование человеческих существ на многих планетах, то необходимо признать, что либо эти иные человеческие роды оставались верными заповедям бога и, значит, не имели нужды в искуплении, или же что они впали в грех, как и наш человеческий род, и им надлежало быть искупленными.

При первом допущении пришлось бы признать, что планетарные человечества «безгрешны» и «чисты». Уже в силу этого допущения они освобождены от «закона труда» и, стало быть, лишены возможности развиваться и совершенствоваться. К этому, как указывает астроном Фламмарион, прибавляли, что «в таком рае не может быть и никаких добродетелей; в обители счастья и мира, например, такая добродетель, как милосердие, сострадание, не могла возникнуть и не может быть известна даже по имени; точно так же представление о правосудии, о правде может возникнуть только там, где есть неправда, об истине — лишь там, где есть ложь; даже атрибуты, или нравственные свойства верховного существа не могут быть приняты, не могут быть даже названы иначе, как лишь там, где имеется нечто неблагопристойное и лукавое; его могущество, мудрость и благость могут быть представлены только миром вещественным, управляемым естественными законами, в котором и сам человек, в своей физической природе, был бы подвержен их действию и власти».

Следовательно, первая часть приведенной выше дилеммы представляется неприемлемой для богословов, или вообще для религиозно мыслящих людей.

Если же допустить второе, а именно, что планетарные человечества так же впали в грех, как и земное человечество, и поэтому подлежали искуплению, то самое это искупление становится общим правилом и поэтому теряет свое величие и важность. Ведь по «логике» этого варианта Христос рождается чудесным образом на многочисленных обитаемых мирах, собирает учеников, страдает, воскресает, словом, как по нотам повторяет евангельскую «историю». Но если это так, если искупление и в самом деле является повторенным бесчисленное количество раз — на разных землях Вселенной, то все его единичное и исключительное значение отпадает, а вместе с тем сильно тускнеет и венец его божественности. Таким образом, вторая часть этой дилеммы тоже оказывается для богословов неприемлемой.

Конечно, богословы напрягали все усилия к тому, чтобы как-нибудь устранить это мучительное для христианства затруднение. Было предложено множество «объяснительных соображений», претендовавших на удовлетворение требования как науки, так и «благочестия». Все эти душеспасительные предложения в общем можно разбить на четыре группы.

Первая группа предполагает, что вследствие вездесущности бога, т. е. одного из свойств, неотделимых от сущности божества, «слово божье» в одно и то же время воплотилось в каждом из «преступных миров». При этом допускается, что особенности, род и продолжительность такого всеобщего воплощения были «предустановлены в предвечном совете». Значит, сын божий, Христос, должен был родиться, пострадать и умереть в одно и то же время на всех небесных землях, всех планетах, получивших вследствие этого прощение от «оскорбленного верховного существа» и приглашенных отныне «войти в радость господина своего». Таким образом, с этой точки зрения бог подобен могущественному властителю, который своим царским указом сразу освобождает из всех тюрем в один и тот же момент всех заключенных, на которых простирается его милость. Это «объяснение» настолько абсурдно, что оно почти не нашло распространения в среде богословов.

По второму «объяснению» сын божий так же должен был воплотиться на всех «грешных мирах», как воплотился он на Земле, но это было сделано не единожды, а многократно, не в одно и то же время для всех миров. Христос мог искупить все «виновные человечества» постепенно, посещая их одно за другим. Конечно, и это предположение никак не согласуется ни с церковной догмой, ни с евангельскими текстами.

Третья «теория» предполагает, что Земля — единственный мир, где человечество своим «непослушанием» впало в «немилость» у своего верховного господина. Она стремится «доказать», что божественное величие отнюдь не могло помрачиться или уменьшиться при предположении, что бог благоволил искупить эту «одну виновную людскую семью». Это мнение в середине прошлого века защищал американский проповедник Чальмерс, который отмечал, что, с точки зрения неверующего, совершенно невероятно, чтобы бог послал своего вечного сына пожертвовать жизнью за обитателей какого-то ничтожного захолустья, ибо, рассуждая по-человечески, такого рода миссия была бы слишком большой честью для такой планеты, как Земля, и такой «дар» абсолютно непонятен. Но бог в силу своей бесконечной доброты снизошел и до столь ничтожной планеты, как наша Земля.

Но и эта теория не может удовлетворить верующего, так как умаляет в его глазах роль провидения и значение искупительной жертвы. Вот почему Фламмарион, ценящий ответ Чальмерса выше других, все-таки вынужден констатировать, что «этот ответ не в состоянии убедить неверующих в действительном существовании этой великой жертвы со стороны бога». Американский же богослов A. Максвелл, возражая Чальмерсу, даже заявил, что «невозможно в одно и то же время верить в обитаемость миров и евангелие», что «только евангельское слово несомненно, а так называемые астрономические истины покоятся на зыбком песке». Он подчеркивал, что эти астрономические истины «вливают губительный яд в сердце человека», ибо они прямо ведут к атеизму!..

Четвертое «предположение» было высказано уже не профессиональным богословом, а видным английским физиком Давидом Брюстером (1781―1868) в сочинении под характерным названием: «Миров — больше, чем один, вера философа и надежда христианина». В нем этот поповствующий ученый пытается показать, что божественное воплощение произошло лишь на Земле, но оно распространяет свою искупительную силу и на все «преступные миры».

Эта «теория» была им выдвинута в ответ на вышедшую в 1853 г. анонимную книгу под названием «Множественность миров», которая, как вскоре выяснилось, принадлежала перу видного английского историка естествознания B. Уэвелля (1794―1866).

Уэвелль (он был пастором) подчеркивает, что своей книгой он хочет уменьшить смущение религиозных людей, подавленных, с одной стороны, неизмеримостью и сложностью материальной Вселенной, которые стали несомненными благодаря открытиям современной астрономии, и, с другой стороны, почти бесконечной ничтожностью человека и самого места его пребывания — Земли. Он указывает, что ничтожество это должно поражать тем более, если допустить, что не только планеты нашей системы, но и те планеты, что кружатся вокруг мириад других звезд, тоже являются аренами жизни. Религиозных людей все это должно смущать тем более, что именно такие факты и выставляют скептики в их нападках на христианство. Ведь скептики указывают на нерациональность и нелепость предположения, что творец всей необозримой обширности миров, наполняющих бесконечное пространство, интересовался специально таким ничтожным и жалким созданием, как человек, этим чрезвычайно несовершенным обитателем одного из маленьких миров, пристегнутого к солнцу второго или третьего разряда. А между тем таким именно существам, говорят скептики, бог специально будто бы и открыл свою волю несколько тысяч лет назад, хотя и оказалось, что заповедям его не повинуются и воли его не исполняют. Он посылает, однако, на благо этих созданий единственную в своем роде жертву, своего сына, и все для того, чтобы спасти небольшую горсть этих «жалких грешников» от естественных и вполне заслуженных последствий их же собственных изумительных глупостей и невыразимых преступлений! Нет, такая вера, — говорят они, — слишком нелепа и невероятна, чтобы ее могли разделять разумные существа, тем более, если допустить, что существует бесчисленное множество других обитаемых миров. И действительно, религиозным людям трудно найти сколько-нибудь основательный ответ на такие нападки, вследствие чего многие чувствуют себя в безвыходном положении и теряют всякую веру в догматы христианства. Они чувствуют себя «сидящими на рогах» следующей дилеммы: если действительно существуют целые мириады других миров, то невероятно, чтобы каждый из них имел свое специальное откровение и свою специальную жертву. С другой стороны, если во всей Вселенной мы действительно являемся единственными разумными существами и наивысшим творческим продуктом всемогущего разума, то приходится только удивляться очевидному несоответствию между творцом и его творением. И вот в результате, — заключает Уэвелль, — многие впадают в атеизм.

Уэвелль находит совершенно невозможным согласовать учение о множественности миров с «сокровенной сущностью христианства». В связи с этим он писал: «Когда нам говорят, что наш мир не более, как только один индивид между бесчисленными мирами, каждый из которых, подобно ему, представляет создание божье, что каждый из них есть вместилище жизни, что каждый из них есть жилище разумных созданий, одаренных волей, подчиненных известному закону, способных к повиновению или непослушанию подобно нам, — то совершенно безрассудно и прямо невозможно думать, чтобы наш мир был ареной проявления милосердия и благости божьей, а тем более предметом его особого заступничества, его внушений и, наконец, личного его посещения. Это все равно, что выбрать один из миллионов шаров, рассеянных в беспредельном пространстве, и предположить, что он находится в особой, исключительной чести, хотя у нас нет никаких поводов предполагать это, кроме того, что мы остановили на нем свое внимание, или кроме горделивого сознания того, что на нем живем мы. Мы должны признаться, что если религия потребует от нас допустить, что один уголок во Вселенной выделен из всех других и составляет исключение из общих правил, управляющих другими частями Вселенной, то она поставит перед нами такое требование, которое не замедлят отвергнуть все, кто изучает законы природы и чувствует перед ними удивление. Ведь Земля не могла бы оставаться нравственным и религиозным центром, как скоро она не имеет ни малейшего отличия и преимущества перед другими телами в физической Вселенной».

Считая совершенно безрассудным и нелепым верить одновременно в догматы религии и во множественность миров, Уэвелль находит неудачными примирительные предложения Чальмерса. Он пробует уверить христиан, что множественность миров не более, как сказка, миф. Обращаясь к верующим, Уэвелль говорит, что раз они верят, что бог действительно искупил человека принесением в жертву своего сына и что он действительно дал ему откровение своей воли, то не может быть никакого иного представления, кроме того, что человек есть единственный и наивысший продукт Вселенной.

Конечно, аргументация Уэвелля совершенно ненаучна, но она характерна в том отношении, что наглядно показывает невозможность примирения истинной науки с религией. Читатель книги Уэвелля ясно видит, что «примирение» науки с религией возможно лишь при помощи словесной эквилибристики. Ведь ход рассуждения Уэвелля, все направление его «аргументации» имеют своею целью «настроить» читателя на религиозный лад, внушить ему, что Земля является единственной во Вселенной планетой, способной вместить в себе «дар жизни». Уэвелль уверяет, что есть только одна возможность выйти из создавшихся тяжких для христианина затруднений, — это допустить, что одна только Земля находится в условиях, необходимых для того, чтобы быть «вместилищем жизни и мысли». Поэтому он советует не слишком рассчитывать на могущество природы и не верить тому, чтобы она могла произвести в других мирах и при других условиях живые существа, устроенные иначе, чем на Земле.

Правда, Уэвелль чувствует, что его точка зрения «умаляет значение божественного создания», ибо «вместо того, чтобы быть господином и повелителем бесконечного множества миров, перед которым преклоняются все мыслящие существа, живущие на этих миллионах шаров, бог окажется лишь творцом одного, очень маленького и весьма несовершенного мира». И он прибегает к такого рода рассуждениям: «Нужно некоторое самопожертвование, которое не является первым самопожертвованием, какое от нас потребовалось. Некогда все верили, что всемирный правитель направлял небесные сферы непосредственно сам или через своих вестников (ангелов), из которых по одному было приставлено к каждой из сфер. Но наступил момент, когда эти верования должны были исчезнуть; они были заменены гипотезой о множественности миров. Бросим же теперь и эту последнюю, как бросили некогда первую: Вселенная нисколько не потеряет в своем величии лишь вследствие того, что мы лишим ее обитателей. Величие бога заключается не в планетах, не в звездах, которые после всего сказанного не более как инертные камни или облака паров. Напротив, вещественный мир несравненно ниже мира духов; духовный мир наиболее возвышен и наиболее достоин особенных забот создателя: он сто́ит дороже, чем миллионы миллионов светил, даже если они были бы обитаемы в тысячу раз бо́льшим количеством животных, чем сколько произвела их Земля».

Астрономические факты и вытекающие из них выводы в достаточной степени извращены Уэвеллем. Но, как он ни старался, своей книгой Уэвелль оказал плохую услугу тому делу, которое защищал. Вместо того, чтобы укрепить позиции христианской религии, Уэвелль своим «исследованием», наоборот, их подорвал, ибо, сам того не замечая, он лишь еще раз дал почувствовать, что астрономические факты потрясают «здание христианского благочестия».

Интересно отметить, что даже в начале нашего века известный биолог А. Уоллес (1823―1913) (сподвижник Чарльза Дарвина в борьбе за учение об органической эволюции) в вопросе о «месте человека во Вселенной» стоял в общем на точке зрения Уэвелля. Он считал, что Солнечная система находится в самом центре звездной Вселенной и что никакая другая планета в Солнечной системе, кроме нашей Земли, не обитаема и что обитаемых планет не имеет и никакое другое солнце. Отсюда он делал вывод, что во всей Вселенной одна только Земля приспособлена к обитанию человека, заявив: «Человек — этот венец сознательной органической жизни — мог развиваться здесь, на Земле, только при наличии всей этой чудовищно обширной материальной Вселенной, которую мы видим вокруг нас». По существу, Уоллес старался воскресить антропогеоцентрическую точку зрения, но и его постигла неудача, так как его астрономические соображения опровергнуты последующими исследованиями.

С точки зрения диалектического материализма в природе материи заключено то, что она приходит к развитию мыслящих существ; но вовсе не обязательно, чтобы каждая планета была вместилищем жизни и мысли. Энгельс, указывая на колоссальную расточительность природы в отношении вещества и движения, замечает, что этот факт совершенно непримирим с геоцентрическим мировоззрением. «В солнечной системе, — писал он, — имеются, может быть, самое большее только три планеты, на которых, при теперешних условиях, возможно существование жизни и мыслящих существ. И ради них весь этот громадный аппарат!».^[51]

Но характерно то, что сами современные богословы при понятном желании поддержать точку зрения единичности, исключительности Земли во Вселенной не могут воздержаться от вопроса: «зачем же все-таки существует столько необитаемых миров?». Этот вопрос, как уже отмечено, является крайне мучительным для богословов, учащих, что «бог ничего не делал напрасно». Но они его «решают», конечно, очень «просто»: «это — тайна», ибо, мол, пути господа бога «неисповедимы».

Как было уже упомянуто, книга Уэвелля вызвала негодующую критику со стороны Брюстера, который, подобно Уэвеллю, играет, главным образом, на религиозных предрассудках читателей, то и дело оперируя пустой и фальшивой риторикой. Он считает, что «взгляды христианина согласуются с истинами астрономии», и свое положение он «доказывает» следующим образом: «Нет ни одного выражения как в Ветхом, так и в Новом завете, которое было бы несовместимо с отстаиваемою нами великою истиной: есть другие миры, подобные нашему, миры, служащие вместилищем жизни и мысли. Напротив, многие места писания очень благоприятны этому учению, а некоторые даже были бы, по нашему мнению, необъяснимы, если бы оно не было допущено как несомненная истина». Вместе с тем Брюстер «устанавливает», что большое число человечеств иных миров, подобно человечеству нашего мира, подвержено влиянию зла. Он не был согласен с Чальмерсом, который предполагал существование лишь одного только преступного мира, и считал, что любовь вечного отца к этой человеческой семье была настолько велика, что он предпочел принести в жертву своего единственного сына, чем видеть гибель своих созданий.

Брюстер допускает возможность общего, коллективного искупления всех преступных человечеств и уверяет, что «спасательное действие крестной смерти, исходя из средней планеты нашего солнечного мира, могло распространиться и на планетные племена в прошедшем, когда наступал день их искупления, а равно и на все племена будущего, когда мера времени исполнится». Вместе с тем он силится доказать, что это учение может быть согласовано с некоторыми местами Нового завета. Например, когда Христос говорит о загоне для овец и называет себя дверью этого загона, когда он говорит об овцах, которые идут за ним и знают его голос, об овцах, за которых он отдает свою жизнь, он прибавляет, что у него еще другие овцы, овцы не этого загона; что ему их тоже нужно привести; «и они услышат мой голос; и будет одно стадо и один пасущий».

Что же сказать об этом «аргументе»? По-видимому, только одно: значит, у теологов нет более солидных аргументов! Но выдумка Брюстера совершенно аналогична выдумкам Уэвелля, Чальмерса и прочих ревнителей религии. Все эти измышления только подчеркивают полнейшее бессилие религии, крушение догмата искупления.

Правда, известный пропагандист идеи множественности миров, астроном и поэт, религиозно настроенный К. Фламмарион был доволен «теорией» Брюстера. Он писал: «Эта теория, по нашему мнению, способна удовлетворить даже наиболее преданных своему учению христиан и может гораздо легче устранить в их глазах все трудности, чем странная система Уэвелля. Эта теория, как нам кажется, еще предпочтительнее той, которая предполагает, что число воплощений божьих равняется числу грешных миров, и таким образом заставляет божество нисходить к стольким человечествам, сколько оказалось вообще преступных Адамов. В этой последней гипотезе нельзя не заметить, что к величию божества и к вечной премудрости относятся слишком запросто».

Фламмарион вместе с тем сознавал, что согласовать учение о воплощении бога на Земле с учением о множественности миров не только трудно, но и невозможно. Но, не желая отказаться ни от того, ни от другого учения, он старался мыслить по старому богословскому рецепту: верю, ибо нелепо! Поэтому он считал, что все эти рассуждения кажутся ему излишними и бесплодными, которые не нужны ни для славы астрономии, ни для авторитета религии. Фламмарион пишет: «Вести споры о способе воплощения божества на планетах, о действии слова божия вне Земли… и проч. — это значит вести спор в совершенно пустом пространстве. Все, к чему могут привести такие споры, всегда… будет служить лишь к ослаблению в спорящих прежнего представления о божественном величии. Для чего же доставлять себе столько зла? Кто считает христианскую веру неподлежащей спору, — а она действительно такова, кто с благоговением относится к учению веры, кто безусловно верит, тот не может ни увеличить, ни укрепить своей веры путем споров… Если вы имеете слово божье, если вы его почитаете и перед ним преклоняетесь, то каким образом осмеливаетесь вы его выносить на научную арену?.. Вера несовместима с такими притязаниями: она или безусловна, или не существует вовсе».^[52]

Мы не будем останавливаться на разборе этого жалкого лепета, так как он совершенно откровенно свидетельствует о непримиримости христианского вероучения и научного мировоззрения. Обратимся лучше к патеру Феликсу, который в середине прошлого века с высоты церковной кафедры Нотр-Дам напрягал все силы для согласования христианского учения с современной астрономией. Хотя, подобно всем богословам, он подчеркивал, что христианское учение стоит на точке зрения геоцентризма, он все-таки идет на уступки астрономам, их учению о множественности миров, их антигеоцентризму. Обращаясь к астрономам, Феликс говорит: «Пусть будет по-вашему. Если у вас нет других причин, чтобы порвать связь с нами, то ничто не мешает нам протянуть вам руку, равно как и вам — дать руку нам. Помещайте в звездном мире столько человеческих обществ, сколько вам угодно: католическое учение относится к этому с такою терпимостью, которая вас, наверное, удивит. Оно требует от вас лишь одного — не считать этих звездных поколений человечества ни потомками Адама, ни духовным потомством помазанника божья Иисуса!»

Как это не похоже на то, что писал по этому же поводу во времена Галилея, в расцвете могущества католичества, Леказр! А между тем Леказр и Феликс принадлежали к одному и тому же «обществу Иисуса» (иезуитов), но жили в различные эпохи. Меняются времена, а вместе с ними и методы религиозного одурманивания народных масс.

Неудивительно, что в современных богословских трактатах, посвященных вопросу о космических путешествиях, мы уже не встречаемся с отрицанием жизни во Вселенной. Мы даже читаем в них о том, что на некоторых планетах, обращающихся вокруг далеких звезд, растут райские сады, где гуляют разумные существа, не знающие «первородного греха» земных людей. Церковники, стало быть, тоже сознают, что человечество ныне находится накануне практических полетов в космос — к новым мирам — и вынуждены приспособиться к этому факту.

С этой целью они обычно говорят, что астронавтика не должна беспокоить верующих, так как она, мол, нисколько не противоречит религиозному мировоззрению. В доказательство этой мысли отдельные богословы ссылаются на то, что где бы человек ни находился в мировом пространстве, он якобы все равно будет чувствовать себя творением бога.

Особенно рьяно отстаивает эту точку зрения американский пастор, профессор Дж. Файнеган в своей книге «Космос, атомы и бог», вышедшей в 1959 г. В этой книге, снабженной подзаголовком «Христианская вера в век атомной энергии и космических полетов», утверждается, что астронавтика должна привести человека «обратно к теологии». Файнеган говорит, что «человек в космическом пространстве все так же будет творением, а не творцом», что он там «по-прежнему останется человеческим существом», что ему и там будут свойственны страхи, печали и надежды. А раз так, уверяет Файнеган, то человек и в космосе «так же будет нуждаться в боге, как и всегда». Нет необходимости доказывать нелепость этого утверждения. Человек, конечно, и в космическом пространстве останется человеком, у него и там будут свои трудности и волнения. Но отсюда вовсе не следует, что он обязательно должен считать себя «рабом божьим».

Сходную с Файнеганом позицию занял западногерманский профессор богословия Г. Фольк. Он считает вполне допустимым, что человек вскоре сможет «поставить на службу бога не только Землю, но и другие небесные тела». Вместе с тем он уверяет, будто человек и в дальнейшем для своего «внутреннего равновесия» будет нуждаться в «покорности богу».

Попытки церковников по-своему истолковать успехи человека в освоении космоса по сути дела означают преуменьшение идеологической роли астронавтики. Эти попытки, как и все другие, обречены на провал: выход человека в космос свидетельствует о великом умножении сил и возможностей человека, порвавшего с религиозным мировоззрением.

Мы не случайно уделили столько внимания вопросу об отношении учения об обитаемости миров к основному догмату христианского вероучения. Под влиянием успехов астронавтики католические церковники занялись вопросом о выборе святого, являющегося покровителем космических полетов. А некоторые христианские теологи с серьезным видом обсуждают вопрос о том, как поставить на «службу богу» не только Землю, но и другие обитаемые миры. Однако приведенные примеры богословских ухищрений не только выявили характер «коперниковской ереси», но и дали нам возможность убедиться в полнейшей непримиримости христианского мировоззрения и той картиной мира, которая стала вырисовываться перед нами под влиянием крушения геоцентризма.

Глава седьмая. Попытки реабилитации геоцентризма

1

В развитии наших знаний о строении и размерах Вселенной и положении в нейЗемли можно отметить три основных, наиболее существенных этапа.

Вначале было осознано, что Земля — это планета, т. е. небесное тело, входящее в состав Солнечной системы — целой группы планет, движущихся вокруг Солнца. Потом было установлено, что Солнце — это звезда, а вся Солнечная система представляет лишь ничтожную часть галактики — колоссальной системы звезд. Наконец, оказалось, что наша звездная система — лишь чрезвычайно малая часть еще более обширной системы мира галактик — метагалактики. Бесспорно, что и метагалактика также не составляет предела Вселенной.

Первый этап непосредственно связан с именем Коперника и его великих последователей — Галилея, Кеплера и Ньютона. Мы видели, что именно с Коперника началось бурное развитие современной астрономической науки.

В настоящее время в Солнечной системе известно девять больших планет, причем три из них (Уран, Нептун, Плутон) невидимы невооруженным глазом и были открыты в разное время с помощью телескопа. Земля — это как бы двойная планета, так как вокруг нее обращается Луна, довольно большой спутник, который по объему в 50 раз, а по массе в 80 раз меньше земного шара. Что же касается других планет, то у большинства также имеются свои луны — у Юпитера их 12, у Сатурна 9 лун, так что каждая из этих планет представляет как бы миниатюрную Солнечную систему. Два же спутника Юпитера, каждый в отдельности, по размерам превышают не только нашу Луну, но и планету Меркурий, наименьшую из больших планет.

Планеты Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун гораздо больше и массивнее Земли. Так, Юпитер, самая большая из этих планет, превышает земной шар по объему в 1312 раз и по массе в 317 раз. Самое большое тело Солнечной системы — Солнце, так как по объему оно больше Земли в 1 300 000 раз, а Юпитера в 1000 раз. Что же касается массы Солнца, то она превосходит массу Земли в 330 000 раз, а массу всех планет, вместе взятых, в 750 раз.

Одной из особенностей Солнечной системы являются ее очень большие размеры. Земля, третья планета от Солнца, отстоит от него на расстоянии почти 150 миллионов километров. Крайняя же планета Плутон примерно в 40 раз дальше отстоит от Солнца, чем Земля, так что радиус Солнечной системы составляет около 6 миллиардов километров. Земля находится на расстоянии 200 солнечных радиусов, а Плутон в 8000, и планеты занимают ничтожно малую часть пространства Солнечной системы.

Орбиты планет имеют форму эллипса, но в общем мало отличаются от окружностей, вследствие чего расстояния планет от Солнца колеблются в сравнительно небольших пределах. При этом характерно, что орбиты планет лежат очень близко к одной плоскости, почти совпадающей с плоскостью экватора Солнца, так что всю Солнечную систему можно считать плоским образованием. Замечательно и то, что обращение всех без исключения планет вокруг Солнца происходит в одном и том же направлении, совпадающем с направлением вращения самого Солнца вокруг своей оси.

Природа планет различна, т. е. на них имеются неодинаковые физические условия: на одних теплее, чем на Земле, на других холоднее; на одних есть атмосфера, хотя и другого состава, чем у Земли, на других ее нет. Особый интерес представляют наши ближайшие соседи — Венера и Марс, так как по своим физическим свойствам они во многих отношениях приближаются к Земле, и поэтому обсуждается вопрос о возможности на этих планетах органической жизни.

Мы видели, что благодаря Копернику геоцентризм был заменен гелиоцентризмом, т. е. стали считать, что в центре Вселенной находится Солнце как главное тело Солнечной системы. Хотя Бруно и утверждал, что каждая звезда является солнцем, в течение долгого времени очень мало знали о природе, размерах, массе и т. д. звезд, и поэтому не была ясна роль, которую играет Солнце в звездном мире. На втором из упомянутых выше этапов развития наших знаний о Вселенной (он начался в конце XVIII в.) была создана новая отрасль науки о небе — звездная астрономия, которая и разрешила вопрос о месте звезд в картине мироздания.

Оказалось, что расстояние от нас до ближайшей к нам звезды, названной Проксима, составляет около 40 миллионов, помноженных на миллион километров. Значит, эта звезда отстоит от Солнца почти в 7 тысяч раз дальше планеты Плутон, так что в это расстояние вместилось бы около 350 °Cолнечных систем, уложенных в один непрерывный ряд. Если расстояние, отделяющее Землю от Солнца, свет пробегает лишь немногим более, чем за 8 минут, то от самой близкой звезды свет доходит в четыре с половиной года.

С 1838 г., когда началось определение расстояний до ближайших к нам звезд, стало ясно, что все звезды являются солнцами. Это огромные раскаленные тела, расстояния между которыми в миллион раз превосходят их поперечники. Установлено, что в мире звезд царит весьма большое разнообразие, т. е. все они отличаются друг от друга либо массами, либо объемами, либо светимостью, либо тем, другим и третьим одновременно. Эти тела только кажутся неподвижными, а в действительности они, как и Солнце, перемещаются друг относительно друга обычно со скоростью десятков километров в секунду.

Все звезды, которые мы видим как отдельные светящиеся точки (в том числе, разумеется, наше Солнце), образуют одно целое, т. е. входят в состав колоссальной системы. Астрономы назвали ее Галактикой (от греческого слова «галактикос» — молочный), так как мы наблюдаем ее в виде Млечного Пути — серебристой полосы, тянущейся через весь небосвод. Эта звездная система напоминает светящийся «остров» в темном океане, причем она содержит не меньше 100 миллиардов звезд. Размеры этой системы огромны: световой луч, летящий со скоростью 300 тысяч километров в секунду, пересек бы ее примерно в 100 тысяч лет.

Третий этап в развитии наших знаний о Вселенной начался буквально на наших глазах и привел к возникновению еще одного раздела науки о небе — внегалактической астрономии.

Оказалось, что существуют такие области космического пространства, где основными мировыми образованиями являются уже не планеты и даже не отдельные звезды, а галактики, состоящие из многих миллиардов звезд. По-видимому, характерной чертой в распределении галактик является их тенденция к скучиванию, к образованию скоплений. В связи с этим астрономическая наука уже подходит к вопросу о строении «сверхсистемы» галактик — метагалактики.

Все эти достижения астрономической науки имеют огромное идеологическое значение. Они ярко свидетельствуют о справедливости широко понятого коперниканства, резко противоречащего библейско-евангельскому представлению о мире. Следовательно, теперь уже просто нелепо думать о том, что Земля занимает во Вселенной какое-то особенное, исключительно место.

Несмотря на это, борьба с коперниканством в рамках классово-антагонистического общества не прекращается, хотя и принимает самые различные формы. Совершенно понятно, что она является лишь выражением исконной борьбы между наукой и религией. Эта вражда двух направлений человеческой мысли не исчезнет до тех пор, пока не будут уничтожены все те социальные условия, которые порождают и поддерживают религию. Борьба науки с религией — это не чисто идейная борьба, ведущаяся лишь в области мысли: она стоит в глубочайшей связи с определенными социально-экономическими условиями. Классовые интересы буржуазии заставляют многих буржуазных ученых выступать в роли «дипломированных лакеев поповщины», искать новые пути «примирения» религии с наукой. В действительности, как это ясно само собой, такое «примирение» сводится к извращению и фальсификации истинно научного мировоззрения.

Уже на примере физика Брюстера мы могли убедиться в том, что даже представители естествознания нередко пытаются исказить и обезвредить научные выводы, противоречащие религиозному мировоззрению. На основании такого рода фактов церковники заявляют, что верующими являются не только малообразованные люди, но и знаменитые ученые, что якобы доказывает, что религия вполне совместима с наукой. Нечего и говорить о том, что религиозность таких ученых свидетельствует об их непоследовательности, т. е. недостаточной логичности, так как объективно выводы их науки с неизбежностью ведут к материализму, а тем самым и к атеизму. Чем же вызвана эта их непоследовательность?

Прежде всего, надо иметь в виду социальное окружение ученых, влияние на них предрассудков среды, в которой им приходится жить и вращаться. Ведь в эксплуататорском обществе ученые, как правило, являются выходцами из среды господствующих классов, заинтересованных в сохранении религии, и это сильно мешает им критически относиться к религиозным представлениям. Однако дело не только в этом, а в том еще, что ученому, сделавшему открытие в той или иной области знания, всегда приходится сталкиваться с различными вопросами общетеоретического характера, т. е. с вопросами, имеющими отношение к формированию мировоззрения в целом — с философскими вопросами. Но правильный ответ на эти вопросы даст лишь единственная научная философия — диалектический материализм, который до конца изгоняет из мировоззрения религиозные моменты. Эта философия — теоретическая основа коммунистических партий — неприемлема для многих ученых буржуазных стран по политическим соображениям, и поэтому они нередко остаются в плену религиозного мировоззрения.

Таким образом, ясно, что вопросы мировоззрения партийны, а вследствие этого широкие научные обобщения, неразрывно связанные с интересами определенных групп, имеют классовый характер. Во всяком случае учение Коперника, положившее начало современной астрономии, имело не только научное, но и политическое значение. Ведь, сокрушая авторитет церкви в вопросах науки, оно помогало всем тем, кто стремился к уничтожению феодализма. Церковь боялась, что если народные массы узнают о ложности библейского учения о Вселенной, то они могут усомниться и в учении церкви о том, что один и тот же бог создал Солнце, чтобы оно служило для освещения Земли и повелел рабам беспрекословно служить своим господам.

Победа «коперниковской ереси», зародившейся в астрономической науке в самом конце средневековья, была связана с победой буржуазного общества. Это общество, придя на смену крепостническому, было заинтересовано в прогрессе точных наук, так как оно нуждалось в развитии производительных сил.

В результате победы буржуазии церковь вынуждена была приспособиться к новым общественным условиям, к успехам науки и техники. Примирилась она и с учением Коперника, но, как мы видели, оставалась очень недовольна теми выводами, которые неизбежно связаны с отрицанием антропогеоцентризма. Поэтому богословам было весьма по душе то обстоятельство, что время от времени появлялись наивные чудаки или же просто ловкие шарлатаны, которые с «ученым видом» внушали, будто учение Коперника заключает в себе массу вопиющих противоречий и, следовательно, все еще окончательно не доказано.

В этом отношении особенно характерна позиция немецкого педагога доктора Карла Шепфера, который цель своей жизни усматривал в опровержении коперниканства. В целом ряде лекций, брошюр и книг в 60-х годах прошлого века этот «доктор» уверял, что учение Коперника не что иное, как «ученое шарлатанство последнего времени», что учение это якобы завело ученых в безвыходный тупик, что астрономия должна вернуться к докоперниковскому, религиозно-библейскому представлению о неподвижности Земли в центре Вселенной. Шепфер не скрывал того, что его «критика» коперниканства «вызвана исключительно религиозными соображениями», так как отрицание антропогеоцентрического мировоззрения означает отказ от ряда основных положений всякого вероучения. Он подчеркивал, что хотя «библия не учебник естествознания», нельзя вместе с тем забывать, что вся «философия» «священного писания» основана на идее единичности Земли во Вселенной и на представлении, что человек — венец творения. Поэтому Шепфер говорил, что если прав Коперник, то «библия — это не более как простая книга, некоторые места которой можно при случае игнорировать, как стесняющие свободу мышления». Одновременно с Шепфером сходные антикоперниковские идеи выдвинул английский «критик» Моррисон, который попросту пытался оправдать астрологию.

В нападках на учение Коперника не было недостатка и в России. Так, в изданной в Москве в 1815 г. анонимной книге «Разрушение коперниковой системы» (автором ее, как недавно выяснилось, был православный священник И. А. Сокольский) учение Коперника объявляется «произвольным вымыслом», который «противоречит здравому смыслу и всеобщим истинам». Даже в 1914 г. вышла брошюра монаха Немцова под заглавием «Круг земли неподвижен, солнце ходит». Она снабжена таким подзаголовком: «Доказано из книг священного писания и из творений святых отцов». В сущности же никаких доказательств в пользу неподвижности Земли и движения Солнца вокруг Земли этот монах, конечно, не приводит, ограничиваясь лишь чисто религиозными «свидетельствами». И все же в том же году эта безграмотная брошюра вышла вторым изданием и никто из православных богословов не указал ее автору на несуразность его затеи.

Несмотря на то, что в XIX в. в России не было запрета учения Коперника, среди православных богословов было немало противников этого учения. Если одни церковники пробовали согласовать учение Коперника с библейской картиной мира, то другие прямо приветствовали всевозможные попытки опровержения этого учения. Поэтому они в 1876 г. выпустили перевод книги Шепфера «Противоречия в астрономии, проявляющиеся рядом с принятием системы Коперника и исчезающие при гипотезе ей противоположной» и заявили, что она «достойна научного интереса и серьезного внимания читающей публики». Однако читатели (в том числе и религиозно настроенные) хладнокровно отнеслись к этой книге, выпущенной в количестве 1200 экземпляров, — она расходилась чрезвычайно медленно.

В своей книге Шепфер с «божьей помощью» брался окончательно опровергнуть учение Коперника, так как, в согласии с религиозно-библейским представлением о единичности Земли во Вселенной, не хотел мириться с представлением, что Земля является лишь одной из планет. Шепфер говорил астрономам: «Снимите опалу с нашего земного шара, освободите его от позора планетизма!». Он не только пытался доказать, что учение Коперника якобы не справилось с выдвинутыми против него возражениями, но и попросту отвергал все достижения современной астрономии: законы Кеплера, закон всемирного тяготения, годовые параллаксы звезд, спектроскопию небесных тел и т. д. Шепфер уверял, что «современные астрономы знают о небе столько же, сколько знали о нем в древности» и что все наши заключения о движениях, расстояниях, размерах, массах, температурах, составе и т. д. небесных тел «представляют собой не более, как пустые мечты пылкого детского воображения». При этом он пророчествовал: «Придет время, когда астрономы вернутся к геоцентрической системе, т. е. когда они будут считать, что Земля является центральным телом Вселенной, около которого сосредоточивается движение всех светил».

Не останавливаясь на «аргументации» Шепфера и ему подобных, отметим, что судьба всякой научной гипотезы решается практикой, в том числе, разумеется, опытом и наблюдением, опровергающими или подтверждающими вытекающие из нее выводы. Система Коперника нашла особенно блестящее подтверждение в замечательных открытиях двух выдающихся астрономов — Леверье и Адамса. Они независимо друг от друга на основании небесной механики Ньютона — Лапласа в 1846 г. не только теоретически доказали, что должна существовать еще одна, неизвестная до тех пор планета (Нептун), но и определили посредством вычислений место, занимаемое ею в пространстве, причем астроном Галле вскоре действительно нашел эту планету примерно на указанном месте. Немного раньше, в 1837 г., знаменитый русский астроном В. Я. Струве (1793―1864) определил годовой параллакс одной звезды, т. е. угол, под которым со звезды виден радиус (полуось) земной орбиты. Вскоре этот угол был определен у многих других звезд, а он есть не что иное, как отражение на небе действительного движения Земли вокруг Солнца.

Запуск искусственных спутников Земли и космических ракет, открывший новую эру космических полетов, воочию показал, что запоздалые защитники антропогеоцентризма типа Шепфера оказались очень уж плохими пророками. Верно лишь то, что и после Коперника Земля продолжала оставаться основной платформой, на которой были расположены наши наблюдательные устройства, т. е. она оставалась той «системой отсчета», с которой производились наблюдения небесных тел. Ибо в какой бы «системе отсчета» астрономы ни производили теоретические расчеты движений небесных тел, им было необходимо в конце концов привести результаты этих расчетов к системе, связанной с Землей, для того, чтобы сравнить с результатами наблюдений, т. е. применить критерий практики.

«Таким образом, — отмечает выдающийся советский астрофизик В. Амбарцумян, — геоцентризм оказался преодоленным и в практическом отношении. Мы стали смотреть на космос, на окружающий нас мир и на многие практические вопросы с гораздо более широкой точки зрения, чем до сих пор. Больше того, создание искусственных спутников Земли и искусственной планеты, огромные перспективы, которые сейчас открываются в области межпланетных сообщений, дальнейшее освоение космического пространства ставят перед нами такую большую проблему, как проблема взаимоотношений человека с космосом, с гораздо более обширным миром, чем тот, в котором он жил и на который воздействовал до сих пор».^[53]

Следует отметить, что одной из форм борьбы фидеистов с коперниканством является стремление реабилитировать докоперниковские воззрения путем создания каких-то других вариантов антропогеоцентризма. Так была сделана попытка доказать, что хотя Земля и не занимает центрального положения в Солнечной системе, но она все же является центром еще более колоссальной космической системы — Галактики, ибо, мол, Солнце, вокруг которого обращается Земля, находится в центре всей звездной системы. В основу этого «доказательства» был положен установленный великим астрономом В. Гершелем (1738―1822) факт, что «звездная плотность», т. е. число звезд различной яркости в единице объема пространства, убывает по всем направлениям от того места, где находится Солнце. А между тем наше Солнце — самая обыкновенная звезда, и поэтому невероятно, чтобы оно случайно оказалось в центре всей огромной звездной системы.

Хорошо понимал это и сам Гершель, так что он, конечно, не был геоцентристом. Но в то время не было данных ни о расстояниях до звезд, ни об их светимости, и поэтому предположение о том, что Солнце находится в центре Галактики, было для него неизбежной условной предпосылкой.

Неправильность представления о центральном положении Солнца в Галактике впервые выявил В. Я. Струве. Он показал, что уменьшение звездной плотности по мере удаления от Солнца — это кажущееся явление, и вызвано оно поглощением света в межзвездном пространстве. Теперь мы знаем, что действительной причиной «космического поглощения света» является газово-пылевая материя, рассеянная в мировом пространстве. Так окончилась неудачей еще одна попытка «обосновать» в модернизированном виде представление об особенном положении Земли во Вселенной.

Однако и после этого фидеисты не прекращали своих ухищрений, хотя они уже не берутся отстаивать геоцентризм в его старом первозданном виде. Во второй половине XIX в. и в самом начале XX в. они стали настаивать на том, что наша Галактика якобы является «единственной» во Вселенной, что за ее пределами уже нет никаких космических образований. Это отражение идеализма в астрономической науке привело к представлению, будто спиральные туманности находятся в системе Млечного пути, а не за ее пределами, так что эта звездная система является единственным «островом» в мировом пространстве. Но с 1924 г. — после открытия выдающегося американского астронома Э. Хаббла и дальнейших исследований — этот взгляд потерпел крах: стало ясно, что спиральные туманности являются отдельными галактиками, т. е. имеют звездную природу и находятся далеко за пределами нашей Галактики. С тех пор существование несчетного количества других галактик и рядовой характер нашей Галактики является неоспоримым фактом — общеобязательной истиной для всех людей — даже для фидеистов.

В начале XX в. выяснилось, что знаменитая гипотеза Канта — Лапласа об образовании планетной системы не в состоянии объяснить ряд фактов и, следовательно, содержит некоторые неправильные положения. В связи с этим появились новые представления о процессе образования планет, и за некоторые из них буквально ухватились фидеисты. Они предприняли ряд попыток доказать уникальность, исключительность, единичность Солнечной системы во всей Галактике и тем самым создать какую-то новую, своеобразную форму геоцентризма.

Дело в том, что из новых космогонических гипотез большой популярностью в течение примерно двух десятилетий пользовалась гипотеза видного английского астронома Дж. Джинса. Эта гипотеза покоится на представлении, что для образования нашей планетной системы якобы нужны были совсем особые условия, которые были порождены случайно некоторой массивной звездой. Именно, звезда в своем движении пролетала настолько близко от Солнца, что оказала на него сильное приливное (притягательное) влияние, вырвав из него часть вещества в виде огромной струи, которая впоследствии распалась на отдельные массы, или «комки» — планеты. Выходит, будто наши планеты возникли после Солнца совершенно случайно и при стечении исключительных, практически неповторимых обстоятельств. Ведь расчеты показывают, что в среднем каждая звезда сближается с другой на расстояние меньшее, чем от Земли до Солнца, только однажды в несколько тысяч миллиардов лет, т. е. в такой промежуток времени, который, примерно, в тысячу раз больше возраста Земли! Улитка, ползущая в произвольном направлении из Москвы, имеет больше шансов встретиться с улиткой, ползущей из Харькова, чем наше Солнце — столкнуться с ближайшей звездой…

Согласно гипотезе Джинса, рождение планет очень далеко от нормального хода жизни звезд, — «это ненормальное и чрезвычайно редкое явление». Выходит, будто планетная система представляет собою исключительное явление в ходе звездной эволюции, т. е. чуть ли не единственное явление во Вселенной. На этом «основании» астроном аббат Маджини даже заявил, будто рождение нашей планетной системы произошло в результате особого божественного предначертания. А отсюда, конечно, недалеко до вывода, что Вселенная существует только для Земли, что человек — избранное творение бога и занимает особое место во Вселенной.

Гипотеза Джинса в известной мере представляла собою не что иное, как антропогеоцентризм, так как она ведет к мысли, что жизнь могла возникнуть только в Солнечной системе, а именно — на Земле. Сам Джинс, идя навстречу сторонникам поповщины, писал: «Когда мы думали о каждой звезде, как о центре системы, создающей жизнь, человеческая жизнь казалась ничтожной; она составляла невообразимо ничтожную частицу всей жизни Вселенной». Новый взгляд, по его словам, заставляет нас считать, что жизнь на Земле составляет подавляющую часть всей жизни во Вселенной.

В настоящее время уже не подлежит сомнению, что взгляды Джинса об образовании планет, столь широко пропагандируемые фидеистами, не имеют под собой научной основы. С одной стороны, выяснилось, что они неправильны с механической точки зрения, ибо значительная часть вырванного из Солнца вещества упала бы обратно, а оставшиеся части обращались бы вокруг Солнца сравнительно близко от него по сильно вытянутым орбитам, совершенно не похожим на планетные. В этом случае планетная система имела бы прямо-таки крошечные размеры: самая удаленная планета (Плутон) была бы значительно ближе к Солнцу, чем самая близкая (Меркурий). С другой стороны, астроном Э. Хольмберг в 1937 г. на основании своих исследований видимых смещений ряда наиболее близких к нам звезд (изменений в величинах параллаксов этих звезд) установил наличие около них невидимых спутников. При этом Хольмберг определил массы темных спутников звезд и показал, что они являются планетоподобными телами, так как их массы оказались близкими к массе Юпитера.

Работы этого астронома были подтверждены другими исследователями и нанесли сокрушительный удар по выводам Джинса об исключительности Солнечной системы, являясь блестящим подтверждением правоты Бруно. Ведь они привели к неоспоримому заключению, что планетные системы представляют широко распространенное явление в звездном мире. Сам Джинс в 1943 г. незадолго до смерти писал, что большой процент звезд должен иметь планеты и что «жизнь гораздо более распространена во Вселенной, чем мы думали».

На примере астронома Фая и биолога Уоллеса мы видели, что одно время фидеисты старались спасти некоторые докоперниковские стороны своего мировоззрения не столько на почве астрономии, сколько на почве биологии, солидаризируясь лишь с идеалистическими (в данном случае виталистическими) воззрениями. Исходя из того, что жизненные явления специфичны и своеобразны, они уверяли, будто жизнь могла возникнуть только при исключительно благоприятных условиях, которые имели место лишь на Земле. Однако витализм настолько дискредитирован наукой, что в наши дни даже идеалистически мыслящие ученые уже не говорят о том, что Земля является единственной обителью жизни во Вселенной.

Из представления о единстве материи и законов ее движения следует, что в процессе образования планетных систем в различных местах Вселенной должны возникать тела, которые по своим свойствам близки к нашей Земле. В таком случае на многих из этих тел раньше или позже должны создаться и такого рода специальные условия, которые необходимы для возникновения и поддержания жизни.

Было бы, конечно, неправильно думать, что на других мирах жизнь развивалась по «земному образцу», так как каждый мир имел свои своеобразные свойства, и в зависимости от этих свойств жизнь должна была развиваться своим путем, отливаться в разные формы.

Энгельс, отметивший, что «вместе с… первой клеткой была дана и основа для формообразования всего органического мира»,^[54] подчеркивал: «…материя приходит к развитию мыслящих существ в силу самой своей природы, а потому это с необходимостью и происходит во всех тех случаях, когда имеются налицо соответствующие условия…».^[55] Энгельс указывал, что формирование органического мира, вплоть до возникновения «мыслящего» существа, совершается необходимо, ибо «…материя в своем вечном круговороте движется согласно законам, которые на определенной ступени — то тут, то там с необходимостью порождают в органических существах мыслящий дух».^[56]

Таким образом, возникновение в органическом мире мыслящего духа является необходимостью, но эта необходимость осуществляется лишь тогда, когда «имеются налицо соответствующие условия», которые не обязательно везде и всегда одинаковы. А так как условия во Вселенной очень разнообразны, то органическое развитие на той или иной планете не есть нечто автоматическое, механически повторяющееся: на каждой из них, в зависимости от условий, оно должно принять свою особую, своеобразную форму.

Важно то, что материя из себя при определенных условиях порождает живые тела, что жизнь не есть исключительное явление во Вселенной. Энгельс писал, что «…как бы долго ни длилось время, пока в какой-нибудь солнечной системе и только на одной планете не создались условия для органической жизни; сколько бы бесчисленных органических существ ни должно было раньше возникнуть и погибнуть, прежде чем из их среды разовьются животные со способным к мышлению мозгом, находя на короткий срок пригодные для своей жизни условия, чтобы затем быть тоже истребленными без милосердия, — у нас есть уверенность, что материя при всех своих превращениях остается вечно одной и той же, что ни один из ее атрибутов никогда не может быть утрачен и что поэтому с той же самой железной необходимостью, с какой она когда-нибудь истребит на земле свой высший цвет — мыслящий дух, она должна будет его снова породить где-нибудь в другом месте и в другое время».^[57]

2

Буржуазия давно уже забыла о том, что она когда-то была революционным классом и, добиваясь власти, борясь с феодализмом, защищала и поддерживала коперниканство. В борьбе с пролетариатом буржуазия заключает все более и более тесный союз с поповщиной, возвращается вспять к феодальной идеологии и воскрешает разного рода мертвые, докоперниковские идеи. В самое последнее время с этой целью особенно используется, с одной стороны, махистская философия, уже давно разгромленная марксизмом, и, с другой стороны, теория относительности Альберта Эйнштейна (1879―1955).

В некоторых популярных астрономических книгах (например, Клейна) не только указано на то, что Осиандер рассматривал учение Коперника как удобную для астрономических вычислений гипотезу, которую не следует считать ни истинной, ни вероятной, но и отмечается, что этот взгляд «вполне соответствует воззрениям современного естествознания». Но это утверждение неверно: «современное естествознание», поскольку оно научно, не фальсифицировано, не может встать на точку зрения Осиандера, так как несомненно то, что Земля действительно совершает суточное и годовое движения. Верно лишь то, что отдельные представители буржуазной мысли стали на точку зрения Осиандера и лозунгом точных наук объявляют: назад к тем авторитетам идеализма и метафизики, на мнения которых опиралось средневековье!

К числу этих ученых нужно отнести прежде всего видного представителя махизма (эмпириокритицизма), историка физических наук Пьера Дюгема (1861―1916). Он доказывал, что точная наука возвращается к принципам средневековой науки, что она ставит своей задачей не объяснение действительности, а лишь описание видимости.

Несмотря на свои оговорки, Дюгем в сущности оправдывает схоластику: он уверяет, что инквизиторы были правы, когда «советовали» Галилею отказаться от своего учения о движении Земли вокруг Солнца, ибо, мол, никакая научная теория не может проникнуть в природу явлений, объяснить действительность, выяснить то, что есть на деле. С точки зрения Дюгема и других махистов, вопрос о том, что вокруг чего движется, есть вопрос не научный, не астрономический, а натурфилософский. Дюгем уверяет, что «возражения» против Галилея со стороны Беллармина и Урбана VIII не были серьезно опровергнуты с тех пор, как они были опубликованы. В факте замены старых физических теорий новыми Дюгем видит доказательство того, что «истина была на стороне Осиандера, Беллармина и папы Урбана VIII, а не на стороне Кеплера и Галилея».

Итак, в начале двадцатого столетия нашелся видный ученый, который, действуя в соответствии с интересами католически настроенных кругов французской буржуазии, оправдывает точку зрения инквизиции в ее борьбе с коперниканцами. Дюгем не выступает в защиту неподвижности Земли и обращения Солнца вокруг нее, но если бы он нашел, что такая гипотеза более удобна для математического описания наблюдаемых явлений, то он, не задумываясь, признал бы Землю неподвижной. Во всяком случае Мах, глава философии «чистого описания» явлений, также утверждал, что учение Коперника лишь «проще и практичнее» учения Птолемея, но что «оба учения одинаково правильны». Однако, как уже было отмечено, простота и практичность учения Коперника вызваны только тем, что оно соответствует действительности, т. е. является объективной истиной.

Дюгем не является исключением. Чем реакционнее становится буржуазия, тем чаще появляются ученые, которые в целях подкрепления реакционной идеологии тянут назад, к средневековью. Так, физик-махист Ф. Франк в речи на съезде физиков в 1929 г. заявил: «В точке зрения инквизиции можно найти нечто соответствующее точке зрения современной теории относительности, согласно которой „нельзя сказать, что Земля „на самом деле“ движется, а Солнце стоит“». Точно так же свою книгу о теории относительности физик Райс закончил следующей антинаучной сентенцией: «Человек начал свою научную жизнь с убеждения в абсолютной неподвижности Солнца; Ньютон смел эти представления — не стало ничего неподвижного. Теперь же для нас решительно все равно — что считать неподвижным и что „подвижным“. Мы можем выбрать все, что нам угодно, и признать неподвижным для нас. Наша Земля пригодна для этого ничуть не меньше, чем любое другое тело, даже еще лучше, так как для нас во многих отношениях удобнее именно ее считать неподвижной».

Не подлежит сомнению, что физик Эйнштейн — творец теории относительности — принадлежит к числу великих реформаторов естествознания. Но было бы неправильно думать, что его теория относительности пользуется в настоящее время исключительной популярностью в буржуазных странах только за ее несомненно большие научные достоинства. Главное здесь в том, что многие из идеологов буржуазии увидели в этой теории средство, позволяющее попытаться в какой-то мере гальванизировать труп библейского мировоззрения и таким образом по существу начать своеобразный пересмотр процессов Бруно и Галилея и реабилитацию отношения инквизиции к коперниканству. Ведь они заявляют, что с точки зрения этой физической теории системы Птолемея и Коперника якобы принципиально равноценны или равноправны, так что невозможно решить, движется ли Земля или же она неподвижна. Выходит, будто противоположение «кажущегося» движения Солнца «истинному» движению Земли лишено всякого реального основания, т. е. основное положение Коперника не имеет никакого смысла.

В 1947 г. физик-идеалист Ангус Эрмитейдж выпустил книгу под весьма характерным названием «Солнце, остановись!» В ней он уверяет, что с точки зрения теории относительности якобы все равно, что сказать: «Земля неподвижна, а весь остальной мир вокруг нее обращается», или же «Земля вращается, а весь остальной мир неподвижен». В связи с этим он отрицает новаторскую роль Коперника в астрономии и утверждает, будто Коперник не сделал никакого великого открытия, а лишь выбрал другую «систему отсчета» — другую систему координат. «Коперник, — пишет он, — сделал выбор, а не открытие, когда он решил считать планеты обращающимися вокруг Солнца, как центрального тела».

Реакционный смысл такого рода выводов из теории относительности довольно откровенно выразил физик-идеалист Ауэрбах, который, касаясь систем Птолемея и Коперника, писал: «В основе старого воззрения лежала вера, основанная на библии; новое учение ей противоречило, и потому через 100 лет после Коперника выдающийся защитник его учения Галилей должен был отречься от него, хотя и формально. Было бы, однако, совершенно неправильно, как это сотни раз делалось в книгах и на словах, различать системы Птолемея и Коперника по тому признаку, что первая из них ложная, а вторая истинная: обе системы верны, поскольку они точно описывают наблюдаемые явления, но каждая из них имеет смысл только относительный, не высказывает ничего абсолютно».^[58]

Особенно подробно развит этот взгляд у французского астронома Шарля Нордмана, который в двадцатых годах обсуждение вопроса о том, «вращается ли Земля», начинает следующими словами: «Я знал одного старого ученого, который, желая решительно поддержать какое-либо мнение и показать его неоспоримую очевидность, имел обыкновение прибавлять: „Это так же верно, как то, что Земля вращается“. Теперь ему пришлось бы отказаться от этого выражения, потому что эта старая проблема, считавшаяся со времени Галилея бесповоротно решенною, удивительным образом вновь становится загадкой. Едва ли нужно говорить о том, что сказочная птица феникс, сгоравшая и внезапно воскресавшая из пепла, чтобы унестись ввысь, не соответствует какой бы то ни было зоологической действительности. Но она представляет собой чрезвычайно подходящий символ для истории развития многих вопросов, в частности вопроса о вращении Земли».^[59]

Нордман уверяет, что накопленные в течение трех столетий и «хорошо согласованные между собой» доказательства движения Земли «не являются доказательствами в точном смысле слова», что спор о движении Земли был основан на «огромном недоразумении», на «неправильной постановке вопроса» и что «вся задача в целом должна решаться с самого начала на новых основаниях». «Теория относительности Эйнштейна, — говорит он, — и поставила эту древнюю задачу, считавшуюся окончательно разрешенной, в совершенно непредвиденную плоскость». Что же касается процессов Галилея, то свое мнение Нордман выражает следующим образом: «Галилей был прав, но и его противники — я рассуждаю, разумеется, с научной точки зрения — не были неправы. Как показали Эйнштейн и его предшественники, правота одного отнюдь не влекла за собой неправоты других, и наоборот… Таким образом, в конце концов теория относительности дает нам полезный урок взаимной снисходительности и терпимости в вопросе, который обсуждался столь напрасно, столь яростно и столь долго. Вращается ли Земля? Да, если это нам удобно; нет, если это вам не нравится…».^[60]

Сам Эйнштейн в вопросе о движении Земли занял примерно такую же позицию, и это — одна из серьезнейших ошибок, допущенных им при интерпретации своей теории. Например, в своей книге, дающей популярное изложение «принципа относительности», Эйнштейн пишет: «Строго говоря, нельзя сказать, что Земля движется… Принципиально такая система [признание подвижности Земли], согласно общей теории относительности, совершенно равноценна всякой другой». Значит, он тоже считал, что благодаря теории относительности борьба между воззрениями Птолемея и Коперника потеряла свой прежний смысл.

Что Эйнштейн продолжал стоять на этой точке зрения видно хотя бы из того, что в 1938 г. Эйнштейн и Инфельд в книге «Эволюция физики» высказались в том смысле, что эта борьба не возникла бы, если бы церковники и коперниканцы сумели, в согласии с теорией относительности, сформулировать физические закономерности так, чтобы эти закономерности остались верными для любой системы координат, движущихся произвольно относительно друг друга. «Любая система координат, — пишут они, — могла бы применяться с одинаковым основанием. Два предположения: „Солнце покоится, а Земля движется“ и „Солнце движется, а Земля покоится“ — означали бы просто два различных соглашения о двух различных системах координат… Это, в самом деле, оказывается возможным!»^[61]

Итак, в XX в., в эпоху гигантских успехов той науки, основания которой были положены учением Коперника о движении Земли, возник спор о том, имел ли смысл конфликт между сторонниками геоцентрической и гелиоцентрической систем мира. Можно ли после этого сомневаться в том, что наука партийна, что и физико-математические науки (астрономия, механика и т. д.) имеют классовый характер, подвергнуты влиянию определенных общественных интересов?!..

Следует, однако, иметь в виду, что этот спор возник в начале XX в. независимо от эйнштейновской теории относительности. Это обстоятельство представляет интерес для истории науки, и поэтому мы уделим ему некоторое внимание.

3

Еще в 1902 г., до провозглашения Эйнштейном своей теории, знаменитый математик Анри Пуанкаре (1854―1912) в книге «Наука и гипотеза» довольно подробно обсуждал вопрос об относительности движения. Результат своих рассуждений он выразил в следующей формуле: «Два предложения — „Земля вертится“ и „удобнее предположить, что Земля вертится“ — имеют один и тот же смысл и являются тождественными между собой: первое выражает собой решительно то же самое, что и второе». Это заявление Пуанкаре вело к мысли, что утверждение о движении Земли вовсе не соответствует объективной истине, что оно означает лишь субъективное удобство для человека, который не может знать, что в действительности (объективно, независимо от нас) происходит в природе. Такое заключение (оно вполне гармонировало с защищаемой Пуанкаре ошибочной концепцией — «философией удобства») сразу было подхвачено обскурантами, католическими мракобесами и истолковано в качестве мотива для оправдания позиции инквизиторов в процессе, учиненном ими над Галилеем.

Несмотря на то, что Пуанкаре выступил с разъяснениями, не желая быть обвиненным в сочувствии гонителям Галилея, вся его философская концепция с неизбежностью вела к заключению, что католические обскуранты не так уж были неправы, сославшись на него. В то же время нельзя не отметить, что точка зрения Пуанкаре в этом вопросе не отличалась последовательностью: мы здесь имеем дело с расхождением между философом и естествоиспытателем.

Как исследователь природы, Пуанкаре исходил из той точки зрения, что физическая теория бывает тем более верна, чем больше верных соотношений из нее вытекает. Он говорил: «Перед нами видимое суточное движение звезд, суточное движение других небесных тел, а с другой стороны — сплющение Земли, вращение маятника Фуко, вращение циклонов, пассатные ветры и т. д. Для последователя Птолемея все эти явления ничем не связаны между собой; с точки зрения последователя Коперника они производятся одной и той же причиной. Говоря: „Земля вращается“, я утверждаю, что эти явления по существу находятся в соотношении друг с другом, и это верно… Что же касается обращения Земли вокруг Солнца, то и здесь мы имеем три явления, которые совершенно не зависимы для сторонника Птолемея и которые восходят к одному и тому же началу с точки зрения последователя Коперника. Это именно: видимые перемещения планет на небесной сфере, аберрация неподвижных звезд, параллакс их. Случайность ли, что все планеты обнаруживают неравенство, которого период равняется году, и что этот период в точности равен периоду аберрации и так же в точности равен периоду параллакса? Принять птолемееву систему значит ответить да; принять систему Коперника — ответить нет. Принимая вторую, мы утверждаем присутствие связи между тремя явлениями, и это верно…»

Свое изложение Пуанкаре заканчивает следующими словами: «В системе Птолемея движения небесных тел не могут быть объяснены действием центральных сил; небесная механика невозможна. Глубокие соотношения между небесными явлениями,раскрываемые нам небесной механикой, суть соотношения верные; утверждать неподвижность Земли значило бы отрицать эти соотношения, а следовательно, — заблуждаться. Таким образом истина, за которую пострадал Галилей, останется истиной, хотя она имеет и не совсем тот смысл, какой представляется профану, и хотя ее настоящий смысл утонченнее, глубже и богаче».^[62]

Как видно, Пуанкаре подчеркивал, что, отрицая учение Коперника, мы тем самым отрицаем возможность небесной механики. А отказаться от небесной механики, позволяющей нам делать точные предсказания небесных явлений, не думает, конечно, ни один ученый. К тому же не следует забывать, что мы имеем целый ряд явлений, которые наглядно и убедительно говорят о том, что Земля имеет реальное двойное движение вокруг оси и вокруг Солнца.

В самом деле, замечено, например, что когда вращающийся волчок находится под действием силы тяжести, то ось начинает описывать в пространстве конус; это называется прецессией вращающегося волчка. Но астрономия открыла такое же движение небесного полюса, в который упирается земная ось. Ясно, что эти явления связаны между собой, вызваны одной и той же причиной — реальным движением оси вращающегося земного шара. Отказаться от этого вывода, т. е. отрицать, что прецессия небесного полюса свидетельствует о движении оси вращающегося земного шара, значит, порвать с наукой, отказаться от познания взаимозависимости явлений.

Не лишне отметить, что, кроме прецессионного движения, земная ось совершает еще более сложное нутационное движение, т. е. вместо гладкой поверхности конуса описывается волнистая, «гофрированная» поверхность.

Точно так же лишь вращением Земли объясняется не только знаменитый опыт Фуко с маятником, но и тот факт, что реки, течение которых идет в основном по меридиану, подмывают свои правые берега в северном полушарии и левые в южном. Именно поэтому правый берег Волги (северное полушарие) крутой, а левый пологий, река Ла-Плата (южное полушарие) имеет, наоборот, левый берег возвышенный, а правый низменный. И это же явление (оно называется законом Бера) наблюдается на рельсах: в нашем полушарии быстрее стирается правый рельс, в южном — наоборот. Не видеть связи между этими явлениями и вращением нашей планеты могут только слепцы, для которых наука не указ.

Когда мы двигаемся мимо дерева, растущего у стены дома, нам представляется, что дерево переместилось вдоль стены, заслоняя то одни, то другие окна. Это явление называется аберрацией, причем, такое же явление — видимое перемещение — еще в 1728 г. астроном Брадлей обнаружил среди звезд. О чем же это говорит? С точки зрения библии и докоперниковской астрономии это ни о чем не говорит: для этой «науки» аберрация дерева при перемещении наблюдателя и аберрация звезд являются двумя совершенно различными, ничем не связанными между собой явлениями. Но человек, желающий твердо придерживаться науки, не может не признать, как и Коперник, что эти явления связаны между собой, производятся одной общей причиной, именно — они свидетельствуют о том, что Земля действительно движется в пространстве, как и человек движется мимо дерева.

В значительной мере вдохновителем Эйнштейна в вопросе о вращении Земли был Эрнст Мах, который считал, что при разборе вопроса о системах мира нет смысла делать различие между кажущимся и реальным движением. «Система мира, — писал Мах, — нам не дана дважды с Землей, покоющейся и вращающейся, а дана только однажды с ее единственно поддающимися определению относительными движениями». Правда, при этом Мах высказал следующую мысль: «Если тело вращается относительно неба неподвижных звезд, то развиваются центробежные силы, а если оно вращается относительно какого-нибудь другого тела, а не относительно неба неподвижных звезд, то таких центробежных сил нет».^[63]

Однако Мах считал, что оба эти случая не лежат в разных плоскостях, напротив, они должны быть приняты за один и тот же случай. Эту точку зрения и усвоил Эйнштейн, который по сути дела отказался отличать кажущееся движение от истинного (реального), ошибочно решив, что эта проблема не имеет для науки никакого смысла.

Следует отметить, что Коперник отдавал себе отчет в относительности движения: «Весь небесный свод имеет движение с востока на запад; если вообразим небесный свод в покое, а дадим Земле движение обратное, т. е. с запада на восток, то получим одни и те же явления». Но, говоря о возможности кажущегося движения, Коперник не был релятивистом в крайнем смысле слова, т. е. он не дошел до провозглашения абстрактно-теоретической равноправности различных представлений. Руководствуясь «чувством реального», он доискивался такой теории, которая была бы физически наиболее правдоподобной и истинной, т. е. соответствовала бы объективной действительности. Вот почему Коперник и говорил, что так как небо есть все в себе содержащее, а Земля есть лишь часть содержимого, то не видно причины, почему не приписать лучше движения тому, что содержится, а не тому, что содержит. Стало быть, Коперник отличал истинное движение от кажущегося, причем признаком такого различения были для него соображения научного здравого смысла.

Еще М. В. Ломоносов указывал на то, что не только научные факты, но прежде всего обычный здравый смысл убеждает нас в неправильности положений, из которых исходит геоцентризм. Имея в виду Солнце и согреваемую им Землю, Ломоносов не без иронии спрашивал: кто видел такого простака, который вертел бы очаг вокруг жаркого? Видимо, именно на таких «простаков» и рассчитаны «новейшие» аргументы Нордмана, Эрмитейджа и им подобных, пусть эти аргументы и связываются ими с теорией относительности. В действительности теория относительности Эйнштейна не только не противоречит учению Коперника, но всецело зиждется на тех завоеваниях науки, которые стали возможны только благодаря этому учению.

К тому же правильно понятая теория относительности вовсе не отрицает движения Земли, так как она не имеет прямого отношения к вопросу о покое или движении нашей планеты. Необходимо учесть, что, по теории Эйнштейна, никакой неподвижности вообще не существует, а есть только относительное движение. Отсюда следует, что именно допущение неподвижности Земли, следовательно, и вся система Птолемея, противоречит исходному положению теории относительности.

Во всяком случае отказ теории относительности от абсолютного движения означает лишь отрицание движения, отнесенного к какому-то абсолютно неподвижному телу, ибо такового не существует. Поэтому смысл уравнений этой теории в том, что они формулируют физические закономерности таким образом, чтобы эти законы были, как говорят, «инвариантны», т. е. действительны во всех движущихся системах. Эйнштейн выражает эти законы так, чтобы они не менялись в зависимости от перемены «точки зрения» наблюдателя, т. е. от перехода к новой системе отсчета, к новой «системе координат» в связи с переходом от одной движущейся системы к другой.

При этом следует иметь в виду, что теория относительности не только не отказывается от выбора системы координат при переходе от одного движущегося тела к другому, но и признает «привилегированные системы координат», т. е. она считает, что выбор системы отсчета должен быть сделан не произвольно, а лишь на определенных условиях (например, координата времени всегда должна резко отличаться от трех координат пространства), так как несоблюдение этих условий может привести к нелепостям. Но нелепости как раз бывают в том случае, если следуют системе Птолемея, т. е. если движение Солнца относить к координатной системе, связанной с Землей. Следовательно, совершенно ошибочно полагать, что правильно понятая теория относительности допускает физическую равнозначность движения Солнца вокруг Земли и движения Земли вокруг Солнца.

Признавая всякое движение относительным, теория относительности должна спрашивать не о том, что именно (Земля или Солнце) «на самом деле» движется, а лишь к чему (к какому телу) относить движение. Стоя на точке зрения этой теории, можно утверждать лишь то, что движение Земли есть нечто относительное (относительно, например, Солнца), но вовсе нельзя утверждать абсолютного покоя Земли. Иначе говоря, с точки зрения правильно и научно истолкованной теории относительности необходимо утверждение, что и Земля и Солнце одинаково находятся в движении. Признавая всякое движение относительным, теория относительности в известной мере признает также абсолютность движения, но отнюдь не покоя.

В теории относительности вместо абсолютного движения тел в пространстве фигурирует их движение относительно какой-нибудь «системы отсчета», которая из практического удобства рассматривается в качестве покоящейся. Но хотя Эйнштейн считает, что «принципиально» допущение покоящейся Земли «совершенно равноценно» всякому другому допущению, он все-таки при математическом изучении Солнечной системы признает наиболее удобным или целесообразным за тело отсчета принимать Солнце, а не Землю. Поэтому Эйнштейн говорит, что «никто не станет пользоваться при изучении Солнечной системы координатами, находящимися в покое относительно Земли, ибо это неправильно». Значит, несмотря на то, что теория относительности является как бы внешней по отношению к вопросу о действительном, объективном, реальном движении Земли, она все же, даже устами своего основоположника, говорит, что система Коперника целесообразнее, практически лучше системы Птолемея.

Не трудно, однако, заметить, что некоторые сторонники теории относительности в сущности стараются воскресить, оживить старое типичное махистское представление Осиандера об учении Коперника как полезной математической фикции. Ведь если Эйнштейн за «неподвижное» начало отсчета расстояний берет Солнце, а не Землю, то это не потому, что он убежден в абсолютности движения Земли вокруг Солнца, а лишь потому, что при математическом описании Солнечной системы это наиболее удобно. Весьма характерно при этом то, что многие из интерпретаторов теории Эйнштейна и не пытаются объяснить, почему приходится признать наиболее целесообразной именно систему Коперника. Они совершенно игнорируют то обстоятельство, что не случайно гелиоцентрическая система лучше геоцентрической, что практическое удобство системы Коперника является отражением, или отображением самой природы вещей. Они не понимают или не хотят понимать того, что это важное преимущество (удобство, простота и т. п.) учение Коперника имеет лишь потому, что Земля действительно, в самом деле, движется в пространстве.

Во всяком случае сам Коперник достаточно ясно дал понять, что его система мира имеет в виду простоту, взаимосвязь и симметрию самой действительности, а не наших математических теорий. Как бы заранее возражая махистам и их предшественнику Осиандеру, он писал: «Весьма нелепо приписывать движение скорее содержащему и вмещающему, а не содержимому и вмещенному, т. е. Земле… Нужно взять пример с природы, которая ничего не производит лишнего, ничего бесполезного, а, напротив, из одной причины умеет выводить множество следствий… И таким образом Солнце, как бы восседая на царском престоле, управляет вращающимся около него семейством светил… Этот порядок обусловливает собою удивительную симметрию мироздания и такое гармоническое соотношение между движением и величинами орбит, какого мы другим образом найти не можем».^[64] Словом, для Коперника суточное и годовое движение было не просто удобным в математическом смысле допущением, а объективной реальностью. Его соображения о движении Земли полностью сохранили свое значение, и поэтому не может быть и речи о том, чтобы ставить на одну доску геоцентрическую и гелиоцентрическую системы мира.

Неправильное представление о равноправности учений Птолемея и Коперника обычно поддерживают те ученые, которые путают физику, вскрывающую причины движения тел, с кинематикой, изучающей перемещение тел вне всякой зависимости от причин этого перемещения. Кинематика — это как бы соединение геометрии с изменением во времени, и поэтому с кинематической точки зрения действительно безразлично, что именно считать находящимся в относительном покое — Землю или Солнце. Но кинематика дает лишь формальное, весьма поверхностное представление о движении тел, так что говорит о равнозначности движения Земли и Солнца можно только в том случае, если отвлечься от существования всей остальной Вселенной. С физической же точки зрения это нелепо, так как Земля и Солнце связаны со всеми другими небесными телами, поэтому не может быть и речи о подмене физического рассмотрения Земли кинематическим. Это, как мы видели, понимал уже Пуанкаре, который подчеркнул, что отрицание учения Коперника необходимо ведет к отрицанию возможности небесной механики.

Недавно видный советский физик В. А. Фок — крупный специалист в области теории относительности — очень ясно и убедительно показал физическую несостоятельность всей идеалистической концепции «равноправности» систем Птолемея и Коперника, оправдываемой при помощи соответствующей интерпретации теории Эйнштейна. Конечный вывод В. А. Фока таков: спор между сторонниками систем Птолемея и Коперника следует считать бесповоротно решенным в пользу Коперника, причем теория тяготения Эйнштейна не внесла сюда никакого принципиального изменения. Он пишет: «Бессмертное творение Коперника — его гелиоцентрическая теория солнечной системы — получила прочное теоретическое обоснование в механике Ньютона, и это обоснование нисколько не было поколеблено дальнейшим развитием науки».^[65]

Впрочем, уже на простом примере вращающегося волчка можно показать, что, вопреки ложному утверждению идеалистических интерпретаторов теории относительности, нельзя допустить равнозначности между собою всех систем отсчета вообще. Эти интерпретаторы заявляют, что, согласно теории относительности, можно с одинаковым правом утверждать: волчок вращается по отношению к стенам комнаты, или же — стены комнаты вращаются вокруг волчка. Так как волчок вращается не только по отношению к стенам комнаты, но и по отношению ко всему миру, то можно сделать явно нелепый вывод, что вся Вселенная вращается вокруг волчка, который находится в неподвижном состоянии. Этот вывод дает лишь видимость истины: он правилен только с узкой формально-математической точки зрения, т. е. он кажется наукообразным лишь тогда, когда мы ограничиваем свою задачу только описанием того, что происходит с волчком, не касаясь вопроса о причине движения. Однако как только мы ставим вопрос о причине движения, мы вынуждены рассматривать связь волчка со всем окружающим его миром и безоговорочно признать, что вращается именно волчок, а не мир вокруг волчка. Ведь волчок пришел в движение только потому, что мы «запустили» его, т. е. затратили на это определенное количество энергии. Но если этой энергии достаточно для того, чтобы завертеть волчок, то ее, конечно, совершенно недостаточно для того, чтобы завертеть вокруг этого волчка комнату и все остальные бесчисленные предметы.

Отсюда ясно, что не может быть и речи о физической равнозначности или одинаковой правильности геоцентрической и гелиоцентрической точек зрения. Выходит, стало быть, что известный аргумент повара из басни Ломоносова в споре астрономов о движении Земли (нет такого простака, который бы «вертел очаг вокруг жаркого») основан не только на «здравом смысле», но и на научных данных.

Из сказанного видно, что современные «физические» идеалисты весьма изобретательны в своей борьбе с коперниканством. Они вовсе не стремятся к воскрешению старых форм геоцентризма, так как сознают, что система Коперника давно уже стала исходным пунктом для изучения движения планет. Но они, вслед за Осиандером и Беллармином, пытаются отрицать «лишь» «претензии» этой системы на объективную истину, уверяя, будто она полезна только в качестве «удобной фикции».

Так, в 1942 г. физик Ганс Рейхенбах в своей книге «От Коперника до Эйнштейна» заявил, что в настоящее время становится «бессмысленным» говорить о различении «в отношении истинности» между Коперником и Птолемеем, так как обе эти концепции якобы представляют собою «одинаково допустимые» описания явлений. Он пишет: «То, что рассматривалось как величайшее открытие западной мудрости, в противоположность такому же открытию античности, сейчас подвергается сомнению. Ставится вопрос, имеет ли оно значение истины. Однако, хотя этот факт свидетельствует о необходимости осторожности в формулировании и оценке научных результатов, он никоим образом не означает шага назад в развитии истории. Доктрина относительности не утверждает, что взгляд Птолемея правилен: она скорее опровергает абсолютное значение каждого из этих взглядов».

Но все подобного рода разговоры лишь свидетельствуют о том, что у старой и новой поповщины по сути дела одна и та же цель — отрицание объективной истины, ограничение возможностей научного познания.

Мы бегло рассмотрели ряд новых утонченных попыток реабилитации некоторых элементов докоперниковской картины мира. Из сказанного видно, что «новейшие» споры об учении Коперника возникли не благодаря каким-нибудь серьезным открытиям, противоречащим этому учению, а только в результате определенных социальных причин — стремления буржуазии сохранить религию для народа.

В последние годы, благодаря успехам астронавтики, церковникам пришлось поставить вопрос о заблаговременной подготовке кадров межпланетных миссионеров. Однако в связи с этим вновь обострились старые споры теологов об отношении христианства к проблеме жизни во Вселенной. Так, упомянутый богослов Ф. Коннелл повторил старый «аргумент» церковников, что Адам и Ева были сотворены на Земле, и их потомки не могли оказаться на других планетах. Выходит, что разумные («обладающие душой») жители других планет не причастны к первородному греху, а если и согрешили, то совершенно независимо от земных людей.

Характерно, что и в настоящее время встречаются твердолобые богословы, которые решительно отрицают самую возможность существования мыслящих существ на других планетах. Так, богослов А. Джемелли указывает, что остается совершенно неясным, какую цель мог преследовать бог, создавая человекоподобные существа на других мирах. При этом он подчеркивает, что допущение возможности самопроизвольного зарождения жизни неприемлемо для религии, так как оно равносильно отрицанию существования бога.

Таким образом, попытки приспособления христианских догматов к астронавтике встречает немало непреодолимых затруднений. Конечно, богословы стараются поменьше говорить о них, как и о всех вообще затруднениях, которые создает им развитие астрономической науки со времен Коперника.

Заключение

Огромное значение для развития астрономической науки имел сформулированный Ньютоном на основе учения Коперника и законов движения планет, открытых Кеплером, закон всемирного тяготения. Закон Ньютона, как уже отмечалось, дал не только глубокое обоснование коперниканству, но и впервые установил материальное единство «земного» и «небесного». Он позволил заложить прочные основы для важного раздела такой древнейшей науки, каковой является «небесная механика». Астрономия достигла поразительной точности в предвидении небесных явлений и справедливо считается образцом естественных наук.

Замечательные успехи небесной механики — яркое свидетельство отсутствия во Вселенной божественных, сверхъестественных сил, вмешивающихся в ход событий. Именно поэтому Лаплас дал ясно понять Наполеону, что действительное научное представление о Вселенной несовместимо с «гипотезой бога». Даже известный современный физик фидеист К. Вейцзекер вынужден был признать, что история естествознания подтверждает справедливость утверждения Лапласа. В 1945 г. Вейцзекер писал: «…Каждый естествоиспытатель должен, конечно, видеть свою цель в том, чтобы в своей области сделать гипотезу бога излишней. Бог и прочие надуманные, полурелигиозные термины, которыми в последнее время его обозначают, претендуя на роль естественнонаучных гипотез для объяснения отдельных фактов, неизменно указывают на малоисследованные вопросы науки и находятся поэтому в постоянном и позорном отступлении перед прогрессом познания».

Однако давно уже прошло то время, когда буржуазия была прогрессивным классом и могла терпимо относиться к атеизму. Поэтому встречается немало буржуазных религиозно настроенных ученых, таких как Митчелл, Фламмарион, Клейн, Мейер, Болл, Эддингтон, Джинс, Смарт и другие, которые, вопреки фактам, стараются трактовать астрономические воззрения в религиозном духе. Среди буржуазных педагогов немало таких (Дистервег и другие), которые рекомендуют популяризацию астрономических знаний с целью доказать «величие божьего творения». Более того: не было недостатка в ученых, которые пытались «научно» оправдать те или иные моменты наивного библейского рассказа о сотворении мира. Вспомним хотя бы астронома Фая, который старался построить космогоническую гипотезу, не идущую вразрез с библейской картиной миротворения.

Все такого рода факты унижают достоинство науки, но в них нет ничего удивительного — они вполне закономерны. В эпоху империализма и пролетарских революций особенно усиливается реакционность буржуазии, и буржуазная наука всячески борется с материализмом и вообще со всем тем, что укрепляет позиции пролетарской идеологии. В классово-антагонистическом обществе нет и быть не может беспартийной науки, и поэтому В. И. Ленин писал: «Ожидать беспристрастной науки в обществе наемного рабства — такая же глупенькая наивность, как ожидать беспристрастия фабрикантов в вопросе о том, не следует ли увеличить плату рабочим, уменьшив прибыль капитала».^[66]

Вся атмосфера империализма буквально душит науку, так как опутывает ее паутиной обветшалых концепций, которые противоречат объективным результатам научных исследований. В буржуазных странах в пользу религиозно-идеалистического мировоззрения выступают уже не только малограмотные верующие и высокообразованные богословы, но и видные представители научной и философской мысли. Они делают всевозможные попытки восстановить (хотя и в новой, более утонченной, а следовательно, и более вредной форме) те или иные моменты антропогеоцентрической картины мира, не взирая на глубокую трещину между фактами и концепцией. Обычно они идут по пути английского физика Уайттекера, который говорит, будто «науки не внесли и никогда не смогут внести даже малейшее изменение в христианскую веру как таковую, — она остается такою же, какою была в течение тысячелетий». Более того, этот богословствующий ученый уверяет, что новейшие научные открытия обнаруживают «новые перспективы и возможности для проповеди веры в бога».

Неудивительно поэтому, что в последнее время в буржуазных странах приобрела немало приверженцев астрология. Можно сказать, что эта лженаука теперь достигла высокого расцвета: она имеет свои организационные центры в Европе и Америке, обслуживается большим количеством календарей, ежегодников, журналов и газет; ее адепты собирают довольно регулярно свои съезды и т. д. При этом современные звездочеты всячески поддерживают все то, что реакционно, вредно для прогресса культуры, а буржуазные ученые почти не ведут никакой серьезной борьбы с астрологией, как будто этот вид шарлатанства их совершенно не касается…

В 1935 г. видный американский астроном Отто Струве в своей лекции «о свободе мысли в астрономии» возмущался тем обстоятельством, что в СССР астрономия широко используется в целях антирелигиозной пропаганды, что в нашей стране наука о небе является одним из орудий борьбы со всякой религией. Он уверял, что борьба между церковью и астрономией была лишь недоразумением и что этой распри между религией и наукой не было бы, если бы церковь послушалась Галилея, который советовал надлежащим образом разделить «сферы влияния» науки и религии. «Мне кажется, — сказал Струве, — что может быть сделано лишь одно заключение: астрономия не должна пытаться указывать, как и чему мы должны верить. Она не имеет прямого отношения к религии, а оставляет астроному полную свободу выбрать веру, — как представителю любой другой профессии».

Хороша, однако, та «свобода мысли» в науке, для обеспечения которой приходится по сути дела вернуться к средневековой схоластике — к учению о двойственной истине! Среди современных буржуазных ученых мы встречаем немало таких, которые стараются оживить средневековое мировоззрение, которые говорят об исключительности Земли во Вселенной, об ограниченности Вселенной во времени и пространстве и т. п.

В последнее время идеалистически настроенные ученые совершенно открыто заявляют, что современная наука якобы все более приближается к докоперниковским взглядам. Они твердят о том, что будто современные физика и астрономия подрывают представление о бесконечности Вселенной, внесенное Бруно в миропонимание нового времени, что начинает в «новом облике» входить в научный кругозор идея о возможности конечности космоса, его ограниченности, так что мы «становимся ближе к миропониманию средневековья».

Было бы неправильно думать, что решение вопроса о конечности или бесконечности Вселенной в пространстве и времени принадлежит исключительно физико-математическим наукам. В действительности же этот вопрос не является философски «нейтральным»: как и вопрос о материальном единстве мира, он принадлежит философии — диалектическому материализму. Конечно, при решении этого, как и других философских вопросов, привлекаются естественнонаучные (астрономические, физические и пр.) данные, но это не меняет существа дела. Фактические данные недостаточны для решения этой важной проблемы, так как они основаны на изучении конечных областей Вселенной. Хотя эмпирический материал будет все более и более пополняться, он сможет стать фундаментом для решения проблемы конечности или бесконечности Вселенной только при условии привлечения определенных философских предпосылок. Во всяком случае бесспорно, что допущение конечности Вселенной в пространстве есть прямая дорога к религиозно-идеалистическому мировоззрению.

Представление о бесконечности Вселенной в пространстве является необходимым элементом научно-материалистического мировоззрения, и именно поэтому фидеисты особенно остро выступают против него. Защитники религиозного мировоззрения во что бы то ни стало хотят отстоять идею о конечности Вселенной в пространстве, так как она тесно связана с идеей конечности Вселенной во времени, т. е. с идеей творения Вселенной из «ничего». Однако в своих идеалистических конструкциях мира ряд буржуазных ученых исходят не из данных наблюдений, а произвольно оперируют математическими формулами Эйнштейна. Они уверяют, что конечность Вселенной, наличие у нее некоторого «радиуса кривизны» якобы является необходимым следствием «общей теории» относительности.

На самом же деле это не так: при «обосновании» представления о конечности Вселенной, т. е. при определении ее «радиуса», решающую роль играет ряд специальных, более или менее фантастических допущений. В их основе лежит заведомо ошибочное понятие «средняя плотность материи во Вселенной» — в свою очередь, основывающееся на представлении о так называемой «однородной» Вселенной. Выдвигается предположение, будто материя распределена в мировом пространстве равномерно, так что Вселенная якобы бесструктурна и поэтому ее свойства во всех точках одинаковы. Но такое представление противоречит всем данным современной астрономической науки.

Установлено, что материя распределена во Вселенной неравномерно, т. е. ее плотность в разных местах мирового пространства неодинакова и даже более того — резко различна. Значит, нельзя просто закрывать глаза на тот факт, что звезды, представляющие собою скопления вещества, отделены друг от друга значительными расстояниями и еще большими расстояниями разделены галактики, являющиеся колоссальными скоплениями звезд. Отсюда следует, что понятие «радиуса кривизны» имеет не универсальное, а местное значение, т. е. оно относится не ко всей Вселенной, а только к отдельным космическим образованиям — звездам, галактикам и т. д.

Даже такой церковник, как папа римский Пий XII (1876―1958), уже не решался категорически отрицать бесконечность пространства Вселенной, причем в 1952 г. он даже заявил, что эта бесконечность, мол, свидетельствует о «божьем всемогуществе». Но лицемерный характер этого заявления Пия XII виден хотя бы из того, что этот папа не снял запрета с сочинений Бруно, в которых отстаивается представление о бесконечности Вселенной в пространстве. С другой стороны, Пий XII умолчал о том, что согласно религии бесконечность — свойство, присущее одному только богу.

Для защиты центрального пункта религиозного мировоззрения — представления о сотворении Вселенной богом из «ничего» — современные фидеисты особенно широко используют и популяризируют идеалистическую теорию «расширяющейся Вселенной», созданную астрономом аббатом Леметром. Согласно этой теории, наблюдаемое нами «красное смещение» спектральных линий галактик объясняется тем, что галактики беспрерывно удаляются от нас, так что, говоря образно, Вселенная напоминает пузырь, который все более и более раздувается, расширяется и вследствие этого галактики разбегаются от нас. Значит, эта теория содержит в себе представление о конечности пространства; ибо расширяющееся пространство в каждый данный момент является конечным, замкнутым, подобно пространству мыльного пузыря. Поэтому неизбежно возникает вопрос: куда же расширяется Вселенная? Но так как Вселенная — это совокупность всего существующего, т. е. вне ее (материи) ничего нет и быть не может, то на этот вопрос можно ответить: «в ничто», что разумеется, не имеет никакого смысла.

Так как теория расширяющейся Вселенной ведет к представлению, что в прошлом она занимала меньший объем, Леметр решил, что Вселенная некогда произошла всего лишь из одного единственного ничтожно малого тела — «атома-отца». Последний испытал «радиоактивный распад» и в результате этого как бы «выстрелил» из себя все галактики, причем произошло это сравнительно недавно — не более 10 миллиардов лет тому назад. По Леметру, именно таков «возраст Вселенной», которая произошла из «атома-отца», якобы созданного богом из «ничего» в самом «начале» времен.

Если даже допустить, что такой чудесный родоначальный атом и существовал когда-то, то вовсе не обязательно полагать, что он появился из «ничего» в результате «творческого акта». С другой стороны, если бы Вселенная действительно расширялась, то увеличивались бы не только расстояния между галактиками, но и размеры самих галактик, а этого-то в действительности нет. Наконец, есть основание думать, что «разбегание» галактик представляет собою не универсальное, а лишь местное явление, т. е. относится не ко всей Вселенной, а только к близкой к нам ее части.

Конечно, Леметр ничего не может сказать о той физической силе, которая производит беспрерывное раздувание «мирового пузыря», неуклонное «разбегание» галактик. По существу, фидеисты целиком относят ее за счет бога, т. е. за счет чуда — творения энергии из «ничего». Но расширение Вселенной означает неуклонное падение плотности материи, так что получается, будто Вселенная стремится к пустоте. Чтобы избавиться от этого вывода идеалистически мыслящие ученые Хойл, Бонди и Голд выдвинули теорию «равновесного расширяющегося мироздания», согласно которой беспрерывное расширение пространства компенсируется беспрерывным творением материи из «ничего». Однако получается, что Вселенная не сразу возникла, что процесс творения материи и энергии непрерывно продолжается и в наше время, с чем не могут примириться богословы различных вероучений.

Основываясь на лженаучной теории Леметра, папа Пий XII уверял, будто современная астрономия ведет к неизбежному божественному «да будет!», ибо, наблюдая красное смещение в спектрах галактик, мы якобы убеждаемся в сотворении мира богом. Поддерживая это заявление, физик-идеалист Гамов утверждает, что леметровский первозданный «атом», начавший раздуваться «в самом начале мира», на девяносто процентов состоял из плотно-спрессованного гамма-излучения, т. е. частиц (фотонов) коротковолнового света. Выходит, что вначале бог сотворил свет особого рода — гамма-фотоны, и поэтому Гамов делает вывод, что это «вполне соответствует первым словам бога, записанным в священном писании — да будет свет!».

Как видно, фантастические выдумки современных «научных» защитников религии в корне противоречат действующему в природе закону сохранения материи и движения. Доказательств же ложности этого универсального закона природы, лишающего веру в сотворение мира своих последних оснований, никто из фидеистов не дал, так как их нет и быть не может. Открытие Советским астрономом В. А. Амбарцумяном «звездных ассоциаций» — нестойких скоплений очень молодых звезд — явилось большим ударом для астрономов, пытающихся отстаивать религиозные позиции. Это открытие дает еще одно доказательство тому, что процесс звездообразования происходит и в настоящее время, так что никакого одновременного «акта творения» Вселенной не было. Значит, о библейском «да будет!» не может быть и речи: Вселенная извечна — она всегда находилась и будет находиться в движении, изменении, развитии.

В заключение напомним о важном событии: на наших глазах возникла астронавтика, которая явилась ярким свидетельством побед творческого разума человека в познании Вселенной. Как уже отмечено, астронавтика настолько заинтересовала руководителей католической церкви, что они даже стали обсуждать вопрос о выборе святого — покровителя космических путешествий. Более того: проповедниками религии усиленно пропагандируется идея о необходимости развертывания религиозной миссионерской деятельности на других планетах. «В первых же экспедициях за пределы Земли, — заявляет ватиканская газета „Оссерваторе Романо“, — должен принять участие священник, как это всегда до сих пор делалось при земных путешествиях в неведомые страны. Сейчас открывается новая эпоха миссионерской деятельности церкви». Но в этом «приятии» церковниками новейших успехов науки и техники нет ничего удивительного. Защитники религии всегда пытались использовать величайшие научные достижения для спасения авторитета библейского мировоззрения, уверяя, будто эти достижения не противоречат христианскому вероучению. Приспособление церковников к новым условиям, создаваемым научно-техническим прогрессом, особенно характерно для наших дней.

Римский папа Пий XII обратился к делегатам VII конгресса Международного астрономического союза с речью, в которой заявил: «Господь бог вложил в душу человека неутомимую жажду знания, ничем не ограничил его завоевательную силу, сказавши: покори Землю. Все свое творение предложил господь бог человеческому духу постижения, проникновения, дабы человек глубже и глубже понимал бесконечное величие создателя. Если человек до сих пор чувствовал себя прикованным к Земле и принужден был довольствоваться обрывками сведений, которые доходили до него из Вселенной, то сейчас эти барьеры разбираются, и открывается широкая дорога для движения к новому знанию, к новым источникам, которые бог обильно рассеял по всей Вселенной». При этом папа, оставаясь на позициях библейского антропогеоцентризма, сказал: «Бог… сотворил Вселенную для человека, чтобы человек мог познать и любить его, мы от его имени даем вам, вашим семьям и вашим коллегам наше апостольское благословение».

Приблизительно такую же позицию занимают православные церковники нашей страны. Они тоже заявляют, что являются друзьями знания и приветствуют его достижения. Но и они продолжают по-прежнему внушать верующим, будто «выше всех наук» это «наука веры», которая преподается церковью и перед которой якобы меркнут «земные человеческие неверные, колеблющиеся знания». Они не отрицают, что человек стал «хозяином природы» и способен покорять «воздух и другие стихии», но при этом говорят, что эту способность человек якобы получил от бога, — бог наделил человека «чертами могущества», и разум человека имеет «печать этого божьего свойства». Однако при этом православные церковники, подобно католическим, обходят вопрос о том, почему способность покорять воздушное и безвоздушное пространство, использовать электричество, атомную энергию и т. д. бог дал человеку только в самое последнее время.

Критикуя попытку французского философа Э. Бутру укрепить религию при помощи учения о двойственной истине, выдающийся марксист Г. В. Плеханов сказал: «В заблуждениях есть своя закономерность. Так, заблуждение Бутру, считающего „серьезной“ и „полезной“ свою защиту религии, обусловливается тем, что он является идеологом падающего общественного класса — нынешней французской буржуазии». И он делает отсюда правильный вывод: «Нельзя не признать, что плохо обстоит дело того общественного класса, идеологи которого принуждены обманывать себя или других подобной мудростью».^[67]

То же самое следует сказать о тех буржуазных философах и ученых, которые в последнее время на основании якобы новых серьезных научных соображений подняли вопрос о том, движется ли Земля, бесконечна ли Вселенная и т. д. Несомненно то, что дела буржуазии очень незавидны, раз ее идеологи начали старательно подкреплять то мировоззрение, которое инквизиция защищала тюрьмами, пытками и кострами.

Не останавливаясь далее на новых попытках реабилитации тех или иных элементов докоперниковской картины мира, отметим, что они нуждаются не столько в логическом, сколько в классовом анализе. Ведь все дело в том, что загнивание капитализма неизбежно привело к развязыванию всех сил реакции с невиданной циничностью и откровенностью. Еще накануне первой мировой войны В. И. Ленин писал: «В цивилизованной и передовой Европе, с ее блестящей развитой техникой, с ее богатой, всесторонней культурой и конституцией, наступил такой исторический момент, когда командующая буржуазия, из страха перед растущим и крепнущим пролетариатом, поддерживает все отсталое, отмирающее, средневековое. Отживающая буржуазия соединяется со всеми отжившими и отживающими силами, чтобы сохранить колеблющееся наемное рабство».^[68]

Итак, современная буржуазия, как отживающий, сходящий с арены истории класс, неизбежно тянется к старому, стремится к оживлению давно похороненных представлений о мире, служащих основой для христианского мировоззрения. Но напрасно: сама буржуазия в лице своих ученых в свое время достаточно поработала над доказательством того, что чудес нет, и поэтому мертвые не могут воскреснуть. Если библейское представление о мире все еще окончательно не похоронено, то это обусловлено не научными соображениями, а чисто классовыми причинами.

Победа социализма во всем мире неизбежно раз и навсегда покончит с этим заблуждением, с тоской по религиозной мистике, ибо только интересы народных масс всецело совпадают с интересами действительно беспристрастной объективной науки, правильно отражающей мир.

В учении Коперника мы имеем один из наиболее разительных примеров того, что собою представляет действительно объективная наука, видящая свою задачу в создании истинной картины мира. Многообразная идеологическая борьба, развернувшаяся в течение четырех столетий вокруг этого учения, особенно ярко выявила то, что безуспешно стараются скрыть современные идеологи буржуазии — коренную противоположность и принципиальную непримиримость действительной науки и религиозных воззрений.

─────

ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР

Контора «Академкнига»

Имеются в продаже следующие книги научно-популярной серии Академии наук СССР по истории религии и атеизма:

Амусин И. Д. Рукописи Мертвого моря. 1960, 272 стр., 1 р. 04 к.

Домнич М. Я. Великая французская буржуазная революция и католическая церковь. 1960, 196 стр., 30 к.

Заборои М. А. Папство и крестовые походы. 1960, 264 стр., 40 к.

Крывелев И. А. Ленин о религии. 1960, 240 стр., 38 к.

Ленцман Я. А. Происхождение христианства. 1960, 272 стр., 52 к.

Рутенбург В. И. Великий итальянский атеист Ванини. 1959, 128 стр., 21 к.

Шейнман М. М. Папство. 1960, 210 стр., 32 к.

Готовятся к печати:

Гантаев Н. М. Церковь и феодализм на Руси. 10 а. л., 30 к.

Лаврецкий И. Р. Черная тень над Латинской Америкой. 8 л., 24 к.

Лебедев Я. М. Атеизм М. Е. Салтыкова-Щедрина. 7 л., 21 к.

Книги продаются в магазинах «Академкнига»

Там же принимаются заказы на печатающиеся книги.

Для получения книг почтой заказы направлять в контору «Академкнига» — Москва, К-12, ул. Куйбышева, 8. Отдел «КНИГА ПОЧТОЙ» или в ближайший магазин «Академкнига» по адресу:

Ленинград, Литейный проспект, 57; Свердловск, ул. Белинского, 71-в; Киев, ул. Ленина, 42; Харьков, Горяиновский пер., 4/6; Алма-Ата, ул. Фурманова, 129; Ташкент, ул. К. Маркса, 29; Баку, ул. Джапаридзе, 13.

Примечания

1

Николай Коперник. Сборник статей к четырехсотлетию со дня смерти. М., Изд-во АН СССР, 1947, стр. 199.

(обратно)

2

«Николай Коперник», стр. 192.

(обратно)

3

Л. Ольшки. История научной литературы на новых языках, т. II. М., ОНТИ, 1934, стр. 39.

(обратно)

4

По всей вероятности, это неудачное название дал книге Осиандер, заимствовав его из одного места «посвящения» Коперника папе Павлу III. Ретик называет эту книгу, которую читал в рукописи, «книгой об обращениях», а как мыслил ее назвать сам Коперник, пока не выяснено.

(обратно)

5

Ф. Энгельс. Диалектика природы. М., Госполитиздат, 1955, стр. 5.

(обратно)

6

Подробно о старых и современных представлениях о строении Вселенной и вызванной ими идеологическойборьбе см. в кн.: Г. А. Гурев. Системы миря с древнейших времен до наших дней. М., Изд-во «Московский рабочий», 1950, стр. 396.

(обратно)

7

В. И. Ленин. Сочинения, т. 2, стр. 166.

(обратно)

8

Куно Фишер. История новой философии, т. I. СПб., изд. Жуковского, 1906, стр. 123.

(обратно)

9

Ф. Энгельс. Диалектика природы, стр. 4.

(обратно)

10

К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XIII, ч. 1, стр. 124.

(обратно)

11

Коперник был каноником духовного управления города Фромборка, впоследствии ставшего одной из провинций Пруссии и переименованного в Фрауэнбург. Необходимо отметить, что Коперник, будучи членом капитула, т. е. духовного управления провинции (состоял при соборе), все же священником в точном смысле слова не был, так как не получил всех необходимых для этого посвящений, и для богослужения должен был нанимать священника. Вопрос о том, почему он не стал священником, остается открытым. По обычаю того времени, можно было числиться в духовном звании, не исполняя связанных с этим обязанностей.

(обратно)

12

В. И. Ленин. Сочинения, т. 15, стр. 17.

(обратно)

13

С. Д. Сказкин. Эпоха Коперника и ее люди. В сб. «Николай Коперник», стр. 50 и 63.

(обратно)

14

А. Ригер. Введение в космологию. М., Изд-во иностр, лит., 1959, стр. 29 и 63.

(обратно)

15

Г. Эйкен. История и системы средневекового миросознания, стр. 543―545, издание 1907 г.

(обратно)

16

Галилео Галилей. Диалог о двух главных системах мира Птолемеевой и Коперниковой. М.―Л., Госуд. изд-во технико-теоретической лит-ры, 1948, стр. 267.

(обратно)

17

Трёльс-Лунд. Небо и мировоззрение в круговороте времени. Одесса. Изд-во «Матезис», 1912, стр. 202.

(обратно)

18

См. А. Ранович. Античные критики христианства. М., ГАИЗ, 1935. стр. 56―57.

(обратно)

19

Мишель Монтень. Опыты, книга вторая. М., Изд-во АН СССР, 1958, стр. 236―237.

(обратно)

20

Мишель Монтень. Опыты, книга вторая, стр. 141.

(обратно)

21

Подробнее об этом см.: Г. А. Гурев. Астрология и религия (история одного заблуждения), М., ГАИЗ, 1940.

(обратно)

22

Галилео Галилей. Диалог о двух главнейших системах мира Птолемеевой и Коперниковой, стр. 106.

(обратно)

23

«Николай Коперник», стр. 193.

(обратно)

24

См. П. Дюгем. Физическая теория, стр. 50.

(обратно)

25

См. С. Н. Блажко. Коперник. М.―Л., ГИЗ, 1926, стр. 73.

(обратно)

26

См. Я. Вейнберг. Николай Коперник и его учение. СПб., 1873.

(обратно)

27

Э. Мах. Механика. СПб., «Образование», 1909, стр. 193.

(обратно)

28

«Николай Коперник», стр. 192.

(обратно)

29

«Николай Коперник», стр. 193.

(обратно)

30

Джордано Бруно. Диалоги. М., Госполитиздат, 1949, стр. 94.

(обратно)

31

Джордано Бруно. Диалоги, стр 361 и 372: ср. также стр. 364. 366―367, 374.

(обратно)

32

О процессе над Бруно см. В. С. Рожицын. Джордано Бруно и инквизиция. М., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 149.

(обратно)

33

Галилео Галилей. Послание к Франческо Инголи. В сборнике «Галилео Галилей» (трехсотлетие со дня смерти). Изд-во АН СССР, 1943, стр. 149.

(обратно)

34

Галилео Галилей. Диалог, стр. 329, 331, 332.

(обратно)

35

См. М. Я. Выгодский. Галилей и инквизиция, ч. I (запрет пифагорейского учения). М., Госуд. изд-во технико-теорет. лит-ры, 1934, стр. 130―132.

(обратно)

36

В. И. Ленин. Сочинения, т. 14, стр. 333.

(обратно)

37

Там же, стр. 343.

(обратно)

38

Там же, стр. 157.

(обратно)

39

Подробнее о характере борьбы Галилея за новое учение о мире см. З. А. Цейтлин. Галилей. М., 1935 (серия «Жизнь замечательных людей»).

(обратно)

40

См. Куно Фишер. История новой философии, т. I, Декарт, стр. 211―212.

(обратно)

41

См. И. А. Крывелев. Современное богословие и наука. М., Госполитиздат, 1959, стр. 19.

(обратно)

42

См. О. Клор. Естествознание, религия и церковь. М., Госполитиздат, 1960, стр. 20―21.

(обратно)

43

Ф. А. Ауэрбах. Пространство и время, материя и движение. М., ГИЗ, 1922, стр. 10.

(обратно)

44

О. Лодж. Пионеры науки (лекции по истории астрономии). СПб., Изд-во Павленкова, 1901, стр. 10.

(обратно)

45

Г. Эйкен. История и система средневекового миросознания, стр. 726.

(обратно)

46

Джордано Бруно. Диалоги, стр. 385―386.

(обратно)

47

Галилео Галилей. Диалог, стр. 60.

(обратно)

48

М. В. Ломоносов. Избранные философские сочинения. М., Госполитиздат, 1940, стр. 206.

(обратно)

49

К. Фламмарион. Множественность населенных миров. СПб., Изд-во Павленкова, 1898, стр. 81.

(обратно)

50

Фэйе. Происхождение мира. СПб., издание журн. «Русское Богатство», стр. 215―216.

(обратно)

51

Ф. Энгельс. Диалектика природы, стр. 164.

(обратно)

52

К. Фламмарион. Множественность населенных миров, стр. 300.

(обратно)

53

В. Амбарцумян. Некоторые вопросы космогонической науки. «Коммунист», 1959, № 8.

(обратно)

54

Ф. Энгельс. Диалектика природы, стр. 13.

(обратно)

55

Там же, стр. 164.

(обратно)

56

Там же, стр. 154.

(обратно)

57

Ф. Энгельс. Диалектика природы, стр. 8―19.

(обратно)

58

Ф. Ауэрбах. Пространство и время, материя и энергия, стр. 32.

(обратно)

59

Ш. Нордман. Путешествие вокруг Вселенной. М.―Л., ГИЗ. 1926, стр. 157.

(обратно)

60

Там же, стр. 128.

(обратно)

61

А. Эйнштейн и Л. Инфельд. Эволюция физики. М., Гостехиздат, 1948, стр. 127.

(обратно)

62

Анри Пуанкаре. Ценность науки. М., изд. «Творческая мысль», 1906, стр. 191―192.

(обратно)

63

Э. Мах. Механика, стр. 193 и 198.

(обратно)

64

«Николай Коперник», стр. 207 и 211―212.

(обратно)

65

В. А. Фок. Система Коперника и система Птолемея в свете современной теории тяготения. В сб.: «Николай Коперник (к 410-летию со дня смерти)». М., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 72.

(обратно)

66

В. И. Ленин. Сочинения, т. 19, стр. 3.

(обратно)

67

Г. В. Плеханов. Сочинения, т. XVII, стр. 313―314.

(обратно)

68

В. И. Ленин. Сочинения, т. 19, стр. 77.

(обратно)

Оглавление

Введение

Глава первая. Идеологическое значение коперниканства

Глава вторая. Крушение антропогеоцентризма

Глава третья. Истина или полезная фикция?

Глава четвертая. Объявление гипотезы ересью

Глава пятая. Отставка теологии в науке

Глава шестая. Характер коперниковской ереси

Глава седьмая. Попытки реабилитации геоцентризма

Заключение

*** Примечания ***