Запомни меня такой… А это зависит от того… И этим всё сказано. Пришвартоваться в тихой гавани [Ирма Гринёва] (fb2) читать онлайн

Ирма Гринёва Запомни меня такой… А это зависит от того… И этим всё сказано. Пришвартоваться в тихой гавани

ПРЕДИСЛОВИЕ

Зеленые глаза встречаются примерно у 2% населения Земли.

Обладателям зеленых глаз характерна загадочность, но сами они практически безошибочно разбираются в людях.

Зеленоглазые считаются одними из самых успешных людей, потому что они умеют слушать и сопереживать, у них развито воображение и они достаточно стабильны. Они пользуются авторитетом в своем окружении за приверженность принципам, но не стремятся к лидерству, хотя осознают свою популярность. Люди с зелеными глазами обладают отличными организаторскими способностями.

В отношениях с людьми они очень требовательны к другим, а также к себе. В общении люди с зелеными глазами никогда не навязываются, но ценят внимание со стороны. «Берут» от отношений они не больше, чем «отдают».

У женщин с зелеными глазами довольно тонкое понимание любви, поэтому они могут очень долго присматриваться и выбирать себе партнера. Они склонны к романтике, нежности и всем остальным проявлениям чистой искренней любви, ранимы, мечтательны и обладают богатым воображением.

Любовь для них – нечто святое, и никому на свете они не позволят посягнуть на нее. Если сердце зеленоглазой половинки занято, не стоит даже предпринимать попыток завладеть им. Зеленоглазая женщина – прекрасная жена: верна, заботлива, многое способна простить и всегда готова прийти на помощь. Отношения с такими женщинами всегда стабильны, но в то же время не лишены некой изюминки.

В тоже время, блондинки с зелеными глазами обладают стервозным характером, умеют добиваться своего, а вот серьёзные отношения даются им с трудом.

Всё могут короли…

А это зависит от того…

Кошка, которая гуляла сама по себе

Запомни меня такой…

…И мы станем единым целым

Не проскочи мимо!

Куда смотрят мужики?

Я люблю тебя! Я верю тебе!

Два кусочечка колбаски…

Мужчины на раз-два-три

Любовь на фоне геометрии и зоологии

Рондо на тему любви

Сегодня, а ещё лучше – вчера

Стоянка поезда одна минута

Запах настоящего мужчины

А это зависит от того…

1

Финдли¹ МакЛейн-младший вышел в хмурой задумчивости от своего боевого товарища, а в недалеком будущем, возможно, короля Вестландии Александра. Они сдружились на полях бесконечных сражений за независимость своей родины: оба были примерно одного возраста (Александр старше Финдли на 2 года), оба были младшими из двух братьев в семье, а, следовательно, и безземельными (только одному по праву рождения не положено было стать королем Вестландии, а другому – не владеть родовым замком Дуарт), оба уже потеряли отцов. Но на этом, на данный момент, различия заканчивались: старший брат Финдли – Лаклан² был счастливо женат, имел уже трех сыновей и мирно проживал в своем замке Дуарт. Старший же брат Александра – король Эдгар хоть и был женат, но до сих пор не обзавелся наследником, а в последнее время ходили упорные слухи, что он ещё к тому же и смертельно болен. И, как сообщил Александр МакЛейну-младшему, эти слухи оказались правдивыми. Нет, нынешний король Эдгар не собирался уже завтра улечься в могилу, но неудобная болезнь³ медленно, но верно подтачивала его силы, а уж надежда иметь наследника и совсем исчезла. Таким образом, у Александра появился совсем непризрачный шанс стать в будущем королем Вестландии. Справедливости ради надо сказать, что младший из братьев Данкельдской династии больше соответствовал трону и внешне, и внутренне, чем старший: он был высок, статен, умен, образован. Жизнь воина закалила не только его тело, но и характер. Постоянные военные сражения способствовали развитию как тактического, так и стратегического мышления, интуиции и воли в принятии решений и их осуществлении. Не только со стороны его самого, но и со стороны своих подчиненных. Поэтому МакЛейн-младший прекрасно понимал, что предложение подумать о женитьбе на какой-нибудь богатой наследнице с родовым замком из южных земель, хоть и высказанное в виде просьбы, по сути, является приказом, ослушаться которого нельзя. Тем более, что родственники королевы без борьбы не отдадут трон Вестландии, как бы не приоритетны были права на него со стороны младшего Данкельда. А, значит, Александру необходимо иметь своих людей во всех областях страны и успеть за время, отмерянное судьбой и Богом Эдгару, создать мощную прослойку общества, которая поддержит притязания младшего брата на трон. Чем сильнее она будет, тем менее кровопролитной будет борьба за трон в будущем.

Но как же Финдли не хотелось жениться и оседать где-то в замке на краю земли! Его вполне устраивала роль младшего в семье, которому не надо отвечать за процветание родового гнезда, семью и жителей окрестных сёл. Ему нравилась вольная жизнь. Его солдаты были его семьёй, верным другом – его меч. А уж женщин Финдли узнал к своим 25 годам – не меряно! Нет, ни себе, ни своим солдатам он никогда не позволял насильничать. Девиз его клана: «Добродетель – моя честь!» никогда не были для МакЛейна-младшего пустым звуком. Женщины сами тянулись к высокому и красивому воину. Их привлекала его звериная сила и напористость. А в сочетании с нежностью, которой обволакивал Финдли своих партнерш во время занятий любовью ночью, так резко контрастирующей с его суровым обликом днем, он был просто не отразим. Но каждая из них своим женским чутьём понимала, что привязать к себе на всю жизнь этого грозного воина не получится, и поэтому была благодарна судьбе хотя бы за те дни или даже часы, которые она была подле него. А смерть свою МакЛейн-младший мечтал встретить в бою, как и подобает храброму воину. Конечно, он не собирался торопиться на встречу с дамой с косой, для чего всегда усиленно тренировался. Но пока тверда рука и гибко тело – неси меня вперёд, мой верный конь!

Идея Александра о женитьбе Финдли непостижимым образом совпала с тем, что было написано в письме от друга его отца – лорда Кармайкла, полученном 3 месяца назад. Лорд Кармайкл в нем напоминал своему другу, графу МакЛейну об их мечте породниться, соединив узами брака своих детей разного пола, если таковые будут у них в будущем. Так же в письме лорд Кармайкл писал о приближении своей кончины и о том, что дочь его, Кенна⁴, шестнадцати лет от роду, остается после его ухода сиротой, и, в связи с тем, что вся её натура не годится для невесты Бога (а попросту говоря – девушка не желает уходить в монастырь), он надеется на наличие у его друга, МакЛейна, сына, который мог бы осуществить их совместную мечту и стать хозяином его родового замка Крукстон. Дальше шли описания его богатого имущества и хозяйственные прелести его дочери. К письму лорда Кармайкла была приложена записка от Лаклана, в которой он увещевал младшего брата не упускать такой прекрасный случай осесть и пустить корни. Не смотря на значение имени девушки, прочитав письмо, у Финдли сложилось стойкое мнение, что девица обладает стервозным характером (а из-за чего ещё она не хочет уходить в монастырь?) и непривлекательной внешностью (в письме о внешности не было сказано ни слова, а уж любой родитель уцепился бы за этот положительный для сватовства аргумент, если бы он был). Но даже если бы Кенна была расписной красавицей с ангельским характером – даже это не подвигло бы МакЛейна-младшего оставить воинскую службу и броситься в омут женитьбы. Поэтому он оставил письмо без ответа (могло же оно затеряться по дороге к нему?).

Но теперь он получил приказ от своего сюзерена жениться, и, покопавшись в своей дорожной сумке, отыскал изрядно потрепанное письмо. Прочитав его ещё раз, Финдли решил всё-таки ознакомить с его содержимым Александра, поскольку замок потенциальной невесты находился как раз в южных землях, и с тайной надеждой, что за те 9 месяцев, которые прошли со времени его написания, девица либо уже выскочила замуж (есть же соседи, которые захотели бы присоединить себе жирный кусок, не смотря на внешность невесты) или ушла в монастырь, и ему не надо будет на ней жениться (то, что девушка, могла ему отказать, а у неё было на это право, в его голову не пришло). Но зато пройдет куча времени пока он доскачет в её замок. За это время многое может измениться. В конце концов, король Эдгар может умереть раньше, и Александр будет вынужден вернуть своего верного соратника (ещё не женатого) в свои ряды. А ещё Финдли прекрасно знал характер Александра: когда в его голову залетала какая-нибудь идея, в правильности которой тот был уверен, он сразу же приступал к её реализации. И с Александра станется самому подыскать МакЛейну-младшему подходящую партию. И в этом случае от женитьбы уже не отвертеться. А так есть хоть какая-то надежда на продолжение вольной жизни.

¹ – в переводе – «справедливый, белый воин»

² – в переводе – «земля»

³ – скорее всего речь идёт о каком-нибудь венерическом заболевании

⁴ – в переводе – «миловидная, точно сделанная и родившаяся огнем»

2

Кенна убрала завядшие цветы с могильного камня отца, где над его именем был высечен девиз клана Кармайклов «Всегда готов!», и положила свежие. «Ах, папа, папа, как же мне соответствовать нашему девизу?» Пройдет короткое, даже здесь на юге, вестландское лето, наступит осень, и Кенне надо будет принять важное для своей судьбы решение: выйти замуж за одного из двух претендентов на её руку и сердце, а вернее – замок и земли вокруг него, или уйти в монастырь, передав владения Кармайклов королю Вестландии. А она ещё не была готова принять ни одно из этих решений.

Прошлой осенью двухлетняя борьба лорда Кармайкла с изнурительной болезнью подошла к концу. Ричард мужественно смотрел в глаза смерти все эти годы, изо всех сил оттягивая конец, чтобы его единственная дочь Кенна – весь смысл его жизни, хоть немного подросла, окрепла, смирилась с болью от неизбежного расставания с любимым отцом, вникла в дела управления замком и землями, и много чего ещё, что так необходимо в жизни. Он даже предпринял попытку устроить замужество Кенны, написав письмо своему другу по мятежной молодости Гектору Чарльзу МакЛейну, пытаясь напомнить об их мечте породниться. Последние известия о Гекторе, которые достоверно знал Ричард – это что он вступил в свои права наследования родового замка Дуарт. Но это было почти 30 лет назад. Женился ли он, были ли у него дети, и среди них – мальчики, не знал. Он только искренне надеялся, что старый друг, если ещё жив, выполнит его просьбу, а его сын будет добр к дочери друга отца. Но ответа на своё письмо лорд Кармайкл так и не дождался.

Так совпало, что осенью будет год со смерти лорда Ричарда Кармайкла и исполнится 17 лет его дочери Кенне. А посему она, сняв траур по отцу, либо должна будет выйти замуж, либо отправиться в монастырь. Оба претендента на её руку были из клана Стюартов, земли которых граничили с землями Кармайклов на севере и востоке. Обоих больше интересовали владения Кармайклов, чем она сама. Разница была только в том, что граф Кэмерон⁵ Стюарт был их непосредственным соседом с востока, давно мечтал расширить свои владения за счет соседа и не скрывал истинной причины интереса к женитьбе на Кенне. А Кейлин⁶ был третьим сыном Стюартов с севера, который попытался изобразить влюбленность в Кенну. Он был веселым, галантным, молодым, в отличие от графа Кэмерона, который был практически ровесником её отца. И хотя сердце девушки не затрепетало от любви к Кейлину, потому что она ещё остро переживала потерю отца, и ей было не до любовных утех, но обрадовалась его появлению. Тогда, полгода назад, когда он приехал в их края, и граф Кэмерон был вынужден представить своего дальнего родственника своим соседям, она всё же почувствовала облегчение и надежду, что брак возможно не худший выход из положения, в котором она оказалась. Позже, когда выяснилось, что Кейлина так же как и Кэмерона, интересуют только владения Кармайклов, ей стало казаться, что она сразу почувствовала в нём ложь.

Кенна приходила к могиле отца так часто, как только позволяли её многочисленные дела по управлению хозяйством. Ей ещё повезло – поместье находилось практически в идеальном порядке благодаря умелым и честным действиям управляющего, которого знала с детства. Греиг⁷ Крофорд молодым человеком поступил на службу к её отцу, дорос до управляющего поместьем, состарился вместе с хозяином, и отец и дочь Кармайклы были единственной его семьёй. Ричард Кармайкл высоко ценил Греига за пытливый ум, высокую образованность и честность. Не раз во время неурожайных годов или разора во время войны, они вдвоем умудрялись спасать владения Кармайклов от полного краха. Ричард всегда прислушивался к советам своего управляющего и хотя бы с этой стороны был спокоен за будущее своей дочери.

Кенна тоже прислушалась к совету Греига и попыталась узнать Кейлина получше, прежде чем давать согласие на брак с ним. Греиг, встревоженный рассказами хозяина трактира, в который частенько захаживал Кейлин, о кутежах, карточных играх и любовных забавах молодого Стюарта, придумал посадить Кенну, переодевшуюся молодым человеком так, чтобы она могла хорошо его слышать, сидя за соседним столиком, спрятанным за ширмой. И тут-то её ожидало горькое разочарование. Хозяин щедро угощал гостя элем и ловко навёл на разговор о Кармайклах. Так Кенна и узнала о себе, что она всего лишь «неотесанная селяночка», сидящая на богатстве, которое так и просится прибрать его к рукам. А ему, Кейлину, не составило большого труда влюбить в себя эту дурочку, и можно считать, что Крукстон у него в кармане. И как не противно Кенне потом было общаться с двуличным молодым Стюартом, она и здесь вняла совету своего управляющего, и продолжала ровно и дружелюбно принимать у себя и соседа и его родственника.

⁵ – в переводе – «изогнутый нос»

⁶ – в переводе – «молодой щенок»

⁷ – в переводе – «осторожный, бдительный»

3

Александр обрадовался так быстро нашедшемуся решению для реализации его идеи, и уже в начале лета Финдли МакЛейн отправился в земли Кармайклов. Молодой человек не спешил. Сначала он сделал приличный крюк и заехал в гости к брату в замок Дуарт, где провёл своё детство и раннюю юность. Финдли не видел своего старшего брата со дня похорон их отца, то есть больше 10 лет. Лаклан за эти годы женился и обзавёлся тремя сыновьями. И Финдли, который считал себя абсолютно не годным к семейной жизни человеком, не жаждал оказаться среди кучи детей. Но брата он любил, да и посмотреть – что же это такое семейная жизнь? (в тайне надеясь получить лишний аргумент против) хотелось.

Финдли собирался пробыть у Лаклана не больше трех дней – этого вполне достаточно, чтобы навестить могилу отца, устроить со старшим братом с радости встречи буйную пирушку, протрезветь, сделать выводы о семейной жизни, но не успеть окончательно оглохнуть от детского визга и женских капризов. Так думал МакЛейн-младший приближаясь к замку Дуарт.

Первой приятной неожиданностью была встреча с семьёй Лаклана. На подступах к замку Финдли встречали пятеро всадников: на гнедом жеребце гордо восседал Лаклан (в прекрасной физической форме, что стало следующей неожиданностью для младшего МакЛейна, считавшего, что семейная жизнь способствует лени и ожирению), бок о бок с ним на серой в яблоках лошади ехала, ловко, по-мужски, сидя в седле, видимо, его жена – Дэвена⁸, а дальше на трёх пони – их сыновья. И даже самый младший, двухлетний Эйндреа⁹, старался выглядеть так же уверенно в седле, как отец.

Братья крепко обнялись. Лаклан представил свою семью. Все вместе они заехали на могилу к отцу и только потом въехали в ворота замка. Дальше всё пошло совсем не так, как думал Финдли. Дэвена с радостью приняла деверя, как будто знала его всю жизнь. Дети, если и доставали чем Финдли, так только вопросами о его приключениях и просьбами показать те или иные боевые приёмы. Лаклан не пытался расписывать прелести семейной жизни. Да это было совсем и не нужно. Вся атмосфера жизни в замке была пронизана любовью и счастьем. То как вспыхивали глаза супругов, когда их взгляды встречались, то, как непроизвольно стремились их тела соприкоснуться – было красноречивее любых слов. Их словно магнитом тянуло друг к другу соединиться в единое целое.

В итоге Финдли пробыл у брата вместо трех дней целую неделю, да и уехал только потому, что побоялся влюбиться в жену брата и окончательно потерять голову. Из замка он уехал не один: Лаклан уговорил его взять с собой двенадцатилетнего Сомерледа¹⁰ в качестве оруженосца, сына их бывшего управляющего, сироту, мечтающего стать прославленным воином.

По пути в южные земли Финдли много размышлял о семейной жизни, которая уже не казалась ему такой нежеланной. Наоборот, какая-то звенящая грусть поселилась в его сердце, тело жаждало чего-то возвышенно-сладкого, а душа замирала в предвкушении неописуемого восторга…

⁸ – в переводе – «любимая»

⁹ – в переводе – «человек, воин»

¹⁰ – в переводе – «летний путешественник»

4

В землях Кармайклов Финдли появился накануне годовщины со дня смерти лорда Ричарда Кармайкла и тут же отправился с визитом в замок Крукстон, чтобы представиться его дочери, как один из сыновей друга её отца, и выразить соболезнования от себя и своего старшего брата.

Кенна сразу поняла, что не только ради соболезнований прибыл в их земли МакЛейн-младший, так как знала содержание письма, отправленного своим отцом незадолго до смерти. Но, поскольку ответа они так и не дождались, Кенна выбросила из головы эту информацию. Да и что положительного мог принести ей визит ещё одного претендента на её фамильные владения? Вряд ли за месяц, оставшийся до дня объявления о её свадьбе, они успеют узнать и полюбить друг друга, а значит, его возможные притязания на её руку ничем не лучше партий графа Кэмерона Стюарта или Кейлина Стюарта. От них она, по крайней мере, знала что ожидать. А Финдли МакЛейн был чужаком, тёмной лошадкой. И он ни словом не упомянул о письме её отца, что ещё больше запутало девушку: ведь если он заинтересован получить её владения, то должен был использовать письмо, как аргумент, повышающий его шансы? Но об этом можно будет подумать потом, потом. А сейчас Кенне хотелось в одиночестве оплакать своего дорогого отца, а не выслушивать пустые слова человека его не знавшего и не любившего, поэтому она довольно холодно приняла МакЛейна и с облегчением вздохнула, когда он откланялся.

Финдли же вздохнул с облегчением, когда убедился, что девушка, по крайней мере, не уродина, как ему представлялось в самом начале. Так себе, вполне обыкновенная девушка. Только вот в характере он, кажется, не ошибся. Тот холод, с которым она его встретила, так контрастировал с доброжелательностью Дэвены, жены Лаклана, что представился ему свойством её натуры, а не настроением момента. Поэтому он и не стал доставать письмо её отца, а решил осторожно расспросить о ней местное общество.

А где проще всего это можно было сделать, как не в местном трактире, где эль развязывает языки быстрее, чем пыточных дел мастер? Там-то Финдли вскоре и познакомился с Кейлином Стюартом и услышал от него хвастливые речи, из которых можно было сделать вывод, что его свадьба с Кенной – дело решенное, так как эта сельская дурочка влюблена в него по уши. И на что же тогда надеется при таком раскладе его дядя – граф Кэмерон?

Слова молодого Стюарта как-то не вязались с обликом девушки, сложившимся у Финдли после знакомства с ней, и поэтому выводы он решил сделать попозже, когда познакомится с графом Стюартом всё через того же Кейлина. Это было тем более необходимо, что по планам Александра, он должен был не только жениться, но и влиться в местное общество, прощупать его настроения, найти единомышленников.

Кэмерону Стюарту тоже не терпелось познакомиться с приезжим представителем клана МакЛейнов. Его появление незадолго до объявления выбора Кенны Кармайкл, и, особенно, визит к ней, ясно дали понять графу, что у него появился ещё один соперник. Кейлина он практически уже не считал конкурентом, поскольку сам не мало поспособствовал тому, чтобы Кенна узнала о высказываниях в свой адрес молодого родственника. Зная благородный и прямолинейный характер своих соседей, в своей тактике для получения согласия Кенны на брак с ним, Кэмерон избрал своим орудием правду и только правду: он говорил с ней о хозяйстве, о выгоде слияния земель, об уважении, которое он испытывал к её отцу. Говорил об их союзе, как о взаимовыгодном партнерстве, обещал защиту и уважение. Но что будет с его молодой супругой, когда вступит в права наследства его старший сын, отличающийся злобным и буйным нравом, в этих разговорах не обсуждалось.

У Финдли сложилось мнение о графе Кэмероне Стюарте, как об умном и очень хитром человеке. И, если для Кейлина женитьба на Кенне была способом прибрать к рукам её богатство, чтобы пустить его по ветру за карточным столом, то для старшего Стюарта это был способ приумножить свои богатства ради богатства. Финдли был крайне осторожен в разговорах с графом, хотя и не скрывал своего намерения добиваться руки Кенны Кармайкл. В представлении Кейлина Кенна была влюбленной дурочкой, а из слов Кэмерона следовало, что она крайне скучная особа, с упрямым характером, больше похожим на мужской, озабоченная только собственным благополучием. Финдли больше склонялся к мнению графа.

5

Время – странная штука! Когда ждешь какого-нибудь радостного события – оно так медленно тянется, что, кажется, это событие никогда не наступит. А когда чего-нибудь не хочешь – наступает быстро и неотвратимо. Как для Кенны подошёл день принятия ею судьбоносного решения… Но было маленькое «но». В начале этого срока все варианты замужества казались ей равнозначно отрицательными.

Первый претендент: граф Кэмерон Стюарт – вдовец, пережил уже трех жен, каждая последующая из которых была моложе предыдущей и где гарантия, что та же история не повторится и с Кенной? И даже если она переживёт графа, и даже если родит ему сына – наследником всё равно будет его старший сын, который вряд ли будет заботиться о вдове отца, а, значит, её ждет либо нищенское полуголодное существование, либо – опять же монастырь.

Молодой Кейлин Стюарт тоже не питал к Кенне нежных чувств и ждал только момента запустить руки в её богатство. Но, не смотря на то, что граф Кэмерон не считал родственника своим серьезным соперником, Кенна пришла к выводу, что брак с Кейлином для неё предпочтителен. Дело в том, что Кейлин был глуп. И, если подойти к делу с умом, его можно будет держать в рамках, чтобы окончательно не разориться (в этом Кенна не без оснований рассчитывала на Греига). А любовь – что ж, значит не судьба Кенне испытать это чувство к мужчине, но зато она сможет раствориться в любви к детям. Уж на это она сможет рассчитывать в браке с Кейлином?

Финдли МакЛейн представлялся Кенне грубым мужланом, в голове которого были только сражения. Этому мнению немало поспособствовали не только намёки соседа, но и болтовня его оруженосца – Сомерледа. Мальчишка был сильно разочарован тем, что вместо того, чтобы прямиком отправиться на поля сражений, его патрон забрался в какую-то глушь и занимается хождением по гостям и просиживанием штанов в кабаках. Поэтому Сомерлед включил своё воображение и рассказывал о подвигах воинов древности, прочитанных в книгах, приписывая их МакЛейну-младшему. Сам же «герой» этих рассказов отличался сдержанностью и молчаливостью. Даже после грандиозных попоек оставался на ногах, хотя и пил наравне со своими собутыльниками, так что ему же доставалась участь растаскивать их по домам. А потому единственным источником сведений о МакЛейне стал словоохотливый мальчишка. Одним небольшим положительным штрижком к портрету Финдли явилось для Кенны происшествие с её горничной, к которой пристала группа подвыпивших залетных гуляк, когда она, немного задержавшись у своей больной сестры, возвращалась в темноте в замок. У молодых шалопаев взыграла кровь, и дело могло кончиться плачевно для девушки, тщетно взывающей о помощи на краю лесной опушки, но к счастью для неё той же дорогой от замка проезжал Финдли с Сомерледом. МакЛейн заступился за девушку, которая пустилась наутёк, как только внимание четырёх нападавших переключилось с неё на бой с одиноким воином.

У каждого действующего лица этого происшествия потом была, конечно, своя история. Лилис¹¹, горничную Кенны, трясло от страха, она испугалась не только напавших на неё, но и налетевшего на них всадника. Причем, с каждым новым рассказом размеры всадника и коня увеличивались в размерах, так же как и росло число разбойников.

В этом её рассказ был схож с историей Сомерледа. Взбудораженный наконец-то случившимся первым боем, мальчишка не жалел красок в описании храбрости и силе своего господина, с каждым новым слушателем тоже увеличивая число нападавших. Но при этом совершенно не придавал значения своему поступку, который, между тем, возможно, спас жизнь МакЛейну. Прежде, чем ввязаться в драку, Финдли велел своему оруженосцу отойти к лесу, а потом бежать в трактир за помощью, если увидит, что он не справляется с нападающими. В лесу Сомерлед заметил ещё одного человека, спрятавшегося в засаде, и смог предупредить своего господина, закричав изо всех сил: «Засада сзади!» Благодаря этому крику и своей молниеносной реакции Финдли остался в живых, поднырнув за спины нападавших в тот момент, когда стрела, выпущенная метким стрелком, угодила прямо в сердце одному из своих. Это как будто послужило сигналом для остальных – они бросились врассыпную. Финдли попытался преследовать злоумышленников, но в незнакомой местности, да ещё и в темноте это было проблематично. Когда он вернулся на место боя за Сомерледом, тела убитого стрелой разбойника на месте не оказалось.

Чем больше Финдли размышлял над этим происшествием, тем больше он склонялся к мысли, что оно не было случайностью, а пусть и не идеально подготовленной, но засадой на него. Не такими уж и пьяными оказались нападавшие. Богатый арсенал оружия, находившегося при них, и то, с каким мастерством они им владели, а также оставленный в засаде в лесу лучник – всё говорило о подготовке. И подготовке не к тривиальному грабежу на дороге, а именно к убийству. Ему только не понятна была роль девушки – для «подсадной утки» она слишком натурально испугалась.

Когда же на следующий день управляющий замком Крукстон Греиг Крофорд с поклоном вручил МакЛейну записку от своей хозяйки с благодарностями за спасение её горничной и выражением беспокойства о его здоровье, он окончательно понял, что девушка была непредусмотренной случайностью. А ещё через 2 часа он получил приглашение на обед от Кэмерона Стюарта. И это было так созвучно мыслям Финдли о том, что его устранение было наиболее выгодно именно графу, что он с радостью согласился. По горячим следам заглянуть в логово к врагу, да ещё который считает себя умнее или хитрее тебя, – уже наполовину выигранное сражение.

А после поездки к графу МакЛейн окончательно уверился, что засада была делом рук его соперника. Ласковый взгляд Кэмерона, на дне которого плескалась настороженность, преувеличенное внимание, призванное скрыть внутренний страх, когда тот выспрашивал подробности нападения, – всё это не ускользнуло от внимания Финдли, недаром он провёл столько времени на различных переговорах за плечом Александра.

Кэмерон Стюарт действительно был напуган. Появление МакЛейна в качестве ещё одного претендента на земли Кармайклов спутало графу все карты. Кейлина он давно сбросил со счетов, полагая что Кенна быстрее выберет знакомого её отца, чем залётного гуляку и картёжника. Когда прибыл МакЛейн, Стюарт поспешил обрисовать его в глазах Кенны неотесанным грубым мужланом, весь мир которого сосредоточен на кончике его меча, перекати-полем, который не сможет создать полноценную семью, ежедневно заниматься хозяйством и так далее. Неожиданно для него самого, эти его слова произвели обратный эффект, пробудив интерес Кенны к сопернику (то, что из двоих Стюартов она склонялась к Кейлину, граф не подозревал). Он стал замечать задумчивые взгляды девушки, бросаемые на воина, когда они все вместе обедали у неё в замке. Тогда-то он и задумал кардинально устранить соперника якобы случайной бандой, для чего и нанял пятерых (для верности) головорезов. В тот день, когда произошла стычка, бандиты должны были только произвести разведку на местности. Так что появление девушки действительно было роковой (для бандитов) случайностью. А дальше события развернулись так, как развернулись. В итоге, Финдли МакЛейн остался в живых, бандиты потеряли товарища, а Кэмерон деньги задатка, который он выдал главарю вперед с обещанием второй половины после успешно завершенного дела, и возможность устранить соперника физически. Второй раз организовывать покушение было бы крайне опасно. Тем более, что его информаторы характеризовали МакЛейна-младшего, как особу, приближенную к Александру Данкельду, который при определенных обстоятельствах вполне может стать королем Вестландии. И только ли женитьба на Кенне Кармайкл привела его в южные земли?

А Кенна, благодаря неосторожным словам соседа, вдруг явственно увидела преимущества Финдли перед остальными соперниками. Её бы очень устроило, если муж будет находиться подальше от неё, тогда она сможет продолжать вести тот образ жизни, который вела последние три года, – свобода и самостоятельность были её девизом в это время. Если бы не уход горячо любимого отца и постоянные терзания из-за своего будущего – последний год был бы вообще самым счастливым в её жизни. Кенне нравилось управлять огромным хозяйством, отвечать за благополучие своих людей, вставать чуть свет и трудиться весь день не покладая рук, чтобы вечером любоваться закатом, сидя на высоком берегу стремительной речки, с чувством выполненного долга, а перед сном расположиться в кресле при свечах в библиотеке, закутавшись в плед отца, с книгой в руках, представляя себя героиней романа, внушившей страстную любовь очередному благородному герою. И всё это она может делать без оглядки на кучу условностей, которые необходимо соблюдать незамужней девушке, чтобы не испортить свою репутацию, а уже законной женой, муж которой отбыл на очередное сражение, оставив хозяйство на её женские руки. А уж дети от мужественного МакЛейна получатся не в пример лучше, чем от худосочного Кейлина или старого Кэмерона, да и Крукстон достанется наследникам Кармайклов, а не Стюартам…

¹¹ – в переводе – «лилия»

6

Когда Кенна, наконец, приняла решение выйти замуж за МакЛейна, у неё как будто свалился с плеч огромный груз. Молодость взяла своё, и к ней вернулись её природная живость и лучезарность, в глазах появился блеск, а на губах – открытая, а, временами, чуть-чуть лукавая улыбка. Не смотря на уже явно подступившую за окнами осень, в замке словно распустились цветы после зимних холодов, так настроение всеобщей любимицы повлияло на окружающих.

Греиг Крофорд был очень рад возвращению той Кенны, которой она была до болезни отца. Но чем ближе приближался срок свадьбы – тем тревожнее становилось у него на душе. Уж он-то знал Кенну, выросшую у него на глазах, как облупленную. Лукавые искорки, то и дело вспыхивающие в её глазах, которые она тщательно старалась скрыть от всех, ясно свидетельствовали о том, что она обдумывает какую-то очередную проделку. Даже лорду Ричарду никогда не удавалось предугадать и предотвратить того, что подсказывало Кенне её богатое воображение и природный ум. Что уж говорить о Греиге, который в силу своего положения даже не мог подступиться с расспросами к Кенне. Ему оставалось только предупредить слуг о том, чтобы они были начеку, и строго побеседовать с горничными Кенны. Впрочем, последнее не дало результатов – или они действительно не были в курсе задумываемой хозяйкой проделки, или очень натурально изображали неведение, или… у самого Греига просто от нервов развилась мнительность.

А Кенна и вправду обдумывала один очень интересный план, но пока никого в него не посвящала (она тоже прекрасно знала бдительность Греига). Обойтись без помощников при его осуществлении, к сожалению, не получится, но она прекрасно знала, что уж Лилис точно не откажется ей помочь, а, значит, и Ичэнн¹² – сын главного конюха, влюбленный в неё. И состоял этот план в том, чтобы вволю повеселиться на собственной свадьбе, вместо того, чтобы в скуке и бездействии просидеть рядом с новоиспеченным мужем за свадебным столом¹³ – ни поесть толком, ни выпить вина, ни потанцевать, ожидая, когда гости дойдут до нужной кондиции и проводят, наконец, молодоженов в их покои, где молодой человек исполнит долг мужчины, а молодая жена докажет, что ещё девственница, о чем должны всему миру рассказать простыни, испачканные её кровью и вывешенные напоказ на следующее утро.

В плане было несколько опасных мест, и главное состояло в том, чтобы МакЛейн и никто из её родственников не догадался о том, что некая «леди Гормлэйт¹⁴ Эррал», молодая вдова, приехавшая погостить к 90-летней прабабушке по отцовской линии из клана Кармайклов и попавшая на свадьбу к своей дальней родственнице – и есть Кенна. А вместо неё, скрытая под вуалью, сидит за свадебным столом её горничная Лилис. Дело в том, что Лилис была одного роста и телосложения с Кенной, и даже немного похожа лицом (возможно в ней текла и капля крови какого-нибудь давнего предка из рода Кармайклов – кто знает?), чем проказницы не раз пользовались в детстве. Так не пришла ли пора вспомнить старое? Но что больше всего беспокоило Кенну, так это то, что раньше времени в план вмешается Греиг и разрушит задуманное. Нет, она прекрасно отдавала себе отчёт в том, что его и слуг не удастся обмануть при свете дня. Но, если игра уже будет начата, ни Греиг, ни слуги ни за что не выдадут Кенну, а только ещё больше будут стараться оградить её от возможных неприятностей. А в остальном полагалась на удачу. И на то, что родственники, которые приедут издалека, не видели её уже несколько лет (на похороны приглашать гостей было не принято), а в округе Кармайклов больше никого не было, кроме той самой 90-летней одинокой то ли двоюродной, то ли троюродной тетушки, которая уже несколько десятков лет никуда не выезжала из своего замка и у себя никого не принимала, к которой в своё время, якобы, заявится в гости «леди Гормлэйт». И МакЛейн за это время не особенно горел желанием сблизиться с нареченной невестой, а потому, даже во время тех коротких встреч, количество которых можно уместить на пальцах рук, смотрел как будто мимо неё. И Кейлин Стюарт, как только получил отставку, тут же ускакал искать новую партию: слишком мизерные шансы третьего сына в семье стать владельцем родового замка и отсутствие стремления сделать карьеру воина или духовного пастыря, гнали молодого человека вперед на поиски выгодной женитьбы. А осторожный граф Кэмерон Стюарт прислал витиеватую записку, в которой, ссылаясь на недомогание, просил извинить его за отсутствие на свадьбе.

В ночь перед свадьбой Кенна, наконец, ознакомила своих горничных, Лилис и Сондру¹⁵ со своим планом: между венчанием в церкви и выходом пары к свадебному столу у них будет примерно полчаса, чтобы успеть переодеть Лилис в свадебный наряд Кенны, а Кенну переодеть и нанести косметику, превратив в «леди Гормлэйт». Когда же придёт время провожать молодую жену в спальню для первой брачной ночи, «леди Гормлэйт», как родственница, сможет принять участие в подготовке новобрачной к обряду, и, таким образом, Кенна опять сможет занять своё законное место, а из спальни уже выйдут её горничные Лилис и Сондра, спрятав между свадебным нарядом одежду «леди Гормлэйт».

Сондра горячо план одобрила, ещё бы, ей ведь не придется в отличие от Лилис выходить на всеобщее обозрение и играть чужую роль, а только помочь Кенне нанести косметику и переодеться. Но и Лилис под конец уговоров сдалась и уже заранее предвкушала, как она будет сидеть рядом со своим спасителем и наблюдать за всеми гостями с места хозяйки, скрывая лицо под вуалью. Да и сколько там пройдет времени, пока гости основательно накачаются спиртным? От силы 2-3 часа. О том, какую головомойку им придётся выдержать потом от Греига, обе девушки старались не думать.

¹² – в переводе – «лошадь»

¹³ – свадебные традиции Вестландии предписывают непорочной девушке выходить замуж в короткой фате, полностью закрывающей лицо. Во время венчания в церкви жених только приподнимает фату, чтобы увидеть лицо невесты (в древние времена это был вообще первый раз, когда молодые люди видели друг друга), а снимается фата вместе со свадебным платьем уже на брачном ложе. Во время свадебного пира молодожёны пьют только воду, не имеют права есть, танцевать и веселиться. Они обязаны с почтением выслушивать и запоминать наставления, которые им говорят во время тостов, а первую брачную ночь провести на трезвую голову.

¹⁴ – в переводе – «прославленная, роскошная леди, принцесса»

¹⁵ – в переводе – «защитница»

7

И вот наступил день свадьбы. Отзвучали в церкви клятвы, в которых не было ни капли искреннего чувства ни с той, ни с другой стороны…

Полдня до венчания Кенна играла роль грустной, молчаливой, погруженной в себя невесты, чтобы соответствовать образу, который предстояло потом играть Лилис (спасибо домашнему театру!). Никому из приглашенных гостей это настроение невесты не показалось странным. Все знали о недавней потере отца и причинах замужества, как необходимости, а не в результате взаимной любви, что, впрочем, не было редкостью. Единственной, кто немного находил странным такое настроение невесты, была Дэвена, поскольку только вчера, когда они общались с Кенной, та выглядела вполне жизнерадостной.

Дэвена и Лаклан прибыли в Крукстон не заранее, как планировали, а только накануне. Их младший сын Эйндреа простудился, купаясь в холодной реке, пытаясь не отстать от старших братьев, а потом их же и заразил. Так что супруги МакЛейн смогли отправиться в путь только после того, как дети немного пошли на поправку. Но даже в предсвадебной суматохе Финдли успел познакомить своих родных с невестой. Кенна и Дэвена быстро нашли общий язык, пообщавшись наедине. И у Дэвены сложилось мнение о Кенне, как о доброй, веселой, чистой девушке. Она уверилась, что эти двое: Кенна и её замечательный деверь Финдли, очень подходят друг другу и пусть не сейчас, но в недалёком будущем, узнают друг друга поближе и обязательно полюбят. Она искренне надеялась на это, хотя Лаклан и расстроил жену сообщением о том, что брат находит невесту скучной, некрасивой, ничем не примечательной особой. А Лаклану Кенна понравилась, хотя и видел он её всего несколько минут. Она даже напомнила ему Дэвену такой, какой он встретил её 9 лет назад и полюбил. Слепота брата тоже его расстроила, но, в тоже время, внушила надежду, что когда-нибудь Финдли откроет пошире глаза, заметит внутренний свет и красоту молодой жены, и полюбит её также, как Лаклан до сих пор любит свою Дэвену.

Между тем, молодожены вышли на крыльцо внутреннего двора замка, и гости потянулись вереницей с представлениями и поздравлениями мимо них, чтобы, войдя в главную залу, рассесться за длинными столами, богато уставленными аппетитными яствами и графинами с вином. У Финдли уже плыло перед глазами от обилия лиц, титулов и имён, когда перед ним предстала леди Гормлэйт Эррал. От ярко-алого платья, плотно обтягивающего её тонкую талию и взволновано колыхающуюся высокую грудь, которое привлекло его внимание и помогло сфокусировать зрение, его взгляд переместился на соблазнительные губы такого же цвета, а потом утонул в огромных искрящихся зеленых глазах. И Финдли пропал… Его мужское естество восстало, а сам он непроизвольно сделал шаг, устремившись всем своим существом вслед гостье. И если бы не судорожно вцепившаяся в него рука жены, он бы окончательно оконфузился.

Лилис (а это уже она стояла рука об руку с МакЛейном) же испугалась, что Финдли узнал Кенну в роли леди Гормлэйт и поэтому попытался пойти за ней, и, чтобы дать хозяйке время скрыться среди гостей, отважно повисла на руке «мужа». Но вроде всё обошлось. Финдли встал на место и продолжил встречать гостей.

Кенна же по своей душевной чистоте не заметила, какое впечатление произвела на своего теперь уже мужа. Когда Сондра закончила колдовать над её лицом и причёской, она взглянула в зеркало и ахнула. Потому что сама себя не узнала: глаза были густо подведены чёрной краской, из-за чего цвет их казался ярче, а форма изменилась. Невинные по-детски припухлые губы, покрытые ярко-алой помадой в тон платью, стали женственно-соблазнительными. Покрытое загаром лицо Сондра выбелила пудрой, а волосы, которые обычно струились по плечам Кенны пушистыми волнами, гладко зачесала наверх, смазала маслом, чтобы ни один волосок не выбивался (из-за чего они потемнели), и закрутила в замысловатую причёску. Все вместе эти изменения прибавили Кенне несколько лет. Она почувствовала себя взрослой соблазнительной женщиной, а, одев красное платье, в котором когда-то играла леди Макбет в домашней постановке, можно сказать – роковой. Когда же Кенна поднялась по ступенькам родного замка, и никто её не узнал и не остановил, в ней разыгралось веселье и дерзкая отвага, что и выплеснулось из глаз, когда она смело посмотрела на Финдли. Очень обрадовалась, что он её не узнал, а, значит, у неё впереди несколько часов веселья и тайна, над которой она ещё долго будет хихикать и делиться впечатлениями со своими помощницами.

Хотя Кенна и уселась специально подальше от стола молодоженов, Финдли без труда нашёл её взглядом. Весь первый час он мучительно размышлял, как ему побольше узнать о прекрасной незнакомке (к тому моменту, когда подошла её очередь представляться, он уже давно отключил свой слух), поэтому то и дело посматривал на неё. Кенна тоже периодически обращала свой взор к столу молодоженов, но смотрела не на МакЛейна, а на то, как справляется со своей ролью Лилис. Финдли же вообразил, что его интерес к прекрасной женщине взаимен, и сердце его пело от радости. К началу танцев он понял, что ему не остается ничего другого, как обратиться за помощью к брату. Не будет же он расспрашивать о гостье слуг или молодую жену?

Лаклан был не доволен такой просьбой, но, скрипя сердцем, выполнил её. Так Финдли узнал, что красавицу зовут Гормлэйт Эррал, она вдова, три года назад похоронившая мужа, гостит неподалёку у своей прабабушки и останется в этих краях ещё некоторое время. Информация внушила надежду Финдли на знакомство с прекрасной гостьей, и он уже с нетерпением ждал окончания свадьбы и наступления следующего дня,когда можно будет заняться поисками незнакомки. Никаких моральных обязательств перед своей молодой женой он не чувствовал, понимая, что также как и он, она вступила с ним в брак не по любви, а по каким-то своим собственным соображениям. Свой долг мужа собирался выполнить сполна, но и свои желания не собирался сдерживать.

Кто ещё с нетерпением ждал окончания сегодняшнего дня – так это Греиг. Никакая косметика и маскарадные костюмы не могли ему помешать узнать в «леди Гормлэйт Эррал» Кенну. Он весь похолодел от ужаса, когда увидел её сидящей на дальнем конце стола. Сначала Греиг дёрнулся найти горничных Кенны и устроить им выволочку, но потом рассудил, что это сделать успеется, и лучше не спускать с Кенны глаз, чтобы в случае чего успеть прийти на помощь. Вторая волна ужаса окатила его, когда брат молодожена Лаклан пригласил Кенну на танец и о чём-то оживленно беседовал с ней. Но и здесь обошлось.

Наконец, женщины поднялись из-за стола, чтобы проводить молодую жену в покои и приготовить её к первой брачной ночи. Только когда «лже-Кенна», «леди Гормлэйт Эррал» и возникшая как из-под земли Сондра («Где-то пряталась от меня, паршивка», – понял Греиг) зашли в покои, где для молодоженов было приготовлено брачное ложе, управляющий вздохнул с облегчением. А когда из покоев с ворохом одежды вышли Лилис и Сондра, схватил их за шкирки и поволок в свой кабинет, где и узнал подробности сегодняшнего спектакля. «В конце концов, ничего страшного не случилось, – рассуждал потом Греиг, – Клятвы в церкви давала настоящая Кенна и на брачном ложе ждет мужа тоже она. Ну, повеселилась девочка. Хорошо, что обошлось, и её никто не узнал. А и муж тоже хорош! Даже не потрудился узнать Кенну получше». «Так ему и надо», – решил в итоге Греиг, сердитый на Финдли, который остался равнодушен к его любимице.

Когда новобрачный присоединился к молодой жене в постели, он почувствовал, как её трясёт.

– Кенна, если Вы ещё не готовы, мы можем отложить на потом…

– Нет, я не хочу, чтобы такие, как граф Кэмерон, имели основания усомниться в истинности нашего брака…

– Я буду осторожен. Попробуйте расслабиться…

Кенна закрыла глаза и попыталась выровнять дыхание. Финдли был опытным любовником. Конечно, он предпочитал заниматься любовью со зрелыми женщинами, в основном, вдовами (во избежание неприятностей), но не отказывал и девственницам, которые сами хотели лишиться невинности в его объятиях, при условии, что никто из них не будет потом требовать женитьбы.

Под умелыми руками мужа Кенне удалось справиться со страхом и, хотя соитие доставило ей неудобство, но боли почти не было. Когда горячее семя оросило её лоно, и Финдли скатился с неё, она даже испытала сожаление, что всё так быстро закончилось. Муж осторожно вытер кровь, смешанную со спермой у неё между ног, они молча поменяли простыню, и улеглись каждый на своей стороне кровати.

Финдли быстро заснул, а вот Кенне, взбудораженной яркими событиями сегодняшнего дня, это никак не удавалось. Сначала она просто лежала, глядя в потолок, и вспоминала церковь, их сухие клятвы и лицо Финдли при этом – такое равнодушное, пустое. И его же лицо на крыльце, когда он поднял на неё (ну, не совсем на неё, а на Гормлэйт) глаза и в них появилось какое-то ошеломленное выражение. Тогда она на миг испугалась, что он узнал её, а сейчас, когда стало понятно, что всё-таки – нет, поняла, что, скорее всего, заинтересовала его. И теперь по-другому читались взгляды Финдли, которые он бросал на неё во время трапезы и танцев. И разговор с его старшим братом Лакланом заставлял сердце учащенно биться не от страха разоблачения, а от радости.

А потом Кенна осторожно повернулась к Финдли и стала его разглядывать: его длинные немного кривые ноги мужчины, привыкшего перемещаться больше на лошади, чем ходить пешком, его мощный торс, бугрившийся мускулами, сильные руки, так твердо держащие меч, и такие ласковые на её теле. Его суровое лицо под мягким светом луны расслабилось и казалось особенно красивым. И тут Кенну пронзил укол ревности. Каким-то своим женским чутьём она угадала, что его нежность принадлежала Гормлэйт, а не ей, Кенне, так же как и легкая улыбка на губах, делающая его лицо счастливым. А потом она тихонечко засмеялась: ведь Гормлэйт это и есть она сама. И в её власти соединить эти образы воедино, тем более, что Гормлэйт было вторым именем Кенны, так что она даже ничуть не врала, представляясь Финдли этим именем. Раздумывая над этим Кенна, наконец, заснула, но перед самым мгновением погружения в сон, ещё раз успела прочувствовать какой-то краткий миг, к которому её подвёл Финдли, и за которым ожидалось что-то яркое, безгранично-сладкое, до которого она так и не дошла, успев ухватить только самый краешек этого ощущения…

8

На следующее утро Финдли провожал брата с женой в обратный путь. Супруги всё-таки сильно волновались за мальчиков и поэтому не могли погостить дольше. Пока братья ждали присоединения к ним Дэвены, Финдли воспользовался моментом ещё раз услышать от брата подробности о леди Гормлэйт Эррал. А Лаклан попытался убедить брата не гоняться за чужой юбкой, а внимательнее присмотреться к своей прелестной жене.

Невольным свидетелем этого разговора оказался Ичэнн, который держал под уздцы лошадь Дэвены. Молодой конюх был в курсе спектакля, который происходил с участием своей возлюбленной, а потому ночью рассказал Лилис о разговоре между МакЛейнами. На утро эта информация дошла до Кенны. Но что ей делать с «леди Гормлэйт Эррал» Кенна пока не придумала. И, когда через несколько дней Греиг сказал Кенне, что Финдли интересовался соседями и, в частности, графиней Кармайкл и её правнучкой леди Эррал, а также тем, когда ему приличествует нанести ответные визиты, она забеспокоилась и поняла, что надо побыстрее придумать способ встретиться с Финдли под видом Гормлэйт на нейтральной территории, а там уж… А вот что будет «там уж» – решила положиться на случай и своё обычное везение. Сейчас ей больше всего хотелось, чтобы Финдли избавился от чар леди Эррал, тогда бы она смогла завладеть его вниманием, раскрыться перед ним, и он бы обязательно её полюбил! А пока молодой муж больше ни разу не заглядывал в спальню к Кенне, и ей оставалось только опять и опять перебирать свои ощущения той волшебной ночи в одиночестве. Прав был Греиг, когда раскрыл ей глаза на возможные последствия её спектакля. А теперь вот и старому преданному управляющему пришлось поддержать легенду о леди Гормлэйт. Хорошо хоть обошлось без вранья: он честно сказал, что сам не знаком с Гормлэйт Эррал, а графиня Кармайкл, у которой та, возможно, проживает, уже больше 20 лет никуда не выезжает из своего замка и сама никого не принимает.

Эта информация не остановила влюблённого МакЛейна, кроме того, он боялся, что гостья может уехать и тогда он навсегда потеряет её след, а вот это уже приводило его в отчаяние. Поэтому он подробно расспросил, как ему найти замок старой графини и, не смотря на приближающиеся сумерки, вскочил на коня и умчался. А куда – было не трудно догадаться. Так что пришлось Кенне действовать второпях: Сондра спешно накладывала косметику, а Лилис доставала из шкафа поочередно одежду, в которой можно было предстать перед Финдли в роли леди Гормлэйт (не поедешь же в красном платье?!). В итоге Кенна выбрала брючный костюм для верховой езды и широкий темный плащ с красным подвоем, а волосы ей завязала Сондра высоким узлом, так как делать причёску было уже некогда. И всё равно, как они не торопились, Кенна, когда выехала, поняла, что она уже не успеет перехватить Финдли до замка графини, поэтому она, положившись на удачу, поскакала на своё любимое место на краю обрыва у реки. Откуда бы ни ехал всадник, он всё равно увидит это место. Там Кенна и решила подождать своего мужа и дальше действовать в зависимости от обстоятельств: либо признаться Финдли во всём, либо продолжить игру…

Финдли раздосадованным возвращался в Крукстон. Графиня отказалась его принять. Его даже не пустили за ворота замка. Про леди Эррал вообще ничего не сказали. Что же ему предпринять дальше? И вдруг, как по волшебству, за поворотом дороги к реке, он увидел на высоком берегу всадника, закутанного в плащ, и всем своим возликовавшим сердцем почувствовал, что это не всадник, а всадница, и не просто всадница, а именно леди Гормлэйт. Огромным усилием воли он подавил в себе порыв пустить свою лошадь в галоп и степенно выехал на берег реки.

– Рад встрече с Вами, леди Эррал!

– И я, сэр Финдли МакЛейн! Знакомитесь со своими владениями?

– Нет, наносил ответные визиты соседям, которые были гостями на свадьбе…

– Безусловно, находиться в добрых дружеских отношениях с соседями, – долг каждого крупного землевладельца. Надеюсь, Ваша миссия прошла успешно?

– В основном – да. Только вот мне не удалось встретиться с Вашей прабабушкой, графиней Кармайкл.

Кенна невольно рассмеялась, представив картину, как Финдли барабанит в ворота замка, а оттуда его посылают… подальше:

– Так элегантно Вы пытаетесь представить то, что Вас не пустили даже за ворота замка?

– Если говорить прямо, то – да, меня осыпали отборной бранью и послали восвояси такими выражениями, которые я не могу повторить для ушей леди.

– Узнаю бабушкиного привратника, Маркаса¹⁶. Я провела под воротами замка целых три часа, прежде чем меня пустили.

– Чем же Вы его убедили?

– Мне пришлось подробно описать всё генеалогическое дерево в обратном порядке: от себя к прабабушке. И это ещё хорошо, что не потребовалось рассказывать дальше, ведь уже наступила ночь, я едва держалась на ногах после целого дня в седле. Но Маркасу было всё равно.

– Как Вы нашли прабабушку, в добром ли она здравии?

– Прабабушка несколько дней отказывалась со мной знакомиться, полагая, что и так сделала для меня слишком много. Но сейчас уже немного смягчилась – ей понравилось, что когда у неё бессонница, я всегда готова почитать ей вслух какой-нибудь роман о путешествиях. В этом мы оказались родственными душами. А Вы любите путешествовать?

…Кенна так вошла в роль леди Гормлэйт Эррал, что её воображение несло её всё дальше и дальше. Слова легко лились изо рта, и она уже сама начинала верить в то, что секунду назад пришло ей на ум. Финдли с такой любовью смотрел в глаза Гормлэйт, что Кенна сразу же забыла о своём намерении во всем признаться мужу…

– До женитьбы вся моя жизнь воина состояла из сплошных путешествий.

– А потом Вы устали и решили осесть на одном месте?

– Просто так сложились обстоятельства…

– А я думала, что Вы скажете о любви к прекрасной Кенне с первого взгляда… Впрочем, я бы сразу уличила Вас во лжи. Даже с моего дальнего угла стола было видно, что Вы не питаете нежных чувств к жене. Бедная девочка… А Вы знаете, почему граф Кэмерон Стюарт так упорно добивался её руки? Вот из-за этой самой речки. Река – это вода, а вода – это урожайные поля и зеленые пастбища, а, значит – богатство или, по крайней мере, уверенность в завтрашнем дне. А река, почти на всём своём протяжении, начиная с истоков, протекает по землям Кармайклов…

– Вы с такой горечью говорите об этом, как будто это касается Вас лично…

(Кенна поняла, что слишком увлеклась).

– У меня с Кенной почти такая же история. Мне тоже пришлось выйти замуж по расчету. Только с одной существенной разницей. Лорд Эррал женился на мне, конечно, не без материальной выгоды для себя, но он и любил меня тоже. Окружил таким вниманием и заботой, что смог внушить уважение к себе. Вряд ли это ожидало Кенну, выйди она замуж за Стюарта. Но ей повезло, она вышла замуж за молодого, красивого, сильного мужчину, не так ли? Вы любите свою жену, сэр МакЛейн?

Кенна увидела, как напрягся Финдли, и без всякой связи добавила:

– А я завтра уезжаю…

– Нет, – кинулся к ней Финдли и схватил обеими руками за плечи, – не уезжайте, останьтесь…

Плавно текущая беседа вдруг резко повысила свой градус, воздух вокруг как будто заискрился от разрядов молнии…

– Почему? – прошептала Кенна.

– Я люблю Вас, – сделав ударение на последнем слове, ответил Финдли.

– А Вы прямолинейны. Я люблю откровенных людей…

– Значит, Вы не сбросите меня в реку, если я скажу, что ещё с первой встречи хочу поцеловать Вас?

– А это зависит от того, понравится мне Ваш поцелуй или нет…

Финдли, не отрывая взгляда от прекрасных зеленых глаз Гормлэйт (будем так называть Кенну, пока она играет эту роль), притянул к себе такую желанную женщину и впился жадным поцелуем в полуоткрытый цветок её губ. У Гормлэйт закружилась голова и она неизбежно потеряла бы равновесие, если бы Финдли отпустил её. Но он только ещё крепче прижал её к себе, когда у обоих закончился воздух в лёгких, и их губы были вынуждены оторваться друг от друга. Гормлэйт успела сделать только один вдох, когда почувствовала горячие поцелуи Финдли у себя на шее, за ухом, на плече… Сердце забилось с новой силой, хотя казалось, что и так вот-вот выскочит из груди. А Финдли продолжал дорожку поцелуев всё ниже и ниже по телу женщины, быстрыми умелыми пальцами расстёгивая то мелкие пуговицы, то развязывая ленточки её одежды, пока она не оказалась вся перед ним в сияющей первозданности. А потом уложил на её же плащ (и когда только успел расстелить его?), быстро избавился от своей одежды и одним мощным рывком овладел ею.

Кенна так долго ждала своего мужа, так долго мечтала о близости с ним, что одним скачком перемахнула ту грань, до которой едва дотянулась в прошлый раз. Её всю пронзило такое острое удовольствие, что тело непроизвольно затрясло сладкой дрожью, а из горла вырвался крик. В ту же секунду освободился от напряжения и Финдли, и Кенну накрыло новой горячей волной.

Лежать, закутавшись в плащ вместе с любимым было так уютно, так сладко и так… горько одновременно. Кенна поняла, что окончательно запуталась, ей захотелось глотнуть свежего воздуха, она откинула свой край плаща и села, обхватив колени руками. Холодный ветерок заставил Финдли очнуться, он залюбовался стройной спиной Гормлэйт и, потянувшись, распустил её роскошные волосы.

– Холодно, любимая. Иди ко мне…

Кенна внутренне махнула на проблемы рукой и вновь превратилась в Гормлэйт, которая была свободна как в своих чувствах и желаниях, так и в поступках…

Когда темнота ночи начала сереть, любовникам-супругам пришлось расстаться. Они договорились, что будут встречаться на этом самом месте.

– Нам надо найти способ как-то договариваться о свиданиях…

– Поверь, любимый, я всегда буду точно знать, когда ты меня здесь будешь ждать…

И Гормлэйт, действительно, пусть и с часовым опозданием, всегда приходила к своему любовнику. Ей ли было не знать, когда он покидает ночью стены замка? А уходила со свидания она всегда первая, чтобы успеть превратиться в Кенну и нырнуть в свою одинокую постель до его возвращения.

Несколько раз Финдли заглядывал ночью в спальню к Кенне, но его нежность больше походила на то, как ласкают приблудившегося котёнка. А страсти, в которой Финдли топил Гормлэйт, не было совсем.

Днём же они практически не общались. Финдли убедился, что замок находится в надёжных руках Греига и предпочёл не вникать глубоко в хозяйственные дела, а сосредоточился на выполнении второй своей задачи: сблизиться с соседями, прощупать их настроения, при необходимости и по возможности склонить на сторону Александра.

Греиг, поначалу сильно обеспокоенный причудами молодых встречаться вне стен замка и предаваться страстной любви на голой земле, вместо мягкой постели, в конце концов, успокоился. Кенна ходила счастливая, Финдли на его роль управляющего не покушался… И, если им обоим нравилось больше так – то и Бог с ними! Он только, когда уже совсем похолодало, тактично подсказал Кенне перебраться с мужем в домик бакенщика вниз по реке, сейчас пустовавший.

Кто по-прежнему переживал за молодоженов, так это супруги МакЛейн, Лаклан и Дэвена. За 2 месяца своей женатой жизни Финдли написал им только одно сумбурное письмо, полное восклицаний о своём безмерном счастье вперемежку с не менее отчаянным сожалением о том, что жениться он поторопился. Это так было не похоже на прежнего Финдли, от которого в лучшем случае раз в год прилетали короткие сухие записки о том, что он жив и здоров, что супруги решили отправиться в гости к младшему брату в самое ближайшее время и на месте разобраться, что к чему. Но их планам не суждено было сбыться.

Скоропостижно скончался король Эдгар, и в Вестландии разразилась война…

¹⁶ – в переводе – «воинственный»

9

Как только весть о смерти короля Эдгара достигла земель Кармайклов, Финдли засобирался в дорогу, не дожидаясь зова от Александра. Прощание с Гормлэйт было бурным и очень тяжелым для обоих. Финдли понимал, что больше никогда не увидит любовь всей своей жизни. Но если отчаяние любовницы было для него понятно и сильно грело душу, то искренние слёзы жены Кенны очень его удивили. Но он не долго думал об этом. Грядущие сражения будоражили его кровь и вскоре вытеснили не только мысли о жене, но даже и о Гормлэйт. И, конечно, очень радовался возможной войне Сомерлед. Наконец-то его патрон займётся делом, а не беготнёй за женскими юбками!

У Кенны с отъездом Финдли как будто земля ушла из-под ног. Она и любила его за двоих и страдала в разлуке с ним за двоих. Но впала в ещё большее отчаяние, когда осознала, что так и не забеременела. Эта мысль сковала холодом её душу и тело. Греиг отчаялся вывести Кенну из состояния апатии. Он как обычно приходил к ней с различными хозяйственными планами или проблемами – она равнодушно пожимала плечами и говорила: «Смотри сам». Она не приняла ни одного приглашения ни на один праздник в округе, а когда её позвали на крестины – разревелась белугой. Но постепенно Греиг заметил, что имя Финдли выводит её из ступора, а вести о войне вызывают жадный интерес. И тогда он сменил тактику: все дела теперь делались во имя победы в войне и скорейшего возвращения хозяина домой. И Кенна ударилась в противоположную сторону. Теперь она заваливала себя работой, и ей стало легче, меньше времени оставалось на тревожные мысли о любимом. И только ночи по-прежнему были мучительными. Ей снились либо кошмары, в которых Финдли погибает, и она просыпалась от собственного отчаянного крика и больше уже не могла заснуть. Либо эротические сны – и она просыпалась вся влажная, а потом отчаянно рыдала, понимая, что это всего лишь был сон, и тоже не могла больше заснуть. Она осунулась, похудела, и так большие глаза стали занимать больше половины лица, только в них уже не было блеска, они потускнели, так же как и волосы.

Зимой стало ещё труднее. Дел стало меньше, больше появилось времени для тягостных мыслей. От Финдли никаких вестей не было. Греиг молил бога, чтобы поскорей наступила весна. Почему-то ему казалось, что с её приходом всё изменится к лучшему…

10

Ранним утром в конце апреля в ворота Крукстона въехала телега, её сопровождал только один паренёк, в котором обитатели замка с трудом узнали Сомерледа. За каких-то полгода мальчишка повзрослел, превратившись в юношу с глазами мужчины, умудренного жизненным опытом. Люди окружили телегу, но не решались откинуть шкуру, которой был накрыт человек, лежащий под ней. Потом толпа расступилась, пропуская Кенну. Люди невольно ахнули и отступили на шаг от телеги, когда Кенна молча сдёрнула шкуру – конечно, война была достаточно привычной частью их жизни, но на человеке, который лежал на телеге не было ни одного живого места. А в Кенну наоборот вид её любимого мужа как будто вдохнул жизненные силы. Она нежно дотронулась до горячей руки Финдли, и в её жизнь вернулся смысл. Он жив! А остальное – не важно.

И начались дни и ночи борьбы за жизнь Финдли. Кенна практически не отходила от него, ей казалось, что если она будет рядом – он не сможет умереть.

Пока Кенна с горничными обмывали Финдли, Сомерлед отрывистыми короткими фразами описал картину, которая, видимо, надолго врежется ему в память. О самом сражении он знал не много, так как во время него находился в стане Александра, и, когда МакЛейн не вернулся в их палатку, пошёл его искать на поле боя. Долго бродил среди убитых, пока не увидел лошадь Финдли, а рядом его самого. Он лежал окровавленный в центре воронки, края которой расходились волнами тел убитых им противников. Сколько их было – Сомерлед затруднился бы подсчитать. Лекарь Александра, осмотрев Финдли, сказал, что вряд ли сможет ему помочь. Колотые и режущие раны на его теле и голове ещё можно было бы вылечить, и то, положившись больше на его сильный молодой организм, чем на лекарства, но вот ранения, нанесённые копытами лошадей…

Финдли успешно отбивался от пяти всадников, пока стрела не убила его лошадь. Но он успел соскочить с неё и продолжил бой пешим. А противники всё прибывали и прибывали, как будто вместо одного убитого их становилось двое живых. Потом кому-то из нападавших удалось свалить Финдли ударом по голове, уже не защищённой шлемом, и маркиз Монтроз, сражавшийся рядом с МакЛейном и рассказавший эту историю Сомерленду, потерял его из виду. А затем подошло подкрепление, сторонники Александра смяли сопротивление врага и победно завершили сражение мощной контратакой.

Усилия лекаря всё же сделали своё дело, и Финдли пришёл в сознание. Но это продолжалось не долго. Он успел пообщаться с Александром и даже подбодрить Сомерледа, но потом опять впал в беспамятство. В бреду много раз повторял одно слово: «Домой». И Александр, уважая желание своего друга и соратника умереть дома, отправил его вместе с оруженосцем с обозом, направлявшимся в южные земли, снабдив необходимыми средствами. В дороге Финдли стало ещё хуже, и, как ни старался Сомерлед ухаживать за хозяином, как его научил лекарь, он всё равно впал в горячку.

11

Кенна с помощью Греига обшарили всю округу в поисках лекарей. На кухне постоянно варились какие-то снадобья, мази и, конечно, бульоны. Всё это Кенна терпеливо вливала в Финдли и постепенно его раны затягивались, сходили кровоподтёки, коже возвращался естественный цвет вместо серого пергамента, которым он так испугал обитателей замка. Все они, кроме Кенны, подумали в тот момент: «Не жилец». Спала и горячка, только вот в себя он никак не приходил. Сколько раз Кенне казалось, что Финдли очнулся! Он приоткрывал глаза и даже, чудилось, пытался что-то сказать, но каждый раз опять проваливался в беспамятство. Но Кенна радовалась хотя бы тому, что он уже почти не стонал, а беспамятство больше походило на глубокий сон.

Финдли, действительно, периодически выплывал из вязкого тумана, окутывавшего его мозг. Сначала это были совсем короткие мгновения, о которых он не помнил, когда пробуждался в следующий раз. Потом реальность становилась всё отчётливее, он стал запоминать не только то, что видел перед собой, но и свои мысли при этом. Провалы в небытие становились больше похожи на целительный сон. Видимо, таковы были последствия от удара по голове во время сражения…

Наконец, наступил день, когда Финдли достаточно отчётливо осознал реальность вокруг себя. Всё повторилось, как и всегда, когда он приходил в себя: сначала он увидел потолок, потом его загородило женское лицо с прекрасными зелеными глазами, в которых плескались тревога и любовь. И он даже вспомнил мысль, которая оформлялась постепенно во время пробуждений: зеленые глаза – но это не Гормлэйт, а Кенна, его жена, он в замке Крукстон – дома, а, значит – жив. Это наполнило его счастьем, и он с блаженством закрыл глаза. Но прежде, чем опять заснуть, он услышал разговор, над которым решил подумать, когда проснётся в следующий раз.

– Кенна, не пора ли Вам хоть немного вспомнить о себе? Когда Вы в последний раз выходили из комнаты на свежий воздух?

– Греиг, спасибо за заботу, но я прекрасно себя чувствую…

– Вы похудели и бледны, как снег. Сэр МакЛейн уже явно идет на поправку, и Вы можете не дрожать над ним каждую минуту.

– Не могу, Греиг, не могу. Мне всё время кажется, что стоит мне уйти, и с ним случится что-то непоправимое.

– Оценит ли Ваш муж такие жертвы или опять побежит искать встреч с «леди Гормлэйт»?

– Ох, Греиг, ты и об этом знаешь? Но мне всё равно! Пусть будет тысяча раз «леди Гормлэйт», лишь бы он поправился…

12

В следующий раз пробуждение пришлось на разгар дня. Яркий свет пробивался даже через закрытые веки, и открывать глаза совсем не хотелось. В комнате приглушённо звучали голоса Кенны и Греига, они обсуждали какие-то хозяйственные дела, и Финдли неожиданно для себя задумался о том, почему он считал Кенну ещё почти ребёнком? Судя по этим двум таким привычным голосам, это обсуждение является обыденным явлением. И если уж многоопытный пожилой Греиг постоянно обсуждает с Кенной свои шаги по управлению хозяйством, значит, он признаёт в ней полновластную хозяйку? Потом в воспоминаниях начали всплывать картинки жизни до его отъезда, и Финдли с удивлением понял, что и все обитатели замка обращались с ней, как со взрослым человеком, владелицей и земли и их судеб, а не снисходительно, как он. Может быть, ему так казалось потому что она была девственницей? И это невольно сделало её гораздо младше в его глазах, чем леди Эррал. Хотя Гормлэйт оказалась и не такой уж опытной в постельных делах. Да, она была страстной, в отличие от стеснительной Кенны, откликалась на любое его прикосновение, с упоением училась у него, как доставить удовольствие и ему, и себе… Единственным её мужчиной до него был её муж, который был гораздо старше её, но которого она, по её словам, безмерно уважала, а потому не позволяла себе связей на стороне, да и достойных претендентов на эту роль, до знакомства с МакЛейном, не было. И тут Финдли застонал, осознав, что он-то, как раз, совсем не уважал свою молодую жену, бросившись в любовные приключения, практически не остыв от брачной постели…

– Боже мой, Греиг, ему хуже? – прохладная ладонь Кенны легла Финдли на лоб. – Температуры вроде нет, – и его лба нежно коснулись её губы, – Нет, точно нет.

– Кенна, успокойтесь, может, ему что-то приснилось…

– Вот видите, стоило мне отвлечься, и ему стало хуже. Давайте отложим остальные дела на потом?..

А Финдли действительно стало хуже, но не от ран, а от того, что он вспомнил: Кенна знает о его изменах. Как же унизительно ей, наверное, было принимать его снисходительные ласки! Она вообще-то могла и расторгнуть брак с ним на этом основании. Хотя, нет. Тогда бы ей грозил брак со Стюартами, а этого, очевидно, она совсем не хотела. Но тогда почему она так самоотверженно ухаживает за ним? Практически вытащила его с того света. Ведь положение вдовы давало бы ей так необходимую свободу, самостоятельность, возможность выйти замуж по любви, а не в тисках обстоятельств. А, вот ключ к разгадке, понял Финдли – любовь! Кенна любила его и поэтому прощала Гормлэйт, поэтому вопреки здравому смыслу вытаскивала из лап смерти, даже не надеясь на взаимность…

Все эти тревожные мысли утомили раненого, у него разболелась голова, и он опять провалился в спасительный сон.

13

Следующее пробуждение пришлось на глубокую ночь. Финдли чувствовал себя на удивление здоровым. Он стал оглядываться вокруг себя и увидел свою жену, лежащую на боку лицом к нему. Мягкий свет луны освещал её осунувшееся лицо. Густые ресницы отбрасывали тень до середины щёк. Пухлые губы были слегка приоткрыты. Длинные пушистые волосы закрывали спину и волнами свешивались с кровати до пола. Финдли залюбовался этой картиной, даже не смотря на то, что её брови хмурились. И почему он раньше не замечал её красоты? Чтобы рассмотреть жену получше, он решил повернуться на бок, кровать под ним заскрипела, и Кенна тут же проснулась. Их взгляды столкнулись. Сердце Финдли бухнуло и провалилось куда-то вниз, а лицо Кенны озарилось такой радостной улыбкой, что в комнате даже посветлело.

– Вы очнулись?! Как Вы себя чувствуете?

– Вполне сносно, – сказал Финдли хриплым голосом, что Кенна приписала ещё его болезненному состоянию, а не возбуждению.

– Принести Вам чего-нибудь? Воды?

– Нет, ничего не надо. Просто поговорите со мной.

– Я даже не знаю с чего начать…

– Начните с того, как я вернулся в замок. Кстати, а какой сейчас месяц?

– Конец июля…

– Так я уже три с половиной месяца здесь валяюсь?

– Сомерлед доставил Вас в замок в конце апреля…

И Кенна начала рассказ… Финдли интересовало всё: и происшедшее с ним, и положение в стране (порадовался, что Александр стал королём Вестландии, но как-то отстранённо, как будто это уже не касалось его лично), и повседневные дела в замке (чем удивил Кенну, раньше не замечавшей его стремления вникнуть в это), и новости у соседей (здесь Кенна напряглась, но ни имени Гормлэйт, ни старухи-графини Кармайкл не прозвучало). Вести с трудом воспринимались Финдли, но было ли это последствием травм или тем, что ему просто приятно было слушать голос Кенны, а о чём она говорила – было не важно, он не задумывался.

Потом они, очевидно, вместе задремали, и проснулись уже ближе к полудню. Когда рано утром к Греигу прибежала взволнованная Лилис и сказала, что и Кенна и хозяин спят с улыбками на лице, управляющий велел их не будить.

С этого дня Финдли быстро пошёл на поправку. Ему соорудили две палки, на которые он опирался при ходьбе, и с их помощью он каждый день упорно увеличивал расстояние, пройденное за день. Тело почти не болело, только ноги и руки плохо слушались, да иногда голова начинала кружиться…

С Кенной они почти не расставались, словно наверстывая упущенное после свадьбы время. «И какого чёрта, – недоумевал Финдли, – я считал Кенну скучной дурочкой?»…

14

Первые ночи Кенна оставалась спать в спальне мужа, потому что беспокойство за его здоровье ещё не отпустило её – так она это себе объясняла. Но на самом деле вообще не хотела уходить к себе. А, если уж быть совсем честной с собой, то больше всего на свете ей хотелось не только остаться в его спальне, но и с ним в одной постели. Но она взяла себя в руки и дала слово сегодня же вечером перебраться обратно в свою спальню.

Финдли же осознал, что голова у него не всегда кружится из-за ранения, а из-за желания близости с Кенной тоже. И когда они вечером вернулись в спальню после прогулки, он притянул к себе жену и прошептал, глядя ей в глаза: «Останьтесь со мной». Кенна онемела от неожиданности, но ответ и не понадобился – таким зеленым пламенем полыхнули её глаза. Желание так захлестнуло Финдли, что он сорвал одежду с себя и Кенны в мгновение ока и бурно излился в её горячее лоно. А потом долго ласкал, заново изучая её тело. Кенна горячо откликалась на его ласки, но сдерживала себя, боясь причинить боль его не до конца излеченному телу. Они то проваливались в сон, то опять доводили себя нежностью до экстаза.

С тех пор все их ночи были до краёв наполнены любовью, хотя они о ней и не говорили. А вопрос с двумя спальнями отпал сам собой. Поэтому, когда в конце осени Лаклан и Дэвена приехали в гости в Крукстон, они застали супругов упоёнными друг другом, и очень этому порадовались. Но Лаклан не мог не поддеть младшего брата, вспомнив, какими словами тот описывал свою невесту. И как восхищался леди Гормлэйт.

– Она действительно прекрасная женщина, – сказал задумчиво Финдли.

– Вы были с ней близки, – полуутвердительно, полувопросительно произнёс Лаклан.

– Да, – не стал отпираться Финдли. – Ночи с ней были восхитительны…

– Ты хотел бы с ней ещё увидеться?

– Конечно…

…Кенну от этих слов скрутило жгутом боли. Она нечаянно услышала часть разговора братьев, проходя мимо беседки в саду, когда решила срезать цветы для букета в спальню родни мужа. Кенна до крови на пальцах сжала уже срезанные розы и попятилась назад. А потом полчаса рыдала в дальнем уголке сада, пока её не начала звать Лилис. Горничная никак не могла взять в толк, что же так расстроило хозяйку? Но, после того как Кенна, взяв себя в руки, заглянула на кухню в прекрасном настроении, они с Сондрой, посовещавшись, решили, что их хозяйка наконец-то забеременела, и отсюда такие перепады настроения. Да и не удивительно – ни одной ведь ночи, после того, как пришёл в себя хозяин, не провели раздельно, да и днём – так и льнут друг к другу…

– А как же Кенна?

– Я люблю её всем сердцем.

– Ты меня запутал совсем. Зачем тебе тогда встречаться с леди Гормлэйт?

– Мне просто хотелось бы с ней поставить точку. Возможно, когда-нибудь она станет нашей соседкой. Я так понимаю, что у графини, её прабабушки, не так много осталось наследников, а с леди Эррал она, по крайней мере, познакомилась. Так что мне хотелось бы, чтобы Гормлэйт не держала на меня зла и не питала напрасные надежды. И мы начали наши отношения с чистого листа, как добрые соседи.

Но окончания этого разговора Кенна уже не слышала. С тех пор тень Гормлэйт как будто поселилась в спальне супругов, словно обрела плоть и кровь, словно это не Кенна играла её роль… Финдли почувствовал изменения в жене. Она была по-прежнему нежна по ночам в постели, но днём всё чаще стала под разными предлогами проводить время отдельно от мужа.

Вместо того чтобы настоять на откровенном разговоре, Финдли решил поговорить с Греигом. Управляющий, конечно, был уже давно в курсе слухов о беременности Кенны. Её нервозное состояние, грусть в глазах, вдруг переходящие в какую-то неумеренную весёлость, тоже не на шутку встревожили его в начале, тем более, что никаких внешних причин для этого не было: с хозяйством было всё благополучно, её любимый муж почти выздоровел и наконец-то прозрел, по крайней мере, смотрел на Кенну, даже когда она этого не видела, полными обожания глазами. Поэтому, когда Лилис намекнула Греигу про интересное положение Кенны, у него в мыслях всё встало на свои места, и он успокоился. Что и посоветовал сделать МакЛейну.

Финдли даже сам не ожидал, что известие о будущем ребёнке, так его обрадует. И это его-то! Который, не то что о ребёнке, а даже о женитьбе думал, как о какой-то тягостной обязанности! Поскольку Греиг посоветовал не торопить события, а подождать пока Кенна сама ему расскажет о своём положении (может она ещё по молодости лет не поняла, что с ней), а радость требовала немедленного выхода – Финдли вскочил на лошадь и помчался на берег реки, где и дал выход своей радости, вспугнув своим криком целую стаю уток на реке. А в постели с женой стал ещё нежней и осторожней. Кенна же решила, что Финдли отдаляется от неё (хотя делала это сама, а не он), а когда узнала, что он возобновил поездки на берег реки, где когда-то впервые встретился наедине с Гормлэйт, окончательно уверилась в этом. И… смирилась.

15

Финдли сидел на берегу реки и расслабленно наблюдал, как солнце садится за горизонт, окрашивая облака и промежутки неба между ними во множество оттенков красного. «Когда же Кенна скажет мне о ребёнке? Чего она тянет?». Он уже и сам заметил неопровержимые доказательства её беременности: округлившееся тело, налившиеся груди, а она всё никак не решится ему сказать…

– Здравствуй, Финдли! Или мне стоит называть Вас сэр МакЛейн?

Финдли вскочил, как ужаленный, от этого неожиданного и такого не созвучного его мыслям голоса, и увидел перед собой Гормлэйт Эррал. Поскольку Финдли молчал, она продолжила сама:

– Вы опять ездили в гости к соседям или просто любуетесь прекрасными видами своих владений? – сказала Гормлэйт, намекая на их первый разговор на этом месте.

– Здравствуйте, леди Эррал! А Вы опять гостите у прабабушки? Как здоровье графини?..

… Чем дальше продолжался этот пустой светский разговор, тем меньше понимала Кенна, как ей себя вести. Она-то думала, что Финдли бурно обрадуется своей любовнице, и потом всё пойдёт само собой, но он не выглядел пылко влюбленным. И Кенна занервничала.

Финдли заметил, как Гормлэйт нервно теребит перчатки, и почтительно взял её ладони в свои руки. «Вот оно, начинается!», – подумала Кенна, опустив голову. Но то, что она услышала дальше, чуть не лишило её чувств. Финдли говорил о том, что он очень благодарен Гормлэйт за ту любовь, которую она дарила ему год назад. Такой страсти, которая пылала между ними, не было у него никогда до неё, и, наверное, никогда не будет после. Но сейчас он любит свою жену Кенну, они ждут своего первого ребёнка, чему он безгранично рад. И также он надеется, что они с леди Эррал со временем станут добрыми соседями и даже друзьями.

Кенна расплакалась и, закрыв лицо руками, прижалась к мужу. Финдли не раз бросал любовниц, а потому имел богатый опыт расставания с ними. И поэтому ничуть не удивился, когда от рыданий женщина перешла к активным действиям и начала бить его в грудь кулачками. Краска растеклась по её лицу и Финдли понял, что придётся переходить к радикальным мерам. Вместо привычных слов типа «Ублюдок» (от любовниц-простолюдинок) или «Будь проклят тот день, когда я Вас встретила» (от любовниц-леди), Гормлейт, захлёбываясь слезами уже икала, и разобрать, что она пыталась сказать, было совершенно не возможно. Финдли довёл женщину до реки и сам умыл ей лицо. А когда повернул её к себе – так и застыл с открытым ртом, уже приготовившись к очередной порции успокоительных слов. Перед ним стояла его любимая, его жена, его Кенна!

А на Кенну холодная вода и ошарашенный вид мужа подействовали своеобразным способом: от истерики она перешла к агрессии. Почему-то слова о неземной страсти сильно её задели (как будто относились не к ней самой), в глазах засверкали зеленые молнии, она сложила руки на груди и начала гневно наступать на мужа: «Ах, значит, страсть ты больше никогда не надеешься испытать?!?» Финдли сначала попятился, потом расхохотался (видимо, представил, как нелепо он выглядит), а потом рухнул на колени перед Кенной.

– Простишь ли ты меня когда-нибудь, моя страстная многоликая жена?

– А это зависит от того понравится ли мне твой способ просить прощения…

Финдли вскочил с земли, подхватил жену на руки и совсем уж, было, прямо здесь хотел начать вымаливать прощение, но Кенна задала ему следующий вопрос, который заставил его подождать с ритуалом прощения до теплой комнаты:

– А откуда ты знаешь, что у нас будет ребёнок?

Даже если бы Кенна и не была беременна к этому времени, то их страстные ночи, наполненные бурными воспоминаниями и всепоглощающей любовью, точно привели бы к этому.

Июнь 2016

Запомни меня такой…

1

Наконец-то, Эмите¹ встретила своего мужчину! Поэтому она особо придирчиво рассматривала себя в зеркало перед балом во дворце…

Уже два месяца, как светское общество вернулось в Париж с летних поездок на воды, моря, в загородные поместья и закружилось в вихре балов, сплетен и любовных приключений. Граф Армель² де Гарне появился на одном из первых осенних балов и сразу привлёк внимание женской половины общества. Ну, конечно, к сомнительной славе героя-любовника и фартового дуэлянта, граф добавил настоящую славу храброго офицера и защитника отечества. Его не видели в Париже больше пяти лет, даже ходили слухи, что он погиб в недавней войне³ где-то в Вест-Индии, куда его отправил король Людовик XV, уставший разбираться с бесконечными дуэлями графа с обманутыми им мужьями, оскорбленными родственниками непорочных дев и так далее.

Дамы нашли возмужавшего Армеля ещё более интересным, чем он был пять лет назад, и за ним началась форменная охота, но граф стойко отражал выстрелы глаз, учтиво, но холодно отвечал на улыбки, а от предложений о совместных прогулках отказывался с неизменным поклоном.

Эмите ничего не знала о прошлом графа де Гарне, поскольку присоединилась к светскому обществу Парижа только в позапрошлом сезоне, когда ей исполнилось 16 лет. Но, когда она увидела его впервые, все остальные мужчины перестали существовать для неё. Эмите сама была поражена своей реакцией. Она, познавшая стольких мужчин, впервые была готова подчиниться незнакомцу, в котором она почувствовала силу – и физическую, и моральную, циничный ум, звериные страсти…

И она поняла, что этот мужчина должен быть только её – и как друг, и как любовник, и как муж. Также, как и он должен безраздельно обладать ею одной во всех ипостасях. И её совершенно не смущал тот факт, что она, на минуточку, замужем. И ещё меньше она задумывалась о том, что граф Армель де Гарне появился в Париже не просто так, а за благословлением своей матушки на женитьбу на некой девице Агнис⁴ Броссан.

Матушка благословения своего не давала, всячески затягивая этот момент, поскольку девица была хоть и чиста сердцем и душой, и, собственно говоря, вытащила своими руками её обожаемого сына с того света, но по происхождению была совсем не ровней их знаменитого рода (дочь сержанта полка, которым командовал её сын), не говоря уже о полном отсутствии хоть какого-нибудь приданого, за исключением доброго сердца и девственного тела.

Армель уже давно был самостоятельным человеком (как-никак 28 лет), но в той новой жизни, которую он решил вести, выкарабкавшись с самого края пропасти, получение благословения родителей было необходимым условием для женитьбы.

Графиню де Гарне очень устраивал тот интерес, который проявила к Армелю Эмите дю Белле. В своё время её появление в Париже произвело фурор. Мужчины пачками падали под ноги юной красавице, а она тщательно выбирала себе очередного любовника и умудрялась расставаться с каждым из них, оставаясь друзьями, что, несомненно, говорило о её уме. И то, что она была замужем, тоже очень устраивало графиню де Гарне, поскольку гарантировало не только устранение нежелательной женитьбы на девице Броссан, но и женитьбы в ближайшее время вообще. А пока матушка заставляла взрослого сына сопровождать её на все балы, прогулки и походы в гости.

Но Армель обращал внимания на Эмите ровно столько же, сколько и на остальных дам, то есть проще сказать, вообще не обращал внимание. Его милая простоватая Агнис была ему во сто крат милее, чем все дамы светского общества Парижа с их модными нарядами, разукрашенными лицами и блестящими украшениями. Всего этого он вдосталь наелся 5 лет назад.

¹ – в переводе – «неукротимость, необузданность»

² – в переводе – «каменный принц»

³ – позже названная «Семилетней войной». Война шла как в Европе, так и за океаном: в Северной Америке, в странах Карибского бассейна, Индии, на Филиппинах. Войну считают колониальной, так как в ней столкнулись колониальные интересы Великобритании, href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%d0%9a%d0%be%d0%bb%d0%be%d0%bd%d0%b8%d0%b8_%d0%a4%d1%80%d0%b0%d0%bd%d1%86%d0%b8%d0%b8" rel="nofollow noopener noreferrer">Франции и Испании (из Википедии)

⁴ – в переводе – «целомудренная, святая»

2

… В зеркале отражалась девушка с тонкой талией (Эмите задумалась – не затянуть ли корсет потуже? Но решила этого не делать, поскольку она намеревалась не пропускать на балу ни одного танца и с перетянутым корсетом нечем будет дышать) и высокой грудью (всё-таки, какая умница эта портниха – мадам Коллет! Вырез лифа платья был ровно таким, как нужно – и не оскорблял приличий, и не скрывал красоту). Волосы были уложены в замысловатую причёску по последнему писку моды (какой восхитительный эффект производили они на мужчин, когда девушка вынимала многочисленные шпильки, и её длинные, ниже колен, волнистые волосы низвергались стремительным водопадом!) От природы волосы Эмите были светло-русыми, но летом верхушка выгорала на солнце, и девушка становилась блондинкой. И лишь их кончики оставались естественного цвета.

Эмите считала себя безупречной красавицей, и эта её уверенность чудесным образом передавалась окружающим. Хотя идеальным её лицо строгий критик не назвал бы. Нос мог бы быть немного и поменьше и потоньше, а рот – наоборот, чуточку побольше. Но все эти незначительные недостатки искупались выразительными зелёными глазами, опушенными длинными чёрными ресницами. Глаза меняли свой цвет в зависимости от освещения и её настроения: когда Эмите грустила или была чем-то расстроена (это случалось не часто), глаза заволакивало дымкой, и они казались желтовато-коричневыми. Если девушка была весела или счастлива – глаза приобретали ярко-зелёный цвет и в них проскакивали золотые искорки. Если же она сердилась – глаза становились колючими, как трава, покрытая инеем. А вот замечательной формы брови приходилось даже припудривать, поскольку мода предписывала женщинам быть без оных.

Но, даже если бы Эмите и не обладала столь неординарной для француженки внешностью, она бы всё равно привлекала к себе мужчин, как мотылька привлекает огонёк в ночи. Бог (или дьявол) наградил её бешеной сексуальностью. В сочетании с природным умом и многими талантами (она прекрасно рисовала, легко танцевала, музицировала на клавесине и премило пела с листа) это было такой гремучей смесью, от которой разлетелось на куски не одно холодное сердце…

Мать Эмите умерла родами, а своего отца она лишилась, когда ей исполнилось 7 лет. Отец в своём завещании назначил опекуном дочери своего друга и ближайшего соседа Гардиена⁵ дю Белле. Насколько бурной была молодость друзей, настолько же в зрелости они вели спокойный, замкнутый, можно сказать, философский образ жизни.

После смерти друга, дю Белле нанял для девочки няню и больше не вмешивался ни в её воспитание, ни в её образование, полагая, что исполнением всех прихотей и желаний бедной малютки, он хоть немного компенсирует её раннее сиротство. Эмите росла не взбалмошной и не капризной. Она просто выражала свои желания в неизменной уверенности своего права получать всё, что ей хочется, немедленно, и так всё и происходило.

У девочки был живой ум и горячий темперамент, и потому к 12 годам, она прочла не только все любовные романы (и не по одному разу), которыми увлекалась няня в виду отсутствия собственных, но и половину библиотеки своего опекуна. В голове у неё была, безусловно, каша из самых разных областей науки и искусств, философских теорий и куртуазных приключений. Она с нетерпением ждала своего полового созревания, чтобы освоить на практике свою теоретическую подготовку, и была безмерно счастлива, когда в 13 лет пришли её первые месячные.

Эмите уже давно определилась, кто станет её первым мужчиной. Её выбор пал на семнадцатилетнего красавца – сына конюха. Она не раз наблюдала его игры на сеновале с многочисленными партнёршами от молоденьких горничных до зрелых вдов. И, судя по их страстным стонам и довольному виду, молодой человек умел доставлять женщинам удовольствие.

Ален⁶ был немало смущён желанием маленькой хозяйки, но и отказать ей не мог. Он был чрезвычайно осторожен, как в смысле своих действий во время секса, так и в сокрытии их тайных встреч. Их связь продолжалась четыре месяца, пока Эмите случайно не познакомилась с соседом, приехавшим навестить свою старшую сестру в середине лета.

Эмите, уверенная, что иметь сразу двух любовников – это распутство, тут же порвала с Аленом, оставшись с ним в самых дружеских отношениях, которые только могут быть между хозяйкой и слугой. А их общую тайну Ален не выдал бы даже под пытками, навсегда сохранив в своей душе эти четыре месяца, как самый волшебный подарок в своей жизни.

Джерод⁷ был постарше, ему уже исполнилось 20, кроме того он был ровней Эмите по происхождению и имел опыт сексуальной жизни, почерпнутый в борделях Марселя. Джероду очень нравилось обучать симпатичную селяночку всему тому, чему ещё совсем недавно обучался он сам. Всё это подарило девушке совершенно другие любовные ощущения и драгоценный опыт. За три месяца с Джеродом (молодой человек задержался у сестры на месяц дольше, чем планировал, опоздав на занятия в семинарию) Эмите из девочки превратилась в девушку, как невзрачная куколка неожиданно превращается в яркую разноцветную бабочку.

Но настала осень, и молодые люди вынуждены были расстаться. И перед Эмите ребром встала проблема поиска нового любовника. К Алену она не хотела возвращаться, так как уже поняла, что любовью нужно заниматься только будучи свободным человеком, а какая может быть свобода у слуги?

Всю зиму она ломала голову над этой проблемой, пока не заметила, что её опекун как-то по-другому начал на неё смотреть. Гардиен, действительно, удивлялся и, удивляясь, любовался, как малышка вдруг превратилась в очаровательную девушку, весьма красивую девушку, незаметно проскочив мимо стадии «гадкого» угловатого утёнка, свойственного подростковому возрасту. В этом любовании не было никакого сексуального подтекста, а скорее гордость отца и чувство выполненного долга перед другом и добрым соседом.

Это уже позже, когда Эмите пустила в ход всё своё женское кокетство, чтобы очаровать дю Белле, в его голову и сердце начали залетать шальные мысли и желания. А Эмите, действительно, присмотревшись к своему опекуну, пришла к выводу, что он именно тот человек, кто ей нужен на данный момент для того, чтобы подняться на новый уровень любовных ощущений. Он, несомненно, опытен, умён, ещё не стар (42 года), силён (по крайней мере, женщины регулярно приходили в его спальню) и по-благородному красив зрелой мужской красотой.

Наконец поняв, что опекун никогда не решится на первый шаг, Эмите сама пришла к нему в спальню. Гардиен ещё не спал. Он приподнялся на одном локте, когда скрипнула дверь в его комнату, и так и застыл не в силах ни пошевелиться, ни сказать что-либо. Эмите сбросила накинутый на плечи халат, загасила свечу, с которой шла по коридору, и направилась к его кровати. Удивительным образом, как только погасла свеча, – зажглись её колдовские зеленые глаза. А когда девушка проходила мимо окна, в которое ярко светила полная луна, её легкая ночная рубашка как будто исчезла, и она предстала перед онемевшим Гардиеном в блистающей наготе своего гибкого тела, прикрытая только длинными волосами.

Как опытный мужчина, он успел про себя отметить, что Эмите уже не девственница, и даже сделал зарубку себе на подкорке разобраться, как это произошло, не обидел ли кто её. Но это была последняя здравая мысль в эту их первую совместную ночь. Гардиен был опытным и нежным любовником. А Эмите впитывала опыт, как губка. И очень радовалась такому удачному своему решению.

Дю Белле не долго мучился угрызениями совести по поводу связи со своей подопечной. В конце концов, они не были родственниками, а, значит, не нарушали ни божеские заповеди, ни человеческие устои. Разница в возрасте его тоже не смущала. Эмите уже перешагнула в половую зрелость и ей исполнилось 14 лет. Если Людовик XV стал официально королём Франции в 13 лет, то что мешает четырнадцатилетней девушке вступить в брак?

Ей ничего и не мешало, кроме отсутствия у неё подобного желания. Гардиен уже утром после их первой ночи сделал Эмите предложение руки и сердца, но она ответила уклончиво, что ей надо подумать. Через месяц она пришла к выводу, что брак ей пока не нужен и ничто уже не могло изменить принятого ею решения. Гардиен даже попытался прервать их отношения, но первый не выдержал, поняв, что сходит с ума от желания дотронуться до этого божественного тела, испить сладость её восхитительного ротика и утонуть в омуте её изумрудных глаз и горячего пульсирующего лона. Он был покорён окончательно и бесповоротно. А девушка познала сладость безграничной власти над мужчиной.

В середине лета Эмите заметила в себе некоторые изменения. Только одно из них было положительное: у неё налились груди. Всё остальное – тошнота, головокружение и налетающее периодически раздражение по пустякам, обычно ей не свойственное, было отрицательным. Просчитав свой месячный цикл Эмите поняла, что беременна. И пошла к опекуну за помощью. Она знала, что на выселках живёт женщина, которая умело вытравливает нежелательный плод, но опасалась идти к ней одна.

Гардиен категорически отказался помогать девушке в этом богопротивном деле и опять стал настаивать на женитьбе, напирая на то, что их ребёнок – это знак свыше их союзу. Эмите же категорически с ним не соглашалась и угрожала покончить с нежелательной беременностью самостоятельными методами. Она припомнила, что видела в библиотеке одну книжонку с советами на такой житейский случай и решила испробовать на себе последовательно все описанные там методы, авось, какой-нибудь да поможет.

Первый же приготовленный ею отвар вызвал у неё сильнейшую рвоту и заставил три дня проваляться в постели с горячкой. Гардиен не отходил от неё ни на шаг и понял, что, если его девочка, умрёт, то и он покончит счёты с жизнью, наплевав на свою бессмертную душу. А когда она выздоровела (слава богу, ребёнок тоже выжил, видимо, отрава не дошла до него благодаря рвоте), этот любящий благородный сорокатрёхлетний мужчина, стоя на коленях, сделал Эмите такое предложение, от которого она не смогла отказаться, поскольку впереди её ждал Париж, королевский двор и полная свобода действий.

А для этого всего-то и нужно было стать маркизой дю Белле и потерпеть восемь оставшихся месяцев, чтобы на свет появился законнорожденный ребёнок, наследник рода дю Белле. Дальше Гардиен обещал собственноручно отвезти юную супругу в Париж, представить ко двору и вернуться в имение без неё. Эмите хорошенько обдумала это предложение и пришла к выводу, что это наиболее удобный для неё вариант. Положение замужней дамы давало ей огромную свободу делать то, что не позволительно и категорически осуждается обществом для незамужней девушки.

Через неделю томительного ожидания Гардиен дю Белле получил положительный ответ на своё предложение с одним условием и с одним торжественным обещанием. Условие состояло в том, чтобы Гардиен сделал так, чтобы она никогда не увидела ребенка. А торжественное обещание заключалось в том, что в Париже она будет иметь единовременно только одного любовника, а, значит, честь рода маркизов дю Белле страдать не будет.

Ей богу, не раз во время своей тяжелой беременности, Эмите жалела об этом решении, и всё чаще к ней закрадывалась мысль – не повторит ли она судьбу своей матушки, умершей родами, давая жизнь ей? И все её мечты о счастливой жизни в Париже окажутся химерами, а муки, которые она терпит – напрасными. Она всегда была уверена, что умрёт молодой. Да и не хотела становиться старухой. Но не сейчас же?! Не в 15 лет! Ещё хотя бы лет десять у неё должно быть впереди!

Роды, действительно, были тяжелыми и продолжительными. Ребенок никак не хотел появляться на свет, и роженица постепенно теряла силы. Гардиен сделал всё, что мог, от отчаянья даже притащил к Эмите ту ведьму, которая жила на выселках. Она-то и спасла жизнь девушки. Видя, что муж впал в глубокую молитву и ей никто не мешает поступать так, как она считает нужным, отважная женщина засунула в лоно Эмите свою руку, нащупала ножки ребёнка и за них вытянула младенца из тела матери, которая уже к тому времени потеряла сознание от боли.

Пронзительный плач младенца, когда женщина освободила его горло от опутавшей его пуповины, вывел новоявленного отца из ступора.

– Вот Ваша дочь, монсеньор, держите, – и с этими словами в руках Гардиена оказался орущий свёрток, – А я займусь её матерью.

Пока женщина колдовала над роженицей, то вливая что-то ей в рот, то массируя её неподвижное тело, Гардиен понял, что этот маленький комочек имеет над ним даже большую власть, чем обожаемая Эмите…

Более полугода ушло на восстановление здоровья, сезон в Париже уже давно был в разгаре и супруги решили отложить переезд в Париж Эмите на следующий год. Гардиен лелеял, конечно, мечту, что за это время какая-нибудь струна в душе супруги дрогнет, она захочет увидеть дочку, полюбит её всем сердцем, как любит он, и они счастливо заживут втроём и без Парижа. Но мечте его не суждено было сбыться. И в сентябре следующего года он выполнил своё обещание и представил свою юную супругу ко двору…

⁵ – в переводе – «хранитель, страж, сторож, привратник, опекун»

⁶ – в переводе – «красивый»

⁷ – в переводе – «правитель копья»

3

Когда Эмите появилась в Париже, все были уверены, что её судьба – стать новой фавориткой короля, сместив с этого почётного места маркизу де Помпадур⁸. Но Эмите не обладала достаточным честолюбием для столь хлопотного положения, а становиться очередной краткосрочной любовницей короля, коих сама фаворитка ему и поставляла, не захотела, поскольку король, как мужчина, её не заинтересовал. И Эмите предпочла подружиться с маркизой, что надёжно защитило её от похотливого короля, который очень даже был не прочь затащить к себе в постель столь необычную девушку, которую и пристраивать потом никуда не нужно было, поскольку она и так уже была замужем.

Маркиза де Помпадур помогла Эмите и с выбором первого любовника. Она не скупилась на едкие комментарии как по поводу сексуальных возможностей кандидатов и их душевных качеств, так и их щедрости и наполненности кошелька. Впрочем, последнее мало значило для Эмите, поскольку она не была ограничена в собственных средствах. Она открыла в своём парижском доме собственный художественный салон, наподобие салона своей наставницы, только в нем делался упор на музыку и живопись, в соответствии со своими талантами и пристрастиями, а не на литературу и театр. Новоявленные подруги, дабы не конкурировать между собой, распределили свои приемы по разным дням недели, и ходили друг к другу в гости.

Там, на одной из встреч, Эмите, не без подсказки маркизы, и определилась со своим первым парижским любовником – графом Г. Это был весьма уважаемый пожилой господин с пристрастием к жесткому сексу. Эмите это показалось любопытным (о, жадность молодости к познанию!), но удовольствия не доставило. И, вскоре, они расстались по обоюдному согласию, оставшись друзьями до конца жизни графа (зимой граф умер от апоплексического удара – видимо, жесткий секс был уже ему не по возрасту). Но пока он был постоянным гостем салона Эмите, граф многое сделал для ее образования и расширения кругозора в области живописи и воспитания утонченного художественного вкуса.

До конца сезона у Эмите было последовательно еще два любовника. Могло быть значительно больше, поскольку в высшем обществе Парижа не было ни одного мужчины, который бы не жаждал оказаться с ней в постели, но она свято блюла данное мужу слово.

После окончания сезона, когда светское общество расползлось кто куда из душного Парижа, Эмите отправилась на лето к мужу. Гардиен по-прежнему был нежен и внимателен к ней, но былой страсти в их отношениях уже не было. И вскоре выяснилось – почему. Де Гарде в отсутствие жены тоже не вёл монашеский образ жизни, и няня, которую он нанял для малышки Полин⁹ (так он назвал дочку) частенько согревала его одинокую постель.

Чтобы не нарушать привычного ритма жизни мужа (а няню он вместе с Полин отправил в другое имение, когда узнал о приезде жены – Гардиен тоже выполнял договоренности), Эмите решила сократить свой срок пребывания на родине и отправиться на море раньше, чем планировала, но в итоге даже задержалась, поскольку попала в пикантную историю, которую сама же и создала.

В конце июня во время празднования Рождества святого Иоанна Крестителя¹⁰ супруги дю Белле отправились в церковь. Ни Гардиен, ни тем более Эмите, никогда не были сильно религиозными людьми, но этот праздник был веселым, и супруг решил развлечь немного заскучавшую супругу (конечно, после развлечений Парижа сельская размеренная жизнь на кого угодно будет навевать скуку).

И в церкви Эмите обратила внимание на отца Климента¹¹. Вернее, она обратила на него внимание ещё 3 года назад, когда он, тогда ещё совсем юный, только вступил в должность настоятеля их прихода, и их свадьба с Гардиеном была, по сути, первым большим обрядом, который он проводил самостоятельно. Новоиспечённый падре сильно волновался, потел, путался в словах и оттого очень мило краснел. Этим он развеселил новобрачную, чем немного отвлёк от постоянной тошноты и изжоги первых месяцев беременности. Эмите ещё тогда отметила про себя чистые и ясные голубые глаза падре. Но сейчас она нашла его даже более интересным мужчиной, чем тогда. Он возмужал, чувствовал себя уверенно на своём месте, видно было, что он пользуется уважением прихожан, а всё это несказанно красит мужчину. И Эмите стала ломать голову, как сойтись с падре покороче. Первое, что пришло ей в голову – прийти к нему на исповедь, что она и исполнила сразу после окончания праздника.

Они уселись каждый в своей кабинке и Эмите, сначала не уверенно, начала рассказывать о своей жизни в Париже. Падре делал исповедующейся девушке глубокомысленные замечания (из них следовало, что жизнь Эмите – сплошной грех), но чем дальше она рассказывала, тем меньше комментариев слышала из-за перегородки. Вскоре Эмите поняла, что падре уже давно не подаёт голос. Может он уже давно сбежал, не в силах слушать её греховные похождения? Или ему стало плохо? Она несколько раз обратилась к нему по имени, а когда он не ответил – решила заглянуть в его кабинку.

Падре Климент был на месте и ему, действительно, было плохо. Он бы уже давно сбежал от этой развратницы, так красочно живописующей свои действия в постели, да, вот – беда! его тело отреагировало совсем не так, как предписывал разум, а посему сдвинуться с места он не мог. Когда Эмите заглянула в кабинку, она сразу всё поняла по вздыбившейся между ног священнослужителя рясе. «Бедненький, – подумала она, – он ведь тоже мужчина, молодой мужчина, полный сил и желаний!» И она пожалела его, как понимала и могла: очень аккуратно достала его взбунтовавшийся член из брюк под рясой, приподняла пышную юбку и уселась к нему на колени, раздвинув свои ноги. Падре Климент не произнёс ни звука, лишь покраснел и с усилием глотал застревающий в горле воздух, как только что выловленная из пруда рыба.

Стоило Эмите лишь несколько раз качнуться, как мужчина кончил, не в силах сдерживаться. Девушка даже в первом приближении не получила никакого удовольствия, просто не успела. Она также аккуратно, как доставала, упаковала опавший член обратно, почти невесомо поцеловала падре Климента в щёки, как положено, приложилась поцелуем к его руке и пошла домой. Уж дальше пусть он как-нибудь сам приходит в себя!

Зато скуки как не бывало! Эмите как на крыльях летела домой, во-первых, ей было весело, а во-вторых, срочно был нужен незакомплексованный мужчина – муж, чтобы сбросить своё сексуальное напряжение. Ну, падре Климент, Вы мне немного задолжали! И Эмите решила, что не уедет, пока не получит от секса с падре полноценного удовольствия.

Отец Климент был в ужасе от совершенного в церкви святотатства и если бы не празднества, продолжающиеся целую неделю¹², он бы заперся в своей келье, надел на себя вериги и молитвой и голодным постом изгнал дьявола из своего тела, но вместо этого был вынужден каждый день быть на людях, говорить проповеди и совершать ритуалы. И каждый день видеть среди прихожан эту ведьму с зелёными глазами. Она вроде ничего особенного и не делала, вела себя достаточно скромно, но глаза батюшки, как магнитом притягивались к ней, упирались в неё взглядом в каком бы углу церкви она не находилась. Она опять подошла с просьбой об исповеди, и он не смог ей отказать, поскольку вокруг были люди, и было бы странно, если бы приходской священник отказал в такой малости хозяйке земель, на которых стоит его церковь.

И падре решил, что это бог испытывает его волю. И дал себе слово выдержать ниспосланное ему испытание. Но, видимо, не больно-то много у батюшки было сил! Едва Эмите начала говорить, причем в этот раз она не рисовала перед ним никаких скабрезных картинок, а говорила о музыке и живописи, …но говорила таким волнующим голосом, что вскоре падре опять проиграл свою войну с плотью. В этот раз Эмите знала, что делает, и поэтому не пропустила момент, когда надо было заглянуть в кабинку. Конечно, делать ей опять пришлось всё самой, но это и стоило того удовлетворения, которое она получила в итоге. Падре так снесло голову, что в конце он чуть не выдал их убежище (в церкви вроде никого уже не было, но мало ли кто мог заглянуть в неё ненароком и услышать страстный стон настоятеля) и Эмите опять пришлось спасать положение: она накрыла рот батюшки поцелуем, и через некоторое время он ей ответил! Они начали страстно целоваться и потеряли счёт времени.

В церковь пришли убираться. Этим занимались по очереди женщины из числа прихожанок. Они мыли полы и негромко переговаривались между собой о своём, житейском, включая и рассеянность батюшки последнее время на проповедях и его горящие голубые глаза. Не заболел ли наш настоятель? Падре Климент застыл от ужаса, а Эмите охватило безудержное веселье и отвага. Она не стала вставать с колен падре, а наоборот, ещё сильнее прижалась к нему. К тому времени, когда уборщицы закрыли двери церкви на засов, Эмите и отец Климент кончили второй раз. Проказница опять легонько поцеловала батюшку в щёки, приложилась поцелуем к его ручке, а потом… приложила руку к своей груди и, глядя прямо в его потрясённые голубые глаза, назначила следующее свидание через три дня. И падре Климент, околдованный её зелеными глазами (или теплой грудью с горячим соском посередине под своей рукой) согласно кивнул.

Раскрепощение батюшки продолжалось ещё две недели через каждые три дня. В конце падре уже не вёл себя как неподвижное бревно, а принимал активное участие в соитии, крепко держал Эмите за бёдра и даже целовал грудь…

А остаток времени до начала сезона Эмите провела у моря. Волосы у неё выгорели до белокурого цвета, а лицо, как она не пряталась от солнца, все же немного загорело. Впрочем, это ей очень шло. И, когда, начался светский сезон, все единодушно признали это, также как и то, что, не смотря на появление новых и более юных лиц, Эмите сохранила за собой место первой красавицы.

Второй сезон прошел примерно так же, как первый. Только по его окончании она не поехала домой к мужу, а сразу отправилась на моря. И поэтому так и не узнала, что падре Климент погиб в конце прошлого лета, утонул в реке. И, если бы это случилось с обычным человеком, то решили бы, что это – самоубийство, а случившееся со священнослужителем приняли за несчастный случай.

А в начале третьего Эмите влюбилась… Нет, не так, она полюбила. И поняла разницу не только потому, что остальные мужчины как будто исчезли, а еще и потому, что ей отчаянно захотелось родить Армелю де Гарне детей, не меньше двух – мальчика и девочку. Ради него она согласна была терпеть муки беременности, превратиться в неуклюжую утку, и даже не страшилась умереть в родах!

⁸ –  официальная фаворитка французского короля Людовика XV (настоящее имя – Жанна-Антуанетта Пуассон), которая на протяжении 20 лет имела огромное влияние на государственные дела, покровительствовала наукам и искусствам.

⁹ – в переводе – «маленькая»

¹⁰ – Во Франции культ святого Иоанна распространен особенно широко: более тысячи церковных приходов считают его своим патроном. Отличительная черта Дня святого Иоанна (24 июня) – огни, костры, фейерверки, зажигаемые не только в деревнях, но и на площадях больших городов. Верующие ходят с факелами и на общие молебны в ближайшие часовни.

¹¹ – в переводе – «нежный и милосердный»

¹² – празднование Дня святого Иоанна продолжается несколько дней вплоть до Дня святого Петра и Павла (29 июня)

¹³ – в переводе – «совершенная, чистая»

4

Очередной бал, на который с такой тщательностью собиралась Эмите, пролетел не заметно, так и не приблизив девушку к предмету её обожания. Также как и на предыдущих балах, ей удалось станцевать с графом один парный танец и несколько раз пересечься при смене партнёров в массовых. И всеми этими достижениями она была обязана матушке Армеля, которая буквально выталкивала сына на танцевальную площадку.

И всё же Эмите чувствовала интерес к себе со стороны строптивого мужчины, тщательно скрываемый, он всё же присутствовал. Но почему же Армель не идёт дальше? Даже ни разу не попытался заговорить. Ничего, кроме банальных общих фраз, приличествующих случаю по этикету. Или у неё уже начались галлюцинации от сильного желания?

Армель же чувствовал воронку прошлой жизни, в которую его затягивало нахождение в Париже. Образ его милой, скромной Агнес потихоньку отдалялся и окутывался клочками тумана. Он понял, что она никогда не сможет стать полноценным членом этого яркого общества, а его готовность принять её образ жизни таяла на глазах. И ему всё труднее было бороться со своими желаниями, поэтому он старался избегать тех, кто сильнее всего подталкивал его к этой воронке, и в первую очередь – Эмите, пытаясь разобраться – кто она, эта девушка: ангел с колдовскими зелеными глазами или распутница с репутацией страстной любовницы, придирчиво выбирающая себе партнёров на короткий срок. И всё больше склонялся к последнему…

Дело было в том, что по дороге домой, Армель заглянул в гости к своей милой кормилице, чтобы удостовериться в её здравии и отсутствии какой-либо нужды, а также узнать о том, как поживает его младший молочный брат – Климент.

Нужды милая старушка не испытывала, а вот здоровье её, как физическое, так и, особенно, моральное, было подкошено смертью единственного сына, произошедшей 2 года назад.

Армель был поражен этим трагическим известием. Последние сведения о Клименте он получил 5 лет назад, когда уезжал на театр военных действий в Вест-Индию. Климент сам сообщил ему в письме о своем назначении настоятелем церкви в область Анжу и был полон радужных ожиданий и планов. И вот такая безвременная кончина.

Старушка тоже ничего не понимала и на все расспросы Армеля лишь смогла дать ему зачитанное до дыр и политое слезами последнее письмо от Климента, пришедшее незадолго до известия о его гибели. Неудивительно, что мать ничего не поняла из этого письма. Оно было написано как будто в горячечном бреду. Только последняя фраза его не оставляла сомнения в том, что Климент ушел из жизни добровольно: «Моя ненаглядная, любимая матушка, я знаю, только Ваше любящее сердце способно простить мне мой грех, прощение за который не вымолить мне ни у Бога, ни у людей, ни у себя самого». И еще, прочтя несколько раз письмо, Армель понял, что в деле замешана женщина «с колдовскими зелеными глазами». Только приехав в Париж, увидев Эмите и узнав, где расположено её имение, он сложил 2 и 2 и понял, о ком писал в своём письме Климент…

5

Большие надежды на сближение со своим мужчиной Эмите возлагала на очередное собрание её художественного салона, на которое матушка Армеля обещала прийти вместе с ним. Эмите хорошо продумала список гостей, составив его из самых интересных и высокоинтеллектуальных мужчин (исключив оттуда своих бывших любовников) и пожилых, весьма уважаемых дам (лишняя конкуренция в лице молодых дам ей была не нужна).

Эмите старалась быть доброй и внимательной хозяйкой для всех гостей, но особой заботой окружила матушку и сына де Гарне. Она с воодушевлением пела и аккомпанировала себе на клавесине, пытаясь словами баллад донести до любимого свои чувства. Постепенно от музыки беседа перекинулась на оперу. Обсуждали начало строительства постоянного здания Королевской оперы в Версале, задуманного Людовиком XV уже давно, но не осуществлённого из-за Семилетней войны. Кто-то из гостей, кажется герцог К, высказал мечту услышать в новом здании оперу Генделя «Юлий Цезарь в Египте», когда-то в юности потрясшую его воображение в Королевском театре Лондона. Затем разговор коснулся царицы Египта Клеопатры, её роли в истории и её любовных похождениях. Часть общества считала Клеопатру выдающейся политической фигурой, которая во главу угла своих поступков ставила интересы Египта. А другая же часть считала, что она вошла в историю только благодаря своим многочисленным любовникам. К этой части принадлежал и Армель. Эмите задели его слова о Клеопатре и она вступила в дискуссию со словами:

– Почему, если женщина следует голосу своего сердца и распоряжается своим телом по своему усмотрению, она тут же попадает в разряд падших женщин и подвергается осуждению, а мужчина, поступающий ровно также, превозносится как герой-любовник?

– Потому, что женщина в любовном акте получает и становится грязной, а мужчина отдаёт – и остаётся чистым, – ответил ей Армель.

– А, по-моему, если это акт любви, то оба отдают и получают в равной степени. Что же касается «грязного» и «чистого», то, насколько я знаю, неудобными болезнями болеют и мужчины, и женщины одинаково…

Они стояли друг против друга с горящей непримиримостью во взглядах, готовые то ли вцепиться друг другу в волосы, то ли слиться в страстном поцелуе, и герцог К предпочёл увести разговор в сторону от опасной темы. Вот и поговорили…

Армель отошёл к окну и больше не принимал участие в общих разговорах, задетый высказыванием Эмите о «героях-любовниках», которое принял на свой счёт. А Эмите клокотала от обидных слов о «грязных» женщинах. Если бы он позволил показать ему, как прекрасна и волшебна её любовь, он бы никогда больше не посмел так говорить!

Эмите еле дождалась ухода гостей. А лёжа в холодной одинокой постели и перебирая в уме события этого вечера, вообще впала в отчаянье: как же не правильно она высказалась! Вместо того, чтобы донести до него, что он стал и будет единственным мужчиной для неё, начала говорить о свободе в любви и этим всё испортила…

6

Проведя бессонную ночь в слезах, утром Эмите умчалась в Анжу за утешением к единственному родному ей человеку – мужу. Поскольку она не предупредила о своём приезде и приехала ближе к ночи, то застала Гардиена в постели с любовницей. Пришлось бедной женщине срочно уходить. Она выскочила бочком, прижимая к себе одежду, но Эмите было наплевать на смущение любовницы мужа, будь она хоть дворянка, хоть простолюдинка. В этой постели она была в своём праве жены и, кроме того, срочно нуждалась в утешении.

Гардиен сначала никак не мог понять, из-за чего так горько рыдает его маленькая жена, только сердце его разрывалось от боли за неё. Среди бессвязных слов он смог вычленить мужское имя – Армель де Гарне, любовь, дети, Клеопатра и даже угрозу покончить с собой. Причем тут Клеопатра он так и не понял, а вот угрозы самоубийства испугался. Зная упрямый характер Эмите, он не мог не воспринять эту угрозу не серьёзно. Но сначала надо было вывести жену из истерики. И он начал целовать её и нежно гладить, и постепенно рыдания стихли, и Эмите потянулась к мужу, ведь у неё уже не было мужчины больше двух месяцев.

Мужчина ласково раздел жаждущую любви женщину и стал нежно покрывать её тело легкими поцелуями, пока она перестала дрожать от всхлипываний и не задрожала в его опытных руках от освобождающего её оргазма. Утомленная переживаниями последних двух месяцев и расслабленная любовью мужа Эмите почти сразу уснула. А Гардиен ещё долго ворочался и не мог заснуть, поскольку никак не мог придумать, как помочь своей несчастной влюблённой жене.

Следующий день Эмите провела в полной апатии. Проблема не исчезла, а что делать дальше она не знала. Кроме того, секс с собственным мужем, хотя и немного успокоил её, показался ей изменой любимому человеку.

Через несколько дней супруги дю Белле отбыли в Париж. Гардиен решил увидеть собственными глазами того, кто так расстроил его дорогую девочку, и на месте попробовать разобраться с ситуацией. Тем более, что вскоре опять должен был состояться бал, на котором Гардиен надеялся понаблюдать за графом Армелем де Гарне.

7

Армель очень удивился, когда слуга доложил о приходе Гардиена дю Белле. Если бы это происходило 5 лет назад, он бы решил, что его ожидает вызов на дуэль. Тогда незнакомые мужчины, приходившие к нему домой без приглашения, оказывались либо обманутыми мужьями, либо возмущенными родственниками, либо их секундантами – итог все равно был одинаковый. Но в данном случае он был чист перед отцом (?) или братом (?) или мужем (?) Эмите дю Белле. Но еще больше Армель был удивлен или, скорее, поражен, когда узнал о цели визита, поскольку никогда еще муж (все-таки, муж, а не отец или брат) не уговаривал его стать любовником своей жены. Когда он не сдержался и выразил своё удивление, маркиз дю Белле ответил так:

– Эмите одержима Вами. Я её знаю слишком хорошо, чтобы сомневаться, чем это может закончиться: или самоубийство, или сумасшествие. Я уже один раз чуть не потерял её и не хочу переживать это вновь. Единственный вариант – это чтобы она переболела любовью к Вам. Прошу Вас подумать над моим предложением. И еще, у меня к Вам просьба: ни при каких обстоятельствах не говорить Эмите о моём приходе. Она очень горда и посчитает эту ситуацию унизительной для себя, и один бог знает, как при этом поступит…

Гардиен был доволен итогом своего визита. Он наблюдал за Армелем на балу и не увидел ничего выдающегося: да, граф был молод и красив, но таких там было большинство; да он воевал, но и в этом он был не единственным; да, за ним тянулся шлейф героя-любовника и фартового дуэлянта, но, боже мой, кто из присутствующих мужчин не был в роли того или другого? На балу были мужчины и умнее, и остроумнее и образованнее графа. Единственное, что отличало Армеля от остальных – это его неприступность, вот где лежат корни неземной любви Эмите, решил он. И, если крепость падет, то вскоре Армель перейдет в разряд бывших, как и все остальные. И то, что граф согласится, Гардиен тоже не сомневался. Он прекрасно видел, что граф то и дело, непроизвольно отыскивал глазами Эмите, но тот час делал равнодушное лицо, как только видел, что и она смотрит на него.

Армель сбрасывал свое сексуальное напряжение в дорогих борделях Парижа и не считал, что этим изменяет своей нареченной невесте Агнис, а лишь естественной потребностью мужчины. Полученная индульгенция от мужа Эмите, ставила её в один ряд с парижскими кокотками. Он не собирался ни становиться её постоянным любовником, ни, тем более, мужем, но не мог не признаться хотя бы самому себе, что девушка его интересует, а потому решил, что кратковременная связь поможет ему избавиться от наваждения. Излечит ли это от одержимости Эмите – его не волновало, пусть с этим потом разбирается её муж, ведь формально его просьбу он выполнит…

8

Эмите лежала в постели Армеля вся в слезах, свернувшись в комочек. Её мечта, наконец, осуществилась: её мужчина обратил своё благосклонное внимание на неё и даже пригласил к себе. Но, боже мой, насколько реальность была далека от ожидаемого! Армель оказался не просто быстр и агрессивен в постели, а откровенно груб. Никакой нежности, никакого элементарного уважения и внимания к её потребностям. Если бы не её постоянное ожидание его любви, она бы испытала даже боль, поскольку все это напоминало просто изнасилование. Но даже это Эмите бы простила, если бы новоявленный любовник сослался, например, на нетерпение, а не захрапел, демонстративно повернувшись на бок к ней спиной, едва сбросив своё сексуальное напряжение.

Что это было? – размышляла она, – проявление его звериной страсти, о которой она подозревала и которая нравилась ей в нем, пока не испытала её на себе? Или это было наказание за что-то? Но за что? Наказание, смешанное с презрением – так она это ощущала…

Сколько времени прошло в этих горьких размышлениях, девушка не знала, она уже почти задремала, когда Армель развернулся, прижался к её спине, закинув на неё руку, и окунул лицо в её мягкие волосы. А потом начал нежно целовать её шею, пока не добрался до губ. Дальше всё происходило так восхитительно, как она и мечтала! Нет, даже больше, – реальность превысила воображение! Армель положил Эмите на себя, ласково гладил бархатную кожу спины, а губами исследовал её лицо, шею, грудь… Каждый сантиметр её так долго ожидавшего его любви тела… Одновременный оргазм так потряс Эмите, что она, кажется, потеряла сознание. А когда выплыла в реальность – оказалась всё ещё в объятиях любимого. Они еще несколько раз в полусне любили друг друга, пока утомленные и насытившиеся не провалились в глубокий сон.

Теплый лучик солнца, заглянувший в окошко, ласково разбудил Эмите. Она потянулась в постели и поняла, что любимого рядом нет. Это её испугало – вдруг, всё то прекрасное, что было ночью, это всего лишь сон? Но нет, её истомленное тело подтверждало реальность сбывшейся мечты. Она даже тихонечко рассмеялась от счастья и окончательно сбросила с себя остатки сна. А потом увидела Армеля, стоявшего уже одетым прислонившись к стене около окна и внимательно наблюдавшим за ней, сложив руки на груди. Эмите заулыбалась и протянула к любимому руки…

Армеля разрывало на части бурей противоположных эмоций. Та свобода, любовь, страсть, которые он испытал с Эмите ночью делали его самым счастливым человеком на свете… Но и ясно показали ему, что его внутренние демоны, от которых он, казалось, избавился рядом с Агнис, только дремали где-то глубоко зарытые в душе. И все его надежды на простое чистое семейное счастье разбиты в прах одной единственной ночью, волшебной ночью с зеленоглазой колдуньей. Армель прекрасно осознавал разницу между грубым сексом, которым сознательно прикрылся в начале их встречи, и любовью, которая была потом.

И это наполняло его душу горечью.

Он испытывал ненависть и презрение к себе, не только к предавшему его своему телу, но и к душе, которая потянулась к этой женщине, Эмите. А когда она протянула к нему свои руки, с горящими от любви зелеными глазами, вся лавина собственных отрицательных эмоций перекинулась и на неё:

– Я Вас презираю… Своей похотью Вы черните всё вокруг себя… В Вас нет ничего чистого… Вам всё равно с кем быть, кто перед Вами – отъявленный ловелас, чужой муж или неискушенный служитель Бога… Вы не способны вознести мужчину на пьедестал мужа, отца своих детей и защитника, а только сбросить его в облик зверя, одержимого страстью похоти… Одевайтесь и подите прочь! Мне противно на Вас смотреть…

С этими словами Армель развернулся к Эмите спиной.

Эмите была сражена этим монологом, настолько он был противоположен тому, что чувствовала и ожидала услышать она. И это наполнило её душу праведным гневом. Не на то, как он расценил её воздействие на мужчин, а на то, как он назвал «похотью» ту волшебную и прекрасную любовь, которая была между ними ночью. На тот ушат грязи, который он вылил на это светлое и чистое чувство. Она схватила нож для разрезания бумаги, валявшийся рядом на прикроватном столике, и вонзила его тонкое и длинное лезвие мужчине между лопатками. Нож вошел в тело как по маслу. Она ударила ещё и ещё, пока лезвие ножа не переломилось, попав, видимо, в кость.

Тело Армеля упало навзничь. Ноги Эмите подкосились, и она грузно осела около любимого. Такими их и увидели слуги: хозяин лежал на полу с обломком лезвия в спине, а на его белой рубахе расплывалось огромное красное пятно. Рядом сидела прекрасная обнажённая женщина с огромными застывшими зелеными глазами и поднятой вверх рукой, судорожно сжимающей окровавленный сломанный нож. На её ослепительно белой коже и светлых волосах, прикрывающих тело как саван, поблескивали рубинами капельки крови…

9

В Бастилии Эмите много размышляла: могла бы её жизнь сложиться по другому? Были ли в ней отправные точки поворота судьбы? Если бы в живых остался хоть один из её родителей, может они смогли бы внушить ей высокие моральные принципы? Если бы нянька вместо любовных романов читала библию и отвела девочку в церковь, может тогда она искренне поверила в бога и страшилась его гнева? Если бы опекун не потакал капризам ребёнка, а воспитывал бы её в строгости…

Но здесь Эмите остановилась. Получалось, что все вокруг виноваты, даже безоглядно преданный ей Гардиен, все, кроме неё самой. Но ведь не она ли сама прыгнула к нему в постель? Она твердо знала, что никогда, ни при каких условиях её опекун не решился бы дотронуться до неё и пальцем. Может, тогда и не было бы всего остального? И она бы встретила свою другую любовь в другом месте и уже была бы счастлива, окруженная заботой любимого человека и кучей детишек? И даже, если бы всё-таки их сближение произошло, но она не уперлась с избавлением от ребенка, а смирилась с судьбой, то они до сих пор были бы втроём: она, Гардиен и Полин. И их дочурке было бы кого называть мамой… И даже существовал микроскопический вариант, что она, наконец, встретила Армеля чистой и не развращенной, и он забыл бы свою непорочную Агнис и полюбил её. И был бы сейчас жив, а не лежал в холодной земле. Но это был уж совсем сказочный вариант. Вопросы, вопросы, вопросы… И нет на них ответа. И впереди – только неизбежность…

Гардиен дю Белле сразу же примчался в Париж, как только получил известие о чудовищной драме, в которую была вовлечена его жена. В поисках путей спасти Эмите от казни он дошёл даже до маркизы де Помпадур, хотя сразу понимал, что столь очевидная вина, которая и не скрывалась его женой, и высокое происхождение убитого, делают его усилия бесполезными.

Встретиться с Эмите ему также не удалось. Она не захотела. Но он всё равно предпринял ещё однупопытку, написав ей письмо, где, помимо всего прочего, просил о встрече вместе с Полин. В ответ он получил коротенькую записку: «Мой дорогой друг! Не сердитесь на меня, что я отказалась увидеться с Вами. Не хочу, чтобы мне изменило мужество перед заслуженной карой. И не приходите на казнь. Запомните меня такой счастливой, какой я была в Ваших объятиях. У меня есть к Вам последняя просьба, мой единственный друг: походатайствуйте о замене казни через повешенье на гильотину. Боль страшит меня даже больше, чем неизбежность наказания. Недостойная Вас жена – Эмите дю Белле»

10

Гардиен всё-таки пришёл на казнь, первый и последний раз не выполнив просьбу Эмите. И пришёл не один, а вместе с четырёхлетней Полин на руках. Они смотрели, как Эмите медленно поднималась на эшафот, одетая в строгое чёрное платье, ещё больше подчёркивающее её мертвенную бледность. Она опустилась на колени и положила голову на плаху, а затем одним коротким движением освободила свои волосы и они стремительным водопадом опустились с плахи на эшафот, накрыли его и достигли земли. Толпа, только что перед этим шептавшаяся о том, что женщина не произнесла молитву перед казнью, ахнула…

Гардиен до последнего жадно всматривался в свою любимую девочку, пока его не вывел из ступора голос Полин:

– Какая красивая тётя. Папа, а я буду такой же красивой, когда вырасту?

– Конечно, будешь. Даже ещё красивее…

Отец не мог допустить, чтобы его дочурка видела дальнейшее, да и у него самого не было сил смотреть, как покатится голова его любимой, и безжалостный палач возьмёт её за волосы и продемонстрирует алчущей развлечений толпе. И они ушли…

Эпилог

Полин дю Белле чем дальше, тем больше напоминала мать. Росла такой же красивой и неукротимой. Гардиен пытался сгладить её характер строгостью воспитания, но всё больше убеждался в тщетности своих усилий. А когда понял, что ему не суждено дожить до времени, когда он сможет со спокойной душой передать Полин из рук в руки достойному мужчине, который станет её мужем и наставником, и, боясь, что она повторит судьбу матери, отправил её в аббатство Нотр-Дам-де-Руайяль¹⁴, где она на всю свою земную жизнь осталась непорочной невестой небесного Христа…

¹⁴ – аббатство со строгим уставом было основано в первой половине XIII века на берегу реки Уаза, рядом с городом Понтуаз, в замке которого останавливался король с супругой и свитой. В настоящее время Понтуаз – пригород Парижа.

Декабрь 2016

ПРЕДИСЛОВИЕ

…Карие глаза встречаются примерно у 50% населения Земли.

Люди с карими глазами, отличаются импульсивностью, безудержной страстью, повышенной активностью. Они – лидеры. Они не терпят поражений и случаев, когда кто-то с ними не согласен: их мнение – единственно правильное, и никак иначе. Сексуальность, чувственность, обаяние – отличные дополнения к их личностным качествам.

Такие люди обладают природной красотой, отличаются умом, неугомонностью. Они не злопамятны, быстро прощают и забывают мелкие обиды. Карие глаза могут означать и некоторую ветреность: такие люди легко влюбляются, но столь же легко могут забыть объект своей любви.

Кареглазые леди необыкновенно быстро сходятся с людьми. Они общительны, не закомплексованы, уверены в себе «на тысячу процентов». Самооценка у них, в большинстве случаев, завышенная. Они этого, как правило, не замечают.

Кареглазые женщины неравнодушны к золоту, богатству, деньгам. Они хитры, умны, изворотливы, находчивы.

От грёз любви не отличим

Сочинение на тему «Как я провел лето»

Ради счастья, ради нашего, если мы хотим его…

Ох, и странные, эти русские! (продолжение рассказа «Кошка, которая гуляла сама по себе» из сборника «Зеленые глаза-1»)

И этим всё сказано

Сразу и навсегда!

Мой ангел смотрит на меня…

Уйти по-английски

От сердца к сердцу мост

Пришвартоваться в тихой гавани

Благодаря и вопреки

Перевоз Дуня держала

От ненависти до любви и обратно

Свадебный хоровод Созвездий

Одним росчерком пера

Что обещает её лицо или Женя, Женечка и Катюша

Это он – мой Мужчина!

Пришвартоваться в тихой гавани

1

«Карамба¹! Мальчишка! Зелень подкильная! И это с этим сосунком мы сошлись якорями²?!? Три тысячи чертей на румбу! Надо было сразу отправить его на корм рыбам³!..», – внутренне Френсис⁴ кипел от возмущения, хотя внешне это выражалось только в плотно поджатых губах и подрагивающих ноздрях тонкого длинного носа…

Они уже целый час не могли подступиться к единственной сопротивляющейся точке, извергающей огонь, но и, медуза в печень, чёрт бы с ней! Они и так славно поживились на этой старой, как пиратские анекдоты, посудине, можно было давно отдать концы⁵, но Френсис загорелся взять живым в плен зоркого, как Слепой Пью, стрелка, одного за другим выводящего из строя его старых пройдох⁶ меткими выстрелами в правую руку. И ведь ни одного не отправил на дно⁷!

Бравая команда Френсиса редко встречала такое отчаянное сопротивление. Френсис никогда не полагался на удачу, если только в самом начале своего пиратского пути. Именно его изворотливый, как попугай старого Флинта, ум и фарт джентльмена на золотом дублоне⁸, быстро вывели и утвердили его главарём команды джентльменов удачи⁹.

Как бы ни были начеку команды торговых и пассажирских судов, в нападении пиратов всегда присутствовал элемент неожиданности. К этому очевидному плюсу Френсис добавлял разведку и тщательную подготовку, никогда не лез к тем, кто однозначно был ему не по зубам, что неизменно приводило к успеху. Успех обрастал легендами. Даже его имя – Френсис, работало на удачу. Имя, которое он ненавидел в детстве, считая его девчачьим. Имя, которым он запрещал себя называть (благо, что было ещё несколько имён – было из чего выбрать), и именно поэтому выбранное им, когда он решительно порвал со своей семьёй, своим прошлым, начав жизнь с чистого листа. Имя так счастливо совпало с именем его знаменитого предшественника – Френсиса Дрейка¹⁰, что в глазах обывателей он превратился в его воплощение. Воплощение – такое же дерзкое и удачливое.

Только не такое жестокое и свирепое. В отличие от Френсиса Дрейка, который безжалостно грабил и убивал испанцев, и в тоже самое время считался национальным героем в Англии, благодаря своим великим географическим открытиям, совершённым во время кругосветных путешествий, и знакомству и распространению картофеля¹¹ в Европе, наш Френсис крутился со своей командой между Англией, Испанией и Францией и грабил всех одинаково, «по справедливости». Ничьим национальным героем он не был, но снискал славу и уважение, можно даже сказать, поклонение среди простого населения прибрежных районов всех трёх стран. Этому немало способствовало то, что головорезы Френсиса свято блюли свой собственный моральный кодекс: если команда судна не оказывала сопротивления, то пираты забирали добычу, не устраивая кровопролития. Они никогда не занимались насилием девушек и женщин. Подобное в команде Френсиса каралось показательной казнью через удушение, что для вольного пирата было ещё и унизительно. Френсис, в отличие от своего знаменитого тёзки, никогда не занимался работорговлью. Он брал иногда заложников, предпочитая называть пленников своими гостями, и то только тогда, когда был уверен, что за гостя может получить солидный выкуп. Если же сведения оказывались ложными, и он ничего не получал, то и тогда жизни заложника ничего не угрожало. У пленника был выбор: остаться в команде Френсиса или отправиться восвояси самостоятельно…

Углядев в сегодняшнем сражении меткого стрелка, Френсис решил взять его в плен, будучи уверен в выгоде сразу по нескольким статьям: огонь вёлся из каюты на верхней, самой дорогой, палубе, а, значит, перед ними противник благородного происхождения, за которого можно будет получить немалый выкуп; гостеприимство пиратов гость может отработать обучением меткой стрельбе из пистолета (пройдохи Френсиса владели огнестрельным оружием, но больше палили для острастки куда непопадя, в бою предпочитая сабли, ножи и крепкие кулаки); да и арсенал пистолетов не плохо было бы пополнить новыми моделями, а судя по звукам выстрелов, у противника было их несколько, и парочку из них Френсис слышал впервые.

Было ещё одно соображение, соображение личного характера, из-за которого упрямого стрелка Френсис решил брать живьём: ему хотелось насладиться общением с человеком своего круга и воспитания. Именно поэтому главарь пиратов так разозлился, когда увидел тонкую фигуру выскочившего из каюты мальчишки, у которого очевидно закончились патроны, серебристой рыбкой прыгнувшего в воду. Стала понятна бессмысленная упёртость сопротивления. Но ещё более бессмысленна была попытка скрыться в море. Не надеется же он, в самом деле, добраться до Англии вплавь?! Или он решил отправиться за сундуком Дейви Джонса¹²?

Все эти соображения молнией промелькнули в мозгу Френсиса, а тело уже выполняло плавную дугу прыжка за этим палубным недоумком: разрази меня гром, если он позволит пресноводному моллюску отправиться в пасть к морскому дьяволу по собственному желанию! Бушприт твою в компас!

Палить из всех пушек¹³ Френсису расхотелось разом, когда вместо мальчишки он в воде ухватился за длинные волосы девушки, которые волны темной короной распустили вокруг её головы. Только благодаря этой пышной гриве Френсис её и углядел. Девушка не пыталась плыть, а сразу камнем пошла на дно.

– Как просолили кости¹⁴, капитан? – встретили дружным хохотом пираты своего главаря, поднимавшегося на борт с выловленной добычей.

¹ – Чёрт побери! (здесь и далее – перевод с пиратского сленга)

² – «сойтись якорями» – драться

³ – «отправить на корм рыбам» – убить

⁴ – в переводе – «свободный»

⁵ – «отдать концы» – отчалить

⁶ – «старый пройдоха» – товарищ

⁷ – «отправить на дно» – убить

⁸ – «как джентльмен на золотом дублоне» – счастливый

⁹ – «джентльмен удачи» – пират

¹⁰ – английский мореплаватель, корсар, впоследствии – вице-адмирал Английского флота, удостоившийся рыцарского звания из рук королевы

¹¹ – первым, кто завез картофель в Старый Свет, был, вероятнее всего, испанец Сьеса де Леон, но имя Фрэнсиса Дрейка также часто всплывает в истории освоения агрокультуры на европейских землях.  И, как ни странно, всплывает не только на родине – в немецком городе Оффенбург знаменитому корсару установлен памятник, на котором он держит в руке клубни картофеля с надписью-посвящением «Сэру Фрэнсису Дрейку, распространившему картофель в Европе. Миллионы земледельцев мира благословляют его бессмертную память. Это помощь беднякам, драгоценный дар Божий, облегчающий горькую нужду».

¹² – «отправиться за сундуком Дейви Джонса» – погибнуть, утонуть в море

¹³ – «палить из всех пушек» – ругаться

¹⁴ – «просолить кости» – искупаться

2

Анхелика¹⁵ уже давно проснулась, но не спешила открывать глаза, пытаясь из-под длинных густых ресниц рассмотреть помещение, в котором она находилась. А заодно и оценить своё положение…

Она прекрасно помнила события вчерашнего дня: нападение пиратов на корабль, их с Доминго¹⁶ спор – кто попытается выполнить поручение королевы, а кто вызовет огонь на себя, свой прыжок за борт в отчаянной попытке не даться пиратам в руки живой… Ей это почти удалось! Но кто-то выловил её из воды и привёл в чувство…

Анхелика всегда путешествовала налегке, когда выполняла особые поручения королевы. Но в данном случае это оказалось ошибкой. Если бы на ней было надето платье, у неё ещё был призрачный шанс спрятать письмо королевы под корсаж. Пираты Благородного Френсиса, а именно он напал на их корабль, насколько можно было судить по флагу с улыбающимся черепом (брр!) на красном фоне, хоть и обыскивали женщин, но не лапали их, довольствуясь драгоценностями, вынутыми из ушек, снятыми с пальцев и шеи, спрятанными в дорожные ларцы. Мужчин обыскивали более тщательно, иногда раздевая до исподнего. Женщина, переодетая в мужчину, наверняка вызвала бы их подозрения…

Сначала они с Доминго попытались притаиться в своей каюте, но, когда пираты начали ломиться в их дверь, пришлось открыть огонь, а потом отвлекать внимание на себя прыжком за борт, чтобы дать возможность Доминго выскользнуть из каюты и попытаться укрыться на нижней палубе среди бедняков…

Бедный Доминго! Как он не хотел покидать её! Как плакал, когда она обняла его напоследок, и шагнула за порог каюты… Сколько она себя помнила, он всегда был с ней рядом, заменив рано ушедшую мать, да, пожалуй, и отца, хотя тот был жив-здоров, по крайней мере, в ту ночь, когда она сбежала из холодного родительского дома… Сбежала, чтобы остаться свободной. И только верный Доминго последовал за ней… Встретятся ли они ещё когда-нибудь? Всё в руках провидения… Сейчас главное, чтобы их план сработал, и Доминго смог затеряться среди черни, ютившейся на нижней палубе и в трюме корабля, а там – бог даст!, он сможет добраться и до Парижа, до герцога К… Не будем упоминать его имени даже в мыслях…

Френсис видел, что пленница уже давно только притворяется спящей, но не спешил обнаруживать своё присутствие в комнате. Всё было бы достаточно просто (непринуждённые беседы, ухаживания, горячие ночи любви, солидный выкуп, горькие слёзы при расставании, несколько дней светлой грусти, словом, всё как обычно), если бы Длинный Грег¹⁷ по прозвищу Бом-Брамсель¹⁸ не заметил её сообщника и не проследил за ним до трюма, где тот попытался затеряться в толпе. Этот коробок вонючих костей отчаянно сопротивлялся, так что пришлось оглушить его парочкой увесистых тумаков. Что, между прочим, спасло ему жизнь. Джентльмены удачи переставали быть джентльменами, когда они братались с морским дьяволом¹⁹, а эта портовая крыса лишила многих правой руки, а потому их левая чесалась намотать его кальмарьи кишки на якорь и засунуть ему в задницу!

Пока Френсис приводил в чувство девчонку, Бом-Брамсель обыскал её сообщника и обнаружил письмо. Слава богу, читать он не умел, но королевскую печать узнал, она стояла на указе Его Величества королевы Англии, по которому он уже три года как должен был весело болтаться в петле. Когда-нибудь это всё равно случится, но пока, спасибо Френсису, у него ещё есть время мутить шторм в трюме²⁰.

Королевское письмо Френсис посчитал меткой, знамением. Видимо, пришло время ещё по одному пункту приблизиться к биографии Дрейка: получить каперскую лицензию на государственную службу и превратиться из бесправного вольного пирата в корсара. Грабить, так сказать, на официальной основе. Всего-то и разницы, что не нападать на суда того правителя, кто выдал тебе лицензию, и треть награбленного отдавать в государственную казну. А за это получить защиту на случай разных непредвиденных обстоятельств.

Награбленного во время пиратства Френсису уже вполне было достаточно для жизни, достойной положения его семьи, которую она не могла ему обеспечить, как младшему сыну, так что лишение трети добычи уже не играло существенную роль. И выбор страны определился сам собой: девчонка служила английской королеве, хотя её внешность выдавала в ней уроженку Испании или Франции, но никак не англичанку – смуглая кожа, длинные волнистые волосы, чёрные и блестящие, как смола, карие глаза цвета спелых оливок.

Поистине провидение вело Френсиса, когда он решил взять её живой, а потом вытащил из воды. Что ж! Да здравствует английская королева! Похоже, что девчонка одним махом и введёт его в высшее общество Англии, и поможет получить каперскую лицензию.

– Сеньорита²¹! Как Вы себя чувствуете? Надеюсь, что Вы выспались, и события вчерашнего дня не нанесли вред Вашему здоровью? – галантно спросил Френсис, наудачу решив, что девушка всё-таки больше похожа на испанку.

Девушка как должное приняла на себя испанское обращение, что не преминул отметить про себя Френсис, и с достоинством ответила:

– Кто Вы? Где я нахожусь?

– Меня зовут Благородный Френсис. Я капитан славной компании честных пиратов. И Вы находитесь у меня в гостях.

Девушка возмущённо фыркнула на все эти высокопарные утверждения, но Френсис продолжил, как ни в чём не бывало:

– Разрешите узнать имя прекрасного создания, которое мне удалось вырвать из лап морского дьявола?

Анхелике были противны и велеречивость, и сладкий тон говорившего. Она прекрасно слышала, какой отборной бранью этот же голос поливал кого-то, пока она притворялась спящей. А уж о его намерениях в отношении неё и говорить было нечего! Надо же было так иезуитски выразиться – «в гостях»!

Френсис усмехнулся про себя, так и не дождавшись ответа на свой последний вопрос, и, слегка склонив голову в поклоне, сказал:

– Если сеньорита не возражает, я буду звать Вас Анхеликой! Надеюсь, гостья не откажется разделить скромную трапезу со своим спасителем?

Анхелика вздрогнула и метнула испуганный взгляд на главаря пиратов. Её настоящее имя в его устах означало только одно – Доминго тоже находится в руках пиратов, уже допрошен, а, может быть, даже и искалечен. Следующие слова головореза подтвердили её догадку.

– Сеньорита предпочитает воспользоваться услугами кого-нибудь из наших женщин? Или Вам прислать Вашего друга?

– Друга, – помертвевшими губами прошелестела Анхелика.

– Я так и думал! – уже, не скрываясь, усмехнулся главарь бандитов, и холодно добавил, – Жду Вас через полчаса.

Во время завтрака Френсис был сама галантность и раскрепощённость. А вот Анхелика нервничала и никак не могла выработать правильный тон. Она и обрадовалась, увидев верного друга живым и невредимым, не считая заплывшего глаза и огромной шишки на затылке, и огорчилась, ведь задание королевы не выполнено, и испугалась, ведь письмо, попадись оно в чужие руки, а потом к французскому королю, может означать для герцога К. прямую дорогу на гильотину.

Анхелика не смогла задать Доминго никаких вопросов, рядом всё время крутилась пиратка, которая осталась глуха и нема ко всем вопросам, приказам и просьбам Анхелики. Молча показала, где той можно справить нужду и умыться, невозмутимо присутствовала при её переодевании, а потом проводила в комнату, где за накрытым столом её уже ждал главарь пиратов. Так что поговорить с Доминго не удалось.

Как ни хотелось Анхелике запустить тарелку в приторно улыбающуюся рожу напротив себя, а ещё лучше – выбить метким выстрелом глаз, чтобы окончательно стал похож на расхожую версию главаря пиратов, ей приходилось сдерживаться и даже пытаться вести непринужденную «светскую беседу» – мило, с улыбкой, пустословя. Злить сразу главаря было не в её интересах. Надо было оглядеться, досконально понять своё положение, выработать план действий… Но всё это во вторую очередь. А в первую – выяснить, что случилось с королевским письмом, а дальше действовать по обстоятельствам.

И она, как могла, улыбалась. Поддерживала беседу, в большинстве своём ничего не значащими междометиями. Мелкими кусочками резала еду в тарелке и отправляла в рот, не чувствуя ни её вкуса, ни запаха. Вся нацеленная на скорейшее завершение трапезы. Вся в стремлении оказаться как можно быстрее наедине с Доминго…

¹⁵ – в переводе – «ангел, посыльный»

¹⁶ – в переводе – «принадлежит лорду»

¹⁷ – полное имя – Грегорио, в переводе означает – «осторожный, бдительный»

¹⁸ – высокий, длинный, «как бом-брамсель»

¹⁹ – «брататься с морским дьяволом» – злиться

²⁰ – «мутить шторм в трюме» – напиваться

²¹ – обращение к незамужней девушке в Испании

3

Слава богу! Письмо королевы, целым и невредимым, не считая помятости, осталось у Доминго. Теперь можно было сосредоточиться на собственной участи. А она выглядела незавидной. Главарь головорезов всё с той же галантностью, продемонстрированной за завтраком, изложил её варианты во время ужина.

Если убрать витиеватость стиля, то дилемма выглядела так: выкуп («надеюсь, Ваш батюшка будет рад узнать, что его дочь находится в добром здравии и некая, чисто символическая, сумма в качестве компенсации за наши хлопоты, будет воспринята им с должным пониманием…») или остаться в команде пиратов («мы все будем безгранично рады обществу такой замечательной сеньориты…»). Ничуть не смущаясь сообщением Анхелики о плачевном финансовом состоянии отца, вымогатель тут же предложил другой вариант: «Безусловно, у такой красивой сеньориты найдётся друг в Англии, который поможет соединить два любящих сердца отца и дочери…»

Последнее утверждение звучало особенно двусмысленно, но Анхелика не стала возражать, пообещав подумать. Хотя думать тут было особенно не над чем. Сэр Уильям может заплатить любую сумму «компенсации», но что от неё потребуется взамен? Замужество! А замужество – это то, что она хотела бы избежать всеми фибрами своей души и тела. Не для того она сбежала из-под венца в Испании, чтобы вляпаться в него в Англии.

На помощь отца тоже рассчитывать не приходилось. Даже если он простит её бегство, то, что потребует взамен? Монастырь или опять же замужество. Если в его сердце не возникла любовь и сострадание к дочери за десять лет после смерти жены, то вряд ли эти чувства вспыхнули за два года после её исчезновения…

Вариант остаться в команде пиратов… Ха! В качестве кого? Нет! Бежать, только бежать! И чем скорее, тем лучше. И не только ради того, чтобы не подвести королеву, которая была так добра к ней. Но и ради Доминго. Единственной родной души на всём белом свете. Как поняла Анхелика, его участь уже была решена пиратами: он остаётся с ними, и будет заниматься обучением меткой стрельбе головорезов, как только сойдёт синяк с глаза. И что будет, когда пираты узнают, что это она, а не он выбивала оружие из их рук точными выстрелами?

Френсис внимательно следил за выражением глаз прекрасной Анхелики и с удовлетворением убедился, что его догадка – кто на самом деле является Слепым Пью, подтвердилась. Он ни секунды не поверил в разорение отца Анхелики (страх, вот что отразилось на её лице при упоминании об отце, страх, а не грусть), а упоминание о возможном друге в Англии покрыло её лицо холодной замкнутостью, а не возмущением. Значит, он был, этот друг и покровитель! Но обращаться к нему, раскрывать его имя, она не собирается. Слишком опасно, учитывая, от кого и кому она должна доставить письмо. И что остаётся бедной девочке? Только побег! И возможность для побега Френсис собирался создать ей в самое ближайшее время. Вот тогда-то ловушка захлопнется окончательно!

4

Анхелика проснулась от… тишины, стоящей в лагере пиратов. Лагерь практически никогда не спал. Пираты кутили, сидя у костров, ссорились, дрались, мирились, пели, танцевали… Кто-то отползал в шалаши для сна, кто-то кемарил тут же у костра, кто-то приходил на смену ушедшим. Как при этом Френсису удалось наладить охрану лагеря… Стоп! Как она его назвала? Френсис?! По имени??? Ну, да, ладно! Он же не слышит…

Френсис вообще-то вёл себя странно по отношению к ней. Не настаивал на выкупе. Неизменно вежливо приглашал разделить с ним трапезу ужина. Показывал лагерь, как гостеприимный хозяин. Вёл светские беседы о музыке и поэзии. С любопытством расспрашивал о последних веяниях английской моды. С увлечением рассказывал о кораблях и знаменитых мореплавателях. Делился мечтами о кругосветных путешествиях. Не пытался соблазнить. Вёл себя как старый добрый друг или как старший заботливый брат. Неудивительно, что в мыслях она стала звать его Френсисом, а не главарём бандитов и головорезов.

Днём Анхелика с Доминго свободно перемещались по лагерю. Но у свободы тоже были границы. В каких бы направлениях они не шли, рано или поздно, откуда ни возьмись, появлялся абсолютно трезвый и молчаливый пират, который вроде ничего особенного и не делал, но Анхелика с Доминго понимали, что дальше путь им закрыт…

А сегодня Анхелика проснулась от тишины. Она выглянула из своего домика и увидела перед собой абсолютно пустую центральную поляну. Даже дымков от остывающих костров не было видно в предрассветной мгле. Анхелика вспомнила, что именно под утро, когда так сладко и крепко спится, на их корабль напали пираты, и поняла, что команда ушла на новое дело.

У неё в душе заиграли трубы удачи, она растолкала Доминго, надела свой мужской наряд, в котором её взяли в плен, и они побежали в единственном направлении, где не встретили дозорных, охраняющих лагерь. Крутой берег речушки пираты, видимо, посчитали естественным препятствием, которое не надо охранять. Но для беглецов, стремящихся к свободе, это был единственный путь.

Они кубарем скатились с высокого берега, чудом не переломав кости. Только покорябались о выступающие корни деревьев, да вымокли в воде. Вскарабкались по такому же крутому противоположному берегу и углубились в лес. Через несколько часов блужданий в голове Анхелики начала тревожно биться мысль, что спонтанный побег без подготовки был не такой уж хорошей идеей. Очень хотелось есть, и ещё мучительнее – пить. День плавно перешёл в вечер, начало темнеть. Лес никак не кончался. Но даже если они выберутся из него и окажутся на берегу моря – что делать дальше? Ждать проходящего корабля? Сколько? День? Неделю? Месяц?

Когда под её ногой хрустнула ветка и она, вдруг, охваченная со всех сторон сеткой, взлетела вверх, она испугалась, конечно, ойкнула, но и испытала какое-то необъяснимое облегчение – хоть какая-то определённость. Опять же и место для ночлега найдено. В недосягаемости от ночных ползучих гадов. На помощь к ней кинулся Доминго, и тут же взлетел рядом в точно такой же сетке. Ладно, будем спать, утром придумаем, как выбраться из ловушки…

Но утром ничего придумывать не пришлось. Ночью их разбудил свет факелов и веселые голоса пиратов. Их сетки ловко срезали с деревьев, как кокосы с пальмы, и так в сетке и отволокли обратно в лагерь. Бросили в разные каморки, дали по глотку воды и ломтю хлеба, и, после этой «щедрой» трапезы, крепко связав руки и ноги, оставили досматривать ночные сновидения.

А на утро состоялся суд.

5

Хмурый, заросший щетиной Френсис сидел на высоком стуле в качестве судьи. Перед ним прямо на земле расположились пираты. Анхелику и Доминго вывели из своих каморок не покормив, только разрешив справить утреннюю нужду. У Анхелики сжалось сердце. Нет, не от предстоящего фарса под названием «суд», а от вида бедного своего друга – на Доминго не было живого места.

Конвоиры поставили беглецов по левую руку от главаря. С правой стороны встал Бом-Брамсель. Как догадалась Анхелика, он предназначался на роль обвинителя. По его специфическому слогу она поняла, что Бом-Брамсель был из судейского сословия. Стороны защиты в пиратском суде, видимо, не предусматривалось.

Бом-Брамсель гнусавым голосом зачитал обвинения. Анхелике вменялось в вину пренебрежение гостеприимством и чёрная неблагодарность. К этим же обвинениям в сторону Доминго были добавлены ранения восьми человек в правую руку, что лишило последних участия в ближайших налётах и, соответственно, доли в добыче, и организация побега. Анхелика было дёрнулась возразить, но Доминго остановил её горячим шёпотом: «Сеньорита, заклинаю Вас, молчите. Будет только хуже!»

– Какое наказание по данному обвинению предусматривается для женщины? – спросил Френсис после зачитывания обвинений.

– Отработка в качестве прачки, посудомойки, кухарки или на чистке гальюнов…

Море пиратов зашумело, из толпы послышались крики:

– Пусть отрабатывает…

– Трюм набивать²² каждый может…

– Ага! И горло промачивать²³!

– Ишь, ты, белоручка нашлась, горшки за ней выноси…

– Пусть сама за нами выносит…

– Да какой с неё толк? – раздался разумный голос какой-то женщины, – Что она делать-то умеет?

– Да-да! Что она умеет? Ещё отравит нас всех…

Пираты зашумели ещё сильнее. Френсис поднял руку, и шум стих:

– Какие ещё предусмотрены наказания?

– Портовая шлюха, – пожав плечами, равнодушно произнёс обвинитель.

Анхелика стояла ни жива, ни мертва. Френсис брезгливо поморщился, а толпа зашумела опять:

– Вот это мне нравится…

– Мачту мне в зад! Чур, я первый…

– Триста акул тебе в глотку! Ишь, какой одноногий Сильвер²⁴ выискался!

– Абордажный лом тебе с хреном во все дыры триста тридцать три раза!

– Ах, ты, потный пожиратель рыбьих потрохов!

– Мать твоя каракатица!

– Червь гальюнный!

На этот раз шум остановил тихий голос пирата в рясе священника:

– Господь велел нам быть милосердными. Ведь она же ещё почти девочка! Даже убийцу-душегуба, приговорённого к виселице, может спасти женщина, взяв его в мужья…

– Разрази меня гром! – захохотал верзила, сидящий рядом, и ткнул падре локтём в бок, – Нашего святошу никак на свежатинку потянуло, решил пришвартоваться в тихой гавани²⁵?

– Что говорит по этому поводу наш закон? – строго спросил Френсис обвинителя.

– Наш закон допускает такую возможность.

– Есть среди вас, мои братья, желающие взять в жёны эту женщину?

На поляне поднялся опять дикий шум, послышались крики: Я!… Я! Пираты начали толкаться и пытаться пролезть вперёд. Суд грозил перейти в беспорядки, но Френсис остановил беспредел мановением руки:

– Так мы до утра не покончим с этим делом! Кто её нашёл в лесу?

– Я! Я! – раздалось с разных концов поляны.

– Ты, что ли, Старый Пердун?

– Я!

– Пробирайся сюда поближе, а то невеста не разглядит с кем ей трясти костями²⁶ на свадебной пирушке. А второй кто?

– Это я! Бочка-с-Ромом!

– Рад видеть твою рожу снова! Где она была, когда мы подняли Весёлого Роджера²⁷?

– Я вчера принял слишком много рома на борт²⁸!

– И повесил на глаза чёрные метки²⁹? А потом на всех парусах за невестой³⁰? Пострел! Везде поспел! Ну, так что, ты – Старый Пердун и ты – Бочка-с-Ромом, желаете взять в жёны эту женщину и тем спасти её от наказания?

– Желаем! Желаем! – плотоядно протянули две пиратские рожи, нагло рассматривая красавицу Анхелику, уже как свою собственность.

– Братья! – встал со своего кресла Френсис, подчёркивая важность момента, – Объявляю свой вердикт: Старый Пердун и Бочка-с-Ромом будут тянуть жребий. Кому-то будет благоволить Веселый Роджер, кому-то придётся сняться с якоря³¹. Справедливо моё решение?

– Да! Да, кэп! Как морская грамота! Да! – зашумели пираты.

Но их всех перекрыл звонкий голос девушки:

– Лучше смерть!

Френсис резко повернулся к Анхелике и впервые за весь процесс взглянул на неё. Она стояла бледная, как статуя, бледная, но гордая, непокорённая. Френсис сделал два упругих шага в её сторону и уставился в её чёрные глаза, в которых плескались решительность, а на самом дне – отчаяние и ужас.

Да и какая девушка не ужаснулась бы при виде выбранных женихов: Старый Пердун полностью соответствовал своему прозвищу. Дубленая морским солёным ветром кожа цвета гнилого дерева, покрытая сеткой глубоких морщин, как трухлявая доска. Неопрятные седые космы и жёлтые прокуренные крупные зубы, через один торчащие в разные стороны. Не лучше выглядел и Бочка-с-Ромом, состоящий из двух шаров – огромного пуза и лысой головы. Тонкие ручки и ножки казались наспех приделанными и готовыми вот-вот отвалиться.

– Наш закон предусматривает смерть за её преступление? – спросил Френсис, не отрывая взгляда от Анхелики.

– Нет, кэп!

– Ну, тогда и говорить не о чем! – произнёс Френсис и равнодушно отвернулся от бедной девушки, – Приступаем к рассмотрению дела второго преступника.

Бом-Брамсель повторил прегрешения Доминго и на поляне опять поднялось море голосов, которые посылали проклятия и требовали смерти. И опять за беднягу вступился священник, напомнив, что Доминго собирались использовать для обучения стрельбе из пистолетов. Мнения собравшихся разделились. Кто-то горячо поддерживал эту идею, кто-то доказывал, что в бою нет ничего лучше крепкого кулака.

Френсис подождал, пытаясь ухватить в этих громких голосах здравые идеи, но, не дождавшись, встал с кресла для оглашения приговора. Пираты замолчали, внимая своему главарю.

– За пренебрежение гостеприимством и чёрную неблагодарность выколоть этому мужчине левый глаз, чтобы он сосредоточил всю свою зоркость в правом, за ранения, нанесённые нашим братьям, отрубить ему левую руку, чтобы правой он смог учить метко стрелять из пистолей, за организацию побега отрубить ему правую ногу для равновесия и чтобы в следующий раз было не повадно убегать! Справедливо ли моё решение?

Пираты одобрительно загудели, и на фоне общего шума, как выстрел, отчаянно прозвучало женское:

– Нет!

Френсис резко повернулся к Анхелике, а это была, конечно, именно она. Она рухнула на колени и протянула к нему руки со страстной мольбой:

– Френсис, умоляю! Пощади!

– Как смеешь ты, неблагодарная, называть меня по имени??? Меня, предводителя вольных пиратов?!? Кто ты такая, чтобы обращаться ко мне с просьбами??? – гневно вскричал Френсис и, отвернувшись от бедняжки, весело добавил, обращаясь к своим собратьям на поляне, – Триста акул в глотку! Весёлая будет пирушка!

Последних слов Анхелика уже не слышала. Её накрыла спасительная пелена обморока.

²² – «набивать трюм» – кушать

²³ – «промочить горло» – пить

²⁴ – «как одноногий Сильвер» – быстрый

²⁵ – «пришвартоваться в тихой гавани» – жениться

²⁶ – «трясти костями» – танцевать

²⁷ – подняли пиратский флаг при захвате судна

²⁸ – «принять слишком много рома на борт» – напиться

²⁹ – «повесить на глаза чёрные метки» – заснуть

³⁰ – «идти на всех парусах» – спешить

³¹ – «сняться с якоря» – уйти

6

Анхелика очнулась в той же каморке, где провела остаток ночи перед судом. Никак не могла сообразить – где она находится. Последние события были столь ужасны, что сердце не могло принять их за правду. Над ней склонилось мужское лицо с сочувствием в глазах:

– Как ты себя чувствуешь, дочь моя?

Анхелика узнала в говорившем священника, и с ужасом в голосе спросила, схватив его за руку, как будто боялась, что он может растаять:

– Доминго?… Казнь?…

– Успокойся! Всё в порядке с твоим другом. Пока… Завтра свадьба, а уже после неё…

– Но ведь Доминго ни в чём не виноват! Это всё я! Это я стреляла! Это я потащила его… А они… А теперь они его…

Не выдержав, Анхелика горько разрыдалась. Слишком много горестных событий свалилось на неё за короткий срок. Падре осторожно обнял девушку, начал гладить её по голове и попытался успокоить. Его уговоры не долетали до её сознания, пока она не ухватилась за уже несколько раз произнесённые слова: «Не всё потеряно! Ещё можно попытаться всё исправить!»

– Если что-то можно сделать – скажите мне, падре! Я всё сделаю!

– Надо попросить Френсиса.

– Я просила, я умоляла его, стоя на коленях, но он не стал меня слушать. Только разозлился…

И слёзы опять неудержимым потоком хлынули из её глаз.

– Да, в твоём сегодняшнем положении просить его было глупо и даже опасно. Ты не понимаешь, куда ты попала. Здесь не важно, кем ты был до того – подзаборным бродягой или примерным семьянином, простолюдином или дворянином, господином или слугой. Здесь все равны. И закон для всех один – закон силы. А, значит, и правит здесь сильный пол – мужчины. И отвечают за всё они. Понимаешь? Какой был бы толк, если бы ты призналась, что меткий стрелок – это ты, а не он? Тогда он стал бы им не нужен. Его бы убили, а тело выкинули в лес на съедение диким зверям, как ненужный хлам. А вот твоё наказание стало бы намного ужаснее. Женщины воспринимаются вольными пиратами только как инструмент для удовлетворения их потребностей: в еде, в чистой рубахе, в похоти. Но и здесь есть свои правила. А у жён даже некоторые права. Тебе надо сделать так, чтобы Френсис женился на тебе. Тогда во время свадьбы ты будешь иметь право попросить жизнь Доминго в качестве свадебного подарка. Муж не имеет право отказать жене в её первом желании, но только главарь в силах отменить своё же решение…

В глазах Анхелики начала загораться несмелая надежда:

– Но как это сделать, падре? Научите! Как мне вообще увидеться с ним? Завтра, перед жребием?

– Нет, – покачал головой священник, – завтра будет поздно. Нужно обязательно убедить его жениться сегодня.

– Но он же не желает со мной разговаривать, – пала духом Анхелика.

– Я тебе помогу! Уговорю его прийти к тебе. Но ты должна тщательно продумать, чем ты можешь его убедить. Френсис убеждённый противник брака. Уж сколько красивых женщин надеялись затащить его под венец, но всё напрасно. А тебе в твоём положении надо быть вдвойне убедительнее.

– Но что же я могу ему предложить? Деньги?

Падре горестно вздохнул:

– Боюсь, дитя моё, что вряд ли ты сможешь предложить ему сумму, которая составляла хотя бы сотую долю его богатств.

– Он так богат?

– Уже больше десяти лет он пиратствует. И весьма удачно.

– Но что же ещё я могу ему предложить?

– У него есть одна мечта, к которой ему никак не удаётся подступиться. Он хочет стать корсаром³², как его знаменитый тёзка, Френсис Дрейк, и, также как он, совершить кругосветное путешествие.

– Господи! – вскричала Анхелика, – Он же мне об этом говорил! Я имею в виду про кругосветное плавание!

– Так у тебя есть возможность, связи, чтобы помочь ему?

– Есть! Есть! Зовите его!

– Не спеши, дочь моя! Продумай всё хорошенечко, пока я его буду уговаривать прийти к тебе. И ещё! Запомни – ты пока для него никто, преступница, обманувшая его доверие. О Доминго – ни слова! Только на свадьбе, когда он предложит тебе выбрать подарок.

– А если я опоздаю? Вдруг казнь состоится раньше?

– Не переживай! Казнь запланирована как главное блюдо на свадьбе, уже после всех свадебных обрядов…

³² – корсары, в отличие от пиратов, имели каперскую лицензию от короля и могли атаковать корабли враждебных держав, не опасаясь преследования, поскольку  королевский документ объявлял их действия законными. В случае, если они попадали в плен, они могли рассчитывать на защиту как военнопленные. Согласно лицензии, часть добычи корсаров шла в королевскую казну.

7

Время тянулось для Анхелики мучительно долго. Она успела перебрать в уме десятки вариантов, что она скажет Френсису. И ещё, главное – как? Но когда он, раздражённый и насупленный, вошёл, наконец, в её каморку и остановился в дверях, скрестив руки на груди, она так и не пришла к выводу, как же ей начать разговор с ним. Плакать? Умолять? Унижаться? Юлить?

Не смотря на то, что Анхелика уже полтора года вращалась в светских кругах двора английской королевы, где постоянно плелись интриги, где полунамёками говорилось больше, чем прямым текстом, она так и не смогла освоить навыки политического словоблудия. И как ей посоветовала однажды королева: «Если не знаешь как – говори в лоб», так и поступила, когда Френсис грубо спросил:

– Что тебе от меня нужно, женщина?

– Прежде всего, сэр, скажите: как мне позволено к Вам обращаться?

Френсис смерил взглядом тоненькую фигурку девушки, и в его душе невольно шевельнулось восхищение ею. Он полагал, что найдёт её заплаканной, сломленной, такой, какой она была на суде, когда бухнулась перед ним на колени. Но нет! Она стояла прямо, как натянутая струна, и только руки нервно теребили подол надетой на неё рубахи.

– «Сэр» годится.

– Сэр, – кивнула она головой, – у меня к Вам деловое предложение – женитесь на мне!

– Чтоооо? – удивлённо протянул Френсис и расхохотался, – Жениться на тебе??? Да у меня таких, как ты, по дюжине в каждом порту! Могу в каждой стране по гарему завести!

Анхелика стойко вытерпела унижение и, когда главарь пиратов отсмеялся, продолжила:

– Женитесь на мне, и я смогу обеспечить Вам благосклонный приём у английской королевы.

Тут Френсис развеселился ещё больше:

– Ты что же – наследная принцесса? Святой отец, – повернулся он к падре, стоявшему за его спиной, – как я тебе в роли короля Англии?

– Кхм, – смущённо покашлял священник.

– Я ухожу! – продолжил Френсис, – Девчонка явно сошла с ума, это по твоей части.

– Я могу доказать! – звенящим от напряжения голосом остановила развернувшегося уходить Френсиса Анхелика.

– Доказать что? – ехидно поинтересовался тот.

– У меня есть письмо с гербовой печатью королевы, которую я должна была доставить во Францию.

И с этими словами Анхелика достала из-под рубахи письмо и протянула Френсису. Письмо было у Доминго, когда их поймали в лесу. Его кровь, пока его били, так пропитала бумагу, что разобрать содержимое письма стало невозможно. Уцелела, хоть и изрядно потрескалась, только королевская печать. Когда Доминго услышал свой приговор, он незаметно передал письмо Анхелике.

– И что, по-твоему, доказывает эта красная тряпочка?

Анхелике так и хотелось крикнуть в рожу этому наглому ублюдку: «Это доказывает, что твои люди – не люди, а звери! И трусы! Бить беззащитного! И сам ты такой же – дикий, бездушный зверь!», но она сдержалась. Только сделала глубокий вздох и ответила:

– Это доказывает, что я вхожу в круг тех, кому королева доверяет.

Френсис задумчиво повертел в руках жалкие остатки королевского послания, делая вид, что внимательно изучает королевскую печать, хотя его содержимое было уже давно ему известно, покачался с носков на пятки, специально затягивая мучительную для девушки паузу, и, как бы нехотя, произнёс:

– Значит, говоришь, жениться на тебе? Я избавляю тебя от Старого Пердуна и Бочки-с-Ромом, а ты взамен обеспечиваешь мне каперскую лицензию от королевы Англии?

– Да, именно так! – выдохнула Анхелика.

Если бы ещё месяц назад ей кто-нибудь сказал, что она будет умолять мужчину жениться на ней, она бы расхохоталась ему в лицо, а сейчас с замиранием сердца ждала ответа от пирата, человека, находящегося вне закона, жестокого и бессердечного. И стоило ли тогда бежать из отеческого дома, отчаясь избежать замужества с доном Родригесом? Может, прав был отец, настаивая на свадьбе? Жила бы она сейчас в Толедо уважаемой сеньорой в сытости и почёте, уже бы и ребёночка родила, а, может, и двух. Ну, и что, что был бы муж не любимый? Зато, богатый и молодой… Или был бы другой не любимый, ещё более богатый, но старый – сэр Уильям Хэвишем… Но её не прельщало замужество. Хотелось свободы, приключений, опасности… Вот и получила всё сразу…

– И это всё? – подозрительно спросил Френсис.

О, как хотелось Анхелике добавить условие о Доминго, но ей опять пришлось сдержаться. Она решила во всём следовать советам мудрого пастыря, он единственный был её союзником вэтой неуправляемой банде головорезов.

– Я подумаю над твоим предложением, – отчеканил Френсис, развернулся и ушёл.

Анхелика, которая уже совсем, было, уверилась, что их сделка дело решённое, без сил рухнула на пол, и слёзы неудержимым потоком покатились из её прекрасных глаз:

– Всё пропало, падре, всё пропало! Что же теперь делать?

– Ну-ну, дочь моя! Не надо отчаиваться! Будем молиться всю ночь, и Господь не оставит чистых душой своим небесным промыслом!

8

Утро началось для Анхелики с прихода двух женщин, которые принесли воду для умывания и белое свадебное платье. Как ни противно было Анхелике надевать на себя чужую вещь не первой свежести (хотя бы чистое, и то – хорошо!), но она не стала сопротивляться. Да и какое это имело значение на фоне борьбы за жизнь единственного друга? Как поворотный момент в своей судьбе, Анхелика не воспринимала этот фарс под названием «свадьба».

Женщины закололи бельевыми прищепками широкий лиф платья на тоненькой фигурке Анхелики, и ими же подкололи слишком длинный подол пышной юбки. Если Френсис хотел унизить девушку таким смехотворным нарядом, то его задумка не достигла цели – Анхелике было всё равно. Её тело окаменело в ожидании решения главаря пиратов, а сердце уже приняло хладнокровное решение воспользоваться ножом или, на крайний случай, вилкой, чтобы убить себя до того, как придётся лечь на брачное ложе со Старым Пердуном или Бочкой-с-Ромом – кого там заготовила ей судьба, если Френсис откажется от женитьбы на ней.

Но Френсис принял решение, которое оказалось неожиданным для Анхелики, и только продлило её муки. Он вышел на холм, где уже всё было приготовлено для выбора жениха, и поднял руку, призывая взволнованных пиратов к тишине:

– Братья мои, эта женщина вчера сделала мне предложение жениться на ней…

Пираты засвистели и заулюлюкали, особенно выделялись голоса женщин, многие из которых, если не все, были и сами не прочь выйти замуж за своего главаря-красавчика. Френсис вдоволь насладился моментом, искоса поглядывая на помертвевшую девушку, и продолжил:

– Взамен она пообещала покровительство английской королевы…

Пираты загомонили ещё громче. Все понимали, о чём идёт речь: уменьшение собственной прибыли и вариантов для грабежей, переход свободных, но бесправных пиратов в корсары ради призрачной защиты английской короны… Состав пиратского воинства был самый разнообразный: здесь были белокожие англичане и негры из Африки, бесшабашные французы и религиозные испанцы, мастеровитые голландцы и буйные скандинавы. Какого только мусора, отбросов общества не прибило в команду Френсиса за десять лет его пиратства. Поэтому все загомонили сразу и каждый о своём.

Главарь опять поднял руку и, подождав, когда установится относительная тишина, сказал:

– Мы с вами уже не раз палили из пушек по этому поводу, перетирали и так и этак. Я так предлагаю сделать: положимся на судьбу – коль мне выпадет чёрная метка пришвартоваться в тихой гавани – так тому и быть. А уж, ежели другой какой вариант, значит, закрываем вопрос раз и навсегда! Согласны?

Не все верят в Бога, гораздо больше верят в существование чёрта, но почти все верят в знаки судьбы. А потому на предложение Френсиса поляна ответила дружным согласием.

– Падре, давайте, уж, кидайте третью бумажку в шляпу, да и пойдём поднимать Веселого Роджера³³ на свадебной пирушке, пора до отказа набить трюм и промочить горло!

Падре сочувственно сжал локоть застывшей Анхелике и ободряюще шепнул ей на ушко:

– Всё же один шанс из трёх лучше, чем ничего. Крепись, дочь моя!

Первым тащил жребий Старый Пердун. Он развернул пустую бумажку, смачно сплюнул и молча присоединился к толпе своих собратьев. Когда в шляпу нырнула рука Бочки-С-Ромом, в голове Анхелики набат: «Один из трёх! Один из трёх!» сменился обнадёживающим: «Один из двух! Один из двух!». Бочка-с-Ромом развернул свою бумажку и радостно помахал ею, как флажком, перед собравшимися. Анхелика готова была упасть в обморок. Пираты загудели, а Бочка-с-Ромом со смехом произнёс:

– Пустая! Рано мне ещё выкидывать белый флаг³⁴!

Френсис, как бы нехотя, развернул последнюю бумажку из шляпы, зло выругался сквозь зубы и подал падре взмахом руки сигнал к началу свадебной церемонии.

³³ – «поднять Веселого Роджера» – веселиться

³⁴ – «выкинуть белый флаг» – сдаться

9

Свадебная церемония прошла для Анхелики как в тумане. Мысли её блуждали в голове не задерживаясь. Вот она удивилась, как длинно и, кажется, абсолютно точно произнесли её имя³⁵, и тут же забыла об этом, услышав свой собственный голос, как через вату произносящий тихое: «Да» на вопрос священника добровольно ли и без принуждения она надевает на себя брачные узы. Не успев толком испугаться чудовищной лжи, которую только что произнесли её уста, она чуть не расхохоталась, когда зачитывали имена и титулы её будущего супруга. Ей показалось смешным, что Френсис назвал себя всего лишь виконтом³⁶. Чего уж тут стесняться, как-то даже не солидно, главарь пиратов и всего лишь виконт? Надо было уж сразу объявить себя герцогом³⁷!

Когда все расселись за наскоро сколоченные столы, Анхелика сосредоточила все свои силы на то, чтобы дождаться заветного вопроса о свадебном подарке. Она не могла ни есть, ни пить. Пираты же за столами мутили шторм в своих трюмах³⁸ и набивали брюхо так, как будто это был их последний в жизни пир. Вот уже и возгласы «Горько!» перестали звучать (и – слава богу! У Анхелики совсем онемели губы от властных и жёстких поцелуев наречённого супруга). То тут, то там пираты падали кто на столы, кто под столы, оглашая поляну мощным храпом, а предложения о подарке всё не было и не было.

Наконец, Френсис поднялся со словами: «Ну, кажется можно отправляться на брачное ложе», и тут Анхелика не выдержала, схватила его за рукав и, с отчаянием заглядывая ему в глаза, прохрипела:

– А мой свадебный подарок?

Френсис усмехнулся:

– Отдашь мне его в кровати.

– Нет, – заторопилась внести ясность Анхелика, – я имела в виду подарок мне!

– А разве избавления от Старого Пердуна и Бочки-с-Ромом не достаточно?

– Нет! – топнула ногой девушка.

Ей уже нечего было терять (вилку и нож Анхелика уже припасла, спрятав в складках платья), а потому она вызывающе прямо посмотрела в глаза потешающегося над ней пирата, и заговорила открыто:

– Вы должны исполнить моё первое желание в качестве свадебного подарка!

– Запомни, жёнушка! – прорычал Френсис, одним неуловимым движением заломив руки Анхелики за спину, – Я ничего тебе не должен! Ни сейчас, ни впредь! – и, вытаскивая нож и вилку из складок платья, добавил, – Это нам будет колоться.

Глаза Анхелики наполнились слезами, а Френсис вдруг нежно прижал её к себе и прошептал в самое ухо:

– Успокойся! Жив твой слуга. И даже цел и невредим!

– Но как? – изумилась Анхелика, отстраняясь от мужа, поскольку хватка его ослабла, и он уже переместил свои руки ей на талию.

– Да, уж! Очень сложно было догадаться ради чего, а, вернее, ради кого, ты всё это затеяла! – ответил Френсис с какой-то непонятной для девушки, грустью, а потом добавил, – Не мог же я в разгар пира объявлять, что лишаю братьев такой славной потехи, как исполнение приговора. А так, когда проспятся, сами же будут виноваты, что всё пропустили…

³⁵ – помимо имени, полученного от родителей, испанцы получают имена от крестившего их священника и крёстных родителей. Особенностью структуры испанского имени является наличие двух фамилий: отца и матери

³⁶ – титул виконта носили младшие наследники мужского пола маркизов и графов, а также их потомки

³⁷ – высший не венценосный титул во Французском королевстве. За ним шли: маркиз, граф, виконт, барон, шевалье, экюйе

³⁸ – «мутить шторм в трюме» – напиваться

10

Анхелика проснулась абсолютно счастливой. Всё тело было полно истомой. Она вспомнила прошедшую ночь и даже тихонечко рассмеялась. Френсис оказался умелым любовником. Он был одновременно и страстным и трепетным, и властным и нежным, и неутомимым и терпеливым… А она-то, дурочка, могла лишиться этого пира для тела по собственной глупости!

Когда Френсис привёл её в свою комнату, она засопротивлялась, ссылаясь на договор между ними, ничего общего не имеющий с настоящим браком, но новоиспечённый «муж» удивлённо приподнял одну бровь и спросил:

– Неужели тебе удалось остаться не тронутой при дворе английской королевы?

– Нееет… – протянула Анхелика…

… Как только Анхелика вошла в круг приближённых английской королевы, Анна³⁹ сразу ей объяснила невозможность и даже опасность оставаться девственницей.

– Мы найдём тебе щедрого и надёжного покровителя, милочка! – сказала она.

И нашла. Сэр Уильям Хэвишем стал для Анхелики и защитником от домогательств мужчин, и учителем в освоении хитросплетений взаимоотношений при дворе, и, что там греха таить, неисчерпаемым денежным мешком. Он терпеливо исправлял её гортанный испанский говор, приближая к более певучему английскому языку. Воспитывал её вкус, знакомя с поэзией, музыкой, живописью. Давал неоценимые советы в области моды. Страстный поклонник огнестрельного оружия, он сам обучал её стрельбе, и радовался, как дитя, её успехам в меткости, и гордился, как только отец может гордиться дочерью.

Но отношения их носили отнюдь не родственный характер. Сэр Уильям стал первым мужчиной Анхелики. Первым, кто ввёл её в царство секса… Не сразу, постепенно, ей стал нравиться её образ жизни. Её свободолюбивая натура не была ущемлена замужеством и в тоже время защищена надёжной спиной сэра Хэвишема и покровительством королевы. Её любовь к опасностям и приключениям удовлетворялась выполнением секретных поручений Её величества. Благодаря им, она объездила уже почти всю Англию и половину Франции. Только в Испанию путь ей был закрыт – там её разыскивал отец, власть которого над ней была куда как выше власти английской королевы.

Ночи с сэром Уильямом были соразмерной платой за её вольную жизнь, тем более что чем далее, тем больше они доставляли ей удовольствия, хотя и до взрывов страсти, о которых ей прожужжали все уши придворные дамы, она не доходила, и, естественно, считала болтовню о «неземном» наслаждении плодом их воображения.

И всё бы было прекрасно, если бы сэр Уильям не влюбился в неё, и не стал настойчиво намекать на замужество. Откровенный эротизм пасторального «Блаженства»⁴⁰ их любимого поэта Томаса Кэрью⁴¹, сменился сначала на шутливую элегантность «Зеркала»⁴², а потом и вовсе перешёл на нравоучительные трактаты о пользе брака. Анхелика слишком уважала сэра Уильяма и ценила, чтобы сопротивляться его брачным поползновениям открыто, а потому хваталась за любое поручение королевы, лишь бы быть подальше от Лондона и своего покровителя. Так она и попала на флейт⁴³, идущий из Англии во Францию, с письмом, которое необходимо было доставить герцогу К…

… – Так в чём же дело? – ещё больше удивился на её «нет» Френсис.

И она подумала: «Что это я, правда? Чем ещё я могу расплатиться за жизнь Доминго и собственную безопасность, кроме тела?»

Этой ночью она поняла, о чём трещали придворные дамы, закатывая глаза. Этой ночью впервые её тело было в согласии с душой и сердцем. Этой ночью она потеряла контроль над своими мыслями и чувствами. Этой ночью, наконец-то, проснулась её горячая испанская натура. И даже слабое сожаление, что брак не настоящий и муж на время, скорее, намёк на него, промелькнул в её сознании…

Как только Анхелика вспомнила о муже, она тут же расслышала его раздражённый голос. Выглянула в окно и увидела Френсиса, возвышающегося над толпой понуро стоящих пиратов. «Он же их ещё и виноватыми выставляет, за то, что казнь Доминго не состоялась, а теперь уже поздно что-то менять. Свадебный подарок перевязан ленточкой и вручён жене. Вот так пройдоха мой муженёк!», – поняла из обрывков слов, доносящихся до неё, Анхелика и тут же вскочила с кровати. Надо бы своими глазами удостовериться, что обещанное соответствует действительности.

Доминго она нашла в каморке за комнатой, гордо именовавшейся столовой. Столовая соответствовала своим названием предназначению – здесь главарь пиратов ел, когда не разделял общей трапезы со своими братьями, но не размерами, поскольку вмещала в себя только стол и несколько стульев, явно украденных с какого-то пассажирского судна. Гарнитур претендовал на изящество, но был уже изрядно потрёпан. Доминго спал, и было не понятно, целы ли его глаза, но руки и ноги, по крайней мере, наличествовали в полном количестве.

– Проверяешь, жёнушка? – неожиданно прозвучал голос Френсиса.

Анхелика вздрогнула и повернулась. Френсис стоял в излюбленной позе, сложив руки на груди и облокотившись о притолоку двери. Только не выглядел раздражённым и насупленным, как в ту ночь, когда она умоляла его жениться на ней. Хотя он и смотрел на неё слегка исподлобья, было в его взгляде…, было что-то такое…, что наполнило её рот слюной, а вниз живота прокатилась горячая волна, наполнившая её чресла жгучим желанием. Френсис, казалось, угадал, о чём думает женщина, глаза его почти осязаемо обласкали тоненькую фигурку жены, и он хрипло приказал:

– Пойдём! Здесь природа сама справится. А у нас есть более неотложные дела!

Анхелике хотелось ему ответить также саркастически – «муженёк», но сил на это не было. Она покорно подошла к Френсису, и он за руку отвёл её в их спальню. В мгновение ока Френсис сбросил с себя одежду, и Анхелика собственными глазами убедилась в неотложности предстоящих им дел.

³⁹ – королева Англии, Шотландии и Ирландии в начале XVIII века. Последняя представительница династии  Стюартов на английском престоле.

⁴⁰ – стихотворение «Блаженство» в переводе М.Я.Бородицкой:

Приди же, Селия! С тобой вдвоем

В Элизиум любовный мы войдем.

Там Честь-громадина стоит на страже,

Но не страшись! Привратник этот ражий -

Лишь идол рукотворный: перед ним

Пристойно трусам пятиться одним;

Кто любит, кто отважен – те без спроса

Проходят меж ногами у Колосса

В страну блаженства. Посмелее будь -

И мы войдем! Он преграждает путь

Лишь олухам, что принимают сдуру

Раскрашенную полую фигуру

За грозного швейцарца: вот, взгляни

Поближе – перед кем дрожат они!

Болван громоздкий на подпорках валких

Вышагивает, попирая жалких

Своих творцов: ведь исполин такой

Не божья тварь – плод ревности людской,

Что вольный луг обносит частоколом

И так же поступает с нежным полом.

О, Селия, нам крылья даст Эрот!

Пусть истукан грозится у ворот -

Мы унесемся к тем заветным чащам,

Благую тень и жгучий зной таящим,

Где красота цветет, любовь царит,

Где нас оставят страх и ложный стыд;

Там мы сплетемся, словно два побега:

Струенье золота, сиянье снега

И гладь округлую античных чаш

Моим рукам и взорам ты предашь.

Там никаким батистовым преградам

Не встать меж мною и бесценным кладом:

Там вскрыл бы я некопаный рудник

И в жилу среброносную проник,

Чтоб начеканить звонких купидонов…

Нас ложе ждет из миртовых бутонов

И розовых душистых лепестков,

С подушками из пуха голубков

Венериных; там отдых будет краток

Средь игр неистовых и нежных схваток;

Там, даже в легкий сон погружены,

О наслажденье мы увидим сны -

Дабы могли вкусить и души тоже

Блаженство тел, распластанных на ложе.

… Меж тем ручей, неся любовный вздор,

Встревожит травы, и пернатый хор

Начнет Амура прославлять, ликуя,

И ветерок приникнет в поцелуе

К трепещущей листве, и легкий пляс

Затейливых теней – коснется нас.

Очнутся души, полные истомы, -

Мы встрепенемся, и огонь знакомый

Вольется тайно в дремлющую кровь,

Спалит, и утолит, и вспыхнет вновь…

Пчела, оставя в улье груз медовый,

Летит на волю за добычей новой

И, вешний луг прилежно оглядев,

Впивается в едва расцветших дев, -

Вот так и я, склоняясь над тобою,

Душистый этот сад предам разбою,

Чтоб снова претворить в густой нектар

Блуждающих лобзаний жгучий жар.

Я жадно изомну, отбросив жалость,

Всю белизну, голубизну и злость,

И, лакомясь то этим, то другим,

От сочных вишен – к яблокам тугим

Спущусь и попаду в долину лилий:

Там вечное блаженство мне сулили

В Обители восторгов, где почти

Сливаются два Млечные пути

И где уста мои на глади снежной

Трактат оставят о науке нежной.

Я соскользну к подножию холма,

Где зарослей густая бахрома,

И всю пыльцу, все сорванные сласти

Смешаю в перегонном кубе страсти

И дивное добуду вещество -

Хмельной нектар для улья твоего.

Тогда, обвив тебя, сплетясь с тобою

Всей мощью необузданно-слепою,

Я в этот млечный, мирный океан

Ворвусь, как разъяренный ураган,

Как сам Юпитер, властелин могучий,

Что на Данаю ливнем пал из тучи!

Но буря пощадит мой галеон,

В пролив Венеры груз доставит он:

Твоя рука на руль бесстрашно ляжет

И, словно лоцман, в гавань путь укажет,

Где встать на якорь должен быстрый челн

И ждать, вздымаясь мерно среди волн.

Вот все тесней, все крепче и желанней

Мне узы рук твоих, и вкус лобзаний

Пьянит, как драгоценный фимиам,

Угодный тем неведомым богам,

Что искони влюбленных привечают

И наши игры нежные венчают

Мгновеньями услады неземной,

Забвеньем и блаженной тишиной…

Там нас с тобой ничто не потревожит:

Беседам откровенным внять не сможет

Ничей ревнивый слух, и наших встреч

Завистливым глазам не подстеречь,-

Не то что здесь, где верная прислуга

Продаст не из корысти, так с испуга.

Не будет там постылых брачных уз,

Там некому расторгнуть наш союз;

Там незачем скрываться и таиться:

Жена и муж, монашка и блудница,

Стыдливость, грех – всего лишь горстка слов,

Чье эхо не достигло тех краев.

Там нет запретов юным и влюбленным:

Все то, что происходит по законам

Природы мудрой, – там разрешено,

И лишь любви противиться – грешно!

Там ждет нас необычная картина:

Лукреция, за чтеньем Аретино,

Магистра Купидоновых наук,

Прилежно проводящая досуг.

Она в мечтах Тарквиния смиряет

И гибкость юных членов изощряет,

Копируя десятки сложных поз,

Что на стволах каштанов и берез

Начертаны стараньями влюбленных

На память о восторгах исступленных

Под сенью их ветвей… Гречанка там,

Что пряжу распускала по ночам,

Оставила пустое рукоделье

И с юношами, в играх и веселье,

Забыла итакийского царя,

Уплывшего от милой за моря.

Там Дафна, чьи стремительные ноги

Врастили в землю мстительные боги,

Навстречу Аполлону мчит стремглав,

Свивальник свой древесный разорвав!

Сияет он; она, дрожа от жара,

К его плечу прильнула, как кифара,

И гимны страсти, что поет она,

Его дыханьем пламенным полна,

Достойны новых лавров… Там Лаура

За верность награждает трубадура,

Чьи слезы, как любовный эликсир,

Приворожить сумели целый мир.

Там и другие, что угасли рано

Под гнетом чести – грозного тирана -

Воскрешены, и каждый жаждет в срок

В казну любви внести двойной оброк.

Идем же к ним! Возможно ль медлить доле?

Здесь мы рабы – там будем жить на воле,

Что нам властитель и его престол!

Подумать только – нежный, слабый пол,

Не созданный природой для лишений,

Опутал он сетями устрашений

И узами несносного поста!

А нас его могучая пята

Толкает ежечасно к преступленью

Законов божьих: по его веленью

Я должен биться с каждым наглецом,

Кто вздумает сравнить с твоим лицом

Иные лица, с каждым, кто обиду

Нам нанесет! Опередив Фемиду,

Я должен сам противника сразить -

Не то бесчестье будет мне грозить.

Но ведь господь убийцам не прощает,

Кровопролитье церковь запрещает,

Зачем же чести ненасытный дух

Безбожников плодит? Зачем не шлюх?!

⁴¹ – Thomas Carew – английский поэт, придворный и дипломат XVII века

⁴² – стихотворение «Зеркало» в переводе С.Командровской:

Поверхность эта в блеске серебра

Хранит твое изображение с утра,

А милые черты – лишь обоюдная игра.

Твое холодное лицо уже сродни ему,

Ты отраженье равнодушное всему,

Тебя, застывшую, как лед, я не пойму.

Собой любуясь, в зеркало глядишь

И гордо равнодушный образ зришь,

Взгляд неподвижен, ты с собою говоришь.

Нарциссом властным станешь непременно,

Коли свой взгляд не оторвешь надменный

От зеркала, сверкающего хладом неизменным.

Я побледнел, страдаю, посмотри.

Твой образ взял меня в оковы изнутри,

Мой разум в подчинении тебе горит

В огне блистающих очей прелестных,

Любовь свою мне в дар отдай чудесный,

Целуй, и пусть объятья наши станут тесны.

⁴³ – парусные суда XVI-XVIII веков с хорошими мореходными качествами, высокой скоростью и большой вместимостью при сравнительно небольшой численности экипажа в 60-65 человек. Штурвал и стеньги впервые появились именно на флейтах. Использовались, главным образом, в качестве военно-транспортных судов.

11

Анхелика никак не могла привыкнуть к жизни среди пиратов. До своего «замужества» она чётко понимала, к чему стремилась – свобода! Обретение свободы – вот то главное, что поддерживало её в жизни, то жизненно необходимое, что определяло её мысли и поступки.

Сразу после скоропалительной свадьбы тоже было понятно, что делать: залечивать раны Доминго. Но вот уже прошло больше месяца, Доминго встал на ноги, и надо было определяться, что делать дальше. Вначале Анхелика наивно думала, что её пребывание в лагере пиратов не затянется надолго: ведь Френсис женился на ней ради получения каперской лицензии, а для её получения надо было ехать в Лондон, где, как полагала Анхелика, их пути разойдутся окончательно и бесповоротно. Она уже несколько раз заводила разговор о поездке, но «муж» каждый раз уклонялся от прямого ответа.

Своей среди пиратов она не стала, да и не стремилась к этому. Мужчины относились к ней нейтрально, женщины – с палитрой чувств от настороженности до ненависти. Анхелика плевать хотела на их отношение, ведь жить среди них до конца своих дней она не собиралась, но…

Собственно говоря, ненависть проявляла к ней только одна женщина – Корентайн⁴⁴. Её злые зелёные глаза кололи Анхелике спину, куда бы она ни направлялась. А вот на Френсиса те же глаза смотрели со страстью. Корентайн постоянно находила поводы, чтобы оказаться рядом с предметом своей страсти. Анхелика не раз заставала парочку о чём-то беседующими. О чём конкретно они говорили, она не слышала, но и одного их вида было достаточно, чтобы рот наполнялся горечью, а ладони невольно сжимались в кулаки. Что это, если не ревность? Да и как тут оставаться спокойной, если женщина одну руку кладёт на грудь твоего мужа, туда, где бьётся его сердце, другой ласково проводит по его волосам, нежно заглядывает ему в глаза, едва не касаясь его губ своими губами…

Нашлась и доброжелательница, которая просветила Анхелику о взаимоотношениях Корентайн и Френсиса. Конечно, они были любовниками. Во всяком случае, до появления Анхелики. А, может, их связь продолжается и сейчас? Только более скрытная… Впрочем, ничего особенно нового Моник⁴⁵ Анхелике не открыла, только подтвердила её подозрения.

Корентайн вместе с мужем добровольно остались с пиратами после нападения на корабль, на котором они пытались перебраться из Франции в Новый свет в поисках лучшей доли. Причём, инициатором была скорее женщина, чем её муж. Корентайн, не скрываясь, соблазняла Френсиса, да он и не был против, только её замужнее положение сдерживало. Если главарь не будет соблюдать установленные им же правила, то как он сможет добиться их исполнения от остальных? Ну, так, в лагере пиратов для развода обивать пороги судов не нужно, объявил на сходке, что разводишься, и ты – свободен. Только не могли себе такого позволить жёны пиратов – ведь тогда они лишались мужниной защиты, вмиг оказываясь во всеобщем пользовании. Каждый, кому приспичило, мог и в постель к себе затащить, и обидеть, и заставить батрачить на себя. Другое дело стать любовницей главаря…

Продолжала ли Корентайн быть его любовницей, Анхелика, не выдержала, напрямую спросила у Френсиса. Тот, вальяжно растянувшись после жаркого секса во всю длину своего почти двухметрового роста, также прямо ответил, что – нет, пока (подчеркнув «пока» ехидством тона) ему хватает жёнушки…

Но разговор всё-таки имел последствия – встречи с Корентайн прекратились, а вскоре её саму выдали замуж за Бом-Брамселя, ведь первый её муж уже давно сгинул где-то. Только для самой Анхелики устранение соперницы обернулось не только радостной стороной. Приходилось теперь самой и обстирывать мужа, и еду ему готовить, и посуду мыть, и в комнате убираться. Поползновения Доминго заменить Анхелику на этих работах были жёстко пресечены. Ладно, уж! Хорошо, что хоть общественными работами по готовке и стирке заниматься жену главаря не заставляли. И на том – спасибо!

А ещё Анхелику мучило чувство долга: ведь поручение королевы она так и не выполнила. Бог весть, чем это обернулось для герцога К. Ведь не с любовной же запиской отправила её к нему королева…

Но переживала Анхелика напрасно. Герцог К. уже давно был предупреждён о готовящемся на него покушении. Некий человек в чёрном плаще с капюшоном и в маске подстерёг его в тесном переулке, когда герцог возвращался от своей любовницы, ловко лишил возможности защищаться, прижав к стене, и слово в слово воспроизвёл письмо королевы Анны, не называя, конечно, имён, но точно описав её личную печать.

– Это провокация! – вскричал герцог, – Вы меня с кем-то перепутали!

– Ваша воля, Ваша Светлость, верить или не верить полученной информации. Возможно, известная Вам особа зря подвергла опасности морского путешествия некую Анхелику, если Вам что-нибудь говорит её имя. И ещё! Последний совет от Благородного Френсиса: если кто-то смог сегодня застать Вас врасплох, то это же самое может сделать и кто-то другой, менее дружелюбный.

С этими словами человек в плаще исчез также неожиданно, как и появился, а герцог задумался о том, что его слова были слишком похожи на правду. Слог переданного письма, описание печати точно соответствовали манере письма его доброго друга, подруги, Анны, с которой они провели вместе детство. Да и угроза, постоянно висевшая над ним со времён Севеннской войны⁴⁶, тоже была реальна. Герцог не принимал в ней непосредственного участия, но всем сердцем сочувствовал людям, борющимся за свою веру, что не было секретом для подозрительного и лицемерного короля Франции Людовика XIV⁴⁷, продолжавшего преследовать восставших, не смотря на заключение мира на условиях признания веротерпимости. Дружба герцога с королевой Англии Анной в условиях объявленной Франции войны за испанское наследство⁴⁸, и его близкое знакомство с Жаном Кавалье⁴⁹, предводителем восстания гугенотов, всё это делало его практически предателем в глазах французского короля. Пожалуй, стоит прислушаться к предостережениям, даже если они окажутся ложными, и принять дополнительные меры безопасности. И, наверное, будет лучше пока убраться из Парижа куда-нибудь в глубинку, и, тем временем, проверить правдивость послания…

Герцог К. так и сделал. Его посланнику с письмом повезло больше, чем в своё время Анхелике, он благополучно пересёк океан и был принят при английском дворе. Так королева Анна узнала, что её любимица находится в плену у пиратов, но её друг, тем не менее, был вовремя предупреждён о нависшей над ним опасности, и счастливо избежал ловушки. И за обоими этими событиями стоит знаменитый пират – Благородный Френсис, который уже давно сидит занозой в её королевской заднице, дерзко нападая на английские корабли, впрочем, так же, как и на испанские, и французские…

⁴⁴ – в переводе – «ураган, буря»

⁴⁵ – в переводе – «сообщающая, советующая»

⁴⁶ – восстание в Севеннских горах французских протестантов, или как их ещё называли – гугенотов, кальвинистов. Один из эпизодов многовековой религиозной борьбы протестантов за свою веру и права. Самым ярким событием в истории этой войны была Варфоломеевская ночь. Борьба началась в XVI веке, а окончательно гражданские права были возвращены гугенотам ноябрьским эдиктом 1787 года (из Википедии)

⁴⁷ – король Франции, известный как «король-солнце», царствовал 72 года – дольше, чем какой-либо другой европейский король в истории (из Википедии)

⁴⁸ – крупный европейский конфликт, начавшийся в 1701 году после смерти последнего испанского короля из династии Габсбургов, Карла II. Карл завещал все свои владения Филиппу, герцогу Анжуйскому – внуку французского короля Людовика XIV – который впоследствии стал королём Филиппом V Испанским. Война началась с попытки императора Священной Римской империи Леопольда I защитить право своей династии (также Габсбургов) на испанские владения. Когда же Людовик XIV начал более агрессивно расширять свои территории, некоторые европейские державы (главным образом, Англия и Голландская республика) выступили на стороне Священной Римской империи, чтобы воспрепятствовать усилению Франции (из Википедии)

⁴⁹ –  борец за свободу кальвинистской веры, главный предводитель армии камизаров в Севеннской войне 1700-х годов, первый и последний герцог Севеннский, возведённый в титул благодарным народом, несмотря на своё крестьянское происхождение (из Википедии)

12

– Валила бы ты отсюда, пока не поздно!

Анхелика вздрогнула от неожиданности и резко повернулась на голос. В шаге от неё стояла Корентайн. Глаза несчастливой соперницы смотрели на Анхелику с такой жгучей ненавистью, что девушка даже поёжилась, физически ощущая, как они выжигают дырки на её коже. А, может, ей это только казалось, поскольку она сидела на траве, свесив ноги с крутого обрыва над рекой, и Корентайн смотрела на неё сверху вниз?

– Молчишь?! Думаешь, вышла замуж за Френсиса, и стала выше всех? Так у нас тут всё по-простому: сегодня кошечкой трёшься о капитана на палубе, а завтра гальюны в трюме драишь!

Нет, ненависть Анхелике не показалась, она выплёскивалась через край каждого произнесённого Корентайн слова. Но молчала Анхелика не потому, что зазналась, считая своё положение жены главаря выше всех остальных, как думала Корентайн. Она и сама понимала шаткость и неустойчивость своего «титула». Просто Анхелику поразило сходство своих собственных мыслей и размышлений, всё неотступней мучивших её последнее время, с едкими фразами, которыми расстреливала её соперница.

Анхелика молчала бы и дальше – собака потявкает, потявкает, да уйдёт! Но Корентайн сократила и так небольшое расстояние между ними, сделав шаг вперёд. Не ровен час сбросит с обрыва, толкнув в спину, и поминай, как звали!

Между вариантами сконцентрироваться, чтобы с наименьшими потерями скатиться по склону, получив унизительный пинок под зад, или принять словесный бой (хорошо бы не дошло до рукопашного!), попытавшись вскочить на ноги, чтобы нейтрализовать главенствующее положение Корентайн, Анхелика выбрала последний вариант.

– Ты что же, пришла мне на свою судьбу жаловаться? Я к тебе в подруги, вроде как, не набивалась! – произнесла Анхелика, сама не узнавая свой голос, сочившийся ядовитым елеем.

Корентайн, не ожидавшая такой прыти от этой девчонки (только что сидела на краю, казалось, чуть дотронься пальцем, так и покатится вниз, а теперь уже стоит, натянутая, как струна, и, хоть и ниже тебя на полголовы, а кажется выше), вздрогнула, как от пощёчины. Анхелике даже жалко её стало на мгновение. Но – нет, Корентайн быстро собралась с духом и пошла в наступление:

– Думаешь, он тебя вечно любить будет? Поиграется, пока не надоешь, и бросит. Уж, каких я тут особ рядом с ним не перевидала – не тебе чета!

Анхелика слышала уже нечто подобное от самого Френсиса, когда уговаривала его жениться на себе. Её и тогда задели эти слова… Вернее, не её, а её гордость. Но сейчас их было слышать не просто унизительно, а больно, очень больно. Она отступила на шаг от соперницы, предусмотрительно сделав этот шаг в сторону подальше от обрыва, и холодно спросила:

– И с каждой он играл свадьбу?

– Ой, уж, свадьба! – обидно расхохоталась Корентайн, – Кучка ряженых за одной половиной стола и куча пьяниц и обжор за другой!

Анхелика и сама понимала всю горькую справедливость этих слов. Её свадебное платье – застиранное, с чужого плеча, топорщащееся бельевыми прищепками… И чего стоят их с Френсисом клятвы перед, пусть добрым и праведным, но, всё-таки, всего лишь переодетым в рясу священника человеком? А о том, каким образом одеяние падре попало в руки пиратов, лучше вообще не задумываться…

Корентайн с удовольствием наблюдала, как серые тени сомнений пробегали по лицу молодой женщины, и решила закрепить успех, добавив:

– Нагуляется и бросит! Ко мне, как всегда, вернётся!

– Ну, что ж, тогда тебе надо только набраться терпения, чтобы дождаться этого неизбежного момента! – отчеканила Анхелика, развернулась и пошла прочь.

Корентайн так и не поняла – выиграла она этот словесный бой или проиграла? По тому, что соперница сбежала с поля сражения, выходило так, что – выиграла, но вот ощущение было такое, что – проиграла.

Не знала, на чьей стороне победа, и Анхелика. У неё и так душа была в раздрае, а после стычки с Корентайн стало ещё хуже. Одно дело, когда сам мучаешься сомнениями, оценивая своё положение, и совсем другое, когда самые худшие твои подозрения озвучивает кто-то другой со стороны. В то, что отсюда надо «валить», как выразилась Корентайн, Анхелика и сама была уверена. А вот во всём, что касается Френсиса…

Как бы было просто, если бы она не полюбила! Какая была бы ясность в действиях и спокойствие в душе! Я готова выполнить свою часть соглашения, а ты сам отказываешься, ну, и катись в пасть к морскому дьяволу! Будешь всю свою жизнь палубу драить, крыса морская! А я на такое не подписывалась! Но…

Но так она могла рассуждать только в первые дни близости с ним. Когда его жаждало только её тело. А сейчас, когда душа болела, а сердце было готово остановиться только от одной мысли, что она не увидит больше его искрящихся лукавством глаз, не услышит мечтательный голос, рассказывающий о морских приключениях, не почувствует его надёжное плечо, за которым можно спрятаться от любых неприятностей, не ощутит учащённый ритм биения его сердца, когда в минуту грусти утыкаешься носом ему в грудь…

В Френсисе Анхелику восхищало всё: не только его красивая внешность – высокий рост, широкие плечи, узкие бёдра, накаченные мышцы, широкие ладони, смешливые глаза и задорная улыбка, открывающая ровный ряд белоснежных зубов, но также и его ум и интеллект – они могли часами говорить о музыке, поэзии, живописи. Как? Ну, как, сидя на своём острове в окружении малограмотных пиратов, в большинстве своём озабоченных только тем, чтобы набить себе брюхо и залить горло, он умудрялся быть в курсе всех политических событий, разбираться в искусстве и, даже, в современной моде?!? Невольное уважение вызывали его твёрдая воля и актёрские способности, с которыми он управлял своими пройдохами, на дух не переносящими даже слово «дисциплина», но, тем не менее, абсолютно ей подчиняющиеся. Он искренне любил этих несчастных, обделённых судьбой людей, и вот этого Анхелика понять никак не могла, но чувствовала, что так оно и есть.

А ещё Анхелика чувствовала, что совсем чуть-чуть, и она влюбится в Френсиса, как кошка! Забудет о своей судьбе, превратиться только в жаждущее ласки хозяина животное. И тогда Френсис её разлюбит и бросит, Анхелика твёрдо была уверена в этом. Спасибо Корентайн, поведение которой удерживало Анхелику от этого «чуть-чуть».

Но именно этого «чуть-чуть» ждал от Анхелики Френсис. Он понимал, что есть в душе любимой крохотный уголочек, который ещё пока ему не принадлежит, и очень страшился, что, окажись они в Лондоне, в привычной для Анхелики и такой уже давно забытой для него среде, из этой малости вырастит огромная пустота, которая навеки разъединит их. Он, такой свободолюбивый, дерзкий, циничный, не боящийся ни жизни, ни смерти, ни бога, ни дьявола, полюбил в первый и последний раз в жизни. И сам не заметил, когда и как это произошло: то ли когда она всеми силами сдерживала себя в постели в первую их брачную ночь, а потом утонула в потоке его страсти, то ли когда мужественно держалась на суде, защищая не себя, а друга, всего лишь слугу, то ли ещё раньше, когда он не дал ей утонуть, вытащив из воды, и она бездыханной русалкой распростёрлась на палубе у его ног…

13

Весть о прекрасной возможности сбежать с острова принесла Анхелике Моник. Она слышала, как пираты во главе с Френсисом, выбирали на какой корабль им напасть: английский бриг, шедший из Испании в Англию, или испанский галеон, возвращающийся из Франции к родным берегам? Выбрали, в итоге, испанский галеон по двум соображениям: во-первых, последнее время Френсис старался не нападать на английские суда ради получения каперской лицензии от английской королевы, во-вторых, бриг шёл курсом, слишком близким к острову, что ставило под угрозу разоблачения нахождения их основного лагеря в случае поражения.

Было и третье обстоятельство, которое Френсис не озвучил на сходке: английское судно по дороге домой, да ещё в пределах видимости с острова, создавали Анхелике идеальные условия для побега. Он бы и сам не смог придумать и организовать лучше. У Френсиса засосало под ложечкой от страха, что Анхелика может покинуть его, но он мужественно решил подвергнуть её любовь этому искушению. Если она и сейчас останется с ним, то сразу после захвата галеона они вместе отправятся в Лондон. Да прямо на галеоне и отправятся! Что может быть лучше для просителя, как не богатый дар, преподнесённый будущему сюзерену, да ещё и добытый с уроном для его врагов?

Но Анхелика предпочла сбежать. Когда пираты вернулись в лагерь с богатой добычей, включая захваченный галеон (его команду пришлось почти всю уничтожить, за исключением тех, кто добровольно сдался в плен. Но здесь совесть Френсиса была чиста: предложение капитулировать капитан галеона категорически отверг, полагаясь на своё вооружение, но проиграл в честном бою), Анхелики и Доминго в лагере уже не было. От двух своих соглядатаев, оставленных наблюдать за своей женой, наблюдать, но ни в коем случае не вмешиваться и не обнаруживать себя, и даже, в случае необходимости, помочь, что бы она ни делала, Френсис узнал, что беглецы благополучно попали на борт брига «Plimouth». Анхелика выбрала свободу, а не его любовь… Значит, так тому и быть! Но как же горько было осознавать своё одиночество!

Не радостно было и на душе Анхелики. Вроде и желание своё исполнила, и прошло всё удачно, как по маслу (она так никогда и не узнает, что «везение» было организовано Френсисом), бриг весело скользит по волнам, с каждым днём приближая её возвращение домой, а, вот, подишь, ты – на душе кошки скребут. Те самые, в которые ей так не хотелось превращаться. И даже самой себе Анхелика не хотела признаться, что каждую минуту своего побега ждала, что её вот-вот поймают и вернут обратно. И ждала она этого с надеждой, а отнюдь не со страхом…

14

Только почти через год после возвращения Анхелики в Англию, имя Френсиса опять возникло в её жизни.

Если бы не история полуторогодовой давности с герцогом К., королева Анна вряд ли бы обратила внимание на донесение своих шпионов о том, что в Испании схвачен один из главарей шайки пиратов, некий Френсис, именующий себя «благородным». Ещё на одном пирате затянется петля виселицы – и, слава богу!

Но это имя также было тесно связано и с её воспитанницей. Анхелика целый месяц после успешного бегства веселила двор своими рассказами о жизни в плену у пиратов. Сценки показывала в лицах, щедро разбавляя речь солёными пиратскими словечками. Для Анны, отходившей от очередной неудачной беременности⁵⁰, это оказалось лучшим лекарством, чем снадобья лекарей и притворная забота разочарованного супруга.

Не меньше, чем Анне, эти рассказы были нужны самой Анхелике, чтобы вместе с насмешкой над обстоятельствами, вырвать из сердца Френсиса, смириться с расставанием с ним навсегда, забыть его, как сладкий предутренний сон, когда ещё помнишь, что снилось что-то хорошее, радостное, но уже не помнишь, что конкретно. Вернуться в колею своей судьбы, которую выбрала сама, сбежав из родительского дома.

Анна сообщила новость Анхелике. Реакция девушки озадачила королеву. Анхелика побледнела, как лист бумаги, что при её смуглой коже смотрелось особенно страшно, но мужественно дождалась, когда они с королевой останутся наедине, а потом начала страстно умолять Анну спасти пирата.

Но чем английская королева могла помочь в Испании, где уже вовсю хозяйничали французы? Да и на каком основании она будет защищать человека, который предпочёл остаться пиратом, так и неудосужившись обратиться к ней за каперской лицензией, хотя, как уверяла Анхелика, и имел такие намерения?

Но отчаяние и мольба, которые королева увидела в прекрасных глазах Анхелики, тронуло её сердце, и Анна решила обратиться за помощью к герцогу К. В конце концов, он обязан жизнью главарю пиратов, и находится до сих пор, насколько знала королева, где-то на границе с Испанией. Возможно там, на месте, ему будет проще найти возможность помочь пленнику? Обнадёживать Анхелику Анна не стала, и та ушла от королевы в полном отчаянии.

А Анна задумалась о том, насколько изменило Анхелику пребывание в плену у пиратов. Уезжала смазливая девчонка, застенчивая, неуверенная в себе, полная романтических бредней о приключениях. А вернулась знающая себе цену красивая женщина, острая на язык, опасная, гордая. И всё ли она рассказала своей королеве? Откуда столько страсти по поводу жизни главаря пиратов? И не в нём ли кроется причина охлаждения отношений между Анхеликой и её покровителем? А отнюдь не в том, что сэр Хэвишем успел завести себе новую любовницу за те полгода, что не было Анхелики? Он ведь сразу её бросил, но Анхелика его не простила.

Для Анхелики новая фаворитка её покровителя оказалась счастливым поводом разорвать отношения с сэром Уильямом. Сразу по возвращению она попыталась занять своё прежнее место и в его постели. Но не смогла! Пусть сэр Уильям благоухал духами, а кожа Френсиса насквозь была просолена морским ветром, смешанным с терпким мужским потом. Пусть сэр Уильям был даже в постели одет изящно, а Френсис носил простые практичные вещи, не всегда первой свежести и чистоты. Даже если бы сэр Уильям был писаным красавцем, богатым и молодым, он бы всё равно в глазах Анхелики не смог сравниться с Френсисом.

И это его, её любимого, собираются запихнуть в петлю, надев на его прекрасную голову пыльный мешок и повесив на шею позорную табличку?!? Анхелика вспомнила, как выглядели повешенные, которых она видела, и содрогнулась. Нет, не бывать этому! Она его спасёт! Спасёт, во что бы то ни стало! И не предупредив никого, даже не взяв с собой верного Доминго, Анхелика рванула в Испанию.

⁵⁰ – несмотря на брак с Георгом Датским и 17 беременностей, Анна умерла, не оставив наследников, став последним монархом из рода Стюартов (из Википедии)

15

Анхелика безучастно наблюдала за первым лучиком солнца, пробивающимся сквозь узкое оконце под самым потолком комнаты, в которой она находилась уже почти два месяца, с тех самых пор, как буквально через три дня после того, как она ступила на землю своей родины, была схвачена, так и не добравшись до Бильбао, где ожидал своей участи Френсис, и доставлена в родительский дом. Отец поместил её сюда, в комнату, из которой невозможно было сбежать, и посадил на хлеб и воду в отместку за то, что она категорически отказывалась выходить замуж за сеньора Родригеса, так и не оставившего свои матримониальные планы в отношении неё за три прошедших года.

Но вчера она дала своё согласие. И сегодня состоится её свадьба. И последний день её жизни тоже сегодня. Потому что вчера Доминго принёс ей достоверные сведения о том, что казнь Френсиса уже состоялась…

Буквально на следующий день после отъезда Анхелики, Доминго кинулся догонять свою нетерпеливую хозяйку, но так и не смог сократить расстояние между ними. Каково же было его изумление, когда он не нашёл её в Бильбао. Пятеро пиратов уже болтались в петлях виселиц, установленных на самой оживлённой рыночной площади этого портового городка. Их трупы так были изуродованы, что распознать, кому не повезло попасться к мастерам пыточного дела в руки, не представлялось возможным. Да и, слава богу! Доминго тяжело было бы узнать, что кто-то из тех, с кем он провёл полгода жизни, как бы он к ним не относился, закончили свою жизнь в муках. А так о бедолагах можно было думать, как о незнакомцах.

Френсиса среди висельников не было. Об этом Доминго узнал тут же, на рыночной площади. Поговаривали, что на показательную казнь неуловимого пирата, которому удача, наконец, изменила, должен приехать сам король Испании – Филипп V⁵¹, чтобы лишний раз доказать, что его королевская власть распространяется и на эти северные земли, которые неоднократно ускользали из его рук к Карлу VI⁵², который продолжал претендовать на испанский престол. А ещё народ шептался, что власти надеются прибрать к рукам несметные сокровища Френсиса Благородного, для чего и отложили казнь на неопределённое время.

Доминго решил, что Анхелика уже тут, и скрытно занимается поиском возможностей спасти Френсиса, а потому не стал о ней расспрашивать, чтобы не навредить. Так что ему оставалось только молиться за её благополучие и надеяться на нечаянную встречу, ну, или на встречу в день казни.

Расплата за десять лет успешного пиратства затянулась на целых две недели. Но вот, наконец, глашатаи возвестили о времени казни. Филипп V так и не появился, но тянуть уже, видимо, было нельзя. Доминго и так показалось, что Френсис уже был мёртв, когда на его шею одевали петлю. Видимо, палачи перестарались, добывая сведения о нахождении его богатств…

Анхелику Доминго на рыночной площади так и не встретил и, больше не представляя, где искать хозяйку, решил на всякий случай наведаться к её отцу. Вдруг девочка, помутившись рассудком от горя, отправилась искать утешение у него? В родовом имении семьи Альварес под Анжером не было ни её, ни сеньора Альвареса. Тогда Доминго отправился ещё дальше – в Толедо, где хозяин держал несколько мастерских по изготовлению украшений с гравировкой золотом и серебром. В доме сеньора Альвареса Доминго помнили и любили, а потому он без труда узнал истинное положение дел и смог передать весточку хозяйке о судьбе Френсиса. Только вот придумать, как спасти её из заточения, так и не вышло…

И зачем оставаться на этом свете, если любимого на нём уже нет? Надо было выбираться из этой комнаты, в которой нет ничего, что могло ей помочь покончить с жизнью. И, если ради этого надо согласиться на замужество, то, значит, так тому и быть.

Анхелика невольно усмехнулась, вспомнив, как уже собиралась распрощаться с этим светом с помощью ножа и вилки, которые утащила со свадебного стола пиратской свадьбы. Что ж, то, что не осуществилось тогда, должно состояться сейчас.

И ещё не раз за сегодняшний день она проводила параллели с днём, который, как оказалось, был самым счастливым в её жизни. Ей принесли расшитое золотой вышивкой свадебное платье, подаренное сеньором Родригесом ещё три года назад, и оно тоже оказалось ей велико, как и то, в котором она «выходила замуж» за Френсиса. Только то тогда подгоняли по её фигуре с помощью прищепок, а над этим трудились три швеи. Но она готова была не задумываясь обменять это богатое на то, застиранное.

В скромную церквушку Сан-Томе, где должно было состояться венчание, Анхелика вошла, едва касаясь руки отца. Ей не требовалась его помощь, она шла спокойно и горделиво, как человек, точно знающий, что он хочет от своей жизни. Кроме священника и будущего мужа в церкви никого не было. На её свадьбе с Френсисом веселилась куча народа, меньше, конечно, чем на её первую несостоявшуюся свадьбу, где было приглашено более пятисот гостей. И состояться она была должна в величественном Кафедральном соборе Толедо, – вспомнила Анхелика. Но так даже лучше…

Анхелика стремительно преодолела два десятка шагов, отделяющих вход в церковь от алтаря, не задержавшись взглядом за любимую когда-то картину Эль Греко «Погребение графа Оргаса», ради которой частенько сюда заходила в своё время. Ей хотелось побыстрее рассмотреть священника, который будет их венчать, чтобы сравнить с «падре» Тимотео⁵³, сыгравшего роль священника на их свадьбе с Френсисом.

И ничем они не отличались! Этот, также, как и Тимотео, длинно перечислил все её имена и титулы и задал вопрос: добровольно ли и без принуждения она надевает на себя брачные узы? Она не стала на него отвечать – один раз её уста уже солгали. Но священник, как ни в чём не бывало, продолжил церемонию, обращаясь уже к сеньору Родригесу. Его перечень имён и титулов был не менее длинным, чем у Френсиса, но, также как и тогда, она не вслушивалась и не пыталась их запомнить. Зачем ей это, если она не собирается их носить?

А вот следующей фразы, сказанной священником в пустоту церквушки, кажется, не было на предыдущей церемонии:

– Если здесь есть кто-то, кто может назвать непреодолимое препятствие для совершения таинства брака между этим мужчиной и этой женщиной, то он должен высказаться немедленно или замолчать навеки!

– Здесь есть такой человек, святой отец! – прозвучало как гром среди ясного неба.

Трое участников церемонии от неожиданности вздрогнули и повернулись, а падре сказал заученную фразу, хотя внушительных размеров мешочек реалов должен был сделать из него слепого и глухого:

– Кто же это?

– Это я – её муж. Виконт Донасьен Бернард Френсис де Лорье, к вашим услугам!

Священник, обрадованный тем, что нашлась возможность прекратить эту странную свадебную церемонию и при этом не возвращать деньги, строго спросил:

– И Вы можете представить доказательства Ваших слов?

– Конечно, святой отец! Свидетельство о заключении брака, совершённого монахом ордена Святого Августина⁵⁴ отцом Тимотео, достаточное тому подтверждение?

Отец Анхелики попытался было что-то возразить, но падре с такой укоризной взглянул на него – мол, втянул священника в богопротивное дело, так теперь уж молчи, дай самому разобраться, внимательно изучил переданную ему в руки бумагу, вернул её Френсису и торжественно произнёс:

– В связи с открывшимися обстоятельствами, священное таинство брака между сеньоритой…, простите, мадам де Лорье и сеньором Арсенио Баутиста Васко Иниго Родригесом совершено быть не может.

– Храни Вас бог, святой отец! – с поклоном произнёс Френсис.

– И тебя, сын мой! – ответил священник, перекрестив новоявленного мужа несостоявшейся невесты, который уже схватил за руку застывшую мраморной статуей Анхелику и потащил её к выходу.

Сеньор Родригес двинулся было с грозным видом вслед за уходящей парой, но был остановлен четырьмя неизвестно откуда взявшимися в пустой церкви верзилами. Те ничего вроде и не сделали. Просто встали с самым скучающим видом, перекрыв все выходы из церкви. И сеньор Родригес отступил. А сеньору Альваресу священник ещё долго выговаривал за тот грех, в который он чуть было не втянул не только себя и свою дочь, но и ничего не подозревающего сеньора Родригеса.

⁵¹ – Филипп, герцог Анжуйский, внук Людовика XIV, король Испании с 1700 по 1746, занявший престол по завещанию умершего бездетным Карла II. Основатель испанской королевской линии Бурбонов

⁵² – император Священной Римской империи, король Чехии и Венгрии с 1711 года. Претендовал на престол Испании с 1700 по 1710 год, как последний потомок Габсбургов по прямой мужской линии (из Википедии)

⁵³ – в переводе – «чтящий бога»

⁵⁴ – этот орден был создан в середине тринадцатого века, а в середине шестнадцатого – причислен к трем остальным нищенствующим орденам (кармелиты, францисканцы, доминиканцы). Устав был достаточно простым и не включал в себя никаких жестокостей и истязаний. В основном, целью монахов было спасение человеческих душ.

16

Френсис усадил Анхелику в карету, на козлах уселся Доминго, а четверо молодцов окружили карету на лошадях, и кавалькада тронулась в путь. Оба, и Френсис, и Анхелика не знали, как начать разговор, и в карете установилась гнетущая тишина.

Френсис вообще был озадачен поведением Анхелики. Как-то она совсем не была похожа на женщину, которая очертя голову бросилась спасать его (это со слов Доминго). Другая бы на её месте, увидев любимого живым и невредимым, бросилась ему на шею, плакала бы от радости, ну, или, на крайний случай, в обморок бы упала, что ли. А Анхелика сидела ко всему безучастная, опустошённая. Может, королева Анна ошибалась, и она хотела этой свадьбы, а он ворвался и украл её надежду на счастье? Мало ли что могло измениться за прошедшее время? Те причины, из-за которых Анхелика сбежала из родительского дома, не подчинившись воле отца (и это в строгой Испании!), и о которых рассказала королеве, вполне могли теперь стать желанными. Нет, не понимал Френсис любимую.

Да и как он мог понять, что творилось у неё в душе? Он же не мог предполагать, что она уже попрощалась с жизнью, и такой резкий разворот судьбы привёл её в шок. Всё смешалось в её бедной головушке: неверие в чудо, что её любимый, которого она оплакивала, вдруг жив и здоров… страх, что кто-то из оставшейся в церкви троицы усомнится в подлинности представленных Френсисом бумаг, догонит их, потребует предъявить вновь и поймёт в итоге, что это фальшивка… робкая надежда на счастье – ведь именно Френсис спас её в последнюю минуту, спас не только от ненавистного брака, но и саму её жизнь… а сам-то он кто – действительно виконт? её пират – виконт? или настолько же настоящий виконт, как их брак?

Анхелика даже глаза боялась поднять от пола, даже голову в его сторону повернуть – а, вдруг, он это не он вовсе? Вдруг её зрение подводит, и она принимает желаемое за действительное? Анхелика осторожно потянула носом, чтобы попытаться почувствовать его запах, так отчётливо преследовавший её почти каждую ночь: смесь моря и мужского пота. Но… ничего знакомого не учуяла, всё перебивал запах духов. Тогда она решила положиться на слух и спросила первое, что пришло ей в голову, чтобы услышать его голос:

– Доминго видел… (она запнулась, не сразу решив, говорить с ним на «Вы» или на «ты») Вашу казнь своими глазами.

– Меня подменили в камере на труп какого-то бедолаги, – ответил сухо Френсис, которого резануло это «Вы», пожав плечами, – Во время казни я уже был далеко от виселицы…

Для Френсиса собственное спасение было также из разряда чудес, как и для Анхелики. Рассчитывать на чью-то помощь извне не приходилось. Иллюзий насчёт того, что передача своих богатств властям Испании, спасёт его от виселицы, он не строил, а потому стойко переносил все пытки, которыми его подвергали пыточных дел мастера. Принимал муки тела лишь как малую толику искупления своей вины. Нет, не вины за своё пиратское занятие, а вины за гибель своих людей. Ведь как ни крути, его братья погибли из-за него. После бегства Анхелики, он как с катушек слетел. Нет-нет, она ни в чём не виновата. Разве можно заставить сердце полюбить? Разве может быть виноват тот, кого любят, что он не полюбил в ответ? Чтобы заглушить боль потери, ему надо было постоянно чем-то занимать мысли, и он изменил своим правилам осторожно выбирать цель и тщательно готовиться к каждому нападению. Не успев толком разобрать награбленное с одного судна, его команда тут же нападала на первое подвернувшееся. Он как будто был беспробудно пьян. И, если говорить честно, то почти так оно и было. Когда-нибудь это неизбежно должно было закончиться трагедией. Так и случилось в конце концов. И так фарт длился слишком долго – целый год. Его пройдохи дрались до последнего, понимая, что лучше погибнуть в бою, чем на виселице. И почти все погибли. Схватили только тех, кто был без сознания, в том числе и главаря…

Пребывание в тюрьме слилось в одну нескончаемую боль. Но в какой-то момент (Френсис не сразу обратил на это внимание), характер пыток изменился. Боли они почти не причиняли, больше отражались на внешности, чем затрагивали внутренности. Сон в тюрьме был кратким мигом блаженства, и Френсис научился проваливаться в него без сновидений сразу же, как только его тело кидали в камеру после истязаний. И вот в один прекрасный момент он очнулся не у себя в камере, а в какой-то незнакомой комнате, и не на полу, а на самой настоящей кровати. Либо это сон, либо это смерть – подумал он. Первое – плохо, после счастливого сна действительность будет казаться ещё горше, а второе – хорошо, значит, его земные муки уже закончились.

Но это оказались не сон и не смерть, а чудесная действительность! Герцог К. не стал вдаваться в подробности, как он вытащил Френсиса из тюрьмы. Лишь бросил вскользь, что нет на этом свете почти ничего, что нельзя было бы уладить с помощью денег…

– А как Вы очутились в Толедо? – уже смело заглядывая Френсису в глаза, спросила Анхелика.

– Чтобы отдать герцогу К. долг за своё спасение, я вызвался выполнить вместо него просьбу королевы Анны о вызволении Вас из оков нежелательного брака…

На самом деле герцог был возмущён очередной просьбой своей подруги детства. Он считал, что его усилия по спасению пирата и так с лихвой покрывают его долг перед ним за собственную жизнь. А тут его опять просят скакать сломя голову через полстраны, чтобы вызволять какую-то девчонку, которой не нравится избранник её отца. Когда Френсис понял, о какой «девчонке» идёт речь, он загорелся тут же отправиться в дорогу вместо герцога. Герцог посчитал справедливым такое предложение. А окончательно оттаял и, можно даже сказать, проникся дружескими чувствами к Френсису, когда узнал о его благородном происхождении и получил заверения о компенсации понесенных затрат за избавление его от виселицы в десятикратном размере…

«Так вот кому и я, и Френсис обязаны своим спасением! – поняла Анхелика, – Добрая, великодушная королева Анна! Чем я смогу вернуть тебе свой долг?»

Услышанное Анхеликой и обрадовало её, и огорчило одновременно. Обрадовало тем, что рядом, действительно, сидит живой Френсис. А огорчило тем, что не любовь двигала его действиями, а всего лишь чувство долга. И Анхелика опять замкнулась.

– Куда Вы хотите, чтобы я Вас доставил? – вывел Анхелику из задумчивости голос Френсиса.

– В Лондон, конечно!

– Вы не сочтёте за грубость, если я провожу Вас только до корабля?

– Как! «Муженёк» не будет сопровождать свою «жёнушку» в путешествии по морю? А если нападут пираты? – игриво возмутилась Анхелика, решив взять шутливый тон.

– Разве моя «жёнушка» не знает, что последнего пирата повесили ещё месяц назад? – поддержал игру Френсис.

– Значит, Френсиса Благородного больше нет? А кто есть?

– Виконт Донасьен Бернард Френсис де Лорье, к Вашим услугам!

– Жаль, пират Френсис мне нравился, а виконта я ещё не знаю. И куда же направляется виконт Донасьен Бернард Френсис де Лорье?

– У виконта ещё есть неотложные дела в Испании, а затем он отправится к своей семье во Францию…

Шутливость тона сняла висевшее между Анхеликой и Френсисом напряжение, и дальше они уже болтали как двое давних знакомых.

Ах, как Френсису хотелось позвать Анхелику с собой! А как Анхелике хотелось, чтобы её позвали! Но он промолчал, боясь услышать отказ… А она не попросила, опасаясь показаться навязчивой…

17

Несмотря на усталость, заснуть Френсис не мог. Они гнали лошадей весь день и полночи, чтобы остановиться на ночлег уже во Франции, так как и Френсису, и Анхелике слишком опасно было оставаться на территории Испании. Лучше было бы забраться подальше вглубь, хотя бы до Бордо, но и люди, и лошади слишком устали, а потому они сняли комнаты в гостинице Байонны, в первом же французском городке на границе с Испанией.

За стеной в соседнем номере спала Анхелика, а Френсис заснуть никак не мог. Его магнитом тянуло к ней, но он, такой решительный и дерзкий во всём остальном, в отношении неё становился неуверенным в себе. Он мог предугадать её поступки, особенно если сам же их и провоцировал, но что касается её чувств к нему самому… Да и не мог он теперь поступать как главарь пиратов, который сам устанавливает правила. Эта глава его жизни закончилась. Он вернулся к своим истокам, своему происхождению, а, следовательно, должен подчиняться правилам светского общества. Но он ведь муж, в конце концов! Имеет полное право…

Френсис не успел встать с кровати, как вдруг, дверь в его номер тихонечко открылась. В коридоре тоже не было света, но он, привыкший совершать свои знаменитые пиратские налёты в предрассветной мгле, ясно видел образовавшуюся узкую щель. Френсис напрягся – это мог быть кто угодно: наёмники жениха или отца Анхелики, пущенные вдогонку беглянки, испанцы, догадавшиеся о его подмене, или расколовшие на допросе подкупленных герцогом К. людей… Но это была Анхелика! Он ясно разглядел её тоненькую фигурку в белой ночной рубашке.

Анхелика тоже никак не могла заснуть – всё ждала, что вот-вот откроется дверь, и Френсис войдёт в её комнату. Но так и не дождалась. Сейчас, в шаге от исполнения своей самой заветной мечты, что они смогут быть вместе, ведь социальные барьеры между ними рухнули, осталась самая малость – сделать этот последний шаг. И пусть они не смогут жить вместе в Англии (таково было одно из условий королевы Анны – никогда не появляться в её стране, наряду с обещанием не заниматься пиратством и отдать половину своих богатств в пользу английской казны), но ведь они могут жить и во Франции! Только позови! Позови, пожалуйста, Френсис! И, понимая, что эта ночь может оказаться как первой в череде множества их счастливых совместных ночей, так и последней в жизни, Анхелика решительно откинула одеяло и пошла к Френсису. Пусть даже и последняя ночь, но она будет!

Анхелика осторожно присела на край кровати, положила свою ладошку на его руку, лежащую поверх одеяла, и начала рассматривать любимого в неярком свете молодого месяца. Кажется, он похудел за прошедший год, насколько она его помнила. Нос заострился и выглядел ещё тоньше, чем был. В тёмных шелковистых волосах серебрится седина. Бедненький! Сколько же боли ему пришлось претерпеть в испанских застенках!

От неудобства позы у Анхелики затекла спина, и она привстала, чтобы её поменять, а Френсис решил, что она собралась уходить, и потому, вцепившись в её руку, резко потянул на себя. Анхелика даже охнуть не успела, как уже лежала поверх мужа, взгляд его бездонных глаз прямо приковал её к нему, а её пульсирующее лоно точно попало на его восставшую упругую плоть.

Говорить было не о чем и не зачем. Они вцепились друг в друга, как два изголодавшихся зверя, и не могли разъединиться даже на мгновение всю ночь. Когда уставала Анхелика, Френсис просто пытался поудобнее пристроить любимую на своём плече, нежно целовал за ушком, желая спокойной ночи, проводил рукой по её плечам, спине, ягодицам – ничего такого, просто желая убедиться, что одеяло хорошо подоткнуто и нигде не поддувает. Анхелика плотнее прижималась к нему, легонько касалась его губ своими устами, чтобы тоже пожелать спокойной ночи, не желая оставаться не вежливой. Губы их соединялись… поцелуй углублялся… И вот уже новый порыв страсти уносил обоих в ночную даль. Когда Френсис откидывался на подушку, почти теряя сознание после бурного взлёта и освобождения, Анхелика просто использовала время, чтобы изучить и приласкать его покрытое шрамами тело. Но это изучение не продвигалось дальше бёдер, потому что пока она до них доходила, там уже был поднят заградительный шлагбаум. Она ещё успевала подумать, что в следующий раз начнёт с ног, но почти сразу забывала об этом, и вообще обо всём.

Наконец, под утро Анхелику срубило на полуслове. Она ещё успела накрыться рукой Френсиса, как одеялом, поцеловать изгиб его локтя и произнести:

– Спасибо тебе за всё, любимый!

Но последнего слова Френсис уже не услышал.

18

Анхелика проснулась счастливой. Всё тело было полно неги, душа пела от радости. Она сладко потянулась и заозиралась в поисках Френсиса. Рядом в постели его не было. Ах, вот он где! Уже одет, и стоит у окна. Френсис услышал возню за своей спиной и обернулся:

– Вы проснулись, – прозвучало холодно-вежливое, больше похожее на утверждение, чем на вопрос, – Нам надо спешить, чтобы успеть на ближайший корабль из Бордо в Англию. Жду Вас внизу на завтраке.

И ушёл. Даже не взглянул на неё. Анхелика откинулась на подушки. Что это было? Где тот страстный, ненасытный, её Френсис, каким он был этой ночью? Нет, совсем не на такой приём рассчитывала Анхелика, после того, как первая пришла к нему! Где уж тут надеяться на то, что он позовёт её с собой?!?

Френсис не взял бы с собой сейчас Анхелику, даже если бы его не задело это её «спасибо», ясно говорившее о том, что не любовь привела её к нему в постель, а всего лишь благодарность за оказанную услугу.

Вначале ему надо было рассчитаться с долгами герцогу К. и королеве Анне. А это было слишком опасное предприятие, ведь он не знал, что могли вызнать пыточных дел мастера у его товарищей по несчастью, и не поджидает ли его ловушка у одного из схронов? Рисковать не только своей жизнью, но и жизнью Анхелики он не мог.

Не знал Френсис и какой приём ожидает его в семье. Простил ли отец своеволие младшего сына, не пожелавшего идти пастырской стезёй? Как сложилась судьба его старших братьев за двенадцать лет его отсутствия? Найдёт ли он приют в их родовом поместье или придётся искать новое место, чтобы создать своё собственное родовое гнездо, используя нажитое пиратским занятием богатство? Где уж, при таких обстоятельствах, сваливаться на голову родных ещё и с женой?

Если бы Анхелика любила его, он бы всё ей рассказал и попросил подождать его в безопасном месте, а так говорить было не зачем. Но всё равно Френсис твёрдо решил, что только когда разберётся со всем этим, заберёт жену, хоть из Англии, где ему запретили появляться, хоть из Испании, где находиться опасно им обоим… Да хоть откуда! И пусть Анхелика не любит его, как любит её он, он всё равно воспользуется своим правом мужа!

Анхелика продолжала стоять на палубе, даже когда высокая фигура Френсиса растаяла вдали, сначала превратившись в чёрную точку. Удивительное дело – две, воевавшие уже не первый десяток лет страны, продолжали торговать между собой. Не менее удивительное, чем то, что Френсис не ушёл с пирса после того, как она поднялась по шаткому трапу на борт бригантины, и смотрел на неё, не отрываясь. Она чувствовала его взгляд, утончающейся ниточкой связывающий их через неумолимо увеличивающееся расстояние.

19

Анхелика поняла, что беременна, только к исходу третьего месяца. Она редко находилась в Лондоне, предпочитая хвататься за любое поручение королевы, не только ради того, чтобы оплатить долг перед ней за две спасённые жизни – свою и Френсиса, но и чтобы занять свои мысли чем-то другим, кроме мыслей о любимом. Самой мучительной частью были возвращения в Лондон. Думать о том, как выполнить поручение уже не надо было, и тут тоска по Френсису налетала с удвоенной силой. Анхелика старалась думать о постороннем: о проплывающем пейзаже, это если она ехала в карете, или об удобствах, ожидающих её в придорожной таверне, как только она вылезет из седла. И тут-то однажды ей и пришла в голову мысль – когда она в последний раз испытывала неудобства, связанные с ежемесячным женским недомоганием? От неожиданности того, что последний раз это было ещё в Испании, в полуподвальной комнате, в которую заточил её отец, она так натянула поводья, что лошадь встала на дыбы, и она чуть не вылетела из седла.

Анхелике не удалось найти на ближайшей станции свободный наёмный экипаж, и она пересела в почтовый дилижанс. Так было безопаснее для ребёнка, чем верхом на лошади, и думать о своём, как ни странно, окружающие люди не мешали. Наоборот, среди них было как-то даже спокойнее, чем одной.

Итак, что же ей делать? Опять просить помощи у королевы? Не подходящий момент. Анна никак не могла отойти от смерти мужа, принца Георга Датского. Потеря опустошила её. Это событие стало поворотным моментом в её отношениях с герцогиней Мальборо – её подругой, помощницей, правой рукой, женой герцога Мальборо – главнокомандующего армией Её Величества. Бесславно вот-вот должно было закончиться и британское военное участие в войне за испанское наследство. Да и спокойно протекающая чужая беременность на фоне так и неудавшихся 17-ти попыток подарить мужу и стране наследника престола не добавляла положительных эмоций. Дамы из ближайшего окружения английской королевы рожали, конечно, но, как правило, больше не допускались в ближний круг.

Если бы Анхелика могла выйти замуж, хотя бы за сэра Хэвишема, но что толку об этом рассуждать, если они уже давно разошлись, как в море корабли. Да и судьба незаконнорождённых детей была не завидная. Девочек ещё можно было взять в дом в качестве воспитанницы (это если муж не возражал), вырастить, отдать замуж в хорошие руки, снабдив приличным приданым. А место мальчиков, в лучшем случае, было на конюшне или в саду. Максимум до чего они могли дорасти – это место управляющего в каком-нибудь дальнем уголке, подальше от законных наследников. Нет, не хотела Анхелика такой участи своему ребёнку.

Англия отпадает – рассмотрим Испанию. Кинуться в ноги к отцу? Уповать на то, что его сердце растает при взгляде на внука или внучку (Анхелика почему-то была уверена, что будет девочка), прикинуться несчастной вдовой? Оооочень сомнительный вариант! Но, если его отбросить, то остаётся только найти Френсиса, и броситься на шею к нему. В конце концов, это его ребёнок! Мужчины и женщины вступают в брак зачастую без всяких оснований, а у их брака есть целых два: общий ребёнок и взаимное желание.

Так до самого Лондона Анхелика и колебалась между двумя последними вариантами, но жизнь облегчила ей выбор. Добравшись домой, она получила известие о скоропостижной смерти отца. Ей необходимо было срочно ехать в Испанию. Но прибыть туда без бумаг о замужестве, да ещё и на сносях, означало отправиться прямиком в монастырь, лишившись наследства и разлучившись с ребёнком навсегда. Значит, остаётся единственный вариант – найти Френсиса.

20

Френсис с раннего утра объезжал поля, где уже заканчивался сбор урожая. Ей богу, управлять имением оказалось гораздо труднее, чем шайкой отчаянных головорезов!

После расставания с Анхеликой, месяц ушёл у Френсиса на то, чтобы облазить схроны, и расплатиться с долгами герцогу К. и королеве Анны. Герцогу он, как и обещал, выплатил десятикратный размер, даже с лихвой, его затрат на избавление его от виселицы. Герцог остался доволен, также как и английская королева, которой он переправил треть своих богатств. Она-то требовала половину, но с какой стати? Он грабил английские, французские и испанские корабли поровну, так что английских денег в награбленном было только треть. И по каперской лицензии, если бы он её получил, эта же часть отдавалась в казну. Да и откуда она может узнать – половина или треть ей досталась?

Это было мудрое решение, поскольку свою семью он застал в плачевном состоянии. Средний брат Жирард⁵⁵ всегда бредил карьерой военного. Он покинул семью ещё до того, как Френсис сбежал из дома, а известие о его гибели пришло уже после. Со старшим Нарсисом⁵⁶ они никогда не были близки. Свободолюбивому Френсису претили высокомерие брата, его чванливость и самовлюблённость. Передача управлением всего имущества семьи из рук часто болеющего отца в руки Нарсиса закончилась плачевно. Брат спустил и так не особо большое состояние в карты и на бегах, и кончил свою жизнь в придорожной канаве, убитый, скорее всего, своими кредиторами. Отец отдал долги сына, распродав имущество, и переселился в маленький домик в их деревушке Живерни⁵⁷, да и тот уже был заложен и перезаложен. Здесь умирающего отца и обнаружил Френсис.

Старик цеплялся за жизнь, словно чувствовал, что должен, обязан дождаться младшего сына. Умирал 4-й маркиз Огюст де Лорье счастливым. Его Френсис развернул такую бурную деятельность, что к исходу лета все их поля, лесные угодья и обширные пастбища вернулись прежнему владельцу. Откуда сынок взял на это деньги, старый маркиз не спрашивал, только радовался, как дитя, происходящим переменам. В начале осени на Френсиса свалилась смерть отца, хоть и ожидаемая, но такая неожиданная, и уборка урожая. Слава богу, что к этому моменту он уже нашёл толкового и не вороватого управляющего. И теперь он, наконец, может заняться возвращением Анхелики. Сладкие планы, которые он гнал от себя все эти последние четыре месяца.

Как раз, когда Френсис легко взбегал по ступенькам крыльца, бросив поводья разгорячённого скачкой по полям жеребца, он обдумывал: рискнуть ли ему, отправившись за Анхеликой в Англию, или выманить её оттуда каким-нибудь способом, его с поклоном остановил мажордом Гарри⁵⁸ Дживс, нанятый на эту должность не столько благодаря своей внушительной внешности, сколько полагаясь на соответствующее имя:

– Ваше сиятельство! (Френсис получил титул маркиза после смерти отца) В саду Вас ожидает дама, похоже, вдова. Она представилась как Анхелика Беатрис Катарина Альварес Сааверда.

Мажордом не пустил Анхелику в дом – слишком много развелось всяких просителей и просительниц, как только по округе прошёл слух, что к старому маркизу де Лорье вернулся богатенький младший сын. Но и прогнать красивую девушку в чёрном траурном платье рука не поднялась. Гарри избрал золотую середину – предложил ей погулять в саду.

Анхелика бродила по изумительной красоты саду в страшном смятении: того ли Френсиса де Лорье она нашла? И не придётся ли ей отправляться на его поиски дальше? Она и в его титуле виконта ещё до сих пор не была уверена, а уж когда узнала, что теперь виконт стал маркизом, и совсем оробела. А, если это тот Френсис, то как то он её примет? Она была уверена, что тот, прежний Френсис, не отказал бы в просьбе отдать ей на руки бумаги об их замужестве. Может, даже, согласился сопровождать её в Испанию. Ну, а, уж, с мечтами о том, что он предложит узаконить их отношения ради ребёнка, придётся распрощаться в любом случае…

Всё-таки красота сада взяла своё, и Анхелика понемногу успокоилась. Сад был обустроен вокруг пруда с извилистыми заболоченными берегами. Через пруд было перекинуто несколько мостиков, над самым большим из которых была обустроена галерея, вся увитая глицинией. Глициния к концу сентября уже отцвела, и то тут, то там, среди её изломанных стеблей вспыхивали красными фонариками цветы плетистой розы.

А в пруду благоухали сотни лилий и кувшинок. Это было царство лягушек. Они так оглушительно квакали, что заглушали и стрекот насекомых, и щебет птиц. Поэтому Анхелика прошла дальше вглубь сада по тропинке, сплошь усаженной по бокам цветами. Если бы не это творение явно человеческих рук, можно было бы решить, что этот уголок природы остался нетронутым, таким как она, природа, его и задумывала.

Френсис оббегал полсада, пока не увидел Анхелику, мирно сидящую с закрытыми глазами на скамейке в кудрявой тени. Он умерил шаг и осторожно, чтобы не потревожить и испугать, подошёл. Ей было к лицу чёрное одеяние. В нём она выглядела даже моложе и беззащитнее, что ли. Зачем она приехала? Узнала, что он стал маркизом? Тогда почему представилась своей девичьей фамилией? Не желает признавать его своим мужем?

– Анхелика! – негромко позвал её Френсис.

– Френсис! – открыла глаза девушка.

– Далеко же Вы забрались.

– У Вас очень красивый сад, – решив, что Френсис имеет в виду эту тенистую скамейку, а не вообще её приезд во Францию, ответила, вставая, Анхелика.

– Но Вы же не ради него сюда приехали? – не поддержал светскую болтовню Френсис.

Ему не терпелось сгрести Анхелику в охапку, отнести в дом, окунуться в море страсти, утверждая свои права над ней, но его останавливал её чёрный траурный наряд и её нежелание носить его фамилию. Всё-таки, сначала надо выяснить причину её приезда.

Анхелика явно занервничала от его прямого вопроса. Все заготовленные и тщательно выверенные фразы вылетели у неё из головы. Зря её успехи в хитросплетении слов хвалила королева, как была она прямодушной и открытой испанской девчонкой, так и осталась, а потому ответила в лоб, как и было свойственно её натуре:

– Я беременна…

– Вот как! И кто отец ребёнка? – едва сдерживая себя от вспыхнувшей ярости, ответил Френсис, представив, что кто-то другой дотрагивался до её тонкого девичьего стана, кто-то другой гладил шёлк её волос, кто-то другой ощущал мягкость её пухлых губ.

Анхелика не успела ответить на этот возмутительный вопрос, её горячая испанская натура мгновенно вспыхнула, а рука непроизвольно отвесила Френсису звонкую пощёчину. Вторую пощёчину Френсис не позволил ей осуществить, перехватив уже занесённую для этого руку:

– Я понял, одного раза достаточно.

Френсис не мог так сразу переварить новость о том, что он скоро станет отцом, но главное – то, что Анхелика теперь до конца жизни принадлежит ему, его успокоило и вернуло в состояние превосходства над ней, которое он испытывал в первые дни её плена, играя с ней, как кот с мышкой.

– Итак, ты беременна, предположительно от меня, – не преминул слегка подковырнуть Анхелику Френсис, – нашла меня во Франции… Осталось только выяснить – зачем?

Идеально было бы получить ответ: «Я люблю тебя!», «Жить без тебя не могу!» и так далее. Впрочем, и первой фразы было бы достаточно. Но Анхелика от его вопроса совсем пала духом, как будто со вспышкой негодования, вылившейся в пощёчину, из неё выпустили её последние жизненные силы. Она опустила глаза и начала мямлить едва слышно:

– Я… У меня… Испания… Срочно… Нотариус… Отец… Бумаги… Ребёнок… Королева…

И всё в том же духе. Френсис решил набраться терпения, чтобы из этих обрывочных слов составить представление о её проблеме, но, когда из её прекрасных глаз неудержимым потоком хлынули слёзы, не выдержал. Нежно прижал Анхелику к себе и усадил на скамейку. Ласка произвела обратный эффект – Анхелика ещё больше разрыдалась. Он баюкал её как ребёнка, пока не увидел, что слёзы иссякли, и что она уже может его слышать и воспринимать.

– Я буду говорить, а ты кивни мне головой, если я прав. Хорошо? – как можно спокойнее произнёс Френсис, и, дождавшись согласного кивка, продолжил, – У тебя умер отец, и тебе надо ехать в Испанию, чтобы разобраться с наследством, так? А ты боишься ехать одна из-за ребёнка, так?

Френсис не смог присоединить к этой логической цепочке слова «бумаги» и «королева», но, поскольку получил ответ «Да» на оба своих вопроса, ему и так стало понятно, что делать.

– Сделаем так: сегодня мы никуда не поедем, ты слишком устала и перенервничала, а мне надо сделать распоряжения по хозяйству. Отправимся завтра поутру. Согласна?

Ещё бы Анхелика не была согласна! Френсис оправдал самые смелые её ожидания! Они вместе отправятся в Испанию! С Анхелики вмиг слетело напряжение, довлеющее над ней последний месяц, после того, как она почти одновременно узнала о беременности и о смерти отца, а потом разыскивала Френсиса, и она почувствовала, что она, действительно, бесконечно, смертельно устала. Но теперь рядом есть человек, который взвалил на свои плечи её заботы. Только замужество он ей так и не предложил… Что ж, впереди у них несколько месяцев вместе, придётся довольствоваться и этим…

В доме Френсис развил бурную деятельность. Приказал мажордому приготовить Анхелике горячую ванну и комнату, послал садовника в деревню, чтобы подобрали расторопную девушку в качестве служанки для мадам, озадачил конюха подготовить к завтрашнему утру дорожную бричку с парой самых выносливых лошадей, велел накрыть обед на двоих в парадной столовой, обсудил с управляющим дела на время своего отсутствия.

Анхелика расслабилась, она безучастно переходила из рук в руки, и мгновенно провалилась в сон, как только её тело коснулось пахнущих свежестью простыней. Она не слышала, что Френсис говорил о ней своим слугам, как о «мадам де Лорье», что немало их озадачило, особенно мажордома, которому мадам представилась сама, ведь за прошедшие четыре месяца их хозяин ни разу не упоминал, что женат. Эх, сколько же надежд потенциальных невест на выданье будет разбито в округе вдребезги!

⁵⁵ – в переводе – «храброе копьё»

⁵⁶ – в переводе – «нечувствительный, сон»

⁵⁷ –  коммуна во Франции в регионе Нормандия. В конце XIX века в деревне поселился французский художник Клод Моне, один из основателей импрессионизма. Серия его картин, запечатлевших сиюминутную красоту сада, пруда с лилиями в утреннем, полуденном, осеннем, летнем и весеннем освещении, сделали деревушку знаменитой.

⁵⁸ – в переводе – «домашний правитель»

21

Чем ближе они подъезжали к Анжеру, тем тоскливее становилось на душе у Анхелики. Ведь она собиралась остаться в Испании, а Френсис, как только засвидетельствует её официальное замужнее положение, отправится домой, во Францию. И она больше никогда его не увидит! Трусливая мыслишка, что она прощалась с ним навсегда уже не один раз, а потом судьба всё равно их сводила вместе, грела её только в самом начале пути.

И Френсис, как назло, вёл себя безукоризненно. Не к чему было даже придраться, чтобы облегчить расставание. Взял на себя все хлопоты по найму экипажей, устройству на ночлег, обеспечению безопасности, поиски пропитания. Заботился и оберегал её настолько, что она даже иногда скучала. Как только он это замечал – сразу же начинал развлекать рассказами о лихой поре своего пиратства. Слушая его весёлые истории, можно было подумать, что не было в той его жизни ни грязи, ни боли от ранений, ни страха смерти, ни жадности, ни пьянства, ни предательства.

Иногда они разговаривали и о серьёзном. Френсис рассказывал о своей семье, расспрашивал о её. Анхелике трудно было сказать что-то позитивное об её отношениях с отцом, а говоритьчто-то плохое об умершем не хотелось. Мать она почти не помнила, так что все рассказы о её семье сводились к Доминго. Анхелика не взяла своего друга в это путешествие. Доминго на старости лет нашёл своё счастье в Англии, и они с женой со дня на день ждали пополнения в семействе.

Френсис чутко улавливал, о чём Анхелике говорить больно или не хочется, и тогда уводил разговор в другую сторону. Между прочим, в их судьбах было немало общего: ранняя потеря матери, отсутствие душевной близости с отцом, а, в случае с Френсисом, ещё и с братьями, решительность во взятии собственной судьбы в свои руки. Даже их отцы умерли примерно в одно и то же время. Только Френсис успел помириться и проститься со своим, а она – нет.

В постели был неизменно осторожен и нежен. Только первую ночь в Живерни Анхелика провела без него. Проснулась в середине ночи, долго не хотела открывать глаза, боясь, что так чудесно закончившийся разговор с Френсисом, всего лишь сон. Волшебный сон. А когда, всё-таки, естественные потребности взяли верх, и ей пришлось это сделать, увидела над собой не грубые дощатые доски придорожной гостиницы, а красивый потолок из резного дерева. Боже мой! Сколько было радости!

В этой уютной комнате нашлась не только ночная ваза. Не успела Анхелика подумать о том, что, кажется, проголодалась, как заметила на прикроватном столике поднос, заботливо укрытый салфеткой, и кувшинчик. На подносе обнаружилось нарезанное тонкими ломтиками холодное мясо и щедрые куски хлеба, яблоки и груши. В кувшинчик был налит яблочный сидр. Заботливый хозяин предусмотрительно создал все возможные удобства для своей гостьи. Только вот сам отсутствовал, к сожалению. Один раз она пришла к нему первой, но больше – дудки! Этого не повторится. Решение с сомнительной выгодой для себя, но, уж, какое есть. А то ещё подумает, что она из-за беременности слишком от него зависит.

Но уже перед первой остановкой на ночлег Анхелика готова была наплевать на гордость и отказаться от своего твёрдого решения, а потому сильно занервничала. Френсис понял её состояние по-своему:

– Дорогая! – сказал он, ласково взяв её за руки, – Я понимаю, что ты беспокоишься о нашем дитя. Я знаю, в испанских семьях при беременности жены близость супругов прекращается, но, поверь, это всё предрассудки. Посмотри, ни во Франции, ни в Англии нет такой традиции, и дети рождаются вполне себе здоровыми. Если ты будешь настаивать – я смирюсь, но тогда нам надо будет брать две отдельные комнаты. Я не смогу справиться со своим желанием, когда ты будешь от меня на расстоянии вытянутой руки!

Анхелика чуть не расхохоталась на этот его монолог (у неё вообще настроение менялось резко на противоположное по нескольку раз на дню: то она впадала в уныние, даже слёзы ни с того, ни с сего на глаза наворачивались, то, вдруг, чувствовала себя бесконечно счастливой, такой, что хотелось смеяться и кричать во всё горло), но сдержалась и благосклонно согласилась на одну комнату и, соответственно, общую кровать.

Дальше – и дни, и страстные ночи, всё шло, с точки зрения Анхелики, как по маслу. А вот Френсису его безукоризненное поведение давалось с трудом. Анхелика капризничала, как малое дитя, выясняющее границы дозволенного. Френсису, привыкшему командовать, а не выполнять чьи-то, по большей части, вздорные прихоти, едва удавалось сдерживаться. Но, как только в прекрасных оливках глаз любимой закипали слёзы, он таял и готов был ради неё бежать хоть на край света. А её отчаянная страстность в постели, как будто эта конкретная ночь последняя в их жизни, искупала все её дневные причуды.

Нотариус отца Анхелики находился в Толедо, туда супруги и отправились в первую очередь, тем более что это было по дороге и ближе, чем Анжер. Выяснилось, что финансовые дела сеньора Альвареса находятся, действительно, в плачевном состоянии. Имение заложено и перезаложено, а дохода от ювелирных мастерских едва хватает на покрытие процентов по закладным. Анхелика не собиралась жить в Толедо и совсем ничего не понимала в управлении производством, а потому они распорядились о продаже мастерских. Хватит ли вырученных за них денег на покрытие всех долгов, Анхелика не знала – переговоры вёл Френсис. Он только уточнил у неё: намерена ли она оставить за собой имение под Анжером? Получил утвердительный ответ и дальше распоряжался уже сам. Анхелика так и не узнала, что Френсису пришлось вложить часть своих денег, чтобы очистить имение от долгов. Он прекрасно понимал, что Анжер так же дорог Анхелике, как для него Живерни. И пусть теперь его имение станет родным и для жены, и для их будущих детей, но и испанские корни Анхелики не будут обрублены.

Пробыв в Толедо неделю, Анхелика и Френсис отправились в Анжер.

22

– Дорогая, пора возвращаться домой! – полуутвердительно, полувопросительно произнёс Френсис.

Такую манеру разговора с Анхеликой Френсис нащупал по дороге в Анжер. Она, вроде бы, и командной не была, но, в тоже время, направляла мысли жены в правильное русло (пригодилась выучка управления пиратской вольницей, когда тоже приходилось лавировать, а не брать нахрапом).

Возвращаться и, правда, было пора. Они и так слишком задержались в Анжере. Здесь все дела были сделаны – могила сеньора Альвареса приведена в порядок, с долгами покончено, нанят толковый управляющий и слуги для поддержания имения в надлежащем состоянии. На дворе уже конец октября, погода вот-вот испортится, и возвращение в Живерни, которое и при хорошем раскладе должно занять две недели, может затянуться на все три, а то и месяц. А там и до родов недалеко. Нет! Решительно надо отправляться в обратный путь!

– Да, – понуро ответила Анхелика.

Она не представляла себе жизнь одной. Не то, что она будет одна (справилась же она в Англии, а тогда она была и младше, и глупее, и в чужой стране, и без крыши над головой и, считай, без денег), а то, что она будет без Френсиса… Но у неё теперь есть ради кого жить, есть на кого направить всю свою любовь – её дочка.

– Когда ты планируешь выехать?

– Послезавтра. Одного дня нам на сборы хватит.

– Да… Конечно… Я соберу твои вещи…

– А свои ты уже собрала?

Анхелика не смогла ответить на этот простой вопрос – её душили слёзы. Она только горестно покачала головой. Френсис подошёл поближе, обнял жену и попытался заглянуть ей в глаза:

– Дорогая! Ну что опять случилось? Почему у тебя глаза на мокром месте? Ты плохо себя чувствуешь?

– Прекрати делать вид, что ничего не понимаешь, – ответила Анхелика, высвобождаясь из объятий мужчины, – В качестве кого я с тобой поеду? В качестве вечной любовницы? Наши фальшивые бумаги обманули отца и нотариуса – и, слава богу! Но мы-то с тобой знаем, что наш брак не настоящий!

Френсис так опешил от этого заявления, что сразу даже не нашёлся, что ответить. Он внимательно посмотрел на Анхелику – может, она так шутит? Но – нет! В её бездонных чёрных глазах плескалась неподдельная боль, а в позе тела чувствовалась обречённость. Так вот откуда странности в её поведении! Интересно, с чего это она взяла, что их брак ненастоящий? Об этом он её и спросил, отойдя подальше к окну, чтобы она не заметила весёлых чёртиков, пляшущих в его глазах:

– Есть какие-то ошибки в нашем свидетельстве? Не правильно написано твоё имя?

– Нет, – замялась Анхелика, – в моём ошибок нет.

(Ещё бы, – подумал Френсис, – оно же с королевского письма списано!), а вслух сказал:

– Уверяю тебя, чтобы ты не подумала тогда, на церемонии, о моём имени и титулах, в бумагах всё написано правильно.

По вспыхнувшим алым цветом щёчкам Анхелики, Френсис понял, что не ошибся в предположении, что его она тогда посчитала наглым самозванцем. Конечно! Пират и виконт! Где один и где другой?!

– Так в чём же проблема?

– А отец Тимотео? Он, конечно, хороший, добрый человек, но какой из него монах? Талантливый актёр, не более того!

– Так вот в чём дело! По-твоему нас обвенчал ряженый актёришка?

– Да! И Корентайн так сказала!

– Ну, да! Кто же ещё! – Френсис сделал два упругих шага в сторону Анхелики и навис над её хрупкой фигуркой, как тогда, на суде, – Скажи мне, жёнушка, кому ты веришь: мне или ей?

– Тебе…, – прошептала Анхелика, отступая.

– Ну, то-то! Тогда послушай, как к нам попал отец Тимотео: мы напали на судно, шедшее из Индии во французский Нант. Мои пройдохи притащили упирающегося падре, который прижимал к себе ларец. Там явно находилось что-то, чем можно было поживиться, но упрямец заявил, что прежде, чем они завладеют его содержимым, им придётся его убить. Поднять руку на священника ни у кого рука не поднялась. Нам пора было уже убираться с корабля, и мы захватили падре вместе с его драгоценной ношей с собой. В качестве гостя, конечно, а не пленного. Уже в лагере отец Тимотео, ничего не утаивая, рассказал, что везёт дары от одного раджи из Индии, которого он сумел обратить в католическую веру. И конечным пунктом его паломничества является приют для мальчиков в Тулузе при монастыре ордена Святого Августина⁵⁹, к которому он сам и принадлежит. Отца Тимотео мы тогда не тронули, и даже помогли добраться до французского берега. А через два месяца он к нам вернулся сам, на утлой лодочке, без приборов, даже без элементарного компаса, один, пройдя десятки километров по бушующему морю…

– Господи, да как же так?! – воскликнула Анхелика, уже вовсю вовлечённая в историю, – Как это возможно? Одному? На лодке по морю?

– Сказал, – пожал плечами Френсис, – что Господь не оставляет чистых душой своим небесным промыслом.

– И зачем же он вернулся?

– Объяснил так: понял, что не потеряны для Господа ещё наши души, а потому надо ему вернуться и донести слово божие каждому, у кого тлеет ещё в душе искорка веры. Так мы обзавелись собственным падре.

– Понятно. Крестил, исповедовал, венчал…

– В основном беседовал с ранеными, пытался наставить их на путь истинный, и отпевал. Крестины довелось проводить только один раз. Венчание вообще ни разу, кроме нашего. Венчание это один раз и на всю жизнь, а какому вольному пирату этого захочется? То ли дело – объявил на сходке, что разводишься, и свободен, всего и делов то! А ещё любил заступаться за обиженных и взывать к справедливости и милосердию.

Анхелика осторожно спросила:

– А отец Тимотео… Ты так говоришь о нём, словно он… Он жив?

Френсис горько вздохнул и отвернулся к окну. Голос его прозвучал глухо:

– Не знаю. В лагере всё было разворочено, когда я туда наведался, но ни свежих могил, ни виселиц там не было. Надеюсь, что все, кто там оставался, успели спастись.

Анхелика почувствовала боль мужа, как свою. Подошла сзади, обняла за талию, прижалась к его напряжённой спине:

– Ты ни в чём не виноват! Ни в чём, слышишь? Так сложились обстоятельства.

Френсис развернул жену к себе и, уткнувшись в её пушистые волосы, произнёс:

– Двенадцать лет они были моей семьёй… Какие бы они ни были – я их любил…

– Я знаю, знаю…

Разговор о прошлой семье и любви, натолкнули Френсиса на мысль, что, не пора ли окончательно разобраться в семье сегодняшней, а потому он решительно отстранил Анхелику и строго спросил:

– Постой, если ты считала, что мы не муж и жена, почему же с такой охотой ложилась со мной в постель? В лагере понятно. А потом? По дороге из Толедо в Бордо? Из Живерни сюда, в Анжер?

– Можно подумать, что тебе это не нравилось! – попыталась улизнуть от ответа Анхелика.

– Не увиливай! Пока не скажешь почему – не притронусь к тебе!

– И даже не поцелуешь?

– Даже не взгляну! Итак?

– Я… Я просто люблю тебя!

– Ну, наконец-то! – воскликнул Френсис и, подняв любимую над собой, закружил её по комнате, – Три тысячи чертей на румбу! Слава тебе, морской дьявол! Значит, в правильной гавани я пришвартовался!

⁵⁹ – уже в конце XVIII века в здании бывшего августинского монастыря был учреждён Музей изобразительных искусств Тулузы. В его экспозиции есть полотна Рубенса и Тулуз-Лотрека, Гвидо Рени и Жана-Батиста Удри; работы Пьетро Перуджино и других мастеров.

август 2018

И этим всё сказано

1

Как Бьорн¹ не торопился – все равно опоздал. Пароход еще стоял на приколе в бухте Форти-Майла², но женщин уже разобрали. Женщины были самым дефицитным и ходовым товаром. В краю, в основном населенном молодыми авантюристами, жаждущими быстро разбогатеть на промывке золота, женщин катастрофически не хватало. Даже старатели посолиднее, уже имеющие семью в Старом свете, не торопились тащить ее сюда, в суровый край вольности и крутых нравов. А потому бизнес капитанов пароходов по доставке во время короткой навигации женщин легкого поведения в салон «Китти», соблазненных тащиться в такую даль почти вечной зимы высокими заработками, и различных воровок, налетчиц, аферисток и даже убийц, предпочтивших "псевдосвободу" нахождению в тюрьме или даже на каторге, процветал.

– Куда же делась Вивьен³? – ехидно поинтересовался у расстроенного Бьорна Феликс⁴, хозяин трактира и по совместительству буфетчик, – Или ты решил гарем себе завести?

– Вивьен сбежала, – угрюмо буркнул Бьорн, не став уточнять, что она к тому же и умерла, замерзнув в лесу. Не успел он ее нагнать…

Феликс тут же потерял интерес к дальнейшему разговору, поскольку такой исход семейной жизни не был редкостью: женщины часто пытались побегом решить свои проблемы – свобода оказывалась слаще, чем жизнь с нелюбимым «мужем». Даже тюрьма казалась не таким уж плохим местом. В ней хотя бы был понятен срок отсидки, который светил огоньком в конце тоннеля. Ради него можно было перетерпеть побои и унижение, холод и голод. В «замужестве» же все это было бесконечным, поскольку мужчины с купленными женщинами не церемонились, справедливо полагая, что те должны сполна отрабатывать потраченное на них золото – и по хозяйству и в постели… Единицам удавалось справиться с «муженьком» и создать хотя бы подобие семьи.

Одной из таких крутых бабенок и была Ребекка⁵, которая напряженно вслушивалась в разговор трактирщика с Бьорном…

Ребекка должна была пойти на виселицу за убийство своего сожителя (никого не интересовало, что женщина защищала свою жизнь, она-то в итоге осталась жива, а он – нет) и, конечно, предпочла отправиться в далекое плаванье с надеждой на жизнь, пусть и страшно пугающую, неизведанную, глухую, и оказалась, таким образом, в первой партии доставленных в Форти-Майл женщин. Тогда он, правда, еще так не назывался, а был просто палаточным городком золотоискателей. Строился и расцветал, а потом и получил название, город уже на глазах замужней Ребекки.

Ребекка сразу решила довести до сведения своего новоиспеченного муженька из-за чего она оказалась в этих краях и предложила ему не испытывать судьбу – то, что получилось у нее один раз, она сможет ведь и повторить, не так ли? А потому ему будет выгоднее обращаться с Ребеккой поласковее. Так ли уж испугала она Пласидо⁶, или нрав он имел не такой крутой, как у некоторых, или с мозгами у него дело обстояло получше, или просто приглянулась ему отчаянная бабенка, только жили Ребекка с Пласидо душа в душу. А когда Пласидо погиб (убили, скорей всего, менее удачливые старатели), Ребекка искренне по нему горевала. Замуж второй раз не вышла, хотя многие подкатывали, а благоразумно прилепилась к тогда еще только набиравшему обороты бизнесу Феликса. Так они стали компаньонами (было что вложить в общее дело – спасибо Пласидо), а любовниками они стали ещё до этого. Теперь можно было не скрывать свои отношения, никто не осудит (не смотря на вольность и приоритет единственного закона – силы, супружеская верность ценилась превыше всего, а прелюбодеяние жестоко осуждалось и наказывалось). Куда еще могла деться вдова с двумя детьми, как не прилепиться к другому мужчине? У Ребекки хватило бы средств вернуться в Старый свет, но она боялась, что Матео⁷, ее обожаемый сыночек, не перенесет долгого морского путешествия, поскольку рос нежным и болезненным ребенком, а потому оставался единственный вариант – переждать пока его организм перерастет подростковые немощи, окрепнет, но так, чтобы золото, намытое Пласидо, не проелось, а пошло в дело, приумножилось. Да и тащить в Старый свет Джейн⁸, дочь младшего брата Пласидо – Джермана⁹, Ребекка не собиралась.

Пласидо уговорил брата приехать с семьей в Форти-Майл , когда он сам уже твердо стоял на ногах. Ребекка не возражала – чем больше будет клан Стоунов, тем проще и безопаснее будет их жизнь здесь. Но все пошло не так, как планировалось. Жена Джермана не перенесла трудного пути и умерла по дороге. И в итоге, получилось, что Пласидо пришлось опекать убитого горем брата, а на Ребекку свалилась забота над его дочкой – Джейн. Девочка была немой с детства – что-то там ее испугало, и она перестала говорить, хотя слышала и понимала все прекрасно. Была не по-детски серьезной и развитой.

Дети как-то сразу сдружились. Хотя Матео и был на четыре года старше Джейн, он стал сразу же подчиняться ей, что в играх, что в серьезных делах. Именно она научила его читать, считать и писать. Как это ей удалось при ее немоте, было совершенно не ясно. А вот Ребекке девочка не пришлась по сердцу. Пока жив был ее отец, она не слишком обращала на нее внимания, а когда погиб вместе с мужем – стала сильно раздражать. Уставится своими огромными темными глазами и молчит. О чём думает? – не понятно. И постепенно Ребекка перевела Джейн на положение служанки. А что? очень удобно – платить за работу не надо. Мало того, Ребекка провела ревизию тайников, где Пласидо с Джерманом хранили золото и деньги, и выгребла не только заработанное мужем, но и его братом, полагая это платой за содержание сироты…

На данный момент встал ребром вопрос, что делать с Джейн? Ей уже исполнилось 16. Она выглядела вполне зрелой девушкой, да по сути таковой была. О том, что они с Матео уже два года как живут половой жизнью, Ребекка прекрасно знала. И ее это очень устраивало. Должен же с кем-то ее обожаемый сынок набраться опыта? Все лучше с чистой девушкой, чем в салоне «Китти» с проститутками. Но что совершенно не устраивало Ребекку, так это то, что молодые люди начали строить планы совместной жизни. Сначала она обратила внимание на мягкие и нежные взгляды, которые Матео то и дело бросал на Джейн, как все время старался дотронуться до ее руки, как хмурился и кусал от досады губы, когда мать намеренно грубо подчеркивала ее подчиненное положение, хотя сама Джейн даже взмахом ресниц не давала понять, что ее это задевает. Девушка стоически принимала свою судьбу, чем еще больше раздражала Ребекку, ведь придраться было не к чему… Мать стала следить за сыном и не раз слышала, как он говорил об их счастливом совместном будущем, как о деле решенном. Странные это были разговоры, поскольку говорил один Матео, а Джейн только что-то нечленораздельно мычала в ответ. Но Матео, очевидно, понимал ее, поскольку продолжал разговор, как будто получал ответ или слышал вопрос. И Ребекка поняла, что с этим срочно надо что-то делать. Просто так выгнать девушку из дома она не могла – так можно в одночасье лишиться и сына и уважения окружаюших. Ребекка всю голову сломала, прикидывая и так и этак: как ей избавиться от Джейн, отправив её куда-нибудь подальше, и тут, словно сжалившись над ее терзаниями, судьба (в бога Ребекка не верила – где он был, когда Франц чуть не забил ее до смерти?) представила ей выход из положения в лице Бьорна.

Бьорн жаждал найти жену – Ребекка могла на правах родственницы выдать за него замуж Джейн. Бьорн жил глубоко в глуши леса – так отлично! Чем дальше, тем больше вероятность, что Джейн с Матео никогда больше не увидятся. И опять же удача – Матео вернется в Форти-Майл только через неделю, поскольку уехал в соседний городок по делам трактира. Осталось сломить сопротивление Джейн, но тут Ребекка решила действовать хитростью. У нее словно крылья за спиной выросли, голова работала четко и ясно, быстро находя ответы на все заковыристые вопросы…

Ребекка подсела к удалившемуся за дальний столик в углу трактира с кружкой пива Бьорну, и заговорила первой:

– Ты, я слышала, жену хотел себе найти?

Бьорн молча кивнул головой и Ребекка подумала: «Неразговорчивый какой! Вот и будут с Джейн два сапога-пара!»

– А я ищу своей племяннице хорошего мужа…Так что мы можем помочь друг другу.

Бьорн вскинулся и подозрительно уставился на Ребекку – слишком уж необычно все это звучало.

– Хорошая девочка, работящая, немая только, но все слышит и понимает. Да оно и к лучшему, меньше ссориться будете, в тишине-то, – хохотнула Ребекка, – Боюсь, чтоб не пошла по кривой дорожке – очень уж ей мужчины нравятся. Потому и хочу пристроить в хорошие руки, пока не обрюхатил кто. Здесь где, уж, мне, одинокой вдове, с этим справиться? А я брату мужа обещала о сиротке позаботиться, как о собственной дочери. Вместе они погибли, муж мой и брат его, – закончила Ребекка, вытирая почти не притворную слезу маленьким кружевным платочком, – Так что, договорились?

Бьорн опять утвердительно кивнул головой, не в силах выговорить слова от свалившейся на его голову удачи. Он сначала слушал подкатившую к нему женщину с недоверием, но когда она упомянула о погибшем вместе со своим братом муже – расчувствовался. Он тоже в этом суровом краю потерял брата, да и сам еле выжил, когда на них напали любители поживиться за чужой счет. Именно поэтому, похоронив брата, Бьорн завязал с золотоискательством, удалился в глушь, построил себе крепкий дом и начал промышлять охотой. Это у него хорошо получалось: взгляд был остр, а руки росли из правильного места, так что и мясо животных и их шкурки, которые он сам научился выделывать, всегда пользовались спросом. Зверья в округе хватало. В ловушки и капканы, остроумно сварганенные Бьорном, попадались и волки, и лисы, и песцы, и даже пумы. Так что жил Бьорн и сытно и свободно, что очень отвечало его нелюдимой натуре. Только вот женщины не хватало…

Видя, что дело слаживается, Ребекка продолжила:

– Ты приходи ко мне попозже, как стемнеет. Мой дом приметный – петушок на крыше. Я Джейн, так мою племянницу зовут, снотворного подкину, чтоб не натворила чего, сам понимаешь, какой ветер у нее в голове, а уж ты, как до дому ее довезешь, сам ей внушишь, какое почтение и повиновение она должна оказывать мужу…

На том и порешили. И разошлись, оба довольные совершенной сделкой.

¹ – в переводе – «медведь»

² – Форти-Майл – заброшенный сейчас населённый пункт, расположенный в канадской территории Юкон. Первое постоянное поселение в Юконе в месте слияния рек Фортимил и Юкон, до этого были только торговые посты, один из центров клондайкской золотой лихорадки (из Википедии)

³ – в переводе – «живая, оживлённая»

⁴ – в переводе – «удачливый»

⁵ – в переводе – «заманивающая в ловушку»

⁶ – в переводе – «спокойный»

⁷ – в переводе – «подарок бога»

⁸ – в переводе – «добрая, но твердая»

⁹ – в переводе – «брат»

2

Джейн очнулась в незнакомом месте и никак не могла понять – она уже проснулась или все еще спит?…

Она почувствовала себя очень усталой почти сразу после ужина, даже посуду помыть не успела, так обессилила. Ребекка отпустила ее к себе в комнату, что само по себе уже было очень необычно, поскольку обычно спуску ей хозяйка не давала. (Джейн стала про себя называть Ребекку «хозяйкой» как только они с отцом приехали в Форти-Майл. Она почувствовала чутким детским сердцем отношение женщины к себе и своему отцу, а потому переход к положению служанки не был для нее неприятным сюрпризом. Просто ее это не тронуло. Главное, чтобы ее любил Матео, а с остальным они как-нибудь справятся вместе…)

Джейн, спотыкаясь, поднялась к себе в комнатку в мансардной части дома, куда ее переселила Ребекка после смерти отца, достала свою любимую книжку со сказками, которую ей подарил Матео, и почти сразу провалилась в сон, даже не успев помечтать, как она это делала обычно, а особенно, когда Матео куда-нибудь уезжал, о своей будущей счастливой жизни с ним…

Джейн не успела даже толком испугаться в незнакомом месте, пока над ней не нависло страшное, заросшее густыми черными волосами, лицо монстра, который произнёс, чеканя каждое слово отдельно:

– Ты. Теперь. Моя. Жена! А я. Твой. Муж!

И навалился на нее всей тяжестью своего огромного тела. И только когда он начал срывать с нее одежду, до Джейн дошел весь ужас сказанных им слов. Она начала сопротивляться изо всех сил, но это было абсолютно бесполезно. Джейн чувствовала себя придавленной огромным деревом – ни вздохнуть, ни выдохнуть, ни пошевелиться… Мужчина грубо овладел ею, затверждая свои права мужа, и тут спасительная пелена обморока накрыла несчастную…

Бьорн был озадачен реакцией девушки на свои действия. Что-то не вязалось ее сопротивление со словами тетки о ее поведении. С другой стороны, девственницей она тоже не была. Впрочем, Бьорна бы это не остановило – слишком долго он был без женщины. Просто, если бы она не засопротивлялась, он бы был поласковее, а так уж получилось, как получилось. С другой стороны, может оно и к лучшему – пусть сразу понимает свое место в его доме…

3

Когда Джейн очнулась в следующий раз, в доме было темно. Рядом в кровати храпел мужчина. И на Джейн навалилась неизбежность произошедшей перемены в ее участи, разом рухнули все волшебные замки, которые они с Матео понастоили друг для друга… Джейн тихонько завыла, боясь разбудить спящего рядом монстра, ужас сковал ее тело, а из глаз непрерывным потоком полились горючие слезы…

Но в конце концов, она, видимо, провалилась все-таки в сон, потому что следующее ее пробуждение было уже утром. Словно в насмешку над ее судьбой, в окошко радостно заглядывало солнце, а через приоткрытую форточку слышалось суетливое постукивание дятла и размеренный стук топора.

Джейн осторожно подошла к окну и взглянула наружу. За высоким частоколом забора, окружавшего двор дома, везде, куда только доставал взгляд, виднелись деревья. А чуть сбоку от крыльца вчерашний великан колол дрова. Будто почувствовав ее взгляд из-за занавески, мужчина выпрямился, отложил топор в сторону и стал подниматься по ступенькам. Джейн юркнула обратно в кровать и натянула на себя одеяло по горло.

Бьорн зашел в комнату и увидел испуганные детские глаза, черные от ужаса, наблюдающие за его приближением.

– Ты – моя жена, а я твой муж! – повторил он вчерашнюю фразу, как будто она должна была объяснить перепуганной девушке абсолютно всё, – Вставай! Вон твои вещи, – кивнул он на узел, валявшийся в углу, – И приготовь завтрак.

Развернулся и ушел. Джейн поколебалась немного, но вылезать из-под спасительного одеяла все-таки пришлось. Не пролежишь же под ним всю жизнь? Да и вряд ли оно может спасти её от этого мужлана. И природа брала свое. Мучительно хотелось в туалет, а упоминание о завтраке наполнило рот слюной.

Джейн сбросила с себя безнадежно порванное платье и развязала узел в углу. Там находились все ее вещи. «Хозяйка постаралась», – поняла девушка. Все-таки она не обманывалась насчет того, что Ребекка знала и не одобряла их с Матео отношений… «Матео! – больно кольнуло сердце, -Увижу ли я тебя когда-нибудь, любимый?!» Джейн прижала к себе книжку сказок, с которой вчера беззаботно уснула в обнимку, и слезы опять побежали ручейками по ее щекам.

Но долго предаваться отчаянию девушка не стала, не в ее это было характере. Она решительно вытерла слезы и смело шагнула в новую жизнь. Надо было хорошенько изучить ее, эту новую жизнь, чтобы найти выход из положения, в котором она оказалась. Это пусть этот мужлан считает себя ее мужем, а она свое согласие на брак ему не давала, а, значит, и женой ему не является. У нее только один может быть муж – Матео. И она поклялась себе сделать все от нее зависящее и даже больше, чтобы они снова были вместе и теперь уже навсегда!

Бьорн очень удивился, когда застал Джейн хлопотавшей над приготовлением завтрака из продуктов, которые он ей оставил на столе. Он-то уже был готов к долгому вдалбливанию фразы о том, что он ее муж, а потому имеет право на ее послушание, как в быту, так и в постели, а тут такая быстрая покорность…

4

Джейн споро справлялась с домашними делами: готовила, стирала, убирала. Навела кое-какой уют, починила одежду Бьорна, завела традицию каждую неделю мыться с мылом в большой лохани, куда наливала несколько ведер воды, подогретой на печи. Бьорна ни к чему не призывала, он сам решил искупаться в той же воде, что уже использовала Джейн для себя. И ему понравилось. Он соорудил в предбаннике огромную бочку с лесенкой и сливом наружу, и сам наливал туда подогретую воду для Джейн, после нее купался сам, а потом сливал воду и чистил бочку.

Внешне Джейн казалась смирившейся с судьбой, но на самом деле, она зорко подмечала, куда и на сколько дней уходит Бьорн, пытаясь определить в какой стороне находится Форти-Майл, и когда будет удобнее всего сбежать. Она затеяла наводить в доме уют, для чего ей понадобились ткани и нитки, и она жестами попросила Бьорна купить всё необходимое. Не сразу, но Бьорн понял, что хочет от него жена, и пообещал выполнить просьбу через неделю.

Джейн с замиранием сердца ждала этого дня. Надо было как можно лучше понять направление, в котором он уйдет, и время, которое ему понадобится для того, чтобы проделать путь туда и обратно. Наконец, этот день настал. Бьорн сложил в огромный заплечный мешок вяленые тушки животных, которые намеревался продать в трактир Феликса, аккуратно свернул список продуктов и всяких хозяйственных мелочей, который написала ему жена, и в 4 часа утра отправился в город.

К.Васильев «Северный орёл»

Как только Бьорн хлопнул входной дверью, Джейн, до этого претворяющаяся спящей, метнулась, в чем была, на чердак и провожала жадным взглядом спину мужа, пытаясь запомнить его маршрут, пока он окончательно не скрылся за деревьями. Потом она накинула на себя свое пальтишко и, выбежав за забор, сделала заметки на деревьях, отметив свой путь на свободу.

Хотя по календарю еще была осень, но на улице уже стоял мороз и снег покрывал землю так, что сапожки Джейн проваливались по щиколотку. Девушка быстро замерзла и, вернувшись в дом, поняла, что без крепкой зимней одежды, она может и не дойти до Форти-Майла, запросто замерзнув в лесу. А значит, надо просить Бьорна, чтобы сшил ей доху и унты из шкурок, как у него. И сделать это как-то по-хитрому, чтобы он ничего не заподозрил…

Бьорн вернулся в этот же день поздно вечером, нагруженный еще больше, чем когда уходил. Помимо перечисленного в списке, он купил Джейн еще одну книжку, правда, это были не сказки, и даже не художественная литература, а книга по ботанике. Но этот простой человеческий жест очень умилил девушку. Она и так решила быть поласковее с Бьорном в постели, а не изображать бесчувственное бревно, как она это пыталась делать обычно, что, по правде сказать, чем дальше, тем все труднее у нее получалось, а теперь и изображать ничего не потребовалось, все получилось естественно, как бы в знак благодарности.

Как ни был толстокож Бьорн, но он сразу же уловил перемену в Джейн, и от этого старался вести себя нежнее, ласковее и терпеливее, чем обычно, чтобы доставить удовольствие не только себе, но и жене. И Джейн первый раз в жизни дошла до оргазма, чему была безмерно удивлена: оказывается, от секса и женщина может получать удовольствие? Такого у нее с Матео не было. Она была счастлива, когда он стонал от удовольствия в ее объятиях, но сама ничего такого не чувствовала. А потом у нее внезапно испортилось настроение, поскольку она вдруг поняла, что сегодня ночью по настоящему впервые изменила своему любимому…

5

А вот с одеждой ничего не вышло. Бьорн напрягся, подозрительно на нее посмотрел и что-то буркнул нечленораздельное в ответ. И к пошиву приступать не спешил. Но это не охладило энтузиазм Джейн. Бьорн обернулся с походом в город за один день, а, значит, и она сможет туда добраться засветло, даже с учетом того, что идти будет значительно медленнее. Какой прием ждал ее в Форти-Майле, ведь прошло уже несколько месяцев со дня ее отсутствия, Джейн не задумывалась, казалось главным, что она вернется к Матео, а остальное должно было уладиться само собой.

Примерно один раз в три недели Бьорн уходил на два дня проверять дальние ловушки и капканы, видимо, где-то у него был схрон для ночевки. И Джейн решила в ближайший такой его поход удариться в бега. Наконец, такой день наступил. Бьорн набрал с собой вяленого мяса на два дня и рано утром ушел. Джейн подождала на всякий случай пару часов, надела на себя все свои теплые вещи, запаслась едой и отправилась в ту сторону, куда, как она заметила, отправлялся Бьорн, когда ходил за покупками в город. Денек выдался морозным, но солнечным, как будто сама природа радовалась за Джейн, что она сегодня обретет свободу и свою любовь.

Но после полудня погода неожиданно испортилась. Набежали тяжелые тучи, в лесу потемнело, поднялся ветер, и началась метель. Бьорн еще раньше заметил ухудшение погоды и решил отложить свой дальний обход на следующий раз. А потому, начало метели застало его уже недалеко от дома. Почему-то, чем ближе он к нему приближался, тем тревожнее становилось у него на душе. И, в принципе, он уже был внутренне готов увидеть, что дом пуст – Джейн сбежала. Бьорн сбросил заплечный мешок и тут же отправился на ее поиски. Метель уже вовсю разыгралась и весело заметала следы девушки. И без них было понятно, куда она направилась, но вот если она собьётся с пути и начнёт кружить – шансы найти ее начнут таять с каждой минутой. А потому Бьорн торопился, почти бежал, насколько ему позволял глубокий снег. Он еще успел увидеть, где Джейн сошла с тропинки, ведущей в город, и начала хаотично блуждать, но вскоре следы ее совсем занесло. И теперь найти ее было делом случая, счастливого случая.

Бьорн пытался предугадать действия девушки и ругал себя последними словами, что отказался сшить ей теплую доху и унты. Ведь все равно понимал, что рано или поздно, Джейн предпримет попытку к бегству, но понадеялся на то, что у них в семье царил лад, а в постели так и просто идиллия. Впрочем, ему казалось, что у него и с Вивьен всё было хорошо. А она тоже от него сбежала. И чего им не хватает? Почему сбегают? Вон, другие мужья и пьют, и руки распускают почем зря – это тогда понятно. Но он же не такой! За все их совместные с Джейн полгода всего-то одну просьбу и не выполнил… Эх, сейчас бы теплые вещи существенно увеличили шанс того, что она еще будет жива, когда он ее найдет. «Только бы была жива! Только бы была жива!», – молотком стучало у него в голове. Не хотел он, не мог себе представить, что ему еще раз придется пережить ужас, который случился с Вивьен. Она тоже, дурочка, убежала зимой. Он слишком поздно нашел ее. Такая горячая еще вчера, девушка была холоднее и белее окружавшего ее снежного пространства. Он тоже вымотался и замерз, пока искал ее, а потому не смог вырыть в замерзшей земле ей могилу. Сил хватило только на то, чтобы прикрыть ее закоченевшее тело еловыми ветками. Когда он весной вернулся на то место, где оставил Вивьен, чтобы по-христиански похоронить ее, то не нашел даже косточек. Голод не тетка. Тело Вивьен пошло на корм диким зверям…

Джейн окончательно сбилась с пути и замерзла. Ветер играл с ней, как с мячиком. Острые иголочки метели больно кололи лицо, и девушка непроизвольно старалась поворачиваться к ветру спиной, а потому кружила и кружила, пока не провалилась в глубокий снег. Там она свернулась клубочком, и холод как будто отступил, уступив место какой-то блаженной полудрёме. А потом её отрыл из сугроба медведь и начал больно царапать ногтями её кожу…

Бьорн заметил свернувшуюся клубочком около поваленного дерева Джейн и сначала даже побоялся радоваться такой удаче. А когда понял, что она ещё жива, уже и радоваться было некогда. Он энергично растер её холодные ладошки, ступни и лицо снегом, пока к ним не прихлынула кровь, поднял Джейн на руки, прижав к своему телу, завернул в широкие полы дохи и широкими шагами понёс свою драгоценную ношу домой…

«Странный медведь… Куда-то тащит… Наверное, хочет съесть в берлоге… Ну, и хорошо… Зато мне тепло…», – обрывки мыслей метались в голове Джейн…

Дома Бьорн заставил жену проглотить несколько обжигающих глотков виски, раздел её до нага, разделся сам и, соорудив кокон из одеял для них двоих, залёг в него, как в берлогу, и начал согревать Джейн своим телом. Метель ещё сильнее завывала за окном, но теперь она была абсолютно не страшна. Пусть хоть ещё неделю бесится. Джейн с ним, в тепле, жива…

Среди ночи Бьорн проснулся от духоты. Он развернул одеяла и понял, что жена пышет жаром…

6

Джейн провалялась в горячке трое суток. Иногда Бьорну казалось, что её тело не выдержит, просто растечётся горячей лужицей и испарится. Вот она была, Джейн, и нет её, как будто и не было… Он уже и сам не понимал: день сейчас или ночь? И сколько прошло времени с тех пор, как он откопал её в лесу?

А на четвертый день Бьорн проснулся рано утром от тишины: метель, наконец, закончила свои завывания, за окном светило солнце. И Джейн перестала метаться и стонать, зовя в бреду какого-то Матео. Бьорн так устал, что даже на ревность у него сил не было. Он с опаской дотронулся до лба Джейн и с облегчением понял, что жар спал и теперь жена вне опасности. Она тихо и мирно спала, кожа её, наконец, прибрела свой естественный оттенок вместо свекольно-красного горячечного, а тело перестало биться в конвульсиях. Бьорн переодел Джейн в сухую одежду и отправился на кухоньку готовить еду. И ещё было у него одно дело, которое необходимо было завершить к моменту, когда жена окончательно встанет на ноги…

Джейн проснулась днём, почувствовав страшный голод, с большим трудом сползла с кровати – тело было слабым и непослушным, доковыляла до кухоньки и рухнула за стол. Бьорн с чем-то возился в углу. Он молча поднялся, достал из печи и поставил перед Джейн ароматно пахнущую похлебку в горячем котелке. Она так проголодалась, что хлебала её ложкой, не чувствуя, что обжигает губы и язык. А потом поползла обратно в кровать. Бьорн так ей ничего и не сказал. А с каким выражением сверкнули его глаза при взгляде на неё, она не поняла – он так сильно зарос, что волосы сливались с бровями, а потом плавно переходили в усы и бороду. Но у Джейн пока не было сил о чём-то думать и анализировать. Так хотелось спать, как будто она провела в бессоннице целую неделю.

7

А утром следующего дня Джейн встала бодрой и энергичной. Если бы не сильная худоба её тела, она бы вообще решила, что её побег и метель ей просто приснились. Бьорн уже был на ногах и даже одет для похода в лес. Он как-то странно посмотрел на Джейн, нахлобучил шапку и ушёл, хлопнув дверью.

Джейн ещё повалялась немного в кровати, а потом решительно откинула одеяло и встала – пора было приступать к своим ежедневным делам по хозяйству. И только спустив ноги на пол, поняла, что лодыжка её левой ноги закована в кольцо, наподобие кандалов для арестантов, а от него тянется длинная цепочка, закреплённая где-то под кроватью. Так вот с чем возился Бьорн в углу кухоньки, когда она проснулась!

Не сказал ей ни слова, а просто посадил на цепь, как собачонку! Да лучше бы отругал! Даже побил, наконец! И Джейн рванулась к входной двери, чтобы успеть… Успеть что? Прокричать ему что-то обидное в спину? Запустить в него тем, что первым попадётся под руку?… Цепочки хватило, чтобы открыть дверь, а вот выйти за порог уже не получилось… Да и Бьорна уже не видно было за частоколом.

Весь день Джейн металась в бессильной ярости по дому. То пыталась разогнуть звенья цепи. То безутешно плакала над своей странной судьбой. То ковыряла деревянный пол под кроватью, где последнее звено цепи было вкручено намертво.

А она-то решила уже смириться со своей судьбой, хотела попросить у мужа прощение за побег, выразить ему благодарность, что спас ей жизнь и поклясться, что такого больше никогда не повторится! А он, вон с ней как! Как с животным! Как с вещью!

К вечеру Джейн бесконечно устала и застыла. В душе образовался какой-то холодный сгусток пустоты, как будто Бьорн не полностью отогрел её тело, и там остался не растаявшим кусок льда. Когда муж вернулся, он застал жену уже в постели, отвернувшейся к стенке. Он отстегнул кольцо и внимательно осмотрел ногу – нет ли там натёртостей. Но Джейн на это никак не отреагировала. И супруги опять вернулись к начальному этапу своих отношений.

Бьорн молча занимался своими делами, поговорить даже не пытался. Каждый раз, когда уходил в лес, сажал Джейн на цепь и освобождал, когда возвращался. А Джейн занималась своими рутинными домашними делами, благо, что цепь была лёгкая и длинная, и её хватало на всё пространство дома. А когда дела заканчивались – садилась на лавку у окна, обхватив колени руками, и тупо смотрела на лес за частоколом, пока голод или нужда не звали её сменить диспозицию.

Даже ночной секс не отогрел Джейн. И, если в начале их супружеской жизни, она только изображала бесчувственное бревно, то сейчас именно так себя и чувствовала. Просто терпеливо ждала момент, когда Бьорн, наконец, кончит, и можно будет заснуть, чтобы хотя бы на время сна забыть о своём унизительном положении.

8

Дни тянулись, медленно складываясь в недели. Недели незаметно перетекали в месяца. Месяца щёлкали как костяшки счёт в руках хозяина таверны Феликса. А в жизни супругов ничего не менялось, время как будто застыло вместе с Джейн. Бьорну было даже немного обидно. Он искренне не понимал, что он сделал такого, что доброжелательная Джейн, какой она была в начале их семейной жизни, осенью, стала такой озлоблённо-равнодушной по отношению к нему сейчас? Он ей ведь, в конце концов, жизнь спас! А то, что на цепь сажает, когда уходит в лес, – так это для её же безопасности. Он ей даже сшил доху и унты, и повесил на самом видном месте. Но Джейн на обновку никак не отреагировала. Она вообще перестала выходить из дома, даже когда Бьорн возвращался домой и отстёгивал цепь с её ноги.

И Бьорн решил отпустить Джейн домой. Не сейчас, конечно, а попозже, весной. По календарю, правда, весна уже наступила, но снега ещё было полно. Вот станут дни длиннее, а солнышко – теплее, тогда… Ну, или когда она сама решит ещё раз сбежать, тогда он не станет её искать, если, конечно, будет уверен, что она в лесу не пропадёт. Да, вот именно, тогда!

Бьорн шёл по пробуждающемуся от зимней спячки лесу и думал совсем не об охоте, а опять о Джейн, и неожиданно поскользнулся, провалившись в ручей, проложивший себе дорогу под слежавшимся снегом. Бьорна протащило по крутому склону вдоль ручья, пока он не провалился в глубокую яму. И здесь его правую ногу пронзила дикая боль, как будто какой-то оголодавший зверь вцепился в лодыжку острыми зубами. Бьорн откинулся на край ямы и только тут понял, что онугодил в ловушку, которую сам сделал на гризли ещё год назад, установив на её дне для верности ещё и мощный капкан. Капкан, который захлопнулся теперь на его собственной ноге.

Единственное, что внушало оптимизм в его положении (о раненой ноге Бьорн старался не думать), это то, что он знает секрет капкана. Но сколько Бьорн не бился, превозмогая боль, открыть капкан так и не удалось. За год, видимо, капкан заржавел, и секретный механизм, его открывающий, не поддавался рукам его создателя. Пришлось Бьорну поднапрячься и вырвать капкан из земли. От резкой боли он потерял сознание, а когда очнулся, попытался сосредоточиться на плане дальнейших действий.

Он ушел от дома на три часа пути, значит, обратно возвращаться, в лучшем случае, не меньше шести. И надо бы успеть засветло, днем он ещё сможет отбиться от дикого зверья, почуявшего свежую кровь, а вот когда стемнеет…

Бьорн выбросил сначала из ямы свой заплечный мешок, ружьё и доху, перетянул покалеченную ногу, чтобы приостановить кровь, лоскутом, оторванным от собственной рубахи, и, опираясь на здоровую ногу и руки, выбрался из ямы. Встать не получилось. Что-то выбросить, чтобы облегчить путь домой – тоже. За годы жизни в лесу он уже давно выработал минимально-необходимый список вещей, а потому ничего лишнего не было в его арсенале. Если только еда? Но она и не весит почти ничего, да и может, ой, как ещё пригодиться, если он задержится в пути больше шести часов… Сейчас главным было как-то встать, поскольку ползком он не доберётся домой не только к вечеру, но и за сутки.

Бьорн сосредоточенно полз, высматривая крепкую толстую палку, на которую он мог бы опираться при ходьбе, а потому нападение волка застало его врасплох. Волк вцепился в его ступню, зажатую капканом, и пришлось Бьорну бить его по голове прикладом ружья, пока тот не испустил дух. Это ещё человеку повезло, что на него напала не стая, а оголодавший волк-одиночка. Бьорн выстрелил на всякий случай в уже бездыханное тело хищника, и пополз к ближайшей сосне, чтобы опираясь на её ствол встать, наконец. От неё же, несколько раз падая и упрямо поднимаясь, отломал более-менее подходящий сук. Встать и пойти получилось не сразу, но всё же он кое-как приноровился, и путь домой стал сокращаться гораздо быстрее. Бьорн ещё несколько раз менял ломавшиеся палки, заменявшие ему костыль.

Сбросил с себя доху, поскольку её вес стал давить на его плечи, как стокилограммовая ноша, и выпил залпом всё виски, которое было в походной фляге, надеясь не замерзнуть без верхней одежды с помощью алкоголя.

Последние метры перед своим частоколом Бьорну пришлось преодолевать уже в темноте ползком. Последняя палка сломалась и возвращаться в лес, чтобы сделать новую, у Бьорна уже не было ни сил, ни терпения. Чтобы открыть калитку, мужчине пришлось закинуть на частокол ремень ружья, что получилось у него не с первого раза, и подняться, вцепившись в приклад, истово молясь, чтобы ремень выдержал вес его тела. Вместе с открывшейся калиткой Бьорн ввалился за забор, и тут силы окончательно покинули его. Умом он понимал, что нельзя оставаться на снегу раздетым, но так приятно было просто лежать… Холод уже не чувствовался, до спасительного дома оставались всего каких-то несколько несчастных десятков метров, а, значит, можно немного и полежать, отдохнуть пять минут… ну, ещё пять минут…

Джейн немного удивилась, когда услышала стук открывающейся калитки, поскольку, по её разумению, муж должен был отсутствовать два дня, но потом равнодушно пожала плечами – значит, планы у него изменились, ну, так, какое ей до этого дело. Но шагов Бьорна по крыльцу и стука входной двери всё не было и не было, и Джейн выглянула в окно, чтобы посмотреть, что его так задержало, а потом увиденное заставило её рвануться к входной двери.

К.Васильев «Ожидание»

Открывшаяся ей картина испугала девушку ещё больше, чем то, что она смогла разглядеть в окно: Бьорн, почему-то в одной рубахе, лежал неподвижной тушей, а от его тела через всю заснеженную поляну перед домом тянулся кровавый след, сверкающий рубиновыми всполохами под мерцающим светом полной луны.

Джейн заметалась в дверях, но цепь не давала ей возможность выйти на улицу и помочь раненому мужу. А он, похоже, был без сознания. Она метнулась на кухню, смахнула с полок посуду и, став в дверях, начала кидать в него ложки, кружки, тарелки, пытаясь привести его чувство.

Бьорн очнулся от боли в плече – пущенная Джейн тарелка, наконец, попала в цель, и приподнял голову. В дверях стояла Джейн, отчаянно жестикулировала и мычала.

Бьорн из последних сил смог встать на карачки и проползти оставшиеся 20 метров до дома. А там уже ему помогала жена.

С помощью Джейн Бьорн вскарабкался на лавку и смог немного перевести дух. Джейн развела ему в кипятке обезболивающий порошок, который он выпил одним залпом, а потом растёрла спиртом его закоченевшее тело, как когда-то

он растирал её в лесу снегом, опасливо косясь на кровавое месиво его правой ноги.

Когда порошок начал действовать, Бьорн смог, наконец, оценить масштаб повреждения ноги, и понял, что пытаться расцепить сомкнувшийся вокруг лодыжки капкан, бесполезно. Ногу уже не спасти. Надо было быстрее, пока не началось заражение крови, отсечь ошмётки плоти и обработать рану антисептиком. Он прикидывал и так и этак, но всё равно получалось, что сам он это сделать не сможет, а значит, придётся просить об этом Джейн.

– Принеси топор, – скомандовал он жене, – и протри его виски.

Ничего не подозревающая Джейн выполнила просьбу мужа и протянула ему готовый топор. Но Бьорн покачал головой и сказал:

– Придётся тебе отрубить мне ногу…

У Джейн от ужаса округлились и потемнели глаза, она в отчаянии замотала головой и попыталась отступить от лавки мужа, но Бьорн успел схватить её за руку, притянул к себе, наклонил и, твердо глядя в её перепуганные глаза, сказал:

– Если ты этого не сделаешь – начнется гангрена, и я умру. Больше некому, Джейн. Самому мне не сподручно, – и добавил после паузы – Пожалуйста… Сделаешь?

Джейн сглотнула комок ужаса, застрявший в горле, закусила губу и медленно кивнула головой в знак согласия. Она несколько раз поднимала топор, замахивалась, но не в силах была опустить его на окровавленную ногу мужа, пока он не заорал на неё:

– Да руби уже! Мать твою за ногу!

И Джейн, закрыв глаза, со всего маху с силой рубанула. На удивление, топор легко вошёл в плоть, только немного затрещали кости, а потом что-то тяжелое, металлическое упало на пол. Джейн открыла глаза и увидела окровавленный комок, покачивающийся, как мяч, на полу, и струйки крови, весело бьющие из ноги Бьорна. Запах крови ударил ей в ноздри, и она потеряла сознание.

– Джейн, Джейн, очнись. Прошу тебя! Джейн… – сквозь пелену возвращающегося сознания услышала девушка. Она собралась с силами и, пошатываясь, встала.

– Накали топор в печи и прижги рану, иначе я истеку кровью…

Джейн послушно выполнила просьбу мужа, и в доме резко запахло паленым. Превозмогая рвотный рефлекс, она несколько раз повторила процедуру, пока кровь перестала стекать с его ноги. Потом Бьорн велел засыпать его рану золой и остался лежать на лавке, а Джейн сказал отправляться в постель…

Ночью она несколько раз просыпалась, разбуженная тяжкими стонами мужа, а под утро у него началась горячка.

9

Пять дней и ночей Джейн мужественно боролась с болезнью Бьорна. Растирала его горящее тело виски, чтобы хоть немного сбить температуру, смывала пот, обтирала насухо и укрывала одеялами, чтобы он не простудился, когда жар стихал, поила горячим бульоном и отварами трав, висевших пучками у них в предбаннике, когда он ненадолго приходил в себя и мог глотать. Ещё несколько раз прижигала рану, когда она начинала кровоточить, и присыпала свежей золой. Словом, с лихвой отдала свой долг за своё спасение тогда, зимой.

Цепь с ноги она уже давно сняла, увидев ключ, висевший на веревочке на шее Бьорна рядом с крестиком. И её многомесячное оцепенение прошло. Джейн словно очнулась от какого-то морока. Она споро занималась делами, внимательно следила за состоянием мужа и твердо знала, что всё будет хорошо. Всё обязательно будет хорошо! Никак иначе просто и быть не может!

Наконец, на шестые сутки, горячка отпустила Бьорна. Он нормально спал ночью и утром проснулся вполне бодрым и здоровым, насколько можно считать здоровым человека, лишившегося ноги до середины голени. Но, по крайней мере, он ни на что не жаловался, а наоборот, попросил Джейн принести ему инструменты и деревяшки из сарая, чтобы смастерить себе костыли.

Рана на ноге уже не кровоточила и даже потихоньку начала затягиваться. Джейн деловито пересчитала запасы провизии в подвале. Приготовила огромную кастрюлю похлёбки. Перестирала и перегладила кучу одежды и белья. Бьорн исподлобья наблюдал за её спокойными и уверенными движениями – и молчал. А Джейн решила, что она отдала долг Бьорну за своё спасение зимой сполна, и дальше он уже может справляться сам.

И ранним утром, пока ещё муж спал, одела свои, до этого ни разу не одёванные, доху и унты, и ушла в Форти-Майл, домой.

10

В Форти-Майл Джейн добралась только к вечеру. Она всё-таки опять закружилась и потеряла правильное направление в лесу, но на её счастье – вышла к реке, и Фортимил вывела её к людям. Уже в темноте она узнала очертания таверны Феликса, и совсем уже было решила попроситься к нему на ночлег, и уже утром отправиться к Матео отдохнувшей и прихорошившейся, но тут на балкончике таверны открылась дверь, и на него вышли двое молодых людей. В свете, льющемся из комнаты за их спинами, Джейн узнала их обоих. Это были Матео и Розали¹⁰, дочь хозяина таверны.

Её любимый, Матео, нежно прижимал к себе другую девушку и что-то шептал ей на ушко. По тому, куда вверх смотрела Розали, направляемая поднятой к небу рукой Матео, Джейн поняла, что он рассказывает ей о звездных созвездиях, как когда-то рассказывал это же ей, Джейн. А ещё…, ещё она увидела, что руки девушки сложены на уже достаточно сильно выпирающем животе. И Джейн поняла, что она вернулась слишком поздно. Что ж, и по этим счетам она в полном расчёте. Она изменила Матео с Бьорном, он предал её с Розали.

Джейн присела на затемненную лавочку около таверны и стала думать, что ей делать дальше. Ведь конечным пунктом её стремлений всегда был Матео, который оказался недосягаем. И вскоре она поняла, что есть ещё один счет, по которому ей забыли заплатить, и отправилась в дом, который хоть никогда и не считала своим домом, но который достаточно большую часть её жизни притворялся таковым.

В доме Ребекки всё было по-старому. Даже ключ от входной двери лежал всё там же, за притолокой. Свет в доме не горел, значит, Ребекки дома не было, что было только на руку Джейн. Она могла спокойно и обстоятельно обследовать тайники и забрать заработанное отцом, заплатившим страшную цену смертью своей любимой жены и своей собственной, и принадлежащее ей, его любимой дочери, по праву.

Джейн не собиралась забирать деньги и золото тайно, как воришка, а потому, когда Ребекка вернулась домой и зажгла свет, она увидела Джейн, сидящую за столом, на котором были выложены кучки денег и золота, разделенные на две части. И не посмела устроить скандал или что-то в этом роде, поскольку перед ней сидела совсем другая Джейн. Не мечтательный подросток, презрительно замкнувшийся в своей гордости, перед довлеющим над ним взрослым. А свободная взрослая женщина, знающая себе цену, и свои права. И пришедшая получить своё.

Джейн указала Ребекке глазами на две кучки, лежащие на столе, и вопросительно изогнула бровь, как бы спрашивая: «Справедливо ли я разделила деньги и золото? Возражения есть?» Ребекка оценила произведённый Джейн делёж и поняла, что девчонка знала и о количестве намытого братьями, и о тайниках. А потому согласно кивнула. Джейн встала, сгребла себе свою долю, потом отложила несколько бумажек в кучку Ребекки (та поняла, что Джейн решила остановиться у неё, и это плата за проживание), и отправилась к себе наверх. Слишком долгий был сегодня день. Слишком много всего было пережито и переосмыслено. Едва голова Джейн коснулась холодной подушки, она тут же провалилась в сон.

¹⁰ – в переводе – «возвышенная»

11

Жители городка с нетерпением ожидали первого парохода. Юкон уже вскрылся, и они были уверены, что через пару-тройку недель, долгожданная связь с Большой землей будет восстановлена. Пароход – это новые люди, а главное – женщины, это письма от своих далеких родных, это новые товары и продовольствие, это, наконец, возможность уехать из Форти-Майла тем, кто решил не пускать здесь корни, а вернуться домой, и там продолжать строить свою жизнь с заработанным здесь или с пустыми карманами.

Джейн тоже с нетерпением ждала пароход и мечтала о своей счастливой жизни в Соренто, с бабушкой и дедушкой. Она ничего о них не знала и очень смутно помнила. Все её мечты основывались на словах отца, который ей о них рассказывал по дороге сюда. Даже, если она их не найдет по той или иной причине, или они откажутся признать в ней внучку, самостоятельная жизнь ничуть её не страшила, так же как и долгий переезд. Выдержала же она его в шесть лет, выдержит и в семнадцать. А по приезду она сможет пойти кому-нибудь в услужение. Или стать гувернанткой или учительницей – ведь получилось же у неё научить Матео читать и писать. А пока она коротала время за шитьём, ведь все её вещи остались в доме Бьорна, куда возвращаться Джейн не собиралась. Кстати, можно будет пойти ученицей в какую-нибудь швейную мастерскую, присмотреться к процессу, а потом открыть своё дело. Вон она как ловко придумала разные потайные кармашки и пояски, в которые зашила деньги и золото! Можно будет в дороге не волноваться, что ограбят.

Не хотела она также встречаться лицом к лицу и с Матео, но всё равно встречи избежать не удалось, хотя она десятой стороной обходила трактир Феликса. Но городок их был слишком маленьким, чтобы избежать подобной встречи, поэтому столкнулась Джейн с Матео и Розали в лавке с различными хозяйственными мелочами, в которой вперемежку было всё – от продуктов до патронов. И, слава богу, что они были вдвоём! Наверное, Джейн было бы больнее общаться с Матео наедине. А так они поговорили о том, о сём. И всё равно по его расспросам Джейн поняла, что он не догадывается о роли Ребекки в её «счастливом» замужестве.

Когда она потом анализировала этот разговор, то с удивлением осознала, что счастливые глаза молодожёнов не огорчают её, а наоборот, радуют. И Матео она воспринимает скорее как брата, чем бывшего возлюбленного. Младшего брата. Он всегда казался ей младше себя, не смотря на разницу в возрасте, а сейчас и вообще показался зеленым мальчишкой. Или это она так повзрослела за последнее время?

12

Как любое долгожданное событие, прибытие парохода стало неожиданностью. Ещё вчера ничего этого не предвещало, никаких слухов об этом не было, а уже сегодня с утра стайка ребятишек пронеслась по городку с радостной вестью – пароход уже стоит на приколе в бухте. Джейн побежала тут же к реке, чтобы выяснить время его отправления. Оказалось, пароход отправится дальше с рассветом следующего дня, чтобы дать отдохнуть команде. Но, если мисс хочет не пропустить его отход, лучше занять своё место с вечера…

У Джейн всё уже было давно собрано в тот отцовский чемодан, с которым они прибыли в Форти-Майл больше десяти лет назад. Она степенно, и уже не таясь, плотно пообедала в трактире Феликса, где на неё бросали жадные взгляды кучки мужчин (но подойти не решались, видимо, слишком независимо и уверенно она держалась), и отправилась в бухту.

Джейн просидела на лавочке в бухте с обеда до самого вечера. Почему-то ноги не могли сделать последний шаг и отрезать всё то, что произошло в её жизни за последнее время. В её мысли и раньше влезал Бьорн, но она упрямо гнала его от себя. А сейчас он завладел ею полностью. Впечатления о первых ужасных минутах пробуждения в его доме уже давно сгладились, и даже эта его длиннющая цепь, на которую он её посадил, не вызывала больше возмущения. В конце концов, он сделал это для её же собственного блага! Ведь она бы, дурочка, вполне могла предпринять ещё попытку к бегству, а он бы мог и не успеть её найти…

И вообще, счастливых моментов в жизни с ним было больше, чем отрицательных. Он никогда не обижал её, не говоря уже о том, чтобы поднять на неё руку, чем грешили почти все мужчины в их городке, уж она-то об этом была наслышана. А в постели был даже нежен, не считая того, самого первого раза… Она даже испытала в его объятиях восторг и блаженство, чего раньше не было в постели с любимым Матео…

В его доме она почувствовала себя хозяйкой, а не служанкой, как это было до этого в доме Ребекки. И постепенно она стала думать о его доме, как о просто доме. И словосочетание «наш дом» не вызывало в ней отторжения…

А какую замечательную доху и ладненькие унты он ей сшил?! До этого никто, кроме родителей в детстве, конечно, не дарил ей подарков. Даже на день рождения. Ребекка, наверное, и не знала, когда оно у неё. Матео ничего не мог делать без ведома матери, а потому дарил ей только полевые цветы. А книжкой сказок он поделился с ней своей. Бьорн же сам купил ей книгу, по собственной инициативе, видя, с каким трепетом она относится к зачитанной до дыр тоненькой книжечке…

Она вспоминала, как смешно он фыркал, когда мылся в их бочке, и мыло попадало ему в глаза и рот, заросший усами и бородой. А потом задумчиво стоял, покачиваясь с носков на пятки ног (ещё обеих ног!) около проталины, образованной теплой водой, сливаемой из бочки, где расцвели нежно-белые с голубым отливом подснежники…

А как поступила с ним она, когда он в ней больше всего нуждался?!? Просто бросила его, почти беспомощного, без ноги, на произвол судьбы…

И Джейн решительно встала и отправилась с вещами обратно в дом Ребекки, заглянув по дороге в хозяйственную лавку, чтобы запастись мылом, спичками, бритвенными принадлежностями и ещё кучей всякой мелочи, которые им были необходимы в лесу. Неизвестно, как там чувствует себя Бьорн? Может ли он ходить? И как скоро они ещё смогут прийти в город?

13

Ночью Джейн почти не спала, ей хотелось, чтобы быстрее наступил рассвет, и она смогла отправиться домой. Она встала с прощальным гудком парохода, покидавшего на рассвете Форти-Майл, и означавшим для неё окончательную точку в планах возвращения в Старый свет, о чём она ни капельки не жалела, и новую главу в её жизни, в которой она надеялась быть счастливой…

В этот раз тропинка не играла с Джейн в прятки, и уже к полудню она вышла к дому. Да и шла она налегке, рассудив, что вещи, сложенные в чемодан, они с Бьорном заберут в следующий свой приход в город. Так что с ней были только деньги, золото и хозяйственные мелочи.

Джейн зашла в дом, как ни в чем не бывало, как будто она уходила из него, чтобы пополнить необходимые запасы в городских лавках. Правда, поход подзатянулся почти на месяц…

Бьорна дома не было, но его недавнее присутствие в нём чувствовалось: смятая кровать ещё хранила очертания его тела, на столе валялись крошки и грязная посуда, а печка ещё не остыла. Значит, с ним всё было в порядке, просто он куда-то ушел по делам. И это тоже было хорошим знаком. Ушел, значит, смог уйти, а значит, сможет и вернуться.

Джейн запихнула под кровать в дальний угол деньги и золото (как-то ещё её примет Бьорн? Вдруг придётся убираться восвояси…), разложила купленные мелочи по местам, переоделась в домашнее платье и принялась за уборку. Когда хлопнула входная дверь, она почти закончила наводить порядок. А когда подняла на вошедшего Бьорна глаза, только тут заметила прекрасную изящную люстру, висящую в комнате, в середину которой была встроена масляная лампа под стеклянным колпаком. Люстра искусно была вырезана из дерева и напоминала что-то ужасно знакомое. Где-то Джейн уже видела подобную красоту… От неожиданности Джейн так и застыла с открытым ртом, не в силах отреагировать на приход мужа. Также от неожиданности и Бьорн топтался в дверях, тоже не зная, как реагировать на возвращение жены…

Он ни капельки не обиделся, когда она ушла. Только тосковал очень. Такого не было, когда погибла Вивьен… Но ведь ему как-то надо было жить дальше одному? Передвигаться по дому… Выходить на улицу… И он занялся изготовлением себе протезов. Ему и раньше нравилось возиться с деревом, а здесь так вошёл во вкус, что никак не мог остановиться. Сначала приноровился ходить по дому, потом сделал протез уличный, сразу прикрепив к деревяшке унт (для этого пришлось сшить новый, старый был безнадёжно порван и весь пропитался его кровью). А потом ему пришло в голову, что вряд ли он теперь сможет кормиться охотой. Какой теперь из него охотник? Ни проследить за зверем, ни убежать от него он теперь не сможет, даже если научится ловко ходить с протезом.

Так может попробовать заняться резьбой по дереву? А что? В его родном Обераммергау¹¹ каждый второй житель этим занимается. Это они с братом погнались за быстрыми деньгами, а оно, видишь как, получилось.

Помнится, когда он складывал вещи Джейн, чтобы они лишний раз не теребили ему душу, он натолкнулся на детскую книжку сказок, и ему там очень понравилась люстра, изображённая на картинке с балом Золушки. Бьорн нашёл книжку, внимательно рассмотрел картинку и решил, что это ему вполне по силам…

Первой очнулась Джейн. Она прошла на кухоньку и начала хлопотать с ужином. Потом они молча поели, и каждый занялся своим делом. Вернее, особых дел ни у того, ни у другого не было, но никто из них не знал, как восстановить обычное общение, а потому они бесцельно суетились, то и дело неловко сталкиваясь то на кухне, то в комнате.

Стемнело. Бьорн первым улегся в кровать, пристроившись у стенки, почти вжавшись в неё, пытаясь освободить для Джейн как можно больше места. И очень надеялся, что она не станет укладываться отдельно от него. Притронуться к ней он не смел. К нему в дом вернулась совсем другая Джейн, не та девчонка, которую он как куль приволок почти год назад. И права над которой так грубо утверждал. Он пока вообще не понял, почему она вернулась. Может, ей просто деться было некуда, как вернуться назад. А может… Может, всё-таки… Нет, в другой вариант, от которого сладко замирало сердце, он не поверит, пока Джейн сама первая не выскажется определённо. А потому он был просто счастлив хотя бы тем, что она всё-таки улеглась рядом. Ах, как же вкусно она пахла! Как же хотелось прижать её к себе крепко-крепко… Провести ладонями по всему её молодому и упругому телу, такому родному, где знакома каждая ложбинка, каждый изгиб, чтобы удостовериться – она здесь, его Джейн, вернулась к нему, сама…

Джейн остро чувствовала сильное желание лежащего рядом мужчины, что очень ей льстило. Ведь этот большой и сильный человек запросто мог овладеть ею, но он сдерживал себя, проявляя уважение к ней как к личности, как к свободной личности. Да и что греха таить, она тоже по нему соскучилась. Больше тело, конечно, чем душа. С душой ещё предстояло разобраться. И Джейн, из чисто женского кокетства (из каких глубин генетической памяти она его вырыла? Ведь учить её этому было некому), решила, что сегодняшнюю ночь они проведут целомудренно.

Но её планам сбыться было не суждено. Она долго ворочалась, прежде чем задремать, а среди ночи проснулась… на боку… лицом к Бьорну. Он тоже проснулся, а может и вообще не смог заснуть. И тоже лежал на боку к ней лицом. И его жадный взгляд провалился в бездонный колодец темно-карих, казавшихся в темноте ночи черными, глаз Джейн. А Джейн утонула в омуте его зовущих, светящихся как у кота в свете луны, зеленых глаз. Стоило Джейн лишь слегка качнуться, подавшись навстречу этому взгляду, как натянутая тетива их обоюдного желания лопнула, и уже ничто не смогло бы оторвать их друг от друга…

¹¹ – коммуна в Верхней Баварии. Славится искусными резчиками по дереву ещё с середины XVI века, а также художественной росписью по-немецки добротных и уютных домов.

14

На следующий день Джейн проснулась абсолютно счастливой. Бьорна уже рядом не было. Она сладко потянулась в их супружеской постели, а потом уставилась на люстру. Вчера от неожиданности и нервотрепки первого дня после возвращения, она не смогла толком рассмотреть её. А теперь лежала и восхищалась тонкой работой мужа, деталировкой каждого изгиба, проработкой каждой малюсенькой детали. И она вспомнила, наконец, что такая люстра была нарисована в иллюстрации к сказке «Золушка». Надо же, то, что придумал художник, Бьорн скрупулёзно повторил в дереве. И люстра не казалась тяжеловесной, а была такой же лёгкой, воздушной, изящной, как та, хрустальная…

А потом под люстрой показалось молодое красивое лицо мужчины. Джейн перевела свой вопросительный взгляд на него – кто этот незнакомец? И ахнула! Да это же Бьорн, её муж… только сбривший бороду, аккуратно подстригший усы и укоротивший свою буйную кудрявую шевелюру. Надо же, со всей этой волосатостью, он ей казался почти стариком. Никак не меньше сорока лет. А без растительности оказался не старше тридцати.

Бьорн нерешительно топтался в середине комнаты, пытаясь понять – правильно ли он догадался о желании Джейн, купившей ему бритвенные принадлежности? Нравится ли ей его новый образ? (Сам себя он в зеркало не узнал, слишком давно ему не приходилось приводить себя в порядок).

Джейн взвизгнула от радости, вскочила с кровати и, звонко прошлепав босыми ногами по полу, обняла Бьорна,

К.Васильев «Старец»

прижавшись к нему всем телом.

Бьорн тоже крепко обнял Джейн, а потом, слегка отстранившись, чуть приподнял её голову, чтобы их взгляды встретились, и глухо спросил:

– Я – твой муж? А ты – моя жена?

Джейн подняла на Бьорна свои прекрасные, такие говорящие глаза, полные любви, и утвердительно закивала в ответ. И этим сказано было всё: в горе и в радости, в болезни иль в здравии, в богатстве иль в бедности, в Новом или Старом свете – мы всегда будем вместе, пока смерть не разлучит нас!

Март 2017